Юхан Салу и его друзья
Яан Яанович Раннап








Цикл рассказов Яана Раннапа «Юхан Салу и его друзья» знакомят с жизнью эстонских пионеров, их учебой и общественной работой. Автор обладает острым наблюдательным глазом и несомненным чувством юмора.

Юхан Салу должен что-нибудь написать о каждом пионере отряда. Для отрядного журнала. В качестве приложения, что ли. Возьмут в руки журнал и сразу узнают, кто есть кто.






Яан Яанович Раннап

Юхан Салу и его друзья





Пионерское поручение


Юхан Са́лу сидит за столом и выполняет пионерское поручение. Смешное дали ему поручение. Смешное, правда, а не смешит. Одна морока, если разобраться.

Юхан Салу должен что-нибудь написать о каждом пионере отряда. Для отрядного журнала. В качестве приложения, что ли. Возьмут в руки журнал и сразу узнают, кто есть кто. Одна фамилия ведь ничего не говорит. Бывает, конечно, что и говорит, но тогда не знаешь, верить или нет. Вот у них в отряде, например, одного мальчика зовут Мюргель — Буян, а он — тихоня тихоней. Поэтому ребята прозвали его Тихим Мюргелем.

Поручение придумал председатель совета отряда Эймар Ри́нда. В расчете на грядущие поколения. Если, например, в канун пятидесятилетия пионерской организации займутся изучением истории дружины, уже будет материал.

Они, то есть десятый отряд, перед сорокалетием пионерской организации изучали историю своей дружины. Изучали и злились, потому что записей нашли мало. Вот тогда Эймар Ринда и сказал, пусть будущим исследователям будет легче. Отныне десятый отряд берется аккуратно вести журнал.

На долю Юхана выпало ведение журнала. И вот Юхан Салу сидит за столом, уставившись в список. Прежде чем писать о товарищах, надо все хорошенько обдумать. Не обдумаешь — ничего не сделаешь.

Первым стоит в списке Ааза. Хе́льдур Ааза. О нем Юхан не знает, что и сказать, думай сколько хочешь. Ну, хорошо учится. А хорошо учится большинство ребят. Разве это характеристика? Лучше уж написать, что Хельдур Ааза не умеет петь.

Лора Еремова любит предсказывать. Если кто-нибудь занозил палец, на боль жалуется, то Лора обязательно скажет:

— Сегодня что, а завтра твой палец будет во какой!

За эту привычку предсказывать Лору прозвали Пророком. Но о том, что пионеры дали пионерке такое прозвище, пожалуй, не годится писать будущим поколениям.

Ма́рта Йы́есаар руководит октябрятами. Она обладает какой-то особенной властью над малышами. Так командовать детворой никто другой не умеет. Когда в поселковом детском саду впервые сварили пшенную кашу, малыши не хотели ее есть. Манную кашу ели все. Геркулесовую ели все. А пшенную кашу не ели. Воспитательницы просто не знали, что делать. А Марта знала. Она предложила детям: «Давайте играть в игру «нагружаю корабль». Как только кто-нибудь назовет животное с рогами, можно нагружать корабль». Двое сразу же назвали корову, трое — козу, и все двадцать малышей подняли ко рту ложки с презренной кашей. Потому что есть означало — грузить корабль. Когда перечислили всех рогатых животных, взялись за безрогих. А когда дошли до птиц, в тарелках не осталось ни крупинки. Пришлось выскрести даже котел на кухне. И все благодаря Марте.

Правда, заведующая детским садом сказала, что таким способом приучать детей к новой пище непедагогично. А повариха добавила, что если каждый день будут «нагружать корабль», то продуктов не хватит. Но это ничего не значит. Мало ли что потом говорят. Это Юхан и думает записать: мало ли что потом говорят.

За Мартой Йыесаар в списке стоит Аугуст Ка́марик. У него большие уши. Этого Юхан не напишет. Камарик не разбирается в арифметике, вот это, пожалуй, надо записать.

Сказать, что Камарик хромает по арифметике, слишком мало для характеристики. Юхан это хорошо понимает и клянет свое поручение. Ну что ты будешь делать! У всех поручения как поручения: Туртс отвечает за спортплощадки, Тихий Мюргель пополняет гербарий. Та́ммекянд мастерит очиститель воды для аквариума. Во́льперты… Юхан сразу и не припомнит, какое поручение у Вольпертов.

Только он, Юхан, должен возиться с какими-то журналами и характеристиками.

По правде сказать, Юхан ничего не имеет против этого поручения. Он просто хитрит. Сам с собой. Возможно, и с другими. Почему, он не знает. Ведь Юхан Салу любит писать. И рисовать тоже. Юхан подумывал, что неплохо бы за год исписать еще одну тетрадь. Не про сборы и про всякие там мероприятия, а так, вообще. Про то, что уже произошло в школе, и про то, что еще случится. Осталась бы память и себе и другим. Можно и под копирку, чтобы получилось несколько экземпляров. Юхан Салу все как следует обдумал, о чем можно было бы написать и как писать. У него уже кое-что написано. Просто так, для себя. О том, как однажды отряд Кри́ймвярта попал в смертельную опасность. Они тогда были шестиклассники. О других происшествиях.

Юхан решил, что если будет писать, то так, будто он сам во всем участвовал. Себя он покажет чуть поумнее. Юхан знает, что труднее всего описать себя таким, каков ты есть на самом деле. А показать более глупым или более умным одинаково легко. Поэтому он не будет пытаться делать то, что сложнее. Лучше покажет себя более умным. Ведь показывать себя глупее нет никакого смысла.

Юхан встряхивает головой и прогоняет эти мысли. Сейчас надо заниматься пионерским поручением. Решать, какую характеристику дать товарищам по отряду.

Лэ́эни Ка́си очень неряшлива. Что толку, что ей к праздникам шьют шикарные платья. Она до тех пор забывала застегивать на школьном платье «молнию», пока Туртс не сочинил песенку:
		Мы кричим: «Закрой заслонку!»,



		А Лээни только злится.



		Воротник кружевной,



		Пуговицы из ситца!








Юхан вспоминает, как Туртсу за это попало от Эймара. Но по-товарищески, говорит, некрасиво, грубо и еще что-то. А Юхан усмехается: «Хоть и не по-товарищески, а песенка помогла. Теперь у Лээни всегда все кнопки застегнуты».

Что же написать о самом Эймаре? Может, то, что у него спереди одного зуба нет? Была бы на то божья воля, как говорит тетушка Таммекянда, не написал бы. Но ведь зуб Эймара связан с пионерской работой. Он его сломал на сборе по кулинарии, когда хотел отведать пирожок, испеченный Лорой. И Юхан не знает, как поступить с зубом Эймара.

А вот об этом нужно обязательно сказать: в Эймаре живут два человека — простой человек и председатель совета отряда. Когда он простой человек, то выкидывает штучки почище самого Туртса. Но как только вспомнит, что он председатель совета отряда, совсем другим становится: заставляет учиться, отчитывает Большого Вольперта за кокетство и не спустит ни одному опоздавшему.

Если Юхан не хочет прослыть лгуном, то ему придется сказать, что чаще всего Эймар чувствует себя все же председателем совета отряда.

За Эймаром Ринда в списке стоит Ру́та Ро́эла. Она, как и Марта, руководит октябрятами. Юхану очень-очень хочется написать о том, как Рута объясняла ребятам, что такое компас и что такое азимут. Отвела детей в Пя́каский ельник к большому валуну и стала оттуда возвращаться по азимуту. Шли они, шли и вернулись к валуну.

Пошли по другому азимуту — то же самое. Тогда Рута сунула компас в карман и сказала: пойдемте на глаз, а то скоро стемнеет. На глаз-то сразу выбрались из лесу.

Юхан с величайшим удовольствием записал бы эту историю в журнал, но не хочет позорить Руту. Это не понравилось бы Марте Йыесаар.

Юхан Салу дошел до своего имени, но пропускает его. Следующими в списке стоят Вольперты. Лучше поговорить о них.

Один Вольперт — Энно, другой — Янно. Но так их никто не зовет. Их называют Большой Вольперт и Маленький Вольперт. Большой Вольперт — это Янно, а Маленький Вольперт — Энно. И они даже не родственники.

Маленький Вольперт похож на Тихого Мюргеля, только еще более тихий и робкий. Краснеет, когда разговаривает с девочкой. У Маленького Вольперта есть свой собственный семилетний план, он его нынешней осенью составил. Это такой секрет, о котором он никому-никому не говорит. Только Мюргелю сказал и Юхану. В первый год Маленький Вольперт должен научиться танцевать, а на седьмой год стать мастером спорта. Что предназначалось на промежуточное время, Юхан не запомнил.

По мнению Юхана, Маленький Вольперт прогорит со своим планом, это точно. На курсах танцев был и все равно не танцует. Мюргель в этом деле проворнее. На вечерах он всегда приглашает Руту и твердит: «Теперь на номер два, теперь номер три». О четвертом и пятом на Мюргель не знает. Начинающим их не показывали.

Большой Вольперт совершенно иного склада. У него не то что больших планов — нет плана даже на текущий день. Отец Большого Вольперта — торговый работник. После инвентаризации на складе он и в дневнике сына производит ревизию. Это бывает четыре раза в год, не чаще. Обычно в дневнике расписывается мать. Отцовы ревизии весьма удручали Янно, но Туртс дал ему добрый совет. Теперь у Янно четыре раза в год дневник бесследно исчезает, и приходится покупать новый.

У Большого Вольперта иногда в голове гуляет ветерок. Девочки невзлюбили его с тех пор, как он им отметки ставил.

Делалось это следующим образом. На перемене он звал с собой Туртса и отправлялся в коридор — гулять. Ребята разглядывали каждую девочку: прямые ли у нее ноги, какие у нее волосы, хороша ли она. Когда не знали, какую отметку выставить, Большой Вольперт вынимал из кармана снимок Лоллобриджиды. Это, говорил он, эталон красоты, пять с плюсом.

Каждой девочке ставили по две оценки — за внешность и за характер. Окончательной была средняя этих двух. Самый высокий балл — четверку с плюсом — заслужила Марта Йыесаар.

Девочки сначала не могли понять, чем это Большой Вольперт занимается на переменах. А когда узнали, страшно разозлились. Они добились созыва собрания дружины, и Большого Вольперта заставили отчитаться. Эх, как его пробрали! Больше всех злилась Си́льви Трей, помощник председателя совета дружины. Она даже галстук хотела у него отобрать. Но ограничились выговором — за нетоварищеское отношение к девочкам.

Об этом предложили поговорить и в отряде. Большой Вольперт признал себя виновным, и Туртс согласился, что они допустили ошибку: надо было более высокие оценки ставить, особенно Сильви.

Записать эту историю для характеристики Большого Вольперта?

Юхан словно наяву видит жалкие лица товарищей, когда они каялись в своих грехах, и решает: да, записать.

А теперь не отвертишься. Юхан должен взять под наблюдение самого себя. Что же написать о себе? Может, то, что он ночью сильно храпит? Пожалуй, надо написать. Иначе никто никогда не узнает, что Юхан Салу изобрел средство от храпения. Ни у одного врача нет такого средства, а у Юхана Салу есть. Он изобрел его летом, когда они были в лагере в Ны́ммепалу и спали в палатках.

Юхан на ночь заклеивал рот пластырем. Широкий пластырь — от одного уголка рта до другого, а узкий — две ленточки крест-накрест. Это единственное и миру до сих пор неизвестное средство против храпения. Наклеивать пластырь нужно вечером, когда стемнеет, а снимать рано утром, чтобы соседи по комнате или палатке не видели. А если вдруг и увидят, тоже ничего. Мол, зубы болят, заклеил, чтоб не продуло.

Юхан думает, думает и решает, что не следует говорить о храпении. Ведь это средство несовершенно, при насморке его применять невозможно.

А может быть, отметить, что его не покидает мысль записать все, что происходит в школе… Что две истории он уже начал… О том, как однажды, когда они еще в шестом классе учились, отряд Кри́ймвярта чуть не отравился… И о том, как они в этом году встречали новую учительницу английского языка… Может, все-таки написать об этом? Но вдруг ребятам не понравится? Чего доброго, засмеют.

Лучше всего, видимо, признаться, что он иногда любит приврать. Что-нибудь такое похуже надо о себе сказать, а то получается неладно.

Странное дело творится с Юханом. Как начнет что-нибудь рассказывать, так и приврет. Если он, например, утром видел, что косуля пошла на реку пить, то в школе расскажет, что косуля была не одна, а с самцом. На следующий день выяснится, что и лось был в кустах.

Раз сто он попадался, но ничто не помогает. Написать об этом будущим поколениям?

Юхан Салу задумывается и решает, что не стоит.

С полчаса он ломает голову, что же все-таки сказать о себе. Ничего толкового на ум не приходит. Со школьного двора слышатся удары по футбольному мячу, и Юхан с завистью думает о Туртсе, у которого такое поручение, что он все время должен торчать на футбольной площадке. Он прислушивается к ударам, и в конце концов не выдерживает. Юхан сует журнал в стол и исчезает, как ветер.

Он бежит на площадку и приговаривает: «Надо будет попросить у Эймара Ринда новое пионерское поручение, это точно».

Он повторяет эти слова столько раз, что под конец не понимает, хитрит ли он сам с собой или взаправду хочет попросить новое поручение.




Белые мухоморы (Первый рассказ Юхана Салу)


Марта Йыесаар заметила пропажу грибов, когда уроки почти во всех классах уже кончились. Она обнаружила, что на серовато-зеленом мхе рядом с большим пнем пусто, и вспомнила, что здесь было два семейства белых мухоморов — Amanita virosa.

Уголок, где стоял пень, был украшением выставки. Камарик, отрядный силач, нашел этот пень за дровяным сараем и сам притащил его сюда, на второй этаж. Слева, между корявыми корнями пня, мы поставили три шампиньона, которые учительница ботаники нашла в своем саду под живой изгородью, справа от пня Лора воткнула в мох белые мухоморы.

И вот мухоморы исчезли!

Дежурная по выставке в испуге побежала в пионерскую комнату. Но там никого не было. Марта нашла нас внизу, в мастерской. Вместе с новым пионервожатым Сергеем мы вытачивали на токарном станке шахматные фигурки. Марта стояла в дверях с таким растерянным видом, что Сергей, случайно подняв на нее взгляд, ничего не спросил и сразу же выключил станок.

— Идемте скорее! — сказала Марта. — Мухоморы исчезли.

Без лишних слов мы помчались наверх. Мы могли только подтвердить слова Марты.

— Грибы стояли здесь, налево от моего пня, — сказал Камарик.

— Если бы мы получше следили, этого не случилось бы, — сказала Анне.

Мы заговорили все сразу и вдруг замолчали: Сергей резко нагнулся и поднял валявшуюся во мху этикетку: «Шампиньоны. Съедобные в свежем и маринованном виде».

— О боже! — вскрикнула Марта совершенно не по-пионерски. — Эта этикетка лежала с другой стороны.

Да, этикетка должна была лежать по другую сторону пня. Там и сейчас стояли три шампиньона. Но рядом с шампиньонами лежала этикетка, говорящая совершенно о другом: «Amanita virosa — Белый мухомор». И более мелкими буквами: «Смертельно ядовит».

«Кто-то переставил этикетки. Мы посмотрели на Марту: в последний раз пояснения на выставке давала она.

— В двенадцать часов приходил второй класс. Они хотели все потрогать руками.

Ясно. Этикетки нечаянно перепутали малыши из второго. У них уж такая привычка — все брать в руки. Они всегда вьются вокруг Марты, как пчелы. Поди уследи за ними!

Мы стали думать, кто же мог унести грибы, как вдруг тоненький голосок пропищал за чьей-то спиной:

— Девчонки! Сергей! Если этикетки перепутаны, значит, кто-то уже отравился!

У Лоры Еремовой противная привычка предсказывать. Хоть старшая пионервожатая и сказала, что не годится давать друг другу прозвища, мы все равно звали Лору Пророком. Но теперь в словах Лоры не оказалось ничего пророческого. Не берут же грибы для того, чтобы ставить их на письменном столе. Того, что вслух высказала Лора, боялись Сергей — это выдавало выражение его лица — и Марта: у нее дрожали руки.

Первым пришел в себя Сергей. Он был старше нас, но юное и веселое мальчишеское лицо делало его нашим ровесником.

— Кто приходил на выставку последним?

Нахмуренные брови Сергея говорили о том, что многого он от этого вопроса не ждет. Мухоморы мог унести и не последний посетитель выставки. Мы все посмотрели на Марту.

Марта сморщила лоб.

— Мальчишки из шестого «Б». Па́йкре… Криймвярт был… Ти́дрик…

Тут ее снова перебил тоненький голосок:

— Значит, Тидрик взял. И съел.

Уже второй раз за короткое время Лора «пророчила», но и сейчас ее не упрекнули. Если Тидрик был на выставке, он, конечно, мог сунуть грибы в карман. Ведь на этикетке было написано: «Съедобные в свежем виде». А Тидрик всегда что-нибудь жует.

И все же казалось невероятным, чтобы сырые грибы можно было съесть, как, скажем, печенье. Мчась к телефону, мы не теряли надежды. Даже несмотря на то, что Арвед припомнил, как Тидрик вырезал из кочана кочерыжку (кочан принесли в класс к уроку рисования) и съел ее.

— Квартира Тидриков? — Сергей взял инициативу на себя. — Нет, нет… не из кооператива, из школы говорят.

Хе́йно не было дома. Мы прочли это на лице Сергея.

— Может, к Пайкре позвонить? — спросила Марта. Ее тоненькие пальцы уже в третий раз развязывали и завязывали галстук.

Но и в этом доме о мальчике ничего не знали.

У Криймвяртов телефона не было, хотя отец Марта и работал главным инженером электростанции. Но Криймвярты жили близко. Камарик сказал, что сбегает к ним за три минуты.

Играя в лапту, Камарик имел привычку сначала высоко подпрыгнуть, а затем пуститься бежать. Но на этот раз он не сделал эффектного прыжка. Он исчез со скоростью, просто невероятной при его полной фигуре, и вернулся на самом деле через три минуты. Криймвярта он не застал. Зато у его бабушки узнал, что Март заглянул домой, взял в чулане рюкзак, корзину и куда-то умчался.

— Теперь ясно, почему и других дома нет, — сказал Сергей. — Совершенно ясно. Они отправились всем отрядом.

Конечно, они отправились всем отрядом, и мы хорошо знали куда. В лес. А то зачем корзина и рюкзак. Криймвярт говорил однажды, что они готовятся к чисто робинзоновскому походу. К походу, в котором презираются продукты цивилизации: провизия из магазина и брезентовые палатки. «Мы будем спать в шалаше из еловых веток и питаться дарами леса», — заявил он несколько дней тому назад. Ничего себе дары леса — грибы с чужой выставки.

— А может быть, мы напрасно обвиняем их, — продолжал Сергей. — Эта история не очень-то похожа на кражу… Скорее, на стремление досадить. И вообще, честно говоря… пожалуй, никто из нас не думает, что пионеры из параллельного класса пришли бы на выставку воровать.

Это все, что он успел сказать.

— А я все же думаю, — вздохнула Марта.

— И я тоже думаю, — сказал Эймар.

Мы все так думали.

В этой проделке мы видели не кражу, а желание отомстить. Мы уже давно были не в ладах с шестым «Б», особенно с тех пор, как в школе начались соревнования между отрядами. Я даже помню, откуда пошел раздор. Мы одновременно написали в Германию. Наш класс в Дрезден, а они в Лейпциг. Мы получили ответ, они не получили. Мы же не виноваты, что их письмо затерялось или попало к таким ребятам, которые не любят переписываться. Возможно, мы слишком хвастались немецкими марками, но ведь никто не мог нам этого запретить. Ну, а потом появились и другие причины. Как только объявили соревнование между отрядами, мы решили научиться правильно строиться. Тренировались целый вечер.

На следующий день они отправились на спортплощадку, но не строиться, а нас передразнивать.

— Отряд! По образцу класса «А» на линейку становись! — скомандовал Криймвярт.

И они выстроились так криво, что просто ужас! А толстый Тидрик вышел рапортовать:
		Рапортую: добрый день!



		Все идет по чести.



		Дома я забыл ремень,



		Но штаны на месте!








С тех пор мы старались во что бы то ни стало перещеголять друг друга.

Когда мы посадили вокруг опытного участка акации, они попросили в колхозе лошадь и привезли песок для садовых дорожек. Когда мы в живом уголке подправили дно бассейна, они починили флюгер на крыше. Только на выставку грибов они ничем не сумели ответить. Несколько дней подряд, после уроков, мы с учительницей ботаники ходили по лесу, лазали по песчаным холмам, увязали по колено в болото — искали редкостные сорта грибов. А они в это время были сами не свои. После открытия выставки директор похвалил нас, а Криймвярт стоял с таким видом, будто у него болят сразу два зуба.

Ясно, выставка не давала им покоя, и, чтобы нам досадить, они решили прямо на глазах у дежурной съесть самые лучшие грибы. Только, к несчастью, им попали в руки вместо шампиньонов белые мухоморы, самые ядовитые из растущих у нас грибов.

Мы знали, что белые мухоморы легко перепутать с шампиньонами. Об этом нам рассказывала учительница ботаники. Эти грибы различимы лишь по цвету пластинок на нижней стороне шляпки. Но разве могли ребята Криймвярта знать такие тонкости? Вдруг они уже отведали белых мухоморов? Вдруг они собираются ночевать в лесу? Туда и «скорая помощь» не поедет. Я старался не думать о том, что могут наделать семь грибных шляпок. Взглянув на Марту, я понял, что и она старалась не думать об этом.

— Надо разыскать старшую пионервожатую, — сказала Марта. Ее глаза были влажными, хотя она не проронила ни слезинки. — Слышите! Надо разыскать старшую пионервожатую!

Можно ли терять время?

Мы посмотрели на Сергея с надеждой и ожиданием. В таких случаях легче всего надеяться на других.

Сергей кусал губы. Вдруг он махнул рукой и выбежал на улицу. Он нас не звал, но мы бросились вслед.

