Встреча с пришельцем (сборник)
Юрий Тимофеевич Прокопенко


В книгу известного украинского писателя-юмориста Юрия Прокопенко вошли остросюжетная повесть «Аварийная ситуация», приключенческая, с элементами фантастики повесть «Встреча с пришельцем», а также рассказы, построенные на комических парадоксах.

В своих произведениях автор остроумно повествует об отношениях между людьми в разных сферах их жизни и деятельности.


Юрий Прокопенко

ВСТРЕЧА С ПРИШЕЛЬЦЕМ

Юмористические повести и рассказы


Юрий Прокопенко


Художник АНДРЕЙ ЧУВАСОВ


Повести


Аварийная ситуация

(повесть)


1


Моя фамилия Гарпун. Зовут Вячеславом Трофимовичем. 33 лет. Среднего роста. Вес — 75 килограммов. Брюнет. Особые приметы? Шрам на левой щеке, который, как любит повторять одна моя знакомая, очень украшает мужчину.

Оранное начало, не правда ли? А все очень просто: представляясь читателю, не могу отказать себе в удовольствии еще раз заполнить эту своеобразную анкету. Меня может понять лишь тот, кто вдруг однажды лишился своих имени и фамилии, потерял свою биографию. Как потерял ее я. Все, что осталось от Вячеслава Гарпуна, — это табличка на кладбище. Да портрет на стене редакции вечерней газеты, где он, то есть я, еще недавно работал заведующим отделом городского хозяйства.

И сожалению, это не мистика, а грустная реальность. Вячеслав Гарпун, якобы погибший в катастрофе, жив и здоров. Вячеслав Трофимович Гарпун — это я, несмотря на то что в кармане у меня документы на имя Валентина Сидоровича Зайчинского.

Вначале я никак не мог привыкнуть к своему новому имени, а теперь, кажется, уже начинаю привыкать… Впрочем, я забегаю вперед, а в моей истории крайне важна если не строгая хронология, то, во всяком случае, логическая последовательность событий.

Итак, я, Вячеслав Гарпун, оформив очередной профсоюзный отпуск, тепло простился с коллегами, поцеловал жену и дочку и отправился на Кавказское побережье. А ровно через месяц на четвертой странице «Вечерки» появилась моя фотография в траурной рамке и редакция с прискорбием известила читателей о трагической гибели в результате автомобильной катастрофы талантливого журналиста…


2


Вот я и начну с того фатального дня, когда произошла катастрофа.

Я сидел за столиком лицом к морю и щурился от солнца и ослепительного взгляда яркой блондинки. Мы ели мороженое и пили шампанское. Угощал Валентин, веселый, говорливый человек, прибывший сюда на стареньком «Запорожце» аж с Урала с одной-единственной целью — потратить деньги. И надо отдать ему должное: это у него получалось блестяще. Когда у Валентина спрашивали, сколько он собирается тут пробыть, он отвечал: «Пока не закончатся деньги». Может, этим и объяснялись его купеческие жесты: заскучал по дому и поэтому старался побыстрее все потратить…

Блондинку позвал какой-то мужчина, и она, поблагодарив за угощение, ушла.

После второй бутылки мы с Валентином обменялись адресами. После третьей твердо пообещали друг другу переписываться. А вот четвертой нам не дали.

— С вас хватит, молодой человек, — строго сказала буфетчица.

— Вы будете указывать, сколько мне пить! — обиделся Валентин. — Меня еще никто никогда не видел пьяным! — Он схватил пиджак и выбежал из павильона, бросив на ходу: — Тут рядом тоже продается шампанское и, кстати, без наценки!

Через несколько минут Валентин вернулся с пустыми руками:

— Извини, я случайно твой пиджак надел. Может, действительно достаточно, если мы уже пиджаки начинаем путать? Давай лучше проедемся с ветерком.

— Ты что, сдурел? Тут полно аввтоинспекции, — трезво возразил я.

— Дорогой мой, — с улыбкой сказал Валентин, — я даже с закрытыми глазами поведу машину. А ты говоришь про автоинспекцию! Бери мой пиджак, можешь даже надеть его. У нас с тобой размеры почти одинаковы. Дорогой разменяемся…

Я послушно надел его пиджак. Спрашивается — зачем? Обменяться адресами — тут все ясно как божий день. Но — пиджаками? Такое конечно же не пришло бы в трезвую голову. Однако в ту минуту мне казалось, что это наивысшее проявление товарищества, ритуал братства.

Машину Валентин вел действительно великолепно. Дорогой рассказывал о девушках, которые в него влюблены до потери пульса, о своей холостяцкой квартире, которую он «фирмово» обставил мебелью собственного производства, о том, как поссорился с заведующим ремонтным ателье, в котором проработал без малого девять лет. Поссорился и вместе с заявлением на отпуск положил ему на стол заявление об увольнении. Рассказывал обо всем весело и беззаботно, не напрашиваясь ни на участие, ни на сочувствие.

Последними его словами были:

— Ты глянь, нас хочет обогнать «Победа»! Такая развалина, а тоже рвется в лидеры!..

Удар! Страшный визг тормозов и скрежет металла. Какое-то мгновение мы висим над пропастью. Я успеваю распахнуть дверцу и вываливаюсь.!.

Открываю глаза. Вначале все виделось словно сквозь запотевшие очки. Вдруг будто стекла кто-то протер, и все вокруг стало ослепительно белым. Белые стены, белые шкафы, белые халаты… И на фоне этой белизны — контрастно черные усы и загорелое улыбающееся лицо.

— Кто вы? — еле удалось пошевелить мне языком.

— Меня зовут Гиви. Я твой брат. Кровный брат.

— Я вас не знаю.

— Он вас тоже не знает, однако не пожалел для вас своей крови, — строго заметил мужчина в белом халате.

— Поэтому я и говорю, — радостно подхватил Гиви, — что теперь мы с тобой кровные братья. Ведь в тебе течет часть моей крови.

— Вот оно что, — наконец до меня дошло. — Благодарю…

— Какие там благодарности. Думаю, и ты бы сделал то же самое, — улыбнулся Гиви.

— Благодари судьбу, что в живых остался, а не погиб, как твой друг, — сказал врач.

Веки мои снова сделались чугунными. Я закрыл глаза…

В больнице я пролежал больше трех месяцев, пока не срослись восемь переломов. Особенно меня волновала правая рука — кость никак не хотела правильно срастаться.

Гиви проведывал регулярно. Приносил фрукты, рассказывал веселые истории, потом уехал куда-то учиться. И так же регулярно стал меня навещать его отец. Шота Георгиевич.

— Если Гиви назвал тебя своим братом, — сказал он однажды, — значит, я буду считать тебя сыном. Или в крайнем случае, — прищурился Шота Георгиевич, — племянником.

Естественно, первое, о чем я подумал, придя в себя, — это о своем доме. Наверное, жена, дочь волнуются. Еще бы! То регулярно писал, звонил — и вдруг как сквозь землю провалился. Писать я не мог, поэтому попросил няню позвонить с почты мне домой.

Няня вернулась в растерянности:

— Я только успела сказать вашей жене «Добрый день, привет от вашего мужа», как она разрыдалась и повесила трубку.

На следующий день няня снова по моей просьбе позвонила жене, опять передала от меня привет.

А жена в ответ ее просто выругала: «И не стыдно вам издеваться?!»

Наконец до меня дошло: наверное, жена думает, что я где-то загулял и еще имею нахальство при этом передавать приветы через любовницу. Я поделился своими мыслями с Шота Георгиевичем. Он долго хохотал, утирая слезы, а затем взялся сам все уладить.

— Ты имеешь дело с тонким дипломатом! — подмигнул он мне.

Но когда Шота Георгиевич пришел после телефонных разговоров, я, увидев кислое выражение его лица, сразу понял: на этот раз «тонкая дипломатия» потерпела фиаско.

— Ну, генацвале, и жену послал тебе бог! Даже выслушать меня не захотела. Только я начал говорить о тебе, как она в крик: «Да оставьте вы меня наконец в покое! Как вам не стыдно издеваться над моей трагедией!» Я еще раз попросил телефонистку соединить с ней, но она больше трубки не взяла.

— Странно, — удивился я. — Никогда не давал ей повода для подобных подозрений. И вдруг такое!

Можно было бы попросить врача официально сообщить жене, что я в больнице, что ноги и руки мои в гипсе, но тогда она бросит работу и прилетит сюда. А Лесина учеба? Дочка и на день не останется одна дома…

— Ничего, вот подымусь, сам ей позвоню и все объясню, — решил я.

— Женщины — загадочный народ, — развел руками Шота Георгиевич. — Ей бы радоваться, что ты живой, а она еще сцены ревности закатывает. Видел бы ты, как убивалась жена твоего погибшего друга. Приехала забрать то, что от него осталось, вся в черном, и рыдала, рыдала. Только повторяла: «Бедный Славичек, тебя не узнать!..»

— Какая жена? — удивился я. — У него не было жены. Он холостяк. И потом, не Славичек он, а Валентин.

— Не знаю, она его Славичеком называла, — пожал плечами Шота Георгиевич.

— Послушайте, а как она выглядела, его жена? — спросил я, чувствуя, как кровь ударила мне в лицо. От страшной догадки голова пошла кругом.

— Ну как выглядела? Красивая, пышные светлые волосы, стройная. И глаза большие, синие, как море. С ней высокий мужчина был. Длинноносый, трубку курил. Все ее успокаивал: «Успокойся, Люся! Держи себя в руках, Люся…»

Вот оно что! Теперь только до меня дошло, почему над моей кроватью висит температурный лист с другой фамилией. Почему моя жена Люся рыдала в трубку, когда ей передавали от меня привет. На Валентине в момент катастрофы был мой пиджак с документами. Потому и решили, что погиб Вячеслав Гарпун, то есть я. Поэтому-то Люся и повторяла: «Бедный Славичек, тебя не узнать». И, похоронив Валентина, она думает, что похоронила меня…

— Я спрашиваю, что с тобой? Может, доктора позвать? — словно сквозь стену услышал я голос Шота Георгиевича.

— Не надо. Мне уже лучше, — поспешил я его заверить.

— Тогда пойду, — поднялся он. — Может, заснешь.

Итак, я похоронен… Невероятно! Поэтому-то никто и не интересуется моей судьбой. А у меня, грешным делом, где-то в глубине души шевелилось что-то похожее на обиду: коллектив называется, друзья-приятели! Никто и не полюбопытствовал, почему товарищ из отпуска не вернулся! Выходит, зря я так о них думал. Они, наверное, исполнили свой моральный долг: похоронили, теплые слова над могилой сказали, помянули… И вдруг я возвращаюсь живой! И почти здоровый! Что такое несколько переломов в сравнении с жизнью! Правда, шрам на щеке, и глаз немного косит, и нос реставрированный, и зубов передних нет. Кстати, что себе думает стоматолог? Обещал в среду примерку сделать, а сегодня четверг… Да ладно, он и так молодец: согласился в больницу приходить. Это все Шота Георгиевич. Он его привез. Смогу ли я когда-нибудь хоть частично отблагодарить этого человека за все, что он для меня делает?..

Значит, в то время, когда я лежал без сознания в больнице, Люся приезжала сюда? С каким-то мужчиной… Длинный нос и трубка? Это, наверное, Генка. Может, ему позвонить? Чтобы подготовил Люсю к моему приезду. Подобный сюрприз не для ее нервов…

По я так никому и не позвонил. Уже имея в кармане билет на самолет, я было подошел к окошку междугородного переговорного пункта, но передумал. Разве нескольких минут достаточно, чтобы все объяснить? Прилечу домой, там все и станет на свои места…

Провожал меня Шота Георгиевич вместе с родственниками. Провожал, как провожают в дальнюю дорогу сына, — с щедрыми наставлениями и не менее щедрым провиантом. Не успокоился, пока я его клятвенно не заверил, что в следующем году обязательно приеду в гости с женой и дочкой.


3


Стюардесса объявила, что наш самолет идет на посадку, и попросила пристегнуть привязные ремни. Моя правая рука все еще не слушалась — доктор сказал, что ее придется долго, а главное, регулярно тренировать. А делать все левой пока было непривычно. С трудом справился с ремнями. И подумал о том, как буду писать. Еще в больнице попробовал левой рукой — выходили очень смешные буквы.

Меня всегда охватывало волнение, когда я возвращался в родной город, даже после непродолжительной с ним разлуки. Но теперь мне просто было не по себе…

— Алло, я слушаю! — В голосе Геннадия всегда звучала уверенность, во сейчас он произнес «алло» с такой интонацией, словно был просто потрясен, что в такую рань его кто-то осмелился побеспокоить.

— Генка, ты?

— Я Генка.

— Неужели не узнаешь? — Я старался говорить как можно четче, хотя мне явно мешали вставные шедевры грузинского стоматолога.

— Вася?

— Нет.

— А, Коля, друг!

— И не Коля.

После паузы Геннадий вдруг закричал так, словно абитуриент театрального института, которому на экзамене предложили сыграть этюд «Узнавание».

— А-а-а! Виктор Нестерович?!

— И не Виктор Нестерович, — разочаровал я его.

— Тогда не знаю, — растерялся он.

— Ну что ж, если уж по голосу не узнаешь, может быть, хоть при встрече вспомнишь, — пристыдил я его.

— А кто же это все-таки?

— Так где мы встречаемся?

— Дело в том, что я сейчас спешу… — начал он.

Но я перебил его:

— Итак, через двадцать минут у Центрального универмага.

— Но все-таки…

Я повесил трубку. Вещи сдал в камеру хранения и, взяв такси, помчался к месту нашего свидания. С Геннадием мы дружили со школы. У меня и сомнения не было, что любопытство в нем возьмет верх даже над чувством долга: он опоздает на работу, но к универмагу подойдет.

Когда я подъехал, он уже прогуливался там, помахивая газетой и оглядываясь. Я подошел и протянул руку.

— Ну, друг, тебя не узнать! — Его лицо озарила широкая улыбка.

— Да, немного изменился, — согласился я.

— Все мы меняемся внешне, но в душе остаемся такими же.

Мне всегда нравилось в Генке то, что хрестоматийные истины он мог провозглашать с пафосом первооткрывателя.

— А твои как дела? — спросил я.

— Нормально. Работаю. Так и не женился. Вот и все новости… Ну, а ты как?

— Как видишь, — ответил я. — Больше ничего добавить не могу.

— А что новенького? — спросил он, незаметно глянув на часы.

— Все новенькое: вот этот шрам на щеке, этот нос реставрированный и глаз все время дергается…

— Что ты говоришь? А я думал — ты мне все время подмигиваешь.

Помолчали.

— А еще что новенького? — спросил он.

— Еще? Вот, например, хромаю. Может, заметил? Зубы вставили…

— Ну и веселая у нас с тобой беседа! — рассмеялся Геннадий. — Я, к сожалению, спешу, а то б забежали ко мне и по стаканчику сухого вина выпили.

— Так давай! — обрадовался я.

— Боюсь, меня на работе не поймут. Опоздал, да еще спиртным попахивает!

— А ты меня все-таки не узнал, — сказал я.

— Как же, как же! По телефону таки не узнал, зато тут — с первого взгляда. Хотя, надо отметить, ты очень изменился, — поспешно добавил он.

— Тогда скажи, как меня зовут?

— Тебя? Ну, старик, брось разыгрывать! Может, еще прикажешь фамилию твою назвать?

— Можно и фамилию.

— Ладно, дорогой. Я не из тех, которые не узнают друзей. Не на того напал, — похлопал он меня по плечу. — Так что, если у тебя есть ко мне просьба, с большим удовольствием тебе помогу.

— Есть у меня просьба, — сказал я. — Представь меня без шрама, с прямым носом, а не с этой картошкой.

— Представил. Ну и что?

— С такими коррективами я тебе никого не напоминаю?

— Как же, напоминаешь. Голливудского красавца. Но поверь моему опыту, женщины и так тебе прохода не дадут… Ну, старик, надо бежать. Номер телефона мой ты знаешь, так что звони, приходи…

— И все-таки ты меня не узнал, — взял я его за локоть.

Он внимательно посмотрел мне в глаза.

— Тебя-то я узнал, — отвел он взгляд, — а вот имени твоего и фамилии твоей, честно говоря, хоть убей, не могу припомнить. Прости, но последние два месяца в моей коробке полный хаос. Лучшего друга похоронил! Погиб в автокатастрофе. Славка Гарпун! До сих пор не могу опомниться…

— Генка, неужели ты не видишь, что я и есть Славка?

— Славка?

— Да. Славка Гарпун.

Его лицо побагровело, затем взялось белыми пятнами — верный признак того, что он в ярости.

— Лю-люблю шутки, — заикаясь, проговорил он, — но это уж слишком!

— Я все сейчас объясню. Случилась ошибка. Я жив…

— Послушай! Или послушайте! Я лично хоронил Вячеслава Гарпуна. Ездил на место катастрофы…

— Правильно, но…

— Ну вот что, у меня нет времени слушать эту чепуху.

— Дело в том, что я тоже попал в катастрофу, — схватил я его за руку. — Но мой пиджак…

— Не знаю, что стряслось с твоим пиджаком, а вот с тобой, вернее с твоей головой, действительно случилась авария, — вызверился Геннадий. — Иногда подобное случается и без катастроф. Только некоторые после такого называют себя Наполеоном или Жанной д’Арк, а ты скромно объявил себя Вячеславом Гарпуном. Но ты не учел одной детали: я знал Славу с детства. Понял? Так что шагай себе, приятель!

— Ты очень красиво говоришь, но теперь выслушай меня, — спокойно сказал я.

— Кажется, я предупредил, что спешу…

— Да поверь наконец: я действительно Гарпун, без подделки!

— Товарищ милиционер! — крикнул Геннадий сержанту, прогуливавшемуся у витрины универмага. — Этот гражданин пристает ко мне…

— Добрый день, — взял под козырек сержант. — Ваши документы!

Я растерянно смотрел то на милиционера, то на Геннадия, пока сержант не повторил свою просьбу.

Я долго шарил по карманам. И вдруг до меня дошло, что документов у меня нет. В пиджаке, кроме ста сорока рублей, я нашел лишь удостоверение шофера-любителя на имя погибшего Зайчинского.

Я вытащил удостоверение и показал его милиционеру:

— Вот все, что у меня с собой.

— Зайчинский Валентин Сидорович, — вслух прочитал сержант.

— Значит, Валентин Сидорович? — повторил Геннадий и презрительно глянул на меня.

— Так какие у вас претензии к этому гражданину? — спросил его милиционер.

— Нету никаких. Простите, что побеспокоил.

Старшина вернул мне документ и, удивленно глянув на Геннадия, отошел.

— Извините еще раз! — крикнул ему вдогонку Геннадий, а мне сказал: — Если захочешь снова выдать себя за Гарпуна, так заруби себе на носу: покойный Слава никогда не сидел за рулем автомобиля. Вот так-то, гражданин Зайчинский!

Плюнув себе под ноги, Геннадий ушел, размахивая газетой.


4


Сказать, что я был потрясен этой встречей, значит не сказать ничего. Я буквально окаменел. А очнувшись, заметил, что меня обходят прохожие, как статую.

Ну хорошо, шрам на щеке, этот заново приклеенный нос, изуродованный глаз, как мягко выразился стоматолог, иной рисунок губ! Но разве этого достаточно, чтобы тебя не узнал лучший друг? Ведь даже в гриме мы узнаем любимого актера. Наверное, дело вовсе не в том, что моя внешность изменилась. Это второстепенная деталь. Главное — Геннадий меня похоронил, он плакал над моим гробом. И теперь на фоне этого неопровержимого факта все иные аргументы, даже справки, рассказы очевидцев будут казаться ему да, пожалуй, и всем друзьям и знакомым настолько алогичными, что вообще потеряют всякий смысл…

Я зашел в гастроном, купил пачку «Столичных». Курить я бросил пять лет назад, но сейчас почувствовал нестерпимое желание затянуться табачным дымом. Бродил по улицам без цели, просто чтобы двигаться. Так, мне казалось, лучше думается. Хотя ни на чем сосредоточиться не мог. Мысли путалась, как цифры в испорченном компьютере.

Вдруг я поймал себя на том, что иду, ускоряя шаг. Словно управляемый каким-то автопилотом, двигаюсь в направлении своего дома. Только теперь я по-настоящему ощутил, как мне хочется увидеть Люсю, рассказать ей обо всем, что со мной произошло, посмеяться вместе с ней над этой нелепой историей.

А если и она встретит меня, как Геннадии?

Меня вдруг охватил страх. Я даже свернул в переулок, чтобы случайно с ней не столкнуться. Хотя вероятность такой встречи в это время была минимальной. Рабочий день у Люси начинался в девять…

В школе, где училась дочка, вот-вот должен был прозвенеть звонок на перемену. Я ждал Лесю в коридоре возле учительской. Ее классная руководительница, проходя мимо меня, поинтересовалась:

— Вы к кому?

— К Лесе Гарпун из пятого «А».

Учительница подозрительно оглядела меня, очевидно, прикидывая, кем я могу приходиться девочке.

То, что меня не узнала классная руководительница, я воспринял спокойно, но то, что Леся глянула на меня так, словно на неодушевленный предмет, потрясло. Я позвал ее и начал расспрашивать об успехах, о маме, подругах. Она отвечала вежливо, по сдержанно. И вдруг попросила объяснить, почему это меня интересует.

— Видишь ли, дело в том… Короче, я хорошо знал твоего отца и поэтому решил поинтересоваться твоими делами, — наконец нашелся я.

— Знали? — Ее лицо вдруг стало очень серьезным. Она отвернулась.

— Так что ничего живешь? — Глупее вопроса трудно было и придумать.

— Спасибо, ничего. — Беседуя со мной, она все время посматривала на звонкоголосых подруг, столпившихся у подоконника. Наверное, ей не терпелось поскорее к ним присоединиться.

— Ладно, не смею тебя больше задерживать, — сказал я.

— Приходите к нам домой, мама будет очень рада, — вежливо пригласила меня дочь на прощание.

На улице было солнечно, пахло прелым листом.

Казалась, серебристые паутинки — эти неизменные атрибуты бабьего лета — свисали прямо с неба. Если бы мне в эту минуту предложили одним словом охарактеризовать свое состояние, я бы ответил — опустошенность. Правда, к ней примешивалось еще что-то, чему я сразу не мог дать определение. Пока не‘ понял: обыкновенное чувство голода! Желудку все равно, какую фамилию носит его хозяин, Гарпун или Зайчинский. Ему есть подавай!

Кафе «Минутка» отличалось от других заведений общественного питания тем, что тут обедали и сотрудники «Вечерки». Душа кафе буфетчик Саша, очень подвижный для своих пятидесяти, был твердо убежден: лучшие газетные материалы рождаются именно здесь. Во всяком случае, в его присутствии не раз обсуждались будущие репортажи, зарисовки, судебные очерки.

«Три порции сарделек за один заголовок», — часто предлагал Миша Верезюк, сотрудник отдела информации, у которого заголовки были слабым местом.

И Саша первым откликался на его призыв. Однажды он придумал удачный заголовок к Мишиной информации об открытии нового магазина: «Продавец улыбается». Воодушевленный таким успехом, он теперь, о чем бы ни шла речь в материалах Верезюка, предлагает заголовки со словом «улыбается»: «Слесарь улыбается», «Шеф-повар улыбается», «Прокурор улыбается»…

Я подошел к буфету, поприветствовал Сашу и сказал:

— Как всегда.

Саша посмотрел на меня с любопытством:

— Не понял. По-моему, я вас впервые вижу.

— Бульон, сардельки и кофе, — уточнил я и сел в самом дальнем углу зала.

До обеденного перерыва оставалось меньше часа. Поэтому в кафе было почти пусто.

Через несколько минут вошел Юрий Юрьевич Тощенко, заведующий отделом литературы и искусства. В такое время он обычно только завтракал. Примостился за соседним столиком и время от времени бросал на меня вопросительные взгляды. Наверное, никак не мог припомнить, где он меня видел.

— Добрый день, Юрий Юрьевич, — поклонился я.

— Доброго здоровья, — ответил он. И, отхлебнув кофе, поинтересовался: — С кем имею честь?

Всех своих авторов Тощенко четко делил на дне категории — нормальных людей и графоманов. К последним относился, как врач к больным. Советовал им больше бывать на свежем воздухе, заниматься спортом.

«Поверьте, — убеждал он страстных рифмоплетов, — это у вас пройдет. Пройдет без осложнений». Отправив очередного такого пациента, всегда тяжело вздыхал: «Ничего не поделаешь, болезнь века: выучит человек азбуку — и уже считает себя писателем».

— Один из поклонников вашего таланта, — представился я.

— Моего таланта? — изумился Тощенко.

— Может, я не так выразился, но ваши статьи, рецензии, обзоры мне очень нравятся.

Глаза его потеплели. Мудрый Юрий Юрьевич клюнул на такую дешевую приманку! Лесть — эта ахиллесова пята человечества — всегда служит пропуском даже в души безнадежных скептиков.

— Вы позволите? — Я перешел к его столику.

— Очень прошу, — с готовностью подвинулся он. — Так, значит, говорите, нравятся мои публикации?

— Нравятся.

— И что же именно в них нравится?

— Логичность, доказательность, сочность языка…

— Вижу, в этих делах вы не новичок, — отметил он. — Может, сами пишете? Скажем, рассказы или новеллы?

Я поспешил рассеять его подозрения:

— Не пишу. Вернее, писал, но после вашей прошлогодней рецензии на книжку одного молодого новеллиста — не помню фамилии — бросил. Понял, что в моих вещах нет той самой изюминки, о которой вы так метко говорили.

— Это достойно похвалы, — кивнул Тощенко. — Людей, которые умеют вовремя остановиться, я уважаю. Простите, принесу себе еще кофе. Может, и вам прихватить?

— Благодарю, не надо, — сказал я.

— Итак, — продолжил он, вернувшись, — вы бросили писать рассказы, потому что вас убедила моя рецензия?

Именно поэтому, — заверил я. — Правда, была еще одна причина…

— Какая же?

— Дело в том, что я начал писать стихи…

Тощенко чуть не поперхнулся. Бедный Юрий Юрьевич! Не часто журналистам, особенно его амплуа, случается услышать комплимент от читателя. И вдруг такое разочарование: комплимент от поэта-графомана!

— Наверное, вы о чем-нибудь хотите меня попросить? — сухо поинтересовался он.

— Хотел бы, если можно…

— Приносите, — не дослушал он меня и направился к выходу. У двери обернулся: — Только, пожалуйста, не сегодня.

— Простите, — догнал я его, не в силах противиться возникшему вдруг непреодолимому желанию прекратить эту игру, раскрыть карты. Но страх, что меня снова обвинят в шулерстве, заставил взять себя в руки.

— Вы что-то хотели?..

— Скажите, пожалуйста, где похоронен Вячеслав Гарпун?

— На центральном кладбище, — ответил Тощенко. — На восемнадцатом участке.

Выходя из кафе, он еще раз обернулся и как-то странно посмотрел на меня.

Буфетчик Саша кричал в трубку кому-то из поставщиков:

— Мы, журналисты, не любим, когда нас дурят. Прибыл кефир сегодня, и дата должна быть сегодняшней!

Можно было бы дождаться, пока начнут приходить и другие сотрудники редакции, но я чувствовал, что и так переполнен впечатлениями. Лучше, решил, завтра сам к ним зайду, воспользовавшись вынужденным приглашением Тощенко…


5


Увидеть собственными глазами место своего захоронения — кто устоит перед таким соблазном! Я блуждал среди могил, разыскивая табличку со своей фамилией. В кладбищенской тишине есть великая философская мудрость, которая, очищая нас от суетной мишуры, отрезвляя и приземляя, заставляет хоть на мгновение снова стать самим собой. С высоты кладбища даже непоправимые жизненные катастрофы кажутся бледными кадрами посредственного телефильма.

Выл у меня знакомый — карьерист законченный. Шел по служебной лестнице, переступая через друзей и собственные принципы. Но внезапно с ним произошла метаморфоза: к нему вдруг вернулись качества, которые он растерял еще в юности, — скромность, участливость, человечность.

Я долго ломал голову над этим феноменом, пока не побывал у него в гостях. Оказалось, окна его повой квартиры выходят на кладбище…

Наконец я ее нашел. На мраморной табличке было выбито: «Гарпун Вячеслав Трофимович». Фигурная ограда, свежая краска, цветы. Рядом с могилой — еще не покрашенная лавочка. Я опустился на нее и задумался. Было над чем…

— Хозяин, твоя могила? — Хриплый голос заставил меня вздрогнуть.

— Моя, — машинально ответил я. — То есть я хотел сказать…

— Тогда давай пятерку, — потребовал маленький мужичок в длинной стеганой куртке, подпоясанной грязной веревкой.

— За что пятерку?

— Хозяйка лавочку заказали, а как рассчитываться, так их нету.

— Бери пятерку, — протянул я ему деньги. — А почему не покрасил?

— Потому что не договаривались. Отдельно надо было оговорить. Еще троячку дай — покрашу.

— Вот еще троячка, только чтобы…

— Можете не сомневаться, — радостно заговорил мужичок, — сделаем как куколку. Вставать не захочется… А вот и хозяйка пожаловали…

Я вскочил на ноги с такой стремительностью, будто собирался бежать.

— Здравствуйте, — сказала Люся, бросив на меня удивленный взгляд.

— Хозяин ужо рассчитались, спасибо им, — поклонился мужичок.

— Вы рассчитались? Чего это вдруг?

На плечах у нее был черный платок. Интересно, сколько длится траур — полгода, год? Как-то раньше никогда об этом не задумывался. И никогда раньше не замечал, что черный цвет так ей к лицу. Наконец я пришел в себя:

— Дело в том, что я товарищ покойного. Мы со Славой в детстве жили по соседству. Он для меня так много сделал…

Люся пристально посмотрела на меня, потом открыла сумочку и достала кошелек.

— Все равно, я хочу отдать вам…

— Не надо, прошу вас, — взмолился я. — Пусть это будет… ну, вместо цветов.

— Неудобно как-то, — нерешительно сказала она.

— Для друзей все удобно. Тем более нашли, о чем говорить, — это же такая мелочь!..

Она опустилась на лавочку.

— Ну, я пойду, — сказал мужичок. И, будто в оправдание, добавил: — Скоро магазин закроется, а мне одну вещь купить надо…

Мы молчали. Люся задумчиво смотрела на мраморную табличку, я — на ее четкий профиль.

«А что, если сейчас подойти и поцеловать ее?» — подумал я. И, представив всю нелепость ситуации, рассмеялся.

Люся глянула на меня осуждающе, и я поспешил извиниться:

— Простите, вспомнил один случай из нашего со Славой детства…

И я начал рассказывать, на ходу выдумывая. Она иногда для приличия кивала, но, как мне казалось, не слушала…

Вечерело. Люся поднялась и сказала так просто, будто мы с ней засиделись в скверике:

— Пора домой.

Дорога была каменистой, я вел ее под руку и думал о том, что, возможно, смалодушничал, даже не попытавшись объясниться. А вдруг…

— А вдруг, — говорю ей, — все это неправда. Какое-то недоразумение. Вдруг Вячеслав Гарпун жив…

Она минуту помолчала.

— Если бы мне сбросить этак лет двадцать, я, возможно, и поверила бы. А теперь… Теперь даже дочь моя не верит в подобные сказки.

— А ты… простите, вы не допускаете, что при катастрофе мог погибнуть другой? — горячо заговорил я.

— Но допускаю! — резко остановила Люся меня. — Но допускаю, потому что сама, собственными глазами видела его тело там, везла ого сюда и… — Она выдернула руку и полезла в сумочку за платком.

До троллейбусной остановки мы дошли молча. Я так и по смог найти подходящих слов, чтобы утешить ее.

— А вот мой транспорт, — сказала она.

— Может быть, я вас провожу домой? — предложил я.

— Нет, нет, — решительно запротестовала она. — Заходите как-нибудь к нам. Мы живем на улице…

— Я знаю, у меня есть адрес, — сказал я, подсаживая со в троллейбус. — Обязательно загляну в самое ближайшее время.

Если бы мне вчера, когда мы ужинали за столом хлебосольного Шота Георгиевича, кто-нибудь сказал, что сегодня я буду чувствовать себя чужим в родном городе, я бы всего лишь весело рассмеялся. А теперь… При всем моем, казалось бы, неисчерпаемом оптимизме мне было не до смеха.


6


Часы на городской башне показывали без двадцати восемь. В такое время я обычно уже сидел в джинсах и шлепанцах дома и проверял Лесины уроки. Или читал газету, выводя из себя Люсю своими односложными ответами на вопросы, которые касались, как она утверждала, важных аспектов нашего семейного бытия. Казалось бы, самые что ни есть будничные дела, однообразие их иногда просто действовало на нервы. А вот лишился их — и чувствую себя так, будто меня обокрали.

— Следующая — вокзал, — объявил водитель троллейбуса.

Теперь я понимаю, почему всех бездомных тянет именно на вокзал. Не только потому, что тут есть где прислониться, не слишком при этом привлекая внимание, но еще и потому, что тут не так чувствуешь свое одиночество.

Разумеется, даже в моей ситуации можно было бы придумать что-нибудь более оригинальное для ночлега, но думать не было сил. После таких эмоциональных перегрузок, до основания потрясших меня за день, мой мозг конечно же забастовал.

Я вышел из троллейбуса вслед за молодой парой — высокий белокурый юноша одной рукой нежно обнимал свою юную спутницу, а в другой держал ее красивую сумочку. Они бегом пересекли площадь. Наверное, спешили на поезд. А я, не спеша обойдя все киоски, купил газеты, выпил томатного сока и зашел в зал ожидания.

Толкотня и суета здесь кажутся такими же обычными, как свист и топот на футбольном матче. Свой чемодан я еще утром оставил в камере хранения, но брать его сейчас не было смысла. Возьму, решил, в другой раз. Вот, например, когда поеду к своим. Они же меня сами приглашали. И Леся и Люся. А может, сегодня пойти?.. Но я решительно подавил в себе этот соблазнительный порыв. Не раньше чем послезавтра! Или в крайнем случае — завтра…

Мысли о чемодане перенесли меня в хлебосольный грузинский дом. И я придумал себе занятие: подошел к почтовому окошку, чтобы написать открытку Шота Георгиевичу.

Правая рука совсем не слушалась. Писал левой рукой. Каждая буква давалась с таким трудом, что я решил сократить текст до минимума. Вот если бы в нашей редакции приказом заставили всех сотрудников писать только левой рукой. Тогда бы редактору не пришлось все время повторять: «И когда же вы научитесь лаконичности!»

Рядом со мной солидная семейная пара составляла на обратной стороне бланка для телеграммы меню ужина, как я понял, в честь родственника, которого они пришли встречать.

— Наверное, бутылочку коньячка надо бы выставить, — не то утвердительно, не то вопросительно произнесла жена.

— Коньяку не надо, — сухо ответил муж.

— Думаешь, водку?

— Водки не надо.

— Может, ты и прав, лучше бутылочку шампанского, — согласилась жена.

И шампанского не надо.

— Хорошо, — вздохнула она, — выставим вино.

— Вина не надо, — сказал муж.

Они помолчали.

— Ты считаешь, что вечером мы где-нибудь купим пиво? — упавшим голосом спросила жена.

— Пива не надо, — ответил муж.

— А чем же ты собираешься угощать? — удивленно поинтересовалась жена. — Кофе?

— Кофе не надо.

— А что же надо?

— Чай. С соломкой.

— Ты с ума сошел! Хочешь, чтоб я от стыда сквозь землю провалилась? Своих родственников вон как встречаешь, а мои, значит…

— Вот-вот, приучил я своих. Теперь чуть что — ко мне прутся. Осталось только, чтобы и от твоих отбою не было. Нет уж, лучше раз, как ты говоришь, провалиться сквозь землю, чем потом всю жизнь страдать…

Я вышел на перрон. Мои юные троллейбусные попутчики у вагона слились в поцелуе.

— Поезд отправляется, — объявила проводница.

Но они, казалось, ничего не слышали. Я шел вдоль вагонов поезда и думал, что в ритуале проводов есть, кроме грустной торжественности, фатальная неизбежность. Как сказал поэт, встречаются, чтобы расставаться… А впрочем, иначе не были бы радостными встречи. Дальше мысли мои заработали в другом направлении: до меня вдруг донеслись запахи ресторанной кухни. Я вошел в ресторан, сел за свободный столик и развернул меню.

— Простите, возле вас место не занято?

— По-моему, ползала незанятых мест, — кивнул я на свободные столики.

— Извините, — сказал мужчина в красном свитере, садясь возле меня, — я еду из дома отдыха, поэтому так привык есть в обществе, что в одиночестве не могу даже стакан кефира выпить.

Очевидно, этот человек был из тех, для кого главное в жизни — иметь собеседника. Все равно какого — хоть глухонемого.

— Может, котлету заказать с кашей? Как вы считаете? — обратился он ко мне.

— А чего ж, можно и котлету с кашей.

— Нет, лучше шницель.

— Можно и шницель.

— Или печенку с картошкой? Нет, лучше возьму сардельки! — наконец принял он решение. — А не знаете, они свежие?

— Это уж у официанта спрашивайте, — посоветовал я ему.

— Разве они скажут! Правда, один попался мне в кафе в прошлом году. Что ни заказываю — кривится, будто пирамидон разжевывает. Я его прощу салат принести, а он головой качает и говорит многозначительно: «Не советую — капуста». Я его про биточки спрашиваю, он мне на ухо шепчет: «Не берите — хлеб». Я вареники заказываю, он скептически ухмыляется и говорит: «Сплошное тесто». — «А куда же мясо делось?» — спрашиваю. Он мне и выложил чистосердечно: мол, мясо повар забрал, а жиры и разные другие компоненты тоже налево пошли. «Хорошо, — говорю, — тогда хоть кофе давайте с пирожным». А он, оглянувшись, шепотом сознался: «Пирожные как камень, а кофе — вода, только подкрашенная»…

— Ужас какой! — не выдержал я.

— Вот и я ужаснулся и на следующий день привел торгинспекцию. Оказалось, что официант все навыдумывал. Просто он в тот вечер домой спешил…

Официантка взяла заказ, заверив, что все будет вкусным и свежим.

— Знаете, понятия «свежий» и «вкусный» довольно относительны, — вздохнул мужчина. — Я вот недавно видел, как один попросил в буфете котлету с витрины. Не выдержал, подхожу, спрашиваю: «Что, не повезло в любви?» Он пожимает плечами. «А, — говорю, — ясно: на работе неприятности?» Он качает головой. «Разочаровались в друзьях?» Он хмыкнул. «Тогда не понимаю: вот так ни с того ни с сего прощаться с жизнью, не видеть больше неба, солнца, улыбок?» — «Неужели я похож на самоубийцу?» — удивился он. «А чем же объяснить, что вы просите котлету с витрины? Она ведь в лучшем случае позавчерашняя». — «Ах, вот вы о чем! — наконец дошло до него. — Дело в том, — отвечает, — что я часто бываю в командировках. И так привык питаться в привокзальных буфетах, что мне от свежей пищи может просто стать плохо…»

Нам принесли ужин. Красноречие моего соседа было неиссякаемым. Он работал языком и вилкой синхронно.

— Я вам советую, если будете иметь возможность, обязательно побывайте в этом доме отдыха. Я вначале, скажу откровенно, хотел бежать. Даже зубную щетку упаковал. А потом решил — останусь. Назло им всем. Пока привык к рыбным фрикаделькам с макаронами, на три килограмма похудел. А со временем привык. Даже от шуток массовика-затейника меня перестало в дрожь бросать…

— А говорите, что было хорошо, — воспользовавшись паузой, вставил я.

— Хорошо, верно. Только не было, а будет, — уточнил он. — Приеду домой, и мне наша заводская столовая покажется фешенебельным рестораном, а наш заводской профилакторий, куда буквально всех за уши тащат, — самым лучшим санаторием. А моя квартира — просто райским уголком.

— Для чего же вы мне советуете обязательно побывать в этом доме отдыха? — спросил я.

— Это очень полезно: месяц помучиться, чтоб одиннадцать месяцев потом наслаждаться жизнью. Только адрес запишите…

Мы расплатились с официанткой, и я, пожелав разговорчивому сотрапезнику счастливой дороги, уже было попрощался, но он попросил меня:

— Если не трудно, помогите вещи до поезда донести.

Пока мы добрались до перрона, этот веселый балагур рассказал мне, как расположение звезд на небе влияет на настроение человека и чем питаются мадагаскарские лемуры. У вагона, в который он садился, стояли и целовались мои юные троллейбусные попутчики. Красную сумочку теперь держала она сама, и он имел возможность обнимать ее обеими руками.

Конечно же парень и девушка спешили на вокзал просто для того, чтобы полопаться тут перед поездом. Ситуация банальная, как старый анекдот. Так когда-то делали и мы. Удивительно, как все повторяется. Однажды Люся привела меня сюда, а я никак не мог понять, чем перрон лучше парка. Тут даже сесть негде.

«Хочу, — сказала она тогда, — чтобы ты поцеловал меня так, будто мы с тобой прощаемся навсегда…»

Я зашел в телефонную будку и набрал номер. Ответила Люся. Наверно, дочка уже спала.

— Алло! Слушаю. Ничего не слышно! Слушаю. Алло! Алло!..

Раздались короткие гудки.

Вдруг мне стало жаль, что я расстался с разговорчивым собеседником. Как-никак было с кем хоть словом перекинуться. Но недаром один мой коллега, любивший коллекционировать знакомства с людьми интересной судьбы, утверждал: самые неожиданные встречи случаются именно на вокзале.

Через каких-нибудь двадцать минут я уже стоял у буфетной стойки с Петром Свистюком, человеком, которого местные писатели считают начинающим литератором, композиторы — песенником в перспективе, а художники — просто своим парнем. И хотя «свой парень» не напечатал ни строчки, не сочинил даже музыкальной фразы, никогда не держал в руках кисти, о нем с грустью говорили: загубленный талант.

— Неужели ты действительно узнал меня? — спросил я.

— А как же! — посмотрел он мне в глаза. — Ты Буртиков из музыкальной школы.

Тлеющий огонек надежды в моей душе тут же угас. Свистюк был как раз в том состоянии, когда хочется исповедоваться, рассказывать о своей жизни. А поскольку он был человеком окололитературным, то начал с творчества:

— Прихожу я к редактору. Заношу детективный роман. Вот, говорю, восемь убийств за один вечер. Редактор скептически улыбается, небрежно листает страницы. А я на цыпочках выхожу из кабинета, чтобы не мешать. Прихожу утром, а он… Веришь — за ночь и позы не поменял. Я к нему обращаюсь, а он отмахивается. «Что, интересно?» — спрашиваю.

А он: «Позже, позже заходите». Захожу позже. Все еще сидит над моим романом. Жена прибежала, сцену ему устроила. Мол, где был, почему дома не ночевал. А он ей: «Сейчас, сейчас все объясню! Дай только узнать, как восьмое убийство раскрыли». Начальство звонит, он трубки брать не хочет — читает. Наконец закончил. «Ну как? — заглядываю. — Понравилось?» А он как раскричится: «Из-за вас у меня столько неприятностей! И на вызов начальства не явился, и жена обещала на развод подать! И вообще ночь не спал, сердце болит! Короче, забирайте ко всем чертям свою писанину и на глаза мне больше не показывайтесь!»

— Впервые слышу, что ты детективы пишешь, — искренне удивился я.

— А про то, что пьесы пишу, слышал? А я пишу. Понес как-то одну к режиссеру. Прочитал он и говорит: «То, что твои герои вначале сидят не на сцене, а в зале, — это даже свежо. То, что главный герой висит, зацепившись одной рукой за люстру, — оригинально. То, что суфлер пользуется мегафоном, — находка. По почему в пьесе вообще отсутствуют декорации?» — «А потому, — объясняю, — что театр ваш бедный, средств выделяется немного. Для чего лишние деньги тратить?» — «Допустим, — соглашается он. — По почему все твои герои одеты в одинаковые спортивные костюмы?» — «И это легко объяснить, — говорю. — Всем известно, что вы на ножах с костюмершей. Вот и имеется возможность доказать, что в ее услугах театр не нуждается». — «Прекрасно, — продолжает режиссер. — А чем же тогда герои будут отличаться один от другого? Они у вас и по характерам одинаково примитивны». — «Какие актеры, — говорю, — такие я им и роли приготовил. Более солидного никто из них не потянет». — «А где в пьесе конфликты? — кричит он. — Поймите, тут нечего делать режиссеру!» — «Этого я и добивался, — объясняю. — Режиссер вы молодой, опыта еще не имеете…» Обиделся он, кинул пьесу и ушел. Вспыльчивый народ…

Я купил еще две бутылки пива.

— А как-то решил заняться репризным жанром, — опять начал Свистюк.

Но я остановил его.

— Давай лучше расскажу о себе, — предложил я.

— Давай, — милостиво согласился он.

— Тебе не кажется, что я похож на Вячеслава Гарпуна?

— Как брат. Во всяком случае, двоюродный.

— Так вот, я и есть тот самый Вячеслав Гарпун. Собственной персоной. Вместо меня похоронили другого. В его пиджаке были мои документы. Вернее, на нем был мой пиджак…

Свистюк затрясся от гомерического хохота.

— Ну у тебя ж и голова работает! Если бы я имел такую фантазию, то обязательно написал бы фантастический роман…

— Нарушаете, граждане, — непонятно откуда взялся милиционер.

— Извините, — смутился Свистюк.

— Послушайте, заберите меня в отделение, — попросил я милиционера.

Тот аж оцепенел от удивления.

— Серьезно прошу, заберите.

— Пока что нет оснований, — сказал он наконец.

— Ну а если я вам сознаюсь, что ограбил банк, что я агент двух иностранных разведок и заклятый валютчик, тогда заберете?

— Не понимаю, чего вы добиваетесь? — насупился милиционер.

— Встречи с вашим следователем. Ему раз плюнуть установить мою личность. Тогда все станет на свои места.

— Все станет, а ты сядешь, — скаламбурил Свистюк.

— За что? Чем я провинился?..

— А если ничем, то заканчивайте быстрее, — кивнул милиционер на бутылки из-под пива, — и давайте по домам!


7


Ночевал я у Свистюка.

Утром он познакомил меня со своей женой, представив как самого гениального человека нашей эпохи. Нельзя сказать, чтобы она была в восторге от знакомства, но завтраком накормила.

— Подозреваю, что дома тебя ждет небольшой фейерверк, — заметил Свистюк.

— Это мягко сказано, — согласился я.

— Тогда оставайся у меня и живи сколько хочешь, — обрадовался он.

— Благодарю. Возможно, и следующей ночью воспользуюсь твоим гостеприимством, — на всякий случай пообещал я.


…Оглядываясь вокруг, я юркнул в парадное и, пугаясь собственных шагов, стал подниматься по лестнице. Шел на ощупь: электрик, как всегда, зарабатывал себе премию за экономию электроэнергии. Топот сверху заставил меня прилипнуть к стене. Пробежал, едва не задев меня, Васька с четвертого этажа. Щелкнул замок. Кто-то прямо на меня что-то вытрусил. В квартире напротив залаяла собака. Потом все стихло.

Я остановился у своей двери и на всякий случаи нажал кнопку звонка. Никто не отозвался. Тогда я пошарил под ковриком. Ключ, как всегда, был на месте. Дрожащей рукой я вставил его в замок и вошел в квартиру.

Возможно, этот мой поступок кому-то и покажется легкомысленным. Но слишком нестерпимым было желание хоть на несколько минут оказаться в родных стенах, среди вещей, дорогих моему сердцу. Я обошел гостиную, задумчиво, словно оценщик из магазина «Мебель комиссионная», трогал лакированную поверхность шкафов, серванта. На письменном столе лежала моя папка с бумагами, которую я не успел перед отъездом на Кавказ спрятать в ящик. Все было как прежде. Если не считать моего портрета, висевшего на стене в черной рамке.

В кухне, как всегда, букет аппетитных запахов. На плите еще не остывший борщ. Наверное, утром доваривался. Конечно, я не мог не попробовать этот, как мне показалось, шедевр кулинарного искусства.

Но находиться долго в квартире было опасно. Хотя уроки у Леси и заканчивались где-то в час, я решил на всякий случай не задерживаться. Нижний ящик стола, где я держал свои документы, был не заперт. Я достал красный блокнотик, из-под обертки вытащил 120 рублей — деньги, которые собирал на подарок жене в честь нашей пятнадцатилетней семейной жизни.

В этом же ящике я нашел телеграммы соболезнования. Почти во всех текст был стандартным. Все глубоко скорбели по поводу моей безвременной кончины. Но особенно многословно скорбел, как ни странно, герой одного моего фельетона. Наверное, так обрадовался моей смерти, что и денег не пожалел.

Кожаная папка, которую я искал, оказалась на самом дне. В ней хранилась тетрадь с моими студенческими стихами. Интересно, что скажет о них Юрий Юрьевич Тощенко.


8


— Вы меня просили принести еще несколько стихов, — с ударением на слове «вы» сказала девушка с мальчишеской стрижкой.

Тощенко, делая пометки в календаре, мрачно заметил:

— Не совсем точно сказано: не просил, а умолял.

У Юрия Юрьевича, судя по всему, настроение было не из лучших. Наверное, поэтому, не слишком деликатничая, он объяснил девушке, что о публикации ее стихов и речи быть не может:

— Такие стихи, как у вас, могут у любого раз и навсегда отбить охоту к поэзии.

Этот приговор, безапелляционный, как отцовский подзатыльник, показался мне слишком суровым для нежного создания. Но создание встретило слова Тощенко такой скептической улыбкой, что стало ясно: девушка ему не поверила.

Даже трудно себе представить весь комизм ситуации: недавний заведующий отделом городского хозяйства сидел в своей родной редакции с тетрадкой стихов и, словно школьник, ждал, когда до него дойдет очередь. Предложение Тощенко, которое он вчера в кафе процедил сквозь зубы, смешно было бы принимать всерьез. Но не воспользоваться таким предлогом в моем положении было бы просто глупо. Тем более что эта игра начинала меня забавлять.

— И это все? — спросил Юрий Юрьевич тучного мужчину в очках, прочитав его опус. — По-моему, тут ни о чем. Вот что хотели вы этим сказать?

— Только то, что сказал, — снял очки посетитель.

— Простите, а что это по жанру — рассказ, новелла, этюд, поэзия в прозе? — Тощенко говорил подчеркнуто вежливо.

— Отрывок. Отрывок из повести.

— Ах, отрывок! Так вот, когда вы всю повесть напишете — приносите, почитаем.

— Повести я никогда не напишу, — снова надел очки автор. — Да и, насколько мне известно, ваша газета никогда повестей не печатала. Вы печатаете лишь отрывки из повестей. Вот я и написал отрывок.

А читатели пусть сами домыслит. Совсем не обязательно все разжевывать. Пусть читатели сами мозгами раскинут…

«Отрывочник» ушел, хлопнув дверью. Его место занял согнутый мужчина с авоськой, набитой бумагами.

— Я вас слушаю, — сказал ему Тощенко.

Мужчина достал из авоськи сложенный вчетверо лист бумаги и положил его на стол.

— «Справка, — прочитал вслух Юрий Юрьевич, — дана Устилкину Станиславу Кирилловичу в том, что он страдает хронической формой гастрита…» Послушайте, вы не по адресу обратились.

— Вот еще одна, — сказал посетитель.

— А это что? «Справка… в том, что страдает ревматизмом…» Вы, наверное, перепутали, отдел медицины на втором этаже.

— И эту почитайте.

— Тоже справка? «Перенес операцию аппендицита…» Простите, уважаемый, я вам искрение сочувствую, но тут отдел литературы.

— А вот выписка из моей истории болезни…

— Говорю же вам: ошиблись адресом!

— Почитайте, почитайте. У меня камни в почках!

— Но чем я вам могу помочь? — пожал удивленно плечами Тощенко.

В ответ на этот вопрос посетитель почти с головой углубился в авоську, долго там рылся и наконец вытащил несколько исписанных листов.

— «Басни в прозе», — прочитал вслух Тощенко. — «Столб. Стоял столб и думал: все они вокруг меня ходят, а я стою себе. Думал так, пока не сгнил». Понятно, — перевернул он страницу. — «Дерево. Стояло дерево и думало: эти птицы вокруг меня летают, а я стою себе. Думало так, пока не сгнило!» Пошли дальше. Это что? «Будка. Стояла будка и думала: эти машины мимо меня проезжают, а я стою себе. Думала, пока не…» Но подходят, — сказал Тощенко, возвращая басни автору.

Мужчина снова нырнул в авоську и выгреб еще какой-то листик.

— Вот! — торжественно сказал он.

— Характеристика… «Зарекомендовал себя как старательный… Пользуется уважением у товарищей…» Все это прекрасно, — согласился Тощенко, — только басни ваши нам не подходят. Они очень слабенькие. Это вообще не басни…

— Напечатайте, — жалобно попросил мужчина.

— Говорю же вам, не можем мы напечатать подобное. Оно не отвечает тем требованиям, которые предъявляются…

— Напечатайте! — с мольбой в голосе повторил мужчина.

— Поймите же, мы не отдел социального обеспечения, не касса взаимопомощи, мы газета, которая должна…

— Напечатайте! — прижал мужчина авоську к груди.

— Ну как вам объяснить, что ваши басни никуда не годятся? — повысил голос Тощенко. — Это настоящая графомания!

— Напечатайте! — простонал мужчина.

— Если вы немедленно не заберете эту вашу макулатуру, я выкину ее в корзину!

— Напечатайте…

— Убирайтесь вон!

— Напечатайте…

Тощенко в изнеможении откинулся на спинку стула и провел рукой по лбу.

— Может, я плохо объяснил, — тихо сказал он. — Наша газета вообще не печатает басен. А тем более — басен в прозе. У газеты другие функции.

— Напечатайте, — смахнул автор слезу краем авоськи.

И Юрий Юрьевич капитулировал. Он молча взял помятые листы с баснями и бросил их в папку с надписью «Резерв».

После того как мужчина с авоськой, пятясь и кланяясь, покинул кабинет, Тощенко несколько минут дел неподвижно, тупо уставясь в стену.

Я кашлянул, напоминая о себе.

— Показывайте ваши стихи, — сухо сказал он. Может, в другой раз? — предложил я. — Вам, наверное, сейчас не до поэзии.

Он устало улыбнулся:

— Мне не привыкать. Давайте показывайте.

Он перелистал всю тетрадь, делая на нолях пометки карандашом.

Что-то есть, — наконец поднял он на меня глаза. — Вот это ничего — «Ожидание». Тут вы правильно подметили: человек всю жизнь подгоняет время. И школе, чтобы быстрее наступили каникулы. Студент не может дождаться стипендии. Потом, когда работаешь, считаешь дни до отпуска… Только подобная философия присуща юности. Коли вы и теперь так мыслите, значит, сохранили ее. Я, например, мечтаю, чтобы мое время текло как можно медленнее, чтобы стрелка крутилась на минимальных оборотах… Короче, есть у вас отдельные удачные места, даже находки, а в общем… С рифмами, уважаемый, не очень. Например, тут… — ткнул он карандашом.

— Так это же так называемая ассоциативная рифма, — решил я поразить его эрудицией.

Он долго объяснял мне азы архитектоники, а я думал о том, что иногда не мешает посмотреть на человека вот так, сбоку. Сколько раз мы встречались с Тощенко в коридоре, на летучках, дежурили вместе в типографии, нередко обменивались мыслями, но сегодня я словно увидел его впервые, Казалось, он готов грудью кинуться на защиту поэзии от рифмоплетства.

— Вы что, не слушаете? — удивленно спросил он.

— Наоборот, я весь — внимание.

— Тогда почему вы не отвечаете? Я дважды спрашивал, где вы работаете? Если это не секрет.

— Какой там секрет! По ремонтному делу я, мебель ремонтирую, — вспомнил я Зайчинского.

— Прекрасная профессия! Если бы я умел ремонтировать, — мечтательно произнес он.

— Что тут особенного?

— Может, и ничего. Я вот не умею, а очень жаль. Есть у меня дома рабочее кресло. И вот, представьте, рассохлось. Словом, ремонта требует. Уговариваю свою жену в ремонтное ателье его отвезти — не хочет. Говорит — надо новое покупать, а это только интерьер портит. Ну, а я к нему так привык, что хоть убейте — на другом не могу работать.

— Бывает, — заметил я.

— Вы только не подумайте, что это намек, — поспешно сказал Тощенко. — Я никогда не позволил бы себе воспользоваться моментом…

— Не волнуйтесь, я не подумал, — начал было я.

Но он перебил меня:

— А с другой стороны, ничего страшного не было б, если бы вы и помогли мне. Я имею в виду — советом. Просто никогда раньше не занимался подобными вещами. И не знаю, как это делается. Наверное, сама судьба послала мне вас. Естественно, я не за спасибо хочу. Сколько это будет стоить, неважно. Лишь бы отремонтировали. Так, может, согласитесь?

Это был настолько неожиданный поворот, что я растерялся.

— Кресло — не совсем моя парафия…

— Да при чем тут парафия! Там для специалиста на двадцать минут работы, — убежденно заявил Тощенко. — Сегодня же вечером поведу вас к себе…

— К сожалению, вечером занят, — сказал я, вспомнив, что собираюсь к своим.

— Тогда завтра утром. Вот вам мой адрес. — Он быстро написал адрес на листике бумаги. — Приходите.

Перед тем как уйти из редакции, я прошелся по коридору, поднялся на второй этаж. На лестнице столкнулся с Татьяной Александровной Креченко, заведующей отделом культуры. Она так забавно поджимала губы, особенно когда была чем-то озабочена или просто сосредоточена. Вдруг глянула на меня и… отшатнулась. Остановившись, закрутила головой, словно хотела избавиться от наваждения.

— Фух, простите, уже совсем заработалась. Не за того вас приняла, — сказала она.

— Ничего, бывает, — понимающе улыбнулся я.

На стене возле приемной главного редактора висело мое фото. Еще не сняли. Наверное, никто не отваживается проявить инициативу.

Возможно, я слишком внимательно присматривался к своему портрету, так как усатый посетитель, стоявший у окна и, очевидно, ожидавший при-ома редактора, подошел и тоже стал всматриваться в портрет.

— Кто это такой? — поинтересовался он.

— Разве вы не знаете? Известный журналист Вячеслав Гарпун, — объяснил я.

— Как вы сказали? Гарпун? — удивился он.

— Вы что, «Вечерку» не читаете?

— Как это — не читаю. Я выписываю ее с первого номера, — обиделся усатый. — И читаю «от» и «до».

— И никогда не встречали подписи «Гарпун»? Он столько фельетонов написал, критических корреспонденций!

Наверное, в моем голосе было такое искреннее удивление, что усатый смутился:

— Разве всех запомнишь, — виновато глянул он на меня. И снова занял свой пост у окна.

В отделе информации, куда я заглянул, тайно надеясь встретить что-то похожее на реакцию Татьяны Александровны, сидел один лишь Андрей Крюков. Он вопросительно посмотрел на меня.

— Не скажете, кто в газете ведает спортом? — спросил я первое, что пришло в голову.

— Харлаковский, вторая комната, — безразлично ответил Андрей.

Проходя мимо приемной главного редактора, я услышал, как усатый посетитель убежденно просвещал какого-то юношу:

— Вы не знаете Гарпуна? Это же был один из самых популярных журналистов. Его все знали. Даже стыдно не знать такого!..


9


В трамвае было тесно, как в объятиях далекого родственника. Я ехал по адресу, который дала мне редакционная уборщица Оксана Ивановна. Для человека в моем положении, оказывается, не так-то просто найти убежище. О гостинице и думать не приходится. Там без паспорта и разговаривать не станут. Теперь я жалел, что, выписываясь из больницы, не зашел за вещами Зайчинского. Как бы мне пригодился сейчас его паспорт! Но разве я мог предвидеть такой поворот судьбы!

Теперь жизнь моя превратилась в сплошные проблемы. А главная из них — где найти угол? Непрописанных хозяева государственных квартир и частных домов, как правило, брать не рискуют, боятся, что их оштрафует милиция.

Домик на окраине города, фасадную стену которого подпирала трухлявая деревяшка, на фоне девятиэтажных зданий, окружавших его со всех сторон, мог бы вполне сойти какому-нибудь художнику-урбанисту за натуру для монументального полотна «Город наступает». Облезший пес для порядка дважды простуженно гавкнул и с чувством выполненного долга равнодушно повернулся ко мне худым задом.

На стук вышла старуха, обмотанная черным платком, и на мое «Привет от Оксаны Ивановны» среагировала коротко:

— Рубчик за ночь, плата вперед.

В небольшой комнате почти впритык друг к другу стояли четыре кровати, аккуратно заправленные достаточно свежим бельем.

— Выбирайте — эти две свободны, — предложила она.

Надо отдать должное ее тактичности: никаких устных анкет, ни одного вопроса.

Я выбрал кровать у окна и, вручив хозяйке пятнадцать рублей аванса, облегченно вздохнул. Когда нет крыши над головой, и такому комфорту обрадуешься…

Съездив на вокзал, я забрал из камеры хранения чемодан с фруктами из сада Шота Георгиевича. И вскоре, сгибаясь под его тяжестью, поднимался по знакомой лестнице. Представлял, как удивится Люся, увидев меня. Ведь приглашала она в гости просто из вежливости. Конечно же, я не принадлежу к тем наивным людям, что любое приглашение принимают всерьез. Но тут, как говорится, просто поймал ее на слове…

— А мамы нет, — открыв дверь, сказала Леся, но, узнав меня, улыбнулась: — Заходите, пожалуйста.

Леся как раз смотрела какую-то телепередачу и на мои вопросы отвечала лаконично. Я снял с кухонной полки огромное керамическое блюдо — подарок на новоселье — и стал раскладывать на нем гранаты, хурму, груши и мандарины. На блюде все не помешалось, пришлось выкладывать фрукты прямо на стол. На дне чемодана лежала еще и бутылочка «Тетры». Я и ее поставил на стол…

Люся, застав меня в квартире, была явно не в восторге.

— Очень рада, — сказала она таким тоном, словно спрашивала: «Какого черта вам нужно?»

Но, увидев яркий натюрморт, смягчилась:

— А это зачем?

— Это называется привет с солнечного юга, — объяснил я.

— И это все — нам? — была потрясена Леся, которая, наконец оторвавшись от телевизора, глянула на стол. — Так всего много, даже не верится!

Щедрость — надежный ключик к детскому сердцу. Все время, пока Люся готовила ужин, Леся развлекала меня: рассказывала о своих школьных подругах, о мальчике Саше, об учительнице, которая несправедливо поставила ей двойку. Я еле сдержался, чтобы, как всегда, не выругать ее за плохую оценку, но вовремя остановился. Дети терпеть не могут морализаторство, а мне сейчас во что бы то ни стало необходимо было Лесино расположение.

— Только маме не говорите, — попросила она.

— Ни в коем случае, — заверил я ее. — Сам в твои годы был далеко не отличником.

— Первого взрослого встречаю, который бы не был в детстве отличником, — глянула она на меня с уважением.

— Прошу за стол, — пригласила Люся.

Я сел на свое привычное место — во главе стола. Но Люся, извинившись, попросила меня пересесть.

— Вот вам прибор, тут вам будет удобнее, — мягко сказала она.

Ужин проходил под девизом «Это любил Слава».

— Он так любил лук с майонезом! Мог целую тарелку осилить!..

— Это его любимая жареная картошка! По две сковородки опорожнял!..

— Таких котлет он мог съесть десяток!..

Замечу, что больше двух котлет я не съедал никогда, не говоря уж о тарелке лука и сковородках картофеля. Вот когда выяснилось, что моя ненаглядная половина всю нашу семейную жизнь считала меня обжорой.

Я было нацелился еще на один огурец, но сдержал себя.

— Ешьте, ешьте, не стесняйтесь, — подбодрила меня Люся.

— Спасибо, это уже многовато будет, — положил я вилку.

За кофе Люся рассказывала обо мне, то есть о Славе. О его золотых руках, нежности, любви к семье, умении находить мудрые решения в сложных ситуациях, о находчивости и веселом нраве, о его педагогическом таланте, блестящих музыкальных данных, мужестве, решительности.

Все это для меня было настоящим откровением. Ей-богу, стоит попасть в автомобильную катастрофу хотя бы ради того, чтобы вместо привычного «ты черствый, как прошлогодний хлеб», «ты калечишь ребенка», «и гвоздя ровно вбить не умеешь» услышать то, что услышал я в тот вечер.

Когда из спальни дочь пожелала нам спокойной ночи, Люся глянула на часы. Это был прозрачный намек, но я сделал вид, что не понял его. Очень уж не хотелось уходить.

— Вам одной теперь, конечно, будет трудно, — сказал я.

— Трудно, — вздохнула Люся. — Дочь требует внимания. Учителя жалуются, что съехала за это время почти по всем предметам. Особенно плохо с английским.

— Пожалуй, я мог бы ей в этом помочь, — предложил я свои услуги.

— Спасибо, вам только этого не хватало! Небось своих дел невпроворот.

— Но я бы делал это с радостью. Мне так хочется хоть чем-нибудь вам помочь! Английский я знаю в основном неплохо. Вернее, знал. Вот и будет у меня практика.

— Трудно отказаться от такого предложения, — улыбнулась Люся. — Я английского совсем не знаю, немецкий учила. Раньше ей Слава помогал, а теперь…

— Вот и договорились, — сказал я. — Три раза в неделю буду приходить к Лесе, и мы будем с ней готовить уроки.

— Даже и не знаю, как вас благодарить. Вы так близко к сердцу приняли наше горе. Вот что значит настоящий друг! Постойте, — вскочила Люся, — я кое-что хочу вам подарить.

Она пошла в спальню и через несколько минут вернулась с кучей вещей — рубашки, пиджаки, брюки.

— Думаю, вы не обидитесь? Это вещи Славы. Мама моя утверждает, что есть такая традиция — дарить вещи покойного его близким друзьям. Поскольку вы его близкий друг, я и хочу подарить все его вещи вам. Только, пожалуйста, не отказывайтесь. Вы меня очень обидите.

— Спасибо, возьму, — радостно согласился я. — Для меня это такая честь…

— Только немного перешить их придется. — Люся смерила меня критическим взглядом. — Мой муж был выше вас и шире в плечах…


10


До своей ночлежки я добрался где-то в одиннадцать часов. Мои соседи по комнате еще и не собирались спать. Юноша с боксерским носом и шеей борца играл в «коробочку» с тщедушным мужичком лет сорока пяти, время от времени выкрикивая: «Синюха!» Это означало: спичечная коробка, подброшенная щелчком, падала на стол этикеткой вниз. Оторвавшись от «интеллектуальной» игры, лишь для того чтобы ответить на мое приветствие, они снова вернулись к этому занятию.

Я разложил свои вещи и пошел в сени умываться. Вернувшись, увидел на столе бутылку «Белого крепкого», кусок колбасы и три граненых стакана.

— А хлеб где? — строго спросил старший.

— Забыл, — виновато улыбнулся парень, и лицо его неожиданно приняло совсем детское выражение.

— С новосельем! — произнес мужичок, профессиональным движением разливая вино на три равные дозы.

— Благодарю, — сказал я, взяв стакан. — Очень тронут!

— Семен Яковлевич, — представился он. — Вернее, для Николая я Семен Яковлевич, а для вас — просто Семен.

Пришлось выпить. Сомон Яковлевич оказался очень общительным человеком. Охарактеризовав Николая как вечного абитуриента, который два года поступает в институт и намерен делать третью попытку, хотя сам и не верит в успех, он начал рассказывать о себе.

Из его ярких рассказов достаточно рельефно вырисовалась трудная биография человека, который в жизни боялся одного — перетрудиться. Поменяв с десяток профессий и огромное количество мест работы, он наконец нашел то, что искал. Что именно, Семен Яковлевич не уточнил. Но, во всяком случае, теперь он был вполне доволен собой и жизнью. А тут, в хате нашей хозяйки, чувствовал себя в полной безопасности. Ни один адресный стол не имеет о нем ни малейшей информации. А значит — никакая милиция не найдет.

— А вы от кого прячетесь? — в лоб спросил он.

— Собственно… — пожал я плечами.

— Тут все свои, — успокоил Семен Яковлевич. — Абитуриент тоже в прятки играл, пока не дошел до ручки. Тогда все мне и выложил. Так, мол, и так, от родителей прячусь: они домой зовут, а я не хочу ни копейки от них…

— Да перестаньте, Семен Яковлевич, — смутился Коля.

— А чего мне молчать? Помог я тебе или не помог?

— Помогли, — нехотя подтвердил Коля.

— Слышали? Помог! Советом помог. Он без прописки хотел на работу наняться. Причем непыльную искал, чтобы за столом сидеть в нарукавниках. А для такой, во-первых, образование требуется, а во-вторых, опять-таки — прописка. И вот, когда он в отчаянии пришел ко мне одалживать рубль, я вместо денег дал ему совет. И гляньте, какую он теперь физиономию наел.

— А какой совет, если не секрет? — поинтересовался я.

— Только условие: в чужую парафию не суйтесь, — предупредил Семен Яковлевич.

— Боже упаси! — поклялся я.

— Скажите мне, — начал он, прикуривая, — зачем люди ездят в лес?

— Известно зачем: подышать свежим воздухом, а летом — пособирать грибы, ягоды…

— Не смешите меня… Люди ездят в лес для того, чтобы пить. Не обязательно водку, — жестом остановил он меня. — Кроме водки и вина, люди в лесу могут пить пиво, сок, квас, компот, кисель, лимонад, минеральную воду… В общем, что-нибудь, но будут пить обязательно.

— Это верно, — кивнул я.

— А как вы считаете, куда они девают тару, то есть бутылки? Конечно же оставляют в лесу! Кому хочется тащиться с ними обратно. Так что, сказал я Коле, вешай на плечи рюкзак — и давай в лес. Можешь еще и пару сумок прихватить. Сто бутылок за день — это гарантия. Подсчитайте, сколько он выручит за два выходных. А теперь помножьте на четыре. Вот вам и ставка специалиста. А если не лениться и делать по две ходки в день? Представляете размах предприятия?.. Только молодежь инертная нынче пошла. Ленится лишний раз нагнуться.

— Думаете, это так просто — ходить и собирать! — огрызнулся Коля. — А потом, не один я такой умный.

Ну, друг мой, конкурентов бояться — в лес не ходить, — философски произнес Семен Яковлевич. — Вижу, не будет из тебя толку.

Коля ничего не ответил, подошел к кровати и лег, не раздеваясь.

— Так я все-таки не понял, от кого вы прячетесь? — повторил свой вопрос Семен Яковлевич.

— От себя, — сказал я.

— Хорошо, — затушил он окурок о металлическую пробку, — захотите, сами расскажете. Человеку необходимо хоть кому-нибудь, а исповедаться. А лучших слушателей, чем мы, вам все равно не найти. И надежных при этом. — Он зевнул и махнул рукой. — Ладно, спать пора…


11


Лифт в доме, где жид Юрий Юрьевич Тощенко, не работал, и я поднимался на девятый этаж пешком. Такой моцион мог вполне заменить утреннюю зарядку.

По приветливой улыбке миловидной женщины я понял, что меня ждали.

— Заходите, заходите, — сказала она.

Комната, в которой я оказался, напоминала книгохранилище. Даже подоконник был завален книгами. Кроме стеллажей и дивана комнату еще украшали стол и, наверное, то самое кресло, о котором говорил Тощенко. Кресло действительно было таким ветхим, что хоть бери и вешай на нем табличку: «Экспонат руками не трогать».

— Если вы его заберете и, допустим, где-то по дороге случайно потеряете, я вам только спасибо скажу, — улыбнулась хозяйка.

— Потерять кресло, в котором сидел, работал сам Юрий Юрьевич?! История мне такого не простит! — с пафосом произнес я.

— История — не знаю, а вот муж мой — это точно. Вы завтракали?

— Только что из столовой, благодарю.

— Тогда — стакан чаю.

— За чай спасибо, не откажусь.

— Чай — это моя страсть. За двадцать лет я из мужа воспитала настоящего чаелюба. А то раньше, когда мы с ним только познакомились, все кофе пил. Кто-то его уверил, что кофе активизирует творчество, способствует вдохновению. И чем вдохновения меньше, тем крепче кофе надо заваривать.

— И помогало?

— Где там! От кофе у него началась бессонница. И вот в одну из бессонных ночей он поклялся служить литературе хотя бы вот так — вообще не писать литературных произведений…

Жена Юрия Юрьевича помогла мне перевязать кресло, чтобы оно, не дай бог, не распалось по дороге.

Спустившись на улицу, я стал ждать такси. Моросил мелкий дождик. Машины со свистом проносились мимо: водители, еще издали завидев человека с громоздкой вещью, прибавляли скорость. Тогда я поставил кресло на самый краешек тротуара и сам сел в него. Тут же остановилась машина, и водитель поинтересовался:

— Далеко?

— Не очень, — сказал я.

Кое-как пристроив этот ветхий антиквариат на заднем сиденье, я уселся впереди.

— Кому-то подарочек везете? — спросил водитель.

— В мастерскую везу, на Гагарина.

— А я почему-то решил, что подарок. Мои дядя, например, убежден, что кресла и диваны созданы только для подарков.

— Наверное, ваш дядя — добряк? — сказал я, чтобы поддержать беседу.

— Еще какой! — воскликнул водитель. — Помню, прошлой зимой, запыхавшись, ввалился он к нам в квартиру и с грохотом поставил посреди комнаты четыре мягких стула. Мы с женой, конечно, почувствовали себя неловко — дядя человек скромного достатка. Откалывались изо всех сил, но он стоял на своем. «Что ж, — решили мы, — надо компенсировать ему затраты». И тут же под каким-то предлогом подарили ему хрустальную вазу. Дядя подарок принял, предупредив, что он перед нами в долгу не останется. И через неделю притащил письменный стол. «Что ж, — вздохнула жена, — придется ему на именины ковер подарить». И подарили. А он нам в ответ — сервант. Мы ему костюм купили, он нам шкаф приволок. Мы ему подарили охотничье ружье, он нам — тахту с пуфами. Мы ему презентовали часы с кукушкой, он нам — обеденный стол с диваном…

— Хорошо иметь щедрого родственника, — заметил я. — И на мебель тратиться не нужно…

— Вы слушайте дальше, — прервал меня водитель. — В то время как наша квартира напоминала мебельный магазин, его — опустела. Ни единого стула себе не оставил, все нам перетащил. «Ну, вот что, — стало мне жаль дядю, — мы хоть диван вам обратно привезем, — говорю ему. — Нельзя же так — спать на полу!» А он в ответ: «Ни за что не возьму! На кой черт мне ваш диван? Я уже научен горьким опытом, знаю, что такое старую мебель сбывать: в комиссионном не берут, на мусорник не выкинешь — дворник ругается. Один выход — дарить!..»

— Так вы подумали, что и я таким же образом решил от старья отделаться?

— А чего ж, — улыбнулся водитель. — Не один же мой дядя такой разумный…

…В мастерской по ремонту мебели кресло вызвало огромный интерес. Приемщик даже позвал заведующего.

— Прошлое столетие, — констатировал тот. И добавил, обращаясь ко мне: — Думаю, вам будет дешевле купить новое.

— Видите ли, мне оно дорого как память, — сказал я.

— Тогда другое дело. За память надо платить, — согласился заведующий.

Оказалось, в мастерской введена новая форма обслуживания — «Сегодня на сегодня». К моему великому удивлению, кресло пообещали отремонтировать за один день, а за отдельную плату даже доставить его по адресу. Я расплатился и, окрыленный успехом, поспешил в редакцию.

Юрий Юрьевич встретил меня чуть ли не с объятиями.

— К завтрашнему дню отремонтируете? А я думал, что вы у меня дома будете этим заниматься. Даже не представляете, какую вы мне услугу оказали! Если бы не вы, еще б десять лет собирался, но в ремонт так бы и не отвез. А потом я представляю, сколько бы это мне ждать пришлось. Есть у нас такая мастерская по ремонту мебели на Гагарина. Так там, говорят, очередь на полгода. Да и без знакомства как следует не сделают.

Он еще долго благодарил, а затем поинтересовался, сколько мне должен.

— Ничего, — сказал я.

— Ну, это вы бросьте, — помрачнел он. — Не ставьте меня в неловкое положение. За труд полагается благодарить.

— А представьте, если бы за правку какого-нибудь моего стиха я бы вам предложил деньги?

Аналогия была довольно неожиданной для Тощенко. Какое-то время он пристально смотрел на меня, словно видел впервые, потом строго сказал:

— Только не считайте, что я после этого начну снисходительно относиться к вашим стихам.

— Вы меня обижаете, — ответил я. — Снисходительность в таких вещах, по-моему, просто унизительна.

— Приятно слышать, — улыбнулся Тощенко. — Только с таким отношением к творчеству и можно к ном чего-нибудь достичь.

— Поймите меня правильно, — решил и воспользоваться моментом, — я совсем не рвусь в поэты. Даже убежден: поэтические способности мои довольно посредственны. Мне бы хотелось другого — попробовать себя в журналистике. Чувствую, что, скажем, заметку, даже корреспонденцию или там зарисовку я сумею написать. Пусть на первых норах и с вашей помощью…

— Заметку или корреспонденцию? — задумчиво повторил Тощенко. — В моем отделе такая специфика, что без определенного опыта у вас навряд ли что-нибудь получится. А вот если бы вам заглянуть в другой отдел… Знаете, я вас познакомлю с Трофимом Сидоровичем Духмяным, заведующим отделом городского хозяйства. Это как раз то, что вам надо. Пошли!

Вот так. Сейчас меня познакомят с Трофимом Сидоровичем Духмяным. Да я же его знаю, как никто другой в редакции! Он сотрудник моего отдела. Пришел четыре года тому назад совсем беспомощным, не имея ни малейшего представления даже про азы журналистики. По пять — десять раз переделывал каждую свою заметку. Когда работает, почему-то все время ежится. Словно ему всегда холодно. И вот теперь он возглавляет отдел. Мой отдел.

— Вот автора вам привел, причем, мне кажется, перспективного, — отрекомендовал меня Тощенко.

Духмяный съежился так, что его голова совсем ушла в плечи.

— Очень приятно, садитесь.

Он меня долго рассматривал, будто прикидывал, с какой стороны сфотографировать. Наконец сказал:

— Кого-то вы мне напоминаете, а вот кого — не пойму.

Потом поинтересовался моей биографией, специальностью. Спросил, приходилось ли печататься. Мое «нет» его явно разочаровало.

— Что ж, давайте попробуем, — сказал он таким тоном, словно заранее знал, что ничего из этого не получится.

Прочитав небольшую лекцию о том, как проверять жалобы трудящихся, он вручил мне два письма.

В одном автор жаловался, что ему испортили новый костюм в ателье по ремонту одежды. Во втором речь шла о грубости и нечестности продавца.

— И ателье, и гастроном в одном помещении расположены — в Доме быта. Так что, надеюсь, вам больше двух дней на проверку не понадобится. Как напишете, приносите.

Он пожал мне руку и пожелал творческих успехов.

Наверное, я произвел на Духмяного неплохое впечатление. Не надоедал лишними вопросами, не просил сразу выдать мне редакционное удостоверение, как это делает подавляющее большинство начинающих. Можно представить, думал я, его выражение лица, когда он прочитает то, что я напишу. Это будет для него сюрпризом: неизвестный автор и вдруг — профессиональный материал!..


12


В ателье мое появление произвело впечатление. Заведующий сразу засуетился, вызвал нескольких мастеров-закройщиков, прочитал им вслух письмо и строго спросил, что они думают по поводу написанного.

— Татьянина работа, — развел руками молодой мастер, не вынимая булавки изо рта.

— Ее, — подтвердили остальные.

— Беда с ней, — вздохнул заведующий, — не знаю, что и делать. И способная, и работящая, но иногда может такое отмочить… А ну, зовите ее сюда!

Девушка лет двадцати в джинсах и мужской рубашке с галстуком-бабочкой глянула на меня большими синими, как у куклы фабрики «Победа», глазами и стыдливо опустила их.

— Испортить новый костюм! Костюм труженика! — воскликнул заведующий так патетично, словно читал монолог из пьесы. — Да за подобные дела не только премий нужно лишать, а гнать таких надо долой из сферы обслуживания!

Девушка отвернулась к стене и стала ковырять изящным пальчиком штукатурку.

— Ты только первые шаги делаешь в самостоятельной жизни, а о тебе вон уже фельетон собираются писать! Да после этого вся твоя трудовая биография будет навсегда запятнана!

Я чувствовал себя негодяем, злодеем, палачом. Хотелось успокоить девушку, даже извиниться перед ней.

— Стоимость костюма мы, конечно, высчитаем из твоей зарплаты, — продолжал заведующий. — Поголодаешь пару месяцев — будешь знать, как портить людям вещи, не говоря уж о настроении!

Плечики девушки начали вздрагивать от сдерживаемого рыдания…

Вот так всегда, думал я, спускаясь по лестнице: когда ты уверен, что материал у тебя в кармане, обязательно что-то должно помешать. В данном случае мне мешала жалость. Жалость к симпатичной девушке. Действительно, кто из нас застрахован от ошибок? Разве имею я право доставлять столько неприятностей девушке за ее единственный и случайный промах? В конце концов, критическую заметку можно и про один гастроном написать, решил я, подходя к кабинету директора гастронома.

— Слышал, знаю про этот уникальный случай, — скорбно кивнул директор. — Я объявил выговор этой работнице. А раз уж редакция заинтересовалась, то, ясное дело, одним выговором тут не обойтись.

Он снял телефонную трубку:

— Позовите Хропунскую… Это Хропунская?.. Ну вот, дорогая, и закончилась твоя торговая карьера — допрыгалась… Все это никакого значения не имеет! Маме своей можешь рассказывать про настроения и самочувствие. А тут главное — чтоб покупатель был доволен. И плакать не надо, слезы не помогут. Мне из-за тебя неприятности не нужны. Или давай извиняйся перед товарищем корреспондентом, или вылетишь отсюда, аж дым пойдет!

Директор повесил трубку. Вздохнул:

— Бедная девочка. Дома у нее неприятности, поэтому и обвесила покупателя. Но мы, понятно, никаких тут скидок не делаем. Обвесила — значит, будь здорова! Правда, на ее иждивении старенькая тетя. Что с ней будет! Но раз уж дошло до статьи в газете — будем гнать без разговоров.

Открылась дверь, и вошла девушка в джинсах, с глазами большими и синими…

Это была Таня, которую я только что видел этажом выше, в ателье по ремонту одежды.

— Вот она, грубиянка! Мы не потерпим тебя в коллективе, даже если твоя бедная тетка…

— Хватит, Андрей Федорович, товарищ все знает. — остановила девушка директора.

Когда я уходил, Таня догнала меня:

— Если будете писать, не забудьте отметить, что образ «бедной девочки» — мое изобретение. Благодаря моей прекрасной игре в ателье ни один клиент не потребовал книгу жалоб. Все прощали любой брак. А директор гастронома попросил, чтобы я по совместительству и ему помогала таким вот образом…

— Обязательно отмечу, — пообещал я.


13


Чем больше стараешься, тем хуже выходит — эту парадоксальную формулу творчества я вывел для себя еще на первых порах газетной работы. И всякий раз убеждался в ее правильности, когда пытался написать как-то по-особенному, лучше, чем всегда.

Я заканчивал третий вариант фельетона, но чувствовал, что это не то. Выходило длинно и нудно. Может быть, оттого, что писал левой рукой — правая все еще не слушалась, — может, от необычной обстановки: хата бабы Христи никак не вдохновляла на творчество. Короче говоря, не получалось.

Только я собрался засесть за четвертый вариант как пришел Коля.

— Добрый день, сосед! — весело приветствовал он меня.

— Привет, привет, — ответил я.

— Баночку вмажем? — подмигнул Коля, торжественно выставляя на стол «Портвейн красный».

— Что-то настроения нет.

— У вас нет настроения пить? — удивился он.

— А у тебя, наверное, для этого дела настроение есть всегда? — сказал я, пряча бумаги. В конце концов, напишу завтра — никто же меня в шею не гонит!

— Разве требуется настроение, чтобы выпить стаканчик вина? — пожал плечами Коля.

— Назовем это не настроением, а желанием. Тебе сейчас очень хочется выпить?

— Сейчас? Ну, не то чтобы очень…

— Вот видишь, не хочется. И мне не хочется. Чего же мы будем пить?

— А я разве вас заставляю?

— Главное, дружище, себя не заставлять в таких вещах. Тебе не хочется, а ты пьешь. Зачем?

— Ну, не говорите. В этом что то есть. Какой-то подъем появляется. На разговоры тянет.

— По-моему, ты и так не из молчунов.

Может, вы лектор и проводите беседы на антиалкогольные темы? — спросил Коля и захохотал.

— Самому стало смешно. Разве я похож на лектора?

— Нет, совсем нет. Вы пташка высокого полета, и это сразу понял.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что надо, — подмигнул Коля. — Во всяком случае, тут нас объединяет одно — все мы боимся милиции. Вон Семей Яковлевич на что храбрый, а услышал незнакомый женский голос в сенях, аж зубами застучал. А потом, когда оказалось, что женщина ошиблась адресом, воды попросил. Ему показалось, как он объяснил, что та женщина из милиции. Сейчас их там много работает — женщин.

— А вот я милиции не боюсь.

— Это вы кому-нибудь другому скажите, — усмехнулся Коля. — Если бы не боялись, то нашли бы себе за такие же деньги что-то получше, чем эта халупа… В кино пойти, что ли?

