Лицо Аэны
Юрий Иванович Константинов











Константинов Ю. И.

Лицо Аэны: Фантастические повесть и рассказы. — К.: Молодь,1985. — 152 с. 




Рассказы и повесть сборника посвящены разнообразным проблемам — и чисто научным, и моральным, и футурологическим.

© Издательство «Молодь», 1985




http://publ.lib.ru/publib.html






Юрий Константинов

Лицо Аэны






































Ю. Константинов

Лицо Аэны

Фантастические повесть и рассказы





Киев


Издательство ЦК ЛКСМУ «Молодь»


1985










СЛУЧАЙ С КАРЕЛИНЫМ


1


Время от времени тяжелый неровный гул вырывался на поверхность, словно кто-то непостижимо огромный ворочал валуны в непроницаемой, вязкой тьме недр.

И тогда большие пространства бурой, изрезанной причудливыми извилинами трещин почвы приподнимались, вспухали, словно гигантские пузыри.

Пузыри взрывались под напором рвущейся из глубины плотной массы, бурые комья взлетали кверху, рассыпаясь бесформенными жидкими брызгами; широкие фонтаны липкой студенистой грязи, похожие на ищущие щупальца диковинного чудовища, поднимались на несколько десятков метров.

Извержения на Сентябрии длились всего несколько мгновений. Вскоре на месте клокочущих кратеров возникали огромные воронки, они проглатывали накипь жидкой грязи, в удивительно быстром спиральном вращении унося ее вниз.

Изумрудное сияние, обволакивающее горизонт, будто высушивало влажную поверхность своим неверным, мерцающим светом. И в считанные минуты планета вновь обретала вид безжизненной, изрытой шрамами трещин пустыни.

Капитан десантного рейдера Карелин вел гравилет метрах в тридцати над поверхностью, стараясь обходить места потенциальных извержений.

На Сентябрии почти не встречалось ориентиров, однообразная, сморщенная бугристыми складками равнина ничем не задерживала взгляд, и Карелин лишь по приборам мог определить место, где погибла Вера.

Это произошло сразу после высадки десанта на Сентябрии, когда они о многом еще не знали. В том числе и о странных особенностях извержений, возникающих в разных точках планеты, но чаще всего там, где находились люди.

Возможно, Вера что-то заметила в неровной, словно ссохшейся бурой почве, и потому так низко опустила машину.

Возможно, захотела взять пробу газа у самой поверхности.

Из кружившего неподалеку гравилета видели, как ее машину резко бросило вверх внезапно взметнувшимся крутым бугром жидкой массы, перевернуло и боком втащило в гигантскую воронку.

Связь работала еще примерно с минуту, однако Вера на вызовы не реагировала. Скорее всего, она сразу потеряла сознание от сильного удара о выступ обшивки.

Капитан Карелин заставлял себя верить, что именно так все и произошло. Но порою предательское воображение рисовало ему иные картины гибели жены, и тогда Карелину казалось, что он теряет рассудок…

Машину Веры Сентябрия вернула. Вернее, обугленный, будто прошедший через огненное дыхание преисподней, металлический остов машины. Опрокинутый на бок, он вздымался над бурой поверхностью, словно скелет сожженного жестоким солнцем дерева.

Обнаруживший ее патрульный гравилет внезапно застыл, словно натолкнувшись на невидимую стену — сработали приборы радиоактивной защиты. От изуродованных остатков машины шло сильное излучение…

Так они впервые узнали то, что позднее подтвердят приборы. Недра Сентябрии были буквально начинены радиоактивным кобальтом. Запасы его, залегающие в глубинах планеты, были колоссальны.

Несколько минут гравилет Карелина неподвижно висел над одной точкой. Несколько минут над бурой, будто запекшаяся кровь, почвой, под которой таилась непостижимая, отнявшая у него Веру трясина. Эти минуты были для капитана рейдера не просто обязательным, повторяющимся каждодневно печальным ритуалом, но еще и своеобразным напоминанием о его долге. О молчаливой клятве перед уже не существующей, оставшейся лишь в его памяти Верой узнать, что же представляет собой неприветливая, странная Сентябрия.

Порою Карелину казалось, что ему уже никогда не вернуть этот долг.

Он рассеянно наблюдал, как внизу вспухает, приподнимаясь и ломаясь, бурая корка. Вот взметнулись вверх первые тяжелые брызги, и до ушей десантника донесся неясный тревожный гул. Потоки тяжелой вязкой массы устремились к машине Карелина. Не доходя до нее десятка метров, опали, словно обессиленные тонкие руки, со свистом исчезая в воронках. Еще недавно твердая поверхность расходилась медленными затухающими волнами, и в который раз Карелин поймал себя на мысли, что извержения Сентябрии напоминают дыхание невероятно большого живого существа…

2


Уже месяц Межгалактический центр ожидал от высадившегося на Сентябрии десанта практических предложений о возможных способах добычи кобальта.

Месяц члены экспедиции тщетно пытались добраться до залежей, в существовании которых убеждали показания многочисленных наружных приборов.

Сентябрия упорно не желала открывать доступа к своим недрам. 

Она словно играла с людьми в странную и жестокую игру.

Автоматические зонды-буры, запускаемые в верхние слои почвы, уже спустя мгновения после погружения прекращали передавать информацию, будто бесследно растворяясь в глубинах планеты.

Десантники отыскивали устойчивые, не подверженные, казалось, колебаниям и выбросам участки поверхности, но едва успевали установить на них стационарные установки глубокого бурения, как еще недавно спокойная почва начинала опасно колебаться, расходиться горбатыми, медленно перекатывающимися валами. И, наконец, взрывалась фонтанами жидкой грязи, равнодушно поглощая приборы.

Межгалактический центр торопил с исследованиями, и люди работали на пределе сил, отыскивая возможности заглянуть под оболочку капризной Сентябрии. Однако их ждали лишь новые разочарования.

Когда закончилась неудачей очередная попытка добраться до кобальта с помощью направленного взрыва, в каюту Карелина зашел научный руководитель экспедиции Петр Белов.

Белов был младше капитана рейдера лет на пять. Он считался опытным специалистом по добыче металлоносных руд в условиях глубокого космоса.

Белов присел на край кресла, в раздумьи насвистывая незатейливую мелодию.

— Не надо, — сказал Карелин, — плохая примета. 

Белов вскинул на него воспаленные от бессонницы глаза, усмехнулся невесело:

— Я забыл, что все космические асы суеверны. Но мне-то бояться нечего. Хуже, чем есть, уже не будет. Не может быть, понимаешь?

Карелин, ничего не ответив, подошел к панорамному иллюминатору. Некоторое время пристально вглядывался в сполохи сияния, переливавшегося над резко очерченной полосой горизонта.

— Ты заметил, цвет сияния изменился? — спросил он. — Раньше был зеленоватым, а теперь розовый…

— Меня мало волнуют приметы здешнего пейзажа, — буркнул Белов. — Я ученый, а не живописец. Эта проклятая трясина скоро сведет всех нас с ума. Она так расчетливо пожирает механизмы, словно чует, где те находятся. Ты знаешь, что она сотворила с нашим зарядом?

— В общих чертах, — кивнул головой Карелин.

— Он взорвался на расчетной глубине — десять метров. Но все дело в том, что немного пониже энергия этого направленного взрыва словно натолкнулась на какое-то непреодолимое препятствие и пошла не вниз, а в разные стороны. Кобальт залегает намного глубже. Что же помешало взрыву?

Капитан рейдера пожал плечами.

— Вот и я не знаю, — сказал устало Белов. И рассмеялся неожиданно.

— Что с тобой? — спросил Карелин.

— Не обращай внимания… — отмахнулся Белов. — Это я от злости. Вспомнилось, понимаешь, как мы в студенческие годы спорили о космосе. Сплошная идеализация и романтика. Что ни рейс, то контакт. Прекрасные инопланетянки… Тьфу, черт… Стыдно! — проговорил он сокрушенно. — Космос — это работа. Опасная и часто неблагодарная. Тому, кто не научился как следует вкалывать и себя не жалеть, в этой черной дыре делать нечего. С каким удовольствием я объяснил бы эту азбучную истину романтичным желторотикам из школ космонавигации.

— Они бы тебе все равно не поверили, — спокойно сказал Карелин.

— Почему? — искренне удивился Белов.

— Есть вещи, к которым нужно прийти самому. Самому испытать, пережить… Вспомни себя. Ты принял бы на веру то, что сейчас утверждаешь сам, с чужих слов в свои двадцать лет?.. 

Белов промолчал.

— То-то, — сказал Карелин. — И потом ты не совсем прав, по-моему. Да, космос это прежде всего работа. Но работа особая, работа, подразумевающая как одно из главных профессиональных качеств умение мечтать, быть готовым к самым невероятным вещам.

— Знаешь, я как-то пока обходился без этого умения, — саркастически заметил Белов. — И до сих пор никто меня не упрекнул в отсутствии профессионализма.

— И зря, — проговорил Карелин. — Если мы будем видеть только конкретные сиюминутные задачи и не больше, то рискуем забыть об очень важных вещах. О том, например, зачем мы сюда пришли. Для чего мы вообще идем все глубже в космос. Не только ведь ради кобальтовых залежей и новых станций, верно?..

Белов упрямо качнул головой:

— Я практик, реалист. А вот исследователь космоса, о котором ты говоришь, прости, чересчур идеален. Такой не станет копаться в грязи на Сентябрии. Впрочем, я пришел к тебе не для того, чтобы вести теоретические споры. Похоже, мы исчерпали свои технические возможности на Сентябрии, капитан. Пора уходить. Сегодня же переговорю с Центром и постараюсь втолковать маститым ученым мужам, что если специальная экспедиция детально не изучит механизм изменения здешней поверхности, кобальта нам не видать. Что называется, близок локоть, да не укусишь, — раздраженно заключил он.

— Что ж, — сказал Карелин, — рейдеру действительно пора покинуть Сентябрию. И не только потому, что… — он оборвал фразу, взглянул на Белова, вновь подошел к панорамному иллюминатору, за которым расстилалось розовое мерцающее свечение.

Белов некоторое время глядел на него вопросительно, потом пожал плечами, поднялся и направился к выходу.

3


Дежурный пилот неторопливо обходил отсеки погруженного в тишину рейдера. Он шагал по широкому овальному коридору, мимо выступов люков и массивных переборок, рассеянно вслушиваясь в мерный, приглушенный шум гравитационных установок, удерживавших корабль в километре над поверхностью Сентябрии.

По бортовому времени было около двух часов ночи, и во всех помещениях рейдера царила полутьма.

Пилот задержался в двигательном отсеке, вглядываясь в показания приборов, затем по крутому трапу поднялся на этаж командных служб.

Он уже почти дошел до конца коридора, когда обратил внимание на бледный голубоватый свет, вырывающийся из-за неплотно прикрытого люка капитанского отсека.

Пилот осторожно заглянул внутрь и замер в изумлении.

Поразило его даже не то, что экран ближнего обзора светился, как ни в чем не бывало. Хотя пилот отчетливо помнил, что несколько часов назад собственноручно отключил энергопитание от всех отсеков, кроме двигательного и рубки связи.

Пилота повергло в изумление другое: на экране было то, чего по всем законам логики быть никак не могло.

Вместо темной, изрезанной трещинами пустыни пилот увидел висящий в пространстве округлый комок планеты, чем-то напоминающей огромный, сплющенный грецкий орех; над ним виднелась серебристая точка рейдера.

Пилот видел это вполне отчетливо — так, как если бы находился не в капитанском отсеке, а где-то далеко от корабля, от Сентябрии, в глубине пронизанной холодными иглами звезд черной бездны.

Вдруг огненная искра осветила серебристую точку, и рейдер стал быстро отдаляться от планеты. А сама она начала увеличиваться в размерах, наплывая на экран, пока не заполнила его полностью. И на фоне знакомой пилоту бурой, будто запекшейся от зноя поверхности, внезапно возникло лицо капитана Карелина.

В глазах его, обращенных вверх, к чему-то не видимому на экране, было тревожное ожидание.

Пилот не удержался от восклицания, и экран, словно испугавшись звука, стал медленно гаснуть.

Из кресла перед экраном поднялся Карелин. Обернувшись, взглянул на пилота долгим, испытывающим взглядом.

— Вы здесь, капитан?! — прошептал тот. И протянул руку к экрану: — Вы видели?

Карелин подошел, положил ладонь на его плечо: 

— Ни я, ни вы ничего не видели, ладно?

— Да, но…

— Ничего! — жестко повторил Карелин. — И запомните, здесь, на Сентябрии, не на все вопросы можно найти отпет. По крайней мере, сейчас. Продолжайте обход рейдера.

Он проводил взглядом фигуру пилота, быстро растворившуюся в коридорных сумерках. Потом с какой-то усталой отрешенностью провел ладонью по лицу, опустился в кресло.

И в тот же миг вновь вспыхнул экран…

4


Гравнлет Карелина застыл над клокочущим кратером, от которого во все стороны кругами расходилась жидкая грязь.

— Еще одной установки как не бывало, — донесся до него упавший голос Белова.

Машина научного руководителя экспедиции, слегка покачивая прозрачными бортами, приблизилась к его гравилету. 

— Вторая за сутки! — сокрушенно выговорил Белов. — Эта чертова трясина по-волчьи ненасытна.

— Кажется, я это уже слышал, — сказал Карелин.

— Слышал, — подтвердил Белов. — Да вот, понимаешь, не удержался, решил попытать счастья напоследок.

— Не стоит больше пытать счастье, — посоветовал Карелин. — Иначе рейдер вернется на базу без многих приборов.

Из бурлящего грязевого потока под ними вынесло прямоугольное ребро металлической конструкции.

Белов радостно вскрикнул и бросил свой гравилет вниз в надежде зацепить одним из манипуляторов похищенный топью аппарат.

Гибкий конец манипулятора потянулся к металлу, но в этот момент раздался шумный всплеск, снизу ударила плотная масса грязевого выброса.

Эта бурая масса подкинула вверх беловский гравилет; беспомощно покачнувшись, он лег на бок. Еще мгновение — и многотонная липкая грязь вместе с машиной обрушилась бы вниз, погребая ее в крутых спиралях разверзнувшейся воронки.

Этого мгновения Карелину хватило, чтобы, резко набрав скорость, ударить своим круто падающим гравилетом в машину Белова, сшибая ее с гребня липкого потока.

Удар пришелся в днище. С хрустом проломилась обшивка. Шлем Карелина с размаху вогнало в прозрачную броню переднего обзора. Капитан рейдера почувствовал странный металлический привкус во рту. Он не ощущал боли и с недоумением разглядывал алые капли на внутренней поверхности шлема.

От удара гравилет Белова пронесся метров двадцать и беспомощно застыл. У него было проломлено днище. Карелин подвел к нему свою машину и увидел, что Белов тщетно пытается привести гравилет в движение. Научный руководитель экспедиции кричал ему что-то, размахивая руками, но Карелин не слышал — очевидно, ударом повредило связь.

Стартовав с рейдера, к ним неслась, снижаясь по крутой траектории, аварийная капсула. Карелин перевел взгляд вниз и увидел, как недавно еще неподвижная в этом месте поверхность подозрительно бугрится и дрожит, словно спина невиданного, почуявшего добычу зверя.

Карелин по достоинству оценил оперативность наблюдателей с рейдера. И подумал, что слова Белова насчет трясины, которая ведет себя, будто расчетливое хищное животное, отнюдь не лишены смысла.

5


На рейдере готовились к старту. По коридорам деловито сновали роботы с грузовыми контейнерами.

Карелин в своем отсеке выслушивал короткие доклады десантников о готовности бортовых систем, по обыкновению не отходя от панорамного иллюминатора.

Белов нетерпеливо ерзал в кресле капитана-дублера. Наконец не выдержал:

— Не хочешь сказать, зачем я тебе понадобился? 

Карелин обернулся, но ответить не успел — на одном из экранов возникло лицо пилота патрульного гравилета, облетавшего Сентябрию.

— Странное дело, капитан, — донесся до них встревоженный голос, — я прошел уже несколько сотен километров и нигде не обнаружил ни единого извержения. Такое впечатление, словно трясину сковало панцирем. Судя по приборам, поверхность стала крепкой, как кремень.

— Ясно! — сказал Карелин, и Белов с удивлением констатировал, что загадочное сообщение совершенно не удивило капитана рейдера.

— Это не все, капитан, —продолжал пилот взволнованно. — Невдалеке от корабля обнаружен светящийся участок почвы. Размером приблизительно в полкилометра… 

— Что-что?! — воскликнул Белов.

— Почва светится! — повторил пилот. — Впрочем, можете взглянуть сами.

На экране возник огромный многоугольник правильной геометрической формы, будто освещенный изнутри, из непостижимых глубин Сентябрии, ровным малиновым огнем тысяч невидимых светильников.

— Невероятно!. — пробормотал Белов. — Выходит, Сентябрия обитаема? И мы узнаем об этом лишь сейчас… Ты, конечно, свяжешься с Центром и отменишь старт рейдера?

— Возвращайтесь на корабль! — приказал Карелин пилоту, словно не слыша лихорадочного шепота Белова. Со спокойной укоризной взглянул на него, — так смотрят учителя на старательных, но не в меру нетерпеливых учеников. — Рейдер стартует по графику, ровно через полтора часа. Я тебе сейчас все объясню, Петр. Надевай скафандр. У нас появилась редкая возможность пройти по Сентябрии пешком.

— Ты уверен? — спросил Белов. — А если…

— Никаких «если» не будет, — усмехнулся Карелин. — Гарантирую!

Но глаза его не смеялись. В их глубине была незнакомая Белову отрешенная сосредоточенность. И неожиданно для себя научный руководитель экспедиции подумал, что такие глаза, наверное, бывают у людей, которым предстоит первыми подняться в атаку…

6


С непривычки Белов ступал по твердой, покрытой рыжей пылью поверхности медленно, оглядываясь, в глубине души все еще опасаясь, что бугристая, изрезанная трещинами корка предательски проломится под весом его тела.

Не удержавшись, потрогал острый край трещины. На ощупь тот и впрямь казался твердым, словно камень.

Белов отряхнул пыль с перчаток, задумчиво, снизу вверх глянул на остановившегося рядом Карелина:

— У меня такое впечатление, капитан, что ты обо всем этом знал заранее.

— В общем-то знал, — отозвался Карелин. — У меня свои счеты с Сентябрией. Похоже, теперь моя совесть перед Верой чиста. После того как ее не стало, я почти перестал спать. Свои ночи я проводил в гравилете над трясиной. Мне нужно было понять, что представляет собой Сентябрия, что мы для нее. Вы искали пути к кобальту, а я пытался достучаться до ее сердца. Дразнил ее, чудом уходя от липких извержений… Сбрасывал в кипящую грязь приборы двусторонней связи, кричал, умоляя вернуть Веру… Наверное, я поступал безрассудно, наивно с точки зрения серьезного исследователя.

— Но, ты знаешь, однажды мне показалось (это трудно объяснить словами), что Сентябрия, вернее, это существо, стерегущее кобальт, приглядывается ко мне.

— Существо, стерегущее кобальт?.. — переспросил Белов.

— Да, поверхность Сентябрии действительно представляет собой особую биосистему. Впрочем, это может быть и соединением живой материи с неорганическими структурами. Во всяком случае, эта оболочка — надежный страж кобальтового сокровища. Надежный и жестокий, — добавил он.

— Выходит, Сентябрия — это не совсем планета.

— Это совсем не планета, — поправил Карелин. — По крайней мере, в нашем обычном представлении. Сентябрия — искусственная кладовая кобальта. Своеобразный склад с источником энергии, который держат про запас на задворках галактики. Энергия ведь нужна любой цивилизации. Даже самой высокоорганизованной.

— Значит, все это время мы пытались завладеть тем, что принадлежит другим?

— Похоже. В определенном свете наши действия выглядели неприглядно. Во всяком случае, с точки зрения человеческой морали.

— Но мы же ничего не знали, черт подери!

— Незнание не освобождает от ответственности, — сказал Карелин. — За постижение простых истин приходится иногда платить очень дорогой ценой, — закончил он с горечью.

Некоторое время они молчали. В отдалении над горизонтом мерцало алое сияние. Огненные сполохи отбрасывали длинные тени от их скафандров.

— Как ты узнал? — тихо спросил Белов.

— Помнишь, я обратил внимание на изменившийся цвет сияния? — вопросом на вопрос ответил капитан.

— Да… Погоди, это было чем-то вроде сигнала?

— Наверное. Сигнала вызова или тревоги, обращенного к тем, кто создал эту кладовую энергии. Вскоре я понял, что сигнал услышан. Однажды, когда допоздна задержался в своем отсеке, неожиданно вспыхнул экран. Вначале я подумал, что это просто галлюцинация из-за бессонницы — прибор не мог работать в такое время.

— Что было на экране? — вскрикнул Белов.

— Скопления странных, бесформенных, быстро перемещающихся цветных пятен. Я смотрел на них и переживал какое-то необычное, ни с чем не сравнимое ощущение. Чувства мои словно обострились до немыслимого предела. Я вглядывался пристально в это хаотичное цветовое скопление и, казалось, различал отдельные, поражающие воображение черты. Что-то похожее на огромные лучистые глаза, тонкие и гибкие пальцы, высокий бугристый лоб… Но чтобы увидеть все это, мне приходилось совершать усилие, словно преодолевать что-то внутри себя.

Неожиданно на экране возникло мое собственное лицо. Его снова сменило знакомое изображение. Я понял, что вижу хозяев Сентябрии. В ту ночь, несмотря на огромное возбуждение, я впервые крепко заснул. А утром связался с Межгалактическим центром и попросил разрешения на контакт.

— Конспиратор!.. — проворчал Белов. — Не мог хотя бы мне рассказать.

— Не мог, — качнул головой Карелии. — Если в отсек случайно кто-то заглядывал, экран тут же гас. Они хотели иметь дело только со мной, не знаю почему. Возможно, все дело в элементарной предосторожности. После всего, что мы здесь творили, это можно понять. Позднее на экране стала возникать Сентябрия, наш стартующий рейдер и… и я, стоящий на краю алого многоугольника. Насколько я понимаю, это посадочная площадка для их корабля. Вот отчего поверхность Сентябрии обрела такую твердость — она должна вынести его тяжесть.

Белов в изумлении потряс головой:

— Ты хочешь сказать, что остаешься?. 

— Остаюсь, — твердо ответил Карелин.

— Но… я ничего не понимаю. Чем ты будешь питаться, как дышать? Ты подумал, что запаса кислорода хватит максимум на неделю?

— Обо всем я подумал, — ответил Карелин. — На моем гравилете — достаточный запас воды и пищи. Что же касается кислорода…

Быстрым привычным движением капитан рейдера отстегнул шлем и бросил его к ногам потерявшего дар речи Белова. Глядя на его побледневшее лицо, сказал громко, так, чтобы слышно было без прибора связи:

— Не забыл, как я вышиб твой гравилет из трясины? Лобовая броня моей машины была вся в трещинах. Когда вернулись на рейдер, я обнаружил, что и шлем поврежден.

— Выходит, ты спасал меня, а они спасли твою жизнь?

— Выходит, — проговорил Карелин. — Во всяком случае, скафандр на Сентябрии мне теперь ни к чему.

Белов, словно завороженный, не мог оторвать взгляд от прозрачной сферы под ногами.

— Тебе пора, — сказал Карелин, — рейдер должен стартовать вовремя. Капитан-дублер проинструктирован, так что счастливого вам пути!

Они обнялись.

Белов двинулся к своему гравилету, поминутно оглядываясь, потом вдруг остановился. Крикнул:

— А ты был прав тогда. Сентябрия наш спор рассудила.

— Я уже забыл о нем, — отозвался Карелин.

— А я вот не забуду! — прокричал Белов. — Покуда жив буду, не забуду!.

И побежал к гравилету.

Машина поднялась и вскоре исчезла в темном зеве шлюзовой камеры.

Карелин глядел, как рейдер, набирая скорость, уходит от Сентябрии все дальше, растворяясь в космической бездне.

Потом перевел взгляд туда, где в сиянии широких, ниспадающих отвесно вниз голубых лучей угадывались контуры невиданного, похожего на огромную сказочную птицу звездного крейсера.

…Мягким серебристым свечением наполнялось пространство, огненный многогранник пульсировал, словно живой.

Алый свет лег на лицо Карелина.

В глазах его, обращенных к звездам, было ожидание.

Ожидание и надежда.






ПОСЛЕДНЯЯ ОХОТА


— Я должен убить его сам, — решительно отчеканил эрреянин. — Вот этими руками, — он вытянул перед собой жилистые кулаки. — Почувствовать, как затухает в нем жизнь…

Почти незаметная тень досады прошла по загоревшему лицу мужчины, сидящего напротив, на открытой террасе загородного коттеджа. Грузное тело Егеря с трудом помещалось в гибких объятиях готового в любой миг изменить форму биокресла. Егерь задумчиво пожевал губами, взгляд его скользнул мимо застывшего в ожидании эрреянина — туда, где за темнеющим лесом дрожало изумрудное сияние над далеким огненным островом мегалополиса.

Если бы эрреянин обладал способностью читать чужие мысли, он наверняка почувствовал бы себя оскорбленным.

«Еще один, мечтающий окунуть руки в кровь, — думал Егерь. — Сколько же времени потребуется, чтобы вытравить в человеке эту страсть, завещанную предками. Они-то могли позволить себе такую роскошь, как охота. В их времена охотников не объявляли вне закона».

— Значит, вы настаиваете, чтобы все было по-настоящему? — переспросил он.

— Да, — встрепенулся эрреянин, — как сотни лет назад. И оружие должно быть древним, а заряды из… Как называется этот трескучий порошок?

— Порох, — ответил Егерь. Он глядел на эрреянина с каким-то отстраненным сочувствием — так глядят на больного врачи, распознав симптомы смертельного недуга.

— Я мог бы достать вам шкуру, — поколебавшись, все же решил предложить Егерь, надеясь на чудо, — настоящую шкуру…







— Мне нужен зверь, — стоял на своем эрреянин. — Я сам должен его прикончить и освежевать. Послушайте, — в его взгляде вспыхнули искорки подозрительности, — друзья рекомендовали мне вас, как одного из немногих специалистов, которые могут устроить настоящую охоту здесь, на Земле. Последние годы я провел на отдаленных спутниках Эррея и мечтал, понимаете вы, мечтал о такой охоте. В своей каюте на основной базе я повесил старую голограмму с изображением леопарда. У меня было время, чтобы продумать все детали. Я воображал, как стану не спеша набивать старинные патроны, как вдохну запах отсыревших листьев в осеннем лесу. Это не показалось бы вам чудачеством, если бы вы столько времени пробыли вдали от Земли. А вы предлагаете мне шкуру…

— Мне важно было убедиться, что вам без этого действительно не обойтись, — отозвался Егерь. — Хорошо, я устрою вам охоту. Хотя… сколько вы не были на Земле?

— Больше восьми лет.

— За это время тут многое переменилось. Планетарным советом изданы законы…

— Набиваете цену? — усмехнулся эрреянин. — Не беспокойтесь, я не поскуплюсь.

Егерь взглянул в зрачки эрреяннну, и усмешка на его губах погасла.

— Цена… — презрительно произнес Егерь. — Сколько бы вы ни заплатили, все равно будет мало. На Земле почти не осталось зверя. Людям, которые, как вы, родились и провели большую часть жизни на других планетах, трудно понять по-настоящему, что это значит. Хотите убивать? Пожалуйста, езжайте на гала-сафари…

— Ну да, — пробормотал эрреянин. — Тратить силы и время ради пальбы в несуществующих фантомов, какие-то объемные изображения. Нет, этот аттракцион не для меня.

— Гала-сафари — лишь один из способов уберечь зверя, — сказал Егерь. — Есть и другие…

— Вы когда-нибудь видели живого эльфаузавра? — перебил эрреянин.

Егерь качнул головой.

— Я бил этих тварей на Эррее еще до того, как охота на них была запрещена. И потом, — добавил он после паузы. — Это огромная, движущаяся гора-пасть, способная поглотить все, что хоть немного слабее. Никого страшнее эльфаузавра из того, что может передвигаться на собственных конечностях, я не встречал. Но всякий раз, всаживая лучевой заряд в его бронированную тушу, я чувствовал что-то вроде угрызения совести. Эльфаузавра не надо было выслеживать, он не мог уйти из-под прицела и не имел почти никаких шансов убить меня. Это не было охотой. Настоящая охота возможна только здесь, на Земле.

— Что ж, — вздохнул Егерь, — я приготовлю антикварное оружие. От моего сопровождения вы, конечно, откажетесь?

— Вы только укажете тропу, — кивнул эрреянин. Черты его лица разгладились. — Я рад, что вы меня поняли. Мне это действительно нужно, тут уж ничего не попишешь. Только я хочу спросить…

«Ну, конечно, — подумал Егерь, — они все спрашивают об этом. Потому что в душе все-таки сознают, что это значит — охота на Земле».

Он молчал, предоставляя эрреянину возможность выдавливать из себя слова:

— Их еще много осталось… этих животных? 

Егерь ответил ему, как отвечал другим:

— Тот, в кого вы будете стрелять — не последний. 

И так же, как другие, эрреянин откинулся в кресле и улыбнулся.




Стадо косуль стремительно пронзило редколесье, оставив после себя полосу примятой, перемешанной с землей травы, несколько сбитых сухих ветвей и запах, который пьянил зверя.

Леопард еще раз с наслаждением обнюхал свежий след. Мир состоял из множества запахов, они текли в воздухе, как невидимые ручьи, обдавая его тревожным холодком неясных желаний. И не было запаха более вкусного, чем этот — запах еды, запах жизни. Он звал и будоражил кровь. Огромная кошка, сделав несколько бесшумных прыжков по поляне, пригнула голову и пошла по следу ровной и быстрой, способной поглощать километр за километром рысью. Внезапно леопард остановился, словно натолкнувшись на прозрачную стену. Чуткие ноздри уловили иной запах, с которым чаще всего приходит смерть. Леопард приник к траве, пытаясь понять, откуда исходит опасность. Она была где-то недалеко, невидимая, неслышная пока, но реальная, как гнетущее затишье перед ударом урагана. Зверь чувствовал ее даже не по запаху — ощущал каждой клеткой своего гибкого, до изумительности совершенно сработанного природой тела. Именно эта непостижимая сверхчувствительность уже не раз спасала леопарда.

Еще сотню лет назад охотник и зверь могли оказаться друг против друга на тропе. Теперь же человек получил возможность убивать, не покидая комфортабельных чудес мегалополиса. Угроза стала неуязвимой, бесплотной. Ствол дерева мог взорваться, превратившись в облако газа, убивающего мгновенно, но сохраняющего неприкосновенной драгоценную шкуру. С головокружительной высоты могла сорваться тонкая самонаводящаяся игла-заряд, от которой не было спасения, а из невидимой западни в скалах брызгало тонкое, смертоносное жало луча.

Лишь тот, кто имел сверхчутье на опасность, получал шанс выжить. Когда же и этих осталось слишком мало, вся территория Земли вокруг мегалополисов была объявлена заповедной зоной. Планетарный совет ужесточил законы, каравшие охотников. Самым закоренелым грозило изгнание с Земли и даже более суровое наказание, применявшееся для особо опасных преступников.

И все же находились такие, кто, подобно наркоманам без привычного снадобья, уже не мог обойтись без охоты. Кто проявлял бездну изобретательности, уходя из-под контроля специальных дозорных спутников и геликоптеров егерей. Кто готов был платить любой ценой за несколько мгновений, наполненных терпким наслаждением и риском.

…Зверь отпрянул в сторону, взметнув тучу опавших листьев, и прыжками понесся прочь, не в силах избавиться от необъяснимо гнетущего предчувствия. Это был один из тридцати леопардов, остававшихся к тому времени на Земле.




Егерь помог эрреянину натянуть пятнистый комбинезон и пригнать патронташ. Потом он бережно извлек из чехла двустволку. Эрреянин осмотрел ружье, заглянул в стволы, несколько раз взвел и спустил курки, восхищенно покачав головой. Такое древнее оружие он держал в руках впервые.

Егерь объяснил ему, как маскироваться и что делать, если появится патрульный геликоптер. Егерь не был уверен, что эрреянин запомнит наставления — тот казался слишком возбужденным.

Из другого чехла Егерь извлек еще одно ружье, которое, казалось, не уступает по возрасту первому.

— Зачем оно вам? — не удержался от вопроса эрреянин.

— У каждого своя охота, — неопределенно отвечал Егерь.

— Понятно, — кивнул эрреянин, хотя ничего и не понял.

Они углубились в лес. Впереди шел Егерь, за ним, шаг в шаг, мягко ступал эрреянин. Егерь думал о жене. Когда он уходил и привычно поцеловал ее, жена спросила:

— Ты метко стреляешь, Егерь?

Тот кивнул удивленно, а она продолжала:

— Я знаю тебя уже несколько лет, и за все это время ты ничего не принес из леса. А твои древние ружья пахнут порохом. В кого ты стреляешь, Егерь?

Он понимал, что рано или поздно она задаст этот вопрос, и все же не был к нему готов.

— Мы поговорим потом, после… — ответил Егерь и ушел, и теперь его мучила недосказанность. Он думал, как лучше объяснить жене, на какую охоту уходит все эти годы. Жена была намного моложе Егеря, детей у них не было, и Егерь боялся ее потерять.

Когда до тропы осталось несколько десятков шагов, они остановились.

— Я оставлю вас здесь, — сказал Егерь. — Видите шалаш, вон там, правее? Это на случай дождя. Главное — не прозевайте зверя. Он придет, обязательно.

Эрреянин кивнул, и Егерь ушел, сразу словно растворившись в золотистых осенних сумерках. Эрреянин поглядел ему вслед, потом двинулся вперед. Осмотревшись, он удобно пристроился за старой, поросшей мхом валежиной. Легкий, пахнущий грибной сыростью ветер обдавал его лицо, и эрреянин понимал, что зверь, каким бы осторожным ни был, теперь его не учует.

Егерь тоже понимал это. Из привычного укрытия на пригорке ему были видны большая часть тропы и настороженный профиль эрреяиина. Тот и вправду был неплохим охотником — зверя они заметили одновременно. Почти бесстрастно Егерь наблюдал, как эрреянин долго, с наслаждением целится, как плавно, почти нежно прикасается его палец к металлу спускового крючка…




Тропа была обжита зверем, он узнавал здесь свои следы, свой запах. И хотя этот путь таил в себе нечто непонятное, непостижимое для него, леопард снова и снова выходил на тропу. Сверхосторожный, он преступал здесь некую запретную грань, страшную и недоступную для большинства сородичей, инстинктом угадывая, что это — путь к спасению.

Зверь мягко ступал, вслушиваясь в лес, течения запахов, неотделимый от окружавших его травы, деревьев и камней.

Внезапное, никогда не подводившее его предчувствие заставило леопарда броситься на землю, широко раскинув лапы. В то же мгновение резкий отрывистый звук хлестнул по чуткой тишине леса…




…Резкий отрывистый звук хлестнул по чуткой тишине леса, эрреянин вскинулся за своей валежиной, ощутив под лопаткой жалящий короткий удар и чувствуя, что проваливается в какую-то слепящую бездну. Не выпуская из ладони теплого ложа, он вытянулся на присыпанной листьями и хвоей земле, безжизненно откинув голову. Застывшее лицо эрреяиина не утратило выражения радостного предчувствия.