Из нашего поселка вела в лес только одна дорога и один-единственный мост, довольно жалкий, через речку Пармасйыги. Когда мы вдесятером взбежали на него, доски подозрительно заскрипели.

По ту сторону речки дорога раздваивалась. Пришлось исследовать илистый берег.

Куда они пошли? По какой из дорог?

Мы в нерешительности топтались на месте. Вдруг Лээни, наклонившись над колеей, вскрикнула:

— Ну конечно, Тидрик! Сегодня у него бобы в кармане.

Лээни подняла продолговатый коричневый боб. Это был ненадежный след, но так как он был единственным, то мы повернули направо.

— Нужно было попросить у заведующего магазином овчарку! — вздохнула Анне.

Если ее соседка по парте Лора всегда смотрела в будущее, то Анне не забывала о прошлом и старалась быть умной задним числом. Обычно ей это не удавалось. Так и на этот раз. Что бы мы дали овчарке понюхать, чтоб она пошла по следу?

— Кто отстанет, ждать не будем. — Широкоскулое лицо Сергея вдруг сделалось суровым.

Мы, сами того не замечая, шли и бежали попеременно, точно как в ориентировочном беге. На твердой почве ускоряли шаг. Когда ноги вязли, то прыгали с кочки на кочку.

— Теперь они уже окоченели… — прошептала Лора.

— Если бы мы к каждому ядовитому грибу прикрепили бумажку с черепом и скрещенными костями, этого не случилось бы, — сказала ее соседка по парте.

И то и другое суждение было просто нелепым. Признаки отравления белыми мухоморами появляются лишь через некоторое время, от восьми часов до суток. Так писалось в книжке о грибах. Что касается этикеток с черепами, то малыши из второго с таким же успехом и их перепутали бы.

Хотя при помощи разбросанных крошек достигают цели только в сказках, мы не теряли надежды найти еще один боб. Нам хотелось убедиться, что идем по верному пути, и поэтому все время смотрели себе под ноги. Но теперь Тидрик, видимо, не транжирил, а, что самое вероятное, слопал все бобы.

Там, где кончался смешанный лес и начиналась вырубка, мы снова оказались на развилке дорог. Нижняя лесная просека вела к острову на болоте. Отряд, шедший в поисках приключений и места для лагеря, мог отправиться туда. Левая тропинка, что повыше, вела в Ны́ммепалу. И там есть хорошие места, где можно развести костер.

— Отдохнем минутку, — сказал Сергей, — Подумаем.

Он сел на пень. Мы устроились рядом, как цыплята под крылом наседки.

Играя в разведку, мы часто мчались по лесным тропам. Пробирались в чащах и вязли в болоте. Но тогда нам указывали дорогу камни, еловые шишки, цветы и пучки травы. На каждом повороте был ориентир, иной раз и два. Это совсем иное дело, чем разыскивать отряд, который не оставил ни единого следа.

— Подумаем, — повторил Сергей. — Подумаем… нет ли у кого-нибудь из них такой привычки, вроде…

И он рассказал нам про кобылу Ирну, которая, идя по лесу, на каждом шагу сдирала зубами кору с деревьев.

Такой привычки у ребят из шестого «Б», конечно, не было. Вряд ли даже Тидрик, сильно проголодавшись, станет грызть кору. Но рассказ о кобыле Ирне напомнил мне другое.

— Ребята!.. Сергей!.. Если с ними Па́йкре, то нужно искать поломанные ветки!

Вот это мысль! Пайкре не умел ходить по лесу, не хватаясь за ветки. Сколько я помню, у него всегда была такая привычка. Он проводил ладонью по кусту и заламывал самую длинную ветку. Даже в школьном саду не мог удержаться. Совсем недавно Криймвярт ругал его за это. Мы с надеждой смотрели вслед Сергею и Эймару, которые побежали исследовать один одну, другой другую тропинку. Мы отстали от отряда Криймвярта не больше чем на полтора часа. Если они собираются жарить грибы на костре, то мы застигнем их вовремя.

— А ведь наши мухоморы в жареном виде, наверное, уже не так ядовиты, — повеселела Марта. Ей почему-то казалось, что она больше всех виновата. — И каждому достанется лишь маленький кусочек.

— Если бы мы выставили только одно семейство грибов… — начала Анне и запнулась.

Сергей и Эймар вернулись почти одновременно. Они не нашли ни одной поломанной ветки.

— Это Криймвярт виноват, — угрюмо произнес Эймар. — Он пригрозил Пайкре, что за осквернение природы напишет о нем в стенгазете.

Остался единственный выход — разделиться на две группы. Тогда уж одна непременно пойдет по правильному пути. Но Сергей не торопился отдавать такой приказ.

— А обувь? Нет ли у кого-нибудь из них ботинок, следы от которых можно узнать?

Мы с ненавистью посмотрели на коричневые башмаки Большого Вольперта. Отец привез их ему из Чехословакии. У них была каучуковая подошва толщиной в три сантиметра, да еще рифленая. Если бы у кого-нибудь из шестого «Б» такие были! Как назло, в соседнем отряде все носили обычные башмаки.

Но так считали все, кроме Руты. Она внезапно схватила Сергея за руку так, что тот вздрогнул.

— А пластинки оставляют след? Криймвярт был сегодня в ботинках с пластинками для коньков.

Мой отец говорит, что пластинки прикрепляли к подметкам в те времена, когда ребята ходили на каток в обычных ботинках и привинчивали к ним коньки. В нашей школе такие коньки были только у Криймвярта и еще у одного четвероклассника. Чтобы прикрепить их к ботинкам, надо в каблуке просверлить дырку, а потом прибить пластинку с продолговатым отверстием.

Следовало бы спросить у Руты, откуда она знает, что Криймвярт в разгар осени обул ботинки с пластинками, но никто не стал тратить на это времени. Ведь это обстоятельство казалось нам соломинкой, за которую можно ухватиться. Мы бросились на колени меж кустов разыскивать эту соломинку.

Эймар обнаружил следы каблуков с квадратными пластинками на дороге, ведущей в Ныммепалу. И вдруг мы все их увидели. Только на твердой почве, когда тропа вывела нас из смешанного леса, следы исчезли. Но теперь мы уже знали, где их искать.

Марта постепенно приходила в себя. Она обещала отомстить ребятам Криймвярта, чтобы у них навсегда пропала охота воровать грибы. Она грозилась заставить главного виновника съесть одну аманиту, чтобы ему пришлось идти на промывание желудка. Она собралась еще что-то сказать, но вдруг замолчала. Сергей поднял ножку гриба!

— О боже! — вскрикнула Марта неестественным голосом. — Они съели шляпку!

Мы молча ринулись дальше. Анне и ее соседка по парте Лора вскоре отстали. Они что-то жалобно кричали нам вслед, но нам было не до них.

Сердце чуть не выскочило, когда мы прибежали к месту, где летом стоял лагерь. Изо всех сил взбежали вверх по склону, поросшему соснами. И обомлели. Внизу, в лощине, сидели все ребята из шестого «Б» вокруг расстеленной на земле салфетки и делили еду. Делили еду!

Мы бросились вниз, будто нас кто-то укусил.

— Стойте! — завопила Марта.

— Не ешьте! — взревел Эймар.

Все мы что-то кричали.

Можно себе представить, какой поднялся шум.

Шестой «Б» встретил нас так, будто на них напала саранча или разбушевалась стихия. В полном недоумении они смотрели на Марту, которая выбивала у ребят из рук бутерброды, а потом так и села. Марта увидела исчезнувшие экспонаты: в маленькой коричневой корзиночке лежали грибы, один гриб без ножки.

— Слава богу! — произнесла Марта совершенно не по-пионерски и вдруг заплакала.

И это не подходило пионерке, но мы простили ей.

Наперебой и довольно невнятно мы принялись рассказывать, что этикетки у мухоморов и шампиньонов были перепутаны, что сначала мы шли по бору, потом искали поломанные ветки и, наконец, увидели следы от каблуков с пластинками.

— Вот это история! — сказал Сергей. — Как в газете.

— Вот это история! — удивился Криймвярт.

Но вдруг его взгляд упал на корзинку с белыми мухоморами, и он покраснел. Они не собирались воровать. Они только заняли грибы, до вечера. Думали, что это шампиньоны, и взяли их с собой, чтобы набрать таких же. Они вовсе и не собирались играть в робинзонов, а хотели для детского сада набрать самых хороших грибов. Но так как лучшие грибы — это шампиньоны, то… ну… и взяли. Криймвярт покраснел до ушей.

Когда двое наших отставших, запыхавшись, забрались на пригорок, мы вместе доедали бутерброды шестого «Б».

— Я ведь говорила, что все живы, — возвестила Лора.

А ее соседка по парте, которая была умна задним числом, добавила:

— Был бы у нас с собой горн, можно было бы потрубить.

В корзины мы набрали грибов вместе. Вместе отнесли их в детский сад. А семь мухоморов из семейства Amanita virosa положили на прежнее место. Один гриб — без ножки.

У всех у нас было приподнятое настроение. Особенно радовался Сергей.

— А мне говорили, что вы в ссоре, — притворно разводил он руками. — Что ваши отряды ненавидят друг друга, обходят стороной.

Время от времени он повторял:

— Даже ядовитые грибы бывают полезны, что там и говорить.

От такого ненужного разговора пахло учительской. В этом не было сомнений.




Экзамен учительнице (Второй рассказ Юхана Салу)


К нам пришла новая учительница английского языка. За последние полтора года — третья.

Приход новой учительницы — событие, которое мгновенно все отодвигает на второй план. Поэтому еще до встречи мы знали, что Ирина Карловна Ко́йксаар очень молода, носит костюм в клеточку и туфли на каблуках, что у нее на щеках ямочки и родинка под глазом.

Это были предварительные наблюдения. Остальное предстояло узнать при первой встрече.

Встреча наступила в назначенный срок. Мы знали, что новенькую приведет в класс директор. Знали, что директор не произнесет ни слова, а она скажет: «How do you do?»[1 - Здравствуйте! (англ.).]

Так бывало всегда. Мы не могли лишь предугадать, что будет делать новая учительница после ухода директора. Тут напрашивалось несколько вариантов. Либо она схватит мел и помчится к доске, чтобы с первого урока навалить на нас большую нагрузку. Либо возьмет в руки учебник и, впадая в другую крайность, начнет доказывать, что мы — безнадежные тупицы и прежняя учительница ничему нас не научила. Либо она может оказаться просто человеком.

Ирина Карловна улыбнулась нам и еще раз повторила:

— How do you do?

Жаль, что на свете так мало вопросов, на которые можно ответить тем же вопросом!

— How do you do? — зачирикали девочки на первой парте.

— How do you do? — засиял Тихий Мюргель.

— How do you do — послышалось отовсюду.

Сидящий за третьей партой Эймар Ринда обернулся. При встрече новой учительницы Эймар никогда не чувствовал себя председателем совета отряда.

— Испуг номер один отменить! Передай!

Через миг приказ дошел до Камарика, нашего пиротехника. Камарик — мальчик с большими ушами, который, по мнению Антон Антоныча, учителя математики, лишь каким-то чудом перешел в восьмой класс. Со всякими там a, b и прочими алгебраическими знаками Камарик творил на доске такие чудеса, что Антон Антоныч приходил в ужас. Он хватался за голову и говорил: «Нет, я больше не могу. Кто-то из нас сумасшедший. Или я, или ты!»

На это Камарик отвечал, как научил его Туртс, что он за свое здоровье ручается.

— Испуг номер один отменить, — повторил Камарик неслышно и с явным сожалением положил руки на парту.

Мы все обрадовались. Испуг номер один означал бросать на пол пистоны. Мы были бы просто болванами, если бы таким образом стали встречать молоденькую учительницу, которая уже третью минуту нам улыбается.

Эймар снова улыбнулся.

— Испуг номер два. Передай.

Испуг номер два мы предлагали всем без исключения новым учительницам. Он состоял в том, что Туртс, обратив на себя внимание легким покашливанием, поднимался с задней парты. Яан Туртс высокий, почти два метра. Дело, конечно, не в росте, а в том, ка́к он умел этим пользоваться. Туртс вытягивался, словно подзорная труба. Казалось, он растет на глазах под воздействием какой-то магической силы. Для большего эффекта он становился на ящик из-под мела, но этого никто никогда не замечал. И вот наконец голова Туртса маячит рядом с плафоном. Это было потрясающее зрелище. Но Ирина Карловна вместо того, чтобы вскрикнуть, прикрыть лицо рукой или проявить свой испуг каким-либо иным женственным способом, только чаще замигала:

— What's the matter?[2 - В чем дело? (англ.).]

За время летних каникул английский словарный запас у Туртса иссяк. Он помнил только два предложения, за грамматическую точность которых он мог ручаться. Первое означало, что по уважительной причине он не выполнил домашнего задания, а второе — «Прошу выйти». Учитывая сложившуюся обстановку, Туртс произнес второе. Испуг номер два провалился.

— Very well[3 - Очень хорошо (англ.).], — сказала учительница. — Возьмите свои учебники.

Теперь нельзя было терять ни секунды.

— Испуг номер три, — прошептал Эймар.

Сидящий у окна Таммекянд вынул носовой платок в голубую клеточку и два раза протер лоб. Это был сигнал прятавшемуся в кустах Вольперту. Тому бо́льшему Вольперту.

Испуг номер три — наш главный козырь. Ни одна из прежних англичанок не выдержала третьего испытания.

В коридоре послышались торопливые шаги, и мы приготовились к зрелищу. Сейчас Большой Вольперт постучится в дверь, пойдет, поклонится и скажет:

«Извините, что я опоздал. Меня задержал учитель такой-то и сказал то-то и то-то!»

Что ответит учительница английского языка? «Очень хорошо, садитесь на свое место»?! О нет. Никогда. Мы знали это отлично. Тут своя закономерность. Каждая учительница английского языка перестанет улыбаться и потребует, чтобы опоздавший извинился и постарался все это произнести по-английски.

На этом незначительном, но верном обстоятельстве и был построен испуг номер три. Вместо ожидаемого и хорошо знакомого учителям смущения, жалобного «Please, excuse me»[4 - Извините, пожалуйста (англ.).], слоги которого выпадают изо рта, как горячие картофелины, наш опоздавший наклоняет голову и вдруг начинает строчить как из пулемета.

Вытягивая губы, он разражается таким градом слов, который, как нам казалось, был бы к чести спортивному комментатору лондонского радио.

«I certainly do… — шипит опоздавший, — Of course, quite naturally I do…»[5 - Я обязательно сделаю это… Конечно, естественно, я это сделаю… (англ.).]

Буквы «n» рождаются именно носовыми, а «t» взрываются, как маленькие патроны. До сих пор все учительницы бледнели при знакомстве с испугом номер три. Мы предполагали, что прекрасно понимаем, что творится в их душе. Они оказывались в роли скрипача из художественной самодеятельности, игру которого услышал концертмейстер столичного театра «Эстония». Наверное, они принимали молниеносное решение попросить завуча освободить от уроков молодого человека, так прекрасно владеющего английским языком. Они считали, что молодой человек мог бы и остальную часть урока провести вне класса. И поэтому, изменяя своей привычке говорить на уроке английского языка только по-английски, сообщали это на чистейшем эстонском языке.

Конечно, мы наслаждались каждой секундой. А на перемене Туртс вздыхал: «Слаба, слаба подготовка кадров в вузах. Практического знания языка они не дают».

В душе мы относились к учительницам английского языка с почтением. Мы причисляли к сверхъестественным явлениям всех людей, которые хоть немного разговаривают на языке, где написание и произношение далеки, как небо от земли.

Все шло по плану.

Стук. Вошел Вольперт.

Извинился по-эстонски.

— Повторите это по-английски, — улыбнулась новая учительница.

И Вольперт завел свою пластинку.

Но затем случилось непредвиденное. Ирина Карловна отнюдь не испугалась, не уронила мел, а, наоборот, обрадовалась и засыпала бедного Вольперта градом слов.

Из них мы поняли только самую малость.

— Oh! What a pleasant surprise! Can you really speak English?[6 - О! Какой приятный сюрприз! Вы действительно говорите по-английски? (англ.).]

— Мям, — произнес до смерти испугавшийся Вольперт. — Мям, мям…

Что он хотел этим сказать, мы не поняли. Во всяком случае, это было не по-английски. Если не учитывать природного дара Вольперта — отличного произношения, он знал по-английски не больше нас. Но у Вольперта есть дядя — капитан дальнего плавания. Не подозревая о подлинном намерении племянника, он записал ему на бумажку слова извинения и помог заучить.

Пять последующих минут мы сидели ошеломленные, склонившись над своими тетрадями. Записывали новые слова. Испуг номер три был похоронен навеки. Очевидно, в вузах стали готовить учителей с практическим знанием языка.

В классе царила тишина. Слышалось только, как скрежетал мел, как кто-то перелистывал страницы учебника, а Камарик чмокал губами. «Рабочее настроение», — говорят учителя про такую тишину. Так можно было бы сказать и теперь, если бы не шепот на последней парте.

— Мюргель, — шепнул Туртс, — отвори окно.

Эта безобидная просьба свидетельствовала о том, что оружие еще не сложено. Все, кроме новой учительницы, знали, что произойдет дальше. Знали и приготовились. Ладно, испуги потерпели поражение. Но это были сольные номера, а в запасе у нас осталось приятное коллективное представление. Лучший в мире шуточный номер, как говорит Карлсон, который живет на крыше.

Коллективное представление придумал Эймар Ринда, после того как прочитал в газете статью о массовом психозе. Там давалось этому явлению такое объяснение. Если, скажем, в большом городе один человек остановится и будет смотреть в небо, то непременно найдется еще десять, которым хочется узнать, что он там рассматривает. А если десять человек уставятся в небо, то и все остальные подумают, что в небе что-то есть.

Эймар Ринда несколько раз перечитал статью. Потом сделал вывод: раз один человек может завлечь целую улицу, то двадцати пяти повлиять на одного — сущий пустяк. Когда учитель математики Антон Антоныч вошел в класс, мы уставились в потолок, а Туртс тихонько зажужжал как овод. Антон Антоныч, конечно, вскоре догадался, в чем дело, ведь мы были тогда неопытными артистами. Но сначала и он пристально смотрел вверх.

А теперь мы артисты с опытом. Когда Тихий Мюргель отворил окно и овод тихонько зажужжал, мы совсем не просто так посмотрели наверх. Весь класс обратил взоры сначала на вентиляционное отверстие в стене над доской, потом на коричневое пятно над дверью, затем на третий справа плафон и так далее. Путь овода был точно установлен и выучен заранее. Во всех уголках под потолком должен был он, окаянный, побывать. А жужжащий Туртс для маскировки держал перед собой зеркальце и делал вид, будто для него сейчас важнее всего на свете расчесать пробор.

Но и коллективное представление на этот раз не пошло по заданному пути. Сначала Ирина Карловна тоже взглянула наверх, а потом вдруг направилась на цыпочках к задним партам. Мы не успели разобраться, в чем дело, как она вдруг шлепнет ладонью по стене, прямо под ухом Туртса.

— Гык, — сказал Туртс.

От испуга он перестал жужжать, а зеркальце со звоном покатилось под парту. Ирина Карловна посмотрела на нас, потом на свою порозовевшую ладонь и удивленно произнесла:

— Кажется, мы прихлопнули пискуна. Его не слышно!

И после того, как мы посидели в тишине, добавила:

— Значит, let's go ahead[7 - Идем дальше (англ.).]. Продолжим урок.




Условный рефлекс


Туртс, Таммекянд и Юхан Салу изучают учение Павлова. «Проникают вглубь», как советовал классный руководитель Виктор Янович Кя́сперс. Вернее, по-настоящему изучает только Яан Туртс. Юхан Салу и Пауль Таммекянд — ассистенты.

Любознательность проснулась в Туртсе на уроке анатомии и физиологии, когда дошли до условных рефлексов. Ему захотелось проверить, правильно ли написано в учебнике. Верно ли, например, что если звонить в колокольчик, когда кролики едят, то они и потом будут раскрывать рты на звук колокольчика. Или если во время кормления рыбок бить палочкой по аквариуму, то они начнут собираться, стоит только постучать.

После уроков Юхан и Пауль приходят к Туртсу. Рыбок и кроликов в хозяйстве у Туртсов нет, поэтому Яан ставит эксперимент на петухе. У него есть прирученный и умный петух Герман, лучше всяких рыбок или кроликов.

У Туртсова петуха такая привычка: стоит ущипнуть его за правую ногу, он начинает петь. Туртс обнаружил это совершенно случайно. Но привычка еще не рефлекс, это понимает Туртс, понимают Таммекянд и Юхан Салу, но она открывает возможность для выработки условного рефлекса.

Условный рефлекс вырабатывается следующим образом: Туртс приносит ассистентам две фуражки. Юхан Салу и Таммекянд выходят из ворот и удаляются от дома. Туртс сажает петуха на забор, а сам приседает под забором на корточки.

По дороге идет Юхан Салу. Поравнявшись с петухом, он приподнимает фуражку и говорит:

— Здравствуйте!

Туртс щиплет петуха за ногу, а Герман отвечает:

«Кукареку!»

Юхан скрывается за углом, и тогда появляется Таммекянд. Он тоже снимает перед петухом фуражку, и петух голосисто отзывается:

«Кукарику!»

Счастливый экспериментатор кладет на забор дождевого червяка. По системе Павлова в таких случаях полагается вознаграждение.

Снова ассистенты проходят мимо пестрого петуха, и снова Туртс щиплет его за ногу.

«Кикареку! — голосит петух.

— Интеллигентный пернатый, — говорит Туртс тоном ученого мужа. — Вы заметили? «Здравствуйте» в трех вариациях.

Вскоре интеллигентный пернатый издает четвертую вариацию. К великой радости Туртса Герман хрипит Юхану прямо в лицо:

«Кыкк-кырекуу!»

На следующий день Туртс отправляет Юхана Салу и Таммекянда на арену со шляпами. Такие головные уборы ребята никогда не носили, поэтому приветствие получается неуклюже, но петуху это нипочем.

