Звезда и ключ Индийского океана
Юрий Иванович Степанчук








В книге очерков Юрия Степанчука, работавшего длительное время на Маврикии, рассказывается о встречах с маврикийцами, об истории и современных проблемах страны. Большое внимание уделяется культуре и фольклору, былям и легендам, сложившимся на острове, оказавшемся на перекрестке интересов европейских государств и заслужившем название «гнезда корсаров».

Избранная автором форма изложения позволила ему создать яркую картину жизни маврикийцев, их труда и быта. Читатель познакомится с островом, где созданный природой «рай» не приносит счастья большинству маврикийцев.






Юрий Степанчук

Звезда и ключ Индийского океана





Увидеть остров!


— Ты уезжаешь на Маврикий? — спрашивали знакомые.

— Да, — отвечал я, — жду визу.

— Тебе можно позавидовать. Это, говорят, райское место.

Немногое можно было прочесть об этом острове. Скупые сведения даются в энциклопедии. В библиотеке мне предложили опубликованный отчет английской администрации за 1957 год о положении на Маврикии. Данные устарели давно, да и информация касалась в основном финансовых вопросов.

Два месяца ожидания визы показались мне невероятно долгими. Придется ли когда-нибудь увидеть этот небольшой остров в западной части Индийского океана за далеким экватором в южном полушарии планеты? По ассоциации с нашими причерноморскими краями мне виделись на его берегах пальмы 


и кипарисы. Зрительные образы, связанные с моим опытом пребывания на побережье Черного моря, и телевизионные передачи «Клуба путешественников» дополнялись чем-то необычным, фантастическим. Что можно увидеть на клочке земли площадью немногим более 2 тысяч квадратных километров? Да все, что угодно! Реликтовые деревья? Экзотические цветы? Птиц? Воображение рисовало мне что-то яркое, красочное. Увидеть, что там есть на самом деле, узнать, как живут люди, почувствовать дыхание океана — все казалось необычайно заманчивым. Предложи мне тогда вместо Маврикия любую другую страну, и я бы отказался.

Прошел октябрь, затем дождливый с мокрым снегом ноябрь, и вот с первыми декабрьскими морозами пришло сообщение: можно брать билет и отправляться в далекий путь.

Около десяти дней потребовалось на сборы, и вот самолет выруливает на взлетно-посадочную полосу в аэропорту Шереметьево, чтобы взять курс на юг. Под колесами мела поземка, и я подумал, как далек путь от нее до жаркого, влажного лета.

На закате зимнего дня делаем короткую остановку в Одессе, затем за иллюминаторами быстро темнеет, невозможно рассмотреть не только землю, но и облака. Мерный шум двигателей самолета слышится до полуночи и замолкает: в аэропорту Каира производится очередная посадка, чтобы заправиться горючим. Всматриваемся в темноту, в которой проплывают ровные ряды огней, освещающих пустынное шоссе да сонные строения.

Ранним утром пассажиры почувствовали душное дыхание Адена. В приземистом одноэтажном зале ожидания в прогретом воздухе лениво вращались огромные лопасти вентиляторов, на скамейках спали два босых араба. Стены пестрели затейливой арабской вязью каких-то объявлений или, возможно, лозунгов. В следующем зале, куда устремились пассажиры, торговали радиотехникой, сувенирами. Торговля велась на языке, представлявшем собой странную смесь русских и английских фраз и слов, сопровождавшихся сдержанными, но выразительными жестами.

Дальнейший полет проходил над африканским побережьем. Могадишо запомнился пустынным, без единого деревца, берегом, на который накатывались одна за другой волны. В районе Дар-эс-Салама из иллюминатора мы видели прокаленную солнцем, поросшую жухлой травой и кустарником саванну. Самым запоминающимся на участке пути после Адена было сообщение о перелете экватора. Стюардесса от имени капитана вручила мне специальную грамоту, засвидетельствовавшую важное это событие. Привлекла внимание также величественная, покрытая снегом вершина горы Килиманджаро. Возвышаясь над облаками, она долго сопровождала нас, следуя справа по борту самолета.

На Мадагаскаре предстояло провести сутки. Самолет Аэрофлота заканчивал свой рейс в Антананариву, и на следующий день на Маврикий нужно было лететь рейсом итальянской авиакомпании «Ал-Италия». Мы с нетерпением ждали, когда наконец покажутся под крылом самолета берега Мадагаскара, откуда до Маврикия рукой подать. Двадцатичасовой перелет подходил к концу. Вскоре на бескрайней синеве океана показались острые языки красной безлесой земли — северное побережье Мадагаскара. Перелет утомил всех, хотелось поскорее ступить на землю этого большого, четвертого по величине (после Гренландии, Новой Гвинеи и Калимантана) острова.

Пока самолет приземлялся, можно было полюбоваться главным городом острова, группами раскидистых деревьев на вершинах темно-красных холмов, зелеными переливами рисовых полей.

Антананариву запомнился обилием тепла, фруктов. Ведь конец декабря — это разгар малагасийского лета. Рядом с гостиницей на небольшом рынке наперебой предлагали бананы, апельсины, манго, папайю, авокадо и другие плоды тропиков, многие из которых непривычны для северного глаза. Поразительна, хотя и, конечно, объяснима, была бедность продавцов всех этих великолепных даров природы, символизирующих для нас изобилие и достаток.

На следующий день — снова самолет. Солнечная прекрасная погода. Две краски — голубая и синяя — сопровождают самолет на всем протяжении пути до Маврикия. Только темные тени от облаков, проплывающих в вышине, меняют свои очертания на светлой поверхности океана. Ни корабля, ни лодки; безбрежные просторы воды, внешне ласковой, но таящей в себе столько опасностей.

Сообщили о предстоящей посадке на Реюньоне, одном из Маскаренских островов, в группу которых входят еще Маврикий и Родригес. Самолет покинуло несколько французов: Реюньон — заморский департамент Франции.

Не успевает самолет набрать высоту, как вновь объявляется посадка, в теперь уже конечной точке полета — на Маврикии. Пройдя путь от Адена над Восточной Африкой, Мадагаскаром и частью Индийского океана и закончив его на Маврикии, самолет словно очертил район, в котором все связано общностью не только морских течений и путешествий, но и человеческих судеб, раздоров, страстей, в которых Маврикий сыграл не последнюю роль.

Приземляемся в аэропорту Плезанс. Это современные ворота Маврикия: через них проходят тысячи туристов и все те, кого судьба неведомыми и непредсказуемыми путями забрасывает на остров. Взлетно-посадочная полоса, принимающая нынешних «открывателей» Маврикия, находится в нескольких километрах от юго-восточной бухты острова, в которую входили первые европейские корабли.

Воспользуемся близостью к этой прекрасной обширной бухте, окруженной коралловыми рифами, чтобы вспомнить о первых встречах Маврикия, тысячи лет жившего обособленно от всех материков, с европейцами. Защищенный бесконечными просторами океана, этот клочок земли был заповедником, особым царством, его животный и растительный мир имел неповторимые черты, нигде больше не встречавшиеся на земном шаре.

Все началось с путешествия Васко да Гамы. Удачливый португалец обогнул мыс Доброй Надежды, с огромными предосторожностями поднялся вдоль берегов Восточной Африки и после ряда приключений достиг Индии. Благополучно проделав обратный путь, он с грузом восточных товаров и в блеске славы вернулся в Португалию. Его успех вскружил голову торговцам и мореходам, и одна за другой португальские флотилии стали отправляться в Индийский океан, захватывая форпосты на африканском побережье. В течение десяти-пятнадцати лет португальцы хозяйничали в Индийском океане. К этому времени, а точнее, к 1507 году относят открытие европейцами, а именно португальцем Педру ди Машкареньяшем Маврикия. Правда, в отношении года и имени нет единства среди историков морских путешествий, но большинство все же сходится на том, что первыми из европейцев высадились на Маврикии португальцы и произошло это в период с 1505 по 1512 год.

До них на Маврикии побывали арабские и малайские мореходы, которых забрасывали туда шторма. Они дали острову его первое имя — Дини ароби, что значит «Арабский остров». Вслед за Маврикием португальцы открыли Реюньон и Родригес. Однако в то время они не придали большого значения своим открытиям. У них разбегались глаза от огромных морских пространств, обилия стран и народов. Позднее, в 1527 году, на пути из Индии в Европу португальские корабли пристали к маврикийским берегам. Тогда на остров было выпущено несколько домашних животных. Так Маврикий, названный португальцами Илья-до-Серне (Лебединый остров), вероятно, из-за множества обитавших там птиц додо, впервые начал ощущать губительность соприкосновений с чуждым миром.

Пришельцы не пытались создать на острове постоянного поселения, для них было достаточно отдохнуть два-три дня, запастись пропитанием и водой для дальнейшего опасного плавания.

Мне как-то попались данные о размерах кораблей, на которых ходили португальские мореплаватели. Трудно представить, что океанские просторы осваивались на суденышках длиной не более 30 и шириной 6–7 метров, а ведь путешествие из Европы до Маврикия занимало от 5 до 6 месяцев. Неудивительно, что морякам требовался отдых, чтобы восстановить силы и пополнить запасы.

События в Европе — захват Португалии Испанией и война Голландии против Филиппа II за независимость — отразились на судьбе европейских завоеваний в Индийском океане. Голландцы под руководством Морица Оранского — штатгальтера Нидерландов, наносят одно за другим поражения испанцам, а затем, стабилизировав положение внутри страны, начинают помышлять об освоении далеких морских путей для развития торговли. В Голландии строятся корабли и во избежание встреч с испанскими и португальскими флотилиями совершаются экспедиции к берегам Норвегии с целью открытия северного пути из Европы к берегам Китая.

Северные походы не приносят успеха, и голландцы готовятся к путешествиям в Индийский океан по уже проложенному португальцами пути вокруг мыса Доброй Надежды. Первая попытка проникнуть в этот океан потерпела неудачу, и 29 марта 1598 года вторая флотилия, состоящая из 8 судов, покидает голландские берега. Судами командуют адмиралы ван Некк и ван Варвик. i августа корабли огибают южную оконечность Африки, однако несколько дней спустя сильнейший шторм разбрасывает их в разные стороны й флотилия как единое целое перестает существовать.

Пять судов вместе с адмиралом ван Варвиком относит далеко на юго-восток, ветер постепенно стихает, небо проясняется, и корабли к неописуемой радости экипажа пристают к берегам неизвестной им земли — это была юго-восточная бухта Маврикия.

19 сентября 1598 года ван Варвик находит узкий проход в кольце рифов и осторожно вводит корабли в бухту, которой дают имя адмирала, а весь остров называют Маврикием в честь Морица Оранского.

Адмирал приказал исследовать остров, оказавшийся необитаемым. На берегу были сооружены легкие, временные постройки, в которых разместили больных. Благодаря прекрасному воздуху, чистой воде и свежей пище, их состояние быстро улучшилось. Голландцам пришлись по вкусу сочная мякоть кокосовых орехов и молодые побеги пальм. Помимо додо, мясо которого показалось морякам жестким, на острове обитали десятки других видов птиц, ставших объектом варварской охоты. Убивать их не составляло никакого труда: они сами летели к людям, так как не видели в них угрозы.

Юго-восточная бухта оказалась не только обширной и хорошо защищенной от океанских волн рифами, но и изобиловавшей рыбой, существенно дополнившей рацион моряков.

Невероятные сведения сообщили нам записи этой экспедиции о гигантских черепахах, водившихся на острове, таких огромных, что на одну могли сесть верхом четверо мужчин. В устьях рек и на прибрежных отмелях команда ловила столько лангустов, сколько их каждый раз требовалось к столу.

Таким образом, для моряков флотилии ван Варвика Маврикий оказался прекрасным, так сказать, домом отдыха. Но голландцам был важен не только отдых. Еще в первый день при входе в бухту они увидели на берегу много воска и разбросанные рядом обломки корабля — явные свидетельства недавней катастрофы. Эти вещественные доказательства опасности плаваний по Индийскому океану напомнили ван Варвику о деле. Ураган потрепал суда флотилии, требовавшие срочного капитального ремонта, для чего возникла необходимость в хорошем корабельном лесе.

Оказалось, что на Маврикии в изобилии росли не только породы деревьев, пригодных для постройки кораблей, но; что было не менее важно, и ценнейшее эбеновое дерево, черная древесина которого использовалась для изготовления мебели, которой в те времена обставлялись королевские дворцы Европы. Это богатство столь ценного дерева на многие годы предопределило судьбу острова.

Ван Варвик нашел подходящий клочок земли и велел посадить привезенные с собой саженцы апельсиновых, лимонных и других деревьев, а также посеять семена бобовых культур. Поле обработали и обнесли забором. Так впервые была сделана попытка вырастить на маврикийской почве культурные растения. Усилия голландцев не оказались напрасными. Деревья прижились. Много лет спустя, во времена французского владычества, эти деревья, посаженные моряками ван Варвика, все еще росли и плодоносили.

В голландских записях упоминается, что обработанное поле было в четыре раза больше площади рынка в Амстердаме. Но собранные с него плоды предназначались не для продажи, а прежде всего для пропитания экипажей судов, останавливавшихся на Маврикии по пути следования из Голландии к индийским берегам и обратно.

Флотилия ван Варвика стояла у Маврикия четырнадцать дней. Перед уходом в Бантам (султанат на Западной Яве), цели их путешествия, команде был отдан приказ водрузить на видном месте щит с изображением гербов Голландии и Амстердама. Это означало, что остров был взят под голландское управление. 2 октября флотилия ван Варвика покинула гостеприимные берега. По возвращении на родину моряки часто вспоминали Маврикий как самое прекрасное место на земле.

Так началась история Маврикия.

Возможно, первое впечатление обманчиво, поскольку оно поверхностно, случайно, но оно — самое запоминающееся. Если говорить о внешнем облике острова, казавшегося в моем воображении столь экзотическим, то в те декабрьские дни он предстал предо мной в светло-зеленых тонах, которые придавал ему молодой тростник. Еще с самолета были отчетливо видны изумрудные, сверкающие на солнце пространства, отделенные от синей поверхности океана белой извилистой линией прибоя, разбивающегося о прибрежные рифы.

— Как долетели? — спросил встретивший меня представитель нашего посольства, невысокий, плотный человек, и назвал себя.

Я смотрел на его приветливое лицо, на дружескую располагающую улыбку и чувствовал, как улетучивалось ощущение скованности и неловкости, которое возникает обычно в непривычной обстановке.

— Да ничего, — ответил я, — главное, длинный путь позади.

— Пока будут заниматься формальностями, можно присесть и поговорить.

Мы устроились на широком низком диване, провалившись в его мягкие обитые черной кожей подушки и, прежде чем ответить на первый вопрос Петра Акимовича о московской погоде, я заметил, что легкий шум в ушах связан не с длительным полетом, а с работой кондиционеров, создающих в этом зале приятную прохладу.

Расспросив о Москве, о полете и остановке на Мадагаскаре, Петр Акимович сказал, как бы подбадривая меня:

— Хорошо, что вы прилетели, познакомитесь со страной, с ее деловыми людьми. Наши отношения необходимо развивать — не только в политической, но и во внешнеэкономической и культурной областях. Организация здесь продажи советских книг — чрезвычайно важное дело. Хочу только предупредить, что трудности вас ждут на каждом шагу. Самые крупные книжные магазины принадлежат белым поселенцам, а они здесь стараются продавать не советскую, а антисоветскую литературу…

— Но ведь наши книги продаются почти во всех странах.

— Когда познакомитесь с обстановкой, поймете, что наладить продажу наших книг во Франции или Англии гораздо проще, чем в этой стране…

К нам подошел белокурый молодой человек.

— Все в порядке, — сказал он, передавая мне паспорт, — багаж уже в машине, можно ехать.

Мы вышли в отгороженный решеткой дворик, где находилась стоянка машин, на которых привозили и увозили провожаемых и встречаемых гостей, и сели в машину.

— Поедем сейчас в Кюрпип, — обратился ко мне Петр Акимович. — Это небольшой городок на Центральном плато острова. К нему примыкает другой городок — Флореаль, где находится наше посольство. Не удивляйтесь, что я говорю «примыкает». Остров, хотя и небольшой, но густонаселенный — около миллиона человек. В Кюрпипе мы сняли для вас дом. До Порт-Луи всего двадцать-двадцать пять минут езды на машине по отличному шоссе.

— А сколько от Плезанса до Кюрпипа?

— Около сорока минут… В зависимости от того, как будет забита дорога. Володя, — повернулся Петр Акимович к водителю, — останови здесь на минутку, пусть наш гость бросит взгляд на юго-восточную часть острова.

От места, где мы остановились, плантации сахарного тростника полого спускались к строениям, в которых я узнал аэропорт. Колышущаяся зелень тростниковых полей прерывалась темными группками деревьев, разбросанных вдоль ручьев, да странными пирамидами, сложенными из собранных на этих полях камней. Одна из таких пирамид была совсем недалеко от нас, и я успел разглядеть, как тщательно выложено ее основание высотой в человеческий рост. Каменные глыбы, составлявшие пирамиду, были округлы — за много сотен лет их обтесали дожди и ветры. Загрубевшая, словно схваченная коркой, коричнево-черная поверхность камней свидетельствовала об их вулканическом происхождении. Не одно поколение невольников, подгоняемое криками и ударами плетей, перетаскивало эти тяжелые глыбы в одно место, чтобы очистить поля для посадок тростника.

Чуть левее виднелись отроги хребта, словно обнимавшие с двух сторон юго-восточную бухту. Вершины хребта покрыты лесом, а склоны расчищены от деревьев, как и все вокруг: тростник отвоевывал для себя жизненное пространство.

А дальше сияла на солнце теперь уже светло-голубая гладь океана, отделенная на горизонте от неба тонкой, едва видимой чертой. Солнце стояло в это полуденное время прямо над головой, заливая все вокруг своими жаркими лучами. Рядом с нами по дороге проносились машины. Недалеко, чуть повыше, начиналась деревня, лавки и магазинчики стояли прямо у самой обочины шоссе.

Прежде чем сесть в машину и продолжить путь по дороге, поднимающейся вверх к Центральному плато, я обратил внимание на две трубы, возвышавшиеся среди полей тростника. Обвалившаяся штукатурка обнажила старую кирпичную кладку. На самом верху одной из них зеленела трава и свешивались ветви чудом забравшегося туда куста.

— Эти трубы — непременная деталь маврикийского пейзажа. Их можно встретить в любой части острова, — сказал Петр Акимович.

— Видно, построены очень давно, — заметил я.

— Да, — подтвердил мой спутник — большинство из них восемнадцатого века. Они служили сахарным заводам. Со временем заводы объединялись, ненужные строения сносились, остались только трубы, много места они не занимают и нет смысла затрачивать усилия на то, чтобы разрушать железную по прочности кирпичную кладку…

Машина ходко поднималась по пологим склонам, пересекая одну за другой деревни, а перед глазами все еще стояли зеленые пространства и юго-восточная бухта, долго служившая главными воротами острова.

С тех пор как я прочитал знаменитую историю о Робинзоне Крузо, самым захватывающим мне всегда казалось знакомство с необитаемым миром. И теперь я представил себе корабли, приближавшиеся к Маврикию, неописуемую радость моряков, которые после изнурительных странствий по океанским просторам наконец увидели землю. Вот на теплые спокойные воды бухты спускаются лодки, и через несколько минут люди один за другим ступают на берег, оставляя свои следы на золотистом песке, а над их головами легкий ветер шевелит лохматые кроны пальм. Может быть, не только пальм, но и других деревьев? О том, что было на Маврикии, когда там впервые ступила нога человека, лучше пусть расскажут сами очевидцы.

Лучшие свидетели всего этого — голландцы. Они оставили самые достоверные описания Маврикия той поры, когда на него высадился первый человек. Во время своих долгих плаваний к неведомым берегам они старались ничего не упускать из поля зрения, вели подробные записи в корабельных книгах, фиксируя в хронологическом порядке все примечательные события и отмечая все попадавшиеся на их пути земли. После окончания экспедиций многие их описания были изданы и переведены на другие языки. Немало их и по сей день хранится в виде рукописей в богатейших морских архивах Нидерландов.

Записи голландцев рассказывают о Робинзоне Крузо острова Маврикий. В апреле 1601 года голландский порт Тексель покидает флотилия из пяти судов под командованием адмирала Харманзена и берет курс к индийским берегам. В июле корабли подходят к маврикийским берегам, и капитан одного из них получает приказ адмирала зайти в бухту для пополнения запасов воды и провизии. На берегу моряки замечают странную фигуру, трудно различимую в зарослях кустарника, росшего у ручья, из которого они черпали воду. Непреодолимое любопытство заставляет обросшего, едва прикрытого лохмотьями человека следовать за пришельцами, но когда моряки делают попытку приблизиться к нему, страх обращает его в бегство.

С трудом моряки догоняют дикаря и доставляют его на борт корабля. Еще нестарый и физически крепкий мужчина из-за долгого пребывания в одиночестве совсем разучился выражать свои мысли. Нечленораздельные звуки никак не складывались в слова и фразы, язык не слушался его.

Однако несколько дней общения с моряками, которые, надо к их чести заметить, обошлись с ним весьма сердечно, сделали свое дело, и Робинзон Маврикия заговорил. По первым его словам стало ясно, что он француз. Вскоре он уже смог все о себе рассказать.

Несколько лет назад этот француз сел на корабль в Англии и отправился к берегам Индии в качестве члена экипажа флотилии, состоявшей из трех судов. Во время плавания моряки заболели какой-то непонятной, не поддающейся лечению болезнью и спустя некоторое время погибли все, за исключением француза, четырех англичан и двух африканцев. Корабли потерпели крушение, а оставшиеся в живых вынуждены были спасаться в лодке, которая, после того как ее изрядно пошвыряло по океану, была выброшена волнами на маврикийский берег.

Отдохнув и окрепнув, англичане решили продолжить путь в надежде добраться до обитаемой земли, а француз предпочел остаться на острове, где и нашли его голландцы. Около двадцати месяцев он жил совсем один, питаясь плодами финиковых пальм и мясом черепах. Это случилось за 60 лет до приключений знаменитого Робинзона Крузо, созданного воображением Даниэля Дефо.

Одиночество не прошло для француза бесследно. Умственное напряжение, когда он начал говорить, приводило к частой потере сознания, и спустя примерно год после спасения он умер на борту корабля адмирала Харманзена.

Голландцы владели Маврикием с 1598 по 1658 год, затем на семь лет его покинули и снова возвратились, чтобы воспрепятствовать захвату острова англичанами или французами. По приказу Ост-Индской торговой компании голландские поселенцы окончательно оставили Маврикий в 1710 году. За сто с лишним лет в маврикийские бухты заходила не одна флотилия под голландским флагом. Запасались провизией также английские ч французские корабли. Однако первенство в серьезной попытке закрепиться на острове, сделать его обитаемым несомненно принадлежит голландцам.

В районе нынешней деревни Вье Гранд-Порт были построены административные и служебные помещения. Все важнейшие решения принимались комендантом и советом, состоящим из 10 человек, они же отсылали подробные отчеты в Кейптаун директорам Ост-Индской компании, которой нужно было одно: чтобы суммы, выделявшиеся ею на содержание поселенцев на острове, окупались с лихвой и в наиболее короткий срок. Поэтому поселенцы начали с того, что казалось самым простым и доходным, — с заготовки и отправки древесины эбеновых деревьев.

В 1677 году управление островом было возложено на Ламотиуса, который не только обладал административными способностями, но и чрезвычайно любил ботанику. Он составил описание четырех сортов эбеновых деревьев, распространенных на Маврикии и известных в то время голландцам. К первому он отнес дерево с очень черной и твердой древесиной, ко второму — также с твердой древесиной, но не гладкой, а в трещинках и прожилках. Эти деревья росли в горах и пользовались особенно большим спросом. К двум остальным сортам были причислены деревья с большим количеством ответвлений и наростов и с коричневого оттенка древесиной. Они имели меньшую коммерческую ценность.

Голландцы начали валку первосортных деревьев, твердая и прочная древесина которых прекрасно поддавалась обработке и полировке до зеркального блеска. Ее перевозили на кораблях в Европу, где она шла на изготовление дорогой мебели. Вскоре в районе юго-восточной бухты, где осели голландцы, эбеновые деревья были вырублены. Пришлось осваивать новые места, продвигаясь на север вдоль побережья и дальше — в равнинные районы нынешней маврикийской провинции Флак. В одном из отчетов отмечалось, например, что на расчищенном участке было 10 тысяч больших ценных деревьев. В связи с трудностями транспортировки бревен к побережью их стали разделывать на месте, для чего из Голландии была завезена и установлена механическая пила.

Как-то мне довелось беседовать с лесником маврикийского заповедника. Я поинтересовался, осталось ли на острове хоть что-нибудь от первоначальной маврикийской флоры, в частности от эбеновых деревьев.

— Совсем немного, — сказал он. — Ценная черная древесина занимает только небольшую часть ствола. Дерево толщиной около тридцати сантиметров содержит черную сердцевину, диаметр которой не превышает шести сантиметров. Естественно, голландцам было выгодней добывать ее прямо на месте.

— Но ведь были, наверное, деревья значительно больших размеров?

— Безусловно, сейчас мы можем только гадать об этих размерах. Тем экземплярам семейства эбеновых, что остались на Маврикии, не более четырехсот лет. Они представляют для нас интерес лишь как объекты изучения реликтовой флоры острова. Очевидно, голландцы рубили тысячелетние деревья, а то и постарше. Представляете, как богат был когда-то этот остров! И не только растениями, но и птицами. Вы ведь знаете печальную историю птицы додо или, как ее еще называют, серого дронта?

— Да, слышал, — ответил я, — есть даже выражение: «Мертв как додо».

— Если бы только додо. На острове был богатейший мир уникальных птиц, от которого почти ничего не осталось…

Додо! О нем знают не только маврикийцы. Тысячи туристов ежедневно узнают его силуэт на всевозможных сувенирах. Даже на гербе Государства Маврикий чуть повыше надписи «Звезда и ключ Индийского океана» имеется профильное изображение додо.

Этим своеобразным представителем пернатых природа наградила Маврикий, возможно, для того, чтобы выделить его среди других островов. Однако человек не оценил этот подарок, истребив додо так быстро, что только диву даешься.

Светло-серая птица размером немногим больше лебедя, с «мощным изогнутым клювом» и неразвитыми крыльями, тяжелая (вес — 20–25 килограммов) и неуклюжая, упоминается в записках многих мореплавателей, посещавших Маврикий уже с конца XVI века. Капитан ван Варвик назвал ее «тошнотворной, поскольку, „чем дольше ее варили“, — писал он, — тем безвкуснее становилось ее мясо. Но грудка птицы съедобна и мягка». В судовом журнале экспедиции под командованием ван Некка, опубликованном на голландском языке в 1601 году и в том же году переведенном на французский и английский, а год спустя изданном в Германии подробно описан серый дронт или, как его называли, «додо», что по-голландски означало «глупый». Скорее эта птица была не столько глупа, сколько неповоротлива, доверчива и беззащитна.

«Вместе с гигантскими черепахами и завезенными португальцами козами и свиньями, — пишет известный шведский натуралист Бенгт Шёгрен, — дронты стали приятным дополнением к пищевому рациону на кораблях. Тремя-четырьмя птицами можно было досыта накормить целую команду. И достаточно было убить и засолить несколько десятков птиц, чтобы обеспечить себя провиантом на все время плавания. Матросы нередко забавлялись тем, что старались забить как можно больше дронтов, так сказать, из чисто спортивного интереса. Охота на дронта была чрезвычайно простой, хотя птица, естественно, и пыталась как-то защищаться. Адмирал Вергувен, посетивший остров в 1607 году, рассказывает, что дронты могли „очень больно кусаться“. Этого оборонительного средства, однако, хватало ненадолго в борьбе против дубинок и прочего холодного оружия, и нет ничего удивительного в том, что скоро все „дронтовое население“ острова перекочевало в „лучший мир“»{Шёгрен Б. Осколки континента. М., 1983, с. 259 и сл.}. Потребовалось каких-нибудь 50 лет, чтобы исчез с лица земли последний дронт.

Время полного истребления додо установлено достаточно точно. Последнее упоминание о нем относится к 1681 году. В рукописном сообщении Бенджамина Хэрри о поездке на Маврикий, хранящемся в Британском музее, среди прочих птиц, увиденных им на Маврикии, упоминается и «додо, у которого очень жесткое мясо».

В записях другого мореплавателя, Франсуа Легуа, находившегося несколько месяцев 1693 года на этом острове, серый дронт вовсе не упоминается. Нет ничего о нем и в последующих сообщениях, касающихся Маврикия.

В 1715 году остров заняли французы. Среди французских поселенцев были натуралисты-любители, пытавшиеся отыскать следы додо, но все их попытки ни к чему не привели. Возникло сомнение, была ли вообще такая удивительная птица?

Фундаментальный труд Стрикланда и Мелвила, посвященный додо и опубликованный в 1848 году{Strickland H. E., Melvill A. G. The Dodo and Its Kindred, or the History, Affinities, and Osteology of the Dodo, Solitaire, and Other Extinct Birds of the Islands Mauritius, Rodriguez and Bourbon. L., 1848.}, в котором собраны и исследованы все сведения о сером дронте, а также находки его костей, на основании которых был собран скелет птицы, положили конец сомнениям.

Одновременно с додо было истреблено много других редких эндемичных птиц. Остается только сожалеть, что никогда больше не будет прежнего богатства животного и растительного мира на Маврикии, его когда-то густых вечнозеленых лесов и пестрого шумного мира пернатых, доверчиво слетавшихся к человеку.




Пути гвоздики и мускатного ореха


После ухода голландцев в 1710 году Маврикием пытались завладеть англичане и французы, чтобы использовать его удобные бухты для временных стоянок кораблей, курсирующих в Индийском океане. Французы опередили англичан всего на несколько дней.

20 сентября 1715 года французское военное судно бросило якорь в северо-западной бухте. Над островом взвился французский флаг, бухте дали французское название Ред-де-Тортю (Черепаший рейд), а острову — Иль-де-Франс. Этому событию посвящен памятник, установленный в Порт-Луи в саду имени поэта Эдварда Харта рядом с причалом, где сейчас загружаются маврикийским сахаром океанские суда.

Сначала французы не особенно спешили осваивать новую колонию. Лишь когда опекун короля Людовика XV Филипп Орлеанский передал остров французской Ост-Индской компании, которая вступила во владение в 1721 году, началось заселение острова. В апреле 1722 года на Иль-де-Франсе появились первые французские колонисты: пятнадцать добровольных переселенцев с Бурбона (Реюньона), с ними священник и фельдшер, а также несколько рабов. В последующие годы на Иль-де-Франс прибыли новые колонисты, кто добровольно, а кто и вынужденно. Часто это были дезертиры и преступники, которых в цепях привозили на остров и оставляли на берегу. Никому не было дела до их дальнейшей судьбы.

Губернатор Бурбона писал директорам Ост-Индской компании: «Нет здесь ничего, кроме непослушания и жестокости; ни чести, ни религии, ни милосердия. Эти люди — настоящие волки, желающие разорвать и уничтожить друг друга». Компания мало интересовалась поселенцами Иль-де-Франса. От Франции до них было далеко, что затрудняло перевозку всего необходимого. Расходы на освоение колонии не сулили скорой и большой прибыли.

Кроме заходов на Иль-де-Франс нескольких пиратских судов, до 1735 года там ничего существенного не происходит. А в этом году на Маскарены приезжает новый губернатор Маэ де Лабурдоннэ, который получает задание всемерно способствовать укреплению французского господства в Индийском океане. Его административные способности, воля и настойчивость оказались решающими в образовании новой колонии. Прежде всего он позаботился об укрепленном порте на Маврикии, хорошо понимая стратегическое значение этого острова в Индийском океане. Из порта в северо-западной бухте, недалеко от Черепашьего рейда, быстро вырос город, названный Норд-Вестер-Навен, переименованный впоследствии в Порт-Луи (нынешняя столица Государства Маврикий). Сюда Лабурдоннэ перенес свою резиденцию с Бурбона.

В связи с большим размахом строительных работ и нехваткой квалифицированных мастеров власти делают попытки привлечь рабочую силу из других стран. В 1740 году из Индии привозят 137 каменщиков, плотников и кузнецов для сооружения мостов и бараков, ремонтных мастерских и каналов. На верфи недалеко от Порт-Луи строятся корабли. Растущее население необходимо было обеспечивать питанием, и Лабурдоннэ прилагает все усилия для развития на острове сельского хозяйства. При нем ведутся попытки освоения многих сельскохозяйственных культур, отбор наиболее пригодных в условиях повторяющихся циклонов растений.

Особенно рьяно занимается этим Лабурдоннэ в своей резиденции в Памплемусе. В саду губернатор проводил опыты с саженцами, привезенными из Индии, Европы, Африки и даже из Южной Америки. Так была заложена основа Ботанического сада Памплемус — ныне одного из самых богатых и красивых садов мира, посещение которого доставляет истинное наслаждение любителям экзотики и который представляет огромный интерес для ботаников.

Среди культур, пользовавшихся особым вниманием Лабурдоннэ, были индиго, хлопок, кукуруза и даже пшеница. В 1742 году из муки местного помола был впервые выпечен хлеб.

По инициативе губернатора на острове в нескольких хозяйствах стали разводить тутовых шелкопрядов, добывать соль, а также изготовлять порох.

За 11 лет губернаторства Лабурдоннэ на Иль-де-Франсе была создана жизнеспособная колония, он действительно превратился в крупный центр французского влияния в Индийском океане.

Несмотря на то что Лабурдоннэ так много сделал для Франции, ему пришлось покинуть остров. Его оклеветали в принятии взятки от англичан. Он был вызван в Париж и препровожден в Бастилию, откуда вышел лишь незадолго до своей смерти, в 1753 году.

Следует отметить, что именно Лабурдоннэ принадлежит пальма первенства в освоении производства сахара, которое в настоящее время занимает главное место в экономике Маврикия. Губернатор построил первый сахарный завод в Виллебаке, для которого было заказано и изготовлено оборудование во Франции. Оно перевозилось на борту корабля «Сен-Жеран», потерпевшего крушение у маврикийских берегов. Это событие Бернарден де Сен-Пьер использовал в своем знаменитом романе «Поль и Виржиния», принесшем известность Маврикию.

Неудача с доставкой оборудования не обескуражила Лабурдоннэ. Вскоре на острове работали заводы в Виллебаке и в Фернее, расположенном в районе юго-восточной бухты. Последний работает и сейчас, но, естественно, оснащенный современным оборудованием.

В 1753 году производимого сахара было достаточно, чтобы удовлетворить потребности не только возросшего населения острова, но и экипажей всех судов, заходивших на Маврикий.

Память о Лабурдоннэ жива и поныне, и нет, пожалуй, маврикийца, который бы не знал и не чтил этого человека.

В 1767 году французский двор принял решение отобрать Иль-де-Франс и Бурбон у обанкротившейся Ост-Индской компании, и на островах обосновались королевские чиновники. При новом губернаторе Жане-Даниэле Дюма здесь развернул свою деятельность самый известный после Лабурдоннэ администратор Пьер Пуавр.

Ко времени приезда на Маврикий за плечами Пуавра была богатая, полная приключений жизнь. Он побывал в разных странах, много видел. Родился Пуавр в 1719 году в Лионе в семье торговца. Юношу не интересовала торговля, он занялся философией, искусством, был хорошим рисовальщиком. Во время пребывания в Китае Пуавр изучил китайский язык. В 1745 году судно, на котором Пуавр возвращался из Макао (Аомынь), атаковали английские корабли. В перестрелке Пуавр получил ранение, стоившее ему правой руки, и попал в плен к англичанам.

Его выпустили на свободу в Батавии (Джакарта) — центре голландских владений, где Пуавр увлекся растениями, из которых добывают пряности. Пребывание в Батавии наложило отпечаток на всю его дальнейшую жизнь. Он становится страстным поборником внедрения этих растений во французских колониях.

Из Батавии Пуавр приезжает в Пондишери. В это время в Индии ведутся военные действия между французскими и английскими войсками. Французский генерал-губернатор в Индии Дюплекс, живший в Пондишери, просит помощи, жалуясь на британскую эскадру, захватившую французские фактории. И в 1746 году Лабурдоннэ отплывает с Иль-де-Фпанса и захватывает важнейший укрепленный пункт англичан в Индии Мадрас, но потом за выкуп возвращает его. Это не нравится Дюплексу, который считает, что Мадрас должен принадлежать Франции. В этом конфликте Пьер Пуавр пытается примирить стороны, однако это ему не удается.

Вместе с Лабурдоннэ Пуавр отправляется на Иль-де-Франс, затем на Мартинику и наконец во Францию, где представляет правительству план разведения пряных растений на Иль-де-Франсе и Бурбоне. План производит должное впечатление, и Пуавра снаряжают в опасную экспедицию за пряностями.

Монополия на торговлю специями перешла от португальцев к голландцам еще в 1605 году. Голландская Ост-Индская компания, директора которой находились в Гааге и Амстердаме, продолжала с еще большим рвением практику португальских торговцев. Культивирование мускатного ореха и гвоздики было сосредоточено на двух крохотных островках Молуккского архипелага, которые тщательно охранялись. На всех других островах молодые побеги этих деревьев уничтожались, чтобы воспрепятствовать торговле и приготовлению пряностей из них в других странах. Строжайшие меры дали свои результаты. Со времен плавания Васко да Гамы к индийским берегам более ста лет торговля пряностями была сосредоточена в руках торговых домов Португалии, а ко времени опасного плавания за саженцами, в которое отправился Пуавр, голландская монополия на эту торговлю насчитывала свыше пятидесяти лет.

В мае 1754 года губернатор Иль-де-Франса предоставляет в распоряжение Пуавра небольшой корабль «Коломб». В связи с тем, что у Пуавра не остается никакой надежды достать саженцы на охраняемых голландцами островах Молуккского архипелага, он направляет корабль к берегам Филиппин. Преодолев огромные расстояния, «Коломб» подходит к Маниле как раз в то время, когда страна охвачена военными действиями: местное население восстало против испанцев. Маленькому «Коломбу» приходится выдерживать стычки с пиратскими кораблями, а самому Пуавру усмирять бунт собственного экипажа. Несмотря на эти и многие другие трудности, Пуавру удается пройти к островкам, где росли деревья мускатного ореха и гвоздики, и достать несколько саженцев. В июне 1755 года «Коломб» бросает якорь у Иль-де-Франса, и Пуавр передает администрации острова драгоценные растения, за которыми он охотился целый год.

Однако усилия Пуавра не нашли должной поддержки на Иль-де-Франсе. Более того, здесь образовалась группа противников внедрения пряностей на острове, наиболее активным из которых был Фюзе-Обль, один из директоров Ботанического сада Редуи, где должны были быть высажены привезенные ростки. Обль утверждал, что саженцы ненастоящие и что мускатный орех был на самом деле орехом арековой пальмы.

В связи с отказом губернатора снарядить новую экспедицию разочарованный Пуавр решает вернуться во Францию. По пути на родину ему представляется возможность провести некоторое время на Мадагаскаре, и он использует ее для изучения природы этого острова.

Во Франции заслуги Пуавра оценили по достоинству — его принимают во Французскую Академию наук. Особенным успехом пользуется его книга «Наблюдения обычаев и искусства народов Азии и Африки».

Решив, что все его приключения позади, Пуавр делает предложение молоденькой Франсуазе Робе. Одна ко его снова призывают на службу. После женитьбы правительство назначает Пуавра интендантом на Иль-де-Франс и Бурбон, губернатором которых стал, как уже говорилось, генерал Жан-Даниэль Дюма.

Новая администрация нашла дела на островах запущенными. Многие здания в городе требовали срочного ремонта. Со времени отъезда Лабурдоннэ никто не занимался сельским хозяйством. Большинство поселенцев и торговцев стремились как можно быстрее сколотить состояние всеми доступными средствами, включая махинации, контрабанду, воровство и спекуляцию.

Пуавру пришлось возрождать многое из того, что делалось при Лабурдоннэ: внедрять наиболее урожайные и пригодные для местных условии культуры, восстанавливать общественные задания и прокладывать дороги, расширять внутреннюю и внешнюю торговлю, бороться со злоупотреблениями.

В первом же указе, изданном в колонии Пуавром, вводились ограничения на вырубку лесов и каждому жителю вменялось в обязанность посадить не менее 11 фруктовых и других ценных деревьев.

В другом указе предписывалось строить дома в Порт-Луи только из камня, что, с одной стороны, должно было способствовать сохранению лесов, а с другой, привело бы к тому, что столица колонии мало-помалу приобрела облик европейского города.

Не забыл Пуавр и своего старого увлечения пряностями. В мае 1769 года снаряженный им корвет «Вижилан» под командованием Треминьона и корабль «Этуаль дю Матэн» во главе с капитаном Эшавери отправляются к Молуккским островам за саженцами мускатного ореха и гвоздики.

Результаты экспедиции превзошли самые оптимистичные ожидания. В марте 1770 года корабли разошлись, и каждый стал промышлять самостоятельно на свой страх и риск. Спустя некоторое время они встретились, а в июне 1770 года прибыли в гавань Порт-Луи, и на борту у каждого был бесценный груз саженцев деревьев мускатного ореха. Все участники этого похода получили щедрое вознаграждение.

В своей резиденции в Памплемусе Пуавр возрождает разбитый еще Лабурдоннэ сад, где нашли место наряду с мускатным орехом и гвоздикой десятки других деревьев, доставленных со всех концов света. Ботаническим занятиям он пытается придать научный характер, а результаты исследований сделать доступными не только для натуралистов, но и простых жителей острова.

Во время интендантства Пуавра остров посетили многие мореплаватели и ученые, встречам с которыми мог бы позавидовать любой администратор тех лет. В июле 1768 года на Иль-де-Франс приезжает писатель и путешественник Бернарден де Сен-Пьер, автор очерков об острове и знаменитого романа «Поль и Виржиния». В этом же месяце, но на другом корабле, прибывает астроном, физик и мореплаватель Рошон, которому французский двор поручил установить самый короткий путь от Франции до Иль-де-Франса и далее к берегам Индии. Позже Рошон еще несколько раз бывал на Иль-де-Франсе, занимаясь картографическими исследованиями, уточняя расположение близлежащих островов. Он неоднократно совершает плавания по Индийскому океану. С Сейшел он привозит на Иль-де-Франс побеги знаменитой сейшельской пальмы, плодам которой, морским кокосам (коко-де-мер), или двойным кокосовым орехам, приписывались в те времена целебные свойства.

Говоря о выдающихся личностях, посещавших Иль-де-Франс, нельзя не упомянуть о Луи-Антуане де Бугенвиле, руководившем первой французской кругосветной экспедицией, о Кергелене, открывшем группу вулканических островов в южной части Индийского океана, названных его именем, и о Жане-Франсуа Лаперузе, стоявшем во главе кругосветной экспедиции 1785–1788 годов, пропавшей без вести.

Рано утром 8 ноября 1768 года большая толпа собралась на причале в ожидании фрегата «Будёз», на котором должен был прибыть Бугенвиль, второй год плававший по морям и океанам.

На борту фрегата оказалось много больных, которым требовалась срочная помощь. Заботу о них, как и снабжение экспедиции всем необходимым, взял на себя Пуавр. Свободное время Бугенвиль и его офицеры посвящали рассказам о новых морских путешествиях, об открытиях неизвестных островов, их природе и жителях.

Путешественники преодолели огромные трудности, экспедиция не раз была на краю гибели и, казалось, лишь провидение вело суденышко среди опасных рифов и уберегло во время ураганных штормов. Теперь же, когда опасности остались позади, моряки воспринимали их как неизбежных спутников длительного плавания, специально созданных, чтобы испытать людей на прочность. В пережитом моряки находили даже комические моменты. Так, говоря о голоде на корабле, о том, что приходилось есть крыс, они не забывали упомянуть, а то и изобразить, как их ловили и готовили, добавляя, что еда была великолепной. Особое оживление вызывал рассказ о секрете Коммерсона, ботаника экспедиции. Ему удалось получить разрешение взять с собой слугу, Жана дю Барре, который должен был помогать в сборе образцов растений, занятии трудном и опасном.

В горах и по болотам приходилось носить тяжелые сумки с бесценным грузом никому ранее неизвестных и никем не описанных экземпляров растений, припасы, инструменты, оружие. В этих походах Барре брал на себя самую трудную работу и был исключительно выносливым и полезным помощником. Он и сам постепенно увлекся ботаникой и коллекционированием. А на борту корабля он не отставал от матросов — готовил, убирал, участвовал в словесных баталиях.

Бугенвиль рассказывал о Барре. «На борту стали замечать, что Барре отличается от других матросов: голос мягче, овал лица нежнее. Он не уступал никому в работе, но за ним водились странности. Барре никогда не снимал рубашки и не брился, как другие. И все же поверить в то, что Барре женщина, было просто невозможно. Разве могла бы женщина следовать за Коммерсоном по снегу и по льду в горах и нести такой же, а может быть и больший груз? А работа на палубе? А полусгнившая еда, которую нужно было делить со всеми во время путешествия?»

Случай на Таити рассеял все сомнения. Едва Коммерсон со слугой сошли на берег, чтобы пополнить гербарий, как окружившие их островитяне закричали, указывая на его компаньона, что это переодетая в мужское платье женщина. Скрывать тайну далее не имело смысла. Вернувшись на корабль, вся в слезах Барре подтвердила, что она действительно женщина и скрывала свой пол потому, что страстно желала сопровождать Коммерсона в походе, делить с ним все трудности.

Пребывание экспедиции Бугенвиля на Иль-де-Франсе подходило к концу, и команда ждала лишь попутного ветра, чтобы поднять паруса и отправиться в обратный путь, на родину. Но не все готовились к отъезду. Пуавр попросил у Бугенвиля разрешения оставить Коммерсона на острове с целью изучения его природы и отбора лекарственных растений, пригодных для лечения больных в госпиталях.

Бугенвиль сразу согласился. Труднее было решиться самому Коммерсону, уж очень он тосковал по родине. Пуавру удалось рассеять сомнения ученого, открыв ему заманчивые перспективы научной деятельности на Иль-де-Франсе, Бурбоне, а возможно, и на Мадагаскаре. Под покровительством и при поддержке Пьера Пуавра, одного из самых влиятельных на острове людей, который сам был неравнодушен к науке, Коммерсон мог спокойно заниматься любимым делом. Первое время он проводил в Ботаническом саду Памилемус. С утра Пуавр и его гость спешили в сад. Его планировка, уход за наиболее редкими, эндемичными видами — эти и другие проблемы занимали ученых. Мадам Пуавр помогла устроиться в здании интендантства Коммерсону и его неизменной спутнице, продолжавшей и далее служить верой и правдой неутомимому ботанику. Ведь Коммерсона опять ждало много неотложных дел. Он словно знал, как мало ему отпущено времени, и спешил побольше сделать на этом понравившемся ему острове.

Прежде всего он наметил провести подробные исследования внутренних областей Иль-де-Франса, а также прибрежных его вод, ибо он был не только ботаником, но и ихтиологом. Поиски неизвестных рыб, определение рыбных запасов острова он считал таким же важным и интересным делом, как и изучение флоры труднодоступных долин и горных склонов. И тот и другой труд был нелегким и небезопасным. Об этом, в частности, свидетельствует случай, который произошел с Коммерсоном во время его визита к ботанику-любителю Косиньи де Пальма, жившему в юго-восточной части острова. Поместье де Пальма находилось у подножия горы Кор-де-Гард. Обширная плоская вершина горы, покрытая густым лесом, таила в себе неизведанные зеленые сокровища, как магнит притягивавшие к себе Коммерсона.

Вместе преодолев подъем, Коммерсон и де Пальма расстались. Коммерсон решил продолжить поиски, а де Пальма спустился вниз. Собирая растения, Коммерсон так увлекся, что сбился с пути и заблудился. Со всех сторон его обступила сплошная стена перевитых лианами деревьев. Коммерсона нашли лишь спустя несколько дней, совершенно обессилевшего.

После отъезда Пуавра новый интендант лишил ученого какой-либо поддержки, и Коммерсон вынужден был искать пристанища для себя и места для своего гербария, содержавшегося в 32 больших ящиках. Он уезжает на Бурбон, затем посещает Мадагаскар и возвращается в конце концов на Иль-де-Франс с новыми образцами растений и разнообразными впечатлениями, однако с подорванным здоровьем. 13 марта 1773 года его не стало. Он умер в поместье Ретре, расположенном в равнинной провинции Флак. Коммерсон открыл около трех тысяч растений и около тысячи дал подробное описание. Его коллекция была использована учеными для создания всеобщей энциклопедии растений.

Коммерсон так много сделал в области изучения флоры острова, что сто лет спустя его назвали «отцом маврикийской ботаники». В настоящее время об этом великом ботанике и ихтиологе напоминает обелиск в Ботаническом саду Памплемус и памятник в бывшем поместье Ретре. Перед самым отъездом в Москву я решил найти обелиск и отдать должное человеку, которого на Маврикии знают люди, даже весьма далекие от науки. О нем здесь напоминают не только обелиск и памятник, но и многие растения, прижившиеся на острове благодаря его заботам, в том числе великолепные бугенвиллеи и гортензия. Именно Коммерсон назвал кустарник, привезенный им из Бразилии, в честь Бугенвиля. Гортензия, также украшающая все сады и палисадники маврикийцев, была названа Коммерсоном в честь сестры одного из участников экспедиции.

У обочины шоссе я увидел светлый обелиск на расширяющемся книзу ступенчатом основании. Его окружала легкая металлическая ограда. Две молодые пальмы латании, встречающейся только на Маврикии, словно часовые охраняли память одного из самых верных друзей природы. Ветер то опускал, то поднимал тяжелые ветви латаний и раскачивал стебли тростника, плантации которого уходили вдаль прямо от ограды. Я положил к основанию обелиска несколько гортензий.

Однако вернемся к Пуавру и его страсти, не угасшей до конца жизни. В 1772 году Пуавр вынужден был покинуть Иль-де-Франс и отплыть во Францию. По его рекомендации директором Ботанического сада был назначен Сере, друг и ученик интенданта. Чутье Пуавра не обмануло: сад оказался в надежных руках. Сере продолжил начатое интендантом дело, он прилагал все усилия к тому, чтобы молодые деревца мускатного ореха и гвоздики вошли в силу. Огромную радость принесло появление цветков гвоздики. Первый урожай мускатных орехов был собран в Памплемусе в 1779 году.

И все же Иль-де-Франс не стал островом пряностей. Мускатный орех и гвоздику на Маврикии вытеснил сахарный тростник, дорогу которому проложил Лабурдоннэ. Прочный стебель этого растения оказался более выносливым под напором шквалистых ветров, приносимых частыми циклонами.

Но и дела Пуавра заслуживают добрых слов. С Иль-де-Франса пряные растения перекочевали на Реюньон, Мадагаскар и Занзибар. Реюньон еще долго был «пряной» колонией Франции, а Мадагаскар и Занзибар до сих пор поставляют гвоздику во многие страны мира.




