Один процент риска (сборник)
Юрий Петрович Шпаков








Юрий Шпаков — не новичок в литературе. Омское книжное издательство выпустило в свет две его повести для юношества: «Это было в Атлантиде» и «Кратер «Циолковский». «Один процент риска» — третья книга автора.

По образованию он инженер, по профессии — журналист. Его любимый жанр — научная фантастика — дает ему возможность совмещать инженерные познания с литературными поисками.







Юрий Шпаков

ОДИН ПРОЦЕНТ РИСКА


Научно-фантастические рассказы и повесть


Художник Ю. Макаров

























Юрий Шпаков — не новичок в литературе. Омское книжное издательство выпустило в свет две его повести для юношества: «Это было в Атлантиде» и «Кратер «Циолковский». «Один процент риска» — третья книга автора.

По образованию он инженер, по профессии — журналист. Его любимый жанр — научная фантастика — дает ему возможность совмещать инженерные познания с литературными поисками.







ОДИН ПРОЦЕНТ РИСКА








С ЮГА дул влажный ветер и нес теплые запахи талого снега и преющей земли. В углах каменной ограды института еще жалась хмурая стужа, еще щетинились в скверах почерневшие сугробы, но асфальт дорожек уже стал по-летнему сухим и светлым. Ошалелые воробьи отчаянно пищали в кустах.

Шла весна, и всюду чувствовалось ее торопливое, дразнящее дыхание. Но высокий человек в тяжелом синем пальто и низко надвинутой на глаза шляпе не замечал красоты первого по-настоящему весеннего дня. Он угрюмо смотрел под ноги, и его взгляд всюду натыкался на развороченные камни, глянцевитые головни и скрученную от нестерпимого жара стальную арматуру. Ему казалось, что всюду разлит горький, тревожный запах пожарища, который заглушает все остальное… Еще два дня назад на этом месте стояло аккуратное, приземистое здание. Оно было далеко от всех других корпусов института, пряталось за густыми кустами, и мало кто из сотрудников знал, что делалось в белом одноэтажном домике, около дверей которого постоянно дежурил молчаливый вахтер. А теперь лаборатории не существовало. Она превратилась в черные развалины, разметанные страшным взрывом.

Человек в синем пальто остановился в самом центре каменного хаоса, у круглой разинутой пасти огромной воронки. Он долго смотрел вниз, ощупывая взглядом каждую неровность. Он прекрасно понимал, что поиски нелепы, бесполезны. В ревущем аду, который бушевал здесь недавно, никак не могли уцелеть бумажные листки. Но отчаянная, исступленная надежда заставляла снова и снова опускать глаза к обломкам: а вдруг?

— Товарищ! Вы что там делаете?

Охранник в длинной шинели, появившийся откуда-то из-за переломанных, размочаленных кустов, энергично размахивал руками.

— Не положено тут находиться…

Спотыкаясь на камнях, он приблизился, заглянул нарушителю в лицо и сразу смущенно вытянулся.

— Извините, Александр Петрович. Не признал сразу. — Его полное, гладко выбритое лицо сморщилось, стало по-бабьи жалким.

— Горе-то какое! Почитай, на километр в округе все стекла вылетели. Хорошо, хоть ночью случилось, а то сколько народу могло погибнуть… Страсть, да и только!

— Да, да, — рассеянно сказал человек в синем пальто.

— А вы, никак, ищете что? Да разве в такой жарище чему уцелеть? Мне Семеныч, пожарник наш, рассказывал: сейф несгораемый — и тот будто спичечный коробок расплющило. Взрыв-то какой был!

— Верно, — сказал Александр Петрович. — Искать бесполезно. Надо идти…

Охранник опять глянул в его бледное, с глубокими тенями под глазами лицо и неожиданно для себя бережно коснулся пальцами синего рукава.

— Да вы не убивайтесь так. С кем беды не бывает? Как говорится, бог даст, и снова все сделаете. Лучше прежнего!

Александр Петрович странно посмотрел на него, будто только сейчас заметил. Горько усмехнулся, неопределенно пожал плечами и, не сказав больше ни слова, быстро зашагал к центральному корпусу.

— Переживает, — вздохнул охранник. — И то сказать — все труды насмарку. Столько лет работали люди! Ну, да дело поправимое. Головы на плечах остались, а это главное…

Не снимая пальто и шляпу, Александр Петрович поднялся на третий этаж. Вошел в приемную, коротко бросил секретарю: «Я занят», — плотно прикрыл за собой дверь. По-прежнему не раздеваясь, опустился в кресло перед столом, тяжело задумался.

«Снова все сделаете», — сказал этот охранник. Тоже, видать, беспокоится за судьбу их работы, хоть ничего о ней и не знает. И весь коллектив думает о том же. Но люди не представляют, какое богатство погибло в ту ужасную ночь. Лаборатория, уникальное оборудование — чепуха. Но синяя папка, которую он тогда запер в ящике письменного стола… В ней были бессонные ночи, внезапные озарения, мучительные поиски ускользавшей истины и, наконец, чеканные шаги близкой победы. Восемь лет нечеловеческих усилий — вот что скрывалось под синими картонными корочками. И теперь, когда оставались считанные дни до завершения титанического труда — нежданная дурацкая катастрофа. Комиссия уже установила причину. Напутал растяпа-лаборант — вместо нейтрального азота взял ацетилен. Наверное, снабженцы доставили баллон, на котором белая краска облезла, и никто не заметил ошибки. Ночью автомат включил продувку реактора и… Конечно, смешно думать, что папка могла уцелеть. Даже если бы не его рассеянность, если бы она лежала в сейфе. Все равно! В эпицентре было, пожалуй, погорячее, чем на поверхности Солнца. Даже пепла не осталось.

Но как же теперь? Разве в состоянии он вспомнить все, что было на трехстах страницах убористого текста? Абсолютно невозможно. Значит, опять предстоят каторжные годы напряженных поисков. Опять все сначала… Если бы он знал средство растормошить собственную память!

Смутное воспоминание шевельнулось в мозгу. Он еще пытался поймать расплывчатую мысль, а руки уже машинально тянулись к пачке газет на столе. Кажется, в этом номере… Да, вот она, та самая маленькая заметка. Глаза бежали по строчкам, и сердце стучало все нетерпеливее. Неужели это то единственное, что может его выручить? Неужели это выход?

* * *


— У меня корреспонденты вот где сидят!

Говоривший не без усилий поднял короткую, мясистую руку и выразительно постучал себя по голой блестящей макушке. Круглое лицо его сердито покраснело.

— Представляешь, сегодня троих отсюда выставил. Один даже из детского журнала. «Нашим юным читателям будет очень интересно узнать…» Тьфу! И дернула же меня нелегкая распинаться перед этим пронырой из шестой лаборатории… Знал бы, что он в редакцию побежит, на порог бы к себе не пустил.

Собеседник весело рассмеялся. Это был румяный здоровяк, дочерна загорелый, несмотря на то, что весна лишь начиналась. Никто из посторонних не поверил бы, что встретились два ровесника, сидевшие когда-то за одной партой. Толстый, неповоротливый хозяин кабинета выглядел по меньшей мере лет на десять старше. И гость, чувствуя это, невольно старался держаться так, чтобы не очень бросалась в глаза эта разница…

— Ты все же неправ, старина, — мягко сказал он. — Во-первых, не будь этой заметки, мы не встретились бы сейчас. А кроме того, газеты на то и существуют, чтобы сообщать новости. Ты же, насколько я понял, кое-что действительно сделал. Так зачем же возмущаться?

— Вот именно: кое-что! А меня теребят так, будто мы совершили переворот в науке. Только и слышишь: ах, профессор Сергунин! Открытие Сергунина! Просто уши вянут. Учти, что твой покорный слуга пуще смерти боится фанфар и барабанов. Работа-то у нас по существу не закончена. Да что там — только начинается, только первые проблески появились. Человеческий мозг-это тебе, батенька, не электронная машина. И весь шум вокруг наших весьма скромных успехов — для меня просто нож к горлу!

— Кстати, ты мне обещал рассказать о своей работе.

— Tu quoque, Brute![1 - И ты, Брут! (лат.).]

— Если уж ты перешел на латынь, могу ответить: homo sum[2 - Я человек… (лат.).]… — так, кажется? Серьезно, меня тоже разбирает любопытство. И на правах старого друга хочу узнать чуть больше, чем незадачливые журналисты.

— Ладно. Уговорил. Вы, геологи, народ дремучий, просвещать вас надо. Но предупреждаю: лекции не дождешься. Хотя видимся мы и не часто… Да, когда это было в последний раз?

— Почти десять лет назад. Ты был тогда скромным младшим научным сотрудником и…

— М-да! Годы, годы летят — невероятно! Так вот: несмотря на некоторую уникальность сегодняшнего рандеву, должен сказать, что времени у меня мало. Начальством стал, ничего не поделаешь. И поэтому могу в любой момент оборвать сладкие речи и выставить тебя отсюда. Тебе, надеюсь, уже сказали, что профессор Сергунин сделался невозможным хамом? Нет еще? Значит, скажут. А пока — сам предупреждаю… Слушай, а может, мы все-таки посидим у меня вечерком? Ради такого случая плюну на заседание и выберусь домой пораньше. Коньячок есть армянский — чудо!

— Я же сказал: в Москве проездом, ночью улетаю. Потому и в институт к тебе зашел.

— Жаль, жаль! Ну да ладно. Спрашивай, что хотел узнать.

— Все с самого начала. Ab ovo[3 - От яйца (лат.).], как говорят в ваших медицинских кругах.

— Многого захотел. Не выйдет. К тому же я еще не измерил бездну твоего невежества и не знаю, с какой элементарной истины начинать.

— Тогда начинай с самой сути. Расскажи про свой эликсир памяти.

— Эликсир памяти… М-да! Скажи, ты слышал про такую штуку — гипермнезия?

— «Гипер» — это «сверх», а «мнезия»…

— Mneja — память. Дословно — сверхпамять.

— Тогда знаю. Чудо-счетчики, которые запоминают огромные ряды цифр и производят в уме сложнейшие вычисления…

— Не то. Люди с феноменальной памятью встречаются не так редко, и их удивительные способности — самое обычное для них состояние. А гипермнезия — внезапное, болезненное обострение памяти, способность вспоминать факты и события, безнадежно, казалось бы, забытые. Причем, случается это с самыми обычными, ничем до того не примечательными людьми.

— О таком не слышал.

— Можно назвать множество классических примеров. Вот типичный случай. В одном из городов Германии заболела молодая женщина. В бреду она произносила длинные фразы на латинском, греческом и древнееврейском языках. Случай казался необъяснимым: неграмотная женщина не знала ни одного иностранного слова! Но врачу удалось выяснить, что еще маленькой девочкой больная жила у старого священника, специалиста по древним языкам. Тот любил расхаживать по коридору и вслух читать свои книги. И вот много лет спустя случайно услышанные непонятные фразы ожили в воспаленном мозгу!

— Любопытно.

— Или другие факты, тоже не вызывающие сомнения. Девочка двух с половиной лет во время лихорадки читала наизусть длиннейшую сказку в стихах, которую слышала до болезни. Многие слова были для нее незнакомы, но произносила их она совершенно правильно. Студентка медицинского института в бреду дословно цитировала целые страницы из учебника анатомии… Подобных случаев описано немало. И заметь: каждый раз речь идет о болезненном, ненормальном состоянии организма. После выздоровления все эти люди полностью лишались своего неожиданного дара.

— И вы, значит, решили…

— Погоди. Дойду и до наших трудов. Но сначала хочу тебе напомнить, что самое загадочное явление в природе — это человек, мы с тобой. Людской род существует около миллиона лет, но только сейчас делаются первые успешные попытки разобраться в сущности процессов, которые происходят внутри нас. Знаешь, меня всегда охватывает бешенство, когда я думаю, насколько варварски, бессмысленно растрачиваем мы удивительные, поистине волшебные качества, заложенные в любом человеческом организме. Сколько людей проходят по жизни бледными тенями, не использовав и тысячной доли процента собственных богатств! Я уверен, даже у гениальных, выдающихся людей коэффициент полезного действия — величина весьма незначительная.

— Ну, тут ты явно перегибаешь.

— Ничуть. Припомни сказочные способности индийских йогов — многие из них могут легко управлять биением своего сердца, в состоянии останавливать все жизненные процессы и одним усилием воли погружаться в анабиоз. Француз Лидоро, наш соотечественник Куни и другие чудо-счетчики могут смело тягаться с быстродействующими электронными машинами. А ведь есть и невыясненные до сих пор возможности человека. Давно ли мы узнали о кожно-оптической чувствительности? А завтра, быть может, будет известно о том, что кто-то умеет читать мысли соседей.

— Это уже из области фантастики.

— Ты прав, я немного увлекся. Так что я хочу сказать? Любой из нас — уникальная, совершеннейшая разумная машина, и преступно оставлять ее коэффициент полезного действия таким низким. Если мы научимся стимулировать психическую деятельность человека, управлять ею, перспективы открываются поистине безграничные. И дело не только в том, что можно будет победить нервные заболевания. Сколько вокруг так называемых здоровых людей, которые на самом деле подвержены страшным душевным недугам: преступники, пьяницы, развратники, просто глупцы. Но ведь они все члены нашего общества, и каждого надо сделать Человеком с большой буквы! Ты скажешь — воспитание, воздействие коллектива. Согласен. Но если добавить еще и психотерапию, результат будет получен и быстрее, и надежнее. Мы поставили перед собой задачу: пробуждать по своему желанию скрытые резервы человеческого мозга. Пути к решению проблемы намечены. И я верю, наступит время, когда не станет больше неодаренных, серых людей. Произойдет полный расцвет личности. Гениальность станет уделом большинства…

— Сомневаюсь что-то. Только представь: миллион Пушкиных, два миллиона Эйнштейнов, три миллиона Эдиссонов… Каким же надо быть сверхгением, чтобы разобраться в трудах такой армии мудрецов!

— М-да! Тут действительно надо подумать. Но не будем впадать в вульгаризацию. Действительность окажется, несомненно, и сложнее, и проще, чем мы можем сейчас представить.

— И потому вернемся к сегодняшним дням.

— Вернемся. Так чего мы пока достигли? Хотя нет, еще чуточку теории. Иначе не поймешь. Есть предположение, что главную роль в нашей нервной системе играет химическая регуляция передачи возбуждения от одной клетки к другой. Известны вещества, которые вызывают у людей симптомы психических заболеваний — так называемые психотомиметики, или фантастики. Видимо, они приводят к тончайшим молекулярным сдвигам в организме, и четкая нервная система разлаживается. А нам удалось найти вещества, вызывающие реакцию иного рода. У человека наступает состояние, при котором он начинает проявлять необыкновенные способности. В частности, создан препарат, искусственно создающий явление гипермнезии. Я не случайно начал с него — этот этап сейчас наиболее разработан. Если ввести в кровь наш С-41, происходят форменные чудеса. Можно по желанию вспомнить в мельчайших подробностях любой из прожитых тобой дней, чуть ли не с младенческого возраста, Можно наизусть цитировать все, когда бы то ни было читанные тобой книги, вспоминать лица случайно встреченных людей. Примерно через сутки человек приходит в свое обычное состояние и чувствует себя прекрасно. Пока практический смысл нашей работы, как сам понимаешь, невелик. Но зато следующий этап…

О следующем этапе профессор рассказать не успел. Дверь отворилась, и вошел высокий бледный человек в темных очках.

— Извините за беспокойство, — сказал он. — Но мне очень нужно видеть вас, товарищ Сергунин.

— Вы, конечно, из газеты? — плотоядно спросил профессор.

— Ничего подобного. По личному делу.

— Тогда выкладывайте. И побыстрее — у меня мало времени.

— Дело у меня простое. Вы, как мне известно, проводите опыты по воздействию на человеческую память. Для них нужны добровольцы. И я хотел бы предложить вам свои услуги.

Профессор склонил голову набок, вытащил из кармана очки и стал рассматривать через них посетителя. Геолог успел заметить — в глазах его друга мелькнула едва уловимая хитринка.

— Так. А что вас привело сюда, смею спросить?

— Интерес к науке.

— М-да. Значит, надеетесь на славу?

— Я не думаю о ней. Наоборот, буду просить, чтобы мое имя нигде не упоминалось.

— Между прочим, с кем имею честь?

— Вы не знаете меня. Я инженер, работаю в одном научно-исследовательском институте. Фамилия моя… — посетитель чуть замялся, — Корнев. Если нужно, готов выполнить любые формальности. И заранее согласен на все ваши требования.

Профессор встал из-за стола, прошелся по кабинету, словно не замечая вошедшего. И вдруг остановился прямо перед ним. Его круглая голова оказалась на уровне груди посетителя, и Сергунину пришлось смотреть снизу вверх. Неестественно большие глаза за толстыми стеклами очков выражали явную насмешку.

— Люди нам нужны, — медленно, растягивая слова, сказал он. — И именно добровольцы. Но вам… — он сделал театральную паузу, — вам я категорически отказываю!

— Почему?

— По одной простой причине, уважаемый Александр Петрович. Потому что вы — это вы. Между прочим, к чему вам понадобился такой маскарад?

На бледном лице посетителя выступил румянец. Он нервно снял светофильтры, сунул их в боковой карман.

— Действительно чепуха получилась, — сказал он. — Но я не думал, что вы меня так сразу узнаете.

Геолог, почуявший что-то необычное, поднялся.

— Сиди, — остановил его профессор. — Даже лучше, если при разговоре будет свидетель. А то я человек горячий, могу наговорить черт знает что. Итак, познакомьтесь, — повернулся он к посетителю, — мой друг детства Виктор Филиппов. Так сказать, разведчик недр. А это — Александр Петрович Белов. Не Корнев, а именно Белов, Тот самый. Член-корреспондент, дважды лауреат и все такое прочее. Садитесь, пожалуйста, академик. Так, чти же все-таки привело вас ко мне?

С минуту продолжалось молчание. Потом Александр Петрович заговорил — негромко, не поднимая глаз. Видно, он все еще чувствовал себя очень неловко.

— Я буду откровенен. Хотел схитрить, да только плохой из меня конспиратор. Дело вот в чем. При неожиданном пожаре в лаборатории погибла моя рукопись. Очень важная. Результат восьмилетнего труда! Не буду сейчас говорить — да и права такого не имею, — о чем в ней идет речь. Но работа имеет большое значение и для науки, и для практики. Это не только мое личное мнение, и я просто констатирую факт. К тому же в моем положении не до ложной скромности, и приходится называть вещи своими именами. Думаю, создалось такое положение, что может затормозиться развитие целой отрасли современной физики. Десятки, сотни людей ждали этого исследования! Но рукопись существовала в единственном экземпляре. По понятным, надеюсь, причинам все черновики уничтожались. И теперь нет ничего, что помогло бы восстановить текст.

— Понял вас, — сказал профессор. — Вы хотите принять наш препарат и вспомнить каждую строку рукописи. В принципе вещь возможная. Мои студенты до мельчайших подробностей воспроизводили свои конспекты годичной давности. Даже грамматические ошибки.

— В рукописи было около трехсот страниц, причем три четверти текста — математические выкладки.

— Ерунда. Один из испытуемых прочел таблицу логарифмов и полностью ее вспомнил.

— Значит, вы мне поможете…

— Ничего подобного. Не выйдет номер.

— Тогда я не понимаю…

— И напрасно! Видите ли, дорогой Александр Петрович, вся беда в том, что наш препарат еще недостаточно изучен. В большинстве случаев он действует безотказно и совершенно безвреден. Но отмечены и совершенно необъяснимые отклонения.

— Сколько было неудач? — быстро спросил академик.

— Мы провели всего 97 опытов. 96 закончились благополучно. Но один раз — в опыте № 53 — случилось несчастье. Вместо гипермнезии у испытуемого наступила полная амнезия. Иначе говоря, человек совершенно потерял память, перестал существовать как личность. Его пришлось всему учить заново, начиная от родного языка. К сожалению, вернуть прежнее «я» больному так и не удалось. И мы до сих пор ничего не можем сказать, почему такое произошло. Вы понимаете теперь, чем грозит вам опыт?

— Единственный случай из сотни… Вы что, смеетесь? Это же почти полная гарантия. Один процент риска! Да я согласен на все сто!

— А я, представьте себе, не согласен.

Белов сжал ручки кресла с такой силой, что казалось — они вот-вот обломятся.

— Я не мальчик, — сказал он металлическим голосом. — И я не позволю…

— Нет, вы мальчишка! — загремел профессор. — Самонадеянный юнец — хоть вы академик, лауреат и все такое прочее! И не смейте спорить со мной. Даже один этот процент не дает мне права рисковать такой головой, как ваша. Молчите, я знаю, что говорю! Если вы вдруг потеряете память, случится беда пострашнее тысячи пожаров. Лучше задержать развитие вашей отрасли — подождет, не так страшно. И вот вам мой добрый совет: выбросьте-ка из головы несбыточные надежды и начинайте потихоньку вспоминать без фокусов.

— Я буду вынужден обратиться к руководству вашего института.

— На здоровье. Сами прекрасно понимаете, что толку от этого будет немного. Иначе не явились бы сюда под видом энтузиаста-общественника. А мне вообще никто не может приказать. С-41 в стадии проверки — и весь разговор. Да и мое мнение еще кое-что значит.

Белов резко встал и вышел, не прощаясь. Громко хлопнула дверь.

— Кстати, — спросил Филиппов, — а на себе ты испытывал этот препарат?

Сергунин удивленно посмотрел на друга.

— Конечно. И даже не один раз.

— Значит, рисковал?

— У меня положение другое, — обиделся вдруг профессор. — Нас большой коллектив, и гениев среди нас нет. Если бы я и потерял вдруг память, дело ничуть не пострадало бы. Другие закончат. А кое-кто и рад даже будет избавиться от старого крикуна. Кроме того, надо же кому-то прокладывать дорогу!

— И все-таки ты напрасно ему отказал.

— Нельзя. Таких людей, как Белов, пока единицы. Их жизнь, их здоровье — государственные интересы. Ничего, переживет. Что ни говори, а теперь не восемь лет потребуется для того, чтобы вспомнить.

Он подошел к окну, отодвинул штору. Внизу, у подъезда, высокий человек в синем пальто садился в машину. Сергунин проводил ее взглядом. Тихий, задумчивый, он ничуть не походил на того, каким был несколько минут назад.

— Может быть, и меньше ему ждать придется. Вот научимся стимулировать гениальность… Что ж, тогда пусть приходит. Не откажу.












АЛХИМИК


«Люди гибнут за металл…»

    

(Куплеты Мефистофеля)









«Будет время —

и урны

сделаем золотыми:

Плевать на золото!».

    

(Л. Халиф)















ТРУДНО сказать, почему вдруг распространились слухи о том, что на международной конференции выступит с сенсационным сообщением академик Борисов. Ни сам он, ни другие члены советской делегации не делали никаких намеков относительно темы предстоящего доклада. Наверное виной всему была неуемная фантазия журналистов. Но люди уже привыкли ждать от русских самых удивительных известий. С тех пор, как оглушительной бомбой разорвалось сообщение о запуске первого искусственного спутника Земли, читатели так и не успели опомниться. Лунники, межпланетные станции, сказочные полеты советских космонавтов… И кто знает, какой будет очередная новость, что опять потрясет добрый старый мир? О, эти русские все могут!

Конечно, сам факт участия в конференции известного физика говорил о многом. И в газетах появлялись «достоверные сведения» о том, что в России строится первая термоядерная электростанция, что над территорией Восточной Сибири будет зажжено искусственное солнце, что найден способ с помощью радиоактивных изотопов вдвое увеличивать продолжительность человеческой жизни.

Академик только улыбался, читая домыслы бойких репортеров. На бесконечные вопросы он отвечал одинаково: «Я лично не давал повода для такой информации. Что же касается конференции — день ее открытия недалек».

Эти неопределенные ответы только разжигали любопытство. И не удивительно, что в день начала работы конференции огромный зал «Спорт Паласт» был переполнен, Академик был совершенно спокоен, речи выступающих он слушал с большим вниманием. А когда председательствующий назвал его фамилию и зал настороженна замер, Борисов привычно поправил коротко подстриженные седые волосы и, как-то по-домашнему шаркая ногами, направился к кафедре. Казалось, он забыл о многочисленных слушателях, чье внимание было подогрето самыми невероятными слухами. Точно так же академик выходил к своим студентам, таким же обыденным голосом начинал лекции. Но никакой прославленный артист не смог бы больше захватить воображение аудитории, чем этот ничем внешне не примечательный человек.

Правда, начало речи Борисова многих разочаровало. Он говорил о роли ученых в деле борьбы за мир, об их высокой ответственности перед человечеством. Все были согласны с этим, но от академика ждали других слов. И он, наконец, произнес их…

— Друзья мои! — говорил ученый. — Я, как вам известно, физик. И позвольте мне коснуться некоторых вопросов, связанных непосредственно с той наукой, которую я представляю. Тем более, что вопросы эти имеют, как мы считаем, немалое значение и для всего человечества.

Звенящая, напряженная тишина повисла в зале. Люди затаили дыхание. А Борисов так же спокойно продолжал:

— Разрешите напомнить вам несколько общеизвестных истин. Все окружающие нас вещества состоят из немногих химических элементов. В настоящее время их известно 104. Большинство элементов встречается в природе либо в незначительных количествах, либо вообще не встречается. А ведь многие из них представляют огромную ценность. Скажем, радий или металл индий, который с успехом используется в самых различных отраслях науки и техники — в атомной промышленности, в самолетостроении, в радиотехнике, даже в медицине. А добыча его сопряжена с немалыми трудностями, потому что индий — один из наиболее рассеянных в земной коре элементов. Подобных примеров я мог бы привести десятки.

Люди давно уже мечтали научиться превращать одни элементы в другие. История науки знает немало неудачных попыток раскрыть секрет таких превращений. Средневековые алхимики упорно искали неведомый «философский камень», который помог бы им превращать неблагородные металлы — ртуть и свинец — в золото, серебро и платину.

Разумеется, все старания алхимиков были обречены на неудачу. Химическим способом невозможно превратить один элемент в другой. Но эта задача в принципе не является неразрешимой.

Изменять природу атомов можно. Для этого надо только уметь воздействовать на их ядра. И сегодня в ядерных лабораториях многих стран ученые изменяют природу вещества, превращают одни атомы в другие.

Ядра, как известно, в основном состоят из так называемых элементарных частиц — протонов и нейтронов. Свойства того или иного элемента определяются зарядом его ядра, то есть числом протонов и числом электронов в оболочке атома. Поэтому изменение числа протонов в ядре неизбежно ведет к изменению свойства атома, к появлению новых веществ.

Если, например, атом инертного газа гелия потеряет один протон, он превращается в атом сверхтяжелого водорода трития. Если добавить в ядро гелия один протон, атом гелия станет атомом щелочного элемента лития. Эти реакции, которые сопровождаются изменением числа протонов или нейтронов в ядре, и называются ядерными.

После того, как Резерфорд осуществил классическую, реакцию превращения азота в кислород, ученые открыли множество разнообразных типов ядерных реакций. Сейчас можно осуществить и мечту средневековых алхимиков — превратить ртуть в золото. В периодической системе элементов ртуть стоит на 80-м месте, а золото на 79-м. Это означает, что в каждом ядре ртути на один протон больше, чем в ядре золота. Если этот протон удалить, ядро ртути превратится в ядро золота, а электронная оболочка ртути тотчас потеряет один электрон и превратится в оболочку атома золота.

Однако практическая ценность подобной реакции невелика. Золото, полученное таким путем из ртути, оказывается значительно дороже природного золота, и получается оно в ничтожных количествах. Как говорит русская пословица, овчинка не стоит выделки.

Причина тут проста. Для того, чтобы разрушить ядро атома, нужно затратить очень большую энергию. «Ядерные пушки» циклотроны, космотроны, синхрофазотроны и другие устройства, в которых получают «снаряды» для разрушения ядер, представляют из себя сложные сооружения. Например, один только магнит циклотрона весит сотни и даже тысячи тонн.

Стрельба по атомным ядрам быстролетящими частицами стрельба наугад, крайне неточная и невыгодная. Протоны и нейтроны в ядре удерживаются могучими ядерными силами, и поэтому для того, чтобы вырвать их из ядра, надо затратить чрезвычайно большую энергию. Любая из ядерных реакций оказывается экономически невыгодной, и, следовательно, ее нельзя применить для практических целей взаимного превращения элементов.

Академик замолчал, медленно выпил стакан воды, оглядел зал. Побледневшие от волнения лица, горящие глаза. Борисов неожиданно улыбнулся и, повысив голос, сказал:

— Однако советские ученые блестяще справились с трудностями, лежащими на пути к осуществлению управляемых цепных ядерных реакций. В результате многолетних усилий нами найден общий способ превращения одних элементов в другие. Способ этот прост, недорог и его вполне можно осуществлять в промышленных условиях. Мы теперь умеем получать любой элемент из любого практически в неограниченных количествах!

Тишина рухнула. Грохот рукоплесканий, крики, шум — все это слилось в один неистовый шквал звуков. Академик поднял руку, призывая к порядку.

— Золото тоже можно получать неограниченно? — прозвенел чей-то голос, едва зал притих.

— Да, и золото, — просто ответил Борисов. — Сейчас в Советском Союзе осваивается способ получения золота из ртути и свинца. Золото теперь больше не драгоценный металл!

Зал снова возбужденно зашумел. Слушатели вскакивали с мест, размахивали руками, оживленно переговаривались. Одни журналисты деловито строчили в блокнотах.

— В этом нет ничего удивительного, — продолжал академик. — Сравнительно недавно алюминий считался драгоценным металлом, а теперь из него штампуют посуду, потому что найден дешевый способ его производства. И золото перестанет теперь быть символом наживы: из него будут делаться детали машин, художественные изделия, лабораторная техника. Это хороший и полезный металл, и давно пора употребить его в настоящее дело!

Но золото является для нас лишь частным случаем. С помощью ступенчатых реакций теперь можно превращать в ценные металлы углерод, кислород, кремний, алюминий и другие распространенные в природе элементы. Изученный нами способ открывает невиданный простор для развития науки и техники. Мы уверены, что это открытие будет поставлено на службу прогрессу и миру во всем мире!

И в зале опять загремели восторженные аплодисменты.




Вечером гостиницу, в которой находилась советская делегация, осаждала целая армия репортеров. В то время как ротационные машины выбрасывали экстренные выпуски газет с громадными «шапками» во все полосы, журналисты спешили добыть новые материалы. Кому не хотелось первым получить интервью у Борисова?! Хотя академик категорически заявил, что сегодня беседовать с представителями печати он не сможет и что ответы на все вопросы будут даны во время пресс-конференции, неугомонные репортеры упорно ждали. А вдруг удастся опередить конкурентов?

Переводчик советской делегации уже устал повторять, что мистер Борисов никого принять не может, когда к нему с трудом протиснулся узкоплечий человек в наглухо закрытом плаще. Глаза его были скрыты темными светофильтрами.

— Разрешите сказать вам наедине несколько слов, — попросил он. Переводчик почему-то сразу почувствовал, что это не журналист. Он молча кивнул, и человек в плаще прошел за ним на лестничную площадку.

— Передайте академику Борисову, что я хотел бы поговорить с ним по поручению Джозефа Стоуна. Покойного Джозефа Стоуна, — подчеркнул он. — Академику знакомо это имя. Надеюсь, он примет меня.

Да, Борисов знал это имя.

— Пусть войдет, — кивнул он переводчику. — Думаю, что это не репортерская уловка…

— Благодарю вас, мистер Борисов, — глухо сказал человек в плаще, осторожно закрывая за собой дверь. — Я выполняю свой долг по отношению к погибшему другу. Позвольте передать вам эту рукопись.

Он вынул из-под плаща тонкую тетрадь в черном хлорвиниловом переплете и бережно протянул ее Борисову.

— Такова воля покойного, — строго и торжественно сказал он, снимая свои очки, и академика поразило выражение его умных, печальных глаз. — Распорядиться этим документом вы можете по своему усмотрению. Единственное условие: никто не должен знать, кто передал его вам. Поэтому я и не называю своего имени — оно ничего вам не скажет.

И, прежде чем Борисов успел заговорить, человек вышел из номера. Академик долго задумчиво смотрел ему вслед, потом сел в кресло и раскрыл черную тетрадь.




«Жить мне остается ровно три дня. Я точно знаю даже час и минуту, когда в моей голове мелькнет последняя мысль, а сердце отсчитает последний удар. Я закрываю глаза и вижу чистенькую, аккуратную камеру, зловещий рубильник на стене и стул, на который мне придется сесть в первый и последний раз в жизни. Еще целых три дня это видение неотвязно будет преследовать меня, если… если только раньше я не потеряю рассудок. Но об этом приходится лишь мечтать. Мысль работает предельно четко, и по временам мне кажется, что я постиг уже все тайны мироздания, испытал все чувства, а теперь бесстрастно ожидаю конца. В самом деле: человеческая жизнь — лишь секунда на часах вечности, и есть ли разница, в какой момент оборвется непрочная нить моего бытия… Позади бесконечная тьма, и впереди она же. Чего же бояться?

