Прибалтика. Почему они не любят Бронзового солдата?
Юрий  Емельянов 








Действительно ли Россия приносила одни беды народам Эстонии, Латвии и Литвы, как это ныне утверждают в Прибалтике? Почему теперь русских людей ущемляют в правах, могилы советских воинов подвергаются надругательствам, а эсэсовцам ставят памятники? Царила ли всегда вражда между Россией и народами Прибалтики? Почему Прибалтика служила мостом то для мирных связей Запада с Россией, то для нападения на нашу страну? Анализируя события тысячелетней истории, известный отечественный историк Ю.В.Емельянов в своей книге дает ответы на эти и другие вопросы и приводит многочисленные примеры того, как давно и тесно переплелись судьбы России и Прибалтики, как непросто складывались отношения между ними и какую роль в этих отношениях постоянно играли страны Запада.






Юрий Емельянов

Прибалтика. Почему они не любят Бронзового солдата?





Предисловие


10 января 2006 года парламент Эстонии принял закон «О защите воинских захоронений», за который проголосовало 66 депутатов из 80 присутствовавших на заседании. Закон предусматривал возможность переноса захоронений погибших воинов, «если могилы находятся в неподходящих местах или если перезахоронения останков необходимо произвести в общественных интересах». На следующий день закон был подписан президентом Эстонии Тоомасом Хендриком Ильвесом. Казалось бы, эти юридические процедуры, касающиеся могил, не могли вызвать той бури возмущения, которая последовала. Но дело было в том, что законодательный акт, который вроде бы был направлен на «защиту захоронений», должен был послужить юридическим обоснованием для сноса монумента Воину-освободителю, возведенного на могиле 13 советских воинов, погибших осенью 1944 года в ходе боев за освобождение Эстонии от немецко-фашистских захватчиков.

Еще в мае 2005 года премьер-министр и лидер правящей Реформистской партии Эстонии Андрус Ансип заявил, что «символам Советской власти и оккупации не место в центре Таллина… Недопустимо, чтобы 9 мая у памятника на Тынисмяги собирались люди с красными флагами и устраивали там митинги. Они пьют водку и ходят по могилам. Его нужно убрать, а останки эксгумировать».

Однако мэрия Таллина наотрез отказалась выполнить волю премьера, и тогда было решено подвести законодательную базу под устранение памятника. Против сноса памятника Бронзовому солдату, как его было принято называть, протестовали многие люди. Были собраны десятки тысяч подписей под соответствующими обращениями, но эстонский парламент проигнорировал их.

В последующие месяцы проходили многочисленные выступления в защиту памятника. Несмотря на это, монумент был демонтирован, останки воинов эксгумированы. А вскоре тихий Таллин стал ареной бурных выступлений протестующей молодежи. Эстонская полиция действовала жестко. В уличные баталии вмешались неонацисты. В ходе их был убит юный гражданин России Дмитрий Ганин и многие были ранены.

Судьба Бронзового солдата взволновала и многих граждан России. Казалось, что все в России, вне зависимости от идейно-политических разногласий, были возмущены готовившейся акцией, а затем состоявшимся надругательством над памятью тех, кто пожертвовал своими жизнями за свободу и независимость Родины, за спасение человечества от гитлеровского геноцида и порабощения.

Однако это было не так. Для некоторых граждан России события в Эстонии стали поводом для заявлений о том, что нельзя нагнетать страсти вокруг памятника, что эстонское правительство, может быть, отчасти право, что истина в этом споре лежит где-то посередине. И это было не удивительно. В нашей стране есть немало людей, солидарных с властями Прибалтики и их политикой в спорных вопросах с Россией. Когда, например, Валерия Новодворская в передаче «К барьеру!» потребовала, чтобы граждане России извинились перед Прибалтикой за события 60-летней давности, то до трети телезрителей поддержали ее.

Свидетельством того, что такие настроения достаточно распространены в нашей стране, стало для меня собрание, состоявшееся 24 января 2006 г. в зале одной из ведущих библиотек Москвы. Судя по объявлению, на нем должны были обсуждать вопрос о Прибалтике и «мифах» вокруг нее. Заинтересовавшись, о каких же «мифах» пойдет речь, я пошел на это собрание.

В зале преобладали преподаватели московских школ, которым раздавались листовки организации учителей, борющихся против «наследия тоталитаризма». Боевой настрой создавал и сидевший в первых рядах небольшой черноволосый человек с бородкой, который потом объявил, что он внук наркома Дальневосточной республики. Этому можно было поверить: если бы он был одет в черную кожанку, а на его голове был «пыльный шлем», то его можно было принять за комиссара времен Гражданской войны. Сидя вполоборота к президиуму, он внимательно следил за обстановкой в зале, всем своим видом показывая, что здесь происходит дело нешуточное и он готов дать кому-то решительный отпор и выразить кое с кем солидарность, чего бы это ни стоило ему лично.

Судя по последовавшим выступлениям, ораторы вознамерились дать бой «тоталитарным» представлениям о Прибалтике, которые могут сохраняться в сознании людей в России. Из речей выступавших следовало, что под воздействием «тоталитарного наследия» Прибалтику неоправданно критикуют. При этом бесспорные достоинства прибалтийских народов служили обоснованием для оправдания политики властей этих стран.

Высокими моральными качествами, утверждал упитанный мужчина, обладали и остзейские бароны, которые принесли в Прибалтику культуру. По словам оратора, утверждения о том, что бароны веками угнетали народы Прибалтики, — это не более чем миф. Это были необыкновенно честные, милые, добрые люди, уверял оратор. Именно по причине их честности цари брали их на государственную службу, так как в отличие от русских они не воровали, уверял выступавший. Хотя это было не совсем логично, но оратор стал почему-то восхвалять нынешнего президента Латвии Вике Фрайберге, которая вроде не является остзейской баронессой. Она проста и человечна, говорил он. А это, по его словам, следовало из того, что ее офис имеет очень небольшую охрану. И это прозвучало как укор России за слишком большую охрану в Кремле.

О высокой культуре и человечности населения Прибалтики говорила и молодая специалистка в области этнографии. Она подчеркивала, что латыши говорят гораздо тише русских, а в их языке гораздо больше, чем в русском языке, уменьшительных окончаний. А вот русские оставили в умах латышей самое отталкивающее впечатление, уверяла оратор. Как-то она спросила знакомую латышку, почему та не любит русских. Женщина рассказала, что, когда красноармейцы вошли в Ригу в 1940 году и пошли смотреть спектакль в оперном театре, пол в зале оказался покрытым слоем шелухи от семечек на целый вершок. С тех пор, сокрушенно говорила оратор, ее знакомая невзлюбила русских. Собравшиеся в зале учителя сокрушенно качали головами.

Постоянно оглядывая зал, внук наркома Дальневосточной республики не упускал из внимания и выступления ораторов. А потому, когда взявший слово учитель русской школы из Риги стал критиковать латвийские учебники по истории, тенденциозно освещающие прошлое, наполненные бьющими через край националистическими эмоциями и к тому же содержащие сотни фактических ошибок, внук наркома тут же вступился за авторов учебников, сказав: «Кого должна готовить школа: ученых специалистов по истории или граждан своей страны?» Посрамив учителя этим «каверзным» вопросом, потомок руководителя ДВР дал понять, что ярый шовинизм и ошибки учебников можно извинить, если они воспитывают учеников в духе верности идеям нынешнего латвийского государства.

Наконец, слово взял тот, кто, очевидно, считался «гуру» на этом собрании. «Гуру» сказал, что мы не должны судить прибалтов слишком строго. Они только-только вырвались из-под советского ига, а потому вынуждены самоутверждаться. Да, при этом возможны перехлесты. Да, кое-что нам может не нравиться в их действиях. «Но ведь это нормальная «виктимизация», то есть желание окружать себя жертвенным ореолом после многих лет страданий», — изрек «гуру». «Ах, так это просто «виктимизация», — успокоенно зашептали собравшиеся, благодарные «гуру» за то, что сказанное им мудреное слово разом разрешило все их сомнения относительно сложных проблем политической жизни Прибалтики.

Возвращаясь с собрания с моим старым другом, профессиональным дипломатом и историком А.И. Петренко, мы задавали друг другу вопросы: «Почему присутствующие так болезненно воспринимали любую (даже предполагаемую) критику в адрес стран Прибалтики, их правителей и даже остзейских немцев и были таг готовы возмущаться своими соотечественниками, которые и говорят-то слишком громко, и семечки лузгают в оперном театре? Откуда эта готовность извиняться и каяться, даже если к этому решительно нет никаких оснований? Отчего они легко поверили в дурацкую байку про красноармейцев, которые якобы до 1940 года никогда не бывали в театрах, пока не попали в «культурную» Прибалтику? И почему в московском Большом театре в те годы уборщицам не приходилось выметать горы шелухи от семечек?» Теперь нам было не удивительно, что кое-кто принял за чистую монету объяснение эстонского премьера, который был возмущен тем, что в центре Таллина «невоспитанные русские» распивают спиртные напитки возле могил, и только поэтому он, будучи человеком «культурным и интеллигентным», решил перевести захоронения в уединенное место.

Может, такое отношение возникло с советской поры, когда многие, оказавшись в Пярну, Юрмале или Паланге, видели в прибалтийском стиле оформления кафе или домашнего интерьера не только пример для подражания, но и вершину развития цивилизации? Наверное, еще тогда родилось представление о том, что все без исключения «коренные» жители Прибалтики неизмеримо культурнее и интеллигентнее, чем любой русский человек, а поэтому, в силу своей культуры и интеллигентности, любой латыш, эстонец и литовец не может совершить дурной поступок, а для многих русских — это раз плюнуть. Или же сказывается влияние псевдоисторических материалов в печати и по телевидению на тему «пакта Молотова — Риббентропа», которые так широко распространялись в нашей стране в конце 80-х годов? Или еще живы воспоминания о маршах московской интеллигенции под водительством Станкевича, выкрикивавшего: «Руки прочь от Литвы!»?

Как получилось, что на собрании московских учителей, которые отвечают не только за усвоение своими учениками знаний, в том числе и исторических, но и за умение использовать эти знания, подавляющее большинство присутствующих некритически воспринимало избитые стереотипы русофобской пропаганды под соусом наукообразных объяснений? Умеют ли они пользоваться теми знаниями об истории, которые сами излагают на уроках? Горько было сознавать, что обывательские стереотипы мышления и пропагандистский вымысел затмевают в сознании многих людей в нашей стране, в том числе представителей интеллигенции, страницы сложной и интересной истории отношений между Россией и Прибалтикой. Но, может быть, и сама эта история плохо известна многим или, во всяком случае, изрядно подзабыта?

Глубокий знаток знаний в самых разных областях науки Карл Левитин в своей книге «Геометрическая рапсодия» сетовал, что многие люди, окончив школу, быстро забывают математику, а затем, не стыдясь, говорят, что ничего не смыслят в этой важнейшей науке. К сожалению, забывают не только математику. С годами многое из школьных знаний забывается. Из памяти вылетают сведения об истории, даты, имена, описания событий. И редко кто сможет через несколько лет после окончания школы точно назвать даты разделов Речи Посполитой, которые надо было знать назубок.

Однако, в отличие от алгебры и геометрии, мало кто сознается в том, что он забыл уроки истории, а после окончания школы не удосужился освежить или пополнить их. Правда, трудно решить, что лучше: бравирование незнаниями, возмущающее Карла Левитина, или лицемерная ложь, прикрывающая собственное невежество? Как-то организатор многих социологических исследований доктор исторических наук С.И. Васильцов провел опрос, в который был встроен тест. Сначала опрашиваемым предлагали ответить, любят ли они историю. Судя по ответам, 90 % опрошенных горячо любили историю, жить не могли без нее, читали напропалую исследования по истории и уж по крайней мере исторические романы. Но, когда им был предложен тест, в котором надо было сопоставить того или иного правителя России с теми или иными событиями, подавляющее число опрошенных не смогли это сделать верно. Победу под Полтавой приписали Ивану Грозному, Северную войну победоносно завершал Александр II, а относительно строительства железной дороги между Москвой и Петербургом решили, что оно было завершено при Николае II.

А надо ли знать историю? Зачем забивать голову именами фараонов, названиями битв и датами рождений давно умерших людей? Но ведь даже те, кто не испытывает желания узнать, откуда вышел его народ, чем прошлое его страны отличается от прошлого соседних стран, из чего развился современный мир, проявляют желание узнать причины современных конфликтов. Ведь необходимость покопаться в прошедших событиях возникает в любой острой и сложной ситуации. Для того чтобы поставить диагноз больному, врачу нужно знать историю болезни. Для того чтобы выяснить, кто прав в судебном споре, судья должен разобраться в истории конфликта. Даже разбор обычного дорожно-транспортного происшествия требует последовательного и желательно точного рассказа о том, какая машина куда ехала, а также что и сколько выпил водитель в ходе состоявшегося за пару часов до ДТП застолья. При этом ясно, что выяснение исторических причин международных, социальных или межнациональных конфликтов требует знакомства с неизмеримо большим количеством информации, чем при диагнозе ОРЗ, споре по поводу драки в подъезде или ДТП.

Поскольку ныне отношения между Россией и странами Прибалтики носят конфликтный характер, гражданам нашей страны просто необходимо узнать их предысторию, хотя бы для того, чтобы не повторять слепо расхожий вздор. Разделяя это убеждение, я постарался ознакомиться с самыми разными сведениями по истории отношений России и Прибалтики, содержавшимися в переписке дипломатов разных стран, сводках отечественной разведки, стенограммах съездов КПСС, съездов народных депутатов СССР и конгресса США, протоколах заседаний Президиума и Политбюро ЦК КПСС, протоколах судебных процессов, статистических справочниках, мемуарах видных государственных деятелей и других очевидцев исторических событий, коллективных и индивидуальных монографиях, написанных академиками и авторами, еще не получившими ученых степеней, публицистических работах, журналистских статьях и многих других источниках и публикациях. Многие работы, которые помогали мне разобраться в комплексе этих вопросов, были написаны авторами досоветскими, советскими, антисоветскими и постсоветскими. Порой сведения в одних публикациях противоречили информации из других работ, но нередко общие оценки авторов, придерживающихся разной идейно-политической направленности, были схожими. В представленной вниманию читателей книге я делюсь этими сведениями и пытаюсь на их основе вынести собственные суждения и сделать собственные выводы.

Приступая к работе, я понял, что по прошествии нескольких десятилетий после окончания школы и института мною была изрядно позабыта история отношений России и Прибалтики, даже та, что была мне известна по школьным и институтским учебникам. К тому же эти учебники не всегда подробно освещали эти страницы прошлого. Между тем история этих отношений длинна и начинается не с событий вокруг Бронзового солдата и даже не с подписания «пакта Молотова — Риббентропа». В почти тысячелетней истории отношений России и Прибалтики были столетия дружбы и сотрудничества, но были и годы драматических коллизий. При этом многие из этих драматических событий прошлого связаны с географическим положением Прибалтики между Западом и русским Востоком.




Часть I

ПРИБАЛТИКА МЕЖДУ ВОСТОКОМ И ЗАПАДОМ





Глава 1 Drang nach osten


Однажды Остап Бендер, мечтавший выехать с миллионом дензнаков в Бразилию, вдруг, отчаявшись, в сердцах воскликнул, что за Шепетовкой, стоявшей тогда на западной границе СССР, наверное, нет никакой другой страны, а лишь плещутся океанские волны. Если поверить в фантазию Бендера, то такой же океан отделял в ту пору Советскую страну и от Прибалтики. Ныне, когда океан неприязни отделяет прибалтийские страны от России, может создаться впечатление, что непреодолимый барьер, невидимый или видимый, всегда разделял Россию и Прибалтику. На самом деле воды Балтийского моря отделяли Прибалтику не от российских просторов, а от Западной Европы. Подобного барьера между восточноевропейскими равнинами и юго-западными прибалтийскими землями не существовало и в те времена, когда первые люди стали заселять Прибалтику после отступления ледников.

Первые племена, осевшие в Прибалтике, говорили на угро-финских наречиях (эсты, ливы). Со II тысячелетия до н. э. туда же стали переселяться с юга племена, говорившие на балтийских языках: курши, земгалы, латгалы, селы, жемайты, аукшайцы (или литовцы). Близость балтийских народов к соседним с ними славянам была очевидна: их языки имели много общего с восточнославянскими языками.

Обитавшие на общем массиве земной суши с восточными славянами народы Прибалтики поддерживали с ними постоянные и разнообразные связи. Важной водной артерией, связывавшей племена балтийских народов со славянским племенем кривичей, являлась Западная Двина (Даугава). О степени же взаимоотношений кривичей с финноязычными племенами с конца I тысячелетия до н. э. свидетельствуют схожесть их языков, а также постепенные изменения в их антропологическом типе и материальной культуре.

Правда, по мере развития морских путешествий Балтийское море стало не разделять, а соединять Прибалтику с Западной Европой. Известно, что уже в IV веке до н. э. из Прибалтики в Средиземноморье вывозили янтарь. О том, что племя эстов добывает янтарь, а эсты носят изображение дикого кабана, писал римский историк Тацит в I веке н. э. Известно и о древних торговых связях прибалтийских племен со скандинавскими. Впрочем, сохранились сведения и о набегах скандинавских племен на берега Прибалтики, а также о походах эстов на берега Дании и Швеции.

Не подозревая о долгосрочных последствиях своих действий, балтийские и угро-финские племена разместились в регионе, расположенном на важных сухопутных, морских и речных дорогах между Западной Европой и остальной частью Евразийского континента, самого крупного на планете. Борьба за контроль над Юго-Восточной Прибалтикой во многом предопределила будущую историю населявших ее народов.

Другим обстоятельством, повлиявшим на судьбы этих народов, стали исторические особенности их национального формирования, приведшие к тому, что они значительно уступали по численности окружавшим их народам. Угро-финские племена так и не сложились в единую угро-финскую нацию даже в пределах Северо-Востока Европы. Хотя в начале XIII века ускорилось создание эстонской народности, в Эстонии сохранились три языковые группы, границы которых до сих пор в основном совпадают с границами древних языковых группировок. Примерно в том же столетии ускорилось формирование литовской народности, хотя различия между группами литовцев сохранялись, а в период феодализма даже усилились. Кроме жемайтов и аукштайтов, сохранивших место жительства и наименование древних племен, оставались такие самостоятельные этнические группы, как дзуки, капсай, занавикай. Еще медленнее складывалась латышская народность, формирование которой завершилось лишь в конце XVI — начале XVII века. И здесь феодальная раздробленность консервировала древние племенные различия.

Несмотря на тесные связи между всеми народами Прибалтики, создания единой прибалтийской нации не произошло. Лапинь, один из националистических идеологов режима Ульманиса в Латвии, жаловался в 1936 году в журнале «Сеейс»: «Если бы 2000 лет тому назад балтийские племена высказали единение и дух культуры, мы в настоящее время могли бы говорить о балтийской мировой империи, которая властвовала бы вместо теперешней России». Можно высказать немало предположений, почему так случилось. Скорее всего, стремление оберегать традиционный уклад своего племени оказалось сильнее желания объединиться с близкими по культуре и языку или другими соседними народами во имя создания единой нации. Сопротивление сил традиционной местнической культуры тормозило формирование прибалтийских народностей, мешало им в создании своей государственности. Сетования Лапиня были запоздалыми: по его собственному признанию, возможность создания великой прибалтийской империи была упущена свыше двух тысяч лет назад, и малочисленные разобщенные племена Прибалтики не могли не превратиться в малые народы.

Между тем в соседних с Прибалтикой землях формирование единых народов из отдельных племен шло значительно быстрее. Хотя сопротивление центробежных сил тенденции к объединению среди восточных славян было немалым и порой вновь проявлялось, раскалывая единый русский народ, оно было впервые успешно преодолено еще в IX–X веках на землях от Ладоги до среднего течения Днепра. Из племен ильменских славян, кривичей, дреговичей, радимичей, северян, полян, древлян и других восточнославянских племен возникло единое Древнерусское государство. Укреплению его единства способствовало крещение Руси в 988 году.

Новое мощное государство могло диктовать свои условия небольшим и раздробленным племенам Прибалтики, державшимся за свои обычаи и языческие верования. В «Истории Литовской ССР» сказано: «Русские летописи отвечают, что жители Литвы и Жемайтии (неромы) наряду с куришами, латгалами, земгалами и ливами давали дань Древнерусскому государству; они могли быть зависимыми от Полоцка, Пскова или Новгорода». В зависимости от Полоцка находилось латгальское княжество Герцика (Ерсика); латгальское княжество Талава зависело от Пскова. Административными подразделениями являлись draudzes (замковые округа с городищем в центре) и pagasti (от русского погост). В 1030 году князь Ярослав Мудрый завоевал городище Тарту и основал там крепость Юрьев, а в 1030–1061 годах Юго-Восточная Эстония входила в состав Киевской Руси.

Свидетельства связей с русским государством ныне обнаруживаются в том, что многие термины торговли в латышском языке были заимствованы из русского языка. Нередко русские купцы расплачивались византийскими и арабскими монетами, которые у них тогда были в ходу, а теперь их обнаруживают в прибалтийской земле. Из Руси стало распространяться в Прибалтике и христианство. Почти все термины христианской культуры в латышском языке заимствованы из русского.

Несмотря на усиление влияния Руси на прибалтийские народы в целом и создание русских крепостей на их землях, границы между Древнерусским государством и Прибалтикой мало менялись на протяжении нескольких веков. Также известно, что русские не раз выступали союзниками племен Прибалтики. Историки упоминают, например, участие эстонцев в походе князя Олега на Константинополь.

Угроза самостоятельному существованию прибалтийских племен шла не с Востока, а с Запада. Крестовые походы, проводившиеся с XI века, свидетельствовали о стремлении стран Западной Европы начать экспансию за пределы своего региона на Восток, не ограничиваясь Палестиной. Одним из объектов захватнической политики Запада под идейным руководством Римской церкви стала Прибалтика, через которую путь лежал в Северную Евразию. В то же время, в отличие от крестовых походов в Палестину, продвижение в Прибалтику стало прежде всего делом немецкого рыцарства, выдвинувшего лозунг: «Drang nach Osten».

Начало германской экспансии на Восток было положено в конце XII века немецкими купцами, стремившимися закрепиться в устье Западной Двины (Даугавы). Одновременно папская курия направила в область Западной Двины, где тогда жили ливы, своих миссионеров. Но они были изгнаны. Тогда папа провозгласил крестовый поход против народов Восточной Прибалтики. Поход возглавил бременский каноник Альберт, получивший помощь папы Инокентия, германского императора и датского короля. Собрав крестоносцев, Альберт вторгся на кораблях в устье Западной Двины (1200 г.). В 1201 году, после разгрома ливов, был заложен город Рига. В следующем, 1202 году, став рижским епископом, Альберт создал Орден меченосцев.

Как отмечается в третьем томе «Всемирной истории» (М., 1957), «полоцкий князь, которому была подвластна земля ливов, неоднократно предпринимал в союзе с литовцами походы в помощь ливам. Но полочане не имели достаточных сил, чтобы отразить наступление крестоносцев. Крепости Кокнесе, Селпилс и город Ерсике в землях латгалов и селов в 1207–1209 гг. были захвачены и разорены немецкими феодалами. Впрочем, опасаясь полоцкого князя, последние продолжали (до 1212 г.) вносить ему издавна шедшую с ливов дань». В 1214 году сдалась Талава. Память об этих событиях запечатлена в строках латышского героического эпоса «Лачплесис»:
		Вижу я, старейшины,



		Вы еще не знаете,



		Что беда нависла грозно



		Над свободной Балтией,



		Что у Даугавы на взморье



		Пришлые торговые



		Люди с позволенья ливов



		Город свой построили.



		Позже каждою весною



		Приплывали с запада



		Воины, закованные



		В панцири железные…



		И теперь пришельцы эти



		Разоряют начисто



		Землю ливов, жгут их нивы,



		Грабят их селения,



		Истязают, убивают



		Всех, кто им противится,



		Остальных в чужую веру



		Обращают силою.



		Лютый замысел лелеют:



		Захватить всю Балтию,



		Подчинить навеки гнету



		Нивы наши вольные,



		А народ ее свободный



		Превратить в рабов своих.








О том, что продвижение немецких захватчиков сулило порабощение покоренных народов и даже их полное уничтожение, свидетельствовала судьба балтийского племени пруссов, которое было в конечном счете уничтожено. Правда, балтийские племена, в частности курши и земгалы, оказывали упорное сопротивление немецким рыцарям. Но все же перевес сил захватчиков привел к тому, что в 1267 году были покорены курши, а в 1290 году — земгалы.

Успехам немецких рыцарей способствовала малочисленность и разобщенность прибалтийских племен. Рыцари Ордена меченосцев активно использовали различия между племенами и, опираясь на новообращенных в католицизм ливов и латгалов, предприняли в 1208–1212 годах 20 походов в Южную и Центральную Эстонию. Эстам приходилось отражать и агрессию датчан, которые во главе с королем Дании Вальдемаром II в 1206 году осуществили безрезультатную попытку захватить остров Сааремаа.

Рассказы о нашествиях с Запада и о готовности прибалтийских и славянских народов дать совместный отпор пришельцам отразились в строках эстонского героического эпоса «Калевипоэг»:
		Отовсюду к Линданисе



		Вести грозные стремятся;



		Вновь гроза войны нависла!



		Из-под Пскова скачет парень,



		А другой — с лугов латышских,



		Третий — из дубравы Таары



		С горькой вестью о несчастье,



		С вестью о беде нежданной,



		Уж к латвийским побережьям



		На судах морских приплыло



		Множество людей железных,



		Убивать народ и грабить,



		Добрый мир в стране нарушить,



		Праздник завершить бедою.








Вторжение немцев и датчан входило в противоречие с интересами Новгорода и Пскова, которые были готовы дать отпор пришельцам. Однако, как отмечалось в третьем томе «Всемирной истории», «обострение борьбы новгородского боярства с владимирско-сузадальскими князьями, а также обособленность Полоцка, Пскова и Смоленска отражались на обороноспособности прибалтийской территории. У враждовавших между собой русских князей не было единого плана боевых действий в Прибалтике. Новгородские войска выступали против немецких рыцарей на территории Тормы (1209 г.), Уганди (1210 г.), Ярвамаа и Харьюмаа (1212 г.), они изгнали захватчиков из Отепя (Оденпе). Новгород продолжал полумать дань с эстов, но немецкие феодалы разорили Саккала и дошли до реки Эмайыги, близ русских границ. Немецкие захватчики установили на покоренной земле невиданный гнет. Массами истреблялось население. Страна эстов варварски опустошалась».

Борьба эстонского народа против захватчиков шла с переменным успехом. 21 сентября 1217 года на подступах к Вильянди крестоносцы разбили 6-тысячную рать эстов и снова покорили Южную и Центральную Эстонию. Однако сопротивление эстонцев и их сотрудничество с русскими заставляли захватчиков действовать осторожнее, и наступление ордена было остановлено. Тогда епископ Альберт соединил усилия Ордена меченосцев и Дании. В 1219–1220 годах войско Вальдемара II захватило Северную Эстонию (Рявала, Харьюмаа, Вирумаа, Ярвамаа). На месте древней эстонской крепости Линданис была построена новая крепость Ревель (Таллин), превращенная в опорный пункт дальнейшей агрессии. Но вскоре между немцами и датчанами начались распри из-за дележа захваченных земель. В это время предприняли попытку захватывать эстонские земли и шведы, высадившиеся на острове Сааремаа, но они были разбиты местными жителями. Провалилась и новая попытка датчан захватить этот остров.

В 1217 году был заключен боевой союз эстов с Новгородом и Псковом. Началась война русских и эстов против ливонских рыцарей. Союзниками Руси являлись литовцы, совершавшие походы в захваченные немецкими рыцарями земли в области нижнего течения Двины. Были совершены походы на Венден (1218 г.) и окрестности Риги (1222 г.).

А в 1223 году вспыхнуло всеобщее эстонское восстание, и вскоре вся Эстония, за исключением Таллина, была освобождена. Хотя эстонцам помогали русские отряды в важнейших городищах (Тарту, Вильянди, Отепя), поход князя Ярослава Всеволодовича с новгородскими полками на Ревель (1223 г.) не привел к изгнанию захватчиков из Эстонии. Князю не хватило для этого сил. Между тем ливонские крестоносцы, получая постоянную помощь из Германии, захватывали один город за другим. В 1224 году последним пал Тарту, который защищали совместно русские и эсты. (Во главе русского отряда стоял князь Вячко.) В 1227 году немецкое войско в 20 тысяч человек покорило остров Сааремаа.

Действия немецких захватчиков направляли папские легаты. О том, что цель движения на Восток лежала далеко за пределами Прибалтики, свидетельствовало заявление папы Гонория III от 1227 года, потребовавшего подчинения от «всех королей Руси». В эти же годы Рим поддержал вторжение в Юго-Восточную Русь венгерских и польских феодалов. Между тем покорение немцами подавляющей части Эстонии и Латвии, называвшейся с тех пор до середины XVI века Ливонией, было завершено.

В то время как немецким агрессорам удалось покорить разобщенные племена Латвии и Эстонии, осуществление политики «Drang nach Osten» на русских землях оказалось делом нелегким. Правда, на первых порах немецкие рыцари сумели вторгнуться в пределы Полоцкого княжества. Однако, несмотря на распад Киевской Руси на отдельные княжества, на севере сохранялась достаточно мощная Новгородская земля, пределы которой к этому времени распространялись далеко на север и восток. Новгородцы сумели дать отпор пришельцам с Запада. В 1234 году новгородский князь Ярослав Всеволодович, возглавив полки новгородцев и суздальцев, разгромил меченосцев вблизи Юрьева (на реке Эмайыги). По мирному договору, заключенному с крестоносцами, Русь сохраняла свои права в Латгалии и части Эстонии.

Новую попытку покорить Русь немецкие рыцари в союзе со скандинавскими феодалами предприняли после покорения русских княжеств монголами. В 1240 году шведские войска во главе с ярлом Биргером высадились в устье Невы, но были разбиты новгородским князем Александром Ярославичем, которого после этой битвы стали именовать Невским. Однако в том же году немецкие рыцари захватили Изборск, а затем Псков.

В 1241 году Александр Невский освободил Псков. В ходе Ледового побоища на Чудском озере (5 апреля 1242 года) войску Александра Невского (15–17 тысяч человек) противостояло войско из немецких и датских рыцарей. При этом на стороне немцев выступали эсты и солдаты из чуди (10–12 тысяч человек). Сокрушительный разгром агрессоров вынудил их уйти с русских земель и пойти на подписание мира с Новгородом в 1243 году.

Через четверть века русские нанесли новое поражение силам Западной Европы, пытавшимся развязать поход на Восток. В 1268 году новгородское войско двинулось в поход против датчан, владевших Северной Эстонией. Несмотря на то что к этому времени русские княжества были разорены золотоордынцами, они проявили солидарность в борьбе против общего врага, наступавшего на них с Запада. На стороне новгородцев во главе с посадником Михаилом Федоровичем и тысяцким Кондратием были псковичи во главе с князем-литовцем Довмонтом, переяславцы во главе с князем Дмитрием Александровичем, суздальцы во главе с князем Святославом Ярославичем. По сути, это был поход Руси против западноевропейцев, захвативших к этому времени значительную часть Прибалтики.

Против русских выступило объединенное войско датчан, ливонских рыцарей и сил дерптского епископа. В сражении у реки Киюла под Раквере 18 февраля 1268 года немецко-датское войско было разбито и бежало с поля боя. Это поражение и последовавшая в 1269 году неудача Ливонского ордена под Псковом вынудили Запад на несколько десятилетий отказаться от вторжений на русские земли.

Позже такие попытки возобновились, но на пути агрессоров мощным богатырем, охранявшим русские границы, стоял героический Псков. Крепость Пскова была крупнейшей на Руси: протяженность ее стен достигала 9 километров, десятки башен усиливали ее мощь. Таких крепостей ни немцы, ни датчане не встретили на покоряемых ими землях Латвии и Эстонии.

В ходе защиты Пскова и Псковской пограничной земли русские люди проявляли исключительное мужество и готовность поступиться своими частными интересами во имя общего дела. Вместе с жителями Пскова рубежи Руси защищали люди из других русских земель.

Очевидно, что, несмотря на мужеством борьбе против захватчиков, население Эстонии и Латвии не смогло проявить столь высокого сознания общих задач и готовности сплотиться на борьбу против агрессоров. Более того, некоторые племена Прибалтики порой становились на сторону своих поработителей и даже помогали им в борьбе против соседних народов. В результате народы Эстонии и Латвии на долгие столетия утратили свою независимость, так и не обретя национальной государственности.




Глава 2

«Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли»


В то время как Латвия и Эстония в течение нескольких десятилетий оказались под властью иноземных захватчиков, их продвижение в Литву столкнулось с более упорным сопротивлением. Военные столкновения немецких рыцарей с литовцами начались с 1185 года. А вскоре действия немцев получили благословение из Рима и были объявлены делом всей Западной Европы. В 1217 году папа римский объявил крестовый поход против пруссов и литовцев. В ответ литовские князья проявили готовность к консолидации. Великий князь Миндовг объединил земли Аукшайтию, Жемайтию и другие. Миндовга поддержали и русские князья. В 1219 году был создан союз 21 князя Литвы и Волыни. Возглавивший союз Миндовг сумел подавить сопротивление других князей и создать боевое войско. 22 сентября 1236 года в битве при Сауле (Шяуляе) войско Миндовга, в котором участвовали курши и земгалы, разбило войско Ордена меченосцев. 9/10 войска во главе с магистром ордена было уничтожено.

Остатки разбитого Ордена меченосцев слились в 1237 году с Тевтонским орденом (создан в 1190 году бремен-скими и любекскими купцами при осаде крестоносцами города Акра; в 1226 году по договору с польским князем Конрадом Мазовецким орден получил Хелминскую землю). Орден меченосцев превратился в отделение Тевтонского ордена под названием Ливонский орден.

В 1236 году Ливонский орден взял под свою власть значительную часть Ливонии, которая состояла из епископств: Рижское, Курляндское, Дерптское (Тартуское), Эзель-Викское (Сааре-Лянемасское). Номинально земли Ливонского ордена находились под властью папы римского и германского императора. Северная же Эстония по Стенбийскому договору 1238 года перешла к Дании. По сути, Стенбийский договор оформил военно-политиче-ский блок против Литвы.

В качестве предупредительной меры против немецких крестоносцев Миндовг предпринял в 1244 году поход против Ливонского ордена в земли куршей и земгалов. Однако орден сумел воспользоваться распрями в литовском лагере и, опираясь на поддержку ряда литовских князей, сумел нанести поражение войску Миндовга. Последний был вынужден пойти на мир с орденом, а в 1251 году принял католическую веру. Одновременно он уступил значительную часть Жемайтии (Жмуди) епископу Христиану, который отдал эти земли Ливонскому ордену.

Воспользовавшись ослаблением Литвы, немецкие рыцари в 1256 году объявили новый крестовый поход с целью захвата всей Жемайтии. Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «вместе с орденскими рыцарями в походе принимали участие многие рыцари из Германии, Франции и Англии. Они опустошили Жемайтию, но и на этот раз не смогли закрепиться здесь и вынуждены были вернуться назад».

Решающее столкновение между литовцами и ливонцами произошло в битве у озера Дубре (Курляндия) 13 июля 1260 года. В ходе сражения курши и эсты, находившиеся в ливонском войске, перешли на сторону литовцев. Войско ордена было разбито. Почти все его предводители и более 150 рыцарей погибли. Некоторое время Тевтонский орден воздерживался от наступления против Литвы, сосредоточив свои усилия на покорении пруссов. Миндовг же отрекся от католической веры.

Тем временем Миндовг расширил свои владения на юг за счет русских княжеств, многие из которых оказались в это время под татаро-монгольским игом. Вслед за Черной Русью (северо-восточная часть нынешней Гродненской области) к Литве была присоединена вся Западная Белоруссия. Эти расширения литовских земель не сопровождались войнами. Необходимость бороться против общего врага с Запада способствовала укреплению сотрудничества между Литвой и русскими княжествами. В 1261 году был оформлен союз Миндовга с Александром Невским. В 50-х годах XIII века князем Полоцка стал племянник Миндовга. Был заключен союз с галицким князем Даниилом, который был подкреплен браком князя Шварна Даниловича с дочерью Миндовга.

Исторические судьбы Руси и Литвы все теснее переплетались. А тогдашняя история была ознаменована не только постоянными войнами против внешних врагов, но и местническими интригами, дворцовыми заговорами, государственными переворотами. Результатом одного из дворцовых заговоров было убийство Миндовга в 1263 году. Организаторами убийства были князья Тройнат и Довмонт. Однако, как сказано в «Истории Литовской ССР», «великим князем стал при поддержке русских земель сын Миндовга Войшелк».

Но Довмонт отнюдь не стал врагом русских. После переворота он бежал из Литвы в Псков, где принял христианство и, как сказано в «Истории Литовской ССР», «отважно защищал русские земли от ордена. Православная церковь причислила его к лику святых». (A.A. Бологое в книге «Псков» подчеркивал: «При Довмонте, княжившем в Пскове с 1266 по 1299 год, Псковская земля еще более окрепла, стала независимой от Новгорода». И сейчас гости Пскова могут видеть стены сохранившихся городских укреплений, сооруженных при Довмонте, именуемых «Довмонтовым городом».)

Через некоторое время Войшелк отрекся от престола и ушел в монастырь. Его преемником стал Шварн Данилович. Так на литовском престоле оказался русский князь. Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «Шварн княжил в Литве недолго, и утвердиться здесь русская династия без опоры на объединенные силы Южной Руси не могла. А силы Южной Руси были ослаблены монголо-татарским игом и раздорами в среде князей Даниловичей».

Новым великим князем стал Тройден (1270–1282), который стремился окончательно подчинить Литве Черную Русь, пользуясь распрями между волынскими и галицкими князьями. Не в последнюю очередь Тройден стремился таким образом укрепить литовское войско и использовать новых русских подданных в борьбе против внешних врагов. В войско Тройдена вошли русские лучники, сыгравшие немалую роль в сражениях литовского князя.

Из этих же соображений исходил и князь Витень (1295–1316), который, как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «вел активную внешнюю политику, пользуясь ослаблением Руси вследствие новых монголо-татарских вторжений и ига». В то же время очевидно, что Витень выступал на стороне русских, когда речь шла о совместной борьбе против общих врагов. В «Истории Литовской ССР» говорится: «Когда население Полоцкого княжества, возмущенное появлением рыцарей Ливонского ордена, обратилось за помощью в Литву, Витень в 1307 году явился, перебил почти всех застигнутых немцев, а построенную ими католическую церковь разрушил». При этом Витень стремился прежде всего укрепить свою власть: «Некоторое время он посылал в Полоцк своих наместников. Витебск также тяготел к Литве. Витень овладел и Турово-Пинской землей».

Включение русских земель в состав Литовского княжества явилось для него ценным приобретением. Авторы вышеупомянутого исследования подчеркивали: «Русские земли имели особое значение для укрепления великокняжеской власти, государства. Здесь можно было черпать военные силы, здесь были развитые города, прочно связанные с торговыми центрами других стран, и сельское население, давно несшее бремя определенных податей и повинностей. Здесь же к услугам князя была и организованная администрация, структура определенных должностей и званий, которыми утверждалась княжеская власть над народом. Формы государственного строя древнерусских земель, несколько видоизмененные, были приняты в Литве».

Преемник Витеня великий князь Гедемин (1316–1341) именовал себя «королем литовским и русским». В торговом договоре с Ливонским орденом 1338 года Гедемин титуловался так: «Король Литвы, король Полоцка, король Витебска». Однако на русские земли претендовала не только языческая Литва, но и соседние католические страны. После смерти последних князей Галицко-Волынского княжества из рода Романа с претензией на их наследство выступили Польша и Венгрия. Полякам удалось посадить на престол в Галицко-Волынском княжестве мазовецкого князя (хотя и литовского происхождения) Болеслава-Юрия Тройденовича. После его гибели в 1340 году польский король ненадолго овладел Львовом и другими городами Галицкой земли.

Однако местные бояре во главе с Детко вытеснили поляков и призвали сына Гедемина Любарта на престол.

(Видимо, правители-литовцы, соблюдавшие языческие традиции, были предпочтительнее для русских, чем славяне-католики, подчиненные воле Рима — извечного инициатора походов против Руси.) Правда, Любарту не удалось удержать контроль за Галицкой землей, и в 1349 году польский король Казимир овладел ею. За Литвой осталась лишь Волынская земля.

Подчинение русских княжеств Золотой Орде привело также к тому, что Золотая Орда оказалось соседкой Литвы. А поэтому Литва не раз в XIII веке подвергалась набегам татаро-монгол и вела войны с Золотой Ордой (1258, 1275, 1278, 1282, 1289 гг.). С начала XIV века литовцы начинают одерживать победы над войсками Золотой Орды. В 1325 году литовцы вытеснили золотоордынцев из Киева, и его наместником стал брат Гедемина Федор. В 1333 году произошли столкновения между литовцами и золото-ордынцами из-за Смоленска. В 1339 году хан Узбек напал на Литву, но без успеха. В 1362 году литовское войско во главе с великим князем Ольгердом (Альгирдасом) разбило золотоордынцев под Синими водами. В результате этих войн владения Литвы расширились за счет прежде подвластных Орде русских княжеств. В княжение Ольгерда (1345–1377) в состав Великого Литовского княжества вошли киевские, переяславские, подольские, чернигово-северские земли). При великом князе Витовте (1392–1430) владения Литвы достигли Черного моря. Границы Великого княжества проходили на востоке по истокам Волги, за Окой, по Осколу и завершались на нижнем течении Днепра у его устья. На западе литовские границы шли по Днестру, Бугу и достигали Балтийского моря.

Казалось, что после разграбления русских княжеств золотоордынцами и их ослабления внутренними распрями создались условия для реализации мечты Лапиня о создании балтийской империи, которая могла бы потеснить Русь, а может быть, и убрать ее с географической карты. Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «политическое преобладание в Полоцко-Минской Руси дало возможность Литве совершать набеги на земли псковские, новгородские и смоленские, где также чувствовалось ее влияние. Из-за столкновения Новгорода с московским князем Иваном Калитой появился договор, по которому новгородцы приняли у себя Нариманта, сына Гедемина, и, как сказано в Новгородской летописи, «даша ему Ладогу и Орехов и Корельский городок и Корельскую землю и половину Копорья, в отчину и в дедину и его детемь». Находившийся в Пскове Александр Михайлович Тверской, который бежал от ордынцев и Калиты, также заручился покровительством Гедемина. Вмешательство Гедемина в новгородские и псковские дела вызвало столкновение Литвы с Великим княжеством Московским. Иван Калита помирился с новгородцами, псковичам пришлось покориться под угрозой церковного отлучения, а Александру Михайловичу бежать в Литву. После смерти Калиты произошло примирение Литвы с Великим княжеством Московским, скрепленное браком дочери Гедемина Августы-Анастасии с великим князем Семеном».

Однако превращения Литвы в великую балтийскую империю не состоялось, и вряд ли это могло бы произойти. Следует учесть, что Литву, потерявшую часть Жемайтии, лишь условно можно было называть балтийской страной. Земли юго-западного побережья Балтийского моря к этому времени были оккупированы немецкими и датскими захватчиками. Захватчики оттеснили балтийский литовский народ от Балтийского моря в глубь Восточной Европы. На большинстве же земель Великого княжества Литовского преобладало русское, а затем белорусское и украинское население, которое сохраняло свои языки, свою культуру, свою веру. В Великом княжестве Литовском лишь Жемайтия и Аукшайтия оставались областями, в которых преобладали литовская речь, литовская культура, литовская языческая вера. Литовские же верхи, принимая христианство, используя организацию управления русских княжеств, а также древнерусский (а затем белорусский) язык в качестве государственного языка княжества, вступая в браки с семьями русских князей и белорусских бояр, постепенно «русифицировались».

Хотя борьба за влияние между Литовским и Московским княжеством продолжалась долгое время, периоды обострения отношений сменялись периодами сотрудничества. Ни языковые, ни культурные, ни религиозные различия не мешали развитию разнообразных связей между двумя народами. Несмотря на то что Литва оставалась последней крупной языческой страной в Европе (наиболее почитаемым богом был Перун-Перкунас), а Гедемин еще раз решительно отверг предложения посланцев Рима принять христианство (в католическом варианте), православие не преследовалось в Литве. Более того, как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «литовское правительство… поддерживало православную церковь».

Расширяя свою власть над русскими землями, литовские князья опирались на русских и белорусских бояр. «История Литовской ССР» гласит: «Превращение небольшого языческого государства в Великое княжество Литовское в результате присоединения древнерусских земель стало возможным лишь при условии сохранения широких иммунентных прав за местным боярством… Соглашения с литовским правительством полоцкого, а позднее Волынского и смоленского боярства носили традиционную форму «ряда», гарантировавшего сохранение «старины»… Местная белорусская знать была привлечена к ведению внешней политики и торговли, она влияла на решения великого князя и по внутриполитическим вопросам. Вместе с ней в литовское делопроизводство входил белорусский язык… Включение в состав Литовского государства феодально развитых белорусских и украинских земель оказало благотворное влияние на культуру страны. Главным следствием этого акта было распространение древнерусской письменности». Жизнеописания князей Миндовга, Тройната, Войшелка и других были написаны на древнерусском языке.

Хотя после принятия Литвой католичества основные законодательные акты стали составляться на латинском языке, исполнительные указания местному начальству писались на древнерусском. Как указывалось в «Истории Литовской ССР», «это можно было объяснить тем, что волостные тиуны в Литве умели читать по-русски и не знали латыни. Их учителями могли быть только западнорусские писцы». Литовский же язык в это время был бесписьменным.

И все же столкновения интересов феодальных государств в конечном счете стали причинами войн между Литвой и русскими княжествами. Былое сотрудничество Литвы и Смоленской земли в ходе совместной борьбы против Золотой Орды и Тевтонского ордена сменилось нападением князя Ольгерда на Смоленскую землю в 1355 году, в результате которого им были захвачены волости Ржевская и Белая. Затем Ольгерд захватил южную часть Смоленской, заняв Мстиславль.

К тому же Ольгерд ввязался в конфликт между Москвой и Тверью. Тверской князь Михаил Александрович бежал в Литву. Поскольку Михаил Александрович был женат на сестре Ольгерда, великий князь Литвы предпринял в 1368 году поход на Москву. Этот, а затем и два последовавших похода Ольгерда, 1370 и 1372 годов, на Москву не привели его к успеху, и был заключен мир. В то же время, как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «походы Ольгерда приносили немало бед населению Руси: многие города и села были разорены, запасы хлеба уничтожены, скот угнан».

Растущее усиление Московского княжества противоречило экспансионистским целям литовских князей. По этой причине накануне Куликовской битвы 1380 года великий князь Ягайло (1377–1392) заключил союз с Золотой Ордой против московского князя Дмитрия. Исход Куликовской битвы мог бы быть иным, если бы войско Ягайло успело подойти к месту сражения до разгрома войска Мамая. В то же время свидетельством сложности и противоречивости отношений между Литвой и Москвой служат такие факты: брат Ягайло, полоцкий князь Андрей, принимал участие в Куликовской битве на стороне Дмитрия Донского, а другой его брат — князь северский Дмитрий — перешел на сторону Московского княжества.

А вскоре вражда между правителями Литвы и Руси вновь сменилась сотрудничеством. Проявлением этого явился брак между дочерью Витовта и московским князем Василием, заключенный в 1391 году.

Правда, несмотря на это, Витовт предпринял попытки укрепить и расширить свой контроль над русскими землями. После восстания жителей Смоленска под руководством князя Юрия Святославича в 1401 году и отделения Смоленской земли от Литвы войско Витовта осадило в 1404 году Смоленск и в течение семи недель осаждало его. Как говорилось в «Истории Литовской ССР», «город, измученный голодом, сдался. Часть бояр, сторонников князя Юрия, Витовт истребил, часть изгнал. В городе и волостях Смоленской области он посадил своих наместников. После этого Витовт повернул на Псков. В начале 1406 года он вторгся в пограничные псковские волости. Псков был связан договором с Новгородом. Псковичи и новгородцы обратились за помощью к великому князю московскому. Литовско-русская война продолжалась три года, но без сражений».

Как отмечалось в «Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона», «Витовт… был грозный враг. Владея Смоленском и юго-западными русскими княжествами, он недаром носил титул великого князя литовского и русского; на восток его владения простирались до Оки. Родственные отношения смягчали борьбу; но Витовт был не из тех людей, которые всему предпочитают родственные связи. Псковичи и новгородцы просили помощи у великого князя московского. Три раза сходились тесть и зять, и ни разу битвы не было, каждый раз дело кончалось свиданием и миром: в 1406 г. близ Крапивны, в 1407 г. у Вязьмы и в 1408 г. на берегах р. Угры. После мира на р. Угре не было больше столкновения у Василия с Витовтом». Летом 1409 года Витовт заключил мир со Псковом.

Совершенно очевидно, что, несмотря на напряженные отношения, которые не раз сводили литовцев и русских в схватки друг с другом, в течение нескольких веков между Литвой и Русью преобладали отношения добрососедства, а родословные представителей литовских и русских верхов тесно переплетались. В ту пору многие могли сказать слова странствующего монаха Варлаама из драмы A.C. Пушкина «Борис Годунов»: «Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли».

На западе же Литвы не прекращались кровопролитные войны с немецкими рыцарями, не оставлявшими своих попыток покорить или уничтожить литовский народ. С 1340 по 1410 год Тевтонский и Ливонский ордена предприняли более 100 военных походов против Литвы. Каждый из них мог привести к тому, что Литва повторила бы судьбу Пруссии: полное онемечивание или уничтожение. Особенно мощным был крестовый поход 1345 года против Литвы Тевтонского ордена при участии королей Чехии и Венгрии. Однако Ольгерд сумел не только отразить крестоносцев, но и вторгнуться в Ливонию, а затем осадить Ригу. Правда, взять ее великому князю не удалось.

В 1348 году произошло сражение немецких рыцарей против войска Ольгерда у реки Стревы. В рядах литовского войска были русские полки из Бреста, Витебска, Смоленска и Полоцка. Литовское войско одержало победу.

В 1377 году немецкие рыцари предприняли новое нападение на Литву, а в сентябре 1379 года великий князь Ягайло подписал перемирие с Тевтонским орденом на 10 лет. Воспользовавшись междоусобной борьбой в Литве между Ягайло и его старшим братом Кейстутом, крестоносцы заключили тайный союз с Ягайло. Раскрыв эту сделку, Кейстут лишил в 1381 году Ягайло власти. Тем временем рыцари Тевтонского ордена вторглись в Литву. При поддержке крестоносцев Ягайло сверг Кейстута, который был убит. Его сын Витовт был брошен в тюрьму. Согласно новому договору 1382 года, заключенному Ягайло с Тевтонским орденом, Ягайло и его брат Скиргайло обещали крестить Литву и отдать Жемайтию вплоть до реки Дубисы.

Бежавший из заключения Витовт также стал искать поддержки у ордена, который умело использовал междоусобицу в Литве. Тевтонский орден вновь напал на Литву, обвиняя Ягайло в том, что он не заставил жемайтов подчиниться ордену и не окрестил Литву. Витовт же пообещал ордену стать его вассалом после возвращения ему литовского престола. Лишь после заключения тайной сделки с Ягайло, благодаря которой он получил под свою власть Гродно и Брест, Витовт порвал с орденом, сжег два замка крестоносцев и вернулся в Литву. Борьба Литвы с Тевтонским орденом продолжалась.

В ходе своих наступлений на Литву крестоносцы построили на берегу Немана ряд крепостей (Баербург, Мариенбург, Готисвердер, Мариенвердер). Одновременно они разрушали литовские замки (Велюона, Каунас). Литве все труднее было сдерживать натиск тевтонцев и ливонцев в одиночку.

Чтобы укрепить свои позиции, 14 августа 1385 году в Кревском замке литовские князья заключили с Польшей так называемую Кревскую унию, в соответствии с которой князь Ягайло, вступив в брак с королевой Ядвигой, был провозглашен польским королем. Одновременно Ягайло обязался принять католичество лично, а в 1387 году с язычеством в Литве официально было покончено и литовцы были окрещены, став католиками. (Правда, историки утверждают, что большинство населения сохраняло верность языческим обрядам еще по крайней мере полтора века. Некоторые же обычаи языческих времен, такие как культ змей или ужей, сохранялся в литовской деревне гораздо дольше. Обычай же держать дома рептилий и прикармливать их сохранялся в некоторых деревнях вплоть до конца XX века. Характерно, что даже солнечные лучи на гербе Литовской ССР были, в отличие от подобных лучей на гербах СССР и других союзных республик, не ровными, а извивающимися. Очевидно, это отвечало сложившимся в народе эстетическим представлениям о красоте змееподобных тел.)

Создание литовско-польской унии позволило двум государствам увереннее противостоять Тевтонскому ордену. Магистр ордена пытался опротестовать у папы римского крещение Литвы, ссылаясь на то, что право на крещение литовцев было отдано в XIII веке лишь ордену, но безуспешно.

После восстания населения Жемайтии против ордена в 1409 году началась «Великая война» между Тевтонским орденом, с одной стороны, и Польским королевством и Великим Литовским княжеством — с другой. 15 июля 1410 года под Грюнвальдом войско из 32 тысяч человек под водительством Ягайло встретилось с войском ордена из 27 тысяч под водительством великого магистра Ульриха фон Юнгинена. На стороне Ягайло сражались польские, литовские, русские, украинские, белорусские, валашские, чешско-моравские, венгерские и татарские отряды. Под руководством фон Юнгинена сражались немецкие, французские и другие рыцари, а также отряды наемников (швейцарцы, англичане и другие). Решающую роль в сражении сыграла стойкость смоленских полков под командованием Мстиславского князя Юрия Лингвеньевича. Крестоносцы были окружены, и большая их часть, включая фон Юнгинена, перебита.

Войска, которыми командовали Ягайло и Витовт, вступили в глубь Пруссии. Казалось, перед польско-литовским войском открывалась возможность освободить прибалтийские земли от немецких захватчиков.

Ко времени Грюнвальдской битвы народы Эстонии и Латвии в течение 100–200 лет находились под игом иностранных поработителей. В Ливонии были установлены феодальные порядки. Как отмечается в «Советской исторической энциклопедии», в Латвии «крестьяне попали под двойной гнет — феодальной и колониальной эксплуатации. Как подати (чинш, десятина), так и барщина непрерывно возрастали, особенно со второй половины XV века. С этого времени развивается мызное хозяйство и непрерывно расширяется барская запашка, так как с каждымдесятилетием на западноевропейских рынках рос спрос на хлеб и увеличивался его вывоз из Латвии».

Усиление эксплуатации крестьян сопровождалось усилением их порабощения. «К концу XV века в договорах о выдаче беглых крестьян впервые в Латвии документально оформлено крепостное право и для решения споров о выдаче беглых был назначен специальный судья (так называемый гакенрихтер). Узы крепостничества сковали латышское крестьянство, и не случайно, начиная уже с XVI века, свободных людей стали называть немцами, а зависимых — ненемцами».

Аналогичное положение сложилось и в Эстонии. В «Советской исторической энциклопедии» сказано: «Вследствие развития барщинного мызного хозяйства, производившего хлеб на экспорт, все ухудшалось экономическое и юридическое положение эстонских крестьян. С конца XIV века начинается процесс закрепощения крестьян, на рубеже XV и XVI веков в Прибалтике уже бытовал взгляд на крестьян как на собственность феодала. Отдельные социальные группировки крестьянства (сошные крестьяне, вольные крестьяне — юксъялги) стали постепенно сливаться в относительно однородную массу крепостных».

Жизнь в городах Эстонии строилась по западноевропейскому образцу. В первой половине XVI века городское население Эстонии (15–20 тысяч) составляло 6–8 % всего населения Эстонии (250 тысяч). Как сказано в «Советской исторической энциклопедии», «Таллин, Пярну и Вильянди были членами Ганзейского союза. Города Эстонии, особенно Таллин, играли существенную роль в торговле между русскими городами и Западной Европой… Немецкие бюргеры, господствовавшие в магистрате и купеческой гильдии, властвовали над эстонцами, которые составляли основную массу городского населения. В городском ремесле существовал заимствованный в Германии цеховой порядок».

Эстонский историк О. Сепре отмечал: «Как в деревне бароны, так в городе немецкие купцы в эпоху феодализма образовали особую касту, которая не смешивалась с эстонцами и имела постоянные экономические, политические и культурные связи с Германией». Сепре подчеркивал: «Германский образ жизни преобладал во всех городах на территории Эстонии. Городские дома строились по образцу немецких; мебель, одежда, обычаи были немецкими… Бароны и городские немцы смотрели на эстонцев как на низших людей… Говорить по-эстонски считалось недостойным».

В Латвии главным торговым центром и портом была Рига. В «Советской исторической энциклопедии» указано: «Немцы подчинили себе экономику города, управление (магистрат), организации торговцев и ремесленников (гильдии и цехи). Таким же было положение и в других городах Латвии (Цесис, Валмиера и другие)».

Народы Латвии и Эстонии не раз поднимались на борьбу против иностранных поработителей. 23 апреля 1343 года в Харьюмаа вспыхнуло восстание, получившее название «восстания Юрьевой ночи». Лишь после упорной борьбы войска Ливонского ордена подавили это восстание.

Однако разгром войск Тевтонского ордена при Грюнвальде не привел к освобождению Прибалтики от немецкого ига. В значительной степени это было вызвано глубокими разногласиями в стане победителей. Полный разгром немецких рыцарей и освобождение Прибалтики от господства крестоносцев означали бы для литовских властей нарушение баланса сил в этом регионе. Как подчеркивали авторы «Истории Литовской ССР», «в расчеты Витовта не входило совсем обессилить орден. По всей вероятности, он опасался, что в таком случае Польша может упразднить самостоятельность Великого княжества Литовского. Польско-литовские противоречия позволили немецким рыцарям удержаться на захваченной территории».

Мирный договор 1411 года, подписанный в Торуни, сохранил существование ордена и значительной части его владений. Даже Жемайтия возвращалась Литве не на вечные времена, а лишь до смерти Витовта. Поскольку орден уцелел, то после смерти Ягайло и Витовта его руководители требовали возвращения ему Жемайтии. Лишь по мирному договору 1422 года орден был вынужден отказаться от своих притязаний на Жемайтию и Занеманье. Однако западнолитовские земли (Клайпеда и Клайпедский край) так и остались под властью Тевтонского ордена.

В битве при Грюнвальде вновь проявилась способность литовского народа наносить сокрушительные удары немецким захватчикам. Налицо была и солидарность всех славянских народов (от польского до русского) с литовцами в их совместной борьбе против агрессоров с Запада. Однако этот союз оказался непрочным и сменился взаимной подозрительностью. Исторический шанс освободить все народы Прибалтики был упущен.




Глава 3

Почему Литва повернула на Запад?


Парадоксальным образом успех объединенного славянского и литовского войска в разгроме немцев привел не к укреплению единства народов Прибалтики в борьбе против поработителей и их единства со всеми славянскими народами, а к повороту верхов Литвы на Запад. После Грюнвальдской битвы Польша постаралась укрепить узы с Литвой. В октябре 1413 года в Городпе состоялся польско-литовский сейм, который ознаменовался заключением Городельской унии. Бояре-литовцы обязывались не принимать после смерти Витовта в великие князья никого, кроме как по указанию Ягайло и его польско-литовской рады; польская шляхта должна была после смерти Ягайло не выбирать никого в польские короли без ведома и согласия боярства Великого княжества Литовского.

В «Истории Литовской ССР» подчеркивалось: «Городельская уния носила явно католический характер. Русские князья и бояре Великого княжества Литовского, как православные «схизматики», по новому закону не допускались к высшим должностям, к участию в совете великого князя и решению важнейших государственных вопросов. На воеводства в земли Полоцкую и Витебскую, Киевскую и Подольскую назначались только люди, проникнутые духом воинствующего католицизма, что вызывало национальную вражду в государстве… Великое княжество Литовское и Королевство Польское в официальных актах изображались как обширное, политически единое государство, простиравшееся от Балтийского моря до Черного и от Оки до Одера как форпост «западной культуры», оплот католического мира против враждебного мусульманского и ^схизматического» Востока. Римский папа, стремясь использовать Литву и Польшу в своих целях, даже назначил Витовта и Ягайло генеральными викариями католической церкви для Новгорода и Пскова. Однако жизнь довольно скоро доказала несостоятельность этих притязаний».

Правда, на первых порах последовавшие события, казалось, подтверждали надежды Ватикана. Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», после смерти московского князя Василия в 1425 году дочь Витовта, София Витовтовна, став регентом, явилась со своим малолетним сыном Василием Васильевичем и сановниками в 1427 году к отцу и приняла его покровительство. «Воспользовавшись этим, Витовт добился восстановления выгодных ему договоров с Псковом (1426) и Новгородом (1428) и подчинил себе Тверское, Рязанское княжества и более мелкие — в верховьях Оки».

Но хотя Городельская уния стала заметным шагом в распространении католицизма в Литве и «полонизации» ее верхов, планы Рима не учитывали глубоких внутренних противоречий в польско-литовской унии и давних связей Литвы и Руси. В «Истории Литовской ССР» сказано: «Усиление Великого княжества выдвигало вопрос об изменении его отношений с Польшей. Вновь поступило предложение присвоить Витовту королевский титул, то есть превратить Великое княжество в самостоятельное королевство». В этом Витовта поддерживали русские князья. В Вильнюс, где собирались совершить коронацию Витовта, прибыли великий князь Московский Василий Васильевич, великие князья Тверской и Рязанский, мирополит Фотий. Не входившие в Литву русские земли играли значительную роль во внутриполитической жизни Великого Литовского княжества. В свою очередь в правление Василия Васильевича (Темного) (1425–1462) русские князья и их приближенные не раз обращались к Витовту, а затем его преемнику Швитригайло за поддержкой в междоусобной борьбе. Однако коронация Витовта, на которой настаивали русские князья, не состоялась. Задержание в Польше послов, которые везли королевские регалии, сорвало церемонию коронации. А вскоре Витовт умер.

В своей борьбе против Польши преемник Витовта, младший брат Ягайло Швитригайло (Свидригайло), опирался на литовских феодалов, которые сблизились с феодалами русских, украинских и белорусских земель. Как подчеркивалось в «Истории Литовской ССР», «их объединяло стремление к независимости от Польши».

Разногласия между Литвой и Польшей усиливались. Швитригайло тайно заключил оборонительно-наступательный союз с магистрами Тевтонского и Ливонского орденов, договорился о помощи с татарами, закрепил мирные отношения с Новгородом. Война 1431 года между Литвой и Польшей завершилась перемирием, в результате которого Западная Подолия осталась за Польшей, Волынь — за Великим княжеством Литовским.

Начавшаяся междоусобная борьба внутри Литовского княжества привела к бегству Швитригайло в Полоцк и провозглашению младшего брата Витовта Жигимонта великим князем. При поддержке половчан Швитригайло не раз вторгался в Литву, «подвергая ее опустошению» (как сказано в «Истории Литовской ССР). И в дальнейшем Швитригайло опирался на русских. Он был противником распространения католицизма в русских землях. 26 июля 1435 года в Витебске Швитригайло приказал сжечь на костре митрополита Герасима, заподозренного в измене и связях с папой, у которого он искал поддержки против своего соперника, обещая объединить русскую церковь с римской. Столь суровые меры против сторонников распространения католической веры не помешали Швитригайло опираться и на Тевтонский орден. Польша же помогала Жигимонту.

В ходе сражения, состоявшегося 1 сентября 1435 года, в 12 км к югу от Укмерге между войском, руководимым Швитригайло и магистром Ливонского ордена, и войском из Литвы, Белоруссии и Польши, руководимым Жигимонтом и его сыном Михаилом, войско Швитригайло и Ливонского ордена было разбито. Магистр ордена был убит, многие рыцари — взяты в плен. Швитригайло опять бежал в Полоцк. Как сказано в «Истории Литовской ССР», «неудачи союза Швитригайло с орденом породили недовольство среди его приверженцев — русских князей и бояр… Русские земли одна за другой стали переходить на сторону Жигимонта».

Однако, укрепившись, Жигимонт стал освобождаться от зависимости от Польши. В конечном счете он был убит в марте 1440 года, и великим князем был избран 13-летний сын Ягайло Казимир.

Княжение Казимира (1440–1492) ознаменовалось распространением в Литве крепостнических отношений. С раздачей земель феодалам число государственных крестьян сокращалось, и они превращались в крепостных («вялдамасов»). Привилеем Казимира 1447 года крепостное право было установлено в значительной части Великого княжества. Это вызвало активное сопротивление крестьян, переросшее в восстания.

Непростым делом оказалось и установление власти над русскими землями в пределах Литовского княжества. В «Истории Литовской ССР» говорится: «Нелегко было Казимиру утверждать свою власть в Смоленске и других русских землях. В Смоленске 30 марта 1440 года началось восстание. Смоляне признали своим государем Мстиславского князя Юрия Лингвеньевича, предводителя их полков в Грюнвальдской битве, который мог не только пресечь выступление низов, но и обезвредить местных бояр, тяготевших в Литве. Он поехал за помощью в Москву, но московское правительство в то время было не в состоянии оказать ее. Литовские войска предприняли два похода. При вторичном, в 1441 году, город был взят, господство литовского князя и его воевод в Смоленской земле восстановлено».

И все же попытки Рима навязать Литве роль авангарда наступления на русские земли оказались тогда безуспешными. Они размывались традицией многовековых уз, связывавших литовский и русский народы. Внутри Литвы население русских земель сопротивлялось католизации, а роль русских князей и бояр была существенной во внутриполитической жизни Великого княжества. В «Истории Литовской ССР» указывалось: «На территории Белоруссии продолжали существовать Мстиславское, Слуцкое, Пинское, Кобринское, Гомельское и другие княжества. Князья их, будучи вассалами великого князя, пользовались значительной свободой в управлении своими владениями».

В области внешних сношений Литва в основном сохраняла дружественные отношения с Москвой. В 1449 году был заключен договор между Московским княжеством и Литвой. Великие князья договорились не принимать своих недругов Дмитрия Шемяку (врага Василия Темного) и Михаила Жигимонтовича (врага Казимира). Было условлено совместно с помощью украинских воевод обороняться от татарских набегов. В случае кончины одного из великих князей они обязывались заботиться о его детях, как о своих, не вступая в чужое великое княжение. Кроме того, определялось не вступать князю Василию в Смоленск, а Казимиру — во Ржев с волостями. Договор обязывал «держать в почете и не обижать князей, которые служат со своих вотчин Казимиру или Василию».

Необходимость укрепления русско-литовского союза возрастала по мере усиления польско-литовских разногласий. В ходе войны Польши с Тевтонским орденом 1454–1466 годов Литва не поддержала Польшу, так как собиралась воевать с ней из-за Волыни.

А вскоре на юге Литвы возникла новая угроза. В 1475 году турки оккупировали южное побережье Крыма. Крымский хан стал вассалом Османской империи. С 1480 года начались ежегодные (а то и более частые) набеги татар на Украину, сопровождавшиеся угоном людей в рабство и разорением сел и городов. В 1480 году татары разграбили Киев. В 1506 году во время своего набега татары достигли Лиды и Новгородка. Чтобы избежать новых набегов, великий князь Литвы был вынужден платить регулярно дань крымскому хану. Тем не менее набеги крымских татар продолжались.

Стремясь защититься от набегов крымских татар, великий князь Литвы Александр (1492–1506) обратился за помощью к Польше. Не в силах одновременно защищать свои владения на всех границах, Литва стала уступать земли, населенные русскими людьми, Московскому княжеству. В 1494 году великий князь Литвы Александр подписал с великим князем Московским Иваном III договор, по которому Литва отдала московскому правителю Вяземское княжество и территории в верховьях Оки. Договор был упрочен браком Александра с дочерью Ивана III Еленой.

Однако этот договор оказался непрочным. Уже в 1500 году между двумя государствами началась война. Иван III требовал, чтобы Литва титуловала его князем «всея Руси». В этой войне Литва потерпела поражение. По перемирию, подписанному в 1503 году, Литва передала Москве верхнеокские терриории и Чернигово-Северскую землю (всего 70 волостей и 19 крупных городов).

Вскоре после начала русско-литовской войны умер король Польши, и на его место в 1501 году был избран литовский князь Александр. Был подписан акт о создании объединенного польско-литовского государства с общим сеймом и войском, одним королем и единой денежной системой. (Правда, в 1505 году литовский сейм не подтвердил этого акта.)

И все же, укрепив союз с Польшей и заключив союз с Крымом, Литва решила восстановить свои прежние восточные границы, утраченные ею в 1494–1503 годах. Первым против России выступил крымский хан. Как сказано в «Истории Литовской ССР», «верные союзному договору, хан Менгли-Гирей и его сыновья напали на южную окраину России и опустошили ее. Василий, усмотрев в этом нарушение мира, объявил в декабре 1512 года войну Жигимонту Старому и выступил на Смоленск. Первые два похода окончились неудачей. Но летом 1514 года началась осада Смоленска русскими войсками, город был ими взят. Жителям разрешалось выехать по желанию в Литву или в Россию. Когда осенью 1514 года русским войскам нанесло поражение под Оршей войско гетмана К. Островского и Смоленск вновь оказался под угрозой перехода в руки Литвы, жители стали на сторону русских, и город остался в составе Русского государства, куда позднее, в 1521 году, вошло и Великое княжество Рязанское, а по условиям перемирия 1522 года к нему присоединились Гомель, Чернигов и Стародуб. Война велась и в 1534–1537 годах, но каких-либо существенных изменений она не принесла. При отсутствии экономической базы для образования централизованного государства и в условиях острых национальных и религиозных противоречий феодалы Литвы, цепляясь за белорусские и украинские земли, попадали во все большую зависимость от Польши».

Тем временем Крым — главный союзник Литвы в борьбе против России — вопиющим образом нарушал достигнутые договоренности. Как сказано в «Истории Литовской ССР», «в 1549 году, несмотря на то что крымский хан Сайп-Гирей за получаемые 15 тысяч дукатов в год был в дружеских отношениях с великим князем, татары совершили ряд грабительских нападений. Они увели в плен большое количество дворян и забрали много имущества. Летом 1551 года новый хан Девлет-Гирей, успокоив великого князя литовского и короля польского Жигимонта-Августа (1548–1572) обещаниями дружбы и присягою, внезапно вторгся в пределы княжества, сжег замок Бреславль и перебил в нем весь гарнизон. Ходили слухи о подготовке нового большого похода крымских татар в глубь страны. Опасность их нашествия была настолько грозной, что литовскому правительству пришлось срочно искать мира с Россией».

Метания в ее внешнеполитической ориентации были вызваны не только вероломством соседей Литвы, но также отражали внутреннюю слабость этого государства. Как указывалось в «Истории Литовской ССР», «Великое княжество Литовское, занимавшее обширную территорию, оказалось слабым государством среди набиравших силы соседей — России, Турции и ее вассала — Крымского ханства и Швеции… Слабость эта заключалась во внутренних противоречиях. Войны неоднократно кончались поражением, так как в самом государстве происходили столкновения представителей господствующего класса из-за национального и религиозного различия, не говоря уже о свойственной феодальному строю борьбе за землю и тем самым за власть».




Глава 4

Ливонская война и ее итоги


Со времен Грюнвальдской битвы века международная обстановка в Прибалтике существенно изменилась. Ливония, потерпевшая поражение в Грюнвальдской битве, раздиралась внутренними противоречиями. Между тем усиленный спрос на зерно и другие сельскохозяйственные продукты по мере роста городского населения в Западной Европе способствовал увеличению их производства в Ливонии. Это достигалось усилением эксплуатации местного крестьянства. Закрепощение крестьян Ливонии ускорилось в конце XV и в первой половине XVI века.

Возраставшие социальные противоречия между сельской и городской беднотой Ливонии, с одной стороны, и правящими верхами — с другой, отразились в ходе Реформации, начавшейся в 20-х годах XVI века. Успеху Реформации способствовало то, что лютеранство, которое стало исповедовать большинство населения Ливонии, было противником католицизма, официальной религии Ливонского ордена и ливонских епископств. Провозглашение в 1554 году на ландтаге в Валимиере свободы вероисповедания означало ослабление позиций ордена. Как справедливо отмечалось во «Всемирной истории», «Ливонское орденское государство стало явным анахронизмом».

Изменилось положение в западной и северной части Балтийского региона. Упадок влияния Ганзейского союза привел к ослаблению монополии ганзейцев в балтийской торговле и укреплению позиций балтийских ненемецких государств. В то же время господству Дании в Балтийском море и Скандинавии, установленному Кальмарской унией 1397 года (на основе которой датский монарх властвовал над всеми скандинавскими государствами — Данией, Норвегией, Швецией, Исландией), также пришел конец. Швеция в 1523 году вышла из унии, и попытки Дании сохранить контроль над ней провалились.

Швеция же, преодолев внутренние распри, стремилась утвердить себя как главная держава Балтики. В это время существенно активизировалась торговля хлебом, которая осуществлялась с помощью морских перевозок через Балтийское море. Это обстоятельство обусловило острую борьбу за контроль над Балтикой между Данией и Швецией, а также другими государствами этого региона.

Русское государство также заявило о своей готовности стать влиятельной силой на международной арене. Освобождение Руси от золотоордынского ига в 1480 году, создание единого русского централизованного государства, победа над наследниками Золотой Орды на Волге, начало широкого движения русских в Сибирь, провозглашение московского государя царем всея Руси — все это свидетельствовало о появлении мощной державы, способной играть все возраставшую роль в международных отношениях. Московский царь имел основания ставить себя в один ряд с ведущими монархами мира. Царь Иван IV (Грозный) посылал дерзкие письма шведскому монарху, против которого он вел войны, а английской королеве Елизавете предлагал руку и сердце.

Связи русского государства со всеми ведущими державами быстро росли. Р.Г. Скрынников в своей работе «Иван Грозный» писал: «Со времени появления англичан на Белом море в 1553 году Россия завязала торговые сношения с Англией… Московское правительство позволило англичанам устроить «пристанище корабельное» на Белом море и разрешило им «торг по всему государству». Но суровые естественные условия сильно стесняли развитие торговли на Белом море».

К этому времени русские люди уже проложили себе путь через Прибалтику в Западную Европу. В крупных городах Ливонии в конце и в первой половине XVI века жило немало русских купцов и ремесленников. Они составляли в этих городах население особых улиц — «концов». Много русских купцов постоянно находилось в Риге.

Посредническая торговля между Западом и Востоком играла существенную роль для Риги, Таллина и Тарту. Однако, как указывается во «Всемирной истории», «на почве стремления захватить в свои руки монополию на роль посредника в торговле России с Западом у ливонских городов возникли острейшие противоречия с русским купечеством и правительством, а также с западноганзейскими городами, в частности с Любеком. Ливонские города принимали активное участие в осуществлении политики ордена и епископов, направленной к изоляции и экономической блокаде России. Такая политика содействовала развязыванию военного конфликта между Русским государством и орденской Ливонией».

Русское правительство пыталось создать альтернативные пути из Балтийского моря в Россию. Как отмечал Р.Г. Скрынников, «Россия владела обширным участком побережья Финского залива, всем течением Невы, по которой проходил древний торговый путь «из варяг в греки». Русским принадлежал также правый берег реки Наровы, в устье которой заходили корабли многих европейских стран. Едва закончив войну со шведами, правительство решило основать морской порт в устье Наровы. В июле 1557 года выдающийся инженер дьяк Иван Выродков построил на Нарове «город для бусного (корабельного) приходу заморским людем», первый русский порт на Балтийском море. Царский указ воспретил новгородским и псковским купцам торговать в ливонских городах Нарве и Ревеле. Отныне они должны были ждать «немцев» в своей земле. Но попытка наладить морскую торговлю с Западом через устье Наровы не дала результатов. Корабельное «пристанище» на Нарове было готово, а иноземные купцы продолжали плавать в немецкую Нарву».

Ливония же продолжала вести агрессивную политику в отношении Русского государства. Еще в началеXVI века, в 1501 году, магистр Ливонского ордена Вальтер фон Платтенберг предпринял попытку вторжения в русские земли, но был разбит, а русские войска вошли в Ливонию. В 1502 году Платтенберг напал на Псков, скоординировав свои действия с военными действиями литовского князя Александра против Московского государства. Но и на сей раз русские войска разбили войска Платтенберга. После этого было заключено перемирие, неоднократно возобновлявшееся. По договору 1554 года между Русским государством и Ливонией последняя не должна была вступать в союз с Литвой и Польшей, а также обязывалась уплачивать Руси подать с Тартуского епископства. По договору русским купцам обеспечивалась свободная торговля в Ливонии и свободный провоз товаров через нее. Иностранцам и русским ливонские власти были обязаны предоставить право свободного провоза в русские земли и обратно.

Однако, как отмечается во «Всемирной истории», «и в это время Ливония продолжала участвовать в экономической блокаде против Русского государства, которую осуществляли Литва, Польша и Швеция. Орден, епископства и города Ливонии всячески препятствовали развитию внешней торговли и расширению дипломатических связей Русского государства со странами Западной Европы. Они не допускали проезда в Москву нанятых за границей мастеров, в особенности знатоков военного дела. Назревала борьба России против Ливонии за выход к Балтийскому морю».

В это время Ливонский орден потерпел поражение в ходе продолжительного вооруженного конфликта с рижским архиепископом, которого поддерживала Польша. По мирному договору 1557 года рижский архиепископ был восстановлен в своих правах, а орден заключил договор с Польшей и Литвой о союзе. Между тем заключение такого союза было нарушением договора 1554 года между Россией и Ливонией. В 1558 году между двумя государствами началась война. В первые же дни войны русские войска взяли Нарву, Дерпт (Тарту, или Юрьев), дошли до Ревеля (Таллина) и, по словам Скрынникова, «подвергли страшному разгрому Южную Ливонию».

Однако, как отмечал Скрынников, «успехи русского оружия могли быть еще более значительными, если бы не раздор в высших правите чьственных сферах, который привел к страшной неразберихе и сделал невозможным проведение единой согласованной внешнеполитической программы. Вместо того чтобы продолжать успешно начатое наступление против Ливонии, московское правительство, по настоянию Адашева, предоставило ордену перемирие с мая по ноябрь 1559 года… Ливонские рыцари использовали перемирие, предоставленное им Москвой, для сбора военных сил. За месяц до истечения срока перемирия орденские отряды появились в окрестностях Юрьева и нанесли поражение разрозненным русским отрядам».

А 31 августа 1559 года магистр ордена Кеттлер подписал договор, по которому, как сказано в «Истории Литовской ССР», он «отдавал весь свой орден со всеми владениями под покровительство Жигимонта-Августа. Возмещая военные расходы, магистр передавал ему 5 замков, оставляя за собой право по окончании войны выкупить их за 600 тысяч злотых или в случае мирного исхода получить их обратно без выкупа. Со своей стороны Жигимонт-Ав-густ обязался отправить послов к царю с требованием прекратить военные действия и вернуть занятые территории. В случае отказа царя литовские войска становились на защиту ордена. Дипломатические попытки потерпели неудачу, и Be никое княжество Литовское вступило в войну из-за Ливонии».

В 1560 году наступление русских войск в Ливонии возобновилось. Был взят Маринебург (Алуксне). Как писал Скрынников, «царские воеводы разгромили отборное рыцарское войско под Эрмесом и заняли резиденцию магистра — замок Феллин. Победителям досталась почти вся орденская артиллерия. Военные силы Ливонии были сокрушены. По всей Эстонии крестьяне восстали против немецких баронов».

Как отмечалось во «Всемирной истории», «эстонский и латышский народы, видевшие в русских своих союзников и защитников в борьбе против ненавистных угнетателей, выступали в начальный период Ливонской войны с оружием в руках против своих немецких господ, оказывали помощь и содействовали русским войскам. Осенью 1560 года эстонские крестьяне подняли против немецких феодалов восстание, которое приняло значительные размеры и потребовало немалых усилий для его подавления».

Однако, как отмечал Скрынников, «Адашев и его товарищи не использовали благоприятной обстановки, опасаясь удара со стороны находившихся под Ригой литовских войск. После неудачной осады небольшого замка Пайды (Вейсенштейна) наступление русских войск приостановилось».

Поражениями ордена воспользовались Дания и Швеция. Дания захватила Сааремаа-Ляанемааское епископство, а Швеция овладела Таллином и стала расширять свою власть в Северной Эстонии.

Стараясь предотвратить создание широкой антирусской коалиции, правительство Ивана Грозного заключило союзный договор с Данией и 20-летнее перемирие со Швецией.

В 1561 году магистр Ливонского ордена стал вассалом польского короля, а в 1562 году орден прекратил свое существование. Возглавил Курляндское герцогство магистр ликвидированного ордена Кеттлер, потомки которого продолжали им управлять, хотя их права были урезаны так, что это герцогство называли «дворянской республикой». Курляндское герцогство долго оставалось вассалом Польши.

Война переместилась за пределы Ливонии. В первых числах февраля 1563 года русские войска осадили Полоцк и добились его сдачи. Под Полоцком русские подписали перемирие с Литвой.

После заключения перемирия царь Иван, по словам Скрынникова, «вызвал в Москву королевских послов и решительно потребовал от них очищения Ливонии до Двины. Послы отклонили эти требования и выехали на родину. Следом за ними в Литву двинулись царские рати».

Однако в правящих кругах Русского государства не было единства. При этом, как это уже было не раз на протяжении ряда последних столетий, враги царя искали поддержку в Литве. Скрынников писал: «Оттесненная от кормила власти, но все еще не сокрушенная удельно-боярская оппозиция все чаще обращала свои взоры в сторону Литвы… Оттуда ждали помощи те, кто подумывал об устранении царя Ивана. Тревога властей по поводу литовских связей возрастала по мере того, как сражение на русско-литовской границе приобретало все более ожесточенный характер. В конце концов царь заподозрил в измене своего двоюродного брата князя Владимира. Подозрения имели основания. В то самое время, когда царская армия и старицкие удельные полки скрытно двигались к Полоцку, из царской ставки бежал знатный дворянин Борис Хлызнев-Колычев, предупредивший полоцких воевод о намерениях Грозного».

Возможно, что подобным образом литовцы сумели узнать и о военных планах Грозного после взятия им Полоцка и смогли предотвратить соединение двух русских армий, одна из которых шла от Полоцка, а другая — из Смоленска. В битве под Улой 26 января 1564 года литовцы разгромили полоцкую армию. В апреле 1564 года в Литву бежал друг царя князь Андрей Курбский. Осенью 1564 году был совершен набег войск крымского хана Девлет-Гирея, разоривших русские земли.

Воспользовавшись трудностями России, в Москву в 1566 году прибыло посольство Литвы, предложившее разделить Ливонию на основе фактического положения войск. Однако созванный в том же году Земский собор предложил царю вести войну «до победного конца».

Готовясь к новым боям, Литва пошла на Люблинскую унию с Польшей, следствием которой было создание в 1569 году единого государства — Речи Посполитой. В том же году турецкая армия совершила поход под Астрахань, а в 1571 году Девлет-Гирей совершил набег на Москву.

Несмотря на все эти неблагоприятные события, Русское государство вскоре возобновило наступление в Ливонии. Новым врагом России с 1570 года стала Швеция. Поддержав брата датского короля Магнуса, поставленного русскими во главе созданного ими в Ливонии «королевства», войска Ивана Грозного и Магнуса взяли 1 января 1573 года опорный пункт шведов в Прибалтике — Пайду (Вейсенштейн), затем — Пернов (Пярну). К 1576 году Россия овладела всем прибалтийским побережьем, за исключением Ревеля и Риги. Одновременно правительство Ивана Грозного вело переговоры с императором Австрии Максимиллианом о ликвидации Люблинской унии и расчленении Речи Посполитой. Зимой 1575/76 года в Москву прибыло австрийское посольство. Однако Максимиллиан отказался признать права России на Прибалтику.

В 1577 году начался новый поход русских войск в Ливонию. В этом году была предпринята осада Ревеля, и летом взяли бывшую резиденцию магистра Ливонского ордена — Венден (Цесис).

Однако в 1579 году начался поход на русские земли нового польского короля — Стефана Батория, который сумел взять Полоцк, Великие Луки, а в 1581 году осадил Псков. В том же 1581 году шведы взяли Нарву.

Лишь героическая оборона Пскова сорвала планы Батория двигаться дальше на Новгород и Москву. В 1582 году было заключено 10-летнее Ям-Запольское перемирие между Россией и Речью Посполитой. Все завоевания в Ливонии были Россией утрачены. Полоцк и Ливония отходили к Речи Посполитой, но русские земли, захваченные войсками Батория, возвращались России.

В 1583 году было заключено Плюсское перемирие со шведами, по которому к Швеции перешли Нарва, Ям, Копорье и Ивангород.

24-летняя Ливонская война завершилась. Инициатор войны — Россия ничего не получила от этой войны. Напротив, она потеряла ряд земель, понесла большие людские потери, а хозяйство страны было подорвано непомерными военными расходами. Объект борьбы — Ливония перестала существовать как государственное образование, но эстонцы и латыши не освободились от ига иноземцев. Последствием Ливонской войны явилась и ликвидация самостоятельного Литовского государства, и превращение его в часть Речи Посполитой с ограниченной автономией. Утверждалось, что в 1569 году литовские магнаты оплакивали «погребение и уничтожение на вечные времена вольного и независимого некогда Великого княжества Литовского».




Глава 5

Столетие войн, смут и восстаний


Завершение Ливонской войны не привело к прочному миру в этом регионе. В 1600 году началась война между Речью Посполитой и Швецией за обладание Ливонией. В соответствии с Альтмаркским перемирием, подписанным 26 сентября 1629 года, Швеция получила Эстляндию и Лифляндию, а также некоторые балтийские порты от Вислы до Немана, в том числе и Клайпеду. Только Латгалия с Даугавпилсом остались за Речью Посполитой. В ходе очередной польско-шведской войны 1635 года шведы потеряли Клайпеду, а город оказался в руках Прусского княжества.

Ливонская война сопровождалась разрушениями хозяйства в Ливонии и гибелью местного населения. Латвия была опустошена. Следствием военных действий на территории Эстонии с середины XVI века, голода 1601–1602 годов и связанных с ним эпидемий стало сокращение населения страны на 65 %. До начала Ливонской войны население Эстонии составляло 250–280 тысяч человек, в 1625 году — около 100 тысяч.

Шведская Прибалтика была разделена на Эстляндскую (Северная Эстония) и Лифляндскую (Южная Эстония и Северная Латвия) губернии. С 1645 года остров Сааремаа также перешел к Швеции. Шведские провинции Прибалтики использовались прежде всего для производства зерна. 80 % валовой стоимости экспорта Эстляндии составлял хлеб. Впрочем, немалую роль играл и транзит товаров из России в Западную Европу и обратно.

Торговля зерном приносила немалые прибыли не только Швеции, но и верхам в ее прибалтийских провинциях. Города Прибалтики богатели и развивались. В XVII веке в Эстляндии появились зачатки мануфактурного производства (стеклоделательное предприятие в Хюти на острове Хийумаа в 1628 году, лесопильная мануфактура для обработки меди в Нарве в 1650 году, бумажная мельница в Таллине в 1664 году и т. д.).

Налицо были и признаки развития культурной жизни. В 1632 году был основан университет в Дерпте (Тарту). (Правда, среди его студентов преобладали выходцы из семей остзейских баронов.) В 1684–1688 годах близ Дерпта существовала учительская семинария, а в 80-е годы были созданы первые сельские школы. В 1689 году стала публиковаться первая газета в Эстляндии (правда, на немецком языке).

В XX веке на эти факты стали ссылаться, говоря о «благодетельности» пребывания Прибалтики под властью шведов. На деле неоспоримые свидетельства прогресса были следствием усиленной эксплуатации крестьянства Эстонии и Латвии в годы шведского владычества. Чтобы обеспечить высокую производительность сельского хозяйства, был установлен жестокий крепостнический режим. Как отмечалось в пятом томе «Всемирной истории» (М., 1958), «шведский гнет тяжело ложился на плечи местного трудящегося населения, особенно крестьянства. Повышенные по сравнению с собственно Швецией государственные налоги, постоянные реквизиции сельскохозяйственных продуктов и скота (особенно во время частых войн в районе самих балтийских провинций), разнообразные извозные повинности, а самое главное, увеличение барщины и ухудшение юридического положения крестьянства характеризуют наиболее ярко этот период шведского господства в Прибалтике. Правительство тщательно сохраняло и поддерживало права и привилегии местного остзейского дворянства, являвшегося здесь господствующим классом… Законом от 1 февраля 1632 года о земских судах санкционировалось крепостное право в Лифляндии и утверждалась полицейская власть помещика с правом «домашнего наказания» непослушных крестьян… Крепостной считался полной собственностью помещика, который мог своих крестьян отчуждать или предоставлять кредитору в счет погашения долгов и процентов по ним».

Шведские власти постоянно увеличивали наделы своих дворян. К 1680 году в Лифляндии государству принадлежало около 1 % земли, шведскому дворянству — около 58 % и немецкому дворянству — около 35 %. По мере того как государственные земли переходили к дворянам в виде пожалований, положение крестьян ухудшалось. Как сказано во «Всемирной истории», «крестьянские земельные наделы в Прибалтике систематически сокращались вследствие увеличения барской запашки, вызванного ростом хлебного экспорта. Уже по переписи 1638 года, не менее 22 % всех крестьян являлись батраками, оставшимися без земли или имевшими лишь небольшое подсобное хозяйство. Беднейшее крестьянство, даже если оно и вело свое полевое хозяйство, находилось в весьма тяжелых условиях, прежде всего из-за недостатка рабочего скота. Волы и лошади имелись только у состоятельных крестьян. Крестьянин-бедняк нередко вынужден был сам впрягаться в соху вместе с женой и таким образом обрабатывать свой жалкий участок. Многие крестьяне не имели коров и вместо них содержали коз. Барщина на помещика считалась «нормированной» определенным количеством дней в году; фактически же помещик мог требовать и дополнительной барщины под видом «помочей» и т. п.».

Как отмечали авторы «Всемирной истории», «от тяжкой барщины и растущих государственных налогов крестьяне искали спасения в бегстве, и вопрос о бегстве крестьян и мерах борьбы с ним составлял предмет постоянных забот ландтагов (съезды дворян по губерниям), ландратов (выборные от дворянства), различных земских судов и генерал-губернатора. Крестьяне спасались бегством в Ригу, Ревель (Таллин) и другие города, а также в Польшу, Литву, Курляндию и Россию. Шведское правительство в ответ на жалобы местных баронов неоднократно предъявляло этим государствам требования о выдаче таких перебежчиков».

В ответ на усиление крепостного гнета в Эстляндии и Лифляндии прокатились волны крестьянских выступлений. На их подавление были направлены карательные отряды. Особенно сильными были крестьянские выступления в 50-х, 60-х и 90-х годах XVII века.

Авторы «Всемирной истории» констатировали: «В конце века гнет шведского дворянского государства привел крестьянское хозяйство к явной катастрофе. В 1696–1697 годах в Лифляндии и Эстляндии, как и в соседних странах, было подряд несколько неурожайных годов. Результатом неурожая в Прибалтике был голод и страшная эпидемия. Только в одной Эстляндии за эти годы погибло 75 тысяч человек». В результате этого население Эстляндии сократилось с 350 до 280 тысяч человек.

Впрочем, не легче было положение и сельского населения в части бывшей Ливонии, захваченной Речью Посполитой. Например, в Курляндии, являвшейся вассалом Польши, беглым крестьянам отрубали ногу.

Между тем, разделив между собой Ливонию, Речь Посполита и Швеция сразу после завершения Ливонской войны стали разрабатывать планы дальнейшей экспансии, предусматривавшие расчленение России и ликвидацию ее государственной самостоятельности. После 1583 года Стефан Баторий выдвинул план создания коалиции европейских государств против Османской империи. Одним из условий создания такой коалиции было подчинение России власти Речи Посполитой. Планы захвата русских земель в Карелии, на Кольском побережье и в устье Северной Двины разрабатывались и в Швеции. Однако смерть Стефана Батория и период «бескоролевья» в Речи Посполитой, обострение польско-шведских отношений, вылившееся в войну из-за Прибалтики, временно отсрочили нападение на Россию.

Первой попыткой покорить Россию стал поход под руководством марионетки Речи Посполитой и Рима — Лже-дмитрия в 1604–1605 годах. Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «польские и литовские паны опирались на русских бояр, противников царя Бориса Годунова».

Эти известные события в нашей стране часто называют началом польской интервенции в Россию. Следует подчеркнуть, как это сделано в «Истории Литовской ССР», что вместе с польскими интервентами на Россию шли и литовские феодалы. К ним, например, принадлежали и Сапеги. Правда, следует оговориться, что со времен первых уний с Польшей многие литовские феодалы стремились «ополячиться», принимая польские обычаи и используя в обиходе польскую речь.

Но нужно сделать еще одну оговорку. Сами Сапеги были русского происхождения. И это было обычным явлением в то время, когда многие литовские роды имели русские корни, а русские бояре были литовского происхождения (например, многие из них были из рода Гедеминовичей).

Следует также помнить, что успеху польско-литовских интервентов способствовала изменническая деятельность ряда русских бояр. И не только тех, кто имел родственные связи с Литвой. Ставя свои интересы или интересы своего рода выше национальных, они без особых угрызений совести становились на путь сотрудничества с врагами России.

Однако власть Лжедмитрия, опиравшегося на интервентов и их пособников и пытавшегося насадить католическую веру, оказалась непрочной. Самозванец был свергнут в мае 1606 года, а новым царем стал Василий Шуйский.

Вторая попытка была предпринята через год. В «Истории Литовской ССР» сказано: «Весной 1607 года, используя недовольство политикой царя Василия Шуйского и выбрав благоприятный период — в России шло крестьянское восстание под предводительством Ивана Болотникова, — польские и литовские паны (Вишневецкие, Сапеги) вновь предприняли поход, теперь уже под руководством Лжедмитрия II».

Весной 1608 года интервенты оказались под Москвой и, обосновавшись временно в Тушино, начали осаду столицы. В июле 1608 года правительство Василия Шуйского заключило перемирие с правительством Речи Посполитой, гю которому польско-литовские войска в обмен на выдачу Марины Мнишек, ее родственников и ее приближенных должны были быть выведены с территории России. Однако польско-литовская сторона нарушила перемирие. Мнишеки остались в Тушино, а вскоре туда же Прибыл отряд, которым руководил Я.П. Сапега, родственник литовского канцлера Льва Сапеги. Тушинские отряды захватывали большие территории к востоку, северу и северо-западу от Москвы.

Тогда правительство Шуйского заключило в феврале 1609 года Выборгский договор со Швецией, уступив ей город Корелу с уездом. За это Швеция предоставила России наемные отряды для борьбы с польскими интервентами.

Между тем разорение, которое принесли интервенты, вызвало стихийное народное сопротивление заволжских и поволжских городов. Опираясь на народное движение, М.В. Скопин-Шуйский в мае 1609 года начал поход из Новгорода и к исходу лета сумел освободить земли Заволжья и Верхнего Поволжья, включая Ярославль.

Неудачи тушинских сил во главе со Лжедмитрием II вынудили Речь Посполиту начать прямую агрессию против России. Вторжение в Россию получило одобрение папы Павла V. В сентябре 1609 года польско-литовские интервенты начали осаду Смоленска.

В декабре 1609 года Лжедмитрий II бежал из Тушино, а в феврале 1610 года русские бояре, находившиеся ранее в его лагере в Тушино, подписали договор с королем Сигизмундом III, по которому его сын Владислав признавался русским царем.

Русские войска во главе с Д.И. Шуйским были разбиты в сражении под Клушином 24 июня 1610 года. Известие об этом поражении ускорило свержение царя Василия Шуйского. В Москве было создано временное правительство из семи бояр (так называемая «Семибоярщина»).

Новое правительство подписало договор с командующим польско-литовской армией гетманом Жолкевским. Русским царем признавался Владислав, который должен был принять православие в Смоленске. Сигизмунд III обязывался снять осаду Смоленска. Однако, собираясь сам стать русским царем, он нарушил договор. Осада Смоленска не была снята, а в ночь с 20 на 21 сентября 1610 года польско-литовские войска вошли в Москву. Власть в Москве оказалась в руках польско-литовского командования во главе с Гонсевским и пособников интервентов (М.Г. Салтыков, Ф. Андронов и другие).

В марте 1611 года первое народное ополчение осадило Москву. Однако разногласия в рядах ополчения и падение Смоленска 3 июня 1611 года привели к поражению освободительного движения.

Осенью 1611 года в Нижнем Новгороде под руководством Минина и Пожарского началось формирование второго народного ополчения. 27 октября 1612 года отрядам ополчения удалось освободить Москву.

Однако Сигизмунд III не оставлял попыток вернуть Москву. Польско-литовские войска начали осаду Иосифо-Во-локоламского монастыря, но эти действия не принесли им успеха.

Тем временем в верхах Речи Посполитой росло недовольство разорительными походами на Россию. Лишь в 1617 году, добившись получения новых ассигнований, правительство Сигизмунда III возобновило попытки завоевать Россию под предлогом «восстановления законных прав Владислава». Москва вновь была осаждена. Потерпев поражение в ходе ее штурма, польско-литовские войска были вынуждены отступить в октябре 1618 года.

Заключенное в 1618 году Деулинское перемирие было недолговечным. В 1632 году король Речи Посполитой Владислав IV снова предъявил претензии на русский престол. Лишь после завершения русско-польской войны 1632–1634 годов по Поляновскому мирному договору король Владислав IV официально отрекся от своих притязаний на власть в России.

Результатом этой войны с Речью Посполитой, а также войн со Швецией стали потери Россией земель на побережье Финского залива, Смоленска, Чернигово-Север-ской земли, Дорогобужа, Можайска, Вязьмы. Россия была разорена годами Смуты и хозяйничанья интервентов. Но походы на Россию нанесли немалый урон и Речи Посполитой.

А тем временем на юге Речи Посполитой, в пределах Великого княжества Литовского, вспыхнуло восстание украинского народа. С конца XVI века на территории Украины и Белоруссии происходили крестьянско-казацкие восстания против польских и литовских феодалов (1591–1593, 1594–1596, 1625, 1630, 1637–1638 гг.). Нередко такие выступления проходили под знаменем борьбы против национального и религиозного гнета.

Еще в 1596 году в Бресте была заключена уния между католической и православной церковью в пределах Речи Посполитой. Инициатором этой унии выступал Ватикан. Согласно Брестской унии православная церковь Украины и Белоруссии признавала основные догматы и обряды католической церкви и своим главой папу римского. В то же время сохранялись обряды православной церкви, а богослужение велось на славянском языке. Однако уния вызвала сопротивление на Украине и в Белоруссии, и власти Речи Посполитой в 1633 году пошли на уступки, разрешив легальное существование православной церкви. И все же наступление на православную веру и национальные обычаи восточнославянских народов не прекращалось.

Заключив союз с крымским ханом, Богдан Хмельницкий во главе казацкого войска Запорожской Сечи в 1648 году выступил против польских войск во главе с С. Потоцким. Разгром польских войск под Желтыми Водами 6 мая 1648 года, а затем под Корсунью 16 мая послужил сигналом для всеукраинского восстания. В мае 1648 года восставшие взяли Киев, а вскоре овладели всеми городами Левобережной Украины, изгнав польских магнатов.

Рассказ о восстании Богдана Хмельницкого в наших учебниках истории нередко излагается лишь как борьба украинского народа против польских угнетателей. При этом игнорируются не менее серьезные выступления в Белоруссии за ее освобождение. Часто забывают и о литовских феодалах, которые в не меньшей степени, чем польские, подавляли народные выступления как в Белоруссии, так и на Украине. (Правда, опять стоит напомнить о том. что многие литовские феодалы были сильно «ополячены».)

Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «успех Б. Хмельницкого способствовал распространению освободительной войны и на территории Белоруссии. В 1648–1649 гг. в Белоруссию прибыли первые казацкие отряды. Их поддержали массовыми выступлениями крестьяне и жители городов. Завязались бои литовского войска с казацко-крестьянскими отрядами в районах Речицы, Слуцка, Рогачева, Бреста, Пинска, Турова, Бобруйска, Минска и др. Это помешало походу литовского войска под руководством гетмана Я. Радвилы (Радзивилла) на Украину».

На Украине войско Хмельницкого осадило Львов и разбило польские войска под Пилявицами. Тем временем умер Владислав IV. Хмельницкий принял участие в выборах нового короля Речи Посполитой, поддержав кандидатуру Яна Казимира. Избранный королем 7 ноября 1648 года, Ян Казимир подписал перемирие с казаками. Казацкое войско сняло осаду Львова и возвратилось в Восточную Украину.

Власти Речи Посполитой воспользовались перемирием для подготовки решительных действий против восставших. Литовский гетман Я. Радвила развернул карательные действия в Белоруссии. В январе-феврале 1649 года его войско овладело Туровым, Мозырем, Бобруйском, Речицей. Многие повстанцы были казнены.

В феврале 1649 года кончились неудачей переговоры Хмельницкого о мире с новым королем. Тогда Хмельницкий обратился к царю Алексею Михайловичу с просьбой принять Украину под власть России. Однако Москва, которая только что пережила восстание городской бедноты, не была готова к новой войне против Речи Посполитой. Тем не менее Россия установила дипломатические отношения с Украиной и стала оказывать повстанцам помощь оружием.

В новой кампании, начавшейся весной 1649 года, казаки нанесли польской армии поражение под Зборовом. Однако предательство крымского хана вынудило Хмельницкого пойти на мир с Речью Посполитой. По Зборовскому миру 1649 года Украина получала автономию, но изгнанные паны могли вернуться в свои имения, а их крестьяне были им возвращены.

Тем временем в Белоруссии вновь вспыхнуло восстание. После ожесточенного сражения под Лоевом (31 июля 1649 года) литовское войско Я. Радвилы подавило восстания в Гомеле и в районах Чечерска и Черикова. В «Истории Литовской ССР» говорилось, что «гетману Я. Радвиле удалось разбить основные отряды повстанцев. Борьба приняла партизанский характер. Я. Радвила со своим войском вторгся на Украину и летом 1651 года захватил Киев».

После этих поражений Б. Хмельницкий был вынужден 18 сентября 1651 года подписать Белоцерковский договор, по которому казацкая территория была ограничена Киевским воеводством. Хмельницкий лишался права поддерживать отношения с иностранными государствами и обязывался разорвать союз с крымским ханом.

Однако выступления против польско-литовских феодалов на Украине и Белоруссии не прекратились. В свою очередь, власти Речи Посполитой решили окончательно разгромить войска Хмельницкого. К осени 1653 года на разгром казаков двинулось войско во главе с королем Яном Казимиром.

Тем временем Москва наконец решила прийти на помощь Украине. Земский собор 1 октября 1653 года одобрил постановление о принятии Украины под власть царя и объявлении войны Польше. Решение о воссоединении Украины с Россией было принято Переяславской радой 8 января 1654 года.

Вскоре Москва направила войска на свою западную границу. В 1654 году русские взяли Смоленск, Витебск, Полоцк, Могилев, Мозырь и другие города. Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «гетман Я. Радвила не мог сдержать наступления русских. Тем временем вспыхнула новая волна освободительной борьбы в Белоруссии. В белорусских городах началось движение за объединение с Россией. До осени 1654 года русское войско заняло северо-восточную Белоруссию, а казаки под руководством И. Золотаренко — юго-восточную. Последний хотел присоединить Белоруссию к гетманской Украине. Шляхта польского происхождения, жившая в Белоруссии, видя, что помощи от Речи Посполитой ждать уже не приходится, переходила на сторону России».

В августе 1655 года русские войска заняли Вильнюс, затем Тракай и Каунас. Царь. Алексей Михайлович (с согласия шляхты) провозгласил себя великим князем Белой Руси и великим князем Литовским. Для управления Литвой был основан особый приказ. Королевские имения перешли в собственность царя. Деятельность католической церкви была ограничена территорией, на которой преобладало литовское население. Православная церковь перешла в ведомство московского патриарха. В 1656 году между Россией и Речью Посполитой было подписано перемирие, закрепившее контроль Москвы над значительной частью Литвы и Белоруссии.

Однако в развитии событий опять произошел неожиданный поворот. В «Истории Литовской ССР» сказано: Часть украинской казацкой старшины, стремясь присоединить белорусские земли к Украине, искала поддержки у крестьян и горожан. Начался разгром имений и борьба против шляхты. Эти намерения казацкой верхушки встретили противодействие со стороны России. В 1658 году казацкая старшина в Белоруссии вместе с новым гетманом Украины И. Выговским заключила договор об унии Украины с Польшей. Гетман И. Выговский и группа украинских феодалов стремились оторвать Украину от России и присоединить ее к Польше. Казацкие отряды в Белоруссии были разбиты русским войском. В 1658 году война Речи Посполитой с Россией возобновилась. Войска Речи Посполитой заняли почти всю территорию Белоруссии. Шляхта, которая присягала царю, перешла на сторону Речи Посполитой. Ослабленные борьбой, голодом и эпидемией чумы, народные массы не могли оказать должного сопротивления».

В борьбу вступила и Швеция. Воспользовавшись войной Речи Посполитой с Россией, шведский король Карл X Густав послал армию А. Виттенберга в Польшу в 1655 году. В течение трех месяцев заняли почти всю территорию Польши. Одновременно лифляндская армия шведов вторглась в Литву. Как сказано в «Истории Литовской ССР», «одновременно в Литву вступила и Россия. Шведы, рассчитывая на помощь Радвил, хотели взять Литву под свою опеку. Войско Литвы, возглавляемое гетманом Я. Радвилой, не оказывало шведам ощутимого сопротивления. Я. и Б. Радвилы, напуганные наступлением в Белоруссии русской армии царя Алексея Михайловича, потерявшие там все свои имения, возлагали надежды на Швецию; Польша не могла им помочь».

Литовское дворянство пошло на подписание 20 октября 1655 года Кедняйской унии, в соответствии с которой шведский король Карл X провозглашался князем Литвы. От его имени Литвой должен был править наместник. Все крепости Литвы были открыты для шведов. Акт об унии подписали Я. Радвила и 1134 литовских дворянина. Наместником шведского короля был назначен Б. Шютте.

А вскоре Я. Радвила был обвинен в предательстве и бежал в Польшу. Туда же ушла и часть литовского войска. Попытки этой части литовского войска во главе с гетманом Литвы Сапегой, сменившим умершего Радвилу, дать отпор шведам провалились. Шведы разбили войско Сапеги. Столкновения же или войны между русскими и шведами, на что надеялись Радвилы, не произошло. Русские ушли из Литвы, оставив, однако, гарнизон в Вильнюсе.

А в апреле-мае 1656 года в Литве вспыхнуло восстание против шведских оккупантов. Большая часть оккупационных гарнизонов была уничтожена. Литва была освобождена. «Между тем, — как отмечается в «Истории Литовской ССР», — в войну со Швецией вступила и Россия. Ее армия наступала вдоль реки Даугавы по направлению к Риге, а из Пскова — по направлению к Тарту и заняла его. Русские, имея поддержку местного населения, заняли также Даугавпилс и Кокнесе и начали осаду Риги. Но к концу 1656 года они отступили к Полоцку. Россия вынуждена была прекратить военные действия в Прибалтике. Ей угрожали силы Речи Посполитой. Воевать одновременно с Речью Посполитой и Швецией она не могла. Царь Алексей Михайлович принял решение продолжать войну с Речью Посполитой. В конце 1658 года Россия и Швеция заключили перемирие, а в 1661 году — Кардийский мирный договор, по которому были сохранены довоенные границы».

Тем временем шведы понесли ряд поражений в Польше. По условиям договора 1660 года между Речью Посполитой и Швецией шведские границы в Прибалтике отодвигались к северу от Даугавы. Латгалия переходила под власть Речи Посполитой.

После заключения договора со Швецией Речь Посполита возобновила войну против России. Король Ян Казимир занял Вильнюс, Гродно, Новогрудок. По Андрусовскому перемирию 1667 года Россия вернула себе Смоленск, Северскую землю с Черниговым и Стародубом. Речь Посполита признала воссоединение России с Левобережной Украиной. Царь Алексей Михайлович отказывался от притязаний на Литву, удержавшую за собой Полоцк и Витебск. Позже условия перемирия были подтверждены так называемым Вечным миром 1686 года.

Все эти бурные события XVII столетия ослабили Речь Посполиту и особенно Литву. Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «во второй половине XVII века начался хозяйственный упадок Великого княжества Литовского, который был обусловлен общеевропейской экономической депрессией и осложнен усилением крепостнической эксплуатации крестьян. Он усугублялся военными разрушениями — неизбежным следствием восточной экспансии литовских феодалов, войны с Россией и Швецией в середине XVII века. Усилившаяся национально-освободительная борьба украинского и белорусского народов в значительной степени способствовала ослаблению Великого княжества Литовского… Восточные районы страны были наиболее разорены в середине XVII века. Повсюду предельно сократилась запашка земель. Не хватало скота и рабочих рук. Крестьяне постоянно голодали».

«В результате войн пришли в упадок и города. Налоги, военные контрибуции, огромные долги парализовали их жизнь. Началось массовое бегство населения из городов… С середины XVII века Великое княжество Литовское переживало демографический кризис. В 1648 году в стране было около 4.5 миллиона населения, а к 1667 году — 2,3 миллиона, т. е. осталось немногим более половины».

Крайне низким оставался уровень образованности. Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «оставалось малограмотным большинство шляхты. Акты конфедерации шляхтичи зачастую подписывали тремя крестиками. Но они держались высокомерно по отношению к простому народу и, как видно из отчетов епископов Жемайтии в Рим, не посещали костелов, в которых богослужение велось на литовском языке. Ополяченная шляхта с презрением относилась не только к народу, но и к его культуре и языку… С укреплением католицизма усилилась полонизация края. В 1697 году государственным языком был объявлен польский».

В течение полутора столетий после крушения Ливонского ордена народы Эстонии и Латвии оставались под властью немецких баронов. Но их рабство было усилено колониальным режимом Швеции и Польши. В то же время бурные события полутора столетий привели к созданию литовско-польской конфедерации, что усилило полонизацию правящих верхов Литвы и привело их к острой конфронтации с русским, белорусским и украинским народами. В результате же драматических и кровавых событий XVII века Великое княжество Литовское, некогда претендовавшее на роль вершителя судеб в Восточной Европе, к концу столетия влачило жалкое существование, находясь на положении бедного родственника и неравноправного партнера слабевшей Речи Посполитой. Шляхетская же верхушка Великого княжества утрачивала связи с народом Литвы, ее национальной культурой и ее языком.




Часть II

В СОСТАВЕ ИМПЕРИИ





Глава 1

Как Прибалтика стала Российской


Упадок Литвы и ослабление Речи Посполитой совпали с укреплением России, которая после окончания неудачной для нее Ливонской войны, а затем Смуты и периода шведской и польско-литовской интервенции сумела восстановить и нарастить свои силы. Пока западные соседи России пытались под идейным руководством папы римского осуществить поход на Восток, русские люди дошли до крайних северо-восточных пределов Евразии и создали крупнейшую в мире континентальную державу. Как и 150 лет назад во времена Ивана Г розного, Россия в конце XVI! века ставила вопрос о выходе на Балтийское море. Однако теперь препятствием к этому была не слабая Ливония, а мощное западноевропейское государство — Швеция.

Во время своего Великого посольства в Европе царь Петр I старался создать антишведскую коалицию с Речью Посполитой, Саксонией и Данией. В 1698 году Петр I договорился с королем Польши и курфюрстом Саксонии Августом II о совместных действиях против Швеции, В 1699 году было достигнуто такое же соглашение Петра I с королем Дании.

В соответствии с соглашением Август II, решив действовать без разрешения сейма Речи Посполитой, направил в 1700 году саксонские войска в шведскую Прибалтику. В феврале 1700 года войско Августа II появилось под Ригой.

Несколько позже войска Петра I осадили Нарву. Тем временем войска короля Дании Кристиана V вторглись во владения союзника Швеции герцога Гольштейнского.

Однако шведский король Карл XII ответил решительными действиями, высадив 15-тысячный десант под Копенгагеном и добившись капитуляции Дании. Подписав в ноябре 1700 года мирный договор с Данией, Карл XII перебросил войска к Нарве, а затем внезапно атаковал русские войска и разгромил их. После этого Карл XII направил все свои силы против саксонских войск Августа. В начале 1701 года Карл XII овладел всеми крепостями в Лифляндии, которые до этого взяли саксонцы. Более того, Карл XII вознамерился свергнуть Августа II с престола и при содействии Польши, Турции и крымских татар начать войну против России.

9 марта 1701 года Петр I и Август II встретились в замке Биржай, где договорились о дальнейших совместных действиях. Однако вскоре шведы наголову разбили саксонские войска, вошли в Жемайтию и достигли Каунаса и Кедайняя. 25 марта 1702 года войска Карла взяли Вильнюс. Август II предложил Карлу XII мир, но тот не пожелал его, продолжая наступать. Войска Карла XII вступили в Польшу, 24 мая 1702 года заняли Варшаву, а затем Краков.

Одновременно шведы расширяли свой контроль над Литвой. Как написано в «Истории Литовской ССР», «в Великом княжестве Литовском генерал Мернер, командовавший гарнизоном оккупантов, грабил население, собирая тяжелые военные контрибуции. Здесь разгоралась партизанская борьба, в которой активное участие принимали крестьяне. Против интервентов вели бои и отряды регулярной армии. В Литве образовались два лагеря шляхты: один под руководством вновь назначенного гетмана М. Вишневецкого и его заместителя Г. Огиньского, поддерживавший союз Речи Посполитой с Россией, и второй — во главе с отстраненным от власти К. Сапегой, выступавший в поддержку Швеции. Большинство шляхты пошло с М. Вишневецким… Конфедерация шляхты в Вильнюсе (1703 г.) поддержала Августа II в его войне против Швеции… 28 июня 1703 года был подписан договор между представителями Вильнюсской конфедерации и Россией. Обе стороны обязались не заключать со Швецией сепаратного мира».

Летом 1704 года был возобновлен союз Петра I с Августом II. А вскоре начались бои в Литве, в ходе которых литовские войска действовали сообща с русской армией. Воспользовавшись тем, что наибольшие силы шведских войск находились в Польше, Петр I летом 1704 года занял Тарту, Нарву, а затем и всю Лифляндию. В ноябре 1704 года русские войска взяли Вильнюс.

Однако Карл XII вновь перешел в наступление и в 1706 году принудил Августа II отречься от престола в пользу С. Лещиньского и отказаться от союза с Россией. Как сказано в «Истории Литовской ССР», «русские войска оставипи Литву. На ее территории вновь стали хозяйничать шведы. На сторону шведов перешел и М. Вишневецкий. В 1707–1708 годах военные действия передвинулись на земли Белоруссии».

Русские войска отступали в глубь страны. Во «Всемирной истории» говорится: «Ожесточенные оборонительные бои, которые вели русские войска, заставили Карла изменить план вторжения. Вместо того чтобы идти через Смоленск к Москве, он вынужден был принять план обходного движения и пойти на Украину». В ходе битвы под Полтавой 27 июня 1709 года шведские войска были полностью разбиты.

Следствием Полтавского сражения стали изменения в расстановке сил воюющих сторон. Август II вновь стал королем Польши. Дания снова вступила в антишведскую коалицию. Русские войска развернули наступление в Прибалтике. В 1710 году они взяли Ригу, Ревель, заняли всю Лифляндию и Эстляндию.

Продолжавшаяся еще десяток лет Северная война завершилась победой России. В соответствии с Ништадским миром 1721 года к России отошли часть Карелии, Ингерманландия, Моонзундские острова, Лифляндия и Эстляндия.

В «Советской исторической энциклопедии» отмечались тяжелые последствия Северной войны для народов Прибалтики, которые долго пришлось преодолевать: «Военные действия, страшная эпидемия чумы (1710–1711) произвели в Латвии страшные опустошения. Поэтому вся первая половина XVIII века являлась этапом восстановления хозяйства, которое вынесли на своих плечах главным образом крестьяне».

Там же так характеризовались позитивные последствия вступления Латвии в состав России: «Политические перемены были выгодными для латышского народа. Последовал почти 200-летний период мирного развития почти без войн на территории Латвии. Объединением территории Латвии была создана важная предпосылка для развития латвийской буржуазной нации… Благоприятная рыночная конъюнктура для сельскохозяйственных продуктов способствовала развитию торгового земледелия, что в свою очередь разрушало основы феодального крепостнического хозяйства. Получила развитие переработка сельскохозяйственных продуктов (винокурение, пивоварение и т. д.)».

Схожим образом оценивали авторы «Энциклопедии» положительные последствия вхождения Эстонии в состав России: «Присоединение к России обеспечивало Эстонии длительный мир и благоприятные условия для экономического и культурного развития… Численность населения, сократившаяся вследствие войны и чумы, к середине XVIII века снова достигла 350 тысяч человек, а к 80-м годам — 490 тысяч (из них немцев было 3–4 %). Во второй половине XVIII века получили развитие винокурение (из зерна) и откорм скота бардой… Развивалась эстонская национальная культура. В 1766–1767 годах издавался первый журнал на эстонском языке «Краткое наставление».

Говоря о положительных последствиях Ништадского мира для Прибалтики, авторы «Всемирной истории» писали: «После присоединения к России в прибалтийских провинциях началось экономическое оживление, которым воспользовались и представители торгового капитала, помещики. Прибалтийские бароны поставляли большое количество водки на внутренний рынок, увеличили экспорт льна, хлеба и лесных материалов в западноевропейские страны, особенно в Голландию, в Англию».

Главной же отрицательной стороной присоединения к России было то, что, по сути, ничего не изменилось в угнетенном положении подавляющего большинства местного населения. Этому в не малой степени способствовало покровительство немцам Петра I, а затем и его наследников. Уже при Петре I, а еще в большей степени при его наследниках, остзейские дворяне заняли видное положение при русском дворе. Особенно вопиющие формы приняло засилье немцев в правительстве России в период «бироновщины» (1730–1740), когда фаворитом императрицы Анны Ивановны, бывшей герцогини Курляндии, был курляндокий дворянин Эрнст Иоганн Бирон. Являясь фактическим правителем России, Бирон поставил на видные посты немцев Шемберга, Остермана, Минниха, Менгдена и многих других. Но и после падения Бирона остзейские дворяне сохранили видное место в руководстве России. Они использовали свое положение для покровительства немецкому меньшинству в Эстляндии и Лифляндии.

Еще при капитуляции Риги и Ревеля Петр I утвердил привилегии, по которым полноправными гражданами в городах признавались лишь лица немецкого происхождения. В «Советской исторической энциклопедии» говорилось, что «рыцарство получило в 1710 и 1712 годах подтверждение своих сословных привилегий… Укрепился «особый порядок», немецкое дворянство сосредоточило в своих руках судебную и административную власть, влияло на церковные и школьные дела. Все местные вопросы решались на собраниях дворян — ландтагах».

Торговля и промышленность остались в руках остзейских немцев. Сохранялась цеховая организация, установленная еще во времена Ливонского ордена. Как отмечалось во «Всемирной истории», «в крупных городах, например в Риге и Ревеле, ремесленные цехи объединялись в Малую гильдию, в которую не допускались эстонские, латышские и русские ремесленники. Немецкое купечество объединялось в особую Большую гильдию, которая также вела упорную борьбу с торговцами ненемецкого происхождения. Городское самоуправление полностью находилось в руках немногочисленного немецкого магистрата. Латыши и эсты составляли основную массу бесправного люда — домашней прислуги, поденщиков и т. п. Обычно они сами или их предки являлись беглыми крепостными».

Как и во времена шведского владычества, крестьяне подвергались жестокой эксплуатации. Во «Всемирной истории» подчеркивалось: «Рост товарного производства сопровождался усилением барщины. Телесные наказания крепостных стали повседневным явлением. Представитель лифляндского дворянства ландрат Розен отождествлял крепостных с древнеримскими рабами. Он утверждал, что в Лифляндии крепостной и его имущество является неограниченной собственностью помещика. К середине XVIII века этот взгляд получил общее признание во всех местных административных и судебных учреждениях. Крепостничество в прибалтийских губерниях приняло еще более суровые формы, чем в остальной России».

Положение крестьян ухудшилось после введения подушной подати. В ответ в Лифляндии и Эстляндии в 1783–1784 годах вспыхнули крестьянские восстания. Особую ненависть вызывали у крестьян немецкие помещики. Немецкий писатель Петри, проживавший в Прибалтике, писал: «Ввиду повседневного выражения ненависти и презрения к немцам и помещикам приходится опасаться смут и мятежей, так как в подобном случае ни один немец не уйдет живым».

В то время как Лифляндия и Эстляндия фактически с 1710 года пребывали в составе Российской империи, Литва продолжала оставаться в пределах Речи Посполитой. Как и для народов Эстляндии и Лифляндии, Северная война нанесла немалый урон для Литвы. Если в конце века население Литвы составляло 2,8 миллиона человек, то к концу Северной войны оно сократилось до 1,8 миллиона. В «Истории Литовской ССР» говорится: «Люстрация государственных земель 1738 года фиксировала страшное опустошение края. Деревни и города пустовали. Оставшиеся убогими, люди не могли расширять свои запашки. Кроме того, крестьяне еще не проявляли интереса к освоению пустующих земель. Большие семьи (родители и взрослые сыновья со своими женами и детьми под отцовской крышей) не стремились к разделу и созданию новых хозяйств. Дворяне были вынуждены временно идти на компромисс — на льготных чиншевых условиях предоставлять пустующую землю крестьянам».

В то же время «торговая деятельность крестьян ограничивалась. Крестьян обязывали продавать продукты своего труда в местечках, имевших торговое право. Импортные товары первой необходимости — соль, сельдь, изделия из металлов — продавались крестьянам по принудительным ценам. Право пропинации (производство и продажа водки) принадлежало только лишь дворянскому сословию. Дворянам же шли и частные таможенные сборы у сплавных рек и торговых дорог. После Северной войны в небольших городах и местечках началось массовое поселение евреев. Феодалы использовали их как откупщиков феодальных привилегий. Сокращение ремесленного производства и торговли ослабляло самоуправление городов, они попадали во всю большую зависимость от феодалов».

Упадок хозяйства Литвы, разорение его населения, которое нищало и спаивалось, отражали кризис, который охватил всю Речь Посполиту. Обострение противоречий между растущими капиталистическими отношениями и феодальными верхами сопровождалось усилением социальной и национальной борьбы в Речи Посполитой. Этим воспользовались соседи этого государства. Вмешавшись во внутренние дела Речи Посполитой под предлогом защиты ее государственного строя, Россия и Пруссия подписали в 1768 году с представителями сейма договор, который гарантировал постоянство существовавших государственных основ Речи и уравнивал права православных и католиков. Сейм 1768 года ратифицировал этот договор. «История Литовской ССР» подчеркивала: «С этого времени уже нельзя было менять государственное устройство без согласия России и Пруссии. Речь Посполита все больше теряла свой государственный суверенитет».

Против договора выступила часть дворян Речи, создавших в 1768 году конфедерацию. Как сказано в «Истории Литовской ССР», «к этим конфедератам присоединилась и часть шляхты Великого княжества Литовского. Вооруженные отряды шляхты действовали в Литве в течение 1769–1771 гг. Борьба носила партизанский характер, ибо конфедераты не имели значительных сил. Их выступления были подавлены войсками России».

5 августа 1772 года были подписаны тайные договоры между Россией и Пруссией, Россией и Австрией о разделе Речи Посполитой. К России отходила часть Белоруссии (Полоцкое, Витебское и Мстиславское воеводства, а также восточная часть Минского воеводства) и Латгалия. (В «Истории Литовской ССР» сказано: «Таким образом, восточные белорусские земли были воссоединены с Россией, что отвечало коренным интересам народных масс этого края».) Австрия образовала из занятых ею украинских и польских земель Королевство Галиции и Лодомерии. Пруссия завладела Поморьем (без Гданьска) и Западной Пруссией с Вармией (без Торуни и Мальборка). В 1773 году сейм ратифицировал этот раздел.

Продолжая вмешиваться вдела Речи Посполитой, Россия добилась создания Постоянного совета для ее управления государством. В составе совета треть мест принадлежала Литве. Тем временем часть польских верхов выступила за осуществление общественно-политических преобразований в стране.

Характеризуя отношение литовского дворянства к происходившим событиям и борьбе по политическому устройству Речи Посполитой, авторы «Истории Литовской ССР» писали: «Дворяне защищали свои давние права и привилегии, полученные до унии Польши с Литвой и подтвержденные затем конституциями, принятыми на сеймах. «Кардинальные права» они видели в сохранении литовского статута, права на должности в Великом княжестве Литовском только за его гражданами, в соблюдении «альтернативы» сейма (периодическое сеймование в Гродно), сохранении резиденции короля в Вильнюсе как столице, в праве иметь наравне с Польшей своих военных министров и сенаторов, отдельное Вильнюсское архиепископство и казначейство. Они не отказывались от этих «кардинальных прав» до конца XVIII века… В сфере внешней политики литовское дворянство требовало неприкосновенности своих государственных границ, суверенности внутренней государственной жизни (вывода войск России и невмешательства в религиозную жизнь, признания в качестве государственной римско-католической церкви), подтверждения договоров с Россией. Литовские дворяне считали себя законными владельцами русских земель в течение нескольких столетий. Они требовали полного иммунитета и привилегий литовским дворянам и католической церкви в присоединенных к России землях. Литовские дворяне занимали по отношению к России враждебную позицию, но, опасаясь ее могущества, требовали от сейма добиваться подтверждения заключенных ранее договоров. Они считали и Курляндию неотъемлемой частью Речи Посполитой».

3 мая 1791 года в Варшаве была принята конституция, которая сохраняла за шляхтой ее давние права и привилегии. В то же время она предложила шляхте составлять договоры с крестьянами, что было воспринято как упразднение феодальной зависимости. Конституция предусматривала создание централизованного государства. Оно было названо Польшей, а старое деление на Королевство Польское и Великое княжество Литовское было упразднено. Исполнительная власть принадлежала королю и совету министров («Стража законов»). Трон короля становился выборным, но династическим. Без ведома «Стражи законов» король ничего не решал. Министерства же отчитывались перед сеймом.

Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «в Вильнюсе горожане и войска 25 мая дали ей необычайно торжественную присягу. Жители городов, собравшиеся летом 1791 года в Каунасе, заявили о своей готовности пролить кровь и отдать жизнь за конституцию 3 мая». Однако <магнаты и шляхта Великого княжества Литовского в цепом враждебно встретили конституцию». Враги конституции создали в местечке Тарговице конфедерацию. Среди них были Ш. и Ю. Коссаковские, А. Сапега, И. Массальский, Ф. Браницкий, Ш. Потоцкий, С. Жевуский. Они обратились за помощью к Екатерине II. В акте, опубликованном 14 мая 1792 года, они требовали сохранить целостность Речи Посполитой и просили Россию об опеке.

После этого русские войска вошли на территорию Правобережной Украины и Белоруссии. Командующему русскими войсками М. Кречтникову помогали конфедераты гетмана Ш. Коссаковского, который пытался взять на себя верховную власть в Литве.

В конце мая 1792 года войска России вошли в Вильнюс, а затем заняли Украину, Белоруссию и вступили на территорию Польши. Король Речи Посполитой Станислав-Август Понятовский, который ранее дал присягу конституции 3 мая, теперь присоединился к конфедератам. В «Истории Литовской ССР» говорится: «Конфедераты, выступавшие за шляхетские свободы и давние привилегии шляхты, пытались восстановить прежний строй с помощью России. Они захватили власть в свои руки и отменили постановления сейма 1788–1792 гг.». В ответ «поднялась волна сопротивления горожан».

12 января 1793 года в Петербурге был заключен прусско-российский договор, по которому Пруссия занимала западные польские земли. В состав России вошли украинские и белорусские земли, в том числе Киевское, Браславское, Подольское, Минское и часть Виленского воеводства. Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», включение белорусских и украинских земель в состав России защитило их от национального и религиозного угнетения со стороны польской шляхты, объединило с братским русским народом. Речь Посполита потеряла около половина территории… Она почти лишилась выхода к морю (за исключением узкой полосы побережья у Паланги и Швянтойи) и, находясь в окружении трех могущественных монархий, теперь уже не имела никаких условий для дальнейшего экономического и политйческого развития… В Речи Посполитой осталось около 4 миллионов жителей».

Второй раздел Речи Посполитой вызвал возмущение конфедератов, призвавших до этого Россию помочь им в борьбе против конституции 3 мая. Вопреки требованиям посла России И. Сиверса сейм, созванный в Гродно, высказался против раздела. В «Истории Литовской ССР» сказано: «Только под большим давлением (И. Сивере приказал арестовать часть делегатов, разорить их имения и даже ввести на заседание сейма солдат) он в 1793 году молчанием ратифицировал второй раздел».

Однако решения гродненского сейма вызвали восстание сторонников конституции 3 мая, которое началось в Кракове 24 марта 1794 года. В «Истории Литовской ССР» сказано: «16 апреля оно вспыхнуло и в Великом княжестве Литовском. Первыми выступили региональные войска в Шяуляй против гарнизонов царских войск и сторонников Тарговицкой конфедерации. В Вильнюсе восстание организовал инженер Якуб Ясиньский. В ночь на 23 апреля повстанцы неожиданно захватили военные посты и овладели городом. В плен был взят начальник русского гарнизона генерал Н. Арсеньев. На помощь вильнюсцам пришли отряды из Шяуляя и Паневежиса. 24 апреля на Ратушной площади Вильнюса был торжественно объявлен акт восстания и создано повстанческое правительство — Высший совет Литвы. На следующий день был осужден ряд сторонников конфедерации, в том числе и гетман Ш. Коссаковский. Повстанческое правительство признало главным руководителем восстания генерала Тадеуша Костюшко, участника борьбы Североамериканских колоний за независимость».

Высший национальный совет Литвы стал исполнительным органом восстания. Начальником военных сил стал Я. Ясиньский. Как подчеркивалось в «Истории Литовской ССР», «у вождей вильнюсского восстания были более прогрессивные, радикальные намерения, чем у их братьев по борьбе в Польше. Совет энергично мобилизовал народ на защиту отечества, а его орган — «Газета народова виленска» («Вильнюсская народная газета») — пропагандировал политику французских якобинцев. Совет искал поддержки среди всех сословий. Он печатал воззвания и на литовском языке для крестьян, обещая им свободу».

Однако, как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «политика литовских повстанцев, их республиканские взгляды и даже стремление расширить права Литвы на самостоятельность были приняты с недоверием в самой Польше участниками восстания, придерживавшимися умеренных взглядов. Под давлением более консервативных участников восстания Т. Костюшко отстранил Я. Ясиньского от командования повстанцами Литвы и подчинил их общему руководству, которое опасалось литовского сепаратизма. 21 мая 1794 года Т. Костюшко упразднил Высший национальный совет Литвы и создал общий для Польши и Великого княжества Литовского Высший национальный совет… С июня 1794 года военачальником повстанцев… стал присланный из Польши бездарный генерал М. Вельгорский».

Россия направила войска на подавление восстания. Сначала повстанцы вели упорные бои и даже теснили русские войска. Но летом 1794 года русские развернули наступление и 12 августа заняли Вильнюс. Силы повстанцев были рассеяны.

В октябре 1794 года войска под руководством А. Суворова разбили повстанцев Т. Костюшко и заняли Варшаву. При защите Варшавы погиб Я. Ясиньский. В середине ноября повстанцы капитулировали.

Тем временем Россия, Пруссия и Австрия приступили к переговорам о третьем разделе Речи Посполитой. Договоренность была достигнута в августе 1795 года. Россия заняла западнобелорусские земли бывшего Великого княжества Литовского. Литва (за исключением Занеманья, которое перешло к Пруссии) была присоединена к России. Пруссия и Австрия разделили оставшуюся территорию Польши.

«История Литовской ССР» гласит: «Речь Посполита как государство распалась. Бывшая ее провинция — Великое княжество Литовское — вошла в состав многонациональной Российской империи… Находясь в составе России с ее огромным рынком, Литва вступала в полосу экономического подъема, а литовский народ постепенно втягивался в общероссийскую борьбу за социальный прогресс…

Литовское крестьянство боролось как против местных «своих» дворян, так и против системы крепостничества царской России в целом… Верхушка литовского дворянства быстро сговорилась с аристократией России… Однако традиции общей польско-литовской государственности оказывали еще сильное влияние на большинство литовского дворянства».




Глава 2 Бунтующая Литва


О том, что литовское дворянство было не удовлетворено последствиями разделов Речи Посполитой, свидетельствовала его реакция на создание Наполеоном в 1807 году Варшавского герцогства из польских земель. Образование этого государства, являвшегося вассалом Франции, вызвало надежды среди части литовского дворянства на восстановление Речи Посполитой. Те же круги дворянства Литвы, которые ориентировались на Россию, увидели в Варшавском герцогстве пример для воссоздания Литовского автономного государства в пределах России. В 1811 году князь М. Огиньский, князь К. Любецкий и граф Л. Плятер представили Александру I проект «Положения о правлении автономным Великим княжеством Литовским», которое должно было включать Виленскую, Гродненскую, Минскую, Витебскую, Могилевскую, Подольскую, Волынскую, Киевскую губернии, а также Белостокскую и Тернопольскую области.

Император французов учитывал эти настроения верхов Литвы, на землю которой он вошел в первые же минуты после нападения на Российскую империю: 24 июня 1812 года Наполеон во главе Великой армии перешел Неман в районе Каунаса. 28 июня император вошел в Вильнюс, где остановился на 19 дней.

Во время своего пребывания в столице Литвы Наполеон 1 июля создал Временную правительственную комиссию Великого княжества Литовского во главе с С. Солтаном. Фактически же власть находилась в руках назначенного французами губернатора Литвы ван Хогендропа (Гогендропа).

Сразу после своего создания Временная правительственная комиссия начала переговоры с представителями Варшавского герцогства о возобновлении унии. 14 июля в вильнюсском Кафедральном костеле была торжественно провозглашена польско-литовская уния.

В этих событиях принимали участие лишь оккупанты и небольшое число их пособников из верхов литовского дворянство. Иным было отношение к французским захватчикам основной части населения оккупированной Литвы. Арман де Коленкур так описал в своих мемуарах впечатления Наполеона от его первой поездки по Вильнюсу (Вильно): «Император проехал по городу без предварительного оповещения. Город казался опустевшим. Несколько евреев и несколько человек из простонародья — вот все, кого можно было встретить в этой так называемой дружественной стране, с которой наши войска, изнуренные и не получающие пайков, обращались хуже, чем с неприятельской… Население ровно ничем не проявляло любопытства, никто не выглядывал из окон, не наблюдалось никакого энтузиазма, не было даже обычных зевак. Все выглядело угрюмо. Император был поражен этим и, входя в кабинет, не мог удержаться от слов: «Здешние поляки не похожи на варшавских». Это объяснялось некоторыми беспорядками, имевшими место в городе и напугавшими жителей, а также тем, что здешние поляки были довольны русским правительством, были мало расположены к перемене».

«Беспорядки», о которых писал Коленкур, были делом рук французских солдат. В «Истории Литовской ССР» так охарактеризованы первые дни пребывания армии Наполеона в Литве: «Территория, по которой прошла основная часть его армии, была разорена, имущество населения разграблено, многие дома сожжены».

Между тем прибывшие из Варшавского герцогства поляки пытались изобразить оккупантов как освободителей Литвы. Коленкур писал: «Герцог Бассано и князь Сапега старались организовать страну и вдохнуть в нее польский дух. Но жители были, по-видимому, не очень склонны откликнуться на призыв к их патриотизму. Грабежи и беспорядки всякого рода, производимые армией, разогнали все деревенское население. В городе видные лица сидели по домам. Приходилось вызывать их от имени императора, так как никто не представлялся, не стремился выдвинуться вперед, как ни старались об этом поляки, прибывшие вместе с армией. Беспорядки, производимые армией, немало увеличивали всеобщее недовольство. В Вильно ощущался недостаток во всем, и через четыре дня необходимое продовольствие надо было искать уже очень далеко».

И все же французы пытались найти опору среди народа. В Вильнюсе и других городах Литвы французы стали создавать полицейские силы из местного населения, именовавшиеся «национальной гвардией». В ноябре в гвардию сумели набрать лишь 1450 человек. 5 июля 1812 года Наполеон приказал Временной правительственной комиссии создать 5 пехотных и 4 кавалерийских полка. Однако набор в полки проходил плохо, и к осени они все еще не были укомплектованы, а к концу 1812 года рекруты разбежались по домам.

Наполеон второй раз оказался в Вильнюсе во время своего бегства из России. Коленкур вспоминал, что прибыл в город до императора, чтобы «передать приказы виленскому правительству и сделать последние необходимые распоряжения по поводу нашего путешествия. Хорошо, что я лично отправился в Вильно, так как ван Хогендроп только что туда прибыл, и ему пришлось будить людей, проведших ночь на балу у герцога Бассано; понятно, что он еще не успел ничего приготовить. Итак, в то время как одни мерзли и умирали, другие танцевали на балах! Жители Вильно далеко не представляли себе ни нашего положения, ни того, что произошло, ни того, что должно было случиться». Очевидно, имелись в виду те «жители Вильно», которые принадлежали к верхам литовской шляхты и сотрудничали с французами.

По словам Коленкура, Наполеон не сомневался, что армия останется в Вильно, и никоим образом не хотел признавать, что она понесла огромные потери. «В Вильно, — говорил он, — имеются хорошие продовольственные запасы, и там все снова придет в порядок. В Вильно больше средств, чем нужно, чтобы дать отпор неприятелю; так как русские изнурены не меньше нас и страдают от холода, как и мы, то они перейдут на зимние квартиры».

Такие же надежды разделяли и измученные солдаты Великой армии. Русский историк В.П. Алексеев писал в главе «Бегство Наполеона» в 4-м томе многотомного сочинения «Отечественная война и русское общество»: «Конец похода, прекращение преследования и отдых составляли их самое главное желание… Когда показалась Вильна, у всех в груди вырвался вздох облегчения. Французы думали, что здесь русские остановят свое преследование и мучения их прекратятся. В Вильне много запасов — они отдохнут и подкрепятся перед тем, как вернутся домой… Но проникновение в город не принесло ничего утешительного. Прием, оказанный жителями Вильны воинам «великой армии», далеко не соответствовал их ожиданиям. Здесь не знали об участи наполеоновской армии, и когда увидели оборванцев с отмороженными руками и ногами и исступленным взором, запрудивших улицы, то с ужасом отвернулись от них. Из опасения грабежа и насилия виленцы спешно запирали магазины и укрывались в домах». Очевидец вспоминал: «Было грустно видеть тогда, как эти несчастные солдаты бродили по улицам, одни полные ярости, другие отчаяния, угрожая, умоляя, стараясь войти в двери домов или магазинов или медленно направляясь в больницы, и отовсюду их гнали!»

Алексеев писал: «При своих огромных запасах, Вильна могла бы всех одеть и накормить. Но вместо этого пришедшие сюда нашли себе здесь смерть от холода и голода. А те, которых еще пощадила смерть, должны были, собрав последние силы, продолжать бегство».

Русские войска не дали врагу возможности задержаться в Вильнюсе. Мюрат и Ней поспешно отступили из города. 10 декабря русские войска заняли Вильнюс, захватив 140 орудий и множество пленных. 12 декабря в город прибыл Кутузов. Шильдер писал: «Население, забыв Наполеона и исчезнувшие мечты о восстановлении Польского королевства, приветствовало торжествующего полководца; посыпались оды, речи, на театральной сцене засияло изображение Кутузова с надписью «Спасителю отечества».

После своего прибытия в Вильнюс Кутузов приказал произвести учет провианта и обмундирования, имевшихся в городе. Оказалось, что в Вильнюсе были огромные запасы муки, сухарей, ржи, мундиров, седел и прочего. Это все было утаено жителями города от захватчиков. В то же время в ходе своего поспешного отступления маршалы Мюрат и Ней бросили в Вильнюсе до 20 тысяч больных и раненых. Среди них было 7 генералов.

Вильнюс, в который прибыл Александр I, по словам историка Н.К. Шильдера, представлял собой «нерадостное зрелище. Город был переполнен ранеными и больными.

На всех главных улицах были разведены большие костры для уничтожения миазмов и очищения воздуха. Госпиталь в Базилианском монастыре представлял собой ужасающую картину: 7500 трупов были навалены друг на друга по коридорам подобно грудам свинца; разбросанные трупы валялись всюду и в других помещениях; все отверстия разбитых окон или стен были заткнуты руками, ногами и головами мертвых, чтобы предохранить живых от доступа холодного воздуха. И в этих помещениях, заполненных зловредными испарениями, лежали несчастные больные и раненые, обреченные на гибель. Приезд в Вильну Александра был истинным благодеянием Провидения для оставшихся в живых неприятелей, которым немедленно была оказана всевозможная помощь не только по его повелению, но даже под его личным надзором».

6 января 1813 года в Вильнюсе был оглашен царский манифест о победном окончании войны. Как писал Н.К. Шильдер, «день этот был ознаменован еще манифестом, провозглашавшим для поляков в западных губерниях, принявших сторону неприятеля, забвение прошлого, всеобщее прощение». (Этот манифест, замечал Н.К. Шильдер, вызвал недовольство в рядах русской армии.) В «Истории Литовской ССР» сказано: «Была дана амнистия всем дворянам Литвы, которые сотрудничали с Наполеоном, если они в течение двух месяцев вернутся на родину. Царь дорожил политической поддержкой местного дворянства». Правда, как замечал Н.К. Шильдер, царь отклонил «предложение, сделанное виленскими жителями, дать бал». Император объяснил, что «в настоящих обстоятельствах ни танцы, ни звуки музыки не могли быть приятны». (О том, что отказ Александра посетить бал, устроенный местным дворянством, отнюдь не был вызван его нежеланием внимать звукам музыки и танцевать, свидетельствовало то, что он в эти же дни посетил бал, устроенный Кутузовым. Скорее всего, император знал, что среди приглашавших его были и те, кто несколько дней назад устраивал балы в честь французов. Впрочем, члены временной правительственной комиссии Великого княжества, которые танцевали на балах во время войны, на всякий случай бежали вместе с остатками Великой армии, а в конце июля 1813 года комиссия самораспустилась.)