Егерь опустил ружье и выбросил горячую гильзу. Потом он встал и спустился туда, где, раскинув руки, неподвижно лежал эрреянин. Присев на валежину, Егерь некоторое время смотрел на его побелевшее лицо. Затем Егерь обернулся, и его глаза встретились с желтыми глазами зверя. Леопард подошел и потерся мордой о сапог Егеря. Тот запустил руку в пакет и выбросил оттуда мясо. Он глядел, как леопард ест, как совсем по-кошачьи вылизывает траву, на которой лежало мясо. Через несколько минут вдали показалась жужжащая точка патрульного геликоптера, и зверь исчез.

Из опустившейся машины вышел пилот, следом за ним выкатился серебристый шар медицинского робота, пилот поздоровался с Егерем и присел рядом, а похожий на металлического паука робот подкатил к лежащему эрреянину, в воздухе тотчас замелькали его подвижные членистые манипуляторы.

— Уже который раз, — сказал пилот, глядя на эрреянина, — а все не привыкну. До чего же он похож на покойника.

— Через пару дней он будет живее нас с тобой, — отозвался Егерь.

Робот извлек из тела эрреянина остатки пластиковой ампулы и отбросил их в сторону.

— Сильфидомин? Как всегда? — спросил пилот.

— Как всегда, — отозвался Егерь.

— Значит, через пару дней этот парень проснется, но это уже будет не он…

— Не совсем он, — нехотя поправил Егерь. — Просто у него пропадет желание убивать. Это была его последняя охота.

Робот сноровисто укладывал тело эрреянина в мягкую капсулу. Некоторое время они наблюдали за быстрыми и четкими движениями автомата.

— А когда у тебя будет последняя? — спросил, поднимаясь, пилот.

Егерь коротко взглянул на него, перевел взгляд туда, где в отдалении над буреломом вздымались зеленые свечи молодых елей, и увидел знакомые, налитые золотистым огнем глаза. На какой-то-миг все его существо пронзило чувство почти мистического ужаса — Егерю почудилось, что зверь понял вопрос и тоже ждет, что он ответит…






СМЕРТЬ МИССИОНЕРА


1


Стена была около трех метров высотой и словно соткана из дрожащего зеленоватого воздуха. Случайные листья или насекомые, попадающие в ее неверный, мерцающий свет, тут же вспыхивали, превращаясь в невесомый пепел.

За колышущейся, мутноватой толщей стены начинались бетонные нагромождения мегалополиса.

Стена служила границей, отделявшей сельву от гигантского города; она сама была частицей этого города, его порождением, его опасным стражем.

Стена могла убивать, но и сама не была неуязвимой. В нескольких местах со стороны леса потоки дождевой воды разрушили монолитный фундамент, в который были упрятаны генераторы, излучающие смертоносный свет.

Человек осторожно, контролируя малейшее движение, подполз к покрытой трещинами глыбе. Пальцы его прикоснулись к теплому гудящему кожуху генератора, и тут же человек отдернул руку — все его существо пронзило острое, явственное, как укол, ощущение опасности. Человек прижался спиной к плите, ладонь его привычно скользнула к бедру.

Но лес, раскинувшийся в десятке шагов, хранил безмятежную тишину. Прозрачное небо светилось мягкой, успокаивающей синевой.

Несколько пестро окрашенных бабочек подпрыгивали в воздухе совсем рядом. Одна из них подлетела почти к самому лицу и неожиданно уселась человеку на плечо. Ее выпуклые круглые глаза были похожи на неотшлифованные изумруды.

2


Старший агент общества по спасению жителей сельвы нерешительно вступил в служебные апартаменты своего непосредственного начальника.

Тот не заметил его, поглощенный созерцанием нескольких объемных изображений в углу кабинета, и агенту пришлось напомнить о себе тактичным покашливанием.

— А, это вы, — повернулся к нему шеф. — Что привело вас ко мне, старина? Хотите попросить прибавки?

— Нет, — сказал агент. — С этим все в порядке. Денег я получаю с каждым годом все больше. Я хотел спросить, нельзя ли мне сменить работу, шеф?

— Почему? — быстро отозвался тот.

Агент ответил не сразу. Он стоял, съежившись под удивленным взглядом собеседника, смущенно потирая подбородок, напоминая всем своим обликом грешника на исповеди, не решающегося сделать постыдное признание.

— Даже не знаю, как объяснить толком… — вымолвил он наконец. — Еще за много дней перед тем, как отправиться в сельву, у меня начинается бессонница. Я все оттягиваю и оттягиваю сборы, выискиваю любой повод, чтобы задержаться, хотя бы на день-другой…

— Боитесь мести отшельников? 

Агент покачал головой:

— Отшельники никогда никому не мстят, вам это известно. Если агенты не возвращаются в мегалополис, то совсем но другой причине.

— Вы, очевидно, не смотрите вечерней видеопрограммы, — возразил начальник. — Как раз вчера показывали вашего коллегу, ставшего очередной жертвой…

— Смотрю, — перебил агент. — И вы можете быть уверены: за годы работы в сельве я успел узнать, как выглядят укушенные гремучей змеей.

Шеф бросил на него короткий испытывающий взгляд, но спорить не стал.

— Однако какая-то причина все-таки есть? — спросил он после паузы.

— Причина? — протянул агент задумчиво. — Причина, очевидно, в том, что я уже не гожусь для этой работы. Чересчур хорошо я знаю отшельников, в этом все дело. Больше, чем надо старшему агенту по спасению жителей сельвы.

Последние слова, произнесенные с откровенным сарказмом, заставили шефа вскинуть брови.

— Если узнаешь кого-то слишком близко, за это всегда приходится расплачиваться, — все так же задумчиво продолжал агент. — Мой приятель, репортер одной из видеопрограмм, утверждает, что главное в его ремесле — не сойтись чересчур близко с теми, о ком он готовит сюжет. Тогда начинаешь видеть в человеке совсем не то что видят или хотят видеть другие. Это единственный способ не угробить передачу, считает приятель. И я его понимаю.

— А я нет. У вашего приятеля несколько странная логика, —заметил шеф.

— Не все в жизни подчиняется логике, — возразил агент. — Может, вы объясните, отчего меня давно уже не покидает мерзкое ощущение, когда… — Он неожиданно осекся, вскинув глаза на начальника, словно сомневался, стоит ли продолжать. Все же договорил — медленно, тяжело выжимая из себя слова: — …Когда я заманиваю какую-нибудь девчушку или зеленого юнца в мегалополис тайком от их родителей, сулю детям золотые горы, бездну всяких чудес, у меня такое ощущение, что я сам себя вываливаю в дерьме. Вы бы поглядели, какие доверчивые глаза у этих детишек…

— А ощущения, что вы забыли инструкцию, у вас при этом не возникает? — едко бросил шеф. — Инструкцию, которая гласит: пока отшельник в сельве, он — враг.

— Я твержу инструкцию, как заклинание, — тихо ответил агент. — Но это слабо помогает. К тому же с каждым годом в сельве все труднее работать. Не знаю, каким образом, но отшельники ухитряются поддерживать между собой связь, и вступить с ними в контакт почти невозможно. Приходится отыскивать совершенно глухие уголки, где и слыхом не слыхали о нашем брате, — только тогда есть какой-то шанс. Разве так трудно подыскать мне другую работу?

— А кто будет выколупывать отшельников из сельвы, словно жуков из коры? — вопросом на вопрос ответил начальник. — Специалистов вашего профиля не так уж много, их не готовят в специальных колледжах. Агент должен обладать особым чутьем, особым талантом, если хотите. Можете гордиться, что принадлежите к числу избранных.

— Вам-то известно, как именуют этих избранных. 

— Это отшельники окрестили вас «ловцами душ» и «охотниками за черепами». В мегалополисе же вас именуют миссионерами, — со значением произнес руководитель, — а такое звание всегда было в почете. Я понимаю, — вздохнул он, — когда так долго общаешься с этими бродягами из сельвы, всякая чертовщина поневоле лезет в голову. Но нужно уметь не слышать того, чего слышать не следует. Тем более, что это предписывается инструкцией.

— Я помню об инструкции, — сказал агент. — Еще ни разу я не позволил себе заговорить с отшельником о его убеждениях. Из-за чего, кстати, до сих пор толком в них не разобрался, а это, очевидно, не украшает человека моей профессии. Но поймите, затыкать себе все время уши я тоже не могу. Иногда до них кое-что долетает. Например, то, что в мегалополисе отшельников поселяют в резервациях, бросают в рудники, где и промышленные роботы больше года не протягивают…

— Так поступают лишь с теми, кто не хочет сотрудничать, принципиально не приемлет благ цивилизации, — с неподдельным возмущением воскликнул шеф. — Дети отшельников лучше поддаются обработке, многие из них становятся жителями мегалополиса и совсем не жалеют об этом. Однако кто виноват, что их отцы и матери столь твердолобы?! Мегалополис поступает гуманно уже потому, что не лишает этих упрямцев жизни, как бы там не возмущались красные по этому поводу. Вы знаете, у них в ходу теория, будто бы существование отшельников — еще одно доказательство обреченности нашего мегалополиса. Понимаете, обреченности! — с ненавистью повторил он. — Мы обязаны лишить их этого доказательства. Мы — единственный мегалополис на планете, живущий по своим законам, у нас слишком много внешних врагов, чтобы позволить себе еще и отшельников. Пусть нас называют последним осколком прошлого — мы обязаны доказать, что имеем право на будущее. Это историческая задача. По сравнению с ней жизнь нескольких сотен или даже тысяч лесных отщепенцев ничего не значит. И пока они существуют там, в сельве, нам очень нужны люди вашей профессии…

Заметив протестующий жест собеседника, начальник прервал свой монолог, сказал в раздумьи:

— Впрочем, мы можем принять компромиссное решение — вы отправитесь в сельву в последний раз. Если и потом миссионерское бремя будет невмоготу, что ж, постараемся подыскать замену. — И шеф поднялся, давая понять, что разговор окончен.

Он проводил взглядом сутулую фигуру агента, покуда за ним не сомкнулись овальные створки входа. Помедлил в нерешительности, прежде чем бросить в невидимый микрофон:

— Соедините меня со службой безопасности мегалополиса…

3


Прозрачная капсула, стремительно пронизывая толщу этажей, неслась вниз, к подножию огромного здания-горы.

От быстрого перемещения у агента засосало под ложечкой. Он извлек из внутреннего кармана облатку с ярко-красными таблетками.

«Алко», — кричали кровавые буквы на этикетке, — это то, что наши пра-пра-прадедушки называли виски, только гораздо лучше». Агент положил таблетку под язык, почти мгновенно ощутив, как знакомое дурманящее тепло мягкими толчками начинает обволакивать мозг.

Старшему агенту общества по спасению жителей сельвы было тридцать семь лет.

Семнадцать лет назад гравилет службы безопасности мегалополиса пронес его и других участников миссионерского десанта над прозрачной стеной и впервые высадил в сельве. Все эти годы агент пытался добросовестно следовать инструкции. Ее положения были предельно лаконичны:

«Если ты встретил отшельника, при каких бы обстоятельствах это ни случилось, убеди его вернуться в мегалополис. Используй любые доводы и средства, какие сможешь.

Если тебе не удалось убедить отшельника, любой ценой сумей принудить его пойти с тобой. Если и это невозможно, немедленно сообщи о местонахождении отшельника службе безопасности.

Если ты не можешь связаться со службой безопасности и видишь, что отшельник уходит, — убей его. Убивая отшельника, ты содействуешь прогрессу. Пока отшельник в сельве — он враг».

Семнадцать лет назад он был готов слепо следовать каждому положению инструкции. Тогда ремесло миссионера казалось ему занятием для настоящих мужчин, чем-то вроде увлекательной, пусть и не совсем обычной, охоты. 

Что он знал об отшельниках семнадцать лет назад?

То, что знало о них большинство. В чем убеждал многоголосым хором все видеопрограммы мегалополиса, все учебные роботы в колледжах, все психологи, готовившие агентов к весьма специфичной миссионерской деятельности.

Что отшельники — замкнутая секта, поставившая целью ни много ни мало — остановить прогресс.

Что отшельники — варвары. Их женщины вынуждены, как и в древности, проходить через адовы муки родов, так как не признают киндерполисов, где искусственно зачатые дети развиваются до двух лет в специальных боксах. Их мужчины предпочитают, как и много лет тому, связывать себя на всю жизнь с единственной избранницей. Несмотря на то, что в любом уголке мегалополиса к вашим услугам филиалы компании «Секс-иллюзион», где облик любой полюбившейся вам видеозвезды будет тут же превращен специальным устройством в волнующую и осязаемую плоть — почти точную копию настоящей…

Что отшельники, эта кучка свихнувшихся негодяев, посягнули на святая святых мегалополиса, его великий принцип: «Искусственное — лучше настоящего!»

Агент не знал, когда появились первые отшельники. Это произошло давно, еще до его рождения в стерильном боксе киндерполиса.

Но зато он помнил, как возникла стена. Раньше сельву отделял от мегалополиса лишь глубокий, заполненный водой ров. Этого было достаточно, чтобы защитить гигантский город от вторжения лесной нечисти.

Стену воздвигли совсем с иной целью. Она стала опасной преградой на пути тех, кто желал покинуть мелалополис. Кто, не боясь лишений и самой смерти, семьями и поодиночке уходил в кишащую опасными тварями сельву, чтобы не потерять право жить так, как хочется.

Как? Агент знал об этом лишь в общих чертах. Инструкция запрещала интересоваться подробностями жизни отшельников. Но даже этого было достаточно, чтобы понять: отшельники — совсем не те, за кого их пытаются выдать. Не разбойники, не преступники. Они хотели лишь жить по-своему, только и всего.

Первые отшельники не рисковали углубляться в сельву и поселились сравнительно недалеко от мегалополиса, соорудив общий лагерь на расчищенной от деревьев площадке.

Эта ошибка обошлась им дорого.

Ночью огромные гравилеты службы безопасности повисли над лагерем. Почти все отшельники были захвачены и силой возвращены в мегалополис.

Агент помнил, как звенели торжествующие нотки в голосе главы службы безопасности, выступавшего на следующий день по главной видеопрограмме:

— Сегодня великий день — мы вернули заблудших в лоно прогресса. Пусть же это предательство будет последним.

Благому пожеланию одного из отцов города не дано было осуществиться.

«Лоно прогресса» оказалось непосильным бременем для отшельников. Они предпочитали скорее медленно умирать в рудниках, чем жить так, как жило большинство в мегалополисе.

Бегство в сельву продолжалось. Наученные горьким опытом отшельники объединялись теперь в небольшие группы по два-четыре человека и тщательно маскировали свои следы и места поселения. Они рассеивались по необъятному пространству сельвы, постоянно меняя стоянки, и служба безопасности оказалась бессильна разыскать беглецов.

Именно тогда в сельве высадился десант первых миссионеров.

…За семнадцать лет агент не стал отшельникам другом. Слишком многое их разделяло. Агент не представлял жизни без комфортабельных чудес мегалополиса, отшельники же их отвергали. Агент появился на свет в киндерполисе, отшельники же имели отцов и матерей. Лозунг «Искусственное — лучше настоящего!» казался агенту верхом совершенства, отшельники же считали целью жизни доказать обратное.

Нет, агент не стал им другом. Но он перестал считать отшельников врагами. Уже одно это было нарушением инструкции.

Уже одно это могло считаться в мегалополисе преступлением.

Сознание этого больно донимало агента.

4


Капсула замедлила падение и наконец остановилась. Агент вышел на улицу.

Солнечный свет ослепил его. Агент переждал немного, пока привыкнут глаза. Затем шагнул вперед и уже занес было ногу над лентой движущегося тротуара, когда рядом выросла высокая фигура.







Незнакомец был облачен в какую-то допотопную хламиду, перепачканную влажной глиной, его ввалившиеся щеки заросли многодневной щетиной. Над плечом мужчины вились две пестрые бабочки. В центре ультрасовременного мегалополиса, на залитой солнцем улице, этот человек выглядел странно, почти нереально, словно выходец из иного, неведомого мира.

В следующее мгновение агент понял, что, по сути, так оно и есть — незнакомец принадлежал к отшельникам. Агент был уверен в этом. Ремесло, которым занимался столько лет, давало ему уверенность. Таких лиц он повидал немало за стеной.

«Чудеса, — подумал агент. — Отшельник сам явился в город. И ни стена, ни все фильтры службы безопасности его не остановили…»

Отшельник молчал, присматриваясь к агенту, словно пытался понять, этот ли человек ему нужен. Наконец, разжал сухие, запекшиеся губы:

— Это ты приходил в сельву. Я знал, что разыщу тебя рано или поздно. Узнаю вот по той отметине, — и указал на едва заметный шрам на скуле агента.

Тот машинально провел пальцем по белому рубцу — памяти о давней и не слишком приятной встрече в сельве.

— Ты обвинял нас в том, что мы погребаем себя заживо, а могли бы наслаждаться комфортом. Я не верил тебе. Разве можно верить хотя бы одному слову охотника за черепами?..

Агент лишь усмехнулся невесело, услыхав знакомое прозвище.

— Но кое-кого тебе удалось отравить медом фальшивых слов, — продолжал отшельник своим глухим голосом. — Я вернулся с охоты и узнал, что Мария и еще несколько наших женщин ушли с тобой. Ты должен знать, где они, где Мария.

Агент глядел на него с изумлением. Нужно быть миссионером, чтобы оценить, на что шел и чем рисковал отшельник, дерзая осуществить свою почти безумную затею, — пробраться в мегалополис и попытаться разыскать своих близких.

— Кто она, эта Мария? — спросил он. — Твоя жена, дочь?..

Отшельник осторожно извлек из-под своей хламиды что-то завернутое в плоские листья, бережно развернул.

Со старой голограммы на агента глядели живые, смеющиеся глаза черноволосой девушки, почти подростка.

— Здесь она совсем юная, — проговорил отшельник, — но других снимков у меня нет. Не так-то просто изготовить голограмму в сельве. Мария должна была стать моей женой. Я… — он запнулся, бросив нерешительный взгляд на агента, но все же сказал — медленно и тихо, словно преодолевая какую-то мучительную преграду, — я люблю ее.

— Понимаю, — сказал агент.

— Понимаешь? Ты? — глаза отшельника сузились. — Где тебе понять, ловец душ! Твоя профессия — предавать. Обманывать и предавать. Если бы не ты, если бы не ты…

Он поднес к груди дрожащие острые кулаки.

Широкая быстрая тень скользнула по их лицам.

Агент прикрыл глаза ладонью и провел взглядом патрульный гравилет службы безопасности.

Стоило ему захотеть, и огромная машина в мгновение ока очутилась бы над головой незнакомца и тот исчез бы, втянутый мощной струей газа в ее бронированное нутро.

Но агенту совсем не хотелось этого. Он опустил голову, огляделся. Люди, скользившие мимо на движущейся ленте, бросали на отшельника любопытные взгляды.

— Уйдем отсюда, — сказал агент. — Ты не представляешь, какое это неподходящее место для таких бесед.

Он потянул мужчину за полу перепачканного землей балахона, и отшельник безмолвно двинулся следом, покорный, как ребенок.

Тротуар вынес их в сравнительно малолюдную часть огромного города. Завидев вывеску какого-то кафе, агент сошел с ленты, шагнул в полутемное помещение, даже не обратив внимания на буквы, плясавшие над входом.

И лишь когда отшельник за его спиной приглушенно вскрикнул, обернулся. Огромный алый паук с человечьей головой висел, раскачиваясь, перед самым лицом отшельника. Уродливые челюсти чудовища двигались, словно что-то пережевывая.

Из угла за вошедшими наблюдали фосфоресцирующие глаза двух мертвецов в окровавленных саванах. Один из них приблизился, протянул полуистлевшую руку к агенту.

Агент спокойно прошел сквозь привидения.

— Это всего-навсего стилизованное кафе, — бросил он отшельнику. — Возможно, здесь не слишком уютно, зато можно поговорить спокойно.

Он опустился в мгновенно возникшее над полом кресло. Отшельник, помедлив, присел рядом. Он явно не освоился с обстановкой и вздрагивал, когда упыри под потолком затевали слишком шумную возню. К ним подковылял высоченный робот-скелет. Костлявые руки установили перед сидящими круглую полусферу, усеянную лунками, в которых помещались разноцветные таблетки и прозрачные ампулы с жидкостью. В отдельном углублении виднелся блок видеокассет с пестрыми этикетками. Скелет дождался полагающегося ему жетона, осклабился щербатой челюстью и, проскрежетав: «Приятных ужасов!» — с грохотом провалился куда-то вниз.

Агент, давая отшельнику время, чтобы придти в себя, перебирал кассеты. Лицо обнаженной красавицы на одной из них напомнило ему изображение на старой голограмме. Он поспешно сунул кассету обратно, предложил, указав кивком на полусферу с таблетками:

— Ешь, это вкусно.

— Ты же знаешь, мы не употребляем этой гадости, — сказал отшельник и облизнул пересохшие губы. — Мы едим настоящее мясо, настоящий хлеб…

Агент пожал плечами, бросил в рот таблетку «Алко», вынул еще одну из лунки и отправил ее следом.

— Разумеется, знаю, — проговорил он задумчиво. — Все только настоящее… У вас это вроде символа веры. А вот мне всегда казалось, что настоящее — то, что нам хочется считать настоящим, только и всего. Вот я проглотил таблетку из полиаурила. Минут через пятнадцать у меня возникнет ощущение сытости, как у человека, съевшего ваш хваленый допотопный бифштекс. Зато витаминов в моей таблетке гораздо больше и нет бактерий, которыми кишит мясо. Для меня настоящая еда — полиаурил.

— Я искал тебя не для того, чтобы спорить о еде, — сказал отшельник нетерпеливо. — Скажи мне, что с Марией?

— Мы не всегда знаем, что происходит с теми, кого возвращаем в мегалополис, — отозвался агент. — Я попытаюсь выяснить насчет Марии, только чуть позже. — Он посмотрел на отшельника долгим изучающим взглядом. — Я бы хотел, чтобы ты все-таки объяснил, отчего настоящее непременно лучше искусственного. И что плохого, если я глотаю полиаурил.

— Ты обещаешь мне разыскать Марию?

— Я попытаюсь… Только ты объясни. Для меня это очень важно. Я еще никогда не беседовал с отшельником вот так. Инструкция это запрещает, понимаешь, и вряд ли у меня хватит пороху когда-нибудь нарушить ее еще раз.

Отшельник слушал, не сводя с него настороженных, недоверчивых глаз.

— Семнадцать лет инструкция была моей молитвой, — продолжал агент, — а сегодня мне на нее плевать. Сегодня — особый день, день чудес. Отшельник сам явился в мегалополис…

— Хорошо, — сказал мужчина, — я отвечу тебе. Только у меня нет уверенности, что мое объяснение придется тебе по душе.

— Неважно, — произнес агент. — Говори.

— Вот ты вспомнил о полиауриле… Эти в общем-то безобидные таблетки появились, еще когда нас с тобой на свете не было. И никто ими особенно не интересовался. До того самого дня, когда некое влиятельное лицо не приобрело все права на монопольное производство полиаурила. Не стану уточнять, кто именно, этот джентльмен часто появляется в главной видеопрограмме. После этого начали происходить удивительные вещи. Полиаурил вдруг оказался в центре всеобщего внимания, ему стали посвящать массу рекламных видеосюжетов, научные мужи наперебой, захлебываясь от восторга, кричали о пользе чудо-таблеток. Нетрудно догадаться, за чей счет все это оплачивалось. А вскоре произошло еще одно событие, но говорили о нем гораздо меньше. Вернее, пытались вообще умолчать. Загадочная эпидемия поразила домашнюю живность — скот, птицу. Те, кто пытался заняться производством натурального мяса, разорялся в два счета. В одном из выступлений руководитель службы безопасности позволил себе вскользь упомянуть о необъяснимом море, присовокупив, что это-де очередная попытка красных ускорить конец мегапополиса. Руководитель воззвал к патриотическим чувствам жителей и дал понять, что ничего страшного в общем-то не произошло, если существует такой прекрасный заменитель мяса — полиаурил. Надеюсь, ты понимаешь, отчего события развивались именно так?

Агент встряхнул головой, словно пытаясь освободиться от наваждения.

— А почему я, собственно, должен тебе верить? — спросил он подозрительно, с неожиданной для самого себя агрессивностью. — Где гарантии, что ты не выдумал это все? Кто тебе мог рассказать?

Град вопросов не смутил отшельника. Он лишь усмехнулся краем рта. 

— Я предвидел, что мой рассказ будет тебе не по нутру. Нет пропасти глубже, чем между отшельником и охотником за черепами. Только это все — правда. Можешь проверить… если сможешь. Мне было кому рассказывать о таких вещах. Отцу, деду. Я же не вылупливался, как ты, из-под колпака в киндерполисе, и мне не вправляли мозгов роботы в стандартном колледже. В сельве я прошел совсем другой курс наук. И вот что я тебе скажу. Настоящее всегда будет в цене, как бы вы ни бесновались. Настоящие люди. Настоящие чувства. Настоящая еда.

— Очевидно, я твоих глазах я уже не совсем настоящий человек? — саркастически рассмеялся агент.

— Нет, не настоящий! — спокойно, с такой уверенностью, что у агента похолодела кожа на спине, произнес мужчина. — Ты, как и все, кого устраивает жизнь в мегалополисе, уже почти не человек. — Во взгляде отшельника появилось даже что-то похожее на сочувствие: — Вы придумали бездну хитроумных приспособлений, которые заменили буквально все. Вы почти не двигаетесь, не общаетесь, не размышляете… Любовь вам заменяет сеанс в секс-иллюзионе, мясо — полиаурил. Доходит до комичного — вы даже жевать потихоньку разучились. Проглотил таблетку — и никаких забот. Быстро, удобно, только зубы от этого лучше не станут, верно? Но что это в сравнении с душой, лишенной подлинной любви и подлинных страданий! С сердцем, у которого украли материнскую ласку! Посмотри на свои руки — они почти лишены мускулов. В мегалополисе роботов больше чем нужно. Взгляни в зеркало — как узок твой лоб. В мегалополисе тебе не позволят слишком много думать — и это удел машин. Мы не против прогресса, — с нажимом вел дальше отшельник, — но против того, чтобы прогресс доходил до абсурда, уродовал человека. А вы, живущие в мегалополисе, спокойно наблюдаете, как в вас убивают все человеческое, потому что это выгодно кучке негодяев. Нет, вы уже не люди, — повторил он с бесконечной убежденностью, — и все дальше отдаляетесь от людей. А мы хотим оставаться ими, несмотря ни на что. Именно поэтому мы враги…

— Враги! — глухо подтвердил агент, почувствовав, что у него начинает заплетаться язык.

— И мы останемся врагами до тех пор, пока вы сами не превратите себя в ничто. Не знаю, когда это произойдет, но думаю, что рано или поздно все вы будете выглядеть, как вон те твари, — он ткнул пальцем вверх, где под потолком лениво перебирали мохнатыми лапами крупноячеистую сеть пауки с человечьими головами.

— И что же тогда? — спросил агент с ненавистью,

— Тогда мы вернемся в мегалополис, чтобы спасти тех, кого еще можно спасти. Мы уничтожим ваши машины, кроме тех, что не мешают человеку оставаться человеком. И заживем счастливо.

— Заживете… — отозвался агент. — Если вас к тому времени не уничтожат, как крыс.

— Сельва большая, — сказал отшельник. — И места в ней хватит, хотя выжить, конечно, не просто. Да что там, ты сам все прекрасно знаешь. Сельвы вы не тронете, — уверенно сказал мужчина, — иначе планета задохнется без кислорода. Мегалополис задохнется. Вот и решай, у кого из нас больше шансов.

Агент не ответил. Он боялся говорить, опасаясь, что вспыхнувшая внезапно где-то внутри и горячей волной затопившая мозг острая ненависть к собеседнику вырвется злым бессмысленным криком.

Он и сам не понимал толком, откуда, из каких глубин поднялась эта ненависть. Возможно, все заключалось в том, что он привык иметь дело совсем с другими отшельниками. Те, кого агент приводил в мегалополис, держались скованно, настороженно. Это был не их мир, не их территория…

А может быть, все дело было в словах мужчины, агент чувствовал их правоту, хоть и боялся признаться в этом себе самому.

Слова эти, весь облик сидящего напротив отшельника словно кричали агенту о том, что семнадцать лет, подумать только, семнадцать лет были потрачены впустую, в погоне за зыбкой, нереальной целью. В надежде победить то, что победить невозможно.

Этот мужчина, сидящий напротив, был приговором. Воплощением его жизненной неудачи, его ничтожества.

— Мария, — донеслось до агента словно откуда-то издалека. — Ты обещал помочь разыскать Марию.

Агент вскинул глаза на отшельника, словно увидев его впервые. Неожиданная, мстительная мысль заставила его усмехнуться коротко и зло.

— Сейчас, — пробормотал он, — сейчас полюбуешься своей Марией.

Он быстро отыскал кассету со знакомым изображением…

Из неясного свечения посреди комнаты возникла тоненькая фигурка девушки.

Отшельник подался вперед, фаланги его пальцев, сжатых в кулаки, побелели от напряжения.

Девушка стала раздеваться под мелодичный перезвон, и агент с наслаждением наблюдал за оцепеневшим лицом соседа.

Оставшись совсем обнаженной, красавица с распущенными волосами послала им воздушный поцелуй и запела сладкоголосо, исчезая в розовом невесомом облаке:

— Приобретайте очищающий ароматизированный газ «Грезы»!

До них донесся сладковатый запах, выпущенный из специальной приставки к видеосистеме. Это был обычный рекламный видеосюжет.

— Это — Мария? — тихо спросил отшельник. 

Агент бросил в рот еще одну «Алко» и отвернулся от мужчины, по небритым щекам которого катились слезы.

— Возможно, — сказал агент равнодушно. — И если это она, то ей еще повезло.

И он потянулся за следующей «Алко». Рука его повисла в воздухе. Прямо в глаза агенту глядел черный зрачок револьвера допотопного образца. Агент никогда бы не мог подумать, что подобное оружие может существовать где-либо, кроме музея.

Странное равнодушие парализовало агента, словно не его, а кого-то другого держал под прицелом пришелец из сельвы. Словно не ему, а кому-то бесконечно далекому адресовались слова:

— Из-за тебя я потерял Марию. Из-за тебя она превратилась в фантом. Ты заслужил эту смерть, торговец душами!

Последнее, что видел агент, была бабочка, слетевшая с плеча незнакомца. Она порхала так близко, словно громадные изумрудные глаза хотели получше разглядеть каждую черточку побелевшего лица.

А потом мир вокруг него оглушительно взорвался, чтобы навсегда погрузиться во тьму.

5


Руководитель службы безопасности мегалополиса неторопливо подошел к широкому окну, за которым простиралась панорама гигантского города. С огромной этой высоты виднелись и изгибы дрожащей, почти прозрачной стены, к которой подступала вечнозеленая сельва.

Створки бесшумно разошлись, и две пестрые бабочки впорхнули в кабинет, уселись на подоконнике, перебирая по нему тонкими лапками.

— Спрячьте наши летающие объективы, — приказал руководитель, и мгновенно вынырнувший из-за его спины адъютант бережно уложил биороботов в специальный футляр.

— Видеоматериал обработан?

— Да, шеф, — отозвался почтительно адъютант. — Я немного переживал из-за кафе, там ужасное освещение, но все вышло как нельзя лучше.

— Уничтожить! — жестко бросил руководитель службы безопасности. — Оставить лишь несколько заключительных фраз и само убийство. Это — размножьте и передайте всем видеопрограммам. Пусть крутят каждый день. Название следует придумать позабористей. «Кровавая месть отшельника», «Жертва живет в мегалополисе» или что-то в этом роде.

— Ясно, — сказал адъютант.

— Думаю, они обрадуются такому материалу. Это не какие-то дешевые актерские трюки, это настоящая смерть, настоящая кровь. А настоящее всегда в цене, так, кажется, говорил этот парень. По-моему, он был далеко не глуп. Итак, мы исключительно удачно провернули дельце, друг мой, — с довольным видом продолжал руководитель. — Избавили себя от опасного отшельника, а общество по спасению жителей сельвы — от неблагонадежного миссионера. И попутно выудили из этой истории первоклассный пропагандистский материал. 

Адъютант не отозвался, и руководитель с удивлением обернулся.

Его помощник, задумавшись, застыл у окна. Взгляд его маленьких глаз, упрятанных под узкий, по-обезьянему нависавший лоб, был устремлен туда, где расстилалась, вскидываясь вверх кронами деревьев-исполинов, необъятная, загадочно темневшая сельва. Даже с этой высоты она казалась гигантским, застывшим на мгновение зеленым океаном, готовым смять, поглотить в своих бушующих глубинах крохотный островок мегалополиса.

— Вы согласны, друг мой?

— Да, шеф! — вздрогнув, механически отозвался адъютант.

Но в его глазах, все еще хранивших изумрудное сияние сельвы, не успели погаснуть искры страха.






БЕССПОРНЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА


Сидя на траве, пожилой якут покручивал ручку настройки транзистора. Узкие глаза из-под морщинистого, коричневого, будто пропеченного, лба рассеянно наблюдали за безуспешными попытками Виталия Кирия отбиться от гнуса. Гнус нависал в воздухе живыми слоящимися пластами, проникал под противомоскитную сетку и, вопреки всем законам логики, в гибельном упоении кусал обильно политые диметилфталатом руки молодого кандидата наук.

Кирий неумело, по-детски ругался, с завистью поглядывая на якута, к дубленой коже которого гнус, казалось, не проявляет ни малейшего интереса.

Неподалеку два студента — помощники Кирия — пытались втиснуть в рюкзак баллоны аквалангов.

Подходила к концу их почти отшельническая жизнь в глухом углу края. И хотя экспедиция Кирия не нашла здесь того, на что могла рассчитывать, он не испытывал особого разочарования. Напротив, легкое сожаление покалывало сердце, когда биолог думал о том, что пора уходить, что завтра за ними прилетит вертолет.

С пригорка, поросшего тонкими, гнутыми ветром деревьями, где была раскинута палатка, открывался вид на озеро, неширокое, но протянувшееся почти до самого горизонта. Там, где дрожала вдали сизоватая дымка, скалистая гряда преграждала путь воде. Кирий знал, что за грядой — другое, размашистой подковой изогнувшееся озеро, такое же студеное и глубокое. А за ним — еще одно, и еще… С вертолета озера, блестевшие под солнцем, казались драгоценной цепью, оброненной меж лесистых взгорий рассеянным великаном.

В Якутию Кирия и его спутников привело письмо, вернее, несколько писем, поступивших в разное время в Академию наук от местных охотников и пастухов-оленеводов. Письма рассказывали о загадочных следах на берегу одного из лесных озер. Судя по всему, следы принадлежали неизвестному, огромных размеров животному. Были там строки о странном, устрашающем вое, доносившемся от воды по ночам. Об огромных лунках — чертовых окнах, пробивавших ледяной панцирь озера в самые жгучие морозы.

Письма передали в НИИ, где работал Кирий, и он без особого энтузиазма согласился возглавить небольшую экспедицию. Это была уже не первая такая экспедиция и все они кончались одинаково.

Глядя, как скептически посмеивается шеф, давая ему последние наставления перед дорогой, Кирий размышлял о том, что чудища сказочного он, конечно же, не разыщет, зато в Якутии побывает. В самой глухомани лесной…

Сложные приборы, как и предполагал Кирий, оказались для экспедиции лишним грузом. Скорлупа загадочного с треском лопалась на глазах теряющих энтузиазм исследователей, обнажая ничем не примечательное нутро обычных природных явлений. О них-то и рассказывал Кирий бесстрастному пастуху-якуту, отбиваясь от гнуса и пытаясь закончить хотя бы вчерне нехитрый отчет.