— Пошли вместе, — предложил я.

— Идемте, — обрадовался Коля.

Дорогой он охотно рассказывал о себе. Вырос и окончил школу в небольшом городке. Отца не помнит. Ушел от них, когда ему и года не было. Мать вторично вышла замуж лет пять назад, и с тех пор житья не стало. Отчим взялся его воспитывать, даже куском хлеба попрекал. Мол, я в твои годы уже сам на себя зарабатывал. Вот и ушел из дому, как только школу окончил. Они его везде разыскивают, только его домой и пирогами не заманишь. Вначале было трудно, а когда случайно познакомился с Семеном Яковлевичем, жизнь пошла как по маслу. Семен Яковлевич все умеет, может выйти сухим из воды там, где другой утонет. Знает несколько десятков способов добыть деньги с минимальной затратой калорий. Притом все они не противоречат криминальному кодексу…

— Ну, хоть об одном из таких способов ты можешь мне рассказать? — попросил я.

— Профессиональная тайна, — не без гордости ответил Коля. — Даже мне Семен Яковлевич пока еще доверил только два. Обещал со временем и остальным обучить.

— Но представляю, как можно, не работая, добывать деньги, причем, как ты говоришь, добывать честно.

— Еще как можно. Семен Яковлевич утверждает, что есть много людей, которые очень легко расстаются с деньгами, бросая их к нашим ногам. Остается только наклониться…

От этих слов мне стало не по себе. Я глянул на Колю. Его лицо озаряла озорная детская улыбка, будто речь шла о невинных шалостях.

— И это все тебе нравится, тебя удовлетворяет?

— А вы можете предложить что-нибудь получше? — остановился Коля. — Только учтите, на какие-то темные делишки я не пойду.

— Ничего я тебе пока предложить не могу. Просто, мне кажется, начинать жизнь так, как начал ты…

— А вы, как мой отчим, всё морали читаете… Давайте деньги — побегу за билетами. А то через десять минут начало сеанса…


14


Электробритва Семена Яковлевича гудела, как трактор. Я попытался спрятать голову под подушку, но понял, что уже не засну.

Легли мы с Колей поздно, около часа ночи. Семена Яковлевича тогда еще не было.

— Кто рано встает, тому бог дает, — изрек Семен Яковлевич.

— У меня такое впечатление, что вы совсем не ложились, — ворчливо произнес я.

— Немного поспал, и хватит. Я недавно читал брошюру одного психиатра. Так он утверждает, что от недосыпания еще никто не умер.

— Наверное, я буду первым, — открыл глаза Коля. — Где это вы, Семен Яковлевич, по ночам пропадаете?

— Есть одна работенка. Временная.

— Вы же клялись, что ни на какие работы вовек не пойдете.

— Никогда не принимай клятвы всерьез, мой мальчик. Бывают обстоятельства, когда приходится поступаться даже своими принципами, — сказал Семен Яковлевич, выключая электробритву.

— И что же это за обстоятельства? — поднял голову Коля.

— Секрет. А впрочем, расскажу. Тут люди свои, так что, будем надеяться, все останется между нами.

Он бросил бритву в ящик стола и извлек оттуда крем «Радость». Тщательно намазал им лицо, долго растирал и, глянув в зеркало, для чего-то подергал себя за длинный нос и довольно хмыкнул.

— Так вот, — начал он, — встретил я пару недель назад одну симпатичную женщинку. Встретил случайно и разговорился. Оказалось, она в городском парке работает, заместителем директора по культработе. Начала на судьбу свою жаловаться. Как трудно работать, сколько разных осложнений и неприятностей. Директор от нее требует невозможного. С одной стороны, запретил продавать пиво, с другой — хочет сделать парк популярным местом отдыха. Я ей поддакиваю: конечно же, какая там популярность без точек общественного питания. Эту мою новую знакомую и вовсе на откровенность потянуло. Оказывается, директор делает все, чтобы от нее избавиться. Подсунул ей такую свинью: дал согласие организовать выставку в парковом павильоне каких-то двух художников, специализирующихся на мозаичных картинах из яичной скорлупы. А ей поручил рекламу обеспечить. Чтоб, значит, посещаемость была. «А как я ее обеспечу, — сквозь слезы пожаловалась она, — когда об этой странной выставке никто и слушать не хочет. Попробовала дать объявление в газете, так меня просто осмеяли…»

Семен Яковлевич долго, вдохновенно завязывал галстук в синий горошек. Затем достал из чемодана блестящие запонки с изображением женских головок.

— Слушал я ее, слушал, — продолжал он, — и вдруг меня осенило. А что, если я возьмусь за популяризацию выставки? Ну, она, естественно, вначале скептически отнеслась к моему предложению. А затем, когда поняла, что я не шучу, согласилась. «Только, говорит, имейте в виду, не верю я в успех»…

— И правильно делает, что не верит, — перебил Коля Семена Яковлевича.

— Правильно? Так вот, дорогой мой, всего три дня я посвятил этому дельцу, а уже за билетами на выставку очереди. Такой ажиотаж, что аж голова идет кругом.

Семен Яковлевич надел темно-коричневый пиджак и положил в нагрудный карманчик носовой платок так, чтоб выглядывала белая полоска.

— Директор парка ничего не может понять. Телефоны звонят беспрерывно. Все просят, требуют, умоляют хоть пару билетиков. Ну а чуток этих билетов я себе, конечно, оставил. Уже сегодня один такой билетик вместо десяти копеек шестьдесят стоит. Представляете?

— И как же вам такое удалось? — не выдержал я.

— Элементарно, — с гордостью ответил Семен Яковлевич. — Обошел несколько учреждений и предупредил председателей профкомов, чтобы они не рассчитывали больше чем на десять — пятнадцать билетов. Те, конечно, только глазами захлопали. Мол, какие билеты и что за выставка? Я им и рассказал в популярной форме про картины из яичной скорлупы, оригинальные и неповторимые. Председатели тут же стали канючить побольше билетов… Дальше, думаю, можно не рассказывать? — победно глянул на меня Семен Яковлевич.

— Гениально! — захлопал в ладоши Коля.

— Что бы я ни делал — все гениально, — почти серьезно сказал Семен Яковлевич. — А теперь простите, спешу, через час очень ответственное свидание, а еще надо успеть позавтракать. У меня железное правило: на голодный желудок никаких важных решений! Так что до вечера!

Коля был настолько потрясен рассказом Семена Яковлевича, что несколько минут из него вырывались, словно пузырьки из газированной воды, восторженные восклицания:

— С таким не пропадешь! Правда же?

— Давай об этом поговорим потом, — предложил я.

Спорить с Колей сейчас было бы бессмысленно.

Он боготворил своего кумира, был счастлив от мысли, что живет с ним под одной крышей.


15


В редакцию я попал только после обеда.

— А я, грешным делом, подумал, что вы не придете, — встретил меня Трофим Духмяный, потирая руки так, будто только что прибежал с мороза. — Все храбрые до первого задания. Давайте почитаю.

— А может, я перепечатаю, у меня такой почерк…

— Не возражаю. Идемте, познакомлю вас с машинисткой.

В машбюро была самая что ни на есть горячая пора. Три машинки аж захлебывались. И лишь Рая, полненькая брюнетка, как всегда, позевывала. Ее услугами боялись пользоваться. Печатая под диктовку, она одновременно участвовала в беседах своих подруг или просто прислушивалась к их рассказам, И тогда сотрудник редакции в своем напечатанном тексте вдруг находил потрясающие перлы; «Работая с огоньком, труженики кондфабрики выдали сверх плана зеленую кофточку с рюшиками…», «Особенно отличилась бригада, где работает такой симпатичный мужчина…» «При чем тут кофточка и симпатичный мужчина?» — возмущался автор информации. «Простите, — невозмутимо отвечала машинистка, — это я немного перепутала…»

Мне относительно повезло. Только в абзаце, где шла речь об огромном значении бытовых служб, она вставила в мой текст «Баранина по два восемьдесят» и восклицание: «Какой ужас!» А в последней фразе, в которую я постарался вложить весь свой гражданский пафос, впечатала одним словом — «всеотдатьмало»…

Трофим Духмяный пробежал глазами мой материал, снова потер руки и радостно заметил:

— Не ожидал! Относительно складно и почти грамотно. Откровенно говоря, я не думал, что у вас что-то выйдет. А теперь вижу — со временем, может, и выпишетесь.

Мою растерянность Духмяный расценил по-своему:

— Ну, радоваться еще рано. Боюсь, эту вашу корреспонденцию придется переделывать не один раз, чтобы довести до кондиции. Но, как говорится, пусть вас вдохновляет перспектива.

Подробно останавливаясь на каждой фразе, он начал объяснять мне, как именно надо переделать материал. И вдруг, глядя на шкаф, в котором хранился архив отдела, патетически воскликнул:

— Журналистом может быть каждый, кто имеет талант и голову на плечах. Эти слова, — поднял он палец, — принадлежат моему покойному предшественнику и учителю Вячеславу Гарпуну.

— Что вы говорите? — искренне удивился я, так как не припоминал, чтобы когда-нибудь провозглашал подобные банальности.

— Мудрый был человек и журналист первоклассный, — покачал Трофим головой. — Кстати, очень вам советую, полистайте подшивку нашей газеты. Почитайте его материалы. Вот у кого надо учиться! Каждая его строчка — это песня!..


16


Еще вчера я договорился с Люсей, что приду сегодня в четыре часа помочь Лесе с английским. Дочери еще не было. Я прогуливался у подъезда, нервно поглядывая на часы. Холодные порывы ветра пронизывали до костей. Да, на этот раз синоптики, предсказавшие раннюю зиму, видимо, не ошиблись.

— Доброго здоровья, — приветствовал меня Степан Ефимович Куневский, сосед с шестого этажа. — Хоть бы в парадное зашли. Чего на холоде ждать? Идемте.

— Куда? — не понял я.

— Как — куда? Ко мне, конечно.

Я послушно пошел за ним. Неужели узнал? Он открыл дверь, пропуская меня в квартиру.

— Раздевайтесь и будьте как дома. А я что-нибудь приготовлю…

— Подождите, — остановил я его. — Неужели вы меня узнали?

— А как же. Вы мой родственник.

— Нет, не родственник, — сказал я.

— Значит, земляк. Из Новой Озерной. Или Верхней Смучи. Отгадал?

— Не отгадали.

— Тогда кто вас ко мне направил?

— Никто. Я совсем не к вам направлялся. Я ждал другого, вернее другую.

— Не может быть! — радостно воскликнул он. — Неужели сегодня я отдохну? Нет, не верю я в такое счастье! Вы знаете, с тех пор как получил эту квартиру, не было дня, чтобы у меня кто-нибудь не ночевал. Вдруг оказалось, что у меня какое-то астрономическое количество земляков и родственников в селах. Не успевает один уехать, как на пороге уже другой. Только сегодня утром проводил очередного земляка и был уверен, что на смену ему приедет следующий…


Леся встретила меня так, словно мы с ней всего лишь час назад расстались.

— Не представляете, какие у нас дурные ребята, — затарахтела она. — Каждый считает своим долгом объясниться в любви. Это у нас, говорит наша пионервожатая, стало модой. Вчера Петька написал мне в записке, что я ему нравлюсь. Сегодня Максим предложил на большой перемене дружить. А после уроков Тимка спросил, не против ли я, чтобы он провожал меня домой. Смех да и только!

— Что ж, это интересно, — ошарашенно произнес я.

— Вы только маме не говорите. А то будет ругаться, что я вместо уроков занимаюсь глупостями. А я разве виновата, что они цепляются!

— Ладно, не скажу, — пообещал я. — Хотя поверь, все это действительно глупости.

— И совсем не глупости, — возразила дочь. — Вы Макаренко читали? А Сухомлинского? А передачи «В кругу семьи» смотрите? Везде говорят, что надо уважать чувства ребенка. Иначе между родителями и детьми может возникнуть стена отчуждения.

— Стена чего? — поразился я.

— Отчуждения, — твердо повторила Леся.

— Слушай, когда ты успела стать такой разумной? Ты же совсем подавно играла с куклой Машей!

— Нам мама рассказывала? Скажу по секрету, я и теперь играю. Маму это беспокоит. Ты что, говорит, до совершеннолетия с куклами так и не расстанешься? А я ей — цитату из журнала «Семья и школа». Там написано, что не следует замыкаться в себе. Вот и и могу так в себе замкнуться, что потом и не разомкнешь.

Я лихорадочно подыскивал аргументы, опровергающие всю эту чушь, но ничего лучшего не придумал, как напомнить:

А маму надо слушать. Она тебе добра желает…

— Примитивно, — скривилась Леся. На то она и мама, чтобы добра желать. Этого в наше время мало. Уважать она меня должна. В отрывном календаре так и написано: «Уважайте детей, если хотите, чтобы дети уважали вас». Когда мама как-то угрожала мне, что возьмет ремень, я ее спросила: разве бить — значит уважать?

— Насколько мне известно, мама тебя в жизни не била, — напомнил я.

— Не била, зато угрожала, — не сдавалась Леся.

А в газете было написано, что нельзя с детьми разговаривать с позиции силы. Надо их убеждать, воспитывать собственным примером. Даже необходимо разрешать км совершать ошибки. Потому что, как известно, на ошибках учатся. Теперь, когда мама только начинает меня за что-нибудь ругать, я ей говорю: «Эта ошибка будет мне наукой».

— Так мы дойдем до того, что мама вообще не будет иметь право даже замечания тебе делать! вскипел я.

— Пусть делает, — великодушно разрешила Леся, — но замечания эти должны быть доброжелательными. По радио передавали лекцию для родителей, в ней говорилось, что не стоит надоедать детям бесконечными замечаниями. Они их все равно не запоминают…

Я сдался.

— Давай лучше возьмемся за английский, — предложил я, вытирая вспотевший лоб.

В английской грамматике Леся была менее компетентна, чем в педагогике. Тут она плавала, не имела даже представления о самых элементарных вещах.

Под конец занятий Леся заметила:

— Вы, я вижу, сами не очень сильны в английском. Вот мой папа знал его в совершенстве. Так хорошо мог объяснить, что сразу все становилось понятно.

…Люся пришла немного позже, чем обычно. На ее лице, раскрасневшемся от ветра, уже не было того траурно-обреченного выражения, которое меня огорчало и одновременно утешало. Возможно, причиной смены настроения были три красные гвоздики, которые она, прежде чем раздеться, поставила в вазу.

— Это кто же вам? — не удержался я от вопроса, хотя понял, насколько он бестактен.

Очевидно, интонация моего голоса поразила Люсю. Она на какое-то мгновение задержала на мне свой вопросительный взгляд. Ее большие светлые глаза усмехнулись. Эта удивительная особенность ее глаз смеяться, в то время как лицо сохраняло серьезное выражение, меня всегда приводила в восторг.

— Коллега подарил. Не знаю, что это вдруг на него нашло! Кстати, мой Слава тоже всегда дарил мне красные гвоздики.

«Ну, не так уж и часто, — подумал я с сожалением. — Разве что на день рождения или Восьмое марта».

Она вздохнула и, взяв что-то из серванта, пошла на кухню. Уже оттуда крикнула:

— Сейчас будем ужинать!

«Коллега подарил», — передразнил я ее мысленно. Знаю я этого коллегу. Цюркало из их отдела. Круглый, как арбуз. И глаза как у жабы. Скажите, какой заботливый — цветочки чужим женам дарит!..


17


Следующий день был ознаменован сразу двумя великими событиями. Во-первых, Духмяный подписал в печать мою критическую заметку, а во-вторых, он разрешил мне примоститься за небольшим журнальным столиком около окна. Таким образом, в отделе я имел свое рабочее место.

Духмяный оставил меня одного в комнате и попросил в его отсутствие отвечать на телефонные звонки. Телефон звонил беспрерывно. В основном это были жалобы, просьбы срочно помочь.

— У меня вторые сутки течет кран, и я не могу дозваться слесаря, — дрожащим тенором сообщала трубка.

— Сделайте что-нибудь с громкоговорителем. Под самым окном бубнит и бубнит. Помешаться можно! — умолял женский голос.

— Меня тесть выгоняет. Объясните ему, что квартира государственная, а не его собственность, — требовал энергичный бас.

— Приезжайте немедленно и увидите чудо природы — у меня кактус зацвел, — приглашала старушка.

Всем я терпеливо отвечал, что газета — не «Скорая помощь», что нужно написать письмо, и мы обязательно разберемся, примем меры, поможем.

В эти минуты мне казалось, что я снова тот самый Вячеслав Гарпун, заведующий отделом городского хозяйства, и все эти невероятные события, из-за которых я стал Валентином Зайчинским, случились не со мной.

Какой-то внештатный автор, которого я раньше не знал, попросил передать его материал Духмяному. Затем мужчина в кожанке принес рецепт от кашля и, ссылаясь на авторитеты, просил засвидетельствовать в газете его авторство.

Я листал газетную подшивку и не без грусти думал, что Духмяный совсем не плохо вел отдел в мое отсутствие. Ничего не скажешь — справляется парень. Если бы не его заносчивость, можно было бы сказать, что он молодец.

Еще один посетитель, поздоровавшись и передав мне привет от Сидора Андреевича, положил на стол несколько исписанных листов бумаги. О Сидоре Андреевиче я слышал впервые и хотел было просмотреть бумаги по диагонали, но неожиданно углубился в текст.

Автор жалобы ругал порядки на фабрике пиротехнических изделий. Картина вырисовывалась мрачная. Во-первых, фабрика выпускала сплошной брак. Во-вторых, там процветали очковтирательство и зажим критики. В-третьих, злоупотребления стали здесь обычным явлением. Руководство фабрики сквозь пальцы смотрело на прогульщиков, пьяниц, лентяев и всячески поощряло подхалимов.

— Если тут хоть на десять процентов правды, надо немедленно заняться этим делом! — воскликнул я.

— Надо, — кивнул посетитель. — А я обязуюсь вам все подтвердить документально. Давно там работаю и знаю все до деталей.

— Скажите, а кто же виноват во всем этом? — спросил я автора жалобы.

— Директор! — твердо ответил посетитель. — В нем все зло. Он никчемный руководитель, который давно утерял чувство ответственности.

— Но ведь кроме директора есть же силы, которые могут противостоять…

— Кого вы имеете в виду?

— Ну, как — кого? Куда, например, смотрит фабком?

— Фабком никуда не смотрит, — мрачно ответил посетитель. — Фабком ослеплен авторитетом директора.

— А рабочие почему молчат?

— Боятся, — сообщил он шепотом.

— Но это же просто смешно: в наше время — и бояться!

— Если вам смешно, можете смеяться, а вот коллективу не до смеха. Ведь от директора зависят премиальные, слово директора что-то стоит и при распределении квартир. Пойдешь против него — жди неприятностей. Поэтому и говорю, надо снять директора. Тогда порядок будет на фабрике пиротехнических изделий. И все вздохнут с облегчением.

— И вы лично?

— И я.

— А кем вы работаете на фабрике?

— Директором.

— Простите?

— Я не оговорился. Я действительно работаю директором фабрики пиротехнических изделий и настаиваю, чтобы вы обо мне написали фельетон. Не удивляйтесь, — улыбнулся он. — Ведь после вашего фельетона меня снимут с работы и будут ломать голову, куда потом назначить. А как раз через месяц уходит на пенсию директор завода безалкогольных напит-ков. И Сидор Андреевич обещает меня сосватать. Пора же в моем возрасте возглавлять уже и солидное предприятие. Безалкогольные напитки — это нам по пиротехника!..

Оставив папку с документами, он пожал мне руку и пожелал на прощание творческих успехов.

…Духмяный пришел минут за десять до обеденного перерыва. Услышав, что его несколько раз вызывал редактор, он кинул пальто на стул и пулей выскочил из комнаты.

— Вот вам два боевых задания, — сказал он, вернувшись. — Нужно провести рейд по овощным магазинам и… — Духмяный улыбнулся, — отремонтировать очки шефу. Тощенко так разрекламировал ваши связи с ремонтными службами, что редактор решил обратиться с этим деликатным поручением именно к вам. В его очках дужка сломалась. Видите, какая ажурная оправа? Тут нужна ювелирная работа…

Через час я уже выходил из мастерской «Ремточмеханика» с отремонтированными очками. Сначала решил удивить шефа своей оперативностью, но передумал. Надо выждать несколько дней и вручить их с таким видом, будто действительно задача была не из легких. Зачем человека разочаровывать.

Когда через неделю я зашел в кабинет редактора, он встретил меня как доброго знакомого.

— А за это огромное спасибо, — дернул он за дужку так, словно хотел еще раз оторвать ее. — Сделано на совесть!

Я скромно кивнул и хотел было уйти.

— Кстати, прочитал ваш материал, — остановил меня редактор. — В оперативности вам не откажешь. Надо только больше работать над литературным качеством. Чувствуется неопытность. Но, как говорится, опыт приходит со временем, не правда ли? Хочется верить, что вы сможете писать. Если как следует поработаете над собой. Перечитайте критические корреспонденции Вячеслава Гарпуна. Вот кто блестяще владел словом. Учитесь у него, дорогой товарищ Зайчинский. Учитесь остроте и в то же время утонченности, публицистичности и остроумию. Короче — учитесь владеть словом, оружием нашим… Мы вот решили учредить в редакции премию имени Гарпуна. Она будет присуждаться за лучший критический материал года. Так что есть стимул…

Наверное, я произвел на редактора неплохое впечатление, так как через несколько дней был удостоен чести, выпадающей на долю далеко не каждого внештатного автора. Мне разрешили присутствовать на летучках.


18


На очередной летучке обозревателем был Виталий Синюшко, сотрудник отдела писем, человек молчаливый, который мог за день и слова не произнести. Казалось, никакие проблемы его не волнуют. И лишь когда речь заходила о спорте, глаза у Синюшко загорались. Происходила метаморфоза. Человек, ко всему индифферентный, вдруг превращался в заядлого спорщика.

Вот и на этот раз Синюшно долго молчал, внимательно оглядывая присутствующих, словно решая, достойны они его красноречия или нет смысла тратить его впустую. Наконец начал свой обзор с того, чем обычно принято его заканчивать, — со спорта. Отметив статью футбольного комментатора как оригинальную и стоящую внимания, несколько слов посвятил хоккейному отчету, после чего добросовестно перечислил почти все выступления газеты за неделю, сопровождая эпитетами: «неплохой материал», «средний», «хороший», «посредственный».

Мою заметку он назвал посредственной, на что Духмяный в реплике сказал:

— Что вы хотите от новичка! Может, человек впервые за перо взялся!

— Для первого раза — ничего, — согласился ответственный секретарь Борис Сергеевич, который, несмотря на свою полноту, был очень подвижным, энергичным человеком. Он всегда сидел на стуле так, будто из сиденья торчали гвозди.

— Да, да, — поддержал его редактор. — Уверен, Зайчинский еще распишется…

После летучки меня в коридоре остановил Анатолий Литвинюк, сотрудник отдела информации.

— Рад с вами познакомиться, — бодро прозвучал его низкий голос.

Всегда тщательно выбритый, в костюме, сидящем на нем безукоризненно, Анатолий производил впечатление манекенщика, который лишь на минуту выбежал из демонстрационного зала Дома моделей специально для того, чтобы пожать вам руку.

— Я просто сегодня не успел выступить на летучке, а в следующий раз непременно скажу, что вы — талант. Мне очень понравилась ваша статья.

— Статья — слишком громко сказано.

— Неважно. Главное — прекрасно написано. А чтобы вы поверили в мою искренность, я хочу с вами посоветоваться. Вот как по-вашему, с чего лучше начать репортаж о строительстве стадиона? — Мы подошли к подоконнику, и он достал из кармана листок бумаги.

Это и был так называемый творческий метод Лит-винюка. Работая над очередным материалом, он подходил то к одному, то к другому коллеге и просил подсказать начало или конец, заголовок или просто сформулировать мысль, продиктовать фразу. И такой коллективный труд, выходивший за его подписью в газете, имел иногда довольно-таки пристойный вид.

Начало, которое я предложил для его репортажа, так ему понравилось, что он, быстро записав, сказал, переходя на «ты»:

— Ты не просто талант, ты великий талант. Я, друг, всегда к твоим услугам.

В устах таких людей, как Литвинюк, подобная клятва звучала как предупреждение: «Отныне ты мой должник».

На лестнице меня догнал Тощенко.

— Что-то вы ко мне не заходите, — укоризненно сказал он. — Загордились. Еще бы! Сегодня почти похвалы удостоились. Кстати, почему бы вам не принять участие в литературном конкурсе? Наш отдел объявляет конкурс на лучшее произведение на производственную тематику! У вас должно получиться. Вы, мне кажется, имеете шанс…


19


Семен Яковлевич открыл глаза и резко поднялся с кровати. Сел, но тут же снова лег.

— Ну и набрался же вчера! — простонал он. — Коля! — позвал жалобно.

— Чего? — неохотно отозвался тот из-под одеяла.

— Сбегай за пивом. Как друга прошу.

Просительный ион Семена Яковлевича так поразил Колю, что он мгновенно вскочил.

— Сейчас!

Семен Яковлевич стонал, проклинал судьбу, которая так часто посылает ему выпивки, потом спросил меня:

— Скажите, я вчера вам ничего такого не говорил?

— Какого — такого?

— Ну, например, надутым индюком вас не называл?

— Не называли.

— А дураком?

— Тоже не называли.

— А что вы скряга, не говорил?

— Не говорили.

— Наверное, просто сказал, что вы скользкий тип?

— Не было такого.

— А просто кретином вас не обзывал?

— Пока еще нет.

— Слава богу. А то вот проснулся и мучаюсь. Теперь могу снова спать спокойно…

По дороге в редакцию я встретил Колю.

— Столько времени пиво искал, — показал он мне две бутылки.

— Слушай, Коля, — взял я его за рукав куртки, — и чем это все закончится?

— Что — все?

— Твоя дружба с Семеном Яковлевичем, ваша эта привольная жизнь…

Он удивленно поднял брови:

— На смену веселому приходит грустное. Это я цитирую Семена Яковлевича. Главное — чтобы веселого в жизни было больше, чем грустного. А вы что-нибудь хотите мне предложить?

— Единственное, что я могу тебе предложить: пойти или учиться, или работать.

Коля захохотал:

— Ну и шутник вы! Никогда не поймешь, говорите вы правду или разыгрываете…

Дорогой я думал о парне. Самое смешное, что он действительно принимает меня не за того. Наверное, только этим и объясняется его уважение ко мне: где-то в глубине души побаивается. Но под влияние Семена Яковлевича он попал настолько, что душеспасительными беседами тут не поможешь. Надо что-то предпринимать…

Когда я пришел в редакцию, Духмяный сообщил, что звонила Люся и просила немедленно с ней связаться. Странно, подумал я, только вчера вечером мы расстались, причем поздно. После занятий с Лесей я, как всегда, остался поужинать и засиделся.

— Валентин Сидорович, — услышал я в трубке ее взволнованный голос, — где-то час назад мне позвонили и сказали, что привезли гранитную плиту на могилу Славы. Очень вас прошу, помогите! Сегодня ее должны устанавливать, а я совсем беспомощна в таких делах.

— Готов хоть сию минуту, — почему-то обрадовался я.

— Тогда давайте через час встретимся у могилы, — сказала она.

Очевидно, Духмяный заметил мою растерянность, потому что вдруг спросил:

— Что-то случилось?

— Привезли плиту на могилу Гарпуна. Люся, его жена, просит помочь…

— Конечно, конечно, — быстро заговорил он. — Если надо, и я могу поехать.

— Мне кажется, вам не стоит. А впрочем, я передам, что и вы изъявили желание.

— Установление плиты — это все равно что открытие памятника. Правда же?

— Конечно, — согласился я.

— Надо обязательно об этом сказать редактору. — Духмяный съежился так, словно ртутный столбик комнатного термометра вдруг упал до нуля.

А вечером, когда по дороге домой (так я уже называл свой временный приют) я заскочил на минутку в редакцию, Духмяный возбужденно потирал руки.

— Оперативное задание шефа, — торжественно сказал он. — Утром обойдите всех наших сотрудников и соберите по пятьдесят копеек. Купите цветы. В шестнадцать едем всем коллективом на открытие памятника, то есть плиты, Гарпуну. — Встретив мой удивленный взгляд, добавил: — Я понимаю, цветы сейчас — проблема. Но постарайтесь. Вы же все можете…

Я обходил редакционные комнаты и, позванивая мелочью в конверте, останавливался перед каждым столом:

— На цветы Гарпуну!

— А чего это вдруг зимой? — удивилась Лена Тлумачная из отдела проверки.

— Действительно, еще и года не прошло, а они уже плиту спешат устанавливать, — поддержал ее ретушер Степан Небейбаба.

Он долго рылся в карманах, но насобирал лишь тридцать четыре копейки.

Литвинюк, поправив галстук, возмутился:

— А почему всего по пятьдесят? Уж по рублю бы собирали, а то несолидно как-то.

Но денег не дал. Пояснив, что будут они у него не раньше чем послезавтра.

Корректор Галочка дала три рубля.

— Никакой сдачи! — кокетливо, по твердо сказала она.

Я всегда чувствовал, что она симпатизировала мне, вернее Вячеславу Гарпуну.

Редактор тоже сделал красивый жест — положил на стол два рубля.

— Для Гарпуна мне ничего не жаль, — сказал он.

Я вдруг вспомнил его слова за неделю до моего отпуска. «Никак не могу понять, — кричал он, — как такие безответственные люди, как вы, могут руководить отделом и вообще работать в газете. Нет, вы таки доиграетесь…»

— И таки доигрался! — вырвалось у меня.

— Что вы сказали? — переспросил редактор, с удивлением глянув на меня.

— Простите, ничего. Просто вслух считаю деньги…


Автобус прибыл на кладбище чуть раньше, чем редакторская «Волга». Фотокор Федя беспрерывно щелкал фотокамерой. Он снял Люсю на фоне цветов, а их было море (кроме собранных денег, на них пошел мой гонорар), кадр этот обещал быть очень эффектным.

Приехал редактор — и митинг начался.

— Товарищи! — с надрывом сказал ответственный секретарь Борис Сергеевич. На подобных мероприятиях ему всегда поручали выступать первым. — Трудно поверить в эту ограду, в эту плиту, в эти цветы, в то, что мы говорим о Вячеславе Гарпуне в прошедшем времени и говорим именно тут, на кладбище, а не на планерке или летучке. Скажу вам, друзья, искренне: я просто счастлив, что мне выпала судьба работать рядом с этим талантливым, бескомпромиссным, чутким, порядочным человеком — Вячеславом Трофимовичем Гарпуном…

Люся задумчиво смотрела на цветы, а Леся, которая немного опоздала, мяла в руке носовой платочек.

Борис Сергеевич говорил долго и красиво. Его сменили Тощенко, Духмяный, Литвинюк, редактор.

Я услышал такие слова о себе, о которых даже мечтать бы не посмел. Так и хотелось вскочить на плиту и крикнуть: «Товарищи, да вот же я, Вячеслав Гарпун, живой и почти здоровый, перед вами! Очень вам благодарен за чудесные слова, которые, уверен, вы произносите от чистого сердца!»

Но, к сожалению, именно в эти минуты я с еще большей горечью осознал всю необратимость своего положения. Ведь все это время я тешил себя надеждой завтра, послезавтра, через месяц, когда-нибудь набраться мужества и рассказать все Люсе, коллегам, друзьям.

Теперь же я понял, что никогда даже попытки не сделаю вернуть себе биографию Гарпуна. Она мне уже не принадлежала. Потому что Гарпуна не существует, вернее, такого Гарпуна, каким он был до прошлого августа. Есть лишь его призрак, его тень, которая всегда будет стоять между Люсей и начинающим газетчиком Зайчинским…

— От внештатных авторов слово имеет Валентин Зайчинский, — неожиданно объявил Духмяный.

Я долго мялся, прокашливался. Наконец скромно сказал:

— Мы, кто лишь вступает на нелегкий путь журналистики, всегда будем учиться мастерству у Гарпуна. Я как внештатный сотрудник отдела, которым он успешно руководил, торжественно обещаю держать марку отдела на высоте…

— Молодец! — похвалил меня редактор.

Когда мы выходили с кладбища, редактор пригласил Люсю сесть в его машину. Она поблагодарила, но отказалась.

— Будет что-то нужно, не стесняйтесь, обращайтесь, всегда поможем, — сказал редактор. — Кстати, вот вам официальный опекун от нашей редакции, — кивнул он в мою сторону.

— Благодарю, — сказала тихо Люся.


20


Духмяный заболел, и редактор предложил мне временно исполнять его обязанности.

— Чует мое сердце, вас придется брать в штат, — весело сказал он.

Такой неожиданный шанс вернуться к тому, что я потерял, то есть снова стать штатным сотрудником редакции! Но радость тут же померкла. А как же с дипломом, трудовой книжкой, не говоря уж о паспорте? Кроме прав шофера-любителя, у меня ничего нет. В конце концов, скажу, что потерял, а там видно будет.


Проснулся я от крика. Раскрыл глаза и увидел в комнате высокую полную женщину в серой пятнистой шубе и ярком платке. Коля в одних трусах вытянулся перед ней и испуганно моргал.

— По всей стране ищем, милицию на ноги поставили, а он вот где прячется! И вы тоже хороший дядя, — повернулась она ко мне. А затем — к Семену Яковлевичу. — У-у-у! — процедила сквозь зубы. — Вот кому я обязана своим горем! Ах ты ирод!

Семен Яковлевич поднял руки, словно защищаясь от удара:

— Варя! Господи!..

— Я тебе сейчас дам «Варя»! — приблизилась она к нему.

Семен Яковлевич затравленно оглянулся на стену, как будто там должна была находиться потайная дверь, через которую можно было сбежать от гнева разъяренной женщины.

— Так, значит, это ты его подбил? — Ее голос дрожал от гнева.

— Да что ты, я и представления не имел, что он мой…

— Он такой же твой, как я твоя! — плюнула женщина ему под ноги. — А ну, быстро одевайся! — приказала сыну.

— Клянусь богом, я случайно его встретил. В этой хате. И даже не догадывался…

Потрясенный, я молча наблюдал эту семейную драму, которая разыгралась не без моего участия. Дело в том, что это я написал письмо матери Коли. Другого способа спасти парня я не придумал.

Коля молча собирал вещи, как попало запихивая их в спортивную сумку.

— Ну, ты скоро там? — грозно спросила женщина.

— Сейчас, мама! — послушно промолвил он.

Очевидно, она не ждала такой покорности и немного смягчилась:

— А худющий, будто с креста снятый! Теперь тебя месяц откармливать нужно, чтобы на человека стал похож. А с тобой, — повернулась она к Семену Яковлевичу, — за все рассчитаюсь! Сейчас же иду в милицию. А то пошли вместе, там тебя давно ждут!

На Семена Яковлевича от страха аж икота напала. Он стоял бледный и взлохмаченный, прижавшись к стене.

— А вы тоже, наверное, такой же, как этот, — кивнула она на меня. — А ты, — снова обратилась к сыну, — вместо того чтобы жить дома, учиться, оказался среди этих подонков!

— На кого учиться? — несмело огрызнулся Коля.

— На кого, на кого? На человека. Вон дядя Степан зовет, к нему и поедешь. Будешь работать, как все порядочные люди…

— Счастливо оставаться, — прощаясь, кисло сказал Коля и глянул на меня виновато, словно извиняясь.

— Не волнуйся, сынок, они тут надолго не останутся. Я пришлю сюда милицию. Пусть займется этими дармоедами…

Какое-то время Семен Яковлевич стоял неподвижно, точно окаменел. Потом засуетился, будто в немом кино, начал складывать вещи. Через несколько минут его словно ветром сдуло.


21


Леся открыла мне дверь с такой счастливой улыбкой, что я было решил — не иначе, как пятерку по английскому получила.

— Сегодня можем ничего не учить! — весело воскликнула она. — Завтра я не иду в школу.

— А что случилось? — спросил я, стряхивая снег с шапки.

— Мама поведет меня к зубному врачу.

— А может, все-таки сделаем английский? Все равно ж придется к следующему разу учить.

— Сейчас я все равно не могу. Мы договорились с Клавой пойти в универмаг купить маме подарок.

Меня аж в пот бросило. И как я мог забыть! Ведь послезавтра день рождения Люси.

— А вы придете к маме на день рождения? — спросила Леся. — Это как раз в субботу.

— Мама меня не приглашала.

— Мама никого не приглашала. Она в этом году ничего не устраивает. А вы приходите, нам будет не так одиноко.

— Спасибо, обязательно приду, — пообещал я.


В отличие от предыдущих этот Люсин день рождения был грустный. Мы втроем сидели за столом, украшенным пышным букетом роз (все базары города обегал, пока такой нашел), и пили чай. Беседы велись вокруг одной и той же темы.

— Если бы Слава был с нами! — кивая на мой портрет, повторяла Люся.

Я уже давно уверовал, что не имею ничего общего с этой легендой, и ловил себя на том, что, поддерживая беседу, произношу восторженное «неужели» и сочувственное «очень жаль» довольно искренне.

Но когда Люся повторяла в адрес мужа нежные эпитеты и слишком часто вздыхала, во мне просыпалось что-то очень похожее на ревность. Были моменты, когда я просто ненавидел этого типа на портрете, у которого начисто отсутствовали недостатки, присущие каждому живому человеку. На него, судя по Люсиным словам и ее вздохам, можно было молиться, как на икону.

Чаепитие мы заканчивали под программу «Время», и я начал собираться.

— А вы оставайтесь у нас ночевать, — сказала Леся. — Сейчас еще будет интересный фильм. Этот диван свободен. Я теперь сплю с мамой в спальне.

Люся пропустила ее слова мимо ушей, а я тут же ухватился за Лесино предложение:

— Я бы с радостью остался, только боюсь — доставлю вам много хлопот.

— Какие хлопоты? Оставайтесь… — вяло сказала Люся и недовольно посмотрела на дочку.


Утром во время завтрака я поблагодарил Люсю за предоставленный мне ночлег.

— Пожалуйста, нам не жалко, диван все равно пустует, — с каким-то безразличием произнесла она.

— Ну, если не жалко… — отважился я. — Мне вот-вот должны дать квартиру. Если бы вы разрешили у вас пожить какое-то время… Мешать вам не буду…

— Ой, мамочка, и нам веселее станет! — с неподдельной радостью поддержала меня Леся.

— Ну, если ненадолго… — растерянно сказала Люся и вздохнула.


22


Вторую неделю я жил квартирантом в своей квартире. Правда, от квартиранта я отличался тем, что старался помочь Люсе по хозяйству, а еще тем, что принимал участие в семейных советах.

Каждый вечер я непременно повторял, что, может, уже завтра выберусь от них, что мне на днях обещали дать ордер на квартиру. Люся никак не реагировала на эти мои заверения. А однажды не выдержала:

— Не надо извиняться, Валентин Сидорович. Вас никто не выгоняет. Спокойно живите себе сколько надо. Вы нам не мешаете.

Мне показалось, что ее слова были искренними. Наши взгляды встретились, и она опустила глаза.


23


Воскресным утром я лежал на диване в большой комнате — так условно мы называли одну из двух комнат, хотя по метражу они были одинаковы, — и прислушивался к диалогу Люси с дочерью.

Весеннее солнце, пробиваясь сквозь полузашторенное окно, отражалось в полировке серванта. Впервые за последний год я проснулся с радостным чувством необычайной легкости, которое обычно вдруг охватывает после ужасного сна: открыл глаза — и все страхи исчезли.

— Ты мне сказок не рассказывай, — с раздражением перебила дочку Люся. — Разве я не слышу, как ты хрипишь? Завтра врача придется вызывать. Уверена — грамм четыреста мороженого съела. Хотя прекрасно знаешь, что с твоим горлом нельзя ни грамма холодного…

— Ну говорю же тебе — не ела я вчера мороженого, — чуть не плакала Леся.

— Кого ты вздумала обманывать? Хоть бы нашла в себе мужество сознаться: да, мама, не выдержала…

— Не ела я! — повысила голос Леся.

— Ты что себе позволяешь? Кричать на маму! Я с тобой вообще не буду разговаривать! И никуда мы сегодня не поедем.

Леся обиженно замолчала. А через минуту сказала миролюбиво:

— Если ты так настаиваешь, то ела я мороженое. Триста грамм. Признаю, что поступила плохо…

— Вот и молодец! — растрогалась Люся. — Главное — никогда не обманывать. За правду я могу тебе все простить…

Леся осторожно приоткрыла дверь и, убедившись, что я уже проснулся, вбежала в комнату и весело приветствовала меня:

— Доброе утро, Валентин Сидорович! Поедете с нами в лес?

— В лес еще рановато. Пусть немного подсохнет.

— Совсем не рановато. Подснежники уже вовсю продают. А в следующее воскресенье может быть поздно.

— Куда тебе ехать! У тебя такой хриплый голос, что не мешало бы и дома посидеть. Не надо было столько мороженого есть.

— Не ела я мороженого, — усмехнулась Леся.

— Ты ведь только что сказала, что съела аж триста грамм?

— А что было делать? Мама так настаивала, чтобы я созналась. Пришлось подчиниться, а то бы в лес не поехали.

Смешно выходит, думал я, одеваясь. Часто нам бывает легче сознаться в том, чего мы не делали, чем доказывать свою правоту. Взять вот даже меня. Еще немного настойчивости, смелости, усилий — и я, возможно, снова стал бы Вячеславом Гарпуном. Но нерешительность, инертность, нежелание рисковать, просто страх — короче, все то, что мы называем стечением обстоятельств, — порой заставляет нас идти по линии наименьшего сопротивления…

За завтраком Люся была как никогда разговорчива, даже шутила.

— Так вы едете с нами за подснежниками? — спросила она.

Проглотив кусок отбивной, я только собирался выразить свой восторг по поводу блестящей идеи, как раздался звонок в дверь. Люся пошла открывать.

— Это квартира Зайчинского?! — низкий женский голос скорее утверждал, чем спрашивал.

— Вы интересуетесь, тут ли живет Зайчинский? — уточнила Люся.

— Да, Зайчинский Валентин, — подтвердил голос.

— Валентин Сидорович, это к вам! — крикнула Люся.

Небольшого роста женщина с черными раскосыми глазами молча смотрела на меня. Так мы и стояли, пока я не сказал:

— Слушаю вас.

— Любимый! Дорогой! Наконец-то! Я не верю своим глазам! Уже думала, что никогда тебя не увижу. Ты почти не изменился. Разве что похудел. Нет, нет, это мне только кажется. Просто я тебя так давно не видела!

— Не понимаю, — растерянно пробормотал я.

— Что же тут понимать! — раскрыла она объятия. — Я снова тебя вижу. Валентин! Любимый мой!

Она кинулась мне на шею и, осыпая поцелуями, горячо зашептала:

— Я знала, знала, что мы снова будем вместе. Ты просто немного заблудился, но твоя Галя нашла тебя, сокол мой ясный. Она всегда тебя находит и ведет, как ребенка, домой…

Еле вырвавшись из объятий, я строго сказал:

— Впервые вас вижу!

— Не волнуйся, мой котик, — улыбнулась Галя. — Ты пойдешь сейчас со мной. Я тебя даже не ревную к этой распатланной, которая мне дверь открыла. К таким не ревнуют. Поиграл с ней и скажи ей гуд бай…

— Замолчите! — не выдержал я.

— Ну, вот что, — грозно сказала Галя, — или ты идешь сейчас же со мной, или я такой скандал устрою, что все соседи посбегаются! А эту твою патлатую…

Я вытолкнул ее за дверь и, схватив плащ, выбежал следом…

Как ни доказывал ей, что я не Зайчинский, — напрасно. Она, оказывается, разыскивала меня по всей стране. Узнала, что я попал в катастрофу. А кто-то недавно ей сказал, что был в нашем городе и видел в газете статью за моей подписью. Вчера она приехала, разыскала редакцию, ей дали мой адрес (и надо было, дураку, оставлять новые координаты!). Едва дождавшись утра, прибежала сюда.

Я вдруг понял: убедить ее в том, что я не Зайчинский, невозможно. Пришлось изменить тактику.

— В конце концов, ты можешь понять — я тебя разлюбил!

— Не говори глупостей, — спокойно сказала она. — Сто раз ты говорил, что разлюбил, и все равно возвращался. Тебе могут сделать хоть тысячу пластических операций, но для меня это никакого значения не имеет. Все равно я тебя узнаю, потому что люблю. Ты мой единственный в мире! А то, что ты меня любишь или не любишь, значения не имеет…

Все мои аргументы разбивались вдребезги о ее неумолимое «не отпущу».

— Неужели ты хочешь меня погубить? — в отчаяний воскликнул я.

— Погубить? — испуганно переспросила она. — Ты намекаешь, что тебя могут… — Она схватила меня за руку и до боли сжала ее.

— Именно, — сказал я, хотя и не понимал, что означает это «могут».

— Тогда другое дело. Прости, дорогой. Как я могла о тебе так плохо подумать! Не было другого выхода, верно же? Иначе ты бы меня не бросил на целый год, правда?

— Правда, — сказал я, радуясь, что нашел хоть какой-то, пусть временный, выход из этого ужасного положения.

— Все понимаю, — закивала она. — Я исчезаю, чтобы тебе не мешать. И жду. Правда же, как только сможешь — приедешь?

— Приеду, — пообещал я.

— Забыла совсем: Петька на завод вернулся, — сообщила она, наверное, важную для нее новость.

— И правильно сделал, — согласился я.

— Это я его заставила, — с гордостью сказала она. — Ты же меня знаешь, если уж за что-то берусь, никогда не отступлю.

От этих слов мне стало совсем не по себе.

— Знаю, знаю, — поспешил я ее заверить.

— Да, чуть не забыла! — Она опять схватила меня за руку. — Представляешь, Нинка до сих пор в твоей квартире живет. Как ты ее перед своим отъездом оставил, так она там и хозяйничает. Хахаля какого-то привела. Про тебя, конечно, и не вспоминает. Пользуется твоими вещами. Я ей сказала, что на все твои вещи имею намного больше прав, чем она. Но вещи меня не интересуют. Для меня главное — ты.

— Ну и пусть живет. Это меня не касается, — сказал я.

— Не сомневалась, что ты ее бросишь. Все равно от меня никуда не денешься!

— Постой, — вдруг осенило меня. — Попроси эту женщину, чтобы собрала все мои документы и выслала на редакцию. Вещи может себе оставить, а вот документы…

— Будет сделано, — пообещала Галя. — Пусть только не отправит, я ей покажу! Она у меня за все получит!

— Запиши адрес.

— Адрес у меня есть. Так что не волнуйся.

Еще с полчаса Галя вспоминала новости, которые могли, по ее мнению, меня интересовать. Я встречал их восклицаниями: «Не может быть!», «Неужели?», «Ничего себе!» Наконец эта игра мне надоела, и я решительно попрощался.

— Любимый, ты ведь знаешь, я тебя буду ждать! И ты обязательно приедешь! — произнесла она.

Последняя фраза по интонации звучала так: «Попробуй только не приехать!»

Дома меня встретили суровым молчанием.

— Так что, едем в лес? — спросил я.

Люся не ответила.

— Или вы уже передумали?

— Передумали, — сухо сказала наконец Люся и пошла на кухню.


24


Сегодня Духмяный был нарядный и торжественный. Галстук с огромным узлом явно мешал ему. Он забавно крутил головой и время от времени поправлял воротник рубашки. В радостном порыве даже похлопал меня по плечу:

— Ничего, и вы дождетесь такого!

Сегодня ему должны были вручать премию имени Гарпуна. Сегодня был день моего рождения, Люся по этому поводу готовила ужин. Хотела было пригласить нескольких гостей, но передумала.

— Втроем посидим, вспомним Славу, — сказала она.

После последнего инцидента она долго не смотрела в мою сторону. С трудом удалось ее убедить, что это недоразумение, ошибка молодости…

Редакционное собрание открыл сам редактор.

— Товарищи, — начал он, — всем известно, по какому поводу мы собрались? Сегодня состоится вручение премии имени нашего талантливого коллеги, нашего блестящего публициста, великолепного мастера боевого фельетона Вячеслава Гарпуна. Мы благодарны судьбе, что дала нам возможность работать под одной крышей, плечом к плечу с Вячеславом Трофимовичем. Мы гордимся тем, что на газетных полосах наши подписи стояли рядом с его фамилией. Тепло его улыбки всегда согревало наши души, его квалифицированный совет помогал написать лучше, убедительнее, острее. Мы учились и будем учиться у него журналистскому мастерству, непримиримости, принципиальности. Все мы смело можем считать себя учениками Вячеслава Трофимовича. Но непосредственным учеником его был Трофим Сидорович Духмяный. И то, что мы решили первую премию имени Вячеслава Гарпуна вручить именно Духмяному, не случайность.

Редактор проанализировал материалы Духмяного. Нашел их солидными, злободневными, выполненными на высоком профессиональном уровне. Затем перешел к другим редакционным делам. Напомнив присутствующим, что успехи не должны нас убаюкивать, он, как всегда, покритиковал отдел строительства, отдел культуры, который мало дает проблемных статей, отметил пассивность отдела спорта. Досталось и мне. Последний мой критический материал редактор назвал сереньким и слабеньким.

— Не забывайте, товарищ Зайчинский, — патетически провозгласил он, — в каком отделе работаете! В отделе, который возглавлял сам Вячеслав Гарпун. Это большая честь! Так что надо быть достойным продолжателем дела великого мастера! Ясно?..


25


Было без пятнадцати одиннадцать, когда диктор телевидения пожелала спокойной ночи.

— Чай пить будете? — спросила Люся.

— Не откажусь, — отложив газету, ответил я.

Пили молча. Казалось, Люся настолько вся в своих мыслях, что вообще забыла о моем существовании.

— Что-то Леся неспокойно спит, не простудилась ли? — сказал я.

— Что? Ах, да, возможно. Хотя не похоже. Я не заметила ничего такого… А почему вы лимон не берете? И печенье?

— Скажите мне, Люся, — неожиданно для себя самого отважился я, — а что, если бы вы узнали, что есть человек, который любит вас? Любит не меньше, а может, и больше, чем любил Вячеслав. Неужели вы указали бы ему на дверь?..

Люся ошарашенно глянула на меня, покраснела и вдруг закашлялась. Как оказалось, она поперхнулась вареньем.

— Вот видите, — придя в себя, сказала Люся, — так можно совсем перепугать бедную женщину.

Выпрямившись в кресле, она вдруг стала очень серьезной:

— Как я вас поняла, это ваше объяснение в любви?

Не кажется ли вам, уважаемый Валентин Сидорович, что это святотатство? Еще и года не прошло, а вы осмеливаетесь говорить о подобных вещах! А потом, разве ритуальным годом исчерпывается траур? Нет, мой траур, моя скорбь — до конца моих дней!

Она вытерла слезы, для чего-то вынула ложечку из пустой чашки, протерла ее салфеткой и снова положила в чашечку.

Я молча смотрел на Люсю, восхищаясь ее благородным гневом.

— Не хочу вас обижать, — продолжала она. — Вы действительно чудесный человек, я верю в вашу искренность, вашу честность. Но поймите, если бы когда-нибудь в будущем я и ответила утвердительно на ваше предложение, вы были бы несчастным.

— Почему?

— Да потому, что я бы все время вас сравнивала, — кивнула она на портрет. — И вы от этого сравнения всегда бы проигрывали. Потому что Слава был идеальным мужем, и не вам, простите, с ним тягаться…

Она встала и подошла к окну. Я, приблизившись, взял ее за руку.

— Люся…

Пронзительный звонок в дверь заставил меня вздрогнуть.

— Кто бы это мог быть? — тихо спросила Люся.

— Может, я открою?

— Нет, я сама… Зайчинский? — переспросила Люся. — Валентин Сидорович? Дома. Заходите, пожалуйста.

Высокая рыжеволосая женщина в кожанке не сводила с меня глаз. Ее губы беззвучно шевелились.

— Дорогой! — прожурчала она. — Ты как-то изменился! Даже немного постарел. Но такой ты мне еще больше нравишься. Любимый мой! Я все глаза проплакала по тебе! Решила, что ты меня бросил. И вдруг Галка говорит, что нашла тебя. Хвасталась, будто ты поклялся вернуться к ней. К этой…

— Я вас не понимаю… — растерянно пробормотал я.

— Ты меня называешь на «вы»? — насмешливо спросила она.

Я испуганно глянул на Люсю, словно надеялся на ее помощь. Она скептически улыбалась.

— Короче, вот что, Валентин! Забирай свои вещи, и поедем! — решительно сказала женщина.

— Куда поедем? — заикаясь, спросил я.

— Как куда — домой!

— Это и есть мой дом, — сказал я не очень уверенно.

— Ах, вот оно что! Значит, нашел себе кукушечку. Правда ж, он вас кукушечкой называл? — спросила она Люсю. — И меня так называл.

Она села на стул и, обращаясь к Люсе, сказала сочувственно:

— Бедная вы женщина! Очередная жертва этого аморального типа! Помяните мое слово, он и вас очень скоро променяет на первую попавшуюся… Представляю, сколько сладких слов наговорил вам этот искуситель! Скажите, он клялся сделать вас самой счастливой в мире? По глазам вижу, что клялся. А обещал повезти в свадебное путешествие на Байкал? Это он всем обещает. А стихи читал? Всем читает. Есенина! Еще и за свои выдает. Я ему поддакивала, делала вид, что верю. Брехун несчастный!

Она вскочила со стула и забегала по комнате.

— Ну я и дуреха! Это ж надо — не раскусить его раньше! Уши развесила и слушала его дурную болтовню. А он, оказывается, обыкновенный авантюрист. — Она презрительно глянула на меня. — Имейте в виду, если только с ним свяжетесь, ох и наплачетесь! Гнать таких надо поганым веником! Прикажите ему, чтоб убирался вон. Немедленно!

Она закрыла лицо руками. Постояла так минуту, затем резко открыла сумочку, вытащила сверток и швырнула его мне в лицо.

— Вот твои документы, и целуйся со своей кукушкой! Она думает, что большое счастье нашла! Еще наплачется с тобой!

— Так вы Нина? — догадался я.

Наконец до меня дошло, что эта женщина — та самая Нинка, что живет в квартире Зайчинского. Это о ней Галя сворила, что она присвоила его имущество. А этот сверток — документы Зайчинского, которые я просил мне переслать.

— Нина, Нина! У тебя удивительная память! — произнесла она. — Это же надо, не забыть имени женщины, которой несколько месяцев тому назад объяснялся в любви и просил стать женой! И за то спасибо…

Тягостное молчание, казалось, будет длиться вечно. Наконец Нина поправила шарфик на шее, застегнула кожанку на все пуговицы, шумно вздохнула и направилась к двери. Вдруг остановилась и тихо сказала:

— Валентин, подумай, что ты теряешь. Я жду тебя на улице ровно десять минут. И ухожу! Ухожу навсегда! Десять минут и ни секунды больше…

Люся убирала со стола, время от времени бросая на меня насмешливые взгляды. Я сидел в кресле в немом оцепенении. Да и что я мог сказать! Что это недоразумение? Что я эту Нину, как и ту Галю, впервые вижу?

— Вам надо спешить, — напомнила Люся. — Вас ждут еще пять минут. Точнее — четыре с половиной…

— Вы знаете… — начал я.

Но она меня перебила:

— Знаю, знаю. Еще одна ошибка молодости. Сколько их у вас? А впрочем, какое это имеет значение.

— Правильно. Никакого! — вскочил я. — Все это глупости. Главное, Люся, что я всегда любил только тебя!

— И тогда, когда еще не знали меня?

— Я знал тебя всегда! И всегда любил! И ничто в мире не в силах разлучить нас с тобой!

Люся ответила, глядя на портрет, будто обращаясь к нему:

— Если когда-нибудь я и соглашусь стать вашей женой… если соглашусь, то только ради Леси. Она так привязалась к вам! — В ее глазах блеснули слезы. — И надо же было уйти ему от нас навсегда!

— Не говори таких грустных слов, — взял я ее за руку. — Те, которых мы любим, всегда с нами. Они для нас вечны, как небо. Как жизнь…


Встреча с пришельцем

(повесть)


1


Колеса самолета коснулись земли. Рев мотора заглушил слова бортпроводницы: «Температура воздуха плюс двенадцать градусов… До центра города вы можете доехать…»

Несмачному было чем добираться в город, за ним должны были прислать машину.

— Если хотите, я вас подброшу, — предложил он своей соседке Галине.

— Спасибо, не откажусь, — улыбнулась она. — Хотя, откровенно говоря, я на вас обиделась…

— Потому что заснул? Извините. Просто устал немного. А ваша история такая необычная. Впрочем, вы мне ее непременно доскажете. Договорились?

— Да уж придется, что поделаешь!

Галина нагрузила Несмачного такой увесистой сумкой, что он, пересекая аэровокзальную площадь, аж сгибался под ее тяжестью. Эта высокая красивая женщина в спортивной желтой куртке с капюшоном была удивительно разговорчивой. Но вдруг осеклась, когда навстречу им из черной «Волги» вынырнул молоденький лейтенант милиции.

— Добрый вечер! — приложил он руку к козырьку. — А я было приготовился ждать вас до утра. В такую пасмурную погоду рейсы как минимум задерживаются…

— Приветствую вас! — протянул руку Несмачный и представил Галину: — Знакомьтесь!..

Широкоплечий, предпенсионного возраста водитель, выехав на трассу, погнал машину так, будто догонял преступника.

Лейтенант выхватил из кармана кителя носовой платок и чихнул. Этого было достаточно, чтобы Галина, оседлав, очевидно, одну из своих любимых тем, тут же сообщила ему несколько эффективных средств от насморка. Лекарств от этого недуга, судя по всему, она знала бесконечное множество.

Несмачный, мягко перебив Галину, напомнил, что она не закончила начатую в самолете историю.

— Спасибо, что не забыли, — обрадовалась Галина. — Так вот, как я уже говорила, это случилось с моей сестрой, которая работает заведующей галантерейного магазина. С месяц тому назад где-то под конец рабочего дня заходит к ней мужчина. Такой себе среднего роста, как пишут в детективах, никаких особых примет. Только — глаза. Глаза у него излучали какую-то гипнотическую силу. Они буквально парализовали ее. Ни тебе крикнуть, ни пошевельнуться. Стоит, бедная, дрожит, а взгляда от него оторвать не может. А он все приближается, приближается. И вот протягивает руку, а сестра ему — свою. Под гипнозом, конечно. И как будто происходит рукопожатие. Только — сестра это хорошо запомнила — что-то клацнуло; на миг ее запястье стиснуло металлом. И, слова не сказав, он ушел. Уже через мгновение сестре стало казаться, что все это ей померещилось. Немного придя в себя, она достала зеркальце и, глянув в него, чуть не потеряла сознание. Под глазами у нее залегли глубокие морщины, а волосы наполовину поседели. Кинулась к большому зеркалу. Точно: она внезапно постарела лет на десять, а то и на пятнадцать! И как она не сошла с ума?! Все, кто ее знал, просто ужасались, встречая ее в те дни. Даже самые деликатные не могли удержаться от восклицания: «И что это с вами?!» Но попробуй объясни! Никто не поверит. И действительно, все это походило на мистику. Но вскоре она услышала, что подобное произошло с одной продавщицей в универмаге. Все было точно так же. Он, этот человек, приблизился, гипнотизируя своим жутким взглядом. Что-то клацнуло, когда он пожал ей руку, и теперь в секции готовой одежды вы можете увидеть вместо вертлявой девушки женщину, которая выглядит старше своей матери… Вы, конечно, Анатолий Петрович, в это не поверите? А вот лейтенант не мог не слышать этой истории, как, кстати, и многих других, абсолютно аналогичных. Теперь-то мы знаем, что все эти случаи — проделки какого-то, извините, инопланетянина, который безнаказанно шастает по нашему городу, а милиция в это время вообще неизвестно чем занимается. Простите меня за откровенность, товарищ лейтенант! Я, честно говоря, даже боюсь сама по городу ходить. Вот сейчас две неделе была у тетки в Киеве, так хоть немного отдохнула от этого постоянного напряжения и страха…

— Ну, это вы уж слишком! Не надо настолько преувеличивать опасность, — возразил лейтенант.

— Но ведь даже вы, работники милиции, ничего не можете мне гарантировать. Разве не так?..

Машина остановилась возле гостиницы.

— Не волнуйтесь, Галина, — прощаясь, сказал Не-смачный, — вас довезут до самого дома. А что касается инопланетянина, то мы с лейтенантом Бойчуком гарантируем вам полную безопасность. Обещаю.

— Ну и шутник вы, — улыбнулась Галина. — Я уверена, что в такой ситуации вы и сами ни от чего не гарантированы…


2


Администратор гостиницы, миловидная брюнетка с пышной копной волос, говорила по телефону:

— Только смотри, Петюша, чтоб котлеты не пригорели. И яблоко не забудь съесть. И чтобы сразу же садился за уроки. Приду — проверю. И дневник мне завтра покажешь. Небось двоек нахватал?.. И сегодня не вызвали?.. Сочинение писал? Ну-ка, расскажи мне, про что ты там написал… Так, так… Молодец!..

Администратор смотрела на Несмачного отсутствующим взглядом.

— Ну а дальше?.. Прекрасно! Чудесно! А случайно не списал?.. Ах ты умничка мой! Просто великолепно!..

— Простите, — напомнил Несмачный о своем существовании.

— Минутку, Петюша, — сказала администратор и, прикрыв ладонью трубку, бросила Несмачному: — Свободные места только на первом этаже.

— Да какая разница! Меня и первый этаж вполне устраивает.

— Какая разница? Ну, если для вас нет разницы…

— А вы еще не оформились? — удивился лейтенант.

Телефон-автомат в вестибюле не работал, и он бегал звонить на соседнюю улицу.

Очевидно, форма лейтенанта произвела впечатление на администратора, она сказала сыну, что позвонит через минуту, и положила трубку.

— Меня и первый этаж вполне устраивает, — повторил Несмачный.

— У товарища бронь, мы ему заказывали, — сказал лейтенант.

— С этого и надо было начинать, — улыбнулась женщина.

— И все-таки не понимаю, почему вы меня пугаете первым этажом? — спросил Несмачный, заполняя анкету.

— Я вас не пугаю. Я тут ни при чем. С того времени, как в нашем городе появился инопланетянин, люди стали панически бояться первого этажа. Есть, правда, отдельные смельчаки вроде вас…

Номер на третьем этаже имел стандартную меблировку: кровать, письменный стол, два кресла и телевизор. На столе — телефон, графин и пепельница. И, странное дело, было в этом номере как-то по-домашнему уютно. Несмачный не сразу сообразил, что этот уют создает крошечная деталь — подушечка с иголками, которая висела над кроватью.

— Ну что, с полчасика отдохнете? — спросил лейтенант.

— Не отказался бы, — Несмачный присел на кровать и сразу почувствовал усталость.

— Впрочем, нет, Анатолий Петрович. Такую возможность вы получите через час-другой. А сейчас мы с вами пойдем поужинаем.

— Да что-то, откровенно говоря, и есть не хочется… — начал было Несмачный.

Но лейтенант решительно перебил его:

— Все равно от меня не отделаетесь! Поужинаем, и я торжественно обещаю оставить вас в покое…

Когда они проходили через вестибюль мимо окошка администратора, грудной голос миловидной брюнетки давал очередные указания Петюше. Судя по отдельным эмоциональным фразам, Петюша собирался купать песика, и мама инструктировала его. Приезжие терпеливо ждали, пока дойдет очередь до них…


3


Кафе «Арфа», как объяснил лейтенант, имело два существенных преимущества по сравнению с другими точками общественного питания. Во-первых, тут не было оркестра, а музыкальный автомат уже полгода ремонтировался. Так что можно было за ужином побеседовать, не надрывая голосовых связок. Во-вторых, в последнее время кафе пустовало. После того как случилась эта история с официантом Колей, даже завсегдатаи «Арфы» обходили ее десятой дорогой.

Коля, высокий и статный, с седой шевелюрой, долго и старательно сервировал стол. Почему-то трижды менял салфетки, дважды протирал фужеры и вдруг исчез куда-то.

Пока его не было, лейтенант успел в подробностях рассказать Несмачному историю, которая приключилась с этим человеком.

Еще месяц назад в Колиной шевелюре не было ни сединки. Он выглядел даже моложе своих двадцати пяти лет. И вдруг его посетил этот инопланетянин. Приметы те же. Тот же самый гипнотизирующий взгляд. То же рукопожатие и якобы металлический обруч на запястье…

— Я вас слушаю, — наконец появился официант.

— Нам что-нибудь из холодной закуски и горячее, — сказал лейтенант.

— На горячее могу предложить бифштекс или бефстроганов.

— А что бы вы посоветовали?

— Бифштекс, — сказал официант.

— Пусть будет бифштекс, — согласился лейтенант.

За соседним столиком двое явно приезжих были в той стадии, когда хочется исповедоваться, изливать душу. Оба говорили одновременно, не слушая друг друга.

Наконец один из них замолк. Наверное, устал. Голос его друга рокотал на весь зал:

— Если бы ты только знал, Андрей, сколько денег я угробил на этого Семена Сидоровича! И все напрасно! Где-то за час до конца рабочего дня обычно шепчу ему на ухо: «Поговорить надо». Это означает, что мы куда-то идем. За мои, конечно. Бывало, и он рублишко кинет. Но не больше. Причем всегда делал это таким, знаешь, купеческим жестом. Куда там! И представь, так привык этот Сидорович ужинать за мой счет, что, когда я не приглашал его, он обижался. «Как, — говорит, — ты меня сегодня никуда не ведешь?» Но не в деньгах дело. Ты же меня, Андрюха, знаешь. Я никогда скрягой не был. Обижало другое. Обижало то, что всегда утром Сидорович на меня волком смотрел. Я все голову ломал: чем же это его обидел? Может, думаю, мало? Пробовал удвоить дозу. Еще хуже было. Смотрит утром на меня — и такая у него лють в глазах, аж страшно! Первую половину дня, как правило, не разговаривает. Зато к Веселяке — как к сыну родному! Такой нежный, куда там! Долго я терялся в догадках, пока Веселяка не открыл мне глаза. Оказывается, каждое утро, когда у Сидоровича голова аж раскалывалась, он ему бутылочку минеральной водички подносил. Как говорится, дешево и сердито. Та водичка была для Сидоровича настоящим бальзамом. А я был для него виновником всех его бед: и ужасного самочувствия, и конфликта с женой. Он как-то так прямо и сказал: «Мне на тебя сегодня и смотреть противно…» Ну, и соответственно на того Веселяку сыпались всякие милости, а на меня ничего, кроме проклятий…

Подбежал официант и спросил, обращаясь к Несмачному:

— Простите, вы, кажется, заказывали бефы?

— Бифштексы, — напомнил лейтенант.

— Ясно, — сказал Коля и пошел рассчитываться с разговорчивыми клиентами.

Несмачный взял кусочек хлеба и тонко намазал его горчицей.

— Попробуйте, Владислав. Аппетит нагоняет.

— Благодарю, — покачал головой лейтенант. — С детства недолюбливаю.

Пробегая мимо их столика, официант снова уточнил:

— Так, значит, два бефа?

— Бифштексы. Сколько можно повторять! — Выдержка изменила лейтенанту.

— Ничего, — улыбнулся ему Несмачный, — мы ведь сегодня не торопимся.

— Завтра я вам покажу другую точку, где вы сможете обедать. Вполне пристойная вареничная возле нашего управления, — сказал лейтенант. — Надеюсь, вы к нам надолго?

— Конечно же не на день и не на два. Дело какое-то просто дикое. Фантасмагория, да и только! Мне вообще везет на подобные дела. А на инопланетян особенно.

Несмачный достал было из кармана сигареты, но лейтенант кивнул на табличку «У нас не курят».

— Вот и хорошо, — спрятал Несмачный сигареты. — Побережем здоровье.

— Так вот, в прошлом году было аж два дела, в которых фигурировали так называемые инопланетяне. Одно оказалось до примитивного простым. Один очень шустрый завбазой решил ординарную кражу приписать пришельцам. Мол, хотите верьте, хотите нет, а прилетели, ограбили и в воздухе растворились… Мне двух дней было достаточно, чтобы доказать: грабитель — сам «потерпевший». А вот другое дело попикантнее. Очень романтичная история. Представьте, инженер исчезает из дому в одних джинсах и тенниске. Всех на ноги поставили, всесоюзный розыск объявили — как сквозь землю провалился! Жена его в трансе, коллеги в панике. Но вдруг возвращается соколик. И рассказывает целую приключенческую повесть. Хоть стенографируй и издавай массовым тиражом. Будто бы вышел он на балкон и увидел прямо перед собой летающую тарелку. Застыла на уровне его балкона, а из иллюминаторов загадочные огоньки мигают. Вдруг дверцы открываются, и трап выскакивает. Управляемый какой-то потусторонней силой, он ступил на этот трап и очутился в тарелке… А дальше такого на-рассказывал, что и во сне не приснится. Фантазия у этого типа была исключительная. Талант! Только и жена его оказалась не бездарью. Нашла она и «тарелку», в которой он две недели жил, и тех самых инопланетян, а точнее — инопланетянку, которая оказалась ее лучшем подругой…

Официант принес салаты и спросил у Несмачного:

— Значит, вы заказывали два бефа?

— Если у вас такая плохая память, то записывайте! — вскипел лейтенант. — Вы же сами нам посоветовали бифштексы!

— Все понятно — два бифштекса, — буркнул официант и исчез.

С минуту они ели молча.

— Но должен предупредить вас, Анатолий Петрович, дело, по которому вы приехали, действительно загадочное, — сказал лейтенант.

— Я убежден, Владислав, что все загадочные дела заканчиваются одинаково: разгадки оказываются очень простыми. Потом становится даже неловко, что сразу не смог поймать ниточку.

— Думаю, на этот раз вам придется как следует посушить голову. Во всяком случае, мы теряемся в догадках, а время идет. И что ни день — новые сюрпризы. Я иногда, как это ни звучит фантастически, сам начинаю верить, что все это действительно проделки каких-то или какого-то пришельца. Поневоле возникает это предположение, так как все другие лишены всякого смысла.

— Алогичность поступков не такое уж диво, чтобы делать панические выводы, — заметил Несмачный.

— Сама по себе алогичность — да. Пусть все эти поступки не укладываются ни в какие логические, правовые и прочие рамки. Не в этом суть. Сбивает с толку то, что на самом деле происходит с людьми после встречи с этим типом. Если бы я не видел, например, вот этого официанта Колю за день до его встречи с так называемым пришельцем, я никогда бы не поверил в метаморфозу, происшедшую с ним. Парень за день постарел на пятнадцать — двадцать лет! А другие? Начинаю обо всем этом думать — и мне становится жутко. Голова идет кругом, когда пробуешь дать хоть элементарно логичную оценку этим событиям.

— И сколько таких эпизодов по городу?

— До двух десятков наберется…

Официант убрал посуду из-под закуски.

— Так что, можно нести бефы?

— По-моему, но бефы, а бифштексы, — мрачно напомнил лейтенант.

— Естественно, я и хотел сказать — бифштексы, — улыбнулся Коля.

Не прошло и пятнадцати минут, как он принес беф-строганов.

Щеки лейтенанта покрылись вишневыми пятнами.

— Послушайте…

— Какая разница, Владислав? — остановил его Несмачный. — Поберегите свои нервы. Беф-строганов — тоже неплохо…

У гостиницы лейтенант попрощался:

— Наконец-то сможете отдохнуть. Увидимся утром.

— До завтра, — пожал ему руку Несмачный.

Он зашел в вестибюль. У окошка администратора толпились люди. В основном это были горничные, дежурные по этажам. Все дружно успокаивали рыдающую брюнетку, еще два часа назад так мило ворковавшую с сыном.

Протолкнувшись поближе, Несмачный остолбенел. Администратор была наполовину седой. Морщины, будто наложенные гримером, делали ее совсем старой. Она снова дрожащей рукой поднесла зеркальце к лицу и вскрикнула от ужаса:

— Не может быть!

Со всех сторон на нее сыпались вопросы, но она ничего не слышала. Ее бледные губы шевелились беззвучно.

— Нужно вызвать милицию, — сказал кто-то.

Наконец администратор заговорила путано, заикаясь:

— Я его сразу узнала… Только глянула, поняла — это он. Глаза как у кобры… Смотрит так и приближается… А я сама поднимаюсь ему навстречу. Лицо каменное. Протягивает руку, а я, словно по чьей-то команде, ему подаю свою… Пожатие у него холодное, как У статуи… Держит меня он за руку, а у меня вроде бы пол из-под ног уходит. Хочу крикнуть — язык не слушается, прилип, и все… Какое горе! И за что мне такое наказание?! Что я плохого людям сделала?..

Она опять зарыдала.

— Успокойся, Маня. Вон милиция прибыла, — стала утешать ее женщина в белом халате.

Но Маня зарыдала еще громче.


4


Несмачный просматривал дела и все больше впадал в уныние. Схожесть ситуаций выводила его из себя. Хоть бы какая-нибудь деталь, за которую можно было бы зацепиться! Хоть бы какая-нибудь подробность, наводящая на размышления! Ничего этого не было.

Он понимал беспомощность своих местных коллег. Этот тип с гипнотизирующим взглядом так неожиданно появлялся, как, впрочем, и исчезал, что надеяться задержать его на месте преступления было бы наивно. Не делать же засады во всех без исключения учреждениях в ожидании его визита. Даже самоуверенный Картопляный, начальник уголовного розыска, с которым Несмачный знаком не первый год, и тот сегодня на оперативке выглядел растерянным. Все повторял: «Ну и орешек!»

— Разрешите? — В приоткрытую дверь заглянула женщина.

— Прошу, — сказал Несмачный.

— Мы тут вдвоем с приятельницей, если не возражаете?

— Не возражаю, — улыбнулся Несмачный.

Они сели напротив стола и заговорили, перебивая ДРУГ друга.

— Поверьте, это какое-то недоразумение. Мой Вася — щедрая душа. Он добрый человек и просто оказывал всем услуги. — Стройная шатенка расстегнула кожаное пальто, демонстрируя на длинной тонкой шее толстую золотую цепь, которая надежно выдерживала увесистый кулон с бриллиантами.

— А мой — кристально честный! — воскликнула блондинка. — Если бы вы только знали, сколько добра сделал он родственникам и знакомым! И все лишь за спасибо. — Ее мягкие волосы эффектно спадали на меховой воротник замшевой куртки. По щеке катилась слеза.

— Кто только не приходил, не звонил! И никому никогда он не сказал «нет». А люди ж нахальные, им только покажи, что ты можешь, — не отвяжутся! — строчила шатенка.

— Я своему не раз говорила: нельзя быть таким добрым. В наше время доброта не в моде. Она воспринимается как мягкотелость, на тебя усядутся верхом и погонять будут, — вторила подруга.

— Ничего не понимаю, — пожал плечами Несмачный.

— А чего тут понимать! — повысила голос шатенка. — Взять, например, шифер. Мой брат строился, мой двоюродный дядя строился, моя бабушка строилась, сестра моей лучшей подруги строилась, тесть соседа строился, сын моей заведующей строился… А где им шифер доставать? Ко мне обращались. А где я могла взять? Конечно же Васю тормошила. Он и выписывал. Куда же от меня ему деться! Ну и, сами понимаете, выписывал бесплатно.

— С моим Петром — такая же история, — едва дождавшись паузы, выпалила блондинка. — Тому нужна шуба, этому необходимо пальто, кому-то — пуловер, кому-то — джинсы. И все просят, умоляют, требуют. Попробуй отказать — здороваться перестанут. Представьте, моя косметичка попросила клеенчатый пиджак. И как я ни доказывала ей, что достать его невозможно, что у Петра комиссия за комиссией, что все под контролем, она и слушать не хотела. Хоть умри, а достань! Пришлось надавить на Петра. Или, скажем, мастер, который нам квартиру ремонтировал…

— Да что там мастер! — перебила подругу шатенка. — Мой Вася родному шурину два кубометра досок отпустил и рулон линолеума. Так и это ему шьют! Как будто шурину можно не дать, если он просит!..

— Милые дамы, — поднялся Несмачный, — я никак не могу понять, для чего вы это все мне рассказываете? Я человек приезжий и навряд ли смогу вам чем-нибудь помочь.

— А разве вы не товарищ Мурованный? — чуть ли не хором спросили женщины.

— Это его кабинет, а сам товарищ Мурованный временно перебрался в двадцатую комнату.

Шатенка и блондинка тут же выбежали, а Несмачный снова углубился в бумаги.

До чего же однообразны объяснения потерпевших! Словно под копирку написаны. Несмачный знал из практики, что один и тот же эпизод каждый из свидетелей трактует по-разному. Да и потерпевшие рисуют картину любого насилия теми красками, которые наиболее соответствуют их темпераменту. А тут протокольная сжатость и однообразие, как в меню привокзального буфета. «Пришел… Гипнотический взгляд… Протянул руку… Хоть не хотел, а пожал ее… Что-то клацнуло…» Вот и все. Двадцать один эпизод, и все похожи один на другой.

— Простите, что опоздал, — вбежал в кабинет помятый мужичок с полиэтиленовым пакетом. Он повесил пакет на вешалку и придвинул кресло вплотную к столу: — Я предвижу ваши вопросы, так что можете не утруждать себя. Вы, конечно же, хотите спросить, откуда у меня, скромного и честного труженика, машина и дача? Поверьте, все очень просто. Проще, чем вы думаете. Я не буду вам морочить голову баснями про наследство или клад. К сожалению, мои предки были людьми весьма скромного достатка, а в счастливые находки я просто не верю. Мне, например, не довелось за жизнь даже рубля найти. Некоторые кошельки с тысячами находят, а я — ни разу. Вот и понял, нечего ждать милости от природы. Бережливость — вот что всегда приносило людям богатство. Поэтому я и решил экономить. А начал, должен признаться, с мелочей. Хочется, скажем, закурить. «Хочется — перехочется», — говорю сам себе. И откладываю две копейки. Или просит жена сводить ее на концерт. Но я, вместо того чтобы купить два билета, то есть истратить шесть рублей, кладу их в кубышку. Дальше — больше. «Знаешь, любимая, — как-то говорю жене, — пошли сегодня в ресторан». — «Пошли», — отвечает она, а сама с места не двигается. Понимает, что никуда мы не пойдем. Беру я ручку, бумагу и начинаю играть роль официанта. «Икру будете? А осетринки не желаете? И язык под майонезом, конечно! А на горячее шашлычок по-карски. Ну, и бутылочку коньяка. Пять звездочек или марочный?..» Жена лишь головой кивает и облизывается, а я подсчитываю стоимость заказа и кладу в кубышку кругленькую сумму.

— Это все действительно очень любопытно, но…

— Более чем любопытно! — прервал Несмачного мужичок. — Я вам советую этот метод взять на вооружение. Не пройдет и нескольких лет, как вы станете Рокфеллером… Или, например, решаем мы с женой поехать на море. Тщательно составляем маршрут, в деталях обсуждаем свой будущий рацион, спорим, где лучше остановиться — в гостинице или на частной квартире. Я подсчитываю все до мелочи, включаю в смету даже талоны на троллейбус. И никуда мы, конечно, не едем. А все деньги до копейки кладем на наш, так сказать, домашний счет. А вы удивляетесь!..

— Удивляюсь, зачем вы решили именно мне все это рассказать.

— А разве вы не следователь?

— Следователь, но не тот, что вас вызывал. Пройдите, пожалуйста, в двадцатую комнату к товарищу Мурованному. Очевидно, вам к нему…

Выпроводив мужичка, Несмачный снова углубился в бумаги.


5


Сквозь полураздетый осенними ветрами тополь на Несмачного смотрела самодовольная луна, ассоциировавшаяся у него почему-то с директором телеателье Пужиловым. С круглым, как эта луна, лицом, он говорил с апломбом, тоном, не терпящим возражений.

Несмачный сидел в парке на лавочке, курил сигарету. До свидания с лейтенантом Бойчуком оставалось еще семнадцать минут, и он с наслаждением отдыхал, в перерывах между затяжками глубоко вдыхая теплый, настоянный на пряной листве воздух.

В телеателье Несмачный попал сегодня неожиданно. Около шестнадцати часов оттуда пришло сообщение об очередной выходке инопланетянина. И он выехал в телеателье вместе с оперативниками.

Мастер Суглобин, бледный и растерянный, не мог как следует ничего объяснить, весь дрожал и с ужасом поглядывал на дверь. Все его коллеги в один голос утверждали, что в течение каких-нибудь тридцати минут он постарел лет на десять. И только директор Пужилов многозначительно хихикал и все время повторял:

— Знаем мы эти фокусы!

— Вы не верите мастеру? — спросил у него следователь. — Но скажите, какой смысл ему врать?

— Какой смысл? А такой, что он все время хоть что-нибудь, а выдумывает, чтобы все его жалели. Спекулирует на добрых чувствах товарищей по службе. То выдумал, что у него неизлечимая болезнь, и долгое время коллеги делали за него самую трудную работу, ездили на вызовы, обслуживали его участок. Потом выяснилось, что он совершенно здоров. То наврал, что его дядя попал под трамвай и ему надо за ним ухаживать. А товарищи вкалывали за него. Пока не выяснилось» что никакого дяди у Суглобина нет. А недавно выплыла совсем любопытная история. Кто-то из наших сотрудников, полистав настольный календарь Суглобина, обнаружил в нем отметки типа «болит зуб», «вывих ноги», «сотрясение мозга». Причем эти записи он делал заранее, за месяц-два вперед, и именно в дни, обозначенные его пометками, оказывалось, что «предсказании» сбывались: у него действительно «болел зуб», или «случайно оступился и не мог ходить», или «поскользнулся — и головой об лед». Представляете, какие выдвигались гипотезы? Его называли и предсказателем, и пророком, и парапсихологом. А он был и есть обыкновенный врун! И еще хочет, чтобы я поверил в этот бред сивой кобылы! И надо же такое придумать: «Инопланетянин мне руку пожал!» Да я бы, например, не пожимал ему руки никогда. Потому что противно…

Конечно, предубежденность Пужилова имеет под собой почву, но игнорировать твердую уверенность коллег Суглобина в происшедшем было бы неразумным. А они в один голос утверждали, что оставили мастера всего на полчаса и что он за это время изменился до неузнаваемости — лицо стало морщинистым, а волосы — седыми. Да и сам Суглобин хоть путано, заикаясь, а рассказал до противного знакомые Несмачному подробности визита инопланетянина.

Лейтенант появился на три минуты раньше.

— Хотел вам, Анатолий Петрович, сегодня сделать сюрприз, и не вышло. Я уже, когда звонил, понимал, что не успеем…

— Что за сюрприз?

— Видите ли, я давно убедился, что наша с вами работа в значительной степени состоит из отрицательных эмоций. Чтобы нейтрализовать их хоть в какой-то мере, я решил не пропускать ни одного кинофильма и спектакля. Вот и сегодня взял билеты в наш музыкальнодраматический на «Пой, мой мальчик!». Недавно только премьера состоялась. Говорят, ничего вещица. Но мы уже с вами на сорок минут опаздываем.

Несмачный улыбнулся:

— Вы всегда и во всем стараетесь логично обосновать целесообразность того или иного поступка. Кстати, об отрицательных эмоциях. Я ломаю себе голову над выводами научного консультанта, к которому вы обратились. Но опровергая в принципе факта внезапного старения потерпевших, он утверждает, что причиной этого и были именно отрицательные эмоции. То есть он считает, что причина таких внезапных изменений организма — прежде всего страх, который переживал потерпевший при общении с инопланетянином. Я, конечно, условно употребляю это слово, так как рассказывал уже вам, что не раз имел дело с «пришельцами» и поэтому в эти басни не верю.

— Профессор Неосяжный, с которым я много раз беседовал, говорит, что современная наука не в состоянии объяснить подобный феномен, если, конечно, это не результат больного воображения потерпевших.

— Двадцать два случая за относительно короткий промежуток времени — доказательство не в пользу вашего профессора, — возразил Несмачный. — Ну пусть один, пусть двое сошли с ума — это еще можно предположить. Но поверить в эпидемию безумия — просто смешно.

— Согласен. Но тогда остается одно — не отбрасывать категорически, как вы это делаете, вариант с пришельцем. В конце концов, в мире не умолкают дискуссии о НЛО. А в прессе сообщалось о людях, которые будто бы контактировали с инопланетянами. Помните историю с двумя американцами?

— Все истории я хорошо помню, поскольку в своей практике, как уже говорил, слишком часто обращался к этой тематике. Меня и сюда прислали лишь потому, что в республиканском управлении я приобрел славу спеца по пришельцам.

— И все-таки я бы не отбрасывал эту версию.

— Владислав, мы с вами пока что не можем, не имеем права ничего отбрасывать, ибо находимся сейчас на абсолютном нуле. Я собираюсь начать с элементарного — встретиться с потерпевшими.

— Я почти со всеми встречался, и поверьте, это мне ничего не дало. Хотя понимаю вас, вы хотите лично во всем убедиться.

— Естественно. И начну завтра же с обувной фабрики.

— О, с Турченко стоит познакомиться! Любопытный экземпляр. Оптимизм бьет из него, как из гейзера.

После встречи с инопланетянином стал седой, как аксакал. Но в отличие от других потерпевших не унывает. Говорит, что женщины седых любят. «Теперь, — смеется, — я могу позволить себе фразу: «Клянусь своими седыми волосами!»

— Может, поедем вместе?

— Я заканчиваю одно небольшое дело. Через несколько дней перехожу в полное ваше распоряжение. Причем делаю это не столько по указанию полковника, сколько по собственной инициативе.