Поль и Виржиния


Вскоре после приезда на Маврикий я познакомился с Анандом. Он окончил Университет имени Патриса Лумумбы, хорошо говорил по-русски. В доме Общества маврикийско-советской дружбы можно было встретить многих выпускников московских вузов. Да и не только московских. Приходили ребята, окончившие институты в Ленинграде, Одессе, Астрахани. Им было приятно вспомнить совместное житье-бытье в студенческие годы, поговорить по-русски, просмотреть газеты, взять с собой что-нибудь из новинок литературы. Многие занимались на курсах русского языка. Ребят помоложе привлекла возможность познакомиться с нашей страной, узнать о системе образования, достижениях в области спорта, культуры.

Иногда приходили просто провести время, посмотреть фильмы.

Трудно объяснить, почему мы сошлись с Анандом. Возможно, этому способствовал его отзывчивый и веселый характер, хотя таких, как он, на Маврикии немало. Скорее всего нас сблизило общее желание преодолеть трудности, во многом создаваемые искусственно, и сделать доступными для маврикийского читателя лучшие произведения русской и советской литературы.

Позже, вспоминая беседы с Анандом, я понял, как много они для меня значили. Чтобы не уступать ему в спорах и находить веские аргументы, я стал изучать историю, пытался разобраться в современных проблемах страны. Один из споров с Анандом привел, например, меня к изучению творческого наследия Бернардена де Сен-Пьера.

Однажды по маврикийскому телевидению показывали балет-пантомиму по мотивам его романа «Поль и Виржиния». Первые сцены изображали идиллическую жизнь на лоне природы. В хижинах под сенью латаний живут две семьи: в одной мадам де ла Тур с дочерью Виржинией, в другой — Маргарита с сыном Полем. Дети вместе растут. Их игры на берегу ручья, трогательная забота друг о друге во время налетевшего урагана, — все это показано так правдиво, что можно было простить недостаток профессионального мастерства (спектакль был любительский) и бедность сценического оформления.

Во втором действии появляется Лабурдоннэ. Он приносит письмо и деньги, полученные из Парижа, жестами давая понять, что Виржинию приглашают в Париж, где она должна получить достойное образование. Полной горечи сцене расставания предшествует сцена, напомнившая о временах рабовладения на острове.

К Виржинии прибегает чернокожая рабыня, которую преследует хозяин. Испуганная выстрелами и лаем собак, она просит у Виржинии защиты. Накормив девушку, Виржиния вместе с ней и с Полем отправляется к хозяину в его поместье. Жестокий сатрап с трубкой в зубах и с палкой в руках следит за бедными рабами. Виржиния и Поль просят помиловать девушку, а потом пускаются в обратный путь, пробираясь сквозь чащобы, пересекая ручьи и наконец с помощью беглых рабов добираются до своих хижин.

Затем следовали сцены зарождающейся любви Поля и Виржинии, их расставания. Простертые в сторону моря руки убедительно говорили о тоске Поля, которого разлучили с любимой.

Мы с Анандом сидели за столом, просматривая книжные каталоги и образцы плакатов для рекламы детской, художественной и технической литературы.

— Давай выключим телевизор, — сказал Ананд, — он меня отвлекает и, откровенно говоря, раздражает…

— Почему? — спросил я.

— Можно подумать, что нашему телевидению больше нечего показывать. То песни и танцы из индийских кинофильмов, то, видишь ли, вспомнили наше «белое» прошлое.

— Давай досмотрим. Мне интересно, как будет показано кораблекрушение.

— Понятно, — скептически улыбнулся Ананд, — некоторым интересно, что Виржиния утонула из-за своего целомудрия, не позволившего ей раздеться. Она могла бы добраться до берега вплавь.

— Пе пытайся выдать себя за скептика и циника и не забывай, что в то время девушки не лежали на пляжах в бикини.

— Вот я и говорю, оставим то время и вернемся в наше. Меня бы больше устроила пантомима на тему, как сегодня ребята с дипломами ходят и ищут работу, а то и просто сидят под такими же латаниями и не любуются друг другом, как Поль и Виржиния, а режутся в карты, потому что потеряли всякую надежду заняться чем-нибудь полезным.

В это время синий фон, изображавший море, стал колыхаться, а фигура девушки у белого паруса — периодически исчезать и вновь появляться. Пучок света выхватил ее из темноты, когда она, прижав правую руку к сердцу, взмахнула левой, как бы навеки прощаясь с Полем, который рвался в бушующие волны, чтобы спасти любимую. Парус исчез, погрузившись в пучину. Поля вытащили на берег, а через некоторое время море выбросило бездыханное тело Виржинии. Все участники пантомимы в отчаянии заломили руки — последние сцены означали гимн верной и вечной любви.

— Ну вот, — говорю я, — видишь, как красиво, а ты хотел выключить.

— Да уж, красивее некуда. Впрочем, я понимаю, как трудно передать на сцене всю прелесть этого романа. Он, конечно, сыграл свою роль. Не зря Марк Твен сказал, что история Поля и Виржинии сделала Маврикий известным всему миру. И сейчас еще можно купить товары в магазине «Поль и Виржиния», сувениры, посвященные этим несчастным влюбленным. В Кюрпипе, в центре, установлена скульптура: Поль переносит девушку через ручей. А в Памплемусе есть скульптура Бер-нардена де Сен-Пьера и «могила», где похоронены герои, которых создал этот писатель. Я только говорю, что нужно оставить историю прошлому, а сувениры туристам и заняться, как говорится, хлебом насущным…

Мне казалось, что роман «Поль и Виржиния» и заметки Бернардена де Сен-Пьера и сейчас еще доставляют эстетическое наслаждение, их приятно читать, судьба героен волнует, несмотря на ее сентиментальность или пасторальность. Замечание Ананда о хлебе насущном я объяснил ошибочным противопоставлением прошлого настоящему, в котором слышался отголосок мнения, давно признанного у нас неверным, о том, что нужно отбросить культурное наследие и начинать все на пустом месте. Скоро я узнал, что споры вокруг проблем в области культуры на Маврикии связаны с политическими интересами, и мне стали понятны мысли Ананда. Проводить какие-либо аналогии с нашей историей в данном случае было бы неправомерно. Вместе с тем, читая роман, я убеждался, что и я прав.

Вымышленное и автобиографическое соединилось в нем в причудливом сочетании. Прекрасные страницы о юношеской целомудренной любви напоминают о переживаниях и приключениях самого писателя, о его любви и о замечательной женщине, которую считают прототипом Виржинии.




В феврале 1768 года Бернарден де Сен-Пьер покидает берега Франции на корабле, который берет курс на юг. Ему исполнился тогда 31 год, и он уже много повидал на своем веку. Во время плавания вдоль берегов Африки он вспоминал об участии, хотя и недолгом, в семилетней войне, о пребывании на Мальте, где начал делать заметки об этом острове, о поездке в Голландию и затем в город Любек, откуда с 13 дукатами в кармане он попал в Петербург. Там он нашел покровителей, представивших его императрице Екатерине II. Его проекты создания компании по исследованию путей в Индию через Россию и образованию идеальной республики на берегу Аральского озера двор оставил без внимания и, после того как де Сен-Пьер прослужил некоторое время на строительстве укреплений в Финляндии, он покинул Россию.

Затем Варшава, Вена, Дрезден и Берлин. И везде желание устроиться, определить свою судьбу, повсюду романтические приключения, особенно в Варшаве, где Бернарден влюбился в одну польскую красавицу. Потом опять Париж, где он живет без определенных занятий и без средств, пока его с большим трудом не устраивают на корабль, отчаливший от берегов Франции 18 февраля 1768 года.

Долгое плавание в узком замкнутом пространстве слишком утомительно — пассажиры на борту раздражительны, требуется выдержка, чтобы не участвовать в конфликтах. Бсрнарден ищет себе занятия, занимается рыбной ловлей, любуется закатами и восходами в океане.

Первоначально предполагалось, что де Сен-Пьер сойдет на берег Мадагаскара, однако его усилия не вступать в конфликты не увенчались успехом — он ссорится с начальником экспедиции и, отказавшись от высадки в мадагаскарском порту, продолжает плавание до Иль-де-Франса.

По его заметкам, опубликованным в Париже в 1773 году под названием «Путешествие на Иль-де-Франс» (потом много раз переиздававшимся){De Saint-Pierre П. P. Voyage a l’Isle de France par in Officier du Roy. P., 1773.}, мы можем представить себе облик Порт-Луи тех времен и многое из жизни его поселенцев. Согласно Бернардену де Сен Пьеру, основу поселения составляли портовые сооружения, склады, причалы, административные здания. К порту примыкало несколько домов, где размещались конторы французской Ост-Индской компании, владевшей островом до передачи его королевскому правительству, а также магазины с продовольствием, с европейскими и азиатскими товарами. Далее шли гостиницы, увеселительные заведения, бары, за ними домики поселенцев.

Бернардену предложили небольшую комнату с одним окном и не слишком обременительную должность в конторе по строительству и ремонту общественных зданий, пришедших за последние годы в плачевное состояние вследствие частых ураганов и халатности директоров Компании.

У молодого Бернардена остается достаточно времени, чтобы предаваться воспоминаниям о былых приключениях и помечтать о новых. Не покидает его в те дни тоска по своей польской красавице. Он то впадает в меланхолию, то пишет письма другу во Францию и знакомым в Варшаву, где жила его пассия. Отделенный от нее бескрайними океанскими просторами, он всеми помыслами своими все еще с ней. Но время проходит, а он не получает никакой весточки из Варшавы, и, поняв, что надеяться больше не на что, следует совету друга: «видеть женщин, и не только одну из них, ибо преданность слишком опасна». Вырвавшись из мира грез, будущий писатель начинает наконец замечать окружающий его реальный мир.

Увиденное представляло собой безрадостную картину. Остров считался перевалочной базой на пути из Франции в ее французские владения, поэтому напоминал гостиницу, причем далеко не самого высокого класса. В ней находили пристанище, наряду с мореплавателями и учеными, людьми самоотверженными и целеустремленными, разного рода проходимцы и карьеристы, отправлявшиеся в далекие края добывать любыми путями славу и богатство. Бернарден наблюдал, как многие из них, не обладая ни способностями, ни трудолюбием, терпели крах, разочаровывались и опускались, находя пристанище в увеселительных заведениях Порт-Луи.

В многочисленных питейных заведениях можно было встретить дезертировавших солдат и матросов, беглецов из Европы и Индии, застрявших на острове в надежде, что о них забудет правосудие, а иные просто в поисках легкой жизни.

Потребление спиртных напитков на острове, отмечал Бернарден де Сен-Пьер, приняло такой размах, что властям пришлось издать указ, ограничивавший число заведений, где разрешалось продавать спиртное. Барменам предписывалось разбавлять крепкие напитки, делать из них «пунш»; под угрозой крупного штрафа запрещалось отпускать в одни руки более 10 бутылок. Уже одна эта вынужденная мера свидетельствовала о широком размахе пьянства на Иль-де-Франсе. Однако никакие меры не помогли справиться с пороком — в 1772 году в Порт-Луи насчитывалось 125 зарегистрированных баров.

Любителей легкой наживы особенно привлекала торговля. Ведь благодаря ей можно было разбогатеть, не занимаясь тяжелым трудом, таким, как труд земледельца, который в поте лица обрабатывал свое поле, да еще рисковал потерять весь урожай во время опустошительного урагана. Достаточно было взвинтить цены к приходу очередной флотилии — и желаемая прибыль в кармане. Только этим можно объяснить, что на Иль-де-Франсе, находящемся на морском и торговом пути между Европой и Индией, индийские товары были дороже, чем в Европе, а европейские дороже, чем в Индии. Иль-де-Франс был не только гостиницей, но и торговым домом, где можно было купить все.

Любовь продавалась, как и всякий другой товар. Освободившиеся африканки приобрели в Порт-Луи дома, где продолжали заниматься древнейшим и ставшим привычным для них «ремеслом». Де Сен-Пьер отмечал, что и среди женщин Порт-Луи находились «любительницы скандальных историй, презревшие все нормы морали». Если еще учесть довольно частую смену на острове представителей администрации, что объяснялось столкновением интересов различных социальных групп и враждой интенданта и губернатора, которые находились в постоянных стычках, можно себе представить, что за жизнь была на Иль-де-Франсе. В отчаянии Бернарден де Сен-Пьер писал: «Нет больше порядочных мужчин и честных женщин!»

Во время пребывания Бернардена на острове земли постепенно закреплялись за плантаторами, которые культивировали у себя в основном сахарный тростник. Женщин на Иль-де-Франсе было мало. На четыре сотни плантаторов, заметил де Сен-Пьер, было лишь около ста семейных… Из них только 10 находились в Порт-Луи.

Круг знакомых женщин, из числа которых Бернарден мог выбрать себе даму сердца, был крайне ограничен, и все же судьба оказалась к нему весьма благосклонной, предоставив возможность полюбить глубоко и страстно. Любовь целиком захватила его мысли и чувства и долго не покидала, мучая и вдохновляя на творчество. Именно благодаря ей писатель создал роман, сделавший знаменитым и его самого, и далекий, мало кому известный тогда остров.

Все началось с мужа возлюбленной, которого Бернарден считал одним из самых достойных людей своего времени. Будучи не только талантливым администратором, но и ученым, этот человек открыл Бернардену богатейший мир острова. Благодаря Пьеру Пуавру, а это был он, будущий писатель занялся изучением растительного мира Иль-де-Франса, отдельных видов и особенностей их использования человеком. Все это также нашло отражение в записках писателя о его путешествии на остров, а об отношениях его с Франсуазой Пуавр, женой интенданта, говорят письма, найденные Морисом Сурье в архиве Бернардена де Сен-Пьера{Выдержки из переписки Бернардена де Сен-Пьера с мадам Пуавр приведены по кн.: Sourier М. Bernardin de Saint-Pierre. D’Арrès ses manuscrits. P., 1905.}.

Франсуаза, как отмечалось выше, вышла замуж за Пуавра в 1766 году, незадолго до отъезда на Иль-де-Франс. Избороздивший все моря и повидавший много стран, супруг был почти на тридцать лет старше ее. На Иль-де-Франсе Пуавры поселились в поместье Монплезир в Памплемусе, где в свободное от службы время интендант занимался своим ставшим столь знаменитым Ботаническим садом. Мадам Пуавр целиком ушла в домашние дела, требовавшие немало времени, особенно после появления на свет одной, а затем и второй дочери.

Несмотря на служебные и семейные заботы, Пуавры часто принимали гостей, охотно посещавших их дом. Памплемус с его богатейшей коллекцией растений, собранных со всех континентов, был (и сейчас остается) достопримечательностью острова, притягивавшей людей просвещенных, увлеченных наукой, чьи интересы не ограничивались одной лишь карьерой. Поместье Монплезир и его сад заслужили название «рая в раю», где творения природы счастливо сочетались с фантазией человека, его прилежанием и заботой. Райская природа острова, названного за его красоту «звездой», особенно ярко воплотилась в этом саду.

Однако молодого Бернардена привлекали в этом раю не только великолепные экземпляры сейшельской пальмы с острова Праслен или «дерева путешественников» с Мадагаскара. С самого первого посещения Монплезира в декабре 1770 года мысли и чувства его обратились к хозяйке поместья Франсуазе Пуавр, молодой, пленительной, обладавшей, по словам де Сен-Пьера, всеми женскими достоинствами.

Между Порт-Луи, где жил и работал де Сен-Пьер, и Памплемусом начали курсировать слуги с посланиями к мадам Пуавр. О характере и содержании этих посланий можно судить по сохранившимся ответам этой женщины — коротким, но всегда искренним. В них отражалась первая, непосредственная реакция на очередное излияние упорного поклонника. Она никогда не ставила дат на своих записках, поэтому о времени написания их можно судить только по содержанию. Судя по этим коротеньким письмам, Франсуазу волновали многие проблемы, которые выходили за рамки ее узкого домашнего круга, и она охотно делилась своими мыслями с Бернарденом. «Мне говорили, — писала она ему, — что каждый должен жить в том сословии, в котором родился, однако назначение человека скорее состоит в том, чтобы кормить своего брата, чем порабощать его. А сколько у нас бесполезных чиновников, чьи места политы слезами несчастных крестьян! Ведь в конце концов именно земледельцы оплачивают все». Удивительно, что мысли эти, высказанные молоденькой светской дамой, женой высокопоставленного чиновника, не утратили своей социальной остроты и в наши дни.

О характере писем Бернардена говорит опубликованный Морисом Сурье фрагмент его заметок о женщинах острова, относящийся к мадам Пуавр: «Снисходительны и терпимы к женщинам, сдержанны в отношении с мужчинами, вы располагаете к себе ваших противников и делаете друзьями влюбленных. Доброта вашего сердца достойна преданности к вам честных людей, а ваш ум — признательности людей искусства, вы заслужили уважение и любозь мужа, и он счастлив, так как нашел в вас верного друга, любящую супругу и хорошую мать своих детей. С вами можно превозмочь любой климат и любые превратности судьбы. И если небо, у которого я не прошу ни славы, ни богатства, пошлет мне когда-нибудь супругу, подобную вам…»

Избалованный за годы странствий по Европе вниманием женщин, Бернарден ищет быстрый и прямой путь к сердцу мадам Пуавр, старается во что бы то ни стало добиться его расположения, осыпая ее восторженными похвалами, но они не производят на Франсуазу впечатления. «Я вас прошу, — пишет она ему, — ради бога, не воспевайте меня. Я не отношусь к числу героинь». Но это не обескураживает поклонника. Он настойчиво продолжает напоминать о себе не только письмами, но и подарками, посылая даме своего сердца цветы, фрукты, раковины. «Благодарю вас за редкости… и принимаю их при условии, что вы больше не пришлете мне ничего». И после очередной посылки: «Благодарю за ракушки, что я получила от вас, но разрешите мне их не принять». За дарами природы следуют книги. Обмен литературой, обсуждение прочитанного, как бы коротко оно ни было, придавало новый смысл переписке между Порт-Луи и Памплемусом. «Прочла Грандиссона, — сообщает в одной из записок Франсуаза, — но это не мой герой: он слишком совершенный».

Настойчивость влюбленного делается все обременительней для молодой женщины, и ее ответы становятся все суше и лаконичнее: «Я вас прошу, не пишите мне так часто». «Желаю вам всего самого хорошего, доброго здоровья, радости, веселья и излечения от вашей болезни писать мне письма».

Книги оказались не более крепким связующим звеном, чем все другие знаки внимания. «Благодарю вас, месье, за книги… — пишет Франсуаза, — у меня здесь много книг, но не хватает времени для чтения…» Это послание переполнило чашу его терпения, и Бернарден решил дать передышку себе и своей даме, отправившись в путешествие по Иль-де-Франсу, которое он запечатлел в дневнике, вошедшем в уже упомянутую книгу «Путешествие на Иль-де-Франс».

Пеший поход он планировал осуществить вместе с одним офицером, но тот в последний момент отказался, и Бернарден отправился осматривать остров в сопровождении двух чернокожих носильщиков. Дорожный багаж состоял из чайника и тарелок, нескольких килограммов риса, сухарей, кукурузы, масла, табака и соли, дюжины бутылок вина и шести бутылок водки. Поскольку по лесам тогда ходить было небезопасно, так как там скрывалось много беглых рабов, Бернарден захватил с собой оружие — двустволку, два пистолета и нож. Собака Бернардена, четвертый участник похода, должна была стеречь путешественников по ночам.

Они вышли из порта ранним августовским утром и отправились вдоль берега, намереваясь обогнуть весь остров. В пути путешественники навестили двух знакомых поселенцев, занимавшихся выращиванием хлопчатника и кофейных деревьев на отвоеванных у леса землях. Идти было нелегко, вспоминал Бернарден, нагромождения камней подступали к самой воде, а за ними начинался густой, переплетенный лианами лес.

Вид дома у подножия зеленого холма обрадовал Бернардена. Вышедший навстречу чернокожий слуга приветствовал его, сказав, что в доме уже знают о нем и с нетерпением ждут. Пока спускались по тропинке, слуга все рассказал о семье владельца дома и плантаций, состоящей из девяти человек — хозяина, его жены, пятерых детей и двух взрослых родственников. Плантации обрабатывают восемь негров-рабов. Хозяин был в отъезде, и гостя встретила хозяйка, сразу пригласив в дом. Внутри была одна большая комната, утварь и рабочие орудия развешаны по стене, под кроватью нашли себе убежище утки, в углу в гнезде сидела курица, высиживая цыплят. Хозяйка, по словам Бернардена, поведала ему историю своей семьи, которая живет на острове, вдали от родины, где остались их родственники и друзья. Они с мужем приехали сюда в поисках мира и счастья. Только монотонный шум разбивающихся о рифы волн, непроходимый лес вокруг да крутой обрыв, мыса Брабант — свидетели их упорных трудов. Женщина, вспоминает далее писатель, рассказывая, кормила грудью самого маленького из детей, а четверо других тихо играли подле нее, все были довольны и, видимо, счастливы — здесь, на лоне природы, «рядом со своей доброй и спокойной матерью, от которой веет теплом и миром».

За ужином они продолжили беседу, чему способствовала вкусная и здоровая пища. Бернардена поразило обилие животных, казавшихся совершенно ручными. На стол садились голуби, недалеко резвились козлята.

Эта картина полной гармонии человека и природы, увиденная писателем ро время путешествия по Иль-де-Франсу, надолго запомнилась ему, чтобы возродиться в романе «Поль и Виржиния».

Однако продолжим рассказ о путешествии писателя. Приближалась ночь, и гостям нужно было подумать о ночлеге. Бернардену предложили недостроенный домик баз дверей. Закрыв проем досками и положив рядом заряженное ружье и пистолет, ибо он страшился нападения беглых рабов, Бернарден лег. Из окна, — читаем мы в его дневнике, — просматривались очертания горы Брабант, круто обрывавшейся к морю. Ее плоская темная вершина выделялась на фоне неба, усыпанного звездами. «Как же рабы жили на этой горе?» — думал Бернарден. Поднявшись по отвесной скале, они устроили себе жилища на поросшей кустарником и травой вершине. Никто не видел никаких признаков жизни на этой горе. Бернарден представил себя на их месте. В такие звездные ночи, когда небо чисто от облаков и опасности дня далеко, беглецы грезили о доме. Не о том, который был там, внизу на плантации, среди жестоких белых, где жизнь была невыносимой, а о том, что на далеком Мадагаскаре в окружении родных и близких. Слушая нескончаемую песню волн, они мечтали о возвращении домой.

На вершине Брабант у них было все необходимое для жизни. Вода, которой щедро делились с ними родники, начинавшие там свой стремительный бег, поля, обильно орошаемые дождями, и руки, с детства приученные к труду и знавшие не одно ремесло. Неизвестно, сколько весен провели там беглецы и кому из них пришла в голову мысль прятаться на вершине горы. Развязка наступила незадолго до прихода в эти края Бернардена, ее подробности были еще у всех на устах, они долго не давали уснуть путешественнику в недостроенном домике.

Подозрение вызвал африканец, продававший и предлагавший в обмен початки кукурузы, большие по сравнению с теми, что выращивали на здешних полях. За ним стали следить. После того как в сумерках он скрылся у подножия горы Брабант, решили послать туда солдат. Для беглецов это означало катастрофу. Ничего страшнее вида вооруженных белых для них не было. Теснимые со всех сторон, обитатели вершины столпились у самого обрыва, и, когда последовал приказ сдаться, двое из них бросились с обрыва, предпочтя смерть рабству. За ними последовали другие. Сорок человек разбились о камни.

Бернардена и его спутников никто не потревожил ночью, и наутро они покинули гостеприимный дом.

Дальнейший путь, по словам писателя, проходил вдоль берега, изрезанного лагунами, глубоко вдававшимися в сушу. В их спокойной глади отражались облака и тени прибрежных пальм. Часам к одиннадцати солнце так накалило песок, что он невыносимо жег ноги, и Бернарден подумал об укрытии, чтобы переждать дневную жару. Вскоре он увидел обработанное поле — признак близкого селения. Действительно, на зеленом холме показался каменный дом. Путешественников встретила хозяйка. Ее собаки набросились на пса Бернардена, и разговор начался после того, как она отвела собак и поставила у входа негритянку, приказав не впускать их в дом. Но едва Бернарден попросил разрешения переждать жару в поместье, как прибежала одна из собак и вновь стала набрасываться на пришельцев. Решительными действиями хозяйка восстановила порядок. Один удар хлыста достался собаке, другой — служанке. Бернарден отметил, что, судя по реакции, получать такие удары девушке приходилось гораздо чаще, чем собаке.

Хозяйка тем временем говорила о том, как она проводит время в этой глуши, занимаясь то ловлей морских черепах, то охотой на беглых рабов в лесу. Последним она особенно гордилась, так как, по ее словам, губернатор запретил охоту на оленей.

Жара спала, и Бернарден с облегчением покинул дом страстной «охотницы», однако не забыл упомянуть о ней в своих заметках, а в романе «Поль и Виржиния» она стала прототипом жестокого рабовладельца, вершившего скорый суд над чернокожими рабами.

Дорога привела путешественников в равнинную провинцию Флак, где дикая местность сменилась рисовыми делянками и плантациями сахарного тростника. Почва везде была каменистой, требовавшей для обработки большого труда, и только при подходе к Памплемусу стала более рыхлой и плодородной. И хотя Бернарден отметил это обстоятельство в своем путевом дневнике, голова его уже была занята другим, поскольку он приближался к поместью Монплезир, где жила его возлюбленная. Как смягчить ее сердце? Как разрушить стену вежливого равнодушия, от которого так страдало его мужское самолюбие? Теперь эти вопросы вновь стали терзать Бернардена. Он вспомнил, что молодая женщина годилась интенданту в дочери. Это подзадорило Бернардена, и он решил действовать. По возвращении домой он пишет ей письмо, в котором предлагает создать тайное общество, целью которого было бы делать добро и поступать в соответствии с девизом: не делай другому того, чего не пожелал бы себе. Кроме того, он предложил ей обсуждать вместе с ним заметки об Иль-де-Франсе, которые он начал писать. Бернарден надеялся, что общее дело сблизит их. За первым письмом последовало еще несколько.

Некоторые ответы Франсуазы, казалось, внушали надежду, иные, наоборот, повергали в уныние. Устав общества, предложенный Бернарденом, понравился мадам Пуавр, но, писала она Кандору (под этим именем Бернарден хотел бы быть членом общества), она не знает, возможно ли вообще создание такого общества на Иль-де-Франсе. Что же касается ее замечаний по поводу литературных опусов, то некоторые из них не лишены были здравого смысла и даже юмора. «Я едва нашла время, — пишет она, — внимательно прочесть ваши записи и не в состоянии дать им справедливую оценку. Мне кажется только, что „долины, заполненные нагромождениями гор“, — не долины». Вот ответ на следующее послание: «Меня огорчает ваше мнение о том, что я мало интересуюсь вашими заметками. Могу заверить вас, что это как раз тот жанр, который я очень люблю… Благодарю за комплименты. В знак признательности и дабы не отнимать у вас драгоценного времени на чтение, заканчиваю свое послание».

Конечно, не этого ждал от Франсуазы автор запи-сок и комплиментов, но иногда ее послания побуждали Бернардена к действию. Так, возвращаясь назад, отметим, что свое путешествие по Иль-де-Франсу он предпринял благодаря ее письму, в котором говорилось: «Нарисованная вами картина Иль-де-Франса слишком мрачна. Если бы его земля обрабатывалась свободными людьми, он был бы счастливейшим краем. Климат, который не доставляет никаких забот, всегда зеленые равнины и холмы, земля, дающая два урожая в год, не нуждающаяся в перерывах для восстановления плодородия, красивые леса, много рек, не очень приятных, это правда, но всегда полноводных. Нельзя же рисовать картину острова, видя перед собой один Порт-Луи… Сохраните все эти черные краски для изображения рабства. Но правды не искажайте. Она сама по себе достаточно сильна и впечатляюща и найдет отклик в сердцах честных людей».

Вероятно, вспомнив об этом послании, Бернарден по возвращении из похода не жалеет красок для описания картин, которые ему довелось увидеть на плантациях, злоупотребляя сложными выкладками экономического и политического характера. В конце концов мадам Пуавр не выдерживает и возвращает Бернардену его произведения, не давая своей оценки. «Я не могу, — пишет она, — высказать свое мнение в отношении вещей, которые меня мало интересуют».

Бернарден начинает понимать, что зря потерял время. В отчаянии, а возможно, и намеренно, он предпринимает шаги, которые могли бы скомпрометировать порядочную женщину. И мадам Пуавр разражается гневным письмом.

«Умоляю вас, месье, не пишите так часто. У меня много, очень много дел, мои близкие больны, я едва нахожу время, чтобы написать мужу.

Вы меня страшно терзаете своим намерением прийти сюда. Мне ничего не остается, как дать один простой ответ: все те, кто доставляют мне удовольствие своим приходом, вовсе не спрашивают меня об этом. Мой дом создан для того, чтобы принимать честных людей, — одних чаще, других реже, за исключением, конечно, друзей. Но признаюсь с полной откровенностью, что не склонна причислять вас к своим друзьям. Я ценю людей, которые не вмешиваются в мои личные дела, не принуждают меня к дружбе, не принимают простую обходительность и любезность за любовь…»

На портрете того времени Бернарден де Сен-Пьер — молодой человек с длинными, до плеч, вьющимися волосами. Прямой, классический нос, полный юношеский овал лица и упрямый с укоризной взгляд. В улыбке его можно прочесть и добродушие, и недобрую усмешку. Да, и то и другое. Что питало его упорное преследование молодой женщины? Страсть? Глубокое, не дающее ему покоя чувство или страсть совсем иного рода: охотника, преследующего дичь? Можно представить реакцию упрямого поклонника на полученную отповедь, особенно если учесть крайнюю распущенность нравов тех времен, когда многие мужчины преследовали одну цель: удовлетворение чувственности. Достаточно прочесть «Опасные связи» де Лакло{Де Лакло Ш. Опасные связи. М, 1985.}, чтобы понять поступки Бернардена. В них много общего с действиями героев этого романа. Любовные похождения уподоблялись в те времена охоте или войне, «охотник» — матадору, добывавшему себе победу и славу в ожесточенной борьбе. Дон-Жуанам восемнадцатого века доставляли удовольствие упорное сопротивление, неприступность и слезы жертвы.

Что же произошло после того, как Франсуаза Пуавр охладила пыл своего поклонника? Ничего особенного, осада продолжалась, проигранное сражение не означало капитуляцию. Нужно переждать, выиграть время, перестроить стратегию уловок, обходных маневров и комплиментов. К счастью, работа в Порт-Луи не только не вызывала интереса, но и не отнимала много сил и времени.

И все же настойчивость Бернардена не была настойчивостью охотника. Его письма к Франсуазе свидетельствуют не столько о чувственности, сколько о глубоком чувстве. Лучшее доказательство тому — роман, созданный писателем. Это немного идеализированное воспоминание о молодой супруге интенданта и о любви Бернардена, пусть неразделенной, но оставившей след в его сердце на многие годы. Перо, написавшее столь романтическую историю о двух молодых влюбленных, не могло принадлежать бездушному искателю приключений и легкомысленному повесе. А о том, что Бернарден не был таким, заметила и сама мадам Пуавр. «Кандор, — писала она, — относится ко всему, включая любовь, очень серьезно. Он не знает, что это божество — дитя и его оружие — детские игрушки. Добродетель должна приносить радость… Кандору же приносит одну печаль. Он проливает слезы, осушая их у других».

Грусть Бернардена можно понять. Чему радоваться, если вожделенная цель удаляется от него все дальше и дальше, и ни собственный, ни накопленный другими опыт обольщения не дает никаких результатов. Чем веселее была добродетельная супруга интенданта, тем мрачнее становился ее поклонник.

С приездом на Иль-де-Франс в конце 1768 года губернатора де Роше, старого недруга Бернардена, к личным разочарованиям прибавились чисто житейские невзгоды. Отношения с губернатором и новыми специалистами не сложились, что сделало жизнь на острове невыносимой, и Бернарден решил вернуться на родину. Прежде чем получить разрешение покинуть остров, он предпринял последнюю отчаянную попытку добиться успеха в поместье Монплезир.

Содержание ответа на его письмо свидетельствует о том, что он был написан незадолго до отъезда Бернардена. «Вы будете, думаю, весьма мною довольны, поскольку я расположена дать вам достойный ответ. Должна вам сказать, что ваше ко мне отношение делает мне большую честь, но я обсудила его с мужем и поняла, что дальше так продолжаться не может. Я, безусловно, отдаю должное всем достоинствам вашего сердца, но мы слишком разные люди, чтобы быть хорошими друзьями. Желаю вам счастья, поскольку уважаю вас, однако я не льщу себя надеждой, что буду когда-либо в состоянии ему способствовать», — говорилось в послании.

Осталось лишь решить судьбу писем. «Что касается моих посланий, то в них и впредь будет столь же мало нежности, сколь мало ее было и прежде… Мне не хотелось бы их увидеть вновь, ибо не люблю тайн ни в чем».

Именно благодаря этой приписке все послания мадам Пуавр остались в архиве Бернардена де Сен-Пьера, и после их публикации можно было узнать о существовании необычайного треугольника: красивого незадачливого влюбленного, старого и счастливого мужа и молодой добродетельной жены, не любившей комплиментов и не желавшей принимать подарки.

Плавание Бернардена на родину на корабле «Эндьен» сопровождалось малоприятными событиями. Во время стоянки у острова Бурбон ураган сорвал с якоря «Эндьен» и унес его в открытый океан. На другом корабле Бернарден добирается до Кейптауна и ждет там «Эндьен», на котором остались все его вещи. В письме, направленном администрации острова, он требует не только возврата вещей, не забывая подробно их перечислить, но и возмещения ему стоимости билета. Багаж разыскали и на попутном корабле отправили Бернардену. Это приказал сделать Пьер Пуавр.

Разочарование от неклассического развития событий в классическом треугольнике долго не покидает Бернардена, и он решает наказать тех двоих: из подготовленных к публикации записок о своем путешествии на Иль-де-Франс начинающий писатель исключает все, что касалось интенданта и его жены. Раздражение не позволило оценить по достоинству уроки любви к природе и к женщине. Однако много лет спустя неразделенная любовь Бернардена к Франсуазе возродилась в несчастной любви Поля и Виржинии.

Не сразу скажешь, что общего в героине неудачного романа самого писателя с героиней романа, рожденного его фантазией. О внешнем облике обеих можно иметь лишь смутные представления. Античная внешность Виржинии не вязалась с обликом женщины, обремененной земными заботами. Да и в пунктирно очерченном характере Виржинии трудно найти черты Франсуазы, женщины хотя и простой, но остроумной и решительной. И все же не зря мадам Пуавр считается: прототипом Виржинии. Их объединяет удивительная искренность и чистота. Любовь Поля и Виржинии так же проста и целомудренна, как целомудренна сама женщина, которая предпочла счастье и тяготы семейной жизни легкомысленным похождениям.

Из всего рассказанного о Виржинии самое трогательное в романе — описание зарождающейся любви. «Меж тем с некоторых пор Виржинию стал мучить неведомый недуг. Под прекрасными голубыми глазами легли черные тени, лицо стало желтым, все тело изнывало в каком-то томлении. Безмятежная ясность покинула ее чело, а улыбка — уста. То беспричинная веселость, то беспричинная грусть вдруг овладевали ею. Она бежала от своих невинных игр, своих сладостных трудов и общения с любимой семьей; блуждая в уединеннейших местах селения, она позсюду искала покоя, но нигде не находила его. Иногда, завидя Поля, она радостно спешила к нему навстречу, но, уже почти подойдя, вдруг останавливалась, охваченная внезапным смущением; яркая краска вспыхивала на бледных щеках, а глаза не решались встретиться с его глазами»{Де Сен-Пьер Б. Поль и Виржиния. М., 1962, с, 68.}.

В это время и в природе произошли перемены, тучи исчезли, предоставив беззащитный остров палящим солнечным лучам. Трава выгорела, ручьи пересохли, земля потрескалась.

«В одну из таких знойных ночей Виржиния почувствовала, что все признаки ее недуга усиливаются. Она вставала, садилась, опять ложилась, но ни в одном положении не находила ни сна, ни покоя. Наконец она поднимается и при ярком сиянии луны идет к своему озерцу. Несмотря на засуху, впадающий в него источник еще стремил свои серебряные струи по темному склону скалы. Виржиния погружается в воду. Вначале прохлада ее оживляет, и тысячи приятных воспоминаний проносятся в голове. Она глядит, как мелькают в воде на обнаженных ее руках и груди отражения двух пальм, посаженных при ее и ее брата рождении и раскинувших над ее головой сплетения зеленых своих ветвей со зреющими на них кокосами. Девушка думает о дружбе Поля — более нежной, чем ароматы трав, более чистой, чем вода источника, более крепкой, чем связь сросшихся пальм — и вздыхает»{Там же. с. 69.}.

Какой бы наивной ни казалась эта девочка искушенному читателю, ее любовь и судьбу он воспринимает как нечто близкое, непреходящее, как напоминание о его собственных днях радости. Поль и Виржиния были на пути к своему счастью и только внешние силы помешали ему.

Корабль «Сен-Жеран», на котором Виржиния возвращается из Франции, терпит бедствие так близко от острова, что можно было слышать крики столпившихся на палубе людей. Поль, увидев среди них Виржинию, бросается в бушующие волны, чтобы спасти ее, но приливная волна поглощает корабль, и полуживого Поля вытаскивают на берег, а девушка тонет.

Ее похоронили на кладбище в Памплемусе. Вскоре от горя умер Поль. Так закончилась история двух влюбленных, которых писатель поселил на экзотическом острове в долине де Претр вблизи Порт-Луи.

Бернарден де Сен-Пьер использовал в своем романе реальное событие — кораблекрушение «Сен-Жерана» 18 августа 1744 года. Оставив позади многие мили, корабль подходил к Иль-де-Франсу уже на исходе дня. Капитан, плохо ориентируясь в прибрежных водах, решил дождаться утра и бросить якорь в заливе Томбо, для чего нужно было осуществить несколько сложных маневров. Но поскольку на корабле было много больных, капитана уговорили оставаться под парусами всю ночь.

Около двух часов раздался крик: «Земля!» Отчаянная попытка изменить курс не увенчалась успехом, н корабль сел на рифы у прижавшегося к Иль-де-Франсу островка Амбр. Капитан приказал готовить шлюпки и созвать всех на палубу. Когда люди выбежали, то поняли, что катастрофа неминуема: упавшая мачта разбила шлюпки. Корабль накренился, многие упали в воду. Некоторые пытались добраться до Амбра вплавь, иные цеплялись за обломки шлюпок. Тихая лунная ночь (в отличие от урагана, изображенного де Сен-Пьером) была свидетельницей гибели людей. Из двухсот человек экипажа и пассажиров в живых осталось лишь восемь — из них один пассажир. Берег Иль-де-Франса в районе кораблекрушения был в то время необитаем, и прошло два дня, прежде чем спасшихся на острове Амбр обнаружили охотники.

В архиве Порт-Луи хранятся пять рассказов людей с «Сен-Жерана» о событиях этой тихой, но страшной ночи.

Небезынтересно, что роман привлек внимание натуралистов точностью описаний как природы Маврикия в целом, так и отдельных видов растений. Ни одного безымянного дерева. Героев окружают определенные виды: латании, манговые деревья, папайя, бананы, сейшельские пальмы и т. д.

Произведение Бернардена вдохновляло многих художников на создание прекрасных иллюстраций к книге и полотен. Особенно талантливо было иллюстрировано издание 1838 года. Его иллюстративный материал неоднократно воспроизводился в последующих изданиях. Со времени первого выпуска в 1787 году роман «Поль и Виржиния» издавался свыше 500 раз на французском и на десятках других языков. Еще при жизни писателя на сюжет этого романа была написана опера, на премьере которой присутствовал Наполеон. Популярным стал романс Поля о любви.

Не остались в стороне и кинематографисты. Первыми экранизировали роман американцы в 1912 году, второй фильм был снят на Маврикии в 1923 году. И в наши дни история Поля и Виржинии не потеряла популярности: в 1976 году французское телевидение показало многосерийную ленту по мотивам бессмертного романа Бернардена де Сен-Пьера.

Сам остров Иль-де-Франс во Франции и в других странах часто называли «островом Поля и Виржинии».

Маврикий (в 1810 году острову было возвращено его голландское имя) свято хранит память о создателе романа и его героях. На берегу, откуда виден остров Амбр, стоит памятник, призванный напоминать о кораблекрушении «Сен-Жерана». Археологи подняли с песчаного дна колокол, возвестивший о смертельной опасности, пистолеты, ядра, несколько монет, обломки мачты. Все, что относится к затонувшему кораблю, рассматривается теперь как историческая ценность. Находки выставлялись в музеях Франции и Маврикия.

Самый большой на острове отель называется «Сен-Жеран». К услугам тысяч посетителей-туристов не только солнце и пляжи острова, но и его культурно-историческое наследие.

В центре Кюрпипа, недалеко от здания муниципалитета, находится скульптурная композиция, изображающая Поля и Виржинию, а в Ботаническом саду Памплемус — бюст писателя.

Мне долго не удавалось побывать в долине де Претр, где Бернарден де Сен-Пьер поселил своих героев. Уже перед самым отъездом в Москву я решил отправиться туда. Узкая асфальтированная дорога поднималась рядом с речушкой. На берегу ее стояли две хижины — мадам де ля Тур и Маргариты. Противоположный берег круто переходил в склон холма, отделявшего долину от пригородов Порт-Луи. Вдоль шоссе выстроились в ряд высокие манговые деревья.

Дорога привела меня к нескольким утопавшим в зелени домам, за которыми, как бы обнимая долину, поднималась горная гряда. Я поднялся выше по долине, откуда вправо и влево уходили холмы.

Поля кукурузы квадратами и прямоугольниками спускались прямо к океану, выделяясь своими желто-пепельными тонами на его лазурном фоне. Ничто здесь не нарушало тишины; залитая теплом и светом долина была воплощением красоты и плодородия. Трудно было представить, что совсем рядом, за холмом, раскинулся город с шумными торговыми улицами, пестрым и пряным азиатским базаром и портом, принимающим океанские суда, чтобы до отвала наполнить их белым сладким грузом. Зеленая волнистая линия холма была границей двух миров — покоя и суеты.

А справа, вдоль берега, виднелась полоска дороги, ведущей из Порт-Луи в Памплемус, где в отшумевшие годы самым притягательным местом было поместье Монплезир.

Эта тихая, закрытая с трех сторон долина, родина героев Бернардена де Сен-Пьера, как нельзя лучше соответствовала романтическому представлению о тихом уголке, где жизнь людей находится в полной гармонии с окружающей природой. Именно сюда и должна была устремиться мечта, не нашедшая себе места в обыденной жизни, полной невзгод и несправедливости.

Мое путешествие в прошлое было таким увлекательным, что я не заметил, как переменилась краска полей, как потемнело небо. Почувствовав прохладу, я оглянулся — приближался дождь, нужно было спускаться.

Вначале из-за крутого спуска пришлось ехать на тормозах, и только под манговыми деревьями можно было позволить машине свободный, хотя и не быстрый ход. В воздухе висела дождевая пыль, в некоторых местах пронизанная солнечными лучами.

Небо Маврикия меняет свое настроение с невероятной быстротой, через полчаса над Памплемусом оно уже не хмурилось и не мешало солнцу выпаривать влагу, слегка намочившую землю.

Стоит пройти через главный вход Ботанического сада, как вновь тебя окружают знакомые имена. Сразу за воротами, чуть изгибаясь, уходит вглубь аллея Пуавра, обсаженная высокими пальмами. Влево ровная и узкая аллея Поля и Виржинии ведет к памятнику, символизирующему могилу молодых людей. Прямоугольное метровой высоты сооружение, служившее когда-то пьедесталом для статуи богини Флоры, осыпано опавшими и сейчас мокрыми от дождя листьями.

Буквально в нескольких шагах от памятника Полю и Виржинии на высоком постаменте стоит бюст Бернардена де Сен-Пьера, окруженный реликтовыми деревьями, среди которых гордость Маврикия — эбеновое дерево. Скульптор изобразил писателя молодым человеком, вероятно, в том возрасте, когда он так стремился в Памплемус, и навеки поселил его там, где не желали не только его прихода, но и писем.

Но ничто здесь не напоминает о Франсуазе Пуавр. Не сохранилось даже камня от дома, в котором она жила и писала свои живые, полные остроумия и достоинства послания. Но разве не об этой женщине, довольной своим целомудрием, шумит в Памплемусе ветер и шепчутся листья?




Фрегаты, битвы, корсары


Португальцы были первыми европейцами, которые обогнули Африканский континент и проникли в Индийский океан. За ними последовали голландцы, англичане и французы. Географические открытия в Индийском океане сопровождались захватами новых территорий, вытеснением арабов, издавна занимавшихся там торговлей, покорением прибрежных народов, войнами.

В Лондоне, Париже и Гааге создавались торговые компании, которые стремились овладеть монополией на торговлю колониальными товарами, чтобы не только дорого продать товар в своей стране, но, главное, и за бесценок купить его. Поэтому захватывались концессии, острова и гавани на долгом и трудном пути из Европы в Индию. Монополия на пряности, шелк, ценную древесину завоевывалась пушечными залпами с фрегатов, а пушки отливались и фрегаты строились за счет прибылей торговых компаний.

Океан называется Индийским. Индия заключала в себе огромную притягательную силу. Англо-французское соперничество, в котором Иль-де-Франс играл роль ключа от ворот в Индийский океан, разворачивалось в Индии, ослабленной междоусобицами и соперничеством. Наместник Франции в Южной Индии генерал-губернатор Дюплекс строил планы захвата этой страны путем подкупа местных правителей, а губернатор Иль-де-Франса Лабурдоннэ создавал на острове укрепленную колонию, способную обеспечить себя всем необходимым и не только быть опорным пунктом для французских торговых и военных судов, но и спускать со стапелей свои собственные корабли.

Лабурдоннэ снаряжает эскадру из десяти судов и в марте 1746 года покидает Порт-Луи, направляясь к индийским берегам. В столкновении с английскими судами он берет верх, блокирует, а затем и захватывает город Мадрас.

Тогда-то и поняли англичане огромное стратегическое значение Иль-де-Франса как морской базы. Два года спустя к берегам острова подошел английский флот, состоявший помимо военных кораблей из транспортных судов, везших на борту английских колонистов, намеревавшихся обосноваться на острове после его захвата. Среди торговых судов, стоявших на рейде в Порт-Луи, был только один фрегат, предназначенный для боевых действий.

Пять дней англичане стояли в устье реки Ривьер-Нуар, но после залпа, произведенного из срочно доставленной из Порт-Луи пушки, и барабанного боя, который должен был свидетельствовать о многочисленности защитников острова, английская эскадра покинула воды Иль-де-Франса. Только нерешительность английского адмирала помешала захватить ненадежно укрепленный остров. В последующие 60 лет она дорого обошлась англичанам, в особенности их торговому флоту.

Не одни англичане высоко оценили роль Иль-де-Франса в Индийском океане. Все европейские страны, стоило им вступить в конфликт с Францией, несли существенный урон на морских торговых путях благодаря хорошей подготовке французских судов на этом острове.

Во время войны за независимость в Америке Франция поддержала американцев, что привело к новой войне с Англией. Из Франции в Индийский океан была направлена эскадра под командованием Суфрена. После стычки с английскими судами у мыса Доброй Надежды он продолжил свой путь и вскоре достиг Иль-де-Франса, где его эскадра соединилась с военными кораблями, действовавшими в Индийском океане.

В 1782 году Суфрен взял курс к берегам Индии, которые стали свидетелями нескольких сражений между французскими и английскими кораблями. С Иль-де-Франса французская эскадра снабжалась продовольствием и вооружением. В поддержку Суфрену с острова было послано несколько оснащенных по-боевому кораблей. Соглашение о мире прервало военные действия; они еще раз подтвердили важность стратегического положения Иль-де-Франса и его роль морского форпоста в Индийском океане.

Борьба с врагами Франции в Индийском океане со временем стала преследовать определенные цели: захват торговых судов противника на морских путях. Не было недостатка в храбрецах-корсарах, готовых на риск ради богатой добычи.

Взять хотя бы Лемема, который один из первых прославился многочисленными «призами», захваченными в Индийском океане. Этот корсар снискал себе славу во время знаменитого похода на Суматру, чему в немалой степени способствовала одна романтическая история.

Лемем родился в 1764 году в Сан-Мало, портовом городе, откуда начинали свой путь многие французские корсары. Участвовал в военных действиях против англичан. Во время одной из стычек попал к ним в плен, что надолго определило его неприязнь к сынам туманного Альбиона. После обмена пленными он продолжал служить во французском флоте.

Сообщение о начале военных действий Англии и Голландии против Франции застает его в Порт-Луи. Лемем принимает командование на небольшом бриге «Ирондель», вооруженном 12 пушками малого калибра, и с командой 110 человек в июне 1793 года отправляется в открытый океан на поиски добычи. У берегов Явы Лемем атакует голландский корвет «Гуд Вервагтинг» и захватывает его. Вторым «призом» оказалось еще более крупное голландское судно, вооруженное 40 пушками. Как и первое, Лемем берет его на абордаж и после короткой схватки вынуждает голландцев спустить флаг.

Пленных голландцев французы высаживают на берег, снабдив всем необходимым, и с двумя захваченными кораблями направляются к Иль-де-Франсу, где их встречают как героев. На одном из кораблей, прибывших в Порт-Луи, был молодой датчанин Кристиерн, чья история тронула Лемема, и он решил ему помочь.

Датчанин работал секретарем губернатора Паданга, важного центра голландцев на Суматре. Он полюбил дочь губернатора, ответившую взаимностью. Молодые люди начали строить планы совместной жизни и хотели просить благословения у отца девушки. Однако кто-то донес губернатору об этом, и тот, разгневавшись, приказал посадить своего секретаря на первое же судно, отходившее от пристани Паданга. Этим судном оказался корвет «Гуд Вервагтинг», захваченный вскоре Лемемом и препровожденный им в Порт-Луи.

Помощь, которую ждал Кристиерн, могла заключаться только в одном: заставить строптивого отца отдать за него дочь. Сделать это было нелегко, так как до Паданга путь неблизкий. Кто-то должен был вооружить и предоставить в распоряжение Лемема военное судно, а он сам — уговорить команду отправиться в столь дальнюю дорогу только ради того, чтобы образумить разгневанного отца. К тому же крепость Паданга была окружена высокой стеной, а ее защитники хорошо вооружены.

Вскоре нашелся аргумент, который объединил и заинтересовал всех: склады Паданга ломились от товаров, собранных для отправки в Европу. Успех операции позволил бы перевезти их не в Европу, а на Иль-де-Франс и разделить между администрацией острова, в ведении которой была выдача лицензий на право нападения на торговые суда стран, ведших военные действия против Франции, владельцами боевого корабля и командой.

Для предстоящей операции приобрели прекрасный корабль «Виль де Бордо» с 32 пушками на борту и набрали новый боевой экипаж — 200 опытных моряков. 15 ноября 1793 года Лемем покинул Порт-Луи и спустя 27 дней был на подходе к Падангу.

