Необычайные приключения собаки Дульки с четверга до субботы в одно жаркое лето Юрий Сергеевич Новиков Сборник рассказов Юрия Новикова. Юрий Сергеевич Новиков Необычайные приключения собаки Дульки с четверга до субботы в одно жаркое лето Грузовик идет в Москву Стояла осень. И хотя листья еще держались на деревьях и днем ярко светило солнце, небо уже стало далеким и холодным, не выпадала роса, а высокая трава по ту сторону дороги пожелтела и высохла. Ходить по ней стало неинтересно — она уже не свистела, если по ней быстро пройтись не сгибая ног, и в ней уже не подпрыгивали кузнечики, заслышав шаги человека. Все жуки и солдатики попрятались куда-то, покинули свой лес; ведь трава для жуков и косиножек — это их собственный настоящий лес, дремучий и густой, где, не зная дороги, очень легко заблудиться. Наверное, жукам стало холодно и они забились в свои норки. Да и в настоящем, большом лесу теперь было не так уж весело: войдешь в него, походишь минуты две — и готово, пожалуйста: надо снимать с лица паутину. Стряхиваешь ее, стряхиваешь, а она не стряхивается. Может, ее давно уж и нет, а все кажется, что на щеках что-то осталось. В такой вот осенний день, пообедав и съев целую взрослую кружку киселя, Петя подошел к забору и стал смотреть сквозь большую щель на шоссейную дорогу, проходившую рядом с дачей, на лужайку с когда-то зеленой, а теперь выгоревшей травой и на лес, начинавшийся сразу же за лужайкой на той стороне дороги. Петя, может, и вышел бы через калитку к шоссе или даже подошел бы к лесу, да неохота. Да и мама запретила отлучаться с территории детского сада, сказала, что скоро за ними придет грузовик, и его, Петю, еще искать придется целый час, а тут и так времени в обрез. …А смотреть было интересно. На шоссе каждую минуту что-нибудь происходило. То велосипедисты проедут в красных майках, то у какого-нибудь грузовика шина лопнет, а то и вовсе колесо заднее отскочит и поедет сначала рядом, самостоятельно, а потом отвалит в сторону и через канаву — в лес. И тогда тетки с граблями, стоящие в кузове, забарабанят по кабине, чтоб шофер остановил. То какая-нибудь мохнатая сивка-бурка, запряженная в воз с сеном, процокает по асфальту подковами… Но особенно интересное происходило слева, там, где на шоссе была здоровенная нашлепка. Кто вовремя замечал ее — объезжал, да таких было мало. Однажды Петя увидел, как какой-то мотоциклист так подскочил на этом месте, что метров десять пролетел в воздухе — бледный от страха и глаза вытаращил, наверное соображал, что это с ним такое. Пролетел, а потом плюхнулся спокойно обоими колесами на дорогу и покатил дальше, даже не оглянулся. Чаще всего в сторону Москвы проносились грузовые машины с картошкой или капустой — зима не за горами, пора было запасаться овощами… Там, за забором, все шумело и гудело, пускало синие кольца дыма, там была жизнь, а здесь, на даче детского сада, было скучно, тихо и пустынно. Все дети уехали еще утром — сначала малыши, потом старшая группа. За ними из Москвы приезжали красивые легковые машины — длинные, блестящие, с кожаными петлями-ручками у задних окошек, за которые можно по очереди держаться, с мягкими сиденьями, обитыми серой пушистой материей. Машин было штук восемь, а может, и больше. Когда они съехали с шоссе и остановились одна за другой, пахнущие бензином и лаком, перед детсадовской оградой, то все жители поселка сбежались смотреть, что тут происходит. А ребята все разом загалдели, закричали, заспорили, кому где сидеть, и воспитательницы совсем с ног сбились, рассаживая и пересаживая из машины в машину самых настырных или тех, кто ревел от обиды, кому не досталось не только место у окна, а даже не удалось за ручку подержаться. Наконец, все расселись и поехали по дороге прямо в Москву. Ребята кричали оставшемуся на даче Пете, махали руками, кто-то даже язык показал, но ему ни капельки не было завидно. Во-первых, он уже катался на такой машине, а во-вторых, он сегодня поедет со взрослыми на грузовике, который повезет в Москву последние вещи — одеяла, аквариумы и всякие настольные игры и головоломки. Да и неинтересно Пете с ними ехать. Он уже заранее знал, что не успеют машины проехать и километра, как эта противная Солдатенкова заявит, что она хочет пить, и все тут. Что она умирает. И все будут по очереди говорить, что умирают от жажды, и требовать, чтобы им тоже налили в бумажный стаканчик воды из большого пузатого чайника. И пойдет галдеж… И уж обязательно Квасов или Подкопаева из малышовой группы скажут воспитательницам, что им душно и они хотят погулять. А другие ребята поймут, что они это понарошке, и начнут завидовать, что не они это придумали, про духоту. Но машины все равно по сигналу остановятся, и все будут, вместо того чтобы ехать, сидеть в духоте и ждать, пока Квасову или Подкопаевой не надоест притворяться и можно будет снова трогаться в путь… И теперь уже каждые пять минут кто-нибудь станет проситься, и машинам придется останавливаться, и это будет не езда, а одно мучение. Нет уж, спасибо… …Проводив машины с ребятами, Петина мама, заведующая в этом детском саду, взяла Петю за руку и повела назад, к дому. Петя шел по участку и внимательно смотрел кругом — может, чего забыли в спешке. Так и есть — какой-то растяпа посеял чулок, и теперь едет в одном чулке, а сам небось и не замечает: так рад, что в машине едет. (Вот и вырастет неряхой, будет в школу ходить в одном, чулке или в тапочках не на ту ногу.) А вон совок в песочнице валяется — тоже забыли… Тут вдруг за воротами загудел грузовик, приехавший за последними вещами. От его протяжного писклявого гудка Пете сделалось как-то еще больше тоскливо. Но самое грустное еще только начиналось: предстояло расставание со Смелкой. Пока бородатый сторож Капустин, бухгалтер Пал Ваныч и другие взрослые носили к машине узлы и свертки, Петя все больше и больше расстраивался и под конец расстроился окончательно. Он не понимал, как могут взрослые пойти на такое предательство. Ведь вплоть до последнего момента и Петя, и все ребята были уверены, что Смелка тоже поедет в Москву. Она уже так привыкла ко всем, что оставлять ее здесь в одиночестве просто невозможно. К тому же они уже давно все продумали и решили, где она будет жить на территории московского детского сада, уже разделили обязанности и установили дежурство — следить, чтобы ее не украли, кормить… А Смелка все решительно понимает. Вот и сейчас она бегает за взрослыми от дачи к грузовику и обратно и смотрит на каждого, поскуливает тонко-тонко, словно спрашивает: «Нет, нет, скажите — ведь вы не оставите меня, правда?» Но людям не до собаки, они на нее не обращают даже внимания. Только когда бухгалтер Пал Ваныч нечаянно задел ее связкой карнизов и собака взвизгнула от боли, он закричал деду Капустину, чтобы тот запер Смелку в конце концов в сарай, а то она путается под ногами и из-за нее можно синяков себе наделать. Дед Капустин, как и тощий очкарик-бухгалтер, не любил собак. Он все лето терпел Смелку, потому что ее любил Петя, сын заведующей, и любили все другие ребята. Когда она в начале лета появилась на участке невесть откуда, худая и грязная настолько, что нельзя было определить цвет ее шерсти, — пришла, измученная, и полуулеглась у дальней стенки забора, всеми силами стараясь не смотреть в сторону кухни, откуда плыли чудовищно-вкусные запахи, готовая при первой опасности вскочить и снова бежать куда-то, — ребята с помощью Петиной мамы взяли ее под свою защиту. Собаку вымыли, накормили и отвели ей место в сарае, куда специально положили подстилку, вырезанную из старой телогрейки. («Ах, какая это приятная неожиданность — встретить здесь настоящих друзей, которые не прогнали, а накормили тебя…») Ребята сами придумали ей имя, и скоро она принимала его как должное, как свое. — Зря стараетесь, — ворчал сторож Капустин. — Все равно удерет. Наест бока — и тягу. Кабы щенок, а то, ишь, приблудная… Капустин все время наговаривал на Смелку, рассказывал про нее всякие небылицы. Но потом смирился, потому что Петина мама с самого начала, как только прижилась на их даче эта неизвестно чья большая лобастая собака, у которой оказалась ярко-желтая шерстка с белым фартучком на груди, сказала Капустину, что, хотя собака в детском саду — это и не совсем гигиенично, пока ее не исследуют, все же это часть воспитательного процесса, и отучать животное от территории побоями на глазах у детей совсем не педагогично, и она этого не потерпит. А дед Капустин сказал в ответ, что он не педагог, а обыкновенный сторож, и у него эта псина на днях украла булку с колбасой, которой он приготовился чего-то там закусывать. А Петина мама сказала, что, если собаку кормить и хорошо с ней обращаться, она не будет красть, а даже принесет известную пользу, тем более что дача детсадовская совсем на отшибе, у шоссе, за которым сразу начинался дремучий лес. А что касается гигиены, то пусть лучше сам Капустин поднимает свою собственную гигиену и почаще меняет спецодежду… Тут уж сторож Капустин ничего не сказал. Все лето, целых три месяца, Смелка не отходила от ребят и не собиралась никуда убегать. Почти каждое утро после завтрака ребята из старшей группы шли на кухню, выпрашивали у повара тети Поли остатки супа или вкусную косточку, несли угощение Смелке — та делала вид, что это первое, что ей приходится есть сегодня, — и начинались игры. Всякий раз Смелка была в новой роли, и она никогда не знала, кем ей придется быть завтра или послезавтра. Охотников придумать собаке какое-нибудь новое назначение было хоть отбавляй. Она была служебной собакой. Она была пожарной собакой — по приказу командира спасала кукол, взяв их осторожно в зубы за платьица и перенося в безопасное место, к кустам орешника в дальнем углу участка, где огонь не так сильно бушевал. Ее пробовали запрягать в кукольную тачку, как ослика или лошадку — это придумали малыши, старшие были в это время на экскурсии. («Я не совсем понимаю, чего вы от меня хотите, но если так нужно по правилам вашей игры — что ж, я готова…») А один раз она превратилась даже в слона. Но чаще всего она была пограничной собакой и служила на заставе. Конечно, Петя и все ребята понимали, что Смелка даже отдаленно не напоминала грозную овчарку и, наверное, пограничники даже не стали бы на нее и смотреть, но она им была дороже всех самых распрекрасных собак в мире, потому что она была своя, была участницей всех игр, она была настоящая, живая и мохнатая, и умела лаять. Иной раз ребята согласны были даже остаться без обеда, лишь бы им дали подольше поиграть со Смелкой. Петя не раз слышал, как поначалу воспитательницы младших групп жаловались его маме, что Смелка им мешает. И рассказывали, как собака сопровождает малышей на прогулке. Когда малыши шли в лесу по аллее, или просеке, или просто по дороге, то вся группа, взявшись за руки, шла боком. Малыши вообще-то всегда ходят не прямо, а боком, потому что постоянно глазеют по сторонам. А тут еще Смелка. Она не умела и терпеть не могла ходить как все, в парах. Она бежала сбоку, обнюхивая по пути кустики и стволы деревьев. А ребята все старались разглядеть, чем она там занята. Вот и шли боком. Иногда она забегала далеко в лес, и все начинали кричать и звать ее, боялись, что заблудится. Но тут Смелка вдруг выныривала неожиданно откуда-то, делала взмахи хвостом — «Вот я, я тут, с вами!» — и, перебежав через дорогу, начинала обследование кустов на другой стороне, то исчезая совсем, то мелькая желтым пятнышком среди зеленой листвы. И тогда вся группа поворачивалась и начинала идти вперед другим боком, и так и шла, спотыкаясь о корешки и ступая в лужицы, но не отрывая глаз от того места, куда скрылась Смелка. Ребята совсем не слушали рассказов воспитательниц об окружающей природе. Но Петина мама сказала, что воспитательный момент от этого не страдает, и потом — на кого же детям смотреть, если других животных в лесу нет… …Когда очкарик бухгалтер предложил запереть собаку в сарае, дед Капустин сразу накинулся на Смелку, схватил ее за ошейник и потащил прочь от машины. Смелка негодующе взлаивала, приседала, упиралась лапами в землю и, насколько ей позволяла цепкая рука сторожа, все пыталась обернуться назад, к стоящим у машины людям, призвать их в свидетели свершающейся несправедливости: она не хотела, она просто не могла сейчас сидеть взаперти, когда происходило нечто решающее и ее судьбу. Потом Капустин вернулся и опять стал таскать мешки и ящики из дома. Принес и забросил за борт грузовика старый гамак, который Петя помнил еще по малышовой группе. Гамак этот был прорван в двух местах и никуда не годился. Ну, зачем