Нашествие наполеоновской армии нанесло огромный ущерб Литве. В «Истории Литовской ССР» сказано: «Население сократилось на десятки тысяч человек. В одном из наиболее пострадавших уездов — Тракайском — погибло и умерло от эпидемий около 1/3 населения. Значительно сократилось поголовье скота. Было сожжено много домов, много уничтожено инвентаря. Материальный ущерб, причиненный оккупацией только Литовско-Виленской губернии, достигал 19,3 миллиона рублей серебром. Восстановление края легло на плечи народных масс. Помощь правительства получили только некоторые помещики».

Другим следствием событий наполеоновского нашествия стало распространение идей, которые пришли с Запада. В «Истории Литовской ССР» указывается: «В 1812 году возобновили свою деятельность полулегальные масонские ложи. Они образовались в Вильнюсе и уездных городах Расейняй и Укмерге. В 1818 году было около 700 масонов, Крупнейшей ложей являлась вильнюсская «Усердный литовец»». Характеризуя идеологию «вольных каменщиков», авторы «Истории» писали: «Масоны, оценивая существующую действительность как царство зла, противопоставляли ей идеалы гуманизма и братства людей. Исходя из этого, литовские масоны формировали общественное мнение в духе нетерпимости к неволе, следовательно, и крепостному праву».

Вряд ли эту характеристику масонства можно признать достаточной. Противоречивость в деятельности масонов, сыгравших ведущую организационную роль во многих событиях Великой Французской революции и других общественных потрясениях в Западной Европе в конце XVIII и начале XIX века, связана с тем, что тайная масонская организация, с ее строгой иерархичностью и элитарностью, использовалась также для дворцовых интриг и переворотов. Не случайно среди масонов были и видные феодальные вельможи, и даже монархи западноевропейских стран. Масонские ложи всегда открывали большие возможности захватывать власть либо путем умело организованных революций, либо с помощью тайных верхушечных заговоров.

Эти противоречивые черты масонства отразились и в деятельности тайных обществ тех представителей российского дворянства, которых впоследствии стали именовать декабристами. Выступая за ликвидацию феодальных порядков, декабристы вместе с тем были проводниками идеологии западноевропейского масонства с характерными для него тайной заговорщической деятельностью и иерархической элитарностью. Справедливо ставя вопрос о необходимости отмены крепостного права и других общественных преобразованиях в России, декабристы слепо подражали примерам Западной Европы. Их попытка свержения царской власти без опоры на народные массы была заранее обречена на поражение.

Близки к масонам были и члены литовского интеллигентского кружка «Общество шубравцев» («прощелыг»), созданного в 1817 году врачом Якубом Шимкявичюсом. В «Истории Литовской ССР» сказано: «Политических стремлений шубравцы не декларировали, но находились под влиянием Адама Чарторыского, вынашивавшего планы присоединения литовских и белорусских губерний к автономному Королевству Польскому».

В 1817 году вильнюсскими студентами было создано тайное Общество филоматов (любящих науку), членом которого был поэт Адам Мицкевич. Филоматы выступали за изменение социального строя путем воспитания и просвещения. В «Истории Литовской ССР» говорится: «Вильнюсские тайные общества имели связи с польским «Патриотическим обществом», с его центром в Варшаве… Филоматы поддерживали связи с русскими декабристами». Более массовой была организация филоретов (любящих добродетель). Под влиянием этих обществ были созданы тайные организации среди учащихся средних школ Литвы.

Однако в 1822 году масонские организации и «Общество шубравцев» были запрещены, а в 1823 году были арестованы члены тайных организаций вильнюсской молодежи. 20 человек из них, включая А. Мицкевича, были отправлены в ссылку. Разгромлены были и ученические организации. Их членам были вынесены смертные приговоры, но затем казни заменили каторжными работами или солдатчиной.

Разгром тайных обществ не остановил бунтарские настроения и контакты интеллигенции Литвы с польской подпольной организацией «Национальное масонство», затем преобразованное в «Патриотическое общество».

После начала восстания в Польше в ноябре 1830 года, во главе которого стояло «Патриотическое общество», в Виленской губернии, в Белоруссии и части Украины было введено военное положение. Полиция арестовывала лиц, внушавших ей подозрение. Несмотря на это, в январе 1831 года в Вильнюсе был создан Главный комитет для подготовки и руководства восстанием в Литве. Как сказано в «Истории Литовской ССР», комитет «главным образом состоял из оппозиционно настроенных помещиков… Он предпринял усилия для создания уездных комитетов и подготовки восстания на местах».

В конце марта 1831 года началось восстание в Расейнском уезде. Воспользовавшись тем, что царские войска направили большую часть сил из Литвы в восставшую Польшу, повстанцы в течение весны сумели овладеть почти всей территорией Литвы. В первой половине апреля 1831 года повстанцы попытались овладеть Каунасом и Вильнюсом, но потерпели неудачу.

Вскоре в Литву прибыли крупные воинские силы России (более 30 тысяч солдат и офицеров). Им противостояли 25–30 тысяч плохо вооруженных повстанцев. С середины мая восставшие перешли к партизанским действиям.

25 мая 1831 года польские повстанцы были разбиты русскими в сражении под Остроленкой, потеряв 8 тысяч человек. Тогда руководство восстания решило нанести удар в тыл по русским войскам, подняв против них Литву, Белоруссию и Украину. Во второй половине мая польское повстанческое правительство направило в Литву часть своих регулярных войск (12 700 человек). Они соединились с литовскими повстанцами. Вскоре польское войско овладело Каунасом.

При штабе командования литовских повстанцев во главе с А. Гелгудом было создано Временное центральное правительство в Литве, в состав которого, помимо польских генералов, вошли местные помещики (Т. Тышкевич, Г. Огиньский).

К литовскому побережью Балтийского моря шли корабли с грузами оружия, закупленными в Англии и Франции. Войска поляков и восставших литовцев двинулись к Вильнюсу. Против их сил (12 600 человек) выступила русская армия во главе с виленским генерал-губернатором М. Храповицким (26 тысяч человек). 19 июня в ходе битвы на Панеряйских холмах русские разбили польско-литовские повстанческие силы.

Отступая под напором русских войск, повстанческая армия разделилась на три части. Войска, которыми командовал А. Гелгуд, отошли в Пруссию. Один из офицеров, разочаровавшись в Гелгуде как командующем, застрелил его. Два других отряда ушли в Польшу. Груз с оружием из Англии и Франции прибыл к литовскому побережью, когда повстанцы уже ушли из Литвы. Временное польское центральное правительство в Литве прекратило свое существование. Вскоре распались и уездные органы власти.

Однако в лесах вплоть до весны 1832 года продолжали действовать партизанские отряды повстанцев. Всего в восстании приняло участие около 20 тысяч человек.

На Западе развернулась широкая кампания солидарности с восстанием в Польше и Литве. Справедливое негодование по поводу лишения народов этих стран права на свободу сопровождалось огульными нападками на Россию как страну и русских как народа. Великий Пушкин с негодованием осудил эту русофобскую кампанию в своем стихотворении «Клеветникам России». Он указывал на давние истоки недавних событий и родство судеб Литвы, Польши и России. («Что возмутило вас? Волнение Литвы? Оставьте: это спор славян между собою, домашний, старый спор, уж взвешенный судьбой, вопрос, которого не разрешите вы».) Одновременно поэт осуждал лицемерие тех, кому были глубоко безразличны и даже ненавистны народы Центральной и Восточной Европы. («Для вас безмолвны Кремль и Прага; бессмысленно прельщает вас борьбы отчаянной отвага — и ненавидите вы нас…»)

Поражение восстания в Литве было в значительной степени связано с тем, что его организаторы не опирались на широкие крестьянские массы. В своих политических программах они даже не ставили задачу решения крестьянского вопроса. Между тем трудности крестьянства в Литве в 20–30-е годы возросли в связи с ухудшением условий хлебного рынка. Помещики пытались переориентировать свои хозяйства на другие отрасли (овцеводство, свеклосахарное производство). Расширение помещичьего производства сопровождалось обезземеливанием крестьян. Между тем повторявшиеся из года в год неурожаи ставили их на грань голодной смерти.

Проявлением невозможности крестьян сводить концы с концами стал их уход на заработки. Многие литовские крестьяне уходили в города России и становились рабочими. Началась и массовая эмиграция литовцев за пределы России. Другими свидетельствами отчаянного положения литовских крестьян стали восстания 1830, 1831, 1838, 1842, 1843, 1847 годов.

Новой причиной для волнений стала подготовка крестьянской реформы. 20 ноября 1857 года в царском рескрипте генерал-губернатору трех западных провинций В.Н. Назимову было разрешено помещикам Витебской, Гродненской и Ковненской губерний образовать дворянские губернские комитеты для составления проектов освобождения крепостных. В основу проектов были положены следующие принципы: 1) считать всю землю в дворянских имениях помещичьей и предоставлять крестьянам в собственность за выкуп только усадьбы, а земельные наделы давать лишь в пользование за установленные законом повинности; 2) сохранить полицейскую власть помещиков над крестьянами; 3) обеспечить исправное поступление в казну податей и других денежных сборов с крестьян. Фактически правительство передавало отмену крепостного права в руки помещиков, сохраняя за ними их земельную собственность и власть над крестьянами.

В 1859 году в Литве (как и в ряде других западных российских губерний) произошли крестьянские выступления против откупщиков. Крестьяне громили питейные лавки, избивали продавцов вина, местных чиновников.

Новые волнения в Литве вспыхнули после объявления о крестьянской реформе 19 февраля 1861 года. Как говорится в «Истории Литовской ССР», «крестьяне считали, что в результате отмены крепостного права они сразу же приобретали личную свободу, а провозглашаемые перемены в землепользовании толковали по-своему как безусловное и безвозмездное получение земли, которой пользовались. Они отказывались отбывать помещикам повинности, особенно барщину». Наибольшие волнения (всего их было 145) произошли в Вильнюсском и Швенческом уездах Вильнюсской губернии и Каунасском, Расейнском, Паневежеском и Зарасайском уездах Ковненской губернии.

В следующем, 1862 году крестьяне выступали против создания сословного крестьянского управления и института мировых посредников, а также против взыскания натуральных повинностей и введения уставных грамот.

В городах же в 1861 году были проведены сотни политических манифестаций под религиознопатриотическими лозунгами национального возрождения и защиты католической религии. Эти манифестации проводились одновременно с подобными манифестациями в Польше. Особенно мощной была манифестация 12 августа 1861 года по случаю 300-летия Люблинской унии. В загородном лесу под Вильнюсом состоялось собрание 20 тысяч человек, в ходе которого звучали религиозные гимны, произносили патриотические речи, пели песни на польском и литовском языках. Массовое шествие, состоявшееся в этот же день в Каунасе, пробилось через кордон полиции и казаков и прошло по мосту через Неман, где соединилось с таким же шествием на польском берегу.

Очередное шествие в Вильнюсе 18 августа 1861 года, в котором приняло участие 5 тысяч человек, закончилось столкновением с полицией. В ответ 3 сентября 1861 года было введено военное положение в Вильнюсе и Виленском уезде (отменено 14 октября 1862 года), почти во всей Ковненской губернии. Манифестации прекратились, но подспудно началась подготовка к восстанию.

После манифестаций 1861 года в Литве стали создаваться кружки «красных», в которых велась идейная подготовка к восстанию. В кружках участвовали литовские интеллигенты, студенты. Летом 1862 года был образован Комитет движения «красных», во главе которого стал адъютант командующего войсками Виленского военного округа Людвик Звеждовский. Затем он был реорганизован в Литовский провинциальный комитет, который возглавил Константин Калиновский. Комитет установил связи с Центральным национальным комитетом в Польше. Интересы Польши в Литовском провинциальном комитете представлял Н. Дюлоран.

Параллельно развивалось движение «белых», в котором участвовали главным образом помещики. Во главе «белых» стоял помещик Якуб Гейштор. «Белые» Литвы были организационно связаны с аналогичной «белой» организацией в Польше. Как сказано в «Истории Литовской ССР», «возможное восстание ими рассматривалось как средство для выдвижения «польского вопроса» на международную дипломатическую арену». Они полагали, что «польский вопрос» может решить коалиция западных держав.

22 января 1863 года Центральный комитет провозгласил себя Временным национальным правительством Польши и в своем манифесте объявил о начале восстания в пределах Речи Посполитой для установления ее независимости. Одновременно провозглашалось: равноправие всех сословий, отмена феодальных повинностей, передача крестьянам собственности помещиков с последующим вознаграждением последних за счет государства, наделением безземельных, принявших участие в восстании, участками земли. Как сказано в «Истории Литовской ССР», «о национальных правах-литовского и белорусского народов в этих документах ничего не говорилось».

Выступление «красных» в Польше было неожиданностью для их соратников в Литве, но они также решили начать восстание. 1 февраля 1863 года Комитет движения «красных» опубликовал манифест и аграрные декреты в духе документов варшавского Центрального комитета. В «Истории Литовской ССР» говорится, что была также принята «Повстанческая инструкция», которая обязывала командиров повстанческих отрядов «истреблять царскую полицию, предавать суду наиболее ярых угнетателей крестьянства».

Однако вскоре возникли разногласия между польским и литовским руководством восстания. Как сказано в «Истории Литовской ССР», «равноправие Литвы с Польшей отстаивали руководители Литовского провинциального комитета. По этому вопросу велись… малоуспешные переговоры с Центральным национальным комитетом. Видный организатор восстания в Ковненской губернии — литовский революционный демократ Антанас Мацкявичюс — добивался для своего народа и гражданских прав, и национального равноправия. Спор Литовского провинциального комитета с Центральным национальным комитетом и Временным национальным правительством шел, по существу, о характере восстания, т. е. должно ли оно в Литве и Белоруссии ограничиться польскими национально-освободительными целями или следует расширить его на социальной основе до восстания народных масс с широким привлечением литовского крестьянства».

Внешнеполитические враги России решили вновь воспользоваться восстанием в Польше и Литве для нанесения сокрушительного удара по империи. 17 апреля 1863 года Великобритания, Франция и Австрия направили ноты правительству России с требованием «изменить политику в польском вопросе». К этому демаршу присоединились Испания, Португалия, Италия, Швеция, Нидерланды, Дания, Турция и папа римский. 27 июня 1863 года эти страны направили еще более резкие ноты в адрес России.

Лицемерие авторов этих нот было беспредельным. Ноты, в которых осуждалось угнетение других народов, направляла Англия, державшая в это время в колониальной неволе многие народы Азии, Африки, Америки, а также соседнюю европейскую Ирландию, разбогатевшая на бесстыдном разграблении богатств Индии, торговле африканскими рабами, только что завершившая беспрецедентную по масштабам и жестокости расправу с участниками всенародного восстания в Индии 1857–1859 годов, уничтожившая самыми жестокими мерами в ходе установления своих колониальных режимов миллионы людей различных национальностей, включая ирландцев.

Россию осуждала Франция, солдаты которой полвека назад разграбили почти все страны Европы, уничтожив миллионы их жителей, а в середине века беспощадно истребляли сотни тысяч жителей Северной и Центральной Африки, Индокитая. В 1861–1866 годах, то есть в то время, когда Франция возмущалась действиями царизма в Польше и Литве, она осуществляла «усмирение» Алжира, в ходе которого погибло 300 тысяч человек. Вместе с Англией Франция стала участницей уничтожения китайского народа, стремясь навязать ему потребление опиума, в ходе второй опиумной войны 1856–1860 годов.

Крокодиловы слезы о судьбе Польши и Литвы проливала Австрия, соучастница разделов Речи Посполитой, жестоко подавившая восстание поляков в 1846 году, раздавившая с помощью царских войск восстание венгерского народа в 1848–1849 годах и угнетавшая славянские народы и другие национальные меньшинства в своей империи.

В хор «возмущенных жестокостью царя» включились Испания и Португалия, которые стали мировыми державами лишь благодаря разграблению Америки и других континентов, разрушению древних цивилизаций и уничтожению миллионов индейцев и африканцев, жителей Филиппин. В момент вручения своих протестов эти государства Пиренейского полуострова продолжали грабить свои колонии в различных странах мира.

Спешили выразить свой протест против царской политики в Польше и Литве Нидерланды, навязавшие огнем и мечом колониальный порядок миллионам людей в Азии и Америке. За 3 года до присоединения Нидерландов к протесту против политики царя в Польше голландец Деккер в своей книге «Макс Хавелар» так оценил политику Голландии в Индонезии: «Голландцы занимаются разбоем. Каждый мешок кофейных зерен — это обездоленная семья. Каждый ящик сахара — умирающие дети».

Если недавно возникшее на географической карте единое итальянское государство еще и не прославилось своими жестокостями в ходе создания своей колониальной империи, то это «упущение» было скоро компенсировано истребительными походами Италии в Северной и Восточной Африке, беспощадным уничтожением ее солдатами народов Ливии, Эритреи, Эфиопии и Сомали.

Протесты Дании и Швеции против политики царя в Прибалтийском регионе позволяли забыть о колониальной политике этих стран в отношении народов Эстонии и Латвии, походы шведских королей, пытавшихся подчинить своей власти народы Литвы и Польши.

Протестовала против жестокостей царя даже Турция, которая давно разработала свое «ноу-хау» для решения национального вопроса, вырезая национальные меньшинства поголовно. За годы своего существования Османская империя уничтожила миллионы армян, греков, болгар, сербов, черногорцев и других южных славян, поощряла работорговлю и угон в рабство.

Участие в этих протестах папы римского означало, что «Святой престол» не отказался от своих попыток покорить Русь, впервые предпринятых на рубеже XI и XII веков, а затем постоянно возобновлявшихся вплоть до польско-литовской интервенции в начале XVI века.

Лишь Пруссия не поддержала антироссийской кампании. Стремясь предотвратить выступления польского населения на своей территории, прусское правительство предложило России военную помощь для подавления восстания. Уже в феврале 1863 года была подписана российско-прусская конвенция о совместных мероприятиях против польских повстанцев.

Между тем коллективный международный протест сопровождался широкой кампанией солидарности с восставшими и осуждением России со стороны интеллигенции различных стран, зачастую оппозиционной к своим правительствам. В рядах польских повстанцев сражались добровольцы из разных стран — французы, итальянцы, хорваты, немцы, венгры. Вождь итальянского народа Д. Гарибальди выражал готовность принять участие в восстании 1863 года. Свое сочувствие повстанцам выражал Виктор Гюго. Эти события лишь укрепили в Западной Европе уже давно сложившееся представление о России как о державе с исключительно жестоким репрессивным режимом и способствовали сохранению этого представления на долгие века, вне зависимости от самых радикальных перемен в общественно-политическом строе нашей державы.

Протесты стран Западной Европы и Османской империи означали, что против России, лишь начавшей оправляться после последствий неудачной Крымской войны (1853–1856), замышлялся новый и на сей раз невиданный по своим масштабам всемирный поход. Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «в российских правительственных кругах ноты оценивались как предвестники новой войны. Среди возможных направлений, где мог появиться неприятель, главным штабом отмечались литовское и латвийское побережье Балтийского моря. Военное министерство распорядилось о переброске войск в район восстания сразу по получении первых известий о нем. Однако в марте и апреле, с учетом опасности европейской войны, накопление царских войск в Виленском военном округе было несоразмерным с масштабами самого восстания… К началу восстания в Виленском военном округе было 66,5 тысячи строевых солдат… Воинские части главным образом были расквартированы в Вильнюсе, губернских и уездных городах и в стратегически важных пунктах (вдоль морского побережья, железных и шоссейных дорог, в некоторых местечках и селах). При необходимости формировались подвижные карательные отряды и направлялись на преследование повстанческих отрядов или прочесывание местности. После выполнения поставленной задачи карательные отряды возвращались на исходные позиции».

В этой обстановке у многих в Польше и Литве возникли надежды на возможность победы восстания. Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «расчеты на вооруженную помощь западноевропейских государств и боязнь революционной социальной тенденции восстания вынудили «белых» Литвы также примкнуть к нему».

Усиление влияния «белых» в повстанческом движении Литвы позволило Временному национальному правительству принять меры для обуздания радикального руководства «красных». В «Истории Литовской ССР» сказано, что комиссар Временного правительства в литовском руководстве восставших «Н. Дюлорон и руководитель «белых» Р. Гейштор получили мандат на образование Отдела по управлению провинциями Литвы. В своем первом декрете от 11 марта 1863 года этот отдел подчеркивал, что он пришел к власти с намерением Временного национального правительства «сосредотачивать в своих руках власть над всеми областями Польши». Ни аграрный вопрос, ни национальные чаяния Литвы здесь вовсе не учитывались. Все руководство восстанием сверху донизу пересматривалось отделом. При дальнейшей централизации власти 26 июня отдел был переименован в Исполнительный отдел литовских провинций, в котором власть комиссара Национального правительства стала почти неограниченной».

Восстание распространялось по Литве. С начала апреля 1863 года командующим повстанцами стал капитан Российского генерального штаба 3. Сераковский. Он намеревался поднять на восстание латышей и белорусов, овладеть запасами оружия, захватив Двинскую крепость.

Еще 22 марта к берегам Прибалтики на пароходе был направлен груз с оружием и добровольцами из различных стран Западной Европы. Однако экспедиция шла по морю очень медленно. Между тем отряды повстанцев были разбиты в боях у Биржая с 7 по 9 мая. Сераковский был ранен, попал в плен, а 27 июня повешен в Вильнюсе.

Назначенный в мае генерал-губернатором Литвы и Белоруссии М.Н. Муравьев, прибыв в Вильнюс 25 мая, заменил всех государственных служащих, учителей и мировых посредников, исповедовавших католицизм, православными, упразднил выборность местных литовских дворянских учреждений. Одновременно были приняты меры по обеспечению землей некоторых слоев крестьянства. Были произведены аресты среди лиц, заподозренных в сочувствии повстанцам.

После поражения у Биржая повстанцы разбились на отдельные отряды и, преследуемые русскими войсками, разошлись по разным уездам. Отряды А. Мацкявичюса и И. Лясковского направились к побережью навстречу пароходу с оружием и добровольцами. Лишь 11 июля пароход достиг литовского берега (в пределах Пруссии), но при высадке в штормовую погоду несколько добровольцев утонуло. Тогда экспедиция повернула к острову Готланд, где она была интернирована шведскими властями.

Ожидавшееся повстанцами выступление западных держав против России также не состоялось. В августе 1863 года западные державы направили России ноты, в которых тон высказываний в связи с событиями в Литве и Польше был смягчен. Как сказано в «Истории Литовской ССР», «помещики Литвы, не дождавшись военной интервенции и разочаровавшись их августовскими нотами, означавшими явное и позорное отступление в «польском вопросе», начали отмежевываться от восстания и для сохранения своих классовых позиций искать способы сотрудничества с царской властью. По наставлению Муравьева они стали от имени дворян губерний подавать царю верноподданнические адреса и каяться в заблуждениях. 8 августа 1863 года Муравьев принял адрес от депутации дворянства Виленской губернии, а 4 сентября—и Ковненской. Верхушка католической церкви также осудила восстание и призвала повстанцев сложить оружие».

Но бои в Литве продолжались. За апрель — июль 1863 года в Ковненской губернии, а также в литовских уездах Августовской и Виленской губерний произошло 86 сражений. Во второй половине 1863 года в Литве произошло 72 сражения, в том числе 50 — в Ковненской области.

И все же царские войска громили один отряд повстанцев за другим. 7 декабря в плен к карателям попал А. Мацкявичюс, который позже был казнен. В 1864 году в Литве еще действовало 20 повстанческих отрядов. Некоторые из них просуществовали до лета.

По оценке ковненского губернатора, только в вверенной ему губернии действовало около 15 тысяч повстанцев. На долю крестьян приходилась треть восставших. Дворяне составляли половину участников восстания. 2/3 из них были беспоместными.

83 участника восстания были повешены, несколько тысяч человек были сосланы в отдаленные губернии Сибири и осуждены на каторгу. Их имущество было конфисковано.

Одновременно царское правительство приняло меры для облегчения положения крестьянства Литвы. Законом от 13 марта 1863 года по истечении двух месяцев отменялись отношения временнообязанных крестьян с помещиками. Бывшие временнообязанные причислялись к разряду крестьян-собственников, оброк сокращался на 10–20 %, за ними признавалось право пользования имевшимися до этого пастбищами и другими угодьями на помещичьих землях.

По закону от 6 августа 1863 года крестьяне, обезземеленные после ноября 1857 года, получали полностью свои наделы и также переводились на обязательный выкуп. Обезземеленным же крестьянам по закону от 6 июня 1863 года возвращалась часть отобранных земель. Хотя помещики Литвы были недовольны этими законами, они были вынуждены подчиниться царским властям.

Одновременно по царскому указу от 10 декабря 1865 года право на приобретение земли католиками было ограничено.

Всероссийские реформы, проводившиеся при Александре II, затронули и Литву. В 1874 году в Литве была проведена военная реформа, в 1876–1881 годах — реформа управления городов, в 1872 году были реорганизованы нижние суды, а в 1883 году — высшие. Эти реформы сопровождались развитием капиталистических отношений в хозяйстве Литвы.

Тем временем в специализации сельского хозяйства Литвы произошли большие перемены. Вместо господствовавших отраслей льноводства и зерноводства стали развиваться скотоводство и молочное животноводство. Эти перемены сопровождались сокращением потребности в рабочей силы.

Хотя в Литве появились предприятия ряда отраслей промышленного производства (пищеобрабатывающая, металлообрабатывающая в Каунасе и кожевенная в Вильнюсе), многие из них были на уровне мануфактурного производства. Темпы развития промышленности в Литве были медленнее, чем в остальной России. В 1861 году в промышленности было занято всего 3 тысячи рабочих, а в 1900 году — около 18 тысяч. В результате многие крестьяне покидали Литву в поисках работы. Бывшие литовские крестьяне оседали в городах России (Петербург, Рига, Одесса). Началась массовая эмиграция литовцев в США.




Глава 3

Почему эстонцы и латыши не боялись русификации?


Бурные события, которые сотрясали Литву в XIX веке, почти не затронули другие прибалтийские области. Правда, война 1812 года не обошла стороной Курляндию, которая была временно оккупирована наполеоновскими войсками. На первых порах крестьяне рассчитывали получить от французов освобождение от крепостного права. Однако, как и в Литве, оккупанты занялись грабежами и другими бесчинствами. Поэтому крестьянство Курляндии активно помогало русским войскам в борьбе против пришельцев.

Хотя в последующие годы крестьяне Курляндии, Лифляндии и Эстляндии не раз поднимались на борьбу против помещиков, их выступления никогда не перерастали в восстания такого масштаба, какими были восстания в Литве и Польше 1830–1831 и 1863–1864 годов. В свою очередь, власти обычно не прибегали к жестоким карательным мерам для подавления волнений, а старались их погасить или предотвратить соответствующими законодательными мерами.

Как и в течение большей части XVIII века, эти губернии, избавленные наконец от череды непрерывных войн, продолжали мирно развиваться. Их население увеличивалось. Так, численность жителей Эстонии, которая с середины XVI века до 20-х годов XVIII века не увеличилась, оставаясь на уровне 280 тысяч, достигла к концу XVIII века около 500 тысяч человек, 723 тысяч в 1863 году, 881,5 тысячи в 1881 году и 985,8 тысячи в 1897 году. Так же быстро росло и население Латвии.

Прирост населения отражал рост его благосостояния, чему в немалой степени способствовали крестьянские реформы, которые в Лифляндии и Эстляндии были проведены значительно раньше, чем в Литве и остальной Российской империи. Уже в 1802 году Александр I утвердил принятое эстляндским ландтагом законоположение по крестьянскому вопросу — крестьянский регулятив. По нему за крестьянами закреплялось право собственности на часть их движимого имущества. (Правда, помещики сохранили за собой право переселять крестьян, а порой лишать их земельных участков.) В 1804 году были приняты новые крестьянские законы для Эстляндии и Лифляндии, которые нормировали повинности крестьян в зависимости от количества и качества земли.

Вскоре после завершения Отечественной войны Александр I принял в 1816 году «Положение о эстляндских крестьянах», а в 1819 году — «Положение о лифляндских крестьянах». За 40 с лишним лет до отмены крепостного права по всей России крестьяне Эстляндии и Лифляндии обрели личную свободу. Правда, вся земля оставалась в собственности помещиков и крестьяне могли ее лишь арендовать.

Ликвидация крепостного права способствовала развитию сельского хозяйства. Начался переход к многополью, увеличивались посадки новых культур (картофель и клевер), развивалось скотоводство, винокурение (из картофеля).

Правда, рост товарности помещичьих хозяйств сопровождался усилением эксплуатации крестьян. Как и прежде, классовый гнет сопровождался национальным. В результате этого, как отмечал историк Ниголь Андерзен, «начиная с 1840 года среди крестьян Южной Эстонии происходили брожения, принимавшие форму стремления к православию». В Южной Эстонии до 17 % крестьян приняло православие. В 40-х годах в Лифляндии православие приняли 75 тысяч крестьян.

Подлинной целью смены конфессии, считал Н. Андерзен, являлось «наивное… стремление вместе с «немецкой верой» сбросить с себя и зависимость от немецких помещиков». Но, помимо чисто символического освобождения от религиозного единства с его вековыми угнетателями, были, очевидно, и практические цели такой смены веры.

Во-первых, переход в православие облегчал интеграцию эстонцев и латышей в российское общество, их переселение в другие части России. «Эстонцы массово переселяются в Россию, а именно — в Петербург и Псковскую губернию», — констатировал без особого беспокойства по этому поводу видный эстонский просветитель Якоб Хурт, добавляя, что «земля… от этого, надо сказать, не захирела». (Не исключено, что многие из тех, кто затем в 60–80-е годы XX века переехали в Эстонию из Псковской области и рассматривались как «мигранты», были потомками коренных эстонских крестьян.)

Во-вторых, как отмечали западные историки — выходцы из Прибалтики Р. Мисиунас и Р. Таагепера, «распространение русской православной веры оказалось весьма успешным среди крестьянства в ряде округов, и это явилось противовесом для лютеранской церкви, в* которой господствовали немцы. Соревнование между двумя церквями способствовало расширению публикаций на латышском и эстонском». Власти гораздо охотнее поддерживали публикацию православной литературы на этих языках, чем распространение протестантских изданий на немецком.

В-третьих, принятие православия было свидетельством лояльности к существовавшему строю, особенно заметной на фоне бунтарства католиков в Польше и Литве. Характерно, что даже во времена волнений крестьяне Лифляндии, в отличие от крестьян Польши и Литвы, не занимались физическим уничтожением полицейских и солдат, а обращались со смиренными посланиями к царю. Так, в ходе крестьянских выступлений на юге Эстонии (в Лифляндии) в 1864 году в петициях царю выдвигались предложения об упразднении власти немецких помещиков над местными крестьянами, о свободе передвижения крестьян, о применении в Лифляндии единых законов Российского государства в отношении Эстляндии и Лифляндии, о светском обучении и преподавании русского языка в школах.

Неудивительно, что российское правительство все более благосклонно рассматривало проблемы православных эстонцев, латышей и латгальцев в их противостоянии против помещиков-немцев, придерживавшихся лютеранства, и польских помещиков-католиков в Латгалии. В 1849 году был опубликован временный закон о лифляндских крестьянах, который позволял продажу им земли. Р. Мисиунас и Р. Таагепера утверждали, что «политика, проводившаяся царским правительством, была направлена прежде всего против местных элит и, таким образом, невольно способствовала появлению новых крестьянских наций… Была повернута вспять тенденция, которая господствовала в течение пяти веков».

Новым свидетельством стремления царского правительства покончить с господством немцев в крае стал закон 1866 года о волостном управлении, избавивший крестьян от мелочной опеки со стороны власти баронов. Были осуществлены и реформы в управлении городами, цеховой организации. Политика правительства невольно способствовала ликвидации монопольного положения немцев в городах Прибалтики. Как отмечали Р. Мисиунас и Р. Таагепера, «упразднение принудительного членства в гильдиях среди городских ремесленников позволило эстонским и латвийским крестьянам селиться в городах, где до сих пор господствовали немцы».

Между тем города в Эстляндии, Лифляндии и Курляндии бурно росли и развивались. С 1863 по 1897 год городское население в трех прибалтийских губерниях почти утроилось: с 209,7 тысячи человек до 605,4 тысячи.

Рост городского населения сопровождался быстрым увеличением промышленных предприятий. В 20–30-х годах XIX века в Эстляндии были основаны крупные фабрики (Нарвская в 1822 г., Хийц-Кярдпаская в 1829–1831 гг., Синдиская в 1834 г., Тартуская в 1839 г.). В 1857 году в Нарве была основана Кренгольмская мануфактура. Во второй половине века в Таллине возникли крупные машиностроительные заводы (Виганд в 1859 г., Крулль в 1865 г., железнодорожные мастерские в 1870 г., Лаусман в 1881 г.) В Эстляндии появилась цементная промышленность. Таллин превратился в крупный порт России, занявший 4-е место в империи по внешнеторговому обороту. Важным портом по экспорту льна стал Пярну. Прибалтийские порты теперь были связаны с внутренними районами России железнодорожной сетью.

Быстро развивалась промышленность в Лифляндии, особенно в Риге, превратившейся в крупнейший центр внутренней и внешней торговли. Через Ригу шла половина экспорта льна России, значительная часть вывоза пеньки, хлеба и лесных материалов. Очевидно, что через Ригу шел поток основных предметов традиционного российского экспорта. В Риге было сосредоточено 70 % промышленного производства Латвии.

Опираясь на поддержку местного немецкого баронско-юнкерского капитала, в Прибалтике укреплялись германские компании. Во второй половине XIX века в Эстонии были построены целлюлозно-бумажные, цементные, стекольные, фанерные и другие заводы, винокуренные предприятия, созданы лесопильни, торфоразработки, принадлежавшие зарубежным немцам. В Риге строились металлообрабатывающие, вагоностроительные и химические предприятия с участием германского капитала.

В то же время по мере роста городов и промышленности в Эстонии и Латвии происходило увеличение численности эстонцев и латышей в городском населении. В 1871 году более 50 % населения Таллина уже составляли эстонцы, а к 1897 году их доля достигла 63 % (немцы составляли 16 % населения Таллина, русские также 16 %). В эти же годы доля латышей в Риге возросла с 23 до 42 %.

Р. Мисиунас и Р. Таагепера писали: «Урбанизация сопровождалась расширением образования на родных языках. К концу XIX века эти балтийские провинции (Лифляндия, Курляндия, Эстляндия) были уникальны в Российской империи тем, что в них фактически была ликвидирована неграмотность».

XIX век был отмечен в Эстонии и Латвии подъемом национальных культур и национального самосознания народов этих стран. В 1820 году вышла в свет первая эстонская газета. Появляются первые произведения молодой эстонской литературы. Н. Андрезен писал: «Студент Кристоян Як Петерсон… написал ряд стихотворений, прославляющих природу Эстонии и эстонский язык… Учитель Суве Ян… печатал рассказы о дружественном русском народе и о героизме солдат-эстонцев, участвовавших в русской армии».

В первой половине XIX века развернулась просветительская деятельность К.Я. Петерсона, Ф.Р. Фельдмана и Ф.Р. Крейвальда. В 1857 году И.В. Янсен стал издавать популярную газету «Перно Постимеэс». В 1869 году в Тарту состоялся первый всеэстонский певческий праздник.

Положительно оценивая культурный прогресс края, достигнутый в рамках Российской империи, Якоб Хурт писал в 1874 году: «Эстонцу грех жаловаться на то, что государство отрицательно относится к его желаниям или же преграждает путь его национальным устремлениям. Напротив — до сих пор оно самым либеральным образом утверждало все народные мероприятия и предприятия». Я. Хурт с удовлетворением констатировал: «Буквально на днях эстонский язык впервые прозвучал со сцены в драматических спектаклях, особенно успешно — в Тарту. В недалеком будущем в крупных городах непременно сложится наш национальный театр… Одним словом, везде мы видим признаки жизни, а не угасания. Национальные элементы не застывают, а все более приходят в движение».

Характерно, что лишь после вступления Эстонии и Латвии в состав России в XIX веке были собраны и опубликованы основные эпические произведения эстонского и латышского народов — «Калевипоэг» и «Лачплесис».

В течение XIX века ускоряется процесс формирования единой латышской нации, латышской культуры. Особо активную роль в борьбе за развитие латышской культуры играло движение «младолатышей» (K.M. Вальдемар, К.Ю. Барон, А. Кронвальд и другие). «Младолатыши» выступали за развитие Латвии по капиталистическому пути, национальную самостоятельность и сотрудничество с Россией. Это движение латышской интеллигенции группировалось вокруг газеты «Петербургас авизес», которую издавал в столице империи писатель и ученый K.M. Вальдемар.

Современный латышский публицист Эрнест Буйвид подчеркивал: «Нарождающаяся местная интеллигенция свои шаги в создании национального самосознания совершала в России — в основном в Петербурге. Там издавались национальные газеты, там были изданы сборники дайн К. Барона — сегодняшней гордости Латвии, много другого национального».

В своих трудах («Народные школы России с точки зрения народного хозяйства», «Положение крестьян Прибалтики, особенно Лифляндии», «Отечественное и общеполезное» и других) K.M. Вальдемар выступал за реформу системы образования Латвии, за самобытность латышского народа, но при этом отстаивал ориентацию на Россию.

Другой видный деятель этого движения, А. Кронвальд, был одним из популяризаторов педагогической науки среди латышских учителей. В своих трудах («Национальные стремления» и других) он выступал за очищение латышского языка от германизмов, принесенных баронами и пасторами, против привилегий немецкого дворянства, за реформы. Кронвальд постоянно подчеркивал огромное значение русского языка в развитии культуры латышского народа.

«Младолатыши» приветствовали русификаторскую политику царей, видя в ней способ освобождения латышского народа от немецкой вековой гегемонии. Видимо, по схожей причине убежденные сторонники прибалтийской независимости Р. Мисиунас и Р. Таагепера не нашли гневных слов по отношению к политике русификации Александра III — этой традиционной мишени всех борцов за самоопределение национальных окраин России. Историки писали: «Рост национального сознания, вызванный этими социоэкономическими факторами, был ускорен политикой русификации, проводимой имперским правительством в царствование Александра III. Эта политика была направлена против провинциальной администрации, судов, системы образования, являвшимися бастионами привилегированных германских элементов. Это давление помогло политической активности растущих элементов Эстонии и Латвии… К концу века были достигнуты успехи на муниципальном уровне. В 1904 году эстонцы добились большинства в муниципальном совете в Таллине. Между 1897 и 1906 годами латвийцы получили большинство в муниципальных советах четырех больших городов».

Эти перемены стали возможны благодаря отсутствию антагонизма между царским правительством и движением народов Эстонии и Латвии за национальное становление и против многовекового немецкого порабощения.




Часть III

ПАДЕНИЕ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ





Глава 1

В годы революций и Первой мировой войны


По-иному складывались отношения между Литвой и царским правительством России. Русификаторская политика царей проявлялась в дискриминации католиков и искоренении «латинского» влияния. С 1865 по 1904 год было запрещено издание литовского букваря с использованием латинского алфавита. В 1894 году католики были удалены из местной администрации. В то время как распространение православия и оттеснение лютеранства воспринималось народными массами Эстонии и Латвии как часть борьбы за национальное освобождение, в Литве наступление царских властей на католицизм означало ограничение прав в национальной духовной культуре. Мисиунас и Таагепера замечали: «Борьба за религиозное равенство стала одним из направлений литовского националистического движения».

Как и прежде, силы, враждебные российскому правительству, получали поддержку за рубежом. Базой распространения католицизма и антироссийской пропаганды стали районы проживания литовского меньшинства в Восточной Пруссии. Там была издана первая газета на литовском языке. Лицемерие прусской политики проявлялось в том, что в это же время Клайпедский край подвергался усиленной германизации. Там в 1872 году литовский язык был устранен из школ.

Между тем книги, отпечатанные в Тильзите и в других местах Восточной Пруссии, переправлялись контрабандой в Литву. Была создана тайная система «школ очага», благодаря которой, по словам Мисиунаса и Таагепера, поднимался уровень деревенской грамотности и развивались национальные ценности в течение полувека интенсивной русификации.

Отличалась Литва от других прибалтийских губерний и по уровню своего развития, продолжая оставаться по преимуществу аграрным и сельским краем. Соседняя же Латвия быстро превращалась в урбанизированную и индустриализированную область. Доля городского населения в Латвии возросла с 29,4 % в 1897 году до 40,3 % в 1914 году. В 1913 году в Латвии насчитывалось около 180 тысяч рабочих. При этом 21 % из них был занят на предприятиях с количеством от 500 до 1000 человек. К началу XX века Латвия стала одной из самых развитых областей России.

Значительное место в экономике России занимала и небольшая Эстония. Правда, она несколько отставала от Латвии по уровню индустриализации и урбанизации. В 1897 году в городах проживало 18 % населения, а в 1904 году промышленных рабочих насчитывалось 26 тысяч.

Быстрое развитие Прибалтики, как и всей России, сопровождалось обострением социальных противоречий в городах, которые, как и повсеместно, отражались в росте рабочего движения. В 1901 году в Вильнюсе произошла забастовка кожевников. В 1901–1902 годах в Вильнюсе и Каунасе состоялись первомайские демонстрации рабочих.

Более многочисленными и массовыми были выступления трудящихся в Латвии. Только в 1895–1904 годах в Лифляндии было 78 стачек с участием 18 тысяч рабочих, а в Курляндии — 33 стачки с участием 4 тысяч рабочих. Массовые выступления рабочих в Риге состоялись в 1899 году.

Еще в конце XIX века в различных городах Прибалтики возникают подпольные революционные организации. В революционном движении все более влиятельным становится марксизм. В начале 90-х годов появились первые марксистские кружки в Эстонии, Латвии и Литве. В 1893 году была создана марксистская партия «Социал-демократия Королевства Польского и Литовского» (СДКПиЛ), а в том же году в Вильнюсе сформировалась нелегальная Литовская социал-демократическая группа. После создания РСДРП во всех крупных городах Прибалтики были созданы ее ячейки.

Революция 1905 года захватила и Прибалтику. Уже 12 января 1905 года в Таллине началась забастовка, подготовленная местным комитетом РСДРП, в знак солидарности с жертвами расстрела демонстрации 9 января в Петербурге. Забастовка продолжалась до 24 января и была поддержана стачками, митингами и демонстрациями в Нарве, Пярну и Таллине.

12 января 1905 года началась забастовка и в Риге. На следующий день состоялась демонстрация, в которой приняло участие 80 тысяч человек. Полиция стреляла по демонстрантам. Было убито 70 человек. Несмотря на эту расправу, забастовка продолжалась до 20 января. В эти же дни состоялись стачки в Лиепае (Либаве), Елгаве (Мигаве), Вентспилсе (Виндаве), Даугавпилсе (Двинске) и других городах. Даже в сельской местности (в Дурбе и Дундаге) состоялись митинги солидарности с участниками рижской забастовки. В январе—марте 1905 года забастовки прокатились и по Литве.

Весной и летом 1905 года революционные выступления в Прибалтике продолжились. 30 апреля — 2 мая в Таллине прошла политическая стачка, которая сопровождалась митингом и демонстрацией. В июле в политической стачке в Таллине приняло участие около 6 тысяч человек. В Ковненской и Сувалкской губерниях весной и летом прошли массовые политические демонстрации и забастовки сельскохозяйственных рабочих.

Весной 1905 года в Латвии социал-демократы стали создавать боевые дружины. 1 мая по всей Латвии, в том числе и в сельской местности (Рауне, Лаздоне, Олайне, Калинмуйже), прошли политические стачки, митинги и демонстрации. 9 июля состоялась политическая забастовка в память о событиях 9 января. В Риге бастовало свыше 30 тысяч человек. Забастовки проходили в Лиепае, Елгаве, Вентспилсе, Даугавпилсе. В июне восстали матросы военного порта в Лиепае. Произошли солдатские волнения в Даугавпилсе и Даугавгриве (Усть-Двинске). В конце июля забастовало свыше 30 тысяч сельскохозяйственных рабочих. 6 августа Курляндская губерния была объявлена на военном положении.

Осенью 1905 года борьба приобрела еще более острый характер. В ночь на 7 сентября отряд боевой дружины напал на центральную рижскую тюрьму, освободив политических заключенных, которые были приговорены к смертной казни.

Рабочие Прибалтики приняли самое активное участие во всероссийской октябрьской стачке 1905 года. Начавшаяся 12 октября, забастовка на железных дорогах Латвии 15 октября переросла во всеобщую.

14 октября забастовали рабочие железных дорог в Таллине, Нарве, Валге и других городах и станциях. В Таллине полиция расстреляла митинг рабочих. 90 человек было убито. Похороны жертв вылились в грандиозную демонстрацию 40 тысяч человек.

Такой же расстрел демонстрации рабочих в Вильнюсе 16 октября вызвал такую же демонстрацию протеста против властей во время похорон жертв расстрела.

Революция распространилась на деревню. В селах Латвии создавались крестьянские распорядительные комитеты, заменявшие волостные правления, а также отряды народной милиции. 19 ноября в Риге состоялся съезд волостных представителей Лифляндской и Курляндской губерний, предложивший ликвидировать повсюду волостные управления и заменить их революционными распорядительными комитетами.

В половине волостей Ковненской губернии и литовских уездов Сувалкской губернии были созданы новые волостные управления, а старые закрыты.

Эстонские верхи, удовлетворенные царским манифестом 17 октября, 27 ноября созвали в Тарту Всеэстонское народное собрание. Однако революционно настроенные делегаты этого собрания потребовали свергнуть самодержавие и создать революционное самоуправление. Таких самоуправлений в Эстонии было создано около 50.

Власти принимали решительные меры для подавления революции. В конце ноября Лифляндия была объявлена на военном положении. 10 декабря на военное положение были переведены Таллин и Харьюский уезд. Однако революционная борьба продолжалась. В конце ноября — начале декабря произошли вооруженные восстания в Туккуме (Тукумсе), Талсы (Тальсене), Айзпуте ^Газенпоте), Лиелварде (Левенварде). В Венстпилсе и в ряде местечек власть перешла в руки восставших. Вооруженные столкновения происходили в сельской местности Эстонии.

Однако революционеры были разбиты. По всей Прибалтике действовали карательные отряды. Только в Эстонии с декабря 1905 по февраль 1906 года каратели расстреляли около 300 человек и подвергли телесному наказанию 600 человек. В Латвии репрессиям было подвергнуто около 10 тысяч человек.

Но и после начала наступления на революцию борьба против властей не прекращалась. Продолжались забастовки. В Латвии развернулось партизанское движение так называемых «лесных братьев».

Военное положение в Латвии и Эстонии сохранялось до 1908 года. Памятуя о революционных настроениях в деревне, немецкие бароны увольняли латышских батраков и привозили на их место немецких колонистов. Царское правительство стало расселять на месте высланных латышских крестьян переселенцев из Центральной России.

В свою очередь, крестьянская беднота Прибалтики, отчаявшаяся добиться улучшения своего положения, сама покидала родные места. В Латвии тысячи крестьян уходили в города. В Эстонии начался массовый исход из деревни батраков и малоземельных крестьян. После революции 1905 года до 1914-го в другие губернии России и за границу выехало около 200 тысяч человек из эстонской деревни. Усилилась и эмиграция крестьян из Литвы.

Другим следствием революции 1905–1907 годов стала активизация требований национального самоопределения на окраинах России. Как отмечают Р. Мисиунас и Р. Таагепера, «устранение ограничений на печать, издаваемую на национальных языках, в равной степени повлияло на всех, но особенно способствовало культурному развитию Литвы. Создание Государственной думы также способствовало росту политической активности на западе страны. Хотя после событий 1905 года многие лидеры были сосланы или эмигрировали, эстонцы и латвийцы получили представительство среди депутатов имперской Думы. Благодаря новому российскому законодательству литовцы получили группу опытных политических лидеров».

В Прибалтике стали создаваться националистические партии. В 1907 году вокруг литовской газеты «Вильтис» («Надежда») формируется политическая группа во главе с А. Сметоной и А. Вальдемарасом, ставшая ядром националистической партии таутининков.

Вскоре после разгрома революционного движения в Прибалтике возобновились рабочие выступления. 16 октября 1908 года в Таллине бастовало свыше 8 тысяч рабочих. 18 апреля 1912 года в знак протеста против расстрела рабочих на Лене в Риге произошла забастовка, в которой приняло участие 65 тысяч человек.

В социал-демократическом движении Прибалтики усиливалось влияние большевиков. В 1912 году в Нарве стала выходить легальная большевистская газета «Кийр» («Луч»). К началу 1914 года под влияние большевиков перешли все рабочие клубы и культурно-просветительские общества Риги. Эстонские, латвийские и литовские большевики были организаторами многих рабочих выступлений в первой половине 1914 года. В июле 1914-го в Риге бастовало 54 тысячи рабочих. Всего в Лифляндской губернии было проведено 355 стачек со 183 тысячами участников. К середине 1917 года рабочее движение Прибалтики было одной из ведущих сил всероссийского рабочего класса, а в большевистской партии представители прибалтийских народов играли заметную роль.

Начало Первой мировой войны прервало подъем рабочего движения в Прибалтике. А вскоре Прибалтика, как и почти сто лет назад, подверглась вторжению неприятельских вооруженных сил.

С первых же дней войны, в августе 1914 года, Литва оказалась в зоне боевых действий. После разгрома 2-й армии под командованием генерала Самсонова русские войска отступили на территорию Литвы, но уже 28 сентября 1914-го выбили германские войска за ее пределы.

Однако в ходе наступления германских войск, начавшегося в феврале 1915 года, они снова вошли в Литву. 21 июля немцы взяли Шяуляй, 27 июля — Паневежис, 18 июля — Каунас, а 19 сентября вошли в Вильнюс. К концу осени Германия оккупировала почти всю территорию Литвы, а к концу 1915 года — Курляндию. Фронт остановился в 20–30 километрах от Риги.

Из Латвии и Литвы бежали сотни тысяч людей. Из Литвы была вывезена в глубь России треть промышленных предприятий. Из Латвии было эвакуировано 395 предприятий, в том числе 90 % из Риги. Число рабочих в Риге сократилось с 87 тысяч до 3,4 тысячи. Военные действия нанесли большой ущерб хозяйству Прибалтики. Почти полностью были разрушены Калвария, Шяуляй, Таураге, Кельме, Шакай и другие города и местечки.

Германские войска установили на оккупированной территории свою администрацию — «Оберост» (оккупированные области на Востоке), во главе которой стояли главнокомандующий войсками Восточного фронта П. фон Гинденбург и начальник штаба фронта Э. Людендорф.

В отличие от времен Отечественной войны 1812 года, когда французы грабили беспорядочно, грабеж немецких оккупантов осуществлялся по плану, методично и основательно. Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «с первых дней захвата Литвы оккупанты повсеместно и планомерно проводили реквизицию продовольствия. Реквизировали все, что только могли захватить: металлические изделия, продукты сельского хозяйства и дикорастущие фрукты, кости и когти животных. Оккупанты реквизировали урожай 1915, 1916 годов и даже остаток урожая 1914 года. 10 июля 1917-го Военное управление Литвы издало приказ, который гласил: «Урожай 1917 года забирается управлением «Обероста»… Всякая другая продажа и покупка зерна, а также употребление его не в соответствии с нормами властями запрещается».

В 1915–1917 годах из Курляндии в Германию было вывезено пшеницы, овса, льна, сена, скота, стройматериалов и цветных металлов более чем на 20 миллионов марок. На оккупированных землях были проведены реквизиции лошадей. Только в оккупированной Литве количество домашнего скота сократилось на 47 %, овец — на 30 %, свиней — на 44 %, лошадей — на 30 %. За нарушение распоряжений властей на целые волости налагались контрибуции.

На фабриках, которые работали на военные нужды, был установлен 12-часовой рабочий день. Заработная плата в условиях дороговизны не обеспечивала прожиточный минимум рабочей семье. Были введены карточки, по которым отпускали продукты для городского населения. Нормы отпуска были таковы: 250 граммов хлеба (или 160 граммов муки) и 40 граммов картофельной муки нэ одного человека в день. В городах, особенно в Вильнюсе и Каунасе, свирепствовал голод, от которого ежедневно умирали люди.

В «Истории Литовской ССР» сказано: «Оккупанты ввели в Литве принудительные работы: они хватали городских и сельских трудящихся, особенно молодежь, и отправляли в Германию или в «рабочие батальоны». Холод и голод, побои надсмотрщиков и болезни (тиф, дизентерия) сводили в могилу рабочих этих «батальонов». Всего к принудительным работам, по данным самих оккупационных властей, в Литве было привлечено 130 тысяч человек». То же самое творилось и в Курляндии.

Оккупанты запретили все политические партии и организации, за исключением вильнюсских профсоюзов. Но и их деятельность была ограничена культурно-бытовой сферой. Передвижение населения из уезда в уезд без специальных пропусков было запрещено. Оккупанты вели себя как хозяева колонии. Был разработан «план Людендорфа», который предусматривал немецкую колонизацию Литвы и Курляндии.

В ответ на гнет оккупантов в Курляндии и Литве поднималось стихийное народное сопротивление. В Вильнюсе действовала подпольная организация «Социал-демократии Королевства Польского и Литовского».

Однако часть литовских верхов, как это было и сто лет назад, стала на путь сотрудничества с оккупантами. В «Истории Литовской ССР» сказано: «Германской агентуре путем прямого подкупа и демагогических обещаний о восстановлении литовской государственности удалось использовать литовских буржуазных националистов прежде всего для проведения пропагандистских мероприятий, направленных против России. Одним из таких мероприятий явился состоявшийся под эгидой Германии в июне 1916 года в Лозанне конгресс порабощенных народов, в котором участвовали и прибывшие из оккупированной Литвы А. Сметона, Ю. Шаулис и правый социал-демократ С. Кайрис. Они огласили «жалобу» на Россию. «Жалоба» имела цель оправдать в глазах мира захватническую политику кайзеровской Германии. На этом конгрессе литовские буржуазные националисты, проживавшие за границей, а также в оккупированной Литве, выдвинули идею создания (под эгидой Германии) Литовского буржуазного государства».

К этому времени стало известно о намерении Франции воссоздать польское государство в границах Речи Посполитой и поглотить Литву. (Великобритания же старалась воздерживаться от шагов, которые могли бы вызвать раздражение у царского правительства.) Поэтому литовские националисты делали ставку на германских оккупантов. Один из участников конгресса порабощенных народов Ю. Шаулис заявил 3 августа 1916 года: «Всплыть на поверхность мы можем только с помощью немцев». «Пассивизм (то есть отказ от сотрудничества с оккупантами) — порок», — доказывал Сметона. (Тогда впервые кайзеровская Германия прибегла к демагогии о «порабощенных народах» России, несколько десятков лет спустя это изобретение германского милитаризма было взято на вооружение Соединенными Штатами, а затем и Евросоюзом.)

Между тем Февральская революция 1917 года резко изменила перспективы развития Прибалтики, разделенной линией фронта. 2(15) марта в Таллине началась всеобщая забастовка, а 3 (16) марта был избран Таллинский Совет рабочих и солдатских депутатов (из 200 депутатов 60 были большевиками). 7 (20) марта был избран Рижский Совет рабочих депутатов (все члены исполкома — большевики).

30 марта (12 апреля) Временное правительство утвердило постановление «О временном устройстве административного управления и местного самоуправления Эстляндской губернии». Южная Эстония была присоединена к Эстляндской губернии. Органом местного самоуправления стал Эстляндский губернский земский совет, являвшийся совещательным органом при губернском комиссаре Временного правительства. Как и по всей России 1917 года, в Эстонии сложилось двоевластие.

На выборах в городскую думу Таллина большевики получили 31 место из 101, т. е. большенство мандатов. На втором месте были эсеры (22 места). На выборах в городскую думу Нарвы за большевиков проголосовало 47 % голосов. На I съезде Советов Эстонского края в состав Исполкома было избрано 7 большевиков, 7 эсеров, 4 меньшевика и 1 меньшевик-интернационалист. В избранном в июле 1917 года Исполкоме Таллинского Совета у большевиков было 8 мест, у эсеров — тоже 8, меньшевики имели 1 место, меньшевик-интернационалист был также один и двое беспартийных. Председателем Таллинского Совета был избран левый эсер К. Кульман. Однако влияние большевиков продолжало быстро расти.

В разгар корниловского мятежа Таллинский Совет распорядился создать Красную гвардию, а Нарвский Совет проголосовал за создание рабоче-крестьянского правительства. К середине октября у большевиков уже было большинство в Таллинском Совете.

Между тем события 1917 года вызвали резкую перемену в позиции латвийской буржуазии. Историк В. Сиполс подчеркивал, что буржуазия Латвии «до ноября 1917 года единодушно высказывалась за сохранение Латвии в составе России». Один из лидеров крупной буржуазии Латвии А. Берг отмечал, что «маленькая самостоятельная Латвия была бы игрушкой в руках империалистических держав… Наши экономические и культурные интересы требуют, чтобы мы были подданными Российского государства, чтобы наша промышленность не была лишена возможности использовать природные богатства России и не была оторвана от ее рынков».

Эта позиция латвийской буржуазии стала меняться по мере усиления влияния большевиков. В мае 1917 года в Валмиере состоялся съезд рабочих, безземельных крестьян и батраков, который высказался за конфискацию помещичьих земель, введение 8-часового рабочего дня. В избранном на съезде Видземском советом безземельных из 45 человек 42 были большевиками.

17 (30) мая 2-й съезд латышских стрелков принял большевистскую резолюцию об отношении к Временному правительству. С этого времени латышские стрелки стали верной опорой большевистской партии, а затем и Советского правительства.

После сдачи Риги 21 августа большевики сосредоточили свою работу в неоккупированных уездах Видземе (Валкском, Валмиерском, Цесисском) и в Латгалии. Еще 20 августа 1917 года на выборах в Южно-Лифляндский Земский совет большевики получили 24 места из 40, а Крестьянский союз — 15 мест и эсеры — 1 место. На состоявшихся осенью выборах в уездные Земские советы большевики получили 70 % голосов, на выборах в Учредительное собрание — 72 % голоса, а в латышских стрелковых полках —96 %.

Тем временем в сентябре 1917 года под контролем германских оккупационных властей на территории Литвы был создан так называемый Литовский совет (Тариба).

Так складывались полюса притяжения в политической борьбе, которая развернулась в Прибалтике в последующие годы.




Глава 2

«Красные» против «белых» и интервентов


Вопреки сложившимся представлениям первая победа Октябрьской революции произошла в Эстонии, и это свидетельствовало о силе большевиков в Прибалтике. 16 (29) октября в Таллине состоялась демонстрация под лозунгами: «Вся власть Советам!», «Долой Временное правительство!» На совместном заседании Всеэстонского исполкома и Таллинского Совета 22 октября (4 ноября) был создан Военно-революционный комитет (ВРК) во главе с Рабчинским. (Его заместителем был Кингисепп.) Вечером 23 октября — то есть за сутки до начала выступления большевиков в Петрограде — ВРК взял под свой контроль телефонную станцию, телеграф, почту, железнодорожные станции. 23–25 октября (5–7 ноября) 1917 года вся власть в Эстонии, кроме оккупированных немцами Моон-зундских островов, перешла в руки Советов.

26 октября 1917 года Военно-революционный комитет опубликовал воззвание: «Всем солдатам, матросам и рабочим, всему населению Эстонского края», в котором говорилось, что в Эстонии вся власть перешла к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Победа советской власти в маленькой Эстонии сыграла немалую роль в судьбе Октябрьской революции. Появление советской власти в тылу сил Керенского и Краснова во многом помешало их планам развернуть наступление на Петроград.

Столь же активно приняли Октябрьскую революцию и в Латвии. Чрезвычайная конференция социал-демократов Латвии, состоявшаяся в Валке 16 (29) октября 1917 года, поддержала решение ЦК РСДРП(б) о вооруженном восстании. 18 (31 октября) в Валмиере был создан Военно-революционный комитет 12-й армии. Такие же комитеты были созданы во всех латышских стрелковых полках, в Валке и ряде волостей. Они препятствовали переброске антибольшевистских сил к Петрограду.

После начала Октябрьской революции в Петрограде 26–27 октября (8–9 ноября) 1917 года русские и латышские революционные части заняли Валку, Тарту и другие узловые станции. 1-й и 3-й латышские стрелковые полки заняли Цесис. Власть перешла в руки Военно-революционного комитета. 29 октября (11 ноября) революционные части взяли Вапмиеру.

На состоявшемся в Валке 14–15 (27–28) ноября чрезвычайном съезде депутатов 12-й армии были приняты большевистские резолюции и был избран большевистский исполком. Началось формирование частей Красной гвардии. 16–18 (29–31) декабря на съезде рабочих, стрелковых и безземельных депутатов в Валмиере было создано Советское правительство. Съезд принял закон о конфискации имений и создании в крупных имениях советских хозяйств (совхозов). Советская власть была установлена в Северной Латвии (районы Валмиеры, Цесиса, Валки) и в Латгалии, входившей в Витебскую губернию. Центром Советской Латвии стала Валка.

К февралю 1918 года Советы были созданы в 4/5 волостей Эстонии. Был установлен 8-часовой рабочий день, введен рабочий контроль на предприятиях, часть предприятий была национализирована. Свыше тысячи помещичьих имений было конфисковано.

Отдавая себе отчет в том, что установление Советской власти означало бы конец их привилегированному положению, латвийские верхи стали решительными врагами Советской власти, а потому и сторонниками отделения Латвии от России. 17 ноября 1917 года при поддержке латвийских предпринимателей был создан Латышский Временный Национальный Совет (ЛВНС).

В то же время сторонники отделения Латвии от России не скрывали, что для осуществления своих планов они собираются обратиться за помощью к ведущим странам Запада. 17 (30) ноября 1917 года председатель ЛВНС Я. Гольдман сообщил, что им установлены связи с английскими, французскими и американскими представителями в Петрограде, и уже первые зстречи показали, что можно рассчитывать на их поддержку. В тот \се день, посетив шведского посла в Петрограде Брендстрема, представители ЛВНС Я. Гольдман и Я. Сескис предложили шведскому правительству принять протекторат над Латвией. Однако ряд видных деятелей латышской буржуазии (Ф. Вейнберг и другие) ориентировались на Германию. 30 января 1918 года ЛВНС принял решение об отделении от России и создании независимой Латвии.

Аналогичным образом повели себя и буржуазные круги Эстонии. 15 ноября губернский Земский совет Эстонии провозгласил себя единственным носителем верховной власти в этом крае. Началось формирование войск, поддерживавших губернский совет. Хотя в царской армии насчитывалось свыше 100 тысяч солдат-эстонцев и 2 тысячи офицеров-эстонцев, в «национальные» формирования записалось лишь 10–15 тысяч человек.

Тем временем Советская власть в Эстонии также поставила вопрос о создании самостоятельной Эстонской Советской республики. Как следует из воспоминаний эстонских большевиков, В.И. Ленин дважды предлагал взвесить вопрос о провозглашении Эстонии Советской республикой. Наконец, 31 декабря 1917 года на совместном заседании Эстляндского комитета РСДРП(б) и большевистской фракции Исполкома Эстляндского Совета рабочих и солдатских депутатов было решено: провозгласить Советскую республику, оставаясь в составе России. В январе 1918 года был разработан проект конституции Эстляндской Трудовой Коммуны, в котором говорилось, что «Эстляндия — автономная республика в составе Советской России, но с правом выхода из России».

После состоявшихся в ноябре 1917 года выборов в Учредительное собрание Эстонии был намечен его созыв на 15 февраля 1918 года. Однако, как сказано в «Истории Эстонской ССР», «в связи с раскрытием антисоветского заговора немецких баронов и эстонской буржуазии было установлено, что заговорщики приурочили выступление к этому дню». Было решено отложить созыв Учредительного собрания.

Тем временем германские оккупанты стали создавать видимость независимости установленного ими марионеточного режима в Литве. Через два дня после начала переговоров в Бресте, 11 декабря 1917 года, Тариба опубликовала декларацию, в которой провозглашались «вечные, прочные и союзнические связи с Германской империей». В декларации говорилось о том, что эти связи должны быть закреплены военной конвенцией по вопросам сообщения, общности таможенного дела и валюты.

Несмотря на протест члена советской делегации и руководителя комиссариата по литовским делам СНК Советской России В. Капсукаса 10 февраля 1918 года о неправомочности Тарибы говорить от имени литовского народа, Германия требовала признания независимости Литвы. Одновременно Германия ставила вопрос об установлении подобных режимов на территории всей Прибалтики. Глава германской делегации Рихард фон Кюльман 27 декабря настаивал на включении в текст договора пункта об отделении Польши, Литвы, Курляндии и части Эстляндии и Лифляндии.

События в Прибалтике после начала 1918 года представляют собой непрерывную череду резких смен власти. Свержение Советской власти сменялось установлением режима оккупантов, созданием правительств из их пособников, а затем — падением этих режимов и правительств и восстановлением власти Советов. Эти перемены сопровождались вооруженной борьбой, гибелью тысяч людей, разорением хозяйств и домашних очагов и в конечном счете кардинально изменили социальную и политическую обстановку в Прибалтике.

Срыв Л.Д. Троцким переговоров о мирном договоре в Бресте помог германским войскам возобновить военные действия на Восточном фронте. 20 февраля началось наступление немецких войск на Северную Латвию и Латгалию, которые были быстро ими захвачены. Одновременно был предпринят десант немецких войск с оккупированных ими островов Моонзундского архипелага на континентальную часть Эстонии. 21 февраля интервенты взяли город Хаапсала, 22 февраля — Валгу, 24 февраля — Выру и Тарту, 25 февраля — Пярну, Вильянди и Пайде, 27 февраля — Раквере.

Еще до вступления немцев в Таллин Советская власть там была свергнута — 24 февраля 1918 года — и захвачена «Комитетом спасения». Была провозглашена независимость Эстонской республики.

Как в Литве и Курляндии после 1915 года, в Эстонии и Лифляндии были такие, кто пресмыкался перед оккупантами. В «Истории Эстонской ССР» говорится: «В Таллине, куда интервенты вступили 25 февраля, расчувствовавшиеся дамы лобызали даже коней кайзеровских офицеров и со слезами умиления расхваливали их «благородную немецкую стать». (Между прочим, как вскоре выяснилось, это были реквизированные у эстонских крестьян лошади.) Видные деятели буржуазных партий, такие как К. Пяте, Я. Поска, Ю. Вильмс и другие, в письме германскому генералу Зекендорфу писали: «Мы рады тому, что миссия, которую Вы, Ваше превосходительство, на себя приняли, — вернуть нашей стране мир и порядок — полностью отвечает нашим стремлениям. Вот почему мы от имени тех слоев, представителями которых мы являемся, заявляем о своем желании помочь в этом отношении военным властям любыми возможными средствами». В своем обращении к эстонскому народу эти же деятели призывали население «всегда и везде соблюдать корректность» по отношению к немецким войскам. В поддержку оккупантов была создана военизированная организация из местного населения «Бюргервер».

Опираясь на помощь эстонских пособников, интервенты стали наводить «порядок». В Таллине было арестовано более тысячи рабочих и матросов. Многие из них были расстреляны. В Тарту сторонников Советской власти расстреливали и бросали в прорубь на реке Эмайыги. Сотни людей были отправлены в концентрационные лагеря в Германии.

Приобретя опыт хозяйничанья в Литве и Курляндии, оккупанты устанавливали свои порядки, не считаясь с планами эстонских верхов о создании «независимой Эстонии». Для удобства управления Эстония была разделена на бецирки, а те, в свою очередь, делились на крейсы. Последние разделялись на амтбецирки, которые состояли из оргбецирков.

Поднаторевший в управлении Курляндией и Литвой генерал Людендорф так излагал свои планы административной организации значительной части Прибалтики: «Эстляндию, Лифляндию и Курляндию надо было объединить в один военный округ «Балтика». Я предполагал распространить на Лифляндию и Эстляндию политику, которой мы до сих пор придерживались в Курляндии. Я стремился тем самым объединить эстонцев и латышей… в одно государство, которым управляли бы немцы».

О том, как германские оккупанты старались реализовать эти планы, свидетельствовали последовавшие события. 9 апреля был созван съезд «представителей Эстляндии», названный ландеферзаммелунг. Из 52 делегатов всего 19 были эстонцами (волостные старосты). Генерал Залендорф откровенно заявлял: «Германские войска не уйдут из Эстонии, они останутся здесь для обороны навечно, и численность их в ближайшие дни будет еще увеличена».

10 апреля в Риге был созван съезд представителей населения Лифляндии, Риги и эстонских островов. На нем также доминировали немцы.

12 апреля в Риге открылось заседание «объединенного ландесрата Лифляндии, Эстляндии, города Риги и острова Эзель (Сааремаа)». Из 58 делегатов ландесрата большинство составляли прибалтийские немецкие бароны, немецкие пасторы, немецкое бюргерство. Ландесрат провозгласил создание Балтийского герцогства, которое связывалось персональной унией с Пруссией. 13 апреля ландесрат приветствовал брата Вильгельма II — принца Генриха, претендовавшего на престол Балтийского герцогства.

Еще за пару месяцев до этих событий — 16 февраля 1918 года — литовская Тариба выступила с новой декларацией независимости. Хотя теперь не говорилось о вечном союзе с Германией и военной конвенции, 5 июня Тариба избрала королем Литвы вюртембергского герцога Вильгельма фон Ураха. Его собирались короновать как литовского короля Миндаугауса II. 23 марта 1918 года Германия признала Литовское государство.

Тем временем оккупанты откровенно грабили новые захваченные земли Прибалтики, как они до этого делали в Литве и Курляндии. Только за март — май 1918 года из Прибалтики было вывезено металлических изделий на 3 миллиона марок, железа — на 5,5 миллиона марок, льна — на 20 миллионов марок, сукна — на 20 миллионов марок, пеньковых веревок и мешковины — на 8 миллионов марок, различных машин и древесины — на 15 миллионов марок. Как отмечалось в «Истории Эстонской ССР», «даже церковные колокола сбрасывались с колоколен и в качестве медного лома отправлялись в Германию». Значительная часть сельскохозяйственной продукции направлялась в Германию. Оккупационные власти объявили собственностью Германии Таллинские портовые мастерские, Петровскую верфь, судостроительный завод Беккера, Русско-Балтийский судостроительный завод, торпедное депо, морские и сухопутные транспортные средства.

Разграбление оккупантами промышленных запасов Эстонии и разрыв традиционных связей с Россией привели к резкому сокращению промышленного производства. Если осенью 1917 года на 35 крупных предприятиях Эстонии трудилось 40 тысяч рабочих, то к концу 1918 года их было только 9 тысяч. В металлообрабатывающей промышленности число рабочих сократилось на 90 %, в деревообрабатывающей промышленности — на 71 %, в бумажной — на 64 %, в шерстяном и льняном производстве — на 43 %. В то же время в условиях оккупации были возрождены досоветские порядки на предприятиях: продолжительность труда составляла 10 часов, а кое-где и 14 часов. На селе земли были возвращены помещикам, главным образом немецким баронам.

Для городского населения оккупанты ввели карточную систему. По карточкам эстонский городской рабочий мог купить в неделю лишь 1050 граммов хлеба, 5,6 килограмма картофеля и 300 граммов мяса.

В различных частях Прибалтики не прекращалось сопротивление оккупационному режиму. В Риге не раз проходили демонстрации протеста против невыносимых условий жизни. В различных городах действовали подпольные группы коммунистов и других сторонников Советской власти. 12–14 сентября 1918 года в Таллине произошли всеобщие забастовки.

Как только весть о революции в Германии пришла в Прибалтику, начались активные выступления рабочих. 9 ноября 1918 года забастовали рабочие Таллина. Одновременно 9 ноября восстали немецкие матросы Таллинской военно-морской базы, потребовавшие их немедленного возвращения в Германию.

Напуганные ростом революционных настроений, представители эстонских верхов принимали меры к консолидации своих усилий. На основе «Бюргервера» был создан «Союз защиты» («кайтселийт», или «кайцелит»). 13 октября состоялся парад кайцелитов. Вскоре был созван губернский Земский совет (маапяэв). 11 ноября 1918 года было создано Временное правительство во главе с К. Пятсом, который до этого некоторое время находился под арестом оккупационных властей.

Тем временем в Риге с согласия немецких оккупантов 17 ноября 1918 года был создан Латвийский Народный совет (ЛНС), который 18 ноября назначил правительство во главе с К. Ульманиоом. (Министр-президент вновь созданного латвийского государства до начала мировой войны жил в США, где окончил Университет Линкольна в штате Небраска. В этом университете он и преподавал после его окончания.) Члены вновь созданного правительства осознавали непрочность своего положения. Министр Я. Залит на заседании правительства заявил: «Латышский народ настроен резко большевистски, что не позволяет создать надежную армию».

На помощь правительству Ульманиса пришли германские оккупанты. Представитель нового послереволюционного правительства Германии социал-демократ А. Виннинг впоследствии писал, что правительство Ульманиса существовало «исключительно под защитой германских штыков и на германские деньги». В ответ Ульманис был готов создать благоприятные условия для оккупантов. 29 декабря 1918 года Ульманис и Виннинг подписал договор о возможности «предоставить германским солдатам латвийское гражданство и право на поселение».

19 ноября 1918 года А. Виннинг подписал с представителями Временного правительства Эстонии соглашение о передаче последнему полномочий по управлению страной. Правительство Пятса поспешило восстановить законодательство, существовавшее до 24 октября (6 ноября) 1917 года. Но в силе оставались и законы, принятые в период германской оккупации.

Эти действия правительства Пятса вызвали возмущение в рабочих кварталах Таллина. 12 ноября там произошла массовая демонстрация под лозунгом «Долой буржуазное правительство!». 19 ноября в оккупированном немцами городе состоялось первое собрание Таллинского Совета рабочих депутатов. В его составе было 37 коммунистов, 15 беспартийных, 5 социал-демократов и 1 эсер. Совет призвал организовать борьбу против попыток оккупантов вывозить эстонское добро под предлогом эвакуации.

Правительство Пятса предпринимало спешные усилия для осуществления социальных реформ с целью остановить революцию. Председатель учредительного собрания Эстонии А. Рей заявлял 26 ноября: «Дело зашло настолько далеко, что полумеры и половинчатая, двойственная политика больше не помогают. Кто хочет предотвратить потрясения и гражданскую войну, должен собраться с духом и смело и решительно вступить на путь самых радикальных реформ — 8-часовой рабочий день, повышение заработной платы».

Тем временем в события в Прибалтике решил вмешаться Лондон. 20 ноября 1918 года помощник министра иностранных дел Великобритании лорд Р. Сесиль провел совещание, в котором приняли участие начальник штаба британского Адмиралтейства адмирал С.Р. Фримэтл, полковник генерального штаба Ким, представители эстонского Временного правительства А. Пийп, Э. Вирго и М. Марта, а также представитель Латвии. На этом совещании был разработан план интервенции держав Антанты в Прибалтику.

В соответствии с этим планом 27 ноября британская эскадра направилась в Балтийское море. Готовились послать свои военно-морские силы также США и Франция. В Финляндии, Дании и Швеции развернулась вербовка наемников для поддержки антисоветских сил в Прибалтике. 4 декабря Ульманис прибыл в Таллин, где обратился к представителям Великобритании с просьбой прислать в Латвию свои сухопутные и военно-морские силы. Одновременно представитель ЛНС направился в Стокгольм, где просил такой же помощи от США.

1 декабря 1918 года в Лиепаю прибыла английская эскадра под командованием адмирала Синклера. 18 декабря английские военные корабли вошли в Рижский порт. В последних числах декабря 1918 года в Риге высадились отряды английской военно-морской пехоты. 12 декабря английская эскадра прибыла в Таллин. Коммунист В. Кингисепп позже писал: «Буржуазия украсила город флагами новых хозяев и на этот раз, как и 25 февраля, встречала с цветами и музыкой, но теперь уже официально». (Кингисепп замечал: «Эстонская буржуазия косилась одним глазом на Берлин, а другим — на Лондон».)

В 1918–1919 годах в события в Прибалтике активно вмешиваются Соединенные Штаты. В 1919 году Латвию посетил директор Американской администрации распределения помощи, будущий президент США Герберт Гувер. Во время пребывания в Латвии он установил дружеские отношения с бывшим американским студентом, а в ту пору новоиспеченным премьером латвийского кабинета Карлисом Ульманисом. Позже Гувер посоветовал правительству Гардинга признать Латвию де-юре. Прибывшая в Латвию в марте 1919 года американская миссия во главе с подполковником Грином оказала активную помощь в финансировании германских частей во главе с генералом фон дер Голыдем и белолатышских войск. В целом в 1918–1920 годах США выделили свыше 5 миллионов долларов на вооружение контрреволюционных сил Латвии. В эти же годы Англия на эти цели потратила 1,3 миллиона фунтов стерлингов.

Активную роль играли Штаты и в Литве. В ноябре 1918 года с просьбой к правительству США направить американские войска в Литву обратилось правительство Вальдемараса, так как в его распоряжении имелось лишь несколько сот солдат. В своей работе «Американская интервенция в Литве в 1918–1920 годах» Д.Ф. Файнгауз писал: «В 1919 году правительство Литвы получило от госдепартамента США военное снаряжение и обмундирование в количестве, достаточном для вооружения 35 тысяч солдат на общую сумму 17 миллионов долларов… Общее руководство литовской армией осуществлял американский полковник Даули, помощник главы военной миссии США в Прибалтике». Одновременно в Литву прибыли другие американские военные. Предполагалось довести численность американских войск до нескольких десятков тысяч человек. Лишь рост оппозиции в США планам расширения американского присутствия в Европе помешал дальнейшему наращиванию американских войск в Литве.

В свою очередь, советские силы в Прибалтике принимали меры, чтобы восстановить власть, свергнутую в феврале. 15 ноября 1918 года в Петрограде был создан Временный революционный комитет (ВРК) Эстонии, на который была возложена задача по освобождению Эстонии. 18 ноября ВРК переехал в Ямбург, а 21 ноября провозгласил себя носителем верховной власти в Эстонии.

В «Истории Эстонской ССР» говорилось, что «в ответ на обращение Таллинского Совета и ВРК Эстонии оказать помощь эстонскому пролетариату правительство Советской России сконцентрировало под Нарвой и Псковом войска 7-й армии в составе трех дивизий». Несмотря на названия «армии» и «дивизии», красноармейцев было всего 3 тысячи. Им противостояло 6 тысяч немецких войск и формирований «белоэстонцев». Тем не менее 29 ноября части Красной Армии взяли Нарву.

В тот же день было провозглашено создание Эстляндской Трудовой Коммуны. Вся власть была передана Совету Коммуны (председатель — Я.Я. Анвельт, члены — В.Э. Кингисепп, Р. Вакман, А. Вальнер, И.Ю. Кясцерт, К. Мюльберг, И. Мяги, X. Пегельман, О.Ю. Рястас, М. Тракман). 7 декабря Совет Народных Комиссаров РСФСР своим декретом за подписью В.И. Ленина признал независимость Советской Эстонии. Новому правительству был предоставлен заем в 10 миллионов рублей золотом.

Тогда Пяте опубликовал манифест к «Защитникам Эстонской республики», в котором говорилось: «Восточной границе Эстонской республики угрожают боевые отряды большевистского террористического правительства. Временное правительство Эстонии уверено, что германские войска, которым доверена оборона восточной границы Эстонии, выполнят свой долг с прежней доблестью». Тем временем 27 декабря отряды Красной Армии вошли в Тарту.

В эти же месяцы выступили и сторонники Советской власти в Латвии. Еще 18–19 ноября 1918 года в Риге прошла нелегальная 17-я конференция латвийских большевиков, на которой был создан Военно-революционный комитет во главе с Я. Шилфом-Яунземом и Я. Зуковским. Возникли и местные военно-революционные комитеты. 4 декабря ЦК социал-демократов Латвии вместе с представителями Рижского и Валкского Советов приняли решение о создании Советского правительства Латвии. В его состав вошли П. Стучка (председатель), Ю. Данишевский, Р. Эндруп, Я. Ленцман, К. Петерсон, А. Арайс-Берце и Я. Шилф-Яунзем. 17 декабря Советское правительство объ явило о переходе всей власти в руки Советов. 22 декабря СНК РСФСР декретом признал независимость Советской Латвии.

18 декабря советские войска заняли Валку, 22 декабря — Валмиеру, 23 декабря — Цесис. К концу декабря 1918 года части красных латышских стрелков освободили половину территории Латвии.

2 января 1919 года в Риге началось восстание рабочих, а 3 января отряды латышских стрелков заняли Ригу. К середине января почти вся Латвия находилась в руках советских сил. 13–15 января 1919 года в Риге состоялся 1-й Вселатвийский съезд Советов, который от имени РСФСР приветствовал председатель ВЦИК Я.М. Свердлов. Съезд объявил Латвию советской социалистической республикой, принял конституцию, утвердил состав Советского правительства во главе с П. Стучкой.

Аналогичным образом развивались события и в Литве. Сразу же после начала ноябрьской революции 1918 года в Германии в Каунасе, Шяуляе, Паневежисе и других городах и селах Литвы стали создаваться Советы. 8 декабря в Вильнюсе было создано Временное революционное рабоче-крестьянское правительство во главе с В. Капсукасом. 15 декабря Вильнюсский Совет рабочих депутатов объявил себя единственной властью в городе. 16 декабря Временное советское правительство объявило в Манифесте о низложении власти немецких оккупантов. Одновременно в Манифесте провозглашалась программа социально-экономических преобразований.

22 декабря 1918 года декретом СНК РСФСР была признана независимость Советской Литвы. Одновременно правительство Советской России направило части Красной Армии в Литву на поддержку сторонников Советской власти. Среди этих частей был и сформированный в Москве 5-й Виленский полк. 31 декабря немецкие войска оставили Вильнюс, но 1 января власть в городе захватили противники Советской власти. Правда, уже 5 января 1919 года в Вильнюс вошли части Красной Армии.

Правительства, опиравшиеся на социальные верхи прибалтийских стран и поддержку иностранных интервентов, теряли почву под ногами. Глава Временного правительства Эстонии Пяте признавал: «Наша армия должна воевать также против внутреннего врага, который окружал нас со всех сторон. Всюду нашей армии наносился вред, всюду подрывался ее дух… Вы послушали бы, что говорили наши гимназисты, возвращавшиеся с фронта. Усталые, голодные, заходили они в избы просить хлеба, но им ничего не давали; когда же они говорили, что они — красные, то сразу же им выносили хлеб и прочее».

Бежавшее в Лиепаю правительство Ульманиса в ходе своего заседания 7 января констатировало: «Положение в Лиепае опасное, большинство населения симпатизирует большевикам. Укрепить положение в городе можно лишь установлением военной диктатуры». Бежавшее в Каунас 31 декабря правительство Литвы во главе с А. Вальдемарасом ушло в отставку. Было создано коалиционное правительство во главе с социалистом М. Сляжявичусом.

Тем временем по всей Литве стали создаваться Советы. В Совете Каунаса коммунисты имели 35 из 45 мест, в Совете Паневежиса — 14 из 22. В западной части Литвы сложилось двоевластие.

18–20 февраля 1919 года в Вильнюсе прошел I съезд Советов Литвы. Из 50 членов избранного съездом ЦИК 46 были коммунистами, 2 представляли Бунд и 2 — социал-демократов Польши и Литвы. Съезд поддержал решение I съезда Советов Белоруссии о создании единой Литовско-Белорусской республики (Литбела). Новая республика включала Минскую, Гродненскую, Виленскую, Ковненскую и часть Сувалкской губернии с населением свыше 6 миллионов человек. Административным центром Литбела стал Вильнюс.

27 февраля 1919 года в Вильнюсе состоялось совместное заседание ЦИК Советов Литвы и Белоруссии. Председателем ЦИК был избран К. Циховский (поляк), а председателем СНК В. Капсукас (литовец).

Однако враги Советов начали готовить контрнаступление с помощью иностранных войск. Еще 27 декабря 1918 года парламент Эстонии (маапяэв) принял решение просить английского генерала Синклера ввести войска в Эстонию. На помощь правительству Пятса и его сторонникам пришла Финляндия. 30 декабря финские войска вошли в Таллин. 9 января 1919 года они взяли Тапу, 12 января — Раквере, 14 января — Тарту, 19 января — Нарву, 1 февраля — Валгу и Выру.

На территории Литвы германское командование приказало своим войскам 4 января 1919 года не только удерживать линию Гродно—Каунас—Елагава, но и начать военные действия против Советской республики. В течение января 1919 года в Каунас прибыли 3500 германских солдат и 30 офицеров. Был создан резервный добровольческий корпус во главе с генералом Ф. Эберхардом. В Северо-Западную Литву вошла «Железная дивизия» 6-го резервного корпуса генерала фон дер Гольца.

Началось и наступление польских войск на Вильнюс и Минск. 5 февраля 1919 года в Белостоке было подписано германо-польское соглашение, по которому германские войска обязывались пропустить 10 тысяч польских солдат для наступления на Литбел.

Одновременно интервенты старались создать вооруженные силы из местных пособников. Еще в декабре 1918 года Германия предоставила правительству в Каунасе заем в 100 миллионов марок для закупок оружия и боеприпасов.

Силы были неравными. На стороне «красных» было 17 450 солдат, на стороне иностранных интервентов и их пособников — 96 150 солдат.

11 марта немецкие войска взяли Шауляй. 19 апреля 1919 года польские войска начали бои за Вильнюс, а 21 апреля захватили столицу Литбела. Правительство Литбела эвакуировалось в Минск.

Развернулось наступление и на Советскую Латвию. Державы Антанты достигли соглашения с Германией, в соответствии с которым германские войска, остававшиеся на части территории Латвии (около 75 тысяч человек), приняли участие в разгроме Советской власти. 3 марта германские войска под командованием генерала фон дер Гольца перешли в наступление и к концу марта заняли всю Курляндию. Однако их наступление было остановлено. К этому времени правительству Ульманиса удалось сформировать латышские части лишь численностью в 1400 человек.

Антанта стала активно помогать германским войскам. В феврале-марте англичане направили значительное количество оружия частям фон дер Гольца. В середине мая немцы возобновили наступление на Советскую Латвию и 22 мая 1919 года взяли Ригу. Одновременно на Советскую Латвию с юго-востока наступали польские войска, а с севера — белоэстонские части, поддержанные шведскими и датскими добровольческими формированиями.

Части красных латышских стрелков численностью в 40 тысяч человек отступали под натиском интервенционистских сил и их местных пособников. По мере свержения Советской власти интервенты беспощадно расправлялись с ее сторонниками. В Вентспилсе было расстреляно 400 человек, в Кулдиге — 136, в Елгаве — 500 человек, в Риге — 4500. Всего жертвами террора стали 15 тысяч человек. Несмотря на оккупацию значительной части Латвии, в Латгалии сохранялась Советская власть.

В Эстонии тысячи людей были брошены в концентрационные лагеря, в которых многие погибли от голода и сопутствующих ему болезней. Сотни сторонников Советской власти были убиты в Тапу, Тарту и Тартуском уезде. Около полутысячи уничтожено в Нарве. Жестокие экзекуции были осуществлены на острове Сааремаа, Перечисляя эти факты, Кингисепп писал: «Мы не говорим уже о том, что захваченные на фронте в плен коммунисты, как правило, расстреливались».

Еще до падения Советской власти в оккупированной интервентами части Литвы был учрежден пост президента. Им стал Сметона. Новые власти развязали беспощадный террор по отношению к сторонникам Советов.

Повторившийся дважды в течение 1918–1919 годов разгром Советов нанес огромный удар по революционным силам Прибалтики. Многие из сторонников Советской власти были уничтожены, другие затерроризированы, третьи покинули родные края.

Начиная с эвакуаций 1914–1917 годов многие сотни тысяч жителей Прибалтики покинули свой край и оказались за его пределами. Военные действия, которые не прекращались с 1914 года, подвергли насилиям и разграблению мирное население страны, привели к разорению народного хозяйства.




Глава 3

Между Советской Россией, белыми генералами и Западом


Провозглашение независимости небольшими странами Прибалтики не соответствовало их реальной способности играть самостоятельную роль на международной арене. С первых же дней своего существования новые режимы оказались в полной зависимости от держав Запада, которые не скрывали того, как они оценивают «суверенитет» прибалтийских государств. 5 ноября 1919 года «Тайме» писала о прибалтийских государствах: «Они не могут существовать как совершенно независимые и суверенные государства» — и подчеркивала, что страны Антанты не в состоянии «сохранить их таковыми». 19 ноября 1919 года «Дейли геральд» писала: «Мы держим в кулаке прибалтийские провинции, Польшу и Финляндию. Их независимость — понятие условное».

Держа новые государства под своим контролем, западные державы отводили им роль барьера против большевизма или плацдарма для нападения на Советскую страну. В своем дневнике английский посол во Франции лорд Берти писал 6 декабря 1918 года: «Нет больше России! Она распалась, исчез идол в лице императора и религии, который связывал разные нации православной веры. Если только нам удастся добиться независимости буферных государств, граничащих с Германией на Востоке, то есть Финляндии, Польши, Эстонии, Украины и т. д., и сколько бы их ни удалось сфабриковать, то, по-моему, остальное может убираться к черту и вариться в собственном соку».

В это же время премьер-министр Франции Клемансо выдвигает идею создания «санитарного кордона вокруг Советского государства путем снабжения деньгами и оружием Польши, прибалтийских стран, Румынии и Чехословакии». Поясняя мысль Клемансо, Берти писал: «Большевизм — это заразная болезнь, которая, как можно думать, распространится на Германию и Австрию. Но Антанте придется установить карантин старого образца, чтобы уберечься от заразы».

Исходя из задачи превращения Прибалтики в бастион против Советской России, западные державы оказывали обширную военную помощь правительствам новых государств. В соответствии с соглашением от 17 июня 1919 года в Латвию стали поступать вооружения и другие военные материалы с американских складов во Франции. Эти поставки оценивались в 2,5 миллиона долларов. Одновременно английское правительство поставило в Латвию военных материалов на сумму 2 миллиона фунтов стерлингов. В августе было подписано соглашение с Францией о военных поставках на сумму в 15 миллионов франков. Одновременно английские и французские офицеры приступили к обучению латышских войск. В 1919 году литовская армия получила в кредит оружие и снаряжение из Великобритании и Франции. США предоставили литовской армии продукты питания. Такая же помощь оказывалась и Эстонии.

В 1919 году значительную роль в Прибалтике продолжали играть и немецкие войска, которые Антанта использовала для разгрома советских сил в Латвии и Литве, а затем желала с их помощью разгромить Советскую Россию. В то же время вооруженные силы Германии нередко выходили из-под контроля Антанты. Противоречия между различными странами, а также вооруженными группировками, оказавшимися к этому времени в Прибалтике, обострялись. Прибалтика превращалась в место столкновений вооруженных формирований, участвовавших в разгроме Советов.

Германские войска пытались восстановить свою власть в Прибалтике. Поэтому правительство Сметоны, уже переориентировавшееся на Антанту, стало просить Запад избавить Литву от своих германских союзников, перед которыми оно недавно пресмыкалось. В мае 1919 года литовское правительство обратилось в Совет Антанты с просьбой помочь в выводе германских войск из Литвы. 2 июня Совет принял соответствующее решение, но немцы не покинули Литву.

Решающая роль, которую играли немецкие войска в подавлении Советской власти в Литве и Латвии при поддержке Антанты, позволяла их командованию вести себя как хозяева положения. 16 апреля немецкие войска, продолжая готовить наступление против Советской Латвии, свергли правительство Ульманиса, которое ориентировалось на Антанту, и создали прогерманское правительство во главе с Ниедрой.

19 июня 1919 года возле Цесиса произошло вооруженное столкновение между войсками фон дер Гольца и латвийскими частями правительства Ульманиса, которых поддержали эстонские формирования. 22 июня немецкие войска стали отступать. Правительство Ниедры пало. 27 июня 1919 года глава союзнической миссии в Лиепае генерал Г.П. Гоф объявил о восстановлении правительства Ульманиса. В тот же день Ульманис вернулся в Лиепаю на пароходе под охраной английских военных кораблей.

3 июля было подписано соглашение о перемирии с немецкими войсками. Соглашение запрещало «любое продвижение вперед германских войск в Латвии, за исключением такого, которое было направлено против большевистских войск»..

Страны Антанты старались использовать в целях «антибольшевистской» борьбы и белогвардейские войска, находившиеся в Прибалтике. Западные державы оказывали помощь белогвардейским соединениям через посредство новых прибалтийских государств. Один из руководителей эстонских коммунистов — Кингисепп писал: «Война против революции трудящихся является основой экономического существования белой Эстонии! К ноябрю 1919 года Англия выделила так называемым прибалтийским республикам под видом помощи один миллион фунтов стерлингов». Значительная часть этой помощи шла на подготовку войны. 80 % расходов государства шли на военные нужды.

При этом часть этих расходов направлялась на поддержку белых формирований, находившихся на территории прибалтийских республик. Начальник штаба Северо-Западной армии под командованием Юденича фон Вааль писал в газете «Свобода России»: «Положение армии было в то время (в январе — марте 1919 года) очень тяжелым. Армия, не имея материальной базы, лишенная поддержки союзников, которые тогда лишь начинали проявлять интерес ко вновь зарождавшейся белогвардейской организации, целиком и полностью зависели от эстонского правительства, которое оказало эту неоценимую помощь».

В свою очередь, эстонская газета «Ваба Мага» писала 5 июня 1919 года: «До сих пор мы по мере сил помогали России в ее военных действиях против большевиков. Эта помощь выражалась в организации и снабжении русского Северного корпуса как продовольствием, так и военным снаряжением. Хотя это продовольствие и снаряжение и получено большей частью от союзников, все же оплата его отнесена на наш счет. Кроме того, Северный корпус получил от эстонского правительства денежную помощь, причем эта сумма составляет далеко не малый процент нашего военного бюджета». Комментируя эти заявления, Кингисепп писал: «Пяте и Рей поставили Юденича на ноги. За счет эстонского государств… они откармливали родзянко, штакльбергов».

Усилия эстонского правительства по поддержке дивизий Юденича были высоко оценены в Лондоне. 3 октября 1919 года английский бригадный генерал Марч направил письмо эстонскому генералу Лайдонеру, в котором говорилось: «Я получил приказ от Его Величества короля Георга V вручить Вам орден святых Михаила и Георгия с присвоением звания командора рыцарского ордена, который Его Величество пожаловал Вам, признавая Ваши заслуги «в вытеснении большевистских войск из Эстонии… в поддержке национального движения в Латвии… в создании и поддержке Русской Северо-Западной армии».

Еще 14 мая 1919 года Верховный Совет Антанты принял решение о переброске в Прибалтику частей, сформированных из бывших русских военнопленных, согласившихся воевать против Советской власти. В середине августа 1919 года такие части насчитывали около 6 тысяч человек. Их возглавил полковник А. Бермонт-Авалов.

Тем временем в сентябре 1919 года Совет Антанты вновь потребовал от Германии вывода войск из Литвы. Лишь после этого требования Германия перевела большую часть своих войск в Курляндию в состав армии Бермонта-Авалова. 21 сентября фон дер Гольц передал свои полномочия Бермонту-Авалову. В результате под началом Бермонта-Авалова оказалось 50 тысяч человек. Страны Антанты возлагали на эту армию большие надежды в связи с намечавшимся новым наступлением белых войск на севере России, так как по своей численности она в три раза превосходила Северный корпус Юденича.

26 августа 1919 года состоялось совещание представителей различных антибольшевистских вооруженных сил Прибалтики под руководством английского генерала Марша. В нем приняли участие представитель Юденича генерал Десино, командующий эстонскими войсками генерал Лайдонер, командующий латвийской армии генерал Симансон, представитель литовской армии Беньяшевич, представитель польской армии полковник Мысловский, а также полковник Бермонт-Авалов. Участники совещания договорились о начале совместного наступления на части Красной Армии 15 сентября 1919 года. Войска Эстонии должны были наступать от моря до железной дороги Ямбург—Гатчина, войска Юденича — от этой железной дороги до реки Великая, войска Эстонии — от реки Великая до северного берега Лубанского озера, войска Латвии — от Лубанского до Белого озера, войска Литвы — от Белого озера до точки в 35 км юго-западнее Даугавпилса, войска Польши должны были действовать на правом фланге литовских войск.

В разгар подготовки этого антисоветского похода 31 августа 1919 года правительство РСФСР предложило правительству Эстонии подписать мирный договор. 11 сентября аналогичные предложения были сделаны правительствам Латвии, Литвы и Финляндии.

К этому времени стало ясно, что в руководстве западных держав не было единства в том, что касалось политики в отношении России. Изоляция России от Западной Европы, как это было во времена до Северной войны, представлялась многим видным деятелям Запада более приемлемой, чем восстановление единой, великой и неделимой державы под красным или трехцветным стягом. В своем выступлении 15 октября 1920 года В.И. Ленин говорил: «Англия хочет иметь под своим влиянием новые маленькие государства — Финляндию, Эстляндию, Латвию и Литву, и ей нет никакого дела и даже невыгодно восстановление царской, или белогвардейской, или хотя бы буржуазной России».

Эти соображения порождали разногласия между союзниками по вопросу об отношении к красной России и белому движению (Франция и США отдавали предпочтение уничтожению Советской страны; Великобритания склонялась больше к поддержке «лимитрофов», т. е. «пограничных государств», чем белых генералов), колебания в руководстве отдельных стран (в Англии то усиливались интервенционистские настроения, то звучали голоса сторонников временного примирения с Советами).

Отдавая приоритет созданию пояса из послушных их воле режимов на западной границе России, страны Антанты не торопились с поддержкой правительства Колчака, требуя от него выполнения ряда условий, особенно признания независимости Польши, Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы. Лишь после того, как Колчак согласился признать де-факто правительство Финляндии и пообещал «подготовить решение вопроса» об Эстонии, Латвии и других «национальных группах», Англия, Франция, США и Италия 12 июня 1919 года посулили помощь верховному правителю. Однако уже 27 мая начался разгром армий Колчака, и обещанная помощь в широких масштабах от Запада так и не последовала.

Противоречивой была и позиция новых прибалтийских режимов относительно поддержки Белых армий. Хотя правящие круги Эстонии поддерживали Белую армию Юденича, 12 марта 1919 года эстонская газета «Соте» писала: «Если Колчак и компания захватят власть в свои руки и установят в России твердый помещичье-буржуаз-ный «порядок», то мы окажемся несомненно первыми жертвами, которых обвинят в «сепаратизме» и «измене России» и против кого будут высланы карательные отряды. И вот тогда только мы узнаем, что такое русские нагайки. Отсюда следует, что мы были бы глупцами, проводящими сумасшедшую политику самоубийства, если бы стали так или иначе поддерживать и помогать Юденичам, колчакам и компании. Тем самым мы помогали бы сами вить ту веревочку; которую русские карательные отряды потом накинут нам на шею. Нет, такой дружбы и сделок с русскими черносотенцами нам надо бояться как огня! Уж лучше русские и латышские большевики, чем русские черносотенцы!» А 15 марта «Соте» жирным шрифтом выделила слова: «Надо попытаться каким-то образом заключить мир с русским большевистским правительством!»

Эти настроения учитывали в Москве. 14 июня 1919 года В.И. Ленин писал про правительства прибалтийских стран, что «они боятся, что в случае их собственной победы и одновременной победы деникинщины восстановится Русская империя, которая снова не будет давать жить мелким народам». Единый антибольшевистский фронт разъедался внутренними противоречиями.

Колебания проявляла и английская дипломатия. Пока готовились планы антибольшевистского похода белых генералов, Польши и Прибалтики под руководством генерала Марша, 21 августа 1919 года английское правительство направило своему представителю в Верховном совете союзных держав в Париже письмо, в котором высказывались сомнения в целесообразности такого похода. Подробно изложив историю интервенции с начала 1918 года, английское правительство приходило к выводу, что наступило время пересмотреть политику Антанты в отношении Советской России. Поэтому предлагалось созвать конференцию союзных держав для рассмотрения этого вопроса.

Тем временем в Риге было созвано совещание представителей Эстонии, Латвии и Литвы, на котором было принято решение начать переговоры с РСФСР. Было очевидно, что правительства трех республик не желали втягиваться в военные авантюры, чреватые людскими и материальными потерями, способствовать дестабилизации и без того непрочного положения своих режимов и, таская каштаны из огня для белогвардейцев, помогать им восстанавливать империю, в результате чего они бы лишились независимости.

Однако это решение вызвало тревогу в странах Антанты, которые опасались слишком быстрого отказа от планов сокрушения Советской страны. 22 сентября 1919 года Таллентс, представитель союзников в Риге, направил письмо министру иностранных дел Латвии Мейеровицу, в котором говорилось: «Мое правительство просит, чтобы латвийское правительство не принимало никаких мер для заключения мира. Мы полагаем, что латвийское правительство будет сейчас, как и в прошлом, в своей внешней политике следовать плану, согласованному с союзными державами. Союзники будут сожалеть по поводу любого сепаратного действия, предпринятого вашим правительством в этом деле». Комментируя тогдашнюю политику Запада, Ленин писал: «Все способы давления, финансового, продовольственного, военного, были задействованы, чтобы заставить Эстляндию, Финляндию, также Латвию, Литву и Польшу, заставить весь этот цикл государств идти против нас».

Отвечая англичанам, Ульманис выражал «готовность продолжать борьбу против большевиков». Но он выдвигал ряд условий. Он требовал, чтобы Англия признала независимость Латвии, добилась эвакуации войск Бермонта-Авалова, предоставила военные материалы для вооружения 75–100 тысяч солдат, дала долгосрочный заем на 15 миллионов фунтов стерлингов. Схожие условия для прекращения переговоров с РСФСР о мире выдвинули правительства Эстонии и Литвы.

Тогда английская дипломатия совершила очередной поворот. Еще за день до письма Таллентса 21 сентября 1919 года в своей телеграмме английским представителям в прибалтийских странах министр иностранных дел лорд Керзон заявил: 1) английское правительство не может решить вопрос о признании прибалтийских государств де-юре без участия других союзных держав. Этот вопрос может быть решен только на мирной конференции или Лигой Наций; 2) Англия будет добиваться эвакуации из Прибалтики германских войск, угрожающих ее независимости; 3) Англия не в состоянии продолжить поставки военных материалов. Это решение может быть пересмотрено только в том случае, если бы прибалтийские государства подверглись вторжению большевистских войск; 4) Англия больше не в состоянии предоставлять финансовую помощь прибалтийским странам.

В заключение Керзон писал: «В таких условиях правительство Его Величества полагает, что оно не имеет права оказывать какое-либо давление на действия прибалтийских стран и что их правительства должны самостоятельно принимать решения о том, какие меры являются наиболее целесообразными в деле сохранения их собственного национального существования. Они по собственному усмотрению должны решать, должны ли они заключать какое-либо соглашение с советскими властями, и если да, то какого характера, и если, как предполагается, они решат действовать сообща, они будут в состоянии эффективно контролировать положение».

Таким образом, министр иностранных дел Великобритании давал понять, что не намерен далее поощрять поход прибалтийских государств вместе с белыми войсками против РСФСР. Кроме того, Керзон ясно заявлял, что считает содержание войск в Прибалтике обременительным для Англии. Англичане обещали помочь латвийцам и другим избавиться от присутствия немецких войск. Не возражая против установления мирных отношений с РСФСР, Англия в то же время обязывалась прийти на помощь трем правительствам в случае возобновления их столкновений с советскими силами. Эта позиция укладывалась в формулу лорда Берти: курс на отделение от России ее национальных окраин и нежелание помогать восстановлению России в прежних границах.

В начале октября, когда Юденич готовил очередной поход на Петроград, на помощь ему двинулась и русско-немецкая армия Бермонта-Авалова. Однако правительство Ульманиса решительно возражало против продвижения войск Бермонта-Авалов на Даугавпилс через Ригу. Правительство опасалось, что солдаты Бермонта-Авалова начнут возрождение «единой и неделимой России», под лозунгом которого они шли в бой против большевиков, с восстановления дореволюционных порядков в Риге. (Вряд ли Ульманис осмелился бы выступать с такими протестами, не чувствуя за собой мощной поддержки Антанты.) Вопреки возражениям Ульманиса 8 октября войска Бермонта-Авалова начали наступление на Ригу. На берегах Даугавы завязались ожесточенные бои между ними и войсками Ульманиса. Взять Ригу Бермонту-Авалову не удалось.

Увязнув в боях с латвийской армией, 50-тысячное войско Бермонта-Авалова не сумело прийти на помощь 18-тысячной «армии» Юденича, сражавшейся против 15 тысяч плохо вооруженных красноармейцев и рабочих Петрограда. Не исключено, что события в России пошли бы по-иному, если бы объединенные силы Юденича и Бермонта-Авалова нанесли удар по красному Питеру. Однако войска Ульманиса, которые, без сомнения, получали поддержку Антанты, сорвали планы белых генералов.

Армия Бермонта-Авалова была разбита. К ноябрю 1919 года эта армия контролировала северную Литву и полосу средней, включая Шяуляй. Литовские вооруженные силы вступили в бои с войсками Бермонта-Авалова и разбили их под Радвалишкисом. В конце ноября 1919 года в Литву прибыла межсоюзническая комиссия во главе с французским генералом А. Ниссеном. Под ее наблюдением бермонтовцы были эвакуированы в Германию. Наконец, немецкие солдаты покинули Литву.

Вооруженный конфликт с войсками Бермонта-Авалова отразился на состоявшейся в Тарту 29 сентября — 1 октября 1919 года конференции премьер-министров и министров иностранных дел Эстонии, Латвии и Литвы. На ней было принято решение о прекращении военных действий против РСФСР. Министр иностранных дел Латвии известил Советское правительство о готовности начать переговоры о мирных договорах.

Но тут началось новое наступление армии Юденича на Петроград. Белые войска, овладев Гатчиной и Красным Селом, вышли на окраины Петрограда. Пришли известия и об успешном продвижении армий Деникина к Москве. 13 октября они взяли Орел. В этих условиях страны Антанты постарались сорвать переговоры о мире между РСФСР и прибалтийскими государствами. Под давлением Запада 25 октября правительство Эстонии объявило о невозможности начать переговоры с РСФСР.

Однако поражения армий Юденича и Деникина во второй половине октября снова изменили обстановку. Окончательный разгром войск Юденича и Деникина покончил с колебаниями в политике Англии в отношении Советской России. 8 ноября 1919 года Ллойд Джордж заявил: «Мы не можем продолжать столь дорогостоящую интервенцию…

Россия подобна зыбучим пескам… Россия — страна опасная для интервенции». 25 ноября министр иностранных дел Англии известил эстонского представителя в Лондоне, что Англия не считает возможным возражать против начала Эстонией мирных переговоров с Советской Россией.

10 ноября вновь состоялась конференция прибалтийских государств в Тарту по вопросам мира с Советской Россией. В качестве наблюдателей на конференции присутствовали представители Польши и Финляндии. В ходе конференции представители Эстонии заявили, что ввиду исключительно сложного внутриполитического положения правительство считает необходимым начать мирные переговоры. Более того, они были готовы пойти на сепаратное соглашение с РСФСР в том случае, если позиция Эстонии не получит поддержки. Представители Литвы также выразили готовность начать переговоры с РСФСР.

Позиция правительства Латвии определялась ее крайней зависимостью от военных поставок Великобритании, США и Франции в условиях продолжавшихся военных действий против войск Бермонта-Авалова. Поскольку же Англия опять угрожала прекратить военные поставки в случае начала латвийско-советских переговоров о мире, Латвия заняла выжидательную позицию.

Конференция в Тарту была прервана без принятия каких-либо решений по вопросу о мире с РСФСР. Однако 17–18 ноября в Тарту состоялось совещание представителей прибалтийских государств с Литвиновым, завершившееся подписанием протоколов об обмене заложниками и гражданскими пленными.

В ходе переговоров с представителями Латвии Литвинов согласился на вывод советских войск из Латгалии и передачи ее под контроль Риги. В то же время Литвинов замечал: «Латвийские представители проговорились, что не только к переговорам о мире, но даже к перемирию они сейчас приступить не могут, боясь гнева Антанты и прекращения ею поддержки против Вермонта». Впрочем, после окончательного разгрома войск Бермонта-Авалова вопрос о срочных поставках вооружений латвийской армии потерял свою остроту.

5 декабря 1919 года в Тарту начались советско-эстонские переговоры о мире, а 31 декабря там же был подписан советско-эстонский договор о перемирии. 2 февраля 1920 года в Тарту был заключен мирный договор между Эстонией и РСФСР. Советское правительство признавало самостоятельность и независимость Эстонии. В договоре фиксировалась государственная граница. Обе стороны обязались не допускать образования и пребывания на своих территориях каких-либо организаций и групп, враждебных другой стороне. Между РСФСР и Эстонией устанавливались дипломатические и консульские отношения.

По договору РСФСР передавала Эстонии часть золотого запаса царской России — 15 миллионов рублей золотом, а также принадлежавшее российской казне движимое и недвижимое имущество. Эстония освобождалась от долговых и иных обязательств царской России. Кроме того, она получала право на лесную концессию на территории РСФСР площадью 1 миллион десятин.

Одновременно было согласовано, что эстонцы, проживавшие в РСФСР и пожелавшие уехать в Эстонию, могут это сделать. В течение 1920–1923 годов из Советской страны в Эстонию выехало 37,5 тысячи человек, но 155 тысяч эстонцев, живших в России, решили там остаться.

Этот договор стал первым мирным договором, заключенным РСФСР. Он вызвал осуждение за пределами Эстонии и России, в том числе и в правящих кругах двух других прибалтийских государств. Однако еще 8 декабря 1919 года начались неофициальные переговоры правительства Латвии с Красиным по вопросу о мире. Как справедливо писал В. Сиполс, «позиция латвийского правительства продолжала оставаться двойственной. Оно было не в состоянии продолжать войну в течение продолжительного времени и поэтому считало необходимым подписать перемирие. Изменение позиции английского правительства облегчало начало переговоров. Но, с другой стороны, американские, французские и польские империалисты решительно требовали от Латвии продолжения войны против Советской России».

Особую энергию здесь проявляла Польша, которая готовилась к новому походу против Советского государства и старалась привлечь к нему войска Латвии и Эстонии. 13 ноября 1919 года польский генеральный штаб издал приказ захватить Даугавпилс, находившийся под советским контролем. При этом польские военные настаивали на привлечении к этим действиям латышских войск.

2 января 1920 года делегация Латвии направилась в Москву для ведения переговоров, а 3 января началось наступление 30 тысяч польских и 10 тысяч латышских войск в Латгалии. Ими командовал польский генерал Рыдз-Смиглы. Под натиском польско-латышских войск Даугавпилс был сдан.

Тем временем 6 января 1920 года начались советско-патвийские переговоры в Москве. Они затягивались под давлением Польши, Франции и других стран, выступавших за создание военно-политического союза стран, граничивших на западе с Советской страной. В это время Пилсудский призвал к созданию «на ближнем востоке Европы своего рода Лиги Наций для борьбы против большевиков». Председатель Высшего военного совета Антанты маршал Фош также выступил за создание антибольшевистского союза в составе Польши, Румынии, Эстонии, Латвии, Литвы, Финляндии. Однако на состоявшейся 15 января 1920 года в Хельсинки конференции Польши и прибалтийских стран подготовленная военная конвенция не была подписана.

После долгих колебаний представители Латвии на переговорах пошли 30 января 1920 года на подписание договора о перемирии, по которому РСФСР уступала Латвии Латгалию. (Договор не был предан гласности.) 6 февраля Советское правительство предложило Латвии подписать мирный договор.

Правительство Ульманиса начало переговоры со своими союзниками. В ходе переговоров в Варшаве в марте 1920 года польское правительство потребовало от Латвии часть ее территории «по стратегическим соображениям». Переговоры были прерваны, а 26 марта министр иностранных дел Латвии Мейеровиц сообщил советской стороне о готовности начать переговоры о мирном договоре. 16 апреля переговоры начались.

Однако 25 апреля началось польское наступление на Советское государство. 6 мая за нападение на РСФСР высказался Маннергейм. В этой обстановке начальник штаба латвийской армии Радзинь заявил, что латвийские войска не могут отказаться от «совместных действий с польской армией».

На переговорах с Латвией делегация Советской страны заявила о своей готовности не только уйти из Латгалии, но и из Пыталовского железнодорожного узла, хотя латышское население в этом районе составляло меньшинство. Латышская делегация требовала также передачи Латвии части Дриссенского уезда, населенного белорусами. При этом латыши признали, что на этом настаивает Польша, желавшая, чтобы фланг ее армии был защищен с этой стороны латвийскими войсками. Как только Красная Армия перешла в наступление и отбросила поляков, вопрос о дриссенском участке был снят. 11 августа 1920 года в Риге был подписан мирный договор между РСФСР и Латвией.

Советское правительство признавало независимость Латвии. Договор фиксировал советско-латвийскую границу. Каждая из сторон обязалась воспрепятствовать пребыванию на своей территории войск других держав, находящихся в состоянии войны с другой договаривающейся стороной. Запрещалось и пребывание каких бы то ни было организаций и групп, имевших целью низвержение правительства другой договаривающейся стороны. Договор предусматривал установление дипломатических и консульских отношений.

В соответствии с договором РСФСР передавало Латвии государственное имущество, вывезенное в Россию во время Первой мировой войны, освобождало Латвию от ответственности по долговым и иным обязательствам, выплачивало 4 миллиона рублей золотом из царского золотого запаса и предоставляло Латвии право рубки леса на площади 100 тысяч десятин.

За месяц до этого, 12 июля 1920 года, в Москве был подписан мирный договор между РСФСР и Литвой. В соответствии с ним РСФСР отказывалась «от всех суверенных прав над литовским народом и его территорией».

Договор предусматривал урегулирование имущественных, финансовых и экономических вопросов между двумя странами и безвозмездную экономическую помощь Литве со стороны РСФСР. Стороны взаимно обязались не допускать пребывания на своих территориях организаций и групп, направленных против другой стороны. Договор фиксировал советско-литовскую границу, по которой Вильно (Вильнюс) и Виленская область входили в состав Литвы.

До этого поляки захватили Вильнюс и Виленский край, и это стало причиной вооруженных столкновений между Польшей и Литвой. 18 июня и 27 июля 1919 года Высший совет Антанты провел две демаркационные линии, разделившие Литву и Польшу. Всякий раз Виленский край закреплялся за Польшей. Правда, руководство Антанты заверяло Литву в том, что Польша будет контролировать Виленский край лишь до завершения борьбы с Советской Россией.

Вскоре начались переговоры между Польшей и Литвой о создании единого блока против Советской страны. Однако в разгар переговоров в Литве была предпринята попытка пропольского переворота. Переговоры были сорваны.

В ходе наступления на Польшу 14 июля через два дня после подписания мирного договора между РСФСР и Литвой 3-й кавалерийский корпус Г. Гая вступил в Вильнюс. 6 августа по соглашению с Красной Армией Вильнюс был передан Литве. 27 августа в Вильнюс вступили литовские войска.

Договоры 1919–1920 годов, построенные на принципах взаимной выгоды, равноправия и уважения к национальному самоопределению, закрепили мир между прибалтийскими государствами и Советской Россией и могли бы стать прочной основой для добрососедских отношений.

Однако главным фактором, определявшим взаимоотношения между прибалтийскими странами и Советской Россией, стала роль стражей «санитарного кордона», которая навязывалась Эстонии, Латвии и Литве державами Запада. Поставив прибалтийским государствам задачу борьбы против Советской России, Запад поддерживал внутри них те политические силы, которые занимали наиболее антисоветские и антироссийские позиции. В основу идеологии новых государств легли не только проповедь антикоммунизма и антисоветизма, но и установки о якобы извечной угрозе Прибалтике со стороны «дикой» России и якобы вечной и взаимовыгодной дружбе с «культурным» Западом. Эти идейно-политические установки внедрялись в общественное сознание населения трех республик в течение двух межвоенных десятилетий. О вековых традициях дружбы и сотрудничества между народами Прибалтики и России, о солидарности трудящихся в борьбе за лучшую жизнь старались забыть. Идеи дружбы с великим восточным соседом всячески осуждались, подавлялись и преследовались, что не могло не сказаться впоследствии на формировании общественного сознания в этих государствах.

В то же время события 1919–1920 годов убедительно показали, что новые государства полностью зависели от крупных стран Запада, и это отражалось в постоянных колебаниях в их внешней политике под воздействием смены настроений в правящих кругах Великобритании, Франции и других держав. Формальный суверенитет трех прибалтийских республик прикрывал их полную зависимость от денежных и военных поставок Запада, присутствия на их территории иностранных формирований, политического давления влиятельных международных сил.




Часть IV

МЕЖДУ МИРОВЫМИ ВОЙНАМИ





Глава 1

Под игом независимости


Небольшие размеры новых прибалтийских государств, их невозможность иметь достаточно мощные вооруженные силы, отсутствие у них запасов многих важных естественных ресурсов, недостаточная конкурентоспособность производимых ими промышленных товаров на мировом рынке и разрыв традиционных связей с Россией поставили Эстонию, Латвию и Литву в исключительно трудное положение, усугубившееся после разорительной мировой войны, Гражданской войны, а также других вооруженных конфликтов 1918–1920 годов на их территориях. Характеризуя положение Эстонии на мировой арене после 1919 года, руководитель эстонских коммунистов В.Э. Кингисепп назвал свою брошюру так: «Под игом независимости». Эти слова были справедливы и в отношении Латвии и Литвы.

Не только великие державы, но и такие страны, как Польша, могли навязывать им свою волю. Об этом, в частности, свидетельствовала судьба столицы Литвы и Виленского края. 30 сентября 1920 года после поражения советских войск под Варшавой в Сувалках начались польско-литовские переговоры, а 7 октября там был подписан договор, по которому Вильнюс и Виленский край передавались Польше.

При этом некоторые поляки — уроженцы Вильнюса во главе с генералом Л. Желиговским этим не удовольствовались. Войска Желиговского захватили Вильнюс и продолжили наступление на другие литовские города. Лишь 29 ноября под контролем Лиги наций было подписано перемирие между войсками Желиговского и Литвой. Вильнюс остался в руках Польши.

Виленский вопрос стал камнем преткновения в польско-литовских отношениях, препятствуя созданию единого антисоветского блока на западных границах СССР. В течение 1921 года державы Антанты вновь обещали решить вопрос о Вильнюсе и Виленском крае в пользу Литвы, но требуя взамен создания федерации с Польшей. Литва отвергла это предложение.

В 1923 году на конференции послов Лиги Наций государственная граница была установлена с признанием Виленского края в составе Польши. Это решение было одобрено всеми членами Совета Лиги Наций, Ватиканом и Соединенными Штатами. Лишь Литва и СССР не признали этой границы.

Эта позиция Литвы привела к тому, что ей долго отказывали в признании ведущие страны Запада. Лишь в июле 1922 году Литву признали США, а в декабре того же года — Франция, Италия, Великобритания и Япония. При этом эти державы требовали, чтобы Литва открыла для Польши свободный проход через Неман, пошла на интернационализацию Немана. Под давлением Литва согласилась на эти требования.

Неспособность дать отпор притязаниям таких соседей, как Польша, или действиям каких-то авантюристов вроде Желиговского свидетельствовала и о крайней слабости прибалтийских государств. Разрыв или ослабление традиционных экономических связей с Россией привели к изменениям в хозяйственной структуре новых стран. В Эстонии некоторые крупные промышленные предприятия (в том числе Кренгольмская мануфактура) пришли в упадок, были ликвидированы (например, Таллинские судостроительные заводы). В Латвии ряд заводов был закрыт (завод «Проводник», Русско-Балтийский вагоностроительный завод и др.). В Литве производство металлических изделий сократилось в 3 раза, резко снизился уровень производства лесопильной и деревообрабатывающей промышленности. К тому же после аннексии Польшей Вильнюса сильно сократилось кожевенное производство, сосредоточенное в столице Литвы.

К 1938 году продукция фабрично-заводской промышленности Латвии составляла 56,1 % довоенного уровня, а число рабочих в этой отрасли хозяйства снизилось до 58,7 % от уровня 1913 года. В 1930 году в промышленности Эстонии было занято лишь 17,4 % рабочей силы, в Латвии — 13,5 %, в Литве — 6 %. Поскольку растущее население стран Прибалтики не могло найти применения своим силам в их экономике, многие покидали этот регион. С 1919 года по 1940-й только из Литвы эмигрировало в США, Бразилию, Аргентину около 100 тысяч человек.

В экономике ряда новых стран усиливалась ориентация на сельскохозяйственное производство. Вопреки тенденциям во всех странах Европы доля сельского населения в этих странах почти не менялась. В 1922 году в Эстонии на долю сельского населения приходилось 71,6 %, а в 1940-м — 66,2 %. В 1940 году в Литве 65 % всех трудящихся страны работало в сельском хозяйстве. Хозяйство новых стран переориентировалось на снабжение Западной Европы сельскохозяйственной продукцией.

О. Сепре в своей работе «Зависимость буржуазной Эстонии от империалистических стран» писал: «Соответственно меняющемуся в Эстонии влиянию империалистических государств Эстония поставляла то бекон для Англии, то сальные свечи для Германии, то брала курс на аграризацию, то на производство полуфабрикатов, особенно сланцевого масла». Как отмечал О. Сепре, «в первые годы существования буржуазной Эстонии (1920–1924) делались попытки оживить крупную промышленность в надежде на свержение советского строя и восстановление прежних обширных рынков сбыта для промышленности Эстонии… С 1925 года в Эстонии преобладал курс на аграризацию страны, особенно на увеличение производства продуктов животноводства для экспорта в Англию».

С 1924 по 1934 год вывоз мяса из Эстонии увеличился в 4,3 раза, сливочного масла — в 3,2 раза, яиц — в 3,5 раза. Удельный вес готовых продуктов в экспорте Эстонии составлял 40,5 %, а в 1938 году — 19,3 %. Удельный же вес сельскохозяйственных продуктов, сырья и полуфабрикатов в экспорте за этот же период вырос с 59,2 до 80,7 %.

В те годы Эстония выступала на мировом рынке как производитель продовольствия и промышленного сырья. Сепре писал: «Средств производства в Эстонии для вывоза почти не производилось… Готовые изделия вывозились в столь малых количествах, что являлись скорее товарными образцами, чем предметами фактического экспорта. Значительную часть экспорта готовых товаров Эстонии составляли фанерные листы и сиденья для стульев». Предметом вывоза Эстонии являлась также бумага, наибольшее количество которой закупали Египет, Суринам, Китай и Колумбия. Впрочем, как замечал Сепре, «бумага вывозилась отдельными партиями и постоянного рынка не имела». 2/3 эстонского вывоза приходилось на Германию и Великобританию.

В аграрный придаток Западной Европы превратилась и Литва. Изделия литовской промышленности составляли лишь 2–3 % экспорта страны. Зато в импорте на них приходилось 60 %. В 1939 году 34,4 % литовского экспорта составляли мясо и мясопродукты, 25 % — масло и яйца.

Характеризуя основные направления развития хозяйства Латвии с первых лет ее независимого существования, А.Я. Варславан в своем исследовании «Английский капитал в буржуазной Латвии» писал: «Несмотря на ее юридическую независимость, Латвия фактически оставалась полуколонией, которую в экономическом отношении использовали, во-первых, как сырьевую базу, во-вторых, как источник дешевой рабочей силы и, в-третьих, как рынок сбыта своих товаров».

В 1920 году латвийский журнал «Экономисте» писал: «В настоящее время мы вынуждены изыскивать продукты сельского и лесного хозяйства в сыром и обработанном виде, пригодные для вывоза за границу. Среди этих продуктов лен и древесина в ближайшем будущем займут основное место».

Варславан замечал: «Статистическое управление Латвии стремилось по возможности завысить показатели роста удельного веса готовой продукции в экспорте. Если в 1927 году спичечная соломка учитывалась как полуфабрикат, то в 1929 году — уже как готовая продукция. Таким же образом учитывались дощечки для ящиков и бочарная клепка, полуфабрикаты фанеры, проволоки и др.». В то время как до 1917 года рижские заводы производили деревянные изделия из лесопродуктов, журнал «Экономисте» подчеркивал в апреле 1920 года, что теперь «латвийская деревоперерабатывающая промышленность ограничивается только распиловкой леса в экспортный товар, а дальнейшая обработка древесины происходит в весьма незначительных размерах — в пределах, обеспечивающих только местную потребность». Рижские лесопильные фабрики простаивали.

Большие надежды в независимой Латвии возлагали на экспорт льна. В мае 1920 года журнал «Экономисте» писал: «В настоящее время трудно использовать лес, поэтому на первое место становится использование льна». Для этих соображений были известные основания. В 1909–1913 годах на Латвию приходилось 16,3 % мировых посевов льна и 13,3 % производства льноволокна. Представитель Латвии на Парижской мирной конференции Я. Сескис писал 27 августа 1919 года министру иностранных дел Латвии Мейеровицу: «В особенности следует экономить лен, который здесь, на Западе, ценится, по-видимому, наравне с золотом». Сескис предлагал использовать состояние войны с Советской Россией для того, чтобы «захватить в пограничных с Латвией районах России запасы льноволокна, которые можно было бы реализовать на Западе, получив в обмен вооружение».

Министр финансов Латвии Р. Каллиенс заявлял: «Лен — это основа государственного хозяйства Латвии, поэтому делается все возможное, чтобы восстановить и расширить площади подо льном, которые в вихре войны значительно уменьшились». Эти усилия принесли свои плоды. В 1920–1923 годах Латвия заняла 4-е место в мире после РСФСР по производству льна. В 1921–1929 годах на долю Латвии приходилось от 9 до 11,5 % посевных площадей мира, занятых под льном. В те же годы на Латвию приходилось около 8 % мирового сбора льноволокна. В 1920 году 66 % латвийского сырья и полуфабрикатов для текстильной промышленности направлялось в Англию. Из льноволокна, ввозимого в Англию, 31 % приходился на Латвию.

Однако зависимость от экспорта льна поставила экономику Латвии в уязвимое положение. В 1921 году произошло падение цен на лен и сокращение его закупок. В 1922–1923 годах внешние закупки льна увеличились и наблюдался рост льнообрабатывающей промышленности в Латвии. Но в 1924–1929 годах экспорт льна в Великобританию неуклонно сокращался.

Как отмечал Варславан, «Латвия, имея возможность продавать льноволокно в другие страны по более высоким средним ценам, все же поддерживала устойчивый удельный вес экспорта в Англию сырья и полуфабрикатов для текстильной промышленности. В этом находило отражение неравноправие экономических отношений и зависимость буржуазной Латвии от Великобритании».

На Великобританию приходилось более 40 % латвийского экспорта сырья и полуфабрикатов, при этом значительное место занимали лесоматериалы. Большую долю в импорте Латвии занимало и сливочное масло, главным потребителем которого являлась Германия (78 %). Всего на долю Англии и Германии приходилось две трети экспорта Латвии. В то время как Англия главенствовала в латвийском экспорте, Германия доминировала в латвийском импорте.

После 1913 года существенно изменилась роль Прибалтики как транспортной артерии, связывавшей Россию с Западом. В 1913 году на латвийские порты приходилось 56,2 % внешнеторгового оборота России на Балтийском море. При этом 82 % стоимости товаров, вывозимых через эти порты, были произведены в России за пределами Латвии и лишь 18 % — в самой Латвии. После Первой мировой войны Латвия оказалась оторванной от России. Прежняя система хозяйства была нарушена, и транспорт Латвии работал с существенной недогрузкой. Если в 1913 году число судов, посещавших порты Латвии, составляло 5289 (их тоннаж был 3 591 195 тонн), то в 1929 году число таких судов было 3841, а их тоннаж составлял 1 872 790 тонн. Место России в морском транспорте Латвии заняла Англия, хотя Германия успешно конкурировала с «владычицей морей». Одновременно Германия играла активную роль в развитии железнодорожного транспорта через Прибалтику в РСФСР.

После 1917 года иностранный капитал постарался занять место российского в экономике Прибалтики. Значительной частью российской собственности завладели англичане и немцы. Так, 42,1 % пайщиков Кренгольмской мануфактуры жили в Англии, 38 % — в Германии, 4,5 % — в Дании, 2,9 % — в Чехословакии, 2,7 % — во Франции, 1,3 % — в Швейцарии, 5,2 % пайщиков жили в Латвии, Мексике, США, Финляндии, Австрии и Норвегии. Лишь 1,2 % пайщиков проживали в Эстонии.

«Эстонская энциклопедия» писала в 1933 году: «Влияние иностранного капитала в промышленности Эстонии велико. Он преобладает в текстильной и бумажно-целлюлозной промышленности, в телефонной фабрике и цементных заводах; посредством иностранного капитала создана вся частная сланцевая промышленность… Инвестированный в промышленность иностранный капитал достигает примерно 50 миллионов крон, составляя круглым счетом половину балансовой стоимости всего недвижимого и движимого имущества промышленных акционерных обществ». В 20-е годы в экономике Эстонии решающую роль играл английский капитал, а в 30-е годы все более усиливалось влияние Германии.

Иностранный капитал господствовал и в экономике Литвы. Шведский капитал скупал спичечные фабрики, строил бумажную фабрику. Германский капитал направлялся в металлообрабатывающую и полиграфическую промышленность. Английский и голландский — в бумажно-целлюлозную и полиграфическую промышленность, американский — в текстильную.

Английский капитал занимал 2-е место по вложениям в экономику Латвии, уступая лишь германскому.

Финансовый капитал крупных зарубежных держав господствовал в банках Прибалтики. Удельный вес капиталов банков США, Англии, Германии и других иностранных держав составлял 60 процентов в сводном балансе всех частных банков Латвии.

Велика была и долговая зависимость от Запада прибалтийских государств. В начале февраля 1923 года правительство Англии потребовало от Латвии возмещения расходов на содержание ряда латышских воинских формирований в Сибири в период колчаковщины, оплаты за содержание английских представителей в Латвии в 1919 году и платы за транспортировку латышей из Дальнего Востока и Архангельска в годы Гражданской войны. К этому времени долговые обязательства Латвии перед Англией превысили 2 миллиона фунтов стерлингов и составляли около 70 % всех внешних долгов Латвии. За американские продовольственные поставки в Латвию в годы войны республика была должна США более 5 миллионов долларов.

Займы, взятые Эстонией в странах Запада в первые годы своего независимого существования, стали тяжелым бременем для небольшой республики. 68 % военных долгов приходилось на долю США, 20 % — на долю Великобритании. Хотя Эстония ежегодно платила США огромные суммы для погашения долга, ее задолженность не уменьшалась, а вследствие неуплаты по процентам в кризисные годы в общем увеличивалась. Так, долг Эстонии Соединенным Штатам составлял в 1922 году 58 171 тысячу крон, а в 1934-м — 65 041 тысячу крон. Сепре замечал: «Этот долг был достаточно крупным, чтобы держать в подчинении такую небольшую страну, как Эстония».

К тому же импорт в Эстонию из развитых стран мира превышал ее экспорт. Так, Эстония ввозила из США товаров (хлопок, смазочные масла, автомашины, тракторы) на 22 миллиона крон, а вывозила своих товаров на 1 миллион крон. В результате в 1920–1925 годах были истрачены все резервы золота и инвалюты Эстонии. О. Сепре писал: «Большая часть золотого запаса буржуазной Эстонии утекла за границу уже в начале 20-х годов… Экономика страны оказалась на краю гибели. Курс эстонской марки катастрофически упал».

В 1927 году Эстонии был предоставлен заем Лиги Наций. На деле деньги были предоставлены английским банком «Мидлэнд». Финансовым советником при Эстонском банке на правах комиссара стал Уолтер Уильямсон, который фактически руководил всей финансовой и экономической политикой Эстонии».

С первых же дней своего независимого существования оказалась опутанной долгами и Литва. В товарообороте Литвы господствовали Германия и Великобритания, на долю которых приходилось 70–80 % импорта и 40–60 % экспорта. Американский капитал проникал в Литву в основном через зажиточную литовскую эмиграцию. Ей принадлежала значительная часть капитала в Международном и Кредитном банках. Американцы — выходцы из Литвы господствовали в Литовском и Земельном банках. Членом правления Международного банка был А. Сметона.

Экономическая зависимость во многом определяла и внешнеполитическую ориентацию новых стран. Оказавшись вовлеченными в сферу мирового капиталистического хозяйства и подчинившись гегемонии ведущих империалистических держав, новые государства неизбежно следовали по пути отречения от хозяйственной самостоятельности, политического суверенитета и культурной самобытности. Несмотря на свои патриотические декларации, правящие круги новых стран готовы были поступиться всем этим ради сохранения своего привилегированного положения.

Вначале особенно было ощутимым влияние Англии. «Если внешняя политика прибалтийских государств и склонялась к одной из великих держав, то обычно к Великобритании, которая, хотя и была далеко расположена, могла проявить, как в 1919 году, свою военно-морскую мощь в этом районе», — отмечали Мисиунас и Таагепера. В ходе бесед с представителем Великобритании в странах Прибалтики Таллентсом в 1920 году Ульманис и Мейеровиц признали «необходимость экономического проникновения со стороны какой-либо державы и выразили твердое пожелание, чтобы этой державой была Англия».

На состоявшейся в июле 1925 года конференции посланников Латвии в Риге была принята резолюция, в которой говорилось: «Поскольку Англия является врагом России и имеет интересы на Балтийском море, ее политика будет благоприятной для Латвии дольше всего. Поэтому следует развивать с Англией торговые отношения, привлекать в Латвию английские капиталы и стремиться получить в ней займы».

Но одновременно с Великобританией усиливала экспансию в Прибалтику Германия. При этом Германия стремилась опираться на немецкое меньшинство в трех республиках. 27 декабря 1920 года Министерство иностранных дел Германии направило директивы германским миссиям в Риге, Каунасе и Таллине, в которых говорилось: «Прибалтийские немцы должны стремиться к сотрудничеству с господствующими нациями окраинных государств, а не к отчуждению от них, что могло бы ослабить позиции как самих проживающих в Прибалтике немцев, так и Германии».

Продвижение в Прибалтику рассматривалось в германских правящих кругах как трамплин для экспансии в Россию. 26 января 1921 года в Министерстве иностранных дел Германии состоялось совещание по экономическим отношениям с Латвией. На совещании было сказано, что «Германия ничего не боится так сильно, как быть обойденной или опоздать при занятии позиций, с которых она могла бы начать завоевание России мирными средствами».

Помимо конкурентной борьбы за овладение Прибалтикой, ведущие державы Запада занимали различные позиции относительно будущего трех республик. Если Великобританию и Германию устраивало сохранение у них статуса номинальной независимости, что позволяло им укреплять свои позиции в этом регионе, то позиция Франции и США была иной. Эти державы не оставляли надежд на скорую реставрацию дореволюционных порядков в России. Так, министр иностранных дел Польши Сапега писал польским представителям за рубежом 10 сентября 1920 года, что Франция считает прибалтийские государства «временным и неизбежным злом» и «будущей добычей возрожденной России».

Аналогичную позицию занимало и американское правительство. Последнее упорно старалось спровоцировать вооруженный конфликт на советских границах Прибалтики с тем, чтобы развязать оттуда новую интервенцию против Советской России. Так, 9 августа в государственный департамент было направлено письмо Юнга о возможности советского нападения на прибалтийские республики. Следствием этого явилось прибытие в Балтийское море американского крейсера «Питтсбург», а также военных судов «Брум» и «Брукс». 6 и 24 декабря 1920 года Юнг направил новые телеграммы в Государственный департамент об угрозе советского нападения. В последней телеграмме он утверждал, что в середине января 1921 года ожидается нападение Красной Армии на Эстонию и Латвию.

Позиция двух влиятельных держав Запада заставляла правительство Латвии искать, с одной стороны, поддержки Великобритании, а с другой стороны — укреплять военно-политические связи с другими лимитрофами. Министерство иностранных дел Латвии информировало своего представителя в Великобритании о том, что союз возможно большого числа государств является необходимой гарантией на тот случай, если в России будут установлены прежние порядки и новое правительство России начнет добиваться восстановления «единой и неделимой». Поэтому, говорилось в письме министерства, «мы не возражали бы против заключения союза новых государств от Белого до Черного моря; наоборот, если возникла бы возможность заключить такой союз… мы его энергично поддержали бы».

Это предложение было поддержано и Эстонией на конференции трех прибалтийских стран, а также Польши и Финляндии в Булдури 6 августа 1920 года. На этой конференции был выработан ряд статей военного соглашения, предусматривавшего, что оно направлено против России. При этом под «Россией» подразумевалась «любая военно-политическая организация, которая возникла или могла бы возникнуть на территории России». На конференции было также признано желательным заключение военного договора между Польшей, Эстонией, Латвией и Литвой, направленного против Германии. (Финляндия категорически отказалась стать участником такого договора.)

Разногласия между западными державами проявлялись и в других областях. Если Франция стремилась связать три республики союзом с Польшей, находившейся под сильным влиянием Парижа, то Англия настаивала на создании политического блока прибалтийских стран со скандинавскими странами. Однако французские планы создания блока Польши и трех прибалтийских республик наталкивались на сопротивление Литвы, настаивавшей на возвращении Польшей Вильнюса и Виленской области.

Считая независимость прибалтийских государств «временным явлением», Франция не спешила с их признанием де-юре. Лишь разгром белых армий заставил французское правительство несколько изменить свою позицию. Журнал «Эроп нувель» писал: «Нет больше генералов, которых можно было бы признать, поэтому признают новые государства». Министр иностранных дел Латвии писал посланникам страны: «Единственной антибольшевистской силой остались новые государства, которые Франции, естественно, пришлось признать». 26 января 1921 года Верховный совет стран Антанты по предложению Франции признал независимость Эстонии и Латвии.

Латвийский посланник в Лондоне Бисениек писал в Ригу, что одной из причин признания Францией Эстонии и Латвии было желание французского правительства создать «сплошную полосу буферов между Германией и Россией от моря до моря».

Лишь США долго возражали против признания Латвии и Эстонии, исходя из необходимости реставрации «единой и неделимой» России под властью белых генералов. Правда, 28 июля 1922 года правительство США приняло решение о признании Латвии и Эстонии де-юре, но при этом не исключая возможности восстановить Россию в дореволюционных границах.

Созданию прочного антисоветского блока «от моря до моря» мешали разногласия между прибалтийскими государствами и Польшей. Не удовольствовавшись захватом Виленской области, Польша претендовала на шесть волостей Юго-Восточной Латвии, а то и на весь юг республики. Поэтому не только Литва, но и Латвия выступала против участия Польши в общем военно-политическом союзе. Однако ничто не помешало заключению 7 июля 1921 года договора о военном союзе между Эстонией и Латвией.

12–13 июля 1921 года в Риге состоялась конференция министров иностранных дел Эстонии, Латвии и Литвы. На ней Литва пыталась привлечь две другие прибалтийские республики к ее конфликту с Польшей на своей стороне, но потерпела в этом неудачу.

Через несколько дней, 25–30 июля, в Риге состоялась другая конференция, с участием представителей Эстонии, Латвии, Финляндии и Польши. Литва отказалась в ней участвовать. Очевидно, на ней вновь был поставлен вопрос о создании антисоветского военно-политического блока. Информируя своих посланников за рубежом после этой конференции, Министерство иностранных дел Латвии подчеркнуло, что слухи об агрессивных намерениях России не могут быть приняты всерьез; напротив, приходится опасаться, что Польша и Румыния сами могут спровоцировать конфликт с Советской Россией.

17 марта 1922 года на созванной по инициативе Франции конференции представителей Польши, Латвии, Эстонии и Финляндии (Литва не была приглашена из-за ее конфликта с Польшей по поводу Виленщины) был заключен так называемый Варшавский договор четырех стран о взаимной помощи. Таким образом, был оформлен антисоветский политический блок под эгидой Антанты.

7-я статья договора гласила: «Представленные на Варшавской конференции государства обязуются в случае, если одно из них без провокаций с его стороны подвергнется нападению другого государства, соблюдать благосклонную позицию по отношению к атакованному государству и заключить немедленно соглашение о необходимых мерах».

Планы создания военно-политического блока «от моря до моря» беспокоили не только Советскую страну, но и Германию. Чтобы убедить Германию в том, что данная статья не была направлена против нее, представители Польши, Эстонии, Латвии и Финляндии подписали 22 апреля 1922 года секретный меморандум, в котором указывалось, что в статье 7 имелась в виду Россия. Сообщая 1 мая латвийскому посланнику в Финляндии о подписании меморандума, Мейеровиц подчеркивал, что он должен сохраняться в тайне, «чтобы русские не имели основания считать, что Варшавский договор направлен против них».

В то же время Франция не скрывала надежд на то, что новый военно-политический блок будет служить для развязывания нового нападения на Советскую страну. Комментируя итоги Варшавской конференции, французский посланник в Эстонии Жильберт писал: «Теперь наступило время для того, чтобы заговорили пушки… Польша, Латвия, Эстония, Финляндия достаточно сильны, чтобы свергнуть большевистскую власть в России».

Свое стремление укреплять антисоветскую направленность Варшавского договора продемонстрировала французская делегация во главе с сенатором Трувэ, посетившая в июне-июле 1922 года Латвию, Эстонию и Финляндию. Одновременно прибалтийские порты посетила эскадра французских судов в составе тяжелого крейсера «Жюль Мишело» и двух миноносцев. Франция предложила передать Латвии один из своих старых военных кораблей и получила обязательство Латвии размещать все свои заказы на военные корабли и принадлежности береговой обороны исключительно во Франции.

В это время активизировалась и разведывательная деятельность прибалтийских стран против Советской страны. В письме министра обороны Латвии Лайлиня Мейеровицу от 18 января 1923 года говорилось, что Генштаб латвийской армии практикует отправку вооруженных разведчиков через советскую границу. Разведкой в Советской стране занимались дипломаты и дипкурьеры прибалтийских государств.

Находясь в полной хозяйственной и политической зависимости от ведущих стран Запада, правительства прибалтийских государств послушно выполняли их волю и следовали антисоветскому курсу. Лишь опасаясь за судьбу своих режимов, они пытались уклониться от участия в военных авантюрах, к которым их подталкивали наиболее оголтелые враги Советского государства.