«Кукареку!» — поет он добросовестно. Во всех четырех вариациях. И клюет с ладони Туртса распаренные ячменные зерна. Те самые, с которыми отец Туртса собирался идти на рыбалку.

Туртс внес еще одно усовершенствование. Он сидит под забором не на корточках, как прежде, а на чурбане, который притащил сюда. Теперь последователю учения Павлова гораздо удобнее.

Юхан Салу и Таммекянд тоже набрались опыта. Все время одинаково здороваться им надоедает. Они приподнимают шляпу то правой, то левой рукой, то за поля спереди, то сзади. А петуха все это нисколько не волнует. Его хватают за ногу, и он поет. Даже в том случае, когда идущий позади Юхана Таммекянд граблями приподнимает шляпу своего товарища.

Когда ассистенты отрабатывают коллективное приветствие, мимо проходит Анна Сакман, известная на всю округу болтушка. Глаза Анны Сакман уже не те, что в молодости. Она не замечает ни петуха, ни того, что Юхан Салу хватает головной убор Таммекянда, а Таммекянд, в свою очередь, приподнимает шляпу Юхана. Анна принимает приветствия и очень довольна, что современная молодежь так вежлива.

Через пять дней Туртс решает приступить к настоящим опытам по системе Павлова. До сих пор велась лишь подготовительная работа. Когда Юхан Салу и Таммекянд в фуражках подходят, Туртс и не собирается щипать Германа за ногу. Он даже отодвигается с чурбаном подальше, чтобы не возникло каких-либо сомнений. Одним глазом он наблюдает за петухом, а другим смотрит сквозь щель за друзьями. Туртс ждет, что же будет дальше.

«Кукареку!» — поет петух, как только Юхан Салу и Таммекянд дотрагиваются до фуражек.

— Вот видите! — И удивленное, широко улыбающееся лицо поднимается из-за забора. — Верно сказано в учебнике. Теперь у нас есть петух с условным рефлексом.

На всякий случай эксперимент проделывают еще раз. Туртс приподнимает фуражку.

И Герман поет.

Сомнений больше нет. У петуха Туртсов выработался условный рефлекс. «Этого пестрого Германа надо бы теперь в цирк отдать, — думает Туртс. — Не осрамился бы». Туртсу очень жаль, что поблизости нет цирка. Пропадут их усилия, и никто не узнает об интеллигентном петухе.

Но это преждевременное огорчение. Вскоре Туртса осеняет новая, прекрасная мысль.

На прошлом уроке задали рассказать учение Павлова об условных рефлексах. Туртс еще не отвечал. А что, если принести петуха в школу как наглядное пособие?

У Юхана Салу живое воображение, он с ходу угадывает план Туртса. И тут же втолковывает его Таммекянду. Петуха надо будет тайком принести в школу. Когда Туртс бегло осветит теоретическую часть учения Павлова, он сделает величественный жест и скажет: «А теперь маленький эксперимент в подтверждение моих слов!»

И, к удивлению всего класса, Туртс наденет берет. А в том углу, куда он укажет жестом, к изумлению ребят ассистенты вынут из-под парты интеллигентного Германа.

В назначенный день три заговорщика приходят в школу заранее. Самый длинный из них несет плетеную корзину. Ребята прячут ее под партой Юхана.

К счастью, первый урок — анатомия и физиология. Виктор Янович Кясперс, как всегда, кладет на стол карманные часы с серебряной крышкой, раскрывает свою знаменитую записную книжку и окидывает взглядом класс. Все, как обычно, но не совсем. Яан Туртс на задней парте высоко поднял руку.

Он не рассчитывает на случайность, как кажется Юхану. Туртс — отличный психолог. Он наперед знает намерения Виктора Яновича.

Виктор Янович определяет по лицам ребят, кто не подготовился к уроку. Сейчас он рассуждает так: «Ага. Д-да… Туртс поднял руку. Думает, я поверю, что он все выучил, и не вызову его к доске!»

Виктор Янович слегка усмехается. Открыто смеяться над учениками — этого Виктор Янович не позволит себе никогда.

«Туртс, Туртс, — думает учитель, — разве я тебя не знаю. Если бы ты хотел ответить, ты бы до последнего момента листал учебник».

Так Виктору Яновичу подсказывает опыт. Даже лучшие ученики в классе, прежде чем поднять руку, пробегают глазами нужные строчки в учебнике. Уж таковы дети. Не уверены в своих знаниях.

Виктор Янович снова еле заметно усмехается, и затем совершает ошибку. Так случается с людьми, которые, доверяясь своему умению читать чужие мысли, недооценивают эту же способность у других.

— Сегодня у нас пойдет к доске и расскажет об условных рефлексах Яан Туртс, — мягким голосом говорит Виктор Янович.

Туртс на задней парте поднимается. Кажется, будто вытягивается подзорная труба. Туртс подмигивает Юхану Салу и Таммекянду и отправляется к доске.

— Великий русский ученый Павлов сделал великое открытие, — храбро начинает Туртс.

Затем он должен сказать, какое это было открытие, но в классе поднимается шум, и Туртс смолкает. Класс вместе с Виктором Яновичем стоит на пороге нового открытия. Юхан Салу и Таммекянд затеяли возню. Юхан слишком рано вынул Германа из корзины, и петух сделал с брюками Юхана то, чего ему не следовало бы делать. Юхан Салу боится, что петух может это повторить, и пытается спровадить его Таммекянду.

Ничего удивительного, что в таком переполохе с наглядного пособия сползает мешок. Ассистенты замечают опасность слишком поздно. Переполошившийся петух вырывается и летит на подоконник. Отсюда пестрый Герман бросает испуганный взгляд на изумленный класс. Туртс в замешательстве вынимает вместо носового платка берет и вытирает им лоб.

Условный рефлекс срабатывает.

«Кукареку!» — что есть мочи кричит петух и кидается в бездну.




Изъян в характере


Уроки кончились. Юхан Салу — в правлении колхоза. Он теребит кисточку и задумчиво смотрит на лист ватмана, расстеленный на широком конторском столе. Юхан должен написать афишу: «В воскресенье, 24 ноября, полеводческая бригада организует в колхозном клубе осенний бал», и так далее. Все это нужно крупными буквами поместить на большом листе.

В конторе послеобеденная тишина. Только бухгалтер Радамес лениво скрипит пером.

Юхан Салу и раньше оформлял афиши, что там и говорить, это он выполнил диаграммы, графики, всю наглядную агитацию, что висит в колхозной конторе.

«От каждого по его способностям…» — говорит председатель, если нужно нарисовать какой-нибудь плакат, и посылает за Юханом Салу.

Юхан подкладывает под дальний край листа стопку книг и отступает на шаг. На лбу у него появляется вертикальная морщина. Это означает: либо его мучают неразрешенные проблемы, либо ему что-то не нравится. Сейчас морщина говорит о втором. Юхану надоело рисовать афиши, где учитывается каждый квадратный сантиметр. Все такие афиши похожи одна на другую как две капли воды. Что-то в нем протестует. Почему, скажите, самые главные слова должны делить афишу пополам? Почему, например, буквы «Осенний бал» не могут выстроиться одна за другой сверху вниз на левой половине листа?

Юхан долго думает, эта мысль нравится ему все больше!

Просьбу организаторов вечера прийти в масках, сыграть или станцевать что-нибудь он напишет мелкими буквами в правом углу. Такими же буквами — начало вечера и тому подобное. Зачем писать крупными буквами, если «Осенний бал» и без того призывает к себе? А на листе останется свободный уголок. Юхан, кажется, уже придумал, как его использовать.

Прищурившись, он прикидывает в уме, как будут выглядеть буквы. Они не стоят стройно и деловито, как бывало на всех афишах, нарисованных в правлении. Нет, они спускаются от верхнего края к нижнему вразвалку. Забавно, впечатления неряшливости от этого не создается. Кажется, будто бы афиша рада сообщить людям приятную весть — состоится осенний бал.

«Вот именно так мы и сделаем, — произносит Юхан Салу про себя. — Так и только так».

Высунув кончик языка, Юхан выдавливает из тюбика немного красной гуаши. Председатель назвал его однажды «почти художником», и он был прав. Юхан умеет рисовать, и, кроме того, у него завидный глазомер. И места хватает, и все буквы умещаются. Поводит рукой над бумагой, и кисточка сама ляжет на то место, куда надо.

Контуры десяти букв Юхан набрасывает за несколько минут. Сразу же раскрашивает их. Теперь надо бы перенести на ватман остальной текст, но Юхану не освободиться от желания сразу же нарисовать на свободном уголке желтовато-коричневый осенний кленовый лист, о котором больше догадываешься, нежели ясно видишь.

— Вот именно, — повторяет он. — Так и только так.

На этот раз его слова услышал Радамес. Бухгалтер Радамес заинтересованно покашливает.

Юхан не раз задумывался над тем, откуда у этого с виду неприметного низкорослого человека такое необыкновенное имя. Не иначе, как из оперы. В молодости он пел в опере. А потом с ним случилось нечто такое, ну, что всегда бывает с певцами, когда они теряют голос. И он бежал из театра, начал новую жизнь бухгалтером, а чтобы его не разыскали, взял новое имя. Когда-то он блистал в партии Радамеса, египетского военачальника в опере «Аида». Вот он и зовется теперь Радамесом.

На самом же деле бухгалтер Радамес не умеет петь. Юхан Салу знает это так же хорошо, как и все, но это его не смущает, и своей версии о происхождении имени бухгалтера он остается верен. Если уж фантазия Юхана проторила себе дорожку, то с этой дорожки ей больше не свернуть.

Да, покашливание бухгалтера говорит о заинтересованности. Переваливаясь на коротких ножках, он подходит к мальчику. Но ненадолго. Когда других знатоков поблизости нет, то решения рождаются у Радамеса быстро и без мучений.

— Фи! — восклицает бухгалтер. — Что это за работа? Заглавие столбом, а буквы все перекосились. Разве тебя в школе этому учили?

До сих пор юного художника баловали похвалой. Он вздрагивает.

— А это что? — брюзжит критик и указывает пальцем на правый нижний угол афиши.

А там Юхан нарисовал лишь подразумеваемый кленовый лист. Кленовый лист для настроения.

— Фи, — говорит Радамес, — никто и не поймет, что это такое.

Он подтягивает брюки и добавляет, что колхоз опять потерпел убыток — в трубу вылетел целый лист бумаги. Если даже государственные типографии печатают на афишах только прямые буквы, то четырнадцатилетнему мазилке нечего фокусничать.

Слово «мазилка» обескураживает Юхана окончательно. Он любит, чтоб его хвалили, но ему не нравится самостоятельно принимать решения. Это предполагает риск, Юхан держится подальше от риска. Рискнешь и ненароком ошибешься. А потом отвечай. Сейчас-то отвечать не за что. У Юхана хватает догадки сообразить, что работа над афишей — мелочь. Но с другой стороны, если прекрасно справиться с мелочью… Правление колхоза ценит Юхана Салу как художника, который лучше всех в округе выполняет диаграммы. И уронить себя Юхан не хочет.

Воодушевление, недавно царившее в сердце Юхана, удаляется, как вор на цыпочках.

— Рисуй, как всегда рисовал, — сказал ему Радамес.

Ладно, он сделает такую афишу, как всегда. Он забросит «мазню», которая, несмотря ни на что, ему все-таки нравится, за шкаф, и начнет все заново.

Бухгалтер Радамес опять принялся за свои отчеты. Под скрип его пера Юхан снимает со стола афишу, направляется к полке. Но среди почвенно-агрономических карт и прочего снаряжения агронома нет больше ни одного чистого листа ватмана.

Юхан думает использовать другую сторону испачканного листа. Нет, нельзя. Красная гуашь будет наверняка просвечивать, а стереть невозможно, бумага не выдержит.

Вернее всего сбегать домой за новым листом ватмана. Живет он не далеко. По тропе вдоль речки не будет и километра.

И вот Юхан бежит домой за чистым листом бумаги. Бежит — не совсем точно сказано. Вернее, он идет широким шагом. Вдоль реки извивается тропка. Она приведет Юхана почти к дому. Дорога настолько знакома, что можно идти хоть зажмурившись. Ноги сами знают, куда ступить, а фантазия Юхана любит проторенную дорогу.

Еще два шага, и Юхан уже на самой крутизне. На этом крутом берегу так хорошо мечтается… Вот, например, будто Юхан спасает чью-то жизнь.

Он пробирается между двумя черемухами, ветви которых переплелись вверху, и слышит крики детей. По лесной дороге мчится к речке обезумевшая лошадь. Одноколка прыгает с кочки на кочку. А в ней две… нет, три маленькие девочки. Прямо чудо, что они не вывалились.

Лошадь приближается к обрыву, девочки замерли в испуге, крепко ухватившись ручонками за края тележки. Что же будет? Что только будет?

Именно в тот момент, когда, кажется, ничто не может спасти детишек, Юхан выскакивает из-за кустов. Каким образом можно схватить под уздцы обезумевшую лошадь, Юхан не представляет. Поэтому он надолго не останавливается на этой картине. Освирепевшая лошадь одним махом поднимает его на воздух. Метров десять лошадь волочит его за собой. Наконец Юхану удается встать на ноги и отвести лошадь подальше от обрыва.

Это происходит в последний момент. Не раньше и не позже. Когда он выводит лошадь на дорогу, колесо тележки на миг повисает над обрывом.

Хотя смерть была рядом, на лице Юхана не дрогнул ни один мускул. Он похлопывает лошадь по шее:

«Ну что ты, моя хорошая, чего так испугалась?»

Постепенно девочки начинают понимать, что опасность, грозившая им, миновала. И старшая из них, чем-то очень-похожая на Марту Йыесаар, говорит:

«Это случилось там, на шоссе. Лось перебежал дорогу. Лошадь испугалась… свернула с дороги… папа… — Вытаращив глаза, смотрит она на Юхана, переводит взгляд на сестер и заливается слезами, — А что с папой?..»

«Ничего страшного», — отвечает Юхан. Он произносит эти слова со спокойствием человека, привыкшего смотреть смерти в глаза.

«Да-да… Ничего страшного. Раз он может бегать, значит, с ним ничего страшного не случилось».

Тут и девочки замечают бегущего к ним отца и вскрикивают. Лошадь вздрагивает. Юхан снова хватает ее за уздечку.

«Целы! Живы!» — всхлипывает отец и вынимает детей из одноколки.

Он обнимает их по одиночке и только через некоторое время замечает, что мальчик привязал вожжи к дереву и тихонько удалился.

«Молодой человек! — зовет он. — Герой! Я тебя даже поблагодарить не успел!»

Но ему никто не отвечает.

«Героя узнают по скромности», — дважды повторяет человек и поднимает с земли листок бумаги. Листок, наверное, выпал у мальчика из кармана блузы, когда он удерживал лошадь.

«Юхан Салу, — читает вслух отец и старшая дочь. — Таристеская восьмилетняя школа».

Эпилог этой истории повествует о том, как на следующий день о поступке Юхана узнает вся школа. Но сегодня не до эпилога, Юхан скорее обычного пересек пригорок с просекой. Дальше тропа начинает спускаться, здесь нужна совершенно другая история. Река тут неглубокая, течение быстрое. Между мшистыми камнями — водовороты. Здесь начинаются пороги. Сюда приплывает метать икру морская форель. Тут, у порогов, прячутся браконьеры. В своем воображении Юхан настигал их дюжинами. Еще не перевелись те, которым хочется полакомиться икрой. Каждый раз, когда Юхан проходит мимо порогов, он наталкивается по крайней мере на одного такого разбойника. На всякий случай Юхан берет в руки булыжник.

Тропинка ведет в кусты. «Как в тоннель», — думает Юхан и настораживается. Сейчас кончится тоннель, и он увидит в реке человека с острогой в руках.

Легко, как косуля, Юхан выскакивает на поляну.

Неслышно, как лиса, подстерегающая добычу, он снова прячется в кусты.

Да, в реке стоит человек. По колено в воде и тащит веревку.

Просто невероятно!

Вот оно и свершилось! Браконьер на месте преступления!

Юхан вдруг чувствует, что в горле пересохло.

«Бросайте багор и сеть! Руки вверх!»

Но Юхану очень трудно представить себе, что он осмелится так сказать. Гораздо яснее представляется то, что может последовать затем, и поэтому он невольно прячется подальше в кусты. Внутренний голос предостерегает его: оставь незнакомца, проходи лесом. А как не хочется упускать такую возможность! Сколько зеленый патруль Таристеской школы мечтал о ней!

«Эй, был бы фотоаппарат!» — вздыхает Юхан. Где-то он читал, как фотоснимок помог разоблачить браконьеров.

Но фотоаппарата нет.

«Было бы ружье…» Зачем оно ему, об этом мальчик не думает.

Но и ружья нет.

«Был бы хоть. Таммекянд под рукой», — вздыхает Юхан в третий раз, жалея, что нет с ним его предприимчивого друга. Но нет и Таммекянда.

Еще Юхан читал, что когда человек сталкивается с опасностью, у него появляется какая-то особенная смелость и решимость. В трудные моменты он находит в себе скрытые запасы храбрости — Юхан собственными глазами читал, — только, видимо, писавший ошибся, потому что о себе Юхан такого сказать не может.

А человек в реке по-прежнему тащит веревку. Если за веревкой не потянется сеть, значит, Юхан о рыбной ловле и представления не имеет. Но к веревке привязана сеть. К тому же она зацепилась — Юхан слышит ругательство.

«Грубый человек! — заключает Юхан, — Некультурный человек».

И у Юхана совершенно пропадает желание вмешиваться в дела браконьера.

«Один в поле не воин! — оправдывается Юхан. — Конечно, один не воин…»

И он тихонько уходит в ольшаник.

Вдруг он видит мотоцикл. «М-72» с коляской стоит под развесистой елью всего лишь в полусотне метров от человека, который возится с сетью. От мотоцикла тянет бензином и теплым маслом.

Человек приехал на мотоцикле, нет сомнения.

У Юхана появляется гениальная мысль: подползти к мотоциклу и отвинтить что-нибудь, без чего тот не поедет. А потом бежать в деревню и собрать людей.

И вот Юхан возле мотоцикла. Что же это может быть, без чего не уедешь? Он осматривает мотоцикл с одной, с другой стороны. Затем прижимается к земле, вытягивает руку и отвинчивает крышки вентилей сначала с одного, потом с другого колеса.

Раздается ужасное шипенье. До смерти перепугавшийся Юхан на четвереньках удирает в лес.

Вот это риск!

Юхан проверяет, целы ли вентили, и мысленно поздравляет себя. Ура, ребята! Победа за нами!

Дальше все пойдет как по маслу. Из дому он позвонит леснику Ка́рпа. Если Карпа в лесу браконьеров ловит, то уж, наверное, и на похитителя ценной рыбы сможет составить протокол. Само собой разумеется, что при составлении протокола будет присутствовать известный защитник природы, дружинник Юхан Салу. Пусть браконьер облегчит свой кошелек на десять рублей. Пусть! А потом вместе с квитанцией ему вернут два вентиля.

Тут Юхан чувствует странную дрожь под коленками. Она ему знакома, и все же… Что, если браконьер затаит злобу? Будет ходить и думать, как бы отомстить Юхану?

Мрачно покусывая губы, Юхан открывает калитку своего дома. Может, отнести вентили обратно?

Дрожь пробегает по спине. Нет, это все равно что идти на самоубийство. Ведь человек уже не возится с сетями. Браконьеры очень быстро делают свое дело. Пожалуй, теперь он возится с мотоциклом.

Может, оставить вентили в кармане? Кому придет в голову подозревать и обыскивать именно его? Пусть вентили останутся у него, а до мотоцикла ему нет дела. Юхан ничего не знает. Не знает, кто тащил сеть, не знает, чей там у реки мотоцикл. Он рисовал афишу и будет опять рисовать. Это интересная работа, тем более на благо колхоза.

Но в душе Юхан досадует, что браконьера не оштрафуют. А может, позвонить леснику, не называя своего имени? Так, мол, и так, говорит неизвестный вам человек. На реке у порогов вытаскивал сети какой-то субъект, который теперь собирается убить лося. Только вот поблизости нет телефона. Надо идти в общежитие доярок. Никто лучше Юхана не представляет, что тогда останется от «неизвестного человека».

«Своя рубашка ближе к телу», — мысленно произносит Юхан и оглядывается, словно боясь, что его подслушивают. Ведь такие слова не для посторонних ушей. Этим дело решается. Вентили он оставляет в кармане и со свертком бумаги в руках возвращается в контору, но не берегом реки, а по окружной дороге, полем.

Пока Юхан путешествовал, гуашь в маленьких фарфоровых чашечках высохла. Юхан идет за водой к колодцу. И тут… ноги его подкашиваются: прямо через картофельное поле идет к правлению тот самый браконьер.

Когда незнакомец стучится в дверь, Юхан занят своим делом. Обычно он никогда не набрасывает карандашом контуры букв. А сейчас он занят именно этим.

— Здравствуйте! — говорит незнакомец. — А больше никого нет?

Он такой же высокий, как одноклассник Юхана Туртс. Бухгалтер Радамес перестает скрипеть пером. Кто незнакомцу нужен?

Оказывается, гостю нужен председатель. Если председатель скоро придет, он может подождать.

Радамесу известно, что председатель скоро вернется.

Гость не садится. Он осматривает диаграммы на стенах, изучает колхозную карту, потом встает за спиной Юхана.

Юхан уткнулся носом в бумагу. Он намечает карандашом буквы.

Странная история произошла с незнакомцем.

— Кто бы мог подумать? — говорит он. Всего-то он навидался, а вот такое случилось в первый раз. — Представляете, я на минуту оставил мотоцикл, и кто-то спустил шины.

Юхан Салу может это прекрасно себе представить. Травинка и сейчас щекочет за пазухой. Но он не подает и вида.

— Скажите пожалуйста! — продолжает гость. — Смотрю, шины сели. Хочу накачать, а вентилей-то нет. Будто их коза хвостом смахнула. Представляете!

Но в общем-то он доволен. Не каждому инспектору рыбнадзора удается в первую же трудовую неделю вытащить на берег две капроновые сети браконьера. Вентили — это пустяк. Председатель сегодня же даст ему новые. А где браконьер возьмет новые сети? Инспектор смеется.