его брать в Москву? Гамак старый берут, а Смелку — самого их преданного друга — оставляют на произвол судьбы!.. Петя вздохнул и присел на бревнышко, лежавшее у забора. Но в этот же момент он чуть не упал и не выронил из рук будильник, который ему дала подержать мама, — на него налетел желтый мохнатый вихрь, проехался по его щеке шершавым языком и промчался дальше. «Ага! Этот злюка Капустин, наверно, торопился и плохо запер сарай. Что — съел?» Крутясь около людей, Смелка мела хвостом, сдувая им с земли, как веником, соринки и сосновые иголки. У Смелки был добрый характер. Она не обиделась на людей и всем своим видом давала понять, что восприняла заточение в сарай как шутку, не больше. Но люди и на этот раз не приняли ее, а дед Капустин — тот даже замахнулся на нее палкой. Сконфуженная, она опять притрусила к Пете и, пофыркивая и зевая, улеглась у его ног. Теперь все ее надежды были связаны с ним, и только с ним. А может быть, она, видя, что в общей суете он спокойно сидит в стороне, решила, что Петя тоже остается, так что особенно волноваться нечего. Она изредка вскидывала голову и ловила Петин взгляд, и в ее янтарных глазах лучилась доброта и доверие к своему маленькому другу: «Не беда, нас теперь двое, а вдвоем мы уж не пропадем, вдвоем легче переносить невзгоды». Но Петины глаза не могли обманывать, они выдавали правду, и тогда собака, улавливая чутьем, что мир и спокойствие лишь кажущиеся, в такие моменты начинала тихо скулить и заканчивала коротким жалобным лаем. Лаяла она в основном на машину. Ну что мог он, Петя, сделать, если здесь во всем распоряжались взрослые! Никакие его маленькие хитрости не помогли — мама и все остальные были неумолимы, и судьба Смелки была решена: она остается здесь вместе с Капустиным на зиму сторожить дом. Если ничего не случится, то будущим летом ребята снова увидятся со своей подопечной… Петя, поставив на землю будильник, обеими руками гладил Смелку. Самое страшное приближалось: вещи были уложены, время ехать. Шофер уже завел мотор, выкатил грузовик за ворота, и он стоял там, пофыркивая, в ожидании пассажиров. — Ее надо на веревку да к дереву, — сказал кто-то. — А то еще побежит за машиной. Собаки очень привязчивы. «Прощай, собачка!» — Петя в последний раз погладил Смелку, и, стараясь быть мужчиной, сжав зубы, не оглядываясь, пошел за мамой. Уже сидя наверху, на узлах с одеялами, Петя увидел, как очкарик Пал Ваныч и Капустин привязали Смелку на длинной веревке к дубу, поставили перед ней какую-то миску и пошли назад, к машине. Бухгалтер залез в кузов, а Капустин, махнув рукой, стал закрывать изнутри ворота. Петя не мог смотреть теперь на устроившегося рядом Пал Ваныча, он его возненавидел на всю жизнь. Он сидел и думал: «Вот бы его, Пал Ваныча, самого привязать к дереву, поставить перед ним миску и бросить одного, что бы он тогда делал?» Смелка, натянув веревку, залаяла, как заплакала. Петина мама крикнула шоферу, чтобы поезжали скорее. Грузовик тронулся, покачиваясь на ухабах, выехал на шоссе и прибавил ходу. Петя крепился изо всех сил, чтобы не заплакать. Это было нечестно, нечестно, нечестно! Смелка сейчас мечется под деревом одна, обманутая и покинутая всеми, и ничего не может сделать, и не понимает, куда делись ее друзья, почему за все хорошее люди отплатили ей такой неблагодарностью. И хотя по дороге все взрослые уверяли Петю, что с ней ничего не случится, и хотя мама говорила, что сторож обещал кормить Смелку, в голове у Пети были самые мрачные мысли. А вдруг жадный дед Капустин перестанет ее кормить, или она возьмет и уйдет сама через шоссе в лес, а там ее загрызет кто-нибудь. Волки, например. Петя сидел и думал, что вот хорошо бы, если бы сейчас грузовик испортился и все, повздыхав, вернулись бы обратно на дачу, а потом кто-нибудь бы догадался, что все несчастья с ними приключились оттого, что не взяли с собой Смелку… Но грузовик и не думал портиться, а катил себе как ни в чем не бывало по Можайскому шоссе, легкий ветерок обдувал сидящих в кузове, но иногда вдруг налетал с такой силой, что Пете приходилось свободной рукой придерживать тюбетейку: не свалилась бы чего доброго. Вдруг Петя заметил — у него были очень зоркие глаза, — как между деревьями, далеко позади на тропинке, что шла вдоль шоссе перед дачными домиками, сверкнул какой-то рыжий комочек: раз, потом другой. В этот момент грузовик подъехал к светофору и затормозил: горел красный свет. Петя изо всех сил всматривался туда, под деревья. Сердце его колотилось часто-часто, он надеялся на чудо, верил и не верил. Но, как назло, шоссе перед светофором изгибалось и деревья вдалеке слились в одну сплошную стену, так что нельзя было разглядеть, что там происходило, за поворотом. Всех сидящих в кузове качнуло, машина опять тронулась и поехала все быстрее и быстрее. Теперь уже чуда ждать было нечего. Но вдруг что-то снова привлекло Петино внимание, какое-то движение на обочине слева от шоссе. Петя привстал, чтобы лучше рассмотреть, и… рот его раскрылся сам собой. — Смотрите! Смотрите! — закричал Петя и показал рукой на тропинку под деревьями. — Нас догоняет Смелка!.. Все посмотрели и ахнули. Вдоль придорожной канавы как-то боком и не разбирая дороги, то сворачивая на тропинку и на миг исчезая за тополями, то выскакивая на самый край канавы, мчалась, высунув язык, желтая лохматая собака с обрывком веревки на шее. Самое удивительное и странное было то, что она не смотрела ни на Петю, ни на других людей, находившихся в кузове, а глядела временами куда-то вниз, на задние колеса грузовика, словно их она только и запомнила и сейчас старалась не потерять из виду. Один лишь раз Пете показалось, что Смелка увидела его и словно припустилась бежать еще быстрее, но ненадолго. Лаять у нее уж не было сил — их едва хватало, чтобы бежать за машиной, да и сбавить ход и набрать в легкие воздуха ей было уже некогда. Этот рывок был последним, это было все, на что оказались способны собачьи ноги. Грузовик набрал скорость, и Смелка сразу стала отставать, и все ее отчаянные попытки восстановить достигнутое таким трудом, сократить расстояние между машиной и собой остались безуспешными. Тогда Петя так посмотрел на свою маму, что она все поняла, потому что он никогда в жизни так не смотрел на нее. Мама повернулась и постучала кулаком по крыше кабины. Грузовик, словно только этого и ждал, тут же свернул в сторону, проехал еще немного с выключенным мотором и остановился. Тонким скулящим свистом и приглушенным рыком Смелка известила всех через минуту, что она тут, около машины, но забраться в кузов без посторонней помощи уже никак не сможет: слишком высоко да и силы уже на исходе. Тогда Пал Ваныч спрыгнул на землю, обхватил ее поперек туловища и подтащил к краю борта, а тут Петина мама взяла Смелку под передние лапы, и вдвоем с бухгалтером они перевалили собаку через борт. Смелка вся мелко дрожала, бока ее ходили ходуном, язык вывалился… От изнеможения она еле стояла, не могла шевельнуть хвостом, но глаза ее были веселые, она смотрела то на Петю, то на маму и словно хотела сказать: «Ну, вот, как же вы тут без меня? А если бы я вас не догнала — так и забыли про свою Смелку?..» Усевшийся на свое место среди одеяльных холмов бухгалтер Пал Ваныч, отряхивая ладони, сказал, что вообще собаки — это удивительные существа и что он читал про них очень много интересного. А мама сказала, что самое загадочное в том, каким образом Смелке удалось найти именно их грузовик — ведь на шоссе много других машин. А Петя тут же прорыл в тюках с бельем рядом с собой уютное местечко для Смелки, и, когда она послушно улеглась, предварительно лизнув мальчика в нос в знак признательности, он еще прикрыл ее куском брезента, чтобы ей было теплее. * * * Но не так-то оказалось просто везти собаку в первый раз в ее жизни на грузовике. Смелке езда не нравилась, ее раздражал запах и это бесконечное рычание, доносившиеся откуда-то снизу, и потом очень трясло. Она то и дело вскакивала, и разрушала все Петины убежища и сбрасывала теплые накидки, скулила. Пете и его маме с трудом удавалось успокоить ее. Однако самые главные испытания поджидали на окраине Москвы, когда въезжали в город. Еще только приближались к заставе, а Смелка уже снова вскочила, заволновалась и никак не хотела спокойно лежать, как ее Петя ни гладил и ни уговаривал. Кругом становилось все шумнее и оживленнее — был конец дня, и на улицах было много народу, люди шли с работы домой, ехали в автобусах и троллейбусах. Гудели машины, звенели трамваи… Бедная Смелка попала в страшный, пугающий мир хлопков, звонков и тысячеголосого гула. Ведь она никогда не была в городе, ее чуткие уши привыкли к перекличке петухов и мычанию коров в стаде — это были самые громкие звуки в ее жизни. А тут дребезжат и заливаются звонки, трещат мотоциклы, в автобусах едут пионеры, возвращающиеся из лагеря, — трубит горн, ребята громко поют пионерский марш… Не-е-ет, Смелка больше не могла выносить столько шума одновременно, это подавляло ее, ей казалось, что она сама уже разучилась рычать и лаять, и, чтобы проверить себя, она встала на четыре лапы и громко залаяла — сначала на желто-красный трамвай, что прошел совсем рядом с грузовиком, потом на горн, а потом на большую красную машину с лестницей, что, гремя колоколом, проехала прямо посреди улицы. Люди в трамвае и на тротуаре смеялись, качали головами, показывали на собаку пальцами… А тут еще грузовик с детсадовскими вещами застрял на перекрестке (в моторе что-то разладилось), и к нему, остановив все движение, направлялся милиционер в плаще и белых перчатках. Сердце у Пети упало. Он ждал, что милиционер, о чем-то говоривший с шофером, вот-вот заглянет в кузов и скажет: «Это по какому праву, граждане, вы везете собаку в открытой машине, да еще непривязанную?!» Но Смелка, будто поняла, чем это грозит, вдруг сникла, подогнула хвост и прижалась к Петиному боку, а потом посмотрела на мальчика виновато, как бы извиняясь за доставленные огорчения: «Ты не бойся, я буду вести себя тихо, и хотя мне очень плохо сейчас, я уж как-нибудь дотерплю до самого детского сада…» Но все обошлось благополучно. Милиционер так и не заглянул в машину — у него было много других важных дел, и он ушел, козырнув шоферу. Грузовик поехал дальше. …Когда он въезжал в ворота детского сада, то все ребята — младшие в это время еще вставали, а старшие уже полдничали — высыпали во двор кто в чем был. Воспитательницы пробовали загнать их обратно в дом, но ничего не вышло. Все дети видели Смелку на узлах с бельем, дружелюбно махавшую хвостом, и подпрыгивали, и выкрикивали что-то, как дикари, и размахивали руками, и пели от радости. Это был гимн в честь Смелки. Тут были и Квасов, и Солдатенкова, и новенький по фамилии Экземпляров, и многие другие ребята. Они выспались и отдохнули во время тихого часа, а теперь с удовольствием бесились. И ничегошеньки не знали они о том, какая опасность угрожала недавно их любимице Смелке, а вместе с ней — их пограничным заставам и санитарным отрядам, их командирским чинам и установленным дежурствам… Маме пришлось пойти на крайние меры, чтобы гвалт прекратился. Она сказала, что, если сейчас же Квасов и другие дети не замолчат и не уйдут в дом, она сегодня же отдаст Смелку в другой детский сад. Это подействовало, и все тут же вернулись к своим делам и обязанностям. Но долго еще не могли заснуть вечером ребята в этом доме, что стоял на тихой безлюдной улочке, обсаженной липами и тополями. День в разведке Этот невысокий стог сена, единственный там, внизу, на противоположной стороне оврага, привлекал внимание всего отряда. Командир сразу оценил его выгодное расположение: со стога можно держать под наблюдением всю лощину, и в случае накопления здесь вражеских войск с него легко дать сигнал о скрытом подходе противника к обороняемой высоте. Почесав правой сандалией левую ногу, искусанную комарами, командир в большой парусиновой фуражке со звездой внимательно посмотрел на Славика. И все бойцы, поигрывая бесшумными пистолетами, тоже посмотрели — и Леня, и Митька Храпов по прозвищу Храп, и военврач Клава, и остальные. Славик понял, что влип. Прощай теперь и КП, и Сенькин бинокль, и вообще проявление всякой инициативы… — Гребешков, получай особое боевое задание! — сказал командир, почему-то взяв под козырек и чуть отставив назад ногу. — Пойдешь в разведку. До подхода противника из Щукино займешь пост на стогу, там жердь есть, я видел. Если будут подкрадываться по оврагу, махнешь своей майкой над головой, вот так. — Командир, забыв про серьезность, вдруг вытащил из кармана платок и лично