Глава 2

Как причинить головную боль Советскому Союзу


Советское правительство с тревогой оценивало военно-политическое положение на своей западной границе. 15 марта 1922 года Наркомат иностранных дел обратился с нотой протеста к правительствам Англии, Италии, Франции, в которой отмечалось, что «русское правительство имеет неопровержимые доказательства формирования враждебных банд на территории соседних государств». В связи с тем, что «против Советской России заключаются новые военные союзы», НКИД высказывал тревогу по поводу возможности «новой военной интервенции, открытой или замаскированной».

В ответ на диверсии, шпионаж и провокационные действия Советская Россия предлагала действенные меры, направленные на укрепление доверия со своими западными соседями. 12 июня 1922 года Советское правительство направило предложение правительствам Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы и Польши (а затем и Румынии) о разоружении.

Комментируя это предложение, представитель Министерства обороны Эстонии полковник Терванд заявил латвийским представителям, что «переговоры следует вести, чтобы не давать России возможности распространять пропаганду о том, что прибалтийские государства не желают вести переговоры по вопросам разоружения и что они преследуют империалистические цели». В то же время на состоявшихся в Таллине (в августе) и в Варшаве (в сентябре) совещаниях военных представителей Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши и Румынии было решено: советские предложения «заранее следует признать неприемлемыми». Это решение было утверждено на конференции этих стран в Таллине 8–9 октября 1922 года.

2 декабря 1922 года началась московская конференция по вопросам разоружения этих стран и РСФСР, на которой советская делегация предложила сократить вооруженные силы всех ее участников на 75 %, ограничить военные бюджеты, ликвидировать военные формирования иррегулярного характера. В ответ Польша и прибалтийские страны предложили ограничиться подписанием договора о ненападении между участниками конференции. Делегация РСФСР поддержала и это предложение. В качестве компромисса советская делегация предложила сократить вооруженные силы на 25 %.

Польша и прибалтийские страны согласились с этим предложением. Они объявили, что после такого сокращения вооруженные силы Польши должны составить 280 тысяч человек, Латвии — 19 тысяч, Эстонии — 16 тысяч, Финляндии — 28 тысяч. (В РСФСР в это время вооруженные силы составляли 800 тысяч человек.) На самом деле западные партнеры России по переговорам искажали подлинные сведения о численном составе своих вооруженных сил. Глава польской делегации Радзивилл неофициально заявил представителям прибалтийских стран: «Вооруженные силы Польши составляют в настоящее время 240 тысяч человек. Нет никаких препятствий к тому, чтобы заявить большевикам, что в 1923 году вооруженные силы Польши будут составлять 280 тысяч человек». Также искажали сведения о численности своих армий и другие западные участники переговоров. В письме Министерства иностранных дел Латвии посланникам от 21 декабря 1922 года говорилось: «19 тысяч для Латвии, 16 тысяч для Эстонии и 28 тысяч для Финляндии означает сохранение существующих вооруженных сил».

Тем временем в Великобритании к власти пришли консерваторы, выступавшие за проведение жесткой политики в отношении Советской России. Страны «санитарного кордона» рассматривались тори как линия возможного фронта военных действий против РСФСР. 19 декабря 1922 года латвийский посланник в Лондоне Бисениек сообщал в Ригу, что военное министерство Великобритании «внимательно изучает возможности ведения военных действий в пограничных районах России». Естественно, что в этих условиях переговоры о разоружении зашли в тупик.

После «знаменитого» ультиматума министра иностранных дел лорда Керзона Советскому Союзу от 8 мая 1923 года англо-советские отношения резко ухудшились. Одновременно начались военные антисоветские демонстрации в Прибалтике. 22 июня в Рижском порту появилась английская эскадра в составе трех крейсеров. В августе того же года Керзон сообщил, что английское правительство готово послать в Латвию военных экспертов и инструкторов для оказания помощи в реорганизации латвийской армии. Вскоре в Латвию прибыли английский генерал Барт и другие военные специалисты. В августе Латвию и другие прибалтийские страны посетила группа английских парламентариев.

18–20 августа состоялось тайное совещание военных экспертов Польши, Финляндии, Эстонии и Латвии, на котором была достигнута договоренность о координации действий объединенного флота четырех стран.

Нагнетание напряженности на западных границах СССР продолжалось. 25 октября — 1 ноября 1923 года в Таллине состоялась латвийско-эстонская конференция, на которой был заключен военный договор на 10 лет. Однако попытки Латвии добиться присоединения к нему Литвы были отвергнуты Эстонией под давлением Польши. Латвия же выступила против присоединения к нему Польши, на чем настаивала Франция.

В ответ на обострение обстановки на западной границе Советское правительство в октябре 1923 года выступило с предложением о подписании протоколов о ненападении с Польшей и прибалтийскими странами. Однако начавшиеся по этому поводу переговоры были сорваны. Объясняя свое нежелание идти на подписание таких протоколов, латвийский посол в Лондоне писал 28 февраля 1924 года: «Важнейшим является тот случай, если бы Россия оказалась в состоянии войны с каким-либо третьим государством. Предположим, что этим государством является Англия. Я очень хорошо могу представить такой случай, что между Россией и Англией возникнет вооруженный конфликт… Для Англии легче всего произвести нападение через Балтийское море, так как Индия и Дальний Восток, а также Ледовитый океан слишком далеко и отдалены от центра России. Если же Латвия на основании заключенного договора отказалась бы пропускать англичан через свою территорию, то, по моему мнению, исход может быть только один: англичане все же двинулись бы через нашу территорию или территорию Эстонии. Единственным результатом было бы то, что англичане, относившиеся к нам до сих пор дружественно, если бы и не превратились в наших прямых противников, то стали бы равнодушными в отношении нашей самостоятельности». Так внешнеполитические руководители Латвии признавали свою неспособного проводить самостоятельную внешнюю политику.

В то же время правящие круги Латвии не скрывали своего отрицательного отношения к великой восточной стране. Комментируя официальное уведомление Советского правительства глав других стран о создании СССР, глава латвийской миссии в Москве А. Бирзниек 13 июля 1923 года написал в своем письме в Ригу: «Ни Латвия, ни какое-либо другое государство тут ничего изменить не могут, но известные головные боли этому огромному колоссу… мы можем причинить, и этот случай нам следовало бы использовать».

Приход в Великобритании к власти лейбористского правительства Р. Макдональда 24 января 1924 года привел к ослаблению антисоветской активности Лондона, что не замедлило отразиться и на политике прибалтийских государств.

Однако возвращение консерваторов к власти 4 ноября 1924 года вновь сопровождалось активизацией агрессивности в английской политике. К этому времени Франция, ослабленная рурской авантюрой 1923 года, не могла себе позволить прежнюю активность в делах Прибалтики. Ее место постаралась занять Великобритания. 29 июля 1925 года французская газета «Эр нувель» писала: «Англия решила взять под свой контроль все стратегические пункты на Балтийском море, в том числе обосноваться в датских проливах и на эстонских островах Сааремаа и Хийумаа».

Готовность руководства Эстонии обратиться за помощью к западным державам резко возросла после восстания, организованного Коммунистической партией Эстонии. Этому восстанию способствовало обострение социально-экономических проблем и усиление политической борьбы в Эстонии. В ответ на выступления трудящихся, во главе которых стояли коммунисты, власти отвечали жестокими репрессиями. В мае 1922 года был арестован и расстрелян один из руководителей Компартии Эстонии — Виктор Кингисепп.

Экономический кризис, поразивший Эстонию в 1923–1924 годах, стал причиной новых политических выступлений левых сил, а затем и новых репрессий против них. В январе 1924 года в Таллине произошли массовые аресты среди коммунистов. В августе по Эстонии прокатилась очередная волна арестов, а 10 ноября в Таллине открылся процесс по делу 149 коммунистов, обвинявшихся в революционной деятельности. Томп, один из руководителей КПЭ, был расстрелян, а остальные обвиняемые приговорены к различным срокам заключения, включая пожизненное.

Жестокий приговор явился толчком к восстанию под руководством коммунистов. Руководство компартии во главе с Яном Анвельтом намеревалось, захватив Таллин, создать революционное правительство и объявить о восстановлении Советской власти во всей Эстонии.

Восстание началось утром 1 декабря 1924 года выступлением 300 бойцов боевых дружин из коммунистов и комсомольцев. Утром 1 декабря 1924 года восставшие заняли Балтийский вокзал, железнодорожную станцию Таллин-Вяйке, главный почтамт, здание Государственного собрания, военный аэродром. Однако повстанцы не сумели овладеть военным министерством и помещениями воинских частей. Вскоре правительственные войска перешли в наступление. Несмотря на упорное сопротивление боевых дружин, восстание было подавлено.

После этого по всей Эстонии развернулись массовые репрессии. В течение 2–3 месяцев были арестованы тысячи членов компартии и сочувствовавших им лиц. Несколько сотен человек было расстреляно.

Поражение восстания 1 декабря отразилось не только на внутриполитическом положении в Эстонии, но и на ее внешней политике. Уже 2 декабря 1924 года эстонский посланник в Лондоне обратился в английское Министерство иностранных дел с просьбой направить суда военно-морского флота Великобритании к берегам Эстонии. Германский посланник в Финляндии сообщал, что эстонское правительство предложило Англии «уступить часть таллинской гавани для организации английской военно-морской базы». Латвийский посланник в Эстонии Сескис сообщал в Ригу 23 декабря, что «эстонское правительство желает во что бы то ни стало заключить в самое ближайшее время вместе с Латвией военный договор с Польшей, а может быть, также и с Финляндией».

Эти настроения захватили и правительственные круги Латвии. Правительство Латвии объявило о своей готовности прийти на помощь Эстонии в случае «нового коммунистического восстания». 3 декабря 1924 года министр иностранных дел Латвии Сей запросил посланников Великобритании, Франции, США и Италии в Риге: может ли Латвия рассчитывать на помощь, если бы тут произошло коммунистическое восстание, как в Эстонии. Великобритания и Франция объявили о своей готовности предоставить такую помощь.

Однако, как только стало ясно, что события в Эстонии являются чисто внутренним делом этой страны и не означают вторжения Красной Армии в Прибалтику под знаменами Коминтерна, обе страны отказались отправлять военно-морские эскадры к берегам Прибалтики, чтобы, как сказал министр иностранных дел Великобритании Остин Чемберлен, «не раздражать русских».

В то же время восстание 1 декабря было использовано для нового давления на страны Прибалтики с целью создания единого антисоветского блока. 4 декабря 1924 года английская газета «Стар» писала: «Ожидается, что недавние события в Таллине приведут к быстрому соглашению между прибалтийскими государствами и к созданию уже давно ожидаемого прибалтийского союза». В начале января 1925 года министр иностранных дел Эстонии Пуста прибыл в Ригу, где настаивал на создании единого антибольшевистского фронта.

Но, придя в себя после перводекабрьского восстания в Эстонии, правительство Латвии стало возражать против создания такого блока. Оно не собиралось раздражать не столько СССР, сколько Литву, Германию и Швецию, не желавших создания в Балтийском регионе блока, в котором господствовала бы Польша.

Однако на Латвию продолжала оказывать давление Англия. 14 января 1925 года Мейеровиц заявил на пресс-конференции, что Англия ставила предоставление займов Латвии в зависимость от результатов очередной конференции Польши и стран Прибалтики по вопросу о создании военно-политического союза.

Попытки создать военно-политический блок были вновь предприняты в ходе конференции Польши, Латвии, Эстонии и Финляндии, состоявшейся 16–17 января 1925 года в Хельсинки. Хотя эти усилия не увенчались успехом, военные круги этих стран оказывали давление на свои правительства с целью добиться создания такого союза. На состоявшейся 31 марта — 3 апреля 1925 года конференции Генеральных штабов Латвии, Эстонии и Польши было принято решение о координации разведки против СССР. Были распределены зоны разведки в СССР, и была достигнута договоренность об обмене развединформацией.

В то же время создание единого антисоветского фронта по-прежнему наталкивалось на непримиримые противоречия между Литвой и Польшей. С одной стороны, Англия в 1925 году усилила свое давление на Литву с целью вынудить ее пойти на примирение с Польшей. С другой стороны, Польша препятствовала созданию коалиции из трех прибалтийских республик без ее участия. 28 сентября 1925 года латвийский посланник в Эстонии Сескис писал: «Поляки всеми силами борются против объединения малых прибалтийских государств без участия Польши и стремятся поставить их под свою опеку».

В этих условиях 31 августа 1925 года комиссия по иностранным делам латвийского сейма высказалась против союза с участием Польши. Аналогичную позицию заняли представители Латвии и на конференции Польши, Эстонии, Латвии и Финляндии, состоявшейся 6–11 сентября. К Латвии присоединилась и Финляндия. После отставки министра иностранных дел Эстонии Пусты и назначения на его место бывшего посланника в Москве А. Барка отношения между СССР и Эстонией несколько улучшились, а поэтому и активность последней в организации антисоветского блока ослабла.

В начале 1925 года СССР вновь поставил вопрос о заключении договоров о ненападении с прибалтийскими странами. И вновь эти инициативы не были поддержаны в трех республиках.

В это время произошли изменения в расстановке сил в кругу великих держав мира. Влияние Франции в Европе после рурской авантюры 1923 года заметно ослабло, и этим воспользовалась Великобритания. Играя на возмущении Германии французским вторжением в Рур и в то же время используя опасения Франции в связи с угрозой германского реваншизма, Великобритания 19 января 1925 года выступила с инициативой, предусматривавшей гарантии статус-кво на Рейне. Германия поддержала это английское предложение.

Однако предложения Великобритания не предусматривали подобных гарантий на востоке Германии. Это было не случайно, так как устраивало Германию, стремившуюся к пересмотру восточных границ с Польшей и Чехословакией. В письме статс-секретаря МИД Германии Шуберта германскому послу в Москве графу Брокдорф-Ранцау от 12 февраля 1925 года говорилось, что «всякое признание наших существующих границ на Востоке посредством гарантийного пакта абсолютно исключается». Английский посол в Берлине д'Абернон в своей беседе с Шубертом в феврале проявил, по словам последнего, «полное понимание того, что наши границы на Востоке не могут быть долговечными».

Такое «понимание» объяснялось стремлением Великобритании направить германскую экспансию на Восток. В секретной записке Остина Чемберлена от 20 февраля 1925 года говорилось, что Советская Россия «нависла как! розовая туча, не поддающаяся учету, но прежде всего ослабленная». Чемберлен предлагал «определить политику безопасности вопреки России и даже, пожалуй, именно из-за России». Теперь Англия старалась определять положение в регионе, где до тех пор пыталась доминировать Франция. Но если Франция стремилась создать антисоветский военно-политический блок из приграничных государств и опираясь прежде всего на Польшу, то Великобритания решила превратить Германию в главную силу грядущего антисоветского похода.

Желая получить гарантии своей западной границы и продолжить подготовку для нападения на СССР, правящие круги Франции поддержали английскую инициативу. Более того, они стали настаивать на вступлении Германии в Лигу Наций, которую тогда рассматривали как возможный политический центр новой интервенции против СССР. Предполагалось, что, вступив в Лигу Наций, Германия будет поддерживать санкции против «нарушителя мира», предусмотренные 16-й статьей Устава Лиги. Также предполагалось, что обвинение в нарушении мира может быть в любой момент предъявлено Советской России (а уж предлог для таких обвинений всегда можно было найти или спровоцировать).

СССР решительно выступал против этих планов. 8 апреля 1925 года нарком иностранных дел Г.В. Чичерин заявил германскому послу Брокдорф-Ранцау: «Вступление Германии в Лигу Наций есть лишь составная часть общей комбинации, означающей объединение с Англией против нас… Маневр Германии и Англии сознательно направлен на изолирование СССР».

Проекты гарантийных соглашений стали предметом дискуссий на конференции в Локарно 5–16 октября 1925 года. Хотя делегация Германии во главе с министром иностранных дел Г. Штрезерманом была готова поддержать проекты договоров о гарантиях западных границ, она возражала против попыток втянуть ее в антисоветский блок. Штрезерман ссылался на «разоруженность» Германии, неизбежность обострения внутриполитической борьбы, если бы Германия пропустила иностранные войска через свою территорию к границам СССР. Не исключая возможности участия Германии в экономических санкциях против СССР, Штрезерман в то же время заявил: «Германия в настоящее время бессильна и должна поэтому во что бы то ни стало избегать таких ситуаций, которые могут навлечь на нее объявление войны», а между тем «на бойкот, объявленный Россией с немецкой стороны, Москва, несомненно, ответит объявлением войны». В результате никаких конкретных обязательств по участию в антисоветских акциях Германия не дала.

И все же отсутствие гарантии восточных границ Германии открывало последней дорогу на Восток. Оценивая итоги Локарно, 25 ноября Штрезерман писал: «Я вижу в Локарнском пакте средства для сохранения рейнских земель и возможность для возврата немецких земель на Востоке». Орган Французской компартии «Юманите» писала: «Локарнский акт — это первый очень важный шаг к созданию англо-европейского блока, острие которого направлено против Советского Союза».

Договоры и другие соглашения, подписанные в Локарно, имели большое значение и для Прибалтики. После заключения соглашений в Локарно газета «Ригас Зинон» писала, что теперь западноевропейские государства будут говорить с СССР «гораздо более внушительным языком. Тогда действительно в порядок дня встанет вопрос об организации великими державами похода против Советской России».

Однако часть правящих кругов прибалтийских государств не восторгалась от перспективы превращения своих стран в поля боевых действий. Особые опасения вызывали возможные действия Польши по провоцированию войны с СССР. 25 октября газета «Латвияс Саргс» писала: «Связываться с Польшей — значит идти вместе с ней к будущей войне».

Вскоре после Локарно СССР выступил с новыми предложениями, направленными на нормализацию отношений с западными соседями. 15 декабря 1925 года Г.В. Чичерин заявил на пресс-конференции: «Мы хотим жить в обстановке полного взаимопонимания с прибалтийскими государствами. Мы желаем заключать с каждым из них самые прочные договоры для того, чтобы укрепить наши мирные и дружественные отношения, но мы стремимся избежать всего того, что означало бы создание федерации государств-лимитрофов. Эта идея создания федерации государств-лимитрофов выдвигалась неоднократно и главным образом правительствами, относившимися к нам враждебно».

Однако идею союза приграничных государств продолжали упорно проводить правители Польши. В 1926 году Польша активизировала попытки создать польско-прибалтийский блок. Против по-прежнему выступали Латвия и Финляндия, но Эстония явно склонялась к поддержке польских планов.

Литва же заключила 28 сентября 1926 года договор о ненападении с СССР. Объясняя позицию правительства Литвы, ее министр иностранных дел писал: «Я придерживался по отношению к коммунистической России следующей позиции: решительная идейная борьба против коммунизма, но сотрудничество в возможных пределах с Россией как государством». Вскоре начались переговоры СССР о заключении договоров о ненападении с Латвией и Эстонией. Однако подобные тенденции в развитии отношений СССР со своими соседями вызывали немедленную негативную реакцию у творцов «санитарного кордона». Вскоре после подписания советско-литовского договора Англия закрыла кредиты Литве.

А в 1927 году началась новая антисоветская кампания, чреватая перерастанием в войну против СССР. 23 февраля 1927 года Остин Чемберлен направил Советскому правительству ноту с угрозами денонсации торгового соглашения Англии с СССР. 12 мая английская полиция под предлогом поиска некоего компрометирующего СССР документа устроила обыск в лондонском помещении англосоветского акционерного общества «Аркос». Хотя искомый документ не был найден, 27 мая правительство Великобритании разорвало дипломатические отношения с СССР. Лидер либеральной оппозиции Ллойд Джордж заявил: «Мы выпустили последнюю стрелу из колчана, в котором осталась лишь громовая стрела войны».

В антисоветскую кампанию включились и США. В речи, произнесенной 30 мая 1927 года, посол США в Париже Геррик призвал к крестовому походу против СССР. Одновременно О. Чемберлен в ходе встречи с министром иностранных дел Франции А. Брианом в мае постарался склонить его к антисоветскому походу.

7 июня в Польше бы убит советский полпред Войков. Считая это убийство провокацией, организованной британскими спецслужбами, газета «Дейли геральд» писала: «Отношения между Варшавой и Москвой постепенно улучшались. Для тех, которые надеялись, что англо-русский разрыв поведет к объединенным действиям против СССР, крайне необходимо было уничтожить эти хорошие отношения и вновь зажечь войну между обеими странами».

Против СССР была развернута шумная пропагандистская кампания, финансировавшаяся владельцем «Ройял Датч Шелл» сэром Генри Детердингом, потерявшим после 1920 года богатейшие нефтепромыслы в Баку, и предпринимателем Лесли Урквартом, владевшим до 1917 года крупными предприятиями на Урале и в Сибири. Дело не ограничивалось выступлениями в печати. В совещаниях, организованных Детердингом и Урквартом, участвовали французский маршал Фердинанд Фош, немецкий генерал Гоффман. На них обсуждались планы военного похода на СССР.

15 июня в Женеве состоялась секретная встреча министров иностранных дел Великобритании, Германии, Франции, Бельгии, Японии, на которой обсуждался «русский вопрос». Лишь представитель Германии отказался поддержать антисоветские мероприятия, на которых настаивал Остин Чемберлен.

Любое нападение на СССР предполагало соучастие в нем (активное или пассивное) прибалтийских стран. В этой обстановке правящие круги прибалтийских республик старались заверить Великобританию в своей лояльности. 15 марта 1927 года газета «Яунакас Зиняс» писала: «Латвия должна воздержаться от таких шагов, которые Англия может признать недружелюбными. А при нынешних обстоятельствах Англия могла бы признать советско-латвийский гарантийный договор именно таким недружелюбным шагом». Хотя 1 мая 1927 года был подписан советско-латвийский договор о торговле, переговоры о советско-латвийском договоре о ненападении зашли в тупик по вине Латвии. Англия оказывала давление на Латвию через посредство Польши и Эстонии.

В «Истории Эстонской ССР» отмечалось: «Когда в июне 1927 года оформлялось советско-латвийское торговое соглашение, эстонское правительство, по указке Лондона, всячески пыталось препятствовать этому, угрожая денонсацией договора о союзе между Эстонией и Латвией. Эстонский Генеральный штаб, действуя в тесном контакте с английской разведкой, засылал в Советский Союз шпионов и диверсантов. Была осуществлена реорганизация эстонской армии, введено оружие английских образцов. На полученный от международного спичечного треста Крейгера заем в Эстонии началось строительство стратегической железной дороги… Как в эстонской, так и в латвийской и шведской буржуазной печати стали появляться статьи, в которых делались попытки обосновать якобы «грозящей с Востока опасностью» необходимость наращивания и объединения военных усилий стран этого региона».

Хотя угроза военного нападения на СССР в 1927 году не реализовалась, Великобритания не отказывалась от демонстрации своего военного присутствия. В июне 1928 года состоялись военные маневры британского флота в Балтийском море. В своей беседе с министром иностранных дел Финляндии Остин Чемберлен заявил: «Англия хотела показать этими маневрами свой интерес к Балтийскому морю».

Однако отказ от планов военного нападения на СССР сразу же ослабил активность Великобритании в Прибалтике. Лондон демонстративно показывал, что Прибалтика его интересует лишь как антисоветский бастион. Новый посланник Великобритании в прибалтийских странах Эдисон всячески выражал презрение по отношению к народам трех республик. В ответ на замечание латвийского дипломата Веемана о том, что в Англии не знают, где находится Латвия, Эдисон саркастически ответил, что это его «не удивляет, ибо в Англии мало интересуются Латвией и другими прибалтийскими государствами». Эдисон заметил, что латыши думают, что по их первой же просьбе «перед Ригой сразу появится английский флот». Эдисон заверил собеседника, что у английского военно-морского флота «имеются более важные задачи».

В ноябре 1927 года латышский писатель Акуратер жаловался советскому полпреду, что англичане считают латышей «мужиками» и постоянно дают им это чувствовать. Именно так вел себя, по словам писателя, посланник Эдисон, который не скрывал своего презрения к латышам, эстонцам и литовцам, называя их «туземцами».

Впрочем, и более вежливые представители Франции в Прибалтике проявляли с конца 1927 года утрату интереса к этому региону.

Зато заметно усилилась активность Германии. Еще 31 марта 1926 года германское правительство выделило 1,5 миллиона марок на поддержку немцев в Эстонии, Латвии и Литве. Посланник Латвии в Берлине Войт сообщал в Ригу: «В Германии все упорнее распространяются взгляды о необходимости экономического завоевания прибалтийских государств». В 1927 году германский капитал занял первое место в акционерном капитале Латвии.

В то же время в конце 20-х годов активизировалась торговля СССР с прибалтийскими странами. До тех пор объем торговли Советского государства с Прибалтикой сокращался. В 1924 году он составлял 12,8 % эстонского импорта, а в 1925 году лишь 4,4 %. В конце же 20-х годов торговля СССР с Прибалтикой, особенно с Латвией, стала заметно активизироваться. Так, с 1927 по 1929 год экспорт латвийских товаров в СССР увеличился в 10 раз, и Советский Союз занял третье место в экспорте Латвии после Англии и Германии.

Несмотря на постоянные осложнения в политических отношениях, восстанавливалась роль Прибалтики как связующего звена между Россией и Западом. Так как Эстония первой подписала мирный договор с РСФСР, то она стала получать немалые выгоды от восстановления транзитной торговли России с Западом. Поэтому Латвия также старалась восстановить былые транзитные маршруты из России в Западную Европу. Латвийский министр путей сообщения в своих выступлениях напоминал, что «линия Рига — Ровно — Москва значительно ближе подходит к внутренним районам Советской России, чем пути, связывающие Россию с Таллином, и что латвийские гавани не замерзают».

После заключения соответствующих договоров и соглашений начиная с 1923 года СССР обеспечивал более половины транзита через Латвию в Англию. Железнодорожные фрахты, которые Советская Россия выплатила Латвии, уже в 1922 году составили 60 % всех бюджетных доходов латвийского Министерства путей сообщения.

О растущем влиянии СССР в этом регионе свидетельствовали и действия Советского правительства во время обострения польско-литовских отношений осенью 1927 года. 24 ноября 1927 года Советское правительство выступило с осуждением действий Польши и в защиту независимости Литвы.

Новые шаги в направлении нормализации отношений со своими западными соседями были предприняты СССР в связи с подписанием пакта Бриана — Келлога. Подписанный 27 августа 1928 года в Париже представителями Англии, Бельгии, Германии, Италии, Польши, Франции, Чехословакии и Японии договор предусматривал отказ «в своих взаимоотношениях от войны в качестве орудия национальной политики». Договор обязывал его участников урегулировать разногласия между ними «только мирными средствами».

Отстранение СССР от разработки этого договора могло свидетельствовать о желании его участников не распространять эти методы разрешения международных споров на Советское государство. Накануне подписания этого договора Г.В. Чичерин выступил перед представителями печати, заявив: «В действительные цели инициаторов этого пакта, очевидно, входило и входит стремление сделать из него орудие изоляции и борьбы против СССР. Переговоры по заключению так называемого пакта Келлога, очевидно, являются составной частью политики окружения СССР, стоящего в данный момент в центре мировых международных отношений». Чичерин подчеркнул, что желание или нежелание инициаторов пакта вести переговоры с СССР по поводу вступления в него «будет служить доказательством того, что именно служит их действительной целью — мир или подготовка войны».

В ответ правительства США, Франции и Великобритании заявили о готовности пригласить СССР к подписанию пакта Бриана — Келлога, а 6 сентября 1928 года Советское правительство объявило о своем согласии подписать его. Поскольку же пакт мог вступить в силу только лишь после его ратификации всеми без исключения государствами, подписавшими его, СССР, желая ускорить вступление договора в действие, обратился к своим соседям, прежде всего к Польше и прибалтийским государствам, с предложением считать его обязательным и вступившим в силу, даже в том случае, если другие государства его не ратифицируют.

9 февраля 1929 года в Москве состоялось подписание протокола о досрочном введении в действие пакта Бриана — Келлога. Протокол подписали СССР, Эстония, Латвия, Польша, Румыния. 1 апреля 1929 года к нему присоединилась Турция, а 5 апреля — Литва. 24 июля 1929 года пакт вступил в силу.

Хотя эти события мешали организации антисоветского похода, прибалтийские государства продолжали сотрудничать с державами Запада в организации недружественных акций против СССР. Посланник Латвии в СССР Сескис писал в Ригу о том, что из Латвии засылают шпионов на советскую территорию, а в Латвии находятся многочисленные антисоветские политические организации. Кроме того, отмечал Сескис, в Латвии имеется около десяти различных военных представительств, «взоры которых обращены на красный Восток. Латвия является их излюбленным местом деятельности. Ведь нетрудно за некоторую сумму денег найти в Латвии людей, которые знают русский язык, знакомы с условиями в России и готовы попытать в ней своей счастье… Я узнал от одного венгерского агента в Ревеле, что он еженедельно направляет в Россию одного человека. Если же учесть, что в Латвии имеются десять резидентов, а в Эстонии только три, то неудивительно, что так много латвийских граждан арестовываются в СССР за шпионаж».

Дальнейшее развитие событий в Прибалтике и ее отношений с СССР происходило под воздействием мирового кризиса, начавшегося в конце 1929 года. За годы кризиса цены на латвийский лес упали в 2 раза, на фанеру — в 2,4 раза, на лен — в 2 раза, на масло — в 3 раза, на бекон — в 2 раза. В некоторой степени экономические трудности прибалтийских стран смягчались за счет усилившейся торговли с СССР. Латвия направляла половину экспорта своих промышленных изделий в СССР. Над выполнением советских заказов трудились 17 тысяч латвийских рабочих, а транзит товаров из СССР и в СССР обеспечивал работой около 3 тысяч человек.

Однако антисоветские силы использовали мировой кризис для нагнетания антисоветской истерии и стали искать выход из экономических проблем в походе против СССР. Хотя доля СССР в мировом экспорте составляла лишь 1,9 %, в средствах массовой информации Запада утверждалось, будто советские товары, которые якобы производятся «за счет принудительного труда и продаются по бросовым ценам», спровоцировали экономический кризис. 10 февраля 1930 года папа римский Пий XII в своем послании призвал верующих к <молитвенному крестовому походу» против СССР. Бывший полковник австрийской армии Видаль представил папе римскому предложения о созыве всемирного антибольшевистского конгресса. Видаль пояснял: «Борьба против большевизма означает войну, а война непременно произойдет. Поэтому не время и не место заниматься изучением вопроса, каким образом ее избежать, и тратить энергию на безнадежные мирные утопии».

Правительство католической Польши живо откликнулось на инициативы Ватикана. В течение 1930 года состоялось несколько обменов визитами между правительственными делегациями Эстонии и Польши. В ходе их постоянно обсуждались планы нападения на СССР. Поляки /добивались поездки в Варшаву главы латвийского правительства для присоединения к этим дискуссиям.

Эти действия Польши поощрялись из Парижа. В начале мирового кризиса Франция менее других крупных держав Запада пострадала от него. Это, в частности, способствовало активизации ее политики в Прибалтике. Франция вновь выступала за создание союза Польши с прибалтийскими странами на антисоветской основе. Латвийский посланник во Франции Шуман сообщал из Парижа в Ригу 19 ноября 1930 года: «Франция весьма охотно приветствовала бы заключение прочного военного блока между Польшей и прибалтийскими государствами».

Хотя латвийское правительство не поддерживало курса на нагнетание напряженности на своей восточной границе, представители Генерального штаба Латвии активно сотрудничали с Генштабами Польши и Эстонии. Происходил обмен военными делегациями, визитами военных судов, самолетов. Латвийские военнослужащие проходили стажировку в польской армии. Польские офицеры присутствовали на маневрах латвийских и эстонских войск, а латвийские и эстонские офицеры — на маневрах польских войск.

В феврале 1932 года были организованы совместные маневры польских и латвийских войск возле советской границы. Командующий латвийской армией в 1924–1928 годах генерал Радзинь в своем интервью заявлял: «В случае польско-советской войны Латвия не должна оставаться нейтральной, а должна воевать вместе с Польшей».

В ответ на эту антисоветскую кампанию советские диппоматы не раз советовали прибалтийским государствам не поддаваться влиянию других стран. Еще 17 августа 1930 года нарком иностранных дел М.М. Литвинов в беседе с Сескисом заявил: «Если Латвия будет руководствоваться в своей внешней политике только собственными интересами, она неизбежно будет поддерживать с Советским Союзом хорошие отношения». Добиваясь улучшения отношений с той или иной прибалтийской страной, советская дипломатия старалась использовать разногласия среди лимитрофов и прежде всего противоречия между прибалтийскими государствами и Польшей.

Осенью 1931 года обострились польско-латвийские отношения. 1 октября 1931 года в Латвии была приостановлена деятельность двух польских обществ, обвинявшихся в том, что они пытались ополячить население прилегавших к польской границе районов Латвии и распространяли взгляды, что эти районы должны отойти к Польше. Посланник в Латвии Арцишевский требовал возобновления их деятельности. Он заявлял: «Латыши очень ошибаются, если думают, что Польша действительно на вечные времена отказалась от известных шести волостей Илукстского уезда».

4 и 7 октября у латвийского консульства в Вильно состоялись демонстрации, участники которых выкрикивали: «Долой Латвию!» 24 октября антилатвийская демонстрация состоялась в Варшаве. Демонстранты выкрикивали: «Бейте латышей!», «Войну с Латвией!». Польская печать не прекращала нападок на Латвию.

Учитывая наличие острых разногласий среди западных соседей СССР, Советское правительство понимало невозможность создания спаянного антисоветского блока из бывших провинций России. Поэтому оно старалось воспользоваться этим для укрепления мирных отношений с ними. Советское правительство вступило в переговоры с правительствами Эстонии, Латвии, Финляндии и Польши о подписании договоров о ненападении. После долгих проволочек, вызванных главным образом сопротивлением со стороны Польши, договоры о ненападении с этими странами были подписаны в середине 1932 года и ратифицированы к концу того же года.

Однако в связи с тем, что 17 октября 1932 года Великобритания денонсировала торговое соглашение с СССР, английское правительство стало оказывать давление на Латвию с целью сорвать переговоры о советско-латвийском торговом договоре. Под угрозами экономических санкций со стороны Англии Латвия прекратила переговоры.

Также под давлением Запада Латвия допускала существование на своей территории филиалов белогвардейских организаций. В республике издавались белогвардейские газеты. Вблизи от советской границы была создана белогвардейская радиостанция на русском языке. Было известно, что деятельность этих организаций и учреждений финансировалась и направлялась в основном английскими, французскими, американскими и японскими разведывательными центрами. Заброска японских агентов на советскую территорию осуществлялась и через Эстонию.

В своей книге «Прибалтийский фашизм» М.Ю. Крысин писал: «С первых же лет своего существования республики Прибалтики превратились в плацдарм для разведывательной и подрывной деятельности против Советского Союза. С начала 1920-х годов, а фактически с начала интервенции, здесь обосновались резидентуры разведок Великобритании, Германии, США, Франции, Финляндии, Швеции, Японии. Центром большинства резидентур стала Латвия. Первыми, кто освоил этот плацдарм, стали англичане. В 1920-х годах здесь действовала агентура не только «Сикрет Интеллидженс Сервис» (СИС), но и разведотделы отдельных британских министерств, а также сотрудники Скотленд-Ярда… Все они собирали развединформацию о Советской России и Красной Армии».

Подчиняясь западному давлению, правящие круги Латвии в то же время выражали опасения по поводу того, что подрывная деятельность реваншистских и шпионских организаций приведет к осложнению в советско-латвийских отношениях. 19 апреля 1932 года Министерство иностранных дел Латвии направило письмо в Министерство внутренних дел этой страны, в котором говорилось: «Начинает усиливать свою активность русская пресса, которая подстрекает в известном направлении местное русское население». МИД Латвии ссылался на обращение, опубликованное в «Нашей газете», к местной русской интеллигенции с призывом «принимать активное участие в борьбе за освобождение России от большевиков». МИД указывал, что такая агитация противоречит советско-латвийскому договору о ненападении.

1 ноября 1932 года в беседе с советским полпредом министр иностранных дел Латвии пообещал, что белогвардейские организации, связанные с монархистами и имеющие оружие, будут ликвидированы. Однако очевидно, что давление Запада на Латвию не позволило ей осуществить обещанного.

Вопреки тому, что прибалтийские страны не раз слепо подчинялись диктату держав Запада и причиняли головную боль Советскому государству, создавая опасные ситуации на ее границе, СССР неустанно выступал с новыми и новыми мирными инициативами, направленными на создание климата доверия и делового сотрудничества с Эстонией, Латвией и Литвой. Во многом благодаря этим усилиям перерастание напряженности в вооруженный конфликт на западных границах СССР удалось предотвратить и даже создать условия для расширения делового сотрудничества с тремя государствами Прибалтики.




Глава 3

Фашизм побеждает в Германии и Прибалтике


Экономическая слабость новых прибалтийских государств была причиной не только их зависимости от крупных стран мира, но и внутриполитической нестабильности, которая усиливалась тем, что власть в них оказалась в руках сравнительно небольших социальных и политических группировок. Главной социальной опорой новых режимов, установленных на западно» границе Советской страны, стала малочисленная, но активно развивавшаяся торговая, промышленная и финансовая буржуазия этих стран.

В прибалтийских странах происходило сращивание финансовых и государственных интересов. В Эстонии одним из руководителей крупной промышленной компании «Ээсти Кивиыли» был генерал Лайдонер. Крупный финансист Аугуст Юрима занимал пост министра внутренних дел в последнем правительстве Эстонии. Крупные промышленники и финансисты Шеель, Лютер, Пухк фактически диктовали политику страны по многим ее аспектам. Аналогичные явления наблюдались и в других новых государствах.

Правящая привилегированная верхушка новой национальной буржуазии и высших государственных чиновников стремилась удержать в своих руках власть с помощью демагогии или репрессий. Несмотря на разгром революционных сил и неоднократные репрессии против них, в странах Прибалтики не прекращалась борьба за решение социальных проблем под руководством коммунистов и других левых. Правящие круги прибалтийских государств противопоставляли идеям пролетарского интернационализма националистические лозунги, изображая себя подлинными защитниками интересов своих народов.

В целях укрепления власти буржуазия стремилась подчинить своему влиянию крестьянские массы, составлявшие большинство населения этих стран. Представители крупной буржуазии Эстонии И. Лайдонер и К. Пяте возглавили влиятельную политическую партию страны — Союз аграриев. В середине 20-х годов в Литве у власти находился Союз крестьян ляудининков (ляудининки (лит.) — народники).

Для завоевания симпатий крестьянского большинства населения Прибалтики в трех странах была осуществлена аграрная реформа, ограничившая землевладение помещиков. В первую очередь новые участки земли раздавались добровольцам антисоветских армий. Большинство из тех, кто утратил часть своих земель, были немецкими баронами. Земельные реформы подорвали господство немецких помещиков в прибалтийской деревне.

Действия, направленные против господствующего положения немецкого меньшинства, пользовались поддержкой среди большинства населения и потому, что в них видели победу над теми, кто были наследниками вековых угнетателей народов Прибалтики.

Известно, что испокон веков население Прибалтики не было однородным в этническом отношении. В 30-х годах в Латвии национальные меньшинства составляли 26,6 % населения. В Литве на их долю приходилось 16,1 %. В Эстонии 12,4 % населения составляли неэстонцы. При этом удельный вес национальных меньшинств в городском населении и среди государственных служащих существенно превышал их долю в общем составе населения. В 1919 году среди населения Риги латыши составляли 51,5 %, немцы — 17 %, евреи — 13,5 %, русские — 7 %, поляки — 5 %. В городах и населенных пунктах Литвы с населением свыше 2 тысяч человек литовцев было 57 %. В то время как 65 % латышей занимались сельским хозяйством (среди немцев таких было 14 %), в промышленности было занято лишь 14 % всех латышей (27 % всех немцев, 28 % всех евреев), в торговле — 3,6 % латышей (19 % немцев, 49 % евреев). В Литве 85 % литовцев были заняты сельскохозяйственным трудом (58 % немцев, 6 % евреев); в промышленности работало 5 % литовцев, 17 % немцев и 22 % евреев; в торговле — 1 % литовцев, 3 % немцев и 30 % евреев.

Хотя в Эстонии на долю немецкого меньшинства приходилось всего 1,8 % населения, оно пользовалось немалым влиянием в республике. Немецкое меньшинство занимало значительное место среди владельцев промышленных предприятий Эстонии. Из 3688 предприятий страны на долю немцев приходилось 155. При этом стоимость имущества этих предприятий составляла 25,8 % от общей стоимости промышленных предприятий страны. На долю эстонских владельцев приходилось 29,2 %, доля государственных предприятий составляла 12,7 %. Доля имущества предприятий, принадлежавших евреям, составляла 3,8 %. Их доля среди населения составляла 0,4 %. На долю русских, составлявших 8,2 % населения, приходилось 0,7 % стоимости промышленных предприятий Эстонии. Хотя в Эстонии была сначала проведена радикальная земельная реформа, почти половина баронов получила обратно часть своих угодий (до 50 га). В руках немецкой буржуазии остались все акции промышленных предприятий, все дома и постройки в городах.

Значительная часть государственных чиновников приходилась на представителей национальных меньшинств. Эти лица зачастую не владели местным языком. Особенно сильна была их прослойка в сфере правосудия. Здесь немцы занимали самые высокие посты. Немало представителей национальных меньшинств было и среди высококвалифицированных специалистов и интеллигенции. Так, в 1930 году в Латвии 22 % всех врачей были немцы, 8,6 % — евреи, 7,6 % — русские.

Тот факт, что лучшие школы Латвии были для национальных меньшинств, приводил к тому, что депутаты сейма отправляли своих детей учиться в русские или немецкие школы. Это было предметом разбирательства на заседаниях сейма.

В то же время лозунг защиты интересов преобладающей национальности использовался для дискриминации непривилегированных этнических меньшинств. Это проявлялось, в частности, в политике правительства Латвии в районах, населенных латгальцами. Развитие промышленности там тормозилось, и Латгалия превращалась в сырьевой придаток страны. Политика «латышизации» привела к исключению латгальского языка из употребления. Аналогичное направление получила «эстонизация» районов с русскоговорящим населением в районе Нарвы.

Антирабочая направленность новых режимов сочеталась с крайним и демагогическим национализмом. Как всегда и везде, для идеологии восторжествовавшей в Прибалтике новой буржуазии были характерны авторитаризм, гипертрофированная амбициозность, агрессивность, упрощенная, эклектическая и мифологизированная философия и грубые методы в политике. Все это благоприятствовало распространению влияния идей тогда нового идейно-политического течения — фашизма.

Правящая в Литве партия националистов (таутининки) развивала связи с фашистской партией Италии, было создано литовско-итальянское общество, распространялась итальянская фашистская литература. Руководители литовского правительства рассуждали об общности государственных интересов Италии и Литвы. И хотя правые партии новых республик постоянно говорили об особой форме своей идеологии, заявляя о выборе средней линии между фашизмом и парламентским строем, президент Литвы и вождь таутининков А. Сметона провозглашал: «XX век — век фашизма».

17 декабря 1926 года таутининки совместно с партией христианских демократов при поддержке армии совершили государственный переворот, установив диктатуру. Президент Литвы К. Гринюс был взят под домашний арест. Были подвергнуты арестам министры кабинета, лидер социалистов Сляжявичус, а также руководство Компартии Литвы. Четыре коммуниста были расстреляны. 19 декабря президентом был провозглашен А. Сметона. В апреле 1927 года был распущен сейм. В 1928 году таутининки обнародовали новую конституцию, по которой вся власть была сосредоточена в руках президента А. Сметоны.

Однако в руководстве возникло соперничество между Сметоной и премьер-министром Вальдемарасом, возглавившим полулегальную организацию «Гяляжинис вилкас» («Железный волк»). В апреле А. Сметона отстранил Вальдемараса от власти, а организация «Железный волк» была распущена. В 1927–1936 годах сейм в Литве не созывался, а избранный в 1936 году парламент состоял исключительно из представителей партии националистов.

«Сметона, взяв роль «лидера нации», попытался создать свой режим, по образцу фашистской Италии», — подчеркивали Р. Мисиунас и Р. Таагепера. В стране был создан культ «вождя нации» Сметоны. Правящая партия опиралась на военизированную организацию «Шаулю Саюнга» («Стрелки»). По образцу Италии литовское, общество делилось на корпорации. Школьные учебники истории были напичканы националистической пропагандой. Все злодеяния, случившиеся в истории Литвы, приписывались русскому народу. Впрочем, немало нападок содержалось и в адрес Польши.

События в Литве имели отклики и в Латвии, где в 1927 году была предпринята попытка установить фашистскую диктатуру в ходе так называемого Валмиерского путча.

Активизации фашистских сил способствовало обострение социальных проблем в странах Прибалтики по мере развития мирового экономического кризиса 1929–1933 годов. В эти годы промышленное производство в Латвии сократилось на 1/3 и соответственно уменьшилось число занятых в промышленности. Число безработных в Латвии составляло 60 тысяч человек. Заработная плата понизилась и составила половину докризисного уровня. Долги крестьянских хозяйств увеличились в 2 раза. Внешнеторговый оборот страны упал до уровня 1921–1922 годов. Оборот акционерных банков сократился на 2/3, а вклады в них — в 2 раза.

Одно правительство Латвии сменяло другое, пытаясь найти выход из сложившейся острой социально-экономической ситуации. Только в 1931–1932 годах сменились правительства Берга, Ульма «иса, Скуениека, Блондниека.

Победа партии вапсов («Союз ветераюв»), опиравшейся на прямую поддержку гитлеровской Германии, на выборах в Эстонии в октябре 1933 года создала условия для установления фашистской диктатуры нацистского типа. И хотя лидеры аграриев К. Пяте и И. Лайдонер осуществили 12 марта 1934 года переворот под лозунгом «защиты демократии» и партия вапсов была запрещена, а ее лидеры арестованы, в стране фактически была установлена фашистская диктатура, только другой партии. Осенью 1934 года парламент был распущен, а в 1935 году запрещены все политические партии. Вместо них была создана фашистская партия «Изамаалийт» («Отечественный фронт»).

В ночь с 15 на 16 мая 1934 года государственный переворот был совершен в Латвии. Действуя почему-то на основе декрета Временного правительства Керенского от 2 августа 1917 года, правительство Ульманиса произвело аресты 575 человек. Затем в мае — августе было арестовано еще 3483 человека. Были запрещены все политические партии. Эти действия осуществлялись под лозунгом: «Освободить Латвию от ига партий и возвратить единство латышскому народу для нового хозяйственного подъема». По оценке историков Р. Мисиунаса и Р. Таагеперы, «авторитаризм в Эстонии и Литве был мягче, чем в Латвии. Ульманис сформировал правительство национального единства и управлял без законодательного собрания». К тому же он «совместил должности президента и премьер-министра» в своих руках.

Подобно фашистским режимам в Италии и Германии, режимы в прибалтийских странах опирались на правящую политическую партию и военизированные «охранные отряды» (айзсарги — в Латвии, кайцелиты — в Эстонии, шаулисы — в Литве). Остальные политические партии были запрещены, а многие инакомыслящие оказались за решеткой.

Как и нацисты в Германии, диктаторские режимы в Прибалтике брали в качестве своего идейного оружия оголтелый национализм. В Латвии распространялись идеи «Великолатвии» и превозносили эпоху курляндского герцога Якова (XVII века) как время колониального могущества Латвии, когда остров Тобаго принадлежал этому герцогу. Один из идеологов ульманисовской Латвии Я. Лапинь писал в 1936 году, что философия национализма является философией неравенства и что в силу этого с небывалой остротой встал расовый вопрос и необходимость «охранять чистоту крови свой расы». Лапинь считал, что Латвия способна выполнить ведущую историческую роль. Он утверждал: «Мы охраняем Запад от дикого хаоса, надвигающегося с Востока».

Как отмечал историк А. Дризул, «такие же взгляды разделяли поэт Вирза, писатель Александр Грин, журналист Давис, основатель религиозной секты «диевтури» Брастынь, руководитель отдела пропаганды Министерства общественных дел Латвии писатель Гоба, руководитель Камеры культуры и искусства Друва, министр просвещения Аушкап». Последний писал о судьбе латышского народа, который «в своей массе состоит из крестьян и поэтому призван идти во главе тех народов, которые возродят новую сельскую жизнь и культуру».

М.Ю. Крысин приводит в своей книге высказывание академика Я. Дзинтарса о том, что нацистские идеи, которые внедрялись в Латвии в годы оккупации и разделялись значительной частью людей, «не упали с воздуха. В 1920–1930-х годах воспитывался этот самый фашистский дух. А после ульманисовского фашистского переворота долбили каждому в голову, что, если ты латыш — ты лучше всех. Особенно ты лучше евреев и лучше славян».

Установление фашистских режимов в Прибалтике происходило в то время, когда в Германии к власти пришел Гитлер. Еще за несколько лет до своего прихода к власти Гитлер писал в «Майн кампф»:






«Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно подводим черту под внешней политикой, которой следовала предвоенная Германия. Мы начинаем там, где мы остановились 600 лет назад. Мы прекращаем вечное германское движение на юг и запад Европы и поворачиваем наши взоры к землям на востоке. Мы, наконец, кладем конец колониальной и торговой политике предвоенных времен и переходим к территориальной политике будущего. Когда мы сегодня говорим о территории в Европе, мы можем думать прежде всего о России и пограничных государствах, являющихся ее вассалами».





Используя широкое недовольство германского народа обострением социально-экономических проблем, особенно усугубившихся под воздействием грабительской политики держав-победительниц, национал-социалисты провозглашали свое намерение компенсировать потери 1918 года путем захватов на Востоке. Заявляя о том, что он намерен восстановить движение на Восток, прерванное 600 лет назад, Гитлер тем самым давал понять, что он принимает эстафету от организаторов крестовых походов, в ходе которых немцами были покорены народы Эстонии и Латвии и были предприняты попытки покорить народы Литвы и Руси. По сути, Гитлер провозглашал намерение возродить времена Ливонского и Тевтонского орденов, проводивших политику «Drang nach Osten».

Еще за три месяца до прихода Гитлера к власти латвийская миссия в Берлине 2 ноября 1932 года с беспокойством извещала Ригу: «Германия отнюдь не примирилась с самостоятельностью прибалтийских государств». Миссия подчеркивала, что нацистская партия Германии, влияние которой усиливалось в стране, выступает за «распространение германского господства на Восток».

Приход нацистов к власти в Германии сопровождался откровенными заявлениями об их экспансионистских намерениях в отношении прибалтийских стран. В календаре на 1934 год, изданном в Германии, было написано, что Прибалтика — «старинная немецкая земля, населенная почти исключительно немцами». Заметка завершалась словами: «Прибалтика будет снова немецкой». Распространению подобных взглядов способствовало и то, что многие выходцы из Прибалтики заняли высокие посты в нацистской партии (А. Розенберг, А. Врангель, Шиледанц, Мантейфель, Медам, Фрейтаг-Лорнхофен).

Для осуществления своих захватнических планов нацисты решили активно использовать влиятельное немецкое меньшинство прибалтийских стран. Культурную автономию, которую имели немцы в Прибалтике, они после 1933 года превратили в очаг распространения нацизма. Сепре отмечал: «Немцы имели свои газеты, свои клубы, культурные учреждения, театры. Все эти институты приобрели фашистский характер. Их школы, где преподавание велось на немецком языке, в 30-х годах стали рассадниками фашизма. Учащиеся этих школ, гитлерюгенд не раз демонстрировали свое баронское, теперь же фашистское «превосходство».

Нетрудно было догадаться, что в случае вооруженного конфликта определенная часть немецкого меньшинства могла сыграть роль «пятой колонны» и помогла бы восстановить господствующее положение немецкого населения в экономической и государственной жизни этих стран, отчасти утраченное им после 1918 года. Об этом, например, свидетельствовала демонстративная поездка в нейтральные воды Балтики на пароходе большой группы немцев, проживавших в Риге, для голосования за А. Гитлера на выборах президента Германии 19 августа 1934 года, выезды многих немцев в Германию для участия в выборах в рейхстаг.

Подавляющее большинство населения прибалтийских стран с тревогой наблюдало распространение нацистской идеологии среди немецкого меньшинства. 6 марта 1933 года на Рижском вокзале побили немцев, вернувшихся после своего участия в выборах в рейхстаг Германии. (Было широко известно, что они голосовали за нацистов.) 17 марта 1933 года в латвийском сейме ряд депутатов выступил с осуждением нацистского переворота в Германии. 3 июня в Латвии началось движение за бойкот германских товаров.

В ответ Германия ввела 10 июня запрет на ввоз латвийского масла. Такого давления на латвийские правящие круги оказалось достаточно для их капитуляции перед Гитлером. Бойкот германских товаров был прекращен, а 5 августа 1933 года правительство запретило антигитлеровский митинг.

Еще до прихода Гитлера к власти в Прибалтике заметно укрепились позиции германского капитала, который занял первое место среди иностранных капиталовложений в Латвии. На Германию приходилось более трети латвийского импорта и более четверти экспорта Латвии. Великобритания же сдавала свои господствующие позиции. Ее доля в латвийском экспорте, составлявшая в 1920 году 67 %, к началу 30-х годов сократилась до 27 %. С 1932 года главным экономическим партнером Литвы стала Германия.

По дипломатическим каналам в Ригу поступали сообщения о намерении Германии усилить свою экспансию в Прибалтику. Латвийский посланник в Германии Криевинь 4 декабря 1933 года писал в Министерство иностранных дел своей страны: «В экономической области германские предложения могут оказаться весьма далеко идущими… Их цель заключается в том, чтобы связать нас экономически по возможности крепко… чтобы в результате этого мы оказались в зависимости от Германии». Криевинь подчеркивал, что Германия желает присоединить Прибалтику к своему хозяйственному пространству.

К еще более жестким выводам относительно германских планов в отношении Прибалтики приходили дипломаты соседних стран. 11 января 1934 года польский посланник в Варшаве писал после своей беседы с германским министром иностранных дел Нейратом, что тот «считает продолжительное существование прибалтийских государств весьма проблематичным».

Свидетельством растущей агрессивности Германии стали события 1933–1934 годов в Клайпедском крае. Эта литовская земля не раз сменила хозяев за 7 веков. В 1252 году она была захвачена Тевтонским орденом, и здесь была сооружена крепость Мемель. В 1629–1635 годах Клайпедский край и Мемель (Клайпеда) принадлежали шведскому королю. В 1757–1762 годах — России. С 1762 года — королевству Пруссии, а с 1871 года — Германской империи. В строках германского гимна «Германия превыше всего!», в которых говорилось о территориальных пределах рейха, упоминалось о Мемеле. Поэтому для реваншистов пребывание Мемеля в составе рейха было аксиомой.

Вопрос о возвращении этого края Литве был поставлен сразу после завершения Первой мировой войны. После ее окончания в Мемель (Клайпеду) были введены французские войска. Вскоре в городе и прилегающем крае развернулось движение сопротивления против французских оккупантов. В январе 1923 года в Клайпедский край стали проникать переодетые в штатское литовские военнослужащие и добровольцы из числа учащейся молодежи, члены военизированной организации «Шаулю Саюнга». 15 января они организовали восстание в Клайпеде, заняли город, а затем и весь Клайпедский край.

17 февраля 1923 года конференция послов Лиги Наций приняла решение о передаче Литве прав на Клайпедский край и Клайпеду, но потребовала установления специального режима для порта и свободного транзита для Польши. 8 мая 1924 года Франция, Великобритания, Италия и Япония подписали так называемую Клайпедскую конвенцию. К конвенции прилагался статут, предусматривавший широкую автономию для Клайпедского края и обеспечивавший права немецкого меньшинства.

Сразу же после прихода Гитлера к власти в Клайпеде и Клайпедском крае усилилась активность немецкого меньшинства. Там были созданы две партии нацистского толка (Социалистическое народное объединение во главе с Э. Нойманном и Христианско-социалистическое трудовое объединение во главе с пастором Т. Зассом). Каждая из них имела свои штурмовые отряды. На выборах местных органов власти нацисты получили большинство в Клайпедском сейме.

В конце 1933 — начале 1934 года литовское правительство потребовало от всех организаций Клайпедского края порвать связи с Германией. В 1934 году в Каунасе начался процесс по делу о подрывной деятельности нацистов в Литве. Следствие установило, что те получили указание «быть в полной готовности присоединиться к штурмовым отрядам, прибытие которых в Литву ожидалось через несколько дней». Более 100 служащих и учителей, имевших германское подданство, были уволены. Деятельность двух нацистских партий была запрещена, а Нойманн и Засс были арестованы. Были приняты меры по ограничению использования в городе немецкого языка.

В ответ Германия в 1934 году постепенно прекратила вывоз продуктов из Литвы, поставив страдавшее от экономического кризиса хозяйство республики в тяжелое положение. (Заключенный позже, в 1936 году, торговый договор между Германией и Литвой поставил последнюю в кабальные условия.)

В прибалтийских странах многие ясно понимали ту опасность, которую представлял для них германский нацизм. Поскольку фашистские правительства Прибалтики стремились сохранить свою власть, они боялись фашистской Германии. По этой же причине фашистские партии Прибалтики, не скрывая своей идеологии, на словах отмежевались от гитлеризма. Эстонская фашистская партия вапсов («Союз ветеранов»), тщательно перенимавшая опыт нацизма и получавшая прямую помощь от гитлеровцев, заявляла о своей особой идеологической концепции и отрицала связи с германским национал-социализмом. При этом чем ближе страна была расположена к Германии, тем четче высказывались эти опасения. Оценивая в декабре 1933 года на съезде партии таутининков роль германского нацизма, президент Литвы А. Сметона говорил: «Он открыто агрессивен и стремится не только получить утраченные в последней войне земли, но и захватить новые территории за счет балтийских стран, а потом и России».

В то же время усиление роли Германии в Прибалтике возрастало по мере усугубления экономических трудностей в этом регионе. Растущая зависимость прибалтийских государств от Германии порождала колебания в их политике и в конечном счете привела к капитуляции перед ней.




Глава 4

Можно ли было остановить Гитлера в 30-х годах?


Внешняя политика Советского правительства исходила прежде всего из необходимости предотвратить совместное нападение стран Запада на СССР. Такая угроза возросла после 7 июня 1933 года, когда в Риме был подписан Пакт о проведении политики сотрудничества и поддержания мира между Англией, Францией, фашистской Италией и гитлеровской Германией. СССР предпринял усилия с целью нормализовать отношения с зарубежными странами, особенно со своими соседями. По инициативе СССР в июле 1933 года состоялось подписание Конвенций об определении агрессии между СССР и представителями Эстонии, Латвии, Литвы и Польши.

В конце 1933 года советское руководство одобрило принципиально новые установки по вопросам внешней политики. 19 декабря было принято решение ЦК ВКП(б) о развертывании борьбы за коллективную безопасность. Выступая 29 декабря 1933 года на заседании ЦИК, нарком иностранных дел СССР М.М. Литвинов заявил о позиции прибалтийских стран: «Эти страны все больше убеждаются в нашем абсолютном миролюбии, доброжелательности к ним и заинтересованности в сохранении ими полной экономической и политической независимости. Но мы не только заинтересованы, но и озабочены этим».

Демонстрируя эту озабоченность, Советское правительство предложило Польше опубликовать совместную декларацию, в которой бы указывалось, что обе страны заявляют о твердой решимости охранять и защищать мир в Европе, условием которого они считают сохранение независимости и неприкосновенности прибалтийских государств. В декларации предлагалось указать, что независимость прибалтийских стран составляет предмет забот обоих правительств и что в случае угрозы этой независимости они обсудят создавшееся положение.

13 декабря 1933 года Польша поддержала это предложение. 8 января 1934 года латвийский посол в Париже Ф. Циелен в своем сообщении в Ригу писал, что СССР «в огромной, даже в чрезвычайной степени заинтересован в независимости прибалтийских государств, особенно Литвы и Латвии. Они с точки зрения России являются настоящими буферными государствами, прикрывающими Россию от возможного нападения Германии».

Однако под давлением Германии правительства Эстонии и Латвии сочли публикацию советско-польской декларации нежелательной. В ответе Латвии утверждалось, что «никакой угрозы не существует», а публикация такой декларации «могла бы подорвать политический престиж Латвии, вызвать тревогу относительно угрозы нападения со стороны Германии». Такой же ответ был дан и правительством Эстонии. Лишь Литва сообщила о своем согласии на опубликование советско-польской декларации.

Впрочем, Польша недолго проявляла готовность защищать безопасность в Прибалтике. Подписание польско-германского Договора о дружбе и ненападении 26 января 1934 года означало, что две страны, не скрывавшие своих гегемонистских целей в отношении Прибалтики, объединяли внешнеполитические усилия. Правительство Польши объявило, что считает советско-польскую декларацию теперь излишней. Правящие же круги Прибалтики вновь делали хорошую мину при плохой игре. Оценивая польско-германский договор, министр-президент Латвии Блодниек заявил, что он не угрожает Латвии.

В сложившейся обстановке Советское правительство 28 марта 1934 года предложило Германии совместно с СССР подписать протокол, в котором правительства двух стран обязались бы воздерживаться от каких бы то ни было действий, могущих нанести прямой или косвенный ущерб независимости и неприкосновенности пограничных с ними прибалтийских государств. Однако это предложение было отвергнуто Германией.

Тогда 20 марта 1934 года советский полпред в Риге Бродовский предложил продлить действие советско-латвийского договора о ненападении на 10 лет. Такие же предложения были сделаны и правительствам Литвы, Эстонии, Польши. Все страны поддержали это предложение. 4 апреля 1934 года договор о ненападении между Латвией и СССР был продлен. Вскоре были продлены и другие договоры о ненападении.

Министерство иностранных дел Латвии в письме от 28 февраля своим дипломатическим представителям за рубежом писало, что СССР «при существующей ситуации является главным фактором поддержания мира в Восточной Европе». В то же время в письме говорилось: «Линия внешней политики Латвии могла быть только такой: не поспешить преждевременно связаться под влиянием преходящего общественного возбуждения с какой-либо комбинацией великих держав». Другими словами: избегать слишком тесного сотрудничества с СССР.

Тем временем в развитие своего решения от 19 декабря 1933 года советское правительство предложило заключить региональное соглашение о защите от агрессии со стороны Германии, в котором наряду с СССР и Францией приняли бы участие Бельгия, Чехословакия, Польша, Литва, Латвия, Эстония, Финляндия. Однако Франция отказалась распространять гарантии на прибалтийские государства.

В ходе дальнейших переговоров по этому соглашению Франция продолжала выступать против распространения гарантий на прибалтийские государства. Великобритания и Польша настаивали на включении в это соглашение Германии. (Однако сама Германия решительно выступала против такого договора.) 5 июля 1934 года министр иностранных дел Латвии Мунтерс поддержал позицию Англии и Польши, заявив советскому полпреду Бродовскому: «В случае отказа Германии принять участие в пакте пакт неосуществим, ибо этот пакт перестал бы быть пактом взаимной помощи, а стал бы оборонительным союзом против Германии».

В то же время Латвия в сдержанных выражениях демонстрировала свое положительное отношение к пакту. Так, латвийский посланник в Москве 29 июля 1934 года писал: «Латвийское правительство заявляет о своем доброжелательном отношении к идее Восточного регионального пакта о взаимной помощи, в котором участвовали бы СССР, Польша, Германия, Чехословакия и прибалтийские государства… Ввиду отсутствия текста пакта Латвия оставляет за собой право по получении проекта внести необходимые поправки и добавления». Однако позже, в своем интервью газете «Пти паризьен» 2 сентября, Мунтерс откровенно заявил: «Латвия в принципе приняла проект Литвинова, предложенный в 1934 году, но окончательное участие в нем поставила в зависимость от позиции Германии».

Тем временем руководители Эстонии, Латвии и Литвы вместо участия в Восточном пакте заключили 12 сентября 1934 года «Договор о согласии и сотрудничестве», получивший название «Балтийская Антанта».

В сложившейся ситуации Советское правительство не расценило появление Балтийской Антанты как угрозу своим интересам. В директиве НКИД Бродовскому от 27 августа говорилось: «В нынешней международной обстановке мы относимся положительно к предстоящему соглашению Латвии, Литвы и Эстонии, полагая, что в настоящее время положительные стороны такого соглашения превышают отрицательные», Франция также поддержала создание Балтийской Антанты. Германия и Польша выступили против этого договора. Обе страны выступили официально и против Восточного пакта. (8 сентября 1934 года его отвергла Германия, а 27 сентября — Польша.) Латвийское правительство поспешило выступить с заявлением о том, что в связи с ответом Германии положение с Восточным пактом радикально изменилось и требуется новое обсуждения вопроса.

Трусливое поведение Латвии и Эстонии перед лицом германского диктата проявилось и в ходе дальнейших переговоров по заключению Восточного пакта в 1934 году. Хотя предполагалось, что участниками пакта станут Германия, СССР, Польша, Литва, Латвия, Эстония, Финляндия и Чехословакия, лишь правительства СССР, Чехословакии и Литвы согласились подписать пакт без каких-либо-условий. В июле 1934 года латвийский посланник в Москве заявил Советскому правительству о принципиальном согласии с планом этого пакта, но тут же Латвия (а затем и Эстония) обусловила этот шаг положительным ответом Германии. 5 июня 1934 года Мунтерс заявил: «В случае отказа Германии принять участие в пакте пакт неосуществим». Между тем 12 сентября 1934 года Германия отказалась подписывать Восточный пакт.

9 октября 1934 года в Марселе агентами германской разведки были убиты король Югославии Александр и главный сторонник Восточного пакта во Франции министр иностранных дел Жан Луи Барту. Правда, кончина Барту не положила конец усилиям по созданию Восточного пакта. 5 декабря 1934 года Франция и СССР подписали протокол, в котором содержалось обязательство не вступать в какие-либо переговоры, целью которых было бы подписание соглашений, которые могли бы нанести ущерб подготовке и заключению Восточного пакта. Вскоре Латвия и Литва присоединились к этому протоколу.

Разъясняя политику СССР советскому полпреду в Париже, руководство НКИД в письме от 3 апреля 1935 года сообщало: «Позиция СССР состоит в том, чтобы иметь пакт о взаимопомощи на Востоке с участием Германии и Польши, а если Германия отказывается, то с участием хотя бы Польши. В случае же несогласия Польши — с Францией, Чехословакией и прибалтийскими республиками». 6 апреля 1935 года СССР официально внес предложение о заключении Восточного пакта без Германии и Польши. Литва поддержала это предложение. Эстония высказалась против. Латвия заняла выжидательную позицию.

Объясняя позицию двух прибалтийских стран, литовский посланник в Риге Вилейшис говорил полпреду Бродовскому 8 апреля 1935 года: «Латыши и эстонцы очень боятся Германии и даже Польши. Это ведет лишь к стремлению избегать всего, что могло бы раздражать Германию и Польшу». В то же время Вилейшис полагал, что если «Франция будет гарантировать границы Латвии и Эстонии, то последние пойдут на пакт. Ведь Германия, по существу, отказалась гарантировать эти границы, поэтому если они получат такую гарантию от Франции, то смогут рискнуть не считаться с Германией».

Однако 6 апреля 1935 года новый министр иностранных дел Франции Лаваль заявил советскому полпреду в Париже, что Франция никогда не согласится гарантировать помощь прибалтийским государствам. В то же время 2 мая 1935 года Франция подписала договор о взаимопомощи с СССР. 16 мая такой же договор был подписан между СССР и Чехословакией.

3 июня 1935 года правительство Франции предложило Германии подписать Восточный пакт, в котором бы Германия и Польша взяли на себя обязательства о ненападении на страны Восточной Европы. Вместе с СССР Латвия поддержала эту французскую инициативу. В правительственном заявлении Латвии говорилось: «Теперь нет больше препятствий, которые удерживали бы все те государства, заинтересованные в восточноевропейском статус-кво, от подписания договора».

Латвия исходила из того, что 14 апреля на конференции в Стрезе Германия заявила о своей готовности подписать двусторонние договоры о ненападении со всеми своими соседями. Латвия немедленно предложила подписать такой договор с Германией. Однако после заключения советско-французского договора германское правительство заявило, что ситуация кардинально изменилась. Предложение же Латвии Берлин оставил без ответа.

В этой связи латвийское правительство 15 июня отправило телеграмму посланнику в Эстонии, в которой сообщалось, что из-за отказа Германии заключить договор о ненападении оно намерено «начать переговоры с СССР о заключении пакта, подобного французскому и чешскому». На совещании латвийских дипломатических представителей в Риге (28 июня — 3 июля 1935 года) Мунтерс заявил: «У Латвии нет другого пути, как последовать примеру Чехословакии и заключить договор с СССР, который потом был бы заменен коллективным пактом». (Правда, Мунтерс тут же оговаривался и сообщал латвийским дипломатам, что он «гораздо больше предпочел бы заключение договора о ненападении с Германией, чем заключение пакта о взаимной помощи без участия Германии и Польши».)

7 июля 1935 года латвийское правительство проинформировало Советское правительство о готовности заключить с СССР договор о взаимопомощи. Но уже 15 июля статс-секретарь Министерства иностранных дел Германии Бюлов вызвал латвийского посланника в Берлине Криевиня и заявил ему: «Германия не одобрила бы присоединения Латвии к советско-французской системе». Одновременно Бюлов обратился к Польше, чтобы та оказала давление на Ригу и Таллин.

Вскоре Эстония поддержала Германию и Польшу, а Великобритания заявила, что заключение советско-латвийского договора о взаимопомощи ей «не нравится». В это время Великобритания решила дать «зеленую улицу» Гитлеру для продвижения на Восток. Этому должно было способствовать разрабатывавшееся соглашение по военно-морскому флоту между Германией и Англией. Объясняя его смысл, английский журнал «Нью Стейтсмен энд нейшен» писал, что норма увеличения военно-морских сил Германии «более чем достаточна для превращения Балтийского моря в германское озеро» и что «соглашение достигнуто за счет молчаливого согласия Англии на осуществление германских экспансионистских устремлений, направленных против СССР и прибалтийских государств». Позже в своих воспоминаниях У. Черчилль признавал, что английское правительство согласилось на увеличение германского флота с тем, чтобы он мог стать «хозяином Балтийского флота».

Усиление позиций Германии в Прибалтике угрожало безопасности стран этого региона. 29 апреля 1935 года газета «Манчестер гардиан» писала: «Если Германия получит требуемое ею право развивать военно-морской флот, то равновесие на Балтийском флоте будет нарушено. Если Германия добьется господства на Балтийском море, то все прибалтийские государства будут в прямой опасности. Столицы Латвии и Эстонии — Рига и Таллин — являются портами, и над ними смогут господствовать орудия германских кораблей».

Еще в декабре 1934 года посол Эстонии в Каунасе писал: «Англия… в настоящее время, пожалуй, с удовлетворением видела бы некоторое усиление германской дипломатии в прибалтийских странах и вытекающее из этого частичное укрепление антисоветского фронта». Советник британского посольства в Берлине Ньютон в беседе с советником эстонского посольства рекомендовал не забывать, что Эстонии в первую очередь грозит опасность не со стороны Германии, а со стороны России.

Стараясь направить германскую агрессию на Восток, Великобритания пошла на подписание морского соглашения с Германией 18 июня 1935 года, по которому последняя получила право иметь 35 % от тоннажа английского надводного военно-морского флота и 45 % от тоннажа английского подводного флота. Комментируя это соглашение, «Правда» 2 июля 1935 года писала: «Освоение морского театра Финского залива входит, по-видимому, составной частью в план подготовки германским империализмом войны на Востоке».

На закрытом совещании представителей трех Министерств иностранных дел прибалтийских стран 28 июня 1935 года подписание военно-морского соглашения между Германией и Великобританией было расценено как раздел сфер влияния между двумя державами. При этом Прибалтика переходила в германскую сферу.

Согласие Великобритании уступить Германии в Балтийском регионе объяснялось и тем, что английский капитал явно быстро сдавал свои позиции германскому в прибалтийских государствах. Если в 1933 году товарооборот Англии с Латвией составлял 64,4 миллиона латов, а Германии — 50,4 миллиона латов, то в 1935 году товарооборот Латвии с Великобританией сократился до 50,6, а с Германией увеличился до 70,3 миллиона латов.

Это же обстоятельство, как подчеркивал посланник Латвии в Берлине Криевень в июне 1935 года, способствовало также тому, что возможность Германии оказывать давление на Латвию усиливалось. Свидетельством этого стало торговое соглашение между Германией и Латвией от 4 декабря 1935 года, в соответствии с которым Латвия была обязана закупать ряд товаров в Германии, хотя они имелись в других странах и по более выгодным для Латвии ценам. Совместное давление на Латвию Германии и Великобритании, господствовавших в ее экономике, возымело свое действие: правительство Латвии перестало поднимать вопрос о договоре о взаимопомощи с СССР.

Правящие круги Германии все откровеннее объявляли о своих экспансионистских планах в отношении Латвии и двух других прибалтийских республик. 25 марта 1935 года в ходе беседы с министром иностранных дел Великобритании Саймоном Гитлер заявил о своем намерении «в ходе борьбы против большевизма… продвинуться в Литву, Латвию и Эстонию» и установить свою власть над проживающими там «варварскими народами». Германский министр экономики и генеральный уполномоченный Шахт в начале ноября 1935 года заявил управляющему французским банком Таннери: «Рано или поздно Германия и Польша поделят между собой Украину, пока же мы удовлетворимся захватом Прибалтики».

Одновременно Германия усиливала свое влияние на правящие круги авторитарных режимов прибалтийских стран. Особенных успехов в этом отношении Германия добилась в Эстонии. Этому не в малой степени способствовала крайняя коррумпированность многих высших лиц в этой стране, как, впрочем, и в других прибалтийских государствах.

Коррупция, семейственность, кумовство, использование государственных должностей как выгодной кормушки были характерны для верхов трех республик, недавно дорвавшихся до власти и охотно использовавших открывшиеся возможности в личных целях. О продажности государственных чиновников, включая высших, становилось широко известно в пределах небольших государств. Американский журналист Джон Гантер в своей книге «Внутри Европы» рассказал со слов местных жителей, как превратили в свою вотчину литовское государство семейства президента Сметоны и премьера этой страны. Как отмечал М.Ю. Крысин в своей книге «Прибалтийский фашизм», «коррупция среди правительства Пятса достигла невиданных размеров, сравнимых разве что с коррупцией в Соединенных Штатах Америки в 1920-е годы. Причем разграбление страны осуществлялось на законных основаниях. Например, генерал Лайдонер задолжал государству сумму в 207 478 крон… но в 1935 году секретным решением правительства этот долг был погашен».

Многие знали и о тесных связях высших политических деятелей с иностранными банками и зарубежными спецслужбами, особенно германскими. Иностранный отдел Главного управления государственной безопасности (ИНО ГУГБ) СССР сообщал в 1935 году о визите к президенту Эстонии Пятсу профессора Курселя, лидера прибалтийской организации в Берлине, связанного с внешнеполитическим отделом нацистов. В сообщении говорилось, что «основной целью визита профессора Курселя является обсуждение вопроса о желаемом Германией слиянии эстонской и финской политики (образование так называемой Скандинавской Антанты) и отрыв Эстонии от сближения с Латвией и Литвой». В сообщении подчеркивалось: «Несмотря на то что Пяте не имеет еще твердой точки зрения по этому вопросу, он все же будет вынужден принять профессора Курселя».

Причина готовности Пятса принимать этого профессора разъяснялась в разведсообщении от 2 июня 1936 года: «Заключив ту или иную торговую сделку с Эстонией, Германия, как правило, получает при этом разрешение эстонского правительства на въезд и длительное пребывание в стране определенного количества немцев. Такой характер сделок, заключенных с Германией в правительственных кругах, держится в тайне. Большое содействие Германии в смысле усиления ее влияния в Эстонии оказывает банк «Шелл», от которого экономически зависит большинство руководителей эстонского правительства. Так, командующий армией генерал Лайдонер состоит членом совета этого банка; президент Пяте ведет с банком «Шелл» коммерческие операции… Есть целый ряд данных, свидетельствующих о том, что Пяте и Лайдонер получают от Германии денежную дотацию… Германское правительство обещает Эстонии закупить весь эстонский экспорт по более дорогой цене, чем СССР».

В «спецсообщении» Иностранного отдела ГУГБ НКВД СССР в сентябре 1936 года говорилось: «Некоторые руководители эстонского правительства все больше и больше связываются с немцами, которые все глубже проникают в Эстонию. В Эстонии определенно чувствуется приготовление к войне и к потери самостоятельности. Лайдонер, Сельтер, а отчасти и Пяте уверены в том, что с началом войны немцы оккупируют Эстонию. В правительственных кругах муссируются слухи о том, что в ближайшие два года начнется война Германии с СССР, что Германия безусловно займет Эстонию, страна потеряет свою самостоятельность, и поэтому правительство должно подготовить следующие мероприятия: перевод государственных предприятий в частные руки и организацию крупных капиталов, которыми можно было бы потом воспользоваться для сохранения нации. Распространяя такие мысли, правительство пытается обосновать и объяснить уже начавшийся переход крупных пакетов акций предприятий, финансируемых государством, в руки частных лиц, особенно в руки семьи Пятса и лиц, близко стоящих к Лайдонеру. Например, министр Сельтер купил у частных немцев в Берлине акции разных заводов на сумму 750 тысяч эстонских крон. Сельтер купил все это на свое имя, хотя все знают, что он лично таких средств не имеет. Бывший эстонский президент Теннисон в разговоре о внешней политике Эстонии рассказал почти все то, что изложено выше, и добавил, что окружение Пятса и его семьи начинает выглядеть чудовищно».

Сообщалось также, что «премьер-министр Эстонии Энпалу является ярым германофилом и в последнее время ведет активную политику в правительстве по сближению Эстонии с Германией». Обращалось внимание на субсидирование премьером «народного национального союза немцев в Эстонии». Говорилось, что «Энпалу просил обратить внимание на планомерное воспитание будущих вождей немецкого населения в Эстонии с таким расчетом, чтобы в нужный момент народный национальный союз немцев в Эстонии смог дать руководителей для немецкого движения». Указывалось, что «эстонское правительство в лице Энпалу и министра просвещения Канна благожелательно расположено к легализации в Эстонии немецкой фашистской молодежной организации «Гитлерюгенд», но проводить в жизнь это боится в силу возможного протеста со стороны советского полпредства».

Правительство Эстонии послушно закупало то, что им приказывали закупать из Берлина, и так же послушно продавало Германии то, в чем та нуждалась. 7-й отдел ГУГБ НКВД сообщал в 1937 году о том, что «Эстония намеревается приобрести в Германии предметы вооружения всех видов, т. е. не исключая танков, орудий и т. д… приблизительно на 1 миллион английских фунтов… Смыслом этой операции является обстоятельное вооружение Эстонии со стороны Германии, даже если Германия на этом экономически потеряет. Германия желает получить уплату за поставляемое вооружение в виде эстонского сланцевого масла. Кроме того, разговор идет также о предоставлении Германии Эстонией базы для германских подводных лодок и подобных концессий. На эстонской стороне панически боятся, чтобы сведения об этих сделках не проникли в СССР».

По мере наращивания подготовки к войне Германия увеличивала в Эстонии закупки сланцевого масла. Одновременно, учитывая, что в ходе войны марокканские фосфориты могут оказаться недоступными для Германии, руководство Третьего рейха активизировало усилия по добыче эстонских фосфоритов. С помощью германского капитала началось строительство завода по обогащению фосфоритов. При этом Германия поставляла флотационное вещество.

Растущее влияние Германии меняло даже направление экономического развития Эстонии. О. Сепре замечал: «Если Эстония в первое десятилетие буржуазной власти (английская ориентация) являлась страной, которая вывозила главным образом сельскохозяйственные продукты и сырье, то линия на аграризацию Эстонии была признана в тридцатых годах уже неправильной, односторонней. Упор делается на большее использование природных богатств, особенно сланцев и леса». В значительной степени это было связано с усиленными капиталовложениями Германии в эти отрасли хозяйства. Сепре подчеркивал: «Чтобы оправдать усиленную эксплуатацию природных богатств в интересах империалистических стран, особенно фашистской Германии, был выдвинут лозунг индустриализации страны».

22 июля 1937 года 7-й отдел ГУГБ НКВД докладывал руководителям СССР: «Немцы принимают все меры к тому, чтобы глубже внедриться в Эстонию. Они готовы закупить весь эстонский экспорт с тем, чтобы эстонцы импортировали немецкие промышленные товары. Особенно энергично немцы предлагают эстонцам военные материалы. Когда немцы узнали, что Эстония заключила договор со Скандинавией о продаже Скандинавии 2 миллионов литров эстонского спирта, немцы заявили, что они согласны купить весь эстонский спирт вплоть до 5 миллионов литров».

В сообщении НКВД отмечалось, что «патроном всего этого дела является Пяте, который, однако, себя изолировал от прямых переговоров. Посредником между германцами и эстонцами является адвокат Кромель». Подчеркивалось, что «Кромель избран посредником, потому что известны его связи в Германии, его антисоветские убеждения». В сообщении говорилось, что Кромель в 1918 году «служил в германском посольстве в Москве, работал по линии разведки». Далее говорилось, что «Пяте зарабатывает при посредстве Кромеля уже не первый раз. Известен один случай много лет тому назад, когда при каком-то деле отчуждения имений Пяте при посредстве Кромеля получил 60 000 эстонских крон. В данном же случае Пяте должен получить весьма крупные суммы. В этом деле заинтересован и Лайдонер».

Германия заполучила влиятельных проводников своей политики и в латвийском правительстве. В сентябре 1936 года разведка сообщала: «Эстонские правительственные круги считают, что и латвийское правительство находится целиком на службе Германии. В частности, там хорошо известно, что генеральный секретарь латвийского МИДа Мунтерс является германским агентом, а президент Латвии Ульманис всецело зависит от Берлина».

Еще 28 ноября 1935 года ИНО ГУГБ сообщал на основе донесений из Риги о борьбе за власть в Латвии между группировкой президента страны Квесиса и германофильской группой премьера Ульманиса. При этом отмечалось, что группа Квесиса «опирается на нелегально существующую фашистскую организацию «Парконкурст» и часть армии, главным образом на офицерство, которое недовольно политикой Ульманиса в части поддержки последним легально существующей полувоенной организации айзсаргов».

Как отмечал историк А. Дризул, «Ульманис за одни лишь проценты, полученные от лицензии на импортируемые в Латвию товары, купил в Германии имение и большой дом в Берлине. Мунтерс был членом немецкой акционерной компании «Ферайнигте штальверке» и получал свою долю прибылей. Многие руководящие посты в правительственных учреждениях Латвии занимали немцы или немецкие агенты. Так, охранкой и разведкой в Латвии руководил немецкий шпион Штиглиц».

В разведсообщении от 28 сентября 1935 года подчеркивалось, что «в походе против президента Квесиса большую роль играют немцы, которые заметно улучшили свое положение в Латвии при помощи Ульманиса и генсекретаря МИД Мунтерса. В связи с таким положением и германофильской политикой Ульманиса замечается отход латвийского правительства от укрепления связей с СССР, а в некоторых случаях и нажимов. Так, например, Ульманис всячески препятствует развитию торговли с СССР и при заключении последнего договора на продажу СССР свиней чинил препятствия и давал указания Министерству земледелия договор сорвать. Усилился полицейский режим в отношении советских граждан».

Экономические позиции Германии в Латвии в середине 30-х годов продолжали быстро усиливаться за счет других стран, прежде всего Великобритании. Если в 1935 году импорт из Германии в Латвию составлял 37,2 миллиона латов, то в 1937 году он достиг 62,6 миллиона латов. Если в 1935 году латвийский экспорт в Германию равнялся 33 миллионам латов, то в 1937 году — 92,4 миллиона латов. Поскольку экспорт в Германию существенно превышал латвийский импорт из этой страны, то к 1938 году Латвия задолжала Германии 21,9 миллиона латов.

К тому же Германия имела опору в Латвии в лице немецких баронов и местной немецкой буржуазии, обладавших сплоченными политическими организациями. В государственном аппарате страны работало более 1000 немцев. Специальная школа в Кенигсберге готовила пропагандистов для работы в Латвии.

И все же, несмотря на усиленное проникновение Германии в Латвию, отношения между двумя странами обострились в начале 1936 года, после того как в Латвии были реквизированы некоторые здания, принадлежавшие немецким общинам. 22 января 1936 года посланник Германии в Риге Шак заявил латвийскому правительству грубый протест: «Эта мера — акт угнетения германского меньшинства». Более сдержанно выразил свой протест Латвии германский министр иностранных дел Нейрат, заявивший: «Германия приветствует стремление латвийского правительства к национальной консолидации, но она возражает против того, чтобы это проводилось за счет немецкого национального меньшинства».

В германской же печати развернулась яростная антилатвийская кампания. По сведениям латвийской миссии в Берлине, в начале 1936 года в германских газетах было опубликовано 165 статей, свидетельствовавших о враждебных намерениях Германии против Латвии.

В Латвии многие расценили эту кампанию как психологическую подготовку к нападению на республику. Ведь агрессивные намерения гитлеровцев в Прибалтике беспрестанно пропагандировались в целом ряде вышедших в Германии за последние три года книг. В них указывалось, что Латвия является одной из первых германских колоний, что города Латвии были созданы немцами, что в Латвии имеются прекрасные возможности для расселения немцев. Латвийская миссия писала в Ригу, что все эти публикации венчались выводом о том, что Прибалтика должна быть присоединена к Германии.

Латвийский посланник в Берлине Целлинь в своем письме в Ригу от 28 ноября 1936 года констатировал: «Нападение в восточном направлении неизбежно. Это может случиться совершенно неожиданно, так сказать, ночью». Целлинь писал, что такой вывод напрашивается из политических заявлений ведущих руководителей Германии. При этом он ссылался на Альфреда Розенберга, который писал: «Война между Германией и Советским Союзом неизбежна. Немцы пойдут через прибалтийские государства. Стена новых государств слишком узка, чтобы они могли удержаться при столкновении двух великих держав. Поэтому латыши должны договориться с немцами и стать друзьями и союзниками Германии».

Одновременно усиливалось экономическое проникновение Германии в Латвию. ИНО ГУГБ НКВД сообщал в 1937 году: «За последнее время заметно оживилась немецкая деятельность, главным образом направленная к укреплению латвийско-германских отношений путем заключения целого ряда экономических договоров на крупные суммы». В сообщении перечислялся ряд закупок, произведенных Германией для нужд своей армии. При этом подчеркивалось, что Германия платила за приобретаемые продукты по ценам более высоким, чем предлагал Латвии Советский Союз.

В сообщении говорилось: «По слухам, муссируемым среди латвийского населения, и сведениям, исходящим из правительственных кругов, Латвия последнее время очень обеспокоена создавшимся положением в связи с клайпедским вопросом, не зная, к кому ей примкнуть и какой позиции держаться. В это же время германофильские круги правительства, возглавляемые генеральным секретарем Министерства иностранных дел Мунтерсом, не без участия Ульманиса ведут с Германией секретные переговоры о блоке».

В Германии все чаще звучали заявления о необходимости быстрее поглотить прибалтийские государства. Это не могло не вызвать тревоги даже среди части правящих кругов прибалтийских стран. В ходе визита в Латвию, Литву и Эстонию в феврале-марте 1937 года советской военной делегации во главе с Маршалом Советского Союза Егоровым советские гости стали свидетелями растущих антигерманских настроений. Некоторые военные этих стран даже выражали свое стремление в случае войны бороться вместе с СССР против Германии.

Подводя итоги визита маршала Егорова в три прибалтийские республики, заведующий первым Западным отделом НКИД СССР Карский в своем письме к советским представителям в Эстонии, Латвии и Литве констатировал «наличие серьезных антигерманских настроений в армиях всех трех стран, настроений, несомненно отражающих опасения перед германской агрессией в широких слоях населения». В письме одновременно подчеркивалось, что в ходе визита выявилось «растущее понимание военными кругами значения Советского Союза и его мощной Красной Армии для независимости прибалтийских государств».

В то же время в письме отмечались отличия в позициях трех стран. Так, подчеркивалось, что правительство Литвы, находящееся в сильной зависимости от военных кругов, разделяет антигерманские взгляды.

О том, что такая оценка отвечала действительности, свидетельствует письмо посланника Финляндии в Литве Палина в Хельсинки от 29 марта 1937 года: «В Литве считают совершенно ясным, что Советский Союз не потерпит вторжения в Литву Германии или Польши. Но какую помощь может оказать Советский Союз? Я твердо уверен в том, что это пока устные обещания… Но в Литве твердо верят, что в момент опасности помощь будет оказана». Посланник подчеркивал: «Что касается Литвы, то дружба ее с Советским Союзом действует отрицательно на Латвию и Эстонию, которые стремятся к полному нейтралитету. Вопрос военной помощи Советского Союза Литве особенно нервирует Латвию, которая находится в военной связи с Эстонией. Таким образом, можно констатировать, что интимность между Литвой и Советским Союзом мешает Прибалтийской Антанте. Эта интимность, разумеется, беспокоит Германию. Польша также наблюдает за этой дружбой злыми глазами».

Палин замечал: «Территория Литвы находится между Германией, Советским Союзом и Польшей. Если произойдет столкновение между этими государствами, то это будет стоить Литве жизни. Такая устрашающая перспектива заставляет Литву искать самую надежную позицию. Является аксиомой, что искать защиты у Англии и Франции — нельзя, они далеко. Нейтралитет? Но на практике нейтралитет означает полнейшую изолированность. Таким образом, Литва должна выбирать между Польшей, Германией и Советским Союзом, причем Литва выбирает последнее. Трудности, существующие у Литвы во взаимоотношениях с Германией и Польшей, не существуют у нее во взаимоотношениях с Советским Союзом… В Литве не сомневаются в том, что Советский Союз — естественный друг, и если опасность, угрожающую со стороны Польши и Германии, расценивают как очень большую, то является только естественным, что дружба с Советским Союзом занимает такое большое место во внешней политике Литвы».

В то же время, как подчеркивалось в письме Карского, в Латвии явственнее ощущались различия между позициями правительства прогерманской ориентации и армии, «обеспокоенной германской опасностью и стремящейся в связи с этим к более дружественным отношениям с СССР». Правительство, подчеркивалось в письме, менее зависит от армии, «имея опору в лице массовой фашистской организации айзсаргов».

О просоветских настроениях в военных кругах Латвии свидетельствовало и заявление министра обороны генерала Балодиса в мае 1937 года, заявившего: «Несмотря на то что в Советском Союзе существует другой строй, в случае войны необходимо идти вместе с Советским Союзом». 28 октября 1938 года Балодис в беседе с советским полпредом Зотовым заявил: «У коренных латышей не было и не будет пропольской и немецкой ориентации, особенно в армии… Латышский народ никогда с ними не пойдет, и мы это прекрасно знаем… Наш народ имеет сердечные чувства только к вам — русским, и мы должны с этим считаться».

С целью продемонстрировать дружеское отношение к военным Латвии 31 мая 1937 года было организовано посещение Лиепаи советским линкором «Марат», а в сентябре 1937 года делегация латвийской армии во главе с генералом Розенштейном была приглашена на маневры Вооруженных Сил СССР. О готовности части латвийских верхов к контактам с Советским государством свидетельствовали визиты трех делегаций латвийских промышленных кругов в СССР в течение 1937 года.

С этими настроениями в латвийских правящих кругах были вынуждены считаться даже прогерманские руководители страны. В июне 1937 года в Москву прибыл министр иностранных дел Латвии Мунтерс, который имел беседы со Сталиным и Литвиновым. В ходе беседы с Мунтерсом Литвинов заявил: «Географическое положение Латвийской республики таково, что СССР не может не относиться с особым интересом к сохранению полностью ее целостности и независимости в соответствии с пактом Лиги Наций».

В переговорах с Мунтерсом приняли участие Молотов и Сталин. Вернувшись в Ригу, Мунтерс рассказывал, что хотя никаких обещаний им дано не было и никакие пакты заключены не были, также не велись переговоры о торговле оружием… В разговорах только констатировалось, что отношения хорошие». Мунтерс признал, что «никакой опасности агрессии со стороны Советского Союза нет» и что он «также заверил русских, что Латвия свою землю никому не предоставит для прохождения через нее войск».

По случаю 20-й годовщины Октябрьской революции в ряде латвийских газет были даже опубликованы статьи, в которых высоко оценивались достижения Советской власти. (При этом Компартия Латвии продолжала находиться под запретом, а многие коммунисты пребывали в тюрьмах.)

Видимо, учитывая антигерманские и просоветские настроения среди части военных Эстонии, даже генерал Лайдонер, по сведениям советской разведки, заявлял, что «был весьма удовлетворен визитом маршала Егорова и пришел к убеждению, что Советский Союз не занимает в отношении Эстонии позицию офензивы».

Однако под давлением Германии власти Эстонии и Латвии постарались, чтобы контакты военных этих стран с их советскими коллегами были сведены к минимуму. Одновременно расширялись связи между армией и разведкой двух стран. После прихода Гитлера к власти германская разведка активизировала сбор сведений о Советском Союзе через прибалтийские страны. Эта разведывательная деятельность координировалась так называемым Бюро Целлариуса. Бюро вело наблюдение за Балтийским флотом, частями Ленинградского военного округа. Только в Эстонии было установлено 4 германские радиостанции, с помощью которых велось наблюдение за работой радиостанций на территории СССР и осуществлялся радиоперехват советских радиограмм, которые тут же расшифровывались.

Сотрудничество эстонской и германской разведок особенно усилилось после визитов в Германию в 1936 году руководителя военной разведки Эстонии Маазинга и начальника штаба армии Рээка. В том же году Эстонию посетил шеф военной разведки Германии Канарис и начальник Генерального штаба Германии Гальдер. Позже командующий эстонской армии Лайдонер признавал: «Гальдер и Канарис выясняли мобилизационные способности и возможности Советского Союза, уточняли данные насчет железных дорог, гужевого и автомобильного транспорта, насчет людских резервов, запасов оружия, производственной способности военных предприятий и об авиационных силах СССР». С 1938 года германская разведка по договоренности с эстонской стала забрасывать шпионско-диверсионные группы в СССР.

Давление Германии на три республики усиливалось. С 1938 года Германия добивалась, чтобы прибалтийские республики разрешили пропускать германские войска через их территорию. Кроме того, в том же году Германия настаивала на нейтрализации прибалтийских государств и заставляла их отказаться от соблюдения 16-й статьи устава Лиги наций о коллективной обороне.

Эти действия Германии были поддержаны Польшей. Министр иностранных дел Польши Бек не раз посещал столицы прибалтийских государств, выступая за их нейтралитет. В польском журнале «Пржеглад Повсечни» в 1938 году говорилось: «Сам Риббентроп намерен посетить Варшаву, Каунас, Ригу, Таллин и Хельсинки, чтобы установить там протекторат Польши под протекторатом Германии». Разоблачая эти маневры, «Правда» 19 июля 1938 года писала: «Бек хлопочет о создании блока нейтральных государств от Черного моря до Северного Ледовитого океана, блока, который можно было бы поставить на службу агрессивным планам Берлина и Варшавы».

29–31 августа 1938 года Эстонию посетил зять Геринга Мегерле, который настаивал на отказе Эстонии от ее обязательств, вытекающих из 16-й статьи Устава Лиги Наций. 1 сентября 1938 года заведующий отделом Скандинавских и прибалтийских стран Министерства иностранных дел Германии Грундгер заявил поверенному в делах Латвии Игенбергу: «Пришло время недвусмысленно и твердо заявить о том, кто будет соблюдать во время войны нейтралитет, а кто нет».

Уступая этому давлению, 19 сентября 1938 года представитель Латвии в своем выступлении на заседании Ассамблеи Лиги Наций заявил, что правительство этой страны «сохраняет за собой право определять в каждом отдельном случае, в состоянии ли оно принять меры, предусмотренные статьей 16, и если да — то в какой степени». Аналогичные заявления были сделаны правительствами Эстонии, Литвы, Польши, Швеции и ряда других стран. Эти заявления были с удовлетворением встречены в Берлине.

Отступление перед германским диктатом происходило в то время, как Германия практически не скрывала своих захватнических намерений. В апреле 1938 года Гитлер в беседе с германским послом в Риме Макензеном заявил, что после того, как к Германии будет присоединена Судетская область, речь будет идти прежде всего об установлении германского господства над окраинными государствами. Эти мысли высказывали в своих разговорах и германские дипломаты в Прибалтике, что следовало из секретной записки латвийской полиции: «Что говорят сотрудники германской миссии в Риге». В ней* в частности, сообщалось о постоянных беседах о том, что «сразу же после разрешения чехословацкого вопроса начнется осуществление планов немцев на Востоке, в том числе в Прибалтике».

Откровенно высказывались на этот счет и представители немецкого меньшинства. Руководитель немецких нацистов в Лиепае говорил 9 сентября 1938 года: «Если из Германии будет получен приказ создать условия, которые дали бы Германии возможность вступить в Латвию, то участники национал-социалистического движения будут устраивать демонстрации и беспорядки, чтобы спровоцировать полицию на применение насильственных мер, пока об этом не начнет писать иностранная пресса, особенно немецкие газеты. После того как мировое общественное мнение будет должным образом подготовлено, никто не может запретить Германии поспешить на помощь своим братьям».

Руководители Германии открыто заявляли о своей поддержке этих взглядов немецкого меньшинства. Выступая на слете руководителей национал-социалистического движения в Прибалтике летом 1938 года, Генрих Гиммлер говорил: «Германия поддерживает латвийских немцев даже больше, чем немцев, проживающих в других странах, например судетских, ибо прибалтийские, в том числе латвийские, немцы в известном отношении более важны, так как их рассматривают как германский форпост на Востоке против Коминтерна».

Между тем руководители Латвии трусливо поддерживали германскую агрессивную политику. Вскоре после аншлюса 4 апреля 1938 года Мунтерс приветствовал «великую Германию». Находясь в Риме, Мунтерс провозгласил тост за «короля Италии и императора Абиссинии» (так Латвия первой после Германии признала захват Италией Эфиопии). Казалось бы, поглощение Германией Судетской области под предлогом защиты местных немцев в результате мюнхенской сделки создавало прецедент для аналогичных действий в отношении Латвии, где проживало немало немцев. Однако латвийское правительство поспешило одобрить мюнхенский сговор в конце сентября 1938 года. Мунтерс назвал Мюнхенские соглашения «историческим событием» и предложил «поздравить их творцов». В своей статье, опубликованной в ноябрьском номере журнала «Сеейс», Мунтерс писал: «События 1938 года не вызывают перед внешней политикой Латвии никаких проблем. На наших глазах рождается новая Европа. Мы шли в ногу с эпохой и в области культуры, и в области хозяйства, и в области государственных организаций, и, наконец, в понимании социальной системы. В области внешней политики мы должны включаться в новую Европу».

В Германии положительно оценивали позицию Латвии. Германское правительство выразило благодарность латвийскому правительству за его поведение в ходе кризиса вокруг Чехословакии. 1 декабря 1938 года Грундгер в беседе с латвийским посланником Криевенем хорошо отозвался о статье Мунтерса в журнале «Сеейс» и заявил, что, судя по ее содержанию, внешняя политика Латвии полностью соответствует в своих основных линиях германской внешней политике. Германский посланник в Риге Коце в беседе с посланником США Уйали говорил: «Многие члены латвийского правительства желают полностью отдать Латвию в руки немцев (очевидно, имея в виду просить Германию взять под свой протекторат)».

Литовский посланник в Риге Савицкас сообщал в Каунас: «Ульманис и его приближенные занимают открыто прогерманскую позицию». Часть правящих кругов Латвии говорила о сходстве между нацизмом и националистической идеологией, господствовавшей в Латвии. Отражая эти взгляды, газета «Брива Земе» писала 13 февраля 1939 года: «В Латвии значительно легче понять национал-социалистическое мировоззрение, чем в традиционных демократических странах… Каких-либо идеологических расхождений между Латвией и Германией не существует».

Однако далеко не все в Латвии разделяли такие настроения. Опасения по поводу возможного вторжения Германии в Прибалтику усиливались по мере того, как становилось ясно, что западные державы не намерены защищать малые страны Европы. Объясняя проводившуюся правительством Чемберлена политику «умиротворения» нацистских агрессоров, английский посланник в Риге Орде 22 февраля 1939 года заявил в беседе с группой латвийских министров: «Пока спешить нечего. Отдали одну, другую, третью — все это маленькие страны. Когда же дало дойдет до Франции, то следует подумать». Участник этой беседы латвийский министр путей сообщения Латвии Эйнберг позже говорил: «На латышей эти слова подействовали как холодный душ».

Понимание того, что прогерманские настроения распространены лишь среди части правящих кругов Латвии, превратившихся в платных агентов Гитлера, отразилось в содержании записки Грундгера, в которой говорилось: «Настроение латышского народа было таким, что в случае если на помощь Латвии против Германии пришла бы Красная Армия, то она была бы встречена населением с распростертыми объятиями». Советник германской миссии в Латвии в беседе с американским посланником утверждал: «80 % латышей симпатизирует СССР, а не Германии». Французский посланник в Латвии писал: «Я знаю, что латыши пойдут с Советским Союзом, а если на них нападут, то они уйдут в СССР, так говорят все слои, кроме богатых».

Такие же настроения выявила и латвийская полиция. 20 марта 1939 года начальник охранки Лиепайского района отмечал в своем отчете «резкие антигерманские настроения». Он писал: «Крестьяне готовы бороться с немцами хоть с косами в руках». При этом люди высказывали «подозрения, что правительство проводит с Германией общую политику». 4 апреля 1939 года начальник Тукумсской уездной полиции докладывал в Министерство внутренних дел Латвии: «Настроение в настоящее время среди латышского населения, в том числе среди рабочих, таково, что в случае необходимости… все, как один человек, поднимутся на борьбу против Германии». Латвийская полиция признавала в отчете за лето 1939 года: «Рабочие настроены крайне враждебно к гитлеровской Германии и своим единственным спасителем считают СССР». Даже в верхах было немало лиц, выступавших против Германии. Так, генерал Балодис заявлял: «Немцы не прочь взять нас под свой протекторат. Но это равносильно гибели… Возьмите, например, основные вопросы: аграрный — немцы все заберут и будут нас угнетать; дальше — нашу интеллигенцию, служащих и военных, — они выгонят и заставят на них работать. Вся жизнь будет перекроена… Это мнение всего народа и армии».

Прогерманская ориентация верхов Эстонии и Латвии шла вразрез с настроениями народов этих республик. Посол Чехословакии в Латвии Берачек сообщал 21 сентября 1938 года в Прагу: «Даже при поверхностном знакомстве с положением в Латвии нетрудно убедиться в том, что латышский народ в большинстве своем настроен антинемецки. Подобные антинемецкие настроения берут свое начало еще со времен владычества прибалтийских баронов в Латвии… Наиболее многочисленный слой Латвии, крестьянство, хотя и не сочувствует политике, проводимой в Советском Союзе в области сельского хозяйства, все же страшится ее менее, чем власти баронов, о которых латышский народ знает, что они полны мести за проведенную в Латвии земельную реформу… Эти бароны в большинстве своем входят в национал-социалистические дружины, которые в случае оккупации Латвии немецкими войсками смогут расправляться с неугодным им элементом, а бароны займут наиболее важные административные посты». В то же время Берачек обращал внимание на антигерманские настроения министра обороны Латвии генерала Балодиса, о котором писал, что «он чрезвычайно популярен среди народа, враг немцев». Обсуждая с Берачеком развитие кризиса вокруг Чехословакии, Балодис говорил: «Надеюсь, что Чехословакия не уступит немцам и в своих уступках немцам слишком далеко не зайдет, ибо в противном случае возрос бы аппетит немецких меньшинств во всем мире, в том числе и в Латвии». Берачек утверждал, что «верховный командующий Беркис… полностью разделяет взгляды Балодиса… В общем, можно сказать, что армия во главе с Балодисом против немцев и за сотрудничество с Россией в случае, если бы удалось соблюдать нейтралитет».

Из того же послания следовало, что антигерманские настроения были распространены и в Эстонии: «Знатоки предсказывают, что Эстония в случае войны и поражения польской политики скорее встанет на сторону России, чем на сторону Германии». Сообщая о прогерманских настроениях Пятса и руководителей эстонской армии, 7-й отдел ГУГБ НКВД в своем сообщении от 22 июля 1937 года писал: «Что касается эстонской армии, то вся армия и 99 % офицерства продолжают оставаться отрицательно настроенными по отношению к Германии».

Оценивая позицию Литвы, в своей телеграмме в Прагу от 21 сентября 1938 года посол Чехословакии сообщал: «Что касается Литвы, то дать ответ здесь еще труднее, ибо Литва до сих пор играла на двух струнах: немецкой и русской». Но, заявлял посол, скорее всего, «Литва также решила бы в пользу России».

Настроения в Прибалтике перед Мюнхеном и после него вызвали беспокойство в Берлине. 10 октября 1938 года Грундгер потребовал через латвийского представителя в Берлине принятия мер для борьбы с антигерманскими настроениями. 21 ноября 1938 года такое же заявление Криевеню сделал Риббентроп.

В германских газетах появились публикации, в которых вновь говорилось о том, что Латвия является «старой немецкой землей», «бывшей немецкой колонией», что она входит в «прежние германские государственные границы». Журнал «Дойче арбайт» писал в 1938 году: «Задачей немцев в Прибалтике является размещение немецких колонистов — немецких крестьян, как это было во время Екатерины II, когда появилась первая немецкая колония в Видземе, так называемая «германская колония». К сожалению, тогда жидкое верхнее сословие (дворяне) без твердого основания (немецкие крестьяне) не сумело онемечить латышей». Теперь, говорилось в журнальной статье, эта задача вновь стоит перед немцами в Прибалтике. «Если теперешний автократический режим в Латвии существует, — следовало далее в статье, — то эта идея национал-социалистов и режим созданы германским прошлым. Немецкой молодежи в Латвии надо быть сплоченной, понимать большие проблемы и выполнять задачи настоящего времени».

Газета «Дойче альгемайне цайтунг» писала в 1938 году: «Нет такой силы в мире, которая могла бы вычеркнуть германизм из истории этой земли или оспорить его будущее». 28 ноября 1938 года «Магдебургер цайтунг» писала: «Германские народные группы живут у устья Даугавы уже 700 лет, и они поселились там еще тогда, когда там нельзя было найти ни одного латыша». В январе 1939 года журнал «Ост-Европа» в своем обзоре положения в Латвии утверждал: «Единственным естественным актом ее будущего может быть только присоединение к Германии». В марте 1939 года «Дас шварце кор» поместил карту, в примечании к которой заявлялось, что Латвия, Эстония и Литва принадлежали Германии еще в 1250–1400 годах.

Такими же идеями были пропитаны и многие издания, опубликованные в эти годы в Германии (например, книга «Балтийское пространство» Эрнста Брунова). В своей работе «Тевтонский рыцарский орден и его замки» Август Винниг заявлял, что Латвия тесно связана с Пруссией, и выражал надежду на возвращение времен Тевтонского ордена. В своей книге «Раса и государство» К. Хаусхофер и Г. Пауль писали: «28–30 градусы долготы уже в древние и средние века являлись границей германского государства на востоке. Государство Тевтонского ордена простиралось до Чудского озера и его притока реки Нарвы».

Вскоре после захвата Германией Чехии и превращения ее в «протекторат Богемия и Моравия» 15 марта 1939 года советник Министерства пропаганды Латвии Бемер откровенно заявил латвийскому посланнику Криевеню: «Теперь Латвия должна идти за Германией, так как тогда немцам не надо будет двигаться в поход и заставлять Латвию становиться под защиту фюрера с помощью силы».

Латвийский консул сообщал 20 марта 1939 года из Бреслау: «Из сообщений германской печати вытекают два вывода: 1) Германия совершенно открыто начала свое империалистическое шествие по Европе; 2) те области, которые рассматриваются как «германское жизненное пространство», должны быть полностью подчинены германскому правительству. Это означает, что многим государствам, в том числе Латвии, угрожает опасность».

Такая ситуация стала результатом срыва усилий СССР по созданию системы коллективной безопасности против гитлеровской агрессии. Эти усилия отвечали интересам народов всей Европы, особенно Прибалтики, страны которой могли вновь стать первыми жертвами агрессивной войны германского империализма. В Прибалтике многие выступали в поддержку советских предложений о коллективной безопасности. Однако советские инициативы не были поддержаны ведущими державами Запада. Великобритания же пыталась сделать все возможное, чтобы направить германскую экспансию через Прибалтику на СССР. Не в последнюю очередь провалу советских усилий по обузданию захватчиков способствовали прибалтийские государства, оказавшиеся в экономической зависимости от Германии, и особенно правители этих государств, многие из которых фактически превратились в платных агентов Гитлера.




Глава 5

Капитуляция перед Гитлером Прибалтийских государств


Поскольку в разделе Чехословакии после Мюнхенского соглашения принимала активное участие Польша, то эта страна, как и Германия, стала вызывать страх в правящих кругах Прибалтики. 10 октября 1938 года советская разведка сообщала из Риги: «Здесь упорно циркулируют слухи, что вскоре после захвата Тешина Польша поставила перед Латвией требования о присоединении к Польше латвийской территории с польским населением. Речь идет об Илькте, возможно, о Двинске… Молва утверждает, что латыши уже смирились с неизбежностью уступок полякам. Вопрос только в размере этих уступок. Говорят, что польские требования вызвали острые разногласия в руководящих сферах. Против капитуляции настроены военные круги. Ходят также слухи о возможности резкого поворота политического курса в сторону открытого сближения с Германией и соответствующего изменения внутренней политики Латвии. Местные газеты сообщают теперь, что в тревожные дни здесь наблюдалось массовое изъятие вкладов из банков… Здесь не перестают говорить о растерянности, которая наблюдается в руководящих кругах».

Эти страхи объяснялись тем, что в ходе кампании угроз, развернутой в начале 1938 года против Литвы, Польша добилась своих целей. В марте 1938 года правительство Польши предъявило ультиматум Литве, требуя, чтобы та навечно отказалась от Виленской области и установила с Польшей дипломатические отношения. Литву поддержал Советский Союз. 16 марта 1938 года Литвинов заявил польскому послу Гржибовскому, что СССР заинтересован в сохранении независимости литовского государства и не стал бы оставаться безучастным к событиям на польско-Литовской границе. Однако Эстония и Латвия не поддержали Литву. Под давлением Польши Литва установила дипломатические отношения с Польшей, а последняя активизировала усилия по созданию военно-политического блока от Балтийского до Черного моря.

В том же году вслед за Польшей кампанию против Литвы развернула Германия. В начале 1938 года нарком внутренних дел СССР Л.П. Берия докладывал И.В. Сталину и В.М. Молотову: «Немцы в Клайпеде (Мемельская область) ведут открытую работу по подготовке присоединения области к Германии. Все существующие законы литовского правительства по Клайпедской области сеймиком игнорируются, фактически немцы в Клайпеде являются хозяевами. Они создали фашистские организации, штурмовые отряды, которые вооружением и обмундированием снабжаются из Германии. Руководитель клайпедских фашистов доктор Нейман открыто выступает о присоединении Клайпеды к Германии. Для того чтобы спровоцировать конфликт с литовцами, Нейман всюду говорит, что литовцы, возможно, выступят против мемельских немцев. Это заявление рассматривается как подготовка путем провокаций к вооруженному вмешательству немцев с целью захвата Клайпеды».

Позже советская разведка сообщала, что 10 и 28 июня 1938 года «в Клайпеде в районе порта немцами были организованы многочисленные демонстрации, которые носили ярко выраженный фашистский характер и сопровождались лозунгами в честь Гитлера и великой Германии. Демонстрации были приурочены к дням захода в порт немецких пассажирских пароходов. При разгоне последней демонстрации было применено оружие. Насчитывается более 100 человек раненых, из которых несколько человек тяжело, и один умер. Среди пострадавших большинство литовцев. В Клайпеде царит сильное возбуждение… Литовские правительственные круги убеждены в том, что события в Клайпеде спровоцированы немцами и являются подготовкой к захвату Клайпедской области Германией».

21 октября 1938 года германское правительство дало указание о подготовке захвата Клайпеды и примыкающей к городу территории. Под давлением Германии правительство Литвы в ноябре 1938 года сняло цензуру с немецкой печати, разрешило легальную деятельность нацистских партий. В январе 1939 года была создана новая директория Клайпедского края, провозгласившая своей официальной идеологией нацизм. В крае создавались нацистские вооруженные отряды, устраивались демонстрации под нацистскими лозунгами. Свастика, форма штурмовиков, портреты нацистских вождей заменили государственные атрибуты Литвы. Нацисты избивали антифашистов, преследовали прохожих за литовскую речь на улицах Клайпеды. Шла интенсивная подготовка к аннексии Клайпедского края Германией.

20 марта 1939 года Риббентроп вручил вызванному в Берлин министру иностранных дел Литвы Урбшису ультиматум о немедленной передаче Германии Клайпедской области. Риббентроп угрожал: если литовское правительство не даст положительного ответа, то «скажет свое слово германская армия». «Но тогда, — заявил Риббентроп, — неизвестно, где именно остановится армия в своем походе».

Литовское правительство обратилось к Великобритании и Франции с запросом: что предпримут обе державы, если Германия попытается захватить Клайпеду насильственным путем. Ответ не замедлил себя ждать. Париж и Лондон ответили, что на их помощь Литва может не рассчитывать.

В Берлин, где шли германо-литовские переговоры, поступали запросы от Гитлера, который находился вместе с командующим германским военно-морским флотом адмиралом Редером на борту линкора «Германия» у берегов Литвы. В случае отказа литовского правительства все было готово к вторжению в Литву.

В 1 час 30 минут ночи 23 марта Литва подписала договор о сдаче Клайпеды (Мемеля) Германии. В ответ Германия дала обязательство о ненападении на Литву. Комментируя подписанный договор, латвийская миссия в Бельгии сообщала в Ригу: «Никто не верит, что Германия остановится на границах Клайпедской области. Она в первый подходящий момент пойдет дальше. Судьбу Литвы считают уже решенной, и почти с такой же точки зрения начинают смотреть на Латвию». Так же оценивала положение и латвийская миссия в Берлине.

Через час после подписания договора с Литвой, в 2 часа 30 минут ночи 23 марта, Гитлер начал речь в «освобожденном Мемеле». Комментируя захват немцами Клайпеды, греческий посол в Бельгии Сакепаропулос заявил: «Договор означает перенос границы Германии к Даугавпилсу и Елгаве. Германия в любой момент найдет причину для интервенции, основываясь на том, что ей надо уберечь Литву от какой-либо чужой власти… Кто знает, может быть, такой же договор, в котором скрывается мысль о протекторате, Гитлер предложил и остальным прибалтийским государствам». 14 апреля французская газета «Ле суар» писала: «Кто хочет начать военный поход против России, тому надо держать в своих руках Клайпеду. Клайпедская область — это хороший мост для нападения. После Клайпеды, надо думать, последует Данциг. Затем после Данцига — Рижский порт в Латвии. После него, очевидно, Таллин в Эстонии. Эти порты в руках Германии будут пистолетами, направленными против Прибалтики и против России. Балтийское море станет озером Германии».

Потеря Клайпеды нанесла ощутимый удар по экономике Литвы. Хотя в Клайпедском крае проживало лишь 6 % населения республики, здесь производилась треть ее промышленной продукции. Через Клайпедский порт проходило 80 % объема внешней торговли Литвы. Овладев Клайпедой, Германия чувствовала себя вправе диктовать новые жесткие условия Литве. 20 мая 1939 года был подписан новый германо-литовский договор, по которому 75 % экспорта Литвы направлялось в Германию, а 85 % ее импорта составляли продукты из Германии.

Излагая свои экспансионистские планы на секретном совещании военных руководителей 23 мая, Гитлер заявлял: «Речь идет для нас о жизненном пространстве на Востоке… о разрешении прибалтийской проблемы».

Захват Клайпеды (Мемеля) вдохновил немецкое меньшинство в прибалтийских странах. По свидетельству германского посланника в Эстонии Фровайна, в Эстонии и Латвии среди немцев существует мнение, что «аннексия Германией прибалтийских государств является просто делом времени» и что «тогда немцы снова станут хозяевами в Эстонии и Латвии». Латвийская полиция сообщала, что среди членов союза немецкой молодежи распространялись слухи о том, что скоро будет решен вопрос о компенсациях немецким помещикам, утратившим земли после аграрной реформы.

В германской печати снова развернулась антилатвийская кампания. Историк В. Сиполс замечал: «Если верить германским газетам, то не немцы угнетали латышей в течение столетий, а, наоборот, проживавшие в Латвии немцы подвергались гнету со стороны латышей. Эта кампания напоминала те, что развертывались в германской печати перед захватами Австрии, Чехословакии, Клайпеды». Министерство иностранных дел Латвии обреченно констатировало: «Со дня на день усиливается кампания против Латвии и Эстонии».

Одновременно Германия ставила вопрос о разделе прибалтийских стран между ней и Польшей. 27 марта 1939 года польский генеральный консул в Мюнхене сообщал в Министерство иностранных дел Польши, что генерал фон Экк (близкий к Гитлеру) заявил ему, что «Польша является слишком большим государством, чтобы не иметь доступа к морю, и это признает Гитлер. Она могла бы получить взамен коридора и Данцига военный порт Лиепаю и, возможно, Ригу». О подобного рода предложениях сообщал в Ригу также латвийский посланник в Польше Экие. Польше предлагались также вся Литва, Лиепая и Рига. Было очевидно, что Германия была готова начать экспансию против прибалтийских республик либо в одиночку, либо с помощью Польши.

В этой обстановке 28 марта 1939 года Литвинов заявил посланнику Латвии в Москве Коцыню о «заинтересованности СССР в сохранении полной независимости Латвии и других прибалтийских государств» и подчеркнул «готовность Советского Союза на деле доказать свою заинтересованность».

По мере нарастания вероятности вторжения Германии в Прибалтику в правящих кругах трех республик росли капитулянтские настроения. Министр общественных дел Латвии А. Берзинь на закрытом совещании айзеаргов заявил: «Малые страны не имеют никаких перспектив на сохранение своей независимости и должны покориться Германии». Он призывал айзеаргов вести пропаганду среди населения в соответствующем духе. Министр путей сообщения Латвии Эйнберг в беседе с советским полпредом Зотовым 22 марта заявил: «Немцы не замедлят воспользоваться обстановкой, и придется, конечно, идти на уступки».

Трусливая позиция верхов прибалтийских стран привела к тому, что Германия сменила свою тактику в этом регионе. Как отмечал В. Сиполс, учитывая позицию фашистских правительств Эстонии, Латвии и Литвы, придерживавшихся по отношению к Германии все более угоднической политики, гитлеровцы пришли к выводу, что они смогут установить свое господство над Прибалтикой и без применения вооруженной силы. Гитлеровцы стали в Прибалтике на путь так называемой «косвенной агрессии». Внезапно Германия прекратила кампанию о «преследованиях немцев в Прибалтике». Более того, германский посланник в Латвии Коце заявил местным немцам, что «жизнь в Латвии идет в таком же направлении, как и в Германии» и что они «должны быть счастливы, проживая в таком государстве». В германской печати стали писать о тесных связях между Германией и Латвией в «борьбе против коммунизма».

В ответ латвийские руководящие деятели спешили заверить Гитлера в их лояльности к нему. 3 апреля 1939 года Мунтерс писал: «Мы признаем и уважаем громадную роль Германии в нашей части Европы». На празднование 50-летия Гитлера 20 апреля 1939 года в Берлин прибыли по приглашению германского правительства военные руководители Латвии: начальник Генерального штаба Гартманис, генерал Данкер (с 1941 года — глава марионеточного «самоуправления» латвийского «бецирка»), военный атташе Латвии генерал Пленснер (впоследствии начальник латышского легиона СС), подполковник А. Берзинь (после германской оккупации работал в органах «самоуправления» и штабе латышского легиона СС).

К этому времени мир уже месяц жил в обстановке разраставшегося международного кризиса вокруг Данцига. За полгода до его начала Гитлер решил предпринять агрессию против СССР совместно с Польшей. В качестве условия раздела Украины Гитлер потребовал аннексии свободного города Данцига. Тогда, предлагал он, «Германия и Польша могут действовать совместно на Украине». Однако отказ Польши уступить Данциг и согласиться на проведение экстерриториальной дороги через польский коридор показал Гитлеру, что в случае германо-польской кампании германские войска были бы вынуждены действовать на чужой территории, имея весьма ненадежный тыл и довольно ненадежного союзника. Походы для завоевания «жизненного пространства» на Украине и в Прибалтике можно было отложить ради упрочения плацдарма для будущего нападения на Россию. Заявления Германии по Данцигу приобрели угрожающий характер. В этих условиях было очевидно, что Польша не сможет в одиночку отразить возможное германское нападение.

Правительство Польши продемонстрировало политическую слепоту, отказавшись даже рассмотреть вопрос об участии СССР в совместных мероприятиях по отпору гитлеровской агрессии. Польша обратилась за помощью лишь к западным державам, которые также проявляли нежелание привлечь СССР к совместной борьбе против агрессии. 22 марта министр иностранных дел Бек предложил Англии заключить секретное англо-польское соглашение о взаимопомощи. 31 марта 1939 года, выступая в палате общин, Чемберлен заявил, что Англия и Франция «окажут польскому правительству любую поддержку, какая имеется в их распоряжении», если на Польшу будет совершено нападение.

Кризис в польско-германских отношениях, возникший первоначально из-за компенсации за будущую добычу на Украине, перерос в острый конфликт, вовлекавший как крупные державы Европы, так и малые страны. Как и полгода назад, мир вновь оказался на пороге войны.

Латвийские верхи демонстрировали свое верноподданническое отношение к Гитлеру в то время, когда по вине Германии мир вновь оказался на грани войны и в различных странах изыскивались способы обуздания германской агрессии. 15 апреля 1939 года президент США Ф.Д. Рузвельт обратился с личным письмом к Гитлеру и Муссолини с предложением, чтобы они дали гарантии ненападения Германии и Италии на 31 страну мира. Среди них были упомянуты и три прибалтийские республики. Через два дня, 17 апреля, Министерство иностранных дел Германии потребовало от своих дипломатических представителей в большинстве из упомянутых Рузвельтом стран запросить их правительства: 1) «Чувствуют ли они, что им в какой-либо степени угрожает Германия?» и 2) «Поручали ли они Рузвельту вносить свое предложение?»

К 22 апреля большинство запрошенных, включая правительства Югославии, Бельгии, Дании, Норвегии, Нидерландов и Люксембурга, ответили отрицательно на оба вопроса. Румыния ответила загадочно, заявив: «Правительству рейха лучше известно, существует такая угроза или нет».

Как отмечал американский историк У. Ширер, «Латвия сначала не поняла, какой ответ от нее ждут. Вскоре германское Министерство иностранных дел прояснило обстановку. 18 апреля статс-секретарь министерства Вайдзеккер позвонил своему посланнику в Риге и сообщил ему, что «мы не понимаем ответа латвийского министра иностранных дел на наш запрос в связи с телеграммой Рузвельта». В то время как практически все другие правительства уже дали ответы, и, естественно, отрицательные, то господин Мунтерс увидел в этой вздорной американской пропаганде вопрос, о котором он должен посоветоваться со своими коллегами по кабинету. Если господин Мунтерс сразу не ответит «нет» на наш запрос, то мы можем включить Латвию в список тех стран, которые стали добровольными соучастниками господина Рузвельта. Я полагаю, что заявление господина фон Коце (германского посланника) будет достаточным для того, чтобы получить очевидный ответ от Мунтерса». Как замечал Ширер, Вайзекер оказался прав. Из Риги пришел ответ Мунтерса: «Существующее состояние латвийско-германских отношений не дает никаких оснований об угрозе независимости и неприкосновенности Латвии». Еще раньше схожие ответы были направлены в Берлин из Каунаса и Таллина.

28 апреля 1939 года в своем выступлении в рейхстаге Гитлер высмеял обращение Рузвельта и одновременно заявил о готовности Германии подписать договоры о ненападении с рядом соседних стран, включая Швецию, Данию, Норвегию, Финляндию, Эстонию, Латвию. (Литве такое предложение не было сделано, так как, по объяснению немцев, обязательство о ненападении Германии содержалось в германо-литовском договоре о Клайпеде.)

В тот же день Риббентроп вызвал латвийского посланника Криевеня и заявил ему, что заключение договора о ненападении должно привести к «урегулированию всех вопросов, касающихся немецкого меньшинства в Латвии». 2 мая правительство Латвии решило принять немецкие условия.

Подписанию договора предшествовала германская пропагандистская кампания, приуроченная к 20-летию вступления немецких войск в Ригу в 1919 году. В Латвию прибыли ветераны антисоветской интервенции 1919 года. Состоялись торжественные посадки деревьев в «антибольшевистских» рощах. Были открыты «антибольшевистские» памятники. В Лиепаю прибыл германский военный корабль «Бруммер». Генерал Телферс, представитель латвийского правительства на этих торжествах, состоявшихся 22 мая 1939 года, заявил: «Если вновь придет час борьбы, я убежден, что мы снова будем стоять в ней плечом к плечу». В эти дни министр общественных дел Берзинь в беседе с советским полпредом Зотовым говорил, что в Латвии действительно есть люди, особенно из крупной буржуазии, «которые не прочь принять немецкую ориентацию».

7 июня в Берлине состоялось подписание латвийско-германского и эстонско-германского договоров о ненападении. В Латвии ходила шутка: «Теперь Германия может быть спокойна, Латвия на нее не нападет».

Одновременно Латвия и Эстония отказывались от англо-франко-советских гарантий своей безопасности. В коммюнике после подписания договоров говорилось: «Латвийское правительство и эстонское правительство обязались самостоятельно заботиться о сохранении политической независимости своих государств и придерживаться строгой политики нейтралитета». В тот же день министры иностранных дел Латвии и Эстонии, подписавшие договоры, были награждены германскими орденами.

Вскоре в прибалтийские страны стали поступать новые партии германского оружия. Если с 1919 по 1938 год Латвия закупала оружие в основном в Англии и во Франции, то с середины 1939 года вооружения стали закупаться исключительно в Германии. Латвия заключила с Германией контракты на поставки 96 артиллерийских орудий, а также автоматов, минометов, снарядов, патронов, пороха, оптических приборов.

14 июля 4 германских эсминца прибыли в Рижский порт. Одновременно в Ригу на немецких пароходах прибыло 4 тысячи туристов из Германии. Агент латвийской охранки сообщал: «Немцам известно до последней мелочи все, что намереваются предпринять латыши… В каждом государственном и общественном учреждении они имеют своих агентов и доброжелателей. Поэтому нечего удивляться, что Германия полностью осведомлена о положении не только в экономике, но и в военном ведомстве».

В июне 1939 года Эстонию посетил начальник штаба сухопутных сил Германии Гальдер, а затем начальник германской военной разведки Канарис. В ходе секретных переговоров обсуждался вопрос о вводе немецких войск в эту страну через Латвию и Литву. Прибывшие с Гальдером немецкие инженеры фотографировали пограничную полосу между Эстонией и СССР.

21 июня итальянский посланник в Таллине сообщал в Рим о том, что в правящих кругах Эстонии говорят о «возможности оккупации Германией островов Хийумаа и Сааремаа». Утверждалось, что в ходе германо-эстонских переговоров было решено, что для ввода войск в Эстонию потребуется 16 военных кораблей. Но не исключалась возможность и ввода войск через Литву и Латвию.

Казалось, что захват прибалтийских стран Германией — это дело времени. Тогда в случае войны германские войска оказались бы на ближайших подступах к Ленинграду. Правящие круги прибалтийских государств понимали неустойчивость своего положения как перед лицом германской агрессии, так и в случае советского отпора этой агрессии. В секретной записке Мунтерс писал: «Германо-советская война… очень обширное мероприятие, которое не поддается никаким предварительным расчетам. Если так случится, то перед нами будет такая беспощадная борьба, все возможности которой совсем не будут предусмотрены… Одним словом, наша подлинная угроза — ближайшая германо-советская война, которая будет такой обширной катастрофой, реальные прогнозы которой установить сегодня совсем нельзя».

Многие предприниматели Прибалтики стали переводить свои сбережения за рубеж, а иные побежали вслед за своими капиталами. Став свидетелями аншлюса Мюнхена, захвата Чехии, а затем и Клайпеды, они осознавали тщетность надежд на помощь Англии и Франции в такой ситуации. Поскольку же антикоммунистическая идеология лидеров прибалтийских режимов ставила пределы в развитии их отношений с СССР, то они приучались вести себя на международной арене так, как это было угодно Берлину.

Тем временем Советское правительство подчеркивало свое стремление к сохранению дружественных отношений с прибалтийскими государствами. Несмотря на проводимую Западом политику остракизма в отношении СССР, Советское правительство выступило с новой инициативой, направленной на обуздание агрессора. 17 апреля М.М. Литвинов в беседе с послом Англии в СССР внес предложение о пакте взаимопомощи Великобритании, Франции и СССР, к которому могли бы присоединиться Польша и другие страны Европы. Договор предусматривал бы оказание помощи Финляндии, Эстонии, Латвии, Польше и Румынии.

Однако 8 мая правительство Великобритании ответило, что пока «не созрело время» для такого договора. Вместо этого Англия предложила договор, в соответствии с которым СССР был бы обязан прийти на помощь Великобритании и Франции в случае германского нападения на Польшу, Румынию, Бельгию, но Великобритания и Франция не помогали бы СССР, если бы произошло нападение Германии на прибалтийские страны.

В то же время, исходя из очевидного нежелания Запада сотрудничать с СССР, Советское правительство предприняло зондаж позиции Германии. В беседе со статс-секретарем Вайдзеккером посол СССР в Берлине Мере-калов 17 апреля заявил: «Идеологические различия не помешали отношениям между Россией и Италией и не должны мешать отношениям с Германией. Россия не использовала нынешние осложнения между Германией и западными демократиями, и она не желает делать это. Нет оснований, почему бы не поставить отношения на нормальную основу, почему бы из нормальных отношений не могли вырасти постоянно улучшающиеся отношения».

Идя на эти переговоры, Советское правительство исходило из наличия враждебного окружения СССР. Перед Советским Союзом имелись две одинаково опасные альтернативы: или готовиться к скорому вооруженному конфликту против Германии с союзниками, ненадежность которых была проявлена в Мюнхене, или попытаться добиться временной отсрочки конфликта путем договоренности с Гитлером, неуважение к договорам и вероломство которого демонстрировались постоянно с момента его прихода к власти. Судьба СССР зависела от воли тех, с кем наша страна вступила бы в соглашение. При этом партнерами СССР при любом выборе стали бы страны, постоянно проводившие политику, направленную против Советского государства. В любом случае результат был бы чреват непредвиденными опасностями для СССР и ставил под угрозу его существование. Однако иного реального пути, кроме поиска решения в пределах двух альтернатив, у Советского Союза не было.

9 мая правительство Чемберлена официально отвергло советское предложение о тройственном пакте. Вместо этого, имея в виду английские гарантии Польше и Румынии, правительство Чемберлена предложило, чтобы, «если Великобритания и Франция окажутся вовлеченными в военные действия во исполнение этих обязательств, Советское правительство осуществило бы немедленную помощь, в случае выраженного желания в такой помощи, таким образом и на таких условиях, как об этом будет достигнута договоренность».

Позже английский историк А. Тейлор назвал это предложение «концепцией крана»: «Помощь СССР включалась и выключалась по воле Англии, а не Советского Союза». Получалось, что в случае германской агрессии СССР должен прийти на помощь Польше, Румынии и Бельгии, но Великобритания и Франция отказывались помогать СССР, если бы Германия захватила прибалтийские страны. Как свидетельствовал советник американского посольства в Париже 30 мая, «если Латвия и Эстония подвергнутся нападению со стороны Германии и не будут защищаться или воздержатся от того, чтобы просить Россию о помощи, то обязательство о взаимопомощи не вступит в силу».

Отказ Англии распространить гарантии как Советского Союза, так и собственные на прибалтийские страны в случае нападения на них Германии открывал реальный путь для германской агрессии. А. Тейлор писал: «Англия дала гарантии Польше и Румынии; поэтому ей пришлось бы выполнять свои обещания и вступить в войну, если бы Германия совершила нападение на Советскую Россию через одну из этих стран. Никаких обязательств перед балтийскими государствами Англия не дала. Это оставляло лазейку для германского нападения на Советскую Россию, в то время как западные державы сохраняли нейтралитет».

Несмотря на негативный ответ, Советское правительство возобновило свои усилия по созданию антигитлеровской коалиции. Перед лицом очевидного саботажа переговоров со стороны своего партнера СССР продолжал свои усилия по созданию антигитлеровской коалиции, поддерживая дипломатическую переписку на высоком уровне. Ныне эти факты, которые всегда признавались любыми объективными историками во всем мире, часто игнорируются в Прибалтике. Напротив, выдвигаются бездоказательные утверждения о том, что Советский Союз использовал переговоры с Англией как ширму для подготовки сговора с Германией.

На самом же деле не прекращался поиск решения из двух вариантов, при этом и значительно более низкий уровень, на котором шли переговоры с Германией, и их медленные темпы свидетельствовали о явном предпочтении, которое Советское правительство отдавало созданию антигитлеровской коалиции, даже с такими непоследовательными противниками Гитлера, какими являлись Англия и Франция.

27 мая дипломатические представители Англии и Франции вручили новому наркому иностранных дел В.М. Молотову свой проект соглашения трех держав, который предусматривал не конкретные действия, а консультации в случае угрозы агрессии. Кроме того, это предложение опять не предусматривало гарантий республикам Прибалтики в случае нападения на них Германии. Ответственный сотрудник МИД Франции Роша объяснил последнее обстоятельство советнику посольства США в Париже Вильсону: «Если Латвия или Эстония подвергнутся нападению со стороны Германии и не будут защищаться или воздержатся от того, чтобы просить Россию о помощи… обязательства о взаимной помощи не вступят в силу». Как справедливо отмечал историк И.Д. Овсяный, «проект Форин-оффис, таким образом, оставлял в Прибалтике коридор для германской агрессии против СССР». Фактическое объявление Прибалтики зоной, находящейся вне защиты великих держав, автоматически превращало этот край в район свободы действий для нацистов.

Изложенные 2 июня 1939 года в ноте Советского правительства предложения о подписании военной конвенции трех стран и об их гарантиях странам Прибалтики были отклонены правительством Англии.

Правда, Франция стала склоняться к участию в отпоре Германии в случае ее агрессии против прибалтийских стран. Однако и новые предложения западных держав содержали лазейку, позволявшую им отказаться от гарантий странам Прибалтики.

После же заключения договоров о ненападении между Германией, с одной стороны, и Латвией и Эстонией — с другой, латвийский посланник в Лондоне Заринь передал Галифаксу 12 июня 1939 года заявление о том, что политика нейтралитета делает для Латвии невозможным принятие гарантий. В заявлении же эстонского правительства говорилось, что оно «рассматривает русское предложение как недружелюбный акт, направленный против нейтралитета Эстонии». По поручению своего правительства посланник Эстонии в Москве Рей заявил британскому послу в СССР Сиидсу, что советское предложение «заставило бы нас воевать до последнего солдата на стороне Германии».

Ссылаясь на эти заявления, западные державы отказывались принять меры против вторжения Германии в прибалтийские страны. 15 июня Великобритания и Франция вновь отклонили предложение СССР о гарантиях и предложили лишь начать консультации в случае угрозы независимости Латвии, Эстонии, Финляндии, Голландии и Швейцарии.

В эти дни Англия не выразила возражений против договоров Германии с Эстонией и Латвией. Выступая на заседании комиссии Государственной думы, министр иностранных дел Эстонии Сельтер заявил, что «Англия в принципе согласна с заключением германо-эстонского пакта». В английской печати появились сообщения, что перед заключением договора с Германией на президента Эстонии Пятса «было оказано сильное давление, чтобы он не отказался от германских предложений. Это давление, по-видимому, исходило — пусть это не покажется странным — из кругов, связанных с британским ведомством иностранных дел».

Латвийский посол в Италии А. Спекке писал 17 июня в Ригу: «Из источников, стоящих близко к английским кругам, слышно, что позиция Латвии в отношении заключения договора с Германией нашла в большей части решающих английских кругов понимание и признание». В значительной степени такая позиция объяснялась желанием Лондона направить агрессию Германии к советским границам.

Латвийский посланник в Брюсселе сообщал китайскому послу в Бельгии Дзинь Таю в июне 1939 года: «Оставляя прибалтийские государства вне гарантий, Германии указывают путь к границам Советского Союза… Если определенные границы оставляют негарантированными, то из этого ясно, что… Чемберлен желает, чтобы Германия все же оказалась в конце концов в состоянии конфликта с Советским Союзом, что является давнишним планом Чемберлена».

Очевидно, что в Лондоне и Париже прекрасно понимали, что угроза для Запада будет устранена или, во всяком случае, отсрочена в случае затяжной войны на Востоке. Как утверждал посол Германии в Лондоне Дирксен, для того, чтобы обеспечить участие СССР в активных военных действиях против Германии, Англия даже была готова «уступить» СССР Прибалтику, которую до этого с такой же легкостью «отдавала» Германии.

Лицемерная политика Запада, проявившаяся, с одной стороны, в срыве реальных соглашений по отпору германской агрессии, а с другой стороны, в начале тайных переговоров с Германией, имевших целью достижение нового «Мюнхена», была обусловлена желанием развязать советско-германскую войну.

16 июня СССР вновь потребовал распространения гарантий на Прибалтику. 22 июня Франция предложила Англии включить прибалтийские республики в список стран, на которые должны были распространяться гарантии, а 28 июня повторила свои предложения. Поэтому 1 июля в своем совместном послании Советскому правительству оба западных государства выражали готовность распространить гарантии на Прибалтику. Однако вопрос о так называемой косвенной агрессии, подобно той, что осуществил Гитлер в отношении Чехии 15 марта 1939 года, был обойден.

3 июля 1939 года Советское правительство в своей ноте западным державам настаивало на том, чтобы все участники договора выступили против Германии и в случае косвенной агрессии против трех прибалтийских государств. Однако это предложение было проигнорировано. 24 июля латвийский посланник в Лондоне Заринь сообщал в Ригу, что Чемберлен «не стремится форсировать заключение договора» о взаимной помощи с СССР.

Вновь и вновь советская дипломатия требовала от Запада распространения гарантий на прибалтийские страны в случае косвенной агрессии Германии. Снова и снова эти требования отвергались.

В ходе начавшихся в августе 1939 года англо-франко-советских переговоров Советское правительство делало все от него зависящее, чтобы добиться создания действенной системы коллективной безопасности. В ходе московских переговоров Советское правительство заявило, что считает необходимым, чтобы в случае войны сильные английские и французские военно-морские эскадры вошли в Балтийское море, а Англия и Франция договорились с прибалтийскими странами о временном размещении англо-французского флота на Аландских островах, в Моонзундском архипелаге, в портах Ханко, Пярну, Хаапсалу и Лиепая «в целях охраны нейтралитета этих стран от нападения со стороны Германии». СССР предлагал, чтобы советский Балтийский флот действовал совместно с флотами западных союзников. Эти предложения Запад отверг.

Переход в 1938–1939 годах гитлеровской Германии к захватам целых стран и отдельных земель требовал принятия действенных мер для обуздания агрессора. Между тем западные державы и государства-лимитрофы продолжали срывать попытки СССР создать надежный фронт против гитлеровской агрессии. При этом Лондон прямо подталкивал Латвию и Эстонию к капитуляции перед Гитлером




Глава 6

Советско-Германский договор о ненападении


Политика западных держав делала практически невозможным действенное англо-франко-советское сотрудничество против Гитлера. Пока Запад обменивался нотами с СССР, а представители Великобритании и Франции далеко не на самом высоком уровне и с сомнительными полномочиями не спеша ехали на конференцию в Москву, активизировались тайные англо-германские переговоры, которые осуществлялись Вольтатом, видным специалистом Третьего рейха по экономическим вопросам и советником Германа Геринга, с одной стороны, и английским министром внешней торговли Хадсоном и доверенным лицом Чемберлена Вильсоном — с другой. Как отмечалось в «Истории Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.», «в этих переговорах предусматривалось полюбовное разграничение «жизненных пространств» между Англией и Германией, то есть раздел мира между ними; развивались планы захвата новых и эксплуатации существующих мировых рынков, включая «рынки» России и Китая; подготавливался англо-германский договор о взаимном ненападении, который должен был включить отказ Англии от ее обязательств в отношении Польши; шла речь о предоставлении Германии английской экономической и финансовой помощи, в том числе очень крупного займа».

В своих воспоминаниях германский посол в Англии Дирксен писал, что Хадсон заявлял на переговорах с Вольтатом о возможности совместных действий Германии и Англии в Китае, России и Британской империи. Хадсон подчеркивал, что в России особенно важна «всеобъемлющая дополнительная экономическая деятельность Германии».

Эту внешнеполитическую линию консервативного кабинета поддерживали и руководители оппозиционной лейбористской партии. Во время своего визита в германское посольство в Лондоне видный деятель лейбористов Чарльз Роден Бакстон заявил, что «Англия будет согласна уважать германские интересы в Восточной и Юго-Восточной Европе, откажется от своих гарантий некоторым странам, воздействует на Францию с целью разрыва ею договора о взаимной помощи с СССР и прекратит переговоры с Советским Союзом». Свои предложения Бакстон затем изложил в письменном виде для Рейхсминистерства иностранных дел во время своей поездки в Германию. В них говорилось о том, что Англия готова «признать Восточную Европу естественным жизненным пространством Германии» и выдать Польшу нацистам.

С 7 августа в переговоры с Хадсоном и Вильсоном включился Герман Геринг, второе лицо в гитлеровской иерархии. Составлялись планы для прибытия «наци № 2» в Лондон для подписания соглашения между Германией и Великобританией.