Радамес отложил ручку. Он тоже смеется.

Юхан понимает, что и ему следовало бы улыбнуться, но улыбка не получается. Так, значит, этот человек не браконьер, а инспектор рыбнадзора, который вытаскивал из воды сети браконьера! Юхан утыкается носом в бумагу.

Радамеса вдруг начинает интересовать количество рыбы, которую браконьеры вылавливают в реках и озерах. Будет несколько десятков тонн или нет? Радамес еще о чем-то спрашивает, но гостю не до него. Гостя заинтересовала работа Юхана.

— Какого цвета будут эти буквы?

— Красные, — отвечает Юхан. На афишах большие буквы всегда рисовали красным.

— А если сделать одну букву красной, а другую синей?

Что ж, Юхан согласен. Лишь бы этот человек поскорее ушел. Но советчик начинает сомневаться, хорошо ли получится. Сначала надо попробовать на клочке бумаги. Одну букву красную, другую синюю. Или же так: две красные, потом две синие.

Вспотевший Юхан протягивает руку за тюбиком. Синего тюбика нет. Ни в коробке, ни на столе.

— Иногда я кладу тюбик сюда, — бормочет Юхан и ощупывает нагрудный карман. Но и в кармане нет.

— Значит, потерял? — спрашивает гость. Кажется, это ему на руку.

Юхан кивает головой. Видимо, потерял.

— И ты не знаешь где?

Юхан не знает. Вот так история! Можно предположить, что тюбик с синей гуашью упал из коробки в конторский шкаф и затерялся в груде бумаг. Но Юхану не позволено там рыться.

— Значит, в конторский шкаф? — удивляется инспектор. — А не валяется возле некоего мотоцикла?

Юхан поднимает глаза, и первое, что он видит, — тюбик с синей гуашью. Инспектор подбрасывает его на ладони.

Юхан сразу же сообразил, в какую игру с ним играли.

— На военной службе я был пограничником, — говорит инспектор. — А пограничники… Ай-ай-ай! Смотри, у тебя на коленках и сейчас сосновые иголки.

Юхан чувствует себя мышью в лапах кошки. Он нащупывает и вынимает из кармана два вентиля. Да, да, он готов накачать шины.

— До чего же интересна философия маленьких жуликов! — восклицает победивший и надевает фуражку. — Скажи-ка, а что ты ожидал от своей проделки? Может, в реке были твои сети и ты решил отомстить?

— Я подумал, что вы браконьер, — признается Юхан Салу. — Я шел по берегу и заметил, что кто-то ставит сети. Ну и отвинтил… чтобы вы не могли скрыться…

Юхан понимает: ни один инспектор рыбнадзора не простит, если его примут за браконьера. Посчитать инспектора за браконьера ужасное преступление. Юхан ожидает, что инспектор рассвирепеет, но нет — высокий человек смеется. От души. Смеется и Радамес.

— Скажите пожалуйста! — Инспектор бьет ладонью по колену и хохочет. — Я вытаскиваю сети браконьера, а меня самого… Вот так здорово!

Проходит несколько минут, владелец мотоцикла снова становится серьезным.

— Так кого же ты… туда… за мной послал? Они уже окружают мотоцикл?

Юхан выглядит жалким. Ничего не поделаешь. Придется говорить правду.

Инспектор таращит глаза. Он в недоумении. Ведь Юхан уже привел мотоцикл в негодное состояние. Почему же он не действовал дальше?

Юхан молчит. Невысказанные слова написаны на его лице.

— Да… — произносит защитник рыбных богатств и почему-то вздыхает. — Так вот оно что!.. Плохо, очень плохо. Что начато, нужно довести до конца. Мне кажется — это самое главное.

Инспектор прощается только с Радамесом.

Юхан Салу долго смотрит на дверь.

Потом глубоко вздыхает и вытаскивает из-за шкафа заброшенную афишу. Ту, на которой «Осенний бал» стоит столбом, а в правом углу красуется кленовый лист. Ту, которая ему самому нравилась.

Не обращая внимания на Радамеса, Юхан прикрепляет ватман кнопками на прежнее место. Потом берет в руки кисточку.

Что начато, нужно довести до конца.




Передача для родителей


Юхан Салу оказался жертвой чужого хвастовства. Таммекянд хвастался, а Юхан должен страдать. Теперь Юхан сидит в сарае Таммекяндов на чурбане и уже в пятый раз повторяет:

— Я бригадир плотников Па́аберитс.

И Таммекянд уже в пятый раз ругает Юхана:

— Что у тебя за голос? Какой-то мышиный писк. Нужно говорить басом. Сколько раз тебя просить?

Правда, Юхану сказано, что нужно говорить басом, но не так-то легко выполнить просьбу. Первые два слова Юхан произносит басом довольно сносно, но под конец голосовые связки подводят.

— Наказание мне с тобой! — говорит Пауль словами своей тети. — Ну никак не может человек взять себя в руки!

Нет же, Юхан старается изо всех сил, даже вспотел. Но ничего не выходит! Слова «бригадир плотников Пааберитс» по-прежнему поднимаются на голосовых связках в гору. Только когда Юхан догадывается сложить ладони рупором, все идет на лад. Теперь можно приниматься за дело, считает Таммекянд.

А дело в том, что нужно подготовить радиопередачу. Таммекянду поручили это только потому, что он хвастался. В праздники он гостил у дяди и побывал у него на работе в Доме радио. Вернувшись домой, он заявил, что подготовить радиопередачу для него сущий пустяк. Ничего, говорит, если перед микрофоном захочется чихнуть или закашляешься. Помехи можно вырезать ножницами. Все, что идет в эфир, записано на пленку. Таких репортеров, говорит, и нет, которые не покашливают перед микрофоном. Он, говорит, сам видел, как на радио вырезали покашливания. Ножницы все время щелкали, так много приходилось кромсать.

Каждый день Таммекянд добавлял новые подробности о работе радиокорреспондента. Договорился до того, что в один прекрасный день классный руководитель Виктор Янович сказал:

— Хорошо, что у нас имеются знатоки радио. Скоро будет родительское собрание, и нам поручено рассказать о ходе строительства нового интерната. Таммекянд, ты возьмешь школьный магнитофон и сделаешь репортаж. Побеседуй с бригадиром плотников Пааберитсом. А на собрании родители услышат репортаж по школьному радио.

Таммекянду разрешили взять себе помощника, и он выбрал Юхана. Вот почему Юхан держит ладони рупором и старается говорить грубым низким голосом:

— Я бригадир плотников Пааберитс.

Про свои знания Таммекянд сильно приврал. Юхан понял это тотчас же, как они начали делать репортаж. Таммекянд совсем не знал, что при сильном ветре на магнитной пленке появляются посторонние шумы. Это выяснилось потом, когда прослушивали записанный на пленку разговор.

Репортаж пришлось делать заново. В другой раз беседа удалась лучше. Ветра не было. Таммекянд спросил, как идет строительство, каких материалов не хватает, и еще что-то в том же духе. Естественно, он иногда покашливал. Бригадир плотников Пааберитс ответил, что работа идет неплохо, но шамотовых кирпичей не хватает. Он тоже кашлянул несколько раз.

А потом Таммекянд стал вырезать покашливания. Юхан увидел, что его друг приврал даже больше, чем он, Юхан, мог подумать. Таммекянд вырезал покашливания, а заодно прихватил и часть текста. Так, например, из фразы «Бригадир, кх, кх, плотников Пааберитс» получилось «Брига ков Пааберитс».

После получасовой работы с ножницами магнитной пленки на катушке осталось совсем немного. Друзья поняли, что к бригадиру плотников придется идти в третий раз. Они наверняка пошли бы, если б не совещание передовиков. Бригадира вызвали в Таллин, и он уехал. Обещал вернуться в воскресенье, к началу родительского собрания.

Тут-то Таммекянд и нашел единственный способ, как выкрутиться из этой истории. Юхан будет говорить за бригадира, и они сделают репортаж заново. Всем ведь известно, что телефон и радио искажают голос. Если Юхан будет говорить басом, то сам Пааберитс признает его голос за свой. Главное, чтобы Юхан отвечал на вопросы репортера теми же словами, что были произнесены на стройплощадке. А свой разговор ребята запомнили хорошо.

И вот Таммекянд с Юханом Салу проводят в дровяном сарае уже седьмую репетицию. Хотя Таммекянд сам виноват, что все так нелепо получилось, он то и дело отчитывает Юхана.

Кашлять больше не разрешается, потому что вырезать покашливания гораздо труднее, чем Таммекянд считал прежде. Ошибаться нельзя вовсе, так как одна лента уже искромсана. Классный руководитель дал Таммекянду только две кассеты. Вторую нужно беречь как зеницу ока.

Уже шесть раз ребята переделывали и прослушивали репортаж. Записывали на одну и ту же пленку, потому что, когда записываешь новое, старое стирается само собой. Ферромагнитная лента как школьная доска — пиши да стирай. Юхан считает, что она даже лучше, чем доска, — руки не пачкаешь.

Юхан заучил наизусть все высказывания бригадира. Разбуди его среди ночи — и он тебе все изложит. Низкий голос тоже начинает получаться, потому что Юхан говорит в ладони, как в рупор. Но все же он не верит, что передача получится. Если кого и удастся обмануть, то уж, наверное, не самого бригадира. А Таммекянд тут же рассеивает его сомнения. Он уверяет, что бригадир совсем и не знает, какой у него голос. Потому что свой голос человек ощущает через какой-то проход в носоглотке. Услышать собственный голос можно лишь на магнитофоне. А Пааберитсу такой случай еще не выпадал.

Таммекянд так умело объясняет, что сомнений вскоре как не бывало.

По сути дела, они никого не обманывают. Бригадир плотников Пааберитс произносит те же слова, что и на объекте. Где же тут обман?

Седьмой репетицией Таммекянд доволен. Юхан раза три заикнулся, но это даже хорошо. Ведь человек, за которого Юхан говорит, не был златоустом. Теперь можно записать репортаж на пленку.

— Внимание! Запись! — говорит Таммекянд и включает магнитофон.

Ему гораздо труднее, чем Юхану, это точно. Он и о фоне заботится. Без настоящего фона ничего не получится. Сначала Таммекянд постукивает около магнитофона по кирпичу ножом, и только после этого задает вопрос Пааберитсу. Этот стук передает рабочую атмосферу на строительстве.

— Наш микрофон находится сейчас на стройке здания интерната Таристеской школы, — начинает Таммекянд.

В передаче «Эхо дня» диктор Таллинского радио каждый вечер говорит, что микрофон находится там-то и там-то. Вот почему Таммекянд знает, что именно так нужно говорить.

— Я бригадир плотников Пааберитс, — доходит черед до Юхана.

Он произносит слова приятным басом, и Таммекянд, постукивая ножом по кирпичу, одобрительно кивает головой. Юхану следует добавить, что очень важна помощь общественности. Без ее помощи не смогли бы сделать того, что сделано.

Под общественностью бригадир подразумевает учеников, начиная с пятого класса. Ребята всей дружиной славно потрудились на стройке.

Ну, Юхан и говорит то, что нужно. Про помощь общественности и про дефицит материала. Шамот потребуется в ближайшие дни. Не пора ли выполнять свои обещания работникам Таристеского кооператива?

Семь репетиций пошли на пользу. Все идет как по маслу, — написано на лице репортера. Сам же репортер выглядит как ярмарочный музыкант — игрой на разных инструментах заняты все руки-ноги. Таммекянд постукивает по кирпичу и в то же время шаркает башмаком по полу дровяного сарая. Получается звук, который очень подходит к рабочей атмосфере на строительстве.

Две трети репортажа почти готовы, как вдруг лицо репортера-режиссера — мастера фона мрачнеет.

— Цып-цып-цып! — слышится во дворе. — Цып-цып!

Микрофон улавливает то, что вовсе не соответствует строительному шуму.

Таммекянд мысленно проклинает всех кур на свете и хватается за веревку, ведущую к поленнице. Тянуть за веревку у него запланировано. Дрова рассыплются. Правда, на стройке развалилась лишь небольшая кладка кирпича, но это не имеет значения. Сухие березовые дрова грохочут почти так же.

Сестренка подходит ближе. В самый критический момент репортер-режиссер — мастер фона тянет веревку. В нем еще теплится надежда, что сестренка перестанет звать кур, а грохот дров заглушит голос девочки. Но надежде Таммекянда не суждено сбыться. Со скрипом открывается дверь сарая, и сестренка, прижимая к груди решето с зерном, голосисто перебивает Юхана-бригадира:

— Цып-цып! Куда же этот петух всех курочек увел?

Репортаж придется делать снова. Напрасно Таммекянд тянул за веревку. Еще и дрова придется заново складывать.

Девятый эксперимент также неудачен. Усердно шаркая по полу башмаком, Таммекянд нечаянно задевает провод и выдергивает вилку из розетки. Тут попало Юхану, почему вовремя не предупредил, и после передышки ребята начинают все сначала уже в десятый раз.

Десятый репортаж удается. От перенапряжения голос Юхана огрубел, и бас бригадира получается запросто. И дрова рассыпаются в положенное время, все как полагается. Репортаж готов, от начала до конца. Больше не нужны ножницы, не нужен и клей с запахом уксуса.

— Порядок! — вздыхает Таммекянд облегченно и утирает пот.

Юхан молчит. Он тоже утирает пот и про себя дивится упорству друга. Сам-то он давно бы все забросил.

К началу родительского собрания Таммекянд приносит в радиоузел электростатическую машину со стеклянным диском. Если ему все-таки покажется, что голос бригадира в каком-то месте тонковат, он покрутит эту машину. Искры будут перепрыгивать с одного медного шарика на другой, и в репродукторе послышится треск.

Но предосторожность оказывается напрасной. В воскресенье во время родительского собрания треск в репродукторе слышится и без вмешательства Таммекянда, потому что на молочноприемном пункте кипит работа. А вернувшемуся из Таллина бригадиру Пааберитсу досадно, что он не может как следует прослушать свою беседу с юным репортером.

Все проходит удачно, как и уверял Таммекянд. Но странно, друзья не рады. Чересчур много вложили они своего труда, слишком много было переживаний. Есть ли в этом прок?

Юхан Салу считает, что есть. Ведь Таммекянд перестал хвастаться. Он больше не рассказывает, как ходил в Дом радио, что ему там говорили и что он сам говорил.

Разве этого мало?




Испытание воли


Юхан Салу, Пауль Таммекянд и Пээтер Мюргель испытывают волю. Делается это так: Пауль Таммекянд лежит в постели на спине, подняв руку, и стучит в стенку. Если выдержит до утра, значит, он волевой. Если не выдержит, то о воле говорить не приходится.

Юхан, Пауль и Пээтер недавно перестали каждый вечер ходить домой. У Таммекянда тетя живет в поселке. Ребята устроились у нее. В той комнате, где окна на улицу.

Другие одноклассники, которые живут далеко от школы, поселились в интернате. Может, и три товарища попали бы в интернат, но они не стали просить. Новое здание интерната еще не готово, и потому те, у кого есть возможность, живут пока в поселке, у знакомых.

У знакомых хорошо жить. Только по утрам вставать трудно. В интернате будит дежурный — сначала дает звонок, а потом дергает за ногу. А кто тут станет за ногу дергать? Тетя Таммекянда уже в пять часов уходит на работу в почтовое отделение. Два утра подряд ребята чуть не опоздали в школу. Потом Таммекянд сконструировал пушку-будильник: поставил на пол жестяную ванну дном кверху, на нее таз, а под таз будильник. Шум такой пушки-будильника может разбудить даже покойника.

Юхан считает, что Таммекянд будет великим изобретателем. Ну, если не изобретателем, то рационализатором — это уж точно. В тетиной квартире он придумал, как тушить свет. По вечерам они не спорят, как ребята в интернате, кому вставать с постели и идти тушить свет. Пауль просовывает ногу сквозь решетку кровати, зацепляет большим пальцем за петлю — и свет потушен!

В некотором смысле лучше жить на квартире в поселке, чем в интернате. О еде ребята не беспокоятся. Они обедают в интернате. Утром и вечером можно обойтись и бутербродом. Точно — на квартире в поселке лучше, чем в интернате. По вечерам можно в кровати читать и разговаривать сколько угодно. Юхан и Пауль всегда разговаривают допоздна. Обычно они беседуют вдвоем. Мюргель так мало говорит, что друзья наперед знают, когда он что-нибудь скажет и что именно. У Мюргеля имеются твердо укоренившиеся привычки. По пятницам, через каждые две недели, он снимает с кровати белье, сворачивает его и кладет в рюкзак. Потом стелет чистое и уходит в баню. Там он моется добрых полтора часа, приходит домой и быстренько укладывается спать. Ложась, он обязательно скажет:

— Ух, ребята! Как хорошо помыться, а потом под чистую простыню!

Как-то раз Пээтер ушел в баню, а ребята чистые простыни сняли и опять постелили грязные.

Мюргель вернулся из бани, блаженно потянулся в кровати и сказал:

— Ух, ребята! Как хорошо помыться, а потом под чистую простыню!

У Таммекянда таких укоренившихся привычек нет. И у Юхана Салу нет. Они делают то, что взбредет им в голову.

Юхан и Пауль по вечерам много говорят. Про все. Несколько вечеров подряд они обсуждали, что такое героизм.

Пауль Таммекянд считает, что большинство людей живет и не знает, есть в них героизм или нет. Ведь не каждому повезет спасти утопающего или вынести ребенка из горящего дома. Сам-то он попытался иным способом проверить, есть ли у него героизм. Прошлой зимой он ездил в город Ви́льянди. Там ребята прыгали на лыжах с трамплина. До этого он еще никогда не прыгал с трамплина и решил, что если у него хватит смелости прыгнуть, значит, он чуть-чуть да герой.

Но он не оказался героем. Вильяндиские ребята сказали, что он только лыжи ломать умеет. Даже побить хотели, потому что загубил их лыжи.

А летом на экскурсии в Табивере Пауль вылез через люк часовни и прошелся по крыше вокруг башни. Это назвали просто хулиганством.

У Юхана свое мнение о героизме. Он считает, что героизм заключается не в случайных «подвигах». По книжкам о войне он знает: тот, кто очертя голову бросается со связкой гранат под первый попавшийся танк, — еще не герой. Герой бросает гранаты, но сам прячется в окопе, чтобы преградить путь и второму танку. И третьему, и четвертому. Так сделали панфиловцы под Москвой!

Настоящий героизм — в силе воли, считает Юхан. В человеке с большой силой воли уже есть нечто героическое. Об этом он нигде не читал. Это он сам так решил. Это плод его собственных размышлений.

И вот в просторной комнате с тремя кроватями испытывается сила воли Пауля Таммекянда. Пауль лежит в постели и стучит пальцами правой руки в стенку. Не как попало, нет, а в ритме вальса. Раз-два-три, раз-два-три. Если простучит до утра, значит, выдержал испытание.

Юхан Салу и Пээтер Мюргель — судьи. Без судей нельзя. А то кто же подтвердит, стучал Пауль до утра или нет. Может, вздремнул на часок. Без судей нельзя никак. Пауль Таммекянд сказал, что без судей он стучать не станет.

Как стучать, на этот счет у ребят имеется договоренность. Пауль начинает стучать в десять вечера и должен выдержать до шести утра, и именно в ритме вальса, с поднятой правой рукой. Левой рукой можно лишь поддерживать правую, но стучать ею нельзя. Ритм вальса должны выстукивать пальцы правой руки. Если Пауль сделает перерыв хоть на одну минуту — все потеряно. Значит, он не выдержал испытания.

Пауль сам придумал такой способ испытания воли. Да и советоваться было не с кем. Как-то он заговорил об этом с Эймаром Ринда, а Эймар сказал, что пусть он лучше двойки по английскому исправит.

Уже полтора часа Таммекянд выстукивает ритм вальса. Юхан не видит того, как он выстукивает. Кровать Юхана стоит за шкафом. Если бы он переложил подушки из изголовья в ноги, то видел бы. Но он нарочно этого не делает. Юхан задумал притвориться спящим, даже сделать вид, что храпит. Не очень громко, а так, чтобы казалось правдоподобным, — тихонько присвистывая. Если бы и Пээтер притворился спящим, Таммекянд наверняка соблазнился бы передохнуть. Юхан полагает, что притворяться легче, когда тебя самого не видно.

А впрочем, Юхану незачем смотреть на Таммекянда. Лицо его он и так хорошо знает. Угловатое, с острыми уголками рта. Когда Таммекянд принимается за дело, он всегда стискивает зубы. От этого рот кажется еще больше, хотя, по мнению Юхана, должен казаться меньше.

У Юхана Салу глаз художника, он замечает то, чего не видят другие. Он приметил, что угловатая голова Таммекянда очень соответствует его характеру. Ведь характер у него тоже угловатый. И настойчивый. Таммекянд легко не уступит.

Юхан вовсе не бесстрастный судья. Он был бы удовлетворен, если бы у Таммекянда не хватило терпения стучать до утра. Сам-то Юхан не смог бы. Уснул бы, это точно. Поэтому ему хочется, чтобы Таммекянд тоже уснул, чтобы и он не смог стучать до шести. Сбудется ли его желание?

По договоренности Таммекянду разрешается лежать только на спине. Больше ничего ему не дозволено.

А судьям разрешено делать все что угодно, но они ничего не делают. Даже не разговаривают между собой. Если Таммекянд будет прислушиваться к их разговору, его не будет клонить ко сну. Лампа под потолком горит, и Мюргель читает в кровати какую-то книжку о животных. Он тихо-тихо перелистывает страницы.

У Юхана тоже есть на тумбочке книжка, но он не читает. Он не может лежа читать, он тут же уснет.

Половина первого ночи. По ту сторону шкафа слышится стук в ритме вальса. Раз-два-три, раз-два-три.

Юхан широко разевает рот, будто хочет проглотить все зевоты, ожидающие своей очереди. Потом он сует руку в ящик тумбочки. Там у него горсть кофейных зерен. Юхан приобрел их заранее, узнав, что с вечера будет проводиться испытание воли. Кофейные зерна содержат кофеин. Студенты всегда грызут их во время сессий.