Лейтенант глянул на часы:

— А что, если мы пойдем на второе действие? Это мюзикл, так что можно смотреть даже с конца. Да и жаль билетов. Не денег, а именно билетов, — уточнил лейтенант.

— Ну что ж, пошли, — кивнул Несмачный.

Они вбежали в партер как раз вовремя: оркестр только начал играть вступление ко второму действию. Соседка Несмачного, неопределенного возраста дама с биноклем, пристыдила их:

— Это ж надо так опоздать! Я бы во всех театрах буфеты позакрывала!

— Мы только что с поезда, — прошептал Несмачный первое, что пришло ему в голову.

— Так вы приезжий! — обрадовалась дама. — Тогда я сейчас введу вас в курс происходящих событий.

Она чуть прикрыла рот ладонью и эмоционально зашептала прямо в ухо Несмачному:

— Этот в красных брюках — герой-любовник. Он тут в пьесе все правду ищет. Думаете, он и в жизни такой же правдоискатель? Никогда! По городу ходит расхристанный, бывает, что и подвыпивший. А музыку в своей квартире включает так громко, что на всю улицу слышно. Оглохнуть можно. И тетке своей не помогает. Она дружит с одной моей родственницей и рассказывала ей, что он и копейки ни разу не дал. А еще артист называется!

Несмачный немного отодвинулся от разговорчивой дамы, и шепот ее стал громче:

— А эта в клетчатом платье, что невесту играет, уже третий раз замуж вышла. Как-то мы с ней на базаре встретились, случайно, конечно. У одной бабы хрен выторговывали. Так эта, извините, актриса из-за пяти копеек час торговалась. Я принципиально тот корень забрала. Чтобы нос ей утереть… И та вон в джинсах, милая на вид женщина, тоже не лучше. Моя племянница с ней в школе училась, так говорит, в восьмом классе ее чуть не оставили на второй год. А видите, театральное училище закончила — и в театр приняли. Потому что знакомство.

Дама вдруг умолкла, пошарила в сумочке и достала карамельки. Одну положила Несмачному на колено.

— Сосите, это мятная.

Теперь она после каждого слова причмокивала, но ни на секунду не умолкала.

— Гляньте на этого толстяка. Вон как танцует! Вы бы поверили, что в него влазит четыре порции котлет? Моя соседка, которой как-то довелось сидеть с ним за одним столиком в кафе, была просто в ужасе. И кефира три бутылки выдул. Представляете, какой обжора! Дурные девки влюбляются в этих актеров. Если бы они знали, как трудно таких, как этот, накормить! Целый день у плиты танцевать надо!..

Несмачный подался вперед, делая вид, что весь поглощен игрой актеров. Но соседка ударила его локтем под ребро:

— Гляньте, гляньте! Это наша местная звезда — заслуженный! В него по уши влюблена директорша центрального овощного магазина. Говорят, как только прибывает партия бананов, апельсинов или ананасов — первому ему отправляет. К его подъезду подкатывает фургон «Овощи — на дом», выходит парень с корзиной и несет…

Когда вышли из театра, лейтенант спросил у Несмачного:

— Как вам понравился этот искуситель?

— Вы кого имеете в виду? Того, что ходит по городу расхристанный и не помогает тете? Или того обжору, который съедает по четыре порции котлет и выпивает в один присест три бутылки кефира?..

Лейтенант изумленно посмотрел на Несмачного.


6


Возле административного корпуса обувной фабрики внимание Несмачного привлекло объявление: «Срочно требуется секретарь-машинистка». В объявлении сообщалось, что секретаря-машинистку ожидает солидная зарплата, премиальные, прогрессивка и другие стимулы.

Несмачный догадался, что женщины в приемной директора и есть те самые претендентки на вакантную должность.

Пухленькая брюнетка, экспрессивно жонглируя словами «премия», «прогрессивка», «другие стимулы», намеревалась войти к директору первой, но ее оттеснила длинноногая шатенка. Кинув на ходу: «Я еще с вечера очередь занимала!» — она решительно открыла дверь директорского кабинета.

Минут десять воздух в приемной сотрясали восклицания типа «Имеют же люди нахальство!», но, когда длинноногая вышла из кабинета, все тут же притихли.

— Ну как? — чуть ли не хором спросили ее.

— То, что он предлагает, — махнула она рукой в сторону обитой дерматином двери, — мне не подходит.

— А что же он предлагает? — испуганно спросила худенькая шатенка.

— Наверное, печатать много надо? — высказала предположение блондинка.

— Печатать почти совсем не надо, — сердито бросила длинноногая.

— Ну, если и печатать не надо… — радостно улыбнулась блондинка и скрылась за дверью кабинета.

Она вышла, презрительно скривив губы. Остановилась и в ответ на вопросительные взгляды своих недавних конкуренток тихо произнесла:

— То, что он предлагает, не для меня.

— Работы много? — поинтересовалась шатенка.

— Работы почти никакой, — вздохнула девушка.

— Так это ж прекрасно! Это как раз то, что мне нужно! — воскликнула шатенка и кинулась к двери.

Вышла она из кабинета, вытирая слезы:

— И как ему не стыдно такое предлагать!..

— Неужели хочет, чтобы ему сказки в обеденный перерыв читали? — спросила рыжеволосая девушка в очках. — У меня уже был такой случай.

— Хуже! Намного хуже!

— Но с премиями и прочим — не вранье? — оторвавшись от газеты, спросила плотная, дородная женщина.

— Не вранье, — подтвердила шатенка.

— Тогда вперед! — басом приказала себе женщина и направилась навстречу своему счастью.

Через несколько минут и она вышла, сердито нахмурив брови:

— Нахальство! Предлагать такое женщине, которая еще собирается выйти замуж!..

— Так что же он все-таки предлагает? — окружили ее претендентки.

— Он предлагает, чтобы секретарь-машинистка обязательно носила туфли, которые выпускает их фабрика. Неужели из вас кто-нибудь на такое согласится?

Приемная тут же опустела.

Когда Несмачный показал директору фабрики свое удостоверение, тот закивал головой:

— Приходили уже из вашей системы. Беседовали с Турченко. История, скажу вам, страшно загадочная. Если бы я сам не видел приемщика накануне тех грустных событий, никогда бы не поверил в такое. У нас на несколько дней всю фабрику парализовало. Все только об инопланетянине и говорили. Пришлось из общества «Знание» пригласить лектора, чтобы, знаете, немного успокоить народ. Хотя все равно все товарищи убеждены: это что-то не наше. Я, откровенно говоря, тоже.

Директор нажал клавишу селектора:

— Турченко ко мне! — Поднял глаза на Несмачного, вздохнул: — Вы знаете, месяц секретаршу не могу подобрать.

— Да, я видел сегодня…

— Можете мне посочувствовать. Никто не хочет носить свою продукцию. Я поставил условие: делаем обувь, значит, первыми и должны ее носить. А то — как вам это нравится! — стыдятся собственных изделий! Поверьте, если бы на всех предприятиях легкой промышленности ввели такой порядок, брак в несколько раз уменьшился бы. Шьешь, например, костюм — вот и будь любезен носи его, товар рекламируй, пропагандируй. А если сам стесняешься его надеть, так чего же ждать от потребителя? У меня тут некоторые сопротивлялись, даже несколько специалистов поменялось. Ну и скатертью дорога! Зато рекламаций стало намного меньше…

— Начальник цеха индивидуальных заказов Турченко! — отрекомендовался высокий плечистый мужчина, слегка поклонившись Несмачному.

— А это товарищ следователь из Управления внутренних дел, — сказал директор.

— Очень приятно, — улыбнулся Турченко. — Можно считать, что мне повезло. Я стал героем дня. Обо мне везде говорят, у меня берут интервью, со мной беседуют ученые, ну и… навещают следователи.

— Может, я вас оставлю вдвоем, у вас, наверное, разговор конфиденциальный? — деликатно спросил директор.

Вы нам не мешаете, — сказал Несмачный. — Я хочу попросить товарища Турченко в деталях рассказать о том, что с ним произошло. Хотя хорошо понимаю, что эти расспросы ему порядком надоели.

— Нисколечко! — заверил Турченко и, прокашлявшись, начал: — Так вот, сижу себе, работаю. Все из пашей комнаты на обеденный перерыв пошли, а я из дому еду беру, поэтому перекусываю всегда прямо на рабочем месте. Вдруг дверь открывается и входит — он! Я сначала и внимания не обратил. VI головы не подпил. Помню, что-то процедил недовольное в том смысле, что и в перерыв нет покоя от этих посетителей. Гляжу — стоит он передо мной. Глаза какие-то странные. Холодные, безжалостные. Неземные глаза! Ручка выпала у меня из рук. Сам не понимаю почему, поднялся, как будто выполнял приказ. Хотя он и слова не вымолвил. Постоял так одну-две секунды и руку протягивает, вроде для знакомства. И я почему-то протягиваю ему свою. Сразу же почувствовал холод, проникающий по всему телу, а потом — неимоверную слабость. Опустился на стул и, словно во сне, помню, как он выходил. Распахнул дверь ногой, оглянулся и ушел. Ну, а это, — Турченко коснулся пальцем седины, — я заметил потом, когда вернулись товарищи из столовой…


7


Контора «Госснабсбыт» находилась на окраине города. Тут среди одноэтажных домиков это внушительных размеров сооружение не могло не вызывать уважения.

Несмачный прибыл в контору за пятнадцать минут до начала рабочего дня. И, куря в коридоре, от нечего делать прислушивался к любопытному диалогу.

— Ты что, ночуешь здесь? Я впервые притащился так рано, а ты уже на месте.

— Что тут удивительного! Я стал образцово-показательным. Теперь пусть попробует заведующий хоть в чем-нибудь меня упрекнуть! Тут, пока ты был в командировке, такие события развернулись!

— Ну, ну…

— Уверен, сегодня тебе об этом расскажут, конечно же, в соответствующей интерпретации. Понимаешь, сижу я и куняю. Ты ведь знаешь, как это у меня здорово выходит. Сквозь мои дымчатые очки и не заметишь, что я задремал. И снится мне сон. Вроде заходит заведующий и начинает меня отчитывать. Мол, и это не то, и это не так. Ну, я и сказал ему все, что о нем думаю.

— Это тебе снилось?

— Говорю же, во сне ругаю заведующего, режу ему правду-матку в глаза — бескомпромиссно и принципиально. Все аж рты поразевали. Некоторые просто окаменели от удивления. Не ждали такого от меня, всегда выдержанного и деликатного. И хотя я сплю, а понимаю, что это мне снится. Даже мысль мелькнула подсознательно: вот если бы и в жизни я был такой смелый! А заведующий аж глаза выкатил, и речь у него отобрало. Губы дрожат.

— Могу себе представить!

— Не можешь, потому что такое нужно самому видеть. Так вот, снится все это мне, а просыпаюсь — и действительно вижу перед собой заведующего. Стоит, весь трусится, звука выдавить из себя не может. «Да как вы смеете?! — наконец заорал. — Вы, первый бездельник в нашей конторе, обвиняете в безделье меня!..» Короче, это был не сон, а ужасная реальность. Мне только казалось, что я сплю, а на самом деле… Говорят, его потом два часа в чувство приводили. Так что представь, во что мне может обойтись теперь любое опоздание. Оно будет последним, по крайней мере в этом учреждении…

Заведующий прибыл ровно в девять.

Несмачный выждал несколько минут — пусть начальник снимет пальто, сядет за стол — и открыл дверь с табличкой «Иван Иванович Узварович».

Заведующий сидел за столом еще в шляпе, но уже с ручкой в руке.

— Меня нет, — не поднимая головы, буркнул он.

— А мне кажется, что вы есть, — возразил Несмачный.

— Это вам только кажется, — процедил сквозь зубы Узварович.

— Ну, если мне это только кажется… — задумчиво произнес Несмачный и положил на стол свое удостоверение.

Заведующий тут же вскочил:

— Миллион раз простите! Поверьте, никогда не был бюрократом. Но иногда обстоятельства бывают выше нас. Мне к одиннадцати надо докладную в трест представить. Сами понимаете, если не сосредоточиться…

— Я вас ненадолго задержу. Меня интересует история, которая произошла с Опняком.

— Ужасная история! Я после нее и сон потерял, и аппетит. Какой-то посетитель пожал ему руку, и это его так потрясло, что он постарел лет на двадцать. Стал седым и сморщенным. Кому ни рассказываю — все смоются. Если бы не свидетели, которым я верю даже больше, чем себе, ни за что бы…

— А можно повидать товарища Опилка? — прервал заведующего Несмачный.

— Конечно, можно. Можно было бы, если бы он не был в отпуске. За свой счет попросил, и я не посмел ему отказать. После такого потрясения, сами понимаете, надо, если удастся, хоть немного себя в порядок привести.

— Вы упомянули свидетелей. Кто-то действительно видел этого странного посетителя?

— Нет, посетителя не видели. Но видели Опилка буквально через несколько минут после того, как инопланетянин ушел. Среди них была одна нервная женщина. Так она до сих пор все время дергается, будто ее к электричеству подключили, — такое впечатление произвел на нее внезапно постаревший Опняк.

— А что за человек этот Опняк?

— То есть вы просите дать ему характеристику?

— Если можно.

— Конечно, конечно. Сейчас вызову председателя профкома и начальника отдела кадров.

Заведующий снял трубку телефона:

— Пухина и Савченко ко мне!

Оба прибежали с толстыми папками.

— Надо написать характеристику на Опняка, — сказал им заведующий.

— Не обязательно писать, — поправил его Несмачный. — Можно и устно его охарактеризовать.

— Устно так устно. — Узварович кивнул председателю профкома: — Пухин, давай!

Пухин пожал плечами, облизнул губы, потеребил подбородок:

— Опняк Николай Семенович… Морально устойчивый, идейно выдержанный, пользуется авторитетом в коллективе… — Он запнулся и опять потеребил подбородок.

— Ну, дальше, дальше давай! — постучал карандашом по столу Узварович.

— Я же говорю. Морально устойчивый, пользуется авторитетом у товарищей… Добросовестно относится к своим обязанностям…

— А какие у него обязанности? — спросил Несмачный.

— Какие обязанности? — переспросил Пухин и растерянно глянул на заведующего.

— Какие, какие именно? — Узварович снова постучал карандашом по столу.

— А разве вы не знаете? — обиделся председатель профкома.

— Сейчас нам Савченко все доложит. Давай, кадры! — сказал заведующий.

— Хороший он человек, — коротко охарактеризовал Опняка Савченко.

— А чем он занимается? — повторил Узварович.

— Делом… Нашим общим… — пробормотал начальник отдела кадров. — По всем показателям добивается высоких результатов.

— А по каким показателям? — спросил Несмачный.

— По каким? По производственным. По каким же еще! — пожал недовольно плечами Савченко.

— Честно выполняет свои обязанности, — добавил Пухин.

— Я понимаю, что честно и добросовестно, — потерял терпение Несмачный. — А должность какая у него? Кем он работает в вашей конторе?

— Я запамятовал. На какую должность мы его оформили? — Узварович вопросительно посмотрел на Савченко.

Начальник отдела кадров аж брови сдвинул, напрягая память:

— Сейчас я сбегаю и найду приказ. Кажется, мы его в позапрошлом году оформляли.

— А по-моему, в прошлом, — поправил его председатель профкома.

— А где он до вас работал? — спросил Несмачный.

— Если не ошибаюсь, в каком-то клубе, — ответил Узварович.

— Или на стадионе, — добавил Савченко.

— О, вспомнил! — радостно воскликнул председатель профкома. — В обменном бюро. Он недавно обещал кому-то из наших помочь квартиру быстро обменять. Уверял, что его коллеги по предыдущему месту работы все это мигом устроят…


8


Начальник областного Управления внутренних дел Андрей Васильевич Кроква не любил болтовни. Поэтому его сегодняшнее красноречие удивило присутствующих. Получасовая речь начальника была полностью посвящена выходкам инопланетянина, который «слишком много себе позволяет».

Заканчивая свое выступление, Андрей Васильевич сказал:

— Он наглеет с каждым днем, а мы лишь констатируем факты и выполняем необходимые формальности.

— Можно подумать, что мы сидим сложа руки, — обиженно заметил начальник уголовного розыска.

— Тут и без инопланетян работы достаточно, — поддержал его начальник следственного отдела.

— Ваша повседневная занятость не может служить оправданием, — повысил голос Кроква. — В городе паника, и, если мы немедленно не примем необходимых мер, цена нам копейка! Вот прислали на подмогу товарища из республиканского управления. Но это вовсе не значит, что нужно полностью переложить дело на него.

Все участники оперативки по очереди высказывались, что-то предлагали, но чувствовалась общая растерянность и беспомощность. Случай был настолько неординарный, настолько не вписывался в рамки привычного, что ни один из методов борьбы с преступниками не был здесь приемлем.

— Самое сложное то, что этот тип любит работать без свидетелей, — заметил начальник ОБХСС. — Он всегда выжидает до тех пор, пока его жертва не останется одна, и только тогда действует.

— А что думает по этому поводу товарищ Варчук? — спросил Кроква.

Начальник городского отряда дружинников был готов к такому вопросу. Он достал из папки квартальный план мероприятий и зачитал его.

— Это все нам известно, — поморщился Кроква. — Вы по сути можете что-нибудь сказать?

По сути не мог сказать никто. Даже Несмачный, которого Кроква попросил высказаться по этому поводу, отделался несколькими общими фразами.

— Надеюсь, двух дней вам хватит для того, чтобы положить мне на стол конкретные предложения? — спросил у присутствующих Кроква.

Зазвонил телефон. Андрей Васильевич взял трубку:

— Слушаю… Да, да, читал… Ясно… Очень хорошо!..

Чувствовалось, что он взволнован.

— Товарищи, — торжественно сказал Кроква, положив трубку, — кажется, у нас с вами появился шанс. Только что звонил Зареба, фельетонист нашей областной газеты. Вы, надеюсь, читали «Интервью с пришельцем» во вчерашнем номере? Кто не читал, прочтите немедленно. Автор вроде берет интервью у этого гуманоида. Думаю, всем понятно, что в действительности интервью такого не было, это прием фельетонный. В этом интервью инопланетянин якобы опровергает слухи, которые о нем распускают. Мол, никаких экспериментов над жителями нашего города он не проводит, никаких жизненных соков, как утверждают, не высасывает… Так вот, сегодня утром Заребе позвонил какой-то тип и скрипучим голосом предложил кое в чем убедиться. Назвал адрес и фамилию своей очередной жертвы. Говорит, проведайте его до обеда и после — и вы поймете, во всем сами убедитесь. А потом, сказал, мы поговорим по поводу вашего интервью…


9


В свои тридцать пять лет Несмачный еще не был женат. Его родители-пенсионеры, которые жили за несколько кварталов от него, очень беспокоились, что он никак не найдет себе подругу жизни. Они по-своему толковали причину его личной неустроенности. Отец и мать считали, что сын слишком привередлив. «Вы знаете, — говорила знакомым и незнакомым мать, — полгода ходит мой Толик по магазинам — никак себе костюма путного выбрать не может. Люди заходят и с первого раза покупают. Он же все носом крутит, А вы хотите, чтобы он вот так вдруг взял и женился!»

Конечно, с годами все труднее сделать выбор, оказать себе: «Это та, о которой я мечтал всю жизнь!» Потому что с возрастом на смену экзальтированности и восторженности приходит трезвая рассудительность.

Но у Несмачного все было иначе. Все объяснялось просто: та звезда, которая когда-то в юности ослепительно вспыхнула на его небосводе, все еще по погасла. Она все еще сверкала, но, как и раньше, была недосягаема.

Кстати, попутчица Галя чем-то отдаленно напоминала ту его звезду. Мягкие черты лица, большие серые глаза. Ну, может, похожи они были не как родные сестры, а, скажем, как троюродные…

Наверное, телепатия все же существует. Вчера вечером он только подумал о ней: хорошо бы еще раз увидеться, где-нибудь случайно встретиться, как вдруг — звонок. Не поздоровавшись, Галина кинулась в атаку:

— Могли бы, между прочим, координаты свои оставить! Не представляете, сколько сил я потратила, чтобы разыскать вас!..

Когда-то Несмачный охотно обменивался адресами с попутчиками. Но со временем понял, что все это ни к чему. В минуты расставания всегда веришь, что завтра, ну, максимум через неделю созвонишься, спишешься, пригласишь в гости. Но проходит в суете неделя, месяц, полгода — и, нащупав в кармане смятый клочок бумаги с номером телефона или адресом, как правило, теряешься в догадках: а кто же этот Виктор Петрович и что это за такая Татьяна Филипповна?..

Галина была взволнована и просила о встрече.

— Как ваша попутчица, надеюсь, имею право на внеочередную аудиенцию?

Договорились встретиться вечером. А сейчас Несмачный ехал в фирму «Радость», где работал тот самый Шавко, который должен был стать очередной жертвой коварного инопланетянина. Особых надежд на эту поездку Несмачный не возлагал. Ехал потому, что был твердо убежден: следователь не имеет права упустить даже крохотный шанс. Конечно же звонок фельетонисту — обыкновенный розыгрыш. В этом Несмачный был абсолютно уверен.

Дождь перестал, и водитель выключил «дворники». Садясь в машину, Несмачный ступил в лужу, набрал в туфли воды. Это окончательно испортило ему настроение, поэтому на все вопросы разговорчивого шофера он отвечал односложно. Наконец тот обиженно замолк.

Несмачный не раз замечал за собой: вдруг ни с того ни с сего нападало на него уныние, какая-то непонятная тревога и противный сладковатый комок подступал к горлу. В эти минуты он ненавидел себя за малодушие, за то, что не может управлять своими чувствами. Каждый раз он пытался найти конкретную причину этого своего «солнечного затмения». И не находил ее.

Но однажды в каком-то научном журнале Несмачный вычитал, что виновниками такого состояния человека являются некие миазмы, возникающие при определенных атмосферно-температурных перепадах. Природные катаклизмы способствуют возникновению миллиардов этих миазмов, которые и портят наше настроение. После такого вполне логичного объяснения он начал воспринимать эти свои кратковременные «солнечные затмения» как стихийную неизбежность.

Вот что такое научная трактовка, казалось бы, будничных вещей! Даже его племянник, шестиклассник Петя, понял, какая это сила. Как-то, когда он в очередной раз принес двойку по алгебре и отец собирался дать ему трепку, Петя выступил с заявлением, что виновен на этот раз не он, а его биологический цикл. Племянник прочитал где-то, что каждые десять дней у человека меняются биоритмы — от активных до пассивных. И когда пассивные биоритмы берут верх над активными, у человека наименьшая работоспособность.

— Представь себе, — сказал он отцу, — даже спортсмены в зависимости от того, какие биоритмы выпадают на день соревнований, или устанавливают рекорд, или терпят неудачу.

У отца и рука с ремнем опустилась. После этого он, время от времени расписываясь в дневнике, только и спрашивал:

— Ну, а какой же у тебя сегодня биоритм, сынок?

— Разве не видишь по оценкам? — солидно отвечая Петя.

…Когда Несмачный спросил у работника фирмы «Радость», где можно найти заведующего отделом мелкого ремонта Шавко, тот ткнул пальцем в потолок.

Поднявшись на второй этаж. Несмачный дернул первую попавшуюся дверь и очутился в комнате, где, судя по всему, шло совещание.

— Шавко — это я, — откликнулся один из присутствующих. И добавил: — Но, как видите, очень занят, Приходите в приемные часы.

Несмачный показал удостоверение, и это, как всегда, произвело впечатление.

— Посидите в соседней комнате, в моем кабинете. Ровно через пять минут буду в вашем распоряжении, — пообещал Шавко. — Как член комиссии я должен подписать акт.

Когда минут через сорок Шавко, взмокший от пота, вбежал в свой кабинет и извинился, что заставил ждать, Несмачный не без иронии заметил:

— Ну и долгая же у вас процедура подписания акта!

— Не поверите, но так почти каждый день. Собираемся на минутку, а потом как разговоримся!.. Эта комиссия столько времени отнимает!

— Комиссия по качеству?

— Да по какому там качеству! Официальное ее название «Постоянно действующая комиссия по проверке жалоб на заместителя директора фирмы «Радость». На нашего зама идет буквально лавина анонимок. Каждый день по несколько. Вначале их проверяли высшие инстанции, а когда убедились, что зря время тратят, то начали нам их пересылать. Вот мы каждый раз и собираемся на разбор. Поэтому и создали постоянно действующую…

Шавко говорил беспрерывно. Каждую минуту кто-нибудь заглядывал в комнату, но не успевал и рта раскрыть, как заведующий устрашающе махал рукой, и посетитель исчезал, не забыв при этом плотно прикрыть за собой дверь.

Для своих сорока лет Шавко выглядел прекрасно. Румяное, очень подвижное лицо. Каждое слово он подкреплял такой гаммой мимики, что, казалось, если бы вдруг у него пропал голос — все было бы понятно и без слов.

Устав от болтовни заведующего, Несмачный попросил разрешения кое-что записать.

— Вы занимайтесь своими делами, а я немного поработаю. На меня можете не обращать внимания.

— Если не секрет, что вас привело сюда? — вдруг спросил Шавко, пристально глянув в глаза Несмачного, словно собирался прочесть в них ответ на свой вопрос.

— Ничего особенного, — успокоил его Несмачный. — Во всяком случае, вас это не должно волновать.

Шавко, очевидно, устроил такой ответ, и он углубился в бумаги.

В комнату ворвался усатый парень и, не обращая внимания на угрожающее выражение лица Шавко, заявил:

— Пока не получу из ремонта свои часы, с места не сдвинусь!

Шавко долго изучал его квитанцию, объяснял, что нет запчастей, что мастер болен и такие часы вообще не ремонтируются, что ремонт подобных часов убыточный, но парень стоял на своем:

— Без часов не уйду!

— Кстати, — кивнул заведующий в сторону Несмачного, — это следователь. Я бы не советовал хулиганить в его присутствии.

— Видите, у них это называется хулиганством! — возмутился парень. — Я требую свою вещь, которую три месяца тому назад сдал в ремонт. По-моему, я даже тона не повысил. Как вы считаете, товарищ следователь?

— Но поймите же, — не дал ответить Несмачному заведующий, — не можем мы сейчас возвратить вам часы. Приходите на той неделе, разберемся…

— Я, кажется, ясно сказал, что никуда отсюда не уйду, пока не получу свои часы!

Шавко беспомощно глянул на Несмачного, ища поддержки. Потом глубоко вздохнул, снял трубку телефона и набрал номер:

— Саша? Найди восемьсот одиннадцатый. И чтоб через несколько минут были у меня.

Положив трубку, он попросил парня погулять немного в коридоре.

— Я же предупреждал: пока не получу часы, с места не тронусь! — стоял на своем парень.

Не прошло и пяти минут, как в комнату вбежал мастер с часами.

— Что там было? — мрачно поинтересовался заведующий.

— Подрегулировал маятник, — ответил мастер. — Работают идеально…

Не успела закрыться дверь за усатым парнем, как в комнату влетела агрессивного вида старушка. По-кавалерийски размахивая потертым зонтиком, будто саблей, она стала тут же клеймить местный сервис.

— Отказываются ремонтировать! Конструкция, говорят, устаревшая! Это методы ремонта у вас устаревшие! Попробуйте только не починить! Я самому Кармелянскому пожалуюсь!

Кто такой Кармелянский, Несмачный не знал. Не произвела впечатления эта фамилия и на заведующего. Глянув на зонтик, он поморщился:

— Ему, наверное, больше лет, чем вам.

Старушка, обиженная этой бестактной фразой, учинила такой скандал, что Шавко судорожно набрал номер телефона и что-то произнес в трубку.

— Идите к мастеру, он все сделает, — сказал заведующий.

Но старушка, очевидно, забыла, зачем пришла. Казалось, главное сейчас для нее — это высказаться. И высказывалась она на таких нотах, что Несмачный не выдержал, вышел покурить.

На лестничной площадке под лозунгом «Клиент всегда прав!» какой-то мужчина, рассматривая туфли, твердил словно заведенный:

— Не может быть! Не может быть!..

Увидев Несмачного, он повернулся к нему:

— Представляете, хорошо помню, что сдавал коричневые, а мне всучили черные и утверждают, что я забыл цвет своих туфель.

— А может, их перекрасили? — выдвинул гипотезу Несмачный.

— Зачем? Они этого не делают. Как-то недавно мой тесть хотел перекрасить ботинки, так не взяли.

Несмачный пожал плечами и неуверенно сказал:

— Все может быть.

— Вот это вы правильно говорите, — почему-то обрадовался мужчина. Он сунул туфли в портфель и зашагал к выходу, весело повторяя: — Все может быть! Все может быть!..

Подойдя к кабинету Шавко, Несмачный удивился:

«Странно. Перед дверью ни одной души. Неужели заведующий так оперативно всех принял?»

Дверь комнаты была открыта настежь. Все, кто стоял в коридоре, ожидая приема заведующего, теперь толпились в его кабинете. Зловещая тишина поразила Несмачного.

Вбежав в комнату, он увидел Шавко, который смотрел перед собой застывшими, безумными глазами. Его трудно было узнать. За несколько минут, пока отсутствовал Несмачный, он постарел лет на двадцать.

Сердце Несмачного стучало, как у спринтера перед финишем.

— Что случилось? — крикнул он.

— Ино-пла-нетянин… — едва слышно вымолвил заведующий.


10


Бреясь, Несмачный внимательно рассматривал себя в зеркале. Его лицу, как он считал, не хватает мужественности. Слишком мягкие черты для человека такой профессии: темные глаза, во взгляде которых и намека нет на твердость, и совсем не волевой подбородок. Оттого что он все время старался выглядеть серьезным, даже суровым, его лоб пересекали две глубокие для его возраста морщины.

Галина опаздывала. Несмачный поймал себя на том, что волнуется. Он включил радио. Чей-то бодрый голос призывал перенимать опыт строителей животноводческих комплексов на Сумщине. Несмачный выключил люстру и зажег настольную лампу. Так, решил он, будет интимнее.

В дверь постучали. Но это была дежурная по этажу.

— Я пришла предупредить, чтобы до девяти утра рассчитались за междугородные переговоры…

Потом позвонил лейтенант Бойчук. Предлагал куда-нибудь пойти или просто прогуляться по городу. Несмачный, поблагодарив, отказался:

— Что-то устал, да и жду звонка от стариков.

Он уже было решил, что Галина не придет, когда вдруг она буквально влетела в номер:

— Простите, пожалуйста, я не привыкла опаздывать, но были такие обстоятельства…

Она раскрыла мокрый зонтик, поставила его возле вешалки. Несмачный помог ей снять пальто.

От кофе Галина отказалась, сославшись на то, что днем выпила три чашечки.

— А вот если бы вы угостили меня сигаретой… Когда я волнуюсь, то не могу не закурить.

Она говорила быстро, без пауз. Вначале Несмачный делал попытки хоть иногда вставить слово, но потом понял, что это не так-то просто. Похоже было на то, что ей очень долго не давали высказаться и вот наконец, получив такую возможность, она спешила выложить все, что произошло с ней, ее близкими и знакомыми за эти дни.

Осмыслить такое количество информации Несмачному было не под силу. Окончательно утратив нить рассказа Галины, он смотрел на нее и улыбался.

Уютно устроившись в кресле, Галина чувствовала себя так непринужденно, будто это не она пришла к нему в гости, а он к ней. Все в ее одежде, от модных сапожок, обтягивающих чуть полноватые стройные ноги, до сережек с бирюзой, под цвет глаз, подчеркивало ее привлекательность.

— Да вы меня совсем не слушаете? — вдруг замолкла Галина.

— Что вы, наоборот, слушаю очень внимательно.

— А почему же не реагируете? Я вам о такой трагедии рассказываю, а вы сидите безучастно. Да еще при этом и улыбаетесь.

— Разве это трагедия? — спокойно сказал Несмачный, закуривая сигарету.

— Человека украли! И это — не трагедия? Может быть, вы привыкли к вещам и пострашнее, но для меня и это просто ужасно!

— В каком смысле украли?

— В прямом. Была — и нет. Главное, она это предвидела. В последнее время все жаловалась на плохое предчувствие. Так и говорила: «Ох, чует мое сердце, добром это не кончится!»

— Что именно не кончится?

— Я же вам говорила: визиты инопланетянина! Как-то пришел он к ней и вдруг смутился, к двери попятился. А в другой раз явился такой суровый. Подошел к ней — она вся задрожала. Протянул руку, она под его гипнотизирующим взглядом — свою. Только он не пожал ее стальным пожатием, как это всегда делает, а… поцеловал. Опять очень смутился и ушел…

— И при этом кто-то присутствовал?

— Не было никого. Она неделю ходила после этого потрясенная. Мужу рассказала, только он не поверил. Говорит, все понятно — это твое очередное увлечение. Я, откровенно говоря, тоже не очень поверила. И вот — произошло!

— Так что же случилось?

— Исчезла она. Наверное, он, инопланетянин, ей позвонил, и они где-то встретились. Муж говорит, что она в то утро особенно тщательно одевалась, долго смотрела в зеркало и все повторяла: «Это ж надо!» А когда муж поинтересовался, что она имеет в виду, Катя лишь тяжело вздохнула и сказала, что он ее никогда не понимал.

— Ее зовут Катей?

— Да. Катерина Михайловна Балута. Моя ближайшая подруга. Все и всегда мне доверяла. А тут не захотела. А может, она не знала? Могло же случиться: назначил ей свидание и украл. Разве о таком предупреждают заранее? Ну конечно же она ничего не знала! А то, что нарядно оделась, это еще ни о чем не говорит. Она всегда очень следила за собой.

— Когда это произошло?

— Позавчера.

— Странно. И муж спокойно ждет, никуда не заявляет?

— Он был уверен, что это какое-то недоразумение. Конечно, волновался, обзвонил всех ее подруг. А с тех пор как я ему рассказала о ее встречах с инопланетянином, а это было сегодня утром, он места себе найти не может — все время мне звонит, детали уточняет.

— Завтра надо будет с ним встретиться.

— Завтра? Нет! Мы поедем к нему сегодня. Прямо сейчас! — Словно испугавшись своей категоричности, Галина мило улыбнулась и кокетливо спросила: — Правда же?..


Полноватый лысый мужчина оценивающе смотрел на Несмачного, будто решая, стоит ли быть с ним откровенным.

Комната, обклеенная обоями под дерево, казалось, вмещала сразу несколько мебельных гарнитуров. Тут соседствовали стол письменный, стол обеденный, стол журнальный, и все они были завалены бумагами.

— Пробовал немного работать, но, сами понимаете, не могу сосредоточиться, — сказал хозяин.

— Ты хоть ел сегодня? — спросила его Галина.

— Какая там еда! — махнул рукой Балута. — Все жду, что вот-вот раздастся звонок… Надеюсь на чудо. — Сигарета в его руке дрожала. — Это ж надо такое! Чтобы в наше время вот так ни с того ни с сего исчезал человек!

— Пойду на кухню приготовлю что-нибудь поесть, — сказала Галина.

— Вспомните, пожалуйста, позавчерашний день с самого утра и до самого вечера, — попросил Несмачный.

Несколько минут Балута сидел неподвижно, уставившись в свои ладони, потом глубоко вздохнул:

— Это я виноват во всем. В последнее время я был несносным. Совсем нервы расшатались. Из-за неприятностей на работе. А злость сгонял на Катерине. Она не раз говорила, что я в ее лице нашел себе козла отпущения. И была права…

— А какие неприятности, если не секрет?

— Да разные… Трудно вот так все сразу объяснить. Знаете, я вообще не карьерист. Но каждый человек стремится занять в жизни то место, которого заслуживает. Другими словами, если человека недооценивают, это не может его не угнетать. Тем более, если человек уверен, что заслуживает большего. Я, например, скромный начальник отдела, всегда был уверен, что способен возглавить все наше учреждение. По крайней мере, быть хотя бы заместителем директора. И каждый раз доказываю это не словами, а делом. А директор будто не замечает меня. Я всегда и во всем его поддерживаю, делаю ему миллион услуг, не стыжусь при всех поздравить его с днем рождения и праздниками. Не устаю повторять, что я счастлив работать под его руководством. Вы скажете, так поступает большинство подчиненных! В том-то и дело, что в нашей организации немало таких, которые нарочито демонстрируют свою принципиальность и независимость. Взять, например, начальника отдела комплектации Завчасного. Он может так люто вызвериться на директора из-за какой-нибудь мелочи, что мне аж страшно становится. Сейчас, думаю, директор за сердце схватится. Он у нас тщедушный, болезненный. И вот, представьте, недавно была у нас реорганизация. Объединили два отдела — мой и отдел комплектации. И кто, вы думаете, возглавил объединенный отдел? Не я! Завчасный! «Конечно, — сказал мне директор, — если по-честному, только ты должен стать начальником. И по способностям, и по компетентности с тобой никто у нас не может сравниться. Но, сам понимаешь, пойдут разговоры, что директор окружил себя подхалимами, расправляется за критику и вообще сделал реорганизацию лишь для того, чтобы избавиться от неугодных…»

Балута вскочил и, маневрируя между креслами и столами, нервно заходил по комнате.

— И это как-то отразилось на ваших отношениях с Катей? — спросил Несмачный.

— Конечно, отразилось. Не могло не отразиться. Я приходил с работы издерганный и опустошенный. Еще бы! Работать под руководством человека, которого я всегда терпеть не мог. Я подал заявление об уходе, но директор отказался подписать. Можете представить мое состояние. А Катерина, вместо того чтобы поддержать меня, подливала масла в огонь. Говорила, что я всегда был неудачником. Сами понимаете, это меня нервировало, и я в последнее время был не слишком любезен с ней…

— Мы договорились, что вы вспомните до подробностей день, когда исчезла Катерина, — сказал Несмачный.

— Ничего особенного не припоминаю, — потер лоб Балута. — Утром мы с ней не разговаривали, так как с вечера поссорились. Ну, и больше я ее не видел…

Галина позвала к столу.

Кухня была достаточно просторной, но, как и комната, заставлена всякими шкафами, тумбочками так, что к столу можно было пробраться только боком.

Несмотря на все усилия Галины втянуть мужчин в светскую беседу, ужин напоминал поминки. Балута рассказывал эпизоды из супружеской жизни, корил себя за невнимательность к жене.

— Это ж надо — быть таким идиотом, чтобы принести в жертву неблагодарной работе свое семейное счастье! — тяжело вздохнул он, провожая гостей к выходу.


11


Свидание Несмачному Галина назначила в городском парке в семь часов вечера.

Он постоял у газетных витрин, от нечего делать перечитал всю местную прессу, затем подошел к киоску, выпил кружку кваса.

Шел уже восьмой час, а Галины все еще не было.

Дефилируя по аллее, Несмачный остановился возле летней эстрады, с которой могучего телосложения лектор вибрирующим дискантом убеждал малочисленную аудиторию в неограниченных возможностях аутотренинга.

— Сегодня аутотренинг, — говорил лектор, глядя почему-то вверх, — завоевал не меньшую популярность, чем гимнастика йогов и бег трусцой. К ному обращаются спортсмены перед соревнованиями, студенты перед экзаменами, деловые люди перед ответственными встречами. Достаточно, расслабившись, минут десять посидеть с закрытыми глазами, повторяя про себя: «Я спокоен, я очень спокоен, мне хорошо, мне прекрасно!..» — как усталости словно не бывало, а тревоги и сомнения уступают место уверенности и спокойствию. Обращаясь к аутотренингу, можно легко убедить себя, что ты самый умный, самый эрудированный, самый храбрый на свете. Нетрудно привести множество примеров, когда подобные упражнения давали блестящие результаты. Взять, скажем, женщину, которая каждое утро, глядя в зеркало, уговаривает себя, что она самая красивая, самая элегантная и вообще — неповторимая. После такого самовнушения пусть кто-нибудь попробует поставить ее достоинство под сомнение!.. Таким образом, — сделал вывод лектор, — возможности аутотренинга неограниченны. Самовнушение и самоубеждение надежно защитят вас от стрессов, избавят от комплексов, возвратят хорошее настроение или даже веселую беззаботность…

— Возле вас можно? — спросил Несмачный у деда в кожаной шляпе, который слушал лекцию с раскрытым ртом.

Тот что-то прошептал в ответ.

— Что вы говорите? — переспросил Несмачный.

— Говорю, — вдруг заорал дед, угрожающе выкатив глаза, — что я спокоен, я очень спокоен!..

Несмачному расхотелось садиться. Заложив руки за спину, он опять начал мерять широкими шагами центральную аллею.

Осенний парк настраивал на минорные размышления. Запах увядания! У каждого понятия есть свой запах. Это открытие Несмачный сделал для себя еще на втором курсе университета. Даже стихи на эту тему написал. Что-то в этом роде: «Вы знаете, как пахнет отчаянье или паника? А какой запах у старости?..» Поместили эти стихи в стенной газете, а потом его лучший друг Гриша Сурмач пародию на него написал, злую-презлую. Называлась она «Я носом слышу…».

Если бы ему тогда кто-нибудь сказал, что он навсегда бросит писать стихи, ни за что бы не поверил. А случилось это уже на четвертом курсе. Написал он как-то поэму. Длинную, на целую толстую тетрадь. Дал почитать однокурснику. Где-то через неделю спрашивает:

— Ну как?

— Еще не прочитал. Только до середины добрался.

Прошел месяц. Однокурсник мнется. Мол, еще немного — и дочитает. Обиделся на него Несмачный. Забрал поэму, а однокурсник и говорит:

— Вот спасибо! У меня так мало времени: и к сессии готовиться надо, и в кино пойти хочется, и с Клавкой встретиться…

И решил тогда юный Несмачный осчастливить человечество: бросить писать стихи и таким образом сэкономить будущим читателям хоть немного времени для более приятных и нужных вещей. Между прочим, подумал он, за такие литературные подвиги тоже не грех было бы памятники ставить. Или хотя бы грамотами награждать.

«Подожду еще пять минут и пойду, — решил Несмачный. — Наверное, у нее что-то случилось. Какие-то непредвиденные обстоятельства».

Но через десять минут он продлил срок ожидания еще на пять минут. А затем решил и вовсе не смотреть на часы. В конце концов, лучше подышать свежим воздухом, чем сидеть одному в гостинице.

Несмачный застегнул верхнюю пуговицу на шерстяной рубашке и сунул озябшие руки в карманы плаща.

— Бедный вы, бедный! — послышался издалека знакомый голос. — Наверное, клянете меня на все лады?

— Не на все, — улыбнулся Несмачный.

— И за это спасибо. Будете знать, как попутчицам назначать свидания!

— Но ведь…

— Вы хотите сказать, что я вам назначила, а не вы мне? Это действительно так. Но я чувствовала, что вы этого хотите. Просто стесняетесь сказать. Надо же выручать друг друга!

— Все прекрасно! Я очень рад, что вы можете уделить мне часик.

— Могу и два, и три… — заверила Галина.

— Благодарю.

— Не надо благодарить. Я по одному вашему взгляду все поняла. И заранее знаю, что вы мне скажете.

— Интересно.

— Конечно, интересно от вас такое услышать, от человека такой серьезной профессии. Хотя, естественно, вы можете возразить, что профессия тут ни при чем, что любви все подвластны, независимо от должности и рода занятий. Но от вас услышать слово «люблю»…

— Разве я его уже произнес?

— Еще нет, но оно висит у вас на самом кончике языка. Я все знаю. И даже могу заранее все себе сказать от вашего имени.

— Ну-ка, скажите, я послушаю.

— Пожалуйста. Вы хотите мне сказать, что с первого же мгновения влюбились в меня. Что у меня такие загадочные глаза, когда смотришь в них, будто летишь в пропасть. Что лучшей женщины нет во всем мире. Что я неповторима, что я чудо природы. И лишь за то, чтобы поцеловать мне руку, вы бы отдали полжизни.

Потрясенный Несмачный покорно шел рядом с женщиной, которая страстно объяснялась себе в любви от его имени. Он не заметил, как вышли из парка, как очутились на улице.

— Меня одна из моих подруг называет пророком, — не умолкала Галина. — Я умею предсказывать будущее. Как-то предсказала ей повышение по службе. И как в воду смотрела. Ее вскоре в самом деле повысили. Все вокруг проходу мне не давали. Просили, чтобы я поделилась секретом. Чего только я им не наговорила: и про белую магию, и про черную, и про гадание на кофейной гуще, и о том, как читать линии на руке и определять судьбу по гороскопу.

— И вы действительно умеете это делать? — спросил Несмачный.

— Понятия не имею. Я твердо знала одно: у подруги есть знакомый в тресте, влюбленный в нее до потери пульса. Поэтому я и подумала, что он не может о ней не позаботиться.

— А мое будущее могли бы предсказать?

— Ваше? Конечно! Влюбившись в меня, вы захотите, естественно, сделать мне что-то приятное.

— К сожалению, повысить вас по службе я не смогу, — усмехнулся Несмачный.

— Правильно. Поэтому вы захотите компенсировать это чем-то другим. Например, пригласите меня в ресторан.

— С радостью!

— Вот видите, вы уже пригласили. Только в ресторан я не пойду — мне ваших денег жаль. Мы найдем какое-нибудь недорогое кафе, где можно уютно посидеть.

— При чем тут дорогое или недорогое?

— А при том. Зачем выбрасывать деньги на ветер! Кстати, коньяк я не пью. А что касается еды — тоже не очень. Возьмете минеральной водички, конфеток, мороженого. Ну, можно еще кофе с пирожным…

— Ладно, договорились. А дальше? Что нас с вами ждет дальше?

— А дальше вы проводите меня домой, потому что на сегодня я своим провожатым дала отгул, а сама из-за этого инопланетянина идти боюсь…


Выйдя из кафе, они миновали филармонию, пересекли небольшую площадь.

— А вот и мой дом, — сказала Галина. — Я не удивлюсь, если где-то тут гуляет кто-то из моей охраны.

— Тогда на всякий случай дальше я вас провожать не буду, — остановился Несмачный.

— Испугались?

— Да нет, но…

— Ну, раз не испугались — смело вперед! Все равно теперь глупо убегать. Он нас уже увидел.

Высокий плечистый мужчина двинулся им навстречу. Несколько метров разделяло их, когда Галина вдруг схватила Несмачного под руку и прижалась к нему.

— Опять где-то шатаешься, а я дежурить возле дома должен?! — грозно зарокотал бас.

— Я же говорила тебе, сегодня не надо меня встречать, — вздохнула Галина. — Сегодня товарищ следователь назначил мне свидание. Нам надо было про инопланетянина поговорить. Он для того и приехал в наш город, чтобы поймать этого страшного злодея…

— Кого он ловит, я и без тебя вижу, — буркнул недовольно мужчина и направился к дому.

— До завтра! — поспешив за ним, крикнула Галина, притом так громко, словно Несмачный был от нее за сотни метров.


12


— Лишнего не найдется? — остановил Несмачного долговязый парень.

Но он был настолько поглощен своими мыслями, что не сразу понял, чего от него хотят.

— Билета не найдется лишнего? — повторил вопрос парень.

— Какого билета? Куда? — переспросил Несмачный.

— На фильм, куда же еще!

— Нет, нет, — поспешно ответил Несмачный.

Еще через несколько шагов к нему подбежала девушка и умоляюще заглянула в глаза:

— Может, лишний есть?

— Нет, — ответил следователь и добавил с улыбкой: — К сожалению.

У кинотеатра толпились люди. Демонстрировался фильм «Выстрел утром». Интригующее название, можно было бы и пойти, подумал Несмачный. Словно услышав эти его невысказанные слова, женщина, обращаясь прямо к нему, выкрикнула:

— Есть один лишний!

Ее тут же окружила толпа, но билет достался Несмачному.

Сеанс был удлиненный. Перед фильмом показывали мультик для взрослых. Под свадебный марш Мендельсона молодая семья въезжает в новую квартиру. И тут молодая хозяйка начинает демонстрировать мужу свое кулинарное искусство. Она ставит на стол новые и новые кушанья. Одно другого аппетитнее. Стол аж гнется от пирогов, кексов, пирожных, кренделей, пампушек, струделей. Муж, уминая все подряд, на глазах у зрителей надувается, как шар. Но с упрямством самоубийцы продолжает есть. Огромные габариты уже не позволяют ему сдвинуться с места, а неумолимая жена все искушает его изысканными блюдами. Наконец человек-шар лопается, оставляя в хаотическом беспорядке кучу букв, которые выстраиваются в заповедь: «Переедание — ваш враг!»

— Где бы себе найти такую жену! — крикнул кто-то сзади.

Зал встретил реплику смехом. Оглянувшись, Несмачный увидел долговязого парня, который спрашивал у него лишний билетик.

На экране проплыли первые кадры детектива.

— Сейчас вы услышите скрежет тормозов и три выстрела! — предупредил все тот же парень.

Действительно, раздались выстрелы, и какой-то мужчина упал на асфальт.

— Его только ранили, завтра он очухается и будет давать показания! — на весь зал заявил парень.

На него зашикали.

— А вон преступник, — перешел на шепот парень. — Поднял воротник и думает, что никто не догадается. Ишь, как зонтиком размахивает! Он все время свидетелем выступает. И только в конце следователь начнет его подозревать…

Несмачный смотрел на экран, но мысленно снова и снова возвращался к странной прогулке с Галиной. До чего же нехорошо получилось! Этот ревнивый муж. Галина будто нарочно устроила их встречу. А почему — будто? А может, специально? Она же прекрасно знала, что у него нет ключа и он будет ждать у подъезда. И, несмотря на это, вела к своему дому. Значит, ей нужно было, чтобы муж увидел их вдвоем? И прижалась к нему назло мужу… Вот она, разгадка ребуса, над которым они с лейтенантом бьются третий день! Просто и банально, как сюжет этого кинодетектива.

— Сейчас он попробует удрать! — предупредил парень. — Смотрите, сделал шаг к забору! А этот дружинник — раззява! Хорошо еще, что участковый милиционер будет как раз проходить мимо. Иначе этот дал бы деру, только бы его и видели…

Войдя в номер гостиницы. Несмачный, не раздеваясь, направился к телефону, снял трубку. Но тут же положил ее. Без пятнадцати двенадцать. Нехорошо беспокоить людей в такое позднее время. Тем более что дело терпит и до утра…


13


Лейтенант Бойчук, как всегда, четко доложил о мерах, принятых для розыска Катерины Балуты. Фотографию исчезнувшей женщины размножили. Предупреждены все посты ГАИ, диспетчерско-контрольные пункты, соответствующие службы аэропорта, железнодорожного вокзала и автовокзала. Взяты показания у всех, кто накануне с ней виделся…

Вдруг лейтенант, глянув на Несмачного, осекся: на лице у следователя играла лукавая улыбка.

— Думаю, вы можете прекратить розыск, — сказал он. — А впрочем, это будет не поздно сделать и через час-другой, когда мы с вами вернемся.

— Вернемся откуда?

— Оттуда, где, живая и здоровая, прячется от мужа Катерина.

— И где же она прячется?

— Уверен, у матери. Во-первых, если бы было иначе, представьте, какой скандал подняла бы мать, которая привыкла, что дочь почти ежедневно ее проведывает. А во-вторых, я вчера получил урок, который озарил меня, как яблоко Ньютона…


14


Одноэтажные развалюхи, огороженные трухлявыми заборами, сиротливо жались к новым девятиэтажным домам. Создавалось впечатление, что архитекторы, планируя этот новый жилой массив, просто забыли о них.

К калитке подошла старушка в потертой джинсовой юбке и в выцветшей рубашке цвета хаки, которую украшали нагрудные патронташные карманчики. Увидев милицейскую форму Бойчука, отшатнулась и захлопнула калитку. Но, поняв нелепость своего поведения, снова открыла и дрожащим голосом пригласила войти.

В комнате старушка засуетилась. Дважды со стульев смахнула полотенцем невидимую пыль. И, спохватившись, сказала:

— Да чего же вы стоите?

Сама уселась на диван и, глядя в окно, спросила:

— Пришли все-таки?

— Пришли, — ответил Несмачный.

— Я знала, что рано или поздно все откроется, — вздохнула старушка. — Еще мой дед говорил: не держи кота за пазухой — поцарапает. Сколько я перемучилась, передрожала! Уже сама хотела к вам идти.

— И надо было. Кто же вам мешал? — сказал лейтенант.

— Конечно, надо было. А мешал стыд. Знаете, как люди на это смотрят? Засмеют. Я уже сказала дочке: не могу! Или ты пойдешь и все расскажешь, или я пойду. Чтобы грех с души снять.

— Так снимайте этот ваш грех с души, и мы оставим вас в покое, — улыбнулся лейтенант.

— Не поверите, просыпаюсь среди ночи, а она перед глазами стоит и человеческим голосом дразнится: «Злодейка! Злодейка!..»

— Кто дразнится? — не понял Несмачный.

— Да эта рябая курица.

— При чем тут курица?

— Как — при чем? — удивилась старушка.

— Где ваша дочь? — строго спросил Несмачный.

— Умоляю, не впутывайте ее в эту историю, — вскочила старушка. — Она тогда еще пешком под стол ходила.

— Ничего не понимаю! — пожал недоуменно плечами лейтенант. — Когда — тогда?

— Когда я курицу стащила. Поверьте, это не была кража. Я в жизни ничего чужого не возьму. Своего, слава богу, хватает. Но не могла я позволить этой проклятой Варьке моих кур резать. Трех зарезала и не подавилась! А сама клянется-божится: в глаза, мол, их не видела. Вот и я взяла и зарезала ее рябую. Чтобы отомстить! С тех пор она на меня все пишет и пишет. Во все газеты. Даже в Москву писала. Пока ихнюю хату не снесли, а ее на девятый этаж куда-то за вокзал не переселили. Она уже переезжала на новую квартиру, а мне все угрожала: «Все равно добьюсь, чтобы тебя в тюрьму посадили!» А я ей говорю: «Если меня за одну твою дохлятину могут арестовать, то тебя за мои три — и подавно…»

— Послушайте, Татьяна Филипповна, нам нет дела до той вашей курицы и всей этой истории, — остановил старушку Несмачный. — Мы дочку вашу ищем. Нам пожаловался гражданин Балута, что у него пропала жена, и попросил помочь ее найти. Мы и подумали, что она не пропала, а переехала на несколько дней к вам.

Старушка с минуту ошарашенно смотрела то на Бойчука, то на Несмачного. И вдруг, закрыв лицо руками, расплакалась. Вытирая слезы, приговаривала:

— Ну и напугали вы меня. А я решила — все, пришло время держать ответ за грех, который взяла на душу. Только не подумайте, что мне эта курица была нужна. У меня своего всегда хватало…

— Где ваша дочь? — потеряв терпение, повысил голос лейтенант, но тут же извинился: — Простите, Татьяна Филипповна, мы на работе, и нам дорога каждая минута.

— Дочь уехала, — сказала старушка. Она вытерла слезы и усмехнулась: — Катька решила проучить мужа и сбежала ко мне. Мол, пусть поволнуется. Может, ценить больше будет. А то, говорит, и в грош ее не ставит. А вот это полчаса, как не выдержала и поехала домой. Пожалела-таки!..


15


Горячей воды не было, и Несмачный мылся под ледяным душем. Громко фыркая, долго и энергично растирался махровым полотенцем, надеясь согреться.

В дверь постучали. Быстро натянув спортивный костюм, Несмачный открыл. Это была горничная с пылесосом в руках.

— Простите, пожалуйста. Я очень спешу, мне надо сегодня раньше домой, поэтому, с вашего позволения, быстренько уберу. Вы на меня внимания не обращайте, занимайтесь своими делами.

Несмачный мрачно кивнул, а мысленно выругался: не могла минут пятнадцать подождать! Все хотят, чтобы к ним приспосабливались! Словно в ответ ему, горничная затарахтела:

— Такое несчастье у меня случилось! Такое несчастье! Только что прибегала племянница и рассказала, что к куму наведывался этот, который из космоса прилетел. Такой дядька был — кровь с молоком, а теперь вдруг, говорит племянница, весь согнулся, постарел, будто после тяжелой болезни. Беги, говорит, к нему, может, успокоишь немного.

— А где кум работает? — оживился Несмачный.

— Да приемщиком посуды, на улице Крамаренко. Ко мне всегда относился как к родной. Знаете, родственники разные бывают. Вот у нашего электрика Йосифа двоюродный дядя — большой человек в городе. А Йосифа и за родственника не держит, делает вид, что у него вообще никакого племянника нет. Представьте, он попросил о такой мелочи — машину ему вне очереди достать. Деньги у Йосифа есть, а вот купить машину не может. Так тот отказался. Говорит: становись в общую очередь, как все. Представляете?

— Представляю.

Горничная принесла свежую воду в графине и долго протирала стакан, время от времени глядя сквозь него на свет:

— Но мой кум не такой. Я вот раз в три дня, когда дежурю, бутылки пустые ему приношу. Так он без всякого берет. Для других или тары нет, или еще какая-нибудь причина. А для меня всегда все есть. Я, правда, его тоже не обижаю: когда полтинник оставлю, когда больше…


16


Начальник Управления внутренних дел Кроква пригласил к себе Несмачного на девять утра. До встречи оставалось двадцать пять минут, и Анатолий Петрович решил пройтись пешком.

Рассказ горничной Несмачный всерьез не воспринял. За последние дни он наслышался таких ужасных небылиц о проделках инопланетянина, что, вздумай проверить все, что о нем сочиняют, сам бы постарел, но и сотой доли не осилил бы. На пришельца списывали недостачи в магазинах, разбитые трубки в телефонах-автоматах, прогулы и опоздания на работу и даже длительный перерыв в работе клуба «Кому за тридцать».

Паника, что вначале охватила город, во время которой отдельные жители почему-то стали энергично запасаться спичками и солью, постепенно утихла. На смену ей в душах местных граждан всколыхнулась гордость. А гордились они тем, что инопланетянин избрал для своего приземления именно их город. Так гордятся историческим памятником, какой-нибудь башней, построенной, скажем, во второй половине третьего века до нашей эры, или футбольной командой, победившей в чемпионате страны.

В город двинулись туристы, в том числе моторизованные. Это привело к ужасной неразберихе на дорогах и очередям на автозаправках. Есть категория людей, уверенных в том, что это с другими может что-нибудь случиться, а с ними — никогда. Это другим может сулить неприятности встреча с инопланетянином, а им бояться нечего. Любопытство любителей острых ощущений было столь велико, что не помогали никакие ограничения и запреты.

Андрей Васильевич Кроква нервно барабанил пальцами по огромному письменному столу.

— Поверьте, уже нет сил, — наконец произнес он, — нет сил отвечать на бесконечные вопросы. Начальство сердится и имеет на это основание. Мы, область с лучшими показателями по борьбе и профилактике, оказались в смешном положении. С одной стороны, действия этого химерного инопланетянина вроде не наша юрисдикция. Никаким кодексом подобные действия не предусмотрены. Ибо, опять-таки, подобного прецедента в нашей и, я уверен, в международной практике до сих пор не было. Но с другой стороны, любое посягательство на жизнь, а в данном случае на здоровье человека не может оставаться безнаказанным. Мы должны защищать людей. Вам, надеюсь, это хорошо известно?

— Конечно, — усмехнулся Несмачный.

— Я говорю о таких прописных истинах не для вас, — словно извиняясь, сказал Кроква. — Я сам хочу постичь, проанализировать эту идиотскую ситуацию и каждый раз захожу в тупик. Ведь все без исключения эксперты, а среди них есть и настоящие научные светила, или утверждают, что все это выдумки психов, или вообще отказываются комментировать подобные случаи, считая их ахинеей. Им легко отрицать! А нам с вами, знающим, что жалобы потерпевших — не выдумки, что составленные протоколы — не мистификация, как нам быть? Мы не можем, не имеем права считать это абсурдом!

Кроква встал и заходил по кабинету, размахивая руками. Иногда он резко останавливался перед Несмачным и вопросительно заглядывал ему в глаза.

— Не могу сказать, что в нашей работе достигнуты блестящие успехи, но кое-что имеем. По крайней мере, еще не было случая за последние пять лет, чтобы мы спасовала перед преступниками. Мы даже прогнозируем некоторые виды преступления. Особенно сезонные. Например, могу заверить, что через месяц-другой снова начнут красть шапки, срывать их с прохожих. Но мы точно знаем и другое — в этом году количество подобных краж уменьшится раз в пять. Потому что в прошлом году такого чёса дали похитителям шапок, что надолго запомнят. К тому же шапок в магазинах стало больше, значит, и спрос на них уменьшится. А то до чего дошло: с самого заместителя начальника нашего управления сорвали! Идет он в воскресенье вечером в гражданском, и вдруг кто-то с забора хвать с него ондатровую шапку! Он хотел было кинуться в погоню, да передумал: прыгать через забор в его возрасте и положении как-то несолидно. А через два дня к его жене подходит какой-то парнишка и говорит: «Слышал, у вашего мужа шапку украли. Могу предложить свою. А то у меня их две. Недорого возьму». Жена купила. А муж узнал в этой шапке свою… Такое неслыханное нахальство его так возмутило, что он лично возглавия операцию. За неделю всю компанию ворюг поймали!.. Так вот, я и говорю, это необычный случай в криминалистике, который не подпадает ни под какие категории и критерии. Чем больше углубляешься в это дело, тем очевиднее становится полная безысходность. В цепи поступков не прослеживается никакой закономерности…

— Никакой? Я бы не сказал, — покачал головой Несмачный. — Некоторая закономерность прослеживается. Когда я установил это, то поверил, что со временем клубок размотаю до конца.

— Какая же закономерность, если не секрет?

— С вашего позволения, сегодня я воздержусь от ответа. Но в ближайшее время сумею об этом рассказать поподробнее.

— Ну что ж, — невесело усмехнулся Кроква, — подождем еще немного.


17


Невеселая улыбка начальника управления всплыла в памяти Несмачного, когда он через час снова засел за дела, которые всё прибывали и прибывали. «В ближайшее время», — пообещал он Крокве.

И до чего же мы, люди, изобретательны, когда хотим избежать ответственности за свои дела и поступки! Одной только фразой мы можем, как щитом, отгородиться от любых неприятностей. Скажем, обращаются к тебе за помощью, а ты в ответ: «В ближайшее время поможем». И можешь после этого плевать себе в потолок, сколько совесть позволит. Потому что слова «в ближайшее время» имеют такой диапазон демагогических уловок, это понятие может быть настолько растянуто во времени и пространстве, что и комар носа не подточит. «В ближайшее время» — это и неделя, и месяц, и год.

Жалуются, например, жильцы дома, что у них крыша течет. А из ЖЭКа отвечают: «В ближайшее время отремонтируем». Жильцы и ждут себе спокойно этого «ближайшего времени». Хотя и понимают, что таким образом их просто водят за нос. Но оснований жаловаться нет.

Или критикуют кого-то на собрании, а виновник тут же реагирует на критику: «В ближайшее время недостатки исправим». Все, как говорится, по форме, и все удовлетворены.

«В ближайшее время ликвидируем…», «В ближайшее время построим…», «В ближайшее время обеспечим…», «В ближайшее время подключим…» И хотя за каждой такой фразой — махровый бюрократизм, эта изысканная словесная обертка делает его настолько соблазнительным для употребления, что даже он, Несмачный, не удержался…

А закономерность действительно прослеживалась во всех случаях общения инопланетянина с горожанами. Во всех, кроме одного, последнего. Это дело как-то выпало из общего плана, во всяком случае такое создавалось впечатление после знакомства с очередным протоколом. Вот если бы удалось и его свести к общему знаменателю, можно было бы твердо сказать, что он, следователь, на верном пути…


18


Войдя в вестибюль трамвайно-троллейбусного управления, Несмачный спросил у мужчины в кожаной куртке:

— Не скажете, где я могу увидеть товарища Ревуна?

— Ревун? — переспросил мужчина. — А, это тот, о котором в газете писали?

— Может, и писали…

— Кажется, на третьем или четвертом этаже. Там спросите.

Поднявшись на третий этаж, Несмачный спросил у женщины, задумчиво стоявшей у окна:

— Не скажете, в какой комнате находится Ревун?

— Ревун? А, это тот, о котором в газете писали?

— Тот самый.

— Он этажом выше.

На четвертом этаже солидный мужчина в черном костюме уточнил:

— Это тот, о котором в газете писали?

— Тот самый.

— Он вчера на первый этаж перебрался. Спустившись снова на первый этаж, Несмачный заглянул в какую-то комнату:

— Я ищу товарища Ревуна. Не подскажете…

— А-а, это тот, о котором в газете писали? — оторвавшись от калькулятора, спросила девушка в больших роговых очках.

— Да, тот самый.

— Он в шестой комнате.

Небольшая комната каким-то чудом вмещала пять письменных столов.

— Мне нужен Ревун. Тот, о котором… — машинально добавил Несмачный.

— О котором что? — подскочил в кресле, словно на батуте, здоровяк с грушевидным лицом.

— О котором писали в газете, — пришлось закончить Несмачному фразу.

— Ну, обо мне писали. А вам какое дело до этого? — мрачно спросил Ревун, снова усаживаясь в кресле.

— До того, что писали, никакого, — ответил Несмачным.

— Все так говорят, что это их не касается, — обиженно сказал Ревун. — Но о тех пор как появилась обо мне заметка, все меня называют не иначе, как «Тот, о котором писали в газете». Вроде другого имени у меня нет. На работе, во дворе — везде одно и то же. Даже супругу терроризируют: «Вы жена того, о котором в газете писали?»

— Так вы гордиться должны — пошутил Несмачный. — Не о каждом же пишут.

— Ага, гордиться. Интересно, вот если бы про вас написали фельетон, вы бы гордились?

— Простите, — сказал серьезно Несмачный, — меня, собственно, интересует совсем другое. Я из управления внутренних дел.

— А-а, понятно, — кивнул Ревун. — По поводу вчерашнего? Знаете, я не из пугливых, но, когда ко мне заглянуло это чудовище, чуть не сошел с ума. Хотел в окно выпрыгнуть. Вы думаете, почему я вдруг на первый этаж перебрался? Чтобы в случае чего…

— Расскажите поподробнее, — попросил Несмачный.

— Поподробнее? Пожалуйста. Сижу я, просматриваю бумаги. Вдруг открывается дверь, и заходит он, этот инопланетянин.

— А кто, кроме вас, был еще в комнате?

— Никого. Сижу, значит, листаю бумаги. И вот заходит он. Стал как вкопанный. И сверлит меня глазами. Потом медленно двинулся ко мне, как удав к кролику. Ноги у меня сделались свинцовыми. Пошевелить не могу. И вдруг, когда он был от меня на расстоянии, как вы сейчас, дверь распахнулась, и в комнату влетели дети, пионеры. Кричат: «Дядя, у вас макулатура есть?» — «Есть», — отвечаю каким-то чужим голосом. Еле выдавил из себя. А этот тип постоял, постоял, повернулся и ушел…

— А может, вы ошиблись? Откуда вы знаете, что это был именно тот самый инопланетянин?

— Разве его можно не узнать? В самом лице уже что-то неземное. Будто робот, а не человек. Уверен, вы бы его тоже сразу же узнали…

— Еще бы не узнать! — воскликнула женщина, сидевшая за соседним столом. — Я бы со страху умерла. Это точно!

— Ничего, мы теперь Ревуна не оставляем ни на миг, — сказал усатый коллега.

— Пусть только сунется! — воинственно добавил молодой человек, на протяжении всей этой беседы сосредоточенно подстригавший ногти. В подтверждение своих слов он угрожающе помахал маникюрными ножницами.


19


Фельетонист местной газеты Андрей Свиридович Зареба встретил Несмачного как старого приятеля.

— Чувствую, — сказал он, — что разговор у нас с вами будет долгим, поэтому, с вашего позволения, я сначала закончу дела с нашей практиканткой, а тогда — весь к вашим услугам.

Практикантка, симпатичная черноглазая девушка, чуть не плакала от обиды.

— Неужели вы меня считаете такой беспомощной, Андрей Свиридович? Неужели я такая бездарность, что большего мне и поручить нельзя?

— Леночка, солнышко мое, — снял очки Зареба, — запомни раз и навсегда: не бывает в журналистике мелких тем. У нас тут недавно был один любитель глобальных проблем, все обвинял нас в мелкотемье. Мол, до каких пор вы будете писать об управдомах и водопроводчиках, продавцах и официантах? Где солидные проблемы? Где масштабность и обобщение? На всех летучках терзал наш отдел за мелкую и беззубую критику. Призывал выходить на уровень главков и министерств. И вдруг как-то прибегает и весь трясется от негодования. «Немедленно пишите фельетон! Все ваши проблемы ломаного гроша не стоят по сравнению с тем, что со мной произошло! Это должен быть материал века, такой, чтобы другим было неповадно! Негодяи! Бюрократы! Если вы не сделаете из них отбивную, я перестану уважать вас как фельетониста!» Оказывается, у него всего-навсего крыша течет. Но, конечно, в ту минуту для него это была проблема из проблем. Попробуй писать о глобальных вопросах, если тебе на голову льет..

Девушка улыбнулась. Кажется, Зареба ее убедил.

— Но я ведь и не требую, чтобы вы поручили мне что-то очень серьезное. Но это вот — примитивно. Ну, топчут люди траву, когда идут к этой дырке в заборе. Ну, директору парка приходится чуть ли не каждый месяц латать эту дырку. Вот если бы люди были сознательными и ходили через ворота, до которых всего полквартала! Ах, ах, ах! Такие проблемы сегодня, по-моему, даже для районного окна сатиры мелкие. А писать об этом в солидной газете… И тем более на полном серьезе проверять факты!..

— Факты, золотце, всегда нужно проверять на полном серьезе, — надел очки Зареба. — Ибо даже ту дырку в заборе можно рассматривать и под другим ракурсом.

— Под каким же, интересно? — прищурила глаза практикантка.

— А под таким, что люди, идя напрямик к автобусу или троллейбусу через дырку в заборе, вместо того чтобы тащиться лишний квартал в обход, экономят каждый раз пятнадцать, а то и двадцать минут. А если умножить эти минуты на количество ходок и на количество людей? Вот и возникает вопрос: не рациональнее ли сделать лишний вход в парк, чем ежемесячно латать несчастную дырку?

— Тогда, извините, Андрей Свиридович, можно глянуть на этот вопрос и с другой точки зрения, — сказала девушка.

— С какой именно?

— Например, мне удобнее, вернее, рациональнее зайти к вам в редакцию через окно, а не в дверь. Это тоже экономия нескольких минут. А если умножить эти минуты на количество моих возможных визитов, то представляете, сколько я смогу сэкономить времени!

— Наконец-то мы с вами пришли к выводу, что у самого, на первый взгляд, мелкого вопроса может быть много интересных аспектов решения. А что касается вашего замечания, то скажу вам так: рациональность без здравого смысла — это уже отклонение, если хотите, абсурд. Журналисту никогда не должно изменять главное — чувство меры…

— Сдаюсь, — сказала практикантка. — Тогда, наверное, вы и то письмо мне дадите, о котором вчера рассказывали?

— Конечно. Кстати, их можно объединить. Простите, Леночка. — Зареба повернулся к Несмачному: — Может, я дам вам газету с фельетоном? Пока вы прочтете его, мы закончим нашу беседу.

— Согласен, — кивнул Несмачный. — Давайте сделаем так.

Он быстро нашел на четвертой странице фельетон «Под маринадом». В нем речь шла о том, что многие рационализаторские предложения об улучшении городского транспорта Ревун маринует в ящике своего письменного стола.

— Чаю хотите? — предложил Зареба, когда ушла практикантка. — Не пожалеете. Как в лучших чайханах Средней Азии — и крепкий, и душистый!

— С удовольствием попью, — улыбнулся Несмачный.

Зареба достал из шкафчика кипятильник, чайник и стаканы.

— Такой напиток пить бы из пиал, — вздохнул он. — Но что поделаешь, придется из граненых стаканов…

Дверь резко распахнулась, и в комнату вбежал, тяжело дыша, пожилой мужчина. Плащ расстегнут, волосы растрепаны.

— Быстрее! Быстрее, товарищи!

— Что быстрее? Куда быстрее? — спросил его Зареба.

— Вот… Сейчас… — Задыхаясь, мужчина достал из кармана лист бумаги. — Немедленно дайте в номер. Я всю ночь не спал. Но все-таки закончил.

— Что закончили? — спросил его Зареба.

— Фельетон в стихах. Называется «Инопланетяне, вон из вашего города!». Еще не поздно в завтрашний номер?

— К сожалению, поздно, — сказал Зареба. — И вообще сейчас очень поздно. Редакция закрыта. А мы тут случайно засиделись. Так что приходите завтра, Внимательно прочитаем, прорецензируем…

— Зачем же тогда я так спешил? — в отчаянии произнес мужчина. — Скажите, зачем я здоровье тратил?

— Этого я уж не знаю, — ответил Зареба, выпроваживая посетителя из редакции.

Вернувшись, он устало опустился в кресло.

— Просто сил нет! И хочешь быть вежливым, да нервы не выдерживают. А с этим инопланетянином и вовсе меня замучили. Верят же люди таким идиотским слухам!

— А вы не верите? — спросил Несмачный.

— Я? Что вам сказать? У моего приятели была в жизни такая дикая история. Он как-то, чтобы попугать соседей, пошутил, что купил удава. Ему просто надоело их нахальство: лезли к нему с самыми невероятными просьбами. А он человек творческий, любил одиночество. Поначалу его рассказ всерьез не воспринимали. Пришлось ему прибегнуть к разным хитростям, чтобы поверили. Кое-кого удалось убедить, а те, в свою очередь, убеждали других, будто бы своими глазами видели в его квартире настоящего удава. Вот тут-то он и потерял покой, к которому так стремился. Посыпались жалобы во все инстанции, ему угрожали по телефону, его травили во дворе и на улице. На работе трижды создавали комиссии по проверке. И как он ни доказывал, что все это выдумка, фантазия, что он сам живого удава даже в зоопарке не видел, — никто не верил. Несколько его соседей в панике покинули дом, а остальные устроили ему такую жизнь, что хоть из квартиры не выходи. И вот один мастер-декоратор сделал ему синтетического удава. Он был так похож на настоящего, что к нему даже дотронуться было страшно. Собрал мой приятель всех соседей и на их глазах закопал удава в землю. Мол, смотрите, вы победили, я его уничтожил. Но и это не помогло. Поползли слухи, что у него проживает целое семейство удавов. А закончилось все тем, что как-то ночью он сам принял шланг от пылесоса за удава и закричал: «Спасайте!»…

— История, конечно, поучительная, — согласился Несмачный, — но в нашей, мне кажется, больше оснований для паники.

— Основания для паники всегда есть. Однако я во всем сторонник логики. Я слышал уйму этих «космических» историй, и все они, как статьи нашего заведующего отделом торговли и быта, похожи друг на друга, и ни в одной из них я не вижу логики. Во-первых, я не верю ни в каких гуманоидов, а во-вторых, если и допустить что-то подобное, для чего им, скажите, устраивать весь этот, извините, маскарад?

Зареба приготовил чай и, разлив его по стаканам, сделал несколько глотков.

— Сказочный напиток! — причмокнул он. — Значит, возвращаюсь к нашим барапам, Я хочу сказать, что все мы находимся под каким-то массовым гипнозом. Знаете, даже если просто полистать книжки по психиатрии, аналогий можно найти сколько угодно. Да бог с ними, с книжками! Вот к нам в редакцию приходил недавно один товарищ. Он утверждал, что из него на расстоянии кровь высасывают. Потому что у него какая-то уникальная группа крови, что случается раз на несколько миллионов. И главное, он чувствует, когда и как это делается. А в остальном, что не касается этого пунктика, он эрудированный, культурный человек.

— Но это же один случай. А у нас их двадцать восемь! — Несмачный, допив чай, постучал стаканом по столу. — Несерьезно же в самом деле думать, что на город обрушилась какая-то не известная до сих пор науке эпидемия.

— А вы зря судите так категорически. Давно доказано, что каждая болезнь хоть в какой-то мере, а загадка. Даже насморк. И чем опытнее врач, тем меньше категоричности в ею суждениях.

Зареба поставил на полку в шкафу чайник и стаканы, положил кипятильник.

— У меня к вам просьба, — сказал Несмачный. — Дайте через газету в какой-либо удобной для вас форме понять всем, кто видел инопланетянина или хотя бы что-нибудь слышал о нем, что я был бы не против с ними встретиться.

— Вы, извините, просто сошли с ума! Представляете, сколько людей хлынет к вам на прием!

— Ничего. Я готов работать круглосуточно, лишь бы довести это дело до конца, — сказал Несмачный. — Только мне хотелось бы перед тем, как материал пойдет в печать, ознакомиться с ним.

— Хорошо, — махнул рукой Зареба. — Раз уж вам так хочется, сделаем.


20


На окне газетного киоска висела табличка: «Ушла на обед». «Уйти она могла еще со вчерашнего дня», — подумал Несмачный. Но, заглянув вовнутрь, увидел, что газеты сегодняшние, а среди них и местная, та, которая его интересовала. «Кстати, — решил он, — не мешало бы тоже перекусить».

В кафе «Бригантина», к его удивлению, не было обычного ажиотажа. Сев у окна, он настолько увлекся комплексным обедом, что не сразу среагировал на приветствие соседа по столику:

— Вот так, значит! Земляков не узнаем?

Напротив него сидел, активно работая челюстями, такой себе неказистый мужичок. Напрягая память: «Кто же это?» — Несмачный приветливо кивнул.

— Вижу, что не узнали, — сказал мужичок. — Да не мучайтесь. Я вам напомню. Кувалда моя фамилия. Ревизор я. Помните, как мы вместо с вами магазин металлических изделий проверяли?..

— Ну конечно, помню, — улыбнулся Несмачный.

— Вот только сегодня прибыл, — сообщил ревизор, облизывая ложку. — И еще глотка воды во рту не имел.

— Сочувствую.

— Я и сам себе сочувствую. В такую удивительную контору попал! Знаете, приехал, на вокзале вышел и во все стороны головой верчу. Думаю, это ж точно где-то здесь машина ждет. Ведь предупредили их: ревизор с проверкой едет! Но так и не дождался машины, городским транспортом тащиться пришлось. Приезжаю. Думал, извиняться начнут: мол, простите, колесо отлетело, карбюратор забарахлил, шофер перепутал, но на тот вокзал встречать поехал. Но они ни слова в свое оправдание! Будто я не ревизор, а какой-то практикант зеленый…

Кувалда отодвинул пустую тарелку и взялся за компот.

— Ну, думаю, наверное, как это иногда бывает, все внимание сосредоточили на меню — решили выдать такой обед в честь приезда ревизора, чтоб ему, то есть мне, совестно было слишком усердно в их делах копаться. Ничего подобного! Директор сухо поприветствовал и тут же поинтересовался, какие именно документы мне необходимы для ревизии, и даже не спросил, ел ли я с дороги! Поверьте, мне ни машины их, ни обеда не надо, не надо ничего такого, из-за чего потом пришлось бы поступаться своими принципами. Но просто невероятно, чтобы ревизора не боялись! Я настолько привык, что мне всегда и во всем пытаются угодить, буквально из шкуры все лезут, чтобы я был доволен. А тут… От растерянности я даже признался, что голоден. Так знаете, что мне ответил директор? Говорит, ближайшее кафе — за углом. Там, говорит, хорошие комплексные обеды и недорого… Нет, вы меня только правильно поймите. Мне не надо ихнего угощения. Да и, честно говоря, непьющий я. И не так легко уговорить меня поесть за чужой счет. Но сегодняшняя встреча меня потрясла. Вот ем, а из головы не выходит: что бы это могло означать? Может, директор знает, что его не сегодня завтра все равно снимут? Или, наоборот, повысят? Может, у него такие связи, что ему мой ревизорский акт до лампочки? Или, может, — Кувалда вдруг перешел на шепот, — он думает, что у него все в полном ажуре…

Они вышли на улицу. Обеденный перерыв у киоскера закончился, и возле киоска выстроилась очередь.

Несмачный попрощался с ревизором, который никак не мог прийти в себя от стресса, купил газету и тут же развернул ее.

На четвертой странице в заметке «Ребус с тремя неизвестными» писалось о том, что следователь республиканского Управления внутренних дел с десяти часов утра до семи вечера сможет выслушать, дать дельный совет и помочь всем, кто был так или иначе причастен к истории с «инопланетянином» или же интересуется ею…


21


Коридор перед кабинетом был слишком узким, для того чтобы вместить всех желающих попасть на прием к следователю: люди стояли даже на лестничной площадке.

Несмачный предвидел, что народу будет много, но никак не надеялся на такую молниеносную реакцию читателей. С трудом протиснувшись к двери, он открыл ее и пригласил:

— Кто там первый, заходите, пожалуйста.

Угловатый лысый мужчина так судорожно прижимал к груди левой рукой кожаную папку, словно боялся, что ее сейчас начнут отнимать. В правой руке он держал незажженную сигарету и, размахивая ею, говорил быстро, как многословный докладчик, которого вдруг резко ограничили регламентом.

— Я знаю, в следственной практике кибернетика используется давно. Иначе и быть не может. Назовите мне отрасль, где бы эта наука не применялась. Но, скажу вам, используется она у нас недостаточно. Если бы, например, в поисках ключа к этой загадке с инопланетянином вы обратились к кибернетике, то давно загадка была бы решена. И ребус с тремя неизвестными, о котором так таинственно пишут в газете, оказался бы простым, как логарифмическая линейка. Дайте мне такое заданно, и я вычислю вашего инопланетянина максимум за неделю.

— Считайте, что вы его получили, — сказал Несмачный.

— О, нет, — спрятал посетитель сигарету в карман, — так дело не пойдет. Давайте оформим это как-то документально. Мне один директор очень солидного учреждения тоже вот так, как вы, дал задание. Я предложил ему кибернетического бухгалтера, то есть машину, которая может начислять всем его подчиненным зарплату. Он так обрадовался, что чуть ли не с объятиями ко мне бросился. Ну, говорит, это как раз то, о чем я всю спою директорскую жизнь мечтаю. Это ж здорово — иметь ЭВМ, которая будет учитывать трудовую отдачу каждого, его фактический вклад в дело, а не слова! И соответственно деньги начислять: кому с премиями и прогрессивками, а кому с фигой на постном масле. И что вы думаете? Создал я эту машину, вложил в нее душу, а кроме души, понятное дело, и всю нужную информацию. Приношу. Вызвал он своих заместителей, и стали мы испытывать ЭВМ. Все были в восторге. Кибернетический бухгалтер настолько точно вычислил бездельников, что директор не удержался от восклицания: «Ну и молодец! Просто чудо!» А вот когда это чудо насчитало нескольким его подчиненным вместо солидной зарплаты, которую они получают, копейки, он задумался. «Знаете, — говорит, — нас могут не понять. От меня завтра убежит большая часть сотрудников. А с кем же работать?» Я ему толкую: «Останетесь с половиной, а результаты будут те же самые. А может, и лучше…»

— Короче, отказался директор от вашей машины? — догадался Несмачный.

— Отказался. Понес я ее в другие учреждения. Куда ни приношу, все в восторге, все потрясены, потирают руки, выкрикивают: «Давно пора!» — и… отказываются. Знаете, объясняют, никто на таких условиях работать не согласится, начнутся массовые увольнения, мы лишимся ценных специалистов. А один начальник конторы сказал мне прямо: «А что, если ваша машина захочет мне, директору, зарплату не начислять? А что, если в ее кибернетический мозг придет блажь, скажем, меня лишить прогрессивки?» Так что договоренность на словах — пустое занятие. Если хотите, чтобы я помог вам в этом деле, давайте заключим договор. Неплохо было бы авансик получить. Короче, мне нужны гарантии.

— Ну что ж, — сказал Несмачный, — условия справедливы. И если мы решим воспользоваться вашими услугами, обязательно свяжемся. Вы оставьте на всякий случай свои координаты…

Следующий посетитель был настолько худым и изможденным, что его фото смело можно было бы клеить в трансформаторные будки под надписью «Осторожно — высокое напряжение!».

— Хочу категорически заявить, — хрипловатым голосом начал он, — в эту глупость я не верю! И придумают же такое: инопланетяне шастают по городу! Неужели в таком солидном учреждении, как ваше, могут серьезно относиться к подобной чуши?

— Как бы мы ни относились, а проверять надо, — пожал плечами Несмачный.

— А по-моему, вы должны заниматься своими прямыми обязанностями. А прямые ваши обязанности — это помогать людям. Хорошим людям, конечно. Хотя, понимаю, отличить хорошего от плохого нелегко. Вот был у меня приятель, на него посмотреть — и придраться не к чему. Трудится добросовестно. На работе его ценят, уважают. А он негодяй! Законченный притом. Мы в свое время с ним дружили. И чего на свете не бывает — влюбились в одну девушку. Со временем та девушка стала моей женой. А он никак не мог с этим смириться. И таки добился, что она от меня к нему ушла. И как это сделал, подлый гусак! Привел к нам как-то в гости какого-то литератора. Я и не слышал о таком. Но он удостоверение показывал. Обещал со временем книгу подарить, когда выйдет. С автографом! А я стихами баловался. Так вот, этот мой, с позволения сказать, друг привел литератора, чтобы он мои стихи почитал, так сказать, прорецензировал. Показываю я свои произведения, а он меня хвалит! Талантливый! Самобытный! Гениальный! Поверил я в свою талантливость, самобытность и гениальность. Кто же в такое не поверит? Каждый человек уверен, что он не посредственность. А тут такое авторитетное подтверждение. Начал писать с утроенной силой. Ночей не спал. Работу бросил. Так как она мешала мне творить. Потом и жена от меня ушла, дочку прихватив. А я все пишу, все по редакциям и издательствам рассылаю. А мне все возвращают и возвращают…

— Сочувствую, — сказал Несмачный. — Но какое отношение эта история имеет…

— Я вас понимаю, — перебил его посетитель. — Возможно, с инопланетянином непосредственно она и не связана. Но я решил на всякий случай рассказать вам ее. Вы со многими людьми встречаетесь, всюду бываете. А вдруг нападете на след того литератора? Фамилии его не помню. Кажется, Николаем Афанасиевичем зовут. Высокий такой, рыжий. Правда, много времени прошло, может, уже и поседел…

— Если мне и встретится этот литератор, все равно я вам о нем не скажу. Вам и так, вижу, не сладко. А если вы еще вздумаете мстить ему, знаете, к чему такое может привести?

