Рольф в лесах
Эрнест Сетон-Томпсон








Увлекательный рассказ о приключениях подростка, вынужденного уйти в глухие дебри канадских лесов вместе со своим другом, великодушным и мудрым индейцем Куонебом.



Э. Сетон-Томпсон. Рольф в лесах






Ernest Thompson Seton

Rolf in the Woods




Эрнест Сетон-Томпсон

Рольф в лесах




Перевод с английского

под редакцией Н. Чуковского




Рисунки в тексте автора

Обложка и титул художника А. И. Шмидштейна

Печатается по изданию ГИЗ. М. — Л. 1929 г.





I. Вигвам под скалой





Было раннее весеннее утро. Рассветало. Сейчас взойдёт солнце. Куоне́б, последний в роде Мианос-Сайневе, вышел из своего вигвама, стоявшего под защитой скал, которые окаймляли восточную окраину Эземука. Поднявшись на самую верхушку огромного утёса, он остановился, молча ожидая, когда над морем между Коннектикутом и Сионеки блеснут первые лучи восходящего солнца.

Наконец, золотые лучи сверкнули из-за гряды облаков. И Куонеб запел хвалебную песнь восходящему солнцу:
		Солнце, солнце, глянь из облаков,



		Пролей на всё животворящий свет!



		Привет тебе, владыка мира, солнце.








И он всё пел и пел, колотя в маленький том-том[1 - Музыкальный инструмент вроде бубна.]. Он повторял свою песнь до тех пор, пока из-за облаков не выплыло солнце.

Тогда краснокожий вернулся назад в свой вигвам, приютившийся под защитой утёса, и, вымыв руки в чашке из липового дерева, начал готовить свой простой завтрак.

Над огнём висел медный вылуженный котелок; когда вода в нём закипела, индеец бросил туда горсть молотой кукурузы и несколько слизняков. Пока варился завтрак, он взял ружьё, осторожно перебрался через скалу, защищавшую его вигвам от северо-западного ветра, и зоркими, как у сокола, глазами окинул обширный пруд, образовавшийся благодаря плотине, построенной бобрами на маленьком ручейке Эземук.

Пруд до сих пор ещё был покрыт зимним льдом, и только в более тёплых, мелководных местах виднелась уже вода. Индеец думал найти там уток. Но уток не было. Зато у окраины льда он увидел тёмное пятнышко. Это была мускусная крыса.

Пробираясь ползком вокруг пруда, индеец скоро очутился на расстоянии выстрела от мускусной крысы. Но он вдруг раздумал стрелять и вернулся к себе в вигвам, чтобы переменить ружьё на оружие своих отцов — лук, стрелы и длинную верёвку.

Несколько быстрых шагов — и он опять в тридцати футах от мускусной крысы. Он привязал верёвку к стреле. Потом свернул её кольцом и натянул лук… Ззз!.. Стрела полетела, потянула верёвку, разворачивая её, и вонзилась в тело мускусной крысы. Всплеск воды — животное скользнуло под лёд.

Но другой конец верёвки был уже в руках охотника; он слегка потянул, и мускусная крыса показалась из воды. Индеец убил её палкой и вытащил из пруда. Если бы он стрелял в неё из ружья, добыча его пропала бы безвозвратно.

Вернувшись домой, он съел свой скромный завтрак и накормил небольшую, похожую на волка, рыжую собаку, привязанную тут же внутри вигвама. Затем он осторожно стал снимать шкуру с убитой мускусной крысы. Он надрезал кожу на задней части туловища животного и, вывернув наизнанку, стянул её с мяса, как перчатку. Потом он растянул шкуру на палке и повесил сушить. Когда шкура высохнет, он продаст её. Мясо животного он положил в тень, себе на обед.

Вдруг в лесу послышались чьи-то шаги, и оттуда, раздвинув кусты, вышел человек высокого роста, с грубыми чертами лица, красным носом и закрученными кверху седыми усами. Увидя индейца, он остановился, взглянул с презрением на убитую им дичь, пробормотал себе под нос: «крысоед» и направился к вигваму. Но медленно и отчётливо произнесённое индейцем «проваливай!» заставило его изменить свои планы. Он проворчал что-то о «краснокожих бродягах» и повернул к ближайшей ферме.







II. Рольф Киттеринг и его дядя


Был «Вороний месяц» — март у белых. Приближался «Травяной месяц», и от морского берега неслись уже к северу треугольные стаи журавлей. Они радостно кричали о том, что «Голодный месяц» прошёл и весна уже на земле. На высоком сухом сучке клохтал глухарь, в лесу барабанил пёстрый дятел, куропатка кричала где-то между сосен, а в небе шумели крыльями дикие утки. Индейцу хотелось петь.




И вот Куонеб, вспомнив вдруг о чём-то, направился к югу вдоль горного хребта, затем поднялся на каменистый холм и там нашёл голубоглазый, улыбающийся цветок жизни, первый цветок весны. Он не сорвал цветка, — а сел и стал смотреть на него. Он не смеялся, не пел, не говорил. Он только сидел, сидел и не спускал с него глаз… Он пришёл сюда уверенный, что найдёт здесь цветок. Красота цветка взволновала индейца.

Он вынул трубку и кисет для табака. И тут вспомнил, чего ему не хватает, — кисет был пуст. Он вернулся к себе в вигвам, снял с полки семь шкурок мускусных крыс и одну шкурку выдры и направился по тропинке к обширной открытой равнине, известной под названием Стрикленд-Плена. Пройдя Стрикленд-Плен, он перебрался через скалы и вышел в маленький торговый городок Мианос.

Он вошёл в дверь, над которой висела вывеска:






Сайлас Пек

ТОРГОВЫЙ СКЛАД





Мужчины и женщины, толпившиеся; в лавке, что-то продавали и покупали. Индеец стал скромно в стороне и ждал. Наконец мистер Пек крикнул ему:

— А, Куонеб! С чем пришёл сегодня?

Куонеб развернул принесённые им шкурки. Торговец осмотрел их внимательно и сказал:

— Опоздал… к весеннему сезону. Даю семь центов за каждую крысу и семьдесят пять за выдру.

Индеец собрал шкурки с таким решительным видом, что Сайлас поспешил сказать:

— Слушай, я дам по десяти за мускусную крысу.

— Десять за крысу и доллар за выдру. И, кроме того, товар, какой мне понравится, — был ответ.

Сайлас боялся, как бы его посетитель не перешёл на другую сторону улицы, где была вывеска:






Сайлас Мир

ТОРГОВЫЙ СКЛАД





Сделка состоялась, и индеец ушёл, унося с собой запас табаку, чаю и сахару.

Он пошёл вверх по реке Мианос. На берегу реки он расставил несколько капканов для мускусных крыс. Покидая капканы, он боялся, что их украдут другие охотники, считавшие берег реки своей собственностью.




Час спустя он был уже у Демплингского пруда и отсюда повернул к своему вигваму. Он шёл напрямик лесом, пока не дошёл до Кэтрокской дороги; по ней добрался до фермы Ми́кки Ки́ттеринга. Он слышал, что хозяин фермы продаёт свежую оленью шкуру, и хотел купить её. Когда он подходил к дому, из сарая вышел Микки. Они сразу узнали друг друга. Куонеб свернул в сторону. Фермер вспомнил, что этот индеец выгнал его из вигвама. Он выругался и бросился за индейцем, «чтобы спустить с него шкуру!» Индеец повернулся и, не двигаясь с места, спокойно посмотрел на него.

Есть люди, которые не знают различия между робостью и трусостью, только случай даёт им возможность понять эту разницу. Какое-то смутное чувство подсказало белому человеку: «Берегись! этот краснокожий опасный человек», — и он пробормотал: «Уходи отсюда, или я пошлю за полицейским». Но индеец не трогался с места и не спускал глаз с фермера, пока тот не ушёл. Тогда индеец побрёл в лес.

Нрав у Киттеринга был неприятный. Он хвастался тем, что служил раньше солдатом. Он и теперь был похож на солдата: густые седые усы торчали, точно рога, кверху по обе стороны его красного носа и придавали ему крайне воинственный вид. Плечи у него были широкие, поступь чванливая. Вдобавок он знал множество самых отборных ругательств. Он женился на женщине, которая могла бы быть ему хорошей женой. Но он был пьяница и решил переделать её на свой лад. Это ему вполне удалось. Детей у них не было, но к ним, явился сын его брата, пятнадцатилетний мальчик. Если бы они обращались с ним хорошо, он стал бы благословением их дома. Но Микки зашёл слишком далеко. Природное добродушие его потонуло в спиртных напитках. Хвастливый и глупый, он делил людей на две части: на лиц высшего разряда, перед которыми он пресмыкался, и на лиц низшего разряда, с которыми он становился крикливым, злоязычным, нахальным грубияном. Добрым и ласковым он был только в те редкие минуты, когда не был пьян или не мучился желанием снова напиться.

Сын его брата, по счастью, был похож не на дядю, а на свою мать, образованную, но бедную женщину.

Рольф давно лишился отца, а когда ему исполнилось пятнадцать лет, умерла его мать, которую он очень любил.

Рольф остался один на свете. Он прошёл только начальную школу, ничего не читал, кроме «Робинзона Крузо» и питал смутное недоверие к своим родственникам.

В день похорон матери он покинул селение Риддинг и направился по незнакомой дороге в незнакомый край, где у незнакомого ему дяди Микаэля была ферма и где он надеялся найти приют.

В первый день он прошёл пятнадцать миль и ночевал на гумне. На следующий день, пройдя ещё двадцать пять миль, он добрался до своего будущего дома.

— Войди, мальчик, — сказали ему довольно дружелюбно: приход его совпал по счастливой случайности с полосой хорошего настроения духа хозяина, да к тому же он, пятнадцатилетний юноша, мог стать хорошим работником и принести фермеру много выгоды.







III. Рольф ловит енота и находит друга


Тётушка Пру, востроглазая и красноносая, вела себя сначала довольно ласково, но когда Рольф прошёл все тайны кормления свиней, кур, телят и доения коров, она перестала с ним церемониться. Тётушка Пру свалила все свои обязанности на Рольфа. Он работал без отдыха, старался изо всех сил, но скоро увидел, что, несмотря на все старания, никогда не дождётся похвалы и ничего, кроме побоев, не получит. Проблески доброты редко появлялись в сердце его дяди, а тётка его оказалась сварливой пьяницей. Те дни, когда Рольф голодал со своей матерью, казались ему теперь днями невозвратного счастья.




Чем больше присматривался он к своим родственникам, тем меньше они ему нравились. Как возмутился он, когда в один прекрасный день понял, что куры, которых дядя его приносил откуда-то по ночам, попадали сюда без ведома и согласия их владельцев. Микки с хохотом рассказывал о своих ночных воровских похождениях и однажды, как бы невзначай, сказал, «что и Рольфу следует начать ночную работу». После этих слов Рольф понял, что он, бедный сирота, попал к негодяям.

Храбрый дядя не сразу уяснил себе, должен ли он смотреть на молчаливого мальчика, как на лицо высшего разряда, которого следует бояться, или низшего, которого следует держать в страхе. Но, убедившись в покорности Рольфа, Микки расхрабрился и всё чаще и чаще стал колотить племянника. Рольф переносил побои легче, чем постоянные придирки и ворчание тётки. И вот всё хорошее, что было посеяно в его душе покойной матерью, стало мало-помалу колебаться под влиянием такой ужасной обстановки.

Рольфу до сих пор ещё не удавалось найти себе товарищей среди деревенских мальчиков. Но, наконец, случайно он отыскал себе друга.

Однажды весной он встал до восхода солнца и погнал корову в лес. Он встретил незнакомого человека и очень удивился, когда тот подозвал его. Подойдя к нему ближе, он увидел, что это человек высокого роста с тёмной кожей и чёрными прямыми волосами с проседью… индеец, без сомнения. Незнакомец протянул ему мешок и сказал: «Я загнал енота в это дупло. Подержи мешок, а я выгоню его оттуда». Рольф охотно согласился и подержал мешок у дупла, а индеец вскарабкался по дереву до второго дупла повыше и просунул в него палку. В дупле послышалось царапанье, мешок вдруг наполнился и сделался тяжелее. Рольф с торжествующим видом поспешил завязать его. Индеец усмехнулся и спрыгнул на землю.




— А теперь ты что будешь делать? — спросил Рольф.

— Учить собаку ловить енотов, — ответил индеец.

— Где?

Индеец ткнул пальцем в сторону Эземукского пруда.

— Так ты, значит, тот певец-индеец, который живёт под Эбской скалой?

— Да. Некоторые зовут меня так. Настоящее моё имя Куонеб.

— Погоди часок, я вернусь и помогу тебе, — сказал Рольф, у которого сразу проснулся врождённый охотничий инстинкт.

Индеец кивнул головой в знак согласия.

— Крикни три раза, если не сразу найдёшь меня, — сказал он, перекидывая через плечо палку, на конце которой висел мешок с енотом.

Рольф погнал корову домой.

Дома он понял, что поступил необдуманно, обещав индейцу свою помощь. Ведь ему ни за что не позволят покинуть ферму. Долго ломал он себе голову над тем, какой предлог выдумать, чтобы отлучиться, и, наконец, решил пойти напролом.

Он накормил лошадей, вычистил конюшню, подоил корову, накормил свиней, кур, телят, запряг лошадь, наколол дров и свёз в дровяной сарай, выпустил овцу, привязал лошадей к телеге, перелил молоко в крынки, подсыпал кукурузы в кадку для корма свиньям, помог вымыть посуду после завтрака, исправил изгородь, принёс картофель из подвала, подбодряемый беспрерывным ворчанием тётки. Кончив всё это, он снова погнал корову в лес с твёрдым решением увидеть индейца.




IV. Охота приносит Рольфу много неприятностей


Не час, а целых три часа прошло, пока Рольф добрался до Пайпстевского пруда. Он никогда ещё здесь не был. Громко и отрывисто крикнул он три раза и тотчас же услышал три крика в ответ. Куонеб стоял на верхушке утёса. Увидя Рольфа, он провёл его в вигвам. Рольфу показалось, что он вступает в новую жизнь. Прежние соседи его в Риддинге, хорошо знавшие индейцев, много рассказывали ему о том, как замечательно краснокожие стреляют из лука. Сам Рольф раза два видел индейцев и презрительно отворачивался от них, потому что они были грязны и оборваны. Но здесь, в вигваме, он увидел совсем не такого индейца. Этот индеец был одет, как бедный фермер. Только на голове у него не было шапки, а вместо сапог он носил мокасины, украшенные бусами. Покрыт вигвам был парусиной, разрисованной священными символами. Над огнём висел медный котелок продолговатой формы, какие изготовляются в Англии для продажи индейцам, а тарелки были сделаны из берёзовой и липовой коры. Ружьё и охотничий нож были изготовлены бледнолицыми, зато лук, стрелы, лыжи, том-том и футляр для ружья из кожи дикобраза сделал сам индеец своими собственными руками.

Индеец провёл Рольфа к себе в вигвам. Собака, почти ещё щенок, сердито заворчала, почувствовав ненавистный запах бледнолицего. Куонеб слегка ударил щенка по голове, что значило по-индейски: «успокойся, всё хорошо». Отвязав затем собаку, он вывел её из вигвама. «Возьми», — сказал индеец Рольфу, указывая на мешок, висевший на палке между двумя деревьями. Собака подозрительно повела носом в сторону мешка и заворчала; ей не позволили подходить к нему близко. Рольф попробовал подружиться с собакой, но безуспешно, и Куонеб сказал ему: «Оставь Ску́кума[2 - «Ску́кум» или «Ску́кум-Чек» значит на одном из индейских наречий «мутные воды».] в покое, он подружится с тобой сам, когда захочет… может и никогда».




Охотники вышли на открытую равнину. Здесь они выпустили енота из мешка. Собаку держали на верёвке до тех пор, пока енот, собравшись с духом, не пустился бежать. Тогда собаку спустили с привязи и она, громко лая, бросилась к еноту. Но енот так хватил её зубами, что она с визгом отскочила назад. Енот нёсся вперёд изо всех сил, а по следам его собака и охотники; собака снова схватила зверька и получила вторичный урок. Продолжая бежать, енот то увёртывался в сторону, то оборачивался назад, собираясь вступить в борьбу с собакой и добрался таким образом до леса, Здесь он вскочил на невысокое, но толстое дерево.

Охотники всячески старались раздразнить собаку, которая, наконец, с громким лаем попыталась вскарабкаться на дерево. На этот раз они ничего больше не требовали, и первый урок Скукума был окончен. Он понял свою обязанность гнаться за зверем, познакомился с его запахом и узнал, что еноты умеют лазить по деревьям.

Тогда Куонеб, вооружившись вилообразной палкой и верёвочной петлёй, сам взобрался на дерево. Ему удалось накинуть петлю на шею енота и, стащив его с дерева, усадить в мешок; он отнёс енота к вигваму и привязал там, чтобы потом дать собаке новые уроки, В следующие два-три урока он предполагал гнать енота к дереву, как и сегодня, но не поймать, а выпустить на свободу и дать ему уйти из виду, чтобы собака нашла его по следу и, выследив, загнала бы снова на дерево. Затем сбить его оттуда выстрелом и позволить собаке покончить с ним, а в награду устроить ей обед из мяса енота. Но планы Куонеба расстроились, так как енот в последнюю ночь перегрыз свои путы, и утром вместо пленника Куонеб нашёл только ошейник и цепь.

Рольф был очень взволнован всем, что видел в этот день. Охотничьи инстинкты ещё сильнее заговорили в нём. Никакой жестокости он не видел в том, что делал Куонеб; пострадала только собака, но она казалась совершенно счастливой и довольной. Всё это очень понравилось Рольфу, мальчик сразу почувствовал необыкновенную радость и заранее уже мечтал о настоящей охоте на енота, когда собака будет окончательно выдрессирована. Только что пережитый случай был так не похож на ту жалкую жизнь, которую он три часа назад оставил позади себя, что он стоял как зачарованный. Рольф ясно чувствовал запах енота, и глаза его горели и искрились. Он был так погружён в свои мысли, что не заметил приближения постороннего, привлечённого необычным шумом охоты. Зато собака сразу заметила его и громко залаяла. Охотники обернулись и увидели человека, стоявшего на горе.

По красному лицу и седым усам Рольф сразу узнал своего дядю.

— Вот ты где, негодный мальчишка! Так-то ты теряешь время… погоди, я тебя проучу!

Собака сидела на привязи, индеец казался безобидным, Рольф, видимо, струсил, и дядя окончательно расхрабрился. Он ездил перед этим на лошади в лес, и в руках у него была длинная плеть. Не прошло и минуты, как плеть, словно раскалённое железо, обвилась вокруг ног Рольфа. Мальчик громко вскрикнул и пустился бежать; дядя преследовал его по пятам, осыпая ударами. Индеец, предполагавший, что это отец Рольфа, удивился столь странному способу выражать свою любовь, но молчал, так как индейцы считают, что родители имеют право делать со своими детьми всё что угодно.




Рольфу удалось несколько раз увернуться от жестоких ударов, но тем не менее он был в конце концов загнан в угол между скалами. Ремень хватил его здесь прямо по лицу, оставив на нём красную полосу, как от ожога.

— Попался! — крикнул рассвирепевший пьяница.

Рольф обезумел от отчаяния. Он схватил два тяжёлых камня и бросил один из них в голову дяди. Микки вовремя уклонился от удара, но второй камень, пущенный ниже, попал ему в бедро. Микки заревел от боли. Рольф поднял ещё несколько камней и крикнул:

— Сделай ещё один шаг — и я убью тебя.

Красное лицо подёрнулось землистым оттенком, и Микки завопил в бессильном бешенстве, что Рольфа научил всему индеец. И седой пьянчуга, продолжая ругаться и вопить, захромал к своему нагружённому дровами возу.




V. Прощай, дядя Микки!


Рольф только теперь понял, что дядя его — трус. Но в то же время он знал, что поступил нехорошо, покинув ферму и оставив тётку без помощи, и решил вернуться домой, что бы его там ни ожидало.

Он совсем почти не оправдывался перед сварливой тёткой, встретившей его бранью. Он был бы даже разочарован, если бы не услыхал этой брани. Он привык, чтобы его бранили. Молча и без устали принялся он работать.

Микки вернулся домой поздно вечером. Он возил дрова в Хо́ртон и вот почему так неожиданно очутился около вигвама Куонеба. Побывав по пути в кабаке, он вернулся домой в таком беспомощном состоянии, что не мог произнести ни слова и только бормотал себе что-то под нос.

На следующий день в воздухе стало чувствоваться приближение грозы. Рольфу послышалось, будто дядя с проклятием сказал про себя: «неблагодарный негодяй… не стоит его держать». После этого дядя ничего больше не говорил и не трогал его; два дня не трогала его и тётка. На третью ночь Микки исчез куда-то, а на следующее утро вернулся с каким-то человеком. Они принесли с собой корзину с курами и запретили Рольфу подходить к конюшне. Всё утро он ни разу не подошёл к ней, но ему удалось заглянуть туда с верхушки сеновала, и он увидел там красивую лошадь. На следующий день конюшня оказалась открытой и пустой как всегда.

В эту ночь дядя и его приятель устроили попойку, собрав каких-то незнакомых Рольфу людей. Рольф ещё не спал и, прислушиваясь к разговору пьяной компании, говорившей какими-то намёками, стал кое о чём догадываться… «Ночная работа всегда прибыльнее дневной», — сказал дядя. Затем кто-то произнёс его имя, и он услыхал слова: «Пора идти наверх, расправиться с ним». Рольф понял, что пьяная компания, подговоренная старым негодяем, собирается его избить. Он услышал тяжёлые шаги на лестнице и затем слова: «Возьмите вот этот кнут!» Он знал, что ему грозит смертельная опасность, потому что пьяницы обезумели от водки.

Поспешно вскочил он с постели, запер дверь на замок и, свернув ковёр трубкой, положил его на кровать. Затем он взял своё платье, открыл окно и вылез. Голова его находилась ниже подоконника, а ноги упирались в стену. В таком положении он ждал, что будет дальше. До него ясно доносилось хриплое дыхание пьяниц, подымавшихся по лестнице… Кто-то дёрнул дверь за ручку… послышался смешанный говор, и дверь распахнулась. В комнату вошли два или три человека. Рольф не мог видеть их лиц, но чувствовал, что один из них его дядя. На свёрнутый ковёр посыпались такие удары кнутом и палками, которые могли переломать Рольфу все кости, будь он на месте ковра. Негодяи громко хохотали, словно дело шло о забаве. Рольфу стало не по себе.

Скользнув тихо на землю, он пустился бежать изо всех сил, чувствуя, что навсегда распростился с этим домом.

Но куда идти? Он невольно пошёл в сторону Риддинга, единственного знакомого ему места на земле. Но не прошёл он и мили, как остановился. Он услышал лай собаки в ближайшем лесу, который тянулся вдоль западной окраины Эземука.




Он свернул в ту сторону, откуда доносился лай. Увидев собаку, он крикнул три раза, и Куонеб ответил ему.

— Я навсегда развязался с ними, — сказал Рольф. — Он хотел убить меня сегодня. Найдётся для меня место в твоём вигваме денька на два?

— Да. Войди, — отвечал индеец.

В эту ночь Рольф впервые спал на открытом воздухе под защитой вигвама. Он спал долго и не знал, что творится на свете, пока Куонеб не сказал ему, что пора завтракать.







VI. Скукум признаёт Рольфа


Рольф думал, что Микки скоро найдёт его убежище и через несколько дней явится с полицейским, чтобы вернуть к себе беглеца. Но прошла неделя, и Куонеб, проходя через Мианос, узнал там, во-первых, что Рольфа видели, когда он шёл по направлению к Демплингскому пруду, и потому все думают, что он отправился в Риддинг, во-вторых, что Микки Киттеринг арестован по обвинению в краже лошади и будет, вероятно, приговорён к нескольким годам заключения в тюрьме, и, в-третьих, что жена Микки вернулась к своим родным и дом перешёл в чужие руки.

Двери его были заперты теперь для Рольфа, и с каждым днём становилось всё более и более ясным, что он навсегда останется у Куонеба. Как же было не радоваться Рольфу? Он избавился от жестоких тиранов, которые едва не искалечили его. Вдобавок осуществилось то, о чём он давно мечтал: он будет жить среди дикой природы. Он может теперь охотиться, а охоту он полюбил, ещё читая Робинзона Крузо. Трудно взлететь орлу со связанными крыльями, и только тогда он счастлив, когда чувствует себя свободным и, кинувшись с верхушки высокого утёса, несётся по воздуху, оседлав неукротимый горный ветер.




Воспоминание о роковом дне охоты на енота навсегда глубоко запечатлелось в душе Рольфа. Никогда потом не мог он слышать запах енота, чтобы не вспомнить об этом дне, который, несмотря на все неприятности, принёс ему освобождение.

Тяжёлые воспоминания о жизни на ферме скоро изгладились у Рольфа из памяти и сменились радостями новой жизни. Рольф увидел с самого начала, что индейцы не так выносливы, как о них говорят, и стараются избегать тяжёлой работы. Они стремятся к тому, чтобы сделать жизнь свою приятной, и более всего заботятся об удобствах ночлега. На второй же день своего прихода Рольф занялся под руководством Куонеба устройством постели. Вместе с ним приготовил он два брёвна в четыре дюйма толщины и три фута длины. На концах этих брёвен они сделали выемки и при помощи этих выемок скрепили их с двумя палками в шесть футов длины. Срезав затем семьдесят пять прямых ивовых прутьев, они при помощи ивовой коры сплели решётку в три фута ширины и шесть футов длины и наложили её на сделанную рамку; решётку они покрыли двумя одеялами, так что получилась мягкая, сухая и очень удобная постель. Каждая постель была снабжена, кроме того, суконным покрывалом, которое вместе с парусинной покрышкой вигвама служило превосходной защитой против всякой бури и непогоды. Спать и дышать чистым лесным воздухом было необыкновенно приятно.




«Травяной месяц», то есть апрель, прошёл, и наступил «Месяц песен», во время которого прилетели певчие птички. Рольф заметил, что многие из них любят петь по ночам. Не раз уж слышал он знакомый голос жаворонка, доносившийся с отдалённых окраин Эземука, и чириканье полевого воробья на верхушке кедра. Тишина ночи то и дело нарушалась жалобным криком козодоя, неумолчными воплями миллионов маленьких лягушат и странным звуком «пинт-пинт», раздававшимся высоко в небе. Куонеб объяснил, что «пинт-пинт» кричит большая болотная птица с распущенным в виде веера хвостом и длинным мягким клювом.

— Ты говоришь про вальдшнепа?

— Да, так её зовут бледнолицые, но мы зовём её пех-деш-ке-андже.

К концу месяца прилетели новые певцы и среди них соловей. В низких кустарниках вблизи равнин запели желтогрудые каменки. В лесу то и дело раздавался какой-то бурный, захватывающий напев, который, казалось, лился откуда-то сверху, с мерцающих на небе звёзд. Рольф прислушался к нему, сердце его трепетало, и к горлу подступали слёзы.

— Что это значит, Куонеб?

Индеец покачал головой, а когда пение кончилось, сказал:

— Это поёт какая-то таинственная птица… я никогда не видел её.

Наступила довольно продолжительная пауза, после которой Рольф сказал:

— Здесь нет хорошей охоты, Куонеб. Почему ты не хочешь отправиться в северные леса, где много красного зверя?

Индеец слегка покачал головой и, не желая отвечать, сказал:

— Укройся потеплее одеялом: сегодня ветер дует с моря.

Он замолчал и несколько минут стоял у огня, не спуская с него глаз. Рольф почувствовал вдруг что-то мокрое и холодное на своей руке. Это был нос Скукума. Собака признала бледнолицего мальчика своим другом.







VII. Воспоминания


Рано утром, когда только что пала роса, Куонеб, собираясь выйти из дому, подошёл к огню и согрел свой том-том, чтобы настроить его. Том-том испортился из-за сырой погоды, и Куонебу пришлось натянуть задние ремни. Когда ремни согрелись, том-том издал вдруг такой пронзительный звук, что Рольф невольно обернулся, желая узнать, в чём дело. И вдруг… «крах!» на том-томе лопнула кожа.

— Он старый, — сказал Куонеб. — Его уже не починишь. Я сделаю новый.

И Рольф увидал в это утро, как делают том-том. Куонеб срубил молодой орешник и отколол длинную щепку в три дюйма ширины и один дюйм толщины в середине, а к краям тоньше, выпуклую с одной стороны и плоскую с другой. Согнув её затем плоской стороной внутрь, он сделал обруч, который держал несколько времени в горячей воде над паром, после чего уменьшил его до пятнадцати дюймов в поперечнике и скрепил концы его ремнями, предварительно размягчёнными в воде.

Для покрышки том-тома употребляется обыкновенно оленья шкура, но у Куонеба её не было, и он вынул из амбара под скалой старую телячью шкуру. Он опустил её на целую ночь в пруд, чтобы она хорошенько вымокла, и на другой день смазал всю сторону, покрытую шерстью, смесью негашёной извести с водой. На следующее утро легко счистил шерсть, удалил все жирные частицы, сгладил кожу и, положив на неё обруч, вырезал правильный круг на пять дюймов шире обруча. По краям круга он продел ремень таким образом, чтобы его можно было захватить и натянуть, когда он будет наложен на обруч. Захватив ремень в четырёх местах круга, он стянул его так, что полосы его перекрещивались в самом центре, образовав восемь лучей в виде спиц в колесе. Он взял ещё один ремень, пропустил его через все спицы, то сверху, то снизу, по очереди, чтобы как можно туже натянуть кожу. Когда том-том высох, когда кожа на нём натянулась ещё сильнее и сделалась твёрже, он стал издавать при ударе почти металлический звук.




И Куонеб запел песню о том, как много лет тому назад народ его, Вабана́ки — «Люди утренней зари», отправился на запад, войной пролагая себе путь, и завоевал всю страну Большого Шетемука, известного у бледнолицых под названием Гудзона. И чем больше он пел, тем больше волновали душу его воспоминания. Индейцев называют молчаливыми. При посторонних они всегда молчаливы, сдержанны и робки, но между собой они очень общительны и любят поговорить. Рольф увидел, к удивлению своему, что молчаливый Куонеб бывает дома очень общителен и разговорчив, только надо уметь затронуть самые сокровенные струны его сердца.

Слушая сказание о Вабанаки, Рольф спросил:

— Всегда ли твой народ жил здесь?

И Куонеб мало-помалу рассказал ему всю историю.

Задолго ещё до того времени, когда явились бледнолицые, Сайневе завоевали и держали в своей власти всю землю от Квипухтекута до Шетемука. Затем пришли бледнолицые: голландцы из Манхаттана и англичане из Массачусета. Сначала они заключили в Сайневе союз, потом среди зимы собрали армию и, воспользовавшись перемирием и празднеством, по случаю которого всё племя собралось в укреплённом стенами городе Питуквепене, окружили своих союзников войсками и подожгли. Пламя выгнало из домов людей, которых убивали, как оленей, попавших в снежные сугробы.

— Там вот стояло селение отцов моих, — сказал индеец, указывая на ровное место в четверги мили от вигвама, расположенное у скалистого хребта на запад от Стрикленд-Плена. Там же стоял дом могущественного Эмеджероне; он был честен, он думал, что можно верить всем людям, и поверил бледнолицым. Та дорога, что идёт с севера, проложена мокасинами, и в том месте, где она сворачивает на Коскоб и Мианос, её залило кровью в ту ночь; весь снег, от той горы и до этой, был чёрен — так много на нём лежало трупов.

Сколько людей погибло? Тысяча, большей частью женщины и дети. Сколько было убито бледнолицых? Ни одного. Почему? Время было мирное, мы не ждали войны и были безоружны. Неприятель победил нас обманом.

Спасся один только храбрый Мэн-Мэйано, тот самый, который был против заключения союза с бледнолицыми. Бледнолицые называли его воинственным Сегемуром. Он не переставал вести войну с ними. Много-много скальпов собрал он. Никогда не боялся он встречи с несколькими противниками и всегда побеждал их. Чем дальше, тем отважнее становился он. «Один индейский Сегемур сильнее трёх бледнолицых», — говорил он с гордостью и доказывал это на деле. Однако настал несчастный день, когда ему не повезло. Он шёл, вооружённый только томагавком, и ему попались навстречу три война, одетых в кольчугу и вооружённых пистолетами. Он убил первого, ранил второго, но третий, капитан в стальном шлеме, отбежал на десять шагов в сторону и оттуда прострелил сердце бедного Мэна-Мэйано. Там, по ту сторону горы, на большой дороге, ведущей в Стамфорд, его схоронила овдовевшая жена. На реке, которая носит его имя, жил мой народ до тех пор, пока не умерли все, и остался только один мой отец.




Кос-Коб, так звали моего отца, принёс меня сюда, когда я был ребёнком, как и его приносил сюда когда-то дед, и показал мне место, где стоял наш город Питуквепен. Он занимал всю равнину, где идёт дорога, залитая когда-то кровью. Там, в болотистых лесах, палачи зарыли тела наших убитых воинов, там, у скалистого хребта за Эземуком, покоится истреблённое племя. Когда наступает «Месяц диких гусей», мы, индейцы, идём на тот холм; мы знаем, что там раньше всего появляемся голубоглазый цветок весны, я тоже всегда нахожу его там, и тогда мне кажется, что я слышу крики, которые в ту ночь раздавались в охваченном огнём селении… крики матерей и младенцев, которых избивали, словно кроликов.

И тогда я вспоминаю храброго Мэна-Мэйано. Дух его посещает меня, когда я сижу и пою песни моего народа… не воинственные песни, но песни печали. Я остался один на земле. Ещё немного, — и я уйду к ним, к моим предкам. Здесь я жил, здесь я умру.

Индеец кончил и погрузился в молчание.

В этот день он взял поздно вечером свой том-том, висевший на гвозде, поднялся на верхушку большого утёса и запел:
		Отец, мы блуждаем во тьме,



		Отец, мы ничего не понимаем



		И, блуждая во тьме, преклоняем голову.










VIII. Обычай четвероногих


Ночь спустилась над лесами Эземука. В вигваме Рольф и Куонеб сидели за ужином из свинины, бобов и чая[3 - Индейцы так же любят чай, как и белые.]. Вдруг со стороны долины послышалось странное тявканье «яп-юрр»; собака с сердитым ворчаньем сразу вскочила на ноги. Рольф вопросительно посмотрел на индейца. Куонеб сказал: «Лисица», и приказал собаке замолчать.