показал, как Славик будет крутить. — Смотри не засни там! Боец Храп займет пост наблюдения за стогом. — Да-а! — заныл Славик, не теряя надежды переубедить командира. — Будет тебе разведчик, что ли, на войне майкой махать, да? — Вот чудак! Нет, конечно. Но ведь у нас радио нет, — рассудительно заметил ехидный Митька Храп, довольный, что не ему тащиться по жаре на ту сторону оврага. — Так твоя красная майка заместо рации будет, только зрительно. Понял?.. — Понял, понял… — ворчал Славик, обиженный тем, что ни командир, ни Сенька, его заместитель, даже не вмешиваются в разговор. Потом вдруг нашелся и просиял: — А меня как пить дать заметят и в плен возьмут!.. — Не заметят, — махнул рукой командир. План со стогом он считал уже делом решенным. — Снимешь майку и подберешься к стогу скрытно, по-пластунски… — По стерне? Голым животом? — прошептала громко военврач Клава и зажмурилась. — А там, в овраге внизу — крапива… Славик все слышал, и ему от жалости к себе хотелось всплакнуть. — Ну, ладно, — подобрел командир. — Майку сними, а ползти не надо. Дуй в обход, мимо рощи вдоль оврага… Гребешков, исполняй приказание! — опять взял он под козырек — это у него ловко получалось, а Клава наверняка это заметила. Славик нехотя дотронулся до правого уха и вздохнул. Затем боец-разведчик Гребешков стянул с себя злополучную майку, скомкал ее и поплелся на выполнение боевого задания… * * * Все началось сегодня утром, когда тетя Тася сказала: — Ну-ка, сними свою ковбойку, я ее постираю. Затаскал совсем — смотреть тошно… Надень вот Валеркину, пока он в походе… Она порылась в большом сундуке в сенях и принесла племяннику майку с длинными рукавами, пронзительно-пунцовую как недокрашенная футболка. Славик такие не носил — девчоночий цвет какой-то. Это девчонки обожают красное, яркое — напялят и вот носят!.. Но другой чистой не было, а обижать тетю не хотелось. Она ведь сама пригласила Славика приехать из города в Ключевку на каникулы, написала маме письмо, что Валерка укатил на турбазу, ей скучно, а яблоки и огурцы в этом году небывалые, вишня ну прямо «осыпучая» вся. Пусть Славик приедет, она его молоком отпоит, чай, у городских-то такого нету… Нет, никак не мог Славик отказаться от майки, хоть и шевельнулось в его душе в этот момент что-то неясное, неразборчиво-тревожное, вроде какого-то предчувствия. Да и некогда было долго разговаривать. На Еланкином косогоре, за оврагом, его ждали ребята. Сегодня особый день — военная игра с Щукинским пионерлагерем. Дожевывая на ходу кусок гусятины, с обломком пышки в руке, Славик неслышно несся огородами по прохладной картофельной ботве, щекотавшей ноги. Он торопился к холму, откуда уже доносились возбужденные голоса его братьев по оружию. Где-то глухо пропел короткую песню сонный зяблик: «Жа-арко, брат». Значит, дождя не предвидится. Когда к дождю, так он поет долго, на разные коленца, словно уговаривает, поверить просит. В это ясное, солнечное утро все складывалось как нельзя лучше, впереди несколько часов интересной игры, настроение у Славика отличное, боевое, правда, стоило ему опустить глаза, как он чувствовал себя не в своей тарелке: руки и живот полыхали пламенем. «Ребята смеяться будут», — думал он… * * * Но вышло все иначе. Они и не думали смеяться, они просто воспользовались этой треклятой майкой, чтобы отделаться от него. И даже замполит Сенька Козодоев, тоже из города — приятель, называется! — не заступился. Кажется, он был даже рад, что теперь бинокль только его и командира. А если серьезно — то смех разбирает. Ну какая это боевая оптика — театральный бинокль без одного стеклышка и на веревочке!.. И вообще… Всего-то и вооружения в отряде, что несколько бесшумных пистолетов системы «агапыч» (спасибо хоть счетоводу Агапычу, выделившему на военные нужды приличную сосновую доску). Правда, и эти пистолетики-то лишь для вида — по уговору с щукинцами игра ведется на хитрость и окружение. Одни похищают штаб, спрятанный в лесу, другие его обороняют. А чтобы не было споров, решили: убитым считается тот, кого первым обнаружит противник. Большая группа признается «уничтоженной», если ее незаметно с разных сторон окружат не меньше четырех человек одновременно… И все равно чего-то не хватает. Славик наподдал ногой ржавую консервную банку, и та, звякая, покатилась в овраг. Должно ведь у бойцов что-нибудь быть, не с пустыми же руками воевать! Банка и та гремит. Вот ключевские малыши, те играют в войну по-своему, с «гранатами». Наберут у пруда и возле луж комков сухой глины, а то грязи и давай забрасывать ими друг друга из-за укрытий. Славик однажды тоже попробовал. Неплохо. Во-первых, если попадешь — не больно: комок тут же рассыплется. Потом видно, куда попал. Нехитро, а на настоящие разрывы здорово похоже — как начнешь пулять комок за комком, так в том месте мгновенно вырастают маленькие фонтанчики пыли, точно облачка дыма. Но их, комков-то, не больно напасешься. И чего у нас в игрушечных магазинах не продают что-нибудь похожее — чтоб бросил, а там только фукнуло с дымом, но безопасно, вроде сухих грибов-табаков? Конечно, старшеклассникам ничего такого не надо, они играют в «ориентирование». У них посложнее — с картами, компасами, с чтением следов… Вот где ловкость каждого на виду. Но ведь не всех же по возрасту принимают в эту игру. А что делать тем, кто помоложе? Глиной бросаться?.. Правда, он, Славик, ни за что не стал бы теперь играть с малышами. Они правил не признают — их «убиваешь», а они присваивают себе новые имена и звания и продолжают тебя обстреливать как ни в чем не бывало. Один кричит, что он уже из госпиталя вернулся, другой — что он пополнение, резерв главного командования… А ну их!.. Сегодня с щукинскими игра по совести, без лишнего крика. Прозевал, врасплох застали — признавай, что убит, уходи из зоны. Увидел первым — победитель. Честно! К тому же посредники есть и тут и там — обмануть не дадут. Да, тут в масштабе отряда тоже очень даже можно высокий класс стратегии показать… Да только что теперь в этом Гребешкову-то, коли он сейчас не на КП, а топает совсем в другую сторону, идет себе плетется по опушке мимо березовой рощицы к тому дурацкому стогу… Слышно, как в роще поскрипывают тонкие белые деревца, отвешивая друг другу поклоны. Вот ветерок налетел на большую старую березу, растрепал ее возмущенно зашелестевшие гибкие зеленые плети, развеял их в воздухе и, пересчитав на лету, отпустил, умчавшись дальше. Терпкий смолистый запах нагретой листвы смешивается с жарким сухим воздухом, поднимающимся от земли, от увядшей травы. Этот знойный пряный дух сушит глаза, щекочет ноздри, заставляет часто и глубоко дышать, но не приносит ни отрады, ни насыщения. Только и остается, что поскорее снова вдохнуть да выдохнуть, вдохнуть да выдохнуть… Славик чувствовал себя как пирожок в духовке — его припекало со всех сторон. Как он ни изворачивался, идти приходилось больше по открытому месту, солнце нещадно жгло шею и затылок, и потом очень хотелось пить… Майку Славик надел, махнув рукой на предосторожность. За стогом на той стороне оврага был пустырь, на котором стояло длинное одноэтажное здание из серого и красного кирпича вперемешку, с крохотными оконцами. Крыша строения плавилась на солнце, видно было, как от нее волнами поднимается ввысь раскаленный воздух. Это была дальняя ферма. Он быстро забрался на верхушку стога по приставленной к нему под углом жерди и огляделся. Сзади — кирпичная ферма, за ней пустырь. Впереди, в нескольких десятках шагов — спуск в овраг, поросший редкими кустиками можжевельника и конским щавелем. Скат оврага изгибался влево и вправо, так что стог, где лежал Славик, находился в центре излучины — отлично просматривалась почти вся лощина. На противоположной стороне оврага, на Еланкином косогоре, по прямой — метров двести, не меньше, среди орешника и молодых осинок в кустах притаились ребята из Ключевки. Где-то там и Митька Храп, не сводящий глаз с этого стога, прожарившегося, казалось, до основания на июльском солнце. Славик скрутил из сена подобие шапки и пришлепнул к макушке, чтобы не так пекло. От фермы вдруг потянуло с ветром коровьими лепешками и парным молоком. «Сейчас бы неплохо молочка холодненького. Или варенца со смородинным листиком… Тетя Тася, наверное, уже щей наварила…» Славик почувствовал, как его веки слипаются и он куда-то мягко проваливается… Нет! Спать нельзя, хотя это и трудно, в такую жару… Внизу, совсем рядом, раздался знакомый и в то же время какой-то непонятный звук. Будто кто-то мял толкушкой в корыте картошку да еще приговаривал: «хру», «хру»… Очень это было неожиданно, и спать сразу расхотелось. Славик осторожно, как первоклассный разведчик, не выдавая своего присутствия, бесшумно подался к краю стога и вытянул шею. Фу, ты! Мешали торчащие травинки. Он еще дальше вытянулся. Что-то темное… Славик вгляделся и обомлел. Стараясь не дышать, он отпрянул назад и с минуту соображал, повалившись на спину. Потом еще раз тихонько посмотрел, теперь уже сквозь былинки. Так и есть! Внизу под ним шевелилась спина огромного черного, в белых пятнах быка. Бык крутил хвостом с кисточкой на конце, как дирижер палочкой, и с остервенением трепал сено, выхватывая его губами из стога целыми охапками. Это был Амур. Не бык, а зверь, гроза здешних мест. «Дяденьки-тетеньки, вы что же это, родимые, делаете? — взмолился разведчик Гребешков. — Как же вы такую скотину без присмотра оставляете?! Кругом дети малые… Ведь это не козочка, а бык. Ну и работники! Ну и порядки тут, на этой ферме!..» Как-то сразу вдруг вспомнились все страшные истории с этим быком. Как два года назад Амур артистов в Свинячий пруд загнал и вместе с ними лично массовика Огурина… А однажды он прицепщика Афоню чуть до смерти не загонял по полю — вот это да… Проходил себе мимо обедающих трактористов и вдруг, озверев, поддел рогами ящик, на котором за секунду до этого сидел Афоня Чумовой, и так с ящиком на глупой башке гонялся за ним целый час, пока Афанасий не догадался тикать к лесу. В другой раз отдавил пастуху ногу, распорол плечо. Ключевские бабки говаривали, что на совести этого ирода немало недобрых дел. Выпустили его, нашли время! Вот влип… И зачем он, Славик, только приехал сюда, в эту дурацкую Ключевку! Чего он тут потерял? Уж лучше сидел бы дома, в городе, в читалку бы ходил, «Библиотеку приключений» дочитал бы… Как же он забыл про свое правило?! Ведь он, когда ездил в деревню, никогда не брал с собой даже пионерского галстука. Во-первых, зачем он в деревне? А во-вторых, на красное бросаются быки и частично коровы — это он узнал еще во втором классе. Однажды, когда он выезжал со школой на экскурсию в колхоз, он очень переживал, что пришлось поехать в галстуке. И прикрывал его незаметно, идя по деревне, — то рукой, то букетиком ромашек, специально собранным. Так, на всякий случай. А учительница еще заметила и говорит: «Гребешков, ты чего руку на груди держишь, словно арию петь собрался? У тебя горло болит?» Пусть говорят что угодно, но когда Славик поравняется со стадом, а на нем что-нибудь красное или оранжевое — галстук, лента, значок, — всегда ему как-то не по себе, хочется сделаться таким маленьким-маленьким, незаметным… ну, как эльфик или жучок какой… А он и есть маленький… Пусть эти матадоры и пикадоры в Испании с быками дерутся, а он не нанимался! Только вот что делать с заданием?.. Может, рискнуть все-таки и махнуть майкой, если щукинские пойдут оврагом? Махнуть один-единственный раз, а там пусть кричат, что не видели… Да нет. Ее ведь теперь и не снимешь незаметно. Быку и одного раза достаточно, чтобы увидеть. Быки, они глазастые! Амур сразу в атаку кинется. Что делать? Ой! Вроде стог набок кренится, а у меня уже и плечи и грудку видно. Амур вот-вот заметит — и тогда конец. Славик вздохнул, представив во всех деталях страшную картину: сначала Амур в мощном прыжке свалит беззащитного ребенка на землю, потом подденет на рога и уж после этого, сбросив бездыханное тело себе под ноги, растопчет уродливыми копытами, каждое размером с чайник… Что ж, Муха первого сентября ох и рад будет, скажет учительнице, что Гребешков, мол, ау! — нету его больше, закопали; теперь, мол, я буду вместо него. И сядет на его, Славика, место, рядом с Леночкой Французовой… Славик еле сдержался, чтобы не всхлипнуть. Однако что же это он так беспечен? Его наверняка все еще видно. Он зарылся в сено по самый подбородок, скосил глаза влево, вправо. Теперь даже если бык взмахнул бы крыльями и взлетел, то и сверху он не разглядел бы красную майку. Между тем Амур времени не терял, проклятый. Он уже основательно подъел один