Десятки погружений в ледяную прозрачную воду ничего не дали. Лишь редкие стаи рыб пронизывали ее изумрудно мерцающую толщу. Правда, озеро оказалось неожиданно глубоким, но, судя по всему, и эта недоступная, скрытая в зеленоватой тьме глубина не хранила ничего, кроме одиноких пучков водорослей да скупых россыпей обкатанных водою камней.

Устрашающий вой заставил их поволноваться в одну ветреную ночь, но утром ему нашли объяснение. Протяжный трубный звук шел от источенных временем, нависших над водою скал. Ветер с размаху залетал в широкие устья похожих на крученые морские раковины сквозных отверстий и, проносясь сквозь них, вырывался наружу, словно из басовитого геликона. Чтобы скалы запели, пояснил Кирий, должен дуть сильный северный ветер.

Якут слушал молчаливо.

Со дна озера, питая его, били бесчисленные невидимые ключи. Экспедиция скоро выяснила, что некоторые из них относятся к термальным. Именно их горячие струи, доходя зимой до поверхности, размывали лед, образуя чертовы окна.

А со следами курьез вышел. Как-то на рассвете действительно обнаружились следы. Словно невиданный слон с массивными и к тому же когтистыми ногами пятнал пологий берег неуклюжими вмятинами. Неясная тревожная надежда затеплилась в душе Кирия, покуда не проснулся однажды от истошного детского вопля. Этот самый сидящий сейчас напротив ученого якут безжалостно припечатывал широкую ладонь к филейным частям внука. К рукам и ногам мальчишки были привязаны круглые обрезки коры…

— Такие вот дела, — приканчивая, наконец, злополучный отчет, подытожил кандидат. — Нет у вас здесь никакого чудища озерного. Жаль, конечно, но… Мы собрали бесспорные, вполне научные подтверждения.

И кандидат соединил скрепкой густо исписанные листки в жирных пятнах диметилфталата.

Якут кивнул. Из транзистора лились, рассыпаясь в воздухе невидимой серебристой пылью, электронные аккорды ансамбля «Зодиак».

— Ветер поднимается, — проговорил медленно якут, глядя падающее в красных сумерках солнце. — Холодный ветер. Опять дракон кричать будет.

— Да не дракон, — отозвался терпеливо Кирий. — Я же объяснял, скалы…

— Aгa! — кивнул якут. — Складно объяснил, хорошо. Наука! — после паузы с уважением произнес он. — Я вот не видел никакого дракона. И отец мой не видел. А вот дед, говорят, видел. Дракон редко со дна поднимается.

— Легенда! — сказал кандидат. И, вздохнув, тряхнул пачкой листов: — А это — аргументы, доказательства, понимаешь? Очевидные. Неопровержимые. Научные.

— Ясно! — сказал якут, поднимаясь. — Я к оленям пойду. Они волнуются, когда дракон… — взглянув виновато на Кирия, поправился, — когда скалы кричат.

И ушел, унося в густеющие лесные сумерки неземную мелодию «Зодиака».

Кирий, задумавшись, глядел ему вслед.

Тихий звук долетел от воды — словно запела протяжно невидимая в скалах труба, жалобно и тревожно спросила о чем-то.

Кирий вздрогнул и тут же отругал себя за это.

«Однако… — подумал он. — Понятно, откуда взялись эти легенды про дракона. Если мне не по себе от этого воя, то что должны были чувствовать предки этого пастуха…»

Ветер налетал резкими порывами. Озеро внизу темнело, было слышно, как частые мелкие волны с шорохом потухают в прибрежном песке.

Виталий Кирий вспомнил о том, что ожидает его дома. Попытался представить, чем будет заниматься, лица коллег… За последние месяцы он отвык от суматошной, нервной столичной жизни. В этой жизни не все складывалось так, как ему хотелось — ее непредсказуемое течение со всплесками страстей, ошибок, неудач разительно отличалось от логической выверенности глубоко чтимых им научных теорий.

Кирий вдруг осознал, что не прочь остаться в здешней почти отрезанной от цивилизованного мира глуши еще хотя бы на месяц. Несмотря на гнус. Несмотря на твердую убежденность, что мифического зверя нет и быть не может.







Поежившись от холода, он встал, поднял капюшон штормовки и пошел к палатке.

Густой, тяжелый, отдающий какой-то дремучей силой вой заставил его обернуться. Кирий застыл.

Неподалеку от берега вскипала, разрываемая гигантской тушей, черная вода. Крупная граненая чешуя тускло засверкала в последних лучах. На берег, тяжело покачивая зеленоватыми блестящими боками, выходил дракон.

Небольшая голова в причудливых костяных наростах на неправдоподобно вытянутой шее поднялась и медленно повернулась. Полуприкрытые мутноватой пленкой огромные глаза равнодушно, словно из невыразимо далекой дали глядели на человека.

Неподвижными изваяниями замерли у палатки студенты.

Дракон качнул головой, словно потянулся к почти невидимому светилу, и по барабанным перепонкам людей снова ударил густой и протяжный, как тягостное воспоминание, трубный глас.

Из бесчувственных пальцев Кирия выхватило забытый отчет. И на студеном ветру замелькали, взлетая, трепеща и падая, словно крылья диковинных, взбесившихся голубей, белые листки с очевидными, неопровержимыми, бесспорными доказательствами…






У ТАМОЖНИ ЕСТЬ ПРЕТЕНЗИИ


1


Неприметный, маленького роста человек с бледным и отрешенным лицом затворника более часа томился ожиданием в роскошной, отделанной панелями из мореного дуба приемной руководителя концерна «Зодиак».

Секретарша, которая эффектной внешностью могла бы соперничать с любой кинозвездой, безукоризненно вежливым тоном сообщила, что мистер Голдинг и на этот раз очень, очень занят и она очень, очень сожалеет. Пусть уважаемый… — тут секретарша на мгновение прервала заученный монолог, пустив глаза на лежащий перед нею блокнот, — Виктор Уайт извинит. Возможно, у главы концерна найдется несколько минут на следующей неделе. Впрочем, не исключено, что и на этот раз дела не позволят ему встретиться с мистером… — секретарша вновь стрельнула глазами в листок, — …Уайтом. Тем более что мистер Уайт упорно не хочет сообщать о причинах своего визита в «Зодиак».

Уайт подхватился с широкого кресла, нервическим движением поправил очки; глаза его сердито блеснули.

— Ваш Голдинг, — выпалил он скрипучей скороговоркой, — просто не понимает, что для него эта встреча куда важнее, чем для меня. Я уйду, мисс, не беспокойтесь. Но только передайте вашему боссу, стоит мне кое-что предложить другой, не менее солидной фирме, и от хваленого «Зодиака» останется лишь воспоминание. Да-да, так и скажите, некий Уайт обещает похоронить в ближайшие дни «Зодиак» со всеми потрохами. И лишь потому, что Голдинг, видите ли, не соизволил его принять.

Электронное устройство, предупредительно распахнувшее выход из приемной, не дало рассерженному человечку желанной возможности хлопнуть дверью.

Секретарша, на мгновенье позабыв о любезно-вежливой маске на лице, призадумалась. Потом, нажав клавишу, неуверенно произнесла в невидимый микрофон:

— Извините, патрон, возможно, я вмешиваюсь в свое дело, но… По-моему, вам следует повидать этого Уайта. Он обещал похоронить «Зодиак», если вы его не примете. И знаете, в его словах, вернее, в интонации было что-то такое… Словом, я испугалась. 

Босс концерна отозвался не сразу.

— Ладно, я приму его, — сказал, наконец. — Обещал похоронить «Зодиак», говорите? Что если этот парень припрятал адскую машинку где-нибудь поблизости от комнаты, где заседает совет директоров? Скажите ребятам, пусть задержат его внизу и доставят сюда.

2


У босса концерна «Зодиак» были свои странности. Он не переносил, скажем, тех, кто допускал даже малейшую небрежность в одежде. Не в тон подобранный галстук мог сразу посеять в его душе неприязнь к собеседнику, отсутствие пуговицы на жилете вызывало приступ мигрени, а грязь на ботинках повергала в шок.

Взглянув на стоящего перед ним человека, Голдинг ощутил, как раздражение горячими толчками начинает подкатывать к горлу.

Виктор Уайт был удивительно, просто-таки сказочно неряшлив. Средней руки костюм из магазина готового платья был пусть и нов, но уже изрядно помят и хранил на себе многочисленные следы оброненного пепла. Из нагрудного кармана свисал край грязного носового платка. Туфли имели такой вид, словно их владелец только что совершил путешествие по каменистой пустыне. Если добавить, что галстук вообще отсутствовал, станет понятным, отчего Голдинг готов был встретить в штыки любую просьбу посетителя. А в том что Виктора Уайта привела к нему просьба, босс «Зодиака» не сомневался — иной причины появления такого рода людей в его апартаментах просто быть не могло.

Между тем Уайт не спешил начинать разговор.

Когда же он заговорил, многоопытный Голдинг вдруг позабыл о ярости. Голос странного человечка заворожил его. Судя по всему, Виктору Уайту было глубоко наплевать не только на свою внешность, но и на то, с кем именно он беседует. Взгляд маленьких тускловатых глаз был устремлен куда-то мимо Голдинга, мимо тяжелых дождевых облаков за окном кабинета, и в этом взгляде читалось такое глубочайшее равнодушие к окружающему миру, словно он был не более чем картонной декорацией.

И одновременно во взгляде была обжигающая, почти гипнотическая сила недюжинного ума.

Странное, поразившее Голдинга ощущение не сразу позволило ему вникнуть в смысл того, о чем говорил этот человечек. А говорил он о вещах удивительных.

— …моя формула давала возможность заглянуть в иное измерение, — наконец обрел способность внимать Голдинг. — Как бы завернуть краешек знакомого нам пространства и посмотреть, что творится за ним, в глубине… Но пока теоретическая возможность превратилась в практическую, понадобились тысячи экспериментов. На них ушел не один десяток лет. Я постарел за это время, расстался со всеми своими сбережениями. Наконец наступил миг торжества. Впрочем, триумфатором я себя чувствовал не долго. 

Неприятное воспоминание затуманило глаза Уайта. Перехватив недоуменный взгляд Голдинга, он усмехнулся с горькой иронией:

— В это, наверное, трудно поверить. Человек, совершивший величайшее открытие, готов был выть от бессилия. Но все было именно так. О, я помню жестокий, как удар, миг прозрения. Когда стало до боли ясно: мне ни за что не осмыслить того, что я открыл. И никому этого не осмыслить. У человечества слишком мало знаний, чтобы понять такое. Я оказался в положении дикаря, заглянувшего в окуляр телескопа. Перед ним бездны, но он всего-навсего дикарь. Эта коробка, — он постучал согнутым пальцем по лбу, — сделала все, что могла, и большего от нее требовать бесполезно. Я распрощался с иллюзиями, а теперь прощаюсь с наукой. Что касается моей чудодейственной формулы, она останется тайной. Я не тщеславен. Всемирная слава, чествования, пресс-конференции, весь этот шум, который поднимется, если я обнародую хотя бы часть своих работ, попросту убьет меня. Нет, теперь я хочу одного — покоя. 

Уайт вновь с тоской глянул в окно. Шел дождь, крупные капли с глухим шумом бомбардировали стекло. Голдинг вдруг ощутил с какой-то отчаянной, пронзительной ясностью, что все, рассказанное взъерошенным человечком, — правда. Все до последнего слова.

— Собственно, дело не в этом, — продолжал Уайт своим скрипучим, монотонным голосом. — Очевидно, вы знаете, всякое большое открытие дает побочные результаты. Пока я возился с пространством, выяснились некоторые любопытные эффекты, касающиеся времени. Время, время, — протянул он. — Как это просто и как сложно… Вы когда-нибудь бродили за кулисами театра? — неожиданно спросил Уайт.

Не в силах освободиться от магнетизма, который буквально излучал его странный собеседник, Голдинг лишь качнул головой.

— Жаль, — сказал Уайт. — Тогда бы вы могли хоть немного меня понять. Башни средневекового замка, пылящиеся рыцарские доспехи, а рядом громко орущий, забытый кем-то из рабочих сцены транзистор… Пластмассовый череп в ожидании знаменитого монолога Гамлета мирно почивает по соседству с миникомпьютером на столике режиссера… Прошлое и будущее, искусственное и настоящее — все смешано в кучу там, за кулисами.

Когда-то много лет назад я, зеленый мальчишка, впервые пошел в театр. Спектакль был изумителен. А в перерыве я пробрался за кулисы — и оказался словно в ином измерении. Стоило чуть отодвинуть краешек занавеса, и мир чудес исчезал… Знаете, — рассеянно вымолвил Уайт, — о чем я часто думаю? Если бы тогда, в детстве, я не попал в театр, мне никогда бы не пришло в голову отогнуть край совсем иного занавеса. За который еще никто не заглядывал… Впрочем, я отвлекся, — продолжал после паузы человечек. — В ходе экспериментов выяснилось, что пространство, при определенных условиях, разумеется, способно сжиматься, как пружина, бросая тебя, будто пылинку, сквозь века…

Уайт поглядел на застывшее лицо главы концерна «Зодиак», и снова задумчивая усмешка, словно он припоминал о чем-то совершенно недоступном для сознания собеседника, тронула его губы.

— У меня есть к вам предложение, — погасив усмешку, продолжал Уайт. — Как вы посмотрите на то, чтобы воспользоваться моим открытием и побывать в будущем?

Голдинг откинулся в кресле. Он был опытным бизнесменом и неплохо разбирался в людях. Но все же и он не застрахован от ошибок. Виктор Уайт с одинаковым успехом мог оказаться гениальным ученым и самым банальным шизофреником.

— Я не сумасшедший, — словно угадав его мысли, быстро произнес Уайт. — Я все могу доказать. Если хотите, завтра же отправимся в XXII век. Или стоит забраться подальше, в ХХV?

На столе Голдинга мелодично звякнул аппарат. 

— К вам представители японской корпорации, патрон, — донесся до них голос секретарши. Нотки недоумения проступили в нем, когда она произнесла: — Японцы ожидают уже десять минут. Вы сами назначили время, патрон.

— А ну их к черту, этих желтонузых! — пробормотал Голдинг. Секретарша издала приглушенное восклицание, и это вернуло босса на землю.

— Придумай, придумай что-нибудь, детка, — раздраженно закричал он. — Я занят. Я очень занят! — и отключил аппарат.

Босс взглянул на Уайта, безмятежно ожидавшего ответа. «Не похож он на сумасшедшего», — подумал Голдинг.

Уайт улыбнулся, словно и на сей раз прочел его мысли, и Голдинг неожиданно для самого себя покраснел.

— Я могу устроить пробное путешествие в любое время, — повторил Уайт. — Вы вправе взять с собой сколько угодно экспертов, чтобы убедиться наверняка, в каком именно веке мы оказались. Кстати, это не так-то легко, если, разумеется, не хочешь привлекать к себе внимание.

— Все, что вы говорите, просто поражает, — не сразу отозвался Голдинг. — Но почему со своим предложением вы обратились именно ко мне?

— Я искал компанию с внушительным оборотом капитала, — сказал Уайт. — А у вас солидный концерн, мистер Голдинг. Но попытайтесь представить, каким он мог бы стать, если бы большинство из тех, кого мы привыкли именовать сильными мира сего, вложило свои деньги в ваш бизнес. А они бы пошли на это, пошли непременно, сумей вы доказать, что «Зодиак», в отличие от других компаний, будет процветать и в будущем. Даже в том будущем, которое называют отдаленным.

Уайт с бесцеремонной уверенностью протянул руку стоящему на столе ящичку с сигарами и закурил.

— Естественно, эти экскурсии в будущее будут носить совершенно конфиденциальный характер и совершаться людьми, чье мнение действительно многое решает. Воистину, лучше раз увидеть… 

— Итак, если я вас понял правильно, — проговорил Голдинг, — мы будем запускать наших клиентов в XXI или там XXII век поглядеть, как распрекрасно идут дела у «Зодиака»?

— Совершенно верно! — отозвался Уайт. — И за это удовольствие я возьму не так много — миллионов двадцать.

Голдинг, глядя нa него в упор, вдруг начал багроветь и трястись. Глаза его закатились, и неожиданно босс концерна «Зодиак» разразился столь чудовищным хохотом, что на подносе в отдалении тонко зазвенели стаканы. Голдинг смеялся долго, не успевая вытирать проступающие на лбу капли пота. Уайт поглядывал на него обеспокоенно. Наконец босс успокоился и произнес:

— Я не сомневаюсь, что вы — незаурядный ученый, Уайт. Иначе вы бы избрали менее сложный способ надувательства. Да, менее сложный. Двадцать миллионов за путешествие в ХХII век — это недурно. Но объясните, какого лешего выбрасывать эти деньги, если «Зодиак» будет процветать и в будущем? Вы же сами утверждали это.

Вслед за этим челюсть босса «Зодиака» отвисла. Он просто не мог подумать, что на свете существуют столь обидные слова, которые со скоростью пулеметной очереди слетали с губ рассерженного человечка. «Старый павиан, безмозглая дохлая скотина…» — эти сочетания звучали благостной музыкой по сравнению со всем остальным. Остывая, Уайт выпалил:

— Черта с два ваш концерн будет процветать в будущем, осел вы этакий. Черта с два вы найдете там вообще следы какого-то концерна. В XXII веке, к вашему сведению, от нашей благословенной богом страны в том виде, в котором она существует ныне, останется в лучшем случае воспоминание. Я могу помочь вам убедиться в этом, старый дуралей. Но другие-то этого пока не знают. Сейчас этого наверняка никто, кроме меня, не знает, — почти прокричал он. — Потому что я был там. Неужели не понятно, какой шанс плывет вам в руки?!

Лицо Голдинга вновь стало багровым и перекошенным — на сей раз от оскорблений. Еще никто и никогда не говорил с боссом «3одиака» так, как позволял себе говорить этот человечек. Но Голдинг был бизнесменом, хорошо понимал, сколь выгодным в случае удачи могло оказаться невероятное предложение Уайта. Поэтому босс «Зодиака» сумел взять себя в руки и воздержался от ответных колкостей, хоть это далось ему нелегко. Он лишь обиженно, исподлобья взглянул на собеседника и спросил:

— Если в будущем, как вы утверждаете, вообще нет никаких концернов, как же?..

— Как мы сможем убедить денежные мешки, что «Зодиак» процветает? — подхватил Уайт. — А вот как. Я помогу вам высадить в XXII веке десант концерна. Он займется… гм, как бы это выразиться… декорациями, что ли. Все равно техника в то время будет на таком уровне, что ваши клиенты ни в чем толком не смогут разобраться. Но вот эмблему «Зодиака» они на промышленных зданиях увидят. И с руководством концерна встретятся — его роль сыграют специально подготовленные люди. Это немного походит на театр, — с некоторым смущением признал Уайт, — но тут уже ничего не поделаешь. Я давно мечтал попробовать силы в режиссуре. А такой спектакль этого стоит. Он сказочно обогатит вас.

— И вас! — заметил Голдинг.

— Мне много не надо, — отозвался Уайт. — Пара десятков миллионов — сущий пустяк для «Зодиака». Зато я смогу забыть о прошлом и спокойно скоротаю свой век где-нибудь на Гавайях. К тому же, возможно, я приобрету театр. Свой собственный театр. О, как я люблю сцену… — вздохнул человечек.

— Вернемся к нашему спектаклю, — прервал его Голдинг. — Я все же не совсем представляю, как люди «Зодиака» появятся… в XXII веке, начнут что-то строить. Ведь это же обязательно привлечет внимание. Как привлекли бы внимание неандертальцы, появившиеся на Бродвее!

— Конечно, все не так просто, — вздохнув, согласился Уайт. — Я-то это знаю, как никто другой. В XXII веке, к вашему сведению, на Земле вообще почти не останется никаких предприятий — их разместят на других планетах и специальных спутниках. Земля будет своеобразным заповедником, музеем, местом отдыха. Но я, — подмигнул Уайт, — все же присмотрел местечко. Это нечто вроде мегалополиса, только он не совсем настоящий… Там снимают видеофильмы (разумеется, это совсем не то, что мы можем представить). Видеофильмы из старинной жизни. Думаю, если хорошенько все продумать, наше появление там не будет сенсацией. Ну как, подходит вам мое предложение?

— Я жду вас послезавтра, — сказал Голдинг, поднимаясь. — Мне нужно хотя бы немного времени, чтобы прийти в себя и переварить ваше предложение. Думаю, затем мы обсудим его с наиболее доверенными лицами. Идея интересная, Уайт. Надеюсь, мы оба запомним этот день, — Голдинг бросил беглый взгляд на миниатюрное электронное табло, — 12 августа 1972 года, как исторический. Если ваш спектакль удастся… Кстати, я уже слышал о чем-то подобном. Правда, это было давно и не у нас. Существует даже специфическое выражение… — босс концерна «Зодиак» защелкал пальцами, пытаясь вспомнить.

Уайт пожал плечами, кивнул ему на прощанье и вышел. Лишь когда за его спиной бесшумно сошлись створки дверей, Голдинг, наконец, вспомнил это странно звучащее выражение: «потемкинские деревни»…

3


В течение следующей недели все имеющиеся в наличии интеллектуальные силы «Зодиака» включились в разработку тщательно засекреченной операции, получившей название «Голливуд».

Разумеется, осторожный Голдинг не преминул предварительно навести самые подробные справки о своем необычном посетителе. Полученные от профессиональных детективов сведения подтверждали слова Уайта. Он был достаточно известен в научных кругах ранними работами, наделавшими в свое время немало шуму. Затем многообещающий ученый долго не давал о себе знать, ведя отшельническую жизнь в загородном особняке, превращенном им в огромную лабораторию. Уайт редко показывался на людях, и никто толком не знал, чем же он занят. Кое-кто из близких соседей полагал, что человечку не чужды секреты белой и черной магии. Возможно, здесь сыграло свою роль то обстоятельство, что дом Уайта пользовался в округе дурной славой. Находились люди, утверждавшие, что собственными глазами видели, как особняк вместе с прилегавшим к нему парком растворялись, словно в тумане, и исчезали неведомо куда. А местный зеленщик божился, будто он однажды был свидетелем того, как Уайт, оседлав помело, со свистом вылетел из чердачного окна. Но зеленщик часто бывал навеселе, и его словам мало кто верил.

Вскоре стало очевидным, что человечку действительно удалось совершить величайшее открытие. В конце недели, минувшей после знаменательной беседы в кабинете босса «Зодиака», несколько тщательно отобранных, подробно проинструктированных Уайтом и, что немаловажно, умеющих хранить молчание экспертов отбыли вместе с ним в XXII век. Их отчеты, напоминающие объемистые научно-фантастические романы, стали своеобразной гарантией успеха операции «Голливуд».

После этой пробной вылазки в будущее Уайту был выдан аванс — кругленькая сумма в десять миллионов, что заметно смягчило его характер. Человечек самым деятельным образом помогал уточнять детали предстоящей операции. Похоже, он и впрямь мнил себя непревзойденным режиссером. Впрочем, подобные чудачества — не редкость в характерах одаренных личностей.

Уайт безжалостно забраковал одеяние, в которое намеревались облачить десантников «Зодиака». Он утверждал, что малейшее несоответствие одежды может вызвать подозрения жителей XXII века и крах всего предприятия. Воспроизвести одежду было невозможно — современная наука просто не знала подобного материала. Его предстояло скопировать со всем возможным правдоподобием.

Кроме того, возникала проблема транспорта. Обслуживавший съемочные площадки XXII века персонал передвигался на чем-то вроде обтекаемых, бесшумно скользивших над поверхностью платформ. Но принцип устройства их двигателей, управления оставался загадкой.

Необходимо было найти ответ и на менее существенные вопросы. Например, как питаться, не привлекая внимания. Наши потомки, по наблюдениям экспертов, вообще обходились без еды. Каким образом им это удавалось, понять было сложно.

Словом, самых разнообразных проблем, больших и помельче, было хоть отбавляй, и специалисты концерна в сопровождении Уайта вынуждены были нанести дополнительные визиты в будущее.

Наконец технические трудности остались позади, и оснащенный всем необходимым десант отправился возводить иллюзорный «Зодиак». Со своим делом он справился быстро. На смену рабочим прибыли статисты, изображавшие жителей XXII века. Последние наставления им давал Уайт.

Операция «Голливуд» вступила в решающую стадию. Через некоторое время доверенные лица людей, владеющих самыми крупными состояниями, получили приглашение концерна «Зодиак» побывать в будущем. После их возвращения на подобное путешествие решился кое-кто из сильных мира сего. Увиденное производило впечатление, и акции «Зодиака» резко пошли вверх. Зарубежные филиалы концерна начали расти, как грибы после дождя.

Эмблема «Зодиака» красовалась на фронтонах открываемых банков, новых заводских корпусов, супермагазинов. Голдинг чувствовал себя на вершине блаженства.

Успех сразу сблизил его с людьми, о которых раньше он мог лишь читать в газетах, которые слыли образцом предприимчивости, опорой нации. Впрочем, теперь Голдинг и сам претендовал на подобную роль.

Во всей этой суете никто не обратил внимания на человечка, который, получив причитающиеся миллионы, поспешил незаметно исчезнуть. Упоенный успехом, Голдинг спохватился слишком поздно — Виктор Уайт канул в неизвестность, унеся с собой невероятную возможность бывать в будущем. Голдинг огорчился, впрочем, не слишком — мавр сделал свое дело…

4


Прошло около года после успешного завершения операции «Голливуд».

Однажды утром Голдинг, как обычно, уверенной походкой калифа деловых кругов проследовал в кабинет мимо вытянувшейся в струнку секретарши. Настроение его было столь же безоблачным, как и начало прекрасного августовского дня. Напевая мелодию популярного шлягера, босс суперконцерна «Зодиак» вступил в свои апартаменты и едва не вскрикнул от неожиданности, увидев посреди комнаты троих незнакомцев.

Всё трое были удивительно высоки, широкоплечи и облачены в одинаковые, переливающиеся матовой радугой костюмы. У каждого сиял на груди неизвестный Голдингу знак.

— Чем могу?.. — растерянно начал Голдинг.

— Меня зовут Игорь Боков, — услыхал он уверенный, очень спокойный голос русоволосого гиганта. — А это мои коллеги, — русоволосый качнул головой в сторону спутников, — Виктор Ли (смуглолицый, с живыми, чуть раскосыми глазами мужчина сдержанно поклонился) и Вилли Стайн (третий кивнул так же невозмутимо). — Мы — представители таможни.

— Ах так… — облегченно выдохнул Голдинг. Обычные парни с таможни, пусть и смахивающие на суперменов, пусть и со странно звучащими именами. А он уже готов был вообразить бог весть что…

— Вы, очевидно, ошиблись, — сказал Голдинг сухо, обретая прежнюю уверенность и соображая, отчего это Энн взбрело в голову без его ведома пропустить сюда этих верзил. — Служба, ведающая внешними сношениями, внизу, на десятом этаже. Все формальности с таможней улаживает она, — Голдинг прошел к столу и привычно утвердился в кресле.

— Нет, нам нужны именно вы, — возразил Боков.

— Я?

— У таможни к вам претензии. Вам и вашей… — гигант сделал паузу, словно подыскивая слово, — фирме. Вы нарушили закон, Голдинг.

Всесильный шеф «Зодиака» бросил беглый взгляд на электронное табло. Через полтора часа он должен был обедать с Рокфеллером. До этого, как всегда по утрам, он намеревался заняться более или менее неотложными делами. Настойчивость таможенного клерка, который, как ни странно, явно не подозревал, с каким могущественным человеком имеет дело, даже забавляла Голдинга. Возможно, предположил он, кто-то из местных шутников решил разыграть этих парней, направив в его кабинет.

Однако его время очень дорого стоит и слишком затянувшийся розыгрыш может лишить служебных мест и его участников, и тех, кто задумал эту милую шутку.

— Ну-ну! — деланно-добродушно усмехнулся Голдинг. — Объясни мне, малыш, какой же закон я нарушил.

Ироничный тон шефа «Зодиака» не произвел ни малейшего впечатления на таможенника.

— Закон о контрабанде, — все так же сдержанно ответил он.

— О контрабанде? — изумился босс. 

— Я имею в виду фальшивку, которую вы пытались протащить в наш XXII век.

До Голдинга наконец дошло, что это за таможня. 

— О черт! — пробормотал он.

— Ваш обман подлежит конфискации, — невозмутимо продолжал Боков. — Как и открытие Виктора Уайта. Открытию, которое служит таким целям, как у вас, нет места ни в будущем, ни в прошлом.

Даже повергнутый в шоковое состояние, Голдинг не утратил рефлексов настоящего бизнесмена. Мозг его с лихорадочным напряжением искал выхода.







— А как же, —спросил он хрипло, — как вы можете конфисковать то, чего нельзя даже потрогать руками?

На лицах таможенников появились улыбки. Так улыбаются взрослые неразумному вопросу ребенка.

— Все уже конфисковано, Голдинг, — сказал Боков. — Мы уходим. А чтобы ничего подобного не произошло с вами впредь, вы будете помнить об этой истории. Это минимальная мера наказания, предусмотренная нашими законами. Ваш сообщник Уайт будет наказан более сурово.

Шум за окном на мгновение отвлек Голдинга. С немалым удивлением он обнаружил, что крупные капли невесть откуда взявшегося дождя бомбардируют стекло. Когда же Голдинг оторвал взгляд от окна, кабинет был пуст.

Некоторое время босс «Зодиака» сидел неподвижно, соображая, уж не во сне ли он вел фантасмагорический диалог с таможенником из XXII века.

Раздумья его были прерваны голосом секретарши:

— К вам представители японской корпорации, патрон. Вы сами назначили им встречу на это время…

— Какой японской корпорации? — изумился Голдинг. — Через полчаса я обедаю с Рокфеллером…

Из невидимого динамика донеслось хихикание:

— Вы сегодня в хорошем настроении, патрон. О, я была бы счастлива, если бы вы могли обедать с Рокфеллером. Так как быть с японцами? Пусть заходят?

— Погоди, Энн, погоди, — смутное воспоминание промелькнуло в сознании Голдинга, — напомни мне, какое сегодня число.

— 12 августа, сэр, — удивленно отозвалась секретарша.

— А год, год? — едва не закричал Голдинг.

— Тысяча девятьсот семьдесят второй… Что с вами, сэр?

Голдинг молчал. Он молчал очень долго, и секретарша не узнала голоса шефа, когда тот спросил:

— Там, в приемной, нет такого маленького, взъерошенного человечка? Его зовут Виктор Уайт.

— Нет, патрон. А кто это?

— Кто это? — повторил, как сомнабула, Голдинг. Кто? — и, нервно, надсадно кашляя, засмеялся…

Откуда Голдингу было знать, что много, много лет назад, когда родители юного Уайта решили впервые взять своего отпрыска в театр, случилась небольшая неприятность — у старенького «форда» забарахлил мотор. Поездка не состоялась. Когда же Виктор Уайт все попал в театр, спектакль шел в исполнении настолько слабой труппы, что это начисто отбило у подростка желание присутствовать на подобного рода действах. Со временем Уайт подрос, стал неплохим инженером и, поговаривают, слыл в своих краях самым завзятым модником и вообще человеком светским во всех отношениях.

В заключение остается добавить, что вскоре после известной читателю истории Голдинг оставил концерн. Настоящей причины этого никто так и не узнал. А настоящей причиной было то, что с некоторого времени он просто не мог, как ни старался, совершать ни больших, ни малых махинаций. А без этого, как известно, в бизнесе просто не обойтись. Все время Голдинг проводил на уединенном ранчо и до конца своих дней не выезжал никуда из страны, ибо одно лишь упоминание о таможне вызывало у него приступы самого настоящего, болезненного, непреодолимого ужаса.






ОРЕХ КРАКАТУК


Глава первая


Необычный вопрос академика. Крепкий орешек. Происшествие с Хлебниковым. Чумаков соглашается на эксперимент




Как много может переменить короткий разговор в устоявшемся течении жизни.

Еще вчера Алексей Чумаков строил планы насчет очередной серии опытов в университетской лаборатории, составлял список приглашенных на торжество по случаю успешной защиты кандидатской, рассчитывал в воскресенье вырваться в лес, на природу…

Теперь все это отодвигалось на неопределенный срок, словно щелкнуло что-то в загадочном механизме судьбы, качнулся невидимый маятник, и совсем другие часы пошли отсчитывать секунды его жизни. 

…Чумаков осторожно прикрыл за собой дверь кабинета, взглянул на секретаршу, вежливо ему улыбнувшуюся, и на всякий случай спросил:

— А ваш шеф часом шутить не любит? Разыгрывать неопытных кандидатов наук?

— Что вы?! — удивилась та. — Виктор Николаевич — очень серьезный человек.

— Вот и мне так показалось, — подтвердил Чумаков и, попрощавшись, вышел из приемной.

Спускаясь покрытыми ковровой дорожкой ступеньками, он перебирал в памяти детали необычного разговора в кабинете вице-президента Академии наук.

Кроме самого вице-президента Гордеева, в комнате находились еще двое. Одного из них, профессора Мезенцева, Чумаков знал — тот читал у них в университете курс лекций по биологии. Другого — подтянутого моложавого мужчину с обветренным загоревшим лицом — видел впервые.

Едва Чумаков переступил порог, эта тройка буквально впилась в него взглядами.

Чумаков покраснел. Можно понять смущение обычного младшего научного сотрудника, неизвестно отчего друг оказавшегося в центре внимания прославленных ученых мужей.

— Итак, — пригласив его сесть, быстро и энергично, словно продолжая вести прерванное появлением Чумакова совещание, заговорил Гордеев, — прошу любить и жаловать: Чумаков Алексей Иванович. Возраст — двадцать семь лет, по специальности — биофизик, недавно защитил диссертацию. Тема, если не ошибаюсь, посвящена энергетике некоторых видов насекомых. Xолост.

— Это хорошо! — бросил вполголоса Мезенцев. — По крайней мере, для нас.

Все, кроме Чумакова, рассмеялись.

— Согласно служебной характеристике, — продолжал вице-президент, — инициативен, любознателен, любит покопаться в непонятном. Характер имеет ровный и, как утверждают, в быту скромен. Мастер спорта по дзю-до. Думаю, для первого знакомства хватит. Судя по выражению лица нашего… гм… коллеги, он не совсем представляет, чем обязан нашему скромному обществу. Давайте-ка я вас представлю, товарищи, — сказал Гордеев. — Мезенцева Павла Игнатьевича, академика, вы, надеюсь, знаете?

Чумаков кивнул.

— А это — Громеко Александр Александрович, наш гость из центра космической подготовки. Только не рассчитывайте, батенька, что мы вас в космос послать вознамерились, — усмехнулся вице-президент. — Впрочем, то, что мы хотим вам предложить, по своей сложности вряд ли уступит звездному перелету. Но прежде чем посвятить вас в суть дела, хотелось бы услышать принципиальный ответ вот на какой вопрос: согласны ли вы принять участие в необычном, возможно, рискованном эксперименте, имеющем огромное значение для нашей науки? 

Чумаков снова ощутил на себе пытливые, изучающие взгляды собеседников.

— Я ученый, — ответил он негромко. — По крайней мере, считаю им себя. Разве может настоящий ученый отказаться от такой возможности!..

По улыбкам, осветившим лица переглянувшихся людей, он понял, что ответ понравился. 

— Ну что ж, — сказал вице-президент. — Тогда слушайте внимательно. Вы начнете, Павел Игнатьевич?