Одновременно шли переговоры Запада с руководством рейха и по другим каналам. 10 августа в Берхгесгадене прошла тайная встреча между Гитлером и комиссаром Лиги Наций в Данциге Буркхартом. Заявив, что он готов пойти на всеобщую войну из-за Данцига и польского коридора, Гитлер в то же время подчеркивал, что он ничего не требует «от Запада ни сейчас, ни в будущем». Он подчеркивал, что ему «нужна свобода рук на Востоке… Германия нуждается в зерне и лесе. Для получения зерна мне нужна территория на Востоке, для леса — колония, только одна колония. Все остальное ерунда… Все, что я предпринимаю, направлено против России… Мне нужна Украина, чтобы нас не могли морить голодом, как в прошлую войну». Эти заявления Гитлер делал через неделю после того, как министр иностранных дел заверял советского поверенного в делах в благожелательном расположении Германии к России.

После встречи с Гитлером Буркхарт вылетел в Базель, где он имел секретную встречу с доверенными представителями английского и французского министров иностранных дел Роджером Макинсом и Пьером Арналем. Так готовилась почва для оформления союза Германии с Англией и Францией. Публикация 12 августа в газете «Пари суар» о вылете Буркхарта из Данцига на личном самолете Гитлера вызвала переполох в мировой печати. Высказывалось предположение о том, что «Гитлер вручил Буркхарту для передачи Чемберлену письмо с предложением присоединиться к походу Германии против СССР».

Так как в этот день, 12 августа, в Москву наконец прибыли для ведения переговоров военные делегации Англии и Франции, эта новость вызвала резко негативную реакцию общественного мнения Запада. Неблагоприятное отношение к очередной сделке с Гитлером как раз в тот момент, когда, казалось, открывалась возможность создать мощную антигитлеровскую коалицию, ослабляло шансы на достижение сговора Гитлера с Англией и Францией. Однако тайные переговоры Запада с нацистским руководством были продолжены. 16 августа состоялась встреча представителя военно-воздушных сил Англии барона де Роппа с Риббентропом в Берлине. Ропп заявил: «Было бы абсурдом для Германии и Англии ввязаться в смертельную борьбу из-за Польши. Результатом может быть взаимное уничтожение воздушных сил… в то время как Россия, с ее нетронутыми силами, останется единственной страной, оказавшейся в благоприятном положении».

О том, что германское руководство не отказывалось от своих планов экспансии на Восток, свидетельствовали заявления Гитлера в ходе его бесед с министром иностранных дел Италии Чиано 12–13 августа 1939 года. Фюрер говорил: «Германская политика должна развиваться в восточном и северо-восточном направлении». Гитлер уточнял: «Восточное и северо-восточное направление, то есть прибалтийские государства, было всегда неоспоримой сферой влияния Германии с незапамятных времен».

Получая исчерпывающую разведывательную информацию о готовящейся тайной сделке между Западом и Германией, руководители СССР не намеревались спокойно наблюдать приближение к советским границам вооруженных сил страны, которая постоянно выдвигала захват советских земель в качестве одной из важнейших целей своей политики. Пока война не началась, Советский Союз мог дипломатическими средствами ослабить тот урон, который он понес бы в случае неизбежного военного разгрома Польши и почти неизбежной оккупации Прибалтики немецкими войсками. Этого можно было добиться лишь заключением военного союза с Польшей и выходом частей Красной Армии на такие рубежи на польской территории, на которых можно было остановить наступление немцев. Однако неуступчивая позиция польского правительства, не допускавшая пропуска советских войск через территорию ее страны, исключала такую возможность. Другая возможность состояла в том, чтобы договориться с Германией и на основе соглашения предотвратить вооруженное столкновение с ней, по крайней мере на некоторое время.

В середине июля 1939 года советская дипломатия решила начать переговоры с Германией по решению ряда актуальных вопросов отношений между двумя странами. С целью найти путь для широкого соглашения с Германией были использованы «переговоры о торговле и кредите», возобновившиеся в Берлине 18 июля, которые вели заместитель торгпреда в Берлине Е. Бабарин и заведующий Восточноевропейской референтурой политико-экономического отдела Министерства иностранных дел Германии Ю. Шнурре.

Москва одновременно продолжала переговоры с Парижем и Лондоном. Лишь 23 июля Англия и Франция наконец приняли советское предложение начать переговоры на уровне военных штабов с целью согласования военной конвенции, которая должна была определить, сколько вооруженных сил обязана выставить каждая сторона против Гитлера.

Но еще до того, как английские и французские делегации поднялись на борт тихоходного товаропассажирского парохода «Сити оф Экстер», направлявшегося в Ленинград, 2 августа состоялась беседа советского дипломата Г.А. Астахова с Риббентропом, в ходе которой последний заявлял о благожелательном расположении Германии к СССР. Риббентроп заверил Астахова, что «от Балтийского до Черного моря не будет проблем, которые мы совместно не сможем разрешить между собой». Риббентроп заявил представителю СССР, что «на Балтике нам двоим хватит места» и что «русские интересы там ни в коем случае не придут в столкновение с нашими. Что касается Польши, то за развивающимися событиями мы следим внимательно и хладнокровно. В случае провокации со стороны Польши мы урегулируем вопрос с Польшей в течение недели. На случай этого я сделал тонкий намек на возможность заключения с Россией соглашения о судьбе Польши».

Комментируя германские предложения, Г.А. Астахов 8 августа сообщал в Москву, что нацистские руководители не собираются «всерьез и надолго соблюдать соответствующие эвентуальные обязательства. Я думаю лишь, что на ближайшем отрезке времени они считают мыслимым идти на известную договоренность в духе вышесказанного, чтобы этой ценой нейтрализовать нас… Что же касается дальнейшего, то тут дело зависело бы, конечно, не от этих обязательств, но от новой обстановки, которая создалась бы».

Тем временем на московских переговорах выяснилось, что Польша и Румыния наотрез отказывались пропустить советские войска через свою территорию для боевых действий против Германии в случае ее нападения на эти страны. Западные участники переговоров стремились убедить советских представителей в необходимости выступить против потенциальных агрессоров, даже не имея реальной возможности нанести по ним своевременный удар. Главы военных делегаций Англии и Франции высказали следующее мнение: если агрессор нападет на Польшу и Румынию, то те «будут умолять» Советский Союз оказать им помощь. На это глава советской делегации Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов возражал: «Польша и Румыния могут не обратиться за помощью или так поздно попросить ее, что это повлечет тяжелые последствия для армий Франции, Англии и других союзников. Мы в это время не в состоянии будем оказать соответствующего воздействия на события».

Информация о готовности СССР участвовать в вооруженных действиях по отпору гитлеровской агрессии встревожила правительство Германии. Вечером 14 августа из Берлина в Москву было направлено «очень срочное» послание Риббентропа для передачи Молотову в устной форме через Шуленбурга. Как и в своей беседе с Астаховым 2 августа, рейхсминистр утверждал, что «у Германии нет агрессивных намерений в отношении СССР. Имперское правительство придерживается того мнения, что между Балтийским и Черным морями не существует вопросов, которые не могли бы быть урегулированы к полному удовлетворению обоих государств. Среди этих вопросов есть и такие, которые связаны с Балтийским и Черным морями, Прибалтикой, Польшей, Юго-Восточным районом и т. д. В подобных вопросах политическое сотрудничество между двумя странами может иметь только положительный результат». Риббентроп объявил о своей готовности «прибыть в Москву с краткосрочным визитом, чтобы от имени фюрера изложить его взгляды господину Сталину».

В ответ на его обращение В.М. Молотов 15 августа предложил заключить советско-германский договор о ненападении. В.М. Молотов запрашивал также, «намеревается ли Германия дать возможные совместные гарантии прибалтийским государствам». Поддержав предложение о поездке Риббентропа в Москву и выразив мнение, что с этим «желательно поторопиться», В.М. Молотов утверждал, что «для подобной поездки необходимо предварительное выяснение и подготовка определенных вопросов».

Однако Риббентроп не хотел ждать, и 16 августа он снова обратился к Молотову, заявив о своей готовности выехать в Москву 18 августа. В ходе встречи с Шуленбургом на другой день Молотов наотрез отказывался принять германского коллегу 18 августа. Подробно напомнив о многолетней враждебной политике Германии в отношении СССР, Молотов заявлял, что пакту о ненападении должно предшествовать экономическое соглашение между двумя странами, а также некоторый период между этими событиями.

Телеграмма Шуленбурга о его встрече с Молотовым была отправлена утром 18 августа в 5 часов 30 минут. Узнав, что Советское правительство не собирается принимать Риббентропа 18 августа для подписания договора о ненападении, Гитлер, по оценке У. Ширера, «был близок к отчаянию…». Он решил удвоить усилия для того, чтобы достичь соглашения с СССР. Из ставки фюрера в Оберзальцберге вечером 18 августа была отправлена новая телеграмма в Москву. Шуленбургу предписывалось «немедленно» условиться «о новой беседе с господином Молотовым» и сделать «все, что возможно, чтобы эта беседа состоялась без задержки». Шуленбург должен был передать Молотову, что «в нормальных условиях мы, естественно, тоже были бы готовы проводить дальнейшую перестройку германо-русских отношений через дипломатические каналы и довести ее до конца в обычном порядке. Но, по мнению фюрера, существующая необычная ситуация делает необходимым использование какого-нибудь другого метода, который приведет к быстрым результатам». Шуленбург сообщал о том, что окончательное торговое соглашение между СССР и Германией подписано. (Сообщение «Правды» от 21 августа гласило, что торгово-кредитное соглашение было подписано 19 августа Е. Бабариным и Ю. Шнурре.)

Однако, несмотря на то что Шуленбург выполнил указания своего шефа («настаивайте… на быстром осуществлении моей поездки и соответствующим образом противьтесь любым возможным советским возражениям»), германские требования о «немедленном» выезде Риббентропа в Москву не были удовлетворены. Во время очередной встречи с Шуленбургом, состоявшейся 19 августа в 2 часа дня, Молотов, одобрив идею договора, заявил, что «германский проект пакта о ненападении ни в коем случае не является исчерпывающим». Вместо этого проекта Молотов предложил взять за образец один из пактов о ненападении, заключенных СССР «с другими странами, например с Польшей, Латвией, Эстонией и т. д.». В этой связи Молотов категорически заявил о том, что «в данный момент невозможно даже приблизительно определить время поездки, так как она требует тщательных приготовлений». Видимо, ко времени встречи Шуленбурга с Молотовым 19 августа Советское правительство еще не приняло окончательного решения.

К этому времени трехсторонние переговоры окончательно зашли в тупик. 14 августа советская делегация выразила официальное сожаление по поводу «отсутствия у военных миссий Англии и Франции точного ответа на поставленный вопрос о пропуске Советских Вооруженных Сил через территорию Польши и Румынии».

С 17 по 20 августа дипломаты Англии и Франции несколько раз обращались к министру иностранных дел Польши Беку с призывом согласиться на пропуск советских войск через польскую территорию, но получили отказ. В то же время они отчаянно пытались убедить СССР за столом московских переговоров в необходимости связать себя военными обязательствами по участию в польско-германском конфликте. Как последний шаг глава французской делегации Думенк по поручению премьер-министра Франции Даладье сообщил Ворошилову о согласии Франции «в принципе» на проход советских войск через польскую территорию».

К.Е. Ворошилов потребовал письменных полномочий от Даладье на подписание Думенком военного пакта, разрешающего проход советских войск через Польшу. Таких полномочий Думенк предъявить не мог. В этой связи К.Е. Ворошилов заявил: «Я боюсь одного. Французская и английская стороны позволили, чтобы политические и военные переговоры слишком затянулись. Вот почему мы не должны исключить возможности в настоящее время определенных политических событий». Вечером 21 августа 1939 года, когда происходил этот разговор, К.Е. Ворошилов уже знал, что «определенные политические события» совсем не исключены в самом ближайшем будущем.

В это время в Москве изменилось отношение к германскому предложению. По словам Шуленбурга, 19 августа «едва ли не через полчаса после завершения беседы Молотов передал мне, что просит меня разыскать его снова в Кремле в 16.30». Во время второй встречи Молотов объяснил, что после его доклада Советскому правительству он получил полномочия вручить германскому послу советский проект договора о ненападении. Молотов заявил, что Советское правительство готово принять Риббентропа в Москве «примерно через неделю после обнародования подписанного окончательного соглашения», то есть «26 или 27 августа».

Попытки Шуленбурга приблизить дату прибытия Риббентропа оказались безуспешными. Новым событием в советско-германских отношениях явилось прямое обращение Гитлера к Сталину, которое Шуленбург передал Молотову 21 августа в 3 часа дня. Гитлер, как отмечает У. Ширер, «проглотив свою гордость, лично просил советского диктатора, которого так часто и так долго оскорблял, принять его министра иностранных дел немедленно в Москве». Гитлер приветствовал «подписание нового германо-советского торгового соглашения» и объявлял его первой ступенью «перестройки германо-советских отношений». Гитлер безоговорочно принимал проект пакта о ненападении, который был предложен Молотовым. Он объявлял, что пакт «возобновляет политическую линию, которая была выгодна обоим государствам в течение прошлых столетий».

Гитлер настаивал, «не теряя времени, вступить в новую фазу отношений друг с другом». «Поэтому, — писал он, — я еще раз предлагаю принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, самое позднее в среду, 23 августа».

К последней декаде августа, когда у Советского правительства были исчерпаны резервы времени для отсрочки решения, перед ним стоял выбор из ограниченного числа альтернатив. Подобно ситуации, возникшей зимой 1917/18 года во время переговоров в Бресте, Советская страна имела три схожие возможности для внешнеполитических действий: 1) заявить о своем решительном неприятии сделок с Германией и этим самым взять курс на войну с гитлеровским режимом; 2) заявить о своем отвращении к любым соглашениям с империалистической державой, но в военные действия с Германией не вступать; 3) подписать договор о мирных отношениях с Германией.

Учитывая существенные различия, происшедшие за 20 лет в мире и в положении Советского государства, рассмотрим, как выглядели эти три возможных варианта действий в 1939 году.

1. Отказ от договора о ненападении с Германией и продолжение попыток достичь соглашения с западными державами о совместных вооруженных действиях против Германии.

Советское правительство не могло не догадываться, что военный конфликт может начаться со дня на день. Неоднократно выраженное стремление германских руководителей подписать договор с СССР как можно быстрее и не позднее 23 августа свидетельствовало об одном: до начала войны оставались считаные часы. (На военном совещании у Гитлера был назначен день начала войны с Польшей — 26 августа. Лишь затем дата была перенесена на 1 сентября.)

Советское правительство понимало, что антигитлеровский союз к началу военных действий создать не удалось. Более того, оно видело, что западные державы стремятся максимально уклониться от выполнения своих союзнических обязательств и возложить основную тяжесть военных усилий на Советский Союз. В этом случае возникала опасность того, что в ближайшие дни Советскому Союзу предстояло бы вступить в бой с мощной германской армией не только без помощи Англии и Франции, но и имея рядом Польшу, которая и слышать не желала о военном сотрудничестве с СССР и, возможно, организовала бы вооруженное сопротивление. Как и платформа «революционной войны», выдвинутая «левыми коммунистами» во главе с Н.И. Бухариным в 1918 году, этот вариант действий ставил судьбу Советского государства в зависимость от внешних факторов и почти фатально обрекал ее на сокрушительное военное поражение.

2. Отказ от любых соглашений с империалистическими державами.

Этот вариант был подобен тому решению, которое принял Л.Д. Троцкий в Бресте: никаких соглашений (ни с Германией, ни с западными державами) не подписывать, но в военных действиях против Германии участия не принимать. Вероятно, подобные действия дали бы известную отсрочку вступления СССР в войну, но практически неизбежная агрессия Германии началась бы с рубежей, расположенных в основном по польско-советской границе, установленной Рижским договором. Стратегическое преимущество Германии в этом случае было бы неоспоримым.

3. Согласие на подписание договора о ненападении.

Вопрос о целесообразности заключения советско-германского договора о ненападении стал предметом публичных дискуссий с момента его подписания. Поставил этот вопрос и И.В. Сталин в своей речи 3 июля 1941 года, сказав: «Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора годов и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы напасть на нашу страну вопреки пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии».

Этот аргумент соответствовал представлениям, рожденным в пылу дискуссий по Брестскому договору о необходимости любой ценой добиваться «щелей во времени» или кратковременных «мирных передышек» для подготовки к будущим боям в непрекращающейся борьбе Советского государства против империалистических агрессоров. Отсрочка военного конфликта с Германией позволяла решить задания третьего пятилетнего плана для оборонной промышленности. Ряд показателей свидетельствует о качественных переменах, происшедших с 1939 года по июнь 1941-го в вооружении советских войск, и отчасти подтверждает справедливость аргументов И.В. Сталина об «определенном выигрыше», который получил СССР, заключив договор о ненападении. За этот период поступление винтовок и карабинов в войска возросло на 70 %, число ручных пулеметов — на 44 %, а станковых — на 29 %. Именно за эти месяцы были созданы совершенные образцы орудий, танков, самолетов, не уступавшие соответствующим видам вооружений в германской армии. Накануне войны были созданы «катюши».

Правда, не все задачи перевооружения и подготовки к войне были решены к 22 июня 1941 года. Однако очевидно, что в конце августа 1939 года Красная Армия была гораздо хуже вооружена и вряд ли смогла бы дать достойный отпор гитлеровской армии. Очевидно, в 1939–1941 годах советское руководство во главе с И.В. Сталиным рассчитывало максимально долго расширять «щель во времени» и оттягивать начало войны, вплоть до достижения военного превосходства над Германией.

Видимо, эти соображения во многом определили окончательный выбор Советского правительства. Ответ И.В. Сталина Гитлеру был готов через два часа после того, как Шуленбург зачитал послание германского фюрера. Выражая уверенность в том, что «германо-советский пакт о ненападении станет решающим поворотным пунктом в улучшении политических отношений между нашими странами», И.В. Сталин соглашался «на прибытие в Москву господина Риббентропа 23 августа».

23 августа Риббентроп прибыл в Москву, и в тот же день начались советско-германские переговоры. По словам Риббентропа, «последним препятствием к окончательному решению» явилось «требование русских… признать порты Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс) входящими в их сферу влияния». Согласие Гитлера, полученное из Германии телеграммой, устранило и это препятствие. Поздно ночью 23 августа советско-германский договор о ненападении был подписан.

Германия получала гарантию неучастия СССР в германо-польской войне. СССР получил отсрочку германского нападения. Но, как и во времена Бреста, существенное значение в подобном договоре имели не только «щели во времени», но и «щели в пространстве», и прежде всего те рубежи, на которых будет размещена германская армия к моменту своего неизбежного нападения на СССР. Советские руководители сознавали, что фронт военных действий может переместиться в глубь страны. Об этом, в частности, свидетельствовало заявление И.В. Сталина в докладе XVII съезду партии, когда он ставил задачу создания «базы хлебного производства на Волге» в связи с тем, что могут возникнуть «всякие возможные осложнения в области международных отношений». В то же время советские руководители стремились максимально отдалить рубеж германского наступления от Волги (которой суждено было стать рубежом немецкой оккупации по плану «Барбаросса»).

Фактор пространства был неразрывно связан с фактором времени. Чем с более дальнего расстояния начинали бы свое наступление немецкие войска, тем больше снижалась бы у них вероятность достичь Ленинграда, Киева и Москвы до осенней распутицы и зимних холодов. Поэтому в ходе советско-германских переговоров в Москве решалея вопрос и о разграничении рубежей, на которых могут остановиться армии двух держав.

Впоследствии советско-германский договор о ненападении 1939 года, который стал именоваться «пактом Молотова — Риббентропа», использовался в Прибалтике для гневных обвинений нашей страны в тайном сговоре, с помощью которого Эстония, Латвия и Литва вошли в состав СССР. На самом деле ни положения этого договора, ни устные договоренности, достигнутые в ходе переговоров, не устанавливали государственных границ между двумя странами.

После окончания войны было объявлено, что границы между СССР и Германией были определены секретным дополнительным протоколом к договору о ненападении. Наличие этого протокола (а затем и протокола к советско-германскому договору о дружбе и границе от 28 сентября 1939 года) использовалось для обвинений Советского Союза в сговоре с Германией с целью захватить Польшу, Прибалтику и ряд других стран и земель. На этом основании выдвигались требования признать договоры 1939 года с Германией незаконными. Выдвигая эти обвинения, многие в Прибалтике и Польше требуют при этом компенсацию с России за «оккупацию», осуществленную в сговоре с Германией.

Однако возник вопрос: а были ли протоколы? Профессиональный сотрудник КГБ СССР, проработавший немало в главных архивах страны, В.А. Сидак обратил внимание в печати на то, что до сих пор никто не видел подлинников этих самых протоколов, вокруг которых кипело и кипит столько страстей. То, что выдают за фотокопии с исчезнувших протоколов, доказывает В. А. Сидак, является фальшивкой. В своих публикациях В.А. Сидак приводит убедительные свидетельства грубых несоответствий используемых до сих пор фотоматериалов требованиям делопроизводства. Он указывает на грубые ошибки, в том числе и грамматические, в приводимых текстах, которые скорее всего стали следствием несовершенного перевода с немецкого на русский язык изготовителями фальшивок.

Хотя автор данной книги долго считал возможным наличие таких протоколов, он исходил из того, что сами по себе секретные соглашения не являются юридическим документом, определяющим статус тех или иных стран и областей, а потому признавать договоры 1939 года незаконными нельзя на основании приложений, которые не были оглашены и ратифицированы. Тайные соглашения, до сих пор имеющиеся в международной практике (примером этому является секретное дополнение к действующему и ныне американо-японскому договору о безопасности 1951 года), заключаются с целью скрыть какие-то действия партнеров от мирового общественного мнения или третьих сторон, но по своей юридической сути касаются лишь сторон, подписавших договор. Секретные соглашения или секретные приложения к открытым договорам не могут иметь юридической силы для каких-либо сторон, которые не только не являются участниками этого соглашения, но и не знают о его существовании. Они не могут повлиять на правовой статус какой-либо третьей стороны, быть юридическим основанием для каких-либо территориальных или государственных изменений в стране, даже не знающей о факте такого соглашения.

В то же время автор в различных публикациях обращал внимание на то, что рубежи, на которых останавливались вооруженные силы Германии и СССР в 1939–1940 годах, не всегда отвечали текстам «секретных протоколов», а потому очевидно, что они не носили характер, обязательный к исполнению. Поэтому, скорее всего, В.А. Сидак прав, и никаких письменных соглашений такого рода между Германией и СССР не было.

В то же время очевидно, что подписание договора от 23 августа 1939 года (а затем и договора от 28 сентября) было связано с некими договоренностями о невмешательстве Германии и СССР в пределы определенных государств или территорий. Вероятно, немецкие участники переговоров сделали черновые записи относительно устных договоренностей, о которых шла речь в Кремле, которые затем после войны стали выдавать за «секретные протоколы», определившие «сферы влияния» двух держав.

События 1939–1940 годов показали, что «сферы влияния» Германии и СССР, которые были определены, скорее всего, устными договоренностями, отнюдь не означали, что входившие в них страны или земли рассматривались сторонами как германские или советские. Понятие «сфера влияния», к которому, возможно, прибегли участники переговоров в Кремле, или понятие «сфера государственных интересов», к которому прибегали в СССР в 1939–1941 годах для обозначения на географических картах польской территории, оказавшейся под германской оккупацией, были достаточно неопределенными. Как показали дальнейшие события, все зависело от конкретного положения той или иной страны или территории. Объявление Германии о своей незаинтересованности в Бессарабии означало ее готовность не препятствовать тем действиям СССР, которые будут связаны с непризнанием румынской аннексии этого края. Объявление Литвы и значительной части Польши «сферой влияния» Германии могло означать, что СССР не начнет войны, если германские войска войдут на территорию этих стран. Аналогичным образом могла бы действовать и Германия, если бы советские войска вступили в Эстонию, Латвию, Финляндию и восточную часть Польши. Однако последующие события показали, что в этом вопросе было много неясного и подобные акции обеих сторон были предметом дополнительных консультаций. В противном же случае они заставали партнера по соглашению врасплох.

Вместе с тем возмущение, которое вызывает договоренность о «сферах влияний» (запротоколированная или устная), которая достигается без учета мнения малых стран, игнорирует историческую реальность тех лет. Известно, что Англия, энергично защищавшая на московских переговорах 1939 года суверенные права Прибалтики, Румынии, Польши, когда вставал вопрос о пропуске советских войск к германским границам, действовала иначе, когда в ходе Второй мировой войны возникла опасность Суэцкому каналу, и оккупировала Египет вопреки протестам египетского правительства. Аналогичным образом в 1941 году Советский Союз и Великобритания приняли решение ввести свои войска на территорию Ирана, когда возникла угроза установления там прогерманского режима, не учитывая мнение иранского шаха. В 1942 году США высадились в Марокко, презрев необходимость испросить на то разрешение у марокканского султана и правительства Виши, с которым они поддерживали дипломатические — отношения.

В значительной степени такие действия были обусловлены вопиющим игнорированием международного права Германией и ее союзниками по «антикоминтерновскому пакту», свидетельством чего были захваты Японии в Китае, оккупация фашистами Эфиопии, а также Албании, Греции, Австрии и многих других стран Европы. Судьбы нейтральных Голландии и Дании показали, что соблюсти нейтралитет во Второй мировой войне было практически невозможно. В этой исторической обстановке у прибалтийских стран и Польши не оставалось реальных шансов на сохранение неприкосновенности своих границ.

В любом случае дальнейшие действия Германии и СССР в отношении стран Прибалтики и Польши следует оценивать по их содержанию, а не по договоренностям относительно «сфер влияния». Какими бы ни были договоренности с Германией, единственно, что стало предметом гласности, — это советско-германский договор о ненападении. Выступая на внеочередной четвертой сессии Верховного Совета 1-го созыва 31 августа 1939 года с докладом о ратификации договора, В.М. Молотов подчеркнул, что «Советский Союз заключил пакт о ненападении с Германией, между прочим, в силу того обстоятельства, что переговоры с Францией и Англией натолкнулись на непреодолимые разногласия и кончились неудачей по вине англо-французских правящих кругов… Эти люди требуют, чтобы СССР обязательно втянулся в войну на стороне Англии против Германии… Если у этих господ имеется уж такое неудержимое желание воевать, пусть воюют сами, без Советского Союза… Мы бы посмотрели, что это за вояки». В тот же день договор был ратифицирован.

Подписание Советским Союзом договора о ненападении с Германией было вызвано прежде всего сложившимися международными обстоятельствами. Для Советской страны, не подготовленной к войне и лишенной надежных союзников, договор представлялся единственным способом оттянуть столкновение с гитлеровской Германией.




Часть V

КАК ПРИБАЛТИКА СТАЛА СОВЕТСКОЙ





Глава 1

Что на самом деле произошло после 23 августа 1939 года?


Нападение Германии на Польшу, начало Второй мировой войны, которая на Западном фронте долгое время не приводила к развязыванию боевых действий (а потому эта война именовалась «странной»), быстрый развал польской армии и польского государства, оккупация немцами Польши, вступление Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Украину, восторженная встреча населением этих областей красноармейцев — эти и другие бурные события сентября 1939 года оживленно комментировались в трех прибалтийских республиках. Многих эти события застали врасплох.

После подписания Эстонией и Латвией договоров о ненападении с Германией в июне 1939 года в течение всего лета сотрудничество прибалтийских стран с Третьим рейхом неуклонно углублялось. В августе 1939 года Эстония и Латвия подписали с ним секретные соглашения о гарантиях их границ. Правительство Литвы согласилось с проектом секретного договора, предложенного Германией, который предусматривал установление «протектората германского рейха».

В течение августа в правящих кругах Прибалтики готовились к большим событиям. В отчете советского полпреда в Эстонии К.Н. Никитина за период с 25 июля по 23 августа 1939 года говорилось о широко распространенном в Эстонии убеждении в том, что «Германия, собрав урожай, должна была начать войну, и ни с кем иным, как с СССР… Поэтому эстонское правительство принимало все меры к тому, чтобы к этому сроку провести и закончить подготовку общественного мнения. На певческих праздниках произносили политические речи, в которых развивали теорию эстонского нейтралитета, позволяя неоднократно резкие выпады по поводу гарантий, которые якобы СССР навязывает прибалтийским странам вопреки и помимо их желаний». Эстонцы считали, что при создавшейся ситуации местом разрешения мировых проблем станет Балтийское море и Прибалтика, а основным пунктом столкновения сил будет Эстония. А поскольку это так, то значение Эстонии в международном масштабе возрастает до решающих размеров».

Одновременно в прибалтийских странах усиливались военные приготовления. Укреплялось военное сотрудничество Эстонии, Латвии и Финляндии. Шла подготовка к строительству автострады от Восточной Пруссии к советской границе. Как сообщал К.Н. Никитин, «давнишний план соединения морских, воздушных, железнодорожных и шоссейных путей для нанесения молниеносного удара отнюдь не потерял ни на минуту своей актуальности». Полпред информировал, что «в соответствии с военными приготовлениями проведен в жизнь закон о создании в промышленности и торговле двухмесячных запасов сырья и фабрикатов, а среди населения двухмесячных запасов продовольствия».

Было совершенно очевидно, что эти приготовления, как и воинственные заявления, делались из расчета на то, что Эстония будет воевать на стороне Германии. К.Н. Никитин писал: «Ориентируясь всецело на Германию, действуя всецело по шпаргалке из Берлина, Эстония все свое хозяйство приспособила к хозяйству своего господина». Вследствие ориентации на Германию Эстония резко увеличила вывоз продовольственных и сырьевых товаров. В результате этого «вопреки обычным правилам прошлых лет за первое полугодие Н39 года баланс внешней торговли Эстонии имеет активное, в пользу Эстонии, сальдо… Германия предпочитает скупать у эстонских промышленников этот полуфабрикат и ввозить в Эстонию свои ткани, то есть, иначе говоря, сводя текстильную обрабатывающую промышленность Эстонии совсем на нет».

Подписание договора 23 августа 1939 года резко изменило обстановку, в которой развивалось германо-эстонское сотрудничество и расцветали химерические мечты о ключевой роли Эстонии в мировой политике. К.Н. Никитин писал, что «заключение между СССР и Германией пакта о ненападении произвело настолько ошеломляющее впечатление», что эстонское правительство «буквально растерялось и чувствовало себя первое время совершенно дезориентированным. Правительство, столько времени подготовлявшееся к войне с СССР на стороне Германии, правительство, тайно подстрекаемое Англией к пропуску немецких войск через свою территорию, правительство, распространявшее и муссировавшее слухи о проснувшемся красном империализме СССР и об агрессивных планах СССР под видом «гарантий» о неприкосновенности прибалтийских стран теперь вдруг увидело, что все его усилия в этом направлении оказались напрасными. Тщательно культивируемая и распространяемая в народе мысль о том, что Эстония… теперь, при наличии предстоящей схватки между Германией и СССР, приобретает значение фактора огромной важности, от которого зависит склонение в ту или иную сторону чаши весов при разрешении исхода предстоящей борьбы, вдруг потеряла всякую значимость, и все эти махинации, коими стремились «поднять дух» эстонского народа, обнажились во всей их мизерности. Получалось, что никаких гарантий СССР Эстонии не предлагал и предлагать не собирается и что Эстония может отстаивать свою самостоятельность сама… Для воображаемой эстонцами великой исторической миссии «вершителя судеб» двух больших государств надобности не было и раньше, а теперь и эта видимость отпала… Эта черствая действительность сильно обескуражила эстонские руководящие круги, лишила их мнимой роли и отняла надежду на скорый разгром ненавистного им коммунистического колосса, расправа с которым была им так близка и по вкусу. Советский Союз… вдруг как бы заново встал перед Эстонией в своей силе и мощи и заставил трезво взглянуть на окружающие события».

Главнокомандующий эстонской армией генерал И. Лайдонер позже вспоминал, что сразу после заключения советско-германского договора о ненападении «Пяте предложил немедленно послать кого-либо из военных в Берлин, чтобы постараться узнать через военные круги, а если можно — через адмирала Канариса истину по этому вопросу. Я предложил послать туда полковника Маазинга, как наиболее известного Канарису. В тот же день или днем позже Маазинг вылетел в Берлин и очень быстро вернулся обратно. Особенных результатов он там не достиг, так как адмирал Канарис заявил ему, что относительно договора с Советским Союзом он ничего сказать не может. По возвращении из Германии Маазинг был настроен пессимистически. Во время доклада о результатах поездки в Берлин он заявил мне, что лучше было бы нам до заключения договора начать войну с СССР».

Эстонское правительство, подчеркивал советский полпред в своей депеше в Москву, «было и остается враждебным Советскому Союзу. При всем стремлении эстонских правящих кругов говорить о войне нейтрально — их симпатии с Гитлером, с фашизмом». В то же время, как отмечал К.Н. Никитин, «фашистски настроенные круги (крупные промышленники и торговцы) в пакте о ненападении Германии с СССР видели измену со стороны Гитлера и, не стесняясь, говорили: «Продал, подлец!» Как указывал полпред, «развернувшиеся мировые события стратегически поставили Эстонию в такое положение, что она очутилась лицом к лицу (наедине) с красным коминтерновским восточным соседом, который не только сейчас не заикается о каких бы то ни было гарантиях, а того и гляди захочет вдруг вернуть свою бывшую провинцию, если не всю, то по крайней мере пограничные районы, заселенные таким ненадежным и беспокойным в силу национальных со стороны эстонцев издевательств русским населением. Эта боязнь заставила их вновь гнать войска на эстонско-советскую границу и переносить часть укреплений, а частично и строить их заново, на левый берег реки Наровы».

Правда, с началом войны в Польше правительства прибалтийских государств поспешили провозгласить свой нейтралитет. (4 сентября Мунтерс на аудиенции с посланником фон Котце поставил вопрос об уважении Германией нейтралитета Латвии. Фон Котце заявил, что нет необходимости в особой декларации на этот счет со стороны Германии после договора от 7 июня 1939 года.)

В то же время начало войны прервало торговые связи Эстонии с рядом стран. Последовавшее ухудшение экономической обстановки заставляло и часть правящих кругов Эстонии задумываться о расширении сотрудничества с Советским Союзом. Подобные настроения широко распространялись среди различных слоев населения. Как отмечалось в отчете полпреда, эта «группа, довольно разнообразная по своему социальному положению, но ненавидящая немецкое прежнее баронство и хорошо помнящая их владычество, говорила, что они с большой охотой готовы пойти под власть СССР… Характерно поведение коммерсантов-евреев. Они открыто говорят: «Черт с ними, с магазинами, лишь бы пустили в Россию, все отдадим, мы просто устали жить…» О простом рабочем классе и пограничном русском трудовом крестьянстве не говорю. У этих настроение определенное, хотят жить с СССР».

Следует учесть, что молниеносная победа Германии над Польшей привела к быстрой смене настроений в ряде прибалтийских стран. Несмотря на существование советско-германского договора о ненападении, в правящих кругах Эстонии возрастали надежды на то, что Германия их поддержит по мере успехов германского оружия в Польше. «Если они в начале войны выражались очень осторожно, но с безусловной симпатией к Германии, — писал в своем отчете К.Н. Никитин, — то теперь с победой Германия им дает каменного угля, ибо польские рудники забраны немецкими войсками, также дает им и железа, ибо с металлических заводов за счет Польши также можно уделить им часть. Одним словом, начали сквозить ноты… что, мол, «и без вас обойдемся».

Эти настроения подогревала наиболее состоятельная часть немецкого меньшинства, проживавшего в Эстонии. Позже в своей беседе с полпредом СССР председатель Государственного совета Эстонии М.И. Пунга сообщал, что ведущие деятели немецкого меньшинства в Эстонии направили Гитлеру петицию с призывом к оккупации страны.

Уверенность, что Германия помешает вступлению советских войск в Эстонию, после побед вермахта в Польше проявлялась в поведении эстонской дипломатии. Вслед за Маазингом в Берлин был направлен агент эстонской политической полиции барон Юкскюль с тем же поручением — выяснить, как советско-германский договор отразится на судьбе Эстонии. Барона обнадежили, а вскоре, в середине сентября 1939 года, в Таллин прибыл руководящий работник немецкой разведки доктор Клее. Из бесед с ним ведущих членов правительства Эстонии последним стало ясно, что война Германии с Советским Союзом лишь отложена по стратегическим соображениям, а подготовка к войне будет продолжаться.

24 сентября в Москву прибыл министр иностранных дел Эстонии К. Селтер для подписания советско-эстонского договора о торговле. В ходе переговоров с Селтером Молотов заявил о неудовлетворительном состоянии советско-эстонских отношений, сославшись на побег интернированной польской подводной лодки. Селтеру был представлен проект договора о взаимопомощи, в соответствии с которым СССР получал возможность размещать на территории Эстонии военно-воздушные, военно-морские базы и сухопутные войска. Делегация Эстонии отказалась подписать договор и покинула Москву.

Как сообщалось в докладной замнаркома внутренних дел СССР Масленникова от 27 сентября, «в прилегающей к СССР пограничной полосе Эстонии, под видом проведения осенних маневров, происходило сосредоточение полевых частей эстонской армии. Граница была усилена. На отдельные кордоны были доставлены станковые пулеметы и установлены орудия в направлении СССР. В районе Усть-Нарова отмечалось передвижение танков. В город Нарва прибыло несколько войсковых подразделений, приведенных в боевую готовность. На начало октября был намечен призыв состава 1909–1916 годов рождения, а приписанных к артиллерийским частям — в возрасте до 40 лет». В свою очередь, по сведениям эстонских властей, к границам Эстонии было подведено около 160 тысяч советских войск.

Одновременно сразу после предложения Молотова Селтеру о заключении договора о взаимной помощи эстонское правительство вновь направило своих эмиссаров в Берлин — полковника Маазинга и барона Юкскюля. Вернувшись в Таллин, они сообщили, что германское правительство рассматривает размещение советских войск на эстонской территории как временное явление.

Состоялась также беседа директора «ИГ Фарбениндустри» Фрица Меера с Пятсом. Пяте позже вспоминал: «В частном разговоре со мной директор не скрывал, что Германия и после заключения договора с Советским Союзом продолжает старую политику по отношению к СССР. В Германии, по его словам, все больше и больше распространяется убеждение, что природные богатства Советского Союза должны быть доступны только ей. В Германии прекрасно понимают, что Россия их добровольно не уступит и придется бороться. Без борьбы не обойтись, и надо ждать, и придется бороться. Все руководящие круги Германии это понимают и уже продолжительное время готовятся к борьбе».

Как утверждал в своих воспоминаниях Х.Р. Лессер, бывший адъютант главнокомандующего эстонской армии генерала И. Лайдонера, в своем письме К. Пятсу А. Гитлер заявил, что Германия не будет возражать, если в Эстонии будут размещены советские войска. В то же время А. Гитлер просил эстонское правительство «потерпеть» до осени 1940 года. Это письмо во многом объясняло последующее поведение К. Пятса и его окружения. В эти дни И. Лайдонер заявил: «Если бы была надежда, что откуда-нибудь придет помощь… то мы бы воевали».

Однако не только отказ Германии, не желавшей в это время идти на ухудшение отношений с СССР, но и широкая оппозиция такому союзу в Эстонии не позволяла правящим кругам республики взяться за оружие. Признавая непопулярность проектов эстонско-советской войны, Лайдонер говорил: «Нетрудно предсказать, каково было бы влияние коммунистической пропаганды в случае развязывания этой войны… Кроме всего прочего, трудно начать войну, когда тебе предлагают договор об оказании помощи». Эстонский государственный деятель Пийп констатировал: «Народ сейчас не в таком состоянии, чтобы с ним не считаться». Консультации, которые правительство Пятса провело с правительством Финляндии, окончательно убедили его в необходимости принять советское предложение.

28 сентября, в тот же день, когда был подписан советско-германский договор о дружбе и границе, Эстония и СССР подписали договор о взаимной помощи. Как подчеркивал Риббентроп в телеграмме Гитлеру, направленной в тот же день из Москвы, договор не означал «упразднения эстонской системы правления».

Однако на следующий же день Гитлер отдал приказ о перемещении в Германию 86 тысяч немцев, проживавших в Эстонии и Латвии. (Позже Германия подписала договоры с Эстонией и Латвией о репатриации из этих республик лиц немецкой национальности. По договору с Латвией от 30 декабря 1939 года выезду из Латвии подлежали немцы, которые до 15 декабря 1939 года выскажут свое желание отказаться на вечные времена от латвийского гражданства.)

Хотя эстонское правительство знало, что уже не может рассчитывать на поддержку Германии, министр иностранных дел Эстонии К. Селтер в ходе переговоров в Москве старался свести к минимуму усиление влияния СССР на свою страну, а потом отверг советское предложение о размещении в Эстонии 35 тысяч красноармейцев и соглашался лишь на 15 тысяч. Тогда участвовавший в переговорах Сталин предложил ограничиться 25 тысячами, заметив при этом: «Не должно быть слишком мало войск — а то вы их окружите и уничтожите».

В соответствии с пактом о взаимопомощи СССР и Эстония обязывались «оказывать друг другу всяческую помощь, в том числе и военную, в случае возникновения прямого нападения или угрозы нападения со стороны любой великой европейской державы по отношению морских границ Договаривающихся сторон в Балтийском море или сухопутных их границ через территорию Латвийской Республики, а равно и указанных в статье III баз».

Третья статья определила право Советского Союза «иметь на эстонских островах Сааремаа (Эзель), Хийумаа (Даго) и в городе Палдиски (Балтийский порт) базы военно-морского флота и несколько аэродромов для авиации на правах аренды по сходной цене». Договор закреплял за СССР право держать на участках, отведенных под базы и аэродромы, «ограниченное количество советских наземных и воздушных вооруженных сил, максимальная численность которых определяется особым соглашением».

Участники договора обязывались не участвовать в союзах или коалициях, направленных против другой стороны. СССР обязывался «оказывать эстонской армии помощь на льготных условиях вооружением и прочими военными материалами». В договоре подчеркивалось: «Проведение в жизнь настоящего пакта ни в какой мере не должно затрагивать суверенных прав Договаривающихся сторон, в частности их экономической системы и государственного устройства».

Договор, подписанный в Москве, соответствовал всем нормам международного права и был зарегистрирован в Лиге Наций 13 октября 1939 года за номером 4643 в Официальном Регистре договоров Секретариата в соответствии со статьей 18 Устава этой организации.

И хотя советско-эстонский договор не посягал на суверенитет страны, К.Н. Никитин так характеризовал реакцию верхов Эстонии: «Правящая буржуазная эстонская верхушка, промышленная буржуазия заключали пакт о взаимопомощи с большим недоверием и неохотой. В приходе Красной Армии видели подрыв своего господства, видели начало своего конца». Особенно негативной была реакция эстонских военных. «В правительстве при обсуждении вопроса о заключении эстонско-советского пакта выступали ярыми противниками заключения этого пакта генерал Лайдонер и бывший премьер-министр Энпалу… Эстонское высшее офицерство настроено было все время против СССР, шло всецело за Лайдонером и не сочувствовало пакту. В особенности враждебно настроен кайцелит» (то есть охранные отряды)».

В то же время политический выход Германии из Эстонии и выезд десятков тысяч немцев из страны вызвали искреннюю позитивную реакцию в широких народных массах. Как отмечал К.Н. Никитин, «эстонцы выражают чувство удовлетворения по поводу отъезда немцев из Эстонии. Свое удовлетворение их отъездом они обосновывают тем, что немцы всегда в Прибалтике вели себя как завоеватели и поработители. Вместе с экономическим угнетением они несли с собой и национальное угнетение, они стремились уничтожить национальную культуру и т. п…Фашизм, который упорно прививали немцы в Эстонии и который был по нутру правящей эстонской буржуазии, взятый вместе с воспоминаниями о немцах как завоевателях, родил в эстонских широких кругах чувство ненависти. Хозяйничанье немцев и их заносчивость по отношению к эстонскому населению, угроза полным порабощением, если придет Гитлер, еще больше разжигали у эстонцев чувство ненависти к немцам».

Уход Германии породил в Эстонии надежды на перемены в стране. В рабочем классе усиливались антикапиталистические настроения. К.Н. Никитин записывал в своем дневнике, что в советско-эстонском договоре «рабочие круги, крестьянство и интеллигенция видели… предпосылку и удобный момент для борьбы с реакционным правительством за свои права. Эстонско-советский пакт и вступление советских войск на территорию Эстонии расценили по аналогии с Западной Белоруссией и Украиной. Отсюда различного рода делегации рабочих союзов: текстильщиков, деревообделочников и т. д. с просьбами о смычке с советскими профсоюзами, с жалобами на притеснение профсоюзов эстонским правительством, с жалобами на аресты и усиление режима Пятса — Лайдонера». 9 октября Союз текстильщиков Эстонии направил приветствие Советскому Союзу.

Вскоре после подписания договора с Эстонией, 2 октября, в Москве начались советско-латвийские переговоры. Во встрече с латвийской делегацией принял участие И.В. Сталин. По словам латвийского министра иностранных дел В. Мунтерса, И.В. Сталин заявил: «Прошло двадцать лет; мы окрепли, и вы окрепли. Мы хотим с вами поговорить об аэродромах и обороне. Мы не навязываем вам нашу Конституцию, органы управления, министерства, внешнюю политику, финансовую политику или экономическую систему. Наши требования диктуются войной между Германией, Францией и Великобританией. Если мы договоримся, появятся очень благоприятные условия для коммерческих договоров. Австрия, Чехословакия и Польша как государства уже исчезли с карты. Другие тоже могут исчезнуть. Договоры, заключенные в 1920 году, не могут существовать вечно». Как и в ходе советско-эстон-ских переговоров, СССР требовал размещения своих Вооруженных Сил на территории Латвии. Мунтерс добился сокращения советских войск с 40 до 30 тысяч.

Как вспоминал Мунтерс, Сталин «показал удивившие нас познания в военной области и свое искусство оперировать цифрами». Так, Сталин заметил, что «через Ирбентский пролив легко могут пройти 1500-тонные подводные лодки и обстрелять Ригу из четырехдюймовых орудий», и еще сказал: «Батареи у пролива должны находиться под одним командованием, иначе не смогут действовать… Аэродромов требуется четыре: в Лиепае, Вентспилсе, у Ирбентского пролива и на литовской границе. Вам нечего бояться. Содержите 100 000 человек. Ваши стрелки хороши, а ваша армия лучше, чем эстонская».

Договор с Латвией предусматривал введение в эту прибалтийскую республику 25 тысяч солдат. В соответствии с советско-латвийским договором о взаимной помощи, подписанным 5 октября, Латвия предоставила СССР право создать военно-морские базы в Лиепае и Вентспилсе, базу береговой артиллерии между Вентспилсом и Питрагсом, а также несколько аэродромов. 10 октября правительство Латвии утвердило этот договор на своем заседании. Несколько позже было заключено и советско-латвийское торговое соглашение.

3 октября 1939 года в Москве начались переговоры с министром иностранных дел Литвы Ю. Урбшисом, в которых также принял участие И.В. Сталин, а 10 октября был подписан литовско-советский договор о взаимной помощи. СССР получил право разместить гарнизоны Красной Армии в городах Вилейке, Алитус, Приенай и «пользоваться восемью посадочными площадками для авиации». В Литву был введен 20-тысячный контингент советских войск. В соответствии с договором СССР передал Литве город Вильнюс (Вильно) и Вильнюсскую (Виленскую) область, занятую Красной Армией после вступления на территорию Польши.

Это было очередным поворотом в сложной судьбе древнего города и прилегающей к нему местности. Претензии Польши на Виленский край обусловливались преобладанием здесь польского населения. Требования Литвы обосновывались не столько наличием там литовцев (около одного процента населения Вильнюса), сколько исторической ролью Вильнюса как первой столицы литовского государства. Крах Польши создал благоприятные возможности для решения спора в пользу Литвы.

Законность трех договоров, заключенных в Москве с 28 сентября по 10 октября, не подвергалась сомнению. В своем выступлении по радио 12 октября президент Ульманис дал высокую оценку подписанному договору. Он сказал: «Следует подчеркнуть, что пакт, как это обычно свойственно пактам Советского Союза, отличается своей ясностью, определенностью и обязательством соблюдения интересов второй стороны, является действительно взаимным. Этот пакт дает нам гарантию устранения опасности войны или даже ее предотвращения. Пакт увеличивает также еще больше безопасность Советского Союза. То же самое относится к нашим соседям и на севере и на юге, к Эстонии и Литве».

Разумеется, договоры не были бы подписаны правительствами Эстонии, Латвии, Литвы, если бы они не знали, что Германия отказалась от своей гегемонии в Прибалтике. Но в реальной обстановке 1939 года альтернативой этим договорам могла стать лишь оккупация прибалтийских республик германскими войсками. Реальность подобного исхода была подтверждена событиями 1941 года.

В то же время заявления о том, что после подписания советско-германского договора о ненападении и договоров с Эстонией, Латвией и Литвой Прибалтика превратилась в советский протекторат, искажают правду. Как бы ни усиливались возможности для давления у державы, имеющей военные базы на территории другой страны, это не означает установления протектората над ней. Никто ныне не объявляет Японию, Испанию, Англию, Италию, Турцию и другие страны, где имеются базы США, американскими протекторатами. Авторы утверждений об установлении советского протектората над Прибалтикой на основе советско-германского договора и трех договоров осени 1939 года проявляют подобное же упрощенное мышление. Содержание же договоров, заключенных осенью 1939 года СССР с Эстонией, Латвией, Литвой, исчерпывалось созданием военных баз на территории трех республик и взаимными обязательствами о помощи в случае нападения.

Вскоре после ратификации договоров Советский Союз и страны Прибалтики приступили к их реализации. 18–19 октября советские войска в составе 21 347 человек, 78 орудий, 283 танков, 255 самолетов вошли на территорию Эстонии.

Комментируя ввод советских войск в Прибалтику в своей беседе с руководителем Коминтерна Георгием Димитровым 25 октября, Сталин говорил: «Мы думаем, что в пактах о взаимопомощи (Эстония, Латвия и Литва) мы нашли ту форму, которая позволит нам поставить в орбиту влияния Советского Союза ряд стран. Но для этого нам надо выдержать — строго соблюдать их внутренний режим и самостоятельность. Мы не будем добиваться их советизации. Придет время, когда они сами это сделают».

После начала Второй мировой войны экономика Эстонии, Латвии и Литвы оказалась в бедственном положении из-за почти полного закрытия Балтийского моря для торгового судоходства. Многие внешнеторговые связи Прибалтики были прерваны. Промышленность трех стран оказалась без сырья.

К этому времени зависимость латвийского хозяйства от импорта составляла: в химической промышленности — 94 %, шелковой — 98 %, шерстяной — 70 %, трикотажной — 99 %, стекольной — 71 %, резиновой — 84 %, суперфосфатной — 100 %, в производстве велосипедов — 100 %. Нехватка сырья привела к тому, что предприятия химической промышленности были переведены на трехдневную, а затем на двухдневную рабочую неделю.

Встал вопрос о резком сокращении промышленного производства и городского населения. 17 декабря 1939 года латвийская газета «Рите» писала: «Одним из средств приспособления, который может дать много в смысле экономии, может быть переезд рижан в деревню или в маленькие провинциальные города к родным и знакомым, которые не связаны со столицей. Это в значительной степени облегчило бы трудности в отношении городских квартир и в обеспечении дровами, уменьшило бы потребление газа и электричества».

Более реальным представлялось решение экономических проблем трех республик с помощью развития отношений с СССР. 18 октября 1939 года А.И. Микояном и послом Латвии в СССР Ф. Коцынем в Москве было подписано советско-латвийское соглашение о развитии экономических отношений. Историк Дризул писал: «Латвийскую промышленность ждали бы в будущем еще большие затруднения, если бы не торговое соглашение с СССР. По нему латвийская промышленность получила необходимое ей сырье из СССР, благодаря чему вышла из кризиса, в который была ввергнута начавшейся мировой войной». Соглашение, в частности, предусматривало предоставление Латвии транзита ее товаров по железным дорогам СССР и Беломоро-Балтийскому каналу, а также через порты Черного моря.

Эти выгоды были очевидны многим в Прибалтике. Главное же — большинство людей воспринимали ввод советских войск как средство спасти себя от участи населения Польши. В октябре в Таллине, Риге, Каунасе и других городах происходили многотысячные демонстрации трудящихся, приветствовавших заключение договоров с СССР. Такие же демонстрации состоялись при вступлении советских войск в Эстонию, Латвию и Литву.

21 октября 1939 года К.Н. Никитин сообщал в НКИД СССР о нескольких инициативах со стороны как правительственных, так и общественных организаций, направленных на демонстрацию улучшения эстонско-советских отношений. Министр иностранных дел Пийп сообщал К.Н. Никитину об организации «концерт-акта», на котором должны были выступить министр и советский полпред. (На это было дано согласие.) Полпред просил указаний НКИДа в связи с просьбой эстонского профсоюза строительных рабочих организовать прием в рабочем доме для команд кораблей, заходящих в Таллин, и ответно посетить советские корабли на таллинском рейде. Он просил также рассмотреть просьбу эстонского профсоюза текстильщиков принять делегацию на Октябрьские торжества.

Однако НКИД оценивал скромные просьбы эстонских профсоюзов в контексте событий в Европе, вызывавших растущее беспокойство советского руководства. «Странная война» продолжалась, а боевые действия и политические акции Англии и Франции приобретали все более странный характер.

В конце сентября возобновились тайные переговоры между Лондоном и Берлином. Гитлер заявлял посреднику в этих переговорах шведскому предпринимателю Далериусу: «Если англичане хотят мира, они могут его получить за две недели, не потеряв при этом лица». О возможности заключения мира активно писали в германских газетах и говорили по германскому радио.

В этой обстановке советское руководство стремилось не давать никому повода для обвинений в нарушении договоров, подписанных со странами Прибалтики, и в попытках укрепить советское влияние в этом регионе. В ответ на письмо К.Н. Никитина в НКИД 23 октября из Москвы пришла резкая по тону телеграмма В.М. Молотова следующего содержания: «Нашей политики в Эстонии в связи с советско-эстонским пактом о взаимопомощи Вы не поняли… Видно, что Вас ветром понесло по линии настроений советизации Эстонии, чго в корне противоречит нашей политике. Вы обязаны, наконец, понять, что всякое поощрение этих настроений насчет советизации Эстонии или даже простое непротивление этим настроениям на руку нашим врагам и антисоветским провокаторам. Вы таким неправильным поведением сбиваете с толку и эстонцев вроде Пийпа (министр иностранных дел Эстонии. — Авт.), который думает, видимо, что ему теперь необходимо говорить просоветские речи 7 ноября. Вы должны заботиться только о том, чтобы наши люди, и в том числе наши военные в Эстонии, в точности и добросовестно выполняли пакт взаимопомощи и принцип невмешательства в дела Эстонии, и обеспечить такое же отношение к пакту со стороны Эстонии».

Не менее категоричными были и указания наркома обороны К.Е. Ворошилова, который в своем приказе от 25 октября 1939 года предписывал «принять все необходимые меры для того, чтобы весь личный состав наших частей, находящихся в Эстонии, от рядового красноармейца до высшего начсостава точно и добросовестно выполнял каждый пункт пакта о взаимопомощи и ни в коем случае не вмешивался бы во внутренние дела Эстонской республики». В приказе утверждалось, что «различные антисоветские провокаторы будут пытаться и уже пытаются изобразить вступление наших частей в Эстонию как начало ее советизации».

В этой связи нарком приказывал: «Настроения и разговоры о «советизации», если бы они имели место среди военнослужащих, нужно в корне ликвидировать и впредь пресекать самым беспощадным образом, ибо они на руку только врагам Советского Союза и Эстонии… Всякие попытки военнослужащего, независимо от его положения, прикинуться «архилевым» и вести коммунистическую пропаганду, хотя бы среди отдельных лиц эстонского населения, будут рассматриваться как антисоветский акт, направленный на дискредитацию договора о взаимопомощи с Эстонией. Всех лиц, мнящих себя левыми и сверхлевыми и пытающихся в какой-либо форме вмешиваться во внутренние дела Эстонской республики, рассматривать как играющих на руку антисоветским провокаторам и злейшим врагам социализма и строжайше наказывать».

Советские войска строго соблюдали всевозможные правила, регламентирующие их отношения с местным населением. Об этом свидетельствует эпизод из воспоминаний Маршала Советского Союза К.А. Мерецкова: «Как командующий Ленинградским округом я отвечал за безопасность баз в Эстонии. В одном месте срочно требовалось обеспечить неприкосновенность участка. Я вступил в контакт с правительством Эстонии, взял у него необходимое разрешение, затем получил согласие эстонского помещика, собственника данного земельного участка, и приказал построить укрепления.

И вот на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) во время моего доклада о положении на новых базах Молотов упрекнул меня за «неуместную инициативу». Я пытался возражать, но он не слушал. Мне было не по себе, однако тут взял слово Сталин и, посмеиваясь, заметил Молотову: «А почему твой Наркомат опаздывает? Армия не может ждать, пока твои люди расшевелятся. А с Мерецковым уже ничего не поделаешь. Не срывать же готовые укрепления». На этом вопрос был исчерпан».

Советские войска, которые без соответствующих международных соглашений не имели права даже договориться с местным помещиком о строительстве насыпи для артбатареи, не предпринимали ничего для вмешательства во внутренние дела. Введение войск не нарушило экономической жизни. Авторитарные режимы сохранялись в неприкосновенности. Коммунистические партии и ряд других демократических организаций были по-прежнему запрещены. Тысячи коммунистов и демократов продолжали находиться в тюрьмах.

Строгое выполнение советской стороной обязательств договора заставило правящие круги Эстонии по-новому оценить сложившуюся обстановку. «Сейчас, — подчеркивал К.Н. Никитин, — ни у правительства, ни у буржуазных кругов нет никаких сомнений в том, что мы пакт выполним именно согласно духу и букве, или, как здесь теперь установился термин, «по-джентльменски». Бывший министр иностранных дел Эстонии Селтер, подписавший договор, в беседе с К.Н. Никитиным 17 ноября говорил ему: «Нам при заключении пакта нужно было иметь очень много решимости и смелости, чтобы согласиться на такой огромной важности шаг, как впуск Красной Армии в сердце страны, на который мы решились и который теперь все больше и больше оправдывается, и нам не приходится нисколько сожалеть об этом шаге».

Увидев, что советские войска, оказавшиеся в Эстонии, строго придерживаются буквы и духа договора от 28 сентября и не вмешиваются в дела страны, правительство Пятса — Лайдонера развернуло репрессии против тех сил, которые рассчитывали на скорые перемены в обществе после прихода Красной Армии. Государственная дума продлила на год положение «усиленной охраны» в стране. Были резко увеличены ассигнования на содержание полиции. Был усилен нажим на профсоюзы. Руководство профсоюза текстильщиков было арестовано. Произведены были аресты и среди других «неблагонадежных лиц». Союз текстильщиков был закрыт. Председатель Таллинского профсоюза металлистов и организатор профсоюза строительных рабочих были высланы за то, что вели переговоры с торговым представительством Советского Союза о предоставлении их членам работы на советских базах.

Аналогичным образом вели себя правительства других прибалтийских стран. 16 ноября 1939 года Министерство внутренних дел Латвии издало распоряжение, в котором говорилось: «Отдельные граждане на железнодорожных станциях, в местах расположения советских войск обращаются к советским воинам с различными вопросами и пристают к ним со своими взглядами или услугами». В распоряжении указывалось, что «граждан, которые без надобности беспокоят советских воинов и пристают со своими услугами и любезностями, необходимо в незаметном порядке задерживать». Начальник агентурного отдела латвийской охранки Стиглиц приказал 21 ноября: «Обязываю вас в будущем следить, чтобы нигде и ни при каких обстоятельствах местные граждане… не тревожили и не беспокоили советских воинов различными ненужными вопросами, разговорами или иным образом. В отношении лиц, повинных в указанных действиях, обязываю вас начать строгое следствие, не исключая ареста виновных, причем арестовывать следует тогда, когда советские воины не присутствуют, то есть не видят».

За упоминание об СССР как о союзнике Латвии стали штрафовать. За прослушивание московского «радио полагались штраф и тюрьма. В латвийской армии за разговоры с красноармейцами давали 15 суток ареста.

Главнокомандующий эстонской армией Лайдонер издал приказ, запрещавший населению «беспокоить Красную Армию и морской флот ненужными приставаниями и расспросами». Как отмечал К.Н. Никитин, штрафам и высылке из мест расположения Красной Армии и флота подвергали «всякого эстонского гражданина, вздумавшего задать краснофлотцу или красноармейцу любой, хотя бы и самый пустячный вопрос. Равным образом это лишало возможности работников Красной Армии и флота, в свою очередь, обратиться к любому прохожему в городе с вопросом о том: «Как пройти на такую-то улицу?» или, увидев что-либо непонятное, спросить: «Что это такое?», ибо в ответ получали: «С вами запрещено разговаривать».

Вместо чувства дружбы и дружественного отношения воспитывали чувство недовольства, так как получалось: «вот, мол, относились к вам хорошо, а теперь за это расплачивайся».

В ответ на старания Красной Армии соблюдать договоры власти в Прибалтике стали создавать трудности для размещения советских войск. Ссылаясь на жилищный кризис в трех республиках, личному составу Советских Вооруженных Сил отказывали в жилье. Недружественному поведению властей способствовало также начало советско-финляндского конфликта.

Советско-финляндская война сопровождалась резким взрывом антисоветских эмоций в мире. Это благоприятствовало организации активной антисоветской кампании и военной помощи Финляндии со стороны Запада. 14 декабря по решению Лиги Наций СССР был исключен из этой организации. Англией, Францией и Швецией было направлено в Финляндию более 500 самолетов. Вооружения поступали также из США, Норвегии, Италии и других стран. Одновременно разрабатывались планы создания экспедиционного корпуса союзников численностью свыше 100 тысяч человек для высадки на Севере на помощь финнам и бомбардировки южных городов СССР.

12 марта 1940 года в Москве был подписан мирный договор между СССР и Финляндией. Последняя уступила Карельский перешеек, северо-западный берег Ладожского озера в районе Куолоярви, часть полуостровов Рыбачий и Средний и сдавала в аренду СССР полуостров Ханко с прилегающими островами. Граница от Ленинграда была отодвинута, но ценой немалых человеческих жертв. Советско-финляндская война также способствовала падению престижа СССР как мощной военной державы. Неудачи Красной Армии на фронте приводили различных деятелей в фашистском лагере к мысли о необходимости договориться с Западом и напасть на СССР.

Свидетельства военной слабости СССР содействовали активизации антисоветской ориентации прибалтийских правительств. Еще накануне войны на пост эстонского посланника в Хельсинки был назначен бывший начальник штаба военно-морских сил Эстонии Варма, слывший «знатоком России». Одновременно в Хельсинки был направлен и военный представитель Эстонии. С началом войны эстонский Генеральный штаб организовал передачу Финляндии разведывательных сведений о Советском Союзе. Из Эстонии и Латвии были посланы в Финляндию добровольцы, принявшие участие в военных действиях. Эстонских добровольцев насчитывалось 3 тысячи. В Латвии неожиданно возник дефицит белого полотна. Оказалось, что огромные партии этого материала были направлены в Финляндию для маскхалатов. Обсуждался вопрос и о вступлении этих государств в войну против СССР на стороне Финляндии.

Зимой 1939/40 года активизировала свою деятельность Балтийская Антанта, и в декабре 1939 года в Таллине состоялась 10-я конференция министров иностранных дел стран — участниц этой организации. На конференции, как свидетельствовала публикация в латвийском журнале «Тевияс Саргс», при обсуждения вопроса о ходе советско-финляндской войны участники конференции выразили сожаление, что, «хотя Швеция и призвала в армию несколько возрастов запаса… и разрешила сбор пожертвований и вербовку добровольцев для помощи Финляндии, маловероятно, что шведская поддержка пойдет дальше упомянутых мероприятий и выражения симпатий». Высказав свою солидарность с Финляндией, министры в то же время заявили, что они должны делать «политику, которую навязывает нам сама география».

Развивалось военное сотрудничество трех стран. В ноябре-декабре 1939 года состоялся обмен визитами начальников штабов Литвы и Латвии. В декабре 1939 года три литовских генерала ездили в Эстонию и Латвию. Состоялись и обмены визитами между военными Эстонии и Латвии. На секретных совещаниях военные руководители не скрывали возможности нападения на советские войска, размещенные на прибалтийских базах. Так, 31 января 1940 года капитан штаба латвийской армии Апкснитис заявил на одном из совещаний военных: «Части Красной Армии в Латвии находятся в мешке… Их легко сразу ликвидировать».

Руководители прибалтийских стран намекали на возможность начала войны. 11 февраля 1940 года в своем выступлении президент Ульманис заявил: «Если придет этот тяжелый и решительный момент, то в среднем одному из каждого третьего хутора придется надеть военную форму… Если бы это не было важным делом, я бы об этом не говорил». В. Сиполо писал: «Эта речь Ульманиса была воспринята в Латвии как прямой призыв к вооруженному выступлению против советских гарнизонов в ближайшее же время. Айзсарги открыто толковали речь Ульманиса таким образом. В городах и селах разбрасывали листовки, призывающие к выступлениям против советских гарнизонов». В английской и французской печати появились сообщения, в которых говорилось о скором выступлении латвийских войск и айзеаргов против частей Красной Армии, размещенных в Латвии.

Напоминания о борьбе против Советской власти часто звучали в феврале 1940 года на торжественных собраниях в Литве и Эстонии по случаю годовщин провозглашения независимости. Выступая на торжественном собрании по случаю государственного праздника Эстонии, министр общественных дел Латвии и руководитель айзеаргов А. Берзинь говорил о «совместной борьбе в освободительной войне за независимость и свободу обоих народов».

В марте 1940 года в Риге состоялась 11 — я конференция министров иностранных дел Балтийской Антанты. Министры вновь подтвердили верность позиции, которую балтийские страны «заняли по отношению к нынешнему международному положению и современным проблемам», считая, что это «вполне отвечает их твердой решимости остаться вне вооруженных конфликтов и обеспечивает их независимость и безопасность».

Это было не только дипломатической уловкой. Правительства прибалтийских стран прекрасно понимали значение возродившихся хозяйственных контактов с СССР для выхода из трудностей, порожденных войной. Экономическое соглашение между Эстонией и СССР, заключенное одновременно с пактом о взаимопомощи, открывало путь для выхода этой прибалтийской страны из кризисной ситуации, возникшей после 1 сентября 1939 года, когда оказались прерванными связи с Англией. Как свидетельствует справка комиссии АН ЭССР по оценке событий, имевших место в Эстонии в 1940 году, «нехватку сырья удалось в известной степени преодолеть благодаря торговому договору, заключенному с Советским Союзом… К весне 1940 года занятость (в крупной и средней промышленности было 66 200 работников) достигла самого высокого уровня за всю историю Эстонской республики. В 1939–1940 годах реальная заработная плата по сравнению с 1927–1931 годами поднялась на 23 процента».

В то же время литовский министр иностранных дел Урбшис сообщил журналистам: «Политика нейтралитета, мира и пактов взаимопомощи предохранила от вовлечения нас в войну и от оккупации чужой властью, но политика не означает, что мир и спокойная жизнь являются нашей единственной целью, что мы хотим их сохранить любой ценой. Проводимая до сих пор наша мирная политика годится только настолько, насколько она помогает нам сохранить свою самостоятельность и независимость, но если над нашими странами накопятся угрозы, то каждый из нас (без колебаний) отдаст на борьбу все свои силы, чтобы сохранить свободу страны и народа».

Источником этой «угрозы», по мнению министров иностранных дел прибалтийских стран, был СССР. В информационном письме полпредства СССР в Латвии в НКИД СССР от 23 марта 1940 года говорилось, что заключение пактов о взаимопомощи этими странами с СССР рассматривалось министрами лишь «как вынужденная политика на время войны». По сведениям полпредства, не прекращались «постоянные намеки руководителей этих стран на угрозу их свободе и независимости со стороны СССР». В Латвии целенаправленно осуществлялось «проведение разнузданной антисоветской агитации среди населения, армии, айзеаргов и в школах.

Характеризуя антисоветскую направленность внешней политики прибалтийских правительств, историки Р. Мисиунас и Р. Таагепера в своем исследовании, изданном в США, писали: «Вероятно, руководящие круги в Риге и Каунасе разделяли убеждение эстонского президента Пятса в неизбежности германо-советского столкновения к концу 1940 года. Такое мышление убеждало в правильности упрямства по отношению к СССР. Это также требовало усилий, направленных на постепенное усиление германской ставки в этом регионе в качестве противовеса. Такая политика отражалась в росте торговли с рейхом… Между декабрем 1939 года и апрелем 1940 года все три государства заключили торговые соглашения, в соответствии с которыми Германия должна была закупать около 70 процентов всего балтийского экспорта». (Это обязательство строго выполнялось. В своем меморандуме от 16 июня 1940 года начальник Прибалтийского отдела Министерства иностранных дел Германии Грундгер писал: «За последние шесть месяцев все три прибалтийских государства отправляют в Германию 70 % своего экспорта».)

Воспользовавшись этой политической ситуацией, Германия стала вновь укреплять свои позиции в Прибалтике. На секретном совещании начальников Генеральных штабов армий прибалтийских государств, на котором обсуждались вопросы боеспособности Красной Армии и общей политики в отношении советских войск в Прибалтике, присутствовал германский военный атташе в Эстонии.

В мае 1940 года в Эстонию прибыл доктор Клее, имевший инструкции от Кейтеля. Клее встретился с министром внутренних дел Эстонии Юримаа. По словам присутствовавшего на этой встрече начальника политической полиции Эстонии Соомана, «Клее заявил, что Германия скоро начнет войну с Советским Союзом, о чем Гитлер неоднократно заявляет в партийных и военных кругах».

В. Сиполс писал: «К маю-июню 1940 года многие латыши стали получать из Германии от репатриировавшихся из Латвии в конце 1939 года немцев письма, в которых они просили о сохранении оставленного ими имущества, о подыскании для них квартир и т. д., так как они в скором времени возвратятся в Латвию. Резко усилилась также шпионская деятельность гитлеровцев». Теперь объектами внимания немецкой разведки стали также советские военные части, размещенные в Прибалтике. Продолжалась и засылка из Прибалтики немецких шпионско-диверсион-ных групп на советскую территорию.

В изданном в Германии календаре на 1940 год была помещена статья, в которой говорилось, что «все города в Польше и Прибалтике с самого своего возникновения являются германскими городами. Немцы пришли сюда не как какие-то потомки славянских народов, а как первые жители, не как гости, а как господа. «Остланд» — Эстония и Латвия — как раньше, так и теперь, после репатриации немцев, останутся тесно связанными исторически и политически с немецким народом… На права немцев указывает их труд на Востоке, и если здесь было поле деятельности наших предков, то здесь будет и поле деятельности нашего будущего поколения».

В феврале 1940 года Сметона послал в Берлин директора службы государственной безопасности А. Повагайтиса, дав ему поручение «информировать правящие круги Германии о том, что президент Сметона решил переориентироваться на Германию и надеется получить от последней необходимую помощь». Повагайтис должен был также выяснить, «согласна ли Германия взять Литву под свой протекторат».

В Берлине Повагайтис получил заверения в том, что «протекторат над Литвой Германия, возможно, осуществит до сентября 1940 года и, во всяком случае, не позднее окончания войны на Западе».

Выслушав информацию Повагайтиса, Сметона дал ему указания относиться к немцам с максимальной предупредительностью и «оказывать им необходимую помощь, если таковая им в чем-либо от литовского правительства потребуется». Как отмечал В. Сиполс, «в соответствии с этим указанием, помимо других услуг, литовская охранка оказывала гитлеровцам содействие в переправке шпионов на территорию СССР».

Одновременно правящие круги прибалтийских стран стали обсуждать вопрос об организационном оформлении антисоветского военного сотрудничества трех стран. Эстонская газета «Пяевалехт» писала: «Возникает вопрос, не следует ли уже теперь приступить к дополнению договора о сотрудничестве прибалтийских государств статьями о военной помощи с тем, чтобы зафиксировать уже фактически сложившееся положение». Хотя СССР предлагал оружие странам Прибалтики на льготных условиях, военная техника и снаряжение закупались в Германии. Правительства прибалтийских стран стали на путь саботажа договоров с СССР. Обсуждая эстонско-советский договор, председатель Государственной думы Эстонии Улуотс заявил: «Мы должны сделать его возможно более жидким».

Как отмечал историк А. Дризул, правительство Ульманиса «во время советско-финляндской войны… не исключало возможности вступить в войну против СССР на стороне империалистических держав. Министр иностранных дел Латвии В. Мунтерс в письме по итогам Таллинской конференции (декабрь 1939 года) военному министру Я. Балодису отмечал, что союзный договор между Латвией и Эстонией остается в силе и военное сотрудничество между обоими государствами должно продолжаться, военное сотрудничество с Литвой следует продолжать без специального договора».

В республиках усиливалась антисоветская пропаганда. «В феврале 1940 года в Таллине стал издаваться печатный орган Балтийской Антанты — журнал «Ревю Балтик» на английском, французском и немецком языках. В первом же его номере премьер-министр Латвии подчеркнул, что в настоящее время отпали все политические препятствия для полного сотрудничества трех прибалтийских государств. Это интерпретировалось в Москве как возможность создания военного союза трех стран. В это время в Прибалтике происходили похищения советских военнослужащих и истязания их с целью выведать военные секреты Советского государства. Производились также многочисленные аресты граждан, обслуживавших советские войска.

Вряд ли подобные действия были возможны, если бы Прибалтика была советским протекторатом. Активные внешнеполитические действия против своего протектора, легальная закупка оружия за рубежом, направление жителей «протектората» для службы в армиях, сражавшихся против страны-протектора, активная пропаганда против этой страны были абсолютно немыслимы ни в протекторате Богемия и Моравия, ни в других оккупированных гитлеровцами в 1940–1941 годах странах Европы. Создается впечатление, что те, кто оплакивает «покорение» Прибалтики Советским Союзом осенью 1939 года, считают, что «бремя» договоров 28 сентября — 10 октября чрезмерно препятствовало развитию связей Эстонии, Латвии и Литвы и оформлению блока с Германией против СССР. Между тем совершенно очевидно, что действия прибалтийских стран являлись нарушениями договоров о взаимной помощи. Обстановка в Прибалтике свидетельствовала о том, что режимы Пятса, Ульманиса и Сметоны прекрасно оценили разницу между действиями вермахта в Польше и боями Красной Армии на «линии Маннергейма». Перед Советским правительством вставали перспективы не только утраты военных позиций в Прибалтике, но и возможного быстрого разгрома советских частей в случае, если бы Гитлер, опираясь на возрождающиеся связи с прибалтийскими правительствами, решил напасть на СССР.




Глава 2

Июньские революции


События, которые развернулись в июне 1940 года на западных рубежах нашей страны, нельзя рассматривать в отрыве от хода мировой войны. Захват Гитлером Дании и Норвегии еще в большей степени, чем в Польше, показал, что такое молниеносная война (блицкриг) в действии. 9 апреля 1940 года в 5 часов германские посланники в Копенгагене и Осло, действуя синхронно, прервали сон министров иностранных дел Дании и Норвегии, а ровно через 20 минут вручили им ноты, в которых сообщалось, что войска Германии пришли на помощь этим странам, чтобы не допустить их «оккупации англо-французскими войсками».

Действия гитлеровских вооруженных сил против двух скандинавских стран характеризовались активным использованием военного превосходства, заблаговременной разведкой, дезинформацией и диверсионными акциями при опоре на законспирированную агентуру. Молниеносные захваты Дании и Норвегии произвели шокирующее впечатление на мировую общественность. Однако серьезных уроков из апрельского блицкрига командование англо-французскими войсками не извлекло. Не случайно гитлеровцы даже не позаботились о том, чтобы изменить планы своих операций, о которых было известно на Западе благодаря их передаче английской разведке антигитлеровскими заговорщиками и после захвата бельгийцами немецкого летчика с документами в январе 1940 года.

Как отмечал немецкий генерал Б. Циммерман, за время «странной войны» на Западном фронте германские «войска настолько хорошо подготовились к наступлению, что приказ о его начале можно было отдать буквально накануне… «День икс — 10 мая» — так гласил отданный Гитлером 9 мая приказ войскам Западного фронта». В этом приказе Гитлер провозглашал: «Битва, которая начинается сегодня, определит на 1000 лет будущее германской нации».

В первые же часы, как писал Б. Циммерман, «немецкая авиация… нанесла мощный и внезапный удар с воздуха по французским аэродромам… Французской авиации был нанесен такой удар, что в ходе дальнейших операций она не играла почти никакой роли. Донесения, получаемые от наступавших групп армий, также были весьма отрадными… Операция повсюду развивалась очень быстро». Нарушив нейтралитет Нидерландов, Бельгии и Люксембурга, «соединения группы армий фон Бока стремительно продвигались до Голландии, а армия генерала фон Рейхенау форсировала канал Альберта и начала наступать на Брюссель».

Сочетание вероломства, риска и обмана благоприятствовало успеху вермахта. Как отмечал голландский историк Л. де Ионг, «на рассвете первого же дня военных действий были совершены нападения на все мосты… По внешнему виду нападавшие походили на гражданских лиц; часть их оказалась переодетой в форму голландской конной полиции, военной полиции или в форму железнодорожников». В первый же день войны немцы выбросили крупные десанты.

Шок, вызванный внезапным нападением Германии на нейтральные страны Западной Европы, распространился далеко от Гааги и Роттердама. В это время в Москве проходили эстонско-советские переговоры по поводу заключения соглашения о расширении советских военных баз. 13 мая эстонский посол в СССР А. Рей сообщил из Москвы: «После того как на протяжении некоторого времени (примерно между 1–10 мая) русские, похоже, не особенно спешили, но с окончанием наших переговоров нас внезапно позавчера вечером (в субботу 11 мая) вызвали в Кремль, где в ходе полуторачасовой беседы обсуждались нерешенные вопросы… Молотов сказал, подытоживая вкратце: все эти вопросы сравнительно мелкие, и мы напрасно тратим на них время в тот момент, когда на Западе развиваются очень большие и важные события; мы не можем больше тянуть, а должны незамедлительно завершить переговоры. Он потребовал, чтобы к 13 мая соглашение было готово, так чтобы его можно было подписать. Мы не сомневаемся, что под влиянием событий в Голландии и Бельгии Кремль решил незамедлительно завершить переговоры с нами».

Ускорение темпов переговоров свидетельствовало о том, что Советское правительство прекрасно понимало временность передышки на советских границах. Вероломное нападение Германии на Бельгию и Голландию означало конец «странной войны». Недавний молниеносный захват Дании и крупнейших городов Норвегии свидетельствовал об огромных возможностях вермахта. Исходя из первых сообщений о новых успехах Германии, Советское правительство стремилось подготовиться к тому часу, когда Германия, покончив с военными действиями на Западе, повернет на Восток.

Расчет немцев на успех на Западе вскоре стал оправдываться. 14 мая голландская армия капитулировала. На другой день немцы прорвали «неприступные» оборонительные укрепления линии Мажино в двух местах. В Прибалтике понимали, что события, происходившие на западной границе Германии, затронут и ее восточных соседей. Прежде всего были приняты меры для того, чтобы обеспечить политическую и материальную базу правящей верхушки этих стран в случае ее бегства за границу.

17 мая 1940 года латвийский посланник в Великобритании Карлис Зариньшь получил чрезвычайные полномочия от своего правительства. В случае прекращения его контактов со своей страной он был уполномочен осуществить полную власть над заграничными фондами Латвии и ее представителями за рубежом и ликвидировать все дипломатические миссии, за исключением миссии в США, если он сочтет это нужным. 30 мая литовский посланник в Риме бывший министр иностранных дел Стасис Лозарайтис был назначен руководителем дипломатической службы в случае, если правительство его страны перестанет существовать или не сможет выполнять свои функции. Часть латвийского и эстонского золотого запаса была переправлена в Соединенные Штаты, а часть эстонских архивов была вывезена в миссию в Стокгольм. Как справедливо констатировали Р. Мисиунас и Р. Таагепера, «Советы, очевидно, понимали, что в случае любого военного конфликта они не могут полагаться на балтийские государства как на своих союзников».

В это время активизировались усилия и по созданию новых политических комбинаций, вступавших в противоречие с договорами 1939 года. В 20-х числах мая стали распространяться сообщения о том, что к укрепляющемуся сотрудничеству трех прибалтийских стран готова присоединиться Финляндия. Финский корреспондент швейцарской газеты «Бунд» писал, что «Финляндия намерена более тесно сблизиться с тремя прибалтийскими странами и образовать с ними экономический и политический блок». В эти дни английские войска численностью в 300 тысяч человек были прижаты к морю у Дюнкерка. Северная Франция оказалась в руках немцев.

Заголовки берлинских газет 1 июня гласили: «Катастрофа у порога Парижа и Лондона. Пять армий окружены и уничтожены. Английский экспедиционный корпус больше не существует». В своем дневнике У. Ширер размышлял о двух возможностях, открывавшихся перед вермахтом: ударить по Англии через Ла-Манш или идти на Париж.

Один из руководителей Коммунистической партии Эстонии тех лет X. Аллик так характеризовал настроения правящих кругов Прибалтики в начале июня: «Англичане после катастрофы под Дюнкерком эвакуировались на свои острова, а Франция стояла перед капитуляцией. Если до сих пор часть прибалтийской, и особенно эстонской, буржуазии была ориентирована на победу Англии и Франции в идущей борьбе, то теперь решительно победила прогерманская ориентация. Буржуазия не без оснований ждала, что после победы на Западе Гитлер обратит оружие на Восток — против Советского Союза, и начала подготовку к созданию подходящего для него плацдарма».

В конце мая произошло похищение двух солдат советского гарнизона в Литве. 25 и 30 мая правительство СССР выразило свой протест против похищения. Обсуждение этого инцидента продолжилось в ходе поездки в Москву министра иностранных дел Литвы Юозаза Урбшиса, а затем и премьер-министра Антанаса Меркиса. В ходе переговоров с последним В.М. Молотов обвинил министра внутренних дел и директора отдела безопасности МВД Литвы в проведении антисоветской политики. Кроме того, премьер-министр был обвинен в том, что он превратил Балтийскую Антанту в военный союз, направленный против СССР.

Тревожная информация поступала из других прибалтийских республик. Имелись сведения о том, что «под видом проведения «балтийской недели» и «праздника спорта» фашистские организации Эстонии, Латвии и Литвы при попустительстве правительств готовились захватить власть и обратиться к Германии с просьбой ввести войска в эти страны. Решающее выступление было назначено на 15 июня — день открытия праздников. К этому времени приурочивалась и кровавая расправа… над активными участниками антифашистских народных фронтов».

14 июня 1940 года, в самый разгар германского блицкрига во Франции, Советское правительство предъявило правительству Литвы следующие требования:

«1. Чтобы немедленно были преданы суду министр внутренних дел г. Скучас и начальник департамента политической полиции г. Повагайтис как прямые виновники провокационных действий против советского гарнизона в Литве.

2. Чтобы немедленно было сформировано такое правительство, которое было бы способно и готово обеспечить честное проведение в жизнь советско-литовского Договора о взаимопомощи и решительное обуздание врагов Договора.

3. Чтобы немедленно был обеспечен свободный пропуск на территорию Литвы советских и воинских частей для размещения их в важнейших центрах Литвы в количестве, достаточном для того, чтобы обеспечить возможность осуществления советско-литовского Договора о взаимопомощи и предотвратить провокационные действия, направленные против советского гарнизона в Литве».

Хотя президент Сметона призывал оказать военное сопротивление СССР, а всех членов правительства покинуть страну, он остался в меньшинстве. Правительство Литвы приняло решение удовлетворить требования СССР. Премьер-министр А. Меркис подал в отставку, а А. Сметона поручил бывшему главнокомандующему армии генералу Стасису Раштикису сформировать новое правительство. Через несколько часов министр иностранных дел, который все еще находился в Москве, сообщил правительству, что Раштикис также неприемлем для Кремля и что заместитель наркома иностранных дел Владимир Деканозов будет послан в Литву как представитель Москвы. Он будет наблюдать за формированием нового кабинета. Сметона в сопровождении нескольких высокопоставленных членов правительства покинул свою страну.

15 июня советские войска вступили на литовскую территорию. Латвийский посол в Литве писал в официальном сообщении в Ригу: «Войска передвигаются в отличном порядке, соблюдая очень хорошую дисциплину, никого не трогая. По отношению к населению они корректны и приветливы».

По призыву подпольного горкома Компартии Литвы десятки тысяч людей в Каунасе вышли 15 июня на улицы города, чтобы с цветами, красными лентами и транспарантами встретить части Красной Армии. 15–16 июня прошли массовые митинги и демонстрации в Каунасе, Вильнюсе, Паневежисе. Их участники приветствовали красноармейцев. В Каунасе участники демонстрации направились к тюрьме. Они были разогнаны полицией. В них стреляли. Несколько человек были ранены.

Тем временем 16 июня В.М. Молотов сделал представление латвийскому посланнику г. Коциньшу, в котором говорилось: «На основании имеющихся у Советского правительства фактических материалов, а также на основании происходившего в Москве в последнее время обмена мнений между Председателем Совнаркома СССР В.М. Молотовым и председателем Литовского Совета министров г. Меркисом Советское правительство считает установленным, что правительство Латвии не только не ликвидировало созданный еще до заключения советско-латвийского Пакта о взаимопомощи военный союз с Эстонией, направленный против СССР, но и расширило его, привлекши в этот союз Литву, и старается вовлечь в него также Финляндию». В ноте утверждалось, что «Латвия вместе с другими прибалтийскими государствами занялась оживлением и расширением упомянутого выше военного союза».

В ноте упоминались два совещания стран Балтийской Антанты, факты сотрудничества Генштабов трех стран, создание печатного органа Антанты — «Ревю Балтик». «Все эти факты, — утверждалось в ноте, — говорят о том, что латвийское правительство грубо нарушило советско-латвийский Пакт о взаимопомощи, который запрещает обеим сторонам «заключать какие-либо союзы или участвовать в коалициях, направленных против одной из Договаривающихся сторон».

На этом основании Советское правительство требовало: «1) чтобы немедленно было сформировано в Латвии такое правительство, которое было бы способно и готово обеспечить честное проведение в жизнь советско-латвийского Пакта о взаимопомощи; 2) чтобы немедленно был обеспечен свободный пропуск на территорию Латвии советских воинских частей для размещения их в важнейших центрах Латвии в количестве, достаточном для того, чтобы обеспечить возможность осуществления советско-латвийского Пакта о взаимопомощи и предотвратить возможные провокационные действия против советского гарнизона в Латвии».

Аналогичное представление было сделано 16 июня эстонскому посланнику в Москве Рею для передачи правительству Эстонии, которое вскоре подало в отставку. Президент К. Пяте поручил формирование нового правительства генералу И. Лайдонеру. Создавалось впечатление, что Пяте и Лайдонер собирались усидеть в правительственных креслах по крайней мере до осени 1940 года, когда, по их расчетам, в Прибалтику должны были прийти немцы. Подобные же усилия предпринимали в Риге К. Ульманис и его окружение.

Требования обеспечить безопасность на территории республики в период ввода советских войск были удовлетворены эстонским правительством. Одновременно Лайдонер решил воспользоваться этими мерами для укрепления репрессивного аппарата и предотвращения выступлений против правительства. 17 июня И: Лайдонер опубликовал постановление, которое запрещало до 1 июля 1940 года «любые публичные и закрытые собрания, скопления народа, сходки, шествия и манифестации, а также обсуждение и принятие на них различных решений и резолюций». Запрещалась и подготовка к подобным собраниям, шествиям и манифестациям.

Такие же меры приняли и латвийские власти. 17 июня по распоряжению правительства Латвии было введено осадное положение в Риге. Было запрещено покидать квартиры с 10 часов вечера до 4 часов утра. Собрания были запрещены. 19 июня осадное положение. было распространено на всю Латвию.

17 июня советские войска начали вступать в Таллин, Нарву, Изборск и другие города. Генерал Траксмаа и его помощники были приглашены в полпредство для обсуждения вопросов о расквартировании частей Красной Армии. Как отмечалось в обзоре событий в Эстонии с 15 по 25 июня 1940 года, подготовленном первым секретарем полпредства СССР в Эстонии Власюком, «население Таллина сочувственно встречало красноармейцев, посылая дружеские приветы танковым частям и механизированной пехоте. Местные власти не чинили никаких препятствий и внешне стремились поддерживать порядок и спокойствие. Страшно нервно и внутренне злобно реагировали на совершающиеся события торговопромышленники и коммерческие круги, а также члены различного рода реакционных организаций: вапсовцы, кайцелитовцы. В первый же день вступления наших частей не обошлось без реакционных выпадов. В районе Копли, когда эстонский рабочий приветствовал прибывшие туда части, реакционные элементы набросились на него и сильно избили».

В течение 18, 19, 20 июня продолжалось вступление в Эстонию и размещение там советских войск. В обзоре отмечалось, что «всюду, где только появлялись бойцы и командиры Красной Армии, их тепло встречали, приветствовали трудящиеся Эстонии… Маршируя стройным шагом, красноармейцы распевали песни, и к ним присоединялись эстонцы — рабочие и молодежь… В течение этих дней у здания посольства и по улицам города не прекращается пение советских революционных песен, таких как «Каховка», «Москва», «Песня о Родине», «Тачанка», «Конармейская». После того как войска Советского Союза вступили в Эстонию и когда по всей стране стало известно об отставке правительства, в народе пробудилось оживление и дух поднятого настроения — ликование».

Во многих городах Прибалтики население с энтузиазмом встретило советские войска. Это отношение населения к Красной Армии вызвало взрыв раздражения среди властей, и полиция Пятса и Ульманиса беспощадно разгоняла демонстрации солидарности с красноармейскими частями.

Участник этих событий в Риге П. Черковский вспоминал: «На Привокзальной площади было море народа… Два танка были сплошь устланы цветами. Цветы бросали на танки еще и еще. Вдруг около вокзала прозвучали выстрелы. Полиция старалась рассеять демонстрантов». При разгоне демонстрации в Риге было ранено 29 человек, из них двое скончались. Полицейская расправа вызвала всеобщее возмущение в Латвии.

Аналогичные действия предпринимали и эстонские власти. Под видом помощи вступающим советским войскам по приказу Лайдонера полиция разгоняла митинги и арестовывала ораторов, выступавших с приветствиями в адрес Красной Армии. В этой связи уполномоченный Москвы А. Жданов, прибывший в Эстонию для переговоров по формированию правительства, запрашивал: «Не следует ли вмешаться в это дело или оставить до нового правительства?»

Только после получения сообщений из Риги о жертвах полицейских расправ и о разгонах демонстраций в Эстонии Советское правительство решило пресечь эти действия полиции Пятса и Ульманиса. В ответной телеграмме В.М. Молотов 20 июня писал: «Надо твердо сказать эстонцам, чтобы они не мешали населению демонстрировать свои хорошие чувства к СССР и Красной Армии. При этом намекнуть, что в случае стрельбы в демонстрантов советские войска возьмут демонстрантов под свою защиту».

Тем временем уполномоченные СССР А. Вышинский, А. Жданов, В. Деканозов, прибывшие соответственно в Ригу, Таллин и Вильнюс, вели переговоры с правящими кругами трех республик о формировании правительств. Проявляя готовность поставить во главе правительства лицо, устраивавшее Москву, К. Пяте в то же время старался подобрать кандидатуру из правящей элиты. А. Жданов явно не был готов к ответу, когда К, Пяте предложил эстонского посланника в Москве Рея в качестве кандидата на пост премьер-министра. В телеграмме в НКИД СССР A.A. Жданов сообщал: «От обсуждения вопроса о Рее я уклонился под предлогом необходимости изучить обстановку, сказав вскользь, что Рей чересчур тесно связан со старым правительством». Видимо, к моменту своего прибытия в прибалтийские столицы уполномоченные Москвы еще не определили точно тех лиц, которые могли бы занять места в правительстве.

Как сообщал на научной конференции латвийских историков в июле 1988 года А. Дризул, в эти дни в Латвии «представители буржуазных партий, стремясь сохранить господство буржуазии, пытались составить коалиционное буржуазное правительство и передать пост президента государства П. Калныню, бывшему председателю сейма. По их расчетам, такая смена президента и правительства должна была удержать народные массы от революции». В этой связи А. Дризул подчеркивал: «По свидетельству поэта А. Кеныня, бывшего в 1931–1933 годах в буржуазных правительствах Латвии министром образования и юстиции, после его разговора с А.Я. Вышинским последний обещал поддержать эти планы».

После консультации с Деканозовым премьер-министром и министром иностранных дел Литвы был назначен Винкас Креве-Мицкевичус. Министром финансов стал Эрнестас Галанаускас, занимавший тот же пост в предыдущем кабинете А. Меркиса. Единственный коммунист в новом правительстве Литвы занял пост министра внутренних дел.

Как правило, работники полпредств в трех прибалтийских столицах рекомендовали кандидатов в члены правительств, которые были известны им как сторонники сотрудничества с СССР, но, разделяя левые убеждения, не являлись членами компартий. Таким был, например, доктор Иоганес Варес, врач по образованию и профессии, которого советское полпредство рекомендовало на пост премьер-министра. Варес являлся видным эстонским писателем (писал под псевдонимом Барбарус). Принадлежа к левому крылу социалистов, он был членом Общества эстонско-советской дружбы. Его книга «Путевые заметки», в которой он дружелюбно характеризовал СССР, вызвала негативную реакцию правительства.

Среди предложенных кандидатов в состав нового эстонского правительства преобладали левые социалисты, члены фракции «Трудового народа» Государственной думы (И. Варес, министр иностранных дел Н. Андрезен, министр внутренних дел М. Унт, министр юстиции Б. Сепп). Немало было беспартийных (министр просвещения И. Семпер, министр хозяйства Ю. Нихтил, заместитель премьер-министра Г. Круус, военный министр генерал Т. Ромберг). Многие из министров занимались литературной деятельностью, группируясь вокруг журнала «Лооминг» («Творчество»). По оценке полпредства, население одобрительно отзывалось «о качествах и популярности членов нового правительства, за исключением командующего армией Ионсона, о котором говорят как о человеке, не находившемся свыше 15 лет в трезвом состоянии».

Отставка правительства вызвала всеобщее возбуждение в стране. Вопреки приказу главнокомандующего армии генерала Лайдонера по всей республике проходили собрания и митинги. Как констатировал К.Н. Никитин, «слух, что Советское правительство участвует в организации правительства Эстонии, проник во все самые глухие уголки и везде встретил сочувственный отклик, но в некоторых городах он преломился совершенно неправильно. Часть людей не поняла нашей политики и смену правительства расценила как революцию и в демонстрацию внесла элементы Октября».

«Элементы Октября» вносили прежде всего члены коммунистических партий Эстонии, Латвии, Литвы. После многолетних репрессий эти партии были немногочисленны (в Компартии Литвы — около 1500 членов, в Компартии Латвии — около 1000 членов, в Компартии Эстонии — 133 члена). Успех их деятельности был возможен лишь при условии широкой поддержки народных масс. Выступая на научной сессии латвийских историков в 1988 году, бывший второй секретарь ЦК Союза трудовой молодежи Латвии Э. Берклав не был склонен преувеличивать возможности латвийских коммунистов и комсомольцев 1939–1940 годов. Как отмечал Э. Берклав, «в рядах Союза трудовой молодежи в то время по всей Латвии было 250, самое большее 300 членов. Коммунистов было примерно 500, может быть, 600 человек. Это и были, пожалуй, единственные, принимаемые всерьез силы против правительства Ульманиса, в распоряжении которого были хорошо обученная армия, большое количество айзеаргов (к июню 1940 года в рядах айзеаргов насчитывалось 45 тысяч человек, в женской организации айзаргов, именовавшихся «айзсардес», было 12 тысяч, в молодежной организации, так называемых яунсаргов, — 11 тысяч. — Авт.), полиция. Мне кажется, что в таких условиях даже смешно с такими силами говорить о какой-то революционной ситуации, о намерении свергнуть существующую власть. Правда, мы, подпольщики, призывали это делать, и призывали честно, такова, несомненно, была наша цель. Но всерьез мы об этом не думали, так как были достаточно разумны, понимали, что с такими силами, какие были у нас, бороться за свержение власти, конечно, несерьезно. Может быть, можно рассуждать так, что народные массы были более революционными, чем мы, подпольщики… Правда, значительной части народа действительно не нравилось, что Ульманис ликвидировал политические партии, закрыл демократическую прессу, но экономическое положение в Латвии в то время существенно не изменилось».

Вступление советских войск на территорию прибалтийских стран явилось импульсом для активизации борьбы против фашистских режимов. Как отмечалось в докладе А. Дризула 8 июля 1989 года, «в феврале 1939 года, задолго до начала войны и заключения договоров, в Риге нелегально под руководством Я. Калнберзина собралась XXVI конференция Коммунистической партии Латвии, которая выработала платформу антифашистского Народного фронта, получившую одобрение Социалистической рабоче-крестьянской партии Латвии и Союза трудовой молодежи Латвии, с общей целью свержения диктатуры Ульманиса, завоевания демократических свобод и создания революционного правительства Народного фронта. Компартия Латвии указывала, что первой задачей после свержения режима Ульманиса будет «укрепление демократического строя и реализация платформы Народного фронта». На пленарном заседании ЦК Компартии Латвии 3 марта 1940 года была выдвинута задача — свержение правительства Ульманиса и замена его правительством Народного фронта». Аналогичные решения принимались и другими компартиями в Прибалтике.

В воззвании, опубликованном в апреле 1940 года, Компартия Эстонии исходила из того, что сами по себе внешние обстоятельства или внешние силы не смогут осуществить означенные выше цели. («Ошибаются те «оптимисты», которые считают, что победа придет сама собой, что ее принесут нам какие-то посторонние силы».) Воззвание констатировало усиление полицейских репрессий. Отмечая, что эстонские коммунисты «понесли относительно больше жертв, чем любая другая коммунистическая партия», КПЭ призывала своих членов «организовать трудовой народ на борьбу за свои ближайшие требования, что неизбежно приведет их к борьбе против диктатуры Пятса — Лайдонера — Улуотса».

Используя легальные возможности профсоюзов и других общественных организаций, а также подпольные методы борьбы, коммунисты Прибалтики вели агитацию за свержение диктатур Пятса, Ульманиса, Сметоны и установление народного строя. Как отмечал А. Дризул, в Латвии «в 1939 году листовки и воззвания Народного фронта распространялись на рижских предприятиях, их расклеивали в рабочих районах на стенах домов или бросали в почтовые ящики… Кратковременными забастовками и летучими митингами… рабочие Риги отметили день 1 Мая, а также 22-ю годовщину Октября». Карательный орган режима Ульманиса — Политуправление — «в своем обзоре в конце 1939 года указывал: «Рабочие многих фабрик в своих разговорах высказываются, что при существующих условиях рабочий класс рано или поздно выйдет как победитель на путь революции».

Агитация против правительства Ульманиса оказывала свое влияние на массы. Судя по числу жертв полицейских репрессий в Латвии, поддержка антифашистских лозунгов выходила далеко за пределы небольшого круга коммунистов и комсомольцев. Только с января по май 1940 года в Латвии было репрессировано около 3700 человек, из них в Риге — 2100. Аналогичные процессы происходили и в двух других прибалтийских республиках.

Еще более способствовал нарастанию оппозиционных настроений резкий рост антинемецких и антигитлеровских настроений среди широких слоев населения. По словам латвийского историка Э. Жагарса, «у населения Латвии тяжелое впечатление оставила оккупация Дании и Норвегии в апреле 1940 года… разгром Голландии, Бельгии, Франции в мае-июне 1940 года. Военный атташе Латвии в Германии А. Пленснер, которому (вместе с атташе других стран) гитлеровцы показали разгромленные бельгийские укрепления, писал о полной бесполезности для малых стран сопротивления агрессору. Куда после разгрома Франции двинется Гитлер и его вермахт? Этот вопрос волновал советское руководство, народы Прибалтики и их правительства».

Осознание, что фашистские правительства Прибалтики готовы вступить в сделку с Гитлером и установить в этом крае режим, подобный тому, который нацисты установили в Польше, Дании, Норвегии, Голландии, способствовало активизации антиправительственных настроений. Вступление Красной Армии в страны Прибалтики, как справедливо отмечал Э. Жагарс, «явилось своеобразным катализатором. С вступлением частей Красной Армии резко изменилось соотношение классовых сил… 17–20 июня 1940 года — четыре дня — это дни глубокой агонии фашистского режима Ульманиса. Вся власть в его руках: в боевой готовности армия, на улицах полиция и айзсарги. Ульманисом введено осадное положение. Против кого? Против рабочего класса Латвии. Это последние попытки спасти буржуазный строй. «Оставайтесь все на своих местах. Я остаюсь на своем месте», — призывал диктатор в речи 17 июня 1940 года. Но это были тщетные попытки. Если бы в Латвии не было революционной ситуации, то не было бы событий 17 июня 1940 года в Риге, событий 19–20 июня 1940 года в Лиепае. Откуда взялись тысячи участников демонстраций протеста? Почему коммунистам в считаные часы удалось вывести на улицы более 100 тысяч рабочих? Эти силы созрели в условиях революционной ситуации. В одном потоке слились социалистические и антифашистские силы, созданный коммунистами и левыми социал-демократами за годы подполья революционный актив».

В эти дни, по словам А. Дризула, «буржуазные политики обратились за поддержкой к эмиссару Москвы А.Я. Вышинскому», которому западные историки приписывают ведущую роль в свержении Ульманиса. Последовавшие события убедили многих в том, что первоначальные действия Вышинского, Жданова и Деканозова в Прибалтике должны были прикрыть следующую стадию плана по включению Прибалтики в СССР в ближайшие же дни. Однако многое свидетельствует о том, что события носили более сложный характер. Первые планы Советского правительства исходили из стремления поставить во главе трех республик просоветские, но не советские правительства. И лишь затем они претерпели изменения как под влиянием резких внутриполитических перемен в Прибалтике, так и международных обстоятельств. Советское правительство могло опасаться того, что Германия, увидев слишком быструю «советизацию» Прибалтики, может ускорить неминуемое нападение на СССР.

Такие опасения имели свои основания. 15 июня Молотов вызвал Шуленбурга и официально сообщил ему о вступлении советских войск в Прибалтику. Эта новость была неприятной неожиданностью для германского посла. Как отмечал У. Ширер, действия СССР «были унижением для Гитлера, но, так как он пытался организовать вторжение в Англию, он ничего не мог поделать по этому поводу». Гитлер понимал, что вступление советских войск в Прибалтику наносит серьезный удар по немецким планам похода на Восток. (Эта реакция Гитлера лишний раз свидетельствует о вздорности заявлений о том, что «пакт Молотова — Риббентропа» передал Прибалтику Советскому Союзу. Если бы было так, то с чего бы фюреру возмущаться событию, о котором было якобы договорено еще 9 месяцев назад.)

Ощутив неблагоприятную реакцию Берлина, Советское правительство постаралось успокоить германское правительство. 22 июня ТАСС опубликовал заявление, в котором сообщалось о том, что в Прибалтике размещено не более 18–20 советских дивизий и что «слухи и пропаганда не смогут подорвать добрососедские отношения между СССР и Германией».

Появление в Вильнюсе, Риге и Таллине коммунистических правительств могло бы вызвать отрицательную реакцию Берлина. Однако подъем народных выступлений в Прибалтике вносил коррективы в эти расчеты, учитывавшие лишь внешнеполитические соображения. Как свидетельствует участник событий 1940 года А. Зандман, лозунги о «демократическом правительстве», которых придерживалась до сих пор Компартия Латвии, после событий 17–20 июня уже казались неуместными и устаревшими для коммунистов и сочувствовавших им людей.

«23 июня, — вспоминал А. Зандман, — на Лесном кладбище хоронили товарища Криша, который умер от полицейских ран, полученных 17 июня на Привокзальной площади, когда он приветствовал Советскую Армию. На похоронах было несколько тысяч человек… После них состоялся стихийный митинг. Выступил товарищ Криевс, бывший политзаключенный, хорошо подготовленный теоретически, хороший оратор. Его слушали очень внимательно. Но как только он упомянул о демократической Латвии, так сразу были выкрики: «Долой! Долой!» Он смутился, замолчал, потом пытался возобновить свою речь, но люди не дали. Вот такое было настроение в массах трудящихся в Латвии в 1940 году, то есть подавляющее большинство было за Советскую Латвию».

Движение против буржуазного строя приобретало все более широкие масштабы и перерастало в революцию. 21 июня Компартия Латвии организовала 70-тысячную демонстрацию в Риге. Из тюрем были освобождены коммунисты, в том числе секретарь ЦК КПЛ Я. Калнберзин, члены ЦК КПЛ. Массовые демонстрации с требованием ликвидации айзеаргов, введения контроля над производством и банками и с другими демократическими лозунгами состоялись также в Лиепае, Резекне, Даугавпилсе и других городах Латвии. Из слов Дризула ясно, что коммунисты Латвии в эти дни не без оснований считали себя инициаторами происходивших событий, уже вышедших из-под контроля А.Я. Вышинского. Дризул утверждал: «Не Вышинский, а партия рабочего класса — КПЛ, СРКПЛ и союз революционной молодежи организовывали демонстрации и другие массовые выступления трудящихся». Как сообщал латвийский историк, «в закулисные провокационные махинации Вышинского вмешались представители КПЛ и потребовали сформировать другое правительство… 20 июля секретариат президента К. Ульманиса сообщил о сформировании нового кабинета министров во главе с А. Кирхенштейном. Это правительство, в котором было только 4 коммуниста, действовало до 21 июля 1940 года».

Почему А.Я. Вышинский пошел на уступки Компартии Латвии, отказавшись от кандидатуры Калныня на пост премьер-министра и согласившись на включение четырех коммунистов в состав правительства? Вероятно, немалую роль сыграли аргументы латвийских коммунистов, а главное — высокая активность революционных выступлений против Ульманиса. В то же время эти уступки не означали отказа уполномоченных СССР от главной задачи — создать правительства, которые бы не допустили захвата Прибалтики Германией, и от основной тактики — сохранения в Эстонии, Латвии и Литве прежнего строя.

Уже после сформирования нового правительства во главе с А. Кирхенштейном (при сохранении К. Ульманиса на посту президента) в своем выступлении с балкона советской миссии в Риге А.Я. Вышинский осудил демонстрантов, которые требовали включения Латвии в СССР. Он закончил свою речь по-латышски: «Да здравствует свободная Латвия! Да здравствует нерушимая дружба между Латвией и Советским Союзом!»

Аналогичным образом развивались события и в Эстонии. Как вспоминал очевидец этих событий X. Аплик, «на фабриках происходили стихийные забастовки, на улицах и площадях — митинги. На каждом углу, на улицах — собирались люди, шли обсуждения и споры. «Тишина» пятского режима враз была сметена. Правительство еще пыталось что-то сделать, чтобы помешать свершению неизбежного. Полиция арестовала некоторых наиболее активных профсоюзных деятелей. На углах были расклеены приказы главнокомандующего Лайдонера, в которых запрещались массовые сборища и собрания. Но на них никто не обращал внимания». «Вечером 20 июня в Рабочем спортзале на Пярнуском шоссе состоялось собрание представителей рабочих организаций, на котором была дана информация о событиях последних дней и выдвинуто требование ухода правительства Пятса. По всем выступлениям было видно, что настало время решительных действий». После вечернего собрания таллинского партактива состоялось заседание Оргбюро Компартии Эстонии, на котором было принято решение назначить на следующий день всеобщую забастовку и демонстрацию, требуя отставки правительства Юримаа и образования народного правительства.

Тем временем член ЦК КПЭ И. Лауристин обсуждал с A.A. Ждановым состав эстонского кабинета министров. Ветеран партии И. Лауристин, просидев в тюрьме 15 лет, вышел на свободу лишь в 1938 году. Талантливый журналист и писатель, он, находясь в заключении, написал два романа. По воспоминаниям его супруги, И. Лауристин выражал недовольство и недоумение по поводу состава правительства, согласованного Ждановым с умеренными кругами общественности. «Если бы дали задание подпольной компартии подобрать состав правительства, — заявлял И. Лауристин, — то были бы другие люди». Это мнение разделяли и другие члены руководства КПЭ. Они жаловались на работников полпредства Изметьева и Бочкарева, которые «подсказывали тов. Жданову состав правительства и, не зная людей в Эстонии, подвели его».

В соответствии с решением руководства КПЭ 21 июня на таллинской площади Свободы состоялся 4-тысячный митинг, участники которого требовали «убрать правительство, провоцирующее войну против Советского Союза», и «создать правительство, способное неуклонно провести в жизнь Пакт о взаимопомощи. Демонстрация рабочих проходила с пением революционных и советских песен. Остановившись у дворца, демонстранты требовали отставки правительства Юримаа, освобождения политических заключенных, предоставления свободы профсоюзам. Появившийся на балконе дворца Пяте заявил, что не может выполнить требования рабочих. Тогда по призыву одного из ораторов демонстрация двинулась на захват арсенала, полицейского управления и тюрьмы».

В это время к президенту К. Пятсу прибыли A.A. Жданов и К.Н. Никитин, предложившие эстонскому президенту кандидатуру Иоганеса Вареса-Барбаруса в премьер-министры. Пяте, по словам К.Н. Никитина, «едва успел прийти в себя после митинга» и «растерянно повторял: «Чудной наш народ, неорганизованный». Предложенную нами кандидатуру… принял без возражений и испуганно повторял: «Только, пожалуйста, поскорее организуйте правительство и приведите все в порядок». Визит наш окончился не более чем в 8 минут».

Тем временем, подойдя к тюрьме, манифестанты добились освобождения 27 политзаключенных. Некоторые из них сидели по 10–15 лет. В обзоре полпредства указывалось, что «обстоятельства освобождения политзаключенных эстонскими газетами от 22 июня описываются как результат того, что жерла пулеметов и орудий угрожающе были направлены красноармейцами в сторону ворот тюрьмы. Это не соответствует действительности, так как, хотя наличие наших частей и способствовало подъему революционного духа рабочих, все же политзаключенные были освобождены без активного вмешательства Красной Армии самими рабочими. Следовало бы по этому поводу написать опровержение».

Демонстрация продолжила свое шествие по городу. По дороге проходили краткие митинги. Как отмечал К.Н. Никитин в своем отчете, «примерно часам к трем или четырем дня народное движение вышло из рамок демонстрации. Были захвачены оружейные склады, роздано на руки оружие, полиция в страхе разбежалась и попряталась куда попало. Город очутился во власти вооруженных рабочих и других граждан».

Объясняя причины того, что «мирно настроенная демонстрация вдруг перешла к революционным действиям», К.Н. Никитин говорил о том, что «ненавистный режим… в течение 20 лет настолько озлобил население города и деревни, что оно готово было при малейшей возможности к тому, чтобы расправиться со своими поработителями. Уже одно то, что они вырвались после долгих лет молчания на улицу свободными гражданами, подняло у демонстрантов настроение».

Оправдывая этот взрыв эмоций объективными обстоятельствами, К.Н. Никитин в то же время считал, что следовало остановить накал страстей и не допустить перерастания мирной демонстрации в восстание. К.Н. Никитин с сожалением признавал, что «1) вожди рабочего движения Унть, Руус, Андрезен выпустили демонстрацию из рук; 2) виноваты мы, что недостаточно крепко держали вождей рабочего движения», и 3) начальник политотдела корпуса, размещенного в Эстонии, т. Иванов «не понял совершавшихся событий и решил революционизировать, произнеся перед демонстрантами возбужденную речь». Советский полпред подчеркивал, что Иванов «не имел никакого права произносить зажигательных речей с призывом к революционным действиям».

Выступления в городе вызвали ответную реакцию эстонских войск. В нескольких местах эстонские офицеры обстреливали части и танковые посты Красной Армии. Обстрелу подверглось и советское торгпредство. Около десяти рабочих было ранено и один убит. В подавлении этих действий участвовали советские войска совместно с вооруженными рабочими.

Вечером 21 июня A.A. Жданов вызвал депутата Государственной думы М. Унтя и потребовал, чтобы тот разоружил рабочие дружины. Тем временем генералы Лайдонер и Казанкампер звонили в полпредство с просьбой выделить броневик для охраны министерства обороны. Постепенно обстановка стабилизировалась. Ночью с 21 на 22 июня было сформировано новое правительство, и новый министр внутренних дел Унть отдал распоряжение полицейским занять свои прежние посты.

22 июня правительство Вареса объявило свою программу, в которой подчеркивалось в качестве первостепенной задачи «установление действительно искренних и дружественных отношений с великим соседом — СССР и неуклонное выполнение пакта о взаимопомощи». Правительство ставило целью переустройство политической жизни страны в сторону демократизации всей государственной системы, провозглашение свободы слова, печати, собраний, разрешение рабочим иметь свои легальные организации, политическую партию и свою рабочую печать. Новое правительство обещало гарантировать «свободное развитие всех национальностей». Одновременно оно намеревалось повысить заработную плату, улучшить условия труда и жизни, предоставить всем работу и искоренить спекулятивные элементы. С этой целью оно провозглашало проведение чистки государственного аппарата, «изгнав из него антисоветские, провокаторские элементы, распустить организацию кайцелита».

Аналогичные события происходили и в Литве. 24 июня в Каунасе состоялся массовый митинг в поддержку нового правительства.

Отчеты полпредств из Прибалтики и воспоминания коммунистов отмечают позитивное отношение широких масс к смене правительств. Разумеется, оценки июньских событий в Прибалтике работниками советских полпредств и коммунистами Эстонии, Латвии, Литвы отражают их мировоззрение, для которого была характерна твердая убежденность в повсеместном и скором крахе несправедливого капиталистического строя. Стремление воспринимать происходящее со своими идейно-политическими установками заставляло их проявлять невнимание к тем аспектам событий, которые могли свидетельствовать о недружелюбном отношении к вступлению Красной Армии и вмешательству советских эмиссаров в дела прибалтийских стран не только со стороны «верхов и их прислужников», но и части широких масс. В то же время даже сторонние наблюдатели констатировали теплый прием советских войск и поддержку перемен в правительствах со стороны значительной части населения. Такое отношение запечатлела в своих репортажах из Литвы американская журналистка А.Л. Стронг.

Комиссия АН ЭССР в своем докладе, цель которого — обосновать «противозаконность» вступления Эстонии в СССР, все же признала, что «большая часть народа Эстонии по различным причинам приветствовала новое правительство: демократически настроенная интеллигенция связывала с этим устремления к демократизации государственного строя, наиболее бедные слои населения надеялись на улучшение своего материального и социального положения, основная часть крестьянства добивалась уменьшения долгов, ложащихся на хутора, малоземельные и безземельные крестьяне хотели получить землю, коммунисты видели в этом один из этапов реализации своих программных требований. Это подтверждают многочисленные митинги, народные собрания, резолюции трудовых коллективов и программные документы созданных новых организаций».

Рекомендации полпреда СССР, которые он направлял в Москву 26 июня, свидетельствовали о том, что полпредство в это время даже не помышляло о возможности установления в республике социалистических порядков. Меры, предложенные полпредством, ограничивались следующим: «1)…помогать новому правительству своими консультациями»; 2) «развертывая военное строительство, будем привлекать всемерно эстонских рабочих и тем самым ликвидировать безработицу»; 3) создание в Эстонии сети обществ дружбы с СССР, показа советских кинокартин и выступлений артистов; 4) «в организуемой газете на русском языке широко развернем ряд статей о советском строительстве во всех областях народной жизни»; 5) создание консульства в Нарве; 6) назначение помощника полпреда в связи с увеличением работы.

Самая последняя рекомендация звучала осторожно: «В связи с выявившимися на митингах требованиями рабочих об организации легальной компартии необходимо продумать и этот вопрос».

Работники полпредства исходили из того, что статус дипломатического представительства СССР, а стало быть, и независимый статус Эстонии сохранится. В своем обзоре событий в стране, направленном 26 июня, первый секретарь полпредства СССР в Эстонии Власюк настаивал на ассигновании «дополнительных средств в 5000 крон» «в связи со значительным увеличением объема работы до конца года».

Ссылаясь на «основные линии направления культурной работы в условиях новой обстановки в Эстонии», определенные A.A. Ждановым, тов. Власюк излагал программу деятельности ВОКСа в этой республике. Полпредство рекомендовало отстранить от руководства Общества эстонско-советской дружбы Пунга, родственника К. Пятса, и сделать общество «самым массовым, с широким доступом к нему широких слоев народа, кому до сего времени путь в общество был закрыт плутократическим режимом». Предлагалось, чтобы «культурная работа по линии ВОКСа» охватила «все центры Эстонии, в первую очередь, кроме Таллина и Тарту, Нарву, Пярну, Изборск, Валк, Вильянди и др., где должны быть основаны филиалы Общества эстонско-советской дружбы».

Поскольку всю деятельность по пропаганде советского образа жизни планировалось вести через Всесоюзное общество культурной связи с заграницей, ничто не говорило о том, что в полпредстве предполагали, что Эстония скоро перестанет быть «заграницей». Власюк подчеркивал: «Тов. Жданов в разговоре, который я с ним имел, заметил, что ВОКСу незачем разбрасываться с мероприятиями в странах, где нельзя получить такого результата, какой мы получим в прибалтийских странах в связи с изменившейся политической обстановкой. Поэтому на прибалтийские страны в целом и в особенности на Эстонию ВОКСу необходимо обратить основное внимание».

Пока в Прибалтике происходили массовые народные выступления и свержения прежних правительств, драматичные события развернулись на южном участке западной границы СССР. 23 июня Молотов вызвал Шуленбурга и сообщил ему о том, что «решение бессарабского вопроса не требует отлагательств». Он заявил, что Советское правительство рассчитывает на то, что Германия «не будет препятствовать, а поддержит советские действия». Это заявление, по словам Ширера, вызвало «тревогу в вермахте, которая распространилась на Генеральный штаб». Возникли опасения, что Советский Союз предпринял попытку завладеть Румынией, от нефти которой зависела судьба всех военных операций Германии.

Вечером 26 июня 1940 года Советское правительство передало румынскому посланнику в Москве Давидеску заявление, в котором указывалось, что «Советский Союз считает необходимым и своевременным в интересах восстановления справедливости приступить совместно с Румынией к немедленному решению вопроса о возвращении Бессарабии Советскому Союзу. Правительство СССР считает, что вопрос о возвращении Бессарабии органически связан с вопросом о передаче Советскому Союзу той части Буковины, население которой в своем громадном большинстве связано с Советской Украиной как общностью исторической судьбы, так и общностью языка и национального состава». Впоследствии требование о передаче Северной Буковины обосновывалось еще и тем, что в ноябре 1918 года Народное Вече Буковины приняло решение о воссоединении с Советской Украиной.

Румынское правительство согласилось лишь на проведение переговоров. В ответ на это Советское правительство потребовало очищения от румынских войск и занятия Красной Армией «территории Бессарабии и Северной Буковины в течение четырех дней, начиная с 14 часов по московскому времени 28 июня». Румынское правительство обратилось за консультацией к Германии. По словам У. Ширера, «Риббентроп в панике направил инструкции из своего специального поезда посланнику в Бухаресте, советуя румынскому правительству уступить, что оно и сделало 27 июня. На следующий день советские войска вступили на вновь приобретенные территории, а Берлин вздохнул с облегчением, так как по крайней мере богатые источники нефти и продовольствия не были отрезаны захватом Россией всей Румынии».

Вступление советских войск в Прибалтику, Бессарабию и Северную Буковину вызвало крайне негативную реакцию в Берлине. Как писал У. Ширер, «быстрота, с которой Сталин захватил балтийские государства и две румынские провинции, подстегнули Гитлера к действию…». Гитлер отдал приказ готовить нападение на СССР. (И опять возникает вопрос о том, был ли «пакт Молотова — Риббентропа» сговором о разделе стран и земель? Ведь если бы дело было так, то Гитлер бы не стал волноваться, так как он уже вроде бы договорился о передаче Бессарабии Советскому Союзу в августе 1939 года.) По словам Йодля, «основное решение» было принято «уже в ходе западной кампании».

Позже Гитлер сказал Кейтелю, что он намеревается начать нападение на СССР осенью 1940 года. 21 июля 1940 года Гитлер приказал Браухичу, чтобы тот начал разработку этой военной операции. По словам Браухича, «Гитлер был уязвлен захватами Сталина на Востоке». Правда, под влиянием возражений Кейтеля Гитлер отодвинул срок, и 29 июля Йодль официально объявил оперативному отделу Генерального штаба о том, что «Гитлер собирается напасть на СССР весной 1941 года».

Таким образом, вступление советских войск в Прибалтику, Бессарабию и Северную Буковину означало, что Красная Армия завершила выход на тот рубеж, который ровно через год превратился в линию советско-германского фронта. Вместе с тем события в Западной Украине, Западной Белоруссии 1939 года показали, что приход Красной Армии привел к установлению там Советской власти. Было очевидно, что то же самое произойдет в Бессарабии, захват которой румынами СССР никогда не признавал, и в Северной Буковине, которая рассматривалась как часть Советской Украины.

Появление советских войск в трех прибалтийских республиках способствовало подъему борьбы трудящихся против фашистских режимов. Успех этой борьбы облегчался стремлением значительной части населения Прибалтики не допустить развязывания войны и фашистской оккупации на своей территории. Было маловероятно, чтобы в трех прибалтийских республиках сохранился надолго несоветский строй.




Глава 3

Социалистический выбор Эстонии, Латвии и Литвы


Нападение Германии на СССР было неотвратимым. Однако было очевидно, что в ближайшее время война на Восточном фронте не начнется, так как сразу же после разгрома Франции Гитлер решил разделаться с Англией. 30 июня Гитлер одобрил план «Продолжение войны с Англией», подготовленный Йодлем, который предусматривал массированные бомбардировки и осуществление морской блокады Великобритании с целью добиться ее капитуляции. По мере овладения инициативой в воздушном пространстве и экономического ослабления Англии немцы собирались осуществить массированный военно-морской десант на Британские острова. Предполагалось завершить подготовку вторжения к 15 августа. Впоследствии срок был перенесен на 15 сентября. Так как осуществление этой операции в период штормов представлялось немыслимым, то в дальнейшем срок перенесли до мая 1941 года.

Перспектива тяжелой военной кампании Германии против Англии позволяла Советскому Союзу надеяться на то, что начало военных действий на будущем советско-германском фронте будет отложено. В то же время переключение внимания Гитлера на Англию дало возможность СССР временно не считаться с его реакцией на вступление советских войск в Прибалтику, Бессарабию и Северную Буковину.

Однако появление советских войск в Прибалтике в 1940 году было в последующем использовано Германией как повод для обвинений в адрес СССР через год. Словно отвечая с годичным опозданием на заявление ТАСС от 22 июня 1940 года о наличии в Прибалтике 18–20 советских дивизий, в своем официальном объявлении войны ровно через год Гитлер ссылался на советское «признание» о присутствии 22 дивизий в Прибалтике, якобы угрожавших безопасности рейха.

Попытки английского правительства, предпринятые ими в июне 1940 года, сорвать «битву за Англию», убедив немцев в том, что выдвижение советских войск к границам Германии требует немедленных действий на Востоке, не увенчались успехом. Неудачными были и усилия англичан спровоцировать СССР на нанесение военного удара по Германии. Как отмечал английский историк Макс Белов, «попыткам английской дипломатии эксплуатировать страхи русских относительно возможных последствий германских побед не способствовала враждебная-реакция Англии на советские действия в прибалтийских государствах и отказ Англии 13 июля передать советским банкам золотые запасы балтийских государств в Лондоне, а также арест, наложенный на их корабли в британских портах. 23 июля немцы отмечали неудачу сэра Стэффорда Криппса (посол Великобритании в СССР. — Авт.) в его попытках отколоть Россию от Германии».

Действия Англии и других западных стран в отношении Прибалтики не смогли решить ближайшую задачу: спровоцировать советско-германский конфликт и остановить бомбардировки ее территории. Однако последствия ее бойкотирования новых правительств в прибалтийских республиках носили долгосрочный характер. Они заложили основу для проведения политики непризнания изменений, которые произошли в Прибалтике после июня 1940 года.

Демократические правительства трех республик оказались беспомощными в своих попытках отстоять законные права на свою собственность. Министр иностранных дел Эстонии Н. Андрезен вспоминал: «Первое настоящее столкновение с секретарем американского посольства у меня было после того, как Америка реквизировала золото и прочее достояние Эстонии. По этому поводу я выразил протест и пригласил американского секретаря в 24 часа к себе». США ответили Эстонии отказом в оскорбительной форме. Действия западных стран сделали невозможным нормализацию отношений между ними и правительствами трех республик. Это обстоятельство лишь усиливало позицию коммунистов Прибалтики, доказывавших необходимость установления Советской власти в Эстонии, Латвии и Литве и вступления этих стран в СССР.

Тем временем бывшие диктаторы Латвии и Эстонии, все еще занимавшие свои посты, не оставляли попыток спасти себя. В газете «Линна тетая» от 21 октября 1941 года лидер вапсов, а затем видный деятель гитлеровской администрации в Эстонии X. Мяэ писал: «26 июня прошлого года меня вызвал к себе Константин Пяте и сделал предложение поехать в Германию и просить у правительства германского государства помощи, чтобы спасти то, что еще возможно. Но было уже поздно, и поэтому я не смог ничего сделать». Советское правительство могло знать об этих и подобных им действиях властей, в Эстонии и Латвии, а поэтому оно желало положить им конец.

Необходимость пересмотра прежней политики в Прибалтике могла возникнуть у советского руководства и под влиянием внутриполитических событий в трех республиках. Коммунисты Эстонии, Латвии и Литвы энергично выражали свое неудовлетворение тем, что они были отстранены от участия в формировании правительств, а их представительство в новых кабинетах было ограниченным. Они ссылались на свою способность руководить широкими массами политически активного населения, что проявилось в ходе бурных июньских событий, и утверждали, что эти события явились началом глубоких революционных изменений, которые неизбежно увенчаются победой советской социалистической революции. Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «после 25 июня лозунги «Да здравствует Советская Социалистическая Литва!», «Да здравствует Литва — 13-я Советская Социалистическая Республика» печатались во всех воззваниях ЦК Компартии Литвы».

Вероятно, эти соображения привели к отказу от осуждения лозунгов «советской Прибалтики» (на чем настаивали представители Москвы в середине июня) и поддержке курса Компартий Эстонии, Латвии, Литвы. Очевидно, что Советскому правительству было гораздо легче договариваться со своими идейными единомышленниками, чем с друзьями СССР, представлявшими иные партии. В этом советское руководство могло убедиться в ходе своих переговоров с новыми министрами Прибалтики.

После беседы с В.М. Молотовым 30 июня министр иностранных дел Литвы В. Креве-Мицкевичус жаловался, что нарком убеждал министра в том, чтобы Литва вступила в СССР. Если Креве-Мицкевичус верно воспроизвел содержание беседы, то такое заявление Молотова означало резкий поворот в политике, которую еще несколько дней назад проводил Наркомат иностранных дел СССР в Прибалтике (как это следовало из письма полпреда в Эстонии К.Н. Никитина от 26 июня) под контролем А. А. Жданова и А.Я. Вышинского. Однако так как официальных записей этой беседы Креве-Мицкевичуса с Молотовым не обнародовано, то неоспоримо по крайней мере одно: полного взаимопонимания между главами двух внешнеполитических ведомств не было достигнуто, ибо по возвращении в Вильнюс литовский министр подал в отставку (правда, ее не приняли). Вскоре подал в отставку и бежал в Германию последний член бывшего сметоновского правительства — министр финансов нового кабинета Э. Галванаускас.

В это время в Прибалтике начались многочисленные увольнения людей прежней администрации с государственных постов. К 19 июля в Литве были отстранены от работы 11 из 12 мэров городов, 19 из 23 мэров поселков городского типа, 175 из 261 члена уездной администрации (69, 24). В республиках были ликвидированы организации кайцелитов, айзеаргов, шаулисов.

В трех республиках были легализованы коммунистические партии. 5 июля решением начальника внутренней обороны Эстонии заместителем министра внутренних дел Г. Хабермана было отменено решение о запрещении деятельности Коммунистической партии Эстонии. В первом номере газеты «Коммунист», вышедшей легально, напоминалось о «тех редакторах, печатниках, распространителях и других сотрудниках, которые оставили свою жизнь в полевых судах, казематах политической полиции или были просто застрелены на улицах за то, чтобы орган коммунистической партии мог найти путь к сердцам трудового народа, даже когда он стоял вне закона».

Одновременно в трех республиках осуществлялись широкие социальные преобразования. Латвийское правительство А. Кирхенштейна ввело 8-часовой рабочий день. На 15–20 % была увеличена зарплата для рабочих и служащих, восстановлены профсоюзы. 5 июля в Риге состоялся 100-тысячный митинг в поддержку решений правительства.

Новые правительства положили конец дискриминации национальных меньшинств. 5 июля правительственная газета «Рахва Хеаль» в передовой осуждала политику угнетения русских, проводимую прежними правительствами Эстонии. Она указывала: «Все они могли свободно эксплуатировать и угнетать неэстонцев, считая их людьми 2-го, если не 3-го или 4-го сорта, которые подобны животным». 5 июля в оперативной сводке НКВД из Эстонии сообщалось: «За последние две недели в районах, где преобладает русское население, проходили массовые митинги и собрания. Основной лозунг всех собраний — требование немедленного присоединения русских районов к Советскому Союзу… Особенно крупные митинги состоялись в Нарве, Печоре, Изборске, Карягине, Серенце с участием от 1000 до 3000 человек. На митинге крестьяне приходили из близлежащих деревень организованно, с красными флагами, портретами вождей партии и правительства, пением советских песен».

Одновременно отмечалось: «После того как было сформировано правительство, местное население выразило недовольство тем, что в его составе нет ни одного русского представителя… Поднимается вопрос о создании в правительстве специального министерства по русским делам». Резидент НКВД сообщал также: «Члены кайцелита в русских районах в большинстве оружие сдали, в событиях участия не принимают, держатся в стороне, не разговаривают с русскими, но активных действий не принимают».

Отмечались и попытки разжечь межнациональные столкновения. В сообщении резидента НКВД из Эстонии от 9 июля говорилось: «Офицерами среди солдат разжигается рознь между эстонцами и русскими. Реакционное офицерство запрещает солдатам слушать радио, читать левые газеты, уменьшает количество отпусков в город».

Резиденты НКВД не раз сообщали о дезертирстве русских из эстонской армии. Они являлись в консульство или советские части, заявляя, что «обратно в армию не пойдут, так как их ждет расправа со стороны реакционных элементов». В одной из частей эстонской армии, расположенной на границе Советского Союза в Печорском уезде, в которой много солдат русской национальности, произошло несколько случаев отказа от выполнения приказаний эстонских командиров, в результате чего часть солдат разоружена и взята под охрану эстонцев». Были отмечены и единичные случаи попыток совершения диверсий по отношению к частям Красной Армии.

Противоречивые настроения были характерны и для чиновничества. В разведывательной сводке НКВД из Эстонии от 8 июля говорилось: «Настроение служащих государственного аппарата можно характеризовать как выжидательное. Крупные чиновники, особенно в министерствах, не подвергшихся большой чистке (земледелия, иностранных дел), не решаясь на открытый саботаж, ограничиваются сухим выполнением приказов руководителей министерств. В политическом отношении поведение служащих носит характер тихого саботажа… На собрании служащих Министерства земледелия 8 июля, посвященном организации профсоюза, служащие вынесли единогласное решение о вступлении в центральный союз, в то же время тайным голосованием вновь переизбрали старое руководство… Однако большинство служащих в сумме положительно расценивает новое правительство, довольно умеренной его декларацией и считает, что, если правительство и впредь будет действовать так же, как и сейчас, то есть не потрясая основ общества (частной собственности), работать с ним можно будет».

В то же время приходили сообщения о бегстве за границу ряда видных деятелей Эстонии. Остался в Швейцарии Селтер. При этом сообщалось, что он «в несколько приемов дипломатической почтой вывез крупную сумму иностранной валюты. Причем эти деньги принадлежат не только ему лично, а также так называемой «веронской группе» (бывшие члены студенческой корпорации «Веронцы» в Рижском политехникуме, во главе которых стоят Селтер, Сепп, Виктор Пяте и другие)».

В этой сложной обстановке в трех республиках началась подготовка к выборам в верховные органы власти. Коммунисты Прибалтики выдвигали своих кандидатов в союзе с представителями левых сил. Такими коалициями на выборах в Народные сеймы Латвии и Литвы, Государственную думу Эстонии стали Союзы или Блоки трудового народа. В предвыборных лозунгах Союза трудового народа Эстонии говорилось: «Высшая власть в Эстонии должна принадлежать народу и только народу». Многие призывы подчеркивали важность дружбы и тесного союза Эстонии и Советского Союза.

В то же время часть населения прибалтийских стран негативно относилась к внешнеполитической переориентации на СССР и к осуществленным и намечаемым преобразованиям внутри трех республик. Газета «Рахва Хеаль» 3 июля в передовой, озаглавленной «Враги народа зашевелились», разоблачала замаскированную кампанию против нового правительства, которую вели газеты «Пяевалехт» и «Удислехт». Резидент НКВД сообщал в Москву 5 июля: «В течение 3 июля в Таллине в небольшом количестве распространились листовки, напечатанные типографским способом с лаконическими лозунгами: «Долой правительство», «Бей коммунистов и евреев» и прочее». В начале июля резидент НКВД докладывал в Москву: «Внешне в Таллине все спокойно… Бывшие члены кайцелита, не отваживаясь на резкие выступления, ходят по улицам с трехцветными национальными эстонскими значками, женщины носят белые цветы, подчеркивая этим, что они белые, а не красные. Но таких лиц немного».

В информации резидента НКВД из Эстонии от 9 июля говорилось: «Буржуазные круги, члены прежнего отечественного союза и прочие реакционные элементы в большинстве случаев выдвижение кандидатур откладывают на последний день регистрации на завтра, 9 июля. Так как кандидаты Союза трудового народа ежедневно публикуются в газетах, они рассчитывают в последний день сманеврировать так, чтобы своих наиболее сильных кандидатов выдвинуть против слабых кандидатов Союза трудового народа.

9 июля резидентура НКВД сообщала из Эстонии: «Враги эстонского народа в период выборов в парламент проводят агитацию среди населения, призывая последнее голосовать за кандидатов — сторонников старого реакционного правительства. Враждебные элементы, проводя агитацию среди сельского населения, играют на собственнических интересах последнего, распуская слух о том, что коммунисты будут отбирать землю и передавать ее на нужды Советской Армии. Для обработки городского населения усиленно распускают слухи о близком приходе немцев, когда начнется расправа с коммунистами и всеми, кто будет голосовать за них. В русских районах отмечены случаи, когда бывшие члены кайцелитов с оружием пытались помешать проведению митингов, но были разоружены народной самозащитой».

В ответ на активизацию противников новой власти Главному комитету выборов было предоставлено право отклонять не входящих в Союз трудящихся Эстонии кандидатов в депутаты. Как утверждалось позже в докладе Комиссии Верховного Совета ЭССР от 1989 года, «были аннулированы письма о выдвижении 57 кандидатов, 20 кандидатов… сняли свои кандидатуры».

Объясняя причины исключения ряда кандидатов из списка, в своем выступлении 11 июля 1940 года эстонский коммунист Н. Руус сообщил: «Среди конкурирующих кандидатов нашлись, с одной стороны, прямые реакционеры и противники народа и их подручные. Нет оснований верить, что пастор Таллмейстер, который раньше выступал против семинаристов-марксистов, профессор Пийп, который сам осуществлял провоцирующую войну внешнюю политику и заключил враждебный Советскому Союзу военный договор между Эстонией, Латвией и Литвой, господа Пенно, Кестер, Вайн и другие, которые открыто выступали в Государственной думе с речами и репликами, порочащими Советский Союз, теперь вдруг стали друзьями Советского Союза. Также нельзя поверить, что господа Салуранд, Тайосте и другие, которые принадлежали к числу антинародного Эстонского клуба националистов, закрытого начальником внутренних войск, и которые в журнале «ЭКН» публиковали клеветнические и подлые писульки против марксистского рабочего движения, вдруг за одну ночь изменили свои взгляды. Невозможно поверить и в то, что господин Рей, который десятки раз наказывался за нарушение законов о защите труда, за обман больничной кассы и рабочих, в новой Государственной думе стал бы защищать интересы трудового народа… Исключение таких лиц из списков кандидатов полностью оправданно. Мы не можем позволить провокаторам войны, их подручным, нарушителям законов и лицам, разжигающим вражду против трудового народа, использовать предвыборную агитацию для пропаганды своих подлых приемов».

Вряд ли можно признать эти основания для отводов кандидатур достаточно вескими. Из речи Н. Рууса следует, что депутат Думы должен был иметь репутацию последовательного друга СССР и не запятнать ее критикой марксизма. Лишь немногие политические деятели пятсовской Эстонии могли соответствовать таким критериям. В то же время следует учесть, что впервые после многих лет своего политического господства в условиях авторитарной диктатуры представители правящей верхушки оказались уязвимыми для критики. Так как в небольшой республике было хорошо известно о политической и моральной беспринципности некоторых из них, семейственности и коррумпированности, то и все представители правящей верхушки легко становилась объектами для широких обвинений в их адрес. В начале июля 1940 года в газете «Рахва Хеаль» были опубликованы материалы, разоблачающие мошенническую деятельность многих лиц из правящих кругов Эстонии. Так, 8 июля газета опубликовала статью, озаглавленную «Эстонское земельнокредитное общество — дойная корова Юримаа, Суурсета и Виктора Пятса».

С 1989 года состоявшиеся 14–15 июля 1940 года выборы в верховные органы власти трех республик стали предметом дотошных разбирательств в публикациях, стремящихся доказать «незаконность» вступления Прибалтики в Советский Союз. Но многие из этих «доказательств» не выдерживали критики. Например, много было спекуляций о том, что избиратели получали специальные отметки в паспортах. Однако подобные отметки делались во всех паспортах избирателей на всех выборах в Прибалтике с 20-х годов. В то же время предъявлять к выборам, проходившим в военном 1940 году, требования, сформировавшиеся в общественном сознании страны в конце 80-х годов, без учета реальной обстановки 50-летней давности было нелепо.

Реальная же обстановка выборов 1940 года в Прибалтике характеризовалась сочетанием разных и противоречивых факторов. С одной стороны, население трех стран впервые освободилось от постоянного террора полиции, айзеаргов, шаулисов, кайцелита. После многих лет можно было проводить свободно митинги, собрания, демонстрации. От участия в выборах были отстранены коррумпированные политиканы, державшиеся у власти с помощью демагогии, подкупа и террора. Взрыв массовой политической активности после ввода Красной Армии был резким контрастом по сравнению с теми событиями, которые в это время творились в Западной Европе. Ведь тогда население Прибалтики узнавало о подавлении свобод, запретах, массовых экзекуциях, которые происходили в странах, оккупированных германскими армиями.

Разумеется, хотя явных свидетельств вмешательства представителей советских войск в ход выборов не приводилось, присутствие Красной Армии не могло не оказывать психологического воздействия на избирателей. Однако несомненно и то, что верховные органы Эстонии, Латвии и Литвы, провозгласившие установление советской власти и обратившиеся с просьбой о вступлении в СССР, были избраны всенародным голосованием. В этом их существенное отличие от органов власти, провозгласивших отделение Литвы, Латвии и Эстонии от России в 1918 году.

Победа левых сил на выборах 14–15 июля была абсолютной. 92,8 % избирателей, участвовавших в выборах депутатов в Государственную думу Эстонии, проголосовали за кандидатов Союза трудового народа. Кандидаты блока трудового народа Латвии получили более 97 % голосов в ходе голосования в Народный сейм. Свыше 99 % избирателей отдали свои голоса кандидатам «Союза трудового народа» на выборах в Народный сейм Литвы. Ныне трудно сказать, в какой степени эти итоги безальтернативных выборов отражали настроения населения и даже насколько данные об итогах были безупречными. Юридически обоснованных доказательств нарушений процедуры выборов 1940 года нет.

21 июля в день открытия сессии Государственной думы Эстонии на собраниях рабочих заводов «Красный Крулл», «Ильмарине», фабрики Лютера, «Рауанийт», «Балтийской мануфактуры», государственных портовых мастерских были приняты обращения, в которых требовалось, чтобы «Государственная дума:

1. Провозгласила Эстонскую республику Эстонской Советской Социалистической Республикой.

2. Приняла решение об объединении Эстонии с Союзом Советских Социалистических Республик.

3. Национализировала, то есть объявила собственностью государства и народа, крупную промышленность и банки.

4. Положила конец спекуляции землей, обеспечила пользование землей только трудовому крестьянству, наделила малоземельных и безземельных крестьян землей, отобрав ее для этого у крупных землевладельцев-эксплуататоров, решительно облегчила долговое бремя трудящегося крестьянства».

Обращения завершались призывами: «Да здравствует Эстонская Советская Социалистическая Республика! Да здравствует Союз Советских Социалистических Республик!»

Выступая с докладом 21 июня в Государственной думе, И. Лауристин провозгласил: «Мы должны выполнить волю самых широких масс, которая наиболее ясно выразилась в событиях 21 июня, когда перед Кадриоргским дворцом впервые раздался громогласный призыв: «Да здравствует Советская Эстония!», когда на демонстрациях 16 июля десятки и сотни тысяч во всех концах республики требовали, когда сегодня, когда каждый день самые широкие массы требуют Советов… Будучи испытанными борцами за интересы трудящихся, кандидаты от Союза не могут остановиться на полпути, их цель — довести дело освобождения трудящихся масс до конца, как это сделано в Союзе Советских Социалистических Республик».

В тот же день по докладу И. Лауристина была принята Декларация Государственной думы о государственной власти в Эстонии, в которой говорилось: «Выражая свободную и единодушную волю трудового народа Эстонии, Государственная дума провозглашает установление Советской власти на всей территории Эстонии. Эстония объявляется Советской Социалистической Республикой. С этого момента вся власть в Эстонской Советской Социалистической Республике принадлежит, как в городе, так и в деревне, трудовому народу в лице Советов депутатов трудящихся».