Обычный штурм крепости не обещал легкого успеха, поэтому Лемем разработал хитрый план операции. После стремительной высадки в порту Паданга Лемем разделил нападавших на две группы. Первую в составе 110 человек он сам повел на штурм укрепленных стен, вторую оставил в засаде. Встречали нападавших так, как и предполагал Лемем: вначале пальбой из пушек, а затем и ружейными залпами. Грохот стоял такой, что голландцы сами поверили в его устрашающую силу. К тому же ряды наступавших смешались, часть из них залегла, другая начала отступление — все признаки охватившей неприятеля паники были налицо. Однако радость голландцев сменилась недоумением: вместо того чтобы спасаться на своем корабле, французы побежали к складам. Стрельба по ним могла кончиться пожаром на складах с ценными товарами. Защитники крепости бросились вдогонку за неприятелем в надежде захватить его у стен складов, на что и рассчитывал Лемем. Вторая группа, используя лестницы, сплетенные из бамбуковых прутьев, начала штурмовать крепость и легко смяла оставшихся ее защитников. Французский флаг, взвившийся над крепостью, послужил условным знаком для Лемема, который вновь приказал развернуть цепи и выступить навстречу голландцам, оказавшимся теперь под огнем с двух сторон: со стороны складов и с бойниц собственной крепости.

Товарам, конечно, не дали сгореть. По условиям капитуляции, подписанной губернатором, они передавались французам. Перец, кофе, гвоздика, корица и ценная древесина — все это не мог принять на борт один «Виль де Бордо», и губернатор обязался по первому же требованию отдать их французам.

Золото, серебро и другие драгоценности передавались Лемему с тем, чтобы он оставил город. Побежденный должен платить — это было в порядке вещей.

Необычным оказалось лишь обязательство губернатора выдать свою дочь замуж за Кристиерна, да к тому же с хорошим приданым. На свадебном пиру в самом большом банкетном зале Паданга вино лилось рекой. Зал был увешан французскими и голландскими знаменами. Победители проявляли великодушие, а побежденные не теряли чувства собственного достоинства.

История умалчивает о дальнейшей судьбе новобрачных, зато известно, что у самого Лемема не всегда складывалось так удачно, как в Паданге. На обратном пути к Иль-де-Франсу команду поразила какая-то непонятная болезнь, что, впрочем, не помешало Лемему захватить большое португальское судно «Сан-Сакраменто», перевозившее партию ценных товаров. Уже на подходе к Порт-Луи внезапно налетевший ураган чуть было не потопил судно с трофеями, чудом спаслись и сами победители.

Потрепанные ураганом суда вошли в гавань Порт-Луи под восторженные крики толпы, напомнившие Лемему, что опасности позади, а впереди слава и богатство. Причитавшаяся ему часть добычи составила изрядную сумму. Ему посоветовали вложить полученный капитал в банковское дело, однако из-за махинаций банкиров эта сумма выскользнула из его кармана. Нужно было снова пускаться в путь по бескрайним океанским просторам в поисках удачи и богатства.

Лемем был смелым корсаром и опытным моряком, и удача долго не покидала его. Случались, конечно, неприятности, а то и курьезы. Однажды он заметил парус. Последовала команда идти на сближение. Бриг шел под английским флагом, и у Лемема возникло непреодолимое желание поменять цвета этого флага на французские. Тем более что бриг «Индастри» направлялся, по всей видимости, в Мадрас, и было весьма любопытно взглянуть, что у него в трюме. Вначале все шло как всегда в таких случаях: на палубе брига моряки наблюдали за странным маневром корабля, не догадываясь, что на нем идет подготовка к нападению. Потом поняли это и засуетились, стали готовить пушки к бою, опытная рука начала разворачивать бриг, чтобы удобнее было вести прицельный огонь.

— Вперед! — закричал Лемем. — Курс на бриг! Так держать!

На всех парусах корабль Лемема устремился к бригу и попал в зону обстрела. Два ядра угодило в носовую часть корабля.

— На абордаж! — последовала команда, после того как Лемему искусным маневром все же удалось прижать свой корабль к борту брига. Моряки, готовясь к штурму, палили из ружей и пистолетов по палубе, чтобы рассеять ряды оборонявшихся. Рукопашная длилась долго. Падавших в море раненых никто не спасал. Но вот ряды моряков на английском судне дрогнули и, как ни старался их капитан спасти положение, англичане вынуждены были капитулировать.

На палубе брига Лемема встречал капитан захваченного корабля.

— Вот как! — воскликнул Лемем. — Новая встреча со старым знакомым! Эдвард Долби? Не так ли? Как дела, толстяк?

— Здравствуй, Лемем. И на этот раз твоя взяла!

— Да, на этот раз я получил не ту старую развалину, которой ты командовал два года назад, а хороший бриг, видно, недавно спущенный на воду…

— Третий раз в рейсе, — сказал Долби, — и если бы мои олухи дрались чуть лучше, я бы не лишился своего единственного корабля.

— Получишь страховку, — успокоил его Лемем.

Круглое лицо Долби вдруг покраснело от возбуждения, и он закричал:

— Если бы я его застраховал! У меня не хватило денег даже на страховку! Твои бравые молодцы сделали меня нищим!

— Не пытайся меня разжалобить, — ответил Лемем. — Все владельцы сейчас страхуют свои корабли, если, конечно, они не круглые дураки, как ты. Я не верю ни одному твоему слову!

— Ты-то сам не страхуешь корабли, а захватываешь их! Откуда тебе знать, что из-за корсаров сумма страховки равна трети стоимости такого брига! Эти мерзавцы из банковских домов неплохо наживаются на страховании.

Напоминание о банкирах вывело корсара из себя, но банкиры, успевшие разорить Лемема, были далеко, а незадачливый капитан рядом, и проклятия посыпались на его голову.

— Твоя голова не стоит парика, который ее прикрывает! Я покалечил своих ребят только для того, чтобы узнать о твоих делах с этими мошенниками! Сто чертей и одна бочка! Тебя нужно повесить на рее твоего незастрахованного брига! По-твоему, прежде чем напасть на судно, я должен спрашивать, застраховано оно или нет?!

Моряки обоих кораблей, привлеченные криками, окружили капитанов и, разделившись на группы, также заспорили. Разгоряченные, в разодранной одежде, матросы, едва успевшие перевязать раны, снова бросились в схватку, теперь уже словесную.

Спор стал переходить в потасовку, и неизвестно, чем кончилось бы дело, если бы Лемем не выхватил пистолет и не выстрелил вверх.

— Тихо! Корсарам немедленно покинуть бриг и вернуться на свой корабль! Пусть убираются эти незастрахованные дураки ко всем чертям! Но, если ты, Долби, еще раз попадешься на моем пути…

Французы без особого энтузиазма покинули бриг, и корабли разошлись в разные стороны.

Долби не попадался больше Лемему, зато два года спустя, в 1805 году, сам Лемем попался в руки англичан. В сопровождении двух фрегатов они отправили знаменитого корсара в Англию, но довезти его не успели, Лемем умер в пути. Его последние слова были обращены к семье, оставшейся на Иль-де-Франсе.

На Маврикии по сей день живет много семей, не забывающих свое родство и тщательно сохраняющих семейные реликвии. Мне приходилось слышать, что потомки Лемема берегут подаренные ему в Паданге женихом и невестой шкатулку, инкрустированную золотыми пластинками, и письменный прибор из эбенового дерева, украшенный слоновой костью.




Слава одного корсара вдохновляла десятки других. Охотников водить корабли по морям и грабить чужие суда было предостаточно, труднее становилось набирать опытных моряков. За ними шла настоящая охота, корсары переманивали их друг у друга, повышая вознаграждение в случае захвата ценных товаров. Десятки, сотни кораблей штурмовались на торговых путях и уводились на Иль-де-Франс. Этот остров стали называть «гнездом корсаров», «королем» которых был Сюркуф. Он, так же как и Лемем, родился в Сан-Мало в 1773 году. С 15 лет начал плавать, а в 20, уговорив своих богатых родителей купить бриг «Креол», стал капитаном. Описание его приключений, стычек с англичанами заняло бы много места. Достаточно рассказать только об одном сражении Сюркуфа, не только ставшем апогеем его корсарской славы, но и повлиявшем на судьбу Иль-де-Франса.

В апреле 1800 года Сюркуф вышел из Порт-Луи на корабле «Конфьянс», а восемь дней спустя в поле его зрения показался парус — добыча сама шла в руки. Команда стала готовиться к атаке, что оказалось преждевременным. Капитан голландского корабля «Бато» и не думал сопротивляться. Больной, надломленный горем из-за гибели сына, старик едва держался на ногах. Команда же его была беспомощной, так как многие моряки болели цингой. Сюркуф, проявив благородство, не стал атаковать «Бато» и, поделившись с командой припасами, дал капитану возможность продолжить свое безрадостное плавание.

После захода на Сейшелы Сюркуф отправился на промысел к индийским берегам, где ему пришлось столкнуться с военными кораблями, замаскированными под обычные торговые суда. Англичане в те времена уже лучше охраняли морские воды у индийских берегов, и только поспешное бегство спасло Сюркуфа от захвата его корабля английским фрегатом. Ему стало ясно, что нужно искать другое место для охоты, и он подался в Бенгальский залив.

Долгое время корсар и его команда пребывали в бездействии, и раздавшийся однажды рано утром крик «корабль» вызвал всеобщее ликование. Сюркуф вышел на капитанский мостик.

Корабль быстро приближался, все четче вырисовывался в рассеивавшемся тумане его высокий корпус, косые лучи поднимавшегося над горизонтом солнца окрасили пурпуром его огромные паруса. Сюркуф решил, что наступил его звездный час. В случае удачи на Иль-де-Франс будет доставлен «приз» небывалой красоты и ценности. Поражение может обернуться смертью или длительным заточением в английской тюрьме. Сюркуфу исполнилось тогда всего 27 лет. Он был молод и смел. Вызов судьбы был принят, команда получила приказ готовиться к бою. В случае захвата корабля всем было обещано хорошее вознаграждение, а также позволено в течение часа после победы грабить каюты и присваивать себе все. Не разрешалось только трогать товары, находившиеся в трюме. Моряков перед столь ответственным сражением подогрели ромом. В боевую готовность были приведены все виды оружия — ружья, мушкеты, пики, нож и даже палки. Сюркуф не полагался на волю случая, все предусмотрел до мелочей. Была выделена специальная команда стрелков, которые меткими выстрелами должны были убирать английских офицеров. Те, кто не участвовал в штурме, получили задание занять позиции на своем судне и колоть пиками и чужих, если те прорвутся, и своих в случае бегства. Победить или умереть — таков был девиз предстоящего боя.

Сам Сюркуф вооружился двумя пистолетами, кинжалом и саблей. За ним по пятам следовал чернокожий оруженосец с двуствольными ружьями, он должен был их заряжать и подавать капитану во время сражения.

К корсарам на всех парусах приближался «Кент», один из лучших кораблей английской Ост-Индской компании. Капитан Ривингтон вез пополнение солдат из Бразилии в Индию. Вместе с экипажем на борту «Кента» было 437 человек, среди них английский генерал и его штаб, а также несколько дам из великосветского общества.

После того как «Конфьянс» не ответил на сигналы «Кента», капитан Ривингтон понял, что его ждет встреча с корсаром.

— Хотите посмотреть, — сказал капитан дамам, — как мы будем брать этого корсара. Он пойдет на дно, если не захочет сдаться…

Однако скоро капитану стало не до шуток. Пришлось серьезно заняться подготовкой к сражению.

А Сюркуф, предприняв сложный маневр, подошел вплотную к корме «Кента» и вскоре его вооруженная до зубов команда брала на абордаж корабль неприятеля. Меткие стрелки нападавших вывели из строя большинство офицеров, чему способствовала их яркая форма. В самом начале атаки был убит капитан Ривингтон.

Надо отдать должное англичанам — они дрались с большим упорством. Схватка была жаркой. Убитые и раненые французы падали один за другим. Сюркуф опасался, что прицельная стрельба по батарее вызовет пожар на «Конфьянсе», но этого не случилось. Неподготовленные к таким баталиям англичане не устояли против яростного напора корсаров. Оттесненные к своим пушкам, они поняли, что дальнейшее сопротивление бесполезно.

В очередной раз флаг владычицы морей на одном из ее судов был заменен трехцветным французским флагом.

— Остановитесь! — закричал Сюркуф. — Не нужно больше крови! «Кент» наш! Да здравствует Франция!

Корсары подхватили его слова мощным «Ура-а!», после чего наступил долгожданный час грабежа — каждый оставшийся в живых старался урвать как можно больше добра на корабле противника. Чтобы защитить дам, Сюркуф приказал поставить часовых у дверей их кают.

Команда «Кента» потеряла 70 человек убитыми и ранеными, которые вскоре умерли от ран. Та же участь постигла 16 корсаров.

На следующий день англичане были высажены на берег, а «Кент», патрулируемый «Конфьянсом», взял курс на Иль-де-Франс, где корсаров ожидал заслуженный триумф, ибо они захватили судно в четыре раза большее того, на котором покинули Порт-Луи.

Губернатор лично встретил и поздравил Сюркуфа и его офицеров. Мечтой каждого на острове было услышать из уст корсара хотя бы несколько слов о штурме «Кента». Празднества следовали одно за другим. Знатные люди Порт-Луи устраивали балы в их честь.

Настало время делить добычу, и опьянение победой уступило место страстям иного рода. «Кент» перевозил золотой песок и золото в слитках — все это теперь принадлежало корсарам. Когда об этом стало известно на Иль-де-Франсе, все забыли об их подвигах и переключились на золото. Не слишком ли много достанется Сюркуфу и его команде? Администрация острова сочла, что все золото должно поступить в казну, но Сюркуф не соглашался — ведь за него поплатились жизнью 16 корсаров, и оно должно принадлежать победителям. Атмосфера накалилась, ни та, ни другая сторона не желала уступать, в воздухе запахло порохом.

На острове не было недостатка в смельчаках, особенно когда дело касалось благородных металлов и иных, богатств. И вот наступил день, когда по приказу администрации офицеры сели в шлюпки и направились к «Конфьянсу», чтобы конфисковать золото. Сюркуфа предупредили, и он приказал выставить на верхней палубе бочонки с золотым песком и сложить слитки. Когда на борту «Конфьянса» появились незваные гости, они были как громом поражены, увидев, как по приказу Сюркуфа все золото матросы сбросили за борт.

— Ищите теперь свое золото! — крикнул офицерам Сюркуф.

И все же в накладе никто не остался: ни власти, ни владельцы «Конфьянса», оборудовавшие корабль для корсаров, ни Сюркуф со своей командой. Стоимость захваченного «Кента» была оценена в 1825 тысяч франков. Этой суммы хватило на всех.

Сюркуф вернулся во Францию и женился на прекрасной Мари Блез, дочери богатого судовладельца, да и сам он был не беден, его капитал составлял тогда 2 миллиона франков. Два года он жил тихо и спокойно с молодой женой, а потом его снова потянуло в море. Этому человеку везло всю жизнь. Незадолго до захвата Иль-де-Франса англичанами он возвратился во Францию и его наградили орденом Почетного легиона. До конца жизни Сюркуфу сопутствовала слава героя.

Не все, однако, были такими счастливчиками, как Сюркуф. Капитан Мальру с Иль-де-Франса промышлял в 1798 году в Красном море на корабле «Ифигения». Ему удалось захватить корвет «Перл», на котором арабы везли драгоценности в Мекку. Корсары перенесли всю добычу на свое судно и решили сразу же возвращаться на Иль-де-Франс. В пути Мальру пришлось вступить в бой с английским корветом «Тринкомали». Пальба из пушек продолжалась целый день. К вечеру корабли сошлись борт к борту. Пошли в ход мушкеты и пистолеты, сабли и кинжалы. Мачты обоих кораблей были сбиты, разойтись они уже не могли, оставалось драться до полной победы или гибели.

Джон Крамлингтон, находившийся в плену на «Ифигении», так описал исход этого сражения: «Французов было больше, и они уже перебрались на палубу корвета, когда… на „Тринкомали“ произошел взрыв и все, кто находился на его борту, за исключением английского моряка Томаса Даусона и одного индуса, погибли. Взрыв был таким сильным, а корабли находились так близко друг от друга, что пострадал и корабль корсаров. Вы можете себе представить, в каком страшном положении я оказался в момент взрыва. Я был заключен в трюме недалеко от главного люка, где находились раненые. Состояние этих несчастных было таким ужасающим, что не поддается описанию. Балки полетели, наступила полная темнота, в пробоины хлынула вода». Оба корабля пошли ко дну. Спаслось лишь несколько человек, в том числе и автор приведенных строк. Людей подобрало подошедшее к месту гибели судно.




Все, как известно, кончается. Наступил конец и терпению англичан, слишком долго получавших чувствительные удары из «гнезда корсаров» в Индийском океане. Мало-помалу они сжимали кольцо вокруг Иль-де-Франса. В 1804 году в их руки попали Сейшельские острова, два года спустя — укрепления на мысе Доброй Надежды, морская блокада острова становилась все ожесточенней.

Отчаянные призывы губернатора Декаэна о помощи оставались без ответа. У Наполеона было слишком много дел в Европе.

Английское командование тщательно разрабатывало заключительную операцию по захвату Иль-де-Франса. Напуганные действиями корсаров, англичане преувеличивали силы и возможности его защитников. Между тем относительно легкий захват островов Родригеса в 1809 году и Бурбона в июле 1810 года показал, что французы не удержат в своих руках и третий остров Маскаренского архипелага — Маврикий. В августе 1810 года четыре английских фрегата под командованием коммодора Вилаугби вошли в юго-восточную бухту острова. Спустя сто лет после того как оттуда ушли голландцы, эта бухта стала местом ожесточенной битвы между английской и французской эскадрами. Последней командовал адмирал Дюпре. Французские корабли подошли к Иль-де-Франсу после долгого плавания у африканских берегов, и здесь их ждала неожиданная встреча.

Англичане заняли небольшой форт на острове у входа в бухту, но не сменили французского флага, и первый же корабль Дюпре попал под сильнейший огонь батареи форта. В это время подошли английские корабли, началось сражение, прерванное наступившими сумерками. Ночь была использована для подготовки к битве, которая продолжилась рано утром 23 августа и закончилась только через два дня.

Первым прекратил сопротивление флагманский корабль англичан, его палуба представляла собой страшную картину: среди обломков мачт и палубных надстроек лежали убитые и раненые, вся палуба была залита кровью. Вилаугби тяжело ранило. Его корабль едва держался на плазу. Сильно пострадали еще два английских судна, одно из них было объято пламенем, подожженное самими англичанами. Один-единственный фрегат, на котором собрались оставшиеся в живых англичане, пытался выйти из бухты, но ему это не удалось. Встречный ветер прижимал фрегат к берегу. В это время к французам подошло подкрепление, и англичане были вынуждены сдаться.

Французская эскадра также понесла существенные потери. И все же она вышла из сражения победительницей. Все вошедшие в бухту фрегаты неприятеля оказались в ее руках, командующий английской эскадрой, капитаны и многие офицеры попали в плен. Эта победа принесла французам особую радость, ведь англичане редко уступали кому-либо в морских сражениях. В Париже на Триумфальной арке среди перечисленных побед французского оружия, упоминается и битва в юго-восточной бухте Иль-де-Франса.

Туристы на Маврикии непременно посещают берега этой бухты, поселение Маэбург недалеко от деревни Гранд-Порт, где когда-то жили голландцы и где находятся Исторический и Морской музей Маврикия. Многие экспонаты их посвящены сражению, которое наблюдали жители из окон дома, где расположен музей.

Мой визит в музей пришелся на туристическое межсезонье. В залах небольшого двухэтажного особняка прогуливалась лишь английская молодая чета. Их сдержанные замечания не нарушали покой и тишину музейных залов.

На окнах с солнечной стороны были спущены жалюзи, и не хватало света, чтобы снять старинную карту Маврикия.

— Нельзя ли поднять на одну минуту жалюзи? — спросил я у пожилого служителя, — я хочу сфотографировать вот эту карту и портрет Сюркуфа…

— Конечно, — ответил он очень любезно, и с готовностью выполнил мою просьбу.

— Если хотите, — добавил он, — я покажу вам зал, где лечили командующих французской и английской эскадрами после битвы.

— Да, конечно! Здесь?

— В этом зале лечили офицеров, а там, в следующем, командующих… Они по достоинству оценили храбрость друг друга и мужество моряков… Это здание — самое старое в юго-восточной части острова, оно было построено в тысяча семьсот семьдесят втором году.

Старик не был гидом, он только охранял исторические реликвии острова — старинные пушки, ядра, развешанные по стенам карты и гравюры, но за свою долгую службу изучил каждый экспонат не хуже гида. Нечастые посетители ему так же интересны, как приезжим гостям охраняемые им ценности. Когда он говорит, его черные глаза оживляются, лицо молодеет. Беседы с посетителями вносят приятное разнообразие в его монотонную жизнь.

— Какое великодушие по тем временам, — говорю я, — лечить врагов так же, как своих… И как странно вести светскую беседу на другой день после боя.

— Вам кажется это неправдоподобным? — спросил старик.

— Скорее напоминает антракт в театре, когда артисты после «смертельной» схватки на сцене пьют кофе и мирно беседуют в ожидании очередного выхода.

— Так, пожалуй, оно и было, — засмеялся мой собеседник, — с той только разницей, что в отличие от театра у наших героев во время сценического действия лилась настоящая кровь…

Мы походили по залам, он показал мне старинные маврикийские марки, затем проводил к выходу.

— Вы напомнили мне одну историю, — сказал он перед тем как мы расстались, — великодушие и театр в ней занимают не последнее место. В годы Великой Французской революции нашим островом управлял губернатор Малартик, его авторитет и мудрость сочетались с великодушием и галантностью. Англичане блокировали остров военными судами, стремясь пресечь действия корсаров, нападавших на английские торговые корабли. И вот Малартик узнал, что жена капитана одного из фрегатов, курсировавших в водах недалеко от Порт-Луи, родила. Губернатор немедленно послал письмо капитану английского фрегата, в котором было сказано, что каждое утро из Порт-Луи к нему будет отправляться лодка с фруктами, свежим провиантом и всем необходимым для молодой матери. Вы не слышали этой истории?

— Нет, не слышал.

— Жители Порт-Луи одобрили галантность губернатора, а несколько недель спустя они были свидетелями того, как к пристани Порт-Луи подошла лодка под белым флагом, из нее вышла женщина и в сопровождении английского офицера направилась к дому губернатора, чтобы поблагодарить его за внимание. Чем не театр? В тот же вечер Малартика и его гостью видели в губернаторской ложе городского театра Порт-Луи. Публика встретила их аплодисментами… А вы удивляетесь, что двух адмиралов, двух недавних противников лечили здесь в одной комнате. Все это было как раз в духе тех времен.

— Да-а, французы побили англичан в этой бухте дважды: своим оружием и своей галантностью!

— После захвата острова англичане отплатили тем же. Извините, я вас задерживаю? — спросил смотритель.

Мне действительно нужно было уезжать, и я простился со своим гидом.




Позже я узнал, о чем хотел рассказать мне старик-смотритель. Прошло три месяца после морского сражения, и англичане показали свое великодушие. 29 ноября 1810 года к северному побережью Иль-де-Франса подошли корабли, чтобы открыть новую страницу в истории острова. Их появление ознаменовало конец французского и начало английского владения. В британской короне засияла еще одна небольшая, но яркая звезда.

Армаду из 74 кораблей невозможно было остановить. Один удар оказался куда более эффективным, чем 16 лет осады острова, доставлявшего так много хлопот в Индийском океане. Небольшое французское подразделение не могло помешать высадке английских солдат, и в тот же день две их колонны двинулись в направлении Порт-Луи. Одна колонна осторожно шла по главной дороге, а вторая — вдоль западного побережья.

Сопротивление защитников Иль-де-Франса выразилось в нескольких стычках да в беспорядочной пальбе из пушек крепости по цепям англичан в пригородах Порт-Луи. Через два дня белые поселенцы обратились к генерал-губернатору с просьбой начать переговоры о капитуляции. Угроза англичан конфисковать имущество тех, кто будет сопротивляться, и освободить рабов возымела действие. Поселенцы сделали естественный для себя выбор, они предпочли отдать свободу, но оставить при себе рабов.

2 декабря начались переговоры, а на следующий день было подписано соглашение о капитуляции. Оно предусматривало сохранение за поселенцами их собственности, какой бы она ни была. Победители обязались уважать религию, законы и обычаи жителей острова. Более того, они обещали вывезти французский гарнизон во Францию или французские владения за свой счет и на тех же условиях отправить раненых и больных после выздоровления.

Англичане шли на любые уступки, чтобы ликвидировать последний оплот французов в Индийском океане.

4 декабря английские войска вошли в Порт-Луи, остров стал частью Британской империи, ему вернули его прежнее имя — Маврикий.




Красный, синий, желтый и зеленый


Март на Маврикии — конец лета, но еще жарко, в воздухе часто появляется мелкая дождевая пыль, а склоны окружающих Порт-Луи гор покрыты изумрудной зеленью трав, выгорающих в июле и августе.

Стены заброшенной крепости Аделаида мрачно выглядели на холме Пти Монтань, где их возвели англичане, чтобы беспокойные белые поселенцы всегда видели английский флаг, развевавшийся над крепостью, и знали, что за ним прячутся пушки, которые, хотя и не стреляли, но, видимо, сыграли свою роль. 158 лет управляла Маврикием английская администрация, по-разному складывались ее отношения с французами-плантаторами, но до открытых конфликтов дело не доходило.

Еще больше контрастировало с крепостью Марсово поле, раскинувшееся у подножия холма. Но не только зеленью трав. В тот солнечный день 12 марта оно выделялось своим ярким праздничным убранством и пестротой все увеличивавшейся толпы на трибунах. Прямая и широкая улица Поуп-Хенеси, соединяющая Марсово поле с центром города и портом, была заполнена группами, чинно шествовавшими на праздник, которым отмечалась очередная годовщина предоставления Маврикию независимости. Маврикийцы собирались отметить радостное событие, происшедшее в 1968 году, когда Юнион Джек был спущен с флагштока, чтобы уже никогда не подняться.

Несколько этажей трибун постепенно заполнялись почетными гостями. В сезон скачек их обычно занимают богатые любители такого рода состязаний. Богачи снимают эти трибуны-лоджии с прилегающими к «им комнатами на весь сезон. Публика попроще теснится у деревянных барьеров, ограждающих огромный овал Марсова поля. Узкая полоса выбита лошадиными копытами, поручни барьеров отполированы руками нетерпеливых зрителей. Скачки — давняя страсть маврикийцев.

Порядок шествия — в руках полицейских. Мое внимание привлек один из них, сидевший на мотоцикле, вероятно, из почетного эскорта генерал-губернатора и премьер-министра. Высокий широкоплечий маврикиец индийского происхождения в серой форме, в черных обмотках и коротких штанах. Металлическая каска и черные усы придавали внешнему облику блюстителя порядка важность и значительность.

До открытия праздника еще оставалось много времени, и я прошел в дальний конец Марсова поля, где был установлен памятник губернатору Малартику.

Высокая колонна на оббитом запыленном пьедестале напоминала о любимом поселенцами губернаторе и его бурном времени. Свобода, равенство и братство, провозглашенные во Франции, воспринимались в Порт-Луи как освобождение от власти королевских чиновников. Трехцветные кокарды украсили головные уборы мужчин и даже женщин. На Марсовом поле устраивались многодневные фестивали, во время которых пели гимны в честь Добродетели, Урожая, Виноделия и Целомудрия. В Порт-Луи соорудили даже гильотину. Бурное время не обошлось без жертв. Верного королю бравого адмирала Макнамару постигла печальная участь, ему отсекли голову и на шесте носили по улицам Порт-Луи.

Малартик принял управление островом в 1791 году. Ему удалось установить зыбкое равновесие между клубом местных якобинцев, губернатором и белыми плантаторами. Относительное спокойствие продолжалось недолго. Подобно взрыву пороховой бочки было сообщение о декрете 1794 года, провозглашавшем равенство людей независимо от цвета их кожи и освободившем рабов во французских колониях. Пораженные новостью плантаторы незамедлительно провели через Ассамблею резолюцию, запрещавшую публикацию и исполнение на острове любого закона, принятого во Франции, без проверки и одобрения Ассамблеей. Гильотину сломали, клуб якобинцев распустили, раздались призывы полностью отделиться от столь горячо любимой родины и провозгласить независимость острова. Последующие события показали, что ради кошелька и сохранения рабства плантаторы готовы были на все.

Страсти накалились до предела после захода в Порт-Луи четырех фрегатов, на которых плыли Бако и Брюнель, два представителя Директории и 800 солдат; они должны были освободить чернокожих рабов. Вопреки обычаю посланцев родины встречали в Порт-Луи пустынные пристани. На следующий день шок белых поселенцев сменился бурной деятельностью. Улицы стали заполняться толпами, враждебными Директории и ее посланцам. 10 тысяч белых демонстрировали свою решимость сохранить рабство для 50 тысяч африканцев.

Бако и Брюнель провели на Марсовом поле смотр боевых отрядов. Вместе с представителями Директории был губернатор Малартик, что несколько успокоило толпу, и смотр прошел без инцидентов. После смотра солдат отправили в казармы, а Бако и Брюнеля губернатор повез в правительственное здание. Всю дорогу их сопровождала наэлектризованная толпа, выкрикивавшая угрозы. Вечером состоялся банкет, во время которого предполагалась попытка расправиться с гостями, но она не увенчалась успехом: Бако и Брюнель на балу так и не появились.

Следует отдать должное мужеству посланцев революционной Франции. Их нелегко было запугать. Пьера Брюнеля давно знали на острове. В 1791 году он организовал в Порт-Луи издание еженедельной газеты, выходившей полтора года. Он был страстным республиканцем, как и его друг Бако де Шапель, наделенный отважным, смелым характером и не раз встречавшийся с опасностью лицом к лицу.

После того как с балкона правительственного здания был провозглашен декрет об освобождении рабов Иль-де-Франса, разъяренная толпа сломала ограду и ворвалась в помещение, где находились Бако и Брюнель. Солдаты не могли оказать им никакой помощи, так как были отосланы в казармы, где оказались пленниками толпы — в этом заключалась главная ошибка представителей Директории. Во время схватки Бако чуть не застрелили. Толпа скандировала:

— В порт! На корабль! Вон из колонии!

Пленников силой доставили в порт и посадили на корабль «Ле Муано», приказав капитану препроводить их на Филиппинские острова, высадить там, оставив на произвол судьбы. Бако и Брюнеля спасла команда корабля, заставив капитана по выходе из Порт-Луи взять курс на Мадагаскар, откуда посланцы Директории вернулись во Францию.

Английское управление мало что изменило в положении рабов на острове. Губернаторы, назначавшиеся в Лондоне, потворствовали плантаторам-рабовладельцам.

Продолжался нелегальный ввоз рабов с Мадагаскара и из Восточной Африки, что вызвало протесты в Англин и других европейских странах. Английское правительство вынуждено было уступить общественному мнению и принять меры с целью прекращения торговли людьми и освобождения рабов.

Гром среди ясного неба грянул в феврале 1832 года, когда на Маврикий пришла весть о назначении генеральным прокурором острова Джона Джереми, активного противника рабства, названного Великим Освободителем рабов. В памфлете, распространявшемся в Порт-Луи, были изложены мысли нового генерального прокурора об освобождении рабов, при этом не исключалась возможность выплаты их владельцам денежной компенсации.

К прибытию корабля «Ганжес», на борту которого находился Джереми, плантаторы готовились заранее. Толпа в порту скандировала угрозы в адрес генерального прокурора. Прибывшему в порт губернатору вручили петицию с требованием не дать ступить на землю Маврикия «такому опасному преступнику, как Джереми». Весь остров был мобилизован на борьбу с одним человеком. Порт-Луи напоминал крепость в осаде, каждый третий на улице был вооружен, магазины закрыты, вся деловая жизнь замерла.

Адриен д’Эпине, возглавлявший плантаторов, появился в порту на лошади. Он произнес речь, в которой призывал губернатора Чарлза Колвиля не допустить на пристань генерального прокурора. Толпа кричала вслед за своим предводителем:

— Да здравствует сэр Чарлз Колвиль! Мы не хотим прокурора!

Губернатор, которого за нерешительность называли «старухой», все же объявил, что он временно запрещает Джереми покидать корабль, а окончательное решение примет в течение ближайших нескольких дней.

Однако утром 5 июня, через два дня после прибытия корабля, защитник рабов Джереми сошел на пристань и в сопровождении отряда солдат направился к правительственному зданию, которое немедленно было окружено плантаторами.

— Долой Джереми! Пусть он отправляется обратно! — кричали в толпе.

Все последующие дни плантаторы продолжали осаждать центр города. Они спровоцировали нескольких рабов устроить беспорядки, чтобы продемонстрировать, какой хаос и кровопролитие ждет колонию, если Джереми останется в Порт-Луи. Газета «Серниен», основанная Адриеном д’Эпине, руководила травлей прокурора. В очередной петиции говорилось: «…Исполнение функций Его величества генерального прокурора Джоном Джереми является абсолютно несовместимым с миром, счастьем и благополучием всех классов». Петицию подписали не только плантаторы-французы, но и английские дельцы, основавшие фирмы, процветающие на Маврикии и по сей день.

28 июля 1832 года Джереми покинул Порт-Луи, но это не означало, что он сдался. В следующем году он вновь прибыл на Маврикий, на этот раз в сопровождении 500 солдат. Рабы приветствовали его как Великого Освободителя. Желая наказать своих противников, он не устоял перед соблазном ввязаться с ними в длительный судебный процесс, который, к радости плантаторов, окончился ничем.

Джереми окончательно покинул Маврикий в октябре 1834 года. Его последовательность в отстаивании идеалов, которым мы не можем не сочувствовать, приблизила освобождение рабов и окончание самого позорного периода в истории острова. Отмена рабства была провозглашена 1 февраля 1835 года. Рабовладельцам выплатили свыше 2 миллионов фунтов стерлингов за освобождение 68 613 рабов.

В это число входило свыше 15 тысяч рабов, нелегально ввезенных на остров после прихода к власти англичан. Белые плантаторы вначале нарушили английские законы, превратив свободных людей в рабов, а затем получили за их освобождение выкуп из английской казны.

Прежде чем продолжить рассказ о праздновании Дня независимости на Марсовом поле, о встрече с Анандом и о тех проблемах, которые волнуют современных маврикийцев, приведу высказывание Брюнеля. Из-за красной отделки одежды представителей революционной Франции плантаторы называли «красными».

— Долой красных с острова! — кричали Бако и Брюнелю.

«Все знают, — писал Брюнель, — что из живых существ нет ни одного более несчастного, чем раб-негр. „Быть жалким как раб“, „избитым как раб“, „работать как раб“ — выражения, определяющие страдание и горе. Всякий, кто видел колонии, согласится, что убийцы, которых вешают во Франции, за год не совершили столько преступлений, не пролили столько крови, не растоптали так жестоко само понятие гуманности, как белые поселенцы. В течение двадцати лет они подавляли, пытали и рвали на части негров, которых они считают своей собственностью»{Roy J. W. Mauritius in Transition. Mauritius, 1960.}.

Памятник Малартику на Марсовом поле, где я ждал Ананда, не просто запыленное напоминание об одной из страниц маврикийской истории. Прошлое предопределяет особенности и сегодняшнего дня маврикийцев. Есть на Маврикии и Другие памятники, например, защитнику рабовладельцев Адриену д’Эпине, который стоит в самом центре Порт-Луи, а основанная им газета «Серниен» благополучно продолжает выходить и поныне. Стоит ей почувствовать реальное или чаще всего воображаемое ущемление интересов сегодняшних плантаторов и сахарозаводчиков — потомков рабовладельцев, как ее страницы захлестывает волна злобы и ненависти.

Я не видел в Порт-Луи памятников тем, кто мужественно боролся за освобождение рабов. Их нет не потому, что рабовладельцы лучше сохраняют память о своих героях, — скорее всего время бежит быстрее, чем меняется соотношение сил на этом острове. Да, пишут некоторые журналисты, плантаторы боролись против Бако и Брюнеля, травили Джона Джереми, но ведь они не хотели допустить хаоса и кровопролития, которые могли возникнуть после освобождения рабов; заботились об экономике острова — иначе она могла бы прийти в упадок. Разве в этих условиях можно было поступить иначе? Отношение к прошлому определяется интересами и заботами настоящего.




Ко мне подошел Ананд. Марсово поле уже заполнилось участниками манифестации и зрителями, и мы пошли к трибунам отыскивать свои места.

В соответствии с программой праздника кульминационный момент должен был произойти в 12 часов. А до этого предстояли выступления. Не успели мы расположиться, как перед трибунами группа юношей и девушек начала исполнять танец, называвшийся «Радость свободы», затем со спортивными упражнениями вышли школьники. Особый энтузиазм вызвали танцы фольклорной группы института имени Махатмы Ганди, центра индийской культуры па Маврикии. Мелодичная музыка, девушки, облаченные в сари, их грациозность и простота движений перенесли огромную аудиторию в Индию, откуда ее вернули только следующие номера программы. Бой барабанов и ритмы веселого марша возвестили о подходе новой группы артистов.

— Это девушки из колледжа «Королева Елизавета», — наклонился ко мне Ананд, — среди них должна быть моя двоюродная сестра. Только как узнать ее в этом бело-голубом тумане?

Девушки были одеты в белые короткие юбки и белые сапоги и такие же курточки с голубой вставкой впереди, высокий головной убор заканчивался пучком синих перьев. Действительно, «бело-голубой туман», на фоне которого выделялась шедшая впереди девушка в красном.

— Может быть, та, что в красном, твоя сестра? — спросил я Ананда.

— Нет, она еще не доросла до красного мундира. Вон она… Во втором ряду справа.

Ритм сменился, все смешалось, девушки начали перестраиваться, не переставая синхронно исполнять ритмические упражнения. Синие трости с белыми набалдашниками вдруг взлетали у них над головами, а затем так же быстро и послушно возвращались в их руки. Девушки закончили выступление и в строгом спортивном порядке направились к выходу, образованному двумя трибунами на противоположной от нас стороне площадки. Эти трибуны из легких металлических конструкций были сооружены специально к празднованию Дня независимости. Обе были украшены ниспадающим с крыши полотнищем, состоящим из четырех горизонтальных полос: красной на самом верху, затем синей, желтой и зеленой.

О начале торжественной части возвестили фанфары. К площадке высотой в две ступени, покрытой красным ковром, направились генерал-губернатор и премьер-министр. Сэр Дайендранат Барренчоби как представитель английской королевы шел первым, сзади на полшага от него сэр Сивусагур Рамгулам, недавно отметивший свое восьмидесятилетие. По тому, как он шел и поднимался по двум ступенькам, чувствовалось, что годы дают о себе знать, однако «отец маврикийской нации», как его многие называют на острове, все еще твердо стоял на земле и старался крепко держать бразды правления в своих руках.

Генерал-губернатора и премьер-министра сопровождали комиссар полиции, командир специальных мобильных частей и два адъютанта. Офицеры были в парадной форме со всеми регалиями и знаками отличия, в фуражках с высокими кокардами. После рапорта о построении почетного караула генерал-губернатор и премьер-министр повернулись к флагштоку — начиналась церемония поднятия национального флага. Зазвучала мелодия гимна, раздались глухие залпы салюта. Все замерло на Марсовом поле, и только эхо залпов гуляло по склонам гор, полукольцом окружавших столицу Маврикия.

Флаг поднят — и перед трибунами проходит сводный оркестр, за ним части специальных мобильных сил и далее — стройные колонны спортивных клубов и молодежных организаций. Овацией были встречены участники популярных фольклорных ансамблей. Ритмы сеги, задорного креольского танца, раздавались в это время над Марсовым полем.

Я спросил Ананда, что символизируют четыре цвета маврикийского флага.

— Красный — борьбу маврикийцев за свободу и независимость, синий — Индийский океан. Ты же знаешь, что на гербе нашего государства с присущей нам скромностью мы начертали слова: «звезда и ключ Индийского океана». Ключ, звезда и парусник символизируют океан. Как же нам обойтись без синего цвета?

В это время перед трибунами появились первые грузовики с макетами и транспарантами центров информации и пропаганды. Огромные щиты, увитые гирляндами цветов, пестрели разноцветными цифрами и надписями. Я успел заметить, что Центральное управление по туризму сообщало о 41 отеле, принимающем туристов, 24 из которых построены на пляжах. Затем пошли машины Министерства по делам молодежи и спорта, Министерства сельского хозяйства, крупных предприятий экспортной зоны, транспортных организаций.

На щите трикотажной фабрики «Флореал нитвеар» сообщалось, что Маврикий занимает третье место в мире по производству шерстяных свитеров. Стрелы, изображавшие направления вывоза этого вида изделий, тянулись в Европу, США, Канаду.

— Я часто вижу корпуса фабрики. Они выходят на шоссе, связывающее Кюрпип и Порт-Луи. У ее ограды я видел юношей, поджидающих девушек в конце смены.

— Все понятно, — ответил мне Ананд, — многим из этих юношей просто негде убить время, они безработные. Фирме выгодней посадить у вязального станка девушку, ей можно меньше платить, и она не может так, как парень, постоять за себя. Элементарная дискриминация сильного пола, ведь не зря же эти ребята болтаются без дела в рабочее время…

— У тебя дурное настроение, — сказал я, — ты не хочешь видеть еще и присущей молодым маврикийцам галантности.

— Я просто хочу рассказать тебе о третьей полосе маврикийского флага — желтой. Это цвет независимости, воссиявшей над нашим островом. Но, понимаешь… Уж слишком много уродливого он освещает. А вот последней, зеленой полосой, символизирующей сельское хозяйство и зеленый облик острова во все времена года, мы можем гордиться. У нас вдоволь солнца, дающего не жару, а тепло, дождей, идущих почти круглый год и обильно орошающих поля. Разве это не дело наших рук?

Ирония Ананда казалась неуместной в обстановке торжественной церемонии, посвященной Дню независимости, но ведь это его страна, ему виднее.

Шествие перед трибунами заканчивается, и высокие лица покидают Марсово поле под треск мотоциклетного эскорта. За «ими следуют министры, члены дипломатического корпуса. Толпа заполняет пространство перед трибунами, смешавшись с участниками парада и шествия. То здесь, то там виднеются перья высоких головных уборов девушек.

— Такое впечатление, — говорю я Ананду, — что все здесь либо родственники, либо знакомые.

— Еще бы! — улыбается Ананд. — У нас каждый второй — родственник самого премьер-министра или просто министра. А тот, кому не повезло в жизни, — родственник члена парламента.

— На меньшее никто не соглашается?

— Я бы согласился, — сказал Ананд, — да подвела моя племянница. Взяла и вышла замуж за племянника жены министра… Ну что с нее взять? Говорит, что без него не может жить! Пришлось уступить.

Я часто встречаюсь с Анандом, кажется, что знаю его, но к его шуткам не могу привыкнуть. Поди разберись, действительно ли есть у него такая племянница, или он ее выдумал. Пока мы пробираемся сквозь толпу, Ананд без конца с кем-то здоровается, кого-то приветствует, обмениваясь репликами.

Скоро мы добрались до кафе на улице Поуп-Хенеси, заказали по чашке кофе.

— Ты внимательно слушал обращение премьера к маврикийскому народу? — спросил Ананд.

— Мне понравилась приведенная цитата Сомерсета Моэма. Подожди… Как она звучит? Примерно так: если нация ценит что-либо выше свободы, то она потеряет свободу, и ирония заключается в том, что когда предпочтение отдано деньгам или комфорту, то вместе со свободой нация теряет и их.

— Да, еще он сказал, что борьба за свободу не прекратится и каждое поколение должно быть готовым заново за нее сражаться.

— А что, в этом году была особая необходимость напомнить об обязанностях в отношении свободы?

— Особенное, пожалуй, только в том, что на этом же Марсовом поле хотели собраться представители бездомных, оставшихся без крова после циклонов «Жервез» и «Клодетта». Им не разрешили провести здесь демонстрацию. Можешь расспросить моего отца. Часть этих бездомных уже длительное время занимает половину классов в школе, где он работает. И оставшиеся помещения переполнены учениками. Несколько семей вынуждены ютиться в одной комнате. Они просто хотят знать, когда это кончится.

Все пущено на самотек, — продолжал Ананд, — никто ни о чем не хочет заботиться по-настоящему. Все только делают вид, что чем-то заняты. А между тем попытки осуществить диверсификацию сельского хозяйства ни к чему не приводят. Мы по-прежнему зависим от сахарного тростника, промышленные предприятия экспортной зоны переживают кризис, а чайная промышленность вот уже какой год не сводит концы с концами. Туризм не приносит ожидавшихся доходов, а рост цен сводит на нет перспективы увеличения числа туристов за счет людей со средними доходами.

— В чем же выход? — спросил я.

— Я думаю, что мы не прошли и половины пути. Красный цвет нашего флага свидетельствует о жертвах, которыми маврикийцы заплатили за независимость, за элементарные права!

— Маврикийцы были не одни. После войны десятки стран добились независимости.

— И решающую роль сыграл Советский Союз, образование других социалистических стран… Но каждая страна, добившаяся независимости, вносила и свой вклад в общее дело. Однако у нас социальная и политическая борьба во все времена имела национальную окраску…

Мы еще долго сидели с Анандом за столиком. Он говорил, я слушал. Мало-помалу из его объяснений мне становилось ясно, как шла эта страна к независимости, как образовалось на острове Государство Маврикий.




К началу XX века иммиграция из Индии изменила демографический облик Маврикия. В 1911 году индомаврикийцев, так стали называть индийских поселенцев, было 258 тысяч человек, что в два с половиной раза превышало численность так называемого общего населения, включавшего франкомаврикийцев, то есть потомков белых поселенцев, и креольское население — потомков чернокожих рабов.

После первой мировой войны Маврикий не ощутил на себе ее последствий, плантаторы даже обогатились благодаря увеличившемуся па мировом рынке спросу на сахар. К 1920 году цены на сахар достигли беспрецедентного уровня, и Маврикий получил от его продажи 20 миллионов фунтов стерлингов — сумму, огромную для такой небольшой страны. Администрация ввела дополнительные налоги на экспорт сахара и за счет полученных средств проводила общественные работы, включая строительство дорог, устройство телефонной сети и т. п.

В то же время на Маврикии стало пробуждаться самосознание широких масс индийских сельскохозяйственных рабочих и мелких землевладельцев. Они все яснее понимали, что лишь благодаря их труду на острове зародилось и успешно развивалось сельское хозяйство и его основная культура — сахарный тростник. Из поколения в поколение они обогащали крупных плантаторов и сахарозаводчиков. Плантации сахарного тростника, политые их потом, деревни с ветхими хижинами, байтками (домами собраний) и храмами уже стали для них родными, а остров воспринимался как родина, на которой нужно было строить достойную жизнь.

За сахарным бумом последовали годы депрессии, все тяготы которой сахарозаводчики и колониальные власти переложили на плечи трудящихся. Находясь на грани голода, они соглашались на любую работу за любую плату, предложенную владельцами сахарных заводов и плантаций. Мелкие землевладельцы за тонну выращенного ими сахарного тростника рады были получить хотя бы несколько рупий.

У доведенных до отчаяния людей, интересы которых никто не защищал, крепло понимание того, что их может спасти только сплоченность и организованность. Идея создания рабочей партии подсказывалась самой жизнью. Организатором такой партии стал Морис Кюре. Он получил медицинское образование, но с 1915 года занимался политической деятельностью. «Идея создания партии, — вспоминал впоследствии Морис Кюре, — целью которой была бы защита интересов трудящихся, не покидала меня».

23 февраля 1936 года на многолюдном митинге на Марсовом поле Кюре объявил о том, что создана лейбористская партия, и призвал трудящихся вступить в ее ряды.

Несмотря на все трудности первоначального периода и противодействие властей, партия вскоре заявила о себе. В апреле 1937 года Кюре удалось собрать 17 600 подписей под петициями, в которых были изложены требования об улучшении положения трудящихся. «Трудовое законодательство в этой стране, — писал Кюре, — это только фикция. Правительство полностью подчинило себя классу капиталистов».

Широкая деятельность партии находила все большую поддержку, и возмущение трудового народа в августе 1937 года вылилось во всеобщую забастовку, в которой участвовали все отряды трудящихся: сельскохозяйственные работники, постоянно живущие при сахарных заводах, сезонники и мелкие землевладельцы.

9 августа процессия из 800 человек направилась в Порт-Луи для вручения властям петиции, но была задержана полицией. За первой процессией последовали другие, начались беспорядки, участники переворачивали платформы с тростником; вспыхнули пожары на плантациях.

В августе во время демонстрации рабочих на заводе «Унион-Флак» полиция открыла огонь. Двое рабочих было убито и восемь ранено, из них двое умерли в госпитале. 22 августа на другом заводе был убит еще один рабочий.

Колониальные власти поняли, что дело зашло слишком далеко, и пошли на уступки. Была увеличена заработная плата, установлен ее минимум, рабочие добились права создавать свои профсоюзы, внести поправки в трудовое законодательство.

За короткое время благодаря усилиям Мориса Кюре и его партии движение трудящихся Маврикия сделало заметный шаг вперед.

В 1938 году по предложению Кюре на острове впервые отмечался день солидарности трудящихся — 1 Мая. С самого утра в Порт-Луи стали прибывать делегации со всех концов острова, чтобы принять участие в митинге. 35 000 человек, собравшихся: на Марсовом поле, представляли все округи, все сахарные заводы острова. Ораторы говорили не только об успехах в прошедших битвах, но и о жертвах расстрелов на сахарных заводах, о возраставшем давлении и нападках колониальных властей и плантаторов.

В последующее время власти, правая пресса сосредоточили удары на Морисе Кюре, в котором видели главного виновника своих уступок трудящимся. Его оскорбляли по радио, обвиняя в неправильном расходовании средств, началась настоящая травля. Под давлением реакции прогрессивное движение на Маврикии пошло на убыль. Морис Кюре был лишен необходимой поддержки.

В 1941 году, когда Кюре передал лидерство лейбористской партии Э. Ангилу, он уже был сломлен морально, да к тому же, — как отмечалось в одном из очерков о нем, — остался без средств к существованию. Так реакция на Маврикии расправлялась со своими противниками.

Движение трудящихся было приостановлено, однако партия продолжала действовать, достигнутые победы помогли ей выстоять в очередной схватке 1943 года.

Во время второй мировой войны жизненный уровень населения Маврикия резко снизился, особенно пострадали беднейшие его слои из-за резкого вздорожания продовольствия и товаров первой необходимости. Требования о повышении заработной платы отклонялись. Несмотря на крайне тяжелые жилищные условия рабочих сахарных заводов и обещания владельцев принять необходимые меры по их улучшению, ничего не было сделано.

Доведенные до отчаяния рабочие стали организовывать марши в Порт-Луи, чтобы обратить внимание властей на свое безвыходное положение, но полиция разгоняла колонны трудящихся.

13 сентября 1943 года на сахарном заводе «Бель Вью Харел» началась забастовка, однако рабочие, поверив обещаниям повысить им зарплату, вскоре прекратили ее, но 23 сентября из-за отказа администрации выполнить свои обещания, забастовка возобновилась. 25 сентября бастующим сообщили о массовом увольнении и потребовали покинуть территорию завода.

