Дикая любовь Юрий Марксович Коротков Остросюжетные повести Юрия Короткова стали бестселлерами. По ним сняты популярные фильмы «Авария, дочь мента», «Дикая любовь», «Абрекъ» и другие. В сборник «Абрекъ» вошли самые популярные из остросюжетных повестей Ю. Короткова: «Авария, дочь мента», «Спас Ярое Око», «Седой», «Абрекъ», «Абориген» и «Дикая любовь». Их герои — современные молодые люди, волей судьбы преступившие Закон. Юная американская школьница прилетает в Киев и начинает учиться в обыкновенной средней школе. Там она влюбляется в лучшего ученика класса, настоящего красавца и подающего надежды программиста. Но вот беда, у героя девичьих грез уже есть возлюбленная — воспитанница детского дома и она никак не хочет отпускать от себя единственного в этой жизни близкого ей человека… Юрий Марксович Коротков ДИКАЯ ЛЮБОВЬ К особняку в пригороде Сиэтла подкатили на роликах две девчонки с пестрыми рюкзаками за спиной. Сьюзен, старшая сестра — рыжий плюшевый медвежонок на коротких крепких ногах, сплошь, до ушей, усыпанная веснушками, возбужденно рассказывала что-то младшей, задыхаясь от быстрого бега. Они открыли калитку в живой изгороди, пробежали мимо бассейна. Переступив порог дома, Сьюзен с полуслова перешла на русский: — …безумно, безумно волновалась, когда мы ждали итоги. Я просто не могла предположить, что это будет так трудно… В просторный холл навстречу им вышел отец с деловой папкой и ключами от машины в руке. — Па! — бросилась к нему младшая. — Сью выиграла конкурс! Она будет учиться в России! — О, конгретьюлейшнс! — отец на ходу поцеловал Сью. — Десять центов! — хором крикнули дочери. — Но я уже почти вышел за дверь… — стал было спорить отец. Глянул на часы и торопливо сунул руку в карман. — Я не имею чейндж. — Двадцать центов! — О, Лод! — досадливо всплеснул руками он. — Тридцать центов! — засмеялись девчонки. — Я лучше буду молчать. Все видят: я кладу доллар! — отец опустил бумажку в стеклянный шар, на дне которого лежала мелочь. — Бай, май диэ! — и он вышел. — Я пойду расскажу Пра, — Сью сняла ролики и побежала вверх по лестнице. Пятилетний брат девчонок подъехал на крошечном электрическом мотоцикле, деловито взвесил в руках копилку. — Еще немного, и хватит на хороший уик-энд… Я хотел сказать — на выходной, — он воровато огляделся: рядом никого не было. Он подумал, вздохнул и честно полез в карман за монетой… Пра — высохшая от старости прабабка Сью — сидела у камина, закутавшись в пуховый платок, курила сигарету в длинном мундштуке. Сью пристроилась рядом на ковре. Комната Пра обставлена была старой громоздкой мебелью. Повсюду — на камине, на столе и секретере — стояли русские сувениры: расписной самовар, матрешки, лаковые шкатулки. В углу висели иконы с тлеющей лампадкой. — Я безумно рвалась обратно в Россию, — чуть слышно говорила Пра. Голос и лицо ее давно потеряли способность выражать какое-то чувство, только глаза еще жили. — Мое сердце, моя душа остались в России… В одна тысяча девятьсот двадцать первом году я поехала в Европу, но добралась только до Варшавы и вернулась… потому что в России был кровавый кошмар… Сью в сотый раз слушала эту историю. — Когда я получила предложение от твоего прадеда, я согласилась потому, что он обещал свадебное путешествие в Россию… Но началась «великая депрессия», и мы разорились в один день. А потом вторая мировая война… Потом этот лысый неграмотный крестьянин, которого в нашем доме не пустили бы дальше дворницкой, сказал: «Мы вас похороним», и опустился железный занавес… А когда пришел Горби, я была уже слишком старой для такого путешествия… Я безумно рада, что именно ты поедешь в Москву, — она положила невесомую руку на рыжую гриву Сью. — Тебе теперь столько лет, сколько было мне… Если хочешь чего-то добиться в жизни, надо жить в Америке. Но если ты хочешь настоящей любви, ты должна ехать в Россию… Только там еще любят сердцем, а не умом… Дикая любовь в дикой стране… Возвращайся с ним… — С кем? — не поняла Сью. Пра тихо засмеялась. — Это ты решишь там… А я постараюсь дожить… Провожать Сью собралась вся большая семья. — Присядем на дорожку, — сказала Пра, и все расселись на крыльце особняка, как на семейной фотографии: в середине Пра и три поколения вокруг. Младший брат Сью деловито огляделся — и присел, как велели, на садовую дорожку. * * * В компьютерном классе было тихо, старшеклассники работали каждый перед своим монитором. Учитель переходил от стола к столу, негромко объясняя что-то, если требовалась помощь. Сью сидела с Галей — рослой крашеной блондинкой с челкой ниже бровей, отчего взгляд всегда казался исподлобья. Даже в школу Галя надевала платья с рискованным вырезом и бриллиантовые серьги. Сью в своем бесформенном свитере и кедах смотрелась рядом с ней простушкой — бедной родственницей. — Вообще — серость, дети совка. Общаться не с кем. Девки — вообще, без слез не взглянешь, — вполголоса рассказывала Галя. — Вон Светка разве что, — кивнула она. — Упакована нормально… — Как? — не поняла Сью. — Имеет, что хочет. У нее спонсор — крутой деловар… — Из племени делаваров? — поразилась Сью. — Да нет — деловар, дела какие-то крутит. Бизнесмен. На «мерсе» ездит… Вот увидишь — Светка после третьего урока к нему сорвется. Стандартно стрелка забита: у него законная на службу отваливает… Сью напряженно вслушивалась, пытаясь уловить смысл. — Пожалуйста, я не успеваю так быстро… Я правильно поняла, что у нее роман с женатым мужчиной? — Ну да. — Но ведь она разрушает семью, она разбивает чье-то сердце! — А об этом пусть у него голова болит, — пожала плечами Галя. — Мужики у нас тоже не хай класс, — продолжила она представление одноклассников, — только на прикид крутые. Те двое — ботаны. Вон Майк ничего, заводной. Фуфломет, правда… Этот вообще отмороженный, над металлом тащится… Сью уже не решалась переспрашивать. — А это кто? — указала она на высокого парня, отрешенно склонившегося над компьютером. — Ну вот только Макс, один на всю школу. Но он на компьютерах повернут, лучше всех рубит. Тоже, правда, со своими тараканами… — Что такое «таракан»? — Таракан? — опешила Галя. — Ну-у… — она показала пальцами тараканьи усы, махнула рукой. — Дома покажу. Учитель, объяснявший что-то для всех, досадливо глянул на нее: — Может быть, Сьюзен немного послушает меня? — Я перевожу, — не моргнув глазом, нахально ответила Галя. — У вас с дикцией напряженка. Со школьного крыльца Сью проводила взглядом Максима, который завел мотоцикл с широким спортивным рулем и выехал на улицу, держа второй шлем на локте. — Ты заметила, что он почти ни с кем никогда не поддерживает беседу? — сказала она Гале. — Только «да» и «нет». В нем есть что-то… роковое… Печать тайны на лице… — Что-о? — Галя захохотала. — Ну ты, вообще, иногда скажешь — держи меня!.. Про эту тайну вся школа знает. Он девку подобрал из интерната для этих, — она свистнула и покрутила пальцем у виска, — придурочную. На нее на Арбате какая-то команда наехала, а Макс разобрался. Теперь нянчится. — Да? — уважительно сказала Сью. — У нас тоже милосердие. Мы взяли мальчика из сиротский приют. Мой младший брат. — Смотри, не влюбись, — предупредила Галя. — Полный облом. — Почему?.. Это твой роман? — догадалась Сью. Галя кивнула, прикуривая. — Я не понимаю… Но ты только сейчас сказала, что у него есть та девочка, и… — Все равно не поймешь, — Галя выкрутила брюлики из ушей и сунула в карман. — Пойдем. И вообще, мой совет: ни во что тут не врубайся, а то крыша поедет. Интернат, будто сложенный в два этажа из новых, еще не заигранных кубиков, стоял в центре микрорайона, как на ладони у высоких многоподъездных домов. Максим посигналил, и тотчас к широким окнам интерната прилипли лица девчонок. Маша, наверное, давно ждала одетая, она выбежала в яркой красной куртке, с распущенными волосами, по-щенячьи чмокнула его куда-то в прорезь шлема и села сзади. Выезжая из сквера, не утерпела, обернулась и гордо помахала девчонкам в окнах. На улице встречная белая «тоёта» вдруг метнулась им в лоб. Максим едва успел свернуть и, ударившись колесом о бордюр, вылетел на тротуар. Стриженый парень за рулем радостно оскалился. — Кретин! — в бешенстве крикнул Максим вслед машине, — Кто это? — Губан… — нехотя ответила Маша. — Из наших. Из армии недавно пришел… Они выехали на проспект и помчались к центру. С утра над городом светило солнце — не выглядывало воровато между туч, а свободно сияло посреди чистого небосвода, слепило зайчиками от оконных стекол. Если бы не впечатанные в асфальт желтые листья, могло показаться, что снова весна в Москве и впереди долгое лето. Маша не умела сидеть спокойно. Она то прижималась изо всех сил к Максиму, то привставала, раскинув руки, то рискованно свешивалась набок, чтобы заглянуть ему в лицо. На ходу расстегнула его толстую кожаную куртку и запустила руки за пазуху. Максим свернул в открытые ворота парка, они поехали по пустынным аллеям среди мертвых уже аттракционов. Маша сняла шлем и стояла на подножках с плещущими за спиной волосами. Покружились, кренясь из стороны в сторону, по танцплощадке перед ракушкой-эстрадой, въехали на дощатый круг карусели с замершими тройками и звездолетами. Из будки выскочил сторож и побежал за ними, грозя кулаком. Потом они сидели на мотоцикле лицом друг к другу рядом с сырой скамейкой, целовались и пили «пепси», передавая банку друг другу. — К нам американка приехала учиться. — Максим точным баскетбольным броском отправил пустую банку в урну. — Да?.. Красивая? — Смешная. Карлсон такой без пропеллера… Глаза таращит… Не пойму, чему у нас можно научиться… Но Маша не хотела слушать про какую-то американку, она опять хотела целоваться. А потом они снова носились по аллеям, распугивая редкие парочки. Маша сидела впереди, с горящими глазами, хохотала, до упора выкручивая газ. — Тише!.. Осторожно!.. — Максим, держа руль поверх ее рук, притормаживал, едва успевая уворачиваться от мчащихся навстречу качелей, оград, сметенных в кучи листьев. Мотоцикл заюзил на мокром песке и завалился набок. Они смеялись, лежа рядом. Потом затихли, глядя в глаза друг другу. Не вставая обнялись… На цветном мониторе сражались компьютерные человечки — прыгали, стреляли и, убитые, падали с последним криком. Максим и Маша нагишом лежали на диване, плечом к плечу, каждый со своим джойстиком. Волнистые волосы Маши широко рассыпались, закрывая по-детски острые лопатки и плечи. Она вся была тоненькая — еще ребенок, а не женщина; большой лоб и крошечный подбородок; громадные серые глаза будто обращены вовнутрь, уголки маленького рта всегда скорбно опущены. Она рассеянно смотрела на экран. — Огонь! — Максим азартно управлял своими солдатами. — Ну, Маш, так неинтересно. Я стреляю, а ты даже не сопротивляешься! — Все равно ты меня убьешь, — Маша бросила пульт и обняла его. — А ты защищайся! Давай закончим. — Не хочу. Максим отложил джойстик, попытался повернуть ее к себе, но Маша крепко прижалась лицом к его груди. — Что с тобой? — Ничего. — Что случилось? На мониторе замигала надпись «Игра окончена». — Понимаешь, я… — не сразу сказала Маша. — Ты только не смейся, ладно? Потому что это серьезно… Я вчера ночью лежала, думала. Девки уже спали… И вдруг подумала: кто из нас с тобой первый умрет? — Что? — Максим захохотал. — Я же просила — не смейся! — досадливо сказала Маша. — Понимаешь, все хорошие сказки кончаются: «они жили долго и счастливо и умерли в один день». А почему — в один день? Я раньше думала, это присказка, вроде «жили-были»… А вчера вдруг поняла, что это тоже счастье, если в один день. Если никто никого не переживет… Потому что, я представила, если вдруг ты первый, и я тебя похоронила… а потом вернулась в наш дом, но уже без тебя… — у нее дрогнул голос, на ресницах заблестели слезы. — Я не знаю, что со мной будет… Я с ума сойду… Не хочу… Лучше пусть я раньше… — Приехали! — сказал Максим. — Ну почему, если все хорошо, надо обязательно думать, что это когда-нибудь кончится? Я пока не собираюсь умирать. И ты тоже… Маша пожала плечами, виновато улыбаясь сквозь слезы. — И вообще, меня значительно больше интересует, кто из нас первый пойдет в ванную? — Я! — Маша спрыгнула с дивана. Мать с вазой в руках быстро скользнула в кабинет к отцу и прикрыла дверь. В коридоре послышались шаги, потом — приглушенный шум воды в ванне. Отец продолжал невозмутимо печатать на машинке. Мать нервно прошлась по комнате. Обнаружила у себя в руках вазу и с грохотом опустила ее на стол. Зло засмеялась, разводя руками: — Я как в публичном доме живу! — Опять? — равнодушно спросил отец, не отрываясь от работы. — Рассказать — не поверят! Сын приводит уличную блядь, дебилку к тому же, а мы потом пьем с ней чай и улыбаемся, будто ничего не понимаем… Прячусь