— Мстить ему? — удивился посетитель. — Вы меня не так поняли. Наоборот, я бы его заставил прочитать мои новые произведения. Последние! Если он тогда называл мои стихи гениальными и самобытными, представляю, насколько бы его потрясли мои стихи сегодняшние!..

Пожилой мужчина в вельветовой куртке садиться отказался.

— Ревматизм проклятый! Как сяду, так и домкратом не поднимете. Да и нечего рассиживаться. Я к вам всего на два слова. Ничего вам такого не буду говорить, только посоветую: обратите внимание на Брунадного Клима Михайловича из «Продмеханизации». Вы меня поняли?

— Пока что не очень, — ответил Несмачный.

— А вы с ним встретьтесь, тогда и поймете. У него даже взгляд потусторонний. И что ни скажет — все сбывается. Приведу только один из многочисленных примеров. Собрался я уходить из учреждения. Но никому об этом ни слова. Представьте, он будто мысли мои прочитал. «Ты что, в пятницу собираешься прощаться?» У меня аж ноги к полу приросли. Ведь именно в пятницу я и собирался распрощаться с коллегами. Еще раз повторяю, ни одна душа об этом представления не имела. А он все вычислил… Вы меня понимаете?

— Просто ваш коллега отгадал, — усмехнулся Несмачный.

— Ну, допустим, он отгадал, что я собираюсь уходить. Говорит, как только я перестал смеяться над тупыми хохмами нашего зава, он понял, что я твердо решил переходить в другое место. Но как он мог высчитать, что именно в пятницу я собираюсь прощаться? Вы меня понимаете?..

Затем трое парней рассказали, как видели собственными глазами тарелку, которая с полчаса медленно кружила над пивным ларьком. Появление инопланетянина безусловно, они в этом уверены, связано с этим летающим объектом…

Пышная женщина в ковбойской шляпе подарила Несмачному портрет «инопланетянина».

— Писала его по памяти, — словно извиняясь, сказала она. — Сами понимаете, он мне не позировал. Мельком видела, но не сомневайтесь — портрет этот точнее фотографии.

На холсте был изображен полноватый мужчина с большими добрыми глазами. Ничего неземного в его взгляде не было.

— А почему вы решили, что это именно тот, которого мы ищем? — поинтересовался Несмачный.

— Это уж, простите, мне интуиция подсказывает. А настоящих художников интуиция никогда не обманывает.

— И все-таки, что вам в этом человеке показалось необычным?

— Он весь необычный. Только глянул, и я поняла, что могу пойти за ним хоть на край света. Если позовет, конечно. Это трудно объяснить. Но подобное я почувствовала впервые. Тогда я сказала себе: это посланец неба! Потом я его везде искала. Напрасно! Если вам, уважаемый товарищ следователь, посчастливится его найти, я такой с вас портрет нарисую — навеки прославитесь!

Проводив художницу, Несмачный вышел в коридор. Принять всех желающих он не смог бы и за неделю.

— Товарищи! — сказал Несмачный. — Мне жаль вашего времени. Нас вполне устроит, если вы всё, о чем собирались мне рассказать, изложите письменно. Только не забудьте на всякий случай оставить свой адрес или номер телефона. Вдруг придется что-то уточнить…

— А меня письменная форма не устраивает, — заявила высокая брюнетка с косынкой на шее.

— Товарищ следователь, вы мне тоже нужны лично, — протиснулся вперед дородный мужчина. — Имею право вне очереди, вот мое удостоверение.

Несмачный взял потертый документ, густо залепленный печатями и подписями так, что ничего невозможно было разобрать. Не ожидая приглашения, мужчина выхватил у него удостоверение и юркнул в кабинет.

Усевшись на стул, он достал сложенный вчетверо лист бумаги:

— Гляньте, уже писать начал, но решил лично к вам прийти. Живое слово — оно доходчивее.

На листе было написано всего одно предложение: «В то время, как весь наш город благодаря неутомимой работе жителей хорошеет и молодеет, отдельные несознательные элементы позволяют себе наплевательски относиться к некоторым вещам…»

— А какие «некоторые вещи» вы имеете в виду? — спросил Несмачный.

— Этих «некоторых» знаете сколько наберется? — возбужденно заговорил посетитель. — Недоасфальтированные улицы, дыры в металлической ограде на бульваре, фасады домов на Заричанской улице, которые никак не покрасят. А овощной павильон у цирка! Полгода его строят. Разве не стыдно?!

— Извините, при чем тут я? — удивился Несмачный.

— Вот видите, вы следователь, а тоже сразу не можете уловить связи. А связь эта существует, — прищурил глаз посетитель. — От вас зависит так много, что вы даже представить себе не можете.

— Не могу, — согласился Несмачный.

— Сейчас я объясню. — Посетитель подсунул стул ближе к столу и зашептал: — Не надо искать этого инопланетянина. Или же, очень вас прошу, ищите его подольше.

Заметив удивление на лице следователя, он усмехнулся.

— Честно говоря, я не верю в сказки про этого пришельца. Но раз уж вы взялись за это дело, то рано или поздно доведете его до конца. А конец в таких историях, насколько мы знаем из детективной литературы, всегда разочаровывает. Но пока такого разочарования не наступило, интерес к инопланетянину растет. А значит — и к нашему городу. Вот уже туристы обо всем этом пронюхали. И наши хозяйственники волей-неволей засуетились. Я вас уверяю, за месяц они теперь сделают больше, чем за предыдущие несколько лет. И тротуары отремонтируют, и то, что не достроили, достроят. И витрины в магазинах оформят. И бытовые службы заставят веселее крутиться…

— Я понимаю вас, — кивнул Несмачный. — Но кто мне позволит искусственно тормозить следствие?

— А разве на благородные поступки требуется разрешение? — возразил посетитель. — Зато наши жители всегда вас будут вспоминать добрым словом. Мой вон дядька председателем колхоза работал и все добивался от райисполкома ассигнований на благоустройство села. Ему вроде никто и не отказывал, но, как водится, долго резину тянули. Надоело ему ждать милости, и сделал он такой ход конем: взял и написал в областную газету, что недалеко от села обнаружены загадочные следы какого-то гигантского существа. Такое началось! Научные экспедиции и просто любители острых ощущений. Словом, народу понаехало! Вот тут и получил наконец председатель и строительные материалы, и ассигнования, и все, что просил и о чем даже не осмеливался просить. Село стало будто куколка. Даже гостиницу построили…


Поздно вечером Несмачный пил чай в редакции с фельетонистом Заребой. Кроме душистого крепкого чаю Андрей Свиридович потчевал его и анекдотами. Несмачный слушал их не очень внимательно.

— Вы не в настроении? — поинтересовался Зареба.

Несмачный кивнул:

— Устал я. Надо идти в гостиницу и отдохнуть.


22


Проснувшись утром, Несмачный, по привычке, резко вскочил с кровати, немного постояв, потянулся и снова лег. На телефонные звонки, которые время от времени раздавались в его номере, он не реагировал. Телефонные звонки тоже кое-что могут рассказать о характере человека, отметил про себя Несмачный, укрываясь почти с головой одеялом. Скажем, вот этот короткий — трижды звякнуло и стихло — точно Владислав. Деликатный! А этот настойчивый, долгий — Галина. Не может даже допустить, что того, кто ей сейчас нужен, нет. После той их прогулки ни разу не звонила. А вчера вечером вдруг — звонок.

— Я была уверена, что вы, соскучившись по мне, розыск объявите. А вы даже попытки не сделали меня найти, — обиженно сказала вместо приветствия.

— Вы меня тогда возле дома так напугали… — напомнил Несмачный…

— Скажите, какой пугливый! — засмеялась она. — А впрочем, у вас нет оснований бояться. Вы гость нашего города, я вам обещала показать достопримечательности и до сих пор слова не сдержала. Так что давайте завтра вечером пойдем в театр или хотя бы в кино. Я вас приглашаю и возьму заранее билеты. Договорились?

— Вечером не могу, — сказал Несмачный. — Давайте днем.

— Днем? А ваша работа? — удивилась Галина.

— А ну ее! Надоело! Хочу расслабиться.

Трубка долго молчала.

— Странно, — наконец произнесла Галина.

— Что же тут странного? Хочу немного отдохнуть. И если вы мне поможете…

— Но я днем занята, — растерянно сказала Галина. — А впрочем, у меня есть два отгула. Так что если вы хотите днем…

Договорились созвониться утром. И вот теперь, конечно же, это она беспрерывно звонит. Несмачный в который раз выругал себя за вчерашнюю легкомысленную договоренность, хотел было не брать трубку, но чувство обязательности взяло верх.

— Слушаю, — сказал он.

— Наконец слушаете!

Если бы существовал прибор, определяющий уровень возмущения собеседника, то в данном случае, очевидно, и шкалы не хватило бы.

— Простите, Галя, я только что проснулся.

— Не прощу никогда! С утра я уже смоталась на работу, договорилась с начальством об отгуле, а с напарницей — о замене. Взяла билеты в театр — это на вечер, и в кино — это днем. Кроме того, мы должны побывать в двух музеях, съездить на Беруны, это пригород. Там я вам покажу домик, в котором жила в детстве, и школу, в которой училась. Потом познакомлю вас со своей бабушкой, она так вышивает — в жизни ничего подобного не видели. А завтрак у нас через пятнадцать минут в вареничной. Вы какие вареники больше любите — с мясом или картошкой?

— С мясом, — машинально ответил Несмачный.

— Тогда я иду и заказываю. Только не опаздывайте, а то они остынут…

Она повесила трубку, а Несмачный все прислушивался к коротким гудкам. Наконец положил трубку в стал быстро одеваться.

Галина встретила его очаровательной улыбкой. Столик был весь заставлен тарелками.

— Взяла вам еще вареники с творогом и капустой, — сказала она. — Мясом увлекаться не следует В журнале я читала, что злоупотребление мясными блюдами сокращает нам жизнь минимум на семь лет.

— Грустная арифметика, — вздохнул Несмачный. — Я, знаете, тоже недавно прикинул, во что могут вылиться злоупотребления, от которых предостерегает медицина. Картина выходит жуткая.

— Сейчас вы, наверное, станете все опровергать?

— Никогда! Я просто констатирую. Представьте себе, по утверждению врачей, курящие люди живут на пять лет меньше, чем не курящие. А я курю. Так что вместо того самого среднего возраста, который мне следует прожить, то есть семидесяти двух лет, я могу рассчитывать лишь на шестьдесят семь.

— Правильно. Для курящего и это много.

— Пойдем дальше. Если верить медицине, сахар сокращает жизнь на шесть лет, соль — на четыре Я же не ограничиваю себя ни в том, ни в другом. Таким образом, еще минус десять. Сколько остается?

— Пятьдесят семь.

— Допустим. Но я и кофе люблю. А злоупотребление кофе — это тоже, как утверждают компетентные люди, минус пять лет.

— Остается пятьдесят два.

— Алкоголем я не злоупотребляю, но, случается, по какому-нибудь поводу позволяю себе. Значит еще минус пять?

— Ну если не злоупотребляете, то, допустим, минус два.

— Ладно, остается пятьдесят. Теперь вы говорите что и мясо сокращает нашу и без того недолгую жизнь. Притом на семь лет?

— Короче: вам суждено прожить сорок три.

— Верно. Но мы с вами забыли о самом лютом враге долголетия. Неподвижный образ жизни! А я, к сожалению, не увлекаюсь бегом трусцой или, например, игрою в гольф. А это еще минус десять лет.

— Вы должны прожить тридцать два года! — торжественно подытожила Галина.

— Таким образом, я уже прожил несколько лет липших, — с гордостью сказал Несмачный, допивая кофе с молоком. — Благодарю за чудесный завтрак. И позвольте теперь уже мне пригласить вас — на обед. Кстати, подскажите, куда нам лучше пойти?

— Неужели после этого, — Галина кивнула на гору пустых тарелок, — вы еще захотите сегодня есть?

— Как ни странно, — засмеялся Несмачный. — Уверен, что вы тоже. Так куда же?

— Недавно у нас открылся новый ресторан «Красная шапочка». Там только диетические блюда… А теперь нам нужно спешить в кино…


До гостиницы Несмачный добрался только в одиннадцать часов вечера. Открывая дверь, услышал телефонный звонок. Голос лейтенанта Бойчука был встревоженный:

— Я уже было решил, что с вами что-то стряслось.

— Встретил инопланетянина, — засмеялся Несмачный.

— На вас это никак не похоже!

— Что именно?

— Повесили на двери кабинета записку: «Буду через час», — и исчезли. Что там творилось! Не протолкнуться! А под вечер перед управлением собралось столько народу, как возле стадиона перед решающим футбольным матчем.

— Понимаете, были такие обстоятельства, что пришлось… Ну что поделаешь, грешный, каюсь…

Это вы завтра Крокве объясните. Он аж зеленый от ярости. Обещал на вас рапорт написать.

— Ладно, завтра разберемся, — сказал Несмачный.

…Утром он проснулся от телефонного звонка. Было без пяти девять.

— Вот так на вас надейся, — пристыдила его Галина. — А обещали ровно в семь позвонить и разбудить. Уже на работу слетала, обо всем договорилась. Моя напарница удивилась, что я беру второй отгул подряд. Но я ей конфеты пообещала. Ну, так когда мы встречаемся?

— У меня утром кое-какие дела, — начал было Несмачный.

Но Галина решительно его перебила:

— Это какие еще дела за ночь у вас появились? Вчера вечером ясно мне сказали, что готовы еще один день посвятить экскурсиям. Ведь запланированную культурную программу мы с вами выполнили лишь наполовину. Прямо сейчас едем в Беруны. Бабушка вчера нас ждала, а если мы и сегодня не приедем… А потом куда, не забыли?

— Да помню. Только если бы у меня был напарник и так же легко, как вы, я мог бы с ним договориться!..

— Эти ваши служебные подробности меня не касаются! — раздраженно сказала Галина. — Если вы через двадцать минут не спуститесь, то я, имейте в виду, на вас очень обижусь. Надо было вчера думать, а не морочить мне голову!..


23


Поздно вечером, когда Несмачный возвратился в гостиницу, дежурная по этажу сообщила, что к нему приходили и долго ждали.

— И письмо оставили, — вспомнила она.

Несмачный вскрыл конверт. У лейтенанта Бойчука был четкий, почти каллиграфический почерк.

«Уважаемый Анатолий Петрович! Ничего не понимаю. Что происходит? Начальство теряется в догадках. Позвоните Крокве, когда бы вы ни пришли (его номер телефона 41-89-12). Я тоже жду вашего звонка».

Разговор с начальником управления Несмачный решил оставить на завтра. А Бойчуку позвонил:

— Прошу прощения, Владислав, что беспокою так поздно…

— Лучше позже, чем никогда, — обрадовался лейтенант. — Все куда-то исчезаете, а нам расхлебывать.

Опять целая толпа собралась в управлении. Люди возмущаются. Я уже после обеда догадался сорвать с дверей кабинета эту вашу записку: «Буду через час». Кстати, из газеты приходили. Фельетонист Зареба. Тоже возмущался. Говорит, что в редакцию звонят беспрерывно. Мол, если в таком солидном заведении позволяют себе людей по нескольку дней за нос водить, что ж тогда от других требовать! Обещал, что вам это так не пройдет…

— Ну и страхов вы мне наговорили! Плохо спать буду, — сказал Несмачный.

— Считал своим долгом вас предупредить.

— Правильно сделали. А завтра утром, Владислав, вы мне будете очень нужны. Давайте ровно в девять встретимся в управлении.

— Договорились, буду ждать, — ответил лейтенант и пожелал спокойной ночи.


24


Утренняя прохлада бодрила и помогала собраться с мыслями. Несмачный остановился у киоска «Союзпечать», купил свежие газеты и пачку сигарет «Столичные». Как ни старался идти медленно, а попал в управление без четверти девять. Но ключа от его кабинета уже не было.

— Бойчук забрал, — сказал дежурный.

Лейтенант встретил его с такой постной физиономией, будто только что получил известие о кончине близкого родственника.

— Читали?

— Что именно?

— Газету нашу читали?

— Еще не успел, только вот купил.

— Там реплика. По вашему адресу…

— По моему? — Несмачный развернул газету. — Где? Что-то не вижу. Ах, вот, кажется… Называется «Одну минутку»?

— Она.

Несмачный пробежал глазами реплику. А затем, сев за стол, начал снова читать уже вслух:

— «Нам говорит продавщица: «Одну минутку!» — и на час исчезает в подсобке. «Одну минутку!» — слышим мы от официанта, и час ждем заказа. «Одну минутку!» — захлопывает перед нашим носом окошко справочного бюро симпатичная блондинка и навсегда забывает о нашем существовании. Мы возмущаемся, делаем соответствующие записи в книге жалоб и предложений, но наше с вами драгоценное время, уважаемые читатели, нахально крадут. И крадут безнаказанно. Даже извиниться не считают нужным. Насколько бесцеремонным бывает иногда в этом плане поведение отдельных товарищей, работающих в довольно-таки солидных учреждениях, свидетельствует и вот такой свежий факт…»

Несмачный достал сигарету, закурил.

Забежала секретарша и сказала, что лейтенанта вызывает начальник.

— Представляю, в каком настроении сейчас Кроква! Ему лучше под руку не попадать, — сказал Бойчук и сочувственно, чуть коснувшись плеча Несмачного, подмигнул. — Держитесь, что теперь сделаешь!

Несмачный кивнул и продолжал читать. Дальше в реплике шла речь о его, «с позволения сказать, странном поведении», которое привело к тому, что «не один, не десять, а сотни людей несколько дней простаивают под дверью, изучая надпись на приклеенной записке: «Буду через час».

В следующем абзаце автор реплики, спрятавшийся под псевдонимом «И. Наблюдательный», разглагольствовал о том, что, кроме морального, эта проблема имеет еще в экономический аспект, который измеряется «тысячами человеко-часов, нахально украденных у жителей города…»

Раздался телефонный звонок.

Несмачный снял трубку. Звонила Галина, Она только что прочитала газету и была вне себя от возмущения.

— Ну как вам это нравится! — кричала она в трубку. — Человек не имеет права повысить свой культурный уровень. Ему сразу же шьют какой-то криминал. Такое сказать — обокрал жителей города! Часы, видите ли, у них украл! Да им же, видно, делать нечего, если часами под чужими кабинетами выстаивают! — Она на мгновение замолкла и вдруг сменила воинственный тон на извинительный: — Это я виновата… Это обо мне надо было писать…

— Не переживайте, — весело сказал Несмачмый. — Я вам вечером позвоню. Меня срочно к начальству вызывают…

Секретарша начальника терпеливо ждала, пока он закончит телефонную беседу. На нее это было не похоже. Наверное, тоже сочувствует, отметил Несмачный.

— Вас к Крокве, — сказала секретарша и виновато улыбнулась: — Такого еще не было. Все управление гудит.

— Ну, а как сам товарищ Кроква?

— Представьте себе, спокоен. А потом, по Андрею Васильевичу никогда не видно, когда он очень сердится, а когда просто серьезный.


25


Весь день Несмачный принимал посетителей. Но количество желающих попасть к нему на прием все увеличивалось.

Бальзаковского возраста женщина нервно теребила «молнию» на яркой косметичке, лежавшей у нее на коленях, и жаловалась голосом капризной первоклассницы:

— У меня постоянно болит сердце, товарищ следователь. Такой уж, наверное, характер — все принимаю близко. Другой сделает какую-нибудь пакость — и хоть бы что! А я переживаю. Представьте себе, еду в троллейбусе без билета. Пульс сто двадцать. В голове стучит. Руки дрожат. Боюсь: вдруг контролер придет, сраму не оберешься! Минуты тянутся, словно их кто-то за хвост держит. А водитель, будто нарочно, на остановках стоит подолгу и троллейбус ведет медленно-медленно. Вот такая я дурная! А недавно передала мне продавщица рубль. Согласитесь, не часто продавцы себя обсчитывают. Я за тот рубль — и ходу! Иду по магазину, а ноги подкашиваются. Лицо аж горит от волнения. Сейчас, думаю, окликнут, стыдно будет! Иной десятку из чужого кармана вытащит и глазом не моргнет. А я из-за несчастного рубля столько здоровья теряю! Или когда работала в кондитерском цеху…

— Для чего вы мне все это рассказываете? — не выдержав, спросил Несмачный.

— Говорю же, больная я. Сердце у меня слабое. Потому что впечатлительная. А мне соседка такое выделывает, что сил нет терпеть…

— И что же вы хотите?

— Ясно что — выселить ее. Я с моим сердцем имею право жить отдельно. Говорю сейчас с вами, а у самой пульс как минимум сто пятьдесят. Вот вам мое заявление, а я выйду на воздух, немного успокоюсь.

— Вы обратились не по адресу, — начал объяснять Несмачный.

По посетительница, бросив заявление на стол, ушла, держась за сердце.

Мужчина с перекинутым через руку плащом нерешительно топтался у двери. Похоже было, что он еще окончательно не решил, заходить или, может, пока еще не поздно, вернуться обратно в коридор. Наконец отважился. Вошел. Повесил плащ на вешалку.

Несмачный вопросительно посмотрел на него. Но он молчал. Наконец, глянув в окно, спросил:

— Наверное, я пойду?

— Вы пришли специально для того, чтобы мне это сказать? — спросил Несмачный.

— Видите ли, я не знаю, как вы отнесетесь к моему рассказу. Насколько я понял из объявления в газете, вы в связи со странными слухами о каком-то инопланетянине интересуетесь всем, что вызывает какое-либо подозрение. Если это так, то я считаю своим долгом рассказать про одну загадочную историю. Если вам интересно, конечно…

— Рассказывайте, пожалуйста.

— Моя фамилия Скребун. Зовут меня Святославом Ефимовичем. Экономист по образованию. И вот недавно перешел я на новую работу, вернее, меня перевели в объединение «Луч». Там всего ничего, лишь одно поразительно: как только собрание по какому-либо поводу, все дружно начинают поносить Растягая Сидора Сидоровича. О чем бы ни шла речь, этому Растягаю ох и достаётся на орехи! Скажем, вопрос о дисциплине. Один за другим просят слова сотрудники нашего отдела и критикуют Сидора Сидоровича, аж дым идет. Каких только эпитетов ему не навешивают! Он и злостный прогульщик, и такой, что тянет коллектив вниз, и воинствующий бездельник, которому давно пора показать на дверь. Сидор Сидорович и в магазин в рабочее время бегает, и кроссворды на рабочем месте разгадывает, и по телефону с тещей часами болтает. Или, например, тема очередного собрания: «Промышленная эстетика». Растягая песочат за то, что он цветы на подоконнике не поливает, за то, что рыбок в аквариуме кормит нерегулярно. Он повинен в том, что культмассовая работа запущена и что производственной гимнастикой охвачена лишь треть отдела. У кого самые длинные перекуры? У Растягая. Кто месяцами держит библиотечные книги? Сидор Сидорович. Кто теоретически не подкован, физически неразвит, морально неустойчив? Опять-таки Сидор Сидорович Растягай…

— И что же вы тут нашли подозрительного? — остановил поток красноречия посетителя Несмачный.

— А то подозрительно, что этого Сидора Сидоровича я никогда в глаза не видел. А когда поинтересовался, то пришел к выводу, что никакого Растягая вообще не существует. Его придумали. Придумали, чтобы в протоколах собраний критика всегда была конкретной. Так что поинтересуйтесь этой мифической личностью…

Ответив еще на несколько вопросов Несмачного, Скребун поднялся, поставил стул на место и, сняв плащ с вешалки, слегка поклонился:

— Благодарю за приятную беседу.

Не успел он прикрыть за собой дверь, как в комнату вошел невысокий мужчина в кожаной, низко надвинутой на лоб шляпе. Его серое пальто доставало полами чуть ли не до пола.

Несмачного словно током пронзило.

Да, потерпевшие не преувеличивали. Свинцовые глаза мужчины действительно парализовали, будто сковывали всего.

Несмачный готовился к этой встрече, но не представлял, что даже дотянуться до кнопки звонка, вмонтированной под верхним ящиком письменного стола, будет не так-то просто: руку как гипсом стянуло?

Но он все-таки дотянулся!

В кабинет вместе с лейтенантом Бойчуком вбежали пять милиционеров. Они окружили мужчину в сером пальто. Он опустил глаза и произнес:

— Я чувствовал, что сегодня это произойдет…

«И совсем у него не скрипучий голос, как утверждают потерпевшие, — отметил Несмачный. — Низкий, немного хрипловатый. Обыкновенный, земной…»


26


Через несколько часов, допрашивая «инопланетянина», Несмачный удивился: «И откуда я это взял — парализующий взгляд! Глаза как глаза. Разве что удивительная способность смотреть на собеседника не моргая. Но металлический блеск сразу же исчезает, как только «инопланетянин» перестает гневаться. Вот сейчас, например, он рассказывает о своих юношеских годах, и глаза его не холодные, а теплые…»

Как и все смолоду, Валерий Харитонович Халабуда мечтал стать знаменитым. Его учитель в школе циркового искусства Геннадий Петрович Страшинский предсказывал ему славу выдающегося гипнотизера. Как-то парню удалось загипнотизировать даже самого учителя. И тот был в восторге.

Халабуда дважды получал дипломы победителя да республиканских смотрах коллективов эстрадно-циркового искусства. Но случилось несчастье. Он случайно оказался на арене цирка во время тренировки воздушных акробатов, и один из них упал на него. Акробат отделался легким испугом, а Халабуда долго пролежал в больнице. В конце концов выкарабкался, но в цирк больше не вернулся. Поступил в техникум, затем окончил вечернее отделение института, работал в конструкторском бюро. Увлекся наукой. Увлечения менялись, иногда переплетаясь: математика, физика, химия, бионика, кибернетика, геронтология… Написал несколько научных статей. Но их не опубликовали.

А двенадцать лет тому назад сделал открытие: теоретически доказал существование в клетках человека микрочастичек — ерехромизмов. Количество этих частичек, по утверждению Халабуды, и определяет продолжительность жизни человека. Те, у кого ерехромизмов больше, — долгожители. И наоборот, те, кто по стечению генетических обстоятельств обделены ими, что бы ни делали и как бы себя ни ограничивали, до преклонного возраста не дотянут…

Халабуда говорил медленно, взвешивая каждое слово, будто знал, что его записывают на магнитофон.

— Но куда я ни заходил с этим своим открытием, на меня смотрели как на сумасшедшего. Успокаивали, советовали больше бывать на свежем воздухе и вовремя ложиться спать. Если бы вы знали, сколько времени я убил на эти хождения! Времени, которое я мог бы потратить на новые научные поиски и открытия. Я люто возненавидел этих расхитителей нашего времени! И эта ненависть заставила меня активно действовать. Я решил материализовать свое научное открытие и сделать его орудием мести. Вы скажете, что месть — это антигуманно. А гуманно издеваться над человеком, лишать его самого драгоценного в жизни — времени? Если у кого-нибудь часы снимут, или шапку сорвут, или же деньги украдут, вы бьете тревогу, уголовные дела заводите! И сурово наказываете тех, кто посягает на социалистическую или личную собственность граждан. А время?! Разве так уж много времени отведено человеку, чтобы с такой легкостью его разбазаривать! Может, какой-нибудь чиновник, который заставил ученого просидеть под дверью своего кабинета несколько лишних часов, лишил человечество гениального открытия? Да бог с ними, с открытиями! Вообще время человека — разве это не самое его большое богатство? Как умирающий цепляется за каждую минуту своей жизни! А мы позволяем отнимать у нас не только минуты — часы, которые, как известно, складываются в дни, месяцы, годы. Разве это справедливо? Когда-нибудь человечество будет жестоко карать за такой подлый грабеж. Но никакое наказание, каким бы суровым оно ни было, не в состоянии компенсировать убытки, причиненные человеку. Украденные деньги можно вернуть, а время?.. И вот я и решил создать аппарат, при помощи которого можно отнимать у такого грабителя его собственные ерехромизмы, консервировать их, а потом со временем возвращать пострадавшим. Отнимать, как вы знаете, я уже начал. Не было сил дальше терпеть такое безобразие. Все эти отобранные ерехромизмы сохраняются у меня в специальном вакуумном резервуаре… А вот что касается возвращения их потерпевшим… Этот второй этап моей программы еще немного недоработан. Как раз на днях я собирался испытать новый, тоже мною сконструированный аппарат. Внешне он почти такой же, как предыдущий.

Халабуда достал из кармана и нежно погладил металлическую коробку с резиновой трубкой и стальным браслетом на конце.

— Я считаю, этот аппарат уже хорошо себя зарекомендовал. А вы какого мнения? — спросил он. — Одно то, что наказанные на глазах старели, свидетельствует об эффективности моего прибора. Разве не так?

— Мы исследовали большинство этих, как вы говорите, наказанных, — сказал Несмачный. — И эксперты пришли к выводу, что внешние признаки старения могли появиться от сильного стресса — чувства страха, который нагоняла на людей эта ваша процедура.

— Ничего не смыслят ваши эксперты! — воскликнул Халабуда, и его глаза вспыхнули стальным блеском. — Я надеюсь, вы проведете следствие так, что правда восторжествует. А для этого потребуются компетентные эксперты…

— Хорошо, — кивнул Несмачный. — Будут компетентные! А разговор с вами продолжим завтра…

Лейтенант Бойчук, присутствовавший при допросе Халабуды, сидел сбоку молча и листал какие-то бумаги. Когда Халабуду вывели, заметил:

— Это он правильно сказал про экспертов. С них надо начинать.

— Вы имеете в виду психиатров? — спросил Несмачный. — Я их уже вызвал.

Зазвонил телефон.

Фельетонист Зареба поздравлял Несмачного с успехом.

— Верите, я ночь не спал после этой газетной реплики, которую вы меня заставили написать. Думаю: не дай бог, ваш план сорвется — что тогда делать? Писать опровержение? Это, как говорится, прокол для газеты. Не писать — пятно на вашей репутации. Наконец-то можно будет объяснить читателям, что это был своеобразный прием следователя. Желание вызвать, так сказать, огонь на себя, то есть вызвать на себя гнев «инопланетянина», который появлялся, как карающий меч, там, где, по его данным, не берегли время человека. А представьте, если бы он не прочитал этой реплики? Вдруг оказалось бы, что он вообще нашу газету не читает!..

— Читает. В этом я убедился, когда занимался делом Ревуна, о котором вы напечатали фельетон «Под маринадом». Помните? В нем говорится о том, что Ревун рационализаторские предложения маринует, заставляет рационализаторов годами к нему ходить. Вот тогда-то меня и озарило: я наконец нашел связь между фельетоном и визитом к Ревуну «инопланетянина».

— И все-таки это был риск, — сказал Зареба.

— Что поделаешь, — ответил Несмачный. — Нам, следователям, нередко приходится рисковать не только жизнью, но и своей репутацией.


27


Вокзальные громкоговорители, передавая информации о прибытии и отправлении поездов, гремели так оглушительно, что дряхлый старичок, наверное, тугой на уши, неподвижно сидевший на чемодане и безразлично смотревший прямо перед собой, вдруг встрепенулся и радостно закричал: «Слышу!»

— А вы еще собирались лететь, — сказал лейтенант Бойчук. Они с Несмачным стояли в вестибюле вокзала как раз напротив гигантских часов. — Судя по информации, поезда и те сегодня выбились из графика.

— Это и неудивительно — такая метель! — кивнул Несмачный. — Но поезда в отлично от самолетов в любую погоду отправляются без опоздания.

— И, по-моему, именно это вас сейчас больше всего и огорчает, — прищурился хитровато лейтенант.

— Я в восторге от вашей проницательности, — улыбнулся Несмачный. — А оглядываюсь по сторонам потому, что боюсь пропустить Галю. Она обещала подойти к поезду. А номер вагона сообщить я не мог ей — билет же был у вас.

— Ничего не поделаешь, — вздохнул Бойчук, — пора. Через семь минут отправление.

Лейтенант подхватил чемоданчик Несмачного, и они вышли на заснеженный перрон.

— А билеты почему не предъявляете? — сурово спросила дебелая проводница.

— Не билеты, а билет, — уточнил лейтенант.

— А-а, — произнесла проводница с такой интонацией, словно одному пассажиру разрешается ехать «зайцем».

Несмачный глянул на часы:

— Ну что ж, Владислав…

— Не спешите прощаться, — сказал лейтенант, — интуиция подсказывает мне, что через несколько секунд она придет.

— Вернее, они, — уточнил Несмачный.

Он увидел, как по перрону бежала Галина и рядом с ней — высокий мужчина. Тот, который не слишком любезно встретил их тогда возле дома.

— Добрый вечер! — выдохнула Галина. — Так спешили и все равно чуть не опоздали.

— Спасибо таксисту, успели, — пробасил мужчина. — А то бы сестра никогда бы мне этого не простила.

— Сестра? — вырвалось у Несмачного.

— А еще следователь! — засмеялась Галина. — Вас, оказывается, очень легко разыграть. Знакомьтесь, это мой брат Максим.

— Поезд отправляется, — предупредила проводница.

— Ой, а я же хотела, чтобы вы, Анатолий Петрович, записали телефон моей тети и предупредили ее, чтобы встретила меня. Я приеду в Киев в среду утренним поездом. Запомните ее телефон — двести двадцать шесть, девяносто восемь…

Поезд тронулся. Несмачный быстро пожал руки Галине, Владиславу и Максиму, вскочил в вагон и уже из тамбура крикнул:

— Не волнуйтесь, если я забуду номер телефона вашей тети, то встречу вас сам! Не возражаете?

— Тогда до встречи! — помахала ему рукой Галина.


Рассказы


Спросите, если не верите


Тем хуже для вас


Прихожу как-то к директору и говорю ему:

— Мне бы путевочку на курорт.

— Молод еще по курортам ездить! — по-отечески улыбается директор. — Ты у нас и месяца не работаешь.

— А меня страх как на курорт тянет! В санатории пожить хочется.

— Всем хочется, — соглашается директор. — Только заслужить надо. Мы путевки прежде всего передовикам даем.

— А может, все-таки и мне дадите?

— Нет оснований, — разводит руками директор.

— Тем хуже для вас! — хлопнул я дверью и вышел.

На улице поднял камень, швырнул его в витрину магазина.

Естественно, собрались люди, прибыла милиция.

Посадили меня в машину и отвезли куда следует…

Полчаса прокурор песочил директора за слабую воспитательную работу и коллективе, за отсутствие индивидуального подхода к отдельным работникам. А суд вынес частное определение, в котором поставил под сомнение возможность дальнейшего пребывании директора на своем посту.

Ровно через пятнадцать дней и снова в кабинете директора:

— Мне бы премию.

— Не имею права, — прикладывает он руку к сердцу.

— Даже не представляю, что теперь с вами будет, — с сожалением смотрю я на директора. — Теперь вы совсем пропали.

— Не губите!.. — упрашивает он.

Но я даже не дослушал его. Пошел в ресторан «Уют» и наклюкался красного крепкого.

В вытрезвителе я позировал фотокорреспонденту городской газеты. А через день читал про себя фельетон, где и бедному директору досталось на орехи. Ему инкриминировались снисходительность к пьянству и нечуткое отношение к нуждам производственников.

«Лишь восемь кружков художественной самодеятельности существует при заводском клубе, а в игротеке не найдешь лишней шахматной доски, — с укоризной писал фельетонист. — Вот почему, вместо того чтобы поиграть на органе или провести вечер над решением шахматной задачи, Горемищенко вынужден был напиться…»

Директор давал пояснения многочисленным комиссиям, ездил выяснять отношения с управляющим трестом, отдал свой кабинет под бильярдную и лично написал в стенгазету статью «Алкоголь — наш враг».

Наверное, все это очень утомило директора, потому что, когда я снова зашел к нему, он выглядел пожелтевшим, как залежавшийся плавленый сырок.

— Мне бы квартирку.

— У вас же есть квартира!

— Однокомнатная. А мне хочется улучшить жилищные условия.

— Вы ведь холостяк, — вздыхает директор. — Мы двухкомнатные только семейным даем.

— Ничем не могу вам помочь, — говорю ему. — Так уж вышло, что мне двухкомнатную захотелось.

Лицо директора стало белым, словно рубашка после стирки порошком «Радость».

— Может, мою возьмете? — наконец выдавливает он. — У меня двухкомнатная, на пятом этаже. А я с семьей в вашу переберусь…

— На пятом этаже не подходит. Высоковато. Мне бы второй или третий этаж…

— Не могу. Поймите, не имею права… — Из глаз директора покатились слезы.

— Очень жаль, но чует мое сердце, ох и достанется вам! — обещаю на прощание.

Иду, не оглядываюсь. Слышу тяжелое дыхание за спиной. Это меня догоняет директор…


Синтетическая груша


— Послушайте, — остановил меня кладовщик, — вам не нужна синтетическая груша?

— А что с ней делать? — пожал я недоуменно плечами.

— Ну, скажем, подшипники смазывать…

— И сколько она стоит?

— Ничего. Вчера была инвентаризация, так ее списали. А выбрасывать жалко…

Когда я вошел в канцелярию, старший счетовод, как всегда, не удержался от вопроса:

— Что это у вас под мышкой?

— Синтетическая груша. Днем с огнем не найдешь! — гордо ответил я.

— А зачем она вам?

— Как это — зачем? Подшипники смазывать…

— У вас есть подшипники?

— Пока нет, но кто знает…

— И сколько она стоит?

— Ничего. Мне кладовщик бесплатно выдал…

Старший счетовод выскочил из комнаты.

— А какие это подшипники? Такие железные с шариками? — спросила секретарь-машинистка.

— Железные с шариками, — подтвердил я.

— И бесплатно?

Ее стройные ножки тут же засеменили по коридору.

— Удивительно! Она точно такая же, как клизма у мого брата, ветеринара, — сказал учетчик, ощупывая грушу. — Так вы говорите, подшипники?..

— Подшипники.

— И без копейки! — восторженно пробормотал он и вскоре тоже исчез.

— А по скольку дают? — поинтересовался бухгалтер, раздраженно барабаня пальцами по столу…

Вернулись они в канцелярию молчаливые, угрюмые.

— И что это делается в нашем учреждении? — глубокомысленно заметил старший счетовод. — Одним синтетические груши, а другим — шиш с маслом.

— Вот так всегда: ты трудишься, трудишься, а благодарность разным выскочкам, — вздохнула секретарь-машинистка.

— По-моему, вы еще в пеленках лежали, а я уже на счетах щелкал, — строго напомнил мне учетчик.

— Нет, это дело мы так не оставим! — хмуро изрек бухгалтер.

…Профсоюзное собрание началось бурно.

— Все знают, какие у меня семейные обстоятельства, — заявил старший плановик, — но я не помню случая, чтобы профком мне хоть чем-нибудь помог. Например, в прошлом году, сколько я ни просил волейбольный мяч на педелю, — не дали. А сейчас и грушами обошли…

— Товарищи! — вскочил счетовод. — Вы забываете, что у меня третья группа инвалидности! Я считаю, что тоже имею право на грушу, тем более — синтетическую…

— Погодите! Погодите! — постучал стаканом о графин председательствующий. — Неужели мы не можем по справедливости решить это дело? Распределить какие-то груши? Мы ведь в прошлом году даже билеты на футбол распределили так, что все были довольны.

Послышались взволнованные реплики:

— Груши — достойным!

— Дать тому, кто действительно заслужил!

— Мы всегда забываем о людях скромных профессий, — поднял руку курьер. — Я предлагаю вручить грушу кладовщику. Человек он трудолюбивый, грамоту даже получил от пожарной охраны.

Все проголосовали «за».


Везет же людям!


Сообщение о том, что директор меня премировал, бурно обсуждалось в нашем отделе.

— Странно получается, — сказал научный сотрудник Соседушкин. — Все мы одно дело делаем, над одной темой работаем, а благодарят нас по-разному.

— Везет же людям!.. — вздохнул самый молодой работник группы Понько.

— Уметь надо, — подмигнул ему Хрумтий.

— Может, и нас научишь, как это делается? — насмешливо спросил меня старший группы Гуля.

— Поверьте, для меня это такая же неожиданность, — растерянно сказал я. — Только вчера поругался с директором…

— Так мы тебе и поверили! — махнул рукой Соседушкин.

— Сказка для взрослых, — поддержал его Понько.

— Хоть бы кофе всех угостил по такому случаю, — обиженно произнес Хрумтий.

— Пусть сам пьет свой кофе. Вместе с директором, — сказал Гуля.

Страсти и вовсе распалились, когда на пятиминутке директор назвал меня самым способным и наиболее перспективным работником отдела, человеком, у которого работа так в кипит.

— А у нас, значит, она мерзнет, — сострил Соседушкин.

— Нам вообще можно идти спать, — в тон ему высказался Понько.

— Согласен поменяться с ним местом, пусть он возглавляет отдел, коль такой умный, — буркнул Гуля.

— Может, ему еще и грамоту дадут, — сказал Хрумтий и расхохотался.

Хрумтий как в воду глядел. На следующий день директор вошел в отдел и вручил мне грамоту за успехи в научной организации труда.

Я стал возражать: дескать, не заслужил этой грамоты. Но директор в ответ похлопал по плечу и весело произнес:

— Скромность украшает героя.

Когда он вышел, в отделе наступила могильная тишина.

— Хотите, я порву эту грамоту? — сказал я.

— Конечно, ты можешь позволить себе такую выходку, ведь твердо знаешь, что получишь другую, — ухмыльнулся Соседушкин.

— А я еще с тобой в шахматы играл, — сказал Гуля.

— Будто мы глупее тебя, — чуть не заплакал Понько.

Два дня со мной никто не разговаривал. А когда в стенгазете появилась статья директора «Равняйтесь на них!» с дифирамбами в мой адрес, Гуля не выдержал:

— Может, ты нам объяснишь, в чем именно мы должны равняться на тебя?

Что я мог ему ответить?

В тот же день после обеда на доске объявлений появился приказ о том, что за особо добросовестное отношение к работе мне бесплатно предоставляется туристическая путевка.

Я сорвал приказ и на оборотной его стороне написал заявление об увольнении.

— Вот видите, — сказал директор, накладывая резолюцию на моем заявлении. — Предлагал ведь вам добровольно уйти из института — не захотели. Пришлось заставить…


Удостоверение


Пожилая женщина, сидевшая у двери вестибюля управления, посмотрела на меня вопросительно.

— Мне к начальнику, — сказал я. И добавил: — Вот, пожалуйста, мое удостоверение.

Она долго крутила его в руках, подносила к глазам, изучала. Наконец, вздохнув, сказала:

— Зайдите вон туда, где стеклянные двери. Пусть они посмотрят.

Суровый мужчина несколько минут молча рассматривал то меня, то фотографию на удостоверении.

— Не удивляйтесь, — предупредил я его, — что на фото человек с усами. Свои усы, приблизительно такие же шикарные, как вон у того вашего коллеги, я еще на той неделе сбрил.

— Чего вы к моим усам прицепились? — обиделся усатый. — Пришли себе по каким-то делам, так и занимайтесь ими. Зачем лишними разговорами людей от работы отрывать…

— Никому я не мешаю, никого не отрываю, — неожиданно в рифму ответил я.

— А я, по-вашему, «никто»? — язвительно спросил суровый мужчина. — Показывает недействительное удостоверение, а говорит, что никому не мешает.

— Почему недействительное? — удивленно спросил я.

— Тут должно быть шесть печатей, а у вас их только пять. Если я ошибаюсь, пусть меня мой напарник поправит.

Усатый тут же пришел на помощь своему коллеге.

— Если по правилам, — сказал он после десятиминутного изучения моего документа, — тут даже семь печатей должно быть.

Он встал и распахнул дверь в соседнюю комнату:

— Эй, хлопцы, идите-ка сюда! Тут пришел один с недействительным удостоверением.

«Хлопцы» дружно подтвердили, что моему документу не хватает минимум двух печатей.

— А может, другие документы имеются? — поинтересовался лысый мужчина с сигаретой за ухом.

— Других не имеется, — ответил я, неожиданно почувствовав, что моя уверенность улетучивается.

— Это очень плохо, — зловеще констатировал молодой человек в нарукавниках.

— Позвоните ко мне на работу, — попросил я, — и вам подтвердят, что я — это я…

— Телефонный звонок к делу не подошьешь, — философски заметил усатый.

— Что же мне делать? — в ужасе спросил я.

— Что делать? — переспросил суровый мужчина. — Идемте к нашему заведующему отделом кадров. Но уверяю, он вам повторит все то, что сказали мы.

Завкадрами оказался удивительно любезным человеком. Он мельком взглянул на удостоверение и тут же опроверг своих подчиненных:

— При подобных формах удостоверений обходятся и пятью печатями.

— Вот видите! — радостно кивнул я суровому мужчине.

— Но, — продолжал заведующий, — у вас на удостоверении не хватает подписей. Их тут шесть, а надо семь…

— Это какое-то недоразумение, — пробормотал я.

— Верю, — оптимистически произнес завкадрами, возвращая удостоверение, и с грустной улыбкой добавил: — Но вера верой, а факт остается фактом…

Выйдя из управления, я увидел у двери телефон-автомат и решил хоть по телефону поговорить с начальником, к которому мне так и не удалось попасть.

— Извините, что подвел, заставил вас ждать, — сказал я ему. — У меня, оказывается, удостоверение не в порядке. Подписи какой-то не хватает. Так что дальше вестибюля меня не пустили…

— При чем тут удостоверение? — не понял меня начальник. — У нас никто никаких удостоверений не проверяет. Вход в управление свободный…

Пожилая женщина, сидевшая у двери, посмотрела на меня с любопытством.

— Чего это вы вдруг меня задержали? — спросил я у нее.

— Я? — удивилась она. — И не думала. Это вы почему-то вдруг стали мне свое удостоверение показывать. Я вас и послала в отдел кадров. Потому что и сама к этому учреждению не имею никакого отношения. Тут моя соседка работает. Вот я и жду ее…


Спасительная идея


Меня вызвали к Петру Свиридовичу.

— Скажите, — задумчиво проговорил он, глядя куда-то в простенок между шкафом и сейфом, — что вы сейчас делаете?

— Как — что? — с готовностью ответил я. — Разными делами занят.

— Например?

— Например? Ну, скажем… решаю конкретные вопросы…

— Какие вопросы?

— Ну как… Такие вопросы…

— Какие именно?

— Те вопросы, что ежедневно ставит перед нами жизнь, — вспомнил я фразу с последнего профсоюзного собрания.

— А какие вопросы ставит перед нами жизнь?

— Актуальные вопросы.

— А в чем смысл этих актуальных вопросов?

— Ну как! Смысл этих актуальных вопросов… Послушайте, чего вы хотите от меня? Уволить с работы? Предупреждаю: это не так просто! Я столько лет работаю…

— Вот-вот, я и хочу узнать, над чем вы работаете.

— Как это — над чем? Над тем, над чем все!

— А над чем все работают?..

— Все?.. Над чем надо, над тем и работают.

— Хорошо, — вздохнул Петр Свиридович, — попробую сформулировать вопрос иначе: в чем заключаются ваши обязанности на протяжении дня?

— День на день не похож…

— Тогда на протяжении месяца?

— Разное бывает. Но работаю я на совесть, вдумчиво, с огоньком…

— Над чем работаете?

— Опять вы про свое? Я же говорил, кажется…

— Хорошо. Попробуем совсем по-другому сформулировать вопрос: что делают ваши товарищи по отделу?

— Каждый выполняет свои обязанности.

— Понятно, что не чужие. Но в чем эти обязанности заключаются? Ну, предположим, пришли они на работу. Сели на свои места. А дальше?..

— Дальше работаем. Я уже говорил…

— А вообще, чем ваш отдел занимается?

— Выполняет задания. Иногда перевыполняет…

Петр Свиридович достал из кармана носовой платочек и вытер вспотевший лоб.

— Вы можете, в конце концов, сказать, чем занимается ваш отдел?! — закричал он так, что зазвенело стекло в шкафу. — Горшки лепит, корзины плетет, носки вяжет или кур ощипывает?!

— Да при чем тут куры? — обиделся я. — Ежели вы намекаете на то, что я ношу на работу бутерброды, то я могу этого и не делать.

— Как называется отдел, в котором вы работаете? — спросил Петр Свиридович почти шепотом.

Я что есть мочи напрягал память, но, как назло, не мог вспомнить.

— Такое длинное название из семи или одиннадцати слов…

— Ну, а как называется учреждение, в котором вы работаете?

Меня аж в холод бросило. Это название где-то шевелилось в моих мозговых извилинах, но мне никак не удавалось извлечь его оттуда.

— Тоже длинное название, но короче, чем название отдела, — наконец произнес я.

— Короче, говорите?

— Да. На три, а может, и на пять слов.

— И все-таки, как называется наше учреждение? — ехидно спросил Петр Свиридович.

Я молчал. Но, как это всегда бывает в сложных ситуациях, неожиданно пришла спасительная идея.

Пока Петр Свиридович сосредоточенно смотрел в потолок, я незаметно достал из кармана удостоверение ж, зажав его в руке, громко прочитал:

— Контора по надзору за состоянием…

— Достаточно, достаточно! — радостно прервал меня Петр Свиридович. — Теперь и я вспомнил, как мы называемся. Полдня вспоминал! И вот вас вызвал, чтобы напомнили. Можете идти работать. Благодарю…


Конкурс


Я всматривался в лица членов жюри и понимал, что будет нелегко. Меня особенно страшил взгляд председателя конкурсной комиссии. Ну чем, скажите, можно удивить бывалого фокусника, старого ветерана манежа?

— Слушаем вас, — сказал он.

Страх и неуверенность как рукой сняло. Я почувствовал себя внутренне собранным и готовым успешно держать какой угодно конкурсный экзамен.

Не спеша достав из кармана носовой платочек, я помахал им и провел по полу. Затем поплевал на ладонь.

Перед изумленными членами жюри выросла груда кирпичей.

Я еще раз взмахнул платочком, еще раз поддевал на ладонь. И груда выросла вдвое.

— Кирпичей достаточно, — невозмутимым голосом остановил меня председатель. — Давайте до остальным пунктам.

— В таком случае, позвольте ваш цилиндр, — поклонился я.

— Пожалуйста, — председатель протянул цилиндр.

Накрыв ого платочком, я трижды поплевал на руку и произнес:

— Ап!

Потом снял платочек, перевернул цилиндр, и из него, как из рога изобилия, посыпались гвозди. Они сыпались до тех пор, пока кто-то из членов жюри не произнес:

— Хватит!

Тогда я снял левый ботинок и вылил из него литров тридцать зеленой краски. Сбросил правый ботинок — на пол хлынула, словно из водосточной трубы во время ливня, олифа.

— А где ваша проволока? — спросил меня член жюри, сидевший справа от председателя.

— У вас в кармане, — ответил я, приблизившись к нему.

Когда из кармана члена жюри выскользнула сотня метров проволоки, я понял, что слегка всколыхнул конкурсную комиссию.

— А как дела с трубами? — поинтересовался член жюри, сидевший слева от председателя.

— Расстегните, пожалуйста, свой портфель, — попросил я.

Озадаченный член жюри достал из собственного портфеля образцы труб нескольких диаметров.

— Где возьмем унитазы? — послышался коварный вопрос.

Я поплевал на обе ладони, выдернул три волосинки и объявил:

— А посмотрите, на чем вы сидите.

Стон восхищения вырвался из уст членов жюри. Кто-то даже зааплодировал.

Чтобы окончательно потрясти конкурсную комиссию, я достал из бокового кармана кран, дыхнул на него — пошла горячая вода. Из кармана брюк извлек лампочку и свистнул — она засветилась.

— Это наш человек! — услышал я, покидая зал.

Сомнений не было: в конкурсе на замещение вакантной должности снабженца строительного треста я стал победителем.

Но меня ждало разочарование. На должность снабженца взяли другого — того, кто вошел после меня. Он переплюнул всех претендентов оригинальным номером: под гипнозом заставил председателя жюри снять пиджак, брюки и туфли, затем уговорил его все это списать.


Дом отдыха


В дом отдыха я прибыл часов в одиннадцать утра. В вестибюле толстый бородач сам с собой играл в шашки.

— Где тут оформляться? — спросил я его.

Он взглянул на меня оценивающе:

— В шашечки играем?

— Непрофессионально, — поскромничал я.

— Садись, срежемся!

— С удовольствием, но хотелось бы оформиться…

— Успеешь! Мои черные…

Одну партию выиграл он. В двух победил я.

— Может, в «козла» постучим? — предложил бородач и увлек меня в соседнюю комнату.

Тут отдыхающие играли в домино. За столами мест не было, и мы на подоконнике сыграли снова в шашки.

— Молодец! — сказал бородач после восьмой проигранной им партии. — Чувствуется опыт.

В комнату влетел рыжий детина и заорал:

— Продаю новый анекдот!

Заодно он продал несколько старых. А еще сообщил присутствующим, что Аделина Николаевна приобрела в соседнем магазине вельветовые тапочки.

После этого сообщения за столом доминошников сразу стало свободнее.

— Вельветовые удобны для пинг-понга, — объяснил мне бородач. — Кстати, как насчет сбацать?

— Мне бы оформиться…

— Успеешь, администрация все равно заседает…

— Не подскажете: композитор из семи букв, четвертая «ю»? — обратился ко мне пожилой мужчина.

— Не переутомляй человека! — осадил его бородач. — Черт с ним, с пинг-понгом! Давай в шахматы!

Окончить партию нам не удалось, прибежала какая-то женщина и мужским голосом напомнила, что пора на обед.

— Я все-таки оформлюсь… — начал я.

Но бородач увлек меня в столовую.

— Главное — вовремя поесть. Дед одного из моих приятелей жив до сих пор потому, что при любых обстоятельствах вовремя обедал.

Он усадил меня за стол, а сам побежал к раздаточному окну.

После обеда бородач зевнул:

— Соснуть бы часок, да партию доиграть..

— Нет! — заявил я. — Пойду оформляться.

— Администрация долго обедает, успеешь!

Мы продолжили партию. А под фикусом вспыхнула бурная дискуссия на футбольную тему. Мы втянулись в перепалку.

Потом по очереди мерили кожаную куртку рыжего детины. Он предлагал ее за полцены.

— Великовата! — сказал бородач.

— Ты просто недомерок, — уколол его рыжий.

— А вот сейчас поглядим, кто недомерок! — побагровел бородач.

Они сели за стол и стали гнуть руки. Многие отдыхающие последовали их примеру. Ко мне прицепился какой-то дед:

— А что, поборемся?

Бородач победил всех, я же только деда.

— Пошли, пивка выпьем? — предложил бородач.

— Нет! — решительно сказал я. — Схожу оформлюсь. Полдня в доме отдыха, и…

— В каком доме отдыха? — изумился бородач. — Это учреждение! А дом отдыха давно отсюда переехал. Кажется, на улицу Зеленую…


Горячая дискуссия


Засидевшись в гостях, я под утро возвращался домой. Была такая непроглядная темень, что всю дорогу меня не покидало нехорошее предчувствие. Поэтому я не очень удивился, когда в нескольких шагах от дома мрачный голос остановил меня:

— Руки вверх!

Я молча начал раздеваться. Снял пальто, пиджак, галстук…

— К сожалению, — протягиваю свой кошелек, — с собой у меня только сорок копеек.

— Ты что, за нищего меня принимаешь? — обиделся грабитель.

— Что вы, мне не жаль, я дал бы больше, если б было, — извинился я.

— А мне ни деньги твои не нужны, ни тем более твое барахло.

— А что же тогда?

— Совет. Я хочу с тобой посоветоваться.

Мы сели на лавочку, и он протянул мне сигарету.

— Видишь вон тот дом?

— К сожалению, нет, — сказал я.

— Что, слепой?

— Немного.

— Тогда слушай: в двадцати метрах отсюда стоит дом. Это сберкасса. Как ты, очевидно, догадываешься, я собираюсь ее ограбить.

— Нет, только не это! — взмолился я. — Что хотите отдам, только не впутывайте меня в это дело. Я честный человек…

— Вижу, поэтому-то и остановил тебя.

— Но я не хочу, не могу быть соучастником. У меня жена, дети…

— Не волнуйся. Я тебя в подручные брать не собираюсь, — сказал грабитель. — Не люблю делиться и поэтому работаю сам.

— Но чего же вы тогда хотите?

— Совета! Как ты считаешь: грабить мне кассу или не грабить?

— Если вы действительно хотите знать мое мнение, — начал я после минутной паузы, — то я бы вам не советовал.

— Это почему же?

— Во-первых, отвечать придется. Знаете, сейчас так четко работает уголовный розыск, что не уйдешь…

— А во-вторых? — грозно спросил грабитель.

— А во-вторых, красть — это плохо. Как-то некрасиво…

Грозный тон грабителя заставил меня замолкнуть.

— Ты резину не тяни! Через два часа светать начнет, а мне только на один сейф полчаса надо.

— Вот я и говорю: красть — значит нарушать закон. А за это…

— Ты мне про законы не болтай! — возмутился грабитель. — Ишь, законник нашелся! Дам сейчас в морду — вот тебе и все законы. Я тебя как интеллигентного человека спрашиваю: грабить мне кассу или не грабить?

— По-моему, не стоит, — сказал я.

— Почему это не стоит? — спросил он таким тоном, что у меня аж под ложечкой заныло.

— Каждый должен зарабатывать деньги честно, — отважился я.

— Только вот что, — проскрипел он, — давай без намеков. Я тебя прямо спрашиваю: грабить или не грабить?

— Мет, — прошептал я.

— Что значит «нет»? — схватил он меня за ворот.

— Не грабить.

— А ну повтори! — прохрипел грабитель.

— Не грабить, — собрал я все свое мужество.

— Ну-ка, еще раз повтори! — Он вытащил пистолет. — Считаю до трех. Раз… два…

— Грабьте, бог с вами, — едва слышно вымолвил я.

Он облегченно вздохнул и спрятал пистолет.

— Горячая была дискуссия, — вытер он рукавом вспотевший лоб. — Но недаром говорят, в споре рождается истина. Я, например, никогда не начинаю сложных операций, не посоветовавшись с умными людьми. Ведь известно же: один ум хорошо, а два — лучше…


Капля в море


Что ни говорите, а привычка удивительная штука. Есть, например, люди, которые так привыкают выигрывать в лотерею, что становятся белее мела, если только номер не сходится. Или попадаются индивидуумы, которые надают в обморок, когда, раскрыв дома коробку с обувью, обнаруживают в ней два ботинка на левую ногу.

Все зависит от того, к чему привыкнешь.

Моя привычка формировалась не год и не два.

Купил я однажды пальто. Принес домой, и оказалось, что рукава у него разной длины, пуговицы разного цвета, воротник пришит задом наперед.

Я — в магазин. Там порекомендовали обратиться на фабрику, Я — на фабрику. Там растолковали просто и доходчиво:

— Поймите, любезный, мы эти пальто сотнями тысяч выпускаем. И брак у нас — кайля в море. Всего ноль целых и пять сотых процента.

Мне стало неловко. И в самом деле, подумал я, люди так стараются, а ты своими сотыми процента портишь им настроение.

Понес я как-то пылесос починять. Приношу из ремонта, включаю, а он как засвистит, как завоет.

— Извините, — обращаюсь к ремонтникам, — но вы плохо починили мой пылесос. Вы, должно быть, ошибочно вставили в него мундштуки от саксофонов.

— Что вы, — говорят ремонтники, — у нас в целом ремонт отличного качества. Если и случается брак, то раз на сто случаев.

Пристыженный, вышел я из мастерской. Какой шаг вперед сделала наша ремонтная служба! Только один брак на сто случаев! А я еще с претензиями к ним!..

Дом, в котором мне дали квартиру, комиссия приняла с оценкой «хорошо».

— За что «хорошо»? — запротестовал я. — Загляните в мою квартиру! Там и стены в трещинах, и пол проваливается, и рамы перекошены.

— Послушайте, уважаемый, — строго сказал мне председатель приемной комиссии, — когда ученик в диктанте делает одну только ошибку, ему ставят пять с минусом. Тридцать девять квартир строители сделали как игрушку и только вашу чуть недотянули…

Постепенно я стал привыкать. Больше того, чувство гордости охватило меня, когда я осознал, что своим телом прикрываю амбразуру брака ради других. Если не я, то пусть хотя бы они ходят в добротной одежде и покупают в магазинах доброкачественные товары.

— Вы должны меня благодарить за то, что ваши подошвы не отлетают, — сказал я коллеге по работе, показывая ему свои разодранные ботинки. — Если бы их купил не я, то вполне возможно, что эти ботинки купили бы вы.

Я так привык к этой роли, что, увидев однажды на улице хулигана, немедленно поспешил к нему. У меня не было никаких сомнений, что в целом по району хулиганство ликвидировано и что хулиганские выходки отдельных граждан составляют не больше семя сотых процента. Но кому-то от этих семи сотых должно перепасть на орехи!

— Если уж ты решил кого-то обязательно поколотить, то побей меня, — обратился я к хулигану.

В больнице сестра выдала мне только куртку, объяснив, что брюк нет. Оказывается, в целом по району больные обеспечены одеждой на 120 процентов. Из них куртками — на 140, а брюками — только на 80.

Профессор, осмотрев меня, спокойно заметил, что в моей болезни ничего страшного не видит. Как правило, такие больные вылечиваются. И что в целом по больнице только ноль целых и три сотых процента умирает при подобных травмах.

Я стал спокойно ждать смерти. Но неожиданно мне в руки попала газета, в которой между прочим сообщалось, что бытовой комбинат выполнил квартальный план по похоронным услугам в целом на сто процентов.

И я решил жить.


Пропустите, пожалуйста


Он вошел в приемную и, приветливо улыбнувшись секретарше, направился к кабинету с табличкой «Директор». Секретарша выскочила из-за стола с неожиданной для своих габаритов проворностью.

— К директору нельзя! Он принимает по средам с одиннадцати до тринадцати. А сегодня, если я не ошибаюсь, пятница.

Она заявила это так безапелляционно, что посетитель растерянно заморгал.

— Извините, я хотел…

— Понимаю, что вы хотели зайти к нему лишь на две минуты, — застрочила секретарша. — Все, кстати, заходят к нему всего на две минуты, но сидят часами. А директору, между прочим, работать нужно, доклад писать, отчет составлять, акты подписывать. Вам кажется, что у него уйма свободного времени, что он может на вас полдня потратить, а ему, бедняге, бывает некогда и пообедать…

— Простите, я просто хочу…

— Вы просто хотите подписать какую-то бумагу. Не так ли? — перебила секретарша. — А представьте, каждый начнет носить ему бумаги на подпись. Ему и вздохнуть будет некогда. Оставьте письмо или что там у вас мне, я положу в папку и вместе с другими бумагами, как это положено, в конце рабочего дня понесу на подпись. Если вам приходилось бывать в учреждениях, то вы могли убедиться, что существует именно такой порядок подписания деловых бумаг.

— Очень прошу вас!.. — твердо сказал посетитель.

— А вот просить не надо, — подбоченилась секретарша. — И не такие просили. Что только не предлагали! Цветы, духи, конфеты, даже руку и сердце. Но именно благодаря неумолимости и непреклонности я уже двадцать лет сижу на этом месте. И всех вас насквозь вижу. Могу даже сказать, что вы сейчас предпримете. Побежите в гастроном за тортом или достанете из кармана плитку шоколада. Предупреждаю — это пустое дело. Все равно ничего не получится…

— Послушайте, я настаиваю! — повысил голос посетитель.

— Ну это, извините, невоспитанность. Настаивать, когда объясняют, что директор занят! Я столько потратила времени, убеждая вас, и, оказывается, зря. Тогда скажу коротко, но доходчиво: не примет он вас!

— Как вы можете говорить за директора?!

— Могу! Потому что я его секретарша! И должна вам напомнить, что вы своим упрямством отрываете меня от исполнения прямых служебных обязанностей.

— Так и выполняйте свои обязанности! — крикнул посетитель и потянулся к дверной ручке.

— Мне лучше знать, что именно входит в мои служебные обязанности. Только давайте руки в ход не пускать! Вы же со мной драться, надеюсь, не будете? Некрасиво мужчине мериться силой с женщиной. Хоть я и не из слабых, но по правилам хорошего тона…

— Я требую, чтобы вы меня пропустили!

— Один такой уже требовал, пришлось милицию вызвать, — сказала секретарша так решительно, что посетитель попятился к выходу. — Вы думаете, с вами кто-то будет панькаться? Штраф заплатите за хулиганство — надолго запомните…

— Ну, это уж слишком! — побагровел посетитель. — Или вы меня немедленно пропустите в кабинет, или…

— Или вы будете на меня жаловаться? Пожалуйста, я этого не боюсь. Я трачу тут свои нервы, здоровье только для того, чтобы директор мог спокойно и плодотворно трудиться. Чтобы ему не мешали вот такие типы…

— Если вы меня немедленно не пропустите в кабинет, я…

— Вы попробуете залезть туда через окно? Так предупреждаю: пожарная лестница, по которой вам придется взбираться, в аварийном состоянии.

— Еще раз повторяю: если вы меня не пропустите…

— Неужели покончите с собой? Это оригинально!

— Я вас уволю! — простонал посетитель и схватился за сердце.

— Уволите? А кто вы такой, чтоб меня увольнять? — удивленно спросила секретарша.

— Я ваш новый директор. Вот уже три дня, как я здесь работаю, а вы все никак не можете меня запомнить…


Запах моря


Поступило предложение назначить меня уполномоченным по Приморскому району.

Все члены коллегии проголосовали «за».

— Район этот отстающий, кому, как не вам, с вашей энергией, подтянуть его, — сказали мне.

Я горячо взялся за дело. Подтягивать, собственно, было нечего: за последние десять лет тут вообще ничего не делалось. Так что все пришлось начинать сначала. Как и полагается, прежде всего я составил план работы. И только собирался отправить его на утверждение, как из главка прибыл член коллегии.

— Ах! — шумно вздохнул он. — Морем пахнет!..

— Ничего удивительного, — говорю, — тут море недалеко. Каких-нибудь километров двадцать…

— Да ну? — искренне удивился он. — Значит, я не зря взял с собой плавки?

— Безусловно, — сказал я. — Вот только обсудим план работы и обязательно поедем купаться.

— А не кажется ли вам, что существуют дела, которые можно делать параллельно? — улыбнулся он.

— Что ж, верно, — удивился я его смышлености.

…Ласково плескалось море. Подставив спину весеннему солнцу, представитель главка аж глаза закрыл от удовольствия. Вскоре я услышал из его уст мечтательную фразу:

— Помню, в прошлом году где-то вот тут ваш предшественник такой шашлык устроил…

Через два часа был готов шашлык.

— Спасибо вам, — потрепал меня по плечу член коллегии, когда через неделю я провожал его к поезду, — время провел блестяще!

— А как же все-таки с планом работы? — несмело напомнил я.

— Послезавтра будет у вас Иван Сидорович, с ним все и утрясете, — сказал он…

— Давно не бывал в ваших краях. — Иван Сидорович достал пижаму из чемодана. — Настоящий храм воздуха!

— Вот тут я набросал план… — начал было я.

Но Иван Сидорович остановил меня:

— Кто сомневается в ваших деловых качествах! Мне Михаил Юрьевич рассказывал, какой прекрасный шашлык вы умеете делать! Говорит, что кулинарные способности вашего предшественника не идут ни в какое сравнение…

После Ивана Сидоровича меня навестили и другие члены коллегии: Олег Тимофеевич и Филипп Карлович, Елена Петровна и Ефим Михайлович, Юрий Дмитриевич и Олег Семенович. А Борне Спиридонович приехал с женой. Она была так потрясена здешним пейзажем, что немедленно вызвала к себе сына Андрея.

Со временем летних отпусков совпали жаркие месяцы. Я едва успевал принимать телеграммы и телефонограммы:

«Встречайте поездом одиннадцатого вагон четыре место два».

«Подыщите три места в пансионате тчк желательно берег моря».

«Телеграфируйте причину молчания моего сына».

«Организуйте отдых племянницы завхоза тчк можно санаторий».

Иногда ко мне домой вваливались целые делегации с чемоданами и записками: «Подателю сего посодействуйте…»

Я завел знакомства в железнодорожных кассах и в аэропорту. Я дарил конфеты администраторам гостиниц. И в конце купального сезона имел такие блестящие связи в организациях по обслуживанию курортников, что казалось, никакие задания не застанут меня теперь врасплох.

Но последнее задание главка я выполнить не смог. От меня потребовали отчета о проведенной работе.

— Каким был район отстающим, таким и остался, — констатировала коллегия.

— Видно, ошиблись мы, не с вашими способностями его подтягивать, — сказали мне.

Поступило предложение уволить меня с должности уполномоченного по Приморскому району.

Все члены коллегии проголосовали «за».


Берегись автомобиля


Я ехал в своей синей «Ладе», строго соблюдая правила уличного движения.

Вдруг желтый «Запорожец» обошел меня в той части улицы, где обгон запрещен, и нахально выехал на «зебру», с опозданием реагируя на красный свет.

— Слушай, ты! — закричал я водителю, высунув голову из машины. — В моем селе тебе даже вола не доверили бы! Ты хоть раз в «правила» заглядывал? Или у тебя дядя в автоинспекции работает? У таких, как ты, права отбирать надо! Причем на месте!

Не успел светофор мигнуть желтым глазом, как этот хам сорвался с места и помчался, явно превышая дозволенную скорость.

— Ну и нахал! — возмутился я. И нажал на газ.

Он прошмыгнул между «МАЗом» и «КРАЗом» и на несколько секунд затерялся в лавине машин.

Но вот снова вынырнул прямо передо мной.

Легко обогнав его, я, воспользовавшись очередной остановкой перед светофором, выскочил из машины, подбежал к нарушителю и прокричал ему над ухом:

— Таких, как ты, в «Окно сатиры» надо вешать! Да еще с подписью: «Гангстер за рулем». Ты потенциальный виновник аварий! Не сегодня, так завтра ее устроишь! Из-за тебя пострадают невинные люди!. Слышишь? Или тебе позакладывало?

Водитель желтого «Запорожца» демонстративно поднял стекло в окошке и рванул с места так, будто принимал участие в авторалли.

— Нет, вы видели? Даже выслушать меня не захотел. Правда глаза колет! — крикнул я, усаживаясь в свою машину. — Ничего, я его заставлю выслушать! От меня не уйдет!

Он нырнул в узкую улочку и скрылся за поворотом. Но я уже мчался ему наперерез. И хотя мне пришлось пересечь тротуар и детскую площадку, совесть не мучила меня. В конце концов, «Правила безопасности движения» не могут предусмотреть все нюансы. Бывают в жизни ситуации, когда ради принципа готов пойти даже на игнорирование некоторых несущественных ограничений.

С возвышенности, на которую я выехал, открывался вид на автостраду. Когда и как желтый «Запорожец» сумел на нее выскочить, до сих пор для меня загадка. А тогда я вдруг с ужасом понял, что в этом ралли проиграл. Пока попаду на кольцо, пока буду петлять в бесчисленных поворотах, он исчезнет навсегда. Нет, такое допустить я не мог. Ведь даже номера его не успел записать. А я должен, обязан сказать ему в глаза все, что думаю о его мерзком поведении.

Осторожно пересек ров и двинулся напрямик через городской парк культуры и отдыха. Поскольку никаких ограничительных знаков мне не встретилось, — очевидно, автоинспекции и в голову не могло прийти, что кому-нибудь вздумается ездить по парковым аллеям на автомобиле, — я выжимал максимальную скорость. Из-под колес время от времени выпархивали испуганные бабули с внуками и другие посетители храма воздуха и кричали вдогонку фразы, которые из-за шума мотора разобрать было трудно.

Когда я вылетел на автостраду, сбив знак «Ремонтные работы. Объезд», водитель панелевоза, перед носом которого я круто развернулся, затормозил так неожиданно, что машины, которые шли сзади, наехав одна на другую, превратились в цельнометаллическую линию.

В ответ на требование автоинспектора остановиться я лишь прибавил скорость и, маневрируя среди фургонов, автобусов и грузовых великанов с бесстрашием гонщика, который испытывает авто на прочность, стал пробиваться к желтому «Запорожцу».

Наконец я догнал его. Убежать от меня он мог теперь лишь единственным путем — съехать в кювет.

— Негодяй! — закричал я. — Из-за таких, как ты, и случаются дорожные происшествия! Или согласишься, что ты невежда и ничтожество и что тебе не баранку крутить, а помет из курятника выносить, или сейчас твой примус полетит вверх колесами!..

Исполнить угрозу свою я не успел. К нам подъехала автоинспекция.

Вскоре мы сидели вдвоем с водителем-нарушителем в отделении ГАИ перед суровым лейтенантом, который составлял подробный протокол дорожного происшествия. И я наконец-то смог сказать этому владельцу желтого «Запорожца» все, что о нем думал.


По-дружески


Откровенно говоря, любил я нашего директора. Его нельзя было не любить. За принципиальность, честность, порядочность. Я восторгался его энергичностью, смелостью, эрудицией. А как он оперативно принимал решения, как убедительно выступал на собраниях! Не было человека в коллективе, которому бы он не уделил хоть немного внимания. И про здоровье спросит, и настроением поинтересуется, и помощь свою предложит. Что ни говорите, а человеком он был хорошим. Как-то встретил меня и говорит:

— Вы почему на квартирный учет не становитесь?

— Да у меня вроде бы есть квартира, — отвечаю.

— Улучшить нужно жилищные условия!

Вот что значит — справедливый человек! И не просят, а предлагает.

Или увидел меня как-то в коридоре:

— Чего это вы бледный такой?

— Все в порядке, — говорю. — На здоровье не жалуюсь.

— Знаю вашу скромность. Вы сколько раз в нашем пансионате отдыхали?

— Ни одного, — отвечаю.

— Готовьтесь, поедете в этом году.

Или вдруг узнаю, что моя фамилия значится в списках премированных. Вроде ничего выдающегося не делал, а премировать собираются!

И вот сижу я на профсоюзном собрании, восторженных глаз не свожу с директора, который так и светится весь внутренней красотой. И вдруг выступает этот Марчук и начинает критиковать его.

В каких только грехах не обвиняет! В близорукости, либерализме, черствости… Представляете, нашел кому черствость инкриминировать! Да добрее человека и днем с огнем не найти! Это я, исходя только из своего опыта, могу утверждать. Не говоря уж о других. Ведь у нас все без исключения хоть чем-нибудь, а обязаны ему.

Сейчас, думаю, все это выложу. Поднимусь на трибуну и камня на камне не оставлю от этих мерзких обвинений.

Наконец мне дают слово, и я выбегаю к трибуне.

— Товарищи, что же это делается?! — кричу в зал.

Сотни пар глаз смотрят на меня с любопытством.

— Спрашиваю, что же это, товарищи, делается? — Я взял себя в руки и уже вторую фразу произнес спокойнее: — Нашего глубокоуважаемого директора смешивают с грязью!

Я почувствовал, как глаза присутствующих буквально впились в меня. Нетрудно было прочитать в них: «Подхалим несчастный! Тебе пообещали улучшить жилищные условия, и ты уже готов пресмыкаться!..»

— Ну, конечно, есть грехи и у нашего Павла Сергеевича, — сказал я. — Но кто безгрешен? Все зависит от того, какие грехи…

«За путевку в пансионат готов продаться», — прочитал я в глазах присутствующих.

— У него грехи небольшие, я бы даже назвал их грешками, которые ничего не значат на фоне его прекрасных дел…

Шум прошел по залу. Те, что сидели в первых рядах, сверлили меня взглядами. А Марчук даже хмыкнул. Что означает это хмыканье, известно: «Обещанная премия совсем ослепила его. Теперь он готов пятки лизать…»

— Но грешки, — выпалил я, — когда их совершает директор, это уже не грешки, а грехи. И он за них обязан отвечать по всей строгости…

Марчук зааплодировал, его поддержали остальные. Тут же к трибуне вышел рационализатор Валько и не без ехидства спросил:

— Когда наконец из нашего сатураторного автомата можно будет выпить воды с сиропом?

Собрание окончилось выступлением представителя министерства, который пообещал, что будут приняты меры…

Когда нашего директора освободили от занимаемой должности, я твердо решил позвонить ему домой и сказать все, что о нем думаю. О том, какой он чудесный человек, что бы там ни болтали разные Марчуки. Каким он был блестящим руководителем и организатором. Сказать честно, по-дружески. Вот только жду удобного случая. Когда в комнате, где стоит телефон, никого не будет.


Снегурочка


Решение было единодушным: на этот раз встретим Новый год на фабрике.

— Коллектив у нас небольшой. Дружно трудимся, весело и отпразднуем, — предложил председатель профкома.

Все согласились с ним.

Установили елку. Украсили зал. Сдвинули столы. Поставили электрический самовар. Пригласили из театра Деда Мороза. Одним словом, сделали все как полагается.

— Добрый вечер, люди добрые, — весело приветствовал всех Дед Мороз, явившись в зал в половине двенадцатого. — А почему я не вижу тут своей Снегурочки?

Мы посмотрели недоуменно друг на друга. Действительно, Дед Мороз есть, а про Снегурочку забыли.

— Как это — нет Снегурочки? — встал председатель профкома. — Вот же она! Снегурочкой будет Галочка…

Галочка, секретарь-машинистка, хрупкая и симпатичная девушка, покраснела.

— А почему именно Галочка? — прозвучал низкий голос заведующей хозчастью. — Трех месяцев еще не работает — и сразу в Снегурочки!

— Действительно, пусть поработает, наберется опыта, — поддержал ее бухгалтер.

— Тогда, может, Зина-буфетчица? — несмело произнес старший инженер.

— Вы только поглядите на него! Может, я хочу на роль Снегурочки свою жену предложить, но я же сдерживаю себя, — прогудел заведующий гаражом.

Ясность внесла счетовод Мария Сидоровна. Она заявила, что понятие «красота» надо толковать глубже:

— В конце концов, настоящая красота — красота моральная.

Обсуждались три кандидатуры. Ветеран труда Елена Петровна, вырабатывающая минимум полторы нормы за смену, не прошла. Как выяснилось, она должник кассы взаимопомощи, Елену Васильевну, активистку, тоже забаллотировали: кто-то вспомнил, что в течение года она дважды опаздывала на работу. Наибольшее число «за» получила физорг Людмила Николаевна. Но пришлось и от ее кандидатуры отказаться, У человека и без того по горло нагрузок: поет в хоре, стреляет в тире, пишет тексты на праздничных поздравительных открытках сотрудникам.

Председатель профкома предложил:

— Давайте решать это дело тайным голосованием. Кто наберет наибольшее число голосов, тот и будет Снегурочкой.

Избрали председателя и счетную комиссию. Председатель призвал присутствующих начать выдвигать кандидатуры женщин в список для голосования.

— А где написано, — взяла слово нормировщица Аида Михайловна, — что Снегурочка обязательно должна быть женщиной? Я предлагаю избрать Снегурочкой нашего глубокоуважаемого директора. Он человек передовой и порядочный…

Это предложение все встретили аплодисментами.


Излить душу


Я пришел на прием к невропатологу и терпеливо ждал, пока он закончит писать. Наконец, на миг оторвавшись от бумаг, он спросил:

— На что жалуетесь?

— Жалуюсь на плохое самочувствие, — начал я. — Потерял сон, даже снотворное не помогает. Руки дрожат. Аппетит — хуже не бывает. Трудоспособность на нуле…

— Все понятно, — прервал меня врач, продолжая писать. — Нервное истощение. Послестрессовый синдром. Вероятно, было какое-то потрясение?

— Ой, было, доктор! И совсем недавно. Вышел я с работы. Настроение прекрасное. Погода — тоже. Решил немного пройтись. И вдруг встречаю своего одноклассника. Столько лет не виделись, а он совсем не изменился!..

— Не изменился, говорите? — переспросил невропатолог, складывая бумаги в стол. — Странно. Обычно только нам самим кажется, что мы не меняемся. Я вот недавно встретил свою первую жену и ужаснулся — так она изменилась! А прошло, вы не поверите, всего каких-нибудь семь лет после нашей последней встречи. Что касается вашего послестрессового синдрома, то побольше бывайте на свежем воздухе, а главное — избегайте стрессов. Не держите в себе обид — выплескивайте их. Старайтесь разрядиться, кому-то излить душу. Запомните: невроз — это болезнь невыраженных эмоций…

Действительно, подумал я, нужно кому-то срочно излить душу. Сочувствие единомышленника, просто доброе слово приятеля, коллеги — это своеобразный громоотвод, который способен хотя бы частично снять нервное напряжение, уменьшить негативные эмоции.

На троллейбусной остановке я встретил давнего приятеля Копшука.

— А ты что делаешь в моем районе? — удивленно спросил он.

— У невропатолога был.

— Вот это да! Никогда бы не подумал, глядя на тебя.

— К сожалению, это правда. А причиной всему — моя недавняя встреча с одноклассником.

— Да ты что! Не может быть!

— Оказывается, может. Вышел я как-то с работы, — начал я, — настроение прекрасное…

— Прекрасное настроение после работы! — воскликнул Копшук. — И ты еще жалуешься на жизнь? Я так понимаю: если у человека хорошее настроение после работы, значит, он своей работой доволен. А вот я хочу драпануть из своего научно-исследовательского. Тай гайки завинтили — ни опоздать, ни в шахматы сыграть, ни по телефону как следует поболтать. Даже пойти покурить лишний раз — и то проблема. Мой шеф совсем ошалел. Представь себе, подсчитал, что я за половину рабочего дня семнадцать раз выходил курить и с девятью приятелями беседовал по телефону. Мелочный до ужаса. Ему, видите ли, жалко, что я бреюсь в рабочее время и разок-другой махну гантелями.

Копшук достал сигареты, закурил. А я, воспользовавшись паузой, решил продолжить свой рассказ:

— Так вот, вышел я с работы. Настроение прекрасное. Погода тоже…

— Прекрасная погода уже закончилась, — перебил меня Копшук. — Ее теперь не жди до весны. Скоро слякоть начнется. И на душе кошки заскребут. Кстати, знаешь, как тесно взаимосвязаны погода и настроение? Сам, наверное, замечал: когда проснешься и день ясный — петь хочется. А если так, как сегодня, — по-волчьи выть.

— Так вот, — говорю, — погода была хорошая и соответственно мое настроение тоже. Решил я немного пройтись…

— И правильно сделал, — поднял вверх палец Копшук. — Пройтись — это всегда полезно. Когда я много ходил, то просто изумительно себя чувствовал. Читал в одном из последних номеров «Здоровья» о пользе ходьбы? Участвуют все группы мышц! За три месяца можно похудеть на четыре килограмма. А спится как после этого! Мой тесть совсем было выбился из сна. Но начал много ходить — и спит теперь по шестнадцать часов в сутки… А вот и наш троллейбус. Тебе пятый подходит?

— Мне — третий или первый.

— Ну, будь, — хлопнул Копшук меня по плечу и уже из троллейбуса прокричал: — Ходи побольше! Головную боль как рукой снимет!..

Дома жена поинтересовалась:

— Ну, что сказал врач?

— Сказал, что у меня болезнь невыраженных эмоций.

— А ты их выражай, кто тебе мешает. А то и слова от тебя не добьешься.

— Правильно, — обрадовался я. — Хочешь, расскажу тебе, с чего все это началось?

— Конечно, хочу.

— Так вот, иду я недавно с работы. Настроение прекрасное…

— А у меня сегодня с утра настроение испорчено, — подхватила жена. — И знаешь кем? Татьяной из бухгалтерии. Глянула на мое платье и говорит ехидно: «Вчера в театре аж два таких видела!» Ну, я ей тоже выдала. «А в таких юбках, как у тебя, — говорю, — весь город ходит». Она и замолкла, конечно. А я целый день ничего делать не могу, во мне все кипит от возмущения…

— А мне в тот день, — начинаю сначала, — настроение никто не портил, так что оно у меня было великолепное. Погода — тоже. Решил немного пройтись…

— Вот и я решила сегодня пройтись после работы, — радостно сказала жена. — И знаешь, кого встретила? Храпуновых! Алексей такой важный, в замшевом пальто, с «дипломатом». Правда, когда открыл его, чтобы похвастаться замком с секретом, то я увидела в том «дипломате» две бутылки кефира и килограмм лука. А Катерина с букетиком цветов и такая вся из себя гордая, будто не она сама эти цветы купила. Две недели, как возвратилась из Мурманска. Там ее брат биологию преподает в техникуме…

После тщетных попыток вставить хотя бы слово в этот бурный информационный поток, я незаметно выскользнул из дома и поехал к своему другу Борису.

— Надо поговорить, — объяснил ему цель своего довольно-таки позднего визита.

Его жена и дети уже спали, поэтому мы устроились на кухне.

— Ты не поверишь, — начал я, — вот решил сегодня хоть кому-то излить свою душу, но, оказывается, это не так-то просто.