На втором заседании Государственной думы обсуждался вопрос о вступлении Эстонии в члены СССР. Докладчик Н. Руус особо остановился на «катастрофических последствиях отказа от рынков Советского Союза для эстонской промышленности и экономической жизни». «Я думаю, — говорил оратор, — что выражу убеждение всех членов Государственной думы, если скажу, что только вступление Эстонии в состав СССР гарантирует подлинную независимость — суверенитет нашего государства, обеспечит свободное национальное развитие нашего народа, подъем нашей промышленности, сельского хозяйства и национальной культуры, обеспечит мощный подъем материального и культурного благосостояния эстонского народа и приведет к расцвету нашей любимой Родины».

Н. Руус упомянул о другой альтернативе, которую предлагал Запад Эстонии (впоследствии она стала актуальной и реальной): «В течение последних двух лет английские и французские империалисты открыто говорили о необходимости ликвидации самостоятельности малых сгран и народов. Они пропагандировали идеи туманной и неопределенной Европейской Федерации, в которой все народы будут подчинены английской и французской верховной власти… Эстонская реакционная буржуазия также в полную силу пропагандировала выдвинутую крупным капиталом идею Европейской Федерации… Что бы означало присоединение Эстонии к Европейской Федерации?.. Европейская Федерация означала бы окончательное уничтожение самостоятельности и Эстонии, и ее культуры. Европейская Федерация означала бы еще большее усиление капиталистической эксплуатации для Эстонии, это означало бы применение таких же насильственных методов, какие применяются в британских колониях — в Индии, Африке, в других местах».

В Декларации Государственной думы о вступлении Эстонской ССР в Союз Советских Социалистических Республик, принятой 22 июля 1940 года, говорилось: «Антинародная политика бывшего реакционного режима привела Эстонию на край гибели. Эстонии угрожала опасность стать добычей империалистов… Теперь… выраженная всенародным голосованием воля эстонского народа к установлению прочного союза и нерушимой дружбы между Эстонской республикой и Союзом Советских Социалистических Республик должна быть законодательно закреплена».

Представители Коммунистической партии, о легализации которой осторожно советовал подумать советский полпред К.Н. Никитин менее чем месяц назад, ныне определяли решения высшего органа Эстонии. Лозунги же, которые, по мнению представителей СССР, еще в конце июня представлялись неуместными, теперь определяли законодательную деятельность этой страны. Подобные события совершались и в других республиках Прибалтики, сделавших свой социалистический выбор.

22 июля Народный сейм Латвии объявил государственной собственностью все крупные промышленные и строительные предприятия и частные банки, принял декрет о национализации земли. Аналогичные решения приняли Народный сейм Литвы и Государственная дума Эстонии.

6 августа 1940 года на 7-й сессии Верховного Совета СССР обсуждалось заявление Полномочной комиссии Государственной думы Эстонской республики. В зал заседаний вошли члены Полномочной комиссии со знаменами революционной борьбы 1905-го и 1917 года в руках. От имени комиссии выступил И. Лауристин, который официально передал Верховному Совету просьбу Государственной думы о вхождении ЭССР в СССР в качестве союзной республики. Кроме него, выступили члены Полномочной комиссии, а также председатель Президиума Верховного Совета Карело-Финской ССР О.Ю. Куусинен. Последний предложил удовлетворить просьбу Государственной думы о принятии Эстонии в СССР и провести в ЭССР выборы депутатов в Верховный Совет СССР.

6 августа был принят закон Верховного Совета СССР о принятии ЭССР в Союз Советских Социалистических Республик. Этому предшествовало принятие в СССР Литовской ССР (3 августа), Латвийской ССР (5 августа). Еще ранее на той же сессии (2 августа) в Советский Союз была принята Молдавская ССР, образованная в результате объединения Молдавской АССР (созданной в 1924 году) и Бессарабии.

В «Истории Литовской ССР» отмечалось: «Вступление Литвы, Латвии и Эстонии в состав Советского Союза не только увеличило территорию (на 175 тысяч километров) и население (на 5950 тысяч человек) СССР, но и укрепило стратегическое положение, могущество и обороноспособность советского строя».

Провозглашение Советской власти и вступление в СССР было результатом широкого волеизъявления миллионов людей, населявших прибалтийские республики. Эти решения были результатом юридически оформленных актов. У последующих поколений эстонцев, латышей и литовцев была возможность усомниться в правильности решений, принятых их предками, и пересмотреть их. Однако нет никаких оснований искажать характер событий тех лет и отрицать очевидные исторические свидетельства в угоду политической конъюнктуры. Особенно нагло и нечестно пытаться навязать ушедшей эпохе интерпретацию, основанную на вопиющем игнорировании неоспоримых фактов и откровенной фальсификации, и на этой основе добиться от России огромных материальных компенсаций за события многодесятилетней давности.




Глава 4

Год советской жизни


Установление Советской власти в Прибалтике сопровождалось осуществлением мероприятий по национализации. Так, в Литве 26 июля были приняты законы о национализации банков и о национализации крупной промышленности. Уже после вступления в СССР в Литовской ССР в сентябре 1940 года был принят закон о национализации крупных торговых предприятий. Национализации подверглось около 6–7 % всех торговых предприятий, но их доля в товарообороте составляла 63 %.

В конце 1940 года в собственность государства перешли частные кинотеатры, фильмопрокатные конторы, гостиницы, аптеки, предприятия химико-фармацевтической промышленности. К весне 1941 года в руки государства перешло 12,5 тысячи домовладений с жилым фондом в 4 миллиона квадратных метров. При национализации автобусов их владельцы получали выкуп за их полную стоимость, владельцы судов получали выкуп лишь за четверть их стоимости.

В ходе национализации в собственность Советского государства перешла примерно треть национального богатства Литвы на сумму 550 миллионов литов. После национализации в частном секторе осталось около 30 % промышленного производства и 37 % торгового оборота. В Латвии уже к декабрю 1940 года на долю государственных торговых предприятий приходилось 58 % всего товарооборота. В Эстонии к лету 1941 года государство сосредоточило в своих руках 85–90 % товарооборота розничной торговли. В этой республике к апрелю 1941 года 25 % ремесленников были кооперированы.

К июню 1941 года лишь 10 % магазинов оставались в частных руках. Многие ремесленники вскоре были вынуждены вступить в кооперативные артели под давлением высоких налогов. В общем же, как отмечал М. Белов, вплоть до лета 1941 года «экономическая система в балтийских республиках напоминала Советскую Россию при нэпе».

До 25 ноября 1940 года литы оставались единственной денежной единицей на территории Литовской ССР, но с этого дня в обращение были введены и советские рубли. 25 марта 1941 года использование литов было прекращено. В эти же сроки было отменено хождение местных денег и введены рубли в Латвии и Эстонии.

Хозяйство прибалтийских республик интегрировалось в советскую экономику. Выступая на XVIII Всесоюзной партийной конференции (февраль 1941 г.), председатель Госплана СССР H.A. Вознесенский в своем докладе заявил: «Народное хозяйство Литовской ССР, Латвийской ССР, Эстонской ССР будет впервые выполнять программу строительства социалистических предприятий. Большое развитие получат здесь машиностроение, топливная промышленность, электростроительство и текстильная промышленность».

Выбор отраслей хозяйства, получивших приоритеты в развитии, определялся особенностями Прибалтики. В «Истории Литовской ССР» замечалось: «Индустриализация меняла в Литве структуру и характер промышленного производства. Совокупность причин, соответствующих ее природным и экономическим условиям (отсутствие сырьевых запасов, избыток рабочей силы и т. д.), диктовала необходимость развития преимущественно специализированного машино-и приборостроения с относительно малой металлоемкостью и высокой стоимостью обработки».

План хозяйственного развития Латвии предусматривал: «Превратить Латвию в течение ближайших 4–5 лет из аграрной страны в высокоразвитую индустриальную». Задания плана предусматривали реконструкцию предприятий машиностроительной и металлообрабатывающей промышленности (производство вагонов, электроприборов, водяных турбин, сельскохозяйственных машин), ликвидацию диспропорции в развитии отдельных отраслей промышленности, развитие производства местной топливной промышленности и строительных материалов.

План развития Эстонии также исходил из того, чтобы в ближайшие 4–5 лет превратить ее в индустриальную республику.

Сразу же после вступления в СССР в новые советские республики Прибалтики стали завозить необходимое промышленное сырье. В Литву с 1 августа по 1 декабря 1940 года было доставлено из других советских республик 647 тонн железа, 6355 тонн цемента, 1053 тонны бензина, 44 тысячи тонн угля. В республику прибыли и квалифицированные специалисты для налаживания новых видов промышленного производства.

В этих условиях промышленное производство в Прибалтике быстро росло. В 1940 году в Латвии промышленное производство увеличилось на 21 % по сравнению с 1939 годом. За первые 4 месяца 1941 года промышленное производство Эстонии выросло на 64,9 % по сравнению с первыми четырьмя месяцами 1940 года.

В результате расширения промышленного производства число рабочих в промышленности Литвы выросло за год (июль 1940-го — июнь 1941 года) с 43 тысяч до 72 тысяч человек, или на 67,4 %. Резко сократилась безработица. К июлю 1940 года в Литве насчитывалось 70 тысяч безработных, а к 9 мая 1941 года постоянной работой было обеспечено 55 800 бывших безработных. Если в январе 1940 года в Риге имелось 7082 безработных (из них 2/3 — высококвалифицированные рабочие), то на 1 января 1941 года в столице Латвии оставалось 900 безработных (среди них — ни одного высококвалифицированного рабочего). Они получали высокие пособия. Рост промышленного производства в Эстонии привел к нехватке рабочей силы. В 1941 году биржи труда были закрыты из-за ликвидации безработицы.

В Прибалтике вводились социальные нормы, принятые во всем Советском Союзе. В трех республиках были введены 8-часовой рабочий день, оплачиваемые отпуска. На промышленных предприятиях Латвии заработная плата поднялась до уровня ставок на аналогичных предприятиях Ленинграда. Осуществлялось уравнивание заработной платы женщин и мужчин. С 1 января 1941 года — установлены пособия для многодетных семей. Снизилась квартплата и оплата коммунальных услуг. 23 ноября 1940 года учреждалось бесплатное медицинское обслуживание.

Были приняты меры для быстрого развития образования всех видов. К 1941 году в Литве имелось 186 тысяч неграмотных и 228 тысяч малограмотных в возрасте от 14 до 50 лет. Для ликвидации неграмотности и малограмотности создавались 8 народных университетов, а также школы, курсы, охватившие 120 тысяч неграмотных и малограмотных.

Радикальные преобразования осуществлялись на селе. Земля была провозглашена общенародной собственностью. В трех республиках была установлена максимальная норма землепользования в 30 га. Земли, превышавшие эту норму, передавались в государственные земельные фонды. Всего в земельные фонды Литвы было передано 607,5 тысячи га. Значительная часть этих земель передавалась безземельным или малоимущим сельским труженикам, имевшим не более 8 га.

«Новоселам» выделяли наделы в пределах 10 га. В земельные фонды Литвы поступило 201 722 заявления с просьбой выделить наделы. Обоснованными было признано 53,5 % просьб. В результате землю получили 7099 батраков, 13 008 безземельных крестьян, 7274 мелких сельских арендатора, 3178 сельских ремесленников. Прибавку к своим наделам получили 41 906 малоземельных крестьянских хозяйств.

В Латвии землю получили 51 762 безземельных крестьянина и 23 321 малоземельный крестьянин. 63 % «новохозяев» были батраками и сельскохозяйственными рабочими, 37 % — арендаторами. «Новоселы» получали кредиты для обзаведения сельскохозяйственным инвентарем и семенами. Одновременно был увеличен налог на хозяйства с нетрудовыми доходами на 25–50 %.

Хотя коллективизация еще не развернулась, на селе создавались институты, известные в советском сельском хозяйстве. В 1940–1941 годах в Литве был создан 51 совхоз, 42 машинно-тракторные станции с 357 тракторами, а также 263 машинно-коннопрокатных пункта. Однако на социалистический сектор в сельском хозяйстве приходился лишь 1 % всего производства. На долю наиболее крупных частных хозяйств с площадью в 20–30 га приходилось 37,2 % земельной площади. То же самое происходило в Латвии и Эстонии.

Нет сомнения в том, что от этих экономических и социальных мероприятий выиграла значительная часть трудящихся города и деревни, особенно бедные и малоимущие. В то же время эти преобразования вызывали яростное недовольство тех, кто от них пострадал. Крупные промышленники и торговцы переводили капитал за рубеж, прекратили пополнять товарные и производственные запасы. Это усугубило хозяйственные трудности в Прибалтике, которые возникли уже в июне 1940 года. Сразу же после июньских событий началась ажиотажная закупка продуктов, спекуляция ими, возникли перебои в снабжении.

Сопротивление оказывалось и аграрной реформе. Богатые землевладельцы прибегали к фиктивным разделам хозяйств между своими родственниками. С помощью угроз, запугивания, распространения провокационных слухов они старались удержать батраков и крестьян-бедняков от подачи заявлений на получение земли. Кое-где владельцы крупных хуторов стали разбазаривать или уничтожать скот, сельскохозяйственный инвентарь и урожай.

Успешному хозяйственному развитию мешал массовый приход на различные административные должности лиц, выдвигавшихся на руководящие посты из местных трудящихся или прибывших из различных районов СССР. Первые зачастую не имели ни опыта управленческой работы, ни основательного образования. В начале 1941 года в Прибалтике только 4 % руководителей предприятий в легкой промышленности имели высшее образование, а 64 % лишь посещали начальные школы.

Приезжие (в Прибалтику наблюдался приток эстонцев, латышей, литовцев и лиц других национальностей из РСФСР) зачастую не понимали местной обстановки. Их число было весьма значительным. Так, став правящей, Компартия Эстонии быстро увеличила свои ряды — со 133 членов партии в июне 1940 года до 3732 к 1 июня 1941 года; 37 % из общего состава КПЭ составляли вновь прибывшие из других районов СССР.

В то время как руководящие посты в республиках Прибалтики занимали члены коммунистических партий и сочувствующие им лица, основную массу управленческого аппарата составляли служащие старого режима. В Литве к апрелю 1941 года 81,7 % всех служащих наркомата финансов работали раньше в сметоновском Министерстве финансов. 60 % служащих Наркомата сельского хозяйства работали в соответствующем министерстве и до июля 1940 года.

Очевидный разрыв в профессионализме и идейно-политических взглядах между представителями различных звеньев управленческого аппарата был источником и многочисленных конфликтов, и повышенной подозрительности со стороны высшего руководства, и тихого саботажа, и умелой манипуляции действиями наркоматов со стороны тех, кто сохранил верность прежнему строю. В «Истории Литовской ССР» говорилось: «Часть руководящих хозяйственных работников… выполняла свои обязанности формально, устанавливала необоснованные нормы, сознательно допускала ошибки, нанося вред делу».

В «Истории Литовской ССР» констатировалось: «По мере углубления социально-экономических преобразований реакционные слои стали переходить к более активным формам борьбы против \ ародной власти — вредительству, саботажу, антисоветской, националистической пропаганде».

Некоторые стороны новой жизни вызывали недовольство и среди тех, кто на первых порах горячо поддерживал свержение прежних режимов. Распространение на новые территории социально-экономических условий, существовавших в Советской стране предвоенной поры, сопровождалось в Прибалтике повышением цен. Хотя в целом заработная плата промышленных рабочих выросла в три раза, по оценке Р. Мисиунаса и Р. Таагепера, наблюдалось падение покупательной стоимости денег и исчезновение из магазинов ряда товаров. В начале 1941 года в Эстонии, например, покупательная стоимость средней зарплаты при покупке продовольственных товаров сократилась на 15 %, а при покупке тканей — на 65 %.

Поскольку в условиях предвоенного 1940 года в СССР были приняты жесткие меры борьбы с нарушениями трудовой дисциплины, они были распространены и на Прибалтику. За опоздание на работу на двадцать минут или прогул рабочий полгода получал зарплату, пониженную на 25 %. Уход с работы без разрешения администрации наказывался тюремным заключением.

Хотя, как свидетельствовали Р. Мисиунас и Р. Таагепера, в Прибалтике «церковь не трогали», были отменены религиозные праздники. В школах была запрещена деятельность клерикальных детских организаций. «Начались вторжения в церковные службы «атеистических бригад», очевидно, перевыполнявших свои планы». В ответ многие католические священники развернули антисоветскую пропаганду. К ним присоединилась и часть местной интеллигенции.

Кое-где происходили выступления против новых порядков. Так, в декабре 1940 года рабочие на фабрике «Красный Крулл» в Таллине объявили трехдневную забастовку протеста против высоких цен, нехватки товаров, сверхурочных работ и упразднения рабочих Советов. Рабочие добились двухдневных рождественских каникул, которые к этому времени были повсеместно упразднены.

Такая обстановка облегчала работу германской агентуры, активизировавшейся по мере подготовки к войне против СССР. 17 ноября 1940 года в Берлине был создан «Летувю активисту фронтас» (Фронт литовских активистов, или ФЛА). Руководство ФЛА засылало своих агентов в Литву. Признавая эти факты, Р. Мисиунас и Р. Таагепера писали: «Фронт планировал восстание к моменту начала советско-германской войны. В 1941 году ФЛА насчитывал 36 тысяч человек. В марте 1941 года были созданы антисоветские подпольные центры в нескольких литовских городах».

М.Ю. Крысин привел сообщение НКВД, в котором подчеркивалось, что с начала 1941 года «наблюдается значительный рост убийств и бандпроявлений», при этом «большинство террористических актов остается нераскрытыми». В сообщении указывалось, что «бандитские группы вооружены автоматами, винтовками, револьверами, пистолетами, гранатами и сигнальными ракетами, у многих были радиоаппараты Морзе, коды, шифры и средства для тайнописи, чтобы координировать свои действия и поддерживать постоянную связь с немецкими спецслужбами. Некоторые имели отличительные знаки — нарукавные повязки и знамена. Члены бандформирований должны были вести активную борьбу с советским государством, а в период военных дейстзий между СССР и Германией они должны были арестовывать всех комиссаров и других активных коммунистов; занимать центры компартий, но не уничтожать архив, освободить политзаключенных, заставить евреев покинуть страну… занять учреждения, предприятия, почты, телеграфы и крупные склады товаров… обрывать телефонные, телеграфные, электрические провода… уничтожать железные дороги… арестовывать и разоружать красноармейские отряды, милицию, агентов ГПУ, создавать панику».

М.Ю. Крысин процитировал в своей книге и содержание листовки Литовского информационного бюро в Берлине от 19 марта 1941 года; в которой население Литвы призывалось к подготовке вооруженного восстания против Советской власти. Восстание предполагалось приурочить к моменту нападения Германии на СССР «…Час освобождения Литвы близок, — говорилось в этой листовке. — Когда начнется поход с Запада, вы в этот же момент будете информированы… В это время в городах, местечках и деревнях порабощенной Литвы должны возникнуть местные восстания, точнее говоря, взятие власти в свои руки. Сразу надо арестовать местных коммунистов и других предателей Литвы, чтобы они не избежали расплаты за свои действия (предатели будут помилованы, когда они сумеют доказать, что они ликвидировали хотя бы по одному еврею)… Там, где вы еще не подготовлены, организуйтесь маленькими тайными группами. Когда начнутся военные действия, в тылу будут выброшены парашютисты. Немедленно установите с ними связь и помогайте им… Через деревни и города будет маршировать немецкая армия. В ее рядах будет много знакомых вам соплеменников. Встречайте всех одинаково мило и сердечно, оказывайте им нужную помощь… Уже сейчас «информируйте» евреев, что их судьба ясна, поэтому пусть сегодня же убираются из Литвы. В решительный момент берите их имущество в свои руки, чтобы ничего не пропало».

Как сообщалось в «Истории Литовской ССР», «весной 1941 года органы государственной безопасности раскрыли несколько гнезд гитлеровских шпионов и диверсантов, в том числе в частях 29-го (литовского) территориального стрелкового корпуса Красной Армии. За несколько дней до начала войны была обезврежена группа офицеров, поддерживавшая связь с Вильнюсским центром ФЛА». Как отмечал М. Ю. Крысин, «всего до мая 1941 года органами НКВД на территории Литвы было обезврежено 75 агентурных групп абвера и СД».

Аналогичные события происходили и в других прибалтийских республиках. М.Ю. Крысин сообщает о подпольной группировке «Тевияс саргс» («Стражи отечества»), созданной в Латвии осенью 1940 года под руководством студента Клавиньша при участии военных и бывших айзеаргов. Организация занималась сбором разведданных о Красной Армии для немецких спецслужб, сбором оружия, подготовкой восстания.

В мае 1941 года была создана подпольная организация «Латвияс саргс» («Стражи Латвии»), члены которой со второй половины 1940 года «устраивали террористические акты против советского актива, поджоги, налеты на кооперативы и сельсоветы, убивали руководителей и сочувствующих Советской власти, учителей, комсомольцев и членов ВКП(б), похищали имущество, угоняли скот, проводили диверсии, выпускали листовки с призывами к борьбе с советским строем, распространяли анонимные письма террористически-повстанческого содержания».

М.Ю. Крысин упоминает также группировку «Военная организация освобождения Латвии» («Кола»), сотрудничавшую с германской разведкой и имевшую несколько бригад в Даугавпилсе, Тукумсе, Добеле, Елгаве и Салдусе. Перечислены им также группировки «Латышский национальный легион» и «Латвийское народное объединение» («ЛНО»).

М.Ю. Крысин указывает, что еще в марте 1941 года в Риге советскими органами госбезопасности была вскрыта и ликвидирована резидентура германской разведки в Латвии и связанная с ней антисоветская организация «Тевияс саргс».

Леонид Барков в своей книге «В дебрях абвера» писал: «В 1940 году и первом квартале 1941 года советские органы государственной безопасности нанесли ряд чувствительных ударов по осевшей в Эстонии немецко-фашистской агентуре… Чекисты в этот период ликвидировали также многие подпольные антисоветские группы: «Легионерское движение Востока», «Комитет спасения», «Эстонская военно-разведывательная организация» и другие. И все же, несмотря на принятые меры, нашим органам государственной безопасности не удалось в полной мере очистить Советскую Эстонию от немецко-фашистских шпионов и диверсантов. Большая часть фашистской агентуры продолжала наносить ощутимые удары».

Огрехи работы контрразведки были вызваны во многом тем, что работники НКВД, командированные из Центра или спешно набранные из местного населения, плохо владели обстановкой. Р. Мисиунас и Р. Таагепера имели основание писать о том, что «скорее всего чиновники НКВД выполняли свою работу наугад… Главный порок НКВД… состоял в подготовке списков на основе плохой и не обязательно аккуратной системы разведки».

Объясняя меры, принятые советскими властями для обезвреживания антисоветского подполья, авторы «Истории Литовской ССР» писали: «Активизация контрреволюции потребовала от правительства Литовской ССР принятия самых решительных мер. За несколько дней до вероломного нападения гитлеровской Германии на СССР часть контрреволюционных элементов была выслана за пределы Литвы, что ослабило, но не ликвидировало их полностью. Некоторые ярые контрреволюционеры успели укрыться и продолжали свою подрывную деятельность. Переселение классово чуждых элементов ввиду непосредственной угрозы войны было проведено спешно. Поэтому в число высланных попали и люди, чье поведение не требовало применения к ним такой меры».

Аресты и депортации начались в ночь с 13 на 14 июня 1941 года. Р. Мисиунас и Р. Таагепера утверждали, что в ходе депортации из Эстонии было выслано 60 тысяч человек, из Латвии — 35 тысяч, из Литвы — 34 тысячи. Историки писали: «Членов семей разлучали. В то время как мужчин, которых считали арестованными, направляли в трудовые лагеря… женщин и детей просто ссылали… Депортации… усилили ненависть к режиму со стороны тех, кто в противном случае остался бы нейтральным».

М.Ю. Крысин в своей книге выразил скептицизм в отношении сведений, ныне публикуемых на Западе и в Прибалтике, о количестве депортированных или репрессированных иным образом в 1940–1941 годах в Эстонии, Латвии и Литве и назвал их «взятыми с потолка». Он обращает внимание на сочинение «группы аналитиков из Библиотеки Конгресса США» 1996 года, в котором говорится о том, что только из Литвы было депортировано в июне 1941 года более 30 тысяч человек, из Латвии — 35 тысяч человек. Крысин замечает, что только в отношении Эстонии приводится цифра репрессированных, примерно соответствующая действительности. Крысин ссылается на западного историка Зеппо Миллиниеми, который указывал, что число вывезенных из Эстонии в июне 1941 года составляло 60 973 человека, из них лишь около 11 тысяч были действительно депортированы. Остальные — это эвакуированные в СССР государственные, партийные, хозяйственные чиновники, специалисты, инженеры, их семьи, а также те, кто был призван на службу в рядах Красной Армии. Крысин подчеркивал: «По данным НКВД СССР, в Эстонии было арестовано 3178 и выселено 5978 человек, итого было репрессировано в общей сложности 9156 человек… В Литве в 1941 году было арестовано 5664 человека, выселено 10 187 человек, а всего репрессировано 154 851 человек».

«Примерно так же, — замечал М.Ю. Крысин, — создавалась фальсификация и в отношении репрессий в Латвии». Упоминая заявление немецких оккупационных властей, впервые пустивших в оборот утверждение о ссылке, арестах и убийствах 33 038 латышей в 1940–1941 годах, Крысин указывает, что «приведенная цифра завышена в три раза… Помимо арестованных и депортированных, из прифронтовой зоны, включавшей Латвию, а также некоторые районы Литвы и Эстонии, в июне 1941 года было эвакуировано 53 тысячи человек, в числе которых были и многие будущие военнослужащие 130-го латышского стрелкового корпуса, сражавшиеся впоследствии против гитлеровцев и их пособников за освобождение своей страны».

Теперь о депортации в июне 1941 года и других репрессиях постоянно говорят в Прибалтике, когда требуют, чтобы Россия заплатила компенсацию жертвам репрессий и депортаций. Говорят о «чудовищных злодеяниях», совершенных в июне 1941 года и другие месяцы предвоенной поры. Между тем в ту пору эти события в Прибалтике не привлекли внимания мирового общественного мнения. Это не удивительно, так как подобные массовые аресты и ссылки в лагеря «подозрительных лиц» осуществлялись в то время повсеместно в Европе. Сразу же после начала гитлеровского блицкрига в мае 1940 года в Голландии, Бельгии, Франции развернулись повальные аресты среди тех, кто вызывал у полиции сомнения в их благонадежности.

Утром 10 мая в Голландии было арестовано 2300 человек, огульно обвиненных в пособничестве Гитлеру. На самом деле большинство из них были политическими эмигрантами из Германии. Аресты дали толчок к развитию массовой шпиономании. В это время в Голландии, как писал американский историк Луи де Ионг, «всякий считал себя вправе задержать любого подозрительного немца». По словам очевидцев, «в эти пять дней разыгрывались жуткие сцены. Некоторых арестованных расстреливали конвоировавшие их солдаты».

Аресты нескольких тысяч человек были произведены 10 мая 1940 года и в Бельгии. Как свидетельствовал де Ионг, «через несколько дней развернулась новая огромная волна репрессий, главным образом под влиянием настроений возбужденного населения; в результате дополнительных арестов многие тюрьмы вскоре оказались переполненными… Одновременно было принято решение вывести (предосторожности ради) наиболее опасных из подозрительных лиц на территорию Франции… Большинство из них являлось немецкими подданными, среди которых имелось много евреев». Вызывали подозрения любые иностранцы: «поляки, чехи, русские, канадцы, итальянцы, французы».

Высланные из Бельгии во Францию люди испытывали в пути немалые страдания. Де Ионг писал: «Запертые в вагонах с надписями «члены пятой колонны» и «шпионы», люди лишь время от времени получали немного воды; раз в сутки им выдавали по куску хлеба. Стояла невыносимо жаркая погода. В пути несколько человек умерло, одна женщина родила. На станции Тур перед эшелоном с арестованными, который остановился напротив здания вокзала, собралась возбужденная толпа. «Нефти, — кричали из толпы, — дайте нам нефти, чтобы облить ею и сжечь подлецов; надо уничтожить эту нечисть!» Из 2000 немецких подданных, вывезенных из Бельгии во Францию… двадцать один человек был убит или умер в результате плохого обращения».

Наконец, после многих дней мытарств, заключенные прибыли в район концентрационных лагерей у предгорьев Пиринеев. Эти лагеря и без того уже были заполнены до отказа, так как во Франции десятки тысяч людей были к этому времени арестованы по подозрению в принадлежности к «пятой колонне».

Уже в сентябре 1939 года все немецкие подданные, проживавшие во Франции, были интернированы. Сначала это касалось только мужчин, а затем — женщин и детей; в общей сложности интернированных набралось около пяти тысяч человек. Более сложную проблему представляли собой те 30 тысяч политзаключенных из Германии и Австрии, которые поселились во Франции. В своем большинстве эти люди желали принять посильное участие в борьбе против национал-социализма. Такой возможности им не предоставили. На всякий случай их решили интернировать… Вместе с эмигрантами из Германии, большей частью евреями, лишили свободы значительное количество и коммунистов, никогда не бывших немецкими подданными; их отправили в лагерь «Ле Верне». В один из подобных лагерей бросили видного антифашиста Лиона Фейхтвангера. Свои злоключения он описал в книге воспоминаний «Черт во Франции».

Даже в странах, не подвергшихся вторжению германских войск, царили панические настроения. Естественные в условиях войны повышенные меры по охране безопасности страны после начала гитлеровского блицкрига сменились массовой шпиономанией. Если осенью 1939 года в Англии были интернированы 600 «ненадежных» иностранцев, то в мае 1940 года уже около 3 тысяч человек (которые осенью 1939 года еще не считались «подозрительными»), а в июне — свыше 50 тысяч человек (практически все иностранцы). Многих из них затем вывезли в лагеря в Канаду. Часть судов, которые перевозили людей через океан, были потоплены немцами.

Хотя массовые депортации 1941 года в Прибалтике были осуждены еще при Советской власти, никто и никогда не осудил огульные аресты и расправы над людьми 1939–1940 годов в Великобритании, Франции, Бельгии и Голландии. Никто не требовал и компенсации за тогдашние репрессии.

Позже аналогичные события разыгрались и в США. В США, вступивших в войну через полтора года после описываемых событий, повторилась ситуация, порожденная таким же разгулом массовых панических подозрений, который царил в Западной Европе в мае-июне 1940 года. Хотя в течение 72 часов после нападения Японии на Перл-Харбор ФБР арестовало 3846 граждан стран фашистского блока (в том числе 733 из Японии) и были приняты меры для поиска штатных агентов врага на территории США и его союзников, в стране началась истерическая кампания с требованием немедленного ареста всех граждан японского происхождения (самоназвание — нисэи).

Многие утверждали, что нисэи стреляли по американским солдатам, воздвигали баррикады на дорогах, вырубали сахарный тростник на плантациях таким образом, чтобы получались гигантские стрелы, указывающие направление на военные объекты. Говорили, будто эти люди каждую ночь либо подают световые сигналы японским подводным лодкам, либо держат с ними связь при помощи тайных раций; будто они размещают цветочные клумбы, грядки помидоров или кормушки с сеном для скота таким образом, чтобы условно указывать расположение аэродромов и авиационных заводов; будто они отравляют овощи и фрукты, продаваемые американским домохозяйкам. Ни одно из этих утверждений не подтвердилось.

За всю войну на землю американских штатов не ступала нога вражеского солдата, не упала ни одна вражеская бомба. Тем не менее лживые сообщения об актах вредительства и шпионаже, якобы совершаемых потомками японских переселенцев, явились основанием для юридического решения правительства США об их интернировании во внутренние районы страны. В феврале 1942 года в течение недели 120 тысяч американцев, чьи предки давно покинули Японию, были отправлены в «центры перемещения», расположенные в горных штатах (Вайоминг, Монтана, Айдахо), где они и пробыли в тяжелых условиях всю войну.

Однако все эти события не произвели глубокого впечатления на современников, потрясенных в годы войны значительно более масштабными злодеяниями гитлеровцев. В основу нацистской идеологии были положены положения об этническом неравенстве. На страницах «Майн кампф» А. Гитлер объявлял арийцев, к которым он причислял значительную часть германского народа, «носителями человеческого культурного, развития». Арийцы, утверждал Гитлер, могли «двигать культуру», лишь покоряя другие народы. Он объявлял: «Ариец никогда бы не смог продвинуться вперед к культуре, если бы он не имел возможности использовать низшие человеческие существа, как и подходящих ручных животных».

Арийская культура, которая создавалась благодаря эксплуатации труда прирученных рабов и животных, благополучно существовала, по мнению Гитлера, до тех пор, пока арийцы «беспощадно сохраняли положение господ». Однако, как только они позволяли «покоренным народам подняться до победителя в языке, падала стена, разделяющая хозяина и слугу. Ариец терял чистоту крови, а поэтому свое место в раю, который он создал для себя». Политика оккупантов в Польше, разделенной на провинции, вошедшие в состав Германии, и генерал-губернаторство, исходила из принципов, провозглашенных в «Майн кампф».

2 октября 1940 года во время беседы с генерал-губернатором Польши Г. Франком А. Гитлер подчеркнул, что «для поляков должен существовать только один господин — немец» и что «поляки, в противоположность немецким рабочим, рождены специально для тяжелой работы». Он утверждал, что «если же поляки поднимутся на более высокую ступень развития, то они перестанут являться рабочей силой, которая нам нужна». В этой связи всех поляков-нерабочих следовало уничтожить. «Поэтому должны быть уничтожены все представители польской интеллигенции», — заявил Гитлер Франку.

Но и до получения указаний фюрера генерал-губернатор Г. Франк проводил безжалостную политику в отношении польского народа. Свыше 2 миллионов поляков были вывезены на принудительные работы в Германию. Те польские земли, которые были включены в состав Германии, подлежали «очищению» от местного населения.

К лету 1941 года немцы уже второй год осуществляли политику геноцида в отношении польского населения. В своей беседе с корреспондентом «Фелькишер беобахтер» Клайссом 6 февраля 1940 года Г. Франк объяснял, чем отличается жизнь в «протекторате Богемия и Моравия» от жизни Польши, превращенной в генерал-губернаторство: «Образно я могу об этом сказать так: в Праге были, например, вывешены красные плакаты о том, что сегодня расстреляно 7 чехов. Тогда я сказал себе: «Если бы я захотел отдать приказ о том, чтобы вывешивали плакаты о каждых семи расстрелянных поляках, то в Польше не хватило бы лесов, чтобы изготовить бумагу для таких плакатов».

Франк не преувеличивал. Уже к концу 1939 года в Польше было уничтожено свыше 100 тысяч человек. На территории Польши были созданы лагеря смерти: Освенцим, Майданек, Треблинка и другие. К концу своего хозяйничанья немцами было уничтожено около 6 миллионов поляков. Конечная цель политики состояла в ликвидации всего польского народа к 1950 году.

А вскоре гитлеровская политика массовых репрессий и геноцида стала осуществляться и на Прибалтийской земле. При этом активную помощь в реализации этой политики оказывали местные сторонники германских оккупантов.




Ч а с т ь VI

ПОРАБОЩЕНИЕ И ОСВОБОЖДЕНИЕ





Глава 1

Гитлеровское нашествие


Как позже отмечал немецкий генерал-майор фон Бутлар, «московский договор не устранил противоречий, существовавших между идеологиями обеих стран, а лишь на время прикрыл их. Советская Россия в глазах Гитлера и многих старых национал-социалистов оставалась по-прежнему идеологическим противником № 1. «Русский сфинкс» со своими силами, которые было трудно определить, со своими планами, которые трудно было разгадать, и со своей опасной идеологией угнетающе действовал на Г итлера и мешал ему. Он надеялся, что ему удастся разделаться с ним путем быстротечной военной кампании и показать миру призрачность мощи Советского государства и его мировоззрения».

Особое значение германские стратеги придавали использованию националистических сил и сепаратистских движений внутри СССР. «Немецкая военная разведка, — как отмечал Л. де Ионг, — установила также связи с националистами из прибалтийских республик… с целью организации восстаний в тылу русских армий. Весной 1941 года немцы установили контакт с бывшим послом Латвии в Берлине, бывшим атташе латвийского посольства в Берлине и бывшим начальником разведки эстонского Генерального штаба». Выше уже упоминалось о постоянной связи Фронта литовских активистов с Германией накануне войны.

Перед вторжением, отмечал де Ионг, «для Гитлера и его генералов стало чрезвычайно важным узнать о том, что происходит в тылу русских войск. Для решения этой задачи в распоряжение штабов немецких армий направлялись группы агентов из коренного населения». Адмирал Канарис сообщал: «Каждая группа насчитывала 25 (или более) человек. Во главе этих групп стояли немецкие офицеры… Они должны были проникать в советский тыл на глубину 50–300 километров перед фронтом наступающих немецких армий с тем, чтобы сообщать по радио о результатах своих нападений». По словам де Ионга, эти группы должны были овладевать мостами, тоннелями, военными складами. Впоследствии деятельность подобных групп наносила огромный ущерб Красной Армии. Как писал де Ионг, «их действия в Латвии дали возможность спасти от разрушения важный мост через Двину».

Великая Отечественная война, начавшаяся 22 июня 1941 года, стала тяжелейшим испытанием для всех народов СССР. Удары, нанесенные нашей стране гитлеровской Германией, были усилены вероломными действиями подпольных националистических формирований, вступивших в сговор с германским фашизмом. В «Истории Литовской ССР» сказано: «Националистическое руководство ФЛА накануне… войны перебрасывало в Литву своих эмиссаров и диверсантов, обученных в специальных гитлеровских школах. К ним присоединялись участники банд, созданных еще до войны подпольными центрами ФЛА в Вильнюсе, Каунасе и других местах Литвы. Начиная с рассвета 22 июня банды буржуазных националистов нападали на мелкие группы красноармейцев, обстреливали отряды милиции и советско-партийных работников, убивали новоселов, советских активистов, нарушали нормальную работу связи и транспорта».

23 июня отряды ФЛА захватили радиостанцию Каунаса. От имени ФЛА по радио выступил некий Прапуолянис, который призвал все «национальные» силы прийти на помощь германским армиям. Одновременно было провозглашено «восстановление независимости Литвы и создание временного правительства. Исполняющим обязанности премьер-министра стал клерикальный деятель Юозас Амбазевичус. Вооруженные выступления против Советской власти происходили и в других частях Литвы.

М.Ю. Крысин писал: «Отряды литовских националистов… заявили о себе в тот же день, когда стало известно о нападении Германии на Советский Союз. От 35 000 до 36 000 человек действовали под контролем Фронта литовских активистов… Еще от 90 000 до 100 000 вооруженных литовских националистов действовали в разрозненных отрядах, которые не контролировались ФЛА… К ним присоединились бывшие члены полувоенных националистических организаций «Шаулю Саюнга» («Стрелки») и «Неолиетва» («Новая Литва»), а также сотни уголовников, освобожденных бандами националистов».

Эти выступления помогали продвижению вермахта. Мисиунас и Таагепера писали: «25 июня вермахт вошел в Каунас почти парадным строем и обнаружил, что им управляет временное правительство». Националистическое подполье, в основном успешно укрывшееся от репрессий НКВД, действовало вместе с диверсионной агентурой гестапо как верная «пятая колонна» Гитлера.

28 июня вооруженная группа латвийских националистов завладела радиостанцией Риги, но на следующий день она была выбита оттуда. Рассказывая об этих боях в Риге, авторы «Истории Латвийской ССР» отмечали: «Врагу помогали диверсанты и предатели. Имели место случаи, когда с чердаков и из окон домов открывался пулеметный и ружейный огонь по солдатам Красной Армии и рабоче-гвардейцам».

Ряд бывших латвийских военных подразделений выступили после начала войны в полном боевом порядке на стороне немцев. К моменту вступления немцев в Ригу были созданы две организации, претендовавшие на роль правительства: Центральный организационный комитет за освобожденную Латвию и Временный государственный совет. Мисиунас и Таагепера отмечали, что хотя «немцы избегали прямого контакта с ними, но использовали их для восстановления хозяйства». В Эстонии самозванный совет, претендовавший на роль правительства, возглавил бывший премьер Улуотс.

По мере того как германские части приближались к территории Эстонии, подпольные националистические формирования активизировали вооруженные действия против советских войск. Как отмечали Р. Мисиунас и Р. Таагепера, «некоторые из них насчитывали несколько сот человек и были организованы в довольно дисциплинированные части бывшими армейскими офицерами. В значительной части Южной Эстонии советская администрация была заменена эстонской, за несколько дней и даже недель до прихода основных германских сил. Тарту оказался под полным или частичным эстонским контролем с 10 по 28 июля».

В Северной Эстонии вооруженные отряды националистов, по словам Мисиунаса и Таагепера, «насчитывали 5000 активных бойцов и 1500 на одной вооруженной лесной базе в Каутла… Потери партизан насчитывали 541 убитых и пропавших без вести. Сравнимые потери понесли и советские войска за два месяца боев».

Помимо воинских частей, в советском тылу действовали и заброшенные туда группы из агентов гестапо и СД. Перед ними ставилась задача выявить коммунистов, комсомольцев, руководителей советских органов и общественных активистов. Заранее составлялись списки жертв.

Одним из таких формирований стала группа «Эрна» из 14 шпионов и 70 бывших военнослужащих эстонской армии. 7 июля группа была переброшена самолетами из Финляндии в Харьюский уезд. Как отмечал Леонид Барков, «шпионы и бандиты из группы «Эрна» жестоко расправлялись с местным партийно-советским активом и военнослужащими Красной Армии. Участники этого формирования зачастую, как знак своей особой жестокости, вырезали на теле жертвы букву «Е» (т. е. «Erna»). Теракты и диверсии этих формирований из местных националистов являлись составной частью германской агрессии против СССР.

Планируя военные действия в Прибалтике, германское военное командование собиралось осуществить быстрый разгром советских армий. Военный историк генерал К. Типпельскирх писал: «Группа армий «Север» стремилась прежде всего продвинуться вперед подвижными соединениями сильного правого крыла, чтобы как можно скорее достигнуть района Опочки, воспрепятствовать отходу русских войск из Прибалтики и создать предпосылку для последующего быстрого наступления на Ленинград».

Несмотря на вероломство нападения Германии и удары в спину, которые наносила тайная агентура Германии в Прибалтике по советским войскам, с первых же дней войны бойцы Красной Армии при поддержке местного населения давали отпор агрессорам и их сообщникам. С 23 по 28 июня в полном окружении героически сражался гарнизон военно-морской базы Лиепая (Либава). Бывший личный переводчик А. Гитлера, а затем немецкий историк Пауль Карелл признавал: «Оборона была организована блестяще. Солдаты хорошо вооружены и фанатично храбры… Они показали наилучшие элементы военного искусства… Эта победа была горьким уроком: в Либаве впервые выяснилось, на что способен красноармеец при обороне укрепленного пункта, когда им руководят решительно и хладнокровно».

Несмотря на то что в точном соответствии с планами немецко-фашистские войска оказались в начале июля южнее Опочки, Типпельскирх признавал: «Уничтожение крупных сил противника, как это намечалось, до сих пор не было осуществлено… Командование и войска оказались на высоте требований, которые предъявлял к ним необычный, значительно более трудный, чем все предыдущие, театр военных действий. Убедительным было упорство противника; поражало количество танков, участвовавших в его контратаках. Это был противник со стальной волей, который безжалостно, но и не без знания оперативного искусства бросал свои войска в бой. Для серьезных опасений не было никаких оснований, однако уже было ясно одно: здесь не могло быть и речи о том, чтобы быстрыми ударами «разрушить карточный домик». Эта кампания не будет проходить так же планомерно, как прежде».

После сравнительно быстрого овладения Литвой, а затем и Латвией немецкие войска были остановлены на рубеже Пярну — Тарту — Чудское озеро. С первых же дней войны патриоты Советской Прибалтики вместе со всей Красной Армией давали отпор гитлеровским агрессорам и их «пятой колонне». С 22 июня вступили в сражение с врагами бойцы 29-го (литовского) территориального стрелкового корпуса. После отступления из Литвы бойцы корпуса продолжали сражаться за пределами своей родной республики. Лишь после двух месяцев упорных боев, в течение которых корпус понес значительные потери, он был отведен на переформирование. В декабре 1941 года оставшиеся от корпуса 3 тысячи бойцов вошли в состав вновь образованной 16-й литовской дивизии.

С 30 июня в бои против наступавших немецко-фашистских войск вступили бойцы латышского территориального корпуса, созданного в августе 1940 года. Несколько тысяч граждан Латвии вступили в ряды добровольческих и рабочих полков. Созданный в эти дни латышский добровольческий истребительный полк 18 июля был преобразован в 1-й латышский стрелковый полк. Бойцы этого полка сражались на территории Эстонской ССР. Затем был создан и 2-й латышский стрелковый полк.

Упорно защищали Советскую Родину эстонские красноармейцы. При сражении за станцию Дно 17 июля исключительный героизм проявило подразделение связистов, обслуживавших штаб 22-го стрелкового корпуса, оборонявшего подступы к станции. В «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза» (в дальнейшем — ИВОВ) сказано: «Под командованием заместителя политрука радиороты 415-го батальона связи А.К. Мери горсточка воинов в течение нескольких часов отражала атаки противника. Арнольд Мери был несколько раз ранен, но продолжал руководить боем. Враг потерял десятки человек убитыми, однако штаб захватить не смог. За проявленный героизм А.К. Мери было присвоено звание Героя Советского Союза».

Тем временем гитлеровское командование направило на рубеж обороны в Эстонии три пехотные дивизии. Лишь после упорных боев им удалось прорвать фронт и 7 августа выйти на побережье Финского залива в районе Кунда. Советские войска, сражавшиеся в Эстонии, оказались рассеченными на две части: 11-й стрелковый корпус начал с боями отходить к Нарве, а 10-й стрелковый корпус — к Таллину.

Вокруг Таллина создавались три оборонительных рубежа в радиусе 40 километров. В ИВОВ сказано: «Правительство Эстонской ССР обязало учреждения и предприятия республики организовать производство всего необходимого для укрепления обороны Таллина. В распоряжение инженерного отдела флота были переданы два республиканских строительных треста. Таллинский городской комитет Коммунистической партии Эстонии и городской Совет депутатов трудящихся привлекли к оборонительным работам до 25 тысяч жителей и весь автотранспорт эстонской столицы. Рабочие таллинских заводов сформировали рабочий полк. Рабочие судоремонтных мастерских и арсенала, установив на железнодорожных платформах морские пушки, создали артиллерийскую батарею. Работники морского пароходства за полмесяца построили два бронепоезда для действий на узкоколейной железной дороге. Предприятия города изготовляли минометы и мины к ним, противотанковые деревянные мины, бутылки с горючей смесью и другое оружие… В городе распространялись обращения к рабочим, служащим и трудовой интеллигенции с призывами мобилизовать все силы на отпор врагу».

Столкнувшись с упорным сопротивлением, противник лишь 19 августа развернул наступление на Таллин. Несмотря на самоотверженность защитников столицы Эстонии, противник прорвался в город. 26 августа был отдан приказ эвакуировать флот и гарнизон Таллина. В боях за столицу Советской Эстонии 28 августа погиб руководитель эстонских коммунистов И. Лауристин.

Однако и после падения Таллина советские войска продолжали оборону на островах Моонзундского архипелага. Героическая оборона острова Сааремаа (Эзель) продолжалась до 5 октября, а острова Хийумаа (Даго) — до 18 октября.

Как отмечалось в ИВОВ, «длительными и упорными оборонительными боями в Эстонии советские войска сковали пять вражеских дивизий и этим облегчили нашим войскам ведение боевых действий на Ленинградском направлении. Части таллинского гарнизона понесли значительные потери, но сохранили боеспособность и сумели оказать немалую помощь защитниками города Ленина».

Планы гитлеровского командования, предусматривавшие окружение советских войск в Прибалтике и их быстрый разгром, были сорваны. Однако после упорных боев, продолжавшихся до глубокой осени, вся Прибалтика оказалась под властью оккупантов.




Глава 2

Под властью свастики


В первые дни после начала оккупации представители классов и слоев населения, пострадавших от национализации и аграрной реформы, а также те, чьи родственники были огульно репрессированы, а потому ослепленные ненавистью к Советской власти, приветствовали приход оккупантов. Они не желали слышать о расовых теориях нацизма и о том, как эта теория уже проводится на практике в Польше и в других странах, оккупированных немецко-фашистскими захватчиками. В «Истории Латвийской ССР» сказано: «11 июля 1941 года представители латышской буржуазии направили Гитлеру телеграмму, в которой выражали благодарность за «освобождение» и изъявляли готовность служить делу строительства «новой Европы». Это не было новым для буржуазии Прибалтики. Так же радостно она встречала кайзеровские войска, а затем военные отряды Антанты в 1918–1919 годах.

Анонимная свидетельница вступления немецких войск в Ригу, бежавшая в 1944 году в Швецию (дальше в книге она упоминается как «беженка»; ее рассказ об оккупации был опубликован в сборнике документов советской разведки «Прибалтика и геополитика»), вспоминала: «1 июля 1941 года. Русские потеряли Ригу. После семидневной канонады наступила жуткая тишина. Испуганные, любопытные лица появляются в окнах, потихоньку люди снова выходят на улицу. Там и тут снова видно, как развеваются красно-бело-красные флаги (латвийские национальные флаги)… Первые немецкие части вошли в Ригу. Молодые латыши и латышки (интеллигенция) выражали свою благодарность за «освобождение», бросая цветы на дорогу, по которой шли немецкие войска. Моторизованные части проезжали по городу, и народная толпа восторженно приветствовала их. По улице «Свободы (Бривибас иела) маршировала группа молодых, более состоятельных латышей, вооруженных пистолетами, и остановилась у бывшего дома НКВД. Молодой латыш обратился с речью к толпе, которая в это время собралась. Он призывал латышей начать борьбу вместе с «немецкими друзьями»… против внутреннего врага, т. е. коммунистов и евреев. Неожиданно распространилась паника. Распространился слух, что русские снова будут брать город, и народ разбежался в разные стороны. Однако собирались новые толпы народа, молодые латыши несли латвийские знамена рядом с немецкими и восклицали: «Латвия снова свободна! Да здравствует наш освободитель Адольф Гитлер! Долой евреев и русских!»

Мисиунас и Таагепера замечали: «Во время оккупации печать трех стран была заполнена выражениями большой благодарности в отношении Германии как освободительницы от большевизма. В целом такое настроение преобладало среди большинства местного населения в первые месяцы войны. Скоро германская оккупационная политика развеяла этот резервуар доброй воли, породив либо настроение подавленного безразличия, либо активной враждебности».

Многие из тех, кто спешил изъявить верность победителю, не подозревали, что задолго до начала военных действий на советско-германской границе в нацистском руководстве были подготовлены планы превращения Прибалтики в колонию Третьего рейха. Когда до начала осуществления плана «Барбаросса» оставалось несколько недель, А. Гитлер назначил редактора центрального органа нацистской партии «Фелькишер беобахтер» уроженца Таллина Альфреда Розенберга комиссаром по Восточноевропейскому региону. Инструкция рейхскомиссару гласила: «Целью имперского уполномоченного для Эстонии, Латвии, Литвы, Белоруссии должно являться создание германского протектората с тем, чтобы впоследствии превратить эти области в составную часть великой германской империи путем германизации подходящих в расовом отношении элементов, колонизации представителями германской расы и уничтожения нежелательных элементов».

Генеральный план «Ост» предусматривал осуществить полное онемечивание Эстонии и Латвии в течение 20 лет. Для этого планировалось заселить Прибалтику немцами, а из местных жителей оставить лишь тех, кто обладает «ярко выраженными признаками нордической расы». Профессор биолого-палеонтологического института Государственного университета в Познани доктор Пауль В. Томсон писал: «Такие маленькие национальности, как эстонцы, латыши или литовцы, должны либо приспособиться к ним, либо погибнуть». «Балтийское море, — провозглашал А. Розенберг, — должно стать внутренним германским морем». 16 июля 1941 года А. Гитлер объявлял собравшимся в своей ставке в Восточной Пруссии: «Вся Прибалтика должна стать областью империи».

Как признают Р. Мисиунас и Р. Таагепера, «из документов германских архивов следует, что стратегическая цель нацистского руководства состояла в том, чтобы присоединить Балтийский регион к рейху, изгнать две трети его населения и постепенно перемешать остаток с германскими иммигрантами… Любимый вариант 1941 года министра по восточным территориям Альфреда Розенберга сводился к тому, чтобы увеличить территории прибалтийских республик в два раза за счет России и Белоруссии, а затем депортировать большинство прибалтов во вновь присоединенные районы… Генеральный план «Ост» Г. Гиммлера предусматривал депортацию почти 50 процентов эстонцев, всех латгальцев, более 50 процентов латышей, 85 процентов литовцев. Оставшаяся часть оценивалась в 1942 году Антропологической комиссией рейха расово нордической (а поэтому достойной германизации)». Предполагалось осуществить эту депортацию в 20-летний срок.

Один из активнейших пособников гитлеровцев во время оккупации Прибалтики директор Департамента внутренних дел «самоуправления» Эстонии О. Ангелус утверждал после войны, что Г. Гиммлер намеревался переселить «неполноценное в расовом отношении» население Прибалтики на побережье Белого. моря — на территорию, расположенную между Архангельском и рекой Онегой. По другим сведениям, гитлеровцы собирались переселить часть эстонцев в Центральную Карелию.

Но прежде всего было решено осуществлять высылку русского населения из Прибалтики. Вскоре после захвата Таллина Г. Гиммлер направил директиву бригаденфюреру М. Шталекеру, в которой предписывалось выслать из северо-восточной части Эстонии 80 тысяч проживавшего там русского населения. Освободившиеся таким образом земли предполагалось заселить «пригодными по своему расовому происхождению» и «преданными германскому рейху» «элементами».

Впрочем, ряд видных деятелей нацистского руководства ставил под вопрос необходимость «онемечивания» даже тех, кто «предан германскому рейху». 20 августа 1942 года в своей статье «Германизировать ли?» Гиммлер писал: «Наша задача — не германизация Востока в старом смысле слова, не обучение местного населения немецкому языку и немецким законам. Наша задача обеспечить, чтобы на Востоке жили только люди действительно немецкой, германской крови…»

Оккупанты не были намерены предоставлять покоренным землям хотя бы формальную независимость. Хотя «правительство» И. Амбразявичуса успело выпустить более 100 законов, оно было распущено немцами 5 августа 1941 года. В ходе реализации своих планов включения Прибалтики в Великую Германию Эстония, Латвия, Литва и Белоруссия были объединены в рейхскомиссариат «Остланд». Литва, Эстония, Латвия, Белоруссия стали «бецирками» (генеральными округами) «Остланда». По сути, возрождалась та система управления Прибалтикой, которая существовала в течение 1918 года во время ее оккупации кайзеровскими войсками.

Во главе «Остланда» по приказу Адольфа Гитлера от 17 июня 1941 года был назначен рейхскомиссар Генрих Лозе. Его помощниками являлись генеральные комиссары «бецирков». В Эстонии генеральным комиссаром был обергруппенфюрер CA Карл С. Литцман, в Латвии генеральным комиссаром был Отто Дрекслер. Во главе генерального округа Литвы был поставлен Адриан фон Рентельн.

Официальным языком для делопроизводства во всех учреждениях «Остланда» был объявлен немецкий. В служебной переписке разрешалось употреблять лишь немецкие названия местных городов и поселков. От служащих требовали, чтобы они говорили только по-немецки. Как отмечалось в «Истории Литовской ССР», «служащие, не знавшие немецкого языка, считались непригодными для выполнения своих обязанностей. Их места заняли немцы. К концу 1943 года в оккупационном аппарате в Литве насчитывалось около 6 тысяч чиновников-немцев». Только в полицейском аппарате Латвии работали 15 тысяч немцев.

Вскоре после оккупации началась колонизация Прибалтики. Был учрежден специальный орган — «Поселенченский штаб» с центром в Каунасе, занимавшийся выселением местных жителей из их хозяйств и поселением немецких колонистов. В Литву прибыло около 30 000 немецких колонистов. Колонизация началась с приграничных районов Литвы и города Каунаса. Тем, кто оседал в сельской местности, были переданы лучшие земли. Для детей колонистов были созданы 29 школ и гимназия. «История Литовской ССР» гласит: «Всего в Литве было на особом привилегированном положении 54 тысячи немцев и лиц немецкого происхождения». Для них существовали особые суды. Для обслуживания немцев открывались специальные магазины и столовые, куда местному населению доступ был закрыт. Появились и железнодорожные вагоны с надписью «Только для немцев».

В ходе превращения Прибалтики в свою колонию оккупанты старались уничтожить национальную культуру ее народов. И.В. Добровольскас в статье «Гитлеровский оккупационный режим на территории Советской Литвы», опубликованной в сборнике «Немецко-фашистский оккупационный режим (1941–1944)», писал: «В 1941 году в Литве было закрыто 7 театров, все дома культуры и клубы-читальни. Из библиотек была изъята вся литература, изданная в Советском Союзе (в том числе и техническая). Было запрещено распространять произведения 17 литовских писателей».

В то же время культурные ценности оккупированных народов подвергались разграблению. 21 августа 1944 года А. Розенберг приказал вывезти в Германию государственный архив Латвии и городской архив Риги, городской архив Таллина, университетскую библиотеку Тарту, а также многие ценные коллекции, находившиеся в Эстонии. Из Латвии было вывезено более 100 тысяч томов антикварных книг и 70 ящиков ценной периодической литературы. Чрезвычайная правительственная комиссия СССР сообщала, что во время гитлеровской оккупации было уничтожено 15 музеев в Литовской ССР, 26 — в Эстонской ССР, 30 — в Латвийской ССР.

Оккупанты разрушали систему образования в прибалтийских республиках. Добровольскас писал: «Чиновники штаба Розенберга запретили университету выдавать дипломы высшего образования, вообще тормозилась всякая культурно-просветительная работа. В марте 1943 года гитлеровцы закрыли и, по существу, разгромили Вильнюсский университет, филармонию, консерваторию, Академию наук, Академию художеств, Институт прикладного искусства, разграбили учебные пособия и другие ценные вещи. В ночь на 17 марта 1943 года они произвели обыски на квартирах профессоров, арестовали и вывезли в концентрационные лагеря 60 известных деятелей культуры и науки». В 1943 году все высшие заведения в Литве были закрыты.

Полностью ликвидировались русские школы. Добровольскас приводил такие факты: «С началом оккупации гитлеровцы закрыли в Литве все русские школы, а формально разрешили продолжать учебу в литовских школах, но делали все, чтобы прекратилась и их работа. Они занимали помещения школ под казармы, арестовывали учителей, разгоняли учеников». В Литве германские войска и полиция заняли помещения 60 % школьных зданий.

Недоступным для многих семей стало пребывание ребенка в школе. Как отмечал историк Е.Б. Греска, «в 1–4-х классах средних и семилетних школ плата за учебу составила 60 рейхсмарок, в 5–8-х классах — 80, а в высших учебных заведениях — 100 марок в год. Кроме того, учащиеся и их родители должны были своими силами обеспечивать школы топливом». За первый же год оккупации число учащихся в литовских школах сократилось на 70 тысяч.

Как замечал Добровольскас, «в годы оккупации в Литве было физически уничтожено более тысячи учителей. Многие учителя должны были уйти из школ, как «неблагонадежные», с точки зрения гитлеровцев. О масштабах расправы гитлеровцев с учителями можно судить хотя бы по тому факту, что 4–5 августа 1941 года лишь в двух уездах Литвы (Швенченском и Швенченеляйском) было репрессировано 237 учителей».

Далее Добровольскас писал: «В тех школах, которые кое-как работали в условиях оккупации, гитлеровцы вводили свои порядки. Из учебных программ было удалено преподавание русского, английского и французского языков, а за их счет вводилось усиленное преподавание немецкого языка. В гимназиях немецкому языку отводилось больше уроков, чем родному».

Местному населению постоянно внушалась мысль о превосходстве германской культуры и второсортности культур прибалтийских народов. В школы Латвии была направлена в качестве циркуляра статья некоего немецкого искусствоведа, в которой «доказывалось»: «Все, что имеется в Латвии в культуре и хозяйстве, достигнуто благодаря труду немецких завоевателей».

В первые же дни оккупации были отменены законы о национализации и об аграрной реформе. Хотя часть бывших владельцев промышленных и торговых предприятий получила назад свою собственность (четверть владельцев в Латвии и Эстонии и 4 процента в Литве), большая часть национализированной собственности была взята в руки вновь созданными германскими фирмами. После оккупации Прибалтики на ее территории было создано сельскохозяйственное общество «Остланд», администрация которого находилась в Риге. Завладев обширными землями, сельскохозяйственными постройками и сельскохозяйственным инвентарем, общество стало контролировать сельское хозяйство Прибалтики.

Оккупанты провели на селе строгий учет посевной площади, скота, домашней птицы, удоев, всего сельскохозяйственного инвентаря, запасов семян. Как отмечалось в «Истории Латвийской ССР», «после этого крестьяне лишились права распоряжаться своим имуществом без соответствующего на то согласия оккупационных властей. Введены были непосильные налоги, поставки сельскохозяйственной продукции и другие повинности. С каждой коровы требовалось сдать в год 70 кг масла. Любая передача молока, сметаны, сыра или творога за плату или же бесплатно потребителям, не проживавшим в данной волости, строго запрещалась».

Как и во времена кайзеровской оккупации Литвы и Курляндии в 1915–1918 годах, а затем Лифляндии и Эстляндии в 1918 году, нацистские захватчики подвергли Прибалтику методичному разграблению. Уже в 1941 году оккупанты путем реквизиций и конфискаций забрали у эстонского крестьянства около 2/3 валового сбора ржи, значительную часть урожая пшеницы и почти все фуражное зерно. С весны 1942 года была введена система «подворных книжек», куда заносились размеры и виды обязательных натуральных поставок крестьян оккупантам. В 1944 году оккупанты собирались изъять у эстонских крестьян в виде обязательных поставок, 366 тысяч свиней, хотя все тогдашнее поголовье составляло 250 тысяч.

Только в 1942/43 хозяйственном году объем принудительных поставок в Литве был установлен в размерах 245 тысяч тонн, что составило около половины валовой продукции 1942 года, объем поставок молока — 454 тысячи тонн 3,5 %-ной жирности, то есть около 2/3 валовой продукции за этот год.

За невыполнение поставок и других повинностей, а также неуплату налогов крестьяне подвергались арестам и наказаниям. А.К. Рашкевиц в статье «Террор и преступления нацистов в Латвии» писала: «За невыполнение поставок угрожали суровые наказания — денежный штраф до 10 тысяч марок, конфискация всего имущества, тюремное заключение. За умышленное невыполнение поставок грозил расстрел».

Это же подтверждал в своей статье «Ограбление и разорение трудящихся Литовской ССР в период гитлеровской оккупации» Е. Греска, писавший, что гитлеровские захватчики против крестьян, не выполнивших этих поставок… широко применяли различные меры наказания: денежные штрафы, конфискацию имущества, изгнание крестьян из своих хозяйств, аресты, высылки в концентрационные лагеря и даже расстрелы. Одним из самых распространенных карательных мероприятий, направленных против крестьян, была конфискация имущества. Она проводилась специальными комиссиями при помощи полиции и отрядов гитлеровских войск… Установленные грабительские нормы поставок считались только «минимальными», и оккупанты требовали от крестьян отдавать всю производимую в их хозяйствах продукцию, за исключением семян и питания семьи. Кроме того, крестьяне должны были уплачивать налоги (поземельный, подушный и др.), выполнять разные трудовые повинности — заготовлять и вывозить лес, ремонтировать дороги, мосты и т. д.». В «Истории Эстонской ССР» отмечалось: «Всего за годы оккупации разного рода репрессиям подверглось до 100 тысяч эстонских крестьян».

За время оккупации поголовье скота и домашней птицы в трех республиках уменьшилось по всем видам на сотни тысяч голов. Практически вся сельскохозяйственная техника была вывезена в Германию. В результате грабежа, хозяйничанья немцев и безудержной эксплуатации ими эстонского крестьянства произошло сокращение посевных площадей, падение урожайности, была уничтожена большая часть скота, было разрушено 45 % промышленных предприятий. Только в Эстонии за годы немецкой оккупации было уничтожено 35 тысяч га леса.

Хищнически уничтожали оккупанты и леса Литвы. Ежегодно они вырубали до 3,5 кубометра самого лучшего и наиболее доступного для вывоза леса, что значительно превышало его естественный прирост. За годы оккупации из Литвы было вывезено около 10 миллионов кубометров леса.

Кроме того, было вывезено или уничтожено 1899,8 головы разного скота, 480 тракторов, 98,4 тысячи сельскохозяйственных машин, сотни тысяч тонн зерна, молока и других сельскохозяйственных продуктов. В результате хозяйничанья оккупантов посевная площадь в Литве уменьшилась на 20 %. Урожайность растениеводческих культур упала на 22 %, валовая продукция растениеводства — на 40 %, поголовье лошадей — на 43 %, поголовье крупного рогатого скота — на 54 %, поголовье свиней — на 64 %, поголовье овец — на 47 %.

Только в 1943/44 хозяйственном году крестьяне Латвии должны были сдать 190 тысяч свиней. В Рижском округе норма сдачи масла от одной коровы достигла 90 килограммов в год, что было значительно выше среднегодового производства масла на одну корову. За годы оккупации в Латвии наполовину уменьшились посевные площади. Урожайность полей снизилась в 2 раза. Крупного рогатого скота и лошадей осталась лишь половина, овец и свиней — треть. Площадь вырубленных и выжженных лесов в Латвии составила 200 тысяч га.

Промышленность Латвии была почти полностью разрушена: из 1107 промышленных предприятий Латвии, работавших в 1941 году, в 1944 году смогли включиться в работу лишь 100 предприятий. Продукция ее промышленности в 1944 году составляла 16 % довоенной. Общий ущерб народному хозяйству составил 2 миллиарда рублей. Значительная часть хозяйственной продукции Прибалтики была разграблена и вывезена в Германию.

Те, кто в первые дни оккупации ожидал процветания при немцах, были потрясены наступившей массовой скудостью пищевого рациона, а затем массовой нищетой и голодом. Уже в июле 1941 года в городах была введена карточная система. Заработная плата и цены на обязательные продовольственные поставки крестьян были зафиксированы на уровне 60 % от Восточной Пруссии. В своей хозяйственной политике на Востоке оккупанты исходили из указа Гитлера от 29 июня 1941 года «О хозяйстве во вновь оккупированных восточных областях». Указ предоставлял рейхсмаршалу Г. Герингу как руководителю администрации четырехлетнего плана развития Германии право осуществлять «любые меры, необходимые для максимального использования обнаруженных запасов и экономических мощностей для развития хозяйственных сил па пользу германской военной экономики».

В Прибалтике немецкие оккупанты проводили ту же политику, которую они с осени 1939 года проводили в оккупированных странах Европы. Бразильский ученый Жозуэ де Кастро в своем исследовании «География голода» писал: «Захватив ряд европейских стран, Германия приступила к осуществлению своей политики «организованного голода»». Автор труда «Голод в Европе» Б. Шуб писал: «Генеральный план Третьего рейха состоял в том, чтобы преподать народам Европы урок нищеты, распределяя среди них, в зависимости от того, какую ценность каждая из стран имела для осуществления военных и политических целей рейха, скудные количества продовольствия, которые остались бы после удовлетворения нужд Третьего рейха».

По словам Жозуэ де Кастро, «наряду с расовой дискриминацией Германия установила продовольственную дискриминацию, разделив население Европы на категории хорошо питающихся, плохо питающихся, голодающих и умирающих от голода. Немцы были фактически единственной группой людей, относившейся к категории хорошо питающихся; благополучие всех остальных народов было принесено в жертву ради хорошего питания господствующей расы». В 1940 году глава Трудового фронта Германии Роберт Лей заявил: «Низшая раса нуждается в меньшем пространстве, меньшем количестве одежды и в меньшем количестве продовольствия, чем германская раса».

Исследователь голода в Норвегии во время немецко-фашистской оккупации Эльза Маргрете Руд писала: «Они напали на нас, как саранча, пожирая все на своем пути… С рынка постепенно исчезал один продукт за другим: сначала яйца, затем мясо, кофе, сливки, масло, молоко, шоколад, чай, рыбные консервы, фрукты и овощи и, наконец, сыр и свежая рыба — все ушло в немецкую глотку».

В первую же неделю после оккупации немецкие захватчики вывезли из Голландии 90 % запасов масла. В течение первых двух лет войны Голландия потеряла четверть поголовья скота, количество свиней сократилось с 1,8 миллиона до 490 тысяч, а домашней птицы — с 33 миллионов до 3 миллионов. В Дании немецкими оккупантами было конфисковано мяса, масла, яиц на 10 миллионов долларов.

Следствием разграбления сельского хозяйства оккупированных стран Европы стал массовый голод в этих странах. Вскоре после вторжения немцев в Польшу дневной паек в этой стране снизился до 700–800 калорий. По свидетельству автора доклада М. Бабичка, поляки дошли до того, что «ели собак, кошек и крыс и варили похлебку из кожи павших животных и древесной коры». Следствием хронического голодания стали различные болезни, поразившие миллионы поляков. Распространились заболевания щитовидной железы. К концу войны рахит в более и менее острой форме наблюдался у 70 % всех мальчиков и 58 % девочек. По окончании войны 80 % польских детей болели туберкулезом в скрытой форме, а 15 тысяч детей были больны туберкулезом в открытой форме.

К концу войны голод в Голландии принял катастрофические размеры. В 1944–1945 годах дневной рацион питания сократился до 800 калорий. Общее потребление белков составляло от 10 до 15 граммов в день, а дневное потребление жиров — до 2,5 грамма. В результате уровень смертности, поднявшийся в первый год войны до 9 человек на тысячу жителей, во второй год — до 17, еще более возрос. По свидетельству Макса Норда, автора книги «Амстердам во время голодной зимы», народу умирало столько, что «не хватало дерева для гробов, и покойников складывали длинными рядами в церквах». То же творилось и на оккупированной советской земле.

Объясняя проводимую ими политику геноцида, оккупанты ссылались на необходимость обеспечить продовольствием население Германии. Инспектор по вооружению на Украине писал в официальном документе 2 декабря 1941 года: «Изъятие из Украины сельскохозяйственных излишков в целях снабжения рейха… мыслимо при условии, если внутреннее потребление на Украине будет доведено до минимума. Это будет достигнуто следующими мерами: 1) Уничтожением лишних едоков (евреев, населения крупных украинских городов, которые, как Киев, вообще не получают никакого продовольствия). 2) Путем предельного сокращения продовольственной нормы украинцев — жителей городов. 3) Уменьшением продовольственного потребления крестьянского населения».

Как и повсюду в оккупированной гитлеровцами Европе, значительная часть населения Прибалтики была посажена на полуголодный паек. С конца 1941 года здесь была введена карточная система. В «Истории Эстонской ССР» говорилось: «По своей калорийности паек, выдаваемый по карточкам, лишь на одну треть удовлетворял нормальную потребность человека в пище. В конце 1942 года и без того более чем скудные нормы выдачи продуктов питания были еще более снижены. Теперь рабочему полагалось на день 243 грамма хлеба, 19 граммов жиров, 5 граммов сахара и 100 граммов соленой рыбы. Но и эти нормы снабжения часто нарушались. Некоторые из продуктов питания, указанных в продовольственных карточках, местное население не получало неделями. В это же время служащие немецкой национальности получали в Эстонии по 6 кг хлеба, по 800 граммов мяса, по 180 граммов жиров в неделю. А если в их семьях имелись дети, то, помимо основного пайка, им выдавали еще яйца, молоко, масло, муку, шоколад, мармелад и т. д.».

Местное же население всех прибалтийских республик не обеспечивалось продуктами даже по скудным нормам продовольственных карточек. В «Истории Латвийской ССР» говорилось: «Мясо, жиры и сахар заменялись «эрзацами», а то и совсем не выдавались. На рынках продажа сельскохозяйственных продуктов была запрещена. Крестьяне сбывали продукты нелегально по высоким спекулятивным ценам».

Между тем труд рабочих оплачивался так низко, что получаемой ими заработной платы не хватало даже на то, чтобы выкупить скудный продовольственный паек семьи. По подсчетам Е. Греска, в 1942 году среднемесячная номинальная заработная плата рабочих-мужчин в Литве составляла 82 рейхсмарки, рабочих-женщин — 54 рейхсмарки, а в среднем всех рабочих — 73 рейхсмарки. В крупнейших отраслях промышленности Литвы — в пищевой и текстильно-трикотажной, — в которых была занята почти половина всех промышленных рабочих, среднемесячная зарплата рабочих в том же году составляла около 50 рейхсмарок. Реальная заработная плата рабочих и мелких служащих была еще меньшей. Главными причинами явились низкая номинальная заработная плата, разные налоги и платежи, а главное, то обстоятельство, что трудящиеся по официально установленным ценам могли приобрести только незначительную часть необходимых для жизни продуктов питания и промышленных товаров народного потребления. Для удовлетворения самых насущных потребностей в годы оккупации требовалось израсходовать в среднем около 400 рейхсмарок в месяц».

Е. Греска писал: «Установленные по карточкам нормы продовольственных продуктов были очень низки. Однако городские трудящиеся почти никогда и этих норм полностью не получали. Из нормируемых продуктов питания население могло получить около 1 /2–1/3 необходимого для жизни и поддержания трудоспособности количества калорий. К тому же выделявшиеся местному населению предметы потребления, особенно продукты питания, были низкого качества». «Ненормируемыми продуктами, — отмечал Е. Греска, — рыбой, овощами, фруктами и др. — покрыть недостающее количество калорий было также невозможно, поскольку, во-первых, этих продуктов в продаже по официальным ценами было очень мало, а во-вторых, их цены на черном рынке для трудящихся были недоступными».

Как отмечалось в «Истории Эстонской ССР», «затраты средней эстонской семьи на выкуп продуктов по карточкам, на баню и прочие необходимые расходы составляли в месяц 120,8 оккупационной марки, а средний месячный заработок главы семьи равнялся всего 32,5 марки». Положение горожан ухудшилось также из-за резкого увеличения квартплаты. Специальным распоряжением от 11 сентября 1941 года оккупационные власти отменили установленный Советским правительством в 1940 году порядок внесения квартплаты и ее увеличили на 200 % по сравнению с 1940 годом.

Резко ухудшилось и обеспечение рядовых жителей Прибалтики непродовольственными продуктами. Как отмечал Е. Греска, «приобрести промышленные товары, особенно ценные (как костюм, пальто, кожаная обувь и т. д.), трудящиеся республики (Литовской) практически не имели возможности, так как таких товаров в продаже было очень мало, а главное, для их покупки требовалось иметь большое количество так называемых «пунктов» (т. е. своеобразное разрешение на покупку определенных товаров) или ордера, которых они почти совсем не получали».






«Купить в магазине одежду или обувь было практически невозможно, — отмечалось в «Истории Эстонской ССР». — Чтобы приобрести что-либо, надо было не только иметь деньги, но и предъявить выдаваемые оккупантами талоны с «пунктами». Для получения брюк, например, надо было выложить 28 «пунктов». А выдано было в 1942 году на каждого гражданина в среднем всего лишь по 3 «пункта», что давало право на приобретение одного носового платка. Из обуви продавались только башмаки с деревянной подошвой… В 1943 году по всей Эстонии населению было продано всего 146 сковородок, 27 тазов, 947 ведер, 398 кухонных ножей, несколько других кухонных предметов домашнего обихода и один будильник. Чтобы приобрести такую вещь, покупателю надо было представить заявку, изложенную на полученном за плату специальном бланке, закупочную книжку и справку из полиции на право проживания в данной местности».





Как писал Е.Б. Греска, «скудное обеспечение самыми необходимыми жизненными средствами, низкая заработная плата, а также высокие рыночные цены заставляли городское население, в первую очередь рабочих и мелких служащих, обменивать в деревнях или на черном рынке на продукты питания свою последнюю, ранее приобретенную мебель, одежду и другие вещи… Отдел питания и хозяйства «самоуправления» г. Вильнюса по этому поводу в начале 1943 г. писал: «Эти цены (т. е. спекулятивные. — Авт.) так высоки, что средний житель вынужден продавать свою мебель, одежду и т. д. Запасы мебели в некоторых бедняцких слоях так исчерпаны, что им голод смотрит в глаза… Здоровье и трудоспособность населения все больше ставится под угрозу».

В первые же дни оккупации была отменена бесплатность медицинских услуг. Е. Греска писал: «За одни сутки пребывания в больнице нужно было платить 3,5 рейхсмарки и больше». К тому же «медицинское обслуживание и просвещение были очень ограниченны и дороги. В больницах не хватало мест, не было в нужном количестве даже необходимых лекарств и других медицинских принадлежностей».

Между тем массовое голодание приводило к росту заболеваемости, широкому распространению заразных болезней, резкому увеличению смертности среди населения. Даже центральная газета Литовского бецирка «Атейтис» признавала: «Смертность в нашем краю увеличивают не только заразные болезни. При ухудшившихся условиях питания организм человека становится менее устойчивым к любой болезни».

Трудовое законодательство советского времени, предусматривавшее 8-часовой рабочий день, охрану труда на производстве, ежегодные оплачиваемые отпуска и другие социальные льготы, было отменено. 19 декабря 1941 года в Прибалтике была введена всеобщая трудовая повинность для всего населения от 15 до 60 лет. В Эстонии заставляли трудиться и подростков с 12-летнего возраста. За отказ зарегистрироваться следовало наказание — три месяца тюрьмы и штраф в 1000 марок. За отказ явиться на место работы могли бросить в концлагерь или отправить на работу в Германию.

Суровые наказания были предусмотрены за нарушения трудовой дисциплины на рабочем месте. 20 февраля 1942 года была издана инструкция для служащих железных дорог Эстонии: «Каждое нарушение служебной дисциплины со стороны служащего, принадлежащего к местной национальности, в особенности неявка на работу, опоздание на службу, появление на службе в пьяном виде, невыполнение служебного приказа и т. д., отныне должно караться со всей строгостью: а) в первый раз 15 ударами палкой по обнаженному телу, б) в повторных случаях 20 ударами палкой по обнаженному телу».

В 1942 году первокурсники высших учебных заведений Прибалтики должны были отработать один год на германской трудовой службе (30 % набора было отвергнуто по расовым соображениям). В начале 1944 года в Литве было объявлено, что на обработку 15 гектаров пахотной земли выделяется один человек, а «избыточная» рабочая сила должна была быть направлена в рейх. Из Литвы в Германию следовало направить 100 тысяч человек. (Квоты для Латвии и Эстонии были поменьше.)

Местное население уклонялось от мобилизаций, зачастую путем подкупа германских властей. По мере роста сопротивления мобилизациям германские власти прибегали ко все более жестоким мерам. Осенью 1942 года 8000 латгальцев были насильно отправлены на работу в Германию. «Гестапо окружало деревни, и всех здоровых взрослых погружали в грузовики, которые следовали до ближайшей железнодорожной станции. При этом часто разлучали семьи, а оставляли лишь малолетних детей… 10 сентября 1943 года церковь в Жиетмариае была окружена, и оттуда были взяты все здоровые мужчины. Такие «церковные акции» стали повторяться почти еженедельно», — писали Мисиунас и Таагепера.

На территории всей Прибалтики велась настоящая охота на людей, загоняемых как на принудительные работы по строительству оборонительных укреплений, так и на сборные пункты для отправки в немецкое рабство в Германию и оккупированные ею страны. И.В. Добровольскас писал: «Оккупанты окружали целые кварталы и улицы, базары, рестораны, кинотеатры, даже церкви, хватали всех подходящих им по возрасту людей, вталкивали их в вагоны и отправляли в Германию. Гитлеровцы старались вывезти из Литвы самую сильную, здоровую и трудоспособную часть населения». То же самое происходило и в других бецирках «Остланда». Так, в Даугавпилсе для отправки на работу в Германию был произведен захват всех, кто стоял в очереди за молоком у главного молочного магазина города.

На строительство оборонительных сооружений в Прибалтике было мобилизовано свыше 300 тысяч человек, причем против уклонявшихся от занесения в списки так называемого «трудового фронта» и от отправки в Германию применялись самые жестокие репрессии, вплоть до повешения. 20 июня 1944 года Розенберг сообщал Гиммлеру, что в Германию было направлено 126 тысяч рабочих из Прибалтики. Из них 75 тысяч литовцев, 35 тысяч латвийцев (особенно из Латгалии) и 16 тысяч эстонцев. По оценке Р. Мисиунаса и Р. Таагепера, из-за невыносимых условий среди работавших в Германии погибло около 5 тысяч эстонцев, 10 тысяч латышей, 50 тысяч литовцев.

В письме из Штеттина (Щецина) один из угнанных на принудительные работы писал: «Мы, латыши, живем здесь среди 200 человек, где уже больше нечем дышать… В Резекне все говорили, что каждый рабочий получит работу по специальности и у каждого будут такие же права, как и у немцев, но здесь этого нет. Нам здесь очень плохо, единственное — разве что утопиться».

Но и находясь на родной земле, многие жители Прибалтики оказывались в столь же отчаянном положении. Все права, гарантированные советскими конституциями республик и Конституцией СССР, были попраны, все общественные и политические организации советского времени были запрещены.

В городах был введен комендантский час с 10 вечера до 5 утра. На селе комендантский час начинался за час до захода солнца и заканчивался за час до его восхода. В «Истории Латвийской ССР» сказано: «В указанное время население не имело права отлучаться из дома. Гитлеровцы создали обстановку, при которой каждый житель чувствовал себя обреченным. Достаточно было лишь подозрения, чтобы посадить человека в фашистский застенок и после нечеловеческих пыток его уничтожить».

В своей статье «Террор и преступления нацистов в Латвии» А.К. Рашкевиц писала: «Латышский народ был совершенно бесправным. Правовые положения населения не были зафиксированы ни в одном документе, и жизнь, а также свобода передвижения любого гражданина зависели от воли того или иного военного или гражданского немецкого чиновника».

Во всех бецирках многие люди подвергались полицейским допросам, исход которых никто из допрашиваемых не мог предугадать заранее. Только в Таллине и Харьюском уезде с 28 августа 1941 года по 21 мая 1943 года было допрошено почти 50 тысяч граждан, собраны «компрометирующие» сведения о 36 тысячах человек, произведено 10 тысяч расследований.

В «Истории Эстонской ССР» говорится: «Массовые аресты производились повсюду». В статье «Фашистский террор в Эстонии» Э.Я. Мартинсон писал: «По дорогам и улицам оккупированной республики потянулись колонны арестованных… Среди арестованных были текстильщики Кренгольма, машиностроители Таллина, горняки Эстонского сланцевого бассейна, рыбаки острова Сааремаа. Их обвиняли в том, что они… хорошо работали при народной власти. Арестованным учителям вменялось в вину то, что они рассказывали детишкам историю Советского Союза. Пионеров арестовывали за то, что они могли вырасти и стать комсомольцами. Евреев — за то, что родились они евреями. Англофилов гестаповцы водворяли в концлагеря за то, что их ориентация не совпадала с фюрерской… Тюрьмы и концлагеря были переполнены… В Центральной таллинской тюрьме находилось 1869 человек, что на 427 человек больше, чем вмещал этот гитлеровский застенок».

И.В. Добровольскас писал: «В тюрьмах трех крупнейших городов Литвы (Вильнюса, Каунаса, Шяуляя), рассчитанных на 1704 заключенных, в мае 1944 года, по данным самих оккупантов, содержалось 3736 человек».

Командир СД и гестапо «Остланда» Шталекер уже 21 июля 1941 года докладывал в Берлин о положении в Риге: «В течение первых дней оккупации города все тюрьмы были переполнены до отказа… Последующие ликвидации дали некоторое облегчение положения. Все же непрекращающиеся мероприятия по задержанию лиц привели к тому, что уже сейчас помещения тюрем опять явно недостаточны».

Но переполненными были не только рижские тюрьмы. В тюрьме города Валмиера содержалось более 2500 человек, тогда как максимальная ее вместимость составляла 250 человек. В тюрьме города Елгава, рассчитанной на 200 заключенных, содержалось до 1500 человек.

В трехтомной «Истории Латвийской ССР» говорится: «В камерах тюрем, рассчитанных на 15–20 человек, помещалось, как правило, 60 человек. От большой скученности, грязи, сырости и холода (тюрьмы не отапливались зимой) люди заболевали… Многие умирали через 3–4 месяца голодной смертью… В камерах Центральной рижской тюрьмы в течение круглых суток были слышны крики и стоны истязаемых. При допросах применялись самые садистские приемы. Заключенные с допросов возвращались неузнаваемыми, в крови, в синяках, обожженные. Многих заковывали в кандалы и цепи… В тюрьмах и лагерях применяли самые изощренные методы пыток, отравление газом, умерщвление электрическим током и голодом, выкачивание крови, заражение инфекционными болезнями». В сообщении чрезвычайной государственной комиссии о преступлениях немецко-фашистских захватчиков на территории Латвийской ССР по поводу Центральной рижской тюрьмы было сказано: «Ежедневно от истязаний умирало 30–35 человек… Медицинской помощи истязаемым не оказывали».

Так как помещений в тюрьмах не хватало, то в качестве мест заключения использовались общественные здания. В Пярну тюрьмой стало здание школьного общества на улице Калеви, корпуса льнокомбината на берегу реки Пярну, трехэтажное складское здание, казармы на Рижском вокзале, здание еврейской синагоги.

Одновременно оккупационные власти стали спешно строить концентрационные лагеря для заключенных. В Тарту концентрационный лагерь был создан на Выставочной площади. Э.Я. Мартинсон писал: «Когда все девять павильонов бывшей выставки были забиты узниками, фашисты и их пособники создали еще один концлагерь — прямо под открытым небом: в землю были врыты столбы, на них натянули рядов в 25–30 колючую проволоку, и еще один атрибут «нового порядка» был готов. Семь концентрационных лагерей было создано фашистами в городе эстонских текстильщиков — Нарве, около двадцати на территории только Вирумааского уезда».

А.К. Рашкевиц писала: «Осенью 1941 года недалеко от Риги, в Саласпилсе, нацисты приступили к строительству крупнейшего в Прибалтике концентрационного лагеря для политзаключенных. Саласпилсский концлагерь был центральным лагерем всего «Остланда» и имел много филиалов на территории Латвии. Народ назвал его «мельницей смерти»… В Саласпилсском лагере содержались и были убиты не только граждане Советской Латвии. Сюда фашисты пригоняли также жителей Белоруссии, Литвы, даже граждан Польши и Чехословакии, Франции и других оккупированных стран. Всего в Саласпилсском концлагере фашисты убили и замучили 53 700 человек».

Характеризуя режим террора в оккупированной Литве, И.В. Добровольскас писал: «В первые дни оккупации Советской Литвы гитлеровцы, стараясь ликвидировать все возможные силы сопротивления «новому порядку», при активном содействии литовских буржуазных националистов прибегли к жестокому террору. Их жертвами пали сотни коммунистов, комсомольцев, советских и профсоюзных работников и рядовых трудящихся, активно включившихся в 1940 году в строительство социалистической Литвы. Людей расстреливали чаще всего без всякого суда, или же суд вершили сами палачи на месте расстрела. Уже в первые месяцы оккупации начали действовать концентрационные лагеря. Почти в каждом уезде создавались лагеря для крестьян, не выполнивших обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов… Гитлеровские военные коменданты угрожали смертной казнью за любой поступок, противоречивший введенному оккупантами порядку. Чтобы держать в страхе местных жителей и принудить их выполнять распоряжения оккупантов, гитлеровские военные коменданты ввели систему заложников».

В «Истории Литовской ССР» сказано: «Смертная казнь стала массовым средством наказания. Достаточно было лишь подозрения, чтобы человек был брошен в тюрьму или концлагерь… Уже в первые месяцы оккупации начали действовать концентрационные лагеря в Правеншкесе, Пибраде. Тюрьмы были переполнены. Расстрелы коммунистов, комсомольцев, советских активистов стали повсеместным явлением. Только в первые дни оккупации в Литве было уничтожено около 5 тысяч советских активистов».

А.К. Рашкевиц обращала внимание на распоряжение рейхсминистра Розенберга, опубликованное в издании Министерства оккупированных восточных областей. Согласно этому распоряжению, подчеркивает Рашкевиц, «жителям ненемецкой национальности угрожала смертная казнь или тюремное заключение за любое противодействие, оказанное немецким оккупационным властям или отдельным ее представителям, а также за намерение оказать такое противодействие, более того, смертная казнь угрожала также и за несообщение властям о готовящемся противодействии. Смертная казнь за подобные проступки предусматривалась даже для несовершеннолетних. Расстрел угрожал, например, за слушание иностранных радиопередач, за невыполнение поставок сельскохозяйственной продукции, за уклонение от работы, за оказание помощи партизанам или военнопленным, за появление на улице в комендантский час и т. д. Нацисты не только угрожали, но и расстреливали людей, в большинстве случаев без суда и следствия. Так, например, 31 марта 1945 года за слушание иностранного радио нацисты застрелили Бракманиса Роберта — крестьянина Гренченской волости».

«Самые массовые расстрелы в оккупированной Эстонии, — сообщал Э.Я. Мартинсон, — производились в деревне Лемматси, под Тарту, у противотанкового рва, вырытого трудящимися города до его захвата гитлеровцами. Здесь находится самая крупная на эстонской земле братская могила жертв фашизма — у края противотанкового рва залпы гестаповцев оборвали 12 тысяч человеческих жизней… Свыше 15 тысяч человек расстреляли фашисты на территории бывшего Вирумааского уезда, 24 тысяч человек — на острове Сааремаа, 28 500 человек — в городе Нарве, свыше 2 тысяч человек убили фашисты в песках Калеви-Лийва, около 3 тысяч убили и сожгли в Клоога». Тысячи расстрелянных были закопаны в братских могилах в Кивиыли, Вильянди, Валге, Палдиски.

Такие же злодеяния творились и в Латвии. Помимо уничтоженных в Саласпилсском лагере, под Ригой в Бикерниекском лесу фашистами было убито 47 тысяч мирных граждан, в Румбульском лесу — 38 тысяч. Массовые расстрелы производились также в Даугавпилсе, Лиепае, Резекне, Валмиере и других городах. В «Истории Латвийской ССР (Сокращенный курс)» среди мест, где происходило уничтожение людей, названы также концентрационные лагеря в Страздумуйже, Бишумуйже, Милгрависе, «многочисленные лагеря для военнопленных», Дрейлиньский лес близ Риги, Межциемсе у Даугавпилса, Шкедские дюны близ Лиепаи, лес у озера Нинерие. Палачи не щадили детей. «В Центральной тюрьме в Риге они убили около 2000 детей, отобранных от родителей, и в Саласпилсском лагере — более 3000 детей».

Массовые казни творились и в Литве. В первые же дни после оккупации Каунаса немцы вместе с литовскими коллаборационистами стали сгонять советских военнопленных и мирных жителей в городской форт № 9. В материалах Нюрнбергского процесса говорилось: «Все, кто попадал в форт № 9, в живых не остались. Колоннами в несколько тысяч человек гитлеровцы гнали сюда женщин, детей, подростков, мужчин и стариков на расстрел и сжигание… Только за два дня в ноябре 1941 года в форте № 9 было расстреляно 7 тысяч мирных советских граждан, а за два дня в декабре 1941 года около 22 тысяч человек. В форте № 9 были расстреляны люди различных национальностей: русские, украинцы, белорусы, литовцы, поляки, евреи. В этом форте расстреляны: депутат Верховного Совета СССР Буджинскиене, депутат Верховного Совета Литовской ССР Зибертас, каунасский рабочий-стахановец Щербаков со своей женой и новорожденным ребенком и многие другие… Гитлеровцы уничтожили в форте № 9 80 тысяч мирных жителей. Среди уничтоженных в форте было 7 тысяч иностранцев — граждан Франции, Австрии, Чехословакии».

«История Литовской ССР» гласит: «Лагеря смерти и места массового уничтожения советских граждан и военнопленных существовали также в районе Алитуса, Шяуляя, Паневежиса, Баржая, Укмерге, Ново-Вильни и др.». Только в Паперяе, на окраине Вильнюса, фашисты уничтожили около 100 тысяч человек.

В «Истории Латвийской ССР (Сокращенный курс)» сказано: «В целях устрашения населения гитлеровцы прибегали к таким зверским актам террора, как сожжение населенных пунктов и полное истребление их населения. Такая судьба постигла деревню Аудрини Резекненского уезда, население которой прятало красноармейцев. Узнав об этом, гитлеровцы в начале 1942 года сожгли деревню, 30 ее жителей расстреляли на рыночной площади в Резекне, остальных 179 — у Анчупанских холмов. То же произошло в январе того же года с деревней Барсуки Луудзинского уезда и позднее осенью 1944 года с пятью хуторами в Злекской волости Венстпилского уезда».

В «Истории Литовской ССР» отмечалось: «За акты сопротивления и помощь советским партизанам гитлеровские оккупанты полностью сожгли деревни Ферма, Лазденай, Друшиляй, Шаркишес, Милюнай, Пирчюпяй. Жители одних деревень были расстреляны или сожжены, другие — угнаны в фашистское рабство».

Уничтожению на месте подвергалось население целых сел и местностей. Так, в сентябре 1941 года в местечке Эйшишкис были расстреляны из пулемета 800 человек: «3 июня 1944 года в деревню Перчюпе Тракайского уезда ворвались гитлеровцы. Окружив деревню, они произвели повальный грабеж, после чего загнали всех мужчин в один дом, а женщин и детей в три других дома и подожгли их. Пытавшихся вырваться и бежать фашистские изверги ловили и снова бросали в горевшие дома. Так было сожжено все население деревни — 119 человек, из них 21 мужчина, 29 женщин и 69 детей… Зверское массовое истребление мирных жителей немецкие оккупанты произвели в районе города Мариямполе, где было уничтожено 7700 человек. В местечке Сейрияй Апитусского уезда было расстреляно немцами 1900 человек, в Пильвишкяе было расстреляно 1000 жителей. В Шяуляйском уезде, по неполным данным, было уничтожено 3830 человек. В городах Тракай, Паневежис, Укмерге, Кедайняй и Брижай немцы истребили 37 640 человек мирного населения».

Массовое уничтожение населения опустошило земли Прибалтики. По оценкам Р. Мисиунаса и Р. Таагепера, только в результате казней, совершенных властями «Остланда» в трех республиках, было истреблено 210 тысяч человек местного населения (140 тысяч в Литве, 65 тысяч — в Латвии, 5 тысяч — в Эстонии).

К тому же по мере приближения к прибалтийским землям Красной Армии оккупанты и их пособники постарались увести за собой мирное население Прибалтики. В «Истории Латвийской ССР» сказано: «Эвакуируя» местное население, гитлеровцы старались обезлюдить целые районы. В первой декаде октября 1944 года ареной широко развернутой охоты на людей стала Рига. В этой операции приняли участие полиция и солдаты немецкой армии, окружавшие целые районы, с помощью собак хватавшие людей и гнавшие их в порт на суда. Таким образом из Риги было увезено более 76 тысяч жителей». Всего же из Латвии было вывезено в 1944 году 279 615 человек. Около 70 тысяч было вывезено из Эстонии.

Организованный фашистами вывоз десятков тысяч жителей Прибалтики со своей родной земли также сопровождался новыми потерями, главным образом из-за тягот эвакуации и невыносимых условий жизни в Германии. По мнению Р. Мисиунаса и Р. Таагепера, в 1944–1945 годах погибло около 20 тысяч эмигрантов из Прибалтики. Немалые потери понесли и те, кто сражался на стороне Германии и Финляндии (15 тысяч эстонцев, 40 тысяч латышей, 10 тысяч литовцев). Жертвы мирного населения края от военных действий составили еще около 30 тысяч человек.

Даже если учитывать гибель только местного населения (как это делают Р. Мисиунас и Р. Таагепера), то количество жителей Прибалтики сократилось за 1941–1944 годы на 7 процентов. Получалось, что сохранение оккупационного режима, даже без каких-либо массовых выселений, предусмотренных планом «Ост», привело бы к тому, что к 2000 году на территории Прибалтики не осталось ни одного эстонца, латыша, литовца, а также представителей других народов, издревле проживавших на балтийской земле, кроме немецкого.




Глава 3

«Окончательное решение еврейского вопроса»


Первым народом, который в Прибалтике подвергся поголовному истреблению, был еврейский. В этом оккупантам активно помогали местные фашисты, демонстрировавшие свою идейную близость к нацизму и старавшиеся выслужиться перед новыми хозяевами. Отчитываясь перед своим берлинским начальством, бригаденфюрер СС Франц Вальтер Шталекер писал: «Мы заставляли местные антисемитские элементы организовывать погромы через несколько часов после захвата города». В Каунасе вооруженные банды националистов во главе с Климантисом в ночь с 25 на 26 июня 1941 года расправились более чем с 1500 евреями, подожгли и уничтожили несколько синагог и сожгли еврейский квартал, состоявший более чем из 60 домов. Шталекер писал: «В течение следующих ночей около 2300 евреев было обезврежено подобным же образом. Подобные же действия, только в меньшем масштабе, имели место по примеру Каунаса и в других районах Литвы, причем они также распространились на оставшихся в этих местах коммунистов».

М.Ю. Крысин писал, что, когда 24 июня немецкие части вступили в Каунас, «литовские повстанцы приступили к еврейским погромам с одобрения литовского военного коменданта Каунаса полковника Бобялиса, который почти ежедневно издавал антисемитские указы. 26 июня 1941 года банды националистов из группировок «Шаулю Сауюнга», «Яунои Лиетува», «Неолитуания» и других учинили первый массовый погром в пригороде Каунаса — Виллиамполе. Вооруженные погромщики врывались в квартиры по улицам Панегрю, Видурине, Юрбако и Арегалос, где жили евреи, советские активисты, сочувствующие Советам и те, чьи сыновья служили в Красной Армии, и убивали всех, кто попадался им на пути. По-видимому, «черные списки» составлялись заранее».

Расправы творились с жутким садизмом: «Раввину Салману Оссовскому отрезали голову пилой, а главе виллиампольской еврейской общины Абрахаму Гродзенскому отрезали язык и выкололи глаза. Детям разбивали головы прикладами винтовок. Людей вырезали целыми семьями в их собственных квартирах, а тех, кто пытался спастись, ловили и убивали на улицах».

М.Ю. Крысин привел строки из дневника доктора Елены Буйвидайте-Куторгене, которая писала 26 июня 1941 года о событиях в Каунасе: «Тела убитых валялись в квартирах, подъездах домов, подвалах, на лестницах, в подворотнях. Некоторые еще сжимали в руках топоры и палки, с помощью которых пытались защитить свои семьи от озверевших бандитов… Когда в Каунас 28 июня вошла передовая команда (Vorkommando) зондеркоманды «1 b», часть «работы по окончательному решению еврейского вопроса» уже была выполнена местными националистами». Погромы осуществляли два литовских отряда. Одним, численностью в 600 человек, руководил журналист Йонас Климайтис. Другим, в 200 человек, — врач доктор Зигонис.

Командир эйнзатцгруппы «А» бригаденфюрер СС Ф.В. Шталекер докладывал в Берлин: «В ходе первого погрома литовскими партизанами (так немцы называли банды своих пособников. — Авт.) было уничтожены 1500 евреев, сожжено или разрушено большое количество синагог, сожжен еврейский квартал, в котором находилось 60 домов. В последующие ночи таким же образом были обезврежены 2300 евреев. В других районах Литвы были проведены подобные акции, но в меньшем объеме, которые распространялись и на оставшихся коммунистов». Уничтожение евреев продолжалось.

Руководитель СД Р. Гейдрих докладывал 11 июля Гитлеру: «К этому времени в Каунасе ликвидировано в общей сложности 7800 евреев, частично — в ходе погромов, частично — в ходе расстрелов, производившихся литовскими командами… Я созвал еврейский комитет и заявил, что с этого времени нет смысла вмешиваться во внутренние распри между литовцами и евреями… Город Виллиамполе намечен для размещения еврейского гетто». Евреев, уцелевших от погромов, сгоняли в еврейское гетто или форты Каунасской крепости, ставшей первым лагерем смерти на территории Литвы.

М.Ю. Крысин обращает внимание на то, что «многие литовцы, рискуя своей жизнью, прятали в своих домах и квартирах целые еврейские семьи», и приводит несколько примеров такого рода. В то же время он указывает на то, что «во многих небольших городках и местечках Литвы евреи были уничтожены практически без участия немцев. Соотношение немецких карателей (в основном офицеров) и литовских националистов, участвовавших в убийстве евреев в небольших населенных пунктах, было 1:8 и даже 1:45. В воспоминаниях уцелевших по 220 местечкам Литвы об участии немцев в уничтожении евреев не упоминается вообще. Тотальное истребление еврейских общин в небольших городах и местечках Литвы произошло в ходе всего одной-двух, максимум трех «акций», уже летом или в начале осени 1941 года».

То же самое творилось и в Латвии после начала ее оккупации. Упомянутая выше беженка вспоминала: «Через несколько дней после вступления немецких войск в Ригу несколько сотен еврейских женщин и мужчин были приведены в один домик, который стоял на старом еврейском кладбище… Домик был подожжен латышами, и запертые там женщины и мужчины были сожжены… То же самое случилось и на новом еврейском кладбище, на котором были сожжены вместе с домами прислужник синагоги со своей семьей и другие еврейские семьи, которые жили в кладбищенских пристройках. В большой синагоге на улице Гоголя был сожжен вместе со многими другими евреями главный раввин Зак. В синагоге на Зауленштрассе был сожжен также вместе со многими несчастными зять главного раввина Зака — раввин Килов».

Уже 3 июля 6 тысяч евреев в Риге было арестовано. Беженка вспоминала, что в большинстве случаев это были мужчины от 16 до 40 лет, но среди арестованных были и более пожилые люди, «даже старики». «Арестованных загнали в камеру Центральной тюрьмы, где они не могли ни лежать, ни сидеть… Было невозможно узнать, что случилось с этими 6000 евреями. Родственники были оставлены в неизвестности. Немцы распространили слух, что арестованные посланы в деревню на работу, что часть из них будет выполнять дорожные работы недалеко от Тукумса».

Латышки приходили в квартиру пострадавших и предлагали свои услуги: завязать связи с арестованными, передать продукты питания, одежду, белье, и особенно деньги. Однако дело в том (как это выяснилось позже), что это было чистое вымогательство, так как эти женщины никогда не могли бы передать никакой записки. Несмотря на это, им удавалось в большинстве случаев вымогать ценные вещи. Лишь в конце июля родственники узнали, что почти все из тех, кто был арестован в ночь на 3 июля, за немногим исключением, были убиты… Почти каждая еврейская семья уже в первые дни оккупации оплакивала жертву.

В первые 3–4 недели немцы разрешили латышам действовать против евреев по собственному усмотрению. Ночью молодые латыши с красно-бело-красной повязкой на рукавах врывались в еврейские квартиры, бесчинствовали и грабили… Евреи не имели права заявлять никакого протеста, так как латыши устраивали погромы под покровительством немцев. Латыши, которые были недовольны квартирами, с особого разрешения полиции могли конфисковать по своему усмотрению еврейские квартиры, заставляя евреев в течение нескольких часов освободить квартиры. Латыши имели право оставить за собой предметы домашнего обихода, мебель, ковры и т. д., т. е. все имущество еврейских квартир… Офицеры и солдаты бывшей латвийской армии, которые в лесах вели борьбу с русскими, возвратились после вступления немцев в Ригу и заявили полиции, что они якобы потеряли за время войны свою одежду, квартиры и т. д. Они получили право присвоить себе еврейское имущество. Часто случалось так, что латвийские полицейские врывались ночью в еврейские квартиры, особенно там, где были одни женщины, наводили им в голову пистолет и угрожали расстрелом, если они не отдадут деньги и дорогие вещи.

Латыши, с разрешения немцев действовать по собственному усмотрению, в первое время терроризировали еврейское население. Большая часть латвийского населения в городах агрессивно вела себя по отношению к евреям, остальные, за малым исключением, молча наблюдали эту картину. Насколько мне известно, ни один латыш не высказывал протеста против преследования евреев.

Группа евреев была поймана латышами, затем ее повели по мосту через Двину и сбросили в реку. Пожилые евреи, которые не умели плавать, утонули. Одному моему знакомому удалось добраться до берега. Во время этого злодеяния латыши пели насмешливые песни, потешаясь над страданиями несчастных. Они распевали песню, слова которой в переводе означают: «А ну-ка, братья, скорей, скорей бросайте в Двину евреев. Двина, наша матушка, освободит нас от евреев»…

Часто, когда мы усталые шли с принудительных работ домой, уже со звездой Давида на груди, латвийские женщины кидали в нас камнями, плевали в нас и бранились».

И все же руководитель СД Германии Р. Гейдрих жаловался: «Латыши, в том числе и находящиеся на руководящих постах, держали себя по отношению к евреям совершенно пассивно… Получается, что, в противоположность литовцам, латыши не занимают активной позиции и лишь нерешительно организуются, чтобы единым фронтом пойти на евреев».

Как отмечал бригаденфюрер СС Шталекер, организовать чистки и погромы в Латвии оказалось сложнее, чем в Литве: «В основном это объяснялось тем, что национальное руководство было угнано Советами. Однако путем оказания влияния на латышскую вспомогательную полицию удалось организовать еврейский погром, во время которого было разрушено несколько синагог и убито 400 евреев».

Одним из руководителей отрядов «вспомогательной полиции» был бывший лейтенант латвийской полиции и член фашистской партии «Перконкруст» В.Б. Арайс. Беженка вспоминала: «В день основания команды безопасности Арайс издал приказ арестовывать евреев, идущих по улице, и приводить их на улицу Вольдемараса, 19, в резиденцию команды. После того как арестованных в продолжение нескольких дней пытали и мучили, Арайс приказывал приводить их по отдельности в свой рабочий кабинет. Он заявлял, что готов освободить этих евреев за высокую взятку, однако только немногим удалось откупиться, так как большинство были бедными людьми. Впоследствии стало известно, что пропавшие были убиты».

Эта свидетельница деятельности команды Арайса подчеркивала: «В команду Арайса принимались только добровольцы… Членами команды Арайса были исключительно латыши… Позже к команде Арайса присоединились латыши, которые преследовались полицией за преступления и тайную торговлю, так как вступление в команду было очень легким делом и полиция не могла причинить им более никакого вреда. Так как команда Арайса очень разрослась, то позже она была поделена на роты… Команда использовалась немцами для выполнения самых грязных работ даже за пределами Латвии». По сведениям беженки, «Арайс был вызван немцами в Германию, где прослушал специальный курс при немецкой тайной полиции; ему присвоили звание майора и наградили орденом».

Сразу после начала немецкой оккупации возродилась деятельность национал-социалистической латвийской организации «Перконкруст», запрещенной еще при Ульманисе. Беженка показала: «Члены этого объединения были в основном агитаторами против евреев, и самыми разнообразнейшими способами им удавалось натравливать народ против евреев. В массовых убийствах, которые проводились командой Арайса и полицией охраны и порядка, принимали участие и члены объединения «Перконкруст».

Вместе с «командой Арайса» действовали команды под начальством бывшего подполковника латвийской армии В. Вейсса, полковника А. Оше и других. Преследованиями и уничтожением евреев в Латвии занималась также «Латвийская полиция охраны и порядка» во главе с подполковником Карлиеом Лобе. М.Ю. Крысин замечал: «Итог своей деятельности в первые дни оккупации города Карлис Лобе резюмировал исторической фразой: «Вентспилс свободен от евреев». М.Ю. Крысин писал: «Очевидцы отмечают, что эти банды убийц совершили большинство убийств в небольших городах Латвии, как при поддержке немцев, так и без нее. Одна из самых зверских расправ над рижскими евреями произошла 4 июля 1941 года, когда латышские пособники нацистов сожгли рижскую синагогу вместе с находившимися там людьми».

Беженка свидетельствовала: «После вступления немецких войск в Ригу, когда еще велись бои между немцами и русскими на латвийской земле, в большинстве провинциальных городов евреи были убиты латышами… Во всех городах Латвии, где евреи были убиты, на подъездных дорогах был установлен щит с надписью: «Свободен от евреев».

М.Ю. Крысин сообщает: «В Илукстском уезде Елгавского (Митавского) округа, непосредственно примыкающем к Даугавпилсскому округу и граничащем с территориями Литвы и Белоруссии, айзсарги из отрядов «самообороны» расстреляли на окраине города Субате около 700 человек, не щадя даже женщин, стариков и детей. В Силинской волости Екабпилсского уезда айзсарги и латышские полицейские согнали все еврейское население местечка Боровки в местную синагогу. После нескольких дней издевательств над женщинами, стариками и детьми все 186 человек были расстреляны из пулеметов и винтовок на берегу озера Смилочино».

В Даугавпилсе, как писал М.Ю. Крысин, к 7 июля латышские «полицаи» под руководством немецкой зондеркоманды «арестовали 1125 евреев, 32 коммуниста и 85 русских рабочих». В приведенной Крысиным сводке зондеркоманды говорилось: «Задержанных мужчин-евреев сразу же расстреливают и погребают в заранее подготовленных рвах».

Как отмечал М.Ю. Крысин, хотя Эстония была оккупирована немцами лишь осенью, «уже 10 июля 1941 года» здесь появилась зондеркоманда «1а», занимавшаяся «окончательным решением еврейского вопроса». Однако к этому времени более половины еврейского населения уже успело эвакуироваться из Эстонии.

Шталекер сообщал, что «в Эстонии, благодаря сравнительно небольшому числу евреев, не представлялось возможности провоцировать погромы. Большая часть тех 4500 евреев, которые жили в Эстонии, в начале наступления на Востоке бежали вместе с отступающими войсками Красной Армии. Осталось около 2000 человек. В одном Таллине жило около 1000 евреев».

В приводимой Крысиным сводке немецких властей говорилось: «Спонтанных выступлений против еврейства с завершающими их погромами со стороны населения, направленных против оставшихся евреев, не отмечалось… Однако образовавшийся по приходе вермахта комитет эстонской самообороны сразу начал свою деятельность с крупномасштабной акции по аресту всех евреев. Этой акцией руководила эйзатцгруппа полиции безопасности…


В качестве предпринятых мер необходимо отметить следующие:

1. Арест всех евреев мужского. пола старше 16 лет.

2. Арест всех работоспособных евреек, проживающих в Ревеле и его окрестностях, в возрасте от 16 до 60 лет, которые были использованы для работы на торфяниках.

3. Изолированное размещение всех евреек, проживающих в Дорпате и его окрестностях, в синагоге в Дорпате.

4. Арест работоспособных евреев и евреек в Пернау и его окрестностях.

5. Учет всех евреев по возрасту, полу и работоспособности с целью их последующего размещения в подготавливаемом для этого лагере.

Все мужчины-евреи старше 16 лет, за исключением врачей и еврейских старшин, были казнены. Частично эти мероприятия продолжаются. После завершения акции в регионе Остланда должно остаться только 500 евреек и еврейских детей.

Кроме того, эйнзатцгруппой полиции безопасности и СД предписано немедленное осуществление следующих мероприятий:

1. Снабжение всех оставшихся евреев опознавательными знаками.

2. Запрещение евреям заниматься общественной деятельностью и занимать общественные посты.

3. Запрещение евреям пользоваться тротуарами и общественным транспортом, а также посещать театры, кино и кафе.

4. Запрет евреям на посещение школ.

5. Конфискация всего еврейского имущества».

Аналогичные меры были приняты и в других бецирках Остланда. «Временные директивы по обращению с евреями на территории Остланда» предусматривали обязательную регистрацию всего еврейского населения. Еврей должен был на левой стороне груди и посередине спины носить всегда видимую желтую шестиконечную звезду не менее 10 см в диаметре. Евреям запрещалось менять место жительства без разрешения областного или городского комиссара; пользоваться тротуарами и общественными средствами сообщения: трамваем, железной дорогой, автобусом, пассажирскими пароходами, извозчиками и автомобилями; пользоваться общественными заведениями и учреждениями, служащими для отдыха населения: курортами, пляжами, парками, садами, спортивными площадками; посещать театры, кино, библиотеки, музеи, школы.

По словам беженки, уже в июле 1941 года были приняты следующие распоряжения против евреев: «Все евреи Риги должны зарегистрировать свои паспорта. Все евреи должны носить на груди звезду Давида. Евреи имеют право проезда по железной дороге только со специального разрешения. Евреи не имеют права пользоваться трамваем, автомобилями и другими средствами сообщения… Евреи не имеют права слушать радио. Радиоаппараты конфискуются. Евреи должны сами принести радиоаппараты в полицейский участок, расположенный вблизи их квартир, где аппараты будут распределены среди латышей и немцев. В еврейских квартирах отключаются телефоны… Евреи могут делать покупки только в определенное время дня… Евреи не имеют права покупать никаких продуктов, кроме продуктов питания». В то же время евреям «запрещается продавать белый хлеб, сыр, молоко, какие-либо сладости, консервы… Все еврейские магазины, фабрики, предприятия закрываются. Все еврейские школы и учебные заведения закрываются… Все евреи, служащие у арийцев, должны быть тотчас же уволены. Евреи не имеют права предоставлять работу арийцам. Еврейские врачи, зубные врачи, адвокаты не могут работать по своей специальности… Еврейских покойников нельзя возить на кладбище на катафалках. Родственники сами должны каким угодно способом относить их туда».

Такие же издевательские, унижающие человеческое достоинство распоряжения были отданы и в Литве. Приказ штадткомиссара Каунаса оберфюрера СС Крамера о запрете евреям пользоваться левой стороной мостовой и разрешении ходить только один за другим, запрете появляться в местах отдыха и пользоваться общественными скамейками, пользоваться общественным транспортом, о развешивании табличек «Евреи не допускаются!» венчался словами: «Те, кто нарушит эти распоряжения, будут наказываться смертной казнью!»

В середине июля в Риге было опубликовано распоряжение о том, что «все евреи в возрасте от 16 до 60 лет обязаны отбывать трудовую повинность… Они должны были явиться в близлежащий полицейский участок». Свидетельница рассказывала, что она «и остальные евреи нашего округа были посажены в две камеры… в которых обычно сажали пьяных и в которых места нормально хватало на 5–6 человек. На сей раз туда было втиснуто 40–45 человек. В течение дня на всех запертых в эти камеры выдавались буханка хлеба и две банки консервов. В первый день нас не посылали на работу, а держали в камерах, оскорбляли, насмехались и били. «Коммунистически выглядевших» латышей и русских задерживали на улицах и вместе с нами сажали в камеры…

На следующее утро, — рассказывала беженка, — нас построили в колонны и повели по улицам Риги. При грубых оскорблениях со стороны населения мы подошли к дому полицейской префектуры. На дворе мы увидели стоящую группу молодых евреев, которых латвийские полицейские заставляли бить и истязать друг друга… Мужчин кололи иголками и поливали из шланга, пока они не теряли сознания. Когда они приходили в себя, их снова подвергали пыткам.

Нашу группу повели наверх. Мы должны были натирать полы, мыть окна и двери. Наш надзиратель, 15-летний латыш, уличный мальчишка в порванной одежде, держал в руке гибкую стальную линейку и бил нас всех по кончикам пальцев, когда проходил мимо… Около 6 часов вечера нас привели в камеру, где мы должны были наблюдать, как били и истязали старых нетрудоспособных евреев. Русские военнопленные, совершенно изголодавшиеся и запущенные, которых вели по дороге в подвал, просили у нас хлеба… После нескольких часов, проведенных в подвале, нас отпускали.

На третий день отбывания мною трудовой повинности группу, где я была, около 200–300 женщин и мужчин, послали в разрушенный войной квартал Старого города, где мы должны были убирать камни и щебень… Нас принуждали работать ударами и руганью двое юношей по 17–18 лет, члены латвийской молодежной организации «Мацпулкса». Старых еврейских женщин, которые под палящими лучами июльского солнца падали в обморок от переутомления, с побоями бросали на груды камней. Во время обеденного перерыва (еду мы должны были приносить с собой) пришли немецкие офицеры в сопровождении латышей, чтобы осмотреть работу евреев. Латышам нужно было показать, насколько усердно они заставляли евреев работать, и они начали заставлять нас работать быстрее палочными ударами, кулаками и страшными ругательствами. Поздно вечером нас снова привели сначала в полицейский участок и потом отпустили.

Каждое утро, как только мы приходили в полицейский участок, нас выстраивали в колонны. Ежедневно из рядов вызывали еврейских девушек и оставляли их в полицейском участке. На следующий день мы узнавали, что они были опозорены и подвергались самому жестокому обращению».

В августе 1941 года евреям было запрещено ходить по тротуару. Было приказано носить звезду Давида не только на груди, но и на спине. Было приказано «очистить» некоторые районы Риги от евреев. А до 15 октября все евреи Риги должны были освободить свои квартиры в городе и переселиться в гетто. Одновременно евреям было запрещено ходить на рынок.

Строительство рижского гетто началось в самом бедном квартале Риги — Московском предместье, где, по словам беженки, «на протяжении десятков лет жили почти исключительно одни русские. Они получили приказ переселиться в город, чтобы очистить место евреям. Но так как в большинстве случаев это касалось бедных людей, которым была не под силу высокая квартплата, а недостаток в квартирах был большой, то они отказывались оставлять свои квартиры и переселяться в город. В большинстве случаев немцы угрозами и силой заставляли жителей будущего района гетто покидать свои квартиры.

Санитарное состояние не выдерживает никакой критики… В квартире, состоящей из комнаты и кухни, должны были поместиться 8 человек. Но так как не все евреи находили себе место в квартирах, то многие были вынуждены жить в подвалах. Подвалы были сырыми и прогнившими, с земляными полами, на которых просачивалась вода. Большинство обветшалых домов было непригодно для жилья».

Помимо Риги, крупные гетто были созданы в Каунасе, Вильнюсе, Даугавпилсе. Как вспоминала беженка, рижское «гетто было обнесено двойным кольцом густых проволочных заграждений… К 15 августа все евреи должны были переселиться в гетто, но так как русских было нелегко выселить из Московского предместья, то переселение евреев длилось около 2 месяцев; это время использовали латыши и немцы с целью дальнейших грабежей еврейского населения».

Администрация гетто творила произвол в отношении его обитателей. Как писал М.Ю. Крысин, комендант каунасского гетто Йордан издал такие приказы: «В течение трех недель вы должны сдать все деньги, все золото, все серебро и другие ценности. Вам разрешается оставить только по 10 марок для ваших семей!», «Евреям запрещается пользоваться электроприборами, музыкальными инструментами!», «В течение двух часов срочно доставьте в мой офис две большие пальмы и два персидских ковра!», «Лошади, коровы, козы, а также куры, голуби и попугали должны быть сданы немцам!»… Подобные приказы Йордан отдавал постоянно».

В сентябре евреям в рижском гетто были выданы специальные карточки, в которых была надпись «Еврей». Одновременно нормы выдачи продуктов по карточками для евреев были уменьшены. Даже те евреи, которые не жили в гетто, должны были делать там свои покупки».

Беженка писала: «15 октября ворота гетто были закрыты. Под угрозой смертной казни евреи не имели больше права покидать гетто без пропуска, и все евреи — вплоть до евреек, вышедших замуж за арийцев, — должны были переселиться к этому времени в гетто. Гетто охранялось очень строго, вокруг гетто, вдоль проволочной изгороди на небольшом расстоянии друг от друга стояли латвийские охранники (сотрудники полиции охраны и порядка) с заряженными винтовками. Они имели приказ — стрелять в каждого еврея, который приближался к изгороди, единственные ворота гетто также строго охранялись. Евреи могли покидать гетто только группой по пропускам и под охраной. Отдельным лицам выдавались специальные личные пропуска, по которым владельцы имели право выходить в город без охраны — речь идет о евреях, которые особенно рано должны были выходить на работу в город. Евреи, обязанные отбывать трудовую повинность, должны были собираться рано утром в центре гетто, где их пересчитывали руководители колонн (евреи)… Вечером евреев вели под охраной с различных мест работы обратно в гетто… При входе в гетто обыскивали всех евреев — им было запрещено приносить из города в гетто хлеб и другие продукты… Обыски проводились исключительно латышами.

Норма выдачи продуктов на продовольственные карточки евреев была крайне мала. Продукты, которые отпускались в магазин гетто, были недоброкачественны — картофель сгнивший или мороженый, мясо — только конина. Молока евреи не получали вовсе… Смертность среди евреев, особенно среди детей и стариков, была очень велика.

30 ноября началось уничтожение населения рижского гетто. За день до этого все неженатые евреи должны были переселиться в отведенную для них часть гетто. Вечером в ту часть гетто, где жили еврейские семьи, ворвались члены команды Арайса и сотрудники полиции охраны и порядка немецких войск СС. Беженка вспоминала: «Они врывались в квартиры, стаскивали людей с постели под предлогом, что их будут переселять в другой лагерь, и взяли таким образом около 15 000 евреев. Имеющиеся ценные вещи евреи должны были взять с собой. Много детей было расстреляно еще на месте — в гетто. На глазах у родителей их кололи штыками. Старые евреи, которые не могли идти, также были убиты прикладами на месте. На следующее утро в гетто было найдено 700 трупов зверски убитых евреев…

Часть евреев была выстроена в колонны, другие погружены на грузовики и автобусы. Автомашины под строгой охраной полицейских с ружьями наготове выехали в неизвестном евреям направлении. Выстроенных в колонны несчастных повели вдоль Латгальерштрассе в направлении к Скиротава. Длинные колонны охранялись с обеих сторон вооруженными полицейскими… В пути с евреями обращались самым жестоким образом. Их били дубинками, кололи штыками и били прикладами. Людей, падавших в изнеможении, истязали, и если они не приходили в себя, то их убивали или расстреливали. У матерей, которые были не в силах нести своих детей, выхватывали детей из рук и убивали на краю дороги. Позади колонны ехали пустые грузовики. Убитых по дороге бросали в эти машины…

Вблизи фабрики «Квадрат» колонна была остановлена. Большая лужайка была плотно окружена полицейскими. Небольшими группами несчастных подводили к огромной яме. Яма эта была вырыта заранее русскими военнопленными и евреями, которые не имели представления, для какой цели она будет служить. На пути к яме стояли большие деревянные ящики, в которые евреи должны были бросать свои ценные вещи. Многие евреи уже поняли, что они будут убиты, а потому бросали свои последние ценности, которые они попрятали под одеждой, просто на дорогу, в надежде, что латыши и немцы их не найдут. Многие еврейские женщины в волнении забывали бросать в ящик свои серьги, на краю ямы убийцы срывали у них серьги вместе с ушными мочками.

На краю ямы евреи должны были раздеться и прыгать в яму. Там они должны были встать на колени. Полицейские и члены команды Арайс стояли на краю ямы и избивали евреев палками и дубинами. Затем немецкие эсэсовцы и вышеупомянутые полицейские открыли по евреям огонь из пулеметов. Так как убийцы были совершенно пьяны, то они не были в состоянии сразу убить свои жертвы. Многие были только ранены. После того как была убита одна группа, другая должна была стать на колени на убитых и раненых; их также истязали и затем убивали. Еврейских детей подбрасывали в воздух и стреляли по ним, как по цели… Русские военнопленные рассказывали потом, что они должны были 1 декабря засыпать яму, откуда они слышали еще несколько часов после расстрела жалобные стоны и крики.

В ту же ночь тысячи немецких евреев, привезенных из Германии, вместе с латвийскими евреями были расстреляны на той же поляне… В последующие дни к общей могиле приходили латышки и граблями перерывали землю в поисках драгоценностей, брошенных евреями».

Беженка сообщала, что «служащие полиции охраны и порядка», охранявшие гетто, «неоднократно предавались ужасным развлечениям. Стоя у ограды из колючей проволоки, они обстреливали окна гетто — после массовых убийств почти все оконные стекла в гетто были прострелены. Они приходили ночью в гетто, врывались в еврейские квартиры, безжалостно стаскивали с кроватей мужчин, женщин и детей и вели их на расстрел. Они присутствовали при нечеловеческих истязаниях и следили за тем, чтоб ни один еврей не мог спастись…

Вечером 7 декабря еврейские полицейские в гетто получили приказ объявить, что оставшиеся в гетто евреи будут переведены в другой лагерь. Снова повторились страшные события 30 ноября 1941 года».

Подобные действия по уничтожению еврейского населения совершались повсеместно в Прибалтике. В отчете о деятельности эйнзатцгруппы «А», приводимом в книге М.Ю. Крысина, говорилось, что «с 16 октября по 31 января 1942 года… в одной только Литве было уничтожено 136 421 еврей». 1 декабря штандартенфюрер СС Йегер докладывал: «В Литве больше нет евреев, кроме евреев-рабочих, включая их семьи. Это составляет: в Шяуляе около 4500; в Каунасе около 15 000; в Вильно около 15 000. Этих евреев-рабочих я хотел также ликвидировать вместе с их семьями, однако резкое недовольство и вмешательство гражданской администрации не позволили мне это сделать».

После массовых расстрелов евреев в Латвии бригаденфюрер СС Шталекер сообщал в Берлин: «В настоящее время в гетто (кроме евреев из рейха) содержится латвийских евреев: в Риге около 2500, в Дюнабурге (Даугавпилсе. — Авт.) 950. Все они очень хорошие специалисты и пока необходимы для сохранения экономики».

Уже 15 октября 1941 года в отчете эйнзатцгруппы по Эстонии говорилось, что в Эстонии «арест всех евреев мужского пола в возрасте старше 16 лет почти закончен. Все они уничтожены эстонскими силами самообороны под руководством зондеркоманды «1а». Исключение было сделано только для врачей и членов юденрата, которые были отобраны зондеркомандой». Кроме того, по словам Шталекера, «еврейки в возрасте от 16 до 60 лет, способные работать, были арестованы и отправлены на торфоразработки и другие работы. В настоящее время в Харку организуется лагерь, в который предполагается поместить всех эстонских евреев. Таким образом, Эстония в течение короткого времени окончательно освободится от евреев».

Когда 21 января 1942 года в Берлине состоялось совещание по «окончательному решению еврейского вопроса», Шталекер доложил: «Эстония уже полностью очищена от евреев». На совещании в списке стран, против каждого названия которой было указано число проживавших там евреев, после названия Эстонии стоял прочерк.

В Латвии и Литве уничтожение евреев также близилось к завершению. В рапорте эйнзатцгруппы «А» полиции безопасности и СД за период с 16 октября 1941 года по 31 января 1942 года сообщалось: «Систематическая работа по очищению Востока согласно приказам имела своей целью возможно полную ликвидацию евреев. Эта цель в основном достигнута. Исключая Белоруссию, экзекуции подвергнуто 229 052 еврея. Оставшиеся в прибалтийских провинциях евреи мобилизуются в срочном порядке на работы и размещаются в гетто».

Оценивая масштабы истребления еврейского населения в Литве за все годы оккупации, М.Ю. Крысин писал: «К моменту оккупации в Литве, по разным оценкам, находилось от 225 до 265 тысяч евреев, включая 13–15 тысяч беженцев из Польши. Именно в Литве погибло наибольшее количество евреев в странах Балтии. Ее территория была полностью оккупирована германскими войсками уже в первую неделю войны, поэтому число беженцев из Литвы было крайне невелико. Если верить современным, более точным данным, в годы немецко-фашистской оккупации в Литве погибло не менее 215–220 тысяч евреев. Это примерно 95–96 % от довоенного количества евреев, проживавших в Литве, — самый большой процент не только по всем трем республикам Прибалтики, но и по другим республикам СССР и странам Европы!»

Но огромны были масштабы уничтожения еврейского населения и в других республиках Прибалтики. Сравнив данные, приведенные разными источниками, М.Ю. Крысин пришел к выводу, что в Латвии было уничтожено «95 тысяч местных евреев, то есть 90 % от довоенной численности всей еврейской общины Латвии».

В «Истории Эстонской ССР» указывалось: «Почти полностью было уничтожено еврейское население республики. Такая же участь постигла и цыган». По оценке Р. Мисиунаса и Р. Таагепера, во всех прибалтийских странах из общего числа 250 тысяч евреев уцелело лишь 10 тысяч.

В то же время на территории Прибалтики гитлеровцы уничтожали не только местных евреев, но десятки тысяч евреев, привезенных из других стран Европы. М.Ю. Крысин приводит слова Шталекера, который сообщал, что «с декабря 1941 года… из рейха с короткими промежутками поступают транспорты с евреями… Первые 10 000 евреев, эвакуированных в Ригу, частично были размещены во временно расширенном сборном пункте для беженцев, а частично — в бараках нового лагеря рядом с Ригой». (М.Ю. Крысин пояснил, что речь шла о Саласпилсе.) Комментируя это сообщение, М.Ю. Крысин замечал, что почти все эти евреи «были уничтожены в ближайшие недели».

Превращение Прибалтики (наряду с Польшей) в концлагерь, в который гитлеровцы свозили сотни тысяч евреев из различных стран, превратило этот регион в место массового уничтожения мирных граждан СССР и других стран, а также советских военнопленных, масштабы которого приняли ужасающие размеры. Только на территории Эстонии гитлеровцы и их пособники из числа местных буржуазных националистов убили 61 тысячу мирных граждан (в их числе было немало тех, кого фашистские палачи привезли для уничтожения из других оккупированных районов Советского Союза, а также из порабощенных фашистской Германией государств) и 64 тысячи военнопленных — всего 125 тысяч человек.

В «Истории Латвийской ССР» сказано: «Всего немецкие фашисты убили в Латвии более 600 тысяч мирных жителей и советских военнопленных, в том числе более 100 тысяч граждан Латвийской ССР». Рашкевиц писала: «Основной формой уничтожения мирных граждан, которую применяли нацисты, был расстрел. Однако наряду с этим они применяли также передвижные газовые камеры-«душегубки» для умерщвления людей, вешали их, но так как все это требовало известного труда и средств, то фашисты применяли очень простую, но мучительную форму уничтожения — голод. Держали в лагерях, в тюрьмах людей без пищи, без воды, пока те не умирали. Много заключенных погибало от разных болезней — тифа, дизентерии и др. Умирали от истязаний и пыток».

«История Литовской ССР» гласит: «Всего в годы гитлеровской оккупации в Литве было убито около 700 тысяч человек, в том числе 229 тысяч советских военнопленных, более 370 тысяч жителей Литовской ССР и около 100 тысяч граждан, привезенных из других районов Советского Союза и оккупированных государств Европы». Республики, общее население которых составляло в 1940 году 5,7 миллиона человек, стали местом уничтожения 1425 тысяч человек.




Глава 4

Пособники оккупантов и их преступления


Хотя при уничтожении евреев и цыган немцы и их пособники стремились как можно быстрее осуществить полную ликвидацию этих народов, жертвами фашистского режима с первых же дней оккупации стали и сотни тысяч людей других национальностей. Оккупанты и их приспешники убивали людей вне зависимости от их этнического происхождения и политических взглядов, если только эти люди не отвечали стандартам «нового порядка». В своей книге журналист Антс Саар приводил данные из многочисленных «дел», заведенных эстонской полицией в первые дни после начала оккупации. Материалы одного из них свидетельствуют, что Ефремов Борис Федорович, 1915 года рождения, по профессии каменщик, прибыл в Таллин 29 января 1941 года. 23 июня 1941 года он был мобилизован в Красную Армию. Был взят в плен. На допросе показал: «Я не был ни членом, ни кандидатом в члены компартии, а также не состоял ни в каких организациях». Он был расстрелян.

В другом «деле» говорилось, что украинец Иван Смакталин родился в 1914 году в городе Каменске Киевской области. Работал поваром. В 1940 году был призван в Красную Армию на срочную службу. Был назначен в строительный батальон и послан в Эстонию, в Палдиски, где и находился до начала войны. После начала войны рыл со своей частью окопы между Таллином и Палдиски. 27 августа был послан в Таллинский порт для эвакуации. После того как ему не удалось эвакуироваться, он ушел в глубь Эстонии между Таллином и Кейлой. Там попал в плен. Был направлен в Таллинский лагерь для военнопленных. Оттуда 14 ноября 1941 года был переведен в Центральную таллинскую тюрьму. Ни о чем компрометирующем немцев в лагере военнопленных он не говорил. Политические убеждения Смакталина и его принадлежность к коммунистическим организациям в ходе следствия не были выяснены. Начальник политической полиции Таллин-Харьюской префектуры полицейский комиссар Эрвин-Рихард Адольф Вике приговорил Ивана Смакталина к расстрелу, и приговор был приведен в исполнение.

Хотя почтальон Сергей Домашкин был беспартийным, Август Кала, полицейский комиссар Муствээ, распорядился арестовать его 14 января 1942 года по обвинению в том, что почтальон «не хотел поддерживать новый порядок». Сергей Домашкин был расстрелян 12 февраля 1942 года. Через 11 дней была арестована его жена Эрна с четырехмесячной дочкой.

Приводя эти и другие факты, Антс Саар писал: «Сергея Скуридина, попавшего в плен к фашистам на Сааремаа, Вике расстрелял за то, что тот в лагере для военнопленных хотел купить у другого пленного папиросы, Владимира Салагова — за то, что родился осетином, шведа Ларса Мальмере — за то, что за несколько дней до оккупации Таллина он выступал в шведских передачах Эстонского радио».

Так же расправлялись и со многими рядовыми эстонцами. В том же Муствээ жертвами комиссара Августа Кала стали строительный рабочий Калев Нийтсо, бывший пионервожатый Георг Хыбесалу, дворник Эльвина Копти: помощница повара Кегрегсепп и многие другие коренные жители этого эстонского города.

Уже 22 июля 1941 года отряд «Омокайтсе» во главе с Миксоном арестовал 18 «новоземельцев» (то есть лиц, получивших земли в ходе аграрной реформы). Позже жертва облавы, осуществлявшейся под руководством Миксона, вспоминал: «Миксон указал на одного парнишку. «А тебя, сынок, за что сюда привели?» «Заподозрили, не комсомолец ли я», — ответил тот. Миксон отступил на два шага, вынул из кармана пистолет и тут же застрелил его. Помню, что паренек этот был с острова Пийрсаар. И еще одного парня застрелил в тот раз на глазах всех Миксон…

Дознание обычно вел сам Миксон, прибегая нередко при этом к помощи приклада и резиновой дубинки… Крики допрашиваемых, выстрелы, которые раздавались затем за сараем, были хорошо слышны».

Шталекер подчеркивал: «С самого начала было предусмотрено, что надежные элементы из местного населения будут оказывать содействие в борьбе с паразитами…» Комментируя слова Шталекера, Мартинсон перечислил некоторые фамилии этих «надежных элементов»:

«1. Глава оккупационного органа «эстонского самоуправления» Хялмар Мяэ. Ему в годы оккупации подчинялась «вспомогательная полиция»…

2. Фашистский «директор внутренних дел» Оскар Ангелус — один из бывших руководителей Министерства внутренних дел буржуазной Эстонии… Он руководил отрядами «самообороны» и полиции…

3. Оберштурмбанфюрер СС Айн Мере — начальник сектора «Б» полиции безопасности и СД оккупированной Эстонии, бывший майор эстонской буржуазной армии». Мартинсон напоминал, что под руководством Мере было осуществлено уничтожение 2 тысяч евреев, прибывших из Чехословакии в Раазику (Эстония) в сентябре 1942 года.

4. Оберштурмфюрер СС Эрвин-Рихард Вике, бывший комиссар политической полиции буржуазной Эстонии, «эстонский Эйхман»…

5. Помощник Викса — Эвальд Миксон. Известный всей Эстонии вратарь футбольной команды «Эстония», а затем личный охранник Пятса, Эвальд Миксон стал начальником отдела информации политической полиции Таллин-Харь-юской префектуры.

Эти и другие руководители местной полиции, а также рядовые ее члены проявляли особое рвение в уничтожении «врагов рейха». Лично расстреливал заключенных комендант лагеря Ягала Александр Лаак. Его подручный Ральф Герретс рассказывал о том, как его и Лаака направили в Ригу для ознакомления с методами уничтожения людей. Им было сказано: «Наберитесь там опыта. К вам в Ягала скоро прибудет эшелон, а вы даже не знаете, что делать с этими людьми».

Герретс вспоминал: «Женщин и детей выгнали из автобусов и заставили раздеться, сказав, что они пойдут в баню. Голых людей загнали в яму глубиной в 2–3 метра, где уже лежали ранее убитые. Им приказали лечь на трупы лицом вниз, и затем команда СД открыла по ним огонь из пистолетов и автоматов… Лаак попросил у начальника Рижского гетто Краузе автомат и убил человек 30–40».

Наступила очередь уничтожения детей. Герретс вспоминал: «Детям было холодно, и они жались друг к другу. Было им лет по пять-шесть. Мы стали гнать их в яму. Они не хотели идти, плакали, умоляли… Я брал их за руки и бросал в яму. Лаак спрыгнул на них и стал расстреливать. Он сказал, что детей убивать лучше — они кричат».

За несколько дней до освобождения Таллина в 1944 году Вике и Лаак вывели в течение одного дня из Центральной тюрьмы около тысячи арестованных. Они все были расстреляны — тысяча человек в один день — за городом, в районе Метскальмисту.

Массовое уничтожение людей, среди которых было много эстонцев, латышей, литовцев, немецко-фашистские захватчики осуществляли при активной поддержке десятков тысяч местных пособников. В «Истории Эстонской OOP» сказано: «Свои преступные планы уничтожения местного населения, свою политику ограбления народного хозяйства республики и разрушения национальной культуры эстонцев немецко-фашистские захватчики проводили в жизнь с помощью буржуазных националистов. Питая классовую ненависть к рабоче-крестьянской власти и мстя народу за свое поражение летом 1940 года, они сделались прямыми соучастниками кровавых злодеяний, совершенных гитлеровцами на эстонской земле». Их готовность сотрудничать с оккупантами убедительно доказывала полное отсутствие у них патриотизма, на который они постоянно ссылались. Не исключено, что они старались попасть в число тех, кого захватчики готовы были признать «арийцами».

Хотя временные правительства, которые попытались создать враги Советской власти в первые дни оккупации, были распущены, вскоре в Прибалтике при оккупационных властях был учрежден институт советников из местного населения. Советники возглавляли гражданскую администрацию, с помощью которой оккупанты управляли Прибалтикой. В Эстонии их называли земельными директорами, в Латвии — генеральными директорами, в Литве — генеральными советниками. 3 из 11 литовских советников были членами Временного правительства, созданного в Каунасе 23 июня.

На высшие посты «самоуправления» выбирались лишь те, кто доказал свою преданность гитлеровской Германии. Первым генеральным директором Латвии стал генерал Оскар Данкерс (или Данкер). Генерал служил в латвийской армии до 1940 года, но он репатриировался в Германии, ссылаясь на свою немецкую национальность. Вернувшись в Латвию, он объявил себя «чистым латышом». Первым советником Литвы стал генерал Петрас Кубилюнас, который в 1934 году был организатором и руководителем прогитлеровского путча. Готовил прогитлеровский переворот 8 декабря 1935 года и Хялмар Мяэ, назначенный первым земельным директором Эстонии.

Немецкие власти старались создать впечатление, будто таким образом в Прибалтике появилось «самоуправление». На деле все распоряжения «генеральных советников» утверждались оккупационными властями. Немецкие власти имели право назначать и смещать с должностей всех чиновников «самоуправления», начиная с генерального советника и кончая волостными старостами. Рейхс-комиссар «Остланда» Генрих Лозе и генеральные комиссары бецирков давали указания руководителям «самоуправления» Эстонии, Латвии и Литвы по всем существенным вопросам.

Позже, на «процессе генералов» в Риге, состоявшемся в 1946 году, бывший начальник полиции и СС «Остланда» обергруппенфюрер СС Еккельн показал: «Мне часто приходилось встречаться с руководителями латвийского «самоуправления» Данкером и Венгерским, руководителем литовского «самоуправления» Кубилюнасом и эстонского «самоуправления» доктором Мяэ. Должен сказать, что все они были большими друзьями немцев. У этих людей были только наши, немецкие интересы; они никогда не задумывались о судьбах своих народов. Это были немецкие марионетки. Из разговоров с ними создавалось впечатление, что они даже больше, чем мы, немцы, стремятся к уничтожению коммунистов. Они считали, что, если даже Германия и проиграет войну, все же очень хорошо, что они вместе с немцами уничтожат советских патриотов, особенно коммунистов, без которых будет легче сосватать эти народы под крылышко других сильных держав».

Пресмыкаясь перед оккупантами, коллаборационисты вели пропаганду расовой ненависти и постоянно благодарили «освободителей». Вскоре после своего назначения на высший административный пост «самоуправления» Хялмар Мяэ заявлял: «Мы стоим на пороге великих свершений, начатых Адольфом Гитлером, которые он во имя будущих поколений доведет до конца в предстоящей борьбе… Борьба, которая ведется сейчас на фронтах, несет всем народам Европы подлинную свободу… Сегодня, когда вождь уже сломал силу большевистской России, мы можем с особым правом употребить слово «свобода».

Вопреки очевидным фактам Мяэ в своих заявлениях уверял эстонцев: «Германское правительство не намеревалось и не намеревается онемечивать эстонский народ и колонизовать Эстонию. Наоборот, оно изо всех сил стремится помочь эстонскому народу в его усилиях восстановить свою культуру». В отчете полиции безопасности СД за 1942 год говорилось: «Эстонское самоуправление проводит пропагандистскую работу через созданные во всей стране народно-воспитательное бюро, которые образованы специально для проведения крупных пропагандистских кампаний… 1942 год был объявлен эстонским самоуправлением годом благодарности эстонского народа за освобождение. Под этим девизом проводятся все пропагандистские мероприятия и, в частности, происходящие сейчас праздники в честь прошлогоднего освобождения». Постоянно внушалась мысль, что Эстония может существовать лишь как часть Германии. Одновременно велась пропаганда ненависти по отношению к коммунизму и русскому народу. Распространялись даже лживые посулы о намерении Германии создать «Великую Эстонию», которая якобы должна включить «территории Псковской, Ленинградской и Новгородской областей».

В оккупированной Прибалтике были созданы молодежные организации, предназначенные для воспитания верности идеям нацизма и Германии. В июле 1942 года была создана организация «Ээсти нооред» («Эстонская молодежь»). В ее уставе, составленном X. Мяэ, было записано: «Молодежь обязывается к позитивной взаимной работе, за укрепление общей судьбы и борьбы немецкого и эстонского народов, привлекается как авангард новой европейской культуры к возрождению Новой Европы под предводительством Адольфа Гитлера».