в собственной квартире, когда она в ванную идет. Бред!.. В мою ванную! — Ну зачем уж так… уличную… — Отец на мгновение задумался, напряженно глядя в окно, шевеля губами — и снова застучал по клавишам. — Девочка-то… надо признать… очень даже… — Ты еще поговори! — прикрикнула мать, — То-то я смотрю, ты перед этой соплей на цыпочках! — Сто раз говорили! — раздраженно сказал отец, он сбился с мысли и теперь торопливо просматривал написанное. — Давай выгоним. Они будут трахаться в подъезде. — Хоть ты-то не уподобляйся! — Извини… Будут любить друг друга в подъезде… — Ма, чаю дашь? — заглянул в комнату Максим. — Мужайся, — насмешливо кивнул отец матери. Все чинно сидели с четырех сторон большого стола в гостиной. Мать демонстративно смотрела на экран телевизора. Маша напряженно выпрямилась на стуле, боясь лишний раз двинуться, глядя в чашку, только изредка настороженно стреляла на нее глазами. Отец откровенно забавлялся ее смущением. — Вам смородину или крыжовник? — спросил он. Маша, не поднимая глаз, кивнула. — Значит, смородину? Маша снова кивнула. — Или крыжовник? Маша беспомощно глянула на Максима. Тот молча взял варенье и положил ей в розетку. — Па, — решил он отвлечь отца, — тебе не надоело на твоем драндулете стучать? Давай я тебя к компьютеру подключу. Программу тебе напишу. Представляешь, вызывает тебя редактор и говорит, что статья должна быть не «за», а «против», а Тютькин-депутат не народный заступник, а взяточник и вор. Нажимаешь на кнопку — принтер тебе новый текст выплевывает! — Нет. В твоем компьютере души нет. — А в твоей железке есть? — Тут я слово пальцами чувствую… Маша допила наконец чай и облегченно поставила чашку. — Хотите еще? — отец поднял чайник. Маша покорно поднесла чашку. Полная чашка вдруг запрыгала на блюдце в напряженно вытянутых руках. Маша неловко попыталась перехватить ее за ручку — и столкнула на пол. В тишине чашка грохнула о паркет, как выстрел. Маша вдруг вздрогнула всем телом, выронила блюдце и сложилась, сжалась на стуле, судорожно закрывая голову руками, будто защищаясь от удара. — Тихо, тихо… — Максим торопливо вскочил. — Все нормально, — он под мышки поднял Машу со стула и повел из комнаты. — Чего ты испугалась, глупенькая? Тихо… Мать выразительно глянула на отца и усмехнулась. К вечеру небо затянулось тучами, посыпалась мелкая осенняя безнадежная морось. Всю дорогу Маша тихо сидела за спиной у Максима, а когда остановились у дверей интерната, изо всех сил обхватила его сзади руками, не давая обернуться: — Не отпущу… Они посидели так молча. Открылась дверь, вышла директриса, молодая тетка в белом плаще до пят, с длинным, как шпага, зонтом. Маша тотчас отпустила Максима и слезла с мотоцикла. — Здравствуйте, Раиса Николаевна, — поздоровался Максим. — До свидания, Раиса Николаевна, — попрощалась Маша. Та кивнула, озабоченно глядя в небо, открыла зонт и пошла к воротам. Маша всхлипнула. Она совсем расклеилась к вечеру. — Ну что ты… — Максим погладил ее по голове. — Завтра увидимся. Завтра в шесть, помнишь? Он подождал, пока она поднимется в свою комнату и махнет ему из окна. Маша, прижавшись лбом к холодному стеклу, долго смотрела, как удаляется в темноту красный огонек мотоцикла. Переоделась в вытертый на локтях и коленях дешевый спортивный костюм, аккуратно сложила куртку, пушистую ангорскую кофту, джинсы и вместе с кроссовками отдала кладовщице в низкое окошко в обитой жестью двери. Расписалась в журнале и побрела обратно в комнату в толпе мальчишек и девчонок в одинаковых заношенных трениках… Когда Максим выехал на улицу, директриса, шагавшая по тротуару к остановке, махнула ему, Максим притормозил. — Подвезти, Раиса Николаевна? — Нет, спасибо. С детства боюсь мотоцикла… Просто давно хотела поговорить с тобой, да все как-то не складывалось… Максим заглушил мотор и поехал рядом с ней, толкаясь ногами. Директриса достала сигареты, прикурила на ходу. — Ты, кажется, не куришь? Молодое поколение выбирает «пепси» и здоровый образ жизни? — усмехнулась она. — Понимаешь… я очень люблю Машу. Как свою. У меня нет своих детей и не будет… Никого так не любила, как ее. За все двадцать лет здесь. У нас страшно кого-то любить — начинаешь бояться. Я ведь только с тобой ее выпускаю. Как из сейфа — из рук в руки… Я так рада была, когда она тебя встретила. А теперь и тебя боюсь. У нас как на острове — все любови внутри, и женятся друг на друге, как правило. Или таких же находят. А ты ее вытащил из этого круга. И если ты ее бросишь… Максим хотел возразить, но директриса властно махнула рукой: — Если ты ее бросишь, она уже не сможет вернуться обратно… Ее ведь уже бросили один раз. Мать бросила. Второй раз она не переживет. Ты ведь знаешь, что Маша… ну, скажем так: не совсем здорова. То есть она совершенно нормальный человек, но для нее опасны любые стрессы. Если ты ее бросишь, она может сойти с ума. В самом прямом смысле. Я хочу, чтобы ты это понял. Если ты чувствуешь, что это долго не протянется, прошу: пожалей ее, исчезни сейчас. Сразу и навсегда. Потом будет поздно. Сейчас я еще могу что-то сделать… Вдали свернула в ворота интерната белая «тоёта». Директриса проводила ее глазами. — Вы извините, Раиса Николаевна, — спокойно сказал Максим, — но мы с Машей все давно решили. После выпускного мы подаем заявление, а когда я поступлю в институт, мы поженимся. — Да?.. А родители не против? — директриса настороженно смотрела в сторону интерната. — Я свою жизнь не обсуждаю ни с кем. В том числе и с родителями. — Ну что ж… Я почему-то тебе верю… Надеюсь, все это между нами. До свидания, Максим. — Она бросила сигарету и быстро пошла обратно. В комнату весело ввалились в обнимку с Губаном три девчонки, Машины соседки, пьяненькие, нарядные, в вечерней боевой раскраске. Следом зашел чернявый одноклассник Шарипов. — Марго! Любовь моя до гроба! — Губан попытался обнять и Машу. — Ну, как твой мажор? Обосрался, когда я вас подрезал? Маша вывернулась и молча отошла к своей кровати. — Ну что, девчонки, все путем? Без кидалова? А, Креветка? — Губан подмигнул маленькой остроносой Креветке. — А я виновата? — та честно смотрела ему в глаза. — Ну, не было никого. Облом! Хочешь, перекрещусь? — А вот Шарипов говорит, что тебя негатив в тачку сажал. — Ну, — подтвердил от двери Шарипов. — Черный, как моя жизнь. — Просто подвез… — Подвез бедную девочку? — изумился Губан, — Она стоять устала. Дружба народов! — Ага. Губан как бы шутя облапил Креветку, запустил руки под короткую юбку, потом под свитер. Креветка хихикала и томно закатывала глаза. Губан жестом фокусника вытащил у нее из-под резинки лосин несколько зеленых и щелкнул деньгами по носу. — Ап!.. А ведь я предупреждал, да? — он продолжал улыбаться, но глаза похолодели. — Штраф — сто грин. — Где я тебе возьму? — захныкала Креветка. — Меня не колышет… Всех люблю, а ее больше всех, — он снова обнял Машу, которая подошла к умывальнику. — Поехали в кабак, Марго? На Пресне ночной кабак, китайский, классный. Вон девки были, скажут… Ну, просто посидим, потом обратно привезу. — В другой раз. — Я про другой раз каждый день слушаю, — Губан, посмеиваясь, все сильнее прижимал ее к себе. Маша упиралась локтями ему в грудь. — Лох твой тебя по кабакам-то не водит, а? Экономит? — Отстань. — Ну ладно, поцелуешь — отстану. Ну, по-пионерски. Чем я хуже его, а? — Отстань, я сказала… — Маша яростно сопротивлялась. — Подожди… Смотри… Ну, посмотри, — она повернула его к зеркалу над умывальником. — Ну, смотрю, — Губан удивленно глянул в зеркало, автоматически провел пятерней по волосам. — Самого-то не тошнит? — спросила она. Девчонки прыснули, даже Шарипов заржал. Губан замахнулся — в последнее мгновение разжал кулак — и сильно ударил ее ладонью по лицу. Бешено глянул вокруг — смех тотчас стих. — Слушай, Марго… — процедил он. — Атас, Раиса вернулась! — сдавленным голосом крикнул Тарас, второй подручный Губана, влетая в комнату. — Слушай, Марго: сама разденешься и попросишь, поняла?! — Ага. Завтра. — При свидетелях говорю: сама попросишь! Дверь распахнулась, вошла директриса, следом семенила молоденькая воспитательница. — Я же сказала, Губанов, еще раз здесь появишься… — Да ладно, Раиса Николаевна, что вы сразу волну гоните! — беспечно развел руками Губан. — Вот девчонок зашел повидать. Заболтались немножко. Да, девчонки? — Простить себе не могу, что от суда тебя отмазала! Пошел вон. Еще раз тебя замечу — посажу на всю катушку, ты меня знаешь! — Да ладно пугать. Все, все, нет меня… — Губан исчез. — Сдавайте одежду! — велела она девчонкам, которые под шумок торопливо ладонями стирали с губ яркую помаду. — До моего разрешения не выдавать! — приказала она воспитательнице. — Пусть дома посидят, про жизнь подумают… А с вами у меня завтра будет разбор полетов, — обернулась она к Шарипову с Тарасом и вышла. — Я же сказала, его не пускать! — донесся ее голос из коридора. — А что я могу сделать? — оправдывалась воспитательница. — Ты что, крезанулась, Марго? — спросила Креветка. — Что ты нарываешься? Он же тебя ни разу не трогал. — Надоел, козел, — Маша легла на свою кровать. Девчонки переодевались. — Немцы, суки, старье одно прислали, — толстая Света-Паровоз разглядывала дыру на пестром свитере. — На, смотри, два раза надела… — Немцы они вообще жмоты. У американцев гуманитарка получше. — Ну, у кого чего? — они начали выкладывать из сумок трофеи: вафли в яркой обертке, банку пива или просто несколько ломтиков ветчины в ресторанной салфетке. — А хлеб есть? — А у меня такие конфеты, девки! — вытащила Креветка жестяную коробку. — Представляете, негатив повез в валютку… — Марго, будешь? — Не хочу. — Ну слушайте, девки! Негатив привез в валютку, а по-русски ни бум-бум… — Да увянь ты со своим негативом! Марго, расскажи? — Как обычно, — пожала Маша плечами. — Нет, ты подробно. Ну вот приехали — кто дверь открыл? — Мать. Так обрадовалась! Говорит: «Давно тебя не было». А я всего-то день не была… Мать меня очень любит. Отец тоже, но мать — особенно. Так и говорит: «дочка моя». Опять спрашивала, когда же я совсем перееду, потому что они скучают… — рассказывала Маша, глядя в потолок. Девчонки жевали всухомятку и завороженно слушали. После уроков Сью подошла к Максиму, который возился у мотоцикла. — Могу ли я просить тебя об одолжении? — Конечно, — он невольно улыбнулся высокопарному обороту. — Мне необходимо найти адрес в Москве. Не было ли тебе так трудно помочь мне? Максим посмотрел на часы. — О’кей, садись, — он протянул ей второй шлем. Когда они выезжали со школьного двора, на крыльце появилась Галя. Сью помахала ей. Максим уверенно шел по Садовому, лавируя в плотном потоке машин. — Адаптировалась у нас? — крикнул он. — Да, почти совсем уже привыкла… Только безумно сложные отношения. Надо всегда держать что-то в голове перед тем, как сказать, чтобы никого не обидеть… Я теперь не знаю, хорошо ли я похитила тебя у Гали? — А какие проблемы? — Но ведь она твоя девочка? — Да? — развеселился Максим. — Первый раз слышу! — Она так сказала… А теперь я не понимаю, хорошо ли я тебе это сказала? Безумно сложно! — Лучше не вникай! — засмеялся Максим. Остоженка была перекопана, в глубокой траншее виднелись трубы, толстые и тонкие, в прогнившей изоляции, пересекающиеся под прямым углом, будто металлические корни города. Максим и Сью пошли дальше по дощатому тротуару. — Когда Пра уезжала отсюда, еще не изобрели рефрежерейтс, поэтому мы говорили «ледник». Я уже здесь написала ей, что это называется «холодильник». И еще «пылесос», а не «электрическая метла»… А мой отец долго боролся с Пра, чтобы называть дома «компьютер», а не «счетная машина», — рассказывала Сью. — А у вас говорят много английских слов, где можно сказать по-русски. «Офис», а не «контора», «сейшн», «мэн», «бой», «флэт», «мани»… У нас дома ты платил бы каждую минуту! Они засмеялись. Со Сью было легко, она весело болтала, размахивая руками, изображая сцены в лицах, и нимало не заботилась, кто и как на нее смотрит. — Пра была уверена, что у меня не будет преград с языком. И я все понимаю на уроках. Но я ничего не понимаю после уроков! Я целый день думала, что такое «пудрить мозги», — она припудрила воображаемой подушечкой голову. — И еще — «забить стрелку»… Я не понимаю: я слышу, как мама не разрешает мальчику играть около реки и говорит — «Если утонешь, лучше домой не приходи!» Но ведь это невозможно! Максим снова захохотал. — Кстати… — Сью вытащила толстую записную книжку. — Что такое «рубит фишку»? — Ну, значит, кто-то в чем-то хорошо разбирается. — А почему нельзя так и сказать? — Сью остановилась на мгновение и записала. — Ого! Целый словарь, — оценил Максим. — Да, я уже замучила вопросами Галю. Потом я покажу это дома… А здесь, — Сью