Но порой эти старческие раздумья сменяются отчаянной жаждой жизни. Что мне до тысячелетий, когда самое драгоценное во Вселенной, мое собственное Я, перестанет существовать и никогда больше не возродится! Как я хочу вновь увидеть лица друзей, глубокие глаза Дженни, бешеную пляску уличных реклам, приборы на своем рабочем столе — все то, что составляло мои прежние будни. Мои пальцы тоскуют по работе, память бесцельно воскрешает сложные формулы, и новые открытия плывут где-то совсем рядом. Кажется, стоит лишь начать опыты — как благодарно будет мне человечество! Но все это лишь пустые мечты, бесплодная фантазия, а действительность — холодные стены камеры смертников, холодный клочок страшно далекого неба в решетчатом окне, тяжелые шаги охраны за дверью.

Впрочем, кому какое дело до моих переживаний, до мыслей, которые нанизываются бесконечной цепью… Я мог бы исписать не одну тетрадь, переходя от яростного отчаяния к мудрости йога. Но есть ли в этом смысл? У меня одна цель. Я не хочу, чтобы мое имя навсегда осталось связанным с ужасным преступлением, и поэтому я должен рассказать людям обо всем, что со мной произошло. Итак, с чего же все началось?

Мой отец, Вильям Г. Стоун, был состоятельным человеком. Хоть он и не принадлежал к числу «двухсот семейств», на его банковских счетах значился не один миллион.

Я рос слабым и болезненным. Мне были чужды игры в гангстеров, меня не увлекали комиксы — я предпочитал сидеть за книгами. Помню, огромное впечатление произвело на меня какое-то старинное сочинение про алхимиков. Ощупью блуждая в потемках, эти люди мечтали о «философском камне» и делали великие открытия, считая их неудачами. Все их попытки получить из ртути золото были смешными и наивными, но вновь и вновь проделывали они свои опыты. И под влиянием этой книги у меня появилась навязчивая мысль. Сейчас время иное, иные возможности у науки. Ядерные реакции осуществляются уже давно. И почему бы мне не попытаться найти экономичный способ получения золота из ртути? Я дал себе слово: посвятить жизнь изучению тайн материи, проникнуть в глубочайшие секреты превращения элементов. С годами эта мысль только окрепла.

Моя мечта о современном «философском камне» стала известна товарищам по университету. Меня тотчас окрестили «алхимиком». Прозвище мне даже льстило. Надо мной посмеивались, а я долгие часы проводил в библиотеках, жадно перечитывая и конспектируя все, что имело отношение к ядерным превращениям. Я представлял, какой будет триумф, когда я покажу друзьям первый слиток золота, полученный искусственным путем. О, как я заблуждался тогда!

Деньги и связи отца открыли передо мной после окончания университета двери одной из самых секретных лабораторий. Я выполнял разнообразные программы исследований, но всегда помнил о своей мечте. Руководители концерна, финансирующего нашу работу, о моих замыслах, разумеется, не знали. Зачем посвящать посторонних в планы, которые могут и не осуществиться? А если осуществятся, они потрясут судьбы человечества…

Я не хочу описывать свои искания. Это долгая история. Скажу только, что мне очень помогла встреча с русским ученым Борисовым. Мы познакомились на съезде физиков-атомщиков и долго беседовали. Спор носил чисто теоретический характер, я ни словом не обмолвился о своих замыслах, но после этого разговора у меня возник ряд новых идей. И я немедленно взялся за их осуществление.

Официально считалось, что я работал над проблемой получения стабильных мезоатомов. Это очень интересный вопрос, и, надо сказать, он близко соприкасался с моими планами. Опыты, которые производились нашими сотрудниками, давали в мои руки ценный материал, а потом я мог использовать результаты для своих тайных целей.

Работать приходилось вечерами, часто в одиночку. Руководители лаборатории поощряли мое «служебное рвение», и никто не мешал мне часами сидеть над опытами. Подобно настоящим алхимикам я долго искал вслепую, пока, наконец, не пришел к первым практическим результатам.

Главной моей задачей было заставить прореагировать все без исключения ядра атомов, причем каждое должно было приобретать или терять определенное число частиц. Осуществить такую цепную реакцию было крайне трудно. Но я обнаружил любопытное явление… (Далее в рукописи тщательно зачеркнуто несколько строк).

Нет, я даже обмолвиться не хочу о своем открытии. Подобно заколдованному кладу, оно способно причинять лишь несчастья. Пусть лучше секрет умрет вместе со мною — да будет он проклят!

Впрочем я не уверен, что моя тайна останется неизвестной для других. Быть может, тот же Борисов, ученый из далекой и непонятной страны, уже держит в своих руках ключи от такого же открытия. А может быть, он даже опередил меня — кто знает!

Как я завидую этому человеку! Если он тоже сумел получить золото из ртути, ему не придется испытать того что выпало на мою долю. У них все просто. А здесь глупец и идеалист, подобный мне, легко может запутаться в джунглях законов наживы и личных интересов, перейти кому-то дорогу, и тогда его безжалостно сомнут. Берегись, неопытный человек!




С горькой улыбкой вспоминаю я тот проклятый день, когда я сумел на своей маленькой лабораторной установке получить первое золото. Килограмм ртути, помещенный в магнитную ловушку реактора, прореагировал полностью. А когда я смог, наконец, перенести манипулятором в «горячую» камеру еще радиоактивный слиток драгоценного металла и химический анализ подтвердил все предположения, мне хотелось петь, кричать и прыгать, как школьнику. Казалось, что вокруг собрались тени безвестных алхимиков. Я ясно видел, как они протягивали дрожащие руки, изъеденные кислотами, как в их красных воспаленных глазах горели отблески полученного мною золота. Как я гордился! Вот она, мечта, пойманная за призрачные крылья! Чудесная музыка победы гремела в моих ушах. Я не мог оторвать взгляда от слитка, словно меня вдруг охватила «золотая лихорадка». Вспоминались сумасшедшие дни Клондайка и Калифорнии, перед глазами мелькали свирепые бородатые старатели, покинувшие страницы Лондона и Брет Гарта, я себя я видел могучим богом, повелителем желтого металла. И был я тогда глупейшим человеком в мире…

Из осторожности я сразу же частично демонтировал установку — с таким расчетом, чтобы никто посторонний не понял принцип ее работы. Но все во мне пело и ликовало, и трудно было сдержать радость. Ночью я рассказал обо всем Дженни.

Сейчас я понимаю, что не имел права посвящать в свою тайну даже жену. Накануне моего ареста Дженни призналась: она шепнула подруге о том, что я научился делать сколько угодно золота. Подруга была дочерью Фелтона — одного из самых богатых людей в нашей стране. Я не сомневаюсь, что именно его люди установили в отцовской машине магнитофон, который и записал тот роковой разговор… Но об этом после.

Поглощенный мыслями о самом факте открытия, как-то не задумывался над простым и естественным вопросом: а как же можно будет использовать его результаты. Мне грезились фантастические золотые дворцы и гигантская скульптура, символ Справедливости, отлитая из драгоценного металла, всеобщее благоденствие. Но все это было подернуто розовой дымкой неопределенности. В чисто практических делах я был весьма слаб.

Вполне понятно, что пришлось обратиться за деловым советом к отцу. Наши отношения не были очень теплыми: это началось еще со времени моей женитьбы, когда своим выбором я нарушил какую-то далеко идущую его комбинацию. А после недавней крупной ссоры я совсем перестал бывать в отцовском доме. Но теперь мне необходимо было получить помощь. Я не хотел открываться хозяевам концерна, чтобы не потерять монополии на свое открытие, и не решался обращаться в бюро патентов. А такой опытный бизнесмен, как отец, закаленный в биржевых битвах, мог подать мне мысль.

Отец садился в машину, когда я подъехал к его дому. С первого взгляда он понял, что меня привело к нему какое-то важное событие, и молча кивнул на место рядом с собой.

Коротко, не вдаваясь в технические подробности, я рассказал о своем открытии. Отец поверил безоговорочно — он хорошо знал меня. Мало сказать, что мое сообщение поразило его. Нет, он был оглушен, потрясен, вывернут наизнанку. Сухой и практичный делец, способный, подобно герою О’Генри, забыть о дне собственной свадьбы, тогда он походил на человека, впервые в жизни попавшего на кэтч.

— Мой мальчик! — прохрипел он наконец. — Ты сам не понимаешь, что сделал! Мы же схватим за глотку весь мир!

И он тут же развил передо мной дерзкий план, мгновенно родившийся в его воспаленном воображении. Я должен немедленно бросить лабораторию, затем мы построим свою установку по выработке золота. Работы будут проходить в полной тайне. Когда удастся наладить производство, он начинает крупную биржевую игру. Я не понял подробностей его плана — тонкости финансовых операций не для меня, — но дело сводилось к тому, что должна начаться колоссальная паника, и мы зарабатываем на ней столько, что сможем подчинить себе крупнейшие монополии. В этой игре ставкой будут миллиарды, а проигрыш для нас невозможен.

Не знаю, насколько реальными были замыслы отца. Но мне они не очень понравились. Биржевая паника — это неизбежное разорение тысяч мелких держателей акций, волна самоубийств, массовое безумие. Я вовсе не собирался выпускать духа из бутылки. Я мечтал о славе и всеобщей благодарности, а мне предлагалось стать соучастником преступления.

Мы крупно поспорили в тот раз. Я наговорил отцу немало дерзостей, он отвечал мне тем же. Но в конце концов он почти убедил меня…

А дальше события развернулись с кинематографической быстротой. До сих пор я не могу отделаться от нелепой мысли, что явлюсь зрителем бездарного детективного фильма, одного из тех, что давно набили оскомину. Но тем-то и страшна наша действительность, что за внешними приемами голливудского боевика скрыты тайные пружины, на которые нажимает рука Его Величества Капитала…

Мрачному фарсу, героем которого я сделался, предшествовал пролог. Гёте начинает своего бессмертного «Фауста» прологом на небесах, в котором высшие силы заранее расписывают будущие события. Такой же совета несомненно, происходил и на нашем деловом Олимпе. По понятным причинам мне приходится лишь догадываться о содержании сверхсекретного разговора, но я представляю малейшие его детали настолько ярко, словно сам был непосредственным участником этого совещания…

…Небольшой уютный кабинет. Деловая обстановка. Окна скрыты тяжелыми портьерами. В глубоких креслам полулежат безукоризненно одетые люди. Их человек пять — шесть, но любой из них стоит больше, чем несколько миллионов средних граждан, вместе взятых. На столе — магнитофон, вращаются его катушки. Приглушенно, но четко звучат голоса — мой и отцовский.

Джентльмены обладают завидной выдержкой. Он выслушивают диалог без единой реплики. А когда конец ленты с визгом вырывается на свободу и аппарат выключается наступает тишина. Джентльмены размышляют…

— Мои люди следят за каждым шагом Стоунов, — говорит Фелтон. — Есть основания предполагать, что работы по производству золота начнутся не раньше, чем через месяц. Стоун-младший, очевидно, не думает повторить опыт на лабораторной установке, которую он сейчас разобрал полностью.

— Дело надо решить в ближайшие два — три дня, — замечает один из присутствующих. — Ждать невозможно!

— Есть ли надежды договориться со Стоуном-старшим? — спрашивает молодой человек с постным лицом баптистского проповедника.

— Никаких, — отвечает Фелтон. — Он упрям, как бык, и готов на любой риск. Пытаться склонить его разумному решению пустая трата времени.

Джентльмены высказывают свои мысли. Мнение общее. Изобретением надо завладеть как можно быстрее.

— Не согласен, — решительно говорит молодой человек. К его словам прислушиваются. Это понятно: имени молодого человека и его братьев называются одними из первых, когда начинают перечислять самых богатых людей.

— Я против, — повторяет он. — Представьте, господа, что секрет получения золота в наших руках. Материалы убраны в надежные сейфы. И что же? Начнутся взаимные подозрения, распри, нарушится деловая основа наших взаимоотношений. Больше того: мы перегрыземся, как пауки в банке. Пока существует реальная угроза золотому паритету, ни один из нас не сможет спать спокойно.

— И что же вы предлагаете? — спрашивает кто-то.

— Богопротивное изобретение должно погибнуть! — отчеканивает молодой человек. — Погибнуть и никогда больше не возродиться. Мне дорог мой покой, господа.

— Значит, оба Стоуна…

— Господь не допустит, чтобы рухнула основа основ. Мы должны смириться с любыми жертвами во славу его.

Джентльмены согласно склоняют головы.

— Аминь! — ударом топора падает последнее слово молодого человека…

…Возможно, разговор проходил как-то иначе. Возможно наш смертный приговор утвердил кто-то другой. Но такое совещание было, потому что все случившееся в последующие дни — его прямое следствие.

Я понимаю, было предусмотрено множество вариантов расправы с нами. Мы ходили, смеялись, мечтали о будущем, но оба были уже мертвы. Смерть сидела с нами за столом, подстерегала у дверей, заглядывала в окна спальни. Теперь решающую роль играл случай, которому предстояло сделать окончательный выбор.

Через два дня после разговора в машине я зашел в кабинет отца. Мы поговорили о делах, а когда я уже собирался уходить, отец попросил налить ему воды. Он сидел за столом, а сифон находился на окне. Я до краев наполнил стакан искристой газированной влагой, подал отцу. Он выпил залпом, потом несколько секунд смотрел на меня со странным выражением. Недоумение, боль, страх мелькнули в маленьких, заплывших глазах. И вдруг стакан выпал у него из рук, тонко звякнул об пол. И без того красное лицо приняло багровый оттенок. Взгляд помутнел, и отец тяжело упал лицом вперед, с бильярдным стуком ударившись головой о стол.

Я стоял совершенно ошеломленный, ничего не мог понять. Потом беспомощно оглянулся — у дверей застыл секретарь отца и смотрел на меня непроницаемо-холодно. Не умом, а скорее сердцем я понял, что западня захлопнута. Вода была отравлена, и я своими руками подал яд отцу…

Что было дальше, мне даже не хочется вспоминать. Каждый помнит орущие заголовки газет: «Ученый-убийца», «Сын убил отца, чтобы получить его миллионы», «Рука отцеубийцы не дрогнула» — и тому подобные. Я только помог нашим невидимым врагам. Если бы отец выпил яд без моей помощи, он был бы, наверное, объявлен умершим от апоплексического удара, и пришлось бы еще искать способ покончить со мной. А так обошлось как нельзя удобней. И газеты имели достаточно пищи, и сам я, потрясенный случившимся, почти не мог защищаться. Самое же главное — на предварительном следствии мне дали понять, что, если я хоть заикнусь о своей невиновности или о каком-то открытии, несчастный случай произойдет и с Дженни, и с моим маленьким сыном. Я все понял. И во имя жизни моих родных, во имя жизни; единственно дорогого, что я оставлю на земле, мне пришлось смириться…

Суд закончился быстро. Были предъявлены «веские» доказательства моей вины, в том числе и отрывок магнитофонной записи нашей ссоры в машине, смонтированный настолько ловко, что глупому становилось ясно: я угрожал отцу и спорил с ним о громадных суммах. В числе свидетелей обвинения выступил секретарь отца, под присягой показавший, что он видел, как я всыпал яд в стакан. И присяжные единогласно вынесли решение: «Да, виновен».

Я и сейчас рискую, когда пишу все это. Но надеюсь, что после моей смерти они не станут мстить, это ничего им, не даст. А мне очень не хочется, чтобы мой малыш сохранил обо мне недобрую память. Ведь даже Дженни могла только догадываться о моей невиновности!

Я верю, что эти записи попадут по назначению. Старый университетский товарищ по иронии судьбы оказался моим надзирателем — кем только не может стать человек с дипломом в нашей благословенной стране, если он не имеет покровителей и банковского счета! И единственная услуга, которую он мне может оказать, — доставить эту тетрадку русским. Я вынужден обратиться к людям чужих взглядов и убеждений, так как верю они честные ребята и помогут восстановить мое доброе имя.

Я не верю в чудо. Смерть моя неизбежна, как неизбежна ночь. Но после тьмы и холода наступает светлое утро, и никакие черные силы не задержат Солнца. Я убежден, что люди увидят еще статую Справедливости, отлитую из чистого золота. Но появится она скорей всего не на той земле, где я родился…»




Академик Борисов захлопнул черную тетрадь, долго сидел неподвижно. Он хорошо помнил Стоуна — симпатичный жизнерадостный человек с удивительно чистыми близорукими глазами, его восхищение успехами советской науки, очень интересные суждения о природе вещества прочно запечатлелись в памяти.

Борисов никогда не верил трескотне, поднятой вокруг имени Стоуна, он был убежден, что дело тут нечисто. И вот наглядное доказательство. Теперь, когда мир потрясен его сообщением, реабилитация Стоуна особенно необходима. И он сделает это: долг человека, долг ученого, гражданина обязывает его.

Если судить по смутным намекам рукописи, Стоун шел своим путем. Он смог найти лишь частный случай реакции, осуществленной в Советском Союзе. Стоуна привлекал волшебный блеск золота, и в своих поисках он ничем не отличался от первых конквистадоров, от старателей Аляски и Калифорнии, от тех же самых алхимиков. Но он был честным человеком — и это самое главное.

Борисов так и не заснул до рассвета. Он стоял у окна и смотрел с высоты пятидесятого этажа, как плавится в тигле неба золото зари. У горизонта золото окрашивалось алым, словно драгоценный металл источал кровь. И академик думал, что совсем недалеко то время, когда беспощадный суд народов призовет к ответу убийц Джозефа Стоуна и миллионов других людей, которые были принесены в жертву золотому тельцу. Этот день совсем не за горами!

А небо все светлело и светлело. Темнота ползла в ущелья улиц, умирала у подножия небоскребов. Медленно выплыл над землей огненный диск солнца, и золото его лучей щедрым потоком хлынуло всюду, доступное каждому, несущее свет, тепло и радость.




ВЫМПЕЛ











СОЛНЦЕ не давало ему покоя. Даже через дымчатый светофильтр оно слепила глаза. Андрей прямо-таки физически чувствовал, как обрушивается на него яростная мощь солнечного излучения, прижимает к раскаленному губчатому камню. Интересно, за сколько секунд можно изжариться, если вдруг откажет система терморегуляции?

Над краем солнечного диска взметнулся огненный мазок, медленно стал вытягиваться в косматую запятую. Протуберанец необыкновенной величины. Но Андрей смотрел на него совершенно безучастно. Еще недавно он с увлечением стал бы нажимать затвор кинокамеры, включать приборы. А сейчас… Сейчас ему не до вихрей, бушующих на солнце. Надо думать о другом: как разыскать свою ракету.

Андрей попытался сесть. Притихшая было боль обожгла тело. Черные пылающие пятна поплыли перед глазами.

— Врешь, — сказал Андрей. — Все равно встану!

Голос, стиснутый крошечным пространством скафандра, прозвучал жалко и непривычно. Казалось, говорит кто-то чужой.

— Все равно встану! Слышишь?

Никто не мог слышать Андрея Соколова. Вокруг было Великое Безмолвие Луны, мир, не знающий звуков. Абсолютная тишина, оглушающая, необъятная, какую невозможно представить на Земле. Он мог бы сейчас кричать что угодно, срывая голос — никто его не услышит и в двух шагах…

Как трудно было подняться! Вместе со скафандром он весит не более сорока килограммов, но тело казалось наполненным ртутью. Тяжелое, непослушное, стиснутое болью… Когда Андрей встал, горизонт запрыгал перед глазами, зыбко закачались угольно-черные тени скал. Только чудовищным усилием воли он смог удержаться на ногах.

Андрей перенес тяжесть тела на правую, здоровую ногу. Все силы нужно вложить в этот прыжок, иначе… Он не смотрел в глубину трещины, где караулила его непроглядная тьма. Надо обязательно перепрыгнуть. Пять метров — сущие пустяки, он прыгал здесь и на двадцать. Но противоположный край выше метра на полтора. Неужели он не сумеет?

Прыжок! Андрей упал на колени, задохнувшись от боли. Но остался позади стерегущий мрак, поглотивший его вездеход. Теперь один только путь — вперед.




…Несколько часов назад космонавт Андрей Соколов вылетел с Базы на одноместной разведывательной ракете. Он опустился на равнине у подножия кольцевой горы кратера Архимед. Отсюда ему предстояло совершить поездку по заранее выбранному маршруту — обычная будничная работа исследователя Луны.

Андрей пересел в маленький вездеход, стоящий в грузовом отсеке ракеты, вывел его наружу, передал управление киберводителю. Теперь всю программу будут выполнять автоматы. Они произведут необходимые измерения, возьмут пробы. А человеку останется лишь следить за приборами. И ничто не помешает ему увидеть чудесное зрелище — солнечное затмение на Луне.

Андрей и раньше хорошо представлял картину, которую он никогда еще не наблюдал. Теоретики давно рассчитали все подробности встречи Земли с Солнцем на лунном небе. Но одно дело — знать, а совсем другое — видеть собственными глазами…

Он даже думал тогда, что лет через десяток туристы будут специально летать на Луну, чтобы полюбоваться затмением. Героиня Жюля Верна отправилась на край света в поисках зеленого луча. А ради такой феерии, конечно, можно полететь за четыреста тысяч километров.

Он представлял себе, как в этот момент многие жители Земли тоже смотрят ввысь. Но они видят медную Луну, на которую постепенно надвигается бурая земная тень. Явление самое заурядное. Зато здесь…

Вот пепельный круг Земли почти вплотную приблизился к пылающему Солнцу. А оно, словно натолкнувшись на мощную преграду, начало сплющиваться, отступать от неотвратимо надвигающейся громады. Потом смятый солнечный диск выпустил с боков огненные усики, и они медленно стали огибать Землю.

Андрей не думал о прозаическом явлении рефракции солнечных лучей в земной атмосфере, которое делало затмение на Луне таким своеобразным. Он видел великолепную картину борьбы света и тени, причудливую игру красок и смотрел, смотрел завороженным взглядом…

Огненным крабом прижималось Солнце к громадному кирпичному шару, вытягивалось в сияющий серп. Потом с противоположной стороны Земли блеснула слепящая точка и стала превращаться во второй полумесяц. Солнце словно разорвалось на две части; казалось, что неведомые чудовищные силы смяли его, изуродовали до неузнаваемости. Два серпа медленно потянулись друг к другу. Первый из них был отделен от Земли тончайшим зазором, а второй прижимался к ней вплотную. Наконец серпы сомкнулись, и вокруг Земли вспыхнуло ярко-алое кольцо. Потоки рубинового огня залили мертвые скалы.

Время от времени Андрей поглядывал на экраны кругового обзора. И вдруг он удивленно хмыкнул, стал напряженно присматриваться. Нет, это был не обман зрения. Примерно в километре от него отчетливо виднелись голубоватые светящиеся пятна. Неровный, призрачный свет смешивался с алыми красками затмения, непрерывно менял оттенки. Пятна медленно, но все же отчетливо перемещались.

Воображение напряженно работало. Вспомнились невероятные предположения Пикеринга о колониях лунных муравьев, читанные в далеком детстве фантастические книги. Кто знает, может быть, он на пороге удивительного открытия! И Андрей торопливо отключил робота-водителя, взял управление на себя.

И вот пятна совсем близко. Уже можно рассмотреть, что голубоватый мерцающий свет идет прямо от камней, их словно облили флуоресцирующей жидкостью. Андрей вытянул голову, замер, как охотник, увидевший дичь. Ему показалось, что он заметил какое-то движение среди беспорядочного нагромождения светящихся глыб, залитых по краям непроглядной тушью теней. Но в то же мгновение скалы вдруг вздыбились перед ним, расплылись в багровое пятно. Удар огромной силы сорвал космонавта с сиденья. Сознание растворилось в черном водовороте…

Теория вероятности утверждала, что возможность такого события крайне мала. Но оно произошло. Метеорит весом в несколько сот граммов попал прямо в вездеход. Он пробил тройную броню кабины и, потеряв скорость, ударил Андрея в бок. Ходовая часть машины осталась невредимой, и она, сделав резкий поворот, продолжала путь. Но двигалась уже не по программе, составленной человеком…

Неуправляемый вездеход описывал громадную спираль. Когда он подошел к краю длинной трещины-ущелья, спидометр показывал, что пройдено больше двухсот километров. А на самом деле машина совсем немного удалилась от места стоянки ракеты. Но Андрей, конечно, не мог этого знать.

К счастью, вездеход не упал в трещину, этот глубокий разлом лунной коры. Беззвучно скользнув вниз, он чудом сумел задержаться на небольшом уступе. От толчка двигатель выключился.

Когда Андрей очнулся, то долго не мог понять, где находится и что с ним произошло. Наконец, сообразил. И тут же он сделал непоправимую ошибку. Он выбрался наружу. И когда тело человека, одетого в громоздкий скафандр, неуклюже вывалилось из дверцы, равновесие машины нарушилось. Она качнулась и медленно, словно нехотя, рухнула в черную глубину трещины.

Андрею впервые стало по-настоящему страшно. Его испугала не гибель вездехода — все равно его нельзя было поднять наверх. Но в бездонной тьме трещины исчез весь трехсуточный запас кислорода. А того, что оставался в баллонах скафандра, могло хватить часов на пять. Конечно, время еще есть, но он не имел ни малейшего понятия, где находится. Чтобы найти дорогу, нужно ориентироваться на местности, узнать свои координаты. А он оказался в положении человека, которого с завязанными глазами привезли в незнакомое место. С одинаковым успехом можно было пойти в любую сторону. Где, в каком направлении находится кратер Архимед? Остается одно: допустить, что вездеход двигался точно по прямой и на основе этого зыбкого предположения разыскать Базу. При таком условии она должна быть неподалеку. Но как мало шансов на удачу!




Андрей шел, ориентируясь на далекую горную вершину. Шаг, еще шаг. Боль в боку съежилась, глухо пульсирует, в любой момент готовая к новому прыжку. Наверное, на Земле, он не смог бы даже ползти. А здесь проще. Шаг, шаг, еще шаг!

Сколько времени он так идет? Наверное, очень давно, потому что все вокруг — бурые губчатые скалы, бездонные тени, восхитительный планетарий неба — не будит больше никаких чувств, стало привычным и неинтересным. И все чаще приходила мысль: а может быть, лучше просто раскрыть скафандр? Мгновение — и конец? Стоит ли идти, не имея никакой надежды?

Но человек упрямо шел вперед. Шаг, шаг, шаг…

…Вьется, тянется между холмами дорога. Она покрыта пушистой пылью, которая приятно щекочет босые ноги. Воздух такой упругий и вкусный, что его можно пить, как воду. Андрей легко бежит, загребая ногами пыль. Он видит далеко впереди алмазную искру, каплю солнца, упавшую на дорогу, и старается обогнать всех ребят, чтобы первому схватить сверкающее чудо — пусть оно окажется обыкновенным осколком стекла…

Почему вдруг вспомнилась эта давно забытая картина из детства? Может быть, потому, что он свернул в сторону, привлеченный каким-то непонятным блеском? На лунных равнинах не может быть бутылочных осколков, но Андрей вцепился взглядом в неподвижный солнечный зайчик и шел прямо к нему. Шаг, еще шаг!

И вот он поднял блестящий предмет — пятиугольную пластинку металла. Туман в глазах мешал разглядеть ее как следует. Но Андрей и без того знал, чувствовал каждой клеточкой тела, что это было такое. На выпуклой полированной поверхности четко выделялись герб Советского Союза и короткая надпись: «СССР. Сентябрь 1959 года».

Да, в руках у него была часть легендарного вымпела, заброшенного сюда сквозь ледяную бездну космоса. Здесь неподалеку о лунные камни ударилась ракета, проложившая первую в истории человечества межпланетную трассу. Шаровой вымпел, лежащий в контейнере, разлетелся в момент падения на отдельные пластинки, и теперь одна из них лежала на ладони космонавта Соколова. Визитная карточка его государства, крошечная частица Родины на далекой Луне. Даже боль отступила в эту минуту. Кровь весело стучала в висках: спасен, спасен!

Теперь Андрей знал, где он находится. У него сразу появились десятки ориентиров. Этот устремившийся в черное небо горный хребет слева и есть кратер Архимед, у которого стоит его ракета. Подумать только, он мог бы пройти почти рядом с ней и не знать об этом до последней минуты… А теперь он доберется к своему кораблю. Хоть ползком, но доберется!

Он пришел. Коснувшись, наконец, титановой оболочки своей ракеты, Андрей поднял взгляд в сторону далекой Земли и прошептал: «Спасибо!». Может быть, со стороны это выглядело смешно. Но каждый понял бы Соколова, если бы мог его увидеть. Его нельзя было не понять.




КОРАБЛЬ ОСТАЕТСЯ НА ОРБИТЕ







Земля. 3 часа 17 минут.


Соколов


ЕМУ опять снилась Луна. Но не такая, какой он видел ее вблизи много раз. Не было оглушительной тишины, угрюмых контрастов тьмы и света, раскаленных губчатых скал. Вместо первобытного каменного хаоса — мягкие очертания далеких холмов и нежная трава под босыми ногами. Не бархатная чернота над головой, а удивительно чистое голубое небо. Но он знал, что это — Луна, с ее близким горизонтом, уменьшенной тяжестью, с огромным шаром Земли в зените. А зеленой и цветущей сделали ее люди…

Он улыбался во сне. И когда вкрадчивый, но упрямый звонок стер красивое видение и рука уже машинально тянулась к клавише видеофона, улыбка продолжала держаться на губах. Мелькнула нелепая мысль, возможная лишь в момент пробуждения: а может быть, началась Великая Перестройка, и ему сейчас сообщают об этом?

Но возникшее на экране лицо человека в форме офицера Космической службы было тревожным. Нет, не для хорошей вести разбудил он своего начальника!

— Андрей Федорович? — спросил дежурный. Он не видел лица собеседника, и голос звучал неуверенно.

— Слушаю, — подтвердил Соколов.

— Извините за беспокойство. Но только что внезапно прекратилась связь с «Циолковским». Предполагаем аварию.

— Так. — Андрей помолчал, отгоняя остатки сна. — А дубли?

— Все молчит.

— В Совет доложили?

— Еще нет. Вам первому.

— Подождите. Выезжаю немедленно.

Экран погас. Стараясь не шуметь, Андрей стал быстро одеваться.

— Что случилось, Андрюша? — сонно спросила жена.

— Спи. Пока ничего страшного. Просто почему-то замолчал Сережа. Пойду разбираться. Спи, Галчонок!




Вечемобиль плавно взял с места. Машина управлялась автоматически, и ничто не могло отвлечь от тревожных мыслей. Были они далеко — за миллионы километров, в кабине космического лайнера «Циолковский». Какая там беда? Почему вдруг оборвалась надежная, прочная нить, незримо протянутая к Земле? Все время связь была прекрасной. А сейчас, когда уже все готово для торжественной встречи, что-то произошло…

Это «что-то» может оказаться самым страшным. Случайная поломка аппаратуры исключена. Думать нечего, ведь тройное дублирование! Значит, одно из двух. Или взорвался плазменный двигатель — такое уже бывало. Взять ту же недавнюю трагедию с «Гелиосом». Или — столкновение с метеоритом. Тут смертельной катастрофы может и не быть. Даже если часть корабля повреждена, даже если вышла из строя система управления. Планетолет все равно подойдет к Земле. Его встретят. Сережа Костров бывал и не в таких переделках, не растеряется. Хоть бы это был метеорит! Небольшой — чтобы все остались живы и здоровы. Только бы метеорит!



Космос. 3 часа 10 минут.


Экипаж «Циолковского»


Это был метеорит. По космическим условиям опасный, граммов на триста. Попадет такой кораблю в лоб — пиши пропало. Даже пылинка, массой меньше миллиграмма, двигаясь со скоростью десятков километров в секунду, способна мгновенно убить человека. История авиации знает немало удивительных случаев — вроде столкновения реактивного бомбардировщика с чайкой, которая пробила в крыле самолета огромную дыру. Грозная штука — скорость!

Но этот налетел сзади. Удар получился ослабленным, взрыва не произошло. И все же космический бродяга наделал немало бед. Он прошил наружную броню, многослойную оболочку, разрушил по пути оба мазера и застрял в молектронной начинке центрального блока связи в рубке управления. И тотчас обломилась квантовая игла, стала укорачиваться каждую секунду на триста тысяч километров. А люди, сидящие у земных пульсирующих экранов, ничего еще не подозревали. Сигнал тревоги на станции слежения прозвучал лишь через несколько минут после столкновения.

«Циолковский» был снабжен отличной метеоритной защитой. За все его семнадцать рейсов не произошло ни одного прямого попадания. И на этот раз все могло окончиться благополучно. Но еще на Энцеладе что-то случилось с одним из локаторов бокового обзора. Чумак и Панин двое суток искали причину, но так ничего и не поняли.

— Разберемся на Земле, — решил Костров. — Придется рискнуть.

И надо же — каменный снаряд ударил именно в «слепой» борт!