Когда рабочие собрались, чтобы обсудить ситуацию, администрация расценила это как заговор. Немедленно была мобилизована полиция, которая открыла огонь по рабочим, собравшимся на заводском дворе. Трое было убито, 17 ранено. По всей стране прокатилась волна возмущения этой расправой над безоружными людьми. И опять власти почувствовали, что необходимо сделать какие-то шаги навстречу бастующим с целью предотвратить худшее. Комиссия, образованная для проведения расследования, решила повысить заработную плату.

Так в 1937 и 1943 годах маврикийские трудящиеся кровью заплатили за уступки колониальных властей и сахарозаводчиков. И если сейчас трудовые массы маврикийского населения имеют возможность создавать профсоюзы, которые отстаивают их права, то это результат упорной борьбы трудящихся предшествующих десятилетий.

Принятая в 1947 году конституция предоставила избирательное право всему грамотному населению, численность которого составила тогда 71 тысячу человек. Поправки к конституции 1948 года расширили круг избирателей до 208 тысяч. На выборах 1959 года победила Маврикийская лейбористская партия (МЛП) во главе с С. Рамгуламом, ставшим премьер-министром Маврикия.

В шестидесятых годах в Лондоне проходит ряд конференций, на которых обсуждается вопрос о предоставлении Маврикию самоуправления, а затем об объявлении острова независимым государством. По вопросу о предоставлении независимости позиции главных политических партий были диаметрально противоположными. МЛП, опиравшаяся на широкие слои индомаврикийцев, выступала за образование независимого государства, в то время как социал-демократическая партия (МСДП), отражавшая интересы богатых франкомаврикийцев и креольской буржуазии, боролась против предоставления независимости. Правые круги, стоявшие за МСДП, опасались, что индомаврикийцы получат наибольшее количество мест в Законодательной ассамблее и созданное правительство будет проводить политику, не отвечающую интересам сахарозаводчиков и плантаторов.

Решающим шагом были выборы в Законодательную ассамблею 1967 года, в ходе которых население должно было отдать предпочтение либо блоку партии, выступающей за независимость, либо МСДП, призывавшей население остаться колонией Англии. На этих выборах победила, хотя и незначительным большинством, партия, боровшаяся за независимость. 12 марта 1968 года Маврикий был объявлен независимым государством. В первые годы после получения независимости было образовано коалиционное правительство во главе с лидером МЛП С. Рамгуламом, в которое вошли и представители МСДП.

Экономическое положение страны было крайне тяжелым. Особую тревогу вызывала безработица. В 1969 году на базе молодежного и студенческого движения была создана левая партия Маврикийское боевое движение (МММ), объединившая широкие слои трудящихся и молодежь различных этнических групп. В ее программе предусматривалась национализация ряда сахарных заводов. В ноябре 1971 года после всеобщей забастовки были запрещены профсоюзы, а в декабре введено чрезвычайное положение, отмененное только в 1978 году. Лидеры МММ были арестованы. Выйдя на свободу и добившись легализации профсоюзов, они стали готовиться к всеобщим парламентским выборам, которые состоялись в 1976 году и на которых МММ добилась больших успехов, получив 39 процентов голосов и 34 места в парламенте. Однако к власти пришла не МММ, а коалиция МЛП и МСДП, обеспечившая С. Рамгуламу большинство.

С 1810 года Маврикием управляла английская администрация; более 150 лет при сохранении французского языка и французского культурного влияния большая часть местных административных кадров была воспитана на английских традициях управления государственными и общественными делами. Многие представители маврикийских привилегированных слоев населения получали образование в Лондоне. Один из журналов Маврикия в конце 1980 года отмечал, что на Маврикии в течение 94 лет без перерыва существует та или иная форма парламентской системы управления. Этим объясняется тот факт, что конституция Маврикия 1968 года закрепляет за формально независимым Государством Маврикий классическую систему парламентской государственности английского типа. Генерал-губернатор назначается английской королевой, и в его руках все атрибуты главы государства. Он, в свою очередь, назначает премьер-министра и по предложению последнего — министров, распускает Законодательную ассамблею. Но его власть имеет формальный характер: премьером он должен назначить лидера парламентского большинства, а роспуск Ассамблеи осуществляется по предложению премьера. Вся исполнительная власть принадлежит Совету министров, состоящему из 20 министров. Законодательная власть находится в ведении Законодательной ассамблеи; в нее входят 70 членов, из которых 62 избираются прямыми всеобщими выборами, а 8 становятся членами Ассамблеи ио сложной системе, учитывающей, в частности, представительство в парламенте отдельных общин населения. Ассамблея принимает законы, но формально они вступают в силу после одобрения их генерал-губернатором.

Согласно английской традиции, юридическая власть представляет собой после законодательной и исполнительной третью силу в стране. Организация и функционирование Верховного суда подробно оговорены в конституции. Он может принимать решения относительно законности проведенных выборов и решать, соответствуют ли конституции принимаемые законы.

Главной целью созданной на Маврикии системы управления является защита интересов правящих классов, что, однако, не исключает отдельных уступок грудящимся с целью предотвращения конфликтов. Со времени создания МММ основная политическая борьба на Маврикии идет между этой партией и коалицией, ведущая роль в которой принадлежит лидерам МЛН.

Острый классовый конфликт произошел в 1979 году. 7 августа началась забастовка рабочих сахарной промышленности, которые требовали официального признания двух профсоюзов этой отрасли, тесно связанных с МММ. Несколько дней спустя остановилась работа на всех сахарных заводах, а также в порту, перестал функционировать городской транспорт. Редкие автобусы, выходившие на линии, бастующие забрасывали камнями, в некоторых местах запылали посадки сахарного тростника, и присущий Маврикию в сезон рубки тростника своеобразный аромат сменился запахом гари.

21 августа руководители профсоюзов объявили голодную забастовку, а 23 августа удалось достичь соглашения между правительством и профсоюзами. Этот конфликт показал, что власти, используя существующее трудовое законодательство, могут объявлять забастовки незаконными и увольнять их участников.

При довольно высоком уровне профсоюзного движения (на Маврикии в 1977 году было 199 профсоюзов и 5 федераций, а общее число членов составило 100 тысяч человек) его возможность защиты прав трудящихся ограничена существующим трудовым законодательством, принятым в 1973 году в период объявленного в стране чрезвычайного положения. По словам лидеров МММ, это законодательство больше ограничивает профсоюзные права, чем законы, существовавшие до предоставления Маврикию независимости.

В последние годы положение трудящихся на Маврикии резко ухудшилось. Снизилась реальная заработная плата. В сентябре 1981 года насчитывалось около 50 тысяч безработных, причем мужчин — в 2 раза больше, чем женщин. Отмечается увеличение безработных с высшим и средним образованием. Не случайно выпускники Маврикийского университета объявляли голодовку, с тем чтобы побудить правительство принять меры к их трудоустройству. Отчаявшись найти работу на родине, молодые люди пытаются эмигрировать во Францию, Канаду, Австралию, США.

Непосильным бременем для трудящихся стала инфляция. Профсоюзы ежегодно добиваются от правительства некоторого повышения зарплаты, чтобы хоть как-то компенсировать инфляционный рост цен, однако уровень этой компенсации явно недостаточен. Ухудшение экономического положения, снижение жизненного уровня населения и резкий рост безработицы обостряют политическую обстановку в стране. На острове происходит поляризация политических сил, возникает опасность того, что крайне правые силы, представляющие интересы сахарозаводчиков, могут попытаться изменить курс резко вправо, чтобы за счет трудящихся вывести страну из кризисного положения.




Мы сидели с Анандом на открытой веранде кафе. Перед нами проходили толпы нарядно одетых людей, и казалось, что в этот вечер все проблемы и трудности покинули остров. Здесь любят праздники, они помогают забыться, отвлечься от повседневных забот.

— В чем же выход? — снова спрашиваю я Ананда.

— Я тебе скажу, но это мое личное мнение. У нас ведь каждый имеет свой собственный взгляд и на то, куда и как идти или, можно оказать, плыть Маврикию, да и вообще на мировые проблемы. Нужно, чтобы все больше маврикийцев знали и ощущали, что они не одиноки. Все, что они делают, чего добиваются, представляет собой часть борьбы против империализма. Мы далеко в океане, но мы связаны со всем миром. Ваша страна, социалистические страны помогли нам обрести независимость, разве не связаны мы теперь одной борьбой, а, может быть, и одной судьбой?

Мы еще долго сидели на открытой веранде кафе, наблюдая за праздничной толпой.




Его величество сахарный тростник





Занятие священное, как мать


Гостей пригласили к 9 часам. По мере приближения к сахарному заводу «Рич-эн-О» мою машину все чаще обгоняли «мерседесы» и «ситроены» видных общественных деятелей острова, президентов местных банков, владельцев сахарных заводов, дипломатов. В это время нечасто можно увидеть такие машины на дороге, петляющей среди плантаций и деревень.

Сегодня официальное открытие сезона рубки сахарного тростника. Гости спешили на четырнадцатую церемонию, приурочиваемую к началу рубки. Четырнадцать последних лет торжественно проводится ритуал, которого ждет вся страна. В речи премьер-министра и других выступлениях обычно дается оценка урожаю, затрагиваются важные экономические проблемы. 238-й сезон! Эта цифра говорит не только о преклонном возрасте отрасли-матери, как называют сахарную промышленность Маврикия, но и о ее важности для страны. Не одно поколение маврикийцев зарабатывало горький хлеб на этих сладких плантациях.

Двор сахарного завода вычистили и украсили. Возле бункера, куда сбрасывается тростник, поставили трибуну с навесом, на ближайшей стене заводского корпуса закреплены и увиты гирляндами две большие цифры:

14 и 238. Гостей встречали на небольшой галерее, отделенной от трибуны красной лентой.

Ждали премьер-министра, поэтому оставалось немного времени рассмотреть гостей. Большинство из них были старыми друзьями и знакомыми друг другу. Группы мужчин, одетых в сафари с завязанными вокруг шеи платками, мирно беседовали в ожидании начала церемонии. Приглашенные использовали ее, чтобы повидаться, пожелать успешного сезона.

Я обратил внимание на то, что здесь собралось много белых. На сахарных заводах, в банках и на фирмах их не видно, поскольку они окружены плотной стеной служащих, набираемых из цветного населения, и у непосвященных создается ложное впечатление, что в экономике, как и в политической жизни, власть принадлежит цветным.

Рокот мотоциклов возвестил о приближении премьер-министра, во двор въехала черная машина. Из нее не спеша вышел восьмидесятилетний глава правительства. Бордовый платок в нагрудном кармане пиджака гармонировал с галстуком, большие очки в темной оправе поблескивали на солнце.

Церемония началась, когда премьер и министр сельского хозяйства поднялись на почетную трибуну. Собравшихся приветствовал владелец завода, затем выступил председатель сельскохозяйственной палаты, последним подошел к микрофону премьер-министр.

Нетрудно было понять, чего хотели и за что ратовали первые два оратора. Без сахарной промышленности нет жизни в этой стране, а между тем доходы явно недостаточны, чтобы поддерживать производство на высоком техническом уровне, нет средств на новое оборудование. Просто чудо, что машины еще работают, но чудо не может продолжаться вечно. Сахарной промышленности нужна помощь, снижение налогов, предоставление льготных кредитов. Правительство не должно забывать об исторической роли тростника и производства сахара в жизни острова. Если будет оказана помощь, сахарная промышленность и в дальнейшем будет надежной основой экономики страны и главным источником занятости населения.

— Братья и сестры! — начал премьер-министр свою речь, — наступило время, когда мы должны покончить с апатией и равнодушием. Наша цель — производство девятисот тысяч тонн сахара — по-прежнему остается актуальной. Чтобы ее достичь, необходимы напряженная работа на плантациях и дисциплина. Нужно забыть все разногласия во имя обновления и развития экономики острова. Труд и дисциплина — вот в чем наше опасение.

После окончания речей на трибуну принесли охапку срубленных тростниковых стеблей, очищенных от листьев. По установившейся традиции это сделали лучшие рубщики прошлого сезона. Премьер взял один стебель и, разрубив ого пополам, бросил в бункер. Затем он дотронулся специально изготовленным для церемонии ключом до пульта управления, и конвейерная линия бункера заработала. 238-й сезон рубки тростника был открыт.

Едва смолкли звуки торжественной мелодии, исполненной духовым оркестром, премьер-министр стал прощаться с хозяином завода. Вскоре он уехал, за ним последовали министры. Сахарозаводчики еще немного постояли у трибуны, обмениваясь впечатлениями. Капитаны сахарной промышленности пользовались случаем, чтобы побыть вместе и за внешне непринужденным разговором обсудить или уточнить стратегию сезона.

Не пройдет и месяца, как во время забастовки эта горстка людей мобилизует все силы против тысяч мелких землевладельцев и сельскохозяйственных рабочих и будет сражаться с таким ожесточением и упорством, словно сама их жизнь поставлена на карту.

Вечером маврикийское телевидение показало утреннюю церемонию, чтобы еще раз напомнить жителям острова, что интересы страны сосредоточены в основном па сельском хозяйстве. Не зря часть маврикийского флага окрашена в яркий зеленый цвет.

Продукция сельского хозяйства занимает около трети в ВНП Маврикия. В связи с ростом производства готовых изделий его удельный вес за последние годы несколько снизился. Несмотря на это, сельское хозяйство еще долго будет главным занятием населения и основным поставщиком валюты, жизненно необходимой для оплаты импорта, без которого монокультурная страна не может существовать. В структуре сельского хозяйства основное место занимает выращивание сахарного тростника и производство сахара. Из 97,8 тысячи гектаров сельскохозяйственных земель под сахарным тростником занято 86,7 тысячи гектаров, на другие сельскохозяйственные культуры остается всего 11,1 тысячи гектаров. Из этих земель под чайные плантации занято 5,8 тысячи гектаров, под табак, овощи и другие культуры — 5,3 тысячи гектаров. Таким образом, более 88 процентов обрабатываемых земель принадлежит сахарному тростнику.

Правительство Маврикия пыталось добиться диверсификации сельского хозяйства. К этому вынуждал целый ряд обстоятельств. Прежде всего необходимость снижения импорта продуктов питания за счет его производства в стране, экономии иностранной валюты и сокращения таким образом огромного дефицита торгового и платежного балансов. Чтобы накормить постоянно увеличивающееся население, на импорт продовольствия используется от 25 до 30 процентов всей валютной выручки от экспорта.

Почему сельскохозяйственная страна с мягким тропическим климатом, где практически не бывает зимы, должна импортировать картофель и кукурузу из Южной Африки, рис из стран Юго-Восточной Азии и даже ввозить почти все виды фруктов, кроме манго и бананов?

На конференции в Маврикийском университете 1980 года, устроенной специально для того, чтобы рассмотреть пути диверсификации сельского хозяйства, подчеркивалось еще одно обстоятельство. Система поставок на Маврикий таких главных продуктов питания, как рис и пшеничная мука, создает их запасы на острове на период потребления не более чем на две-три недели. Участники конференции подчеркивали, что в случае резкого обострения международной обстановки в целом или в районах, откуда импортируются эти продукты, может возникнуть сбой в их транспортировке, и тогда на острове начнется голод. Поэтому необходимо добиться хотя бы минимального в условиях дефицита посевных площадей уровня самообеспечения продовольствием.

Однако диверсификация наталкивается на значительные трудности, и ее программа, являвшаяся частью государственного плана развития хозяйства на 1975–1980 годы, не была выполнена. Например, риса и кукурузы было произведено к концу планируемого периода почти в 10 раз меньше, чем предусматривалось. Снизилось производство большинства овощей, бананов и других фруктов.

В периоды снижения цен на сахар на международных рынках вопросы диверсификации обсуждаются на Маврикии особенно активно. Стоит наметиться тенденции повышения цен, как диверсификация становится менее привлекательной и конкретные шаги по ее осуществлению откладываются.

Не последнюю роль играет и сама привычка к возделыванию сахарного тростника, культуры относительно нетрудоемкой и устойчивой против циклонов, которые часто навещают этот остров. Но одной из важнейших причин, затрудняющих диверсификацию, является недостаток свободных сельскохозяйственных площадей.

— Я за диверсификацию, — сказал мне однажды директор сахарного завода, — однако без сокращения посадок сахарного тростника.

Сахарозаводчики не хотят переходить на другие сельскохозяйственные культуры, ибо в период их освоения доходы могут резко снизиться. И Маврикий продолжает ввозить почти все продукты, что усиливает зависимость экономики страны от международных банков.

Сахарный тростник был завезен на Маврикий голландцами с Явы в 1639 году. Этому событию посвящен памятник, установленный в юго-восточной части острова вблизи первого сахарного завода. Голландцы, затем французы использовали сахарный тростник для приготовления тростниковой водки — араки. В начале XIX столетия начали изготовлять сахар для продажи в Европу. Уже в 1808 году его производство составило 3 тысячи тонн (18 процентов обрабатываемых площадей). С приходом англичан оно стало быстро увеличиваться, и в 1825 году возросло до 10,9 тысячи тонн, причем площади под ним удвоились. В 1830 году — 33 тысячи тонн; после некоторого снижения в период отмены рабства — вновь увеличение за счет использования труда индийских переселенцев; в 1850 году — до 50 тысяч тонн.

Наличие в начале XIX века рынков сбыта в Европе и в Южной Африке стимулировало дальнейшее расширение сахарных плантаций, а сахарный бум 1918–1921 годов, во время которого резко возросли цены, привел к тому, что доходы от продажи сахара утроились, вызвав увеличение плантаций под сахарным тростником. В 1925 году на острове впервые было получено 250 тысяч тонн сахара. Рекордного производства сахарная промышленность достигла в 1974 году: 713 тысяч тонн.

Процесс укрупнения предприятий по производству сахара привел к уменьшению их числа с 303 в 1863 году до 100 к началу XX столетия, а в 1938 году на острове было 38 крупных сахарных заводов.

В настоящее время на Маврикии работает 21 сахарный завод. В течение сезона они перерабатывают свыше 6 миллионов тонн тростника. В 1979 году, например, на заводы было поставлено 6,3 миллиона тонн, в том числе 4 миллиона тонн с плантаций, принадлежащих заводам, и 2,3 миллиона тонн с полей мелких землевладельцев За переработку тростника последних сахарные заводы присваивают 25 процентов сахара, полученного от их тростника.

На Маврикии около 32 тысяч мелких землевладельцев, из которых большинство (30 291) имеют поля площадью до 5 арпанов (2,5 га).

В последние годы крупные сахарозаводчики и плантаторы продолжали усиливать свои позиции в сахарной промышленности. Если в 1968 году на 47 процентах сахарных плантаций урожай собирался с крупных плантаций и на 53 процентах — с мелких, то в 1978 году площадь под крупными плантациями увеличилась до 56 процентов.

Если выращивание тростника не требует значительных усилий, то обработка площадей под сахарный тростник и его сбор — процессы очень трудоемкие. Тростник сажают с января по сентябрь, треть посадок производится в разгар его рубки и сбора — с июня по ноябрь.

«Время роста тростника в зависимости от сорта — от 12 до 18 месяцев. Механизация уборки затрудняется неровной и каменистой почвой, наличием на полях каменных груд. К тому же в связи с избытком на острове рабочей силы механизания вообще нежелательна. Во-первых, она увеличила бы и без того большую безработицу, во-вторых, заводам выгоднее использовать рубщиков, чем машины, поскольку стоимость рабочей силы, хотя и возрастает с каждым годом, — более низкая, чем стоимость машин.

Урожайность тростника и уровень экстракции из него сахара все более увеличиваются, чему способствуют работы научно-исследовательского института сахарной промышленности, занимающегося выведением новых сортов тростника, устойчивых к заболеваниям.

С увеличением спроса на сахар на мировом рынке тростник стали сажать в западных районах острова, где среднегодовое количество осадков недостаточно для его роста, что вызвало необходимость полива плантаций. По предложению сельскохозяйственной палаты в 1979 году было создано Управление ирригации, занимающееся изучением проблем ирригаций и подготовкой предложений наиболее рациональных схем полива для различных районов острова, а также претворением в жизнь ирригационного проекта в северной части острова, в районе Триоле и План-де-Папайя.

Одновременно со сбором сахарного тростника идет его переработка на заводах. Производительность в сахарной промышленности колеблется от 55 до 250 тонн тростника в час. Экстракция сахара находится на уровне 87 процентов, что является одним из самых высоких показателей в мире. Сахар-сырец (98,5 процента поляризации) экспортируется в страны Европы, США, Канаду; для местного потребления вырабатывается 20–25 тысяч тонн белого сахара, составляющего около 6 процентов всего производства.

Патока и багас (тростниковый жом) — наиболее важные побочные продукты сахарного производства. 94 процента патоки экспортируется, а остальное используется для изготовления рома, денатурата и спирта, а также в парфюмерии. На багасе в основном работают небольшие электростанции сахарных заводов и некоторых небольших предприятий.

Продажа маврикийского сахара осуществляется одной организацией — Синдикатом по продаже сахара, который подписывает сделки на продажу, фрахтует суда для транспортировки сахара, занимается авансовыми платежами маврикийским поставщикам по мере отгрузки сахара в порт. После оплаты сахара покупателями и вычетов всех налогов, административных и других расходов Синдикат определяет единую среднюю цену на сахар в данном сезоне.




Рубка тростника


Ничто так не будоражит жизнь на острове, как приближение поры рубки и сбора сахарного тростника. В июне зеленые стебли выбрасывают пепельные стрелки, наливаются сладким соком, ребята делают первую пробу новому урожаю. Белые кусочки очищенного тростника в их руках — первые признаки приближения сезона рубки. Мелкие владельцы земли тщательно готовятся к работе на полях, натачивая свои мачете (ножи Для рубки), на сахарных заводах идет последняя проверка оборудования после профилактики и ремонта, приводятся в порядок грузовики и узкоколейки для доставки срубленного тростника, специальные машины с прицепами, в которых сахар-сырец перевозится в порт и сгружается в бункеры глубоководного причала. Океанские суда подходят к этому причалу вплотную, и погрузочные машины заполняют трюмы.

Расчеты экономистов базируются на оценках урожая тростника и предполагаемом проценте экстракции, определяющем сахаристость нового урожая. В зависимости от количества сахара, которое будет произведено, и от уровня продажных цен определяется ожидаемая выручка.

Многие ли связывают свои надежды с результатами очередного сезона рубки? На 21 сахарном заводе работает 10 тысяч человек, число сельскохозяйственных рабочих превышает 41 тысячу. С членами семей около 200 тысяч человек непосредственно связаны с сахарной промышленностью.

За 238 лег многие сельскохозяйственные культуры исчезли с маврикийских полей, и только тростник устоял. Возвращаясь с сахарного завода «Рич-эн-О», я вспомнил, что тростник выдержал не только испытание временем, природными катаклизмами, но и конкуренцию со свекловичным сахаром.

Прошло более недели прежде чем исполнилась моя мечта провести один рабочий день на плантации, почувствовать трудовой ритм рубщиков, подержать в руках мачете. В три часа ночи с пятницы на субботу меня разбудил будильник. По пустынным улицам я поехал к Ананду, который ждал меня в половине четвертого. Мы отправились на машине по шоссе, ведущему в аэропорт Плезанс, и, не доезжая городка Роз-Бель, свернули налево, на дорогу, по обеим сторонам которой росли манговые деревья. Лучи фар выхватывали из темноты светлые кубики домов.

— Здесь не так быстро… — сказал Ананд, — можем проскочить…

— Не слишком ли рано? В деревне все еще спят.

Мы остановились у домика, окруженного раскидистыми бананами, и, когда выключили фары, увидели в нем свет — здесь уже не спали. Из дома вышел хозяин и подошел к нам. Со стороны дороги приблизились еще двое.

— Без десяти четыре — пора идти, — услышал я голос.

— Мы готовы, — ответил Ананд.

Встреча в полутьме пятерых мужчин показалась мне таинственной и необычной для такого обычного на острове дела, как рубка тростника; мелькнула мысль, уж не подшутил ли надо мной Ананд, вытащив из постели среди ночи. Только всмотревшись в добродушное лицо Риада, друга Ананда, время от времени освещаемое огоньком сигареты, и увидев свет в окнах, я убедился, что именно так начинается трудовой день рабочих на сахарных плантациях. На дороге, ведущей из деревни, уже видны были неясные группки людей с мачете, слышались негромкие обрывки фраз…

Нам нужно было пройти около двух километров до одной из плантаций, принадлежащих заводу «Рич-эн-О».

Я знал, что на работе будет не до разговоров, поэтому спросил сейчас:

— Почему так рано? Ведь многие еще спят, мы можем их разбудить своим шумом.

— Все, у кого есть клочок земли с тростником или огородом, встают рано, чтобы раньше закончить работу и вернуться домой. Кроме работы на плантациях сахарных заводов владельцам мелких участков нужно обработать и свои посадки. Семья Риада едва сводит концы с концами, хотя у нее есть немного тростника. Хуже тем, кто живет лишь работой на сахарных баронов…

Риад замедлил шаг и, узнав, о чем мы говорим, добавил:

— Вот увидите… Когда взойдет солнце, можно делать все, что угодно, но только не тростник рубить. Некоторые теряют сознание…

Мы прибавили шаг. Деревня осталась позади, успокоились растревоженные собаки. Казалось, домики вновь погружаются в сон под легкий шум сухих листьев.

После мостка, перекинутого через ручей, дорога свернула влево, а мы пошли прямо по стерне. Впереди были слышны голоса: к месту, где начинался рабочий день Риада и его друзей, мы пришли не самыми первыми.

Рукопожатия и приветствия, еще по одной выкуренной сигарете — и можно приступать к рубке. Через пару Минут последние приготовления были закончены, рубщики заняли свои места, и работа началась. Фонарем было освещено несколько рядов тростника, которые должен был срубить Риад. Короткие, резкие, точные и сильные взмахи мачете. Стебли срубаются у самого корня, затем очищаются от листьев, освобождаются от верхушки и бросаются влево; листья и верхушка — вправо. Движения размеренные, быстрые. Корпус рубщика согнут, голова низко опущена. Десять, двадцать минут — все те же ритмичные удары мачете, ни секунды отдыха, ни единого слова.

— Светает, — сказал Ананд, кивнув на чуть порозовевший горизонт.

Как раз в этом направлении шли Риад и его друзья. Мы уже около часа собирали срубленные стебли и складывали в кучки. Риад и его бригада должны были срубить, собрать и погрузить тростник на металлические решетки, которые потом кладут одна на другую на грузовики и увозят с полей на сахарный завод. Нам хотелось помочь Риаду.

Подошел сирдар — так называется на Маврикии человек, распределяющий работу на плантации. В его задачу входит учет срубленного тростника и контроль за тем, как он собран и уложен на решетки. От сирдара зависит, какой участок получит бригада, и в конечном итоге размер заработка. Сирдар представляет здесь владельца плантации, и наше с Анандом участие в сегодняшней рубке было с ним согласовано.

Ананд поинтересовался, как велика дневная норма одного рубщика.

— На троих — пять с половиной тонн тростника срубить и уложить на решетки, — ответил сирдар. — Риад и его бригада справляются с этой нормой. Видите, втроем они взяли шестнадцать рядов и идут быстрее других… И срез у них — как полагается.

Спокойная приветливая речь видавшего виды пожилого человека. Когда сирдар отошел в сторону, я сказал Ананду о своем впечатлении.

— На Маврикии служба сирдара существует с рабовладельческих времен, когда надсмотрщики ходили по


 плантации с плетью. Времена изменились, но отношения зависимости и подчинения остались.

Мы присели на собранном тростнике, и Ананд продолжал:

— Из поколения в поколение одни владеют этими плантациями и сахарными заводами, а другие работают на них. Среди владельцев заводов и плантаций есть такие, кто ведут свою родословную от рабовладельцев. Словно клещами вцепились они в эту землю, и пока никакая сила не может их отсюда выкурить…

— Я видел их на открытии сезона рубки тростника. Двести тридцать восьмого…

— Да! Именно столько! Почти два с половиной столетия они здесь делают «сладкие» деньги на горбе таких вот ребят, как Риад.

На горизонте показался красный диск солнца, и стало совсем светло. По океану, который начинался всего в сотне метров от нас, пробежала яркая полоса. Легкая дымка рассеялась, и все вокруг налилось сочными красками. Утро вступило в свои права.

— Отдохни, — сказал Ананд Риаду, когда мы снова подошли к рубщикам.

— Сейчас будем завтракать… Да, пожалуй, пора.

Перед тем, как мы сели в кружок и развязали свои сумки, Ананд взял мачете и принялся рубить. Он хотел доказать Риаду, что не совсем еще забыл дело, которому его обучали в детстве. Взял в руки мачете и я. При первом же взмахе он застрял у меня в мясистом стебле, и я с трудом вытащил его оттуда. Чтобы срубить стебель, мне приходилось по два-три раза рубить по одному и тому же месту. Наши с Анандом неуклюжие движения вызвали улыбки рубщиков, посыпались шутки, советы. Видно, немного находится энтузиастов со стороны, поэтому наше старание освоить трудное мастерство рубщика им понравилось.

Все принесли с собой на завтрак большие бутылки с водой, рис, приготовленный по-индийски, со специями.

— Ты совсем разучился рубить, — подшучивал над Анандом Риад, — наверное, и сирандены наши забыл! Ну-ка, отвечай, только быстро. Мой дом желтый внутри и белый снаружи?

— Яйцо, — ответил Ананд.

— Я деревянный. Когда на мне листья, то нет корчей, а когда есть корни, то нет листьев?

Ананд задумался, что вызвало веселый смех присутствующих. На сирандены (загадки) нужно отвечать мгновенно.

— Парусник, — наконец-то нашелся Ананд.

— Моя десятилетняя Памела отвечает быстрее, — сказал Риад.

Ананд улыбался. Эта игра, видно, напомнила ему детство.

— Слушай внимательно и говори сразу, — продолжал игру Риад, — а то наш гость подумает, Что ты вырос не на Маврикии или забыл все, чему тебя здесь учили. Слушай! Тот, кто видит, не берет; кто берет, не ест; кто ест, того не бьют; кого бьют, тот не кричит; а кричит не тот, кто плачет!

— Да ну тебя! Разве тут можно что-нибудь понять? — смутился Ананд.

Неужели он действительно не знает ответ или, может быть, хочет доставить удовольствие друзьям?

— Это же негритенок, который срывает банан в саду, — не выдерживает сидящий напротив меня парень, — его глаза видят банан, руки берут; руки берут, рот ест; его бьют по спине, но кричит не спина, которую бьют, а рот, и плачет не рот, а плачут глаза. Ну, понял?

— Да, понял, — отвечает Ананд, по-детски улыбаясь.

Солнце уже немного поднялось, и его лучи принесли так много тепла, что поневоле подумалось о спасительной тени.

— А в Советском Союзе есть сахарный тростник? — спросил вдруг Риад.

— Есть, но мало, — сказал я.

— Ты же видел, что мы рубили не так ловко, как вы, — пришел мне на выручку Ананд. — Как в этом году заработки?

Наши собеседники помрачнели.

— В последние годы нас все больше загоняют в угол. Цены растут, мы не можем свести концы с концами. Одна надежда на профсоюз, который мы хотим у себя создать, но нам нужно добиться, чтобы его признали сахарозаводчики, а это не так просто.

Устроившись поудобнее, Риад продолжил:

— Вчера мы собирались в профсоюзном комитете. Обсуждали свое положение, спорили. Говорили о девальвации рупии, о росте цен. Рис вздорожал на девяносто четыре процента. А ведь вы знаете, чем в основном питаются маврикийцы. Мука теперь стоит в полтора раза дороже, сахар — на шестьдесят семь процентов..

— Маврикий, — сказал Ананд, — закупает рис и муку для выпечки хлеба в других странах, расплачивается за них долларами, и при снижении курса рупии за доллары приходится отдавать больше рупий, чтобы получить сумму в долларах, необходимую для оплаты по импорту продовольствия. Все это отражается на внутренних ценах.

— А кому выгодна девальвация рупии?

Ананд не успел ответить. Подошел сирдар — надо было идти работать, чтобы выполнить дневную норму. Все поднялись, друзья Риада стали прощаться с нами.

— Приезжайте еще, — пригласил Риад, провожая нас до дороги. — Нам бы хотелось послушать о Москве, мы могли бы собрать людей в нашем профсоюзном центре…

— Приедем, приедем, — ответил за меня Ананд. И вернулся к прерванному разговору. — Вот ты спрашиваешь, кому выгодна девальвация? Разве не знаешь, что богатые туристы, приезжающие из Южной Африки или Франции, при обмене своих денег получают больше рупий, чем могли бы получить до девальвации? Больше тратят, а это выгодно владельцам отелей и торговцам. А владельцы сахарных заводов? Они ведь продают сахар на международных рынках и за вырученные доллары получают в рупиях. Выгодно обесценение рупии и западным компаниям, которые вкладывают свои капиталы в экспортную зону Маврикия. А то, что ты или твоя жена слишком много платят за рис и муку, что увеличение зарплаты отстает от роста цен, это мало кого волнует…

Мы простились с Риадом. Так закончился мой день па плантации сахарного тростника.




Глубокие корни


Было около 11 часов, когда мы шли по дороге в деревню. Впереди нас спешили домой женщины, с ними были два мальчика лет двенадцати. Они также возвращались с утренней работы на плантациях. Большие связки травы ритмично покачивались на их головах, и создавалось впечатление, что движется какая-то странная зеленая процессия. Перевязанную в двух-трех местах ношу женщины придерживали одной рукой. Издали связки казались невесомыми, настолько грациозно выглядели под ними женщины. Только вблизи мы заметили, как им тяжело: мокрые от пота спины, скованная усталостью походка.

— Женщины тоже работают на плантациях? — спросил я Ананда.

— Да, они заняты и в домашнем хозяйстве, и на плантациях трудятся. Вот, например, в этой деревне. Десять-пятнадцать процентов женщин работает на своем участке, и их семьи могут существовать на доходы, полученные от продажи урожая. Остальные делятся на две приблизительно равные группы. Одна, кроме дома и небольшого огородика, ничего не имеет и, чтобы жить, помогает своим мужьям, работая на чужих плантациях, иногда едет в город. Хорошо, что на нашем острове все близко и неплохое автобусное сообщение. За несколько месяцев надо заработать столько, чтобы хватило и на мертвый сезон, когда нет никакой работы…

— А вторая группа?

— Это жены мелких землевладельцев. У них настолько мелкие наделы, что доходов от собственного тростника им не хватает. И женщины также вынуждены подрабатывать либо на плантациях сахарозаводчиков, либо в городе. Жена Риада как раз относится к этой группе. Да, с тех пор, как возникла эта деревня, а первые дома здесь построены в тысяча девятьсот двенадцатом году, круг занятий женщин мало изменился. На заработки в город мужья их хотя и отпускают, но неохотно. Жены и дочери больше всего заняты в домашнем хозяйстве, на своих участках и на плантациях сахарозаводчиков.

— А помнишь, ты мне говорил, что в экспортной зоне охотнее беруг на работу именно девушек…

— Совершенно верно, — сказал Ананд, — но, во-первых, сейчас новые рабочие места практически не создаются, а во-вторых, повторяю, семья неохотно отпускает девушку на фабрику или на завод. Многие из них просто не выдерживают изматывающего ритма конвейера. К тому же отпускать девушек далеко от дома не принято в семьях выходцев из Индии. И тем не менее иногда приходится — жить-то надо!

Прежде чем покинуть деревню, мы решили посмотреть небольшой деревенский храм и здание байтки — общественного центра деревни. На противоположном ее конце виднелись квадратная кирпичная труба и рядом с ней старые постройки. Часть верхней кирпичной кладки обрушилась, и косой срез зеленел двумя кустами и пучком травы. Я предложил посмотреть эти развалины старого сахарного завода. Ананд охотно согласился — ему еще хотелось побыть в родной деревне.

— Там, правда, ничего практически, кроме трубы, не осталось. Она значительно старше деревни. Первые клочки земли наши деды и прадеды получили на окраине плантации уже объединенного сахарного завода. За неплодородные, неудобные для обработки участки приходилось отдавать все сбережения нескольких поколений. Видишь, какие здесь поля? Изрезанные оврагами и пересеченные вдоль и поперек ручейками… Сколько нужно было сил, чтобы и работать на землях плантаторов, и поднимать вот эту целину! Сахарная промышленность в этой стране создана тяжким, непосильным трудом привезенных из Индии поселенцев, что признают и сами плантаторы…

— На торжестве по поводу открытия сезона, — вспомнил я, — сахарную промышленность назвали матерью всех отраслей. Требовали особого к ней отношения.

— Скорее особого отношения к сахарозаводчикам! Этот пустивший глубокие корни клан не знает ничего, кроме интересов собственного кармана. Познакомься с историей индийской иммиграции на Маврикий, и ты лучше поймешь, что кроется за вежливостью людей в светлых сафари. Для белых плантаторов индийские кули были тем же самым, что и черные рабы, захваченные в Африке и доставленные сюда силой.

— Ты, конечно, прав — прошлое на каждом шагу видится в настоящем.

— Совершенно верно, — оживился Ананд. — Узнаешь о судьбах Плевица и Манилала, борцов за права индийской общины, и тебе станет ясно, как трудно шли к сегодняшнему дню живущие в этой деревне люди и как надо относиться к призывам капитанов сахарных морей.

Мы вернулись в деревню, нужно было уезжать. Но я не забыл совет Ананда и начал изучать историю индийцев, которых законтрактовывали в Индии для работ на плантациях Маврикия, об их незавидной жизни на этом острове и о судьбе защитников индийских кули…




В 1833 году в английском парламенте был принят Акт об отмене рабства, однако на Маврикии плантаторы еще долго не желали следовать этому закону. Они организовывали шумные манифестации, в газетах вели ожесточенную кампанию, доказывая, что отмена рабства приведет колонию к экономическому краху. Затем, Убедившись, что сохранить рабство невозможно, плантаторы стали требовать огромную денежную компенсацию. Они направили в Лондон своего эмиссара, который выторговал в качестве компенсации 3 миллиона фунтов стерлингов. В 1835 году рабам формально была предоставлена свобода, однако еще четыре года (то есть до 1839) они обязывались работать на своих бывших владельцев. К этому времени население Маврикия составляло 100 тысяч человек: 76 процентов рабов, 17 процентов свободного цветного населения и только 7 процентов европейцев, в основном французов.

Впервые ремесленников из Южной Индии привез на остров губернатор Лабурдоннэ. В 1740 году насчитывалось 137 индийских каменщиков, плотников, кузнецов и других мастеров. Вторая группа выходцев из Индии попала на остров в 1810 году как часть английского экспедиционного корпуса, высадившегося на Маврикии. В последующие годы из Индии на остров доставляли осужденных для выполнения общественных работ, в основном для строительства дорог. Чарлз Дарвин, посетивший остров в 1836 году, писал, что осужденные из Индии высланы сюда пожизненно, их около 800 человек и они заняты на различных общественных работах.

В связи с недостатком рабочих рук на расширявшихся сахарных плантациях ввоз индийских рабочих резко увеличился. На рынках Калькутты, Мадраса и Бомбея агенты-вербовщики рисовали перед толпой радужные картины жизни на Маврикии: легкая работа, большие заработки, хорошее питание. Завербованных отвозили в порт, составляли с ними нечто вроде контракта, в котором предусматривалось обязательство бесплатной доставки в Индию по окончании отработанного срока, как правило пятилетнего.

Однако первоначальный срок контракта обычно продлевался: плантаторы делали все для того, чтобы индийцы, имеющие специальность, оставались на острове и их не нужно было бесплатно отправлять в Индию.

Положение таких индийцев на Маврикии было не лучше, чем рабов. Их перевозили на открытых палубах под палящим солнцем; у плантаторов они жили в тех же бараках, что и рабы.

Следующая партия иммигрантов была доставлена в 1834 году, и в последующие 5 лет на остров перевезли из Индии 25 458 человек. По прибытии очередную партию помещали в специальный распределитель, где после изнурительного плавания под палящим солнцем люди 2–3 дня приходили в себя. Затем плантаторы или приказчики нанимали их на работу в свои поместья.

О том, как осуществлялось переселение, рассказал Баньон в своей книге «Креолы и кули», изданной в 1858 году. Автор сообщает о фактическом уничтожении большой группы кули на островах Флат и Габриэль. В январе корабли «Хайдери» и «Фютт Мубарра» появились в Порт-Луи с грузом кули на борту. На судах не было других заболеваний, кроме нескольких случаев расстройства желудка, но слухов об этом было достаточно, чтобы Порт-Луи выразил обычные симптомы начинающегося сумасшествия. Власти приказали высадить кули на два близлежащих острова. На судах было 656 человек, измученных жарой, морской болезнью и трудным переходом. Всех выбросили на острова, где негде даже было укрыться от солнца… Запас пищи иссяк, вода отдавала зловонием, а жара была такой, что даже местные жители с трудом переносили ее… 200 человек погибло на камнях.

Условия перевозок, быта и труда индийцев были настолько ужасающими, что доставку рабочей силы из Индии решили временно прекратить. Иммиграция возобновилась по новым условиям, согласованным с колониальными властями в Индии. В 1843 и 1844 годах 200 судов перевезли на Маврикий 40 тысяч индийцев, а с 1843 по 1907 годы из Индии на этот остров было переселено 450 тысяч человек. 60 процентов всех иммигрантов были выходцами из района Калькутты, 33 процента — Мадраса и 7 процентов — Бомбея.

Благодаря труду индийских рабочих сахарная промышленность стала доминирующей отраслью экономики острова. В 1858 году на Маврикии насчитывалось 259 предприятий по производству caxаpa, а под сахарным тростником было занято 110 тысяч акров земли — бо́льшая часть обрабатываемых площадей.

Плантаторы требовали у английской администрации больше прав в управлении островом, а главное — притока рабочей силы. Они даже пытались, хотя и безрезультатно, получить ее из Гонконга и Сингапура. В своих петициях плантаторы признавали, что иммигранты позволили им создать новые сахарные заводы и обработать новые земли.

Приехавшим из далекой страны индийцам нелегко было осваиваться в незнакомой обстановке, и они попадали в жесткие рамки эксплуатации и контроля, где все было направлено на то, чтобы притупить самосознание этих людей, подавить протест. Однако на острове начнись смельчаки, которых в столь сложных условиях не покинуло мужество и которые выступили в защиту индийских переселенцев. Наиболее известны из них Плевиц и Манилал.

В 1867 году на Маврикии был принят закон о труде, который давал право полиции и иммиграционным властям арестовывать и бросать в тюрьмы иммигрантов по любому поводу, и особенно за нарушение правил о пропусках, ограничивавших передвижение их за пределами поместий плантаторов. Благодаря этому закону владельцы плантаций получили возможность чинить всяческие препятствия возвращению индийцев на родину по истечении срока контракта.

В течение первых нескольких лет под защитой закона полицейскими властями было сделано столько злоупотреблений, что в среде иммигрантов возникло всеобщее недовольство. Зная доброе отношение Плевица к иммигрантам, те стали обращаться к нему с просьбами о помощи.

Плевиц родился в Париже в 1838 году в семье переселенцев из Пруссии. На Маврикий он прибыл в 1859 году и первое время работал в администрации острова, все больше проникаясь симпатией к тысячам лишенных прав индийских переселенцев. В июне 1871 года Плевиц составил петицию, в которой обобщил многие факты жестокого обращения с иммигрантами. Переведенная на тамильский язык и на хинди, она мгновенно распространилась по острову. Плевиц сам ездил собирать подписи иммигрантов под этой петицией, и ему удалось собрать 9400, после чего он написал памфлет, где использовал приведенные в петиции факты. Памфлет послали в Англию и в Индию.

Деятельность Плевица вызвала бурю негодования в среде плантаторов, на него обрушились оскорбления и угрозы, началась травля в газетах. Один из плантаторов публично, на улице Порт-Луи, ударил его плетью. Впоследствии в знак признательности сахарные бароны подарили оскорбителю плеть с золотой рукояткой. Не выдержав травли, Плевиц покинул колонию.

Этот период был очень важным в истории индийских переселенцев на Маврикии. Они впервые нашли защитника. Борьба Плевица не была безрезультатной. Положение индийцев на острове несколько улучшилось, а его мужество послужило им примером того, как, не страшась, надо отстаивать свои права.

Положение индийских рабочих, вывезенных за границу, всегда волновало общественное мнение Индий. Узнав о чинимых над его соотечественниками жестокостях, Махатма Ганди решил посетить Маврикий, чтобы оказать им поддержку.

В 1901 году он прибыл в Порт-Луи, где ему был оказан восторженный прием. В городе состоялся митинг, на котором присутствовали не только индийцы, но и представители всех общин острова. На митинге Махатма Ганди сказал, что плоды демократии доступны тому, кто за них сражается. Вернувшись в Индию, он сделал доклад о положении индийцев на Маврикии, а некоторое время спустя организовал поездку на Маврикий адвоката Манилала. Прибыв на остров в октябре 1907 года, Манилал сразу же принялся за работу, направив все усилия на то, чтобы облегчить положение широких масс трудящихся Маврикия, и особенно индийцев.

Манилал был не только адвокатом, но и талантливым журналистом. Он организовал выпуск газеты «Хиндустани», отражавшей интересы индийской общины. Независимо от того, находил ли Манилал поддержку своим идеям или нет, он настойчиво убеждал аудиторию в необходимости большей сплоченности, без которой невозможно добиться ни улучшения экономического положения, ни политических прав. Он ходил из деревни в деревню, устраивал митинги, проводил беседы с простыми людьми. Когда в 1909 году на Маврикий прибыла комиссия из Лондона, он защищал перед ней интересы мелких землевладельцев и сельскохозяйственных рабочих. И вновь, как в 1871 году в отношении Плевица, против Манилала белые плантаторы организовали травлю. Он так же подвергся издевательствам, его старались унизить, дискредитировать в глазах населения острова. Работать становилось все труднее, и в 1911 году Манилал покидает Маврикий, чтобы встретиться с Махатмой Ганди, а когда возвращается на остров, то попадает в такую атмосферу гонений, в условиях которой работать было совершенно невозможно. Под давлением открытой травли и угроз он теряет поддержку даже ближайших своих помощников, и в 1912 году Манилал окончательно покидает Маврикий. Самоотверженная деятельность этого человека помогла в дальнейшем маврикийцам отстаивать свои права, а памятник Манилалу, установленный в центре Порт-Луи, напоминает им о важном периоде борьбы против эксплуатации.

В последующие десятилетия условия выращивания сахарного тростника и владения плантациями предопределили современную социальную структуру страны. Отношения между сахарозаводчиками — владельцами плантаций, мелкими землевладельцами, имеющими по клочку земли, и сельскохозяйственными рабочими находятся в зыбком, неустойчивом равновесии. Социальные конфликты не позволяют стабилизировать ситуацию в экономике, а каждая уступка добывается трудящимися ценой отчаянной борьбы и тяжелых потерь. За 238 лет менялись формы борьбы, трудящиеся все больше сознавали необходимость организации и сплоченности, а сахарозаводчики научились уступать в малом, чтобы сохранить главное — заводы и крупные плантации.

Внесут ли новые времена какие-либо перемены в отношение маврикийцев к отрасли — матери их экономики? То и дело вспыхивают бурные дискуссии о диверсификации сельского хозяйства, часть капиталов вкладывается в экспортную зону, в производство на экспорт джинсов и свитеров. Мелкие владельцы земли часть наделов используют для выращивания овощей. Все это вносит определенные изменения в экономику Маврикия, но не меняет ее основы.

Сейчас, как и многие десятилетия назад, не только экономика, но и весь облик Маврикия определяется сахарным тростником. Его плантации окружают взлетно-посадочную полосу аэропорта Плезанс, подступают к отелям и пляжам, окружают железобетонные домики-коробочки деревень, разбросанных у дорог. Особенно красивы плантации на пологих спусках Центрального плато, когда ветер в середине лета пробегает по седым стрелкам вступившего в пору цветения тростника. Из окна самолета весь Маврикий кажется сплошным зеленым полем на бескрайних лазурных водах океана. На этом поле светлыми пятнами разбросаны города и села, точками — корпуса сахарных заводов и синими нитями — реки.

Как-то мы обсуждали с Анандом особенности экономики Маврикия, выражающейся в ее монокультурности.

— Так что же, — спросил я, — благо или несчастье для Маврикия сахарный тростник?

— Не знаю, — ответил Ананд. Потом добавил с улыбкой: — Одно, пожалуй, ясно: пока растет тростник, будет жить и наш остров.




Мозаика лиц, костюмов, языков


В Порт-Луи самое примечательное — уличная толпа. Курчавые волосы, темные характерные для африканцев лица сменяются более светлыми, с раскосыми глазами, типичными для выходцев из Кантона и других городов китайского побережья. Мне приходилось видеть нищего, которого по черному цвету кожи можно было принять за выходца из Африки, и только узкие глаза свидетельствовали о его китайском происхождении. И все же в толпе чаще всего встречаются большеглазые женщины в длинных сари, говорящих об их индийском происхождении.

Разнообразие культур, языков и религий настолько велико, а африканские, азиатские и европейские корни находятся в таком причудливом переплетении, что первое время не знаешь, кто на острове маврикийцы, а кто гости, случайно заброшенные сюда. Маврикиец многолик, его внешнему облику трудно дать однозначное определение.

Изучение отдельных групп маврикийцев, или, как их здесь называют, общин, дает возможность понять не только то, что их разделяет, но и то, что объединяет.

Маврикий — одна из самых густонаселенных стран в мире. Плотность населения на острове выше, чем в Китае и Индии: на квадратный километр в Китае приходится 80 человек, в Индии — 186, а на Маврикии — 455. Правительство неоднократно принимало меры, направленные на ограничение рождаемости путем пропаганды планирования семьи, что дало определенные результаты. Естественный прирост населения снизился и составляет в последние годы около 1,3 процента в год.

На Маврикии 7 человек из 10 моложе 21 года. Каждые 4 маврикийца из 10 живут в 5 городах острова. При небольшой территории и хороших дорогах деление на городское и сельское население часто носит условный характер. В центральных районах особенно трудно различить, где кончается город и начинается деревня.

Маврикийцы разделены на 4 общины: общее население, индомаврикийцев, мусульманскую общину и синомаврикийцев.

К «общему населению» относят прежде всего белых. Это франкомаврикийцы, потомки французских колонистов, и небольшое число англичан из бывшей английской администрации. Выходцев из Европы в этой общине около 10 тысяч человек. В эту же общину включены и выходцы из Африки — креолы, потомки рабов, привезенных некогда на Маврикий с Мадагаскара и восточного побережья Африки. С начала колонизации острова и до середины XIX столетия, когда стал осуществляться массовый ввоз индийской рабочей силы, французы и рабы составляли основное население Маврикия. В 1977 году в этой общине насчитывалось 236 тысяч человек, что составляло 28,5 процента всех маврикийцев.

(Выходцев из Индии было 565 тысяч, или 68,4 процента населения страны, они разделялись на две общины: индомаврикийцев, исповедующих индуизм и другие традиционные индийские религии, и мусульманскую общину. Индомаврикийцев было 428 тысяч человек (51,8 процента), а мусульман — 137 тысяч (16,4 процента).