перелистнула несколько страниц, — слова, которые я совсем не знаю. Что такое «жопа»? — звонко спросила она, так что Максим невольно оглянулся на прохожих. — Ну… задница, — он хлопнул себя по соответствующему месту. — «Зе эсс», кажется. — О! — обрадовалась Сью, записывая. — А что такое… Максим глянул ей через плечо в словарь, на аккуратно выписанные в столбик слова, и торопливо выхватил книжку. — Ты где все это собрала? — В лифте и подъезде. Кое-что на слух — тут я могла неточно записать. Поправь, пожалуйста… — Знаешь, ты только никому не показывай и не говори вслух, ладно? — Максим сунул ей книжку обратно в карман. — А я потом как-нибудь объясню… Тринадцатый, — указал он на номер дома. — Нет, не он, — Сью расстроенно покачала головой, оглядывая многоэтажный корпус. — Наверное, снесли. Как жалко! — Подожди. Если сто лет назад дом был номер тринадцать, это не значит, что он и сейчас тринадцатый, — Максим двинулся дальше. — Новые дома шире, значит, домов на улице стало меньше. Значит, номер дома должен быть… — Вот он! — крикнула Сью и бегом бросилась к двухэтажному особнячку, зажатому между безликих канцелярских коробок. Особняк был на реставрации, от него остались только стены, сквозь оконные проемы видны были горы мусора внутри. — Четыре колонны, львиные головы, а там вензель НФ — это от первого хозяина! — торжествующе указала Сью. — Здесь моя Пра жила свое самое счастливое время. Представляешь, вот эти стены помнят ее, молодую и в шапочке с вуалью!.. Встань туда, пожалуйста, — она достала фотокамеру-«мыльницу». — Для масштаба? — улыбнулся Максим. Он встал перед домом, сунув руки в карманы, и Сью сфотографировала. — Эти два окна — здесь была гостиная, — она влезла через окно внутрь дома. — Здесь были старые часы, которые громко звонили, и фисгармония. Пра играла на ней для друзей своего отца… Это комната ее гувернантки, — показалась она в другом окне. — О, это была очень сердитая англичанка, — она втянула щеки, нахмурилась и сделала губы гузкой. Максим глянул на часы. — А это ее детская… — Сью выбралась наружу и отряхнула запачканные известкой джинсы. — Отсюда ее в сентябре одна тысяча девятьсот семнадцатый год увезли родители. Она даже не знала, что едет в Америку. Ей сказали, что только в Гельсингфорс к тетушке, а там посадили на пароход. Она плакала и умоляла, но отец был совсем непреклонен… — На желтый проскочили. — Как? — не поняла Сью. — Перед самой революцией. — О, им было не до революции. Ее спасали не от революции, а от любви. Ее любили два молодых человека. Один — дворянин, сын товарища министра Анциферов. Другой — бедный студент, коммунистический террорист Антонов. И она любила их обоих и никак не могла выбрать… Они даже хотели стрелять на дуэли. Анциферов говорил, что он убьет Антонова, Антонов говорил, что он убьет Пра, а она хотела убить себя. Но ее отец не стал ждать, когда кто-то кого-то убьет, он просто увез ее как можно дальше, в Америку. На один год. Никто не предполагал, что это получится навсегда… Поэтому здесь остались все ее дорогие реликвии: и фотографии любимых, и их письма. Здесь осталось ее сердце… Пока Сью надевала шлем, Максим звонил из автомата: — Передай Раисе, что я просил тебя отпустить. Нас в школе задержали, я уже не успею к тебе. Встретимся там… Маша плохо слышала, потому что здесь же, в приемной у секретарши, директриса орала на Тараса и Шарипова. Те скучно переминались с ноги на ногу и ждали, когда она наконец выдохнется. — Какое кино?.. В центре?.. Киноцентр? — она крепче прижала трубку, закрыв другое ухо ладонью, даже зажмурилась, чтобы лучше слышать. — «Баррикадная»… Без десяти семь, поняла, да… Около Галиного дома Сью отдала Максиму шлем. Ей явно не хотелось прощаться. — Еще я хотела спросить: ты не покажешь мне свои программы? — Хорошо, — нетерпеливо кивнул он. — Я слышала, что у тебя очень интересные программы, и я очень хочу посмотреть… — Хорошо. О’кей, завтра привезу в школу. Ну, пока! — Бай! — помахала Сью и пошла к подъезду. Он развернулся и врубил было скорость. — Максим! Он даже зажмурился от досады. Обернулся: Сью бежала к нему. — Я хочу сказать, что я безумно благодарна, — выпалила она. — Я сегодня же напишу Пра, что мы с тобой нашли ее дом, — она неожиданно чмокнула его в щеку и побежала обратно. Маша торопливо шагала к остановке, поглядывая назад — не видно ли автобуса. Рядом притормозило такси, из переднего окна выглянула Креветка: — Марго! Садись, до центра. Маша села в открывшуюся заднюю дверь, тут же рванулась обратно, но Тарас обхватил ее за шею, не давая ни двинуться, ни крикнуть, а Шарипов захлопнул дверцу. Губан, ухмыляясь, обернулся от руля. — Я не хотела, Марго! — всхлипнула Креветка. — Честное слово, я не хотела! — Вали отсюда, — Губан вытолкнул ее из машины. — Штраф прощаю — считай, что отработала. Плачущая Креветка осталась на дороге. Губан проехал мимо запруженной народом остановки и свернул в глухой тупик, перекрытый строительным забором. Погасил фары и обернулся к Маше. Тарас скрутил ей руки за спиной, Шарипов уже стаскивал с нее куртку. — Убери руки! — скомандовал Губан. — Не мни гардероб. Отпусти ее, Тарас! Те нехотя подчинились. — Помнишь, что я сказал, Марго? — негромко сказал Губан. — Сама разденешься и попросишь. — Ага. Мечтай, — ответила Маша. — Может, во сне увидишь. Губан не торопясь вытащил из-под плаща наган и приставил ей ствол к переносице. — Ой, как красиво, — насмешливо сказала Маша. — Я тоже по видаку такое смотрела. Губан взвел курок. Тарас и Шарипов разом дернулись в стороны. Маша по-прежнему неподвижно сидела, опустив руки, прижавшись к спинке, и в упор с ненавистью смотрела на Губана. — Считаю до трех, — сказал тот. — Раз… Он положил палец на спусковой крючок. — Два… — Два с половиной, — подсказала Маша. — Три, — Губан нажал на спуск. Звонко щелкнул курок. Тарас и Шарипов вздрогнули. — Надо же, зарядить забыл, — изумился Губан. — Склероз! — Ты что, охренел, Губан! — заорал Шарипов. — Предупреждать надо! Так заикой останешься! — Шутка. — Губан деланно засмеялся, приставил револьвер к виску и щелкнул еще раз. Маша не шевельнулась, только быстро провела языком по пересохшим губам. — А теперь я заряжаю… — Губан вынул из кармана горсть длинных патронов и по одному отправил их в барабан. Снова взвел курок и поднял ствол. — И опять считаю. Раз… — Раздевайся, дура! — Шарипов рванул «молнию» на Машиной куртке. — Руки убери! — крикнул Губан. — Два… — Да хоть убей, все равно не дождешься, — сказала Маша. Г убан еще секунду с бессильной злобой смотрел на нее, потом спросил не оборачиваясь: — Тарас, а где ее этот пижон ждет? — У Киноцентра, на «Баррикадной». — Ладно, партизанка… Поехали, — Губан спрятал револьвер и завел машину. Мраморный фасад Киноцентра был подсвечен прожекторами, он будто парил над осенней слякотью. За стеклянными дверями в холле с фонтаном видна была приодетая по поводу премьеры публика, открытые вечерние платья, цветы, оттуда слышалась музыка. Максим ждал у гранитной лестницы, жевал мороженое, держа на отлете подтекающий уже второй стаканчик для Маши. Губан загнал «Волгу» на газон, под тень деревьев, так чтобы Маша могла видеть Максима на другой стороне улицы. — Уйдешь через дворы, — указал он Шарипову, — Я объеду, подхвачу тебя у парка. Пошел! Тарас перед глазами у Маши передал Шарипову выкидной нож. Тот, ухмыляясь, щелкнул лезвием, спрятал в карман и не торопясь двинулся через улицу к Максиму. — Закурить будет? — Не курю, — Максим мельком глянул на него и повернулся спиной. Шарипов посмотрел в сторону «Волги», потом в темный провал проходного двора, прикидывая, куда бежать… — Не надо! Ну, пожалуйста!.. Максим!! — Маша рвалась к двери. Губан и Тарас крепко держали ее. Можно было кричать во весь голос — за поднятыми стеклами ее все равно не было слышно. — Ну? — спросил Губан. Маша сжалась на сиденье, судорожно закрывая голову руками. — Ну! Она вздрогнула от окрика, нащупала дрожащими пальцами «молнию» на куртке… Шарипов заметил выскочившего из машины Тараса и похлопал Максима по плечу: — Курить — здоровью вредить. Молодец! Наш чувак! Максим проводил его удивленным взглядом до машины… Тарас и Шарипов курили около «Волги», посмеиваясь, подглядывая в окна. Шуганули проходящую мимо парочку. Максим на другой стороне улицы досадливо бросил наполовину вытекшее Машино мороженое. — Может, ты все-таки объяснишь, что случилось? — Ничего, — Маша пожала плечами и попыталась улыбнуться. Она сидела на диване, зябко ссутулившись, сжав дрожащие ладони коленями. — Просто гуляла… — Просто гуляла? — раздраженно спросил Максим. — Да… — А меня предупредить ты могла? Я, как идиот, полтора часа торчу у кинотеатра, а она просто гуляет! Я Раисе звонил, она там на ушах стоит, допрашивает, кто тебя последним видел, а она гуляет… — Холодно… — Маша свернулась на диване, поджав колени к груди, нащупала сзади плед, натянула под горло. Максим, прерванный на полуслове, постоял над ней. Сел рядом, обнял ее, но Маша отвернулась: — Не надо. Максим все-таки поцеловал ее в лоб. Нахмурился и снова прижался губами. — Да у тебя температура. Нагулялась! — он достал градусник. Маша покорно сунула его под свитер. — Наверное, простыла… — Максим звонил директрисе с кухни. Отец ужинал, мать стояла у плиты. — Нет, Раиса Николаевна, сейчас она останется у меня, а завтра, если будет лучше, я ее привезу… Есть все лекарства… Будет хуже — вызову «скорую»… Хорошо. До свидания, — Максим повесил трубку и направился было в комнату. — Неплохо было бы сначала у нас спросить, — сказал отец. — Куда ее сейчас везти, в таком состоянии! — Я сам бы предложил ее оставить у нас, но сначала надо было спросить. — Ты не один здесь живешь! — вступила мать. — Неизвестно, какие там у них болезни в детском доме! Там вши, там грязь, там черт знает что. Может, это вообще тиф! — Какие вши? Какой тиф? Что ты несешь, ма? Даже если тиф — что, гнать ее из дома?.. Ты — умный, интеллигентный человек, ма, но как только разговор о ней, из тебя что-то… первобытное прет! — Ладно, не шуми. Пусть она сегодня переночует… — сказал отец. — Но ляжешь ты в кабинете у отца! — закончила мать. Максим даже засмеялся. — Вы смешные люди, честное слово! А то вы не знаете, что мы уже год любовники. — Не знаю и знать не хочу! — Хорошо, мы с матерью смешные люди. Но ты можешь сделать такое одолжение? — миролюбиво спросил отец. — Ладно, — сказал Максим. — А чтобы впредь не было таких инцидентов, мы завтра или когда она поправится, пойдем и подадим заявление. Мы собирались пожениться после школы, но если вы так настаиваете… Маша, слышавшая разговор сквозь закрытую дверь, улыбнулась сквозь слезы в темноте. — На ком жениться? На ней? — взвилась мать. — Дебилов рожать? — Что? А ты хоть знаешь, как ей диагноз ставили? — Мне это неинтересно! Я… — А ты послушай! Тебе полезно! Приходят дяди-врачи, умные и интеллигентные, как вы, загоняют всех детишек скопом и показывают картинку: бурундучка там или виноград. А им сказки с картинками не читали папа с мамой — некому читать было. И виноград они в глаза не видели. И всем диагноз — олигофрения. И на всю жизнь! А ее просто любить надо! — Она мне никто! Я тебя, дурака, люблю, мне тебя жалко… — Мне твоя любовь вот где, — провел Максим по горлу. — Как гиря — шагу не ступишь! — он хлопнул дверью. — Вот и поговорили, — сказал отец. Максим забросил сумку с учебниками за спину, откатил мотоцикл от школы, чтобы не грохотать под окнами. — Ты можешь уделить мне некоторое время? — подошла к нему Сью. — Извини, Сью. По местам боевой славы — в другой раз. — О нет, я не в этом смысле. Я не могу тебя эксплуатировать бесконечно, — засмеялась Сью. — Я только хотела сказать, что я виновата про тебя. — Перед тобой… Почему? — безо всякого интереса спросил Максим. — Я не знала, как ты воспримешь это, и я без твоего разрешения показала твои программы моему отцу. Он очень тебя хвалит. — Да? Спасибо, — Максим завел мотоцикл. — Он рубит фишку в компьютерах? — Он рубит большую фишку, — серьезно ответила Сью. — Он работает в компании «Майкрософт». Максим обернулся к ней. Заглушил двигатель. — Где? — В «Майкрософт». Он директор центра для подготовки сотрудников. Максим остолбенел. — А почему ты раньше не сказала? — Мы не говорили про моего отца, — пожала плечами Сью. — Он написал, что если ты на вашей старой технике работаешь на этот уровень, то у тебя есть безусловный талант. И если бы была такая возможность, он бы тебя взял, потому что из тебя нужно делать классный программист… Но твои программы можно было решить несравненно интереснее. Вот его рекомендации, — она вынула несколько исписанных листов со знаком «Майкрософта». Максим впился глазами в формулы. — Здесь он имеет в виду свою статью