— Могу и я, — отозвался Мезенцев. И спросил у Чумакова: — Помните сказку Гофмана о Щелкунчике? Так вот, фигурирует в той сказке некий заколдованный орех Кракатук. У нас тут тоже завелся весьма крепкий орешек, а расколоть его мы надеемся с вашей помощью. 

И Чумаков услыхал удивительный рассказ о реальном орехе Кракатук…

Первое упоминание о железном орешке удалось разыскать в одной из российских газет, датированной 1901 годом. В короткой заметке сообщалось о том, как некий предприимчивый цыган демонстрировал на ярмарке в Ростове «необыкновенный, из металла литый, не более крупного картечного ядра шар, от свойств коего публика в немалом изумлении пребывала. Шар тот в огне не калился, от ударов пудовым молотом нисколько поврежден не был». 

Вволю потешив народ на десятке ярмарок, цыган куда-то запропастился, затерялись и следы загадочного шара. Орех Кракатук вынырнул на свет лет шесть спустя. В «Петербургских ведомостях» того времени снова можно было прочесть о «крепком весьма ядре, в кунсткамеру помещенном».

Шли годы. Над страной пронеслась гроза революции, гражданской войны. В это время было не до забавных аномалий природы, — а загадочный Кракатук относили именно к одной из таких аномалий. Поэтому никого и не обеспокоило его необъяснимое и внезапное исчезновение из музея. Десятки лет о странном шаре ничего не было слышно. И лишь совсем недавно этот действительно будто заколдованный орешек попал в руки тех, к кому должен был попасть, — к серьезным исследователям. На сей раз он объявился в пустынном уголке Туркменистана. В архиве Академии наук сохранился дневник руководителя геологической экспедиции Владимира Хлебникова, который и доставил шар к Гордееву.

…Здесь Мезенцев прервал рассказ и пододвинул к Чумакову пачку листков, густо заполненных машинописным текстом. Это была копия дневниковых записей Хлебникова.

«Ночью меня разбудило ощущение какой-то неясной опасности, — начал читать Чумаков. — Подобное чувство возникало и прежде, когда, проснувшись внезапно глубокой ночью, я поднимал голову и видел согнутую фигуру задремавшего У догорающего костра дежурного. А рядом — голодный блеск светящихся глаз круживших неподалеку хищников.

Но на этот раз подняли меня не волки. Выйдя из палатки, я вздрогнул от неожиданности. Показалось, что на горизонте, окруженное тускло-зеленоватым свечением, восходит солнце. Машинально я взглянул на часы — было десять минут третьего. Сомневаться в этом не приходилось — часы меня никогда не подводили. Я затряс головой, захлопал себя по плечам, пытаясь стряхнуть сонное оцепенение.

Сияющий, окруженный изумрудным ореолом шар медленно плыл навстречу.

Конечно, это не было солнце — линия горизонта едва заметно обозначалась вдали. «Шаровая молния?» — обожгла догадка. Да, это было вероятней всего. По моим предположениям, светящийся шар имел чуть меньше полуметра в диаметре. Впрочем, я мог ошибаться.

Странный шорох у ног заставил перевести взгляд вниз. Тонкий, черный живой ручеек струился по песку рядом с подошвами моих сапог — то сплошной массой двигались насекомые. Я включил фонарь и разглядел будто облитых глянцем крупных муравьев и термитов. Этот живой поток устремился туда, куда падал бледный отсвет от парящего невысоко над землей шара. Ни о чем подобном не приходилось мне слышать прежде, хотя я провел в пустыне не один год.

Перешагнув через ручей из насекомых, не думая о возможной опасности, я направился к шару. Уже подойдя совсем близко, когда нас разделяло не больше двадцати-двадцати пяти метров, я заметил, что насекомые сбились под светящейся сферой в огромную плотную кучу. Она становилась все больше, словно этот живой, копошащийся ком хотел добраться до шара.

Неожиданный всплеск зеленоватого огня заставил меня зажмуриться. Шар словно взорвался, расплеснулся ослепительным пламенем. Но при этом не было слышно ни звука.

Когда я вновь обрел способность видеть, то обнаружил, что холм из насекомых исчез. Куда-то пропал и сам шар. Стояла холодная и безветренная пустынная ночь, ничто не напоминало о только что увиденном мною фантастическом зрелище.

Еще некоторое время я бесцельно топтался на месте, тщетно вглядываясь в темноту. Потом вернулся в палатку, где, ни о чем не подозревая, спокойно спали товарищи.

На рассвете, когда я вышел оттуда, то сразу увидел шагах в пятнадцати серебристый небольшой шар, лежащий у основания бархана. Меня поразило, что шар на ощупь теплый, хотя лежит на холодном песке, и удивительно легок. Находка и все события минувшей ночи казались мне настолько странными, что я решил никому из членов экспедиции о них не рассказывать, но сразу же по возвращении посоветоваться с опытными специалистами».

— Такова краткая предыстория нашего ореха Кракатук, — сказал Гордеев, забирая у Чумакова листки. Академик встал, не спеша прошелся по кабинету. Остановившись у широкого окна, некоторое время молча наблюдал, как носятся чайки над излучиной реки, в которой плавились ослепительные солнечные блики.

— Теперь же, — продолжал раздумчиво, — мы знаем о нем чуть больше и все же удручающе мало. Ну как, — вице-президент живо обернулся к Чумакову, — не раздумали вплотную заняться загадкой ореха Кракатук?

— Нет, конечно, — вырвалось у того. — Хотя…

— Хотя и не совсем понимаете, почему выбор пал именно на вас, — закончил за него Гордеев. — Что ж, скромность украшает. Должен признаться, Алексей Иванович, что решающим фактором оказалась, во-первых, ваша молодость. Да-да, из всех перспективных, подающих надежды биофизиков вы самый молодой, а для эксперимента с орехом Кракатук требуется человек с хорошим здоровьем и крепкими нервами. А во-вторых, ваша диссертация посвящена насекомым. Это тоже сыграло свою роль. Учтите, Чумаков, я насчет ваших здоровья и нервов не зря говорю. Вам предстоит участие в очень рискованном эксперименте. Более рискованном, чем полет в космос. Предстоит заглянуть внутрь ореха Кракатук. Возможные последствия здесь просто непредсказуемы.

— Я сказал, что согласен, — перебил Чумаков. — Но не совсем представляю характер эксперимента.

— Все в свое время, — проговорил Гордеев. — Предупредите семью, знакомых, что отправляетесь в длительную научную экспедицию. Можете сами придумать куда. Несколько недель вы проведете в Центре космической подготовки, — он кивнул в сторону Громеко. — Трудно сказать, насколько необходима такая подготовка, но медики настаивают.

— Если она для эксперимента не пригодится, мы Чумакова в отряд зачислим, — сказал, улыбаясь, Громеко. — Биофизики и в космосе нужны. 

— Пусть он на Земле доказывает, на что способен, — ввернул Мезенцев. — Докажете, Алеша?

— Постарается, — ответил за Чумакова Гордеев. — Хватит с него вопросов, Павел Игнатьевич, и так человеку не по себе. В общем, ступайте, Алексей, обдумайте все как следует, до конца недели у вас еще есть время. Потом, если не раздумаете, поступите в распоряжение Александра Александровича. Ну и, сами понимаете, о нашем разговоре никому ни слова. А пока вы будете проходить подготовку, мы постараемся еще немного прощупать загадочный шар, хотя… — он вздохнул, — это действительно трудный орешек. — И вице-президент протянул Чумакову руку, давая понять, что разговор окончен.

Думая о необычной этой беседе, Алексей ощущал, как тревожный холодок обливает сердце.

Рассказ Мезенцева, вся история этого невесть откуда взявшегося ореха Кракатук — сплошная загадка. Сможет ли он найти к ней ключ? Что же такое на самом деле представляет собой этот непостижимый шар?

Глава вторая


Сюрпризы зеркальной камеры. Чумаков меняет настроение. Орхидея всплывает из глубины




— Этот тренажер мы называем зеркальной камерой, — сказал Громеко, подводя меня к массивному, выступающему в стене округлому люку. Он привычно набрал код на небольшом табло, что-то едва слышно щелкнуло; Громеко, с усилием потянув люк на себя, открыл вход в камеру с металлическими стенами весьма внушительной толщины.

— Новейшая аппаратура, — с гордостью произнес он, — знали бы вы, Алексей, сколько блестящих специалистов участвовали в создании «зеркалки» — инженеров, медиков, химиков, психологов… Как много принципиально новых задач пришлось им решать. Такие тренажеры нам ох как будут нужны, когда наступит пора дальних межпланетных перелетов. Пока же мы камерой практически не пользуемся. Разве что в особых случаях, когда ученые просят поэкспериментировать. 

Я оглядел небольшую, примерно три на два метра камеру и, честно говоря, не понял, чем так восторгается Громеко. Внутри — однообразный тусклый блеск тщательно отшлифованного сизоватого металла, в люке — обычный иллюминатор из многослойного стекла. Посреди камеры — очень высокое кресло из кожи и множества гнутых хромированных труб. Сверху над ним нависало нечто вроде огромного блестящего абажура в виде металлической полусферы, усеянной разной величины отверстиями и обвитой разноцветными проводами. Эта штуковина чем-то смахивала на обыкновенный электрический фен.

— А почему вы ее называете зеркальной? — спросил я, оглядываясь. — Где-то здесь действительно есть зеркала?

— Посидишь в этом кресле — поймешь, — усмехнувшись, ответил Громеко. Он протянул руку и нажал какую-то кнопку с внешней стороны камеры. Буквально через несколько секунд, словно из воздуха, в камере появилось несколько молчаливых, деловитых очкастых людей в белых халатах. Они обступили кресло, завозились у него, подсоединяя какие-то приборы. Я залюбовался их четкими сноровистыми движениями.

За дни, проведенные в хозяйстве Громеко, я уже привык к явлению этих белоснежных научно-технических духов, которое обычно предшествовало очередному испытанию. Чего они только со мной не проделывали! Вертели на специальных установках в немыслимых плоскостях, заставляли плавать и нырять в каких-то герметичных бассейнах, их внимательные глаза наблюдали за моим лицом через смотровые окуляры.

По правде сказать, все это начинало мне уже действовать на нервы. Я чувствовал себя здоровым, находился, по общему мнению, в прекрасной спортивной форме, а между тем мучитель мой Громеко с неистощимой выдумкой продолжал изобретать с благословения медиков все новые и новые пытки. И самое обидное, что за все это время мне не сообщили ничего существенного о предстоящем эксперименте с орехом Кракатук. 

— Послушайте, Александр Александрович, — взмолился я, — обойдемся хотя бы без этой… — я обвел глазами камеру, — …парикмахерской? Я все-таки не в космическую одиссею собираюсь.

— Вот именно, не в космическую, — строго повторил Громеко. — Когда мы отправляем людей в космос, мы знаем, к чему их готовить. А вот что ждет тебя… На этот вопрос, к сожалению, пока никто ответить не может. Никто еще не заглядывал внутрь этого чертова орешка…

— А как же мы будем… заглядывать? — почти безразлично, глядя в сторону, спросил я.

Громеко раскусил мою невинную хитрость и рассмеялся.

— Недолго осталось, Леша, — сказал он. — Потерпи, скоро все узнаешь. А теперь ступай-ка к креслу и постарайся, чтобы настроение у тебя было хорошее. Сейчас это важно. Это просто необходимо, — с нажимом повторил он.

— Необходимо!.. — бурчал я, пока очкарики в белых халатах обвешивали меня датчиками со всех сторон. — Попробуй привести себя в хорошее настроение, если тебе никто нечего не объясняет, как кролику подопытному…

— Ну-ну, не преуменьшай своей роли в науке, — улыбнулся Громеко. И уже совсем другим тоном: — Расслабься, представь, что ты, скажем, в отпуске, на берегу моря. Попытайся вообразить детали — горячую от солнца гальку, соленые брызги, скользящие вдали теплоходы…

— Банально, — пробормотал я, но все же попробовал нарисовать в воображении эту идиллическую картинку: раз надо — значит, надо. На голову, заслонив весь белый свет, бесшумно опустилась металлическая полусфера.

Слышен был шорох удаляющихся шагов, затем щелкнул замок и наступила тишина. Я усиленно воображал себе синее море. Тут действительно кресло как будто начало легонько, убаюкивающе раскачиваться, и я задремал.

Проснулся я от прямого, бьющего прямо в глаза обжигающего луча. Я зажмурился и тут же услыхал характерный мерный шум морского прибоя. Растерянно озираясь, я сел.

…Огромный, укрытый мелкими камнями пляж был пустынен. Узкая стрела безлюдного пирса далеко выдавалась в море, бледно-голубое у самого берега и темно-изумрудное у горизонта. За моей спиной громоздились скалы из белого, изъеденного ветром и дождями камня, над ними вились чайки.

«Прежде всего — спокойствие!» — сказал я себе и начал рассуждать.

Если допустить, что Громеко зачем-то понадобилось перенести меня сюда, зачем он так усиленно предлагал представить море? Может быть, все, что вокруг — лишь плод моего воображения? Сон? Я поднялся и подошел к берегу. Нагретая солнцем галька обжигала ступни. Зашел по колени в воду, она казалась теплой. Быстрые рыбешки мелькали в изумрудной колышущейся глубин. Я что было силы ущипнул себя за руку и вскрикнул от боли.

Нет, на сон не похоже.

Значит, Громеко забросил меня на этот пустынный берег для очередного испытания. Какого? Может быть, выдержки нервов. А возможно, это тест на выживание. Кажется, я читал о чем-то подобном. Забрасывают человека в безлюдное место — без пищи, оружия, чтобы проверить, найдет ли он в себе мужество бороться за жизнь.

Что ж, в любом случае мне остается лишь принять условия игры.

Сделав этот вывод, я немного успокоился, растянулся на горячей гальке. Небо совсем очистилось от облаков, и жгучее тепло лучей обдавало мое тело.

И тут меня словно током ударило. Еще несколько минут назад, когда я проснулся, на небе ни облачка не было, это я помнил точно. Ветер за это короткое время не поднимался, откуда же взялись тучи, остатки которых таяли буквально на глазах?

Еще раз проанализируем: когда я проснулся, туч не было. Потом я подошел к воде — в эти минуты их тоже не было.

Потом я сел на гальку и стал соображать, в какое новое приключение втравил меня на сей раз мой мучитель Громеко. Стоп! Как раз в этот момент, кажется, о камням пробежали легкие подвижные тени от облаков.

Несколькими секундами позже я успокоился, и облака стали рассеиваться.

Кажется, я начинал понимать, почему перед тем, как оставить меня в зеркальной камере, Громеко говорил о хорошем настроении.

Очевидно, все, что я вижу, каким-то непостижимым разом реагирует на мое эмоциональное состояние. Окружающий мир — словно зеркало моего настроения. Вот почему — зеркальная камера. Но если так, значит, меня окружает мираж. Удивительный, до мельчайших деталей правдоподобный, но все же — мираж. 

Что ж, попробуем проверить.

Я представил, что мне плохо. Так плохо, что хоть вой от бессилия и одиночества. Я закричал от боли, которой не чувствовал. Заметался по камням в ярости на себя, такого здорового и сильного, которого заставляют попусту терять время.

И мир вокруг как-то сузился, потемнел, несколько крупных дождевых капель упало мне на плечи.

Море тоже изменило цвет, стало свинцовым, тяжелые штормовые волны с глухим шипением ворочали камни. Меня обдало холодными брызгами, невесть откуда взялся леденящий северный ветерок, и я почувствовал, что покрываюсь гусиной кожей. Все-таки из одежды на мне были лишь плавки.

Я решил сменить программу.

«Все идет прекрасно, Чумаков! — начал убеждать себя. — Тебе предложили участие в необычном эксперименте, об этом может только мечтать настоящий ученый. Тебя тренируют в Центре подготовки космонавтов — много ли твоих коллег могут похвалиться тем же? Ты почти без труда понял секрет хитроумной зеркальной камеры — разве это просто?»

И пока я себе плел эту самодовольную чушь, небо загоралось прозрачной лазурью, морские волны из разъяренных чудовищ превращались в игривых котят, мой озноб проходил, и сияющий солнечный диск всплывал над головой.

Я ощутил что-то похожее на гордость.

Пусть это был мираж, но мираж, покорный состоянию моей души. На какое-то время я стал великим повелителем небес и тверди земной. Эдаким Саваофом с кандидатской степенью.

А почему бы не попытаться поиграть с моим миражем в более сложные игры, заодно проверив и возможности зеркальной камеры? Ведь, в конце концов, не такое уж скудное у меня воображение.

Я представил, как в золотисто-зеленой глубине, обвившись гибким стеблем вокруг подводной скалы, начинает расти диковинный гигантский цветок — прекрасная морская орхидея. Шевеля широкими пурпурными лепестками, она возносится все выше и выше к поверхности, готовая предстать перед солнцем в непередаваемом величии своих красок.

И тут метрах в десяти от берега словно вырвался из воды сноп огня — то расцвела над морем моя орхидея! Усеянная мириадами изумрудных капель, она была изумительна.

Я дал волю фантазии, и в считанные минуты все видимое до горизонта пространство укрылось огромными цветами. Я засеял море причудливыми узорами из лилий и небесно-синих тюльпанов, каких еще не видел свет, я разбросал по нему острова роз и васильков, созвездия ириса и ландышей.

Огромное море сплошных цветов мерно колыхалось у ног, прибой выбрасывал на берег тысячи душистых лепестков.

Я засмеялся от счастья.

И в этот миг чей-то громовой, оглушающий голос, идущий, казалось, из глубины моря, пророкотал:

— Вы отстраняетесь от участия в эксперименте, Чумаков! Вы не выдержали испытания зеркальной камерой!

От неожиданности я вздрогнул. Неужели действительно сделал что-то не так?

Что это за голос? Почему я отстранен? Я не находил ответа на эти вопросы, и растерянность моя росла.

Между тем цветы исчезли, море приобрело уже знакомый штормовой вид.

И вдруг я почувствовал чей-то пристальный взгляд. Огромные глаза глядели на меня из-под воды. Через мгновение море вспенилось, стекая с боков гигантской ящероподобной туши, выползающей на берег.

Галька крошилась в порошок под массивными когтями. Покрытое зеленоватой чешуей брюхо было облеплено морскими ракушками, словно днище корабля.

Я цепенел под неподвижным холодным взглядом. Потом, опомнившись, вскочил и кинулся прочь.

Ящер с неожиданным для своего огромного тела проворством, круша под собой все, как танк, двинулся следом.

Чудовище догоняло меня, похожая на скалу голова раскачивалась совсем рядом, разверзалась огромная пасть.

Тут раздался какой-то резкий звук, и все исчезло. Раскрыв глаза, я обнаружил, что нахожусь в знакомой зеркальной камере. Серебристый шлем медленно всплывал под потолок, и несколько человек в белых халатах привычно освобождали меня от присосок и датчиков. Вошедший Громеко глядел на меня внимательно и слегка сочувствующе. 

— Знаете, — произнес я и подивился звуку словно чужого голоса, — во сне я узнал, что отстранен от участия в эксперименте.

— Во-первых, это был не совсем сон, — отозвался Громеко. — Во-вторых, можешь не волноваться. Фразой которая тебе так не понравилась, мы просто хотели испортить тебе настроение. Нас интересовала реакция на фантомы, вызванные негативными эмоциями. Прости, но уж очень блаженно ты посапывал в «зеркалке», даже смеялся. Кстати, хотелось бы знать, почему?

— Ага, — торжествующе сказал я, — создавать всякие там фантомы вы научились, а в сон заглянуть — бессильны.

— Я же объясняю, — терпеливо повторил Громеко, — это был не совсем сон. Во сне человек бессилен контролировать свои реакции, менять настроение, что ты, кстати, проделывал довольно успешно, быстро уловив законы зеркальной камеры. Состояние, в котором ты пребывал, можно назвать искусственным полусном. Именно в таком состоянии, насколько мне известно, ты и будешь находиться во время эксперимента с орехом Кракатук. Понимаешь, — продолжал Громеко, — приборы нашей «зеркалки» как бы доводят до завершенности, облекают в конкретный зрительный образ твои положительные или негативные эмоции, воздействуя на строго определенные участки головного мозга. При этом учитывается реакция на чисто механические раздражители. Ведь морская вода казалась тебе действительно соленой на вкус? И когда ты себя ущипнул, было больно?

Я кивнул. Потом спохватился:

— Значит, вы все-таки знали, что со мной происходит во сне?

— Не все, — отозвался Громеко, — например, зрительные образы приборы не воспринимают. Ты скажешь, наконец, от чего пришел в такой восторг?

— Я засеял море цветами. От берега — до самого горизонта.

— Море из цветов? — улыбнулся Громеко. — В выдумке тебе не откажешь. А от кого ты так поспешно потом бежал?

— От чудища вроде ящера. Дракон этот явился из морской пены.

— Значит, он где-то жил у тебя в подсознании, — сделал вывод Громеко. — Этот дракон — зрительный образ твоего страха, пережитого, возможно, в далеком детстве. 

— Я очень испугался? 

— Да нет, судя по ритму сердца, пульсу, ты держал себя в руках. Боятся ведь все, только одни могут себя контролировать, другие — нет.

— И это имеет значение для предстоящего эксперимента? — спросил я.

— Думаю, да, — ответил Громеко. — После нескольких тренировок в «зеркалке» ты научишься быстро входить в состояние полусна и прерывать его произвольно, без вмешательства извне. 

— Не дожидаясь, пока какой-нибудь ящер меня настигнет…

— Вот именно. Неизвестно, какое чудовище может подстерегать тебя внутри ореха Кракатук.

— Чудовище? — переспросил я. — Внутри ореха? 

Но Громеко лишь махнул рукой, не желая, по-видимому, вдаваться в подробности.

Деловитые парни в белых халатах вновь начали прикреплять датчики к моим запястьям.

Глава третья


Рассказ Гордеева. Капризы ореха Кракатук. Снова муравьи. Гость внеземной цивилизации




— Судя по вашему энергичному виду, коллега, вы полны желания расставить все точки над «i» в интригующей сказке об орехе Кракатук?

Этим шутливым вопросом встретил вице-президент Алексея Чумакова, когда около месяца спустя они вновь встретились в знакомом читателю кабинете.

За это время Чумаков немного похудел — напряженные тренировки в Центре подготовки под руководством многоопытного Громеко не прошли даром. В движениях его стало больше собранности, какая-то цепкая сосредоточенность появилась во взгляде.

Улыбнувшись, он пожал протянутую академиком руку.

Они уселись за небольшой столик в углу, Гордеев пододвинул к собеседнику чашку с дымящимся кофе, сказал задумчиво:

— Однако вы, Алексей, успели узнать лишь предысторию к сказке. Что же касается остального… Полтора года мы пытаемся заставить этот орешек заговорить. Полтора года почти бесплодных экспериментов.

— Просто не верится… — произнес Чумаков.







— Ну, кое-что об этом шарике мы все-таки узнали, — заметил Гордеев. — Например, о его необъяснимом пока пристрастии к насекомым. Впрочем, обо всем по порядку. Начну с того, что структура вещества, из которого состоит шар или, гм… его оболочка, не имеет земных аналогов. По своей прочности материал уникален, мы не могли отделить от поверхности хотя бы мельчайшую частицу для более детального исследования. Итак, загадка первая, — вознес вверх указательный палец Гордеев, — из чего состоит скорлупа ореха Кракатук? Мы пробовали его взвесить. Поначалу это казалось доступным. Шар тянул двенадцать килограммов, как обычное чугунное ядро такого диаметра. А потом этот орех словно начал издеваться над исследователями. В один день он оказался вообще невесом, попросту повис в воздухе. Даже тончайшие электронные весы, чувствующие массу невидимой глазу пылинки, ничего не регистрировали. Но в одно прекрасное мгновение этот шарик ни с того ни с сего взял да и оказался весом почти в центнер, проломил пластмассовую крышку стола, на котором находился. С тех пор мы пользуемся специальным металлическим штативом. Итак, загадка вторая, — с нажимом произнес академик, — каков вес шара? Но самое удивительное поджидало нас впереди, когда попытались узнать, что скрывается под оболочкой ореха Кракатук. Просвечивание рентгеновскими лучами результата не принесло — шар просто растворялся на экране, словно играл в прятки с экспериментаторами. Они пустили в ход приборы посовременнее — с тем же успехом. Что поразило всех особенно: лазерный луч, проходя через шар — плотное, осязаемое тело, — не прерывался. Понимаешь, — растерянно качнул головой Гордеев, — словно наш орех не занимает никакого места в пространстве!..

— А если допустить, что его оболочка скрывает совершенно иное пространство, — воскликнул Чумаков, — совершенно иной вид материи? Тогда станет объяснимым и загадочное исчезновение шара на экране, и парадокс с лазерным лучом. Луч действительно не встречает препятствия — в обычном, земном понимании этого слова… 

— Возможно, вы правы, — сказал Гордеев. — Подобная гипотеза уже высказывалась. Совсем не не исключено, что орех Кракатук — гость из иного, пока недоступного нам измерения. Но так или иначе, налицо третья загадка: что у него внутри?

Разумеется, шар с такими уникальными свойствами мы держим в специально оборудованной лаборатории, обращаемся с ним исключительно с помощью манипуляторов, наблюдаем из-за толстого бронированного стекла.

Однажды внимание операторов привлекло обилие на этом стекле насекомых. Особенно много было муравьев. Трудно сказать, откуда они брались, — и совсем мелкие черные, и огромные рыжие лесные великаны. Муравьи буквально облепили стекло, невозможно было что-то разглядеть.

И тогда я вспомнил о дневниках Хлебникова. Существовала какая-то очевидная и странная связь между серебристым шаром и насекомыми, что-то неведомое притягивало их друг к другу.

Решено было поместить в камеру с шаром несколько десятков муравьев разных видов. И вот тут-то наш сказочно твердый орешек продемонстрировал еще одно чудесное свойство. Непостижимым образом насекомые растворялись в нем, исчезали. Мы засняли этот процесс и воочию могли убедиться, что крохотная лапка, затем туловище погружаются в шар, и, наконец, все насекомое ныряет в него, словно опускаясь в похожую на ртуть массу. Между тем поверхность шара оставалась такой же твердой, как и прежде, — многочисленные опыты это подтвердили.

За последние месяцы тысячи насекомых побывали внутри шара. Некоторых он выпускал тотчас же, некоторых задерживал подолгу. Попытки снабдить крупных муравьев специально сконструированными сверхминиатюрными датчиками успеха не имели. Шар впитывал в себя живое насекомое, для микроприборов же его оболочка оставалась непроницаемой.

Итак, вот вам четвертая загадка, Алексей: что общего между орехом Кракатук и муравьями?

— Слишком много загадок, — улыбнулся Чумаков.

— Вы знаете, Алеша, был такой момент, когда мы уже отчаялись найти на них ответ, — признался Гордеев. — Но тут неожиданно мне попала на глаза статья в медицинском журнале. Ты слышал о работах академика Лелидзе?

— Кажется он разработал принципиально новый метод диагностики… Но какое это имеет отношение?..

— Прямое, Алексей, прямое. Лелидзе сумел выделить вещество реалгин, которое, будучи введенным одновременно больному и врачу, позволит последнему ощутить все то, что чувствует его пациент. Понимаешь, если у человека болит печень или сердце, медик тоже эту боль ощущает, ее характер, нюансы. В общем, это безошибочный и очень перспективный метод диагностики, но…

— Но?..

— Использование реалгина, как показали первые опыты, требует известной осторожности. Дело в том, что и у врачей, и у больных, которым вводят препарат, сознание как бы раздваивается.

Выход нашли в том, чтобы погрузить и врача, и пациента в состояние так называемого искусственного полусна, — в этом случае сознание как бы меркнет, но в то же время человек в силах контролировать свои ощущения и эмоции.

— Знакомое состояние, — усмехнулся Чумаков, вспомнив приключения в зеркальной камере.

— Оно будет твоим рабочим состоянием во время эксперимента с орехом Кракатук, — серьезно сказал Гордеев. — Мы хотим ввести тебе реалгин, Алексей!

— Одна доза препарата — мне, а другая?.. — спросил Чумаков.

— Тому, кто имеет доступ в шар, — просто ответил вице-президент. — Это для нас единственный способ заглянуть в него.

Чумаков изумленно потряс головой:

— Иными словами, вы предлагаете мне превратиться в муравья?..

— Я рад, что ты не потерял чувства юмора, — отозвался Гордеев. — Но я бы выразился по-другому. На какое-то время муравей станет твоими глазами и ушами. Повторяю, Алексей, это для нас единственный пока способ заглянуть в орех. Эксперимент опасен, есть в нем какая-то тревожащая меня непредсказуемость, — задумчиво произнес академик. — Мы, правда, вводили реалгин вместе с муравьями разным животным — морским свинкам, собакам, обезьянам. Чувствуют они себя превосходно. Но то — они… Что испытывает человек, наделенный разумом, сознанием, никто не знает. Представьте, Алеша, возможно, вы будете первым из людей, заглянувшим в совершенно иной мир. Вы просто не в состоянии понять, до чего я бы хотел оказаться на вашем месте, — вздохнул он.

Некоторое время они молчали.

— Виктор Николаевич, — осторожно начал Чумаков, — а у вас, у вас лично, есть предположение, что же из себя представляет этот шар?

— Теперь вы знаете почти все, что знаю я, — ответил Гордеев. — Предположение у меня, конечно, есть, но я бы предпочел его не высказывать до завершения эксперимента. В одном я убежден — это гость внеземной цивилизации. А вот что он делает на нашей планете… Во всяком случае, вы должны быть готовы ко всему, — резко меняя тон, произнес он. — А теперь давайте обсудим конкретные детали эксперимента…

Они говорили долго. В нетронутых чашках стыл забытый кофе.

Вместо эпилога


Я гляжу на небольшой серебристый шар, который неподвижно застыл в воздухе в нескольких сантиметрах над подставкой. Сегодня орех Кракатук снова невесом.

Если наша догадка верна и его оболочка, такая хрупкая на вид, таит неведомое нам пространство, внутри этого шара могут оказаться целые миры, таинственные и странные.

Словно черные сдвоенные точки движутся по серебристой поверхности. Это муравьи.

Как обманчиво обыденное представление об этих насекомых. А ведь они в сорок раз старше человека. За много лет до нашей эры муравьи появились на планете как первые ростки живого, и с тех пор их облик почти не менялся. Эти крохотные создания нашли идеальный способ путешествовать через века — объединившись в почти совершенное сообщество, переплетя в одно целое свои крошечные индивидуальные мозги способами, которые лишь начинает постигать человек.

Не помню, кто сказал, что если бы муравьев наделить сознанием, они могли бы завоевать Землю…

Кто знает, возможно, в неведомой нам галактике что-то помогло зажечь огнем сознания огромный коллективный мозг подобных существ… И возникла особая, не имеющая никаких аналогов с земной, цивилизация.

Я представил огромный, невероятно разросшийся город, похожий на гигантский муравейник. Со множеством переходов и галерей, прекрасно украшенных залов-площадей. Населенный миллионами существ, каждое из которых живет своей обособленной жизнью и в то же время является как бы частицей, клеточкой всесильного разума, властвующего над планетой.

Возможности коллективного мозга поистине безграничны. Мне казалось, я вижу, как рядом с огромным городом взлетают к звездам корабли странной, причудливой формы. В невероятно далеких глубинах космоса они выпускают во все стороны стаи маленьких серебристых шаров-разведчиков.

Эти посланцы могущественной цивилизации проникают в отдаленные уголки вселенной, чтобы отыскать братьев по разуму…

— У нас все готово, Алексей, — прерывает мои фантазии строгий баритон Гордеева. — Начинаем эксперимент.

Я с сожалением отрываю взгляд от многослойного стекла, за которым безмятежно плавает серебристый шар, и занимаю место в герметичной камере.

Мне хочется попрощаться с ребятами, как перед неизвестным и опасным странствием, но я сдерживаю себя.

Руководители служб докладывают Гордееву о готовности. Легкий укол чуть повыше локтя — мне ввели реалгин. Сверху медленно опускается металлическая полусфера, и веки мои смыкаются.

— Держись, Леша! — слышу, как шепчет напоследок Громеко.

Я улыбаюсь, не раскрывая глаз. Пройдет всего несколько минут, и я познаю твою тайну, орех Кракатук!..






ВОИТЕЛЬНИЦА


В сумерках над горизонтом вновь всплыла кровавая звезда Делла-Аира, заполняя все вокруг дрожащим пурпурным сиянием и ожиданием неминуемой беды. Жрецы протяжно выкрикивали древние заклинания на своих вознесенных к поднебесью башнях, отгоняя злые силы, но в этих криках слышалась безнадежность.

Звезда Делла-Аира мерцала в высоте, подобно огненному оку дракона, равнодушно наблюдающего, как спешат самые трусливые подданные моего отца под защиту укрепленных стен замка.

Стоя в тени колонны, подпирающей своды главных ворот, я разглядывала их лица, одинаково серые и плоские от страха. Они брели мимо — поток согнутых под бременем собственного бессилия и ничтожества существ, которых отец презрительно именовал чернью.

Правда, он мало кого любил, мой великий и страшный отец, жестокий владыка окрестных земель. Всю жизнь он провел в больших и малых сражениях, умножая свои и без того необъятные владения, и снисходительно относился лишь к воинам. Его треугольные зрачки расширялись, а лицо светлело, когда взгляд останавливался на доспехах отборной гвардии, выкованных искуснейшими кузнецами, скользил по остриям смертоносных жал, выглядывающих из гнезд заплечных метательных машин. Эти рыцари добывали ему могущество и славу, он дорожил ими, как дорожат надежным, испытанным не в одном бою оружием.

Рассказывали, отец огорчился, узнав о рождении дочери. Я не могла стать наследницей великого владыки. Вопрос о наследстве оставался открытым, так как братьев, во всяком случае законных, у меня не было, а после смерти матери отец не спешил вступать в новый брак. Он задался целью сделать единственную дочь умелой воительницей и, похоже, добился этого.

В пять лет я уже умела скакать на эльфаузавре, прижимаясь всем телом к его холодной костяной чешуе. В двенадцать не боялась вступить с опытным бойцом в схватку на коротких волнообразных мечах.

Отец сам обучал меня метанию крестообразных кинжалов. И, оставшись доволен наукой, в пятнадцать лет подверг меня настоящему воинскому испытанию.

Ночью, полусонную, меня бросили в глубокий ров, по которому носился трехрогий дзиндр. Он замер напротив, видимо, озадаченный неожиданным вторжением. Я прижалась спиной к скользким камням, пальцы мои машинально скользили по выступам почти отвесной стены и надежде отыскать осколок поострее. Крик радости готов был разорвать мое горло, когда ладонь нащупала на выступе тяжелый кинжал. Трехрогое чудовище ударило оземь копытом и ринулось вперед. Я ждала, дрожа от возбуждения и страха, и в самый последний миг отскочила в сторону. Спиралевидные рога дзиндра вонзились в камень совсем рядом, высекли из него рой искр. Животное замерло, оглушенное, и тогда я всадила острый крест меж костяных выступов его черепа, там, где билась под тонкой кожей уязвимая жила.

Дзиндр свалился; обессиленная внезапным ночным приключением, я готова была пасть рядом. И все же я заставила себя приблизиться к еще подрагивающей туше, выдернуть кинжал и, как и подобает истинному воину, припасть губами к ране, глотая вязкую сладковатую кровь…

Потом я подняла голову и на фоне светлеющего неба увидела на краю рва неподвижную фигуру отца.