бок у стога, и тот вот-вот грозил завалиться. Да какой это стог?! Стожок, копна какая-то, даже не копна, а копешка несчастная. «Не могли побольше сена сметать! — злился притихший Славик, обливаясь потом. — Вот погибну здесь, никто знать не будет…» Постепенно мысли разведчика Гребешкова вернулись к его боевому заданию… Ребята сейчас сидят и надеются на него, как на самих себя. Правда, Храп свободно может и прозевать его сигнал, но Славик не до конца уверен в этом. И вдруг его осенило: а может, щукинские и не пойдут оврагом-то. Вот чудак я! Чего раньше времени в панику ударился… Да, но почему Амур здесь? Спрашивается, ему что, травы кругом мало, что ли? Или его на ферме не кормят? Он же авторитет колхоза подрывает. Нет, наверное, кашку любит. Разбирается, дрянь, — вон ее в стогу сколько, а на лугу уже не растет, скосили… Каждый раз, когда бычья морда в поисках душистой кашки таранила качающийся стог сена, Славик вздрагивал как ужаленный, ожидая торжествующего рева, означающего, что тайник обнаружен. Он переводил дух только тогда, когда Амур жевал и наступало относительное спокойствие. «Когда же он насытится, наконец?!» — Славик мобилизовал все свои скудные познания в биологии, но вычислить средний рацион жвачного животного не сумел. «Эх, даже не могу научно определить, сколько съедает взрослый бык», — укорил он себя. Скоро началось самое неприятное. Щукинские пошли все-таки оврагом. Славик до последнего момента надеялся, что они пойдут стороной, но противник был не дурак и сам видел преимущества скрытого подхода к высоте… Вот поодаль уже последний мальчишка из арьергарда щукинцев, карапуз не старше семи лет, прячась за метелки можжевельника, сполз на животе в овраг, оставаясь невидимым для Митьки Храпа. «Сосредоточились… — подумал Славик. — Сейчас начнут оцеплять косогор и поползут вверх…» Наконец, настал момент, когда кромка оврага заслонила от Славика щукинцев. Значит, теперь и нападающие не видят сигнальщика — самое бы время подать знак Митьке, да… Амур проклятый! Что делать? Каждая секунда дорога. Ребята ждут, думают — раз нет сигнала от стога, значит, в овраге все в порядке, значит, надо ждать нападения только со стороны леса. А тут им в спины: бах! бах! вы убиты!.. Предатель я… А как же сборы? Про решительность, храбрость и все такое? Про мужество и как его в себе воспитывать… Да-а! Теории все это! Сборы сборами, а бык-то — вот он, рядом, живой, а не теоретический, и рога у него весьма практические. Амуру чихать на все сборы и разговоры, у него один лоб что твой холодильник, двинет так, что и вставать уже нет надобности… Эх, зачем я, дурачок, согласился пойти в разведку — сидел бы сейчас на КП, командовал бы получше Сеньки. А сигналил бы кто-нибудь другой… Почему-то Славику вдруг стало очень гадко, противно и нехорошо, будто за пазуху ему налили болотной грязи. Он даже вроде бы увидел себя со стороны, как в телевизоре, чего с ним раньше никогда не бывало. Какие-то отвратительные воспоминания, нерадостные картинки вдруг ожили в его голове… Вот он привыкает уступать всем дорогу. Гуси идут — он норовит заблаговременно перейти на другую сторону улицы. Да нет, что вы, не боялся он их никогда, а просто так — на всякий случай. Собака незнакомая бежит на; встречу — и мальчик, удивительно похожий на Славика, с таким же зализом на лбу, быстро сворачивает в совершенно ненужный переулок — так, на всякий случай. А теперь вот бык… Вдобавок Славик вспомнил, как он вместе с ребятами смеялся над малышом, который, завидев свернувшегося в калач сонного щенка, держась за мамину юбку, битый час допытывался: «А эта бабака кусачая?» Да, теперь и Храп, и Леня, чего доброго, изобьют его, Гребешкова, и будут правы, и сдачи не дашь — не за что… Славик только на секунду представил себе, как «весело» пройдет у него остаток лета в Ключевке, когда любая сопливая девчонка будет показывать на него пальцем и скажет: «Ну и трусишка, даром что городской!» — и какая-то пружина вдруг вытолкнула его из сена, подбросила в воздух. Еще не отдавая себе отчета в том, что происходит, он вдруг тут же почувствовал, как с его плеч падает огромная тяжесть, как он распрямляется, освобождаясь от чего-то постыдного, неприятного… И победный крик, еще полный страха от содеянного, крик варварский, первобытный, но торжествующий, полетел к жаркому безоблачному небу: — А-а-э-е-и-ы-о-у-о-а-а!.. Размахивая над головой огненно-красной майкой, с былинками и репьями в волосах, Славик Гребешков, стоя на верхушке стога, чувствовал, что уже теперь, когда еще ничего не кончилось и неизвестно чем кончится, когда еще только начиналось самое страшное, он может прямо смотреть ребятам в глаза, быть с ними на равных и вообще ни от кого не зависеть. Но теперь, когда он был готов к самому худшему, на него никто не нападал и это его озадачивало. Он не сразу решился посмотреть, где Амур. Славик оглянулся и… чуть не задохнулся от возмущения, увидев, как съежился некогда могучий и грозный бык. Подняв хвост трубой, перебирая ушами, от стога удирал рысью черно-белый теленок. За ним длинной змейкой волочилась по траве веревка… Славик как-то странно зевнул и, повалившись в сено, захохотал. …Через два часа, когда был подведен итог военной игры и побежденные, ребята из Щукинского пионерлагеря, сидели вместе с победителями на поляне и смотрели небольшой концерт самодеятельности, к Славику Гребешкову, который успел к этому времени слетать домой и теперь стоял, прислонившись спиной к березке, в своей любимой зеленой ковбоечке, подошли Храп и командир, теперь уже — бывший. — Молодец, Гребешок, — пожал его плечо Митька Храп. — Все неплохо получилось. Только зачем ты орал-то, чудак? Правда, они с перепугу заметались, и тут наши из лесу подоспели… Но чего ты кричал как оглашенный? В разведке разве кричат, а? Славик молчал. Да и не мог бы он никогда это объяснить. Он лишь хотел возразить, что в настоящей разведке и майками не машут, но передумал, решил уклониться от разговора. А Лариска остается 1 На окраине большого города, на тихой улице под высокими вязами и тополями, безлюдно и безмолвно. Редко проедет машина. Только школа вся гудит — это ребята в ней кричат в коридорах, прыгают: перемена. Но снаружи тихо, тихо падает снег крупными хлопьями, идут редкие прохожие, все в белом, как в халатах врачи. Саша гулять вышел. Рядом бабушка в скверике, катает Ленку, которая еще не может ни ходить, ни разговаривать по-человечески. И Радик около них на снегу сидит. Охраняет. Тявкнет от скуки разок-другой, оглянется на улицу — на кого бы залаять, да нет никого, пусто. Заскулит. Бабушка на скамеечке дремлет, а сама даже сквозь сон видит. То-олько Саша ногу подвинул к мостовой, а она тут как тут: — Не ходи на ту сторону, кому говорят! А она, та сторона, в двух шагах, ну, может, в трех. Всего-то! Бабушка, наверно, думает, что он никогда по ней не ходил. Если по той стороне дойти до угла, как раз будет Ларискин дом. А напротив, на другом углу — дом, в котором живет Никифоров. Этот Никифоров повыше Саши и голос у него сиплый и громкий, как у его отца, военного. У Саши отец плавает в море на корабле, а у Лариски только мать, да и та поет. Наверни, нигде не работает… Дворник дядя Володя пришел с лопатой, начал возле школы снег с тротуара сгребать. Взял Саша у него второй скребок, стал помогать, но скоро устал — очень тяжелый скребок на толстой ручке. А ручка раза в три выше Саши. Прислонил Саша скребок к школьной ограде, а дворник говорит: — Конечно, не дело это — такому вооруженному человеку снег чистить. А если враги нападут? Прозевать можно. Саша глаза вскинул — смеется дядя Володя или нет? Непохоже. Отошел подальше, попробовал саблю — вынимается как положено. Пистолет тоже на месте. Пояс потуже затянул. Посмотрел вдоль улицы: ого, сколько много дяде Володе надо снега счистить! Деревянные дома в два этажа ровно, как по ниточке выстроились сбоку тротуара. Только школа кирпичная, стоит в глубине, а перед ней, за оградой, скверик. Сейчас в нем бабушка с Ленкой. А следующий за школой дом опять деревянный, двухэтажный, но уже давно совсем пустой. Из него все жильцы выехали. Говорят, уехали недалеко, через две улицы, в большой новый дом с лифтом. А этот ломать будут, только когда — неизвестно. И стоит он сейчас, зимой, с распахнутыми окнами и разбитыми стеклами, как после войны… Хотели ребята из школы поиграть в нем, да не разрешили — отгоняли, отгоняли, а потом взяли и забили досками все двери — не войти. А около дома навалено труб, бревен разных — пойди поиграй. По вечерам, в сумерках, когда Саша с бабушкой встречали маму и проходили мимо этого заброшенного дома, он старался на него не смотреть — жутковато было глядеть в его темные неживые окна, в безмолвную черноту веранд. Словно кто-то там притаился и вот-вот выпрыгнет оттуда. Ух, у Саши холодок по спине прогуливался, когда он мимо шел. Он в таких случаях всегда торопился и силой тащил маму за руку… Ага, вот кто-то показался в конце улицы — такой маленький белый шарик катился торопливо по направлению к Саше. Вроде Никифорова или Игорька… Тогда до обеда еще поиграем, решил Саша. Но белый шарик оказался вблизи почтальоном, согнувшимся под толстой сумкой с газетами. Он пропыхтел мимо, как паровоз, и Саша снова один. Вдруг что-то красное отделилось от земли и село на дерево. Саша осторожно, чтобы не спугнуть, подошел ближе. А это ворона играет с пакетом из-под молока. Она прижала пакет лапой к сучку и клювом принялась яростно долбить его. Саша думает, что если сегодня придет один Никифоров без Игорька, то он, пожалуй, играть откажется. Неинтересно Саше без Игорька — этот Никифоров все время пытается сам командовать. Или сразу объявит, что он — командир красных, а двух командиров среди них быть не может, белым же он редко когда соглашается быть. Нет, с Лариской и Игорьком интереснее. Тогда Саша — командир, Лариска — его санитарка, а Игорек — белый, который потом переходит к красным. Без Лариски тоже игра не получается, не то. Но сегодня она не придет. В гости с мамой поехали… Саша вспомнил, как год назад, когда у мамы был день рождения, и папа был дома, и к ним понаехало много родственников, этот самый Никифоров — он уже и тогда был настырный — скакал на одной ноге под окнами и орал как оглашенный: «Приехали гости глодать кости». Пробовал Саша уговорить его, но он не уговаривался, продолжал орать. И тогда пришел капитан Никифоров и забрал своего сынка, а дома ему устроил взбучку… Саша знает: скучный день предстоит ему. Скоро бабушка позовет обедать. А после обеда спать надо целый час. А там скоро уже темно на улице, делать нечего. Да и людей полно, все с работы возвращаются — не поиграешь. Остается дома книжки читать, все читаные-перечитаные… 2 Проснулся Саша утром — и сразу к окну. На дворе что-то непонятное происходит. Ну, то, что Радик от лая надрывается — это не в счет, он и так часто без дела лает. Зато на улице старухи высыпали из домов, стоят кучками, руками машут и на что-то показывают. А на что — не видно, школа мешает. И потом какие-то звуки новые за окном слышны. Тут надо поторапливаться, а то все прозеваешь. Саша мигом умылся — провел мокрым пальцем по лбу. Увидел, что бабушка смотрит — потер ладонью кончик носа и тут же старательно растерся полотенцем. Поковыряв вилкой кашу и выпив кофе, он решил, что в валенках и шапке вполне успеет добежать до угла школы на разведку и посмотреть, что там. А по-настоящему оденется уже после, когда все узнает. Он только распахнул дверь, как его окликнула бабушка: — Тпру-ту-ту, куда это ты? А пальто?.. Пришлось вернуться. На пальто ушло драгоценных полторы минуты. Как чужого встретила улица — сначала облаял перепуганный Радик, привязанный к крыльцу, а потом оглушили какие-то хлопки и урчанье. В воздухе пахло бензином, между деревьями плыл синеватый дымок. Саша даже вспотел: уж не танки ли? Вот обидно, нет никого, не видят… Эх, и будет же что рассказывать! Добежал до угла школы, вынырнул за ограду — вот тебе на! Стоят большущие желто-красные машины на гусеницах, только не танки. Урчат, фыркают, постреливают в небо голубыми кольцами. Одна на трактор похожа, со щитом спереди — забыл Саша, как называется. А вторую он сразу узнал, игрушка у него такая есть — экскаватор с ковшом. Но зачем они тут, ведь здесь нет никакой стройки? Понял Саша, зачем — дом ломать будут, из которого все выехали… Интересно! Увидел Саша, что он тут не один вовсе, здесь и ребята из школы, что учатся во вторую смену, и с соседних улиц. Но самое обидное — Лариска тоже была здесь, а ведь они уговаривались, что Саша сам зайдет за ней — он нарочно