в последнем журнале, — пояснила она. — Он прислал для тебя новые журналы. — Где? — Дома. У Гали. Я не взяла, это тяжело. — Садись, — Максим протянул ей второй шлем. — Но у тебя было какое-то дело… — Какие, к черту, дела! — махнул Максим. — Садись!.. Он влетел домой с кипой журналов. Сью едва поспевала следом. — Ма, чаю дашь? — крикнул он, вслепую стаскивая кроссовки, не отрываясь от формул. Мать не торопясь вышла из кухни. Увидев незнакомую девушку, удивленно вскинула брови и улыбнулась. — Кстати, это Сьюзен, — не глядя, указал Максим назад. В комнате он включил компьютер и ногой придвинул к себе стул. На мониторе высветилось лицо Маши и надпись «Привет»! — на всех программах Максима заставкой был Машин портрет. — Кто это? — спросила Сью. — А?.. — Максим оторвался от формул, мельком глянул на экран и ударил по клавише, сбрасывая изображение. — Так… заставка… Слушай, у твоего отца почерк — полный абзац! Вот это что значит? — указал он. — «…имеет смысл вернуться на два уровня ниже», — прочитала Сью. — Да?.. — Максим положил пальцы на клавиатуру. Лицо его стало отстраненным и неподвижным, в глазах отражался только голубоватый свет монитора. Он будто слился с машиной, включился звеном в сложную цепь, в движение электронов, летящих по многоэтажному лабиринту микросхем. Сью огляделась в комнате, полистала книги на полке. Села рядом, в упор рассматривая его лицо. Максим не реагировал. На кухне зазвонил телефон, мать взяла трубку. Заглянула в комнату: — Тебя. Максим не шевельнулся. Он слышал, что сказала мать, принял информацию, просчитал ее в общей цепи, и через некоторое время безо всякого выражения ответил: — Меня нет… я умер… на три дня… В больничной палате на шесть коек Маша с соседками смотрела телевизор. Маленький черно-белый телевизор стоял на тумбочке у пожилой неходячей тетки. Две девчонки ворвались в палату, радостно закричали наперебой: — Машка, твой пришел! Про тебя спрашивает! — Такой мэн крутой! Навороченный! Маша вскочила, быстро поправила волосы перед зеркалом, перетянула застиранный халат пояском. — Ну вот и пришел, — сказала тетка. — Чего реветь-то было? В палату осторожно шагнул Губан — в длинном черном плаще с красным шарфом, в шляпе, с туго набитым пакетом и розами на метровом стебле. Маша застыла на месте, растерянно глядя на него. Девчонки, ожидавшие радостной встречи влюбленных, стреляли глазами то на нее, то на крутого мэна, потом быстро, подталкивая друг друга, потянулись к выходу. Тетка отвернулась к стене, чтобы не мешать. Губан наконец догадался снять шляпу. — Привет, Марго… Как ты?.. — Чего тебе еще от меня надо? — угрюмо спросила Маша. Губан неловко, роняя на пол и поднимая, стал выкладывать на тумбочку яблоки, апельсины, какие-то соки в пакетах и, наконец, пузатый ананас с зеленым хвостиком. Сложил пакет и сунул в карман. — Вот… в валютку заехал… — Зря бабки потратил, — усмехнулась Маша. — Я и так не заявила. — Это… выходи за меня, Марго, — сказал Губан. — Чего-о? — она не поняла даже сначала. — Давай поженимся. Маша во все глаза смотрела на него. И вдруг тихо засмеялась. — Он же бросит тебя! — сказал Губан. — Он же мажор! Я их, как голых, знаю! Маша хохотала уже во весь голос. — Да ты посмотри на него, дура! Он же сытый, он обожрался с детства, ему никто не нужен, и ты не нужна! Маша покатывалась со смеху. — Ты как новая игрушка — поиграет, посмотрит, что внутри, и бросит! Я же тебя люблю! — А это, значит, первая ночь была!.. — наконец, выговорила она сквозь смех. — Ночь любви!.. А я не догадалась!.. — она, хохоча, кинулась к двери. — Дашка, давай сюда! Ксеня, всех зови!.. Разбирайте, тут на всех хватит! — она совала растерянным девчонкам в руки Губановы подарки. — Жених принес! Во спонсора оторвала! Богатенький Буратино! — подскочила к Губану, на мгновение взяла его под руку, как на свадебном фото. — Как, ништяк смотримся?.. Все забирайте, он еще принесет, правда, любимый? Девчонки, по-прежнему ничего не понимая, смотрели на веселящуюся Машу и мрачного Губана. — Это тоже мне? — она выхватила у него громадный букет. — Вот спасибо! — деловито огляделась и принялась подметать розами пол. — Ходят тут, грязь носят. А тут больница, гинекология, тут стерильно! Хорошая я хозяйка, а? Во в доме порядок будет, только цветы таскай! Губан повернулся и вышел из палаты. — Цветы-то чем виноваты? — негромко сказала тетка. Маша наконец остановилась, замерла, глядя на усыпанный лепестками пол. Девчонки вытащили у нее из руки растерзанный букет, налили воды в банку и поставили на окно. Вечером Максим заехал к Гале. Он два дня просидел над программами, а сегодня пропустил школу, что случалось редко. Дверь открыла Галя в шелковом коротком кимоно. — Ба-а… не прошло и полгода, — протянула она. — Заходи, — она пропустила его в коридор. — Ну, слава Богу, хоть одна живая душа. А то я уже озверела с этой дурой, — кивнула она на комнату, — Раздевайся. Кофе будешь?.. Вам-то хорошо, вы с ней только в школе, а я с утра до ночи ее слушаю… Ты на колесах? А у меня «Амаретто» есть… — Я готова! — выпорхнула из комнаты Сью. Опешившая Галя осталась стоять посреди прихожей. В лифте Максим согнулся от смеха, вспоминая ее вытянувшееся лицо. — Ты совсем напрасно смеешься, — сказала Сью, — Вечером она меня убьет… У меня есть к тебе небольшая просьба: не мог бы ты уделить какое-то внимание Гале? — Зачем? — Я не понимала сначала, а потом поняла: ей необходимо, чтобы все вокруг были от нее без ума, иначе она просто заболеет и умрет. Мы идем с ней по улице, и если кто-то не посмотрел на нее, она до вечера молчит… А недавно мы были в театре, и там молодой человек помог ей снять пальто, но ее не заметил. Она готова была его убить, разорвать на кусочки. Она не смотрела на сцену и сидела как на иголках. А в антракте сама заговорила с ним, и когда он проявил внимание, она сразу успокоилась и потеряла к нему любой интерес… А ты совсем не смотришь на нее. Она озвере… еевает… — Да черт с ней, — отмахнулся Максим. — Представляешь, я нашел решение проще, чем у твоего отца… Когда они подъехали к дому, Маша, терпеливо сидевшая в больничном халате на карусели в детском городке, встала. Не веря глазам, приглядываясь к незнакомке, медленно двинулась к ним и вдруг, как кошка, молча бросилась на Сью. Максим в последнее мгновение заметил ее и схватил за руки. — Кто это? — Сью спряталась ему за спину, испуганно глядя на странную девочку в странном наряде. — Я тебе расскажу — кто! — Маша яростно рвалась к Сью, пыталась освободить руки. — Пусти! Пусти, я сказала! — Подожди! Ты откуда взялась? — Оттуда! — Говорите медленнее, я ничего не понимаю! — Сью от волнения перешла на английский. — Это моя знакомая, — Максим по-английски успокаивал Сью, по-русски — Машу. Маша по-прежнему с остановившимся стеклянным взглядом рвалась к сопернице, та пряталась у Максима за спиной. Сью: Что она хочет от меня? Максим (Сью): Я тебе потом объясню. (Маше.) Подожди, успокойся! Маша: Она еще по-английски выдрючиваться будет! Сью: Я ее боюсь! Максим (Маше): Она американка, я же тебе рассказывал! (Сью.) Не бойся, она просто убежала из больницы. Маша: Так ты, значит, с ней теперь? Пока я там?.. Сью: Из какой больницы? Она сумасшедшая? Максим (Маше): Успокойся, я объясню! Я же тебе про нее рассказывал, мы с ней вместе занимаемся. (Сью.) Она не сумасшедшая, просто у нее температура. Маша: Я знаю, чем ты с ней занимаешься! Я звоню — они говорят, его нет, а он с ней занимается! Я его жду, а он с ней занимается! Максим: Ты можешь меня послушать или нет?! Сью: Я не понимаю, говори, пожалуйста, медленнее! Максим (Маше): Что у меня может с ней быть, подумай сама! Сью: Надо вызвать полицию! Максим (Сью): Не надо никого вызывать! Я сейчас с ней поговорю, и она успокоится. (Маше.) Что ты сразу кидаешься действительно как сумасшедшая? Мы с ней просто друзья, понимаешь, просто общаемся! Зачем ты ушла из больницы? Сью: Держи ее крепче, она может вырваться! Маша: Ты мне мозги не пудри, мне не пять лет! Максим не успевал отвечать обеим, защищая Сью и с трудом удерживая Машу, он уже путался, обращаясь к Маше по-английски, а к Сью русской скороговоркой, и, наконец, оттолкнул обеих в стороны и заорал: — Молчать!! Девчонки от неожиданности разом затихли. Он перевел дух и медленно, четко выговаривая слова, сказал: — Сью, это Маша. Маша, это Сьюзен. Я надеюсь, всем очень приятно, — не давая опомниться, он подхватил обеих под руки, двинулся было к мотоциклу, тут же сообразил, что там всего два места, и повлек девчонок на улицу. — А теперь мы спокойно, дружно, мирно проводим Машу до больницы… — Я не пойду! — крикнула Маша. — Пусть она уходит! Максим досадливо сжал зубы. — Сью, — сказал он по-английски. — Извини, я отведу ее обратно в больницу. Я позвоню позже. — Конечно… До свидания, — растерянно кивнула Сью Маше и пошла к метро. — Что ты ей сказал? — подозрительно спросила Маша. Максим не ответил. Он вернулся к мотоциклу, вогнал ключ в замок и коротко кивнул через плечо на заднее сиденье: — Садись. Маша стояла рядом, виновато заглядывая снизу ему в лицо. — Мне холодно… — тихо сказала она. Максим только теперь заметил, что она дрожит в своем тонком халатике, пытаясь натянуть короткие рукава на побелевшие пальцы. Он распахнул куртку, и Маша тотчас прижалась всем телом, счастливо запустила руки ему за спину. Потом подняла голову, уже улыбаясь вкрадчиво: — Я хочу к тебе… Максим тоже невольно улыбнулся и, не выпуская ее из-под куртки, повел к дому. В пятницу Галя объявила — для тех, кто посмел забыть — о своем дне рождения. Максим рассчитывал отделаться дежурным поздравлением, но к концу уроков Галин отец подогнал к школе «Икарус» и увез всех на дачу, где был накрыт уже стол. К вечеру выяснилось, что гулять надо всю ночь, поскольку обратный рейс будет завтра. В огромной гостиной на первом этаже Майк с девчонками танцевали рэп. Галя в узком черном бархатном платье, с бокалом в руке, стояла у окна. — Телефон у тебя где? — крикнул Максим сквозь грохот музыки. — Телефон! — он покрутил пальцем в воздухе. Галя над головами у танцующих бросила ему трубку радиотелефона. Максим заглянул в другую комнату — там смотрели видак, на кухне варили кофе, в ванной целовались. Он поднялся в маленькую — кровать и трюмо — мансарду, набрал номер. Сзади открылась дверь, он торопливо нажал на клавишу и обернулся. Галя насмешливо смотрела на него. — Ах, извини, я, кажется, не вовремя… Звонишь своей девочке? Как ее зовут, кстати?.. Ах да, Маша… — она прошлась по комнате, покручивая бокал в пальцах. Максим молчал. — Хорошее имя — Маша, — рассуждала Галя. Она была заметно пьяна. — Нейтральное. Как бы с маленькой буквы: кто? что? — маша… А почему ты ее прячешь от нас? Все в курсе, а никто не видел. Ну хоть сегодня привел бы. Сказал бы — заехали бы за ней в этот… приют… Но нет, увы, не приведешь ты к нам Машу и не покажешь, — сокрушенно развела она руками. — Потому что рядом с нами девочка-то, — она выразительно цокнула языком, — неспортивно будет выглядеть. Застебают бедную, стыда не оберешься… И вообще, вся школа в ауте: как это наш Максим, наша краса и гордость, — и беспризорница? А тут и думать нечего. Просто наш Максим, наша краса и гордость, нас боится! — Кого? — Да хотя бы меня… Бедной Маше много ли надо — прокатил на мотоцикле, и она счастлива, и на все готова. А подойди к нормальной взрослой женщине — вдруг облом будет?.. А ты попробуй, — Галя откровенно, в упор смотрела ему в глаза. — Вдруг да получится?.. Рискни. Уж с твоей бедной Машей не сравнить, это я обещаю… Максим подошел к ней. Галя потянулась навстречу… — Смотри сюда… теперь сюда… — он пощелкал пальцами слева, справа, над головой, озабоченно приглядываясь к ее зрачкам. Удивленная Галя следила за его рукой. — Это я — Максим, — мягко, участливо, как доктор больному, сказал он. — Мы с тобой десять лет вместе учимся. Ты просто меня с кем-то перепутала… Ну? Узнала? — обрадовался он. — Вот и хорошо. Скоро совсем пройдет! — он ободряюще похлопал ее по плечу и открыл дверь. — Скотина! — Галя изо всех сил запустила в него бокалом. Хрустальные осколки разлетелись по полу. — Не пей больше, ладно? — уже серьезно посоветовал Максим. Он спустился в гостиную. Взмокший Майк потягивал пиво в кресле-качалке, глядя на медленный танец. — Ты бы трахнул ее, что ли? — неожиданно сказал он. Уступаю, — усмехнулся Максим. — Иди, она наверху. Заодно утешишь. — Ты о ком? — Я о Гале. — А я о Сьюзен. Максим наступил сзади на полозья качалки, так что Майк оказался лежащим на спинке ногами кверху. — Я, конечно, в твою приватную лайф не лезу, — невозмутимо продолжал он. — Только она смотрит как кошка, аж током бьет, а ты — ноль на выходе… А тут случай особый, — он и в горизонтальном