Он махнул мне рукой, и неожиданно я почувствовала себя счастливой…

…Позднее, когда мы с Иттом укроемся от суеты и безумия этого мира в холодных объятиях звезд, я немало времени проведу в раздумьях об отце. Ведь именно его решение повергло нас в бездну.

Но мог ли он решить по-иному? Жестокость была основой силы великого владыки. Она дала ему власть. Значит, она была оправдана, эта жестокость. Значит, время и обстоятельства требовали от отца быть жестоким.

Итт же станет утверждать, что время не бывает жестоким, что мы властны менять характер времени и характер в нем живущих.

Я пыталась спорить с Иттом, но это походило на спор ребенка со стариком, да тем по сути и было. Народ Итта был старше моего на тысячелетия.

И все же в глубине души я продолжала сомневаться, что могла отыскаться сила, способная поколебать могущество великого владыки, если бы не зеленые рыцари. 

Их появление было внезапным и походило на чудо.




…Алая звезда Делла-Аира плавала на горизонте, и казалось, прямо из ее лучей возник огромный мерцающий диск. Диск медленно опустился над дорогой, и невиданные существа явились оттуда. Они были похожи на нас, но закованы в странные светящиеся доспехи. И доспехи, и их лица, и огромный корабль, на котором они прилетели, имели цвет молодой травы, отливали переменчивой бирюзой…

Весть о чуде разошлась мгновенно, и несметные толпы сбегались к дороге, по которой двигались к замку странные гости. Густой шум колыхался над сотнями любопытствующих.

Кто-то из зеленых рыцарей нагнулся и сорвал цветок у обочины. Толпа пораженно ахнула.

— Они такие же, как мы, только зеленые! — вдруг крикнул с отчаянной веселостью какой-то ремесленник, и чернь вокруг подхватила этот крик, насмешливо загоготав. Мальчишки, кривляясь, заплясали перед идущими в дорожной пыли. Самый дерзкий подхватил увесистый камень и запустил в шагавшего сбоку чужеземца. Никто не заметил, чтобы тот сделал какое-то движение. Просто взглянул мимоходом на летящий предмет, — и камень вспыхнул бледным, почти бесцветным огнем, рассыпаясь в прах.

Гогот и шум утихли мгновенно, толпа сразу отхлынула далеко за обочины и замерла, будто придавленная невидимой тяжестью. Зеленые рыцари шли по дороге, шуршали гибкие доспехи, причудливые следы впечатывались в пыль…

Окруженный вельможами и телохранителями, великий владыка ожидал гостей в парадном зале.

Они приветствовали отца и всех присутствующих, ни на йоту не нарушив принятого в замке ритуала. Перед возвышением, где сидел отец, выросла гора драгоценных камней — дары пришельцев. Не в силах оторвать взгляда от этой сверкающей и, казалось, излучающей тепло груды, владыка поинтересовался, кто его гости и что привело их в замок.

Один из зеленых рыцарей выступил вперед. Медленно и звонко, с неправдоподобной правильностью выговаривая каждое слово, он пояснил, что корабль чужеземцев прибыл оттуда, где сияет на небесном своде алая звезда Делла-Аира.

— Мы ищем у великого владыки приюта и помощи! — отчетливо повторило эхо под высокими сводами.

В наступившей вслед за этим тишине вдруг послышалось дребезжащее блеяние:

— Зеле-е-е-ененькие гости, зеле-е-е-ненькие!

И перед глазами присутствующих предстал любимый шут великого владыки. Непомерно быстро вращая белками глаз и покачивая маленькой головой, казалось, вросшей в жирный ком горба, он плюхнулся на пол. Закатив глаза, стал причмокивать, короткие ручки замелькали в воздухе, словно приготовляя невидимые яства.

— Попотчуем славно дорогих гостей, — скрипел шут, — скормим им побольше зелени, напоим зеленым винцом… Все должно быть зелененьким, иначе они, чего доброго, побелеют, а то и синенькими станут…

Придворные поглядывали то на владыку, то на шута, не зная, как реагировать на сей раз на его обычные плоские шуточки.

Зеленые рыцари невозмутимо наблюдали за кривляниями горбуна. Не сомневаюсь, им был понятен обидный смысл его острот. Потом гости обменялись короткими, тихими словами на своем языке — в нем преобладали шипящие звуки, странная эта речь напоминала шелест листвы…

Один из рыцарей проговорил:

— Этот человек хочет развеселить нас. Если владыка позволит, мы поможем ему.

Помедлив, отец кивнул, от меня не укрылось, что он несколько растерян.

Рыцарь вытянул руку над головой шута, и того внезапно накрыло плотное розовое облако. Через несколько мгновений оно рассеялось, и все увидели, что на любимце владыки нет ни лоскутка, он был гол, словно только явился на свет.

Хохот потряс своды. Злобно вереща, пытаясь прикрыть ладонями срамные места, горбун вихрем метнулся из зала.

Отец смеялся вместе со всеми, но в глубине его глаз плясали недобрые огоньки. 

Потом он сомкнул тонкие губы, и в зале мгновенно воцарилась тишина. 

— Мы рады добрым гостям, — коротко и поспешно, словно отбывая обязательную повинность, проговорил владыка. — Сегодня и завтра в замке праздник в их честь.

И поднялся. Гремя доспехами и оружием, телохранители кинулись расчищать ему путь в тесно заполненном зале. Придворная знать стала постепенно рассеиваться. Наши необычные гости отправились в отведенные им покои, где должны были скоротать время до начала вечернего пиршества.

И лишь один из зеленых рыцарей — тот что так необычно подшутил над горбуном, медлил; едва заметно усмехаясь, он не сводил с меня своих удлиненных глаз.

— Улыбнись ему! — бросил отец, проходя мимо. — Помни об этикете.

Я повернулась к чужеземцу и состроила легкую гримаску, которую лишь при большом воображении можно было принять за улыбку. Зеленый гость был тут ни при чем. Я ненавидела принятый в замке этикет.

Но глаза незнакомца восхищенно засияли. Со счастливым видом раскланявшись, он поспешил вслед за товарищами. Похоже, этот рыцарь простодушен. Если и остальные так же наивны, непросто им будет найти общий язык с отцом. Простодушие не из тех добродетелей, которые в почете у великого владыки. Он любит повторять, что хитрость — мать мудрости, и что без вероломства не одолеешь врага.




Вечером меня ожидала пытка — многочасовой ритуал облачения в праздничное платье. Это весьма сложное и богато украшенное сооружение теснило грудь и сковывало движения, но без него нечего и думать показаться перед глазами празднично разодетых вельмож. Этикет! Терпеть не могу его условностей, ненавижу эти ярко подсвеченные факелами придворные спектакли, когда юные и стареющие красавицы жеманно склоняются перед креслом отца, проплывая мимо в до непристойности медленном танце. С какой готовностью выставляют они напоказ обнаженные плечи и руки, осыпанные блестками из толченого звездного камня, как похотливо блестят их глаза с веками, подведенными пурпурным корнем…

Со скрытым наслаждением топчу я длинные шлейфы изысканных одеяний, словно невзначай цепляю семенящие подле меня крохотные ножки, с радостью наблюдая, как их хозяйка, теряя элегантную напыщенность и драгоценные заколки, летит наземь под ахи и охи присутствующих.

Холодная, словно прикосновение клинка, пустота сжимает мое сердце с первыми тактами придворной музыки, и тихое бешенство закипает в груди при виде придворных, заученно, словно заводные куклы, повторяющих движения танца. Ненавижу их вечно подобострастные, налитые тайной желчью взаимной неприязни потные лица, ненавижу фальшивую радость вечерних празднеств в замке. 

— …Веселье не тронет сердца той, которая хотела бы сбросить оковы праздничных одежд и скакать на верном эльфаузавре сквозь ночь, когда так пьяняще пахнут травы и влажный ветер бьет в лицо… — раздался голос за моей спиной.

Пораженная, я обернулась. Тот самый зеленый рыцарь, все так же мягко улыбаясь, глядел на меня.

— Ты угадал, рыцарь, — сказала я, помедлив. — На скакуне в открытом поле или на воинском турнире я чувствую себя привычней, чем на придворном празднике. Хочешь, уйдем отсюда, я покажу тебе окрестности замка. 

Он покачал головой, не переставая улыбаться:

— Не стоит чужеземцу в первый же вечер нарушать этикет. Великий владыка может не простить мне то, что прощает дочери. К тому же я знаком с окрестностями замка. О владениях твоего отца мы знаем больше, чем он сам, потому что можем заглядывать даже под покровы земли и во тьму недр.

— Такие могущественные рыцари… — сказала я. — Зачем вы ищете союза с нами? 

Улыбка на его губах погасла.

— Мы не рыцари. То, чем владеет мой народ, добыто силой разума, а не оружия. Разуму мы поклоняемся, как высшему божеству.

— Не стоит упоминать об этом при владыке, — посоветовала я. — Отец иного мнения о силе оружия. Этот громадный замок покоится на костях наших поверженныx врагов, а раствор, скрепляющий его камни, замешан на их крови.

— Нам знаком характер великого владыки, — сказал, вздохнув, чужеземец. — И все же мы вынуждены просить у него приюта. У нас нет иного выхода. Там, где обитает мой народ, скоро погаснет солнце. Вы зовете это солнце звездой Делла-Аира. Вместе с ним может исчезнуть все живое. Ваша планета — одна из немногих, где мы могли бы найти пристанище.

— Что такое планета? — спросила я. Ответ немало меня озадачил:

— Шар, плавающий в пустоте.

Я засмеялась. Все же он был простодушен, этот зеленый рыцарь, если не знал и того, что твердь земная плоска, словно щит. Разве можно ходить по шару?

— Хорошо, что нас не слышат жрецы, — сказала я. 

Он глянул на меня снисходительно, пробормотал что-то на своем шелестящем наречии. Потом проговорил:

— Я не стану разубеждать тебя ни в чем, дочь владыки. Готовая истина — не истина. За нее нужно платить ценою собственного опыта и ошибок, пусть это и горькая цена. У вас своя дорога, у нас своя. Мы хотим лишь одного — поселившись в отдалении, некоторое время остаться здесь, переждать беду. Возможно, мы найдем иную, необитаемую планету, и тогда покинем вас.

— Об этом лучше побеседовать с великим владыкой. К моему мнению он вряд ли прислушается.

— Уж не думаешь ли, что мы рассчитываем на твою помощь? — усмехнулся чужеземец. — Ошибаешься.

— Чем же я обязана вниманию высокого гостя?

— Хотя бы тем, что ты красива, дочь владыки, — просто ответил он. — А у красоты свои привилегии. К тому же я заметил, что все это, — он обвел глазами залитый светом сотен факелов зал, — не вызывает у тебя восторга. Значит, ты еще и неглупа вдобавок к своей красоте.

— Изысканный комплимент! — я заставила себя вложить как можно больше иронии в эту фразу, опасаясь выдать странное волнение, вызванное словами рыцаря. Сердце мое забилось, словно всполошенная ночная птица, а во рту пересохло, как после тяжелой схватки. Впервые в жизни мне говорили подобные слова.

— Это не комплимент, — все так же серьезно и просто отвечал чужеземец. — Это правда. Как зовут тебя, дочь владыки?

Едва слышно я произнесла свое имя.

— Зови меня Ит-том, — прошелестел его голос.

«Ит-т!» — звучало у меня в ушах тихой музыкой весь вечер. Почти ничего не замечая, словно сомнамбула, бродила я в праздничной толпе. Странное, никогда не испытанное мною прежде состояние, когда хочется и плакать и смеяться одновременно. Состояние, мало подобающее дочери могущественного владыки, и уж совсем непростительное для воительницы. Не колдун ли он, наш необычный гость?

Наверное, глаза меня выдавали: отец глядел дольше обычного, когда, по обыкновению, я подошла к нему проститься перед тем, как отправиться к себе.

— Ты хочешь сказать о чем-то? — спросил он.

Я покачала головой. На легкомысленный, сидевший во мне занозой вопрос вряд ли ответил бы и великий владыка: «Способно ли вызвать симпатию существо с зеленым лицом?..»




На следующий день увеселения продолжались. В честь зеленых рыцарей были устроены небольшой турнир и охота. Однако великий владыка не показывался на них, а это считалось плохим предзнаменованием.

В полдень к замку подкатило несколько богато украшенных колесниц — то прибыли из отдаленных провинций наместники владыки. Их приезд также не предвещал ничего доброго. Отец имел обыкновение собирать наиболее доверенных вельмож на совет перед тем, как начать очередную войну.

Странная меланхолия все не оставляла меня. Не в силах заняться ничем определенным, я слонялась по двору, где шли приготовления к вечернему пиршеству. Потом оказалась в том крыле замка, где размещались покои отца. В сумраке широких ниш тускло сверкали обнаженные мечи стражей. Их было больше, чем обычно, значит, владыка действительно держал совет с приближенными. В запутанном лабиринте галерей и коридоров для меня не существовало тайн. По пыльным ступеням винтовой лестницы я забралась наверх. Широкая зигзагообразная трещина рассекала плиту под ногами. Склонившись над ней, я услыхала голоса.

— …Они могущественны и способны творить чудеса. Если ты разрешишь поселиться здесь, их прибудут тысячи. Не мы им, а они нам станут диктовать свою волю. Пришельцы посеют смуту в твоих подданных, сомнения в истинах, которые утверждались веками.

— Посеют смуту… — глухо повторил отец. Ярость кипела в его голосе. — И я вынужден буду терпеть тех, кто не признает власти великого владыки…

— Посланники ведь могут и не вернуться обратно, — вплелся в беседу незнакомый мне вкрадчивый голос, — возможно, тогда зеленые рыцари забудут к нам дорогу.

— Великому владыке стоит лишь приказать, и мы узнаем, какого цвета кровь под зеленой кожей.

Неожиданно внизу послышался шум, бряцанье оружия; все звуки покрыл тонкий блеющий крик — я узнала голос посрамленного шута:

— Известия, важные известия для великого владыки…

Очевидно, горбун не мог прорваться сквозь плотную цепь стражей. Но вот все утихло, и вновь зазвучал блеющий голос. С негодованием я поняла, что шут пересказывает наш разговор с Иттом. Горбун шпионил за нами.

Одна деталь из его доноса особенно заинтересовала великого владыку:

— Ты уверен? — переспросил он.

— Так и сказал, в точности, — блеял горбун. — «Мы никогда, мол, не воевали…»

— Учти, — молвил отец, — если ты пошутил, это будет последней шуткой в твоей жизни.

До меня донесся звон рассыпаемых по каменному полу монет и благодарное бормотание горбуна. Голоса стали тише, очевидно, совещавшиеся перешли на шепот, и, к превеликой досаде своей, я убедилась, что не могу разобрать ни слова.

Предчувствие непоправимого ледяными обручами сжало мое сердце.




…На них напали во время пира. Очевидно, наши гости были слишком уверены в своем могуществе. Эта уверенность дорого им обошлась. Рыцари просто не поняли, когда воины, захлебываясь боевым криком, накинулись на них с мечами…

Кровавый пир…

Немногие уцелели в той страшной сече, но оставшиеся в живых зеленые рыцари показали, что умеют драться.

Бесшумный всплеск голубого пламени повалил ряды воинов, их латы пылали, словно были сшиты из сухой листвы. Воины выли и как бешеные метались по залу, опрокидывали на себя чаши с вином — оно взрывалось клубами шипящего пара, выбрасывались в окна, круша драгоценную мозаику витражей…

Зеленые рыцари бежали к своему кораблю. 

Предусмотрительный владыка оставил засаду на их пути, но наши гости уже знали, с кем имеют дело. Горстка пепла в оплавленных доспехах — все, что осталось от тех, кто преградил им путь.

Окутанный огнем корабль взмыл в небо, уцелевшие воины услыхали крик:

— Мы еще вернемся. Мы вернемся, когда вновь взойдет звезда Делла-Аира, и тогда вы заплатите за все…

Великий владыка был разгневан, убить всех не удалось. А он знал, что их можно убить — пришельцы были смертны, в их жилах текла кровь того же цвета, что и у нас. 

…Тела Итта не было среди тех, кого ночью тайно зарыли в глухом месте у стены замка…




Дни, прошедшие с той поры, были наполнены смятением и ожиданием небывалой войны.

И вот в рассветных сумерках над горизонтом вновь всплыла кровавая звезда Делла-Аира… А спустя несколько часов появились корабли зеленых рыцарей.

Огромные, погруженные в мерцающее сияние диски медленно плавали в небе, словно видения из страшного сна. Их было много. Бесшумно скользили они над башнями замка, висели над далеким лесом, отражались в тусклых зеркалах озер.

Непривычный ропот шел по рядам воинов, построенных в боевые квадраты, и властные гортанные окрики начальников отрядов не в силах были погасить его.

Отец стоял на открытой террасе, задрав голову, безумные искры плясали в его узких глазах. Может быть, он мечтал об осадных лестницах, которые можно построить до самого неба. Или о кораблях, таких же, как у зеленых рыцарей, которые помогли бы ему стать повелителем далеких, еще не открытых миров…

Светало. Великий владыка как-то странно взглянул на меня, жестом отпустил телохранителей и сказал коротко:

— Идем!

Мы опустились вниз, туда, где отборные стражи охраняли вход в подземелье. Долго молча шагали в сыром узком полумраке. Со скрипом расходились створки тяжелых, окованных металлом дверей, свирепые лики воинов выплывали из тьмы сторожевых ниш и тут же исчезали при виде великого владыки. Наконец мы оказались в небольшом помещении, выложенном белыми плитами. По углам пылал огонь в высоких чашах светильников. Владыка приблизился к одному из них, его рука скользнула в какое-то углубление. В то же мгновение две плиты у основания светильника разошлись. Отец нагнулся и вынул из тайника продолговатый сосуд из темного металла. Опустив сосуд на каменный пол, он долго глядел на него.

— Ты никогда не задумывалась, отчего именно я стал великим владыкой? — отчужденно и звонко прозвучал вопрос в тишине подземелья. — Я жесток, об этом все знают. Я, не задумываясь, пускаю в ход меч и, если надо, воздвигну горы из тел непокорных, об этом тоже знают. И все же не из-за этого еще никто, слышишь, никто не посягнул на дарованную мне власть. Моих врагов отпугивает страшное дыхание стоящей за мной тайны. Вот это, — он осторожно, словно живое существо, погладил сосуд, — дает мне силу. То, что заключено здесь — страшнее смерти. Не спрашивай, откуда взялось это— я не смогу объяснить, это— выше моего разума. Я предчувствую, что война с зеленолицыми будет последней моей войной, и потому доверяю тебе тайну… Или я, или никто!.. — безумный крик внезапно переломил яростной гримасой его рот. — Они рассчитывают захватить несметные богатства, а получат лишь горсть праха…

Лицо великого владыки потемнело, губы тряслись. Прошло несколько минут, прежде чем он смог взять себя в руки.

— Если меня не станет, ты раскроешь сосуд и вытряхнешь содержимое, — продолжал владыка. — Это легко сделать, сосуд состоит из двух частей, ввинченных друг в друга. Выполнив мой приказ, постарайся умереть.

— Умереть? — переспросила я.

Ладонь великого владыки коснулась моей щеки, провела по ней, словно прощаясь…

Наверное, он по-своему любил меня, мой жестокий отец. Настолько, насколько способен был любить кого-то.

В те минуты я была не в силах разглядеть истинного смысла событий. Гораздо позже поняла, что служила лишь мечом в руках могущественного палача, который и сам был обречен. Гораздо позже задумалась, как нас мало в этом мире, пронизанном серебристым дыханием звезд, — тех, кто может думать, любить, кто несет в себе драгоценные ростки жизни.

Тогда же, в подземелье, эти мысли просто не могли родиться. Ослушаться владыки казалось преступлением.

Доверенный страж вывел меня по тайному ходу из замка. В глухом буреломе я спрятала тяжелый сосуд.




Когда позднее я пыталась вспомнить о том что произошло в последующие несколько дней, прошлое вспыхивало в памяти яростными, безумными мгновениями…

Огромная овальная тень звездного корабля накрыла башню, где стоял великий владыка. Он выхватил меч — крохотная бессильная фигурка на фоне неотвратимо надвигающейся горы. Внезапно и остро ударил из днища корабля голубой огонь. Посыпались вниз раскаленные брызги металла и камня. Пустой шлем отца гулко звенел, подскакивая на неровных ступенях башни…

Отборная гвардия погибшего владыки сражалась со слепым упорством раз и навсегда заведенных механизмов. Дымились камни разрушенного замка, от вспышек голубого огня становилось больно глазам. Крики воинов, вопли раненых — наших и тех, кто высадился из кораблей, разрывали воздух.

На плечах моих сверкали латы, пальцы сжимали шершавую рукоять меча. Могла ли я сделать иной выбор? Не знаю. Не всегда и не все решает разум. Особенно в минуту, когда огненная стрела с визгом ударяет в шлем и, опалив висок, падает в траву. Я вскинула голову и увидела расширенные от злобы глаза зеленого рыцаря, несущегося на страшном, словно из металла выкованном звере.

Этот миг расставил все по своим местам. Я была воительницей, он — моим врагом. Скорее инстинктивно, чем сознавая что-то, я метнула крестатый нож, и тот распорол нападавшему горло.

Мир потемнел и сузился в глазах моих, они различали только ненавистные зеленые пятна чужих лиц…

Я опомнилась в сумерках, в глубине бурелома. Руки и лицо были в крови, я не различала, где своя, где чужая… Осторожно подняв сосуд, разняла две половины, ожидая, что изнутри вырвется огненный смерч и поглотит всех и вся.

Но ничто не нарушало лесной тишины. Из сосуда выпало крохотное, ослепительно белое зерно. Выпало и пропало в траве.

Тщетно заглядывала я внутрь — сосуд был пуст. Я отбросила металлическую скорлупу, обманувшую мои надежды, и побрела прочь.




Война с зелеными рыцарями длилась недолго. Уже к середине дня жалкие остатки войск владыки были рассеяны по лесам. Там же прятались и женщины с детьми. Завоеватели не трогали их, но всех, на ком блестела броня лат, истребляли беспощадно. Никто не знал лучше меня окрестности замка — я спаслась. Даже самые хитроумные машины зеленых рыцарей не могли помочь им отыскать моих убежищ, которые я постоянно меняла. Наверное, я осталась единственной из могущественного войска великого владыки.

Униженная постоянным бегством, едва живая, я жаждала мести.

Рассудок мой был потрясен, душа стала, как раскрытая рана, и, чтобы унять боль, я должна была убивать.

Дочь жестокого владыки, я стала жестокой воительницей.

Я научилась отыскивать такие места в доспехах врагов, которые могла пронзить металлическая стрела — и ни разу не дала промаха.

Я была вездесуща и неуловима, я превратилась в осу, жалящую великана. И пока он нагибался, с удивлением рассматривая место укуса, мое жало было готово поразить его неповоротливое тело в другом месте. Эти мелкие укусы не могли убить, но могли довести до бешенства.

В конце концов за мною стали охотиться, как за кровожадным зверем. Меня преследовали отрядами и поодиночке, подстерегали в засадах, устраивали смертельные ловушки на лесных тропах. Только странное, необъяснимое предчувствие опасности спасало меня от гибели. 

Однажды, уходя от погони, я оказалась неподалеку от бурелома, где прятала когда-то заветный сосуд. Оглядевшись, я не узнала знакомого места.

Там, где громоздились полусгнившие стволы, теперь вздымало над лесом мощную бугристую крону никогда не виданное мною дерево-исполин. Круто изгибаясь, толстые канаты его ослепительно белых обнаженных корней вгрызались в землю. Листва на дереве-гиганте была темной, почти черной, и время от времени вздрагивала, словно какая-то невидимая чудовищная рука сотрясала его.

Что-то холодное и скользкое коснулось моей ступни. Я опустила глаза и вскрикнула от ужаса — хвост длинной, в руку толщиной змеи обвивал мои сандалии. Змею, казалось, покрывала не чешуя, а гладкая белая кожа.

Выхватив меч, я обрубила хвост гадины. Трава вокруг подозрительно шевелилась, и я поспешила уйти. Несколько раз мне приходилось перепрыгивать через огромных, похожих на живые бревна белокожих тварей, переволакивающих по тропе свои громоздкие тела. Некоторые из них обвивали стволы деревьев, те гнулись под тяжестью пресмыкающихся. Долго пришлось пробираться чащей, покуда не осталось в стороне гибельное место. 

…На одной из полян я увидела пасущихся эльфаузавров. Остатки боевой упряжи еще сохранились на них, но животные уже заметно одичали. Стоило немалого труда приблизиться и вскочить на одного из них.

Но тут что-то с силой обхватило меня сзади и сбросило вниз. Я увидела над собою зеленое лицо и зажмурила глаза, ожидая роковой вспышки. Но вместо этого услыхала пораженный шепот:

— Ты — жива! Какое счастье — ты жива!.. 

Я раскрыла глаза. Это был Итт.

Я долго рыдала, уткнувшись лицом в его плечо, тело мое трясло, словно в ознобе, и прошло немало времени, прежде чем я смогла выговорить хоть слово.

Я поведала Итту обо всем, что произошло со мною после изгнания зеленых рыцарей из замка.

— А теперь я хочу умереть, — заключила я. — Отчего ты не убил меня, Итт? Ведь мы враги и это непоправимо.

— Это непоправимо, — согласился он. — И я обязан лишить тебя жизни так же безжалостно, как ты лишала ее других. Но только я никогда не сделаю этого.

— Почему?

— Я вернулся сюда, чтобы видеть тебя, — отвечал Итт. — Я понял, что если не увижу тебя, то погибну.

— О, как же нам не повезло, Итт, — что-то похожее на стон вырвалось из моей груди. — Даже убить меня ты не можешь, а на мне столько крови…

— На мне тоже кровь. Мы были неосмотрительны, позволив зверю вырваться на волю, но не заметили, как сами превратились в зверей. А это непростительно для тех, кто мудрее и старше. Все запутано теперь…

— Не хочу больше так жить, не хочу убивать, — шептала я.

— Мы не должны больше убивать, — проговорил Итт. — Мир так велик, а нас так мало. Неужели нам не дано понять друг друга? Понять и помиловать?

— Ничего уже не изменить, Итт…

— Мы уйдем, — быстро сказал он, — туда, где не убивают, где нас будет только двое: ты и я.

— Осторожно, Итт! — воскликнула я.

Белая длинная тень выбросилась из-за куста ему на грудь. Итт отшатнулся, и змея упала в траву. Итт глядел на нее с изумлением.

— Кругом полно этих гадин, — сказала я.

— Странно, — проговорил Итт, — какое невероятно длинное тело у этой змеи. Взгляни, оно тянется до той зеленой горы…

Я взглянула туда, куда он показывал, и похолодела от ужаса. За несколько часов дерево-исполин поднялось еще выше, простирая над лесом частокол могучих ветвей, и теперь действительно напоминало зеленый холм. Его подножие укрывала узловатая сеть мощных переплетенных корней. Корни шевелились, они были живыми…

Страшная догадка обожгла мой мозг. Зерно, выпавшее из сосуда, было ослепительно белым, как и эти чудовищные корни…

Они добирались до нас. Куст поблизости сник буквально на глазах, треща под тяжестью заползающей на него белой твари. Ветви его почернели, словно чудовище высосало из растения всю влагу.

Итт, не говоря ни слова, повлек меня прочь.




Дождавшись ночи, мы забрались в один из кораблей. С интересом и страхом вглядывалась я в окружающие меня вещи. Это был незнакомый, странный мир.

Итт ободряюще кивнул мне. Внезапно все задрожало. Я оказалась втянутой в нечто, напоминающее расплющенное ложе, невесть откуда взявшиеся широкие лепестки спеленали меня по рукам и ногам, не давая сделать малейшего движения. Всем телом, тяжелеющим, словно закованным в невидимый панцирь, я ощутила приглушенный нарастающий звук. Неотступный, вязкий, он буравил мозг. Веки мои смыкались под собственной тяжестью, внутренности будто обливало жидким металлом. Я закричала, но не расслышала собственного крика. Не знаю, сколько длилась эта пытка… 

Потом наступила тишина — устойчивая и ясная, такая приходит после неожиданного мощного ливня. Невидимая тяжесть перестала теснить грудь, с тихим щелчком исчезли лепестки.

Слегка посмеиваясь, Итт наблюдал, как я, неуклюже раскачиваясь, пытаюсь сделать первые шаги. 

— Где мы? — спросила я.

От странного ощущения легкости кружилась голова. Итт протянул руку куда-то в сторону, и неожиданно половина стены растаяла, и я увидела звезды — множество огромных холодных звезд. Они плыли навстречу в черном бездонном омуте. 

Я долго вглядывалась в эту мрачную пустоту. То, что оставалось где-то там, в глубинах сияющей звездами бездны, казалось далеким, страшным сном. То, что окружало меня сейчас, тоже было зыбким и нереальным, словно сон. Ладонь Итта мягко легла на мое плечо. Его рука — не существовало ничего более твердого и надежного в этом незнакомом мире. Я потерлась щекой о ладонь Итта и увидела, как теплые искры вспыхнули в его глазах.

Он обнял меня. Я чувствовала, как он дрожит, и прильнула к нему всем телом, чтобы унять эту дрожь, но неожиданно задрожала сама…

Мир стал крохотным и добрым, звезды погасли, я видела лишь сияющие глаза Итта. И вместе с их светом в меня проникали еще неизведанные тепло и боль. Я была оглушена этой сладкой болью. И была счастлива, потому что каждой клеточкой своего естества ощущала: я существую.

Мы были одни среди звезд.




Итт рассказывал мне о жизни планеты, которую согревала гаснущая Делла-Аира. Эти рассказы походили на замысловатую сказку.

Я узнавала о невероятных вещах. Границы мира раздвигались, он был многолик, бесконечен, то, что я знала о нем до сих пор, являлось лишь ничтожным осколком знания.

Я хотела узнавать.

Временами казалось, что мой бедный разум не выдержит чудовищной, нежданной нагрузки. Сознание покидало меня, и в безумии бреда оживали тени прошлого.

Итт терпеливо выхаживал меня после каждого приступа болезни, повторяя, что так и должно быть, если за вечер узнаешь больше, чем другие за столетия. «Возможности твоего мозга не беспредельны, — говорил он. — Будь терпелива, и ты узнаешь многое».

Я узнавала, и душа моя трепетала от восторга перед величием и непознаваемой простотой мироздания.

Я узнавала — и что-то умирало во мне, а что-то рождалось. Знание делало меня мудрее и мучало, открывая всю тяжесть свершенного в той, казавшейся теперь далекой жизни, о которой я не могла вспоминать без боли.

Итт первым заговорил о возвращении. Узы долга опутывали его сильнее, чем меня, и сердце было чувствительней к уколам совести. Хотя кто имел право осуждать нас за поспешное бегство, за любовь друг к другу?

И мне становилось все тоскливей среди звезд. Только здесь, погрузившись в вечное безмолвие, можно понять суть простых чудес: запаха цветов, смеха детей, пения птиц. Лишенные этого, чего мы стоим?

Мы решили вернуться.

…Итт долго искал место для посадки, жалуясь, что все внизу поросло непроходимым лесом. Лишь квадратная, выложенная плитами площадка — остатки воинского плаца недалеко от руин замка — выделялась, словно остров.

Корабль опустился на нее, мы выбрались наружу.

Необъятный зеленый океан открылся нашему взору.

Эта зелень не радовала глаз. Она была почти черной. Тяжелой и неподвижной массой листва укрывала все видимое до горизонта пространство.

В этой странной неподвижности, казалось, таится угроза.

Только наше дыхание нарушало незыблемую, устоявшуюся тишину.

Растерянные, мы оглядывались вокруг.

Итт закричал, тихое эхо погасло вдали. Невдалеке что-то блестело между ветвей. Мы подошли туда. Это был покореженный, покрытый какой-то прозрачной слизью остов корабля. Такая же бесформенная груда металла виднелась поодаль.

Странный треск заставил нас поднять головы. Единственная уцелевшая башня замка, поросшая темно-зеленым мхом, дрожала и раскачивалась, обвитая чудовищно толстыми, шевелящимися белыми канатами. Еще мгновение — и башня обрушилась вниз, превратившись в кучу камней, над которыми долго висела пыль.

— Проклятое дерево!.. — с ужасом прошептал Итт.

Он догадался… Все, что окружало нас, действительно было одним чудовищно разросшимся деревом. Оно поглотило все живое, подмяло под себя планету и продолжало пожирать ее — жадно, неотступно, ненасытно.

Ледяное, парализующее равнодушие охватило все мое существо.

Итт тряс меня за плечи, что-то кричал… Потом взглянул туда, где стоял корабль, и утих. Толстая паутина белых щупалец оплетала машину, мяла и рвала металл…

«Отчего разум так поздно проснулся во мне? — спрашивала я себя. — Почему я дала убить этот мир, открытый для жизни? Разве может быть что-то ценнее жизни? Она — как пламя, чудом вспыхнувшее среди равнодушных звезд. Исчезнув, она уже не повторится никогда. Нас так мало — тех, кто может думать, любить, кто несет в себе драгоценные ростки жизни. Отчего же так слепо откликаемся мы на зов безумия?»

Кто мог ответить мне?

— Прости меня, Итт, прости, если сможешь! — сказала я и обняла своего любимого. Я обняла его крепко, я вцепилась в него изо всех сил, чтобы не чувствовать, как что-то холодное и липкое вкрадчиво прикасается к нашим ногам…






БЕЗГРАНИЧНЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ


19 июля 1983 года. Тихий океан. Остров Санта-Джорес


«…Они наконец-то решились свести со мной счеты. Банальным, но достаточно надежным способом».

Эта мысль сразу пришла ему в голову, едва гудящий, словно тысячи напряженных струн, двигатель самолета взвыл на неожиданно высокой ноте и начал давать перебои.

Легкий одномоторный биплан, совершавший обычный рейс с грузом почты и консервированных фруктов на небольшой островок Санта-Джорес, стал резко терять высоту. До Санта-Джореса оставалось около семидесяти миль. Внизу, под плоскостями круто планирующей машины, простиралась пустынная и равнодушная бирюза океана.

Пилот неожиданно вспомнил глаза чиновников, беседовавших с ним с месяц назад в местном отделении политического сыска. Холодные, острые, как скальпель, глаза людей, способных на все.

Эти ищейки не били его, ведь прямых улик у них не было. Не били, но достаточно откровенно дали понять, что произойдет, если он будет продолжать участвовать в демонстрациях протеста и собраниях организации. Он тогда понял: в полиции не знают, что он входит в штаб подполья. Иначе бы они вели себя по-другому. Впрочем, эти парни и так не слишком церемонились. Во время их беседы из-за тонкой перегородки то и дело доносились леденящие кровь протяжные, почти животные вопли.

Нет, ищейки не знали, что он входит в штаб. Но за время, минувшее с той поры, могли узнать и это, и многое другое.

Он прислушался, как надорванно завывает мотор, и сердце его сжалось.

Биплан круто заваливало вбок и вниз, пилоту пришлось напрячь все силы, чтобы удержать рвущиеся из ладоней штурвальные рукояти и не дать машине зарыться капотом в волны. Впрочем, он мог оттянуть развязку лишь на несколько мгновений.

От удара о воду машину сильно тряхнуло. Ему показалось, что самолет разваливается на части. Пилот машинально взглянул на часы — было десять минут девятого.

Подтянувшись на руках, он выбросил тело из кабины и поплыл что было сил прочь от быстро погружавшейся в океан машины. С трудом освободился от брюк из плотной, стеснявшей движения ткани, тяжелых ботинок. Проплыв несколько сотен метров, перевернулся на спину и попытался отдышаться, глядя в небо, казавшееся зеркальным отражением океана. Потом снова поплыл — уже медленней, расчетливо сохраняя силы.