Юхан кладет одно зернышко в рот, под коренной зуб, и осторожно двигает челюстями. Громко раскусывать нельзя — посторонние звуки могут привлечь внимание Таммекянда и подбодрить его.

Острый горький вкус кофе заставляет Юхана глотать слюну. И правда, вскоре он чувствует себя много бодрее.

Час ночи. Блуждающий по стенам взгляд Юхана фиксирует зевоту в соседней кровати. Самое время симулировать, что судьи задремали. Хорошо, что Мюргель держит в руках книжку. С ней получится более правдоподобно. Ее можно медленно выпустить из рук. Кровать Мюргеля видна Таммекянду. Можно и так, чтобы книжка тихонько упала на пол. И если Таммекянд поверит и вздумает отдохнуть, то… Юхан злорадно облизывается.

Теперь ему кажется, что он упустил что-то. Ведь судьям нужна связь между собой. Надо же договориться с Мюргелем на счет симулирования.

Бумага и карандаш лежат на тумбочке. Они могли бы с Мюргелем обменяться записками. Если сложить записку в несколько раз, она наверняка долетит до соседней кровати. Но почему-то такой род связи не нравится гражданину за шкафом.

Юхан тихонько встает и вынимает из ящика, что под кроватью, моток лески. Один конец прикрепляет над кроватью к шкафу, другой — к изголовью кровати Мюргеля и натягивает леску. Эта возня несколько нарушает тишину, но Юхан считает, что это просто необходимо.

Мюргель смотрит, вытаращив глаза. Он не понимает, что задумал второй судья, и хочет спросить, но Юхан прикладывает палец к губам: мол, сейчас все поймешь.

Туго натянутая леска является именно той линией связи, которой не хватало. Юхан прицепляет к леске шерстяной носок. К носку привязывает веревочку, а к веревочке — пуговицу от пальто. Затем тихонько отрывает клочок бумаги и пишет: «Давай притворимся, что уснули. Может, Пауль попадется на удочку!»

Юхан бросает пуговицу в кровать Мюргеля. Второй судья тянет за веревку, и носок с письмом идет к нему, как вагон подвесной железной дороги.

Сосед ответа не посылает, а просто одобрительно кивает головой.

Половина второго. В кровати около двери не прекращается стук в ритме вальса, хоть иди танцевать.

А по другую сторону комнаты приводится в действие коварный план. У Мюргеля, который находится в поле зрения испытателя силы воли, выпадает из рук книга. Он поднимает ее, но вскоре книжка падает снова на одеяло. Там она и остается. Юхан за шкафом удовлетворенно садится в кровати. Чудесно. Очень правдоподобно. А теперь его очередь.

Вскоре из-за шкафа слышится тихий храп. Во всех отношениях совершенно правдоподобный — с присвистом на вдохе и выдохе. Юхан знает свое дело и старается не переборщить.

Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что время от времени в храпе бывают паузы. Будто спящему хочется послушать, что происходит в комнате. Но в комнате не происходит ничего. Раздается лишь тихий стук: раз-два-три, раз-два-три.

Юхан и сам не знает, как долго он притворяется. Вдруг он ловит себя на настоящем храпе, который сильно режет уши. Мальчика бросает в жар. Ведь это был не обман, а предвестник сна. Он старается не смотреть на второго судью.

А второй судья все спит.

— Артист! Экстра-класс! — дает Юхан оценку артистическим способностям друга. Но вскоре открывает горькую правду. Мюргель на самом деле заснул. Юхан трясет воздушную дорогу, но у Мюргеля даже ресницы не вздрагивают.

Страшно обиженный, Юхан вытаскивает из-под кровати половую щетку и толкает ею друга до тех пор, пока Мюргель не просыпается и не садится на кровати.

Два часа ночи. Три часа.

Судьи зевают, как людоеды, но больше не засыпают. У каждой бессонной ночи своя критическая точка. Когда она пройдет, спать больше не хочется. Кажется, критическая точка прошла.

А Юхана мучает мысль, что Таммекянд, пожалуй, будет в самом деле стучать до утра. А что, если нарочно взять и уснуть? Пусть Таммекянд себе стучит, а они с Мюргелем будут спокойно спать! А потом скажут ему: «Ты же не стучал все время подряд, наверняка не стучал!» План этот очень соблазнителен, но Юхан человек исключительно честный и поэтому безжалостно прогоняет такие мысли.

Половина четвертого. Нельзя сказать, чтобы Юхан очень устал, но ему все ужасно надоело. А что, если положить конец этой затее? Да, да. По всем правилам. Они бы с Мюргелем признали, что испытание воли проведено. Они ведь сами установили срок — восемь часов, — значит, они сами же могут его изменить. Знать бы, что Таммекянд выдержит до шести, можно бы закончить и раньше.

А все-таки, выдержит ли он? Чтобы это выяснить, Юхан решает сам испытать, насколько трудную задачу взял на себя Таммекянд. Он берет подушку и кладет на край кровати. Если в том же ритме, что слышится за шкафом, стучать по подушке, никто не услышит.

Через полчаса руку схватывает судорога, и Юхан приходит к выводу, что стучать восемь часов подряд невозможно. Удивительно, как это до сих пор удается Таммекянду? Что ж, судьям придется набраться терпения и ждать. Что будет, то будет.

Пять часов утра. Юхан вдруг вспомнил, как убаюкивают малышей.

— «Спи, моя радость, усни…» — воет он за шкафом тихо и однотонно. Так осенью воет ветер в трубе. — «Спи моя радость усни, в доме погасли огни…»

Юхан поет колыбельную.

А Мюргель совершенно потерял надежду на то, что Таммекянд заснет, и безразлично смотрит на усилия Юхана. Он не верит, что колыбельная усыпит Таммекянда. И правильно делает. Пауль не засыпает. Зато самому Юхану ужасно хочется спать, и он снова вспоминает о кофе.

Юхан предлагает его и Мюргелю. По воздушной железной дороге заказывается вагон для отправки товара. Судьи размалывают кофе что есть мочи. Больше нет надежды на то, что испытатель воли задремлет. Если у судей и есть кое-какая надежда, то лишь на то, что руку Пауля схватит судорога.

Тук-тук-тук!..

Тук… тук-тук!..

Таммекянд выстукивает ритм вальса.

Осталось еще четверть часа.

Еще десять минут.

Еще пять…

Когда стрелки часов вытягиваются в одну длинную полоску, Таммекянд вскакивает с кровати. Он торжествует. Он все еще думает, что стойкость — это настоящий героизм.

На сон остался всего час. В школу к восьми. Таммекянд устанавливает на место пушку-будильник, и ребята валятся как подкошенные.

За шкафом раздается сильный храп. Без присвиста и пауз. Тут же поблизости — скрипение зубами. Это ночная музыка Мюргеля. Только победитель — герой дня, а вернее, герой ночи, Таммекянд, спит спокойно. Но время от времени он вздрагивает. Рука на одеяле сжимается и подпрыгивает: раз-два-три, раз-два-три… Таммекянд видит во сне деревенскую гулянку, почти забытую в наше время, с гармошками и удалыми парнями.

Пушка-будильник никого не будит, хотя шум слышен на улице. Около одиннадцати часов сонный Мюргель садится в кровати, в недоумении смотрит на солнечный луч в окне и вскакивает. Затем он стаскивает с кроватей за ноги своих друзей.

С заспанными глазами, схватив сумки с книгами, трое друзей мчатся в школу. Чуть сгорбившись, вытянув длинную шею, бежит Пээтер Мюргель, прозванный Тихим Мюргелем. В течение семи лет он ни разу не пропустил уроков, ни разу не опоздал. Теперь, на восьмом году он впервые опаздывает.

Таммекянд бежит, высоко подбрасывая ноги. От возвышенного настроения не осталось ничего. На лице его можно уловить лишь след одной мысли. Мысли, что если все должно было случиться как случилось, так почему же в такой день, когда английский язык не первый, а последний урок.

Юхан бежит трусцой позади всех. У него вид самый жалкий. Ему вдруг кажется, что ночная процедура вовсе не была испытанием воли. Он и сам не знает, как ее назвать. Пожалуй, в какой-то мере это и было испытанием воли, но все-таки — не настоящим!




Агитбригада (Третий рассказ Юхана Салу)


12 февраля — выборы. По этому случаю Ильмар Ки́йбитс, председатель совета дружины, сказал:

— Каждый отряд должен проявить самостоятельность. Совет дружины навязывать ничего не будет. Но вот что я вам скажу. Те, кто не помогут в проведении предвыборной кампании, пусть и не мечтают об экскурсии на остров Са́аремаа.

А об экскурсии на остров Сааремаа мечтали все. Седьмой «А» быстренько организовал бригаду художественной самодеятельности. Седьмой «Б» собирался помочь участковой комиссии. Отряд Криймвярта сообщил, что возьмет на себя украшение избирательного участка. А мы создали агитбригаду на лыжах.

Вначале мы держали это в тайне.

В первый раз агитбригада собралась у Эймара Ринда. Семья Ринда имеет на главной улице поселка свой дом, но они живут только в одной комнате. Остальные зимой не отапливаются. Там-то нам и разрешили обсуждать свои дела.

Эймар уже приготовил красные ленты. На каждой ленте мы написали мелом по одному слову. Туртсу, всегда первому на всех линейках, досталось «12 февраля». Себе Эймар намалевал слово «все». Мюргелю, третьему по росту, дали «на выборы», а я привязал на груди «в Верховный Совет», Таммекянду осталось «Эстонской ССР».

Когда мы в таком порядке встали в ряд, Эймар обнаружил, что, создавая бригаду, мы забыли главное — оратора. А оратор у нас был известный на весь район. Уже в четвертом классе Ку́сти Аллик ходил от имени пионеров приветствовать слеты и расставания, совещания механизаторов и обмены опытом животноводов. Для него сказать что-нибудь по случаю выборов не составляло никакого труда.

Учитывая, что будет и оратор, Эймар отрезал от полотнища еще кусок. На нем нарисовали восклицательный знак. По сравнению с нашими лентами такое нагрудное украшение выглядело довольно бледно, и Эймар сказал для успокоения души:

— Говорить он мастер, а на лыжах — пустое место. Хватит ему и восклицательного знака.

Мы одобрительно кивнули. Хорошо, что хоть восклицательный знак достался. А то ведь можно было бы и просто точку дать.

Туртс сходил в соседнюю комнату, полюбовался собой в зеркало, вернулся и сказал:

— Знаете, ребята, давайте сфотографируемся! А потом эту фотографию поместим в альбом.

У Туртса была слабость, как у какого-нибудь лорд-канцлера. Он ужасно любил фотографироваться. Если в поселке случайно появлялся турист с фотоаппаратом и, естественно, фотографировал старую почтовую станцию, то обязательно возле какой-нибудь колонны пристраивался наш Туртс — высокий парень, метр девяносто. Он неизменно был на всех школьных фотографиях. На снимке драмкружка он выглядывал из-за кулис. На титульном листе годового альбома ботаников Туртс торчал в кукурузе. А на последней фотографии школьного струнного оркестра он стоит позади оркестрантов и держит ноты.

Из-за этой лорд-канцлерской слабости мы обычно с недоверием относились к предложениям Туртса сфотографироваться. Но на этот раз Эймар сразу же согласился.

— Верно, — сказал Эймар, — Сфотографируемся. Этот снимок будет иметь историческую ценность. Ты сам сходишь за фотографом?

Туртс, конечно, пошел. Пошел под выкрики, в которых знатоки узнали соло для саксофона — «Слушай меня, любовь моя». Наряду с лорд-канцлерской слабостью у Туртса была еще одна. Он всегда любил копировать звучание какого-нибудь инструмента.

Заведующий поселковым фотоателье Зиммерман жил в доме напротив. Его средний сын Герберт учился в седьмом классе и был фотографом дружины. Он любил фотографировать, но не любил делать карточки. Мы вечно дразнили его из-за этого.

Длинноногий Туртс обернулся за две минуты.

— Сейчас придет! — сообщил он. И в честь удачи снова взревел саксофоном.

Чтобы принять гостя, мы встали в ряд.

Ни о каком приветствии мы не договаривались. Но как только Герберт Зиммерман переступил порог, Туртс крикнул:

— Двенадцатого февраля!

Эймар на лету подхватил: «Все!» Тут и остальные поняли, что от них требуется. Как признак полной боевой готовности прозвучал призыв: «12 февраля все на выборы в Верховный Совет Эстонской ССР».

Если бы мы хотели таким вступлением воздействовать на фотографа, то это удалось на все сто процентов. Герберт не мог вымолвить и слова от удивления, лишь потом сказал:

— Вот это да.

Он подошел, потрогал ленты и удивился:

— А почему я ничего не знал?

Нам и в голову не пришло сразу же объяснить ему, в чем дело.

— Откалываетесь от масс, товарищ Зиммерман, — укоризненно произнес Эймар. — Нехорошо, нехорошо.

— Вы ходите с закрытыми глазами, молодой человек, — добродушно укорил его Туртс с высоты своего роста.

Даже Тихий Мюргель пробормотал нечто невнятное о том, что самодовольство ведет нашего товарища куда-то в болото.

— Вот это да! — повторил фотограф. — Ну, история! А я не знал. Я ничего не знал. Вы уже у многих избирателей побывали?

— А ты что думал? В будни бываем у пятидесяти человек, а в воскресные дни и того больше.

Фотографировались мы в саду, между яблонями. Все лихо стояли на лыжах, в руках — лыжные палки. Оратора Кусти искать не стоило. К ребятам шестого класса пришла в гости молодежная бригада льнофабрики, и они пригласили Кусти к себе. Поэтому мы сначала решили сняться без восклицательного знака. А потом Эймар решил: так как этим аппаратом можно сделать автоснимок, то Герберт может успешно выполнить роль Кусти. Главное, чтобы он ко времени щелчка отвернулся. Тогда на снимке его можно будет принять за Кусти.

Так и сделали. Мы были на лыжах и поэтому решили покататься с гор. А красные ленты оставили у Эймара.

Ленты не потребовались и на следующий день. Колхоз прислал в школу шесть лошадей. После уроков мы поехали на болото за торфом. Через день смотрели в кино приключенческий фильм, а еще днем позже нас соблазнил Криймвярт, и мы отправились на озеро играть в хоккей.

Честно говоря, мы совершенно забыли про свою агитбригаду. Но скоро нам ее припомнили. Да еще как!

Мы с Эймаром каждое утро по привычке заходили в почтовое отделение покупать газеты. На газету не подписывались, хотя из дому нам давали для этого деньги. Почтальон разносит газеты после обеда. А на почте узнаешь свежие новости уже до девяти часов утра.

В пятницу мы, как обычно, пришли на почту. Миг спустя стояли у прилавка, и думаю, не я один вытаращил глаза. С первой страницы свежего номера районной газеты смотрели на нас шестеро молодых людей на лыжах. По всей вероятности, созданная в доме Ринда агитбригада, потому что на груди лыжников ясно выделялись слова: «12 февраля все на выборы в Верховный Совет Эстонской ССР».

— Вот черт! — сказал Эймар.

Ругался он очень редко.

Над снимком жирными буквами стояли слова: «Берите пример!»

А под снимком было написано, что старшие пионеры Таристеской восьмилетней школы принимают активное участие в предвыборной агитационной кампании. Что в школе недавно создана агитбригада лыжников, которая может проникнуть в занесенные снегом лесные хутора. В конце статьи было сказано: «Молодые агитаторы уже побывали у четырехсот избирателей».

Мы с Эймаром уставились друг на друга. Потом снова уткнулись в газету. Нет, не ошиблись: именно так и было написано.

— Пропала молодая жизнь! — сказал Эймар. — Нужно было раньше думать, что Зиммерман — репортер скандальной хроники!

Да, мы допустили страшную глупость, упустив из виду самое главное увлечение Герберта. Средний сын Зиммерманов был корреспондентом пяти газет. Он писал не так, как, например, наша Марта Йыесаар. Та рассказывала в пионерской газете «Сяде» о всех происшествиях в классе и при этом досконально описывала свои личные переживания. Герберт же готовил корреспонденцию официально, по-деловому. Черновики писал в школе на уроке, а перепечатывал на машинке в фотоателье. Он посылал сообщения о том, что в Таристе приехал на гастроли вильяндиский театр «Угала», что на стройке прядильного цеха льнофабрики закончили кладку стен, что колхоз «Койт» получил картофельный комбайн нового типа и что у Мээри Сикк из совхоза «Кы́ргемяэ» родилась тройня. Откуда он выкапывал новости — никто не знал. Это было его секретом. Случалось, что некоторые его сообщения печатались под рубрикой «Краткие новости» или «Корреспонденты сообщают». Тогда Герберт выреза́л напечатанное сообщение и вклеивал в общую тетрадь. Иной раз в нескольких газетах печаталась одна и та же информация. Тогда наш одноклассник получал письма, где говорилось, что товарищ Зиммерман грубо нарушает профессиональную этику корреспондента и поэтому исключается из числа внештатных корреспондентов. Герберт делал двухмесячную паузу, а потом действовал по принципу: кто старое помянет, тому глаз вон! И начинал карьеру сначала.

А теперь наш одноклассник заварил кашу погуще.

— Если директор увидит эту фотографию! — горевал Эймар. — Если он только увидит! Ты можешь себе представить, что тогда будет?

Я мог довольно хорошо себе представить, что будет.

— Четыреста избирателей! — продолжал Эймар свой грустный монолог. — В Таристе о бригаде еще ни слуху ни духу, а оказывается, агитация уже проведена у четырехсот избирателей! Это же просто смешно!

На самом деле это было вовсе не смешно. Скорее — плачевно.

— И зачем ты в тот раз наговорил Герберту всякой чепухи? — обвинял я Эймара. — Теперь сам расхлебывай.

Эймар лишь махнул рукой. Задним числом легко быть умным.

У парадной двери школы он остановился:

— Ну, придумай что-нибудь!

Одна идея у меня уже была.

— Знаешь, а если подождать почтальона? Попросить, чтобы он нам разрешил отнести почту в канцелярию и… — И я пояснил жестом, какая участь ожидала газету.

Эймар засомневался:

— Ты думаешь, он даст? В канцелярию то и дело приносят журналы, и почтальон расписывается об их доставке в почтовой книге.

Он был прав. Это обстоятельство я упустил из виду.

— Выиграть бы сегодняшний день! — сказал мой друг. — Только один день! После уроков мы бы взяли лыжи и дотемна обходили дома. Что-то было бы сделано. Не стыдно людям в глаза смотреть.

Он снова развернул газету и перечитал сообщение о том, что славные ребята побывали уже у четырехсот избирателей. Я посмотрел на снимок. Стал искать на снимке себя. И тут у меня мелькнула новая мысль. Положение еще не совсем безнадежное. Правда, еще не все потеряно.

— Эймар, ты можешь узнать Пауля на этом снимке? — спросил я.

Эймар указал на второго справа, но не сразу.

— Ты помнишь, где стоял Пауль. А попробуй узнай по лицу!

Теперь изобретатель агитбригады понял, что я задумал. По лицу нас узнать невозможно. Непонятно, что сделали в редакции со снимком. Может быть, это ретушь, о которой нам рассказывал учитель рисования. Он говорил, что перед печатанием художник делает на снимках темные места еще темнее, а белые — белее. Во всяком случае, мы на фотографии были с такими лицами, какие рисуют молодым людям на плакатах «Берегите деньги в сберегательной кассе!».

— На первой перемене еще никто из учителей не успеет прочитать газету, — продолжал я подбодрять себя и Эймара. — Снимок они увидят на четвертой, ну — в крайнем случае — на третьей перемене. Факт, что нас сразу же не узнают. Пока выяснят, кто, из какого класса, прозвенит последний звонок и мы уже будем на лыжах.

Но я совершенно забыл одно обстоятельство.

— Туртс! — сказал Эймар. — Его-то сразу узнают!

Это верно. Надень Туртс кастрюлю на голову — его все равно узнают. Во-первых, его выдавал рост. Другой такой жерди не было во всем районе, не говоря уж о школе! На снимке он был даже на голову выше Эймара. Но еще больше, чем рост, его выдавала поза. Она исключительно своеобразна и неповторима — Туртс мог бы взять на нее патент. Когда Туртс стоит, он кажется собранным из прямых и дугообразных частей. Голова выдается вперед, а плечи назад. Грудь расположена на какой-то средней линии, а живот опять выдается вперед. Ноги повторяют почти те же изгибы, поэтому классный руководитель Виктор Янович Кясперс говорит, что у Туртса верхняя и нижняя часть симметричны. А Мюргель, который много рылся в книгах, сказал, что поза Туртса похожа на символ, именуемый интегралом. Он употребляется в высшей математике. Но так как нам и низшая математика давалась нелегко, проверить это мы не могли.

— Туртса отошлем домой, — сказал я. — Удрал по причине обстоятельств. Думаешь, он не согласится?

Нет, так Эймар не думал. Почему же он колебался?

— Не рассуждай, как председатель совета отряда, — посоветовал я. — Лучше суди как простой смертный. Простой человек на многие вещи смотрит по-иному.

Как простой смертный Эймар сразу же убедился в необходимости отослать Туртса домой. Туртс умчался словно ветер, пообещав, что через десять минут будет в интернате, под одеялом.

Устранив самую большую опасность, мы получили возможность спокойнее оценить создавшееся положение. Далеко не все потеряно. Только один вечер провести на лыжах, и мы снова станем честными людьми. У четырехсот избирателей побывать, конечно, невозможно, но у сорока — казалось реальным. Потом это число можно будет увеличить.

Теперь настало время подумать о мести.

— Позови Таммекянда, — сказал Эймар на первой перемене. — Возьмемся за Зиммермана.

Фотограф и не подозревал об опасности. Отозвать его в сторону ничего не стоило.

Мы были страшно злые.

— Ты, баран! — Эймар развернул газету. — Скажи, что это?

Радость удачи подавила в Зиммермане все другие чувства.

— Уже напечатали? А я и не знал!

— Зато теперь будешь знать! — заскрежетал зубами Эймар. — Кого ты дурачишь? Кого запутываешь?! А еще одноклассник. Кто тебе говорил о лесных хуторах?