положении прихлебывал из банки. — Международный престиж. Что она про русских мужиков подумает?.. Не позорь нацию! Озадаченный Максим нашел глазами Сью — она танцевала с кем-то из одноклассников. Она впервые сменила потертые джинсы и мешковатый свитер на вечернее платье и сама вдруг изменилась, из рыжего колобка превратилась в молодую женщину. Сью тотчас обернулась на его взгляд, помахала рукой, подошла и потянула за собой в круг. Они танцевали, улыбаясь друг другу, Максим одной рукой обнимал ее, в другой по-прежнему держал у нее за спиной телефонную трубку… Когда веселая Сью, переводя дыхание после танцев, заглянула в ванную, Галя смывала у зеркала потекшую тушь с ресниц. — Ты не знаешь, куда пропал Максим? — спросила Сью. Ты-то зачем его пасешь? — крикнула Галя сквозь злые слезы. — Я же тебя предупреждала — не лезь! — Я не понимаю, почему в последнее время на меня часто кричат? — растерянно сказала Сью. — Я что-то делаю не так? Максим с телефоном вышел на крыльцо. Набрал, наконец, номер и побрел по дорожке в темноте. Здесь было тихо, только свистела вдалеке электричка и глухо громыхала за окнами дачи музыка. Сквозь голые ветви деревьев холодно светили звезды. — Привет, — сказал он. — Что делаешь? — А что я могу делать? — тоскливо откликнулась Маша. — Жду тебя… — Понимаешь, тут день рождения у Гали случился… — Я понимаю. — Завтра встретимся. — Ты каждый день говоришь — завтра. — Но завтра — обязательно. Назавтра, едва успели веселые одноклассники с мрачной Галей вернуться в город, Сью позвонила Максиму: на компьютерную выставку прилетела делегация «Майкрософта» с информацией от отца. В просторном выставочном зале на Пресне еще монтировали оборудование перед завтрашним открытием. В офисе «Майкрософта», отгороженном легкими раздвижными стенами, все было рационально и просто: конторская мебель современного дизайна, оргтехника и рекламные проспекты на столах. Один из хозяев, моложавый американец, увидев Сью, радостно бросился ей навстречу, они поцеловались и быстро заговорили по-английски. Второй, занятый телефонным разговором, приветственно помахал ей. — Это Максим, — обернулась Сью. — Джон, — протянул руку американец. — Очень приятно, — он говорил с сильным акцентом. Сью сказала еще что-то, указывая на Максима. Джон кивнул. — Я сказала, что отец проявил интерес к твоим программам, — перевела Сью. — Он ответил, что по этому поводу они и хотели встретиться. — Я говорю по-английски, — напомнил Максим. — Ой да, извини. Положив трубку, подошел второй. — Тони, — пожал он руку Максиму. Они провели гостей за перегородку, в уютную комнатку для деловых встреч с кофеваркой и маленьким баром. Тони поставил перед Максимом чашку кофе. Джон передал Сью письмо от отца, Максиму пачку новых журналов. Сью щебетала с американцами, активно жестикулируя, они непрерывно смеялись. Хотя все не забывали улыбаться Максиму, он пока ощущал себя чужим здесь, тем более что не все понимал в их скороговорке. Потом перешли к делам. Американцев интересовало, в каких условиях и на какой технике он работает, что читает и насколько свободно говорит по-английски. Максим понимал, что его экзаменуют, и был в напряжении, чтобы не ударить в грязь лицом. «Майкрософт» планировал открыть представительство в Москве, и ему предлагали поработать стажером. Если все сложится удачно, то летом его, возможно, вызовут в Сиэтл. — Тем более что наша Сью будет очень этому рада, — подмигнул ей Тони. — А теперь — сюрприз, — объявила Сью. Джон поставил перед Максимом небольшую сумку. — Настоящий программист должен работать каждую минуту, в любой обстановке: на вилле, в поезде и самолете, в африканской пустыне и на пальме в джунглях. Небольшой подарок от «Майкрософта» — последняя модель лэп-топ со встроенным винчестером, — он открыл сумку и продемонстрировал новенький портативный компьютер… Когда с царским подарком Максим вышел на улицу, Сью нырнула ему под руку, обняла и на мгновение радостно прижалась щекой: — Ты представляешь, они нашли их! — Кого? — Антонова и Анциферова! Любимых моей Пра! — Это… это которые хотели убить друг друга? — с трудом вспомнил Максим. — Да! Я просила, и они нашли через консулат. Они оба живы, оба в одном приюте для старых, — она заглянула в бумажку. — Сергиев Посад. Это далеко? — Час езды… — Максим, тоже радостно возбужденный, думал о своем. — Надо же, Тони Слоумен и Джон Линн! Я учился по их статьям… Ты давно с ними знакома? — Почти всю мою жизнь. О, когда ты приедешь в Америку, я тебя познакомлю со всеми. Они все бывают у нас дома… Как я рада, что мы нашли их! — Сью устроилась сзади на мотоцикле и крепко прижалась к нему. — Обещай, что мы скоро поедем туда! Нет, завтра! Машины соседки одевались в комнате, натягивали боевой вечерний наряд — узкие цветные леггинсы и короткие юбки, азартно красились, теснясь перед зеркалом. Губан давно не появлялся, и они гуляли пока в свое удовольствие. Маша неподвижно сидела на кровати. — А я говорила — все они одинаковые, как болты от паровоза, — сказала Светка. — Не базарь! — оборвала ее Креветка. — Может, он к экзаменам готовится. У них, знаешь, какие экзамены? Тебе до пенсии не решить, правда, Марго? Маша молчала, потерянно глядя перед собой. Девчонки вышли, только Креветка задержалась около нее. — Пойдем с нами, Марго? — неуверенно предложила она. — Просто так погуляем… Хочешь, на дискотеку пойдем? Там клево… Он придет, а тебя нет — во задергается! Маша отрицательно качнула головой… Уже рано темнело. Комнату заливали серые сумерки, в углах притаились черные тени. Капли из-под крана отсчитывали секунды, все медленнее и медленнее, будто время останавливалось… Внезапно шумно распахнулась дверь, в глаза Маше ударил свет из коридора, она вздрогнула всем телом и сжалась, судорожно закрывая голову. — Тихо, тихо… — директриса села рядом, мягко опустила ее руки. — Чего испугалась? — она обняла Машу, прижала к себе. — Не пришел?.. Ну так иди сама! Найди! Ты что думала — счастье тебе в руки свалилось, и все? За любовь драться надо! Только не сиди вот так, не кисни. Вытри сопли, умойся. Посмотри в зеркало, ты же у нас красавица! Куда он от тебя денется… Узкий Вспольный переулок был забит машинами. У посольства стояли в очередь «роллс-ройсы» и «понтиаки» с флажками на крыле. Негромкий, но отчетливо слышный во всем переулке голос из спрятанного где-то динамика объявлял: — Машину посла Италии к подъезду… Машину посла Мальты к подъезду… По другую сторону «мерседесы», «вольво» и «ниссаны» разбирали школьников после уроков. Протиснулся по переулку правительственный «ЗИЛ», мальчишка лет двенадцати забросил ранец на громадное заднее сиденье, махнул приятелям и уселся рядом с шофером. Маша долго ждала у решетчатой ограды, вглядываясь в толпу на школьном дворе. Мимо прошли две старшеклассницы, одна выговаривала другой: — И вообще, это унизительно. Я бы не позволила так с собой обращаться. Хочет иметь молодую любовницу — пусть снимет квартиру… Маша наконец решилась спросить про Максима, девицы мельком оглянулись и указали на Галю, выходящую из школьных ворот: — Вон из одиннадцатого. Маша робко подошла к Гале. — Он уже ушел, — ответила та. Двинулась было дальше и вдруг остановилась, с любопытством сверху вниз разглядывая тощую малолетку. — А ты, наверное, Маша? — Откуда вы знаете? — Догадалась, — снисходительно усмехнулась Галя. — Они еще с третьего урока отвалили с этой дурой. За город куда-то. Опять до ночи сиди ее жди, как привязанная. Разоряешься с ней, кормишь — от этого ее тошнит, а того они вообще не едят — а она ночевать только приходит, как в гостиницу. Скоро вообще к нему переедет, — Галя со злостью чиркнула зажигалкой, затянулась. — Ему лэп-топ подарили с винчестером — штуки на две грин, а мне — вот, — она брезгливо оттянула щепотью пеструю куртку. — Я этого тряпья в любом комке за дерево куплю… Маша, замерев, исподлобья смотрела на нее. А Гале, видно, и выговориться хотелось, и особое удовольствие было сказать это не кому-нибудь, а Маше. — А Макс-то! На американку запал, дешевка, а в ней американского — только паспорт. Без слез не взглянешь, деревня деревней, а он над ней трясется… — А ты, наверное, Галя? — вдруг спросила Маша. — Да… — опешила та, оборванная на полуслове. — А ты откуда знаешь? — Догадалась. — Маша резко повернулась и пошла от нее. Мотоцикл мчался по шоссе. Сью сжалась за спиной у Максима, пряча голову от ледяного ветра. За городом была уже зима, морозная, но бесснежная — снег опаздывал в этом году, давно иссякли, выдохлись осенние дожди, но ни одна снежинка еще не упала на землю. Между деревнями и перелесками открывались до горизонта бугристые, окаменевшие поля. Они проехали Сергиев Посад, морозно посвечивающий золотыми куполами, по ухабистой грунтовке добрались до низеньких ворот богадельни. Прогнивший, щербатый забор был прислонен к стволам деревьев. За воротами был голый старый парк и обшарпанная каменная усадьба с пузатыми колоннами на крыльце. Максим медленно подъехал к усадьбе. Было послеобеденное время, и обитатели богадельни, древние старики и старухи в торчащих из-под засаленных пальтишек халатах и бесформенных брюках, выползали на свет. Подслеповато щурясь, они молча разглядывали неожиданных гостей. Максим и Сью в ярких пуховиках и шлемах казались здесь инопланетянами… — А вы кто им будете? — настороженно спросила заведующая, сама похожая на своих подопечных, только чуть поживее и поприличней одетая. Максим и Сью сидели перед ее столом в кабинете. — Да, в общем, никто, — пожал плечами Максим. — Просто мы давно их разыскиваем… — Нет у нас таких, — отрезала тетка. Она суетливо перебирала на столе какие-то бумаги, стараясь не смотреть на гостей. — Но нам дали точный адрес, — сказал Максим. — Где дали? — В американском консульстве. — Что происходит? — негромко спросила Сью по-английски. — Не понимаю, — так же негромко ответил Максим. Услышав иностранную речь и слово «консульство», тетка съежилась, испуганно глядя на них. — Так это… умерли оба… — пролепетала она. — Мы просто документы не успели еще оформить… — Когда? — упавшим голосом спросила Сью. — Да вот весной. В марте Анциферов, и Антонов за ним сразу… Знаете, очень они друг друга не любили, — зачастила тетка, торопясь перевести разговор на другое. — У нас контингент особый, сами понимаете, люди старые — обижаются легко и по пустякам, и надолго, но у них не так, у них с той жизни, — махнула она за окно, — что-то было… Максим и Сью переглянулись. — Да-да. А что было? — Я, конечно, точно сказать не могу, — понизила голос заведующая. — Оба ведь долго сидели — и до войны, и всю войну, и до самой амнистии… И говорят, что это один другого в НКВД сдал как американского шпиона — то ли Антонов Анциферова, то ли наоборот, а другой его по тому же делу за собой потянул. И вот представьте, сидели в одном лагере и в одной бригаде работали — фамилии-то по алфавиту рядом… И до того они друг дружку не любили, что, когда Антонов к нам поступил и узнал, что Анциферов здесь — так просто уйти хотел. Но, сами понимаете, выбирать-то не приходится… Так и жили в одной комнате и, не поверите, за двадцать лет друг другу слова не сказали! Больные оба, легкие на Севере отморозили — я думала, года не протянут. А они, честное слово, будто на этой нелюбви и держались двадцать лет. Будто пережить один другого хотели… А в марте Анциферов загрипповал — сами помните, какой грипп-то ходил — и за три дня сгорел… И вот к чему я это все говорю, к чему начала: как Анциферов умер, так Антонову будто и жить стало незачем. В тот же день лег и уже не вставал. Так и похоронили рядом… — А что-нибудь осталось? Фотографии? — Да нет, — пожала плечами заведующая. — Родных-то нет. А нам хранить ни к чему… Вот только, — встрепенулась она, — когда вещи разбирали — да какие там вещи! — у обоих одинаковую фотографию нашли. Артистка, что ли, тогдашняя, вроде Веры Холодной? Я помню, удивилась, оставила, все спросить у кого-нибудь хотела… — она пошарила в ящиках стола, в шкафу и достала, наконец, две пожелтевшие фотографии юной барышни в шляпке с вуалью, протянула одну Максиму, другую — Сью. Сью осторожно стерла пыль с лица семнадцатилетней Пра. — Может, вы знаете? — спросила заведующая. — А то мы тут с завхозом поспорили даже. — Нет, — ответил Максим. — Наверное, артистка… Когда Сью вышла из кабинета, тетка придержала в дверях Максима за локоть и негромко сказала, пряча глаза: — Вы не сомневайтесь, мы документы-то оформим, все что положено… Вы же знаете, какие нам деньги собес дает — на еду старикам не хватает, на белье постельное. И гуманитарка не доходит, всю воруют… А тут две пенсии… Я же не себе в карман… На голом, сиром кладбище без венков и оград они нашли две соседние