Казалось, что-то оборвалось у него внутри, облило холодным огнем страха сердце, когда пилот разглядел продолговатые вытянутые тени, скользившие под ним на небольшой глубине.

Хищно загнутый серповидный плавник показался над поверхностью, скользнул метрах в пяти перед плывущим человеком и, описав крутую дугу, ушел под воду.

Пилот нащупал плоскую коробочку медальона, висевшего на шее. Непослушным, одеревеневшим от холодной воды пальцам не сразу удалось открыть медальон. Наконец он добыл оттуда круглую серебряную таблетку и поспешил ее проглотить.

Акулы то приближались к нему с молниеносной быстротой, то отдалялись; казалось, они приглядываются к человеку своими круглыми поросячьими глазами.

Они передвигались в воде с поразительной скоростью, казалось, не прилагая к этому малейших усилий.

Наконец самая решительная из хищниц, длиною около четырех метров, перевернулась на спину и кинулась на него сбоку.

Пилот был готов к этому. Он сжался в комок, и когда ощерившаяся бесчисленными загнутыми зубами, похожая на страшную застывшую маску голова рыбы оказалась совсем рядом, рывком ушел в сторону, закрыв бок рукой, обмотанной остатками рубашки.

Акула все же коснулась его — и… огромную рыбу отбросило в сторону, она забилась в конвульсиях, словно пораженная током.

А еще через мгновенье человека атаковала вторая акула.

Он едва увернулся, шершавая, как наждак, кожа разодрала ткань и обожгла ему кисть.

Акула свечой взмыла вверх и обрушилась в волны, подняв мириады брызг. Ее вытянутое серое тело безжизненно перевернулось кверху брюхом и, содрогаясь, ушло в пучину…

…Спустя час диспетчер аэропорта на Санта-Джоресе, удивленный тем, что самолет еще не прибыл на остров, поднял тревогу и выслал на поиски вертолет.

Пилота обнаружили на следующий день в окружении нескольких десятков акул. Они словно сопровождали его эскортом, уже не пытаясь атаковать. После падения биплана в океан прошло более шестнадцати часов. Из вертолета выбросили канат, пилот обвязался им и был поднят в машину.

На теле пилота обнаружили лишь несколько царапин.

Врач госпиталя на Санта-Джоресе, сразу осмотревший его, не смог скрыть изумления:

— То, что вам удалось выжить, — чудо! — повторял он.

— Когда отправляется ближайший самолет на материк? — спросил пилот. — К завтрашнему вечеру мне нужно во что бы то ни стало вернуться в столицу.

— Вообще-то мне хотелось вас обследовать. Это же феноменальный случай…

— Я должен быть в столице к завтрашнему вечеру, — повторил пилот. — У меня важная деловая встреча.

— Ну что ж, — с сожалением произнес врач, — раз так… Вы не опоздаете на свою встречу. Знаете, если бы пару часов назад мне кто-нибудь рассказал о чем-то подобном, я бы назвал такого человека сумасшедшим…

21 июля 1983 года. Столица. «Бокс-холл»


Под рев многотысячной возбужденной толпы, заполнившей «Бокс-холл», на глазах наблюдавших за поединком миллионов телезрителей экс-чемпион мира в среднем весе по прозвищу Фрэд-мясник убивал своего соперника.

Если бы Фрэд-мясник мог, он прикончил бы его еще в третьем или четвертом раунде. Экс-чемпиона приводил в ярость один лишь вид этого юнца, дерзнувшего преградить ему путь к титулу и солидному денежному кушу.

Худой, тонкорукий, ничем внешне не напоминающий боксера, его соперник с завидным хладнокровием уходил от бешеных выпадов опытного Фрэда. Какое-то бесконечное упрямство светилось в его глазах.

Однако в пятом раунде силы парня явно иссякли, и Фрэд-мясник наконец мог дать выход сжигавшему его бешенству.

Град тяжелых, безжалостных ударов обрушился на прижатое к канатам тело. Юный боец пытался закрывать лицо перчатками, но это было лишь видимостью защиты. Ноги его подгибались, багровая пелена застилала глаза.

Фрэд-мясник расчетливо наносил удары под неистовый рев возбужденной видом крови публики. Прозвучал гонг.

Фрэд ударил в последний раз и отскочил в свой угол, наблюдая, как канаты отбросили на середину ринга обмякшее тело дерзкого юнца.

Несколько секунд тот лежал неподвижно, секундантам пришлось на своих плечах тащить его в угол. Боксеру стерли с лица кровь, сунули под нос пузырек с нашатырным спиртом. И тогда разомкнулись распухшие, запекшиеся губы:

— Медальон… Раскройте медальон…

— Он совсем плох! — пробормотал пожилой негр-секундант, пытаясь раскрыть плоскую металлическую коробочку, висевшую у боксера на шее. — Пожалуй, я выброшу полотенце…

— В медальоне жемчужина… — прохрипел парнишка. — Я хочу взглянуть на нее. И забудь о полотенце, слышишь…

— Тебе повезло, Мясник не прикончил тебя сразу, — секунданту наконец удалось открыть медальон, внутри которого лежала серебристая горошина, — но он сделает это, помяни мое слово, сделает. Ты уже никуда не годишься…

Он поднес медальон к лицу парнишки, тот потянулся губами к плоской коробочке, словно хотел поцеловать свой талисман… Лишь старый секундант заметил, куда делась серебристая горошина. Но он ничего не успел спросить, потому что в следующее мгновенье юный упрямец выкинул нечто такое, что привело в изумление и секундантов, и публику. Парнишка вскочил, словно подброшенный невидимой пружиной, и стал энергично приплясывать у канатов, рассекая воздух быстрыми ударами.

Фрэд-мясник глядел на него из своего угла, как на привидение. Человек, которого он буквально расплющил свинцом своих кулаков несколько минут назад, просто не мог выделывать подобное. Ударил гонг.

Фрэд-мясник кинулся вперед с единственным яростным желанием убить упрямца. Экс-чемпиону показалось, что он с размаху натолкнулся на стену.

Еще не осознав, что произошло, Фрэд-мясник ощутил во рту противный свинцовый привкус; словно тяжелый молот ударил его в корпус и голову, вырвав пол из-под ног.

Он обрел способность соображать, лишь когда судья, безбожно ему подыгрывающий и растягивающий время, дошел в счете до девяти.

Фрэд-мясник вскочил на нетвердые ноги и попытался войти в клинч. Но соперник увернулся. Легко, словно танцуя, двигался он по рингу, осыпая экс-чемпиона технически безукоризненными, но почти не чувствительными ударами.

Когда до Фрэда-мясника дошло, что соперник просто-напросто щадит его, давая возможность прийти в себя, он, выкрикнув нечленораздельно ругательство, с ревом кинулся вперед. Отчаянным движением левой прижал худощавого боксера к стойке в углу, развернулся, чтобы беспощадным ударом правой размозжить ему голову.

Казалось, юный боец сделал лишь легкое движение навстречу перчаткой. Фрэда-мясника отбросило назад, он пролетел по диагонали в противоположный угол и еще до того, как распластаться там грудой бессильной плоти, потерял сознание.

Судья склонился над ним и развел руками. Под невообразимый шум, сотрясавший стены «Бокс-холла», не обращая никакого внимания на вспышки блицев, цветы, приветствия и проклятия, летевшие со всех сторон на ринг, новый чемпион неторопливо прошел в угол.

— Послушай, — шепотом сказал пожилой секундант, стаскивая с его рук перчатки, — я видел, как ты проглотил эту штуку. Это был допинг, да?

Чемпион взглянул на него, покачал головой, проговорил непонятно:

— В каждом из нас всегда есть нечто, способное заменить допинг, только мы не умеем им пользоваться. Не волнуйся, старина, — добавил он успокаивающе, — и самый придирчивый в мире контроль не в силах обнаружить следов этого допинга.

Секунданты и полицейские отпихивали от чемпиона чересчур настырных репортеров.

Но когда к канатам протиснулось грациозное длинноногое создание, укутанное в драгоценные меха и благоухающее тонкими духами, они почтительно расступились.

Создание провело пальчиками по курчавым волосам парнишки и голосом, хорошо знакомым миллионам кинозрителей, проворковало:

— Ты отлично дрался, малыш, и удивил всех. Мне нравятся люди, способные удивлять всех. Хочешь, проверяем сегодняшний вечер вместе?

Чемпион даже не повернул головы в ее сторону.

— Я занят вечером! — проговорил он. — Вы уж простите, мисс, очень важная встреча…

Кинодива побледнела от обиды. 

У секундантов отвисли челюсти.

21 июля 1983 года. Пригород столицы. Вилла «Отшельник»


Двое мужчин расположились в уютных кожаных креслах перед камином, наблюдая, как языки огня облизывают смолистые бока поленьев, и обмениваясь ничего не значащими фразами. Один из них был пилот, вернувшийся в середине дня с Санта-Джореса, другой — герой финального поединка в «Бокс-холле».

Огромные часы в футляре резного черного дерева в углу скрипуче вздохнули, и глухое эхо ударов разнеслось по дому.

Вслед за этим раздался другой, едва слышный звук, и сквозь проем двери в комнату медленно вкатилось кресло на колесах, которым обычно пользуются инвалиды.

Человеку, сидящему в нем, по виду можно было дать лет семьдесят. Редкие поседевшие пряди не скрывали огромного бугристого лба. Светлые глаза лучились силой ясного, недюжинного ума, их прямой и уверенный взгляд странно не вязался с немощным видом старика, как и его сильный гортанный голос, которым он приветствовал гостей.

Выражение этого лица с крупными, словно отчетливо вырубленными рукой скульптора чертами, казалось спокойным и властным; это было лицо человека, знающего себе цену и привыкшего держать в руках нить событий.

При его появлении мужчины встали. В их взглядах, обращенных к старику, было искреннее, без тени фальши, уважение. 

Эти люди рады были видеть друг друга, появление старого человека словно добавило тепла в их и без того тесный круг, объединявший всех особым чувством разделенной тайны.

— Вы оба прекрасно выглядите и улыбаетесь, — сказал старик, коротким жестом вернув гостей в их кресла у камина, — а между тем по всем законам природы и логики господь должен был уже упокоить наши грешные души. Как хорошо, что мы иногда в силах внести коррективы в извечные законы. Ну и как же чувствуют себя люди, перешагнувшие через невозможное? — спросил он.

— Зверски хотят есть, — улыбнулся юный чемпион. — До сегодняшнего дня я просто не мог представить, что мой скромный желудок способен вместить столько съестного.

Они рассмеялись.

— Это нормальная реакция на незапланированный выброс энергии, — заметил старик. — Незапланированный и мощный.

— Знаете, — задумчиво произнес пилот, — у меня такое ощущение, что, попади я теперь в аналогичную ситуацию, заветная пилюля уже не понадобилась бы.

— Ощущение вас не обманывает, — отозвался старик. — Препарат как бы разбудил глубоко таящиеся в каждом физические возможности, и, чтобы вновь привести их в действие, уже не требуется дополнительного стимулятора. Достаточно лишь усилия воли. Теперь вы можете многое из того, что другим показалось бы фантастичным.

— Это гениальное открытие, — сказал чемпион. — Благодаря вам люди обретут возможность творить чудеса…

— Люди? — быстро переспросил старик. Отливающая металлическим холодом жесткость появилась в его взгляде. — Каких людей ты имеешь в виду, мой мальчик? Хороших или плохих? Добрых или злых? Щедрых или корыстолюбцев?

Чемпион глядел на него в растерянности, а старик продолжал:

— Я долго искал вас, а потом, когда нашел, долго к вам приглядывался, старался понять, из тех ли вы людей, кому можно доверить эту тайну. И я доверил ее вам, лишь твердо убедившись, что никто ни при каких обстоятельствах не использует во зло свои безграничные возможности. Разумеется, не последнюю роль здесь сыграло и то, что вы по-настоящему нуждались в моем снадобье. Не нужно было обладать слишком большим воображением, чтобы предвидеть, как туго вам придется в самом скором времени. Вот я и решил помочь вам, а заодно и убедиться в возможностях препарата. Ведь до сих пор я испытывал его лишь на себе.

— На себе? — переспросил пилот.

Старик вздохнул, подкатил свое кресло ближе к камину, протянул к огню широкие сухие ладони.

— Когда-то медики вынесли мне страшный приговор, — сказал он, — не оставляющий надежды. Понимаете, мальчики, никому еще не удавалось выжить с подобным диагнозом. Ваш покорный слуга оказался перед горьким выбором, как закончить жизнь. Вариантов было не так уж много. Например, купить место в первоклассной клинике и попытаться максимально оттянуть роковой срок, с бессилием ощущая, как каждый день, час, минута выжимают остатки твоей жизни. Уехать куда-нибудь в богом позабытую глушь, затерянную среди лесов и озер, где смерть среди чужих, равнодушных людей была бы так же проста и естественна, как шелест опадающей листвы перед зимой, как лед на замерзшей реке. Потратить все свои сбережения на несколько недель безумно дикого веселья в попытке заслонить неизбежное самыми изощренными утехами, а потом поставить точку с помощью надежного револьвера или бритвы «Жиллет». Но ничего из этого меня не устраивало, потому что… потому что я просто хотел жить, — горько усмехнулся старик. — Теперь это желание гаснет во мне, но тогда мозг, казалось, закипал при одной лишь мысли о неизбежности конца.

И я решил вырвать себя у смерти. Что бы там ни говорили медики, я знал, что у самого безнадежного больного всегда есть шанс. Пусть совсем мизерный, но есть. Мне предстояло отыскать этот шанс и воспользоваться им. Легко сказать… — вздохнул он. — На этой вилле (не случайно она получила название «Отшельник») я изучил сотни томов специальной литературы, провел бесчисленные эксперименты, пока не нащупал кончик спасительной нити. На что же я надеялся? Попробую объяснить.

Старик поднял голову, и гости в который раз ощутили на себе уверенную, почти гипнотическую силу его взгляда.

— Природа не поскупилась, создавая человека, — продолжал старик. — Он зачастую и не подозревает, какие силы заложены в нем…

Наша жизнь протекает в размеренном накоплении и расходовании энергии. Эти два процесса повторяются с неизменностью ритма часового механизма, как восход и закат.

Но в каждом из нас затаен еще как бы неприкосновенный запас энергии. Он чрезвычайно редко идет в ход, и потому мы почти ничего не знаем о его природе… О непредсказуемых взрывах живущей в нас силы. Силы, которая позволяет худосочному заморышу в состоянии болевого шока вязать в узел железный лом. Силы, которая измученного, преследуемого овчаркой беглого негра переносит через ров, чья ширина повергла бы в изумление чемпиона по прыжкам…

Не стану погружать вас в пучину научных терминов и специальных понятий. Скажу лишь, что мне удалось отыскать в организме те центры, которые, говоря образно, стоят на страже неприкосновенных запасов энергии, служат как бы шторами, за которыми бушует пламя наших безграничных возможностей.

Я нашел способ раздвигать эти шторы не по воле случая, а по желанию. Постепенно, варьируя концентрацию и состав химических веществ — стимуляторов, я отыскал способы творить со своим телом буквально чудеса: заставлять на время останавливаться сердце, незначительным усилием останавливать кровь, хлещущую из перерезанной вены, даже менять пигментацию кожи…

Это было несколько лет назад. Теперь же я могу намного больше. Мне кажется, еще несколько опытов, и откроется удивительная возможность менять человека внутренне, давая выход не только его физическим, но и неиспользованным духовным возможностям. Представьте, удастся сделать реальностью то, что считалось до сих пор привилегией богов: превращение слабых духом в благородных и сильных, жестоких и беспощадных — в великодушных…

Впрочем, я, кажется, увлекся, об этом еще рано вести речь…

Итак, в свое время я добился главного — победил смерть. Жаль, что к тому времени болезнь уже отняла у меня ноги.

Но, разумеется, мое торжество было бы не полным, если бы кто-то еще не подтвердил универсальность моего открытия.

Я решил доверить это вам.

Нас пока трое — людей, которые познали силу своих практически безграничных физических возможностей. Я хочу, чтобы нас было больше. Представьте, сколько отчаявшихся, погибающих от недугов или жизненных невзгод мы вернем к жизни, если они смогут то, что умеем мы.

— Таких несчастных слишком много, — в сомнении качнул головой пилот.

— Верно, их слишком много, и мы не сможем спасти всех, — согласился старик. — Тем более что нашу тайну можно доверить лишь честным и умеющим молчать людям. Тем, кто не превратит ее знание в гибельное оружие… И все же мы сможем помочь многим. Будет прекрасно, если нам удастся это осуществить. Если нам не помешают осуществить это.

— Помешают?.. Что вы имеете в виду? — спросил чемпион встревоженно.

— Меня преследует какое-то странное предчувствие в последние дни, — в раздумье произнес старик. — Впрочем, мы, пожилые, народ мнительный. Оставим это. Я хотел бы знать, что каждый из вас теперь намерен делать.

— Завтра же отправлюсь в онкологическую клинику, — сказал чемпион. — Уже месяц, как брат находится там, врачи считают его безнадежным. Думаю, их немало удивит выздоровление такого больного.

Заметив вопросительный взгляд старика, добавил:

— Мой брат — честный, надежный парень. Из тех, на кого мы сможем рассчитывать в будущем.

— Недавно полиция захватила несколько наших товарищей, — произнес пилот. — Наверняка их будут пытать. Я должен помочь им пройти через этот ад…

— Что ж, — сказал старик после паузы, — похоже, я не ошибся в вас. Увидимся через неделю в то же время. Будьте осторожны, мальчики. То, что мы собираемся делать, придется по душе далеко не всем в нашей благословенной богом стране.

…Он долго еще сидел в одиночестве в опустевшей гостиной, задумчиво глядя в огонь, не в силах избавиться от необъяснимого тревожного предчувствия…

22 июля 1983 года. Столица. Резиденция президента


«Будьте осторожны, мальчики. То, что мы собираемся делать, придется по душе далеко не всем в нашей благословенной богом стране…»

Подтянутый седовласый мужчина в генеральской форме выключил магнитофон.

Хозяин кабинета, грузный толстяк, рассеянно вертел в руках почти опорожненный стакан. В наступившей тишине было слышно, как кусочки нерастаявшего льда тонко позванивают о стекло.

— Вы полагаете, все это настолько серьезно, что необходимо ввести патрона в курс дела? — спросил наконец толстяк.

— Я не ученый и не политик, — отозвался генерал, — судите сами, насколько это серьезно. Мое дело — проинформировать. Но позволю себе заметить, — генерал откинулся в кресле, щелкнул зажигалкой, и сизоватые клубы дыма расплылись по комнате, — даже теоретическое предположение о существовании у нас группы людей с практически безграничными физическими возможностями, людей, которые по своим убеждениям и образу жизни отнюдь не являются патриотами, меня лично повергает в дрожь. А мы в данном случае имеем дело отнюдь не с теоретическими умозаключениями. Демонстранты, которые не боятся ни дубинок, ни слезоточивого газа, ни даже пуль… Заключенные, которым не страшны самые, — он запнулся, — самые хитромудрые допросы и тюремные запоры… Все это может стать реальностью. Попробуйте-ка представить, что мы имеем дело с таким противником, и вы поймете, отчего я решил вас потревожить в столь ранний час.

— М-да… — пробормотал помощник президента, — ваши доводы не назовешь легковесными. Я переговорю с патроном. Не обидитесь, если я попрошу немного подождать здесь? Патрон не любит принимать важных решений при посторонних, — добавил он, словно оправдываясь.

— Я знаю, — сказал генерал. — Отсюда можно позвонить?

— Разумеется, — ответил толстяк, поднимаясь. 

Генерал поглядел ему вслед, бросил сигару в хрустальную пепельницу и усмехнулся.

— До чего же старательно этот разжиревший павиан пытается придать государственный лоск своим поступкам, — пробормотал он. — В отличие от него я-то знаю, что скажет президент. Впрочем, важно не то, что он скажет, а что подумает…

Генерал набрал номер и отрывисто бросил в трубку:

— Агента по кличке Кентавр — к служебному входу в резиденцию.

Появившийся неслышно, словно из воздуха, служитель начал расставлять на столике перед ним кофейный прибор.

«Им нужно время, чтобы подать все это как тщательно обдуманное решение, — понял генерал. — Что значит штатские…»

Спустя полчаса помощник президента стремительно вошел в кабинет, и по его глубокомысленному виду генерал понял, что не ошибся в своих предположениях.

Помощник уселся в кресло и выдержал внушительную паузу перед тем, как говорить.

«Ну-ну, — мысленно поторопил его генерал, — начать можно так: президент дал понять, что решение по этому вопросу руководство ведомства вправе принять самостоятельно…»

— Президент дал понять, — начал со значением помощник, — что решение по этому вопросу руководство вашего ведомства вправе принять самостоятельно. Официально он ничего не знает и просит учесть это. Ну а если говорить неофициально… — толстые пальцы нервно забарабанили по подлокотнику кресла, — у меня создалось впечатление — впечатление, не больше, что патрон весьма обеспокоен. Я предполагаю даже, — предполагаю, и только, — снова уточнил он, — что никто не был бы против, если бы действующие лица этой истории, их, кажется, пока всего трое… Так вот, если бы эта троица перестала нас беспокоить. Они и их тайна. И чем раньше, тем лучше.

— Но это открытие может представлять интерес для нас, — заметил генерал. — С его помощью армию легко сделать неуязвимой.

— Или неуправляемой, — с иронией поправил помощник. — Учтите, возможности того, что солдаты могут повернуть оружие против своих командиров, не следует исключать никогда. Никогда! — с нажимом повторил он. — Другое дело — люди, выполняющие специальные задания. На разве вы, генерал, сможете поручиться за стопроцентную лояльность своих джеймсбондов? Нет, в данном случае лучше всего погасить костер, не дав ему разгореться, ибо пылающие головни может подхватить кто угодно. Так рассуждал президент. Дело тонкое, генерал, и крайне желательно, чтобы о нем, кроме нас с вами, знало как можно меньше лиц. Было бы идеальным поручить эту… гм… акцию вообще одному исполнителю. Надеюсь, вы сможете подыскать такого во всех отношениях надежного человека среди своих парней. Кстати, я бы не отказался взглянуть на него лично.

На этот раз генерал заставил себя выдержать приличествующую моменту паузу, прежде чем произнести:

— Мы не успеем допить кофе, как он будет здесь, сэр.

Через несколько минут в коридоре резиденции появился некий субъект высоченного роста. Гигант шел неторопливой, уверенной походкой человека, знающего, что ему нужно от жизни. Если бы коридор не был устлан пушистым ковром, эти шаги отдавались бы в здании гулким эхом.

У дверей нужного ему кабинета гигант остановился, смерил тяжелым взглядом дюжего охранника. Лоб того немедленно покрылся испариной.

Гигант легким движением плеча отодвинул охранника и уверенно вошел в комнату.

— Агент Кентавр! — представил его генерал не без гордости.

Стальные, казалось, пронизывающие насквозь глаза убийцы уставились в лицо помощника президента.

— Именно то, что нужно! — с неожиданной для самого себя поспешностью произнес тот, отводя взгляд.

23 июля 1983 года. Столица. Онкологическая клиника


Дежурная по одному из отделений клиники вызвала из палаты брата тяжелобольного:

— Вам звонят, — извиняющимся тоном пояснила она. — Я бы не решилась беспокоить вас, мистер, но этот человек говорит, что хочет сообщить нечто важное.

Чемпион взял трубку и услыхал хорошо знакомый голос:

— Ты не просматривал утренних газет?

— Нет, я не отхожу от постели брата. Что-то случилось?

— Пилота убили, — сказал старик. — Пуля угодила в переносицу…

— О боже!..

— Боюсь, и мы с тобой в опасности, мальчик. Надо что-то предпринять.

— Сейчас же буду у вас, — сказал боксер и повесил трубку.

— Неприятная весть? — участливо спросила дежурная.

Он взглянул на нее невидящими глазами, рассеянно покачал головой:

— Сегодня я уйду раньше, пусть кто-то займется братом.

Огромная фигура неторопливо, уверенно шагающего человека показалась в конце длинного больничного коридора.

Чемпион уже почти успел снять халат, когда заметил, что человек целится в него из пистолета с необыкновенно длинным дулом.

Раздался едва слышный хлопок.

…Чемпион обладал возможностями, которыми, кроме него, не обладал почти никто из людей. Он уцелел бы в жгучем пламени, не замерз бы в ледяной пустыне. Он не утонул бы, погрузившись надолго в морскую пучину. Он мог придать телу непроницаемую крепость камня, о который расплющилась бы любая пуля на свете. 

Чемпион заметил опасность слишком поздно. Его безжизненное тело рухнуло прямо на столик с телефонами на глазах онемевшей от ужаса дежурной сестры. Из небольшой ранки между бровями боксера сочилась кровь, заливая деловые бумаги…

23 июля 1983 года. Пригород столицы. Вилла «Отшельник»


Приземистая спортивная машина бесшумно затормозила в нескольких десятках метров от виллы.

Кентавр, с трудом умещавший огромное тело в узком пространстве между рулем и передним сидением, вынул из внутреннего кармана несколько фотографий и рассыпал их веером сбоку от себя. Некоторое время профессиональным цепким взглядом всматривался в запечатленное на них лицо пожилого человека, снятого и крупным планом, и с расстояния — вместе с попавшим в кадр инвалидным креслом.

Потом спрятал фотографии, извлек из кобуры под мышкой пистолет, не спеша оглядел его, взвел курок. Надев перчатки, вышел из машины, быстро пересек улицу и вскоре очутился перед входом в дом. Двери оказались незапертыми.

Кентавр осторожно вступил в гостиную и огляделся.

В камине, уютно потрескивая, пылали поленья. Невдалеке, на столике, стоял кофейник и две чашки, над ними вился ароматный пар. Вплотную к столику было придвинуто глубокое кожаное кресло.

Похоже, на вилле «Отшельник» ждали гостя.

— Вы можете присесть и отведать кофе, — эти неожиданные слова заставили агента вздрогнуть. Он обернулся и встретил спокойный взгляд старика, выезжающего в гостиную на своем кресле.

— Я специально отослал слуг, чтобы нам не мешали. Вогнать мне пулю в переносицу вы всегда успеете.

Кентавр помедлил в нерешительности, глядя на старика и перебрасывая пистолет из ладони в ладонь. Наконец пожал плечами, сунул оружие под мышку и сел в кресло.

— Меня еще никогда не встречали так гостеприимно те, кого я отправлял на тот свет, — произнес он. — Что-то здесь не так. Вы хотите меня купить?

— А вас можно купить? — вопросом на вопрос ответил старик.

Кентавр качнул головой:

— До сих пор, во всяком случае, это никому не удавалось. Мне хорошо платят, и работой я доволен.

— Хотите сказать, что вам нравится убивать?

— Да! — подтвердил агент. — Именно это я хочу сказать. Ничто так не горячит кровь, не дает таких острых ощущений, как охота за людьми. Когда я делаю кого-нибудь покойником, то чувствую себя всемогущим, едва ли не богом. И я горжусь, что умею делать это первоклассно. Разве не может быть такого же призвания к убийству, как, скажем, к живописи, спорту или науке?

— И давно вы почувствовали в себе это призвание?

— Давно ли? — переспросил гигант и неожиданно рассмеялся. — Странная штука, — заметил он, — мне никогда не приходил в голову подобный вопрос… А ведь когда-то это действительно случилось впервые. Может быть, когда я укокошил нашего сержанта — там, во Вьетнаме… Это был садист, настоящий зверь. Как он над нами измывался, а уже о желтолицых и говорить нечего… По сравнению с Вьетнамом у меня теперь райские условия для работы.

— Кофе, — напомнил старик.

— Нет, вы могли подсыпать туда яду. 

Старик засмеялся и отхлебнул из чашки.

— Обычно я стреляю сразу, — сказал Кентавр, — но для вас сделаю исключение. Чем-то вы мне понравились. Не пойму только, зачем вам понадобился этот предсмертный спектакль.

— Я объясню, — сказал старик. — Только мое объяснение предназначено лишь вам. Вам — и никому больше.

— Можете не беспокоиться, — усмехнулся агент. — Я профессионал и работаю без свидетелей. На вилле уже нет подслушивающих устройств.

— Значит, они все-таки были, — произнес старик. — Я так и думал…

— Итак… — нетерпеливо выговорил Кентавр.

— Итак, я хочу сделать вас своим наследником, — отозвался старик.

— Ага, значит все-таки…

— Ничего не значит. Я не собираюсь предлагать вам деньги. Вот мое наследство.

Старик разжал ладонь и осторожно опустил на блюдце серебристую горошину.

— Вот как выглядит эта штука, из-за которой меня таскали к самому помощнику президента, — пробормотал агент. — И вы предлагаете ее мне?

— У меня нет выбора, — пожал плечами старик. — Вряд ли было бы разумным уносить с собой в могилу секрет такого открытия. Я надеялся оставить немало наследников. Настоящих наследников, — с горечью уточнил он. — Вы лишили меня этой надежды. Таблетка — ваша.

Кентавр сжал своими огромными пальцами серебристый шарик, поднес его к глазам.

— Это почище, чем миллионный счет в банке, — произнес он восхищенно. — Проглочу эту штуку, и сам черт мне не страшен, верно?

Старик кивнул:

— Вы станете совсем другим человеком.

— Гарантии? — холодный металл подозрительности зазвенел в голосе Кентавра.

— Что? — не понял старик. А когда понял, рассмеялся: — Вам опять мерещится яд. Да поймите же, я мог спокойно убить вас, еще когда вы подходили к дому.

— Верно, — пробормотал агент. — Что ж, я готов стать вашим наследником. Только учтите, — его глаза сузились, — если здесь что-то не так, если ваша таблетка придется мне не по вкусу, вам придется умирать значительно дольше, чем остальным.

— Я допил свой кофе, — сухо сказал старик. — Принимайте таблетку или стреляйте.

Решительным движением Кентавр бросил в рот серебристый шарик.

Внезапная судорога исказила лицо агента, встряхнула дрожью его мощное тело. Потеряв сознание, Кентавр бессильно вытянулся в кресле.

Старик приблизился к нему, вынул из кобуры под мышкой пистолет и сунул его в складку пледа на своих коленях. Потом подкатил кресло ближе к камину, протянул руки к огню и стал терпеливо ждать.

Прошло около получаса, когда гигант едва заметно пошевелился, открыл глаза.

Старик отметил, что его взгляд, еще недавно тяжелый и острый, словно нож гильотины, стал совсем другим.

Агент выпрямился в кресле, провел ладонью по лицу, словно пытаясь освободиться от наваждения.

— У меня такое чувство, будто я совершил нечто непоправимое, — хрипло и как-то беспомощно произнес он.

— Ты проглотил таблетку, только и всего, — улыбнулся старик.

— Я не о том, — сказал гигант. — Зачем я согласился убить тех несчастных? Зачем слепо, словно робот, выполнял приказы? Объясните, или я сойду с ума.

— Не стоит себя винить, — отозвался старик. — Убивал не ты и приказы выполнял не ты, а другой, живший внутри тебя человек. Теперь его нет. Есть ты — настоящий!

— Таблетка? 

Старик кивнул:

— Это очень концентрированный препарат, он не просто раскрепостил скрытые в тебе физические возможности, но и разбудил эмоциональные центры сознания. Вызвал к жизни чувства, которых ты не мог испытывать раньше: любовь, сострадание, жалость. Ты стал другим человеком, в этом я не обманул агента по кличке Кентавр. И этот другой человек попытается сделать то, чего не удалось нам.

— Мы сделаем это вместе.

— Нет, — ответил старик, — я стар, я калека. Ты лучше моего знаешь, меня не оставят в покое. Я выхожу из игры.

— Вы превратили меня из двуногого зверя в человека, — почти крикнул гигант, — наделили чудодейственной силой и хотите, чтобы я оставил вас на растерзание этим подонкам?!

Старик покачал головой:

— Не горячись. Ты заменишь меня. Когда доживешь до моих лет, поймешь, что смерть — это не так страшно, как кажется вначале. Самое важное — чтобы вместо тебя остался кто-то. И делал то, что делал бы ты сам. Я ухожу со спокойной совестью, потому что превратил кентавра в человека, а это кое-что значит. Ты сделаешь все как следует. Научишься быть нужным многим людям, поделишься с ними той силой, которой владеешь. У нас мало времени — твое отсутствие может вызвать подозрение. Запомни формулу препарата.

Старик начертал несколько знаков и цифр на бумажном листке, подал собеседнику. Тот долго изучал написанное.

— Брось в камин, — приказал старик.

Гигант повиновался.

Знакомый едва слышный хлопок заставил его обернуться.

Из безжизненной руки старика выпал пистолет. Тонкая струйка крови сбегала из ранки между бровями.

Гигант приблизился к неподвижному телу, опустился, уткнулся лицом в колени старика…

23 июля 1983 года. Столица. Штаб-квартира специального ведомства


— Вы блестяще справились с заданием, агент Кентавр, — с улыбкой произнес генерал. — Нация избавлена от крайне опасных преступников. Крайне опасных! — повторил он.

Гигант бросил на шефа короткий взгляд с высоты своего роста и тут же отвел глаза.

— Я передаю вам личную благодарность помощника президента, а также приятную весть, то ваш банковский счет пополнился круглой суммой. К тому же вас ожидает внеочередной отпуск.

Генерал сделал паузу, чтобы выяснить, какое впечатление произвели его слова.

Лицо стоящего перед ним агента оставалось непроницаемо-бесстрастным. Что-то в этом лице переменилось, и это неуловимое что-то не нравилось наблюдательному генералу.

— Отпуск проведете, конечно, на Гавайях? — спросил он.

— Нет, сэр. У меня есть кое-какие дела в столице, — последовал ответ.

Агент Кентавр не кривил душой. У него действительно было немало забот в городе. Особенно в онкологической клинике и тюрьме для политических заключенных. Но сообщать об этом шефу он, естественно, не стал.

Агент Кентавр щелкнул каблуками, четко повернулся и вышел из кабинета походкой человека, который знает, чего хочет от жизни.

Генерал задумчиво глядел ему вслед.






ЗАГОВОР ПРОТИВ ВЗРОКОВ

(Из историй, которые, несмотря на всю необычность сюжета, были подсказаны автору вполне реальными фактами)


1


Около часа пополудни президент решил капитулировать. Он живо завращал белками глаз, давая понять заговорщикам, что хочет говорить.

Предводитель вразвалку подошел к президенту и выдернул кляп из его рта. Вооруженные охранники словно по команде ухмыльнулись.

— Я готов выполнить все ваши требования, — отдышавшись, с мученической миной выговорил президент, — все, что угодно, лишь бы не совали в зубы эту противную тряпку. Я могу переговорить по телефону с кем-нибудь из советников?

— О'кей! — буркнул предводитель. — Мы тебе развяжем руки на время. Только гляди, — он красноречиво потряс перед носом пленника тяжеленным кольтом, — без фокусов. Хотел бы я знать, с чего это ты стал таким покладистым, взрок?

Президент долго растирал онемевшие кисти. Лодыжки его по-прежнему крепко стягивала липкая широкая лента. Заговорщикам нельзя было отказать в предусмотрительности.

— Просто в какой-то мере я сам виноват в том, что заварилась вся эта каша, — ответил он наконец. И после паузы добавил: — Все мы виноваты в том, что не сумели вам помешать потихоньку превращаться в монстров.

Предводитель лишь хмыкнул насмешливо.

— Будешь трепаться со своим советником, не забудь упомянуть мое имя, — сказал он, не в силах погасить тщеславную улыбку. — Пусть все знают, кто заарканил самого президента. Меня зовут Роберт Нил. Ну-ка, взрок, повтори!