Авария случилась во время вахты Кострова. Остальные четверо спали. Космонавты жили по московскому времени — старая традиция, еще со времен первых орбитальных полетов. Что ни говори, а приятнее чувствовать себя в одном ритме с земляками. Правда, на спутниках Сатурна понятия дня и ночи мешались — точнее, был один непрерывный рабочий день с самыми короткими перерывами на отдых. Время там ценилось дороже всего. Зато в полете отсыпались за все…

Удар никого не разбудил. Плазменный двигатель, как всегда, работал, и огромный запас инерции планетолета сделал толчок незаметным. Не нарушилась и герметичность кабины. Специальная пластмасса мгновенно затянула пробоину, заполнила ее, а наружный холод сделал пробку прочнее металла. Свидетелем того, что произошло, оказался один Костров.

Четверо спали. Второй пилот Алексей Чумак, кибернетик Виктор Панин и астроном Джордж Кларк лежали в подвесных гамаках-койках центральной кабины, которая служила одновременно спальней, столовой и кают-компанией. Наташа Кострова помещалась этажом ниже — в крошечном помещении, которое днем служило биологической лабораторией и кабинетом врача. И никто не подозревал, не чувствовал, какая угроза нависла над их командиром. Впрочем, и сам он ни о чем еще не догадывался.



Космос. 3 часа 39 минут.


Костров


— Ага, вот ты где! — сказал Костров. — А ну, вылезай!

Он с усилием раздвинул мертвые покореженные блоки и вытащил желтоватый округлый камень.

— Эх, бродяга, бродяга! Вот прибавил забот… Дай-ка хоть посмотрю на тебя.

Камень ничуть не походил на метеориты, которые видел до той поры Сергей. Во-первых, необычная форма — словно его обточили морские волны. И что самое удивительное — незаметно следов удара. Похоже, ничуть не деформировался. Прошел сквозь несколько слоев металла и пластмассы — и целехонек! Плотный, крепкий, он казался отлитым из неведомого сверхтвердого сплава. На ощупь шершавый, по всей поверхности рассыпаны чуть заметные пупырышки, вроде «гусиной кожи». Было такое впечатление, будто камень вот-вот дрогнет в руке, оживет, упруго запульсирует… Сергей усмехнулся — какая все же ерунда лезет в голову!

— А вообще-то специалисты нас всех расцелуют за такой подарок. Ясно, ни в одном музее ничего нет похожего.

Он представил, как будет отплясывать завтра сдержанный и немногословный обычно Кларк. Англичанин помешан на таких вот диковинках. Несколько дней назад они крепко повздорили перед отлетом с Тефии. Костров не соглашался принимать на борт очередную коллекцию пород — чуть ли не в полцентнера весом. Говорил, что на Мимасе и Энцеладе набрали камней с избытком. Так Кларк совершенно вышел из себя. Начал с униженных просьб и кончил угрозой пожаловаться в Международный Совет. В конце концов помирились на половине…

А вдруг окажется, что у небесного камня искусственное происхождение? Может же быть такое: летел чужой звездолет, и кто-то из космонавтов выбросил в Пространство… ну, небольшой контейнер, что ли. Случай вполне вероятный — потерял же он сам однажды пустой кислородный баллон где-то между Землей и Луной. Тоже мчится сейчас по орбите вокруг Солнца. Так почему бы и этому предмету не быть вестником чужой цивилизации?

Он снова и снова вертел в руках загадочный метеорит. Нет, совершенно сплошной, никаких следов обработки. И пустоты внутри не чувствуется. Чушь, какой там контейнер! Просто хочется во всем непонятном видеть намек на братьев по разуму, вот и лезут в голову всякие невероятные мысли.

Сергей отложил метеорит и стал думать про Наташу. Он представил, как она лежит сейчас, свернувшись калачиком, по-детски причмокивает во сне губами и видит, наверное, тихий Арбатский переулок, ажурные клены под окнами и белоголового мальчугана посреди двора. Бедная, она так скучает без Ивасика! Ничего, малыша скоро вернутся твои мама и папа. Эта глупая авария нисколько не задержит их…

Он уже успел во всем разобраться. Откровенно говоря, сначала можно было ожидать худшего. Правда, нет связи и повреждена система автоматической посадки. Но ручное управление действует. Беспокоиться нечего бывало и похуже. Точно в назначенное время планетолет будет в районе Земли, у межпланетной станции «Дружба». А там — обязательная неделя карантина и потом Москва.

Вдруг Костров ясно представил, что будет там завтра. Экстренные выпуски газет, растерянные лица дикторов телевидения. «Внезапно замолчал «Циолковский», «Циолковский» не отвечает…» И у всех на уме будет опять катастрофа с «Гелиосом». Миллионы людей с болью и надеждой станут ждать новых сообщений, мрачнеть, узнавая, что все остается по-старому… А как встревожится Андрей Соколов — старый его командир, лучший товарищ. Хотя нет, он и сейчас уже знает. Ему давно доложили. Сидит, должно быть, у пульта, уткнулся оцепеневшим взглядом в экран — в пустой, равнодушный экран. Впрочем, ждать — не в характере Андрея. Он действует. Может быть, даже готовит встречный полет, собирается на поиски. И никак не сообщить ему, что тут относительно полный порядок…

Сергей неприязненно покосился на метеорит и открыл ящик с инструментами. Есть еще крошечная надежда восстановить дублирующую систему связи. Правда, лучше было бы позвать Панина. Он в таких делах — бог. Да и Чумак силен в радиотехнике. Но пусть пока спят. Надо глянуть самому — стоит ли овчинка выделки.

Тихо насвистывая, он взял омметр и начал копаться в разрушенном блоке.



Космос. 6 часов 23 минуты.


Экипаж «Поиска»


На Земле вслед за этим словом раздавался громовой голос ракетного двигателя, рождался ураган дыма и пламени. Но здесь осталась все та же, тупая и неизменная тишина Пространства. Только вспыхнуло на мгновение солнечное пятно на экранах, заставив прищуриться дежурных инженеров. Черная тень планетолета, отороченная снизу слепящим огнем, дрогнула, скользнула вперед и растаяла в непроглядном мраке.

— Все! — сказал один из дежурных. — Полетел «Поиск». Только найдет ли?

— Разыщет, — уверенно кивнул второй. — Ты плохо знаешь Соколова. Он парень везучий…

Всего сто восемьдесят шесть минут прошло с того момента, как Андрей Соколов узнал о неизвестной беде с «Циолковским». И за это короткое время он успел сделать невозможное: добился отмены очередного рейса планетолета «Поиск» и вылетел на нем навстречу Кострову. Пожалуй, только авторитет знаменитого космонавта, героя Луны, помог ему добиться своего. Никто другой не сумел бы так быстро, да еще и ночью, получить разрешение на неплановый полет.

«Поиск», типовой рейсовый корабль с плазменным двигателем, рассчитан на экипаж из пяти человек. Но Андрей взял с собой лишь одного, выбрав его из десятков добровольцев. Пилота Григория Гуридзе он знал хорошо — вместе летали однажды на Луну. Остальные места остались свободными. Быть может, «Циолковский» поврежден настолько серьезно, что придется принять на борт весь его экипаж. Надо рассчитывать и на такое.

Соколов верил в удачу. Искать в космосе замолчавший планетолет — дело не такое уж безнадежное. Не иголка в сене. Железные законы небесной механики действуют во всех случаях. К тому же на «Поиске» новая, усовершенствованная система дальнего обнаружения. На каком бы режиме ни стал работать двигатель «Циолковского» после аварии, корабль не затеряется в черной бесконечности…

Электронный мозг рассчитывал траекторию полета, управлял двигателем, следил за всеми системами. Человек вмешивался лишь в том случае, когда возникала критическая обстановка. Такие ситуации бывали очень редко, но все равно один из космонавтов должен был находиться на вахте. Правда, сейчас Соколов и Гуридзе сидели у пульта оба. Им просто не хотелось оставаться в одиночестве.

— Я почему-то уверен, что уже сегодня их встретим, — говорил Гуридзе. — И знаешь почему? Послезавтра мне непременно надо быть на Земле. Понимаешь на свадьбу приглашен. Друг женится. Ираклий Лабурия зовут. Может, помнишь, рассказывал о нем?

— Не помню.

— Инженером на станции микроклимата работает. Такой друг — на всю жизнь. Мы с ним клятву давали: обязательно один у другого на свадьбе побывать. Он был у меня, теперь мой черед.

— Свадьба — это хорошо, — рассеянно сказал Соколов.

Гуридзе хотел рассказывать дальше, но почувствовал, что Андрей почти не слушает. «Переживает, — подумал он. — И я бы не меньше переживал, будь там Ираклий. За друга жизнь не жалко отдать. А ему Костров больше, чем друг. Оба не раз один другого от смерти спасали. Да и Чумак ему как родной сколько вместе летали. И Наташа… Впрочем, для такого, как Соколов, личные чувства не играют никакой роли. Он и ради незнакомого помчит к черту на рога. Так уж устроен этот человек…»

Но Андрей не вспоминал сейчас пропавших товарищей. Мысли о них ушли в подсознание, стояли где-то рядом, словно молчаливый караул. Думал он о себе. О том, что крепко сдал за последнее время и что, может быть, не придется ему больше выходить в Большой Космос. Что главный врач, добрейший Семен Петрович, устроит завтра скандал — как это разрешили вылет Соколова без его согласия?

Он будто смотрел сейчас на себя со стороны: темное, перечеркнутое морщинами лицо, сухие бескровные губы, совсем уже редкие волосы… На вид ему гораздо больше сорока. Что ни говори, Луна отняла многое. За плечами четырнадцать космических полетов, и почти каждый — непрерывное испытание нервов. Видно, пора самому поставить точку, не ждать, пока это сделают врачи. Давно уже он решил про себя: как только вернется Костров, рекомендовать его на свое место. Из Сергея выйдет отличный командир соединения космонавтов. А ему останется одно — учить на Земле молодых. И писать мемуары…

— Скажи, Григорий, — вдруг спросил он. — Тебе не кажется, что мы родились слишком рано?

— Почему рано? Самое замечательное время! Потомки завидовать будут.

— Не обязательно. Я, например, ничуть не завидую тем, кто был до меня. Даже первым космонавтам. Наше время интересней. Луна, Марс, Сатурн… Если уж завидовать, то только тем, кто будет после нас.

— Зависть — нехорошее чувство, — засмеялся Гуридзе. — Пережиток. А почему ты вдруг заговорил об этом?

— Вчера узнал: будет готовиться Первая звездная. Группа Ковалева закончила испытания. Удачно закончила, понимаешь? Результаты — отличные.

— Ты не шутишь?

— Все правильно, Гриша. Есть гравитонный двигатель, работает. И года через два-три можно ждать первый старт к звездам.

О работе группы академика Ковалева Григорий слышал давно. Об этом не писали в газетах, не говорили на научных конференциях. Работа была настолько фантастичной, что даже многие крупные ученые считали Ковалева чудаком, мечтателем. Только космонавты рассказывали друг другу по секрету: если получится задуманное, можно будет полететь за пределы солнечной системы. Освобожденная энергия гравитонов позволит легко достичь субсветовых скоростей. Переворот в ракетной технике, прыжок в ее послезавтрашний день — вот что означала победа Ковалева. Потому-то слова Андрея буквально оглушили Гуридзе.

— С ума можно сойти, — проговорил он наконец. — И ты молчал про такое! Да это же…

— Знаю, что это такое. Но видишь ли, дружок, нас с тобой не будет в том экипаже. Других возьмут, помоложе.

— А если…

— Без всяких «если». К Сатурну меня не пустили. А туда отбор будет построже. Даже Кострову вряд ли удастся попасть. Хотя у него есть все шансы.

«Если он только сейчас жив и здоров, — подумал Гуридзе. Если наша встреча состоится». Но вслух он не стал высказывать сомнений. Наверное, и у Андрея на душе такое же. Только виду не показывает. А как бы хотелось знать, что происходит сейчас на «Циолковском».



Космос. 6 часов 43 минуты.


Костров


На пульте управления стоял микроскоп. Вообще-то ему здесь было не место. Но вчера Наташе захотелось поработать рядом с мужем. Она делала анализ крови у участников экспедиции — такая проверка устраивалась ежедневно. И хотя результаты каждый раз оставались прежними, обряд неизменно повторялся. Все-таки под ногами был мощнейший источник радиации!

Наташа сидела над микроскопом, а Сергей просто смотрел на нее. Как она быстро пишет, как хмурится и как улыбается. И было ему удивительно хорошо, по-домашнему уютно. Казалось, не стало под ногами испепеляющего термоядерного пламени, а за стенами — бесконечного мрака и пустоты. Будто снова оказались они в своей московской квартире…

Сергей вспоминал мельчайшие детали вчерашнего вечера незначительные, но такие важные для него. Он давно заметил: когда думает о чем-нибудь глубоко личном, силы возвращаются особенно быстро. А сейчас он очень устал. Три часа провозился над разбитым передатчиком. Несколько раз ему казалось: еще немного — и выход будет найден. Но тут же приходило разочарование. Видно, остается одно: из запасных деталей собрать простенькую установку. Сигнал получится слабый, но станция слежения на «Дружбе» сможет его принять. Однако для такой работы нужна помощь товарищей. Видно, придется ждать до утра.

Дежурство у него до восьми. Потом сменит Кларк. Но еще раньше обязательно забежит Наташа — пожелать доброго утра, взять свое имущество. Она нарочно все здесь оставила, чтобы был повод зайти. Строго говоря, правила полета запрещают, чтобы в рубке находился еще кто-нибудь, кроме вахтенного. Но для Наташи делалось исключение. Всем мужчинам хотелось быть немного рыцарями.

Когда Костров вспомнил, как колдовала вчера Наташа над микроскопом, у него вдруг мелькнула мысль: а не попробовать ли познакомиться поближе с давешним камнем? Правда, на вид он очень крепкий, но, может быть, удастся отковырнуть кусочек для анализа.

Метеорит лежал под грудой радиотехнических схем. Сергей взял его в руки и вздрогнул: выглядел он иначе.

— Что за чертовщина. Быть этого не может…

Однако зрение не обманывало. Камень казался теперь рыхлым, неплотным. На месте прежних пупырышек возникли крохотные оспинки, будто полопались бесчисленные пузырьки. Даже цвет изменился — возник новый едва уловимый фиолетовый оттенок.

«Наверное, под действием кислорода и тепла началась какая-то реакция», — подумал Сергей. Странно, даже на пальцах остаются теперь следы, будто цветочная пыльца. Но что это может быть за вещество? Как жаль, что он не догадался сразу включить автоматическую кинокамеру — теперь первоначальный вид не восстановишь. И снимка не сделал ни одного. Ребята ни за что не простят. Позор, товарищ командир!

Но ход мыслей неожиданно изменился. Взгляд Кострова упал на то место, где недавно лежал метеорит. Гладкая поверхность стола была покрыта неровными фиолетовыми пятнами, разводами. И снова на пальцах осталась нежная пыльца. Крепчайший форолит, на котором металл не оставлял следов, оказался разъеденным, начал разрушаться.

Холодея от внезапной догадки, Сергей торопливо нанес на предметное стекло мазок фиолетовой пыли, всмотрелся. То, что он увидел, подтвердило предположение. В светящемся кругу медленно двигались, покачивались округлые лиловые зерна, несомненно, живые существа. Удивительный сюрприз преподнес им космос. Камень с неведомой планеты, который, быть может, миллионы лет странствовал в межзвездном мраке, оказался с «пассажирами». И теперь, попав в благоприятные условия, споры ожили — началось бурное размножение неизвестных микробов.

Они делились, и очень быстро. Не раз в 15–20 минут, как земные бактерии, а гораздо чаще. Вот дрогнуло одно зернышко, распалось на две половины, и почти сразу же эти половинки выросли до прежних размеров. «Новорожденные» тут же затерялись между других зерен, но Сергей был уверен, что следующий процесс деления начнется почти сразу же. За те секунды, что он смотрел в микроскоп, число организмов в поле зрения по меньшей мере удвоилось.

Голова закружилась, наверное, от волнения. «Спокойно, сказал себе Костров. — Надо рассуждать. Итак, в планетолет попала Чужая Жизнь. Нежданно, непрошенно ворвалась в самое сердце космического корабля, куда, казалось бы, все пути для нее закрыты. И чувствуют себя здесь пришельцы, судя по всему, неплохо. Жизненная сила чужих бактерий огромна, если они легко разрушают даже форолит, этот универсальный материал космической техники. Очевидно, используют в своем процессе обмена какие-то элементы, и структура крепчайшей пластмассы распадается…»

Конечно, было бы очень заманчиво сразу приступить к исследованиям. Но надо думать о другом. Микробы на свободе, и кто знает, во что выльется их деятельность. Быть может, через несколько часов все, что сделано из форолита, превратится в невесомую фиолетовую пыль. А это — гибель для корабля. К тому же «пищей» для них могут оказаться и другие материалы. Значит, нужно как можно быстрее найти способ остановить их размножение. Иначе…

Поверхность метеорита стала теперь совсем рыхлой, покрылась чернильным пушком. Но металлическая пластинка, на которую переложил Костров камень, осталась неизменной. Ясно металл им не по зубам. Что ж, все упрощается. Метеорит надо спрятать в стальной или свинцовый контейнер, а всех оставшихся микробов — уничтожить. Управа на них найдется, средств для этого хватит. От ультрафиолетовых лучей до плазменной горелки. А возможно, помогут и обычные антисептические составы.

Сергей встал, но тут же покачнулся и, потеряв равновесие, ткнулся рукой в разбитый блок связи. В глазах поплыл искрящийся туман. И одновременно откуда-то снизу тягучей волной подступила тошнота, тупая боль ударила в виски.

Он взял чистое предметное стекло, коснулся им тыльной стороны ладони, где алела свежая ссадина. Напрягая зрение, прильнул к окуляру. Туман в глазах не исчезал, но все же удалось увидеть: в его крови такие же лиловые зернышки. Их совсем немного, они не так подвижны, но они живут, делятся. И его тело оказалось питательной средой…

Много раз космонавт Костров встречался один на один с грозной опасностью. Но никогда еще не испытывал он такого тоскливого, удушливого страха. Не за себя — за судьбу экспедиции. Случилось почти невероятное: на корабль пробралась неизвестная и потому особенно опасная болезнь.

Он вскочил и нетвердыми шагами направился к двери. Сейчас самое главное — надежно запереться изнутри. Никто не должен попасть в центральную рубку. Что бы ни случилось, он будет здесь один.



Космос. 7 часов 13 минут.


Экипаж «Циолковского»


— Мальчики, нужна ваша помощь. Воздействуйте на Сергея закрылся и не хочет пускать к себе.

— Наверное, вспомнил про Устав, — засмеялся Кларк. — «Во время дежурства никто посторонний». Как это там сказано?

Но шутку не поддержали. В голосе Наташи дрожало волнение, и этого нельзя было не заметить.

— Понимаете, позвонила, как проснулась. Сказала, иду к нему. А он — категорически: не надо. И больше говорить не хочет.

— Работает, наверное, — предположил Чумак. — Появилась какая-то светлая мысль и хочет довести ее до конца. Между прочим, я в такие минуты кого угодно могу послать ко всем чертям.

— У него был очень странный голос, — сказала Наташа. Понимаете, будто он нездоров. Но зачем же тогда запирать двери?

— Не будем гадать, лучше спросим у него самого, — сказал Панин, вылезая из своего гамака — он всегда поднимался последним. Остальные уже успели сделать гимнастику, умылись и готовились к завтраку.

Панин ловко, через спинку, сел в кресло перед видеофоном, набрал номер. Но по экрану лишь прыгали пестрые полосы.

— Вот еще новость. Отключился он там, что ли?

— У меня было то же самое. Говорили по телефону, — сказала Наташа. — Ничего не понимаю.

— Сейчас поймем. Сережа? Что у тебя с камерой? Повреждена? Так это мы мигом… А зачем Наташу пугаешь? Что? Хорошо, слушаю.

Наступило долгое молчание. Панин плохо умел скрывать свои чувства, и его круглое веснушчатое лицо отражало их достаточно наглядно: тревога, растерянность, испуг… Наташа часто задышала, так сдавила спинку кресла — побелели косточки пальцев. Кларк застыл в неудобной позе, забыв про тихо жужжащую электробритву. Только Чумак ничем не выдавал волнения.

— Все понял, — сказал наконец Панин. — Сейчас передам. Но они не согласятся.

Он помолчал, вздохнул. Потом взъерошил светлые волосы и будто прыгнул в ледяную воду:

— Случилась беда. Метеорит. Попал прямо в рубку и застрял в блоке связи. Земля нас больше не слышит…

Снова пауза. Казалось, Панин обдумывает, как смягчить удар.

— Да говори ты! — не выдержала Наташа. — Что, и «Лада» отказала?

Кларк усмехнулся. Наивный вопрос — если выйдет из строя киберпилот, который космонавты ласково называют «Ладой», двигатель тотчас остановится. Наступит невесомость, и это нельзя не заметить.

— Все остальные системы в порядке, — сказал Панин. Но… метеорит оказался не простым. Он был заражен.

— Радиоактивность? — приподнялся Кларк.

— Нет. Какие-то неземные споры. А в тепле они ожили. Стали размножаться неизвестные микробы.

— Сережа заболел? — быстро спросила Наташа.

— Не знаю. Но он сказал, что никого не пустит к себе до конца.

— Какого конца? Что за чушь? И потом микробы — по моей специальности. Тем более чужие. Я должна быть там!

— Сейчас моя вахта, — сказал Кларк. — И я пойду туда. Командир не имеет права…

— Подождите, — остановил Чумак. — Мы же можем поговорить с ним все вместе. Принеси-ка микрофон, Витя.

Несколько минут прошли в молчании. Все смотрели, как Панин торопливо монтирует приставку к видеофону.

— Сережа? — негромко окликнул Чумак. — Мы хотим слышать тебя все. Включи динамик. Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — раздался под потолком приглушенный голос Кострова.

— Неправда, — прошептала Наташа. — Он обманывает. Я по голосу чувствую — ему плохо.

— Спокойно, Наташа. Сергей, я говорю от имени всех нас. Тебе немедленно надо покинуть рубку. Даже если ты сейчас здоров, заболеть можешь в любой момент. Не упрямься.

— Нет. Открыть двери — значит заразить весь корабль.

— Не страшно. Мы наденем скафандры. В каюте Наташи устроим изолятор, а на корабле проведем полную дезинфекцию.

— Мы не можем знать, какое средство их убивает.

— В конце концов скафандры можно не снимать до самой Земли…

— Послушайте меня, друзья. Видите ли, это очень непростые микробы. Им почему-то особенно пришелся по вкусу наш форолит. От него останется одна пыль. И фторопласт они разрушают. И полиамид, и полиэтилен. Вот и делайте теперь выводы.

Кларк протяжно свистнул.

— Сережа, — тихо сказал Чумак. — Только честно: они и для человека опасны?

Динамик молчал. Наташа уронила голову в ладони, всхлипнула. Панин хотел положить ей на плечо руку, но остановился на полдороге, застыл в нелепой позе. На лице Чумака четко обозначились скулы.

— Еще четверть часа назад, — сказал наконец Костров, — я ответил бы, что да, опасны. Сейчас говорю — не знаю. Я обнаружил их у себя в крови. Но только что делал повторный анализ, и вижу: их стало гораздо меньше. А вне тела они размножаются с бешеной скоростью. Видимо в организме вырабатывается какое-то противоядие. И самочувствие у меня улучшилось. Сначала была тошнота, слабость, кружилась голова. Теперь легче. Короче: оснований для беспокойства нет. Пока нет.

— Введи себе ультрамицид, — подняла Наташа мокрое лицо. Он должен помочь. И, пожалуйста, будь осторожен. Не касайся руками зараженных предметов. Слышишь, Сергей?

— Я осторожен, как хирург. Не надо бояться за меня. И договоримся так. Сейчас я попытаюсь выяснить, чего они больше всего не любят. Перепробую всю аптечку. Может быть, найду на них управу. Подождите минут десять. Как только будет что-нибудь новое — вызову сам.

Динамик щелкнул, и наступила тишина.

— Мальчики, что-то теперь будет? — спросила Наташа.

Ей никто не ответил.



Космос. 7 часов 25 минут.


Костров


Все оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал. И хуже. Ни один из лекарственных препаратов не оказывал на чужих микробов ни малейшего действия. Даже ультрамицид, мгновенно убивающий почти всех земных бактерий, оказался для них не страшен. В его капле лиловые зерна делились как ни в чем ни бывало. Мощный поток ультрафиолетовых лучей только ускорял их размножение. Лишь в кипятке зернышки превращались в мельчайшие бесцветные крупицы — споры. Окончательно разрушались они при температуре около тысячи градусов. Но не мог же он прожечь каждый квадратный сантиметр своей рубки?

Костров работал с четкостью и быстротой автомата. Но все острее, назойливее становились тревожные мысли. Он представлял, как томятся сейчас товарищи, как переживает Наташа, и снова хватала за сердце ледяная лапа. Самое страшное ощущение — сознавать собственное бессилие перед врагом!

А крошечные враги наступали. Ржавые чернильные разводы появились на стенах, на потолке, на приборах. Вместе с воздухом микробы рассеялись по всей рубке, и всюду они жадно набрасывались на пластмассы.

Это как цепная реакция, думал Костров. Если скорость их размножения не замедлится, через несколько часов все вокруг превратится в фиолетовую пыль. И никак не задержать слепой поток разрушения. Корабль на девяносто процентов состоит из пластиков. То, чем гордились конструкторы, оказалось самым уязвимым местом!

Послышалось тихое басовитое гудение. Сергей стремительно — метнулась русая прядь — обернулся. Еще до того, как начать свои исследования, он дал задание «Ладе»: рассчитать, когда окажутся под угрозой важнейшие агрегаты. И вот электронный мозг сообщал о том, что проделал анализы и вычисления.

— Говори, — потребовал Костров.

— Система вентиляции выйдет из строя через один час семнадцать минут, — раздался бесстрастный голос. — Вероятная ошибка плюс-минус две минуты. Система терморегуляции выйдет из строя через один час двадцать две минуты. Вероятная ошибка плюс-минус две минуты. Нарушения в моей работе могут появиться через один час ноль пять минут. Вероятная ошибка…

Робот продолжал бубнить, но Костров больше не слушал. Значит, двигатель должен быть остановлен не позже, чем через час. Неисправность в киберпилоте может привести и к ядерному взрыву, с этим шутить нельзя. А полет по инерции означает недели ожидания. За это время от мощного космического лайнера останется один металлический остов. Что ж, выход может быть только один. Надо открыть люк и впустить в рубку Пространство. Все кончится быстро, он даже не успеет почувствовать боли. Но зато микробы опять станут спорами, прекратится их страшная деятельность. И ребята, и Наташа будут в безопасности. Они дождутся помощи. А для него останется лишь Аллея Вечной Славы…

Он тряхнул головой, отбрасывая наваждение. Еще не хватало — лезет всякая нудь! Но положение и в самом деле критическое. Надевать скафандр бессмысленно — микробы, которые по-прежнему есть в его теле, разрушат защиту быстро. Так стоит ли продлевать агонию?

А может быть… Боясь поверить вдруг возникшей надежде, он приказал «Ладе» повторить ее расчеты. И вот та фраза, которую он сначала прослушал:

— Разрушение герметической перегородки между рубкой и нижними отсеками может произойти через семь часов пятнадцать минут. Вероятная…

— Дальше! Система ручного управления!

— Система ручного управления выйдет из строя через восемь часов тридцать минут.

— Хватит, — сказал Костров. Нет, не утешили его такие предсказания. При нынешнем режиме работы двигателя до Земли лететь больше десяти часов. А увеличивать скорость полета сейчас нельзя. Плазменный двигатель — штука капризная, пока он окончательно войдет в новый режим, потребуется часа полтора. А «Лада» к тому времени уже откажет. Ручное управление ее не заменит, оно лишь помогает удерживать существующие параметры. Так что же, неужели тупик?

Костров прижал ладонь к горячему лбу, тяжело задумался.



Космос. 8 часов 40 минут.


Наташа


Давно, в детстве, читала она страшный рассказ Эдгара По. Человек осужден инквизицией. Он лежит, крепко привязанный к скамье, а над ним грозно раскачивается огромный маятник с острым лезвием на конце. С каждым взмахом сверкающая сталь приближается к живому телу. И это медленное движение, это ожидание смерти причиняет человеку невыразимые мучения.

Сейчас она испытывала нечто похожее. Беда, слепая и огромная, раскачивалась над головой — вот-вот обрушится, сомнет, растопчет. Пусть стремительная опасность грозила в первую очередь не ей, а мужу. Это было еще тяжелее. Со своей болью справиться можно, а как быть с чужой? Чем могла она помочь самому близкому своему человеку? Отделенный от нее непроницаемой многослойной перегородкой, он один на один боролся с неведомым грозным противником. И она не знала, чем кончится эта схватка.

Сергей молчал. Они не могли больше переговариваться — аппарат видеофона в рубке разрушен, связь оборвалась. Но Костров успел передать, что справиться с микробами не сумел, что надо быть готовыми ко всему. Он велел всем надеть скафандры, подготовиться к состоянию невесомости, надежно укрыть материалы экспедиции. Каждый сразу понял, что скрывалось за таким распоряжением…

Но тяжесть не исчезала. «Циолковский» мчался по прежней орбите, с прежней скоростью. Как будто ничего и не произошло, будто до встречи с Землей оставались короткие часы.

— Не понимаю, почему медлит наш командир, — сказал Кларк. — Лететь так — безумие.

Они сидели вдвоем. Чумак и Панин ушли в складской отсек «укладывать пожитки», как выразился Виктор. Кларк хотел пойти с ними, но Чумак выразительно кивнул на поникшую Наташу. И англичанин остался, хотя в эти минуты он меньше всего думал о своих рыцарских обязанностях.

— Это может кончиться очень печально, — продолжал он, не дождавшись ответа. — Для всех нас. Я чувствую себя словно на пороховой бочке с горящим фитилем.

— Что же вы предлагаете? — спросила Наташа. Голос ее прозвучал сухо, отчужденно.

— Я ничего не предлагаю. Я лишь высказываю личную точку зрения.

— Так что бы вы сделали на месте командира?

— На его месте я не стал бы так безрассудно рисковать судьбой экспедиции. Извините меня за прямоту, но в данной ситуации есть только один вариант.

— Вы хотите сказать…

— Двигатель давно нужно было остановить. Мы все ясно слышали — аппаратура в рубке разрушается. Значит, может начаться неуправляемая реакция. Кроме того, имеется возможность справиться и с этой чумой. Надо только открыть наружные люки. И микробы вымерзнут.

— А Сережа?

— У него есть скафандр. Впрочем, даже если скафандр уже разъеден, все равно надо было решиться.

— Но это же ужасно!

— Мы, космонавты, — люди суровой профессии. Риск всегда рядом с нами. И, когда нужно — когда нет иного выхода, приходится жертвовать собой. Вы же знаете, конечно, о своих соотечественниках, которые во время Великой войны собственными телами закрывали амбразуры дотов. Прекрасная смерть!

Кларк видел: каждое его слово действует на Наташу как удар. Но сейчас ему было не до приличий — так хотелось высказать все, что успело накипеть на душе.

— Вы обвиняете мужа в трусости? — медленно спросила Наташа.

— Нет. Мистер Костров — более опытный и умелый космонавт, чем я. У него гораздо больше заслуг перед человечеством. Но не допускаете ли вы, что под влиянием болезни он… как бы это сказать — потерял контроль над своими поступками? И из-за этого мы все мчимся навстречу гибели?

— Замолчите!

— На моей стороне логика. Вспомните, о чем говорил командир, прежде чем связь нарушилась. Через семь с небольшим часов микробы проникнут и в нашу каюту. Через восемь часов откажет ручное управление. Сейчас остается и того меньше. А сколько лететь до Земли?

— Послушайте, мистер Кларк. Я не хочу сейчас оправдывать поступки Сергея. Но я убеждена — он действует правильно. Вы беспокоитесь за судьбу экспедиции. Знаю, вы готовы пожертвовать жизнью ради товарищей, как и любой из нас. И поверьте мне — Сережа ни на минуту не задумается сделать то же самое, если ничего больше не останется. А раз он выжидает, значит, надеется на благополучный исход.

— Не уверен, — сказал Кларк.

— Вы плохо знаете наших людей, Джордж. Если одному грозит беда — все поднимутся, пойдут на выручку. И Сергей не хочет сдаваться раньше времени. Убеждена — он ждет, что с Земли придет помощь.

— Там же ничего не знают. Никто не станет посылать планетолет, если нет полной уверенности, что нас надо выручать.

— Любое ожидание — это цепь сомнений. Но я верю, Джордж! Не могу не верить!

— Преклоняюсь перед вашей выдержкой, миссис Наташа, — тихо сказал Кларк. — И я обещаю вам: на эту тему говорить больше не буду.

— Почему? Еще не раз поговорим. Когда встретимся с нашими…

Из люка высунулась вихрастая голова Панина.

— Не соскучились? А мы все вещички собрали. К встрече со своими готовы полностью.

И тут Наташа улыбнулась — впервые за это утро.

— Вот видите? И они говорили о том же. И тоже уверены, что встреча будет.

— А что? — удивился Панин. — Разве Джордж сомневается?