«Яп-юрр, яп-юрр» и потом «юрр, йоу» повторялись снова.




— Нельзя ли нам поймать её? — спросил пылкий молодой охотник.

Индеец покачал головой.

— Мех теперь плохой. И это самка с лисенятами у холма.

— Откуда ты знаешь? — удивлённо спросил Рольф.

— Я знаю, что это самка, потому что она говорит: «Яп-юрр».




Самцы говорят: «Яп-юрр» (в другой тональности).




Эта лисица живёт здесь с мужем и лисенятами. Лисицы хорошо знают свои охотничьи участки. Если бы другая лисица пришла охотиться на этот участок, она должна была бы выдержать за него бой. Это уж всегда так у диких зверей у каждого своё владение, и за него он всегда готов биться из последней силы с чужим зверем, с которым на всяком другом месте побоялся бы связываться. Один знает, что он прав, и это поддерживает его, другой знает, что он не прав, и это отнимает от него силу.

Таковы были взгляды индейца, выраженные, правда, гораздо менее связно, чем в нашей передаче. Они возбудили у Рольфа целую вереницу мыслей. Он вспомнил один очень подходящий случай.

Маленькому Скукуму попадало от большой собаки на ферме Хортона всякий раз, когда он заходил вместе со своим хозяином во двор фермера.

Собака Хортона была гораздо сильнее, чем Скукум. Но однажды Скукум зарыл в долине кость под кустом, а на следующий день появилась ненавистная собака Хортона. Скукум следил за нею издали со страхом и подозрением, пока не убедился, что враг пронюхал о запрятанной кости и пошёл её разыскивать. Тогда Скукум, воодушевлённый каким-то инстинктом, ринулся вперёд, ощетинившись, оскалив зубы, стал у места, где была зарыта кость, и сказал на обыкновенном собачьем языке: «Ты её не тронешь, покуда я жив».

И собака Хортона, привыкшая одерживать победы над маленьким жёлтым щенком, презрительно заворчала, взрыла задними ногами землю, обнюхала ближайший куст и, как ни в чём не бывало, удалилась. Собаку лишило храбрости сознание своей неправоты.

Продолжая разговор, Рольф спросил:

— Ты думаешь, они понимают, что красть дурно?

— Да, пока это касается их родичей Лисица всё, что может, стащит у птицы, у кролика, у белки, но в охотничьи владения другой лисицы не зайдёт. Она не подойдёт к гнезду другой лисицы и не тронет её детёнышей; если найдёт склад со съестными припасами, помеченный другой лисой, она решится тронуть его, разве только умирая с голоду.

— Как же они прячут свой корм и как метят своё место?

— Обыкновенно они закапывают корм под листьями в мягкую землю, а метка у них — запах их тела. Запах этот так силён, что каждая лисица его сразу узнает.




— А волки тоже устраивают склады?

— Да, волки, ягуары, хорьки, белки, голубые сайки, совы, вороны, мыши, все — у каждого свой способ.

— А если лисица найдёт склад волка, обкрадёт она его?

— Да, всегда: между волками и лисицами нет закона, они вечно воюют друг с другом. Закон есть только между лисицей и лисицей, между волком и волком.

— Это ведь, как у нас, правда? Мы говорим: «Не кради», а когда берём у индейцев их землю или у французов их корабли, мы говорим: «В отношении врага — это не воровство, это только ловкость».

Куонеб поднялся с места и подбросил дров в огонь, потом вышел и поправил дымовой клапан у вигвама, так как ветер переменился. Ещё несколько раз повторилось высокое, пронзительное «яп-юрр». Потом послышались более низкие ноты, и они догадались, что к лагерю подходила лисица-самец, ища корм.




IX. Чем лук лучше ружья


К числу наиболее известных наших заблуждений об индейцах принадлежит также убеждение, будто у них одни только женщины исполняют всякую работу. На обязанности женщин лежит действительно вся домашняя работа, зато мужчины делают всё, что не под силу женщине. Они подвергаются всевозможным опасностям на охоте, плавают в пирогах, перевозят и переносят тяжести, изготовляют лыжи, луки и стрелы.

Каждый воин сам делает себе лук и стрелы, но если, как это часто случается, один из них оказывается более искусным в приготовлении оружия, все его соседи начинают заказывать луки ему.

Преимущества лука перед ружьём заключаются в том, что лук действует без всякого шума, стоит недорого и все части его могут быть приготовлены в любом месте. Ружья во времена Куонеба изготовлялись старинным способом, мало походили на нынешние, и между ними и луком было немного разницы. Лук и стрелы, сделанные Куонебом, славились среди индейцев, да и сам он был первоклассным стрелком. Он целился в десять ракушек на расстоянии десяти шагов и все их сбивал десятью выстрелами. Вот почему охотился он большей частью при помощи лука; ружьём он пользовался только во время пролёта диких голубей и уток, и ему достаточно было одного заряда дроби, чтобы сбить десяток птиц.

Но кто желает выучиться хорошо стрелять, тот должен часто упражняться. Когда Рольф увидел, то Куонеб почти ежедневно занимается стрельбой, он захотел также принять участие в этом спорте.




После нескольких попыток Рольф увидел, что лук Куонеба ему не под силу. Тогда Куонеб решил, что необходимо приготовить для него новое оружие.

Из сухой пещеры под скалой он вытащил обрубок кедрового дерева. Некоторые для изготовления лука пользуются орешником; он не так легко ломается и более упруг, но не даёт стреле такой скорости, как кедровый лук. Лук из кедра гонит стрелу гораздо дальше, и она с такой невероятной быстротой отскакивает от верёвки, что это почти незаметно для глаз. Зато кедровый лук требует такого же осторожного обращения, как самый тонкий механизм. Натяните его слишком сильно — и он сломается; натяните его без стрелы — и он разорвёт верёвку; поскребите его чем-нибудь — и он расколется; мокрый он будет никуда не годен; если его положить на землю, он слабеет. Если же вы будете беречь его, он станет служить вам как преданный слуга, и опытный охотник всегда предпочтёт кедровый лук ореховому.




Стрелок берёт обыкновенно ту часть дерева, где красная древесина соединяется с белой за́болонью[4 - Сердцевина.]. Кусок кедра, длиной от подбородка Рольфа до земли, Куонеб строгал до тех пор, пока он не сделался плоским с белой стороны и круглым с красной. Начиная с середины, по направлению к концам он суживался. В середине ширина и толщина его равнялась одному дюйму. А у концов ширина его равнялась трём четвертям, а толщина пяти восьмым дюйма. Причём красный слой везде был равен белому.

Тетива была сделана из сухожилий коровы. Тетивой этой Куонеб соединил оба конца лука. Когда он натянул его (плоской, то есть белой, стороной к себе), оказалось, что одна сторона его гнётся лучше, чем другая, и Куонеб принялся строгать более тугую сторону, пока обе не сравнялись.

Стрелы Куонеба отлично подходили к этому луку, но Рольфу необходимо было иметь и свой собственный запас стрел. В выборе материала не было недостатка. В прежние времена индейцы делали стрелы из длинных прямых сучьев кустарника. Но Куонеб, имевший в своём распоряжении топор, придумал кое-что получше. Он расколол на щепки чурбан ясеня в двадцать пять дюймов в поперечнике и выстрогал каждую щепку до одной четверти дюйма толщины, сделав её круглой, гладкой и прямой. На одном конце получившейся палочки он сделал зарубку, прикрепив к ней три гусиных пера. Стрелы были трёх родов. Все они были одинаковы по форме и украшению из перьев, по отличались своими наконечниками. Стрелы для стрельбы в цель имели наконечники острые и для большей твёрдости обожжённые на костре. Обыкновенные стрелы для охоты делались с зазубренными стальными наконечниками. Наконечники эти покупались готовыми. Такими стрелами охотились за мускусными крысами, утками и красным зверем. Стрелы для птиц имели широкие, круглые деревянные наконечники. Они предназначались для перепёлок, куропаток, кроликов и белок, а также употреблялись для наказания чужих собак, когда они находились на таком расстоянии, что их нельзя было ударить палкой.

«Стрелы готовы, — подумал Рольф, — остаётся дать им окончательную отделку». Заднюю часть каждой стрелы, украшенную перьями, Куонеб окрасил ярко-красным цветом. Сделано это было не для украшения и не для указания, кому принадлежит лук, а для того, чтобы стрелу легче было найти. Ярко-красный цвет в соединении с белыми перьями предохраняет стрелу от потери. Неокрашенную стрелу трудно заметить среди листвы кустарников, зато яркоокрашенная бросается в глаза на расстоянии 100 шагов.

Лук и стрелы держат обыкновенно в таком месте, где нет сырости. Каждый охотник запасается для своего лука футляром из оленьей кожи; а если кожи нет, то для стрел делается колчан из берёзовой коры, скреплённой сосновыми корнями, а для лука — длинный чехол из просмолённой парусины.




Наконец, началось обучение стрельбе. Прежде всего надо уметь наложить стрелу и натянуть тетиву тремя пальцами. Большой палец и мизинец не принимают в натягивании тетивы никакого участия. Мишенью служит обыкновенно мешок с сеном, поставленный на расстоянии двадцати футов. Когда стрелок научится попадать в мешок каждый раз, его постепенно переставляют всё дальше, до расстояния 40 шагов. Рольф не мог, конечно, никогда научиться стрелять так хорошо, как Куонеб, который начал практиковаться в стрельбе с самого раннего детства.

Индейцы признают отличным стрелком лишь того, кто может выдержать в стрельбе три испытания.

Первое испытание — в меткости.

Стрелок хорош, если он может попасть в трёхдюймовый значок десять раз подряд на расстоянии десяти шагов.

Второе — в скорости.

Может ли стрелок выпустить сразу пять стрел одну за другой. Если может — хорошо. Если шесть стрел — очень хорошо. Семь — превосходно, высшим пределом совершенства считается восемь.

Третье испытание — в силе.

Может ли стрелок так сильно натянуть лук, что стрела пролетит 250 шагов или пронзит оленя на расстоянии десяти шагов.

Рассказывают, что один индеец из племени Сиу одной стрелой пронзил трёх антилоп. Ему ничего не стоило пронзить насквозь бизона. Один индейский вождь пронзил насквозь одной стрелой бизона и бежавшего рядом телёнка.

Когда стрелок пройдёт эти три испытания, он может всегда, когда захочет, убить куропатку или белку, может сбить пять-шесть птиц из летящей мимо стаи, может убить оленя на расстоянии двадцати пяти шагов и не будет никогда голодать, если в лесу есть хоть какая-нибудь дичь.

Рольф сейчас же решил попытать счастья на настоящей охоте, но он наделал много промахов и много сломал и растерял стрел, прежде чем ему удалось принести домой рыжую белку. Это научило его ценить искусство тех, которые могли прокормить себя при помощи лука. Он понял, что настоящий охотник только тот, кто может отправиться один в дремучий лес не захватив с собой никакого оружия, кроме лука и стрел, и, пройдя пешком двести пятьдесят миль, ни разу не испытывать голода.







Х. Задуманный Рольфом план приносит хорошие результаты


Человек, который сделал вам зло, никогда не простит вам этого. Но человек, оказавший вам помощь в тяжёлую минуту вашей жизни, навсегда останется вам благодарным. Ничто не может так сильно привязать вас к человеку, как сознание того, что именно вы оказали ему помощь.

Куонеб помог Рольфу, и поэтому Рольф нравился ему гораздо больше, чем все его соседи, которых он знал в течение многих лет; он готов был даже полюбить его. Встреча их произошла случайно, а между тем они скоро поняли, что между ними должна завязаться дружба. Рольф был ещё почти ребёнком и мало думал о будущем; Куонеб тоже был почти ребёнок, большинство индейцев — взрослые дети.

Было, однако, одно обстоятельство, о котором Рольф не мог не подумать: ему было совестно жить за счёт Куонеба, не помогая ему добывать средства к существованию. Куонеб жил частью охотой и рыбной ловлей, частью плетением корзин. Рольф, который работал только на ферме, не умел ни охотиться, ни плести корзин. Решив прожить всё лето у Куонеба, он прямо, сказал ему:

— Позволь мне остаться у тебя на два месяца. За это время я найду себе работу где-нибудь у соседей.

Куонеб ничего не ответил ему, но глаза их встретились, и мальчик понял, что он согласен.

Рольф в тот же день отправился на ферму Обадии Тимпани и предложил полоть кукурузу и косить траву. Какой фермер не бывает рад, когда во время посева или жатвы к нему является работник? Вопрос был только в том, что умеет делать Рольф и какую плату он желает получить? В первый же день Рольф показал себя отличным работником. Фермер стал платить ему два доллара в неделю — один доллар деньгами, а другой продуктами. В конце недели Рольф принёс домой мешок овсяной крупы, мешок маиса, четверик картофеля, меру яблок и один серебряный доллар. Этот доллар он истратил на чай и сахар. Они были обеспечены пищей на целый месяц, и Рольф со спокойной совестью мог оставаться в вигваме.

В соседнем городке Мианосе сразу стало известно, что у индейца поселился белый мальчик и что мальчик этот Рольф. По этому поводу высказывались самые разные мнения. Некоторые настаивали даже на том, что мальчика нужно отнять у индейца, но Хо́ртон, владелец земли, на которой жил Куонеб, решил не вмешиваться в это дело.

Китчура Пек, старая дева, находила, напротив, что Рольфа нужно разлучить с дикарём. Она считала оскорблением всего святого пребывание христианина у безбожного язычника. Она печалилась об этом так же, как печалилась о существовании язычников в Центральной Африке, где нет ни воскресных школ, ни церквей, и где все ходят голые. Но ей не удалось уговорить ни Парсона Пека, ни старшину Кноппа принять участие в спасении мальчика, бог ничего не ответил ей на её молитвы, и она решилась на смелый поступок. После нескольких бессонных ночей, проведённых в молитвах, Китчура Пек отправилась с библией к вигваму язычника.

Она вышла в прекрасное, июньское утро с чисто-начисто протёртыми очками, собираясь прочесть дикарю избранные места из библии.




Выходя из Мианоса, она была переполнена жаждой спасать грешные души, но жажда эта несколько охладела, когда она добралась до Оркадской дороги. Леса казались ей пустынными и дикими, и она начинала уже подумывать о том, действительно ли спасение грешных душ — женское дело? Но вот она увидела пруд… Насколько спокойнее было сидеть в Мианосе!.. Где же вигвам индейца? Ей хотелось заплакать, хотелось вернуться домой, но сознание долга заставило её пройти шагов пятьдесят вдоль пруда. Здесь она очутилась у непроходимой скалы, которая как бы сказала ей «Стой!». Ей оставалось или вернуться назад, или вскарабкаться на скалу. И она решила залезть на скалу. После долгого, утомительного подъёма она очутилась на верхушке огромного утёса, откуда открывался вид на Мианос и море.

Велика была её радость, когда она увидела вдали свой дом, но радость эта прошла моментально, как только она сделала ужасное открытие, что стоит как раз над вигвамом индейца. Обитатели этого вигвама показались ей страшными дикарями, и она была рада, что они не заметили её. Она отступила назад, но затем, придя несколько в себя, заглянула вниз и увидела, что на огне что-то жарится — «крошечная человеческая ручка с пятью пальцами», — рассказывала она потом… Людоеды! Ужас охватил её… В вигваме живут людоеды! Только бы добраться благополучно домой! А как же библия? Грешно нести её обратно! И она положила книгу в расселину скалы, прикрыла камнем, чтобы ветер не разорвал её листов, и пустилась бегом со страшного места.

Вечером, после ужина, состоявшего из кукурузы и жареного енота, индеец поднялся на утёс. Книга сразу бросилась ему в глаза, и он подумал, что кто-нибудь нарочно спрятал её здесь. Спрятанная вещь священна для индейца. Он не тронул книги, но потом спросил у Рольфа:

— Это твоя?

— Нет.

Хозяин книги, разумеется, вернётся за ней, а потому Куонеб не тронул книги. Там пролежала она несколько месяцев подряд, пока не наступили зимние вьюги, которые сорвали переплёт и разметали листы. Народная молва, когда об этом стало известно, переименовала скалу. Название это до сих пор осталось за ней. Она называется «Скала Библии, под которой жил Куонеб, сын Кос-Коба».




XI. Гроза и добывание огня


Когда Рольф в первый раз увидел вигвам, он удивился, что Куонеб не устроил его где-нибудь вблизи озера. Но вскоре он узнал, что вигвам надо строить там, где утром бывает солнце, после обеда тень, и где местность защищена от северных и западных ветров.

В необходимости утреннего солнца и послеобеденной тени он убеждался каждый день, но прошло две недели, прежде чем он понял значение защиты от ветров.

В этот день утром сияло солнце, но оно скоро скрылось за тяжёлыми тучами. В воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка, и чем дальше, тем становилось жарче и удушливее. Куонеб ждал грозы, и она налетела с неожиданной силой. Подул неистовый северо-западный ветер, который снёс бы вигвам, если бы не защита утёса; до вигвама доносился только лёгкий ветерок. Два сросшихся дерева в пятидесяти шагах от вигвама так сильно бились одно о другое во время грозы, что от них отскакивали тонкие дымящиеся кусочки коры, которые легко могли бы воспламениться, не будь такого сильного дождя. То и дело раздавались оглушительные и продолжительные раскаты грома, а дождь лил потоками. Целый водопад хлынул вдруг через край утёса, залив всё внутри вигвама, за исключением постелей, которые возвышались на четыре дюйма над землёй. Лёжа на них, они ждали терпеливо конца бури, свирепствовавшей в течение двух часов. Мало-помалу, однако, дождь стал падать отдельными каплями, ветер утих, раскаты грома замерли где-то вдали, и между разорванными облаками показались голубые просветы… Вся природа кругом стала спокойной и довольной, но невообразимо мокрой. Огонь внутри вигвама погас, и почти всё топливо отсырело. Куонеб достал из пещеры в скале обломок сухого кедра и взял трутницу вместе, с огнивом и кресалом. Но, увы! Оказалось, что трут отсырел и никуда не годится.




В то время спички не были ещё изобретены, и все пользовались огнивом и кресалом для добывания огня. Для огнива нужен был трут. «Дело безнадёжное, — подумал Рольф, — огня не добыть».

— Нана-Боджу долго танцевал, — сказал индеец. — Ты видел, как он пробовал зажечь огонь, заставляя деревья биться одно о другое? Он научил наших отцов делать то же самое, и мы добываем огонь тем же способом, когда у нас под рукой нет выдумок бледнолицых.

Куонеб взял две кедровые щепки — одну толщиной в три четверти дюйма и длиной в восемнадцать дюймов, круглую и заострённую с обоих концов, а другую в пять восьмых дюйма толщины, плоскую. В плоской он сделал выемку и на конце её небольшую ямочку. Смастерив лук из крепкой изогнутой палки, он скрепил концы его ремнём из оленьей кожи, затем отрезал небольшой кусочек от соснового сука и кончиком ножа сделал в нём углубление. Но прежде, чем добывать огонь, надо было собрать топливо, сложить его и приготовить что-нибудь вместо трута. Куонеб взял кедровых стружек и кедровой коры и скатал всё это в один двухдюймовый шарик, который мог прекрасно заменить собою трут. Всё было готово. Тогда Куонеб взял лук и ремнём его два раза обернул длинную круглую палку; один заострённый конец этой палки он воткнул в ямочку, сделанную в плоском куске кедра, а на другой конец её вверху надел сосновый сучок. Держа одной рукой лук, он при помощи ремня стал вращать палку взад и вперёд медленно, не останавливаясь до тех пор, пока в ямочке под ней не показался дым. Тогда он завертел палку ещё скорее; дым усилился, и выемка наполнилась мелким деревянным порошком. Куонеб растёр руками порошок, и он заискрился. Тогда индеец приложил к нему кедровый трут и раздувал его, пока тот не загорелся и не осветил вигвам.




Вся эта работа заняла не более минуты. Способ этот известен индейцам с древних времён: Рольф слышал рассказы об этом способе добывания огня и считал его чем-то вроде сказки. Он думал, что на добывание огня трением требуется час или два, а тут прошла всего одна минута, и достаточно было несколько умелых, ловких поворотов руки.

Он скоро и сам научился добывать огонь таким способом, — а впоследствии, как ни странно, научил этому способу других индейцев, которые забыли о нём и умели добывать огонь только при помощи огнива, изобретённого бледнолицыми.

Когда они шли в этот день по лесу, Рольф увидел три дерева, расколотые молнией во время грозы; все три оказались дубами. И Рольф припомнил, что все деревья, которые он видел расколотыми молнией, всегда оказывались дубами.

— Так ли это, Куонеб? — спросил он.

— Нет, молния раскалывает и другие деревья; правда, она чаще всего поражает дуб, но также сосну, ель, липу и много других деревьев. Два только дерева никогда не видел я, чтобы раскалывала молния: берёзу и бальзамическую сосну.

— Почему?

— Мой отец говорил мне, когда я был ещё маленьким мальчиком, что молния не трогает их потому, что они греют и укрывают Деву-Звезду, сестру Птицы-Грома.

— Я никогда не слышал об этом. Расскажи мне.

— Не сейчас… когда-нибудь после.




XII. Охота на сурков


Маисовая крупа и картофель, чай и яблоки, если есть их три раза в день, теряют в конце концов свою прелесть. Даже рыба не может в достаточной мере удовлетворить тех, кто любит мясную пищу. Вот почему Куонеб и Рольф решили отправиться на охоту. Время крупной дичи на Эземуке миновало, зато здесь было много мелких зверей и больше всего сурков, которых ненавидели все фермеры. И есть за что. Норы их постоянно грозят опасностью лошадиным ногам. Да и не только лошадиные ноги, но и затылки всадников не раз уже страдали оттого, что лошадь нечаянно попадала в одну из этих опасных ловушек. Кроме того, сурок опустошает обработанные поля вокруг своей норы. Все фермеры единогласно утверждают, что сурки — настоящая язва.

Как ни раздражаются земледельцы на индейцев за то, что индейцы охотятся на перепёлок, они во благодарны им за истребление сурков. Индейцы считают сурка отличной дичью и утверждают, что у него очень вкусное мясо.

Рольф пришёл в восторг, когда Куонеб взял лук и стрелы и сказал, что они сейчас отправятся на охоту.




Все поля кругом были заселены сурками, и охотники осторожно переходили с одного на другое, внимательно всматриваясь в пространство, не покажутся ли где тёмно-бурые пятнышки. И вот, наконец, среди клевера увидели они одного большого сурка и двух поменьше. Большой становился время от времена на задние лапки и зорко осматривался, нет ли где по опасности. Луг был открытый и только позади того места, где находилась, по всей вероятности, нора, тянулся горный кряж холмов. Куонеб подумал, что ему оттуда удобнее будет подойти к добыче.

Он сказал Рольфу, чтобы тот спрятался, и научил его тем знакам, которые употребляют индейцы, для переговоров между собой во время охоты. Первый знак — «вперёд» (кивок головой), второй — «стоп» (поднять руку ладонью вперёд), протянутый вперёд указательный палец — «на лугу», опущенный вниз — «в нору». Рольф должен был не двигаться с места, пока Куонеб не сделает ему вопросительного знака (махнёт рукой ладонью вперёд, растопырив пальцы) и только тогда знаками показать Куонебу, где находится сурок.

Куонеб вернулся в лес, чтобы осторожно, под прикрытием скал, пройти кругом к другому склону кряжа. Плотно прижавшись грудью к земле, полз он по клеверу. Несмотря на то, что клевер был не выше фута, индейца можно было заметить только сверху.

Так добрался он до низкого холмика позади сурковых нор, не замеченный зверьками. Но тут он встретился с неожиданным затруднением: он не видел отсюда ни одного сурка. Они находились вне прицела, а если он спугнёт их — они бросятся к своему жилищу и скроются в норе. Но индеец не волновался. Подняв руку, он сделал вопросительный знак, и Рольф ответил ему: «Всё в порядке… сурки здесь!» (рука ладонью вниз с вытянутым указательным пальцем). Куонеб подождал несколько секунд, сделал тот же знак и получил тот же ответ.

Куонеб знал, что движение руки стоящего вдали человека обратит на себя внимание старого сурка и он сядет на задние лапки, чтобы посмотреть в чём дело; если же это движение повторить ещё раз, то он, хотя и без особенной тревоги и поспешности, всё же двинется к своей норе и прикажет детям следовать за собой.

Охотнику пришлось ждать недолго. Раздался пронзительный свист и сурчиха, покачиваясь из стороны в сторону, пустилась рысью к норе, озираясь кругом и на бегу продолжая щипать клевер. По пятам за нею следовали два её жирных детёныша. Добравшись до норы, сурчиха несколько успокоилась, и семья снова принялась за еду, не отходя уже от норы. Куонеб взял лук, наложил птичью стрелу и приготовил ещё две. Слегка приподнявшись, он натянул лук. Ззз! Стрела попала одному детёнышу в нос и опрокинула его на спину. Второй подпрыгнул от удивления и стал на задние лапки. То же сделала и мать… Ззз! Засвистела вторая стрела и попала в другого детёныша. С быстротой стрелы скрылась сурчиха в своём безопасном убежище под землёй. Куонеб знал, что она не заметила его и скоро выйдет оттуда обратно. Он терпеливо ждал. И вот из отверстия норки выглянула серовато-бурая мордочка старой пожирательницы клевера. Но индеец не мог попасть, целясь в одну только морду, а сурчиха, по-видимому, не имела никакого желания выйти из норы.

Индеец ждал довольно долго и решил, наконец, прибегнуть к старой уловке. Он тихонько принялся насвистывать какую-то песню. Потому ли, что самка думала, что это свистит кто-нибудь из её соплеменников, или ей просто-напросто понравились эти звуки, но она поступила, как поступают и все её родственники в таком случае: медленно выползала она из норы, пока не выползла до половины, затем остановилась, озираясь.

Куонеб поспешил воспользоваться этим случаем. Он взял стрелу с зазубренным наконечником и прицелился сурчихе в спину. Ззз! Стрела поразила сурчиху, убив её наповал.

Куонеб встал и сделал знак Рольфу. Рольф бегом поспешил к нему. Три жирных сурка — это был запас свежего мяса на целую неделю. Кто не пробовал мяса молодого жирного сурка, тот не может себе и представить, насколько вкусным и нежным должно оно казаться, поджаренное с картофелем, молодому голодному охотнику.




XIII. Битва с водяным демоном


Однажды утром, когда они вдвоём шли по берегу озера, Куонеб указал Рольфу на воду. Там плавало что-то вроде небольшого круглого листа с двумя блёстками на некотором расстоянии одна от другой. На два фута дальше Рольф увидел ещё больший лист и догадался, что первый лист это голова с глазами, а второй — щит большой злобной черепахи. Не прошло и минуты, как она скрылась из виду. Рольф видел в своей жизни много черепах, но такой огромной ещё никогда не встречал.

— Это Босикадо. Я знаю его, и он знает меня, — сказал краснокожий. — Между нами давно уже идёт война; наступит день, когда мы покончим с ним. Три года тому назад увидел я его в первый раз. Я убил утку; она осталась на воде. Не успел я ещё добраться до неё, как кто-то потянул её вниз. Босикадо любит уток. Я много раз пытался поймать его на крючок, но всегда мне попадались только маленькие черепахи. Они были очень вкусные. Босикадо трижды проглатывал мой крючок, но всякий раз, когда я хотел втащить его в лодку, он обрывал самые крепкие верёвки и уходил прочь. Его когти разодрали дно моей пироги. Босикадо похож на подводного злого духа, и я испугался его.

Отец учил меня, что есть только одна вещь на свете, которой человек должен стыдиться, — это страх. Я сказал себе тогда же, что никогда не допущу, чтобы страх овладел мною. Я жду битвы с Босикадо. Он мой враг. Он испугал меня, и я хочу, испугать его. Три года наблюдаем мы друг за другом. Три года подряд уносит он моих уток и крадёт мои удочки, сети и западни, которые я ставлю для мускусной крысы. Но он редко попадается мне на глаза.

До Скукума у меня была маленькая собака Найнде. Хорошая была собака, Она выслеживала енотов, ловила кроликов и даже уток, несмотря на свой маленький рост. Я убил однажды утку; она упала в озеро; я позвал Найнде. Она прыгнула в воду и проплыла к утке. Тогда утка, которую я считал мёртвою, поднялась вверх и улетела; я крикнул Найнде. Она поплыла ко мне. Добравшись до глубокого места, она вдруг завыла и забарахталась. Затем она громко залаяла, словно звала меня. Я прыгнул в пирогу и поплыл к ней; но тут моя маленькая Найнде пошла ко дну. Я знал, что это Босикадо. Я долго шарил длинной палкой по дну и ничего не нашёл, а дней через пять увидел лапу Найнде… она плыла вниз по реке. Наступит день, когда я растерзаю этого Босикадо.

Я встретил его однажды на берегу. Он, словно камень, скатился в воду. Перед тем как нырнуть, он взглянул на меня, и мы посмотрели друг другу в глаза… Я понял тогда, что это Манито, злой дух. Отец мой говорил: «Если Манито беспокоит тебя, убей его!»

Как-то, когда я плыл за уткой, он схватил меня за палец на ноге, но я успел выбраться на мелкое место и спасся от него. Я воткнул ему гарпун в спину, но гарпун не был настолько крепок, чтобы удержать его. Однажды он схватил Скукума за хвост, но волосы выскользнули у него изо рта. С тех пор собака не идёт в воду.




Два раза видел я его, как сегодня, и мог бы убить из ружья, но я хочу бороться с ним один на один. Много раз садился я на берег и пел ему «Песнь труса», звал его бороться со мной на мелком месте, где мы будем равны с ним. Он не слушает меня… не приходит.

Он, знаю я хорошо, наслал на меня болезнь прошлую зиму… вот и теперь чувствую я на себе его волшебную силу. Но победа будет за мной, и мы встретимся с ним когда-нибудь. Он снова испугал меня. Но я испугаю; его ещё больше. Я хочу встретиться с ним в воде.

Прошло, однако, несколько дней, прежде чем Куонеб снова увидел Босикадо. Рольф отправился за водой к ключу, который находился в десяти футах от берега озера. За это время он приобрёл привычку охотника ходить бесшумно, осторожно и внимательно осматриваться, прежде чем удалиться от жилья. На тинистой отмели мелководной бухты, в каких-нибудь пятидесяти шагах от себя, увидел он серовато-зелёный камень, который оказался огромной черепахой, гревшейся на солнце. Чем больше смотрел он на неё и сравнивал с окружающими предметами, тем чудовищнее казалась она ему. Стараясь не шуметь, поспешил он к Куонебу.

— Греется на солнце… Босикадо… там, на отмели.

Индеец мгновенно вскочил на ноги, взял томагавк и крепкую верёвку. Рольф протянул руку за ружьём, но Куонеб отрицательно покачал головой. Вдвоём отправились они к озеру. Да! Оно было там, это огромное чудовище с выпученными глазами, оно лежало словно грязное бревно. Отмель позади него не имела никакого прикрытия. Приблизиться к чудовищу не было никакой возможности: ему ничего не стоило скрыться в воде… Куонеб не хотел пользоваться ружьём. Он чувствовал, что должен бороться с чудовищем лицом к лицу. Он быстро составил план: привязав к поясу томагавк и свёрнутую в кольцо верёвку, он неслышно скользнул в озеро, намереваясь подкрасться к чудовищу со стороны воды. Это было удобнее всего: во-первых, всё внимание черепахи было направлено к берегу, а во-вторых, в озере находились густые заросли камыша, под прикрытием которых легче было подкрасться к чудовищу.

Рольф по желанию Куонеба отправился в лес и там осторожно пробрался к такому месту, откуда он на расстоянии двадцати шагов мог наблюдать за черепахой.




Сердце мальчика сильно билось, когда он следил за отважным пловцом и свирепым пресмыкающимся. Не могло быть ни малейшего сомнения в том, что чудовище весило фунтов сто. Это был большой и свирепый зверь. Несмотря на то, что челюсти у него были беззубые, они были вооружены острыми, режущими зазубринами, которые могли дробить кости. Щит делал его неуязвимым для хищных птиц и зверей. Черепаха лежала на отмели, похожая на бревно; длинный хвост её, как у аллигатора, был вытянут во всю длину, а змеевидная голова и крошечные глазки были внимательно устремлены в землю. Широкий щит черепахи зарос зелёным мхом; к вывороченным наружу подмышкам её присосались пиявки, которых с ожесточением клевали две маленькие птички, что доставляло, по-видимому, большое удовольствие чудовищу. У него были огромные лапы и когти, крохотные красные глазки. При взгляде на эти глазки по телу невольно пробегала нервная дрожь.

Держась под водой таким образом, что его почти не было видно, индеец медленно приближался к камышу. Он остановился, как только почувствовал под собою дно, взял в одну руку верёвку, а в другую томагавк и нырнул. На поверхности воды он показался в десяти шагах от врага. Там вода была ему до пояса.

Не прошло и минуты, как пресмыкающееся скользнуло в воду и скрылось из виду, ловко увернувшись от верёвочной петли. Куонеб присел низко в воде и схватил чудовище за хвост в то время, когда оно плыло мимо него. Могучий хвост в одно мгновение повернулся боком, и острые шипы его со страшной силой врезались в руку индейца. Надо было иметь нечеловеческую стойкость, чтобы удержать эту острую, как нож, толстую палку. Индеец выронил томагавк и схватил верёвку, собираясь накинуть петлю на голову черепахи. Но чудовище быстро уклонилось в сторону, и петля, скользнув по щиту, захватила не шею, а огромную лапу. Индеец быстро затянул её. Теперь он был связан со своим врагом. Единственное оружие его лежало на дне, а вода кругом сделалась совершенно мутной от поднявшейся снизу грязи. Индеец всё же нырнул в воду, надеясь найти свой томагавк. Черепаха в ту же минуту дёрнулась вдруг в сторону; раненая рука индейца освободилась, но сам он не устоял на ногах. Тогда черепаха, чувствуя, что её лапу что-то держит, бросилась на своего врага с открытым ртом и оскаленными челюстями.