— Роберт Нил, — вздохнув, покорно произнес президент.

Роберт Нил удовлетворенно кивнул, физиономия его расплылась от удовольствия.

Затем Роберт Нил показал президенту язык и, подпрыгивая на одной ноге, выскочил из комнаты.

Роберту Нилу несколько дней назад исполнилось десять лет. Он был самым старшим по возрасту среди заговорщиков.

2


Из сообщения информационного агентства: «Вчера, во время посещения президентом одной из далласских школ, учащиеся младших классов неожиданно накинулись с оружием в руках на его личную охрану. В возникшей суматохе им удалось захватить президента и забаррикадироваться в кабинете директора.

Наш корреспондент выяснил, что террористы принадлежат к доселе неизвестной тайной организации «Чилдрен фронт». Предводитель «Чилдрен фронта» Роберт Нил объявил президента заложником. Он дал понять, что юные террористы, не задумываясь, расправятся с главой государства, если правительство не выполнит их требования.

Эксперты из ФБР и ЦРУ, к которым обратился наш корреспондент, отказались прокомментировать это происшествие. Единственное, чего от них удалось добиться, была фраза: «И кто мог подумать, что наши детишки способны на такое!..»

3


В три часа дня в одной из комнат огромного здания собрался небольшой, но представительный совет из лиц, наиболее приближенных к президенту.

— Какие новости, генерал? — спросил вице-президент пожилого толстяка в военной форме, едва все уселись в свои кресла за овальным столом.

— Ничего утешительного, сэр, — сокрушенно качнул тот головой. — Заговорщики продолжают держать босса под прицелом трех кольтов. Думаю, эти ребятишки превратят его в решето, если до их ушей донесется хотя бы намек на подозрительный шум. Освобождать босса силой сейчас весьма рискованно.

— Что же вы предлагаете? — задал вопрос советник президента.

— Ждать, — отозвался генерал. — Не стоит забывать, то мы имеем дело с детьми. Возможно, происходящее для них — всего лишь игра. И когда эта игра наскучит, они могут попросту разойтись по домам.

— А если перед тем, как разойтись по домам, им придет в голову все-таки ухлопать босса? — криво усмехнулся высокий мужчина с бледным лицом, наполовину скрытым огромными очками с затемненными стеклами. — Хороша будет игра… Эти детишки, как вы их называете, едва не укокошили троих парней из личной охраны президента, провернули дело, как заправские гангстеры. Хотел бы я знать, кто их надоумил проделать все это.

— Ну, по крайней мере, тут все ясно, — сказал вице-президент. — Они действовали точь-в-точь, как герои телебоевика «Череп всегда улыбается». Его в этом году крутили по разным каналам не меньше десятка раз. Проклятый фильм…

— Я велю арестовать продюсера, — мрачно проронили черные очки.

— Браво, Джек, — пыхнул сигарным облаком генерал, — только мой вам совет: задержите на всякий случай еще дюжину. Потому что эти боевики похожи друг на друга, как две капли воды. Просто в этом представлении среди действующих лиц оказался президент.

— И все-таки нужно проверить, какого цвета убеждения этого парня, —процедил упрямо Джек.

— Меня лично это сейчас занимает меньше всего, — сказал генерал. — Меня волнует, как освободить босса.

— А чего, собственно, добиваются наши юные террористы? — спросил советник.

— Их предводитель дал короткое интервью одному репортеру, — отозвался вице-президент. — Этого малого они тоже из предосторожности держали под прицелом, пока он записывал на пленку заявление мальчишки. Запамятовал, как его имя…

— Роберт Нил, — подсказал Джек.

— Вот-вот. Прокрутите-ка для нас еще разок эту запись.

Через несколько минут присутствующие услыхали тонкий задиристый голосок:






«Я, Роберт Нил, предъявляю взрокам ультиматум. Нет больших лицемеров, чем взроки. Они надувают друг друга, они кого угодно продадут за хорошую монету, а нас заставляют быть ангелами. Мы не желаем быть ангелами. Мы не желаем быть такими, как взроки.

Взроки, оставьте нас в покое!»





— Кто такие взроки? — шепотом спросил советник у вице-президента.

— Увы, это мы с вами, — ответил тот. — Взроки — значит, взрослые.






«— Мы захватили в плен главного взрока и не выпустим до тех пор, пока не выполнят наших требований, — продолжал Роберт Нил. — «Чилдрен фронт» требует отменить проповеди, школьные занятия и объявить вечные каникулы. Не дадим взрокам пудрить нам мозги.

Мы требуем, чтобы взроки нас не колотили, если кто-то не желает поступать так, как им хочется. Бесплатно продавали мороженое и пускали на все фильмы. А самое главное, — почти крикнул мальчишка, — пусть они не мешают нам жить по-своему, не суют нос в наши дела. 

Взроки, оставьте нас в покое! 

Взроки привыкли обманывать детей, но на этот раз они нас не облапошат. Если не пойдут на уступки, им этого старикашки-президента не видать, как собственных ушей. Мы его кокнем, а потом придумаем что-нибудь еще похлеще.

Все, кому нет двенадцати, вступайте в «Чилдрен фронт»! — провозгласил Роберт Нил. — Пусть взроки знают, что мы не заводные куклы, с которыми можно делать все, что угодно. Пусть они нас боятся, а не мы их.

Взроки, оставьте нас в покое!» 





На этом запись кончалась. Некоторое время над столом висела безнадежная тишина.

— Бойкий парнишка, — заметил вполголоса вице-президент.

— Если бы они были взрослыми, — с досадой прищелкнул пальцами генерал, — если бы только они были взрослыми…

— Какая, в конце концов, разница? — проворчал Джек. — По-моему, мы недооцениваем опасности ситуации, черт побери. «Чилдрен фронт»… Подумайте, сколько детей в стране. Что если хотя бы часть их откликнется на призыв этого мальчишки?! Дети ведь в любую щель пролезут, они такого могут натворить… Наверняка эту пакость подстроили нам красные.

— Вы в своем амплуа, Джек, — скривился вице-президент. — Только не надо забывать, что тут не пресс-конференция и некому воздать должное вашей удивительной проницательности. Один неглупый человек как-то заметил, что тщетно искать в темной комнате черную кошку. Особенно, если ее там нет.

— На что вы намекаете, сэр? — оскорбленно задрал подбородок Джек.

— Всего лишь на то, что мы столкнулись с ситуацией, которую на сей раз не объяснишь кознями красных, — сказал вице-президент. — Эти детишки нас первыми поднимут на смех. «Нет больших лицемеров, чем взроки», — с невеселой миной процитировал он.

— Я недавно беседовал с боссом, — вступил в разговор советник, — эти ребята разрешили ему немного поговорить по телефону. Самое удивительное, что босс на них совсем не в обиде.

— Вот это номер! — не удержался от восклицания Джек.

— Представьте! «Подумай, Дик, — сказал он мне, — ведь мы их совсем не жалели. Изо дня в день пичкали разной дрянью по телевидению, словно нарочно инструктировали, как лучше грабить, убивать, похищать… Наводнили книжные полки комиксами с жестокими суперменами и супергангстерами. Почти изъяли из магазинов плюшевых мишек и заводных обезьян, зато научили малышей стрелять из всех видов оружия. Благо, его у нас можно купить на любом углу. Мы не щадили их неокрепших мозгов — разве стоит удивляться, что теперь они не щадят нас?» Так говорил босс, и мне показалось, он очень, очень расстроен, — заключил советник с дрожью в голосе.

— Бедняга президент, — вздохнул генерал.

— Нытик и тряпка, — процедил сквозь зубы Джек. — Уж не надумал ли он сменить президентское кресло на хламиду проповедника?..

— Все гораздо проще, — тонко улыбнулся вице-президент. — Боссу не откажешь в умении извлекать пользу из любой ситуации. На носу выборы, господа. И он не зря сокрушается о заблудших душах своих малолетних обидчиков, дальновидно полагая, что такой великодушный жест не пройдет мимо внимания избирателей.

— Не будем отвлекаться, — озабоченно проговорил генерал. — Надо обсудить, что же все-таки предпринять. Положение действительно довольно щекотливое.

— И даже если мы из него как-то выкрутимся, — вставил советник, — кто даст гарантию, что подобное не повторится впредь?..

— Могу поделиться кое-какими мыслями на этот счет, — сказал вице-президент, покосившись на мрачного Джека. — Дети всегда копируют взрослых, хотим мы того или нет. И если мы желаем, чтобы они стали другими, следует перемениться самим. Например, перестать лгать. Детям и друг другу. Попытаться сделать что-нибудь доброе. Допустим, для начала заморозить военные ассигнования… Куда вы, Джек?

— Кликнуть моих парней. Ваши слова попахивают изменой, сэр!

— Успокойтесь, это лишь отвлеченные размышления. Могу я себе позволить иногда пофантазировать?

— Но не в такой момент, сэр!

— Сядьте, сядьте, Джек. Не забывайте, что пока президент — заложник, здесь главный я.

Джек неохотно уселся в кресло.

— И подайте-ка сюда ваши очки, — приказал вице-президент. — Да поживее. Все знают, что у вас там фотоаппарат и записывающее устройство. Можете позволять подобные шуточки со своими коллегами из ЦРУ, но не с нами.

Вице-президент бросил очки на паркет и долго и сосредоточенно топтал их каблуком.

Генерал и советник старались не глядеть на Джека, пунцового от стыда и унижения.

Наконец вице-президент уселся за стол и прерванная было беседа потекла дальше.

— Генерал прав, положение у нас не из лучших, — сказал он.

— Да-а, — протянул советник, — мороз идет по коже, если подумать, каких дров могут наломать эти детишки и их юный диктатор.

— Диктатор?! — вдруг хлопнул себя ладонью полбу посрамленный Джек. — И почему я об этом не подумал раньше! Мы ведь можем поступить с ним точь-в-точь, как с настоящим диктатором из какой-нибудь «банановой республики». У моих ребят богатейший опыт по этой части…

— Ну-ка поподробней, Джек, — попросил вице-президент. — Кажется, на этот раз вы говорите дело.

И воспрянувший духом Джек начал излагать план.

4


Осуществление коварного замысла Джека началось на следующий день.

В резиденцию юных террористов явился скромный парнишка по имени Билл, заявивший, что желает вступить в «Чилдрен фронт». В качестве вступительного взноса Билл предъявил пленного взрока — виновато улыбающегося толстяка. Толстяк сгибался под тяжестью навьюченного на спину узла.

— Я подумал, что вам тут, наверное, скучновато, — пояснил Билл, — и решил захватить сладости и несколько кассет с классными фильмами.

Предусмотрительность свежеиспеченного бойца «Чилдрен фронта» была встречена дружным радостным воплем.

Заговорщики с непосредственной быстротой приступили к уничтожению конфет и мороженого, не сводя глаз с телеэкрана, где разворачивалось умопомрачительное действо. Героем его был бравый полисмен. Этот же малый с лицом добряка и фигурой атлета оказался главным действующим лицом и остальных лент.

Суперполисмен в мгновение ока расправлялся с гангстерскими бандами и мятежниками, побеждал хитроумных шпионов и кровожадных монстров, не раз спасал от леденящей кровь гибели самого президента.

Поглощенный, как и все, приключениями эффектного киногероя, Роберт Пил слишком поздно осознал грозящую «Чилдрен фронту» опасность. Не прошло и нескольких часов, как большинству его юных сподвижников стало казаться, что быть заговорщиком не так уж привлекательно. И что профессия полисмена — самое стоящее дело для настоящих мужчин.

А Билл не терял времени зря. Маленькие террористы узнали, что тому, кто освободит президента, обещана кругленькая сумма. Ее вполне хватит, чтобы объедаться мороженым до конца дней своих. А кое-кому было дано понять, что они, в отличие от Роберта Нила, выгнанного из школы за хроническую неуспеваемость, пусть худо-бедно, но умеют читать и знают четыре арифметических действия. И посему обладают куда большими правами повелевать в здешнем обществе.

Ко времени, когда запас сладостей истаял и был просмотрен последний фильм, еще недавно монолитный «Чилдрен фронт» дрогнул и вполне созрел для переворота. Поскольку виновато улыбающийся толстяк, обладавший, как потом выяснилось, непостижимым для его комплекции проворством, незаметно разрядил кольты присутствующих, переворот обошелся без кровопролития.

Несмотря на шумные протесты Роберта Нила, дети освободили президента. Но провозгласить нового диктатора не успели, так как ворвавшиеся в помещение неразговорчивые хмурые люди в мгновение ока вышвырнули их вон к неописуемой радости родителей.

Спустя несколько часов президент занял привычное кресло в овальном кабинете.

Джек, на носу которого вновь победно водружались черные очки, принимал поздравления.

Скромный парнишка по имени Билл и все так же виновато улыбающийся толстяк давали интервью многочисленным репортерам. На груди у каждого из них красовалась огромная медаль за храбрость, врученная лично президентом.

Никто не сомневался, что необычная история, которая несколько дней заставила волноваться всю страну, завершилась традиционным хэппи-эндом.

5


— Папочка, это правда, что именно ты придумал, как освободить президента? — спросило, пережевывая клубничный пудинг, семилетнее чадо своего отца, который даже в кругу семьи не расставался с черными очками.

— Разумеется, Энн, — не без самодовольства отвечал тот. — Кто знает, что произошло бы с президентом и со всеми нами, не прояви я известной изобретательности.

— Я горжусь тобой, папочка! — прощебетала дочь. — Ты разрешишь мне посмотреть телевизор в твоем кабинете?

Отец благосклонно кивнул.

Когда он попозже зашел в кабинет, чтобы по обыкновению выкурить сигару, раздался резкий щелчок. Кончик зажатой в его зубах «Короны» как бритвой срезало. Пораженный Джек повернул голову и окаменел. Прямо ему в глаза смотрело дуло весьма внушительного револьвера с глушителем на конце.







— Предатель!.. — совсем не по-детски скрежетнула зубами Энн и повела дулом на письменный стол, где лежали предусмотрительно заготовленные наручники.

— Набрось-ка эти браслеты на руки, папочка, и без шуток! 

Шутить тут ни к чему. Это Джек понял, как только вторая пуля отхватила еще более внушительный кусок сигары.

С перекошенным от бессильной ярости лицом он защелкнул у себя на запястьях стальные кольца.

Вслед за этим Энн, явно подражая героине какого-то боевика, быстро спеленала его по рукам и ногам широкой клейкой лентой.

Джек едва не лишился чувств, когда маленькие проворные ручки сняли у него с шеи подвешенный на прочной цепочке ключ. Сверхбдительный Джек не расставался с ним даже в самые интимные мгновения своей жизни.

Этим ключом отпирался сейф, где хранились сверхсекретные инструкции на случай начала ядерной войны.

— Вы у нас еще попляшете, взроки!.. — донеслось до него сердитое бормотание.

Утративший равновесие по всех смыслах этого слова Джек бессильно рухнул в кресло. Прямо перед его носом равнодушно мерцал экран телевизора, на котором пожилой полисмен давал зрителям наставления, как себя вести в случае неожиданного нападения или ограбления.

— Главное — не горячитесь и не оказывайте даже малейшего сопротивления, — с доброжелательной улыбкой советовал полисмен. — Все равно это не имеет никакого смысла…






ЛИЦО АЭНЫ

Повесть





Глава первая

Таинственная Аэна


Плотные темно-алые, словно огнем налитые облака шли непрерывной цепью над скалами Аэны. Мириады розовых хлопьев летели с небес и носились в холодном воздухе подобно невесомой летучей пене. Хлопья были птицами Аэны. Они опадали на черные скалы, покрывая их живым, бесшумно шевелящимся ковром, и вдруг разом меняли цвет, превращались в причудливые, быстро выбрасывающие вверх зонтики лепестков цветы. Ветер срывал лепестки, подкидывал к огненным облакам, а то, что миг назад было их стеблем, сразу съеживалось, темнело и подвижными змейками ускользало в глубь расщелин. Птицам Аэны было отведено для жизни несколько коротких минут. Потом они становились цветами. Потом цветы выбрасывали в небо стаи новых птиц.

Облака равнодушно скользили над ними к горизонту, где неподвижно висели три остывающих солнца, и алые тени дрожали на лицах тех, кто стоял на невысоком плато.

Их было двое. Один был человеком, легкий скафандр придавал несколько неуклюжий вид его высокой фигуре.

Другой провел всю жизнь на Аэне. Его морщинистое серое лицо с треугольными впадинами ноздрей сохраняло выражение сдержанной задумчивости. Аэнянин был намного ниже человека. Над его лбом нависал, прикрывая узкие щели глаз, вытянутый острый козырек из полупрозрачных пластин, придавая сходство с огромной странной птицей.

В отдалении, разрывая облака на багровые клочья, блеснула под тусклыми солнцами Аэны металлическая конструкция.

— Барток опускается, — сказал человек. — Готовьте свою живую воду, Олл!

Аэнянин промолчал, и в этом молчании чувствовался затаенный укор.

Человек улыбнулся едва заметно. Он не хотел возобновлять спор, который сдержанно, почтительно, но с необычайным упорством вел с ним аэнянин со времени первого десанта.

Космонавта звали Павел Лидин. Он входил в состав экспедиции, высадившейся на планете несколько месяцев назад, и был оставлен здесь в качестве пилота-наблюдателя. Так требовал Устав Планетарного Союза. Опыт экипажей многочисленных кораблей-разведчиков, который был подчас оплачен самой дорогой ценой, вынуждал соблюдать известную осторожность в общении с открытыми цивилизациями.

На жаргоне космических десантников пилотов-наблюдателей иронически окрестили наседками. Их миссия была связана с особым риском — пилоты-наблюдатели первыми входили в стабильный контакт, принимая на себя всю тяжесть его непредсказуемых последствий. Кроме того, они просто рисковали зря потерять время, ведь не из каждого яйца в конце концов проклевывается птенец. Лидин вовсе не был убежден, что ему повезет и Совет Планетарного Союза признает Аэну планетой перспективного контакта.

Она была совсем не похожа на то, что приходилось Лидину видеть до сих пор. Почти всю поверхность Аэны занимали укрытые пленкой радужной слизи болота да черные неприветливые горы. Черные горы, красные облака — что-то зловещее виделось человеческому глазу в сочетании этих царивших на Аэне цветов.

Неподалеку от плато, где стояли Лидин и Олл, горы редели, словно какой-то исполин прошелся по ним своим гигантским гребнем, каменные утесы уступали место невысоким, похожим на застывшие волны грядам и небольшим площадкам с разбросанными по ним островками выветренных скал. Здесь брал начало ручей, который, ниспадая вниз, в долины, растекался довольно широкой рекой. По ее руслу бежало холодное голубоватое пламя. Похожее на фосфоресцирующий туман сияние дрожало над светящейся рекой. Она терялась где-то в болотах, распадалась под укрывавшей их радужной пеленой на бесчисленные сверкающие прожилки. Иногда пламя вырывалось наружу, и мерцающие огоньки долго бесшумно плавали над трясиной, отражаясь в блестящей поверхности.

Аэняне селились вдоль русла, возводя из камня галереи, отдаленно напоминавшие термитники. На вопрос Лидина, чем занято население Аэны, Олл неизменно отвечал:

— Аэняне строят новый дворец для Великого Магистра.

И если его спрашивали, чем аэняне занимались раньше, столь же лаконично ответствовал:

— Они возводили старый дворец.

И, надвинув поглубже свой остроносый козырек, Олл осторожно обращал взгляд вверх, где вздымался уступами выложенный из огромных прямоугольных глыб дворец, на вершине которого пылал, затмевая тусклый огонь гаснущих светил, кроваво-красный шар.

— Пурпурный Огонь!.. — с трепетом произносил Олл и спешил отвести глаза. — Священный Пурпурный Огонь…

Олл, один из приближенных Великого Магистра, выполнял обязанности посредника между Аэной и посланцами неведомого мира. Лидин присматривался к Аэне, Олл неторопливо изучал Лидина. Белые тонкие губы Олла раздраженно вздрагивали, когда он наблюдал попытки инопланетянина заговорить с обитателями каменных термитников. Глаза аэнян прикрывала мутноватая пелена, жители планеты медленно, осторожно передвигались и общались с помощью коротких звуков. Глядя на Лидина, аэняне собирали в складки кожу на лицах, словно мучительно пытаясь вспомнить о чем-то; пленка на узких глазах болезненно дергалась, они с изумлением вглядывались в странный облик пришельца. Потом мутная пленка снова заволакивала красноватые зрачки. Несколько испуганных восклицаний — вот и все, чего добивался Лидин.

— Народ Аэны неразумен и прост, — льстиво цедил Олл. — Он недостоин твоего высокого внимания, чужеземец. Лишь мудрость Великого Магистра сохраняет жизнь недалеких аэнян.

…От корабля, севшего неподалеку, отделилась широкая приплюснутая капсула.

— Доброта Великого Магистра воистину беспредельна, — заученно произнес посредник. И в который уже раз спросил: — Почему бы вам не пользоваться ею, как это делает наш друг Барток? 

Капсула снизилась и зависла рядом с ними. Ее округлый бок вдруг стал прозрачным, и за ним показалось улыбающееся лицо Бартока. 

— Привет, Павел! — крикнул он. — Все как всегда, Олл?

Лидин взмахнул рукой.

— Все как всегда, — проскрежетал Олл.

Капсула поплыла дальше.

— Возможно, мы и воспользуемся… добротой Великого Магистра, — глядя ей вслед, вернулся к прерванному разговору Лидин. — Это решать не мне. Что касается Бартока… Он житель Уникума, а это особая планета. Я уже объяснял, Олл.

Тот молчал. Багровые отсветы плавились в глубине узких глаз. Похоже, доводы пилота-наблюдателя не казались посреднику убедительными.




Глава вторая

Необычный груз Бартока


Барток вел капсулу на небольшой скорости, осторожно лавируя между острых скал. У расчищенной от камней площадки снизил аппарат, вытер выступившие на лбу капли пота.

— Ну и местечко выбрали аэняне для своих таинственных пещер! — пробормотал Барток. — Сам черт ногу сломит.

Пристегнув шлем, он выпрыгнул из капсулы.

Трое охранявших вход в пещеры аэнян, на груди которых сверкали острыми гранями зеленые блестящие треугольники, глядели на него с привычным равнодушием. Барток отошел в сторону, наблюдая, как подвижные, похожие из-за обилия гибких членистых манипуляторов на металлических пауков роботы деловито снуют по трапу, выгружая на специальную платформу вытянутые рифленые контейнеры. «Соблюдать особую осторожность! — гласила надпись на них. — Собственность планеты Уникум!»

Лидин нисколько не кривил душой, когда говорил об Уникуме как совершенно особой планете. На ней, единственной в галактике, царили свои законы, исповедовалась своя, непохожая мораль.

Уникум был крохотным искусственным островком в космосе, созданным несколько столетий назад теми, кто не желал жить так, как жили на остальных планетах, объединенных в Планетарный Союз. Уникум являлся как бы затерянным на задворках вселенной осколком прошлого, своеобразной космической кунсткамерой.

Постепенно он приходил в запустение. Обладая менее совершенной, чем на других планетах, техникой, Уникум все острее испытывал затруднения с энергией и сырьем, население его, и без того небольшое, неумолимо таяло. Уникум судорожно цеплялся за любую возможность выжить. Казалось, Аэна дает ему шанс…

Десант Уникума появился здесь месяц спустя после того, как корабли-разведчики Планетарного Союза покинули Аэну, оставив на ней пилота-наблюдателя. И все же в связи с трагической случайностью именно десантникам Уникума суждено было открыть одно из необычайных чудес Аэны. Случилось это так.

Один из десантников, Роберт Уи, забравшийся довольно высоко в скалы, вдруг увидел надвигавшуюся боку огромную крылатую тень. Как выяснилось, это было что-то вроде местного аналога летучей мыши — существо в общем безобидное, хотя и гигантских размеров. Десантник инстинктивно вскинул излучатель, любопытное существо превратилось в облачко газа, однако мощный луч задел основание нависавшей над тропой каменной глыбы. Всей своей многотонной массой она обрушилась на неосмотрительного Уи.

Сопровождавший десантников Олл помогал вытаскивать из-под камней то, что осталось от тела Роберта. Не было никакого смысла отправлять эти останки обратно, и десантники решили похоронить их на Аэне.

Олл наблюдал, как люди Уникума готовят в каменистой почве Аэны последнее ложе для своего товарища. Потом приблизился и спросил, что они хотят сделать с телом Уи. Если судить по судорогам, исказившим лицо услыхавшего ответ посредника, он был изумлен до крайности. В то время Олл еще плохо понимал язык людей и мог пользоваться лишь простейшими фразами. Диалог между ним и десантниками звучал так:

— За что вы хотите наказать своего товарища?

— Мы не наказываем его. Он не может больше двигаться и говорить, не может находиться среди нас.

— Но почему вы не сделаете, чтобы он двигался и говорил?

— Это невозможно.

Судорога изумления вновь прошла по лицу аэнянина. Некоторое время он молча изучал людей. Потом спросил:

— Законы планеты Уни запрещают это? 

Услыхал отрицательный ответ и опять замолчал озадаченно. Затем попросил ничего не делать с телом Роберта и надолго исчез. А когда появился, произнес:

— Если вы не в силах сделать так, чтобы ваш товарищ двигался и говорил, то по велению Великого Магистра это могут сделать жрецы в пещерах Аэны.

Настал черед изумиться десантникам. Несколько часов они обсуждали невероятное предложение Олла и пришли к выводу, что хуже, чем есть, Роберту уже не будет.

Десантники подхватили тело Уи и двинулись вслед за посредником по узкой, круто взбиравшейся вверх тропе. У входа в огромную пещеру путь им преградили аэняне. Над их глазами нависали такие же, как у Олла, козырьки, а на груди сияли треугольники. Каждый из аэнян медленно поднял правую руку, треугольники налились изумрудным светом и запульсировали. Люди почувствовали, как что-то мягко толкает их в грудь.

— Дальше я пойду один, — сказал Олл. 

Вместе со стражами он внес тело Уи в пещеру.

А на следующий день Роберт Уи вышел оттуда, щурясь от ослепившего его света. Он был цел и невредим, ни одного шрама не виднелось на загоревшем лице, ни одной царапины — на прозрачной броне шлема. Вслед за ним шагнул из тьмы Олл, и нотки торжества прорвались в его скрипучем голосе:

— Великий Магистр дарит людям планеты Уни свою милость, которой они могут воспользоваться, когда пожелают!

Десантники переглянулись…

Спустя несколько недель пилот Говард Барток доставил на Аэну первые контейнеры. Это был необычный, сверхделикатный груз.

Это были совершенно особые рейсы. Несколько отливающих металлическим блеском вытянутых контейнеров, с которыми предписывалось обращаться сверхосторожно, — сюда. И столько же жизнерадостных мужчин (реже — женщин) — обратно.

В темных недрах пещер Аэны люди выходили из герметичных контейнеров, словно бабочки из коконов. Бартока поражало, что его пассажиры ничему не удивляются — ни тому, что обрели жизнь заново, ни тому, что оказались вдруг на багрово-черной Аэне.

Покойники превращались на Аэне в деятельных политиков и бизнесменов. Чтобы когда-нибудь снова стать покойниками.

Водитель межпланетного катафалка Барток превращался на Аэне в пилота пассажирского корабля. Чтобы вскоре снова двинуть в космос свой катафалк. Барток никогда не пытался разорвать этот круг, за рейсы Уникум-Аэна неплохо платили. А поскольку Уникум не входил в Планетарный Союз, деньги там все еще были в цене.

— …Груз уложен, — доложил бесшумно подкативший робот. Барток пересчитал контейнеры — скорее по привычке, чем по необходимости, роботы никогда не ошибались.

— Ладно, — сказал он, — отправляйте их в чистилище.

Робот вряд ли понял значение слова «чистилище», но ответил запрограммированной на юмор реакцией — изобразил на пластиковом подобии лица улыбку.

Платформа растворилась в густых пещерных сумерках.

Барток взглянул, как вспыхивают изумрудным сиянием треугольники на груди стражей, и машинально поправил кобуру висящего на плече тяжелого излучателя.

Однажды он попытался проникнуть в святая святых Аэны. Это произошло случайно в один из первых рейсов.

…Аэняне, как и теперь, быстро унесли контейнеры, а Барток, чтобы как-то скоротать время ожидания, решил полетать над горами. Он поднял капсулу вверх. Стража, надвинув на самые глаза свои козырьки-клювы, наблюдала, как она описывает круги над пещерой.

Потом Барток повел аппарат вдоль вытянутой скалистой гряды. Однообразный, угрюмый ландшафт Аэны быстро наскучил пилоту, и он хотел было возвращаться, но тут его взгляд зацепился за какие-то круглые пятна в скалах. Посадить капсулу было негде, кругом торчали острые каменные зубцы, и Барток оставил ее висеть неподвижно над поверхностью. Он осторожно ступил на камни, приблизился к пятнам. Это были широкие, около метра диаметром, углубления, забранные мелкоячеистой, сплетенной из неизвестных Бартоку растений сетью. Решившись, Барток сорвал сеть и даже сквозь плотную ткань скафандра ощутил сильный напор газа, ударившего из глубины.

«Вентиляционный штрек, — подумал Барток. — Они вывели его наружу в таком месте, куда не забраться ни одному аэнянину, и потому не выставили охраны». Штрек казался пологим и достаточно широким. Поколебавшись, Барток рискнул. Широко расставляя ноги, он начал медленно опускаться во тьму. Через некоторое время тоннель стал еще более пологим, и пилот уже мог, сильно нагнувшись, ступать вперед. Вдали забрезжил неясный, янтарно мерцающий свет. Барток зашагал быстрее. Своды штрека расширялись, и, выпрямившись, пилот увидел, что свет исходит от бледных язычков пламени, пробивающегося сквозь какую-то щель на своде. Оно срывалось и летело вниз вытянутыми пылающими каплями. Светящиеся лужицы растекались под ногами. В неясном, дрожащем свете Барток различил, что находится в просторной пещере, неровные стены которой покрыты угловатыми, странными знаками. И находится не один. Сгорбленная фигура, шаркая жесткими подошвами сандалий, надвигалась прямо на Бартока. Затаив дыхание, он едва успел уклониться. Аэнянин, чуть не задев его плечом, прошел мимо. Там, где сверху падали огненные капли, он остановился, подставил темную ладонь, поднес пламя к губам. Дрожащий свет упал на лицо незнакомца и, вглядевшись, Барток понял, почему аэнянин не заметил его — он был слеп.

Язычок прозрачного огня вдруг лизнул прозрачный шлем пилота, и Барток не удержался от испуганного восклицания. Аэнянин вздрогнул и повернулся на звук, тонкие и острые, похожие на удлиненные птичьи когти пальцы потянулись к пилоту.

— Кто ты? — громко отдалось у того в ушах, хотя Барток готов был поклясться, что аэнянин не разжимал рта.

Ответить Барток не успел. До него донесся топот десятков ног, пещера внезапно озарилась резанувшим его глаза светом, и последнее, что видел пилот, был ослепительно сиявший треугольник на груди подбегавшего стража.

…Когда Барток очнулся, то увидел глаза — упрятанные в узкие щели, холодные, равнодушные глаза склонившихся над ним инопланетян. Холодок неизведанного прежде, почти животного страха подступил к горлу Бартока. Впервые с пронзительной ясностью Барток осознал, что эти существа, которых он, в сущности, не воспринимал всерьез, которые значили для него не больше, чем эльфы из древней сказки (эльфы умели творить чудеса, но их легко было раздавить мизинцем), — могут лишить его жизни.

Глядя на него, инопланетяне неслышно о чем-то переговаривались. Потом один из них поднял руку — и ударивший в лицо Бартока свет вновь вышиб из него сознание.

Вторично он пришел в себя неподалеку от того места, где начал столь неудачное путешествие. Барток был прислонен спиной к камню, рядом, чуть покачиваясь, висела капсула. Неподвижная фигура Олла маячила поодаль.

— Чужеземец нарушил запрет, — проскрежетал посредник, не глядя на Бартока. — Но Великий Магистр не гневается на него — чужеземец просто любопытен. Мы надеемся, он понимает: каждый имеет право на тайну.

Барток медленно встал и забрался в капсулу. Попыток узнать, что происходит в пещерах Аэны, он с тех пор не предпринимал.




Глава третья

Опасное приключение


Всюду, куда бы ни направлялся и что бы ни делал, покинув корабль, Лидин, его сопровождал неотступной молчаливой тенью посредник. Вначале пилот лишь шутил по этому поводу. Через несколько недель настойчивое внимание Олла стало его раздражать; спустя еще некоторое время Лидин недвусмысленно дал ему понять, что некоторые прогулки по Аэне предпочел бы совершать в одиночестве.

Рассыпавшись в извинениях, Олл начал твердить о неразумных аэнянах, которые по скудомыслию своему могут обидеть чужеземца, об опасностях, подстерегающих того близ болот и в долинах.

Но Лидин настаивал, и Оллу пришлось уступить. Впрочем, как вскоре выяснилось, уступка эта была символической. Бродя по Аэне, в самых неожиданных местах Лидин по-прежнему сталкивался с посредником. Его сутулая, похожая на гигантскую нахохлившуюся птицу фигура маячила где-то позади или сбоку, упрятанные под острый козырек-клюв глаза цепко ловили каждое движение человека.

Спускаясь в долину, Лидин не сомневался, что рано или поздно увидит Олла. В долине находились каменоломни. Вытекая из их недр, плотная серая масса аэнян двигалась вверх по горной дороге, подобно муравьям, облепив каменные колонны.

Масса тел текла мимо Лидина, и тот не мог отделаться от неясного, тревожащего чувства. Было что-то завораживающее в непрерывном этом течении, сопровождавшемся подавленным тяжким вздохом, вырывавшемся из сотен грудей; какая-то скрытая до поры сила угадывалась в нем.

Казалось, Лидина не замечают. Изредка какой-то аэнянин замирал, пораженный диковинным видом облаченного в скафандр существа, пялился на него сквозь застилавшую глаза мутноватую пелену. Но строгий гортанный окрик вездесущего стража, грозный блеск зеленого треугольника на его груди словно бичом загоняли любопытствующего в толпу.

Из каменных глыб и колонн, которые тащили аэняне по разбитой дороге, вырастал на самом высоком плато новый дворец Великого Магистра.

Несколько недель назад Олл пригласил пилота-наблюдателя осмотреть стройку. Павла поразила высота сооружения, воздвигавшегося примитивным древним способом. Он спросил у посредника, зачем Великому Магистру второй дворец. Олл, по обыкновению, ответил напыщенно и не совсем понятно.

— Население Аэны растет, — проскрежетал он, — а места, пригодного для жизни, у нас не так много. Несколько лет назад аэнянам разрешили селиться в долинах. Но из долин не видно Священного Пурпурного Огня. Вознесенный на башню нового дворца, он будет виден всем.

От внимания Лидина не ускользнуло, что всякий раз, когда Олл упоминал о Священном Пурпурном Огне, его голос понижался до шепота, а рука непроизвольно тянулась к козырьку над глазами. Похоже, Пурпурный Огонь был на Аэне чем-то более значительным, нежели просто символ…

Лидин миновал каменоломни и спустился туда, где вздымались покосившиеся в разные стороны, похожие на застывшие пальцы великана вертикальные галереи. Никто не встретился на его пути. Только широкие и плоские, словно живые ремни, существа переползали меж камней, шурша бронированной чешуей. Лидин зашел в одно из жилищ, поднялся наверх по шатким каменным ступеням. Из узких, похожих на бойницы окон лился зеленоватый неверный свет, в его лучах плясала густая пыль. Лидин обвел взглядом разбросанные по неровному полу предметы. Похоже, то была утварь. Брошенная в беспорядке, обросшая мохнатым налетом, она говорила, что дом оставлен обитателями и оставлен в спешке. Пилот сошел вниз. Погруженные в желто-изумрудную дымку светила плавали у самого горизонта, отбрасывая от фигуры Лидина три длинные, перекрещивающиеся тени. Он пошел дальше, туда, где дрожало над болотом фосфорическое сияние.