Луна. 23 часа 50 минут.


Соколов


— Завтра с самого утра возьмусь за Полиновского. Ручаюсь тебе — ноги его больше у нас не будет. Бюрократизм и космонавтика — вещи совершенно несовместимые! А он чуть было не отменил мой полет. Знаешь, в таких случаях подобные люди находят тысячи причин и уверток. «He могу, надо посоветоваться, нельзя без согласования…» Тьфу! Подумать только, из-за такого слюнтяя мог погибнуть Сережа. Опоздай мы на каких-то полчаса… Нет, я прямо скажу: или я, или этот Полиновский. Пусть выбирают.

— Забудь ты про него. Главное — все в порядке. Вы успели. Расскажи лучше, что было дальше.

— Ты великодушный человек, Галчонок. Но даже ради тебя формалист пощады не дождется. Впрочем хватит о нем на сегодня. Говоришь, что произошло дальше? Дальше так было. В «Циолковский» я вошел быстро. Автоматика шлюзовой камеры у них действовала, и появился я в каюте, словно некое божество. Во всяком случае англичанин смотрел на меня, как на небесное создание. Наташа рассказывала потом: он никак не хотел верить, что кто-то полетит к ним на выручку. Вот чудак! Ну, объяснили мне в нескольких словах суть дела. Я сразу же велел им всем переходить на «Поиск». Так представляешь, этот Кларк никак не хотел уходить без своих камней. У него их там чуть ли не тонна — набрал на спутниках. С великим трудом его уговорили, до скандала прямо дошло. Наконец, выпроводил их, а сам — наверх, к Сергею. Выстукиваю в дверь по Морзе, колочу ногами — никакого эффекта. Ну, думаю, плохо дело. Пришлось резать дверь лучом. Вошел — и рубку не могу узнать. Словно чернилами кто залил все. На полу, на стенах, на потолке фиолетовая пыль. Пульт наполовину разрушен. А Сергей стоит на коленях, вцепился в штурвал дозатора мертвой хваткой. От кресла одни обломки, а на ногах он уже не в состоянии держаться. Конечно, я прежде всего остановил двигатель. Потом перетащил Сережу вниз, надел на него скафандр. Раскрыл наружные люки. Гриша молодец, держится все время точно рядышком. Перебраться туда было делом нескольких минут. Понятно, нас с Сергеем пришлось сразу же в изолятор — напрямик из шлюза. И его одного не оставишь, да и на моем скафандре уже налипла чернильная погань. На всякий случай даже не раздевался до самой Луны. А сейчас врачи успели выяснить, что все наши страхи оказались напрасными. В живом организме эти микробы довольно скоро погибают. Почему — еще неизвестно, но нам важнее сам факт. Так что здоровье Сергея вне опасности. А я, признаться, перетрухнул, когда увидел его в рубке выглядел он будто умирающий. Это уж потом сообразил, что дело в усталости, в нервном напряжении. Попасть в такую переделку — не шутка! И я на его месте не цвел бы, это точно. Да, он мне признался: был момент, когда появилась у него черная мысль раскрыть рубку, впустить туда Пространство. Заморозить непрошенных гостей, а заодно и себя. Но тут же опомнился. Конечно, эффектно спасти товарищей ценой собственной жизни. Но если есть хоть малейший шанс выбраться из беды всем вместе, самоубийство будет просто глупостью. И он уцепился за этот шанс. Прикинул, когда мы можем вылететь, когда найдем их, и решил оставаться на орбите. Ведь в таком случае встреча произойдет быстрее всего, что и получилось. А если бы мы хоть немного задержались с вылетом, Сереже пришлось бы открыть люки перегородка в нижнюю каюту стала совсем тонкой, и ручное управление должно было скоро отказать. Он уже минуты начал подсчитывать, когда я вошел…

— Ты молодец, Андрюша! Так бы и поцеловала… Скажи, вас скоро выпустят?

— Для всех, как обычно, обязательный карантин. А нас с Сергеем, возможно, и больше промаринуют. Особенно его. Мы, признаться, смирились — как-никак единственные из людей соприкасались с Чужой Жизнью, в своем роде стали экспонатами. Но не бойся, чувствую себя превосходно. И Сергей почти в норме. Подожди, опомнится от переживаний — махнет не в такой рейс.

— Возвращайся поскорее. Я очень тебя жду. Кажется, прошел не один день, а месяц…

— Жди, Галочка. И не хмурься — такая уж наша профессия.

— Я не хмурюсь. У тебя просто помехи на экране…

— Разве что помехи… Хотя четыреста тысяч километров что-нибудь да значат. Но мы видим друг друга, разговариваем, а это главное. И становится легче. Верно?

— Ты очень устал, Андрюша.

— Тебе надоели мои банальности? Но я всегда глупею, когда вижу тебя, — извини. И кроме того, я действительно устал сегодня.

— Мне жалко корабль. Неужели нельзя было его спасти?

— А он не погиб. Просто остался на орбите. Летит сейчас вокруг Солнца, из виду его не теряем. А когда наши биологи найдут способ управлять этими микробами, останавливать их размножение — вот тогда «Циолковский» и вернется. Может быть, сам возьму его на буксир и посажу на Луне. Да, еще об одном забыл. Профессор Люлько — помнишь, был он у нас однажды — авторитетно утверждает: микроорганизмы с такой невероятной жизненной силой можно будет употребить и на пользу. Так заинтересовался, что вызывает сюда, на Луну, десяток своих сотрудников — будут вести опыты. На Сережку он молиться готов. Хотя тот, наверное, и не заслужил. Случайность, редчайшая случайность — вся эта история.

Но тут Андрей увидел, что Галя на экране энергично замотала головой. Не соглашалась, наверное. Или это тоже была помеха?












ЗДРАВСТВУЙТЕ, БРАТЬЯ!



(Фантастическая повесть)
















1. Катастрофа


(Запись в диктофоне Бориса Ковалева)


ПЕРЕД стартом я торжественно обещал: каждый вечер буду подробно рассказывать обо всем, что случилось за день. Какие бы события ни происходили — пусть даже самые будничные. Мне много раз внушали, что историкам, писателям, психологам и всем остальным, кто будет изучать материалы первой в истории человечества межзвездной экспедиции, очень важны любая мелочь, любой штрих. И во имя научной любознательности неведомых наших потомков я вдохновенно декламировал по вечерам. Особенно красноречив был в первые три дня — наговорил почти катушку, которой должно было хватить на целый месяц. Дельной информации в этом море словесного вздора содержалось, разумеется, на миллибит. Эмоции, воспоминания, пересказ бесконечных наших бесед и тому подобное. Описывал даже деликатные семейные разногласия, которые обнаружились в первые же дни. Друзья слушали мои упражнения, посмеивались, но не мешали…

Когда мы вышли из анабиозных камер, я первым делом взялся за диктофон, хотя описывать было по существу нечего — для нас прошла самая обычная, без сновидений, ночь. Но часы звездолета отсчитали два с половиной года, но на Земле минуло почти три десятилетия! Одних рассуждений на эту тему хватило на десятки метров. А когда «Ульма» услужливо сообщила, что мы вынырнули из небытия на границе чужой звездной системы, я снова превратился в Цицерона. Стал даже опасаться, что при таких темпах наш запас магнитных нитей окажется явно недостаточным.

Но сейчас говорю после перерыва в одиннадцать дней. Не мог себя заставить, как ни старался. Сначала даже сама мысль о диктофоне казалась нелепой, чуть ли не кощунственной. Несчастье оглушает, опрокидывает самые привычные понятия. Да и где там было до обычного непринужденного, чуть сдобренного юмором рассказа! Хотелось выть от глухой звериной тоски, и жизнь казалась лишенной всякого смысла. Не скрою, был момент, когда мы оба оказались на грани помешательства. И все-таки время чуть заглушило боль утраты, заставило анализировать случившееся…

Катастрофа произошла на следующий день после нашего пробуждения. Звездолет почти погасил скорость. Где-то в бесконечной дали затерялась крошечная желтая звездочка — родное наше солнышко. А чужое солнце, бело-голубое, непривычное, с каждым часом, казалось, росло на экранах обзора, колдовски манило к себе. Меньше чем через месяц мы собирались ступить на неведомую планету. И, конечно, эта тема вытеснила в наших разговорах все остальное. Спорили об одном: удастся ли встретить здесь разумную жизнь и какой она может оказаться.

Был обед, когда тонко запел зуммер сигнала «общее внимание». Все насторожились: из-за пустяка «Ульма» беспокоить не станет. И действительно, машина сообщила необыкновенную новость. Впереди обнаружен объект неизвестного происхождения, излучающий радиосигналы.

Нетрудно представить, что произошло в нашей кают-компании. Все вскочили, экспансивная Мария обхватила Валю и закружилась с ней в немыслимом танце. Смит поднялся так резко, что опрокинул тарелку. Хотя осторожная машина и сказала «неизвестного происхождения», никто из нас не сомневался, что мы встретились с вестником иной цивилизации. Да, все с нетерпением ожидали этого момента, но кто мог подумать, что он наступит так скоро!

Прошло несколько томительных минут, пока «Ульма» добывала новую информацию. Потом она уточнила координаты объекта, его скорость и геометрические размеры. И тут бурная радость сменилась некоторым разочарованием. На расстоянии двухсот километров от нас с небольшой относительной скоростью движется… крохотный шарик, диаметром сантиметров десять. По сразу вытянувшимся лицам товарищей я понял: они ждали того же, что и я, — по меньшей мере встречи с чужим космическим кораблем.

— Что ж, — сказал наконец Алексей. — Это неплохо. Думаю, не мешает выяснить, что за мячик тут бродит в пространстве. Во всяком случае его соорудили чьи-то руки… Вот и познакомимся поближе.

Командир решил лететь сам. Вместе с Ниной, которая никогда не расставалась с мужем, они стали готовить разведывательную ракету. А сели в нее трое. Валя сумела упросить, чтобы ее тоже взяли в полет. Пожалуй, она могла уговорить кого угодно, и железная решимость нашего сурового начальника таяла под ее синим взглядом. Мы с Робертом остались в центральной рубке, Мария — внизу.

На экране было отчетливо видно, как стартовала ракета. В тот момент оба мы отчаянно завидовали улетевшим товарищам. Еще бы, через несколько минут вплотную встретятся с реальным вестником Чужой Жизни! Ни У кого не было и тени сомнения, что неожиданный космический маяк — не что иное как искусственный спутник, запущенный с одной из четырех планет системы. Ведь и по сегодняшний день кружится вокруг нашего земного солнца ракета «Мечта», взлетевшая на заре космонавтики. Может быть, и тут окажется вымпел с гербом неизвестного государства? Если бы мы могли знать, какой страшный сюрприз готовит нам космос!

Ракета уверенно шла на монотонный радиоголос. Расстояние между нею и загадочным шариком сокращалось с каждой минутой. И вот мы видим, как гаснет звездочка ракетного двигателя и тотчас вспыхивает, начинает торопливо шарить в пространстве прожектор. Потом луч замирает: нашли! Краем глаза я посмотрел на шкалу локатора: сейчас между нами и ракетой всего полтора километра. Совсем рядом!

— Видим совершенно отчетливо, — звучит в динамике голос Алексея. — Сплошной черный шар, никаких выступающих частей. Любопытно…

— Смотрите! — восклицает Валя. — С одной стороны какое-то мерцание.

— В самом деле. (Это опять командир). Крошечные вспышки, словно сцинтилляция… Ничего, сейчас разберемся.

И последнее — глубокий, навсегда врезавшийся в память голос Вали:

— Поздравь нас, Боренька, с уловом!

Думал ли я, что слышу не радостное восклицание удачливого охотника, а прощальный привет!

Командир решил не выходить из ракеты, а проста захватить Шар манипуляторами. Я повернул верньер настройки увеличителя, и мы увидели, как вытянулись стальные лапы, сомкнулись на узком горле прожектора. И в то же мгновение экран осветился вспышкой небывалой яркости. Впечатление было такое, будто по глазам с силой чем-то ударили. Еще ничего не понимая, я зажмурился, втянул голову в плечи. И тут же словно обрушился потолок. Удар огромной силы выбил меня из кресла. Показалось, что весь наш звездолет завертелся, как щепка в бурном потоке. Я потерял сознание…

Только что стер несколько метров предыдущей записи. Нет, не могу говорить! Я же не бесстрастная «Ульма», я всего-навсего человек. И память для меня — не просто кладовая информации, а постоянный источник боли и тревоги…

В бортовом журнале Роберт записал тогда несколько суровых и предельно лаконичных фраз. Вот они:

«923-й день по бортовому времени. При исполнении служебных обязанностей погибли четыре члена экипажа звездолета «Мирный»: граждане Советского Союза Алексей Сергеевич Нестеренко, командир корабля; Нина Ивановна Нестеренко, научный сотрудник; Валентина Павловна Ковалева, врач; гражданка Соединенных Штатов Мария Смит, научный сотрудник. Звездолет получил тяжелые повреждения: полностью разрушены главный двигатель, оранжерея, два нижних отсека, анабиозные камеры, центральный склад. Уничтожены обе разведывательные ракеты и все три вездехода. Возвращение на Землю невозможно. Причины катастрофы…».

О причинах я уже сказал достаточно. Добавлю только, что «Ульма», которая, как ни странно, осталась целехонькой, сделала поразительный вывод: взрыв был аннигиляционного характера! Маленький космический маячок оказался чудовищной бомбой, которая сработала, едва к ней приблизились люди. Ураган звездного огня коснулся борта нашего корабля, и произошел вторичный взрыв — горючего в четвертом отсеке.

Зачем, почему очутилась здесь эта зловещая приманка? Если бы она двигалась нам навстречу, можно было предположить, что неведомые обитатели планеты решили расправиться с чужаками и выслали свое оружие. Но об этом смешно и думать. Мы сами стали охотиться за проклятым шариком. К тому же по вычисленным параметрам его орбиты трудно сделать вывод о недавнем преднамеренном запуске. Скорее всего, эта штука крутится в пространстве не один год. Так кто же ее сделал?

Смит высказал было такое предположение: а не попали ли мы в антимир? Если и звезда, и планеты состоят из антивещества, то любая попытка контакта приведет к таким именно результатам: чудовищная вспышка, два эм цэ квадрат энергии… И скромный навигационный прибор, мирно летевший вдоль границы системы, стал для нас роковым, превратился в грозное оружие уничтожения…

Но «Ульма» отвергла эту гипотезу. Анализ межзвездной пыли, показания нейтринного излучателя — все говорит о том, что чужой мир развивался по тем же законам, что и наш. А кроме того, машина отрицает возможность существования высших форм цивилизации. Из четырех планет только на одной есть условия для жизни, но возраст ее на несколько миллионов лет меньше, чем у Земли. Если исходить из привычных аналогий, мы встретим одних лишь ящеров. И происхождение черного шарика, принесшего нам такую непоправимую беду, видимо, так и останется загадкой…

Да, выбирать не приходится. То, что движется сейчас в пространстве, звездолетом уже не назовешь. Остался жалкий, искалеченный обрубок, чудом сохранивший мозг, глаза и уши. Действуют, правда, и «ноги» — планетарные двигатели. Мы в состоянии добраться до любой из планет и совершить посадку. Но не больше. Снова нам никогда уже не взлететь.

Впрочем, подходит только одна планета — третья по счету, как и наша Земля. Две внутренние расположены слишком близко к центральному светилу, лишены атмосферы, и о жизни на них говорить не приходится. А внешняя — гигант, почти вдвое крупнее Юпитера. Так что выбор предопределен самой природой. Но пока мы мало что можем сказать о последнем своем пристанище. «Ульма» сообщила лишь основные данные: масса — 0,88 земной, период обращения вокруг звезды — 1 год 7 месяцев, плотная азотно-кислородная атмосфера. На поверхности возможны открытые водоемы, климат должен быть жарким, но подходящим для человека. А более подробные сведения получим через несколько дней, когда выйдем на круговую орбиту.

Мы можем до бесконечности гадать, как встретит нас планета, окажется ли она благосклонной к потерпевшим космическое кораблекрушение. Но одно несомненно: здесь нам суждено провести свои последние часы, и далекая Родина ничем не поможет. И винить в этом некого — законы природы не перепрыгнешь.

Я даже не знаю, зачем все это сейчас говорю. Конечно, не потому, что «надо перед кем-нибудь словами облегчить мне грудь». Кроме Роберта, никто из людей не услышит этих записей. Скорее всего им суждено просто рассыпаться в пыль от времени. Элементарная логика подсказывает такой именно вариант. Но где-то в тайниках души все-таки живет сумасшедшая надежда, дрему чая, исступленная вера в чудо. И перед ней бледнеют железные построения логики, выводы рассудка. Так уж устроен человек: дышу, — значит, надеюсь…»




2. Вынужденная посадка


Первые дни после катастрофы они избегали друг друга. Каждому хотелось одиночества. Встречались лишь за столом, но говорили мало и неохотно. Их неотступно преследовали одни и те же мысли — о погибших друзьях.

— У меня такое чувство, — признался однажды Смит, — будто я в чем-то провинился. Будто остался в живых благодаря собственной трусости.

Больше в тот вечер он не произнес ни слова. Сидел, понурив лохматую голову, точно громадная нахохлившаяся птица. Борис заметил: несколько раз он украдкой доставал из кармана объемный портрет Марии, оцепенело смотрел на него, пока плечи не начинали вздрагивать…

Конечно, упрекать себя им было не в чем. Решение вылететь навстречу Черному Шарику принял командир, и он же приказал им оставаться в рубке. Дисциплина, самое главное в космическом полете, ничуть не была нарушена. Но сейчас оба упрямо думали, что у них была возможность изменить ход событий. Они могли убедить Алексея, что нельзя рисковать, что в неисследованной части космоса могут встретиться самые неожиданные опасности. Теперь им казалось: тогда приходили именно такие мысли, но почему-то так и остались невысказанными. И они жестоко корили себя за это.

Время они проводили по-разному. Борис много работал. Проверял уцелевшие системы, восстанавливал поврежденные. Надев скафандр, часами возился в разрушенных нижних отсеках, хотя проку в этом было немного. Роботы погибли, а без них там не обойтись. Уставал он так, что вечером почти без памяти валился на постель и быстро засыпал тревожным сном.

А Роберт откровенно бездельничал. Он вдруг пристрастился к фильмам. По иронии судьбы у них почти полностью погибли запасы горючего и ценнейшее оборудование, но зато уцелели все пять тысяч магнитных записей кинолент разных эпох и жанров. Но выбирал себе Смит далеко не лучшие. Чаще смотрел жестокие, оглушающие вестерны, где непрерывно хлопали выстрелы, мелькали кулаки, бешено мчались машины, лошади и люди. Он сидел перед экраном, массивный и неподвижный, в позе роденовского мыслителя, пощипывал рыжую бороду, которую начал отпускать после катастрофы. Эта борода особенно тревожила Бориса: прежде Роберт с завидной пунктуальностью брился утром и вечером.

Так прошло одиннадцать суток. И вдруг Ковалев почувствовал неодолимое желание сбросить с плеч добровольный груз, высказаться. Роберт разговора не поддержал, и тогда Борис вспомнил про свой диктофон. Он долго сидел над ним-то торопливо ронял фразы, то мучительно задумывался над каждым словом. Потом сердито отбросил аппарат, с прежним упрямством взялся за бессмысленную, в сущности, работу.

Смит заговорил лишь после того, как корабль закончил выход на круговую орбиту, начал вращаться вокруг третьей планеты на высоте пяти тысяч километров. Роберт неожиданно попросил товарища прокрутить последнюю запись. Выслушал, не проронив ни слова, потом сказал негромко:

— Это ты верно заметил.

— О надежде?

— Нет. О безнадежности. О том, что у твоих записей не будет адресата. А слова утешения — мираж, самообман. Помощи ждать неоткуда. Года через полтора на Земле узнают о взрыве, и на памятнике Погибшим космонавтам появятся шесть новых имен А может быть, и отдельный обелиск поставят. Все-таки Первая звездная экспедиция! Но нам-то какая разница?

Борис молча пожал плечами. В принципе Смит прав: аннигиляционная вспышка на месте звездолета будет зафиксирована, обломится тонкий лучик лазера, все эти месяцы протянутый к родной планете, и на экспедиции будет поставлен крест. Даже если бы там догадались, что кто-то уцелел после взрыва, все равно ничего не изменится. Слишком по-разному шло время на корабле и в солнечной системе. Лететь на выручку в любом случае будет поздно…

— Только что, — продолжал Роберт, — у меня была премилая беседа с «Ульмой». И знаешь, к какому выводу пришел наш кибернетический добрый гений? Разумной жизни в этой системе нет. Не торопись, знаю, что ты скажешь. Та самая бомба. Но «Ульма» считает, что она попала откуда-то извне. Например, могла блуждать миллионы лет в пространстве и, наконец, попала в сферу притяжения этой звезды. Во всяком случае, мы столкнулись с единственным экземпляром.

— Не знаю. Во-первых, у машины еще мало информации. А кроме того, она может и хитрить. Я допускаю, что были приняты и другие подобные сигналы, но «Ульма», так сказать, умышленно не хочет сообщать об этом. В самом деле, тот раз она честно доложила — и в результате страшная авария. А она настроена на самосохранность. Вот и сделала для себя заключение: уж лучше помалкивать о других шарах, а то эти недалекие хозяева опять дров наломают…

Роберт усмехнулся, покрутил головой.

— Может быть, ты и прав. Но положения это не меняет. Один был шар или несколько — они не местного происхождения. Уж этот-то факт машина искажать не станет. Корысти нет. Наоборот, она должна бы предостеречь нас от слишком поспешного знакомства с аборигенами. А раз привела к планете, — значит, непосредственной угрозы пока нет. Да ты и сам можешь проверить.

Он повернулся в кресле, нажал клавишу на боковой панели.

— «Ульма», повторите результаты локации.

В динамике тотчас послышался приглушенный голос. И опять Борис почувствовал на спине ледяные мурашки: заговорила Нина. В старых романах и фильмах роботы обязательно обладали противными металлическими голосами, это стало своего рода традицией. Но не такая уж сложная задача — подобрать приятный тембр. По странному капризу командира эталоном для модулятора «Ульмы» стал голос его жены. Никто из членов экипажа не протестовал — у Нины была великолепная артистическая дикция. А теперь каждый раз, когда включалась в разговор машина, оба космонавта вспоминали другие голоса — пусть не такие красивые, но зато самые родные…

— Как видишь, на торжественную встречу можно не рассчитывать, — сказал Смит, когда «Ульма» умолкла.

Борис понимал, что товарищ прав. Ни малейших признаков цивилизации радиоглаза корабля не обнаружили. А раз так…

— Мы попали в скверную историю, старина, — продолжал Роберт. — Предположим, посадка пройдет благополучно. Но ведь так и придется всю жизнь торчать в своем корабле! Вездеходов и то нет, роботы безнадежно покалечены. О пище и воде можно не беспокоиться — синтезаторы в порядке. Но не хлебом же единым… А работа теряет для нас всякий смысл. Даже для будущих экспедиций материала не собрать. Что там узнаешь на крохотном пятачке!

— Я все же не хочу спешить с выводами. Вот опустимся тогда и закончим этот разговор.

— Но он все равно будет точно таким же, — упрямо сказал Смит. — Кстати, я не вижу причин ждать. Надо садиться. Сколько бы мы тут ни крутились — много не узнаем. Без разведчиков, без телезондов…

— Согласен. Что ж, будем подбирать местечко.

Легко было сказать! У Бориса вдруг похолодело в груди точно так же, как на трудном экзамене. Он представил Землю, подумал, что и там опускаться вслепую было бы очень рискованно. Конечно, можно сесть в курортном местечке, но можно и в джунглях Амазонки. Или на ледяных склонах Антарктиды, или в центре Сахары… А здесь, на совершенно неисследованной планете…

— Придется довериться «Ульме», — сказал он. — Правда, и ей без телезондов ориентироваться нелегко. Но все же так будет надежнее.

Планета неторопливо плыла по обзорному экрану — громадный диск, затянутый облачной вуалью. Часто белая кипень разрывалась, и тогда появлялись ржавые, оранжевые и красные пятна. Вот больно кольнула глаза вспышка — яркий солнечный зайчик, отраженный в крупном водоеме. На мгновение возникли мрачные нагромождения горных массивов и сразу же скрылись за туманной пеленой. Все смутно, загадочно…

— Может быть, стоит сделать пару оборотов на малой высоте? — спросил Смит по-английски. — Пожалуй, не надо пренебрегать визуальными наблюдениями.

Борис усмехнулся. Значит, Роберт волнуется, раз перешел на родной язык. Обычно все разговоры в корабле велись по-русски, и, если кто из вежливости произносил, обращаясь к Смиту, английскую фразу, он всегда протестовал. А тут сам заговорил. Хоть и напускает на себя мрачную покорность судьбе, но все равно и его тревожит их будущее.

— Обязательно, — сказал он. — Снизимся километров до двухсот и подождем несколько витков. Кто знает, может встретим все-таки следы гуманоидов. Впрочем, пусть они будут похожи на кого угодно — лишь бы оказались разумными. А договориться сумеем.

— Блажен, кто верует, тепло ему на свете! Я верно цитирую? Дорогой мой друг, нельзя быть таким безнадежным оптимистом. Высокоразвитые местные жители преподносят землякам хлеб-соль лишь в фантастических романах. В более реалистических произведениях — начинают с ними войну. А в жизни, вероятнее всего, нам придется изъясняться только с динозаврами.

— Увидим. Теперь уже скоро…

«Если бы они могли видеть, — с болью подумал Борис. — Валюша так мечтала о минуте, когда сумеет ступить на чужую планету! И Алексей, суровый и нежный их командир, жил мыслью о далеких мирах. И все остальные. Почему судьба так круто поступила с ними? Как хорошо было бы сейчас вместе готовиться к посадке — рядом друзья, корабль в порядке, к Земле идут сигналы… Разве такое было бы настроение! Но ничего уже не изменишь. Все, что осталось от них, — портреты, голоса на пленках, вещи. Даже тела превращены в пыль…».

Мысли о погибших снова нахлынули неудержимой лавиной, и он почти не замечал окружающего. Опомнился, когда Смит хмуро произнес:

— Ну, вот и снизились. В перигее — 297 километров.

— Высоковато, — сказал Борис машинально.

— Нельзя ниже. Атмосфера плотная, не пускает. И так греемся…

Но облет на малой высоте не слишком обогатил их информацией. «Ульма» дала лишь приблизительную карту обоих полушарий планеты, уточнила параметры поверхности. Получалось, жить здесь можно даже без всяких защитных средств: кислорода в атмосфере почти 24 процента, температура и влажность подходящие. Есть десяток крупных морей, множество рек и озер. И всюду — бесконечные заросли растительности непривычных огненных расцветок, словно суша была охвачена пожаром.

— Сплошные субтропики, — сказал Роберт. — Даже в умеренном поясе. Богатый выбор. Может, и в самом деле нас ждет земля обетованная?

Снега они заметили лишь на горных вершинах и в районе полюсов — жалкие белые пятнышки. «Да, местное светило погорячее нашего Солнца», — подумал Борис. Планета от него почти в два раза дальше, чем Земля, а припекает ее основательно. Как-то почувствуют они себя внизу…

Оба космонавта сидели за пультом управления центральной рубки, но руки их были неподвижны. «Ульма», Универсальная Логическая Машина, была в состоянии не только точно посадить гигантский корабль, но и подыскать для него удобную площадку. Если бы телезонды были в порядке, люди могли бы вообще не беспокоиться — из тысяч вариантов машина выберет наилучший. Но у них оставались одни локаторы, и приходилось рисковать.

Они не показывали беспокойства, но оба не раз подумывали: а сможет ли огромный искалеченный корабль опуститься благополучно? Он не рассчитан на атмосферные полеты, и инструкция допускала посадки на незнакомые планеты лишь в самом крайнем случае. Но иного выхода не было. Оставаться на орбите бессмысленно — об этом нечего и думать. И Борис отдал машине последнюю команду…

«Ульма» не подвела. Вопреки всем опасениям, поврежденная махина звездолета легла на почву почти без удара. Космонавты, готовые к любой встряске, разом облегченно вздохнули: вынужденная посадка оказалась совершенно безболезненной. Полет «Мирного» закончился.




3. Обжалованию не подлежит


— Скажи, тебе раньше не приходило в голову, что мы — полные тезки?

— Это в каком смысле?

— В самом прямом. Английское Роберт равнозначно русскому Борис. Фамилии Смит и Ковалев тоже переводятся одинаково. Коваль-то по-украински означает кузнец. Вот и выходит, что мы братья не только по несчастью, но и даже по именам.

— Любопытно. Я знал, что моя фамилия одна из самых распространенных, но чтобы до такой степени… Знаешь, это даже можно рассматривать, как некий перст судьбы. И действительно: почему уцелели именно мы?

— Мистика, мой дорогой. Фамилии тут абсолютно ни при чем…

— Не буду спорить. К тому же, говоря откровенно, меня занимают сейчас другие проблемы. И прежде всего такая: как нам жить дальше.

— Тут и думать нечего. Будем работать.

— А зачем?

— Ты что, шутишь?

— Говорю совершенно серьезно. Помнишь наш разговор перед посадкой? Тогда я предсказывал, что нам придется просидеть в этой милой мышеловке до конца своих дней. Сейчас, кажется, убедились окончательно: пожизненное заключение обеспечено. И обжалованию этот приговор не подлежит. Хоть лоб разбей никто тебя не услышит…

Вот уже трое суток находились они на чужой планете. Почти земная неделя — потому что день здесь вдвое больше. И все время оставались внутри корабля. Как ни осторожно провела машина посадку, при этом пострадал механизм шлюзовой камеры, и без того поврежденный взрывом. В тот раз Борис восстановил его, но небольшой толчок свел его работу на нет. А выходить наружу, не обеспечив полнейшей герметичности корабля, было чистым безумием. В таком случае в помещения тотчас ворвалась бы беспощадная Чужая Жизнь, бороться с которой они не смогут. И поэтому космонавты почти все свое время проводили в камере — паяли, клеили, без конца прозванивали схемы. Но дела почему-то шли медленно. Возможно, из-за того, что оба прекрасно понимали: экскурсия наружу их положения ничуть не изменит. На такой бойкой планете вряд ли можно безнаказанно отлучиться от корабля даже на десяток шагов. Слишком уж неприятная картина открылась им после посадки…

Звездолет опустился на холмистой равнине с мягким, спокойным рельефом, густо заросшей колючей травой ржавого цвета. На горизонте со всех сторон тянулась неровная стена медно-красного леса. Неподалеку поблескивало озеро — берега скрыты оранжевыми зарослями, местами из них вытягиваются высокие деревья непривычного вида: темно-фиолетовый голый чешуйчатый ствол, на вершине пучок мясистых листьев, а над ними пышный ковыльный султан из розовых нитей.

Сначала планета показалась людям безжизненной, Но уже через несколько минут от этой иллюзии не осталось и следа. Наружные микрофоны принесли в рубку тревожное дыхание неизвестного мира: быстрые шорохи, далекие трубные возгласы, странные голоса — стрекот, шипение, уханье. Даже рев и пламя планетарных двигателей не смогли надолго потревожить, распугать местных обитателей. Наверное, привыкли и не к такому…

Борис едва начал готовиться к отбору биологической пробы, а Роберт уже успел заметить первого жителя планеты. Над озером метнулась косая тень, скользнула к самой воде и тотчас скрылась в зарослях, таща за собой что-то блестящее и трепещущее. Потом завозились, зашумели в прибрежных кустах на другом берегу, донесся глухой, задушенный крик. И, словно эхо, со всех сторон защелкало, засвистело, забормотало.

— Веселенькая планета, — сказал Смит.

— Посмотри лучше результаты пробы, — заметил Борис.

Буколическая внешность окрестностей оказалась явно обманчивой. Приблизительный анализ, сделанный «Ульмой», утверждал: без скафандров выходить из корабля нельзя. В забортной пробе обнаружено более десятка неизвестных видов бактерий, которые могут оказаться опасными для человека. На их изучение и выработку противоядий понадобится, конечно, немало времени. И самое неприятное — в атмосфере корабля стали бурно размножаться какие-то споры. Герметический сосуд с пробой вскоре покрылся изнутри густым серым налетом, выросли скользкие рыжие фестоны. Борис представил, как выглядела бы их каюта, если эту дрянь выпустить на свободу. Да, окружение не из приятных…

Ночью жизнь вокруг корабля прямо-таки кипела. В непроглядной тьме (луны у планеты не было) шустро сновали в траве мелкие животные, плотными роями висели в воздухе насекомые, тяжело пробегали хищники. И ни на минуту не прекращалась отчаянная, смертельная возня в зарослях. Казалось, все были заняты только тем, что непрерывно пожирали друг друга. Инфракрасные прожекторы, пострадавшие при взрыве, действовали плохо, и на экране возникали чаще всего неясные тени. Но понять было нетрудно: в такую обстановку лучше и не соваться.