У неё была та же привычка, что и у бульдога: раз она схватила какой-нибудь предмет, она сжимала его челюстями до тех пор, пока не раздавливала. В мутной воде она не могла ясно рассмотреть предметов, но тем не менее, наткнувшись на левую руку врага, схватила её со всей силой безумного бешенства и отчаяния. В эту самую минуту Куонеб нашёл свой томагавк. Поспешно поднялся он на ноги, вытащив за собой черепаху, повисшую на его руке, и изо всей силы размахнулся томагавком, который глубоко врезался в щит чудовища, в самую спину. Результат был плачевный — индеец лишился единственного оружия, так как не мог вытащить своего томагавка из спины чудовища, несмотря, на все усилия.

Рольф бросился в воду на помощь, но Куонеб крикнул ему:

— Нет… назад!.. Я справлюсь один.

Челюсти чудовища продолжали держать его руку, как в тисках, а когти передних лап двигались взад и вперёд, — разрывая одежду индейца. В воде кругом замелькали длинные кровавые струйки.

Напрасно старался индеец пробраться к мелководному месту. Он ещё раз попробовал дёрнуть томагавк тот слегка двинулся с места он дёрнул ещё раз, ещё и вытащил его. Он взмахнул им раза два-три, и змеиная голова отделилась от туловища. Туловище зашевелило лапами, забило по воде аллигаторским хвостом и двинулось назад. Голова же, судорожно моргая потускневшими красными глазами и обливаясь кровью, продолжала висеть на руке. Индеец двинулся к отмели, размотал верёвку, державшую лапу чудовища, и привязал её к дереву. Затем он взял нож и попытался надрезать мускулы челюстей, врезавшихся в его руку. Но мускулы были защищены крепкими костями, он же не мог размахнуться как следует и нанести настоящий удар, чтобы окончательно парализовать их. Тогда он изо всей силы стал давить голову и дёргать до тех пор, пока судорожное движение мускулов не раскрыло пасть и окровавленная голова не упала на землю. Пасть раскрылась ещё раз. Куонеб сунул в пасть палку; крепкие челюсти схватились за неё и замерли навсегда.

Больше часу ещё шевелилось безголовое туловище, словно пытаясь ползти к озеру. Друзья могли теперь свободно рассмотреть врага. Они были удивлены не столько величиной его, сколько весом. Несмотря на то, что черепаха была не длиннее четырёх футов, она была так тяжела, что Рольф не мог приподнять её. Куонеб получил несколько порядочных царапин, но не серьёзных, за исключением той глубокой раны, которая была сделана на руке челюстями. Предшествуемые Скукумом, который с громким лаем бежал впереди, понесли они тело черепахи к лагерю; страшную голову всё ещё не выпускавшую палки, украсили перьями и воткнули на шест возле вигвама. Индеец влез на утёс и запел песню:
		Босикадо, мой враг, был могуч и силён!



		Не страшась, я к нему в его царство пришёл.



		Испугался могучий и был побеждён.














XIV. Хортон появляется на скале


Лето на Эземуке было в полном разгаре. Дрозд пел уже не так часто, пришла пора кончать ему свои песни; в густых зарослях кедров собиралось каждый вечер множество молодых реполовов, которые неумолчно болтали о чём-то, а на Пайпстевском пруду появилось два выводка молодых уток.

Рольф многому научился за всё время своего пребывания в вигваме. Он умел теперь так приладить дымовой клапан, чтобы он действовал при всяком направлении ветра; узнавал по заходу солнца, какая погода будет на другой день; узнавал, не подходя даже к берегу, будет ли отлив, который обнажит богатейшие залежи устриц. Опытным пальцам его достаточно было одного прикосновения, чтобы узнать, поймалась на крючок черепаха или рыба, а звучание том-тома безошибочно указывало ему на приближение ливня.

Рольф, уже давно привыкший к труду, сделал много улучшений в лагере; так, например, он сжёг мусор, из-за которого в вигваме было множество мух. Он настолько привык к лагерной жизни и обстановке, что больше не считал своё пребывание здесь временным. Когда оно кончится, он не знал и не заботился об этом. Он чувствовал только, что, никогда ещё не вёл такой приятной жизни. Ладья его счастливо миновала множество порогов и плыла теперь по стойкому течению, не встречая никаких препятствий и незаметно подплыла к водопаду. Затишье во время войны не всегда означает её окончание; за ним следует новый взрыв, неожиданный и тем более страшный.

Старшина Хортон пользовался большим уважением в Мианосе; он был человек добросердечный, здравомыслящий и состоятельный. Ему принадлежали все леса Эземука — те самые леса, которыми когда-то владели предки индейца. Рольф и Куонеб работали иногда у Хортона, знали его очень хорошо и любили его за доброту.

Однажды в среду, в жаркое июльское утро, к вигваму у скалы подошёл Хортон, плотный и чисто выбритый мужчина.




— Добрый день, — сказал он и, не теряя времени, перешёл к делу. — Среди старшин нашего города идут бесконечные споры и рассуждения о том, следует ли допускать, чтобы сын христианских родителей оставил своих братьев христиан, вёл дружбу с язычником и жил, словно дикарь. Я не согласен с теми, которые считают такого славного малого, как Куонеб, опасным врагом общества. Тем не менее все старшины, судьи, священники сильно взволнованы жизнью христианского мальчика у дикаря. Меня самого обвиняют в том, что я малоревностный христианин, ибо потворствую нечестивому пребыванию сатаны на моей земле, в моих владениях. Я явился сюда против своего желания. Меня послали «Совет старшин» и «Общество распространения христианства среди язычников». Объявляю тебе, Рольф Киттеринг, что ты, как не имеющий родителей и несовершеннолетний, находишься под опекой прихода, и старшины решили, что ты должен сделаться членом семьи самого достойного из старшин — Иезекииля Пека, дом которого проникнут духом благочестия и истинной веры. Человек этот, несмотря на свою холодность и строгость, пылкий ревнитель религии. Итак, мой милый мальчик, не смотри на меня, как жеребёнок, который в первый раз почувствовал удар кнута. У тебя будет свой дом, и ты будешь жить у настоящих христиан.

«Как жеребёнок, почувствовавший удар кнута!» Нет! Рольф скорее походил на подстреленного зверя. Вернуться обратно к белым людям и стать работником на ферме; покинуть Куонеба, когда перед тобой только начал раскрываться лесной мир, променять всё это на благочестивый дом старого Пека, жестокость которого, как известно, выгнала из дому собственных детей его! Нет, мысль об этом возмутила Рольфа до глубины души.

— Я не пойду, — отрезал он, с вызывающим видом смотря на толстого и благодушного старшину.

— Полно, Рольф, речь твоя неприлична. Не допускай, чтобы язык твой вовлекал тебя в грех. Исполняется то, чего желала твоя мать. Будь благоразумен; ты скоро поймёшь, что всё делается к твоему благу. Я всегда любил тебя и готов быть твоим другом. Можешь рассчитывать на меня. Хотя мне велели привести тебя сейчас же, я дам тебе несколько дней на размышление. Обдумай всё на досуге. Помни только, что в будущий понедельник, и не позже, тебя ждут у Пека. Боюсь, что если ты не явишься, сюда придёт посол, который будет далеко не так ласков с тобою, как я. Будь же добрым мальчиком, Рольф, и помни, что в новом доме своём ты будешь жить среди христиан.

Толстый посланник кивнул дружелюбно головой и, видимо, огорчённый чем-то, повернулся и ушёл.

Рольф медленно опустился на камень и уставился на огонь. Куонеб встал и занялся приготовлением обеда. Обычно Рольф всегда помогал ему. Теперь же он ничего не делал и мрачно смотрел на раскалённые угли. Обед через полчаса был готов. Рольф ел мало и затем ушёл в лес один. Куонеб увидел немного погодя, что он лежит на утёсе, смотрит в пруд и бросает туда камешки. Вскоре поле этого Куонеб ушёл в Мианос. Вернувшись домой, он нашёл большую кучу дров, нарубленных Рольфом. Ни одного слова не было сказано между ними. Выражение мрачной злобы и упорства на лице Рольфа сменилось выражением полного отчаяния.

Ни один из них не знал, что думает другой.

Ужин прошёл в полном молчании. После ужина Куонеб целый час курил свою трубку, и оба безмолвно смотрели на огонь. Над головой у них кричала и хохотала сова, заставляя прыгать и лаять собаку. Долго длилось молчание, и, наконец, краснокожий сказал:

— Рольф, я хочу перебраться в северные леса.

Слова эти поразили Рольфа, который знал, какое значение имела эта долина для Куонеба, свято чтившего память своего народа.

— Покинуть всё это? — спросил Рольф, указывая рукой на утёс, на протоптанную мокасинами дорогу, на равнину, где стоял погибший Питуквепен и где были могилы истреблённого племени.

Глаза их встретились, и из груди индейца вырвалось одно единственное слово:

— Да!

И в этом одном слове, произнесённом глухим и упавшим голосом, он высказал свою глубокую привязанность к родине, и всю борьбу, происходившую у него в душе.

Дружба восторжествовала над привязанностью к родной земле. Рольф понял всё и чуть не заплакал.

— Я тоже пойду с тобой.

— Да! Идём… Придёт день, когда я вернусь. Наступило долгое молчание.

— Когда же мы отправимся в путь? — спросил Рольф.

— Завтра ночью, — был ответ.




XV. В северные леса


На следующее утро Куонеб вышел из вигвама с тяжёлым мешком за плечами и направился к Мианосу. Никто не нашёл ничего удивительного в том, когда он, войдя в лавку старика Пека, предложил ему купить пару лыж, связку ловушек и капканов, несколько тарелок из берёзовой коры и липы, том-том и взамен всего этого получил чай, табак, порох и два доллара деньгами. Он ушёл, не говоря ни слова, и скоро вернулся в вигвам. Взяв котелок, Куонеб отправился в лес и наполнил котелок ореховой корой, только что снятой с дерева. Он налил в котелок воды и кипятил её до тех пор, пока она не стала орехового цвета. Когда вода остыла, он вылил её на плоское блюдо и сказал Рольфу:

— Поди сюда, я хочу превратить тебя в Сайневе.

Он взял мягкую тряпочку, намочил её в ореховой жидкости и вымазал Рольфу голову, шею и руки. Рольф сказал ему:

— Можешь выкрасить меня всего.

Он разделся, и кожа его, покрытая слоем желтовато-коричневой жидкости, стала блестящего медно-красного цвета; он превратился в индейского мальчиками никто не мог бы узнать в нём Рольфа Киттеринга. Краска скоро высохла. Рольф снова оделся, чувствуя, что он сжёг за собою корабли.

Из парусины, покрывавшей вигвам, они сделали два мешка. Томагавки, луки, стрелы и ружьё, котелок и съестные припасы они разделили поровну и уложили в мешки, привязав их себе на спину.

Всё было готово, но Куонеб на прощанье отправился к утёсу. Рольф знал, зачем он туда идёт, и не пошёл за ним.

Индеец зажёг трубку, выпустил четыре клуба дыма к западу, к югу, к востоку и к северу. Затем сел и сидел несколько минут молча. Вскоре послышалось пение:
		Отец, укажи нам путь!



		Отец, помоги нам!



		Отец, будь нашим руководителем на охоте.








Не успел он кончить, как на северной окраине леса раздался крик совы.

— Отец согласился нам помогать! — сказал он, возвращаясь к Рольфу.

Когда солнце село, Куонеб, Рольф и Скукум вышли в путь по направлению к северу. Не прошли они и ста шагов, как собака повернула назад и пустилась вовсю прыть к тону месту, где у неё была зарыта кость. Она взяла её и побежала вперёд.




По большой дороге было бы, конечно, легче идти, но путники, не желая встретиться с кем-нибудь, двинулись вверх по реке Эземуку и спустя час добрались до Кэтрокской дороги, которая шла на запад. Хорошая дорога сильно соблазняла их, но Куонеб решил, что благоразумнее будет держаться чащи леса. Скукум, почувствовавший запах енота, задержал их на полчаса. Взяв собаку на привязь, они шли по лесу часа два подряд и, отойдя на расстояние восьми миль от Пайпстева, сделали привал, потому что Рольф сильно утомился. Была уже полночь. Они устроили себе постель в шалаше из парусины и проспали до утра, успокоенные перед сном криком их друга-совы, летевшей к северу.




Солнце было высоко, и Куонеб уже приготовил завтрак, когда Рольф проснулся. Он чувствовал себя до того усталым от долгой ходьбы и тяжёлого тюка, что очень обрадовался в душе, когда узнал, что они будут отдыхать целый день, скрываясь в лесу, и в путь отправятся только ночью. Они перекочевали уже в штат Нью-Йорк, но из этого не следовало, что за ними не могло быть погони.

Когда солнце поднялось ещё выше, Рольф взял лук и стрелы. Ему удалось с помощью Скукума убить пару белок. Содрав с белок кожу, они поджарили их на обед. С наступлением ночи они двинулись в путь и прошли миль десять. В третью ночь они прошли ещё больше, а так как затем наступило воскресенье, они держались всё время в самой чаще леса. В понедельник утром — это было первое утро, когда они уверились, что их не, преследуют, — они вышли прямо на большую дорогу, радуясь тому, что во время своего путешествия не встретили никого, кто мог бы узнать их. Две вещи поразили здесь Рольфа своей новизной: любопытные взоры местных жителей, мимо домов которых они проходили, и враждебное отношение собак. Они отгоняли собак палкой. Но одна большая и злая дворовая собака не отставала от них ни на шаг и преследовала их громким лаем, увиливая от палки и стараясь укусить Скукума. Тогда Куонеб вынул лук и пустил ей в кончик носа птичью стрелу. Она с воем помчалась домой, а за ней следом Скукум, который не мог отказать себе в удовольствии куснуть разок своего врага. В этот день они прошли двадцать миль, а на следующий двадцать пять, потому что дорога была лучше, да и тюки сделались легче. По дороге попадались им несколько раз добрые фермеры, которые кормили их обедом. Скукум причинял им здесь много хлопот, и фермерам не особенно нравилось это отношение к курам. Скукум никак не мог понять тонкого различия между куропатками и курами. Почему куропаток можно ловить, а кур нельзя? Ведь куры нисколько не хуже.




Когда они приближались к какому-нибудь дому, Рольф шёл впереди один, а Куонеб держал Скукума на привязи. Собаки волновались меньше, когда подходил один Рольф. Прося хлеба, Рольф всегда предлагал взамен поработать. Он заметил, что дела его идут всегда успешнее, когда он обращается к женщинам, живущим на ферме, и улыбаясь говорит с ними на чистом английском языке, который в устах индейцев производит большое впечатление.

— Уж раз ты сделал меня индейцем, Куонеб, — сказал он своему другу, — дай мне индейское имя.

— Да! Хорошо! Это не трудно. Будь «Нибовака». Нибовака значит мудрый.

Они проходили ежедневно по двадцати-тридцати миль, избегая селений, находившихся по берегам реки. Так миновали они Олбани и на десятый день пришли к форту Эдуард и в первый раз увидели великую реку Гудзон. Здесь они оставались недолго и, пройдя Гленский водопад, миновали на одиннадцатый день своего путешествия старый заброшенный форт и, наконец, увидели перед собой огромное озеро Джордж с лесистыми берегами и виднеющимися далеко на севере горами.

Ах, как жаль, что они оставили свою пирогу на Пайпстевском пруду!

Да, пирога им пригодилась бы. Рольф припомнил, что озеро Джордж соединено с Шамплейнским озером, откуда можно пробраться в какую угодно глушь.

Они сделали привал, как делали его уже раз пятьдесят, и принялись за еду. Голубые воды манили их к себе. Куонеб указал на видневшийся в траве след и сказал: «Олень!». Рольф запрыгал от радости, индеец оставался спокоен. Они были счастливы, так как добрались до окраин земли, где можно охотиться за крупной дичью. Пора было приниматься за дело и найти хороший участок для охоты, на который никто не мог бы предъявить своих прав.

Они сидели и молчали. Куонеб весь погрузился в свои мысли, припоминая древний закон лесов, по которому каждый из участков предназначался тому охотнику, который первым пришёл туда. Рольф же ломал себе голову над тем, как добыть лодку, капканы, топоры и необходимые припасы. Он первый прервал молчание.

— Куонеб, нам необходимо иметь деньги, чтобы купить себе всё, что нам нужно. Теперь начинается жатва, и мы можем достать работу на целый месяц. Мы прокормимся за это время и получим достаточное количество денег да вдобавок познакомимся с этой местностью.

— Ты Нибовака, — был ответ.

На пути своём они встречали очень мало ферм, и все они были разбросаны на далёком расстоянии одна от другой. На берегу озера они нашли всего две. Дорога к ближайшей ферме шла по не сжатому ещё полю. Здесь их встретили неприветливо. Собака бросилась на них из-за кустов, а сам фермер сказал, что он не желает больше держать у себя индейцев. В прошлом году у него было два из Сент-Реджайна. Оба пьяницы и негодяи.

Следующая ферма принадлежала толстому голландцу, который находился в очень тяжёлом положении: сенокос запоздал, овёс слишком рано поспел, картофель зарос сорной травой, коровы заблудились, а жена должна была рожать… И вдруг в минуту такой страшной заботы в дверях дома его показываются два медно-красных избавителя.

— Умеете работать?

— Умею, я всегда жил на ферме, — сказал Рольф, показывая руки, грубые и большие для его лет.

— А можете найти моих коров? Они заблудились, нигде не могу найти.

— Найти коров? Отчего не попробовать!

— Я дам два доллара тому, кто их скоро найдёт.

Куонеб отправился в лес, а Рольф с мотыгой на картофельное поле. Но он остановился, не дойдя до картофеля, услыхав страшную суматоху, поднявшуюся среди кур. Оказалось, что Скукум — снова принялся охотиться на мнимых куропаток. Спустя минуту он был самым постыдным образом посажен на цепь, с которой его не спускали в течение всего пребывания путешественников на ферме.




К вечеру вернулся с коровами Куонеб и, когда рассказал Рольфу, что видел в лесу пять оленей, у мальчика заблестели глаза.

Три дойные коровы, которых не доили два дня, — дело серьёзное и требующее немедленного внимания в хозяйстве. Рольфу приходилось доить пять коров по два раза в день пять лет подряд. Ван-Трёмперу достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в его опытности.

— Хорошо, хорошо! Я пойду теперь кормить свиней.

Он уже подходил к хлеву, когда его догнала белокурая, краснощёкая девочка.

— Папа, папа! Мама говорит… — дальше не было слышно, что она сказала.

— Боже мой! Боже мой! Я не думал, что это случится так скоро, — воскликнул толстый голландец, едва поспевая за девочкой. Спустя минуту он вышел из дому; весёлое, добродушное лицо его было теперь серьёзно и озабоченно.

— Послушай, ты, большой индеец, умеешь грести на лодке?

Куонеб утвердительно кивнул головой.

— Ступай сюда! Аннета, приведи Томаса и Хендрика!

Отец взял на руки двухлетнего Хендрика, а индеец шестилетнего Томаса; двенадцатилетняя Аннета, чувствовавшая какую-то смутную тревогу, следовала за ними. Когда они пришли к озеру, детей посадили в лодку. Отец не мог оставить жену и ехать с детьми. Надо было отправить детей с индейцем.

— Можешь ты отвезти детей в тот дом на другой стороне озера и привезти сюда мистрисс Каллан? Скажи ей, что Марта Ван-Трёмпер просит её приехать поскорее… очень нужно.

Индеец кивнул головой. Отец колебался с минуту, но, посмотрев внимательно на индейца, успокоился. Какое-то внутреннее чувство подсказало ему, что этому человеку можно довериться, и он, несмотря на плач детей, оттолкнул лодку от берега.

— Береги детей! — сказал он уходя.




XVI. Жизнь на ферме голландского поселенца


Ночлег для индейцев устроили в обширном, бревенчатом сарае с крышей, где было много сена, и дали им одеяла. Они были счастливы, что добрались до дремучих лесов. Не проходило ни одного дня и ни одной ночи без того, чтобы они не убеждались в присутствии множества диких зверей.




Один конец сарая был отгорожен для кур; в первую ночь появления медно-красных людей куры сладко спали. И вдруг Рольф и Куонеб проснулись внезапно от громкого кудахтанья, которое сразу же прекратилось. Можно было подумать, будто одной из кур приснился страшный сон, и она упала с насеста, но, успокоившись, снова заснула. На следующее утро в углу курятника нашли наполовину съеденную курицу. Куонеб внимательно осмотрел безголовое туловище, затем оглядел пол и произнёс только одно слово:

— Норка!

— А, может быть, вонючка? — спросил Рольф.

— Вонючка не может взобраться на насест.

— Тогда хорёк.

— Хорёк высасывает только кровь, а мяса не ест, и убивает сразу трёх-четырёх кур.

— Енот?

— Енот, лисица и дикая кошка унесли бы курицу с собой. А куница не забирается в сараи ночью.

Не было, следовательно, сомнения в том, во-первых, что это норка, а во-вторых, что она скрывается где-нибудь поблизости. Куонеб прикрыл камнями курицу таким образом, чтобы к ней можно было подойти с одной стороны, и поставил там капкан.

Ночью они проснулись от пронзительного визга и встревоженного клохтанья кур.

Поспешно вскочили они на ноги и с фонарём отправились в курятник. Рольф увидел там зрелище, от которого у него чуть волосы не стали дыбом. Норка, крупное животное, попала в капкан одной передней лапой. Она билась, как бесноватая, терзала зубами то капкан, то мёртвую курицу, то свою собственную, попавшую в капкан лапу, то вдруг подымала пронзительные вопли, затем снова начинала бесноваться и бросалась на капкан. Она оскаливала острые зубы и грызла металл ранеными окровавленными челюстями, плевалась, шипела, ворчала. Увидя входящих врагов, она повернула к ним свою морду, с выражением неописуемого бешенства, ненависти, злобы и ужаса в глазах. При свете фонаря глаза её сверкнули зеленоватым огнём, и она, удвоив усилия, сделала новую попытку освободиться. Весь курятник был пропитан её мускусным запахом. Куонеб взял палку и одним ударом положил конец её мучениям. Рольф никогда не мог потом забыть это зрелище и впоследствии всегда восставал против того, чтобы зверей ловили такими жестокими стальными капканами.

Спустя неделю кто-то унёс другую курицу, оставив дверь курятника открытой. После тщательного осмотра следов снаружи и внутри здания Куонеб сказал: «Енот». Поступок необычайный со стороны енота, так как еноты никогда не забираются в курятники. У этого енота был, следовательно, вкус извращённый, и можно было сказать с уверенностью, что он вернётся обратно. Индеец утверждал по крайней мере, что он придёт в следующую ночь, и приготовил ловушку. Он протянул верёвку от дверной щеколды к дереву и повесил на ней тяжесть, чтобы дверь запиралась сама собой. Для той же цели он приставил к двери палку и с внутренней стороны. А чтобы временно удержать её открытой, он подпёр дверь деревянной дощечкой, поставив её таким образом, чтобы енот непременно ступил на неё, когда будет входить в курятник, и освободил дверь.

Оба охотника были уверены, что услышат, когда дверь захлопнется, но они так крепко спали, что ничего не слыхали до утра. Дверь оказалась закрытой, а в курятнике они нашли старого сердитого енота, который притаился в одном из ящиков, где неслись куры. Как ни странно, но он не тронул ни одной курицы. Почувствовав себя пленником, он сразу понял, что его ожидает, и действительно, шкуру его скоро повесили в сарае, а мясо снесли в кладовую.

— Это куница? — спросила Аннета, дочь голландца, и очень огорчилась, когда узнала, что это енот. Чтобы объяснить своё неудовольствие, она сообщила, что старый Уоррен, содержатель торгового склада, обещал ей сделать синее бумазейное платье, если она принесёт ему шкуру куницы.

— Я подарю тебе куницу, как только поймаю, — сказал Рольф.

Жизнь на ферме Ван-Трёмпера текла спокойно. Мать поправилась ещё неделю назад; Аннета присматривала теперь за новорождённым малышом и за двумя другими. Хендрик, хозяин фермы, преодолел все препятствия благодаря неожиданной помощи, всё затруднявшее его раньше казалось ему теперь лёгким. Недоверие его к индейцам прошло совершенно. Особенно понравился ему Рольф, который оказался очень общительным. Голландец, удивлённый сначала странным соединением тёмной кожи с голубыми глазами, решил под конец, что Рольф метис.

Рольф чувствовал себя отлично и в августе месяце, зато Куонеб начинал уже понемногу тосковать. Он мог так же усердно работать, как и всякий бледнолицый, только в течение одной недели, верный обычаям своего, племени, он не обладал способностью долго и терпеливо выносить труд.

— Сколько денег у нас, Нибовака? — спросил он своего друга в середине августа. Рольф стал считать: Куонебу за полмесяца пятнадцать долларов, ему десять долларов, за найденных коров два доллара, итого двадцать семь долларов. Недостаточно.




Три дня спустя Куонеб снова принялся считать. На следующий день он сказал:

— Нам нужно отправиться отсюда за два месяца до замерзания озёр, чтобы успеть найти подходящую местность и выстроить хижину.

Тогда Рольф поступил действительно мудро; он отправился к старику Хендрику и откровенно сказал ему, что они просят дать им лодку и все необходимые к ней принадлежности: они должны искать себе не занятый ещё никем участок для охоты, так как охотничьи законы очень суровы. Даже смертная казнь не считалась слишком строгим наказанием за охоту на чужом участке. Оказалось, что Ван-Трёмпер мог им помочь в указании свободного места охоты.

— Нечего и думать, — сказал он, — о Вермонте или об участках вблизи озера Шамплейна и озера Джорджа; лучше всего идти на дальний север, как делают французы, смелые охотники. Графство Гамильтон — самое богатое дичью, но почти недоступное, ибо удалено от всех водяных путей и не имеет проезжих дорог. Недоступность его — главная причина того, что оно так мало известно.

Всё это было хорошо, но весёлый Хендрик тем не менее был недоволен, узнав, что помощники, явившиеся так неожиданно, хотят покинуть его. Пораздумав немного, он сделал им следующее предложение: если они пробудут до сентября месяца и кончат все работы на зиму, он даст им, кроме жалованья, ещё лодку, топор, шесть капканов для выдры, один капкан для лисицы — тот, что висит в сарае — и довезёт их в своём фургоне до реки Скрун, вниз по которой они могут доплыть до верхнего Гудзона. Проплыв миль сорок вверх по течению Гудзона, они доберутся, наконец, до реки, которая берёт начало в большом болоте. Проплыв ещё миль десять по этой реке, они прибудут к озеру Джуссепа, в две мили ширины и двенадцать миль длины. Местность там изобилует дичью, но так недоступна, что после смерти охотника, которого звали Джузеп, осталась заброшенной. На такое предложение возможен был только один ответ — полное согласие.




В свободное от работы время Куонеб притащил лодку к сараю, очистил её от коры и брезента, удалил тяжёлые скамьи для гребцов, исправил связки, высушил её, осмолил, и вес лодки понизился до ста фунтов. В этот же день индеец переплыл на ней, для пробы, озеро.

Наступил сентябрь. Рано утром Куонеб отправился к озеру, он взобрался на верхушку холма, сел, повернувшись лицом к восходящему солнцу, и, ударяя не в том-том, а палкой о палку, запел песнь утренней заре. А когда взошло солнце, он запел песнь охотника:
		Отец, укажи нам путь!



		Укажи нам место хорошей охоты.








И под звуки своей песни он принялся плясать, подняв лицо к небу и закрыв глаза; ноги его почти не отделялись от земли и едва заметно двигались. Так, продолжая петь, обошёл он три круга соответственно трём солнечным круговым движениям.




XVII. Вверх по Гудзону на лодке


Поселенец Хелет, у которого было плоскодонное судно, охотно давал его своим соседям, когда им необходимо было перебраться на ту сторону озера.

Утром в тот день, когда был назначен отъезд, на этом судне поместились лошади, фургон, лодка, голландец, Куонеб и Рольф. Скукум занял место на носу, и всё было готово к отъезду. Рольфу было очень грустно расставаться с семьёй голландца. Жену его он полюбил, как мать, а детей его — как братьев и сестёр.

— Приходи к нам, милый, поскорей! Навести нас! — сказала голландка, целуя его, а он поцеловал Аннету и остальных детей.

Взойдя на судно, они длинными шестами оттолкнули его от берега на более глубокое место и только тогда взялись за вёсла. Дул восточный ветер, и покрышка фургона служила им парусом.

Часа два спустя судно благополучно причалило к западному берегу, где находился торговый склад и откуда начиналась дорога к реке Скрун.

Подходя к дверям склада, они увидели грубого на вид человека; он стоял, прислонившись к стенке, заложив руки в карманы, и смотрел на вновь прибывших презрительно и недружелюбно. Когда они проходили мимо него, он сплюнул табак сначала им под ноги, потом на собаку.

Старый Уоррен, владелец склада, недолюбливал индейцев, но он был другом Хендрика и торговал мехами, а потому хорошо принял охотников и отпустил им товар. Ко всему, что им дал Хендрик, они прибавили ещё муку, овсяную крупу, свинину, картофель, чай, табак, сахар, соль, порох, пули, дробь, сукно, удочки, буравы, гвозди, ножи, шила, иголки, нитки, ещё один топор несколько оловянных тарелок и сковороду.

— Будь я на вашем месте, я купил бы плащ: он пригодится в холодную погоду.

Уоррен повёл их затем в амбар, где было множество оконных рам. Они купили одну из них.

— Не хотите ли купить хорошее ружьё? — спросил Уоррен, показывая новое, красиво отделанное ружьё последнего образца. Всего двадцать пять долларов. — Рольф покачал головой. — Часть денег теперь, а остальные я согласен получить весной мехом.

Ружьё сильно соблазняло Рольфа, но он, питая невыразимый ужас ко всяким долгам, решительно сказал: «Нет!» Сколько раз впоследствии жалел он об этом!




Оставшиеся после этих покупок деньги он решил спрятать на будущее.

В это время, как они складывали свои покупки, на дворе послышался отчаянный вой, и спустя минуту в лавку вбежал Скукум с таким лаем, как будто его ранили. Куонеб вышел из лавки.

— Ты ударил мою собаку?

Незнакомец изменился в лице, когда увидел устремлённые на него глаза краснокожего.

— Не дотронулся даже! Собака сама наткнулась на эти вот грабли.

Это была очевидная ложь, но Куонеб решил не обращать внимания на грубияна и вернулся обратно в лавку. Вслед за ним туда вошёл и грубый незнакомец и сказал:

— Так как же, Уоррен? Уступаешь мне это ружьё? Я не хуже всякого сдержу своё слово.

— Нет, — отвечал Уоррен. — Сказал тебе: нет!

— Ну и проваливай к чёрту! Не видать тебе того меха, что я приготовил в прошлом году.

— Мне он и не нужен, — отвечал Уоррен. — Знаю хорошо, чего стоит твоё слово.

Незнакомец вышел.

— Кто это? — спросил Хендрик.

— Я знаю только, что его зовут Джек Хог. Он называет себя охотником, а на самом деле он просто бродяга. Много хлопот наделал он мне в прошлом году. Он не здешний; говорят, что он откуда-то с западного склона гор.

Уоррен сообщил им много сведений об их дальнейшем пути и объяснил им, что устье реки Джуссепа можно узнать по орлиному гнезду на верхушке высохшей сосны.

— Вплоть до самого озера держитесь реки и не забывайте, что будущей весной я покупаю у вас меха.

Только часа через два к вечеру добрались они до реки Скрун. Здесь голландец простился с ними.

— До свидания! Приезжайте опять помочь мне на будущее лето.

Скукум проводил фермера тихим ворчаньем. Рольф и Куонеб остались одни среди пустыни.

Солнце уже село, и они решили сделать привал на ночь. Опытные охотники всегда стараются приготовить постель и покрышку над ней ещё при дневном свете. Пока Рольф разводил огонь и готовил котелок, Куонеб выбрал ровное сухое место между двумя деревьями и покрыл его сосновыми ветками, устроив затем нечто вроде палатки из парусины, которая поддерживалась сучьями деревьев. Концы парусины он укрепил на земле срубленными на скорую руку кольями. Путники были таким образом вполне защищены от непогоды.

Ужин их на этот раз состоял из чая, картофеля, жареной свинины, кленового сиропа и сухарей; после ужина Куонеб взял ивовый прут, срезанный ещё днём, и выстрогал его так, что завитые стружки остались висеть на одном конце прута. Он держал их над огнём до тех пор, пока они не сделались коричневыми; затем он положил их себе на ладонь и, смешав с табаком, набил ими трубку. Скоро его окружил дым, особенный запах которого называют «запахом индейцев» те люди, которые не знают его происхождения; Рольф не курил. Он обещал своей покойной матери не курить, пока не сделается взрослым. В эту минуту он ясно представил её себе, потому что почувствовал запах веток бальзамической сосны, из которых были приготовлены постели. Куонеб называл эту сосну «чо-ко-тунг», У матери Рольфа лежала всегда на диване маленькая подушка, привезённая с севера. «Северная сосна» — называла она её, потому что бальзамическая сосна не растёт в Коннектикуте. Когда Рольф был ещё ребёнком, он часто нюхал с наслаждением эту подушку. Запах этот сделался для него священным символом всего, что ему было дорого в детстве. В эту ночь он спал спокойно, чувствуя и во сне окружающий его аромат северной сосны.




Утром оказалось, что не так-то легко двинуться сразу в путь. В этот первый день надо было многое уложить и приготовить всё необходимое для перевозки: запастись двумя тюками, обдумать, как лучше снарядить лодку, какие вещи поместить в ней повыше на случай неожиданной течи. Тяжёлые топоры и сковородки следовало прикрепить к самой лодке или к таким вещам, которые могли бы держаться на поверхности воды в том случае, если бы лодка опрокинулась. Часа через три, однако, отчалили от берега и начали своё путешествие вниз по Скруну.

Рольф в первый раз путешествовал по воде. Он пробовал как-то раз ездить в лодке на Пайпстевском пруде, но то была пустая забава. Теперь же это было настоящее путешествие. Он удивлялся послушности такого хрупкого судна, его лёгкой, незаметной качке, быстрому ответу на малейшее движение вёсел, упругому отскакиванию от подводных камней. Новый мир открывался для него. Куонеб научил его, что в лодку надо садиться только в то время, когда она не касается дна. Он научился двигаться в лодке. Он узнал также, что легче грести на глубине шести футов, чем на глубине шести дюймов.