— Еще бы! — согласился он. — Это тебе не бутылку разлить на троих. Бери огурчик. Прекрасная закуска! Моя Алена консервировала. В этом году мы хорошо поработали. Одних только огурцов и помидоров триста банок закрутили. А грибов сколько! А слив, а яблок!..

Мы пили горилку, закусывали соленьями и маринадами, а Борис все рассказывал о своих выдающихся успехах на ниве консервирования.

— Как видишь, есть у меня под что душу излить, — захохотал он, наполняя рюмки.

Я тут же подхватил:

— Так вот, про душу. Вышел я как-то с работы, настроение прекрасное, погода — тоже. Решил немного пройтись…

— А это идея! Может, пройдемся? — предложил Борис и глянул на часы. — О нет! Уже половина третьего. Какие могут быть прогулки в такое время. Иди прогуляйся сам до своего дома. А я лягу спать.

Я шел ночными безлюдными улицами, неся в себе невыплеснутые эмоции, и вдруг увидел на углу милиционера.

— Разрешите, — обратился я к нему, — излить вам свою душу, рассказать то, что никак не могу рассказать другим.

— Хорошо, — согласился он. — Только давайте пройдем в одно уютное местечко.

В отделении милиции было, конечно, не очень уютно, зато тепло и спокойно. Мне дали несколько листков и ручку.

Наконец-то я смогу излить свою душу — хоть в письменной форме подробно рассказать о той встрече с одноклассником, которая так меня потрясла.


Обязательство


Трудовое утро я начал с того, что из дому позвонил заведующему нашим проектным бюро.

— Обязуюсь, — сказал я торжественно, — сегодня к вечеру сдать восемь проектов высотных жилых домов и проект одного Дворца культуры! Качество гарантирую!

— Что, что? Повтори, пожалуйста, — оторопел он.

— Я говорю, что сделаю восемь проектов домов и проект одного Дворца культуры. Да еще, пожалуй, пару популярных брошюр по архитектуре напишу.

— Какие брошюры? Что с тобой? Ты же их никогда не писал!

— Напишу, будь уверен! Сегодня ночью я открыл в себе писательский талант…

Довольный таким разговором, я вышел из дома.

— С добрым утром! — поприветствовал я управдома. — Можете рассчитывать на премию в этом квартале. За экономию воды.

Управдом удивленно взглянул на меня.

— Обязуюсь, — говорю ему, — но мыться, не стирать и вообще не нить! Погибну от жажды, а кран не открою!..

Встретив дворника, сказал ему:

— Бросьте метлу и ложитесь спать. А еще лучше отправляйтесь в планетарий или профилакторий. С сегодняшнего дня улицу буду подметать я… Нет, нет, но беспокойтесь, зарплата будет вам идти. Даже с прогрессивкой.

Продавцу газет я пообещал на этой же неделе оборудовать модерновый киоск с телевизором, вентилятором, видеотелефоном и жаровней для шашлыков.

Парикмахеру сказал, что прямо сейчас приведу несколько клиентов, которые на чай меньше пяти рублей не дают.

— А главное, что этих клиентов даже подстригать не надо — они все лысые, — уточнил я.

На улице я встретил директора цирка.

— Ну, как дела? — поинтересовался.

— Могли бы быть лучше, — со вздохом пожаловался директор.

— Теперь пойдут блестяще! — заверил я. — Завтра утром принесу ученого кота. После первого же его выступления в цирк будет так же трудно попасть, как в баню перед выходным.

— Видели уже этих ученых котов, — скептически скривил он губы.

— Но такого увидишь впервые. Играет на флейте, аккордеоне, саксофоне, ударных инструментах, причем на всех одновременно. Знает восемь языков, из них два иностранных. Умеет пускать дым кольцами. И вообще колоссальный чудак.

— Ты серьезно? — Директор от удивления даже шляпу снял.

— Это еще не все. У него есть восемь подруг, которые любят его до самозабвения. Хором они поют «Прелюд» Шопена и «Кантату о счастье» Нечипуренко. Притом еще танцуют бальные танцы и демонстрируют акробатические этюды.

Директор молча сопел.

— Но главное не это, — продолжал я, — главное мышка — приемная дочь ученого кота. Считает до тысячи. Решает любые кроссворды и дает сеанс одновременной игры в шахматы на двадцати досках, — ошеломил я директора цирка на прощание.

Трем знакомым, случайно встретившимся мне по дороге, я пообещал через час явиться к ним домой, чтобы приступить к обязанностям няни. А одной даме дал согласие по совместительству организовать домашний кружок «Вяжите сами».

После этого я спокойно пошел домой. Влез в ванну и включил душ…

Ах, простите! Я, кажется, пообещал управдому крана не касаться. И вообще много чего наобещал. Но разве это так трудно? Сказать: «Обязуюсь», «Обещаю», «Сделаю»? Разве мало у нас людей, которые берут на себя всевозможные обязательства и не выполняют их? И при всем этом они еще ухитряются и премии получать, и, как пишут в характеристиках, пользоваться уважением. Так почему же мне нельзя?..


Внутренний голос


Меня назначили директором. Люди, с которыми я должен был работать, были удивительно милы. Мне так и хотелось каждому пожать руку и сказать пару теплых слов.

Но я этого не делал. К чему приводит фамильярность с подчиненными, известно. Сначала теплые слова, потом горячие объятия, а там, смотришь, тебе и на голову сядут. Нет, уж лучше прохладная вежливость. Даже холодная деловитость.

Поэтому в ответ на солнечную улыбку своего помощника я скептически поморщился.

Моя секретарша была воплощением приветливости. Но на ее ласковое «Доброе утро» я отреагировал бескомпромиссным:

— Смотрите у меня!

А завхозу, который пришел доложить о результатах инвентаризации, я напомнил без всяких экивоков:

— Будешь красть — в тюрьму сядешь!

Я чувствовал, как в моем голосе, всегда тихом и мягком, растут и крепнут металлические нотки.

«Спасибо вам за хорошую работу!» — аж надрывался мой внутренний голос, обращаясь к коллективу.

Но директорский голос тут же редактировал эту сентиментальную чепуху:

«До каких пор?.. Тяну все сам, как вол! За что вы только зарплату получаете!»

Внутренний голос аж рыдал от стыда и бессилия, был мягким, нежным, в то время как директорский был твердым, будто молот кузнеца-ударника.

Наконец — ура! — я иду по коридору и жму руки всем, всем, всем. Я делаю комплименты секретарше, дружески хлопаю по плечу помощника, договариваюсь срезаться в шахматы с завхозом, шучу с консультантами.

И, представьте, мой директорский голос молчит. Молчит, потому что вчера с должности директора меня сняли. За грубость. Наконец-то я могу этим прекрасным людям сказать все, что о них думаю.


Докладная


— Вот вам первое задание, — сказал заведующий и вручил мне папку с бумагами. — Подготовьте за три-четыре дня докладную.

Через неделю он поинтересовался:

— Ну как? Готова?

— Не совсем, — отвечаю. — Не привык я так — наспех. Нас учили работать вдумчиво. Лозунг моей жизни — требовательность при всех обстоятельствах!

На ближайшем же собрании он похвалил меня в докладе:

— Тут некоторые товарищи привыкли все делать — лишь бы с рук долой. А вот наш новенький относится к делу добросовестно…

Месяц меня никто не беспокоил. Разве что заведующий иной раз бросит вопросительный взгляд. На один из них я ему как-то ответил:

— Еще неделя — и приступаю к резюме!

Прошло две недели, и заведующий подошел к моему столу:

— Ну-с?

— Может, то, что у меня вышло, кое-кого и удовлетворило бы, — отвечаю ему, — а вот меня как человека требовательного к себе эта докладная никак не устраивает.

— А вы покажите, не стесняйтесь.

— Показать не могу, потому что я ее изорвал в клочки.

Заведующий побледнел.

— Но не волнуйтесь, начал писать заново, — успокоил я его.

В конце квартала, когда подбивали итоги работы канцелярии, я сообщил:

— Четвертый вариант моей докладной не идет ни в какое сравнение ни с первым, ни даже с третьим.

Очевидно, мои слова произвели впечатление, потому что докладную включили в план работы очередного квартала.

Конец полугодия я ознаменовал тем, что приступил к восемнадцатому варианту докладной.

— Зато каждое слово будет на месте, — сказал я заведующему канцелярией.

Через несколько лет, получив повышение по службе, я стал еще требовательней к себе.

— Свой тридцать восьмой вариант, — говорил я сослуживцам, — буду писать сразу в трех экземплярах.

Когда меня провожали на пенсию, слово взял молодой, прибывший лишь год назад из института заведующий канцелярией.

— Требовательность и вдумчивость — вот что отличало стиль работы нашего старшего товарища, — сказал он, вручая мне именные часы.

За мой стол посадили румяного выпускника техникума. Вместе с опытом я передал ему свою неоконченную докладную. За каких-нибудь десять минут он дописал ее и положил на стол заведующего.

Ох уж эта молодежь! Все делает наспех!..


Парень с головой


Наш новый сотрудник Тетеря оказался компанейским человеком.

— Парень с головой! — пошутил как-то старший группы Захребетенко. — Наверно, шляпу носишь семидесятого размера?

— Шестьдесят шестого, — весело уточнил Тетеря, нисколько не обидевшись.

— Чем больше голова, тем больше в ней извилин, — как всегда, блеснул эрудицией научный сотрудник Непомнящий.

Вскоре выяснилось, что большая голова — это не такая уж радость для ев хозяина. Промышленность просто не выпускает шляп 66-го размера. И бедный Тетеря в жару и мороз ходил с непокрытой головой.

— У меня шапка-невидимка, — шутил он.

Заместитель старшего группы Лыковец посоветовал ему заказать вязаную шапочку в трикотажном ателье. Но Тетеря отказался.

— Вязаная — как-то несолидно, — сказал он.

— И действительно, — согласился Захребетенко, — что он, лыжник?

Мы сочувствовали нашему новому сотруднику как умели. В лютые морозы советовали ему сидеть дома. Его работу делали сами. Единственную путевку в дом отдыха, которую выделили на нашу группу, отдали ему. А когда директор решил нам всем влепить по выговору за срыв важной темы, еле уговорили его не наказывать Тетерю.

— Нас наказывайте как угодно, а Тетерю не надо, — умоляли мы. — Он и так несчастный — шапки достать не может.

Дважды в году ходатайствовали о выделении ему денежной помощи. Уступили лучший участок В коллективном саду. А старший научный сотрудник Карасик отдал ему свою очередь на мотоцикл с коляской. Даже дочку его с нашей помощью удалось определить в школу одаренных детей.

— Конечно, вам хорошо, — частенько повторял Тетеря, — вы все в шапках. А вот мне так не повезло!

— Давайте подарим ему зонтик, — предложил Лыковец. — Чтобы от снега прикрывал.

— Лучше всего японский. Такой, чтоб складывался. Он его в портфеле носить сможет, — уточнил Непомнящий.

— Японский — ни в коем случае! — возразил Захребетенко. — Его обязательно жена заберет.

— А если, — внес я предложение, — пойти к директору фабрики головных уборов и так прямо и рассказать? Может, поймет?

Все меня поддержали. И на следующий день мы посетили директора фабрики. Он очень мило нас встретил и сказал, что, хотя индивидуальных заказов они не принимают, он сделает для нашего Тетери исключение.

И вот настал торжественный момент. После проникновенной речи старшего группы Захребетенко, поэтического поздравления Карасика, трогательных напутствий Лыковца и Непомнящего я под аплодисменты преподнес Тетере большую круглую коробку со шляпой 66-го размера.

По нашему требованию он тут же ее примерил.

— Ну и красавец! — радостно воскликнул Карасик.

— И родная жена не узнает! — отметил Лыковец.

— Смотри, чтоб не украли, — посоветовал Непомнящий.

А я молча пожал Тетере руку.

На глазах у него были слезы. Он смотрел на меня с ненавистью.

— Какие вы все завистливые! — сказал он. — Не терпите, когда человек имеет хоть какие-нибудь преимущества!..


Единственный шанс


— А директора снимать собираются! — выпалил с порога счетовод Серничук.

Никто не среагировал на его сообщение. Лишь Серебристый, на миг оторвавшись от бумаг, кисло заметил:

— Это уже целую неделю всем известно.

Серничук обиженно сел за стол и принялся крутить ручку арифмометра. А меня вдруг осенила гениальная мысль. Я вышел из комнаты и направился в кабинет директора.

— Федор Тихонович, позвольте на минутку?

— Я занят, — хмуро ответил директор.

— Знаю, все знаю, — сочувственно сказал я, без приглашения усаживаясь в кресло. — Но вы должны меня выслушать.

Директор отложил ручку и с интересом взглянул на меня.

— Услыхай, что вас снимают или собираются снять, я не мог не прийти…

— Почему?

— Потому что считаю это колоссальной несправедливостью! — гневно сказал я.

Глаза директора округлились от удивления.

— Поймите меня правильно, — продолжал я. — Никогда бы я не решился вот так запросто прийти к вам, если бы не подобные обстоятельства. Тот факт, что я избрал для визита именно такой, можно сказать, трагический момент в вашей жизни, доказывает, что я делаю это с честными намерениями.

— Ничего не понимаю, — пожал плечами директор.

— Вообразите, что месяц назад я пришел бы сюда и сказал: «Дорогой Федор Тихонович, я очень и очень уважаю вас». Вы бы восприняли это как обыкновенный подхалимаж. Решили бы, что мне от вас чего-то надо — новой квартиры или там повышения. А когда я вам в глаза говорю теперь эти слова, вы понимаете, что это сказано честно и никакой корысти у меня нет… Так вот, зная, что, возможно, это наш последний разговор, я и пришел только для того, чтобы сказать: «Федор Тихонович, я считаю, что вы образцовый директор, а самое главное — чудесный человек».

Директор встал, налил в стакан воды и снова сел.

— Прежде чем попрощаться с вами, — продолжал я, — хочу сказать: вы благородны и принципиальны. Даже когда вы отказываете в просьбе, в душе просителя не остается и тени обиды. Вот, к примеру, отказали мне во внеочередном отпуске. Думаете, я обиделся? Нисколько! Потому что так чудесно и доходчиво объяснили, что мне даже совестно стало. А когда срезали премию за частые опоздания — помните? — вы сделали это так деликатно, что мне хотелось сказать: «Срежьте еще!..»

— Послушайте, уважаемый… — хотел было перебить меня директор.

Но я не дал ему договорить:

— Всегда твердил и твердить буду: с таким мудрым человеком, как вы, работать — настоящее счастье!

Глаза директора увлажнились.

— Я обо всем напишу куда следует, чтобы те, которые решили вас снять, получили по заслугам! — ошеломил я его.

— Друг мой, не надо, — ласково вымолвил директор.

— Надо, обязательно надо! — горячо возразил я. — Это же фатальное недоразумение. Таких, как вы, Федор Тихонович, не снимать надо с должности, а, напротив, повышать…

— Успокойтесь, голубчик, — улыбнулся директор. — Никто меня не снимает с должности. Меня собираются снимать… и кино. Вы разве не видели в коридоре осветительную аппаратуру?

— Какое счастье! — прошептал я так искрение, будто не я, а кто-то другой сегодня утром помогал операторам устанавливать юпитеры.

— Так что идите и спокойно работайте, — сказал директор. — Я с вами и никуда в ближайшее время уходить не собираюсь.

Когда я выходил из кабинета, он остановил меня:

— Кстати, сколько лет вы работаете в нашей конторе?

— Восемь с половиной.

— Немало, — задумчиво произнес он.

Я сел за свой рабочий стол и торжествующим взглядом окинул коллег. Операция прошла блестяще — место заведующего отделом, которое вот уже третий месяц вакантное, теперь наверняка будет за мной.


Новенький


Утром наш отдел, как всегда, собрался на пятиминутку. На этот раз заведующий советовался с нами о рационализации картофелечистки.

— Ни у кого нет возражений против моей рационализации? — обвел он всех внимательным взглядом. — Нравится?

— Да! — хором ответили мы.

— А вам, товарищ Цаца, нравится? — спросил заведующий у новенького, который всего лишь неделю работает в нашем отделе и впервые попал на пятиминутку.

— Нет… — ответил Цаца.

— Как это нет? — оторопел заведующий.

— Нет… — снова повторил он.

— Да знаете ли вы, что моя рационализация понравилась самому директору? А вы говорите «нет»!

Мы, перебивая друг друга, стали доказывать Цаце, что он ошибается, что такую рационализацию нельзя не одобрить, что домохозяйки за это спасибо скажут.

— Нет… — упрямо твердил свое Цаца.

Заведующий дрожащим от волнения голосом объявил, что пятиминутка окончена.

Через час он вызвал меня к себе.

— Вы знаете, я думаю — молодец Цаца. Припципиальный! Приятно, когда человек не просто тебе поддакивает, а спорит, свое доказывает. Надо его на должность консультанта выдвинуть. Я вот только что еще раз пересмотрел свои расчеты и нашел-таки одну неувязочку. Прав он, что не соглашается со всем так легко, как, скажем, вы.

На следующее утро заведующий рассказывал о рационализации своей рационализации.

— Великолепно! — воскликнули мы хором.

— Ну, а в таком варианте вам нравится моя рационализация? — обратился заведующий к Цаце.

— Нет… — ответил он.

— Вы считаете, что новая картофелечистка не прославит наш институт? — возмутился заведующий.

— Нет… — покрутил головой Цаца.

— Это уж слишком! — набросились мы на него. — Человек, можно сказать, открытие сделал, а вы упрямо не желаете признать. Неужели вам непонятно, что это новое слово в технике?

— Нет… — сказал Цаца.

Заведующий, дрожа от негодования, вышел из комнаты. А через полчаса вызвал меня к себе.

— Подумайте, какой настойчивый! — восхищенно произнес он. — Другой бы давно капитулировал. А этот доказывает свое, несмотря на авторитеты. Знаете, я тут прикинул и думаю, что его смело можно назначить старшим консультантом. Кстати, в моей рационализации есть-таки одна слабинка. Так что молодец Цаца!

Собрав нас после обеда, заведующий рассказал о дополнениях к своей рационализации.

— В таком виде, мне кажется, она безупречна, — резюмировал он. — А вам нравится? — повернул голову к Цаце.

— Нет…

Заведующий полез в карман за валидолом.

В конце рабочего дня он снова вызвал меня.

— А все-таки прав Цаца! Стоит один винтик заменить, и себестоимость картофелечистки намного уменьшится. Сообразительный! И главное, упрямо стоит на своем. С таким и посоветоваться приятно. Всю правду в глаза режет. Прямо сейчас напишу рапорт директору — будем делать его моим заместителем…

— Поздравляю! — прибежав в отдел, стал я жать руку Цаце, чтоб, не дай бог, никто из коллег не опередил. — Вас хотят сделать заместителем нашего начальника. Вы, наверное, на седьмом небе от счастья?

— Нет… — сказал Цаца.

— Опять «нет»! — удивился я. — Неужели вы не рады?

— Я все ви-ви-ви-время пытаюсь сказать, — наконец вымолвил Цаца, медленно растягивая слова, — что нет во-во-возражений…


По объявлению


На четвертой странице вечерней газеты я прочитал объявление: «Уважаемые мужчины! Если вы не удовлетворены своей внешностью, загляните в операционный кабинет Института красоты и гигиены. Пластическая операция, которую амбулаторно сделает вам опытный хирург, совершит чудо. Вы станете таким красавцем, что и родная жена не узнает…»

«Почему бы и не попробовать? — подумал я. — Почему бы не стать красавцем?»

Утром я был уже в институте.

У операционной собралось немало желающих улучшить свою внешность.

— Кто последний — я за вами! — приветствовал я будущих красавцев и, глянув на часы, заметил: — Наверное, всех принять не успеют.

— Может, и не успеют, — согласился мужчина с большими ушами.

— А чего он так долго возится? — спросил я через минуту.

— Это вам не зуб рвать, — объяснил ушастый.

— Ох, не зуб! — кивнул я. — Зуб рвать — совсем другое дело. Там хоть морально спокоен.

— А вы что, морально неспокойны? — поинтересовался мужчина с очень длинным носом.

— Но то слово. Я, наверно, после этой операции без снотворного и спать не лягу, — сказал я.

— Неужели операция влияет на сон? — удивился мужчина с большими ушами.

— Может, на вас и не повлияет, — вызывающе глянул я на него, — а меня сомнения загрызут, угрызения совести замучают.

— Интересно, какая связь между моим желанием стать красивым и угрызениями совести? — пожал недоуменно плечами длинноносый.

— Прямая, — сказал я и окинул взглядом присутствующих, которые буквально впились в меня глазами.

— Не понимаю, — подсел поближе ушастый.

— Что же тут понимать? — начал я. — Вот вы, скажем, где-то работаете. Возможно, даже пользуетесь уважением у коллег.

— Пользуюсь, — подтвердил ушастый. — Меня любят товарищи.

— Видите, даже любят. И любят они вас вот такого, извините, ушастого. А когда вы укоротите свои уши, это будете уже не вы. Это будет другой человек, которому едва ли удастся завоевать любовь своих коллег.

— Я завоюю!

— Нет, не завоюете. Потому что с нормальными ушами вы станете красавцем. И вам будут завидовать.

— Пусть завидуют! — воинственно расправил плечи ушастый.

— А разве вы не читали, что завистливый человек способен на все? Он ни перед чем не остановится. После операции вам ничего не останется делать, как добровольно подать заявление об увольнении. Так сказать, предвосхитить события.

— Еще неизвестно, чем… — хотел было возразить длинноносый.

Но я понял его с полуслова:

— Известно, чем. Все это закончится тем, что в вас начнут влюбляться женщины, писать вам слезные письма, охотиться за вами везде и всюду. С вами случится то, что случается иногда со знаменитыми футболистами и популярными певцами. Слышали, наверно, про звездную болезнь? Вы растеряете друзей, настоящих друзей, А возможно, и родственников. Вот вы… — повернулся я к ушастому.

Но ого словно ветром сдуло. А вместе с ним и добрую половину клиентов.

— А ваша жена, — обратился я к длинноносому. — Разве она будет мириться с вашим успехом у женщин?

С тем, что каждая станет называть вас «единственным в мире», «принцем своей мечты», «властелином своего сердца»? После нескольких ужасных сцен с битьем посуды и окон она покинет вас, уйдет к маме…

Носатый заерзал на стуле, достал носовой платок, чтобы вытереть вспотевшую шею.

— А кто в конечном счете от всего этого пострадает? В первую очередь — дети. Ваши дети останутся без отца. Полусиротами! О, как вы будете проклинать день, когда переступили порог этого, с позволения сказать, института красоты…

Последние слова я произнес уже в пустой комнате.

— Чья очередь? — вышел из кабинета врач.

— Очередь моя, — сказал я. И в ответ на его удивление объяснил: — Почему-то вдруг все испугались.

— Так заходите, — пригласил он.

— Нет, лучше в другой раз, — буркнул я, почувствовав, как у меня подкашиваются ноги, и попятился к выходу.

«Если все люди боятся, значит, имеют на это основание», — подумал я, спускаясь по лестнице.


Спросите, если не верите


Я решительно вошел в кабинет директора, на ходу сбрасывая плащ и шляпу. Потом снял пиджак, встряхнул его и кинул на спинку кресла. Устроился с ногами на диван и с наслаждением закурил сигарету.

Директор словно язык проглотил. Потрясенный, он не сводил с меня глаз.

Диван и сигарета настраивали на лирику. И я задумчиво запел: «Летала кукушка мимо дома…»

— Вы что себе позволяете? — наконец выдавил из себя директор.

Пропустив его слова мимо ушей, я сделал на диване «березку» (как раз было время производственной гимнастики) и начал по методу йогов каждые три секунды вдыхать воздух, а каждые четыре — выдыхать.

Со словами: «Это просто неслыханное хамство!» — директор выбежал на середину кабинета. А я, воспользовавшись этим, тут же занял его кресло. По телефону, стоявшему на столе, позвонил приятелю, и мы обменялись свежими анекдотами.

Директор расстегнул воротник рубашки и включил вентилятор.

Я неторопливо листал свой блокнот, чтобы позвонить еще одному приятелю и обменять только что услышанный новый анекдот на более свежий.

Зазвонил телефон.

Я взял трубку:

— Слушаю.

Женский голос просил Ивана Кирилловича.

— Директора нет и сегодня не будет. Позвоните ему завтра, а лучше — послезавтра.

— Это звонит его жена, — грозно пророкотала трубка.

— Очень приятно, но все равно ничем помочь вам не могу, — сочувственно произнес я.

Директор побежал за милицией. А я углубился в чтение приказов по конторе, затем стал изучать график отпусков, лежавший под стеклом.

…Милиционер, внимательно изучив мои документы, спросил, почему я мешаю директору работать.

— Какому директору? — удивился я. — Никому я не мешаю! Если не верите, спросите у секретарши! Она вам, как и всем посетителям, скажет, что директора нет и сегодня не будет…


Ремонт


Когда мастер принес в наш отдел ведро с раствором и поставил его так решительно, что весь паркет вокруг взялся белыми пятнами, я понял: ремонт начался.

— Месяца два вам хватит? — спросил я у мастера.

Он равнодушно глянул на меня и молча начал развязывать рюкзак с инструментами.

Конечно же мой вопрос был лишним. Где вы видели ремонт, который бы оканчивался быстро? Ну, ясное дело, неделя-вторая пойдет на то, чтобы решить, в какой цвет красить стены. Еще неделя понадобится для того, чтобы достать краску и олифу. А там, глядишь, мастеру подвернется какая-нибудь выгодная халтура, и он дней на десять просто исчезнет бесследно. И явится, когда вы окончательно утратите надежду его увидеть. Тогда начнутся туманные обещания и прозрачные намеки…

— Короче говоря, надо набраться терпения и ничему не удивляться, — вслух подытожил я.

Но, заглянув через два дня в комнату, я остолбенел. Но всему было видно, что ремонт приближается к завершению.

— Послезавтра заканчиваем, — весело пообещал мастер.

— Послезавтра? — чужим голосом переспросил я, чувствуя, как у меня подгибаются ноги.

— А может, даже и завтра, — уточнил мастер.

— Оставьте свои шутки. Знаем мы эти скорости за счет качества.

— Работаем на уровне мировых стандартов! — сказал громко мастер.

— А, понимаю, — осенило меня. — Рассчитываете на дополнительное вознаграждение? Так знайте: зря стараетесь!

— Не в деньгах счастье, — вдруг заговорил афоризмами мастер.

— Тогда, возможно, на благодарность надеетесь? Но, кроме «спасибо»…

— Ни на что я не надеюсь, — прервал меня мастер. — Просто хочу уложиться в сроки, отведенные на ремонт.

— Плюньте вы на эти сроки! — посоветовал я.

— Не могу, совесть не позволяет, — вздохнул мастер.

— Нет, вы посмотрите на него! Вы что, хотите быть белой вороной?

— К сожалению, иначе не могу, — пожал плечами мастер.

— Послушайте, уважаемый! В каком свете вы, меня выставляете перед знакомыми? Все знают, что у меня в отделе ремонт начался. Понимаете — ремонт! Сочувствуют… А вы, значит, хотите несколькими днями отделаться!

— Ну, еще на денек могу растянуть. Но не больше, — предупредил мастер.

— А на неделю не можете? — умоляюще посмотрел я на него.

— Разве что на два дня. Просто жаль мне вас. Но о большем и речи быть не может.

Я достал из кармана две десятки.

Мастер взял деньги и доверительно сказал:

— У меня к каждому клиенту индивидуальный подход. Если бы я у вас дома ремонт делал, вы бы мне не две десятки, а четыре или пять сунули, чтобы побыстрее закончил. А тут, на работе, — другое дело. Тут чем дольше я ремонтировать буду вашу контору, тем дольше вы гулять будете. Разве не так?..


Защита


Позвонил мне старый приятель:

— Помоги сыну! Диссертацию собирается защищать. Тема необыкновенная — «Шапка-невидимка и ее практическое значение».

— Понимаешь, дружище, — сказал я, — с радостью поддержал бы молодой талант, но на нашей кафедре это нереально. Мы предлагаем к защите лишь апробированные работы.

— Вот и чудесно! — обрадовался приятель. — По технологии моего сына уже изготовлена шапка-невидимка. Он может ее продемонстрировать.

— Ну что ж, тогда другое дело. Пусть приходит, — согласился я.

И вот — защита. Диссертант в очень доходчивой форме рассказал о практическом значении своего изобретения.

— А еще, — горячо закончил он свою феерическую речь. — шапка-невидимка станет неоценимой помощницей любому администратору. Представьте, директор конторы захочет узнать, что о нем думают подчиненные. Наденет шапку и незаметно приобщится к ним. И тут ему сразу все откроется.

Сказав это, диссертант направился было к своему креслу, но тут же вернулся к столу.

— Да, чуть не забыл, — сказал он. — Шапка-невидимка может также пригодиться и при задержании преступника или, если надо по каким-то причинам, от него скрыться.

В зале долго стояла тишина. Наконец слово взял один из членов ученого совета:

— Мне все понятно, кроме одного: какое отношение имеет шапка-невидимка к нашей кафедре?

Присутствующие зашумели, заволновались. Вот-вот мог произойти эмоциональный взрыв.

— Изобретение есть изобретение, и не будем формалистами! — перерезал я «бикфордов шнур» одной репликой. — Товарищи, на наших глазах осуществляется сказка! — взволнованно воскликнул я. — Наши предки мечтали о ковре-самолете — у нас есть космические ракеты. Наши предки мечтали о скатерти-самобранке — у нас тысячи энтузиастов системы общественного питания превращают ее в действительность. А теперь осуществилась еще одна сказочная мечта. Подумать только — шапка-невидимка! Вот она, перед нами! Ее можно пощупать руками, даже надеть!..

— Правильно! Пусть наденет!

— Пусть продемонстрирует!

— Очень интересно! — послышались голоса.

Диссертант неторопливо приблизился к столу, на котором лежала шапка-невидимка, высоко поднял ее, показывая залу, и торжественно надел на голову.

Но чуда не случилось. Диссертант не исчез, не растворился в воздухе. Он стоял и спокойно смотрел на оппонентов.

— Видите ли, — спокойно сказал диссертант, — здесь имеют место еще кое-какие неточности в технологии. Какие именно — покажут дальнейшие исследования. Но я хочу с этой трибуны заверить, что если сегодня мне будет выражено доверие и я защищу кандидатскую, то к защите докторской подготовлюсь еще тщательнее. И смогу удивить всех…

— Нас обманули! — раздраженно сказал заместитель заведующего кафедрой.

— Чистой воды шарлатанство, — добавил кто-то из членов ученого совета.

Мне стало ясно: надо скорее спасать положение, иначе…

— Друзья! — воскликнул я. — Нельзя же так сурово относиться к научному эксперименту. Диссертант нас предупредил, что здесь имеет место какая-то мелкая неточность в расчетах, несущественная ошибка в технологии. Но мы обязаны отдать должное автору — перед нами пример смелого научного поиска.

— Но ведь мы договорились, — строго напомнил завкафедрой, — к защите допускать только те работы, которые имеют практическую ценность.

— А разве эта шапка не имеет практической, прикладной ценности? — ответил я. — Она же греет! По-настоящему греет!

— В самом деле, — поддержал меня оппонент, — в ней никакой мороз не страшен.

Одобрительный гул заглушил последнюю фразу.

— Товарищи, приступаем к голосованию! — прозвучал повелительный голос председательствующего…


Мальчик на побегушках


Совсем неудачником назвать меня нельзя. Кое в чем везло. Был, скажем, такой случай в моей жизни, когда я сразу по трем лотерейным билетам выиграл. Но в чем мне фантастически не везет, так это в продвижении по службе. Как дали мне много лет тому назад должность младшего счетовода, так дальше и ни на шаг.

Мои коллеги за это время все в начальство выбились. Кто отдел возглавил, кто заместителем заведующего стал, кто до старшего счетовода дослужился, а я в младших сижу и сижу. Уже седина в голове, а я все младший счетовод.

И почему, спрашивается? На работу прихожу вовремя. Даже раньше других. Добросовестнее работника в нашем учреждении не найти. За столько лет ни единого выговора. От начальника конторы никогда ничего не слышал, кроме благодарности.

А благодарил он меня часто. Когда билеты ему доставал на стадион. Когда жене его устраивал консультации у лучшего стоматолога города. Когда дочери выбивал модные сапожки. Стоило его теще пожаловаться на здоровье — и тут же на столе начальника появлялись самые дефицитные лекарства. Я провожал и встречал его двоюродных сестер и троюродных племянников. Обеспечивал билетами на поезд и самолет его семью в разгар отпускного сезона.

Иногда мой энтузиазм приводил начальника в восторг.

— Ну и молодец! И что бы я без тебя делал? — восклицал он, и глаза его светились благодарностью.

Но дальше слов дело не шло.

Но вот и у меня появился шанс. Освободилась должность старшего счетовода.

— Готовься, — сказали мне в отделе, — будем тебя предлагать.

Как я старался! Сколько услуг сделал начальнику! Он не переставал удивляться:

— И где тебе удалось достать?..

— Это же любимые конфеты моей сестры!..

— Сколько живу, а такой красивой зажигалки не видел!..

На радостях он даже как-то обнял меня, демонстрируя не только благосклонность, а и любовь.

Но эмоциями все и кончилось. Не утвердил он меня на должность старшего счетовода.

— Давайте подождем, — сказал заведующему отделом. — Пусть еще немного поработает — посмотрим, подумаем.

Надо ли говорить, что после его слов я утроил свои старания. Полгода буквально вон из кожи лез, чтобы ему угодить.

Наконец увидел на доске объявлений приказ о том, что старшим счетоводом назначается… Помченко. Тот самый Помченко, который и года у нас не работает зато успел три выговора схлопотать, причем два из них с предупреждениями.

— Кажется, я догадываюсь, в чем суть, — успокоил меня заведующий отделом. — Тебя начальник собирается сразу заместителем моим назначить. Нам с нового года еще одну штатную единицу дают, так что готовься…

Если составить список услуг, которые я сделал начальнику в ожидании этой самой штатной единицы, то наверняка он вышел бы длиннее, чем годовой отчет нашего отдела.

Но вот дождался-таки этой новой штатной единицы. Только, оказывается, не мне она предназначалась.

— Очевидно, тебя готовят сразу на мою должность, — высказал предположение заведующий отделом…

Когда начальник нашей конторы уходил на пенсию, он на прощание долго жал мне руку.

— Знаешь, — со слезами на глазах сказал он, — с кем больше всего мне жаль расставаться, так это с тобой — самым умным, самым работящим, самым добросовестным работником…

— Скажите, — спросил я его, — если вы действительно считаете меня разумным, работящим, добросовестным, почему же тогда я так и остался у вас младшим счетоводом?

— Поверь, я хотел тебя повысить. Очень хотел! Но не мог, — грустно сказал начальник. — Ведь кто бы тогда за билетами в театр бегал, конфеты моей жене покупал, кто бы доставал лекарство для тещи? Нельзя же из человека, занимающего солидную должность, делать мальчика на побегушках!..


Коллеги


— Ты очень смелый человек, — сделал мне комплимент наш молодой сотрудник Цвях, когда мы вышли из канцелярии.

— Спасибо…

— Ты еднственный, кто отважился не поздороваться с учетчиком Бубой.

— Я его просто не заметил, — честно признался я.

— Слыхали, он не заметил Бубу! — сообщил Цвях сотрудникам отдела, когда мы вошли в комнату.

— Зато Буба теперь будет замечать каждый твой шаг, — пообещал мне заместитель старшего группы Горгулин.

— Ну и пусть замечает, — улыбнулся я.

— Все так говорили, — с сожалением посмотрел на меня старший группы Пупок.

Через несколько дней меня вызвали к директору. Минуты две он молча изучал меня, будто видел впервые. Потом поинтересовался:

— Значит, трех жен имеете?

— Одну. Только одну! — поклялся я.

— А вот учетчик Буба утверждает, что три.

— Это неправда.

— Может быть, вы забыли? Иногда такое бывает…

— Мне нечего набивать. Спросите у моих соседей!

— Хорошо. Верю вам, пожал мне руку директор.

Через неделю я снова сидел и его кабинете.

— Пьем, значит? — забарабанил он пальцами по столу.

— Никогда! — отрезал я.

— А вот учетчик Куба утверждает, что видел вас навеселе. Вы стояли около пивного ларька и шатались.

— Возможно, и стоял, но не шатался, — уверенно возразил я.

— Может, забыли? У пьяных иногда случаются провалы памяти, — сочувственно улыбнулся директор.

— Спросите у моих коллег. Я даже на праздники не злоупотребляю…

— Хорошо. Верю вам, — пожал мне руку директор.

Но не прошло и трех дней, как он снова огорошил меня вопросом:

— Спекулируете понемногу?

— Неужели Куба и в этом обвиняет меня? — возмутился я.

— А может, вы дали ему повод для подобных обвинении? — прищурился директор.

— Все что угодно, по только не это…

— Все что угодно?! — вскочил директор. — Тут написано, — помахал он перед моим носом бумажкой, — что вы еще часами простаиваете во время работы в коридоре, что разлагаете коллектив непристойными анекдотами, противопоставляете себя товарищам…

— Все это самое настоящее вранье! — остановил я его.

— Но ведь Буба сам видел, слышал…

— Спросите у коллег, — взмолился я.

— Хорошо. Верю вам, — пожал мне руку директор.

Целую неделю я работал спокойно. И вдруг опять меня вызвали к директору.

— Значит, вы обо мне говорите такое, что, если поверить вам, меня давно пора прогонять отсюда? — сурово спросил директор. — Буба утверждает…

— Ошибается… ваш Буба, — начал я, заикаясь. — Спросите у коллег…

— Я вам и сейчас верю, — сказал директор. — И все-таки придется вам подать заявление об уходе. У меня в институте несколько сот сотрудников, и если я с каждым буду вот так нянчиться, когда же мне работать?..


Тесты


После реорганизации нашей конторе добавили еще пять штатных единиц. Мой телефон звонил беспрестанно.

— Слушай, дружище, — гремело в трубке, — говорят, у тебя есть вакансия заведующего отделом. Возьми моего шурина. Лучшего работника днем с огнем не найдешь. Имеет опыт, стаж руководящей работы…

— Привет, уважаемый… Сделай одолжение, возьми к себе моего племянника. Парень хоть и зеленоватый, зато перспективный. Не пожалеешь…

— Доброго здоровья… Хочу посоветовать одного весьма талантливого человека. Все умеет, за что ни возьмется, все горит под руками…

— Сколько лет, сколько зим!.. Докажи, что ты не зазнался, не изменил старой дружбе. Прими мою тетку на должность учетчика. Чудесная женщина…

Я всем обещал подумать. И в конце концов решил устроить конкурс. Пусть победит сильнейший!

Для кандидатов на должности придумал несколько тестов. Да таких, что претенденты сходили с дистанции один за другим. Вот, например, ни один из них не ответил на вопрос: «Сколько конфет можно съесть во время спектакля?» Или: «Кому лучше одолжить десять рублей — другу, врагу, начальнику?» Или: «Как обеспечить кворум на неинтересной лекции?»

И вдруг приходит такой себе ординарный человек.

— Как вы сказали?.. Сколько конфет можно съесть во время спектакля? — переспросил он. И, усмехнувшись, ответил: — Можно не съесть ни одной. Все зависит от того, насколько интересен спектакль и какой ассортимент конфет в театральном буфете… Кому лучше одолжить десятку? Никому. Так как долги портят дружбу, враг все равно не оценит твоей жертвы, а начальник будет всегда смотреть на тебя с раздражением — кому приятно вспоминать о долге!

С третьим тестом он тоже справился блестяще:

— Обеспечить кворум на скучной лекции просто. Достаточно объявить, что после лекции будут продавать колготки и бразильский кофе. Слушатели, особенно женщины, пойдут косяком…

— Феноменально! — констатировали члены конкурсной комиссии. — Ответы безупречные. Ну как такого не зачислить!

Я с ними согласился и зачислил этого находчивого человека на должность заведующего.

А со временем принял еще четверых, которые приблизительно с такой же легкостью справились с коварными тестами.

И вот все пятеро новых сотрудников сидят в моем кабинете. Я искренне поздравляю их с победой. И крепко жму руки — своему шурину, двоюродному племяннику, троюродному брату моей жены, а также ее тетке с невесткой. Что ни говорите, а тесты — замечательная штука!


Инициатор


Как-то я сказал сам себе: ждать, пока тебя заметят, нерационально. Можно просто не дождаться. Поэтому я и решил заявить о себе сам. Причем заявить во весь голос.

— Товарищи! — сказал я однажды с трибуны профсоюзного собрания. — Беру обязательство так клеить подошвы, чтоб они как минимум месяц не отлетали.

Кто-то неуверенно захлопал. И вот уже весь зал зааплодировал мне.

— Смельчак!.. Отчаянный человек! — неслось из зала.

Многотиражка на первой странице напечатала мое фото под рубрикой «На них равняйте шаг!», а директор выдал мне премию.

Когда шум вокруг моего почина немного утих, я на очередном профсобрании снова поднялся на трибуну:

— Товарищи! Я решил сегодня выступить инициатором еще одного почина.

Зал замер.

— Все мы знаем, — сказал я, — что в ботинках, которые мы выпускаем, левый каблук больше правого. Так вот, я обязуюсь выпускать все ботинки с одинаковыми каблуками.

Зал разразился овацией.

На другой день наша многотиражная газета посвятила мне очерк, а представитель фабкома включил меня во внеочередной список на получение трехкомнатной квартиры.

На следующем профсоюзном собрании не успел председатель ознакомить присутствующих с повесткой дня, как я уже был на трибуне:

— Друзья! Сколько рекламаций получает наше предприятие? И все это лишь потому, что в ботинках, которые мы изготовляем, из стелек торчат гвозди. Так вот, девиз моего нового почина таков: «Ни единой царапины на ноге потребителя!»

Мои слова были встречены бурным одобрением коллектива.

Постепенно все привыкли, что на каждом собрании я выступаю с очередным почином. Даже интересовались в коридоре:

— Ну, а что сегодня?

— Сюрприз, — многозначительно усмехался я.

Действительно, то, что я предложил на очередном собрании, всех потрясло.

— Товарищи! Мы ведь с вами осеннюю обувь выпускаем. Зачем же в осенних туфлях украшать носки дырочками? Это для летних туфель вентиляция нужна, а в осенних наоборот: ногу от дождя защищать нужно!

— Логично!.. Правильно!.. Давно лора! — раздались голоса из зала.

О своем очередном почине я объявил по местному радио. Зачем ждать собрания?

Естественно, популярность моя росла с каждым новым предложением.

Но вдруг нас посетил какой-то солидный мужчина из профсовета. И стал прилюдно поносить мои начинания:

— Двадцать один почин у вас на фабрике направлен на борьбу за качество обуви, а обувь как была сплошным браком, так и осталась.

Все осуждающе посмотрели на меня. Авторитет мой зашатался и, никем не поддержанный, мог вот-вот рухнуть. Тогда я выбежал на трибуну и выкрикнул:

— Товарищи! Предлагаю новый почин!

Сотни глаз впились в меня. А представитель профсовета скептически улыбнулся. Но уже через минуту ему пришлось вместе со всем залом аплодировать мне. Я сказал:

— Хочу стать инициатором нового почина! Вот он: же почины доводить до конца, а не бросать их на полдороге, как это иногда еще случается…


Педагогический момент


Не надо было быть физиономистом, чтобы узнать его с первого взгляда. При встрече с таким типом в темной подворотне возникает неодолимое желание вывернуть свои карманы без лишних напоминаний.

…В купе мы были вдвоем. Сидели молча, смотрели в окно.

— Давно из тюрьмы? — первым нарушил я молчание.

— Не очень, — неуверенно ответил он, вынимая руку из моего кармана.

Конечно, в такой ситуации следовало бы вызвать милицию. И вора — под суд! Но я тотчас взял себя в руки. Это, думаю, всегда успеется. Ведь вот у нас на фабрике, когда проворовался кладовщик, его тоже хотели сразу под суд. Потом раздумали. Решили воспитывать. Условились: если еще раз украдет — принять меры. Он еще раз украл. Обсудили и решили: в последний раз простить. И что же, после каких-нибудь трех краж он уже вторую неделю честно трудится. Вот что значит доверие!

Укладываясь спать в вагоне, я демонстративно положил часы и бумажник на стол. Воспитывать так воспитывать!

Всю ночь я не спал и думал: украдет или не украдет?

Украл! И часы, и бумажник!

Я мужественно продолжал воспитание. На его глазах достал ключик и отпер чемодан.

— Схожу в вагон-ресторан, — многозначительно предупредил я его.

Я нехотя жевал бутерброд, ни на миг не забывая о содержимом чемодана: украдет или не украдет?

Украл! Несколько моих лучших вещей перекочевало в его мешок. Но чего стоят какие-то вещи, когда борешься за человека!

— Скажите, вы куда едете? — спрашиваю его.

Оказалось, нам по пути. Вор едет в город, в котором я живу.

— Может, остановитесь у меня? — гостеприимно предлагаю. — Отдельная квартира, кроме меня, никого…

Педагогический эксперимент продолжался. Когда мы добрались домой, я достал из буфета серебряные ложки и бронзовый подстаканник.

— Антикварные вещи, — говорю ему, — по наследству от бабушки достались.

Полдня на работе я волновался: неужто возьмет?

Не взял! Совести не хватило воровать семейные реликвии. Зато шкаф, в котором висели мои костюмы и пальто, был пуст.

Исчез и сам вор. Я ждал его день, другой. Звонил в «Скорую помощь» и вытрезвитель. Будто сквозь землю провалился.

Ну, думаю, это ему так не пройдет. Бросился искать. Обошел все кафе, рестораны, пивные. Никаких следов! Только к вечеру, когда обессиленный и опустошенный возвратился домой, я увидел знакомую фигуру. Вор, держа в руках мои ботинки, скромно стоял у комиссионного магазина.

Я кинулся к нему. Он — бежать. Я гнался за ним узкими переулками, какими-то темными дворами. Лишь один раз мне удалось схватить его за воротник. Но воротник так и остался у меня в руках…

Полчаса продолжалась эта погоня. Наконец я загнал его в тупик. Бледный, стоял он, припертый к стене, и стучал зубами от страха. Я приблизился к нему и, задыхаясь, достал из кармана бумажку.

— Завтра утром, — решительно сказал я ему, — вы пойдете ко мне на работу, получите вот по этой доверенности мою зарплату и принесете мне!

И вот утро. Я сижу и жду. Принесет или не принесет?..


Находка


12 января 3001 года сотрудник городской газеты Петр Дудник вместе с жителями своей улицы вышел на воскресник. Они решили сделать очередной подарок любимому горсовету: вырыть котлован для районного синхрофазотрона.

Дудник краешком глаза наблюдал за кибернетической лопатой, которая по заданной программе все копала и копала, и обдумывал информацию в завтрашний номер.

Вдруг с лопатой что-то произошло. Она задергалась на месте, сигнализируя тем самым о чем-то непредвиденном.

Дудник нагнулся и вытащил из-под лопаты свернутый вчетверо лист бумаги.

Он не поверил своим глазам. На бумаге стояла дата — «12 января 1981 года».

— Столько лет под землей! — радостно воскликнул он.

Самым удивительным было то, что лист бумаги прекрасно сохранился. Буквы, напечатанные на машинке, легко читались. Это была заметка далекого предка-репортера о химчистке. В ней шла речь о том, что автор сдал в приемный пункт № 34 летний костюм в желтую полоску и в течение нескольких месяцев его так и не смогли почистить.

Петр Дудник, едва дождавшись понедельника, первым примчался в редакцию. Теперь, он верил, редактор будет им доволен. Сенсационная информация! Даже у археологов не каждый день случаются такие находки!

— Вот! — торжественно положил он на редакторский стол пожелтевший от времени листок.

— Я занят, зайдите минут через десять, — буркнул редактор.

Через десять минут Дудник снова стоял перед редакторским столом.

— Ну как? — победоносно спросил он.

— В общем, ничего, — ответил редактор. — Я подписал и отправил в номер. По-моему, критические заметки вам удаются лучше, чем информации…

Вечером газета с этой заметкой вышла.

А через день в редакцию пришел ответ от дирекции фабрики «Химчистка». В ответе сообщалось, что коллектив приемного пункта № 34 разработал конкретные мероприятия для того, чтобы ускорить чистку летнего костюма в желтую полоску.


Свои люди


Подозрение


В магазине самообслуживания людей почти не было. Я стоял возле бакалейного отдела, когда вдруг почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Оглянувшись, увидел, что продавщица не сводит с меня глаз.

«Вероятно, думает, что я сейчас стащу какую-нибудь бутылку», мелькнула мысль.

Снова оглянулся. Ее глаза прямо прикипели ко мне. Неужто я похож на вора?

Я почувствовал, что краснею по самые уши. Стараясь придать себе интеллигентный вид, я стал как ни в чем не бывало разглядывать витрину. И тут же привлек к тебе еще один взгляд, который сверлил меня насквозь. Оказывается, за мной присматривала еще и кассирша.

«А чего мне, собственно, обижаться? — попытался я сам себя успокоить. — Ну смотрят, ну и что же? На мне ведь не написано, что я порядочный человек. А может, у меня в самом деле какой-то черный замысел…»

Дрожащей рукой я взял баночку хека в томате и громко, чтобы все слышали, сказал, обращаясь сам к себе:

— Теперь возьму еще два плавленых сырка, пачку печенья…

Тут как раз вышла из подсобки девушка в фартуке, видимо фасовщица, и тоже сразу уставилась на меня.

«Доверять доверяй, но проверяй», — неожиданно вспомнился мне излюбленный афоризм нашего участкового.

«Что же тут особенного, — стал опять успокаивать я себя. — Это, так сказать, контроль в действии. Люди не любят, чтобы кто-то за их счет ужинал. Если даже на несколько тысяч честных покупателей попадется один нечестный…»

— Иван Данилович! — закричала вдруг продавщица. — Идите-ка сюда!

Иван Данилович, очевидно директор, вышел из кабинета и вперил в меня взгляд удава.

Теперь никакого сомнения не оставалось: меня подозревают. Думают, что мои карманы набиты консервами и шоколадами. Прежде чем взять сырки, я сунул руку в левый карман и вывернул его. Затем то же проделал с правым. Пусть убедятся, что ошиблись, что подозревают кристально чистого человека…

— Получите с меня деньги за товар! — громко, на весь магазин, сказал я кассирше.

Не отрывая от меня взгляда, она пробила чек. А контролерша, которой я вручил его, покачала годовой:

— Ай-яй-яй!

— Ай-яй-яй! — повторил Иван Данилович и вплотную подступил ко мне.

— Что «ай-яй-яй»? — взревел я.

— Такой симпатичный на вид…

— И что? — выпятил я грудь. — Хотите сказать, что симпатичный, но…

— Но очень дефицитный, — сказал Иван Данилович. — Никак не могу достать такой шарфик, как у вас. Полгода внушаю своим подчиненным: если где-нибудь увидите такой вот пестрый, покупайте за любую цену. Очень он мне нравится!..


Дело принципа


Я познакомился с ним в купе скорого поезда. На третьей минуте нашего знакомства мы уже знали, что держим путь в один санаторий.

Тщедушный попутчик, которого звали Василием Федоровичем, сделал неудачную попытку забросить свой огромный чемодан на верхнюю полку. Чемодан с грохотом скатился вниз, стукнув при этом по голове хозяина. На лбу его начала вздуваться шишка.

— Приложите вот это, — протянул я пятикопеечную монету.

— Не надо, ни в коем случае, — возразил Василий Федорович.

Он снова взял в руку чемодан и с решительностью штангиста, который решил идти на побитие мирового рекорда, поднял его над собой.

На этот раз Василий Федорович вместе с чемоданом свалился на пол. Я бросился ему на помощь.

— Ни за что! — услышал из-под чемодана его голос. — Сам упал, сам и встану.

Вставал он медленно, с оханьем и аханьем.

— Никогда не думал, что чемодан окажется таким тяжелым, — смущенно улыбнулся он.

— Разрешите, я помогу вам, — предложил я.

— Не разрешаю! — строго сказал Василий Федорович и уже чуть мягче добавил: — Понимаете, это дело принципа…

Полчаса он боролся с чемоданом. Были такие моменты, что казалось, чемодан вот-вот окажется на верхней полке. Но в последнее мгновение Василий Федорович не выдерживал и вместе с чемоданом падал на пол.

Один раз мне удалось поймать его почти на лету, но опять он сказал возмущенно:

— Не мешайте, если не хотите, чтобы я попросился в другое купе!

Наконец чемодан оказался наверху. Василий Федорович вытер носовым платком мокрое от пота лицо.

— Садитесь отдохните, — предложил я.

— У меня ведь верхняя полка, а туда только лечь можно, — сказал он.

— А вы на нижнюю садитесь, сюда, — подвинулся я.

— Спасибо, лучше постою, — решительно отказался он. — Это же ваша полка.

…Как-то во время шторма на море, когда у входа на пляж висела табличка «Купаться запрещено», я услышал крик:

— Человек тонет!..

Не раздумывая, я прыгнул в воду и поплыл к тому месту, где только что виднелась голова утопающего. Пырял долго. Наконец наткнулся на него. Это был Василий Федорович. Когда его голова оказалась над водой, он открыл глаза и оттолкнул меня.

— Я сам… Не на… — едва слышно вымолвил он и опять исчез в морской пучине.

Все отдыхающие спасали его. Наконец вытащили на берег, сделали искусственное дыхание.

С трудом встав, Василий Федорович взглянул на меня и в ужасе прошептал:

— Это вы спасли меня?

— Нет, это вас волной прибило к берегу, — ехидно ответил я.

— Слава всевышнему! — облегченно вздохнул он.

— А почему вы испугались, что спас вас именно я?

— Мне ни от кого никаких услуг не надо! — резко ответил Василий Федорович. — Знаю я эту доброту: сделают тебе на копейку, а потом на целый рубль с тебя требуют!..


По собственному опыту


— Доброго здоровья! — остановил он меня и долго тряс руку. — А это, наверное, ваша жена?.. Очень приятно познакомиться. Как себя чувствуете? Должен вам сделать комплимент: симпатичнее женщины я не встречал в нашем городе.

Мы долго говорили про футбол, ругали дождливую осень. Наконец он осмелился поинтересоваться:

— Ну, как там мои дела?

— Загляните в следующем квартале, — неопределенно пообещал я.

Мы снова встретились через несколько месяцев.

— Мое почтение! — расплылся он в улыбке. — Какая прекрасная встреча! Вашу жену просто не узнать. Прямо-таки Снегурочка.

Мы долго обсуждали хоккейные баталии, ругали метель. Наконец он отважился спросить:

— А какие для меня новости?

— Позвоните через несколько недель, — многозначительно ответил я.

Однажды он встретил нас, когда мы выходили из кинотеатра.

— Какая неожиданность! — воскликнул он с таким чувством, словно это была самая счастливая минута в его жизни.

Жена опять получила щедрую порцию комплиментов. Мы долго обсуждали новинки кинопроката, ругали весенние ливни и обменивались впечатлениями по поводу заметки, напечатанной недавно в местной газете под рубрикой «Из зала суда».

Наконец он, будто между прочим, напомнил:

— Обо мне не забыли?

— Думаю, дней через десять смогу заняться вами, — ответил я.

Он караулил нас у дома. Но сделал вид, будто встреча — чистая случайность. Похвалив прическу жены и отметив, что коралловые босоножки ей очень к лицу, он сделал комплимент и мне:

— У вас такой чудесный вид, словно вы только что с курорта.

— Угадали! — радостно воскликнула жена.

Мы долго обсуждали проблему летнего отдыха, ругали жару, горторг — плавок в магазинах нет, за газированной водой огромные очереди.

Прощаясь, он между прочим спросил:

— Есть какие-нибудь надежды?..

— Думаю, скоро смогу вас порадовать, — оптимистически ответил я.

— Очень приятный человек, — сказала жена, когда мы остались с ней вдвоем. — Все о чем-то у тебя просит. Что-то дефицитное?

— Да ничего особенного. Ему нужен обыкновенный предохранитель.

— И тебе трудно ему помочь? Он такой вежливый, культурный. А какой хороший собеседник!

— В том-то и дело, что и мне приятно с ним поговорить, — сказал я. — Но поверь моему опыту: как только он получит предохранитель, не только беседовать, даже здороваться со мной перестанет!..


Принципиальность


Он подошел ко мне после собрания и уставился на меня так, будто сверял мое лицо с фотографией.

— Что это на тебя нашло сегодня? — наконец вымолвил он.

— Ничего, — спокойно ответил я.

— С таким рвением критиковал меня, словно мы не друзья!

— Ты ведь знаешь, я человек принципиальный. Опоздал на работу позавчера? Опоздал! Пусть там на каких-то две-три минуты, но дисциплина есть дисциплина.

— А все-таки, почему ты меня критиковал на собрании?

— Ты что, с луны свалился? Почему критикуют на собраниях? Потому и я критиковал.

— Ничего не понимаю, — развел он руками. — Может быть, я сегодня забыл поздороваться с тобой и ты решил меня проучить?

— Брось чепуху молоть!

— А может быть, ты обиделся, что я не подождал тебя вчера, когда ты восьмую партию в домино доигрывал? Понимаешь, просто мне нужно было торопиться…

— Ну при чем тут домино?

— Неужели ты обиделся, что я с твоей Олей слишком долго беседовал по телефону? Но поверь, это она беспрерывно задавала мне вопросы, а я из вежливости вынужден был отвечать.

— Послушай, — не выдержал я, — мне тебя просто жаль. Не понимать, что такое принципиальность? Заруби себе на носу: я человек очень принципиальный. Критикую на собраниях без скидки на разные там приятельские отношения!

— Ясно, ясно, — закивал он головой. — Ты просто не мог простить мне своего поражения в шахматы.

— Ну скажи, дорогой мой, какое отношение к критике на собрании имеют шахматы?! — вскипел я.

— А что имеет отношение?

— То, что ты действительно опаздываешь на работу. Нельзя опаздывать, даже на две минуты.

— Нельзя, — согласился он. — Нельзя, это правильно. Но я уверен, что ты критиковал меня на собрании потому, что я не угостил тебя таранькой. Клянусь, я тебе лучший кусок оставил, но Петька с Васькой как насели…

— Опять ты не туда гнешь. Вместо того чтобы осознать свою ошибку, пообещать, что больше никогда не будешь опаздывать, ты о какой-то тарани вспоминаешь! Нельзя воспринимать критику как месть. Принципиальность в том и заключается, что честно говоришь все в глаза, — поучительно сказал я.

— А может, я на своем дне рождения мало уделил тебе внимания? — с надеждой спросил он.

— Вполне достаточно, — ответил я. — Как высокопринципиальный человек должен заметить, что ты все время пытаешься найти объяснение тому, что должно восприниматься само собою.

— И все-таки, за что ты меня критиковал на собрании? — обреченно спросил он.

— За опоздание, — устало сказал я.

— Что я сделал тебе такого, что ты меня критиковал за опоздание? — точнее сформулировал он вопрос.

— Ох и надоел же ты мне! — вздохнул я и вышел из зала.

Он бросился за мной.

— За что?.. — вопрошал дорогой.

— За что?.. — повторял в троллейбусе.

— За что?.. — схватил меня за рукав возле подъезда моего дома.

В его глазах было такое отчаяние, что я не выдержал.

— Моя принципиальная критика, — с расстановкой сказал я, — это ответ на твое нахальное поведение.

— В чем же заключается мое нахальное поведение?

— В чем? Твоя жена в цирке работает?

— Ну, работает.

— Уже больше половины наших сотрудников бесплатно в цирке побывали. А мне ты хоть раз предложил?

— Как-то не подумал…

— Вот то-то же!..


На чистую воду


Но знаю, какая муха укусила нашего заведующего, но его отношение ко мне стало в последнее время просто невыносимым. Такое создавалось впечатление, что он сводит со мной какие-то счеты. Все, что бы я ни сделал, встречалось в штыки. Критиковался каждый мои шаг, ставилось под сомнение каждое мое слово. И те мои мелкие просчеты, на которые заведующий раньше и внимания не обращал, вдруг превратились и серьезные недостатки, на которые он то и дело указывал мне.

А для большей убедительности давил на меня и авторитетом управляющего:

— Игнат Сидорович считает, что вы плохо работаете!..

— Игнату Сидоровичу ото не поправилось!..

— Игнат Сидорович вне себя от возмущении!..

— Игнат Сидорович считает, что таким бездельникам, как вы, не место в нашем учреждении!..

И вот однажды я не выдержал, подошел к телефону и набрал номер управляющего.

— Здравствуйте, Игнат Сидорович, — сказал я и увидел, как тут же исчез румянец со щек заведующего.

А коллеги застыли в немом оцепенении.

— Это Боковой вас беспокоит, младший техник… Говорите, вам очень приятно? А вот мне — не очень… Да потому, что ваше отношение ко мне ни в какие ворота не лезет…

Заведующий нервно открыл ящик стола, взял яблоко и, откусив большой кусок, с омерзением выплюнул его в корзину для мусора.

— Вот вы, — продолжал я, — почему-то контролируете каждый мой шаг, придираетесь к каждой мелочи в моей работе. И регулярно передаете через заведующего, что я бездельник. Разве такое к лицу руководителю? А что, если я начну критиковать вас и придираться к каждому вашему слову? Ведь представить только, сколько тех слов вы ежедневно на ветер бросаете! А сколько обещаний даете! Заранее зная, что никогда их не выполните. Вот взять, например, вашу последнюю статью в нашей стенной газете. Там треть нереальных цифр и липовых показателей. И всем хватает деликатности не обращать на это внимания. А почему же вы обращаете внимание на мелочи в моей работе? Где ваша деликатность, спрашивается?..

Заведующий вскочил со стула и начал носиться по комнате, натыкаясь на мебель.

Что? Вообще не интересовались моей работой? И никогда ничего не говорили по этому поводу нашему заведующему? Тогда простите, пожалуйста. А я было плохо подумал о вас, Игнат Сидорович. Еще раз извините, пожалуйста, беру все свои слова обратно, — сказал я и положил трубку.

Потрясенные коллеги смотрели на меня с ужасом и одновременно с восторгом. Заведующий закурил сигарету, хотя никогда до этого не позволял себе курить в комнате.

— Знаете, — наконец выдавил он, — не ждал от вас такой подлости.

— Смелости, вы хотели сказать? Не так ли? — поддел я его. — Не надеялись, что я отважусь позвонить управляющему? А я вот взял и позвонил. Потому что для меня не существует авторитетов, когда речь идет о моем достоинстве. Никому не позволю себя унижать, даже самому Игнату Сидоровичу!

— Но представляете, в какое положение вы меня поставили? — со слезами на глазах произнес заведующий.

— Это не я вас, а вы меня поставили! — стукнул я кулаком по столу. — Надо же, из нашего уважаемого Игната Сидоровича пугало сделали…

Всю неделю отдел относился ко мне с подчеркнутым уважением. Заведующий подписал мой отчет не читая. А при распределении премиальных мне насчитали на три рубля больше, чем всегда.

Но когда в понедельник я позволил себе опоздать всего на пять минут, заведующий устроил мне такой скандал, что я понял: опять началось! Да он и причину столь резкой перемены тут же объяснил:

— Мы вас раскусили! Мы вас на чистую воду вывели! Оказывается, ваш тот разговор с Игнатом Сидоровичем был не чем иным, как жалким фарсом. Вы просто говорили в пустоту, считая нас дураками. Но мы не такие простачки, как вам кажется! Ишь какой храбрец! Самому управляющему такое в глаза говорит! Так мы и поверили!

— Это ваше дело, — усмехнулся я. — Только можете спросить у Игната Сидоровича, и он вам подтвердит, что и ему действительно звонил.

— И спросим! — пообещал лаборант Пошевеля. — Как раз завтра профсоюзное собрание, подойдем к нему всем нашим отделом и спросим.

— Правильно! — поддержал его заведующий.

— Хотя бы просто ради спортивного интереса, — сказала Завалишина, заместитель профгрупорга.

— И поставим тебя в неудобное положение! — погрозил пальцем технолог Гундосенко.

— Так что, пока не поздно, давай сознавайся, — предложил заведующий.

— Делайте что хотите, — пожал я плечами и вышел из комнаты.

…Собрание закончилось на удивление быстро, и я хотел было незаметно улизнуть домой, как вдруг Завалишина на весь зал крикнула:

— Мы, по-моему, о чем-то договаривались?!

Пришлось остаться.

И вот мы всем отделом подходим к управляющему.

— Простите, Игнат Сидорович, — начал заведующий, — но мы хотим извиниться перед вами за нашего младшего техника Бокового, который так нахально позвонил вам и наговорил кучу глупостей…

Управляющий раскрутил свой мундштук и, вытрусив из него на ладонь антиникотиновую таблетку, снова закрутил его.

— Или, может быть, вы скажете, что впервые об этом слышите? — торжественно спросил заведующий и победоносно глянул на меня.

Управляющий поискал глазами урну и метко швырнул в нее антиникотиновую таблетку.

— Мне кажется, — сказал наконец Игнат Сидорович, — что вам нечего извиняться за Бокового. Он все сказал правильно, и я ему очень благодарен за этот звонок. Или вы другого мнения?

Заведующий что-то невразумительно пробормотал, настолько путано, что управляющий махнул рукой и направился к выходу.

Первым пришел в себя Пошевеля. Он хлопнул меня по плечу и подмигнул:

— Оказывается, это был-таки не розыгрыш?

— Действительно звонил, — согласилась Завалишина.

«Конечно, звонил, — торжествовал я, идя к троллейбусной остановке. — Только не тогда, когда вы слышали, а двумя часами позже из другой комнаты, где никого не было. И не ругал управляющего за статью в стенной газете, а, наоборот, назвал ее шедевром публицистики, образцом принципиальности и объективности. И еще сказал, что каждый сотрудник должен чувствовать себя счастливым, работая под его руководством…»


Устами младенца…


— Знаешь, дорогая, — сказал я жене, — на этот раз тебе придется пожертвовать одним вечером. Нужно навестить Корецких.

Кислое выражение на ее лице не смогло поколебать мое решение. Десятки раз я обещал этому бедняге Корецкому заглянуть на чашку чая и всегда подводил его. Представляю, как они с супругой готовились, как ждали! После каждого приглашения, которое я по-хамски игнорировал, он сидел на работе сам не свой, в глазах его читалась боль и обида: мол, если уж подчиненный, так можно и в грош не ставить!

Кстати, с тех пор как я возглавил отдел, в котором Корецкий занимает скромную должность младшего технолога, я, упаси боже, ни разу и жестом не дал ему почувствовать, что мы с ним находимся на разных ступеньках служебной лестницы.

На этот раз Корецкий так упрашивал, что я не выдержал и заверил его твердо:

— Придем! Обязательно придем к вам завтра вечером!

— Боюсь, опять не сможете, — горько усмехнулся он. — Снова возникнут какие-нибудь обстоятельства, найдутся уважительные причины…

— Никаких обстоятельств и причин! — отрезал я.

Жена сопротивлялась отчаянно. Призвав на помощь все свое красноречие, я убеждал ее:

— Думаешь, мне хочется идти к нему? Да он так надоел мне на работе своим постоянным нытьем, что лишний раз и видеть его не хочется.

— Зачем же ты себя заставляешь? — пожала недоуменно плечами жена.

Понимаешь, руководитель, большой или маленький, обязан иногда приносить в жертву личные симпатии и удобства. Помучаемся какой-то вечер, зато доброе дело сделаем. Представляешь, каким стимулом будет для Корецкого наш приход? С каким старанием он будет после этого работать?

И вот мы с тортом «Космос» поднимаемся лифтом на восьмой этаж и звоним в дверь. Открывает мальчик лет шести — ну вылитый Корецкий!

— Родители скоро придут и очень просили вас подождать, — улыбнулся он застенчиво. Так обычно улыбается и его отец, когда отпрашивается на полдня с работы.

Мальчик проводил нас в гостиную и, упреждая возможные вопросы, отрапортовал:

— Зовут меня Стасиком. Мне шесть с половиной лет. Этой осенью пойду в школу. Маму и папу люблю одинаково. Шоколада не ем. Когда вырасту, буду капитаном самоходной баржи. Братика у меня нет, есть сестричка Галя, только двоюродная. А еще есть танк на батарейках, шагающий робот, коллекция гоночных машин…

— А скажи нам, Стасик, — остановила его жена, — почему ты незнакомым дяде с тетей дверь открыл? Откуда ты знаешь, что мы и есть те самые гости, которых ждут твои родители? А вдруг…

— А я в глазок посмотрел, — сказал Стасик, — и увидел дядю, которого описал мой папа: страшного, как Карабас Барабас, только без бороды, и тетю — толстую-претолстую, такую, что и в дверь не пролезет. И догадался: это и есть Ставищанские.

— Но, как видишь, в дверь я все-таки пролезла, — каким-то не своим голосом заметила жена.

— Мама говорила: «Ничего, у нас дверь шире, чем в других домах. Как-никак, а по улучшенному проекту дом построен».

— А неужели дядя действительно похож на Карабаса Барабаса? — Своему голосу я постарался придать ласковую интонацию.

Стасик внимательно глянул на меня. Было похоже, что он колеблется.

— Папа говорил, что даже к такой бегемотной внешности, как ваша, можно было бы привыкнуть, если бы не…

— Если бы не что? — оживилась жена.

— Если бы не ужасный характер. Папа говорил, что, по сравнению с вами эти… как их… инквизисторы…

— Может, инквизиторы? — поправила его жена.

— Да, инквизиторы. Так вот, папа говорил, что по сравнению с вами они были просто ангелы.

Я почувствовал, что мне не хватает воздуха, и открыл форточку.

— А что еще интересного говорил твой папа про этого дядю? — жена погладила Стасика по голове.

— Много интересного, — сказал мальчик. Он вдруг взъерошил волосы, нахмурился и закричал: — «До каких пор я буду терпеть ваше безделье?! И за что вам только зарплату дают?!»

— Что, так твой папа дядю копирует? — спросила жена, хотя и так все было ясно.

— Угу, — кивнул Стасик. И, подражая отцу, снова закричал: — «За такую работу всех лишу прогрессивки!»

— И какой же ты разумный мальчик! — похвалила его жена.

— Разум — это от бога, — продемонстрировал Стасик свою эрудицию. — Мой папа говорит: если ума бог не дал, то хоть на голове скачи, а дураком помрешь. Вот, говорит, моему начальнику Ставищанскому ничего не помогло — ни образование, ни знакомства в тресте. Голова большая, а ума — кот наплакал.

Я вскочил. Взял жену под руку.

— Пошли отсюда!

Но ее, казалось, эта беседа стала забавлять.

— По твоим словам, Стасик, выходит, что твой папа ненавидит дядю Ставищанского, — ласково улыбнулась она. — Но, как видишь, родители пригласили его в гости вместе со мной. Так что, очевидно, не такие уж мы и плохие?

— Мой папа говорил, что если Ставищанского не пригласить и как следует не угостить, то он тогда самого папу съест.

— Ну хорошо, — вздохнула жена, — мы пойдем. Скажешь родителям, что зайдем в другой раз.

— Нет, нет! — запротестовал Стасик. — Меня тогда очень ругать будут. Меня попросили вас развлекать, пока…

— Скажешь родителям, что ты чудесно нас развлек, — успокоил я его.

— А у тети такая красивая юбка, — решил Стасик переменить тему разговора. — Это вам дядя ее купил?

— А почему ты решил, что дядя? — удивилась жена.

— А папа говорил, что дядя Ставищанский только то и делает, что за юбками бегает, ни одной не пропустит.

— Не желаю больше слушать эту чепуху! — возмутился я.

— Почему же чепуху? — ехидно сказала жена. — Недаром говорят, что устами младенца истина глаголет! Ты же знаешь, шила в мешке не утаишь… Я всегда подозревала…

Что именно она подозревала, досказать не успела, так как пришли Корецкие и кинулись нас обнимать.

— Какое счастье! Какие люди удостоили вниманием!..

Хозяева стали наперебой осыпать нас комплиментами, не обращая внимания на наши постные физиономии.

Чуть ли не насильно усадили нас за стол. Скептические реплики, которыми я встречал каждый тост хозяина, только поддавали ему жару. Он так расхваливал мои исключительные способности и великолепные качества, присущие мне как руководителю и человеку, так восторгался моей эрудицией, моей стратегией, моим мягким характером, моей добротой и порядочностью, что я не выдержал и шепотом сказал жене:

— Вот видишь, а мы чуть было не поверили детской болтовне, выдумкам шестилетнего мальчишки!

После того как Корецкий назвал мою жену самой симпатичной из всех женщин, которых ему довелось встречать, она со мной согласилась.


Ошибка агента


«Агент «20–12» докуривал вторую пачку «Памира», а робота все еще не было.

— Сколько можно торчать на рынке! — сплюнул агент со злости. — Когда же наконец появится это электронное чудовище!

«Электронное чудовище» — робот профессора Ласкавого, за которым охотились одновременно три иностранные разведки, — сегодня должно было стать его добычей. Ради этого робота агент «26–12» уже четвертый месяц прозябал в маленьком городке, маскируясь под сборщика вторсырья. Сколько пришлось перетерпеть, готовя операцию похищения! И вот наступил самый ответственный момент. Скоро сенсационное изобретение профессора Ласкавого, которое взбудоражило мировую научную мысль, будет в надежных руках…

Да, робот этот действительно необычный. Он — абсолютная копия самого ученого. Ну прямо тебе близнецы, которых и родная мать не различит. Он вкусно готовит любые блюда, подает профессору завтрак в постель, каждый день старательно чистит его одежду и обувь и чуть свет бежит на рынок. Рынок — страсть робота. Он может часами разгуливать между рядами, рассматривать товар, беседовать с продавцами.

Агент достал очередную сигарету, как вдруг увидел, что робот, сгибаясь под тяжестью двух сумок, вышел из ворот рынка. Вот он поравнялся с его машиной. Мгновение — и с кляпом во рту робот очутился на заднем сиденье.


…Шеф был доволен. Даже несколько раз похлопал агента по спине, что означало: «Молодец, хорошо сработал!»

Агент «26–12», оказавшись в роскошном номере отеля, плеснул себе полстакана «Длинного Джона» в с наслаждением закурил сигару. Наконец-то можно я отдохнуть.

Вдруг зазвонил телефон.

Когда он явился к шефу, тот, будто разъяренный тигр, метался по кабинету.

— Вы что, с ума сошли?! Кого мне подсунули?!

— Клянусь честью, это робот…

— Четыре обоймы в вашу голову! Какой это робот! Вы привезли самого профессора!

— Но я лично видел, — побледнел агент, — как этот робот готовил обед, как он стирал, гладил. Наконец, именно он шел с рынка с двумя сумками…

— Послушайте, идиот, вы когда-нибудь имели детей? — спросил шеф. И сам ответил: — Никогда! Поэтому не понимаете простых истин. Робот — это детище профессора. А какой отец я наше время заставляет ребенка готовить обед, стирать, гладить, ходить на рынок?.. Профессор его создал, поэтому и стал его роботом. Гляньте — сидит и плачет. Говорит, что без него бедное дитя помрет от голода. Оно, видите ли, не приучено даже еду положить себе в тарелку…


Универсал


Я с гордостью демонстрировал гостям свой новый телевизор.

— Какая четкость! Какая контрастность! А звук какой! — восторгались все, дружно работая вилками.

Лишь Мефодий молча барабанил пальцами по столу.

— Барахлит! — выразил наконец и он свое мнение.

Не успел я ему возразить, как экран был повернут к стене, а задняя крышка телевизора валялась на полу.

Гости, расправившись с закуской, перешли к горячему. Кто-то затянул песню. Жена пошла на кухню готовить десерт. За все это время лишь раз голова Мефодия вынырнула из-за телевизора.

Весь вечер меня не покидало предчувствие утраты. И когда Мефодий торжественно привинтил крышку и поставил телевизор на место, я лишний раз убедился, что предчувствие меня редко обманывает: изображение исчезло, звук — тоже.

— Ничего, он у меня заработает! — потряс кулаком Мефодий и пообещал на следующий день заглянуть ко мне с полным набором инструментов.

Телевизор я отнес к соседям, радиолу и магнитофон — к матери. Утюг, электрогрелку и соковыжималку спрятал в шкаф. А холодильник замаскировал под кухонный столик.

Явившись на следующий вечер, Мефодий разочарованно ходил по квартире и нетерпеливо помахивал отверткой.

Вдруг остановился и прислушался.

— Барахлит! — выкрикнул он. И кинулся на кухню.

Через несколько минут кран фонтанировал, как мощный брандспойт, а Мефодий, стараясь заткнуть фонтан пальцем, сказал угрожающе:

— Ничего, он у меня заработает!

Пришлось бежать к дворнику и просить его перекрыть воду в доме. А заодно и газ отключить, так как Мефодий нашел, что барахлят конфорки.

— Ничего, — успокоил меня Мефодий, — завтра я принесу гаечный ключ и резиновые прокладки, У тебя все заработает!..

— Очень благодарен, — сухо встретил я его на следующий день, — но у меня только что были мастера и все великолепно исправили.

— Проверим! — Мефодий начал раздеваться.

Я остановил его:

— Как-нибудь в другой раз. На кухню сейчас нельзя. Там родственник жены отдыхает. Если будет необходимость, обязательно воспользуюсь вашей любезностью.

Но он будто не слышал меня.

— Барахлит? — спросил, показывая на дверной замок.

Не успел я опомниться, как Мефодий выхватил из кармана отвертку.

— Он у нас сейчас заработает! — на все парадное прогремел его бас, когда язычок замка навсегда замер в положении «закрыто».

Поставив новый замок, я поклялся никогда больше даже на порог не пускать Мефодия.

Узнав однажды, что имею шанс встретить его на пикнике в лесу, который устраивал мой приятель по случаю своего дня рождения, я предусмотрительно оставил дома фотоаппарат, часы и даже авторучку.

Мефодий подошел ко мне и, схватив за руку, так тряхнул, будто надеялся, что с меня посыплются яблоки.

— Барахлит? — спросил он, ткнув пальцев под ребро.

— Сердце? — с ужасом пролепетал я, чувствуя, как подкашиваются ноги.

— Сейчас оно у нас заработает! — Он сгреб меня в охапку и, подмяв под себя, начал давить коленом на ребра.

— Что вы с ним делаете? — кинулась мне на помощь жена.

— Закрытый массаж сердца, — гордо объяснил Мефодий и в ответ на мое: «Спасайте!» — накрыл носовым платком лицо, чтобы сделать искусственное дыхание по системе «рот в рот».

В больнице, куда я попал с переломом ребра и вывихом бедра, меня «заковали» в гипс.

— Ну как, барахлят? — услышал я через несколько дней голос Мефодия. — Сейчас они у нас заработают! — пообещал он, потирая руки.

Не знаю, как я, «закованный» в гипс, оказался и вестибюле.

— От кого это ты так? — удивился коллега, пришедший меня проведать.

— От Мефодия, — задыхаясь, вымолвил я.

— Возвращайся назад, — грустно сказал он. — Дело в том, что вчера его назначили заведующим нашим отделом. Так что все равно тебе от него никуда не деться…


Целебное растение


Наш двор зарос бурьяном, и управдом бросил клич: «Все на прополку!» Клич был встречен возгласами: «Правильно!», «Давно пора!», «Смотреть стыдно!» Однако никто не отважился выйти первым.

Такая необычная скромность жильцов заставила управдома пройтись по квартирам. Выяснилось, что половина жильцов неизлечимо больна, треть готовится поступать на курсы вязанья или посещает кружок «Знай свой родной город». Остальные были заняты такими неотложными делами, что нечего было и думать оторвать кого-либо от них.

— На вас вся надежда, — зайдя ко мне в воскресенье, сказал управдом и сделал такой умоляющий жест, что я немедленно вышел бы на прополку, если бы не мой застарелый ревматизм и не то неумолимое обстоятельство, что через полчаса должны были прийти приятели забивать «козла».

— Неужели и это мне самому делать? — в отчаянии воскликнул управдом.

— Ни в коем случае! Вы просто напишите табличку: «Не рвать! Целебное растение. Лечит от всех болезней». Увидите, что будет, — посоветовал я.

Откровенно говоря, давая этот совет, я и не подозревал, что табличка может произвести такой эффект. Не успела она появиться во дворе, как кто-то из жильцов, озираясь по сторонам, сорвал несколько стеблей.

И — пошло…

Один за другим выходили мои соседи и, словно мимоходом, рвали бурьян. Сначала понемногу, потом целыми охапками. Все забыли о своих неизлечимых болезнях и неотложных делах — семьями заготавливали «целебную» траву.

Особенно старалась бабуся в черном чепчике. Не по годам энергичная, она успела за несколько минут набрать полную корзину. Отнесла ее домой и снова вернулась.

За какой-нибудь час во дворе собралась толпа. Тут были и жители соседних домов, и просто прохожие.

Но стать обладателем «чудо-травы» посчастливилось не всем. Жилец с первого этажа в самый разгар сорняковой баталии был на базаре, и ему не досталось ни травинки.

— Безобразие! — возмущался он. — Какие-то хапуги неизвестно откуда размели наше добро! Это все равно как если бы я в чужой огород залез…

Утром, идя на работу, я увидел на углу бабусю-энтузиастку в чепчике. Она продавала в аккуратных целлофановых мешочках бурьян с нашего двора. На дощечке, что лежала возле корзины, корявыми буквами было списано со вчерашней таблички: «Целебное растение. Лечит от всех болезней».

Брала она по рублю за мешочек. К бабусе тянулась длинная очередь.

Стал в очередь и я. А вдруг и в самом деле растение — целебное? Берут же люди!


Белая ворона


Когда наш заведующий рассказывал в отделе очередной анекдот, все дружно смеялись. Кроме меня. Во-первых, анекдот казался мне примитивным, во-вторых, он имел как минимум столетнюю бороду. Любил заведующий рассказывать и о проделках своего внука. Все гомерически хохотали. Опять-таки, кроме меня. Мне даже как-то грустно становилось от таких рассказов. Если этот маленький проказник, думал я, такое себе позволяет сегодня, то что же он будет вытворять через несколько лет?

И тем более мне было не до смеха, когда заведующий начинал иронизировать надо мной. Особенно поселились коллеги, когда он проводил шуточные параллели между мной и популярными представителями фауны.

«Нацарапал, как курица лапой!» — это когда он читал мои бумаги.

«Работает, как кот на глине!» — такой была общая оценка моего прилежания.

«Баба с воза — кобыле легче!» — о возможности моего перехода в другой отдел.

«Доходит, как до жирафа!» — это про мою реакцию на его остроты.

Что касается последнего, то здесь мнение заведующего единодушно разделяли все мои коллеги. Они искренне сочувствовали мне. И успокаивали.

— Отсутствие чувства юмора — это, конечно, трагедия, — часто повторял Семен Крутоверхий, — по не такая, как, например, у моего дядьки — он с детства клептоманией страдает.

Машинистка Оксана всегда меня горячо защищала:

— А зато у него чувство ответственности есть!

Откровенно говоря, я и сам страдал от того, что был к отделе белой вороной. И когда наш интеллектуал Вализа предложил мне познакомиться с психиатром, который, по его утверждению, специализируется на вот таких закомплексованных, как я, слова благодарности застряли у меня от волнения в горле.

Врач-психиатр, заполняя карточку, заставил меня подробно рассказать все, что я знал о болезни своих предков. Поинтересовался, не падал ли я с высоты более трех метров и не было ли на работе потрясений, связанных с моим продвижением по службе.

— Слишком быстрое продвижение, кстати, точно так же, как и слишком медленное, одинаково плохо влияют на чувство юмора, — объяснил он.

Потом начал меня смешить. Показал палец. Высунул язык. Повел меня в комнату, увешанную карикатурами, и, по очереди тыкая в них указкой, спрашивал: «Смешно?.. А это смешно?..» Неожиданно накинулся на меня и стал щекотать…

— Ну что ж, — наконец сказал он, — ваша реакция позволяет предположить, что случай не безнадежный.

Он посоветовал мне больше бывать на свежем воздухе, не переедать, категорически отказаться от спиртного и курения. А на прощание вручил мне синенькие таблетки, которые я должен был принимать три раза в день.

С неделю я старательно выполнял все его предписания. Результат был потрясающий. Когда заведующий начал рассказывать о важности темы, над которой трудится наш отдел, и о том, какой вклад внес лично он в разработку этой темы, я начал хохотать.

— Вы — вклад? — повторял я и снова корчился от хохота.

Заведующий обиженно замолк. И в ближайшие несколько часов не проронил ни слова. А когда под вечер, готовясь к профсоюзному собранию, он начал цитировать фразы из предстоящего доклада, мои приступы смеха повторились.

— Не понимаю, что вас так развеселило? — раздраженно спросил он и снова зачитал вслух отрывок, который ему казался особенно удачным: — «Мы трудимся не покладая рук, чтобы реализовать лозунг: «Сегодня работать лучше, чем вчера».

Я оглядел своих коллег, представил, как они, бедняги, трудятся не покладая рук, и снова затрясся от хохота.

Обиженный заведующий схватил доклад и выбежал из комнаты, а я конвульсивно вздрагивал до тех пор, пока секретарь директора, заглянув в наш отдел, не пригласил всех в актовый зал.

Я сидел на собрании, слушал выступление директора, прикусив язык и до боли в ладонях сжимая подлокотники кресла. Смех душил меня, слезы катились по щекам. Но когда директор назвал наш отдел одним из ведущих в учреждении, я не выдержал и стал так истерически хохотать, что вскоре и все присутствующие, глядя на меня, затряслись от смеха.