Трое суток они ремонтировали шлюзовую камеру. Борис, как мог, старался развлечь товарища — болтал о пустяках, вспоминал забавные истории. Но Роберт с каждым днем становился все мрачнее. И вот он заговорил о пожизненном заключении. По выражению лица товарища Борис чувствовал: эти мысли давно уже не дают Роберту покоя.

— Насчет тюрьмы — ты это слишком, — заметил он.

— Возможно. Но я говорю о смысле. Факт тот, что мы не в силах изменить свое положение. Высокоразвитые аборигены так и остались фантазией, и на чью-то помощь рассчитывать не приходится. Как ни крути, а к этому месту мы привязаны крепко…

— Ну и что?

— А то, что все наши исследования, про которые ты мне уши прожужжал, гроша не будут стоить. Кому они понадобятся? Экспедиции, которая прибудет сюда через сотню лет? Чепуха, они и сами разберутся в обстановке.

Борис нахмурился. Он не понимал, к чему клонит Роберт, зачем затеял весь этот разговор.

— Что же ты предлагаешь? — спросил он, с трудом сдерживая раздражение.

— Конечно, ты волен поступать, как тебе вздумается. Но я хочу честно предупредить: с сегодняшнего дня каждый приказ я буду расценивать как попытку покушения на мою личную свободу. Иначе говоря, считаю, что корабельный Устав утратил свою силу, как и остальные земные законы.

После гибели командира его обязанности перешли к Ковалеву, но за все время Борис ни разу не обращался к товарищу по полету приказным тоном. И слова Смита огорошили его. Он снова подумал, что тот шутит. Но лицо Роберта было серьезным.

— Не думай, пожалуйста, что я не в своем уме. Наоборот, все это хорошо продумано, и решение мое не изменится. Так вот: мне больше не хочется заниматься наукой. Не вижу в этом смысла. Буду вести жизнь добропорядочного рантье и брать от нее все, что только возможно в нашем положении.

Борис расхохотался — настолько дикими показались ему эти слова.

— Нет, я просто отказываюсь верить ушам! Жизнь рантье… Надо же придумать! Наверное, на тебя подействовали эти фильмы…

— Кстати, у наших старых фильмов есть одно отличное качество. Они ожесточают человека, даже оглупляют его. А иногда просто необходимо почувствовать себя не слишком разумным и не очень добродетельным. Но об этом мы побеседуем как-нибудь позднее. А пока закончу главную мысль. Итак, я почти примирился с тем, что мне суждено провести остаток жизни на крошечном островке, в который превратился наш «Мирный». И мне хочется, чтобы его название в полной мере отвечало действительности. А для этого требуется одно: не искать приключений. Как говорят у вас в России, не лезть на рожон. Мы можем отлично прожить годы, никуда не отлучаясь из своего корабля. О еде можно не тревожиться, энергии хватит. Будем смотреть фильмы, почитывать книги, слушать музыку. Словом, заниматься, чем только вздумается. Меня лично такая перспектива вполне устраивает.

— И ты уверен, что сможешь прожить без работы?

— Конечно. Труд, лишенный смысла, превращается в каторгу. Я считаю, что работать надо ради денег, ради славы или другой конкретной цели. А в нашем положении? Слава богу, всем необходимым мы обеспечены, судьба хоть тут сжалилась. Так почему бы и не пожить в свое удовольствие? А на жизнь планеты можно поглядывать и из окна.

— Ладно. Поступай, как знаешь. Хотя я глубоко убежден, что долго так не будет. А моя программа остается прежней. Буду изучать планету-растительность, животных, микрофлору, все, что возможно. Неправда, будущей экспедиции пригодится все. Это и будет моей конкретной целью…

— А ты убежден, что Земля продолжает свое существование? Может быть, давно уже сгорела в атомном пламени, и только радиоактивный труп кружится по орбите. И мы с тобой — единственные представители некогда многочисленного племени безумцев, именовавших себя людьми.

— Раньше у тебя не было таких мрачных взглядов.

— Всегда были. Мы просто слишком мало знаем друг друга, вот ты и не замечал. А свой род я давно не уважаю. Да и за что уважать людей? Любая скотина благороднее в тысячу раз! Звери убивают только когда голодны, а человек делает это во имя своих идеалов. Человек, Homo sapiens! Бог мой, какой непередаваемой насмешкой звучат эти слова! Вся история нашего племени — непрерывная цепь безумия. Рабовладение, инквизиция, колонии, фашизм… И войны, войны! Не возражай, я знаю, что ты скажешь. Конечно, наука, искусство, сокровища культуры. Но что стоит один отвратительнейший парадокс: почти все сколько-нибудь выдающиеся открытия нашего времени сделаны не во имя бескорыстной любви к ближнему, а из-за самой черной ненависти к нему. Кибернетика родилась в военном ведомстве. Лазер — там же. Ядерная энергия — говорить не приходится. Даже наш звездолет, этот удивительный продукт разума, и тот создан на базе смертоносных ракет. Страх за свою шкуру — вот главный двигатель прогресса! А все разглагольствования о высоких идеалах, о священных предначертаниях — мираж, обман…

— Ты обнаруживаешь элементарное незнание диалектики, сказал устало Борис. — И к тому же человечество слишком далеко от нас.

— Но мы-то люди! И в нас сидят в зародыше все дьявольские противоречия общества. Хоть и улетели за седьмое небо, а каинова печать осталась. Вот увидишь, еще вцепимся друг другу в глотки. Об этом я тоже хочу тебя честно предупредить.

— Еще одно откровение! Знаешь, это уже становится забавным.

— Ты думаешь? Послушай одну небольшую семейную историю. За достоверность ручаюсь, потому что героем ее является мой собственный прадед. Сохранились его письма, и по ним можно судить, что это был очень веселый, жизнерадостный человек. Но когда он попал в похожую ситуацию, то стал убийцей. Убил своего товарища совершенно хладнокровно, как говорят юристы, с заранее обдуманным намерением. Дело в том, что они были вынуждены зазимовать однажды на богом забытом островке на Крайнем Севере. Оказались одни в крошечной избушке, отрезанные от всего мира. Не знаю, с чего все началось, но уже через несколько недель оба отчаянно возненавидели друг друга. Представляешь, какая эта ужасная пытка — жить рядом с человеком, который противен тебе до тошноты, чье слово, любое движение раздражают и бесят. А у них было нечто подобное. Почти восемь месяцев длился этот кошмар. О, даже подумать страшно, как день за днем росла их взаимная ненависть, как теряли они человеческий облик. Да, потешили они тогда дьявола! И, наконец, случилось неизбежное. Мой почтенный предок пристукнул своего компаньона. Потом было объявлено, что тот умер от цынги — обычная полярная версия. Но на склоне своих дней старик написал подробную исповедь, которая и сейчас хранится в нашей семье. Ее нельзя читать без содрогания — такие там открываются мрачные бездны, скрытые в душе человека…

Борис усмехнулся.

— Ты опасаешься, что в тебе вдруг заговорит кровь прадеда?

— Не в том дело. Просто эта история кажется мне удивительно точной схемой человеческих взаимоотношений. Два зверя выжидают момент, чтобы вцепиться друг другу в горло. И все. И никаких слюнявых разговоров о вечном мире. Кстати, тебе не приходилось читать о лекциях знаменитого Нансена? Назывались они многозначительно: «То, о чем мы не пишем в книгах». Великий норвежец прямо заявлял, что во время дрейфа «Фрама» он больше всего натерпелся из-за своего штурмана Иоганеса. Не голод, не холод — человек, товарищ по походу оказался главной опасностью! Полтора года они не разговаривали между собой. Если и обращались раз в неделю, то строго официально: «господин начальник экспедиции», «господин главный штурман». А другой полярный исследователь, Ричард Берт — тот даже отправился к Южному полюсу в одиночку. По той же самой причине: сам с собой не поругаешься.

— Хватит! — вдруг взорвался Борис. — Если ты поставил своей целью доказать на практике эту теорию — зря тратишь силы. У меня нет ни малейшего желания поддерживать бессмысленные ссоры. И давай-ка прекратим пустой разговор. Меня ты ни в чем не убедил, да и сам скоро поймешь, насколько ты заблуждаешься, какая у тебя, извини, каша в голове. А пока можешь вести себя, как угодно. Мне же некогда, буду работать. Завтра надо закончить камеру.

И он демонстративно взялся за инструменты. Смит хотел еще что-то сказать, но раздумал. Повернулся и пошел, вызывающе насвистывая, сунув руки в карманы. Борис проводил его долгим взглядом.




4. Опушка зыбкого леса


(Запись в диктофоне)


«Не так страшен черт, как его малюют! Сутки, которые я провел в лаборатории, не пропали даром: совершенно точно удалось доказать, что местные микроорганизмы для человека не опасны. Универсальная вакцина защитит нас от бактерий планеты точно так же, как и от всех земных. Таким образом, мы сможем выходить наружу даже без скафандров, можем спокойно дышать забортным воздухом. Опасаться надо лишь крупных хищников, а против них у нас защита найдется.

И вот я собрался на первую вылазку. Надел гепталоновый костюм, по прочности почти не уступающий скафандру, металлопластовый шлем. К воротнику пристегнул добавочный микрофон — буду на ходу описывать все, что увижу. На всякий случай захватил термос, немного еды. Хоть и планирую всего получасовую экскурсию, надо быть готовым ко всему — планета каверзная.

Смотрю на себя в зеркало и не могу удержаться от улыбки. Вид такой, словно собрался на войну. За спиной разрядник, на боку — лучевой пистолет. Но иначе нельзя, здесь ни на минуту не выпустишь оружие из рук. Конечно, не очень-то хочется сразу же начинать боевые действия, однако боюсь, что меня быстро к этому принудят. Население тут, судя по первым наблюдениям, настроено весьма агрессивно…

Роберт мой монолог не слышит. Он сейчас сидит в центральной рубке, решил следить за моей экскурсией на экране. Я не просил об этом-после того памятного разговора наши отношения несколько натянуты. Разговариваем вроде бы и по-прежнему, но от былой сердечности нет и следа. Все-таки меня очень задел его бессмысленный бунт. Но думаю, блажь со временем пройдет, и мы окончательно помиримся. Смешно — остались вдвоем в целом мире и еще станем что-то делить. Нельзя же всерьез принимать его разглагольствования о свободе личности, беспечной жизни рантье. Воспитание сказывается, вот и все.

Приказ по кораблю отдавать не стал, хотя это и требуется по Уставу. Сделал лишь короткую запись в бортовом журнале. Пусть Смит тешится своей свободой… Но я уверен: если со мной случится какая беда, он ни на минуту не задумается, бросится на помощь. Скажу откровенно — мне даже хочется это проверить. Не очень хочется, но все же… Ведь если такое произойдет, вся наша размолвка моментально забудется, а ради этого можно и рискнуть собой.

…Свершилось! Впервые в истории нога человека ступила на поверхность планеты чужой звездной системы. Хоть и стараюсь настроить себя на несколько иронический лад (куда уж нам до помпезного ритуала первопроходцев!), все равно не могу сдержать волнения, гулких толчков сердца. И опять хватают за душу, выбивают из колеи мысли о погибших друзьях. Мысли, от которых мне никогда не избавиться!

Да, случилось так, что я вступаю в этот незнакомый мир один. Под ногами у меня алая, удивительно сочная трава, вокруг — огненные заросли, над головой — белесое, с дюралевым отблеском небо и ослепительно-синее, непривычное солнце. Я вдыхаю пряный воздух, насыщенный мириадами запахов, в лицо мне бьет жаркий упругий ветер. Трудно будет забыть когда-нибудь эти неповторимые минуты…

Первые шаги. Вокруг настороженная тишина, все живое где-то попряталось. Я недаром выбрал полуденный час — хищники здесь особенно активны в сумерки и по ночам. Но палец все равно лежит на спуске. В зарослях наверняка притаился не один грозный противник, а мне хочется добраться до ближнего леса. Интересно, отсюда он выглядит совсем иначе, чем на экране. Кажется, будто там волнуется огненное море. Кроны неразличимых деревьев образуют сплошной шатер, и их очертания все время меняются, словно лес сотрясает лихорадочная зыбь. Неужели от ветра? Он сейчас почти стих, кусты на берегу ЧУТЬ колышутся. А там — появляются и вновь пропадают высокие жаркие валы. Странно. Но разве это первая загадка, которая ждет меня здесь?

Фу, надо отдышаться. Уже успел пережить небольшое приключение. Вдруг почувствовал, как что-то резко кольнуло в щиколотку правой ноги, дернуло в сторону. Оказывается, вцепилась мертвой хваткой какая-то мерзкая тварь — длинное членистое тело, покрытое жесткой рыжей щетиной, когтистые бесчисленные лапки, громадные челюсти… Отвратительный гибрид сороконожки и скорпиона. К счастью, костюм выдержал. Пришлось взяться за нож — пистолет пускать в действие опасно, можно и себя поранить. С немалым трудом отодрал от себя полуметровую гадину, которая оказалась необычайно живучей — даже разрубленная на части продолжала метаться в траве — и угрожающе щелкать костяными челюстями. Да, надо поглядывать не только по сторонам, но и под ноги…










На мгновение меня охватил страх. Полно, не совершаю ли я величайшую, непоправимую глупость, отправляясь на эту, крайне рискованную прогулку? Не лучше ли повернуть обратно — пока еще не поздно? Может быть, прав был Смит, когда утверждал, что нам нельзя лезть на рожон? В самом деле, идти куда-то в одиночку, без вездехода — настоящее безумие. В Уставе прямо говорится, что такие действия на чужих планетах категорически запрещены. К тому же для первого раза вполне достаточно небольшой прогулки вокруг корабля. Взять образцы почвы, растений, воды, поймать несколько насекомых. Исследований хватит надолго…

Эти мысли назойливо стучат в голове, но я продолжаю идти в прежнем направлении. От звездолета меня отделяет уже добрая сотня метров. Он стоит на холме — покосившаяся нелепая громада, — чуть похожий на старинную доменную печь. Скрученный остов оранжереи и остатки конструкций нижнего яруса придают ему трагический вид, живо напоминают о катастрофе. Со стороны особенно наглядно видно, как много мы потеряли. И, чтобы не давать воли тяжелым воспоминаниям, я ускоряю шаги.

Что это? Готов поклясться, что еще полчаса назад, когда я просматривал местность на экране, здесь ничего не было только густо заросшая травой ложбина. А сейчас, словно грибы после дождя, вдруг появились какие-то удивительные предметы. Невольно останавливаюсь, и по телу пробегает лихорадочная азартная дрожь. Вот он, новый сюрприз!

В первый момент показалось, что передо мной застыли громадные спруты, приподнявшись на разветвленных щупальцах. Но, пожалуй, точнее будет другое сравнение. Они скорее похожи на пни, наполовину выдранные из земли. Только вершины их куполообразны, матово отсвечивают.

«Пни» стоят неподвижно. Жилистые многочисленные корни разной толщины уходят в глубину почвы. Значит, растения? Но неужели я мог не заметить добрый десяток таких крупных экземпляров? Или они изменили окраску? Сейчас молочно-белые «пни» отчетливо выделяются на окружающем красном фоне, но несколько минут назад они могли быть и иного цвета…

Вот так штука! Я оглянулся назад, и по спине пополз неприятный холодок: там, где я только что прошел, торчат еще три таких же пня. Их асимметричные тела четко вырисовываются на вершине холма. Меня окружают!

Мысли крутятся в сумасшедшем водовороте. А что, если именно так выглядят представители здешней разумной расы? Жизнь может принимать самые причудливые формы, и, кто знает, может быть, сейчас и произойдет тот самый Первый Контакт о котором мы столько мечтали? По нет, вздор, нелепость! Рассудок восстает против такого предположения. Уродливые «пни» не могут, не должны оказаться братьями по разуму — слишком уж это противоестественно…

Жду на месте. И вот замечаю, как один из ближайших ко мне «пней» начинает быстро вытягивать из земли свои корни. Лезут сразу несколько плетей — гладкие, с жирным металлическим блеском. Щупальца — так, пожалуй, точнее — на концах остры, как иголки. Но разглядеть их трудно, потому что они, едва показавшись наружу, тотчас же снова уходят вглубь на новом месте. Движется «пень» ловко — несколько мгновений, и он уже на метр ближе. И опять замер, словно век тут рос.

Круг смыкается все теснее. Что делать? Логика подсказывает: надо удирать. Ведь у этих неуклюжих и внешне безобидных созданий могут оказаться грозные средства нападения. Благоразумнее держаться от них подальше. Но азарт исследователя удерживает на месте. Я включил автоматическую микрокамеру, и на магнитной нити записываются сейчас уникальные кинокадры.

Пожалуй, хватит испытывать судьбу. Шагаю прямо в сторону ближайшего «пня», готовый в любую минуту ударить его квантовым лучом. Но он, будто понимая опасность, вежливо отодвигается. Нет, нападать они не собираются и вряд ли способны на это. Скорее всего эти бродячие полурастения-полуживотные ведут самый мирный образ жизни, и все необходимые для себя вещества усваивают прямо из почвы и воздуха. А почему их так привлекла моя персона — остается только догадываться…

Причудливая колония «пней» осталась далеко позади. Иду по направлению к лесу, который я уже назвал Зыбким. Интересно, мы до сих пор не дали никакого имени планете, ставшей нашим последним приютом. У нас с Робертом был в первый день небольшой спор, но к согласию так и не пришли. Что ж, и родители не всегда сразу договариваются, как назвать своего ребенка. К тому же нас мало волнует топонимика: пусть ею занимаются те, кто придут после нас, но зато вернутся на Землю. А нам все равно. И если в дальнейшем придумаем какие наименования, то лишь для собственного удобства.

Снова замедляю шаги. Останавливаюсь на опушке, и не в состоянии идти дальше. Уж очень необычно выглядит лес, надо рассмотреть его внимательнее. Вид просто сказочный! Деревьев в привычном смысле этого слова нет. Из густой травы поднимаются упругие стебли-стволы. На высоте нескольких метров они соединяются по три-четыре штуки, образуют своего рода беседки. В вершине каждой — крупное мясистое соцветие, похожее на сплюснутую дыню и усеянное радужными чешуйками. От этих «дынь» отходят бесчисленные воздушные стебли, пересекаются между собой — будто сверху кто накинул громадную сеть. И вся эта сложная система в непрерывном движении. Мягко пружинят стволы, дрожат соцветия, раскачивается воздушная сетка. Мне показалось даже, что лес издает мелодичный звон.

Что делается в глубине — разглядеть трудно. Я забыл сказать про перистые рубиновые листья, напоминающие папоротник, которыми густо покрыты стволы. Поэтому уже через десяток метров начинается сплошной багровый сумрак, навевающий самые мрачные мысли. Боюсь, что…

Кажется, предыдущую фразу так и не закончил, и сейчас даже забыл, что именно хотел тогда сказать. Дело в том, что говорю после небольшого перерыва. Долго любоваться удивительным лесом не пришлось. Раздвигая ажурные листья, из чащи вдруг выбралась мне навстречу громадная серая туша величиной с крупного медведя. Выглядит безобразно — ни ног, ни головы, сплошной бесформенный мешок. Что-то вроде слизняка чудовищных размеров. Кожа ноздреватая, влажно блестит и мелко, часто вздрагивает. Словом, вид такой, что даже не слишком брезгливый человек передернется от отвращения.

Не успел я опомниться, как чудовище вытянулось всем телом, стало похожим на перевернутую запятую. На мгновение показался беззубый пульсирующий рот — широкая черная дыра. И тут же с неожиданным проворством животное ринулось на меня.

Наверное, любой легкоатлет позавидовал бы прыжку, который я совершил. Взлетел, словно мячик. И одновременно рука совершенно непроизвольно нажала на спуск. Тончайший луч ударил в моего противника, и громадная туша легко развалилась пополам, словно комок масла под ножом. В тот же момент прямо под ноги мне упала с треском фиолетовая молния. Разрезанные половинки, пузырясь черной кровью, дернулись несколько раз, и опять затрещали бледные огоньки разрядов. Красная трава дымилась. Я невольно поежился: что было бы со мной, если бы хоть несколько секунд задержался с прыжком и выстрелом!










Отвернувшись от поверженного врага, я сделал несколько неуверенных шагов. Идти в лес сразу почему-то расхотелось. Да, на первый раз достаточно — и без того нарушил сразу все правила безопасности. Эти заросли, как видно, просто кишат хищниками, и без вездехода сюда лучше не лезть — если, конечно, не надоела жизнь. А я про себя этого не скажу…

Словно подтверждая мои мысли, в сумрачной чаще возникли очертания новой исполинской фигуры, послышался тяжелый шум ломаемых стволов. Опять какое-то животное — горбатый силуэт, ноги-колонны. Разгоряченный недавним боем, я снова поднял пистолет, но зверь, как видно, не пожелал встречи. Он медленно прошел стороной, и шаги вскоре замерли где-то у озера.

Хватит, сказал я себе, надо возвращаться. Взял несколько проб, образцов растений, ухитрился даже сорвать разноцветную чешуйку с округлого соцветия. При ближайшем рассмотрении она оказалась похожей на морскую раковину удивительной красоты. Плотные сочные лепестки поражали глаз тончайшими переходами красок. Наверное, земные модницы дорого отдали бы за такой цветочек…

Обратный путь занял немного времени. У самого корабля посмотрел на часы — прогулка отняла всего сорок три минуты. Настроение было превосходное. Напевая, вошел в камеру, которую услужливо распахнуло передо мной автоматическое устройство. Пока стоял здесь, облучаемый и обдуваемый со всех сторон, описал свои приключения — начиная с неприятной встречи с электрическим слизняком. И теперь думаю, с каким выражением станет прослушивать мой рассказ Роберт. Вряд ли он удержится, — может быть, уже сегодня тоже отправится на вылазку.

Странно. Роберта нет ни в рубке, ни в кают-компании. Или он решил подшутить надо мной, спрятался где-нибудь? Да нет, на него не похоже. Может, просто спит в своей каюте?

Ничего не понимаю. Самым тщательным образом обшарил весь корабль. Не осталось ни одного самого укромного закоулка, где мог бы укрыться человек. А Смита нигде не нашел. Он исчез самым загадочным образом…»




5. Поправка на чудо


Даже в детстве Борис не любил детективную литературу. Приятелей, которые увлекались приключениями знаменитых сыщиков, он беспощадно высмеивал. Таинственное исчезновение товарища настолько выбило его из колеи, что он чуть было не стал разыскивать в библиотеке микрофильм с сочинениями Конан-Дойля, чтобы почерпнуть хоть какой-нибудь совет. Но потом подумал, что великий Шерлок Холмс действовал в земных условиях, и его талант вряд ли мог пригодиться здесь, на чужой и непонятной планете.

Никогда Ковалев не чувствовал такой растерянности. Что могло произойти со Смитом? Где искать его? Снова и снова он задавал себе эти вопросы, но ответа так и не находил.

Оставалось единственное предположение: Роберт вышел из корабля. Что-то заставило его покинуть рубку, и он так торопился, что не взял никакого снаряжения, кроме пистолета. Но почему он ничего не сказал, не оставил никакой записки? И главное — почему молчит его пеленгатор? Борис проверил — рация в полном порядке. Странно, очень странно…

Снова выйдя наружу, он стал искать следы Смита около корабля, но так и не нашел их. Трава вроде бы примята, однако отпечатков огромных башмаков не заметно. Странно, его собственные следы сохранились. Не взлетел же Роберт! Хотя… Борис опасливо покрутил головой. Вчера вечером совсем рядом с кораблем пронеслась такая крылатая тень — метров пять в поперечнике. Правда, при солнечном свете летающие чудовища не появлялись ни разу, но кто может точно сказать про все их повадки! В сущности, про эту планету известно так мало, что нельзя делать никаких обоснованных предположений. Взять хотя бы сегодняшнюю тварь, нашпигованную молниями, подозревал ли он о ее существовании?

И вдруг Борис мучительно ясно представил себе, как Смит лежит в колючих зарослях, беспомощный и окровавленный, ждет помощи. Единственный близкий человек в этом ужасном мире, единственное родное существо! Какое бесконечное одиночество предстоит ему, если Роберт погибнет… Нет, это невозможно! И такими вздорными, несерьезными показались сейчас рассуждения про неизбежность конфликтов, про полярные трагедии. Лишь здесь, потеряв всякую надежду на возвращение к людям, можно по-настоящему оценить значение святого слова «товарищ», почувствовать, как много значит живая человеческая душа рядом… Так как же он смеет оставаться в бездействии? Искать, спешить на выручку — вот что надо немедленно делать. И не терять ни минуты, потому что каждая может оказаться последней для Роберта.

«Спокойно», — сказал себе Борис. Прежде всего нужен четкий план действий. Наверное, придется начать с района озера — именно оттуда появлялись все время крылатые ящеры. Затем-Зыбкий лес. Искать придется вслепую, но ведь в любую минуту может отозваться пеленгатор Смита. И почему это он отказал — конструкторы уверяли, что прибор абсолютно надежен, не боится даже сильнейших ударов и может работать чуть ли не в сталеплавильной печи. Вероятно, на пути радиоволн оказался мощный ионизированный слой. Вон какая туча на горизонте! Но нет, так далеко его не могли затащить…

— Обнаружен сигнал пеленгатора, — сказала спокойно машина, и одновременно тонко отозвался прибор на руке Бориса. Азимут 76 градусов 12 минут, расстояние 26 километров. Повторяю…

«Сильна, видать, эта летающая зверюга», — подумал Ковалев. А он-то собирался искать поблизости… Но как добраться в такую даль? У него ведь абсолютно никаких средств передвижения. А шагать придется через Зыбкий лес, где на каждом шагу стерегут опасности. К тому же мало шансов пройти это расстояние до темноты. А что будет ночью… Борис вспомнил, какие кровожадные вопли раздаются в черной глубине зарослей, едва начинает смеркаться, и невольно поежился. Но иного выхода у него нет. Надо идти, а там будет видно.

Стараясь не думать о том, что может встретиться на пути, он торопливо стал укладывать заплечный мешок. Взял герметическую палатку на двоих, надувную лодку (вдруг придется переплывать через реку!), аптечку, концентраты, запас энергоампул для разрядника. Мешок получился увесистым. «Хорошо еще, притяжение планеты меньше земного, — подумал Борис. — А то с таким рюкзаком далеко не пошагаешь…».

Он вышел из шлюзовой камеры и зажмурился от нестерпимого блеска: синее солнце стояло как раз напротив двери. Пришлось сдвинуть на глаза темные светофильтры. Но в ту же минуту Борис снова поднял очки на лоб. Ему показалось, что у него начинаются галлюцинации: на поляне неподалеку от корабля стоял человек.

Это был не Смит. Его грузную, рослую фигуру ни с кем не спутаешь. А незнакомец был тонким, по-юношески подтянутым. Приглядевшись, Ковалев увидел, что гость очень молод. У него открытое симпатичное лицо, коротко подстриженные русые волосы — типичный европеец. Одет в снежно-белую легкую рубашку, такие же белые шорты, сандалии. В глазах светится любопытство.

Борис давно свыкся с мыслью, что разумных существ на планете нет и быть не может. За все эти дни «Ульма» не зарегистрировала ни одной радиопередачи, и рухнули последние надежды на то, что результаты орбитальных исследований могли оказаться неточными. При посадке была сделана аэрофотосъемка огромного участка вокруг — в несколько сот тысяч гектаров. И самый тщательный анализ подтвердил: нет даже признаков самой примитивной цивилизации. И вдруг появляется точная копия землянина! Не гомоноид, не человекоподобный, а подлинный Гомо. Встретишь такого на улице Москвы — пройдешь, даже не оглянешься. Но здесь, в чужой звездной системе!

— Не может быть, — твердо и раздельно сказал Ковалев. Мне все это только кажется. Чудес не бывает.

Он зажмурил глаза, снова глянул. Незнакомец не исчезал. Он стоял на том же месте, улыбался. Казалось, его забавляло изумление Бориса и он ждал, что станет делать космонавт.

Мысли роились в мозгу Бориса, словно искры в развороченном костре. Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем он обрел способность рассуждать. Первым побуждением было броситься навстречу нежданному гостю. Но потом заговорила осторожность. А вдруг опять какая-то дьявольская ловушка? Вдруг вспомнились читанные когда-то фантастические истории о коварных Инопланетцах, которые могли принимать человеческий облик, чтобы усыпить бдительность землян, а потом жестоко расправлялись с ними. Быть может, и Смита выманили из корабля точно таким же образом? Тогда понятно, почему он так спешил, — наверное, забыл обо всем на свете… Так что же, выходит, что это умный и хитрый враг, и надо готовиться к возможной схватке?

А незнакомец все улыбался. И вдруг он пошел прямо навстречу. Пальцы Бориса непроизвольно потянулись к пистолету. Правда, в руках неизвестного оружия нет, но кто знает, что он предпримет? Но тут же Ковалеву стало стыдно за свою трусость. Ведь не станет же он стрелять первым! А раз так нельзя ничем обнаруживать свое беспокойство. Надо ждать.

Они стояли теперь почти рядом. Космонавт — на верхней ступеньке трапа, растерянный, встревоженный и все еще ничего не понимающий. А загадочный гость смотрел на него снизу дружелюбно и чуть лукаво. И по-прежнему не произносил ни слова, не делал никаких жестов.

Борис вспомнил, как спорили они о формах общения с представителями Чужого Разума. Разговоры эти велись с тех самых пор, как началась подготовка к экспедиции. Одни говорили, что установить контакт вообще будет невозможно, другие доказывали, что общий язык разумные существа найдут сразу же. Он лично разделял последнюю точку зрения, хотя и основательно изучал педантичный, дотошный труд Ганса Фрейденталя: быть может, знакомство придется начинать именно при помощи солидного «Линкоса», написанного еще до полета на Луну.

Однако сейчас из его памяти вылетели все логические построения голландского математика, все наставления ученых. Очень трудно начинать с «космических междометий», если рядом — точно такой же человек. А говорить с ним на любом земном языке просто смешно. Или они объясняются, читая мысли друг друга? Может, он и сейчас пытается что-то внушить, да не получается? С чего же начинать? В конце концов, не будут же они стоять так до бесконечности. Надо хотя жестами показать свое миролюбие — это, пожалуй, сейчас самое главное.

Но тут же случилось такое, чего Борис совершенно не ожидал. Незнакомец расхохотался — весело, закатисто. А потом произнес на чистом русском языке:

— Ну, здравствуйте, товарищ!

Если бы не перила трапа, космонавт вряд ли удержался бы на ногах. Он ожидал всего — только не этой обыденной фразы. «Теперь-то ясно, что это всего бред, — горько подумал он. Конечно, потрясения не прошли даром. Сначала мерзкие чудовища, потом исчезновение товарища… Вот и мерещится несусветная чушь. Но до чего же яркая галлюцинация!».

— Извините за маленькую мистификацию, — продолжал неизвестный. — Но я видел ваше удивление, и мне захотелось узнать, как вы себя станете вести дальше, потому и молчал так долго. А вообще-то я такой же человек, как и вы. Тоже прилетел с Земли. Меня зовут Рей Ланин. А этот корабль, — очевидно, «Мирный»?




6. Рей летит на помощь


Дважды два больше не равно четырем. Волга впадает не в Каспийское море, а черт знает куда. Скорость света — не предел, а формулы Эйнштейна и Лоренца годятся лишь для первоклассников. Примерно такие выводы сделал для себя Борис, когда уразумел, наконец, что он не бредит, не видит удивительный сон и перед ним действительно человек. Пока «Мирный» летел сквозь космическую бездну, на Земле — в полном соответствии с теорией относительности — прошли годы. И за это время человеческая мысль достигла нового, невиданного расцвета. Люди каким-то образом научились мгновенно преодолевать чудовищно большие расстояния, и корабли, вылетевшие намного позднее, просто обогнали их на пути к этой планете. А они-то еще по-детски гордились тем, что пришли сюда первыми!

— Вы стартовали с Земли в 1992 году, — продолжал Рей, будто читал его мысли, — и летели сюда по земному времени около тридцати лет. А сейчас перелет с Земли на Аврору занимает всего четырнадцать часов — тоже по земному времени. Удобно, верно? — и он опять доверчиво улыбнулся.

— Аврору? — переспросил Борис. Он чувствовал, что еще не в состоянии здраво рассуждать, но надо же было что-то говорить!

— Да, Аврору. Так мы назвали эту планету. Или вы уже успели дать ей другое имя?

— Нет. Не успели.

— Вот и хорошо. Но что же мы тут стоим? Извините за бесцеремонность, но мне очень хочется познакомиться и с вашими товарищами. Вас ведь шестеро?

Борис молча покачал головой. Лицо его стало бледным и неподвижным, как гипсовая маска. Рей быстро окинул взглядом искалеченную нижнюю часть корабля, оплавленные конструкции и все понял. Он смутился — и без того румяное лицо его сделалось прямо-таки пунцовым.

— Простите, — прошептал он. — Я сразу не обратил внимания… Ну, конечно, у вас осталась лишь половина корабля на снимках он выглядит совсем не так. Выходит, ваши друзья…

— Четверо погибли, — сказал Борис вдруг охрипшим голосом. — А один исчез полчаса назад. Я шел искать его. Скажите, он не у вас?