Под ногами зачавкала грязь. Несколько раз что-то живое, скользкое с хрустом выворачивалось из-под самых подошв. На всякий случай Лидин снял с предохранителя пристегнутый эластичными биобраслетами к запястью излучатель.

Белесая шапка светящеюся тумана укрывала болото. Местами ветер размывал туман, и глазам открывалась покрывавшая трясину маслянистая радужная пленка. Под ней, в глубине, кипела невидимая жизнь. Кое-где поверхность рассекали острые костистые плавники. В десятке метров от Лидина радужная пленка вдруг вздулась гигантским пузырем и нечто похожее на огромную, многометровую пиявку со свистом взвилось над ней, изогнулось крутой, тускло сверкнувшей дугой, и с шумом обрушилось в болото.

Пленка всколыхнулась от удара тяжелого тела, и мелкие затухающие волны прибили к берегу круглое оранжевое пятно. Лидин спохватился слишком поздно, когда пятно уже скользнуло ему под ноги. Его края стремительно вскинулись вверх десятками прозрачных студенистых щупалец, сплелись над головой, заключив Лидина словно в гигантский живой цветок. Лепестки этого чудовищного цветка плотно облепили тело и начали сжиматься. Лидину сразу стало трудно дышать. Эластичная ткань скафандра трещала в могучих объятиях. Казалось, еще мгновение, и сдавленная с необычайной силой грудная клетка не выдержит. Сердце Лидина забилось судорожными горячечными толчками, перед глазами запрыгали огненные круги.

Тут что-то промелькнуло перед его лицом, пилот ощутил удар в плечо, и хватка хищного цветка сразу ослабла. Что-то еще раз хлестнуло Лидина сбоку, и скользкое чудище разом опало к ногам, превратившись в ком плотной оранжевой грязи.

Лидин встряхнул головой, приходя в себя, оглянулся. Незнакомый аэнянин хлестал по оранжевому комку плетью, сплетенной из гибких растений с острыми листьями на конце. Он бил по шевелящейся массе до тех пор, покуда она не превратилась в потерявшие цвет бесформенные лохмотья.

Аэнянин поднял голову, и в упор на Лидина глянули необычайно живые, налитые дерзким светом глаза. Аэнянин улыбнулся, глядя на пилота, и тот, несмотря на только что пережитый ужас, не смог удержаться от ответной улыбки.

До них донесся далекий возглас. Сверху, размахивая тонкими руками, торопливо спускался Олл. Незнакомец бросил в сторону посредника быстрый, вспыхнувший ненавистью взгляд, метнулся в сторону и пропал в укрывшем болото светящемся тумане.

Лидин растерянно смотрел ему вслед.




Глава четвертая

Сомнения Бартока


— Где тебя так здорово потрепало? — спросил Барток, разглядывая перепачканный грязью скафандр пилота-наблюдателя.

— Так, небольшое приключение в стиле сказок Гофмана, — отозвался Лидин. — Только на аэнянский лад. Как твои пассажиры?

— Воскресли. Завтра двину их обратно.

Они поднялись в корабль. В шлюзовом отсеке Лидин отдал роботам скафандр, а сам нырнул в термокамеру. Когда он зашел в каюту, Барток стоял у панорамного иллюминатора, заложив руки за спину, и что-то насвистывал.

— Извини, я заставил себя ждать, — сказал Лидин. — Знаю, что эта гадина не могла добраться до тела, и все равно как-то не по себе было, пока не вымылся.

Барток кивнул.

— А наш друг на посту, как всегда, — заметил он. — И чего он вынюхивает?

Взглянув в иллюминатор, Лидин увидел в сумерках сутулую фигуру. Лицо посредника было обращено в сторону корабля. Лидин зашторил иллюминатор.

— Тот же самый вопрос Олл мог бы задать и мне, — произнес он.

— Тебе скрывать нечего, — возразил Барток. — А вот они… Ты знаешь, что делается в этих чертовых пещерах? А так называемого Великого Магистра видел когда-нибудь?

— Надеюсь, увижу. 

Барток с сомнением покачал головой.

— Слишком много таинственного для такой маленькой планеты. Слишком много, чтобы за этим не скрывалось что-то…

— Вы демонстрируете чудеса догадливости, мистер Шерлок Холмс Барток, —усмехнулся Лидин. — Но, кажется, эта догадливость не мешает вам иметь дело с Аэной. Весьма щепетильное дело, я бы сказал…

— А-а, я простой пилот… — буркнул Барток.

— Перед этим рейсом у меня интересный разговор вышел с одним старичком, — проговорил он задумчиво. — Занятный такой старикашка. Знаешь, что он сказал? Что раньше у нас была хотя бы иллюзия веры. Можно было склонить голову у алтаря и поразмышлять о бессмертии души. Аэна отняла у нас и эту иллюзию. Теперь мы возносим молитвы о том, чтобы после смерти не душа, а тело обрело бессмертие, попав сюда в заветном контейнере. И плюем на прошлое, молясь о том, чтобы все забыть…

— Забыть? — переспросил Лидин.

— Ну да! — сказал Барток. — У всех моих пассажиров начисто отшибает память. Правда с Уи, тем десантником, который первым побывал в пещерах, этого почему-то не случилось. А вот остальных приходится всему учить заново, как младенцев.

Некоторое время они молчали.

— Послушай, Говард, — сказал, наконец, Лидин. — А тебе никогда не казалось странным, что Аэна не взимает платы за свои чудеса. Должна же быть этому причина. Или ты веришь в бескорыстие Магистра?

Барток ответил не сразу.

— Я не знаю, — передернул он плечами. — Ничего я не знаю. В конце концов ты, а не я здесь пилот-наблюдатель. И, по правде говоря, я тебе не завидую.

Помолчав, Барток добавил вполголоса. 

— Я боюсь Аэны, Павел. Боюсь ее чудес и этого сладкоречивого посредника. Не знаю отчего, но боюсь. Будь осторожней. Аэна — странная планета.




Глава пятая

«Отними алый шар у Магистра!..»


Встреча на болоте не давала Лидину покоя. Кем был незнакомец, спасший ему жизнь? Отчего весь его облик, глаза, сиявшие живым разумом и проницательностью, так разительно отличались от большинства сородичей, словно скованных невидимой цепью?

Тщетно искал ответа на эти вопросы, а ноги, казалось, сами собой вели его к каменоломням, заброшенному селению, страшным болотам Аэны.

Но незнакомец больше не появлялся.

Зато сутулая фигура Олла виднелась совсем рядом. Очевидно, посредник стал всерьез опасаться за жизнь беспечного инопланетянина, ибо на груди его появился изумрудно мерцающий треугольник.

Лидин спускался по разбитой тропе в долину, а Олл брел за ним в десятке шагов. У входа в каменоломни пилот остановился.

Как и прежде, масса серых тел непрерывно текла отсюда в гору. Неожиданно на дороге возник затор. Огромная ребристая колонна легла поперек ее, ряды аэнян смешались, началась давка. Кто-то вскрикнул от боли, и эхо от этого крика долго металось меж скал. Олл оставил своего подопечного и торопливо двинулся туда, бесцеремонно разбрасывая по пути аэнян, которых значительно превосходил ростом.

И тут Лидии услыхал тихое, почти неслышное, как шелест крыльев невесомых птиц Аэны:

— Отними алый шар у Магистра!..

Павел оглянулся. На него глядели насмешливые и, казалось, хмельные от сознания своей дерзости, налитые знакомым золотистым огнем глаза. Вытянутые ниткой белые губы почти не шевелились, но под шлемом Лидина уже криком взрывалось:

— Отними алый шар у Магистра!..

Олл пробирался обратно сквозь толпу, и лицо молодого аэнянина ушло в нее, стало неразличимым в массе таких же серых лиц.

В изысканных выражениях посредник передал чужеземцу приглашение Великого Магистра посетить его старую резиденцию. Еще несколько дней назад Лидин совсем по-иному отнесся бы к этой неожиданно оказанной ему милости. Сейчас же он лишь рассеянно кивнул Оллу, что заставило посредника вздрогнуть от обиды.

— Отними алый шар у Магистра!..




Глава шестая

Аудиенция во дворце


Магистр стоял на верхней галерее дворца, с которой открывался вид на большую заселенную часть Аэны. Заключенный в круглую прозрачную сферу огонь, пылающий над его головой на ажурной башне, заливал галерею густым алым светом. Кровавые тени залегли в жестких складках на лице Магистра. Он был стар, но казался еще полным сил; массивная фигура его сохраняла стройность, а движения отличались не по возрасту пружинистой, какой-то животной резкостью. 

Магистр глядел вниз, на дорогу, по которой двигался живой поток тел. Недвижимый, он казался одним из изваяний, украшавших балюстраду. Над глазами нависал остроконечный широкий козырек. Он как бы скрывал верхнюю часть лица. И если бы не вспыхивающие острым металлическим блеском глаза, могло бы показаться, что лицо владыки состоит лишь из этого огромного клюва и неправдоподобно растянутого рта.

Лидину и Оллу пришлось ждать некоторое время, пока Магистр не обернулся и его жесткий, властный взгляд остановился на лице инопланетянина. Магистр поднял короткую руку с длинными острыми пальцами. Это означало приветствие. Лидин содрогнулся от отвращения, увидев, что на плече владыки покоится голова обвившей его шею, подобно живому шарфу, огромной сороконожки. Ладонь Магистра любовно коснулась ее коричневых чешуек. Сороконожка медленно соскользнула вниз и устроилась у его ног.

— Ты уже немало времени на Аэне, чужеземец, — разжал свои тонкие губы Магистр, — а мы до сих пор не знаем, друг ты нам или враг.

— И Аэна остается для меня загадкой, — коротко ответил пилот. 

— Разве Олл плохо справляется с обязанностями посредника? — метнул владыка взгляд на мгновенно побелевшее лицо приближенного. — И разве ты мало видел на Аэне? 

Резким движением он обернулся.

— Вся Аэна — перед тобой, чужеземец! Что загадочного в аэнянах? Наших боязливых, послушных, маленьких аэнянах. Они бездумны и живут как цветы, как птицы — просто чтобы жить.

— А как они жили раньше? — спросил Лидин. — Прошлое Аэны…

— У Аэны нет прошлого! — жестко оборвал старик. — Разве ты не видишь, что большинство аэнян почти начисто лишены разума? Когда я был юн, там, внизу, царил хаос, по планете бродили толпы безумцев. Разрозненные, одичавшие, они с непостижимой легкостью могли и любить, и убивать друг друга. Я понял, что должен спасти неразумный народ Аэны. И в миг, когда я понял это, я стал Великим Магистром. Хотя не скоро, нет, не скоро меня начали так величать.

— Те, кто не утратил разума, помогли мне вознести над планетой этот огонь! — тонкая рука взметнулась вверх, к пылающему кровавым пламенем шару. — Я вынес его из тьмы пещер, я дал аэнянам алтарь. Чтобы поселить в их душах веру и страх! — голос Магистра зазвенел: — Да, веру и страх! Священный Пурпурный Огонь помог нам унять рознь, уравнял убийц и тех, кто мог пасть их жертвой. Народ Аэны стал единым и смиренным народом. Он занят делом, и жизнь его обрела смысл.

— Но велика сила безумия! — яростная гримаса переломила губы Магистра. — Она порождает чудовищ. Таких, как Итиар, — медленно, с отвращением произнес старик ненавистное имя. — Это он подбил жителей долин уйти в болота, это он запретил им поклоняться Пурпурному Огню. Нашей высокой заботе, покою и труду непокорные предпочитают скитания в трясине, где их только и поджидают гигантские сородичи Эри…

Заслышав свою кличку, сороконожка встрепенулась и задрала вверх безобразную голову.

— Они не понимают, что, посягая на власть, которой я одарил неразумных аэнян, рискуют вновь ввергнуть их в безумие и смуту. Они хотят… — расширенные зрачки Магистра уперлись прямо в глаза пилота, и неожиданно владыка вздрогнул, словно впервые увидел инопланетянина и осознал, кто перед ним… — Никто не знает, чего они хотят, — иным, каким-то потухшим голосом заключил Магистр.

— Горстке непокорных не запугать Великого Магистра, — быстро и льстиво заговорил Олл. — Через считанные дни новый дворец будет готов, и на самой высокой его башне засияет звезда Пурпурного Огня, видного отовсюду, даже из болот. И уже никто из аэнян не услышит крамольного шепота бунтарей.

Магистр рассеянно взглянул на Олла.

— Совсем недавно отряд Итиара проник в пещеры, где жрецы тьмы хранят тайну Пурпурного Огня, — глухо проговорил Магистр. — Им удалось похитить часть оружия. Стражи убили многих и тяжело ранили Итиара. Стражи шли по его следу, но след обрывается там, у твоего летающего дворца, чужеземец. 

Колючие зрачки владыки уперлись в лицо Лидина.

— Вот почему я спросил, друг ты нам или враг. Если ты укрываешь Итиара… 

— Это невозможно! — вырвалось у Лидина. — Замок входного люка реагирует только на мое биополе…

Заметив недоуменную гримасу на лице Магистра, пояснил:

— Никто, кроме меня, не может проникнуть в корабль.

Жесткие складки на лице Магистра разошлись.

— Я буду рад видеть тебя при открытии нового дворца, чужеземец, — сказал он. И поднял тонкую кисть. И пошел по галерее, шаркая длинными ногами. Вслед за ним, шевеля живой бахромой конечностей, подалась сороконожка.

— Он был зол сегодня, очень зол, — проговорил Олл, с опаской глядя вслед Магистру. — Итиар здорово досадил ему. Бунтарь знает: для того, чтобы вознести Пурпурный Огонь на вершину нового дворца, потребуется какое-то время. Пусть ненадолго, но Аэна останется без своего алтаря, без алого усмиряющего шара. Но напрасно Итиар лелеет надежду воспользоваться этим. Мудрость и предусмотрительность Великого Магистра воистину беспредельны.

…Возвращаясь, Лидин повторял услышанное имя — Итиар. Не он ли прошептал свои странные слова там, на горной дороге?

Лидин поднялся по трапу, шагнул в шлюзовой отсек и вздрогнул, встретившись со знакомыми, сияющими золотым дерзким блеском глазами.




Глава седьмая

Рассказ Итиара


— Ты — Итиар! — прошептал Лидин. — Бунтарь Итиар!

— Так именует меня Магистр, — отозвался молодой аэнянин. — Те же, кто друг мне, зовут меня просто Итиаром. Я надеюсь, ты будешь другом мне, чужеземец.

«Не знаю, буду ли я ему другом, — подумал Лидин, — но врагом Магистра я уже, кажется, стал».

— Прости, что я укрылся здесь, — продолжал аэнянин. — Но стражи окружили меня, они словно взбесились. Того, кто принесет во дворец мою голову, Магистр обещал сделать своим приближенным.

— Как ты проник на корабль?

— Несколько раз я видел, как ты заходил сюда. Ты вытягивал руку, и почти невидимые лучи — зеленый, желтый и оранжевый струились от кончиков твоих пальцев. Я сделал так, чтобы эти лучи потянулись от моей ладони. Мне давно хотелось поговорить с тобой, чужеземец, но мешал этот вездесущий Олл.

Лидин покачал головой, озадаченный столь простым объяснением Итиара.

— Постой, — он удивленно оглядел аэнянина. — Магистр говорил, что ты ранен.

— Я был ранен, — поправил Итиар. — Но мои пальцы обладают способностью заживлять плоть. Без этого нам пришлось бы туго на болотах Аэны. Но все, что я умею, — лишь малая часть того, что может мой отец — жрец тьмы. 

Во взгляде Итиара появился укор, когда он спросил: 

— Почему ты не отнял алый шар у Магистра? Ты ведь был так близко к нему. А в твоей руке спрятаны молнии, я знаю.

— Ты хотел, чтобы я выстрелил в Пурпурный Огонь?

— Да, и погасил бы это проклятое солнце, которое зажег старик.

— Но он сказал, что если бы не Пурпурный Огонь, твой почти лишенный разума народ мог погибнуть.

— Мой народ никогда не был лишен разума! — с жаром возразил Итиар. — Ты столько времени на Аэне, а не заметил главного, чужеземец. Аэняне не живут, нет. Они спят. Пурпурный Огонь погрузил их в непрерывную сладкую дрему. Его пламя убивает волю и желания. Давно, много лет назад этот огонь пылал лишь глубоко в пещерах Аэны — жрецы тьмы пользовались им для усыпления тяжелобольных, когда врачевали их. Пещеры Аэны исцеляли, и народ возносил хвалу жрецам. Но Магистр (тогда он еще не был Магистром) под страхом смерти заставил их заковать огонь в сосуд. Жрецы ослепли, выполняя приказ Магистра, хотя он добился своего — погрузил Аэну в сон. Однако старик просчитался, разрешив аэнянам селиться в долинах! — возбужденно взмахнул рукой Итиар. — Там выросли дети, никогда не видевшие Пурпурного Огня. Они смотрят на мир ясными глазами и знают цену коварству Магистра. Я увел их на болота. Мы уничтожим алый шар, — воскликнул Итиар. — Мы разбудим Аэну!

На несколько минут в шлюзовом отсеке повисла тишина.

— Это страшно, что ты рассказал! — выговорил наконец Лидин. — Если это правда, то Магистр — чудовище.

— Он опаснее любого чудовища, — покачал головой аэнянин. — Никакое чудовище не додумалось бы до того, что он заставляет творить жрецов тьмы с людьми планеты Уни…

— Но разве жрецы не воскрешают их?

— Воскрешают? — что-то похожее на горькую усмешку скользнуло по губам Итиара. — Жрецы могут воскрешать, это верно. Их руки обладают чудодейственной силой. Но им дали сделать это всего лишь раз.

— Но кто же занимает места в корабле Бартока?

— Лишь плоть тех людей, о которых ты говоришь. Планета Уни поступила опрометчиво, доверившись великому Магистру. Бессильная плоть подчиняется иному разуму.

— Разуму кого, Итиар? — почти вскрикнул пилот.

Аэнянин ответил не сразу.

— Неподалеку от старого дворца Магистра есть усыпальница его приближенных, — проговорил он. — Над теми, кто имел особые заслуги перед владыкой, стоят камни повыше; кто не слишком завоевал его расположение — пониже. Сколько воскресших отвез человек с планеты Уни обратно? 

— Двенадцать. Нет, одиннадцать, — поправился Лидин. — Одиннадцать, если не считать Уи.

— Одиннадцать, — подтвердил Итиар. — И столько же новых, похожих друг на друга камней появилось на плато за старым дворцом.

— Невероятно! — выдохнул пилот. — Хотя… Барток говорил мне, что его пассажиры вовсе не удивляются тому, что очутились на Аэне. И что они теряют память. Похоже, ты прав, Итиар.

— Старику уже мало власти над Аэной, — отозвался тот. — Теперь он присматривается к Уни глазами своих приближенных. Пока только к Уни… Но учти, — поднял Итиар предостерегающий взгляд, — у него есть кое-какие планы и в отношении тебя. Отец рассказывал мне об этом.

— Но ты говорил, что твой отец — в пещерах Аэны.

— Это правда. Но иногда ко мне приходит его голос. Я не знаю, как это получается, — прошептал Итиар. — Его голос тихо и внятно звучит у меня вот здесь, — он дотронулся до груди. — И я чувствую, как отцу больно и тоскливо во тьме, и плачу вместе с ним. Мой отец настоящий жрец — он присылает свой голос. Ты веришь мне, чужеземец?

— Я хочу верить тебе, Итиар, — отвечал тихо Лидии. — И мне страшно верить тебе.

— Я пойду, — произнес Итиар. — Там, на болоте, немало раненых. Их нужно поднять на ноги. Мы обязаны торопиться. Если Магистр успеет вознести огонь на башню нового дворца — нам конец. И Аэна никогда не проснется.

Он взглянул на пилота долгим испытующим взглядом, словно хотел спросить о чем-то. Но, так и не проронив ни слова, повернулся и нырнул в овальный провал бесшумно разошедшегося перед ним люка.




Глава восьмая

Спор с компьютером


Лидин провел взглядом растаявшего в сумерках аэнянина и некоторое время стоял неподвижно, безуспешно пытаясь собраться с мыслями. Затем включил переговорное устройство бортового компьютера.

— Ты слышал наш разговор? — спросил Лидин.

— Я всегда все слышу, — услыхал он в ответ. — Я здесь для того, чтобы запоминать и анализировать.

— То, что сообщил Итиар…

— Информация, полученная от аэнянина Итиара, закодирована и передана на ближайший к Аэне ретроспутник Планетарного Союза, — бесстрастно отчеканил компьютер. — Она будет тщательно изучена экспертами, затем ты получишь скорректированные инструкции.

— Сколько времени на это может уйти?

— Несколько суток. Аэна находится далеко от ретроспутника.

— Магистр раньше достроит свой дворец, — проговорил Лидин. — Я должен вмешаться. Если я не помогу Итиару, то буду казнить себя всю жизнь.

— Но Итиар не просил о помощи.

— Не просил из гордости.

— Не забывай, ты лишь пилот-наблюдатель, — ровным голосом вел компьютер, — и не имеешь права влиять на развитие иных цивилизаций без специального приказа.

— Я это и без тебя знаю. Да только если на моих глазах будут убивать аэнян, я не смогу предъявить им вместо совести инструкцию. Не смогу сказать: извините, я просто пилот-наблюдатель. Они меня не поймут. И я бы на их месте не понял.

— А если ты ошибаешься? — перешел компьютер в атаку. — Если ты уничтожишь алый шар, а потом окажется, что Итиар обманул тебя.

— Обманул?!

— Ну, ввел в заблуждение, — поправился компьютер, — он ведь может ошибаться. Такая возможность не исключена.

— Что же делать?

— Наблюдать.

— Что наблюдать? — заскрипел зубами Лидин. — Как стражи схватят Итиара?

— Человеческие понятия о добре и зле нельзя переносить механически на жизнь, текущую совсем по иным законам, — сказал компьютер. — Ты знаешь это. Это знает каждый курсант космонавигационной школы. И ты знаешь, какие последствия может иметь необдуманное вмешательство. 

— Да, — отозвался Лидин, — только от этого мне не легче. Теория хороша не тогда, когда Магистр и Итиар спрашивают, друг ты или враг. После разговора с Итиаром у меня появилось ощущение, будто я слышу, как бьется сердце Аэны. Живое, яростное, уязвимое сердце. До сих пор я видел лишь маску — холодную, бездушную маску планеты, за которой от меня скрывали ее истинное лицо. Не случайно Магистр приставил ко мне своего соглядатая-посредника. Он не зря опасался, что я могу открыть тщательно оберегаемую от постороннего взора тайную жизнь Аэны. Жизнь, в которой есть Итиар и его друзья. Жизнь, наполненную борьбой. Я не компьютер, я человек, понимаешь ты это? Нет, если бы ты это понимал, то подсказал бы, что делать.

— Наблюдать, — бесстрастно повторил компьютер.

Ночь он провел без сна. Утром, спускаясь по трапу, Лидии заметил неподалеку нескольких стражей.

Знакомая до отвращения фигура Олла приблизилась к пилоту. По обыкновению, посредник льстиво улыбался. Он сказал, что на рассвете Итиар пытался убить Великого Магистра. Затея бунтаря и на сей раз не удалась. Крупный отряд стражей загнал его в болота. Но Итиар живуч и опасен, от него всего можно ждать. Он способен напасть даже на корабль чужеземца. Не случайно бунтарь оставил возле него так много следов прошлой ночью, продолжал Олл, склонив голову и не глядя на Лидина. Великий Магистр всерьез опасается за жизнь человека и дарует ему особую милость — отныне отряд отборных стражей будет охранять корабль чужеземца и его самого.

Лидин понял, что вызвал подозрение. И подумал, что Магистру действительно трудно отказать в предусмотрительности.




Глава девятая

Конец Магистра


Стена молчаливых аэнян, на груди которых мерцали зеленые треугольники, раздалась, и Лидин вступил на широкие ступени нового дворца. Стражи провели его наверх. На полукруглой, выдвинутой над площадью террасе сгрудились плотной группой приближенные Великого Магистра. Они не шевелились, и, казалось, даже не дышали, не спуская глаз с владыки, который короткими, неровными шагами расхаживал вдоль массивной балюстрады. Время от времени Магистр останавливался и, перегнувшись через нее, вглядывался вниз, словно пытаясь отыскать кого-то в колыхавшейся толпе.

Внизу стражи прижимали густую массу серых тел к стенам, освобождая место для все прибывающих аэнян. Огромная площадь перед дворцом не вмещала всех жителей планеты, которые по приказу владыки должны были непременно участвовать в торжестве вознесения Пурпурного Огня. Все новые толпы заполняли подступы к дворцу, далеко растекались по крутым горным дорогам.

Один из стражей заметил перегнувшегося Магистра и, вскинувшись всем телом, издал долгий приветственный крик. Крик поплыл над толпой и быстро затух в ее сонно колышущейся глубине. Магистр бросил пронзительный взгляд на стража и отшатнулся.

Увидев его лицо, Лидин понял, что владыка не в силах справиться с волнением. Движения его сделались еще резче, Магистр вздрагивал всем телом от малейшего звука.

Сзади к владыке неслышно и почтительно подступил Олл. Что-то прошептал, приблизив губы к клювообразному козырьку владыки. Магистр кивнул и, опершись обеими руками на ограду, впился взглядом в группу аэнян, двигавшихся по узкой дороге от старого дворца.

Стражи ступали неторопливо и осторожно, выстроившись в несколько концентрических кругов. Четыре гиганта в центре несли на своих плечах что-то тяжелое и круглое, укрытое тканью, серебристо отливающей под тусклыми светилами Аэны.

Толпа внизу заметила круглую, медленно плывущую над дорогой ношу и всколыхнулась. Лица аэнян повернулись в ту сторону, и вновь до ушей пилота донесся знакомый и протяжный, похожий на стон вздох тысяч грудей. Гася его, зазвучали над головами резкие, как выстрелы, крики стражей. 

«Если это случится, то сейчас, — подумал Лидин. — Удобнее случая не будет у Итиара. Сейчас на горной тропе нетрудно разметать стражу. У дворца этому может помешать толпа».

Но отряд продолжал подниматься вверх. Магистр наблюдал за ним, покусывая тонкие губы, и, казалось, ждал чего-то…

Он не вышагивал по террасе, как раньше, но по-прежнему время от времени бросал короткие цепкие взгляды то в глухо гудящую внизу толпу, то в лица окружавших его приближенных.

«Сейчас! — стучало у Лидина в висках. — Сейчас!..»

Стражи с ношей приближались к главному входу. Передние ряды сгрудившихся у дворца аэнян попятились, надсадные возгласы стражей бессильно тонули в рвущемся из глоток густом, протяжном крике. Сотни взглядов из-под замутненной пелены век притягивал будто магнитом скрытый под серебристой тканью предмет. Кольцо стражей вокруг него стало плотнее. Укрытый блестящей тканью шар подплывал к ступеням…

Звук, издаваемый толпой, стал на октаву выше, казалось, в нем смешиваются воедино смертельный восторг перед чем-то непостижимо страшным и плач жертв, ведомых на заклание.

Лидину казалось, этот крик проникает внутрь, горячо и больно обливает сердце.

«Они убили его, — думал Лидин. — Убили Итиара, как убивали десятки других до него. Они убили всех, кто ушел из долин, а даже если не всех, какое это будет иметь значение через несколько минут. Свет алого шара зальет все заселенное пространство Аэны, и от его лучей не укрыться никому.

Зло будет порождать зло, поколения полусонных аэнян будут сменяться новыми поколениями, чтобы подобно дремлющему стаду брести туда, куда укажут новые владыки. И неизвестно, когда появится еще один Итиар, чтобы разорвать этот проклятый круг».

Магистр наблюдал, как внизу медленно перестраиваются стражи. Владыка казался спокойным, он уже не озирался по сторонам, не отдавал нервно приказов; только во взгляде стыло все то же непонятное ожидание. То и дело к Магистру подходил Олл. Приближался, шептал что-то коротко, неслышно, и вновь исчезал ненадолго.

«Отними алый шар у Магистра!» 

Когда спустя годы Лидин попытается осмыслить, что же произошло с ним в те короткие и яростные мгновения, он так и не сможет вспомнить ничего, кроме этих молнией вспыхнувших в сознании слов. Вспышка словно выхватила из тьмы на какой-то до боли отчетливый миг затуманенные, покорные глаза аэнян, властную, торжествующую усмешку Великого Магистра, надежду, тающую в глубине зрачков Итиара…

Словно чужую, разглядывал Лидин руку. Опущенная вниз, на балюстраду, она вдруг полыхнула коротким ослепительным огнем.

Мощный заряд провалил несколько ступеней прямо перед всходившими стражами, подняв облако белесой пыли. Круглая ноша сорвалась вниз, выскользнула из-под серебристой оболочки.

Магистр беззвучно смеялся, глядя, как тяжело подскакивал на ступенях круглый бурый камень.

Стражи бросились к Лидину, резким движением он откинул их, но тут сильный предательский удар обрушился на затылок. Голова Лидина бессильно качнулась в прозрачном шлеме. Стражи облепили его, пригнули к плитам. Прямо у своих глаз пилот увидел золотистые сандалии Магистра.

Он глядел на поверженного инопланетянина без улыбки, лишь огромные губы трепетали едва заметной дрожью.

Под ними глухо бурлила толпа.

— Наши смиренные аэняне не видели Пурпурного Огня со вчерашней ночи, — услыхал Лидин шепот Магистра, — и потому разошлись не на шутку. Но скоро они получат свое, а ты — свое. Мы не убьем тебя, нет, — продолжал старик. — Ты отправишься туда, откуда пришел. Но вначале познакомишься с пещерами Аэны.

Его голос знакомо заскрежетал:

— Я обманул тебя, чужеземец. Я, Великий Магистр, думал обмануть всего лишь Итиара, а обманул тебя, познавшего таинство неведомых мне миров. Знай же: пока стражи тащили сюда этот никчемный валун, Священный Пурпурный Огонь тайно доставили во дворец. Он здесь, Олл?

— Мы ждем лишь приказа Великого Магистра, — склонившись, произнес Олл.

Наконец-то он мог позволить себе открыто и торжествующе улыбаться, глядя на ненавистного инопланетянина. Эта улыбка так и осталась на застывших губах посредника, когда он, странно изогнувшись и запрокинув подбородок, медленно свалился к ногам отшатнувшегося владыки. На спине Олла дымилась обожженная кожа.

Лидин вскинул голову. Ажурная каменная решетка на башне, где должен был покоиться Пурпурный Огонь, была проломлена. В широком проломе виднелась приземистая фигура аэнянина, черты лица его невозможно было разобрать на фоне багрового неба; на груди аэнянина сиял, словно раскаленный добела, треугольник. Откуда-то из недр башни донеслись и потухли звуки короткой схватки. Новые лица показались на башне за спиной аэнянина. Брошенный оттуда камень просвистел мимо виска Магистра, ударился об ограду и отлетел к стене, выбив из нее рой голубых искр.

Судорога исказила лицо Магистра, его стиснутые в кулаки и прижатые к груди пальцы вздрагивали. В эти минуты как никогда владыка напоминал огромную, смертельно раненую птицу.

Один из аэнян на башне поднял над головой закутанный в тусклое серебро шар.

— Это Итиар! — проскрежетал Магистр. Похожий на стон крик рвал его горло. — Убейте Итиара, или он погубит всех нас!

Но стражи не трогались с места, точно завороженные глядя на шар.

— Ты глуп, Магистр. Никто не осмелится поднять руку на того, у кого в ладонях этот огонь, — донесся сверху насмешливый и звонкий, знакомый Лидину голос.

— Итиар! — прошептал он. И закричал: — Итиар!.. 

Звуки ненавистного имени словно плетью хлестнули владыку. Он пошатнулся, закрыл лицо ладонями. Почувствовав, что хватка стражей ослабла, Лидин сбросил их с себя, отскочил к стене, выставив вперед руку с излучателем.

— Открой глаза, Магистр! — звал с башни насмешливый голос. — Взгляни, Итиар возвращает долг — кровный долг Аэны. Ты хотел огня? Получай свой огонь!

Стражи повалились на камни.

Шар понесся вниз серебряной кометой и там, где стоял Магистр, взорвался. Гроздья алого и белого пламени, перемешанного с каменной крошкой и еще чем-то невесомым и липким, вскинуло в небо. Тяжелая дрожь прошла по каменным плитам. Когда пыль осела, лишь легкие языки летучего бледного огня облизывали выщербленные плиты в том месте, где миг назад стоял Великий Магистр.

Взрыв сделал что-то странное с толпой. Он словно сдернул мутную пелену с тысяч глаз, и огромная масса аэнян вдруг затихла на мгновенье, пораженная открывшимися внезапно ясными, чистыми, никогда не виданными прежде красками заново обретаемого мира. Но тут первый крик радостного изумления взметнулся над толпой, и она подхватила его сотнями глоток.

И вся эта ожившая, разноликая, упоенная сознанием вернувшейся к ней силы масса вдруг стихла, когда с башни прозвучал звонкий и дерзкий голос:

— Ты свободен, народ Аэны!..




Глава десятая

Вместо эпилога


Три тусклых светила медленно всплывали над горизонтом. Подвижные облака темнели, наливаясь густым вишневым светом.

Лидин прощался с Аэной. Ему хотелось запомнить этот рассвет и лицо стоящего рядом Итиара.

— О чем ты думаешь? —спросил тот.

— О том, что Аэна будет сниться мне, — отозвался Лидин. — Я буду вспоминать о ней, как о сказке. Страшной сказке со счастливым концом.

— Эта сказка могла бы закончиться по-другому, если бы не отец и не ты, — качнул головой Итиар. — Он успел предупредить нас о последней хитрости Магистра и открыл потайной ход во дворец. А потом нам помог ты. Твой выстрел наделал много шума, разметал стражей, и Олл, которому доверено было охранять Пурпурный Огонь, совсем потерял голову. Удача сопутствовала нам в тот день. 

— Удача сопутствует лишь тем, кто борется, — проговорил Лидин. — Вы заслужили ее. Вы разбудили Аэну. Этим можно гордиться.

Они помолчали. Итиар поежился от холода.

— Наши старые солнца не греют совсем, — словно извиняясь, произнес он.

«Почему я не подумал об этом раньше, — упрекнул себя Лидин. — Ведь это совсем не сложно…»

— Я тебе обещаю, Итиар, — сказал пилот, — слышишь, обещаю, что первый же корабль Планетарного Союза доставит к Аэне новое солнце. Настоящее, огромное, теплое солнце.

И глядя, как засияли совсем по-детски восхищенно глаза аэнянина, Лидин подумал о том, что каждый по своему открывает простую истину: самое большое счастье — это делать счастливыми других.






СОДЕРЖАНИЕ







Случай с Карелиным...3

Последняя охота...15

Смерть миссионера...23

Бесспорные доказательства...40

У таможни есть претензии...45

Орех Кракатук...59

Воительница...78

Безграничные возможности...96

Заговор против взроков...115




Лицо Аэны. Повесть...125