могилы. Сью, сдерживая слезы, достала фотоаппарат, отошла подальше, чтобы в кадре уместились оба покосившихся креста, речушка за кладбищем в низине и церковь за рекой. — Я не понимаю, — сказала она. — Они любили одну женщину, и оба ее потеряли. Они должны были любить друг друга в память о ней, а они всю жизнь ненавидели… Я думаю, отец Пра сделал умно, когда увез ее отсюда. Здесь страшно любить. Еще страшнее, когда тебя любят… Около Галиного дома Сью отдала ему шлем. Максим, как обычно, потянулся поцеловать ее в щеку на прощание, но Сью покачала головой и указала на окна: — Не надо, Галя увидит… Бай! — она помахала от двери и ушла в подъезд. Максим поправил провода на свечах. Уже включив скорость, хлопнул себя по куртке и вытащил из-за пазухи сумочку Сью… В подъезде какой-то пацан с интересом разглядывал плакат об экономии электроэнергии. Лифт тотчас открылся перед Максимом. Он удивленно глянул на табло — второй лифт тоже стоял на первом этаже. Максим поднялся на несколько ступенек по лестнице, крикнул наверх: — Сью! Тишина. Он сбежал вниз, тревожно оглядываясь. Толкнул стеклянную дверь в жилой коридор первого этажа — заперто. Шагнул было к обитой жестью двери подвала, и тут пацан неожиданно бросился на него сзади. Максим ударил его локтем. Распахнул дверь, тут же услышал в глубине подвала голоса и побежал, пригибаясь под нависающими сырыми трубами. В тупичке, тускло освещенном зарешеченной лампой, извивалась на грязном бетонном полу Сью, над ней суетились, толкаясь, мешая друг другу, черные тени. С нее уже стащили джинсы, свитер вместе с лифчиком задран был на голову. Двое раздвигали ноги, прижимая колени к плечам, третий зажимал рот. Максим с разбега ударил ближнего ногой под ребра. Другой вскочил, щелкнул выкидным ножом. Максим выбил нож, но сзади подоспел пацан из подъезда, и началась молчаливая драка в темноте. Максим упал, тотчас вскочил, прижимаясь спиной к стене. — Стоять! — рослый парень выхватил наган и медленно двинулся на Максима, прикрывая лицо локтем. — Не дергайся! Максим медленно отступал в глубь подвала. Один из парней бросился было на него, но тот, что с наганом, перехватил его и отшвырнул назад: — Тихо! Отвал! — держа на стволе Максима, он пропустил своих за спиной к выходу и последним исчез за дверью. Максим, сбитый с толку их поспешным бегством, настороженно оглядываясь на дверь, побежал к Сью. Она уже сама шла навстречу в разорванной по швам, перепачканной бетонной пылью одежде, бессильно опираясь рукой о стену. — Я боюсь! Уведи меня отсюда! — захлебываясь слезами, она вцепилась в Максима. — Все… Все, успокойся… — Максим обнял ее и торопливо повел к выходу. Нажал было кнопку лифта, но Сью отчаянно замотала головой: — Я не пойду к Гале! Уведи меня отсюда! Губан догнал своих в конце двора. — Разошлись, — вполголоса скомандовал он не оборачиваясь. — Ловите тачку — и быстро в интернат. — Чего ты рванул? Урыли бы его на месте! — заорал Тарас, держась за разбитую скулу. — Быстро разошлись, я сказал! Все, вечером увидимся… — Губан, оглядевшись по сторонам, пробежал между домами, прыгнул в машину. Попетляв по переулкам, выехал на проспект, здесь чуть расслабился, достал сигареты, прикурил и несколько раз глубоко затянулся. — Ну? — спросила Маша с заднего сиденья. Губан отрицательно мотнул головой. — Твой мажор приперся… Уехал вроде. Чего забыл, не знаю… — И что — ничего?! — Раздели только. — Подробно рассказывай! — велела Маша. — Ну, затащили в подвал. Джинсы сняли, свитер… — Она голая лежала? — допрашивала Маша. — Да. — На полу? — Нет, на ковре персидском, — огрызнулся Губан. — Он видел? — Видел. — Его не трогали? — Нет. — Смотри, я ведь узнаю… Губан затормозил неподалеку от интерната. Вопросительно глянул в зеркало на Машу. — Ты обещала… — Ладно, — сказала она, помолчав. — Поехали. В тесной квартирке Губана стены были сплошь, как обоями, заклеены плакатами с Брюсом Ли и Шварценеггером, обнаженными моделями, вместо люстры посреди комнаты висела боксерская груша, в углу стояла железная качалка со штангой. Из мебели только низкая тахта и столик с телевизором и видаком. Маша с порога сразу подошла к тахте и встала, опустив руки. Губан, радостно-суетливый, принес с кухни бутылку шампанского и два фужера, поставил в изголовье, включил магнитофон, зажег ночник — сноп светящихся нитей. — Давай быстрее, мне домой надо, — равнодушно сказала Маша. Губан обнял ее. Маша отвела лицо. Он робко потянул вверх свитер. Маша досадливо вздохнула сквозь стиснутые зубы, оттолкнула его руки, сама сняла свитер, бросила на тахту и снова замерла, глядя в окно. Губан медленно провел пальцами по ее плечам, по груди. Опустил руки. — Я так не могу, — сказал он. — В тот раз смог — не помер. Я тебе на шею вешаться не обещала. Губан отступил и сел на тахту, опустив голову. — Я тебя люблю, — тоскливо сказал он. — Все? Можно идти? — Маша надела свитер и пошла к двери. — Что мне делать, Марго? Скажи, что мне делать, я сделаю… — Застрелись из своей железки, — спокойно ответила она, открывая дверь. — Только зарядить не забудь. Сью в халате, с мокрыми волосами сидела на диване, обняв себя за плечи, всхлипывала и все никак не могла успокоиться. — Может быть, вызвать врача? — встревоженно спросила мать из-за двери. — Ничего не надо! Отстань! — крикнул Максим. Он погладил Сью по голове, она уткнулась лицом ему в грудь. — Я боюсь… — Тихо, тихо… Все кончилось… — Я боюсь… — всхлипывала Сью, у нее опять начиналась истерика. — Я не хочу к Гале. Я ее боюсь. Она меня ненавидит. Можно, я останусь у тебя? — Конечно… Успокойся… — Давай уедем… Я не хочу здесь больше жить, я боюсь. Я писала Пра о тебе, они нас ждут. Давай уедем вместе. Я здесь только из-за тебя. Я тебя люблю. Обещай, что мы уедем… — она, как щенок, тыкалась ему в лицо мокрыми губами, изо всех сил прижимая к себе, цепляясь за него, как за последнюю надежду на спасение… Сью спала, устало свернувшись под одеялом. Максим осторожно вытащил руку у нее из-под головы и встал. Сел в крутящееся кресло у стола, глядя на Сью. Ударил пальцем по клавише — на мониторе компьютера возникло лицо Маши: «Привет!» Нажал еще раз — появилась надпись «Пока!» Заставки были разные: на «Привет!» Маша улыбалась, на прощание озорно подмигивала. — Знаешь, у Сью неприятности, — сказал Максим. — Да?.. — без интереса откликнулась Маша. Они бродили по парку, по тем же аллеям, где недавно еще носились на мотоцикле, распугивая прохожих, и кружились по замершей карусели. Карусель была теперь заколочена наглухо досками, как брошенный дом, а мотоцикл до весны стоял в гараже. Снега все еще не было, пожухлая осенняя трава на газоне замерзла и хрустела под ногами. Маленький пруд за низкой оградой затянуло льдом. Здесь осталась стая лебедей, опоздавших улететь в теплые страны, они плавали по черной воде у берега, а сторож длинным шестом ломал лед, расширяя полынью. — У тебя хлеба нет? — спросила Маша. — Надо принести им в следующий раз… — Представляешь, какие-то придурки напали на нее в подъезде. Хорошо хоть я вернулся, чисто случайно — она сумочку забыла… Она и так в шоке, выходить боится… Маша молчала. Максим осторожно глянул на нее сбоку. — Там темно было… Но, знаешь, мне показалось, что я по крайней мере одного из них раньше видел. У вас… Такой восточный… — Шарипов, — беспечно сказала Маша. — А Тарасу ты классно в глаз засадил. До сих пор с фингалом ходит. — Погоди… а ты откуда знаешь? — А это я их наняла, — Маша на ходу тронула желтый лист, непонятно как удержавшийся на ветке до этих пор. — Жалко, ты не вовремя появился, все испортил… А рассказать, как я заплатила? — Ты что… — Максим остановился как вкопанный, растерянно глядя ей вслед. — Ты серьезно?.. Ты действительно сумасшедшая?! Максим догнал ее, схватил за руку и развернул к себе. Маша тотчас вскинула на него широко распахнутые глаза. — А что она думает — приехала из своей красивой Америки, и здесь тоже все для нее? — ожесточенно заговорила она. — Думает, даром все получит, что хочет? Я тебя не отдам! Пусть сперва поживет, как я! Или сразу пусть уматывает! Я еще не такое придумаю! — Что ты… Успокойся… — Максим не на шутку испугался. Он впервые видел ее такой. — Ты, наверное, подумала… Все равно, зачем же так… Я только тебя люблю, ты же знаешь… — торопливо говорил он, глядя в ее темные, остановившиеся глаза, и видел, что все слова — впустую, мимо. — Да?.. Где она сейчас? — Дома. У Гали, — соврал Максим. — Иди сюда! — Маша подтащила его к автомату. — Звони! — Успокойся… — Я спокойна! Скажи все это ей! Ну! — Маша сняла трубку и сунула ему в руку. Максим не умел врать — не научился, нужды не было. Машу нетрудно было обмануть, и все же он отводил глаза, мучительно медлил. — Ну! Он медленно набрал номер. — Дай! — Маша забрала трубку, дождалась голоса Гали и снова протянула ему. — Галя? Сью позови, пожалуйста… — Максим опустил глаза под немигающим взглядом Маши. — Кого? — язвительно спросила Галя. — А может быть, ты мне ее позовешь? Я бы хотела ей сказать пару слов. Кстати, в школе интересуются, почему ее нет. И учти — пока она здесь, за нее отвечают мои предки!.. Алло!.. Максим выдержал достаточную паузу, набрал побольше воздуха. — Я хочу тебе сказать, что я никогда тебя не любил и не люблю! — отчеканил он. — Я люблю совсем другого человека и буду всегда ей верен! — И пусть убирается в свою вонючую Америку! — требовательно подсказала Маша. — Отваливай в свою любимую Америку, и чем быстрее, тем лучше! — закончил Максим и нажал на рычаг. — Вы совсем там с ума посходили? — опешила Галя. — Алло!.. — она со злостью бросила трубку. — Ну, теперь успокоилась? — спросил Максим. Маша мгновенно затихла, снова превратилась в маленького беззащитного ребенка. Она виновато посмотрела на него снизу вверх: — Ты меня любишь? — Ты же знаешь. — До самой смерти? — Конечно. — Пойдем к тебе? — Я же сразу сказал — сегодня нельзя, — отводя глаза, сказал Максим. — Давай еще погуляем… — Го-орько! — заорал Майк. — Мимо, — ответил Максим. Они со Сьюзен сидели во главе стола, за которым собрались одноклассники. — Кончай темнить, Макс! По какому поводу сейшн? — А тебе обязательно повод нужен? — Чисто информативно. В наше время без серьезного повода такого, — обвел глазами Майк праздничный стол, — не бывает. — Ма, хватит бегать! — крикнул Максим. Мать откликнулась с кухни, мимоходом выдернула шнур непрерывно звонящего телефона и тоже села за стол. — Ну, все сидят?.. — Максим переглянулся со Сью. — В общем, мы собрали вас… — …господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие… — опять встрял Майк. — Это для кого как, — усмехнулся Максим. — Дело в том, что мы со Сьюзен улетаем, — ровным голосом сказал он. — Так что это — отходная. — Когда? — Послезавтра. За столом стало тихо. Галя, кажется, просто потеряла дар речи. — Ничего себе… Ну, вы дали!.. — все загалдели разом. — Я просила не говорить заранее, — сказала Сью. — Мы решили объявить вам сегодня. — Погоди, Макс, а школа, а экзамены? — Я должна сказать, что это была моя инициатива, — ответила за него Сью, — Я хотела уехать как можно быстрее. Мы закончим там мой колледж. Это хорошая частная школа. За Максима заплатит компания моего отца. А потом мы вместе будем поступать в университет… Мать вышла на звонок; вернувшись, чуть заметно кивнула Максиму на дверь и развела руками. Одноклассники продолжали обсуждать новость, Майк обмахивал кого-то салфеткой, как боксера после нокдауна, только Галя проводила Максима взглядом… За порогом, прислонившись спиной к стене, стояла Маша. — Она у тебя? — Да… Там много народу. Собрались с ребятами… Ты почему не позвонила? — Я сто раз звонила! Я каждый день звоню! Я не могу без тебя так долго! — Ну действительно, нет времени! — прижал Максим руки к груди. — А на нее есть? — указала Маша на дверь. — Я ее убью. — Тише… Из квартиры выглянула Галя. — Что?! — крикнул Максим. Галя усмехнулась и исчезла. — Иди сюда, — Максим увел Машу к лифту. — Я хотел с тобой спокойно поговорить. Давай я завтра приеду и… — Сейчас, — потребовала Маша. — Неудобно, я там ребят бросил… — Нет, сейчас! — Хорошо, — решился Максим. — Я не хотел тебе говорить, пока не узнал наверняка… Только обещай, что ты будешь слушать спокойно, пока я все не объясню. Обещаешь? — Да. — Я должен на какое-то время уехать. Ну… года на два, на три… Маша качнулась назад, в ужасе распахнув глаза. — Куда? — В Америку. — С ней?! — Да при чем здесь с ней! Что ты заладила — она, с ней! — раздраженно сказал Максим. — Да, с ней, но дело не в этом… — А я?! Ты меня бросил? — Да послушай! Ты же обещала… Дело в том, что отец Сьюзен работает в большой компьютерной фирме. Самой знаменитой, самой престижной фирме, понимаешь? Он даст мне работу. Здесь мне ничего