В отчете германской полиции СД пояснялось: «Основной задачей эстонской молодежной пропаганды следует назвать показ общей судьбы немецкого и эстонского народов не только в совместной борьбе против всемирного большевизма, но и в будущем преобразовании Европы. Здесь должен быть такой ход мысли, что эстонец обязан нести такие же обязанности и тяготы, как и немец. Его взгляд надо расширить, чтобы он смог рассматривать настоящие события с более общей точки зрения».

Руководители «Ээсти нооред» проходили идейно-политическую подготовку в Германии. Для усиления идейной обработки эстонской молодежи преподаватели из Эстонии также направлялись на переподготовку в Германию. В ходе этой переподготовки группенляйтер Клайнцлен поучал эстонских преподавателей: «Две силы борются сейчас в Европе. В результате этой борьбы Европа либо превратится в марксистскую, либо в руководимую Германией единицу. Эстония должна воспитывать свой народ, чтобы он созрел для Новой Европы».

Для идейно-политической обработки массового сознания эстонцев использовалась и организация «Юхисаби» («Эстонская народная взаимопомощь»), контролировавшая работу детских садов, детских площадок, домов-интернатов, лагерей молодежи, домов отдыха. Цель организации определялась так: она «должна дать эстонскому населению чувство признательности за освобождение».

В Латвии в качестве инструментов борьбы за укрепление «нового порядка» использовалась печать, особенно фашистская газета «Пивия». Активную поддержку оккупантам оказывали молодежные фашистские организации «Гайдае» и «Ванаси». Значительную поддержку оккупантам оказывали клерикальные верхи Прибалтики, как, например, архиепископ Литвы Ю. Сквирецкас.

По мере того как немецко-фашистские войска терпели поражения на советско-германском фронте, оккупанты стали предпринимать усилия с целью заручиться поддержкой хотя бы части населения Прибалтики. И.В. Добровольскас писал: «Гитлеровские оккупанты, стараясь еще раз обмануть литовский народ и хотя бы часть его притянуть на свою сторону, созывали разные конференции и совещания «представителей народа», создавали разные советы, делая вид, что расширяют «самоуправление», которое народные массы с насмешкой называли «самоудавлением» Лигвы».

5 апреля 1943 года в Каунасе под руководством Кубилюнаса открылась конференция «представителей литовского народа» в составе 93 человек, большинство которых работали в администрации «самоуправления». Добровольскас замечал: «Остальными «представителями» были реакционные офицеры бывшей армии буржуазной Литвы, реакционное католическое духовенство и кулаки. Они без всякого обсуждения приняли три резолюции, подготовленные совместно с генеральным комиссаром, и верноподданническую телеграмму, адресованную Гитлеру. В своих резолюциях эти «представители народа» призывали население активно сотрудничать с оккупантами, беспрекословно выполнять их волю».

Органы «самоуправления» использовались в качестве инструмента усмирения населения Прибалтики, а также для вывоза из нее продукции и рабочей силы в Германию. В 1944 году П. Кубилюнас в своей беседе с генеральным комиссаром Рентельном обязался вывезти в Германию дополнительно 100 тысяч литовцев.

Одновременно пособники Гитлера в Литве старались набрать пушечное мясо для войны против народов COOP. В «Истории Литовской ССР» говорится: «Главари буржуазных националистов прилагали все усилия, чтобы привлечь литовскую молодежь в гитлеровскую армию. Когда в 1943 году был объявлен призыв в легион СС, они в воззваниях и газетах всячески агитировали население добровольно вступать в легион, которым якобы будут командовать литовские офицеры. Особенно усердствовал… первый генеральный советник генерал П. Кубилюнас. Идти в гитлеровскую армию звали также архиепископ Ю. Сквирецкас, епископ В. Бризгас, многие настоятели костелов».

Как сообщал М.Ю. Крысин, «24 февраля 1943 года во всем рейхскомиссариате «Остланд» была объявлена мобилизация призывников 1919–1924 г. р. под лозунгом: «С Адольфом Гитлером к победе, к оружию, к труду!» Им предлагалось вступать по выбору в легионы СС, вспомогательные службы вермахта или на работу в военную промышленность… Явка призывников во всех трех генеральных комиссариатах составила около 85 %. Всего в ходе весенней мобилизации 1943 года было призвано:

В Эстонии: 1) в Эстонский легион СС — около 5300 человек; 2) во вспомогательные службы вермахта — около 6800 человек.

В Латвии: 1) в Латвийский легион СС — около 17 900 человек; 2) во вспомогательные службы вермахта — около 13 400 человек.

И только в Литве попытка сформировать Литовский легион СС полностью провалилась». М.Ю. Крысин пояснял: в Каунасе вместо требуемого количества призывников (5800) явилось только 2722. «Явка призывников на призывные участки по Литве в целом была примерно такой же». Генеральный комиссар Литвы фон Рентельн возмущался и объяснял неявку половины призывников «низкими расовыми качествами литовцев», тем, что им свойственны «недисциплинированность, инертность, трусость и лень», что «литовский народ прежде всего совершенно невоинственный народ». Мисиунас и Таагепера утверждали, что «литовцы были объявлены недостойными носить форму СС».

Однако вскоре выяснилось, что Латвия и Эстония также отстают в поставках Германии пушечного мяса. В начале ноября 1943 года, как отмечал М.Ю. Крысин, Гитлер издал распоряжение о мобилизации в легионы СС в Латвии и Эстонии десяти призывных возрастов (1915–1924 г. р.).

Пособники Гитлера в Прибалтике спешили показать свою готовность услужить германскому хозяину. Позже адвокат Арнольд Сузи сообщал, что в ноябре 1943 года на совещании, состоявшемся на частной квартире, бывший премьер-министр Эстонии Улуотс, бывший председатель первой палаты Государственного собрания Эстонии Альфред Маурер, ректор Тартуского университета Эдгар Кант, епископ эстонской лютеранской церкви Кыпп, бывшие министры Юхан Хольберг, Отто Тиеф, Юхан Сепп, пастор Николай Киазик, юристконсульт Эрнст Лейхтаменн призывали усилить пропаганду за вступление эстонцев в немецко-фашистскую армию. Как признавал Сузи, после этого совещания его участники стали «еще громче и истошнее кричать, что место каждого эстонца сейчас только в немецкой армии».

Однако, как признавал Сузи, после объявления мобилизации в немецкую армик «нескольких возрастов мужского населения… народ всячески саботировал мобилизацию; призывники массами стали скрываться в лесах, убегали из Эстонии». М.Ю. Крысин пишет: «Всего за время осенней мобилизации с 1 октября по 31 декабря 1943 года в Эстонии было зарегистрировано 7800 человек в качестве военнообязанных… На призывные пункты явились 5485 человек (70 %).

К концу января 1944 г., — отмечал М.Ю. Крысин, — были мобилизованы эстонские призывники 1924 г. р… они составили пополнение для Эстонского легиона СС в количестве 900 человек. По данным на 8 января 1944 года, в различных вооруженных формированиях на стороне гитлеровской Германии служило в общей сложности около 14 000 эстонцев. Через месяц… в Эстонии находилось под ружьем уже 28 500 человек. Но этого было мало. На Восточном фронте гитлеровцам приходилось все хуже — требовались новые воинские контингенты, хотя бы для того, чтобы высвободить немецкие войска, задействованные для охраны тыловых коммуникаций, в антипартизанских операциях и т. п. На фоне этого 1 февраля 1944 года оккупационные власти объявили призыв новых 20 призывных возрастов (1904–1923)».

Тогда Улуотс и другие участники ноябрьского совещания собрались снова в феврале 1944 года. На этом совещании был создан «Национальный комитет». Член этого комитета Херман Сумберг впоследствии признавал: «Мы вели агитацию в поддержку мобилизации эстонского населения в фашистскую армию. Мы сознательно запугивали эстонский народ приходом Красной Армии». В своем воззвании «Национальный комитет» призывал: «Эстонский солдат на фронте — на правильном пути. Мы с гордостью следим за его борьбой».

М.Ю. Крысин писал: «Результаты весенней мобилизации 1944 года были таковы: к 21 февраля было призвано 32 000 человек… Всего же на 21 марта 1944 года в различных эстонских воинских частях числилось уже от 50 000 до 60 000 человек». Следует также учесть, что к этому времени около 3 тысяч эстонцев ушли в Финляндию, чтобы воевать против Красной Армии в армии Маннергейма.

В апреле 1944 года в Эстонии прошла еще одна мобилизация. «После нее, — замечал М.Ю. Крысин, — не считая стариков, в Эстонии остались только 16–17-летние мальчишки. Но и их летом призвали во вспомогательные части люфтваффе, за считаные дни до эвакуации немецко-фашистских войск».

Одна за другой проводились мобилизации и в Латвии. По сведениям М.Ю. Крысина, «лучшие результаты в ходе мобилизации показал Валмиерский округ, худшие — Даугавпилсский округ… Последний представлял собой не что иное, как Латгалию, поэтому неудивительно, что там были достигнуты наихудшие показатели». Историк подчеркивает, что господствовавшие у немцев расистские оценки позволяли им считать латгальцев «низшей расой, «леттизированными» (смешавшимися с латышами) восточноевро-пейцами», в которых больше русской или польской крови, чем латышской или тем более германской».

Историк А.К. Рашковец писала о сопротивлении мобилизациям во всей Латвии: «Латышский народ отверг эту мобилизацию. Десятки тысяч мужчин и юношей скрывались от мобилизации. Многие вступили в партизанские отряды. Однако, введя смертную казнь за дезертирство и непослушание, применяя полицейские меры и репрессии против мобилизуемых и их семей, фашистам удалось с помощью местных квислингов собрать две дивизии и погнать их на фронт. Многие из мобилизованных погибли или были ранены».

М.Ю. Крысин писал: «Численность латышских дивизий на 30 июня 1944 года составляла: 15-я гренадерская дивизия войск СС: 541 офицер, 2322 унтер-офицера, 15 500 нижних чинов, всего 18 412 человек; 19-я гренадерская дивизия войск СС: 329 офицеров, 1421 унтер-офицер, 8842 нижних чина, всего 10 592 человека. Численность латышских полицейских батальонов на тот же период — 42 386 человек; численность латышских полков «погра-ничной стражи» — 12 118 человек». Таким образом, к середине 1944 года в этих воинских и полицейских формированиях состояло более 80 тысяч человек. Однако, как отмечал М.Ю. Крысин, «в связи со значительными потерями, понесенными на фронте 15-й и 19-й латышскими дивизиями СС летом 1944 года, в Латвии началась новая мобилизация в Латышский легион СС».

Многие из этих воинских частей, сформированных в Прибалтике после мобилизации, участвовали в боях против Красной Армии. Так, созданная еще в 1943 году эстонская бригада СС (она была в 1944 году преобразована в 20-ю эстонскую добровольческую дивизию СС) в 1943–1944 годах сражалась под Невелем и Нарвой. В ходе своего отступления вместе с немецкими войсками 20-я дивизия была не раз бита Красной Армией. Остаткам 20-й дивизии удалось избежать окончательного разгрома, и они были пленены в Чехословакии. Но часть из них бежала в английскую зону оккупации Австрии.

Следует учесть, что еще до массовых мобилизаций в Прибалтике были созданы добровольческие военизированные формирования, в которые шли прежде всего убежденные враги Советской власти. Как отмечали Мисиунас и Таагепера, уже в первые месяцы войны в Прибалтике стали создаваться так называемые «оборонительные батальоны». Историки сообщали, что в Литве в «оборонительных батальонах» служило около 20 тысяч литовцев. Латвийские оборонительные батальоны насчитывали около 15 тысяч человек. Эстонские части безопасности — 10 тысяч. «Почти все батальоны были направлены на Восток, сначала для вспомогательной службы в тылу, а затем на фронт. Некоторые затем служили в Польше, Югославии и Италии… Эстонский 36-й батальон был направлен в Сталинград. В его составе было 450 человек, назад вернулось 72». Стараясь смягчить впечатление о действиях этих частей, Мисиунас и Таагепера писали: «Им часто давали неприятные задачи контроля над гражданским населением и проведения операций против партизан. Некоторые из них охраняли гетто в Польше».

Объясняя подлинный смысл «неприятных задач», осуществлявшихся этими формированиями, советский историк И.В. Добровольскас писал: «В Литве из числа буржуазно-националистического отребья были созданы так называемые полицейские батальоны «самосохранения». Эти формирования также должны были бороться с партизанами не только на территории Литвы, но и на других временно оккупированных территориях Советского Союза».

В трехтомной «Истории Латвийской ССР» говорится: «Для массового истребления советских граждан немецкие фашисты широко использовали своих подручных — латышских буржуазных националистов, которые уже в начале войны активизировались в надежде вернуть утерянную власть и с помощью гитлеровцев возродить буржуазную Латвию. Они стали восстанавливать буржуазные националистические организации с вооруженными отрядами айзеаргов. В начале войны отряды айзеаргов преследовали отходивших с боями красноармейцев и советских граждан. Позднее гитлеровцы использовали их для комплектования полицейских отрядов и батальонов. Эти отряды так называемой латышской полиции использовались не только на территории Латвии, но и при проведении карательных экспедиций на территории Ленинградской области и Белоруссии. Выслуживаясь перед своими хозяевами, эти предатели латышского народа отличались особой жестокостью и зверствами по отношению к советским гражданам». По словам авторов «Истории Латвийской ССР (Сокращенный курс)», местные полицейские органы «использовались для выполнения «черной работы» во время кровавых акций».

В Эстонии, помимо политической полиции, существовала и организация «Самозащита» («Омакайтсе»). С ее помощью силы германской полиции, СД и армейской контрразведки вели поиск коммунистов, комсомольцев, работников местных Советов и общественных активистов. Только до конца 1941 года в Эстонии было осуществлено более 5 тысяч крупных облав, в каждой из которых участвовало от 10 до 200 членов «Омакайтсе». В результате этих акций было задержано и брошено в тюрьмы и концентрационные лагеря свыше 12 тысяч советских активистов, партизан, военнослужащих Красной Армии. В ходе облав от рук членов «Омакайтсе» на месте было убито около 5000 советских людей.

То же самое творили пособники оккупантов и в других частях Прибалтики. В «Истории Литовской ССР» говорится: «С первых же дней оккупации буржуазные националисты оказывали гитлеровцам активную военную помощь. Из числа реакционных офицеров и солдат бывшей буржуазной армии, а также членов ФЛА были созданы 20 охранных батальонов, насчитывавших 8 тысяч человек». Эти батальоны использовались главным образом в карательных целях. В «Истории Литовской ССР» сказано: «Головорезы из батальонов, которыми командовали А. Импулявичюс, К. Шимкус и другие фашистски настроенные офицеры, только в Литве убили около 40 тысяч человек. Батальон Импулявичюса, участвуя в карательных операциях в Белоруссии, уничтожил около 50 тысяч человек».

Особо жестоко каратели расправлялись с теми местными жителями, которые укрывали у себя красноармейцев и партизан. Когда красноармейцы, укрывавшиеся жителями деревни Аудрини Резекнеского уезда, в декабре 1941 года вступили в бой с латвийской полицией и убили нескольких полицейских, расправе была подвергнута вся деревня. Всех 235 человек, живших в деревне, арестовали. Деревню сожгли дотла. 30 мужчин из этой деревни были расстреляны публично в Резекне 4 января 1942 года. Остальные жители, в том числе старики, женщины и дети, были расстреляны у Анчупанской горы.

В начале 1942 года также была уничтожена деревня Барсуки: деревня была сожжена, а ее 47 жителей расстреляли. В декабре 1944 года было арестовано, а затем расстреляно или заживо сожжено более 150 мирных жителей Злекской волости. 5 хуторов было сожжено дотла.

Каратели из Эстонии, Латвии и Литвы направлялись и за пределы Прибалтики для совершения там рейдов против партизан и деревень, в которых партизаны могли получать поддержку. Женщина, бежавшая в Швецию в 1944 году, сообщала о деятельности команды Арайса за пределами Латвии: «Если возникало подозрение, что в русской области, занятой немцами, имеются партизаны, то туда направлялись члены команды Арайса для того, чтобы истребить все мирное население. В большинстве случаев они забирали с собой всех трудоспособных мужчин, посылали их на принудительные работы в Германию; женщин, детей и стариков они запирали в домах и поджигали их. Они начисто грабили области, куда были командированы, и не гнушались даже ограблением трупов. Немногочисленное поголовье скота захваченных областей они реквизировали и поедали на месте. Все эти зверства происходили в Белоруссии».

М.Ю. Крысин указывал: «Латвийскими националистическими формированиями только летом 1941 года в Качановском и Пыталовском уездах Псковской области было расстреляно около 1600 человек. Зимой 1942/43 года латышские полицейские батальоны и «айзсарги» на юге Псковщины и в северной части Белоруссии провели операцию по созданию так называемой «нейтральной зоны»… шириной до 40 километров, с целью уничтожения партизан и «обустройства будущих границ». В этой зоне были уничтожены почти все деревни, а жители — почти 200 тысяч человек — были либо расстреляны, либо угнаны в Германию, либо «выселены в лагеря», в том числе в концлагерь Саласпилс».

Приведя ряд фактов о деятельности командира 37-го эстонского полицейского батальона майора Курга, командира взвода «Омакайтсе» Александра Пиигли и ряда других эстонских пособников Гитлера, М.Ю. Крысин сослался на текст обвинительного заключения по их делам: «37-й полицейский батальон был лишь небольшой частичкой в системе карательных мер, осуществляемой фашистами с участием эстонских карателей в Псковской области». Указывая число жертв оккупации в Эстонии, М.Ю. Крысин обращает внимание на то, что «еще больше от оккупации, и в том числе от действий «эстонских борцов за независимость»… пострадала соседняя Псковская область. Здесь за годы оккупации было уничтожено 391 607 мирных жителей, более 150 000 человек было угнано в Германию. По данным архива администрации Псковской области, в 1941 году, до начала войны и оккупации, на территории Псковской области проживало около 1 миллиона 500 тысяч жителей, а после освобождения, к началу 1945 года, численность населения области составила 500 тысяч человек».

Э. Мартинсон в своей книге «Слуги свастики» писал: «Мяэ и Ангелус любили выступать перед бандитами, которые выезжали из Таллина, Тарту и Вильянди, чтобы насаждать «новый порядок» в оккупированных районах Псковской, Ленинградской и Калининской областей».

В ходе таких рейдов прославился своими жестокостями 658-й охранный батальон, получивший затем наименование «Нарва». Им командовал оберштурмбанфюрер СС Альфонс Ребане. Комментируя материалы сборника материалов и документов «Маски сорваны», Анте Саар писал в 1961 году: «До сих пор жители многих деревень и сел Псковщины и Ленинградской области с гневом вспоминают те времена, когда хозяйничал в их краях Ребане со своими молодчиками. Каратели не щадили ни стариков, ни детей, ни женщин. Они предавали огню жилища, они убивали, бесчинствовали».

Одним из организаторов «Омакайтсе» был Харальд Тедер. Э. Мартинсон писал: «О том, чем занимался 40-й карательно-полицейский батальон и лично командир его роты Харальд Тедер, могут рассказать жители многих деревень Псковской, Ленинградской, Калининской областей, на территории которых действовал этот батальон… Александр Куузик, проживающий в Хаапсалу по улице Лембиту, 21, помнит, как по приказу Харальда Тедера было сожжено несколько деревень в Псковской области, а жители их расстреляны. Особенно свирепствовал сам командир роты. «Я видел, — говорит Александр Куузик, — как Харальд Тедер в районе Пушкинских гор сам собственноручно расстрелял семь человек».

Рота карателей из 38-го полицейского батальон, во главе которых стоял шурмфюрер Вальтер Аллерт, сжигала псковские деревни в районе городов Заянье, Дно, Гдов и других. Бывший член этого батальона Альберт Линдре вспоминал: «Была суровая зима 1943 года. Ночью в одну из деревень недалеко от Заянья ворвались каратели во главе с Аллертом. Прикладами и штыками стали выгонять жителей деревни — стариков, женщин и детей. Набралось около ста человек. Их согнали в одно место и окружили. Не успели все жители еще выйти из домов, как по команде Аллерта каратели подожгли деревню. Арестованных людей рота Аллерта погнала пешком на станцию Плюсса. Женщины плакали, дети кричали от ужаса, старики крестились, видя, как пламя пожирало дом за домом в деревне, где родились еще их деды. Пламя быстро превратилось в огромное море огня. Аллерт же все гнал людей к станции».

Зачастую людей, которых выгоняли из сжигаемых деревень, направляли в концлагеря или расстреливали неподалеку. При этом каратели не брезговали грабить трупы. Альберт Линдре вспоминал, как после одной облавы зимой 1942 года, во время которой было убито несколько человек, командир роты карателей Аллерт лично ограбил убитых, оставив трупы в лесу совершенно голыми.

Свидетели сообщали, что палачи нередко носили одежду, которую снимали со своих жертв. Один из них, Лаак, перед бегством переправил в Швецию 70 чемоданов с награбленными вещами.

В книге «Контрразведка: вчера и сегодня», опубликованной в Великом Новгороде в 2000 году, рассказано о действиях карателей из стран Прибалтики (в основном из Эстонии и Латвии) на территории Новгородчины. По словам авторов книги, каратели выполняли самую грязную работу, связанную с так называемой зачисткой местности. На новгородской земле действовала 3-я эстонская добровольческая бригада СС.

Осенью 1942 года была даже предпринята попытка забросить группу фашистских диверсантов из эстонцев в Коношский район Архангельской области. Однако группа была обезврежена на месте приземления. Четверо было убито, а 9 взяты в плен.

Действия коллаборационистов из Эстонии, Латвии и Литвы сделали их соучастниками самых страшных преступлений, совершенных немецко-фашистскими оккупантами против русского, белорусского, еврейского и других народов СССР, включая народы Прибалтики. Руководители «самоуправления», «охранных отрядов», дивизий СС делали все от них зависящее для того, чтобы добиться торжества «нового порядка» в Прибалтике, а также в других частях СССР, победы гитлеровского режима, который нес народам мира порабощение и геноцид.

В «Декларации об ответственности гитлеровцев за совершаемые зверства», принятой Московским совещанием министров иностранных дел трех великих держав антигитлеровской коалиции и подписанной Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем, было четко сказано: «Те, которые принимали участие… в истреблении населения на территориях Советского Союза… должны знать, что они будут отправлены… на места их преступлений и будут судимы на месте народами, над которыми они совершали насилия… Три союзные державы наверняка найдут их даже на краю света и передадут их в руки их обвинителей с тем, чтобы смогло свершиться правосудие». Наказания за преступления, совершенные прибалтийскими пособниками немецко-фашистских оккупантов, не имели срока давности.




Глава 5

За советскую Прибалтику


В то время как часть населения Эстонии, Латвии и Литвы, либо мстя за потери, понесенные после установления Советской власти, либо решая свои корыстные задачи, поддержала оккупантов, немало граждан советских республик Прибалтики с первых же дней оккупации стали активно бороться против немецко-фашистских захватчиков и их пособников.

С конца июня 1941 года на территории оккупированной Литвы создавались отряды и группы вооруженного сопротивления. Крупная антифашистская организация имени Пожеглы была создана в Паневежеском уезде. К концу 1941 года в 14 партизанских отрядах и группах участвовали 600 бойцов. Партизаны совершали диверсии против оккупантов: сжигали их продовольственные склады, речные трамваи с зерном, организовывали побеги военнопленных. Зимой 1941/42 года в Каунасе литовские партизаны вывели из строя три деревоперерабатывающих завода, взорвали 2 вагона с боеприпасами, уничтожили вещевой склад.

Однако вскоре гитлеровцы выследили подпольщиков Каунаса. Свыше 90 из них были расстреляны, остальные — брошены в концлагеря. В мае 1942 года была раскрыта и организация имени Пожеглы. 48 ее участников были расстреляны. В целом во второй половине 1941-го — начале 1942 года погибло почти 40 % участников литовского подполья.

Сразу же после оккупации Латвии в Риге, Лиепае, Вентспилсе, Даугавпилсе были созданы подпольные группы. К сожалению, подпольщики, особенно молодые, не имели достаточного опыта борьбы с опытным врагом. Уже в августе 1941 года фашисты раскрыли подпольную комсомольскую группу в Лиепае, члены которой распространяли антифашистские листовки. Все участники группы были захвачены и расстреляны. Вскоре была раскрыта и подпольная организация в Даугавпилсе.

Несмотря на эти поражения, подпольщики и партизаны Латвии не прекращали своей борьбы против оккупантов. На территорию оккупированной Латвии были переброшены коммунисты, комсомольцы, советские активисты, которые возглавили организацию новых подпольных групп и партизанских отрядов. Осенью 1941 года партизаны Латвии совершили ряд нападений на вооруженные части оккупантов. Были организованы побеги пленных красноармейцев из концлагерей. Партизаны сумели захватить водный транспорт, следовавший по Даугаве. 6 ноября 1941 года было организовано крушение железнодорожного состава вермахта, в ходе которого погибло 17 немецких офицеров.

Оценивая партизанское движение в 1942 году, авторы «Истории Латвийской ССР» отмечали, что для этого года «характерным являлось расширение вооруженной борьбы, усиление актов саботажа, диверсий. Особенно ярко разгорелась борьба в Латгалии, так как она находилась по соседству с русскими и белорусскими партизанскими районами, от которых партизаны Латвии получали помощь».

В 1942 году латвийскими партизанами был организован пожар на даугавпилсской товарной станции, взорван эшелон с боеприпасами в Вентспилсе, подожжен склад трофейных боеприпасов в Риге и другие диверсии.

В июне 1942 года за пределами Прибалтики был образован латышский партизанский полк, получивший название «За Советскую Латвию!». Небольшими группами этот полк пробивался на территорию Латвии.

Разрасталось подпольное и партизанское движение Литвы. Летом 1942 году в 17 уездах Литвы действовало 12 партизанских отрядов и 24 отдельные группы. В городах действовали подпольные группы коммунистов, в которых участвовало 382 человека.

В марте 1942 года на территорию Литвы были заброшены из центра две группы партийных и комсомольских работников во главе с И. Мескуласом-Адомасом. Однако участники этих групп погибли в боях с карателями.

Были созданы партизанские отряды в различных районах Эстонии. Партизаны-эстонцы сражались также в Ленинградской и Калининской областях РСФСР и на территории Латвийской ССР.

По мере того как жизнь становилась все более невыносимой для подавляющего большинства населения прибалтийских стран, росло и недовольство оккупационным режимом. Руководитель полиции Эстонии доносил в июле 1943 года: «Необычные трудности прошлой зимы, недостатки в снабжении продовольствием, топливом и т. д. положили основу… отрицательной критике. К этому добавилось разочарование в немецком человеке. Высокое мнение эстонцев об организаторских, умственных и характерных свойствах немцев, которые они имели с бывших времен, впервые пошатнулось в дни военного правления, когда население увидело в тыловых службах преступность, жадность, спекуляцию, эгоизм, ссоры, соперничество и т. д…

Мысль, что эстонский народ уже с прошлых веков мог существовать перед Востоком только благодаря немецкому господству, отгонялась полностью и всеми и не имела глубокого влияния. Это тем более характерно, что подобные идеи, только в менее развитом виде, широко распространялись в начале немецкой оккупации. Такая переориентировка мировоззрения значительно затруднялась также разными высказываниями с немецкой стороны. Статьи газет «Дас шварце корпс» и «Фёлькишер беобахтер», в которых говорилось о преобразовании Востока, истолковывались эстонцами в том смысле, что Германия видит единственную возможность присоединения прибалтийских стран к европейской системе в их германской колонизации. Поэтому чувство взаимопонимания все в большей мере исчезает. Существует глубокое недоверие, которое в основном выражается в том факте, что пропаганда больше не действует и встречает почти единодушное сопротивление. Эстонцы полностью разочарованы в Германии».

Но «разочарование» касалось не только оккупантов, но и их пособников. В своем приказе Мяэ писал: «В последнее время в настроении и поведении населения наблюдаются внушающие большую тревогу явления. Распространяются всевозможные слухи. Осуждается деятельность государственных учреждений. Главным содержанием слухов являются события на фронтах, организация местного правления, деятельность немецких и эстонских учреждений, вопросы снабжения и нормы. Особенно большое распространение получили издевательские песни на актуальные темы, в них задеты и руководящие лица».

Глухое неприятие оккупантов охватывало все большее число населения Прибалтики, включая даже тех, кто первоначально активно поддержал «новый порядок». Испытывая недоверие к ряду бойцов из вооруженных формирований, созданных из местного населения, оккупанты прибегали к репрессиям против них.

28 декабря 1943 года немцы окружили батальоны добровольческого латышского 32-го гренадерского полка, расформировали их, придав латышей немецким воинским частям. 13 января 1944 года гитлеровцы, заподозрив 1-ю роту 313-го латышского полицейского батальона в попытках дезертировать, расстреляли в ней каждого третьего.

Возрастали и трения между оккупантами и верхушкой коллаборационистов. 16 февраля 1944 года было объявлено о соглашении между командованием СС в Литве и литовским генералом П. Плехавичиусом о создании «Литовского территориального корпуса» для борьбы с советскими партизанами. «Это мероприятие, в отличие от предыдущих, получило благословение многих знатных местных людей, которые увидели в этом ядро возрождавшейся литовской армии в то время, когда приближались советские войска», — отмечали Р. Мисиунас и Р. Таагепера. В ряды этого формирования вступили около 30 тысяч добровольцев. Однако немцы нарушили свое обещание и стали направлять их на фронт. Это привело к конфликту с генералом Плехавичиусом, который вместе со своим штабом был арестован в мае 1944 года.

Многие жители прибалтийских стран, первоначально не выступавшие против оккупационного режима, осуществляли акты саботажа и диверсии, крестьяне уклонялись от выполнения обязательных поставок оккупантам и все чаще оказывали поддержку партизанскому движению. В донесении германской разведки из Тарту в декабре 1943 года сообщалось, что «жители деревень при приземлении парашютистов… оказывают им помощь и становятся виновниками в предоставлении им приюта и питания».

Разведчики доносили: «Штаб эстонских партизан в Москве (генерал-майор Каротамм) высаживает своих людей в разные районы Эстонии с неограниченным сроком пребывания, в большинстве случаев до предполагаемого прихода Красной Армии… На эстонской территории с русским населением выявлены группы в 4–6 человек. Они скрываются около Нарвы, Рая, Пийри и на западном берегу Чудского озера. Усиленное выступление партизан наблюдается также на западном берегу Псковского озера и около Печор. Их число — около 170 человек… Есть небольшие группы из сбежавших русских военнопленных, из числа уклонившихся от службы в немецкой армии и сбежавших из армии. Всех их поддерживают жители деревень, которые не хотят сообщать об их присутствии. Выявлено около 450 скрывающихся партизан».

Партизанское движение Прибалтики разрасталось и становилось все более организованным. В марте 1943 года на базе партизанских групп была образована 1-я Латышская партизанская бригада. Весной и осенью 1943 года на всей территории Латвии была создана сеть подпольных областных, окружных и уездных комитетов Коммунистической партии. Эти комитеты, как и центры партизанского движения, поддерживали постоянную связь с Центральным штабом партизанского движения в Москве.

Партизанские отряды Латвии нападали на гарнизоны оккупантов и их пособников, срывали угон населения в Германию, распространяли листовки, уничтожали воинские эшелоны. Особенно эффективно действовал партизанский отряд в районе Абренского железнодорожного узла.

Рижские подпольщики сумели сорвать митинг, который собирались созвать оккупанты и их пособники на Домской площади 13 ноября 1943 года. Этот митинг должен был засвидетельствовать протест населения Латвии против решений Московского совещания министров иностранных дел антигитлеровской коалиции, среди которых, в частности, была «Декларация об ответственности гитлеровцев за совершаемые зверства». В ходе митинга возле трибуны была взорвана мина.

Несмотря на оккупацию, подпольщики сумели организовать по всей Латвии сбор средств на создание латышской танковой колонны и латышской авиаэскадрильи Красной Армии.

Укреплялось партизанское движение в соседней Литве. В апреле 1943 года из центра была направлена новая группа литовских коммунистов во главе с М. Шумаускасом и Т. Зимансом. Группа обосновалась в Белоруссии. Одновременно в Белоруссию была направлена группа литовских комсомольцев во главе с И. Мацявичусом.

Примером героической борьбы литовских партизан стала Мария Мельникайте, которая была заброшена с группой партизан в оккупированную Литву 23 мая 1943 года. Она приняла участие в боевых действиях отряда имени Кестутиса. 8 июля 1943 года она была схвачена карателями и после жестоких пыток расстреляна в местечке Дукштас.

Несмотря на потери, партизаны продолжали вести упорную борьбу против оккупантов и их пособников. 15 октября 1943 года литовские партизаны вели большой бой в Биршайском лесу, в ходе которого уничтожили значительное число карателей.

28 ноября 1943 года был создан Литовский штаб партизанского движения во главе с первым секретарем ЦК Компартии Литвы А. Снечкусом. К концу того же года в Литве уже действовало 56 партизанских отрядов. Почти во всех уездах были созданы подпольные организации компартии и комсомола. Существовало два обкома партии. В подполье издавалось 15 газет.

Пока патриоты Советской Прибалтики сражались на территории своих республик, многие литовцы, латыши и эстонцы защищали Советскую Родину за пределами родного края. Уже 10 августа 1941 года была создана 201 — я латышская стрелковая дивизия, которая вскоре приняла участие в битве под Москвой, участвуя в освобождении Наро-Фоминска и Боровска, затем сражалась под Демянском. Появились также латышский зенитный полк и латышская авиаэскадрилья, затем превратившаяся в авиаполк. В октябре 1942 года 201-я латышская стрелковая дивизия была преобразована в 43-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Она сражалась под Старой Руссой и Великими Луками.

По постановлению Государственного комитета обороны СССР от 18 декабря 1941 года в мае 1942 года была сформирована 16-я литовская стрелковая дивизия, насчитывавшая 12 398 солдат и офицеров. С февраля 1943 года дивизия вошла в состав 48-й армии Брянского фронта. Затем дивизия приняла участие в боях под Орлом в ходе Курского сражения. С октября 1943 года дивизия участвовала в боях за Невель, Городок. В ходе операции «Багратион» дивизия принимала участие в освобождении Полоцка.

В 1942 году был организован также 8-й эстонский стрелковый корпус под командованием генерал-лейтенанта Л.А. Пэрна. Первые бои корпус вел в районе Великих Лук.

К началу 1944 года национальные части, состоявшие из граждан Советской Прибалтики, вместе с другими частями Красной Армии подошли к родной земле. Учитывая успехи Красной Армии в ходе «первого удара», в результате которого была снята блокада Ленинграда, полностью освобождены Ленинградская и Новгородская области, Ставка Верховного главнокомандования поставила задачу войскам правого крыла Ленинградского фронта: к 17 февраля 1944 года овладеть Нарвой, а затем, прорвав оборону противника севернее Чудского озера, наступать на Пярну, чтобы отрезать пути отхода таллинской группировки противника на юг. Тем временем войска левого крыла Ленинградского фронта должны были наступать в направлении Вильянди — Валга и Тарту — Выру, а далее на Ригу. 2-й Прибалтийский фронт должен был занять город Резекне и наступать на Карасаву.

Однако немцы превратили Нарву в мощный узел сопротивления. В ИВОВ отмечалось: «Несмотря на значительное продвижение вперед, директивы Ставки Верховного главнокомандования о наступлении войск Ленинградского фронта в направлении Валги, Выру и Риги и войск 2-го Прибалтийского фронта на Карасаву все же не были выполнены. Главной причиной этого явилось то, что нашим войскам приходилось преодолевать сильное сопротивление врага, действуя в лесисто-болотистой местности и в крайне неблагоприятных метеорологических условиях: мешали оттепели, метели, туманы. Дорог было мало, да и к тому же они раскисли. Все это дало противнику возможность отвести главные силы 16-й армии и остатки разгромленных войск 18-й армии, занять подготовленный ранее рубеж и оказать упорное сопротивление. Наши войска полтора с лишним месяца вели непрерывные напряженные наступательные бои. Они испытывали острый недостаток в боевой технике. Необходимо было приостановить наступление. По указанию Ставки Ленинградский и 2-й Прибалтийский фронты 1 марта перешли к обороне и приступили к подготовке новых операций».

Как вспоминал впоследствии генерал армии С.М. Штеменко, «до лета 1944 года для расширения масштабов боевых действий на прибалтийских направлениях не имелось достаточно благоприятных условий. Мы располагали там относительно слабыми силами и средствами, а потому предпринимали только частные операции, и результаты их были весьма скромными».

Немецко-фашистские оккупанты стремились всеми силами удержать Прибалтику в своих руках. В ИВОВ подчеркивалось: «Прибалтика имела для фашистской Германии большое стратегическое значение. Она прикрывала Восточную Пруссию с северо-востока, являясь по отношению к ней своеобразным «предпольем», как об этом неоднократно заявляло германское командование. Удержание Прибалтики позволяло Германии продолжать блокаду нашего флота в восточной части Финского залива, поддерживать связь с Финляндией (до сентября 1944 г.), а также со Швецией, поставлявшей Германии стратегическое сырье. Наконец, враг рассчитывал, что, располагая крупной группировкой в Прибалтике, он сможет наносить с севера фланговые удары по советским войскам, если они перейдут в наступление в направлении Польши и Восточной Пруссии. Советская Прибалтика имела немаловажное значение для Германии и как база снабжения. В Эстонии, например, оккупанты использовали заводы по переработке местных горючих сланцев. Из прибалтийских республик фашисты продолжали вывозить сельскохозяйственные продукты».

Учитывая огромное значение этого региона для Германии, «противник создал в Прибалтике глубоко эшелонированную оборону. По линии Нарва — Псков — Идрица — Полоцк был подготовлен первый оборонительный рубеж, который гитлеровцы именовали северной частью «восточного вала». К западу от этого рубежа, на глубине 40–50 километров, оборудовался тыловой рубеж, а за ним три промежуточных».

По мере подготовки Красной Армии к освобождению Прибалтики партизаны трех советских республик наносили новые удары в тылу врага. В марте 1944 года была сформирована 1-я Латвийская партизанская бригада, летом 1944 года — 2-я, а затем — 3-я Латвийская партизанская бригада. Три крупных партизанских отряда действовали на юге Латгалии. По данным ИВОВ, к лету 1944 года партизанское движение охватило почти все уезды. Если к началу 1944 года в латвийских партизанских отрядах было 854 человека, то к лету их численность возросла до 1623 человек, а в сентябре в отрядах уже насчитывалось 2698 человек. Всего же в партизанском и подпольном движении Латвии участвовало до 12 тысяч человек.

В ИВОВ сказано: «Партизанское движение в Латвии имело свои особенности. Отсутствие больших лесных массивов, преобладание хуторской системы в сельском хозяйстве, развитая сеть дорог и телефонная связь исключали возможность базирования крупных отрядов в определенных районах. Это вынуждало партизан вести борьбу небольшими отрядами и отдельными группами. Летом 1944 года для партизан восточных районов Латвии трудности усугубились и тем, что им приходилось действовать непосредственно в расположении тылов немецко-фашистской группы армии «Север». И все же партизаны, искусно маневрируя, изматывая противника и уклоняясь от дневных боев, наносили оккупантам большие потери и из стычек часто выходили победителями».

Особенно изобретательно действовали партизаны Риги под руководством И.Я. Судмалиса. В ИВОВ отмечалось: «Боевые операции и диверсии, проводившиеся под его руководством, ошеломляли врага своей дерзостью. Несмотря на полицейскую слежку, бесстрашный коммунист разъезжал по Латвии, устанавливал связи с подпольщиками, партизанскими отрядами, готовил все новые и новые операции». Однако в 1944 году полиции удалось раскрыть рижское подполье во главе с его руководителем И. Судмалисом. В мае 1944 года его казнили. Ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Только против партизан Латвии было организовано 82 карательные экспедиции, в которых участвовало до 90 тысяч гитлеровцев. В ходе упорных боев партизаны несли потери, но они сумели уничтожить немало фашистов.

В Эстонии, как и в Латвии, партизаны были вынуждены действовать мелкими группами и небольшими отрядами. В ИВОВ говорилось: «Густая телефонная сеть позволяла оккупантам быстро информировать свои части о выступлении партизан. Борьба затруднялась также тем, что гитлеровцам помогала эстонская фашистская организация «Омакайтсе». Однако партизаны Эстонии сражались мужественно и самоотверженно. Ярким примером этого может служить подвиг партизана Э.Ю. Меймре из отряда И.Ю. Юринсона, действовавшего в Пярнуском уезде. После жаркого боя Меймре, раненный в руку и ногу, вынужден был остаться в укрытии. Обнаруженный и окруженный карателями, он защищался до последней возможности и, чтобы не попасть живым в руки врага, подорвал себя гранатой».

Разрасталась борьба партизан и в Литве. По данным ИВОВ, «отряд «Вильнюс», действовавший в 1943–1944 годах, в течение только одной недели пустил под откос 4 вражеских эшелона, сжег несколько складов, уничтожив 42 гитлеровских охранника. Другой отряд, «Жальгирис», сражавшийся в том же году, напал однажды на немецкое подразделение в 300 человек; в этом бою фашисты потеряли убитыми и ранеными около 100 человек. В Каунасе средь бела дня народные мстители обстреляли колонну вражеских войск. Гитлеровцы в своих письмах признавались, что борьба с партизанами им страшнее, чем фронт».

В ИВОВ отмечалось: «Во время подготовки к наступлению и в ходе боевых действий советских войск партизанские отряды в Прибалтике вели разведку, наносили удары по немецким коммуникациям. Народные мстители взрывали мосты, пускали под откос вражеские эшелоны с военной техникой, уничтожали железнодорожные станции, громили гарнизоны противника. Нараставшие удары латвийских, литовских и эстонских партизан вынуждали немецко-фашистское командование выделять для их подавления значительные силы».

Активность латвийских партизан особенно возросла в дни, когда фронт приблизился к Прибалтике. Еще в середине июня 1944 года 38 партизанских отрядов Литвы приняли участие в операции «Рельсовая война», проводившейся накануне операции «Багратион». Только отряд «Мститель» пустил под откос 35 эшелонов противника, а отряд «Вильнюс» — 43 эшелона.

За годы оккупации в Литве было создано 92 партизанских отряда, в которых сражалось около 10 тысяч человек. Среди них 62,5 % составляли литовцы, 21 % — русские, 7,5 % — евреи, 3,5 % — поляки, 3,5 % — украинцы, белорусы и другие. Примерно половина партизан и подпольщиков погибла в схватках с оккупантами и их местными приспешниками. В то же время в 1941–1944 годах литовские партизаны пустили под откос 364 эшелона, вывели из строя около 300 паровозов, свыше 2000 вагонов, разгромили 18 гарнизонов врага, убили свыше 100 тысяч гитлеровцев и их пособников. 1800 партизан Литвы были награждены орденами и медалями. За боевые заслуги семерым литовским партизанам было присвоено звание Героя Советского Союза, из них пятерым, включая Марию Мельникайте, — посмертно.

В ходе осуществления операции «Багратион» войска 3-го Белорусского фронта вступили на территорию Литвы, 7–8 июля прорвали городские укрепления города Вильнюса и 9 июля окружили литовскую столицу. 13 июля Вильнюс был освобожден. На следующий день «Правда» писала: «Вильнюс — древняя столица Литвы, колыбель государственности и культуры литовского народа — возвращен Красной Армией литовскому народу, возвращен великой семье народов». Авторы ИВОВ писали: «Жители города радостно встречали своих освободителей. Они с благодарностью отмечали, что Красная Армия третий раз (в 1920, 1939 и 1944 гг.) возвращает Вильнюс литовскому народу. Правительство Литовской ССР и ЦК КП(б) Литвы сразу же переехали в освобожденную столицу и приступили к работе. Коммунисты, вышедшие из подполья, и возвращавшиеся к мирному труду литовские партизаны при поддержке трудящихся начали налаживать жизнь в городе».

20 июля перешли в наступление войска 1-го Прибалтийского фронта. 22 июля ими был освобожден город Паневежес, 27 июля — Шяуляй, а 31 июля войска фронта штурмом овладели основным узлом коммуникаций, связывавших Прибалтику с Восточной Пруссией, — городом Елгавой. В тот же день войска фронта вышли на побережье Рижского залива у населенного пункта Клапкалнс. Немецкая группа «Север» оказалась отрезанной. 1 августа войска 3-го Белорусского фронта взяли Каунас, превращенный немцами в важнейший узел обороны на восточ-нопрусском направлении.

Однако через три недели немецкие войска нанесли контрудар и оттеснили советские войска от Рижского залива. Был создан 30-километровый коридор в районе Тукумса, позволивший группе «Север» поддерживать связь с Германией.

А во второй половине августа противник нанес новые удары по позициям 1-го Прибалтийского фронта. Завязались тяжелые оборонительные бои. В ИВОВ говорится: «В оборонительных боях в районе Шяуляя отличилась 2-я гвардейская армия. В ее составе плечом к плечу с другими соединениями стояла насмерть 16-я литовская стрелковая дивизия… 17 августа 1944 г., когда немецко-фаши-стские войска, прорвав оборону частей Красной Армии, устремились к Шяуляю, литовская дивизия получила приказ организовать оборону на подступах к этому важному узлу дорог и не допустить гитлеровцев в город. Воины дивизии стойко отражали многочисленные атаки превосходивших сил врага. С лозунгами «Ни шагу назад!», «Не быть фашистам в Шяуляе!» коммунисты увлекали бойцов на подвиг. Исключительную смелость и упорство в боях проявила славная дочь литовского народа пулеметчица Дануте Станелене. Огнем своего пулемета она помогла отбить тринадцать атак фашистов. За отвагу и мужество Д. Станелене была награждена орденом Славы I степени и стала обладательницей ордена Славы всех трех степеней. Благодаря массовому героизму воинов соединений и частей 1-го Прибалтийского фронта, их стойкости в обороне поставленная задача была выполнена. К исходу 19 августа гитлеровцы, оставив на поле боя подбитые танки, самоходную артиллерию и много убитых, отошли и прекратили попытки захватить Шяуляй».

Однако вскоре немцы решили предпринять новое наступление на Шяуляй с целью овладеть коммуникацией Рига — Елгава — Шяуляй. Начало наступления было назначено на 3–4 ноября 1944 года. Тем временем советское командование стало сосредотачивать в районе Шяуляя войска для наступления в направлении Клайпеды (Мемеля). 5 октября наступление 1-го Прибалтийского фронта на Мемельском направлении началось. «В этих боях, — отмечалось в ИВОВ, — завершавших освобождение всей территории Литовской ССР, на направлении Кельме — Тильзит в составе 2-й гвардейской армии успешно действовала 16-я литовская стрелковая дивизия, которой командовал полковник А.И. Урбшас. Ее бойцы, стремившиеся быстрее очистить свою родину от оккупантов, проявляли высокое воинское мастерство и героизм. Так, например, ефрейтор Г.С. Ушполис метким орудийным огнем отразил несколько контратак фашистов, подбив два танка и бронетранспортер противника. За этот подвиг Г.С. Ушполису было присвоено звание Героя Советского Союза. 31 октября 1944 года дивизия была награждена орденом Красного Знамени, а позднее, за участие в освобождении города и морского порта Клайпеды, получила наименование «Клайпедской». С освобождением Клайпеды 28 января 1945 года территория Литвы была полностью очищена от немецко-фашистских захватчиков.

На завершающем этапе войны в Красной Армии сражалось 108 378 литовцев. Около 8 тысяч литовцев приняли участие в Берлинской операции. Всего за 4 года Великой Отечественной войны в рядах Красной Армии находилось более 150 тысяч граждан Литвы. Более 13 764 воинов-литовцев было удостоено боевых наград. 12 из них было присвоено звание Героя Советского Союза.

Летом 1944 года развернулось освобождение и соседней Латвии. 10 июля начали наступление войска 2-го Прибалтийского фронта. По замыслу Ставки 2-й Прибалтийский фронт должен был взять Резекне и Даугавпилс, в дальнейшем наступать на Ригу и во взаимодействии с 1-м Прибалтийским фронтом отрезать прибалтийскую группировку от Германии.

3-й Прибалтийский фронт должен был разгромить псковско-островскую группировку противника и, наступая на Выру и далее на Тарту и Пярну, выйти в тыл нарвской вражеской группировки. 11 июля началось наступление войск 3-го Прибалтийского фронта. 21 июля они взяли Остров, а 23 июля — Псков и вышли к земле Латвии.

Латвийские партизаны действовали в тесном взаимодействии с наступавшими частями Красной Армии. В июле 1944 года в ходе Псковско-Островской операции 3-го Прибалтийского фронта партизаны 1-й бригады под командовании В.П. Самсона оказали помощь частям 123-го стрелкового корпуса при захвате Лиепаи. В августе в районе Цесвайне партизаны 2-й бригады под командованием П.К. Ратыньш разобрали завалы и подготовили проходы для войск 2-го Прибалтийского фронта. В том же месяце 3-я партизанская бригада О.П. Ошкалиса послала навстречу наступавшей 4-й ударной армии своих разведчиков и проводников. Штаб армии регулярно получал от партизан сведения об отходе врага. Впоследствии командиры партизанских бригад О.П. Ошкалис и В.П. Самсон были удостоены звания Героев Советского Союза.

В боевых действиях за освобождение Прибалтики приняли участие и граждане Советской Латвии. В составе 22-й армии 2-го Прибалтийского фронта успешно действовал 130-й латышский стрелковый корпус под командованием генерал-майора Д.К. Бранткална. Корпус был сформирован из двух латышских стрелковых дивизий — 308-й и 43-й гвардейской.

Бойцы этого корпуса демонстрировали свой трехлетний боевой опыт, смелость и отвагу. В ИВОВ говорится: «В конце августа в боях у Виэталвы… прославился старшина Я.Я. Розе из 123-го гвардейского стрелкового полка 43-й гвардейской латышской стрелковой дивизии. Получив задание корректировать артиллерийский огонь, Розе поднялся на колокольню виэталвской церкви, находившейся на «ничейной» территории, откуда хорошо просматривались вражеские позиции. Точность стрельбы всполошила гитлеровцев, и они, подозревая, что в церкви находится разведчик, обрушили на нее шквал огня. Однако «выкурить» Розе врагу не удалось. При очередных огневых налетах он с рацией спускался на нижнюю площадку, а затем поднимался и снова продолжал выполнять свою задачу. Пять дней и ночей, пока не перешли в наступление советские войска, длился этот поединок. За совершенный подвиг гвардии старшина Я.Я. Розе был награжден третьим орденом Славы и стал первым в корпусе полным кавалером этого почетного солдатского ордена. За мужество и отвагу, проявленные в августовских боях, было награждено 1745 солдат и офицеров 130-го латышского стрелкового корпуса.

Значительная часть населения освобожденных районов Латвии радостно встречала Красную Армию. В одном из местечек Латвии латгалец A.C. Зомбарт сказал: «Немцы довели нас до того, что сейчас каждый латгалец, не только молодежь, но и все старики готовы с оружием в руках пойти против фашистов». Авторы ИВОВ писали: «Молодые латгальцы охотно вступали в ряды Красной Армии. Население помогало советским частям восстанавливать разрушенные дороги, мосты, линии связи, предоставляло транспорт для подвоза боеприпасов и эвакуации раненых… В освобожденных уездах и волостях начали работать партийные и советские органы».

Однако попытки двух Прибалтийских фронтов быстро завершить освобождение Латвии натолкнулись на упорное сопротивление немецко-фашистских войск. К. Типпельскирх писал: «16-й немецкой армии удалось задержать наступление до тех пор, пока основные силы 18-й армии не были отведены через Ригу на юго-запад. Узкий коридор у Тукумса также сохранялся в руках немцев. Русские не располагали здесь достаточными силами, чтобы завершить окружение группы армий «Север» в районе Риги. Столь же безуспешными оказались и их попытки атаковать Ригу с севера и востока, предпринятые в конце сентября при поддержке проникших в Рижский залив кораблей Балтийского флота».

К концу сентября в руках немецких войск находилась еще значительная часть Прибалтики. Штеменко вспоминал: «Наши войска, сосредоточенные на подступах к столице Латвии, буквально прогрызали оборону противника, методично, метр за метром выталкивая его. Такое течение операции не сулило быстрой победы и было связано с большими потерями».

После долгих и упорных боев 10 октября войска 3-го и 2-го Прибалтийских фронтов вышли к переднему краю первой полосы рижского оборонительного обвода, а 12 октября начали освобождение Риги, завершившееся 13 октября. Хотя немецко-фашистским войскам удалось закрепиться в Курляндии и удерживать там оборону вплоть до мая 1945 года, большая часть Латвии была освобождена.

В ИВОВ говорится: «Доблесть и мужество в боях за родные города и села, за свою столицу проявили воины 130-го латышского стрелкового корпуса. Одними из первых они вступили на территорию Латвийской республики и освободили десятки населенных пунктов… За отличные боевые действия в сентябре и октябре 1944 года 3418 бойцов и офицеров этого корпуса удостоились высоких правительственных наград. 3 ноября корпус был награжден орденом Суворова II степени, а 308-я латышская стрелковая дивизия — орденом Красного Знамени». Всего за годы войны около 20 тысяч воинов латышских частей и партизан было награждено орденами и медалями. Звание Героя Советского Союза было присвоено 16 латышам.

22 октября в столице Латвийской Советской Социалистической Республики состоялся массовый митинг, посвященный освобождению города. На площади Эспланада собралось около 100 тысяч жителей города, воинов латышского стрелкового корпуса и других соединений Красной Армии. В ИВОВ написано: «Представители рабочих, крестьян и интеллигенции горячо приветствовали членов ЦК КП(б) Латвии и правительства Латвийской ССР, от всего сердца благодарили Коммунистическую партию, Советское правительство и Красную Армию за освобождение от фашистской тирании. Массовый митинг трудящихся столицы Латвии явился яркой демонстрацией нерушимой дружбы латышского народа с русским и другими народами Советского Союза».

В сентябре-ноябре было завершено освобождение Эстонии. В середине сентября 1944 года на территории Эстонии развернулось наступление Ленинградского фронта. 17 сентября 2-я ударная армия под командованием генерал-лейтенанта И.И. Федюнинского прорвала оборону противника. На ее правом фланге наступал 8-й эстонский стрелковый корпус под командованием генерал-лейтенанта Л.А. Пэрна. В ходе наступления корпус был передан в распоряжение 8-й армии, двигавшейся на Таллин. В ИВОВ сказано: «Храбро дрались в этих боях воины эстонского корпуса. Замечательный пример героизма показали разведчики под командованием младшего лейтенанта К.П. Сальма. 10 смельчаков внезапно ворвались на станцию Тамсалу… разгромили там подразделения противника, уничтожив при этом 150 солдат и офицеров и захватив 22 гитлеровца в плен».

22 сентября передовые части 8-й армии вышли на подступы к Таллину и к 14 часам освободили столицу Эстонии. Лейтенант И.Т. Лумиете из эстонского стрелкового корпуса, находившийся в составе передового отряда, установил красный флаг над башней Тоомпеа.

В конце сентября началась операция по освобождению Моонзундских островов, в которой принял участие 8-й эстонский стрелковый корпус. Рассказывая о начале операции, авторы ИВОВ писали: «Вечером 29 сентября на 12 торпедных катерах был осуществлен первый бросок на остров Муху. Высадилось 950 десантников. Затем начали высадку последующие эшелоны эстонского корпуса. Торпедные катера с передовым отрядом, которым командовал полковник Х.Н. Вирит, при подходе к берегу были встречены ураганным огнем противника. Несмотря на это, личный состав отряда проявил исключительное мужество и героизм. Так, младший сержант H.H. Матяшин и лейтенант А.Г. Репсон, первыми спрыгнув с катера в море, увлекли за собой многих бойцов. Достигнув берега, лейтенант Репсон повел десантников в атаку. Враг прилагал отчаянные усилия, чтобы сбросить советских воинов в море. Но они стойко удерживали захваченный плацдарм и своими действиями обеспечили высадку отряда и его успешное продвижение. Комсомольцам H.H. Матяшину и А.Г. Репсону было присвоено звание Героя Советского Союза. Тесня врага в западном и северо-западном направлениях, десантники уже к утру 30 сентября очистили остров».

В конце сентября и в первых числах октября были освобождены также острова Вормси и Хийумаа. На рассвете 5 октября части 109-го и 8-го эстонских стрелковых корпусов при артиллерийской поддержке с островов Хийумаа и Вормси высадились на острове Сааремаа. К 10 октября почти весь остров был освобожден, за исключением полуострова Сырве. Здесь враг создал прочную оборону, и лишь 24 ноября 1944 года полуостров был взят частями Красной Армии, в том числе и воинами 8-го эстонского стрелкового корпуса. Освобождение Эстонии от оккупантов было завершено.

Оценивая действия 8-го эстонского стрелкового корпуса, авторы ИВОВ писали: «Солдаты и офицеры этого корпуса показали, на что способны эстонцы, когда они сражаются за родную Советскую власть, за родную землю. В боях под Нарвой и Таллином они проявили исключительное мужество… За отличные боевые действия при освобождении Новосокольников, Тарту, Нарвы, Таллина и других городов соединения и части корпуса были награждены орденами Красного Знамени, Суворова, Кутузова, Александра Невского и Красной Звезды. Около 20 тысяч солдат и офицеров удостоились правительственных наград. Позднее, 28 июня 1945 г., эстонские национальные соединения и части были преобразованы в гвардейские». 12 эстонских солдат и офицеров стали Героями Советского Союза.

В ИВОВ говорилось: «Население с чувством великой радости встречало Красную Армию, бойцов эстонского стрелкового корпуса. Нередко местные жители принимали активное участие в боях, подвозили боеприпасы, оказывали помощь раненым. Многие из них были представлены советским командованием к правительственным наградам… С неописуемой радостью встречали трудящиеся Таллина свою освободительницу — Красную Армию. Жители толпами выходили на улицы. Радость таллинцев переходила в ликование, когда в ответ на их приветствия слышалась родная речь бойцов эстонского корпуса. На площади Свободы вокруг танкистов собирались большие группы жителей столицы. На башнях танков пестрели принесенные ими букеты живых цветов».

Освобождение Прибалтики от немецко-фашистских оккупантов потребовало нескольких месяцев тяжелых боев и многих сотен жизней советских воинов, представлявших различные народы СССР. Только за освобождение Литвы отдали жизнь 138 тысяч советских воинов. О великом подвиге советских воинов, в том числе и уроженцев Прибалтики, сражавшихся на фронтах и в тылу врага, напоминают многочисленные захоронения в Эстонии, Латвии и Литве. Нынешние осквернители могил советских воинов пытаются уничтожить память о том, что победа советских людей над гитлеризмом спасла народы Прибалтики от порабощения и уничтожения.




Глава 6

Антигитлеровская коалиция и прибалтийский вопрос


Пока шла Вторая мировая война, в правительствах ведущих стран мира не прекращались споры о судьбах народов Прибалтики. С июня 1940 года западные державы не желали признавать падение фашистских режимов в Прибалтике, а затем установление там Советской власти и вступление Эстонии, Латвии и Литвы в СССР. Советское же правительство с первых дней Великой Отечественной войны старалось добиться признания Западом изменений, происшедших в Прибалтике в июне-августе 1940 года, и советской западной границы по состоянию на 21 июня 1941 года.

В своем первом послании У. Черчиллю от 18 июля 1941 года, в самый разгар немецкого наступления, И.В. Сталин убеждал английского премьер-министра в том, что для Советского Союза граница 1940 года абсолютно необходима. Констатируя боевые успехи немецких войск, Сталин писал: «Можно представить, что положение немецких войск было бы во много раз выгоднее, если бы советским войскам пришлось принять удар немецких войск не в районе Кишинева, Львова, Бреста, Белостока, Каунаса и Выборга, а в районе Одессы, Каменец-Подольска, Минска и окрестностей Ленинграда».

Вернувшись из Москвы после пребывания там в декабре 1941 года, Иден (по сведениям советской разведки) сообщал: «Сталин не подписал бы никакого документа, в котором не признавались бы включения прибалтийских государств». По словам источника разведданных, Иден сослался на Атлантическую хартию 1941 года, в которой содержалось обязательство стран антигитлеровской коалиции не расширять свои территориальные владения, но, по словам Идена, «Сталин отнесся к этому не слишком серьезно». Иден замечал: «Действительно, это не слишком серьезный вопрос. Да и мы не захотим в будущем ссориться с русскими в отношении границ, необходимых для их безопасности». В своем секретном меморандуме от 28 января 1942 года Иден отмечал, что в ходе переговоров с ним Сталин решительно требовал признания советских границ 1941 года. Ответ на это требование Иден ставил в зависимость от того, с какими итогами завершит войну СССР.

Иден писал: «Если поражение германских армий состоится главным образом благодаря действиям советских войск и до того, как полностью развернется военная мощь Великобритании и США, то позиция России на Европейском континенте будет неприступной. Русский престиж будет настолько велик, что облегчит установление коммунистических правительств в ряде европейских стран, и, естественно, Советский Союз соблазнится вести работу в этом направлении. Больше того, русские смогут тогда забрать с германских предприятий оборудование, в котором они будут нуждаться для восстановления своей промышленности, не считаясь с нуждами Великобритании и США. В результате Советский Союз может стать совершенно независимым от той помощи, за которой при других обстоятельствах он был бы вынужден обращаться к нам и Америке, и не захочет больше приспосабливаться к той политике, которую Англия и Америка могут пожелать вести. Эта возможность сама по себе является доводом за установление тесных отношений с Советским Союзом уже сейчас, пока его политика еще расплывчата, чтобы оказать максимальное влияние на формирование его политики в будущем».

Иден рассматривал и другую возможность: «Если Россия будет окончательно истощена войной, тогда, нуждаясь в англо-американской помощи для восстановления страны, Сталин будет вынужден хотя бы временно придерживаться наиболее приемлемой политики, при таком менее монопольном положении СССР. Если бы мы могли быть уверены, что события развернутся именно таким образом, то можно было бы сказать, что на этой стадии нам не нужно идти на уступки и жертвы, и считать, что мы сможем добиться того, чтобы Сталин неизбежно равнял свою политику по политике Великобритании и Америки, ибо в конце войны он зависел бы от этих двух стран. Но очевидно, что мы не можем рисковать, рассчитывая на это, и благоразумие требует, чтобы мы в наших планах исходили из предпосылки, что если мы хотим сотрудничества с русскими после войны, то должны быть готовы сделать для них эту политику выгодной… Мы… должны уже сейчас проводить ее, не дожидаясь окончания войны».

Обращаясь к вопросу о судьбе прибалтийских республик, Иден писал: «С чисто стратегической точки зрения как раз в наших интересах, чтобы Россия снова обосновалась в Прибалтике, чтобы иметь возможность лучше оспаривать у Германии господство в Балтийском море, чем она могла это делать с 1918 года, когда для доступа к Балтийскому морю имелся только Кронштадт». Однако Иден тут же оговаривался: «Конечно, нельзя делать Сталину эту или другую уступку без того, чтобы не требовать соответствующей услуги за услугу».

Иден предупреждал: «На практике будет трудно согласовывать англо-русское сотрудничество с американским». Он замечал, что США будут выступать против признания советских границ 1941 года под предлогом их несоответствия принципам Атлантической хартии.

Однако Иден считал, что США имеют глубокую заинтересованность в том, чтобы сотрудничать с СССР, а потому могут закрыть глаза на положения Атлантической хартии об отказе от территориальных изменений стран — участниц антигитлеровской коалиции. Он напоминал: «Русские могут оказать Америке ценную помощь в предупреждении возрождения японского милитаризма на Дальнем Востоке». Иден прямо указывал на связь признания западных границ СССР с ходом Второй мировой войны: «Наш ответ на требование Сталина может при известных обстоятельствах повлиять на решение русских объявить войну Японии или воздержаться от этого».

В случае отказа США признать советские границы 1941 года Иден предлагал СССР ряд компромиссных решений. Он считал: «Любое предложение, которое мы сделаем, должно базироваться на требовании русской «безопасности», к которой Советский Союз стремится с 1917 года (то есть создания такого стратегического положения, которое помогло бы Советскому правительству довести до конца социальное и экономическое устройство внутри России, не боясь иностранной интервенции и войны), исходя из чего мы могли бы предложить Сталину по крайней мере две альтернативы: а) Русские базы в прибалтийских государствах… б) Установление Советским правительством контроля над внешней политикой и обороной в прибалтийских государствах».

Иден особо оговаривал «вопрос о Литве». Он замечал, что «польское правительство высказало желание, чтобы мы не вступали ни в какие переговоры относительно будущей передачи Литвы Советскому правительству, не посоветовавшись с ним, и надо полагать, что в его намерения входит создание польско-литовского союза после войны». Хотя Иден признавал несовместимость польских планов ни с советскими требованиями признания границ 1941 года, ни с английским предложением об установлении советского контроля над обороной и внешней политикой прибалтийских республик, он исходил из того, что Сталин будет настаивать на принятии линии Керзона как польско-советской границы. А в этом случае Польша лишалась бы общей границы с Литвой. Общая польско-литовская граница, замечал Иден, станет возможной лишь в том случае, если Польша «получит от Советского Союза границы с Россией значительно восточнее линии Керзона или же разрешение аннексировать Восточную Пруссию».

В донесении советской разведки из Лондона от 1 апреля 1942 года сообщалось, что «Иден якобы высказался в пользу признания за СССР границ 1941 года, но встречает оппозицию в аппарате МИДа». В связи с предстоявшими англо-американскими переговорами по поводу советских границ, которые должны были вести в Вашингтоне заместитель Идена Галифакс и английский посол в США Вайнант, сообщалось: «Иден надеется, что Вайнант добьется согласия США с советскими требованиями, но сомневается, окажет ли ему в этом поддержку Галифакс. Полагают, что Черчилль вряд ли пойдет на то, чтобы удовлетворить советские требования без согласия США. Против признания советских границ 1941 года в США возражают реакционные круги в промышленности и госдепартаменте. Рузвельт якобы также относится к этим предложениям довольно враждебно. 14 марта редакциям всех английских газет был якобы разослан циркуляр цензуры, запрещающий упоминать о переговорах в США по поводу судьбы прибалтийских стран. Это запрещение мотивируется тем, что определенная часть американской прессы может использовать комментарии англичан по этому поводу как доказательство наличия давления США со стороны британского правительства».

В разведсводке от 15 апреля из Лондона говорилось о противодействии польских эмигрантских кругов признанию советских границ. Подчеркивалось, что в этом они «находят поддержку у американского правительства». Также сообщалось: «Из журналистских кругов получены сведения, что происходящие в США обсуждения советских требований, вопроса о Прибалтике и т. д. проходят неудовлетворительно и советские предложения встречают большую оппозицию со стороны американского правительства. Это противодействие поддерживается президентом. В то же время Черчилль якобы рассматривает согласие со стороны США как необходимое условие принятия плана Идена».

Тем временем в политических кругах Великобритании активизировалась кампания против подписания советско-английского договора. В разведсводке из Лондона за 15 мая 1942 года говорилось: «Правые консерваторы, и в особенности поляки, продолжают кампанию против договора. Резко антисоветски настроенные члены парламента Виктор Казалет и Гарольд Никольсон заявляют, что намерены голосовать в парламенте против англо-советского договора, в части послевоенного устройства Европы, то есть по вопросу о признании СССР границ 1941 года. По их мнению, договор противоречит духу Атлантической хартии. Число их сторонников в парламенте достигает якобы 60 человек. Казалет утверждает, что русские намерены добиться ухудшения англо-американских отношений, вынудив англичан принять участие в договоре, который накладывал бы на них определенные обязательства в отношении прибалтийских стран. Казалет считает, что подписание англо-советского договора вызовет в США большое недовольство. По мнению Казалета, английское правительство переоценивает послевоенные силы Советского Союза и возможность заключения русскими сепаратного мира. Майор Ричард Ллойд написал резкую антисоветскую статью, направленную против англо-советского договора, и послал ее в польский журнал на английском языке «Свободная Европа». Английское Министерство иностранных дел, узнав об этой статье, высказалось против ее опубликования, и она до настоящего времени не появилась в печати».

Отдавая себе отчет в том, какова роль СССР в войне с Германией и в отсрочке нападения Гитлера на Англию, Энтони Иден стал настойчивее поддерживать требования Советского Союза. Он считал, что «признание границ, на которых настаивал Сталин, было небольшой платой за советское сотрудничество во время войны, даже если это означало бы, что народы Эстонии, Латвии и Литвы навечно попали бы под господство России». В этом он получил поддержку посла в Москве Криппса и посла в Вашингтоне лорда Галифакса. Последний официально уведомил заместителя государственного секретаря США Самнера Уэллса, что «британский военный кабинет принял решение о том, что он согласен подписать договор со Сталиным, в соответствии с которым были бы признаны границы Советского Союза 1940 года, за исключением той части, которая касается польско-русской границы».

В своем обращении к С. Уэллсу Галифакс подчеркнул, что Англия не будет обращаться к Соединенным Штатам с просьбой подписаться под договором, но «просит, чтобы президент Рузвельт понял причины этого договора и не осуждал его открыто». Это «крайне обеспокоило как государственного секретаря США Корделла Хэлла, так и заместителя государственного секретаря Самнера Уэллса».

Вскоре после приезда Молотова в Англию для подписания советско-английского договора о взаимопомощи советская разведка сообщила из Лондона 25 мая об обстановке на переговорах между Иденом и советским послом Майским по поводу содержания договора: «Первоначальная задержка в переговорах произошла по следующим вопросам: 1) Англичане настаивали, чтобы, хотя и признав прибалтийские страны частью Советского Союза, отдельным гражданам все же предоставить право оптирования индивидуального выхода… 2) Относительно гарантии Польши». По словам источника разведданных: «Обе вышеупомянутые статьи были включены в результате нажима со стороны американцев. Рузвельт послал личную телеграмму Уинстону о прибалтийских странах (индивидуальная оптация и т. д.). Когда англичане заявили, что это бессмысленно (куда им податься), Рузвельт, по сведениям, указал, что статья была только для общественного мнения США».

После начала переговоров, по воспоминаниям А. Гарримана, «Молотов сразу выдвинул максимальные требования: признание Англией советских претензий на Восточную Польшу и Румынию, а также прибалтийские государства». Узнав об этом, государственный секретарь К. Хэлл «предпринял яростные действия с целью сорвать подписание договора». Хотя договор был подписан, он не содержал признания советской границы 1941 года.

В течение 1942 года позиция американского правительства несколько изменилась. В отчете от 4 декабря 1942 года о переговорах Галифакса в США, который был перехвачен советской разведкой, излагалось содержание переговоров премьера польского эмигрантского правительства Сикорского и президента США Рузвельта. В отчете говорилось: «Рузвельт заявил, что Сталин будет удовлетворен приобретением Эстонии, Латвии и Бессарабии, превращением Петеамо в русский порт и созданием нейтральной зоны в Карелии. Литва и Буковина не должны отойти к СССР». Сикорский, хотя и заявил, что «сожалеет о судьбе Эстонии и Латвии, однако Польша не намерена ссориться из-за них с Россией. В отношении Литвы Сикорский категорически заявил, что поляки не могут равнодушно относиться к ее судьбе». 26 декабря 1942 года разведка сообщала, что Сикорский выдвинул план создания федерации в составе Литвы, Польши, Чехословакии и, возможно, Венгрии».

В ходе войны позиция Рузвельта менялась. 8 июня 1943 года советские разведчики сообщали из Нью-Йорка о том, что в своей беседе с президентом Чехословакии Бенешем Рузвельт «согласился, чтобы Бессарабия, Буковина, Западная Белоруссия, Западная Украина, прибалтийские страны сохранились за Советским Союзом». В то же время США настаивали на том, чтобы СССР путем проведения голосования в прибалтийских республиках показал желание их народов быть советскими. В октябре 1943 года нарком государственной безопасности В.Н. Меркулов сообщал И В. Сталину, В.М. Молотову и Л.П. Берии: «По агентурным данным, полученным нами из Нью-Йорка, государственный департамент США на предстоящей конференции иностранных дел в Москве надеется убедить Советское правительство в необходимости проведения плебесцита в прибалтийских странах, который нужен Англии и США якобы только для того, чтобы спасти свое лицо. Государственный департамент США будто бы давно согласен уступить Советскому Союзу в вопросе о прибалтийских странах, но не хочет формального нарушения Атлантической хартии. Поэтому государственный департамент выдвигает вопрос о плебесците, будучи заранее убежденным в том, что результаты его будут в пользу СССР».

Однако после завершения Московской конференции в США участились выступления за непризнание советских границ 1941 года. Особенно усердствовали изоляционисты во главе с сенатором Данахером.

Позиция американского кабинета относительно западной границы СССР и заинтересованность США в делах Прибалтики в значительной степени объяснялись внутриполитическими соображениями руководителей этой страны. Описывая переговоры между Рузвельтом и Сталиным по этим вопросам на Тегеранской конференции (28 ноября — 1 декабря 1943 г.), тогдашний посол США в СССР А. Гарриман писал: «Президент (Ф.Д. Рузвельт. — Авт.) объяснил, что он попросил Сталина, чтобы тот навестил его для откровенного обсуждения американской внутриполитической жизни. Он не хотел выдвигать свою кандидатуру, но, если война будет продолжаться, это будет необходимо… Рузвельт заявил о том, что ему следует подумать об американских избирателях литовского, латвийского или эстонского происхождения. Президент заявил, что ему прекрасно известно о том, что три балтийские республики в прошлом принадлежали России и вновь вошли в состав Советского Союза в 1940 году. Он добавил с улыбкой, что не собирается воевать с Советским Союзом, когда Красная Армия вновь займет эти территории. Однако важно для того, чтобы удовлетворить общественное мнение в Соединенных Штатах и во всем мире, чтобы балтийские народы выразили свое право на самоопределение…

Сталин ответил, что при последнем царе, который был союзником Великобритании и Соединенных Штатов, балтийские государства не пользовались автономией. Однако тогда никто не поднимал вопрос об общественном мнении, и он не понимает, почему он поднят сейчас.

Рузвельт отметил, что ему очень бы помогла публичная декларация о будущих выборах. Сталин не сделал никаких обещаний, повторив, что у балтийских народов будет много возможностей выразить свою волю».

Воспоминания А. Гарримана свидетельствуют о том, что Сталин не дал обязательств проводить референдум в Эстонии, Латвии и Литве с тем, чтобы выяснить желание этих народов оставаться в СССР. Может также показаться, что Рузвельта судьбы народов Прибалтики интересовали лишь постольку, поскольку они могли повлиять на его переизбрание президентом США. Вместе с тем эти замечания президента США свидетельствовали о силе влияния балтийского лобби на формирование американской политики в отношении СССР.

Для такого впечатления были известные основания. Непропорционально большое влияние различных этнических групп на политику американского правительства является существенным фактором, формирующим ее. Величина этнической общины, ее организованность и — главное — ее богатство во многом определяют степень ее воздействия на внешнюю политику США.

Реакция правительства США на события в Польше, Венгрии, Германии после войны была всегда значительно более острой, чем на события в Болгарии и Румынии. И это в значительной степени объяснялось сравнительно большим количеством выходцев из Польши, Венгрии, Германии в США и сравнительно небольшим количеством эмигрантов из Болгарии и Румынии в этой стране. Почти полное невнимание правительства США к событиям в Бирме (Мьянме), которые не раз принимали драматичный характер, во многом объясняется незначительностью выходцев из этой страны в США.

Важную роль играет и социальное положение этнических общин. Шумные антикубинские кампании, которые периодически вспыхивают в год президентских выборов в США, и особенно дни проведения так называемых «праймериз» в штате Флорида весной високосного года, в значительной степени объясняются присутствием в этом штате с 60-х годов прошлого века 200-тысячной общины состоятельных эмигрантов из Кубы, требующих «освобождения» острова Свободы от Фиделя Кастро. Невнимание же американского правительства к проблемам многих стран Латинской Америки, представленных в США зачастую бедняками, во многом — следствие нежелания считаться с мнением этих небогатых людей.

Хотя в США есть немало выходцев из арабских стран, их степень политической активности намного уступает степени влияния богатых и хорошо спаянных верхов еврейской общины, имеющих в своем распоряжении мощные средства массовой информации. Вообще проблемы сравнительно небольших стран могут обретать непропорционально большое звучание при разработке политики США, а голос сравнительно небольшой группы выходцев из этой страны может звучать особенно шумно.

События в Советской Прибалтике всегда привлекали значительно более пристальное внимание правительства США, чем события в Советской Средней Азии, в значительной степени по той причине, что выходцев из Киргизии, Узбекистана и других республик Средней Азии в США ничтожно мало по сравнению с выходцами из Прибалтики. К середине XX века в США проживало 60 тысяч эстонцев (из 100 тысяч эстонцев, живших за пределами СССР), значительная часть из 160 тысяч латышей, проживавших за рубежами Латвии, 450 тысяч литовцев из полумиллиона эмигрантов из Литвы. В ряде избирательных округов страны от мнения этих людей зависел исход выборов в местные законодательные органы власти, Конгресс США, а также избрание выборщиков в ходе президентских выборов страны.

Однако было бы неверным считать, что, откликаясь на выступления тех или иных этнических общин, правительство США на самом деле руководствуется интересами народов и стран, откуда прибыли эмигранты и их потомки. Следует учесть, что сам факт отъезда со своей родины эмигрантов был связан с их неудовлетворенностью существовавшими там порядками. Тот же факт, что они остались в США (или в другой стране), означает, что их удовлетворяют многие стороны зарубежной жизни.

Общественное сознание выходцев из той или иной страны внутри США, их политическая ориентация сложны и противоречивы. Во многом это связано с особенностями формирования многих этнических групп и их социального состава. Прибытие эмигрантов в Новый Свет означало для многих изменение их экономического и социального статуса. Отсутствие у новых обитателей «страны равных возможностей» качеств, необходимых для того, чтобы получить работу, соответствующую той, которую они выполняли на старой родине (хорошее знание английского языка, обладание навыками, необходимыми для работника данной профессии в США, знание культурных традиций американского общества и т. д.), повышенная конкуренция среди трудящихся, имеющих определенную квалификацию, существенно ограничивает их шансы на достижение успеха. Как отмечалось в справочном издании «Латвийцы в Америке», латвийские эмигранты, которые стали прибывать в США в большом количестве с конца 30 — начала 40-х годов, «за немногими исключениями… находили работу в сфере неквалифицированной рабочей силы… Вне зависимости от их образования и профессионального опыта они начинали работать дворниками, мойщиками посуды, строительными рабочими и т. д.».

Эмигранты компенсируют утрату своего былого социального статуса развитием на новой родине связей со своими единоплеменниками, особенно с теми, кто стал процветать и на помощь которых они рассчитывают. В то же время тяга к сплоченности эмигрантских общин отражает также острую ностальгию по утраченной родине, стремление сохранять былые привычки и культурные традиции. При этом в эмигрантских сообществах консервируются представления о бывшей родине, которые уже не отражают ее современный облик, а в основном соответствуют воспоминаниям эмигрантов, нередко воспринимаемые через призму идеализации прошлого и ностальгии по тем порядкам, которые уже не существуют на их былой родине. Такие настроения усугубляются благодаря тому, что господствующее положение в эмигрантских общинах занимают те, кто на родине принадлежал к свергнутым верхам общества. Именно они нередко навязывают всей эмигрантской общине идеи реставрации на своей родине давно отживших порядков, идеи социального и политического реванша.

С другой стороны, стремясь улучшить свое материальное положение и повысить свой социальный статус, эмигранты вольно и невольно «американизируются». Даже их имена и фамилии, трудные для восприятия большинства американцев, нередко обретают американизированное звучание. Для населения покинутой ими страны эмигранты, особенно те, кто преуспел в США или иной зарубежной стране, являются прежде всего вольными или невольными пропагандистами американского образа жизни.

Рассказы «процветающих заокеанских дядюшек» при их встречах со своими соплеменниками, оставшимися на старой родине, невольно подогревают эмиграционные настроения, особенно среди молодого поколения, или способствуют созданию хорошего образа Америки. По сути, эмигранты становятся «агентами влияния» США в той стране, откуда они прибыли, а не проводниками интересов своей бывшей родины в США. Рядясь в тогу патриотов своей былой родины, американизированные эмигранты часто являются носителями лишь потускневшего света уже угасшей в их душах этнической культуры, в то же время, общаясь со своими соплеменниками, они вольно или невольно демонстрируют преимущества «успеха по-американски». А это означает отречение от всего национального и самобытного, ориентация на чисто бытовые ценности и деловой успех.

Это справедливо отметил 3. Бжезинский: «Глубокая популярность Америки во многих странах, таких как Италия, Ирландия и Польша, вызвана непосредственно воздействием на их население многих миллионов родственников, которые стали американцами. Это усиливает позитивную привлекательность американского образа жизни и создает политические симпатии, которые укрепляют официальные отношения. Это также позволяет Соединенным Штатам умышленно использовать это преимущество, ставя во главе внешнеполитической службы или деловых организаций американцев с соответствующими зарубежными связями». Поэтому Конгресс и правительство США, создавая впечатление о своей готовности откликнуться на требования тех или иных групп этнических меньшинств, на деле ловко используют их для реализации своих глобальных замыслов.

Поскольку же укрепление своих позиций в Прибалтике с 1918 года стало важным для США, то американское правительство было готово поддержать идеи реставрации досоветских порядков, распространенные в эмигрантской среде. Однако пока шла война и первостепенное значение имели разгром фашистской Германии и единство антигитлеровской коалиции, то эти задачи временно отходили на второй план.

Антисоветская же эмиграция из Прибалтики проявляла нетерпение. По мере того как эмигранты стали осознавать неизбежность поражения гитлеровской Германии в войне и, следовательно, возвращение Советской власти в Прибалтику, многие из них стали требовать вмешательства со стороны Запада в послевоенное устройство в Эстонии, Латвии и Литве. В разведсводке от 20 февраля 1942 года, присланной в Москву из Великобритании, говорилось: «По агентурным данным, полученным из Швеции, бывший латвийский посланник в Лондоне и США заявил протест английскому и американскому правительствам по поводу того, что СССР намерен оставить Латвию в составе Советского Союза после войны. Правительства Англии и США якобы официально ответили, что они гарантируют независимость Латвии после войны». Аналогичные заявления были сделаны также посланниками Литвы и Эстонии. При этом, как говорилось в сводке: «Литовский посланник 18 декабря 1941 года обратился к американскому государственному секретарю с просьбой использовать свое влияние для установления «нормальных» отношений между Литвой и СССР и разрешения бывшему президенту Сметоне образовать свободное литовское правительство в США или в какой-либо другой дружественной стране».

Хотя США не поддержали тогда эти антисоветские планы, авторы разведсводки предупреждали: «Судя по позиции, изложенной в меморандуме Идена, антисоветские настроения прибалтийской эмиграции фактически должны находить и, наверное, находят себе опору и поддержку в английских и американских правительственных кругах».

26 декабря резидент НКВД в Лондоне сообщал: «Бывшие посланники прибалтийских республик в Англии — Балутис (Литва), Торма (Эстония) и Зарине (Латвия) значительно активизировали свою антисоветскую деятельность». В сообщении говорилось об обращении этих лиц в мае 1942 года в адрес Международной Ассамблеи, созданной в сентябре 1941 года английским «Союзом друзей Лиги Наций». В своих обращениях они настаивали на том, чтобы английское правительство «заставило Советское правительство заявить о полном суверенитете и независимости трех балтийских государств».

В сообщении отмечалось, что «Балутис заявил, что он получает указания непосредственно от Сметоны через бывшего литовского посланника в Вашингтоне. Последний 1 декабря с.г. прислал Балутису телеграмму следующего содержания: «Формирование литовского правительства за границей совершенно необходимо. Основной и немедленной задачей такого правительства будет освобождение нашей порабощенной страны и защита наших осужденных людей». Подчеркивалось, что «Балутис неоднократно заявлял, что, по его мнению, Россия будет разбита и что союзники от этого только выиграют, поскольку Россия борется только за свои интересы, нелояльна по отношению к союзникам и способна предать их в любой момент».

В заключение сообщения говорилось: «Все бывшие прибалтийские посланники до сих пор фигурируют в дипломатическом списке английского Министерства иностранных дел в особом разделе, озаглавленном: «Перечень лиц, не включенных в данный список, но еще рассматриваемых правительством Его Величества, как лично пользующиеся дипломатическими привилегиями». Балутис, Торма и Зарине продолжают приглашаться на все дипломатические приемы, занимают прежние помещения и при благосклонном покровительстве английского Министерства иностранных дел продолжают считать себя посланниками». Таким образом, английское правительство готово было активизировать свои связи с Прибалтикой, чтобы при изменении ситуации использовать их в своих целях.

Поощрялась антисоветская направленность в деятельности прибалтийской эмиграции и в Швеции. В справке Первого управления НКГБ СССР, подготовленной в конце 1945 года, так оценивалась роль правительства этой страны: «Шведское правительство в 1940 году, будучи заинтересовано в экономических связях с Советским Союзом, было вынуждено пойти на фактическое признание вхождения прибалтийских государств в Советский Союз (не делая по этому поводу никаких публичных заявлений) и закрыть существовавшие в Швеции дипломатические представительства этих государств. Однако шведское правительство взяло под свое покровительство бывших дипломатических представителей прибалтийских государств и все время оказывало большое содействие их антисоветской деятельности, допуская легальное существование и деятельность националистических организаций прибалтийской эмиграции на территории Швеции».

В справке подчеркивалось: «Наиболее активную антисоветскую деятельность в Швеции под покровительством шведских властей развили эстонские эмигранты. В Стокгольме находится главный центр всей эстонской эмиграции, возглавляемый бывшим эстонским посланником в Москве Августом Реем». Указывалось на то, что после своего учреждения в 1940 году «эстонский эмигрантский центр прилагал большие усилия для того, чтобы создать в Эстонии свою нелегальную организацию… Вскоре после оккупации Эстонии немцами представители буржуазных партий создали на территории Эстонии нелегальную организацию «Тайный комитет», основной задачей которой являлась борьба за «независимую демократическую Эстонию». «Тайный комитет» создал значительный денежный фонд, приобретал оружие и в подполье готовил вооруженные отряды для борьбы с Красной Армией в случае ее наступления на Эстонию. Был организован также нелегальный «Комитет спасения нации» с подобными же задачами. В конце июля 1944 года эстонский эмигрантский центр в Стокгольме объявил о создании «Национального комитета Эстонской Республики».

Сообщалось, что в манифесте этого комитета говорилось: «Задача комитета заключается в осуществлении государственной власти в Эстонии до тех пор, пока не начнется деятельность конституционных органов в стране, и прежде всего в организации защиты государства и народа Эстонии». Подчеркивалось, что этот «Стокгольмский центр был связан с националистическими формированиями прибалтийской эмиграции в других странах, в частности в США, и получил значительные суммы от официально признающего в США дипломатического представительства Эстонии».

В справке говорилось, что «латвийская эмиграция в Швеции группировалась вокруг так называемого «Латвийско-шведского комитета помощи» во главе с бывшим латвийским посланником в Швеции Сальнайсом. Отмечалось, что эта «эмиграция в Стокгольме играла большую роль в качестве связующего звена между националистическим подпольем в Латвии и латвийским эмигрантским центром, который до конца 1942 года действовал в Женеве под руководством бывшего представителя Латвии в Лиге Наций Фельдмана, а затем переместился в Лондон, где он возглавляется бывшим латвийским посланником в Лондоне Чарльзом Зариныием».

Подчеркивалось, что «латвийские националисты из Стокгольма пытались организовать на территории Латвии во время немецкой оккупации свои националистические организации. Так, в Латвии была создана нелегальная националистическая организация «Союз латышских патриотов», которая в своей деятельности ориентировалась на помощь Англии, Америки и Швеции. Организация издавала свою собственную националистическую газету «Латыш». В распоряжении организации находились вооруженные отряды, готовившиеся для борьбы с Красной Армией. В конце 1943 года эта организация посылала своих курьеров в Швецию для связи с эмигрантами. В том же году Сальнайс с ведома и при помощи шведского Генерального штаба установил двухстороннюю радиосвязь с подпольными организациями в Латвии».

В справке НКГБ говорилось: «Литовские националисты в Швеции немногочисленны и являются лишь звеном для связи между националистическими группировками в Литве и главным центром литовской эмиграции в США и его филиалом в Лондоне. Литовские эмигранты группируются в Швеции вокруг бывшего литовского посланника в Швеции Витаутаса Гилижа… Литовские националисты в Швеции были связаны с подпольными националистическими организациями в Литве: с «Советом наций» и «Верховным комитетом освобождения Литвы»… С последней организацией связь поддерживал прибывший для этого из Америки в Швецию бывший полковник Генерального штаба литовской армии, впоследствии военный атташе в Берлине Гринис. Зилинскас в 1943 году по договоренности со шведским Генштабом также организовал радиосвязь с Литвой и сам лично помогал забрасывать террористические и диверсионные группы из поляков и литовцев в Литву для борьбы в тылу Красной Армии в случае ее прихода в Литву».

Отмечалось, что в марте 1943 года бывший проректор университета в Тарту Перлитц, профессор Балолис и литовский писатель Шейниус «опубликовали в шведской прессе обращение «К мировому общественному мнению», в котором, ссылаясь на Атлантическую хартию, требовали самостоятельности для прибалтийских государств и клеветнически утверждали, что присоединение к Советскому Союзу было произведено насильственным путем, против воли прибалтийских народов. В мае этого же года эти эмигранты создали так называемый «Прибалтийский комитет», в деятельности которого были привлечены некоторые состоятельные шведы».

Несмотря на то что США вели войну против Германии в союзе с СССР, эмигрантские организации не скрывали своих антисоветских настроений. В 1942 году в Нью-Йорке был создан комитет с целью «пропагандировать латвийскую националистическую точку зрения и противостоять коммунистическим усилиям». Латвийский посланник в США доктор А. Билманис публиковал издание «Латвия как независимое государство», в котором «описывалась советская оккупация Латвии». Аналогичные комитеты, занимавшиеся подобной деятельностью, пропагандировали антисоветские взгляды националистов Литвы и Эстонии.

В 1944 году Латвийская организация помощи вместе с эстонскими и литовскими группами представила меморандум президенту Рузвельту, в котором они просили его не репатриировать в Прибалтику эстонцев, латышей и литовцев, оказавшихся на территории, освобожденной американцами от фашистов. Словно откликаясь на призывы этих групп, а на деле решая свои далеко идущие цели, командование союзных войск издало в 1945 году приказ, в котором говорилось: «Латвийцев, эстонцев, литовцев нельзя репатриировать в Советский Союз, если только они не будут настойчиво требовать своего советского гражданства». На вновь прибывших приходилось 6 % всех эстонцев-эмигрантов, 8 % среди латышей, 3 % среди литовцев, но зато они преобладали в эмигрантских верхах в США.

Многие из новых эмигрантов были те, кто в 1944 году бежал из Прибалтики, боясь прихода Красной Армии и неизбежной расплаты за свои преступления. В справке первого управления НКГБ, подготовленной в конце 1945 года, отмечалось: «С наступлением Красной Армии на Прибалтику поток беженцев в Швецию резко увеличился. В августе-сентябре 1944 года в Швецию в среднем прибывало 40–50 человек одних только эстонских беженцев. Немцы, видя неизбежность потери Прибалтики и невозможность эвакуировать всех лиц, которые так или иначе сотрудничали с ними, не только ослабили контроль на побережье, но даже способствовали бегству в Швецию лиц, в спасении которых они были заинтересованы. В 1943–1944 годах шведские власти по договоренности с местными немецкими оккупационными властями в Эстонии эвакуировали в Швецию около 6 тысяч эстонских шведов. Прибалтийские эмигранты, пользуясь поддержкой шведского правительства и американской миссии в Стокгольме, организовали в широких размерах эвакуацию прибалтийского населения в Швецию. Особенно активную деятельность по организации эмигрантского потока развили эстонские националисты. С целью отбора лиц, подлежащих эвакуации, они направляли в Эстонию специальных людей, которые проводили соответствующую работу на территории Эстонии по эвакуации националистических элементов… Для перевозки эмигрантов, бегущих из Прибалтики, использовались шведские суда и буксиры… Кроме того, шведы охотно продавали прибалтийским эмигрантам свои суда для перевозки беженцев из Прибалтики. Шведское правительство и шведские военные власти снабжали суда, занимающиеся перевозкой беженцев, горючим и продовольствием. В результате к октябрю 1944 года в Швеции оказалось, по данным самих шведов, около 25 тысяч прибалтийских беженцев, в том числе эстонцев около 23 тысяч, латышей около 2 тысяч и несколько сот литовцев…

На острове Готланд в порту Слите был организован пункт для приема прибалтийских беженцев… В июне 1944 года шведское правительство создало специальное управление — «Государственную комиссию по делам беженцев»… В действительности эта комиссия является полицейским органом, который пытается скрыть от шведской общественности настоящее лицо беженцев… Шведская полиция, занимающаяся вопросами беженцев… рекомендует некоторым прибалтийским беженцам менять свои фамилии, чтобы избежать неприятностей в будущем… Шведские власти всякими способами стараются скрыть свое активное участие в вывозе прибалтийского населения в Швецию. Так, суда, отправляющиеся в Прибалтику, регистрируются якобы для отправки в Финляндию. Разрешая прибалтийским эмигрантам рейсы в Прибалтику, шведские власти требуют от них сохранение этого в тайне и предупреждают, что в случае недоразумений они будут ссылаться на «частную инициативу» эмигрантов. Шведское информационное управление сделало категорические указания шведской прессе не публиковать никаких данных о лицах, прибывающих из Прибалтики».

В справке говорилось: «Прибалтийская националистическая эмиграция с первых дней своего существования пользуется активной поддержкой США, где до сих пор не закрыты дипломатические представительства прибалтийских государств. В декабре 1940 года литовские эмигранты были приняты президентом Рузвельтом. На приеме Рузвельт заявил: «Литва не лишилась своей самостоятельности, вопрос этот пока только отодвинут на некоторый срок». После вступления в войну американцы не прекратили оказывать поддержку прибалтийской эмиграции, подогревая ее антисоветскую деятельность обещаниями отстаивать самостоятельность прибалтийских государств… Американцы разрешили деятельность большого количества антисоветских и даже пронемецких прибалтийских организаций на территории США, допускают издание антисоветских националистических газет и публикаций прибалтийской эмиграции и предоставляют страницы своих газет для их пропаганды. США разрешают прибалтийским эмигрантам продавать имущество прибалтийских государств (в частности, суда), принадлежащие разным лицам, бежавшим из Прибалтики. Через свои миссии в других странах США оказывают материальную поддержку прибалтийской эмиграции в этих странах. Американцы особенно интересовались деятельностью прибалтийской эмиграции в Швеции, используя ее для изучения положения в Прибалтике… В 1944 году, когда поток беженцев из Прибалтики значительно увеличился, в американской миссии была организована специальная комиссия по вопросам беженцев, в задачи которой входит оказание помощи лицам, бежавшим с оккупированных немцами территорий. Во главе этой комиссии стоит финансовый атташе миссии США в Стокгольме Ульсен. Эта комиссия организовала перевозку прибалтийского населения в Швецию и снабжала беженцев на территории Швеции всем необходимым. По имеющимся далеко не полным сведениям, эта комиссия за период с июня по сентябрь 1944 года только из одной Эстонии вывезла 600 беженцев. Опрос этих беженцев показал, что они бежали из Эстонии не от немецкой оккупации, а от приближающейся Красной Армии. Большей частью это были эстонские националисты, сотрудничавшие с немцами в Эстонии и опасающиеся ответственности перед советскими властями. Американская миссия отпускала значительные суммы для оплаты мероприятий по эвакуации прибалтийского населения в Швецию… Несмотря на то что деньги отпускались под видом организации спасения прибалтийских евреев, среди прибывших в Швецию беженцев евреев почти совсем не оказалось.

О том, что немцы были заинтересованы в том, чтобы спасти часть своих наиболее скомпрометированных пособников в период оккупации Прибалтики путем эвакуации их в Швецию, говорит тот факт, что они через специального представителя, некоего Клейста, в сентябре-октябре с.г. вели переговоры по этому вопросу со шведскими властями… В результате шведским военным кораблям было разрешено подходить к берегам Эстонии для сопровождения судов с беженцами. Для облегчения эвакуации немцы оставили совершенно открытым побережье острова Эзель в районе Карала протяжением в 10–15 км».

По мере того как прибалтийские беженцы стали приобретать гражданство в новых странах своего пребывания, их оппозиция признанию советской «аннексии» звучала все громче, а в США многие политики могли ссылаться на это мнение «несчастных людей».

В то же время вплоть до конца Второй мировой войны западные союзники отказывались признавать претензии представителей прежних прибалтийских режимов представлять Эстонию, Латвию и Литву. В связи с меморандумом «президиума верховного литовского комитета освобождения», направленного в мае 1945 года «посланнику Литвы» в Лондоне через штаб экспедиционных войск союзников в Европе, английское министерство сообщило: «С 1940 года мы не признаем никакого литовского правительства и не хотим превратиться в почтовую контору по пересылке корреспонденции для бывших посланников балтийских государств. Поэтому мы не переслали данный меморандум бывшему литовскому посланнику и не предполагаем принимать какие-либо меры по этому документу». Совершенно ясно, что западные державы не желали тогда разрушать единство антигитлеровской коалиции в угоду амбициям прибалтийских политиканов.




Часть VII

ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ К ПРОЦВЕТАНИЮ





Глава 1

Восстановление края и кто этому мешал


На земле Прибалтики еще продолжались военные действия, а Советская власть уже активно занялась восстановлением ее разоренного хозяйства. Вся Советская страна пришла на помощь Литве, Латвии и Эстонии. В «Истории Литовской ССР» говорится: «Из братских республик в Литву поступало все необходимое для промышленных предприятий оборудование, все виды металлов, топливо, различное сырье, автомашины, тракторы, минеральные удобрения, товары народного потребления. Магнитогорский, Макеевский, Нижне-Тагильский металлургические заводы снабжали прокатом, металлообрабатывающие станки посылали рабочие Москвы и Ленинграда. Только в 1946–1949 годах республика получила около 6 тысяч станков для обработки металла и дерева. Электрооборудование поступало из Ярославля и Харькова, автомашины из Москвы и Горького… Ввоз в республику сырья и различных промышленных изделий, объем помощи братских советских республик был намного больше того, что могло дать им взамен народное хозяйство Литвы».

В 1944–1945 годах в Литве вступили в строй 1802 промышленных предприятия. В 1945 году промышленное производство в Литве достигло 40 % от довоенного уровня. В 1946 году на основе принятого Верховным Советом СССР пятилетнего плана восстановления и развития народного хозяйства всей страны были приняты пятилетние планы восстановления и развития прибалтийских советских социалистических республик.

Рост промышленного производства сопровождался и увеличением рядов рабочего класса. За годы войны количество рабочих сократилось в 2 раза. Сразу же после окончания войны из Литвы выехало немало польских рабочих. Однако эти потери были быстро компенсированы. Если в 1945 году число рабочих составляло 38,3 тысячи человек, то в 1951 году — 86,4 тысячи. Только в системе фабрично-заводского обучения было подготовлено 20 тысяч молодых рабочих. В «Истории Литовской ССР» отмечалось: «В Москве, Ленинграде, Риге и других промышленных центрах страны рабочие осваивали сложные специальности, повышали квалификацию. Братские республики оказывали помощь и кадрами. На ряде важнейших участков народного хозяйства Литвы работало значительное число прибывших по направлениям высококвалифицированных инженеров, техников и рабочих, которые сыграли важную роль в развитии индустрии». Литовские историки подчеркивали: «Осуществляя социалистическую индустриализацию, трудящиеся Литвы опирались на мощную материально-техническую базу всего Советского Союза».

Подобная помощь оказывалась и промышленности других прибалтийских республик. Как и в Литве, восстановление народного хозяйства Эстонии сопровождалось его индустриализацией. К началу 50-х годов важнейшей частью экономики республики стала промышленность. В 1946–1950 годах особенно быстро развивалась добыча сланцев и была создана газосланцевая промышленность. В 1948 году был сдан в эксплуатацию газопровод Кохтла-Ярве — Ленинград. Быстро восстанавливалась промышленность Латвии. В 1948 году ее промышленная продукция составляла 81 % от уровня 1940 года.

Одновременно была оказана чрезвычайная помощь сельскому хозяйству прибалтийских республик, разоренному хозяйничаньем оккупантов. В конце 1944 года были приняты постановления о ликвидации последствий оккупации в сельском хозяйстве Прибалтики. В первые же послевоенные годы в Литве для строительства на селе было выделено 1,2 миллиона кубометров леса.

Чрезвычайные меры были приняты и для ликвидации последствий неурожая 1946 года. Только Латвийской ССР было отпущено около полумиллиона пудов зерна для весеннего сева. В Латвию были направлены тысячи тракторов и сельскохозяйственных машин, до 100 тысяч тонн минеральных удобрений. Такая же помощь была оказана Эстонии и Литве.

Сразу же после окончания военных действий на территории трех республик были восстановлены нормы распределения земли в соответствии с проведенными в 1940 году аграрными реформами. В то же время пределы норм землепользования для лиц, сотрудничавших с оккупантами, были сокращены до 5 га. Остальным же землепользователям норма была увеличена до 10–15 га.

Только в Литве 96,3 тысячи новоселов (сельскохозяйственные рабочие, безземельные и малоземельные крестьяне, сельские ремесленники) получили 688 тысяч га. Новыми землями наделялись прежде всего семьи красноармейцев, партизан и всех, кто боролся против оккупантов. Получивших землю было на 21 тысячу человек больше, чем до войны.

В результате новой аграрной реформы изменился социальный состав крестьянства и распределение земли на селе. Так, в Латвии середнякам теперь принадлежало 80 % всех сельской земли. В руках прежних крупных владельцев, земельная площадь которых до реформы превышала 30 га, осталось 10 % крестьянской земли. На их долю приходилось 20 % всех крестьянских хозяйств (45 тысяч).

Сразу же после освобождения Литвы были возобновлены усилия по ликвидации неграмотности и малограмотности. В 206 школах для взрослых обучалось 18 тысяч человек. К сентябрю 1945 года в республике было открыто 1747 изб-читален, 15 домов культуры.

В первый учебный год после изгнания гитлеровцев из Литвы в школах не училось 10 % детей школьного возраста. 10 марта 1946 года Совет министров Литовской ССР обязал уездные исполкомы открывать начальные школы во всех местах, где расстояние до ближайшей школы было больше трех километров и где насчитывалось не менее 15 учеников. К 1948/49 учебному году доля детей школьного возраста, которые не учились в школах, сократилась до 1,9 %.

В прибалтийских республиках создавались дворцы и дома пионеров, станции юных техников, юных натуралистов, детские спортивные и музыкальные школы, открывались летние пионерские лагеря, организовывались спартакиады, олимпиады, слеты учащихся.

Восстановление Советской власти в Прибалтике сопровождалось бурным развитием народного хозяйства, образования, культуры прибалтийских стран. Эти процессы встречали активное противодействие со стороны тех, кто сотрудничал с оккупантами. Затаившись в лесах или в городском подполье, враги Советской Прибалтики продолжали наносить удары по тем, кто олицетворял новую жизнь, принципы социальной справедливости.

Таких оставалось немало, несмотря на их массовое бегство от Красной Армии, а затем аресты оставшихся коллаборационистов, проведенные НКВД. По оценке Р. Мисиунаса и Р. Таагепера, «в лесах было много разрозненных групп немцев, балтийских частей германской армии, литовских националистических партизан, а также эстонских ветеранов финской армии… Вскоре, — по словам двух историков, — к ним присоединились люди, бежавшие от призыва в Красную Армию, и дезертиры. Новые пополнения были результатом недовольства перераспределением земли и других социальных перестроек».

Социальной базой нелегальных вооруженных формирований явились те слои общества, которые в наибольшей степени пострадали от преобразований общества, и прежде всего от новой аграрной реформы. Говоря о хозяйствах бывших сельских богачей, «История Латвийской ССР» писала: «По площади земель и ряду других показателей эти хозяйства были доведены до положения середняцкого, однако причислить их к середняцким хозяйствам все же было неправильно, так как они отличались от обычных середняцких хозяйств большим количеством инвентаря, общей состоятельностью и другими признаками прежних эксплуататорских хозяйств, тенденции которых они стремились продолжить и в новых условиях. С каждым годом число таких хозяйств и их общая земельная собственность сокращались, экономическая мощь их шла на убыль. Естественно, что среди этой прослойки крестьян было немало ярых врагов земельной реформы и других мероприятий Советской власти».

Мисиунас и Таагепера так оценивали масштабы антисоветских сил: «В период наивысшего подъема в их рядах участвовало от 0,5 до 1 процента всего населения…» В Литве «к весне 1945 года около 30 тысяч вооруженных людей бродили в лесах. Косвенные данные по Латвии позволяют предположить, что в период максимального подъема вооруженного сопротивления в лесах находилось от 10 до 15 тысяч человек… Схожее положение было и в Эстонии, где «лесное братство» временами насчитывало до 40 тысяч человек».

В своих оценках антисоветского подполья Мисиунас и Таагепера исходили из того, что многие активные участники вооруженной борьбы порой временно прекращали ее, и поэтому общее число ее участников было еще большим: «Некоторые «лесные братья» возвращались в города с поддельными документами для проведения разведки и пассивной работы сопротивления или для того, чтобы навсегда оставить лесную жизнь… По мере того как организованные части повстанцев несли потери, некоторые из их сторонников переходили к активным действиям… Поэтому невозможно провести точную линию между повстанцами и неповстанцами. Средняя продолжительность участия в «лесном братстве» составляла два года. За 8 лет интенсивных боев (1945–1952) в литовском повстанческом движении участвовало около 100 тысяч человек. Латвийские и эстонские «лесные братства» включали соответственно 40 тысяч и 50 тысяч». (М.Ю. Крысин сомневается в реальности этих цифр, считая, что «они несколько завышены».)

Отвергая западные версии о том, что антисоветское сопротивление было исключительно стихийным, М.Ю. Крысин подчеркивает: «Документы свидетельствуют, что у истоков националистического сопротивления стояли германские спецслужбы. Значительная часть вооруженных формирований националистов, продолжавших действовать и после окончания войны, была подготовлена в 1944–1945 годах немецкой военной разведкой». Работой по организации подрывной деятельности на советской территории руководил штаб во главе с известным диверсантом Отто Скорцени («Ягдфербанд Скорцени», т. е. «Истребительный отряд Скорцени»). Этот штаб имел два отдела — «Ягдайнзатц Балтикум» и «Ягдайнзатц Русланд ингезамт».

Начальник «Ягдайнзатц Балтикум» Манфред Пехау сформировал в октябре 1944 года организацию «Дикие кошки» («Межа кати»), состоявшую из 600 человек. Командиром «Диких кошек» стал латыш, унтерштурмфюрер СС Янквас. В приводимой в книге Крысина докладной записке Янкавса Гиммлеру говорилось: «В конце августа 1944 года я получил задание от оберштурмбанфюрера СС Скорцени по созданию и руководству в Латвии движением сопротивления… Несмотря на труднейшие обстоятельства, я создал в течение нескольких дней подготовительную почву для движения сопротивления в Курляндии — 64 группы общей численностью 1164 человека. Далее я подобрал для выполнения особых поручений при штабе 160 человек, которые в настоящий момент готовы к использованию по объединению многочисленных групп, оперирующих на оккупированной большевиками территории Латвии, чтобы организовать совместные операции».

Одновременно германские спецслужбы стали создавать другие формирования для подпольной борьбы в тылу Красной Армии. В начале августа 1944 года были созданы диверсионные группы, во главе которых стоял генерал латвийской армии Ян Курелис. Как отмечал М.Ю. Крысин, «к концу сентября 1944 года ему удалось сколотить отряд численностью около 400 человек, который официально именовался «группа генерала Курелиса 5-го полка айзеаргов».

«Организованные «Ягдфербанд Скорцени» террористические группы, — писал М,Ю. Крысин, — уже были направлены в конце войны в различные уезды освобожденной Латвии. Им были переданы агентура, передатчики, Коды и шифры для связи, разработаны регионы базирования и задачи деятельности. Между группами была налажена связь, и в их действиях в 1944–1945 годах чувствовалась большая согласованность; их рейды и засады стали планироваться и координироваться намного целенаправленнее. Многие группы забрасывались с самолетов, часть была оставлена в тылу и должна была легализоваться и получить советские документы. Некоторые члены таких групп были выявлены и арестованы только к 1947–1948 годам, а ряд боевиков, подготовленных абергруппой-212, совершал теракты и диверсии до 1949 года. После совершения терактов они уходили в леса, некоторое время пережидали и вновь проводили диверсии. Как правило, деятельность этих бандформирований проходила вблизи железных дорог, в населенных пунктах, на проселочных дорогах. Численность этих отрядов, как правило, составляла 10–12 человек, реже — до 20 человек. Они были хорошо вооружены и имели радиосвязь, систему шифров и кодов. После разгрома подобных формирований некоторые их члены, сумев скрыться, входили в состав других бандитских групп».

Банды действовали как в Латвии, так и в Псковской области. Как рассказал М.Ю. Крысин, в 1944–1945 годах вся территория Латвии была разделена на так называемые районы, во главе которых стояли представители генерального штаба «Объединения латвийских националистических партизан». Этот орган располагался в Риге и имел также центры в других городах. Программа «Объединения» предполагала «помощь скорейшему приходу англичан и освобождению Латвии», «роспуск колхозов». Из Риги и других центров поступали указания, среди которых были убийство партийных и советских руководителей, советских активистов, распространение антисоветских листовок с призывами уходить в леса и вести борьбу против Советской власти.

Как свидетельствует М.Ю. Крысин, «в Эстонии… существовали как самостоятельные националистические группы «лесных братьев», так и отряды, специально подготовленные немецкой разведкой… Однако здесь националистическое сопротивление оказалось слабее и малочисленное, чем в других республиках Прибалтики, хотя в его организации точно так же сыграли решающую роль германские спецслужбы. Организацией националистического сопротивления и заброской агентуры в тыл Красной Армии на освобожденной территории Эстонии занимались как непосредственно абвер, так и уже упомянутый «Ягдфербанд Ост»… Помимо… групп, подготовленных абвером, на территории Эстонии действовала агентура финской разведки. Как известно, еще до начала войны спецслужбы Германии, Финляндии и Эстонии заключили соглашение о тесном сотрудничестве».

По оценке М.Ю. Крысина, антисоветское подполье в Литве формировалось несколько по-иному: «Литва была, пожалуй, единственной из республик Прибалтики, где, по крайней мере отчасти, националистическое сопротивление возникло стихийно, без руководства и контроля со стороны немецких спецслужб». Как следует из фактов, приведенных этим добросовестным историком, формирование националистического подполья в Литве началось еще в разгар германской оккупации в 1942 году, когдабыл создан «Верховный литовский комитет». В него вошли представители разных партий — от народных социалистов до таутининков. Затем была создана католическая организация «Национальный совет», которая в ноябре 1943 года объединилась с «Верховным литовским комитетом». Так был создан «Верховный комитет освобождения Литвы» (ВЛИК). Демонстрируя «равноудаленность^от Германии и СССР, ВЛИК надеялся на приход в Литву западных армий. Однако после освобождения Литвы ВЛИК перенес свой центр в Берлин, до этого призвав население республики к «пассивному сопротивлению».

Такой же тактике «пассивного сопротивления», по словам М.Ю. Крысина, «придерживалась и другая подпольная националистическая организация — «Совет освобождения Литвы» (ЛИТ)».

«Наиболее крупной и боеспособной организацией литовских националистов, — по словам М.Ю. Крысина, — являлась подпольная организация «Кестутис». Она избрала тактику активного вооруженного сопротивления в отношении Красной Армии. «Кестутис» являлась глубоко законспирированной организацией, построенной по образцу воинского соединения, и… ставила своей целью восстановление независимости Литвы в ее этнических границах, усиление военной мощи литовской нации и борьбу с коммунистическим движением». Руководство «Кестутиса» признавало себя составной частью Фронта литовских активистов (ФЛА), сотрудничавшего на первых порах с немцами, и подчинялось его руководству».

«Помимо ЛИТа, ВЛИКа и «Кестутиса», — замечал М.Ю. Крысин, — которые, по крайней мере внешне, не были связаны с немцами, значительную часть литовского националистического подполья составляли группы, специально подготовленные германской разведкой. Некоторые литовские националистические организации, избрав тактику борьбы против Красной Армии и Советской власти, предпочитали непосредственно опираться на помощь немцев». Одной из таких организаций Крысин назвал «Литовскую армию свободы» (ЛЛА). Несколько сотен человек из ЛЛА были подготовлены в немецких разведшколах, а затем заброшены в Литву.

Позже в Литве, по словам Крысина, появились различные подпольные организации: «Таурасская повстанческая область», «Жемайтийская повстанческая область», «Прибалтика», «Диджяйско-Каунасская повстанческая область», «Свиряйский повстанческий район», «Пьетуйский повстанческий район».

Летом 1946 года был создан координационный центр литовского антисоветского подполья — главный штаб вооруженных сил. 16 февраля 1949 года вооруженная организация создала свою структуру под названием «Движение бойцов за независимость Литвы». Республика была разделена на три военных округа (Северо-Восток, Северо-Запад и Неман). В Эстонии антисоветское движение возглавлял «Эстонский национальный комитет» с несколькими местными отделениями. Как утверждали Мисиунас и Таагепера, — «штаб связи латвийских партизан действовал в Риге на улице Матисс вплоть до 1947 года».

Группы так называемых «лесных братьев» отличались по размерам, от 800 человек до одиночек, которые прятались в бункерах около своей фермы или даже под полом своего дома. Вооруженные отряды совершали диверсии, взрывы, поджоги административных советских учреждений. Значительно реже, да и то на первой стадии своей деятельности, они вступали в вооруженные схватки с советскими войсками. Судя по отчету литовского подполья, с апреля 1945 года по май 1946 года произошло 6 боев с войсками МВД.

Основным направлением деятельности подполья был террор против всех, кто поддерживал Советскую власть. Как признают Р. Таагепера и Р. Мисиунас, «главные усилия повстанцев и пассивного сопротивления направлялись на срыв работы администрации… Сотрудников местных Советов запугивали, их заставляли быть двойными агентами, и в случае, если они проявляли чрезмерное рвение в сотрудничестве, их убивали… Для проверки новобранцев «лесные братья» давали им задания — казнить тех, кто сотрудничал с Советской властью».

По сведениям, оглашенным на латвийской конференции историков в июле 1988 года, за 1944–1952 годы только в Литве «лесные братья» убили около 25 тысяч советских граждан. По данным эстонских историков, только в Эстонии повстанцы убили «несколько сот советских людей» всего за 1948 год и начало 1949 года.

Историки утверждали, что запугивание членов ВКП(б) и ВЛКСМ в Прибалтике приводило к тому, что иные из них «сдавали свои партийные или комсомольские билеты, или проявляли пассивность в своей работе, или отказывались от нее под угрозой смерти». Литовское подполье «публично объявило, что оно будет сурово наказывать тех, кто примет от советских властей землю и скот, который был отнят у фермеров, имевших участки от 100 акров и менее того».

Массовое устрашение населения постоянным и незримым наблюдением за каждым словом и поступком человека и подкрепляемое частыми и беспощадными расправами со всеми, кто хоть немного отклонялся в своем поведении от стандарта, устанавливаемого тайными вождями, деформировало общественное сознание. Характерно, что психологической обработке населения, в том числе за пределами районов боевых действий, «лесные братья» придавали огромное значение.

Участники бандформирований вели антисоветскую пропаганду, распространяли антисоветские слухи. В сентябре 1945 года бандиты разбросали листовки, в которых писали, будто «англичане взяли Ригу» и «приступили к освобождению Латвии», а также будто «англичанам на помощь идут турки».

Все чаще сопротивление Советской власти принимало форму террора. Убивали прежде всего местных руководителей Советской власти, советских активистов, «новоселов», получивших землю в ходе агарной реформы. В июле 1945 года в Макашенской волости Резекнеского уезда банда бывшего полицейского Биндука убила крестьянку Ломакиену, ее дочь и двухлетнего внука, разрушила их дом. В Галенской волости эта же банда убила жену советского активиста Скуя, разграбила его дом, сожгла приусадебные постройки.

В Валмиерском районе бандитами был убит секретарь уездного комитета Компартии Латвии Р. Заринь. В конце года бандиты убили заведующего отделом агитации и пропаганды Даугавпилсского горкома партии Петровича и директора подсобного хозяйства Федорова.

Такие же теракты совершались и в Литве. В июле 1945 года в Паневежеском уезде был убит 21 советский активист. Только в Тракайском уезде было убито 2 председателя местных Советов и 5 секретарей волостных исполкомов.

Особый размах террористическая активность банд приобрела во время избирательной кампании в Верховный Совет СССР. С 1 декабря 1945 года по 11 февраля года в Литве было убито 362 человека, в том числе 2 члена окружных избирательных комиссий, 5 председателей и 11 членов участковых избирательных комиссий. Хотя в выборах приняло участие 91,6 % избирателей, в ряде уездов Литвы (Алитусском, Ладзийском, Кретингском) значительная часть сельских избирателей оказалась запуганной террористами и не явилась на выборы 10 февраля 1946 года.

В 1946–1947 годах истребительные батальоны МВД Латвии ликвидировали 15 банд. Было арестовано 300 бандитов. Добровольно сложили оружие в 1945–1947 годах около 1500 бандитов. Однако, несмотря на принятые Советской властью меры, бандитское движение не было разгромлено. В Латгалии кзендз Юхневич возглавил банду «Союз латышских партизан — защитников родины». Бандиты срывали заготовки хлеба и леса. Так, в ночь на 7 ноября 1946 года в Швеэжерской и Вейсеяйской волостях Ладзийского уезда националисты зверски убили 28 семей крестьян-бедняков за то, что они первыми выполнили план заготовок.

Бандитское движение активизировалось по мере развертывания коллективизации в Прибалтике. Вплоть до 1946 года 90 % всех посевных площадей Латвии находилось в руках индивидуальных крестьянских хозяйств, а к концу 1950 года коллективизацией было охвачено свыше 90 % крестьянских хозяйств. В Эстонии был создан первый в послевоенное время колхоз, а к концу 1950 года 93 % крестьянских хозяйств (118,6 тысячи) было объединено в 2213 колхозов. В Латвии в начале 1948 года имелось всего 20 колхозов с общим числом подворий — 296. На долю этих колхозов приходилось 0,07 % всех крестьянских хозяйств. К началу 1950 года колхозов стало уже 6032. Они объединяли 229 390 крестьянских хозяйств, что составляло 62,4 % от их общего числа.

Однако быстрое проведение коллективизации не означало, что ей не оказывалось упорного сопротивления, особенно со стороны бывших богатых крестьян. В «Истории Латвийской ССР» признавалось: «Колхозное движение в Латвийской ССР встретило упорное сопротивление со стороны кулаков и других буржуазно-националистических элементов… Занимались организацией вредительства, саботажа, поджогов колхозного имущества, поддерживали деятельность бандитских и других преступных элементов, которые терроризировали колхозных активистов, советских и партийных работников, совершали убийства и другие враждебные акты. Враги колхозного движения пытались дискредитировать колхозный строй, разбазаривать колхозное имущество, вредить колхозникам, нарушать Устав сельскохозяйственной артели. Вся эта деятельность классовых врагов явилась причиной того, что Советская власть была вынуждена изолировать часть кулаков и другие враждебные элементы».

По сведениям, приводимым Мисиунасом и Таагеперой, к весне 1949 года из Эстонии было депортировано около 60 тысяч «раскулаченных», 50 тысяч — из Латвии, 150 тысяч — из Литвы. Ссылаясь на статистические данные из документов МГБ СССР, М.Ю. Крысин доказал ошибочность этих сведений. На самом деле было выслано 83 тысячи литовцев, 42 тысячи латышей и 20 тысяч эстонцев.

Между тем террор бандформирований продолжался. В 1948 году в Литве были убиты депутат Верховного Совета Литвы П. Янкуте, секретарь Ладзийского уездного комитета КП(б) Т. Кулакаускас, секретарь Мариямпольского укома И. Лаукайтите, политический работник Меркинской МТС М. Полторацкий, заместитель министра сельского хозяйства Литвы Т. Тричюс, тысячи коммунистов, комсомольцев, сельских активистов, а также рядовых граждан Литвы.

Чтобы подавить активность «лесовиков» и других, в республике было создано более 300 отрядов народных защитников, в которые входило около 7 тысяч человек. Кроме того, на селе было создано около 600 вооруженных групп самозащиты.

Таким образом, Прибалтика вновь стала ареной столкновения сил революции и контрреволюции. Вновь острая борьба между сторонниками Советской власти и ее противниками перерастала в вооруженную. В то же время, как и прежде, внутренняя борьба в трех прибалтийских республиках была тесно связана с международными процессами.




Глава 2

Холодная война и антисоветское подполье


Прочность договоренностей, достигнутых в Тегеране, Ялте и Потсдаме по западной границе СССР, стала подвергаться испытанию вскоре после окончания Второй мировой войны. Правда, первые разногласия между СССР и западными странами по вопросам, относящимся к Прибалтике, возникли не с участниками антигитлеровской коалиции, а с Швецией, соблюдавшей нейтралитет в годы мировой войны. Спор возник по вопросу о выдаче Советскому Союзу гитлеровских военных преступников, творивших злодеяния на советской территории.

В Швеции было интернировано немало выходцев из Прибалтики, служивших в немецко-фашистских войсках. В шведской печати сообщалось, что правительство готово передать СССР явных «фашистов», но не тех, кто был «насильно мобилизован в немецкие войска СС». Сообщалось, что Швеция готова отправить последних в Австралию или Новую Зеландию.

В донесении разведки из Стокгольма от 25 декабря 1945 года говорилось: «Когда 16 июня тогдашнее шведское правительство заключило соглашение с Советским Союзом, тогда против этого никто не протестовал. Но когда должна была начаться в ноябре перевозка, разразилась буря протеста, какой в Швеции еще никогда не было. Реакционной шведской оппозицией и гражданскими прибалтийскими беженцами в Швеции интернированные прибалты натравливались на то, чтобы любым способом защитить себя от отправки, они начали голодовку, стали наносить себе увечья (многие сломали себе руки и ноги), пока не ослабли до того, что перевозка была объявлена врагами невозможной». Правда, в сообщении утверждалось, что «перевозка произойдет позже, так как ничто не указывает на то, что шведское правительство хотело бы порвать договор с русскими».

В сообщении указывалось, что, наряду с политически наивными людьми, к кампании против передачи этих лиц Советскому Союзу «примазалась огромная шайка активных нацистов Швеции, все симпатизирующие нацистам, ненавидящие русских и реакционеры — целая банда, приведенная в движение и направленная прибалтийскими националистами и фашистами».

В справке НКГБ, составленной в декабре 1945 года, приводились примеры продолжавшейся материальной помощи правительства Швеции эмигрантским организациям. Обращалось внимание на то, что «шведские газеты охотно публикуют антисоветскую клевету, сочиняемую прибалтийскими эмигрантами, издают их книги… Шведское правительство допускало антисоветские публичные выступления прибалтийских эмигрантов на различных собраниях и митингах».

Обращалось внимание на то, что «шведские военные и гражданские власти помогали прибалтийским эмигрантам поддерживать контакт с прибалтийскими советскими республиками для проведения там подпольной антисоветской деятельности. С ведома шведского Генерального штаба между прибалтийскими эмигрантами в Швеции и Прибалтикой была установлена даже нелегальная радиосвязь».

Указывалось и на создание в окрестностях Стокгольма лагеря для прибалтийских беженцев, а затем «Балтийского пресс-бюро», «распространяющего клеветнические антисоветские материалы в шведской печати и издающего печатный орган «Балтийские известия» на шведском и эстонском языках. Этот орган использует, кроме своих антисоветских измышлений, всю немецкую клеветническую пропаганду против Советского Союза».

Переход от сотрудничества в годы войны к противоборству между главными державами антигитлеровской коалиции был связан, с одной стороны, с резкими изменениями в Европе в 1944–1945 годах в пользу СССР, что вызвало крайнее беспокойство в руководстве ведущих держав Запада. Вместо антисоветского «санитарного кордона» появился пояс стран из новых советских республик, а также стран, в правительства которых вошли члены компартий. В Германии и Австрии, за которые так опасались Берти и Клемансо в связи с угрозой распространения на них «красной заразы» в 1919 году, теперь стояли части Красной Армии. Подъем же демократических сил и влияния коммунистов в Италии, Франции, Бельгии и других странах Западной Европы, вошедших в состав многих правительств, ставил под вопрос прочность европейского капитализма.

В то же время появление у США летом 1945 года нового мощного оружия массового уничтожения — атомной бомбы — создавало условия для быстрого пересмотра решений «большой тройки», которые устраивали западных союзников до тех пор, пока СССР нес основную тяжесть войны с гитлеровской Германией и был готов помочь в победе над милитаристской Японией. 5 марта 1946 года бывший премьер-министр Англии У. Черчилль, выступая в городе Фултоне (штат Миссури) в присутствии президента США Г. Трумэна, объявил о том, что Европу разделил «железный занавес», опустившийся от Балтики до Адриатики. Он призвал к объединению сил Запада против СССР и изменению положения за «железным занавесом».

В 1947 году государственный секретарь США Джордж Маршалл объявил, что США «не признают аннексии балтийских государств Советским Союзом». В том же году началась эмиграция «перемещенных лиц» из Прибалтики в США. Сенат предоставил им статус эмигрантов. Из 200 тысяч латвийцев, покинувших Латвию в 1944 году, около 45 тысяч поселились в США. Тогда же в США переселились десятки тысяч эстонцев и литовцев. Все они были носителями антисоветских взглядов, что способствовало усилению давления на общественное мнение США во враждебном к СССР духе. Некоторые из них стали жертвами нацистской пропаганды и покинули родные края, опасаясь огульных репрессий вроде тех, что пришлось пережить жителям Прибалтики накануне 22 июня 1941 года. Но много было и тех, кто активно сотрудничал с оккупантами во время войны и был соучастником их злодеяний.

В то время как лица, причастные к гитлеровской политике геноцида против народов мира, разыскивались по всей планете полициями различных стран, включая «Моссад», а также добровольными «охотниками за нацистскими преступниками», вроде Симона Визенталя, и привлекались к ответственности даже через много лет после окончания войны, прибалтийские коллаборационисты зачастую получали иммунитет. Декларация глав трех великих держав о наказании всех соучастников преступлений гитлеризма, принятая в октябре 1943 года, была попрана. Правда, учитывая влияние еврейских общин в США, американское правительство ограничивало допуск в свою страну бывших палачей еврейского народа. И все же ряд пособников Гитлера из Прибалтики проживал в США после войны. Ни американское правительства, ни правительства других стран Запада не делали ничего для того, чтобы привлечь к ответственности тех, кто был соучастником гитлеровских преступлений в Прибалтике, Белоруссии и областях России. Им предоставлялось убежище в различных странах Западной Европы, а также в Канаде и Австралии. «Иммунитет», обретенный бывшими гитлеровцами из Прибалтики, прежде всего объяснялся высокой значимостью, которую приобрел этот край в борьбе Запада против СССР.

Лишь в начале 90-х годов было начато дело против гауптфюрера СС Карлиса Озолиса, служившего в 15-й дивизии СС, а затем поселившегося в Австралии, где он возглавлял местное отделение организации 1200 бывших латышских легионеров СС. Хотя против Озолиса были выдвинуты весомые обвинения, в 1992 году генеральный прокурор Австралии Майкл Даффи прекратил следствие по его делу. Как сообщал М.Ю. Крысин, избегли наказания и другие руководители латышских коллаборационистов — Оскар Данкерс, Артур Сильгайлис (последний даже отметил свой 100-летний юбилей). Генерал-инспек-тор «Латышского легиона» Рудольф Бангерскис погиб в результате автомобильной аварии.

Глава оккупационного органа «эстонского самоуправления» Хялмар Мяэ спокойно проживал в городе Грац (Австрия), активно занимаясь антисоветской пропагандой в газете «Ээсти хяэль». Директор внутренних дел «эстонского самоуправления» Оскар Ангелус переехал в город Лунд (Швеция) и стал видным деятелем «Эстонского национального комитета». Этот комитет возглавил осевший также в Швеции бывший сотрудник полиции безопасности и СД в Эстонии Леонид Лунд. В Швеции осел также Харальд Вийрсалу, один из организаторов уничтожения евреев в Эстонии. Он являлся членом правления «Представительства эстонцев в Швеции». Там же жили оберштурмфюрер СС Хейнрих Виснапуу, резидент гестапо в Тарту Эдгар Кант, палач Лаак и многие другие.

Сотрудничавший с гитлеровцами с самого начала оккупации бывший премьер Эстонии Улуотс возглавил в Швеции «Эстонский национальный комитет» и «Представительство эстонцев в Швеции».

Оберштурмбанфюрер СС Айн Мере, под руководством которого были совершены массовые убийства, в том числе уничтожение 2 тысяч евреев из Чехословакии и Германии, привезенных в Раазику, после войны поселился в городе Лестер (Великобритания). Несмотря на то что Верховный суд Эстонской ССР приговорил Мере к смертной казни, правительство Ее Величества предоставило ему политическое убежище. Долгое время Мере был заместителем председателя «Общества эстонцев в Англии». Членами этого общества были эсэсовцы Альфонс Ребане и Харальд Рийпалу.

Оберштурмфюрер СС Эрвин-Рихард Вике, которого называли «эстонским Эйхманом» и который был приговорен Верховным судом Эстонской ССР к смертной казни, преспокойно проживал в Сиднее. Помощник Викса — Эвальд Миксон поселился под именем Эдвальда Хендирксона в Рейкьявике (Исландия). Приговоренный советским судом к смертной казни за преступления военных лет комендант Тартуского концлагеря К. А. Линнас продолжал жить в США.

Полицейский комиссар Август Кала, ответственный за уничтожение жителей города Муствээ, стал членом «Совета национальной внешней борьбы». Бывший комиссар 3-го участка полиции города Тарту и соучастник многих массовых расправ с мирным населением Аксель Луйтсалу стал заместителем «Совета национальной борьбы» и заместителем председателя «Прибалтийского союза в Канаде». 5 августа 1959 года премьер-министр Канады Дифенбейкер принял бывшего палача в ходе официальной встречи с делегацией прибалтийских эмигрантских организаций Канады.

Следует учесть, что в последние дни войны многие из тех, кто сотрудничал с немецко-фашистскими оккупантами, поднял знамя «независимости» прибалтийских стран с ведома своих германских хозяев. Так, 5 февраля 1945 года Мере вместе с Ребане и Рийпалу основал в Берлине «Союз свободы Эстонии». В качестве гостя на учредительном собрании был приглашен Г. Гиммлер. 25 февраля 1945 года коллаборационисты оккупантов провозгласили в Потсдаме «независимость» Латвии. А через несколько лет требования независимости прибалтийских стран были выдвинуты теми же пособниками оккупантов, но оказавшимися уже в странах Запада.

В 1951 году в Вашингтоне была организована Американская Латвийская Ассоциация (АЛА), объединившая 135 различных организаций латышей, проживавших в США. «Информационное бюро» АЛА вело пропаганду среди населения США на темы «процессов русификации, религиозного угнетения, этнического подавления народа Латвии, стремящегося к свободе и самоопределению». Аналогичные организации были созданы и эмигрантами из других прибалтийских республик.

Растущая антисоветская ориентация прибалтийской эмиграции и поддержка ее деятельности в США и других странах Запада способствовали активизации антисоветского подполья в Прибалтике. Большую роль в поддержании их боевого настроя играла вера в скорый вооруженный конфликт между СССР и Западом. Р. Таурас в своей книге «Партизанская война на Янтарном берегу» писал, что в частях Фронта литовских активистов «вера в Запад существенно возросла, когда новость об атомной бомбе достигла Литвы». Те дни, когда сотни тысяч жителей Хиросимы и Нагасаки были принесены в жертву демонстрации атомной мощи США, «6 и 9 августа 1945 года были днями великих надежд для командования ЛФА. 20 августа было созвано особое совещание для того, чтобы обсудить международную обстановку. Его участники с величайшим интересом выслушали сообщение Би-би-си о мощи атомной бомбы… Взрыв первой атомной бомбы вызвал оживленные дискуссии среди борцов за свободу в Литве. Общий вывод сводился к тому, что Запад должен представить Кремлю атомный ультиматум и заставить Советы освободить порабощенные страны».

Вера в неминуемую войну, в ходе которой Советский Союз мог быть превращен в атомную пустыню, вдохновляла бывших солдат и офицеров эсэсовских легионов и заставляла их упорно ждать новых влиятельных союзников, которые должны были восстановить досоветские порядки. Мисиунас и Таагепера писали: «Людей притягивало в «лесное братство» ожидание неминуемой войны между Западом и Советским Союзом… С этой точки зрения важно было только продержаться несколько лет… Хотя такая оценка поднимала боевой дух, это также приводило к тому, что повстанцы преувеличивали военный аспект борьбы». Созданная 10 июня 1946 года антисоветская организация Литвы — Объединенное демократическое движение сопротивления — объявила о борьбе «за мировое правительство и создание международного демократического государства благосостояния».

Надежды на всестороннюю помощь извне способствовали развитию контактов подполья с западными державами. Эти связи устанавливались через лиц, выехавших из Прибалтики после 1941 года и оставшихся за пределами СССР. Таурас писал: «В 1945 году командованию ФЛА удалось установить связи с литовскими организациями перемещенных лиц в Великобритании, Франции, Швеции и Германии. Представители подполья умели посещать своих соотечественников, а посланцы организаций перемещенных лиц пересекали границу и прибывали на родину».

Руководители эмигрантских организаций, среди которых преобладали бывшие пособники Гитлера, видели в вооруженной борьбе ФЛА и других «армий» возможность восстановить строй, свергнутый с приходом Красной Армии. Однако в угоду конъюнктуре они объявляли себя сторонниками западной демократии и по мере укрепления своих позиций в западных странах эмиграции требовали усилить поддержку вооруженному подполью. Их требования находили сочувственный отклик по мере углубления «холодной войны» и подготовки вооруженного нападения на СССР.

Западные спецслужбы установили регулярные связи с прибалтийским подпольем уже в 1945 году. Один из видных лидеров повстанцев Юозас Лукша-Даумантис долгое время находился на Западе, стремясь добиться увеличения помощи «лесным братьям». В целях рекламы этого движения им была написана книга «Партизаны за железным занавесом». Американская разведка забросила с парашютом обратно в Литву Лукшу и его сообщников в 1949 году.

Полагаясь на химерические надежды «лесных братьев» и их зарубежных покровителей, возрожденный в эмиграции орган бывшей Балтийской Антанты — «Балтик Ревью» — убеждал своих читателей в июне 1948 года, что «на Украине, в Прибалтике, Белоруссии борьба продолжается… Далекие рейды УПА — в окрестностях Киева, к западу от Харькова, к северу от Одессы — создают впечатление о большом восстании на Украине… Большое восстание должно и может произойти не только на Украине, но одновременно во всех странах под русской оккупацией». Эти расчеты на развязывание полномасштабной гражданской войны на западе СССР, отражавшие стремление выдавать желаемое за действительное, получали поддержку в верхах западных держав. Видный государственный деятель США Джордж Ф. Кеннан пис т в 1947 году: «В недрах Советского Союза спрятаны элементы, которые за одну ночь могут превратить, изменить состояние этой страны от нынешней мощи до крайней слабости».

В планах антисоветской войны, которые составлялись в военных штабах США и других западных стран, большое значение придавалось поощрению раскола как среди социалистических стран, так и внутри СССР. Директива СНБ-58, утвержденная президентом США Г. Трумэном 14 сентября 1949 года, гласила: «Для нас практически осуществимый курс — содействовать еретическому процессу отделения сателлитов… Мы должны всемерно увеличивать всю возможную помощь и поддержку прозападным лидерам и группам в этих странах… Начало или усиление психологической, экономической и подпольной войны… сильно увеличит шансы на быстрое и успешное завершение войны, ибо поможет преодолеть волю врага в борьбе, поддержит моральный дух дружественных групп на вражеской территории».

Между тем каждый новый план войны, рождавшийся в недрах Пентагона, предусматривал все более массированные атомные бомбардировки СССР. Так, план «Чариотир» 1948 года исходил из необходимости сбросить 133 атомные бомбы на 70 советских городов в первые 30 дней войны и еще 200 атомных бомб в последующие два года. Однако специальный комитет из высших чинов армии, флота и авиации под председательством генерал-лейтенанта X. Хармона в своем докладе от 11 мая 1949 года пришел к выводу, что, хотя «атомные бомбардировки могут стимулировать диссидентство и надежду на освобождение от угнетения», они не смогут гарантировать успеха. Комитет пришел к выводу, что, если даже за первый месяц войны будут убиты 6,7 миллиона советских граждан, моральный дух русских не будет подорван, а воля к борьбе только возрастет. Отсутствие надежных гарантий легкой победы США в условиях их атомной монополии сдерживало реализацию планов нападения на СССР. Сомнения в успехе атомного нападения на СССР в американских военных штабах возросли после успешного испытания первой советской атомной бомбы в сентябре 1949 года.

И хотя в 1949 году возросла засылка американской агентуры в СССР, в том числе и в районы действий подпольных вооруженных формирований, Запад не давал обитателям лесов надежды на скорое начало военных действий на Европейском континенте. Между тем затяжная вооруженная борьба истощала силы антисоветского подполья. В специальном обращении литовского подполья к папе римскому Пию XII в середине 1949 года содержался призыв к решительным действиям западных держав, пока СССР не ликвидировал атомную монополию США: «Обладание атомной энергией усыпило мир. Скоро большевизм будет иметь оружие такой же мощности… Нас бросили на смерть в Ялте и Потсдаме. Теперь повторяют ту же ошибку». В случае же отказа Запада забросать СССР атомными бомбами «бойцы за свободу» требовали хотя бы усиления радиопропаганды на литовском языке. С 1951 года начались регулярные радиопередачи «Голоса Америки» на литовском, латышском и эстонском языках.

Новым шагом на пути к активизации помощи «лесным братьям» стала поправка палаты представителей США к закону о взаимном обеспечении безопасности, внесенная конгрессменом Керстеном от 17 августа 1951 года. Она предусматривала выделение средств для лиц из «Советского Союза, Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии, Албании, Латвии и Эстонии или областей Германии и Австрии, находящихся под коммунистическим контролем, или других стран, поглощенных Советским Союзом». Эти средства предназначались для того, чтобы «создать из таких лиц национальные элементы вооруженных сил НАТО, или для других целей, когда соответствующим образом будет решено президентом, что такая помощь необходима для обороны Северо-Атлантического региона и безопасности США». Поправка Керстена знаменовала собой беспрецедентное нарушение международного права, когда без объявления войны страна выделяла средства для формирования воинских подразделений из граждан чужих стран для возможных военных действий против этих стран.

Однако, когда американский Конгресс выделил такие средства, в лесах Прибалтики находилось уже совсем мало готовых с оружием в руках защищать интересы США и других стран Северо-Атлантического региона. Вооруженные силы антисоветского подполья таяли на глазах. Хотя значительную роль в их поражении сыграли силовые структуры, его главной причиной явилась утрата антисоветским подпольем поддержки среди деревенского населения.

«Лесные братья» не могли предложить народу никакой реальной альтернативы, кроме беспощадного террора и перспективы атомной войны. Это вынуждены признать и апологеты «лесных братьев» Р. Мисиунас и Р. Таагепера, которые отмечали, что «повстанцы… проиграли политическую борьбу в результате просчета, даже не заметив этого». Они признали, что кризис антисоветского подполья в Прибалтике начался уже в период земельной реформы 1945–1947 годов. Хотя реформа задела состоятельных Крестьян, она вызвала поддержку тех, кто от нее выиграл. Мисиунас и Таагепера писали: «У последних теперь появилась очевидная экономическая заинтересованность в том, чтобы советский режим сохранялся (пока на коллективизацию не очень налегали), даже если это вступало в противоречие с их национальными, а в Литве и с их религиозными чувствами… Сопротивление очень энергично выступило против земельной реформы… Сила позитивного действия была в советских руках. Сопротивление любому советскому мероприятию сначала выглядело в высшей степени патриотичным, но по мере того, как шли годы, его нельзя было отличить от социального обскурантизма… По мере того как советский режим держался, все больше и больше людей приходило к выводу, что стабильная работа и служба гораздо надежнее обеспечивается сотрудничеством. Чем больше людей сотрудничало, тем больше появлялось мишеней… повстанцев, а семьи жертв становились на сторону Советов. Все больше людей вступало в комсомол и советскую милицию. По мере того как шансы на победу повстанцев (с помощью Запада) меркли, их ореол национальных освободителей сменился образом бунтовщиков, которые нападали и убегали, оставляя гражданское население наедине с разгневанными власть имущими».

Правда, ускоренная коллективизация и связанные с ней репрессии вызвали на первых порах некоторый рост рядов подполья. Однако, как признавали Мисиунас и Таагепера, «депортация и коллективизация 1949 года явились пирровым импульсом для повстанческой войны. Система снабжения партизан была разрушена. Более того, их отношения с сельским населением приобрели антагонистический характер. Вместо того чтобы полагаться на добровольные подношения фермеров, повстанцы стали совершать налеты на коллективизированные скот и зерно, которые повстанцы в своем легкомысленном упоении считали советской собственностью. Однако крестьянам надо было выживать и выполнять неумолимые нормы государственной сдачи продуктов. Все в большей степени превращая свою деятельность в борьбу за собственное выживание, «бойцы за свободу» стали соответствовать ярлыку «бандит», который Советские власти старались приклеить им». В борьбу против «лесных братьев» все активнее включалось местное население, создавая отряды самообороны.

Если сразу после окончания войны какая-то часть населения видела в вооруженном подполье выразителей национальных интересов, то продолжение деятельности ФЛА и других бандформирований все больше показывало их неспособность к созидательной деятельности. Одновременно все более очевидным становилось, что Советская власть является надежным союзником местного населения в восстановлении мирной, процветающей жизни, развитии национальной культуры.