хотел пораньше, пока Никифоров завтракает. Лариска даже не смотрела на него, она ходила около старушек и слушала. Стал Саша тоже ходить вокруг и прислушиваться. Переговариваются старушки бойко и зло: — И чем он помешал? Стоял бы себе и стоял еще лет сто… Понял Саша — не одобряют бабки происходящего. Чудные они, бабки. Ну, зачем он им, дом-то? Ребята из школы говорили, что на месте дома будет волейбольная площадка, а бабки, что ли, против волейбола? Да и ломают когда — всегда интересно! А бабки — чего они в этом понимают!.. Жаль только, что сегодня им с Лариской не удастся поиграть в Чапаева, а он как раз сегодня собирался ей сказать, чтобы она, когда его нет, не очень-то соглашалась играть с Никифоровым, чтобы не очень-то признавала его командиром… Жалостливая она, Лариска, вот и уступает кому не следует. — Ты чего пришла-то? Ведь договаривались… — столкнулся он нос к носу с Лариской. — А я… А ты… — растерялась было Лариска, но выправилась: — А я как услыхала — трещит, думала, ты сидишь, ничего не знаешь, хотела за тобой бежать… — А чего ж не… бежала? — Саша прищурил глаза и голову к плечу наклонил. Час испытания пробил. — А я… А я бежала. Да не успела. Давай лучше побежим с той стороны за дом, там все видно. А? Давай? — Она затрясла рукой, словно обожгла ее. — Давай, — забыв про свой вопрос, согласился Саша и побежал за ней. Обогнув дом, они пристроились на холмике между школой и обреченным домом. С этой горки они обычно катались на санках. По дороге Лариска сказала Саше, что машину со щитом спереди все называют «бульдозером», а сначала ей послышалось «бульдогом»… Когда они уселись на какой-то ящик, бульдозер вдруг зарычал, словно он их только и ждал, и тут же раздался крик: — Ла-ри-са! Сейчас же домой! Посмотрел ей вслед с сожалением Саша и подумал, что свобода и независимость лучше всего. Правда, не успел он так подумать, как увидел неподалеку знакомую синюю коляску — Ленка с бабушкой припожаловали… На площадке между домом и машинами появились люди в брезентовых куртках и рукавицах. Они размахивали руками, кричали, стараясь заглушить шум машин. Видимо, начиналось самое интересное, и Саша приготовился ничего не упустить, чтобы потом все рассказать Лариске. Но ничего не произошло. Бульдозер приподнял свой щит и подполз к дому. Все попятились и замерли. А тут откуда-то выскочил дяденька в телогрейке и меховой шапке, наверное какой-то начальник. Он встал между машиной и домом и что-то громко крикнул. Тогда из кабины высунулась голова и тоже стала кричать. В ответ дяденька в шапке вбежал в дом и скоро появился на веранде второго этажа. Наверное, решил, что отсюда его лучше расслышит тот, в машине. Дядя в ушанке кричал опять и поднимал руки кверху, а потом прижимал их к груди, как показывают в телевизоре. Другой дядя выскочил из кабины бульдозера, стал плеваться и грозить кулаком тому, на веранде. Значит, тот не начальник? Они еще пошумели немного, а потом тот, верхний, ушел совсем, а нижний и еще один, с экскаватора, сели в кабину бульдозера, вынули там бутылки с молоком и стали обедать. Они целый час обедали! Саша уже замерзать стал. Он думал, что уж после этого-то, пока нет дяди в ушанке, они начнут ломать дом. Но никто не торопился, все кого-то ждали, а потом выключили все моторы и совсем ушли. Вот тебе раз! Старухи тоже разошлись. И Саша пошел домой. Он еще потом выходил, но никакого чуда не совершалось: дом стоял как стоял, цел и невредим. К вечеру остался на улице лишь чужой запах нефти и бензина. Этот запах не давал спать собакам, и они лаяли всю ночь напролет. 3 Саша давно проснулся, но притворяется спящим. Его мама, собираясь на работу, разговаривала с бабушкой, а сама обжигалась горячим чаем. — Уж хуже не будет. (Это сказала мама.) — Кто знает, — отозвалась бабушка. Тишина. Слышно, как звенит ложечка в мамином стакане. — Ведь одно расстройство ему будет… — Да, да, — согласилась бабушка. — Попереживает… Ничего не понял Саша, хотел спросить бабушку об этом за завтраком, да забыл. А тут Лариска зашла, гулять позвала. Лариска в новом пальто — бабушка пощупала материал и одобрила. Саша в этом не разбирался, но заметил, что Лариске очень идет новое пальто, она в нем сама какая-то новая, неожиданно другая и такая хорошая, что Саша решил вообще придумать так, чтобы они теперь как можно реже играли с этим Никифоровым… Еле вытерпел Саша, пока бабушка картошку разогревала. Когда они с Лариской примчались к пустому дому, то поняли, что вовремя — тут уже все работы начались. Лариска, правда, посматривала иногда в сторону своего собственного дома, но ее мама, к счастью, не показывалась. …Бульдозер зарычал, зафыркал и попятился, чтобы набрать разгон. Вот он переключил скорость, медленно-медленно пошел к дому, приподняв щит, все быстрее, быстрее и — трах! — ударил щитом прямо по нижней веранде. Это место сразу сложилось, как гармошка, щепки дождем брызнули, а верхняя веранда, на которой вчера дядя в шапке выступал, села прямо на кабину бульдозера и столбиками, как пальцами, ее обхватила. Бульдозер взревел и попробовал освободиться, но дом не отпускал. Тогда машина зарычала еще громче и вырвалась на полной скорости из объятий бревенчатого великана. Верхняя веранда вся рассыпалась, промерзшие на ночном морозе столбики, звеня, как колокольчики, ударялись о гусеницы бульдозера и падали в снег полешками. Снова разогнался бульдозер и ударил, как таран. Дом чуть вздрогнул, но выдержал, устоял. Только пыль да труха из разломанных мест поднялась желтым дымком. Дом не собирался сдаваться, тем более что внутри у него были в запасе еще перекрытия из чугунных балок. Тогда бульдозер уступил свое место другой машине. Экскаватор подошел и задрал свой ковш как можно выше. Не успели Саша с Лариской и глазом моргнуть, а экскаватор с размаху вонзил свой зубастый ковш прямо в крышу около кирпичной трубы. Ковш вошел в крышу, как ложка в торт. Он легко пробил ее, словно она была не железная, а из тонкой кожи… Заскрежетали внутри деревянные брусья, затрещало дерево, как на большом костре. Экскаваторщик потянул ручку на себя, и ковш, разрывая стену и захватив по пути обрывки труб, вышел наружу. — Вот здорово-а!.. — закричали ребята. Но остальная часть дома, его три стены, как стояли неподвижно, так и остались стоять. Будто дом воспринял все это как шутку, как пробу на прочность: ничего, мол, и это выдержу — за свой век я все перевидел. Тогда экскаватор стал отводить свой ковш в стороны и хлестать дом по бокам — справа, со стороны улицы, и слева, от того места, где стояли Саша, Лариска и другие ребята. Тут уж дому пришлось сдаваться, такого напора он не ожидал. С легким хрустом лопались толстые бревна, падали перегородки, и вокруг становилось светлее… Через несколько минут все было кончено. Бульдозер сгребал в центр все обломки, кроша их гусеницами, а экскаватор принялся за свою прямую работу: стал нагружать подъезжавшие самосвалы этими обломками, захватывая их своим ковшом. Кругом поднялась такая пыль, что все бабушки и няни увели подальше своих малышей, а ребята постарше — те сами ушли. Школьники, наконец, побежали по домам и сели за учебники. Саша с Лариской, Игорек, Валера и еще двое пошли играть в войну. 4 Разделились поровну, честно, только у белых и на этот раз не было санитарки. А им и не положено. Деревянные дома стояли не только вдоль тротуаров по улице, но и в глубине дворов тут и там были почерневшие от времени когда-то прочные и свежеокрашенные дачи. Заборов между ними никаких не было, и это облегчало задачу и красным и белым. Прохожим казалось, что кругом царит сонная тишина, а на самом деле воздух в этом квадрате боевых действий сотрясался от громких разрывов. Взрослые думали, что где-то во дворе галдят мальчишки, а в действительности там свистели пули, трещали автоматные очереди… Саша краешком глаза увидел, что Игорек и Валера слишком выдались вперед, опасно, но он не мог крикнуть им, скомандовать, потому что его рот еле справлялся со «стрельбой» — очень уж наседал противник. Саша стрелял, прячась за крыльцо, а сам думал — не пора ли раненым сказаться для разнообразия. Играть уже стало скучновато, надо было что-то придумать, а то все стреляют, пальба кругом, а результата никакого: все живы-невредимы. Он посмотрел, где его санитарка, крикнул «ой!», подскочил и упал навзничь, одну руку подвернув под себя, а другую для верности вытянув, чтобы Лариска видела, куда его ранило. Саша ждал, что сейчас Лариска его будет жалеть, наклонится над ним, станет обвязывать его руку шарфом. Но Лариска почему-то и не подумала перевязывать его. «Йод, — говорит, — кончился». Уж не Никифоров ли ее научил? — Сашка ранен! Сашка ранен! — побежала она к вражеским позициям, а точнее говоря, к своему дому, совсем, наверное, по другим делам. — Перемирие!.. — Ничего не перемирие! — Раненый приподнял голову, возмущенно глядел ей вслед. Бросить своего командира в такой тяжелый час! Неслыханно… Впрочем, от девчонок чего хочешь можно ждать. Саша встал на ноги с помощью подоспевшего Игорька и стал опять отстреливаться. И когда через некоторое время на той стороне показалась Лариска, он вдруг скомандовал своим войскам — Игорьку и Валере: — По предателям — огонь! Игорек и Валера, ничего не поняв, глядели на своего командира, а тот, никого не дожидаясь, первым расстрелял Лариску. Когда чудом оставшаяся в живых санитарка прибежала к командиру, он увидел в ее руках вместо йода пирожок с капустой. Лариска спокойно жевала его, невзирая на пули и разрывы снарядов вокруг. — Йода нет, вот хочешь пирожок? — Она отломила кусочек и протянула полководцу; тот презрительно глянул: «На войне пирожки во время боя не едят». Но потом передумал, взял. Вкусно. Могла бы и два захватить… А когда пришел Никифоров, ребята уже все наигрались и больше не хотели. Никифоров, глядя в основном на Лариску, сидевшую вместе со всеми на крылечке, стал предлагать поиграть в «землю», в «штандер» — даже мячик теннисный из кармана вынул, потом в прятки, но никто не захотел, все устали и скоро разошлись по домам. 5 На следующий день вовсю пригревало солнце, с карнизов слетали серебристые капли, а воздух был нагретым и влажным — скоро весна, побегут ручьи, можно опять наделать корабликов из сосновой коры или из бумаги. Саша гулял вместе с Валериком. Сегодня бабушка разрешила сменить полушубок на пальто и вместо валенок надеть ботинки на толстой подошве. А на Валерике была теплая курточка на подкладке и сапожки. Мальчики ходили взад-вперед по освободившемуся от снега черному асфальту и наблюдали. Вот прошла уборщица, которая убирает подъезды и моет полы. Она по дороге рассказывала какой-то тете, как учительница покупала ее дочери «волончель» и за семь рублей «смучок». Саша чувствовал, что уборщица произнесла слова неправильно, но не мог определить, в чем ошибка, и промолчал. Только просопел. А вот солдат в новенькой шинели наклонился, завязывает распустившийся шнурок на ботинке. На его погонах ребята увидели буквы «С» и «А». Саша и Валерик знали только ЦСКА, ВВС и ТТ, а это обозначение им еще не встречалось. Солдат давно ушел, а мальчики поглядывали друг на друга, но не торопились высказываться — ждали, что скажет приятель, пусть другой разгадает смысл двух букв на погонах. — «Солдат армейский»! — не то серьезно, не то в шутку выкрикнул Валерик. Сообразил Саша, что незнание лучше всего спрятать именно за шуткой. Он тоже подключился к игре. — «Строевая артиллерия»! — А вообще-то, — настроился серьезно Валерик, — это, наверное, означает «сухопутная армия» в отличие от десантников и всяких морских сил… — Много ты знаешь! А скажи тогда, — вспомнил Саша, — что значит «ВВ»? — А таких не бывает! — Еще как бывает! Сам видел на погонах. Не знаешь? — «Воздушное вооружение», вот! — Ха-ха! Вооружение одно, придумал тоже! — А ты знаешь?.. Но в этот момент Саша увидел, как на тротуар ученики высыпали — в школе первая смена кончилась. Шум, гам пошел, все коты попрятались в срочном порядке. А сюда приближался Эдик, который все знал и не боялся вопросов (так о нем ребята из его класса говорили). Саша решил использовать ситуацию и, когда Эдик поравнялся с ними, спросил: — Эдик, вот Валера говорит, что «ВВ» на погонах — это «воздушное вооружение». Правда ведь, что не так? Эдик, который все знал и не боялся вопросов, тут же остановился, подкинул свой портфелик, боднул его, схватил ловко опять и, расставив ноги, внушительно сказал: — Эх вы, стратегия! Так вот: «ВВ» означает «внутренние войска». Понятно? — А сэ-а? — хором сказали мальчики. — «СА» означает «советская армия», вот и все! — Он ухватил Сашу за кончик носа и здесь же отпустил. — А ты что, служить собрался? Тогда тебе надо в военкомат. Только теперь, пожалуй, придется в военкомат другого района обращаться, ведь ты теперь не наш, не на нашей улице будешь жить. А там, очень возможно, другой район совсем… Саша поперхнулся новым вопросом. Он удивленно вытаращился на Эдика, а тот уже и уходить собрался. — Как это я не ваш? Чего ты придумал? — А вот так. — Эдик даже наклонился к Саше, чтоб тот лучше расслышал. — Нам учительница говорила, что ваша семья тоже переезжает, а так как вы сейчас без мужских рук в доме, то наш класс будет помогать вам грузить вещи и книги… Так что до свидания, Сашок. Приходи в гости теперь на нашу улицу… Очень это было непонятно и неожиданно. Как гром с неба ясного или как дождь. Саша верить не хотел. — Выдумал ты все. Никуда мы не переезжаем! — Вот еще, надо мне. Сказано, ваш дом тоже будут сносить. Там мы спортплощадку организуем, а то тесно в нашем залике… Так что готовься, командир, будешь перебираться на новые позиции. Ха-ха! Эдик, который все знал, захихикал, пошел домой. И как, Валера ни приставал к другу, тот уже ничего и никого не замечал вокруг — на него свалилось нежданно-негаданно такое большое горе, что он онемел и оглох. Они договорились, что сначала Саша все как следует разузнает у своих, а потом уж они решат, что им делать и как быть дальше. Когда Саша к дому своему подходил, у него даже голова закружилась от расстройства. Так сразу жалко стало все — и дом, и сарайчик, и забор, и крылечко, на котором он так часто играл с Радиком. Вон еще в полу дырка — проломился кусочек доски, когда Саша утюг чуть себе на ноги не уронил. А в заборе новые планки, они еще не успели почернеть — это папа делал в последний свой приезд… А теперь все это сломают без него, без папы — как они могут? Кто им право такое дал, без отца все решать?! 