В час они проехали пять миль и добрались до Гудзона, где грести было труднее, потому что они плыли теперь вверх по течению. Наконец, они попали в такое мелкое место, что лодка не могла плыть. Они выпрыгнули из неё и шли по воде до тех пор, пока не добрались до глубокого места, и, войдя в лодку, весело взялись опять за вёсла. Вскоре после этого они встретили непроходимые пороги, и тут Рольф в первый раз познакомился с тем, что такое переноска груза на плечах. Куонеб заметил ещё издали бешено пенящиеся воды и, внимательно всматриваясь в берега, подыскал место, где удобнее пристать. Нужно было пристать так, что бы не слишком далеко пришлось тащить груз на плевах. Нет ни одного порога на главных реках Северной Америки, где не приходилось бы прибегать к переноске груза. Всякий, кто плывёт по такой реке, выгружает вещи из лодки, предварительно обдумав хорошенько, когда, где и как лучше причалить? Выбор места является всегда результатов самого тщательного наблюдения. Считается, кроме того, необходимым оставить какие-нибудь указания на месте причала, дабы следующий путешественник мог благодаря этим указаниям сохранить время и избежать лишних хлопот.

— Да! — сказал Куонеб после долгого размышления и тотчас же направил лодку к плоскому камню. Причалив к берегу, они нашли там следы костра. Было уже около полудня, и, пока Рольф занимался приготовлением обеда, Куонеб взял небольшой тюк и отправился исследовать дорогу. По дороге этой, очевидно, уже два года никто не ходил. Такие дороги прокладываются обыкновенно вдоль реки. Куонеб не спускал глаз с воды, так как найти судоходное место было для него теперь важнее всего. Не прошёл он и ста шагов, как увидел спокойное течение и удобное место для причала.

После обеда, когда индеец выкурил трубку, оба принялись за работу. Пройдя несколько раз взад и вперёд, они перенесли через пороги весь груз и, наконец, лодку, которую опустили на воду и привязали у берега.

Уложив снова груз, они пустились в путь, но не проплыли и получаса, как встретили другие пороги, где вода была спокойнее, но река так обмелела, что лодка не могла бы проплыть этого места даже если бы из неё вышли оба гребца. Куонеб перенёс на берег половину груза, затем оба они взялись за лодку, перетащили её на другую сторону стремнины и там снова нагрузили. Проехав некоторое расстояние по спокойной поверхности, они встретили необыкновенно быстрое течение. Индеец вышел, на берег, срезал два длинных крепких ольховых шеста и, став на носу лодки, приказал Рольфу стоять на корме; при помощи срезанных шестов они шаг за шагом провели лодку через быстрину и благополучно добрались до более удобного места.

Скоро, однако, Куонебу пришлось тащить лодку на себе. Они попали в стремительный поток. Такое быстрое течение ничего не доставляет, кроме удовольствия, когда приходится плыть вниз по реке. Но они плыли вверх по реке. Оба берега были открытые, безлесые. Куонеб вынул из мешка длинную верёвку. Один конец её он прикрепил к носу лодки, а другой к своему поясу из оленьей шкуры. Рольф остался на корме и правил рулём, а Куонеб шёл по берегу и перетащил лодку до конца быстрины.

Так день за днём прокладывали они себе путь по стремительной реке, делая иной раз не более пяти миль в сутки, несмотря на все усилия. Пороги, отмели, стремнины следовали друг за другом. Пройдя пятьдесят миль до устья реки Джуссепа, они поняли, почему местность эта редко посещается.

Путешествие закалило Рольфа, и сделало из него образцового гребца. Как обрадовались они, когда однажды вечером увидели орлиное гнездо на верхушке высокой сосны, стоявшей у окраины большого болота. Они почувствовали, что находятся на своей собственной земле.







XVIII. Жизнь животных по берегам реки


Не следует думать, что если за всё время путешествия Куонеба и Рольфа мы ни разу не упоминали о животных, так значит, они не видели их по берегам реки. Человек, который молча плывёт на лодке, чаще видит животных, чем тот, кто шагает по лесу. На первом же привале они заметили множество следов разных зверей, а в то утро, когда двинулись вверх по Гудзону, Рольф увидел первого оленя. Когда они объезжали быстрины, Куонеб вдруг два раза ударил по лодке, что значило «внимание», и кивнул головой в сторону берега. Там, в пятидесяти шагах от воды, стоял олень и смотрел на путешественников. Он стоял неподвижно, словно алая статуя, ибо в это время года шерсть у оленей всегда бывает красноватая. Куонеб сделал три-четыре сильных взмаха веслом, и лодка быстро подалась вперёд. Тогда он протянул руку за ружьём, но олень помчался большими прыжками, белая кисточка его хвоста мелькнула среди деревьев, и он исчез в чаще леса. Рольф сидел как зачарованный. Всё случилось так внезапно… олень был так близко… и словно призрак расплылся в лесу. Он даже вздрогнул, когда олень исчез.

Несколько раз по вечерам видели они мускусную крысу, а один раз в воде мелькнул какой-то чёрный блестящий предмет, похожий на чудовищную пиявку. «Выдра», — шепнул Куонеб и приготовил ружьё, но выдра нырнула в воду и не показывалась больше.

Во время одного из привалов их разбудил какой-то странный топот и неприятное щёлканье у самой головы. Они встали и увидали дикобраза, который возился со сковородкой, стараясь сгрызть соль, оставшуюся в ней. Скукум, привязанный к дереву, напрасно лаял и бился, мечтая как следует наказать дерзкого вора. Путешественники до тех пор не отделались от назойливого посетителя, пока не повесили всех кухонных принадлежностей в таком месте, где он не мог их достать.




Один раз они услышали короткий пронзительный лай лисицы, а раза два — жалобный вой волка, вышедшего на охоту. Диких птиц они встречали множество, и нередко на обед им доставалась утка.

Через день они увидели трёх оленей. Куонеб зарядил ружьё пулей и отправился на рассвете в лес. Рольф хотел следовать за ним, но индеец покачал головой и сказал:

— Оставайся здесь и через полчаса разведи огонь.

Двадцать минут спустя Рольф услышал выстрел, а немного погодя в лагерь вернулся индеец с задней ногой оленя. Прежде чем двигаться дальше, они прошли милю вверх по реке, забрали остальное мясо убитого оленя и сложили его в лодку. Они видели ещё семь оленей, но не тронули их, хотя Рольф горел нетерпением испробовать свои охотничьи силы. Во время одного перехода в лесу он, или вернее Скукум, выследил несколько тетеревов, которые сидели на деревьях. Путники остановились. Пока Скукум отвлекал своим лаем внимание тетеревов, Рольф сбил птичьими стрелами пять штук. Все мысли Рольфа были заняты оленями, и ему хотелось во что бы то ни стало пойти на охоту одному и вернуться домой с грузом оленины.

Огибая на рассвете поворот реки, они увидели на каменистом прибрежье чёрную медведицу и двух медвежат, которые то и дело нагибались к воде, собирая речных раков.

Куонеб, не встречавший медведя с детства, с того времени, когда ещё отец его охотился в лесах горного кряжа позади Мианоса, пришёл в большое волнение. Он перестал грести и, сделав знак Рольфу, чтобы тот тоже оставил вёсла, направил лодку к такому месту, откуда она не была видна медведя, и вышел на берег. Привязав лодку у берега, он взял ружьё, а Рольф стрелы, и оба, ведя Скукума на привязи, направились в лес. Стараясь держаться под прикрытием деревьев, чтобы их не было видно, они шли к тому месту, где видели медведей. Шли они, конечно, против ветра, так как, если бы ветер был попутный, медведи не подпустили бы их близко. Постепенно приблизились они к медвежьему семейству и ждали только удобного случая, чтобы послать первый выстрел. Пробираясь с величайшей осторожностью вперёд, они, по своему расчёту, находились уже в каких-нибудь тридцати шагах от медведей, которых не было ещё видно из-за густых кустарников. Охотники решили двинуться ещё дальше, но тут медведица перестала вдруг есть и подозрительно потянула носом воздух. Ветер переменился, и она почуяла запах человека. «Уф! уф! уф!», — громко запыхтела она и пустилась в лес со всех ног. Охотники поняли, что они открыты, и с громким криком выскочили из-за кустов в надежде заставить медведицу взобраться на дерево. Медведица между тем улепётывали в лес галопом, словно лошадь, а за нею с лаем нёсся Скукум. Медвежата, оставшись одни и потеряв из виду мать, совсем растерялись от шума и, бросившись к ближайшему дереву, вскарабкались на него. «Теперь, — подумал Рольф, — медведица вернётся назад и вступит с ними в “рукопашный бой”».

— Она вернётся? — спросил он с волнением.

Индеец засмеялся.

— Нет, она совсем убежала. Чёрные медведи большие трусы; они никогда не вступают в бой, если могут избежать этого.

Медвежата на дереве остались, следовательно, — в руках охотников.

— Нам не нужно больше мяса. Пусть их себе живут, — сказал Рольф и спросил, — найдут они мать?

— Конечно. Они слезут с дерева и завопят на весь лес. Медведица пробежит не больше полумили и остановится. К ночи все будут вместе.

Первая охота на медведя кончилась. Не было сделано ни одного выстрела, медведицу не ранили, не прошли и одной мили и не потеряли ни одного часа. А между тем впоследствии, охотясь на медведей, Куонеб и Рольф никогда не волновались так, как в этот раз.




XIX. Следы на берегу


Река Джуссепа отличалась очень спокойным течением; она брала своё начало в болоте и была бы очень удобна для плавания, если бы её не запружали стволы деревьев. Некоторые из них были срублены много лет тому назад. Следовательно, в старое время здесь уже бывали охотники. В одном месте путники наши были неприятно поражены, заметив на берегу свежую порубку, но мрачное настроение их превратилось в радостное, когда они, внимательно присмотревшись, увидели, что это работа бобров.




В этот день они проехали десять миль. Вечером расположились лагерем на берегу озера Джуссепа, гордые и счастливые сознанием того, что они полноправные владельцы этой местности. Несколько раз слышали они в эту ночь вой волков, которые находились, по-видимому, на отдалённом берегу озера. Утром они отправились пешком исследовать окружающую местность и, к великой радости своей, встретили следы пяти оленей. Здесь был, очевидно, олений рай, хотя они встречали немало следов и других животных, например, выдры и норки. Они были поражены таким обилием дичи. Постепенно двигались охотники всё дальше, предвкушая заранее все свои будущие удачи, когда вдруг наткнулись на нечто, сразу отравившее их радость: они увидели «след человека», свежий след сапога из коровьей кожи. След этот способен был довести их до безумия, так как он указывал на то, что сюда ещё раньше прибыл какой-то охотник и, значит, первый может предъявить свои права на этот участок. Они прошли целую милю по этому следу. Он всё время вёл вдоль берега: шаги были большие; иногда человек, по видимому, бежал, держа путь к западному берегу. На западном берегу они нашли место, где человек сидел, съел изрядное количество двустворчатых ракушек и поспешно двинулся дальше. На том месте, где он сидел, не было, однако, заметно ни малейших следов ружейного ложа или другого какого-либо оружия. Почему были на нём сапоги? Охотники редко странствуют в сапогах.

Две мили прошёл индеец вместе с Рольфом, находя местами указание на то, что ненавистный незнакомец не шёл, а почти бежал. Потом они повернули назад, огорчённые тем, что видели. Удар этот казался им сначала непоправимым, но затем они решили, что им открыты три выхода: искать новый участок дальше на север, удостовериться, не могут ли они взять себе другую сторону озера и узнать, кто этот незнакомец. Они остановились на последнем. Отвязав и нагрузив лодку, они пустились в дорогу, чтобы исследовать, нет ли где на берегу озера избушки охотника, питая в то же время слабую надежду, что её не окажется.

Проплыв вдоль берега миль пять и убив по дороге двух оленей и несколько уток, путешественники причалили к берегу и тут увидели, что ненавистный след сапога повернул к югу. В полдень они были у южной оконечности его, но нигде не нашли хижины, несмотря на то, что обе стороны озера были у них весь день на виду, Незнакомец становился всё более и более таинственным, хотя они удостоверились теперь, что он жил не здесь, и поэтому они безусловно имеют право поселиться на этом участке.

Но где построить хижину? Местность всюду казалась одинаково удобной, но поселенцы обыкновенно селятся у истока реки, так как там во время урагана никогда не бывает сильного волнения. Все животные, избегающие обыкновенно озера, предпочитают переправляться через реку у истоков, заезжие охотники видят хижину поселенца прежде, чем выйдут из устья реки в озеро.

На какой стороне истока? Куонеб решил построить хижину на западной стороне, чтобы можно было видеть восход солнца. Недалеко от озера находилась гора с высокой скалистой верхушкой. Он указал на эту гору и произнёс одно только слово: «Айдахо!». Здесь, на западном берегу, где река вытекает из озера, принялись они расчищать месте для постройки хижины.







XX. Охотничья хижина


Мне кажется, что всякий охотник говорит, приступая в первый раз к постройке хижины: «О, мне достаточно будет и маленькой избушки, лишь бы на ней была крыша!» И каждый охотник ещё до наступления весны убеждается в том, какую он сделал ошибку, так как в маленькой избушке и жить тесно, и запасов держать негде. Куонеб и Рольф были новичками в этом деле и сделали ту — же ошибку. Они выстроили очень небольшую хижину: 10 футов ширины и 12 длины, вместо 12 футов ширины и 20 футов длины, а стены в 6 футов вышины, вместо 8 футов. Плотники они были опытные, и постройка быстро двигалась вперёд, так как сосна росла здесь в изобилии. Стены были возведены в первый же день. Главное — крыша. Из чего её сделать? Чем покрыть? Липовыми досками, или дранкой, или глиной? Легче всего было сделать глиняную; она грела зимой и холодила летом. Правда, у глиняной крыши было три недостатка: она протекала во время продолжительных дождей, давала много пыли и грязи в жаркую сухую погоду и была так тяжела, что балки и стропила в конце концов не выдерживали, если их не подпирали столбами, которые представляли большую помеху внутри хижины. Но были зато и преимущества, а потому строители не долго колебались.

— Строим глиняную крышу, — сказали они.

Когда стены достигли пяти футов вышины, строители прорубили дверь и окно. Затем положили последний ряд брёвен и настлали потолок; приготовили два сосновых косяка для двери и два покороче для окон. Буравом просверлили в них дырки, чтобы приделать косяки к брёвнам дубовыми заклёпками.




В углу решено было устроить печь из камней и глины. Куонеб сказал, что для этого надо брать камни не из озера, как хотел Рольф, а с горы.

— Почему?

— Потому, — сказал Куонеб, — что камни из озера — водяные духи, которые не могут жить вблизи огня и всегда трескаются. А горные камни — солнечные огненные духи, и огонь с ними даёт больше тепла.

План устройства печи был очень прост. Рольф присутствовал много раз при том, как складывали печи; главное заключалось в том, чтобы труба была достаточна широка, а самая узкая часть её приходилось бы как раз над огнём.

Карнизы и конёк живо поставили на место. Густой осокой, росшей на соседнем лугу, покрыли всю крышу. Куонеб и Рольф накопали глины при помощи собственноручно сделанных деревянных лопат и набросали её поверх травы. Потом утрамбовали глину лопатами, и крыша была готова.

Большие щели между брёвнами заполнили деревянными стружками, а маленькие щёлки мхом. Двери сделали из досок и повесили их просто-напросто на двух деревянных стержнях.

Настилать пол им не хотелось — можно обойтись и земляным полом. Зато сделали деревянные койки, и только тогда поняли, насколько мала их хижина. Но дело было сделано. В хижине пахло лесом и мхом, и запах этот приводил Рольфа в восторг.

Куонеб сложил аккуратно топливо в печку, зажёг трубку и, бормоча про себя песнь «о домашних духах», обошёл вокруг хижины, пуская клубы дыма в сторону каждого из четырёх ветров. Затем вошёл в комнату, растопил печь огнём из трубки, а когда огонь разгорелся, бросил на него щепотку табаку и оленьей шерсти. Первая топка дома совершилась.

Тем не менее они продолжали спать в палатке, потому что Куонеб не любил спать в комнате, а Рольф с каждым днём всё более и более сходился с ним во вкусах.




XXI. Первый олень Рольфа


Во время постройки хижины у них не было ни одного свободного часа, чтобы пойти на охоту, несмотря на то, что они часто видели оленей по ту сторону озера. Свежего мяса у них не оставалось, и, окончив хижину, Рольф воспользовался этим случаем, чтобы исполнить давнишнее своё желание.

— Куонеб, я хочу пойти один на охоту за оленем, и мне нужно твоё ружьё.

— Хорошо! Иди… Но советую тебе идти вечером.

И Рольф отправился один, как только село солнце, потому что во время дневной жары олени прячутся обыкновенно в густой чаще леса. Он знал, что следует всегда идти против ветра и по возможности тише. Ветер был небольшой и дул с юго-запада, а потому он двинулся на юго-запад вдоль берега озера. Следов было везде множество, но все они так перемешались между собой, что трудно было выбрать который-нибудь из них. Он решил идти молча вперёд, надеясь только на собственное своё счастье, и ему пришлось ждать недолго. Сквозь небольшой просвет среди деревьев он заметил вдали какое-то движение в кустах, которое тут же и прекратилось. Ушёл олень или нет? А может быть это вовсе не олень? «Не предпринимай ничего, пока ты не уверен, что нужно делать», — был один из мудрых советов Куонеба. Рольфу следовало на этом основании прежде всего узнать, что такое движется в кустах. Он стоял и ждал. Прошла минута… другая… много минут, а он всё стоял и ждал; в кустах не заметно было ни малейших признаков жизни. Он начинал уже думать, что ошибся, а между тем инстинкт охотника подсказывал ему, что нужно выследить, в чём дело. Чтобы узнать, откуда дует ветер, он сначала намочил палец. Палец сказал ему: «Ветер юго-западный». Потом он подбросил вверх несколько горстей сухой травы. Трава сказала ему: «Да, юго-западный, но в этой прогалине поворачивает к югу». Из этого он заключил, что может без всякого опасения обойти северную окраину кустов. Он осмотрел пистон своего ружья и принялся идти осторожно, выбирая такие места, где можно было не задевать кустарников и не шуметь. Медленно, шаг за шагом, двигался он вперёд и, подымая ногу, всякий раз ставил её только после внимательного исследования, что у него под ногами. На каждом шагу ой останавливался, осматривался кругом и прислушивался. Рольфу надо было пройти всего сто шагов до интересующего его места, а между тем он употребил на это почти четверть часа; не раз пугался он, заслышав треск цикады или стук дятла. Сердце его билось всё сильнее и сильнее, и ему казалось, что биение это слышно на сто вёрст кругом. Но всё же он продолжал двигаться вперёд, пока не добрался до чащи, причинившей ему столько волнений. Здесь он остановился и снова исследовал направление ветра. Потом медленно, осторожно обошёл это место с западной стороны.




Долго, утомительно долго, шёл он следующие двадцать шагов и, наконец, увидел следы большого оленя, совершенно ещё свежие; сердце его снова забилось сильнее, и ему показалось, что вся кровь хлынула ему в голову, — так сильно захватило у него дыхание от волнения. Он решил идти ещё некоторое время по этому следу и, держа ружьё наготове, осторожно двинулся вперёд. Не успел он сделать и несколько шагов, как услышал позади себя громкое свистящее дыхание. В одно мгновение обернулся он и очутился лицом к лицу с огромным, великолепным оленем-самцом. И вот животное, которое он томительно долго выслеживал, стояло теперь на виду и в каких-нибудь тридцати шагах от него. Они смотрели друг на друга, не двигаясь с места в течение нескольких секунд. Осторожно, не делая лишних движений, Рольф поднял ружьё… Олень стоял и смотрел на него.

Да, ружьё было поднято, но как оно ужасно, как отвратительно дрожало в руках Рольфа, и чем крепче старался он держать его, тем сильнее дрожало оно. Рольф прерывисто дышал, колени его подгибались, руки тряслись, и, наконец, в ту минуту, когда олень поднял хвост и повернул голову, чтобы лучше рассмотреть его, нажал курок. Паф! — и в ту же минуту олень исчез из виду.




Бедный Рольф! Как скверно чувствовал он себя… Он себя презирал. Большой широкобокий олень в каких-нибудь тридцати шагах от него, при дневном свете, — и он промахнулся. А там вот, на дереве, — отверстие от засевшей в нём пули на пять футов выше головы оленя. «Я никуда не гожусь и никогда не буду хорошим охотником», — пробормотал он и медленно направился в лагерь. Куонеб внимательно взглянул на него, так как слышал, вероятно, выстрел. Он заметил сразу мрачное и печальное лицо юноши. Рольф покачал головой в ответ на вопросительный взгляд индейца и даже стукнул ружьём о стену, когда его вешал.

Куонеб снял ружьё, вычистил его, зарядил и, обратившись к Рольфу, сказал ему:

— Нибовака, ты чувствуешь себя очень нехорошо. А знаешь почему? Тебе подвернулось счастье, но у тебя сделалась оленья лихорадка. Так всегда бывает в первый раз. Завтра ты пойдёшь и убьёшь своего оленя.

Рольф не ответил ему, и Куонеб продолжал:

— Хочешь, чтобы я пошёл с тобою?

Слова эти затронули гордость Рольфа, и решимость вернулась к нему.

— Нет! Я завтра пойду один.

На следующий день, когда роса ещё не просохла, отправился он снова на охоту. Погода была тихая, и только с юго-запада дул иногда лёгкий ветерок. Он шёл, как и вчера, по тому же следу и нашёл, что при росе, когда всё кругом мокро, гораздо легче не шуметь, и быстро двигался вперёд. Проходя по роковой прогалине, он снова заметил простреленное пулей дерево. Раздался громкий крик сойки, который всегда служит указанием на близость оленя. Опытные охотники хорошо знают привычку сойки возвещать обо всём, что происходит.

Рольф остановился и с минуту прислушивался. Ему показалось, что он услышал какой-то скребущий звук. Сойка снова крикнула… Звуки прекратились, а крик сойки замер вдали. Осторожно шёл он ещё несколько минут вперёд и увидел вторую прогалину. Внимательно всматриваясь в неё из-за кустов, он заметил далеко впереди какое-то движение у самой земли. Сердце у него так и запрыгало в груди. Присмотревшись ещё раз внимательно, он снова заметил то же движение и увидел теперь ясно, что это голова самки оленя в густой траве. Движение, замеченное Рольфом, она делала ухом, чтобы прогнать сидевшего на ухе комара. Рольф осмотрел пистон, собрался с духом и, приготовив ружьё, коротко, но пронзительно свистнул. Самка тотчас же вскочила на ноги, и в ту же минуту показался второй олень поменьше, затем ещё молодой самец, и все они уставились в его сторону. Он поднял ружьё и увидел, что дуло снова дрожит. Рольф опустил его и сурово сказал самому себе: «Я не хочу, чтобы ружьё дрожало». Самка потянулась и медленно направилась в сторону озера. За ней последовал олень поменьше, и остался один только самец. Рольф свистнул ещё раз, и олень превратился в неподвижную статую. Стараясь сдержать своё волнение, Рольф сказал: «хочу», твёрдой рукой поднял ружьё, прицелился и выстрелил. Олень вздрогнул, сделал прыжок и исчез. Рольф снова зарядил ружьё и двинулся дальше.

Он увидел глубоко вдавленные следы в том месте, где подпрыгнул олень. Но ни одной капли крови не было в траве. Он сделал ещё несколько шагов и снова увидел следы копыт, а подле красные пятна; много крови… прыжки становились всё короче и короче… Рольф прошёл ещё сто шагов… Да, олень лежал уже… раненный в самое сердце, испуская последнее дыхание.

Рольф громко вскрикнул, и где-то вблизи послышался ответный, воинственный клич. Из-за дерева вышел Куонеб.

— Я убил его, — крикнул Рольф.

Индеец улыбнулся.

— Я знал, что ты убьёшь его, и пошёл за тобой; вчера вечером я знал, что у тебя будет оленья лихорадка, и дал тебе уйти одному.

Осторожно сняли они с оленя шкуру, и Рольф узнал все тайны этого дела.

Сняв шкуру с туловища (но не трогая головы и ног), Куонеб тщательно вырезал широкую полосу сухожилий, которые прикрывают мускулы, начиная от бедренных костей у таза до плеч; эти сухожилия служат индейцам для шитья вместо ниток. Затем он вырезал два длинных куска мяса, расположенных по обе стороны спинного хребта, и таких же два поменьше с внутренней стороны. Два эти куска, четыре окорока, сердце и почки он завернул в шкуру. Внутренности, голову, шею, ноги и копыта они оставили для лисиц: тазовую же кость он повесил на дерево, чтобы Великий Дух смилостивился над ними и послал им хорошую охоту. Обратившись затем к голове оленя, Куонеб сказал:

— Брат, прости нас! Нам жаль, что мы убили тебя. Но вот смотри, мы воздаём тебе почести.




Взяв с собой добычу, они отправились обратно в лагерь. Мясо спрятали в мешки, чтобы его не трогали мухи, и повесили в тени. Кожу зарыли в тёплую грязь болота, а три дня спустя, когда шерсть отстала от кожи, счистили её прочь. Индеец приготовив из ясеня обруч, натянул на него сырую кожу и сделал индейский том-том.

Он высох не раньше, как через два-три дня. По мере того как сохла кожа, слышались всё чаще и чаще дребезжащие звуки, которые указывали на то, что она всё сильнее и сильнее натягивается.

Вечером, сидя у огня и тихо напевая, попробовал Куонеб новый том-том:
		Хо де хо… хи де хи








На следующий день индеец встал перед рассветом, поднялся на гору, сел на самую верхушку её и, ударяя в том-том, запел песню, которой не пел ещё ни разу с того дня, когда они покинули великий утёс над Эземуком:
		Отец, благодарим тебя:



		Мы нашли хорошее место для охоты,



		И в нашем вигваме есть мясо.










XXII. Капканы и ловушки


Хижину для зимовки выстроили, заготовили и запас пищи, пора приступить к не менее важному делу: заняться до наступления холодов выбором мест для капканов и ловушек. Времени у них было ещё достаточно, но они хотели как можно скорее установить капканы по всему лесу на тот случай, если бы сюда явился другой новый охотник. Большинство пушных зверей — бобр, выдра, норка, мускусная крыса, енот — селится преимущественно при речных долинах. Там же встречаются и те животные, которые, не имея надобности жить поблизости от воды, всё же ищут её, так как им у воды легче найти убежище и так как там живёт их добыча; к таким животным принадлежат рысь, лисица, куница-рыболов и простая куница, которая питается кроликами и мышами. Вот почему линия капканов и ловушек ведётся обыкновенно вдоль какой-нибудь речной долины.

В конце сентября Рольф и Куонеб, захватив с собой постели, котелок, съестных припасов на четыре дня и два топора, вышли из дому в сопровождении Скукума и направились вдоль реки, которая впадала в озеро неподалёку от их хижины. Пройдя четверть мили, они выбрали первое место для капкана на куницу. Выбранное ими место находилось под высоким деревом на косе, которая образовалась здесь благодаря изгибу реки. Дерево это они отметили с трёх сторон. Пройдя двести шагов, они нашли ещё одно удобное место и отметили его для ловушки. На той же косе они увидели извилистую тропинку, протоптанную, очевидно, выдрами.

— Хорошее место для железного капкана, — заметил Куонеб.

Несколько раз вспугивали они по дороге оленей, а в одном сыром, грязном месте, где олени перебирались обыкновенно на другой берег реки, они увидели множество разных следов и между ними следы волков, медведей и горного льва, то есть пантеры. Скукум весь ощетинился и со страхом обнюхивал следы пантеры, чрезвычайно взволновавшие его.

После пятичасовой ходьбы и работы пришли они, наконец, к другой реке, впадающей в первую, и в том месте, где соединялись две речные долины, образуя угол, увидели небольшое дерево, каким-то особенным образом обгрызанное зубами и исцарапанное когтями на расстоянии трёх и шести футов от земли.

— Медвежье дерево, — сказал Куонеб, и Рольф узнал от него следующее.

Медведи, как большинство животных, придерживаются известного способа для отметки участка, который считают своим собственным. Чаще всего они оставляют свой собственный запах в разных местах избранного ими участка, прибавляя в некоторых случаях и более осязательные указания. Так, бобр пользуется для отметки небольшим комком грязи, волк взрывает землю задней ногой, медведь царапает когтями и грызёт зубами дерево. Пока медведь живёт на избранном им участке, он возобновляет эти отметки всякий раз, когда находится вблизи сигнального дерева. Отметки эти делаются чаще всего летом, когда медведи спариваются и ищут подходящих спутников жизни; в это время они всегда бродяг в лесу, оставляя отметки на выбранных ими сигнальных деревьях, так что каждый медведь, благодаря тонкому чутью своему, узнает пол бывшего здесь до него медведя и вместе с тем — по какому пути проследовал он дальше.

Тут охотники наткнулись на сигнальное дерево медведя, а немного погодя Куонеб указал Рольфу место, где на двух брёвнах, соединённых под углом у самого дерева, исцарапанного когтями и издававшего какой-то особенный запах, он увидел несколько волосков куницы. Это был сигнальный пост куницы, вполне пригодный для устройства ловушки.

Третье место они нашли на открытой травянистой прогалине. Они увидели там большой белый камень, а на нём шарики, оставленные лисицей.

— Каждая лисица, — объяснил Рольфу индеец, — проходя мимо этого места, подойдёт к камню и обнюхает его, чтобы узнать, кто из соплеменниц её живёт здесь. Самое удобное место для железного капкана, потому что к обыкновенной ловушке ни одна лисица не подойдёт.

Так, мало-помалу узнал Рольф, что одни и те же привычки встречаются часто у всех животных, не исключая даже мышей и землероек. Если мы не замечаем этого, то лишь потому, что внешние чувства наши и наблюдательность не так развиты, как у натуралистов и охотников, которые всегда знают, где надо искать следы четвероногих обитателей, и, судя по этим следам, могут сказать, какое именно животное живёт или не живёт в известной местности.







XXIII. Бобровый пруд


В полдень они находились уже в десяти милях от своего дома и успели за это время отметить пятнадцать ловушек для куниц благодаря, конечно, необыкновенной опытности Куонеба, значительно сокращавшей им работу.

После полудня они снова пустились в путь. Река, вдоль которой они шли, превращалась постепенно в ручей, а местность кругом становилась всё более и более болотистой. Продолжая идти вдоль берега, они внимательно присматривались к малейшим признакам, указывающим на присутствие пушных зверей, и с этой целью несколько раз переходили вброд на другую сторону реки и обратно. В одном месте Куонеб вдруг остановился и, внимательно присмотревшись к ручью, указал Рольфу на то, что вода в нём мутная от грязи. Глаза индейца сияли, когда он, кивнув головой в ту сторону, где река брала своё начало, произнёс магическое слово «бобр».

Отсюда они двинулись на запад, прошли сто шагов по болотистой местности, густо поросшей ольхой, и увидели пруд неправильной формы, который разлился среди ивовых кустов, теряясь где-то далеко в болоте. Продолжая идти вдоль реки, они скоро добрались до бобровой плотины, длинной, изогнутой, сделанной из ивовых прутьев и тины; поверх неё сочилось множество ручейков, соединявшихся внизу и образующих ту речку, вдоль которой они только что шли.




Над прудом носились целые стаи дроздов, на воде плавали утки, а на верхушке сухой сосны сидела огромная голубая цапля. Везде кругом двигались и порхали ещё меньшие существа, а далеко впереди, на самой почти середине пруда, возвышался купол, сложенный из прутьев, — бобровая хатка; несколько дальше, за нею, виднелись ещё три такие же хатки. Бобров нигде не было видно, но свежая порубка деревьев, плавающие на воде и очищенные от коры ветки да длинная крепкая плотина служили для опытного глаза достаточным доказательством того, что здесь находится огромная колония бобров, полноправно владеющих этой местностью.

Бобровый мех принадлежал в то время к одним из самых ценных. Бобр легко попадает в капкан, а потому находка этого пруда была равносильна находке мешка с золотом. Они обошли его неправильные берега, и Куонеб указал несколько бобровых пристаней, по краям которых находились глубокие отверстия, откуда бобры ныряли под воду. Тут и там поблизости пруда возвышались куполообразные муравьиные кучи, к которым шли тропинки, начинавшиеся от берега пруда. Индеец объяснил, что по ним ходят в солнечные дни бобры и греются на верхушке муравейников, а муравьи выбирают личинок у них из меха. В одном месте, где берег образовал нечто вроде высокого мыса, который вдавался в воду, они нашли небольшой комок грязи с сильным запахом; индеец сказал, что это «бобровая отметка», имеющая у бобров такое же значение, как «медвежье дерево» у медведей.

Пруд показался им небольшим, а между тем они прошли четверть мили, пока добрались до верхней окраины его, где находилась вторая плотина с примыкающим к ней вторым прудом. Уровень этого пруда был несколько выше уровня первого, и на нём находилась всего только одна хатка; за этим прудом они нашли ещё целый десяток прудов, причём уровень каждого последующего пруда был выше уровня предыдущего. На первом, самом большом, и на втором были хатки; все они принадлежали, очевидно, одной и той же колонии, так как везде заметны были свежие порубки.

— Отлично! Мы получим, быть может, бобров пятьдесят, — сказал индеец.

Они знали теперь, что достигли обетованной земли.

Рольф с радостью готов был посвятить весь остаток дня исследованию пруда, а вечером, когда бобры выйдут из нор, поохотиться на них. Но Куонеб сказал:

— Мы отметили только двадцать мест для ловушек, а нам нужно отметить сто пятьдесят мест.

Они направились к сухому бугру на запад от прудов, где рос сахарный клён, и выбрали подле огромного дерева место для ловушки. После этого они отправились искать дорогу через крутые холмы тянувшиеся на восток, надеясь по ту сторону холмов встретить реку, которая привела бы их назад к озеру.