Огромная помощь всей Советской страны разоренным республикам Прибалтики машинами, сырьем, топливом, продуктами питания, промышленными изделиями, самоотверженный труд рабочих, инженеров, техников, ученых, переселившихся с востока в западные районы страны, позволили сравнительно быстро восстановить народное хозяйство Эстонии, Латвии и Литвы.

В этих условиях вооруженное подполье все больше самоизолировалось, превращаясь во внутреннюю эмиграцию, не понимавшую реальных нужд и чаяний своих народов и не могущую предложить им ничего, кроме слепой ненависти и разрушения; вырождалось в обыкновенный уголовный бандитизм. В начале 50-х годов подполье могло рассчитывать лишь на чрезвычайную помощь извне. Мисиунас и Таагепера признавали: «К 1949 году литовские повстанческие группы уже не могли парализовать деятельность местных Советов. В Латвии и Эстонии эта способность была в основном утрачена к концу 1946 года. К концу 1949 года латвийское движение сопротивления было в основном разгромлено, хотя даже в феврале 1950 года в боях в Окте в Курляндии участвовало около 50 повстанцев. В Эстонии стычки продолжались вплоть до 1953 года».

К этому времени террор «лесных братьев» уже перестал пугать местное население. Если летом 1946 года в школах и вузах Эстонии лишь 15 % школьников и студентов вступили в пионеры и комсомол, то к 1950 году 44 % всех учащихся Эстонии были пионерами или комсомольцами, и даже в Литве таких было 28 %.

Мисиунас и Таагепера констатировали: «Численность литовского сопротивления сократилась до 5 тысяч к концу 1950 года и до 700 к концу 1952 года, когда объединенное командование прекратило свое существование, объявив о демобилизации и переходе к пассивному сопротивлению. Большая часть оставшихся повстанцев перешла к гражданской жизни с подпольными документами, а многие воспользовались амнистией 1955 года. Предложение об амнистии 1956 года свидетельствовало о том, что повстанцы еще существовали… Последний лидер литовского движения Адольфас Рамаускас-Ванагас был убит в 1956 году… Отдельные аресты и казни продолжались в конце 50-х годов и даже позже. «Тиеса» сообщала о захвате группы повстанцев в 1961 году… В 1978 году уцелевший повстанец Аугуст Сабе утопился, чтобы не сдаться в лесах Южной Эстонии».

Несмотря на непрекращавшиеся попытки США и других стран Запада, а также эмигрантских кругов поддерживать бандформирования, вооруженная борьба против Советской власти в Прибалтике потерпела поражение.




Глава 3

По пути социалистического развития


Борьба с затухавшим антисоветским движением в прибалтийских республиках происходила в то время, когда подавляющая часть советских людей в Эстонии, Латвии и Литве вместе с другими народами СССР была занята мирным созидательным трудом. Граждане прибалтийских республик подчинялись единым советским законам. Выпускники школ Эстонии, Латвии и Литвы трудились и учились не только в своих республиках, но и за их пределами в других частях Советской страны. Немало рабочих и специалистов с высшим образованием работало в Прибалтике. Укреплялись научные и культурные связи прибалтийских республик со всем Союзом. Древние сказания народов Прибалтики, литература, музыка, живопись Эстонии, Латвии и Литвы, известные актеры и певцы этих республик стали широко известны всем народам СССР, а культурное наследие народов СССР популяризировалось в прибалтийских странах. Спортсмены трех прибалтийских республик успешно выступали во всесоюзных и международных соревнованиях, не раз приносили Советской стране олимпийские медали.

Интеграция Прибалтики в советское общество осуществлялась и на уровне системы управления. С одной стороны, по характеру своих политических, государственных и общественных институтов, их связей с центральными всесоюзными учреждениями и организациями прибалтийские республики ничем не отличались от других союзных республик. Центральные комитеты, органы коммунистических партий и Верховные советы прибалтийских республик были органичной частью всесоюзной политической и государственной системы власти. Поэтому руководители ЦК Компартий Эстонии, Латвии и Литвы неизменно избирались в высшие органы съездов Коммунистической партии Советского Союза (президиумы, секретариаты, редакционные и мандатные комиссии), а затем в составы ЦК КПСС. Председатели же Президиумов Верховного Совета СССР были заместителями Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Республиканские министерства и ведомства подчинялись всесоюзным министерствам и другим высшим органам власти СССР. Пятилетние и иные планы развития народного хозяйства прибалтийских республик строго соответствовали пятилетним и иным планам развития народного хозяйства СССР.

С другой стороны, можно обнаружить немало свидетельств того, что центральные власти учитывали специфику Прибалтики. Примером особого отношения к Прибалтике было предложение правительства СССР допустить в состав ООН наряду с СССР, Украинской ССР и Белорусской ССР также и Литовскую ССР, которая по количеству населения и своему удельному весу в экономике Союза заметно отставала от многих союзных республик. Бросалось в глаза и то, что в «Директивах XIX съезда ВКП(б) по пятому пятилетнему плану на 1951–1955 годы» задачи, поставленные перед экономикой Эстонии, Латвии и Литвы, были выделены особо. В своем докладе о директивах XIX съезду КПСС председатель Госплана СССР М.З. Сабуров привел сведения об успехах Эстонии, Латвии и Литвы в хозяйственном развитии в качестве единственных примеров того, как развиваются отдельные союзные республики СССР.

Материалы съездов правящей Коммунистической партии Советского Союза, регулярно проводившихся с 1952 года, позволяют увидеть как свидетельства интеграции прибалтийских республик в жизнь СССР, так и проявления особенностей в их развитии. Прежде всего докладчики и выступавшие на съезде руководители делегаций компартий прибалтийских республик подчеркивали высокие темпы развития экономики Эстонии, Латвии и Литвы. Так, в своем докладе М.З. Сабуров отметил: «Уже в итоге четвертой пятилетки продукция промышленности в Литовской ССР, в Латвийской ССР и Эстонской ССР увеличилась по сравнению с 1940 годом в 2,8 раза».

Темпы, которыми развивались три республики, были выше всесоюзных. Пятилетний план развития и восстановления народного хозяйства 1946–1950 годов Латвийская ССР выполнила в 1948 году. Среднегодовой прирост промышленности в республике составил более 45 %. Общий объем промышленного производства за пятилетку увеличился более чем в шесть раз, а уровень 1940 года был превзойден в 3 раза. Численность промышленных рабочих выросла в 2,5 раза.

В Латвии за годы пятилетки было восстановлено и построено вновь 1500 промышленных предприятий. Особенно быстро развивалась промышленность Риги. За годы первой пятилетки валовое производство в столице Латвии выросло в 7,5 раза, а число рабочих увеличилось в 4 раза. В «Истории Латвийской ССР» говорилось: «Гордостью республики стали такие рижские предприятия, как расширенный в несколько раз и реконструированный электротехнический завод ВЭФ, Рижский вагоностроительный завод, судоремонтный и суперфосфатный заводы, машиностроительный завод Министерства речного флота СССР, радиозавод имени A.C. Попова, приборостроительные заводы «Эталон» и «Гидрометприбор». Машиностроение и металлообрабатывающая промышленность стали ведущими отраслями производства Латвии. Их удельный вес в общем объеме промышленного производства составил 48 %.

Другой заметной особенностью развивавшейся промышленности прибалтийских республик являлась ее специализация на наиболее сложных видах производств, что ставило ее на передовые позиции в Союзе. Латышские историки писали: «По ряду отраслей промышленность Латвийской ССР стала выдвигаться на видное место в общесоюзном производстве, особенно в приборостроении, отчасти в области сложного машиностроения, легкой и пищевой промышленности, в производстве вагонов для электрифицированных железных дорог и в производстве электрооборудования для автомобилей… По выпуску электропоездов и автоматических телефонных станций Латвия заняла первое место, по производству электрооборудования — 2-е место среди союзных республик».

В своем выступлении на XIX съезде КПСС первый секретарь ЦК Компартии Латвии Я.Э. Калнберзин говорил: «Трудящиеся Латвии являются активными участниками величайших сооружений сталинской эпохи — гидроэлектростанций и каналов на Волге и Днепре, Аму-Дарье и на Дону. Латвийские предприятия посылают великим стройкам коммунизма крупные грейферные краны, телефонное оборудование, измерительные приборы, строительные материалы».

Об успехах своей республики в выполнении заданий послевоенной пятилетки говорил на этом же съезде первый секретарь ЦК Компартии Литвы А.Ю. Снечкус: «За годы Советской власти удельный вес промышленности в народном хозяйстве республики возрос почти в два раза и составляет сейчас 61 %. Возросла численность рабочего класса. В 1952 году промышленных рабочих имеется почти в три раза больше, чем имелось в 1940 году».

Производство электроэнергии в Литве с 1945 по 1951 год возросло в 8 раз. С 1944 по 1951 год основные фонды промышленности Литвы возросли в 2 раза. В 1947 году был введен в строй станкостроительный завод «Жальгирис», в 1948 году — электротехнический завод «Эльфа», в 1950 году — завод электросчетчиков. В «Истории Литовской ССР» сказано: «Уже в те годы были заложены основы для таких отраслей промышленности, как станкостроение, турбостроение, приборостроение, электромашиностроение, сельскохозяйственное машиностроение, цементная промышленность. Был освоен выпуск многих видов продукции, которая в годы господства буржуазии не производилась: паровые турбины, электромоторы, точные измерительные приборы, покрасочные аппараты, металлорежущие станки и другое. Высокое развитие получили отрасли, связанные с приморским положением республики, — судостроение, рыбодобыча и рыбопереработка».

Подводя итоги развития Эстонии за первую послевоенную пятилетку, первый секретарь ЦК Компартии Эстонии И.Г. Кэбин в своем выступлении на XIX съезде КПСС говорил: «Освобожденный из-под ига фашизма, эстонский народ под руководством Центрального Комитета ВКП(б) и лично товарища Сталина, при огромной помощи всего советского народа и особенно великого русского народа, в короткий срок развил свою экономику и культуру в таких масштабах, которые позволили превратить Советскую Эстонию из страны аграрной, с мелким хуторским крестьянским хозяйством, из бывшего придатка империалистических держав в республику высокоразвитой индустрии и крупного сельского хозяйства… По инициативе товарища Сталина в республике была создана мощная газосланцевая промышленность, бесперебойно снабжающая газом Ленинград… Эстонский народ за исключительно короткий срок поднял из руин такие крупнейшие предприятия текстильной промышленности, как Кренгольмская и Балтийская мануфактуры… Машиностроительная промышленность республики, оснащенная в период послевоенной пятилетки высокопроизводительной новейшей советской техникой, освоила и выпускает сложное оборудование для нефтяной, газовой и сланцевой промышленности, электродвигатели для котлов высокого давления и ряд других видов сложного оборудования».

Успешно развивалось сельское хозяйство прибалтийских республик, а также другие отрасли экономики. Быстрыми темпами развивалась система образования. В своем выступлении на XIX съезде КПСС А.Ю. Снечкус отмечал: «Число учащихся в школах (Литвы. — Авт.) возросло почти вдвое. Если в Годы буржуазной власти в Литве было около 4 тысяч студентов, а высшие школы в среднем выпускали около 100 специалистов в год, то в настоящее время в республике имеется 14 высших учебных заведений с общим числом студентов около 15 тысяч человек, то есть в четыре с лишним раза больше».

Секретари ЦК компартий прибалтийских республик констатировали и рост научного потенциала Эстонии, Латвии и Литвы после создания местных Академий наук.

В своем докладе на XIX съезде КПСС М.З. Сабуров наметил основные задачи по развитию республик Прибалтики в 1951–1955 годах: «В новом пятилетии осуществляется дальнейшая индустриализация этих республик. В связи с этим намечается увеличить в 2–2,5 раза выработку электроэнергии, построить Нарвскую гидроэлектростанцию, Рижскую теплоцентраль и развернуть строительство Каунасской гидроэлектростанции. На базе сланце-хими-ческой промышленности обеспечивается увеличение в Эстонской ССР производства искусственного газа в 2–2,5 раза, искусственного жидкого топлива — на 80 %, заканчивается строительство и вводится в действие газопровод Кохтла-Ярве — Таллин. Намечается дальнейшее развитие машиностроения: судостроения — в Литовской ССР; электромашиностроения, станкостроения и судостроения — в Латвийской ССР; судостроения и электромашиностроения — в Эстонской ССР. Организуется производство суперфосфата в Эстонской ССР. Предусматривается увеличить за пятилетие улов рыбы в Литовской ССР примерно в 3,9 раза, в Латвийской ССР — на 80 %, в Эстонской ССР — на 85 %, и намечается осуществить в этих республиках расширение действующих и строительство новых рыбоперерабатывающих предприятий».

Большие задачи были поставлены в докладе Сабурова и в области развития сельского хозяйства Прибалтики: «Намечается дальнейшее развитие в Литовской ССР, Латвийской ССР и Эстонской ССР высокопродуктивного животноводства, особенно молочного скота и свиней. Будут проведены работы по осушению болот в этих республиках. Увеличивается сеть машинотракторных станций, оснащенных тракторами и сельскохозяйственными машинами».

План предусматривал дальнейшее развитие транспортных систем в Прибалтике: «Должны быть проведены необходимые работы по реконструкции железных дорог, а также улучшено судоходство и увеличены перевозки пассажиров и грузов в бассейнах рек Немана и Даугавы. Предусматривается строительство мостов через реку Неман в Каунасе и через реку Даугаву в Риге. Обеспечивается дальнейшее развитие морского транспорта и морских портов в Литовской ССР, Латвийской ССР и Эстонской ССР. В значительных масштабах намечается строительство и реконструкция автомобильных дорог».

«Директивы по пятилетнему плану» предусматривали также «большие мероприятия… по развитию здравоохранения и культуры. За пятилетие число больничных коек в Литовской ССР увеличивается примерно на 40 %, в Латвийской ССР — на 30 %, в Эстонской ССР — на 30 %. Предусматривается увеличение приема в педагогические институты Литовской ССР в 2,3 раза, Латвийской ССР — на 90 % и Эстонской ССР — на 60 %».

Второй пятилетний план — на 1951–1955 годы — в прибалтийских республиках был выполнен, а затем и перевыполнен. Так, в Эстонии задания пятилетнего плана на 1951–1955 годы были выполнены за 3 года 11 месяцев. Производство промышленной продукции в Эстонии с 1951 по 1955 год выросло в два раза, а по сравнению с довоенным периодом — в 6,7 раза. Среднегодовой прирост промышленности в Литве в 1951–1955 годах составил 21 %. При этом уровень промышленного производства превысил уровень 1950 года в 2,6 раза, а по сравнению с 1940 годом — в 5 раз. С 1950 по 1955 год производство электроэнергии в Литовской ССР возросло в 2,5 раза, добыча торфа — в 3 раза, продукция основных машиностроительных предприятий — в 13 раз.

В своем выступлении на XX съезде КПСС (1956 г.) первый секретарь Компартии Латвии Я.Э. Калнберзин указал: «При общем росте промышленного производства в республике на 90 % объем производства в отраслях тяжелой промышленности увеличился в два раза, а в машиностроении — в 2,7 раза. Высокими темпами продолжала развиваться и легкая промышленность: выпуск тканей, трикотажных изделий, обуви увеличился почти в два раза, консервов — в три раза; более чем вдвое увеличился улов рыбы… Созданы новые специальные агрегаты, автоматические и полуавтоматические станки, много контрольно-измерительных автоматов, основанных на применении новейших достижений науки, в том числе использовании радиоактивных изотопов».

Сельское хозяйство Прибалтики развивалось на основе все большей механизации. Рассказывая о сельском хозяйстве Эстонии в своем выступлении на XX съезде КПСС, И.Г. Кэбин заявил: «За годы пятой пятилетки… тракторный парк, обслуживающий колхозы республики, увеличился в пять раз, количество комбайнов возросло в 10 раз. В результате этого механизация. достигла: по вспашке — 95 %, по культивации — до 90 %, по посеву зерновых — до 80 %, по уборке зерновых комбайнами — до 45 %».

Продолжалось ускоренное развитие образования и науки. В своем выступлении на XX съезде КПСС А.Ю. Снечкус говорил: «В настоящее время в вузах республики обучаются 23 тысячи студентов, или почти в 6 раз больше, чем было в высших учебных заведениях буржуазной Литвы… В системе Академии наук Литовской ССР имеется 12 научно-исследовательских институтов. Общее количество научных работников, профессоров и преподавателей высших учебных заведений в республике составляет 1900 человек. Кстати, эти цифры не идут ни в какое сравнение с теми, что были в буржуазной Литве, где наука была в загоне».

На каждом очередном съезде КПСС руководители коммунистических партий Эстонии, Латвии и Литвы рапортовали о новых успехах в развитии своих республик. С каждой новой пятилеткой росло количество произведенной продукции промышленности и сельского хозяйства, увеличивалось число образованных людей и научных сотрудников. Разрыв в уровне производства, образования и науки прибалтийских республик по сравнению с 1940 годом неуклонно увеличивался.

На это обстоятельство обращал внимание первый секретарь ЦК Компартии Литовской ССР А.Ю. Снечкус в своем выступлении на Внеочередном XXI съезде КПСС, посвященном обсуждению «Контрольных цифр развития народного хозяйства СССР на 1959–1965 годы». Он заметил: «За годы Советской власти произошли серьезные сдвиги в индустриализации Литвы. Достаточно сказать, что валовая продукция промышленности республики в 1958 году в восемь раз превысила довоенный уровень». На это же обстоятельство обратил внимание и первый секретарь ЦК Компартии Латвиии Я.Э. Калнберзин: «Валовой объем промышленного производства в республике в 1958 году почти в 9 раз превысил уровень 1940 года, производство средств производства — в 14 раз, а машиностроения и металлообработки — более чем в 100 раз».

В своем выступлении на Внеочередном XXI съезде КПСС первый секретарь ЦК Компартии Эстонии И.Г. Кэбин говорил: «Несмотря на огромные разрушения, которые принесла хозяйству нашей республики война, ее промышленное производство в 1958 году было в 9,3 раза выше довоенного 1940 года. Производительность труда в промышленности превысила уровень 1940 года в несколько раз. Разница в темпах развития в условиях капиталистического и социалистического строя особенно ярко видна на примере развития промышленности Эстонии. Средний годовой прирост промышленной продукции за последние 12 лет в капиталистической Эстонии составлял примерно 5 процентов, а в социалистической Эстонии за такой же период этот прирост составил 18,6 %, то есть почти в 4 раза больше. В период семилетки добыча сланца — этого основного богатства республики — увеличится на 7,5 миллиона тонн и достигнет 16,5 миллиона тонн против 1650 тысяч тонн, добытых в 1939 году, то есть возрастет в 10 раз. Выработка электроэнергии в капиталистической Эстонии за последние семь лет ее существования увеличилась всего на 173 миллиона киловатт-часов, а в социалистической Эстонии за семь лет — с 1951 по 1958 год — она возросла на 648 миллионов киловатт-часов… В капиталистической Эстонии за последние 7 лет ее существования улов рыбы не только не увеличился, но даже снизился на 4,8 тысячи тонн. В Советской Эстонии за последние 7 лет улов рыбы увеличился в 2 раза, а в предстоящем семилетии будет увеличен до 130 тысяч тонн в год. Это значит, что за один 1965 год в республике будет добыто рыбы столько, сколько было добыто ее в буржуазной Эстонии за семилетие — с 1933 по 1939 год. В 1939 году в буржуазной Эстонии было произведено только 1300 электродвигателей малой мощности, а в Советской Эстонии в 1958 году их было произведено уже более 187 тысяч штук».

Быстрые темпы развитии промышленности Эстонии позволяли Кэбину заявить: «В 1965 году в одной только нашей маленькой республике будет выработано электроэнергии в 3,3 раза больше, чем во всей царской России в 1913 году. Производство электроэнергии на душу населения составит 5120 киловатт-часов, то есть больше, чем в США, где в настоящее время на душу населения вырабатывается 4100 киловатт-часов». В то время производство на душу населения во всем СССР более чем в 2 раза отставало от американского уровня производства электроэнергии на душу населения.

Руководители компартий отмечали также быстрое развитие образования и культуры в прибалтийских республиках. И.Г. Кэбин говорил: «В общеобразовательных школах республики в настоящее время обучается на 42 %, а в старших классах средних общеобразовательных школ в три раза больше учащихся, чем в буржуазной Эстонии. У нас на душу населения приходится более одной газеты или журнала, 1,5 посещения театра, 15 посещений кинотеатров, почти 8 выдач книг. Кроме того, на душу населения в 1958 году для пополнения личных библиотек граждан продано литературы на 40 рублей. По мере неуклонного роста материального благосостояния народа эти цифры из года в год увеличиваются, являясь ярким свидетельством роста культуры и жизненного уровня всего советского народа».

В то время как многие плановые задания по развитию промышленности, транспорта, социальной сферы, образования и культуры, поставленные перед прибалтийскими республиками в семилетнем плане на 1959–1965 годы были реальными, а потому и реализованными, задачи, поставленные перед сельским хозяйством Эстонии, Латвии и Литвы, не всегда соответствовали возможностям республик. Так, в своем выступлении на XXI съезде КПСС А.Ю. Снечкус объявил о «решимости» колхозников Литвы «бороться за лучшие показатели по производству животноводческих продуктов, чтобы скорее догнать и перегнать Соединенные Штаты Америки». Я.Э. Калнберзин заявлял на том же съезде, что «в ходе обсуждения тезисов доклада Никиты Сергеевича Хрущева и решений декабрьского Пленума ЦК КПСС выявилась возможность выполнить задание семилетнего плана по производству молока за 4–5 лет и к концу семилетки дать на 100 гектаров сельскохозяйственных угодий 800 центнеров молока и 100 центнеров мяса в убойном весе». На том же съезде И.Г. Кэбин говорил: «Мы обсудили предложение Н.С. Хрущева на XI съезде Коммунистической партии Эстонии, подсчитали на местах и обсудили вместе с активом на районных совещаниях, а затем на пленуме ЦК Коммунистической партии Эстонии. В результате этого мы пришли к выводу, что располагаем вполне реальными возможностями выполнить задание, записанное в контрольных цифрах, по производству мяса вместо семи лет в пять лет, а к концу семилетки произвести на каждые 100 гектаров сельскохозяйственных угодий не менее 81 центнера мяса в убойном весе. В текущем 1959 году мы взяли обязательство увеличить в колхозах и совхозах производство мяса в полтора раза и молока — на 20 %».

Однако нереальные планы «догнать и обогнать Америку по производству мяса и молока в 2–3 года», выдвинутые Н.С. Хрущевым, касались не только Прибалтики и лишь свидетельствовали о том, что Эстония, Латвия и Литва прочно интегрировались в советскую жизнь, разделяя вместе с остальными народами СССР и их достижения, и их ошибки и заблуждения. (Правда, впоследствии стало известно, что руководство Литвы во главе со Снечкусом лишь на словах демонстрировало готовность поддерживать многие непродуманные эксперименты Хрущева, в частности, в его стремлении устранить различные кормовые культуры за счет расширения посевов кукурузы. Руководство Литвы сумело обойти соответствующие постановления и распоряжения ЦК КПСС и сохранить наиболее подходящую для республики систему выращивания кормов для животноводства.)

Нельзя сказать, что в своих отчетах на всесоюзных форумах (съездах КПСС, сессиях Верховного Совета СССР, различных конференциях и совещаниях деятелей народного хозяйства, науки, образования и культуры) представители Эстонии, Латвии и Литвы говорили лишь о своих успехах или о планах, предусматривавших новые достижения. В каждом выступлении руководителей компартий прибалтийских республик на съездах КПСС говорилось о наличии различных проблем, особенно в хозяйственных сферах. Так, на XIX съезде КПСС Я.Э. Калнберзин говорил о том, что «большие площади заболоченных земель сельскохозяйственного значения… нуждаются в осушении… Значительная часть почвенного покрова республики имеет избыточную увлажненность, поэтому не только заболоченные пространства, но и большие площади уже используемых сельскохозяйственных земель требуют осушения». На эту же проблему обращал внимание на том же съезде и И.Г. Кэбин, который говорил: «Предоставленные Советским государством возможности используются плохо, и планы мелиорации не выполняются. Это в свою очередь влияет на развитие животноводства и его продуктивность». Вследствие этого, признавал Кэбин, «урожайность кормовых культур растет у нас еще очень и очень медленно».

На XIX съезде Калнберзин обращал также внимание на то, что «наличие многочисленных хуторов создает серьезные трудности при решении задачи организационно-хозяйственного укрепления колхозов и проведении мероприятий, направленных на быстрое и всестороннее развитие социалистического сельского хозяйства».

Хотя в своих выступлениях на съездах партии руководители компартий прибалтийских, как и других союзных республик выражали неизменную поддержку руководству КПСС, в их речах, как это также было принято в выступлениях такого рода, содержались критические замечания в адрес вышестоящих центральных властей. Как правило, они касались частных вопросов развития хозяйства. Так, в своем выступлении на XX съезде КПСС Калнберзин говорил, что союзные министерства не выполняют плановых обязательств по поставкам мелиоративных машин и этим срывают осуществление программ мелиорации в республике. Через несколько дней на том же съезде Снечкус обвинял Министерство сельского хозяйства СССР в том, что оно «мало проявляет заботу о том, чтобы создать соответствующую материальную базу» для проведения мелиоративных работ в Литве. Он критиковал работников министерства за то, что они «не только сами слабо изучали особенности сельского хозяйства республики, но порой мало прислушивались к голосу местных работников… Министерством сельского хозяйства СССР не учитывались также особенности в развитии животноводства республики». По словам Снечкуса, это «привело к сокращению кормовых ресурсов».

Вслед за ними и Кэбин указал, что «механизация» в сельском хозяйстве «проходила без учета наших условий, а также нужд главного направления хозяйства республики — животноводства. Так, например, сенокошение механизировано средствами МТС только на 11 %; далеко не обеспечивается средствами механизации силосование кормов; не механизированы заготовки и внесение в почву органических удобрений; механизация трудоемких процессов в животноводстве продвигается медленнее, чем было бы нужно. Министерство сельского хозяйства СССР и Министерство тракторного и сельскохозяйственного машиностроения СССР исходили до сих пор из того, что во всех районах страны могут использоваться одинаковые машины. А наш Советский Союз — страна большая, и в различных местах условия весьма разнообразны». Кэбин подчеркивал: «Нам неотложно нужны в большом количестве такие тракторы, как «ДТ-24», «ДТ-14»… При этом машины должны быть приспособлены к нашим условиям — небольшим массивам с переувлажненными почвами, засоренными камнями. Машины и орудия должны быть поэтому прочными, малогабаритными, легкими… Надо улучшить качество и прочность выпускаемых машин».

В то же время в выступлениях прибалтийских руководителей на съездах КПСС обязательно присутствовала и порция самокритических замечаний. Так, в своем выступлении на XIX съезде партии Калнберзин заявлял, что руководители некоторых министерств Латвии, а также «главков, трестов, партийные и советские органы, довольствуясь часто высокими средними показателями, не всегда обеспечивают ритмичную работу каждого предприятия, каждой отрасли промышленности. В результате этого многие предприятия не выполняют своих производственных планов. Отдельные руководители министерств, ведомств и предприятий нарушают государственную дисциплину и не обеспечивают выполнения плана по видам изделий в установленной номенклатуре и ассортименте, не выполняют плановых заданий по повышению производительности труда и снижению себестоимости». Калнберзин признавал: «У нас еще недостаточно используются внутренние ресурсы и возможности для еще большего роста промышленности Советской Латвии».

На XX съезде КПСС Калнберзин признавал, что до декабря 1955 года «Центральный Комитет Компартии Латвии и Совет Министров Латвийской ССР мало занимались организацией сельского хозяйства без глубокого изучения особенностей отдельных районов и колхозов нашей республики». Аналогичные самокритичные замечания содержались и в выступлениях Снечкуса и Кэбина на XIX и XX съездах КПСС.

Руководители компартий прибалтийских республик обращали внимание на идейно-политическую борьбу, которая не прекращалась в их республиках и после вооруженного разгрома бандформирований. Так, в своем выступлении на XIX съезде КПСС Снечкус говорил: «Буржуазные националисты, разоблаченные как враги народа, не выступают теперь открыто. Они и их явные и тайные приспешники пытаются обманным путем протаскивать свои взгляды, маскировать их, чтобы можно было отравлять ядом шовинизма отсталые элементы. Это делается главным образом путем искажения феодальных времен, путем идеализации так называемого буржуазно-национального движения конца XIX и начала XX веков. Само это движение фальшиво изображается как надклассовое, а его деятели — как прогрессивные борцы за дело народа. При этом замалчивается зарождающееся революционное и рабочее движение, его роль и значение в деле освобождения литовского народа, влияние революционного движения в России, руководящая роль русского рабочего класса, партии большевиков».

Из дальнейших слов Снечкуса следовало, что такие взгляды распространены среди членов партии. Он говорил: «На отчетно-партийных собраниях, на съезде Компартии Литвы взгляды буржуазно-националистического толка, протаскиваемые отдельными работниками, встретили суровое единодушное осуждение».

В своем выступлении на XIX съезде КПСС Кэбин, признавая, что «руководство ЦК и Совета Министров довольно длительное время допускало существенные недостатки и ошибки в работе», указал, что «они выражались в отсутствии должной борьбы с проявлениями буржуазного национализма». (Лишь в выступлении Калнберзина на XIX съезде не говорилось о наличии в Латвии «проявлений буржуазного национализма».)

На XX съезде КПСС Снечкус вновь говорил, что в Литве «еще есть люди, которые не освободились… от пережитков буржуазного национализма». «Ослабление идеологической работы, — отмечал Снечкус, — может создать условия для проявления чуждых взглядов. Задача партийной организации республики — вести непримиримую борьбу с проявлениями буржуазного национализма».

Однако ни слова о проблемах национализма в Латвии и Эстонии не было тогда сказано ни Калнберзиным, ни Кэбиным. Правда, на XXI съезде Кэбин сказал: «Нет необходимости скрывать тот факт, что среди населения нашей республики еще имеются и отсталые и отдельные националистически настроенные люди, которые иногда верят враждебной пропаганде, направленной против самого дорогого для нас — дружбы народов. В борьбе с враждебными идеями, их влиянием наша пропаганда должна иметь наступательный, воинствующий характер, а у нас, в нашей партийной пропаганде, зачастую этого, к сожалению, не хватает».

На XXI съезде вновь осудил проявления национализма в своей республике Снечкус. Он говорил: «Сама советская действительность является лучшей контрпропагандой против всяких измышлений клеветников. Это, однако, не означает, что партийная организация Литвы может в какой-то степени ослабить борьбу против пережитков идеологии и практики буржуазного национализма. Коммунистическая партия Литвы зорко стоит на страже. Она давала и дает решительный отпор любым проявлениям буржуазной идеологии, буржуазного национализма и ревизионизма. Эта борьба партийной организации находит полную поддержку широких слоев интеллигенции республики, всего литовского народа. Новой яркой демонстрацией сплоченности литовской интеллигенции вокруг Коммунистической партии явился III съезд советских писателей нашей республики, прошедший под знаком борьбы за тесную связь литературы с жизнью народа, под знаком борьбы против пережитков буржуазной идеологии. Нам необходимо еще больше повысить бдительность в идеологической работе, бороться против любых проявлений примиренческого отношения к буржуазной идеологии, воспитывать трудящихся в духе ленинских идей пролетарского интернационализма, дружбы народов и советского патриотизма».

На XXI съезде КПСС Калнберзин ограничился лишь заявлением о том, что «семилетний план, его успешное осуществление нанесут сильнейший удар по буржуазной идеологии, по клеветникам, начиная от империалистов и кончая их подпевалами, буржуазными националистами и ревизионистами всех мастей».

Из выступлений трех руководителей компартий прибалтийских республик на трех съездах КПСС с 1952 по 1959 год могло создаться впечатление, что «проявления национализма» в наибольшей степени имелись в Литве и в наименьшей — в Латвии. Также могло создаться впечатление, будто националистические настроения имеют место главным образом среди творческой интеллигенции. В то же время руководители прибалтийских республик заверяли руководство СССР в том, что они успешно ведут борьбу с этими националистическими настроениями.

Летом того же 1959 года, когда Калнберзин, Кэбин и Снечкус заверяли делегатов съезда КПСС об успешной борьбе с национализмом в своих республиках, состоялось заседание Президиума ЦК КПСС, материалы которого стали известны лишь в 2003 году. На заседании был заслушан доклад члена Президиума ЦК КПСС H.A. Мухитдинова об итогах его инспекционной поездке в Латвию. Мухитдинов, в частности, говорил о том, что в Латвии принято постановление не принимать на работу лиц, не владеющих латышским языком. Выслушав это, Н.С. Хрущев с иронией заметил: «Ульманис, он умер, он может в гробу спокойно лежать, его дело в Латвии продолжается».

«К сожалению, — констатировал Хрущев, — это не только в Латвии. Говорят, в Литве есть целые польские районы, где живут поляки, но у руководства только литовцы, русских никуда не выдвигают, только милиционерами… У т. Снечкуса не лучше дело, чем у латышей. И в Эстонии не лучше дело, чем у латышей».

Однако Хрущев не хотел обращать серьезного внимания на эти проблемы. Он считал, что «все будет перемелено, и все будет на месте, но надо правду сказать и поднять народ на борьбу против этого». Но тут же оговорился: «Не стоит калечить людей, а главное, опозорим себя, что в Латвии допустили такое положение. Не надо искусственно преподносить врагам подарок, чтобы они говорили о каком-то кризисе в национальной политике».

Решено было ограничиться сменой высшего руководителя Латвии. Ян Эдуардович Калнберзин, который с 1957 года был кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС, был освобожден с поста первого секретаря КП Латвии, который он занимал с 1940 года, и назначен председателем Президиума Верховного Совета Латвийской ССР. Его место занял секретарь ЦК Компартии Латвии по агитации и пропаганде (с 1941 года) Арвид Янович Пельше.

Никаких иных решений по поводу очевидной дискриминации нелатышей, нелитовцев и неэстонцев принято не было. Очевидно, что главное внимание, уделявшееся руководством СССР вопросам хозяйственного развития, очевидные успехи прибалтийских республик, многократно умноживших свой экономический потенциал по сравнению с 1940 годом, решивших многие социальные вопросы, достигших значительных успехов в развитии науки, образования и культуры, заставляли руководителей КПСС и СССР закрывать глаза на те проблемы, которые через несколько десятилетий стали крайне острыми. Сама мысль о том, что три прибалтийские республики могут отделиться от СССР, а установленные в них режимы станут открыто проводить политику дискриминации по отношению к «инородцам», казалась в конце 50-х годов нелепой. Между тем за пределами нашей страны упорно составлялись планы сокрушения СССР и создания на его развалинах конгломерата новых государств, следующих в фарватере политики США и других ведущих стран Запада. Эти планы предусматривали всемерное раздувание националистической пропаганды среди различных народов СССР, в том числе и прибалтийских.




Глава 4

Психологическая война под флагом «Освобождения»


Победа в 1952 году на президентских выборах США республиканской партии и ее кандидата Дуайта Эйзенхауэра означала усиление кампании против СССР под лозунгами «освобождения». Автор «доктрины освобождения» Д.Ф. Даллес стал в январе 1953 года Государственным секретарем США. В начале 1953 года Конгресс США принял предложенную президентом Эйзенхауэром резолюцию, в которой выражалась надежда на то, что «народы, находящиеся под господством советского деспотизма, должны будут вновь обрести права самоопределения». Это активизировало действия законодательных органов США по организации подрывной деятельности в союзных республиках.

7 мая 1953 года в своем выступлении в Конгрессе автор поправки к закону о взаимном обеспечении безопасности Керстен подчеркнул, что «Соединенные Штаты никогда не признавали насильственное включение независимых наций Литвы, Латвии и Эстонии в СССР. Мы все еще поддерживаем дипломатические отношения со свободными правительствами балтийских наций, хотя их родные страны поглощены коммунистическим заговором». В тот же день палата представителей США по предложению Керстена приняла резолюцию о создании комитета по проведению расследования выборов, которые состоялись в 1940 году в Эстонии, Латвии и Литве, и «других обстоятельств, которые привели к включению этих стран в Советский Союз».

Эти действия правящих кругов США осуществлялись в тесной координации с контрреволюционной эмиграцией. Эмигрантские организации в США, в том числе объединившие выходцев из Прибалтики, создали в 1953 году «Ассамблею порабощенных народов Европы». Ассамблея стала проводить свои сессии ежегодно в день открытия сессий Генеральной Ассамблеи ООН.

Активность эмигрантских организаций широко освещалась видными политическими деятелями США. Члены палаты представителей и сенаторы США постоянно зачитывали петиции различных эмигрантских организаций из своих избирательных округов и вносили их в официальные государственные документы.

Так, по просьбе сенатора Дирксена 23 февраля 1959 года в протоколы Конгресса США была внесена резолюция Литовского совета Чикаго, принятая по случаю 41-й годовщины решения Тарибы от 16 февраля 1918 года об установлении «независимости» Литвы под германским протекторатом. В резолюции содержался призыв к правительству Соединенных Штатов «усилить сотрудничество с огромной потенциальной антикоммунистической силой среди сотен миллионов порабощенных и использовать все подходящие средства и меры… чтобы помочь покоренным народам координировать свою борьбу за выживание». Резолюция требовала, чтобы правительство США настояло на «выводе военных и полицейских сил, а также аппарата коммунистической партии из оккупированных территорий».

Обращаясь к теме Прибалтики, члены Конгресса постоянно делали экскурсы в историю, интерпретируя ее весьма произвольно. В своем весьма вольном изложении эстонской истории член палаты представителей США Маккормак 24 февраля 1959 года так сравнил обстоятельства пребывания эстонского народа под шведской и российской властью. Эстонцы, заявил конгрессмен, «всегда боролись за свою свободу и независимость, и когда они обнаружили, что они не могут создать суверенную, независимую нацию, они поставили себя и свою страну под суверенитет Швеции. Затем в начале XVIII столетия Россия покорила их страну, и с тех пор они стали русскими подданными. В течение более чем 200 лет они терпели автократический режим угнетения царей, но в течение всего этого времени они держались своих национальных традиций и хранили один идеал — достижения своей свободы и независимости». Что же касается истории после 1940 года, то, по словам Маккормака, «свобода и независимость, счастье и радость ушли из Эстонии, и несчастные эстонцы испытывают муки под властью своих жестоких коммунистических хозяев». Конгрессмен Маккормак присоединился «ко всем американцам эстонского происхождения», выразив надежду, что «их несчастные соотечественники, страдающие под тоталитарной диктатурой, когда-нибудь достигнут своей свободы».

В своем выступлении 23 февраля 1959 года сенатор Кучел заявил: «16 февраля 1959 года означает 41-ю годовщину даты, когда Литовский национальный совет объявил о восстановлении независимой нации. К несчастью, эта свободная и мирная жизнь длилась лишь несколько коротких лет… Литва продемонстрировала всему миру в течение поразительно короткого периода свободы, от 1918 до 1940 года, свое право стоять рядом со свободными нациями мира».

Видимо, по мнению сенатора Кучела и его коллег в высшей палате Конгресса США, режим, установленный кайзеровскими войсками, беспощадный кровавый террор против сторонников Советской власти, ликвидация парламента, установление диктатуры и проповедь фашистской идеологии итальянского образца — все эти наиболее яркие черты литовского государства 1918–1940 годов были очевидными проявлениями соответствия идеалу свободы, достигнутого Литвой Вольдемараса и Сметоны.

Эти выступления, похожие по своему содержанию и заполнившие протоколы Конгресса США за несколько десятилетий, неизменно завершались изъявлениями солидарности США с «порабощенными нациями» и готовности прийти им на помощь в свое время. Так, в своем выступлении 26 февраля 1959 года член палаты представителей Бентли заверил «все порабощенные народы за железным занавесом, что они не забыты и не брошены в их борьбе против коммунистического рабства». Словно действуя по совету учителя музыки дона Базилио из «Севильского цирюльника», бесконечно повторяя одни и те же утверждения с высокой трибуны Конгресса, внедряя их в правительственную риторику, авторы версии о «порабощенных нациях» готовили почву для того, чтобы воплотить ее в официальную политику страны.

Это произошло 9 июля 1959 года, когда Конгресс США принял резолюцию о порабощенных нациях, которая стала законом № 86–90. Текст этой резолюции был подготовлен Львом Добрянским, доцентом Джорджтаун с ко го университета (Вашингтон). Резолюция утверждала, что сам факт существования СССР в его реальных границах и союза социалистических стран является неприемлемым для США: «С 1918 года империалистическая и агрессивная политика русского коммунизма привела к созданию обширной империи, которая представляет собой зловещую угрозу для безопасности Соединенных Штатов и всех свободных народов мира». Устранение этой «угрозы» требовало «освобождения» «Польши, Венгрии, Литвы, Украины, Чехословакии, Латвии, Эстонии, Белой Рутении (Белоруссии), Румынии, Восточной Германии, Болгарии, континентального Китая, Азербайджана, Грузии, Северной Кореи, Албании, Идель-Урала, Тибета, Козакии, Туркестана, Северного Вьетнама и других». (Названия отвечали познаниям в топонимике Льва Добрянского.)

Соединенные Штаты должны были обеспечить идейно-политическое руководство борьбой в этих странах и на этих территориях. «Эти покоренные нации обращаются к Соединенным Штатам, как к цитадели человеческой свободы, в поисках руководства для достижения их освобождения и независимости с тем, чтобы вернуть им возможность пользоваться христианскими, иудейскими, мусульманскими, буддистскими или другими религиозными свободами и их индивидуальными свободами». С этой целью предлагалось, чтобы члены Конгресса «ясно выразили этим людям соответствующим и официальным образом, что народ Соединенных Штатов разделяет с ними их стремление вернуть свою свободу и независимость». Резолюция поручила президенту США отмечать «неделю порабощенных наций» «каждый год до тех пор, пока свобода и независимость не будут достигнуты порабощенными нациями мира».

Эта резолюция, подтверждавшаяся затем ежегодно, определила основы политики США как в отношении СССР, так и всех стран социализма. Утвержденная президентом США 17 июля 1959 года прокламация провозгласила ежегодное посвящение третьей недели июля теме «порабощенных наций». Подписывая прокламацию, Д. Эйзенхауэр призвал «народ Соединенных Штатов отмечать каждую неделю соответствующими церемониями и действиями», «изучить бедственное положение наций, порабощенных Советами», и «посвятить себя поддержке народов этих порабощенных наций».

Принятие резолюции вызвало крайнее возмущение Председателя Совета Министров СССР Н.С. Хрущева. Ко всему прочему «неделя порабощенных наций» совпала с намеченным на конец июля визитом вице-президента США Р. Никсона в Москву. Н.С. Хрущев не без основания расценил акцию Конгресса как вызов СССР и провокацию против развития советско-американских отношений на принципах равноправия и мирного сосуществования. Приезд Р. Никсона в Москву под шум пропаганды Вашингтона о порабощенных нациях лишь обострил советско-американские отношения. Сенатор Дуглас постарался заверить Советское правительство в том, что антисоветская направленность резолюции не была случайной. Он заявил: «Советский премьер прав в одном: принятие этой резолюции — это часть кампании по дискредитации коммунизма и имеет цель нанести удар по коммунизму в одном из его уязвимейших мест — контроль над различными национальными группами».

Объясняя эти контрпропагандистские соображения, руководитель Всеамериканской конференции по борьбе с коммунизмом Ф. Макнамара подчеркивал: «Москва требовала самоопределения во всех частях света в течение многих лет, постоянно бросая обвинения в колониализме в отношении западных держав и требуя, чтобы народ в Латинской Америке, который якобы порабощен американским империализмом, народы Азии, Африки и так далее получили возможность определять свою форму правления, получили независимость. И вот, по сути дела, впервые Соединенные Штаты официально бросили вызов Хрущеву в этом вопросе. Мы… потребовали, чтобы он позволил самоопределиться нациям, которые он, великий империалист, поработил».

Организаторы кампании стремились также развенчать представление о советских научно-технических достижениях, объявляя их «потемкинскими деревнями». Лев Добрянский утверждал, что «хрущевские спутники, лунники, ракетники — это средство отвлечь внимание… от постоянного порабощения более чем двадцати наций в ваших огромных империях».

Поскольку признание в лице СССР равноправного партнера лежало в основе развития отношений мирного сосуществования с США, авторы резолюции о «неделе порабощенных наций» атаковали политику мирного сосуществования, энергично' проводившуюся советским руководством, и поддержку этой политики в США. «После запуска спутника в этой стране зазвучали странные речи, — говорил Добрянский. — Их стенания о сосуществовании или взаимном уничтожении, урегулировании или войне, эволюции или революции, разоружении или гибели и прочие прилипчивые темы… не являются принципами действия».

Советской политике мирного сосуществования противопоставлялась активная психологическая война против Советского Союза для достижения военно-политической победы. «Главная борьба, — подчеркивал конгрессмен Флад, — не в ядерной, военной или экономической области, а, скорее, в общей тотальной пропаганде и психологической сфере, охватывающей все другие отдельные области… Именно в этом виде войны, которую ведет Москва, а до этого вел Санкт-Петербург, мы должны сравняться и победить».

Поддержав Флада, член палаты представителей Конгресса США Дорн посетовал, что «в течение многих лет США были в обороне». Принятие плана Флада, по мнению Дорна, «заставило бы Советский Союз за пять минут уйти в оборону». Переход к активному наступлению означал не только непризнание послевоенных изменений в Европе, но и игнорирование государственного суверенитета СССР. Эту особенность резолюции 1959 года сознавали ее авторы.

Оценивая эффект резолюции через год после ее принятия с точки зрения внешнеполитической стратегии США, ее автор Лев Добрянский заявлял: «Эта резолюция открывает нам много каналов, много измерений в области пропаганды, дипломатии, даже в экономической области». Л. Добрянский особо подчеркивал возможность использования межнациональных противоречий для ослабления мощи СССР: «Большинство ресурсов СССР сосредоточено в нерусских областях: сельское хозяйство на Украине, Туркестане и Грузии, уголь на Украине и Туркестане, нефть в Азербайджане и Идель-Урале, 90 процентов марганца в Грузии и на Украине, железная руда на Кавказе и Украине… Сорок три процента вооруженных сил СССР — это не русские».

По сути, это означало переход к борьбе, направленной на раскол Советского Союза, ослабление его военно-стратегического потенциала путем провоцирования межнациональной розни и сепаратистских настроений. Эти расчеты воплощались в планах, постоянно разрабатывавшихся в государственных учреждениях США и других странах Запада. Эти планы предполагали тщательную координацию антисоветских выступлений как на национальных окраинах СССР, так и в его центре.




Глава 5

Прибалтика — кузница, житница и здравница СССР


В 60-х — начале 80-х годов планы разрушения СССР казались несбыточными. Советский Союз укреплялся с каждым годом, а разрыв между ним и передовыми капиталистическими странами по уровню производства неуклонно сокращался. Доля Советского государства в мировом промышленном производстве возросла с 3 % в 1917 году до 20 % в начале 80-х годов. Выступая с отчетным докладом на XXV съезде КПСС (1976 г.), Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев заявлял: «Еще внушительнее стал перечень важных видов продукции, по объемам производства которых Советский Союз вышел на первое место в мире. К углю, железной руде, цементу и ряду других продуктов в последние годы добавились сталь, нефть, минеральные удобрения».

На каждом съезде КПСС руководители Компартий Латвии, Эстонии, Литвы в своих выступлениях говорили о грандиозном скачке в развитии трех республик, совершенном ими за годы Советской власти, и подчеркивали собственные успехи в соревновании со странами Запада. А.Э. Восс заявлял на XXIV съезде КПСС: «Всего лишь 20 с небольшим лет составляет период мирного экономического развития Латвийской ССР, если вычесть годы войны и первые послевоенные годы, ушедшие на восстановление хозяйства. За эти годы созидательного труда республика прошла путь, равный целому столетию. В 27 раз увеличился объем промышленного производства по сравнению с уровнем довоенного 1940 года. Среднегодовые темпы прироста промышленной продукции в Советской Латвии за последние 20 лет составляли 11,7 %. В Дании за тот же период они составляли 5 %, в Швеции — 5,1 %, в Норвегии — 5,3 %… Наша республика на душу населения производит в год более 700 килограммов молока, тогда как Франция — около 650, ФРГ и Швеция — примерно 400 килограммов. Производство мяса на душу населения составляет: в Латвийской ССР — 85 килограммов, в ФРГ — 73, в Швеции — 61 килограмм».

Каждая пятилетка знаменовалась новыми значительными шагами в развитии народного хозяйства трех республик. Говоря об итогах пятилетки 1966–1970 годов, И.Г. Кэбин в своем выступлении на XXIV съезде КПСС заявил: «Промышленное производство выросло в 1,5 раза, перевыполнены задания по производству многих важнейших видов промышленной продукции. Уровень производительности труда в промышленности, предусмотренный на конец пятилетки, был достигнут досрочно. В настоящее время только годовой прирост промышленного производства более чем в 2 раза превышает весь объем выпуска промышленной продукции Эстонии 1940 года».

Через пять лет на XXV съезде И.Г. Кэбин докладывал: «Прирост промышленной продукции за девятую пятилетку в республике составил 41 % против 36–39 % по Директивам XXIV съезда КПСС. Перевыполнено задание пятилетнего плана по росту производительности труда в промышленности. За счет повышения производительности труда в промышленности получен почти весь прирост промышленной продукции… Производство продуктов сельского хозяйства в колхозах и совхозах Эстонской ССР увеличилось по сравнению с 1970 годом на 25 %, а производительность труда — на 33 %. В 1975 году по сравнению с 1970 годом государству продано больше зерна на 48 %, картофеля — на 47, овощей — на 18, мяса — на 31, молока — на 29, яиц — на 42 %».

На следующем, XXVI съезде КПСС, состоявшемся в 1981 году, новый первый секретарь ЦК Компартии Эстонии К.Г. Вайно говорил: «Опираясь на бескорыстную помощь братских народов нашей страны, и прежде всего великого русского народа, республика добилась новых крупных успехов. Интенсивно развивалась экономика. Произведено продукции столько же, сколько за седьмую и восьмую пятилетки, вместе взятые. По темпам роста объема промышленного производства досрочно достигнут уровень, намеченный Основными направлениями экономического и социального развития на десятую пятилетку.

Это достижение получило высокую оценку в теплом и сердечном приветствии Леонида Ильича Брежнева. (Аплодисменты.) Увеличились объемы и интенсивность производства продуктов животноводства. На 100 гектаров сельхозугодий сейчас производится 186 центнеров мяса и 809 центнеров молока. Среднегодовой надой на корову за пятилетку возрос на 200 килограммов и составляет 3636 килограммов».

Об аналогичных достижениях постоянно говорил на съездах партии и руководитель Латвии А.Э. Восс. На XXIV съезде КПСС он заявлял: «Объем промышленного производства в республике за прошлое пятилетие (1966–1970 гг. — Авт.) увеличился на 56 % вместо 50 %, предусмотренных Директивами XXIII съезда КПСС. Три четверти прироста промышленной продукции было обеспечено за счет прироста производительности труда… В течение пятилетки построено вновь 59 предприятий и крупных цехов на действующих предприятиях… Возросли урожаи сельскохозяйственных культур, особенно зерновых. Если в 1966 году было получено в среднем с гектара по 11,9 центнера зерна, то в 1970 году — 23,1 центнера, или почти в 2 раза больше. Это самый высокий урожай зерновых культур за всю историю Латвии».

Через пять лет А.Э. Восс сообщал делегатам XXV съезда КПСС, что в Латвии «работники промышленности досрочно справились с осуществлением Директив XXIV съезда КПСС по объему производства промышленной продукции. Причем почти весь ее прирост получен за счет повышения производительности труда. В течение минувшего пятилетия был введен в строй ряд важнейших народнохозяйственных объектов, сооружение которых было предусмотрено Директивами XXIV съезда… В результате интенсификации сельскохозяйственного производства, благодаря самоотверженному труду работников сельского хозяйства, несмотря на сложные погодные условия, республика выполнила и перевыполнила планы продажи государству всех основных продуктов животноводства и земледелия».

Еще через пять лет А.Э. Восс в своей речи на XXVI съезде КПСС говорил: «В Советской Латвии, как и во всей стране, за годы десятой пятилетки произошли большие изменения в развитии экономики, науки и культуры, в повышении благосостояния трудящихся. Республика на 25 дней раньше срока завершила планы пяти лет по реализации промышленной продукции. Сверх плана страна получила почти на 500 миллионов рублей различных изделий, значительную часть которых составляют товары народного потребления. За прошедшие годы на 21 % увеличился национальный доход. По производству его на душу населения Советская Латвия занимает одно из первых мест в стране. Более чем в 3 раза вырос объем продукции высшей категории качества, и нам приятно, что Леонид Ильич Брежнев отметил в докладе нашу работу по повышению качества продукции».

Говоря о сельскохозяйственном производстве за 1976–1980 годы, А.Э. Восс заметил: «Среднегодовой объем государственных закупок скота и птицы в десятой пятилетке увеличился по сравнению с предыдущей на 12 %, молока — на 7 и яиц — на 34 %. Конечно, на результатах не могли не сказаться исключительно сложные погодные условия последних трех лет пятилетки. Однако благодаря самоотверженному труду работников сельского хозяйства и городского населения, большой и многообразной помощи Политбюро ЦК КПСС, своевременно оказанной республике по инициативе товарища Леонида Ильича Брежнева, нам удалось значительно ослабить удары стихии и свести потери к минимальным размерам. Для скорейшего преодоления последствий непогоды ЦК Компартии Латвии принял в начале 1979 года дополнительные меры по наращиванию производства основных продуктов животноводства, и прежде всего мяса, за счет ускоренного развития свиноводства. В результате колхозы и совхозы республики сумели увеличить в прошлом году по сравнению с 1979 годом производство мяса на 17 %, в том числе свинины — на 23 %».

Схожие примеры успешного развития своей республики приводил в своих речах на съездах партии и руководитель Компартии Литвы. На XXIV съезде КПСС А.Ю. Снечкус сообщал о выполнении хозяйством республики пятилетки 1966–1970 годов: «Объем промышленного производства… возрос на 74 %. Введено в строй несколько десятков промышленных предприятий и цехов. Основные промышленно-производственные фонды увеличились почти в два раза; выросли новые промышленные районы. Промышленной продукции выпускается теперь в 31 раз больше по сравнению с буржуазными временами».

Снечкус напоминал: «Когда у власти стояла буржуазия, Литва была экономически отсталой, лишенной каких-либо серьезных перспектив развития. Промышленность и сельское хозяйство переживали застой, свирепствовала безработица. В поисках куска хлеба десятки тысяч людей были вынуждены эмигрировать за океан, но и там их ждали не золотые горы, а та же эксплуатация, то же капиталистическое иго. Теперь все это уже безвозвратно ушло в — историю. Сегодняшняя Литва — это цветущая Советская Социалистическая Республика, равная среди равных в великой семье народов СССР. В республике решены сложнейшие социальные проблемы — индустриализация, переустройство сельского хозяйства на социалистической основе, культурная революция. Это создало прочную основу для стремительного роста экономики и преобразования духовной жизни народа».

Через пять лет новый первый секретарь ЦК Компартии Литвы П.П. Гришкявичус сообщал XXV съезду КПСС: «Свой долг перед Родиной с честью выполнил рабочий класс Литовской ССР. За девятую пятилетку объем промышленной продукции возрос на 49 %. Сверх плановых заданий реализовано продукции более чем на полмиллиарда рублей, в том числе на 200 миллионов рублей товаров народного потребления… Объем промышленного производства за годы Советской власти в Литве увеличился более чем в 46 раз».

Говоря об итогах выполнения пятилетнего плана за 1971–1975 годы по сельскому хозяйству, П.П. Гришкявичус заявил: «Минувшее пятилетие по климатическим условиям было наиболее трудным по сравнению с предыдущими, но и в этих условиях среднегодовой объем валовой продукции сельского хозяйства в общественном секторе увеличился по сравнению с предыдущей пятилеткой на 23,5 %. В хозяйствах всех категорий в среднем на 100 гектаров сельскохозяйственных угодий в 1975 году получено 759 центнеров молока и более 173 центнеров мяса в живом весе… Теперь в среднем на год на душу населения в республике производится по 820 килограммов молока, 132 килограмма мяса».

Еще через пять лет П.П. Гришкявичус на XXVI съезде КПСС говорил: «Все отрасли народного хозяйства в десятой пятилетке продвинулись вперед по пути повышения производства и улучшения качества работы. Объем промышленного производства за пятилетие увеличился почти на 27 %, в том числе товаров народного потребления — на 22 %. Республика выполнила планы по реализации продукции, установленные на годы десятой пятилетки, 12 декабря 1980 года. Удельный вес продукции высшей категории качества в минувшем году составил 20 %. Введены в строй все народнохозяйственные объекты пятилетки».

Остановившись на итогах пятилетки 1976–1980 годов в области сельского хозяйства, П.П. Гришкявичус сказал: «Благодаря мудрой аграрной политике партии, несмотря на трудности, связанные с крайне неблагоприятными погодными условиями последних трех лет, среднегодовой объем валовой продукции сельского хозяйства в общественном секторе увеличился на 15 %. Прирост валового сбора зерна в среднем за год составил 17 %, производства мяса — 19, молока — 16 и яиц — 48 %. Нам удалось сохранить наивысший среди союзных республик уровень производства животноводческой продукции в расчете на душу населения и выполнить задание пятилетнего плана по закупкам большинства видов сельскохозяйственной продукции. (Аплодисменты.) В эти трудные для сельского хозяйства годы мы, как и другие советские республики, постоянно чувствовали отеческую заботу партии и Советского правительства. Нам оказывали поддержку кормами, некоторыми продуктами питания. За братскую помощь мы глубоко благодарны всем советским народам, и в первую очередь великому русскому народу. (Аплодисменты.) За эту щедрую помощь, за великую заботу о делах и нуждах Советской Литвы коммунисты республики поручили нам, делегатам XXVI съезда партии, передать глубокую и сердечную благодарность Центральному Комитету КПСС, правительству страны, лично Вам, дорогой Леонид Ильич. (Аплодисменты.)».

Достижениям трех республик способствовали и всесоюзные цены на энергоносители, которые были существенно ниже тех, что существовали на мировом рынке. В Прибалтике своих энергоносителей, за исключением торфа и горючих сланцев, было недостаточно. В своем выступлении на XXIV съезде КПСС (1971 г.) первый секретарь Компартии Латвии А.Э. Восс подчеркивал: «Как известно, Латвия бедна природными ископаемыми. На ее территории нет ни железных, ни иных руд, ни каменного угля, ни нефти. Залежи торфа и водные ресурсы Даугавы — вот, по существу, и все наши богатства. Надо ли говорить, какое решающее значение в этих условиях имеет тот факт, что республика наша развивает свою экономику в едином строю с братскими советскими народами, входит в единый народнохозяйственный комплекс СССР, опирается на сотрудничество со всеми народами Советской страны при едином планировании и централизованном руководстве. Вхождение Латвии в состав Советского Союза коренным образом изменило ее экономическое положение. С этой поры она имеет гарантированную мощную сырьевую базу и неограниченный рынок для сбыта своей продукции».

Через 10 лет в своем выступлении на XXVI съезде КПСС А.Э. Восс говорил: «Мне хочется еще раз подчеркнуть тот неоспоримый факт, что без братской интернациональной поддержки и бескорыстной помощи со стороны народов Советского Союза, без надежной опоры на единый народнохозяйственный комплекс страны небольшая, веками угнетавшаяся Латвия никогда не сумела бы даже приблизиться к уровню тех достижений, которые очевидны сейчас всему миру». То же самое можно было сказать и про Литву, и про Эстонию.

Развитию Прибалтики способствовали и усиленные финансовые дотации за счет Российской Федерации и еще 2–3 союзных республик, крупные капиталовложения в развитие промышленности, сельского хозяйства, транспортной системы, жилья и многого другого. В своем выступлении на XXV съезде КПСС (1976 г.) первый секретарь ЦК Компартии Литвы П.П. Гришкявичус высоко оценил значение помощи народам Прибалтики в их развитии: «Трудящиеся республики хорошо осознают, что все наши достижения стали возможными только благодаря ленинской национальной политике нашей партии, непоколебимой дружбе советских народов, все более крепнущим отношениям их братского сотрудничества. Поистине неоценима помощь, оказываемая нам всеми братскими народами, и прежде всего великим русским народом, который своим самоотверженным трудом во имя коммунизма, щедростью своего сердца снискал любовь и уважение всех народов нашей многонациональной страны».

Если же принять на веру бесконечно повторяемое ныне в Прибалтике утверждение о том, что прибалтийские республики (а также другие союзные республики) являлись колониями, то получалось, что Советский Союз являлся самой необычной колониальной империей в мировой истории, в которой «колонии» развивались более быстрыми темпами, чем «метрополия», получали финансовые дотации за счет «метрополии», а население жило зажиточнее, чем население «метрополии».

Вопреки западной пропаганде, Эстония, Латвия и Литва отнюдь не были источниками колониальных товаров, как это обычно бывало со странами, порабощенными империалистами. Курс на ускоренное развитие промышленности, и особенно машиностроения, привел к тому, что по ряду отраслей производства прибалтийские республики вышли на передовые места в СССР. В то время как численность населения Латвии составляла лишь 0,9 % от населения СССР, на эту республику в 1989 году приходилось 22 % всесоюзного производства АТС, 58 % производства телефонных аппаратов, 17 % — радиоприемных устройств, 21 % — магнитол, 29 % — холодильных установок, 19 % — автобусов, 31 % — пассажирских магистральных вагонов, 43 % — доильных установок. Существенный вклад в экономику СССР вносили и быстро развивавшиеся промышленные производства Литвы и Эстонии.

В то же время прибалтийские республики играли значительную роль и в обеспечении населения СССР продуктами сельского хозяйства, особенно животноводства, а также рыбой. Эстония, Латвия и Литва занимали первые три места по степени энерговооруженности труда в сельском хозяйстве, существенно обгоняя соответствующие показатели по всей стране. В Литве был достигнут наивысший среди союзных республик уровень производства животноводческой продукции в расчете на душу населения. Обращая внимание на высокую производительность сельского хозяйства Эстонии, И.Г. Кэбин в своей речи на XXV съезде КПСС говорил: «Сельское хозяйство республики, где в колхозах и совхозах работает только 100 тысяч человек, продает государству более 1 миллиона тонн молока, более 200 тысяч тонн скота и птицы, почти 300 миллионов яиц и, кроме того, картофель, овощи, зерно и другие продукты. В этом проявилась сила аграрной политики нашей партии, которую настойчиво проводят в жизнь ЦК КПСС и лично Леонид Ильич Брежнев. (Продолжительные аплодисменты.)»

Если «товарищ Саахов» из известного фильма говорил, что Кавказ — это всесоюзная кузница, всесоюзная житница и всесоюзная здравница, то по схожим причинам можно было так же назвать и Прибалтику. Край славился не только своим промышленным производством и сельским хозяйством, но также развитой сферой отдыха. Такие приморские курорты, как Юрмала, Паланга, Пярну, санатории и дома отдыха в других городках Прибалтики, туристские базы трех республик были чрезвычайно популярны в СССР.

Рост производства различных промышленных и сельскохозяйственных товаров широкого потребления для всесоюзного рынка на основе постоянного повышения производительности труда, а также доходы от отдыхающих приносили немалые выгоды населению Эстонии, Латвии и Литвы, способствовали благосостоянию местного населения Прибалтики и ставили его в более выгодное положение по сравнению с остальными регионами СССР.

В этих республиках рост розничного товарооборота государственной и кооперативной торговли (включая общественное питание) с 1940 по 1982 год опережал темпы роста в СССР. В то время как эти данные для СССР показали прирост в 11 раз, для Эстонии товарооборот вырос в 13 раз, в Латвии — в 14 раз, в Литве — в 17 раз.

Социальные блага, гарантированные всем советским людям сразу же после установления Советской власти (в Прибалтике — с 1940 по 1941 год, а затем после освобождения от гитлеровской оккупации в 1944–1945 годах), расширялись, а доля затрат на многие виды коммунальных услуг в бюджете советских трудящихся (плата за которые оставалась неизменной) сокращалась по мере неуклонного роста заработной платы. Доступными были цены на железнодорожный транспорт и авиабилеты. Это позволяло многим советским гражданам ежегодно проводить свой отпуск за пределами своего местожительства, встречаться с родными, живущими вдали от них.

Как и во всех советских социалистических республиках, в трех республиках Прибалтики не было безработицы. Разница между доходами существовала, но не была слишком большой. Минимальная заработная плата была в два раза меньше средней, а максимальные заработки большинства высокооплачиваемых людей превышали среднюю плату в 2–3 раза. Минимальная и средняя заработная плата большинства работающих постоянно увеличивалась во всех советских республиках.

В 1989 году среднемесячная заработная плата в СССР составляла 240,4 рубля. По этому показателю среди союзных республик первое и второе места разделяли Эстония и Литва — 270,1 рубля, третье — Латвия — 249,9 рубля. Если среднемесячная заработная плата работников сельского хозяйства по СССР составляла 235,8 рубля, то среди союзных республик на первом месте стояла Эстония — 300,9 рубля, на втором — Латвия — 260,9 рубля, на пятом — Литва — 242 рубля. Среднемесячная оплата труда колхозников в СССР составляла 200,8 рубля. На первом месте в СССР по этому показателю находилась Эстония — 317,6 рубля, на втором месте — Латвия — 264,2 рубля, на третьем — Литва — 257,3 рубля.

К 1982 году сумма среднего вклада в сберегательных кассах советского человека равнялась 53 % средней годовой заработной платы. Каждый третий житель страны имел такие вклады. Ежегодно эти вклады продолжали расти.

О более высоком уровне благосостояния прибалтийских республик свидетельствовал и средний размер вклада в сберегательные кассы. В 1982 году Литва занимала первое место в СССР по этому показателю — 1820 рублей. После Грузии, Армении и Туркмении, занявших второе, третье и четвертое места, не в малой степени за счет производства субтропических фруктов, следовала Эстония (1398 рублей), а затем Латвия — 1260 рублей. Эти показатели были выше, чем для СССР в целом (1143 рубля) и РСФСР (1119 рублей).

Рост денежных накоплений у советских людей и одновременный рост производства потребительских товаров позволял им повысить качественный уровень своего быта. Если в 1960 году из 100 советских семей 8 имели телевизоры, 4 — холодильники и 4 — стиральные машины, то к концу 1982 года телевизоры были в 91 семье, в 89 — холодильники и в 70 имелись стиральные машины. И в этом отношении Эстония, Латвия и Литва опережали другие союзные республики. Правда, Советская страна по-прежнему заметно отставала от развитых стран мира по автомобилизации населения, но ускоренный рост производства легковых автомобилей с середины 60-х годов создавал почву для оптимизма и в этом отношении.

Успешно решалась и другая острая проблема страны — жилищная. Быстрая урбанизация страны, разрушения городов во время Второй мировой войны вызвали острый дефицит жилья. Начиная с 1957 года темпы жилищного строительства выросли в 4 раза, и ежегодно строилось более 2 миллионов городских квартир. Количество людей, вынужденных жить в так называемых коммунальных квартирах, в которых проживала не одна семья, или в неблагоустроенных жилищах, постоянно сокращалось, а надежды молодоженов приобрести самостоятельную квартиру неуклонно росли. При этом оплата за государственное жилье, которым пользовалось подавляющее большинство городского населения страны, и коммунальные услуги составляли менее 3 % от семейного бюджета рабочей семьи. Лишить человека его «жилой площади» было невозможно.

В Прибалтике средняя обеспеченность жильем одного человека была выше, чем в других республиках (в Литве было 18,1 квадратного метра на человека, в Эстонии — 20,8 квадратного метра; в РСФСР — 14,7 квадратного метра).

Важнейшим условием уверенности советских людей в своем будущем стали государственные гарантии здоровья. Бесплатность социалистического здравоохранения позволяла любому человеку получать и самое элементарное лечение, и дорогостоящую медицинскую помощь, включая сложные хирургические операции, в течение всей его жизни. В стране постоянно росло число медицинских учреждений и количество специалистов, способных оказывать медицинские услуги. Быстро развивалась система здравоохранения в республиках Прибалтики. Если в 1940 году в Литве было 2 тысячи врачей, то в 1986 году — 15,8 тысячи, в Латвии в 1940 году — 2,5 тысячи, в 1986 году — 12,8 тысячи, в Эстонии в 1940 году —1,1 тысячи, в 1986 году — 7,4 тысячи. Улучшалось и здоровье населения. М.Ю. Крысин замечал, что в 1940 году детская смертность в Латвии была одной из самых высоких в Европе, а средняя продолжительность жизни не превышала 58 лет. К началу 70-х годов люди стали жить в среднем до 70 лет, а детская смертность сократилась в 5 раз. Средняя продолжительность жизни литовца в 1975 году составляла 72 года. Такие же улучшения жизни произошли и в Эстонии.

Экономический и социальный прогресс страны сопровождался подъемом образования и культуры. Население СССР становилось все более образованным. С 1964 по 1982 год число учащихся возросло с 71,8 миллиона человек до 105,7 миллиона. Постоянно росло количество театров, кинотеатров и их зрителей. И это несмотря на растущую популярность телевидения. Кинофильмы и телефильмы, созданные тогда, до сих пор демонстрируют по телевидению. В эти годы создали свои произведения многие писатели, ставшие гордостью отечественной русской литературы. Они имели многомиллионную читательскую аудиторию. Только за этот период число журналов увеличилось в 1,5 раза, а их тираж увеличился в 2 раза. Тиражи нескольких литературных и общественно-политических журналов превышали сотни тысяч. Все чаще в журналах публиковались статьи на самые важные темы современного развития, вызывавшие бурные дискуссии в обществе.

Культура и образование быстро развивались и в Прибалтике. Особенно был заметен прогресс в Литве, в которой после 1940 года была еще актуальной проблема ликвидации неграмотности и малограмотности. В 1976 году в своем выступлении на XXV съезде КПСС П.П. Гришкявичус сообщал: «Сейчас каждый третий занятый в народном хозяйстве Литвы человек имеет высшее, незаконченное высшее или полное среднее образование. В производственной деятельности все теснее, органичнее соединяются физический и умственный труд». К 1982 году Литва опережала всесоюзный уровень по относительной доле учащихся в общеобразовательных школах (по СССР — 163 на 10 тысяч населения; в Литве — 171 на 10 тысяч) и студентов в высших учебных заведениях (по СССР — 195 студентов на 10 тысяч населения; в Литве — 202 студента на 10 тысяч). В 1940 году в Литве было 6 тысяч студентов, в 1986 году — 64,9 тысячи, в Латвии в 1940 году — 9,9 тысячи, в 1986 году — 43,3 тысячи, в Эстонии в 1940 году — 4,8 тысячи, в 1986 году — 23,4 тысячи.

Поскольку же значительное число студентов прибалтийских республик обучалось в советских вузах за пределами Прибалтики, то неудивительно, что в трех республиках был создан большой потенциал высококвалифицированных преподавателей и ученых. По относительной доле кандидатов и докторов наук Латвия и Эстония даже несколько опережали всесоюзный уровень (по СССР — 17 кандидатов и докторов наук на 10 тысяч человек населения; в Латвии — 18 на 10 тысяч, в Эстонии — 20 на 10 тысяч). Литва же занимала место, отвечавшее всесоюзному уровню (17 на 10 тысяч).

Статистика свидетельствует о том, что культура в Прибалтике развивалась более быстрыми темпами, чем в других союзных республиках. В то время как библиотечный фонд в стране с 1940 по 1982 год вырос в 9,1 раза (в РСФСР — в 8,1 раза), он увеличился в 10,5 раза в Латвии, в 12,6 раза — в Эстонии, в 35 раз — в Литве. По числу книг в библиотеках всех видов Эстония, Латвия и Литва (29 книг на одного жителя) существенно опережали общесоюзный показатель (17,4 книги).

Важным показателем развития национальной культуры является число музеев и их посещаемость. В то время как в СССР один музей приходился на 160 тысяч человек, в Литве один музей обслуживал в среднем 90 тысяч человек, в Латвии — 38 тысяч, в Эстонии — 23 тысячи. При этом если посещаемость музеев в СССР в год составляла 0,6 чел., то в Латвии — 1,5 чел., в Эстонии — 1,6 чел., в Литве — 1,7 чел.

Один театр в Советском Союзе приходился на 441 тысячу человек, а в Литве — на 318 тысяч, в Латвии — на 256 тысяч, в Эстонии — на 167 тысяч. В то время как в СССР ежегодная посещаемость театров составляла 0,4 раза на одного человека, в Литве она составляла 0,5, в Латвии — 0,7, в Эстонии — 0,9 раза. Лишь по ежегодному посещению киносеансов на одного человека Литва (15 раз) и Латвия (14 раз) несколько отставали от всесоюзного уровня (16). Эстония же и тут опережала страну (20 раз). По числу экземпляров журналов и других периодических публикаций, изданных на одного человека, Литва (12,5), Эстония (18,5), Латвия (22,5) также обгоняли всесоюзный уровень (11,5).

Факты свидетельствовали против утверждений зарубежной пропаганды о языковой ассимиляции прибалтийских республик. В то время как с 1940 по 1982 год число книг и брошюр, изданных на русском языке, возросло в 1,8 раза, а их тираж — в 4,7 раза, на латышском языке было издано в 3,9 раза больше книг и брошюр, а их тираж возрос в 5,2 раза. Для литовского языка соответствующие цифры — 5 и 5. Для эстонского — 6 и 5,5.

Даже апологеты сепаратизма были вынуждены признать, что за десятилетия Советской власти в Прибалтике были достигнуты огромные успехи в развитии культуры и национального самосознания. Р. Мисиунас и Р. Таагепера писали в начале 80-х годов: «Прежние наблюдатели преувеличивали культурную ассимиляцию в Советском Союзе. Отмечая ограниченную политическую и экономическую автономию республик в Советском Союзе, эти наблюдатели недооценили импульс для национального самосознания, который исходил от факта самого существования национальных республик, не говоря уже об их вполне реальной культурной автономии. Прибалтийские нации вполне использовали свои возможности… Благодаря этому они по сравнению с 1940 годом существенно увеличили свою историческую глубину в качестве современных наций. В 1980 году прибалтийские народы имеют 60 лет, а не 20 лет существования университетов и административных учреждений республиканского уровня, использующих родные языки… Этот рост социокультурной глубины, может быть, является самым важным соображением. Большое число молодых прибалтов в 1980 году не видели в дедушках с высшим образованием ничего необычного. Сорок лет назад это было крайне необычно. Вместо яростных деклараций, окрашенных сомнениями, о том, что его соотечественники так же способны, как и представители любой другой нации Запада, прибалты 1980 года принимали такое равенство как самоочевидное».

Казалось, что становление и развитие национальных культур не противоречит укреплению дружеских связей советских народов. «Братская дружба народов СССР», о которой говорилось в официальных речах, была предметом постоянного культивирования. Еще до поступления в школу дети всей страны читали книжки и смотрели мультфильмы, героями которых были персонажи из сказок и легенд народов Севера и Закавказья, Прибалтики и Средней Азии. Любой торжественный концерт, каких было немало в советское время, превращался в парад искусств многонациональной страны. На сцену или огромное поле стадиона выбегали в пляске танцоры национальных ансамблей, звучали мелодии разных народов, исполнявшиеся на традиционных музыкальных инструментах. Празднования годовщин со дня рождения классиков национальных литератур, видных государственных деятелей прошлого различных народов СССР превращались в события общенационального значения.

Благодаря пропаганде культурного наследия союзных республик и постоянно развивавшимся культурным связям все народы СССР получили возможность знакомиться с творениями лучших писателей, художников и композиторов Эстонии, Латвии и Литвы. Драматические артисты и певцы из трех прибалтийских республик стали любимцами всесоюзной аудитории.

Развивались и связи на уровне межличностного общения. Не только природа Прибалтики с ее приморскими пляжами, озерами, лесами и реками привлекала советских людей, посещавших три республики. Многим нравились и умение жителей Эстонии, Латвии и Литвы создавать уютные условия для жизни и отдыха людей. Возникали и развивались дружеские отношения между жителями Прибалтики и представителями других народов СССР по мере роста многонациональных городов, предприятий и учреждений. К началу 80-х годов в СССР 15 % всех браков были заключены между представителями разных национальностей. Такие же браки заключались и с представителями прибалтийских народов.

Принятая на XVII съезде КПСС новая партийная программа утверждала: «Ушла в прошлое национальная рознь, нормой жизни стали братская дружба, тесное сотрудничество и взаимопомощь всех народов СССР… Национальный вопрос, оставшийся от прошлого, в Советском Союзе успешно решен».




Часть VIII

РАЗРУШЕНИЕ СОВЕТСКОЙ СТРАНЫ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ





Глава 1

Подспудные течения


Несмотря на преобладание оптимистических оценок достигнутого и перспектив своего развития, в отчетах на съездах КПСС в 70-х — первой половине 80-х годов руководители компартий прибалтийских республик не раз упоминали об идейно-политической борьбе, которая велась вокруг Прибалтики за ее пределами и проявлялась в общественном климате трех республик.

На XXIV съезде КПСС (1971 г.) А.Э. Восс говорил: «Мы не можем ни на минуту забывать, что живем в условиях неутихающей идеологической борьбы, которую ведет против мира социализма империалистическая пропаганда… Идеологические противники всех мастей стремятся поколебать единство народов Советского Союза и стран социалистического содружества, оживить националистические настроения и предрассудки. Выслуживаясь перед империалистическими разведками, злобно клевещут на дружбу и единство советских народов выброшенные на свалку истории главари латышского эмигрантского отребья. Без зазрения совести они распространяют лживые утверждения, будто в СССР существует угнетение национальных меньшинств, будто Россия всегда остается для Прибалтики «чужой страной». На удочку националистических басен попадаются лишь единицы, лишь отдельные политически незрелые люди. Но мы и с этим не можем мириться, мы всегда должны быть бдительны по отношению ко всем и всяким националистическим и антисоветскими проискам… Партийная организация республики… всегда давала и дает решительный отпор буржуазно-националистической пропаганде, лжи и клевете. Мы требуем от всех партийных организаций давать принципиальную политическую оценку любым проявлениям буржуазно-националистических взглядов и разоблачать их носителей».

Об этом же говорил на том же съезде А.Ю. Снечкус. Он, в частности, сказал: «В идеологической работе мы учитывали и впредь должны учитывать, что империалисты в борьбе против нас используют многообразный арсенал пропагандистских средств. Они используют против нас ревизионистские и левацкие элементы, эмигрантские националистические и сионистские организации, постоянно меняют свою тактику, не меняя, разумеется, стратегии борьбы против коммунизма». Внимание к проблеме сионизма было вызвано массовым отъездом из Литвы и Латвии в Израиль граждан еврейской национальности. В значительной степени он был спровоцирован призывом премьер-министра Израиля Голды Меир к евреям СССР в 1970 году вернуться на «историческую родину». (В Эстонии столь массовой эмиграции не наблюдалось. В этой республике было мало евреев, а поэтому выезд нескольких десятков человек в Израиль прошел незамеченным.)

Снечкус продолжал: «Буржуазные идеологи сейчас действуют более изощренно, прикрывая антикоммунизм мнимой заботой о судьбах советских людей. Но там, где им кажется выгодным, они не брезгуют и открытыми услугами уголовных преступников, подчас изображая их национальными героями. Так поступила недавно реакционная националистическая часть литовской эмиграции. Так поступили и их хозяева — американские империалисты». (Речь шла о захвате самолета, совершенного осенью 1970 года бандитами из Литвы Бразинкансами и убийстве ими стюардессы Курченко. Убийцы не были выданы советским властям, а после обретения свободы Бразинканс-сын убил Бразинканса-отца.)

Снечкус обратил особое внимание на следующее обстоятельство: «Прилагаются усилия к распространению яда буржуазного национализма, к притуплению классового сознания людей, подвергается яростным атакам национальная политика нашей партии. Не случайно и многочисленные путешественники, прибывающие к нам из западных и других стран, прежде всего интересуются межнациональными отношениями, состоянием национальной культуры, усиленно ищут подтверждения извращенных положений буржуазной пропаганды и, конечно, его не находят».

На том же съезде И.Г. Кэбин говорил: «Империалисты стремятся идейно разоружить наши народы и, прежде всего, опорочить ленинскую национальную политику, поколебать дружбу советских народов. Эту цель преследуют также стоящие на службе у империалистических разведок реакционные центры эмиграции, в том числе и эстонской, в ряде западных стран. Мы скажем: их потуги напрасны. (Аплодисменты.) Эстонский народ, как и все народы Советского Союза, идет сплоченным в едином строю советских народов, увеличивая свой вклад в строительство коммунизма. (Аплодисменты.)»

Однако через пять лет на XXV съезде КПСС вопросы международной идейно-политической борьбы за умы населения Прибалтики не получили столь активного освещения в речах руководителей компартий трех республик. И.Г. Кэбин лишь отчасти затронул эту тему в связи со своими обвинениями в адрес китайского руководства в том, что оно «оказывает поддержку самым реакционным силам в мире — от чилийских фашистов и южноафриканских расистов до отребьев реакционной эмиграции из Прибалтики». Кэбин заверил, что «коммунисты Эстонии и весь советский народ полностью поддерживают тот решительный отпор, который наша партия дает антисоветчикам любого типа». А.Э. Восс ограничился восхвалением «ленинской национальной политики КПСС, великой дружбы народов Союза ССР». П.П. Гришкявичус же заверил, что «коммунисты Советской Литвы, как и всей нашей страны, полны решимости и впредь делать все для воспитания трудящихся в духе социалистического патриотизма и интернационализма, общенациональной гордости советских людей. Мы и впредь будем делать все для того, чтобы углублялась и крепла ленинская дружба народов — величайшее завоевание социализма».

В таком же духе оценивали успехи своей работы по идейно-политической пропаганде руководители Латвии и Литвы на XXVI съезде КПСС. В своем выступлении А.Э. Восс заверил делегатов в том, что коммунисты Латвии принимают «меры для решительного улучшения всех форм коммунистического воспитания советских людей, повышения их сознательности и творческой активности, для безусловного выполнения постановления ЦК КПСС «О дальнейшем улучшении идеологической, политико-воспитательной работы». Особое внимание в работе партийных организаций республики уделяется вопросам воспитания трудящихся в духе братской дружбы народов нашей многонациональной Родины».

Схожими были и замечания П.П. Гришкявичуса по проблемам идеологической работы Компартии Литвы: «Более наступательный характер приобретает партийная пропаганда и агитация. Мы и впредь будем повышать политическую бдительность, давать решительный отпор инспирируемым из-за рубежа любым проявлениям буржуазной морали, рецидивов буржуазного национализма и антисоветизма, клеветническим выпадам прислужников империализма США — реакционных литовских эмигрантов».

Лишь К.Г. Вайно более подробно остановился на вопросах идеологической борьбы, указав на ее обострение в последнее время. В своем выступлении на XXVI съезде КПСС он указывал: «Эстония в силу своего географического положения находится на переднем крае идеологической борьбы, притом на таком участке, где огонь антисоветской пропаганды имеет очень большую плотность. В последнее время подрывные действия идеологических противников приняли особенно яростный и злобный характер. Они стали более коварными и изощренными. Все это иначе как психологической войной не назовешь. Буржуазные пропагандистские центры в один голос выступают против пролетарского интернационализма, всячески пытаются противопоставить социалистические нации одну другой, разжечь национальное чванство, породить аполитичность и обывательское равнодушие. Ответ на это один — замыслам буржуазных «стратегов» на размывание основ социализма никогда не суждено сбыться. (Аплодисменты.) Никаким идейным противникам — ни политиканам из-за океана, ни пекинским гегемонистам, ни эмигрантскому отребью, а также ни обывателю и мещанину — никому не будет позволено подрывать устои нашего общества, мешать нам жить и работать. (Аплодисменты.)».

Начало курса на перестройку советского общества, провозглашенного в апреле 1985 года новым Генеральным секретарем ЦК КПСС М.С. Горбачевым, не изменило высоких оценок, которые руководители прибалтийских республик давали в своих выступлениях на XXVII съезде КПСС (1986 г.) достижениям их народного хозяйства и помощи советских народов прибалтийским республикам. Судя по их выступлениям, дальнейшее развитие этого края виделось им, как и многим коммунистам и советским людям Эстонии, Латвии и Литвы, как непрерывное движение вперед к новым успехам во всех областях общественного развития. В своих выступлениях они констатировали продолжавшийся рост производства во всех сферах хозяйства, улучшение социального положения населения, расцвет образования, науки, культуры трех республик. Первый секретарь ЦК Компартии Литвы П.П. Гришкявичус в своем выступлении на XXVII съезде КПСС говорил об успешном перевыполнении республикой очередного одиннадцатого пятилетнего плана по промышленному производству: «Почти на 25 % возрос объем товарной продукции промышленности против 22 % по пятилетнему плану. Перевыполнено задание и по повышению производительности труда».

В своем выступлении на XXVII съезде первый секретарь ЦК Компартии Латвии Б.К. Пуго сообщал, что в республике «за три последних года продажа государству молока увеличилась на 33 %, мяса — на 24 и яиц — на 21 %». На этом же съезде К.Г. Вайно говорил: «Сто лет ушло у эстонского крестьянина, чтобы поднять среднегодовой надой от коровы с одной тысячи килограммов до двух. Тридцать лет — чтобы нарастить следующую тысячу, двадцать — чтобы с трех тысяч дойти до четырех. Конечно, каждый следующий килограмм прироста с этого уровня потребует еще больших усилий, иного качества труда. Но темпы в наше время и должны быть другими. Мы считаем, что следующий, 5-тысячный рубеж можно взять уже за две, максимум три пятилетки. Созданный в республике генетический потенциал молочного стада это позволяет. Только нам надо настойчивее наращивать кормовую базу».

Вместе с тем руководители прибалтийских республик в своих выступлениях на этом съезде больше, чем прежде, обращали внимание на возможности не только увеличения объема производства, но и улучшения качества продукции. Отметив в своем выступлении на XXVII съезде, что в Латвии «уже 58 % аттестуемой продукции отмечается Знаком качества и по этому показателю республика вышла на ведущие позиции в стране», первый секретарь Компартии Латвии Б.К. Пуго признал: «Однако качество, конкурентоспособность многих наших изделий на внешнем рынке еще не соответствуют сегодняшним требованиям. Поэтому в республике разработана комплексная программа — «Качество-90». Ее цель — в короткие сроки существенно поднять качество продукции и услуг, делать не только больше, но, главное, — лучше, достичь высшего мирового уровня». Завершение этой программы было намечено на 1990 год.

В своем выступлении на XXVII съезде первый секретарь ЦК Компартии Эстонии К.Г. Вайно рассказывал об эксперименте в легкой промышленности республики, направленном на то, чтобы «теснее увязать производство и торговлю… Год работы в условиях этого эксперимента показал, что надо идти глубже, дальше, с тем чтобы заказы торговли на все товары, в том числе и недорогие, полностью принимались промышленностью и на этом строился бы ее план. Может быть, на первых порах темпы роста производства в рублях и не будут такими, как сейчас. Но зато не будет и затоваривания, оседания товаров мертвым грузом на складах. Потом все это окупится сторицей».

Руководители прибалтийских республик жаловались на то, что выпуску товаров, отвечающих запросам населения на местах, порой мешают центральные московские учреждения. Так, К.Г. Вайно критиковал министра торговли СССР Г.И. Ващенко, которого «приходится уговаривать передать промышленности торговые базы». По словам К.Т. Вайно, «товарищ Ващенко Г.И. прислал письмо, в котором вообще предлагает прекратить эксперимент».

Первый секретарь ЦК Компартии Литвы П.П. Гришкявичус призывал на съезде: «Надо упростить порядок подготовки производства новых изделий массового спроса. Чтобы приступить к выпуску простейших изделий культурно-бытового назначения и хозяйственного обихода, сейчас надо получить согласие до двух десятков различных центральных организаций, которые, кстати, не несут никакой ответственности за скорейшее обновление продукции. Только на это нередко уходит до года».

Высмеивая бюрократические порядки, мешавшие выпуску товаров народного потребления, Б.К. Пуго рассказал такую историю: «Недавно наши конструкторы разработали невесть какой важный, но тоже нужный столовый прибор, который на всесоюзной выставке был признан лучшим. Но по существующему «порядку» его повезли в Свердловск, за тысячи километров от Риги, на согласование в головную организацию НИИчермета, а там у ложек не вписалось в отраслевой стандарт так называемое ребро жесткости… (Оживление в зале.) Вопрос должен быть поставлен именно ребром: не довольно ли возить по стране обыкновенную ложку, за качество которой могут и должны отвечать на месте сами разработчики и изготовители? (Аплодисменты)».

Однако эта критика чрезмерной бюрократизации хозяйственной жизни отнюдь не означала, что руководители прибалтийских республик ставили вопрос о пересмотре отношений между союзными республиками и Центром. В своих выступлениях на съездах партии руководители прибалтийских республик неизменно подчеркивали нерушимость Союза ССР, прочность дружбы советских народов, верность народов Прибалтики своему выбору, сделанному в 1940 году.

Как и на предыдущем съезде, К.Г. Вайно вновь обратил внимание на особое место Эстонии и Прибалтики в этой войне. Эстонский руководитель говорил: «Наша республика находится в прифронтовой полосе той психологической войны, которая развязана империализмом. Когда президент Рейган заявляет, что Соединенные Штаты не признают республик Советской Прибалтики, то это не просто слова. Они преломляются в разного рода провокационные действия. Сколько злобной лжи изливается на нас по разным каналам. Кричат о закате эстонской культуры, о потере самобытности, на разные лады муссируется пресловутый тезис о «русификации». В этой обстановке воспитание политической бдительности, классовую закалку населения, и особенно молодежи, защиту ценностей социализма мы ставим во главу всей нашей идеологической работы».

И все же тревожные ноты, которые можно было заметить в выступлении Вайно, уравновешивались его уверенностью в том, что коммунисты Эстонии сумеют «дать отпор» западной пропаганде. Вайно уверял, что после начала «перестройки» «легче стало вести воспитательную, контрпропагандистскую работу. И мы считаем своей обязанностью максимально использовать эту новую обстановку для повышения эффективности политической работы среди населения республики. Большую помощь в этом оказывает нам и постановление ЦК КПСС «Об участии руководящих кадров Эстонской ССР в политико-воспитательной работе среди трудящихся». Судя же по выступлениям руководителей Латвии и Литвы, не сказавших на съезде ни слова по поводу психологической войны, ее проблемы не казались им достаточно важными в начале горбачевской «перестройки».

Казалось, что перестройка свидетельствует лишь о непоколебимой прочности советского строя и постоянно растущей мощи нерушимого Советского Союза. Такие оптимистические оценки выражал и Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев в своем отчетном докладе XXVII съезду партии, заявив: «Если до войны и в первые послевоенные годы уровень экономики США казался трудно досягаемым, то уже в 70-е годы по научно-техническому и экономическому потенциалу мы существенно приблизились к нему, а по производству некоторых важнейших видов продукции — превзошли». Исходя из поступательного характера советского общества, новая программа партии, принятая единодушно на XXVII съезде КПСС (1986 г.), гласила: «Социализм в нашей стране победил окончательно и полностью».

Между тем за пределами СССР наращивались усилия с целью добиться демонтажа социалистической системы и распада Союза. Борьба за Прибалтику, которая велась за пределами СССР и о которой скупо говорили руководители прибалтийских республик в своих отчетах на съездах КПСС, не прекращалась ни на один день. Еще в 1962 году была создана организация «Американцы — за действия Конгресса с целью освободить балтийские государства». Усилия этой лоббистской группы получили отклик в резолюции № 416 палаты представителей США, в которой подтверждалась позиция Соединенных Штатов о непризнании насильственного включения балтийских государств Эстонии, Латвии и Литвы в Советский Союз. 13 ноября 1965 года в Нью-Йорке состоялся митинг выходцев из прибалтийских стран, завершившийся маршем к зданию ООН. Как сообщали авторы сборника «Латвийцы в Америке», «цель демонстрации состояла в том, чтобы привлечь внимание к советскому империализму в прибалтийских государствах и игнорированию человеческих прав латвийцев, литовцев, эстонцев». После этого митинга была создана организация «Балтийское обращение к ООН» (УБА), информационная служба которой распространяет пресс-релизы для 85 газет, а также радиостанций. Эта организация и ее отдел (Батун), по словам ее руководства, «ведет постоянное наблюдение за деятельностью ООН и проводит тактику лоббизма от имени прибалтов, когда обсуждаются соответствующие вопросы, поддерживает постоянные контакты с дипломатами в ООН. Делегации американских прибалтов наносят официальные визиты в отдельные представительства при ООН и в саму Организацию Объединенных Наций». Аналогичную деятельность вели и эмигрантские организации, выступавшие от имени других прибалтийских республик СССР.

Эта активность постоянно принималась во внимание теми, кто разрабатывал планы военного разгрома Советского Союза. В своем сценарии вооруженного конфликта, изложенном в 1977 году в книге «Третья мировая война. Август 1985 года», военачальники НАТО во главе с генералом сэром Джоном Хэккетом увидели в потенциале антисоветских, националистических движений ту силу, которая сможет разрушить систему социализма, пошатнуть равновесие в случае вооруженного конфликта двух сторон. Массовые забастовки в Польше, внезапные удары тайных сторонников украинского сепаратизма в сочетании с антисоветскими демонстрациями в Алма-Ате под знаком выхода Казахстана из СССР, намеченные на август 1985 года, выступления националистов в других частях СССР должны были нанести ему поражение. Следует отметить, что книга была написана за 3 года до начала движения «Солидарности» и за 9 лет до декабрьских событий 1985 года в Алма-Ате.

Автор широко популяризированной на Западе книги «Доживет ли Советский Союз до 1984 года?» А. Амальрик считал, что вооруженный конфликт на границах СССР вызовет рост национал-сепаратистских настроений в нашей стране. В этом случае ГДР, воссоединенная с ФРГ, и другие страны Восточной Европы предъявят территориальные претензии к СССР: «Польша — на Львов и Вильно, Германия — на Калининград (Кенигсберг), Венгрия — на Закарпатскую Украину, Румыния — на Бессарабию. Не следует исключить возможность того, что Финляндия предъявит претензии на Выборг и Печенгу… а Япония… сначала на Курильские острова, затем на Сахалин, а позже… на часть советского Дальнего Востока… Одновременно резко усилятся националистические тенденции среди нерусских народов Советского Союза, сначала в балтийском районе, на Кавказе и на Украине, затем в Центральной Азии и по Волге». Результатом этого будет «падение режима примерно между 1980 и 1985 годом… На территории бывшего Советского Союза появятся границы новых государств».

Эти идеи разрабатывались и популяризировались людьми, способными оказывать решающее влияние на формирование внешнеполитического курса Запада. В своей книге «План игры. Геостратегические рамки осуществления американо-советского соревнования», выпущенной в 1986 году, 3. Бжезинский предлагал изменить ход политического процесса внутри Советского Союза и ослабить нашу страну путем провоцирования межнациональных противоречий. Бжезинский советовал: «Поощряя нерусских требовать большего уважения к их национальным правам, можно будет постепенно переключить политический процесс в Советском Союзе на сложный и поглощающий внимание вопрос, который лежит в основе современной политической системы: перераспределение политической власти. Разумеется, с точки зрения Запада более желательно, чтобы этот вопрос стал главной заботой советского руководства, а не экономические реформы, которые могут усилить способность Советского Союза в соревновании с Соединенными Штатами».

Чтобы переключить внимание советских людей от вопросов созидательной деятельности на споры по национальным вопросам, Бжезинский предложил активнее использовать радиопропаганду. При этом он ссылался на успех радиопропаганды среди населения стран Восточной Европы. Бжезинский полагал, что передачи западных радиостанций смогут внедрить в массовое сознание требование децентрализации страны. «Децентрализовать империю — значит распустить ее. Русская элита инстинктивно чувствует, что любая значительная децентрализация, даже если она сначала будет ограничена экономической областью, усилит потенциальные сепаратистские стремления нерусских, живущих в Советском Союзе. Экономическая децентрализация неизбежно будет означать политическую децентрализацию, а политическая децентрализация станет ступенью к национальной эмансипации… Более мощное национальное самоопределение внутри Советского Союза неизбежно ослабит как внешний великорусский имперский импульс, так и внутреннюю концентрацию власти в Кремле. Возможно, за этим последует роспуск великорусской империи», — выражал надежду 3. Бжезинский.

Одновременно Бжезинский выдвигал планы возрождения Речи Посполитой в границах начала XVII века. Он заявлял: «Разумеется, представление… о великом польско-литовском содружестве, границы которого проходят к востоку от Смоленска, охватывая большую часть Украины до Черного моря, кажется фантазией в современном мире. Однако это ничего не значит с точки зрения того, как создаются политико-национальные установки. Патриотическая романтика и чувство национального унижения сливаются для того, чтобы питать историческую вражду, которая может оставаться скрытой из-за геополитической необходимости, но может превращаться в силу огромной взрывной мощи, когда неожиданно открываются новые возможности».

Эти возможности, по оценке борцов за освобождение «порабощенных наций», стали открываться в конце 80-х годов по мере активизации выступлений на различных международных форумах под лозунгами защиты человеческих прав в СССР и других социалистических стран. На этих собраниях часто появлялись представители эмигрантских организаций, выступавших в качестве свидетелей по поводу правового статуса их соотечественников в СССР.

Открывая 25 февраля 1986 года работу комиссии палаты представителей по проблемам безопасности и сотрудничества в Европе, ее сопредседатель сенатор А. д'Амато заявил, что лица, которые выступят в качестве свидетелей, являются «старыми друзьями комиссии. Они представляют избирательные округа, в которых существует глубокая озабоченность по поводу условий в Восточной Европе и балтийских государствах… Их активность хорошо известна, и мы высоко их ценим». Постоянными «свидетелями» и «друзьями» комиссии были представитель Латвии в Объединенном балтийском американском национальном комитете Гунар Мейерович, представитель Всемирного конгресса Свободных украинцев Мирослав Смородский, председатель Национального комитета по правам человека Конгресса русских американцев Вера Политис, директор-исполнитель Союза советских евреев Марк Эпштейн, директор-исполнитель Национальной конференции по советскому еврейству Джерри Гудмэн.

Постоянные свидетели комиссии настаивали на изменениях во внешней политике США в отношении СССР, уверяя, что это послужит «освобождению» «порабощенных народов». В своем выступлении Г. Мейерович высказал недовольство, что «развитие сотрудничества в областях экономики, науки и технологии» между странами Запада и СССР не увязывается с давлением на СССР в области «прав человека». Очевидно, что эти требования отвечали интересам не только верхов эмигрантских общин, но и наиболее агрессивных кругов США.

Поэтому неудивительно, что требования Мейеровича и других возымели свое действие. На многочисленных международных форумах США и другие западные страны постоянно ставили вопрос о «вопиющих нарушениях прав человека в СССР», причем проблема «прав человека» прочно увязывалась с изменением государственного строя в Прибалтике и других западных территориях СССР. Эти заявления были неотъемлемой частью «холодной войны», которую вели США и другие страны Запада против СССР и его союзников.

Другим следствием «холодной войны» являлось отставание СССР по объему и качеству потребительских товаров от Запада. Еще в конце 50-х годов на Западе открыто говорили о навязывании Советскому Союзу, отстававшему по общему уровню экономического развития от США, такой гонки вооружений, которая бы потребовала гораздо большего напряжения от советских людей, чем от американцев. Так и получилось. Расходы СССР на вооружение отвлекали значительные силы от развития гражданской экономики, а дискриминация нашей страны в сфере международных экономических связей до предела ограничивала развитие торговли потребительскими товарами. Наконец, обстановка «холодной войны» способствовала консервации в СССР методов руководства, сложившихся за десятилетия чрезвычайных усилий. Попытки же усовершенствовать методы руководства экономикой, предпринимавшиеся в СССР, оказались малоуспешными.

Сложившиеся методы хозяйствования лишь усиливали разрыв между производством товаров потребления и денежными возможностями населения. Существующая система оплаты труда плохо стимулировала высокое качество производства потребительских товаров и услуг. Денежные накопления населения росли, а многие предлагавшиеся рынком товары не пользовались спросом. Многие высококачественные товары производились в недостаточном количестве, и их дефицит стал хроническим явлением советской жизни. Несовершенства в экономической сфере создавали почву для распространения хищений и коррупции.

Эти проблемы обсуждались в ходе дискуссий в печати, на производственных совещаниях, на заседаниях научных советов, в общественных организациях, на партийных и комсомольских собраниях. Проблемы экономического развития страны стали предметом публицистических статей, художественной литературы, театральных постановок и кинофильмов. Ход дискуссий свидетельствовал о том, что советские люди видели возможности решения наболевших проблем в рамках социалистического строя.

В то же время хроническое отставание СССР от стран Запада в производстве товаров потребления рождало представления о неспособности решить эти проблемы в условиях социализма. Советские люди воспринимали многие блага социалистического строя как должное, естественное, а их растущие потребности росли, не получая должного удовлетворения. Между тем «постиндустриальное» общество Запада заметно опережало советскую сферу потребления по количеству и качеству товаров и услуг. Многие иностранцы, посещавшие СССР, замечали, что витрины наших магазинов скудны и заполнены морально устаревшими товарами. При этом объективно мыслящие иностранцы замечали, что в этих витринах нельзя было выставить бесплатность образования и медицинских услуг, дешевизну квартиры, коммунальных услуг и общественного транспорта, отсутствие безработицы. Советские же товары, видимые и осязаемые, свидетельствовали не в пользу социалистической системы. К таким же выводам приходили и советские люди, посещавшие страны Запада. Привозимые ими из-за границы товары невольно становились молчаливыми «агентами влияния» капитализма.

Более того, по мере укрепления советского общества и роста потребностей советских людей росло их стремление обзавестись высококачественными товарами, производимыми на Западе, подражать западным стандартам в быту, в оформлении домашнего интерьера. Особенно сильным такое желание было в трех прибалтийских республиках, сохранивших многие традиции западноевропейской жизни и контакты с Западом, позволявшие им поддерживать такой стиль в быту. В свою очередь, многие советские люди, приезжавшие в Прибалтику на отдых или по иным причинам, видели в прибалтийском стиле быта пример для подражания. При этом обоснованная потребность в качественных товарах и услугах, хорошо организованном быте нередко приобретала господствующее место в системе ценностей людей. В советской печати все чаще стали говорить и писать о «вещизме», или, говоря словами писателей-фантастов А. и Б. Стругацих, о «хищных вещах века».

Культ потребительства и связанная с ним заземленность интеллектуальных интересов, моральных ориентиров и духовных ценностей проявлялись в нетребовательности к себе и своему поведению в обществе, трудовом коллективе, семье, эгоцентризме и преувеличении собственных достоинств, а то и моральной распущенности. В стране росло число разводов, наносивших непоправимый урон психическому и даже физическому состоянию бывших супругов, особенно их детей, быстро увеличивалось потребление спиртных напитков, особенно крепких.

Даже быстрое движение значительной части населения вверх по социальной лестнице, превратившее бывших малограмотных крестьян в городских квалифицированных рабочих, служащих или ученых, имело свою теневую сторону. Приобретение свидетельств об окончании различных учебных заведений рождало нередко иллюзию всезнайства. Владея узкоспециализированными знаниями и лишь поверхностными представлениями о природе и обществе, те, кто гордо именовал себя «интеллигентами», зачастую пытались судить и рядить по всем вопросам жизни, не замечая банальности своих рассуждений и того, как они принимали вздорный вымысел или дремучие предрассудки за последние достижения науки. Нежелание же признаться в собственном невежестве приводило к упорству в приверженности к нелепейшим идеям, касались ли они медицины или истории. В силу этого те, кто именовал себя интеллигентами, зачастую особенно активно распространяли вопиюще лживые росказни на темы истории.

Повышение социального статуса зачастую сопровождалось не усилением требовательности к себе, своей роли в обществе, на работе и в семье, а любованием чисто внешними сторонами своего нового положения, появлением гипертрофированной спеси выскочек, презрения к тем, кто якобы «отстал» от них. На этой почве развивался социальный и профессиональный снобизм, а нередко воскрешались и националистические предрассудки. Горожане в первом поколении нередко третировали крестьян, особенно выходцев из национальных меньшинств, приписывая им «тупость» и «дикость» нравов. Служащие высмеивали «вечно пьяных» рабочих, не замечая собственной склонности к неумеренному питью. Лица умственного труда, преувеличивая значимость своих знаний, с презрением издевались над «глупостью» всех и вся, а особенно начальства.

Все эти негативные стороны советской жизни проявлялись и в Прибалтике. Снобизм тех, кто сравнительно недавно вошел в ряды горожан и интеллигентов, рождал презрение к рабочим, прибывшим на работу из других республик страны, а потому приобретал националистический характер. Ограниченность же духовных и интеллектуальных горизонтов воинствующих обывателей рождала у них, как это обычно бывает, одержимость мыслью о том, что все дурные стороны жизни объясняются присутствием в их окружении «отсталых» и «неразвитых», «диких» и «грязных» людей иной национальности.

В то же время, как это характерно для всех социальных выскочек, запредельное презрение к тем, кто, по их представлениям, был «ниже» их, сочетался с постыдным преклонением перед теми, кто, по их представлениям, был «выше» их. Зная заграничную жизнь по отдельным товарам, восторженным рассказам поверхностных наблюдателей или откровенному вранью радиоголосов и иной пропаганды, не имея понятия о сложности и противоречиях западного общества, о его моральных, социальных, культурных изъянах, социальные выскочки слепо восхищались западными странами, не допускали ни слова критики в их адрес и старались по-провинциальному подражать западному стилю.

Обывательские настроения, о которых нередко с беспокойством говорили на съездах партии руководители прибалтийских республик, были широко распространены в СССР и за пределами Прибалтики. Незаметно происходила эрозия социалистической морали, которая вытеснялась ценностями аполитичного обывателя, корыстного, себялюбивого, самодовольного и ограниченного. Вера во всесилие личного интереса, отторжение приоритета общественных ценностей, невнимание к положению тех, кто особенно нуждается в общественной поддержке, неизбежно вели к возрождению прокапиталистических настроений.

Одновременно по мере роста спекуляции «дефицитными товарами» и хищений государственной собственности в советском обществе медленно, но верно стала складываться «теневая экономика» со своей «подпольной буржуазией». В этой социальной среде складывались идейные и моральные установки, глубоко чуждые социалистическим. Вместе с «теневой экономикой» в социалистическом обществе развивалась и «теневая идеология». В ходе конфронтации с официальной идеологией она бросала вызов принципам социальной справедливости. Медленно, но верно представители этого слоя стремились взять управление страной в свои руки.

Эти настроения получали поддержку из-за рубежа. Западные радиостанции предлагали советской молодежной радиоаудитории продукцию массовой культуры, которую она не получала в СССР. Западные публикации, распространявшиеся в СССР, создавали яркое красочное представление о мире западного потребления. Одновременно советским людям предлагалась альтернатива решения проблем потребления с помощью смены общественно-политического строя. К этому выводу упорно, умело и в течение нескольких десятков лет подводила антисоветская пропаганда радиостанций «Голос Америки», «Свобода», Би-би-си и других, вещавших на СССР на языках всех союзных республик. При этом чисто потребительские цели облекались в красивые фразы о борьбе за свободу и демократию.

При поддержке Запада в СССР создавались диссидентские группы, часть которых выдвигала задачу реставрации капиталистических порядков. Правда, их численность была невелика — не более нескольких сотен человек. Но их деятельность широко освещалась на Западе, создавая впечатление, будто речь идет о многомиллионном движении протеста. Такие группы действовали и в Прибалтике.

Рост подспудных антисоветских настроений во всем Советском Союзе под влиянием этих факторов усугублялся в Прибалтике историческими особенностями развития этого региона. Физическое уничтожение и бегство из трех республик сотен тысяч сторонников Советской власти после поражений в 1918–1920 годах, преследование коммунистов и других левых в 20–30-х гг., новый исход из Прибалтики и уничтожение сотен тысяч сторонников Советской. власти в годы гитлеровской оккупации в 1941–1945 годах, а затем — бандитского террора в 1944–1952 годах сильно уменьшили ряды тех, кто был готов активно защищать социализм. Более того, масштабы прибалтийских республик, не позволявшие людям обрести анонимность, делали многолетний моральный террор против сторонников Советской власти особенно эффективным. В дальнейшем же сказывалась инерция терроризирования тех, кто выступал за советский строй.

В то же время немалое воздействие на общественное сознание оставили буржуазные и шовинистические идеи 20–30-х годов, нацистская идеология 1941–1944 годов, националистические призывы антисоветского подполья с середины 40-х до начала 50-х годов. Это идейное наследие особенно успешно развивалось на почве националистической спеси, ненависти к инородцам, сильно унавоженной расизмом, зоологической ксенофобией и культом бюргерских ценностей. Парадоксальным образом потомки тех, кого веками иностранные угнетатели, немецкие бароны и бюргеры, польские и шведские помещики третировали как «быдло», теперь, получив высшее образование в советское время и став частью советской интеллигенции, претендовали на принадлежность к «избранным», стоящим на недосягаемой высоте над «грязными и дикими простолюдинами». В сознание людей внедрялись мифы об извечной культурной пропасти между эстонцами, латышами и литовцами и «дикими» русскими. Утверждалось, что, в отличие от русских, народы Прибалтики трудолюбивы, аккуратны, чистоплотны и вежливы, а русские и другие народы СССР — ленивы, неряшливы, грубы и много пьют. Утверждалось, что в СССР лишь народы Прибалтики умеют создавать удобные и комфортные условия в домах, а это является чуть ли не главным признаком цивилизованности. Отставание же от Запада в сфере потребления объяснялось исключительно тем, что народы Прибалтики лишены возможности развиваться самостоятельно, что русские и другие народы, в силу своей «отсталости», навязали эстонцам, латышам и литовцам «нецивилизованный» путь развития.

В частных беседах утверждалось, что, поскольку Прибалтика добилась значительных успехов в развитии промышленности и сельского хозяйства, она должна получать больше за свой вклад в валовой национальный продукт. При этом игнорировались и дешевые цены на энергоносители, которые существенно снижали затраты на производство, и усиленные капиталовложения союзного правительства в экономику края.

В то же время ускоренное развитие промышленности также ставилось в вину Советской власти. Вступлением в СССР объясняли наличие различных проблем Прибалтики, которые были характерны не только для этого региона, и даже не только для Советской страны. Указывали на то, что если бы в Эстонии, Латвии и Литве не была создана развитая промышленность, то не возникло бы промышленных отходов и не было бы нанесено урона окружающей среде. О выгодах, полученных тремя республиками от развития в них высокоразвитой промышленности, старались при этом не вспоминать.

Указывали и на то, что, поскольку развитие промышленности потребовало новых рабочих рук, а в Прибалтике не хватало своих трудовых резервов, в три республики прибыло немало советских людей из других республик, прежде всего из России. А это привело к сокращению доли «коренного» населения в Латвии и Эстонии. Действительно, по данным переписи 1989 года, число эстонцев в Эстонии сократилось до 61,5 %, а в Латвии — до 52 %. Однако, как подчеркивал М.Ю. Крысин, за 1961–1989 годы число въехавших в Латвию составило 1 666 400 человек, а число выехавших — 1 296 500, т. е. превышение составило лишь 371 900 человек. Те, кто возмущался «избытком» мигрантов, забывали, что в Латвии и Эстонии всегда была значительна доля «некоренных» жителей. Еще в 1897 году из населения Латвии латыши составляли 68,3 %. Между тем увеличение числа людей, не владевших эстонским, латышским и литовским языками, отличавшихся от местного населения поведенческими чертами, служило почвой для распространения утверждений о «русификации» и подавлении национальных культур.

Эти настроения поддерживались из-за рубежа. Наличие огромной эмигрантской массы из Прибалтики на Западе и руководство этими массами бывшими представителями свергнутых классов, в том числе и теми, кто сотрудничал с гитлеровскими оккупантами, а также правительствами США и других западных стран способствовало тому, что население Эстонии, Латвии и Литвы подвергалось особенно активной обработке из-за рубежа, в том числе и через разнообразные и многочисленные родственные связи. Эта пропаганда идеализировала современную жизнь на Западе, а советскую подвергала огульному поношению.

Эти подспудные настроения то и дело проявлялись на уровне межличностного общения. Многие люди, постоянно жившие в Прибалтике или хотя бы посещавшие три республики, сталкивались с тем, что в корне противоречило лозунгам о нерушимой дружбе народов СССР. Русские люди, жившие в Эстонии, Латвии и Литве, жаловались на недружелюбное отношение к ним и оскорбительные выпады в их адрес со стороны некоторых местных людей. Еще больше обид было вызвано нежеланием некоторых местных руководителей назначать русских и «русскоговорящих» на любые административные должности. Жгучая неприязнь к «неместным» проявлялась в заявлениях о том, что прибалтийские народы гораздо лучше жили без Советской власти, контроля со стороны Москвы, а также без присутствия русских и других народов СССР.

Однако в своих бодрых рапортах на съездах КПСС руководители компартий прибалтийских республик произносили лишь общие слова о «национальном чванстве» либо умалчивали о националистических настроениях. Игнорированию нараставших проблем в межнациональных отношениях способствовала и позиция центрального руководства КПСС. Вернувшись из своей поездки по Прибалтике, Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев 23 февраля 1987 года выступил на заседании Политбюро. Судя по протокольной записи, он говорил следующее: «Политическая обстановка, настроения людей в принципе неплохие. И живут неплохо… Оппозиционных настроений не видно. Хотя можно уловить их между слов. Я специально провоцировал на откровенность. Выпадов не последовало, кроме одного ветерана из Таллина, который три года отсидел».

Из слов Горбачева следовало, что этот категоричный вывод он сделал на основании высказываний его собеседников о «перестройке». Он подчеркивал: «Отношение к перестройке небезразличное. Нарастает содержательность вопросов. Приняли по-хорошему при всей остроте постановки нами вопросов. Некоторые даже требовали большей жесткости. Люди готовы участвовать в перестройке». Горбачеву даже не приходило в голову, что в понятие «перестройка» можно вкладывать разное содержание, в том числе и представление о коренной ломке существующих порядков.

Обсуждая межнациональные отношения, Горбачев говорил: «Латвийское руководство, а также Вайно занимают принципиальные позиции, перед активом говорили о необходимости пропагандировать идею «букета культур» в СССР, об их благотворном взаимовлиянии. Есть тенденция к объединению усилий. Но недостает межнационального общения». Однако вину за эти недостатки Горбачев возложил лишь на проживавших в Прибалтике русских и других «неместных» людей. Он поучал: «Тем, кто туда приехал, надо к местному языку проявлять уважение. А некоторые так рассуждают: зачем «ихний» язык знать. Русского хватит. Позор!» Осудил Горбачев и «псевдоученых», которые «навязывают идею слияния наций», и стал рассуждать о том, что «даже прибалтийские народы надо еще сближать друг с другом».

Впрочем, справедливые замечания о пренебрежительном отношении некоторых русских людей к местным языкам и обычаям и нигилистическом отношении некоторых теоретиков к национальному фактору Горбачев даже не попытался уравновесить высказываниями о холодной и всепроникающей неприязни ряда жителей Прибалтики к «чужакам». Он ограничился лишь общими фразами: «Есть, конечно, националистические тенденции. И почва для них есть».

Между тем события в Прибалтике вскоре продемонстрировали поверхностность наблюдений Горбачева и неоправданность его благостных оценок. По словам Д. Блейере и других авторов книги «История Латвии. XX век», именно 1987 год стал переломным в развитии событий, которые привели к падению Советской власти в Прибалтике и ее выходу из СССР. Одной из первых антисоветских акций стало возложение цветов 14 июня к рижскому памятнику Свободы членами диссидентской группы «Хельсинки-86». Демонстрация была приурочена к 47-й годовщине начала предвоенных депортаций.

Это сравнительно небольшое событие, как и всякая провокация той поры, получило широкую огласку за рубежом. В ежегодной прокламации о порабощенных нациях 1987 года, подписанной президентом Р. Рейганом, говорилось: «Только за последний год люди поднялись, чтобы потребовать обеспечения основных человеческих прав в Чехословакии, Восточной Германии, Венгрии, Польше, Казахстане, Латвии, Молдавии и среди крымских татар… Все порабощенные нации желают и просят нашей особой поддержки… Мы должны и будем говорить о бедственном положении порабощенных наций».

В своем выступлении 24 июля 1987 года сенатор Ригль, подчеркнув, что в США уже 28-й раз проводится ежегодная неделя порабощенных народов, особо отметил роль групп контроля за соблюдением Хельсинкского соглашения. «Жизненность группы Хельсинки была ярко продемонстрирована 14 июня, когда 5000 человек из Латвии ответили на призыв руководителей группы принять участие в публичном акте уважения к жертвам депортации балтийских народов 1941 года». Нагнетание радиопропаганды на эту тему лишь способствовало активизации выступлений в Прибалтике и других регионах СССР под лозунгами защиты прав человека.

Тема депортаций и договора 1939 года все шире звучала в диссидентских выступлениях в Прибалтике. Созданная 15 августа 1987 года «Эстонская группа» требовала публикации протоколов к договору Молотова — Риббентропа (МРП — АЭГ). Эта группа объявила о своем намерении провести в Таллине демонстрацию протеста против договора 1939 года. По словам представителя этой группы Мадиссона, «22 августа и Центральное телевидение, и центральная пресса яростно атаковали наши планы демонстрации… С другой стороны, письмо 20 американских сенаторов, организованное сенатором Риглем, к Горбачеву и партийным руководителям в балтийских провинциях, а также сообщения о том, что эмигранты из прибалтийских стран планируют действия солидарности с нами, позволили нам надеяться, что это предприятие пройдет успешно». Констатируя успешное проведение митинга в Таллине 23 августа 1987 года, Мадиссон подчеркивал: «Крайне невероятно, что все бы прошло неожиданно гладко, если бы демонстрации не прошли в других частях мира, если бы международные средства массовой информации не посвятили столько внимания судьбе прибалтийских народов. По крайней мере, 62 газеты в Соединенных Штатах сообщили о демонстрации на первой полосе».

Мадиссон заявил, что он и его единомышленники «полностью сознают, что будущее эстонского и других балтийских народов зависит от общественного мнения свободного мира, а также от позиции правительств Соединенных Штатов, Великобритании, Западной Германии, Франции и других западных держав. Величайшим достижением советской пропаганды явилось укрепление мифа о всесилии Советского Союза и его способности действовать безнаказанно. Эстонское движение сопротивления и борцы за свободу надеются, что в будущем балтийская ситуация привлечет больше внимания в свободном мире. Только бескомпромиссная борьба за человеческие права может принести успех». «От имени эстонского движения сопротивления» Т. Мадиссон «искренне поблагодарил американский народ, президента Рейгана, членов сената и палаты представителей за их поддержку».

Ход обсуждения в комиссии показывал, что любое более или менее значительное политическое выступление в Прибалтике (как и в других западных республиках) находилось теперь под пристальным вниманием печати и законодательных органов Запада, пользовалось их всесторонней поддержкой, а действия советских властей в отношении подобных выступлений немедленно получали их оценку.

От имени членов комиссии сопредседатель комиссия С.Х. Хойер заверил выступивших, что ее члены будут по-прежнему «столь же активны и упорны, будут так же часто выступать, как только ато возможно, по проблемам балтийских государств». Американские конгрессмены гарантировали представителям сепаратистских движений западных республик поддержку их активности всеми имевшимися в их распоряжении средствами. Это свидетельствовало о том, что психологическая война, провозглашенная авторами «доктрины освобождения» и резолюции о «порабощенных нациях», вступила в конце 80-х годов в период исполнения основной задачи — конкретных действий по расчленению Советского Союза. Цели, которые оказались не под силу ФЛА и другим формированиям, теперь пытались осуществить организации, имевшие другие названия, но так же, как и их «лесные» предшественники, рассчитывавшие на всестороннюю помощь из-за рубежа.

События в Прибалтике застали советское руководство врасплох. На заседании Политбюро от 28 сентября 1987 года Е.К. Лигачев говорил: «Неожиданны и события в Прибалтике. Они показали, что актив партии проявил пассивность. А в области истории оказался неподготовленным. Ни один не выступил в защиту Советской власти. Партактиву Эстонии пора идти в парторганизации, в коллективы и объяснять историю республики. Но тут нужны кадры с идейно-политической закалкой».

Но много ли было таких людей с «идейно-политической закалкой», разбиравшихся в истории и готовых защищать принципы социализма? Дальнейшие события показали, что таких людей оказалось мало, и не только в Прибалтике. Более того, в руководстве прибалтийских республик, других союзных республик, а также во всесоюзном руководстве страны было немало людей, которые стремились к демонтажу социализма и развалу СССР. И это было самым мощным подспудным течением, размывавшим основы социализма и СССР.

В управленческом слое росло число лиц, озабоченных прежде всего улучшением собственного положения, а это нередко толкало их к противозаконным действиям, порождало коррупцию. Связанные с ними дельцы «теневой экономики» не только решали свои уголовно наказуемые делишки, но, демонстрируя возможности для материального благополучия, которые открывались даже для буржуазии, загнанной в подполье, вольно или невольно оказывали на управленцев воздействие своими жизненными ценностями и идейными прокапиталистическими установками. В управленческом слое росло число тех, кого не устраивали социалистичесь ie порядки. Хотя представители этого слоя получали более высокую заработную плату, чем средние советские труженики, и имели различные привилегии, они видели, что их материальное положение хуже, чем положение соответствующих лиц в управленческих и властных структурах капиталистических стран. К тому же, в отличие от представителей правящего класса в капиталистических странах, они не могли приобретать предприятия, землю и передавать их по наследству своим детям и внукам. Более того, допущенные ими ошибки в проведении политического курса партии, просчеты в хозяйственном руководстве, безнравственное поведение, а уж тем более преступления, связанные с коррупцией и разбазариванием государственных средств, могли привести к утрате ими властного положения.

Ощущение «обделенности» было особенно сильным в управленческих структурах союзных республик СССР, так как они могли сравнивать свое положение со статусом руководителей небольших независимых государств мира, которые обладали всеми атрибутами личной власти, порой неограниченной. Они знали, какой роскошью окружали себя многие из правителей небольших государств мира, не считаясь с бедственным положением своих сограждан. Но не только амбициозный секретарь республиканского ЦК или обкома мог мечтать о привилегиях диктаторов ряда независимых государств. Такие мечты могли разделять и некоторые рядовые работники республиканского или областного масштаба. Если шансы стать в Советском Союзе министром, послом при ООН или в соседней стране, генералом у них были сравнительно невелики, то они резко повышались в случае предоставления отдельной республике или автономной области независимости.

К тому же руководители местного масштаба знали, что даже в том случае, если они имели поддержку в своем непосредственном окружении, они могли утратить свое положение из-за вмешательства центральных органов партийной или советской власти, вызванного реакцией на возмущение населения этих республик теми или иными нарушениями морали или закона. Такой контроль со стороны Центра за своеволием руководителей на местах они объявляли попранием суверенных прав своего народа. Эти настроения получали поддержку и среди части интеллигенции союзных республик.

Дальнейшие события показали, что немало людей в руководстве страны в Центре и на местах, таких как А.Н. Яковлев, М.С. Горбачев, Б.Н. Ельцин, Э.А. Шеварднадзе, секретарь ЦК Компартии Литвы А.-М.К. Бразаускас, председатель Президиума Верховного Совета Эстонской ССР А.Ф. Рюйтель, сыграли активнейшую роль з демонтаже советской системы. При этом некоторые из них возглавили новые государства, созданные на обломках СССР, и затем неизменно выступали с антикоммунистических позиций.

Тенденции к такому перерождению возникли давно. Еще в 1937 году Сталин, обратив внимание на идейное перерождение многих руководителей правящей партии, предложил срочно развернуть систему политической подготовки всех партийных руководителей на всех уровнях. Тогда он сравнил коммунистическую партию с Антеем, высказав опасение, что она может оторваться от народа и, утратив свою силу, потерпеть поражение в схватке с противником.

Однако если в годы предвоенных сталинских пятилеток, Великой Отечественной войны и послевоенного восстановления народного хозяйства напряженные условия способствовали отбору в ряды партии и ее руководства людей, наиболее преданных общественному долгу, то с годами требования к приему в КПСС новых членов снизились и стали более формальными. Поскольку почти абсолютное большинство руководящих должностей в стране от высших до низших звеньев управленческой системы занимали члены КПСС, было очевидно, что амбициозные люди стали стремиться вступить в партию вне зависимости от своих идейно-политических убеждений.

Поэтому многие руководители в Центре и на местах занимали противоречивую позицию. С одной стороны, стремясь удержаться у власти, они заявляли о борьбе против любых центробежных движений. С другой стороны, их желание демонтировать советскую систему приводило к стремлению закрывать глаза на процессы, дестабилизирующие советское общество. Эти процессы в полной степени проявились и в Прибалтике после «переломного» 1987 года.




Глава 2

Процесс пошел…


Дестабилизация страны была ускорена кризисом горбачевской «перестройки». Как известно, в середине 1985 года М.С. Горбачев обещал добиться перелома в развитии страны за 2–3 года. Между тем к началу 1988 года было очевидно, что почти за три года после провозглашения программы «перестройки» достижений было мало и они явно не соответствовали провозглашенным обещаниям.

Рост недовольства в стране политикой правительства лишь способствовал активизации антигосударственных настроений. В феврале 1988 года начались волнения в Нагорном Карабахе. В апреле 1988 года в Эстонии был создан оппозиционный Народный фронт. Вскоре в Литве было создано оппозиционное движение «Саюдис». 14 июня 1988 года в Риге вновь состоялось возложение венков к памятнику Свободы, 10 июля было создано «Движение за национальную независимость Латвии», а затем началось формирование Народного фронта Латвии. Руководители этих «фронтов» выступали с откровенно шовинистическими речами. Так, член совета сейма «Саюдиса», а впоследствии заместитель Председателя Совета министров Литовской ССР P.A. Озолинь заявил публично 30 июня 1988 года: «Русские дебильны в национальном отношении».

Совершенно очевидно, что эти организации и движения, возникшие, словно по мановению волшебной палочки, из ничего и под внешним руководством неизвестных прежде лиц, кем-то целенаправленно управлялись. (Когда же необходимость в них пропала, эти организации, столь шумно вышедшие на авансцену политической жизни в конце 80-х годов, бесследно ушли с политической арены.)

Уверяя, будто общий кризис, в который погружался Советский Союз, представлял временное явление, а главным является перестройка советского общества, способствующая его небывалому укреплению, М.С. Горбачев часто говорил: «Процесс пошел!» На деле с конца 80-х годов под руководством Горбачева и его союзников пошел процесс развала советского строя и самого СССР. Выступая на XIX Всесоюзной партийной конференции КПСС (28 июня — 1 июля 1988 года), писатель Ю.В. Бондарев сравнил «перестройку с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка». Он осуждал тех, кто принялся «разрушать старый мир до основания… вытаптывать просо, которое кто-то сеял… разрушать фундамент еще не построенного дворца». Однако речь выдающегося писателя осталась гласом вопиющего в пустыне.

В своих выступлениях на конференции руководители КПСС различных уровней призывали к углублению перестройки. В то же время некоторые руководители союзных республик признавали обострение идеологической борьбы. Так, первый секретарь ЦК Компартии Латвии Б.К. Пуго на той же партконференции признал: «Процессы роста национального самосознания проходят неоднозначно. Кое-кто, неверно поняв принципы социальной справедливости, пытается требовать для себя получше кусок из союзного пирога, хотя куда вернее всем нам вместе прибавить в работе и сделать этот пирог побольше. У нас в республике тоже, к сожалению, находятся люди, которые спекулируют на национальных чувствах, разжигают страсти, пробуждают давние обиды и в итоге порождают новые». «С такими людьми нам не по пути, — решительно заявлял Пуго. — Они тянут в тупик, а мы хотим разумного решения проблем, которые действительно накопились в республике за годы застоя».

В то же время было очевидно, что ряд руководителей национальных республик старался преуменьшить остроту разгоравшейся идейно-политической борьбы. В своем выступлении на конференции первый секретарь ЦК Компартии Литвы Р.-Б.И. Сонгайла осторожно определил политику литовского руководства в отношении «Саюдиса» и других неформальных движений: «Повышение требований к идеологической работе выдвигается и деятельностью неформальных движений и объединений. Они появились и в нашей республике. Выступая за расширение демократии и гласности, эти движения и объединения могут способствовать осуществлению курса партии на перестройку. Но для этого надо усилить партийное влияние на них». В то же время Сонгайла замечал: «Прежде всего, нельзя мириться с теми, кто стремится поставить себя вне нашей политической системы, кто под флагом демократизации и гласности пытается протаскивать чуждые социализму взгляды, диктовать свою волю партийным организациям. Не разобщать, а сплачивать людей на принципах социализма и интернационализма — такова наша линия».

В выступлении же первого секретаря ЦК Компартии Эстонии В.И. Вяляса проблемы обострения идейно-политической борьбы в республике объяснялись исключительно «нежеланием и неспособностью… понять новизну ситуации», «стремлением… действовать старыми методами, подменяя решение назревших проблем частичными уступками». Вяляс говорил, что «в условиях демократизации, гласности, процесса переоценки прежних ценностей происходит рост национального самосознания. Это не простой процесс, не без издержек, некоторых перехлестов, но он закономерен». Иных критических высказываний в адрес растущей активности неформальных движений, многие из которых носили откровенно антисоветский националистический, русофобский характер, Вяляс не высказывал.

Он утверждал, что осуществлявшаяся руководством страны во главе с Горбачевым политика «является надежной гарантией восстановления ленинских норм партийной и государственной жизни». Говоря о первоочередных задачах, Вяляс выдвигал требование: «восстановить ленинские принципы федерализма как основы межнациональных и межреспубликанских отношений» и «переходить на качественно новую форму сочетания местных и общегосударственных интересов». Вяляс утверждал, что «идея регионального хозрасчета, получившая широкую поддержку в народе, заключается в том, чтобы логику хозрасчета и самофинансирования, заложенную теперь в основу работы предприятий, применить также на уровне территорий». По сути, это означало, что руководство Компартии Эстонии ставило вопрос о таком пересмотре существовавших до тех пор отношений между советскими республиками в рамках Союза ССР, которые бы существенно усилили политическую и экономическую самостоятельность республик.

Вяляс замечал, что он выступал не только от имени коммунистов Эстонии, но и от имени организаторов 100-тысячного митинга на Певческом поле в Таллине. Он подчеркивал, что делегация коммунистов Эстонии получила «напутствие на небывалом по эмоциональному заряду и масштабам митинге, организованном по инициативе недавно родившегося у нас массового движения Народного фронта в поддержку перестройки». Делегация Компартии Эстонии представила свои предложения в виде развернутого меморандума.

Предложения «в области экономической и социальной политики» предусматривали передачу функций «управления экономики (кроме сферы обороны)… из союзной компетенции, из совместной компетенции СССР и союзных республик в компетенцию республик. К ведению республик необходимо отнести решение вопросов регулирования цен, тарифов и оплаты труда, финансовой и кредитной политики в пределах произведенного национального дохода». Предлагалось также «конкретизировать понятие государственной собственности в СССР, установив в Конституции СССР, что государственная собственность страны (за исключением сферы обороны) состоит из государственной собственности всех союзных республик, которые являются полноправными распорядителями этой собственности, национального дохода на своих территориях». О том, что значительная часть государственной собственности Эстонии была создана за счет всего СССР, в предложениях не упоминалось.

Явно откликаясь на требования Народного фронта Эстонии и других новых общественных организаций, предложения по национальной политике и межнациональным отношениям содержали требование о праве Эстонии «на свое гражданство и государственный язык». При этом не говорилось, как эти права будут сочетаться с общесоюзным гражданством и статусом русского языка в Эстонии. Хотя предложение о регулировании «демографической ситуации в сторону увеличения доли коренного населения» в Эстонии прямо не говорило о вытеснении «некоренного населения», трудно было представить, каким иным образом авторы документа собираются реализовать свою программу об «увеличении доли коренного населения».

Первым в программе «в области демократизации государственной и общественной жизни» стояла задача: «осудить массовые репрессии периода культа личности (в Эстонии в 1941 и 1949 годах) как преступления против человечности». (Вопрос о депортациях постоянно использовался в пропаганде Запада на Прибалтику.) Особо оговаривалась необходимость для Эстонии и других республик «иметь… свои представительства в соседних странах и государствах с многочисленной эмиграцией (имея в виду эмигрантов этой национальности)». Программа предусматривала «определить статус общественных организаций и других форм проявления гражданской инициативы», установления «гарантий их участия в разработке политического курса и управления общественными и государственными делами». Программа требовала «шире привлекать их к разработке и осуществлению важных государственных решений».

Руководство Компартии Эстонии делало вид, будто не видит противоречий между «ленинизмом» и программами Народного фронта Эстонии и других организаций. Как показали дальнейшие события, под покровом «восстановления ленинских норм» выдвигались требования, отвечавшие планам отделения Эстонии от СССР.

Однако на партийной конференции выступление Вяляса, его меморандум, так же как и речи Пуго и Сонгайло, не привлекли особого внимания многих из миллионов советских людей, которые в те дни напряженно следили за ее работой. Гораздо больше внимания привлекли события вокруг конфликта между Б.Н. Ельциным и остальными членами Политбюро. А выступление Вяляса запомнилось скорее тем, что первый секретарь ЦК Компартии Эстонии поддержал критику Ельцина, рассказав о его некорректном поведении во время поездки в Никарагуа, где некоторое время работал Вяляс. Никто на конференции не попытался обратить внимание на сходство различных положений меморандума, представленного делегацией Эстонии, с давнишними требованиями, выдвигавшимися эмигрантами и их западными покровителями. (Разница была лишь в том, что последние не прикрывали свои требования выхода из Эстонии фразами о «восстановлении ленинских норм».)

Вскоре стало ясно, что такое невнимание центрального руководства партии или, во всяком случае, его наиболее влиятельных деятелей объяснялось их сознательным попустительством национал-сепаратистским тенденциям в Прибалтике. В ходе своей поездки в Прибалтику член Политбюро и секретарь ЦК КПСС А.Я. Яковлев летом 1988 года и состоявшихся там его бесед с партийными руководителями и интеллигенцией, по сути, открыл «зеленую улицу» курсу на выход Эстонии, Латвии и Литвы из СССР. В своих публичных выступлениях в Риге и Вильнюсе, опубликованных в газетах «Советская Латвия» и «Советская Литва», Яковлев недвусмысленно осудил недавнее заявление Е.К. Лигачева, который сказал: «Мы исходим из классового характера международных отношений… Иная постановка вопроса вносит лишь сумятицу в сознание советских людей и наших друзей за рубежом». Публичное осуждение того, что еще недавно считалось аксиомой советской идеологии, означало отказ от непримиримой борьбы с идейно-политической кампанией, которую страны Запада при помощи выходцев из Прибалтики вели в течение десятков лет против Советской власти в Эстонии, Латвии и Литве. Одновременно в ходе своих бесед Яковлев дал понять, что надо поддерживать неформальные общественные движения вне зависимости от их идейно-политической ориентации. Во время своего пребывания в Риге, как свидетельствует М.Ю. Крысин, А.Н. Яковлев назвал осуждение националистических настроений «аморальным».

Такая позиция Яковлева отвечала его идейным убеждениям, которые он до поры до времени тщательно скрывал, публично выступая как борец против антикоммунизма и автор резко антиамериканской книги «От Трумэна до Рейгана». Зная его ближе, тогдашний председатель КГБ СССР и член Политбюро В.А. Крючков вспоминал: «Яковлев не воспринимал Союз, считал нашу страну империей, в которой союзные республики были лишены каких бы то ни было свобод. К России он относился без тени почтения, я никогда не слышал от него ни одного доброго слова о русском народе… Я ни разу не слышал от Яковлева теплого слова о Родине, не замечал, чтобы он чем-то гордился, к примеру, нашей победой в Великой Отечественной войне… Видимо, стремление разрушать, развенчивать все и вся брало верх над справедливостью, самыми естественными человеческими чувствами, над элементарной порядочностью по отношению к Родине и собственному народу… Именно Яковлев сыграл едва ли не решающую роль в дестабилизации обстановки в Прибалтике… В прибалтийских республиках он всячески поддерживал националистические, сепаратистские настроения, однозначно поддерживал тенденции на их отделение».

В своих взглядах Яковлев был не одинок. Как свидетельствовал в своих воспоминаниях помощник М.С. Горбачева A.C. Черняев, он попытался подтолкнуть Генерального секретаря ЦК КПСС к более решительной поддержке Яковлева. Хотя тогда Горбачев, к неудовольствию Черняева, воздержался от открытого выступления на стороне Яковлева, он и не осудил его заявления.

В дальнейшем, стараясь добиться изменения оценки советско-германского договора о ненападении 1939 года, Черняев осуждал подготовленную для публикации в «Правде» статью, в которой излагалась обычная оценка этого договора. Черняев же требовал снять эту статью или же написать иную «в рамках нашей линии на разоблачение ошибок и просчетов Сталина». Черняев считал необходимым дать возможность представителям Прибалтики освещать этот вопрос. Он писал: «Самое главное — прибалтийская сторона вопроса…Надо предоставить возможность разобраться зо всем том, что касается Прибалтики, самим прибалтам.

Должны поработать — и они уже работают — прибалтийские общественники, литераторы, историки, партийцы». Как утверждал Черняев, «Горбачев со мной согласился». Он «согласился со мной, что договор 23 августа порочен в принципе и принес нам только беду и вред».

Статья, вызвавшая осуждение Черняева и Горбачева, была опубликована в «Правде» 1 августа, и это было расценено им как «победа лигачевской линии». Однако было очевидно, что высший руководитель страны и его помощник уже летом 1988 года были готовы поддержать атаку на договор 1939 года, который уже полвека служил для антисоветской эмиграции объектом нападок и поводом для заявлений о незаконности вступления трех республик в СССР.

Тем временем очередная годовщина советско-германского договора 1939 года была использована новыми общественными движениями для заявлений на митингах о том, что вступление трех республик в СССР было осуществлено в соответствии с этим договором. Получив поощрение из Москвы, национал-сепаратистские силы становились все активнее и уже не скрывали своих намерений о выходе из СССР. Это проявилось в ходе учредительного съезда Народного фронта Латвии 8–9 октября 1988 года. Органом фронта стала газета «Атмода» («Пробуждение»), развернувшая шумную националистическую пропаганду.

Рост антисоветских и националистических настроений проявился в ходе посещения трех прибалтийских республик членами Политбюро Чебриковым, Слюньковым и Медведевым осенью 1988 года. По воспоминаниям Черняева, вернувшись в Москву, они возмущались антисоветскими выпадами в их адрес. «Все трое — в ужасе, — писал Черняев. — Днем и ночью дома, где они жили, осаждались пикетчиками. Плакаты: «Русские, убирайтесь вон!», «КГБ, МВД, Советская Армия — в Москву!», «Долой диктатуру Москвы», «Немедленный выход из СССР!», «Полный суверенитет!» и т. п. Интеллигенты в беседах лицом к лицу говорили разумные вещи, а на митингах те же люди в тот же день в присутствии Медведева, Слюнькова, Чебрикова, с которыми они только что беседовали, выкрикивали прямо противоположное в духе этих самых плакатов». В беседе с Горбачевым Черняев говорил: «Дело далеко зашло, раз даже знаменитая, любимая всей страной народная артистка СССР Артмане публично говорит о «40-летней оккупации Латвии».

Такие выступления пугали руководителей страны, но, по словам Черняева, Горбачева «больше беспокоила реакция русского населения. Он не раз мне говорил, что русские не простят «развала империи» (выражался именно так), «великодержавные силы урчат все сильнее». Черняев возражал ему, уверяя, что «в русском народе верх уже берет не «единая и неделимая», а национализм как таковой: пошли они, мол, все эти инородцы… обойдемся без них, бремя на шее России и т. п. Но антиперестроечные силы действительно могут и обязательно поднимут знамя спасения «великого нашего завоевания — Союза» — от развала».

На самом деле против национал-сепаратизма выступали и многие литовцы, латыши и эстонцы. Не случайно Горбачев постарался убрать Пуго из Латвии, под предлогом недовольства им местными коммунистами (как объяснял Черняев). Поддержку руководство страны во главе с Горбачевым оказывало тем, кого Черняев называл «действительно национальными лидерами», «разумными» и «ответственными», «типа Бразаускаса, Прунскене, Горбунова, Вяляса». На деле такие лидеры возглавили движение прибалтийских республик к выходу из СССР и ликвидации социализма.

Никаких шагов для того, чтобы остановить откровенно антигосударственные выступления, не предпринималось. Руководители страны ограничивались общими фразами. 13 октября 1988 года на заседании Политбюро Горбачев заявлял: «Идут сложные процессы в Прибалтике, в Киргизии, Казахстане, в Молдавии, на Украине — и везде возникают большие вопросы». Был придуман фальшивый аргумент о том, что поощрение национал-сепаратистских выступлений лишь поможет «выпустить пар», а на деле никто в Прибалтике не захочет покидать СССР. Черняев уверял: «Если дать эстонцам, как и латышам, литовцам, полную свободу, не навязывать ничего, они проголосуют за Союз, но за самостоятельное пребывание в нем».

На деле в ноябре 1988 года Верховный Совет Эстонии принял декларацию о суверенитете республики, которая фактически объявляла о готовности выйти из СССР. В ответ на эту декларацию на заседании Политбюро 24 ноября в ходе обсуждения текста своего предстоящего доклада на сессии Верховного Совета Горбачев заявил: «Не надо драматизовать, что происходит, например, в Эстонии. Но нельзя и игнорировать недовольство тем, что развернулось в прибалтийских республиках и как страна реагирует на происходящее в Прибалтике, в Армении и т. д. Недовольство в России большое. Задают вопрос: почему один миллион эстонцев диктует двумстам миллионов в СССР? То, что беспокоит эстонцев или литовцев, это беспокоит и все 200-миллионное взрослое население нашей огромной страны. Но беспокоит по-разному. И это тоже надо учитывать в рамках интернационализма».