Разделенные на две общины выходцы из Индии сохранили религиозные настроения метрополии, в частности враждебность между мусульманами и индусами в Индии находила отголоски и на Маврикии. Религиозные различия играют и сейчас большую роль, чем общность происхождения.

В общину синомаврикийцев входят потомки китайцев, иммигрировавших на Маврикий в основном из районов, примыкающих к Кантону (ныне Гуанчжоу). Китайцы впервые попали в перепись в 1861 году, когда на острове их было 1552 человека. В 1977 году община синомаврикийцев увеличилась до 24 тысяч, что составляло 3 процента населения Маврикия.

Франкомаврикийцы, не превышающие по численности 1 процент, продолжают и сейчас играть значительную роль в маврикийском обществе. Достаточно сказать, что общине белых принадлежит ведущая отрасль сельского хозяйства и всей экономики страны — сахарная промышленность. Белые работают в администрации сахарных заводов, они — владельцы и служащие банков, транспортных фирм.

Первые банки были созданы на острове сравнительно давно. Маврикийский Коммерческий банк, основанный в 1835 году, вот уже почти 150 лет находится в руках одной семейной ветви. В настоящее время это один из самых крупных банков на Маврикии. В последние годы франкомаврикийцы стали вкладывать свои капиталы и в развитие промышленного сектора. Многие предприятия экспортной зоны принадлежат белым, занимающим в них высшие административные посты.

Некоторые принадлежащие франкомаврикийцам фирмы занимаются крупной оптовой торговлей, с их участием в порту построен причал механической погрузки сахара.

Франкомаврикийцы не стараются бросаться в глаза в политической и общественной жизни страны, их нет в правительстве, мало в администрации, редко можно встретить на митингах. За последние сто пятьдесят лет, со времени захвата острова англичанами, они научились обходиться без внешних атрибутов власти. Шумные конфликты, которые время от времени происходили прежде и происходят сейчас между правительственной администрацией и сахарными баронами, не могут скрыть того факта, что администрация отражала в целом их интересы и интересы образовавшейся индийской, креольской и мусульманской крупной буржуазии.

Креольское население острова ведет свое происхождение от освобожденных рабов, которым подневольный труд на плантациях был столь ненавистен, что они предпочитали работать где угодно, только не в сельском хозяйстве. Креолы составляют большую часть рыбаков, докеров, рабочих промышленных предприятий и сахарных заводов, их много среди ремесленников и кустарей. Часть креольской общины, метисов, а также потомков свободного чернокожего населения была издавна близка к белым, поскольку их объединяли некоторые общие имущественные интересы и одна и та же (католическая) религия. Вероятно, этим объясняется тот факт, что средние и мелкие административные посты на фирмах, сахарных заводах, в банках, а сейчас все больше и в государственных учреждениях занимают креолы. Они составляют значительную часть маврикийской интеллигенции, их немало среди журналистов, преподавателей, художников, ими выпускаются ведущие маврикийские газеты, что увеличивает влияние этой общины в общественной и политической жизни Маврикия. Утратив свои африканские корни, представители креольской интеллигенции получили образование во Франции, многие из них — сторонники сохранения и усиления французского влияния на острове.

Индомаврикийцев, как уже было сказано, ввозили на Маврикий для работы на плантациях сахарного тростника. Со временем многим из них удалось приобрести небольшие участки земли и сделаться мелкими землевладельцами. Сейчас они выращивают на своих небольших площадях сахарный тростник, овощи, фрукты. Однако подавляющая часть индомаврикийцев продолжает оставаться сельскохозяйственными рабочими, то есть работает на крупных сахарных плантациях. После получения независимости индомаврикийцы занимают все больше места в государственном аппарате Маврикия.

Мусульмане владеют крупными предприятиями оптовой торговли, нм принадлежит часть фабрик по производству трикотажных изделий в экспортной зоне. Традиционно мусульмане контролируют торговлю тканями и зерном.

Ни один город, ни одна деревня на Маврикии не обходятся без магазина или лавки китайца. Синомаврикийцы занимаются в основном розничной торговлей, есть среди них и владельцы нескольких крупных фирм оптовой торговли и по обслуживанию судов. Однако можно с уверенностью сказать, что огромное большинство китайцев на Маврикии стоят у прилавков и продают покупателям всевозможные товары, какие только могут достать на внутреннем и внешнем рынках. Многие из них покупают в КНР или в Сингапуре. Среди молодого поколения синомаврикийцев отмечается стремление овладеть профессиями, не связанными с торговлей. Китайская молодежь работает вместе с креолами в банках, занимает административные должности. Есть китайцы среди преподавателей и врачей.

Индомаврикийцы делятся на две большие группы: санатанистов (223448 человек) и последователей идей общества Арья Самадж (100 тысяч человек).

Основанное в Бомбее в 1875 году Д. Сарасвати как религиозно-реформаторское и просветительское (в рамках индуистской религии) к началу XX столетия Арья Самадж нашло своих последователей на Маврикии.

С 1835 года, когда индийцы впервые были привезены на Маврикий, и до 1861 года численность населения их общины увеличилась настолько, что превышала численность населения других общин, вместе взятых. 10 лет спустя индомаврикийцев насчитывалось 212 218 человек (в то время как остального населения — 97 497), а в начале нашего столетия выходцев из Индии было в 2,5 раза больше общего населения, включавшего белых и выходцев из Африки.

Иммигранты-индийцы приезжали и расселялись по острову не в одиночку, а группами. Пусть не сразу, но на Маврикии они стремились создать семьи по такому же принципу и с таким укладом, как в Индии.

Индийская семья, которая была гораздо многочисленней и стабильней европейской, являлась на Маврикии хранительницей индийских обычаев, культурных и религиозных традиций. Общественная жизнь индийских семей, составлявших поселения на Маврикии, была сосредоточена в байтках, под которыми понимается место собраний и своего рода социальное учреждение, руководимое самыми уважаемыми главами семейств.

Именно в байтках иммигранты собирались и читали вслух древнеиндийские эпические поэмы «Рамаяну» и «Махабхарату», привезенные с собой с родины в жалком багаже. Чтение книг, рассказы о героях народного эпоса играли важную роль в сохранении самобытного культурного наследия.

Духовные лидеры первых волн иммиграции не были учеными, но благодаря им на далеком от Индии острове сохранились национальная культура и главные черты традиционного образа жизни. Они имели большое моральное влияние на общину и ее развитие. Это влияние определялось их способностью передавать культурные ценности прошлых поколений.

В 1867 году община смогла соорудить свой первый храм на севере острова, затем последовало, хотя и не быстрыми темпами, строительство других храмов. Многие индийские переселенцы не думали надолго обосновываться на острове, поэтому не очень спешили строить храмы. Только в начале XX столетия социальное положение многих членов общины несколько изменилось, им удалось обзавестись участками земли, что давало возможность собирать больше средств для возведения храмов.

Сейчас на Маврикии 75 храмов санатанистов. В 1898 году произошло первое паломничество нескольких индусов к озеру Гранд-Бассин, которое, как они считали, связано с водами священного Ганга. С тех пор паломничество осуществляется каждый год в феврале, в праздник Маха Шиваратри. Идеи общества Арья Самадж на Маврикий завезли несколько индийских солдат, оставшихся служить на острове. Среди маврикийцев сразу же нашлись его приверженцы, однако глубокие корни оно пустило только после того, как это движение поддержал прибывший па Маврикий адвокат Манилал. Первое общество маврикийских последователей Арья Самадж было создано в 1910 году.

Влияние его идей нашло свое отражение на острове во многих областях, и в первую очередь в языке. Начали создаваться школы по изучению и популяризации хинди. Сейчас насчитывается около 100 таких школ. Общество особое внимание уделяет заботе о детях и работе с молодыми индомаврикийцами. В последние десятилетия активность сторонников Арья Самадж возросла. В 1973 году на Маврикии проходил международный конгресс этого движения; для участия в нем прибыли 1000 иностранных делегатов, в том числе 800 из Индии.

Сторонники Арья Самадж на Маврикии выступают против кастовости, которая на этом острове имела сильные позиции, были времена, когда индийское население делилось на 30 каст. Активная деятельность общества способствовала ослаблению кастовости, хотя деление на касты полностью не исчезло. Оно используется в политических целях, особенно во время предвыборных кампаний.

Помимо древнеиндийского эпоса иммигранты привозили с собой на Маврикий традиционные музыкальные инструменты. В редкие свободные от работы часы индийцы играли на них, и мелодии уносили их на родину, в далекую Индию, принося хоть немного радости в их тяжелую жизнь.

В поддержании индийских культурных традиций большое значение имели организуемые в деревнях театральные представления. Посвящавшиеся ранее отдельным религиозным праздникам, сейчас они утратили свое религиозное содержание и представляют собой одиу из форм сценической культуры индомаврикийцев. Исполнители — и основном простые крестьяне, чаще деревенская молодежь. Сопровождаемые индийскими песнями и танцами, эти представления привлекают не только индийское население, но и население других общин, живущее в сельской местности. В последние годы во время деревенских праздников организуются спортивные соревнования, в которых участвуют команды от разных деревень и спортивных молодежных клубов.

Возрождение индийской культуры на Маврикии началось в 1947 году — в год завоевания Индией независимости. Эго знаменательное событие стимулировало национальное чувство иидомаврикийцев и было для них важным фактором политической и культурной жизни.

С течением времени новые поколения индомаврикийцев все больше проникаются идеями современной Индии, Индии Рабиндраната Тагора и Махатмы Ганди, Джавахарлала Неру и Индиры Ганди. Однако сейчас любовь к Индии в сердцах индомаврикийцев занимает такое же место, как и любовь к Маврикию, давно ставшему для них родиной. И, возможно, без сохранения богатой индийской культуры и дальнейшего ее развития невозможно создание общемаврикийской культуры.

Среди индийцев Маврикия больше всего бихарцев (бходжпуров) и хиндустанцев, далее по численности идут тамилы (80 тысяч). Первые тамилы были привезены на остров из Южной Индии еще при Лабурдоннэ, и их иммиграция продолжалась вплоть до первой четверти XX столетия. Они работали в качестве каменщиков, занятых в строительстве столицы, плотников и кузнецов, участвовавших в сооружении порта. О высокой квалификации тамильских мастеров говорит хотя бы то, что они без посторонней помощи занимались планировкой улиц и прокладкой мостовых в Порт-Луи. Среди тамилов, привезенных на Иль-де-Франс, были также ювелиры, слесари, корабелы на верфях, построенных в первые годы французской колонизации. Все крупные сооружения острова — казармы, арсеналы, акведуки, правительственное здание, украшающее Порт-Луи еще и сейчас, возведены руками тамилов.

Первоначальные королевские указы допускали на острове только одну религию — католическую. Однако, вероятно, в связи с заслугами тамилов Пьер Пуавр в 1771 году разрешил им построить храм в районе Памплемуса. В нем тамилы праздновали свой первый на острове праздник Кавади. К концу 1870 года были сооружены храмы в Порт-Луи и в других местах.

После английской оккупации Маврикия тамилы стали привлекаться к административной службе, они становятся также коммерсантами, землевладельцами.

Тамилы были первыми после французов организаторами типографий на Маврикии. Газета «Ле Морисьен», выходившая на французском языке, предоставила свои страницы для публикации статей и объявлений на тамильском языке, и первые объявления тамилов появились в 1843 году. В конце шестидесятых годов XIX века на острове выходила газета на тамильском языке, а к концу этого же столетия на Маврикии работали две типографии, принадлежавшие тамилам.

Вирасами Рингаду, тамил, один из двух первых министров и министр финансов в правительстве С. Рамгулама, основал журнал «Голос тамила», целью которого была прежде всего публикация лучших образцов тамильской литературы и произведений современных тамильских писателей.

Особенно много сделали тамилы в области образования. Уже в первые годы XIX века они открыли начальную школу, колониальную академию и техническое училище, в которых преподавание велось на тамильском языке. К 1868 году на острове было уже 18 начальных школ. Для обучения своему языку тамилы организовали вечерние школы во многих деревнях и при некоторых сахарных заводах. Сейчас тамильский язык входит в программу всех начальных школ острова.

Тамильский язык обогатил креольский, в который в настоящее время входят многие тамильские слова и выражения.

Образование на Маврикии тамильских социально-культурных, музыкальных и театральных ассоциаций усилило значение традиционного наследия тамилов, носителей древней дравидийской культуры Индии.

На политическую, экономическую и культурную жизнь Маврикия заметное влияние оказывает и мусульманская община. Значительная часть оптовой торговли и ряд предприятий, продукция которых ориентирована на экспорт, находятся в руках мусульман.

В этническом отношении мусульмане на Маврикии ничем не отличаются от других иммигрантов из Индии, длительное время они составляли часть единой в политическом отношении индийской общины. Многие иммигранты-мусульмане работали вместе с индуистами на плантациях сахарного тростника и на сахарных заводах. Мусульмане, так же как индуисты на Маврикии, активно боролись за лучшую жизнь всех выходцев из Индии.

Известно, что они восторженно приветствовали приезжавшего на остров Махатму Ганди и помогали Манилалу организовать выпуск газеты «Хиндустани», которая была использована в борьбе за права всех трудящихся Маврикия независимо от их вероисповедания.

Образование двух государств — Индии и Пакистана, сопровождавшееся кровавыми столкновениями, вызвало напряжение в среде индомаврикийской общины. Именно в результате этих событий из индийского населения острова выделилась мусульманская община, а большинство выходцев из Индии — последователей других религий, образовали общину индомаврикийцев.

Мусульманская община Маврикия, не разделенная на касты и религиозные течения, представляет собой более сплоченную общность людей, чем индомаврикийцы, что проявляется в политической и культурной жизни острова. Вся жизнь мусульман концентрируется вокруг мечетей, главная из которых, Джамма, построенная в 1853 году, находится в Порт-Луи.

Всего на Маврикии около 100 мечетей на общину, численность которой оценивается в настоящее время в 150 тысяч человек. Каждая мечеть имеет свою медресе, или школу, в которой детям дается религиозное образование, в них обучают арабскому языку, знание которого, по мнению мусульманских законоучителей, очень важно, так как оно дает возможность читать Коран в подлиннике.

Если другие маврикийские общины, хотя и связаны симпатиями со странами, откуда произошли их предки (Францией, Индией), все больше склоняются к идее образования единой маврикийской нации, то для мусульман этот процесс затруднен политикой руководителей, старающихся держать рядовых верующих в рамках ислама, который определяет обычаи и образ жизни. Однако время не обходит стороной и эту общину: на Маврикии много молодых мусульман и представителей мусульманской интеллигенции, которые разделяют прогрессивные идеи современности, и мусульманами их можно назвать только условно. Процесс расслоения, поляризации захватывает и мусульманскую общину.

Прежде чем закончить описание маврикийской этнической, культурной и религиозной мозаики, необходимо упомянуть о китайской общине. В 1977 году, согласно переписи, на Маврикии проживало 25 тысяч китайцев, и они составляли 2,7 процента населения. Длительное время занимаясь коммерцией, китайцы смогли скопить капиталы, позволившие им добиться успехов и в других областях экономики.

Ради достижения экономических успехов китайская община на Маврикии, кажется, отказалась от каких-либо политических и культурных требований. Большинство китайцев приняло католическое вероисповедание, исчезли традиционные китайские одеяния, закрылись школы, обучавшие ранее кантонскому диалекту китайского языка, хотя пекинский диалект изучается в некоторых маврикийских школах. Большинство молодых маврикийцев китайского происхождения уже не умеют писать по-китайски.

Китайцы, разбросанные со своими магазинчиками по деревням, хорошо знают язык, на котором говорят окружающие их жители, чаще всего креольский.

Китайская община состоит примерно из 60 кланов, наиболее влиятельные из которых — Ли, Чан, Лим. Два раза в год кланы собираются для совместного празднования культа предков.




Анализ главных общин острова, их культурных особенностей показывает, что многообразие маврикийского культурного наследства предопределяет сложность и длительность образования единой маврикийской нации. Маврикийцы говорят на 18 языках. Дома у них один язык, на улице и с соседями они общаются на другом, а в учреждениях — на третьем. Что же это за языки?

Привезенные французскими колонистами с восточного побережья Африки и с Мадагаскара рабы принадлежали к разным племенам и говорили на разных языках. Поэтому на острове необходимо было найти единое средство общения, которое годилось бы не только для рабов, но и для их хозяев французов. Им стал креольский язык (или патуа). До сих пор за ним оспаривается право быть самостоятельным языком. Некоторые считают, что патуа — не что иное, как искаженный французский, освободившийся от общих правил грамматики.

Предки индомаврикийцев, доставленные на остров из различных районов Индии, также говорили на разных языках, хотя носителей хинди было большинство.

Расселенные по разным деревням и поместьям сахарных баронов, иммигранты из Индии вынуждены были общаться и с администрацией сахарных заводов, и с креольским населением, что предопределило необходимость изучения креольского. Он был также необходим на работе, на улице, в магазине. Так креольский язык проникал в среду индийского населения. В семье индийцы употребляли хинди или другие индийские языки, а с внешним миром общались на креольском.

Постепенно креольский становился единым средством общения на Маврикии. По данным 1977 года в семьях по-креольски говорило 52 процента маврикийцев, на хинди — 32 процента, а по-французски — только 5 процентов; в остальных маврикийских семьях использовались другие, кроме хинди, индийские языки, а также китайский, английский. Интересно отметить, что почти в трети индийских семей разговорным языком стал креольский. Он не только первый язык для большинства маврикийцев, но и второй — для всех жителей острова.

Креольский язык Маврикия близок к креольским языкам бывших французских колоний в Карибском бассейне и островов западной части Индийского океана.

Хинди имеет хождение, естественно, в среде индомаврикийцев, и в нем мало заимствований из других языков.

Французский язык — это язык колонистов Франции, поселившихся на Маврикии и происходивших в основном из Нормандии. Французский язык маврикийцев за 250 лет не мог развиваться с таким успехом, как в метрополии. С одной стороны, он законсервировался и сохранил отдельные старые обороты, не употребляемые больше во Франции, а с другой, воспринял отдельные англицизмы. Им пользуются на острове франкомаврикийцы, часть креольского населения, а также представители высших слоев других общин.

На Маврикии есть много семей, в которых родители говорят на французском или одном из восточных языков, а дети в основном на креольском. Родителей это устраивает, сами они обычно знают креольский и все больше убеждаются в том, что без креольского на острове не обойтись.

Более всего сопротивлялись распространению креольского в семьях франкомаврикийцы. Помня, что хорошее знание французского помогло им в прошлом устроиться в жизни, они полагали, что и их детям это знание будет необходимым подспорьем в овладении профессией и в приобретении веса в обществе.

Однако в последние годы и в этих семьях положение стало меняться. Родители, как правило, не возражают против того, чтобы их дети говорили по-креольски, хотя и требуют в общении с ними применять французский.

Поэтому в маврикийских семьях находят себе применение чаще всего два, иногда три каких-нибудь языка. Ниже приведены несколько вариантов: хинди или один из других индийских языков, креольский и часто один из европейских языков (французский или английский); креольский и европейский (французский или английский); один из диалектов китайского языка, европейский язык и креольский; французский, английский и креольский.

Во всех этих случаях материнским, или родным, был язык, указанный первым, вторые и третьи языки — средство общения с внешним миром — постепенно стали применяться также в семье. Характерно, что во всех случаях в семье знают или употребляют креольский, ставший, таким образом, средством общения всех маврикийцев.

До получения Маврикием независимости официальным языком считался английский. Сейчас он используется в официальных документах, на нем выходит правительственная газета; законы, принимаемые Законодательной ассамблеей, публикуются также на английском; использует этот язык судопроизводство. Премьер-министр или генерал-губернатор во время национальных праздников обращается к населению на английском, и его речь публикуется на английском или в переводе на французский язык. Министры, проводя пресс-конференции по телевидению и желая охватить возможно большую аудиторию, говорят по-креольски. Выступления политических деятелей на митингах звучат почти всегда на креольском, если это не митинг, организованный специально какой-либо общиной, например, индомаврикийской по случаю религиозного или культурного торжества.

В январе 1981 года в Порт-Луи отмечался один мусульманский праздник, на который были приглашены премьер-министр, генерал-губернатор, министры, члены дипломатического корпуса. Открыл торжества председатель мусульманского комитета. Вначале он говорил на урду, затем по-английски. Приветствия генерал-губернатор и премьер-министр произносили на английском, прибывший на Маврикий по случаю этих торжеств религиозный проповедник начал свою речь на урду, затем перешел на английский и закончил на урду. Посол Индии на Маврикии преподнес мусульманскому комитету на бор марок Индии в знак приветствия и поздравления с ценностями и глубокими религиозными корнями, англичане со своей системой управления. Все эти пришельцы, сосуществуя и соперничая друг с другом, придали острову тот своеобразный облик, который вряд ли можно встретить в какой-либо другой стране.

Первыми обосновались на острове французы. Искатели приключений и богатств, военные, инженеры, путешественники-мореплаватели и ученые. Люди, не нашедшие себе применения на родине, пускались в далекое плавание. Ученых толкала в этот путь жажда знаний и открытий.

Многие, бросая якорь у берегов Иль-де-Франса, и не думали остаться там навсегда. Но оставались, пополняя собой колонию, все помыслы которой были направлены в сторону метрополии. Прислушиваться к голосу Парижа считалось долгом разбогатевших поселенцев, теперь уже франкомаврикийцев, которые не отставали от Парижа ни в чем, жили его культурной жизнью, следовали его моде.

Поселившиеся на Маврикии писатели и поэты придерживались тем и литературных идей Парижа, их произведения часто были не чем иным, как подражанием модным литературным образцам Франции.

Первым представителем самобытной маврикийской литературы, писавшим на французском языке, считается Леовиль Л’Омм (1857–1928), названный отцом маврикийской поэзии. В центре Порт-Луи воздвигнут в его честь памятник, изображающий девушку, которая дарит поэту цветы. В своих стихах он воспевает Маврикий. Поэмы «Вечер в октябре», «Ночь», «Летний вечер», «Ноктюрн» и другие посвящены чарующей природе океанического острова. Метис по своему происхождению, Л’Омм был страстным приверженцем и пропагандистом французской культуры и языка.

Второй вершиной маврикийской поэзии является поэт Роберт Эдвард Харт (1891–1954), знаток индийской философии, в творчестве которого отразилось влияние как европейской, так и индийской культур. Его вдохновляла природа Маврикия. «Если бы нужно было установить, — писал Харт, — корни моей любви к поэзии, я не колеблясь сказал бы, что они уходят в маврикийский пейзаж…»

В стихах Харта отразились и изменчивый облик океана, и цветущие деревья фламбойи (или, как его называют европейцы, «пламя леса»), и мягкие тихие праздником, выступив на английском языке. Затем произнес приветствие на арабском с переводом на креольский представитель посольства Ливии. За ним на трибуну вышли политические деятели — член парламента и двое министров-мусульман. Их страстные речи о единстве мусульман во всем мире и на Маврикии звучали на креольском. И только афиша о программе праздника была напечатана на французском языке.

В сахарной промышленности высшее руководство отраслью — генеральные директора и другие высшие служащие — в основном франкомаврикийцы — говорят, разумеется, по-французски, служащие ниже рангом и рабочие сахарных заводов, — как правило, креолы, с руководством общаются на французском, а между собой — на французском и креольском языках. Занятые на сахарных плантациях сельскохозяйственные рабочие — большей частью выходцы из Индии — используют в общении друг с другом хинди и креольский, сирдары в разговоре с администрацией сахарных заводов и владельцами плантаций используют креольский. Мелкие землевладельцы говорят на хинди и креольском.

Предприятия экспортной зоны, ставшие сейчас важным сектором экономики Маврикия, принимают на работу молодых людей, в основном девушек и женщин разных общин, и средством общения между ними является креольский, а между ними и администрацией — креольский, французский и английский. Администрация заводов, аппарат сбыта, секретариат и другие служащие, связанные с клиентами, одинаково хорошо владеют и французским и английским.

Газеты Маврикия «Морисьен», «Экспресс» и «Серниен», выходящие большими тиражами, печатаются на французском языке. Эти же газеты публикуют часть материалов, например, информацию английского агентства Рейтер, на английском.

Орган лейбористской партии, газета «Эдванс», выходя на французском, дает много материалов, в том числе материалы информационных агентств Индии, на английском языке.

Радио- и телепередачи, а также кинофильмы демонстрируются с учетом языковой ситуации в стране. Новости по телевидению ежедневно передаются поочередно на трех языках: английском, хинди и французском. Число фильмов, показываемых еженедельно на английском и французском языках, примерно равно: 3–4 фильма на каждом из них. По четвергам весь вечер после последних известий занимает индийский фильм на хинди.

Кинотеатры на Маврикии делятся на европейские и индийские. Европейские в городах показывают с перерывом два французских фильма или один французский и один английский. Индийские кинотеатры, расположенные большей частью в деревнях, демонстрируют 2–3 индийских фильма на хинди.

На книжных полках магазинов лежат книги на французском, английском языках и на хинди.

Вернемся в Порт-Луи, где правительственная газета, публикующая законы и постановления, издается на английском языке и где левостороннее движение и названия улиц напоминают о многолетнем английском владычестве. Англия подарила Маврикию и систему управления государством.

Однако в созданном по английскому образцу парламенте, как и на улицах, чаще всего слышна французская речь, а на типично восточном рынке, где странным бы выглядел европейский костюм, — креольская.

К многообразию лиц жителей Маврикия быстро привыкаешь и, более того, вскоре замечаешь в этом многообразии единство, черты, характерные для всего населения острова — маврикийцев. Они доброжелательны и гостеприимны, кажется, лучшие качества, присущие выходцам из Европы, Африки и Азии, воплотились в этом народе.




Из-за чего кипят страсти


Маврикийская культура напоминает раствор, составные части которого обладают свойством выделяться, как только их перестают перемешивать. К этому можно добавить, что каждый из компонентов придаст раствору свой цвет.

Все общины острова стремятся сохранять и развивать дальше свое культурное наследие, свои позиции в обществе и завоеванные привилегии.

Каждая волна поселенцев обогащала Маврикий присущими ей традициями, обычаями, особенностями образа жизни: французы, представлявшие одну из самых богатых европейских культур; африканцы с их племенными институтами; индийцы с их древними духовными дожди, и буйные циклоны. Не чужды были Харту и социальные проблемы, он задумывался над причинами зла и страданий, которых так много в этом прекрасном мире, созданном, казалось бы, только для счастья.

Дом поэта на южном побережье острова превращен в мемориальный музей. Расположенный на высоком берегу, он обращен к воспетому им океану, его волнам и рифам. В музее сохранена скромная обстановка поэта, представлены первые издания поэм и стихов Харта, его библиотека.

Одним из самых крупных современных деятелей культуры на Маврикии является Малькольм де Шазаль — писатель, поэт, философ и художник. Де Шазаль родился в 1902 году в старинной франкомаврикийской семье, имел инженерное образование. Из многих его произведений самое лучшее «Санс пластик», представляющее собой сборник афоризмов, метафор, аллегорий, главная мысль которых — единство человека и природы.

В книге «Петрусмок» автор избрал форму мифотворчества, чтобы изложить свои идеи и чувства. Обращаясь к природе, писатель раскрывает здесь и характерные черты маврикийского общества. Широко известны на Маврикии его высказывания, как, например: «Это страна, которая производит сахарный тростник и предрассудки. Семь тысяч белых при населении в 460 тысяч человек установили здесь свою гегемонию и проводят свои идеи…» Или: «В этом тропическом аду никто не встречается друг с другом вне каст, семей, веры… Это Лига нации, для которой характерно самое жестокое явление — война предрассудков, особенно предрассудков цвета кожи»{De Chazal М. Pertusmok. Port Louis, 1979, с. 6, 7.}.

Этой темы касаются многие современные авторы Маврикия, в частности, писательница Мари-Терез Юмбер, роман которой «Мое второе „я“» вышел во Франции и затем в Советском Союзе, получив позитивные оценки{Юмбер М.-Т. Мое второе «я». М., 1985.}.

В сохранении и укреплении французского влияния на Маврикии большую роль всегда играл театр. Пьесы Мольера шли на острове с 1774 года, а первая профессиональная труппа прибыла сюда на гастроли в 1790 году и в течение 7 лет давала спектакли в помещении, временно переоборудованном под театр.

Здание театра, которое украшает Порт-Луи и по сей день, было торжественно открыто в 1822 году. Маврикийцы говорят, что это первый театр, построенный в южном полушарии нашей планеты. Сначала его сцена предлагала зрителю водевили и мелодрамы, а в 1833 году была поставлена опера Россини «Севильский цирюльник», прошедшая с большим успехом. С того времени приглашаемые из Парижа труппы регулярно дают спектакли на сцене театра в Порт-Луи.

В 1866 году на афишах города появляются сообщения о премьерах опер «Фауст», «Риголетто» и «Травиата». Сезон 1883 года ознаменовался постановкой пьесы Леовиля Л’Омма, в которой затрагивались события, связанные с битвой между французами и англичанами в заливе Гранд-Порт.

Обычно прибытие труппы из Парижа вызывало бурный ажиотаж среди франкомаврикийцев, они толпами направлялись к пристани встречать артистов, приветствовать посланцев далекой Франции. За места в первых рядах партера платили бешеные деньги. Некоторые любители театра ходили на одни и те же спектакли по 4–5 раз.

Особые торжества устраивались в театре 14 июля, в день национального праздника Франции. Для французов Маврикия это был только повод, чтобы продемонстрировать свою приверженность Франции.

В 1971 году Маврикий торжественно отмечал 150-летие театра в Порт-Луи. Тогда он уже был независимым государством, и в юбилей театра газеты писали, что за годы, прошедшие со дня провозглашения независимости, в искусстве Маврикия произошли большие сдвиги в сторону его демократизации. Кроме того, развиваются тенденции к возрождению культурных ценностей всех групп населения, живущих на острове. Но маврикийский театр на протяжении своей 150-летней истории был связующим звеном искусства французской общины острова с искусством Франции. Более того, многие годы представители и других общин воспитывались на французском культурном наследии. Театр способствовал распространению на острове французского языка, французского влияния. У интеллигенции крепло убеждение, что без Франции и без франкомаврикийцев — ее представителей культурное развитие острова невозможно.

Большую роль играют на Маврикии газеты. Впервые газета на острове была выпущена в 1774 году, в ней давались объявления, публиковалась информация о прибытии и отправлении кораблей, печатались и другие сообщения.

Французские плантаторы и торговцы добились отмены на Маврикии английской цензуры, что позволило им основать в 1832 году свою газету «Серниен», которая существует до настоящего времени и служит одному и тому же классу сахарозаводчиков, не меняя политических симпатий и антипатий па протяжении 150 лет. После «Серниен» стали выпускаться и другие газеты, отражающие интересы сахарных баронов. В XIX столетии на Маврикии постоянно выходили две-три газеты. Каждый раз, когда плантаторам казалось, что английская администрация ущемляет их интересы, будь то отмена рабства, или меры по улучшению жизни индийских иммигрантов, или борьба за расширение избирательных прав, за предоставление Маврикию независимости, газеты поднимали шумиху.

Некоторые прогрессивные деятели предпринимали попытки использовать газету для защиты бедных, угнетенных слоев маврикийского общества. В этой связи необходимо упомянуть одного из главных защитников цветного населения Реми Олье, памятник которому установлен в Порт-Луи.

В 1943 году Реми Олье основал газету «Сентинель де Морис», ставшую трибуной трудящихся. За свою короткую жизнь (всего 28 лет) Реми Олье много сделал для пробуждения политического и культурного самосознания обездоленных масс Маврикия.

В 1935 году, в период обострения классовой борьбы, стало остро ощущаться отсутствие газеты, которая защищала бы интересы широких слоев индомаврикийцев и служила бы органом, на страницах которого выступали представители интеллигенции этой многочисленной общины.

Инициатором создания такой газеты стал С. Рамгулам, активно включившийся в политическую борьбу на острове и ставший затем лидером МЛП. Первый номер «Эдванс» (так называлась основанная им газета) вышел 4 октября 1940 года. В ней публиковали статьи известные писатели — Р.-Э. Харт, Андре Массон и Малькольм де Шазаль.

С 1954 года на Маврикии выпускается газета «Моришес Таймс», защищающая интересы широких слоев населения. Она неизменно выступает за расширение избирательных прав, за бесплатное школьное образование и улучшение условий обучения школьников.

Обе газеты — «Эдванс» и «Моришес Таймс» стараются объективно отражать процессы, происходящие на мировой арене, значительное место отводят миролюбивой внешней политике Советского Союза.

За исключением трех газет, выходящих небольшими тиражами на китайском языке, все газеты на Маврикии печатают материалы Франс Пресс на французском языке, а подборки английского агентства Рейтер — на английском.

Маврикийская пресса, как и театр, остается важным фактором сохранения французского влияния на острове. Обращаясь только к тем, кто умеет читать по-французски, печать Маврикия способствует увеличению круга читателей, владеющих этим языком. На форуме, посвященном маврикийской прессе, проведенном в 1981 году, отмечалось, что за последние годы число маврикийцев, читающих по-французски, увеличилось с 28 до 40 процентов.

В последние десятилетия XIX века и в начале нашего столетия на Маврикии издавались историко-литературные обозрения и ежегодные альманахи, в которых публиковались произведения европейских и маврикийских авторов, освещались различные этапы истории Маврикия. Ежегодные альманахи содержали много сведений о хозяйстве острова, его торговых отношениях, таможенном обложении, портовом регулировании, в некоторых номерах печатались обширные материалы по фауне и флоре, о развитии сельского хозяйства, росте населения Маврикия в целом и по отдельным общинам.




В последние годы все большую роль в формировании общественного мнения приобретают радио и телевидение. Маврикийское радио ведет передачи в течение 188 часов в неделю, 48 процентов их дается на французском языке, 14 процентов — на английском, 28 процентов — на различных индийских языках и 3 процента — на китайском. 7 процентов времени отводится общеобразовательным программам на различных языках, в том числе и на креольском.

Телевидение появилось па острове в 1965 году, а с 1975 года программы стали показывать в цветном изображении. Цель маврикийского телевидения, как было сказано в одной из передач, — «информировать, обучать, развлекать». По одному каналу трансляция ведется в течение 58 часов в неделю, европейские программы занимают 70 процентов времени, в том числе 53 процента их идет на французском; 18 процентов — на английском и столько же на восточных языках. Образовательные программы занимают 11 процентов времени, причем дают их на разных языках, включая и креольский.

Значительное число маврикийцев смотрит телевидение соседнего острова Реюньон, которое передает третью программу французского телевидения.

Маврикийское телевидение является государственной организацией, стремящейся на своих экранах отразить этническое многообразие и связанные с ним социальные проблемы Маврикия. Последние известия, например, ведутся на трех языках: хинди, французском и английском. В каждом из выпусков известий составители пытаются как можно больше приблизить его к телезрителю: во французском выпуске дается больше сообщений французских агентств, а в английском — английских.

Большое внимание телевидение уделяет фольклору; систематически показываются в профессиональном и любительском исполнении индийские песни и танцы, а также креольский танец африканского происхождении — сегу.

Напомним, что после французов второй группой невольных поселенцев на острове были африканские рабы, потомки которых составляют сейчас около трети населения страны. Оторванные от своего обычного окружения, они были обращены в католическую веру и с течением времени создали свой язык — креольский, на котором говорит около 95 процентов маврикийцев. Рабы никогда не забывали о своей родине. Ритмы, которые они привезли с собой на остров, звучали на берегах у костров, где они плясали свою любимую сегу под удары тамтамов и тамбуринов. Сега обычно сопровождалась песней, слова которой посвящались какому-нибудь событию. На свадьбе и на праздниках не обходилось без сеги и веселой шуточной песни. Танцуют сегу парами. Мужчина, отбивая ногами ритм, кружит около партнерши, порой удаляется от нее, как бы потеряв, затем устремляется к ней, как бы вновь обретя. Танцующие не касаются друг друга. Иногда между ними появляется третий, разбивает пару — женщина должна теперь танцевать с ним. Заметим, что на острове Родригес, который входит в Государство Маврикий, своя сега, темп ее более стремителен.

На Маврикии много танцев, у каждой этнической группы — свой, но самый популярный — сега. Не пляшут все. Созданная креолами, она стала одним из элементов общемаврикийской культуры, которая еще только зарождается. Мелодии сеги записывают на пластинки и кассеты, по ним узнают музыкальный Маврикий за рубежом.

Но не одной сегой ограничивается вклад креолов в культуру Маврикия. Они создали колыбельные песни, замечательные сказки, которые широко издаются на французском или креольском языках, а иногда на обоих сразу, то есть в начале сказку печатают на одном, а далее — на другом языке.

Среди современной маврикийской интеллигенции много креолов. Они пишут для газет «Морисьен» и «Экспресс». Темы их статей разнообразны: история Маврикия и его природа, человек и общество, защита окружающей среды от загрязнения, разоблачение всех форм эксплуатации, борьба за единство стран Африканского континента. Не оставляют их равнодушными жалкие деревеньки, в которых живут сборщики чайного листа; подробно освещается борьба за возвращение Государству Маврикий острова Диего-Гарсия и других островов архипелага Чагос, захваченных американцами с целью создания на них военно-морской базы. Впечатляют репортажи о докерах, живущих в лачугах на берегу. Однако подобные материалы занимают не все колонки газет, в которых печатаются креолы. Как уже отмечалось, креолы и белые представляют одну группу маврикийцев. отнесенных к «общему населению», составляющему 28,5 процента населения Маврикия и находящемуся в меньшинстве по отношению к индомаврикийцам. Объединение с белыми носит не просто формальный характер. Креолы, которых большинство среди квалифицированных рабочих сахарных заводов, служащих банков, на предприятиях экспортной зоны, в крупных фирмах, образуют богатую креольскую верхушку, чьи интересы ближе к интересам плантаторов, чем остального населения острова. Они видят для себя угрозу в выходе на политическую арену индомаврикийцев. Не случайно именно среди креольской интеллигенции находятся писатели и журналисты, чья приверженность к Франции носит далеко не безобидный характер. Борьба в области культуры становится на Маврикии следствием межобщинного соперничества, и наоборот. Политические и экономические распри переносятся в культурную сферу. Как это ни странно, потомки рабовладельцев и рабов объединяют усилия в защите своих интересов и привилегий перед лицом ими же созданного мифа об угрозе общины индомаврикийцев.

На протяжении 150-летнего английского господства ча Маврикии оставались в силе положения, зафиксированные еще в Акте о капитуляции и касающиеся прав колонистов на сохранение своих собственности, законов, обычаев и языка. 150 лет управляемый из Лондона остров оставался французским. Французы были фактически хозяевами на нем. Англичане предоставили им права, они же обеспечивали их защиту. После предоставления независимости в 1968 году 10 тысяч белых оказались перед лицом огромного большинства цветного населения, пробуждение культурного самосознания которого, начавшееся после второй мировой войны и продолжающееся до настоящего времени, они рассматривают как угрозу их образу жизни.

Поэтому на страницах газет много спорят о направлении культурного развития Маврикия, о непреходящих ценностях французской культуры, о мировом значении французской литературы, живописи, музыки, театра. Воздавая хвалу французской культуре, белое меньшинство стремится сохранить без изменений свое доминирующее положение. За этим восхвалением всего французского стоят скорее не просветительские цели, а политические и экономические интересы. «Без Франции на Маврикии воцарится невежество, — говорят идеологи „десяти тысяч“, — для острова путь один — следовать западной цивилизации и образу жизни!»

Вслед за идеей о незаменимости французской культуры проводится другая — о неполноценности индийских культурных ценностей, языков, проглядывает теория колонизаторов о неполноценности всего восточного по сравнению с европейским.

Среди писателей, родившихся на Маврикии и переселившихся на постоянное жительство во Францию, иногда раздаются отчаянные возгласы предостережения против снижения роли французской культуры на Маврикии. Малейшие проявления самосознания индомаврикийцев воспринимаются как кошмар, упадок, катастрофа. В их глазах Маврикий превращается в «культурную пустыню», а события, происшедшие после 1968 года, приводят к нарушению франкомаврикийских культурных связей. Эти деятели из Франции обвиняют потомков индийских переселенцев в том, что, получив политическую власть в стране, они способствуют разрыву традиционных франкомаврикийских отношений.

Достается в этой связи и французским властям, которые якобы ослабили свое влияние в бывшей французской колонии, всегда остававшейся верной Франции. Франция обвиняется в том, что она стремится только к усилению политического и экономического влияния. «Разве, — задается вопрос, — эти усилия не обречены на неудачу без создания культурной инфраструктуры?» Вопрос очень важный, ибо успехи в области политики и экономики обусловливаются необходимостью культурного наступления.

История Маврикия показала, что соответствующая культурная инфраструктура помогла французским плантаторам удерживать в своих руках остров со времени его заселения. Идеологи «десяти тысяч» призывают расширять пропаганду французской культуры, но не среди верхушки, которая и так находится под французским влиянием, а в широких слоях населения. Они говорят о необходимости идти в деревню, больше создавать французских культурных центров, увеличивать число обменов делегациями, артистами, художниками и т. д., видя в этом средство культурного влияния для защиты политических и экономических интересов. Это создает большие трудности для развития современной маврикийской культуры (особенно литературы), ограничивая ее социальное воздействие на общество.

Для такого острова, как Маврикий, который до прихода колонизаторов был необитаем и история которого уходит в не столь отдаленное прошлое, для острова, где государственная независимость имеет во многом формальный характер, неоколониальное культурное давление на литературу труднопреодолимо. Восторженная экзальтация перед иностранными духовными ценностями в среде образованного маврикийского общества приводит к пренебрежительному отношению к произведениям маврикийских авторов. Восторг перед французской литературой был настолько велик, что иные избрали себе лозунг: «Франция! Без тебя мы одиноки!» Не имея другой возможности добиться признания, кроме рабского следования европейским писателям, некоторые из них становились на путь формальных поисков, а творчество ряда других отмечено печатью пессимизма и мистики, а также ностальгии по временам французского владычества, когда процветало рабство. Такие писатели находят поддержку на Маврикии у власть и деньги имущих, произведения таких авторов включаются в программы маврикийских школ. А те, кто стремится отмежеваться от слепого следования европейским образцам, утвердить свою самобытность, часто не находят достойного отклика.

Важнейшее значение имеет в этой связи выбор языка произведений. Ряд прогрессивных писателей считает, что нужно ориентироваться на креольский, поскольку на; нем говорит большинство маврикийцев. Они полагают, что литература может выполнять свою социальную, функцию только в том случае, если она будет понятна широким слоям населения, а не только образованной верхушке. Ведь даже по оптимистическим оценкам, по-французски могут читать только 40 процентов жителей острова. Большинство писателей Маврикия избрали; для своих произведений французский, английский и хинди, объясняя свой выбор желанием выйти со своим творчеством за пределы острова, что, как они считают, будет способствовать совершенствованию их мастерства. К тому же, добавляют они, у креольского языка все еще нет общепринятой письменности, а только есть несколько ее вариантов.

В прессе появляются идеи о том, что объявление креольского языка официальным вызовет такие же требования и в отношении хинди. Объединение предпринимателей, вступившее в этот спор, заявило, что это будет способствовать изоляции Маврикия на международной арене.

Франкоязычные и англоязычные писатели встречаются с большими трудностями, поскольку, рассчитывая на издание своих произведений в Англии и Франции, они вынуждены ориентироваться на зарубежные вкусы, а широкий маврикийский читатель не всегда их приемлет, К тому же, понимая, что материнский язык авторов не совпадает с языкам их книг, читатель относится к ним с предубеждением, хотя зачастую по знанию языка и умению им пользоваться маврикийские писатели не уступают своим французским и английским коллегам.

Если учесть еще и крайне ограниченные Возможности издательской базы Маврикия, то станет очевидно, в каких трудных условиях развивается маврикийская литература. Однако в том, что она не стоит на месте, сомнений нет. Все больше маврикийских писателей обращаются к острым социальным проблемам, их героями становятся простые рабочие и крестьяне, борющиеся против колониализма, эксплуатации, расовой дискриминации. Большую роль в становлении маврикийской литературы и повышении ее социальной роли имела международная конференция писателей в ноябре 1979 года, в которой участвовала и делегация писателей из Советского Союза. Полезный обмен мнениями в области профессионального мастерства способствовал налаживанию культурных связей, укреплению дружбы между СССР и Маврикием.

В системе образования Маврикия те же проблемы, что и в других областях культуры. Как обучать детей? На каком языке? От этого зависит ориентация обучения, их будущее, а значит и будущее Маврикия.

Со времени получения независимости на Маврикии было много сделано в области образования. Начальное, среднее и университетское обучение стало бесплатным. Если раньше, при колониальной администрации, оно велось в ветхих, не приспособленных для этого дела помещениях, то теперь имеется немало новых школьных зданий. С 1968 по 1979 год число школ увеличилось со 137 до 247, что позволило улучшить условия обучения.

Правительство принимало меры к расширению среднего образования. За годы независимого развития количество учащихся колледжей увеличилось более чем в два с половиной раза. Унификация школьных учебников и распространение их на льготных условиях также способствовали улучшению преподавания в школах.

Более 16 процентов государственного бюджета направляется в систему образования. Вместе с тем на Маврикии отмечают недостатки этой системы, дискутируют о путях ее совершенствования.

После окончания 6-летней начальной школы ежегодно 35 тысяч учащихся сдают экзамены на получение сертификата, дающего право поступать в среднюю школу. Однако эти экзамены успешно сдают меньше половины (45 процентов). Остальные покидают школу без сертификата.

Если учесть большой отсев и по окончании средней школы, то выходит, что после 13 лет обучения лишь один учащийся из 42, пришедших в начальную школу, получает образование, которое дает ему возможность поступить в университет или институт. Таким образом, большинство детей сходят то с одной, то с другой ступеньки общеобразовательной лестницы, и их расценивают как неспособных. Все это создает атмосферу определенной напряженности в обществе я вызывает недовольство значительной части населения. Система образования подвергается критике за то, что она, как и в прежние времена, ориентирована на незначительную верхнюю прослойку, игнорирующую интересы народа.

На Маврикии все еще дискутируется вопрос, на каком языке обучать детей. Острота этой проблемы понятна, если учесть многообразие этнических групп на острове, большую конкуренцию в системе образования и далеко не гармоничные отношения между отдельными общинами.

С шестилетними детьми, приходящими в начальную школу, занимаются арифметикой, географией и двумя языками — английским и французским, восприятие которых затруднено, поскольку в семье дети общаются на креольском и часто на одном из индийских языков, а на улице почти всегда на креольском. Недостаточное знание ведущих языков является значительной помехой при сдаче экзаменов по упомянутым предметам, а следовательно, для получения сертификата об окончании начальной школы, дающего право на продолжение образования.

Кроме обязательных английского и французского в школе преподают еще один из восточных языков — хинди, урду, тамильский, телугу, маратхи, китайский (пекинский диалект). Учащиеся, для которых французский является разговорным, родным языком, находятся в более выгодном положении по сравнению со своими одноклассниками, в чьих семьях употребляются восточные языки, поэтому было выдвинуто предложение уравнять в нравах эти языки с французским.

Обсуждение этого вопроса вылилось в жаркие дебаты, вызвало бурю эмоций, в этом предложении усмотрели попытку посягнуть на основы французского влияния на Маврикии; в спор вмешалась даже католическая церковь. В результате пока все остается без изменений.

Итак, маврикийская система образования предусматривает возможность приобретения знаний каждым маврикийцем, однако реализация этой возможности крайне затруднена. В связи с отсевом как в начальной, так и в средней школе, а также вследствие сложной языковой ситуации многие дети, особенно те, что уходят из начальной школы, так и остаются неграмотными. Как показали опросы, проведенные в 1981 году, более половины маврикийцев плохо читают и пишут.

Ликвидация неграмотности могла бы быть достигнута быстрее, если бы обучение велось на креольском языке, однако этот вопрос выходит за рамки педагогики, он затрагивает многие политические проблемы.

Главным высшим учебным заведением на острове является Университет Маврикия, основанный в 1965 году, но начавший функционировать лишь с июля 1968 года. В университете имеются три факультета (или школы) — администрации, промышленной технологии и сельского хозяйства. Несмотря на некоторое снижение роли Университета в деле подготовки специалистов, что связано с общим ухудшением экономического положения в стране, он продолжает оставаться важным центром общественной, культурной и научной жизни страны. В Университете ведется разработка жизненно важных проблем, таких, как пути развития энергетики Маврикия, диверсификация сельского хозяйства, комплексное использование отходов сахарного производства, использование природных богатств острова.

Нельзя не назвать еще один крупный вуз, также расположенный в Порт-Луи, — институт имени Махатмы Ганди, в котором получают образование многие индомаврикийцы. При институте есть школа искусств, дающая среднее художественное и музыкальное образование. Имеется там и класс индийской хореографии. В 1981 году в этой школе изобразительным искусством занимались 108 студентов, индийской музыкой и танцами — 485 человек. Институт и школа предоставляют возможность всем маврикийцам знакомиться с лучшими достижениями Индии в области культуры, организуя многочисленные лекции, концерты, выставки.

Маврикийцы имеют возможность получать высшее образование за рубежом. Достаточно обеспеченные из них едут учиться в вузы Англии, Франции, Индии. Советское правительство открыло свои институты для молодежи из малообеспеченных семей, предоставив им стипендии и бесплатный проезд в СССР и обратно. Много студентов с Маврикия учатся в Университете Дружбы народов имени Патриса Лумумбы в Москве, в других вузах столицы и многих городов Советского Союза.

Начало 80-х годов отмечено обострением классовых конфликтов, брожением в маврикийском обществе. Надежда широких кругов маврикийцев на коренное улучшение условий жизни после получения независимости не оправдалась. Безработица, резкое повышение цен, продолжающаяся эксплуатация большинства населения кучкой плантаторов и заводчиков усилили процесс поляризации в обществе. Этот процесс находит свое отражение во всех, сферах культурной жизни, в неутихающих спорах деятелей культуры, ведущихся в прессе, по радио и телевидению, а также на страницах произведений маврикийских писателей.




Легенды и факты





Один из илуа


До встречи с Анандом еще оставалось время, и я мог зайти в тесную лавчонку китайца. Разложенные на прилавке, выложенные на полках и подвешенные к потолку товары мало отличались от типичного набора сувениров, рассчитанного на туристов. Майки с проштампованными пальмами и очертаниями острова, кошельки, сумки, записные книжки, полотенца, модели старинных парусников. На многих сувенирах был запечатлен силуэт додо — птицы, ставшей символом Маврикия.

Мы с Анандом собирались сходить в Музей института Маврикия, где представлен животный мир Маскаренских островов (Маврикия, Реюньона и Родригеса), и мое внимание привлекли изображения додо.

— Если вас интересует додо, — сказал лавочник, — я могу предложить эту птицу из керамики, слоновой кости… Что вам больше нравится?

— Если бы можно было увидеть ее живой! — сказал я.

Мой собеседник улыбнулся:

— Живой птицы давно уже нет. Можете посмотреть на ее чучело в музее. Вам стоит перейти улицу и зайти в сад. Там вы увидите…

— Как раз это я и собирался сделать с моим другом.