Выражение лица у обвиняемого изменилось. Это еще раз доказало, что радость и горе — близнецы.

— Никто не говорил… — пролепетал корреспондент. — Я сам написал. Чтобы поскорее напечатали.

— И эти… четыреста избирателей, тоже сам?

— Да… по той же причине. Вы ведь говорили: у пятидесяти человек в день. Я и подсчитал, что к тому времени, как фотографию поместят в газете, будет уже четыреста.

Звонок спас фотографа, а то бы мы его поколотили.

— Противно на тебя смотреть, — сказал Эймар. — Ты заварил кашу, а нам ее расхлебывать.

Ясно, что главный виновник в этой истории Герберт-фотограф. Но и мы хороши. Зачем в тот раз нагородили Герберту чепухи?

К счастью, шестой урок отменили. Мы понеслись к Эймару, Туртс уже ждал нас.

— Сначала проедем раза два по поселку, — сказал Эймар, когда мы надели лыжи. — Покажем, что бригада существует.

Нужно было избежать разговоров с людьми. Поэтому оратора Кусти мы пока оставили во дворе у Эймара. К тому же он плохо ходил на лыжах. Мчались посреди дороги. Там лыжи стучали сильнее, а именно это и требовалось, чтобы привлечь внимание.

Мы успели представить себя жителям за десять минут. Пришло время взяться за настоящую работу. Начать агитацию мы решили с деревни Сурья. Она находилась примерно в трех километрах от поселка, и дома располагались довольно близко друг от друга.

Мы двинулись в путь. Впереди — Туртс, делая трехметровые шаги.

Сначала мы постучали в дверь хутора Си́йму. Мюргель в детстве жил в этих краях. Он знал по имени всех жителей деревни Сурья. Поэтому мы пропустили его вперед, но потом увидели, что совершили ошибку. После «здравствуйте» он остановился у двери нем как рыба. Пришлось Кусти пробираться вперед и самому вести беседу.

Нет сомнения, что оратор Кусти свое дело знал. Вскоре мы сидели за столом, пили чай, а наш оратор без умолку говорил то о кандидате в депутаты, то о делопроизводстве в Верховном Совете, то о выборах теперь и прежде.

Время от времени хозяин раскуривал трубку и хвалил оратора, прищурив глаза:

— Ну нет, этот парень не даром учился!

Такое замечание вдохновляло Кусти.

Расстались лучшими друзьями. Хозяева обещали в день выборов попросить в колхозе лошадь и утром съездить в поселок. Все, казалось, в порядке, и я удивился, когда по дороге к следующему дому оратор получил выговор.

— Честное слово, помешался, — сказал Эймар. — Подумаешь какой оратор-агитатор нашелся! О том, как проходили выборы в буржуазное время, они знают в сто раз лучше тебя. Посмотри, который час.

Да, времени прошло много. В первом доме мы просидели час двадцать минут. За час и двадцать минут на нашем счету оказались лишь три избирателя. А осталось триста девяносто семь.

— На следующем хуторе мы в дом входить не будем, — сказал Эймар. — Проведем агитацию-молнию.

Такая агитация проходила следующим образом: на дворе выстраивались в ряд, а Туртс до тех пор стучал лыжной палкой в дверь, пока не выходил кто-нибудь из хозяев.

— Двенадцатого февраля! — кричал Туртс.

— Все! — подхватывал Эймар.

— На выборы! — слышалось от Мюргеля.

— В Верховный Совет! — кричал я.

— Эстонской ССР! — кончал Таммекянд.

Только оратор Кусти угрюмо молчал, потому что у него на груди был всего лишь восклицательный знак.

Так мы за час проагитировали всю деревню. Остался одинокий домик на опушке леса, где, по словам Мюргеля, жила Ка́дри То́омассон.

К ней не нужно было стучаться. Старушка была во дворе, колола дрова.

Мы прокричали то, что нужно. Теперь Эймар должен был отдать приказ: «Налево!» — но почему-то в нерешительности стал переступать с ноги на ногу. Одним глазом он посматривал на старушку, а другим на наручные часы. Затем махнул рукой и принялся снимать лыжи.

Через пять минут кипела работа. В сарае мы нашли пилу — она загудела в руках у Туртса и Эймара. Мы с Мюргелем кололи дрова. Таммекянд чинил крючок двери. Только оратор не мог найти подходящего занятия и слонялся от одного к другому.

Распилив и расколов дрова, мы сложили их под навесом у кухонной двери.

Для экономии времени устроили цепь.

— Двенадцатого февраля… — говорил Туртс и бросал полешко Эймару.

— Все… — передавал Эймар его дальше.

— На выборы… — добавлял Мюргель.

— В Верховный Совет… — говорил я.

— Эстонской ССР! — кричал Таммекянд.

Последний в цепи был оратор с восклицательным знаком. Теперь он уже не молчал.

— Бух! — произносил Кусти, и полено громко ударялось о стенку дома.

Кадри Тоомассон стояла скрестив руки на груди. Время от времени она говорила:

— Ну теперь-то, сынки дорогие, в этом доме день выборов не забудется, хотя я и так помню его. Спасибо тому, кто пилил, спасибо тому, кто колол!

На этом наш первый агитационный день кончился.

На следующее утро в класс вошел Криймвярт с известием:

— Туртс и остальные — к директору!

Мы вошли в кабинет директора в бригадном порядке: впереди Туртс, в хвосте оратор Кусти. На столе у директора лежала вчерашняя газета.

— Ну, четырехсотники, что вы мне скажете? Или в газете все верно?

Мы опустили глаза.

— Да-а-а… — протянул директор. — Глупая история… даже очень. Вы знаете, как это называется? Пускать пыль в глаза!

Он поднялся из-за стола, прошелся раза два по кабинету и встал перед Туртсом.

— Хочу задать вам один вопрос, один небольшой вопрос… Кто виноват?.. Что ответит нам самый длинный?

— Зиммерман, — ответил самый длинный из нас. — Виноват Герберт. Он не понял шутки.

Директор пододвинулся к Эймару:

— А еще?

— Редакция газеты, — сказал руководитель агитбригады, — Не проверила данные.

— А еще?

К нашему счастью, директор оказался перед Мюргелем. Так как на свете все же случаются чудеса, то обычно неразговорчивый Тихий Мюргель сказал как раз то, что ожидал директор.

— Мы сами больше всех виноваты. Хотели подшутить над товарищем. Но вчера мы уже были в агитпоходе. Сегодня снова пойдем и завтра. Если месяц вот так походим, то, может, и побываем у четырехсот избирателей.

Дальше мы говорили, уже сидя на диване.

Вот и все, что я хотел рассказать об агитбригаде нашего отряда. За четырьмястами избирателями мы уже не гонимся, но два-три раза в неделю все же ходим в далекие лесные деревни, куда не могут проехать ни машины, ни автобусы.

И довольно часто говорят нам так же, как сказала Кадри Тоомассон:

— В этом доме день выборов помнят, а теперь и подавно не забудут!

В школе наша деятельность уже давно не секрет. А когда однажды в совете дружины зашел разговор о выборах, кто-то сказал:

— Непонятно, с каких пор дровосеков зовут агитаторами?

Это испортило нам на некоторое время настроение. А классный руководитель Виктор Янович Кясперс сказал:

— Не горюйте, ребята! Клянусь головой, вы и есть самые настоящие агитаторы!

До сих пор ходим в агитпоходы. Только без Кусти. Он решил, что его способности недооценивают.

Поэтому мы обходимся без восклицательного знака.




Наш оркестр


Юхан Салу и Пауль Таммекянд учатся играть на музыкальных инструментах. Юхан играет «тирили-тириля» на кларнете, а Пауль трубит на трубе.

Ребята играют по утрам и вечерам, Тихому Мюргелю жизни не дают. Чтобы не слышать трубу, можно заткнуть уши ватой, но что делать с кларнетом? Когда Юхан берет высокие ноты, даже вата не помогает.

В основном Юхан Салу берет именно высокие ноты. Кларнет — странный инструмент, низкие тона получаются сами. А с высокими — одна морока.

Из трубы Таммекянда ни одного звука не выходит без усилий — дуть надо изо всех сил.

Да, Юхан Салу и Пауль Таммекянд упражняются два раза в день. Приближается смотр школьной художественной самодеятельности, и Большой Вольперт решил во что бы то ни стало завоевать почетную грамоту.

Большой Вольперт руководит оркестром восьмого класса. Разумеется, он не стоит перед оркестром и не размахивает дирижерской палочкой. В маленьких эстрадных оркестрах таких дирижеров вовсе не бывает. Большой Вольперт сам играет в оркестре. Он умеет играть на многих инструментах: на аккордеоне, на скрипке, на гитаре. В своем оркестре он играет на рояле.

Таких сильных музыкантов, как Большой Вольперт, в восьмом классе больше нет. Юхан и Пауль — начинающие, пальцем водят по нотам. Осенью школа получила комплект духовых инструментов, вот откуда у Пауля труба, а у Юхана кларнет.

В тот раз при раздаче инструментов Туртс взял себе тубу. А когда Большой Вольперт основал эстрадный оркестр, Туртс захотел играть в нем на своей тубе, но Большой Вольперт не согласился. Он сказал, что туба в джазовом оркестре — курам на смех.

В джазоркестре обязательно должен быть контрабас.

В силу сложившихся обстоятельств Туртс учится играть сразу на двух басах: на тубе для духового оркестра и на контрабасе для джазоркестра. Два дела — все-таки два дела. Туртсу, конечно, пришлось бы трудновато, если бы не Таммекянд со своим рационализаторским предложением. По совету Таммекянда Туртс обвязал гриф контрабаса тремя шерстяными нитками. Одну, чтобы отметить «до», вторую туда, где «соль», третью на «фа». В музыкальном произведении, что написал Большой Вольперт, эти ноты нужны Туртсу чаще, чем другие.

Большой Вольперт написал «Сюиту на темы оперетт». На самом деле это вовсе не сюита — в ней только две вещи. Одна в ритме вальса, другая в ритме фокстрота. Но «Сюита» звучит значительнее, чем обычное название.

Большой Вольперт и не сумел бы дать обычное название. В нотном альбоме, откуда он списал эти пьесы, вообще не было никакого названия, а только слоги под нотами. Например, такие: «Без жен-щин жить нель-зя на све-те, нет…»

Попробуй-ка с такими словами выйти на школьную сцену! Зато «Сюита на темы оперетт» — совсем другое дело.

Репетиции своего оркестра Большой Вольперт проводит по вторникам и четвергам, потому что в эти дни учитель музыки Ну́гис занят на репетиции хора в поселковом Доме культуры. А когда учитель Нугис в школе, репетиция своего оркестра не получается. Стоит Нугису услышать звуки какого-нибудь музыкального инструмента — он тут как тут. И пошел учить Пауля делать губами «птых», «птых» — чтобы тот усвоил правильный удар языком.

Большой Вольперт считает, что всему свое время. Для такой сухой тренировки место на репетиции школьного духового оркестра. А на репетиции классного эстрадного оркестра нет смысла тратить времени на отработку правильного положения языка. За две недели они должны разучить «Сюиту».

Вот ребята и разучивают, да так, что у Таммекянда щеки все время надуты, а у барабанщика Камарика палочки горят в руках. «Без женщин жить нельзя на свете, нет…» — гремит по всей школе.

Юхану Салу и Паулю Таммекянду достается больше всех, потому что они ведут мелодию. Немного Таммекянд, немного Юхан. Эту хитрость придумал Большой Вольперт. Непросвещенному слушателю может показаться, что музыканты, ведущие мелодию, меняются для того, чтобы разнообразить звучание пьесы. На самом же деле Таммекянд не может трубить дольше, чем полминуты. Легкие у него отличные, воздуха в легких хватило бы, но губы устают. Из-за них Таммекянд и Юхан Салу играют сольную партию поочередно, передавая ее друг другу, как бегуны эстафетную палочку.

Юхан на усталость не жалуется. Но зато у него другая беда. Очень неразумно устроен его кларнет, слишком трудно извлечь ноту «си». Это, конечно, недостаток всех кларнетов, и потому Юхан считает, что его надо в ближайшее время устранить. Когда Юхан пальцами левой руки на верхней половине кларнета берет низкие тона, все идет нормально. Мундштук крепко зажат в губах, большой палец правой руки поддерживает кларнет в определенном месте — и звуки вылетают один за другим. Но только до «ля» первой октавы. Вернее, до «си-бемоль». Потом Юхан должен быстро поместить на клапанах восемь свободных пальцев. Тут-то и начинается беда. Как только кончик одного пальца сдвигается с места хоть на полмиллиметра, кларнет вместо «си» издает звук, которому в музыке за всю ее историю не придумано названия. Кроме кларнета, такой звук умеет издавать только поросенок, застрявший в заборе.

Когда в оркестре слышится поросячий визг, Большой Вольперт оглядывается через плечо назад. А Камарик качает головой, как бы говоря: «Нет, ребята, тут есть некто глупее меня».

Теперь первая пьеса «Сюиты» счастливо подошла к концу. Юхан Салу и Пауль Таммекянд облегченно вздыхают. А вальс всегда легче. В нем обычно длинные звуки, к тому же более низкие. Но Большой Вольперт требовательный руководитель. Он не разрешает приниматься за вальс.

— Давайте сначала! — говорит Большой Вольперт и поднимает палец. — Три, четыре!

«Без женщин жить нельзя на свете, нет…» — подпрыгивает мелодия, слова которой Большой Вольперт держит в секрете от широкой публики. Ребята играют сегодня кто в лес, кто по дрова. У Таммекянда губы почему-то не выдерживают. Время от времени из его трубы вместо нужного звука вырывается странное бульканье. Тогда музыкант отстраняет трубу от губ, открывает в ней какой-то клапан и вытряхивает несколько капель воды. При этом на его лице такое выражение, будто причина странного звука именно в этих нескольких каплях.

Пока Таммекянд возится с трубой, Юхан Салу, естественно, должен нести двойную нагрузку. От такой ответственности на левом виске у него начинает краснеть старый шрам от ожога. Но капризному кларнету все нипочем, и вместо «си» он издает поросячий визг. Тут руководитель оркестра уже не выдерживает:

— Три тысячи чертей! — Большой Вольперт захлопывает крышку рояля. — Будете вы играть как надо или нет?

Большой Вольперт музыкант от рождения. Он не понимает, что тем, кто начинает позже, научиться играть на каком-нибудь инструменте гораздо труднее. Но как истинный дирижер он не боится трудностей. Чтобы от них избавиться, он вводит новшество. Кто возьмет неверно хоть одну ноту, обежит один раз вокруг школы.

«Трах, пимп-памп, пимп-памп, пим-па, тралл-ля-ля…» — снова начинается мелодия. Но вскоре обрывается. Несмотря на то, что Юхан охотится за «си», как кот за мышью, раздается визг. Это считается хуже неверно сыгранной ноты. В наказание Юхан должен два раза обежать вокруг школы.

Хотя на улице десять градусов мороза и поля покрыты глубоким снегом, Юхан не надевает пальто. Он пробегает один круг в пиджаке. А бежать второй вовсе не собирается. Он намерен отсидеться в коридоре первого этажа. К счастью, Юхан вовремя бросает взгляд на окна зала: там, на подоконнике, прильнув носами к стеклу, сидят музыканты. Да, деваться некуда. Юхан вздыхает и обегает школу еще раз.

Возвращающегося кларнетиста оркестр встречает в довольно приподнятом настроении.

— Если так дальше пойдет, то Юхан станет чемпионом в беге на длинные дистанции, — говорит Яан Туртс.

Камарик того же мнения. А Большой Вольперт просит Юхана не забывать товарищей, когда достигнет славы.

Юхан делает вид, будто не слышит. Пусть дразнят. Он мрачно дышит на озябшие руки и решает впредь осторожнее обращаться с кларнетом.

— Три, четыре! — опять считает Большой Вольперт.

На этот раз игра совсем не клеится. Таммекянд уже заранее нервничает и берет на две ноты выше, чем предполагал композитор. Он не ждет приказаний. Зная свой долг, он вылетает на улицу.

От этого настроение у Юхана начинает улучшаться. Когда оркестранты снова забираются на подоконник, Юхан тихонько подкрадывается к контрабасу и передвигает красную нитку много выше положенного. Последствия таковы, что вскоре и Туртс отправляется мерить окружность здания.

К концу репетиции вокруг школы образуется крепко утрамбованная дорожка. Музыканты расходятся по домам усталые, как крестьяне после полевых работ. До вальса они так и не добрались.

В четверг, после уроков, друзья впятером снова собираются на репетицию. Слух об оркестре у восьмиклассников прошел по всей школе. Поэтому на балконе собрались слушать музыку девочки, а в дверях зала толпятся ребята из отряда Криймвярта. Музыканты рассаживаются на сцене, многозначительно подмигивая друг другу. Между прочим, отряд Криймвярта на смотре художественной самодеятельности выступает с коллективной декламацией. Но разве можно какую-то декламацию сравнить с оркестром? Большой Вольперт убежден, что почетная грамота наверняка достанется музыкантам.

— Начали! Три, четыре! — как всегда, говорит Большой Вольперт.

Юхан и Пауль упражнялись дома, поэтому сначала все идет довольно гладко. Два раза у Юхана «си» получается чисто. Возможно, получилось бы и в третий раз. Но в этот момент отворяется дверь балкона, и входит Марта Йыесаар послушать веселую мелодию. Но два дела — все-таки два дела, и с ними одновременно Юхан не справляется. Пока он смотрит на Марту, кларнет предоставлен сам себе.

Опять Юхан должен первым обежать вокруг школы. В его отсутствие Большой Вольперт рассказывает анекдот. Он знает их неимоверное количество. Когда у отца, заведующего кооперативом, гости, Большой Вольперт сидит в своей комнате тихо, как мышь в норе, и записывает веселые истории, что рассказывают за стенкой. Записывает отдельными словами, чтобы потом легко было вспомнить. Этот анекдот у него в тетради записан так: «Мышь в шкафу. Кот у шкафа. Собака лает».

— Однажды кот сидел у шкафа и думал, — начинает Вольперт. — «В шкафу сидит мышь. Она вылезет, и я ее съем». А в шкафу сидела мышь и думала: «У шкафа сидит кот. Сейчас вылезать нельзя, а то он меня съест». Так думала мышь довольно долго. Вдруг на кухне залаяла собака. «Теперь-то кот испугался и удрал», — подумала мышь, обрадовалась, вылезла из шкафа и попала прямо коту в когти. Больше мышь ни о чем не могла думать. А кот погладил усы и сказал: «Как полезно знать хоть один иностранный язык!»

Когда Юхан возвращается, на сцене и на балконе все смеются. Услышав хохот, Юхан сразу мрачнеет. Ему кажется, что смеются над ним. Если где-нибудь смеются, Юхану всегда кажется, что это над ним. Таммекянд тоже сидит угрюмый. Он всю жизнь ненавидел иностранные языки. Теперь его грызут сомнения: не его ли хотели поддразнить этим анекдотом. Кто же он в таком случае? Кот или мышь?

Нечего удивляться тому, что мелодию ведут теперь двое угрюмых молодых людей. Она волочится, как веревка за возом. Юхан наконец додумался, как без особого труда обойти опасную ноту «си». Он косится на Большого Вольперта за роялем и берет «си» на октаву ниже.

Странно, руководитель почему-то не замечает своеволия кларнетиста. Время от времени он перестает играть и выходит на середину зала.

— Абсолютно бесчувственно, — сообщает он, возвращаясь. — Не эффектно.

Хотя у Юхана Салу и Пауля Таммекянда настроение поправилось и они играют весьма бодро, Большой Вольперт не меняет своего мнения. Джазовый оркестр должен быть эффектным. А то нет смысла выступать.

Следующая репетиция полностью уходит на создание эффекта. Сам Вольперт иногда скользит рукой по всем клавишам рояля. Хитрость, конечно, невелика, но от рояля большего не возьмешь. Длинный Туртс крутит на ножке контрабас. Всякий раз, когда открывается для этого возможность. А барабанщик подбрасывает в воздух палочки.

У тех, кто играет на трубе, тоже имеется эффектный прием. По окончании высокой ноты они резким движением отстраняют от себя трубу. Таммекянду на высоких нотах играть не приходится. Но не все ли равно — и он может резко отдернуть трубу.

Единственный музыкант, который завидует другим, это Юхан. Для кларнетиста руководитель не может придумать никаких эффектных приемов. Вот если бы кларнетист играл еще и на саксофоне, то другое дело, — можно было бы менять инструменты. Тогда перед Юханом стояла бы специальная подставка. Чем скорее и с большего расстояния он бросил бы на нее кларнет, тем сильнее эффект. Но у Юхана Салу нет саксофона. Поэтому он смотрит, что делают остальные, и не забывает брать «си» октавой ниже.

А остальные уже вошли в азарт.

— Эффект должен быть! — поддакивает Камарик руководителю оркестра и так подбрасывает палочки, что с потолка сыплется известка.

А Туртс волчком вертит контрабас.

В день смотра художественной самодеятельности оркестр заблаговременно размещается на сцене. Большой Вольперт уверен в победе, уверен и Камарик. Туртсу же некогда высказывать личное мнение, потому что у контрабаса вдруг потерялась ножка.

Так как никакой палочки под рукой нет, длинный музыкант старается приладить сине-красный карандаш, взятый напрокат у Юхана.

Единственный, кто сомневается в успехе, — это Юхан Салу. У него какое-то нехорошее предчувствие. Что-то вертится в голове, Юхан пытается вспомнить и не может.

И вот с треском раздвигают занавес.

— «Сюита на темы оперетт»! — объявляет конферансье.

— Три, четыре! — считает Большой Вольперт, как на репетициях, только шепотом.

И остальные музыканты делают все так, как на репетициях. Юхан оставляет все высокие «си» на произвол судьбы и ограничивается «си» на октаву ниже. Таммекянд то и дело отрывает от губ трубу. Камарик с ловкостью жонглера подбрасывает барабанные палочки, а Большой Вольперт промахивает по всем клавишам, будто косит сено на лугу.