— Ну, вот что, — сказал директор, — я не буду продолжать, пока не выведут из зала, — он указал пальцем на меня, — этого хулигана.

Выводить меня не пришлось. Я вышел сам. И выкинул в урну синие таблетки. Пусть уж лучше, решил я, меня упрекают в отсутствии чувства юмора, чем попадать в подобный переплет.


Свои люди


«Дорогой наш земляк, — читал я письмо из родного села, — собрались к тебе в гости. Приедем в воскресенье первым поездом. Хотим посмотреть, как ты там живешь. Очень просим, специально не готовься. Мы люди свои, и нам ничего не надо. Только с тобой повидаться…»

Не надо так не надо. Просили не готовиться, я и не готовился. Поставил на стол, что было дома. Даже немного наливки нашлось.

Сидели за столом и вспоминали:

— А помнишь?..

— А ты помнишь?..

На прощание еще и чайку попил и с бубликами.

— Провожать нас не нужно, — сухо сказал Василий.

Из-за двери я услышал его приглушенный бас:

— Знаете, почему я не хотел, чтобы он нас провожал? Мы ведь еще в буфет заскочим, чего-нибудь там перекусим. А то у этого скупердяя и поесть нечего было…

Мне стало стыдно. Я представил вдруг, как низко пал в глазах своих земляков, каким скаредным показался им. Попробуй догадайся, что им хочется. Хоть бы намекнули! Мигом исправил бы ошибку.

Я был в отчаянии от мысли, что земляки обиделись навсегда.

Но через пару недель пришло от них новое письмо:

«Дорогой наш земляк! В воскресенье опять к тебе наведаемся. И опять убедительно просим: ничего такого не выдумывай. Нам бы только посидеть, поговорить, вспомнить…»

Прочитав эти строки, я кинулся к председателю кассы взаимопомощи. Потом к знакомому — утонченному гурману:

— Что бы ты поставил на стол, если бы ждал очень дорогих гостей? — спросил у него.

После серьезных размышлений он составил меню, от которого пришел бы в восторг любой привередливый гость. Чего стоило воплотить порыв его творческого воображения в реальные напитки и закуски, известно лишь мне да моему соседу — шеф-повару ресторана «Сокол».

За час до приезда земляков шеф-повар лично пришел с полуфабрикатами шашлыков по-карски и другими деликатесами. Из моей кухни доносились такие раздирающие ноздри запахи, что даже самый убежденный сыроед едва ли устоял бы перед соблазном.

Гости пили и ели, охая и ахая от удовольствия. Одеваясь, они бросали грустные взгляды на стол. Очевидно, жалко было расставаться с такой богатой закуской. Но у них, увы, были билеты на поезд.

— У меня такой порядок, — сказал я на прощание, — все, чего гости не допили и не доели, они забирают с собой.

Сверток вышел увесистый.

— Будем нести по очереди, — сказал Василий.

А через минуту я услышал из-за двери его голос:

— Живут же люди! Такими деликатесами кормятся! И как это все ему одному в горло лезет! Хоть бы когда-то нам чего-нибудь подбросил. Скупердяй несчастный!..


Жертва обстоятельств


В то, что бухгалтер Валентин Петрович Комаровский может предсказывать будущее, верили буквально все сотрудники нашего учреждения. И ничего осудительного в этом нет. Если существуют феномены, которые видят сквозь стены, считают быстрее кибернетической машины и читают мысли на расстоянии, почему бы и в нашей конторе не появиться скромному хироманту? По мере того как предсказания Комаровского сбывались, его популярность росла. Среди моих коллег авторитет бухгалтера был непререкаемым, как у оракула.

И только я воспринимал его предсказания скептически. Честно говоря, меня даже раздражали его самоуверенность и самодовольство. Всякий раз я предрекал ему неудачу, надеясь, что когда-то же ему должно не повезти. Но, наверное, он был из тех счастливцев, которым фортунит всегда.

— Скажи, Валентин, чем закончится мое новое увлечение? — любопытствовал младший лаборант Сувейченко, имея в виду юную машинистку Катю, появившуюся у нас три недели назад.

— Громким семейным скандалом, — не задумываюсь, отвечал Комаровский.

И как в воду смотрел. Скандал был такой силы, что его взрывная волна докатилась аж до профсоюзного собрания, на котором Сувейченко влепили строгий выговор.

— А как вы думаете, Валентин Петрович, — обращается к нему секретарша Оля, — получим мы премиальные на этот раз или нет? Мы же отстаем по всем показателям…

— Получим, — успокаивает ее Комаровский.

И точно. Премиальные получили. Даже больше, чем за предыдущий квартал.

— Как сыграет сегодня «Динамо»? — спрашивают у Комаровского.

— Выиграет! — заверяет он.

— Но у «Динамо» три проигрыша подряд, — напоминают ему.

— Именно поэтому и выиграет.

И снова его предсказание сбывается.

Я, конечно, нахожу ему орешек потверже. Когда стало известно, что в нашем учреждении предвидится сокращение, спрашиваю его:

— И как ты думаешь, кто этот бедняга, который попадет под сокращение?

— Ты, — вдруг говорит он.

Чувство радости охватывает меня. Наконец-то! Долго же пришлось ждать удобного момента, чтобы положить его на обе лопатки.

— Ошибаешься, — говорю спокойно, хотя в голосе моем звучат одновременно торжество и ехидство.

Он пожимает плечами. Мол, такой уж каприз судьбы. А я не выдерживаю и просто смеюсь ему в лицо. Какие бы там капризы ни были у судьбы, а сокращать меня никто не посмеет. Ведь я единственный, кто тянет всю работу, единственный на всю контору специалист, который хоть что-то смыслит в нашем деле. И если в предыдущих своих предсказаниях Комаровский опирался на логику, то в данном случае его предсказание было просто алогичным.

На другой день секретарша Оля позвала меня к директору.

Он был худой и изможденный, будто месяц сидел на разгрузочной диете. Сидел за столом и сосредоточенно смотрел куда-то между сейфом и корзиной для мусора.

— Вы знаете, — каким-то не своим голосом начал он, — я уже которую ночь не сплю, ломая голову, кого же из наших сотрудников сократить. И вот решил…

— Надеюсь, выбор пал не на меня? — прервал я его.

— Представьте, что именно на вас, — глубоко вздохнул директор. — Не сокращать же секретаршу Олю и машинистку Катю. Кто-то же должен отвечать на телефонные звонки и печатать деловые бумаги.

— При чем тут машинистка и секретарша! — возмутился я. — Кроме технических работников, без которых, понятно, не обойтись, в конторе работает как минимум шесть бездельников!

— Ну кого конкретно вы имеете в виду? — грустно спросил директор.

— Да хотя бы Плещука или Чучукала…

— Буду с вами откровенен, — поднялся директор и нервно заходил по кабинету. — Плещук — пустое место, это понятно. Но, с другой стороны, кто меня возить на работу будет? С того времени, как контору лишили машины и сократили единицу шофера, Плещук со своим «Москвичом» — единственное спасение. Представьте, меня срочно вызывают в управление. Не такси же хватать. Или, может быть, прикажете троллейбусом ехать?

Он сел за стол и схватил ручку.

— А без Чучукала разве мы можем обойтись? Билеты на самолет в разгар курортного сезона, нижнее место в «СВ» на поезд Киев — Москва вы возьметесь мне доставать? Причем — сегодня на сегодня!

— Не возьмусь, — согласился я.

— Тогда поехали дальше, — сказал директор. — Семен Онуфриевич! Гнать таких невежд в три шеи!..

— Правильно, — обрадовался я.

— Надо было бы, — уточнил он — если бы не… лекарства, Самые дефицитные лекарства достать для него — раз плюнуть. А моему тестю каждый день необходимы именно дефицитные лекарства. Не достану — жизни мне не будет. Жена съест!..

— А Скомороха? — напомнил я.

— Тупоголовый и примитивный, — закивал головой директор. — Таких к порядочным учреждениям и на километр подпускать нельзя — развалят любую работу. Но сами же знаете, без него на рыбалку не поедешь. Без него я в этом деле как крючок без наживки. Он безошибочно определит — где, на что и когда. Все окрестные водоемы знает лучше, чем я содержимое ящиков своего стола.

— А Доменко и Суннца? — с вызовом спросил я.

— Как за специалистов — за обоих и копейки в базарный день не дал бы, — сказал директор. — Только сами понимаете, Доменко — это все книжные новинки, он их даже из-под земли достанет. А мы ведь с вами — культурные люди, без литературы не можем. Что же касается Суницы, то лучшего организатора вечеров, вылазок, лучшего рассказчика и анекдотчика не найти, Поз него мы безнадежно заскучаем, заплесневеем…

— Нилоты, книги, анекдоты — все это прекрасно, — согласился я. — Но кто-то же должен и работать. До сих пор я был единственным, на ком держалась…

— Знаю, знаю, — зарыдал директор, закрыв лицо ладонями. — Которую уже ночь не сплю — об этом думаю. Только не вижу выхода. Как говорится, обстоятельства выше нас…

— Ну как? — спросил меня Комаровский, встретив на лестнице.

— Твое предсказание и тут сбылось, — признал я себя побежденным. — Только боюсь, что, подписывая приказ о моем сокращении, директор подпишет приговор себе. Вот увидишь, его самого через пару месяцев сократят за развал работы!

— Никогда! — уверенно сказал Комаровский. — Его ни за что не уволят!

— Ну, позволь уж тут тебе не поверить! — вскипел я. — Врут все твои черно-белые магии.

— За магии не ручаюсь. А за свое предсказание отвечаю головой, — усмехнулся Комаровский. — Дело в том, что управляющий наш Карп Сидорович — заядлый шахматист. А в шахматах лучшего партнера, чем наш директор, он не сможет найти никого во всем тресте…


Короткое замыкание


Случилось это именно тогда, когда я гладил себе брюки. В счетчике что-то треснуло, и квартиру окутала тьма.

Я вызвал электрика.

Он пришел ровно в десять утра.

— Пробка перегорела, — констатировал разочарованно. — И надо же, из-за такой ерунды человека беспокоить!

— Простите, — говорю, — но я совершенно не смыслю в электричестве. Даже боюсь прикоснуться к проводке.

— А вы и не прикасайтесь. Хотите, сделаю так, что все электрические провода в стене спрячутся? Так называемую внутреннюю проводку сделаю. Недорого возьму.

— У меня она и так внутренняя.

— Ну, так могу наоборот — сделать ее наружной. В этом тоже есть своя выгода. Если в каком-то месте испортится, не нужно будет все стены ломать. И недорого возьму.

Я поблагодарил за заботу, но отказался.

— А как у вас со стеклами? — неожиданно спросил электрик.

— Да как вам сказать… — неуверенно начал я.

— Так давайте замажу, — прервал он меня. — Ни одной щели не останется. И недорого возьму.

Я согласился. В конце концов, лучше сейчас сделать, чем потом стекольщика вызывать.

Электрик справился с работой великолепно. Внимательно пересчитал деньги, которые я ему дал, и поинтересовался:

— А как ваше газовое хозяйство? В порядке?

— Не очень. Колонка неисправна, — сознался я.

— Я так и думал. — Он открыл чемоданчик с набором инструментов.

И часа не прошло, как газовая колонка была отремонтирована. Заодно электрик отремонтировал духовку и прочистил газовые горелки.

— Теперь полгода мастера не будете вызывать, — заверил он, пряча деньги.

У этого электрика были золотые руки. Когда он принялся циклевать пол, я невольно залюбовался им.

А как он обивал двери! Как перетянул пружины на матрацах! Не электрик — волшебник!

В ого чемоданчике «случайно» оказались белила, и он покрасил подоконники. Потом запаял кастрюлю, починил мясорубку» наточил ножи и ножницы. И только после этого перешел к побелке кухни.

За ремонт крана он ваял всего-навсего семьдесят копеек, а за реставрацию ванны — только двадцать рублей.

— Вот видите, сколько полезных вещей я вам сделал за день и, как обещал, недорого взял, — похвалил он сам себя.

— Ну а как же со светом? — напомнил я ему. — Неужели вечером я буду сидеть в потемках?

— Об этой мелочи не беспокойтесь, — вежливо ответил он. — Позвоните в нашу контору и вызовите полотера. Он хорошо чинит электропробки. И, кстати, тоже недорого берет…


Размазня


Говорят, скромность украшает человека, но некоторым людям эта самая скромность очень усложняет жизнь. Такими людьми стараются заткнуть любую дырку, рассчитывая на их деликатность и безотказность.

Взять, например, нашего Валентина Петровича Негнутого. Такое складывается впечатление, что в его лексиконе вообще отсутствует слово «нет». Из-за своей мягкотелости и уступчивости он стал в нашем отделе просто мальчиком на побегушках. За вас подежурить? Пожалуйста! Кому-то что-то отнести? С радостью! За кого-то что-то дотянуть, дописать, доделать? С дорогой душой! Дошло даже до того, что коллеги его за колбасой и сигаретами в универсам гоняют.

А все потому, что скромный он очень. Отказать не может. Глянешь на него — и грустно становится. Кошки на душе скребут. С какой стати человек страдать должен? Угождать этим нахалам? Вот и решил я как-то вызвать его на откровенность.

Стоит он передо мной, сутулится. Губы кривятся в искусственной улыбке.

— Вы бы на себя в зеркало посмотрели, — говорю.

— Хорошо, посмотрю, — обещает он. И лезет за носовым платком, чтобы вытереть пот со лба.

— А ну, — говорю, — сбегайте мне за сигаретами! Причем так, чтоб одна нога тут, а другая там?

Очевидно, в прошлом из Негнутого мог бы выйти неплохой спринтер. Не успел я в газете заголовки просмотреть, как он уже вернулся.

— А спички? — спрашиваю.

— Извините, — испуганно отвечает он и мчится за спичками.

Когда Негнутый вернулся с тремя коробками спичек, я предложил ему сесть.

Он опустился на краешек стула так осторожно, словно боялся, что стул под ним вот-вот развалится.

— Скажите, — спрашиваю после минутной паузы, — чего вы боитесь? Со своими служебными обязанностями вы справляетесь хорошо. Никаких претензий к вам нет. В чем же дело?

— Я всем доволен, — говорит Негнутый. — Меня все устраивает…

— Зато меня не устраивает, — повышаю я голос. — Не устраивает ваша ужасная привычка всем прислуживать. Ведь вы способный, старательный работник, уважения заслуживаете. А ведете себя так, словно вас держат на работе лишь за то, что умеете быстро в гастроном бегать. Ну что вас заставляет безропотно выполнять чьи-то нахальные просьбы?

— Иначе не могу…

— Что значит — не могу? Надо смочь!

— Ну… если… надо… — говорит он, заикаясь.

— Вот я буду сейчас посылать вас за кефиром, а вы ответьте мне с достоинством: «Я вам не лакей! Сами сходите, если вам нужно!»

Негнутый побледнел:

— Боюсь, ничего не выйдет.

— Выйдет! Ну-ка, давайте попробуем.

Он кивнул и съежился так, будто его собирались бить.

— А ну! — крикнул я. — Смотайте в молочный и принесите мне кефиру! Одна нога тут, а другая там!

Он немного помолчал и наконец дрожащим голосом выдавил из себя:

— Я не лакей… Сами сходите, если…

— Не так, не так, товарищ Негнутый! Больше эмоций! Б ваших словах должно звучать возмущение. Ногой топните, кулаки сожмите!.. Неужели вы действительно такая размазня, как про вас говорит?

Негнутый зажмурил глаза» будто стоял на краю бездны. И вдруг как закричит:

— Я вам не лакей! Не привык холуйствовать! Думаете, если вы начальник, так вам все позволено? Над подчиненными издеваться вздумали?!

— Великолепно! — говорю. — Только про подчиненных — это уж слишком.

— Слишком? — ехидно переспрашивает Негнутый. — Да вы таких, как я, и в грош не ставите! Вам подхалимы нужны, чтобы угождали! А сами комедию разыгрываете, корчите из себя справедливого!

— Ладно, ладно, Валентин Петрович, — примирительно стучу карандашом по столу. — Мне уже в контору ехать нужно на пятиминутку.

— Никуда вы не поедете, пока не выслушаете меня! — угрожающе кричит он, сжав кулаки и топнув ногой.

— Перестаньте хулиганить а то людей позову, — решил я его напугать.

— Зовите! Я и при них не постесняюсь сказать, что вы бюрократ и зажимщик критики.

— Немедленно убирайтесь из моего кабинета!

— И не подумаю. И вы не выйдете отсюда, пока не выслушаете меня… Я вам все скажу! И о том, что мне премию незаслуженно срезаете, и о том, что злоупотребляете моей добротой больше всех в учреждении…

Угрожающий блеск в его глазах заставил меня в панике броситься к двери. Он несся за мной по коридору и выкрикивал угрозы:

— Во все инстанции писать буду! По судам затаскаю! Вы у меня еще поплачете!..

Спрятавшись в бухгалтерии, я запер дверь на ключ и, трясясь от страха, слушал его убийственные высказывания в мой адрес…

На следующее утро, еще издали увидев в коридоре Негнутого, я почувствовал мелкую дрожь в коленях и инстинктивное желание бежать. С трудом переборов страх, я приблизился к нему и робким, заискивающим голоском произнес:

— Доброго здоровья, Валентин Петрович…


Фурор


Мне позвонили из клуба «Строитель» и предупредили, что в ближайшую пятницу я выступаю с лекцией на производственную тему.

— Ничего особенного от вас не требуется, — сказали мне. — Просто расскажете о вашем предприятии, его истории, выпускаемой продукции. Ответите на вопросы, если они будут.

Можете себе представить, как тщательно я готовился к этому выступлению. Перевернул горы материалов, перевел уйму бумаги, пока не отшлифовал каждую фразу, каждое слово. Встретиться с потребителем, лишний раз сделать рекламу нашей продукции — что может быть ответственнее и вместе с тем почетнее для производственника!

Еще раз перечитав написанное, я остался доволен собою. Звучит! Если к тому же сумею перебороть волнение, найти нужную интонацию — все пойдет как по маслу. Недаром некоторые ораторы утверждают: главное — это не что сказать, а как преподнести. А когда еще и сами цифры красноречивы, а факты убедительны — успех гарантирован.

В пятницу, перед окончанием рабочего дня, я поправил галстук, прическу и вышел из кабинета. Дорогой повторял про себя текст и убедился, что знаю его наизусть.

В клуб прибыл за несколько минут до начала. Меня радостно встретили и тут же провели на сцену.

Народу в зале уйма! Никогда не думал, что так велик интерес к нашему предприятию.

Раздались аплодисменты, я поклонился:

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравствуйте, — ответил за всех бородатый толстяк, сидевший в первом ряду как раз передо мною.

— Я представляю фабрику, продукцию которой все вы хорошо знаете, — начинаю весело. — Бьюсь об заклад, что каждый из присутствующих имел дело с нашими изделиями. И уверен, благодаря именно нашей продукции не раз выходил сухим из воды.

Послышался смех, кто-то зааплодировал.

— Как вы уже догадались, — торжественно продолжаю, — я представляю фабрику, которая выпускает зонтики.

По залу покатился смех.

— Думаю, друзья, — улыбнулся я, — что, когда вы забываете зонтик дома и вымокаете под дождем до последней нитки, вам не так весело, как сейчас. Не правда ли?

Зал взорвался смехом.

Поскольку превращать солидный разговор в шутку в мои намерения не входило, я решил перейти на серьезный тон.

— Товарищи, — говорю, — наша фабрика только в этом году освоила уже три новых вида продукции. Это — зонтик мужской, зонт женский, зонтик детский.

И снова смех в зале.

Смех перешел в хохот, когда я решил продемонстрировать эти изделия.

— По-моему, ничего смешного в них нет, — говорю обиженно. — Гляньте, какие современные формы, о каким вкусом подобрана ткань! Как легко они раскрываются!

Хохот не утихал.

Повышаю голос до максимальной громкости:

— Не исключено, товарищи, что все эти три зонтика мы будем выдвигать на Знак качества.

От хохота у отдельных слушателей начались конвульсии.

— Довожу до вашего сведения, — стараюсь не обращать внимания на реакцию зала, — наша фабрика не пасет задних в районе. Только за первый квартал мы перевыполнили задание на ноль целых семь десятых процента…

Даже толстяк, что сидел прямо передо мной и до сих пор вел себя относительно спокойно, схватился за живот, и его борода затряслась в такт гомерическому хохоту.

Вся моя дальнейшая речь сопровождалась исступленным смехом присутствующих. Иногда они бурно хлопали в ладоши, топали ногами и снова хохотали, утирая слезы.

Я решил мужественно держаться до конца и, стараясь не обращать внимания на такую поразительную реакцию зала, просто дочитывал текст, теперь уже без тех бодрых интонаций, что таким странным образом подействовали на слушателей.

Когда я дошел до заключительной части своего выступления, где речь шла о перспективах роста нашего фабричного ассортимента и уменьшения рекламаций на нашу продукцию, бородатый толстяк аж сполз с кресла и стал извиваться на полу в судорогах смеха. Все присутствующие тоже корчились от хохота.

Не успел я сойти со сцепы, как тотчас же ко мне подбежал высокий молодой человек и отрекомендовался:

— Из телевидения, редактор передачи «Весело было нам». Хочу пригласить вас на одну их ближайших передач. Вот вам мои координаты, — протянул он мне визитную карточку. — С нетерпением буду ждать вашего звонка. Уверен, для нас вы просто находка!

Завклубом долго тряс мою руку:

— Я много слышал о вас, товарищ Стратосферный, о вашем исключительном юмористическом даре. Но о таком фуроре на нашем сегодняшнем вечере юмора и мечтать не смел…

— Какой вечер юмора? — удивился я. — И при чем тут Стратосферный? Сиволапенко я, директор фабрики. Мне позвонили из вашего клуба «Строитель»…

— Наш клуб называется «Пищевик», — сказал заведующий, — а «Строитель» уже третий месяц, как отсюда переехал…


Там, за дверью…


Рабочий день в нашем отделе всегда начинался с того, что Конопля рассказывал со всеми подробностями об очередных проделках своего песика, которого он каждое утро выводил на прогулку. Но сегодня Хорьков ему и рта не дал раскрыть. Он был настолько потрясен тем, что случилось с ним в трамвае, что даже шляпу забыл снять. Так и сидел в шляпе за своим столом и возмущался, явно рассчитывая на наше сочувствие и моральную поддержку.

А случилась с ним довольно-таки банальная история. Он забыл закомпостировать талон, и контролер оштрафовал его на пятьдесят копеек.

— Объясняю, — негодовал он, — что я ни разу в жизни сознательно не ездил без билета. Просто задумался и забыл. А контролер и слушать не хочет. Штраф требует. Полтрамвая встало на мою защиту. Мол, чего к чело-веку прицепились? Разве не видите, что он на «зайца» не похож? А он и говорит: «Наоборот, очень как раз на «зайца» и смахивает!..»

— Неужели он уши твои имел в виду? — поинтересовался Битум.

— При чем тут мои уши? — вскипел Хорьков.

— А при том, что они действительно торчат, — сказал Бобылев и захохотал.

— Вы все, оказывается, такие же дурные, как этот контролер! — чуть не расплакался Хорьков и выбежал из комнаты.

Все молча переглянулись. А Конопля оказал:

— Человек шуток не понимает.

— Жаль мне тех, кто начисто лишен чувства юмора, — заметил Бобылев.

— Я бы таких переводил на инвалидность, — согласился Скворешня.

— А я бы им просто не поручал серьезных дел, — изрек Битум.

— Этот Хорьков какой-то чудак, — сказал я. — Обижаться на такие мелочи! Вот, например, Битум разве обиделся бы, если бы мы начали вдруг подтрунивать над его большим носом?

— А при чем тут мой нос? — возмутился Битум. — И, кстати, не такой уж он и большой, чтобы над ним смеяться.

— Не такой. Но верю, что в конкурсе на самый длинный нос ты бы занял не последнее место, — хихикнул Конопля.

— А для карикатуристов ты просто находка, — подхватил Скворешня.

— Бьюсь об заклад, что в школе тебя называли просто Нос, — сказал я.

— Я понимаю Хорькова, — дрожащим голосом произнес Битум. — Вы какие-то… Какие-то дикари! Мне противно с вами даже сидеть в одной комнате!..

Он так хлопнул дверью, что в моем кармане зазвенела мелочь.

— Ну вот, еще один закомплексованный, — произнес после паузы Скворешня.

— Еще одного, оказывается, природа обделила чувством юмора, — отметил Бобылев.

— А я бы добавил в анкету по учету кадров специальную графу: «Обладаете ли вы чувством юмора?» — сказал Конопля. — И тех, у кого оно отсутствует, не брал бы на научную работу.

— Правильно, — поддержал его я. — Вот ты, например, реагировал бы на подобные реплики своих коллег? Уверен, что никогда. Вон мы сколько раз намекали на твою… ну, как бы это сказать деликатнее… на твою интеллектуальную ограниченность. А ты хоть бы что.

— Это я-то — интеллектуально ограниченный? — побледнел Конопля. — Гляньте на этих Софоклов! Интеллектуалы! Сократы! Ломоносовы! Да если весь ваш интеллект, вместе взятый, положить на весы, они и не шелохнутся! Гении! А кстати, про интеллектуальность больше всех говорят как раз те, которые интеллектом не перегружены…

Вне себя от ярости, он вылетел из комнаты, а мы многозначительно переглянулись.

— Вот и еще один, — сказал Бобылев.

— Главное, что это уже неизлечимо, — грустно заметил Скворешня. — Я нам не завидую. Работать с людьми, которых природа таким образом обделила, это с нашей стороны подвиг! Нам, если хотите, дополнительная плата полагается. Во всяком случае, молоко за вредность!

— Непостижимо! — воскликнул я. — Люди обижаются на невинные шутки. Боятся, что в их образцово-показательном портрете заметят хоть одну отрицательную черточку. Разве оттого, что мы шутим над скаредностью Бобылева, мы его меньше любим? Ну, знаем, что у него в зимний день и снега не выпросишь. Так он это и сам знает и на наши шутки никогда не обижается…

Лицо Бобылева побагровело. Руки задрожали.

— Что-то и ты нас не очень часто потрясал купеческими жестами, — зло произнес он и демонстративно покинул комнату.

— Кажется, тут уже не до шуток, — невесело улыбнулся Скворешня. — Если судить по нашему отделу, то чувство юмора — это просто редчайший дар.

— И приятно, что этот дар достался нам с вами, — протянул я ему руку.

— И мне приятно, — пожимая мою руку, сказал Скворешня. — Конечно, в науке вы звезд с неба не хватаете, но ваше чувство юмора вполне компенсирует эту прогалину, делает нас союзниками и друзьями…

— Это я в науке звезд с неба не хватаю? — сжал я кулаки. — Так вот, знайте, — я с презрением посмотрел на Скворешню, — мои союзники и друзья — все там, за дверью!


Почему она улыбалась?


— Добрый день, — сказала официантка и улыбнулась так мило, что меню выпало у меня из рук. — Слушаю вас.

Я собирался заказать, как всегда, борщ, котлету и компот, но вдруг почувствовал, что не могу вымолвить ни слова.

— Ну хорошо, — улыбнулась снова официантка, — я принесу вам борщ, котлету и компот. Не возражаете?

От ее ласковых слов у меня в глазах потемнело. Эту официантку я знаю столько, сколько обедаю в этом кафе. И не было случая, чтобы она меня не обругала. И вдруг сегодня она — воплощение вежливости и предупредительности.

— У вас что, декада культурного обслуживания? — наконец обрел я дар речи.

— Нет, — еще приветливее улыбнулась официантка.

— Понимаю, вы готовитесь к месячнику культурного обслуживания?

— Не угадали.

— Тогда, может быть, вы ждете какую-нибудь высокую комиссию по проверке?

— Не ждем, — весело ответила она.

Когда официантка принесла борщ, я поинтересовался, не день ли ее рождения сегодня. Она в ответ засмеялась:

— Нет. День рождения мой не скоро.

Борщ не лез в горло. После третьей ложки я снова позвал ее и спросил:

— Вы что, машину выиграли или замуж вышли?

— Лучше ешьте, а то остынет, — улыбнулась она и пожелала приятного аппетита.

Я аж поперхнулся. Любопытство явно побеждало во мне чувство голода. Я понял, что окончательно теряю аппетит.

— Официантка! — крикнул я, отодвинув тарелку.

Она буквально подлетела к столику:

— Я вас слушаю.

— А может, у вас какие-нибудь неприятности? Выговор или даже выговор с предупреждением? Может, вас с работы собираются увольнять?

— Что вы! — удивилась она.

— А дома? Может, из дому выгнали, а тут пообещали общежитие? При условии, что будете хорошо работать.

— Не волнуйтесь, у меня все в порядке, — улыбнулась снова она. — Можно нести котлету?

Я копался в тарелке и ломал голову над загадкой. Будто подменили человека! Вчера только ругалась, грубила, а сегодня улыбается. С чего бы это?

— Вы почему все время улыбаетесь? — спросил я официантку, когда она принесла компот.

— А разве вам это неприятно?

И тут меня прорвало.

— А кому приятно, когда над ним смеются! — возмутился я. — Вы думаете, если вы официантка, так и посетителей обижать можете? Смеяться им в лицо? Возможно, я смешной! Возможно! Но ведь кафе — не цирк. Я к самому министру пойду и расскажу о вашем поведении!..

— И как вы мне надоели! — расплакалась официантка. — Если еще раз сядете за мой столик, я подам заявление об уходе!..

— Наконец-то, — облегченно вздохнул я и, выпив компот, как всегда, попросил счет и книгу жалоб.


Рубес


Вот уже прошел месяц, как в наше учреждение прислали нового директора. И все это время меня не покидает тревожное предчувствие: судя по всему, не сработаемся мы с ним.

Уходить не хотелось. Привык я и к коллективу, и к своей комнате, и к своему рабочему столу. Сколько лет здесь проработал, скольких директоров пережил! А этого, видать, не удастся.

Каждое утро, идя на работу, я думал: это случится сегодня. Но, вероятно, до меня все очередь не доходила. С одной стороны, я боялся вызова «наверх», с другой же — молил судьбу, чтобы вызвали поскорее. Неопределенность — самое мерзкое состояние. Лучше уж какая ни ость, а ясность!

Директор вызвал меня сразу же после обеденного перерыва. Он еще допивал чай, когда я молодцевато вытянулся перед ним.

— Садитесь, — кивнул директор на стул и несколько минут внимательно изучал меня. Потом аккуратно завернул в салфетку остаток печенья, ответил на телефонный звонок и сказал, посмотрев мне в глаза: — Помогите, уважаемый Федор Сергеевич, решить один ребус. Вот уже несколько дней я мучаюсь над ним.

— Ребус? — просиял я. — С преогромным удовольствием! Поверьте, что касается ребусов, то их никто здесь быстрее меня не решает.

— Вот и прекрасно! — улыбнулся директор. — Будем надеяться, что с вашей помощью я и решу наконец этот ребус: чем вы занимаетесь в нашем учреждении?

— Речь именно обо мне? — переспросил я упавшим голосом. Надежда, вспыхнувшая вдруг, погасла.

— О вас, о ком же еще! У всех спрашиваю — все руками разводят. Вот я и решил, что кто-кто, а вы уж наверняка знаете о своих обязанностях.

— Если и забудешь, то тебе о них обязательно напомнят, — сделал я попытку уйти от прямого ответа.

— Короче, мне все понятно, — сказал директор.

— Мне тоже, — вздохнул я. — Вы, говорят, собираетесь на треть сокращать штат?

— Ну, на треть — это преувеличение, а вот на единиц пять — семь собираюсь.

— И наверное, первой в списке — моя фамилия?

— Приятно иметь дело с разумным человеком, — засмеялся директор. — Честно говоря, я даже удивляюсь, что вы сумели столько продержаться в учреждении, к которому по своим данным не имеете ни малейшего отношения.

— Откровенность за откровенность, — сказал я. — Видите ли, мой дядя, некогда занимаясь моим образованием, преподал мне науку, которая, по его заверениям, должна была вывести меня в люди. И, представьте себе, до сих пор с огромной благодарностью я вспоминаю дядины университеты.

— И что же это за наука? — поинтересовался директор.

— Он научил меня секретам рыбной ловли и тонкостям охоты, благодаря ему я виртуозно играю на бильярде и в шахматы, могу быть хорошим партнером в пинг-понг и в карты, умею водить машину и моторную лодку, разбираюсь в грибах и винах, умею рассказывать анекдоты, не повторяясь. А уху и шашлыки по-карски никто не приготовит лучше меня…

— Но согласитесь, все это ничего не стоит, когда нет главного, — сочувственно усмехнулся директор.

— Не скажите, — возразил я. — Пока что все это мне с лихвой заменяло то, что вы называете главным. Я был всегда на первых ролях, во мне всегда нуждались. Пока не пришли вы, который не интересуется ни рыбалкой, ни охотой. Которого не волнуют ни бильярд, ни шахматы. Которого из-за болезни желудка абсолютно не вдохновляют ни шашлыки, ни уха, ни грибы, ни вина… Да что там говорить, я уже давно написал заявление об уходе. Вам остается лишь наложить резолюцию…

— Вот и давайте его сюда, — сказал директор, надевая очки. — Я не сомневаюсь, что вы легко найдете себе не менее теплое местечко…

— Хватит с меня теплых местечек, — достал я из кармана заявление и протянул ему. — Пойду работать по специальности! Когда-то я учился на курсах садовников, и, помню, у меня неплохо получалось…

— Садовников? — переспросил директор и, бросив ручку, вскочил с кресла. — Да вы именно тот человек, которого я ищу пятый год! Дача у меня, понимаете. Жена у себя на работе взяла дачный участок, и он уже весь зарос сорняками. Перед соседями стыдно! А что делать, если я не умею этим садоводством-огородничеством заниматься! Уже совсем было собирался от участка отказаться. И надо же, сама судьба послала вас!..

Директор взял мое заявление и порвал его на мелкие кусочки.


Пользуясь моментом


Мы встретились с ним в книжном магазине. Я увлеченно рассматривал какую-то серенькую книжицу с интригующим названием «Семенюк уходит в поло», как вдруг меня оглушило:

— Привет, земляк!

С с трудом узнал Николая Трофимовича. Солидно раздобревший, он излучал такую уверенность в своем завтрашнем дне, что и невольно пожал ого ладонь двумя руками:

— Очень приятно вас видеть!

— А мне — не очень! — пробасил он. — Мои земляки не должны терять время — рыться в этой макулатуре. Пошли ко мне — получишь настоящие вещи! Пользуйся моментом, пока я работаю заместителем директора Книготорга…

Я воспользовался моментом и угрохал всю зарплату на дефицитные книжные новинки.

Жена была далеко не в восторге от моей, как она сказала, «выходки». Она уверяла, что из-за постоянной нехватки времени мы никогда даже не заглянем в эти литературные шедевры. Но мой аргумент был неоспорим:

— Уйдет Николай Трофимович с этой должности, и волей-неволей придется экономить на книгах.

Он ушел с этой должности через месяц. Возглавил центральный мебельный салон. И тут же предложил мне популярную новинку сезона — письменный стол с баром.

— Имей в виду, на него за семь-восемь месяцев записываются. Так что пользуйся моментом…

Я воспользовался.

Мы долго выкраивали место в нашей и без того заставленной квартире, но все-таки выкроили. Телевизор примостили на подоконнике, а письменный стол с баром стал центральным пятном интерьера.

Вскоре Николая Трофимовича перебросили на должность заведующего радиоотделом в универмаге.

— Пользуйся моментом, — заревело, словно через многоваттный усилитель из трубки. — Могу сделать комплект светомузыки.

Я воспользовался моментом.

Все было бы ничего, но у жены после светомузыкальных эффектов началась жуткая головная боль. Таблетки, которые и приобрел, не помогали. Позвонил Николаю Трофимовичу.

— Считай, что тебе повезло! — воскликнул он. — Только вчера меня перевели заместителем заведующего аптекой. Пользуйся моментом!

Надо ли говорить, что вместе с таблетками от головной боли я притащил целый ворох разных лекарств. Среди них были и такие, как мазь от ожогов, порошки от змеиных укусов, пилюли для диабетиков, полный комплект медикаментов для борьбы с болезнями сердца, печени, почек…

Предвосхищая саркастические реплики жены насчет того, что я здоров как бык, что змеи в нашем районе не водятся, а ожогов у меня не предвидится хотя бы потому, что на кухню прихожу только есть, я сразу же поставил все точки над «i».

— Николай Трофимович сказал по секрету, что на днях его снова перебрасывают. Так что пришлось воспользоваться…

А вскоре его действительно перекинули на какую-то материально ответственную должность в больнице.

— Очень советую воспользоваться моментом, — сказал он по телефону. — Нигде так искусно не вырезают желчный пузырь, как у нас. Поэтому и очередь на полгода.

— Тронут, конечно, вашим вниманием, но вроде бы на здоровье не жалуюсь, — смущенно пробормотал я.

— Это всем только так кажется, — убежденно стал заверять он меня. — А не сегодня завтра прихватит. И — сразу на стол! И в первой попавшейся больнице какой-нибудь ординарный хирург наскоро отчекрыжит… Ты ведь жирным увлекаешься. А все, кто злоупотребляет жирным, рано или поздно оказываются перед такой дилеммой…

И я воспользовался моментом. Потому что знаю Николай Трофимович долго на одном месте не задерживается.

После операции я стал нервным, раздражительным. У меня пропал сон, аппетит. Сказал об этом как-то Николаю Трофимовичу. Но он меня тут же успокоил:

— Нет никаких проблем, дорогой! Я теперь руковожу ритуальной службой в похоронной конторе. Так что все могу устроить по высшему разряду…


Авария


Не успели мы усесться на рабочие моста, как на улице что-то заскрежетало. Мы бросились к окну. На асфальте лежал мотоцикл, а неподалеку от него — мотоциклист.

— В столб врезался, — констатировал Козодуб.

— Недаром мои дядя говорил, что все мотоциклисты — потенциальные смертники, — заметил Плевко.

— Но все, а только то, что превышают дозволенную скорость, — блеснул эрудицией Удочкин.

— Может, «скорую помощь» вызвать? — предложил Криницын.

— Наверняка уже кто-то вызнал, — сказал Бабуля.

— Бедный парень, копил, копил деньги на этот проклятый мотоцикл, — задумчиво произнес Козодуб.

— А может, ого премировали мотоциклом за хорошие показатели, высказал предположение Плевко.

— Премии лучше брать наличными, — изрек Бабуля.

Подкатила «скорая помощь». Из нее на ходу выпрыгнули санитары с носилками.

— Интересно, выживет или не выживет? — печальным голосом произнес Плевко.

Через несколько минут «скорая» уехала, и мы расселись по своим местам. Удочкин позвонил супруге:

— Знаешь, дорогая, мы тут такое видели… Мотоциклист разбился! Насмерть!.. Конечно, очень жаль… Вот я и говорю, что это другим наука, пусть не носятся с такой идиотской скоростью…

— А вдруг выживет? — оптимистически изрек Криницын. — Сейчас медицина чудеса делает. Мой дядя рассказывал, что его знакомый тоже вот так разбился. По полежал три-четыре месяца в гипсе и снова сел за руль.

— Разве вы забыли, что мы живем в век реанимации? Мертвых на ноги ставит! Запросто! — напомнил Козодуб.

После обеденного перерыва Криницын внес предложение собрать деньги на телеграмму сочувствия, которую наша группа непременно должна направить по месту работы или учебы мотоциклиста.

— А у меня после обеда только двадцать копеек осталось, — предупредил Бабуля.

— Мы вот тут болтаем, а его, может, уже давно в живых нет, — грустно заметил Плевко.

— Сейчас позвоню в больницу, — схватился за телефонную трубку Удочкин. — Алло, больница?.. К вам сегодня мотоциклиста привезли?.. Что, что? Уже нет?..

— Я же говорил, авария — это не шутка, — сказал Плевко.

— Еще бы! Такая сила удара! — добавил Козодуб.

— Выписался из больницы, — разочарованно произнес Удочкин, кладя трубку. — Говорят, отделался только испугом.

— Вот так всегда. Ты за них целый день волнуешься, а они лишь испугом отделываются. Тьфу! — в сердцах сплюнул Козодуб.

— А может, хоть руку сломал? — с надеждой спросил Козодуб.

— Не-е-ет, с переломом не выпустили бы, — ответил Плевко.

— Видали?! — покачал недовольно головой Бабуля. — Целый рабочий день испортили. И совершенно напрасно!..


Стимул


Эта весть быстро облетела все учреждение — в воскресенье поездка на природу. Программа большая и интересная: игры, танцы. Играет объединенный духовой оркестр подшефного совхоза. Поет квартет «Четыре Жоры» из областной филармонии. Работают буфет и медпункт.

— Ну и весело же будет! — мечтательно произнес старший научный сотрудник Музалев.

— Я с собой кое-кого из родственников прихвачу! — воскликнул младший научный сотрудник Животюк.

— А я кое-кого из соседей! — подмигнул ему лаборант Капля.

— Должен вас огорчить, — сказал старший группы Борискин, — соседей и родственников придется оставить дома. Более того, некоторым из нас тоже придется остаться. Выделяются всего три автобуса. Так что из нашего отдела смогут поехать не более трех-четырех человек.

Наступила тишина, которую нарушил заместитель старшего группы Прут:

— Давайте кинем жребий!

— Ну, это уж совсем по-детски! — возмутился Капля. — Мне в лотереях никогда не везло.

— Правильно, нужно солиднее решать такие дела, — поддержал его Музалев. — На гулянье должны ехать самые достойные.

— Двумя руками «за», — согласился Животюк. И, краснея, добавил: — Возможно, это нескромно, но, если учесть мои производственные успехи…

— А почему только производственные? Все надо учитывать: добросовестность, дисциплинированность, степень участия в общественной жизни, — сказал Прут.

— А это уж совсем нечестно! Надо было раньше предупреждать, — обиженно произнес Капля. — Знал бы я, например, раньше, что от этого столько зависит, вчера бы на работу не опоздал.

— Давайте договоримся так, — рассудительно сказал Борискин. — Поедет тот, у кого на этой неделе будут лучшие показатели…

На следующее утро Капля явился на работу аж на пять с половиной минут раньше и полил четыре из восьми кактусов. Прут стал делать генеральную чистку в своем рабочем столе. Животюк торжественно объявил, что сокращает свои неслужебные телефонные разговоры на шестьдесят четыре процента. А Музалев поклялся не рассказывать ни одного старого анекдота, что, по подсчетам Капли, в целом по отделу сэкономит ежедневно час и сорок шесть минут рабочего времени.

Старший группы Борискин часами просиживал над списком сотрудников отдела, ломая голову: кого же вычеркнуть?

— Может, кто-то добровольно откажется? — спрашивал он.

Но все делали вид, что не слышат его вопроса.

— Наверное, придется вычеркнуть Животюка и Каплю, — наконец сказал он. — Животюк самый молодой, у него все еще впереди. А Капля… Учитывая его прежние грехи…

— Я вам справку принесу от врача, что мне жизненно необходим свежий воздух! — вскочил Капля.

А обиженный Животюк отвернулся к стене и сидел так до тех пор, пока Борискин по восстановил его фамилию в списке.

— Очевидно, придется себя вычеркнуть, — сказал Борискин тоном человека, который отважился на первый в жизни парашютный прыжок.

— Скромность украшает руководителя, — поддержал его Музалев.

— Мы вам потом обо всем расскажем, — пообещал Прут.

Когда через двадцать минут Борискин вернулся в отдел, лицо его сияло от радости.

— Ура, коллеги! — крикнул он. — Никого вычеркивать не надо. Местком договорился еще о трех автобусах. Так что все могут ехать!

— Вот так всегда! — вздохнул Музалев. — Стараешься изо всех сил, а оказывается — зря.

— Не поеду я, наверное, — буркнул Животюк. — Лучше футбол по телевизору посмотрю.

— Нет, товарищи, — возразил Борискин, — ехать нужно. Местком за транспорт заплатил…

— У воды прохладно, — заметил Капля. — Я могу справку принести, что мне простужаться нельзя. А вот Животюк мог бы и поехать. Подумаешь — футбол!

Животюк обиженно отвернулся к стене и сидел так до тех пор, пока Прут не сказал Борискину:

— Вот вы и поезжайте как представитель нашего отдела. А нам потом обо всем расскажете…


Почему молчит телефон?


Я сижу у телефона и жду: вот-вот раздастся звонок и меня пригласят на встречу Нового года. Я уже бутылку шампанского приготовил и торт «Динамо». Кто первый пригласит, к тому и пойду. Надеюсь, первыми позвонят все-таки Тереховские. Не могут не позвонить. Две недели назад я у них обедал. Впечатление произвел колоссальное. Хозяева были просто потрясены. От моих комплиментов Сергей Петрович все время краснея. А Раиса Федоровна до слез расстроилась. Ведь, наверное, за всю свою жизнь эти гостеприимные люди не слышали столько приятного, сколько я им в тот вечер наговорил.

Начал, конечно, с сына — гордости семейства.

— Ну и умница ты, Андрейчик! — погладил его по головке. — И в кого ты такой удался? Папа вон и двух слов связать не может. А о маме и говорить нечего — даже элементарной буквы «к» не выговаривает. Слышишь — вместо «кухня» говорит «ухни».

Андрей расцвел.

— А красавец ты какой! — продолжал я. — Просто не верится, что у таких родителей мог родиться такой красивый ребенок. Посмотри на своего папу. Им же детей пугать можно. В фильме ужасов он мог бы без всякого грима сыграть роль монстра. О маме я уж не говорю. Если бы твой отец ее не осчастливил, сидеть бы ей вечно в девках…

Понятно, прийти в гости и не сказать пару комплиментов хозяйке — значит продемонстрировать свою бестактность. Прежде всего я похвалил ее прическу:

— Вы, наверное, имеете очень квалифицированного парикмахера? — начал я издалека. — Ведь сделать такую приличную завивку на таких реденьких волосиках, как у вас, это настоящее искусство.

Раиса Федоровна покрылась румянцем.

— Вы самая счастливая женщина в городе. Хороший портной в наше время — величайшая редкость. А в том, что вам удалось пошить свое платье у хорошего закройщика, я не сомневаюсь. Шить на такую фигуру, как ваша… Только виртуоз мог согласиться.

Раиса Федоровна так сконфузилась, что вышла из комнаты.

Чтобы хозяин дома не считал меня, извините, хамом, я решил и ему сказать пару приятных слов. Прежде всего отметил его авторитет в семье:

— Кто бы мог подумать, что ты, единственный, кого у нас в конторе никто всерьез не принимает, тут, в семье, смог-таки поставить себя.

Он пожал плечами.

— Откровенно говоря, — продолжал я, — зная твою бесхарактерность, представлял, что сын у тебя на голове сидит, а жена из тебя веревки вьет. А ты ничего, молодец!

Сергей Петрович громко засопел и надул щеки. От гордости.

— И квартира у тебя ничего, — отметил я. — По сравнению с другими она, конечно, примитив, но для тебя, для твоего уровня, и эта хороша. Даже слишком.

Сергей Петрович вытер вспотевший лоб.

— И мебель ничего. Для такой квартиры, как ваша, лучшей и не нужно…

— Прошу к столу, — наконец обрел он дар речи.

И тут, за столом, я уже выдал весь арсенал комплиментов.

Похвалил бережливость Раисы Федоровны:

— Это именно то, что называется и дешево, и сердито. Все это — картошка, лук, селедка — копейки стоят, а голодным не будешь.

Отметил скромность Сергея Петровича:

— Другой бы цыплят табака требовал. Или там зайчатину под соусом. А ты и варениками доволен.

За десертом я попытался обобщить свое впечатление от обеда:

— Уверяю вас, в моей жизни случалось, что принимали меня даже еще хуже, чем вы…

Но все-таки, почему молчит телефон? Я сижу и жду. Час. Два. Три… Не звонят. Не приглашают. Неужели Новый год придется встречать самому? Нет, не верится. Не представляю, чтобы в новогодний вечер можно было бы обойтись без такого компанейского человека, как я…


Хрустальная мечта


Главный инженер еще раз оглядел присутствующих и в третий раз спросил:

— Добровольцы есть?

Я поднял руку.

— Наконец-то, — облегченно вздохнул он и пригласил зайти к нему в кабинет.

— Вы понимаете, какое это ответственное поручение? — спросил главный инженер.

— Рад стараться! — по-военному четко ответил я.

— Имейте в виду, малейшая неосторожность — и корпус лаборатории сгорит дотла, — напутствовал он меня.

…Корпус лаборатории сгорел. До последней щепочки. Пожарники заявили, что в подобной ситуации даже новейшие противоположные средства бессильны.

— Я же предупреждал, — печально сказал главный инженер. — Надо было действовать осторожно.

— Молод! Исправлюсь! — вытянулся я по стойке «смирно».

Следующее задание было попроще. Мне поручили возглавить научно-исследовательскую экспедицию.

…Сама экспедиция длилась месяц, по результаты ее обсуждались полгода. Разные комиссии, оценивая их с разных сторон, составили ужасные акты с убийственными выводами. Мне были инкриминированы некомпетентность и беспомощность. Я был обвинен в безответственности и халатности. Естественно, работу экспедиции признали неудовлетворительной, а наш финансовый отчет фигурировал на многих конференциях и симпозиумах как пример злостного расточительства.

Теперь главный инженер избегал со мной встреч. А когда я заходил к нему в кабинет, он тут же нулей вылетал в коридор, ссылаясь на неотложные дела.

Наконец я застал его во время обеденного перерыва в столовой. Подсел к нему за столик.

— У меня блестящая идея, — сказал я.

При этих словах кусок котлеты застрял в горле главного инженера, и я долго бил его по спине, помогая прокашляться.

— Какая идея? — наконец выдавил он из себя.

Я коротко и доходчиво изложил то, что вынашивал вот уже полтора квартала, — идею реорганизации подачи воды в четвертую лабораторию.

— Только помните, — предостерегающе произнес главный инженер: — если вода прорвется в подвал — погибнут очень ценные вещи.

…Я напрягал все силы, но кран не поддавался. Я откручивал его гаечным ключом, бил молотком. Пришлось вызвать на консультацию знакомого слесаря. Оказалось, я просто крутил не в ту сторону. Открыв наконец кран, я спокойно запер дверь и пошел заниматься производственной гимнастикой…

Ценные вещи, о которых предупреждал главный инженер, действительно погибли. Их не успели спасти. Когда по тревоге было поднято на ноги все предприятие, уровень воды дошел уже до первого этажа.

Теперь, когда в присутствии главного инженера кто-то предлагает поручить мне какое-нибудь задание, он бледнеет и хватается за сердце.

— Только не ему! Кому угодно, только не ему! — восклицает главный инженер в ужасе.

Так вот и осуществилась хрустальная мечта моей жизни. Наконец-то я обрел на работе то, к чему всегда стремился, — покой.


Компьютер


Когда я сказал приемщику ремонтного ателье, что купил испорченный компьютер-советчик, он от удивления заморгал голубыми глазами:

— Этого не может быть!

На его восклицание вышли мастера-ремонтники.

— Слыхали? — обратился к ним приемщик. — У клиента забарахлил компьютер «ВС-1».

— Исключается, — убежденно сказал представительный ремонтник в очках. — Эта машина вечная!

— Надежнее схемы не бывает! — поддержал его усатый коллега.

— А может, вы его случайно уронили с девятого этажа? Или использовали вместо кувалды? — ехидно спросил приемщик.

— Даже пальцем не прикасался! — горячо заверил я. — Вчера купил и тут же решил посоветоваться с ним. А он мне такое выдал, что ни в какие ворота не лезет.

Такая уж, наверное, у меня судьба — не везет с техническими новинками. Ну, пусть холодильник попался бракованный — все время из-за какой-то внутренней вибрации танцует, раздражая соседей. Бывают казусы и похуже. Пусть не повезло со скороваркой — как-то во время приготовления ужина она устрашающе зашипела и вылетела, словно ракета, в раскрытое окно. Как уверяет моя тетка, скороварка вместе с ужином превратилась в искусственный спутник Земли. Бывают такие неимовернейшие истории. Но этот компьютер?..

Когда «ВС-1» — Вечный, Советчик — уже обрел популярность, А все еще принадлежал к жалкой кучке скептиков, не воспринимавшей этого изобретения века. Но вскоре и я капитулировал. Еще бы!

Как известно, даже очень самоуверенные люди иногда нуждаются в совете. Причем все без исключения жаждут совета объективного. А нашим советчикам порой именно этой объективности и недостает. Им мешает быть объективными любовь или ненависть, зависть или просто равнодушие. А компьютер-советчик свободен от любых эмоций. Поняв это, я и купил его. О таком советчике только мечтать можно!

Представительный мастер, завинтив крышку, поправил очки и коротко сказал:

— Компьютер в полном порядке. Вы ошиблись.

— Я ошибся? Исключено! Представьте, вчера, как только принес его из магазина, спрашиваю: «Я бездарный человек?» А он мне в ответ: «Вы, как всегда, правы». Но это же чистой воды вранье! Соседи, знакомые, родные могут засвидетельствовать, что я не лыком шит. Пять рацпредложений и в самодеятельности, можно сказать, первая скрипка, хотя и играю на барабане. Разве это ни о чем не говорит?

— И все-таки компьютер не ошибся, — уверенно сказал мастер. — Вы сами ошиблись с вопросом. Надо было спросить; «Ведь я не бездарный человек?» И тогда бы услышали тот же ответ: «Вы, как всегда, правы». Это единственная фраза, которую он всегда произносит. И которая всех и всегда устраивает…


Клевета


Разбор моего персонального дела был назначен на пятницу. Суровый взгляд председателя месткома не сулил ничего хорошего. Я понимал — выговором без занесения едва ли отделаюсь.

Мое воспаленное воображение рисовало ужасную картину. Хор членов профсоюза безжалостно вопрошает: «По-че-му?» Действительно, почему я регулярно опаздываю на работу? Я искал причину, которая хотя бы издали была похожа на уважительную. Но напрасно. Надо было что-то предпринимать…

На собрание валил народ, как на стадион. Приходили даже с семьями. Прибыли делегации соседних учреждений и предприятий.

Председатель месткома» поправив галстук на белоснежной рубашке — сегодня он был особенно торжественный, — поднял над головой ворох бумаг.

— А все началось с опозданий! — воскликнул он. — Все вы знаете, что случайностей не существует. Все в жизни взаимосвязано. Об этом еще раз свидетельствует дело Иваськина. Оказывается, он не только опаздывает на работу…

Шеи присутствующих вытянулись на несколько сантиметров.

— Иваськин — пьяница! — продолжал председатель месткома. — Вот в этом письме сказано, что он регулярно ночует в вытрезвителе. Бьет стекла у соседей и ломает деревья перед окнами даже райотдела милиции.

Шеи присутствующих вытянулись еще на несколько сантиметров.

— А вот еще одно письмо, — помахал председатель месткома бумажкой. — В нем сказано, что Иваськин — злостный алиментщик, что со своей последней женой он не живет уже третий год… А в этом письме, — от волнения голос председателя месткома охрип, — сообщается, что Иваськин, имея государственную квартиру, спекулирует частными домами!

— Пусть дурака не валяет, все выкладывает!.. Особенно про дома!.. Сначала про женщин!.. Надо всех его жен сюда пригласить!.. — раздались грозные крики в зале.

— Иди, Иваськин, сюда, на сцену, — пригласил меня председатель месткома. — Расскажи людям, как ты докатился до такой жизни.

Я вышел к трибуне.

— Дорогие сослуживцы и гости! — начал я взволнованно. — Вот у меня в руке документы, который опровергают всю эту клевету. Вот справка с подписью и печатью из вытрезвителя о том, что я там никогда не был…

— Точно, — подтвердил председатель месткома. — С подписью и печатью.

— А эту справку выдала мне жена за своей подписью и печатью управдома о том, что, кроме нее, никакой другой жены у меня нет и не было.

— Точно, — кивнул председатель месткома. — С подписью и печатью.

— Читайте! — предъявил я очередную справку. — Никакими домами я ее спекулировал.

С подписью и печатью, — пробормотал председатель месткома.

— А вот справка из милиции, что я никогда не судился, под следствием не находился, в темных делах замечен не был…

С подписью и печатью, — повторил председатель месткома.

— Так что, дорогие сослуживцы и гости, все это грязная клевета, ничтожная попытка замарать мое честное имя. И таким образом — ваше! — закончил я афористичной фразой.

— Анонимщика — к ответу!.. Клеветника — под суд!.. Иваськина — на Доску почета!.. Объявить ему благодарность с занесением!.. Иваськину — двадцать рублей премии! — раздались голоса в зале…

Через полчаса председатель месткома зачитал проект решения собрания.

Мне объявили благодарность. Попросили завтра же принести фото, чтобы поместить, его на Доску почета. Но двадцати рублей не дали. «Учитывая факты опозданий на работу, — сказано было в решении, — уменьшить денежную премию с 20 до 15 рублей».

А еще собрание постановило исследовать почерк, которым были написаны анонимки, и проверить, не пролез ли случайно в наш дружный коллектив клеветник.

Что касается последнего пункта решения собрания — я абсолютно спокоен. Все анонимки на себя я писал левой рукой.


Визит незнакомца


Я проснулся оттого, что кто-то настойчиво дергал меня за рукав.

— Что, приехали? — не понял я спросонья.

— Да нет, это просто узловая станция, — успокоил меня незнакомец.

— А вам чего надо? — поинтересовался я, стараясь разглядеть его лицо.

Свет в купе был тусклым, поэтому, кроме усов, ничего примечательного в его внешности я не заметил.

— Хочу вам предложить прекрасные туфли сорок второго размера, — прошептал он.

— Могли бы это сделать и утром, — буркнул я.

— Утром будет поздно. Мне нужны деньги сейчас. Или никогда. Так что пользуйтесь моментом.

— Очевидно, где-то украли? — предположил я.

— Какая вам разница?

— За покупку краденого по голове не гладят.

— А разве на туфлях написано, краденые они или не краденые?

— И сколько хотите за них? — поинтересовался я.

— Дорого не возьму — пятерочка, и ладно.

— Можно глянуть?

— А чего ж. Они не то чтобы только из магазина, но вполне пристойные.

— Тоже мне пристойные нашел! А это разве не набойка, а это — не царапина? Наверное, не раз в ремонт сдавались.

— Если и сдавались, то уверен — только в образцово-показательную мастерскую.

— А носы какие узкие! Мода вчерашнего дня!

— Поэтому я недорого и прошу.

— Ничего себе недорого! Даю трешку.

— Четыре пятьдесят, и ни копейки меньше!

— И цвет отвратительный. Какой-то неопределенный. — поднес я туфли ближе к свету.

— За такие деньги он еще и цвет хочет особенный! Или берите, или пойду предложу другому, — сказал незнакомец, заворачивая туфли в газету.

— Идите предложите. Где гарантия, что в соседнем купе не едет следователь милиции? — взял я его на испуг.

Он развернул газету и сказал, что согласен продать за три рубля.

«Ну повезло!» — улыбнулся я, засовывая туфли под подушку.

…Проснулся я оттого, что кто-то настойчиво дергал меня за рукав.

— Приехали? — не понял я спросонья.

— Приехали, — подтвердила проводница.

Я стал быстро одеваться.

— А где же мои туфли? Куда они запропастились?

— А вот они, выглядывают из-под подушки, — сказала проводница.

Да, это были мои туфли сорок второго размера. Неопределенного цвета. С набойками и царапинами.


Звонок друга


— Алло! Слушаю… Неужели ото ты? Не может быть! Сколько лет, сколько зим!.. Проездом, говоришь? И только полчаса в твоем распоряжении? Ну, это просто свинство… Свинство, говорю, не остановиться хотя бы на несколько дней у своего старого приятеля… В санаторий едешь? Ото, конечно, уважительная причина. Хотя ничего бы не случилось с твоим здоровьем, если бы на день-другой пробыл меньше в этом самом санатории. Посидели бы, поговорили, вспомнили молодость. Я бы тебя свежей наливкой угостил…

Не пьешь? Ну что ж, пивком бы побаловались… Тоже нельзя? А что же тебе можно? А впрочем, неужели так важно, что есть или пить? Главное, увидеться, поговорить, вспомнить молодость. Я, например, уж если бы проезжал через город, в котором ты живешь, обязательно зашел бы к тебе. Ведь какие только расстояния не преодолевают друзья, чтобы встретиться хоть на день, на час!..

Я все понимаю. Да, путевка — дело серьезное. Жаль, конечно, что не можешь остановиться хоть на несколько часов. Ради других мог бы. Эх, жизнь, что она с нами делает! Как мы меняемся! Не дружба дли нас главное теперь, а какая-то печень!..

Что? Сделать остановку?.. На несколько часов?.. Билет поменять?.. Так это прекрасно! Замечательно! Но слушай, стоит ли ради нескольких часов толкаться у кассы, к дежурному по вокзалу обращаться? В конце концов, что такое несколько часов! Если бы ты хотя бы на пару дней мог остановиться. Знаешь, чайку бы попили. С наливкой. Ах, забыл! Значит, без наливки. А несколько часов — да их и на одну десятую воспоминаний не хватит…

Что? Согласен? Согласен остановиться на пару дней? А как же путевка? С этим шутить нельзя: опоздаешь в санаторий — не пустят. У моего приятели был такой случай. На день опоздал — не приняли. Неужели ты способен рискнуть путевкой, которую так сложно достать?..

Да, правильно, дружба — это главное. Но ведь и здоровье не последнее дело. А потом — что такое два дня? Они для нас промелькнут, как минута. Вот если бы ты вообще не поехал бы на свой курорт и решил провести у меня отпуск! Представляешь? Чайку бы попили, с наливкой. То есть без наливки. Посидели бы, поговорили, молодость вспомнили…

Что? Рвешь путевку и едешь ко мне? Ты с ума сошел! А санаторий? А печень? У меня дома диетических блюд не готовят!.. Постой, что ты делаешь?.. Порвал и путевку, и билет?.. И едешь ко мне? Фу, аж в пот бросило!.. Ну приезжай, конечно. Что уж теперь делать. Путевку не склеишь. А может быть, не совсем порвал? Может, склеить удастся? Алло! Алло!..


Если все так считают


Об этом эксперименте много писали. О нем рассказывали по телевидению.

На глазах у большой аудитории молодому человеку предложили определить, какой кубик он держит в руке — черный или белый? Улыбнувшись, он уверенно ответил:

— Конечно, белый.

— Что вы, — возразил экспериментатор, — кубик черный.

— Белый! — стоял на своем молодой человек.

— Нет, черный, — твердо заявил экспериментатор. — Присмотритесь внимательнее.

Но как ни присматривался молодой человек, он не мог согласиться с экспериментатором. Он видел перед собой белый кубик и настаивал на этом.

Тогда экспериментатор призвал на помощь аудиторию. Высказываясь по очереди, присутствующие убеждали испытуемого, что он глубоко ошибается, называя кубик белым, что на самом деле кубик не белый, а черный.

Молодой человек упирался изо всех сил и наконец капитулировал.

— Так какой кубик вы видите перед собой? — торжественно спросил его экспериментатор.

— Черный.

— Теперь вы уверены в этом?

— Уверен, — прошептал молодой человек.

Эксперимент вызвал много споров. Некоторые люди ставили под сомнение возможность подобной метаморфозы.

— Дойти до того, чтоб называть белое черным! — возмущались они. — Быть такого не может!

А вот если бы они спокойно поразмыслили, если бы проанализировали свое поведение ну хотя бы на протяжении одной последней недели, то наверняка пришли бы к выводу, что сами часто выступают в роли испытуемого.

Бот взять меня. Обедаю я в кафе «Под липой». Меню жалкое. Блюда приготовлены так, будто повара торжественно поклялись навсегда привить посетителям отвращение к пище. А обслуживание?.. Ну как будто все человечество поделено на два лагеря заклятых врагов — клиентов и официантов.

И, представьте, я не возмущаюсь вслух, не пишу в книгу жалоб, не звоню в Управление общественного питания. Рассчитываясь с официантом, я говорю ему спасибо и даже оставляю чаевые. Ведь все так делают. Значит, считают это нормальным? А с какой стати мне быть белой вороной?

Или еще пример: купил я недавно туфли производства местной фабрики. С трудом надел их, но и шагу не смог ступить — ноги словно в тисках.

— Да эту фабрику закрыть нужно! — возмутился я. — Нет, так это оставлять нельзя! Буду писать во все инстанции!

— Погоди писать, — остановила меня жена. — Люди ж покупают. И, значит, носят. Если бы не покупали и не носили, обувная фабрика прекратила бы свое существование. Может, это у тебя ноги не стандартные? Не такие, как у людей?

И хотя я никогда не замечал за собой подобных отклонений, мой запал растаял, а возмущение уступило место растерянности.

«А может, действительно? — подумал я. — Может, это только мне туфли кажутся безобразными, а для всех они — вполне пристойные?»

Как-то пришлось мне принять участие в литературном диспуте. Обсуждались новые стихи молодого поэта. Воздух сотрясали такие эмоциональные восклицания, как: «Удивительная архитектоника…», «Смелые ассонансы…», «Оригинальные метафоры…».

Я хотел было возразить, что, на мой взгляд, это вообще не поэзия, а банальная тарабарщина. Но не успел и рта раскрыть, как меня просто затюкали.

«Очевидно, я ничего не смыслю в поэзии», — решил я и отказался от выступления.

Есть у меня коллега, который каждым своим шагом демонстрирует полное игнорирование принципов честности и порядочности. Такому в пристойном обществе просто не подали бы руки. Но я, бывает, даже первым протягиваю ему руку. Ведь так делают все. Так почему же я должен быть исключением?

Когда я принес вот этот опус редактору, он дважды перечитал его и кисло усмехнулся:

— Что-то я не в восторге от вашего произведения.

— Но всем очень нравится, — стал горячо заверять я его. — Все паши товарищи считают, что написано очень актуально.

— Ну, если все так считают… — пожал плечами редактор.


Сердце — не камень


Семейная проблема


— Алло! Я звоню из автомата. В магазине подарков выбросили очень милые шубки. Модно пошитые, а мех хоть и искусственный, зато, представь себе, достаточно теплый.

— Тогда покупай.

— Но она дорого стоит. За такую сумму я могу пошить роскошное пальто с голубой норкой!

— Тогда не покупан.

— По шуба — просто на редкость. Я не думала, что на нашей фабрике способны делать такие красивые вещи. Мне все будут завидовать.

— Тогда покупай.

— А тебе известно, что искусственный мех непрактичен? Эта шубка — на один, максимум на два сезона!

— Тогда не покупай.

— Легко тебе сказать — не покупай. Я ее примерила — будто по заказу пошита. И длина как раз такая, как нужно. И рукава по последнему слову моды. Ну просто игрушечка!

— Тогда покупай.

— Но стоит еще немного добавить, и за эти деньги можно натуральную купить. Будет вечная вещь!

— Тогда не покупай.

— По-твоему, лучше потом высунув язык бегать по комиссионным? Это их только потому выбросили в продажу, что конец квартала…

— Тогда покупай.

— Но, в таком случае, нам придется отказаться от ковра. Может, мне этот сезон уже проходить в старой шубе, в той, что мы в прошлом году купили? Она, кстати, еще совсем новая. Зато ковер приобретем.

— Тогда не покупай.

— И ты думаешь, что я буду чувствовать себя спокойно, зная, что все мои подруги имеют такие шубки, а я нет…

— Тогда покупай.

— Но в шубе есть недостаток.

— Тогда не покупай.

— Ты с ума сошел, недостаток совсем несерьезный?

— Тогда покупай.

— Но как же я буду…

— Тогда не покупай.

— Да пойми ты…

— Тогда покупай.

— Представь себе…

— Не покупай!

— Хотя…

— Покупай…

— Ты что это зарядил: покупай — не покупай? Я к тебе за советом обращаюсь, а ты ничего толком сказать не хочешь. Всегда я должна серьезные семейные проблемы сама решать!

— Если ты действительно хочешь совета, то я считаю, что не стоит покупать вещь, которая вызывает столько сомнений.

— Ты с ума сошел! Я уже ее купила…


История одной любви


При желании историю любви можно воссоздать по семейным альбомам и пожелтевшим письмам, по памятным сувенирам и надписям на парковых скамейках. Моя же история — в моей трудовой книжке. И каждая страница моей любви заверена подписями и печатями.

Взять, например, вот эту запись: «Младшего техника Огиркова М. К. зачислить на должность старшего техника».

Накануне я впервые посмотрел на Анюту, посмотрел так выразительно, что она смутилась и опустила глаза.

А эта запись: «Старшего техника Огиркова М. К. зачислить на должность инженера)).

Это случилось как раз после того, как я назначил ей свидание.

Читаем дальше: «Инженера Огиркова М. К. зачислить на должность старшего инженера».

Этой записи предшествовала та самая моя беседа с Анютой, когда я признался ей в любви.

Странное стечение обстоятельств объясняется просто: Анюта — дочь нашего директора.

Помню чудесный летний день. Мы гуляем с ней над речкой, катаемся на лодке. Прощаясь, Анюта счастливо улыбается. А на следующий день в моей трудовой книжке появляется благодарность.

Или — зимняя прогулка на лыжах. Щеки Анюты пылают от мороза и счастья. Она клянется, что никогда не забудет этого воскресенья. Я тоже не могу его забыть до сих пор, так как в понедельник наш бухгалтер начислил мне солидную премию.

А потом все проистекало по такой хронологии. Я сказал, что жить без нее не могу. — и меня назначили руководителем группы. Я предложил ей стать моей женой — и получил назначение на должность заместителя главного инженера.

Итак, до должности главного инженера мне оставался один шаг.

Сразу же после свадьбы я решительно направился в кабинет главного инженера. Но оказалось, что он и не собирается сдавать дела.

Неделю я ждал приказа, а его не было.

«Ах, так!» — возмутился я. И решил действовать.

Без малейшего повода устроил сцену жене. Два дня отказывался от ужина. А на третий — остался ночевать у матери.

Реакции последовала тут же. На доске объявлении полнился приказ о… выговоре. За недисциплинированность.

И тот же вечер я пришел домой навеселе.

И меня перевели на должность руководителя группы.

Я не отдал жене свою зарплату.

И меня понизили до старшего инженера.

Я решил действовать иначе. Демонстративно стал прогуливаться под окнами своего дома с подругой детства.

На следующее утро появился новый приказ: меня перевели на должность инженера.

Я пригрозил подать на развод.

Меня сделали старшим техником.

Наконец я пошел ва-банк: подал заявление о расторжении нашего с Анютой брака.

Наутро на доске объявлений появился приказ: «За систематическое уклонение от своих прямых обязанностей старшего техника Огиркова М. К. понизить в должности. Назначить его техником…»

Пришлось заявление забрать. Я понял: с тостом шутить опасно.

А на фабрике только и говорят:

— До чего же объективный человек наш директор! Если нужно, даже с любимого зятя стружку снимет. И на родство не посмотрит!..


Что дарить к празднику


Проблема подарка преследует меня с того самого момента, когда я впервые собирался на свидание. Около часа ходил я тогда по рынку и гадал, какие цветы ей подарить — одни были очень дорогие, другие не очень красивые.

С тех пор каждый праздник для меня — глубокие размышления о том, что бы такое подарить жене. И вот недавно в одном журнале попались мне советы для мужчин. Я даже подпрыгнул от радости. Автор просто гениальный человек! Он утверждает, что лучший пода-рок для жены… комплимент. «Приятное слово, — говорит он, — для женщины дороже наиценнейшего подарка».

Я тут же стал проверить этот совет на практике.

— Слушай, — говорю жене, — у тебя сегодня такой чудесный цвет лица!

Она удивленно взглянула на меня, потом — в зеркало и улыбнулась.

— У тебя, оказывается, красивые глаза! — как то мимоходом заметил я.

Было видно, что комплименты жене очень правятся. Мне даже показалось, что от них у нее и настроение улучшается. Как я был благодарен автору совета! И жене делаешь приятное, и денег на это не расходуешь.

Но со временем я стал ловить себя на том, что повторяюсь: дважды на одной неделе похвалил ее прическу и трижды — грациозную походку. Пришлось завести специальный блокнот, куда я стал аккуратно записывать, когда и какие приятные слова дарил супруге.

Разумеется, на праздник всегда старался говорить нечто особенное. К слову сказать, не так-то это просто находить такие фразы для похвалы, которые бы одновременно не казались абсолютной фантастикой и хоти бы отдаленно были похожи на правду. К примеру, на один из праздников я вот что приготовил:

— Ты себе представить не можешь, до чего ты сегодня красива. Кофта, что ты сама связала, делает тебя еще нежнее и чудесно оттеняет лицо, безусловно достойное кисти самого талантливого художника. Никто в нашем доме не может сравниться с тобой…

Эффект был потрясающий. После этого монолога жена целый час не отходила от зеркала. Ко дню рождения я преподнес ей букет комплиментов, едва поместившихся на четырех листах. Заканчивалось мое поздравление так:

— Я уверен, что в нашем микрорайоне никто не может сравниться с тобой по красоте, уму и вкусу…

Жена весь вечер не отходила от зеркала. Она вообще последнее время любит проводить вечера возле трюмо. Ни театры, ни кино, ни даже телевизор не в состоянии оторвать ее от этого излюбленного дела.

Понятно, Новый год — праздник особый. Я решил преподнести жене что-нибудь такое, чего она в жизни не слыхала. Два выходных провел я в публичной библиотеке, обложившись шедеврами мировой поэзии. И получилось нечто поразительное! Мой новогодний подарок едва уместился на пяти страницах.

Целых полтора часа я произносил расчудесные комплименты, а в заключение назвал ее наикрасивейшей, наиумнейшей женщиной мира.

Солнечная улыбка осветила ее лицо.

— Ты прав, — сказала она, — я красивая, сообразительная, неповторимая и наилучшая женщина в мире. Так зачем же мне губить свою красоту с таким чурбаном, как ты? Я все обдумала и решила: уйду от тебя. С моими данными я имею право на лучшее.

И представьте — ушла. И вот я сижу в комнате, жду. Наверное, скоро придет. Безусловно она пошутила.

Но вдруг и впрямь поверила во все то, что я ей наговорил?..


Фаталист


— Осталось три лотерейных билета специально для вас, — сказал я Сидору Тимофеевичу.

— Ваши билеты меня не волнуют, — сухо ответил он.

— Как это — не волнуют? — возмутился я. — Все берут, понимая, что это государственное дело, а вас не волнуют…

— Послушайте, уважаемый председатель месткома, — сказал он сердито, — насколько мне известно, покупать билет или не покупать вправе решать сам член профсоюза.

— Все это так, — согласился я, — но почему вы хотите быть исключением? Все купили, а вы отказываетесь.

— Потому что не хочу…

— Никогда не думал, что вы такой скряга!

— Дело не в жадности. Я могу вам даже подарить рубль, а билета не возьму.

— Нельзя быть таким предубежденным, — мягко сказал я. — Вот мой дед, купил один-единственный билет и выиграл по нему детский велосипед. Представляете, как радовались они с бабкой, ведь в детство и в глаза не видели ничего подобного.

— Не убеждайте меня, я и сам знаю, что билеты, случается, выигрывают.

— Тогда испытайте свое счастье. Возьмите, ну хотя бы один. Помяните мое слово — выиграете!

— Так именно этого я и боюсь, — сказал Сидор Тимофеевич.

— Выиграть?

— Конечно. Поймите меня. Я живу себе спокойно, коллекционирую крыльца кузнечиков и вдруг становлюсь владельцем машины. Вся жизнь моя полетит вверх тормашками. Надо думать о гараже. Нужно ночи не спать, волноваться: украдут или не украдут. Все знакомые будут требовать покатать их. А поскольку всем по угодишь, постепенно я потеряю друзей. Сын пойдет на курсы автомобилистов, и от этого будет хромать его учеба в техникуме. Дочь тоже захочет научиться водить машину. И я все время буду думать: задавила она кого-нибудь или ее кто-то? А в субботу и воскресенье жена захочет поехать за грибами, сын — на речку, дочь — на ипподром… Все перессорятся, переругаются. А я покой люблю…

— А что, если вдруг вы не автомобиль выиграете, а, например, стиральную машину?

— Тоже невесело. Так жена стирает себе, а я в это дело не вмешиваюсь. А представьте, появится стиральная машина. Придется и мне включаться в работу: крутить ручку, перетягивать с места на место. Ну, и потом вся эта бытовая техника имеет тенденцию ломаться. Надо вызывать мастера, целый день сидеть дома в ожидании его. А он возьмет и не придет. Или придет, по скажет, что нет запчастей. Или предложит отвезти в мастерскую…

— Но есть же совсем простые выигрыши, к примеру соковыжималка, — напомнил я.

— Простые? — саркастически усмехнулся он. — Да вся наша семья будет танцевать вокруг этой соковыжималки! И, конечно, больше всех перепадет мне. Так мы берем, когда нужно, сок в магазине. А будет соковыжималка — каждый день придется покупать разные овощи и фрукты, а потом чистить их и резать…

— Но может случиться, — улыбнулся я, — что вы и ничего не выиграете.

— Нет, — грустно покачал он головой, — я слишком несчастливый.

— Поверьте, я столько покупаю билетов и лишь раз выиграл…

— А я выиграю точно! Еще когда студентом был, помню, бросили мы вдесятером жребий, кому из нас розу с цветника сорвать, чтобы подарить на именины Лене, моей теперешней жене. Мне выпало! С тех пор я перестал верить в свою удачу…


Страшная месть


— Сегодня не могу, — сказал я Николаю, когда мы по привычке остановились у пивного бара. — Меня ждет жена…

— По кружечке. И ни капли больше.

— Нет! — твердо ответил я, удивляясь своей решительности.

— С этого всегда и начинается, — язвительно сказал Николай. — Сперва человек отрывается от коллектива, а там, глядишь, и пропал. Пошли, ребята, а от пусть за юбку держится.

Ладно, думаю, это тебе даром не прейдет.

Целый день я вынашивал план мести, а утром начал действовать.

Мои окна как раз напротив окон Николая, и я стал демонстративно чистить картошку на подоконнике — чтоб увидела его жена. На том же подоконнике я выстирал себе рубашку, а потом, громко ухая, вытрязнул коврик…

Вечером, после работы, я стоял возле дома с цветами. Сказать, что моя жена была удивлена, значит не сказать ничего. Она была настолько поражена, что даже предложила измерить мне температуру.

Зато жена Николая…

В общем, я знал, что делал.

На следующее утро я слегка освежил программу. На виду у жены Николая я все на том же подоконнике сперва слепил пельмени, потом взбивал крем.

После этого, встретив меня на работе, Николай даже не поздоровался.

Целую неделю его прекрасная половина была свидетельницей моих домашних подвигов. А он!.. Чего только он по делал, чтобы заставить меня прекратить подрывную деятельность! Сначала игнорировал, потом слезно умолял пожалеть его, обещал даже подарить свой старый мотоцикл. Наконец пригрозил поднять против меня общественность.

— Никому не дано право разрушать семью! — кричал он.

В воскресенье я увидел, как из окна напротив летят предметы мужского туалета. А следом из дома вылетел сам Николай с чемоданом в руке и быстро зашагал к вокзалу.

Однако вскоре он возвратился.

В тот же вечер я увидел его… в фартуке.

Через несколько дней, когда мы возвращались с работы, я предложил Николаю:

— Зайдем в пивной бар? По кружечке выпьем?

— Что ты, — он даже съежился, — у нас сегодня постирушка, никак не могу.

— Вот так всегда, — заметил я: — сперва человек отрывается от коллектива, а там, глядишь, и пропал…

Домой я вернулся в чудесном настроении. Жена встретила меня ласковой улыбкой. И тут же робко спросила:

— А цветы где же?

— Забыл купить, — честно признался я.

На следующий вечер она удивилась, почему не начищена картошка. А еще через день недовольным голосом сказала:

— Мне кажется, ты давно не лепил пельмени и не взбивал крем.

Я возмутился:

— Ты что же, думаешь, я всегда буду этим заниматься?..

В окно полетели мои носки и шляпа.

На следующий день жена уехала к матери.

Я немедленно купил цветы и помчался за ней.

Она швырнула букет на пол.

И протянул ей коробку конфет.

Она презрительно отвернулась.

Тогда я использовал последний козырь: снял плащ, и она увидела на мне… фартук.

Домой мы вернулись вместе.


Любимое блюдо


— А теперь, дорогие гости, — объявила весело хозяйка, — предлагаю вашему вниманию новинку кулинарии — салат по-новозеландски.

Не знаю, как новозеландец отнесся бы к этому блюду, но лично я проглотил ложку салата, будто проглотил ложку касторки.

— Ну как? — спросила меня хозяйка.

— Изумительно! — соврал я, потому что только вчера прочитал брошюру «Как вести себя в гостях». — Вкуснее не бывает!

Все присутствующие мужчины тоже не обошли вниманием этот салат. А женщины прямо на салфеточках стали записывать рецепт новинки.

В следующую субботу мы собрались у Ковшуков по поводу пятидесятилетия их отпрыска. Центральным блюдом стола был конечно же салат по-новозеландски. Сама хозяйка обошла всех гостей, чтобы положить каждому по две ложечки «этой вкуснятины».

— Нравится? — почему-то решила она спросить именно у меня.

— Не то слово, — с трудом вымолвил я, так как салат застрял в горле.

Приближался мой юбилей. Начальник нашего отдела собрал всех, чтобы посоветоваться, какой мне вручить подарок.

— Как всем известно, — сказала секретарша Оля, — он больше всего на свете любит салат по-новозеландски. Так что лучшим подарком ему будет большая кастрюля такого салата.

В день юбилея начальник торжественно вручил мне кастрюлю салата по-новозеландски и предложил назвать его моим именем.

— Нам выговаривать проще, и юбиляру будет приятно, — такими словами закончил он свою речь.

После работы я пригласил всех своих коллег в ресторан. Меню составлял сам. Чтобы не было недоразумений, не включил в меню никаких салатов.

Выпив фужер шампанского, жена начальника под дружные аплодисменты сообщила, что в честь моего дня рождения лично для меня приготовила салат по-новозеландски. Естественно, первую ложку положили мне.

От одного вида этого ужасного салата и лишился аппетита. Только поздно вечером, когда пришел домой, понял, что проголодался.

Жена поставила на стол вазу свежего, посыпанного перцем, политого майонезом, украшенного петрушкой салата по-новозеландски.

— Сегодня такой день, — радостно сказала она, — что и решила доставить тебе удовольствие.

Меня взорвало:

— И ты считаешь, что вот это может доставлять удовольствие?

Жена разрыдалась:

— Неужели я готовлю хуже тех, которых ты так расхваливал?

Пришлось извиниться и есть.

— Вот видишь, — погладила меня по голове жопасты просто немного разволновался. Еще бы! Кстати, через месяц у нас… Вспомни, сколько лет минуло со дня пашей свадьбы? Обещаю, что и на наш с тобой праздник я не поленюсь приготовить твое самое любимое блюдо…


Единственная в мире


Он позвонил мне днем на работу. Голос его дрожал:

— Мне необходимо срочно с тобой посоветоваться!..

Вечером мы сидели с ним в кафе «Снежинка» и пили молочные коктейли.

— Ничего не могу с собой поделать. Я люблю Галю! И никто не имеет права нам помешать!.. — говорил он, размахивая коктейльной соломинкой.

— Но у тебя ведь жена, — напомнил я.

— Ну и что же? По-твоему, я должен из-за этого страдать? Кончать жизнь самоубийством?

— Ну, если это так серьезно…

— Серьезнее не бывает! Для меня минута без нее настоящая пытка.

— Но у тебя ведь дети…

— Ну и что же? Я не собираюсь от них отрекаться, Дети есть дети.

— А вдруг со временем все это пройдет?..

— Никогда! Такая любовь бывает лишь раз в жизни!

— Ты в этом уверен?

— Спрашиваешь! Стоит мне закрыть глаза, как вижу ее. Изумительную. Нежную. Единственную в мире!

— А чего ты от меня хочешь?

— Совета. Только совета.

— Мне кажется, что каждый сам должен решать подобные вопросы.

— Но ты ведь мой друг.

— Так вот, как друг я хочу сказать…

— Только не говори, что тебе нравится моя жена. Я знаю, ты будешь сейчас приводить тысячу аргументов в ее пользу. Говорить о ее преданности, любви, кулинарных способностях. Все равно я видеть ее не могу. Все равно не сегодня, так завтра сбегу из дома…

Он ждал ответа, как приговора, нервно завязывая соломинку в морской узел.

— И все же это такой ответственный шаг… — начал я.

— Конечно! — подхватил он. — И если его не сделать немедленно — значит, обречь себя на вечное страдание.

— Ну, тогда… — пожал я плечами.

— Спасибо! — вскочил он и расцеловал меня. — Я знал: ты посоветуешь как надо. Ты настоящий друг!..

Через месяц я встретил его в трамвае.

— Ты знаешь, — вздохнул он, — хорошо, что я не воспользовался твоим советом. Она оказалась такой вертихвосткой, даже вспомнить противно.

Недавно я зашел в кафе «Снежинка» и стал в очередь за коктейлем.

— Вон видишь типа в серой шляпе? — услышал я его голос. Он сидел неподалеку за столиком со своей женой. — Да, да, Андрей! Андрюшенька, как ты его называешь! Это же он хотел разбить наше семейное счастье. Советовал мне разойтись с тобой. Вот такие друзья бывают…


Компромиссный вариант


Ее твердое и решительное: «Нет!» — казалось, не оставляло никаких надежд. Но я умолял, взывая к ее совести, я настаивал, надеясь на ее благоразумие.