XXIV. Дикобраз


Дрессировка Скукума была не вполне закончена, и, когда ему приказывали оставаться дома, он исполнял это только в том случае, если приказание соответствовало его желаниям, и не колебался следовать за хозяином или бежать впереди, если, по его мнению, на помочь человеческой мудрости должна прийти зрелая собачья опытность, приобретённая в течение тринадцати месяцев жизни. К сожалению, в этих лесах опытность не всегда могла быть его верной руководительницей. Услыша лёгкий шелест среди листьев, покрывавших землю, он бегом пустился вслед за этим шелестом, и пронзительный сердитый лай его скоро известил, что он нашёл какого-то враждебного ему лесного обитателя. Лай его повторился несколько раз и затем превратился вдруг в вопль. В вопле этом слышались и гнев и боль. Охотники поспешили ему на помощь. Оказалось, что маленький глупый пёс пытался укусить большого дикобраза, который спрятался под бревно, выставив наружу только заднюю часть своего тела, покрытую острыми иглами, и бил хвостом Скукума по морде и открытому рту, оставляя там по нескольку игл после каждого удара. Скукум был всегда смелым бойцом, но на этот раз он действовал нерешительно. Боль от колючек увеличивалась с каждой минутой и с каждым движением. Куонеб схватил крепкую палку и вышвырнул дикобраза из его убежища. Увидя нового и более сильного врага, дикобраз решил, что не следует терять времени, и пустился неуклюжим галопом к ближайшему сосновому дереву. Вскарабкавшись на него, он спрятался среди ветвей на самой верхушке.

Охотники подозвали к себе собаку. У неё был самый жалкий вид. Она тёрла себе морду то одной лапой, то другой, стараясь выплюнуть иглы, покрывавшие язык, мигая глазами, ворчала и визжала от боли всякий раз, когда тёрлась головой о землю или о свои передние лапы. Рольф крепко держал её, пока Куонеб выдёргивал одну иглу за другой. Штук около сорока маленьких ядовитых кинжалов вытащил он из дрожащих ног и головы собаки, но их много ещё осталось на губах и языке. Здесь они засели очень глубоко; крепкие пальцы краснокожего вытаскивали их постепенно одну за другой. Пока операция эта производилась на губах, Скукум тихо визжал, но он поднял настоящий вопль, когда дело дошло до языка. Рольф с большим трудом удерживал собаку, и всякий посторонний зритель, не зная в чём дело, мог бы подумать, что охотники пытают своего верного друга.

Иглы, к счастью, вонзились не слишком глубоко, их вытащили и собаку выпустили на свободу.




Рольфу захотелось отомстить дикобразу, притаившемуся на верхушке дерева. Драгоценные боевые припасы нельзя было тратить напрасно, и Рольф приготовился уже лезть на дерево, но Куонеб сказал ему:

— Нет! Ты не должен этого делать. Я видел однажды, как бледнолицый карабкался за Кэком, который спокойно ждал его приближения и вдруг, попятившись назад, ударил его хвостом. Бледнолицый поднял руку для защиты своего лица. Кэк в пятидесяти местах пронзил ему руку иглами, и тот не мог защитить лица. Бледнолицый решил спуститься вниз. Кэк спускался ещё скорее, продолжая бить его хвостом. Бледнолицый упал и сломал себе ногу. Рука бледнолицего распухла и зажила только через полгода. Иглы Кэка очень ядовиты. Бледнолицый едва не умер.

— Тогда я попробую сбить его, — сказал Рольф, показывая топор.

— Нет! — повторил Куонеб. — Мой отец говорил, что Кэка можно убить только для какой-нибудь пользы, если иглы его понадобятся в хозяйстве. Ты совершишь дурное дело, если убьёшь Кэка.

Дикобразу предоставили, таким образом, оставаться на дереве. А как же Скукум? Его пустили на свободу. И он поумнел? Увы, нет! Не прошло и часа, как он увидел другого дикобраза; ненависть его к этому животному проснулась с удвоенной силой. Он повторил свою ошибку и подвергся второй операции, без которой мог бы умереть. К вечеру почувствовал он, как ужасно наказан за свою оплошность, а на следующее утро никто не признал бы в этом толстоголовом существе, которое едва передвигало ноги, маленькую жизнерадостную собачку, так весело шнырявшую по лесу.

Прошло много томительных дней, прежде чем он оправился; даже жизнь его находилась одно время в опасности. Никогда после этого и до конца дней своих не нападал он на животное, которому природа дала такой хвост.

— Рысь, пантера, лисица, орёл — все, кто нападает на Кэка, все умирают, — сказал индеец. — Отец мой видел медведя, умершего от этих игл. Он хотел укусить Кэка, а тот наполнил его рот иглами, которых медведь не мог выплюнуть. Они вонзались всё глубже и глубже: рот у медведя так распух, что он не мог ни открыть, ни закрыть его, и умер от голода. Люди моего племени нашли его около пруда. В пруде было много рыбы. Медведь ловил рыбу лапой, но не мог её есть. Так с открытым ртом, окружённый рыбой, умер он от голода. На свете есть одно только существо, которое может убить Кэка, — это Оджиг, или Пекан, большая куница. Оджиг — злой дух. У него есть сильное снадобье, и Кэк не может повредить ему. Оджиг переворачивает Кэка на спину и разрывает его мягкий живот. Отец мой рассказывал, что всё это произошло так: однажды, во время наводнения, Нана-Боджу плыл на бревне вместе с Кэком и Оджигом. Кэк вёл себя дерзко и занял самое высокое место. Оджиг был почтителен к Нана-Боджу и укусил Кэка, чтобы проучить его за дерзость. Кэк ударил его хвостом. Но Нана-Боджу вынул у него иглы и сказал: «Да будет так — Оджиг станет всегда побеждать Кэка, а иглы Кэка никогда не принесут вреда Оджигу».







XXV. Катанье с гор


Было уже поздно, и охотники решили сделать привал в высоком прохладном лесу. Скукум всю ночь громко стонал во сне и два раза будил их. Незадолго до рассвета они услышали вой волков, а затем крик ушастой совы. Как ни странно это покажется, но между отрывистым воем волчицы и криком совы нет почти никакой разницы. Прислушиваясь в полусне к этому вою, Рольф услышал вдруг у себя над головой какой-то шелест и знакомое клохтанье. Он привстал и увидел, что Скукум, подняв вверх голову, рассматривает черногрудых тетеревов, сидевших на ветках; бедный маленький пёсик чувствовал себя слишком больным, чтобы залаять. Это была особенная порода тетеревов, которых Рольф никогда ещё не видел. В то время как он присматривался к ним, Куонеб встал очень осторожно, подошёл к ближайшей иве, срезал гибкий прут в двенадцать футов длины и к одному концу прута привязал верёвочную петлю. Подойдя затем тихонько к дереву, он медленно поднял вверх прут, накинул петлю на шею первого тетерева и стянул его с дерева; остальные тетерева выразили громким клохтаньем своё удивление, но не сделали ни малейшей попытки двинуться с места.




Достаточно было одного лёгкого удара, чтобы избавить пленника от страданий. Куонеб ещё раз поднял прут и стащил второго тетерева, сидевшего пониже, а затем третьего. Только тогда поняли остальные, в каком опасном соседстве они находились, и поспешили улететь.

Рольф с удивлением следил за этой охотой.

Куонеб положил птиц у огня и занялся приготовлением завтрака.

— Куры эти глупые, — сказал он. — Таким способом можно наловить их много, особенно, если помогает собака. Луговой тетерев не так глуп, как этот.

Рольф очистил и выпотрошил птиц, а внутренности их бросил Скукуму. Бедный маленький пёсик! Какой у него был жалкий вид! Глаза его грустно выглядывали из-под распухших век, лапки слабо шевельнулись, но он не дотронулся до пищи, которую в другое время проглотил бы сразу. Он не ел, потому что не мог открыть рта.

Уйдя с места своей стоянки, охотники продолжали отмечать деревья и готовить места для ловушек. Так прошли они целую милю и очутились у болота, поросшего тамариском; двигаясь вдоль его окраины, они пришли к небольшой речонке, которая брала здесь своё начало и привела их к ложбине, обращённой на восток. На каждом шагу встречали они указания на то, что здесь водится множество дичи, но тем не менее они были очень удивлены, когда вдруг из травы перед ними поднялся олень и с любопытством уставился на них; за ним другой… потом третий… целая дюжина; в десяти шагах они увидели ещё несколько оленей… с левой стороны оказалось ещё больше, а движение среди деревьев справа указывало, что и там в оленях нет недостатка. Не прошло и минуты, как белые хвостики поднялись вверх, и олени понеслись по склону горы. Всех оленей было около тридцати, но белые хвосты их, которыми они размахивали словно флагами, производили такое впечатление, как будто весь лес кишел оленями. Казалось, их тут целые сотни, и радость охотников при виде такого обилия дичи ещё увеличилась сознанием того, что весь этот охотничий участок их собственный.

Река становилась всё шире. Местами в неё впадали ручьи и даже порядочные речонки. Они нашли здесь несколько указаний на бывшую когда-то колонию, бобров; метки для ловушек они ставили через каждую четверть мили и даже чаще.

Течение реки усиливалось, так как она спускалась теперь по склону горы прямо в длинную, узкую долину с крутыми глинистыми берегами. Всюду встречали они здесь следы выдр. Двигаясь осторожно вдоль изгиба реки, они услышали глухой всплеск воды, который повторился несколько раз.




Первой мыслью охотников было привязать Скукума, но они скоро увидели, что в этом нет никакой надобности. Осторожно спустили они свои тюки на землю, и больная собака покорно улеглась рядом с ними. Тихо, крадучись шли они против восточного ветра. Они подумали сначала о бобрах, но нигде не видели признаков, указывающих на их присутствие, ибо кругом не было ничего похожего на бобровый пруд. Всплески воды были совсем близко. Не медведь ли ловил рыбу? Или… нет, это было бы слишком неприятно… не человек ли черпал там воду из лодки? Промежутки между всплесками воды были неправильные.

Слышались они в реке, на расстоянии тридцати шагов от охотников. С величайшей осторожностью подкрались охотники к глинистому берегу и на противоположной стороне реки увидели такое зрелище, какое редко удаётся видеть людям. Они увидели шесть выдр: две из них были, очевидно, взрослые, а четыре — детёныши. Выдры, словно люди, занимались спортом, скользя по крутому глинистому откосу и бросаясь со всего размаха в воду.




Тяжело, словно камень, шлёпнулась в реку самая большая из них, очевидно, самец, скрылась на минуту под водой и, всплыв на её поверхность, вскарабкалась обратно по откосу на самую верхушку берега. «Шлёп! шлёп! шлёп!» — последовали примеру отца три детёныша… «Шлёп! шлёп!» — прыгнули почти в одно время мать и четвёртый детёныш. «Бух!» — снова шлёпнулся в воду самец, и мокрая шерсть его, вытираясь о поверхность глиняного откоса, делалась всякий раз всё более сырой и скользкой.

«Шлёп! бух! шлёп!.. Шлёп! бух! шлёп!»… веселилась семья выдр, взапуски друг перед другом карабкаясь по откосу. Можно было подумать, что каждая выдра старается попасть первой на берег, чтобы как можно чаще спускаться в воду.

Резвость их и грация, увлечение игрой и задорная весёлость поглотили всё внимание охотников, которые с наслаждением любовались этим зрелищем. Нет сомнения, конечно, что в головах охотников мелькали мысли о глянцевитом мехе этих животных, но на дворе был только сентябрь, и мех не имел ещё настоящей ценности.

А весёлая семья тем временем продолжала так же неутомимо и с тем же увлечением скользить по склону и шлёпаться в воду. Каток постепенно улучшался, и выдры казались неутомимы по-прежнему, когда неожиданно раздался громкий, хотя и несколько глухой лай Скукума, который забыл всякую осторожность и прибежал к берегу.

Пронзительно визжа, словно птицы, предупредили старые выдры своих детёнышей об опасности. «Шлёп! шлёп! шлёп!» — поспешили все друг за другом в воду, на поверхности которой скоро, однако, показались их головы, потому что животные, собственно говоря, не очень испугались. Куонеб не в силах был удержаться; он поднял ружьё и прицелился. Щёлк! Пиф-паф! выстрелил он в старого самца, но тот успел вовремя нырнуть в воду. Охотники бросились вниз по откосу, а следом за ними Скукум; они спешили атаковать выдр в реке, которая была невелика и мелка, и, не будь из неё выхода, выдры были бы, конечно, пойманы.

Выдры поняли сразу, какая опасность им грозит. Моментально выскочили они из реки и пустились по открытому песчаному оврагу, причём старики испускали громкие вопли. Они то проскальзывали под упавшими деревьями, то мелькали среди кустарников, ловко обходя торчавшие корни и перепрыгивая через камни. Охотники неслись за ними, вооружённые палками, а Скукум без всякого вооружения.

Выдры бежали, по-видимому, в какое-то известное им убежище и перегнали всех, кроме собаки. Скукум совершенно забыл, что он болен, и, догнав выдр, едва не схватил одного из детёнышей. Мать моментально обернулась и с ворчанием бросилась на него. Выдра — противник опасный, но Скукум отделался, к своему счастью, одним, лёгким укусом. С громким воем бросилась несчастная собака к тому месту, где лежали тюки, от которых ей не следовало уходить.

Охотники между тем увидели открытую полянку в лесу. Куонеб бросился туда, чтобы забежать вперёд и пересечь путь выдрам, за которыми продолжал гнаться Рольф, тщетно стараясь ударить палкой какую-нибудь из них. Спустя несколько секунд семья встретила Куонеба и должна была, по-видимому, неминуемо погибнуть; но нет более отчаянного и смелого противника, чем выдра, защищающая своих детёнышей. Ни самец, ни самка не перетрусили, а, напротив, в мгновение ока набросились на индейца. Поражённый неожиданным нападением, Куонеб отскочил в сторону, чтобы избежать страшных челюстей. Выдры воспользовались этим и проскочили мимо. Понукаемые несмолкаемыми криками матери, детёныши скользили один за другим под лежавшим рядом стволы деревьев, затем в густые заросли ив на берегу пруда, устроенного когда-то бобрами, и бесследно исчезли среди безмолвной и непроницаемой глуши.




XXVI. Возвращение домой


Река, доходившая до самой отдалённой окраины болота, становилась всё шире и шире. Прежде чем стемнело, охотники успели отметить ещё пятьдесят мест для капканов и уснули под деревом возле костра.

На следующий день Скукум чувствовал себя хуже, и охотники начинали уже опасаться за его жизнь. Он ничего не ел с тех пор, как подрался с дикобразом, и только выпил немного воды. Рольф сварил суп, и, когда он остыл, бедная собака похлебала его, употребив на это целые полчаса.

Охотники двигались теперь по направлению к своей хижине. Они поднялись на вершину одного холма, и перед ними вдруг сразу открылся вид на озеро, несмотря на то, что оно находилось от них в пяти милях. Они шли вниз по течению реки, всё время отмечали места для ловушек и всюду встречали следы дичи. Река привела их к зарослям кустарников; здесь она соединялась с другой рекой, которая текла откуда-то с юга. С этого места начиналось настоящее царство дичи; оленьи следы шли по всем направлениям и не проходило несколько минут, чтобы они не встречали то одного, то двух оленей. Тенистый дубовый лес сменялся местами болотами, на которых рос кедр; зимой это любимые места оленей. Когда они прошли ещё мили две, индеец сказал:

— Хорошо, теперь мы будем знать, куда идти зимой, когда нам понадобится мясо.

У широкого тенистого брода они увидели поразительное количество разнообразных следов, больше всего оленьих. Но между ними были также следы пантеры, рыси, куницы, волка, выдры и норки.

К вечеру они дошли до озера. Широкая река впадала в него в четырёх милях от хижины. Здесь, у самого устья реки, они отметили место для капкана.

Когда они дошли до того места, где Рольф убил первого оленя, они взглянули на его останки. Серые вороны склевали большую часть мяса, но большие животные не тронули ни кусочка, а между тем по соседству было множество волчьих и лисьих следов.

— Да, — сказал Куонеб, — они почуяли запах мяса и подходили близко, но тут же сразу поняли, что на этом месте был человек; они, вероятно, не очень голодны, а потому благоразумно держатся в стороне. Хорошее место для капкана.

И они приготовили два места для капкана на равном расстоянии от падали. Отметив ещё два места, они повернули к хижине, куда пришли, когда стемнело и начинал накрапывать дождь.

— Хорошо, — сказал Куонеб, — мы приготовили всё, чего пальцы наши не в состоянии будут сделать, когда наступят холода и земля настолько замёрзнет, что в неё нельзя будет вбить палки. Теперь нам необходимо выветрить капканы, прежде чем снова обойти наш круг и ставить их. Нам, кроме того, необходимо запастись волшебным охотничьим зельем.

На следующее утро Куонеб взял удочку и багор. Он вернулся домой с мелкими щучками. Разрезав их на маленькие кусочки, он наполнил ими бутылку, закупорил её и повесил на солнечной стороне.

— На это зелье придёт любой медведь, — сказал он, предоставляя солнцу приготовить снадобье.




XXVII. Больной Скукум


Утром, на следующий день после своего возвращения домой, они заметили во время обхода, что у них не всё в порядке. Палатка Куонеба свалилась набок, вёсла, приставленные к стене хижины, оказались на земле, а мешок с олениной, висевший под крышей, они нашли разорванным и пустым.

Куонеб внимательно осмотрел следы и сказал:

— Здесь был большой чёрный медведь; он бродил кругом и всё переворачивал. Но оленины он не мог достать: мешок разорвала куница.

— Она приходила поучить нас, что мы не кончили ещё свою работу. Нам следует пристроить амбар к хижине, — сказал Рольф. — Надо, чтобы он плотно закрывался и был холодный.

— Успеем ещё выстроить до зимы, — отвечал индеец. — Надо пользоваться хорошей погодой и наметить ещё одну линию ловушек и капканов.

— Нельзя, — сказал Рольф. — Собака не в состоянии идти с нами, а оставить её одну мы не можем. На постройку амбара потребуется всего три дня.

Бедной маленькой собаке становилось всё хуже и хуже. Она дышала тяжело, ела и пила мало. Оставить её без ухода было невозможно.




Охотники вымыли ей голову горячей водой. Ванна облегчила, по-видимому, страдания бедного больного, и Скукум проглотил немного супу, который ему вливали в рот. Затем охотники устроили ему на солнышке постель и приступили к постройке амбара.

Амбар выстроили в три дня, осталось только законопатить щели. Был уже октябрь месяц, и довольно сильный мороз предупредил их ночью, что скоро наступят холодные снежные месяцы. Куонеб собрал несколько кусочков льда, положил их в оловянную чашку и, взглянув на низко стоящее солнце, сказал:

— Листья почти все опали; скоро пойдёт снег; пора провести вторую линию капканов и ловушек…

Он вдруг замолчал и взглянул в сторону озера. Рольф также посмотрел туда и увидел трёх оленей — двух самцов и одну самку; впереди шла самка, а за нею оба самца. Они шли вдоль берега, приближаясь постепенно к хижине. Рольф взглянул на Куонеба, и тот кивнул ему головой. Рольф вошёл в хижину, взял ружьё и незаметно проскользнул к реке, куда вела тропинка, протоптанная оленями. Самцы не дрались, потому что сезон драк ещё не наступил, но рога их были выставлены вперёд, мускулы на шее вздуты, и они грозно посматривали друг на друга, продолжая следовать за самкой. Они шли к реке, куда вела тропинка, и перешли вброд на другую сторону. Когда они вышли на берег, Рольф громко свистнул. Все три оленя превратились, словно по мановению волшебного жезла, в три неподвижные статуи. Всё внимание Рольфа обращено было на самца поменьше ростом, и, когда дым после выстрела совершенно рассеялся, два оленя исчезли бесследно, а на земле, в каких-нибудь пятидесяти шагах от Рольфа, лежал убитый им самец.

— Мы нашли хороший участок для охоты, олени сами идут к нам в лагерь, — сказал Куонеб.

Шкуру с оленя сняли, а новый запас мяса повесили в новом амбаре. Внутренности сложили на земле и прикрыли их хворостом и камнями.

— Ни вороны, ни сойки не доберутся до них теперь, а зимой сюда придут лисицы и принесут нам свои шубы.

Оставалось решить вопрос, что предпринять на следующее утро. Скукум чувствовал себя лучше, хотя всё ещё был болен, и Рольф сказал:

— Возьми ружьё и топор, Куонеб, и ступай прокладывать новую линию капканов. Я останусь дома, снаряжу нашу хижину на зиму и присмотрю за собакой.

Куонеб согласился с ним. Он вышел один из дома и направился к восточному берегу озера, чтобы идти оттуда вверх по течению другой реки, намереваясь вернуться домой дня через три-четыре.




XXVIII. Один в пустыне


Рольф начал день с того, что сделал Скукум ванну из такой же горячей воды, как и раньше, и дал ему супу. Во время ванны Скукум тихо стонал, а когда увидел суп, замахал хвостом, ясно указывая, что здоровье идёт на поправку.

Затем Рольф обратил всё своё внимание на заготовку мха и щепок, чтобы конопатить щели новой постройки. Работа эта заняла целый день и оказалась довольно трудной. Рольф серьёзно задумывался над тем, как лучше устроиться на зиму. Опытные поселенцы Коннектикута, почувствовав приближение холодов, окружают свои дома земляной насыпью. Рольф знал, что в Эдирондеке бывает ещё холоднее, а потому решил хижину и пристройку обнести кругом толстым слоем земляной насыпи. Он приготовил прежде всего хорошую дубовую лопату, затем для большей прочности подержал её края над огнём, пока они не побурели. Два дня копал он землю и обложил ею хижину и пристройку вплоть до крыши.




Он приготовил, кроме того, запас сухого топлива на случай сырой погоды, и тут снова увидел, насколько была мала их хижина. Рольф кончил, таким образом, самую тяжёлую работу, и теперь у него достаточно времени, чтобы делать всё что угодно.

Кто из нас, кому приходилось оставаться одному среди безлюдной местности, не помнит, что он перечувствовал в первый день? Сознание своей полной самостоятельности, возвращение к первобытному состоянию, близость лесных обитателей, чувство тесной с ними связи, благоговейный ужас перед окружающим безмолвием и преобладающее над всем этим сознание собственного господства над свободными обитателями леса — вот чувства, весь день волновавшие душу Рольфа. А когда наступила первая ночь, которую ему предстояло провести в одиночестве, как он был доволен обществу беспомощной маленькой собаки, которая спала рядом с его постелью.

Чувства подобного рода не часто нас посещают, и к концу четвёртого дня одиночества Рольф совершенно растерял их.

Рассказы охотников о «необычайных животных, которые являются в тот именно момент, когда у вас нет ружья», вполне подтвердились после того, как Куонеб унёс с собой единственное огнестрельное оружие. На другой день вечером, перед тем как ложиться спать, Рольф остановился у дверей хижины, чтобы ещё раз взглянуть на звёзды, и в эту минуту в глаза ему бросились очертания большой тёмной фигуры, которая осторожно кралась среди деревьев, росших между хижиной и озером; существо это вдруг остановилось, повернуло к нему голову и бесследно исчезло где-то у берега. Нечего удивляться, если в эту ночь он постарался крепче закрыть двери своей хижины. На следующее утро он внимательно исследовал почву песчаного кряжа и увидел, что ночным посетителем его была не рысь и не лисица, а искавшая добычу пантера.

На третье утро, выйдя из хижины на рассвете, он услышал вдруг странное фырканье и, повернувшись к сосновому лесу, увидел, к удивлению своему, огромного и неподвижного лося с ушами, как у мула, и допотопными рогами.




Рольф не был трусом, но при виде этого чудовища, так близко стоявшего подле него, у него волосы поднялись дыбом на голове. Он чувствовал себя беспомощным без огнестрельного оружия. Войдя обратно в хижину, он осмотрел было лук и стрелы, но тут же сказал с презрением:

— Для куропаток и белок, пожалуй, годится и лук, но в лесу мне надо ружьё.

Он вышел из хижины, лось стоял на прежнем месте. Рольф сделал несколько шагов вперёд и громко вскрикнул, лось продолжал стоять неподвижно. Рольф отступил назад и вернулся в хижину. Вспомнив, какое сильное влияние оказывает огонь на животных, Рольф затопил печь. Густой дым поднялся из трубы, потянулся вниз, заклубился по направлению к лесу и к стоявшему там лосю. Большие ноздри животного раздулись, и невыразимый ужас охватил его: в одно мгновение повернулось оно назад и понеслось во всю прыть к далёкому болоту. Рольф не видел его больше.

Пять раз в течение этих четырёх дней подходили олени близко к хижине и вели себя так, как будто знали, что живущий здесь молодой человек совершенно безвреден, ибо лишён таинственной силы, убивающей на далёком расстоянии.

Как хотелось Рольфу иметь ружьё! Как живо представлялись его воображению лавка и хозяин, предлагавший ему месяц тому назад прекрасное ружьё за двадцать пять долларов с рассрочкой платежа до будущей весны. Он с досадой бранил себя, что упустил такой благоприятный случай. Несколько раз давал он себе слово во что бы то ни стало приобрести ружьё, если представится к тому возможность, всеми силами стараться, чтобы возможность эта представилась как можно скорее.

Одну победу ему всё же удалось одержать во время своего одиночества.

Животное, разорвавшее мешок с олениной, всё ещё скрывалось вблизи хижины; доказательством его присутствия служило новое приключение с мешком в амбаре, где стены были ещё плохие, с дырками. Следуя совету Куонеба, он поставил два куньих капкана: один на крыше у отверстия, которое служило кунице входом, а другой на бревне, по которому куница пробиралась к мясу. Способ поставки капкана очень прост: делается углубление такой величины, чтобы в нём мог поместиться открытый капкан, полка капкана прикрывается травой, а по обе стороны её кладут колючие прутья таким образом, чтобы животное, прыгнув на них, поторопилось ступить на траву. Цепь от капкана привязывается к бревну.

Куница выходит на поиски добычи преимущественно днём. В первую ночь капкан остался нетронутым. На следующее утро, когда Рольф вышел, чтобы принести воды, он увидел далеко на поверхности озера длинную тёмную полоску, походившую на плавающих уток. В то время как он сидел и наблюдал за ними, на дереве вблизи хижины послышался какой-то странный звук. Он напоминал царапанье когтей карабкающейся на дерево белки. И когда Рольф оглянулся, ему действительно показалось, что он видит большую белку тёмного цвета. Не успела она с быстротой молнии вскарабкаться вверх, как тут же спустилась вниз, перепрыгнула через бревно, скользнула под кучу хвороста, двигаясь всё время с молниеносной быстротой. Временами она останавливалась, подозрительно поглядывая вдаль. И вдруг, как стрела, снова вскарабкалась на верхушку дерева, откуда спустя минуту с громким криком слетели две куропатки.

Гибкая, грациозная, лёгкая спустилась вслед за ними и куница. Большими волнообразными прыжками пустилась она по бревну, лежавшему на земле; добежав до середины его, она остановилась, пристально всматриваясь в густую гряду осоки; не прошло и секунды, как гибкая фигура её, сделав ещё три волнообразных прыжка, нырнула в осоку и сейчас же вынырнула из неё с мышью в зубах; ещё прыжок в сторону — и вторая мышь попалась в зубы хищнице, а за ней третья. Три жертвы были убиты и брошены в сторону, а грациозная разбойница забыла уже о них и следила за полётом уток. Но вот куница исчезла в чаще ивовых зарослей, а в следующую секунду появилась снова и мигом вскарабкалась на высокий пень, где дятел продолбил углубление. Движения куницы были так быстры, что Рольф не мог уследить за тем, как она исчезла в дупле и выскочила оттуда, держа в зубах летучую белку, которой она раздробила череп. Швырнув белку в траву, она со злобным ворчанием бросилась на её труп и принялся трясти его и рвать на части, а затем отбросила в сторону и, извиваясь, как змея, побежала прочь, желтоватая грудь её блестела на солнце словно золотой щит… Вот она снова остановилась, как пойнтер, делающий стойку… Сколько грации и сколько злобы было во всей её фигуре! Гибкая, как у змеи, шея её склонилась набок, ноздри дрожали… Она сделала несколько прыжков, втянула воздух и обнюхала землю, затем снова сорвалась с места, и по её вытянутой шее и шевелящемуся хвосту видно было, что её что-то сильно привлекает. Она скользнула в чащу кустов, а когда вынырнула по другую сторону их, пред ней, спасая свою жизнь, нёсся белоснежный кролик. Прыг! прыг! прыг! каждый прыжок в двенадцать футов. Глаз не мог уследить за этими прыжками. Куница преследовала кролика. Настоящий бег взапуски!.. С быстротой молнии мелькали среди кустов кролик и куница! Но кролик бежал скорее. Только бы хватило мужества! А мужества у кролика немного… Но счастливая звезда на этот раз благоприятствовала ему: он выскочил на оленью тропинку, которая привела его к реке. Вернуться назад было невозможно, а впереди река. Кролик прыгнул в воду и поплыл. А куница? Прыгнула в реку? Она ненавидела воду и к тому же была сыта, а потому не пожелала продолжать погони. Она нервно потянулась и предоставила кролику плыть дальше.




И зловещая Уэпестен, несущая всюду смерть, помчалась, словно крылатая змея, по бревну, заскользила, как призрачная тень, по земле и направилась к хижине, владелец которой наблюдал за ней. Пробегая мимо трупа белки, куница остановилась, рванула его несколько раз и, нырнув в кусты, вышла оттуда на далёком расстоянии. Она проделала это так скоро, что Рольф принял было её за другую куницу. Не прошло и минуты, как она вскарабкалась уже на крышу хижины, повела по сторонам тёмно-бурой мордочкой, желтоватой снизу, и направилась к входу в крыше.

Рольф сидел, не спуская глаз с красивого злого духа, который грациозно перебирая лапками, спешил равномерными прыжками к открытой щели и… к своей гибели. Раз, два, три… на колючую кедровую ветку и передней лапкой в скрытый под нею капкан. Стук железа… визг, прыжок вверх. Безумное метанье из стороны в сторону и притом до того быстрое, что за ним не мог уследить Рольф, и… победительница белок сама была побеждена.

Рольф поспешил к хижине. Маленький демон, попавший в западню, весь сделался мокрым от бешенства и ненависти; он грыз железо, и крик его превратился в дикий вопль, когда он увидел приближающегося человека. Мучениям нужно было положить конец, и чем скорее, тем лучше, а потому Рольф поступил с куницей так же, как она поступила с летучей белкой и мышами. И в лесу водворилась прежняя тишина.







XXIX. Лыжи


— Это я отдам Аннете, — сказал Рольф, вешая для просушки растянутую шкурку куницы и вспоминая своё обещание.

— Эй! эй! эй! — послышались три сигнальных крика, и Куонеб вышел из лодки на берег.

— Хорошее у нас место для охоты, — сказал Куонеб и погладил выбежавшего ему навстречу почти совсем уже здорового Скукума. Первое, что бросилось в глаза Рольфу, был великолепный мех, натянутый на еловый обруч.

— Ого-го! — воскликнул он.

— Да! Я нашёл ещё один пруд, который кишит бобрами.

— Отлично! Отлично! — воскликнул Рольф, гладя рукой первый бобровый мех, который ему пришлось видеть в лесу.

— А это вот ещё лучше, — отвечал ему Куонеб, показывая две пахучие железы.

Такие железы есть у всякого бобра и по какой-то непонятной причине имеют неотразимую притягательную силу для всех диких зверей. Мы не замечаем запаха этих желез, но зато животные сразу чувствуют его. Ни один охотник не считает приманку вполне годной без бобровой струи, добытой из этих таинственных желез. Самое зловонное вещество, которое вываривается из рыбьего жира, всякая гниль, заваль, смешанные с высушенными и истолчёнными в порошок бобровыми железами и превратившиеся таким образом в адскую смесь самого отвратительного, тошнотворного вкуса и запаха, для пушных зверей — восхитительное, чарующее снадобье, упоительное, как самая волшебная музыка, беспощадное, как судьба, коварное, как веселящий глаз, усыпляющее и успокаивающее, как вино.

Нет более жестокой выдумки в обычаях охотников, чем применение притягательной силы этих желез. Смертоносные и неотразимые, они считаются в некоторых странах колдовством, и употребление их карается законом, как преступление.

Но в горах, где жил Куонеб, не придерживались ещё таких взглядов, и бобровые железы считались наилучшим снадобьем, дающим успех охотникам. Тридцать приспособлений для обыкновенных ловушек, приготовленных теперь Куонебом, и шестьдесят, приготовленных в первое путешествие, да дюжина стальных капканов — обещали обильную добычу.

Время близилось уже к ноябрю; ценность меха повышалась; почему же охотники не приступали к делу? А потому, что погода была тёплая и необходимо было ждать морозов, иначе животные, попавшие в капкан, могут подвергнуться разложению раньше, чем охотники успеют обойти свой участок.

Охотники приготовили хороших дров на зиму, законопатили щепками и мхом хижину и окружили амбар земляной насыпью. На оленей они больше не охотились, так как не время было делать мясные запасы; зато им предстояло одно дело, которым они могли теперь свободно заняться. Лыжи для хождения по снегу — вещь, охотникам необходимая, и чем больше наготовить их за время тёплой погоды, тем лучше.




Для рамки берут обыкновенно берёзу или ясень; берёза прочнее, зато ясень легче поддаётся выделке. Белый ясень рос в изобилии на ближайшей равнине. Охотники без всякого затруднения добыли десятифутовое бревно и раскололи его на множество длинных дощечек. Всем делом руководил, конечно, Куонеб. Рольф исполнял все его указания. Каждый из них взял дощечку и строгал её до тех пор, пока ширина её не достигла одного дюйма, а толщина трёх четвертей дюйма. Середину тщательно отметили и на расстоянии десяти дюймов от неё сострогали оба конца доски, пока толщина её стала не больше полудюйма. Приготовили два плоских поперечника в десять и двенадцать дюймов длины и сделали для них отверстия в рамке; при помощи верёвки, обхватившей оба конца рамы, согнули её посередине, и, вскипятив воду, подняли раму над паром. Не прошло и часу, как пар так размягчил её, что раме легко было придать какую угодно форму. Тогда, натянув верёвку, концы её осторожно соединили вместе и поперечники просунули в приготовленное для них заранее отверстие: верёвку оставили на время, чтобы она удерживала рамку. Раму положили затем на ровное место, приподняв на два дюйма переднюю её часть, и навалили на раму сверху тяжёлое бревно, чтобы нос загнулся вверх.