Все почти также, как и на репетициях, с той лишь разницей, что в зале полно публики, и Туртс не в духе. Красно-синий карандаш Юхана не выполнил своего нового назначения. Как только Туртс попытался продемонстрировать эффект, контрабас упал Туртсу на ногу. Теперь большой палец ноги ноет вовсю, не хуже инструментов.

Когда все сыграно, Большой Вольперт встает и кивает головой во все стороны. Он видел, что так делают на концертах филармонии.

Но аплодисменты гораздо сдержаннее, чем ожидали ребята. Декламаторам Криймвярта хлопали куда больше. И каждый может сделать вывод, что выступление было так себе.

Удрученные музыканты встали у окна в артистической. На улице метель. Протоптанная дорожка вокруг школы уже не видна. Кружащиеся снежинки напоминают Юхану то, что он давно пытался вспомнить: басню Крылова, в которой говорится о том, как «проказница-Мартышка, Осел, Козел да косолапый Мишка затеяли сыграть Квартет».

Юхан перебирает в памяти все репетиции, и вдруг ему становится страшно смешно. Он прикрывает руками рот и, фыркая от смеха, как еж, присаживается в углу на корточках.

Ясно, почему им не повезло: сидели неправильно!




Соревнование за культурное поведение


Юхан Салу теперь самая выдающаяся личность. В течение двух недель и еще пяти дней все слушаются только его. Так решено в десятом отряде.

Юхан очень доволен. Каждый день перед последним уроком Марта Йыесаар подходит к нему и спрашивает:

— Ну, Юхан, как дела сегодня?

И Юхан отвечает:

— Порядок. Нужно снять пять баллов, но это пустяки. Попрошу Камарика по пути в раздевалку съехать на перилах.

Да, так Юхан отвечает, а сам посматривает на Марту: какие хорошенькие ямочки у нее на щеках. Очень. А глаза самые красивые во всей школе, ничего не скажешь.

Другие тоже каждый день спрашивают, как дела, но с ними Юхан долгих разговоров не ведет. Пусть не беспокоятся. Он сам за все отвечает. На то ему и поручение дали, и полномочия вверили.

С Туртсом Юхан беседует дольше, но зато Туртс не спрашивает, как дела. Туртс забросил саксофон. Теперь он изображает тромбон.

— Бум-бум-бу!.. Тру-ту-туу!.. — трубит Туртс Юхану в ухо.

Как бы сделать гипотенузу для Пайкре. Пусть Юхан будет другом и посмотрит сводку сегодняшнего дня. Бум-бум-бу… Тру-ту-туу!.. Пайкре подсунул сегодня утром свои старые башмаки под его кровать. Туртсу за это влетело, и он с удовольствием сделал бы для Пайкре гипотенузу.

Проделывать гипотенузу на языке Туртса означает следующее: в коридоре он подходит к своей жертве и молниеносно хватается за носок своего башмака. Это известный трюк. Все знают, что Туртс хватается за ногу. Но, несмотря на это, страшно пугаются. Когда Туртс делает гипотенузу, невольно кажется, что на тебя вот-вот упадет дерево.

Юхан смотрит в свою записную книжку и отвечает, что сегодня не стоит делать гипотенузу. Делать гипотенузу некультурно. За это дежурная бригада Кийбитса тут же снимет пять баллов. Сейчас нельзя этого позволить. Пусть Туртс подойдет к нему завтра. Завтра можно будет сделать гипотенузу и Пайкре, и Криймвярту. Именно завтра нужны будут минусы.

Минусы и плюсы заносятся в конце каждого учебного дня в таблицу. Кто-нибудь из дежурной бригады подсказывает, а Юхан своей умелой рукой заносит. Такие таблицы висят у дверей каждого класса. А заносят таким образом, что сначала складывают плюсы и минусы. Если останется, например, десять плюсов, то Юхан отсчитает на графике десять клеточек кверху. Отсчитает и поставит крестик. А потом соединит его с крестиком предыдущего дня. У Юхана умелая рука, он обходится без линейки.

Линии, нарисованные Юханом, показывают, как в классах обстоит дело с культурой. Если линия стремится вверх, значит, все в порядке. Если же она ползет вниз, значит, одолевает бескультурье. Тогда все, как один, должны принять меры, говорит Ильмар Кийбитс.

Соревнование за культурное поведение придумал председатель совета дружины Ильмар Кийбитс. На него стала находить мания все решать одному. Он не знает пословицы: ум хорошо — два лучше.

Каждый средний культурный поступок дает пять плюсов, а каждый средний некультурный поступок — пять минусов.

Ни одному отряду такое соревнование не понравилось. Марта и еще две девочки из шестого класса отправились к учительнице Ке́дрик, чтобы сказать ей об этом. Учительница Кедрик уже два месяца замещает старшую пионервожатую. Она не дала девочкам и слова сказать. Как только учительница Кедрик услышала о соревновании, сказала: «Вот именно, культуру повышать надо, а то как же». И еще, что Кийбитс — ученик с передовым мышлением, а соревнование — основа пионерской работы. Под конец она выразила удовлетворение тем, что скоро в школе будет день открытых дверей и учителям соседних школ откроется возможность увидеть, какие исключительно интересные начинания проводятся в Таристеской школе.

После этого никто больше не решался противиться новому соревнованию. Через два дня возле дверей каждого класса появились таблички, судейская бригада получила от Кийбитса наставления, за что ставить плюсы, за что минусы, и соревнование началось. И вот уже пять дней в школе идет борьба за высокую культуру. Особенно усердно принялся за дело десятый отряд, Юхан Салу и его друзья. Кажется, для них нет ничего на свете важнее, как соревнование за культурное поведение. Поэтому Ильмар Кийбитс частенько останавливается перед графиком десятого отряда, нельзя сказать, чтобы культура в отряде повышалась. То, что десятому отряду дает один день, отнимает второй. Но ребята не огорчаются. На третий день линия культуры снова устремляется вверх.

Именно это и нравится инициатору соревнования. Значит, ребята настойчивы. Ребята хотят исправиться.

Многим это усердие кажется странным. Криймвярт из восьмого «Б» уже несколько раз приходил на разведку. В его отряде соревнование за культурное поведение совсем не популярно. Да и в других не популярно.

— Плод сотрясенного воображения, — говорит Криймвярт и смотрит краешком глаза на Юхана и Эймара: что они скажут?

Но Юхан Салу и Эймар Ринда ничего не говорят. Только улыбаются.

Усердие соседнего отряда кажется ему еще более подозрительным.

Да, усердия в десятом отряде более чем достаточно. На девятый день Юхан требует, чтобы линия графика снова пошла в гору. Нужно по крайней мере двадцать плюсов, а Камарик опять сморкается без носового платка. Шила в мешке не утаишь. Юхан должен иметь в виду, что вместо необходимых плюсов дежурная бригада уже записала пять минусов.

В таком случае нужно скорее звать на помощь. Юхан машет рукой Марте и просит поскорее разыскать Эймара. Поступки, за которые ставят плюсы, лучше всех умеет придумывать Эймар. Теперь Эймар зовет с собой Таммекянда и Камарика, и они вместе спускаются с лестницы. Бежать нельзя, а то заслужишь минусы. Незадолго до звонка ребята возвращаются. Они идут рядом с истопником Ми́хкелем, согнувшись под тяжестью малярной лестницы. Михкель, наверное, хочет проверить электрические лампочки.

Один из членов дежурной бригады стоит рядом с Юханом. Юхан толкает его локтем: мол, смотри, пока не поздно. Каждому, кто помогает, каждому, кто поступает благородно, пять плюсов. Так гласит инструкция. В дежурную бригаду Ильмар Кийбитс назначил двух мальчиков и двух девочек. По двое на каждый этаж. Они так и ходят с записной книжкой в руке.

По мнению Юхана, в этой бригаде хуже всех Ви́ллем Ка́азик — маленький, малокровный мальчик из пятого класса. Впервые в жизни он получил важное задание и теперь готов лезть вон из кожи. Юхан боится, что Биллем может перестараться и принести десятому отряду лишний минус. Еще ничего, если он их подсунет среди учебного дня. Но ведь он может преподнести их как раз перед тем, как Юхан будет заносить в таблицу итоги дня.

С другой стороны, плохо и то, если блюститель культуры слишком добр. Хи́льда То́рми, краснощекая толстушка из седьмого класса, готова всем только одни плюсы записывать. Однажды было такое: у Юхана все подсчитано и в порядке, и вдруг к нему бежит из раздевалки Хильда с известием, что Большой Вольперт помог учительнице Тэ́эмуск надеть пальто.

За это она прибавляет десятому отряду еще пять плюсов. Юхану больше ничего не оставалось, как сказать Хильде «дура». Жаль было, но все-таки сказал. Таким образом он снял эти пять лишних плюсов. Ведь минусы и плюсы взаимно уничтожают друг друга.

Если позарез нужны плюсы, то Юхану помогает Эймар. Позавчера, например, Эймар нарисовал плакат и повесил его у парадной:






”ЗДЕСЬ НОГИ, ДРУЗЬЯ, ВЫТИРАЙТЕ

И ЧИСТОТУ СОБЛЮДАЙТЕ!“





Кийбитс был так поражен, что приказал десятому отряду записать сразу десять плюсов.

Но когда нужны минусы — Туртс незаменимая личность. Камарику до Туртса далеко. Камарик умеет только стрелять бобами. Положит боб в стеклянную трубку, заткнет ватой, а на перемене пустит кому-нибудь в затылок. Больше Камарик ничего придумать не может.

Зато у Туртса найдется сто выдумок, чтобы заработать минусы. Теперь он мечтает сплюнуть вниз со второго этажа на голову Пайкре. За что могут дать по крайней мере двадцать минусов.

День проходит за днем. Чем больше соревнование надоедает ребятам из других классов, тем больше растет увлечение десятого отряда. Юхан все прибавляет зигзаги на диаграмме, а Ильмар Кийбитс останавливается перед ними уже два раза в день.

— Упорные, — говорит Кийбитс. — Молодцы, стараются!

Иногда он спешит сообщить об этом учительнице Кедрик.

В таких случаях Юхан Салу и Эймар Ринда обмениваются взглядом как заговорщики. У них теперь накопился опыт. Они сами по своему желанию делают культуру. Они придумали еще один очень удачный способ для получения плюсов. Во время урока Туртс просит разрешения выйти и выливает в коридоре под радиатор полстакана воды. А на перемене Таммекянд приносит на виду у всех тряпку и вытирает пол.

И вот наконец наступает день, о котором упоминала учительница Кедрик. Прибывают учителя со всего района. Собираются пионервожатые. Учительница Кедрик берет их под свою опеку и ведет осматривать школу.

В честь такого важного дня Ильмар Кийбитс надел белую рубашку с накрахмаленным воротничком. Разумеется, он должен сопровождать гостей и рассказывать новости дружины.

Самая большая новость — это соревнование за культурное поведение. Пять плюсов за благородный поступок, в противном же случае пять минусов.

Учительница Кедрик была права, считая, что это начинание заинтересует коллег. Гости оживлены.

— Так, значит, если ребенок скажет «здравствуйте», вы дадите ему конфетку? — спрашивает одна пионервожатая. — Интересно, кто же это придумал?

Ильмар Кийбитс теперь скромен. Он опускает ресницы. Но зато учительница Кедрик не столь скромна, она указывает на Кийбитса.

Юхан, который стоит в коридоре у окна, не слышит, о чем переговариваются гости. Он ждет, когда все подойдут к их диаграмме. Ему одному разрешено стоять напротив дверей их класса.

Остальные заговорщики стоят поодаль.

Делегацию ведет теперь председатель совета дружины.

— Отряд, который соревновался усерднее всех, — говорит он и указывает на таблицу, где усердие десятого отряда отражено в зигзаге диаграммы.

Гости заинтересованно подходят поближе.

Юхан Салу исчезает на цыпочках.

— О, — слышит он голос одной гостьи. — Кто это придумал, у того голова на плечах!

Гости посмеиваются.

Ильмар Кийбитс польщен. От скромности он поднимает глаза только тогда, когда развеселившаяся группа гостей уже отошла.

На таблице что-то изменилось. Появились три лишние черточки.

И лишь после того, как его любящая точность память зафиксировала это, он замечает, что зигзаги графика образуют слово. На таблице соревнования за культурное поведение стоит громадными буквами: «ЧУШЬ».




Юхан Салу прыгает в длину


Юхан Салу и Пауль Таммекянд живут теперь спортивной жизнью. Отряд Криймвярта вызвал их на соревнование по легкой атлетике. В программе много видов спорта. И условие: все пионеры отряда должны принимать участие в соревнованиях.

— Этим самым мы высоко поднимем знамя массовости спорта, — сказал Криймвярт, передавая вызов, и украдкой посмотрел вокруг, замечают ли все, как сознательно он говорит.

Да, да, теперь Юхан Салу и его друзья живут под спортивной звездой. Юхан Салу и Пауль Таммекянд так усердно взялись за дело, что вскопали землю для прыжков в длину даже у себя дома. В этом виде спорта они вдвоем отстаивают честь отряда.

Юхан устроил себе площадку на выгоне, за домом. Он снял лопатой дерн и перекопал землю. Теперь ноги при приземлении по колено увязают в мягком торфе.

Там, где живет Таммекянд, такой рыхлой земли нет. Чтобы было мягче прыгать, Таммекянду пришлось сходить на колхозную лесопилку и мешком натаскать оттуда опилок. Но зато дорожка для разбега у Таммекянда много глаже.

Каждый день по возвращении из школы Юхан убегает на выгон. Первые дни он тренировался так — возьмет и прыгнет. А если разбежится изо всех сил, то прыгнет на четыре метра и семьдесят сантиметров. Дальше не получается никак. А меньше — сколько угодно. Запросто.

С результатом четыре метра и семьдесят сантиметров идти состязаться с прыгунами Криймвярта, конечно, нет никакого смысла.

Как доносит разведка, они прыгают до пяти метров. И Юхан принимает чрезвычайные меры.

Во-первых, Юхан вешает над своим столом плакат для поднятия спортивного духа. Юхан где-то читал, что в спорте очень важно иметь боевой дух.

«Умру, но пяти метров достигну!» — пишет Юхан на плакате. Теперь эти слова у него все время перед глазами. Во-вторых, Юхан берется за изучение теории прыжков. В нынешние времена без науки и на ферме не обойдешься, не то что в прыжках в длину. Юхан перелистывает старые учебники по физике, чтобы освежить память, и начинает обдумывать, какие же движущие силы управляют прыгуном.

Очень важный элемент — скорость разбега. В этом нет ни малейшего сомнения. Но как бежать быстрее, Юхан не знает. Он и так бежит изо всех сил. Надо придумать что-то еще.

Через некоторое время Юхан находит выход. Ведь высота прыжка тоже немаловажный элемент. Чем выше подпрыгнешь, тем дольше продержишься в воздухе, и сила разбега унесет тебя дальше. В воздухе-то держит сила разбега.

Поразмыслив еще немного, Юхан делает величайшее открытие: одновременно нужно прыгать и в длину, и в высоту.

На следующей тренировке Юхан прыгает одновременно и в длину, и в высоту. То есть он хочет это сделать.

— Поднимайся, поднимайся, вверх, вверх, — бормочет он до тех пор, пока до толчковой доски остается всего несколько метров. Но тут ему кажется, что он просчитался и оттолкнется не там, где нужно. Он быстро делает несколько мелких шажков и притом совершенно забывает, что надо прыгать также вверх.

Шлеп! И торфянистая земля разлетается во все стороны. Опять четыре с половиной метра!

Во время следующей попытки Юхан осторожнее. Он сосредоточен на том, чтобы прыгать именно в высоту. Но из-за этого не получается разбега. Юхан взлетает довольно высоко, но тут же шлепается наземь.

Свежеиспеченный любитель легкой атлетики не знает, что же предпринять. Ясно лишь одно: думать во время прыжка почти бесполезно. Совершенно бесполезно. Нечего гоняться за двумя зайцами. Он должен быстро бегать и не прозевать толчковую доску. Не может же он еще думать о том, что надо прыгать высоко.

Юхан садится на камень, чтобы хорошенько все обмозговать.

Через некоторое время он поднимает палец и многозначительно произносит:

— Ясно. Рефлекс! Условный рефлекс!

Юхан вспомнил прочитанную когда-то в журнале «Физкультура» статью о мастерах спорта. В ней было сказало, что у спортсменов движения становятся рефлекторными. Что бегун во время бега с препятствиями не думает: сейчас будет препятствие, давай-ка подниму ногу. Нога поднимается сама, об этом и думать не надо. Юхан даже знает, что все это научно обосновано учением Павлова. Хороший рефлекс может даже от смерти спасти. С колхозным шофером был как раз такой случай. Ему пересек дорогу лесовоз. Если бы шофер стал думать, что вот теперь он должен тормозить, было бы поздно. А у него нога сама автоматически нажала на тормозную педаль.

Такой автоматизм и нужен Юхану. Во время разбега некогда думать. Тут-то условный рефлекс и должен заставить Юхана подпрыгнуть высоко-высоко.

К следующей тренировке Юхан придумывает способ, как воспитать в себе условный рефлекс. Он ставит к площадке для прыжков восьмилетнего соседского мальчика Во́лли. Когда Юхан левой ногой встает на доску, Волли должен вскрикнуть и выстрелить из игрушечного пистолета. Это и будет внешний раздражитель, необходимый для выработки условного рефлекса. Испуг, если выразиться точнее.

— Бабах! — кричит Волли и стреляет из пистолета.

Юхан взметается в воздух, будто его укусила оса. Четыре метра и восемьдесят сантиметров, измеряют они вместе с Волли. Юхан сияет: на десять сантиметров дальше обычного. Наконец-то он на правильном пути.

— Бабах! — кричит маленький Волли еще громче.

Снова Юхан описывает дугу и ухмыляется, когда измеряет результат.

Но скоро празднику приходит конец. Хотя помощник Волли кричит во все горло, дальше четырех метров и девяноста сантиметров Юхан прыгнуть не может.

Юхан понимает, что из маленького Волли и игрушечного пистолета выжато все. Может, помог бы более громкий выстрел и больший испуг, но где их взять.

Юхан снова задает работу своим мозговым клеткам и делает открытие, которое кажется ему самому просто гениальным. Если это не лучший способ для срочной выработки условного рефлекса, то Юхан в теории Павлова ничего не смыслит.

Сгорающий от любопытства Волли ни на шаг не отстает от Юхана. А Юхан убегает к поленницам и приносит оттуда два ольховых шеста. Он вбивает их в землю перед площадкой. Затем приносит кусок колючей проволоки, натягивает ее между жердями примерно в метре от земли.

Справившись с этим он отходит в сторону и смотрит на творение своих рук с кривой усмешкой. Нет сомнения, что теперь-то он не забудет прыгнуть в высоту. Как тут забудешь, если… И Юхан переставляет проволоку немного ниже. Ведь через эту колючую преграду будут перелетать его собственные ноги, не Туртса или Таммекянда.

— Не грусти, душа моя! — говорит Юхан, чтобы подбодрить себя, и снова направляется к беговой дорожке. — Отойди, малыш! — слышит Волли приказ и послушно удаляется.

Волли тоже захотелось стать прыгуном, но, увидев новый метод тренировки, передумал. Впрочем, это не значит, что ему безразлична судьба друга.

— Ну, будешь прыгать? — спрашивает Волли, спрятавшись за кочкой.

— Сейчас, сейчас, — говорит Юхан. Он уже два раза хотел пуститься в разбег. Примеряется в третий раз. Но не решается. — Да-а… — произносит Юхан и выпрямляется. — А кто сказал, что все должно быть именно так?

Подумав немного, прыгун находит, что не должно. Вместо колючей проволоки можно с таким же успехом привязать веревку.

Юхан приносит из конюшни вожжу и привязывает ее между кольями. Чтобы она была более заметна, он вешает на нее свою рубашку, носки и носовой платок.

Теперь на сердце спокойнее. Юхан решительно готов начать прыжки. И Волли может подойти поближе. Смертельной опасности уже нет.

Топ-топ-топ-топ-топ… Бежит Юхан. Потом отталкивается, подбирает ноги, как реактивный самолет шасси, и мгновение спустя исчезает в облаке торфяной пыли.

— Чуть бедро не вывихнул, — бормочет Юхан про себя и поглаживает бок. — Честное слово, еще бы немножко — и все!

Юхан бросает взгляд на площадку и не верит своим глазам. Колышек, вбитый в землю в пяти метрах, остался далеко позади его следов. В двадцати сантиметрах, а то и больше.

— Вот так рождаются рекорды! — говорит Юхан маленькому Волли. — Без труда не выловишь и рыбки из пруда!

Юхан вспоминает еще несколько мудрых пословиц. Но, учитывая, что Волли еще мал, он держит их при себе. Только предупреждает мальчика:

— Никому не говори о том, что видел.

Вечером Юхан ложится спать довольный и успокоенный. Ведь после рекордного прыжка он раз пять прыгал одновременно и в длину, и в высоту. И каждый раз дальше пяти метров. Весь секрет в том, чтобы прыгать одновременно и в длину, и в высоту.

Дни, оставшиеся до дружеской спортивной встречи, Юхан по-прежнему проводит в тренировках. По-прежнему поднимается в воздух, как камешек из рогатки. И в один прекрасный день прыгает на пять метров и тридцать сантиметров, без веревки. В ногах выработался условный рефлекс, не иначе.

В эти дни Юхан сторонится Таммекянда. Они не поссорились, нет, но на соревнованиях они оба будут прыгать в длину, и Юхан думает, что… Да-а, лучше бояться, чем потом сожалеть.

Наконец наступает день, когда Эймар Ринда и Криймвярт приводят свои отряды на спортплощадку. Состязания прыгунов идут сразу же после забега на сто метров. Первым прыгает Юхан.

Вот он разбегается, подпрыгивает высоко-высоко, и восьмой «А» поднимает победный крик. Это хороший прыжок. Даже очень. Больше пяти метров.

Но Пайкре прыгает дальше, и теперь радуется восьмой «Б». А когда прыжок совершает сам Криймвярт, восхищению нет предела. Он устанавливает новый школьный рекорд — пять с половиной метров.