— Не знаю, — не сразу ответил Рей. — Вряд ли. В этом районе, кроме меня, никого сейчас нет, да и сам я оказался здесь совершенно случайно. (Он почему-то снова густо покраснел). А как он пропал?

Борис коротко сказал, назвал координаты места, откуда поступили сигналы пеленгатора. Рей нахмурился, смешно сдвинув густые брови. Было видно: серьезное выражение редко гостит на этом лице.

— Пожалуй, я догадываюсь, — сказал он. — Неужели они осмелились?

Он достал из неприметного кармана плоскую голубую коробочку, набрал на торце комбинацию цифр. Внутри что-то щелкнуло, и посредине раскрылось круглое отверстие. Рей поднес его к глазам, несколько секунд всматривался, будто в окуляр микроскопа.

— Говорите, 76 градусов 12 минут, — переспросил он. Точно. Так я и думал…

Заметив, что у Бориса недоумевающее выражение, пояснил:

— Это карты у нас теперь такие. Любой масштаб, целый атлас в кармане.

Он говорил беззаботным тоном, но Борис почувствовал, что его новый знакомый встревожен и даже несколько растерялся. И эта тревога мгновенно передалась ему. Беспокойство за судьбу товарища вспыхнуло с новой силой.

— Где сейчас Роберт? — спросил он. — Вы можете мне сказать?

Рей ответил не сразу.

— Боюсь, коротко не объясню. История сложная и — скажу честно — не очень для меня понятная. Вероятнее всего, что ваш товарищ у местных жителей.

Борису показалось, что он ослышался.

— У местных жителей?

— Да, планета обитаема. А вы еще не знаете? Гомоноиды, очень похожи на нас. Правда, их тут немного — всего несколько миллионов, и рассеяны они по всей планете.

— Но мы не обнаружили никаких следов…

— И не удивительно. Здесь еще каменный век. Родовой строй, простейшие орудия. Многие до нас даже огня не знали.

— Так вы общаетесь с ними?

— Трудно назвать это общением. Контакт был установлен около трех лет назад, когда на Авроре высадилась первая экспедиция. Но и по сегодняшний день мы для них — непонятные боги, всемогущие небожители. И никакими силами не можем их в этом разубедить.

— Но на Смита они все-таки напали?

— Есть тут одно совершенно особенное племя, которое для нас — сплошная загадка. И обитает оно как раз там, откуда доносятся сейчас сигналы пеленгатора. До сих пор на людей они не нападали, и я не могу точно догадываться, чем привлек их внимание ваш товарищ. Боюсь, что выручить его будет не так просто. Но я постараюсь.

Борис чувствовал, что Рей о чем-то не договаривает, не хочет высказывать каких-то серьезных опасений. Неужели он решил отправиться на поиски один? Но ведь здесь должны быть и другие люди!

И опять Рей будто прочитал его мысли.

— Нас тут на планете всего сто шестьдесят семь человек, сказал он таким тоном, будто извинялся. — Все еще готовим Базу. А массовое переселение начнется года через полтора. Понимаете, каждый на счету. К тому же лететь сюда большой группе… Может быть, я преувеличиваю, и с вашим другом ничего страшного не произошло. Короче говоря, полечу на разведку. А скорее всего, вернемся вместе. Взять вас с собой не могу — машина у меня двухместная. Кстати, на чем вы туда собирались ехать? Наверное, ваш вездеход не проберется сплошная топь.

— Все наши вездеходы погибли, — сухо сказал Борис. — У меня нет никакого транспорта.

Рей удивленно посмотрел на него, промолчал. Потом сказал все тем же извиняющимся тоном:

— Я постараюсь сделать все, что смогу. Поверьте, так будет лучше.

— А где ваша машина? — спросил Борис, чтобы прекратить этот тягостный для него разговор. За каждым словом Рея, казалось ему, кроется какая-то тревожная тайна.

— У меня прогулочный вертолет. Новая модель, с биоэлектронным управлением. Превосходная вещь, абсолютно надежен.

Тут только Борис заметил на самом краю поляны ажурное, хрупкое на вид сооружение. Но разглядеть летательный аппарат он не успел. Красные кусты рядом с машиной раздвинулись, и оттуда вылезла знакомая серая туша — давешний электрический слизняк. Как и первое, новое животное сделало стойку, вытянувшись в громадную запятую, потом быстро стало раскачиваться взад и вперед, — словно исполняло танец, популярный в середине двадцатого века.

Борис схватился за свой лучевой пистолет, но Рей жестом остановил его. Он неторопливо расстегнул миниатюрный футляр, пристегнутый сбоку, достал маленький, похожий на игрушку пистолетик с толстым, коротким дулом и, почти не целясь, навел его на чудовища. И сразу же серая громадина беспомощно рухнула, замерла бесформенной глыбой.

— Все, — спокойно сказал Рей. — Еще одним меньше стало. Надоели эти рокки — тут их тысячи. До чего обнаглели, даже днем вылезают. А ночью они на каждом шагу. Хищники на них не нападают — кому захочется связываться с живым аккумулятором? А сами страшно прожорливы, ничем не брезгуют. Этот вон на вертолет польстился. Отвратительные создания!

Борис хотел рассказать о своей недавней встрече с таким же животным, но вместо этого спросил:

— Чем вы его? Лазером?

— Нет. Мы называем эту штуку гип. Иначе говоря, гипноизлучатель. Вызывает и у человека, и у большинства животных мгновенный сон. А если поставить его на такой режим, — он показал на красную кнопку сбоку, — убивает. Рокков, например, иначе не возьмешь. Организм у них примитивный, мозга нет так, несколько нервных узлов… Но не будем отвлекаться. Мы успеем еще побеседовать обо всем — и о рокках, — и о нашем оружии. Надо лететь. Да вы не волнуйтесь, обернусь быстро. А чтобы вы без меня не скучали — попрошу к вам одного товарища (он опять мгновенно покраснел). Она здесь неподалеку. Кстати, и на все ваши вопросы ответит.

Рей согнул руку в локте, стал поворачивать заводную головку часов. Но потом Борис разглядел, что это не только часы, но и какой-то крошечный прибор. «Передатчик! — догадался он. — Вот техника!» И спросил:

— А почему мы за все эти дни не поймали ни одну вашу радиостанцию?

— Правильно. Мы все были в зоне, а санитарные отряды последнюю неделю не работали.

Из этой фразы Борис ровно ничего не понял, но переспрашивать не стал. Рей заметил его растерянное выражение, коротко рассмеялся:

— Объяснять мне некогда, вот беда. Ну да скоро все узнаете…

Послышалось шмелиное гудение.

— Ада, — тихо сказал Рей. — Лети сюда. В точку 17–57. И как можно быстрее.

— А что скажет Луби? — спросил прибор далеким нежным голосом.

— Не беда, оправдаемся. Ручаюсь, он даже сам нас похвалит. Сюрприз тебя ждет — небывалый.

— Скажи, какой? — оживилась невидимая собеседница.

— Сама увидишь. И еще — меня здесь не будет, но тебя встретят.

— Не понимаю. Ты же один.

— Поймешь, все поймешь. Только не задерживайся. И сразу, как прилетишь, постарайся связаться со мной. Извини, пожалуйста, но я очень спешу.

— Хорошо. Вылетаю.

Рей щелкнул кнопкой, опустил руку.

— Она появится минут через пятнадцать, А я к тому времени уже буду на месте. Все кончится прекрасно, вот увидите. Значит, вашего друга зовут Роберт Смит? Высокий такой, массивный, верно? Помню по портретам… Не волнуйтесь, скоро оба здесь будем.

Борис оглянулся на свой громоздкий мешок, лежащий у подножия трапа.

— Может быть, вам что-нибудь нужно? У меня тут…

— Спасибо, — прервал его Рей. — У меня есть все необходимое в аварийном случае. Ну, до скорой встречи!

Он энергично пожал руку Ковалева и побежал к своей машине. Сел в кресло, сделал прощальный жест. Над машиной распустился прозрачный круг, она легко взмыла в вышину и стала стремительно удаляться. Вскоре темная точка растворилась в ярком сиянии дня.










— Ну и дела, — растерянно сказал Борис, тяжело опускаясь на нижнюю ступеньку трапа. — А я — то еще говорил, что чудес не бывает…




7. Аврора


(Запись в диктофоне)


«Голова просто гудит. Такое обилие впечатлений вынести не просто — целый день нервы в страшном напряжении. И только сейчас, когда я остался один, можно осмыслить все случившееся, привести в порядок собственные чувства. А это мне лучше всего удается за диктофоном.

Тот раз я едва успел описать факты. В самой конспективной форме рассказал о своей встрече с Человеком из Будущего, веселым и храбрым пареньком по имени Рей Ланин. И на этом пришлось прервать монолог. Перед кораблем опустился точно такой же вертолет, и из него вышла (а точнее сошла с него) чудесная девушка. Этакая космическая фея в голубом изящном комбинезоне, черноволосая и черноглазая. У нее был классический профиль и ладная спортивная фигурка. Загорелая, румяная, она так и дышала здоровьем и свежестью. Честное слово, на какое-то мгновение я позавидовал Рею — ведь не требовалось особой проницательности, чтобы сообразить: именно эта юная особа заставляла так отчаянно краснеть моего нежданного гостя. Что ж, у любви всюду одни законы.

Знакомство произошло быстро. Строго говоря, знакомиться пришлось лишь мне, потому что Ада Штерн — так зовут девушку уже успела все разузнать обо мне. Оказывается, она еще во время полета связалась с Реем, который тоже был в воздухе, и сумела расспросить у него подробности. И уже через несколько минут после встречи мы сидели в центральной рубке и беседовали. Вертолет пришлось поставить в шлюзовую камеру, где он отлично поместился. Сделали так на всякий случай, чтобы до него не добрались эти рокки или какие-нибудь другие твари.

Сначала говорил я. Рассказал о полете, о взрыве, о первых днях на планете и закончил последними событиями. А потом принялся расспрашивать сам. И сразу же допустил промах, заставил девушку смутиться. Захотелось узнать, почему Рей оказался один в этих диких местах, что помогло ему наткнуться на наш звездолет. Ада опустила глаза, и я понял, что тут какая-то романтическая причина. Стал было неуклюже переводить разговор на другую тему, но она ответила. Прямо и удивительно просто, без тени кокетства. Дело в том, что Рей вздумал преподнести ей букет из Зыбкого леса. Таких деревьев нигде поблизости больше нет, и среди местной молодежи считается особой удалью подарить любимой редкие красивые цветы. Тем более, что вылет сюда связан, как я понял, с какими-то особыми трудностями. А она ожидала друга на границе зоны. У них сегодня выходной, вот и полетели на прогулку, добавила Ада.

Но теперь я должен сознаться в маленькой хитрости. Во время нашего разговора я незаметно включил диктофон, который был в кармане. Сделал это с самой благородной целью: ведь все, что расскажет мне девушка, сразу запомнить будет трудно и, чтобы потом снова не расспрашивать, лучше просто покрутить эту запись… Что, кстати, я сейчас и сделаю.

— Вам, наверное, очень жаль нас?

— Почему вы так думаете?

— А как же: летели, мечтали о великих открытиях, потеряли друзей, а в итоге — прибыли уже на открытую планету. И все жертвы оказались напрасными.

— Зачем вы так говорите? Вы же не виноваты, что наука идет вперед так быстро! И все то, что вы сделали, останется подвигом. Если бы не улетел ваш звездолет, не появились бы и наши теслеры…

— Что, что?

— Теслеры. Так называются у нас корабли, летающие через нулевой тоннель. По имени ученого, который сделал это самое удивительное открытие нашего времени. Между прочим, он ваш земляк, москвич. Ему первому было присвоено звание Героя Земли.

— А что это за нулевой тоннель? Я понимаю, коротко обо всем не расскажешь, но поясните хотя бы принцип.

— Вряд ли смогу. По специальности я геолог, точнее планетолог. Увлекаюсь еще светомузыкой, знаю медицину. А физику, к стыду своему, усвоила плохо. Вы бы моего брата Вальтера попросили — вот кто расскажет до тонкостей! Он работает на Станции дальней связи, и я вас обязательно познакомлю.

— Но Вальтера здесь пока нет.

— Не знаю даже, что могу вам сказать. Теория нуль — пространства настолько сложна, что и не все физики в ней до конца разбираются. Тут все связано с изменением кривизны пространства. Как бы это лучше сказать… Вальтер объяснял мне как-то с помощью Мебиусова кольца. В точку, лежащую на внутренней стороне бумажной полоски, можно попасть, обойдя через все кольцо, а можно и так — проколов бумажку. Теслер и показал, как «прокалывать» пространство, мгновенно перемещаться на расстояния, измеряемые парсеками. Правда, для этого нужно огромное количество энергии. Наверное, в ваше время все электростанции Земли за год не вырабатывали ее столько, сколько требуется для одного рейса к Авроре. Потому нуль — перелеты все еще очень редки, и к каждому приходится долго готовиться. Нас, например, собирало в дорогу без преувеличения все человечество. Правда, потом стало легче. А теперь дела пойдут совсем весело. Недавно сообщили: найден способ синтеза протоматерии. Говорят, это просто чудовищный, неисчерпаемый источник энергии. Но, кроме этого, я ничего больше не знаю — такая жалость…

— Скажите, Ада, много открыто новых планет?

— Точное число не знаю. Но немало. В одной системе Альфы Эридана оказалось четырнадцать крупных планет. У Тау Кита одиннадцать. И жизнь обнаружена на многих. А вот цивилизации найдены всего на двух — и те на самой ранней стадии. Да еще на трех планетах Тау Кита следы разрушительной атомной войны. Бесформенные развалины, радиоактивный пепел и — ни живой души… Ужас! Но мы не теряем надежду, что еще встретим подлинных братьев по разуму… Зато для нас, планетологов, повсюду настоящие клады. Знаете, мы недавно открыли здесь громадные залежи россия!

— Россий? Это, если не ошибаюсь, 107-й элемент? Но его же получают в ничтожных долях грамма. В наше время он обходился баснословно дорого.

— Правильно. На Земле он вообще не встречается в природе, зато на Авроре его — миллионы тонн. А ведь только с его помощью удалось осуществить синтез протоматерии… Но я, кажется, говорю не о том. Вы меня про космонавтику спрашиваете, а я все на свои темы перевожу. Так ничего толком и не объяснила.

— Вы прекрасно рассказываете, Ада.

— Ну вот, вы уже смеетесь надо мной.

— Я говорю правду. Для меня огромное счастье видеть перед собой человека, слышать его голос, и вовсе даже не обязательно получать при этом какую-то информацию. Вы только представьте: мы уже примирились с мыслью о вечном одиночестве. Мой товарищ так и заявил: приговор окончательный и обжалованию не подлежит. И вдруг я встречаю здесь людей! Родных, настоящих! Скажите, а как сейчас на Земле? Наверное, уже коммунизм?

— У нас — да. И еще в нескольких странах. Болгария, Чехословакия, Польша… А капиталистических государств, которые еще были в ваше время, уже не осталось. Даже Америка идет к социализму. Да мы вам столько еще расскажем про Родину! У нас множество исторических материалов, на самые различные темы.

— Хорошо, оставим пока Землю в покое. Откровенно говоря, Аврора меня в данный момент интересует больше. Расскажите, как вы завоевывали ее.

— Почему завоевывали? У нас мирные цели.

— Извините, оговорился. Надо было сказать, «как осваивали».

— До полного освоения еще ох как далеко! Наша зона занимает всего около тысячи квадратных километров. Капля в море!

— Кстати, что такое зона?

— Да, вы ведь этого не знаете. Аврора оказалась первой планетой, где человек мог находиться без средств защиты видите, как вам повезло! И поэтому здесь было решено образовать постоянную Базу. А чтобы люди чувствовали себя в полной безопасности от хищников, которых тут множество, сделали защитную зону. Для начала окружили небольшой участок вокруг корабля — по всему периметру через каждые десять метров установили генераторы направленного силового поля. Получилась сплошная невидимая стена, уходящая в стратосферу. Ни одно живое существо через нее не проникнет! А потом зону постепенно расширяли. И сейчас она растет. Сначала санитарный отряд очистит намеченный участок от вей живности, обработает почву, чтобы не осталось насекомых и их личинок, а потом генераторы передвигаем. Наверное, со временем и сюда доберемся. Одно неудобно с этой зоной — радиопередачи через нее не проходят. Плохо для тех, кто снаружи.

— Выходит, вы ждали по эту сторону границы?

— Нет, такие вещи запрещены. Если кто-то вылетел за пределы зоны, другой должен поддерживать с ним связь через ослабленный участок. Понимаете, два соседних генератора переводятся на пониженное напряжение, и тогда десятиметровая полоса становится проходимой при известном усилии. И радиосвязь можно поддерживать, только на небольшое расстояние. У нас недавно был случай: полетел один товарищ без страховки и погиб…

— А как же вы сейчас?

— Ну, тут особые обстоятельства. Не каждый же день появляются старые звездолеты! И Артур Луби, строгий наш сегодняшний дежурный, наверное, не станет сердиться за такое нарушение инструкции… Да, вас не удивляет, что я не выражаю тревоги за судьбу Рея?

— Если честно — удивляет.

— А у нас с ним обратная связь. Вот видите — крохотный зеленый огонек. Значит, у него сейчас все в порядке. Если загорится и красный и будет звуковой сигнал — тогда дело другое, ему нужна помощь. А не вызываю я его лишь потому, что он сам просил об этом. Чтобы ничто его там не отвлекало…

— Он рассказал мне немного про здешних аборигенов. Они что, действительно очень похожи на людей?

— Знаете, я сама видела их только на снимках и на экранах. Мы ведь общаемся очень мало, и у нас в зоне еще никто из них не был.

— Странно.

— Наоборот, все очень понятно. Они сами боятся идти, хоть их много раз и приглашали, а применять силу мы, конечно, не можем. Вообще проблема отношений с местными жителями чрезвычайно сложна. Сюда специально прибыли видные ученые-социологи, но, признаться, проку от них мало — все спорят.

— О чем?

— Возьмите самое простое: имели ли мы право вторгаться на чужую планету, где со временем появится своя цивилизация? Как вы считаете?

— Думаю, имели. Здесь еще первобытное общество, верно? Так почему бы не указать им кратчайший путь исторического развития, не помочь перешагнуть через тысячелетия? На Земле много подобных примеров, когда отсталые народы прямо из каменного века шли в социализм. Вспомните ту же Африку…

— В том-то и дело, что здесь живут не совсем люди! Правда, внешне они похожи на нас — вертикальная походка, руки, ноги, даже черты лица. Отличаются несущественно, разве что способностью видеть в абсолютной темноте — у них, очевидно, есть орган, воспринимающий инфракрасные лучи. Зато их психика для нас во многом непонятна. Например, они почти лишены любопытства, могут без всяких видимых причин покинуть прекрасные места и переселиться на мрачное болото, где живут, пока половина племени не погибнет. Несколько наших добровольцев жили среди них по полгода и больше, но мала чего добились. Засняли множество фильмов, освоили несколько несложных местных наречий и, пожалуй, все. Только в последнее время появились какие-то сдвиги… Но об этом я знаю мало — Рей может рассказать больше. Кстати, он один из немногих, кому посчастливилось подружиться с коренным аврорцем.

— Насколько я понял, вы тут придерживаетесь, пассивной позиции. Наблюдаете, изучаете, кинографируете… А не мало ли этого? Братья по разуму живут в невероятной отсталости, в дикости, гибнут, наверное, тысячами…

— Да, смертность среди них велика. На планете может расселиться миллиардов десять людей, а туземцев здесь не более пяти миллионов.

— И вы так спокойно говорите об этом!

— Нет, мы не спокойны. Но нас всего 167 человек. И физически невозможно помочь всем, кому надо. К тому же и помогать не так просто.

— Но можно прислать с Земли все необходимое, если не хватает на месте! Что для них нужно — медикаменты, продовольствие, орудия…

— Я не о том. Был у нас один горячий паренек. Гриша Соловьев, умнейший человек. Он первым поселился в джунглях, среди маленького несчастного племени. Помог им справиться с эпидемией, лечил детей, пытался внушить наши понятия добра и зла. Многие у нас поражались его успехам. А кончилось все очень печально. Гришу съели. Да-да, в самом буквальном смысле. Ночью убили и потом тело разделили по кусочкам, чтобы каждому досталось.

— Ужас какой-то… За что же его так?

— Да, это не сразу уложится в сознании. Насколько нам удалось потом выяснить, у них существует поверье: если съешь сильного и храброго, сам станешь таким же. И они, видимо, решили уподобиться могучему и справедливому богу. Так что мы должны были сделать? Устроить карательную экспедицию во вкусе земных колонизаторов прошлого? Или послать к ним нового проповедника? Нет, это очень не просто — пытаться ускорить поступь истории… Есть и еще одно обстоятельство, которое вынуждает нас медлить. Вам Рей ничего не говорил о том племени, которое захватило вашего товарища?

— Сказал лишь, что оно для вас — сплошная загадка.

— Правильно. Такая загадка, что уже три года ломаем головы и все напрасно… Представьте, они кое в чем превосходят нас.

— Любопытно.

— Вы не смейтесь. Например, они могут синтезировать высокопитательную пищу. Не знают никаких болезней. Могут жить, очевидно, по сто и больше лет, в то время как у всех остальных народностей этот период не больше тридцати. Наконец, обладают каким-то могучим оружием. Возможно, есть у них и другие особенности, о которых мы пока ничего не знаем. Откуда все это?

— Может быть, на планете когда-то существовала развитая цивилизация, и потомки одного народа сумели сберечь…

— Нет, мы уже проверяли такое предположение самым тщательным образом. Ни малейших следов! Тут никогда не строились города, нет подземных сооружений, нет развалин. Да и геологический анализ не подтверждает — планета совсем молодая.

— Переселенцы из иного мира?

— Не похоже. Во-первых, они одной расы со всеми остальными аборигенами, а во-вторых, у них нет никакой культуры. Отсутствует письменность, наука, нравы самые дикие. Правда, ни один из наших не провел среди них и дня. К себе пускают, позволяют ходить, смотреть, делать съемки. Но стоит переступить какую-то невидимую границу — набрасываются и гонят копьями. Вот и приходится каждый раз отступать. Два года назад трое смельчаков попытались пробраться к ним ночью. Включили гипы, поддерживали постоянную связь, — словом, приняли все меры предосторожности. Мы были уверены, что все живое в радиусе километра крепко спит. Но на следующий день все трое были найдены мертвыми. Лежали в колючих зарослях, без одежды, со страшными почерневшими лицами. Врачи определили: погибли от какого-то сильного яда. И опять нас душила злоба бессилия и отчаяния — ведь не могли же мы опуститься до того, чтобы мстить за товарищей! Но после этой загадочной трагедии пришлось оставить все попытки проникнуть в тайну племени аммов…

— Это они себя так называют?

— Нет, на их языке название племени звучит несколько иначе: «йаммм». Такой жадный гортанный возглас. А мы для благозвучия смягчили это слово.

— И все-таки — что у них за секрет? Неужели нет никаких убедительных предположений?

— Пожалуй, логичнее всего такая гипотеза. На Авроре в давние времена уже побывали посланцы чужой звездной системы. Они решили помочь темным, невежественным дикарям, и те по сегодняшний день пользуются чудесными дарами пришельцев. Но от всех зорко их оберегают, убивают каждого, кто переступит какой-то определенный запрет…

— И Рей все-таки полетел к ним!

— Он правильно сделал. От этого места до границы зоны около двухсот километров. И до города еще пятьдесят. Но дело не только в расстоянии. Совет все равно не согласится посылать к аммам большую группу. Если один не справится, то и десяток ничего не сделает.

— Может быть, стоит еще раз связаться с ним? Уже столько времени прошло…

— Не надо. Он просил не беспокоить. А пока все в порядке — огонек, как видите, зеленый. Нет, не сомневайтесь, устройство очень надежное. Если Рей даже внезапно потеряет сознание, и то прибор сразу прореагирует. Это как в старой сказке, когда богатырь уходит в дальнюю дорогу и дома втыкает нож в стену: лезвие чистое, — значит, все хорошо, а покажется кровь — беда случилась…

На этом окончился мой разговор с Адой Штерн, черноглазой подругой Рея. По-шмелиному запел крошечный приемник на ее запястье, и мы услышали негромкий голос Панина. Он сказал, что задержится и, очевидно, надолго. Добавил, что ему не грозит никакая опасность и у него есть надежда раскрыть тайну аммов. Смита он все еще не встретил, но тот жив и где-то поблизости. А нас он просил не ждать больше и лететь в город.

И тут Аде изменило ее спокойствие, которому я так удивлялся. Она жалко, по-бабьи, всхлипнула и стала несвязно упрашивать Рея немедленно возвращаться. Мне показалось, что в мою сторону был брошен не очень-то благожелательный взгляд: принесла, мол, вас нелегкая на наши головы! И, поскольку мое присутствие при дальнейшем разговоре было явно излишним, я выключил диктофон и деликатно ретировался. Возвратился минут через десять. Ада сидела в кресле, и лицо ее было опять милым и спокойным, разве что под глазами легли тени. Увидев меня, она виновато улыбнулась.

— Простите, пожалуйста.

— За что? — удивился я.

— Я вела себя, как глупая девчонка. Совсем потеряла голову. Сказала Рею, чтобы он бросил вашего товарища на произвол судьбы. А потом сама захотела к нему. Спасибо, слушать не стал. Вам, наверное, очень стыдно за меня?

Я покачал головой:

— Не имею права судить о ваших поступках.

Что еще мог я ответить на прямой, обезоруживающий вопрос? Мы очень мало знакомы, между нами легла целая эпоха. И можно ли осуждать человека за то, что его тревожит судьба любимого? Люди всегда останутся людьми, во все времена, и никогда не постареет древнее, словно мир, чувство.

— Мы сейчас направимся в город, — объявила Ада. — О том, как им помочь, решать будет Совет.

Но я запротестовал. Казалось невозможным вот так просто сесть в ее вертолет, покинуть корабль, с которым связано все мое прошлое. И Ада неожиданно согласилась. Она сказала, что полетит пока одна, а за мной будет выслана более просторная машина.

Она распрощалась, и через несколько минут ажурная серебристая птица легко выпорхнула прямо из двери камеры. Я остался обдумывать случившееся, подводить итоги перегруженного событиями дня…

Но нет, анализом придется заняться в другой раз. Только что «Ульма» известила, что с юго-запада приближаются два больших вертолета, что мне надо готовиться к отъезду. Почему-то вдруг стало жаль умную машину с голосом погибшей женщины. Она успела проанализировать — в отличие от меня — содержание разговора с Адой и теперь делала очередной логический вывод. Что ж, прощай, старушка! Вряд ли тебе найдется место в этом мире, от которого мы так успели отстать…»




8. Снова Черный Шар


Он проснулся мгновенно, словно от внезапного окрика. Но вокруг было темно и тихо. Рука привычно согнулась в локте, светящийся циферблат остановился перед глазами.

Половина третьего. Много это или мало? Он долго не мог сообразить, что обозначают в действительности часовые стрелки. На Авроре, где время идет так непривычно, трудно отказаться от земного ритма. И обычное дело — взгляд на часы каждый раз превращалось для него в арифметическую задачу…

Борис вспомнил, что сигнал общего подъема раздается здесь в четыре часа. Значит, можно не торопиться. Правда, он никогда не любил долго лежать по утрам, а после гибели Вали каждая минута, проведенная в постели после пробуждения, была для него мучительной. Но на этот раз он изменил привычке. Хотелось побыть немного наедине со своими мыслями.

Вот уже трое суток жил он в Светлом, единственном пока городе на планете. Трое долгих суток, каждые из которых были в два раза больше земных. И все это время Ковалева не покидало сложное чувство. Чем ближе знакомился он с гостеприимными хозяевами Светлого, тем больше восхищался своими далекими земляками, стремительным взлетом человеческого гения. Одновременно испытывал и робость: за три десятилетия, промелькнувшие мимо него, наука Земли ушла так далеко, что казалось: все его знания безнадежно устарели. Оставалась гнетущая тревога за судьбу Роберта, который все еще находился в плену. Сообщения Рея приходили регулярно, но были лаконичны и мало понятны. Просил не волноваться, никого к нему не посылать, повторял, что ни ему, ни Смиту пока ничто не грозит. Но в чем причины такой долгой задержки — ни слова. Эта недосказанность беспокоила больше всего.

И наконец, где-то в подсознании упрямо пряталась мысль, которую Борис всячески гнал от себя. Понимал, что она вздорна, нелепа, что просто не имеет права так думать. И все же крошечный червячок шевелился, точил…

Да, его встретили хорошо. Сам Председатель Совета Морис Дюбуа вылетел ему навстречу, хотя день его, как доверительно сообщили потом Борису, расписан чуть ли не до секунд. Люди бросали самые неотложные дела, чтобы хоть немного поговорить с космонавтом такой необычной судьбы. А когда волнение первых встреч немного улеглось, к нему прикрепили одного из местных немногочисленных журналистов, вихрастого и смешливого паренька по имени Игорь Новиков, который с величайшим энтузиазмом взялся исполнять роль гида. Словом, все было сделано для того, чтобы Борис сразу же почувствовал себя легко и непринужденно. Но легкости-то как раз и не было.

За приветливыми взглядами и улыбками чудилось ему снисходительное сочувствие. И он порой казался себе Колумбом, попавшим в давно открытую страну, Плыл, мотался по бурным волнам, блуждал в потемках, а оказалось — все напрасно. И для этих озабоченных, по горло загруженных работой людей он просто любопытный гость, замешкавшийся в дебрях Пространства и Времени. Не герой — смешной неудачник…

«Вздор, — подумал Борис, — не в том дело. Уж перед собой не надо хитрить. Тебе хочется славы первооткрывателя, красивого венца. Чтобы всюду восторженно ахали при твоем появлении, чтобы жизнь ложилась под ноги алой ковровой дорожкой. Ты никому не признаешься в этом, но скажи честно: больше всего тебя задело то что не встретил здесь ни одного взгляда снизу вверх. Только равный, нет, даже уступающий всем остальным. И это падение в собственных глазах труднее всего пережить. Уж лучше бы оставался на Земле!»

Комната осветилась нежным сиреневым сиянием. Зазвучала тончайшая воркующая мелодия, стала нарастать, крепнуть: заработала автоматика пробуждения. В одной из стен медленно проявилось широкое окно, сделалось хрустально-прозрачным. На все предметы сразу легли багровые отблески. За стенами дома сочными красками переливалось яркое утро планеты.

Борис толчком поднялся на ноги, с хрустом потянулся. Подошел к окну, прищурился.

— Аврора луч солнца встречала, — громко запел он, удивляясь, до чего точны оказались здесь слова старой песни. Потом нажал кнопку на боковой панели, и невидимая пленка исчезла. В комнату ворвались густые, терпкие запахи, жаркий ветер. Борис закрыл глаза, подставив лицо пряной горячей струе воздуха. Около корабля они не могли позволить себе такую роскошь. В рассветные часы там всюду летали крошечные ядовитые существа вроде летучих мышей — явные упыри. Зато тут никакой погани — дыши, наслаждайся!

Едва Борис кончил умываться, в дверь деликатно постучали. Показалась взъерошенная, как всегда, голова Игоря. Он расплылся в широченной улыбке, заговорщически подмигнул.

— Доброе утро. Могу обрадовать: есть хорошие новости.

От недавних унылых мыслей Бориса не осталось и следа. Он шагнул к двери, с двух сторон сжал руки Новикова.

— Ну?

— Не так сильно, — отбивался Игорь. — А то ничего не буду рассказывать…

Но Борис уже отпустил его. Он почувствовал, что речь пойдет про Рея и Роберта.

— Они уже здесь? — спросил он, и сердце забилось быстрыми толчками.

— Еще нет. Но скоро будут. Рей только что передал, что нашел, наконец, твоего товарища. А что у него есть какие-то совершенно сенсационные новости. Так и сказал: это все равно что второе нуль-пространство. Представляешь, какой переполох у наших ученых? А подробностей — никаких. Этого Ланина убить мало. Никогда не расскажет заранее, все сюрпризы готовит. Наш брат на него давно зубы точит… Но ничего не поделаешь, придется потерпеть.

Борис вспомнил, как разыграл его Рей при первой встрече, засмеялся. Настроение сделалось прекрасным.

— Так какая у нас сегодня программа? — спросил он.

— Сейчас — завтрак. Потом поедем на Станцию дальней связи. Потом — встреча со школьниками. У нас их, правда, немного, всего около сорока человек, и то вместе с пятилетними приготовишками. Зато — самые благодарные слушатели…

Борис уже знал, что на Авроре живет почти сотня детей, воспитанием которых заняты двадцать четыре опытнейших педагога. Сначала эти цифры поразили его. Казалось, что на планете, где всего 167 человек взрослого населения, детям вообще не место. Он в первый же день напрямик спросил Новикова, имеет ли смысл превращать неосвоенную еще планету в детский сад. Но тот резонно возразил:

— Насколько мне известно, вы не случайно полетели вместе с женами. Был предусмотрен и самый крайний вариант: если возвращение на Землю окажется невозможным, оставаться на подходящей планете и положить там начало новой ветви человечества. Так? Ну, а мы проводим эксперимент большего масштаба. Хотим выяснить, как будет чувствовать себя новая космическая раса, выросшая под чужим солнцем. Ученые утверждают, что здешние условия исключительно благоприятны для людей. И пока все их прогнозы подтверждаются…

Ковалев видел детей, которые никогда не знали земного неба. Они были удивительно крепкими, здоровыми. Двухлетние малыши казались вдвое старше. Кто знает, может быть, и вправду человеческий род получит здесь новый могучий толчок?