6 Но оказалось, что папа все знал и даже письмо прислал, что он согласен с переездом в новый дом, вот только беспокоится: как они без него с этим справятся… — Так что нечего сырость разводить под глазами. — Мама обняла Сашу, который сидел у нее на коленях, глядя в одну точку и пуская наперегонки то из левого, то из правого глаза по слезинке. — Ну чего ты, Сашок? Ведь лучше будет — ванна, горячая вода… А то вон у меня и у бабушки от холодной-то руки болят. Ведь ты не хочешь, чтобы у нас с бабушкой руки болели? Саша, выпятив нижнюю губу, молча мотнул головой. — Ну, вот видишь. А там нам будет хорошо — у тебя тоже больше места для игрушек появится, для книг… Сейчас везде в городе деревянные дома ломают, их и осталось-то всего… А вот и до нашего очередь дошла. — Да-а… — наконец, выговорил Саша. — А ребята как же? С кем я там играть буду? — Он вздохнул, подумав о Лариске, представил ее в армии Никифорова, и губы его опять стали кривиться и складываться в ниточку. Сейчас он совсем не был похож на боевого командира — так себе, плаксивый маленький мальчуган, и все. Если бы армия увидела своего полководца в этот момент, она отвернулась бы от него. Но, к счастью, командира в эти минуты никто не видел. — Ничего, заведешь себе новых друзей. А сюда тоже будем приходить, в гости. Знаю, знаю твою печаль — уж больно привык ты к скверику… Ну и там со временем свой скверик будет. — Она посмотрела на бабушку, и та улыбнулась. Потом мама сказала, что завтра суббота, она свободна, и они могут с ним пойти посмотреть новое жилье. Саша кивнул. Конечно, интересно все-таки посмотреть. — А еще чьи дома ломать будут? — спросил он вдруг. — Ну, еще за нами дом, Слесаревых, они тоже туда переезжают. — А Лариска? — воскликнул Саша. — Вот чудак! — засмеялась бабушка. — Зачем Ларисе переезжать, ведь у них дом каменный, пятиэтажный. Ты вот лучше пригласи ее завтра квартиру смотреть, а то одну ее потом не пустят — там надо главную широкую улицу переходить, тоннеля там нет, а она еще маленькая… …День прошел незаметно. Саша по просьбе мамы собирал свое имущество, а бабушка укладывала на кухне посуду в большую картонную коробку. Как раз когда Саша открыл коробку с конструктором — посмотреть, все ли на месте, — вошла Лариска. Она, не снимая своего нового пальто, стала на одну ногу, а другую припечатала к стене и стояла, как цапля. — Уезжаете? — спросила санитарка своего командира, и тот, вздохнув, ничего не ответил — расстраиваться только зазря. — Давай помогу, — оторвалась от стены Лариска и, нагнувшись, стала быстро-быстро заворачивать в бумагу все, что попадалось ей под руку. Скоро ей стало жарко, она сбросила пальтецо на диван и вновь принялась за работу. Саша застыл. Он совсем не был доволен такой поспешностью Лариски. Как-то само собой получилось, что он вдруг посмотрел на Лариску и сказал: — А чего ты радуешься-то? — А я и не радуюсь. Чего мне радоваться-то? — Она что-то поняла и движения ее стали замедленными. — Мишку-то куда положишь? — Да ну его, он без руки одной. — Возьми, все равно жалко. Саша вдруг сказал: — Знаешь что? Хочешь, я тебе чего-нибудь подарю? Хочешь? — Он говорил, а сам быстро соображал, что бы такое Лариске на память дать, такое, чтобы она и не думала про этого Никифорова, а про него, про Сашу, всегда думала. Он поколебался немного, потом вытащил из коробки, где раньше кубики лежали, прозрачный стеклянный шарик, весь испещренный снаружи тонкими разноцветными полосками — синими, желтыми, красными, фиолетовыми… Если этот шарик держать у самого глаза и чуть покрутить, то во всем видимом мире начинали плясать огненные вихри, вспыхивали и тут же гасли радужные молнии, и им не было конца. — Во, хрустальный. — Саша протянул шарик Лариске, и та взяла его с удивлением, как волшебный предмет из какой-нибудь сказки. У Никифорова могли быть пистолеты и машины, лото и фонарики, и мало ли чего еще, но такого шарика у него быть не могло, это точно. Тут Саша не сомневался. Лариска держала шарик в вытянутой руке и жмурилась. — Да не так ты! Вот смотри как надо. Саша взял Ларискины пальцы с шариком в свою ладонь и передвинул их ближе к ее носу, так что она сначала даже чуть отшатнулась в испуге. А потом присмотрелась и сказала: — Ой, как здорово! Спасибо тебе, Саш… Саша молчал и не отнимал руку, ему нравилось держать прохладные Ларискины пальцы. Но тут Лариска сама нырнула куда-то вниз и руку свою высвободила. Сказала со вздохом: — Ой, что ж мы не укладываемся-то? Скоро мама твоя придет, а у нас еще дел сколько много… Лариска опять зашуршала, как мышка, на полу. Саша пожалел, что у него нет еще одного шарика лучше первого. Нет, он не раскаивался, что отдал свой единственный, просто ему очень хотелось еще раз показать этой беспомощной Лариске, как надо в него смотреть. 7 Лифт в новом доме еще не работал, но квартира была на третьем этаже, невысоко, и мама дала Саше ключи и сказала, чтобы они без нее поднимались, а она ненадолго заглянет в домоуправление. Лестница была пологая, подниматься по ней было не так уж трудно, но Радик что-то вдруг заупрямился между вторым и третьим этажами, забился в угол на лестничной площадке и даже зарычал на своего хозяина. Тогда Саша решил, что, если он откроет дверь в ту, шестую квартиру, собаке будет ясно, куда идти, и она перестанет упрямиться. Он с трудом повернул ключ в замке, дверь открылась — на лестнице сразу стало светло. Саша позвал: «Радик, ко мне!» Собака перестала рычать, но не сдвинулась с места. Тогда Саша взял ее за ошейник и потащил, а Лариска подталкивала сзади. Это было неимоверно тяжело, и на середине последнего лестничного марша все трое выбились из сил. Ребята устали тащить собаку вверх, Радик устал тащить их вниз — бесполезная работа получалась. Саша посмотрел на собаку и понял, почему она в последний момент вырывалась особенно яростно: ошейник сполз на одно ухо и закрыл глаза, так что Радик видел все только наполовину. Кое-как удалось собаку втащить в квартиру, но она тут же встала у дверей и заскулила, выпрашивая свободу. Лариска приоткрыла тяжелую половинку двери и выпустила Радика — пусть уходит, раз ему тут неинтересно. А здесь было на что посмотреть. Первым делом, вытерев ноги о тряпку, ребята побежали в комнаты — они были огромные и чистые. В ванной они перетрогали все краны и даже сумели открыть их, но вода из них не полилась… Лариска, напевая что-то, закружилась по большой комнате, а Саша вдруг замолк, расхотелось ему вообще веселиться. Он подошел к окну и сплющил нос о стекло. Молча глядел перед собой на улицу, отыскивая глазами пешеходный тоннель, по которому Лариска могла бы одна, без взрослых, приходить в гости или просто во двор к ним играть. Но тоннеля нигде не было, и Саша совсем скис. Ему стало так грустно, что он даже не слышал, как рядом с ним встала Лариска и тоже глянула в окно. — Ты думаешь, я совсем-совсем не буду приходить, да? — неожиданно спросила девочка. Сзади них оказалась неведомо как появившаяся в квартире мама. Она обняла Сашу и Лариску за плечи. — Ну, как, нравится наше новое жилье? — спросила она, заглядывая сыну в лицо. — Эй, а почему глаза грустные? Может, тебе, как и нашему Радику, тоже не понравилось? Пес сейчас бежит во всю прыть к старому дому нашему и думает о нас плохо — решил, что мы его тут бросить собираемся. Ну-ка, прогнать тоску зеленую, — она потрепала Сашины льняные кудряшки. Потом посмотрела на обоих притихших возле окна ребят, подумала и говорит: — Ну, вот что я вам скажу. Ты, Сашок, уже большой, через год тебе в школу идти. Да и других первоклашек, наверное, наберется в этом новом доме немало. А школа на той стороне осталась. Так что придется нам, родителям, просить кого надо, чтобы подземный тоннель для вас сделали. Не можем же мы допустить, чтобы наши сыновья неучеными остались, — хитро посмотрела она на сына. — Думаете, построят? — У Лариски так и заискрились глаза. — Обязательно построят, — сказала мама. Саша улыбнулся. И Лариска вслед за ним тоже. А мама, глядя на их счастливые лица, расхохоталась и обняла Сашу и Лариску сразу. Потом они заперли квартиру и вышли на улицу. Необычайные приключения собаки Дульки с четверга до субботы в одно жаркое лето 1 Дача, на которой жил Витя с мамой, дедушкой и сестренкой, была огорожена зеленым забором только с трех сторон — вдоль улицы и по бокам. А сзади участок примыкал к реке, и там не было никакого забора только у берега торчал в воде старый помост, с которого когда-то очень давно полоскали белье. В этом месте было всегда тихо, никто не мешал, но Витя тут рыбу не удил: здесь росла высокая крапива, летали толстые мухи и вообще было неудобно — помост подгнил и шатался из стороны в сторону от каждого движения. Неприятно было. Витя ходил рыбачить в другое место, о котором из ребят знали только он да Андрюша. Для этого надо было пройти берегом вдоль шоссе мимо большой песчаной отмели, где в жаркую погоду целый день возились ребята: кто постарше — купался, а малыши строили в песке дома или рыли пещеры. Недавно там поставили деревянный барьерчик для малышни, и карапузы с удовольствием играли в нем со своими самосвалами и танками. Утром в четверг было солнечно, но не очень жарко. Витя на террасе разбирал удочки, собираясь пойти на речку, и вдруг услыхал голос дедушки Стасика, с кем-то разговаривавшего у калитки. Странно вел себя дедушка. Он подметал дорожки на участке, а тут вдруг оказался у калитки — ворчит, согнулся почти до земли, словно беседовал с гномиком. Витя подошел — а вовсе это не гномик, а собака. Причем какая-то необычная: смотреть на нее было и смешно и жутко. Она была шоколадного цвета с гладкой, почти лоснящейся шерстью. Туловищем не больше котенка, так что ее запросто можно было поместить в карман пиджака. Зато голова была в два раза длиннее и состояла, в общем, из одного носа. Этот большущий нос, напоминавший половинку батона, который передержали в печи до черноты, снизу оброс волосинками, а впереди оканчивался темно-серой влажной пуговкой. Длинные уши свисали почти до земли и слегка подпрыгивали, когда собачка трусила на своих кривоватых, как у таксы, лапах. Нос-батон вдруг переходил в маленький крутой лоб, на котором непонятно как тесно разместились, один рядом с другим, два глаза. Огромные, с синими белками и агатовыми зрачками. У нее было одно необычное свойство: если она смотрела на человека в упор, он тут же начинал чувствовать, что вот-вот упадет неизвестно отчего — так проницательно она умела глядеть, совсем не по-собачьи. …Она не хотела уходить с территории, как дедушка ни упрашивал ее. А когда он поднял метлу над головой, собачка вскинула свой нос, нацелилась им на дедушку и так на него внимательно посмотрела, что он оцепенел, а метла сама вывалилась