— Пойми, люди ждут! — восклицал я.

А она упрямо повторяла:

— К твоим Кукобовым мы не поедем!

— Неужели ты не понимаешь? Они готовились! Марина, конечно же, холодного наварила, отбивных нажарила, пирогов напекла!..

— И у нас холодильник не пустой! Или ты считаешь, что я готовлю хуже, чем Марина?

— Не хуже, а лучше! Но нельзя же игнорировать друзей. Они просто не поймут, если мы и на этот раз не придем.

— А мне надоело проводить праздники за столом! Все время одно и то же: вы с Николаем целый вечер пьете и едите. Утром у тебя болит голова, ни о какой прогулке слушать не хочешь. А потом приходят Кукобовы, и мы опять садимся за стол…

— А как же без стола? Такова уж традиция!

— На этот раз все будет по-другому. Мы пойдем в театр на праздничный концерт, а завтра поедем на прогулку. Представь: природа, свежий воздух…

— Представляю. Но одно другому не помешает. Посидим сегодня у Кукобовых, так сказать, отметим праздник, а завтра — на воздух. Может, даже Николая с Мариной сагитируем. А после прогулки — к нам…

— Вот-вот, я и говорю, все будет так же, как и в прошлый раз. Нет! Я твердо решила поломать эту нашу ужасную традицию. Именно поэтому и взяла билеты в театр на праздничный концерт. Там сегодня лучшие артисты выступают. Кстати, и в буфете наверняка будут праздничные сюрпризы…

Все мои аргументы, все мои ультиматумы вдребезги разбивались о ее непреклонность.

— Они решат, что мы на них обиделись! — в отчаянии воскликнул я. — Начнут ссориться, обвинять друг друга в негостеприимстве. Неужели ты хочешь испортить им праздник?

— В первую очередь я не хочу его портить себе, — ответила жена тоном, не терпящим возражений.

— А что, если, — озарило меня, — мы попробуем убить сразу двух зайцев: заскочим к Кукобовым на часок-другой, только чтобы засвидетельствовать, так сказать, свое уважение, а потом в театр пойдем?

— Да, так, конечно, можно было бы, — нерешительно сказала жена. — Но я убеждена, что тебя от стола домкратом не оторвешь.

— А давай попробуем. Обещаю: как только ты подашь мне знак, я вскакиваю, и тут же мы уходим…

Взяв с меня клятвенное заверение в абсолютной покорности и безропотном повиновении, жена наконец согласилась на этот компромиссный вариант.

— Не забыл, о чем мы договорились? По моему сиг-налу ты немедленно встаешь, благодаришь хозяев за гостеприимство, и мы уходим, — напомнила жена, остановившись перед квартирой Кукобовых.

Они уже были нарядно одеты и встретили нас чуть ли не с объятиями.

— Какой сюрприз! Ну какие молодцы! — повторяла Марина, намекая на то, что не ждали нас так рано.

— Дело в том, — объяснила жена, — что мы к вам ненадолго. Нам еще сегодня нужно тетку навестить.

— Кто же вас отпустит, — подмигнул Николай мне, доставая из серванта бутылку шампанского.

— Об этом и речи быть не может, — поддержала его Марина, поспешно накрывая на стол.

…Когда жена дала мне знать глазами, дескать, пора собираться, я в ответ пожал плечами: неудобно, мол, вот так сразу уходить, надо хотя бы ради приличия немного посидеть, побеседовать. Когда она под столом больно наступила мне на ногу, я и это выдержал, делая вид, что не понимаю намека. Но когда она поднялась и принялась благодарить хозяев, я послушно поплелся к выходу.

Как они уговаривали посидеть еще! Как упрашивали остаться, послушать музыку! Напрасно, жена была непреклонна.

Поймав такси, мы помчались в театр.

Конечно же на первое отделение опоздали.

— Ничего, — стал успокаивать я жену, — второе отделение всегда интереснее первого. Ведь во втором…

Я осекся, так как увидел, что двумя рядами ниже пробираются к своим местам… Кукобовы.

Инстинктивно втянув голову в плечи, я закрылся программкой…


Сердце — не камень


Когда я доедал паровые тефтели, она вдруг сказала:

— Я так рада, что попала с вами за одни столик.

— И мне приятно, — вежливо ответил я, приступая к десерту.

— С той минуты, как вы появились в нашем санатории, я все время ищу встречи с вами, — сказала она таким тоном, что я поперхнулся. — И вдруг такая удача: ваш сосед по столу согласился со мной поменяться…

Она посмотрела на меня так многозначительно, что я аж съежился. Крепко стиснув зубы, я еще раз поклялся, что не подведу председателя сельсовета, который, давая мне недавно характеристику, назвал меня морально устойчивым.

— Я от вас многого не требую, — сказала она, когда мы вышли на площадку для пинг-понга. — Разрешите мне съесть хотя бы один шашлычок…

— Один что? — не понял я.

— Шашлык на шампуре. Все врачи твердят, что при моей печени мне на жареное и смотреть нельзя. А у вас, говорят, совсем другие методы. Вы, говорят, против суровой диеты. И то, что другие запрещают, вы разрешаете…

— Послушайте, — облегченно вздохнул я, — это просто ошибка. Если вы приняли меня за врача…

— Не волнуйтесь, все абсолютно между нами. Меня предупредили, что вы тут инкогнито. Но я вас узнала с первого взгляда. Так что, надеюсь, вы не откажете…

— Но я не имею права разрешать или запрещать.

— Я вас очень прошу.

— В конце концов, вы человек взрослый, можете есть, но…

— Вот этого «но» и не надо. Так мне все говорят: можете есть, но это плохо кончится.

Она умоляла. И я не выдержал:

— Ешьте, бог с вами!

Ночью ее забрала «скорая помощь». А меня весь день мучили угрызения совести.

Вечером ко мне на лавочку подсел дистрофического вида отдыхающий и подмигнул:

— Ах, эти доктора! Другим запрещают, а сами курят.

— Ошибаетесь, никакой я не доктор, — покачал я головой.

— Не темните, мне все известно, — перешел он на шепот. — Одна дама из второго корпуса сказала, что вы — светило медицины. То, что обычно врачи запрещают, вы разрешаете. Очень прошу вас, разрешите и мне одну сигарету.

— Курите, — я протянул ему пачку.

— Но должен вас предупредить, у меня энфизема и астма. Поэтому мне категорически запрещают…

— Значит, не надо, раз запрещают и притом категорически.

— По вы ведь, говорят, против таких запретов? Вы ведь лечите иными методами. Вы, говорят, все разрешаете…

Я молча поднялся и пошел по аллее. Он догнал меня:

— Одну, только одну! Разрешите, умоляю!

— Курите хоть пачку сразу! — не выдержал я.

Ночью его еле привели в чувство с помощью кислородной подушки.

На следующее утро я не мог выйти из комнаты: меня атаковала толпа отдыхающих. Ревматики просили разрешить им купаться в море. Подагрики умоляли благословить их на футбольное соревнование.

Что ж, сердце — не камень…

Слава медика, который не признает диет и режимов, ходила за мной по пятам.

— Вот это специалист! — в восторге говорили больные. — Что ни попросишь — все разрешает…

Через несколько дней меня вызвал к себе главный врач санатория.

— Послушайте, уважаемый коллега, — сурово сказал он, — вы не представляете, чем это может кончиться. У нас изолятор переполнен. Пятый раз за неделю вызываем «скорую»…

— Никакой я вам не коллега, — говорю ему, — я зоотехник…

— Бросьте эти шутки и не считайте меня дураком. Нам известно, что вы отдыхаете инкогнито, — подмигнул главврач. — Между прочим, — взял он меня за локоть, — уже полгода, как я перенес инфаркт. А завтра мой день рождения. Как по-вашему, можно мне хотя бы рюмочку по такому поводу?..


Женская логика


Но знаю, как вы, уважаемые мужчины, но я лично против сюрпризов. Сюрпризы заставляют супругу волноваться, а волнения, как утверждает мой знакомый врач, не на пользу здоровью. Поэтому перед праздником я всегда предупреждаю: так, мол, и так, дорогая, держись, завтра получишь картофелечистку. Или торт с шоколадной надписью «Поздравляю». Или…

На этот раз я надумал подарить жене к Восьмому марта нечто такое, что сделает ее по-настоящему счастливой. Я решил подарить ей робота.

— Он, — сказал я жене, — будет тебе надежным помощником. И не в каких-то там примитивных делах, как, например, стирка или уборка квартиры. С этим ты и сама отлично справляешься. Он будет помощником в решении сложнейших семейных проблем, потому что это робот-советчик. Его электронный мозг способен давать квалифицированные советы на все случаи жизни.

Это не были пустые слова. Робот действительно советовал безотказно.

— Кто должен забирать ребенка из яслей? — спрашивала жена.

— Муж! — безжалостно утверждал робот.

— Кто должен убирать комнату?

— Муж…

В нашей семье наступил мир и покой. Мы не тратили больше вечеров на споры из-за мелочей.

Жена была в восторге от робота. Она придумывала неожиданные вопросы и в моем присутствии заставляла его отвечать.

В результате к моим обязанностям каждый раз добавлялись новые. Я уже покупал хлеб, приносил из магазина овощи, натирал пол…

Постепенно робот начал меня раздражать. Казалось, это стальное чудовище создано специально для того, чтобы загрузить меня всяческими заботами.

— Ну что я тебе такого сделал, что ты мне жизнь укорачиваешь? — не выдержав, схватил я его за антенну.

Робот молчал.

«Ясно, она подобрала ключик к его железному сердцу», — понял я, заметив, как жена заливает в луженую глотку робота двойную порцию масла.

Я стал тайком делать то же самое. Даже утроил дозу. Но робот был неумолим, как автоинспектор. В сердцах я схватил его и отнес в мастерскую гарантийного ремонта.

— Сотни мужчин обращаются к нам с подобными жалобами, — сказал мне мастер. — Только, к сожалению, помочь вам ничем не могу. Дело в том, что конструктором первого семейного робота была женщина…


Сцена ревности


В тот вечер я, как всегда, пришел домой без десяти семь. Поужинал и засел за газету. Я так углубился в чтение, что жене пришлось трижды повторить свой вопрос, прежде чем его смысл дошел до меня:

— Скажи, ты ее любишь?

— Кого? — удивился я.

— Сейчас ты скажешь, что даже не знаком с ней.

— С кем — с ней?

— Не придуривайся!

— Понятия не имею, о ком это ты.

— Что ж, могу тебе доставить удовольствие, описать ее портрет: большие карие глаза и длинные ресницы. Искусственные, конечно!

— Не знаю, о ком ты…

— Она носит берет и яркую куртку… Теперь улавливаешь, о ком речь?

— Нет, — буркнул я и снова углубился в чтение газеты.

— Так вот, — вырвала жена газету, — зовут ее Олей! И работает она в твоем отделе…

Целый вечер я мысленно перебирал всех своих сослуживцев, силясь припомнить, кто же такая Оля с большими карими глазами и длинными ресницами. И лишь утром, когда пришел на работу, понял: ну конечно же она имеет в виду вот эту младшую копировщицу, которая работает у нас только второй месяц.

Я присмотрелся и заметил, что у копировщицы действительно красивые глаза.

— Вы чего это на меня так смотрите? — спросила Оля.

— Просто хотел… — смутился я.

— Просто хотели спросить: не свободна ли я сегодня номером? — подсказала она.

В этот день я пришел домой на час позже.

А на следующий день пришел позже на три часа — Оля попросила помочь ей выбрать подарок для брата.

Жена встретила меня бурной сценой.

— Теперь я окончательно убедилась, что ты ее любишь!

— Ты имеешь в виду Олю?

— Не Олю, а Галю! И не прикидывайся, что даже не знаешь, о ком идет речь, Могу доставить тебе удовольствие, описать ее портрет: маленькая, подстриженная под мальчика. В канцелярии у вас работает»..

Утром я внимательно разглядывал маленькую, беленькую, подстриженную под мальчика машинистку. Действительно, хороша! И как ото я раньше ее не замечал?

— Вы чего на меня так смотрите? — спросила Галя.

— Просто хотел… — смутился я.

— Просто хотели спросить: не свободна ли я сегодня вечером? — подсказала она…


Последняя капля


Мужчины в долгу перед женщинами. Хотя бы потому, что взвалили на их хрупкие плечи непосильные тяготы домашних забот. Естественно, прекрасный пол категорически протестует и борется за равноправие в домашнем хозяйстве.

И надо сказать, что в этой борьбе женщины все-таки кое-чего достигли. Во всяком случае, как утверждают юмористы, хоть раз в году, допустим, Восьмого марта, каждый пятый мужчина надевает передник и, засучив рукава, бросается, например, чистить картофель.

Но женщинам этого мало. Они хотят большего.

«Существуют, скажем, месячники продажи часов, месячники безопасности движения? — ехидно спрашивают они. — Почему бы нашим мужьям не стать хотя бы на месячную вахту по домашнему хозяйству?»

Я знаю случаи, когда игнорирование этого рацпредложения ставило под удар семейное счастье.

Лично мне это мужское упрямство нисколько не присуще. Я готов на отчаянный подвиг, лишь бы небосвод нашей семейной радости не затмила даже маленькая тучка обиды. Поэтому, когда жена решительно заявила: «Отныне ты мне помогаешь по дому!» — я с радостью согласился.

Программа помощи была изложена по пунктам:

— Во-первых, сам себе гладишь брюки. Во-вторых, покупаешь в магазине продукты. В-третьих, четыре раза в неделю забираешь ребенка из яслей…

На следующее утро я начал выполнять программу помощи. Включил утюг и стал гладить брюки.

А вечером мы с женой плелись в универмаг, чтобы купить новые брюки. Во время глаженья я прожег штанину, и теперь спасти ее не могла даже художественная штопка.

Когда вечером я с трехлетней дочкой пришел домой, она обратилась к маме с таким предложением:

— Выпьем по кружечке?

— Что это значит? — побледнела жена.

— Понимаешь, — объяснил я, — мы с другом Колей взяли ее с собой в «Пиво — воды»…

Картофель, который я послушно принес из магазина, жена выбросила в мусоропровод. А от посуды, которую я мыл после ужина, осталась половина.

— Вот тебе последнее испытание, — сказала жена, и в голосе ее я уловил отчаянную решимость: — купи в овощном три кочана капусты.

…Я стоял у прилавка и слезно просил:

— Ну хотя бы один гнилой кочан!

— Нет, товарищ, — безнадежно развела руками продавец. — Вся капуста у нас первосортная.

Я требовал книгу жалоб. Я вызывал директора. Я обещал пожаловаться в министерство. И… помогло. Где-то в подсобке нашли все-таки два кочана гнилой капусты, которая случайно завалялась с позапрошлой партии.

Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения жены.

Теперь, когда я даже умоляю ее: «Дай я тебе хоть немного помогу», жена категорически отказывается.

— Я лучше сама, — вздыхает она.


Деликатное поручение


Я сидел в кабинете председателя месткома и рассматривал свои ногти так внимательно, словно видел их впервые. Через несколько минут он повторил свой вопрос:

— Как же это произошло?

— Даже не припомню, с чего все началось… — чужим голосом заговорил я, стараясь не смотреть ему в глаза. Мне было ясно: пахнет аморалкой и персональным делом.

— А вы все же постарайтесь припомнить, — строго сказал он.

— Кажется, началось все с того, что однажды Василин Петрович, задерживаясь на работе, попросил меня пойти с его женой в кино…

— Что вы и сделали?

— Разумеется. Разве я мог отказать Василию Петровичу?

— Ну, а затем?

— Затем он снова, задерживаясь на работе, попросил меня пойти с его женой в театр.

— И вы не смогли отказаться?

— Не мог. Он так просил…

— А дальше?

— А дальше я ходил с его женой в цирк, на выставку собак, на состязания по легкой атлетике…

— В то время, когда Василий Петрович задерживался на работе?

— И не только на работе. Жена Василия Петровича не любит футбол, а он не пропускает ни одного матча. Поэтому, когда он ходил на стадион, то поручал мне развлекать супругу.

— И что же было потом?

— Потом он стал поручать мне развлекать ее и в те дни, когда играл в шахматном клубе. Его жена не любительница шахмат.

— А что же она любит?

— Прогулки, анекдоты, пирожные, коктейли и многое другое…

— Впервые слышу, что вы умеете рассказывать анекдоты.

— Я тоже это умение обнаружил в себе случайно…

— Мы уклоняемся от темы. Пора уже переходить к главному. Итак, гуляли, пили, ели и анекдотами развлекали. И что же было дальше?

— Дальше? Были стихи. Сперва читала она, потом я. Потом вместе…

Председатель месткома помолчал, задумчиво глядя в потолок.

— Ну, а какие еще любопытные детали?

— Разве все упомнишь? — неуверенно ответил я.

— Цветы дарили?

— Только дважды за все время. Первый раз от имени Василия Петровича. Второй — от себя.

— А всякие там сувениры, духи?

— Дарил. Но не часто, — опустил я глаза.

Председатель месткома снова помолчал, уставившись в окно.

— Признайтесь честно, вы в ее присутствии ругали Василия Петровича, насмехались над его недостатками и странностями?

— Ни разу! Напротив, когда она пробовала о нем говорить что-то нехорошее, я всегда возражал.

— А все-таки когда вам пришло в голову отважиться на этот шаг?

— Я и сам не знаю, как случилось, что я предложил ей стать моей женой. В последний раз, когда Василий Петрович, отправляясь в командировку, попросил не оставлять супругу в одиночестве, я даже предупредил его: «Это может плохо кончиться!» Но он только самоуверенно усмехнулся.

— Итак, он уехал в командировку, а вы в это время сделали предложение его жене? Теперь наконец мне все стало ясно, — сказал председатель месткома и задумчиво уставился в пол.

— Только у меня к вам одна просьба, — прервал я его раздумья.

— Слушаю вас.

— Когда на профсобрании будут разбирать мое персональное дело, не надо смаковать все эти подробности.

— Хорошо, обещаю… Только за это я тоже хочу попросить вас об одной услуге.

— Пожалуйста, — сказал я.

— Просьба очень деликатная. На этой неделе я еду в командировку. Не могли бы вы в это время немного развлечь мою жену? Вы это так хорошо умеете делать…


Опять двойка


Сын принес двойку по географии. И это меня до крайней степени возмутило, прямо таки вывело из себя. Ну, пусть там с математикой у него не все хорошо. В конце концов, у меня тоже далеко не аналитический ум. Пусть в одном предложении он делает восемнадцать ошибок. Я тоже, случается, могу перепутать запятую с тире. Но география? Что может быть проще! Бери учебник, читай и запоминай себе. Вот и все дела!

— Понимаешь, папа, я не сумел показать, где Австралия, — объяснил сын так беззаботно, что я аж вскипел:

— А зачем же я тебе глобус купил? Зачем карту на стене повесил? Затем, чтобы ты хоть иногда смотрел! Не-е-ет, так дальше продолжаться не может. Где мой широкий армейский ремень?!

— Э, нет, папа! — Сын встал между мною и шкафом. — Лупить ремнем непедагогично.

— А чем педагогично? — крикнул я.

— Вообще бить детей нельзя, — твердо заявил сын.

— Что значит — нельзя? Меня батя лупил вот и вышел из меня человек.

— Тогда другие времена были. А теперь бить детей не рекомендуется, чтобы не причинить им психологических травм, чтобы не отталкивать их от себя, чтобы не возникла между отцами и детьми полоса отчуждения…

— Кто это тебе такого наговорил? — удивился я.

— Вот ты не слушаешь радиопередачу «Для вас, родители», а я слушаю и знаю, что ребенок очень впечатлителен. Его запугать — раз плюнуть. А запуганный ребенок не может хорошо…

— А уроки не учить — это хорошо? — остановил я поток его красноречия.

— Самое ужасное то, что ребенок может после такого наказания, — сын кивнул в сторону шкафа, где лежал ремень, — совершенно замкнуться в себе. Об этом в отрывном календаре писалось. Вот я возьму и замкнусь. Что вы тогда с мамой делать будете? Что?

— Хорошо, — сказал я, — ты меня переубедил. На сей раз не возьму ремень. Ограничимся другим — ты не будешь выходить на улицу, пока не сделаешь все уроки. Сообразил?

— Я-то сообразил, — сказал сын. — А вот известно ли тебе, что лишать ребенка свежего воздуха — это не только непедагогично, но и вредно для его здоровья? Как писал врач в медицинском журнале, такие непродуманные действия родителей могут иметь трагические последствия. Лишенный воздуха ребенок потеряет сои, аппетит, похудеет и, может статься, угодит в больницу.

— Ну, тебе больница не угрожает. Ты у меня парень ого-го-го! — не без гордости заметил я.

— Как утверждает тот же врач, болезнь подкрадывается незаметно, — возразил сын.

— Ну что ж, — сказал я, — тогда ты всю эту неделю будешь лишен сладостей. Ни одной конфеты!

— Ни в коем случае! — испуганно замахал руками сын. — Как писалось в журнале «Общественное питание», злоупотребление сладким так же опасно, как и полный отказ от него. Разве ты не знаешь, что сладости — это углеводы, а дефицит углеводов в организме нарушает белковый обмен, что может привести к полному разладу всех жизненно важных функций.

— Не нужно разлада, — согласился я. — Для начала ограничимся мороженым. Ни одной копейки на мороженое ты не получишь! По крайней мере в ближайшие две недели.

— Папа, зря ты так, — покачал сын осуждающе головой. — Ты же знаешь — молока я не пью, молочных продуктов типа сыра, сметаны, кефира не ем. А в молоке очень много витаминов и других элементов, без которых организм не может обойтись. Так что мороженое — единственный способ, благодаря которому мой организм может заполучить хоть что-то молочное…

Обессиленный этими педагогическими дебатами, я опустился в кресло и попытался сосредоточиться.

— А может, — несмело предложил я, — мы тебя лишим телевизора? Хотя бы на несколько дней? Будешь иметь время лучше учить уроки.

— К сожалению, и этого нельзя, — вздохнул сын. — Как раз в телепередаче «В кругу семьи» шла речь о том, что телевизор — это источник информации и запрещать детям смотреть его программы — значит обрекать их на интеллектуальное отставание.

Не успел я и рот раскрыть, как сын убежденно добавил:

— То же самое касается кино, книг, журналов!

— Как же тебя наказать? — спросил я.

— Как наказать? — задумчиво переспросил сын. — Я сейчас полистаю подшивку журнала «Семья и школа» и скажу тебе. Кажется, там по этому поводу что-то было…


Подарок


Перед концертом в клубе прочитали лекцию «Алкоголь — наш враг».

Прослушав ее, я твердо решил: больше ни капли! Жена была о восторге. Она сказала, что это дли нее наиприятнейший подарок к дню рождения.

— А знаешь, дружище, — радостно выпалил я приятелю на следующий день, торжественно ставя на стол бутылку вина, — я больше не пью.

Он усмехнулся и попросил две рюмки.

— Серьезно, не пью.

Он внимательно взглянул на меня, покраснел:

— Извини, тебе, вероятно, уже передали… Я и в самом деле назвал тебя болваном и кретином, но это случайно вырвалось. Ты же знаешь, я совсем другого мнения о тебе…

— Не в том дело, — весело ответил я. — У меня нет никаких оснований обижаться на тебя, просто я больше не пью…

— Ну, прости, не надо так сердиться, — стал умолять он со слезами на глазах. — Я действительно сказал, что тебе не хватает опыта. Но ты же сам знаешь, директор — человек принципиальный, у него свое мнение есть…

— Клянусь, все это не имеет никакого значения! Я просто больше в рот не беру.

Он начал одеваться с видом трагика, которому так и не дали обещанной роли, а на прощанье сказал:

— Если бы ты знал, как горько терять друзей!..

На следующий день мне повстречался сосед.

— У меня сегодня такая радость, — сообщил он. — Наконец-то мое рационализаторское предложение одобрили. Ты представляешь, сколько было поздравлений…

— Я тоже от души приветствую, — растроганно вымолвил я.

— Это событие надо обмыть! По фужеру шампанского? А?

— Не могу, — сказал я.

С минуту он подозрительно смотрел на меня. Потом положил свою крепкую руку на мое плечо.

— Не стоит так обижаться, — тихо произнес он. — Было, действительно было: сказал твоей жене комплимент. Ну извини, больше не буду…

— Да не в том дело. Просто я стал непьющим!

— Ну и не надо! — возмутился он. — Перед тобой извиняются, а ты…

И ушел не попрощавшись.

День рождения родственника начался, как обычно, с длинного и мудрого тоста. Была дана команда — пить до дна.

— А это еще что такое? — спросил именинник, кивая на мою полную рюмку.

— Не пью, понимаешь…

— Ах, вот как! — грозно произнес он. — Понятно! Ты не можешь смириться с тем, что ничего не получил из бабушкиного наследства. Все ясно!..

…Мы сидим с женой одни за праздничным столом. Друзья и родные, ссылаясь на исключительные обстоятельства, прийти к нам отказались. Весело искрится шампанское. Жена радостно улыбается и предлагает тост за счастье в нашей семье.

— Но ты же знаешь, я дал слово — ни одной капли.

— Я давно уже замечаю, — вдруг разрыдалась жена, — наше семейное счастье для тебя ничто…

Выхода не было — пришлось выпить.


Цена сочувствия


В его глазах была такая отчаянная скорбь, что я не выдержал:

— Стоит ли казнить себя из-за такой мелочи? Мелочи, говорите? Да я за эту рубашку сорок рублей отдал! В магазине было темно — не рассмотрел, — в отчаянии произнес он.

— Но она не такая уж и плохая, как вам кажется, — попытался я его успокоить.

— Вы думаете?

— Уверен. Кое-кто был бы счастлив одеть такую. Я, например…

— Вам нравится? И вы молчали! — пристыдил он меня, снимая с себя рубашку.

— Да нет, что вы, у меня есть и точно такого же фасона, — забормотал я.

— Не скромничайте. Вам нравится — и я уступаю. Даже благодарить не надо, — решительно заявил он…

Пришел он как-то на работу подавленный. Все время барабанил пальцами по столу и напевал траурную мелодию. Вид у него был такой несчастный, что я не выдержал:

— Успокойтесь, прошу вас, перестаньте мучиться. Ну купили неудачный сервант, так стоит ли из-за этого себе нервы портить?

— Поймите же, я за этот сервант все свои премиальные ухлопал.

— Ничего, не такой уж он и плохой, как вам кажется.

— Вы думаете? — обрадовался он.

— Уверяю, кое-кто счел бы за счастье иметь такой.

— И вы молчали! — радостно вскочил он. — Да я вам сегодня же его привезу!

— Зачем он мне? У меня есть сервант не хуже…

— Уступаю! — торжественно заявил он.

В тот же вечер сервант оказался у меня в квартире.

Через несколько дней пришел он на работу снова мрачный. Ни с кем не разговаривал, уставился в окно и вздыхал.

Наконец мне удалось вызвать его на откровенность.

— Моя женитьба была фатальной ошибкой, — сказал он, заламывая руки.

— Не такая она уж и плохая, ваша жена, — стал я его утешать.

— Вы думаете? — оживился он.

— Уверен. Другой счел бы за честь иметь такую жену, как ваша, — неуверенно ответил я.

— Что же вы молчала! — бросился он мне на шею.

— Я не себя имею в виду, — в ужасе пошел я на понятную.

— Но, но! Не стесняйтесь, не скромничайте! — подбодрил он меня.

Через два месяца его Наташа стала моей женой.


Правила хорошего тона


Обычно, когда к нам приходили гости, мы с женой развлекали их как умели. Томы наших бесед были спонтанными, никто не следил за их выбором и последовательностью. А вот недавно приобрели мы книгу «Культура поведения» и, просмотрев главу «Как принимать гостей», поняли, насколько неэтично вели себя.

Там черным по белому написано: «Не утомляйте гостя неинтересными рассказами. Надо говорить лишь на темы, которые ему хорошо известны».

На следующий вечер мы принимали гостя по всем правилам хорошего тона. Гость, наш давний знакомый, по профессии физик. Так что не успел он переступить порог, а я уже радостно приветствовал его:

— Ну, как там протоны-фазотроны?

— Фазокомпенсация… — поблагодарила жена, принимая от него цветы.

Гость был потрясен встречей. А я сразу же начал непринужденный разговор:

— Ты знаешь, в этом синхроциклотроно частицы движутся в постоянном магнитном поло и ускоряются высокочастотным электрическим полом…

Жена, приветливо улыбнувшись, добавила:

— Прямо удивительно, такая разница между фазами постоянного и переменного тока…

Вскоре запас моих знаний по физике исчерпался. И я незаметно для гостя перешел с атомов и молекул на синусы и косинусы. В конце концов, подумал, каждый физик должен разбираться в математике…

А в следующую субботу мы таким же образом развлекали гостя-биолога.

— Вы знаете, — сказал я, — несколько недель тому назад мне посчастливилось наблюдать точно такого же наука, как тот, про которого вы недавно написали статью.

— Что вы говорите? — удивился гость.

— Копия! — убежденно воскликнул я. — Тот, что у вас на фото, и тот, которого я видел, как будто от одной мамы.

— А я смотрела по телевизору передачу про воблу, — подключилась жена. — Оказывается, воблу подают не только к пиву…

— О, вобла с пивом! — мечтательно вздохнул гость.

Но я немедленно вернул беседу в биологическое русло:

— Кто бы мог подумать, что фагоциты пожирают столько лейкоцитов! Или вы, может, считаете, что это лейкоциты пожирают фагоциты?..

Конечно, я понимал, что дилетантскими разговорчиками гостей не увлечешь, и поэтому углублял свои знания, старательно готовился к каждой новой встрече с друзьями. Между прочим, встреч этих становилось все меньше и меньше, и времени на подготовку вполне хватало.

Но к встрече с сегодняшним гостем я подготовиться не успел, так как гость был непрошеный.

— Врач-психиатр, — отрекомендовался он. — Меня прислали ваши друзья.

— Скажите, доктор, — тут же нашелся я, — психи — это то, которые мелят черт знает что?

— Вот-вот! — охотно поддержал беседу доктор…


Плоды воспитания


Почему то женщины убеждены, что мужья нуждаются в постоянном воспитании, и с настойчивостью, которой мог бы позавидовать опытный педагог, воспитывают нас на положительных примерах.

Моя жена тоже не упустит случая лишний раз напомнить мне о том, что я мог бы быть при желании более нежным супругом, более рачительным хозяином, более внимательным отцом. Мужья ее подруг и домой вовремя приходят, и цветы дарят, и вообще сдувают пылинки с любимых жен. Если верить ее словам, то сильная половина человечества только тем и занимается, что моет полы, стирает белье и бегает с авоськами по базарам. Будто по телевизору не показывают хоккея, будто нет на свете газет, шахмат, домино и пивных баров.

По коль существует равноправие мужчин и женщин, то, значит, я тоже имею право воспитывать свою жену. И тоже на примерах. Не правда ли?

Пришел я однажды домой после работы, а жена, как всегда, начинает воспитывать:

— Порядочные мужья не шатаются вечерами бог весть где, а к семье торопятся. Вот муж моей подруги сегодня с работы отпросился на целый час раньше, чтобы ребенка из садика забрать…

— А вот мой друг Петренко приходит домой всегда после двенадцати! — перешел я в контрнаступление. — Я с ним только по молочному коктейлю выпил — и бегом к тебе, а он еще на вокзал поехал. Говорит, там всегда свежее пиво продается. А на вокзале знаешь как? Обязательно встретишь человека интересной судьбы, разговоришься… Так что скажи спасибо, что с ним не поехал!

На следующий день жена опять начала… Мол, муж ее подруги и ковер выбивает, и пол подметает. А я ей:

— А вот мой друг Петренко считает уборку не мужским делом! А поскольку он холостяк, так и сидит всегда в грязи.

— Ну и глупый твой Петренко! — только и сказала жена.

Примеры у нее находились на все случаи жизни. Но я был всегда готов их парировать.

— Муж моей подруги сварил такой вкусный борщ, что соседка посоветовала отнести его на конкурс кулинаров-любителей, — будто между прочим, сказала она.

— А мой друг Петренко принципиально ничего не готовит! Когда он узнал, что я умею жарить яичницу, то от удивления чуть не упал.

— Но это все, что ты умеешь, — с тоской в голосе отметила жена.

— А картошку варить? Разве я не могу сварить, например, картофель в мундире? Да скажи я об этом Петренко, он ни за что не поверит!..

Если вначале мои примеры выводили жену из себя, то со временем она стала относиться к ним спокойно. Когда же я рассказал, как Петренко промотал в ресторане всю свою премию, в то время как я позволил себе на радостях распить с друзьями лишь бутылку шампанского, она грустно заметила:

— Он пьет от одиночества. А ты чего?

В какую бы историю ни попадал Петренко, я немедленно докладывал об этом жене. Она знала о его жизни больше, чем о моей. Со временем я все реже и реже слышал от нее про мужей ее подруг.

Когда однажды я забыл рассказать об очередных художествах своего приятеля, жена напомнила:

— Ну, что там еще Петренко натворил?

Пришлось рассказать, как он выбил окно в продуктовом магазине (конечно, случайно), как дружинники отвели его в милицию.

На глазах жены блеснули слезы:

— Ты знаешь, до чего он может докатиться?

— Он — не знаю, а я вот уже докатился до того, что сегодня пришел раньше, чем всегда, — похвастал я.

Наутро Петренко отпустили. Он отделался штрафом. А через день снова учинил такое…

С огромным удовольствием я рассказывал обо псом жене.

Естественно, моя невнимательность, неаккуратность, неповоротливость выглядели достоинствами на фоне мрачной тени Петренко, которая витала в нашем доме и, казалось, навечно прописалась в нем.

В день рождения жены я, как всегда, мучился над извечной проблемой: что подарить? Можно было бы, конечно, ограничиться фразой: «А Петренко никому ничего не дарит». Но это было бы слишком. Я долго ломал голову и наконец придумал:

— Знаешь, милая, у меня в этом году необычный для тебя подарок. Хочу подарить тебе приятную новость.

— Какую? — удивилась жена.

— Наши пути с Петренко разошлись!

— Как это понимать? — насторожилась она.

— А так. Просто Петренко для меня больше не существует.

— Почему?

— Потому, — говорю торжественно, — что никакого Петренко не было и нет! Я его придумал.

Несколько минут жена молча и сосредоточенно смотрела в окно. Потом тихим голосом сказала:

— Кстати, муж моей подруги никогда не обманывает.

— Я не вру, слово чести.

— Как не врешь, — вздохнула жена, — если позавчера я познакомилась с этим самым Петренко, который на заводе у вас работает. И решила заняться его воспитанием. Сегодня, например, мы с ним собираемся в театр…

Я был потрясен. Ведь действительно никакого Петренко на нашем заводе ист. Хотя, кажется, несколько дней тому назад в конструкторском бюро появился один тин. Да, да. Точно. Его фамилия Петренко…


Тактический ход


Наш заведующий отделом пошел на повышение, и я получил реальный шанс занять его место.

— Одно только может тебе помешать, — сказал завкадрами, — это то, что в отделе работает твоя жена. Знаешь, начнутся разговоры — семейщина! Мол, неизвестно, кто кем руководит, и так далее.

— Ну, раз так, она немедленно переведется в другой отдел. Что может быть проще! — ответил я.

— Это для тебя проще, — сказал завкадрами. — А я вот не могу себе представить ваш отдел без твоей супруги. На ней там все держится. Нам легче другого заведующего найти, чем ее переводить…

В тот же вечер я решил серьезно поговорить с Татьяной.

— Ты портишь мне карьеру, — сказал я. — Неужели тебе не понятно, что это для меня единственная возможность выбиться в люди?

— Но я не вижу выхода, — грустно покачала жена головой. — Не представляю, что я могу для тебя сделать. Не разводиться же нам из-за такой мелочи?

— А это идея! — вдруг озарило меня. — Сделаем тактический ход. Мы разводимся, но, конечно, не по-настоящему, а, так сказать, фиктивно. И как только стану я заведующим, снова распишемся.

— Ты с ума сошел! — побледнела жена. — Нас люди засмеют! У нас же хорошая семья!

— Никто не собирается ее разрушать, — стал успокаивать я жену. — Это будет лишь формальностью, так сказать, шуткой. У нас с тобой ничего не изменится. Мы все равно останемся вместе и еще крепче будем любить друг друга.

— А что мы людям скажем? — расплакалась жена. — Никто же ничего не поймет. Были у нас мир и согласие. Никогда не ссорились. Можно сказать» выглядели образцово-показательной парой…

— Мы скажем, что не сошлись характерами, — предложил я.

— Пятнадцать лет сходились и вдруг не сошлись, — ехидно сказала жена, вытирая слезы.

— Хорошо. Придумаем что-нибудь другое. Если хочешь, я могу выступить в роли Отелло и приревновать тебя, например, к Арнаутскому. Все знают, что он тебе симпатизирует.

— Еще чего не хватало! Мое доброе имя решил опорочить! — рассердилась Татьяна.

— Тогда ты мне устрой сцену ревности. Скажи, что видела меня, ну, например, с нашей буфетчицей Катей в ресторане или в цирке.

— Я тебе дам буфетчицу Катю! — вдруг вспыхнула жена. — Да еще в ресторане или цирке! Ты меня за последние пять лет хоть раз в ресторан водил? А в цирк? С тобой в кино никогда не выберешься. Все тебе некогда и некогда. Вот оно, оказывается, что! Теперь я понимаю, почему ты в буфете после работы задерживаешься. «Пивка попить!» — передразнила она. — Значит, это никакое не пивко, а рыжая буфетчица!

Я уже глубоко раскаивался, что начал этот разговор.

— Он еще ищет причину для развода! — на самых высоких нотах продолжала жена, почему-то обращаясь к окну, будто собиралась звать в свидетели весь наш двор. — Да этих причин сколько угодно! Какая порядочная женщина станет терпеть подобного неряху, лодыря, обжору?

— А может, обойдешься без оскорбительных эпитетов, — попытался утихомирить я жену.

— Эти эпитеты для тебя слишком ласковые! — перешла на крик Татьяна. — Ко всему прочему ты еще и примитивный человек, который только тем и занимается, что думает о своем здоровье и спокойствии. Хоть бы раз помог мне по хозяйству! Хоть бы раз подумал обо мне! Всё тебе затмила рыбалка, футбол, шахматы. Тебе не жена нужна, а няня, которая готовила бы тебе обеды и убирала за тобою!..

— Ну, это уж слишком! — возмутился я.

— Чего там слишком! Я всегда думаю: и почему я такая несчастная? Почему на мою долю выпало иметь такого эгоистичного мужа…

— Кто тебя заставлял? — вскипел я.

— Надеялась, верила, дура, что ты станешь порядочным человеком, — разрыдалась жена. — А оказывается, кроме всех омерзительных недостатков ты еще имеешь и любовницу-буфетчицу! Да я смотреть на тебя больше не хочу! Немедленно подаю на развод! Не ищи меня! За вещами придет моя мама!..

Жена хлопнула дверью.

— Скатертью дорога! — зло крикнул я ей вслед.


Трамвайная история


— Садитесь, пожалуйста, — сказал он, уступая мне место в трамвае.

— Спасибо, еще молодой, постоять могу, — смутился я.

— Садитесь, садитесь, — настаивал он.

Я сел.

Об этом случае я бы, возможно, и не вспомнил, если бы через несколько дней ко мне не обратился какой-то мужчина с просьбой:

— Конечно, для меня у вас найдется несколько рублей?

— Но кто вы? Я вас не знаю, — удивился я.

— Не припоминаете? Я же вам место уступил в трамвае.

— Как же, спасибо вам большое, — вспомнил я. И полез в карман за кошельком.

Не прошло и недели, как энергичный голос приветствовал меня по телефону:

— Беспокоит тот, который место уступил… Помните?

— Помню, а как же!

— Небольшая просьба. Помогите моей племяннице поступить в техникум. Говорят, у вас связи в тех кругах.

Я помог.

Через несколько дней он заглянул в мой кабинет:

— Помните, я тот, который…

— Помню, — пригласил я его сесть.

— Требуется помощь. У моего брата строится дача. Не откажите в любезности, немного шифера и досок…

Я помог.

Через месяц он пришел ко мне домой. И отрекомендовался жене:

— Ваш муж, наверное, рассказывал — я тот, который ему место уступил в трамвае.

— Слышала, разумеется, — протянула ему руку жена и предложила чай с вареньем.

— Благодарю, но я пришел не на чай, а за помощью, — уточнил гость и выразительно посмотрел на меня: — Нужна справка с места работы. Для милиции.

— Но при чем тут я?

— Как бы вам это объяснить?.. Понимаете, у меня нет постоянного места работы. Вот я и хочу просить…

— Так вы что, на преступление меня толкаете? — возмутился я.

— Да. Но вспомните… В переполненном трамвае…

И я написал справку.

В суд меня вызвали как свидетеля. На скамье подсудимых сидел мой трамвайный знакомый. Увидев меня, он приподнялся и любезно предложил:

— Прошу вас, садитесь!

— Спасибо, я лучше постою, — смутился я.

— Садитесь, садитесь, — поддержал его судья.

Я сел.


Букетик


Накануне Восьмого марта мужчины, как правило, суетятся, бегают по универмагам и галантерейным магазинам, добывают цветы и дефицитную парфюмерию, достают из-под земли конфеты с экзотическими названиями, толпятся у прилавков кондитерских отделов, чтобы купить торт с яркой кремовой восьмеркой.

Когда-то и я вот так же суетился, бегал, добывал и доставал, пока однажды в такой вот горячий для мужчин день случайно не оказался в магазине «Для вас, рыбаки». До сих пор не могу понять, как это у меня получилось: шел в парфюмерный, а ноги вдруг сами понесли в магазин рыболовных товаров.

С полчаса я не мог оторвать взгляда от уникального набора спиннингов и удочек и думал: какие же мы, мужчины, все-таки отсталый народ» Ну почему обязательно конфеты и торты с надписями? Почему бы не подарить любимой жене такой вот набор великолепных спиннингов и удочек? Это же свежий воздух, природа, судаки, щуки…

Когда вечером, торжественно вручая жене чудо рыболовной техники, я повторил вслух этот свой внутренний монолог, она просто застыла от удивления. А придя в себя, долго и энергично высказывалась по поводу моего к ней отношения, ругала судьбу, пославшую ей такого черствого мужа, который даже раз в году не способен на внимание.

— Да пойми ты, — горячо доказывал я, — цветы на следующий день завянут, духи выветрятся, от конфет и тортов только лишний вес прибавишь. А спиннинг и удочки — это польза и удовольствие. Представь себе, сидишь на берегу реки или озера, солнышко светит, поплавок покачивается…

— Хватит с меня того, что мы с сыном из-за этого поплавка ни в субботу, ни в воскресенье тебя не видим! — возмутилась жена.

Но в конце концов утихомирилась. Мои слова, что важен не подарок, а внимание, успокоили ее.

Через год опять-таки накануне женского праздника я объявил жене, что зарплаты у меня не предвидится.

— Это почему же? — нахмурилась она.

— Всю потратил тебе на подарок.

— Ах, та-ак, — улыбнулась она. — Тогда придется уж как-нибудь обойтись.

Но от ее улыбки и следа не осталось, когда я вытащил подарок из кладовки.

— Четерыхместная палатка! — ошарашил я жену. — Можешь брать с собою сразу хоть троих подруг и отправляться куда-нибудь на озеро или пруд. Представь себе: стоит эта палатка возле воды, еще только светать начинает, а у берега лениво покачивается поплавок…

Трудно передать словами реакцию жены на мой подарок. Это был сгусток экспрессии. Эмоциональный взрыв, от которого долго звенела посуда в серванте.

Впрочем, все это ничто по сравнению с ее реакцией на мой следующий подарок по аналогичному поводу. Резиновая лодка с раскладными веслами! Больше всего жена не могла простить мне той детали, что в лодку я ухлопал все деньги, отложенные на отпуск у моря. Мои же слова о том, что можно не хуже отдохнуть и в селе у мамы, только подлили масла в огонь.

В этом году я решил подготовить жену к подарку заранее. Дело в том, что я собирался подарить ей охотничье ружье. У всех моих друзей приятелей ружья есть, а я словно белая ворона.

— Ты знаешь, милая, — говорю ей как бы между прочим, — сейчас в некоторых странах очень модной стала среди женщин охота. Покупают они себе ружья и охотятся осенью на уток, а зимой на зайцев…

— Что ты говоришь? — явно заинтересовалась жена.

А через день — это было как раз двадцать третьего февраля, когда женщины дарят мужчинам зажигалки, галстуки, наборы сигарет и другие атрибуты мужественности сильной половины человечества, — она вручила мне небольшую коробочку.

— Это тебе на праздник, — потупила жена взор.

Я открыл коробочку. От блеска бриллиантов у меня потемнело в глазах.

— Милый мой, — прошептала жена, — я недавно слышала, что в какой-то из далеких стран мужчины носят серьги. И подумала, почему бы и тебе не надеть вот эти. Носи на здоровье!

— Но ведь они так дорого стоят! — вырвалось у меня.

— Я потратила на серьги те деньги, что мы собирали на автомобиль, — спокойно объяснила жена. И добавила: — Для тебя, любимый, ничего не жаль. В следующем году, приготовься, я тебе ожерелье подарю. А потом…

Конечно, не одни день понадобился мне, чтобы прийти в себя от потрясения. Сами понимаете, вариант с ружьем я решительно отставил. После невеселых раздумий я решил больше не оригинальничать и подарить жене на праздник… букетик цветов. Может, он умерит этот ни с того ни с сего вспыхнувший в нашей семье подарочный ажиотаж?..


Откровенно говоря


Вначале у меня возникло подозрение. Потом появилась твердая уверенность. Да, мои друзья, родственники, приятели, коллеги — неискренние люди! Отдаю я на их суд каждый свой новый рассказ, и что от них слышу?

— Прекрасно!

— Гениально!

— Блестяще!

— Ну и молодец!

Хоть бы одно замечание! Хоть бы слово какое-то посоветовали изменить! Будто я нуждаюсь в их жалких комплиментах. Будто не проживу без этой никчемной похвалы. Или, может быть, они просто не хотят меня обижать? Считают, что от такого примитивного человека, как я, большего и ждать нечего?

Чтобы ответить на эти вопросы, я решил сделать небольшой эксперимент.

Несколько дней трудился над очередным юмористическим рассказом. И достиг-таки цели. Вышел настоящий шедевр графомании.

В основу рассказа я положил заеложенный анекдот про тещу. В конце рассказа традиционный дед, сидя на завалинке, выражался такими бородатыми шутками, что от них даже человеку, начисто лишенному чувства юмора, стало бы не по себе. Примитивные сравнения, железобетонные предложения, игнорирование законов стилистики должны были повергнуть в отчаяние самого либерального литконсультанта, которому ничего иного не оставалось бы, как посоветовать автору этого ужасного опуса немедленно заняться спортом, чаще бывать на свежем воздухе и больше никогда в жизни не браться за перо.

— Ты знаешь, ничего, — сказал мой приятель, дочитав рассказ до конца. — Особенно хорошо удались детали: «опьяняющий весенний воздух», «бархатное солнце», «веселое щебетанье птиц». Точно подмечено, ничего не скажешь.

— Ну и ситуация! — заявил мой двоюродный дядя, возвращая рассказ. — Это ж надо, украсть с клумбы три тюльпана и вместо жены вручить их теще!

— И где ты берешь такие сюжеты? — с завистью спросил коллега. — Кажется, обыкновенная тема, а как повернул! Этот дед на завалинке — просто находка. Слово скажет — как завяжет! Давно не читал такого смешного рассказа.

— Оригинально!

— Весело!

— Остроумно!

— Необычный подход к теме!

Подобными восклицаниями реагировали друзья, коллеги, родственники на мое произведение. Но с особым восторгом откликнулся на рассказ мой сосед.

— Какая неожиданная концовка! Дед, который греется на весеннем солнышке, вдруг чувствует непреодолимую симпатию к вашей теще! Смешно! Ой как смешно!

— Прочитай-ка ты еще, — попросил я жену.

Прочитав, она как-то странно глянула на меня, затем прочитала еще раз. Наконец отложила рукопись и сочувственно спросила:

— Ты случайно не заболел? Или ото на тебя так весна действует?

— Тебе не нравится? — удивился я.

— Не смешно, — серьезно сказала она.

Весь вечер я с ней не разговаривал. А перед сном демонстративно забрал постель из спальни и перенес в столовую. Укладываясь спать на диване, я дрожал от негодования:

— Ну и досталась мне жена! Ей не смешно! Всем смешно, а ей — нет. Смотрите, какая умная…


Секрет молодости


Беседа с чемпионом


Я застал известного боксера за его любимым занятном: он кормил золотых рыбок.

— Разрешите небольшое интервью?

— Угу, — любезно согласился он.

— Меня прежде всего интересуют подробности вашей последней победы.

— Что тут говорить? — скромно опустил он глаза. — Я его нокаутировал.

— Невероятно! Ведь ваш соперник считался непобедимым.

Все было очень просто. Когда он проводил прямой левой, я встретил его правой.

— Встретили привой? Но как? Как вам удалось пробить его защиту?

— Сейчас расскажу. — Чемпион достал из шкафа две пары перчаток. — Вот ударьте меня левой.

— Ударить вас? — переспросил я, вдруг почувствовав, как у меня задрожали колени.

— Да, да, меня! — подбодрил чемпион. — Ну, проводите левой прямой в голову.

Что было делать? Я провел. Дрожащей рукой ударил чемпиона.

Он пошатнулся.

Я покраснел:

— Извините, умоляю вас, ей-богу, не нарочно…

— Ничего, бывает, — сказал чемпион и стал в стойку.

— Сначала мне удалось провести серию «прямой в корпус — боковой в голову», — услышал я его голоси и отлетел в противоположный угол комнаты. — Потом… — Он приблизился ко мне. — Потом провел серию «боковой в голову — прямой в корпус».

После того как чемпион проиллюстрировал эти свои слова ударами, мне показалось, что потолок и пол поменялись местами.

За прямым в корпус последовали двойной боковой и удар снизу.

Еле поднявшись, я попросил чемпиона не останавливаться на подробностях.

— Сейчас перейдем к главному, — пообещал он и задумался. — Кажется, третий раунд противник начал правым боковым. Вот ударьте меня правой.

Может, не стоит…

— Не стесняйтесь, бейте! — доброжелательно настаивал он.

Пришлось ударить.

Чемпион зашатался.

Я побледнел.

— Ничего, бывает, — вежливо сказал он и продолжал дальше: — Перенеся вес тела на левую ногу, я ответил противнику четырехударной серией — «боковой в голову, прямой в корпус, удар снизу, удар сбоку».

Чтобы поставить меня на ноги, чемпион сделал мне искусственное дыхание.

— Мы же договаривались, — едва ворочая языком, пробормотал я, — без подробностей.

— Ладно, подробности пропустим, — согласился чемпион. — Перейдем к главному. Перед тем как я послал противника в нокаут, он пытался провести правой прямой в голову. Вот проведите прямой в голову, — попросил он.

— А может, не надо?

Чемпион настаивал. Что мне оставалось делать?

Я ударил.

Он упал.

Я остолбенел.

Чемпион не поднимался. Я вылил ему на голову графин воды, пощекотал под мышками. Никаких признаков жизни!

Через несколько минут врач «скорой помощи» констатировал: глубокий нокаут.

А через день я пришел к чемпиону в больницу с букетом цветов. У его кровати сидел, понуро опустив голову, лысый здоровяк. Увидев меня, он отрекомендовался:

— Тренер.

Только я открыл было рот, чтобы извиниться за этот грустный инцидент, как он схватил меня за рукав и вытащил за дверь для конфиденциальной беседы.

— Вы сколько весите? — спросил он.

— Сто девять килограмм двести грамм…

— Зачем же вы парня побили? — едва не заплакал тренер. — В нем же и пятидесяти нет. В наилегчайшем весе выступает. Думаете, если вымахали здоровым, так уж и слабых обижать можно?..


Позвольте заметить


Я подошел к строительной площадке и крикнул что есть силы:

— Эй, там, наверху! Вы как кирпич кладете? А раствора почему мало? Экономить на новоселах решили? А балконы зачем лепите? Они же вам мешать будут, когда начнете со стен раствор и всякую грязь убирать. Сначала стены надо привести в порядок, а потом уж балконы лепить…

Строители удивленно уставились на меня.

— А движения какие ленивые! Стыдно смотреть. Вы что, бережете силы для других домов?.. Вот ты, в серой майке, ты чего сидя красишь? У тебя ж так ничего не выйдет. Кроме мазни, конечно. А цвет какой ужасающий! Давай что-нибудь повеселее — красный или желтый…

Строители буквально замерли на месте, ошарашенные моим монологом.

— Я смотрю — у вас и со зрением плохо. Даже окна не можете правильно расставить, И потом, что это за чушь — одно окно больше, другое меньше…

— Это не окно, а балконная дверь, — уточнил какой-то верзила.

— Прорабу будете такие сказки рассказывать! — отрезал я. — Наделали разных дырок в стенах, а теперь их дверьми называете…

— Вы чего работать мешаете? — подошел ко мне мужчина в шляпе.

— Уже доработались! — повысил я голос. — Дом не туда фасадом вымахали! Надо повернуть его градусов на сорок — пятьдесят…

— Послушай, ты, — высунулся из кабины водитель самосвала, — если тебя откуда-то выпустили на час-два, это еще не значит, что тебе дозволено хулиганить.

— А на твоем месте другой просто молчал бы! — с вызовом ответил я шоферу. — Кто ж так руль держит?! И колеса не туда повернуты, словно бежать собрался от автоинспектора. Да и сидишь неправильно! Тебе бетон кастрюлями таскать, а не управлять таким самосвалом.

— Да кто вам дал право людей оскорблять? — раздалось сверху. Это крановщица высунулась из кабины башенного крапа.

— А ты чего крюком размахиваешь? Разве так панели переносят?! — пристыдил я ее.

Видимо, кто-то вызвал милицию. Потому что ко мне приблизился молоденький сержант и отдал честь:

— Прошу…

— Вы как честь отдаете? — перебил я его. — А свисток как держите? Это ж вам не сигарета…

— Прошу прогуляться со мной! — с ледяной вежливостью сказал он.

По дороге в милицию я сделал замечание продавцу мороженого, который не там стоял, где мне хотелось бы его видеть. Обругал дворника за то, что он метет тротуар не слева направо, а наоборот, справа налево. Предупредил велосипедиста, что у него ноги не с того места выросли, потому что он тормозить не научился. Посоветовал старушке, которая несла как минимум двадцатикилограммовую корзину, не так усиленно дышать.

Кабинет участкового воодушевил меня на целую обойму замечаний, которую я выпустил единой очередью. Лейтенант даже глазами захлопал.

— Что вы дымите, как заводская труба? Дышать же нечем! А сейф где поставили? Ни пройти, ни проехать! За такой стол, как у вас, в комиссионном копейки не дадут. А ручку как вы держите? Сколько у вас в школе было по письму?..

— Кто вы такой, чтобы всех учить? — наконец опомнился участковый. — Кто вам дал такое право?

— Кто я такой? — удивленно переспросил я. — Футболист! Кто дал мне право всех учить? А разве вы, болельщики, сидя на трибунах стадиона, постоянно не учите меня, как бить, куда бежать, кому пасовать? Разве не мне адресуются все эти возгласы: «Куда бьешь, мазила?!», «Кому даешь, олух?!», «Чтоб тебе повылазило! " Вот я и решил, что тоже имею право на некоторые замечания…


Этюд


Когда я прочитал монолог Прохора из известной трилогии «Как дела, Федор?», члены приемной комиссии театрального института многозначительно переглянулись.

«Неужели не понравилось? Неужели не примут на актерский?» — с ужасом подумал я и предложил:

— Давайте еще один монолог прочитаю!

— Монологов хватит, — поморщился председатель приемной комиссии. — Сыграйте-ка лучше нам этюд. Представьте, что вы идете по улице…

Я представил.

— А навстречу вам — человек…

— Мужчина или женщина?

— Неважно. Ну, скажем, я, — сказал председатель комиссии. — Иду навстречу. Загляделся на девушку. И сбиваю вас с ног.

— Меня?

— Да, вас. Вы, допустим, падаете.

— И что же дальше? — заинтересовался я.

— А дальше это вы уж нам сами покажите, то если сыграйте. И так, чтобы мы поверили. Убедите меня, что я вас действительно толкнул.

«Такого убедишь!» — подумал я. И упал на пол.

Лежал до тех пор, пока кто-то из членов комиссии не заметил:

— Может, ему плохо?

«Ну, — думаю, — одного убедил».

Начал тихо стонать. Потом заохал громче. А затем перешел на крик. О помощи.

В дверях появились головы испуганных абитуриентов.

— Доктора! «Скорую помощь»! — требовал я.

Через считанные минуты надо мной склонились двое в белых халатах.

— Что с ним? — спросила врач, открывая бутылочку с нашатырем.

— Вот этот с ног сбил, — прохрипел я, указывая на председателя приемной комиссии.

— И не стыдно людей калечить! — вздохнула врач.

— Под суд его! — потребовал я и изо всех сил загорланил в открытое окно: — Милиция!

Пока милиционер подробно записывал фамилию, домашний адрес и должность председателя приемной комиссии, я покорно позволил положить себя на носилки.

«Убедил или не убедил?» — думал я, плывя по институтскому коридору.

— Оставьте его! — догнал нас член приемной комиссии.

— Неужели убедил? — радостно соскочил я с носилок.

— Это я убедил всех, что у вас талант, — сказал член приемной комиссии. — Так артистически падать и стонать! Да вы какого угодно футбольного судью обведете вокруг пальца. Только и будет штрафные назначать в ворота соперника. Так что с завтрашнего дня — на тренировку. Я вас записываю в институтскую футбольную команду.

И он скрылся за дверью с табличкой «Зав. спорт-кафедрой».


Чужая слава


Собрав нас, председатель месткома рассказал о письме дружинника. Кто-то из нашего отдела, повстречав ночью известного штангиста, учинил с ним драку. Кто именно, дружинник не знает, так как драчун вырвался из его рук и убежал. Но то, что это был наш сотрудник, он уверен.

— Придется кому-то сегодня влепить выговор, — сказал председатель, обведя всех суровым взглядом. — Так кто же это дебоширил ночью в районе Строительной улицы?

Все посмотрели на меня.

— Вы что, друзья? — смутился я. — Неужели меня подозреваете?

Все молчали.

— Верно, мой брат живет на Строительной, в тот день как раз справлял новоселье. И я действительно ночью возвращался домой. Но, поверьте, никакого штангиста я не встречал.

— Все ясно, — вздохнул облегченно председатель. — А может, ты просто выпил лишнего на радостях и не помнишь?

— Да нет же, клянусь! — заверил я.

— Клятвы тут неуместны, — сказал председатель. — Я тоже как-то выпил больше, чем надо, и потом, говорят, такое выделывал! А сам ничего не помнил.

— Но я отлично все помню. Вышел из дому и через несколько метров встретил такси…

— А может, ты штангиста за такси принял и пытался остановить? — пошутил кто-то.

— Вполне возможно, — улыбнулся председатель.

— Да поверьте же наконец, — сказал я, — в тот вечер я был совершенно трезвый…

Дружный хохот не дал мне окончить фразу.

— Ну и насмешил! — вытер слезы председатель. — Пойти на новоселье к брату и выйти оттуда трезвым? Что может быть смешнее?

Я оглядел присутствующих; ни у кого не было сомнений, что именно я был участником злосчастной драки.

— Посмотрите на меня, на мою фигуру, на мои мускулы! Разве я способен побить спортсмена, да еще штангиста?

— У меня есть знакомый, — отозвался с места уче-ник чертежника, — совсем хилый, но восемь порций второго может запросто съесть.

— Сознавайся, а то хуже будет! — грозно сказал председатель.

Что мне оставалось делать?

— Было, — говорю. — Дрался. Больше не буду.

— Э, так нельзя, — постучал по столу ладонью председатель. — Ты давай подробности. Почему подрался? Кто первым начал? Не для того же мы собрались, чтобы только факт констатировать.

— Какие подробности? — смущенно сказал я. — Ну, иду я после новоселья. Гляжу, по тротуару какой-то бугор движется. Я попросил его сойти с тротуара. Он ни с места. Тогда я ему так врезал, что он на другую сторону улицы перелетел!

— Какой силач! — выкрикнул женский голос.

— Вот это удар! — отметил чей-то бас.

— Неужели перелетел с одного удара? — осторожно переспросил председатель.

— Буду я еще на него два удара тратить, — небрежно сказал я.

— Позвольте! — возмущенно поднялся вдруг наш электрик. — К чужой славе хочешь примазаться? Не выйдет!

Все посмотрели на него. Электрик никогда не выступал на собраниях.

— Пишите выговор мне, — сказал он. И гордо добавил: — Это я ударил прославленного штангиста…


Наша взяла!


Вероятно, у судьи испортился секундомер: третий раунд казался бесконечным. Я обессиленно висел на своем сопернике, недоумевая, почему не прекращают бой. Ведь преимущество соперника бесспорно.

Еще до схватки я твердо знал, что проиграю. Противник был явно сильнее меня, техничнее и опытнее.

Так и получилось. В первом раунде я дважды побывал в нокдауне, во втором — трижды. А в третьем даже не помню сколько.

Наконец спасительный гонг. Соперник пожимает мне руку и, обняв за плечи, заботливо и бережно отводит в мой угол.

Когда, понурив голову, я выходил из раздевалки, ко мне подбежал начальник смены.

— Не огорчайся, Коля, — похлопал он меня по плечу. — Мы всей сменой будем протестовать против решения судьи. Подумать только, этому несчастному хлюпику присудили победу! Да он от ветра шатается! Ему просто подсуживали!..

— К сожалению…

— Не к сожалению, а к счастью! Да, к счастью, все мы были в зале и всё видели! Разве это судьи?..

Через несколько дней, когда я утром пришел на завод, меня окружили товарищи.

— Добились! — радостно сообщили они. — Наш протест приняли! На этой неделе снова встретитесь. Ты ему покажешь кузькину мать! Пусть знает наших!

Соперник, как и в прошлый раз, едва прозвучал гонг, сразу же бросился в атаку. И все же мне удалось продержаться до середины второго раунда. На большее сил не хватало, и вскоре судья прекратил бой из-за явного преимущества соперника.

А трибуны свистели, топали ногами, скандировали:

— Судью на мыло!

— Да, такого нахальства мы еще не видели! — говорили товарищи по цеху, укладывая меня в постель. — Завтра же соберем ребят и такое напишем! Будут знать, как подсуживать! Это же надо — ни с того ни с сего прекращают бой! Да ведь ты его обязательно нокаутировал бы в третьем раунде…

Через неделю, когда врач позволил мне слегка приподниматься в постели, меня посетила делегация из цеха.

— Представляешь, они не хотели принимать наш протест. Пришлось поднять на ноги всех наших лучших производственников. В общем, порядок! В пятницу встретишься с этим плюгавым боксеришкой. Дай ему с ходу, чтоб не встал!..

Во Дворец спорта я ехал на такси. Друзья помогли одолеть лестницу и вскарабкаться на ринг.

Судя по тому, с каким рвением мой соперник начал бой, я понял: произойдет неизбежное.

Мои опасения оправдались — через пять секунд я лежал в глубоком нокауте.

В тот же вечер ко мне домой пришла делегация завода.

— Ты даже не представляешь, — сказал председатель месткома, — как трудно было добиться справедливости. Пришлось подключить дирекцию и шефов. И еще кое-кого. Словом, ликуй! Наш протест все-таки удовлетворили. В понедельник выходишь на ринг. Мы уверены, ты нокаутируешь этого выскочку в нервом раунде!

К рингу меня доставили на носилках. Могучие руки друзей перебросили мое непослушное тело через канаты. Шатаясь, я ждал удара гонга.

Но гонг не прозвучал. К рингу подошел тренер соперника и выбросил полотенце.

— За своего воспитанника я не ручаюсь, — сказал он, грозно поглядев в мою сторону.

Представляете? Мой противник выбросил белый флаг капитуляции! Нервы у бедняги не выдержали!

С ринга меня тоже несли. На руках.

— Я ведь говорил, — чуть ли не прыгал от радости начальник смены, — что наша возьмет! И взяла!..


Секрет молодости


Теперь ни для кого не секрет, что залог долголетия — физкультура.

«Бегайте трусцой, и старость вас не коснется!» слышатся бодрые призывы.

«Отжимайтесь от пола сто раз в день, и вы со временем почувствуете необыкновенный прилив бодрости!» — звучат обещания.

«Стойте на голове утром и вечером, и вы забудете про болезни!» — гарантируют сторонники системы йогов.

«Приседайте! Двести приседаний — и утомления как не бывало!» — требуют знатоки.

«Доставайте пяткой затылок. Сперва левой, потом правой! Гибкость — сестра молодости!» — утверждают специалисты.

Одни советуют двести раз кряду втягивать живот, другие, наоборот, рекомендуют его всякий раз выпячивать.

Одним словом, советов и рекомендаций много. Остается только перебороть лень и начать битву с преждевременным старением.

Я, например, начал.

С бога.

Бегал трусцой. Сначала пять минут. Потом десять. Потом пятнадцать, двадцать… Постепенно мой тренированный организм начал выдерживать час, полтора, даже два…

Если, уважаемые читатели, вы внимательно следите за соответствующей периодикой, то, вероятно, заметили, что ни один автор советов по спортотерапии и словом не обмолвился о каких-то ограничениях в этой области. Напротив, сплошь единодушные рекомендации — наращивать темпы и продолжительность!..

Я уже бегал по пять часов в сутки, когда, проанализировав свободное от бега время, обнаружил скрытые резервы.

«А почему бы не бегать и на работе? — подумал я. — По коридорам, лестницам, даже по комнате? Это, во-первых, повысит продуктивность труда, во-вторых, позволит довести продолжительность бега до шести часов в сутки. А с таким результатом я на двадцать минут обойду моего коллегу и на тридцать пять обгоню соседа».

Между прочим, мой сосед поклялся, что кроме бега будет еще отжиматься и от пола.

— Я проживу больше, чем ты, — похвастал ой как-то.

Проанализировав еще раз свободное от бега время, я нашел двадцать минут на отжимание. За счет сокращения читки газет до пяти минут и умывания — до двух.

Оказалось, что мой коллега опять немного опередил меня в борьбе с преждевременным старением. Он приседал. Делал, как советовали знатоки, до двухсот приседаний в день. И представьте, использовал для этого рабочее время: будто нечаянно, рассыпал по полу спички и затем по одной собирал их.

Решил и я не отставать — каждый раз бросался помогать ему. Теперь коллеге приходилось рассыпать вдвое больше спичек.

— Главный способ борьбы со старением — дышать животом, — заявил сосед, гордо выпячивая свое чрево.

Пересмотрев свободное от бега, отжиманий и приседаний время, я выкроил еще шесть минут. Газеты решил вовсе не читать (появится что-либо новенькое — кто то да расскажет), а умывание сократил до одной минуты.

По пока и овладевал новым упражнением, меня снова обошел коллега: окапывается, вот уже месяц, как он пяткой достает затылок. То левой, то правой.

— Гибкость — сестра молодости! — повторял он крылатые слова.

Я проанализировал время, свободное от бега, отжиманий, приседаний, втягиваний-выпячиваний. Ни единой лишней минуты! И решил доставать пятками затылок во время завтрака и ужина.

И вдруг — будто гром с ясного неба: оказывается, что бег — это чудесно, отжимание — блестяще. Но ничто так универсально не сберегает молодость, как упражнения йогов. А именно — стояние на голове.

Я долго анализировал все свободное от борьбы со старением время. Но, увы, ни одной свободной минуты! Пришлось стоять на голове в рабочие часы.

Сослуживцы быстро привыкли к такому положению моего тела. Да и посетители не очень-то удивлялись.

И вот стою я себе на голове и думаю: «До чего же смешные люди окружают меня! Часами просиживают в кино, губят свою молодость в театрах, хотят в рестораны, подолгу сидят у телевизора. Ссорятся на литературных диспутах, посещают музыкальные лектории. И вообще делают многое такое, что не способствует долголетию…»

А мне вот авторитетный врач авторитетно заявил, что благодаря упорной борьбе с преждевременной старостью я уже продлил свою жизнь минимум на три года. Слышите: на три года! А за три года жизни я смогу чистых полгода пробегать трусцой, три месяца поотжиматься и поприседать, с месяц дышать животом и несколько недель — представляете, несколько недель! — простоять на голове!..


Пропащий человек


Маленький человек с большим острым носом сидел, низко опустив голову, а председатель товарищеского суда с выражением зачитывал список его «титулов».

Горький пьяница! Неисправимый прогульщик! Злостный алиментщик! Морально неустойчивый! Идейно невыдержанный! Словом, пропащий человек.

Кроме всего прочего, он и за квартиру платит нерегулярно. Обижает некультурными словами соседку-пенсионерку. Подает плохой пример детям. Портит противопожарный инвентарь.

— Такому не место среди жителей дома номер восемь, — закончил председатель. И сел.

— Правильно! — поддержал его старичок в замшевой куртке. — Лично я уже давно просто игнорирую его.

— А вот игнорируете зря, — кинул я с места. — Игнорировать — это самое легкое. Лучше в душу ему загляните.

Все посмотрели в мою сторону.

— А вы, собственно, кто такой будете? — поинтересовался председатель.

— Просто гражданин, — отрекомендовался я. — Проходил себе по улице, вижу объявление: «Заседание товарищеского суда». Вот и зашел.

— А если вы человек посторонний, — сурово сказал председатель, — то и вмешиваться не надо. Ведь вы же не знаете сути дела.

— Суть меня не интересует. Я в принципе против игнорирования…

Вечером кто-то уверенно постучал в мою дверь. Открыв, я увидел того самого пропащего человека, которого неожиданно взял под защиту. Нос его еще больше заострился, пиджак был в мелу. Он приветствовал меня и, с трудом добравшись до стола, вытащил из кармана початую бутылку вина.

— Чем обязан? — спросил я.

— Пришел пожать вам руку… Скажите, где вы научились понимать людей? Вы так здорово выступили про игнорирование!

— Дело в том, что я вас понимаю, как никто другой, — сказал я. — Меня тоже игнорируют знакомые. Со мной тоже не здороваются соседи. Мне не подают руки даже родственники.

— Даже родственники? — изумился он. — Интересно, что же вы натворили?

— Что натворил? — переспросил я. — Просто не забил пенальти в решающем матче на республиканском первенстве.

— Так это вы?! Значит, это вы и есть тот самый мазила, из-за которого наша команда не завоевала медали? Очень жалею, что пожал вам руку.

Он презрительно плюнул и, хлопнув дверью, вышел.


Ошибка


Я купил самоучитель по борьбе самбо и с увлечением стал листать страницы. Оказывается, совсем не обязательно обладать сверхъестественной силой, чтобы уложить на обе лопатки здоровяка. Достаточно выучить несколько приемов, и даже такой хилый человек, как я, легко одолеет с десяток хулиганов.

— Ну, глядите у меня! — бросил я смелый вызов всем хулиганам города. — Пусть только кто-нибудь попробует обидеть седую старушку!

Не теряя ни минуты, я сел за самоучитель и стал изучать защиту от удара палкой.

Раньше, когда мне показывали палку, я бежал со всех ног. А теперь… Теперь я непринужденно приближусь к негодяю, сделаю шаг левой ногой, подставлю левое предплечье, а правой рукой… Одним словом, ему несдобровать!

Я попросил своего соседа:

— Ударьте меня, пожалуйста, палкой.

Сосед мягко улыбнулся и весело похлопал по плечу.

— Я не шучу, — говорю ему, — серьезно прошу вас: ударьте меня палкой.

Сейчас, думаю, он замахнется правой рукой, а я сделаю шаг левой ногой и подставлю предплечье…

— Что с вами? — спрашивает удивленно сосед.

— Я умоляю вас, — прошу его, — ударьте меня палкой!

Он заперся в ванной и категорически отказался выйти.

Я выбежал на улицу и остановил какого-то прохожего.

— Ударьте меня вот этой штукой, — протягиваю ему палку.

Он дико вытаращил глаза и завопил:

— Милиция!

На работе мой коллега, как всегда, встретил меня словами:

— Привет, дружище!

— Никакой я тебе не друг, — отвечаю ему. — Я твой враг. Десять анонимных писем написал на тебя. И еще десять напишу. А с женой твоей уже договорился о свидании. Я подбил ее уйти от тебя…

От возмущения лицо коллеги сделалось белым. Он заскрежетал зубами и сжал кулаки.

— Вот, — радостно протягиваю ему палку, — ударь меля.

— Такого мерзкого человека, как ты, даже бить противно, — буркнул он и отошел.

— Я все про вас знаю, все! — сказал я гневно своему начальнику. — Вы близорукий и беспомощный руководитель. Вы интриган и зажимщик критики. Расточитель и моральный выродок…

Его рука стала нервно шарить по столу.

— Вот, лучше этим ударьте, — протянул ему палку.

Минуту он пристально вглядывался в меня. И вдруг глаза ого потеплели.

— Хорошо, — сказал он, — мы вам окажем денежную помощь и премируем путевкой в ночной профилакторий…

Уставший и опустошенный, возвращался я вечером домой. Возле киоска «Пиво — воды» увидел наконец-то какого-то хмурого субъекта. Он сидел на бочке и, словно трубку, сосал хвост тараньки. Я решил сделать последнюю попытку.

— Ударь меня палкой, — предлагаю ему.

— Ежели выпьем по кружке, ударю, — согласился он.

Мы выпили по три. Он взял палку и… положил ее на бочку.

— Не могу! — сказал растерянно. — На такого хорошего человека рука не поднимается. Выпили еще по кружке пива.

— Слушай, — сурово говорю ему, — если ты сейчас не ударишь, весь алкоголь вытрясу из тебя!

Он замахнулся. В глазах его были слезы…

В сознание я пришел в больнице.

— Что случилось? — сочувственно поинтересовался доктор.

— Что случилось?.. — начал припоминать я. — Ах да, случилась ошибка. Когда этот тип замахнулся, мне нужно было выставить левую ногу, а я выставил правую…


Спортивная злость


Василий Метлюк лениво передвигался по рингу, предоставляя возможность сопернику набирать очко за очком. Спасти его от поражения мог только коронный удар левой, который, как правило, заканчивался нокаутом.

Но для такого удара Василию сегодня явно не хватало спортивной злости. Эта добродушность Метлюка всегда выводила из себя тренера. Обладая блестящим ударом, Василий словно жалел соперника, боялся его обидеть.

Второй раунд Василий Метлюк безнадежно проигрывал.

— Нет, это не боксер, а сестра милосердия! — возмущался тренер. — Хоть бы кто-нибудь ему одолжил немного злости!

— Сейчас у него будет столько злости, что хоть отбавляй, — успокоил я тренера.

Дождавшись гонга, я приблизился к Василию и прошептал над ухом:

— Может, именно сейчас этого бы и не следовало передавать, но твоя жена Люся только что сказала о тебе такое…

— Что именно? — поинтересовался Василий» тяжело дыша.

— Мне даже неудобно говорить.

— Говори, не стесняйся.

— Она назвала тебя…

— Ну, смелее, — подбодрил он.

— Назвала тебя размазней.

— Чего это вдруг? — удивился Василий.

— Вот и я ее спросил, чего это вдруг один из лучших боксеров нашего завода — размазня?

— А она что?

— А она ехидно улыбнулась и сказала, что ты ничего не умеешь. Даже не способен гвоздь в стенку забить.

— И что это на нее нашло?.. — пожал плечами Василий.

— Говорит, терпение лопнуло. Другие вон лодки моторные покупают и по выходным жен своих катают. А ты, говорит, даже ковра на пол никак не купишь!

— Зачем нам ковер? Мы ведь в прошлом году купили.

— Вот я и говорю. Зачем вам два напольных ковра в однокомнатной квартире? А она: «Чем больше, тем лучше!»

— На нее это просто не похоже, — растерялся Василий.

— А еще Люся назвала тебя ограниченным и невоспитанным…

— Ну, это уж слишком! — обиделся Василий. — Если она так говорит…

Закончить фразу он не успел. Прозвучал гонг, и начался третий раунд.

— Молодец, молодец! — радостно выкрикивал тренер, наблюдая, как Василий проводит одну за другой серии ударов.

Я сидел почти под канатами и, когда Василий оказался рядом, сказал ему:

— Она жалеет, что связала свою судьбу с твоей!..

После этого соперник Василия получил такой прямой в голову, что судья на ринге зафиксировал нокдаун.

Бой заканчивался.

— Концовку, концовку давай! — кричал тренер, напоминая боксеру о том, что очень важно эффектно окончить поединок.

— А еще она говорит, — зашептал я, — что ты ей всю жизнь испортил. Что у нее был такой выбор…

Соперник Метлюка лежал в нокауте.

Я подошел к Василию, поздравил его с победой и извинился:

— Прости, друг, за этот розыгрыш. Ничего подобного твоя Люся не говорила. Просто я по себе знаю: когда утром приблизительно такое услышу от жены, ох и достается же тогда моим подчиненным!..


Эрудит


Это был молчаливый человек. Иногда за день он не произносил ни слова. Казалось, нет такой силы, которая могла бы всегда невозмутимого Зеленчука вывести из равновесия, нет такой проблемы, которая могла бы взволновать счетовода нашей канцелярии. Но это только казалось. Если вдруг кто-то мимоходом, случайно или, наоборот, с умыслом касался футбольной темы, глаза Зеленчука тут же загорались. Свершалось чудо. Человек, абсолютно ко всему равнодушный, вдруг превращался в яростного спорщика.

Зеленчук держал пари, что именно во втором тайме нападающий «Зари» забьет решающий гол, что защитник «Карпат» сумеет в очередном матче нейтрализовать полузащитника «Динамо»… Он прогнозировал разницу забитых и пропущенных мячей и даже предвидел количество угловых.

Часами он просиживал над диаграммами успехов и неудач любимой команды, составлял картотеку футболистов страны, писал жалобы и предложения в федерацию футбола.

Мы удивлялись, недоумевали, как можно до такой степени быть рабом собственного увлечения. Мы пытались себе представить, какой вид имеет его холостяцкая квартира. Наверное, думали, стены обклеены фотографиями популярных футболистов. На книжных полках — футбольная литература. Вместо люстры — мяч с автографами известных спортсменов. А вместо отрывного календаря — календарь первенства по футболу.

Как-то во время его болезни — Зеленчук смотрел очередной матч под ливнем и простудился — мы пришли к нему в гости и убедились, что были не далеки от истины. Действительно, на стенах красовались портреты футболистов. На видном месте висел календарь первенства. Был и мяч с автографами. Но…

Как часто мы судим о человеке поверхностно, не вникая в его душевные качества, забывая, что существует еще такая черта, как скромность. Так вот, Зеленчук казался нам теперь воплощением скромности. Оказывается, футбол — это лишь одно из его увлечений.

Нет, не одной только футбольной литературой был забит его книжный шкаф. Зеленчук интересовался проблемами современной химии и философии. Его внимание привлекали вопросы дошкольного воспитания, хотя сам он и не имел детей. Международная жизнь, дачная архитектура, животноводство республики, механизация и автоматизация сельского хозяйства, организация торговли все это глубоко волновало Зеленчука, как свидетельствовали журналы и брошюры, стоявшие на полках.

И что нас совсем потрясло — Зеленчук, тот самый Зеленчук, который, казалось, не мог связать и двух слов, владел многими иностранными языками. На столе и серванте лежали кины газет и журналов — немецких, монгольских, кубинских, вьетнамских…

На нашем ближайшем профсоюзном собрании мы долго говорили о чуткости, о том, что надо внимательно относиться к коллегам, ближе знать своих товарищей по работе, интересоваться их личной жизнью.

— Вот, например, — обратился к присутствующим председатель, — мы считали одного нашего сотрудника ограниченным чудаком, в то время как он, оказывается, эрудит и полиглот.

Зеленчука единогласно избрали заведующим нашим лекторием. Все дружно проголосовали за то, чтобы ходатайствовать перед администрацией о его повышении.

— Сколько можно держать такого человека на должности счетовода? — поставила вопрос ребром кассирша. — Пора уже назначить его старшим счетоводом!

Директор торжественно пообещал, что завтра же премирует его из своего директорского фонда.

Зеленчук, выйдя к трибуне, поблагодарил нас за доверие, а директора — за премию.

— Вы не представляете, — сказал он, — что значит для меня премия! Знаете ли вы, сколько денег уходит на все эти наши и иностранные издания, которые мне всегда подсовывают в киосках «Союзпечати» как нагрузку к газете «Футбол»!..


По примеру классиков


И вам спасибо


Не один год обивал я пороги телестудии. Не один год умолял, чтобы взяли мою детскую пьесу. Не раз предупреждал, что если ее не примут к постановке, то подниму на ноги всю общественность города.

Наконец вняли моим мольбам — выпустили спектакль в эфир.

Как я и предполагал, в редакцию детских передач посыпались отзывы. Особенно меня растрогало письмо ветерана труда Николая Ивановича Коренного.

«Очень прошу вас, — писал ветеран. — покажите еще раз спектакль для детей «Как Ивасик рыбу ловил».

— Видите, — бросил я письмо редактору на стол, — общественность требует показать спектакль еще раз.

Сначала редактор был непоколебим. Но ветеран труда прислал на телестудию новое трогательное письмо:

«Пишу не только от своего имени. Все родители нашего пятиэтажного дома присоединяются к моей просьбе повторить показ спектакля «Как Ивасик рыбу ловил».

Естественно, вскоре пьеса второй раз вышла в эфир.

А через несколько дней ветеран, сердечно поблагодарив телестудию за внимание, попросил опять запланировать ее в программу передач.

— Ну, это уж слишком! — возмутился редактор. — Стоит пойти людям на уступку, как тут же готовы сесть тебе на голову!

Но письмо с просьбой еще раз повторить спектакль «Как Ивасик рыбу ловил» ветеран труда написал самому директору телестудии. И вскоре пьеса вышла в эфир под рубрикой «По заявкам наших телезрителей».

Николай Иванович по-прежнему не успокаивался. Он атаковал письмами дирекцию телестудии, обком профсоюзов работников культуры, редакции газет и журналов.

«Родители настаивают, чтобы минимум дважды в неделю передавали пьесу об Ивасике», — требовал ветеран.

Это была настоящая победа. Моя пьеса стала темой для обсуждения на летучках и творческих совещаниях. Редактор передач для детей завел специальную папку с надписью: «Как Ивасик рыбу ловил».

— Придется, наверное, взять в штат человека, который бы занимался перепиской с поклонниками этого вашего «Ивасика», — с раздражением сказал он мне.

— Ничего, — успокоил я его. — Вот принес вам пьесу «Как Петя мороженое ел». Может быть, внимание на нее переключится?..

Кажется, это убедило редактора. Мою новую пьесу сразу же утвердили к постановке.

Своей радостью я решил поделиться с ветераном труда Николаем Ивановичем Корецким.

Встретил он меня с объятиями. Угостил чаем.

— А знаете, кому я обязан своим успехом? — торжественно сказал я. — Вам, Николай Иванович! Вас должен благодарить за популярность своей пьесы. Вы вдохновили меня на новое произведение. Так что примите мою благодарность…

— И вам спасибо, — скромно произнес ветеран. — Вы не представляете, как положительно действует на моею внука ваша телепьеса. Вы же знаете, как трудно ребенка оторвать от телевизора. Придет после школы, сядет перед экраном — и ни с места. И только когда начинают передавать вашу пьесу, выключает телевизор. Побольше бы таких пьес! Может, дети стали бы учиться лучше…


Универсальный рецепт


Когда писатель Максим Ветрогоненко закончил читать отрывок из своей новой трилогии «Привет тебе, Гриша», в зале было тихо, как на траурном митинге. Писатель долго вытирал большим клетчатым платком вспотевшее лицо, прокашливался, не спеша пил воду, затем что-то записывал в свой блокнот, а в зале лишь поскрипывали стулья.

— Товарищи, — постучал ручкой по графину директор клуба, — еще раз напоминаю, мы собрались на обсуждение трилогии. Я надеюсь, все прочитали? Хотелось бы услышать, что вас наиболее удивило, может быть, даже поразило в ней. Какие вопросы в связи с этим к автору?..

— Есть вопросы, — наконец подняла руку старушка, сидевшая в первом ряду.

— Слушаю вас, — приветливо улыбнулся Максим Ветрогоненко.

— Вот скажи мне, сынок, — хитро прищурилась она, — а почему героиня твоего романа Мотря, когда у нее поясница болела, не мазала ее подсолнечным маслом? Я, как заболит, всегда теплым маслом мажу…

— Ты что, сдурела? — перебила ее соседка слева. — Поясницу мазать подсолнечным маслом! Да от этого она еще больше болеть будет! Перцовый пластырь прикладывать надо. Попечет, попечет и пройдет…

— Ваш пластырь помогает, как гипертонику касторка, — возразила ей соседка справа. — Мой племянник, например, радикулит холодом лечит. Зимой снегом обтирается, а летом в холодной ванне часами сидит…

— Вашему племяннику к психиатру надо обратиться, — заметил старичок в очках.

— Вот моя тетка медик, так она прописывает от этого дела только сухое тепло, — сказала женщина в зеленой шапочке.

— Всякое тепло хорошо — и сухое, и мокрое. Главное, чтобы не холод, — добавил тучный бородач.