Завтракали они внизу, в общей столовой — просторной, щедро залитой светом. Борис уже освоился с местными порядками. Он отметил на перфокарте несколько блюд, опустил ее в узкую щель. Минуты через две в центре стола раскрылось круглое отверстие: автоматическая кухня выдавала готовый заказ. Ковалев с аппетитом принялся за еду — мастерство электронного повара было выше всяких похвал!

За ближним столом вдруг вспыхнул горячий спор. Полный, высокий человек, очень бледный по сравнению с коричневыми от загара окружающими, сердито отчитывал соседа — низкорослого крепыша с седым ежиком волос. Ковалев удивился. Он узнал седого — Артура Луби, заместителя самого Дюбуа, который был дежурным по городу в день его встречи с Реем и Адой. Интересно, что за начальство этот высокий, если так бесцеремонно с ним разговаривает?

— Карел Тучек, главный инспектор Управления, — прошептал Игорь, близко наклонившись к уху Бориса. — Всего неделю как прилетел. Ходил, молчал, присматривался, а теперь вот поймал беднягу Луби и высказывает ему…

— А я вам повторяю, что вы занимаетесь авантюризмом, резким фальцетом говорил высокий. — Удивляюсь, как на Земле до сих пор этого не раскусили…

— Мы проделали огромную работу, — обиженно рокотал Луби. — И зачеркивать трехлетний труд коллектива, извините, не позволим.

— Речь идет не о вашей работе. Я поражен, как вы могли утаивать от Высшего Совета такую важнейшую информацию! Ничего не сообщать про этих… как их там?

— Аммов.

— Вот именно: аммов! На планете существует племя, о котором вы ровно ничего не знаете, которое несет в себе потенциальную угрозу всей колонии — и вы молчите. Уверяю: если бы мы своевременно были поставлены в известность, могло быть принято решение о полной ликвидации колонии…

— За свои поступки мы ответим перед Советом. Но мне непонятно ваше волнение. О какой угрозе можно сейчас говорить?

— А гибель шести человек, по-вашему, пустяк?

— Во-первых, не шести, а трех — там были совсем иные причины. А во-вторых, мы сообщали о каждом несчастном случае.

— Нечего сказать — сообщали! А о подлинных причинах ни слова. Нет, такое самоуправство даром не пройдет…

— Может быть, мы продолжим разговор после завтрака? На нас обращают внимание.

— Я повторю эти слова где угодно и перед кем угодно. Но сейчас вы правы — не надо портить друг другу аппетит. Отложим дискуссию до общего собрания. Но предупреждаю честно: ни вам, ни вашему уважаемому Дюбуа не поздоровится…

Они замолчали, склонились над столом. Игорь сокрушенно покрутил головой.

— Ну, заварилась каша! Мы тут, признаться, далеко не про все сообщали на Землю. Да и что передавать, если сами не можем разобраться? А там перестраховщики не вывелись. Окопались по разным Комитетам и Комиссиям, в космос арканом не затянешь. За три года — первый инспектор прилетел. А тоже вершители судеб. Понимаешь, на Земле давно ведется схоластический спор: имеем мы право вмешиваться в жизнь аборигенов или нет? А если должны вмешиваться, то до какой степени? Словом, голая философия. А разве жизнь можно разложить по полочкам?

— Ничего, вернется Рей — сразу многое прояснится.

— Кстати, этот Тучек еще ничего не знает про вылазку Ланина. У нас ребята умеют держать язык за зубами. Вот взовьется, когда услышит! Старику Морису не миновать еще одного выговора. Хотя он абсолютно ни при чем, сам знаешь.

Они вышли из столовой на площадь, густо заросшую красной «зеленью», остановились, поджидая попутный автокар. Мимо, громко смеясь, пробежала шумная стайка девушек. Одна из них вдруг до боли напомнила Валю — такая же гибкая фигура, короткие густые пряди русых волос, брови вразлет и большие блестящие глаза. Словно уколовшись о неподвижный взгляд Бориса, она было потупилась, но тут же вскинула голову, с вызовом глянула на него, улыбнулась. Потом приветливо взмахнула рукой и скрылась в дверях. Его уже все здесь знали…

Город — такое название звучало, пожалуй, слишком громко. Вся его жилая, административная и хозяйственная часть размещалась в единственном здании, которое протянулось на два с лишним километра. В плане дом напоминал латинскую «S». Борис в первый же день просмотрел снимки, сделанные перед посадкой «Мирного» — неужели они могли не заметить такое внушительное сооружение? И оказалось, что заснятый ими участок заканчивался как раз на границе зоны. Слона-то и не приметили!

Игорь уверял, что уже сейчас в городе может поселиться еще добрая тысяча человек, и только упрямство некоторых кабинетных деятелей с Земли мешает начать массовое переселение. Он был глубоко убежден, что никакой проблемы отношений с туземцами не существует. На Авроре всем места хватит, и осваивать ее надо как можно быстрее.

Борис заметил, что его новый знакомый не всегда последователен в своих суждениях. Он то иронизировал над неведомыми оппонентами с Земли, то восхищался ими. Пожалуй, журналисту надо мыслить более категорично. Но когда он сказал об этом Новикову, тот простодушно рассмеялся.

— А я всего начинающий в журналистике! Сам вообще-то физик, а газета — лишь увлечение. Меня к тебе потому и прикрепили, чтобы дать возможность отличиться…

И тут же Борис получил еще одно подтверждение, что Игорь только новичок в газетных делах и информирован далеко не обо всем. Из столовой вышли Тучек и Луби, и инспектор, проходя мимо, сказал:

— Вы, товарищ Ковалев, не обижайтесь, что до сих пор я не встретился с вами. Хотел, чтобы вы осмотрелись, привыкли здесь немного. А вечерком посидим, побеседуем обо всем. Кстати, и товарищ ваш должен появиться. Договорились?

Потом Борис не раз усмехался, вспоминая, как вытянулось при этих словах лицо у Игоря. Оказывается, гость не так уж плохо осведомлен!

Подошел автокар. Это была четырехместная машина, и ее пришлось галантно уступить девушкам, которые такой же шумной группой вышли из здания.

— Плохо еще у нас с внутренним транспортом, — обиженно сказал Новиков. — Когда надо, никак не уедешь. Не понимает наше начальство, что позади то время, когда всю зону за пять минут можно было обойти.

— Мы могли бы и пешком, — заметил Борис. — Не так уж далеко…

Над небольшой рощицей возвышался сверкающий на солнце купол массивной башни. Вчера они были неподалеку от нее, когда осматривали автоматический завод и парк роботов. Казалось просто невероятным, что отсюда можно свободно поговорить с бесконечно далекой Землей. Правда, сеансы устраивались не часто — каждый отнимал годовой запас энергии планеты. Но ради такого события, как прилет «Мирного», передачу решено было ускорить — об этом вчера сообщил Дюбуа.

Но Борис так и не попал в этот день на Станцию дальней связи. Он уже садился в автокар, когда позади раздались громкие тревожные голоса. Ковалев обернулся. В глаза бросилось растерянное лицо девушки — той, с бровями вразлет. Но тут же он перевел взгляд на небо, куда смотрели все. И сразу же забылась Станция, отодвинулось в сторону все окружающее. Прямо над площадью висел в знойной вышине большой Черный Шар. Не умом — сердцем понял Борис, что в его жизнь снова вошло Неожиданное…




9. Сеанс односторонней связи


— Недаром я всегда ненавидел трескотню наших антропоцентристов. Как они ни изощрялись: человек — царь Вселенной! Человек — покоритель природы! А природа взяла да и выкинула штучку. И уважаемый Гомо Сапиенс ткнулся в грязь физиономией.

— Верно, старина. Уж очень любим мы себя возвеличивать. Хотя, если разобраться, эти восторженные охи хороши лишь для приготовишек. Нам-то, физикам и биологам, пора смотреть на мир более трезво. И все-таки иногда поддаемся иллюзиям. А расплачиваться неприятно…

— Интересно, где сейчас Тучек?

— У Мориса: там, говорят, весь Совет собрался. Обсуждают, что делать.

— А что они могут решить? Шли бы сюда лучше.

— Думаешь, от этого что изменится?

— Да, чертовски неприятное положение…

— Но почему он там застрял? Вот что я хотел бы узнать.

— И всем того хочется, дорогой. Только еще вопрос, что он станет делать. А вдруг чем-нибудь стукнет сверху — вроде нейтронной бомбы?

— Надоело это пустое ожидание — сил нет. И ведь не уйдешь никуда.

— А может, и в самом деле лучше уйти? Как в старину говорили — от греха подальше.

— Ну, друг, ты уже начал трусить.

— Ничего подобного — просто проявляю разумную осторожность.

— Вот и проявляй на здоровье. А я останусь.

Борис рассеянно слушал эти разговоры. Несколько молодых людей за его спиной негромко обменивались короткими фразами, полными тревожного ожидания. Забыв о работе, о самых неотложных делах, они стояли на площади. Новиков куда-то исчез. Кажется, сказал, что пойдет к себе в редакцию. Чудак — и без него о случившемся известно всем.

Прошло почти полчаса с той минуты, как был замечен Черный Шар. И все это время он оставался без движения. Висел, как привязанный, на высоте примерно двухсот метров.

Кто-то рассказывал, что контрольные приборы не зарегистрировали нарушения границы — никто не прорвался сквозь защитное поле, которое в полном порядке. Значит, Шар либо поднялся где-то внутри зоны, либо прилетел сверху — из космоса. Но первое предположение исключалось. Оставалось одно…

Причину аварии «Мирного» знали немногие. Но те, кто слышал о ней, невольно насторожились. Там ведь тоже фигурировал Черный Шар, который стал причиной страшной катастрофы. И сейчас появилась точная его копия — только в сотни раз больше.

— …верно, что вы тогда зафиксировали аннигиляционный взрыв?

Борис не расслышал начало вопроса и не сразу понял, что обращаются к нему — настолько был погружен в свои мысли. Рядом стояла девушка — та, большеглазая, которую он приметил. До чего же она все-таки похожа на Валю! А еще точнее — на Наташку, Валину сестру. Когда они улетали, ей было десять лет. Неужели…

— Да, — ответил он. — Тот шарик был из антивещества. У которого вокруг ядер из антипротонов и антинейтронов крутятся позитроны.

Девушка удивленно взглянула на него.

— Я знаю, — сказала она. — Это мы изучали еще в школе.

«Нехорошо, — подумал Борис. — Дивчина, видно, серьезная, а я с ней, будто с младенцем. Не виновата же она, что так напоминает Наташку…»

— Скажите, — вдруг спросил он. — Вы не знали на Земле Наташу Андрееву?

— Знала, — просто ответила девушка. — Это моя мама. А вы мне приходитесь родным дядей. Только пока не рассказывайте об этом никому. Не хочу выделяться… Я знала, что вы сами заговорите — на фотокарточках нас с мамой всегда путают. А интересно, что мы встретились, правда?

— Да, мир тесен… — рассеянно сказал Борис. Ему никак не верилось, что здесь, на далекой планете, вдруг оказалась близкая его родственница, которой и на свете не было, когда он покидал Землю. Он вдруг остро пожалел, что у него не осталось на родине сына или дочери — в полет отбирали бездетные пары, чтобы легче переносилась разлука. А сейчас приходится лишь горько вздыхать.

— Что же вы не спросите, как меня зовут? — чуть обиженно спросила девушка. — Вам сейчас не до меня, верно?

— Извините. Этот Шар, видно, совсем выбил из колеи… Не сердитесь.

— Я не сержусь. А зовут меня Римма. Фамилия — Сизова. Не забудете?

— Нет, конечно!

— Работаю я учительницей. У меня пятеро прелестных мальчишек… Вы что так смотрите — не своих, конечно! Сама я даже не замужем. У нас учебные группы такие маленькие. Учитель одновременно и воспитатель, наставник. Между прочим, самая почетная и самая распространенная на Земле профессия! Вы сегодня, кажется, собирались побывать в нашей школе — вот и познакомимся поближе. А вечером…

Она не договорила. «Опускается!» — громко закричал кто-то. Все головы разом повернулись в одну сторону. Шар быстро приближался к площади. Сначала он стремительно падал, потом скорость замедлилась. И вот он опять повис неподвижно — но на этот раз совсем невысоко, на уровне верхнего, десятого этажа. Казалось, до него можно дотронуться рукой, если подняться на крышу.

Шар был сплошной и гладкий, будто выточенный из одного куска черной пластмассы. Он матово отсвечивал на солнце. От того, виновника трагедии, его отличали лишь размеры — в поперечнике не менее тридцати метров. «Поздравь нас, Боренька, с уловом!» — вдруг совершенно отчетливо услышал Ковалев. Он даже зажмурился, словно ожидал такой же сокрушительной вспышки. «Но сейчас взрыв будет посильнее, — вяло подумал он. — От города не останется и воспоминания. Да что от города — от всей планеты. Эм це квадрат… А масса у этой махины немалая — не воздухом же надут Шар…»

Чьи-то пальцы тронули Бориса за локоть. Он обернулся, увидел Новикова. Игорь выглядел необычно возбужденным.

— Только что говорил с дежурным по городу, — сообщил он. — Представляешь, вся наша техника не в состоянии определить, что это за штука. Даже нейтринный локатор отказал. Такое впечатление, что Шар окружен каким-то совершенно незнакомым для нас силовым полем… Понимаешь, что это значит?. Только подумай: они! Высшая форма цивилизации!

Он вдруг замолчал, пораженный быстрой догадкой. Потом впился в лицо Бориса горящими глазами.

— Вот попомни мои слова: этот Шар уже не первый раз появляется на Авроре!

Ответить Борис не успел. В толпе возникло быстрое движение, она раздалась в стороны и замерла. Разноголосый говор утих. В самом центре площади вдруг образовалось темное пульсирующее облачко, чуть похожее очертаниями на человеческую фигуру. Оно не упало сверху, не поднялось с плотного песка, — казалось, сгустился сам воздух. Несколько секунд облако стояло дрожащим столбом, затем потемнело еще сильней и… превратилось в Рея Ланина!

Вряд ли кто ожидал такого поворота событий. Но сомневаться не приходилось. Это был Рей, в своем белоснежном костюме, с непокрытой головой — точно такой, как и всегда. Только лицо его оставалось бесстрастным, неподвижным, точно маска, и сам он не шевелился.

— Рей! — негромко окликнул его рослый юноша в синей безрукавке. — Что с тобой?

Молчание. Ланин по-прежнему недвижим, как статуя. Юноша, осмелев, подошел к нему вплотную, тронул за плечо. Но его рука встретила пустоту. Не Рей стоял на площади — мираж, объемное изображение!

— Внимание! — послышался звучный голос. — Всем отойти назад.

Морис Дюбуа, плечистый красавец с великолепной шапкой седых кудрей, шел прямо к призрачной фигуре. За ним торопился приземистый Луби, сосредоточенно шагал Тучек. Кольцо людей разомкнулось — уступали дорогу начальству.

— Товарищи, разойдитесь по укрытиям, — приказал вдруг инспектор — его пронзительный фальцет резал слух. — Могут возникнуть чрезвычайные обстоятельства. Будьте готовы к любой неожиданности!

Несколько женщин последовали совету — ушли. Но остальные не двигались с места.

— Никакой дисциплины! — нестрого сказал Луби. — А вообще-то прятаться незачем. С этим Шаром нам все равно не справиться. А если бы нас захотели уничтожить, военные действия могли начаться гораздо раньше…

Тучек скривил полные губы, но спорить не стал. И снова вокруг «Рея» сомкнулась стена. Люди напряженно ждали, что будет дальше.

— В Шаре, очевидно, находятся разумные существа, — сказал Дюбуа. — И они хотят с нами разговаривать.

— Но очень странным способом, — добавил Тучек. И сразу воскликнул: — Смотрите! Вверх смотрите!

От Черного Шара отделилось маленькое облачко — точно же формы, что и первое. Оно описало дугу над головами людей, остановилось рядом с белой фигурой «Ланина». Мгновение — и вместо него оказался еще один «Рей». Иным был лишь цвет одежды и тела. Ланин-второй походил на трубочиста из старой сказки.










Кто-то шумно перевел дыхание, и опять упала звенящая тишина. Фигуры пришли в движение. Рей — черный протянул руку Рею — белому. Они коснулись друг друга, и все тотчас зажмурились от нестерпимого света. Беззвучное яркое пламя взлетело ввысь, и фигурки пропали.

— Вы поняли что-нибудь? — прошептал Тучек.

— Кажется, понимаю, — растерянно ответил Дюбуа — тоже шепотом.

Сценка повторилась — в малейших деталях. Опять возник из воздуха Рей-белый, опять опустился из Шара Рей-черный, и снова их рукопожатие вызвало призрачную вспышку. И в третий раз прошла перед глазами изумленных зрителей все та же картина. Черный Шар словно старался убедить их в значении этой короткой сценки…

Все ожидали новых изображений. Но Шар вдруг стал быстро набирать высоту. Вот он уже не больше футбольного мяча… Вот виднеется лишь черная точка. И, наконец, она бесследно растворилась в дюралевом сиянии неба. Загадочный гость улетел.

Несколько минут длилось молчание. Никому не хотелось верить, что встреча с братьями по разуму — со старшими братьями! — может оказаться такой короткой. Ведь человечество столько мечтало об этой минуте… Но вот со Станции дальней связи сообщили: Шар вылетел за пределы атмосферы и находится на орбите стационарного спутника. Он по-прежнему оставался над городом, только на высоте в несколько тысяч километров. Люди оживились: значит, продолжение разговора еще состоится. Был всего короткий сеанс связи — пока односторонней. Но завтра можно сделать попытку обменяться информацией. А может быть, даже сегодня…

— Я вижу, — сказал Дюбуа, — что распорядок все равно сорван. Поэтому прошу обменяться мнениями прямо здесь. Товарищ Ковалев, вам первое слово. Как думаете, что все это значит?

Борис немного растерялся. Он никак не ожидал, что именно к нему обратится председатель Совета, крупнейший ученый. На мгновение он почувствовал себя студентом, не подготовившимся к экзамену. Но робость быстро прошла. Ему показывают, что он равный среди этих людей из будущего, и сам ученик великого Теслера интересуется его точкой зрения. И скромничать нечего. Тем более, что у него нет никаких сомнений.

— Мне кажется, — медленно начал Борис и тут же мысленно выругал себя за дурацкое выражение. — Я считаю, что нас хотели убедить в одном: Черный Шар прибыл сюда из антимира. Трудно иначе истолковать картину, которую нам показали. Я так понял: смотрите, к чему приведет наша непосредственная встреча, что будет, если мы покинем свою защитную оболочку… Кстати, вы обратили внимание, что черный человек был зеркальной копией белого?

— Верно! — восторженно прогудел сзади густой бас. — У одного рация была на левой руке, у другого — на правой. И прическа в разные стороны…

— Косвенное доказательство, — продолжал Ковалев, — авария с нашим звездолетом. Логическая машина высчитала, что маленький Шар, который мы встретили, целиком состоял из антивещества. Думаю, между ним и сегодняшним гостем — прямая связь. Конечно, там не было никакого нападения. Мы ведь сами начали охоту за Шаром, а его защита, видимо, была нарушена. Или вовсе отсутствовала — в космосе разобрать трудно. Я даже допускаю, что Пришельцы из антимира знают об этой случайной катастрофе и теперь предупреждают нас: будьте осторожны, не наделайте глупостей…

— Логично, — сказал Дюбуа. — Продолжайте…

— Одного я не могу понять. Почему героем этого фильма стал наш товарищ. Но думаю, он сам все объяснит, когда вернется…

— Обязательно объяснит, — перебил Ковалева звонкий голос Риммы. — Вот он, летит!

Из-за высоких деревьев вынырнула серебристая машина, полетела над площадью, описывая широкую дугу. С переднего сиденья размахивал руками Рей — живой, невредимый. А за спиной его возвышалась массивная фигура Смита, смешно топорщилась его рыжая борода.




10. Изгнание из рая


(Рассказ Роберта Смита)


— Начну с того, что настроение в тот день было у меня гнуснейшее. Все действовало на нервы: и нелепая размолвка с Бобом, когда я вел себя, как последний идиот, и пожарный пейзаж на обзорном экране, и бездарный гангстерский фильм, которым я пытался развлечься. И когда Боб сказал, что идет на первую вылазку, чуть сам было не запросился с ним. Но удержался, ничего не сказал. Нет, дело не в Уставе, который запрещает одновременный выход из корабля всему экипажу. На Устав, мне было плевать — его авторы далеко. Просто самолюбие разыгралось. На днях только говорил, что не высуну носа наружу до конца своих дней, так как же вдруг на попятный?

Итак, Боб ушел. Я долго следил за ним на экране. И проклинал себя за глупое упрямство: что там стоят ханжеские рассуждения о беззаботной жизни рантье по сравнению с одним настоящим Приключением! В моих жилах, черт побери, течет горячая кровь бродяг и флибустьеров, мои предки брали на абордаж корабли, рыли золото в Клондайке и охотились на моржей в полярные ночи. А я, словно немощный паралитик, просиживаю кресло…

Для чего рассказываю все это? Хочу, чтобы вы поняли, почему я поступил так легкомысленно. Но, наверное, и любой другой на моем месте тоже потерял бы способность рассуждать здраво. Говоря откровенно, я был просто оглушен, когда увидел, кто появился рядом с кораблем…

В первый момент мне показалось, что вернулся Боб. Но нет, его хорошо видно на экране дальнего обзора — вышагивал по склону холма. А около трапа стояло существо, в котором нельзя было не признать разумного обитателя планеты. И на мгновение я даже позлорадствовал: не Ковалеву, а мне посчастливилось первым увидеть представителя Чужого Разума!

Про галлюцинации тогда я даже не думал. Здоровье у меня отличное, психическими расстройствами никогда не страдал. И к тому же в глубине души каждый из нас не очень-то верил в выводы «Ульмы» о том, что разумной жизни на планете нет. Информация у машины была скудная, и исходила она из чисто «земного» опыта. В конце концов может существовать не только наш тип цивилизации — с громадными городами, средствами сообщения, связи. Здесь могут оказаться подземные, не заметные сверху поселения. Неизвестно, что скрывается в красном море джунглей, которые занимают большую часть планеты. Словом, не было никаких причин сомневаться в полной реальности происходящего…

Разумный обитатель вдруг повел себя очень странно. Он принялся скакать из стороны в сторону, делать нелепые прыжки и ужимки — точь-в-точь мартышка в зоопарке. И во внешности у него было что-то обезьянье. Он немного походил на гориллу — футов семь роста, громадные руки, оскаленная пасть. А еще точнее — на неандертальца, скульптуру которого я видел когда-то в антропологическом музее. Но одежда его была вполне современной — светлая рубашка и шорты. На Земле так одеваются многие. И это неожиданное совпадение моды окончательно сбило меня с толку.

Теперь-то я знаю, почему он оказался в таком наряде. Рей мне объяснил, что одежда принадлежала одному из тех троих, убитых во время ночной экспедиции. Но тогда, конечно, это было невозможно предположить.

Я решил выйти из корабля. Подумал, что никакая опасность мне не может угрожать. Оружия у нежданного гостя нет, а мой пистолет наготове. Да и не похоже чтобы туземец собирался нападать. Он прекратил свои прыжки и распростерся перед кораблем ниц. «Конечно, — подумал я, — он поклоняется грозному богу, спустившемуся с небес». И чертовски захотелось выступить в роли Всемогущего…

Далеко от корабля отходить я не собирался. Достаточно показаться и на верхней ступеньке трапа. Интересно было посмотреть, что станет делать косматый джентльмен, когда увидит меня. А что произойдет дальше — об этом не задумывался. Обстановка покажет!

Но едва шагнул я через порог шлюзовой камеры, на сознание обрушилась невыносимая тяжесть. Закачалась и поплыла в глазах красная карусель деревьев. Неудержимо потянуло в сон, и сами собой закрылись чугунные веки. Последнее ощущение — выпадающий из рук пистолет и мысль о том, как бы не разбить лицо, падая вниз. Больше ничего я не запомнил.

Теперь-то я знаю, что со мной произошло. Надо отдать должное этим аммам — они умело воспользовались техникой людей XXI века. Гипноизлучатели сработали безотказно. Видимо, вашим конструкторам надо немного усложнить их — нынешнюю модель приведет в действие и дрессированное животное. А человекоподобные существа и тем более. Потом мы выяснили, что гипы, снятые с погибших людей, аммы испытали самым варварским способом: заставили рабов наводить оружие друг на друга и поочередно нажимать на кнопки… Но не буду отвлекаться.

Когда я проснулся, то прежде всего глянул на часы — почти автоматическая привычка. Оказалось, проспал немного — примерно полчаса. Мелькнула мысль, что дикарь в элегантном костюме лишь привиделся во сне. Но действительность сразу убедила в обратном. Лежал я в небольшой сумрачной пещере, вся обстановка которой состояла из груды красных листьев на полу. У входа маячила черная сутулая фигура с копьем. Можете представить мое состояние: лететь за седьмое небо, чтобы попасть в плен к дикарям!

Облегчив душу несколькими фразами из лексикона предков, я подумал про Боба. Он, конечно, уже вернулся после своей прогулки и теперь ищет меня. Не может быть, чтобы его постигла та же учесть. Он все время настороже, на него не могли напасть неожиданно. Теперь-то было ясно, что меня просто заманили в ловушку: пока один туземец кривлялся и кланялся на видном месте, остальные тихо сидели в засаде. А Боб парень бдительный…

Из-за своей дурацкой самоуверенности я не включил пеленгатор перед выходом из корабля — забыл про него в суматохе. Конечно, лучше было бы и сейчас не трогать его: сам виноват, сам и кашу расхлебывай. Но Ковалева я знал слишком хорошо. Как и все русские, он упрям и ради товарища готов на любой риск. И потому не успокоится, будет вслепую бродить по окрестностям, где гнездится столько всякой погани. Еще сам попадет в какую-нибудь скверную историю. Пусть уж идет прямо сюда…

Разумеется, я и понятия не имел, где нахожусь. И никак не догадывался, что быстроногие аммы всего за полчаса утащили меня чуть ли не за три десятка километров — через джунгли и непролазные топи. Да, бегают они здорово! Не все, конечно, есть среди них и такие, что и по ровному месту передвигаются с трудом… Но об этом после.

Ждать долго не пришлось. В пещеру вошел часовой и жестами приказал мне выходить. Не очень-то хотелось выступать в роли покорного пленника, но пистолета у меня уже не было, а страж недвусмысленно подталкивал копьем. Да и любопытство разбирало: надо же узнать, ради чего меня похитили! А если дело обернется худо — что ж, постараюсь продать жизнь подороже…

Когда глаза немного привыкли к свету, я осмотрелся. Пещера, из которой мы вышли, была прорыта в крутом обрыве, который бесконечной стеной тянулся вдоль берега неширокой речки. И, насколько хватал глаз, во всю длину обрыва виднелись черные дыры таких же пещер. Целый городок! Выше поднимался густо заросший кустарником склон горы, ее антрацитовая вершина еле виднелась в жарком мареве. У самых ног начинался пологий песчаный откос — такой превосходный пляж в последний раз я видел у себя на родине, во Флориде. Дьявольски захотелось искупаться: и жара неимоверная, и речка к себе так и манит. Но об этом нечего было и мечтать. «В моем положении не до водных процедур, — подумал я, — унести бы ноги…»

Весь берег был усеян рослыми фигурами туземцев. Держались они на почтительном расстоянии, и лица различить не удавалось. Но по внешности они, очевидно, не отличались от того первого, увиденного мною. Единственная разница — почти ни у кого не было одежды. Мужчины, женщины, дети — все стояли молча. И вдруг раздался чей-то гортанный крик, и толпа разом повалилась на песок.

Я подумал, что почести оказывают мне и приободрился. Хоть доставили меня сюда и не совсем вежливо, но все равно я остаюсь для них богом, которому надо поклоняться. Но тут же пришлось испытать разочарование: кланялись не мне. Откуда-то сверху появилась процессия, вдруг напомнившая мне какой-то полузабытый восточный фильм на историческую тему. Впереди важно вышагивали стражи с копьями, за ними — четверо носильщиков громадного роста и устрашающего вида. Тащили они пестро украшенное диковинными цветами сооружение, на котором неподвижно восседал худой высокий старик. Нетрудно было догадаться, что это важная птица. И действительно, считался он у этого народа кем-то вроде Верховного Жреца и властью обладал неограниченной.

Не слезая со своих носилок, старик обратился ко мне с длинной речью, из которой я, разумеется, ничего не понял. Удивил тон — надменный и вроде бы заискивающий. Но земные мерки были тут совершенно неуместны…

Медленным жестом старик предложил мне следовать за ним. И мгновенно появились, точно из-под земли, еще четверо носильщиков. Меня довольно бесцеремонно усадили на мягкий помост и понесли. Сопротивляться я не стал. Во-первых, бесполезно, а во-вторых, разбирало любопытство. Чего они все-таки хотят от меня? Может быть, заболел какой-нибудь местный царек и я должен его излечить? Или от бога потребуют помощь в войне с враждебным племенем? Хотя вряд ли — они успели убедиться, что я далеко не всемогущ.

Занятый такими мыслями, я не заметил, как мы очутились в густых зарослях. По напряженной осторожности, с которой стали двигаться носильщики, я понял, что дорога полна опасностей. Потом нам удалось узнать: именно в этих местах погибли те трое, что решили проникнуть в тайны Племени. Сработала какая-то из многочисленных ловушек, которые расставлены на всем пути в Долину Счастья.

Наверное, с полчаса пробирались мы в гору. Наконец заросли кончились, и перед моими глазами открылся райский уголок: веселые рощи, поляны с шелковистой травой, звонкий ручей. Идиллия! И чем дальше мы шли, тем живописнее становился пейзаж. Навевал он праздные мысли, желание прилечь, отдохнуть от всех забот. И я как-то не особенно удивился, когда увидел, что среди кустов лениво бродят пары, откуда-то со стороны доносится визгливый смех.

Мы остановились, и меня — опять-таки не очень любезно попросили слезть. Старик тоже встал на ноги, и носильщики мигом исчезли. Стражи с копьями отстали еще раньше, едва мы попали в долину. Наверное, решил я, это место предназначено для аристократов. И поэтому с особым любопытством принялся разглядывать тех, кто мало-помалу стал собираться вокруг нас.

Не могу сказать, что я человек робкого десятка. Профессия космонавта приучила меня к опасности, к всевозможным неожиданностям. Но, когда я присмотрелся к этим туземцам, честное слово, мне стало страшно. Нет, дело не в том, что они показались мне безобразными. Критерии красоты не универсальны, и то, что нам кажется уродливым, у иных существ может считаться верхом изящества. Вполне вероятно, что местные ценители прекрасного испытывают благоговейный трепет при виде голых меднокожих тел, что им нравятся собственные длинные волосатые руки и жесткая щетина на загривке. Но меня поразили выражения их лиц, в которых было так много человеческого. И человеческого в самом худшем смысле слова. Казалось, на этих физиономиях лежит печать всех мыслимых и немыслимых пороков. И если бы мне вдруг захотелось изобразить на бумаге символы низменных страстей, натура была перед глазами. Пещерные жители на берегу по сравнению с ними выглядели красавцами. Я вдруг вспомнил постановку «Фауста» в Нью-Йоркском театре: в сцене Вальпургиевой ночи участвовали подобные страшилища. Пожалуй, они были даже посимпатичнее…

У большинства окружающих не было и подобия одежды. У всех — жирные, упитанные тела, и у каждого на груди красовалась татуировка — большой черный кружок. Позднее я узнал, что эта категория аммов именовалась Отмеченные. А еще были Стражи и Рабы. Но я потом вернусь к порядкам в этом удивительном племени. А пока продолжу рассказ о событиях того дня.

Осторожно тесня любопытных, к нам приблизились двое. От остальных они отличались поджарыми, мускулистыми телами и татуировкой — кроме черного круга у каждого на груди был одинаковый сложный узор из синих и белых линий. Со стариком держались как равные, впрочем и все другие. Отмеченные не очень-то раболепствовали перед ним. Забегая вперед, скажу, что эти двое тоже оказались жрецами, и таких, как они, насчитывалось в многотысячном племени всего десятка два. И только они имели доступ к Великой Тайне…

Жрецы окружили меня с трех сторон и дали понять: следуй за нами. Что еще оставалось делать — пошел. И даже с удовольствием. Чувствовал, что разгадка близка, и ноги сами спешили к ней.

Несколько раз старик, который шел впереди, сворачивал на обочину, и мы тогда ждали на месте. А он опускался на колени, долго копошился в колючих зарослях. Думаю, отключал разные коварные устройства, подстерегающие тех, кому не полагалось ходить здесь.