из его рук. Тут Витя тоже стал его упрашивать, и тогда дедушка Стасик согласился, чтобы эта странная во всех отношениях собака побыла до прихода мамы и Светки. — Боже, какой у нее нос! — первое, что сказала мама, приехав вечером из душного города. — Не нос, а дуля какая-то. — Дуля, — в один голос сказали Витя и Света. — Назовем ее Дулей. Дулька!.. Мама пожала плечами — как хотите, все равно собака неизвестно чья. И тут же добавила, что дети должны чаще мыть руки. А дедушка Стасик, порывшись в своих вещах, которые он вечно прятал от всех, принес снимки разных охотничьих собак и сказал, что если уж заводить в доме пса, то сторожевого или охотничьего. Мама за ужином сказала, что дедушка может не расстраиваться: она сейчас поест, а потом отведет собачку за калитку, и там кто-нибудь ее подберет, а может, и хозяин найдется. Но Дулька нечаянно так посмотрела на маму, что она чуть не подавилась огурчиком. Прожевав, мама сказала, что ладно, пусть, сейчас уже вечер, скоро стемнеет, но завтра утром надо обязательно написать объявление, что пристала собака, и приклеить на кругу, где всегда много народу сходит с автобусов. Эту ночь Дулька провела на террасе в ящике из-под картошки. А утром про нее все забыли, а когда вспомнили — писать объявление было некогда и некому. Мама торопилась на работу, у нее одна рука была в кофточке, а другая еще завтракала, дедушка был уже слеповат бумаги сочинять, Светка куда-то спозаранку убежала, а Витя — Витя просто не хотел ничего писать, и все. И не потому, что он не очень твердо знал, как пишется слово «объявление», а оттого, что ему было жаль отдавать Дульку. «Ее, наверное, били там, вот она и убежала…» — размышлял он. Когда он уходил на рыбалку, то решил для первого раза не брать с собой Дульку: потеряться может и отвлекать от дела будет. Он попросил дедушку присмотреть, чтобы она не убежала, и держать калитку на запоре… Но Витя забыл про дырки в заборе, которыми пользовались все окрестные коты. Не прошло и часа, как Дулька побывала почти везде — в душе, в сарае, в беседке, на грядках с клубникой… Утратив интерес к дачному участку, она стала обследовать забор и обнаружила в нем превосходные дыры. Конечно, им не мешало бы быть чуть побольше, но и это было неплохо. Она не спеша выбрала одну из наиболее подходящих дыр и для разведки просунула в нее сначала один нос, оставаясь начеку. Обоняние доложило ей, что со стороны запахов все в порядке — огня и дыма, в том числе табачного — от хулиганов, поблизости нет. Все спокойно, пахло лишь нагретым песком да тиной от воды, а иногда ветер примешивал к этому запах смолистой сосновой коры. Тогда Дулька пригнула голову и выглянула. Ее большие вращающиеся глаза мгновенно увидели все. Невдалеке, в песочнице, огороженной барьерчиком, играли маленькие дети. По реке плыло большое белое что-то, которое вблизи так противно пахнет. Этот белый дом был полон людей, они смотрели в окна, многие сидели даже на крыше. На берегу, на скамейках под деревьями, дремали старички и старушки. Дулька вылезла наружу: опасаться было решительно некого. Ее манили ярко раскрашенные игрушки в руках у малышей — красные автобусы, зеленые танки, синие катера. И потом она очень любила маленьких ребят. Не задумываясь, она подбежала к песочнице и стала играть с малышами. «Собачка, собачка!» — кричали они, и тянулись к ней, гладили, обнимали. Кто-то пробовал ее посадить в свой грузовик, потом ей отвели роскошный песчаный дом с многочисленными переходами и залами внутри, и никто-никто не замечал ее жуткого носа… В хорошей компании скучать не приходится — время летело незаметно. Но тут вдруг прибежал откуда-то один бойкий веснушчатый мальчик в гольфах и стал всем распоряжаться — ты давай сюда, а ты вон туда. Потом придумал, чтобы все грузовики возили песок к его домику, а сам понарошке сказал, что это будет общий дом. Дулька сразу невзлюбила этого мальчика, он был непохож на других. Она все время старалась ему мешать. Когда мальчик с веснушками толкнул ее в бок, она слегка подвинулась, но не ушла, а повернула голову, приподняла не спеша верхнюю губу и показала два больших желтых клыка. И сказала при этом: «р-р-р…» Этот собачий язык понятен всем — даже самым непонятливым мальчишкам. И мальчик с веснушками сразу расхотел командовать и ушел куда-то по своим делам. Все вмиг почувствовали себя свободными, каждый забрал свой грузовичок и стал играть во что горазд. Но Дульке скоро и здесь стало скучно. Она решила, что пора вернуться на дачу, возможно, там уже начинают обедать… Когда она протискивалась в дырку под забором, она услыхала над головой чье-то яростное шипение. На ближайшей сосне, вцепившись когтями в кору, висел в неудобной позе вниз головой перепуганный рыжий кот с соседней дачи. До появления Дульки он блаженствовал на всем участке, а теперь пришлось вот неожиданно устроиться подобным образом. И хотя кот был очень умным и рассудительным и понимал, что про вражду кошек и собак люди выдумали, все-таки он на всякий случай залез на дерево. Уж больно хороша у него была шерстка — волосок к волоску. Жалко, если что случится — другую такую не подберешь, и в магазине ни за какие деньги не купишь. Но Дулька почти не обратила на кота никакого внимания: с террасы несло смесью самых разных вкусных ароматов, из которых опытный в таких делах Дулькин нос уловил прежде всего запах колбасы… * * * — Служи! Дулька! Да ну же… Дулька не понимала, что это такое — почему Витя держит у ее носа кусочек котлеты, но стоит ей потянуться за ним, как мальчик отодвигает его выше, и челюсти Дульки клацают в воздухе… Обидно! Мама строго сказала, что за обедом дрессировать животных не полагается. Света хихикала над глупой собачкой, уплетая пудинг с вареньем, а дедушка Стасик молча переживал, что ему приходится терпеть в доме такое бесполезное животное, да еще донельзя отвратительное с виду. После обеда Витя решил сфотографировать всех с Дулькой на скамеечке под тополем. Он принес из дома пластмассовый детский фотоаппарат и стал рассаживать всех по местам. Маму он посадил посредине, справа от нее Светку с Дулькой на коленях, а слева дедушку, который сначала объявил забастовку — никак не хотел сниматься, когда узнал, что собака тоже приглашена на съемку. Еле его упросила мама. Мама была так довольна и счастлива, что даже положила руку на Дулькину спину, как укротительница в цирке, и сказала, пусть Витя скорее снимает их вот так. Потом Дульку заставили сесть на плечо Светке. В промежутках между снимками мама и Светка гладили собаку, хвалили за терпеливость и послушание, за то, что она позволяла делать с собой все что угодно, а дедушка, бывший охотник, сидел и тихо ее презирал. Потом все пошли на террасу пить чай. В это время калитку открыл какой-то посторонний дядя. Больше двух шагов он не сделал, потому что Дулька сразу залаяла, грозно зарычала, так что, если закрыть глаза, вполне можно было принять ее за настоящую овчарку. Прохожий попал не на ту дачу, наверное, накупался до одурения, такое бывает. Дулька выскочила, видя, что противник уходит, не принимая боя, и стала на тропке сбоку от террасы. Она старательно лаяла, а сама смотрела на маму и проверяла по ее лицу — достаточно ли громко получается. Наверное, выходило неплохо, раз мама улыбнулась. Прохожий ушел. За это любой собаке полагается, конечно, конфетка или кружочек колбасы. Тем более что и то и другое свободно лежало на столе. Взобравшись на террасу, Дулька подошла к Вите и очень внимательно на него посмотрела, но так, чтобы в любую минуту можно было сделать вид, что она просто так смотрит на его костюмчик. Витя был догадливый мальчик, но он уже съел две конфетки, а третью собирался взять про запас. Поэтому он сказал: — Иди к Свете. А Света тоже сказала в шутку: — Иди к маме. А мама сказала: — Иди к Стасику. А Стасик сказал: — Пошла спать!.. Дулька обиделась и улеглась на ступеньках, стараясь не смотреть в сторону ужинающих. Какая неблагодарность! Когда Витя и Света, поев, побежали на участок играть в волан и позвали ее, она даже не шевельнулась — у нее пропало всякое настроение веселиться в кругу таких не понимающих ее людей. И если бы не миска супа с мясными консервами, которым угостила ее мама перед тем, как все легли спать, возможно, она вообще не признавала бы больше ни Витю, ни Свету, ни остальных… 2 Утром прибежал взволнованный Андрюша. Он сообщил удивительную новость: вчера в Татаровском бору, что рядом с учебным аэродромом, Сергей-второгодник нашел человечью нору. И не нору, а целую землянку с деревянным топчаном внутри. Сергей говорит, что он шел себе шел и вдруг сквозь землю провалился. Сколько раз мечтал об этом на уроках, когда чего-нибудь не выучил, а тут вдруг на самом деле — у-ух, и провалился! А живет в норе какой-то подозрительный человек, потому что Сергей нашел там пустой спичечный коробок, верхнюю половину карты «Подмосковье» и поллитровую банку с солью. Хотя, наверное, это никакой и не шпион, но все равно странно: зачем кто-то в норе под землей сидит? Около аэродрома, хотя и учебного… Мама и Светка чуть было не услышали секретное сообщение Андрюши, но тот вовремя увидел их и сделал знак Вите. Тогда оба залезли под террасу и выработали там окончательный план действий. Для начала надо было повидать Сергея, который будет ждать у перевоза, на пристани, ровно в полдень. Часов ни у Вити, ни у Андрюши, ни у Сергея не было, поэтому полдень растягивался в обе стороны на неопределенное время. Кроме того, это означало, что идти на встречу можно было в любой момент. Было решено, что придется посвятить в план операции Ирку с генеральской дачи. Во-первых, она все равно узнает о тайне и сейчас наверняка где-нибудь уже выслеживает их, а во-вторых, если ее обойти, она будет мстить и рассказывать всем встречным-поперечным. Лучше уж взять с собой, так меньше хлопот. В-третьих, она наблюдательна, может пригодиться. Итак, с Сергеем их уже будет четверо — больше никак нельзя, иначе много шума, есть риск провалить операцию (Витя сейчас как раз дочитывал очередную книгу про разведчиков и полностью разбирался в таких делах). Когда Витя и Андрюша выбрались из-под террасы и бросились к калитке, чтобы мама не успела задать роковой вопрос «куда?», к ним присоединилась Дулька. Она побежала за ними просто так, ради удовольствия и для того, чтобы убедиться, что она еще в состоянии догнать бегущего человека. А Витя на бегу многозначительно свистнул: как же они могли забыть про собаку! Правда, не такая нужна сейчас, но что поделаешь, коли другой нету… Дулька проскользнула в подворотню, а мальчики, сопя и толкаясь, выскочили в калитку. Когда они выбежали на шоссе, там уже стояла Ирка и с ней Ленка-огородница. Ирка моментально загородила дорогу, растопырила руки и на всякий случай сказала: — А я все знаю! Что!.. — А она тоже знает? — спросил Витя, кивнув на Ленку. — Не-а. А вы ей расскажите, и она тоже будет знать. — Ну вот еще, очень нужно! — Андрюша засопел в негодовании. — Без нее обойдемся. — Нет уж, — настаивала Ирка. — Без нее я тоже не пойду, и вам будет хуже… — Бежим, по дороге расскажем… — Нет, сейчас!.. — Ирка чуть не плакала — так хотелось ей знать, что случилось. Витя и Андрюша переглянулись. Пятый человек! Так можно кого хочешь спугнуть. Но пришлось посвятить и Ленку в тайну. Андрюша постарался расписать все пострашнее, но Ленка не испугалась. — Ладно, вы бегите по той стороне, а мы — по этой, — сдался Витя. — Чтобы не привлекать внимания. Встречаемся на пристани. Первыми к Сережке подходим мы… Девочки послушно побежали через дорогу. Дулька увязалась с ними. На даче номер тридцать, у народного артиста, собирали яблоки. Рядом с забором на лестнице стояла какая-то девочка и пыталась дотянуться до дальней ветки. Ее заметила, пробегая мимо, Ленка-огородница: — Нинка-а! Айда нору смотреть!.. — истошно закричала она. От натуги у нее на шее жилы вздулись, как на лопуховом листе. Витя испуганно посмотрел на Андрюшу. — Тише ты! — Андрюша побелел от злости. — Ты все испортишь, чего развопилась?.. Ирка на бегу дернула подругу за рукав платья, и та зажала рот рукой, как будто это могло исправить дело. 3 Когда Сергей увидел бежавших Андрюшу и Витю, он обрадовался и вскочил с ящика, на котором сидел. Но когда он увидел Ирку, а за нею Ленку, которая мчалась, выпучив глаза и раскрыв рот, он от неожиданности снова присел и заморгал. Сергей просто не замечал девочек, он вообще старался не смотреть на них. Когда он понял, что им все известно, он сказал: — Эх, вы! — и поглядел на приятелей так, как смотрят на младенцев в ползунках. Он развеселился только тогда, когда