Любезный хозяин лавки счел тему додо исчерпанной и предложил мне еще одну партию сувениров.

— Посмотрите на эти парусники. Их делают на Маврикии. В Кюрпипе их изготовлением занимается специальная фирма. Все сделано по чертежам, рисункам. Вот это точная копия «Сен-Жерана», а это модели пиратских парусников, есть французский фрегат. На таком судне корсары Иль-де-Франса нападали на английские торговые суда… А вот корвет! На таких кораблях открывали острова в Индийском океане. Но я, извините, не большой знаток подробностей этих открытий…

В магазин вошли две женщины, и внимание владельца сувенирного рая наполовину переключилось на покупательниц. Я приобрел модель корвета и вышел на улицу.

С Анандом мы договорились встретиться в 9 утра у светлого двухэтажного здания музея Института Маврикия, чтобы вместе посмотреть его экспонаты. Поджидая Ананда, я заметил, что собравшиеся у музея люди чем-то возбуждены, встревожены. Только что поднятые жалюзи некоторых магазинов вновь опустились; недалеко от английского посольства появился отряд полицен ских.

— Что-то случилось? — спросил я подошедшего Ананда.

— Может случиться, — ответил Ананд. — Сегодня третий день голодовки женщин-илуа. Они начали ее в общественном центре своей деревни, а сейчас продолжают перед зданием английского посольства. Маврикийцы хотят подтвердить, что илуа не одиноки, что наши симпатии на их стороне.

— Тогда, может быть, музеем и птицей додо займемся в другой раз? Посмотри, новая группа ребят подошла к тенту, под которым лежат женщины.

Толпа перед английским посольством запрудила улицу Шоссе. На рукописных плакатах, которые вскинулись над ней, я успел прочитать: «Верните нам Диего!». Толпа скандировала по-креольски: «Верните нам наши острова!»

Ананд повернулся ко мне:

— Некоторым очень хочется представить все эти протесты таким образом, будто не сами илуа с помощью маврикийцев добиваются своих прав, а кто-то их этому учит… Сейчас, пожалуй, лучше поехать к юго-восточной бухте, — предложил Ананд. — Там впервые высадились голландцы, там были найдены кости додо… Музей мы посмотрим во второй половине дня.

Порт-Луи находится на северо-западном побережье. Чтобы попасть в юго-восточную бухту, нужно было пересечь остров. Минуя многочисленные деревеньки, мы взяли курс на юго-восток.

— Ты купил модель корвета? — спросил Ананд.

— Да, приобрел корвет, а вот сейчас посмотрел на демонстрацию илуа и вспомнил, что как раз, видимо, на таком корвете французы приплыли к острову Диего-Гарсия и другим островам архипелага Чагос. Если не ошибаюсь, в тысяча семьсот шестьдесят девятом году капитан Гренье увидел этот стров.

— Да, — подтвердил Ананд, — а год спустя французы вернулись к нему, исследовали большую удобную бухту, охваченную подковой суши.

— А когда его стали заселять?

— В тысяча восемьсот девятом году были образованы три поселения, состоявшие из доставленных с Иль-де-Франса рабов и нескольких французов, начавших на Диего-Гарсия производство копры. Потомков этих рабов и стали называть «илуа» («островитяне»). Они 150 лет делали копру, пока не пришли американцы. Их посадили на транспортные суда, это уже были далеко не корветы, и выбросили на пыльной набережной в нашем славном Порт-Луи…

У самого Кюрпипа образовалась пробка. Пришлось в конце концов остановить машину.

Ананд немного помолчал и снова заговорил:

— Прекрасные эти шестьдесят островов названы архипелагом Чагос. Они образуют пять групп вокруг Большой банки Чагос, вытянувшейся на сто восемьдесят километров с востока на запад и на сто двадцать километров с севера на юг. На северной оконечности банки находятся атоллы Соломон и Перос-Баньос, а на юге — Диего-Гарсия. Словно зеленое ожерелье брошено в самом центре океана. Берега, охватывающие лагуны, едва поднимаются над океаном, и во время шторма в самых низких местах волны, разбиваясь о берег, перекатываются через узкий перешеек суши и питают лагуны свежей морской водой. О рыбных богатствах лагун ходят легенды. «Ставь на огонь сковородку, — говорит илуа своей жене, — я схожу за рыбой». Он шел на берег ловить рыбу, и не было случая, чтобы сковородка оставалась пустой.

— Жизнь илуа, видимо, мало менялась? Люди собирали кокосовые орехи, производили копру, плясали сегу, пели песни и шутили под шум прибоя…

— И вот, — продолжил Ананд, — их выбросили на наш остров. Они никому не нужны. Им здесь все чуждо: погоня за деньгами и положением, учреждения, в делах которых и сами маврикийцы не всегда могут разобраться. Их выводит из равновесия грохот машин, а, главное, убивает равнодушие… Их называют «палестинцами Индийского океана». Почему так произошло? Все дело в англо-американском сговоре. Его цель — создание военно-морской базы в Индийском океане, которая бы угрожала всем народам этого региона. Англичане отторгли Чагос от Государства Маврикий и отдали его американцам, а маврикийские политиканы согласились на раздел нашей территории. А страдают простые люди. Ясно одно: несколько тысяч человек обречены, если им не будет оказана немедленная помощь или если их не вернут на родные острова.

Мы пересекли Кюрпип. Дорога стала узкой, извилистой, у самой обочины начинались чайные плантации. Между ухоженными рядами кустов виднелись широкие шляпы сборщиков листа. А чуть дальше, на пологих склонах Центрального плато, чай уступил место сахарному тростнику. В деревнях в павильонах предлагали бананы, манго.

Машина приближалась к аэропорту Плезанс, и было видно, как на взлетно-посадочную полосу опустился «Боинг-747». Не доезжая до поворота в аэропорт, мы свернули вправо, миновали деревню и к побережью решили пройти пешком.

Мы шли по полю, с которого недавно был убран сахарный тростник, обходя пирамиды из каменных глыб, спускались в низины, где ровными рядами зеленели грядки с помидорами.

— В тысяча восемьсот шестьдесят пятом году местный учитель Кларк нашел здесь сотни костей додо, — сказал Ананд. — Видимо, их смывали сюда с окрестных холмов дождевые потоки. Находки Кларка были отправлены в Лондон. По костям реставрировали скелеты и сделали чучела додо, их экспонируют в европейских музеях.

Легкий ветер шелестел в сухих листьях тростника, разбросанных по полю. Полевой дорогой мы добрались до ручья и узкой тропинкой вышли к берегу. Во влажном воздухе словно растворились брызги разбивающихся о желтый песок волн. Пахло водорослями.

На километровом пляже было всего несколько человек. Возле воды на черном камне сидел старый негр, чуть подальше расположились, судя по форме, пилоты и стюардессы. Вдоль берега прогуливалась пожилая пара: худая загорелая женщина собирала выброшенные на берег ракушки; коренастый турист фотографировал склонившиеся над пляжем пальмы. Женщина вдруг помахала нам рукой, приглашая подойти. Оказалось, туристы желали сфотографироваться рядом с негром и просили нас щелкнуть. Ананду пришлось объяснять старику по-креольски, чего от него хотят. Для фото туристы изобразили очаровательные улыбки и, дав старику несколько рупий, вернулись к своим занятиям.

Одна монета выскользнула из слабых пальцев старика и упала в песок. Ананд помог ее найти, и они заговорили между собой по-креольски. Старик заинтересовал Ананда.

— Этот старик не маврикиец, — сказал он мне, — оказывается, илуа с острова Диего-Гарсия. Он и несколько других семей илуа живут недалеко от аэропорта в бараках.

— Я слышал, что они расселились по всему Маврикию?

— Да, — подтвердил Ананд, — но больше всего их в пригородах Порт-Луи.

Мы расположились на камнях около старика. Я вслушивался в его неторопливую речь, узнавая отдельные креольские слова. Ананд переводил мне трудные обороты, задавал старику наводящие вопросы. Иногда он комментировал рассказ. Время от времени старик бормотал что-то непонятное даже для Ананда. За годы изгнания он, видимо, привык разговаривать сам с собой, и ему трудно было объяснять что-то другим.

Ветер играл в волнах, срывая белые барашки. В этом месте маврикийского побережья не было рифов, и крутые гребни спешили прямо к пляжу, выбрасывая на песок водоросли, мелкие камни и ракушки. Мы помолчали немного, пока старик не заговорил сам. Ананд слушал его, изредка переспрашивая. Видимо, ему не так часто приходилось встречаться и разговаривать с илуа.

— По утрам мы шли работать на плантации, собирать кокосовые орехи, — переводил мне Ананд. — Часть людей оставалась в деревне, они разделывали орехи, добывали мякоть. Ее сушили, чтобы получить копру. Два-три раза в год с Маврикия приходил корабль: на нем увозили копру, а нам оставляли рис, масло, куски материн, из которой женщины шили платья… В лавке мы покупали только кое-что из одежды, немного соли, чай. Кроме риса у нас всегда была рыба. Мы ловили ее, когда управлялись с кокосами. Иногда по вечерам танцевали на берегу сегу. Наш танец… Все было хорошо, пока к острову не подошли большие корабли. Нас собрали и сказали: «Американцы пришли, а вам нужно уходить». Я не верил этому, я думал, нас оставят в покое на острове, где мы родились, где похоронены наши отцы и деды, где мы жили так долго. Куда нам податься? На Маврикий? Сейшелы? Или на остров Агалегу? От нас требовали оставить дома, огороды, работу, к которой мы привыкли. Я не хотел уезжать, меня и моих близких насильно погрузили на корабль с последней группой. А потом просто оставили на причале в Порт-Луи. Илуа здесь как рыба, выброшенная на песок…

Старик не смотрел на нас, он вглядывался в набегающие волны.

Ананд поднялся.

— Поехали, может быть, еще успеем сходить в музей, — напомнил он.

Мне уже не хотелось вникать в историю птицы додо, давно истребленной.




Две принцессы и принц





Мы с Анандом отбирали книги для выставки, проставляли на них цены в рупиях. Ананд задержался на альбоме «Древнерусское искусство» и с интересом стал рассматривать росписи древнерусских храмов.

— Одно дело я так и не успел доделать в Союзе. Два раза был в Ленинграде, и не хватило времени, чтобы разрешить одну загадку.

— Опять загадка?

— Почему опять?

— Мало тебе маврикийских. Ты еще принялся разгадывать ленинградские!

— Да связаны они. Речь идет о жене царевича Алексея, сына Петра Первого. Хотелось бы узнать, где находится ее прах. Обычно царственных особ хоронили в каменных гробницах подклетей соборов. Нужно было найти захоронение принцессы Брауншвейг-Вольфенбюттельской, приподнять крышку гроба и посмотреть, что там внутри.

— Смеешься? — спрашиваю я. — Хороши шутки!

— Нет, почему же?

— Ну, тогда издеваешься. Если тебе надоело возиться с книгами или ты устал, оставим до завтра.

— А знаешь, что жена царевича Алексея почти тридцать лет прожила на Маврикии?

— Вот это новость!

— Послушай лучше, какая у нас, на Маврикии, известна история, возможно и придуманная. У принца Людвига Брауншвейг-Вольфенбюттельского в тысяча шестьсот девяносто четвертом году родилась дочь, которую назвали Шарлоттой да еще Софи. Росла девочка при дворе Августа Саксонского, горя не знала. Пришло время выходить замуж, и выдали ее за царевича Алексея. Надеялись, что станет царицей всея Руси. Россия — это тебе не какое-то там герцогство. Свадьба состоялась двадцать пятого октября тысяча семьсот одиннадцатого года в Торгау во дворце Августа Саксонского. Молодая жена пожила некоторое время дома, а летом тысяча семьсот четырнадцатого с большой свитой отправилась к мужу в Петербург. Вначале все шло как нельзя лучше. Белые ночи, Нева. В честь молодой жены устраивают праздники и фейерверки. Ее катают на лодке, отделанной бархатом с золотым шитьем, в подарок преподносят жемчужное ожерелье.

— Медовый месяц?

— Возможно, прошло два, три или пять месяцев, и все внезапно прекратилось. Ни фейерверков, ни лодок, ни даже белых ночей. Шарлотта пишет родителям: «Я вышла замуж за человека, который меня никогда не любил. А сейчас он любит меня еще меньше… И все же я ему принадлежу. Это мой долг. Царь добр ко мне, его жена делает вид, что добра. На самом деле она меня ненавидит. Мое положение ужасно».

В тысяча семьсот четырнадцатом году родилась маленькая Натали, что несколько улучшило отношения между супругами. Развязка наступила во время второй беременности. По одной версии, Шарлотта на восьмом месяце сама упала с лестницы, по другой — во время ссоры супруг ударил ее ногой. И вот преждевременные тяжелые роды. Шарлотта родила сына. Он стал впоследствии царем Петром Вторым. Но сама Шарлотта была при смерти.

Врачи пытались помочь больной, но она сказала: «Не трогайте меня, дайте умереть, я не хочу больше жить». Это было в ночь с двадцать первого на двадцать второе октября тысяча семьсот пятнадцатого года.

— Какие-то ужасы! — сказал я.

— Дальше самое интересное. Не успела за врачами закрыться дверь, как в комнату Шарлотты вошли две придворные дамы и слуга. Они одели ее и отнесли в приготовленную карету, куда посадили и старого слугу. Беглецы благополучно покинули Петербург.

Потом якобы жену царевича хоронят, но на самом деле не ее, а куклу. Пока во всех царствующих домах отмечают поминки, беглецы достигают Парижа.

Однако Шарлотта хотела уехать еще дальше и оказалась во французских владениях в Америке. В Луизиане она встречается с офицером французом д’Обаном, и тот узнает в ней принцессу Вольфенбюттельскую. Шарлотта умоляет его хранить тайну, что он и делает.

Через некоторое время в Америку приходит известие о гибели царевича Алексея, и простой офицер получает в жены ту, которой предназначалось править вместе с мужем огромной империей.

— Вот это приобретение для скромного офицера! Но при чем здесь Маврикий?

— Дело в том, что чета возвращается в Париж. Мужу необходимо было лечение во Франции. Вскоре он выздоравливает и его посылают на Иль-де-Франс. Но самое интересное другое. В один из прекрасных летних дней, незадолго до отплытия Мальдака и его жены, маршал Саксонский прогуливался в саду Тюильри. Его внимание привлекла немецкая речь молодой женщины. Маршал вгляделся в лицо незнакомки и воскликнул: «Как? Это вы, мадам?!»

Он узнал принцессу. Шарлотта и его попросила хранить тайну, сказав ему о предстоящей поездке на Иль-де-Франс. Единственный, кому было позволено поведать о ее истории, был король Людовик Пятнадцатый.

В июле тысяча семьсот двадцать восьмого года корабль «Бурбон», на котором было свыше ста пассажиров, включая солдат, причаливает к строящемуся порту города будущей столицы Маврикия. Во главе списка солдат и офицеров числился «сержант Мальдак с женой и дочерью, родившейся на корабле восемнадцатого июля». Двадцать пятого июля, вероятно в день прибытия корабля, состоялись крестины новорожденной. В церковной записи в качестве родителей указаны сержант д’Обан и Шарлотта де Вольфенбюттельская. С двадцать восьмого по пятьдесят девятый год ни в каких, дошедших до нас, документах эта пара не упоминается. За исключением, правда, одного сообщения о том, что в сорок третьем году д’Обан был произведен в капитаны. Чета долго живет в юго-восточном порту, затем некоторое время в Порт-Луи. В пятьдесят девятом году они продают свой дом и возвращаются во Францию. Жизнь на родине начинается с траура. Капитан д’Обан умирает, а его жена поселяется в предместье Парижа.

В нотариальной записи о купле-продаже дома указывается в качестве покупателя не Шарлотта Вольфенбюттельская, а Мари Элизабет Даниельсон.

— Еще одна самозванка? — спрашиваю я. — Ну что ж, это нередкий случай в истории.

— Эта женщина умерла в тысяча семьсот семьдесят первом году в весьма преклонном возрасте. Споры о ней велись на протяжении двухсот лет! Уже в наши дни проверили запись в акте о смерти этой дамы. Оказалось, что та же старушка названа как Мари Элизабет Даниельсон, вдова д’Обана, и ни слова о Шарлотте.

— Ну и какой вывод?

— Вывод! Выводов может быть несколько. В версии о том, что Даниельсон была женой царевича, много неувязок. Судьбой этой женщины интересовался Вольтер. О ней упоминается в письмах прусского короля Фридриха Второго и русской императрицы Екатерины Второй. Фридрих считал, что эта женщина была камеристкой принцессы Вольфенбюттельской и после смерти Шарлотты решила присвоить ее имя. Императрица Екатерина сообщает, что царевич Алексей не виноват в смерти жены. Шарлотта умерла от болезни груди после трудных родов. Ее тесть царь Петр Первый сам навещал ее в последние дни ее жизни. А после смерти лицо принцессы во время прощания с ней было открыто.

— И ты хотел проверить, действительно ли похоронили принцессу?

— Это решило бы судьбу легенды! Если там останки принцессы — одно дело, а если кукла — другое. У нас жила жена царевича Алексея. А если нет, то кто была эта женщина? Где родилась, как возникла легенда? Неизвестно даже, какой национальности была Мари Даниельсон, каково ее настоящее имя, не новая ли это мистификация?

И еще: Вольтер писал, что простого офицера д’Обана больше всего привлекало в жене то, что она принцесса. После его смерти она перестала выдавать себя за принцессу. Теперь ее мало заботило, считают ее принцессой или нет. Важнее было, что думал ее собственный муж.

— Вот это да! История знает сотни самозванцев и самозванок. Но всех их привлекали царства, наследства, жемчуг и золото. Придумать легенду, чтобы вскружить голову молодому офицеру?

— И она кружилась у него всю жизнь!

— Тут уж не возникало вопроса, кому пришивать пуговицу к камзолу. «Фу, какая проза! — говорила, вероятно, Шарлотта мужу. — Если тебе нужна женщина для пришивания пуговиц, ты мог бы жениться на ком-нибудь другом! Я и так снизошла и осчастливила…» — «Да что ты, дорогая, — спохватывался д’Обан, — я пошутил. Я сам, конечно, пришью. Не впервой…»

Ананд улыбнулся.

— А если учесть, что каждая женщина — по-своему чуть-чуть принцесса, то…

— Ладно, давай работать. У нас еще целая гора книг. Надо выбрать литературу для разделов «Художественные альбомы» и «Детская литература».

Некоторое время мы работали молча, но я чувствовал, что тема не исчерпана и Ананд еще что-то хочет сказать. Так и есть!

— Принцесса принцессе рознь. Вот еще одна история о принцессе. Она из тех же времен, когда супруги Мальдак жили здесь, на острове. Губернатор Лабурдоннэ посылал корабли к берегам Мадагаскара. Новой колонии нужны были рабы. А поселенцам, да и рабам, нужны были мадагаскарский рис и скот. На кораблях отправляли небольшие подразделения солдат для защиты их во время кровавых стычек с малагасийскими племенами.

На одном из судов подразделением солдат командовал некий де Форваль, происходивший из старинной нормандской семьи. Корабль этот подошел к островку Святая Мария, отделенному от восточного побережья Мадагаскара нешироким проливом. Король приветливо принял посланцев с Иль-де-Франса, обещал помочь приобрести нужные товары.

Форваль был приятно удивлен гостеприимством короля. Французы расположились на берегу ночевать, но спать Форвалю не пришлось: к нему пришла дочь короля. Не зря во время разговора офицеров с королем она не спускала глаз с молодого офицера. Видишь, тоже офицера! Хоть подавайся в армию! Только теперь Бети, так ее звали, была настоящей принцессой, решительной и своенравной. Понравился молодой француз — и хоть трава не расти! Что там интересы королевства и даже собственного отца! Мешая малагасийские и французские слова, она выложила Форвелю весь стратегический план предстоящей операции, разработанный отцом до мельчайших подробностей.

Рано утром он придет к французам в сопровождении охраны. В руках у него будет трость. Король сломает трость, что послужит сигналом к нападению.

— Не знаю уж, — продолжал Ананд, — что там было в палатке Форваля. Но будто бы Бети сказала ему, что хочет за границу, конечно же, с ним, Форвалем. Он поблагодарил принцессу за ценную информацию и пообещал, что если останется в живых после стычки с местными воинами, то постарается исполнить ее желание.

Утром все случилось так, как сказала Бети. Король со свитой и охраной появился около французских палаток. В его руках была трость. Рядом с ним шествовала принцесса во всем своем блеске. Король приветствовал Форваля и начал с ним светскую беседу, во время которой сломал свою трость. И пока он ждал нападения охраны на французов, к его великому удивлению, французы накинулись на него и на его охрану, потребовав под дулами пистолетов убраться восвояси.

Сами французы незамедлительно покидают остров. Бети становится Форвалю верной женой, а после смерти отца — королевой на острове Святой Марии, который превращается во французский форпост у берегов Мадагаскара. Но ненадолго. Восставшие племена выдворили французов оттуда.

Принцесса Бети с мужем попала на Иль-де Франс. Ей предоставили французское подданство, и до самой смерти она никуда не уезжала с нашего острова. Так что, видишь, разные у нас бывали принцессы. Между прочим, Бети привезла с Мадагаскара и стала выращивать батат. Этот сорт назвали потом «Камбар Бети». Еще она как будто привезла со своей родины «дерево путешественников». Оно так называется потому, что его листья содержат много влаги. Если проколоть лист у основания, то, к радости жаждущих странников, из него брызнет струя прохладной и чистой жидкости.

— Ладно, — говорю я, — с принцессами на вашем острове все ясно. А как с принцами? Может быть, и принцы были?

— С принцами дело обстоит несколько хуже… Впрочем, был один, правда не принц, а граф. Я имею в виду знаменитого Морица Августа Бениовского.

Родился он в тысяча семьсот сорок первом году в Венгрии, с четырнадцати лет в армии. Участвовал в сражениях, увлекался морским делом. С тысяча семьсот шестьдесят восьмого года он уже полковник польской Барской конфедерации. Спустя год попал в плен к русским. Его сослали на Камчатку и посадили в Большереченский острог, где он сумел расположить к себе ссыльных. В тысяча семьсот семьдесят первом году, организовав восстание и захватив корабль «Св. Петр», Бениовский вместе с девяносто четырьмя ссыльными уходит в открытое море, направляясь к Алеутским островам, затем к берегам Японии. Претерпев миллион приключений, двадцать второго сентября тысяча семьсот семьдесят второго года он достигает берегов Макао (теперь Аомынь), где тогда стояли два французских корабля. Бениовскому и его спутникам предлагают помощь, предоставляют корабли, и вскоре они подходят к Иль-де-Франсу. В Порт-Луи его приветствует губернатор Декроше. Шумный прием, фейерверки, праздники. Далее Бениовский отправляется на Мадагаскар и спустя некоторое время благополучно прибывает во Францию, где в то время строятся планы создания на Мадагаскаре французской колонии, которая должна служить базой Франции в Индийском океане.

Очарованный великим островом, Бениовский активно включается в подготовку колонизации Мадагаскара. Ему поручают возглавить экспедицию, и в марте тысяча семьсот семьдесят третьего года он поднимается на борт корабля, беря курс к берегам Индийского океана. Администрация Иль-де-Франса должна была оказать ему помощь, но чиновники почувствовали угрозу своему престижу в случае колонизации Мадагаскара и превратились в активных недругов знаменитого искателя приключений.

В тысяча семьсот семьдесят четвертом году Бениовский основывает в малагасийской бухте Антунчиль колонию и строит форт Луисбург. Первые успехи сопровождаются неимоверными трудностями. Соглашения с вождями соседних племен несколько упрочили положение новой колонии, но в ней начались болезни и эпидемии. Умирает сын Бениовского. Команды судов, посылаемых с Иль-де-Франса за черным товаром, настраивают против него племена, плетут интриги.

Когда в сентябре тысяча семьсот семьдесят шестого года появляются эмиссары короля, Бениовский вручает им заявление о том, что больше не может служить французской короне. К тому же затраты королевской казны на его экспедицию были компенсированы поставками риса и скота на Иль-де-Франс.

Бениовский отправляется в Европу искать покровителя своей колонии. Он посещает Лондон, где закупает нужные ему товары, затем отправляется в США. В Балтиморе для него сооружают корабль, и в июне тысяча семьсот восемьдесят пятого года Бениовский возвращается на Мадагаскар. Ему нужно было начинать все с начала: налаживать связь с племенами и обеспечивать себя всем необходимым. Положение еще больше осложнилось, после того как у него пропали привезенные на остров припасы. Но самый главный удар был нанесен с Иль-де-Франса. Администрация, опасаясь, что само присутствие Бениовского на острове помешает ей вывозить с Мадагаскара все новые и новые партии рабов, двадцать третьего мая тысяча семьсот восемьдесят шестого года отдает приказ капитану военного судна атаковать поселение Бениовского. Наступление ведется на редут, защищаемый группой европейцев и небольшим отрядом малагасийцев. Бой прекращается после того, как пуля пробивает грудь Бениовского.

Вот тебе и принц, а вернее, граф. Фигура противоречивая, что дает основание называть его и великим авантюристом, и человеком огромного мужества, обладавшим даром увлекать людей. Трудно дать ему однозначную оценку, но то, что его врагами были наши плантаторы, вызывает у меня к нему уважение и симпатию.




Никому не известный, но счастливый Лаперуз





В Кюрпипе, где я жил, мое внимание привлекли два памятника. Один из них посвящен английскому мореплавателю Мэтью Флиндерсу, а другой его французскому собрату Жану-Франсуа Лаперузу. Первый находится на пересечении дорог у деревеньки Генриетта, прижавшейся к окраине Кюрпипа, а второй построен у обочины магистрали, связывающей Кюрпип и Порт-Луи. Небольшая квадратная площадка примыкает прямо к дороге, по которой громыхают грузовики и проносятся легковые машины.

Мне хотелось сфотографировать достопримечательности Маврикия, и уже перед самым отъездом в Москву я посетил место, где жил Флиндерс. К гранитному треугольному монументу примыкают деревенские домики, рядом стоит водопроводная колонка. Возле памятника играли две девочки лет семи-восьми. Увидев фотоаппарат, они вежливо отбежали в сторону, чтобы не мешать мне, но, убедившись, что я не прочь снять и их, вернулись и застыли на фоне темно-коричневого гранита, изобразив на лице улыбку. Это фото с черноволосыми девчушками в выгоревших платьицах, с прижатыми к бокам темными руками напоминает мне Маврикий.

Именно здесь на месте домиков индомаврикийцев, окруженных палисадниками и огородами, находилось поместье, в котором невольником провел несколько лет Флиндерс. 15 декабря 1803 года небольшое судно «Камберленд» появилось у южного побережья Маврикия, вызвав панику среди солдат местного гарнизона. Оно было принято за разведывательное судно английской эскадры. Подразделение было приведено в полную боевую готовность, женщины и дети эвакуированы в глубь острова. Комендант округа, Юниенвиль, впоследствии видный маврикийский историк, приготовился к отражению атаки, но время шло, а шхуна под английским флагом не проявляла каких-либо враждебных действий, да и горизонт был чист. Не было никаких признаков других вражеских кораблей.

Юниенвиль послал к шхуне группу солдат во главе с офицером, которому Флиндерс объяснил, что он мореплаватель, проводил исследования берегов Австралии и в настоящее время держит курс на родину. К моменту выхода из порта Джексон он не знал, что между Англией и Францией начались военные действия. Заход на Маврикий не предусматривался в маршруте экспедиции, но поскольку шхуна дала течь, требовался срочный ремонт. Флиндерсу разрешили высадиться на берег и даже пригласили на званый обед в одну респектабельную семью. Появление гостя с далекого континента внесло оживление в однообразную провинциальную жизнь.

В Порт-Луи губернатору Декаэну была послана срочная депеша, и когда шхуна подошла к причалу столицы, английского путешественника немедленно потребовал к себе губернатор. Несколько часов Флиндерса заставили ждать, потом провели к губернатору.

Не ответив на приветствие, у Флиндерса потребовали документы.

— Почему в паспорте указан корабль «Инвестигейтор», а не шхуна, на которой вы появились у берегов острова? — грубо спросил губернатор.

— Перед самым выходом из порта Джексон «Инвестигейтор» дал течь, и мне пришлось выйти на шхуне, — ответил Флиндерс.

— Вы пытаетесь ввести меня в заблуждение, сэр! Не может быть, чтобы губернатор английских владений выпустил исследователя на таком крошечном суденышке!

Объяснения Флиндерса не рассеяли подозрений губернатора, и англичанин был взят под стражу. Все его бумаги конфисковали и доставили на берег для проверки.

Комната, куда поместили Флиндерса, помешалась в доме, где находилось кафе «Моренго». «Грязная, — по словам самого мореплавателя, — рядом с черным ходом, со множеством насекомых на стенах, конура». Даже не избалованному удобствами моряку дни, проведенные в этой каморке, показались самыми тягостными в жизни.

Томительное ожидание внезапно прервалось. Перед Флиндерсом предстал французский офицер с пакетом в руке.

— Примите пакет, сэр, — сказал офицер.

Флиндерс ожидал получить уведомление о том, что с него снят арест и он может продолжить свой путь. Вместо этого ему вручили приглашение от мадам Декаэн на обед в губернаторском дворце.

— Приглашение на обед? — удивился Флиндерс. — Но ведь я арестант!

— Вам оказана большая честь!

— Я ее недостоин, — сказал Флиндерс, — я с благодарностью приму приглашение, но прежде я должен быть освобожден! Прошу сообщить об этом губернатору.

— Вы совершаете ошибку. Вам этого не простят!

Вскоре Флиндерс убедился в правоте офицера. Ему пришлось оставить всякую надежду на освобождение. Его перевели в тюрьму, где содержались английские военнопленные, и только в августе 1805 года ему разрешили поселиться в поместье Генриетта, где он мог давать детям уроки математики и навигации. Попутно Флиндерс изучает французский язык, читает французскую литературу, пишет научные работы по мореплаванию. Свободные часы он посвящает прогулкам по окрестностям Кюрпипа. Бывать в других частях острова ему позволено только в сопровождении охраны.

Во время одной из прогулок он отыскал одну заброшенную усадьбу. Стены небольшого дома уже обрушились, аллеи сада были едва различимы. Повсюду разросся дикий кустарник. Природа равнодушно смела следы трудов человеческих. Недалеко в поместье жила семья, слышны были голоса, детский смех, собачий визг. Именно хозяин этого поместья и направил тогда Флиндерса к этому заброшенному саду.

— Идите вдоль ручья, — сказал он, — участок, принадлежавший Лаперузу, находится справа на пригорке, там еще сохранились руины дома.

— Бывает ли в этих местах кто-нибудь из родственников или друзей мореплавателя?

— Кому здесь бывать? Революция, приход к власти Наполеона, а главное — война! Меняются судьбы целых народов. Не так просто сохранять память об одном, пусть даже знаменитом человеке… Тем более что история его гибели так и остается загадкой. Что случилось с экспедицией? Где она погибла? Когда? Об этом знает только море, но разве поймешь, о чем говорят волны? Вы ведь сами мореплаватель, господин Флиндерс. Когда исчезла экспедиция? В тысяча семьсот восемьдесят седьмом? Прошло почти двадцать лет. Возможно ли, чтобы кто-нибудь остался в живых!

Флиндерс вспомнил эти слова и подумал, что за свою короткую жизнь Лаперуз был счастлив только здесь, на этих аллеях. Он пробыл на Иль-де-Франсе с января 1772 по апрель 1778 года. За это время Лаперуз не раз плавал к берегам Индии и Мадагаскара, но, главное, он обрел тогда свое счастье, полюбив Элеонору Бруде, дочь простого служащего на Маврикии.

Лаперуз принадлежал к старинной дворянской семье. Во Франции у него была невеста, выбранная ему родителями, и он покорился бы судьбе, если бы не встретил на этом острове свою любовь. Получив письменный отказ родителей на брак, он приезжает во Францию, чтобы уговорить мать. Элеонора остается на Иль-де-Франсе и ждет решения. Ожидание становится слишком томительным, и Элеонора с матерью также отправляются в Париж. Влюбленные снова встречаются, и Лаперуз добивается согласия на брак. Спустя два года после свадьбы он отправляется в кругосветное плавание и исчезает навсегда.

Флиндерс с грустью подумал, что судьба сделала его собратом Лаперуза по несчастью. Вскоре после свадьбы Флиндерс отправляется в плавание и исследует южную оконечность Новой Голландии (которую позже предложил переименовать в Австралию). Трудный путь на родину привел его на Иль-де Франс, где по капризу губернатора его держат под арестом.

Он еще не умер и не погиб и этим отличается от своего французского собрата. Но разве можно назвать жизнью жалкое существование вдали от родины и семьи, от дела, которому посвятил всю свою жизнь?

Флиндерсу пришла в голову мысль соорудить из камней памятник на том месте, где Лаперуз построил себе дом, в котором мечтал найти покой и счастье. Именно в этих местах Лаперуз был молод, влюблен и полон веры в свою счастливую звезду.

Памятник в виде конической цельной каменной глыбы был поставлен Лаперузу только в 1897 году, сто лет спустя после визита Флиндерса в заброшенную усадьбу. На этом камне я прочел надпись: «Лаперуз, известный мореплаватель, купил этот участок в апреле 1775 года и жил здесь. Капитан Флиндерс сказал: „В этом месте он когда-то обитал, возможно мало известный миру, но счастливый“».

А сам Флиндерс? Его отпустили в марте 1810 года, и он вернулся в Англию, где встретился с женой, которую не видел 10 лет. Он еще успел написать книгу «Путешествие к земле Австралии», в которой есть немало хороших слов о Лаперузе. Книга печаталась, когда Флиндерс был уже тяжело болен. Жена вложила ему в руки присланную из типографии книгу, но жизнь уже покинула его. В книге имеется несколько строк о жителях Иль-де-Франса. Они написаны с большой теплотой и искренностью, но если вспомнить, что на острове были загублены лучшие годы знаменитого мореплавателя, в этих словах можно почувствовать и горькую иронию. «Никогда, ни у какого иного народа, ни в одном из мест, где я бывал, — писал Флиндерс, — я не встречал большего гостеприимства и внимания к иностранцам, чем на Маврикии».




Человек-радар


Двести с лишним лет назад на Маврикии жил человек, обладавший способностью «видеть» суда, находившиеся от него на огромном расстоянии. В наше время это стало возможным только с помощью радара, изобретенного незадолго до второй мировой войны. Он состоит из передатчиков, посылающих электромагнитные волны в сторону какого-либо объекта, устройств, принимающих отраженные от него волны, и приборов, рассчитывающих местоположение объекта. Все это техника наших дней. А двести с лишним лет назад… Впрочем, все по порядку. Вот такой любопытный разговор состоялся у меня с Анандом.

Однажды в воскресенье мы осматривали у юго-восточной бухты развалины зданий, построенных во времена французского господства, в начале XVIII века.

Мы устали и сели отдохнуть на берегу в тени ветвей казуарины. Всмотревшись в пустынную бухту, я различил зеленый наряд островка Пасс. Самым заметным объектом на нем был маяк. Вскоре показались две рыбацкие лодки. Их паруса то исчезали в дымке, то появлялись на морской глади.

— Сейчас рыбаки из-за дороговизны бензина все чаще используют паруса, — заметил Ананд. — Двигатели включают, когда из-за непогоды нужно спешить в порт.

— Возвращаемся в прошлые времена? — задумчиво отозвался я, следя за парусами.

Ананд отнесся к моей реплике очень серьезно.

— Что ж, в прошлом есть много интересного. Вот, скажем, до высадки здесь голландцев в тысяча пятьсот девяносто восьмом году этот берег был необитаем. Флотилия под командованием ван Варвика появилась в здешних водах, чтобы основать поселение. А французы? Сколько здесь было путешественников, моряков, ученых! Я читал, что ботаник Коммерсон в семидесятых годах восемнадцатого века даже составил проект Академии наук на нашем острове для изучения тропических растений, климата южных широт, астрономических наблюдений и исследования тропических болезней. Проект, к сожалению, не был осуществлен, но сама по себе идея комплексного изучения природы по тем временам удивительна. А сколько загадок таит прошлое!

В это время с расположенного неподалеку аэропорта Плезанс поднялся самолет и, медленно набирая высоту, исчез в белых кучевых облаках.

Ананд помолчал немного и улыбнулся, что-то вспомнив.

— Еще школьниками мы с моим другом Деви вот здесь, на этом самом месте пытаются решить проблему Этьена Ботино, о котором нам рассказал мой дядя…

— Проблема Ботино? — переспросил я и стал вспоминать, слышал ли прежде это имя.

— Имеет отношение к математике?

— Скорее к физике, а может быть, и мистике, — сказал Ананд. — В Порт-Луи жил некогда француз Этьен Ботино, уроженец Анжу. Он мог обнаруживать приближавшиеся к острову суда задолго до их появления на горизонте. В те времена на горе Синьял был оборудован наблюдательный пост. Оттуда высматривали в подзорную трубу, не появится ли где парус. Но Ботино не нужна была и труба. Он определял число судов и даже из какой они страны за два-три и даже четыре дня, за сотни миль от острова. Этот человек утверждал, что идущее к острову судно вызывает определенные явления в атмосфере, которые он научился распознавать.

— Это, наверное, одна из маврикийских легенд, рожденная под шум прибоя, — убежденно сказал я.

Мои слова задели Ананда. Он прищурился от упавшего на лицо солнечного луча, передвинулся в тень и продолжал.

— В том, что Ботино действительно существовал и долго жил на острове, нет сомнений. Об этом свидетельствуют не только рассказы очевидцев, передающиеся из поколения в поколение, но и многие публикации. Я недавно просматривал старые газеты, да и дядя назвал мне многие статьи в маврикийских журналах. В этих сообщениях приведены вполне убедительные факты.

— Как же относились к предсказаниям Ботино в Порт-Луи?

— У него было много недоброжелателей, среди них и те, кто ему проигрывали пари. Разумеется, спорили о подходящих к острову судах. Ботино почти всегда выигрывал пари.

— Почему же «почти»?

— Он объяснял ошибки тем, что суда, обнаруженные им на большом расстоянии от Маврикия, просто проходили мимо острова, следуя своим курсом на Реюньон или к Мадагаскару. Ботино «видел» такой огромный район в океане, что в нем оказывались и корабле, не заходившие на Иль-де-Франс.

— Но как он мог видеть то, что недоступно было другим? Это что, необыкновенная зоркость или интуиция? А может, Ботино открыл неведомые никому закономерности, объективно существующие в природе? В таком случае он мог бы о них рассказать, и это было бы открытие века.

— В том-то и дело, что такие феноменальные способности были присущи не только ему. Ботино был готов поделиться своим открытием, чтобы сделать его всеобщим достоянием, но натолкнулся на стену непонимания, зависти, вражды. Его выслали на Мадагаскар, где он чуть не умер с голоду. Позже его пернули из ссылки и за его открытие предложили вознаграждение, но он отказался от него и отправился во Францию. Вот все, что я знаю. Мы с Деви пытались наблюдать за горизонтом, за облаками, чтобы определить, меняются ли они, когда приближаются суда. Каждое утро вместо школы отправлялись на берег бухты. Смотрели во все глаза, но видели… не больше, чем сейчас.

Так закончился этот разговор. Прошло немало времени, прежде чем я вспомнил о нем уже в Москве, прочитав заметку об «эффекте Новой Земли». Он наблюдался во время экспедиции 1595–1597 годов, снаряженной голландцами для отыскания северо-восточного пути из Европы в азиатские страны — Японию, Китай и Индию. Возглавлявший экспедицию Виллем Баренц вел астрономические измерения и заносил в журнал различные природные явления. Он записал, что во время зимовки на Новой Земле в январе 1597 года, за две недели до окончания полярной ночи, он и его спутники увидели солнце на черном небосклоне. Этот феномен и стали называть «эффектом Новой Земли». Его зафиксировали и позже в Арктике и Антарктике, но ученые смогли объяснить необычайное явление только недавно. Оказалось, эффект сродни миражам, он возникает потому, что из-за специфического распределения температуры нижних слоев атмосферы световые лучи распространяются не по прямой, а криволинейно (явление рефракции). Поэтому наблюдатели получают возможность видеть то, что находится за горизонтом. Таким образом, Баренц видел солнце, находящееся вне поля зрения. Если это так, возможно, и Ботино, наблюдая возникающие в атмосфере миражи, «видел» корабли, приближающиеся к острову. Таков был ход моих мыслей. Что же, сто́ит, наверное, разыскать публикации прошлых лет. Может, там найдется ключ к разгадке? Ведь Ботино, как я узнал на Маврикии, мог не только обнаружить суда на большом расстоянии от берега без каких-либо оптических приборов, но и столь же невероятным способом, находясь на корабле, совершенно точно указывать, где именно находится суша!

Я принялся разыскивать материалы о Ботино. Вот что удалось выяснить. В 1806 году в Брюссель приехала некая француженка, которая была знакома с сестрой Наполеона и при ее содействии получила из архива большое количество официальных бумаг, в том числе и досье с данными, касающимися Этьена Ботино. Среди этих документов было письмо трибуна Великой французской революции Марата своему другу Дали, находившемуся в Англии. Марат писал, что Ботино «претерпел много превратностей судьбы и намеревается скопить денег, чтобы добраться до Лондона». Там он надеялся обрести поддержку в популяризации своего открытия. Далее Марат сообщал, что сам он занимается вопросами оптики и относится скептически к открытию Ботино, «но тем не менее нельзя пренебрегать свидетельствами сотен людей, рекомендациями, которые Ботино получил от официальных лиц высокого ранга». Марат добавляет, что «хотя к Ботино во Франции относятся с предубеждением, надо надеяться на беспристрастную оценку открытия Ботино». К письму Марата была приложена записка Ботино о «наукоскопии», как он называл свой необычный дар. Суть этой записки сводится к следующему.

В 1762 году, когда Ботино служил во французском морском флоте, ему пришла в голову мысль, что приближающийся к суше корабль должен вызывать какие-то изменения в атмосфере, благодаря которым можно обнаружить его даже невооруженным глазом до того, как он покажется на горизонте. Уже тогда, сделав некоторые наблюдения за атмосферой, Ботино мог обнаруживать такое судно.

Два года спустя, в 1764 году, он в качестве инженера попал на Иль-де-Франс, где продолжил свои наблюдения, чему способствовали ясные солнечные дни. Не прошло и полугола, как Ботино убедился, что сделал открытие. Ему не хватало только опыта.

Довольный своим открытием, Ботино предложил губернатору Ле Бриллену ознакомиться с ним, однако встретил лишь недоверие и насмешки, более того, его выслали на Мадагаскар. После смерти Ле Бриллена был назначен новый губернатор, и Ботино вернулся на Иль-де-Франс. В 1780 году он написал министру морского флота Франции маршалу де Кастри о своем открытии. Министр поручил новому губернатору Иль-де-Франса завести специальный журнал для записи в течение двух лет результатов проверок данных Ботино. В 1782 году губернатор в письме маршалу подтверждал, что Ботино действительно сделал открытие, которое позволяет установить местонахождение судов за 300, 450 и даже 600 морских миль от острова. Губернатор сообщал также (со слов самого Ботино), что более 10 лет он регулярно предсказывал появление судов за 3 или 4 дня до того, как они попадали в поле зрения наблюдателей. В тех случаях, когда предсказание не сбывалось, речь шла о судах, прошедших мимо острова. С 1778 по 1782 год Ботино сделал сообщение о 575 кораблях, причем многие из них появились на горизонте лишь через 4 дня.

Вскоре он решил отправиться в плавание к берегам Франции. Ему хотелось проверить, существуют ли открытые им явления в океане, когда одно судно приближается к другому или к суше. Последнее обстоятельство было особенно важным для мореплавателей. Как отметил в своей записке Ботино, он с радостью убедился, что с корабля на большом расстоянии можно «видеть» другое судно или невидимый берег.

Таким образом, Ботино, возвращаясь во Францию, имел официальное подтверждение губернатора о своем открытии. И кроме того, документ, подписанный руководившим инженерной службой Иль-де-Франса полковником Табондом, удостоверявшим, что в разное время Ботино сообщил ему о прибытии более 100 судов.

И это не все. Генеральный адвокат Иль-де-Франса сообщал 5 ноября 1781 года, что не мог отказать себе в удовольствии засвидетельствовать факты поразительных данных Ботино. Генеральный комиссар морского флота в Порт-Луи отмечал, что, желая удостовериться, действительно ли Ботино обладает столь феноменальной способностью, просил его делать свои сообщения в письменном виде. За 6 месяцев Ботино правильно предсказал появление 109 судов и ошибся только дважды.

Но, пожалуй, особенно важным следует считать свидетельства адмирала Суфрена, опубликованные в одном маврикийском журнале. Суфрен плавал по морям с 14 лет, участвовал в войне против англичан за независимость Америки. Вернувшись во Францию в 1781 году, стал командовать эскадрой из 5 судов. В том же году сражался с английскими кораблями у мыса Доброй Надежды и у побережья Индии. В ноябре 1783 года его с большими почестями встречали на Иль-де-Франсе, а через год il во Франции.

Естественно, что свидетельство столь знаменитого адмирала, опытного моряка, подтверждавшее открытие Ботино, заслуживает особого внимания.

В числе документов, находившихся в деле Ботино, была объяснительная записка, касающаяся природы сделанного открытия. Однако Ботино был не до конца откровенен, ибо не желал разглашать секрет без соответствующего вознаграждения. О своей способности Ботино говорил, что она не является результатом какого-то особого чувства, а связана с наблюдениями за горизонтом, где можно обнаружить явления атмосферного характера, означающие приближение судов (или земли). Надо лишь внимательно наблюдать некий атмосферный эффект, определять его характер и отличать от облачности и других атмосферных явлений. Он заканчивает объяснительную записку так: «Я никогда не ошибался в наблюдениях, и эта точность вызывала наибольшее изумление. О ней упомянуто в свидетельствах обо мне губернатора, морских офицеров, жителей острова. Убедившись в эффективности моего способа, они не могли постигнуть, что наука существует для того, чтобы человек мог предвидеть события, отдаленные по времени и месту. Люди приписывали эту способность магии, более образованные объясняли случайными совпадениями. Однако нет ничего более естественного, чем мой метод, который изумляет каждого».

Досье Ботино со всеми этими документами, принадлежавшее французской собирательнице автографов, попало в Брюссель. Документы были опубликованы в 1834 году в «Нэшнл мэгэзин», издававшемся капитаном Бехером. Лейтенант Глауд разыскал тот журнал и напечатал статью о Ботино в сборнике «Странности», увидевшем свет в 1928 году. В дальнейшем ряд материалов издали и на Маврикии.

Однако на острове о Ботино и его открытии знали и из других источников. Здесь еще в 1909 году в сборнике «Мауритиана» появилась статья о «наукоскопии» Ботино с неизвестными ранее подробностями. Сообщалось в ней и о некоем Фелафре, который, как и Ботино, обладал способностью заблаговременно предсказывать появление судов, идущих к острову. Он жил здесь в начале прошлого века. В период наполеоновских войн в Европе остров Иль-де-Франс стал базой французского флота в Индийском океане. Особые неприятности доставляли англичанам французские корсары, которые нападали на английские торговые суда и захватывали их. Англичане организовали морскую блокаду острова.

В 1810 году, незадолго до битвы между французскими и английскими эскадрами в юго-западной бухте острова, Фелафр сообщил, что 76 английских судов находятся з 300 милях от Иль-де-Франса. Однако к его заявлению отнеслись скептически, как ранее к предсказаниям Ботино. А когда Фелафр стал настаивать, его арестовали и посадили в тюрьму. Последующие события подтвердили правоту Фелафра: спустя несколько дней после его ареста к острову подошла английская эскадра из 76 судов. Она должна была захватить соседний Родригес и обосноваться там, а затем напасть на Иль-де-Франс.

Когда англичане заняли Родригес, Фелафр был выпущен на свободу. Он продолжал сообщать о приближении судов, и данные были настолько точны, что их стали заносить в морской портовый регистр Порт-Луи еще до прибытия судов.

В письме доктора Эмиля Дэсена, опубликованном в «Журналь де Деба» (февраль 1898 года), рассказывается о Фелафре и его точных предсказаниях.

Однако вернемся к Ботино. Ответ маршала де Кастри обнадежил его, и в 1784 году он отправился на корабле «Фьер» во Францию. В пути он помог капитану избежать нежелательной встречи с семью английскими судами, предупреждал об опасных рифах в океане, не нанесенных на карту. Все это произвело разительное впечатление на капитана.

Но в Париже Ботино ждали разочарования. Маршал де Кастри ничем не помог ему. Очевидно, маврикийские недоброжелатели, среди которых были и богатые плантаторы, сделали свое недоброе дело — Ботино не смог даже встретиться с маршалом.

Его противники в Париже взяли верх. Пресса объявила его шарлатаном и чернокнижником. Газета «Меркюр де Франс» писала, что Ботино обнаруживал в океане «не суда, а воздушные замки».

Не удалась и поездка в Англию. Ботино пришел в полное отчаяние и умер всеми забытый. Перед смертью он сказал, что из-за глухой стены вражды и непонимания мир, возможно, будет на некоторое время лишен открытия, которое бы сделало честь XVIII столетию.




Тайна «Голубого Маврикия»


— Криминальные истории, тайны, легенды… — говорит задумчиво Ананд. — Да, их много на нашем острове. За что ни возьмись — все тайна. Не установлено даже, когда открыли Маврикий. Называют разные даты. А разве не фантастика, что мы, маврикийцы, ухитряемся жить на клочке суши, единственное богатство которого каменистая почва да тростник? И жить хотим хорошо!

— Ну уж, — возражаю я, — богатство не дается только природой, его нужно создать самим…

— Знаю, — говорит Ананд.

Мы сидели в большой комнате. За широким, почти во всю стену окном хлестал дождь. Ограда из подрезанного бамбука исчезла в потоках воды. Видны лишь неясные очертания крыши соседнего дома. Комната озарялась отсветами далеких молний.

— Одна из самых распространенных легенд связана со знаменитым «Голубым Маврикием». Ты ведь, кажется, большой знаток таких вещей?

— Да! — оживился Ананд. — Это очень интересная легенда, но вначале я расскажу одну лирическую историю. Тебе, любителю романа «Поль и Виржиния», она должна понравиться. В легенде также говорится о двух приехавших на остров женщинах. Одна поселилась в юго-восточной бухте в Бурбоне (теперь Маэбург), другая — з Порт-Луи. После смерти их мужей та, что жила на юго-востоке, стала бедной, но у нее была красавица дочь; вторая получила в наследство большое состояние, но была бездетна.

— В романе Виржиния отправляется по вызову тетки в Париж, а здесь девушка из порта Бурбон спешит в Порт-Луи и тоже по вызову тетки.

— Совершенно верно! В те времена, при королевской администрации, добраться из Бурбона в Порт-Луи было почти так же сложно, как из Иль-де-Франса во Францию. Путь, конечно, был короче, но передвижение по острову затрудняли густые леса, овраги и реки. В лесах скрывались беглые рабы, мароны, которые могли напасть. Но не только трудности путешествия останавливали девушку. У нее был молодой человек, которому она симпатизировала и который ее любил.