В таком виде рамы оставили для просушки, а индеец тем временем занялся приготовлением ремней. Оленью шкуру он посыпал свежей древесной золой и положил в тину. Спустя неделю он счистил с неё шерсть, удалил висящие кругом обрывки и затем растянул её. Получилась мягкая, гибкая и белая кожа. Куонеб начал резать её с краёв спиралью, сделав таким образом длинный ремень в четыре дюйма ширины. Так продолжал он, пока не изрезал всей шкуры и не получил цельного ремня в несколько метров длины. Вторая оленья шкура была гораздо меньше и тоньше. Он наточил поострее нож и вырезал из неё ремень наполовину уже первого. Всё было готово и оставалось только сплести подошву; более тонкий ремень предназначался для передней и задней части лыж, более толстый — для середины, где ставится нога. Настоящий мастер, пожалуй, посмеялся бы над такими лыжами, но тем не менее они были прочны и удобны.

Без тобоггана[5 - Санки.] не могли, конечно, обойтись. Его делали из четырёх тонких ясеневых дощечек; каждая из них была шириной в шесть дюймов и длиной в десять футов. Концы их размягчили паром и загнули вверх, а затем прикрепили ремнями к поперечникам.




XXX. Первая лисица


Куонеб ни за что не хотел расставаться ночью со своей парусиновой палаткой, с ним спали Рольф и Скукум. Собака совершенно уже оправилась и несколько раз ночью выбегала из палатки, шумно преследуя кого-то. Утром по следам охотники увидели, что в лагерь приходили лисицы. Нет сомнения, что они явились туда, привлечённые отчасти запахом падали убитого оленя, отчасти песчаным прибрежьем, где можно было вдоволь порезвиться, и, наконец, любопытством, которое возбуждали в них хижина охотников и собака.

Однажды утром, после того, как Скукум несколько раз выскакивал ночью из палатки, Рольф сказал:

— Лисий мех хорош теперь; недурно было бы прибавить и лисью шубу к той вот шкурке! — и он с гордостью указал на шкурку куницы.

— Отлично… ступай-ка поучись ловить лисиц, — ответил ему Куонеб.

Рольф достал два лисьих капкана и приступил к делу. Он нашёл место, где лисицы чаще всего бегали и играли, выбрал две протоптанные ими тропинки и поставил капканы, тщательно прикрыв их. Затем он выбрал две кедровые веточки, срезал их и положил поперёк тропинки, по одной с каждой стороны капкана, надеясь, что лисицы перепрыгнут через ветки и попадут в капкан. Желая добиться более верного результата, он положил по куску мяса в каждый капкан, а на полдороге между ними положил на камень ещё один большой кусок. Тропинку вокруг каждого капкана и вокруг приманки он посыпал свежей землёй, чтобы следы были виднее.

Лисицы приходили ночью, но ни одна из них не подходила к капкану. Рольф внимательно осмотрел следы, и они рассказали ему всё. Лисицы, конечно, заметили присутствие капканов и приманок, но не поддались обману благодаря своему тонкому прирождённому чутью: они сразу почувствовали подозрительный запах железа и ещё более подозрительный запах человека. Мясо, пожалуй, могло бы приманить их в другое время, но теперь в лугах было так много тёплых, нежных на вкус мышей, что холодное жёсткое оленье мясо не показалось им заманчивым.




Лисицы были хорошо откормлены и не чувствовали голода. Какая надобность была им идти на очевидную опасность? Можно с уверенностью сказать, что никакие каменные стены не могли бы так защитить двор и мясо от лисиц, как поставленные Рольфом капканы.

— Так всегда бывает с неопытными охотниками, — сказал Куонеб. — Попытайся ещё раз!

— Попытаюсь, — отвечал Рольф, сообразив, что он забыл уничтожить запах своих следов.

Он сложил костёр из кедровых сучьев, зажёг его и окурил дымом капканы и цепи. Затем, отрезав кусок сырой оленины, он вытер ею свои кожаные перчатки и подошвы сапог. Как это раньше он думал поймать лисицу в капкан, не уничтожив предварительно человеческого запаха! Подставку каждого капкана он выложил мягким мхом, прикрыл кедровыми ветками и насыпал сверху мелкой сухой земли.

Капканы были установлены превосходно, и ни один самый зоркий человеческий глаз не, мог бы заметить, где они стоят. Теперь Рольф был уверен в полном успехе.

— Лисица чует запах не глазами, — сказал индеец, который хотел, чтобы ученик его сам дошёл до того, что надо сделать.

Утром Рольф немедленно отправился узнать, не попалась ли лисица в ловушку. Но капканы были пусты. Какая-то лисица ходила, правда, в десяти футах от капканов, но вела себя так, как будто потешалась над детской затеей Рольфа. Даже человек с дубиной в руках не мог бы так успешно прогнать назад лисиц в лес, как эта затея. Рольф направился домой разочарованный и смущённый. Не успел он пройти несколько шагов, как услышал отчаянный вой Скукума и, оглянувшись, увидел, что собака попала в капкан. Скукум был невредим, но тем не менее вопил, испуганный, во всю глотку.

Охотники поспешили к нему на выручку и освободили его; капкан был без зубцов и не мог ранить пса — он только крепко держал его за ногу. Животное, попавшее в капкан, страдает не от боли, а от страха и голода. Вот отчего охотники стараются как можно чаще обходить свои капканы и поскорее прекратить мучения животных.

Куонеб решил, наконец, сам принять участие в ловле лисиц.

— Так ставить капканы можно только для таких животных, как енот, норка или куница… или собака, но не для лисицы и волка. Лисица и волк слишком умны. Сам видишь.

Индеец достал пару толстых кожаных перчаток. Он окурил их и капканы кедровым дымом. Затем вытер подошвы своих мокасинов сырым мясом и, отыскав небольшой заливчик у берега, бросил длинную доску на песок так, что один конец её свешивался над водой. Он принёс с собой толстый шероховатый кол. Осторожно ступая, Куонеб прошёл до конца доски и, остановившись, воткнул кол в дно на расстоянии четырёх футов от берега. Потом расщепил его верхушку и в расщелину набил мох, окропив его четырьмя каплями жидкости из бобровых желез. Затем индеец взял кусок сосновой смолы, положил смолу на полку капкана, подержал над ней зажжённый факел, чтобы она размягчилась, и вдавил в неё маленький плоский камешек.

Цепь капкана он прикрепил к десятифунтовому камню и опустил его в воду на полпути между колом и берегом. На этот камень он поставил капкан таким образом, чтобы все части его были под водой, за исключением плоского камешка. Назад он вернулся тем же путём, осторожно ступая по доске.

Ступив на песок, он поднял доску и унёс её с собою. Вблизи капкана не осталось, следовательно, ни следов человеческих, ни запаха.

Капкан поставлен был безукоризненно, а между тем лисицы и в следующую ночь не подошли к нему близко. Они должны были освоиться с ним. Закон их гласит: «Всякий незнакомый предмет опасен». На следующее утро Рольфу очень хотелось посмеяться над Куонебом, но тот сказал:

— Никакая ловушка не действует в первую ночь.

Им не пришлось ждать следующего утра. Ночью Скукум выскочил из палатки с громким лаем. Охотники поспешили за ним и нашли лисицу; она прыгала, как безумная, стараясь вырваться из капкана, который она вместе с каменным якорем вытащила за собой из воды.

Мучительное барахтанье лисицы было тотчас же прекращено. Убив, они повесили её в хижине. Утром охотники восхищались роскошным мехом, который они прибавили к остальным своим трофеям.







XXXI. Вдоль линии капканов


В эту ночь погода изменилась, и к утру подул сильный северный ветер. В полдень с озера улетали дикие утки. К юго-востоку потянулись с громким криком стаи гусей. Ветер становился всё холоднее, и мелкие прудки и лужи покрылись тонким слоем льда. Начал даже порошить мелкий снежок, но скоро перестал. Небо прояснилось, и ветер стих. Зато мороз усилился.

К утру, когда охотники встали, сделалось очень холодно. Всё покрылось льдом, кроме озера, и они поняли, что наступила зима. Пришла пора ставить капканы. Куонеб поднялся на верхушку горы, развёл небольшой костёр и, бросив усы лисицы и куницы, несколько капель бобровой струи да немного табаку, запел «Песнь охотника». Вернувшись домой, он сейчас же принялся за укладку одеял, капканов для бобров, оружия и съестных припасов на два дня. Не забыл также душистых чар и рыбы для приманок.

Капканы были скоро снабжены приманками. Каждый капкан индеец выложил мхом, брызнув на него предварительно несколько капель бобровой струи. Потом обрызгал бобровой струёй свои мокасины.

— Фу, какая мерзость! — воскликнул Рольф.

— По следу моих мокасин куница будет ходить целый месяц, — объяснил Куонеб.

Скукум думал, по-видимому, то же, что Рольф, и если не сказал «фу», то лишь потому, что не умел. Зато он скоро выследил стаю куропаток; Рольф взял птичьи стрелы и застрелил трёх. Грудки их охотники приготовили на обед, а всё остальное вместе с внутренностями и перьями употребили на приманки для куниц и других животных. В полдень они пришли к бобровому пруду, который был уже покрыт тонким льдом, хотя на пристанях, где бобры выходили недавно на берег, была ещё видна вода. На каждой пристани они поставили по стальному капкану, прикрыв его сухой травой; на расстоянии одного фута от капкана вбили в землю кол с расщеплённой верхушкой, набитой мхом, который предварительно обрызгали несколькими каплями волшебного вещества. Одно из колец цепи надели на длинную, тонкую и гибкую жердь, которую воткнули глубоко в илистое дно, наклонив верхушку её в сторону, противоположную глубокому месту. Способ был старинный и испытанный. Бобр, желая исследовать, откуда идёт запах, попадает ногой в капкан; почувствовав опасность, он инстинктивно ныряет в глубину; кольцо скользит вдоль жерди до самого дна и здесь так туго держится на жерди, что бобр не может подняться на поверхность и тонет.

В течение часа они поставили шесть капканов для бобров и отправились затем охотиться на куропаток. Потом едва спасли Скукума от нового приключения с дикобразом. Затем, убив пару тетёрок, поставили ещё несколько капканов и сделали привал на ночь.




Под утро пошёл снег и покрыл всю землю. Нет ни одного места на земле, где первый снег был бы так красив, как в Эдирондеке. С самой ещё ранней осени начинает природа подготовляться к зиме. Зелёные листья опадают, оставляя на виду пучки красных ягод. Теперь всё готово, недостаёт только белого убора. А когда он появляется, точно подвенечная фата невесты или серебряная оправа на украшениях боевого коня, — вся природа облачает в хрустальные одежды, без которых картина потеряла бы своё значение и не имела бы полной законченности.

Красота всего окружающего поражала охотников, хотя Рольф не нашёл лучшего выражения своего восторга, кроме нескольких слов: «Ну разве это не красиво!», а индеец стоял неподвижно и безмолвно глядел по сторонам.

А сколько увлекательных рассказов может прочесть охотник на снегу! Рольф и Куонеб в этот день почувствовали, к своему удивлению, что они, словно собаки, могут по каждому следу прочесть историю животного, пробывшего здесь несколько часов тому назад. Несмотря на то, что первый день после снегопада говорит следопыту меньше, чем второй, а второй меньше, чем третий, на снегу не было недостатка в рассказах. Вот здесь шёл недавно шагом рогатый олень, а другой уходил от него бегом. Там, крадучись, пробиралась лисица, недоверчиво косясь на вон ту западню. А вот след куницы. Смотрите, как она бегала в этой чаще, словно собака. Здесь она почувствовала человеческий запах. Видите, она остановилась и нюхала; отсюда она ушла прямо к западне.

— Ура! попалась! — крикнул Рольф, увидя под бревном великолепную куницу, тёмную, почти чёрную, с широкой грудью, отливающей золотом.

Они повернули обратно к бобровому пруду. Вторая западня соскочила с места, но оказалась пустой, а в следующей они нашли рыжую белку, совершенно им ненужную и годную только для приманки. Зато в следующей они нашли куницу, и ещё в следующей горностая. Другие остались нетронутыми, но они получили уже два хороших меха, пока дошли до бобрового пруда. Удача подняла настроение охотников, но драгоценная добыча, доставшаяся им вслед за тем, превзошла всякие ожидания.

В каждом из шести капканов они нашли по большому мёртвому бобру, утонувшему, но неповреждённому. Каждый мех стоил пять долларов, и охотники почувствовали себя богатыми. Пруды эти могли доставить им по крайней мере пятьдесят шкурок.

Охотники снова поставили капканы, разделили между собою груз и отправились искать более уединённого места для отдыха, так как не принято разводить костры вблизи бобрового пруда. Сто пятьдесят фунтов бобрового мяса нелегко протащить несколько миль: отойдя полмили в сторону, они выбрали низкое закрытое место, развели огонь и сняли шкурки с бобров. Выпотрошив их, они повесили мясо на дерево, а меха и хвосты взяли с собой.

Много миль прошли они в тот день, успели снабдить все капканы приманками и вернулись домой только поздно вечером.







XXXII. Олени


Люди считают ноябрь месяцем мрака, отчаяния и всяких несчастий.

Ноябрь для диких зверей месяц безумия. Но ни у кого из зверей не проявляется безумие в такой сильной степени, как у белохвостого оленя. Это своего рода болезнь, которая сопровождается распуханием шеи у рогатых оленей и лихорадочным нервным возбуждением. Между самцами происходят в это время продолжительные и ожесточённые единоборства; пренебрегая пищей, рыскают они дни и ночи, горя желанием наброситься на кого-нибудь и убить.

Рога их, вырастающие обыкновенно весной, достигают в это время полного своего развития, становятся острыми, плотными и тяжёлыми. Для чего? Неужели природа даёт их животным, чтобы колоть, ранить и уничтожать? Как ни странно, а между тем это оружие нападения употребляется чаще для обороны. Продолжительные и ожесточённые битвы оленей никогда почти не кончаются смертью. Дерущиеся олени гибнут не от ран, а оттого, что во время неожиданного прыжка кого-нибудь из борцов рога их так плотно сцепляются между собою, что не могут разъединиться, и животные умирают от голода. Случаи, когда олени закалывают своих соперников, очень редки, зато случаи смерти вследствие сцепления рогов встречаются очень часто.




В той местности, где поселились Рольф и Куонеб, оленей были сотни. Половина из них, самцы, и они постоянно вступали в единоборство. Можно смело сказать, что на расстоянии каких-нибудь десяти миль от хижины в лесу произошла тысяча дуэлей в течение одного месяца. Нет ничего удивительного, если Рольф не только слышал несколько раз доносившийся к нему издали шум битвы, но даже оказался свидетелем одного поединка.

Охотники жили теперь в хижине, и в тихие морозные ночи Рольф привык выходить, чтобы взглянуть в последний раз на звёзды, прислушаться к голосам, раздающимся среди ночной тишины. Временами слышал он «угу! угу!» ушастой совы, временами протяжный вой волка, но чаще всего доносился к нему откуда-то из глубины леса стук рогов — это олени решали важный вопрос: который из двух лучше?

Как-то раз услышал он утром стук рогов в той же самой стороне, где слышал его накануне ночью. После завтрака он поспешил туда один и, пройдя небольшое пространство, увидел на прогалине двух оленей, которые, упёршись лбами, толкали друг друга. Языки у них были высунуты, и они, по-видимому, совсем почти выбились из сил, а изрытый кругом них снег ясно указывал на то, что борьба длится уже несколько часов. Они дрались здесь всю ночь. Силы у них были, очевидно, одинаковы, а зелёный огонёк в глазах ясно говорил о ярости этих кротких на вид животных.

Рольф беспрепятственно подошёл к ним. Они как будто заметили его, но мало обратили на него внимания. Только остановились, чтобы вздохнуть, затем разошлись, подняли головы, потянули воздух и поспешили прочь от страшного врага. На расстоянии пятидесяти шагов они повернули обратно, тряхнули рогами и с минуту стояли в нерешимости, что им делать: продолжать борьбу или напасть на человека. К счастью, они предпочли набросится друг на друга, и Рольф поспешил домой. Выслушав его, Куонеб сказал:

— Они могли убить тебя. Самцы теперь все безумные. Они часто нападают на человека. Олень убил брата моего отца, когда был «Месяц безумия». Нашли только его изуродованное тело. Он пробовал было вскарабкаться на дерево, но олень сбросил его на землю. Везде чернели на снегу следы, и по ним было видно, что человек держал оленя за рога, а тот тащил его, пока он не выбился из сил. У него не было с собой ружья. Олень скрылся куда-то. Вот всё, что я знаю. Я доверюсь скорей медведю, чем оленю.

Индеец сказал немного, но картина убийства живо встала перед глазами Рольфа. Немного погодя, Рольф снова услышал стук рогов и с ужасом представил себе безнадёжную борьбу на снегу; рассказ Куонеба пробудил в нём новое отношение к оленю.

Прошло после этого недели две, когда он, возвращаясь домой после осмотра капканов, услышал в глубине леса какие-то странные звуки; низкие, почти человеческие. Эти странные, таинственные звуки издаются обыкновенно во́ронами и сойками; если они низкие — значит, ворон, высокие — сойка.

«Куок, куок! хе! хе! хе!.. Кррр ррр!» — слышался адский, зловещий крик, и Рольф скоро увидел целую дюжину летающих среди деревьев и прыгающих по снегу во́ронов. Один из них спустился на побуревший пень, но пень покачнулся, и ворон перелетел на другое место. «Уэх, уэх! уэх! Ррр! крр! кррр!» — подхватили другие во́роны.




У Рольфа не было с собой никакого оружия, кроме лука, карманного ножа и топора. Он вытащил топор из-за пояса и продолжал идти дальше. Снова послышались, глухие голоса воронов, которые расселись по веткам и подняли зловещее карканье, словно злые духи, которые радуются удачно придуманной ими адской шутке.

Рольф сделал ещё несколько шагов и увидел зрелище, которое наполнило душу его ужасом и состраданием. Большой, здоровенный самец-олень стоял на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону; иногда он приподымался, упираясь передними ногами, и тащил по земле что-то большое, серое… труп другого оленя со сломаной шеей, но с большими крепкими рогами. Рога сцепились с рогами живого оленя так, как будто скрепили вместе стальными тисками. Несмотря на все усилия, живой олень еле мог двигать головой и тащить труп соперника. Следы на снегу показывали, в начале он мог ещё протащить его несколько шагов и даже глодал ветки и побеги, но это было давно, когда он был сильнее. Как давно? Несколько дней может быть, и целую неделю боролся он со смертью, которая не хотела прийти к нему. У него были, впалые бока, высохший и высунутый язык, тёмные глаза, подёрнутые тусклой дымкой смерти, но сразу сверкнувшие жаждой битвы, как только увидели приближение нового врага.

Во́роны выклевали глаз у мёртвого оленя и проклевали дыру на его спине. Они пытались было сделать то же самое и с живым, но у того хватило ещё силы защитить себя передней ногой, хотя положение его не улучшилось от этого. Рольф за всё время своего пребывания в лесу ни разу ещё не был свидетелем более жалкого зрелища, да и за всю жизнь свою вообще не видел ничего подобного. Душа его исполнилась состраданием к бедному животному. Он забыл, что видит перед собой существо, на которое люди охотятся, чтобы добыть себе пищу.

В эту минуту он видел безвредное красивое животное, попавшее в ужасное, безвыходное положение, и решил прийти к нему на помощь. С топором в руке подошёл он, осторожно взял за рога мёртвого оленя и нанёс удар топором у самого их основании. Удар этот произвёл поразительное действие на живого оленя и сразу показал, как далёк тот от смерти. Моментально сделал он прыжок назад, увлекая за собой мёртвого оленя и своего спасителя. Рольф вспомнил слова индейца: «Речь твоя может успокоить любого зверя». И он нежно, ласково заговорил с оленем; подойдя к нему ещё ближе, опять взялся за рог, который хотел отрубить; продолжая говорить ласково, он стал наносить удары, увеличивая постепенно их силу. Рога, как и всегда в это время, были очень толсты и крепки, и ему несколько раз пришлось ударить топором. Но вот рог, наконец, отделился. Рольф повернул его, и живой олень был свободен. Как же он воспользовался своей свободой?

О, не рассказывайте этого тем, кто считает себя друзьями дикого оленя! Скройте это от тех, кто слепо верит тому, что благодарность всегда следует за добрым делом! С неожиданной энергией, со всей силой неукротимого бешенства, с самым злым умыслом набросился неблагодарный на своего избавителя, чтобы нанести ему смертельный удар.

Поражённый и удивлённый неожиданностью нападения, Рольф не успел схватить убийцу за рога и лишить его силы. Олень нанёс Рольфу такой сильный удар, что тот свалился. Стараясь спасти себя от неминуемой смерти, Рольф вцепился в эти страшные рога и закричал так, как никогда ещё не кричал в своей жизни:

— Куонеб, на помощь! Куонеб! Спаси меня!

Он лежал, словно пригвождённый к земле, а рассвирепевшее животное изо всей силы давило его в грудь и старалось освободить свои рога. К счастью, рога были расставлены очень широко, и олень как бы держал его в своих объятиях. Но, наконец, олень так сильно надавил ему лбом на грудь, что Рольфу показалось, будто не только силы, но и жизнь сейчас оставит его; ему не хватило даже воздуха в лёгких, чтобы крикнуть. А во́роны в это время о чём-то оживлённо болтали, сидя на дереве.

Глаза оленя сверкали, зеленоватым огнём и горели ненавистью. Зверь, как безумный, вертел головой то в одну, то в другую сторону. Такая борьба не могла продолжаться долго. Силы совсем почти оставили Рольфа, и животное по-прежнему давило ему грудь.

— Куонеб, спаси меня! — прошептал он, когда олень приподнял голову, пытаясь снова освободить свои убийственные рога. Животное почти уже освободило их, но во́роны подняли вдруг отчаянное карканье, и из лесу выбежало ещё одно существо, спеша присоединиться к битве. Другой олень, поменьше? Нет! Так кто же? Рольф ничего не видел, а только услышал сердитое ворчание, и в ту же минуту Скукум схватил убийцу за одну из задних ног. Сил у него, конечно, было мало, чтобы он мог оттащить оленя, зато зубы у него были острые, и он от всего сердца отдался делу спасения. Когда затем он вцепился зубами в более нежные части тела оленя, тот, истощённый предыдущей борьбой, попятился назад, повернулся и упал. Не успел он ещё подняться, как Скукум вцепился ему в нос, сдавив его, как тисками. Олень мотнул головой и потащил с собой собаку, но не мог её стряхнуть с себя. Рольф воспользовался случаем, вскочил на ноги, схватил топор и нанёс животному оглушительный удар, а затем, увидя на снегу охотничий нож, выпавший у него во время борьбы, покончил с врагом и… потерял сознание. Опомнившись, он увидел подле себя Куонеба.







XXIII. Хвалебная песнь


Рольф лежал у огня, а Куонеб стоял, склонившись над ним, и смотрел на него серьёзным, сосредоточенным взором. Увидя, что мальчик открыл глаза, индеец улыбнулся: улыбка его была мягкая, нежная. За нею скрывалась глубокая любовь.

Куонеб сейчас же дал мальчику горячего чаю, который настолько ободрил Рольфа, что он мог привстать и рассказать всё, что с ним случилось в это утро.

— Это злой дух, — сказал индеец, посматривая в ту сторону, где лежал мёртвый олень, — есть его не следует. Ты, вероятно, колдовством призвал к себе Скукума?

— Не колдовством, а криком, — был ответ. — Я звал на помощь, и он пришёл ко мне.

— Отсюда далеко до хижины, — сказал Куонеб. — Я не мог слышать твоего голоса; Скукум также не мог слышать его. Кос-Коб, отец мой, говорил мне, что в то время, как зовёшь кого-нибудь на помощь, делаешь какое-то заклинанье, которое несётся по воздуху скорее и дальше твоего голоса. Быть может, он прав, я не знаю: мой отец был мудрый.

— Видел ты, Куонеб, когда Скукум подбежал ко мне?

— Нет, он оставался со мной, когда ты ушёл, но всё время беспокоился и визжал. Потом он покинул меня, и прошло довольно много времени, пока я услышал его лай. Лай этот означал: «дело плохо». Я пошёл на лай, и он привёл меня сюда.

— Он, вероятно, шёл по моему следу вдоль линии капканов.

Час спустя они двинулись в путь к хижине. Во́роны всё время провожали их громким карканьем. Куонеб взял роковой рог, срубленный Рольфом, и повесил его на молодое деревце вместе с табаком и красным бумажным флагом, чтобы умилостивить злого духа, который находился где-нибудь поблизости. Рог висел там много лет подряд, пока молодое деревце не превратилось в большое дерево.

Скукум на прощание обнюхал павшего врага, выразил трупу своё собачье презрение и двинулся во главе процессии.




Не в этот день и не в следующий, а когда наступила тихая, ясная, солнечная погода, взошёл Куонеб на гору для молитвы; он развёл небольшой костёр и, когда дым заклубился вверх длинной свинцовой полосой и потянулся к плывшему над ним розоватому облаку, он бросил в огонь щепотку табаку. Подняв к небу лицо и руки, запел новую песнь:
		Злой дух хотел погубить моего сына,



		Но добрый дух спас его,



		Он вселился в Скукума и спас его.










XXXIV. Посуда из берёзовой коры


Целую неделю чувствовал себя Рольф больным и разбитым. Скукум тоже. Временами Куонеб бывал холоден, мрачен и молчалив. Но потом сердце его смягчилось.

Перед тем как случилось происшествие с оленем, погода была холодная и ветреная. Холод усиливался постепенно, и, когда наступил мороз, сковавший поверхность вод, Куонеб вздумал мыть руки в посуде, служившей для печения хлеба. Рольф имел свои собственные понятия о чистоте кухонной посуды и забыл на этот раз уважение, которое обязан был оказывать старшему. Вот главная причина почему в тот день он вышел один. Пораздумав хорошенько над случившимся, он пришёл к убеждению, что им необходима умывальная чашка. Но где её достать? В то время жесть была редкостью и стоила очень дорого. Всё нужное для жизни старались обыкновенно находить в лесу и, руководствуясь опытом и обычаями, редко терпели неудачу в своих поисках. В течение всей своей жизни Рольф видел, как делают и сам делал корыта для свиней, чашки для кленового сока, корыта для корма кур, а потому решил попытаться при помощи топора вырубить из липового обрубка корыто, которое могло бы служить вместо умывальной чашки. Будь у него подходящие инструменты, он мог бы сделать очень хорошую чашку, но, имея помятую оленем руку, работать одним топором было трудно. Чашка вышла тяжёлая и грубая. Воду в ней можно было держать, но черпать ею воду из проруби невозможно, и необходим был ковш.




Увидя результаты работы Рольфа, Куонеб сказал:

— В вигваме моего отца всё было из берёзовой коры. Смотри я сейчас сделаю ковш.

Он вынул из амбара свёрток берёзовой коры, собранной в тёплую погоду (её трудно собирать в холодную) для починки лодки. Выбрав самый хороший кусок, он отрезал квадрат в два фута и положил его в большой горшок с кипящей водой. Одновременно с этим он намочил в горячей воде пучок длинных волокнистых корней белой сосны, собранных так же до наступления морозов.

Пока всё это мокло в горячей воде, он отколол пару длинных берёзовых щепок в полдюйма ширины и одну восьмую дюйма толщины и положил их мокнуть вместе с корой. Затем он приготовил три щепки вроде тех деревянных гвоздей, на которые вешают одежду, надколов с одного конца несколько сучковатых палочек.

Вынув из воды сосновые корни, которые сделались мягкими и гибкими, он выбрал несколько штук в одну восьмую дюйма в диаметре, соскоблил с них кору и все неровности, получив таким образом связку в десять футов длины мягких, ровных и белых верёвок.

Берёзовую кору он разложил на ровном месте и обрезал её, как изображено внизу на рисунках.

Закругления A и B он сделал для того, чтобы во время шитья не рвалась кора, что случилось бы неминуемо, будь все края ровные. Каждый угол сложил вдвое и загнул (C), затем придержал деревянными шпильками (D). Ободок приладил таким образом, чтобы он лежал плоско там, где он перекрещивал волокна коры, и дугообразно там, где тянулся вдоль этих волокон. Затем он обвил его гибким берёзовым прутиком и, проделав большим шилом отверстия, пришил его к краям бересты. Умывальная чашка из берёзовой коры была готова (E). Из более толстой коры можно устроить корзину (F, G), только её трудно сделать непроницаемой для воды.







У них появилась теперь умывальная чашка, и повод к ссорам был устранён. Рольф находил не только приятной, но и полезной работу из берёзовой коры и решил сделать из неё самую разнообразную посуду.

Теперь, когда он отдыхал и поправлялся после битвы с оленем, это была самая подходящая для него работа, и которой он всё больше и больше совершенствовался. Однажды Куонеб, наблюдавший за тем, с каким успехом Рольф выполнил своё намерение сделать ящик для рыболовных крючков и разной утвари, сказал ему:

— Такие вещи в вигваме моего отца украшались цветными щетинками.

— Верно, — сказал Рольф, припоминая виденные им предметы из берёзовой коры, которые продавались индейцами. — Мне хотелось бы добыть теперь дикобраза.

— Может быть, Скукум найдёт его где-нибудь, — сказал, улыбаясь, индеец.

— А ты позволишь мне убить Кэка, если мы встретим его?

— Позволю, если иглы его ты употребишь на какое-нибудь дело и сожжёшь на огне его усы.

— Зачем же мне жечь его усы?

— Мои отец говорил, что так надо. Дым подымается прямо руда, к разным духам. Духи узнают, что мы убили и не забыли при этом отблагодарить их.

Прошло несколько дней, прежде чем они нашли дикобраза. Впрочем, не они его добыли. Но об этом мы расскажем в другой главе.

Они сняли с него шкуру вместе с иглами и повесили её в амбаре. Иглы были бы отличным украшением для посуды, если бы их можно было выкрасить. Не украшать же посуду белыми иглами.

— В какой цвет их можно окрасить, Куонеб?

— Летом бывает много красок, зимой их трудно добыть. Некоторые, впрочем, можно достать и теперь.

Он подошёл к кусту болиголова, содрал с него кору и соскоблил внутреннюю оболочку. Эту внутреннюю оболочку вскипятил потом с иглами дикобраза, и они окрасились в бледно-розовый цвет; кора ольхи доставила красивый оранжевый цвет, а ореховая — коричневый. Дубовые стружки, сваренные с несколькими кусочками железа, превратились в чёрную краску.

— Красной краски и зелёной надо ждать до лета, — сказал индеец. — Красная получается только из ягод. Жёлтую даёт жёлтый корень. Чёрный, белый, оранжевый, коричневый, розовый и даже красный, полученный от соединения оранжевого с розовым, дали отличное сочетание цветов. Способ применения игл очень прост. В коре прокалывают шилом отверстие для каждой иглы; чтобы скрыть затем щетинистые кончики игл, их прикрывают подкладкой из тонкой коры. Рольф успел ещё до наступления зимы приготовить из берёзовой коры ящик с крышкой, украшенный иглами дикобраза, и спрятал в нём мех куницы; мех он рассчитывал продать и на эти деньги купить бумазейное платье для Аннеты, о котором она так мечтала.




Но вскоре Рольф снова начал ссориться с Куонебом. Когда Куонеб походил, что необходимо вымыть посуду, он просто-напросто ставил её на землю и давал вылизать Скукуму. Этот способ мытья посуды вполне удовлетворял Куонеба и приводил в восхищение Скукума, но Рольфу не нравился. Индеец сказал ему:

— Скукум ест ту же пищу, что и мы. Ты споришь, потому что ничего не понимаешь.

Понимал Рольф или не понимал, тем не менее он вновь перемывал вымытую Скукумом посуду; но иногда это ему не удавалось, и нечистоплотность Куонеба раздражала его. Зная по опыту, что человек, не умеющий сдержать себя, всегда проигрывает, он решил, отбросив в сторону общие понятия о чистоте, найти какое-нибудь доказательство, применимое к понятиям индейца.

Однажды вечером, когда они сидели у огня, Рольф завёл разговор о своей матери, о том, сколько волшебных снадобий ей было известно и сколько было на свете худых снадобий, вредивших ей.

— Хуже всего для неё было, — рассказывал он, — когда собака лизала её руку или притрагивалась к её пище. Одна собака лизнула ей как-то руку, и призрак собаки явился к ней за три дня до её смерти. — Он помолчал немного и затем прибавил: — Через несколько дней со мной случится то же, что и с моей матерью.

Два дня спустя после этого Рольф увидел случайно, что друг его стоит позади хижины и даёт Скукуму вылизать сковородку, на которой они перед этим жарили олений жир. Индеец не знал, что Рольф стоит близко, и никогда не узнал этого.

В эту ночь Рольф встал после полуночи, зажёг сосновые щепки, которые служили им вместо факелов, и когда они обуглились, обвёл себе вокруг глаз большие чёрные круги, чтобы придать лицу как можно более страшный вид. Затем, ударяя в том-том Куонеба, он принялся прыгать, напевая:
		Злой дух, покинь меня!



		Призрак собаки, не делай мне зла!








Куонеб привстал на постели от удивления. Рольф не обратил на него внимания и продолжал прыгать по комнате, вскрикивая и ударяя в том-том. Спустя несколько минут Скукум завизжал и стал царапаться в дверь, Рольф взял нож, отрезал пучок шерсти на затылке Скукума, сжёг его на факеле и запел с прежней торжественностью:
		Злой дух, покинь меня!



		Призрак собаки, не делай мне зла!








Оглянувшись назад, он сделал вид, будто только что заметил Куонеба, и сказал:

— Призрак собаки приходил ко мне. Мне показалось, будто он стоит за хижиной и слизывает олений жир со сковородки. Он смеялся — он знал, что я в его власти. Я хочу прогнать его прочь, чтобы он не сделал мне зла. Я похож на свою мать. Она была учёная женщина, но она умерла, после того как увидела призрак собаки.

Куонеб встал, срезал пучок волос у Скукума, прибавил щепотку табаку, зажёг всё это и запел, окружённый густым дымом горящего табака и волос; он пел самое страшное заклятие против злых духов, а Рольф, тихонько посмеиваясь про себя, лёг и заснул спокойным сном, зная, что победа осталась на его стороне. Никогда больше, никогда не допустит его друг, чтобы Скукум занимал высокий и священный пост судомойщика.