увидел Дульку. — Ой ты, а это что за насекомое? — ударил себя по коленкам Сергей, от смеха перегибаясь пополам. — Прямо не пес, а карлик-нос какой-то! Это ваша, что ли? Витя кивнул. Дулька села на задние лапы, внимательно слушала, но понять не могла. — Ну и псина! Она что, тоже с нами пойдет? Вите вдруг стало обидно. Как-никак, а Дулька уже считалась его собакой, да и привык он уже к ней, к ее смешному виду. В конце концов она не виновата, что у нее внешность такая уморительная. Он помолчал и ответил: — Знаешь что? Заведи себе собаку, тогда посмотрим, какая у тебя будет. Если хочешь знать, наша Дуля еще очень может пригодиться — у нее чутье первоклассное… — тут Витя начал придумывать и сочинять такое, что сам удивился, как это у него складно выходит и убедительно… Наконец, тронулись в путь. Когда подошли к лесу, то не сразу решились войти в него — такой он был темный и мрачный внутри. Долго топтались на опушке, а потом вошли в прохладные джунгли, полные таинственных шорохов. Понемногу глаза привыкли и не так было страшно, вроде посветлело в лесу. Плутали-плутали — Сергей никак не мог припомнить, где то место было. Ира и Лена шепотом объявили, что им все надоело, а Андрюша попросился посидеть на травке где-нибудь… — Эх ты, разведчик, — укорил его Витя и повернулся к Сергею: — А ты тоже хорош! Не мог уж ориентиры засечь, как полагается… Сергей вдруг стукнул себя по затылку и достал из кармана спичечный коробок — тот самый, из землянки! — Собачка! — позвал он, но Дулька не отозвалась, только глаза скосила на него, а сама продолжала обнюхивать кустик мяты на соседней полянке. Тогда Витя взял у него коробок и опустил к земле: — Дуля, на, возьми! Дулька недоверчиво, зигзагами, приблизилась и вытянула свой выдающийся нос по направлению к коробку — до него оставалось с полметра. Странно, зачем он ей, этот предмет? Он несъедобен, это очевидно, им нельзя укрыться и он не крупный — играть с ним тоже неудобно… Дулька не желала подходить, и тогда Вите пришлось применить силу. Он держал собаку, а Сергей приложил коробок к ее носу. Она не понимала, зачем ей нужно дышать этой кислой дрянью, пропахшей грязным карманом мальчишки. Она еле-еле вырвалась и долго потом отфыркивалась. — Ищи, ищи! — зашипели на нее Витя и Сергей, но она крутилась и не понимала, что нужно искать. Сергей махнул рукой: — Пустой номер! Она, наверное, слепая и глухая, ваша псина… — Сам ты слепой и глухой! — Витя, забыв про конспирацию, заговорил в полный голос. — Не надо было коробок в кармане носить, чудак — он тобой пахнет, вот Дулька около тебя и крутится. — А-а! — Сергей, окончательно разуверившись, сломал прутик и стал звонко хлестать по густой листве орешника. Андрюша тоже обрадовался, что поиск прекращен, он упал в траву и загорланил что-то одному ему известное. — Мальчики, скорее сюда! — вдруг услыхали они далекие голоса Ирки и Ленки. «Неужели нашли?» — подумал Витя и бросился вслед за Сергеем напролом через кусты. Сзади, тяжело дыша и отставая, бежал Андрюша. …Дулька еще немного отгребла песок лапами и вставила нос в образовавшуюся ямку. Она так громко вслед за этим чихнула, что пыль полетела во все стороны. И тут все увидели, что под песком какая-то тряпка лежит. Сергей поддел ее прутиком — она ни с места. Тогда он ухватил ее рукой, но песок и тут не отпустил. Он потыкал в тряпку пальцем — что такое? В тряпке что-то было завернуто. Они с Витей и Андрюшей быстро отгребли песок с кучи, и перед ними оказался большой, плотно набитый мешок, аккуратно перевязанный у горловины мочалом. Но что в нем? На ощупь вроде орехов… — Давайте развяжем и посмотрим, что внутри, — подпрыгнув от нетерпения, предложила Ленка и уже потянулась руками к завязке. — Стоп! — скомандовал Витя. — Возможно, это государственное имущество, и мы не имеем права его трогать. — Ну, вот еще! — воспротивился Сергей и посмотрел на девочек и Андрюшу. — Мы же должны знать, что там. Правда, ребята? — Ну да… — протянула Ирка, стоя на коленях возле мешка. Она вообще не понимала, почему до сих пор не развязывают мешок, чего ждут вообще. — Посмотреть, конечно, можно, — согласился Витя, и Ленка тут же развязала мешок и запустила в него руку. Когда она выхватила оттуда полную пригоршню чего-то, на миг всем показалось, что сейчас у нее сквозь пальцы дождем посыплются серебряные гривенники… Она разжала руку. На ее ладони горкой лежал сухой компот — чернослив, дольки яблок, изюм… Как раз на одну порцию. — Ой! Вот это да! — удивились все. — Ай да Дуля! — Андрюша повалился на спину и заболтал ногами, а Сергей, наклонившись над мешком, стал выбирать чернослив и рассовывать его по карманам, не забывая и про свой рот. Ирка и Ленка последовали его примеру. Немного поколебавшись, посмотрев виновато на Витю, за дело взялся и Андрюша. — Эх, вы, — стыдил Витя, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не глотать слюнки. — Навалились, как нищие-голодные! А кто потом отвечать за вас будет? Он тоже придвинулся к мешку и взял одну сушеную сливу, как бы для изучения. — А ты… А ты думаешь, что мешок случайно тут лежит? — спросил Сергей, еле двигая губами, за которыми уместилось с полкило компота. — Вот чудак! Небось украл кто-нибудь и спрятал. Девочки не забыли и Дульку. Они положили ей в пасть дольку яблока: «Ешь, Дуленька, заслужила!» Дулька почавкала, кивая мордой, поваляла на языке шершавое яблоко из вежливости и сплюнула обратно, виновато кося глазами. Как люди могут есть такое? И зачем вообще она наткнулась на эту кучу, показавшуюся ей подозрительной! — А потом я точно знаю, — сказал Сергей, прожевав компот и снова колдуя над мешком, — что находчику полагается десятая доля. А тут килограмм пятьдесят, а то и сто будет. Можем в крайнем случае всегда заявить: мол, взяли, что полагается, по закону… Как бы там ни было, а Витя проникся к Дульке уважением и по дороге домой, когда мешок был снова старательно замаскирован и ребята несли в карманах и Ленкиной корзинке запас сухофруктов, сказал Сергею: — Ну, что — видел? Вот тебе и карлик-нос!.. Она-то хоть нашла что-то, а ты даже свою землянку не мог отыскать. Сергей бормотал что-то в свое оправдание, а насчет собаки теперь вообще помалкивал. А Дулька устала, и ее по очереди несли на руках как героиню. 4 На даче все долго ахали и охали, когда Витя, перебиваемый Андрюшей, рассказал о поисках землянки и как они нашли вместо нее спрятанный мешок. В доказательство он вынул из обоих карманов костюмчика две большие горсти компота. В другой раз Витя его бы ни за что не взял, но сейчас он возлагал на него особые надежды — тут уж мама не должна была ругать его за самовольную экскурсию в лес. Дедушка Стасик сказал, что, судя по описанию, скорее всего это была землянка лесника. А маме было и не до этого. Она то и дело всплескивала руками, расспрашивала Витю подробно о месте находки, говорила дедушке о какой-то Райке из станционной столовой, а под конец побежала на шоссе звонить в милицию. «Допрыгалась, мошенница!» Когда она вернулась, то застала удивительную картину: дедушка Стасик, бывший охотник, в одиночестве жевал сухофрукты, а на коленях у него лежала Дулька. Временами дедушка Стасик гладил собачью спину, и тогда Дулька чуть подкидывала свой восхитительный нос — кому, скажите, не приятно чувствовать уважение к себе, особенно со стороны бывшего противника! Вечером Дуля получила царский ужин, как сказала мама, — суп с сарделькой и кусочек дедушкиного бифштекса с луком. Ей разрешили спать в большой комнате, где Витя и Света сделали для нее из старого половика уютное местечко. 5 Но утром произошли роковые события, которые, впрочем, можно было предвидеть заранее. Все началось с того, что Светка не заперла за собой калитку, когда убегала на детский сеанс в кино. Мама, дедушка и Витя еще сидели в это время на террасе и пили кофе «Здоровье». Дулька расположилась у Витиных ног: сегодня она завтракала во вторую смену. Калитка отворилась, и на территорию дачи несмело вступил старичок в серой холщовой куртке и старой выгоревшей соломенной шляпе. Темные мятые брюки старичка гармошкой свисали на парусиновые туфли. Старичок издали поклонился, а потом направился к лесенке, ведущей на террасу — видимо, хотел спросить о чем-то. Взрослые терпеливо ждали, а Витя болтал рукой за спинкой стула и думал о предстоящей рыбалке и о том, что сегодня он возьмет с собой Дульку. Но тут начались сюрпризы. Едва старичок показался у террасы, как он тут же увидел Дульку. А увидев ее, он вдруг хлопнул себя по бокам, как танцор из ансамбля Моисеева, и воскликнул: — Пиф, а я-то тебя ищу третий день! А ты вот где, оказывается! Ах ты проказник! Мама сказала: — Простите, но кого это вы имеете в виду, если это, конечно, не секрет? Старичок улыбнулся снисходительно: — Я как раз имею в виду ту маленькую собачку, которая лежит на вашей террасе. Ее зовут Пиф, и она принадлежит нам, а сюда она забежала по ошибке… Но маму не так-то легко провести, и она решила тут же это доказать. — Гм, если эта собачка ваша, то почему она не интересуется вами и не отзывается на вашего «Пита» или как там еще? — «Пифа», — поправил старичок и поморщился, как в зубном кресле. — Он еще очень молод и рассеян, но, я думаю, он вспомнит свою кличку, нужно только проявить терпение… Витя сначала удивился, почему Дулька не лает, как обычно, при виде незнакомца, а потом сообразил, в чем дело, и на всякий случай взял ее на руки. А мама сказала, что терпения у них достаточно, но пусть гражданин не думает, что здесь живут простаки, которые будут дарить собаку неизвестно кому. Старичок сказал, что он не «неизвестно кто», а почетный пенсионер и живет на соседней улице, и что он без своей собаки не уйдет, а если у нее приглушились рефлексы, то в этом меньше всего виноват он. А вообще на этой даче живут, кажется, не совсем порядочные люди… Тут дедушка Стасик сказал было в ответ, что недолго и ружье достать и заодно проверить, хорошо ли оно смазано, но мама сразу же вмешалась: она придумала выход. Пусть Витя и почетный пенсионер, стоя в разных углах участка, будут по очереди звать собаку по-своему. К кому она пойдет — тот и есть хозяин. Старичок побледнел, но согласился — он все-таки верил в силу рефлексов. Кроме того, он торопился и не стал больше спорить. Он пошел в один угол, около беседки, а Витя, по настоянию мамы, — в другой, рядом с мусорным баком. Мама вынесла стул и поставила его перед террасой, а на стул посадила Дульку, которая поворачивала свой нос то туда, то сюда, ничего не понимая в этой сутолоке и нервничая. Когда мама погладила ее, чтобы успокоить, и сказала: «Сиди, Дуленька, сиди», старичка всего передернуло, словно через него ток пропустили. А потом по маминому сигналу Витя сказал: «Ду-ля!» — на что из угла пенсионера донеслось: «Пи-иф!» И так они звали собачку по очереди, но без всякого успеха: Дулька, наклоняя голову, с интересом смотрела то на одного, то на другого, не двигаясь с места. Стоило старичку повысить голос (он уже начал уставать), как Витя тоже напрягся, стараясь перекричать соперника… Скоро они уже перестали соблюдать правила и орали непрерывно, не обращая внимания друг на друга, несмотря на то, что мама на террасе в отчаянье заткнула уши. — Дуль-дуль-дуль!.. — выстреливал от мусорного бака Витя. — Пифуля! Пифик! — надрывался старичок в своем углу, привстав на цыпочки. Особым чутьем Дулька догадывалась, что этот концерт имеет к ней какое-то отношение, но чем помочь людям, она не знала, различала лишь знакомые слова… От волнения она устроила небольшое озеро на стуле, но в пылу состязания это не заметили. Конец всему положила тетя, неожиданно появившаяся на территории. Она была так высока и громадна, что протиснулась в калитку боком и как-то согнувшись. Головой она доставала до нижней ветки сосны. Она вошла и сначала обратилась к старичку: «До чего ты дошел, Гарик!» — а потом пошла к стулу перед террасой, как слепая, вытянув перед собой руки: — Пифагор, что ты с нами сделал! Как тебе не стыдно, три дня где-то шляешься… Она отстранила маму, которая рядом с ней казалась школьницей, взяла собаку на руки, и та, поводя глазами, вдруг лизнула ее в шею. Тут уж все, даже мама, поняли, что это и есть настоящие хозяева Дульки-Пифагора. Все ужасно расстроились. У мамы заболела голова, и она пошла принимать пирамидон. Витя плюхнулся в гамак и решил ни на какую рыбалку не идти. А дедушка Стасик, когда старики с собакой скрылись за калиткой, собрал со стола весь компот в тарелку и запустил ею вслед ушедшим. Тарелка в кустах взорвалась, как граната, только осколки по листве чиркнули. К счастью, этого никто не видел.