— С этого бы и начинал! Его звали Полем?

— Нет, подожди, в этих двух историях не все сходится. У них уже все было согласовано. Родители не возражали против брака. Ну зачем, спрашивается, ехать в Порт-Луи?

— Если бы она не поехала, то не было бы и этой истории.

— Пришлось ехать. Я уже не помню, как это путешествие через весь остров было организовано. Возможно, собралась целая группа и отправилась через остров с охраной. Известно, что в дороге девушку сопровождал старик-негр и добралась она до Порт-Луи благополучно.

— Вот туг и началось! — не удержался я.

— Вот именно, тут и началось. Тетка приняла девушку как нельзя лучше. Красавица привлекла к себе всеобщее внимание, ее повсюду стали приглашать. Балы и праздники следовали один за другим. Поклонники осыпали ее цветами и комплиментами. Тетка стала выбирать ей жениха.

— Но не тут-то было! Девушка осталась верна своему возлюбленному!

— И настояла на возвращении домой. Как тетка ее ни уговаривала, девушка была непреклонна, особенно после того как получила письмо с сообщением о болезни матери. Девушку повсюду сопровождал молодой офицер, дальний родственник. Он предложил ей добраться до ее города на паруснике.

Парусник шел курсом на север вдоль маврикийских берегов. На северном побережье с судна почему-то был высажен старик-негр. Как только они вышли в море, случилось непредвиденное: к ним на всех парусах спешил английский военный корабль, один из тех, что блокировали побережье. Погоня длилась несколько часов. Корабль не мог настичь парусник, но и не оставлял преследования. Поднялся ветер. Команда прилагала все силы, чтобы не попасть в плен. На рассвете опустился густой туман, и парусник сел на мель. По мелководью вышли на берег неизвестного острова, захватив кое-что из припасов. Это был необитаемый, заросший лесом островок. Англичан больше не было видно. Осмотрели парусник: он раскололся надвое.

Положение осложнилось болезнью девушки — от нервного потрясения у нее начался жар. Тогда моряки соорудили лодку и решили отправиться на поиски обитаемой земли. Девушку нельзя было брать с собой, и ее оставили на острове вместе с офицером. Между тем мать девушки умерла от горя, а возлюбленный решил во что бы то ни стало найти парусник. Многомесячное плавание на корабле не дало никаких результатов.

— А что команда парусника?

— Лодку долго носило по волнам и наконец прибило к берегам Иль-де-Франса, когда уже не было никакой надежды спасти оставленных на необитаемом острове двух молодых людей.

— И их не спасли?

— Нет, много лет спустя на берегу острова Агалега были найдены два скелета, а еше через несколько лет — бутылка, в которую была вложена записка: «Мне осталось жить совсем немного. Перед смертью я клянусь, что не посягнул на честь этой святой девушки, которая умирает вместе со мной».

— Легенда или быль?

— А разве не могло такое случиться на самом деле?

— Легенда отличается от были тем, что события в ней не доказаны, хотя и могли произойти.

— Я записку не читал, но уверен, что она существовала.

И Ананд рассказал мне историю о «Голубом Маврикии». Легенда так прочно осела в народе, что стала былью, и никто не ставил ее под сомнение. Да и в чем тут сомневаться? Действительно, осенью 1842 года губернатором Маврикия был назначен мистер Г’Омм. И в первые годы его губернаторства на острове все шло хорошо. Вильям Г’Омм был кадровым военным, участвовал в сражениях с наполеоновскими войсками на севере Европы и в Испании, служил на Ямайке. Однако на Маврикии он снискал себе славу отнюдь не воинской доблестью, а хорошим французским языком, административными способностями и очаровательной женой — качествами, которые особенно ценили обитатели старинных колониальных домов.

Неприятности у губернатора, в устранении которых активное участие приняла леди Г’Омм, начались в 1845 году.

Указ 1845 года об использовании в Верховном суде с 1847 года английского языка вместо французского вызвал недовольство большой части маврикийского общества. Особенно возмущало то, что это совпало с 14 июля — годовщиной взятия Бастилии — национальным праздником Франции. Несмотря на недовольство поселенцев, английский все же стал применяться в Верховном суде, но не с 14, а с 15 июля 1847 года. А именно 14 июля было отмечено событием, которое не прошло незамеченным в истории Маврикия. В этот день адвокат Антельм, занимавшийся в суде одним затянувшимся делом, в последний раз произнес речь на французском языке.

Антельм умышленно затянул ее, не обращая внимания на замечания судьи, и кончил только, когда соборные часы пробили полночь. Таким образом 14 июля в зале суда весь день звучала французская речь. Он вышел из здания и был встречен овацией собравшейся на площади толпы. Адвоката подхватили и понесли на плечах.

В запоздалой попытке успокоить оскорбленных и усмирить их пыл жена губернатора решила устроить большой костюмированный бал, назначив дату — 30 сентября 1847 года.

Наверное, с этих событий и начинается легенда. Чтобы понять ее, надо знать кое-что из истории почтового дела 40-х годов прошлого столетия. В Англии отбушевали страсти по поводу введения предварительной оплаты почтовых расходов. Приклеенная к конверту марка означала, что отправитель оплатил расходы по доставке его письма. Эта система была введена 6 мая 1840 года. В 1843 году за Англией последовали Бразилия и несколько кантонов Швейцарии, а в августе 1847 года впервые марки были выпущены в США.

На Маврикии 17 декабря 1846 года был принят Ордонанс № 13, устанавливавший новый порядок почтовых сборов. Внедрение новшеств не обошлось без трудностей. Жители города не ставили номеров на своих домах, почтальоны были неграмотными, и, чтобы не перепутать особо важные пакеты, к ним привязывали разных размеров и цветов ракушки.

Почтовая служба Маврикия имела независимую от Англии административную подчиненность, и для того, чтобы завершить начатое Ордонансом № 13 дело, нужно было выпустить новую почтовую марку. Даже не одну, а две, поскольку устанавливались два тарифа: один пенс для почтовых сообщений внутри страны и два — для связи с внешним миром.

В Британском музее находится смета расходов гравера Барнарда в связи с поручением изготовить марки: 10 фунтов за подготовку медной пластины и 10 шиллингов за печатание 1000 марок по 500 штук каждого достоинства. Эта смета была утверждена, и гравер принялся за работу, хотя по профессии он был часовых дел мастером, а граверными работами занимался как любитель.

На обеих сторонах медной пластины он выгравировал левый профиль королевы Виктории, увенчанный диадемой. Исполнение Барнарда явно выдает его недостаточно высокий профессиональный уровень как гравера, и все же выполненный им рисунок, возможно, благодаря своей простоте и лаконичности до сих пор поражает филателистов, и обладание нм — несбыточная мечта каждого коллекционера.

Профиль был подготовлен, нужно было сделать на пластине надписи. Барнард выгравировал под рисунками слова, означающие достоинство марок; соответственно «1 пенс» и «2 пенса», с правой стороны марки он начертал «Маврикий», а вот что должно быть на левой стороне, он забыл. Забыл и все! Думал-думал и ничего не придумал. Нужно было с улицы Шоссе, где находилась его мастерская, идти на почту, чтобы выяснить, чем заполнить левую половину марки.

Неизвестно, сколько лет было Барнарду в то время. Легенда гласит, что он страдал болезнью глаз, хотя документально упоминается об этом только в следующем после выпуска марок году. Но как бы то ни было, ему пришлось идти.

— Он мог бы послать кого-нибудь из подмастерьев, не один же он работал в мастерской!

— Нет, легенда гласит, что пошел сам. Идти, правда, было не так уж далеко. Барнард приблизился к зданию почты, и ему бросилась в глаза вывеска «Пост офис». Не долго думая, он вернулся домой и выгравировал на левой стороне снизу вверх эти слова, в чем и заключалась роковая ошибка, поскольку, как гласит легенда, ему было дано указание запечатлеть на марке слова «Пост пейд», что должно было свидетельствовать об уплате почтового сбора.

Прежде чем обнаружилась ошибка гравера, было напечатано 300 марок. Чтобы ее исправить, потребовалась бы новая пластинка и, главное, время для гравировки, а леди Г’Омм спешила разослать приглашения на костюмированный бал, который должен был состояться 30 сентября. Марки печатались одна за другой на ручном прессе в начале достоинством в один пенс — в оранжевом цвете, а затем — двухпенсовые — ярко-голубые. Этот цвет и дал маркам «Пост офис» название «Голубой Маврикий».

Изготовив 300 марок и обнаружив ошибку, Барнард все же решил получить заверение, что все заказанные 1000 марок будут приняты с той надписью, какая была подготовлена, и такое заверение он получил: леди Г’Омм торопилась с балом.

Таким образом, из выпущенных 1000 марок несколько были наклеены на пригласительные конверты, остальные распроданы публике 20 сентября 1847 года.

В следующем, 1848 году в очередном издании марок ошибка была устранена. С тех пор стали выпускаться, продаваться и гулять по свету маврикийские марки с надписью «Пост пейд». Такова легенда о «Голубом Маврикии». Ее можно прочесть в сотнях статей и десятках книг. Ее трудно разрушить, да и стоит ли? Не все в мире знают о нашем острове. Додо, «Поль и Виржиния» да «Голубой Маврикий» до сих пор приносят популярность острову. Правда, к старым символам прибавились новые — солнце и пляжи, сега и сказки да причудливое сочетание лиц индийских и креольских, европейских и китайских.

— Чем тебя не устраивает легенда?

— Она меня устраивает. Смущает только одно: нет никаких документальных свидетельств об ошибке гравера. Странным кажется и то, что не сохранилось и намека на инструкцию о том, что должно быть изображено на марках. Более того, переписка по поводу последующих выпусков марок ни слова не содержит об исправлении какой-либо ошибки. Маврикийские газеты «Серниен» к «Морисьен» не упоминают о марках «Пост офис». Не оставили письменных свидетельств ни губернатор Г’Омм, ни его супруга, ни почтмейстер, ни часовых дел мастер и любитель-гравер Барнард.

Из первого выпуска почти ничего не осталось. Не случайно в 1968 году один из «Голубых Маврикиев» был продан за 380 тысяч долларов. Бот во что обходятся редкости нашего благословенного острова. Виной тому, что этих марок сохранилось так мало, — пожары, влажность, насекомые и наводнения и, самое главное, легкомыслие маврикийцев. Но разве на следующий год они стали серьезнее или изменился влажный тропический климат? Ведь марок с надписью «Пост пейд», выпущенных годом позже, сохранилось значительно больше.

— Да, неплохо было бы и тебе поискать что-нибудь в старых бумагах твоего дедушки. Вдруг там отыщутся сокровища!

— А ты не шути. Все редкостное и интересное находилось случайно. В 1865 году среди маврикийских почтовых марок 1849 года выпуска была найдена одна «Пост офис» в числе нескольких «Пост пейд», и никто не мог объяснить этот курьез. Загадка была разгадана лишь в 1878 году коллекционером Эвансом, приехавшим на Маврикий ради изучения его марок. Он считал, что марки «Пост офис» были выпущены для местных нужд.

К этому времени филателисты уже обратили внимание на «Голубой Маврикий», ибо стали известны две одно- и двухпенсовые марки, найденные в Бордо. Оружейная фирма господина Боршара была тесно связана деловыми отношениями со многими маврикийцами. После смерти главы фирмы, в 1869 году, вдова поддалась новой моде — филателии. Она нашла среди старых бумаг мужа 16 марок «Пост офис», не придав им никакого значения, поскольку о них никто ничего не знал и они не упоминались в каталогах. От мадам Боршар большинство марок перешло к коллекционерам, сумевшим по достоинству оценить находку. К концу прошлого столетия было известно только о 15 марках «Пост офис». Они находились в коллекциях, владельцы которых не собирались с ними расставаться.

Большое волнение в мире филателии вызвала находка, обнаруженная в 1898 году. Некая мадам Дровивье среди старых бумаг нашла приглашение леди Г’Омм на упомянутый костюмированный бал. На конверте, адресованном месье Е. Дровивье, была одна погашенная марка «Пост офис». В это же время на одном из рынков в Бомбее был приобретен конверт с двумя однопенсовыми марками «Голубой Маврикий».

Открытия вдохновили коллекционеров на новые лихорадочные поиски в старых бумагах, шкафах и чердаках. Обладателем счастливой находки стал X. Адам. Он вспомнил, что его тоже приглашали на бал, и среди старых документов нашел конверт с прекрасно сохранившейся однопенсовой маркой «Пост офис».

Сообщениями об этих марках заинтересовался один школьник из Бордо. Его мать разрешила ему покопаться в старых письмах отца. Усилия школьника были вознаграждены: он нашел конверт с одной однопенсовой и одной двухпенсовой марками «Голубой Маврикий». Этот конверт прошел когда-то большой путь из Маврикия через Плимут в Бордо. На втором найденном мальчиком конверте была одна двухпенсовая марка. Это случилось в 1902 году.

Стоит упомянуть не только о счастливых находках, но и о неудачах, связанных с маврикийскими редкостями. Одна из них произошла с неким господином Нуарелем, жившим в Порт-Луи. В 1868 году у него было две марки «Голубой Маврикий». Одну из них он продал, а вторая лежала в кармане его пиджака, который он отдал в стирку!

Вторая неудача постигла двух коллекционеров, искавших марки на юго-западном берегу Индии, откуда отправлялись на Маврикий индийские кули. Объявление о том, что они собирают марки, вызвало неожиданно большое предложение. Среди разных марок оказались две, за которыми и была охота: одна однопенсовая и одна двухпенсовая марка «Пост офис». Драгоценные находки они спрятали в футляр карманных часов. Ночью часы исчезли. Отчаянные просьбы в последующие дни вернуть часы за большое вознаграждение дали неожиданный результат. Часы вернули, но вор уже выбросил из футляра ненужные ему бумажки — две марки «Голубой Маврикий» безвозвратно погибли.

Ананд замолчал. Дождь все еще стучал по крыше, видно, зарядил на всю ночь. Рассказа о более чем столетней истории «Голубого Маврикия» не хватило, чтобы ему закончиться.

— Так в чем же тайна «Голубого Маврикия»? — спрашиваю я.

— Вот тебе на! Что же, мне из-за дождя все начинать с начала? Я же тебе сказал, что легенда ни на чем не основана. А как было на самом деле — тайна, которой, возможно, так никто и не узнает. А главная тайна в губернаторе и леди Г’Омм. Ведь в руках их наследников оказалась пластина, с которой печатались марки. Не исключено, что публике досталась всего лишь небольшая часть тиража. 200–300 марок пошли на приглашения к балу, а остальные, возможно, еще ждут своих коллекционеров в тайниках.

— Ну уж это фантастика!

— Ничуть! Нужно искать. Разве мало находят тайников в старинных зданиях? Может быть, в одном из них и часть первого выпуска. Чем другим объяснить, что марок, выпущенных всего лишь через год, несравненно больше, чем «Пост офис»? Что изменилось за несколько месяцев?

— Откуда я знаю?

— Тогда не спорь! Только представь себе, что можно найти еще, скажем, с десяток марок! Вот была бы сенсация на весь мир!

Спустились сумерки, но мы не зажгли свет, и по выражению лица Ананда я не мог определить, шутит он или говорит серьезно.

— А сколько бы они стоили? Пусть по триста тысяч, и то ты обрел бы три миллиона долларов! Что бы ты сделал с такими деньгами, Ананд?

Этого вопроса Ананд явно не ожидал, но тем не менее он, как всегда, нашел что ответить:

— А родственники?! У меня и так их много, а при таких деньгах половина острова была бы у меня в родстве!

— Ничего себе, пятьсот тысяч родственников!

— Из трех миллионов долларов на нашу долю выпала бы такая сумма, которой хватило бы сходить один раз в китайский ресторан поужинать.

— Так стоит ли тогда искать эти марки? Китайский ресторан нам и без того по карману.

— Стоит, стоит, — говорит Ананд и поднимается. — Только не в такой дождь! Мне бы сегодня найти свою Памелу. Она, конечно, уже заждалась.

— Поедем, я тебя отвезу. Как-нибудь доберемся.

Я отыскиваю ключи и иду в гараж выводить машину.




Событие в саду компании


Мои дела с торговлей книгами продвигались довольно медленно. Я устанавливал контакты с книжными магазинами. Чтобы продать партию книг магазину, нужно было вначале познакомиться с тем, что он собой представляет, с его расположением, посещаемостью, тематикой продаваемых книг. Потом уже я устанавливал контакт с владельцем. Необходимо было иметь представление и о банковской системе Маврикия, одной из самых старых з мире. Первый банк был основан на этом клочке земли в Индийском океане еще в 1834 году и все еще занимает, ведущие позиции в экономике острова. И книжная торговля острова и банковская система уходят своими корнями в далекое прошлое.

Наиболее крупный книжный магазин находится в Аркадах, блоке торговых зданий в центре Кюрпипа. Я начал с него. Это второй по значению после столицы город. В 80-х годах прошлого столетия он вырос из деревушки, расположившейся в низине, недалеко от дороги, на полпути между Маэбургом и Порт-Луи. Здесь была небольшая гостиница, где останавливались отдохнуть путешественники и другой пришлый люд. Само название города состоит из двух французских слов, означающих «чистить» и «трубка». Кто так часто чистил свои трубки, что это нехитрое занятие дало название городу? Некоторые полагают, что французские офицеры. В этом месте находился военный пост, поскольку в окружавших дорогу лесах находили себе прибежище беглые рабы, а после отмены рабства и разбойники.

Деревня росла и превращалась в город. Население особенно быстро возросло после эпидемии малярии 1808 года, поразившей жителей прибрежных поселений. Люди, жившие на Центральном плато, меньше подвергались этому заболеванию, и состоятельные граждане Порт-Луи стали перебираться в Кюрпип. Многие виллы современного Кюрпипа, окруженные живой бамбуковой тщательно подстриженной изгородью, были построены здесь богатыми беглецами из столицы. Способствовала росту курортного города и дорога, проложенная в 1867 году и связавшая его с Порт-Луи.

В центре Кюрпипа расположен объездной круг, откуда дороги расходятся в Порт-Луи и в аэропорт Плезанс. Перпендикулярная главной магистрали улица ведет к городскому рынку и зданию муниципалитета, а в противоположном направлении — к Ботаническому саду. Здесь находятся отделения Маврикийского коммерческого банка и Барклай-банка, отель «Континенталь» и большое здание королевского колледжа, переведенного сюда из Порт-Луи в 1899 году. Перед колледжем стоит памятник маврикийцам, жертвам первой мировой войны, но к нему возлагают венки жертвам двух мировых войн. Венки возлагают премьер-министр и послы иностранных государств, аккредитованные на Маврикии. В день возложения выстраивается почетный караул, и толпа жителей города наблюдает за этой церемонией.

Здание муниципалитета города представляет собой образец старой колониальной архитектуры. В конце XIX века после разрушений, вызванных циклоном в 1891 году, встал вопрос о новом помещении для муниципалитета. В это время в округе Мока, недалеко от Порт-Луи, продавалось здание «Ле Мальмезон», названное в честь резиденции Наполеона вблизи Парижа. Отцы Кюрпипа решили купить его под муниципалитет. В 1902 году это здание, имеющее широкую парадную лестницу, ведущую в большой зал и две боковые башни, было реконструировано и до сих пор служит украшением города.

Достопримечательностью является и Ботанический сад. Участок земли под него был куплен в 1868 году. Сначала там посадили хинные деревья, но они не пошли в рост, и сад засадили другими видами. В конце XIX века это было местом гуляний, по субботам играл военный оркестр, для которого на лужайке выстроили крытый павильон, сохранившийся до сих пор, хотя оркестр уже не играет и сад практически не используется для прогулок. Сейчас здесь ведется большая исследовательская работа по выращиванию тропических и других видов деревьев с целью внедрения их на острове. Лабораторий-питомников на Маврикии несколько, однако в Кюрпипе — самый большой питомник, благодаря которому на острове распространились посадки хвойных деревьев, японского кедра, кипариса, эвкалипта.

В центре сада находится пруд. На его берегу часто сидят мальчишки, пытаясь разглядеть играющих в воде рыбок. По воскресеньям сюда приходят семьи из соседних домов, а в будни темнокожие няни приводят сюда белых детей поиграть.

Кюрпип на Маврикии называют местом резиденций. Куда ни глянь — виллы богачей, утопающие в зелени садов. Многие его жители — директора компаний, высшие и средние государственные служащие — работают в Порт-Луи. Кюрпип — торговый город, его центральные улицы сплошь застроены магазинами, большая часть которых принадлежит китайцам и мусульманам. Значительная доля их товаров предназначается для туристов, которых Кюрпип привлекает своим климатом и пышной растительностью. Ни один туристский маршрут не минует его также благодаря кратеру Тру-О-Серф, расположенному недалеко от центра. Туда взбираются, чтобы полюбоваться с высоты птичьего полета островом, океаном, а при хорошей погоде — и соседним Реюньоном.

Летом в Кюрпипе на 4–5 градусов прохладнее, чем в Порт-Луи и других местах побережья, но дождей выпадает больше. Это дало повод Марку Твену, посетившему остров, заметить, что Кюрпип — «единственное в мире место, где любые спички не выдерживают сырости, зажигается только одна из шестнадцати». Он также отмечал: «…По обеим сторонам дороги стоят изгороди из высокого бамбука — красивого, зеленого, аккуратно подстриженного, — и кустов белых и красных азалий. Ничего подобного мне раньше видать не доводилось»{Твен М. По экватору. — Собрание сочинений. М., 1960. Т. 9, с. 499.}. Изгороди и азалии и сейчас окружают дома Кюрпипа.

Книжный магазин в Аркадах занимает два этажа, но помещения небольшие, тесно уставленные стеллажами и стендами. Бросается в глаза обилие периодики. Глянцевые обложки журналов привлекают красивыми женскими лицами. Здесь можно найти большинство журналов, издаваемых во Франции. В центре зала — вращающиеся стенды с книгами приключенческого жанра — на обложках ковбои, пистолеты, полуобнаженные красотки.

На втором этаже — французская и мировая классика, большой выбор словарей и энциклопедий. Здесь же представлены пластинки. Не без удовлетворения я обнаружил записи музыки Чайковского, Рахманинова, Шостаковича.

В магазине всегда толпится народ, и не только покупатели. Сюда приходят провести время, полистать яркие журналы, посмотреть французские или английские издания. Однажды я обнаружил здесь большую партию книг на немецком языке. Прежде мне не доводилось встречать маврикийцев, говорящих по-немецки. Эти книги предназначены тоже для туристов.

Владелец магазина, высокий грузный мужчина в сафари, казалось, сочувственно отнесся к моему предложению организовать продажу русской и советской литературы. Он одобрительно кивал стриженной под ежик головой, когда я рассказывал о перспективах торговли советскими книгами, марками и пластинками.

— Я уже покупал пластинки через одну парижскую торговую фирму. На острове разошлось немало пластинок с музыкой Чайковского. Но, как видите, у меня больше места отведено периодике. Сейчас все покупают журналы, где много фотографий и мало текста. Я подумаю в отношении пластинок. А что касается книг, то их продажу могут расценить, как содействие пропаганде.

— Любое хорошее дело можно исказить. В тех списках, что я вам дал, в основном русская классика, детская литература, технические издания.

— Книг по технике много не продашь, а что касается классики, то она у нас идет. Идут произведения Толстого, изданные в Париже, да и некоторых советских писателей.

Заметив, вероятно, мое огорчение, он сказал:

— Я не против посмотреть ваши списки и проспекты. Но даже просто физически… Посмотрите мои помещения — они забиты до отказа. У меня уже сложилась клиентура, и я ничего не могу у себя менять. Возможно, десять-пятнадцать пластинок я приобрету…

Я, конечно, рассчитывал на большее. Нужно было искать другие магазины. В Роз-Хилле главная торговая улица встречает приезжего выложенными на тротуарах горами разнообразных товаров: плетеная мебель, кухонная утварь, кровати и постельные принадлежности. Магазины словно вывернули себя наизнанку, обнажив свое нутро. Идти по улице трудно, нужно лавировать, обходя эти горы то с одной, то с другой стороны.

Город возник у самой дороги, связывавшей Центральное плато с Порт-Луи. Сейчас по автостраде движутся автомобили, а прежде здесь ходили дилижансы. На склоне горы Кор-де-Гард выделяются дома и палисадники. Заходящее солнце освещает улицы причудливым красноватым светом, и дома на ломаном фоне каменистой глыбы выглядят неправдоподобно красивыми. Кажется, что смотришь на сцену, где над декорациями и освещением поработали настоящие мастера.

Книжный магазин я нашел не сразу. Пришлось походить, пока в небольшом пассаже за стеклянной витриной я не увидел красочные обложки журналов. Переднее тесное помещение было завалено периодикой и писчебумажными товарами. У входа в следующий зал за кассой сидел пожилой китаец. Почти всю комнату занимал большой стенд-стол, вдоль стен расставлены стеллажи с книгами, короткое знакомство с которыми убедило меня в том, что говорить с хозяином магазина нет никакого смысла: слишком много было здесь антисоветской литературы. Маврикиец китайского происхождения намного превзошел в этом своего белого коллегу из Кюрпипа. Мне ничего не оставалось делать, как выйти на свежий воздух. Я еще раз полюбовался зданием муниципалитета, построенным в старинном колониальном стиле. Выступающие правое и левое крылья образуют небольшой двор, усаженный цветами. Фронтоны, украшенные деревянной резьбой, и изящная арочная крыша создают ощущение легкости и единства всех трех частей этого комплекса.

Возведенное для балов и развлечений здание дожило до наших, более прозаических времен. Не без потерь, конечно. Краска выгорела, часть крыши снесена циклоном да так и не восстановлена. Я подумал, что этот дворец напоминает красавец-корабль, вышедший из далекой гавани и на долгом пути изрядно потрепанный штормами. И вот сейчас он остановился в порту, где грузят уголь и руду и нет никому дела до изящных форм прибывшего сюда гостя.

Из Роз-Хилла я поехал в Порт-Луи, но и там в книжных магазинах мне не повезло. Один из владельцев интересовался писчебумажными товарами, в другом, где продавались в основном книги из Индии, соглашались купить около 100 названий, но при условии поставки книг не прямо из Советского Союза, а через Индию.

Нужно было искать другой путь к душам маврикийцев. Наконец пришла мысль организовать выставку-продажу советской литературы. Но на пути претворения этой идеи в жизнь стояло множество преград. Снять зал, найти фирму, которая бы закупила книги оптом и организовала их продажу в розницу во время выставки; позаботиться о рекламе. В этом новом деле помочь мне мог только наш посол. Ведь все это касалось советско-маврикийских культурных связей, его советы и рекомендации были бы крайне полезны.

Советское посольство находится во Флореале, небольшом городке, отделенном от Кюрпипа кратером вулкана Тру-О-Серф. Само здание располагалось у подножия вулкана. Его светлые кремовые стены за причудливой металлической вязью ограды были окружены деревьями. Стройные клены выстроились между круглым цветником и высоким парадным крыльцом. Клены сбрасывали листья в мае — июне, к началу маврикийской зимы. На вечнозеленом острове только они и показывали, что здесь существуют и чем-то отличаются друг от друга времена года.

Посол принял нас с Петром Акимовичем, очень внимательно выслушал, рассказал о советско-маврикийских отношениях, об обмене делегациями, о том, что много маврикийцев учатся в Советском Союзе. Посол одобрил нашу идею организации выставки-продажи книг, посоветовав связаться по этому вопросу с мэром города Порт-Луи.

Через несколько дней мы выехали в Порт-Луи на встречу с мэром. Нужна была принципиальная договоренность о возможности аренды большого зала, находящегося в так называемом саду Компании и принадлежащего муниципалитету. После наших объяснений мэр дал принципиальное согласие на аренду и попросил все практические вопросы решать с секретарем муниципалитета.

Теперь я большую часть времени проводил в Порт-Луи, решая вопросы, связанные с выставкой. Столица Маврикия и ее окрестности образуют отдельный маленький, но важный округ. Со стороны суши он охвачен горной грядой, которая вблизи вершины Питера Бота, севернее столицы, разделяется на два отрога. Один достигает поселка Тер-Руж на северо-западе острова, а другой заканчивается у живописного водохранилища Никольер. Горы у Порт-Луи довольно высокие и труднопроходимые, все дороги, ведущие из города в северные и южные округа, огибают их у самого берега океана.

О своеобразии Порт-Луи говорит само его название. Эго прежде всего порт, главные ворота, основная кормушка острова. Создатель его Маэ Лабурдоннэ начал строительство прежде всего порта. Статуя этому губернатору находится между центральной площадью города и портом. На центральной площади, называемой Площадью армии, двумя рядами красуются королевские пальмы, за ней здание правительства, которое начал возводить Лабурдоннэ в 1729 году. В 1738 году, закончив первый и второй этажи, он решил сделать его своей резиденцией, построить ряд фортификационных сооружений. Территорию между морем и зданием занимала батарея, поэтому это место и назвали Площадью армии. В 1808 году при губернаторе Декаэне был достроен третий этаж. В 1867 году во дворе поставили статую губернатора Стивенсона, а в 1902 — королевы Виктории. Последняя выполнена из белого мрамора, однако не представляет большой художественной и архитектурной ценности.

Рядом со старой резиденцией выстроили новый дом, где расположены службы правительства. Это строение имеет мало общего со стариной. Тяжелые железобетонные конструкции рассчитаны на все стихийные и нестихийные бедствия. Слева от правительственного здания расходятся торговые улицы, всегда заполненные народом и забитые машинами. Вдоль них теснятся лавки индийцев и китайцев Маврикия. Каждая щель между домами шириной в 2–3 метра приспособлена под магазинчик. В этом же квартале, ближе к порту, раскинулась базарная площадь. Центральный вход с каменными воротами ведет к прямоугольному двору, по обеим сторонам которого находятся крытые ряды и который заполнен товарами продавцов овощей и фруктов.

В последнее время в муниципалитете не раз обсуждался вопрос, что делать с этим базаром. Он был переоборудован в 1868 году и в таком виде сохранился до наших дней. За прошедшие годы многое изменилось, и сейчас на него со всех сторон наступает город, размеры базара уже не удовлетворяют возросшим потребностям населения. Муниципалитет склоняется к тому, чтобы построить для него новое здание в несколько этажей. Против этого выступают торговцы, привыкшие к «своему» базару, и туристические фирмы. Они хотят сохранить старый базар с его длинными торговыми рядами, с присущим ему восточным колоритом. Пока идет дискуссия, базар живет своей шумной жизнью. У входа вам предлагают местные газеты, слева вдоль центрального двора разложены и подвешены гроздья бананов, продаются манго, лече, здесь можно выпить кока-колы, съесть индийские хлебные или картофельные лепешки, которые жарятся тут же в масле и делаются по вкусу покупателя очень острыми и просто острыми.

Особенно привлекают ряды со специями — гвоздикой, шафраном, ванилью, кари, разными сортами перца. Среди всей этой восточной экзотики в ларьках с продовольственными товарами радуют глаз овальные банки с синей этикеткой — это наши рыбные консервы — сардины в масле. Они очень полюбились маврикийцам!

Справа от здания правительства идет широкая недлинная улица Шоссе. К моменту прихода на остров французов сюда подходило море, местность была сырой и заболоченной. Ее осушили, проложили дорогу-шоссе, давшую имя улице. Улица Шоссе всегда славилась богатыми магазинами, они и сейчас там выстроились в ряд по правой стороне, а слева, сразу же у ее начала, находится вход в сад Компании. Как ни удивительно, этот сад сохранил название старой французской Ост-Индской компании, которой принадлежал Иль-де-Франс в XVIII веке. В 1767 году Компания обанкротилась и продала остров со всеми его строениями королю Людовику XV.

За садом — небольшая речка, а дальше вновь идет улица Шоссе с современными магазинами, теперь уже по обеим ее сторонам. Завершается улица казармами, в которых прежде, при французах и при англичанах, стоял гарнизон Порт-Луи. Сейчас их занимают полицейские службы города. В саду Компании особенно привлекают внимание огромные баньян, фламбойя и баобаб, растущие у здания научно-культурного центра, называемого «Институтом Маврикия», столетие которого отмечалось в 1980 году. При Институте находится Музей естественной истории Маврикия, содержащий экспонаты по морской фауне и флоре Маврикия и других Маскаренских островов. Ему принадлежит богатая библиотека, насчитывающая около 55 тысяч томов очень редких изданий по истории Индийского океана и его островов, а также коллекция картин французских художников XIX и XX столетий.

От правительственного здания отходят и другие улицы, одна из них ведет к уже упоминавшемуся Марсову полю — месту скачек, народных гуляний и официальных церемоний.

Недалеко от здания правительства находится городской театр, построенный в начале XIX века. Недалеко от Марсова поля возвышается холм Пти-Монтань. Сейчас его со всех сторон окружает город. В ноябре 1830 года англичане установили на нем батарею, а в феврале 1833 года повесили свой флаг и начали строить крепость, которая была закончена в декабре 1834-го. Прошли годы, крепость стала никому не нужна. Два раза — в 1970 и в 1977 годах там ставились спектакли, а в декабре 1979 года ее использовали под выставку продукции предприятий Маврикия.

Вернемся туда, откуда начинался город — в порт. Портовая бухта состоит из трех рукавов, из которых для принятия судов используется главный — Тру Фанфарон. Здесь построены причалы, и в течение более чем 150 лет главным товаром, который грузится на корабли, является сахар. Раньше из складов его в мешках докеры носили на баржи, затем буксиры подтягивали их вплотную к кораблям, принимавшим груз. Докеры еще до недавнего времени представляли собой один из наиболее боевых отрядов трудящихся Маврикия.

В 1980 году был пущен в эксплуатацию причал механической загрузки сахара в трюмы судов, что внесло существенные изменения в привычную работу порта. К этому причалу примыкают громадины сахарных хранилищ и конвейерные линии. Глубоководный причал может принимать суда водоизмещением до 15 тысяч тонн.

За портовыми строениями сразу же начинается небольшой городской сад имени Эдварда Харта, который дорог и многим маврикийцам, и советским гражданам, живущим на этом далеком острове. На центральной аллее сада установлен на постаменте бюст В. И. Ленина. Моряки советских судов, заходящих в Порт-Луи, приходят сюда возложить цветы у памятника Ильичу, ставшего своего рода символом советско-маврикийской дружбы. Сюда приходят молодые маврикийцы — выпускники советских вузов, активисты общества «Маврикий — СССР», профсоюзные деятели Маврикия, советские люди.

Особенно людно здесь в день рождения великого вождя. Рано утром собираются жители Порт-Луи, чтобы принять участие в церемонии возложения венков. Венки возлагают премьер-министр — лидер МЛП, посол СССР на Маврикии, представитель общества «Маврикий — СССР». Затем к бюсту подходят простые маврикийцы, рабочие и служащие, студенты и учащиеся, чтобы положить цветы.

Участие в этой церемонии — не только дань уважения и любви к основателю Советского государства, чье имя символизирует здесь борьбу угнетенных против эксплуатации, но и манифестация советско-маврикийской дружбы, а также выражение надежды на лучшее будущее своего острова.

Сад имени Эдварда Харта расположен совсем близко от сада Компании и от зала, который мы сняли для выставки. Среди плакатов, присланных к открытию выставки, был один, известный всем советским людям, на котором Владимир Ильич изображен с приветственно поднятой рукой. Нам, устроителям выставки, нужно было поместить его так, чтобы у посетителей создавалось чувство общения с великим вождем. Забегая вперед, скажу, что осуществление этой идеи во многом способствовало успеху выставки. Но прежде чем пришел успех, мы изрядно потрудились.

Помещение, где она должна была проводиться, располагалось на втором этаже, к нему прямо с улицы вела широкая боковая лестница, словно приставленная к стене. Она заканчивалась небольшой площадкой, дальше уже начинался зал. Противоположная от входа стена была глухой, широкие окна располагались справа и слева от входа. Зал сдавался под собрания, свадьбы, танцевальные вечера, о чем говорили и невысокая сцена, и ряды стульев, и узкие длинные столы.

Помещение, конечно, не на самой людной улице, но нужно было соглашаться на то, что есть. До 15 сентября — дня открытия выставки — оставалось всего три недели. Для начала мы сразу же решили использовать столы и соорудить из них большой стенд, чтобы расположить на нем книги, марки, пластинки.

Одной выкладки книг на составленных столах было недостаточно. Требовались еще стенды. А где их взять? Решить проблему оказалось не так уж и трудно. Я связался с Институтом имени Махатмы Ганди, и мою просьбу выслушали с полным пониманием, предоставив бесплатно десять стендов, состоящих из горизонтальных деревянных подставок, на которых можно было выставить книги. Для того чтобы представить посетителям серии марок, я использовал стенды другой, более сложной конструкции. Их высокие вертикальные плоскости напоминали кульманы. На эти плоскости мы и прикрепили серии. Далее дело, как говорится, оставалось за малым. Найти фирму, которая организовала бы продажу книг на выставке. Надо было от имени Всесоюзного объединения «Международная книга» продать оптом всю партию какой-либо фирме, а та в свою очередь продавала бы книги в розницу. Скидка при продаже оптом должна была компенсировать фирме и ее работу во время выставки, и стоимость непроданных книг. Если книг будет продано мало, то фирма не вернет даже ту сумму, которую она заплатит при покупке их оптом.

В этом деле не обошлось без помощи Ананда. Специально для продажи книг он создал «фирму», состоящую из него самого и его жены Памелы, зарегистрировал фирму в Торговом реестре Порт-Луи, а главное, достал деньги, чтобы заплатить за оптовую закупку.

Оставались реклама, вывеска, плакаты, организация выставки, перевозка стендов, подготовка зала, оплата служащего муниципалитета, который выполнял бы функции охранника, и десятки других дел. Все это шло за наш счет, а точнее за счет В/О «Международная книга».

Вывеску над входом написал художник театра Порт-Луи. Ее текст соответствовал тем объявлениям, которые давали маврикийские газеты: «Выставка-продажа книг из Советского Союза. Книги по вопросам политики, социологии, международной жизни. Классика русской и мировой литературы. Книги советских писателей. Техника, экономика, история, философия. Детская литература. Марки и пластинки. Вход свободный».

О том, что за вход плата не взимается, упоминалось на многих выставках в Порт-Луи. Мне посоветовали продолжить эту традицию.

Афиши, на которых рекламировались советские книги, с информацией об открывающейся выставке, были расклеены на оживленных перекрестках Порт-Луи и в некоторых других городах.

И вот наступает 15 сентября. Сухое солнечное утро. Ключ никак не поворачивается в замке, и я уже начинаю нервничать, но наконец-то дверь открыта, и зал предоставляется в наше распоряжение.

До двух часов дня надо все убрать, вымыть полы, установить стенды, разложить книги, развесить плакаты. Работа кипит, но я боюсь, что мы не успеем все сделать к приходу гостей, приглашенных на открытие.

Около двух часов переводим дыхание и переодеваемся. А ровно в два уже стоим на улице у лестницы в ожидании гостей.

Вывеска, которую мы подняли на веревках и с трудом укрепили над входом, привлекает прохожих. Группа девочек из соседнего колледжа, подвижная, как стая рыбок, взбегает прямо на лестницу, ведущую к красной ленточке. Им что-то говорит Ананд, и они уже готовы сбежать с лестницы, но по моей просьбе Ананд их задерживает. После открытия выставки я видел их черные головки среди посетителей.

Ленточку разрезал мэр Порт-Луи. На открытии присутствовали служащие муниципалитета, писатели, преподаватели колледжей, выпускники советских вузов. Войдя в зал, они увидели большой прямоугольный стенд под. красной тканью, на котором разложены произведения Маркса, Энгельса и Ленина, а на дальнем конце стенда с плаката приветствовал всех В. И. Ленин. Дальше полукругом располагались стенды с книгами и пластинками, а за ними — с наборами марок.

Просторный широкий зал был заполнен книгами и озарен солнечным светом. Все здесь подготовлено и устроено нашими руками. Произошло очень важное событие. Всех, кто хоть что-то сделал для выставки, наполняло чувство удовлетворения и радости.

К концу дня солнце спустилось ниже и еще больше осветило зал. Яркий солнечный луч перемещался по центральному стенду, книгам и цветам, пока не остановился на плакате с Ильичом. Успех выставки превзошел самые оптимистические ожидания. Большим спросом пользовалась общественно-политическая литература. Произведения Маркса, Энгельса и Ленина были распроданы в первые два дня работы выставки.

В условиях сложной политической обстановки в стране люди стремились познать основы научного коммунизма. чтобы набраться мудрости и силы. Особенно много среди посетителей было молодых маврикийцев. Мы отвели в зале место, где можно было посидеть и ответить на их вопросы.

К концу недели осталось только несколько изданий на хинди, да технических книг, в основном по тем отраслям, которых на Маврикии нет.

В четверг, на четвертый день работы выставки, в порту была объявлена забастовка. Положение в столице обострилось. Нужно было сворачивать работу, и мы сделали это с легким сердцем, поскольку почти все уже было продано.

Два месяца спустя я побывал в Роз-Беле. Проезжая мимо сахарного завода, с чувством удовлетворения увидел на ограде афишу, синяя краска которой уже выгорела на солнце. Но английские слова, призывающие читать русскую классическую литературу, были различимы. Сохранились и контуры старинного петербургского фонаря и профиль нашего великого поэта.




И вот настало время


И вот настало время поговорить о праздниках. Их много на Маврикии, и празднуют их охотно. День независимости, День Организации Объединенных Наций, День труда, католические, мусульманские, китайские праздники и, наконец, самые массовые — фестивали индомаврикийцев.

Иногда маврикиец и не знает, благодаря какому очередному празднику он может остаться дома и не идти на работу. Пасха или китайский Новый год мало что значат для приверженца индуизма, но такой уж порядок на острове, праздник каждой общины — день отдыха всех маврикийцев.

В год 23 дня праздников, а в большинстве стран Европы — от 6 до 10 дней. Экономисты подсчитывают, во что обходится стране один нерабочий день, но дальше дискуссий дело не идет. Каждая община сохраняет свои традиции, и трудно себе представить, чтобы, например, католики согласились работать на Рождество или Пасху.

В январе празднуется Кавади. Тамилы устраивают шествие в честь бога Субраманиама. Я наблюдал за одним таким шествием, и первыми, на кого я обратил внимание, были люди с оголенным торсом и с проткнутой острыми длинными иглами кожей груди. Некоторые с трудом передвигались на негнущихся утыканных гвоздями сабо. Этих людей, добровольно принявших на себя тяжкие муки, сопровождают нарядно одетые мужчины, женщины, дети.

Шествия обычно начинаются в 10–11 часов. Их конечный пункт — тамильские храмы, расположенные на возвышенных местах, на склонах гор.

Я жил в Кюрпипе, недалеко от Ботанического сада, через который протекал небольшой ручей. В день Кавади в этом саду собираются тамилы. Среди них были и такие, кого специально готовили к испытаниям, — мужчины всех возрастов. На берегу ручья за небольшой ширмой им пронзали кожу на груди, спине, протыкали насквозь щеки, нос.

Вскоре в саду появился автомобиль с громкоговорителем на крыше. Раздалась музыка и песнопения, за автомобилем начали выстраиваться участники процессии. На плечи они подняли кавади, сооружение в виде арки из бамбука, украшенное гирляндами цветов. Внизу к аркам были прикреплены небольшие керамические сосуды. В них содержалось приношение богу Субраманиаму, сыну Шивы, одного из главных богов индуистского пантеона. По индийской мифологии, первым, кто поднимал тяжелую ношу на гору Палаш в Южной Индии, где живут тамилы, был гуру Индумбан. По его примеру тот, кто донесет кавади с приношениями до храма, заслуживает прощения за свои грехи, очищения от всего злого и нечистого.

В храм приносят в сосудах молоко, сок кокосовых орехов, бананы, лимонный сок. Перед праздником торговцы поднимают цены на фрукты и молоко в полтора-два раза: увеличение спроса ведет к повышению цен.

В середине дня мне нужно было поспеть в Катр-Борн, городок, прижавшийся к подножию Кор-де-Гард. На одном из крутых склонов выделялся светлый тамильский храм. Он был одним из центров паломничества в сегодняшнем празднике. К подножию горы стекались процессии. В этой толпе была и группа тамилов, которую я видел в Ботаническом саду в Кюрпипе.

Крутая лестница с бетонными перилами вела к широкой площадке перед храмом, где собралось множество любопытных. Процессии медленно приближались. Лестница, ломаной линией поднимавшаяся вверх, была оккупирована зрителями. Я поднялся по ней на площадку. Вокруг раскинулась прекрасная панорама: справа — изумрудные поля сахарного тростника; прямо — кратер вулкана Тру-О-Серф и его склоны с красивыми виллами городка Флореаль; слева, у самого подножия — утопающие в садах дома Катр-Борна.

Все прилегающие к склону горы улицы были запружены народом, поток становился особенно широким у небольшого храма, от которого начиналась лестница, ведущая к главному святилищу.

Красочные колонны уже приблизились к нижнему храму, там что-то происходило, и я стал спускаться. Навстречу поднимались первые группы процессии. Я невольно посторонился и прижался к перилам. На одну из площадок лестницы ступил мужчина лет двадцати шести с огромным кавади на плечах. По груди, прошитой длинными иглами, лился пот. Конец иглы торчал из левой, видимой мне щеки. Игла пронзала язык, из полуоткрытого рта стекала слюна. Парень был в трансе. На одной из площадок он остановился и сделал поворот кругом на месте. О том, как давался ему подъем и эти повороты на каждой площадке, можно было судить не только по слабым стонам, но и по тому, как напрягались все мышцы его тела, особенно рук и ног.

Внизу у лестницы толпились те, кто донес кавади, идя в сабо с гвоздями. Мне казалось, что эта группа вызывала особое почтение у тамилов. Я заметил, как одна женщина быстро положила на дорогу своего ребенка и старик с кавади на плечах переступил через него в своих страшных сабо. Это должно было принести малышу счастье…

В марте весь остров готовился встречать незваного гостя. Чем ближе он подходил, тем лихорадочнее была подготовка. Радио, телевидение, газеты объявляли первое, второе и третье предупреждение. Четвертого не было. Четвертое означало бы, что гость уже идет по Маврикию с ураганным ветром и потоками дождя. Все должны были плотно закрыть двери и окна. О том, чтобы выйти из дома, не могло быть и речи. Снаружи потоки дождя и шквальный ветер несли бы сломанные ветки и деревья, спутанные электропровода, сорванные крыши. Имя гостю — циклон.

Циклон по замысловатой траектории двигался на подходе к острову, часами стоял на одном месте, словно раздумывая, куда ринуться дальше. Несколько дней он то ускорял свой бег, то замедлял. Уже при третьем предупреждении на улицах делать было нечего. Главное — чтобы хватило сделанных при первом предупреждении запасов продовольствия, воды и свечей.

На десятый или двенадцатый день циклон совершил свой очередной зигзаг и ушел на пару десятков километров от острова по направлению к северу. Небо просветлело, потоки воды с шумом пронеслись по городам и деревням и исчезли в океане, а у индусов начался их главный праздник — Маха Шиваратри.

С местом действия этого праздника я ознакомился еще до прихода циклона. Узкая асфальтированная дорога вывела меня из Кюрпипа к деревне Генриетта, где на перекрестке установлен памятник Флиндерсу. Затем я проехал мимо водохранилища Мер-О-Вакуа и дальше к плоскогорью, дающему начало реке Ривьер-Нуар. Здесь, в зарослях кустарника гуавы, дающего ароматные кисло-сладкие сочные богатые витаминами плоды, находятся заповедники Маврикия, где можно увидеть редких представителей эндемичной флоры и фауны острова и, в частности, филиппику и филию. их низкие кусты, как считают на Маврикии, миллионы лет назад положили начало растительному миру на каменистой вулканической почве.

Дорога вправо вдоль ущелья реки Ривьер-Нуар ведет на юго-запад к «цветным пескам». Так называют открытый участок остывшей лавы, переливающийся различными оттенками коричневых и лиловых тонов. А дальше можно спуститься к юго-западному побережью, над которым возвышается гора Брабант, чья плоская вершина была когда-то приютом беглых рабов.

Чтобы увидеть озеро Гранд-Бассин или, как его называют индийцы, Ганга-Талао, нужно свернуть влево и проехать мимо заповедника Петрин, где растут низкорослые сучковатые деревья, придающие пейзажу странный фантастический вид.

Еще и сейчас, несмотря на заасфальтированные подступы к озеру, эти места кажутся уединенными в окружении первозданной природы. С высокого берега видны зеленые просторы острова, а у самого горизонта невысокая горная гряда, окружающая юго-восточную бухту — древние, да и современные с расположенным рядом аэропортом Плезанс, ворота Маврикия.

Почему именно это озеро стало играть такую важную роль для индомаврикийской общины? Жизнь индийских иммигрантов на Маврикии мало чем отличалась от жизни рабов. Они мечтали о возвращении на родину, читая и пересказывая события эпоса «Рамаяна», где говорится, в частности, о царе Раме, незаконно лишенном трона. Четырнадцать лет он был в изгнании, а затем вернулся на свою землю, чтобы восстановить правду и справедливость. Мечтая избавиться от страданий, индийцы Маврикия стремились совершить паломничество к берегам священного Ганга, дающего живительную влагу миллионам крестьян от самых Гималаев до берегов Индийского океана.

О связи Ганга с озером Гранд-Бассин на Маврикии заговорил один чудак в деревне Тер-Руж. Ему приснился сон, будто он во время купания в реке Ганг был подхвачен потоком священной воды и, проделав долгий путь под землей по воде, был выброшен на берег неведомого озера, которое примыкало к горе, имевшей форму храма.

Принятая вначале с недоверием, эта идея стала постепенно утверждаться среди индийских иммигрантов. В самом сердце острова было обнаружено озеро, соответствующее описанию «ясновидца». На собранные деньги соорудили небольшой храм, и первое паломничество к нему и на берег озера произошло в праздник Маха Шиваратри в 1898 году, после чего озеру дали имя Ганга-Талао.

С тех пор многое изменилось в его окрестностях: заасфальтированы дороги и часть склонов, построены лестницы, по которым паломники спускаются прямо к воде. А уже в наше время, в 1971 году, возведены два больших павильона для приема паломников. И только пейзаж остался таким же, как и сто лет назад. Тишина и умиротворенность надолго поселились на соседних холмах. Низкие облака медленно плывут по зеркальной глади воды.

В тот памятный для меня март эти облака были дождевыми, и вся земля пропиталась влагой. Разрозненные клочки синевы появились за два дня до Маха Шиваратри, но и их было достаточно, чтобы завершить подготовку к нему.

Этот праздник, называемый еще Большая ночь бога Шивы, отмечается на Маврикии нескончаемыми процессиями к озеру Ганга-Талао. Паломники в белых одеждах несут на плечах красочные арки самой разнообразной величины и конфигурации, называемые канварами.