На состоявшейся в конце 1988 года сессии Верховного Совета СССР эстонские депутаты откровенно демонстрировали свою оппозиционность, голосуя против решений сессии. В ответ Горбачев, по словам Черняева, «пошел эстонцам на большие, с его точки зрения, уступки, прельстил заявлением, что это только первый этап политической реформы, потом «пойдем дальше». Черняев писал: «Я в эти дни чувствовал в нем сильное стремление пойти навстречу прибалтам». На деле уступки осуществлялись национал-сепаратистам в Прибалтике, как и в других регионах СССР.

Весной 1989 года Черняев записал в своем дневнике: «Горбачев развязал необратимые процессы «распада»… Идеологии, как таковой, уже нет. Распадается федерация… Рушится партия, потеряв свое место правящей и господствующей… Власть расшатана до критической точки. Взамен пока нигде ничего не оформляется. Протуберанцы хаоса уже вырвались наружу… грозные законы, призванные удерживать дисциплину, никто уже не в состоянии заставить исполнять». Отчасти происходившее стало следствием утраты Горбачевым инициативы, отчасти следствием его субъективного стремления к разгрому советских порядков. Позже анализируя происходившее, Черняев признавал: «Что это было: «объективная ли логика» или «замысел». И то и другое».

Как и в ряде других союзных республик, зима 1988/89 года в Прибалтике прошла под знаком дальнейшей активизации национал-сепаратистских сил и роста антисоветских настроений. На заседании Политбюро 27 апреля 1989 года Горбачев признавал: «В Прибалтике в магазинах русским не продают товаров, не прописывают приезжих жен военных и не принимают их на работу. Национализм очень серьезный и все серьезнее проявляет себя. Бразаускас сообщил мне, что 10 тысяч офицеров-литовцев подали рапорты об увольнении из армии. Милиция, набранная из латышей, не выступает против националистических эксцессов. Бездействуют».

На том же заседании А. Лукьянов сообщил: «Эстонцы требуют, чтобы над Кремлевским дворцом съездов во время Съезда народных депутатов были подняты флаги республик, а не один флаг Союза… Эстонцы ведь требуют… вернуть прежний буржуазный флаг». Но Лукьянова тут же одернул Горбачев: «Не надо так, Анатолий Иванович. Это флаг эстонской государственности. При чем тут буржуазия? Законно они восстанавливают свой исторический флаг. И это в компетенции республик по Конституции. Вот приедет эстонская делегация в Москву, увидит старый красный флаг Эстонской ССР, потребует заменить. А мы не согласимся, уйдут со съезда. Ты этого хочешь?»

Стремясь уйти от конфликта с сепаратистами, Горбачев на заседании Политбюро 11 мая 1989 года выражал сомнение в оппозиционности «народных фронтов». Он говорил: «Народный фронт — это что, оппозиция к КПСС? Как бы нам тут не просчитаться! Нужна точность. Как бы не отбросить Народный съезд во враждебный КПСС лагерь, не смешать с действительно враждебными крыльями в этом Народном фронте. Если он, Народный фронт, объединяет все силы нации, надо же думать об отношениях с ним. А мы видим одно крайнее крыло в этом Фронте и распространяем на все движение. Тут очень важен точный политический анализ, чтобы не получилось так, что все эти движения Народных фронтов мы зачислили «не туда». А экстремистов — преследовать по закону. Власть должна действовать. А в Народные фронты идти и работать — и словом, и делом». Горбачев успокаивал: «Да куда они денутся? Перебесятся».

Тем временем шесть членов Политбюро подготовили записку о положении в Прибалтике, в которой констатировалась утрата инициативы со стороны руководства трех компартий перед лицом наступления «народных фронтов», требовавших выхода из СССР. По словам Черняева, записка шести членов Политбюро в конце мая обсуждалась на его заседании. «Были приглашены все три первых секретаря ЦК Компартий Эстонии, Литвы, Латвии — Вяляс, Бразаускас, Варгас». Судя по его комментариям, Черняев был на стороне приглашенных: «Прорабатывали их беспощадно. Но они не давали себя в обиду. С достоинством, спокойно вроде бы, «воспитанно», в своей национальной манере отстаивали позиции и… «стреляли» неотразимыми аргументами».

Как отмечал Черняев, Горбачев полностью поддержал руководителей трех республик. Черняев так записал тезисы его заключения: «Доверяем всем трем, иначе быть не может… Нельзя Народные фронты, за которыми идет 90 % народа республик, отождествлять с экстремистами. И с ними надо уметь разговаривать… Вовлекать лидеров Народных фронтов в государственную деятельность, в правительства, ставить на посты: пусть покажут, как у них со «словом и делом»… Думать, как на деле преобразовывать нашу федерацию. Иначе действительно все распадется… Если объявить референдум, ни одна из трех, даже Литва, не «уйдет».

Через полгода после того, как Черняев запечатлел в своем дневнике уверенность в том, что ни одна из прибалтийских республик не собирается выходить из состава СССР, он резко изменил свое мнение. В мае 1989 года он писал: «Я не верил, что прибалтийские республики можно было удержать в Союзе. Более того, считал, что и не нужно, нецелесообразно их пребывание с Союзе, что неизбежно их превращение в самостоятельные государства». Защищая трех руководителей компартий, помощник Горбачева на деле поощрял их капитуляцию перед национал-сепаратизмом. Такую же позицию в это время занимал и Горбачев, но лицемерно прикрывал ее заявлениями о своем «неверии» в выход трех республик из СССР.

Такая позиция Горбачева полностью отвечала интересам национал-сепаратистов. Выступая на заседании Политбюро 22 мая, Бразаускас, который к этому времени явно поощрял развитие оппозиционных сил, заявил: «В Литве все за Михаила Сергеевича — за то, чтобы он был Председателем Верховного Совета, а пост Генсека чтобы у него был на втором месте. Для Литвы нет ему альтернативы».

Для сомнений Черняева в верности руководства прибалтийских республик союзным узам были в то время веские основания. В мае 1989 года состоялась Балтийская ассамблея руководящих органов «Саюдиса» и Народных фронтов Латвии и Эстонии. 18 мая 1989 года Верховный Совет Литовской ССР принял Декларацию о суверенитете Литвы. В ней утверждалось, что в 1940 году Литва была присоединена к СССР насильственно и на основе договоренностей между Германией и СССР, достигнутых осенью 1939 года. В ходе выборов на Съезд народных депутатов большинство в Прибалтике получили национал-сепаратисты. В Латвии 80 % мандатов получили кандидаты от Народного фронта. Они провалились лишь на выборах в Ленинградском районе Риги и в Даугавпилсе.

Первый Съезд народных депутатов СССР, открывшийся 25 мая 1989 года, продемонстрировал стремление подавляющего большинства представителей прибалтийских республик придать собранию народных избранников страны характер конфронтации с властями. Сразу же после открытия съезда на его трибуне оказался депутат из Латвии, потребовавший почтить память жертв событий 9 апреля 1989 года в Тбилиси вставанием. Он же передал запроо по поводу ответственности властей за кровопролитие в Тбилиси. Уже на следующий день делегация Литвы объявила о своем отказе голосовать за общий список членов Верховного Совета СССР.

Как свидетельствовал в своих воспоминаниях тогдашний Председатель Совета Министров СССР Н.И. Рыжков, в рамках избранного Съездом Верховного Совета СССР «некоторые республики, особенно прибалтийские, использовали малейшую возможность, чтобы ослабить центральную власть. Действовали они широким фронтом: в экономике, политике, науке, образовании, культуре. Роли у их представителей были заранее распределены — каждый отвечал за свой участок». (На деле депутаты из Прибалтики действовали так с молчаливого ведома Горбачева, Яковлева и других.) «В качестве примера приведу диалог, состоявшийся в июне 1989 года при рассмотрении структуры правительства. Речь шла об общесоюзном Министерстве культуры. Некоторые из выступавших были против его создания». Рыжков привел отрывок из стенограммы съезда:

«Петере Я.Я., писатель, председатель Правления Союза писателей Латвийской ССР, г. Рига, член Верховного Совета СССР: «Товарищ Рыжков… Вы настаиваете на функционировании общесоюзного Министерства культуры параллельно с министерствами культуры каждой суверенной республики. У меня по этому поводу два вопроса: 1. Как в духе современности вы представляете управление национальными культурами из центра? 2. Не получится ли укрощения культурной жизни и поощрения монокультуры в духовной жизни нашего общества?» Фактически демагогические заявления Петерса отрицали огромный подъем культуры, расцвет национальных культур Латвии и других прибалтийских республик с 1940 года.

Н.И. Рыжков так изложил свой ответ: «Нам необходимо общесоюзное Министерство культуры, которое представляло бы в правительстве всю гамму культурной жизни нашей страны. Какие у него должны быть функции и будет ли Министерство культуры подменять министерства культуры союзных республик? Я думаю, что вообще недопустимо, чтобы министерство культуры насаждало в стране какую-то определенную монокультуру. Это недопустимо в нашем многонациональном государстве. Каждая национальность имеет свою культуру, она должна развиваться и т. д. Это не значит, что надо подменять одно другим. Но я убежден, что недопустима и замкнутость одной культуры. Без общей культуры, которая обогащает каждую национальность мировыми, общесоюзными ценностями, не обойтись. Я убежден, что общесоюзное министерство ни в коем случае не должно оказывать административное или какое-то другое давление на культуру того или иного народа, и в то же время мы должны пользоваться и благами развития общей культуры нашей страны». Такая позиция вытекала из традиционных советских представлений о соотношении национального и интернационального, общесоюзного.

Однако было очевидно, что в сфере культуры и в других областях жизни общества представители прибалтийских республик в Верховном Совете держали курс на выход из общесоюзной орбиты. Явное стремление делегатов из Прибалтики вести «свою игру» вызвало раздражение даже у ряда депутатов из РСФСР, кто был в рядах оппозиции к правительству. Так, член Межрегиональной группы писатель И. Залыгин осудил с трибуны съезда депутатов из Прибалтики за их нежелание действовать единым фронтом с другими оппозиционерами. Было очевидно, что, осознавая поддержку их национал-сепаратистских планов со стороны Горбачева, Яковлева и других видных советских руководителей, депутаты от трех республик последовательно шли на конфронтацию с другими республиками СССР.

Особую активность депутаты из Прибалтики предпринимали по пересмотру советско-германского договора 1939 года. К этому времени в Прибалтике развернулась шумная пропаганда вокруг этого договора полувековой давности. Орган Народного фронта Латвии «Атмода» от 10 июля 1989 года опубликовал «экспертную оценку» этого договора, сделанную четырьмя латвийскими кандидатами исторических наук. Они утверждали, что «договором был произведен империалистический раздел сфер влияния — это был пакт раздела… В советско-германском договоре уже было запрограммировано уничтожение суверенитета Эстонии, Латвии, Литвы и их включение в состав СССР».

Утверждая, что договор стал основанием для установления советского контроля над Прибалтикой, депутаты Съезда народных депутатов из Эстонии, Латвии и Литвы требовали признать его незаконным. По их настоянию съезд создал специальную депутатскую комиссию для оценки правовых и политических аспектов этого договора. Комиссию Съезда народных депутатов по правовой оценке советско-германского договора о ненападении 1939 года возглавил А. Яковлев. Между тем его разрушительная роль становилась понятной даже для тех, кто первоначально осуждал его активно. 14 июля в своем выступлении на Политбюро Рыжков сказал, обращаясь к Яковлеву: «У меня такое ощущение, что ты готов всех распустить. Тебя нельзя пускать в Прибалтику».

Между тем для многих в стране, в том числе и для автора этих строк, становилось ясно, что кампания против договоров 1939 года направлена на распад СССР. В статье «Август 39-го. До и после», опубликованной в газете «Советская Россия» от 6 августа 1989 года, автор данной книги писал: «Не может не тревожить, что уже сейчас на многочисленных митингах в Эстонии, Латвии, Литве вступление советских войск на территорию Прибалтики рассматривается как оккупация, что сознательно игнорируются или не учитываются обстоятельства, связанные с событиями 1939–1940 годов. Более того, дело доходит уже до объявления «лесных братьев», которые до сих пор рассматривались как фашисты или соучастники фашистов, борцами за свободу и справедливость». Одновременно обращалось внимание на растущие «требования выселения «неместного населения», создания дискриминационных условий для его жизни», принятие соответствующих «законодательных актов» в Эстонии и Литве.

В статье указывалось на то, что вступление советских войск в три прибалтийских государства было осуществлено после подписания Советским Союзом договоров с Эстонией, Латвией и Литвой. В статье подчеркивалось: «Никаких сомнений в законном характере этих международных договоров не было и нет. Они были подписаны полномочными представителями соответствующих правительств и ратифицированы парламентами четырех стран». Обращалось внимание и на то, что советско-литовский договор от 10 октября 1939 года предусматривал передачу Литве Вильнюса и прилегающего к нему района.

В статье говорилось об исторических условиях, в которых был подписан договор и которые неизбежно превращали Прибалтику в поле боя между гитлеровской Германией и Советской страной. Рассказывалось и о том, что принесла германская оккупация прибалтийским республикам.

В заключение был поставлен вопрос: «Что означает теперь для нас признание договора незаконным?» Ответ гласил: «Такой пересмотр ставит под вопрос законный характер существующих границ СССР. Если рассматривать изменения в советской западной Государственной границе после 23 августа 1939 года как следствие незаконного договора, то автоматически результатом отказа от договора 1939 года должно быть восстановление советской западной границы на момент 23 августа 1939 года. Это будет означать утрату советского суверенитета над тремя прибалтийскими республиками, западными областями Украины и Белоруссии, Северной Буковины и Молдавии, северной частью Ленинградской области…» Признание договора 1939 года незаконным, указывалось в статье, «позволяет поставить под сомнение законность пребывания на землях Прибалтики и других западных территориях миллионов советских граждан, переселившихся туда после 1939 года…придать более благообразную морально-политическую окраску… дискриминационным мерам» против «некоренного» населения.

В ту пору такие перспективы многим казались неправдоподобными. Однако позиция автора получила поддержку в руководстве парторганизаций Москвы и Ленинграда. Руководство Ленинградского обкома КПСС пригласило меня в Ленинград, чтобы выступить 22–23 августа 1989 года, в том числе на активе обкома. В ходе выступлений в Ленинграде я убедился, что не только в обкоме, но и в массовых аудиториях советские люди поддерживали призывы к решительным действиям против национал-сепаратистов.

Еще до публикации этой статьи соответствующая записка, подготовленная мной, была направлена руководству Московского горкома КПСС. Мне говорили, что в конечном счете моя записка была переправлена и центральному руководству КПСС, где с ней ознакомились и положительно оценили. (Кто ознакомился и оценил записку положительно, я так и не узнал.)

Совершенно очевидно, что в это время многие советские люди осознали угрозу использования событий полувековой давности для развала СССР. Однако в тогдашней обстановке страх прослыть ретроградом, а уж тем более сталинистом терроризировал значительную часть советской интеллигенции, в том числе и тех, кто был хорошо осведомлен о договоре 1939 года и его последствиях. Эти противоречия отразились, в частности, в дискуссии на заседании «круглого стола» в «Правде», материалы которой были опубликованы в этой газете 11 августа 1989 года. С одной стороны, как подчеркивал один из участников дискуссии Л.А. Безыменский, они стремились воздержаться от конъюнктурных попыток заменить знак «плюс» знаком «минус» в оценках действий советской дипломатии 1939 года. С другой стороны, многие участники дискуссии постоянно напоминали о необходимости осудить «сталинизм» и поэтому утверждали, как заявлял Безыменский, что «многое оказалось извращенным в 1939 году».

С одной стороны, все участники дискуссии признали, что «советско-германский договор о ненападении нельзя рассматривать как изолированное явление, как голый факт в отрыве от событий, которые тогда происходили в мире». Было признано, что «договор о ненападении — совершенно нормальное явление». Было отмечено, что достигнутые в результате подписания договора и секретных протоколов советско-германские соглашения «ставили предел распространению фашистской экспансии в Восточной Европе, а следовательно, их можно рассматривать как направленные не против, а в защиту Литвы, Латвии и Эстонии» (выступление Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР Ф.Н. Ковалева). При этом Ковалев решительно осуждал попытки некоторых его коллег «осудить» договоры 1939 года.

С другой стороны, доктор юридических наук P.A. Мюллерсон и кандидат исторических наук A.C. Орлов требовали осуждения договора от 28 сентября 1939 года. При этом Мюллерсон подчеркивал, что «секретные протоколы затрагивали интересы суверенных государств — Польши, Латвии, Литвы, Эстонии, Финляндии. Такие протоколы, будь они секретными или нет, являются неправомочными».

Нечеткость позиции советских историков контрастировала с однозначным и яростным протестом против договоров 1939 года в Прибалтике. По мере приближения 50-летия подписания «пакта Молотова — Риббентропа» в Прибалтике развертывалась кампания, в ходе которой осуждение договора 1939 года использовалось в качестве основного лозунга для выхода трех республик из СССР. 22 августа 1989 комиссия Верховного Совета Литовской ССР объявила советско-германские договоры 1939 года незаконными. Заодно были объявлены незаконными Декларация народного сейма Литвы о вступлении ее в состав СССР от 21 июля 1940 года и Закон СССР о принятии Литовской ССР от 3 августа 1940 года.

В это время руководство оппозиционных движений открыто устанавливало связи с эмигрантскими кругами, в том числе и с бывшими пособниками гитлеровцев. В развитии этих связей принимали участие и представители руководства компартий Прибалтики. Свидетельством тому стало заявление, подписанное в Швеции 6 августа 1989 года представителями «Саюдиса» (В. Ландсбергис, К. Мотека, А. Бурачас, И. Кудаба), председателем «Лиги свободы Литвы» А. Терляцкасом, заведующим идеологическим отделом ЦК КП Литвы Ю. Палецкисом и бывшим нацистским коллаборационистом председателем Верховного комитета по освобождению Литвы К. Бобялисом. Это заявление гласило: «Заслушав сообщения о современном политическом, экономическом и социальном положении оккупированной Советами Литвы, о проблемах культуры, образования и воспитания молодежи, а также о роли церкви в процессе возрождения нации и обменявшись с участниками… мыслями о возможных путях и способах решения этих проблем, согласились: жизненная цель литовцев всего мира — восстановление независимого литовского государства!»

Блокирование с гитлеровцами отражало переход литовских националистов в «Саюдисе» и ряда руководителей компартии на откровенно шовинистические позиции. Все беды Литвы, уверяли руководители «Саюдиса», вызваны русскими. Как утверждал В.В. Ландсбергис в своем интервью «Вашингтон пост» от 20 августа 1989 года, «русский народ в течение многих лет и даже веков был проникнут идеями мессианской роли России». Эти идеи, очевидно, мешали русскому народу правильно видеть свои реальные возможности и считаться с интересами других народов. Литовцы попали под иго державы, деспотической по своей природе, заявлял 28 июня член совета сейма «Саюдиса» Б.К. Гензялис, ибо «дорогой деспотизма Россия шагает со времен Калиты».

В 1989 году журнал «Пяргале» писал, что «воспоминания русских о войне — лишь свидетельство того, что им больше нечем гордиться». Характерными чертами русского народа, по мнению этого журнала, является его низкий интеллект и примитивность душевного устройства. Журнал радовался, что наконец вынесен «обвинительный акт против русского тупоумия, лени, близорукости, равнодушия и многих черт национального характера».

Один из лидеров «Саюдиса» — Озолас писал в газете «Волна возрождения» от 9 августа: «В братских республиках говорить об этом (как и о многом другом, что касается старшего брата) запрещается. За границей — нельзя: было бы невежливо — о госте говорят только положительно. Вот и танцуют народные ансамбли, и поют счастливые частушки, и показывают «новейшие успехи», и никто им не скажет, что все, что они показывают, — это ужас, жуть. А ведь и на Западе, и на Востоке миллионы это понимают, интересуются, как интересуются танцем и пением гориллы». Такова, по мнению P.A. Озоласа, «мировая норма оценки русского искусства».

Атака на русских не ограничивалась грубой бранью. Скрытая дискриминация нелитовского населения, которая всегда существовала в Литве и о которой еще в 1959 году было известно Н.С. Хрущеву, теперь приняла вопиющие масштабы. Выпускники русских школ в Литве оказались лишены возможности поступать в высшие учебные заведения, так как от них требовали знаний в том объеме, который предоставляют лишь литовские школы (прежде всего идеальное владение литовским языком). В ПТУ по той же причине нелитовцы могли стать лишь каменщиками, сантехниками, трубогнутщиками. Если же выпускник желал получить профессию за пределами литовского города, он терял местную прописку, для возобновления которой ему требовалось заплатить 18 тысяч рублей. Это напоминало порядки на Юге США, установленные расистами для негритянского населения и существовавшие там до начала борьбы против сегрегации в середине 60-х годов XX века.

Очевидно, подражая западным стандартам, национал-сепаратисты старались вести себя так, как, по их представлениям, поступают «передовые» люди Запада по отношению к «отсталым» народам. Так проявлялась вульгарная спесь, типичная для выскочек. В насаждении же расистских порядков сказывалось и влияние нацистского духовного наследия времен оккупации.

Как и гитлеровцы, национал-сепаратисты исходили из планов, построенных на угнетении этнических меньшинств, ограблении богатств СССР и даже захвата на советской земле «жизненного пространства». Осуществление программы хозяйственного самообеспечения Эстонии ее авторы откровенно связывали с надеждами на то, что СССР будет оплачивать многочисленные финансовые претензии этой республики. Советскому Союзу предлагали выплатить компенсацию за депортацию эстонцев в 1941 году и 1944–1952 годах, ее «аннексию» в 1940 году, «привязывание к чужеродной экономической системе» и т. д. Аналогичными подсчетами были заняты в Литве и Латвии. В случае реализации этих планов остальная часть Союза должна была превратиться в эстонско-латышско-литовскую колонию.

Грандиозные суммы «контрибуции», которую собирались взять лидеры националистических движений у СССР, дополнялись не менее обширными аннексионистскими планами. Созданный при Президиуме Верховного Совета Литовской ССР «Совет по делам Малой Литвы» провозгласил Калининградскую область частью Литвы. На карте, опубликованной в литовских газетах, Калининградская область была объявлена «Малой Литвой», Калининград был назван Караляучас, Советск — Тильже, Неман — Рагайне.

Экспансионистские планы отдельных деятелей выходили за пределы государственных границ СССР. Ж. Симанавичюс в газете «Республика» требовал «отрезать от Польши Сувалкские, Аугуставские, а также другие… территории». Настаивая на аннексии Калининградской области, он великодушно предлагал «разрешить» РСФСР построить «в самой юго-западной части» Калининградской области порт, который бы соединялся с Белоруссией экстерриториальной автомагистралью и железной дорогой.

Газета «Межойа Литува» («Малая Литва») была не столь великодушна. В опубликованной на ее страницах карте европейская территория СССР была разделена на три «зоны интересов»: Эстонии, Латвии и Литвы. Калинин^' радская область, Западная Белоруссия и Украина доставались Литве. Москва входила в латвийскую зону.

Впрочем, отдельные литовские деятели не намерены были делиться со своими прибалтийскими соседями. Словно следуя совету 3. Бжезинского, литовские картографы поспешили отпечатать карту Великой Литвы, восточная граница которой проходила по рубежам Московской области и реке Оке.

В атмосфере, насыщенной воинствующей русофобией, расизмом и национальной спесью, 23 августа 1989 года была проведена антисоветская акция в масштабах всей Прибалтики. Через три республики на протяжении 600 километров была создана непрерывная цепь из людей, державшихся за руки. В этой цепи стояло около 2 миллионов человек. Эта акция, получившая название «Балтийский путь», широко освещалась не только за рубежом, но и в советских средствах массовой информации.

В ответ на эти события ЦК КПСС 27 августа 1989 года выступил со специальным заявлением, в котором резко осуждалась растущая антисоветская направленность выступлений в Прибалтике. В заявлении подчеркивалось: «На определенном этапе обстановкой демократии и открытости воспользовались здесь националистические, экстремистские группировки и постепенно начали вносить в развитие событий нездоровое начало… Очень скоро выявился антисоциалистический, антисоветский характер их замыслов. Кое-где появились организации, напоминающие политические формирования буржуазного периода и времен фашистской оккупации. Началось фактически создание параллельных органов власти. Вошли в практику запугивание, прямой обман и дезинформация, а то и просто моральный террор, дискредитация всех несогласных, каждого, кто остается верен интернационализму и идеям целостности Советского Союза. Часть органов массовой информации оказалась источником насаждения националистической атмосферы…

«Воспользовавшись свободой международных связей, националистические деятели вошли в контакт с зарубежными организациями и центрами, вовлекая, по существу, их во внутренние дела своих республик, сделали их своими консультантами и советчиками, будто эти люди с Запада лучше понимают, что действительно нужно для прибалтийских народов, будто они руководствуются не собственными тайными и явными помыслами в отношении нашей страны, а на самом деле пекутся о благе советских людей…

Деятельность националистических сил уже привела к очень серьезным потерям в экономике республик, к межнациональной и социальной напряженности. Кое-где налицо реальная угроза настоящего гражданского конфликта, массовых уличных столкновений с тяжелыми последствиями. Дело зашло далеко. Судьбе прибалтийских народов грозит серьезная опасность. Люди должны знать, к какой пропасти их толкают националистические лидеры. Если бы им удалось добиться своих целей, последствия могли бы быть для народов катастрофическими. Сама их жизнеспособность могла бы оказаться под вопросом».

Заявление обвиняло руководителей компартий прибалтийских республик в неспособности взять ситуацию под контроль. «Надо сказать, руководители этих республик не сумели сделать всего, чтобы удержать процесс в нормальном русле перестроечных перемен. Им не удалось остановить негативные тенденции, переломить ситуацию, отстоять принципиальные позиции, убедить людей в пагубности планов и практики оппозиционных сил… Нельзя не признать, что часть партийных комитетов и работников спасовала перед трудностями, опустила руки, а некоторые начали даже подыгрывать националистическим настроениям, ослабили противодействие сепаратистским планам».

Заявление обращалось с призывами к народам Прибалтики: «Не верьте тем, кто пытается доказать, будто стоит «изгнать мигрантов», поставить в неравноправное положение русских, украинцев, белорусов, поляков, евреев и других, кто живет и трудится вместе с вами, «отделиться от СССР», как жизнь литовцев, латышей или эстонцев сразу станет зажиточной и комфортной. Это — заведомая неправда! Это — обман… Каждая республика, каждый регион соединены тысячами хозяйственных, общественных, культурных, научно-технических и просто человеческих связей с другими, со всей страной. Что же произойдет, если одним махом эти связи порубить? Совершенно ясно: никому не будет лучше… Сохраним единую семью советских народов, единство рядов Коммунистической партии Советского Союза».

Однако заявление ЦК КПСС было немедленно подвергнуто нападкам в средствах массовой информации прибалтийских республик. В поддержку их выступали и многие средства массовой информации в России. Ряд газет в центральных городах страны публиковали подборки писем с осуждением заявления. «Огонек» опубликовал восторженный репортаж о «Балтийском пути», а литературно-общественное движение московских писателей «Апрель» выступило со своим заявлением, в котором говорилось: «В 1939–1940 годах судьба Латвии, Литвы, Эстонии была решена циничным, хищным сговором Сталина и Гитлера о разделе сфер влияния… Аннексия прибалтийских республик в 1940 году — бесспорный факт. Так же, как и их захват гитлеровцами в 1941 году… В заявлении ЦК КПСС, опубликованном 27 августа 1989 года, мы находим строки ультимативного характера, намекающие на возможность прямой расправы».

Е.К. Лигачев вспоминал: «Уверен, если бы Центр и средства массовой информации начали тогда работать в духе заявления, дальнейшие события развивались бы совершенно иначе и не привели бы к политическом кризису в Прибалтике. Но, увы, судьба заявления ЦК КПСС была плачевной: по нему открыли мощный огонь лидеры Народных фронтов, их поддержали некоторые центральные органы печати. А Центр, ЦК КПСС снова проявили непозволительную пассивность. Создавалось впечатление, что кое для кого заявление было просто формальной акцией, а незавидную судьбу для него уготовили для того, чтобы еще более вдохновить прибалтийских сепаратистов».

Не только Народные фронты, но и руководство компартий Прибалтики атаковало заявление ЦК КПСС. На заседании Политбюро от 13 сентября 1989 года Вяляс заявил: «Заявление ЦК КПСС… вызвало шок в республике своим языком, и не только — неожиданностью. Мы ничего не знали о подготовке такого шага». Вагрис (Компартия Латвии) говорил: «Реакция на заявление негативная. Ее можно назвать сопротивлением… Народный фронт Латвии опубликовал свой проект новой программы: «Латвия — вне Союза». Безусловно, нужен новый, обновленный Союзный договор».

Говоря о положении в Литве, Бразаускас успокаивал: «Экономическая жизнь в республике протекает нормально». Однако тут же оговаривался: «Налицо обострение общественно-политической ситуации. Многие в республике трактуют суверенитет как независимость». Председатель Совета министров Бресис обвинял союзное правительство в диктате. Он говорил о нежелании «союзных органов учитывать национальные интересы республик» и требовал «экономической самостоятельности». Председатель Президиума Верховного Совета Латвии Горбунов туманно рассуждал о неясностях «в правовом статусе, суверенитете республик».

Подводя итоги выступлениям, Горбачев говорил: «Сегодняшняя встреча подтверждает взаимное стремление найти решение возникших проблем. Со своей стороны мы доверяем нынешнему руководству республик, но это не освобождает от откровенного разговора и критики. Надо нам активнее идти вперед и в проблемах экономической самостоятельности республик, и в решении других вопросов, которые найдут практическое воплощение в платформе КПСС по национальному вопросу, в том числе и в вопросе об определении статуса суверенитета республик. Здесь говорили, что заявление по Прибалтике вызвало шок в республиках. Но хочу сказать, что оно было вынуждено насущной необходимостью. Нужна ясность позиций в вопросах самоопределения в рамках сохранения Союза. Главное — держаться ближе к народу, не поступаясь принципами». Как всегда, Горбачев пустыми словами о движении вперед и об интересах народов прикрывал распад страны, начавшийся при его активном участии.

Тем временем национал-сепаратисты Прибалтики все решительнее бросали вызов центральным властям. В октябре 1989 года было принято решение Вильнюсского городского совета «Саюдиса», в котором говорилось, что совет не имеет «основания отмечать годовщину так называемой Октябрьской революции… Тем более не за что это праздновать литовскому народу: он в 1918–1920 годах должен был упорно бороться с оккупационными отрядами «революционеров». В этой связи городской совет «Саюдиса» предложил сделать нерабочим днем «день возрождения независимости Литвы», то есть 16 февраля, день, когда под контролем немецких оккупантов была провозглашена «независимость» Литвы под протекторатом кайзеровской Германии.

В начале ноября 1989 года Горбачев вновь встречался с представителями Эстонии и Латвии. 9 ноября, рассказывая об этой встрече своим коллегам по Политбюро, он сказал, что у его собеседников «ощущение, что деваться некуда, надо выходить из СССР. Никакие попытки с республиканским хозрасчетом не дадут им самостоятельности. Так они считают. И убеждены, что Центр не готов дать настоящую самостоятельность, а следовательно, не будет и настоящего хозрасчета. Это используется для оправдания выхода из СССР».

Горбачев уверял, что это просто «шантаж». Он говорил, что руководство страны может «держать инициативу в своих руках. Опыт показывает, что даже самые отпетые националисты далеко не пойдут». Горбачев объявлял о решительных мерах, которые он якобы был готов принять против сепаратистов: «Завтра мы отменим законы, принятые республиками об их самостоятельности». Но тут же делал оговорку: «Однако надо иметь в виду, что наряду с сепаратистскими происками есть и реальные вещи, по которым надо принимать решения. Чтобы нам не пришлось соглашаться на новый «похабный Брестский мир». Деваться действительно некуда, но исходить надо из своей концепции. И проводить ее в жизнь, а не топтаться на месте и упускать время. Мы должны показать: кто становится на путь разрыва, тот обрекает свой народ на прозябание. Народ это должен почувствовать. Нам надо занять прогрессивную позицию в целом, а не по частям торговаться».

Однако эти уверенные заявления сопровождались невольным признанием о тяжелом экономическом положении страны и влиянии этого на события в Прибалтике. Горбачев говорил: «В связи с ухудшением во всей стране экономической ситуации у прибалтов появился новый мотив: «Не хотим погибнуть в этом общем хаосе».

Оценивая общую обстановку более мрачно, Н.И. Рыжков считал, что три республики не шантажируют, а всерьез готовятся к отделению. Он говорил: «Все у них нацелено на подготовку к выходу из СССР. Все эти дискуссии с нами — это только предлоги, оттяжка времени. Как только победят на выборах — вынесут решение об уходе. Что делать? Ввести общий свободный рынок между изолированными республиками? Но это — хаос. Надо бояться не Прибалтики, а России и Украины. Пахнет общим развалом. И тогда нужно другое правительство, другое руководство, уже иной страны. В русских коллективах Прибалтики начинается эволюция — от конфронтации к единству с местным населением».

Но В.А. Медведев считал, что надежда на сохранение Прибалтики в составе СССР еще не потеряна: «Единственный путь — действовать через экономику. Не думаю, что однозначно и обязательно все проголосуют за выход».

Его поддержал Горбачев, вновь заявлявший о возможности остановить процесс распада: «Первая задача — также и для средств массовой информации — пропагандировать нашу платформу. Все, что там заложено, мы будем отстаивать. Тут есть отставание… Убеждать, что мы готовы сделать шаг, и этот шаг будет существенным навстречу к решению национальных вопросов… Может быть, иметь типовой проект республиканского хозрасчета? Типовой. И с комментариями опубликовать. Обсудить на Верховном Совете СССР. Мы должны действовать на опережение. А проблема отделения — это не проблема одной республики, эту проблему будет решать вся страна».

16 ноября 1989 года Политбюро обсудило вопрос о Литве. По словам составителей протокола, «Бразаускас сделал уклончиво неопределенное сообщение с неким двойным содержанием. Более открыто, по сути дела, с сепаратистских позиций, выступил Березов (секретарь ЦК КП Литвы). Уравновешенность продемонстрировал Пожела — президент Академии наук республики. Крайне критически оценили обстановку и поведение ЦК КП Литвы Балтрунас, Сакалаускас, Гейдрайтис».

Суммируя свои впечатления от сказанного, В.А. Медведев заявил: «Руководство Компартии Литвы не замечает или не хочет замечать фактической утраты своего политического влияния, поддается нажиму и диктату «Саюдиса», идет у него на поводу. Нынешнему составу ЦК уготована определенная роль — быть использованными «Саюдисом» и затем выброшенными с политической сцены». (Были также выступления Крючкова, Рыжкова, Пуго, Воротникова, Лигачева, Язова, но остались не запротоколированными.)

Однако Горбачев предпочел более мягкие оценки: «Речь идет не об отлучении, а о выработке единого подхода. Подходить к ситуации надо с широких позиций. Мы сегодня должны принять политический документ — спокойный, основательный, конструктивный, проникнутый заботой о сохранении единства партии и страны. Готовить в этом духе и письмо Генерального секретаря к коммунистам Литвы».

Тем временем комиссия, избранная Съездом народных депутатов, готовила доклад о последствиях договоров СССР с Германией от 23 августа и 28 сентября 1939 года. Еще 31 июля 1989 года на Политбюро в ходе обсуждения тезисов доклада А.Н. Яковлева на будущем Съезде народных депутатов В.А. Медведев говорил: «Оценка договоров 1939 года должна даваться не только и не столько с прибалтийского угла зрения, а в общем мировом и европейском контексте». Иначе, говорил Медведев, «можно подумать, что и договоры года заключались только для того, чтобы прихватить Прибалтику. Безапелляционное осуждение договоров означало бы, что мы принимаем на себя основную вину за развязывание Второй мировой войны. Что касается протоколов, то необходимо разграничение юридической и историко-по-литической сторон. А историко-политическую сторону, по моему мнению, можно и нужно анализировать. Нет жесткой связи между протоколами 1939 года о разделе сфер влияния и присоединением прибалтийских республик к СССР в 1940 году. Это подтверждается и самими текстами протоколов (в частности, упоминанием о том, что будут признаваться хозяйственные связи Германии с Литвой), и фактическим ходом событий. Ведь секретными протоколами Финляндия также была отнесена к сфере влияния СССР, но сумела отстоять свою независимость. Нельзя не учитывать и того, что советскому ультиматуму прибалтийским правительствам в 1940 году непосредственно предшествовал разгром Франции и вторжение в нее фашистских войск через нейтральную Бельгию».

Выступивший затем Горбачев изобразил готовность идти в бой против тех, кто в Прибалтике требовал признания договоров 1939 года незаконными: «Продолжать разговор в духе состоявшегося обмена мыслями… И не идти на поводу у демагогов». Далее пошли отрывочные замечания на прибалтийскую тему: «А то получается, что из-за нищенской Литвы мы воевали во Второй мировой войне. Снечкус… вырвал у Москвы 27 миллиардов рублей только на мелиорацию… У Вилиса Лациса в романе «Сын рыбака» читали, какой там «рай» был до присоединения». Затем прозвучали ритуальные призывы времен «гласности» и «перестройки»: «Встанем на путь правды. А правда у нас такая… по главным ориентирам перестройки!»

Однако «путь правды» и «главные ориентиры перестройки» уводили Горбачева и Яковлева далеко от поиска объективной истины. Характеризуя позицию Яковлева в своих воспоминаниях, тогдашний председатель КГБ СССР и член Политбюро В.А. Крючков писал: «Видимо, у многих в памяти, как он старался доказать «преступность» соглашения Молотова — Риббентропа — пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом, заключенного в 1939 году. Как только он не корил Сталина, а заодно и Советский Союз, за «преступный сговор с фашизмом», за «предательство дела мира», забывая о том, что к тому времени положение Советского Союза было, мягко выражаясь, деликатным. Практически он был изолирован, ни на какие серьезные переговоры с Советским Союзом западные державы не шли. Советский Союз был оставлен один на один с Германией, а последнюю всеми силами натравливали на Советский Союз. В этих условиях Сталин, разумеется, искал выход. Он прекрасно понимал, что страна исторически не готова к войне, неизбежность которой была очевидна для многих, в том числе и для Сталина. Ему нужно было во что бы то ни стало хотя бы на короткое время оттянуть начало войны с тем, чтобы лучше к ней подготовиться… И Сталин поступил правильно, добившись для своей страны какой-то отсрочки во времени… Но… Яковлев изо всех сил старался доказать, что Советский Союз был агрессором в отношении Прибалтики».

Уже упоминавшийся выше бывший сотрудник КГБ СССР Валентин Сидак в беседе с обозревателем «Правды» Виктором Трушковым говорил, что А.Н. Яковлев и его заместители Ю.Н. Афанасьев, В.М. Фалин, Э. Лимаа работали спаянной командой. Им оказывали поддержку и другие комиссии, такие как враг СССР и России В. Ландсбергис, а также В. Коротич, главный редактор журнала «Огонек», который регулярно распространял клеветнические материалы против советского прошлого. По словам В.А. Сидака, «всем несогласным с… выработанной на самом верху политической линией выкрутили руки — и ученым, и привлеченным экспертам. Об этом в июне прошлого года (т. е. 2006 г. — Авт.) поведал ведущий специалист по советско-германским отношениям, президент Ассоциации историков Второй мировой войны О. Ржешевский. Комиссия опрашивала каких-то липовых свидетелей, занималась, по сути, детской самодеятельностью, а серьезная экспертиза так и не была проведена — говорю об этом вполне ответственно. Эксперты КГБ, также привлекавшиеся к работе комиссии, рассказали руководству ведомства немало интересных деталей о царившей там атмосфере».

Правда, в своем выступлении с докладом комиссии на II Съезде народных депутатов СССР А.Н. Яковлев не решился объявить договоры 1939 года незаконными (на чем настаивали в Прибалтике), так как это противоречило общему мнению большинства членов Политбюро, высказанному еще 31 июля. Он заявил: «В конкретных условиях того времени договор был правомерен политически. Политика Германии и Японии, позиция западных демократий не оставляли Советскому Союзу иного выхода. Руководство СССР обязано было принять меры для обеспечения безопасности страны, хотя бы оттянуть начало войны и использовать выигранное время для укрепления экономики и обороны… Сам по себе договор с юридической точки зрения не выходил за рамки принятых в то время соглашений, не нарушал внутреннего законодательства и международных обязательств СССР. Юридически он утратил силу».

Но тут же Яковлев переходил к разбору протоколов к договорам 1939 года. По словам В.А. Сидака, «А.Н. Яковлев вешал народным депутатам СССР лапшу на уши, когда утверждал, что «графологическая, фототехническая и лексическая экспертизы копий, карт и других документов, соответствие последующих событий содержанию протокола подтверждают факт его существования и подписания». Ничего они не подтверждают!»

Как указано выше, 31 июля 1989 года В.А. Медведев обращал внимание на нечто обратное: несоответствие многих последовавших событий содержанию протоколов. В.А. Сидак же вообще сомневается в существовании протоколов. Он указывал: «Любой грамотный юрист, любой эксперт-криминалист тотчас предметно и убедительно докажет, что достоверность документа по копии (тем более по фотокопии!) установить нельзя. Подобные виды экспертных исследований проводятся исключительно по оригиналам документов: только они имеют доказательную силу в суде и иных юридических инстанциях». Сидак добавлял, что, «несмотря на давление председателя комиссии А.Н. Яковлева», специалисты Научно-исследовательского института КГБ отказались «признать достоверность материалов по фотокопиям. Сомневается, кстати, в подлинности секретных протоколов и внук Молотова, известный политолог В. Никонов, ссылаясь как на материалы Ф. Чуева, так и на собственные беседы с дедом».

В духе выступлений «Саюдиса» и Народных фронтов Эстонии и Латвии Яковлев в своем докладе постарался обвинить Сталина в проведении «имперской» политики. Он утверждал, что, заключая договоры с Германией, Сталин отнюдь не заботился об интересах СССР. Он уверял: «Главным его мотивом было не само соглашение, а именно то, что стало предметом секретных протоколов: то есть возможность ввода войск в прибалтийские республики, в Польшу и Бессарабию, даже в перспективе в Финляндию. То есть центральным мотивом договора были имперские амбиции… Секретный дополнительный протокол от 23 августа 1939 года существовал, хотя его оригинал не обнаружен ни в советских, ни в зарубежных архивах… Будучи принят в обход внутренних законов СССР и в нарушение его договорных обязательств перед третьими странами, протокол являлся изначально противоправным документом, представлял собой сговор, выражавший намерения подписавших его физических лиц… Метод выработки протокола и примененные в них категории и понятия… были явным отказом от ленинских принципов советской внешней политики. Встав на путь раздела добычи с хищником, Сталин стал изъясняться языком ультиматумов и угроз с соседними странами… В великодержавной манере осуществили возвращение в состав Союза Бессарабии, восстановление Советской власти в республиках Прибалтики».

В.А. Сидак резюмировал: «Народных депутатов… попросту говоря, надули и провели на мякине — отсюда их голосование по докладу комиссии. Ну что же, свой вклад в подготовку развала СССР они внесли, поэтому сегодня поздно каяться и посыпать голову пеплом». Хотя съезд не объявил договор незаконным, он поддержал обвинения Яковлева и фактически подтверждал правильность обвинений в адрес СССР, которые звучали в речах сепаратистов. Те понимали, что им открыта «зеленая улица».

Широкомасштабное отступление перед национал-сепаратизмом в Прибалтике стало возможным после завершения встречи М.С. Горбачева и Дж. Буша-старшего на Мальте 2–3 декабря 1989 года. Анатолий Громыко назвал эту встречу «политическим и дипломатическим Чернобылем». Одним из важнейших вопросов в ходе переговоров стал вопрос о Прибалтике. По словам A.A. Громыко, оба участника встречи «уединились за плотно закрытыми дверями и провели секретную беседу по Советской Прибалтике».

Судьба Прибалтики, подчеркнул Буш, глубоко волнует США, и с нажимом добавил, что США никогда не признавали ее присоединение к Советскому Союзу. «Если Москва допустит там насилие, то это вызовет негодование в Америке. Нам не хотелось бы создавать для вас большие проблемы», — без обиняков заявил президент. Ан. Громыко писал: «Никто не вспомнил, в первую очередь Михаил Сергеевич, что до 1917 года весь Прибалтийский регион веками входил в состав России и никогда не имел, за исключением спорного вопроса с Литвой, своих государственных образований, что силами всей страны здесь были построены промышленность, современные порты и военные базы, что к началу 90-х годов здесь многие десятилетия проживали сотни тысяч русских и других славян».

Сделка на Мальте между Горбачевым и Бушем предусматривала невмешательство союзного правительства в процессы, развивавшиеся в Прибалтике при активном участии США и других стран Запада. «На Мальте, — указывал Анатолий Громыко, — Горбачев проиграл по всем статьям, однако демонстрировал наигранный оптимизм и считал, что наконец-то может доверять Бушу. Вопреки здравому смыслу Горби считал, что США не будут форсировать объединение Германии и не поставят советско-американские отношения в зависимость от «прибалтийской проблемы». У него укрепилось мнение, что «дядя Сэм» оплатит сдачу советских позиций хорошей финансовой помощью. Горбачев так ее и не дождался… Встреча на Мальте войдет в историю дипломатии как «советский Мюнхен». После него, как любил говаривать Михаил Сергеевич, «процесс пошел». Как Нерон сжег Рим, так и Горби, наслаждаясь властью, ослепленный ею, разваливал свое государство и судьбы миллионов соотечественников… В современной мировой истории нет более печальных и постыдных страниц, чем издевательство над СССР, допущенное после Мальты».




Глава 3

Распад великой державы


Последствия капитуляции на Мальте не заставили себя долго ждать. Получив соответствующие сигналы из Вашингтона, сепаратисты перешли в решительное наступление.

25–26 декабря 1989 года состоялся внеочередной пленум ЦК КПСС. Срочность его созыва была вызвана решением XX съезда Компартии Литвы отделиться от КПСС. Высказав обычные для него похвалы перестройке и заявив, что «мы выходим на самое острие проблем, от решения которых зависит судьба социализма», М.С. Горбачев в своем докладе на Пленуме сказал: «Что преподнесли нам наши литовские товарищи? Они нанесли тяжелый удар по КПСС, которая находится сейчас с самом трудном положении, удар и по перестройке. Но я бы не хотел считать, что процесс там уже завершился. И я призываю товарища Бразаускаса и других должным образом еще раз обдумать».

Горбачев спрашивал собравшихся: «Что же делать? Отменять сейчас будем решение XX съезда КП Литвы? Или сделаем перерыв в нашем Пленуме и поручим генсеку и членам ЦК выехать в Литву, провести там дискуссии? Со всем уважением к литовскому народу, к Компартии Литвы… Ведь настоящего-то разговора с ними еще не было. Не уверен, что вы, литовские руководители, адекватно выразили здесь мнение коммунистов Литвы. В партию пробрались оппозиционеры и навязали там такие взгляды. А с народом вы не поговорили. А ведь решаете не свой вопрос, а взяли на себя фактически решать вопрос, касающийся всей страны. Сколько веков шли к единству! Не последние 40 лет, не 50, 200 лет Литва была в составе России. Это все прямо надо народу говорить. У нас большие планы: в настоящей федерации мы еще не жили. А уже начинаем рушить, что есть… Я уверен: у народа есть здравый смысл! У каждого! Несерьезно сейчас, прямо вот здесь, требовать от Бразаускаса за ночь изменить позицию».

После этого путаного выступления слово взял В.А. Медведев, который зачитал проект постановления, объявлявший неправомерными все решения, связанные с созданием самостоятельной Компартии Литвы. Пленум стал обсуждать вопрос о персональном составе комиссии, которая должна была разработать конкретные шаги для преодоления кризиса.

Первоначально было предложено, чтобы в комиссию вошли 4 члена Компартии Литвы, выступавшие за ее отделение от КПСС, и 4 члена, выступавшие против этого шага. Некоторые члены ЦК стали выступать против включения в состав комиссии Бразаускаса и других сторонников отделения. Заместитель министра иностранных дел СССР Никифоров, первый секретарь Адыгейского обкома Джаримов предложили исключить из партии Бразаускаса, Березова, Палецкиса.

Против таких мер выступил Б.Н. Ельцин, заявив: «Нельзя не считаться с реальной обстановкой в Литве. Надо искать выход из положения с учетом этого и необходимости консолидации, объединения всех демократических сил. Если будет нажим на республику, принуждения и исключения, тем более какие-то крайние меры, они могут еще более восстановить население республики против Центра, против Москвы. Надо поехать в Литву Горбачеву, Шеварднадзе, Маслюкову. Главное — не расколоть страну. Поддерживаю доклад Горбачева».

В заключение выступил Горбачев. Он сказал: «Предлагаю, одобрив доклад, отложить принятие окончательных решений. Но после Пленума группе членов Политбюро и членов ЦК, включая Генерального секретаря, выехать в Литву для встреч с коммунистами и трудящимися республики. А по возвращении вновь обсудить этот вопрос и принять необходимые решения». Фактически ЦК КПСС опять ушел от решения ключевых вопросов в отношениях с Прибалтикой.

В середине января 1990 года М.С. Горбачев выехал в Литву, где провел два дня на совещаниях и встречах. К этому времени от руководства Компартии Литвы отделились противники раскола, создавшие ЦК «на платформе КПСС». Выступая 13 января на партийном активе, Горбачев признавал разгул сепаратистских настроений в Литве: «Пущены в ход такие большие понятия, как «свобода», «независимость», «самостоятельность»… Причем это стало своеобразным тестом: ты — за свободу или против? Ты — за самостоятельность или против? Ты — за независимость? Ты — за независимость или нет? Если да, ты наш человек. Если начинаешь размышлять по этому поводу, уже надо подумать, наш ли… Вот лежат передо мной письма, записки, в которых приводят факты таких высказываний: вот, мол, вы нас 70 лет оккупировали, так теперь, мол, мы вас проучим и т. п…. Если… этот бытовой национализм… войдет в политику… тогда, товарищи, нас ждут худшие времена».

В качестве выхода из кризиса Горбачев предлагал «изменить все — и федерацию, и КПСС — так, чтобы то, что вы хотите, могли решать… Я уверен, что, если мы выйдем на такое понимание федерации и новой роли КПСС, ее внутреннего построения и взаимоотношений всех звеньев КПСС, это удовлетворит всех… Давайте стараться услышать друг друга. Давайте использовать шанс для совместного размышления… Сегодня надо быть и очень ответственными, и очень решительными в достижении наших целей».

Однако эти «решительные» слова на деле прикрывали готовность Горбачева выполнять мальтийские договоренности. Бывший член Бюро ЦК Компартии Литвы Юозас Ермолавичюс вспоминал позже: «В январе 1990 года, когда Горбачев приезжал к нам и встречался с членами Бюро ЦК Компартии Литвы, я понял, что он отлично знает механизм разрушения Советского Союза. И чем дальше, тем больше я убеждался, что он ведет себя таким образом, чтобы не помешать действию таких механизмов. Более того, сам действует в соответствии с той же реакционной логикой международного антикоммунизма, под управлением тех же зарубежных сил. Нам в Литве особенно хорошо была видна его игра. Как в кукольном театре: артисты и режиссеры за океаном дергают за ниточки, а марионетки у нас дома повторяют все их замыслы по разрушению государства».

Очевидно, что эти хитрости Горбачева разгадал не только Ю. Еромолавичуюс, но и руководители национал-сепаратистов. Они не воспринимали всерьез болтовню Горбачева о реформе КПСС и СССР, не желали его слушать и «размышлять» вместе с ним. Они уже давно устремились прочь из КПСС и СССР и на всех парах мчались на Запад. И они были очень «решительными» в движении к своим целям.

19 января 1990 года один из лидеров «Саюдиса» В.Ю. Чепайтис на страницах западногерманской газеты «Ди Вельт» утверждал, что лишь три народа Советского Союза — эстонский, литовский и латвийский — прошли фазу национального самоопределения и современной государственности в 20–30-х годах, а поэтому имеют право на первоочередное вселение в общеевропейский дом». Видимо, по мнению В.Ю. Чепайтиса, фашистские режимы Сметоны, Пятса, Ульманиса, существовавшие тогда в Прибалтике, в наибольшей степени соответствовали современному уровню развития демократии в Европе. Чепайтис призывал не бояться падения Советского Союза и доказывал, что развал Советской страны пойдет на благо «европейского дома».

Осуждение Яковлевым и II Съездом народных депутатов СССР предвоенной политики СССР вдохновляло сепаратистов. В программе «Саюдиса», опубликованной перед выборами в Верховный Совет Литовской ССР, 24 февраля 1990 года, говорилось, что «в 1940 году СССР нарушил двухсторонний договор и совершил агрессию против Литовской республики, свергнул законное ее правительство, насильственным и сфабрикованным голосованием создал Народный сейм. Последний, присвоив суверенные права нации, провозгласил декларации, послужившие прикрытием для аннексии Литвы, ее инкорпорации в состав СССР, превращения ее жителей в граждан СССР». Как подчеркивалось в заявлении «Саюдиса» о восстановлении государственности Литвы, «литовское государство в 1940 году было насильственно и незаконно включено в состав Советского Союза».

После этого, как констатировала предвыборная программа «Саюдиса», «в 1941–1944 годах Литва была оккупирована армией Германии». В обзоре исторических событий это происшествие не вызвало никаких комментариев. Видимо, по сравнению с «агрессией СССР 1940 года» события 1941–1944 годов не стоили внимания, и создавалось впечатление, что ничто не затронуло интересы литовского парода в эти годы.

В результате разгрома вермахта, говорилось в программе, «в 1944 году армия СССР снова оккупировала Литву, а по завершении войны оккупации не прекратила. Необъявленной войной против литовского народа СССР уничтожил его усилия возродить государство Литва». Из этого заявления следовало, что те, кто с литовской стороны вел «необъявленную войну» против частей Советской Армии после изгнания немцев из Прибалтики, якобы прилагали «усилия возродить государство Литва», с которыми и солидаризировался теперь «Саюдис».

В заявлении сейма «Саюдиса» о восстановлении государственности Литвы было подчеркнуто, что «литовское государство, восстановленное 16 февраля 1918 года, сохранило юридическое признание своей независимости». Судя по этому заявлению, «Саюдис» является идейным и политическим преемником тех же сил, которые стояли у истоков «литовского государства», провозглашенного в тот зимний день, то есть пособников кайзеровских оккупантов.

На выборах в Верховный Совет Литовской ССР «Саюдис» одержал убедительную победу, получив 119 мандатов из 141. Лишь 23 места получила Компартия Литвы во главе с Бразаускасом. Председателем Верховного Совета был избран В. Ландсбергис.

11 марта 1990 года на заседании Верховного Совета Литовской ССР было принято решение о провозглашении независимости Литвы. После оглашения результатов голосования по этому решению герб Литовской ССР, закрепленный на задней стене зала заседаний, по чьему-то сигналу стали медленно закрывать занавесом. А когда заседание закончилось, герб был сорван, брошен на мостовую и депутаты толпой прошлись по металлическому изображению, попирая его ногами. Это тщательно отрежиссированное (а возможно, и не раз отрепетированное) действо, которое должно было, видимо, продемонстрировать «тонкий» «европейский» вкус и молчаливое отречение от советского строя, напоминало ритуал из языческого прошлого литовцев.

Решение литовского Верховного Совета открыло новую фазу в остром политическом кризисе, вышедшем за пределы СССР. Действия литовского руководства сопровождались активными выступлениями за выход из состава Союза во многих республиках и областях страны. Требования об отделении своих республик выдвинули Верховные Советы Эстонии и Латвии, многие деятели Белорусского Народного фронта и украинского движения «Рух».

Состоявшийся 15 марта внеочередной III Съезд народных депутатов СССР признал недействительными принятые Верховным Советом Литовской ССР законодательные акты о «восстановлении независимого Литовского государства», а также об отмене действия Конституции Литовской ССР и Конституции СССР на территории республики. Вместе с тем в постановлении Съезда подтверждалось «право каждой союзной республики на свободный выход из СССР».

В заявлении Советского правительства от 20 марта, подписанном Н.И. Рыжковым, говорилось: «Сведения, поступающие из республики, показывают, что там в экстренном порядке разрабатываются планы изменения статуса предприятий союзного подчинения, передачи государственных предприятий в частную собственность, введения собственной валюты, создания таможенной службы и т. д…

Последствия таких действий могут пагубно сказаться на общей социально-экономической обстановке в республике, положении трудящихся и других слоев населения».

Заявление подчеркивало, что «все объекты союзного подчинения, находящиеся на территории Литовской ССР, являются собственностью Союза ССР… Органам Совета Министров СССР, министерствам и ведомствам СССР дано указание не вступать в какие бы то ни было переговоры о передаче подведомственных им предприятий и организаций в ведение Литовской ССР». Перечислялись и другие меры по установлению твердого контроля над союзной собственностью.

Вместе с тем в конце грозного заявления содержались реверансы в адрес национал-сепаратистов и говорилось о том, что союзное правительство относится «с пониманием… к проблемам политического, социально-экономического и национально-культурного развития Литовской ССР», уважает «стремление ее народа к обновлению общества и укреплению суверенитета республики».

Литовские власти не только игнорировали эти решения союзного правительства, но демонстрировали свое намерение действовать как независимое государство. 5 апреля Верховный Совет Литвы принял закон «Об удостоверении гражданина Литовской республики», который вопиющим образом попирал советское законодательство. Правительство Литвы распорядилось запретить деятельность военкоматов по осуществлению весеннего призыва.

Только тогда было опубликовано заявление президента СССР М.С. Горбачева и Председателя Совета Министров СССР Н.И. Рыжкова, в котором говорилось: «Искусственно и противоправно созданная руководством Литовской ССР проблема положения республики в союзном государстве все более затягивается в тугой узел, приобретает характер политического тупика… Со стороны других союзных республик правомерно ставится вопрос — почему они должны в ущерб своим нуждам поставлять в Литву продукцию, в то время как ее руководящие органы продолжают антиконституционные действия, пренебрегают законными интересами единого народнохозяйственного комплекса и граждан страны».

«В создавшейся обстановке мы вынуждены сделать следующее предупреждение: Если в течение двух дней Верховный Совет и Совет Министров СССР не отменят свои вышеназванные решения, то будут даны указания о прекращении поставок в Литовскую ССР из других союзных республик тех видов продукции, которые реализуются на внешнем рынке на свободно конвертируемую валюту». Так как декларация о независимости не была отменена, то объявленный запрет на ввоз ряда товаров в Литву был введен.

Тем временем дрейф к выходу из СССР совершали и две другие прибалтийские республики. Еще 2 января 1990 года Н.И. Рыжков в своем выступлении на заседании Политбюро заявил: «Сессия Верховного Совета Эстонии не утвердила разработанный правительством бюджет и приняла решение о повышении цен в республике. Надо немедленно отменять это решение. Оно может привести к серьезным экономическим последствиям».

19 марта состоялась встреча Горбачева и других членов ЦК КПСС с членами и кандидатами в члены Бюро ЦК Компартии Эстонии. Судя по опубликованному коммюнике по итогам этой встречи, ее участники отметили, что «общественно-политическая ситуация в республике остается сложной, идет поляризация политических позиций вокруг проблем суверенитета республики и самостоятельности Компартии Эстонии». Концовка коммюнике создавала впечатление о полном взаимопонимании участников встречи, и говорилось о необходимости «быстрейшего принятия решений, которые бы давали ясный и полный ответ, каким реальным содержанием будут наполняться обновляющаяся федерация и самостоятельность компартий республик. Отмечалась также необходимость нового союзного договора».

О том, как понимали руководители Компартии Эстонии необходимость «быстрейшего принятия решений», свидетельствовало принятие 30 марта Верховным Советом Эстонской ССР Декларации о независимости. Правда, в отличие от Литвы, Эстония объявляла лишь о начале переходного периода к независимости.

Еще 27 июля 1989 года Верховный Совет Латвийской ССР принял Декларацию об экономической независимости, а 3 мая на своей сессии этот орган одобрил Декларацию о «демократической и независимой Латвии». Были восстановлены некоторые положения конституции 1922 года, и теперь Латвия больше не была «советской и социалистической», а стала просто «республикой». Председателем Президиума Верховного Совета Латвийской республики был избран активный сепаратист Анатолий Горбунов. На сепаратистских позициях стоял и новый председатель Совета министров Латвии Ивар Годманис. Против этих решений в стенах Верховного Совета и за его пределами выступали сторонники недавно организованной партии «Равноправие» и «Интерфронта», но они были в меньшинстве.

В апреле 1990 года, как отмечал М.Ю. Крысин, «главы правительств Эстонии, Латвии и Литвы подписали соглашение об экономическом сотрудничестве, а в мае того же года на встрече в Таллине договорились о возобновлении действия Балтийского договора о единстве и сотрудничестве от 1934 года. В своих действиях по расколу СССР руководители трех республик получали большую поддержку от руководства РСФСР». Как писал М.Ю. Крысин, уже в июне 1990 года «главы правительств прибалтийских республик встретились с недавно избранным председателем Верховного Совета РСФСР Б.Н. Ельциным и заручились его поддержкой в борьбе за независимость».

Попытки Горбачева привлечь Прибалтику своими проектами реформированного Союза успеха не приносили. 12 июня 1990 года вновь созданный орган Союза ССР — Совет Федерации — начал обсуждение вопроса о проекте Союзного договора. Однако Председатель Верховного Совета Эстонии Рюйтель сразу же заявил, что у него «нет полномочий» для такого обсуждения. Как свидетельствует протокольная запись, «Горбачев настойчиво требует от Рюйтеля приостановить Декларацию о независимости, даже угрожающе спрашивает: «Вы что, напрашиваетесь на введение президентского правления?!»

В протоколе записано: «Рюйтель (твердо стоит на своем): «Политическая ситуация уже не позволяет сделать то, что можно было сделать еще полгода назад. Реальность такова, что время ушло. Мы должны позаботиться о том, чтобы оставить нашим народам хорошие отношения между собой».

Рюйтеля поддержал Ландсбергис, заявивший: «СССР подошел к рубежу, когда перестройка должна перекатиться через барьер национально-государственного устройства». Ему отвечал Горбачев: «Приостановите Декларацию, и мы тут же отменим все блокадные меры». Ландсбергис давал понять, что никакие планы реформировать Союз его не устраивают: «Будет ли нынешний СССР определяться как федерация или сообщество, все равно Литва сохранит свой путь как суверенный субъект международного права».

Далее, судя по протоколу, «Горбачев настойчиво высказывается за приостановление Декларации хотя бы на год. Ландсбергис упорствует. Горбачев: «Тогда придется продолжать меры против вас. Подумайте, взвесьте». (В июне 1990 года Литва объявила о временной приостановке Декларации о независимости на 6 месяцев, а Совет Министров СССР снял запрет на ввоз ряда товаров в Литву.)

Дискуссия продолжалась. Последовавшее в ходе ее замечание Яковлева раскрывало то, что на самом деле определяло его позицию в прибалтийском вопросе: «Мы во многом в плену прошлого. Рынок все изменит». Таким образом, он давал понять, что главным для него были ликвидация социализма и реставрация капиталистических отношений, вне зависимости от цены таких перемен.

В заключение выступил Горбачев, который, как обычно, от гневных грозных слов перешел к общим словам и туманным фразам, по сути, поддерживая Яковлева: «Мы с самого начала формировались как многонациональное государство. Этот процесс наложил отпечаток на весь характер общества. Переплелись человеческие судьбы. Я убежденный сторонник сохранения общего государства. Обеспокоенность республик понятна. Сепаратистские (если не нравится это слово — самоуправленческие) решения не дают выхода в интересах всех. Если будем искать выход в рынке, свободном общении, самостоятельности — это будет укреплять Союз. В противном случае — распад, развал, от которого все пострадают. Нам нужна федерация с разной степенью свободы. Я — за формулу «Союз суверенных социалистических государств». Горбачев не знал, что через полтора года он будет смещен с поста президента СССР, а сам Союз будет ликвидирован под прикрытием формулы «Содружество независимых государств», которая так напоминала ту, что он огласил 12 июня 1990 года.

Отказ руководителей трех прибалтийских республик обсуждать вопрос об участии в Союзе, прежнем или реформированном, происходил в то время, когда они уже перешли к прямым контактам со странами Запада в своих усилиях заручиться их поддержкой. В 1990 году было открыто представительство Латвии в Великобритании. Как отмечал М.Ю. Крысин, 30 июля 1990 года председатель Совета министров Латвийской республики Ивар Годманис и министр иностранных дел Янис Юрканс «прибыли с частным визитом в Вашингтон, чтобы заручиться поддержкой Дж. Буша (старшего) в своем стремлении к отделению от Советского Союза. Годманис прямо признал в беседе с журналистами, что его политика… преследует цель «мирного и постепенного перехода к независимой рыночной экономике и политическому суверенитету…» «Мы хотим полностью восстановить нашу независимость», — сказал Годманис, правда, уточнив при этом, что «обретение независимости будет постепенным процессом, так как потребует определенного времени».

По словам М.Ю. Крысина, «Годманис и Юрканс выразили пожелание, чтобы США создали свой информационный центр в Риге… оказали экономическую поддержку частному сектору в Латвии… содействовали американским капиталовложениям в экономику Латвии и помогли в подготовке специалистов по политологии, экономике и международному праву».

Одновременно в Прибалтике активизировались бывшие пособники Гитлера. В Латвии и Эстонии были сооружены памятники в честь тех, кто сражался на стороне гитлеровской армии. Как напоминал М.Ю. Крысин, «27 ноября 1990 года министр обороны СССР Д. Язов выступил по Центральному телевидению с заявлением, в котором, в частности, сказал, что командующим военных округов отдан приказ «решительно противодействовать сооружению памятников и других форм прославления фашистов и их наймитов, ликвидировать уже имеющиеся символы такого рода». Во исполнение этого приказа 5 декабря 1990 года «в четырех поселках Латвии прогремело четыре взрыва, уничтожившие памятники латышским легионерам СС».

Нарастало и сопротивление политике национал-сепаратистов и от значительной части населения Прибалтики. Помимо «Интерфронта» и «Равноправия», в Прибалтике были созданы и другие движения в защиту «некоренного населения». Против национализма выступала Компартия Литвы (на платформе КПСС), многие коммунисты Латвии и Эстонии, являвшиеся представителями местного населения. Несмотря на моральный террор, угрозы и нападения, они выступали за сохранение Союза. Они обращались к Москве за помощью. 6 декабря 1990 года Вселатвийский комитет спасения обратился к Горбачеву с просьбой ввести в Латвии президентское правление. Аналогичные призывы к союзному правительству шли также из Эстонии и Латвии.

Однако Москва молчала. Более того, национал-сепаратисты получали моральную и материальную поддержку от тех, кто разваливал СССР из Москвы. «Межрегиональная группа» депутатов во главе с Ельциным, Афанасьевым, Поповым, Станкевичем постоянно декларировала свою солидарность с национал-сепаратистским движением в Прибалтике. Предательскую роль играли и некоторые высшие чины в союзном правительстве. М.Ю. Крысин пишет: «По инициативе В. Бакатина, возглавлявшего в это время МВД СССР, «добровольцы «Саюдиса» получили стрелковое оружие, автотранспорт, помещения из ведомства КГБ, а для их подготовки открыли в Литве военную академию. Из них были сформированы отряды боевиков так называемого Госдепартамента охраны края — что-то вроде аналога МВД или КГБ при правительстве Ландсбергиса. Создав вооруженные силы добровольцев, Ландсбергис заявил, что «между Литвой и Советским Союзом — состояние войны».

Обстановка в Прибалтике накалялась. С 12 по 24 декабря 1990 года в Латвии произошло восемь терактов. Были произведены взрывы возле ряда общественных зданий, в том числе около Общественно-политического центра ЦК Компартии Латвии, зданий райкомов партии, военного училища, военной комендатуры, республиканского КГБ.

Эти события требовали ответа Москвы. В.А. Крючков вспоминал: «В конце декабря 1990 года на совещании у Горбачева было принято решение применить силу против действий экстремистов в Латвии и Литве, пытавшихся явочным порядком сменить общественный строй, покончить с Советской властью и выйти из Союза. Горбачев вел себя решительно, но это не прибавило уверенности в нем… Горбачев дал указания Язову, Пуго и мне ускорить подготовку конкретных мероприятий, но к вечеру того же дня нам было дано уточнение: «Вы особенно не горячитесь, поделикатнее все взвесьте, потом еще раз обсудим». По словам Болдина, до этого у Горбачева состоялся продолжительный разговор с Яковлевым».

И все же, как писал М.Ю. Крысин, в ответ на декабрьские теракты последовали «действия военных и КГБ. 2 января 1991 года автоматчики внутренних войск МВД СССР по просьбе ЦК Компартии Латвии заняли Дом печати в Риге… 8 января в Вильнюс прибыли подразделения воздушно-десантных войск… чтобы обеспечить проведение весеннего призыва в ряды Советской Армии».

В.А. Крючков вспоминал: «Начало 1991 года выдалось тяжелым. Январские события в Литве, в частности в Вильнюсе, явились отражением спровоцированного кризиса в республике, охватившего все стороны жизни литовского общества. Многочисленные случаи нарушения прав человека, попытки решить проблему обретения независимости Литвы, не считаясь с законными интересами Союза, с обязательствами перед ним, с волей и интересами значительной части населения самой республики, ухудшение экономического положения и, как следствие, снижение жизненного уровня и другие негативные явления породили глубокий и всесторонний кризис. Усилилось противостояние политических сил, их позиции, их взгляды становились все более полярными».

После резкого повышения цен, осуществленного правительством Казимиры Прунскене, 8 января в Вильнюсе произошла массовая демонстрация против роста дороговизны. Демонстранты требовали отставки правительства. К. Прунскене с ее кабинетом ушла в отставку, но волнения продолжались.

10 января М.С. Горбачев обратился к Верховному Совету Литвы. В обращении говорилось: «Надо смотреть правде в глаза и видеть истинные причины создавшегося положения. Они коренятся в грубых нарушениях и отступлениях от Конституции СССР, Конституции Литовской ССР, попрании политических и социальных прав граждан, в стремлении под лозунгами демократии провести политику, направленную на восстановление буржуазного строя и порядков, противоречащих интересам народа».

Обращение требовало восстановить действие Конституции ССР и Конституции Литовской ССР, отменить другие антиконституционные акты. Оно завершалось предупреждением о необходимости сознавать меру ответственности перед народом Литвы и всех народов СССР.

Однако, как замечал В.А. Крючков, «это обращение не возымело своего действия. У литовского руководства была полная уверенность в том, что Москва не пойдет ни на какие решительные действия с целью реализации предупреждений, содержащихся в обращении. В этихусловиях 10 января Горбачевым было дано указание министру обороны Язову, министру внутренних дел Пуго и мне, как председателю Комитета госбезопасности, применить силу и направить в Вильнюс небольшую группу спецподразделения КГБ, известного как группа «Альфа». Группа должна была действовать в зависимости от обстановки совместно с подразделениями МО и МВД СССР».

Как отмечал М.Ю. Крысин, «11 января созванный в эти дни «Конгресс демократических сил» Литвы направил в Верховный Совет республики «Ультиматум трудовых коллективов и демократических сил», в котором высказывалось требование… восстановить действие Конституции Литовской ССР и СССР на территории республики».

В тот же день состоялся разговор по телефону Михаила Горбачева с Джорджем Бушем-старшим. Словно отчитываясь и одновременно оправдываясь перед президентом США, Горбачев говорил: «Сейчас на меня и на Верховный Совет оказывается давление в пользу введения президентского правления. Я пока держусь, но, откровенно говоря, Верховный Совет Литвы и Ландсбергис, похоже, не способны ни на какое конструктивное встречное движение. В ответ на то давление, которое на меня оказывается, вчера я обратился к Верховному Совету Литвы с тем, чтобы они сами восстановили действие Конституции. Однако ситуация и сегодня развивается неблагоприятно. В Литве забастовки, нарастает напряженность».

Выступая на следующий день, 12 января, на заседании Совета Федерации, М.С. Горбачев заявил: «Остался один шаг до кровопролития». Он предложил послать в Вильнюс представителей Совета Федерации Дементея и Нишанова.

В своем выступлении Б.Н. Ельцин полностью поддержал Ландсбергиса и «Саюдис». Он говорил: «Послание президента Верховному Совету Литвы составлено не в тех выражениях, которые требовались. Это не ультиматум, но и не призыв к соглашению. В затягивании переговоров с Литвой виноват во многом Союз, в том числе президент. Надо находить пути к сближению, а не к конфронтации. Если будут введены войска, это приведет к непоправимой беде для всей страны. Нужен диалог, а не сила. Не стоит включать в делегацию Нишанова. На первом этапе исключить любую демонстрацию военной силы. Президиум Верховного Совета РСФСР сделал специальное заявление по этому вопросу».

Премьер-министр Эстонии Сависаар выразил обеспокоенность возможностью ввода войск в Эстонию. Он говорил: «Мы нашли с Язовым компромисс по вопросу призыва в армию. Я спросил: у нас тоже надо ждать десантников? Он сказал: категорически нет. Час назад мне сообщили, что такие части уже высажены. Предлагаю принять решение о прекращении использования военной силы против республики и немедленном выводе войск из Вильнюса. Совет Федерации должен заявить, что вопрос может и должен быть урегулирован путем переговоров».

Отвечая Сависаару, Язов заявил: «Десантники в Эстонию не направлялись и не будут направляться. Силу не надо применять, надо применить закон». Одновременно он поставил вопрос о необходимости военного призыва в Прибалтике, заметив: «В Вооруженных силах 500 тысяч недокомплекта. Почему в прибалтийских республиках создаются свои военно-политические академии, вооружаются?»

Отвечая Ельцину, Горбачев говорил: «Вы, Борис Николаевич, не должны выступать с такими заявлениями… Вы встречаетесь с Брофманом и говорите ему, что, поскольку президент не пользуется популярностью, надо иметь дело с Россией… Или мы будем реформировать Союз, или будет накаляться обстановка, усиливаться напряжение… Ошибка думать, что можно поднять всю Прибалтику против Союза, — это ошибка… Борис Николаевич взял конф-ронтационный тон, а я — за разумное решение».

О том, что Ельцин активно «разыгрывал» «прибалтийскую карту», а сепаратистские силы опирались на его поддержку, свидетельствует прибытие Бориса Николаевича в тот же день в Таллин. Демонстрируя свою полную поддержку сепаратистских сил, Ельцин подписал с А. Рюйтелем договор о признании Россией независимости Эстонии, а затем такие же договоры с Латвией и Литвой. Одновременно Ельцин вместе с представителями трех прибалтийских республик обратился в ООН с жалобой на вмешательство союзного правительства в дела Литвы.

В тот же день, 12 января, началось противостояние у стен Верховного Совета Литвы между сторонниками «Конгресса демократических сил» и «Саюдиса», которое сопровождалось потасовками. Сторонники «Саюдиса» вытеснили своих противников от парламента.

Вновь созданный «Комитет национального спасения», за которым, по словам М.Ю. Крысина, стояла Компартия Литвы (на платформе КПСС), обратился к рабочим Вильнюса и войскам с призывом взять под свой контроль телевидение. «В ночь на 13 января 1991 года, — писал В.А. Крючков, — дружина «Комитета национального спасения» из числа местных жителей направилась к телецентру. К месту событий были подтянуты армейские подразделения, части МВД СССР и бойцы указанной спецгруппы КГБ численностью около 30 человек. Благодаря вмешательству армейцев и группы «Альфа» удалось предотвратить столкновение дружины с противоборствующими силами, что неминуемо обернулось бы куда большей кровью… Немногим более двух часов потребовалось для овладения Вильнюсским телецентром. При прохождении к центру наши армейцы, группы военнослужащих МВД СССР и «Альфы» подверглись неспровоцированному нападению со стороны хулиганствующих элементов, по ним стреляли с крыш близлежащих домов, в результате пострадали гражданские лица и военнослужащие».

По оценке М.Ю. Крысина, в ходе вооруженных столкновений 13 января погибло 13 человек и 144 было ранено. Как подчеркивал В.А. Крючков, «к августу 1991 года Прокуратура СССР практически завершила расследование и установила виновность гражданских лиц, учинивших беспорядки в районе телецентра. Также было установлено, что бойцами группы «Альфа» не было сделано ни одного выстрела».

В ту ночь войска ВДВ, МВД сумели взять также телеграф, но их попыткам взять Верховный Совет помешала толпа из 20 тысяч человек, собравшихся вокруг здания парламента. Как отмечал М.Ю. Крысин, «осада литовского парламента продолжалась до тех пор, пока не вмешались Соединенные Штаты и их союзники по НАТО… Сенат США принял резолюцию с призывом к президенту СССР «воздерживаться от дальнейшего применения силы против демократически избранных правительств Литвы, Латвии и Эстонии». «Такая тактика принуждения, — говорилось в резолюции, — неприемлема в сообществе демократических стран и особенно в то время, когда мир объединен в оппозиции насильственной аннексии другой небольшой страны, Кувейта, его жестоким соседом Ираком».

Как отмечал М.Ю. Крысин, «к призыву США присоединились все прозападные силы в Москве — Ельцин, Яковлев, Бакатин, Новодворская, Попов, Станкевич, Гдлян и другие». По Москве прошла демонстрация, во главе которой был Станкевич. Люди шли под плакатами, осуждавшими действия против сепаратистов. В Институте международного рабочего движения АН СССР, где я тогда работал, был организован митинг солидарности с Литвой. Тех, кто ^отказывался идти на митинг, осуждали. Долго на стенах некоторых домов в Москве и Подмосковье белели надписи: «Руки прочь от Литвы!»

На другой день эпицентр политической бури переместился в Ригу. 14 января члены Народного фронта Латвии собрались у здания парламента, чтобы оборонять его от возможного нападения со стороны ОМОНа. Одновременно под охрану членов фронта были взяты здание МВД, телецентр и радиостанция. Однако никаких нападений не происходило.

М.Ю. Крысин писал: «И что удивительно, несколькими днями позже рижский ОМОН действительно предпринял попытку переворота. 20 января группа из 40 военнослужащих ОМОНа в зеленой камуфлированной форме и черных беретах начала штурм здания МВД Латвии в Риге… Охранявшие милиционеры открыли ответный огонь. В ходе перестрелки погибло 5 человек, еще несколько было ранено… Латышские милиционеры не смогли бы продержаться долго против превосходящих сил омоновцев, но тут на помощь националистам неожиданно пришли советские войска. «Почему — мы до сих пор не знаем точно, — рассказал впоследствии один из милиционеров, оборонявших здание МВД, Ренарс Залайс. — Очевидно, Горбачев знал, что иначе могла бы произойти огромная резня».

В этой атмосфере шла подготовка к проведению Всесоюзного референдума о будущем СССР. В состоявшемся 17 марта 1991 года референдуме приняли участие 148,5 миллиона человек, то есть 80 % имеющих право голоса. Из них за сохранение Союза проголосовало 113,5 миллиона человек, или 76,4 % от принявших участие в голосовании. Хотя в Латвии, как и в Литве, Эстонии, Грузии и Молдове, местные власти воспротивились проведению референдума, сторонники сохранения Союза все же сумели организовать его. В референдуме приняла участие 501 тысяча человек. Из них 95 % проголосовало за сохранение Союза. Однако большая часть населения республики в референдуме не участвовала. Зато на состоявшемся 3 марта 1991 года вселатвийском опросе о независимости 73,8 % участвовавших в опросе проголосовали за независимость Латвии. В ходе аналогичного голосования в Эстонии 77,8 % избирателей выступили за независимость Эстонии (в нем приняло участие 82,9 % населения республики). Схожие результаты были получены в ходе аналогичного голосования и в Литве. Из этого был сделан вывод, что, в противоположность большей части населения СССР, большинство латышей, литовцев и эстонцев выступают за выход из Союза.

После этого союзное правительство приступило к переговорам с правительствами трех республик о дальнейших отношениях. Однако создание 19 августа 1991 года ГКЧП, в состав которого вошел бывший первый секретарь ЦК Компартии Латвии Б.К. Пуго, изменило обстановку. В Прибалтике распространялись слухи, что союзное правительство намеревается ввести войска. В этой обстановке 20 августа Верховный Совет Эстонии провозгласил «полную независимость». Однако 22 августа 1991 года было объявлено о победе Ельцина и его сторонников над ГКЧП. Вскоре почти все они была арестованы, кроме Б.К. Пуго, который вместе со своей супругой покончил жизнь самоубийством.

22 августа Исландия, первой из западных стран, признала независимость трех прибалтийских республик. В тот же день три прибалтийские республики признали независимость друг друга. 24 августа независимость трех республик признало правительство России. 2 сентября такое признание пришло от США.

Выступая на заседании Внеочередного Съезда народных депутатов СССР 2 сентября 1991 года, постоянный представитель Латвии Я.Я. Петере обратился лично к Горбачеву с просьбой издать президентский указ о признании независимости Латвии.

Одновременно сепаратисты не оставляли надежд на то, что в тогдашней обстановке всеобщего сумбура депутаты легко согласятся признать правоту претензии трех республик на компенсации и тем самым Россия станет их вечным должником. В своем выступлении на Внеочередном съезде депутат от Эстонии М.Л. Бронштейн 3 сентября заявил: «Мы не раз говорили с этой трибуны, что нужно признать исторический факт, что по отношению к Прибалтике были применены методы государственного бандитизма… Без признания этого факта невозможно считать, что закончилась Вторая мировая война. Чем скорее мы это сделаем, тем скорее выполним свой человеческий долг, долг депутатов. Этим мы откроем совершенно новую фазу дружественных отношений Прибалтики с другими республиками, с Советским Союзом, который будет реформирован в целом».

Откликаясь на эту просьбу, депутаты съезда поспешили еще раз осудить «секретные протоколы» и извиниться за них перед народами Прибалтики, хотя обещаний выдать им денежные компенсации дано не было. А вскоре последовали заявления Горбачева о признании независимости Латвии, Литвы и Эстонии.

Выход трех республик из СССР стал началом конца Союза. На пресс-конференции двух сопредседателей совещания по мирному урегулированию на Ближнем Востоке в октябре 1991 года Горбачев, обращаясь к Бушу, сказал: «Теперь вы — хозяин». Комментируя эти слова Горбачева, автор его биографии М.Я. Геллер писал: «Президент СССР констатировал не свою личную слабость, а исчезновение Советского Союза как супердержавы, делившей с США власть в мире». Вскоре Джордж Буш-старший официально объявил о победе США в «холодной войне».

Подписание Беловежского соглашения о создании СНГ и ликвидации СССР в декабре 1991 года завершило то, к чему так упорно стремились сепаратисты, направлявшиеся из столиц ведущих западных стран. В уничтожении великой державы национал-сепаратисты Эстонии, Латвии и Литвы сыграли роль передового отряда, вроде тех, что посылали гитлеровцы в глубь советского тыла в первые же дни Великой Отечественной войны. В то же время вряд ли их диверсионная работа достигла бы столь впечатляющего результатов, если бы не поддержка, которую они постоянно получали из других союзных республик, в том числе от руководства России и лично Б.Н. Ельцина.




Глава 4

Назад, к фашизму


Через некоторое время после полного восстановления досоветских порядков и вывода российских частей три республики покинули СССР и вошли в Европейский союз и НАТО. Казалось, за несколько лет изменилось время и пространство: происшедшие события повернули течение времени вспять, а границы в европейском пространстве сместились на Восток. Снова, как это было до Северной войны и разделов Речи Посполитой, после 1920 года до 1940 года, а затем в 1941–1944 годах, Эстония, Латвия и Литва оказались на Западе. С 1991 года Россия стала для них «заграницей».

Тогда, в 1991 году, большинство населения республик Прибалтики не сомневалось в правильности выбора, сделанного их правительствами. Те, кто поддержал сепаратистов, были убеждены в том, что в СССР они не жили, а прозябали. Они были уверены, что достаточно их республикам перестать быть советскими и социалистическими, и в считаные дни они заживут гораздо более зажиточно, а образ жизни большинства эстонцев, латышей и литовцев станет похожим на тот, что характерен для лиц среднего класса в странах Скандинавии, в которых высокий уровень доходов населения сочетается с высокоразвитой системой социального обеспечения. Они считали, что будут полностью независимы от внешнего влияния. В этом их убеждали западная пропаганда, а затем витии «Саюдиса» и Народных фронтов Эстонии и Латвии.

Признание крушения надежд, которые вдохновляли национал-сепаратистов, и провала их многолетних усилий прозвучало в устах бывшего диссидента Валдаса Анелаускаса, эмигрировавшего из СССР в 1989 году. М.Ю. Крысин приводит его слова: «Двадцать лет тому назад я ни за что не поверил бы, что такое возможно. Я тогда за свободную, независимую Литву боролся, за права человека, за демократию. А теперь формально «независимая» Литва находится в еще большей зависимости, чем когда она была частью СССР… Я всегда предполагал, что свободная Литва станет относительно гуманной и демократической страной, похожей на Данию или Голландию. К сожалению… литовцы теперь в якобы свободной Литве порабощены преступниками… В Литве сейчас новый президент… американец… Делами в Литве управляет целая армия советников, консультантов и им подобных из Америки, представляющих Мировой банк, МВФ, ФБР, ЦРУ — список можно продолжить». Оторвавшись от России, малые страны Прибалтики вновь, как и после 1918 года, оказались в зависимости и даже под жестким контролем влиятельных международных сил и ведущих держав Запада. Вновь независимость стран Прибалтики стала фикцией и обернулась тяжелым игом для значительной части населения края.

Через полтора десятка лет независимого существования Литвы в ходе проведенного там социологического опроса, оценивая советскую систему по 10-балльной шкале, 32 % опрошенных заявили, что дают ей 7 баллов и выше. Если же к этому добавить еще 22 %, оценивших советский строй в 5–6 баллов, то получается, что 54 % опрошенных вынесли советскому строю положительную оценку. Получается, что более половины жителей Литвы хотели бы вернуться в СССР.

В Литве, в которой в конце 80-х годов лидеры «Саюдиса» русских именовали не иначе как «дебильными», их искусство сравнивали с плясками горилл, а многие одобряли эту брань, в ходе проведенного в 2005 году опроса оказалось, что русских людей литовцы оценивают значительно выше представителей других народов. Отвечая на вопрос: «Представителей какой национальности вы оцениваете наиболее положительно?», 1,3 % выбрали немцев, 1,8 % — евреев, 2 % — англичан, 2,7 % — эстонцев, 5,1 % — поляков, 14,5 % — латышей, а 44,5 % — русских.

Такие суждения были высказаны в Литве, где и сейчас атаки на советское прошлое, Россию и русских непременно входят в ежедневное меню всех средств массовой информации. Подобные перемены в настроениях характерны и для других республик Прибалтики. В чем же причина таких перемен?

Ответ прост. Уход на Запад не превратил Прибалтику в Скандинавию. Авторы сочинения по истории Латвии, к которому написала предисловие президент республики Вайра Вике-Фрайберге (то есть данный труд является официальным, почти правительственным), констатировали: «Латвия — одна из беднейших стран Европейского союза, средний уровень доходов на одного жителя примерно в 4–5 раз ниже, чем в благополучных странах Европы, при несовершенной системе социальной помощи». Авторы апологетического труда все же признали, что средний уровень безработицы составляет в Латвии 7–9 %, а «в Балвском, Даугавпилсском, Краславском, Лудзенском, Прейльском, Резекнском районах — 20–29 %… Большинство безработных — женщины, особенно много в возрасте от 30 до 49 лет… По сравнению с советскими временами, когда различие в доходах между разными профессиями и социальными слоями было гораздо меньшим… сейчас различия стали намного значительнее и нагляднее… Согласно статистике, более половины населения живет за чертой официального прожиточного минимума». Волшебной трансформации Латвии в Данию, Швецию и Норвегию за 15 лет «освобождения» от «советской оккупации» явно не получилось.

О. Вайно из Таллина напоминает, что на собраниях Народного фронта пели песню со словами: «Лучше быть голодными, но свободными». Сегодня, пишет О. Вайно, когда «эти самые «поющие» превратились в пенсионеров, в работников со среднестатистической зарплатой или безработных, на себе ощутивших всю прелесть обещанной свободы в голодном царстве… «поющие» вспоминают, что в Советской Эстонии образование всех ступеней было бесплатным, существовала мизерная плата за содержание детей в дошкольных учреждениях. Сегодня эту «роскошь» получить под силу далеко не каждой семье. Отсутствовала детская беспризорность, о бомжах никто ничего даже не слышал».

О. Вайно напоминает о том, что «при Советской власти здравоохранение было бесплатным. А сегодня — не дай Бог заболеть». Подтверждая эти слова прейскурантом запредельных цен на элементарные медицинские услуги, она замечает: «О протезировании приходится только мечтать».

По подсчетам О. Вайно, получается, что хотя в Эстонии пенсия выросла по сравнению с советским временем в 40,75 раза, но зато цены увеличились в 205 раз, а стало быть, жить стало хуже в 5 раз. «А это значит; — замечает О. Вайно, — что жизнь простого народа ухудшилась немыслимо. Кто из простого народа может сейчас позволить себе расходы простого советского пенсионера? Никто».

Как указывает О. Вайно, «опубликованные данные опроса населения Эстонии показывают, что эстонцы начинают приходить в себя после националистического угара. Уже 30 % эстонцев, певших песню «Лучше быть голодными, но свободными!», заявляют, что в советское время жизнь была лучше. В большинстве своем это крестьяне и люди с небольшими доходами». Это подтверждает и руководитель Таллинского союза граждан России П.М. Рожок: «Народ теперь добром вспоминает времена Советской власти. Многие эстонцы кусают локти: «Эх, не знали, не понимали, как хорошо жили».

Вступление в «европейскую семью народов» дорого обошлось трем прибалтийским республикам. Хозяйству, находившемуся на высоком уровне развития в советское время, были нанесены сокрушительные удары. В то время как в соседней Белоруссии уровень развития экономики достиг 130 % от 1991 года, уровень экономического развития Латвии — 70 %. Как сообщал председатель Социалистической партии Латвии А. Рубикс, промышленность Латвии «в тяжелом состоянии». Но не в лучшем положении находится и сельское хозяйство. По словам Рубикса, «Евросоюз выделил квоту на производство такого количества сахарной свеклы в Латвии, которое в 6 раз меньше, чем то, что собирали в советское время». «А это значит, — замечал А. Рубикс, — что свеклосеющие хозяйства бедствуют, сахарные заводы закрываются. Евросоюз платит крестьянину 120 евро за каждый неиспользованный гектар… Хочешь получить дармовые деньги — ничего не сей, а только скоси траву (так ее девать некуда, ибо скот давно вырезали)».

П.М. Рожок так охарактеризовал состояние эстонской экономики: «Мощные заводы, созданные при Советской власти, уничтожены. До недавнего времени теплилась еще жизнь на знаменитом машиностроительном заводе имени Лауристина. Там в свое время работали до 3200 рабочих. В последнее время — 300. Так вот предприятие окончательно обанкротили, рабочих выбросили на улицу без выходного пособия. Это значит, в стране закрылось последнее машиностроительное предприятие. Все! Крупная промышленность ликвидирована… Не лучше положение дел и в сельском хозяйстве. В свое время Эстония давала сельхозпродукции на душу населения больше, чем США. А сейчас в Таллин потоком идут молоко и молочные продукты из Литвы, лук и картошка — из Польши, мясо и колбасные изделия из других стран Евросоюза. Эстонский фермер не выдерживает конкуренции и разоряется. Поля зарастают. Деревни и хутора пустеют. Крестьяне разбегаются кто куда».

Однако и сельское хозяйство Литвы, откуда поступает молоко в Эстонию, тоже в бедственном положении. Юлюс Янулис сообщал из Вильнюса: «Одна треть плодородных земель республики осталась бесхозной, никем не обрабатываемой, заросла дикими травами. А на обрабатываемых полях насчитывается около 400 тысяч единоличных хозяйств, подавляющее большинство которых имеет по 3–5 гектаров земли. Литовская деревня полностью задавлена нищетой».

Экономический крах отбросил некогда процветавшие советские республики Прибалтики назад в своем развитии, породил массовую нищету. Рубикс сообщал: «В советские времена, по данным ООН, Латвия находилась по уровню жизни на 35–37-м месте в мире. А сейчас — на 80-м… После вступления в Евросоюз стало еще тяжелее. Все подорожало… 92 % пенсионеров (а это около полумиллиона человек) живут ниже прожиточного минимума. В целом же ниже этого минимума живет чуть ли не три четверти населения. В столице это не так ощущается, ибо там процветает теневая экономика. А вот на селе картина печальная. Квалифицированные специалисты уезжают за границу. Но там эмигрантам платят меньше, чем местным гражданам с такой же квалификацией. Шведские профсоюзы вообще выступили против наплыва рабочей силы из Прибалтики, ибо это отнимает у них возможность вести с работодателями переговоры о повышении зарплаты… О процветании Латвии не может быть и речи, — продолжал А. Рубикс. — Какое процветание, если дети не ходят в школу, а молодежь вообще не имеет перспектив в жизни».

Как говорил П.М. Рожок, от отчаянной жизни «эстонцы бегут за границу. Бегут прежде всего специалисты. Только в прошлом году уехали около 450 врачей и медсестер. Для маленькой Эстонии это огромная потеря. Бегут водители, электросварщики, станочники, ибо в Эстонии безработица на уровне 12 % и продолжает увеличиваться. Да, нация просто вымирает. Зимой только в Таллине замерзло в подвалах, в сараях и на свалках больше 100 бомжей-эстонцев. Правительство признает, что страна вышла на второе место в Европе по количеству ВИЧ-инфицирован-ных на 100 тысяч населения. Очень может быть, что эта цифра занижена, ибо почти половина населения услугами поликлиник и больниц воспользоваться не может».

Во всех странах Прибалтики распространялась наркомания и число погибших от этой пагубной страсти росло. Увеличивалось число людей, сводивших счеты с жизнью. В середине первого десятилетия XXI века Литва вышла на первое место в Европе по числу наркоманов и самоубийц на 100 тысяч населения.

Однако в то время, когда многие в Прибалтике разорялись и кончали жизнь самоубийством, в трех республиках появились люди, разбогатевшие на людской нужде. Вновь, как и в межвоенное время, у власти в прибалтийских странах оказались группировки, зависимые от иностранных держав и преступавшие законы своих государств. Эти верхи малочисленны. Рубикс указывал, что «процветает… тончайшая прослойка. В Латвии на 2,4 миллиона населения — 350 миллионеров».

Источником обогащения этих и ряда других людей в Прибалтике стала спекуляция на транспортировке товаров из России на Запад. «Поющая» Эстония, — замечал П.М. Рожок, — превратилась в «спекулирующую». Не имея собственных полезных ископаемых, Эстония одно время занимала 4-е место в мире по экспорту цветных металлов. Откуда? Да все украдено в России и перепродано через Эстонию. Но это мелочи. Главный источник наживы — транзит российской нефти. Вот уж где всласть грабят Россию. В 2002–2004 годах через порты Эстонии перегоняли на Запад до 37 миллионов тонн нефти в год. Какое-то бешенство было. Гнали составы с нефтью день и ночь со скоростью курьерских поездов. Сейчас часть нефти ушла в новые порты в Ленинградской области. Но все равно через Эстонию сейчас идет 19,5–20 миллионов тонн нефти в год…

Можете себе представить? В крошечной Эстонии около 10 тысяч фирм и фирмочек занимаются нефтяным транзитом. Как-то были опубликованы данные, что в Эстонии 150 миллионеров. И все они разжирели на транзите нефти, угля, леса, химических удобрений из России».

Раскрывая механизм обогащения новых хозяев Эстонии, О. Вайно писала: «В маленькой Эстонии есть большой концерн Eesti Gaas. Акционером его является российский «Газпром», которому принадлежит более 37 % акций концерна… В 2003 году Eesti Gaas продал 741 млн кубометров российского газа, в 2004 году — 752 млн кубометров, а в 2005-м планирует продать 781 млн кубометров. Покупает Eesti Gaas у «Газпрома» газ по цене 50 долларов за 1000 кубометров, а продает его своему населению по спекулятивной цене — в 4 раза дороже, то есть по 200 долларов за 1000 кубометров. В результате прибыль от перепродажи составляет 150 долларов за каждые 1000 кубометров. За счет спекулятивных цен на перепродаже российского газа власти Эстонии ограбили жителей своей республики в 2003–2005 годах почти на 350 000 000 долларов».

Обирая свой народ искусственным завышением цен, новые хозяева прибалтийских стран не гнушались и откровенным грабежом. Юлюс Янулис сообщал: «Первым выпадом контрреволюции в литовской деревне стало преступное разграбление колхозного добра. За несколько месяцев воры и спекулянты опустошили колхозные фермы, отправляя основную массу скота на мясокомбинаты западных стран Европы. Вслед за этим на Запад покатились железнодорожные составы с «металлоломом», а по сути, с колхозной техникой. Потом наступила кампания по разворовыванию леса, вплоть до дефицита деловой древесины в самой Литве». Прежде такое творилось лишь во времена нашествий в Прибалтику кайзеровских и гитлеровских грабителей.

Пытаясь скрыть от глаз народа механику его ограбления и истинные причины его бедственного положения, власть имущие постоянно твердят об ужасах «советской оккупации». Говоря о советском периоде истории, авторы упомянутой выше книги «История Латвии. XX век» утверждают: «В судьбе жителей Латвии произошел трагический и чрезвычайно опасный виток. Они были оторваны от европейской цивилизации, стали объектом социалистического эксперимента, их столкнули на путь отсталости и недостойного человека существования». Авторы «Истории» уверяют, что «длительное пребывание Латвии в подчинении Востоку — России оставило весьма тяжелое наследие и немало трудноразрешимых проблем». Более того, утверждается, будто постсоветское «развитие Латвии было осложнено тем, что ей досталось более тяжелое наследие советского режима, чем другим странам Балтии».

Впрочем, получалось, что и в межвоенный период, когда Латвия была независимой, Россия портила ей жизнь: «С 1923 года, когда Россия своей политикой обособления развеяла всяческие иллюзии относительно прибыльных транзитных сделок, Латвия главный акцент сделала на сельское хозяйство, которое на протяжении всего межвоенного периода оставалось ведущей отраслью экономики». Оказывается, не участие в блокаде России, не переориентация Латвии на западные рынки, а «подлая» политика Советской страны помешала Латвии в 20-х годах получать прибыли от транзитной торговли.

Объясняя нынешние проблемы «тяжелым наследием советского прошлого», власть имущие Латвии и других прибалтийских республик стараются скрыть свою ответственность за развал промышленности и сельского хозяйства, бедственное положение большинства населения. В то же время назойливое возвращение к обстоятельствам вступления в состав СССР связано с маниакальным стремлением поживиться за счет России, предъявив ей счет за «оккупацию».

Как отмечает М.Ю. Крысин, «12 мая 2005 года сейм Латвии принял постановление об осуждении «советского тоталитарного режима в Латвии», предполагающее также требование о денежной компенсации от правительства России — за «оккупацию», депортации и прочее… Председатель комиссии по международным делам Александр Кирштейс заявил, что «сумма претензий к России колеблется в пределах от 60 до 100 миллиардов долларов». Правда, комиссия по выяснению этого ущерба начала работу только через три месяца после заявления Кирштейна и должна была завершить свою работу только в ноябре 2005 года. Ее задачей было подсчитать не только ущерб, нанесенный депортациями послевоенных лет, но и, например, ущерб для экологии Латвии от деятельности автозавода RAF, созданного на общесоюзные средства; ущерб для «исторического облика Риги» от советских многоэтажек и даже ущерб для культуры Латвии от советской цензуры».

Свои претензии спешат предъявить и другие прибалтийские страны. По словам М.Ю. Крысина, «парламент Эстонии в июне 2005 года также выдвинул требования не только о признании «незаконности советской оккупации», но и о материальной компенсации за «советскую оккупацию» — примерно на такую же сумму, которую запросили латыши. Правда, эстонские парламентарии скромно согласились получить ее «натурой» — например, взяв в аренду несколько участков леса в Сибири… В конце концов Эстония пока остановилась на требовании в 4 миллиарда долларов за нанесенный Советским Союзом экологический ущерб. А еще ее власти хотели бы получить компенсацию в 75 тысяч долларов за каждого из 180 тысяч потерянных страною граждан, то есть еще 13,5 миллиарда долларов».

Литовцы, по словам М.Ю. Крысина, «сначала оценили размер компенсации в 278 миллиардов долларов, но потом все же уменьшили его на порядок, и в итоге сейм принял резолюцию, обязывающую литовское правительство вести с Россией переговоры о выплате компенсаций в 20 миллиардов долларов».

Три прибалтийские страны стремятся использовать любое международное мероприятие для того, чтобы внести в резолюции положения, которые можно было бы использовать для признания законными их фантастических претензий. Эта цель преследовалась при разработке резолюции Парламентской ассамблеи Европейского совета от 25 января 2006 года. В резолюции говорилось, что «жертвы преступлений» «тоталитарных режимов», «которые все еще живы, или их семейства, заслуживают симпатии, понимания и признания их страданий».

Одновременно три прибалтийские страны предъявляли свои территориальные претензии к России. Латвия долго не соглашалась подписать договор с Россией о границе, не желая отказываться от претензий на Пыталовский район Псковской области (он входил в состав Латвии до 1944 года) и половину Качановского района. Хотя Эстония в конечном счете сняла свои претензии на Печерский район Псковской области, включая город Псков, и район к востоку от Нарвы, включая Ивангород, при ратификации договора о границе эстонский парламент внес поправку к договору об осуждении «советской оккупации Эстонии».

Постоянные претензии к России и обвинения ее в извечном стремлении поработить Прибалтику используются и для травли русского меньшинства в трех республиках. В уже цитированном выше официальном труде по латвийской истории утверждается: «Редко когда в Латвии был столь сложным, острым и доведенным до крайности отдельными безответственными политиками национальный вопрос, как это наблюдается сегодня. В основе сложной ситуации лежит нежелание крупнейшего в Латвии национального меньшинства — русских (29 % населения страны) смириться с политической реальностью и потерей привилегированного положения. Часть русских считает, что они в политическом, культурном и языковом положении дискриминированы. Им трудно свыкнуться с мыслью, что они живут не в Советском Союзе, а в независимой Латвии. Стабилизацию положения затрудняет и Россия, превратившая в декоративный элемент своей внешней политики защиту местного русского населения». Одновременно авторы «Истории» обвиняют в дестабилизации обстановки в стране движения, выступающие «в качестве защитников неграждан» и за «признание русского языка в качестве второго государственного языка».

В этих заявлениях все поставлено с ног на голову. Известно, что в советское время русское население в Латвии не имело никаких привилегий. Более того, зачастую оно становилось объектом скрытой дискриминации.

Нынешняя «демократическая» Россия на деле не осуществляла никакого давления на Латвию с тем, чтобы покончить с дискриминацией русского населения, которая стала осуществляться в этой республике после 1991 года. Нельзя не согласиться с Дмитрием Кондрашовым, который в своей статье «Оранжевый национал-демократизм против «русского мира»: взгляд из Прибалтики» утверждал: «Влияние России на постсоветском пространстве — это миф. Ни в одной из европейских стран Содружества независимых государств и Прибалтики Россия никакого влияния не имела с 1991 года. Существовала только капризная, снисходительная лояльность элит бывших республик СССР, которую Россия была вынуждена с огромным уроном для своей экономики сторицей оплачивать энергоносителями».

Разумеется, неверно считать, будто живущие в Латвии русские все поголовно страдают психическими расстройствами, «забыв» про исчезновение СССР и не отдавая себе отчета в реальностях сегодняшнего дня. Борьба русского населения Латвии за свои права, которую осуждают авторы официальной «Истории», является абсолютно законной и правомерной, как всякая борьба любого народа против его дискриминации.

Приняв 15 октября 1991 года постановление «О восстановлении прав граждан Латвии и об основных условиях натурализации», парламент Латвии отделил «некоренное население» (30 % население) от «граждан» Латвии, объявив его «негражданами». Одновременно, как писал из Риги доктор технических наук Михаил Леках, «русский язык, который звучит на территории Латвии с XVI века и которым пользуется более 90 % населения, был признан иностранным». Новые власти стремились действовать по принципу «разделяй и властвуй», натравливая этнические группы друг против друга и изображая себя защитниками большинства. Одновременно они делали бесправными огромную массу населения, политическая активность которой могла бы отстранить от власти правящую верхушку.

Из полумиллионного «русскоязычного» населения с 1991 года лишь 100 тысяч получили статус граждан. Для получения этого статуса надо пройти определенную проверку. А. Рубикс объяснял: «Мало того что нужно сдавать экзамен на знание латышского языка (который не каждый латыш сможет сдать), так еще и требуют, чтобы потенциальный гражданин подтвердил свою лояльность государству. А что такое «лояльность»? Если человек состоит в оппозиционной партии или критикует политику правительства — это может считаться «нелояльным» поведением».

На 1 января 2006 года в Латвии проживало 418 440 неграждан. Они лишены права участвовать в выборах. На них действует 38 запретов на профессии. Неграждане не могут занимать многие должности, ограничено их право на собственность, на занятие частным предпринимательством. Часть из этих запретов совпадает с запретами, накладываемыми на уголовных преступников. По сути, 400 с лишним тысяч человек приравнены к уголовникам.

Э. Буйвид увидел в этом делении проявление тевтонского наследия, когда все население было разделено на немцев и ненемцев. Он напоминает, что в Средние века «представители коренных народов никакими правами не обладали — это просто имущество немцев — и полностью соответствовали негражданам»… «Это нормально, — иронизирует Буйдвид. — Теперешние граждане ведь терпели 700 лет и заслужили это, могут потерпеть и неграждане. Не европейцы же». В то же время Буйдвид видит предоставление латышам высшего статуса «граждан» следствием векового «жгучего стремления из ненемцев любыми средствами пролезть в немцы».

Схожие требования при установлении статуса «граждан» были установлены и в Эстонии. В настоящее время до 100 тысяч населения Эстонии являются «негражданами». М.Ю. Крысин замечает: «С начала 1990-х годов законодательство требует от всех своих граждан обязательного знания эстонского языка, без чего невозможно устроиться на работу, не говоря о штрафах за незнание языка для госслужащих… Жертвами разжигания межнациональной розни здесь становятся не только русские и русскоязычные граждане, но и, к примеру, евреи, которых в современной Эстонии насчитывается около 3 тысяч человек».

Проводимые в Эстонии и Латвии школьные реформы направлены на привитие у школьников ненависти к советскому прошлому и к России. Д. Кондрашов указывал: «В Эстонии в русских школах силами соросовских молодежных организаций ведется активная антироссийская пропаганда». Объясняя подспудный смысл дискриминации русского языка, публицист Д. Кленский из Эстонии писал: «Нам навязывают (или уже навязали) реформу русского образования — переход на обучение на двух языках. А почему нельзя сохранить обучение на русском языке и параллельно преподавать на высшем уровне эстонский язык? Ответ прост: нам хотят навязать чуждую нам ментальность, лишить нас русскости».

Хотя, как подчеркивает М.Ю. Крысин, «в Литве проблема национальных меньшинств является менее острой… и здесь эта проблема присутствует и раздувается… властями… После 1991 года слова философа А. Мацейкиса стали ведущим принципом, которым руководствовались новые лидеры Литвы от «Саюдиса» в своей национальной политике: «Литовцы — это истинные члены государства. Живущие внутри нации чужестранцы должны быть или включены в культуру нации до полного лишения их национального облика, или выселены в свое государство, или оставлены как гости с правом пользоваться как бы убежищем». Едва придя к власти, «Саюдис» начал проводить внутри страны политику дискриминации с тем, чтобы устранить от решения любых политических вопросов потенциальную оппозицию из числа нацменьшинств. Жертвами этой политики стали не только русские или белорусы, но и поляки».

Принятие прибалтийских республик в Европейский союз было обусловлено приведением законодательства этих стран в соответствие с законодательством ЕС, а поэтому дискриминационные законы и правила следовало отменить. Однако на деле ничего не было сделано. Более того, в последние годы в Латвии развернулась кампания по закрытию русских школ вопреки массовым протестам школьников и учителей.

Фактически в Прибалтике были восстановлены расистские порядки, царившие в южных штатах США до середины 60-х годов и во времена режима апартеида в Южной Африке. Расистская идеология, которая распространялась с 30-х годов в Прибалтике, а затем внедрялась в сознание людей в 1941–1944 годах, стала воплощаться на практике в конце XX и начале XXI века в Латвии и Эстонии.

Поэтому неудивительно, что в Прибалтике подняли голову бывшие гитлеровцы и их поклонники. В центре Риги регулярно устраиваются шествия бывших эсэсовских легионеров. Часто в центре Таллина устраивают собрания поклонники нацистов и ветераны эстонского легиона СС. В 2005 году в Таллине с большой помпой был открыт памятник эстонским солдатам и офицерам, сражавшимся на стороне гитлеровской Германии. Он официально назван мемориалом «памяти воинских частей, оборонявших Эстонию в 1944 году».

15 июня 1998 года сейм Латвии провозгласил день 16 марта «Днем латвийских воинов». М.С. Крысин писал: «Именно в этот день в 1944 году под Волховом была проведена совместная операция двух дивизий Латышского легиона СС… С этого дня каждый год 16 марта бывшие легионеры и полицаи, а также представители радикальных партий и молодежных организаций Латвии официально отмечают этот день торжественным маршем и возложением венков к мемориалу в Лестене, где захоронены бывшие легионеры, а также к могиле группенфюрера СС Рудольфа Бангерскиса, чьи останки были в 1990-е годы перезахоронены на почетном месте на Братском кладбище в Риге у подножия монумента «Матери Латвии»… Отношение официальных властей Латвии к подобным датам… несколько изменилось лишь в 2000 году, в связи с предстоявшим тогда вступлением Латвии в Европейский союз. Но, увы, лишь временно и в основном на словах».

В Эстонии день освобождения Таллина от немецко-фашистских захватчиков был объявлен траурным. Одновременно власти трех республик не раз подчеркивали, что они не считают день победы над гитлеровской Германией поводом для праздника.

Новым проявлением профашистских симпатий правительства Эстонии стал демонтаж памятника освободителям Таллина в канун Дня Победы вопреки активным протестам в Эстонии и за ее пределами. Одновременно в законодательном порядке была запрещена советская символика, которая присутствует на многих могилах советских воинов-освободителей в Эстонии. Власти Латвии и Литвы солидаризировались с позицией эстонского правительства.

Причина для насаждения фашистских порядков в Прибалтике и почитания гитлеровцев ясна. Последовательное отторжение всего советского и коммунистического открыло дорогу для наиболее последовательного вида антисоветизма и антикоммунизма — фашизма. Реставрация досоветских порядков не могла не привести к восстановлению фашизма времен прибалтийских диктаторов и германской оккупации. Возвращение к временам вражды с Россией, лютой ненависти к ее народам не могло не привести к возрождению фашистской и нацистской идеологии. «Стоит ли удивляться, что в заново переписанных национальных историях бывших коммунистических государств и советских республик новые герои — фашисты, эсэсовцы и шовинисты, чья единственная «заслуга перед мировой демократией» — борьба против России», — писал составитель сборника «Россия и «санитарный кордон».

Перед лицом возрождения в Прибалтике расистских порядков, демонстрации своих симпатий к гитлеровцам и ненависти к тем, кто победил гитлеровскую Германию, страны Запада проявляли поразительную слепоту. Михаил Леках писал: «Страны Европейского союза и структуры ЕС в упор не хотят видеть апартеид в Латвии. Так, в июне 2006 года Европейский парламент одобрил резолюцию, посвященную усилению борьбы со всеми видами дискриминации. Но тот пункт, где страны ЕС призывают предоставить негражданам право участия в муниципальных (местных) выборах, был из документа вычеркнут».

Более того, как отмечал М. Леках, влиятельная организация «Фридом Хаус», распространяющая свои оценки «уровня развития демократии», в своем докладе, в котором по 7-балльной шкале (лучшая оценка — 1, худшая — 7) определялась «степень демократичности» тех или иных стран мира, выставила Латвии оценку 2,07. Белоруссия же получила 6,71.

В то время как даже попь тки усомниться в методах, которые использовали нацисты для уничтожения евреев и других своих жертв, стали караться в ряде стран мира в уголовном порядке, прибалтийские страны, где в честь палачей еврейского народа, а также других народов Европы устраиваются пышные праздники, шествия, сооружаются монументы, даже не удостоились какого-либо упрека со стороны Западной Европы или США.

Более того, фашистские настроения прибалтийских властей получают открытую поддержку Запада. В ответ на вопиющее кощунство эстонских властей по отношению к захоронениям советских воинов и памятнику воину-освободителю в Таллине, Европейский парламент 23 мая 2007 года принял резолюцию в поддержку действий правительства Эстонии. Резолюция содержала угрозы в отношении России. «Европейский парламент напоминает российским властям, что невоздержанная и враждебная риторика, использовавшаяся в отношении Эстонии, абсолютно не соответствует принципам международного поведения и отразится на отношениях России и Евросоюза», — говорилось в резолюции. За эту резолюцию проголосовало 460 депутатов, против — 31, воздержалось — 38. Комментируя это решение, обозреватель «Советской России» Вячеслав Тетёкин справедливо писал: «Решение это знаковое. Впервые за 62 года после окончания Второй мировой войны крупный европейский орган дает «зеленый свет» возрождению нацизма в Европе».

Как можно объяснить это поведение «демократического» Запада по отношению к фашистской политике прибалтийских режимов? Вспомним, что двойные стандарты в отношении гитлеровцев из Прибалтики и гитлеровцев из Германии и других стран на Западе стали применять давно. И это не случайно. Начало «холодной войны» привело к тому, что США, Великобритания и другие страны Запада в своей борьбе против СССР стали опираться на тех, кто в этом регионе являлся наиболее яростным врагом Советской власти. Со свойственными им циничным прагматизмом и способностью называть белое черным, правительства США и других стран Запада с необыкновенной легкостью перекрашивали пособников Гитлера и палачей в самоотверженных патриотов своих народов и мужественных борцов против коммунистической тирании, одновременно оказывая им моральную и материальную помощь.

Поскольку же теперь три государства Прибалтики используются как ударные отряды Запада в продолжающемся наступлении против России, то руководители США, Великобритании, время от времени посещающие страны Прибалтики, готовы закрыть глаза на «шалости» их верных вассалов. Более того, отдавая отчет, какое значение для русского народа и других народов России имеет память о Великой Отечественной войне, державы Запада могут приказывать своим верным агентам унижать Россию, давая ей понять, насколько она беспомощна, если малочисленная клика, управляющая маленькой Эстонией, может оскорблять достоинство великой страны и оставаться при этом не только безнаказанной, но и оправданной в глазах мировой общественности.

Нет причины удивляться тому, что западные «демократии» мирятся с прибалтийским фашизмом, терпят его. Не мирилась ли Великобритания с нацистской Германией, когда в 1935 году подписывала с ней военно-морское соглашение, отдавая Гитлеру Балтийское Mцpe и открывая ему дорогу на Восток? Не мирились ли Великобритания и Франция с нацистской Германией в 1938 году в Мюнхене? Не держал ли Черчилль в 1945 году наготове неразору-женные гитлеровские войска, чтобы Запад мог использовать их против СССР? Наконец, так ли «демократичен» современный Запад и так ли он враждебен фашизму и нацизму?

Напомним, что одним из важнейших принципов нацизма является неистребимая ненависть к марксизму. В своей книге «Майн кампф» Гитлер провозглашал неприятие социалистических идей, благодаря которым во всем мире был достигнут социальный и политический прогресс, приняты меры по защите трудящихся и нуждающихся, осуществлены демократические преобразования. Гитлер не скрывал, что его ненависть к коммунистической и социалистической идеологии объясняется его отторжением идеи равенства между людьми, его убежденностью в вечности разделения людей на господ и рабов. Поражение социализма в СССР и ряде стран Европы открыло путь для возвращения идеологии, основанной на принципах неравенства людей и отказа от социальных преобразований. Поляризация богатств, растущая безнаказанность олигархии и коррумпированного чиновничества являются почвой, на которой расцветает на Западе фашистская идеология.

Нацистский принцип неравенства людей освящен расистскими лжетеориями, исходящими из неравенства народов мира. Противопоставление народов «золотого миллиарда» другим народам мира, усиливающееся вооруженное вмешательство Запада во внутренние дела других стран под предлогом борьбы с международным терроризмом, бесправное положение мигрантов в развитых странах Запада — вот почва для эволюции западных стран к идеям неравенства народов, идеологии расизма.

Как известно, Гитлер пытался на основе своей идеологии установить «новый порядок» на планете. При этом главным направлением гитлеровской экспансии являлась Россия, которую он собирался разделить, уничтожив значительную часть населения и онемечив другую часть, а затем использовать ее богатства в интересах Германии. Создатели «нового мирового порядка», по сути, продолжают осуществление целей Гитлера и по тем же направлениям. Составитель сборника «Россия и «санитарный кордон» имеет основания заявлять: «Мир с позиции силы» обращен к России единственным на планете географически выстроенным фронтом, в строительстве которого нет перерывов: постколониальный эшелон против СССР сменился посткоммунистическим эшелоном против России, а тот — новым, постсоветским «санитарным кордоном». Россия реформировалась, либерализовывалась, демократизировалась, исполняла условия, соглашалась с капризными ревизорами, научилась терпеть двойные стандарты, встроилась, наконец, в коалицию против террора — строительство «санитарного кордона» не останавливалось ни на секунду. И его движение в глубь России само уже не остановится никогда… Нескрываемой целью «злых полицейских» является расчленение России, а целью «добрых полицейских» — «внешнее управление», установление международного контроля над ее ядерной самообороной».

Гитлер исходил из того, что главным инструментом для управления является пропаганда, фактически основанная на полном пренебрежении к истине. Использование ложных расистских и геополитических теорий, вульгарное искажение истории, лживая демагогия, объявлявшая жертв его террора и агрессии преступниками, служили Гитлеру для прикрытия своих бесчеловечных планов. Сейчас мы становимся свидетелями вопиющего насилия над правдой, которую творят властители Запада во имя реализации своих планов. Под предлогом «вопиющих нарушений демократии» готовится свержение существующего строя в Белоруссии. Агрессия против Югославии осуществлялась под прикрытием защиты албанцев. Нападение на Ирак состоялось под предлогом поиска там ядерного оружия, которого не было. Вторжение в Афганистан было предпринято под предлогом поиска там международных террористов. Под предлогом осуждения «тоталитарных режимов» принята резолюция ПАСЕ, открывающая дорогу для взыскивания компенсаций с России. При этом коммунистическая теория, история международного рабочего и коммунистического движения, а также история СССР и других социалистических стран грубо искажены. На Западе усиленно распространяются ложные версии мировой истории, которые оправдывают агрессию стран «золотого миллиарда» против остальной планеты.

Нацизм принес с собой массовое уничтожение людей и террор. Теперь во имя «демократии» сотни тысяч людей были уничтожены войсками западных коалиций в Югославии, Ираке и Афганистане. Под этим же предлогом тысячи людей, захваченных в Ираке и в Афганистане, были без суда и следствия брошены в местные тюрьмы или лагерь в Гуантанамо, где подвергались издевательствам и пыткам.

Продолжая рядиться в камуфляж «демократии», страны Запада давно проводят политику, не отличающуюся по своей сути и методам от гитлеровской. Поэтому их молчаливое одобрение фашистских порядков в Прибалтике, прославление там гитлеровских палачей является закономерным следствием фашизации Запада, которое умело прикрывается болтовней о «демократии», «свободах» и «защите прав человека».

Более того, прибалтийские государства оказались передовыми отрядами в реализации фашистских планов новых господ планеты. Дмитрий Кондрашов справедливо обратил внимание на то, что после вступления в Евросоюз новых членов, в том числе и из Прибалтики, «ЕС превращается в постепенно фашизирующееся агрессивное образование. Идеологическая модель европейского «нового порядка» сейчас отрабатывается в традиционной соросовской политической лаборатории — Эстонии, где, кроме эффективного применения демократических основ Евросоюза, в качестве правовой базы для геноцида инородцев российского происхождения закладываются и идеологические основы европейского светлого завтра — национал-демократии».

Как замечал составитель сборника «Россия и «санитарный кордон», прибалтийские государства и ряд других новых членов ЕС «горды… своей новой задачей — своим прифронтовым положением и самозваным статусом «главных посредников» и «специалистов» по постсоветским странам и России. Но Россия к посредничеству их не приглашала, хорошо помня, что в оккупационной жестокости против нас лидировали именно «национальные» формирования СС».

Именно прибалтийские члены ЕС играют ведущую роль в перекройке истории на фашистский лад. Анонимный автор статьи «Новая дипломатия Эстонии: оправдание нацизма» (из сборника «Россия и «санитарный кордон») писал о ведущей роли эстонского национал-демократа Тунне Келама в разработке резолюции ПАСЕ, принятой 25 января 2006 года. Автор справедливо увидел в этих усилиях Келама «единственный способ… принятия официальной внешнеполитической доктрины ЕС, направленной на осуждение России и легализацию эстонского реваншизма».

Но еще до полного возрождения фашистских порядков и фашистской идеологии в Прибалтике стала осуществляться политика, по сути, продолжавшая ту, что осуществляли оккупанты на территории «Остланда». Русских и других «русскоязычных» вытесняют или подвергают ассимиляции под предлогом защиты «коренного» населения. Известно, что до осени 1991 года националисты постоянно твердили об «исчезновении» «коренных» народов под «натиском» русских. Но вот прошло 15 с лишним лет. Что же изменилось в положении народов, которые обрели «свободу» от «русского нашествия»?

На деле ясно, что и по отношению к собственным народам власть имущие в трех прибалтийских республиках проводят гитлеровскую политику геноцида, которая предусматривала резкое сокращение эстонцев, литовцев и латышей. А. Рубикс говорил осенью 2005 года о том, что в Латвии «наметилась тенденция к сокращению числа латвийцев». П.М. Рожок в своем интервью газете «Советская Россия» напоминал, что в советское время, когда население Эстонии составляло 1 миллион 559 тысяч, а русскоязычных было — чуть больше 600 тысяч, «в Таллине мечтали, что вот-вот на свет появится миллионный эстонец, и очень много делали для этого, выклянчивая из общесоюзного бюджета больше денег, чем получали остальные республики СССР… Сейчас численность эстонцев — 750–760 тысяч. То есть за 15 лет «самостийности» их число сократилось примерно на 110 тысяч. Явно не от хорошей жизни. О миллионном эстонце уже и мечтать перестали».

Юлюс Янис писал из Вильнюса: «Начиная с 1992 года вымирание литовского народа идет в нарастающем темпе. Если в 1994 году в республике было зафиксировано на 3,5 тысячи смертей больше, чем рождений, то в 2004 году смертей стало уже на 7 тысяч больше. Из-за геноцида народа многие деревни полностью опустели. Спасаясь от уничтожения, более 300 тысяч эмигрировали из Литвы в страны Запада, где стали чернорабочими или пополнили армию лишних людей. Всего за годы «независимости» численность населения республики уменьшилась на 10 процентов. Вымирание литовской деревни угрожает как завершением ее истории, так и прекращением существования всей литовской нации в целом».

Приведенные выше сведения позволяют сделать вывод, что сорванная освобождением Прибалтики Красной Армией нацистская программа по уничтожению и вывозу половины эстонцев, латышей и почти всех литовцев успешно осуществляется. Развитие событий по гитлеровскому сценарию стало возможным в результате событий конца 80-х — начала 90-х годов, которые многие люди, в том числе и в России, до сих пор считают благими для дела свободы и демократии.

Как и во времена, когда гитлеровская Германия осуществляла свои планы покорения всего мира, а прибалтийские страны оказались оккупированы и использовались в качестве плацдарма для продвижения на Восток, ныне военно-политические структуры Запада опираются на Прибалтику в своих экспансионистских планах. Если Гитлеру понадобилось два месяца, чтобы захватить Прибалтику, и лишь потом он смог развернуть наступление на Ленинград, то теперь, после установки американских ракет на территории Прибалтики, они могут нанести роковой удар по крупнейшим городам нашей страны в течение нескольких минут. К тому же тогда врагам нашей общей Родины противостояла мощь великой Советской державы, готовность ее лучших сынов, в том числе патриотов Прибалтики, отстоять свою свободу и независимость и спасти человечество от гибели.

Ныне ситуация стократ хуже, чем в 1941 году. Разрушение СССР и крушение социалистического строя стало катастрофой вселенского масштаба. Сознавая это, Валдае Анелаускас, внесший в прошлом свой вклад в разрушение великой державы, позже говорил: «После развала СССР весь мир покатился в пропасть. Я почти 20 лет боролся против советской системы, а теперь всем говорю, что развал СССР — это просто катастрофа для всего человечества. То, что сейчас происходит в России, Литве, да и во всем остальном мире, — лучшее подтверждение этому». Горькие слова прозревшего человека! Сумеет ли человечество выстоять перед лицом нового массированного наступления идейных наследников Гитлера, покажет будущее. Многое зависит от России, ее руководства и народа.




Заключение


Судьбы народов Прибалтики, перспективы развития их отношений со своими соседями были во многом определены в то незапамятное время, когда их далекие предки избрали юго-западное побережье Балтийского моря для своего постоянного обитания. Так они оказались на перекрестке важнейших морских, речных и сухопутных магистралей, соединявших две части Европы — Восточную и Западную. С тех пор судьба народов Прибалтики в значительной степени предопределялась тем, что происходило к востоку и западу от населенных ими земель.

К западу от Прибалтики постоянно двигались на восток люди из Германии и Скандинавии. К востоку от Прибалтики славянские племена сложились в единый народ и создали крупное государство. Народы Прибалтики, долго не складывавшиеся в единые нации и не обретшие своей государственности, оказались между укреплявшимся русским государством и выходцами из стран Западной Европы, жаждавшими получить новые земли и покорных рабов на Востоке.

Обзор почти тысячелетней истории отношений народов Прибалтики и России показывает, что их судьбы давно переплелись. И это особенно видно на примере отношений между народами России и Литвы. Создав раньше других прибалтийских народов свое государство, литовский народ активно участвовал в русской истории, становясь то соперником России, то ее союзником.

Земля Прибалтики не раз становилась местом, где развертывались важнейшие события русской истории. Достаточно вспомнить борьбу русских против нашествий крестоносцев и шведов, происходившую на границах Прибалтики и на ее территории. На землях Прибалтики разыгрывались баталии таких важнейших войн в истории России, как Ливонская и Северная. С берегов Немана начинались вторжения французов и немцев на нашу Родину. В Вильнюсе император Александр I провозгласил победоносное завершение Отечественной войны 1812 года. Разгромом немецких захватчиков и их наймитов в Курляндии завершилось 9 мая 1945 года освобождение советской земли.

Народы Прибалтики были непременными участниками драматических событий русской истории. При этом их представители были и на стороне России, и сражались против нее. Без их прямого или косвенного участия не обошлись ни Ледовое побоище, ни Куликовская битва, ни сражения и стычки Смутного времени, ни Гражданская война, ни Великая Отечественная война.

И все же наиболее типичным для отношений между народами России и Прибалтики было мирное сотрудничество. Что бы ни писали сейчас в Прибалтике о России, длительные периоды пребывания русских, эстонцев, латышей и литовцев в едином государстве были ознаменованы миром и прогрессом в развитии прибалтийских народов. При этом население Прибалтики неизменно получало больше благ, чем большинство населения России, а затем Советского Союза. Крестьян в Прибалтике освободили раньше, чем в остальной части империи. В советское время жители Прибалтики опережали остальных советских людей по уровню Заработной платы, вкладам в сбербанки, уровню социального обеспечения и многому другому.

История же самостоятельного существования трех прибалтийских республик в первой половине XX, а также с конца XX века свидетельствует о том, что они неизбежно попадали под иго крупных держав Запада, а их независимость становилась фиктивной, оборачивавшейся огромными трудностями для их населения. Как и в 20–30-х годах независимость, обретенная в конце XX века, принесла Прибалтике крах промышленности, безработицу, обострение социальных и межнациональных противоречий, фашизацию. Как и до Второй мировой войны, ведущие страны Запада превратили государства Прибалтики в послушных проводников своей политики и бастионы «санитарного кордона» против восточного соседа.

В то же время история показывает, что общие враги народов Прибалтики и России неизменно приходили с Запада. Крестоносцы, которые поработили Прибалтику на долгие годы с XIII века, пытались захватить и русские земли. Французские захватчики, разорявшие Литву и Курляндию, шли покорять Россию. Первыми жертвами походов Германии на Россию в 1914–1918 годах и в 1941–1945 годах были народы Прибалтики. Превратив Прибалтику в передовой край «холодной войны» еще в 40-е годы XX века, заокеанские стратеги стремились к развалу всего Советского Союза.

Об общности исторических судеб свидетельствует и современная жизнь. Скорбный рассказ о хозяйственном упадке, социальных бедах, сокращении населения стран Прибалтики можно дополнить повествованием о таких же хозяйственных потрясениях, социальных проблемах и сокращении населении в России. И это связано с тем, что национал-сепаратисты Прибалтики, бросившие ее народы в водоворот бедствий, имели своих аналогов и партнеров в лице тех, кто проводил разрушительную перестройку, а затем не менее разрушительные реформы в России. Обман народов Прибалтики лидерами националистических движений, обещавшими им превращение в Скандинавию в считаные годы, был таким же, как и обман народов России, поверивших демагогам о переходе в счастливый мир за 500 дней. За доверие лжецам и демагогам народы России заплатили столь же жестокую плату, как и народы Прибалтики.

Как и Прибалтика, Россия оказалась во власти олигархов, и здесь существует такой же разрыв в доходах между очень богатым меньшинством и бедным большинством. Те, кто грабит народы Прибалтики, часто действует совместно с грабителями России. Указывая на криминализацию и другие пороки политической жизни Прибалтики, нельзя не видеть, что они схожи с чертами политической жизни России.

Схожи и прозападные жизненные ориентиры, которые распространены среди значительной части населения Прибалтики и России. Даже в своем маниакальном стремлении очернить прошлое, в оскорблении памяти своих предков, сделавших выбор в пользу Советской власти и героически защищавших общую Советскую Родину, они лишь утрированно повторяют то, что делают некоторые граждане России, включая ее видных политических деятелей. Шумные протесты членов молодежных организаций правящей в России партии у эстонского посольства против осквернения могил советских воинов происходили в тот момент, когда взрослые члены этой же партии в Государственной думе срочно перекраивали Знамя Победы, требуя убрать с него изображение серпа и молота. Возмущались переносом могил советских воинов в Таллине те, кто требовал перенести захоронения у Кремлевской стены героев Советской страны, включая космонавтов, ученых, советских военачальников, организаторов оборонного производства.

А разве отрицание ценности советского прошлого и спесивое отношение к русским, их истории, их культуре нынешней прибалтийской верхушки и тех, кто следует ее установкам, не имеет зеркального отражения в России в позиции тех, кто оплевывает советскую историю в средствах массовой информации, кто использует слово «совок», рожденное эстонскими антисоветчиками для обозначения понятия «советский оккупант»?

Хотя история — это рассказ о прошлом, она открывает возможность заглянуть в будущее. События прошлого свидетельствуют о том, что рано или поздно нашествие Запада всегда терпело крах. Как правило, запутывались в своих корыстных расчетах пособники Запада в России и Прибалтике. Время смут и войн не вечно. Тысячелетняя общая история России и Прибалтики говорит о том, что исторические драмы сменяются долгими периодами мира, сотрудничества и созидательного труда.




СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ


Атамукас С.А. Компартия Литвы в борьбе за Советскую власть. 1935–1940. — М., 1961.

Барков Леонид. В дебрях абвера. — Таллин, 1971.

Берти А. За кулисами Антанты. — М. —Л., 1927.

Блейере Д., Бутулис И., Зунда А., Странга А., Фелдманс И. История Латвии. XX век. — Рига, 2005.

Бологое A.A. Псков. Лениздат, 1974.

Бондарев П.А. Латвия в 1940-м. — Рига, 1980.

Борьба латышского народа в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. — Рига, 1970.

ВадерА. В нерушимом союзе. — Таллин, 1967.

Варславан А. Политика английского империализма в отношении буржуазной Латвии. — Рига, 1966.

В Политбюро ЦК КПСС. По записям Анатолия Черняева, Вадима Медведева, Георгия Шахназарова (1985–1991). — М., 2006.

Громыко Анатолий. Андрей Громыко. В лабиринтах Кремля. — М., 1997.

XX съезд КПСС. 14–25 февраля 1956 года. Стенографический отчет (в двух томах). — М., 1956.

XXI съезд КПСС. 27 января — 5 февраля 1959 года. Стенографический отчет (в двух томах). — М., 1959.

XXIV съезд КПСС. 30 марта — 9 апреля 1971 года. Стенографический отчет (в двух томах). — М., 1971.

XXV съезд КПСС. 24 февраля — 5 марта 1976 года. Стенографический отчет (в трех томах). — М., 1976.

XVI съезд КПСС. 23 февраля — 3 марта 1981 года. Стенографический отчет (в трех томах). — М., 1981.

XVII съезд КПСС. 25 февраля — 6 марта 1986 года. Стенографический отчет (в трех томах). — М., 1986.

XIX Всесоюзная конференция Коммунистической партии Советского Союза. 28 июня — 1 июля 1988 года. Стенографический отчет (в двух томах). — М., 1988.

Дризулис А.Л. Латвия под игом фашизма. — Рига, 1960.

Ионг Луи де. Немецкая «пятая колонна» во Второй мировой войне. — М., 1958.

История Великой Отечественной Войны Советского Союза 1941–1945 гг. (в 6 т.). -М., 1960–1965.

История дипломатии (в 3 т.). Том 1. — М., 1941–1945.

История Коммунистической партии Советского Союза (в 6 т.). — М., 1967–1975.

История Латвийской ССР (в 3 т.). — Рига, 1958.

История Латвийской ССР. Сокращенный курс. — Рига, 1971.

История Литовской ССР. (С древнейших времен до наших дней.) — Вильнюс, 1978.

История Эстонской ССР (в Зт.). — Таллин, 1974.

Калнберзин Я. Латышский народ в борьбе с немецкими захватчиками. — М., 1943.

Кастро Жозуэ де. География голода. — М., 1954.

Кингисепп В.Э. Под игом независимости. — Таллин, 1955.

Коленкур Арманд де. Мемуары. — М., 1943.

Контрразведка: вчера и сегодня. — Великий Новгород, 2000.

Крысин Михаил. Прибалтийский фашизм. — М., 2007.

Крючков В.А. Личное дело. (В двух частях). — М., 1996.

Куули О. Революционное лето 1940 года в Эстонии. — Таллин, 1979.

ЛайсивидасА. Под сапогом Людендорфа. — М., 1942.

Латвия в цифрах в 1989 г. Краткий статистический сборник. — Рига, 1990.

Лент А.И. Агрессия империалистических держав в Латвии (1917–1920 гг.). — Рига, 1952.

Лигачев Е.К. Предостережение. — М., 1998.

Мартинсон Э. Слуги свастики. — Таллин, 1962.

Международные отношения после Второй мировой войны. Т. 1. — М., 1965.

Народное хозяйство СССР в 1982 году. Статистический ежегодник ЦСУ. — М., 1982.

Народное хозяйство СССР в 1986 году. Статистический ежегодник ЦСУ.-М., 1986.

Народное хозяйство СССР в 1989 году. Статистический ежегодник ЦСУ.-М., 1989.

Немецко-фашистский оккупационный режим (1941–1944). — М., 1965.

Нюрнбергский процесс. Т. 1. — М., 1954.

Отечественная война и русское общество (в 7 т.). Том IV. — М., 1912.

Пельше А.Я. Немецко-латышские националисты — злейшие враги латышского народа. — Рига, 1945.

Первая сессия Государственной думы второго созыва. Стенографический отчет. — Таллин, 1940.

Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентом США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. (в 2 т). Том 1. — М., 1957.

Петренко А.И. Прибалтика против фашизма. — М., 2005.

Под знаменем Октября. Трудящиеся Эстонии в борьбе за Советскую власть. — М., 1959.

Президиум ЦК КПСС. 1954–1964. Том 1. Черновые протокольные записи заседаний. Стенограммы. Главный редактор А.А Фурсенко. — М., 2003.

Прибалтика и геополитика. Сборник документов (1935–1945). Служба внешней разведки Российской Федерации. Архив СВР России. Составитель Л.Ф. Соцков. — М., 2006.

Россия и «санитарный кордон». — М., 2005.

Рыжков Н.И. Десять лет великих потрясений. — М., 1995.

Саар Антс. Маски сорваны! — Таллин, 1961.

Седьмая сессия Верховного Совета СССР. Стенографический отчет. — М., 1940.

Сепре O.A. Зависимость буржуазной Эстонии от империалистических стран. — Таллин, 1960.

Сиполс В.Я. Тайная дипломатия. Буржуазная Латвия в антисоветских планах империалистических держав. — Рига, 1968.

Советская историческая энциклопедия (в 16 т.). — М., 1961–1976.

СССР — Германия. Документы и материалы о советско-германских отношениях с апреля по октябрь 1939 года. — Вильнюс, 1989.

Сталин И.В. О Великой Отечественной войне. — М., 1946.

Сталин И.В. Соч. в 13 т. Том 13. — М., 1946–1951.

Тегеран. Ялта. Потсдам. Сборник документов. — М., 1971.

ТиппельскирхК. История Второй мировой войны (в 2 т.). — Санкт-Петербург, 1994.

ФайнгаузД.Д. Американская интервенция в Литве в 1918–1920 гг. — Л., 1954.

Фроянов Игорь. Погружение в бездну. — М., 2002.

Шильдер Н.К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование. Т. 3. — Санкт-Петербург, 1897.

Штеменко С.М. Генеральный штаб в годы войны (в 2 т.). — М., 1985.

Черняев A.C. Шесть лет с Горбачевым. — М., 1993.

Яковлев H.H. ЦРУ против СССР. — М., 1983.

Amalrik Andrei. Will the Soviet Union survive until 1984? — London, 1969.

BeioffMax. The Foreign Policy of Soviet Russia. Vol. II. 1936–1941. — London, 1949.

Brzezinski Zbigniew. Game plan. A Geostrategic Framework for the Conduct of the US — Soviet Contest. — Boston, 1986.

Gunther John. Inside Europe. — New York, 1940.

Hacket John and others. The Third World War. August 1985. — N. Y., 1978.

Harriman W. Averell. Special Envoy to Churchill and Stalin. 1941–1946. — N.Y., 1975.

Hitler Adolf. Mein Kampf. — N. Y., 1959.

Human Rights and the CSCE process in the Soviet Union. Hearings before the Commission on Security and Cooperation in Europe. 99-th Congress. 2-d Session. February 25 and 27, 1986. — Washington, 1986.

Implementation of the Helsinki Accords. Baltic Dissidents. Hearing before the Commission on Security and Cooperation in Europe. 100-th Congress. 1 — st session. October 6, 1987. — Washington, 1988.

Latvians in America. 1940–1973. A Chronology and Fact Book. — Oceania, 1974.

Misiunas Romuald, Taagepera Rein. The Baltic States: Years of Dependence. 1940–1980. — Princeton, 1980.

Prunskinis Juozas. Lithuania's Jews and the Holocaust. — Chicago, 1979.

Shirer William. The Rise and the Fall of the Third Reich. A History of Nazi German. — London, 1962.

Smal-Stocki Roman. The Captive Nations. — N. Y., 1960.

TaurasK.V. Guerilla Warfare on the Amber Coast. — N.Y., 1962.

Taylor A. J. P. The Origins of the Second World War. — N. Y., 1961.

Периодика


Атмода

Военно-исторический журнал

Волна возрождения

Горизонт

Известия

Новый мир

Правда

Радуга

Советская Латвия Советская Литва Юрмала

Congressional Record Department of State Bulletin

Архивные материалы


АВП СССР, ф. 06, on. 20, п. 20, д. 30, л. 55–61.

АВП СССР, ф. 06, on. 20, п. 20, д. 30, л. 12–18.

АВП СССР, ф. 011, on. 4, п. 29, д. 102, л. 74–72.

АВП СССР, ф. 012, on. 2, п. 20, д. 205, л. 17–32.

АВП СССР, ф. 012, оп. 2, п. 20, д. 205, л. 33–47.

АВП СССР, ф. 059, on. 1, п. 305, д. 2111, л. 178–180.

АВП СССР, ф. 059, on. 1, п. 313, д. 2155, л. 83–87.

АВП СССР, ф. 059, on. 1, п. 332, д. 2260, л. 100, 126–128.

АВП СССР, ф. 059, on. 1, п. 332, д. 2280, л. 143–144.

АВП СССР, ф 059, on. 1, п. 332, д. 2281, л. 100.

АВП СССР, ф. 059, on. 1, п. 339, д. 2319, л. 125–126.

АВП СССР, ф. 0150, on. 38, п. 78, д. 16, л. 32–39.

АВП СССР, ф. 0151, on. 30, п. 55, д. 2, л. 38–49.

АВП СССР, ф. 0154, on. 32, д. 5, л. 148–162.

АВП СССР, ф. 0154, on. 35, п. 49, д. 1, л. 2–4.

АВП СССР, ф. За, д. 133 — Эстония.

Партийный архив Института истории партии при ЦК КПЭ ф. 247, on. 51, д. 190, л. 91–93.

Партийный архив Института истории партии при ЦК КПЭ, ф. 247, on. 51, д. 392, л. 4–5.

Партийный архив Института истории партии при ЦК КПЭ, ф. 247, on. 51, д. 212, л. 3–6.

ЦГАОР ЭССР, ф. 247, on. 51, д. 190, л. 94. ЦГАОР ЭССР, ф. 495, on. 11, ед. хр. 51, с. 101. ЦГАОР ЭССР, ф. 852, on. 1, д. 49, л. 1. ЦГАОР ЭССР, ф. 949, on. 1, д. 198, л. la. ЦГАОР ЭССР, ф. 1093, on. 1, д. 144, л. 217–218. ЦГАСА СССР, ф. 33967, on. 3, д. 1236, л. 290–291. ЦГАСА СССР, ф. 33987, on. 3, д. 1274, л. 109–110.