Как Юхан ни старается, спортсменов другого отряда ему не догнать. У него разбег медленнее — это видит каждый. У Таммекянда сильный разбег, но у него нет такого полета, как у Юхана. Вот бы к Таммекянду прибавить Юхана — получился бы хороший прыгун.

— А где вы тренировались? — спрашивает Криймвярт после первого прыжка у Юхана и Таммекянда. — На школьной площадке вас не было. Знаете, как мы увеличивали высоту прыжка? — начинает рассказывать Криймвярт после второго прыжка.

Оказывается, вместо вожжей можно с таким же успехом воспользоваться рейкой, которая употребляется для прыжков в высоту. Случилось то, что нередко бывает в мире. В двух разных местах сделали одно и то же открытие.

И во время третьей передышки ребята другого отряда делятся новостью. Вот что Пайкре вычитал из журнала «Физкультура»: если бегать за мотоциклом, можно выработать быстроту. Толстый Тидрик при помощи своего мопеда научил их быстро двигать ногами.

Слушая эти новости, Юхан Салу и Пауль Таммекянд только сопят.

Со счетом 32:30 дружескую встречу выигрывает отряд Криймвярта. Если бы Юхан Салу и Таммекянд выступили успешнее, выиграл бы их отряд.

Давно Юхан и Пауль вместе не возвращались из школы. Но теперь идут вместе. Пешком.

— Если бы я знал, что за короткий срок можно научиться скоростному бегу! — говорит Юхан и все время смотрит в канаву. Так он говорит, но думает совершенно о другом. О том, что Таммекянд мог бы прыгнуть лучше Криймвярта, если бы он, Юхан, рассказал, как увеличить высоту прыжка. Но теперь ничего не поделаешь. Юхан чувствует себя предателем.

— Хорошо умничать задним числом, — вздыхает Таммекянд и думает, что Юхан со своим высоким прыжком, может, и победил бы Криймвярта, если бы он, Таммекянд, не держал в секрете способа, как тренироваться в беге. Он вычитал в спортивной литературе, что спринтерам иногда полезно бежать под гору. Это ускоряет бег.

Сопя и посматривая в сторону, друзья идут домой. Каждый чувствует себя предателем.




Радиоухо (Четвертый рассказ Юхана Салу)


Сейчас я уже не думаю о виновниках. Если в истории с радиоухом вообще винить кого-нибудь, то не Эймара Ринда и не Тихого Мюргеля, а, пожалуй, то обстоятельство, что восьмиклассники должны держать выпускные экзамены. Немного и то, что после каждого экзамена мы устраивали в парке за школой разрядку. Обычно нас собиралось шестеро или семеро. Мы покупали в магазине вафли, лимонад и часа два сидели на склоне горы. Говорили всегда об одном и том же: «Этот экзамен — еще цветочки, а вот следующий… Шею свернуть можно! Страшнее ничего на свете нет, и все мы провалимся!» Даже Эймар Ринда, круглый отличник, разделял наши мрачные предчувствия.

На последней разрядке говорили об экзамене по истории. Разумеется, мы ругали этот предмет как только умели. Таковы учителя. Самый трудный предмет оставляют последним!

— Би-луби-лух! — Туртс очень громко закончил соло для саксофона, которое до этого мычал себе под нос. — Я лучше бы сорок дней учил математику, чем четыре дня историю.

Мы согласились с ним, хотя никто этому не верил.

— А кому вообще нужно знать, как шумеры хоронили своих покойников? — спросил Большой Вольперт. — Мне, во всяком случае, не нужно.

Мы снова кивнули в знак согласия. Из нас — никому.

— Кому нужно знать, как Иван Калита деньги загребал?

И это нас не интересовало.

Если бы в разговор не вмешался Таммекянд, разрядка закончилась бы, как обычно. После многословных заверений, что история нам не нужна, мы разошлись бы по домам повторять экзаменационные билеты. Но тут Таммекянд сказал:

— И чего вы все заныли… Если не хотите учить, давайте сделаем радиоухо.

Саксофон Туртса неожиданно замолк.

Идея Таммекянда, как и все хорошие идеи, была исключительно проста.

— Радиоухо — это маленький наушник, — сказал Пауль. — Сядешь готовить билеты, вынешь наушник из рукава, приложишь к уху и будешь слушать и записывать даты — одну за другой.

Мы уставились друг на друга. Никто ничего не понимал. Каким же образом?

— Как, как… Конечно, не по воздуху. По проводам, бараны вы этакие!

Мы молча снесли оскорбление. Мы все еще не понимали. Наконец изобретатель радиоуха решил все объяснить:

— Из-под парты, что стоит у окна, мы проведем провода к стене — это раз. Затем через окно на улицу — два. Оттуда в студию — три. А в студии соберем все книги и карты. Бери да диктуй в микрофон Куликовскую битву.

Мы довольно долго не могли прийти в себя. Нам самим бы никогда и в голову не пришло, что радиосвязь может иметь для школьников столь важное значение. Наконец Эймар сказал:

— Ну ладно… Хорошо. Провода… микрофон… Это я понимаю. А как ты, сидя у микрофона, узнаешь, что мне нужна именно Куликовская битва?

Я добавил:

— Наушник… легко сказать, наушник. А как я его присоединю к твоим проводам у всех на глазах? Возьму инструменты и полезу под парту? Или дам председателю экзаменационной комиссии плоскогубцы: мол, будь другом, помоги…

Пауль засмеялся. За кого мы его, говорит, принимаем. Он все продумал. Можно сделать так, что провода на полу будут кончаться двумя кнопками. А к подошве башмака нужно прикрепить тоже по две кнопки. Два метра тонкой проволоки провести из башмаков через брюки в рукав пиджака — дело пустяковое.

Но и на этот раз мы недоумевали. Если так, то конечно. Но как все же сообщить тому, кто у микрофона, что вытянул, например, пятый билет?

Таммекянд посмотрел на нас, как на малолетних. Ничего, говорит, нет проще. Пять раз нажмешь на кнопки, и все в порядке. Если мы не верим, то он может нам это продемонстрировать без особых хлопот.

Туртс только теперь стал понимать, что для него лично означает такое открытие.

— Послушай, Кянд! — обрадовался Туртс. — В таком случае, совсем не нужно учить историю!

Эта перспектива преисполнила Туртса такой радостью, что он забросил саксофон и попробовал стоять на руках.

Но Эймар нахмурил брови:

— Я в этой затее принимать участия не буду… Это же обман… такой же, как и списывание.

Мы образовали против него единый фронт. Пауль презрительно свистнул сквозь зубы:

— Ты, Ринда, рассуждаешь как ребенок. Честное слово… как несовершеннолетний. Не хочешь — не надо. Кто тебя заставляет? Никто. А что касается списывания, то… Будто ты не знаешь? Списывать или подсказывать одинаково не годится. Но в данном случае мы внедряем современную технику. Ты слышал где-нибудь, чтобы запрещалось внедрять технику?

Мы победоносным взглядом окинули Эймара. Нигде не сказано, что нельзя внедрять технику. Наоборот, всюду говорят, что внедрять технику нужно.

Но Эймара и это не убедило. В предэкзаменационный период в Эймаре совершенно умер рядовой школьник. В нем жил только председатель совета отряда. И сейчас этот председатель не одобрял радиоуха.

— Вы подумайте хорошенько, на что вы решились! — пугал нас Эймар. — А вдруг провод порвется? Вдруг микрофон испортится? А вы и не готовились!

Но мы не сдавались.

— Помирать — так с музыкой! — сказал Туртс, и снова взревел саксофон.

— Волков бояться — в лес не ходить, — отозвался я.

Затем на склоне горы уже двое ребят принялись стоять на руках.

У радиоуха осталось три убежденных сторонника. Эймару все же удалось отговорить Большого Вольперта. Маленького Вольперта не надо было и отговаривать: он сам решил в пользу учения.

Мюргель присоединился к нам, но потом решил подумать, прежде чем сказать окончательное слово.

Мы сразу же принялись за практическое осуществление идеи.

— Сделал дело — гуляй смело! — вспомнил Туртс пословицу, учитывая его характер, необычную. — Где мы возьмем материал для радиоуха? У тебя, Кянд, проволока есть?

У Таммекянда проволоки было более чем достаточно.

— Наушники есть? — спросил Туртс.

У Таммекянда и в наушниках не было недостатка.

— А усилитель у тебя есть? — спросил Туртс.

Усилителя у Таммекянда не было. Но усилитель был в школьном радиоузле. А ключ от радиоузла находился у Таммекянда.

— Здорово придумано! — похвалил Туртс. Он был готов сделать еще одну стойку.

Таким образом, отпала забота о том, где устроить студию для радиоуха. Кубрик школьного радиоузла находился в уединенном уголке под лестницей. Туда во время экзаменов никто не заглядывал. Мы протянули провода из радиоузла через окно на улицу, оттуда на второй этаж и затем через трещину в оконной раме в класс. Стены класса были до половины дощатые. Там было много трещин, прячь в них хоть десять проводов. В каморке радиоузла Пауль сам возился с усилителем, куда-то ввинтил маленькую лампочку, соединял и разъединял какие-то провода. Мы вертелись вокруг него.

Наконец изобретатель удовлетворенно хлопнул в ладоши и сказал:

— Все готово. Кто пойдет первым?

Я раньше Туртса очутился у двери. Но Пауль остановил меня:

— Куда помчался? У тебя же нет контакта.

Это я совершенно упустил из виду. Пока Пауль монтировал что-то в моем башмаке, я проколол в подкладке пиджака две дырочки и просунул в рукав тонкую медную проволоку в красной изоляционной оболочке. Из пиджака проволока шла в брюки, оттуда в башмак левой ноги.

— Теперь все в порядке, — сказал Таммекянд. — Только смотри осторожно поднимайся по лестнице и директору на глаза не попадайся.

Неуклюже, как деревянная кукла, я отправился в класс, где проводят экзамены. Таммекянд беспокоился напрасно: директор уехал на автомашине, я сам в окно видел.

На пороге класса я остановился. Представил себе, что я посторонний человек, который ничего не знает о радиоухе. Можно ли заметить в классе что-нибудь подозрительное?

Ничего подозрительного я не увидел. Мы прилежно выполнили свою работу. Две блестящие кнопки сияли под партой, точно звезды на небе, но внимания они не привлекали. Мало ли что может быть на полу?

Я нажал башмаком на кнопки. Держа наушник, подпер рукой подбородок и стал ждать.

Сначала послышался свист, потом шум, и затем странно знакомый, но в то же время чужой голос стал считать:

— Раз, два… раз, два, три… Проверка микрофона!

Это был Таммекянд. Радиоухо работало! От радости я чуть не подпрыгнул.

— Раз, два, три, — послышалось снова. — Если слышишь меня, подай голос.

Каким образом я мог подать голос? У меня же нет микрофона. Пауль понял меня.

— Если слышишь, нажми два раза на кнопки!

Я сделал, как приказано.

Потом побежал вниз.

— Ребята! Все слышно! Все слова до единого! Ну, Мюргель, присоединишься к нам?

Пээтер все еще не давал согласия. Изучал усилитель, маленькую лампочку, что была перед Таммекяндом. Зато Туртс не знал, куда деваться от радости. Пока мы монтировали контакты в его башмак, он три раза успел назвать изобретателя радиоуха Эдисоном.

Для Туртса Таммекянд не считал «раз, два, три». Мы наперебой говорили в микрофон, что взбредет в голову. Сказали, что передаем последние известия, что в Сырве начали ловить треску. Что в первый же день траулер «СРТ» поймал туртса[8 - В одном из диалектов эстонского языка слово «туртс» означает «треска».] длиною в два метра, рыбина весит восемьдесят килограммов. Такой разговор сразу же заставил Туртса бежать в студию. Он был в таком восторге от радиоуха, что даже не обиделся на нас.

— Хорошее ухо! — сказал Туртс. — Чертовски хорошее ухо! Почему ты, Кянд, его раньше не изобрел?

Таммекянд и сам не знал, почему он раньше не изобрел радиоуха. Но ведь лучше поздно, чем никогда! С этим мы полностью согласились. Лучше поздно, чем никогда.

На следующее утро мы пришли в школу пораньше. Началась серьезная работа. Нужно было принести в студию всякие учебники по истории и испробовать, как получится радиоинформация. Я отправился в школу, а по дороге заехал к Мюргелю. Узнать, каково его решение. Но Мюргеля не было дома.

— Пошел в школу заниматься, — сказала бабушка, которая кидала во дворе курам яичную скорлупу.

И на самом деле, Мюргель ждал нас у школы.

— В нашем полку прибыло! — заявил Таммекянд. — Сомневался, сомневался, но, видно, деваться некуда.

Природная черта Мюргеля — организованность — очень помогла в нашей работе. Сами мы ни за что бы не догадались пометить в экзаменационных билетах каждый вопрос условным знаком учебника и номером страницы, где искать ответ. Кроме того, Мюргель притащил пачку хороших конспектов о первобытном и рабовладельческом строе. В них было все намного яснее, чем в учебниках.

Вскоре каморка радиоузла выглядела кабинетом истории. Я принес сделанный зимой плакат: «Поселение древних славян». Туртс занял в пионерской комнате карту новых гидроэлектростанций Советского Союза.

Когда учебники «В помощь пропагандисту», «Философский словарь» и еще некоторые книги были на месте, изобретатель радиоуха сказал:

— Ну, братцы! Теперь нужно проверить все от начала и до конца! Каждый из нас должен уметь давать информацию. А то и на экзамен идти не стоит.

Мы согласились с ним. Конечно, каждый должен уметь давать информацию. Как в самолете. Нельзя владеть штурвалом только одному пилоту. Все должны знать дело.

Практические занятия мы начали с того, что оставили Мюргеля оператором-радистом, а сами пошли наверх «сдавать» экзамен. Таммекянд, как главный внедритель новой техники, хотел, конечно, первым испробовать эффективность радиосистемы. Мы не могли решить, на какой билет ему отвечать, и сыграли в «морской счет». Выбор пал на пятый билет. Пять раз Пауль нажал на кнопки в полу.

Первый вопрос пятого билета — культура Золотой Орды, Мюргель легко нашел в книге соответствующий раздел. Вскоре карандаш Пауля зашуршал по бумаге. Время от времени он подмигивал нам, будто хотел сказать:

— Что тут удивляться? Атомный век!

Он записал столицы Золотой Орды и годы их основания.

Но это была преждевременная радость. Вдруг его карандаш остановился. Не из-за технических неисправностей радиоуха. Шорох слышался по-прежнему. Видно, случилось что-то неладное с диктором.

— Исповедников ислама звали магометанами, — повторил создатель радиоуха последнее предложение. — Исповедников ислама звали магометанами… Ладно, но почему он не диктует дальше?

Мы подождали еще немного. Но об исповедниках ислама так больше ничего и не услышали.

— У этого Мюргеля язык к нёбу прирос! Туртс, у тебя длинные ноги, сбегай посмотри!

Вскоре обладатель длинных ног вернулся со странной вестью. Если это не солнечный удар, то Мюргель просто-напросто помешался. Впрочем, Туртс предложил нам взглянуть самим.

Мюргель сидел на ящике с книгой на коленях и в задумчивости поглаживал подбородок, уставившись на паутину, висящую под потолком. Время от времени он мотал головой, будто кого-то отгоняет.

— Магометане… мм… — услышали мы бормотание. — Мы… маго-магометане. Почему же исповедников ислама зовут именно магометанами?

— Пээтер! — произнес Таммекянд жалобно. — Сосед, дорогой!

А тот и головы не повернул.

Вдруг я понял, какую ошибку мы допустили. Судя по жалобному голосу Таммекянда, и он догадался об этом. В таком деле, как наше, помощь Пээтера принимать было нельзя. Его нельзя даже близко подпускать к радиоуху. Потому что никто не знает, когда ему взбредет на ум уставиться в потолок. Такая привычка была у него, пожалуй, от рождения. Пээтер мог услышать научную истину и сразу же ее забыть. Но он никогда не соглашался забыть то, что для него оставалось неясным. Он надоедал своими расспросами всем учителям. И пока ответ не был найден, он как бы выключался из окружающего мира: ничего не видел, ничего не слышал. Для него больше ничего не существовало, кроме невыясненного вопроса.

— Пээду! — позвал Таммекянд еще жалобнее. — Ну послушай, Пээду!

Но Пээду не слышал. Он листал учебник истории и тихо бормотал:

— Мм… магометане… Почему этих исповедников ислама именно магометанами стали называть?

Теперь и Туртс понял, что случилось.

— Выставить! Выставить из команды!

Все мы понимали, что рискованно доверять свою судьбу эдакому молчаливому факиру.

Конечно, у сидящего за микрофоном Мюргеля может не появиться никаких вопросов. Но кто даст гарантию, что это будет именно так?

— Давайте освободим Пээтера от дежурства у микрофона, — предложил Таммекянд. — Нет, так нельзя. Просмотрим с Мюргелем все билеты, Подготовим его. Ответим на все вопросы и по десять раз будем спрашивать: «Здесь тебе что-нибудь не ясно?» Это будет в то же время тренировкой радиоуха.

И вот небо, покрытое мрачными тучами, прояснилось. Радостно подпрыгивая, мы побежали в класс. Теперь ни к чему «морской счет». Просто с Мюргелем надо пройти все билеты. Начали с последнего, двадцать пятого. А Таммекянд прикрепил к полу еще две кнопки. Туртса отослал обратно в студию следить за Мюргелем, наказал смотреть в учебник и не пропускать ни одного места, где у Пээтера могут появиться вопросы.

В таком труде прошли все четыре дня. С этим Мюргелем пришлось быть требовательным. При первой возможности он пытался уставиться в потолок.

Время от времени мы с Туртсом менялись местами. Туртс приходил наверх записывать информацию, а я или Таммекянд шли вниз, караулить Мюргеля.

К предэкзаменационному вечеру мы успели испробовать на Мюргеле все двадцать пять билетов. Наконец уже не осталось ни одного «почему». Ответы были найдены в учебниках, на картах, схемах и диаграммах. Я даже обратился однажды к учителю истории.

Радиоухо работало превосходно. А как мы теперь умели им пользоваться! Великое дело — тренировка! Мне, Туртсу и Таммекянду незачем стало даже заглядывать под парту. Щелчок — и кнопки на башмаках прирастают к тем, что воткнуты в пол.




Перед экзаменом мы пришли в школу раньше всех. Еще в парке засунули в пиджаки провода и сели на парадное крыльцо. Преисполненный возвышенных чувств, Туртс на этот раз превосходно имитировал трубу. У него была причина для радости. У нас наушник висел в рукаве на резинке, а Туртс очень искусно перевязал левую руку, положив наушник под последний слой марли.

Все другие товарищи по классу ходили по двору, уставившись в книжки, и что-то бубнили себе под нос.

А мы помалкивали. Благодаря радиоуху мы чувствовали себя смельчаками.

Около девяти в дверях класса появился директор.

— Камарик, Туртс… и вы втроем… — он показал на нас, — сходите в подвал и покачайте насос. Каждый по пятьдесят раз. Почему-то сегодня нет электричества.

Нас словно ветром сдуло. Но помчались мы не в подвал, а в радиоузел. Школа может побыть и без воды, от этого никто не умрет, а вот как быть с радиоухом?

— Все кончено! — произнес Туртс. Казалось, он вот-вот расплачется.

— Надейся тут на технику! — ворчал Мюргель.

Таммекянд ничего не говорил. Он, изобретатель радиоуха, переживал больше всех.

До экзамена оставалось двадцать пять минут. Двадцать пять минут для подготовки. Мы, как пантеры, набросились на учебники.

— Двадцать три ученика, двадцать пять билетов, — лихорадочно подсчитывал Туртс. — Последнему остается два билета. Если все будет хорошо, можно успеть их просмотреть. Ребята, я иду последним!

Таммекянд потребовал, чтобы ему дали право идти предпоследним. Я согласился выбирать из четырех билетов.

— В высших учебных заведениях всегда делают так во время экзаменов, — учил Туртс. — Тех билетов, что вытащены, бояться не надо. Нужно учить те, которые лежат на столе. Таким образом, учить приходится все меньше и меньше билетов.

Но когда мы взялись проверять, какие же билеты к нашей великой радости могли быть разобраны первыми, оказалось, что их нет. Вот чудеса! Мы не боялись ни одного билета!

Когда я с пятеркой вышел в коридор, перед комиссией осталось еще шесть человек. Среди них — Таммекянд и Туртс.

Честное слово, трудно устоять на месте. Последний экзамен! Я помчался в подвал, чтобы сообщить приятную новость истопнику Михкелю.

В тот момент, когда я отворил дверь, в подвале вспыхнул свет. Под открытой дверцей стояли Эймар и Мюргель. Мюргель вытаскивал из кармана пробки и подавал их Эймару.

Заговор! Вот почему не было электричества! Это устроили свои же одноклассники.

И вдруг я понял все. Нас так искусно провели — искуснее невозможно.

Что мне оставалось делать? Я повернулся и выбежал во двор, чтобы все обдумать.

Думал я до тех пор, пока Таммекянд и Туртс не сдали экзамен.

— Все, ребята! — сообщил Туртс одноклассникам, собравшимся возле лестницы. — Пятерку получил!

Он сиял вовсю, совсем забыв про радиоухо.

— И я! — радовался Таммекянд и сиял так же. — Ну, председатель совета отряда! И ты, Мюргель! Разрешите человеку, окончившему восьмилетку, пожать вашу руку!

Протянув руку, Таммекянд направился к ним. Он крепко пожал руку сначала Эймару, потом Пээтеру. Теперь, поразмыслив немного, я пришел к выводу, что двое ребят это заслужили.


notes



Примечания





1


Здравствуйте! (англ.).




2


В чем дело? (англ.).




3


Очень хорошо (англ.).




4


Извините, пожалуйста (англ.).




5


Я обязательно сделаю это… Конечно, естественно, я это сделаю… (англ.).




6


О! Какой приятный сюрприз! Вы действительно говорите по-английски? (англ.).




7


Идем дальше (англ.).




8


В одном из диалектов эстонского языка слово «туртс» означает «треска».