XXXV. Ловушка для кроликов


Снег, ложившийся кругом хижины всё более и более густым слоем, был испещрён по всем направлениям множеством кроличьих следов. Охотники встречали иногда кроликов, но мало обращали на них внимания. Зачем им кролики, когда в лесу было такое обилие оленей?

— Хочешь поймать кролика? — спросил Куонеб, видя, что у Рольфа опять разыгралось желание поохотиться.

— Я могу застрелить его из лука, — отвечал Рольф. — Стоит ли, впрочем, когда у нас так много оленей?

— Мой народ всегда охотился на кроликов. Когда не найти было оленей, питались кроликами. Когда в лагере оставались только женщины да дети и нечего было есть, ели кроликов.

— Смотри, я сейчас застрелю одного, — сказал Рольф.

Он взял лук и стрелы. Он встречал много белых кроликов, но всегда в густой чаще. Несколько раз пытался он пристрелить какого-нибудь из них, но перепутавшиеся между собой сучья и ветки мешали держать как следует лук, и стрелы отскакивали в другую сторону. Прошло несколько часов, прежде чем он вернулся с пушистым кроликом.

— Мы поступаем не так, — сказал Куонеб и провёл Рольфа в чащу, где выбрал место, покрытое множеством следов, нарезал хворосту и сделал изгородь с полудюжиной отверстий. В каждом из этих отверстий он поместил петлю из крепкой верёвки, привязанную к длинной жерди, повешенной на крючок и устроенной таким образом, что стоило только дёрнуть петлю, как жердь соскакивала с крючка и подымалась вверх вместе с петлёй и животным, просунувшим в неё голову.

На следующее утро они сделали обход и нашли висевших в четырёх петлях кроликов. Вынимая их из ловушек, Куонеб нащупал на задней йоге одного из них какой-то комочек. Он осторожно надрезал ногу и вынул оттуда любопытный предмет величиною с жёлудь, сплющенный и состоящий из мяса, покрытого волосами и формой напоминающего большой боб. Куонеб осмотрел его и, обратившись к Рольфу, сказал ему многозначительным тоном:

— Да! Мы нашли хорошее место для охоты. Это Пи-то-уоб-ус-онс, маленький лечебный кролик. Теперь в нашей хижине сильное снадобье. Сам увидишь.

Он подошёл к двум нетронутым петлям и просунул через них снадобье кролика. Час спустя, когда они возвращались домой, они нашли в одной из этих петель ещё одного кролика.

— Так всегда бывает, — сказал индеец. — Мы всегда будем теперь ловить кроликов. Мой отец поймал как-то раз Пито-уоб-ай-ёш, маленького лечебного оленя, и никогда после этого не терпел неудачи в охоте, всегда убивал по два. Потом оказалось, что его сын, Куонеб, украл это великое снадобье. Он поступил умно, этот Куонеб, и с тех пор он каждый день убивал какого-нибудь зверя.




— Тс! Что это такое? — воскликнул Рольф, услышавший шелест ветвей и какой-то шум в лесу. Скукум тоже насторожился.

«Рр! ррр! ррр!» — послышалось сердитое ворчание Скукума. Кто может утверждать, будто у животных нет собственного языка? «Тяв, тяв, тяв», — кричал Скукум, завидя куропатку на дереве; «гау, гау, гау» — весело лаял он, когда, несмотря на запрещение, гнался за оленем; «ррр! ррр! ррр!» — сердился он на медведя, забравшегося на дерево, и «ррр! гау, гау! ррр! гау!» — бесновался он при виде ненавистного ему дикобраза.

На этот раз он говорил: «Ррр! ррр! ррр!»

— Кто-то забрался на дерево, — сказал индеец, прислушиваясь к ворчанию собаки.

Рольфу показалось, что там целый зверинец, когда он подошёл к этому дереву. В кроличьей петле висела молоденькая рысь, совсем ещё котёнок с виду. На соседнем дереве, вокруг которого с ворчанием бегал Скукум, сидела свирепая старая рысь. Повыше сидел другой котёнок, а ещё выше третий. Все злобно прислушивались к лаю собаки. Старая рысь выражала иногда своё неудовольствие злобным шипением, но не решалась сойти вниз. Мех у рыси хороший, а сама она считается лёгкой добычей. Индеец одним выстрелом сбил самку с дерева, а ещё после двух выстрелов к нему в мешок попали и остальные; вынув из петли третьего котёнка, они направились обратно к хижине. Глаза индейца как-то особенно блестели.

— Да! Да! Мои отец говорил мне: великое это волшебное снадобье — бугорок с кроличьей ножки. Сам видишь, как нам повезло.







XXXVI. На бобровом пруду не всё в порядке


Каждую неделю обходили они линию капканов, и запас мехов увеличивался с каждым разом. Они поймали двадцать пять бобров. Но в декабре их ждал там весьма неприятный сюрприз: все капканы оказались пустыми, и всюду виднелись неоспоримые признаки того, что здесь был какой-то человек, который унёс с собой всю добычу. Они отправились по следам его лыж, слегка уже занесённых снегом, но выпавший в эту же ночь снег окончательно скрыл их.

Вор, надо полагать, не видел всей линии капканов, так как улов выхухоли и норки оказался хорошим. Но всё случившееся было только началом.

Охотничьи законы сходны с законами зверей: первый пришедший на место охоты пользуется всеми правами. Если случайно появится соперник, то первый охотник имеет право бороться с ним, как хочет. Закон оправдывает все его поступки, если победа остаётся на его стороне. Закон оправдывает и все поступки второго, за исключением убийства. Защищающий себя может, следовательно, убить, но нарушитель его прав не может этого сделать.

Поскольку Куонеб был индейцем, а Рольфа все принимали за индейца, общественное мнение должно было неминуемо обратиться против их владения в Эдирондеке, и соперник мог смотреть на них как на нарушителей его собственных прав. Тот факт, однако, что он ограбил их капканы, но не снял их, и, видимо, старался скрыться от них, указывал на то, что человек этот вор и сознавал, что он виновен.

По всему было видно, что он пришёл с запада, — из Рэкэт-Ривера по всей вероятности. Это был человек высокого роста, судя по его широкой ноге и большим шагам; он знал, как ставят капканы, но был ленив и не хотел сам их ставить. Главным занятием его было, очевидно, воровство.

Хищения его увеличились, как только он нашёл линию капканов для куниц. Чем ближе к первобытному состоянию условия жизни, тем они скорее рождают раздоры. Рольф и Куонеб чувствовали, что они вынуждены будут объявить войну.




XXXVII. Пекан


Несколько раз уже замечали они большие следы на снегу; следы эти походили на следы куницы, но были больше.

— Это Пекан, — сказал индеец, — большая куница, очень сильная и бесстрашная. Когда отец мой был ещё мальчиком, он пустил стрелу в Пекана. Он не знал, что это был за зверь; ему показалось, что это просто чёрная куница. Стрела ранила зверя, и он прыгнул с дерева прямо на грудь моему отцу. Он бы задушил его, не будь тут собаки; он задушил бы собаку, не будь поблизости моего деда.

Дед заставил моего отца съесть сердце Пекана, чтобы и у него было такое сердце. Никогда не следует заводить самому раздора, но надо без страха идти на врага, если желать мира и сражаться без страха. Таково было сердце моего отца, таково оно и у меня.




Взглянув на запад, Куонеб продолжал угрожающим тоном:

— Так будет и с этим грабителем капканов. Мы не искали раздора, но наступит день, когда я убью его.

Большие следы Пекана шли извилинами и терялись в низком, густом лесу. Немного погодя, они снова показались. Следы тянулись теперь по кряжу, поросшему болиголовом, и присоединились затем к другим следам, один из которых походил на длинную глубокую борозду в пятнадцать дюймов ширины, а остальные были обыкновенными следами ног, таких же больших, как и у Пекана.

— Кэк, — сказал Куоиеб, и Скукум сказал: «Кэк», но только не словами: он сердито заворчал, шерсть на спине его ощетинилась; у него проснулись неприятные воспоминания. Опасаясь, что благоразумное поведение пса скоро кончится, Рольф просунул свой шарф под его ошейник, и все они пошли по следу дикобраза, который нужен был Рольфу для украшения посуды.

Они прошли не очень далеко, когда увидели другой след, присоединявшийся к этому, — след Пекана и вскоре после этого услышали царапанье, как будто какое-то животное карабкалось по дереву; затем раза два к ним донеслось едва слышное сердитое ворчание.

Привязав поспешно мужественного Скукума к дереву, они, крадучись, направились дальше.

Они увидели животное, похожее на большую чёрную куницу или на коротконогую лису.

Животное это держалось на безопасном расстоянии от бревна, под которым спрятался огромный дикобраз, выставив наружу только задние ноги и хвост. Оба стояли несколько минут неподвижно, затем Пекан заворчал и сделал прыжок вперёд. Дикобраз, услыша ворчание и почувствовав комки снега, упавшие подле него, махнул хвостом, но не попал в Пекана, ибо тот стоял вне удара. Тот же манёвр был повторён с другой стороны и с тем же результатом. Можно было подумать, что Пекан делает всё это для того, чтобы хвост утомился, или ждал того момента, когда из него выпадут все иглы. Время от времени Пекан прыгал на бревно, заставляя дикобраза размахнуться хвостом вверх, причём в кору бревна вонзалось всякий раз несколько белых кинжалов, указывая на то, что тактика эта продолжается уже давно.

Всматриваясь внимательно, зрители заметили по некоторым признакам, что такая же точно битва происходила перед этим у другого бревна, откуда тянулись следы дикобраза, покрытые кровью. Каким способом заставил Пекан уйти оттуда дикобраза, охотники не сразу поняли.

Видя, что дикобраз не хочет больше бить хвостом по бревну, несмотря на все хитрости, Пекан прибегнул к новому манёвру. Прыгнув на другую сторону бревна, где скрывался нос дикобраза, он поспешно принялся разрывать снег и листья. Прежде чем дикобраз заметил это, Пекан разрыл снег и схватил мягкий, не покрытый иглами нос. Хрюкая и визжа, попятился дикобраз назад и махнул ужасным хвостом. Но какого результата он добился? Он только прибавил к бревну ещё несколько колючек. Напрягая все свои силы, дикобраз пятился и барахтался, но Пекан был сильнее, чем он. Когтями своими он ещё больше расширил углубление под бревном, и, когда жертва его перестала, наконец, барахтаться от усталости, он прыгнул вперёд и, выпустив из зубов нежный нос, вцепился в ещё более нежное горло дикобраза. Он недостаточно глубоко вонзил зубы и не мог поэтому сдавить дыхательного горла, но тем не менее крепко держал свою жертву. С минуту или две Кэк барахтался, продолжая размахивать хвостом, на котором оставалось уже очень мало игл. Струйка алой крови, сочившейся из открытой раны, отнимала у животного последние силы. Пекану, находившемуся под защитой бревна, ничего не оставалось больше, как крепко держать свою жертву и ждать её смерти.

Кэк, видимо, начал ослабевать, и борьба приходила к концу. Но у Пекана не хватило терпения ждать, и он, выбравшись из углубления, прыгнул на бревно, причём оказалось, что у него исцарапан весь нос; протянув вниз свою красивую лапу и вцепившись в плечо дикобраза, он перевернул его на спину. Не давая ему времени опомниться, он впился зубами в рёбра и принялся терзать его. Обессиленный окончательно и лишённый игл хвост дикобраза не мог больше ему вредить. Кровь дикобраза лилась ручьём, но он лежал неподвижно.

Издавая глухое ворчание, Пекан хватал зубами тёплое мясо, рвал его кусками и злобно встряхивал непобедимого врага, которого ему удалось победить. В двадцатый раз уже принимался он слизывать запёкшуюся кровь и глотать куски мяса, когда раздался выстрел из ружья Куонеба, прекративший битву Пекана с Кэком и отправивший его в страну Счастливой Охоты.

«Рррр! ррр! ррр!» — и на сцену явился Скукум, тащивший за собою шарф Рольфа, который он перегрыз, решив во что бы то ни стало принять участие в битве. И только оттого, что дикобраз лежал брюхом кверху, Скукум не подвергся вторично лечению.

Рольф в первый раз видел Пекана, а потому рассматривал его, как рассматривал бы всякий, кому приходилось слышать об этом животном самые невероятные рассказы, превращавшие его в какое-то полумифическое существо. Лесной разбойник, заколдованный чёрный кот, Пекан не страшился никого, и только один он из всех животных мог бороться с Кэком и умел побеждать его.

Охотники развели костёр, и, пока Рольф готовил чай и оленину, Куонеб снял кожу с Пекана. Он вырезал прежде всего сердце и печень. Когда их сварили, он дал сердце Рольфу, а печень Скукуму, сказав первому: «Даю тебе сердце Пекана», а Скукуму: «Печень вытянет все иглы из тебя, если ты ещё когда-нибудь вздумаешь напасть на Кэка».

На шее и хвосте Пекана Куонеб нашёл иглы дикобраза; одни из них вонзились туда во время последнего сражения, другие давно, во время такой же битвы, но ни одна из них не принесла ему, по-видимому, ни малейшего вреда. Не видно было никаких признаков отравы или воспаления.

— Так всегда бывает, — сказал Куонеб. — Иглы не приносят Пекану вреда.

Подойдя затем к дикобразу и снимая с него шкуру, он сказал:

— О, Кэк! Сам видишь теперь, какую ты сделал ошибку, не пустив Нана-Боджу на сухой конец бревна.




XXXVIII. Серебристая лисица


Как-то раз, когда они возвращались домой, Куонеб остановился вдруг и указал на дальний берег озера, где по снегу двигалась какая-то тень.

— Лисица… и, по-моему, серебристая. Она, я думаю, водится здесь.

— Почему ты думаешь?

— Я много раз встречал очень большие лисьи следы. Такие следы бывают только у серебристых лисиц.

— Говорят, мех её стоит десяти куниц? — спросил Рольф.

— Ох, целых пятидесяти!

— Нельзя ли словить её?

— Можно попробовать. Зимой не поставишь капкана в воду, надо попробовать что-нибудь другое.

Лучший способ, придуманный Куонебом, заключался в следующем: он взял из печки золу (можно было заменить её сухим песком), выбрал шесть прогалин в лесу, к югу от озера: на каждой из них он устроил грядку из золы, смоченной бобровой струёй. В двадцати пяти шагах от каждой грядки с севера или запада, смотря по направлению ветра, он повесил на молодых деревьях перо или крыло, или хвост куропатки, привязав к ним несколько красных ниточек. В течение двух недель он ни разу не посетил этих мест и только по прошествии этого времени отправился туда узнать о результатах.

Благодаря опыту, своему и знанию нрава лисицы, а также благодаря некоторым признакам на снегу он вывел следующее заключение.

Вскоре после ухода охотников туда приходила лисица; пройдя по их следу, она пришла к первой прогалине, почувствовала запах соблазнительных чар, обошла кругом, заметила перья, испугалась и ушла. Другую прогалину посетила куница. Она почему-то рылась в золе. К третьей приходил волк и обошёл её кругом на безопасном для себя расстоянии.

К остальным приходила лисица или лисицы; они возвращались туда несколько раз и, наконец, поддались искушению исследовать ближе опасный запах; в конце концов они не выдержали и от восторга катались в золе. Дело шло на лад.

Куонеб приготовил шесть лисьих капканов, окурил их хорошенько дымом и прикрепил цепью к деревянному чурбану.




Надев перчатки, вымазанные кровью; Куонеб осторожно подкрался к прогалинам и поставил по капкану в каждую кучу золы. Под лицевую сторону его он подложил свёрток из белого кроличьего меха. Всё это он зарыл в золу, разбросал кусочки кроличьего мяса, накапал бобровой струи и, прикрыв золу снегом, повесил на деревцах новые перья. Всё остальное он предоставил погоде.

Рольф собирался идти туда на следующий день, но Куонеб сказал ему:

— Нет! Не хорошо! Ни один капкан не действует в первую ночь: запах человека слишком ещё силён.

На второй день всё время шёл снег, а на третий Куонеб сказал:

— Теперь самое время.

Первый капкан остался нетронутым, но в десяти шагах от него ясно были видны следы большой лисицы.

Второй исчез куда-то. Куонеб воскликнул с удивлением: «Олень». Да, видно, капкан этот побил рекорд. Большой олень спокойно проходил мимо этого места; чуткий нос его скоро почувствовал сильный и странный запах. Ничего не подозревая, направился он к тому месту, обнюхал его и принялся рыть передним копытом снег, чтобы добыть странное и раздражающее его нос вещество, и вдруг — «щёлк!»

Олень отскочил на двенадцать футов, а на его ноге повисла дьявольская штука, издающая раздражающий запах. «Гоп! гоп! гоп!» — так понёсся испуганный олень. То и дело стукался капкан о бревно и, наконец, благодаря крепким и суживающимся к концу копытам соскользнул с ноги, а олень помчался дальше, отыскивая более безопасные места.

В следующем капкане они нашли красивую мёртвую куницу, убитую сразу стальными клещами. Последний капкан также исчез, но видневшиеся повсюду следы давали самый подробный рассказ о случившемся: в капкан попала рыжая лисица и убежала, потянув за собой капкан и бревно.

Охотникам не пришлось идти очень далеко. Они нашли её в чаще, и, пока Рольф готовил обед, Куонеб занялся лисицей. Сняв с неё мех, он сделал глубокий надрез и вынул пузырь.

— Содержимое его — хорошее снадобье для капканов, — сказал он.

Скукум разделял, по-видимому, мнение Куонеба.

Много раз видели они после этого следы серебристой лисицы, но она никогда не подходила близко к капкану. Она была слишком умна, чтобы увлекаться «душистыми чарами». Охотники поймали трёх рыжих лисиц, но это стоило им большого труда. Такая удача не всякому даётся и дорого стоит. Серебристая лисица приходила также, но она слишком дорого ценила свою драгоценную шубку… Малейшего указания на близость человека было уже достаточно, чтобы она удвоила свою осторожность. Они видели её вблизи только один раз, и то лишь благодаря суровой зиме.




XXXIX. Унижение Скукума


Если бы какой-нибудь газетный репортёр вздумал расспрашивать Скукума, тот без сомнения отвечал бы ему:

— Я замечательная собака. Я умею выслеживать на дереве куропаток. Могу убивать дикобразов. Неподражаем в драке с собаками — никогда не был побит. Но самый чудесный дар мой — быстрота бега: я мчусь, как ураган.

Да, он гордился своими ногами, и лисицы, приходившие к хижине в зимние ночи, не раз доставляли ему случай доказать, как быстро он умеет бегать. Несколько раз он «чуть-чуть не поймал лисицу». Скукум и не подозревал, что лукавые животные дразнили его, и что это доставляло их громадное удовольствие.

Самодовольная собака не догадывалась об этом и никогда не упускала случая «почти» поймать лисицу. Зимой лисицы охотятся большей частью днём, и Скукуму нередко приходилось гоняться за ними.

Как-то раз, незадолго до захода солнца, охотники услышали слабое тявканье лисицы, которое доносилось с ледяной поверхности озера, покрытой снегом.

«Уж я с ней разделаюсь», — подумал, вероятно, Скукум и, сердито заворчав, вскочил на ноги и помчался к озеру. Охотники глянули в окно. На снегу сидел их друг, большая серебристо-чёрная лисица.

Куонеб протянул руку за ружьём, Рольф попытался позвать обратно Скукума, но было уже поздно. Скукум нёсся за лисицей. Охотникам оставалось только смотреть и аплодировать ему. Лисица продолжала сидеть, посмеиваясь втихомолку, пока Скукум не очутился на расстоянии двадцати шагов от неё. Тогда лисица грациозно прыгнула в сторону, вытянув огромный хвост, а Скукум, вполне уверенный в успехе, пустился вперёд и очутился в шести-семи шагах от неё. Ещё несколько прыжков — победа несомненно за ним. Но и на этот раз лисица не подпустила его ближе, чем на шесть-семь шагов. Как ни напрягал он свои силы, как ни прыгал, лисица всё время оставалась на том же расстоянии от него. Сначала они бежали к берегу, но затем лисица повернула на лёд и забегала взад и вперёд. Скукум, уверенный, что она поступает так оттого, что потеряла надежду убежать, удвоил свои усилия. Но всё было напрасно. Он постепенно терял силы и начинал уже задыхаться. Снег был довольно глубок в этом месте, и собаке было труднее бежать, чем лисице, потому что лисица легче собаки. Бессознательно Скукум стал замедлять шаг. Лисица постепенно увеличивала расстояние и вдруг самым нахальным образом повернула назад и уселась на снегу.

Это было уже слишком. Сердито лая, Скукум отдышался, бросился к врагу. Снова началась погоня. Но собака скоро так устала, что вынуждена была сесть; тогда лисица вернулась назад и принялась лаять.

Это могло свести с ума. Самолюбие Скукума было затронуто. Он решил или победить, или погибнуть. Собрав последние силы свои, он очутился в пяти футах от белого кончика хвоста. Но тут, как это ни странно, лисица вдруг пустилась бежать со всей быстротой, на какую была способна, и скоро скрылась в лесу, оставив Скукума далеко позади себя. Почему? Да потому, что Куонеб, напрасно выжидавший благоприятного случая, чтобы выстрелить в неё, не ранив собаки, обошёл вокруг озера и теперь ждал в чаще. Чуткий нос лисицы предупредил её об опасности. Она поняла, что забавная часть приключения кончилась, и потому бросилась к лесу и исчезла в ту минуту, когда пуля взрыла снег позади неё.

Язык бедного Скукума чуть не на целый фут высунулся изо рта, когда он плёлся к берегу. Вид у него был угнетённый — хвост был поджат, уши также. Он ничего не мог бы сказать теперь репортёру, кроме: «Сегодня я чувствую себя не так хорошо, как вчера» или: «Не видели вы разве, как я отделал её?»







XL. Самый редкий мех


Серебристую лисицу они видели раза три или четыре в течение зимы; она была настолько смела, что однажды, взобравшись на высокий сугроб, прыгнула оттуда на амбар, а затем на крышу хижины и съела несколько белых кроликов, хранившихся там для приманок. Но все попытки охотников поймать её в капкан или пристрелить были напрасны, и знакомство с нею кончилось бы, вероятно так же, как началось, не случись тут одного обстоятельства.

Зима эта была очень снежная. Глубокий снег — самое великое несчастье, какое только может посетить пушных обитателей леса. Он мешает им добывать пищу, стесняя все их движения и препятствуя не только ходить далеко за добычей, но и скорому бегу, когда нужно скрыться от преследования врагов. Глубокий снег — это голод и смерть. Чтобы животные могли ходить по глубокому снегу, природа дала им ходули и лыжи. Лыжи несравненно удобнее ходуль. У карибу и у оленя — ходули, у кролика, пантеры и рыси — лыжи. Когда глубина рыхлого снега достигает трёх или четырёх футов, рысь царствует над всеми маленькими животными и не боится больших. Человек, надевший лыжи, держит в своей власти большую часть четвероногих зверей.

Опасаясь подвергать Скукума опасным встречам, его оставляли обыкновенно одного в хижине. Этим воспользовалась однажды серебристая лисица и, взобравшись на крышу, съела кроликов.

Всю зиму кто-то обкрадывал капканы Рольфа и Куонеба, но неизвестный вор был очень ловок, и охотники не могли поймать его.

Однажды, возвращаясь домой после трёхдневного отсутствии, они увидели вдали на снежной поверхности озера двух животных, которые то бежали друг за другом, то начинали драться. «Скукум и лисица», — подумали охотники; по не успели они открыть дверей хижины, как их приветствовал сам Скукум. Куонеб долго усматривался вдаль, где на поверхности озера всё ещё двигались два зверя.

— У одного нет хвоста. Это, я думаю, Пишу[6 - Пишу — на языке индейцев значит рысь.] и лисица.

Рольф готовил обед. Время от времени он также посматривал вдаль. После обеда он сказал:

— Обойдём кругом озера и посмотрим — не удастся ли нам убить этих зверей.

Охотники надели свои лыжи и, стараясь, чтобы животные не заметили их, направились по оленьей тропинке в лес. Здесь они увидели картину, напоминавшую им день унижения Скукума.

В ста шагах от них, на открытой снежной поверхности озера, стояли лицом к лицу огромная рысь и серебристая лисица; доведённая до отчаяния, лисица оскалила два ряда красивых белых зубов и бросилась было вперёд, но тут же по самое брюхо провалилась в снег. Она была, по-видимому, сильно ранена и находилась в полной зависимости от рыси, у которой были такие отличные природные лыжи, что она легко скользила по снегу, несмотря на то, что была тяжелее лисицы, тонкие ножки которой глубоко проваливались в снег. Рысь была старая и в страхе сторонилась острых зубов, которые щёлкали, словно капкан, когда она подходила ближе. Она желала без сомнения убить свою соперницу, но без всякого вреда для себя. Несколько раз начиналась битва, но выбившаяся из сил лисица проваливалась всегда в предательский, неумолимый снег. Имей она только возможность вернуться назад и найти какое-нибудь прикрытие, которое защитило бы её сзади, она бы могла бороться за свою жизнь. Но куда бы она ни повернулась, всюду встречала перед собой огромную кошку, вооружённую зубами и когтями и снабжённую приспособлением для снега, какого никогда не бывает у лисицы.

Трудно было видеть эту борьбу и не пожалеть красавицу-лисицу. Рольф собирался уже помочь ей, когда битва окончилась. Сделав ещё один прыжок по направлению к лесу, лисица скрылась вдруг из виду, провалившись в рыхлый снег. Не успела она опомниться, как сильные челюсти рыси сдавили ей затылок, а безжалостные когти выпустили внутренности.




Рысь встряхнула свою шерсть, вылизала грудь и лапы с видом полнейшего самодовольства и, рванув ещё раз тело убитой лисы, направилась спокойно вдоль берега.

Куонеб приложил ко рту кисть руки и громко взвизгнул, как кролик, попавший в ловушку.

Рысь остановилась, повернулась назад и направилась прямо к тому месту, откуда раздался кроличий свист.

Ничего не подозревая, остановилась она в двадцати шагах от охотников. Раздался выстрел, и рысь растянулась на снегу.

Красивый мех серебристой лисицы оказался мало испорченным и был вдвое дороже собранной ими до сих пор добычи. Мех рыси стоил столько же, сколько мех куницы.




Охотники занялись после этого рассматриванием следов, по которым они узнали, что лисица охотилась на кроликов в чаще, когда на неё напала рысь. Она очень испугалась и принялась бегать вокруг кустарников, где снег был плотно утоптан кроликами. Так бегала она целый час, пока не почувствовала усталости, и, надеясь спастись, пустилась напрямик через озеро. Но слишком рыхлый снег не мог выдержать её тяжести, тогда как рысь легко скользила по поверхности. Лисица сделала роковую ошибку, но она была сильна и мужественна. Здесь боролась она ещё час, пока, наконец, сильная и большая рысь не умертвила её.




XLI. Вражеский форт


На осмотр западной линии капканов требовалось обыкновенно два дня. Охотники выбрали на половине дороги от хижины подходящее место и выстроили шалаш. Остановившись, однажды в шалаше для отдыха, они сейчас же увидели, что со времени их последнего пребывания в нём побывал какой-то человек, который имел привычку жевать табак. Ни Рольф, ни Куонеб табак не жевали. Лицо Куонеба становилось мрачнее каждый раз, когда он находил новое доказательство присутствия врага. Ясно было, что близится серьёзная развязка всей этой истории. Некоторые охотники отмечают разными знаками свои капканы; некоторые не делают этого. Рольф отметил все капканы, сделав надрезы пилой на железе. Предосторожность весьма мудрая, как оказалось впоследствии.

Во время обхода западной стороны бобрового пруда они увидели, что куда-то, исчезли шесть капканов. Местами не видно было никаких признаков пребывания здесь вора, местами же виднелись следы, а на срубленной ветке они нашли коротенькую голубую шерстинку.

— Я найду его по этому следу и убью, — сказал индеец.

Рольф восстал против такого решения. К удивлению его, индеец с неудовольствием взглянул на него и сказал:

— Ты знаешь, что вор бледнолицый. Будь он индеец, потерпел бы ты, чтобы он крал нашу дичь? Нет, никогда!

— К югу от озера много ещё земли; быть может, он пришёл сюда первым.

— Ты знаешь, что мы пришли сюда первыми. Тебе бы надо съесть несколько сердец Пекана. Я хотел мира, теперь я хочу войны.

Он перебросил через плечо свой узел, схватил ружьё, и лыжи его заскрипели по снегу.

Скукум сидел подле Рольфа. Он встал, чтобы идти, и прошёл несколько шагов по следу Куонеба. Рольф не двигался с места. Он был поражён неожиданным и неприятным оборотом дела. Скукум оглянулся назад, продолжая идти за Куонебом, а Рольф сидел, неподвижно уставившись вперёд. Куонеб скрылся в отдалении, за ним скрылся и Скукум. Рольф не двигался с места. В голове его мелькали все события последнего года: приём, найденный им у индейца; приключение с оленем и нежный уход за ним краснокожего. Он начал колебаться. Тут он увидел Скукума, возвращавшегося по следу. Собака подошла к Рольфу и уронила перчатку… перчатку Куонеба. Индеец без сомнения потерял её; Скукум нашёл её и машинально принёс тому из своих хозяев, который находился к нему ближе. Куонеб мог отморозить себе руку без перчатки. Рольф встал и направился по следу индейца. Подымаясь по крутому склону горы, он громко крикнул, и кричал до тех пор, пока не услышал ответа. Спустя несколько минут Рольф был на верхушке горы. Индеец сидел на бревне и ждал. Рольф молча передал перчатку, которую индеец принял с неудовольствием. Рольф помолчал две минуты и сказал, направляясь по следу грабителя:

— Идём!

Часа два шли они молча. След привёл их к склону скалистого кряжа; на обнажённой, обвеянной ветром его поверхности следы потерялись, но индеец продолжал подниматься, пока они не перебрались на другую сторону кряжа. Пройдя довольно далеко по густой безветренной чаще леса, они снова напали на след и, по-видимому, на тот же самый, так как лыжи были на два пальца шире и на ладонь руки длиннее лыж Куонеба, к тому же и правая сторона рамки была сломана, и ясно виднелись следы связавшего её ремня. След этот они постоянно видели зимой, и теперь, как и тогда, он шёл к западу.

К вечеру они нашли ложбину и расположились там на ночь. Они привыкли теперь спать на снегу. Утром они снова отправились в путь, но ветер и снег скрыли совсем следы вора.

«Куда идти?» — подумал только Рольф, но не сказал этого Куонебу, который, по-видимому, также находился в большом затруднении. Наконец, Рольф собрался с духом и проговорил:

— Он, наверное, живёт у какой-нибудь реки… След этот пропал, надо найти другой, посвежее.

По-прежнему дружелюбно посмотрел на него индеец.

— Ты Нибовака, — сказал он.

Не прошли они и получаса, как напали на свежий и давно уже им знакомый след. Даже Скукум узнал его и сердито заворчал. В несколько минут привёл он их к хижине. Они сняли лыжи и повесили их на дерево. Куонеб открыл дверь, не предупредив об этом ни малейшим стуком. Они вошли и очутились лицом к лицу с тощим, безобразным человеком, в котором все трое узнали Хога, встреченного ими осенью у хозяина торгового склада.

Хог поспешно протянул руку за ружьём, но Куонеб не дал ему этого сделать и сказал тоном, не допускающим возражения:

— Садись.

Хог сел и сердито проворчал:

— Ладно! Товарищи мои будут здесь через десять минут.

Рольф вздрогнул, но Куонеб и Скукум не обратили на это никакого внимания.

— Мы встретили твоих товарищей там, на горах, — сказал индеец, считавший, что всякая ложь пригодна.

Скукум заворчал и обнюхал ноги врага. Пленник сделал быстрое движение ногой.

— Дай ещё раз пинка собаке, и это будет твоим последним пинком, — сказал индеец.

— Кто бил твою собаку, и чего ты хочешь добиться своими разбойничьими ухватками? И для тебя найдётся закон в этой стране, — ответил Хог.

— Мы это ещё увидим, воришка! Мы пришли сюда, во-первых, за своими капканами, а во-вторых, хотим сказать тебе: если ты ещё раз тронешь нашу дичь, мы припасём мяса для ворон. Ты думаешь, я не узнаю их? — и индеец указал на пару лыж с длинными пятнами и ремнём на правой, сломанной стороне рамки. — Видишь эту голубую нитку? — спросил индеец и махнул шерстинкой в сторону голубого шарфа, висевшего на гвозде.

— Да, это шарф Билла Хаукинса; он вернётся минут через пять.

Индеец сделал презрительный жест.

— Поищем-ка наши капканы, — сказал он Рольфу.

Рольф обыскал хижину. Он нашёл несколько капканов, но без своей метки.

— Вам не охотиться, а возиться с бабами и детьми, — фыркнул Хог, в высшей степени удивлённый тем, что Рольф оказался белым.

Все поиски Рольфа оказались напрасными: или Хог не крал капканов, или он спрятал их где-нибудь. Больших капканов нашли два, но они были так велики, что годились только для медведей.

Поток ругани, пущенный Хогом, был скоро прекращён угрозой натравить Скукума на его ноги. Хог смотрел на посетителей так злобно, что уходя, они нашли необходимым принять некоторые предосторожности.

Индеец взял ружьё вора и, став в дверях, выстрелил в воздух, нисколько не беспокоясь о том, что выстрел этот могут услышать товарищи Хога. Он знал, что товарищи эти выдуманные. Затем он сказал:

— Ты найдёшь своё ружьё в полумиле отсюда. Не смей ходить дальше этого, и чтобы я не видел больше следов твоих лыж. Во́роны очень голодны.

К великому разочарованию Скукума, индеец приказал ему идти за собой. Куонеб захватил с собой ружьё Хога и, оставив его далеко от хижины в кустах, направился с Рольфом домой.







XLII. Пантера Скукума


— Почему теперь так мало оленьих следов?

— Олени загораживаются на зиму, — отвечал индеец, — они никогда не ходят по глубокому снегу.

— Нам скоро опять понадобится олень, — сказал Рольф.

Они могли, конечно, настрелять оленей в начале зимы, когда бывает самая вкусная оленина, но у них для сохранения её, к несчастью, не было места… Теперь же всё труднее было добывать её, и с каждой неделей она становилась менее жирной.