Мне говорили, что бригаде из трех-четырех человек, работающей по два-три часа в день, требуется не менее 20 дней, чтобы сделать один канвар. Срубленный бамбук сортируют по толщине, высушивают и только потом приступают к сооружению канвара. По форме он должен напоминать храм бога Шивы. Канвары украшаются цветами и зеркалами. Паломник приходит к озеру не с пустыми руками, ведь он воздает хвалу богу Шиве. Чтобы облегчить его страдания, паломники окропляют изображение Шивы водой или соком кокосовых орехов. Они хотят уменьшить внутренний жар, который ежеминутно пожирает их спасителя.

Каждый из участников процессии идет к святому озеру со своими повседневными заботами. Он просит, например, о выздоровлении близких и дает клятву, что в знак благодарности его дети ежегодно будут носить канвар к Ганга-Талао. Ничто не предопределено навечно. У каждого свои просьбы или беды, и каждый сам назначает цену за избавление. Сосредоточенность и простота характерны для этого праздника.

Мне довелось встретить старика лет семидесяти в двух-трех километрах от озера. Он был изможден трудным переходом, ноша была тяжела, но старец упорно, шаг за шагом, преодолевал расстояние, словно это было его последним и самым главным испытанием в жизни.

Маха Шиваратри — не только религиозный праздник, но и событие социально-политического значения. В тот год в паломничестве к святому озеру приняли участие 350 тысяч человек. Я смотрел по телевизору прямую передачу встречи паломников с премьер-министром и министрами, которые призывали к единству многотысячную и многокастовую общину индомаврикийцев, разделенную на секты. Этот самый важный для них фестиваль объединял всех индийцев хотя бы на время. В нем выражались как религиозные, так и национальные чувства. Он помогал осознать и оценить присущие только индийцам Маврикия культурные ценности и традиции.

Последующие месяцы были заняты подготовкой к выставке, и мне было не до праздников. А потом настало время прощаться с островом и готовиться к возвращению в Москву. Хотелось еще раз побывать в особенно полюбившихся мне местах, чтобы на всю жизнь запомнить эту «звезду» в Индийском океане.

В один из жарких летних дней я отправился в Ботанический сад Памплемус. Погода была неустойчивой. Когда я выехал из Кюрпипа, по небу носились темные облака, было душно, в воздухе висела мелкая водяная сетка, иногда порывы ветра бросали в стекла машины крупные капли.

Шоссе между Кюрпипом и Порт-Луи спускается вниз, к побережью, и в ясную погоду при въезде в столицу можно любоваться стоящими в порту кораблями и бескрайней синевой океана. Сейчас вода и небо были одинаково серыми — не различить, где кончается одна стихия и начинается другая. Шоссе огибало гору Синьял, с которой подавали когда-то сигналы о приближении к острову парусных судов. Вот я и в центре города, где стоит памятник Лабурдоннэ, основателю Порт-Луи и всего французского поселения на острове. В воскресенье прохожих мало, витрины магазинчиков закрыты выцветшими решетками. Только на главной автобусной остановке толпа людей.

Дорога ведет на север; темно-красный цвет земли в окрестностях деревни Тер-Руж сменяется зеленью полей сахарного тростника с темнеющими на них пирамидами из базальтовых валунов. На берегах небольших речек виднеются селения, посадки эвкалиптов.

Вот и деревня Памплемус, а за мостом белая решетка ограды сада. Шоссе бежит дальше на северо-восток, в округ Флак, а я сворачиваю влево, к главному входу. Сразу за воротами от небольшой площадки начинаются: аллеи, или авеню, как они именуются на табличках-указателях. Справа у входа весь в зелени домик, а рядом — первое чудо Памплемуса огромный баобаб. Его даже нельзя назвать деревом — это несколько деревьев, соединенных в гигантский конус, слегка прикрытый ветвями. Баобаб попал сюда из Центральной Африки, где столетиями многие племена считали его священным. Полагают, что этому баобабу не менее двух тысяч лет. Цветет он на безлистых ветвях. На шаровидных цветочных почках, раскрывающихся к вечеру или ночью, появляются крупные белые цветы.

Центральная аллея Лабурдоннэ, идущая в глубь сада, делит его на две части. Аллея Пуавра справа идет вначале параллельно аллее Лабурдоннэ, а затем поворачивает и доходит до ручья Ситрон, к мосту, поэтически названному мостом Вздохов. Тень высоких ветвистых камфарных деревьев с темно-зеленой листвой и тихое журчание воды располагают к задумчивости и размышлениям.

Вправо от аллеи Пуавра прямо по пологому спуску ко дну бывшего пруда (осушенного в 1868 году в связи с эпидемией малярии) пролегает аллея Бейкера. Так звали ботаника, изучавшего флору Маврикия и оставившего капитальный труд о растениях этого острова{Baker J. G. Flora of Mauritius and the Seychelles. L., 1877.}. Наконец у входа начинается также аллея Сере, но она расположена перпендикулярно аллее Лабурдоннэ. Погуляем по этим аллеям, познакомимся с некоторыми их обитателями.

Прямая, узкая и тенистая аллея Лабурдоннэ усажена группами высоких желтоствольных пальм, которые так и называются — хризалидокарпус желтоватый. Их родина — Мадагаскар. На этой же аллее попадаются красивые деревья с красноватой корой, называемые на Маврикии «ромовыми». Его листья пахнут одновременно мускатным орехом, корицей и перцем, поэтому его еще именуют «деревом всех специй». Из листьев получают масло, используемое в парфюмерии. К аллее Лабурдоннэ примыкает аллея Коммерсона, вдоль которой растут стройные невысокие пальмы с ровными, покрытыми темной корой стволами. Родина этих пальм — Маврикий и другие Маскаренские острова. Их верхние побеги очень ценятся как пищевой продукт. Маврикий является родиной и гиофорбы бутылочной.

Аллея Пуавра обсажена высокими и стройными королевскими пальмами двух видов. Их ровные стволы, тянущиеся по обеим сторонам аллеи, напоминают античные колоннады. Ее часто изображают на почтовых открытках, и она того заслуживает.

Среди пальм обращает на себя внимание небольшое дерево с листьями желто-оранжевого цвета из рода теветия. Его родина тропики Южной Америки. Твердые продолговатые орешки этого растения применяются для изготовления кулонов, брелоков, а также амулетов, якобы приносящих счастье. Вблизи растет причудливая группа сахарных пальм, называемых так потому, что при надавливании на цветки выделяет сок, который быстро затвердевает, превращаясь в коричневое кристаллическое сладкое вещество.

От аллеи Пуавра каменные ступени ведут к ручью Ситрон. Здесь можно встретить несколько пальм из рода рафии, привезенных с Мадагаскара. У них большие перистые листья, достигающие до 10 метров длины, из которых местные жители изготовляют циновки.

Нельзя не упомянуть еще об одном прекрасном африканском дереве, которое произрастает не только в Памплемусе, но и на Центральном плато. Это тюльпановое дерево с очень густой темно-зеленой листвой. Когда видишь его в цвету, оно просто завораживает. В темной зелени кроны далеко видны его ярко-красные соцветия. Семена, цветки и кора растения используются в медицине: в них открыли много полезных веществ.

Рядом с пальмами на аллее Пуавра между двумя манговыми деревьями приютился еще один эндемик Маврикия, называемый по-креольски «буа д’олив». У него гладкая, твердая, темная красноватого оттенка кора и похожие на оливки плоды. Его можно видеть и в других местах Маврикия, преимущественно на равнине. Любопытно, что листья молодого дерева достигают в длину 12–15 сантиметров, а с годами уменьшаются, приобретая овальную форму. Манговые деревья также произрастают не только в Памплемусе, но и по всему острову. Их плоды во множестве появляются на базарах Маврикия в ноябре — декабре и пользуются большим спросом.

Пока я бродил по аллеям, темные облака сменили пушистые белые, они уже не закрывали солнца, а играли с ним — на дорожках парка появились солнечные блики.

Аллеи, проложенные более двухсот лет назад, были почти густыми. Легкий ветер шевелил ветви пальм, шумел в зарослях бамбука. Они были точь-в-точь такие же, какими представали перед взорами посетителей в камзолах и париках.

Ботаники, чьими именами названы теперь великолепные аллеи всемирно известного сада Памплемус, можно сказать, по крохам собирали то, что сейчас восхищает тысячи людей, прилетающих на Маврикий со всех концов земли. Растения из Ирана, Китая, Перу, с Явы, Молуккских и Канарских островов; здесь обитатели гор, там жители с берегов Ганга. Безводные пески Аравии, болотистые равнины Мадагаскара, восхитительные долины Кашмира послали в сад своих представителей. По каналам, проложенным в разных направлениях, текла прозрачная вода, принося прохладу в темные аллеи.

Когда в октябре 1772 года Пьер Пуавр покинул остров, по его рекомендации управление поместьем Монплезир было поручено Сере, который, как считал Пуавр, способен был продолжить начатое. Сере было в то время 35 лет, он родился на острове, учился в Париже, участвовал в морских походах, затем вернулся на Иль-де-Франс. Он вызывал симпатии добросердечием и привязанностью к ботанике. Пуавр не ошибся: сад Памплемус стал еще прекраснее и богаче. Сере увлекся ботаникой. Особенно много внимания он уделял внедрению на острове культуры мускатного ореха, гвоздичного и других пряных деревьев.

В первые же годы Сере пришлось нелегко. Он вынужден был бороться за сохранение Ботанического сада. Новый губернатор оказался человеком слишком узкого кругозора. Сере было отказано в финансовой помощи, и только благодаря собственным средствам ему удалось сохранить сад. Более того, при нем привезли и посадили много фруктовых и декоративных деревьев. Путешественник Мелон писал в 1786 году, что сад Иль-де-Франса — один из самых совершенных в мире. Климат этого острова, отмечал он, позволяет выращивать растения со всех континентов. Посетитель видит собранными в одном месте более 600 видов деревьев и кустарников. Далее он добавляет, что не все еще достигло совершенства, необходимы время и заботы, чтобы деревья акклиматизировались. Это требует наблюдений, проницательности и размышлений, что было свойственно Пуавру и его ученику Сере. Манговое дерево 20 лет не давало хороших плодов, сейчас же обильно плодоносит. Можно сказать то же самое и о многих других деревьях.

Маврикийский писатель Харт рассказывает о том„как Сере помог ученому-ботанику Пти-Туару, который в 1793 году прибыл на остров, чтобы помочь своему брату, капитану судна, посланному на поиски Лаперуза. На острове он узнает о гибели судна и брата — горе сражает его. Сере делает все возможное, чтобы ученый вернулся к своей работе. Пти-Туар в дальнейшем пишет труды, с частности, по орхидеям Маскаренских островов, собирает богатую коллекцию растений, пополнившую потом многие гербарии мира.

О работах Сере по выращиванию пряностей стали писать в Европе. Он становится известным среди ботаников. «Вы не можете себе представить, — писал Сере в одном из писем в 1778 году, — сколько времени занимает… корреспонденция. Я нахожусь в постоянной переписке с более чем 100 лицами, которых никогда не видел и не знал… Все идет хорошо, и никогда сад не был в таком прекрасном состоянии. Он вызывает всеобщий интерес».

Спустя несколько дней после моего посещения Ботанического сада позвонил Ананд и спросил, видел ли я дерево, посаженное адмиралом Масловым. О нем не упоминается в путеводителе. Мы договорились, что Ананд мне его покажет.

В одну из суббот мы отправились знакомым уже маршрутом. Мой спутник был тих и задумчив, а я радовался новой встрече с садом. Его деревья теперь не были для меня просто безликой зеленой массой. Я узнавал их как старых друзей, каждый из которых имеет свое неповторимое «лицо».

Мы оставили машину у входа и стали осматривать аллеи, медленно продвигаясь к пруду, где росли лилии, — одному из самых замечательных мест сада. У аллеи Чарлза Дарвина, примыкающей к пруду, стояли две машины. Чернобородый молодой индиец фотографировал женщину и девочку на фоне бразильских водяных лилий с их огромными зелеными листьями и поднятыми кверху краями. Другая группа туристов расположилась под развесистым махагоновым деревом, которому более ста лет. В путеводителе сказано, что эти деревья посажены около 1870 года, а аллея названа в честь Дарвина потому, что ученый посетил Маврикий во время кругосветного путешествия на корабле «Бигль» (1832–1836). Говорят, он поднимался на гору Пус, и раскинувшаяся перед ним панорама города и порта вызвала у него неподдельный восторг.

Мы прошли мимо прудов, где когда-то Сере разводил рыбу, а затем мимо огромных деревьев из рода фикус, корни которых отделяются от ствола над землей, переплетаются, словно змеи, в фантастический клубок и уходят в землю далеко от ствола. В одном месте их сплетение образует мостик через ручей.

Затем мы вышли к прямой аллее, в конце которой виднелся двухэтажный дворец Монплезир, но, конечно, не времен Лабурдоннэ и Пуавра, а относительно новый, построенный в конце XIX века. В нем проводятся правительственные приемы, некоторые комнаты на первом этаже занимает администрация сада. Аллея перед зданием обрамлена небольшими деревьями. Ананд подвел меня к одному неприметному, высотой в человеческий рост дереву. Темно-зеленые ветви начинались от самой земли.

— Вот, — сказал Ананд, — возможно, самое интересное дерево.

Он показал на низкую деревянную подставку, сделанную в виде пня, к которой была прикреплена металлическая табличка, и я прочел: «Mimusops petiolaris». Это дерево было посажено вице-адмиралом В. П. Масловым 27.12.1973». Значит, здесь был представитель командования нашего Военно-Морского флота и в знак дружбы посадил дерево.

Видимо, много деревьев посажено в разных районах мира советскими моряками, и каждое из них имеет свою историю. Ананд участвовал в церемонии посадки. 1973-й год был для моего спутника знаменательным. В конце февраля он вернулся из Москвы с новеньким дипломом, но долго оставался без работы. Нужно было ждать, пока освободится место в Порт-Луи.

В конце декабря в обществе дружбы «Маврикий — СССР» узнали, что впервые на остров прибывают с дружеским визитом советские военные корабли. 17 декабря Ананд был в толпе встречающих крейсер «Адмирал Сенявин» и эскадренный миноносец «Способный». Была разработана программа пребывания советских моряков на Маврикии. Предусматривались визит к премьер-министру, возложение венков к памятникам В. И. Ленину и жертвам двух мировых войн. Моряки должны были выступить с концертами, посетить общество «Маврикий — СССР».

Выступивший на встрече в Обществе премьер-министр подчеркнул особое значение дружеской миссии советских кораблей. Адмирал Маслов произнес в ответ короткую, но яркую речь, которая произвела на всех большое впечатление. Перед уходом кораблей советским морякам было предложено посадить дерево в Памплемусе, чтобы увековечить память об их визите.

27 декабря. Тихое солнечное утро. Празднично одетая толпа. Гимны Маврикия и Советского Союза, исполненные оркестром моряков. На каком же дереве остановить выбор? И выбрали так называемое «буа макак», родина которого остров Маврикий.

— Когда я подал саженец, — рассказывал Ананд, — адмирал меня поблагодарил. Как выросло дерево! Какая у него густая крона, а ведь ему всего семь лет! В тот же день мы проводили корабли и долго еще вспоминали ваших моряков.

Я спросил, что же собой представляет «буа макак»? Ананд привел кузена, серьезного парня, который работал здесь, в Памплемусе. Он сказал, что «буа макак», как его называют по-креольски — эндемичное дерева Маврикия, часто росло вместе с эбеновыми деревьями и выделялось среди них более светлой корой. У него прочная твердая древесина темно-коричневого тона, которую голландцы, поселившиеся на Маврикии в 1638 году, заготовляли наряду с эбеновой. Сейчас это дерево можно увидеть в основном в заповедниках.

Мы продолжили осмотр сада и заглянули туда, где жили сухопутные черепахи, доставленные с острова Альдабра. Черепах держали в небольшом загоне, вокруг которого сейчас толпились взрослые и дети. Они бросали за ограду ветки, и черепахи, высовывая головы из-под своих тяжелых прочных панцирей, поворачивали их к веткам и не спеша ползли, чтобы попробовать их. Я с интересом наблюдал за этими последними черепахами Индийского океана, которых на протяжении почти трехсот лет нещадно истребляли люди и которые еще живут на крохотном атолле Альдабра.

И вот настало время моего отъезда на родину. Оно совпало с очередным праздником индомаврикийцев, словно специально для того, чтобы у меня остались самые светлые воспоминания об острове. Уезжал я во время дивали — индуистского праздника света и надежды. «Дивали» — искаженное санскритское слово «дипавали», что значит «гроздь огней».

Вечером в субботу на острове зажглись тысячи огней. К маврикийцам пришло в этот вечер умиротворение, ощущение неизбежности того, что все их несбыточные желания сбудутся. Ведь это праздник победы добра над злом.

Грех было в этот вечер не посмотреть иллюминацию. Дома а Кюрпипе окружены живой изгородью из подстриженного бамбука. Светлые тона строений едва заметны в зелени деревьев, особенно в массивах, примыкающих к Ботаническому саду и склонам кратера вулкана Тру-О-Серф. Но обычная уединенность покинула эти уютные места на время праздника. Дорожки в садах, подсвеченные по обеим сторонам пунктирами огней, словно приглашали войти. Приветливо выглядели и очертания домов, словно нарисованные на темном фоне яркой светящейся краской. Ощущение полной гармонии и какой-то удивительной сказочности в палисадниках усиливалось, когда вспыхивали разноцветные бенгальские огни, освещая нарядную детвору. Счастливый и радостный смех сопровождал веселую трескотню фейерверков.

Дивали — один из самых значительных праздников индусов. Его возникновение относится к временам мифического царя Рамы и его супруги, прекрасной Ситы. Они, как известно, 14 лет были в изгнании. Раму несправедливо лишили трона в собственном царстве. За этой бедой последовала и другая. Коварный царь Ланки Разана похищает у Рамы Ситу. Естественно, Сита была женщиной необыкновенной красоты, и Равана вполне мог в нее влюбиться, но разве это дает основание уводить жену от собственного мужа?

Восстановить справедливость помог Раме главный советник обезьяньего царя Хануман. Он обнаружил место, где спрятали Ситу, посеял панику среди воинов врага, а когда Рама и его брат были в схватке смертельно ранены, он слетал в Гималаи за чудодейственными травами, спасшими раненым жизнь. При такой поддержке Рама добивается возврата потери, и после долгого изгнания они с Ситой отправляются в свое царство, где их приветствуют и указывают путь огнями. Правда и справедливость восторжествовали!

К дивали готовятся заранее. Иллюминация, небольшие традиционные глиняные чаши (дивы), в которых в горчичном масле плавает фитиль, дополнены теперь электрическими разноцветными лампочками, их развешивают на домах и деревьях.

Тщательно убирается дом, двор, наводится идеальная чистота. Ведь кроме истории с Рамой и Ситой есть еще одна причина праздновать дивали. В этот день чтится богиня Лакшми, супруга бога Вишну, покровительница благополучия и удачи. Разве могут ее милости оставить кого-либо равнодушным?

Женщины готовят сладости и угощают ими детей и соседей. Дивали это еще и праздник изобилия, щедрости и надежды на то, что благополучие не забудет дом, освещенный праздничными огнями.

Это время подводить итоги всему сделанному. С удивлением я узнал, что некоторые торговые дома и фирмы закрывают к дивали свои счета и торговые журналы, с тем чтобы, помолившись богине Лакшми, начать все заново.

Традиционная оболочка праздника наполняется новым современным содержанием. Рвение, с которым отмечаются древние индийские праздники, — это своего рода протест против напора буржуазной культуры бывших метрополий, желание сохранить свое лицо и приобрести в историческом прошлом силы для борьбы в сложном мире.

На следующий день продолжались сборы в дорогу. Было воскресенье, и обычная лихорадка недели сменилась относительным спокойствием. К пяти часам уже все было готово. Оставались два с половиной часа, которые мне можно было использовать по своему усмотрению. Я не нашел ничего лучше, как еще раз пройтись по полюбившемуся маршруту. Минуя зеленые бамбуковые изгороди соседних домов, я вскоре ступил на главную аллею Ботанического сада. У самого входа меня вновь встретил огромный дуб, напомнив о родных северных лесах, а дальше в свои права вступили тропики и дали вволю налюбоваться роскошными творениями.

Ветер едва касался грациозного зеленого царства пальм, а та единственная пальма, чьи листья имели красную окантовку, и вовсе застыла. Ее крона была чуть склонена набок, от центральной вертикальной стрелки свешивались крупные листья-вайи, выделявшиеся на фоне темно-зеленой окраски других деревьев. Я попрощался с ней и мимо пруда прошел через сад к восточному склону вулкана Тру-О-Серф. Название вулкана переводится как «оленья яма», хотя оленей на этом вулкане давно уже нет. Подножие вулкана опоясывает дорога, и чуть правее можно подняться к вершине по шоссе, но есть и тропинка, проложенная напрямик по крутому склону, и я стал подниматься по ней среди высокой травы и кустарника. Останавливаясь, чтобы перевести дыхание, я каждый раз с разных точек оглядывал окрестности, прощаясь с Ботаническим садом, с Кюрпипом, его строениями готического стиля и странной Эйфелевой башней, возвышающейся на территории одного из частных садов.

Еще одно усилие — и вот он, почти круглый конус вулкана. По узкой асфальтированной дороге иду влево, по часовой стрелке. С восточной стороны вулкана просматривается глубокий кратер с плоским дном. Летом оно обычно заполнено водой, а в этот ноябрьский день зеленело жухлой травой. На Маврикии был период короткой, едва заметной весны. Внешний склон вулкана, по которому я поднимался, усажен рядами китайской сосны, а здесь, у самого края кратера, растет «буа-де-натт», дерево, встречающееся только на Маврикии. Низкорослые и крепкие, со светлой кроной и сучковатыми ветками, эти деревья словно созданы для мест, посещаемых ураганными ветрами. Толстые и прочные, как кожа, листья образуют крону, похожую на щит, обращенный к небу. Уж только чтобы их увидеть, стоило сюда подняться.

Я прошел дальше к светлому зданию станции слежения за перемещением циклонов. С этой стороны вулкана открывается далекая панорама северной части острова вплоть до равнинных плантаций провинции Флак.

А чуть правее теснит берега океан. От западного склона вулкана Центральное плато круто опускается к океану, и от крыш портовых сооружений Порт-Луи взгляд долго скользит до линии, отделяющей небо от океана.

Дальше на юго-запад тянется ломаная цепь гряды, в которой отчетливо выделяется знаменитая гора Питер-Бот с вершиной, словно чудом держащейся на узком перешейке. На острове любят говорить, что она продержится на своем ненадежном основании до тех пор, пока на Маврикии будут хозяйничать иностранные компании.

Я прошел дальше к беседке, построенной на некотором возвышении у края кратера. У беседки на камне сидел некий «знакомый незнакомец». Тонкий овал лица, цвет кожи и волос свидетельствовал о его индийском происхождении. Знакомым он был потому, что я часто видел его сидящим на этом камне с обращенным к заходящему солнцу лицом и закрытыми глазами. Несмотря на пышную черную бороду, он был не стар, лет тридцати пяти.

Индиец весь ушел в себя и, возможно, не видел, как солнце окрасило половину неба в золотисто-розовые тона, а облака приобретали фантастические очертания, наливаясь пурпуром и темнея по мере того, как солнце клонилось к горизонту. Маврикий готовился к короткому отдыху, чтобы начать новый, возможно, более счастливый день.

«Этот вулкан, — подумал я, — самое лучшее место для прощания с островом-звездой».




Н. Лебедева

Послесловие


Очерки Ю. Степанчука посвящены одному из островов пока еще слабо изученного субрегиона — юго-западной части Индийского океана — Маврикию. Здесь расположен целый ряд архипелагов и островов — Маскаренские (в их число входит Маврикий), Сейшельские, Коморские, Альдабра, Родригес и др., которых природа наградила уникальной растительностью и богатым животным миром. Они оказались на великом географическом пути из Европы в Азию и далекую Вест-Индию и были превращены в «угольные стоянки* и базы для пополнения питьевой водой и провиантом для многих проходивших мимо кораблей Португалии, Англии, Франции и других государств. В XVI–XVII вв. выгодное географическое и стратегическое положение этих островов сделало их объектами острой борьбы между европейскими государствами. А сложный и длительный процесс колонизации способствовал образованию на большинстве из них весьма пестрого, неоднородного состава населения, что наложило отпечаток на социальную и политическую структуру складывавшихся там государств. Многие из них ныне стали независимыми, так называемыми «малыми» развивающимися странами, обладающими своими специфическими особенностями развития, с некоторыми общими чертами и закономерностями, характерными для крупных молодых афро-азиатских государств с их социально-экономическими проблемами, борьбой народов с неоколониализмом за более самостоятельное и стабильное существование в системе мирового капиталистического хозяйства, за независимую политику, за подлинное неприсоединение.

Автор в своих очерках рассказывает не только о борьбе европейских стран, пытавшихся завладеть Маврикием на протяжении двух с половиной веков, но и о борьбе народа этого острова, который одним из первых в этой зоне завоевал независимость. Это произошло 12 марта 1968 г.

Ко всему сказанному в очерке «Красный, синий, желтый и зеленый» следует добавить, что новое правительство Государства Маврикий активно выступило за демилитаризацию Индийского океана и превращение его в соответствии с Декларацией ООН в зону мира без военных баз, без ядерного оружия, без военных конфликтов. В области внешней политики маврикийское правительство проявляло приверженность принципам ООН, ОАЕ, движения неприсоединения, а в 80-е годы стало одним из инициаторов субрегионального объединения — Комиссии по Индийскому океану, первому такого рода в этой зоне.

Исторический путь развития Маврикия был непрост: свыше 150 лет он был колонией. Колонизаторы превратили его в огромную сахарную плантацию, которая снабжала Англию дешевым сахаром, выращенным тяжким трудом местного населения. Они оставили в наследство маврикийцам монокультурную экономику, всецело зависящую от мирового рынка, слаборазвитую сеть просветительных и медико-санитарных учреждений, бездорожье, жалкие лачуги вместо домов, безработицу, низкий уровень жизни.

Пришедшее к власти в марте 1968 г. правительство С. Рамгулама, как показал автор в очерке «Его величество сахарный тростник», пыталось в течение нескольких лет осуществить программу создания «зон развития экспорта», т. е. новых отраслей промышленности, ориентированных на внешние рынки. Новые отрасли и предприятия поглотили часть незанятой рабочей силы. Однако проблема безработицы, как справедливо отмечает автор книги, все еще остается наиболее острой на Маврикии. Не решил этой проблемы ни туризм, на который возлагали большие надежды (по подсчетам экономистов, в 1975–1980 гг. он дал работу лишь 2 тыс. чел.), ни программа контроля над рождаемостью. На рубеже 70–80-х годов каждый пятый трудоспособный маврикиец оставался безработным.

К концу 70-х годов сахар все так же являлся главным источником доходов страны. Он обеспечивал 40 % ВНП и 80 % поступлений инвалюты. Под сахарные плантации было занято свыше 90 % всех обрабатываемых земель. Огромная зависимость от сахарного производства весьма чувствительна и болезненна для экономики Маврикия в целом. Например, в 1973–1974 гг., когда на острове было произведено рекордное количество сахара — свыше 700 тыс. т, «сахарный бум» на мировых рынках позволил резко увеличить доходы от продажи сахара с 693 млн. рупий до 1734 млн. Это в определенной мере способствовало осуществлению социальной программы правительства, предусматривающей увеличение заработной платы наименее оплачиваемой части населения, введение начальных элементов системы социального обеспечения, общественные работы для безработных, ежемесячную помощь многодетным семьям.

Однако последующие годы показали, что ориентация на производство одного лишь сахара вызывает кризисные явления в экономике страны, больно бьет по социальным программам. Застой в сахарной промышленности в последующие годы привел к сокращению доходов и валютных запасов. Поскольку большая часть земель все еще занята под сахарный тростник, Маврикий вынужден ввозить многие продукты питания. Резко возросли текущие правительственные расходы, на протяжении нескольких лет в конце 70-х годов торговый и платежный баланс сходился с дефицитом.

Поражение в июне 1982 г. находившейся у власти более 14 лет лейбористской партии во главе с С. Рамгуламом можно объяснить прежде всего ее неспособностью решить эти острые социально-экономические проблемы. Почти миллионное население Маврикия все так же лихорадит от безработицы, инфляции, роста цен на предметы первой необходимости, результатом чего является общее падение уровня жизни.

Попытка дальнейшей диверсификации экономики, отказа от ориентации исключительно на сахар стала основной задачей нового правительства. Назрела острая необходимость реформы в сахарной промышленности. Гарантированная ежегодная квота в 500 тыс. т сахара, т. е. 73 % среднегодового производства, поставляемого странам ЕЭС по цене, которая, например в 1982 г., была вдвое выше цен на мировом рынке, дает Маврикию определенные гарантии от наиболее пагубных последствий перенасыщенности мирового рынка сахаром. В то же время субсидирование урожая, выращивание которого уже сейчас обходится дороже, чем можно выручить за него на мировом рынке, не дает никаких стимулов к диверсификации.

Существует еще и опасность отмены подобных квот по примеру США, решивших сократить импорт до 30 тыс. т, т. е. более чем в 4 раза по сравнению с тем, что Маврикий надеялся продать на этом важном рынке в 1982 г. Этот шаг США поставил Маврикий в еще более полную зависимость от европейского рынка, что ведет к дальнейшему усилению экономической уязвимости острова.

Одной из причин отказа от ориентации на производство сахара остается экспортная пошлина. Несмотря на то что с 1982 г. она была понижена на 25 % под нажимом требований предпринимателей, чьи убытки, по их подсчетам, составили 25 млн. рупий, эта пошлина давала правительству доход приблизительно в 280 млн. рупий ежегодно.

Вместе с тем самым трудным препятствием на пути диверсификации экономики остается непригодность сельскохозяйственных угодий острова для выращивания других культур, а также безработица, которая в результате диверсификации еще более возросла бы.

При поддержке Всемирного банка маврикийское Управление по развитию чаеводства, терпящее в настоящее время убытки по 17 рупий на каждый килограмм продукции, осуществляет реорганизацию производства чая и рассчитывает через пять лет получить прибыль.

Японское Управление международного сотрудничества обещает оказать Маврикию помощь в создании нового рыболовецкого порта и научно-исследовательского института рыбного хозяйства для модернизации рыболовного промысла на острове.

По оценкам экспертов Всемирного банка, успех экономической перестройки на Маврикии зависит от того, насколько эффективно будет функционировать промышленность острова. В связи с этим правительство усилило пропаганду экономической перерабатывающей зоны, которая благодаря осуществляемой в ней программе стимулирования дала в 1982 г. третью часть маврикийского экспорта.

На Маврикии открыты и действуют экономические консультативные представительства Англии и Франции, а с 1983 г. — и Западной Германии. В 1984 г. были намечены планы поездок на министерском уровне в Гонконг, Сингапур и Австралию с целью пропаганды и расширения сферы действия этой экономической зоны. Ускорить процесс координации мер в области привлечения капиталовложений сможет планируемое создание специального управления по развитию экспорта и капиталовложений Маврикия.

Маврикийское правительство добилось согласия МВФ на заключение резервного соглашения о кредите на сумму около 53 млн. долларов (взамен истекшего в декабре 1983 г.), который необходим Маврикию для осуществления диверсификации, снижения уровня безработицы и повышения конкурентоспособности.

На Маврикии проводится в жизнь режим жесточайшей экономии, введенный по настоянию МВФ. В частности им предусматриваются такие меры, как сокращение субсидий на рис и муку, ужесточение кредита и повышение процентных ставок, введение 5 % налога с оборота, а также ограничений на импорт. Эти и другие меры, судя по всему, начинают давать свои положительные результаты: начиная с 1981 г. пошло снижение дефицита торгового баланса.

Правительство Маврикия с начала 80-х годов пыталось ослабить зависимость от импорта нефти, поглощающего 29 % доходов от экспорта и дающего 75 % всей производимой в стране электроэнергии. Уже к 1982 г. возросла доля гидроэнергии в общем энергетическом балансе страны, который повысится еще на 11 % после завершения строительства гидрокомплекса в Шампани. Однако наибольшие надежды на ослабление зависимости страны от нефти связываются со строительством 10 электростанций, топливом для которых должны служить получаемые при переработке сахарного тростника выжимки. Эти электростанции стоимостью 1 млрд. рупий могут дать 350 млн. кВт-ч электроэнергии в год, что лишь немногим менее 363,7 млн. кВт-ч в год, производимых в настоящее время электростанциями системы Центрального энергетического управления Маврикия.

Большую роль в деле диверсификации экономики страны может сыграть туризм. Однако его развитие сдерживается по многим причинам, в том числе и из-за нехватки отелей высокого класса. Серьезные последствия для его развития может иметь и введение французским правительством ограничений на поездки на Маврикий. Неизвестно, сколько среди туристов, прибывающих с соседнего Реюньона, который официально входит в состав Франции в качестве «заморского департамента» и на который, соответственно, ограничения не распространяются, «настоящих» французов. Все туристы с Реюньона считаются туристами из Европы, независимо от того, являются ли они парижанами, приехавшими в отпуск, или же жителями Реюньона, прибывшими на Маврикий за покупками.

Немало страниц предлагаемой книги автор уделяет истории возникновения и современному положению индийской общины на Маврикии, описанию празднования 150-летия ее пребывания на острове. Действительно, Маврикий называют и еще долго будут называть «Индией в миниатюре», потому что около 70 % (или 800 тыс.) его населения составляют индомаврикийцы. В их число входит 170 тыс. мусульман, часть которых после получения независимости Маврикия заявила о своей приверженности Пакистану; 8–10 % составляют тамилы{Times of India. 17.5.1983.}.

Связь с древними традициями и общность происхождения сыграли роль цементирующего фактора, позволившего им выдержать жестокие законы, установленные на острове европейскими плантаторами, которые не гнушались ничем, начиная от пыток и кончая убийствами. На заре формирования индийской общины на Маврикии многих иммигрантов уносили холера, дизентерия и другие болезни, многие погибали (и об этом убедительно рассказал автор) при переезде. В новых условиях жизни индийских поселенцев на Маврикии различия каст, происхождения и вероисповедания отходили на задний план, уступая место новым взаимоотношениям, новому типу братства.

Пережитые вместе унижения, тяжкий труд, жизнь, совсем непохожая на ту, что рисовали перед ними агенты по найму, а самое главное, общие корни — все это дало толчок развитию национального самосознания в среде индийских иммигрантов независимо от религиозной принадлежности. Мусульмане и индусы влились в движение за улучшение условий жизни вместе с другими общинами острова.

В 1936 г. креол М. Кюре основал Лейбористскую партию, среди членов которой оказались и индийцы.

Несмотря на то что деды и прадеды индийцев приехали сюда много лет назад, большая часть их до сих пор придерживается того образа жизни, который ведут индийцы в Индии и связи с которой за последние годы даже укрепились. Между двумя странами действуют программы культурного обмена и воздушная связь. Была создана совместная комиссия по экономическим и смежным вопросам. На остров регулярно импортируются индийские фильмы. Около 40 % практикующих на Маврикии врачей обучались в Индии.

Визиты Индиры Ганди в 1970, 1976 и 1982 гг. расширили давние связи и способствовали развитию дружбы, связывавшей народы двух стран. Индия оказывает Государству Маврикий финансовое содействие. Помощь ее распространяется и на такие области, как наука и техника, разведка и переработка нефти, строительство новых аэропортов, создание государственных корпораций.

Индия предоставила Маврикию через свой Экспортно-импортный банк новый кредит в 100 млн. рупий, необходимый стране для преодоления трудностей, связанных с нехваткой иностранной валюты, и в частности — для ослабления экономической зависимости от ЮАР. Индия помогла Маврикию достичь договоренности о финансовой поддержке МВФ. Идя навстречу пожеланиям маврикийского правительства, Индия включила маврикийских ученых в состав экспедиции в Антарктику, согласилась наладить обмен опытом, полученным в этой области.

Ряд индийских специалистов в других областях уже несколько лет работает на острове. В свою очередь, и в Индии создаются условия для работающих там маврикийцев. В последние годы все большую популярность завоевывают в обеих странах совместные торговые фирмы, начали осуществляться совместные проекты.

В политической сфере весьма существенна поддержка Индией требования Маврикия в отношении острова Диего-Гарсия.

Среди почти миллионного населения Маврикия, как справедливо отмечает автор, много выходцев из других стран — африканцев, которых здесь называют креолами (20 %), и китайцев (3 %). Значительную часть населения составляют белые, в основном французы, которые и в течение более 150-летнего колониального периода, и ныне образуют верхнюю прослойку маврикийского общества, им принадлежат наиболее сильные позиции и в экономике страны. Столь неоднородный этнический состав является причиной многих трудноразрешимых проблем, возникающих в различных сферах жизни острова. Непростое сосуществование разных этнических групп, сильно отличающихся друг от друга по численности, языку, культурному, социальному, экономическому уровню развития, религиозной принадлежности, усугубляется социально-классовыми противоречиями, неустойчивостью многопартийной системы.

Вот почему каждая партия, стремящаяся управлять Маврикием, сталкивается с огромными трудностями. И не последняя из них — этническая принадлежность главы государства. В этом плане признавалась всегда и почти всеми одна истина: премьер-министр Маврикия должен быть индийцем.

Именно поэтому во главе маврикийского правительства, сформированного на основе коалиции двух партий левого направления Маврикийского боевого движения (МММ) и Маврикийской социалистической партии (МСП), которая на всеобщих выборах в 1982 г. завоевала все 60 выборных мест в парламенте острова, встал не П. Беранже, а А. Джагнот, основатель и лидер МММ (П. Беранже занял второй по важности пост — министра финансов).

Коалиционное правительство МММ — МСП, выдвинув лозунг «Одна страна — один народ», по-видимому, ставило перед собой весьма своеобразную задачу: на основе политического единства и «социальной гармонии» создать «единую нацию», внутри которой сохранялись бы различные культурные традиции. Этот лозунг оказался преждевременным в условиях нерешенности многих национально-этнических проблем, когда в руководстве коалиционного правительства не оказалось единства взглядов и по многим наиболее важным экономическим и политическим проблемам. Более того, некоторыми лидерами намеренно раздувались национальные разногласия среди индийского населения. В связи с этим МММ отказалась от замены английского (официального) языка креольским, хотя, в отличие от хинди или английского, на нем говорят почти все (95 %) и все его понимают. Естественно, лозунг коалиции стал блекнуть.

В очерке «Один из илуа» автор затрагивает вопрос о базе США на острове Диего-Гарсия. Этот маленький клочок суши, затерянный в океане на расстоянии более тысячи километров к югу от мыса Кумари (крайняя южная точка Индии) и в 10 тысячах километров от американских берегов, за сравнительно короткий период времени был превращен в многоцелевую базу США, по существу в основной центр базирования ВМФ США в Индийском океане. Архипелаг Чагос, в состав которого входит и Диего-Гарсия, был отторгнут у Государства Маврикий и в 1965 г. вместе с другими важными в стратегическом отношении архипелагами в этой зоне превращен в «Британское владение в Индийском океане», а затем передан в «аренду» США. Эта акция колониальной державы была совершена с полным пренебрежением к исторической Декларации ООН о предоставлении независимости колониальным странам и народам.

В январе 1971 г. передовая группа из девяти человек из состава 40-го военно-морского мобильного строительного батальона вооруженных сил Пентагона прибыла на Диего-Гарсия для проведения детального обследования местных условий. Спустя 10 лет Диего-Гарсия превратился в опорную военно-морскую и военно-воздушную базу, главное звено в сети американских баз в районе Индийского океана. В настоящее время Диего-Гарспя приспособлен для целей обеспечения базирования средств, входящих в стратегические компоненты американских вооруженных сил. База располагает взлетно-посадочной полосой, способной принимать стратегические бомбардировщики В-52, несущие ядерное оружие, а также В-1, гигантские «летающие танкеры» КС-135 для дозаправки в воздухе самолетов стратегического командования США. На острове была углублена лагуна и построен современный пирс, принимающий авианосец с кораблями сопровождения, ядерные подводные лодки, якорная стоянка, рассчитанная на швартовку оперативного соединения боевых кораблей, огромные склады топлива и боеприпасов, крупный коммуникационный центр, включая станцию наводки и слежения, шахты для хранения ядерных боеголовок и ракет для подводных лодок.

По сообщениям западной печати, на острове складируются запасы химического оружия. В последнее время планируется размещение на прикомандированных к Диего-Гарсия кораблях и самолетах США крылатых ракет морского и воздушного базирования большой дальности.

Особую угрозу безопасности региона представляют собой планы и некоторые практические шаги Пентагона по вовлечению этой зоны в программу милитаризации космоса, или так называемых «звездных войн». На Диего-Гарсия устанавливается одна из наземных станций системы глубокого электронно-оптического слежения за околоземным космическим пространством. Здесь, как и на других американских базах в бассейне Индийского океана, будут размещены противоспутниковые системы, предназначенные для выведения из строя искусственных спутников.

На американских базах по периметру Индийского океана и находящихся здесь авианосцах предполагается разместить самолеты Ф-15, с которых можно запускать МСС (миниатюрные системы вооружений с самонаведением) для перехвата спутников, расположенных на сильно вытянутых эллиптических орбитах с перигеем над южной частью земного шара.

Реализация идеи создания и планомерного расширения многоцелевой базы на Диего-Гарсия вызвала дискуссию в различных ведомствах Пентагона и Конгресса США. Так, авторы книги «Вооруженные силы в Индийском океане: интересы и опасности» заместитель директора Американского института исследований государственной политики Д. Тахтинен и ведущий сотрудник того же института Дж. Ленчовски, описывая ход бурных дебатов в Конгрессе США по поводу выделения значительных ассигнований на строительство этой базы, приводят целый ряд высказываний видных американских политических деятелей разных направлений — сенаторов М. Мэнсфилда, Дж. Кальвера, С. Саймингтона, выразивших серьезные опасения по поводу неблагоприятных последствий этой акции для политики США в зоне Индийского океана. Они подчеркивали, что создание базы серьезно ослабило политические позиции США в целом ряде прибрежных стран, руководители которых рассматривают подобные действия «как неоколониальные попытки вмешательства во внутренние дела».

Однако, критикуя политику США в этой связи как излишне прямолинейную, авторы фактически призывают лишь к изменению ее методов при сохранении главных целей, сводящихся к утверждению американского преимущества в регионе, к установке на подавление национально-освободительного движения, на борьбу с социализмом на региональном и глобальном уровне.

Создание военной базы США на острове Диего-Гарсия лишило несколько тысяч его жителей (илуа) родины, о чем и повествует очерк «Один из илуа». Но они не единственные в этом роде. Так же трагична оказалась судьба жителей островов в Тихом океане-(Бикини и Эниветок), которые, как и илуа, были насильственно согнаны Пентагоном со своих исконных земель и выселены на соседние острова, где условия для жизни неподходящи (нет питьевой воды и земля бесплодна). Не случайно на защиту этих людей встала прогрессивная мировая общественность, ООН и другие международные организации.

В сложной современной международной обстановке изолированные друг от друга огромными океанскими пространствами небольшие по территории и численности населения государства островного мира Индийского океана, подобно другим малым развивающимся странам в других регионах, видят свой путь в объединении, чтобы выстоять в борьбе с неоколониализмом, сохранить свою самобытность, преодолеть экономическую и социальную отсталость.

В этом отношении идея эффективного использования на коллективной основе собственных ресурсов в рамках регионального экономического сотрудничества находит все большую поддержку на Мадагаскаре, Маврикии, Сейшельских и Коморских островах. Она предусматривает развитие торговли, совместное осуществление региональных проектов в области промышленности, сельского хозяйства, энергетики, транспорта, рыбной ловли, подготовки кадров, научных исследований, туризма.

Предложения о создании региональной организации сотрудничества высказывались еще несколько лет назад, однако только в 1983 г. они реализовались в виде Комиссии по Индийскому океану, в которую вошли сначала Маврикий, Мадагаскар и Сейшелы.

В настоящее время такие региональные организации существуют во всем мире, в том числе Конференция по координации развития юга Африки и другие. Позиции островных государств Индийского океана по отношению к ним различны. Так, Маврикий и Коморы уже вступили в Преференциальную торговую зону для Восточной и Южной Африки, а Мадагаскар пока нет.

Островные государства пошли на создание своей собственной региональной группировки, считая, что в этом составе они скорее добьются ощутимых результатов.

В качестве наблюдателей на всех заседаниях Комиссии на уровне экспертов присутствовали Коморы (до 1985 г.) и представители «заморского департамента Франции» — Реюньона. Активность Франции вполне объяснима, учитывая ее стремление укрепить свое влияние и позиции в этом стратегически важном районе мира.

Страны — участницы Комиссии получают значительные преимущества от регионального сотрудничества. Например, в торговле. Нынешнее ее состояние пока не внушает оптимистических надежд. Этот вывод вытекает из анализа доклада экспертов Комиссии о состоянии внешнеторгового оборота между странами Комиссии. Его большая часть приходится на государства, расположенные за пределами региона. Доля межрегиональной торговли составляет лишь 2–3 % внешнеторгового оборота пяти стран.

Такое положение в области торговли является результатом наследия колониального прошлого. Все эти страны имеют однотипную экономическую структуру, основной чертой которой является монокультурность сельского хозяйства. Исключение составляет лишь Мадагаскар, который обладает богатыми природными ресурсами. Неодинаков и уровень развития промышленности. В этом плане показателен пример Комор, где практически отсутствует промышленность.

Это в известной мере осложняет наметившийся процесс экономической интеграции, но не служит непреодолимым препятствием для развития взаимного торгового обмена. Исходя из этого, комитет экспертов Комиссии изучил специальный доклад, подготовленный одной из частных фирм Маврикия. На его основе будет выработана программа в области торговли.

Со сферой внешней торговли тесно связана проблема развития морского транспорта. Подготовлен проект регионального сотрудничества, который предусматривает создание морской судоходной линии, связывающей все островные государства — члены Комиссии. Проект предусматривает также модернизацию портовых служб, развитие служб радионавигационной связи и метеослужбы, подготовку кадров и обмен информацией.

Наиболее перспективным проектом регионального сотрудничества в рамках Комиссии можно считать проект ловли тунца в территориальных водах стран — членов Комиссии. По этому вопросу странами-участницами уже подготовлено специальное соглашение, в соответствии с которым предполагается купить один траулер, а также наладить обмен информацией, контроль за установлением цен, определение круга покупателей.

Одной из острых проблем является проблема обеспечения энергией. В настоящее время ни одна из стран не добывает нефть. Предпринимаемые в последние годы усилия по разведке нефти не дали конкретных результатов, и это побуждает правительства в условиях высоких цен на нефть и нефтепродукты вести работу по созданию и использованию возобновляемых источников энергии. За составление проекта по строительству гидроэлектростанций взялся Европейский фонд развития. Приблизительная стоимость его оценивается в 1 млрд. долл.

Эксперты стран — членов Комиссии разработали также ряд рекомендаций по сотрудничеству в области туризма, сельского хозяйства, животноводства, народных промыслов.

Региональное сотрудничество этих стран вступает в период практического осуществления намеченных проектов. Для дальнейшего расширения торгово-экономических связей необходимо устранить много препятствий как объективного, так и субъективного характера. Но прежде всего должно быть достигнуто единство взглядов относительно концепции регионального сотрудничества. Ее четко сформулировал секретарь Компартии Реюньона П. Вержес в октябре 1985 г. на международном семинаре по этим вопросам в Сен-Дени. Он сказал, что региональное сотрудничество должно служить целям развития. Это означает не просто совместное освоение новых рынков, а использование всех имеющихся возможностей каждой отдельной страны путем «регионального разделения труда»{См.: Revue de l’Océan Indien. Antananarivu. Vol. 12, 1985.}.

Островные государства юго-западной части Индийского океана понимают, что Комиссия по Индийскому океану — это лишь первый шаг к объединению, означающий их решимость идти по пути прогресса. Не случайно в январе 1985 г. на третьем совещании Комиссии, которое состоялось в столице Демократической республики Мадагаскар Антананариву, Коморы стали официальным ее участником, поскольку, как и другие ее члены, видят в ней важный инструмент в деле ликвидации экономической зависимости от промышленно развитых стран Запада, развития торговых связей на новой равноправной основе, рационального использования природных ресурсов.

Как единодушно считают члены Комиссии, Маврикий может играть роль главного в регионе поставщика промышленного оборудования. Весьма заметно его место и в координации развития туризма в масштабах региона. Учитывая эту ведущую роль Маврикия, председателем организации на новый трехлетний срок был избран министр иностранных дел, туризма и эмиграции Маврикия Анил Гайан.

Очерки Ю. Степанчука, которому посчастливилось жить и работать на Маврикии, помогли нам лучше понять своеобразный мир этого далекого острова, непростые социально-экономические и внутриполитические проблемы, стоящие перед его народом, вызвали желание больше узнать о его жизни.




Н. Лебедева




Фото

















































































































































































































































































АКАДЕМИЯ НАУК СССР

ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ




Ю. И. Степанчук




Очерки о Маврикии




ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»

ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ ВОСТОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

МОСКВА 1987


ББКл8

С 79




Редакционная коллегия

К. В. МАЛАХОВСКИЙ (председатель), Л. Б. АЛАЕВ, Л. М. БЕЛОУСОВ, А. Б. ДАВИДСОН, Н Б ЗУБКОВ, Г. Г. КОТОВСКИИ, Р. Г. ЛАНДА, И. А. СИМОНИЯ




Ответственный редактор Н. Б. ЛЕБЕДЕВА




Степанчук Ю. И.

С 79 Звезда и ключ Индийского океана. Послесл. Н. Б. Лебедевой. М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1987.

200 с. с ил. («Рассказы о странах Востока»),

В книге очерков Юрия Степанчука, работавшего длительное время на Маврикии, рассказывается о встречах с маврикийцами, об истории и современных проблемах страны. Большое внимание уделяется культуре и фольклору, былям и легендам, сложившимся на острове, оказавшемся на перекрестке интересов европейских государств и заслужившем название «гнезда корсаров».

Избранная автором форма изложения позволила ему создать яркую картину жизни маврикийцев, их труда и быта. Читатель познакомится с островом, где созданный природой «рай» не приносит счастья большинству маврикийцев.




С 1905020000-019 68–87

013(02)-87




ББКл8




© Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1987.


Юрий Иванович Степанчук

ЗВЕЗДА И КЛЮЧ ИНДИЙСКОГО ОКЕАНА

Очерки о Маврикии




Утверждено к печати редколлегией серии «Рассказы о странах Востока»

Редактор Р. Г. Стороженко. Младший редактор Н. Л. Скичко. Художник Л. С. Эрман. Художественный редактор Э. Л. Эрман. Технический редактор Л. Е. Синенко. Корректор М. К. Киселева




ИБ № 15666




Сдано в набор 02.07.86. Подписано к печати 23.12.86. Формат 84Х108


/


. Бумага типографская № 2. Вкл. отпечатана на мел. бумаге. Гарнитура литературная. Печать высокая. Усл. п. л. 10,5+0,42 вкл. Усл. кр. — отт. 12, 81. Уч. — изд. л. 11,83. Тираж 30 000 экз. Изд. № 6110. Зак. № 736. Цена 85 к.




Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Наука» Главная редакция восточной литературы 103031, Москва К-31, ул. Жданова, 12/1




3-я типография издательства «Наука» 107143, Москва Б-143, Открытое шоссе, 28