не светит, понимаешь? Нам с тобой ничего не светит! Здесь не нужны мои мозги, здесь не нужны программисты, здесь нужны счетоводы! А я хочу, чтобы мы с тобой хорошо жили, чтобы ты ничего не боялась… — Мне ничего не надо! — Ты что, не понимаешь? Это другая жизнь, другая планета… — Мне ничего не надо! — отчаянно мотала головой Маша. — Не бросай меня! — С чего ты взяла, что я тебя бросил? Я вернусь за тобой. Мне только зацепиться, только забить место для нас, и я вернусь за тобой! Мне никто не нужен, кроме тебя, я клянусь! — Я тебе не верю! Мне ничего не надо! Я хочу быть с тобой, я умру без тебя! — не слушая, кричала Маша. Максим устало выдохнул и опустил руки. — Хорошо, — тускло сказал он. — Я никуда не еду, хорошо. Только успокойся… — Я тебе не верю! Скажи это ей! Пойдем, ты скажешь это ей! — Не будь дурой, в самом деле. Там людей полон дом. Самое время для объяснений… Смотри, вот мой билет, — он вынул из кармана яркую книжицу. — Видишь: «Панамерикен», Москва — Нью-Йорк… — он аккуратно порвал глянцевые листы надвое. Маша выхватила у него обрывки, яростно рванула еще и еще раз и сунула обратно: — А это брось ей в морду! — Хорошо, — терпеливо сказал Максим. — Подожди пару дней, ладно? Провожу ее, и все будет по-старому. Маша обняла его, еще дрожа всем телом… Мать выглянула из двери и обомлела, увидев целующихся Максима и Машу. Постояла, не зная, что делать, и тихонько прикрыла дверь. Вернулась в комнату, деловито оглядела стол: — Я надеюсь, горячее все будут? На диету еще никого не посадили? — А Макс-то куда пропал? — обернулся кто-то. — У нас своя свадьба, у них своя свадьба, — как бы про себя, но достаточно громко сказала Галя. — Как? — спросила Сью. За столом все понимали, что происходит, и Сью неловко себя чувствовала под взглядами одноклассников. Она приподнялась было, но мать усадила ее обратно. — Давай выпьем, Сью, — отец налил ей шампанского. — Когда еще вместе соберемся… Максим вернулся, сел на свое место рядом с ней. — Зачем ты порвал расписание? — удивилась вдруг Сью. Максим только сейчас заметил, что все еще держит в руке глянцевые обрывки. — Порвал — и порвал! — раздраженно ответил он. — Я что, отчитываться должен? Сью вскинула на него изумленные глаза. — Извини, — спохватился Максим. — Под руку попалось… Ночью за своим столом он быстро просматривал книги и журналы, складывая нужные в стопку. Сью сидела на диване. Круг света от настольной лампы не доставал до нее, лицо ее было в тени. — Это она приходила? — негромко спросила Сью. — Да, — чуть помедлив, ответил Максим, не оборачиваясь. — Ты говорил, что вы давно расстались… — Не волнуйся, она больше не придет. Сью встала и бесшумно прошлась по комнате. Присела рядом с Максимом на корточки, чтобы видеть его лицо. — Я все замечательно придумала! — она неуверенно улыбнулась. — Я попробую поговорить с отцом… У нас в Америке очень хорошие клиники. Может быть, мы сумеем устроить ее в хорошую клинику недалеко от нас… — Не лезь в чужие проблемы! — Максим отшвырнул журнал. — Ты все равно ничего не понимаешь! Сью по-прежнему внимательно смотрела ему в глаза. — Ты никогда не говорил, как ты ко мне относишься… Ты меня любишь? — Конечно, — Максим выдержал ее взгляд, улыбнулся и поцеловал ее. Утром, когда Максим вышел на кухню, мать резала пирог, отец, как всегда опаздывая, одновременно допивал кофе, читал газету и краем глаза смотрел «Новости». Максим отломил горбушку. — Не ешь стоя, сядь по-человечески, — сказала мать. — И Сью позови. — Сейчас… — Максим глянул в сторону своей комнаты. — Па, у меня к тебе просьба. Позвони директрисе, объясни… Я не знаю, что Машка сделает, если узнает. Самолет взорвет! Пусть она присмотрит за ней пару дней. Отец отложил газету. — А давай-ка ты сам будешь разбираться с этими делами, — сухо сказал он. — А то не по-мужски получается: попользовался девочкой, а грязь за тобой я должен убирать? — Грязь? — Максим замер, глядя на него. — Вы же мечтали, чтобы у нас это кончилось! — заорал он. — Вы же оба отпали, когда я сказал, что мы с Машкой поженимся, а теперь — грязь?! — Тише… — мать торопливо прикрыла дверь. — Я не знаю, кого мне больше жалко — Машу или эту дуру американскую, которая даже не понимает, что ты ее обманываешь… — А меня тебе не жалко? — Тише! — взмолилась мать. — Там же все слышно… — Ты хоть понимаешь, что такое «Майкрософт»? — понизил голос Максим. — Это… это будто тебя из многотиражки Урюпинского заборостроительного завода приглашают в «Нью-Йорк таймс»! Так понятно? Мы здесь на тридцать лет отстали, и каждый год еще на десять отстаем! Я не хочу всю жизнь в бирюльки играть, я не хочу жрать то, что там давно прожевали и переварили! Я же не за халявой еду, не в бассейне мраморном плавать — я работать хочу!.. — он пошел было, но тут же обернулся. — А эти двое идиотов, несчастные влюбленные, Анциферов с Антоновым! — зло засмеялся он. — Всю жизнь целовали портрет любимой, чтобы сдохнуть в богадельне! А любимая-то умнее оказалась — пока они тут страдали и собачились, она в Америке бизнес делала! Спасибо, это не для меня! Жизнь-то не из одной любви состоит! — Дело не в этом… — начал было отец. — В этом! Всю жизнь хотите и рыбку съесть, и… красиво выглядеть! «Грязь»! — Не смей на меня голос повышать! Щенок! — Давайте, в конце концов, я позвоню в интернат, — сказала мать. — Не надо! Без вас обойдусь! — Максим схватил телефон и ушел в гостиную, захлопнув за собой дверь. Решительно набрал номер. — Здравствуйте, Раиса Николаевна. Это Максим… — Давно тебя не слышала. А Маша на уроках. Я передам, чтобы она тебе перезвонила. — Не надо, Раиса Николаевна. У меня просьба к вам… Я завтра улетаю в Америку. И я хочу вас попросить… — Максим все-таки замялся, засуетился. — Вы понимаете… Я не хотел бы, чтобы Маша… — Алло, не слышу! Маша на уроках, но я могу ее вызвать. — Раиса Николаевна! Алло!.. — Максим нервно дернул шнур. — Так слышно?.. Раиса Николаевна, я завтра улетаю! Надолго! — раздельно, по словам, начал кричать он, оглядываясь на дверь. — И я вас прошу… — Не слышно! — Я перезвоню сейчас! — Максим, если ты меня слышишь: здесь барахлит телефон. Если что-то срочное — зайди сам, дорогу знаешь. Если нет — я передам Маше, что ты звонил, она тебя найдет… Максим бросил трубку. — Что-нибудь случилось? — спросила Сью, когда он вошел в комнату. — Ничего. Все о’кей… — Максим надевал куртку. — Я сейчас вернусь. Воровато оглянувшись, он перелез через ограду у глухой торцевой стены интерната и пошел вдоль стены, чтобы не маячить под окнами. В вестибюле, отступив под лестницу, переждал шумную компанию старшеклассников, бегущих в спортзал… — Слушаю тебя, — вежливо улыбаясь, сказала директриса. Она внимательно смотрела на сидящего напротив Максима. В приемной у секретарши противно скрежетал принтер. — Раиса Николаевна, — негромко, четко начал Максим. — Я хотел сказать, что завтра я улетаю в Америку. Маша не знает, что все уже решено. Если она узнает, она придет и… Вы понимаете, вы ее знаете… Она ничего уже не сможет изменить, у меня билет на руках, виза… В общем, я не хотел бы, чтобы были какие-то эксцессы. Я думаю, вы тоже не хотите. — Что же мне — под арест ее посадить? — спросила директриса. — Не знаю. В конце концов, вы за нее отвечаете. — А ведь ты обещал мне, помнишь?.. — Я не могу быть всю жизнь ее нянькой. В конце концов, у меня есть свои планы, моя профессия… — Я все прекрасно слышала по телефону. И все поняла, — спокойно сказала Раиса Николаевна. — Просто я хотела посмотреть, с какими глазами ты все это будешь говорить, мальчик… А ты молодец. Пришел. Я думала — не придешь… Во всем надо быть последовательным. Даже в подлости. Она поднялась. Максим тоже встал. Директриса неторопливо обошла стол, размахнулась и изо всех сил ударила его — хотела по щеке, получилось пятерней по всему лицу, Максим даже качнулся. — Это от нее, — пояснила она деловито. — Поскольку у нее не будет возможности. А теперь — пошел вон! — она распахнула дверь. — Пошел вон, подонок!! Секретарша с жадным любопытством выглядывала из-за компьютера. Максим стоял на месте, опустив голову. — Я могу надеяться, что… — начал он. — Не бойся, мальчик. На тебя мне наплевать, но я не прощу себе, если потеряю ее. Из-за такой мрази. Пошел вон! Она захлопнула дверь кабинета. Максим исподлобья глянул на секретаршу, повернулся на негнущихся ногах и вышел. Маша с директрисой, обе в рабочих синих халатах и косынках, с кисточками и ведром краски спустились в закуток под лестницей. Стены здесь были изрезаны ножом и ребром монеты, густо исписаны шариковой ручкой: инициалы, несложные уравнения интернатской любви, «Раиса — сука», похабные рисунки, следы от затушенных бычков, даже на потолке кружки копоти от брошенных на пластилиновом шарике спичек. Раиса оглядела вернисаж. — Когда это у Шарипова с Криворотовой любовь была? — удивилась она. — У нее вроде с Тарасовым уже два года. — Да не любовь — так… неделю… — откликнулась Маша. — Летом, когда Тарас в КПЗ сидел. Директриса указала на крупные каракули: «Марго — смерть за измену!», обмакнула кисть и закрасила первым мазком. Маша начала от лестницы, старательно водя кистью вверх и вниз. Директриса двинулась ей навстречу. — Знаешь, — сказала она, — я раньше поражалась вот этому, — кивнула она на картинную галерею. — Устроим субботник — все вместе, глаза горят, красим, только брызги летят. Кто быстрее, у кого лучше выходит? Чисто, красиво, все рады… А наутро уже порезано, еще высохнуть не успело… Я понять не могла, кричала, разорялась. Ведь свой дом! Неужели на роду у нас написано в грязи жить? Или чистота глаз режет — пока углы не засрешь, душа не успокоится?.. А потом перестала удивляться. Стала просто брать краску и красить. И так всю жизнь — крашу, крашу… Они режут, а я крашу… Весь дом был на уроках, только на втором этаже, у малышей, время от времени перекатывался из конца в конец коридора гулкий топот. — Когда первый год работала, только после училища — планы грандиозные, куда там Макаренко… Подружилась со своими пятиклашками, они, как утята, за мной ходили. Старшие к ним не совались — знали, за любого из них по стене размажу… Как-то зашла в номер к мальчишкам — в Риге, я экскурсию для них из шефов вытрясла — а они вдруг налетели вдесятером… Четверо на руки, на ноги сели, один голову держит, остальные одежду по лепесточку сощипывают… И знают, гаденыши, что я ни на помощь не позову и ничего им не сделаю — на меня же помои польются: взрослая тетка со шпингалетами не справилась… Нормальные причем пацаны, не шпана, все хорошо потом устроились, никто не сел. У одного дочка в балетном училище… Думала, не переживу… — она усмехнулась. — Ничего. Закрасила… Никому никогда не рассказывала. Только вот тебе… Дирекриса помолчала. — Но, знаешь, чем дальше, тем больше кажется, что все — краска кончается… Под лестницу заглянула секретарша. Маша встрепенулась было ей навстречу. — Раиса Николаевна, контейнер с гуманитаркой пришел. Директриса положила кисть. — Ты продолжай пока, — кивнула она Маше. — Вернусь — догоню… — она ушла за секретаршей, деловито уточняя что-то на ходу. Через минуту чужие острые каблуки быстро простучали мимо по коридору, вернулись и остановились у Маши за спиной. Она оглянулась: Галя, насмешливо склонив голову, разглядывала ее забрызганный краской наряд. — Красишь? — спросила она. — Ну-ну… Маша медленно окунула кисточку в ведро, сняла лишнее о край. — А между прочим, твой любимый сегодня улетает с ней. Насовсем… В полвторого самолет, из Шереметьева… Если, конечно, тебе это интересно. Маша с деревянной спиной молча продолжала работу. — А летом поженятся. Мать ей уже платье шьет… Платье — абзац, она мне в каталоге показывала: вот здесь кружева, а снизу воланы, воланы до самого пола. Шляпка тоже кружевная, с вуалью, и перчатки до локтя. В церкви будут венчаться… Маша, как робот, размеренно водила кистью вверх и вниз, вверх и вниз по одному и тому же месту. — Думаешь, мне тебя жалко? — спросила Галя. — Да ни капли! Ни капельки! Так тебе и надо, дура! Одно слово — придурочная! Я не знаю, что бы я сделала, если бы у меня вот так парня увели. А ты крась, крась… Только когда шаги ее затихли, Маша опустила кисть и обернулась, с застывшим, как маска, белым лицом и темными глазами… Уже без косынки и халата, в одних тонких трениках она спрыгнула в палисадник из окна. Поодаль, у крыльца стоял трейлер с яркими надписями на чужом языке, оттуда слышался командирский голос директрисы… Маша нетерпеливо звонила в дверь к Губану. — Марго? — остолбенел тот на пороге с глупой улыбкой. Маша молча прошла в квартиру, встала, привалившись спиной к зеркалу в прихожей. — Что случилось? — Губан тревожно заглянул снизу ей в лицо. Из кухни высунулся стриженый