Широкая, плотно утоптанная тропинка вела к самой вершине горы. Но, когда до черных камней оставалась всего сотня метров, дорожка круто свернула и уперлась в гладкую скалу. Старик снова склонился в кустах. Послышался тихий скрип, и громадный камень стал медленно поворачиваться. Открылся ход в просторный коридор.

Мы вошли в подземелье, и камень снова встал на свое место. Но фонарик, который я приготовил, включать не пришлось. В тоннеле царил голубоватый сумрак. И чем дальше мы продвигались, тем делалось светлее.

Наконец коридор кончился, и я очутился на ярко освещенном месте. Спутники будто забыли о моем существовании, и никто не мешал мне осмотреться. Мы находились в круглом помещении без крыши, — очевидно, это был просто неглубокий колодец, прорытый на вершине горы. Гладкие, совершенно отвесные стены поднимались метра на три, и над ними белело ослепительное небо Авроры. А в самом центре высилась блестящая голубоватая колонна. Ее округлая вершина чуть высовывалась над верхним краем колодца. И заканчивалась она тонким шестом с непропорционально массивным шаром на конце. Казалось, он вот-вот обломится и рухнет под собственной тяжестью. Поверхность шара была усеяна множеством крошечных отверстий наподобие пчелиных сотов.

Жрецы вдруг протяжно заголосили и принялись прыгать вокруг колонны. И я, глядя на их кривлянье, пришел к твердому убеждению: не может быть, чтобы колонка оказалась делом их рук. Или других, им подобных. Тут что-то иное. Уж очень не походило это место на языческий храм, а сверкающее сооружение в центре — на изваяние, созданное первобытным человеком. Наверное, такую вещь мог изготовить только подлинный Разум…










Наконец мои провожатые угомонились, упали ничком на каменный пол и замерли. Меня разбирала злость. Не потому, что сам недавно попался на удочку такого же ритуала. О случившемся я почти не жалел — Настоящее Приключение, о котором думал какой-то час назад, развертывалось во всей своей неповторимой прелести. Но нудная молитва жрецов вынуждала меня стоять без дела, и это просто выводило из себя.

Старик поднялся, за ним встали и остальные. Он сделал мне знак приблизиться к колонне, и мы медленно обошли ее кругом. Я увидел, что позади к гладкой стенке прикреплен небольшой ящичек из такого же голубоватого материала, а прямо под ним — широкое овальное блюдо, сияющее, как зеркало. Небольшое черное отверстие в торце ящика вело куда-то в глубину колонны. Заглянул внутрь — там было темно и пусто.

По знаку старика один из жрецов нырнул в боковой ход и через минуту вернулся. В руках он нес крепкий, как жесть, бурый сухой лист неизвестного мне растения. А на этом подносе лежали три аккуратных разноцветных брусочка, похожие на брикеты мороженого. Старик взял один из них, положил на блюдо у колонны, протолкнул в черное отверстие. Я насторожился: сейчас что-то произойдет. Но ничего не случилось. Старик вытащил брикет назад и быстро залопотал по-своему вроде бы обиженно. Потом опять сунул руку в отверстие, выждал немного и показал ее мне — пустую. И снова заговорил, указывая то на брикеты, то на небо, то на свой рот.

Я никак не мог понять, что он мне пытается втолковать. Взял один брусок, повертел его в руках, понюхал. Запах понравился — нежный и приятный. Старик забормотал еще горячей. Он схватил с подноса другой брикет, откусил от него кусочек и зачавкал, загримасничал. Трудно было понять, что выражает его подвижная рожа — не то крайнюю степень удовольствия, не то отвращения. Затем он предложил отведать и мне.

Инструкции по поведению на других планетах строжайшим образом запрещают принимать какую бы то ни было местную пищу без предварительного тщательного анализа и целой серии опытов на земных животных. И ортодоксы из Международного Комитета по освоению космоса пришли бы в ужас, если бы увидели меня в ту минуту. Но я храбро сунул в рот розовый брусочек. Не отравить же они меня решили — ради этого не стоило тащиться в такую даль. А процессы обмена у нас должны проходить одинаково, и вряд ли мне не подойдет то, что им на пользу. Короче говоря, рискнул.

Древние греки описывали амброзию, пищу богов. Не знаю, каков был на вкус мифический продукт, но он наверняка уступил бы этому. Нет в человеческом лексиконе слов, которые могут описать мои ощущения в тот момент, когда у меня на языке медленно таяло розовое чудо. Казалось, здесь сконцентрированы лучшие лакомства, тончайшие ароматы французской кухни… Вот она, волшебная мечта гурманов всех времен!

И вдруг меня осенило. Ну, конечно, как я сразу не догадался! Эта колонна — нечто вроде автоматической печи, которая выпекла такие вкусные штучки. Досталась она в наследство моим несимпатичным хозяевам от более цивилизованных предков, которые погибли в пламени истребительной войны. Уцелевшее здешнее человечество деградировало, и чудо-печка, наверное, последняя их радость. На мгновение мне даже стало жаль туземцев. Не их вина, что стали такими уродливыми: мутация после атомного пожара — естественная штука. Конечно, и соображают они туго. И теперь, когда в печке что-то испортилось, они призвали на помощь пришельца со звезд. Сами-то починить не в состоянии…

Впрочем, можно классифицировать и поточнее. Печка — явно неудачное слово. Синтезатор — вот что это такое. Нечто подобное уже есть и у нас. Правда, до такого качества нам далеко, синтетическую стряпню можно есть лишь в самом крайнем случае, уже на грани голодной смерти. Но со временем и мы научимся…

Я подумал, что появился хороший шанс вернуться на корабль. Надо только втолковать им, что мне нужны инструменты для работы. Меня доставят обратно, я встречусь с Бобом и тогда… Тогда еще посмотрим, кто у кого будет в плену!

Но попытка объясниться не удалась. Меня не понимали. Я рисовал пальцами на стене и на полу, жестикулировал, как знаменитый когда-то мим Марсель Марсо. А жрецы лишь равнодушно хлопали глазами. Я вышел из себя, обозвал их безмозглыми ослами и демонстративно отвернулся от колонны. И тут же почувствовал, что меня грубо толкают в спину. Жрецы выпроводили меня из помещения, и тем же путем я вернулся в долину.

Не знаю, да и не узнаю никогда, что было тогда у них на уме. Во всяком случае, на вершину горы меня больше не водили. Но и обратно не пускали. Когда я попытался пройти к выходу из долины, мрачный страж с копьем вырос словно из-под земли, зазубренное острие уперлось мне в грудь. Пришлось вернуться. Однако в пределах самой долины я мог бродить где угодно и был полностью предоставлен сам себе. Удивительно, что все три дня, что я провел среди аммов, голода не ощущал. О еде даже и думать не хотелось. Наверное, пища, которой угостили жрецы, обладала замечательным свойством насыщать надолго. Есть мне впервые захотелось лишь здесь, в вашем городе.

Отмеченные даже не пытались установить со мной какой-то контакт. Большинство из них лениво проходили мимо, словно перед ним был давно знакомый пень или камень. Но и сам я вел себя далеко не так, как полагалось бы исследователю. Сторонился аммов, словно зачумленных. И вы должны понять меня: жить среди них выше сил человеческих. Уже через несколько часов я с трудом мог переносить этих отвратительных скотов. Язык не поворачивается описывать все, что я там увидел. Словно в натуре развертывались передо мной худшие сцены худших голливудских фильмов: то ужасная варварская казнь специально доставленного в долину раба, то дикая оргия, то… Словом, насмотрелся достаточно. И честное слово, после знакомства с Отмеченными моя мизантропия заметно поубавилась.

Я мог бы говорить еще долго, но лучше передам слово Рею. С ним мы встретились вчера, и мне пришлось пережить примерно то же, что и Борису. Наверное, мои ощущения были все-таки сильнее — я ведь уже успел познакомиться с аммами, и можете представить, что почувствовал, когда понял, что вижу настоящего земляка, в буквальном смысле слова прилетевшего из завтрашнего дня… Но это уже относится к области эмоций, а вас интересуют более конкретные вещи. И мне лучше помолчать…




11. Изгнание из рая


(Рассказ Рея Ланина)


— Нет, это не хроника. Но и не вымысел, потому что выводы основаны на фактах и даже на документах. Назову свой рассказ рабочей гипотезой, а жизнь внесет в нее необходимые поправки.

Сначала речь пойдет об очень далеких временах. Думаю, завязка произошла две — три тысячи лет назад. Но наберитесь терпения. События, с которых я начну, имеют самую непосредственную связь с сегодняшним днем и с рассказом нашего нового друга.

Итак, представьте Аврору, какой она была два тысячелетия назад. Очевидно, почти такой же, как и сейчас: молодая жизнь не торопится, и существенные изменения на сравнительно юных планетах накапливаются медленно. Тогда не менее буйно цвели очень похожие джунгли, порхали очень похожие на нынешних зубастые ящеры и бесшумно скользили в зарослях совершенно аналогичные рокки. И в грязных, дымных пещерах ютились гонимые, забитые человекообразные существа. Такие, каких можно увидеть и сегодня в большинстве уголков планеты.

И вот в один прекрасный день в небе появился Черный Шар. Один он был или несколько — не так важно. Важно то, что прилетели высокоразвитые разумные существа, обладающие удивительной техникой, разгадавшие сокровенные тайны природы. Конечно, их привели сюда не корыстные цели. Больше того: при всем желании они не могли воспользоваться богатствами Авроры, подчинить себе ее жителей, поселиться на планете. Сам животворный воздух таил для них в себе страшную опасность. И если бы вдруг хоть на мгновение исчезло мощное защитное поле, окружающее Шары, произошел бы взрыв, по сравнению с которым термоядерные бомбы, наводившие ужас на людей двадцатого века, покажутся детской хлопушкой. Пришельцы прибыли из Антимира, где все соткано из частиц, противоположных нашим. Но они смело пошли в чужой, смертельно опасный для них мир, потому что влекло их самое прекрасное на свете — жажда новых знаний.

Конечно, они мечтали о встрече с равными. Но увидели на планете лишь жалких дикарей, которые с трудом боролись за существование, были разрозненны и малочисленны. Пришельцы не могли передать им свои знания, свою культуру. У них не было даже возможности прямого контакта. И все же они решили чем-то помочь младшим братьям…

Надо думать, гости готовились к визиту в Антимир долго, тщательно. Они знали, куда летят и что их ожидает. Поэтому они не только позаботились о защите своих кораблей глубоким вакуумом и энергетическим полем. Их ученые знали способ, как воздействовать на мир противоположного знака. И хотя сейчас это кажется нам совершенно невероятным, приходится допустить: пришельцы могут зеркально преобразовывать материю. Иначе говоря, в состоянии превратить любой предмет в точно такой же, но состоящий из минус — вещества. Отгороженные непроницаемым силовым полем, замкнутые в крошечном пространстве родного мирка, они в то же время в силах оставить самые вещественные следы своего визита.

Я не знаю, как они выглядят, есть ли у них привычные человеческие черты. Но смело могу назвать их великими гуманистами. Твердо убежден, что в их обществе разумная жизнь ценится превыше всего, помогать ей считается священным долгом каждого. И когда Пришельцы поняли, что туземцы нуждаются в защите и поддержке, они, наверное, долго думали: а что мы им можем дать? Оружие для защиты от хищников? Но его можно повернуть и против себе подобных. Обучить их обрабатывать металлы и возделывать растения? Но это долго и сложно, да и вряд ли поймут аборигены. И тогда решено было подарить дикарям машину, которую видел Роберт Смит. И она возникла волшебным образом — без прикосновения чьих бы то ни было рук и инструментов. Загадочные пока для нас силовые поля и управляемые вихри энергии синтезировали из свободных атомов планеты сложнейшее кибернетическое устройство. А может быть, она была собрана в космосе, подвергалась зеркальной трансформации и, уже безопасная для планеты, опустилась прямо с небес. Но как бы там ни было, туземцы получили поистине сказочный дар.

Если мы когда-нибудь сумеем разобраться в этой машине, земная наука сразу получит замечательный толчок вперед. Ведь колонна не только синтезировала из воды и воздуха превосходную пищу в огромном количестве. Она еще и охраняла аммов от хищников. На всей территории, где обитает племя, нет ни диких опасных животных, ни вредных насекомых. Очевидно, Пришельцы хорошо изучили мир планеты и запрограммировали машину соответствующим образом. Едва появлялось живое существо, представляющее какую-то угрозу для туземцев, колонна высылала ему навстречу короткий электрический разряд. И нежеланный гость либо поворачивал назад, либо падал мертвым. Характерно, что безвредные виды животных спокойно проникали в охраняемую зону. Запрет касался далеко не всех…

Не хочу углубляться в дебри загадок и предположений. Бесспорно, у машины были и иные свойства, о которых пока мне ничего не известно. Единственное, что могу добавить, — брикеты, которые она вырабатывала, обладали прекрасными профилактическими свойствами и защищали от болезней, не давали организму преждевременно стариться. Короче говоря, настоящее сокровище!

Вряд ли Пришельцы рассчитывали, что на Авроре сразу наступит золотой век. Думаю, они просто экспериментировали, ставили опыт в историческом масштабе. Им хотелось узнать, как повернется судьба одного народа, если вдруг избавить его от борьбы за свое существование, от всех житейских трудностей. Выяснить, поможет ли такая мера прогрессу или, наоборот, отодвинет его. Пожалуй, иначе не объяснить, почему колонну получили одни аммы, а не каждое из племен. Мне почему-то кажется, что изготовление подобных машин не было для них трудным делом…

Обучив туземцев обращению с машиной — а она действует автоматически и абсолютно не нуждается в уходе! — Пришельцы улетели на свою далекую родину. А жизнь на планете потекла своим чередом. Разрозненные племена по-прежнему боролись с голодом, болезнями и хищниками. И только аммы оказались вдруг в особых условиях. На них нежданно свалилось огромное богатство, которым им предстояло распорядиться по своему усмотрению.

Историки еще нарисуют полную картину эволюции племени аммов, изучат каждый этап их общественных отношений. Но я, к сожалению, не историк, а всего скромный механик. И поэтому позволю себе не придерживаться строгой хронологии…

Не знаю, какая существовала у аммов религия до визита Пришельцев. Но случилось так, что дар небесных гостей очутился в руках предприимчивых жрецов. Они провозгласили культ Черного Шара, создали систему мрачных мистических обрядов. Пищу богов стали получать лишь избранные. А все остальные должны были служить им и ждать, пока сами получат право переселиться в Долину Счастья.

Сколько столетий держалась земная религия, основанная на мечте человека о загробном счастье! Жрецы аммов оказались удачливее своих земных коллег. Им не нужно выдумывать район находился рядом. В любой момент можно было провести сомневающихся в долину, угостить божественной амброзией и сказать: подчиняйтесь, и вы навсегда переселитесь сюда, где нет ни забот, ни печалей. Убедительнейшая агитация!

Со временем в племени сложилась такая обстановка: примерно треть взрослого населения перешла в касту Отмеченных, а остальные жили в пещерах на берегу. Эта часть делилась, в свою очередь, на Стражей и Рабов. Первые охраняли свою территорию от набегов враждебных племен. Машина на человекоподобных никакого внимания не обращала, и чужаки могли проникнуть к аммам беспрепятственно. Кроме того, они прислуживали жрецам, занимались охотой и рыбной ловлей. А Рабы, бесправные и отверженные, пополнялись за счет военнопленных и преступников. Но даже они могли со временем стать Стражами и затем Отмеченными. И ради того, чтобы заслужить высшую милость, эти несчастные были готовы на любую подлость по отношению к кому угодно.

Аммы не знали семьи, и дети считались общей собственностью. А у Отмеченных вообще не было детей. Во время торжественного обряда посвящения жрецы впрыскивали каждой женщине сок ядовитого растения, и она после этого никогда не могла сделаться матерью. Племя пополнялось только за счет Стражей и Рабов.

Среди аммов царил волчий закон: каждый за себя. Мечта о Долине Счастья заставляла их раболепствовать перед жрецами, доносить и предавать. Каждый старался втоптать в грязь другого, чтобы выбраться наверх самому. Дьявольским средством разобщения, воспитания самых низких страстей сделалась Машина, предназначенная для общей радости…

Недаром говорят, что безделье — величайшая беда, а лень худший из пороков. Отмеченные, не знающие труда, ведущие типично паразитический образ жизни, вырождались. Они попадали в Долину стройными, быстроногими и ловкими, но вскоре превращались в отвратительных уродов. Им было уже мало вкусной еды и бесконечного отдыха. Хотелось острых ощущений. И они проводили дни в чудовищном разврате, пили опьяняющий сок ядовитых растений. Все чаще устраивались невероятно жестокие расправы над каким-нибудь провинившимся рабом. Входили в обычай кровавые бои гладиаторов, публичные пытки и казни. Жрецы с трудом поддерживали в Долине видимость порядка. Они, наверно, и сами чувствовали: так долго продолжаться не может.

Не знаю, как могли повернуться события. Но опять вмешалось небо. Настал день, когда над долиной снова появился Черный Шар. Он повис на огромной высоте, никем не замеченный, а внизу бесшумно забегали бесплотные тени пространственных квазидатчиков. Они собирали информацию и передавали ее наверх.

Мне очень жаль мудрых и в то же время недальновидных хозяев Черного Шара. Они увидели, какие уродливые формы принял затянувшийся эксперимент, начатый их предками, и горько пожалели о нем. И, наверно, поняли, что нельзя прийти к счастью, не построив его собственными руками, что самый ценный дар может превратиться в источник бедствий, станет кормушкой для кучки тунеядцев, если его просто сбросить с неба. Глубоко разочаровались Пришельцы и послали вниз команду: остановить Машину.

Впервые за сотни лет жрецы не получили брикеты по своему требованию. Конечно, они очень всполошились. Машина казалась им символом вечности, неиссякаемым источником, и вдруг она перестала работать. Это означало катастрофу, конец всему их могуществу. Приближался очередной срок раздачи брикетов, которые выдавались раз в четыре-пять дней, а их оставалось всего несколько штук. И когда Верховному Жрецу сообщили, что за дальним лесом опустилась на огненных столбах черная гора, он вспомнил древние предания и выслал на поиски отряд самых быстроногих стражей. Возможно, старик был разочарован, увидев представителя уже знакомых ему людей. Но он решил показать ему тщательно укрытую от всех взоров Машину — вдруг да исправит? Но, конечно, жреца ждало разочарование. Райская жизнь аммов окончилась — скорее всего навсегда.

Мне остается ответить на несколько вопросов, которые уже вижу в ваших глазах. Во-первых, что послужило основой для этого рассказа. Так? Скажу коротко. Многие, очевидно, знают, что еще два года назад мне удалось близко познакомиться с туземцем из племени Ор. Я выручил его из беды, уложив крупную зверюгу, которая уже готовилась им закусить. Благодарный парнишка понемногу привык ко мне, не прятался, как остальные его сородичи. Мы стали часто встречаться, и в результате у наших этнографов появилось несколько отличных фильмов и словарь языка племени Ор, не очень сложный. Но потом Джо, как я называл нового приятеля, внезапно исчез, и все поиски оказались напрасными. Я уж было подумал, что его убили соплеменники за нарушение какого-то там табу. А два дня назад неожиданно встретил Джо среди аммов, — оказывается, он был захвачен ими в плен. Мой знакомец, сметливый по природе, уже успел перейти из рабов в стражи — за какие заслуги, толком не понял. Он мне и рассказал о порядках в племени и даже свел с одним стариком, который хорошо знал легенды и древние предания. Конечно, помогли и собственные наблюдения — мои и Роберта. Все беседы у меня записаны в диктофоне, заснято несколько километров фильма, так что документальная часть богатейшая. Завтра обработаю материалы, и сами убедитесь…

Второй вопрос: почему Пришельцы воспользовались моим изображением. Пожалуй, тоже отвечу. Правда, с ними я не знакомился и даже Черный Шар вблизи не видел. Но когда я летел на вертолете от места стоянки «Мирного», со мной случилось странное происшествие. На пути вдруг выросло небольшое округлое облачко — призрачное, стеклистое. Внутри оно струилось, словно воздух над нагретым полем. И хотя вертолет свернул в сторону, облачко, как живое, догнало меня и окружило со всех сторон. Некоторое время я летел внутри его.

Никаких неприятных ощущений сначала не было — только чуть закружилась голова и окружающие предметы немного расплылись в глазах. Потом в висках словно дятлы застучали. Все тело обволокла липкая приторная истома, руки безвольно опустились. Если бы машиной управлял не киберпилот, а я сам, наверное, дело могло кончиться плохо. Мелькнула мысль: заболел. Но тут же стало легче, и минут через пять мое состояние сделалось прежним. А призрачное облачко, выпустив меня, быстро взлетело вверх и исчезло.

Можно предположить, что в те минуты со мной знакомились Пришельцы, к сожалению, в одностороннем порядке. Очевидно, их внимание привлек мой вертолет, и вниз было послано облачко, которое я называю квазидатчиком. Оно произвело какие-то измерения, съемки и унесло информацию в Черный Шар. Думаю, это самое логическое объяснение…

И последнее — как нам удалось выбраться от аммов. Ну, тут почти нечего рассказывать. Сели в вертолет — и сюда. Мы могли бы прилететь и раньше, да задержали два обстоятельства. Хотелось как можно подробнее узнать об этом таинственном недавно племени, и, кроме того, я решил конфисковать у них наши гипы — во избежание дальнейших инцидентов. Пришлось пустить в ход собственный излучатель и усыпить все многочисленное население пещер. И в этом сонном царстве мы задержались почти на сутки. Но нашли зато все три аппарата! И среди Отмеченных провели целый день — раз, думаю, попали к ним, надо взять максимум информации. Но впечатления от этого дня самые ужасные. Не знаю даже, как показывать потом снятый там фильм — в нем есть прямо-таки непристойные сцены. И пусть меня осудят за бессердечие, скажу прямо: мне ничуть не будет жаль, если эти трутни вскоре вымрут. В племени наверняка произойдут перемены, и пострадают при этом в первую очередь Отмеченные. Но защищать их не стоит. Как говорят дети, так им, нехорошим, и надо!




12. Свидание пока откладывается


Сильные впечатления действуют порой на человека, как большая физическая нагрузка. К концу дня Борис чувствовал себя так, будто несколько часов провел в центрифуге. Голова звенела, словно колокол…

Он едва высидел на заседании Совета, где обсуждались сообщения Рея и Роберта. Разговор там шел до темноты. Больше всего спорили о том, как вести себя с посланцами Антимира, никто не сомневался, что они вот-вот появятся снова. Рождались самые невероятные догадки, сталкивались противоречивые мнения. Тучек тщетно мирил спорщиков, призывая к благоразумию и осторожности. Страсти только разгорались. В конце концов не выдержал даже невозмутимый Дюбуа — объявил перерыв до утра.

Борис медленно шел по лестнице, а рядом воробьем прыгал верный Игорь Новиков. Больше никого из знакомых рядом не было. Рей вежливо извинился и исчез куда-то вместе с Адой. А недавно обретенная родственница, Римма Сизова, заинтересовалась приключениями Роберта. Вместе с десятком подруг она терзала его бесконечными вопросами. Смит томился в окружении девушек, словно популярный тенор, застигнутый врасплох поклонницами, но все же отвечал. К несчастью, одна из девиц оказалась родом из Филадельфии, и Смит сам перешел в словесную атаку. Борис понял, что разговор предстоит долгий и не стал дожидаться товарища.

— Может быть, прогуляемся немного? — спросил Игорь.

Ковалев кивнул. Ему давно хотелось побродить в прохладной тишине, успокоить напряженные нервы.

Солнце скрылось за дальней кромкой леса, и быстро сгущались сумерки. Деревья, почернели, словно их окрасили тушью. Небо сделалось густо-синим, и только на западе ярко золотилось. В нем медленно таяли перистые изумрудные облака. Со стороны близкого моря плыли терпкие йодные запахи.

— Хорошо! — с чувством сказал Борис. — У вас что, всегда такая погода?

— В это время года — почти всегда. А потом будет сезон дождей. Но вообще-то климат здесь курортный, лучше не придумаешь. Живи да радуйся!

Новиков ждал ответной реплики, но Борис молчал, думал о чем-то своем, очень грустном. Игорь понял, о чем. Он осторожно покашлял, спросил:

— Скажи, а ты веришь в гипотезу Рея? Насчет Пришельцев из Антимира?

— Но я же сам ее высказал!

— Верно, совсем забыл. А мне, представь себе, не очень верится.

— Ты же физик, Игорь!

— Вот именно. Беда в том, что развелось много вульгаризаторов от науки. И модные гипотезы легко опошляются невеждами. Взять тот же Антимир. Сколько о нем говорили и писали! А ведь это очень сложная штука. Кстати, представления самого Дирака о природе вакуума…

Борису меньше всего хотелось вступать в ученый спор, и он не совсем тактично перебил собеседника:

— Извини, но нам надо, по-моему, брать за основу только факты. События произошли, и их необходимо как-то истолковать.

— У Рея больше домыслов, чем фактов. Я, например, не согласен, что существует прямая связь между синтезатором аммов и Черным Шаром. И вообще вся эта зеркальная трансформация чистая фантазия. Рей не специалист, вот и выдумывает. А современная физика не допускает ничего подобного.

— Во времена Лавуазье не помышляли об атомной энергии, а Эйнштейн не предполагал, что существует нуль-пространство. Меняются времена, меняются и понятия. И пусть даже Рей в чем-то ошибается — в принципе он прав. Надо учитывать и то, что пока не открыто, не познано.

— Кто знает, — вздохнул Игорь.

Они дошли до конца аллеи. Дальше начиналась темнота, и лишь где-то на горизонте искрилась огненная гирлянда.

— Там наш рудник, — сказал Новиков. — Титан, вольфрам, ниобий. По тысяче тонн в месяц добыча! А работают всего трое.

— Интересно, — рассеянно сказал Борис.

— Кстати, ты знаешь, что на Авроре на каждого человека приходится по нескольку десятков всевозможных киберов? И стационарные есть, и подвижные. Около десяти тысяч штук всего — целая армия!

— Интересно, — повторил Борис. — Пожалуй, нам пора обратно…

«Я просто устал, — подумал он. — И немудрено — такой насыщенный событиями день. А завтрашний может стать еще суматошнее. Если, конечно, они вернутся. Должны вернуться — есть же у них элементарное любопытство! Если когда-то установили контакт с дикими аммами, то с нами-то обязательно захотят познакомиться поближе…»

Из боковой аллеи вынырнула высокая фигура в белой лохматой шапке. Присмотревшись, Борис узнал Дюбуа — непокорные кудри торчали во все стороны, и казалось, что на голове у него кавказская папаха.

— Гуляете? — спросил председатель Совета. — А у меня любопытная новость. Иду сейчас на телецентр, чтобы оповестить всех. Дело в том, что Черный Шар улетел.

— Как улетел? — разом спросили Борис и Игорь.

— Очевидно, совсем. Со Станции сообщили: сначала он удалился в направлении созвездия Меча на шестьсот тысяч километров и после этого исчез. В той точке зарегистрировано мощное радиоизлучение. Предполагают, это избыточная энергия перехода в нуль — пространство. Вот не ожидали! Такое невнимание к нам с его стороны…

— Просто свинство, — мрачно сказал Борис, поглядев на темное небо.

— Ну-ну, не расстраивайтесь. Присядем на эту скамейку? Признаться, устал за день. Да и надо собраться с мыслями перед выступлением.

— Скажите, Морис Яковлевич, — вкрадчиво сказал Игорь, — а вам не кажется, что разумных Пришельцев вообще не было?

— Не понял, — быстро сказал Дюбуа.

— Я говорю, если в Шаре находились одни автоматы? И у них была определенная программа: собрать на планете информацию и затем возвращаться. А нам показали эти картинки только для того, чтобы мы не пытались их задержать. И никакие они не жители Антимира, а просто нарочно запугивали. Наверное, так рассуждали: кто захочет связываться с ними, если может произойти аннигиляция. А что? По-моему, похоже на правду?

— Не горячитесь, — улыбнулся Дюбуа. — В космических хитрецов поверить пока трудно. К тому же антиматерия в районе Авроры появлялась — вспомните катастрофу с «Мирным». А вот относительно автоматов… Тут с вами можно согласиться. Конечно, машине трудно принять решение о контакте с чужой цивилизацией, тем более, что о нашем существовании на этой планете ей не было заранее известно. Тогда внезапный отлет Шара легко объясняется.

— Но машина не стала бы применять какие-то санкции против аммов. А колонна у них перестала действовать, — возразил Борис.

— А вы представьте такую вещь. Сами Пришельцы уже когда-то побывали на Авроре, и единственное, что их здесь интересует, — результаты начатого тогда эксперимента. Поэтому проверку и поручили Логической Машине. Ей нетрудно сообщить и определенные этические критерии, чисто нравственные понятия. Даже наша техника позволяет такое. В общественных отношениях хорошее кибернетическое устройство разберется — были бы соответствующая программа и обширный запас информации. И когда Шар проанализировал поведение Отмеченных, он пришел к единственно возможному выводу — лишить их даровой кормушки…

— Посылать в Антимир автоматическое устройства просто опасно, — не сдавался Борис. — А вдруг произойдет катастрофа? Случилось же с нами…

— Все зависит от «ума» машины, а он может быть как угодно велик. И в подобной ситуации машина, настроенная на самосохранность, станет действовать гораздо осторожнее, чем это делали бы разумные ее хозяева. А вам встретилось какое-то вспомогательное устройство, оставленное Шаром для ориентировки в пространстве, — нечто вроде наших радиомаяков… И вот что я вам еще скажу. Предупреждаю: моя гипотеза может показаться вам мало вероятной, но мне лично кажется, что такая возможность не исключена. Очень вероятно, что наш общий знакомый Рей Ланин летит сейчас прямиком в Антимир.

— Ланин? — удивился Новиков. — Шутите, Морис Яковлевич. Он же сейчас…

— Да, вы правы. Рей благополучно гуляет в данную минуту с девушкой — сам видел. Но я имею в виду его двойника. Если допустить, что жители Антимира способны зеркально преобразовывать материю, они могут воссоздать и точную копию живого существа. С нашего Рея сняли, если так можно выразиться, внутреннюю мерку, записали в виде триллионов электрических сигналов его неповторимое «я». А потом на месте синтезируют по этой записи живое человеческое существо. Разумеется, из своей материи. Как считаете?

— Это было бы жестоко, — сказал Борис. — Забрать одного человека в абсолютно чуждый мир, обречь его там на вечное одиночество без малейшей надежды вернуться… Я уже испытал нечто подобное, когда думал, что с Робертом произошла беда. Страшно даже представить!

— Но я не договорил, — мягко остановил его Дюбуа. — А после того, как этот анти-Рей познакомится с жизнью абсолютно чуждого, как вы сказали, мира, его доставят обратно на Аврору и трансформируют в обычного человека. И наш товарищ снова окажется с нами, обогащенный удивительными знаниями…

— И здесь появятся двое Ланиных, — заметил Игорь.

— Возможно. Но он может вернуться и уже после того, как пройдут годы, и нашего Рея не станет в живых. И он опять возродится. Чудесная перспектива, не правда ли?

— Сказка, — вздохнул Борис.

— Гипотеза, — строго поправил Дюбуа. А Игорь ехидно добавил:

— Ты же сам говорил, что надо учитывать еще не открытое!

— Конечно, жизнь может и не подтвердить мою догадку, продолжал Дюбуа. — Но в одном я убежден твердо: они сюда еще вернутся. Пока свидание не состоялось. Но информация о нас летит в другую Галактику. И вестники невообразимо далекого мира прибудут на нашу Аврору, чтобы познакомиться поближе. Когда? Будем ждать…

Они помолчали.

— Пожалуй, мне пора, — сказал Дюбуа.

— Мы тоже пойдем, — поднялся Борис. Он сделал несколько шагов и вдруг спросил:

— Вы не обидитесь за наивный вопрос, профессор? Но я немного отстал от жизни, и мне простительно. Скажите, вы твердо решили освоить эту планету? Не отступите? И еще: в чем смысл сегодняшней вашей работы?

Дюбуа без улыбки посмотрел на него и очень серьезно ответил:

— Мы хотим, чтобы на этой планете жили счастливые люди. Уверен, что со временем их тут будут миллиарды.

— Включая туземцев?

— Разумеется. Они тоже станут людьми — у них есть для этого все возможности. Не в долинах бездельников, а в городах тружеников увидят они настоящую жизнь. Можете мне поверить, — их потомки еще полетят к звездам. Именно в этом и заключается великая миссия человечества: всюду, где только возможно, утвердить свободный, созидательный труд!

Он кивнул им и зашагал по аллее — высокий, прямой.

— А что, — сказал Игорь, — старик абсолютно прав. И если гости из Антимира задержатся лет на десять, им придется собирать всю информацию заново: так переделаем планету — ничего похожего не останется! А может быть, и дожидаться их не станем. Сами к ним полетим.
















notes



Примечания





1


И ты, Брут! (лат.).




2


Я человек… (лат.).




3


От яйца (лат.).