— И совсем не всякое, — возмутился мужчина в кителе. — Сухое, и только сухое! А еще…

— Если хотите знать, так мокрое тепло эффективнее. — прервал его лысый бородач.

— А я слышал, что лучший способ избавиться от этой мерзости — это регулярно растираться спиртом, — сказал спортивного вида парень.

— Спиртом — это уж роскошь, — возразил ему худой небритый верзила.

— Ну и отсталый народ! — воскликнула рыжеволосая женщина. — Вы что, про змеиный яд забыли? Во всех аптеках продается. Стоит только раз смазать, и как рукой снимет.

— Если уж ядом, то только пчелиным…

— И пиявки помогают!..

— Лучше всего — сметаной…

— Правильно! Или кислым молоком!..

— А про бураковый сок забыли?..

— Как сын врача могу засвидетельствовать, что лучше всего — новокаиновая блокада…

— Ничего вы не понимаете! Стоит один раз вываляться в крапиве…

— Нет! Лучший способ — это иглоукалывание…

— Товарищи, — постучал снова ручкой по графину директор клуба, — мне кажется, уже все высказались. Давайте дадим слово нашему гостю.

— Друзья, все вы по-своему правы, — встал Ветрогоненко. — Но если хотите, я дам вам уникальный рецепт от всех видов радикулита. Через неделю и следа не останется. Записывайте: сто граммов алоэ, двести граммов меда…

Участники читательской конференции провожали Максима Ветрогоненко до самой гостиницы.

— Спасибо, сынок!.. Сердечно благодарны!.. Вовек не забудем!.. Спаситель ты наш!.. — слышалось на прощание.

— Очень вас просим, приезжайте к нам еще раз, — пожал руку писателю старичок в очках. — И обязательно прихватите с собой еще какой-нибудь рецепт. Мы вам очень признательны будем…


Тонкости профессии


Кажется, не так уж и сложно быть распространителем билетов. Ходи себе, предлагай, бери деньги, давай сдачу. А на самом деле работа эта, как никакая другая, требует гибкости, сообразительности и, само собой, интеллекта.

Прихожу я, скажем, в местный комитет «Водхозпроекта» и говорю конфиденциально:

— Сам не знаю почему, но к вашей организации я отношусь лучше, чем к другим.

— Ну и что? — спрашивают меня бестактно.

— А то, что при всей любви к вам больше двадцати билетов на вернисаж Комаровского дать не смогу.

— Как! — возмущаются. — На триста человек — двадцать билетов?

— Дадите лучшим из лучших. В конце концов, в лотерею разыграете, как это делают во всех порядочных учреждениях.

— А директору, а заместителям? — начинают торговаться.

— Ладно уж, — подмигиваю, — для них найдем. Добавлю еще десяток.

Месткомовцы веселеют.

— Вы же сами знаете, — говорю, — на дефицитные спектакли и выставки билеты без нагрузки не продаются. К этим тридцати вынужден дать вам девяносто на ансамбль «Пятнистые косынки».

— Как! Ради одного вернисажа — и так мучиться!

— Ну хорошо, даю шестьдесят. Только из уважения к вашему коллективу, — предлагаю компромисс.

— Моя жена терпеть не может «Пятнистых косынок», — умоляюще смотрит председатель.

— Хорошо. Только для вас и вашей жены — квартет «Золотые сандалии». Вы же знаете, как я к вам отношусь…

И так каждый день, в каждом учреждении. Эти диалоги забирают столько калорий, что их никаким комплексным обедом не восполнишь.

Но самое сложное начинается вечером, когда звонят отовсюду, особенно родственники и знакомые.

— Пять билетиков на вернисаж Комаровского… Ну, хотя бы три!..

Трубка умоляет, клянчит, вымогает, угрожает. Трубка предлагает взамен бразильский кофе и обои под дерево. За билет на вернисаж я могу стать владельцем импортного пиджака под кожу и вне очереди пользоваться услугами модного массажиста.

— Да поймите же наконец! — кричу я в трубку. — Я скромный распространитель! И при всей любви к вам…

Они не верят, они не хотят верить!

— Кстати, — говорит жена, — вокруг выставки Комаровского ажиотаж! А он боялся, что вообще никто не придет.

— Никто бы и не пришел, — отвечаю. — Представь себе, что все билеты бросили бы в кассу. Ты, например, пошла бы смотреть картины какого-то там неизвестного Комаровского? Конечно, нет. А вот когда билеты продают с нагрузкой, как это делаю я… Поэтому и заверил Комаровского, что его полотна, которых я и в глаза не видел, будут иметь успех. И, как видишь, добился этого. Все устроил. Из уважения к его отцу, с которым мы в детстве в один драмкружок ходили…

Я скромный распространитель билетов. Но кое-что все-таки могу!


Азбука славы


Десять редакций отказались напечатать мой рассказ. Но одиннадцатая все-таки приняла.

«Начинается! — обрадовался я. — Поднимаюсь на первую ступеньку славы. Надо быть готовым к рукопожатиям, дифирамбам, цветам и всему прочему».

Я шел домой и с гордым видом нес под мышкой добрых полтиража журнала. Конечно, я мог бы закупить и весь тираж (журнал узковедомственный, тираж небольшой), но все-таки неудобно было перед читателями.

Придя домой, я сел у телефона и стал ждать звонков, поздравлений…

Ждал ровно до одиннадцати. Потом открыл телефонный справочник на букве «А».

— Здорово, друг! Ты случайно не подписываешься на журнал «Голос мелиоратора»?.. Нет? А там иной раз попадаются неплохие вещицы. Вот, например, в последнем номере…

Все знакомые от «А» до «Я» твердо пообещали прочитать мой рассказ.

Прошла неделя — ни рукопожатий, ни дифирамбов ни цветов.

Коли говорить откровенно, я по очень-то и обижался на другой. В конце концов, не в каждом киоске и купишь этот самый «Голос».

Отправляясь теперь в гости, я стал прихватывать с собой два-три номера журнала. Посидев часок-другой, торопливо уходил домой, «забывая» журнал у гостеприимных хозяев.

Первые попытки этого мероприятия оказались неудачными. Радушные хозяева, шлепая домашними тапочками, бросались вдогонку и, перехватил меня где-нибудь возле трамвайной остановки, торжественно вручали «забытый» журнал. Но вскоре я научился «забывать» так, что приятели обнаруживали журнал только на второй, а то и на третий день, и причем в самых неожиданных местах.

А поздравлений по-прежнему не было, Цветов — тоже.

«Что за странные люди? — недоумевал я. — Другие на их месте давно зачитали бы журнал до дыр. А этим лень один несчастный рассказ просмотреть».

Я сделал еще одну отчаянную попытку. Пригласил всех знакомых к себе на ужин.

— Друзья! — бодро обратился я к ним. — Пока жена накроет стол, предлагаю вашему вниманию излюбленный журнал нашей семьи — «Голос мелиоратора».

И каждому вручил по экземпляру.

Гости неохотно, без всякого интереса стали листать журнал, разглядывая обложку. По их лицам было видно, что журнал их совсем не интересует, что они с нетерпением ждут, когда же позовут к столу.

Но вот наконец-то рассказ заметили. Одна из газет напечатала рецензию. Убийственную. Критик Некуряк назвал меня окололитературным типом, а рассказ — никчемной серятиной. Редколлегию «Голоса мелиоратора» корил за близорукость, упрекал в отсутствии элементарного вкуса. Он так «избил» меня, что в тот же вечер близкие и знакомые нанесли мне сочувственные визиты.

В другой газете на рассказ накинулся пенсионер Урчак. Под рубрикой «Ай-яй-яй!» редакция поместила его «Открытое письмо автору», в котором пенсионер утверждал, что мой рассказ «не лезет ни в какие ворота».

«Что вы пропагандируете? — патетически вопрошал Урчак. — Любовь без взаимности? Да разве такая любовь нужна нашей молодежи?..»

Ко мне потоком пошли телеграммы. «Держи хвост трубой!», «Кренись, старик!», «Верим в тебя, друг!» На работе мне многозначительно жали руки и с сочувствием хлопали по плечу. В кассе взаимопомощи предложили финансовую поддержку, а председатель месткома намекнул на бесплатную путевку в дом отдыха.

Когда же еще одна газета напечатала реплику под заголовком «Такому не место на страницах журнала!», все жильцы нашего дома встретили меня на лестнице. Одна молодая женщина незаметно от мужа вручила даже букетик незабудок.

Я ловил на себе сотни любопытствующих взглядов, подписывал автографы детям, обедал в долг в диетической столовой, без билета проходил на стадион.

Сегодня я написал второй рассказ и отнес его в редакцию одного популярного журнала. И что вы думаете? Сам редактор вышел мне навстречу…

Вечером сосед сказал мне:

— По-моему, ты еще должен благодарить критика и пенсионера. Это они знаменитым тебя сделали! На твоем месте я купил бы каждому из них по бутылке шампанского.

А ведь верно. Он прав! Почему бы и не купить?

Я тут же пошел в гастроном. Купил шампанское. Принес домой и… выпил сам. Почему? Да потому, что критик Некуряк, пенсионер Урчак, автор реплики одно и то же лицо — это я.


Творческий человек


Когда Николай Вухно написал первую песню, местные композиторы пророчили ему большое будущее.

— Далеко пойдет! — сказал о нем сам директор Дома культуры.

А руководитель хорового кружка тут же включил произведение молодого композитора в репертуар самодеятельных солистов.

Когда Николай Вухно написал вторую песню, директор Дома культуры сказал о нем:

— Наша надежда!

А руководитель хорового кружка взялся подготовить произведения молодого дарования к кустовому смотру художественной самодеятельности.

Третьей песни Николай Вухно не написал.

— Хватит песен! Создам что-нибудь посолиднее, — заявил он.

Год ходил задумчивый и сосредоточенный.

— А может, заведовать музыкальным лекторием пойдете? — поинтересовался директор Дома культуры, накладывая резолюцию на его заявление о денежной помощи.

— Что вы! — удивился молодой композитор. — Я человек творческий.

Пятый год ходил Вухно задумчивый и сосредоточенный.

— А отдавать когда будешь? — спросил его как-то руководитель хорового кружка, в очередной раз одалживая ему три рубля.

— Вот получу гонорар за ораторию и тут же верну, — обнадежил его молодой композитор.

После очередной встречи с Николаем директор Дома культуры заметил:

— Я всегда говорил, что ранний цветок быстро вянет.

И вдруг всех потрясла сногсшибательная новость: Николаю Вухно прибыл перевод за ораторию. Да еще какой!..

Встретив композитора в коридоре, директор Дома культуры обнял его:

— Дорогой мой, поздравляю! Сегодня же напишу ходатайство о введении вас в художественный совет.

Заместитель директора, к которому Николай пришел отдать старый должок, радостно сказал:

— Точно такая же история была у моего деда: несколько лет сад не плодоносил, а потом такой выдался урожай!..

Вухно ходил по комнатам, раздавал долги и скромной улыбкой отвечал на приветствия и поздравления.

— А мне? — спросил председатель месткома.

— Как! И вам тоже? — удивился Николай. — Разве я у вас одалживал?

— А членские взносы из гонорара за ораторию ты разве платить не собираешься?

— Какую еще ораторию? — возмутился Вухно. — Я пианино продал. Вот мне деньги и прислали…


Прототип


«Как это природа умудрилась сосредоточить в одном человеке столько отрицательных качеств», — недоумевал я, приглядываясь к Степану Степановичу, нашему заведующему отделом. Скупость, мелочность, высокомерие, хамство — вот лишь некоторые из штрихов к его портрету.

Разговаривал он с нами всегда грубо. Нас до конца не выслушивал, перебивал бесцеремонно:

«Эти басни, дорогуша, прибереги для своей жены!»

Или:

«Разболтался, гляньте на него!»

Он считал себя остряком, хотя весь арсенал его острот сводился к нескольким довольно-таки примитивным шуткам.

— Галина, — обращался он к нашей молоденькой сотруднице, — ореховое мороженое есть будете?

— Вуду, — отвечала Галя.

— А где я вам его возьму? — говорил Степан Степанович. И сам хохотал, держась за живот;

А то вдруг спрашивал у машинистки:

— Алена, хотите конфетку «Вишня в шоколаде»?

— Хочу, — подыгрывала ему Алена, заранее зная, что он ей ответит.

— Хотеть не вредно!

Во время обеденного перерыва, который Степан Степанович всегда проводил в отделе, он придвигая свой стул впритык к моему столу и, продолжая жевать бутерброд, задумчиво смотрел куда-то в стену. Глаза его теплели.

— Друг мой, — чавкая, произносил он, — скажите, что бы вы сейчас съели?

И, не ожидая ответа, принимался составлять меню воображаемого обеда. Это была гастрономическая фантазия, попурри на кулинарную теку, где варьировалась соусы, подливы, гарниры, но неизменными всегда оставались шашлыки из баранины и отбивные из свинины.

Мне и моим коллегам по отделу все в учреждении искренне сочувствовали. Дирекция не раз обещала подыскать Степану Степановичу место, соответствующее его интеллекту, а к нам прислать другого зава. По он был неприступен, как средневековая крепость. Никогда не опаздывал на работу, ничего не нарушал, все сдавал вовремя. Короче говоря, убрать его было не так-то просто.

«Ну, вот что, — озарило меня однажды, — напишу-ка я о нем в нашу сатирическую газету «Колючка». Юмор — это великая сила. Недаром знаменитый сатирик утверждал, что смеха боится даже тот, кто ничего не боится. Вот я и развенчаю этого типа. И так разрисую его, чтобы все над ним хохотали до слез».

Решил — и сделал. К очередному номеру «Колючки» юмореска была готова. Я описал омерзительные манеры и привычки нашего заведующего, его убогий интеллект. А внешнее сходство героя моей юморески, которого я назвал Семеном Семеновичем, и нашего Степана Степановича было настолько велико, что, без сомнения, любой сотрудник учреждения сразу поймет, о ком идет речь.

Конечно, я не сомневался, что этого заведующий мне никогда не простит: начнет придираться к каждой мелочи, ежедневно испытывая мои нервы на прочность. Но ради того, чтобы справедливость восторжествовала, я был готов на все.

В то утро я пришел на работу минут на двадцать раньше. Первым, кого я увидел в вестибюле возле газеты, был Степан Степанович. Он вытирал носовым платком глаза. Я хотел незаметно прошмыгнуть мимо, но он схватил меня за руку.

— Ой, не могу! — конвульсивно содрогался он от хохота. — Ну ты и талант! Так расписать, так разрисовать! И все точно. Будто фотоаппаратом зафиксировано. Я ему уже позвонил. На тебя, сказал, такой шарж сделали, помереть со смеху можно. Скорей, сказал, хватай такси и мчись сюда. С минуты на минуту он будет здесь!

— Кто будет? — не понял я.

— Как — кто? Герой твоего фельетона — Семей Семенович, наш инспектор по кадрам…

Весь обеденный перерыв я потратил на то, чтобы убедить Семена Семеновича, что не он герой моей юморески, что прототип героя — другой человек. Но напрасно. В тот же день он подал заявление об уходе.


Так бы и сказали


Стихи, которые положил мне на стол литературный консультант, были далеки от совершенства.

— В этих строчках не больше поэзии, чем в меню нашего буфета, — ехидно заметил я.

— Конечно, шедевром их по назовешь, — согласился литконсультант.

— Так зачем же вы их предлагаете?

— Дело в том, что автор этих непрофессиональных строк и сам вовсе не профессионал-литератор. Он слесарь-водопроводчик и в свободное время от ремонта разных там кранов-вентилей пишет стихи…

— А-а, так бы сразу и сказали. Если слесарь — тогда другое дело, — и я тут же подписал стихи в набор.

Не успела газета выйти, как зазвонил телефон — в трубке зарокотал негодующий голос разгневанного читателя.

— Как вам не стыдно печатать подобные вирши!..

— Успокойтесь, — говорю ему, — стихи, которые вас так возмутили, написал слесарь-водопроводчик. Так что не надо судить их слишком строго…

— А-а, — голос читателя потеплел, — тогда все понятно!

Подобных звонков было немало. Возмущенные подписчики, не стесняясь в выражениях, клеймили публикацию, грозили, что на машу газету, печатающую такой примитив, больше никогда не подпишутся.

Приходилось каждому давать справку об авторе, и тогда их гнев сменялся снисходительным сочувствием.

Известный критик, ворвавшись в мой кабинет, размахивая перед моим носом газетой, да так энергично, словно отгонял от меня мух, сердито закричал:

— Печатать такую графоманию — преступление! Что вы делаете? За что вам зарплату платят? Это же…

— Это слесарь-водопроводчик, — наконец сумел я втиснуть фразу в его эмоциональный поток.

— При чем тут слесарь? — удивился он.

— При том, что автор стихов не поэт. Он слесарь-водопроводчик.

— А-а, — растерянно произнес критик. — Тогда другое дело. Так бы и сказали…

А недавно у меня испортился на кухне кран. И я позвонил в Ж»)К. Целый день и ждал слесари. Он пришел поздно вечером и, повозившись минут десять на кухне, ушел. Едва и дотронулся до отремонтированного крана, как мощный фонтан стал заливать кухню, угрожая всему дому потопом. Закрутив на трубе вентиль, и перекрыл воду и, дождавшись утра, снова позвонил в ЖЭК.

— Ну, знаете!.. — Меня аж трясло от ярости. — Я встречал халтурщиков, но с таким, как этот ваш слесарь водопроводчик, встречаюсь впервые!

— Зря вы так о нем, — пристыдил меня начальник ЖЭКа. — Он у нас поэт, стихи пишет. Вот недавно его произведение в газете напечатали.

— А-а, — тогда другое дело! — сказал я.

И поехал в магазин хозтоваров за гаечным ключом и резиновыми прокладками.


Разрядка


Это был кульминационный момент кинофильма. Героя вели на казнь. В напряженной тишине зала шепот моего сослуживца казался громовым раскатом:

— А все-таки ему легче, чем нам!

— Это почему же? — удивился я.

— Сейчас окончится сцена казни, и он пойдет пить пиво. Я имею в виду актера, конечно.

— А может, он непьющий?

— Непьющих актеров не бывает.

На нас зашикали.

Герой картины смело взошел на эшафот.

— Ну, то, что у него усы наклеены, это точно, — зашептал сосед. — А лысина у него, думаешь, настоящая? Или он побрил голову перед съемками? Бедные актеры! На какие только жертвы не идут ради искусства. Я бы никогда не согласился…

— Да замолчи хоть на минуту! — взмолился я.

Палач привычным движением застегнул красный плащ. Взял в руку топор.

— Как ты думаешь, убьют его или не убьют? — снова нагнулся коллега к моему уху.

— Очевидно, — сквозь зубы ответил я.

— В общем-то, все может случиться. Сам автор сценария не знает, что будет с его героями, когда они попадут в руки режиссера. Вот увидишь, сейчас произойдет какое-нибудь чудо.

Но чуда не произошло. Палач выразительно посмотрел на топор.

— Представляешь, сколько они дублировали ату сцену! Сколько пленки испортили! Как ругался режиссер! Режиссеры всегда ругаются, когда сцена выходит неестественной. Эту они, наверное, раз тридцать переснимали. Герой нагибал голову, а палач махал топором…

— Да помолчи ты хоть секунду! — простонал я.

— Что ты нервничаешь? Разве ты никогда не видел, как голову отрубают? Впервые в кино? Я, например, уже сотни раз такое видел. И знаю, как это делается. В тот момент, когда палач подымает топор, ассистент режиссера бросает или катит голову. Не настоящую, конечно, а пластмассовую или, скажем, брезентовую… Вон, видишь, покатилась. Точно, брезентовая. Такую очень легко самому сделать. Я тебя, если хочешь, могу научить…

— Больше с тобой в кино ни за что не пойду! — сказал я, когда зажгли свет.

— Дело хозяйское, конечно, но я, поверь, разрядить хотел это страшное напряжение, отвлечь твое внимание от этого ужаса. Боялся, что ты не выдержишь и расплачешься, — сказал он, утирая слезы.


Обед героя


Литсотрудник снял очки и откинулся на спинку кресла.

— В общем, вышел неплохой рассказ, — сказал он. — Только на вашем месте я бы переделал некоторые детали. Вот, скажем, тот абзац, где описывается обед героя. Прочитайте его, пожалуйста, еще раз.

Я взял рукопись и вдохновенно продекламировал:

«Петр Петрович в момент расправился с селедкой и приступил к салату. Заправленный кукурузным маслом, посыпанный зеленым лучком, салат был такой аппетитный, что Петр Петрович попросил у жены добавки. Потом взялся за грибной суп. Он ел медленно и сосредоточенно, словно дегустатор, который, пробуя блюдо, мысленно раскладывает его на компоненты. Вареники с сыром полил сметаной. После чего решительно отложил вилку и пошел в кухню за деревянной ложкой, На десерт, как всегда, был компот и миндальное пирожное…»

— Стоп! — поднял руку литсотрудник. — Начнем с закуски. Вы пишете, что Петр Петрович вначале расправило! с солодкой, а потом приступил к салату? Нелогично! Я, например, прежде всего расправляюсь с салатом, а тогда уж перехожу к селедке. И не иначе…

— Хорошо, немедленно исправлю, — согласился я.

— А кроме того, не стоит заправлять салат кукурузным маслом. Я, например, отдаю предпочтение салату с майонезом или в крайнем случае со сметаной…

— Тогда я напишу так: «Заправленный майонезом и сметаной салат был таким аппетитным, что Петр Петрович…»

— Убедительно! — потер руки литсотрудник. — У читателя аж слюнки потекут. Теперь перейдем к горячему. Грибной суп? А почему не борщ с пампушками? Настоящий украинский борщ, заправленный чесноком и салом! Я бы такого борща целую кастрюлю съел и добавки бы попросил. Коли вы считаете, что борщ лучше…

— И сомнений быть по может! — прервал меня литсотрудник. — Разве можно сравнить эти два блюда? Настоящий украинский борщ с каким-то там грибным супом! А если туда еще и перчику добавить…

— Добавим, раз надо, — согласился я.

— Вот и прекрасно! Перепишите этот абзац. Кстати, и вареники с сыром можно заменить телячьей отбивной. Так будет убедительней. Телячья отбивная с картофелем или гречкой да еще с квашеной капустой — за уши не оттянешь. Кстати, тогда и деревянная ложка не понадобится. Вашему Петру Петровичу не надо будет слоняться по квартире, разыскивая ее.

— Возможно, вы и правы, — поднялся я.

— А десерт совсем вычеркните, — сказал литсотрудник на прощание. — Выдумаете же такое — компот и миндальное пирожное! Это только моя жена любит миндальные пирожные. А я на вашем месте лучше бы дал Петру Петровичу лишнюю отбивную. Даже две отбивные…

На следующий день ровно в двенадцать я снова сидел у литсотрудника.

— Читайте, — попросил он, мечтательно уставившись в окно.

— «Петр Петрович, — начал я, — в момент расправился с салатом, политым майонезом и сметаной, и взялся за селедку. Затем приступил к борщу. Заправленный салом и чесноком, лучком и перчиком, борщ был такой вкусный, что Петр Петрович попросил у жопы добавки. Телячью отбивную с гречкой он ел медленно и сосредоточенно, словно дегустатор, который, пробуя новое блюдо, мысленно раскладывает его на компоненты. «А не запить ли все это компотом? — подумал он, но тут же решительно отбросил эту мысль. — Нет! Лучше съем еще одну отбивную», — твердо решил он…»

— Аппетитно! — причмокнул литсотрудник. — Только салат я заменил бы винегретом. А борщ — рассольником.

— Но вы же вчера говорили, что борщ — это прекрасно… И салат посоветовали заправить майонезом и сметаной…

— Я и сегодня ничего не имею против салата. Пусть остается. Но, кроме него, пусть будет и свеженький винегретик. А борщ категорически вычеркнем. Тем более с чесноком. Я вчера так наелся такого борща, что аж дурно стало. Нет, лучше рассольник — кисленький, со сметаной…

— В конце концов, можно и рассольник, — не стал сопротивляться я.

— Вот и чудесно! А на второе пусть ваш Петр Петрович ест не отбивные, а что-нибудь другое. Я вот сегодня позавтракал отбивной с гречкой и до сих пор от изжоги мучаюсь. Пусть он лучше съест, допустим, деруны. Давно не ел дерунов! — Глаза литсотрудника мечтательно заблестели. Он облизнул губы. — А запьет этот обед Петр Петрович пусть стаканом «миргородской» или боржоми…

Весь вечер я трудился над абзацем. Наконец, как мне казалось, вышло то, чего требовал литсотрудник. Мой герой Петр Петрович за обедом съел салат с селедкой, расправился с винегретом, осилил две тарелки рассольника, умял две миски дерунов и асе это запил двумя стаканами минеральной воды.

Наш герой — обжора! — возмутился литсотрудник. У читателя такие, мягко говоря, излишества и еде не вызовут симпатии. Вот мне, например, просто противно это слушать. Все люди обедают. И что тут такого? Я тоже только что пообедал и о еде слушать не могу! На нашем месте я этот абзац про обед просто бы выкинул. Или в крайнем случае пусть ваш Петр Петрович скромно выпьет чашечку кофе…


Приезжайте, пожалуйста!


«Уважаемые корреспонденты, — писалось в письме в редакцию. — Беспокоим вас, так как больше терпеть не можем. Скучно нам, молодежи села Лыковка. И клуб у пае замечательный, и колхоз у нас богатый. А вот завклубом почему-то не может сделать так, чтобы нам было весело. Ваша газета уже об этом писала, только нам не стало веселее. Тут, очевидно, нужна помощь не словом, а делом…»

— Понял? — спросил меня редактор. — Людям скучно. Твое задание — помочь им избавиться от скуки.

Можете себе представить, как обстоятельно я готовился к этой ответственной командировке. Записал две сотни анекдотов. Выучил наизусть несколько десятков фокусов. Знакомый циркач показал мне, как жонглировать пустыми бутылками. Известный хореограф показал основные «па» шуточного танца. А сосед-акробат научил стоять на голове.

Приехав в село, я тут же приступил к делу. Собрал молодежь и начал рассказывать анекдоты. Какое-то время они слушали внимательно. Потом стали тихо вздыхать и громко зевать.

— Куда же вы? — крикнул я парням, которые попытались незаметно улизнуть с мероприятия.

— А мы уже это слышали. Подобные басни нам рассказывали те, что перед вами приезжали, — объяснил один из них.

— А фокусы они вам показывали?

Оказалось, что нет.

— Смотрите, вот у меня колода карт. В правый карман кладу, а из левого сейчас вытащу. Все видели, что я положил карты в правый карман?

Когда я из левого достал снова ту же колоду, мне зааплодировали.

Успех меня подбодрил. Я показывал фокус за фокусом, пока не почувствовал, что этот иллюзион начинает всем надоедать.

— Внимание! — не даю им опомниться. — Принесите мне несколько пустых бутылок, и вы будете свидетелями интересного зрелища.

За секунду сцена была заставлена бутылками. Не знаю, насколько мое жонглирование было профессиональным, но молодежь мои трюки встретила весело. Особенно все смеялись, когда бутылки падали на пол.

— А теперь, — бодро сказал я, — мы будем танцевать. Пара за парой.

Я подошел к парню в синем костюме, взял его за руку и подвел к девушке в красной юбке.

— Приглашайте, пожалуйста, — подбодрил я его.

Когда все немного устали, я трижды хлопнул в ладоши:

— На сегодня хватит! А чтобы вам хорошо спалось, покажу еще одну смешную штуку.

Этот номер я берег на конец развлекательной программы. Я стал на голову и простоял так несколько минут, одновременно играя на губной гармошке.

Уставшие, но довольные парни и девушки начали собираться домой.

— А завтра, — спрашивают, — тоже развлекать нас будете?

— Завтра, увы, уезжаю, — ответил я с грустью. — Спешу в соседний район, в одно общежитие. Студенты жалуются, что там у них ручки на дверях не прибиты, лампочки в некоторых местах не горят, коридор не подметен… Так что везу с собой гвозди, молоток, лампочки, веник. Буду завтра прибивать, вкручивать, подметать. Раз уж просят приехать корреспондента, значит, сами беспомощны, бедняги!..


Недоразумение


Меня, аж трясло от возмущения. Я вытащил три рубля и отдал этому нахальному типу:

— Возьмите! Сдачи не надо.

— Вы правы, что не берете сдачи, — не моргнув глазом сказал он. — Я потратил на вашу книгу всю субботу и полвоскресенья. Восемьдесят три копейки это, конечно, слабенькая компенсация, но, как говорят, с паршивой овцы хоть шерсти клок…

Этот визит настолько вывел меня из равновесия, что, когда я снова сел за письменный стол, перо в руках дрожало.

Опять кто-то позвонил. С недобрым предчувствием я открыл дверь. Коренастый бородач, поздоровавшись, протянул мне через порог книжку в знакомой обложке.

— Верните мне, пожалуйста, два рубля семнадцать копеек.

— Что, не поправился мой роман?

— А кому этот дешевый примитив может поправиться? — ответил он.

— Ну, ну! — возмутился я. — Попрошу тут не высказываться! Сейчас отдам вам два семнадцать, и идите себе с богом…

Потом пришли две девушки — чернобровая и синеокая. И такое сказали про роман, что у меня в глазах потемнело. После них меня навестили застенчивый студент, сгорбленная старушка, небритый молодой человек с хриплым голосом, крикливая дама в очках. Всем я вынужден был выдать по два семнадцать.

Гора возвращенных книг катастрофически росла.

— Не могу принять у вас свой роман, — сказал я очередному визитеру в ответ на его нахальное требование. — Деньги кончились!

— Не знаю, что у вас кончилось, — вызывающе произнес он, — но меня к вам направил директор книжного магазина, и я не уйду, пока вы не вернете моих денег.

Отдав два семнадцать и этому нахалу, я позвонил директору книжного магазина.

— Вы что, — говорю, — с ума сошли? Чего это вдруг всем покупателям мой домашний адрес даете? Где такое видано, чтобы автор деньги возвращал читателю?

— Извините, — ответил директор. — Вышло недоразумение. Дело в том, что я тут недавно работаю. Прежде руководил обувным магазином. А там знаете как? Обнаружит покупатель брак в ботинках — на фабрику отсылает. И ему либо ботинки обменивают на качественные, либо деньги возвращают. Вот я и решил, что этот порядок и на книги распространяется. А оказывается, с книгами иначе. Мне уже звонили из Книготорга. Разъяснили. Так что не волнуйтесь, больше никому вашего адреса я не дам…


Несколько минут поэзии


Я сидел затаив дыхание. В комнате стояла такая тишина, что даже слышно было, как тикают часы на комоде. Поэт, склонившись над столом, писал. Его губы шевелились в ритме будущего шедевра.

Скрипнуло кресло. Я побледнел. Неужели этот звук вспугнет его вдохновение? Нет, поэт продолжал творить.

Наконец откинулся в кресле. Глянул в потолок. Потом на меня.

— Две строфы осталось, — радостно сообщил он.

— Поздравляю! — откликнулся я.

— Никак вот не могу подобрать рифму к слову «ведро».

— Метро, Дидро, — подсказал я.

— А еще?

— Ребро, бедро…

— Хорошо! — схватился он за карандаш. — «И съел куриное бедро». Как, звучит?

— Поэтично, — согласился я.

— Есенина любите? — спросил поэт.

— Люблю.

— А у меня тоже есть сестра. И тоже Шура, — скромно сказал он.

Заговорили о кухне творчества.

— У меня кухня такая: пишу, рву и — в корзину, — сообщил поэт.

— И в корзину? — удивился я.

— Так многие поэты делали. Только сестра Шура их достает, гладит утюгом и несет в редакций.

— Но нельзя же все время так — стихи и стихи. Надо же когда-то и отдыхать, — сказал я.

— Дорога каждая минута. На радио дай. На городском «огоньке» читай…

— Но иногда и в кино не помешало бы сходить.

— Два часа тратить? А то и четыре? Для меня это роскошь.

— А может, пойдем сейчас? — предложил я.

— Что вы, что вы! — замахал он руками. — Мне еще песню надо дописать. Три строфы. Для объединенного хора мальчиков. А еще подготовиться к передаче «Несколько минут поэзии».

— А на футбол? Сегодня же такая игра!

— К сожалению, и это не для меня. Кто-то из великих сказал, что талант, если он есть у человека, надо отдавать людям до конца.

— А может, в планетарий? Звезды — это тоже источник вдохновения.

— Нет! — категорически сказал поэт.

— А там такое мороженое продают! И сливочное, и фруктовое, и ореховое…

— Ореховое? — вскочил поэт и начал быстро одеваться…

— Скажите, — задумчиво спросил он меня на улице, — слово «назад» пишется вместе или отдельно?

— А сколько у тебя по языку? — поинтересовался я.

— Во втором классе была тройка, но теперь, в третьем, честное октябрятское, исправлю на четверку, — твердо пообещал племянник.


Предчувствие


— Получишь на днях отличный подарок, — сказал мне профорг, показывая список сотрудников, представленных к премии.

— Сорок пять рублей! — даже подпрыгнул я.

— Не торопись радоваться, — заметил он. — Хотя заведующий со списком и знаком, но кого-нибудь обязательно вычеркнет. Для порядка. Такая уж у него привычка.

«Только бы не меня», — подумал я и решил действовать.

С листом бумаги в руках я влетел в кабинет заведующего и торжественно заявил:

— Поздравьте меня! Абсолютно случайно нашел отрывок из неизвестного произведения гениального писателя.

— Кого именно? — поинтересовался заведующий.

— Я внимательно проанализировал текст и убежден, что принадлежит он перу знаменитого писателя-философа Сковороды. Только он мог с такой легкостью и одновременно глубиной формулировать свои мысли. Какая прекрасная манера изложения!

— Поздравляю! А что вы собираетесь делать с этим отрывком?

— Немедленно отнесу в Институт литературы. Убежден, что обо мае напишут в газете, а может, и премию дадут.

— Может, и дадут, — согласился заведующий. — Дайте-ка посмотрю.

Я протянул ему исписанный лист бумаги. Взглянув на него, заведующий улыбнулся:

— Позовите ко мне всех, кто есть в конторе.

Было без двух минут пять, поэтому в конторе оставались только трое: Примада, Пешня и Легонький. Ну, это и неудивительно — они всегда отсиживают «от» и «до». Наверно, поэтому в списке на премию против их фамилий красовалось не по сорок пять рублей, как у меня, а по пятьдесят.

Через какую-то минуту все мы стояли перед заведующим.

— Как вам нравится это произведение? — Он протянул листок Примаде.

Тот громко прочитал:

— «В связи с покупкой для жены цигейковой шубы прошу выдать мне сто рублей…»

— Поняли? — спросил заведующий. — Это мое заявление в кассу взаимопомощи. А ваш коллега, — он кивнул в мою сторону, — утверждает, что стиль Заявления напоминает манеру письма знаменитого писателя…

Все трое расхохотались.

— Вот скажите, — обратился он к Примаде, — вы находите общее?

— Нисколечко, — пожал тот плечами.

— А вы? — спросил он Пешню.

— Небо и земля, — усмехнулся Пешня.

— А ваше мнение? — повернулся он к Легонькому.

— Я думаю, что наш коллега хотел вам сделать, мягко говоря, комплимент, — ответил Легонький.

…С тяжелым сердцем шел я домой. Хотя знал: предчувствие редко меня обманывает.

Утром, придя в контору, я сразу же бросился к доске объявлений. Приказ о премиях был вывешен. Моя фамилия в нем значилась, но Примады, Пешни и Легонького не было.


По примеру классиков


Я трудился над рассказом целый месяц, но дальше двух абзацев дело не шло.

— Ну конечно же так у тебя ничего не выйдет, — сказал знакомый литератор, сочувствуя моим мукам творчества. — Ты сидишь за столом и смотришь в окно. А это значит, внимание твое рассеивается. Тебе же, наоборот, сосредоточиться надо.

Я передвинул стол подальше от окна и теперь сидел, уставившись в стенку. Но вдохновение все равно не приходило.

К вечеру заболела спина, отекли ноги.

— Недаром некоторые великие писатели работали стоя, — в ответ на мою жалобу сказал один известный критик. — Взять, например, Бальзака. И при этом в диком количестве пил кофе. А иначе, кто знает, может, и не родились бы такие шедевры…

— Может, и не родились бы, — согласился я.

На следующий же день я начал работать за столом стоя. С непривычки стоять часами было утомительно. Но меня подбадривал кофе, который по примеру выдающегося коллеги я пил лошадиными дозами.

Падая от усталости, я напрягал свой бедный мозг, пытаясь выдавить из него хотя бы одну несложную фразу. Но все было напрасно.

— Есть примеры, более удобные для подражания, — спас меня от этого самоистязания знакомый литературовед. — Скажем, Марк Твен любил писать лежа…

Обрадовавшись, я тут же занял горизонтальное обложение. По сравнению с другими этот способ творчества был наиболее приятным. Единственный недостаток — это то, что все время хотелось спать. И все свои внутренние резервы, всю свою энергию я в основном мобилизовал на борьбу со сном. На творчество у меня не оставалось сил.

— Если уж работать лежа, то не на диване, а в ванной, — посоветовал мне приятель журналист и рассказал о кухне творчества знаменитой детективистки Агаты Кристи. — Она все сногсшибательные сюжеты придумывала именно в ванной. И при этом съедала в один присест по нескольку килограммов яблок.

Фрукты я люблю. Так что, купив яблок, я закрылся в ванной и стал с нетерпением ждать вдохновения. Воображение рисовало картины ближайшего будущего: рукопожатия первых читателей, восторг знакомых, комплименты рецензентов. Я даже представил до мелочей, на что потрачу будущий гонорар и как на это среагирует жена. Но едва я пробовал вернуться к самому рассказу, как тут же срабатывало какое-то внутреннее реле, и воображение автоматически отключалось.

Мой запас яблок близился к концу, когда меня навестил друг детства — известный филолог.

— Если ты в самом деле решил полностью изолироваться от мира, то при чем тут яблоки? — спросил он. — Я недавно где-то читал, что один классик на заре своей творческой жизни пробовал писать в туалете. И у него неплохо получалось.

Я тут же перебрался в туалет. Вполне возможно, что мне бы и удалось что-то сотворить по методу классика, если бы не стуки в дверь, которыми мои дети все время прерывали мой творческий процесс.

— Смешной ты человек! — пристыдил меня знакомый драматург. — Решил отгородиться от нашей бурной жизни, от сегодняшних проблем и событий! Наоборот, тебе больше надо быть среди людей, наблюдать их жизнь. Как это делал, например, Ярослав Гашек» В Праге, говорят, до сих пор сохранилась пивная «У чаши», где он написал лучшие свои вещи…

На следующий день я расположился в кафе «Петушок». Заказал несколько кружек пива, разложил на столе свои бумаги.

Официант долго стоял у меня за спиной, изучая через плечо первые два абзаца рассказа. Наконец исчез за перегородкой. Явился он в сопровождении троих мужнин в белых халатах. Как оказалось, это были директор, администратор и бухгалтер кафе.

— Поздравляем! — приветствовали они меня.

И через несколько секунд мой стол выглядел так, будто за ним собирались справлять свадьбу.

— К чему все это? — пожал я недоуменно плечами.

— Все очень просто, — сказал официант. — Вы у нас десятитысячный посетитель, поэтому не откажите в любезности пообедать с нами…

Что оставалось делать? Я человек культурный, воспитанный. Пришлось разделить с ними трапезу.

Когда обед близился к десерту, подошел какой-то мрачный тип и что-то прошептал на ухо директору. Тот аж позеленел.

— Значит, самозванец?! — вызверился он на меня. — Голову нам вздумал морочить!

— Не понимаю… — растерялся я.

— Сейчас поймешь! — гаркнул директор и послал бухгалтера за милиционером…

— Вы чего это тут себя за ревизора выдаете? — сурово спросил милиционер.

— Ни за кого я себя не выдаю, — возразил я.

— А зачем же вы тогда бумаги какие-то пораскладывали, ручку достали? — вмешался официант.

— Знаем мы эти приемчики! — ухмыльнулся директор.

— Не первый год работаем, — добавил администратор.

Конечно, через несколько минут все выяснилось. Но после такого стресса продолжать работу в кафе я не отважился.

Возвратившись домой, я сел за письменный стол н, стиснув зубы, дописал-таки свои рассказ.

Когда я принес рассказ в журнал, редактор дважды перечитал его, потом, вздохнув, спросил:

— А вам самому он нравится?

— Не так чтобы очень, — признался я.

— А помните, что делали классики, когда им не очень правились свои произведения? Вот взять, например, Гоголя. Перечитав вторую часть «Мертвых душ», что он сделал с рукописью?

— Сжег, — продемонстрировал я свою эрудицию.

— То-то же! — сказал редактор.


Интервью


К этому интервью я готовился основательно. Каждый вопрос обдумывал и навешивал. И все же, оказавшись с выдающимся художником один на один, растерялся. Он встретил меня взглядом человека, у которого на учете каждая секунда.

— Извините, — достал я блокнот, — мы бы ни за что не отважились отбирать у вас драгоценные минуты, если бы многочисленные читатели буквально не засыпали нас письмами. Им не терпится узнать, над чем вы сейчас работаете.

— Сейчас я работаю над потолком, — сухо ответил он.

— Потолок, извините, это название произведения?

— Работаю над потолком своей дачи, — уточнил мастер кисти.

— О, конечно, физическая работа — лучший отдых! А не могли бы вы выполнить просьбу наших читателей — рассказать о кухне вашего творчества?

— Что тут рассказывать? Вот вся кухня перед вами: мел, белила, олифа, кисть. Когда работал пылесос, я белил и красил при помощи пульверизатора.

— Нашим читателям хотелось бы узнать о вашей главной работе, той, которой вы отдаете все свои силы и вдохновение.

— Безусловно, потолок — это у меня не главное… Моя главная работа, та, которой я отдаю все свои силы и вдохновение, — это пол. Никогда не думая, что циклевка паркета — такой изнурительный процесс.

— Все, что вы рассказали, очень интересно, — заметил я после небольшой паузы, — читатели будут в восторге. Кстати, в своих письмах они просят вас поделиться впечатлениями о последних книжных новинках.

— Самое глубокое впечатление произвели на меня брошюры «Чтобы канализация функционировала нормально», «Исправь сам». Очень разумные вощи! Авторы дают нам исключительно ценные советы. Я лично надеюсь, воспользовавшись ими, навсегда избавиться от неисправностей в водопроводе.

— Среди наших читателей, — перевернул я страницу блокнота, — немало талантливой молодецки. Им бы хотелось знать, какие творческие проблемы волнуют вас сегодня.

— О, меня волнуют многие проблемы, — задумчиво произнес художник. — Во-первых, волнует то, что в магазинах нашего города почему-то нет больших гвоздей, а без них, сами понимаете, забор не отремонтируешь. Потом серьезно беспокоит то, что вторую неделю не завозят охры и белил. Это очень тормозит мою работу. И еще, скажу я вам, замазка никудышная. Под руками крошится…

Он посмотрел на часы. Это был прозрачный намек.

— Еще минутку, — попросил я. — Скажите, пожалуйста, после того как вы покрасите потолок, отциклюете паркет, отремонтируете водопровод, исправите забор, вы, наверное, опять возьметесь за то, что дарит людям наслаждение, согревает их теплом.

— А как же! Я немедленно возьмусь за паровое отопление. Сначала заменю батареи, потом удлиню трубу. Если, конечно, достану аппарат для электросварки.

Живописец устало поднялся и протянул мне руку.

— Простите, — умоляюще сказал я, — но вы в словом не обмолвились о главном, о том, ради чего я к вам пришел, — о вашем художественном творчестве.

— Художественном? — мечтательно переспросил он, и глаза его увлажнились. — Вы же видите, сколько у меня работы. Даже если буду спать не более четырех с половиной часов в сутки, раньше чем за год не осилю…

— Но неужели вы не можете поручить все эти дела ремонтникам?

— Спасибо за совет, — вздохнул художник. — Только некому поручать. Помните, год тому назад появилась брошюра «Как писать этюды»? С тех пор все ремонтники бросили свое ремесло и ударились в живопись…


Совершенно секретно


Нашу группу вызвал к себе директор.

— Так что, анонимочками балуетесь? — приветствовал он нас.

Мы недоуменно переглянулись.

— Кто-то на вас письмо в трест написал. Меня в таких грехах обвинил, что говорить противно.

— А может, это кто-то из другой группы? — высказал я предположение.

— Из другой — исключено, — покачал головой директор. — В ней идет речь о вещах, известных только вам одним.

— Узнать, кто из нас написал, — пара пустяков, — убежденно заявил Грач, самый молодой сотрудник группы.

— Конечно, по почерку, — подсказал я.

— Почерк анонимщик мог и изменить, — заметил Дериглаз, заместитель старшего группы.

— Теперь все анонимщики на машинке печатают, — со знанием дела уточнил старший группы Величко.

— А вы анонимку — на экспертизу! — посоветовал научный сотрудник Рассолов.

— Зачем нам эти сложности? — поморщился директор. — Я для того и собрал вас, чтобы мирно решить вопрос.

— Что значит — мирно? — обиделся Дериглаз. — Анонимщиков надо гнать в шею!

— Поганой метлой! — добавил я.

— Чтоб другим было неповадно, — поддержал нас Грач.

— Действительно. Зачем с такими панькаться? — сжал кулаки Величко.

— Взять бы его — да к прокурору! — решительно заявил Рассолов.

— Вообще-то можно было бы и не обращать внимания на анонимку, — сказал директор, — но…

— Как это не обращать внимания, когда рядом с тобой — кляузник! — прервал его Грач.

— Наоборот, надо еще внимательнее посмотреть вокруг, — посоветовал я.

— Правильно! Посмотрим и найдем! — заверил всех Дериглаз.

— И такие ему условия создадим, что сам убежит! — потряс в воздухе кулаком Величко.

— Уволим без выходного пособия! — выкрикнул гневно Рассолов.

— Вот я и говорю, — продолжал директор, — можно было бы и не обращать внимания на анонимку, если бы она не попала в руки самого управляющего трестом.

— Ничего, скоро попадет в руки управляющего и сам анонимщик! — грозно произнес Грач.

— Мы его сами притащим! — воскликнул я.

— За ушко да на солнышко, — как всегда образно выразился Дериглаз.

— Чтоб и духу его у нас не было! — воинственно выпалил Величко.

— Чтобы такими вещами у нас и не пахло! — глубокомысленно резюмировал Рассолов.

— Так вот, управляющий как раз и хочет встретиться с анонимщиком, — продолжал директор. — Он сказал мне: анонимка написана с таким литературным мастерством, что хоть бери и в газете печатай. Управляющий просто в восторге. Такому таланту, сказал он, не с пробирками возиться надо, а повести писать. А вы же знаете, в этих вещах управляющему можно верить — его родной брат в солидном журнале литконсультантом работает.

Мы, потрясенные, молчали.

— Смотрите-ка, среди нас талант выискался, — наконец ехидно заметил Грач.

— Ему еще и повести советуют писать! — в сердцах воскликнул я.

— А что? В каждом человеке какой-нибудь талант да сидит, — вздохнул Дериглаз.

— Главное, чтобы его не слишком поздно открыли, — в тон ему произнес Величко.

— Если брат литконсультант — это что-то значит, — философски заметил Рассолов.

…Через две недели я положил на стол управляющего трестом папку.

— Вот, повесть принес. Советовали написать — я и написал.

— Погодите с вашей повестью, — устало сказал управляющий. — Тут мне уже прислали четыре анонимные рукописи о недостатках нашего института: две в стихах, одна в форме комедии, а одна даже с музыкальным сопровождением.

«Ну, музыка — это Грача работа, — догадался я. — Он один у нас ноты знает. Стихи — это Дериглаз и Величко. А вот то, что Рассолов комедии пишет, никогда бы не подумал…»


Дружеский совет


— Это, конечно, не мое дело, но, мне кажется, ваше решение поспешно, — сказал заведующий театральным буфетом главному режиссеру. — Я думаю, моя дочь намного лучше бы сыграла роль Христи, чем ваша новая прима.

— Уважаемый, — мягко улыбнулся главреж, — я очень ценю ваше умение готовить вкусные бутерброды. Что же касается того, кому и какие давать роли, позвольте это решать мне.

— А все-таки зря вы не хотите роль Христи дать моей дочке, — вздохнул заведующий буфетом. — Я уже не первый десяток лет работаю в театре и хорошо знаю, кому какая роль под силу.

— Вы хотите сказать, что новая прима не осилит этой роли? — усмехнулся главреж.

— Я просто советую как друг: отдайте роль Христи моей дочке…

Премьера нового спектакля началась при полном зале. Главный режиссер торжествовал. Но вдруг он заметил, как ряды зрителей начали таять.

Героиня мужественно продолжала монолог, нервно дергая рюшки на бархатной юбке. А партер катастрофически пустел. Один за другим покидали свои места зрители, почти бегом направляясь к выходу.

Наконец спасительный антракт.

— Какой ужас! — охватила голову руками актриса.

— Полный провал! — согласился режиссер.

— Что же вы стоите? — выскочил из своей будки суфлер. — Разве не слышали — в буфете тараньку продают!..


Конкурс веселых и находчивых


Я вызвался организовать в нашем студенческом общежитии клуб веселых и находчивых.

И вот в назначенный час обе команды собрались в красном уголке. Зрители в зале топали ногами от нетерпения.

Программа соревнования для команд была неожиданной. Они зубрили математические формулы и готовили рифмованные экспромты. Штудировали популярные истины по бионике и теории относительности. Заучивали на память целые разделы на книги «Хочу все знать».

Но я предложил нм совсем другую тему — быт.

— Капитаны команд, на сцену! — прозвучал мои звонкий голос. — Вот вам по десять пар ботинок, А в этом ящике вакса и щетки. За пять минут ботинки должны блестеть, как зеркало!

Оркестр заиграл туш, а я включил секундомер.

Жюри долго изучало все двадцать пар ботинок и, определив, что все они вычищены идеально, присудило командам по три очка.

Следующее задание было на сообразительность.

— Надо, — сказал я, — найти неисправность в пылесосе и отремонтировать его.

Представитель одной команды быстро нашел поломку, представитель другой отремонтировал пылесос.

Жюри под бурные аплодисменты болельщиков присудило командам по семь очков.

— Итак, обе команды имеют по десять очков! — напомнил я соперникам и дал им новое задание.

Нужно было с помощью песка и мела начистить до блеска заржавевшие столовые приборы, посуду.

Видели бы вы, с каким старанием, с какой артистичностью девушки и парни чистили ножи и вилки, скребли кастрюли и сковороды! Через несколько минут вся посуда и столовые приборы выглядели так, что хоть в витрине магазина выставляй.

Растроганные члены жюри присудили каждой команде по двадцать очков!

— А теперь вот вам по два мешка постельного белья. Кто быстрее выстирает и выгладит его, тот и победит в сегодняшнем конкурсе! Только, — добавил я, — в задании есть маленькая «закавыка» — утюги, которыми вы должны погладить белье, испорчены.

Представители команд тут же засуетились возле корыт и выварок. В считанные минуты все утюги были отремонтированы.

— Мо-лод-цы! — скандировал зал, восхищаясь мастерством своих товарищей.

Какая из команд выиграла тогда, я сейчас уже не помню. Но кто бы ни выиграл, в любом случае выиграл и я — комендант студенческого общежития, поскольку прибывшая на следующий день комиссия из ректората установила, что жалоба, подписанная всеми жильцами, в том числе и членами обеих команд, была необоснованна. Ни грязного постельного белья, ни поломанных утюгов, ни бездействующих пылесосов комиссия в нашем общежитии не обнаружила.


Сам о себе


Он пришел в редакцию и, учтиво поздоровавшись, протянул несколько исписанных листков:

— Вот фельетон написал. Прочитайте, пожалуйста.

Я прочитал и не смог сдержать возмущения:

— Где же вы разыскали такого мерзкого Семена Петровича?

— Далеко искать не пришлось, — ответил спокойно посетитель.

— Вы хотите сказать, что такие люди, как ваш «герой», у нас часто встречаются?

— Я хочу сказать, что этот омерзительный тип сидит перед вами. Герой фельетона Семен Петрович — это я. Решил вот обнажить свою непривлекательную сущность, разложить по косточкам свое отсталое мировоззрение.

— Вон что, — удивился я. — И вы настаиваете, чтобы фельетон появился в газете?

— Настаиваю! — вздохнул Семен Петрович и, низко склонив голову, горестно обхватил ее ладонями.

— А может, вы просто возвели на себя поклеп в состоянии аффекта?

— К сожалению, нет. В фельетоне настоящие факты.

— Но факты в таком освещении! Мне кажется, вы несколько сгустили краски…

— Спасибо за сочувствие, только ничего я не сгустил.

— А известно ли вам, что признание вины смягчает ответственность? Уже одно то, что вы можете трезво, говорить о своих недостатках, свидетельствует в вашу пользу.

— Мне все известно. И все-таки очень прошу напечатать фельетон.

— Но мне кажется, не такой уж вы и скверный человек, чтобы о вас фельетон печатать.

— Разве тех фактов, о которых я написал, не достаточно, чтобы предать меня общественному осуждению?

— По количеству — достаточно. Но если взять каждый факт отдельно… Вот этот, например, о том, что вы — злостный прогульщик…

— Ой, злостный! — воскликнул Семен Петрович.

— Но за это вас уже наказали! Сами же пишете, что три выговора имеете.

— Три только за прогулы. А четвертый — строгий с последним предупреждением — мне влепили за систематическую пьянку. Читайте внимательнее, я обо всем пишу.

— Но вот сегодня же вы трезвый. Значит, можете, если захотите, не пить?

— Могу! И клянусь, что больше в рот не возьму!

— Вот видите, а вы фельетон о себе пишете. Не такой уж вы и плохой, чтобы фельетоны о вас печатать.

— Ну тогда, — повеселел Семен Петрович, — тогда напечатайте обо мне очерк.

И он вытащил из кармана несколько исписанных листков…


Гость из Занзибара


Весть о том, что нас посетит гость из Занзибара, молниеносно облетела институт. Все мы горячо обсуждали эту новость и вносили свои предложения к плану встречи.

Библиотечный том энциклопедии на букву «3» буквально рвали на части. Нам хотелось побольше узнать о родине гостя. Из журнала «Вокруг света» мы почерпнули сведения о нарядах жителей Занзибара, и девушки тут же бросились делать соответствующие выкройки.

Один наш знакомый из Института языкознания, немного знающий занзибарский язык, согласился составить небольшой разговорник.

Выучили мы и несколько занзибарских песен. Наш танцевальный кружок подготовил пять занзибарских плясок. А повар нашей столовой где-то раздобыл рецепты занзибарских блюд и пообещал ошеломить гостя…

Как оказалось, гость неплохо понимает по-нашему. Особый интерес он проявил к девушкам в занзибарских платьях.

— Мои сестры когда-то ходили именно в таких, — вздохнул он.

Занзибарские песни он слушал задумчиво и сам грустно подпевал. А когда увидел занзибарские танцы, расплакался.

— В этих танцах — извечная скорбь моего народа, — сказал с грустью он.

Отведав занзибарское блюдо, гость немного повеселел.

— Хорошо приготовлено. Очень вкусно. Когда у нас кончаются деньги, мы готовим себе именно такую еду.

Прощаясь, он поблагодарил нас за радушный прием:

— Я почувствовал себя у вас так, будто и не уезжал из Занзибара. Жаль только, что не услышал ни одной вашей песни, не увидел ваших танцев, не попробовал ваших блюд…


Розыгрыш


Когда мы закончили очередную шахматную баталию, самый молодой работник нашей группы Крохин, собирая фигуры, заметил:

— Ты только посмотри, как этот Пампушкин зарылся носом в бумаги. Что это на него сегодня нашло?

— Хочет доказать, что он один здесь работает, а остальные баклуши бьют, — ответил я.

— Видимо, хочет дослужиться до премии.

— Может, и дослужится, — кивнул я.

— Слушай, у меня идея, — перешел на шепот Крохин. — Давай его разыграем. Скажем, что его представили к премии.

— Правильно! К Государственной! — подхватил я.

— К Государственной — это слишком. Не поверит, — трезво рассудил Крохин. — Давай скажем, что его представили к премии имени… имени… Ну, хотя бы Кульбяко-Старгородского. Это фамилия одного моего друга детства, очень хорошего парня.

— Но ведь такой премии нет, — возразил я.

— Конечно, нет. Но Пампушкин об этом не знает!

Мы вышли из комнаты и позвонили по телефону, висевшему в коридоре.

— Лаборант Пампушкин слушает, — послышалось в трубке.

— Товарищ Пампушкин, поздравляем вас! — измененным голосом торжественно произнес Крохин. — Решением соответствующей комиссии вам присуждена премия имени Кульбяко-Старгородского.

Минуту трубка молчала.

— Спасибо, — дрогнувшим голосом ответил наконец Пампушкин. — Большое вам спасибо! — уже тверже и радостней добавил он.

— Это вам спасибо, — проникновенно сказал Крохин. — Как председатель комиссии по присуждению премий имени Кульбяко-Старгородского хочу вам пожелать здоровья и заверить, что премия будет вам перечислена на домашний адрес, а документы в самое ближайшее время вручу лично…

Когда мы вошли в комнату, Пампушкин так выразительно посмотрел на нас, что сомнения сразу развеялись — он поверил.

— Можете меня поздравить: я лауреат премии имени Кульбяко-Старгородского, — сказал он.

— Не может быть! — изумился Крохин.

— А за что это тебе? — спросил я.

— Как за что? За добросовестный и вдохновенный труд! — с гордостью ответил Пампушкин. — Я всегда чувствовал, что имею право на большее, чем ставка лаборанта, и, как видите, не ошибся.

— Поздравляем, — нарочно равнодушным тоном бросил Крохин.

— С тебя причитается, — подыграл я ему.

Пампушкин сложил все бумаги в ящик и весело забарабанил пальцами по неполированной поверхности стола. Затем сорвался с места, якобы вспомнив о каком-то неотложном деле, и вихрем вылетел из комнаты..

Вернувшись из кабинета директора — там проходило совещание, посвященное укреплению трудовой дисциплины, — старший группы Середа и его заместитель Монах поинтересовались:

— Что за премию присудили нашему Пампушкину? Весь институт об этом шумит, а мы впервые слышим.

— Премию имени Кульбяко-Старгородского. Очень почетная награда, — сказал Крохин.

— Говоря откровенно, я и не знал о такой, — признался Середа.

— Радио нужно слушать и газеты читать, — с упреком сказал я.

— Ну как же, — солидно поддержал меня Крохин, — об этой премии все знают.

— Не иначе как по знакомству ему присудили, — предположил Монах.

— Наверняка кого-то имеет в этой комиссии, — охотно согласился с ним Середа.

Научный сотрудник Брылев влетел в комнату, будто за ним гнались:

— Если это только правда, я немедленно пойду в комиссию и скажу, что они присудили премию бездельнику и ничтожеству, поскольку…

Досказать свой гневный монолог он не успел — в комнату с улыбкой на устах вошел Пампушкин.

— Поздравляю, — сказал Брылев таким тоном, словно высказывал соболезнование.

— И я поздравляю, — хмуро буркнул Монах.

— Ну что ж, товарищи, — торжественно начал Середа, — вот и мы имеем в своем отделе лауреата. На месте Пампушкина эту высокую награду лично я воспринял бы как аванс на будущее…

Резко распахнулась дверь, и к нам вошел сам заместитель директора Иван Свиридович.

— Говорят, здесь кого-то медалью наградили. Хочу поздравить от имени дирекции, — сказал он. — Награда — это весьма почетно.

— Не медалью, а премией. Премией имени Кульбяко-Старгородского, — сказал Середа.

— Имени кого? — переспросил удивленно Иван Свиридович.

— Имени Кульбяко-Старгородского, — повторил Середа. — Вы разве не слышали? Об этой премии газеты писали, по радио говорили.

— Как же, как же! Конечно! — закивал головой Иван Свиридович…

На ближайшем институтском профсоюзном собрании лично Иван Свиридович предложил избрать в президиум лауреата Пампушкина. О Пампушкине появилась статья в стенгазете, в которой утверждалось, что он — один из самых перспективных лаборантов института. Из общей очереди на улучшение жилищных условий его перевели в очередь остро нуждающихся.

А вчера мы узнали, что в наш отдел дают ставку старшего научного сотрудника. Не исключено, что Пампушкин сразу станет старшим научным.

Поиграли, и хватит, — сердито заявил Крохин, Первый претендент на эту ставку Брылев. Он ее пять лет ждал. Да и мы в сравнении с этим Пампушкиным академики. Предлагаю немедленно во всем признаться…

Когда я закончил рассказ о нашем остроумном розыгрыше, в комнате воцарилась гробовая тишина. Наконец ее нарушил Брылев:

— По-моему, сегодня не первое апреля.

— Действительно, — поддержал его Середа, — работать надо, а не отрывать людей от дела глупыми шутками.

— Мы не шутим. Розыгрыш это! — поклялся Крохин. — Да и премии такой нет.

— Ну, это вы бросьте! — возмутился Монах. — Сам в газете читал, по радио слышал.

— Завистливые люди на все способны! — гневно воскликнул Пампушкин и победоносно посмотрел на нас. — Даже на вранье!

— Пойду к директору! — с вызовом заявил Крохин. — Над нами весь институт смеяться будет…

Вернулся он хмурый и притихший. Молча углубился в свои бумаги и на мое «Ну как?» только недоуменно пожал плечами.

— Ничего не понимаю, — сказал он после работы. — Директор назвал меня клеветником, а Иван Свиридович, сидевший в его кабинете, клятвенно подтвердил, что слышал о премии Кульбяко-Старгородского по радио. И, кажется, говорит, даже фамилию Пампушкина называли.

— Слушай, — положил я ему руку на плечо, — а может, действительно существует премия этого… как его… Кулебякина? И Пампушкин действительно лауреат этой премии?..


В поисках героини


Известный кинорежиссер залпом выпил полстакана минеральной, откашлялся и продолжил захватывающий рассказ об истории создания своего лучшего фильма.

— Особенно тяжело было подобрать героиню — царевну Несмеяну. Кого только не пробовали на эту сложную роль! Десятки «звезд», сотни начинающих — и все безрезультатно. Однажды остановились было на выпускнице театрального института. Но вдруг в разгар съемок случилось нечто совершенно непредвиденное: оператор споткнулся о ногу ассистента и упал.

И пришлось отказаться… Нет, нет, не от оператора. От выпускницы. Дело в том, что, когда оператор споткнулся и упал, актриса начала дико хохотать. А вы сами понимаете, что это за Несмеяна, которая может хохотать по такому пустячному поводу. Ведь у нее не должно быть и подобия улыбки! У нее должно быть каменное лицо. Женщину, которую ничто не могло бы пронять, — вот кого мы искали. Искали долго и безуспешно. Наконец поместили объявление в газете.

И вот приходит ко мне девушка. Хорошенькая, молоденькая, с милыми ямочками на щечках — ну прямо загляденье! Только взгляд холодный. Такой, что аж дрожь пробирает.

«Попробуйте меня на роль Несмеяны», — просит.

Начали пробовать. Я ей стал наисмешнейшие анекдоты рассказывать — ни разу не засмеялась. Оператор трижды спотыкался о ногу ассистента и при этом комично падал — даже не улыбнулась. Четыре клоуна продемонстрировали перед ней свои коронные номера — никакой реакции.

Тогда мы прибегли к последнему испытанию: директор картины сплясал перед ней гопака. Смешное зрелище, немыслимо себе представить! Но она и тут осталась абсолютно равнодушной.

Мы были ошеломлены. Я не смог удержаться от радостного возгласа:

«Вы — просто талант! Вас сам господь бог к нам послал!»

«Никакой не господь, — ответила Несмеяна, — а директор гастронома, где я работаю. У нас, между прочим, все продавщицы талантливые — никогда не улыбаются…»


Вне конкурса


Город готовился к знаменательному событию, В самом центре открывался многоэтажный продовольственный магазин. Уникальное сооружение сверкало стеклом и неоном.

Все было готово к торжественному открытию. Кроме одного. Магазин не имел названия. Лингвисты целый месяц бились над этой проблемой. И напрасно. Все названия, накопленные человечеством за годы своего существования, такие, как «Изобилие», «Урожай», «Тысяча и одна мелочь», «Лакомка», «Сыр в масле» и т. д., были уже использованы не один раз.

Дирекция объявила конкурс. Предложения сыпались тропическим ливнем. Но конкурсная комиссия, заседавшая две недели, так и не определила победителя: названия, которые предлагали будущие покупатели, были далеко не оригинальны. Присудили только третью премию одному из участников конкурса за необычный подход к теме: он предложил магазин никак не называть.

Директор магазина не находил себе места: продукты, лежавшие на полках, могли испортиться. Директор торга нервно грыз ногти. Начальник Управления торговли сосал валидол.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы к председателю конкурсной комиссии не пришел скромный мужчина с двумя конвертами в руках.

— Вот в этом конверте, — сказал он, — название, которое я предлагаю. А в этом — мои координаты.

Срок подачи названий уже давно истек. И при других обстоятельствах председатель конкурсной комиссии ни за что на свете не нарушил бы условий конкурса. Но в такой ситуации… А вдруг?..

Он тут же вскрыл конверт. Развернул лист бумаги. Прочитал раз… Второй..» Третий»..

— Наконец-то! — облегченно вздохнул председатель конкурсной комиссий.

— Правда, неплохо? — спросил мужчина. — И всего одно слово!

— Неплохо?! — воскликнул председатель. — Блистательно! Поздравляю вас, дорогой! Первая премия — ваша, Я убежден, что все без исключения члены конкурсной комиссии будут ошеломлены. Недаром говорят: гениальность — в простоте!

Через час над дверью нового магазина вспыхнули неоновые буквы: «Продмаг».


Слово друга

(Выступление на юбилейном вечере)


Дорогие товарищи! Я попросил слова не случайно. Дело в том, что я тоже в какой-то степени причастен к творчеству Артема Спиридоновича Несинюшного. Артем Спиридонович не даст соврать, я был первым, с кем он всегда делился своими творческим» замыслами, с кем обсуждал план будущего произведения.

Замыслит, например, очередную трилогию. И звонит:

«Василий, давай сюда!»

Я все бросаю — работу, семью. Полгода мы с ним путешествуем по местам, где будут жить, трудиться, любить будущие литературные герои. Удим рыбу, ездим на охоту. Я до деталей продумываю маршруты, меню, встречи с интересными людьми. Забочусь о том, чтобы он, не дай бог, не перетрудился, не подорвал свае могучее здоровье, то есть не засиживался до утра, не вскакивал чуть свет с кровати, а разумно чередовал работу с отдыхом.

Как сейчас помню, стрельнула однажды Артему Спиридоновичу в голову идея: записать лирическо-эпическую повесть «Чего ты грустишь, Федор?». Действие произведения должно было происходить в Крыму.

Приехали. Море кроткое, как характер жены юбиляра. Небо синее, как на полотнах примитивистов. Девушки загорелые. Шашлыки аппетитные. Окунулись мы с головой в этот антураж. Артем Спиридонович только и восклицает время от времени:

«Ну где найти слова, чтобы все это описать!»

Слова мы искали вместе. Вернее, он искал, а я ему условия для этого создавал.

А еще, помаю, стрельнуло ему в голову написать роман «Эй, проснитесь, капитан!». Шесть раз плавали мы по маршруту Одесса — Батуми. Изучали быт матросов, характеры туристов. Купались в бассейне, дремали в шезлонгах, до утра вели творческие дискуссии в баре, резались в шахматы в салоне. Какие незабываемые впечатления, какие дорогие сердцу воспоминания!..

А еще помню. Рассказал мне однажды Артем Спиридонович сюжет будущего широкоформатного произведения о неудачной любви строителя, который бросает и Киеве квартиру, любимое строительное управление, верных друзей и едет аж в Среднюю Азию за своим счастьем. Я немедленно уволился с работы, так как понимал: двумя-тремя месяцами отпуска за свой счет тут не отделаешься. Пришлось даже поскандалить с женой, которая никак не соглашалась отпустить меня на такой срок из дому.

Мне до сих пор по ночам снятся ущелья и барханы, минареты и чайханы, сказочные базары с гигантскими дынями и неправдоподобно красными арбузами, фантастический плов, узкие улочки и широкие жесты местных коллег по перу.

Не успели мы дома переварить впечатления, от поездки в Среднюю Азию, как у Артема Спиридоновича — новое озарение. На этот раз его творческий замысел властно позвал в дальнюю дорогу в северном направлении.

На самолетах, на «Волгах», на вездеходах, на оленях, на собаках гонялись мы за деталями к будущему литературному шедевру. Питались осетровой ухой и вяленой медвежатиной. В пути нас согревали шубы на собольем меху и тепло душ удивительно гостеприимных хозяев этой суровой земли…

И вот сегодня, дорогие друзья, я горжусь тем, что ни одно из названных и неназванных произведений не увидели свет. Я счастлив, друзья мои, ибо сделал все возможное, чтобы литературное наследие нашего любимого Артема Спиридоновича было минимальным. Представляете, сколько сэкономлено бумаги, сколько сэкономлено вашего драгоценного времени, товарищи! И еще я хочу сказать, что, чествуя некоторых литераторов, мы зря, совершенно несправедливо забываем о друзьях, так или иначе причастных к их творчеству!..


Оригинал


Когда мы зашли в каюту, он снял очки и с пафосом сказал:

— Ну и погода! Хуже не бывает!

— Вам не нравится? — удивился я. — Солнышко, теплый ветерок…

— Я не вижу солнца и не чувствую никакого ветра, — холодно возразил он.

— Пойдемте на палубу, там увидите и почувствуете.

Любуясь красотой речных берегов, я не мог удержаться от восклицания:

— А зелени сколько!

— Как кот наплакал, — мрачно сказал он. — Наш караван преодолевает пустыню, а на зубах скрипит песок.

— Какой караван? — изумился я. — Мы с вами на теплоходе…

— Ни в коем случае, — замахал он руками. — Что угодно, только не теплоход. Пусть уж лучше будет самолет. Летим на высоте десять тысяч метров. За бортом минус сорок пять. Вы посасываете карамель «Взлетную» и смотрите на пушистые облака.

— Не на облака мы смотрим, а на воду.

— Не убеждайте меня! Воды здесь быть не может. В крайнем случае, я соглашусь на тайгу или тундру. Мы едем на оленях, и за нами гонятся волки…

— Волки?

— Да, волки, и притом голодные. Кстати, про голод. Вы обедать не собираетесь?

— С огромным удовольствием, — согласился я.

Мы заказали два комплексных обеда.

— Куропаткой и не пахнет, — капризно скривился он.

— И не должно пахнуть. Это же борщ.

— Вы еще молоды, чтобы меня учить, — обиделся он. — Если мне видится куропатка, значит, должна быть куропатка, а не голубятина.

— Вы хотели сказать — сало, — мягко подсказал я.

— Что хотел, то и сказал, — возмутился он. — О сале не может быть и речи. Если вы очень настаиваете, могу согласиться на гусятину, в крайнем случае на зайчатину…

— В таком случае, этот, извините, шницель можно назвать…

— Где вы видите шницель? — перебил он меня. — Это мясо бизона. В крайнем случае паштет из куриных пупков!

— Тогда компот я позволю себе сравнить с…

— Можете не сравнивать. Так как это все равно не компот, а смесь экстракта левзея с настойкой боярышника. Понятно вам, Калистрат Мефодьевич?

— Николай Петрович, — напомнил я ему свое имя и отчество.

— Вы для меня Калистрат Мефодьевич! — безапелляционно произнес он.

— Может, паспорт принести? — предложил я.

— При чем тут паспорт? Вы для меня Калистрат Мефодьевич. В крайнем случае Модест Ферапонтович.

— Да никакой я не Калистрат Мефодьевич и не Модест Ферапонтович!

— Правильно, — неожиданно согласился он. — Вы не тот и не другой. Вы — Агата Сидоровна.

— Какая еще Агата?

— Сидоровна. И не пытайтесь возражать. Я вижу вас Агатой Сидоровной.

— Послушайте, — взмолился я, — вы не можете видеть меня Агатой Сидоровной. Я ведь мужчина, а не женщина. И борода у меня.

— Не убеждайте! Ничего не выйдет! Вы — Агата Сидоровна в пенсне и косыночке.

— Нет у меня пенсне и тем более косыночки! — взревел я. — Называйте меня уж лучше Калистратом или Модестом, но, во всяком случае, не женским именем.

— Успокойтесь, Агата Сидоровна, — сказал он.

— Категорически протестую! — воскликнул я.

— Что ж, — поднялся он, — очевидно, ничего у нас с вами не выйдет. Если мы уже сейчас не можем прийти к соглашению в мелочах, то что будет, когда мы начнем работать над вашим сценарием? Ищите себе другого режиссера…

— Постойте! — остановил я его. — Бог с вами, называйте меня Агатой Сидоровной!..


Маленькая деталь


Редактор стал читать мой рассказ вслух:

— «Степан Петрович проснулся в шесть утра. Он всегда так рано просыпается, чтобы успеть все сделать до восьми. В восемь откроет глаза его жена к поинтересуется серебряным голоском: «Что там у нас на завтрак?» А до этого нужно на базар успеть и дочку в садик отвести. Какое счастье, что базар рядом!..

За десять минут Степан Петрович пробежал по мясному ряду, заскочил в павильон «Овощи» и, не сбавляя скорости, помчался в молочный, а оттуда в «Птица — яйца». Томатную насту он решил купить в центральном гастрономе. Там она была на четырнадцать копеек дешевле, чем в кооперативном магазине. В его голове роились мысли: «Неужели не высохли Маринкины колготки? Если нет, то в чем она пойдет в садик? Не надо было вчера смотреть по телевизору тот многосерийный фильм — постирал бы на час раньше…»

Редактор снял очки и внимательно посмотрел на меня.

— Даже трудно поверить, что эту чушь написали вы, — сказал он мрачно.

— Вам не нравится? — искренне удивился я. — А мне друзья говорят, что рассказ оригинальный.

— Настолько оригинальный, что напоминает бред.

— Почему бред? В нем описывается будничная ситуация, обычное утро обыкновенного человека…

— Обыкновенного? — переспросил редактор. — А ну-ка попробуйте перед работой сделать все, что сделал ваш Степан Петрович! Вы вот даже побриться не успели.

— Я — другое дело. А вот моя жена все это успевает. Поэтому, я уверен, есть на свете и волевые, мужественные мужчины, для которых не существует невозможного, которые не останавливаются перед трудностями и смело преодолевают преграды…

— Что жена ваша успевает, я не сомневаюсь, — согласился редактор. — Но вы ведь не жену сделали героем рассказа, а какого-то Степана Петровича. Ну разве может мужчина перед работой успеть сбегать на базар, посетить несколько магазинов, высушить колготки и приготовить завтрак? Ни за что! Это фантастика!

— Тогда, может быть, — обрадовался я, — поставим под названием в скобках «фантастический рассказ»?

— Фантастика — не наш профиль, — сухо сказал редактор.

— Давайте уберем колготки, — пошел я на уступки.

— Думаете, это поможет?

— И гастроном можно выкинуть. В конце концов, Степан Петрович не поскупился и решил купить томатную пасту в кооперативном магазине.

— М-да, — чмокнул губами невольно редактор.

— Ладно, давайте выкинем и базар, — махнул я рукой. — Продукты были заготовлены с вечера. Жена накануне купила. Ничего необычного в этом нет.

— Конечно, нет, — кивнул редактор. — И приготовить завтрак для жены теоретически можно. Но практически… Перед работой у мужа столько дел: и зарядку надо сделать, и газеты просмотреть…

— А что, если Степан Петрович будет готовить завтрак не каждый день? — предложил я. — Скажем, один раз случайно проснулся в шесть, даже позднее — без четверти семь — и решил приготовить завтрак.

— И опоздал на работу?

— Нет. Это был выходной день, суббота или воскресенье.

— Ну, в это еще можно поверить, — поморщился редактор. — Но с другой стороны… Вы, например, хоть раз готовили завтрак жене? Даже в выходной?

— Никогда!

— То-то же. А что же вы на других напраслину возводите?

— А что, если в рассказе Степан Петрович будет поваром? Герой любил возиться у плиты и поэтому как-то в субботу или воскресенье приготовил завтрак жене.

— Вы не психолог! — пристыдил меня редактор. — Вот ваша профессия — писать. Могли бы вы ни с того ни с сего что-то написать жене?

Я молча взял со стола рукопись и направился к двери. Но вдруг меня осенило.

— А может быть, Степан Петрович приготовил завтрак своей жене в честь Восьмого марта? — торжественно воскликнул я.

Редактор снял очки и внимательно посмотрел на меня.

— Хорошо. Даже прекрасно! — улыбнулся он. — Вот видите, маленькая деталь, а какую нагрузку несет! Сразу все стало на свое место…


Ответственная роль


На роль официанта было Много претендентов. Я очень старался. И режиссер остановился на мне.

— Поработаешь с месяц в ресторане, — похлопал он меня по плечу, — приобретешь профессиональные навыки и, верю, хорошо сыграешь эту ответственную роль.

Я устроился учеником официанта в тот самый ресторан, куда посоветовал режиссер. Через неделю научился жонглировать подносами, манипулировать салфетками, оперировать цифрами. И когда однажды мне выпала честь обслуживать самого режиссера, я ему показал, что это значит — настоящий сервис.

Режиссер расчувствовался.

— Давно так приятно не ужинал, — сказал он, протягивая мне деньги.

— Что вы, — смутился я, — это такая мелочь. Вы же мой гость…

— Ну, спасибо. — Он спрятал в карман деньги. — Вижу, дела твои хороши. Готовься, скоро съемки.

Я готовился усердно, старательно. Я так органично вошел в образ официанта, что был уверен: во время съемок в лучах «юпитеров» буду чувствовать себя легко, непринужденно.

Спустя несколько дней режиссер снова заглянул в ресторан. На этот раз с друзьями. По их репликам я понял, что они ошеломлены. Такого блистательного обслуживания они, верно, никогда не видели: через минуту стол был сервирован, а через пять минут я подал холодные закуски. Не успели они опорожнить одну бутылку вина, как появилась новая.

Сам режиссер был настолько поражен моей расторопностью, что в следующий раз привел с собой заместителя директора киностудии.

— Ну как? — спросил он его, кивнув в мою, сторону.

— Прекрасно! — прожевывая ромштекс, ответил заместитель директора.

Прошел месяц. За это время, режиссер наведался ко мне дважды: один раз на обед, другой — на ужин. А накануне того дня, когда мне предстояло распрощаться наконец с временной профессией, он заявился в сопровождении ассистента и оператора.

На десерт я подал им шампанское с ананасами. Допивая вторую бутылку, режиссер предупредил:

— Завтра жду в студии.

В студию я не пришел. Не отпустили из ресторана. Директор сказал, что за все те обеды к ужины я задолжал столько, что и двухмесячной зарплаты не хватит.

Режиссер, придя обедать с двумя помрежами и тремя осветителями, удивился:

— Ты еще тут?

— Хочу вас попросить, — зарделся я, — отсрочьте, пожалуйста, не пару месяцев начало съемок. Мне надо еще поработать немного, полнее войти в образ…

— На два месяца? — удивился он. И тут же махнул рукою. — Ладно! Входи! Подождем! А сейчас принеся нам на закуску цыплят табака и пару бутылочек шампанского.

Я мигом выполнил его заказ.

Наполняя фужеры шампанским, режиссер тяжело вздохнул:

— Теперь я начинаю понимать, почему некоторые молодые актеры изменяют искусству и бегут в официанты. Разве на свои актерские гонорары они могли бы вот так щедро угощать друзей?..


Меняю профессию


Когда я работаю, то полностью отключаюсь от всего на свете. Ничего не вижу, кроме бумаги на столе.

Так было и на этот раз — я настолько увлекся повестью, что и не заметил, как досидел до глубокой ночи. Понял, что пора спать, когда в глазах уже начало двоиться. Вместо двух своих рук я видел… четыре. Одна держала ручку, другая сигарету, остальные две листали рукопись.

Вдруг до меня дошло: из четырех рук — две чужие. У меня за спиной кто-то тяжело дышал.

Оглянувшись, я увидел небритого типа, который читал мою рукопись.

— А что дальше? — спросил он пропитым голосом.

— По-моему, дальше некуда, — ответил я и оглядел комнату.

Дверь была сорвана с петель, шкафы пусты. Даже ковер со стены перекочевал в мешок грабителя.

— Я об этом спрашиваю! — ткнул он пальцем в рукопись. — Чем эта история с Машей закончится?

— Пока трудно сказать. Впереди еще три главы…

— А когда ты эти… как там… главы допишешь? — поинтересовался ворюга.

— Одну, наверное, к следующей субботе.

— Смотри, чтоб к субботе было сделано! — Грабитель взял со стола рукопись, бросил на плечи мешок и ушел.

В следующую субботу ровно в полночь он приветствовал меня через форточку:

— Открой, а то стекла повыбиваю!

С первого же взгляда я понял: с ним что-то произошло. Он был побрит, одет в новый костюм, а глаза его поблескивали тем загадочным блеском, который бывает у людей, переживших душевный надлом.

— Забирай свой ковер! — небрежно кинул он сверток на кровать. — И давай главу!

Покорно сложив исписанные листки, я отдал их бандюге. Он жадно схватил, прыгнул на подоконник. Перед тем как исчезнуть, предупредил:

— Смотри, чтоб к следующей субботе еще приготовил!

Можете себе представить, с каким вдохновением работал я над очередной главой. Ведь я воочию видел, как художественное слово перевоспитывает пропащего человека.

За следующей главой он пришел, как и обещал, в субботу. На его белоснежной сорочке изящным узором был завязан модный галстук. Поздоровавшись, он тихим, робким голосом спросил:

— Готова?

На этот раз в обмен на главу он принес мне всю мою верхнюю одежду.

«Как приятно, когда твое произведение на моральную тему так положительно влияет на читателя, — думал я, приступая к заключительной главе повести. — На глазах человек перевоспитывается!»

За последней главой он пришел не ночью, а вечером. Постучал, как приличный человек, в дверь, спросил: можно войти? Теперь он принес остаток моих вещей. Даже что-то из чужих прихватил: чей-то левый ботинок, жилет и шляпу шестьдесят второго размера.

— Завязываю! — сказал грабитель решительно. — С этими делами покончено навсегда!

Взяв последнюю главу, он благодарно похлопал меня по плечу:

— Спасибо за науку. Меняю профессию!

Через несколько месяцев повесть появилась в журнале. Под его фамилией.


Первый рассказ


Во многих записках меня спрашивают, как я начинал свою литературную деятельность. Хорошо. Сейчас расскажу.

Из журнала, в который я послал свой первый рассказ пришел лаконичный ответ: «К сожалению, напечатать не сможем».

Я, естественно, купил конверт» вложил в него второй экземпляр рассказа, написал адрес редакции и опустил в почтовый ящик.

Через месяц — ответ. Снова неутешительный.

Пришлось покупать третий конверт, брать третий экземпляр рассказа.

Не прошло и двух месяцев, как меня постигло повое разочарование.

Я, как и любой автор в подобных случаях, но мог согласиться с тем, что мой рассказ «не отвечает требованиям художественной литературы». И отважился на такой эксперимент. Купил десять конвертов, написал на них адреса десяти редакций, вложил в каждый по экземпляру своего рассказа и отправил.

Ответов долго не было. Я понял — это хороший симптом. И действительно, в одной из газет появился наконец-то мой рассказ. Правда, название у него было другое. И герой звался не Федором, а Константином. И работал он не на ферме, а на заводе (газета имела промышленный профиль). И влюбился не в трактористку, а в секретаршу директора. И поехал по в город, а на целину. И в конце рассказа не женился, а развелся с Анной, которая, оказывается, жила где-то в Прикарпатье и изменяла ему.

Вскоре рассказ вышел еще и в журнале.

Сначала я испугался. Поскольку знал, как относятся к авторам, которые печатают одни и те же произведения в разных изданиях. Но, прочитав рассказ, успокоился. Герой звался не Федором и не Константином, а Женькой. Работал он не на ферме, не на заводе, а на железной дороге и влюбился не в трактористку и не в секретаршу директора, а в официантку вагона-ресторана. И поехал потом не в город, не на целину, а остался в том же вагоне-ресторане помощником повара. И в конце концов не женился, не развелся, а решил при помощи самоучителя освоить ремонт духовых инструментов.

Третий рассказ (его напечатал еженедельник) имел в отличие от оригинала лирическую окраску. Конфликт между героями разрешался неожиданной комсомольской свадьбой, на которой директор магазина самообслуживания пожелал молодоженам большого счастья в личной жизни.

В четвертом рассказе мой герой работает в окружении бюрократов и взяточников и смело разоблачает их, А в конце участвует в соревнованиях по настольному теннису и даже пробивается в финал.

Мой пятый рассказ оказался юмористическим. Герой попадает в невероятные ситуации. И все потому, что его не за того принимают…

Короче, все десять рассказов, которые были опубликованы под моей фамилией, мне понравились. Я их перепечатал и отнес в издательство.

«Мало, — сказали мне. — Надо еще хотя бы десять».

Я снова купил десять конвертов, вложил в них свой первый рассказ и отправил в десять редакций…

Вот так-то, друзья мои, я начинал свою литературную деятельность. Спасибо, что вы пришли сегодня на мой юбилейный творческий вечер. А сейчас разрешите по случаю такого волнительного события прочесть вам тот самый до сих пор не опубликованный свой первый рассказ…