парень с бычьей шеей. — Чего там?.. О-о! — оценил он Машу. — Что за телка! — Отвали! — крикнул Губан. — Что случилось, Марго? — Он встряхнул Машу за плечи. — Пусть уйдут, — сказала она. Губан кинулся на кухню, там начался крутой разговор. Мимо Маши прошли к двери трое в спортивных костюмах, одинаковые, как кегли. — С телкой кувыркаешься, а счетчик стучит… — недовольно сказал один. — Потом, ладно, завтра разберемся… Пока, давай! — Губан суетливо выпроводил их и провел Машу в комнату. — Ну? — Он меня бросил… — бесцветно сказала Маша. — Кто? — спросил Губан, а физиономия его сама собой уже расплывалась в счастливой улыбке. — Мажор твой? Пижон дешевый? Я тебя предупреждал! Я же сто раз говорил — попользуется, падла, и отвалит!.. Хочешь — пойдем! — он кинулся натягивать куртку. — Только из дома его вызови, я его, как Бог черепаху… — Уже улетел с ней… — С кем? С этой рыжей? — Губан счастливо засмеялся. — Да он же дурак, Марго, дурак! Он же сам себя наказал! Марго, бедная моя, милая… — он схватил Машу, стал торопливо целовать. — Никому тебя больше не отдам! Сам пойду к Раисе, уломаю. Я тебя теперь не отпущу! Хочешь, завтра прямо распишемся… Маша чуть заметно кивала. — А про него забудь!.. Ну, хочешь, уедем? Долги соберу, займу еще, и рванем в Сочи — там тепло, люкс на двоих, балкон на море, халдеи на цыпочках… Я тебя, как куклу, одену, только пальцем будешь показывать, чего хочешь, только на тебя пахать буду… — он дрожащими руками расстегивал ей блузку. Маша вяло оттолкнула его. — Разит от тебя, как от козла. У тебя воды нет? — С тачкой весь день возился, — виновато засмеялся Губан. — Сейчас… Подожди, я сейчас… — он выхватил из стенного шкафа новое полотенце и кинулся в ванную. — А я ждал… Не поверишь, каждый день ждал, что придешь — хоть сейчас, хоть через год. А иначе — не по правде, несправедливо, иначе — за что мне?.. Он еще что-то говорил, захлебываясь словами, но как только послышался шум воды из душа, Маша вдруг ожила. Она быстро огляделась в квартире, обшарила куртки в прихожей, нырнула в шкаф. Нашла толстую пачку денег. Ощупала стопку постельного белья, потом принялась вываливать шмотье с полок на пол. Опрокинула ящик с кассетами, содрала покрывало с дивана. Метнулась на кухню… Уже в толстой кожаной Губановой куртке, достающей ей почти до колен, она тихонько закрыла на щеколду дверь ванной, где слышался еще душ и счастливый голос Губана, и выскользнула из разгромленной квартиры. Она отчаянно махала мчащимся мимо машинам, бросалась прямо под колеса. Машины визжали тормозами, шарахались в сторону, шоферы беззвучно матерились за стеклом. Наконец остановился новенький белый «мерседес». Маша распахнула дверцу: — Шереметьево! — Сколько? — лениво отозвался водила, повернув к ней узкие темные очки. — Тысяча, — наугад сказала Маша, она ни разу в жизни не ездила на такси, не знала, сколько надо платить и где аэропорт. Тот молча врубил скорость. — Десять! — крикнула Маша. — Поехали. Маша прыгнула на сиденье. — Только быстрее. Пожалуйста! Я вас очень прошу, быстрее, быстрее… Машина с места бесшумно набрала скорость. Маша сидела, напряженно подавшись вперед, глядя на дорогу. Водитель покосился на нее и только теперь заметил дешевые треники с пузырями на коленях и стоптанные туфли на босу ногу. Когда остановились на красный, подозрительно спросил: — А деньги-то у тебя есть? — Что? — обернулась Маша. — Бабки покажи! Маша вытащила пачку. Водила присвистнул. Маша и сама только сейчас увидела под рублями зеленые долларовые бумажки. Комкая, запихнула деньги обратно в карман. «Мерседес» миновал пост ГАИ на границе города и помчался дальше по шоссе. Ночью наконец выпал первый снег и уже шел не останавливаясь, валил крупными хлопьями, будто наверстывал потерянное время; в городе его сразу закидали рыжим песком, сгребли с тротуаров, закоптили выхлопными трубами, а здесь он лежал на полях до горизонта, на еловых лапах, на каждой самой тонкой веточке. Яркий белый свет слепил глаза, он погасил все остальные краски — за одну ночь мир стал черно-белым. Водитель уже с интересом поглядывал на Машу. Включил магнитофон. — Много зарабатываешь? Маша кивнула, не слушая, она покачивалась вперед-назад на сиденье, томительно ощущая стремительно убегающие секунды. — А быстрее можно? — спросила она. — Успеем, — ответил тот, но газу не прибавил. — Встречаешь, провожаешь? — Провожаю… То есть встречаю… — Откуда? — Из Америки. — Помешались все на иностранщине, — сказал водила. Завод «мерседес» купил, — постучал он ладонью по рулю, — чтоб фирмачей встречать. На наших «Волгах» они не могут — у них жопы нежные для наших ухабов… Девку красивую посадишь, она тоже — или в «Интурист», или в Шереметьево… Он вдруг притормозил и свернул на тропинку в лесок. — Куда? — крикнула Маша. — Сейчас… — водила заглушил мотор, снял очки. — Договоримся. За «спасибо» довезу, — он уверенно обнял Машу. — Я опазываю! Ну, поехали, пожалуйста! — она, защищая локтем тяжелый карман куртки, пыталась вывернуться, но не грубо, чтобы не разозлить. — Потом… — Успеем… Ну, покажи, как ты им делаешь спасибо… Маша изо всех сил уперлась ему ладонью в подбородок. — Сука… — прошипел тот. — Свой мужик, значит, и за десять штук не мужик? — он навалился на Машу, стаскивая треники. Губан еще раз с разбега ударил в дверь плечом и вырвал с мясом щеколду. Встал посреди комнаты, остолбенело оглядывая разгром. Бросился на кухню, схватил пустой газетный сверток с масляными пятнами… Как был, в футболке и шлепанцах, с мокрой головой он вылетел из подъезда к машине и напрямую, по детской площадке, распугивая мамаш с колясками, промчался через двор. Около интерната Раиса Николаевна безуспешно пыталась остановить такси. Губан ударил по тормозам. — Где она?! — В Шереметьево! Скорей! — она села рядом. Губан рванул с места так, что ее бросило назад, на спинку. Раиса Николаевна неприязненно покосилась на мрачного Губана. — Она была у тебя? Тот кивнул. — Зачем? — Наган стащила! Директриса в отчаянии на мгновение прикрыла глаза. — Ты быстрее можешь?! — крикнула она, хотя Губан и без того шел на пределе, рискованно бросая машину то влево, то вправо, объезжая пробки по встречной полосе. На поворотах машину заносило, комья мокрого снега из-под колес летели в прохожих. Маша освободила руку и неожиданно сильно, умело ударила мужика крюком снизу по зубам. Тот отшатнулся, и Маша выскочила из машины, побежала к дороге. Водила посидел немного, покачивая головой, приходя в себя. Оскалившись, глянул в зеркало — целы ли зубы. Надел очки. Выехал на шоссе, открыл дверцу: — Ладно, все. Садись… Бабки собери, — кивнул он на рассыпавшиеся в кабине деньги. Отъехав немного, спросил: — Кого встречаешь-то? — Мужа, — ответила Маша. — Так бы и сказала. А то деньгами трясет… Вдали уже показались ажурные прожекторные башни аэропорта. На выезде из города гаишник указал Губану жезлом на обочину, не спеша направился к машине. Губан выскочил навстречу: — Извини, шеф, тороплюсь! Торопиться надо в пределах правил, — равнодушно ответил инспектор. — Документы. Губан автоматически хлопнул себя по футболке, по джинсам… Раиса Николаевна с тревогой наблюдала из машины. Гаишник подозрительно оглядел странный, не по сезону, наряд Губана, шлепанцы, не просохшие еще волосы. — Пройдемте! — указал он на стеклянный терем поста. Директриса вышла из машины. — Извините, товарищ капитан. Я депутат Моссовета, — она достала красную книжицу. — Это мой водитель. Понимаете, я опаздываю в аэропорт, пришлось выдернуть его буквально из ванны. Через полчаса я буду возвращаться обратно. Если можно, давайте отложим формальности. Инспектор внимательно просмотрел удостоверение, запоминая фамилию. — На обратном пути остановитесь. Штраф все равно придется оформить… Машина, оставив перед ним дымящийся след на асфальте, рванулась с места. Когда пост исчез за поворотом, Губан вдруг засмеялся: — Во комедия!.. Опять вы меня от ментов отмазали! А машина-то не моя! Вместе погорим… — На дорогу смотри, — сквозь зубы ответила директриса. Маша медленно шла по огромному гулкому залу аэропорта, оглядываясь в пестрой толпе. Она впервые была в Шереметьево и растерялась среди множества мониторов с непонятной информацией, реклам, ярких витрин маленьких магазинчиков; в толпе мелькали атласные чалмы чернобородых индусов, сари, бедуинские платки, белые индонезийские шапочки, вьетнамцы табором сидели у стены на чемоданах, служащие в форменных комбинезонах толкали длинные поезда свободных багажных тележек, охранники с дубинками и рациями застыли у стеклянных дверей. Маша поднялась на эскалаторе на второй этаж. Под потолком пропели электронные колокольчики, и деловитый голос дикторши объявил, что в правом крыле заканчивается регистрация на рейс до Нью-Йорка. Маша двинулась направо и в очереди у таможни увидела наконец Максима. Он в последний раз обнимался с одноклассниками, жал руки, целовался с девчонками. Ободряюще подмигнул матери с отцом, поднял чемодан и шагнул следом за Сью к турникету… — Максим, — негромко окликнула Маша. Он обернулся. Одноклассники удивленно уставились на нее. Мать беззвучно ахнула. Галя, сдерживая злорадную ухмылку, отступила за спины. — Я не могу… — истерически всхлипнула Сью. — Я боюсь! Я боюсь ее! Маша, не замечая никого вокруг, робко взяла его за руку. — Пойдем со мной. Пожалуйста, — тихо попросила она. Максим досадливо сжал зубы. Сбросил ее руку, грубо повернул за плечо и отвел в сторону. — Я тебе все объяснил! Что тебе еще нужно? Я же сказал: я вернусь! — Ты не вернешься… — Я тебе обещаю, я клянусь, я вернусь за тобой! Ну не будь ты дурой. Ты же выглядишь, как последняя дебилка! Уйди, ради бога! — он шагнул было обратно, но Маша намертво вцепилась ему в куртку: — Не уходи! Одноклассники прятали глаза, чтобы не видеть этой жалкой сцены. — Да отвяжись ты, в конце концов! — Максим отшвырнул ее. — Максим! — отчаянно крикнула она. Максим оглянулся через плечо — и замер так, вполоборота. Маша двумя руками держала перед собой наган. Кто-то из одноклассников присвистнул. Пассажиры других рейсов, стоящие в очереди на таможню, с интересом оборачивались посмотреть — это действительно было забавно: маленькая девочка с громадным, тяжелым револьвером в руках. Максим видел тусклые свинцовые головки пуль в гнездах барабана, дрожащие пальцы на спусковом крючке, темные Машины глаза. Он чуть повел назад рукой, останавливая шагнувшего к ним отца. Быстро, не поворачивая головы, глянул по сторонам: охранники, переговариваясь в прижатые к губам рации, подтягивались ближе за спиной у Маши. — Хорошо. Я остаюсь, — он попытался улыбнуться. — А теперь опусти пушку, и пойдем. Не под конвоем же ты меня поведешь, — засмеялся он. — Дай сюда эту игрушку… — он осторожно, без резких движений, поднял руку и шагнул вперед. — Ну?.. Дай… — Мария! — крикнула Раиса Николаевна. Маша оглянулась на бегущих к ней директрису и Губана. В то же мгновение Максим метнулся вперед, пытаясь перехватить револьвер за ствол, и Маша судорожно надавила на спуск. Опомнившись наконец, кинулись врассыпную пассажиры, запинаясь о багаж, хватая на руки детей. Сразу несколько дюжих охранников налетели на Машу, выбили наган и повалили, прижимая к полу. Она успела еще найти глазами Сью и торжествующе крикнула: — На! Забирай! — и засмеялась. На звук выстрела, на крики собралась толпа, охранники стояли кольцом, оттесняя любопытных. Мигали вспышки, туристы проталкивались вперед, тянули камеры над головой, спеша снять редкий кадр. Майк выдернул из толпы рыдающую Сью и почти волоком оттащил ее к таможне. — Иди! Только тебя здесь не хватало! Улетай! — Максим! — Сью рвалась обратно. — Он умер! — заорал Майк. — Умер! Умер, понимаешь! Вали отсюда! — он толкнул Сью. — Катись, откуда приехала! «Боинг» пронесся по бетонке и, поджимая шасси, круто пошел вверх… Сью сидела, отвернувшись от соседей, привалившись лбом к холодному стеклу иллюминатора — уже без слез, только дрожа всем телом и зябко обнимая себя за плечи. Она вдруг увидела внизу, на шоссе, мчащиеся параллельно взлетной полосе милицейскую машину и следом желтый санитарный фургон. Машины стремительно уменьшались, и вот уже две точки, синяя и желтая, ползли по серой ниточке асфальта среди заснеженных березовых перелесков. Потом они свернули налево, к огромному городу, раскинувшемуся до горизонта, а самолет, кренясь, стал забирать вправо. Маша сидела в милицейской машине, зажатая плечами двух рослых оперативников. В немигающих опустевших глазах ее отражалась только бегущая навстречу дорога. Потом, она вдруг встрепенулась, забеспокоилась, оглянулась на санитарный фургон. Убедившись, что Максим здесь и следует за ней, она опять затихла с мягкой, покойной улыбкой на губах.