Через несколько дней после этого разговора они находились на верхушке горы, с которой открывался далёкий вид. Вдали они увидели во́ронов, которые то кружились в воздухе, то спускались вниз на землю.

— Мёртвый олень, быть может… или олений двор, — сказал индеец.

Это было то самое поросшее густыми кедрами болото, где они в прошлом году видели столько оленей. Они поэтому нисколько не удивились, когда, войдя в чащу кедров, увидели бесчисленное множество оленьих следов.




Оленьим двором называется обыкновенно такое место, где олени в течение всей зимы живут большим стадом и так плотно утаптывают на нём снег, что он на большом протяжении становится твёрдым. Для этого олени выбирают обыкновенно такое место, где они могут найти обильный корм и хорошее убежище. Там не бывает снежных заносов, и олени, передвигаясь постоянно с места па место, оставляют целую сеть следов по всем направлениям и в поисках пищи постепенно увеличивают занимаемую ими площадь. Они не прочь были бы оставить свой двор, но не могут, ибо повсюду встречают глубокий рыхлый снег, на поверхности которого чувствуют себя беспомощными.

Дойдя до хорошо протоптанных следов, охотники сняли лыжи и спокойно двинулись вперёд по оленьим тропинкам. Они направились к тому месту, где слышалось карканье воронов, и оказалось, что зловещие птицы пируют не над одним оленем, а над целыми тремя и притом недавно убитыми.

Куонеб внимательно осмотрел следы и сказал:

— Пантера!

Да, в олений двор забралась пантера. Она поселилась здесь, как крыса в лавке. В любое время одним прыжком она могла доставить себе здесь обильное пиршество.

Пантере весело, зато оленям грустно. Пантера убивает часто ради одного наслаждения убийством. Она не может иной раз съесть и четверти убитых жертв, которые становятся, таким образом, главным источником пропитания для воронов, лисиц, куниц и рысей.

Куонеб решил, прежде чем охотиться на оленя, поискать пантеру. Он спустил с привязи Скукума и дал ему возможность выказать все свои таланты.

Гордый Скукум пустился вперёд, и появление его произвело переполох среди оленей. Вдруг он почувствовал какой-то новый для него, раздражающий запах и испугался. Лай его слышался теперь с западной стороны в самой скалистой части леса. Он, по-видимому, выследил какую-то добычу, так как голос его всё время слышался в одном и том же месте.

Охотники поспешили в ту сторону; собака стояла под густым кедром и с бешенством на кого-то лаяла. Они подумали прежде всего, что Скукум нашёл дикобраза, но, присмотревшись внимательно, увидели под деревом огромную пантеру; она была не особенно взволнована, считая, вероятно, недостойным для себя карабкаться на дерево, и ничем не выказывала своего внимания собаке, только морщила нос и слегка шипела, когда та подступала к ней ближе.

Появление охотников дало новый оборот всему этому зрелищу. Пантера подняла голову, прыгнула на большое дерево и поместилась на разветвлении сука. Мужественный Скукум бросился к стволу, громким лаем угрожая ей взобраться на дерево и растерзать её на куски.




Охотники поняли, что им представляется редкий и благоприятный случай сохранить для себя стадо оленей, а потому обошли дерево, отыскивая более удобное место для выстрела. Но со всех старой они встречали какое-нибудь препятствие. Можно было подумать, будто сами ветки защищают пантеру: отовсюду целиться было трудно.

Напрасно обойдя кругом, Куонеб сказал Рольфу:

— Ударь её чем-нибудь, чтобы она двинулась с места.

Рольф умел хорошо попадать в цель камнями, но не мог найти ни одного. Поблизости от них протекал незамерзающий родник: обледеневший в воде снег превратился в твёрдый ком. Рольф запустил его в пантеру и попал ей в нос. Пантера подпрыгнула от неожиданности и свалилась с дерева в снег.

Скукум в ту же минуту очутился подле неё, но полученная им пощёчина сразу изменила его тактику. Пантера скрылась из виду, но мужественный Скукум следовал за нею и лаял как сумасшедший.

Больше от неудовольствия, чем от страха, пантера взобралась на низкое дерево; Скукум поскакал с бешеным лаем, протаптывая вокруг дерева дорожку. Охотники осторожно, не делая ни малейшего шума и стараясь держаться в кустах, приблизились к дереву.

Пантера всецело была поглощена созерцанием удивительной дерзости собаки, а потому Куонеб подошёл ещё ближе, прицелился и выстрелил. Когда рассеялся дым, пантера лежала на боку, судорожно подёргивая ногами, а Скукум храбро тащил её за хвост.

«Моя пантера, — как бы говорил он, — разве вы могли бы убить её без меня?»

Пантера на оленьем дворе — всё равно, что волк в овечьем стаде. Она за зиму перерезала бы всех оленей, хотя бы их было в десять раз больше, чем она могла съесть. Убийство пантеры — удача и для охотников и для оленей. Её превосходный мех занял весьма почётное место на складе Рольфа и Куонеба.







XLIII. Воскресенье в лесу


Рольф по воскресеньям отдыхал, и Куонеб до некоторой степени принимал это во внимание. Краснокожий выказывал несравненно больше терпимости к религиозным верованиям бледнолицего, чем бледнолицый к верованиям краснокожего.

Песни Куонеба, обращённые к солнцу и духу, и обычай его жечь табак и усы животных казались Рольфу нелепостью. Но зато он не любил, чтобы Куонеб пользовался топором, или ружьём в воскресенье, и индеец, понимавший, что такие поступки являются «худым снадобьем» для Рольфа, воздерживался по воскресеньям от работы и охоты. Но Рольф не научился уважать красных ниточек, которые индеец вешал на череп оленя, хотя понимал, что надо предоставить индейца самому себе и не ссориться с ним.

Воскресенье было для Рольфа днём отдыха, а Куонеб сделал его днём песен и воспоминаний.




Однажды, воскресным вечером, они оба сидели в хижине, греясь у огня. Метель шумела на дворе и стучалась в окна и двери. Рольф наблюдал за тем, как белоногая мышка, жившая в хижине, пыталась несколько раз подойти к носу Скукума таким образом, чтобы тот не мог схватить её. Куонеб лежал на куче оленьих шкур; во рту у него была трубка, руки его были заложены под голову. В хижине было тепло и уютно. Рольф прервал молчание и спросил:

— Был ты когда-нибудь женат, Куонеб?

— Да, — отвечал индеец.

— Где?

— В Мианосе.

Рольф не решался больше спрашивать, и стал ждать благоприятного случая. Он понимал, что в делах подобного рода надо быть очень деликатным и что бывает иногда достаточно одного неосторожного прикосновения, чтобы навсегда отдалить от себя друга. Он лежал и ломал голову над тем, как узнать что-нибудь о женитьбе Куонеба. Скукум крепко спал, а Куонеб и Рольф следили за тем, как мышка быстро шмыгала по жилищу. Вот она подошла к берёзовой палке, стоявшей у стены, на которой висел том-том. Рольфу очень хотелось, чтобы Куонеб взял его, чтобы звуки том-тома раскрыли ему душу, но он не смел просить об этом: такая просьба могла вызвать обратные результаты. Мышка тем временем скрылась за берёзовой палкой. Рольф видел, что палка эта при падении должна непременно зацепить протянутую верёвку, один конец которой был на гвозде, где висел том-том. Рольф крикнул на мышь; палка сдвинулась с места, зацепила верёвку, и том-том с глухим стуком упал на пол. Рольф встал, чтобы повесить его на место, но Куонеб что-то проворчал, и Рольф, оглянувшись в его сторону, увидел, что он протягивает руку к том-тому. Предложи ему то же самое Рольф, он наверное отказался бы; теперь же индеец взял инструмент, осмотрел его и, согрев у огня, запел песнь о Бабанаки. Пел он нежно и тихо. Рольф, сидевший подле него и в первый раз слышавший эту песнь, получил новое представление о музыке краснокожих. По мере того как певец пел своеобразную по своей прелести и переливающимся горловым нотам песнь о «Войне Кэлускепа с магами», в которой сказался дух его народа, лицо его всё более и более прояснялось, и глаза загорались воодушевлением. Затем он запел песнь влюблённых «На берёзовой лодке»:
		Звёзды сияют, и падают росинки,



		На берёзовой лодке плыву к любимой.








И перешёл после этого к колыбельной песне:
		Страшный медведь никогда не тронет тебя.








Он смолк и, задумавшись, смотрел на огонь. Рольф осмелился, наконец, сказать ему после довольно долгого молчания:

— Матери моей понравились бы твои песни.

Слышал ли индеец или нет, только сердце его, видимо, смягчилось, и он ответил на предложенный ему час назад вопрос:

— Звали её Гамовини, потому что она пела, как птица Гамовини. Я привёл её из дома отца её в Саугатуке. Мы жили в Мианосе. Она делала красивые корзины и мокасины. Я ловил рыбу и ставил капканы; нам хватало всего. Затем родился ребёнок. У него были большие круглые глаза, и мы назвали его Уи-Уис — «наша маленькая совушка», и мы были очень счастливы. Когда Гамовини пела своему ребёнку, мне казалось, что весь мир залит солнцем… Как-то раз, когда Уи-Уис мог уже ходить, она оставила его со мной и пошла в Стамфорд, чтобы продать там несколько корзин. В гавань прибыл большой корабль. Какой-то человек с корабля сказал ей, что матросы купят все корзины. Она ничего не боялась. На корабле её схватили, как бежавшую невольницу, и скрывали её до тех пор, пока корабль не ушёл. Так она не вернулась. Я взял Уи-Уис на плечи и пошёл в Стамфорд. Мне рассказали обо всём, но народ не знал, что это за корабль, откуда он пришёл и куда ушёл… Им было всё равно. Моё сердце горело, и на душе кипела злоба. Мне хотелось битвы. Я хотел перебить всех людей на набережной, но их было много. Меня связали и бросили в тюрьму на три месяца. Когда я вышел из тюрьмы, Уи-Уис умер. Им это было всё равно. С тех пор я ничего больше не слышал о ней. Я поселился под утёсом, потому что не мог видеть нашего прежнего дома. Не знаю, может быть, она жива. Но я думаю — её убила разлука с ребёнком.

Индеец смолк и вскочил на ноги. Лицо его приняло жестокое выражение. Он бросился из хижины и погрузился в полночный мрак, в снежную метель. Рольф остался один со Скукумом.

Как печальна жизнь Куонеба! И Рольф, погрузившийся в размышления, спрашивал себя с мудростью, несвойственной ещё его летам: «Могло ли всё это случиться, с Куонебом и Гамовини, если бы они были белые? С тем ли печальным равнодушием отнеслись бы и тогда поди к их горю?» Увы! он был уверен, что нет. Он знал, что тогда был бы совсем иной разговор.

Часа через два вернулся домой индеец. Ни слова не было сказано между ними, когда он вошёл. Он не озяб и ходил, по-видимому, далеко. Рольф стал готовиться ко сну. Индеец наклонился, поднял с полу иголку, которую тот потерял день назад, и молча передал её своему товарищу. Рольф сказал «гм!» в знак благодарности и положил её в ящик из берёзовой коры.







XLIV. Пропавшая связка мехов


Грабёж капканов на некоторое время прекратился, после того как охотники посетили вражеский лагерь. Когда же наступил март, и снег из-за перемежающихся оттепелей и морозов покрылся ледяной корочкой, снова началось воровство, потому что можно было ходить повсюду, не оставляя после себя никаких следов.

Охотники сняли с капкана соболя и несколько куниц, потом добрались до бобрового пруда.

Капканов они не ставили там, но им интересно узнать, сколько бобров ещё осталось и что они делают.

Журчащие ручьи, стекающие на лёд с берегов пруда, пробуравили его в нескольких местах, так что видна была вода, которая не замерзала, потому что морозы теперь слабели. Бобры, судя по следам, часто выходили через эти отверстия, а потому охотники подходили к пруду осторожно.

Притаившись за толстым бревном, охотники внимательно всматривались в одно из таких пробуравленных отверстий. Куонеб держал наготове ружьё, а Рольф Скукума, когда показалась знакомая им широкая, плоская голова. Внутри отверстия плавал большой бобр, втягивая в себя воздух и осматриваясь по сторонам; немного погодя он вскарабкался на берег, направляясь, очевидно, к какой-нибудь осине, которую он, вероятно, уже раньше принялся валить. Он находился от охотников на расстоянии выстрела, и Куонеб прицелился уже, когда Рольф пожал ему руку и указал вперёд. Пробираясь осторожно среди деревьев, шла большая рысь. Она не видела охотников и чувствовала только запах бобра, который принялся уже валить выбранное им дерево.

Мех бобра дороже меха рыси, но большинство охотников — натуралисты в глубине души и любят наблюдать за жизнью зверей.

Рысь словно провалилась сквозь землю; она исчезла в тот самый момент, когда увидела возможность поживиться добычей, и затем уже начала своё наступление. Охотники видели, как она осторожно кралась по ровному открытому месту. Ростом она казалась в эту минуту менее четырёх дюймов. Брёвен, камней, деревьев и веток, за которыми она могла скрыться, было здесь много. Постепенно она добралась до самой чащи, и усы её выглянули оттуда в каких-нибудь пятидесяти футах от бобра.

Всё это мучительно раздражало Скукума: его, правда, не было видно, но он время от времени издавал визжащие трели и рвался вперёд, горя нетерпением воспользоваться благоприятным случаем. Чуткое ухо бобра расслышало визг собаки. Он прекратил свою работу, повернул назад и направился к отверстию во льду. Рысь в ту же минуту прыгнула из засады и схватила бобра за шиворот; но бобр вдвое тяжелее рыси, а берег был крутой и скользкий, и животные покатились вниз, всё ближе и ближе к отверстию. У самой воды бобр рванулся вперёд и нырнул вместе с рысью, которая продолжала держать его за шиворот, не успели они скрыться, как охотники бросились к воде в надежде, что борцы всплывут наверх и их легко будет захватить; но они не показывались ясно было, что оба отправились под лёд, где бобр был у себя дома.

Прошло минут пять, и можно было с достоверностью сказать, что рыси больше не существует. Куонеб срубил молодое деревце и сделал из него багор. Он опускал его несколько раз под лёд то в одну, то в другую сторону, пока не нащупал что-то мягкое. Он прорубил топором отверстие и вытащил мёртвую рысь. Бобр, очевидно, отделился от неё, не потерпев больших повреждений.




Пока Куонеб снимал мех, Рольф бродил кругом пруда, по скоро вернулся, чтобы рассказать замечательное происшествие.

Он заметил во льду ещё одно отверстие, откуда вышел другой бобр; отойдя на двадцать шагов от плотины, бобр осмотрел несколько деревьев и выбрал себе осину. Он тотчас же принялся подгрызать её, но по какой-то странной причине — быть может, потому, что был один — он не рассчитал направления, и дерево с громким треском свалилось вниз прямо ему на спину, убило его и пригвоздило к земле.

Охотники без всякого затруднения стащили дерево, сняли мех бобра и ушли с бобрового пруда гораздо богаче, чем ожидали.

К следующему вечеру, когда они достигли стоянки на полпути от дома, у них было столько добычи, как не было ещё с того памятного дня, когда они поймали шесть бобров.

Следующее утро было ясное и солнечное. Во время завтрака они увидели вдруг далеко на севере множество ворон. Штук двадцать или тридцать этих птиц носились высоко в воздухе, описывая огромные круги над одним и тем же местом, и время от времени громко каркали. Один из воронов спускался иногда вниз и скрывался из виду.

— Почему их так много?

— Хотят, верно, дать знать другим воронам, что там есть добыча. У них очень хорошие глаза. Они узнают сигнал на расстоянии десяти миль и все летят к этому месту. Мой отец говорил мне, что можно собрать всех воронов на расстоянии двадцати миль, стоит только положить падаль, чтобы её было видно, и они сами дадут знать об этом друг другу.

— Недурно, мне кажется, посмотреть, в чём дело. Может быть, ещё пантера, — сказал Рольф.

Индеец кивнул головой в знак согласия. Спрятав в безопасное место связку мехов и лыжи, которые они взяли с собой на всякий случай, они отправились в ту сторону по твёрдому обледеневшему снегу. Они прошли всего две-три мили до того места, где было собрание воронов, и очутились снова в кедровой чаще с оленьим двором.

Скукуму было знакомо это место. Он бросился в лес, исполненный жажды воинской славы. Но почти моментально во все лопатки примчался назад, жалобно воя и взывая о помощи, а за ним по пятам гнались два серых волка. Куонеб подпустил их к себе на сорок шагов; увидя людей, волки остановились и повернули назад. Куонеб выстрелил; один из волков громко тявкнул, как собака. Затем оба прыгнули в кусты и скрылись из виду.

Охотники внимательно осмотрели снег и нашли следы крови. В оленьем дворе валялось несколько убитых волками оленей. Ни живых оленей, ни волков не было видно; затверделая поверхность снега давала возможность свободно двигаться всем животным, а потому и и другим легко было скрыться от охотников.

Осмотрев низменную местность, поросшую ивой, в надежде найти там бобров; они вернулись вечером к месту стоянки. Они нашли там всё, как оставили, за исключением «связки мехов, которая исчезла куда-то бесследно».

На твёрдой поверхности снега незаметно было, конечно, никаких следов. Они подумали прежде всего, что это сделал их старый враг, но, побродив несколько времени кругом, они нашли шкурку горностая, а на четверть мили дальше её — куски меха выхухоли. Это походило на проказы врага охотников, росомахи, которая, хотя и редко, но попадалась в этих горах. Да! вот и следы когтей росомахи, а вот и ещё кусок меха выхухоли. Словом, было ясно, что меха украла росомаха.

— Как-никак, а она порвала только самые дешёвые меха из всей связки, — заметил Рольф.

Охотники многозначительно переглянулись… «порвала только самые дешёвые». Могла ли росомаха понимать ценность меха? Меха были разорваны только для отвода глаз; это было дело рук человека, и человек этот был Хог.

Он, конечно, успел опередить их и находился теперь далеко.

— Ладно! Подожду несколько дней, чтобы он думал, будто находится в полной безопасности, а потом выслежу его и всё порешу, — сказал индеец, уверенный действительно в том, что положит конец всему делу.







XLV. Усмирение Хога


Перемена погоды повлекла за собой неминуемую перемену всех планов охотников и спасла их врага от немедленного возмездия. Две недели продолжалась, оттепель, и затем пошёл дождь. Лёд на озере покрылся водой дюймов на шесть; река разлилась по всему льду, быстро уничтожая последние остатки его… Грязь и мокрый снег положили конец путешествиям по лесу, подсказывая быстрое наступление весны.

Каждую ночь слегка подмораживало, и с каждым днём солнце грело всё сильнее; на открытых солнечных склонах появились всюду широкие проталины.

Воспользовавшись первым днём, когда слегка подморозило, охотники отправились в обход, зная хорошо, что наступил уже конец сезона и вместе с тем настал и шестимесячный отдых всем капканам и ловушкам.

Они направились обычной дорогой, захватив с собой лыжи, хотя теперь они редко пользовались ими. Здесь они увидели большой след; Куонеб указал на него и кивнул головой, когда Рольф спросил: «Медведь?» Да! Медведи бродили теперь в лесу; зимняя спячка их кончилась. Мех их был в цене; через месяц они должны начать линять. Наступило время охоты на медведя — или капканом, или собакой.




Скукум без сомнения считал последний способ охоты самым подходящим для себя, но дело в том, что на медведя мало одной собаки. Надо по меньшей мере три-четыре, чтобы дразнить его сзади, забегать ему спереди и вступать с ним в схватку; одна собака могла только заставить его улепётывать.

У них не было медвежьих капканов, и они, зная, что медведи весной ходят очень далеко, не захотели идти по его следам.

В ловушках они нашли двух куниц, но одна из них испортилась вследствие тёплой погоды. Они узнали на этот раз, что у Хога была своя линия капканов, для которой он употреблял частью и их ловушки. Он недавно делал обход и воспользовался до некоторой степени их трудами.

Несмотря на то, что ходил он здесь два дня назад, следы его нетрудно было разглядеть на снегу и на земле. Куонеб осмотрел своё ружьё; он прикусил нижнюю губу и зашагал вперёд.

— Что ты хочешь делать, Куонеб? Неужели пустишь в ход ружьё?

— Да.

В глазах краснокожего сверкнул опасный огонёк, заставивший Рольфа молча следовать за ним.

Они прошли мимо трёх куньих капканов и, наконец, увидели возле дерева большой треугольник из брёвен с приманкой. Было ясно, что в этом месте спрятан большой железный капкан для медведя.

С трудом сдержав любознательность Скукума, они двинулись дальше. Они прошли ещё мили две и тут убедились, что враг их был опытным бродягой и хорошо знал всю окружающую местность. Вечером, на закате солнца, они пришли к своей стоянке, выстроенной на полпути от хижины, и остались там на ночь. Когда Рольф, перед тем как ложиться спать, вышел взглянуть ещё раз на небо, он услышал вдруг скрип дерева. Это очень его удивило. Даже Скукум встревожился. Но скрип не повторился больше. Утром они снова пустились в путь.

В лесу постоянно слышатся самые разнообразные звуки — шелест деревьев, пение соек, карканье воронов, трескотня кузнечиков и между ними случайные возгласы тетеревов, куропаток и сов. Четвероногие обычно молчат, за исключением рыжей белки, которая болтлива и деятельна.

Громкие звуки разносятся эхом далеко по лесу. Ни днём, ни ночью не проходило и пяти минут, чтобы до чуткого уха внимательной собаки не доходили звуки какой-нибудь странной лесной болтовни, или царапанья, или треска, или крика, или свиста. Сотни раз в день передавало Скукуму ухо всё, что совершалось в лесу. Шум собственных шагов, заглушающий звуки для охотника, не мешал собаке слышать все звуки леса. Когда повторился скрип дерева, слышанный Рольфом, и донёсся до слуха Скукума, шерсть его ощетинилась, он насторожился и глухо заворчал.

Охотники остановились. Так поступают все опытные охотники, когда собака говорит им: «Стой!». Они подождали с минуту. Скрип снова повторился. Он походил на скрип сука, когда он от ветра скребётся о соседний сук. «Гау! гау! гау!», — откликнулся Скукум и пустился вперёд.

— Назад, дурак! — закричал на него Рольф.

Но у Скукума было своё на уме. Он бежал по-прежнему вперёд, затем остановился, склонил голову к земле и что-то обнюхал на снегу. Индеец наклонился и поднял струбцинку, то есть карманный подъёмный винт, который охотники всегда носят с собой для постановки капкана, ибо без него ни один человек не может ни завинтить, ни отвинтить пружины. Подняв его, индеец сказал:

— Да! Хог будет теперь в большом затруднении.

Он догадался, что соперник-охотник потерял самый необходимый инструмент.




Скукум пустился дальше. Так дошли они до небольшой ложбины. Собака опередила их, и они услышали вдруг, что она сердито лает и ворчит на кого-то. Охотники поспешили к месту действия и увидели на снегу, в одной из тех дьявольских машин, которые называются медвежьими капканами, тело своего врага Хога, попавшего рукой и ногой в западню, поставленную им же самим.

На лице индейца мелькнула злорадная улыбка. Рольф пришёл, напротив, в ужас. В то время как они стояли и смотрели на лежавшего, послышался вдруг слабый крик Хога.

— Он жив, скорее! — воскликнул Рольф.

Индеец подошёл, но не спеша. Он дал обещание отомстить; мог ли он спешить на помощь?

Беспощадные железные челюсти держали вора за колено и правую руку. Надо было прежде всего высвободить его. Но как? Нет человека, который мог бы справиться с пружиной без необходимого приспособления.

— Куонеб, помоги ему! — воскликнул Рольф, забыв свою вражду и видя перед собой только страдающего и умирающего человека.

Индеец смотрел с минуту на Хога, затем подошёл к нему и вынул струбцинку. Первая пружина под напором его сильных пальцев скоро опустилась, но как быть со второй? У них не было второй струбцинки. Они взяли длинный ремень из оленьей кожи, который всегда носили с собой, и обмотали его несколько раз кругом спущенной пружины, чтобы придержать её. Тогда они сняли струбцинку и приладили её ко второй пружине; она спустилась, и капкан раскрылся. Индеец разжал тиски и осторожно вытащил оттуда руку и колено. Хог был свободен, но лежал без сознания. Неужели помощь их опоздала?

Рольф расстегнул Хогу кафтан. Индеец развёл костёр. Минут через пятнадцать был готов горячий чай. Рольф попробовали влить немного пострадавшему в рот. Из груди Хога вырвался лёгкий стон.

Погода была мягкая. Хог не мог замёрзнуть; он только измучился и потерял сознание. Тепло от костра, горячий чай, лёгкое растирание — и он пришёл в себя.

Сперва они думали, что он умирает, но спустя час он настолько пришёл в себя, что мог говорить. Вот что он рассказал им слабым и прерывистым голосом:

— В… м… м… м… Вчера… нет, два или три дня тому назад… м… м… м… не знаю; я пошёл… осматривать капканы… медвежьи. Не посчастливилось… м… м… м… ещё глоток… водки нет? м… м… м… Ничего… ни в одном капкане… а когда я подошёл к этому… о-о… м… м… я увидел… приманку стащили птицы, а полочка… м… м… полочка… да, лучше… а полочка лежала пустая. Я подошёл, чтобы прикрыть… кедром; больше ничего не мог достать… м… м… м… я наклонился… поправить другую сторону… нога моя поскользнулась… лёд… везде лёд… и… м… м… м… потерял… равновесие… коленом ударился о полку… О господи!.. как я страдаю!.. м… м… м… они сдавили мне… колено… руку…

Голос его спустился до шёпота, и он вдруг смолк: с ним сделался, по-видимому, обморок. Куонеб встал, чтобы поддержать его. Взглянув на Рольфа, он покачал головой, как бы говоря, что всё кончено. Но у бедняги было крепкое сложение, как у истого жителя лесов, и он снова пришёл в себя. Они дали ему ещё горячего чая, и он опять заговорил шёпотом:

— Одна рука была свободна и… и… и… я мог бы… м… м… но у меня не было струбцинки… я потерял… кто-нибудь мог услышать… мне легче было… когда кричу… м… м… м… Слушайте… можно собаку прогнать… прочь… пожалуйста… Не знаю… мне показалась целая неделя… может, был в обмороке… м… м… м… Я кричал… когда мог…

Наступила продолжительная пауза, и Рольф сказал, наконец:

— Мне кажется, я слышал твой крик прошлую ночь, когда мы были там, наверху. Собака слышала также. Позволь мне поправить твою ногу.

— М… м… м… да… да… так лучше… скажи, ты… белый… правда? Не оставляй меня одного… потому, я поступил гадко м… м… м… Не оставишь… нет?

— Нет, тебе не следует волноваться… мы останемся с тобой.

Хог что-то пробормотал, но они не расслышали его слов, и он закрыл глаза. После довольно продолжительного молчания он дико оглянулся кругом и заговорил снова:

— Скажите… я плохо поступил с вами… но не покидайте меня… не покидайте меня… не покидайте… — Слёзы градом полились из его глаз, и он жалобно простонал: — Я… всё… исправлю… Ты белый, правда?

Куонеб встал и пошёл набирать ещё топлива. Охотник продолжал шёпотом:

— Я боюсь его… теперь… он… слушай, я теперь бедный старый человек. Если я останусь жив… после этого… м… м… м… я не в состоянии буду ходить. Я теперь калека.

Он задумался, затем снова начал:

— Какой сегодня день… пятница! Я… два дня был здесь… м… м… м… я думал — целую неделю. Когда… собака… прибежала, я думал — волк! Ох!.. ох!.. мне было всё равно… м… м… м… Скажи, ты не покинешь меня… потому… потому что… я поступал… худо? Мне… не принесло это счастья.

Он снова сделался неподвижен, затем вдруг громко, продолжительно вскрикнул… они слышали такой же вскрик ночью. Собака заворчала, охотники вздрогнули. Глаза несчастного закатились, у него начался бред.

Куонеб указал на восток, сделал знак восходящего солнца и качнул головой в сторону Хога. Рольф понял, что больной охотник не увидит никогда больше восходящего солнца. Но они ошибались.

Длинная ночь прошла в борьбе между жизнью и смертью. На рассвете смерть была побеждена и удалилась. А когда солнце взошло, больному стало лучше. Пока можно было не бояться рокового исхода. Рольф сказал Куонебу:

— Куда мы снесём его? Не пойти ли домой за тобогганом: нам легче будет свезти его до хижины.

На этот раз и больной принял участие в разговоре.

— Скажите, вы не возьмёте меня теперь с собой?.. Ах!.. хочется домой. Мне кажется… дома будет лучше. Мои товарищи ушли на реку Муз. Я не поправлюсь, если свезёте меня туда.

Под словом «туда» он подразумевал озеро индейца и как бы мимоходом взглянул при этом на бесстрастное лицо краснокожего.

— Есть у тебя тобогган в хижине? — спросил Рольф.

— Да… довольно хороший… на крыше… слушай, — и он тихо шепнул Рольфу: — пусть он идёт за ним… ты не уходи от меня… он убьёт меня, — и он тихо заплакал от жалости к самому себе.

Куонеб спустился с горы; высокий, мускулистый, он быстро зашагал вперёд; он становился всё меньше и тоньше и расплылся, наконец, в пространстве.




XLVI. Рольф ухаживает за Хогом


Часа через два краснокожий был уже в хижине Хога и без малейшего колебания и смущения приступил к осмотру всего, что в ней находилось. На крыше он действительно нашёл тобогган, который оказался в очень хорошем состоянии, несмотря на то, что хозяин его был никуда не годным человеком.

На чердаке он отыскал несколько связок мехов, висевших на стропилах; их было не очень много, потому что сбор мехов — дело трудное. Куонеб, подозрительно осмотрел все меха и нисколько не удивился, когда увидел свой рысий мех, который легко было признать по тому, как он был растянут для просушки. В другой связке он нашёл мех убитого им самим бобра, признав его по тёмной полосе вдоль спины.

О куньих мехах он не мог сказать ничего, хотя сильно подозревал, что большинство их взято из его капканов.

Он привязал одеяло Хога к тобоггану и поспешил обратно туда, где оставил Рольфа и больного.

Скукум, которому не нравилось общество Хога, побежал Куонебу навстречу.

Хог всё время свободно разговаривал с Рольфом, но сразу почувствовал себя угнетённым, как только увидел возвращавшегося индейца.




Охотники уложили раненого на тобогган и двинулись в путь. Земля местами была совсем обнажённая, тащить больного было трудно, но путь, к счастью, шёл вниз по склону горы, и часа через четыре они были уже у хижины. Охотники положили больного на кровать; Рольф занялся приготовлением обеда, а Куонеб рубкой дров.




Подкрепившись чаем, ветчиной и печеньем, все почувствовали себя лучше. Хог разговаривал почти весело, но Куонеб, у ног которого приютился Скукум, курил молча и не спускал с огня глаз.

После довольно продолжительного молчания индеец повернулся вдруг к охотнику и, указывая трубкой на меха, сказал:

— Сколько здесь наших?

Хог, видимо, струсил, но затем отвечал ему угрюмо:

— Я тебя не понимаю. Я очень болен. Свезите меня в Лайонс-Фолс и берите всё, что здесь есть, — и он заплакал.

Рольф взглянул на Куонеба и покачал головой; затем, обратившись к больному, сказал:

— Не волнуйся; мы всё сделаем, как следует. Есть у тебя хорошая лодка?

— Очень хорошая. Надо её немного исправить.

Ночь прошла довольно спокойно; больной просыпался только два раза и просил дать ему пить. Утром он чувствовал себя ещё лучше и даже начал строить планы на будущее.

Он воспользовался первым благоприятным случаем, чтобы шепнуть Рольфу:

— Не можешь ли отослать его куда-нибудь прочь? Я чувствую себя лучше с тобой.

Рольф ничего не ответил ему на это.

— Слушай, — продолжал Хог, — слушай, молодой охотник, как тебя зовут?

— Рольф Киттеринг.

— Слушай, Рольф, подожди недельку или дней десять, пока стает лёд; я буду тогда в состоянии двинуться в путь отсюда небольшой переезд до Лайонс-Фолса.

После довольно продолжительной паузы, вызванной приходом Куонеба, он снова начал:

— Муз — судоходная река; вы доставите меня туда в пять дней. В Лайонс-Фолсе мои товарищи.

Он не хотел говорить, что под словом «товарищи» подразумевает жену и сына, которых совсем забросил, а теперь ехал к ним в надежде, что они будут ухаживать за ним.

Рольф с удивлением слушал его.

— Слушай! Я отдам тебе все меха, если ты доставишь меня туда.

Рольф с любопытством взглянул на него; ему хотелось спросить: «Ты говоришь о наших мехах?»

Разговор снова прекратился, так как опять пришёл Куонеб.

Рольф вышел из хижины и вызвал Куонеба за собой. Они долго говорили о чём-то между собой, а когда Рольф вернулся, больной сказал ему:

— Останься со мной и свези меня. Я дам тебе своё ружьё, — а затем, после короткого молчания, прибавил: — все мои капканы и лодку.

— Я останусь с тобой, — сказал Рольф, — а недели через две мы свезём тебя в Лайонс-Фолс, Ты укажешь нам дорогу.

— Можете взять все меха, — и Хог снова указал на добычу, украденную им, — а то ружьё — твоё, если ты свезёшь меня.

Дело было решено, но Куонебу необходимо было побывать ещё у себя в хижине. Он задумался над тем, как ему поступить с мехами? Снести новую связку мехов туда или принести меха оттуда и затем свезти всё в Лайонс-Фолс? Рольф также задумался над этим. Он знал на своём веку много худых людей. Везти с собой меха туда, где были товарищи Хога, который мог предъявить на них свои права, было рискованно, и он сказал:

— Куонеб, ты вернёшься обратно дней через десять, не более. Мы возьмём с собой совсем немного мехов в Лайонс-Фолс. Припрячь остальное хорошенько, мы съездим потом к Уоррену. Как знать, что ждёт нас там, в Лайонсе.

Они отобрали меха рыси, бобра и с дюжину куниц, чтобы оставить здесь, а остальные связали вместе.

Куонеб перебросил их через плечо и в сопровождении Скукума направился вверх по склону горы и скоро скрылся в лесу.




Десять дней тянулись томительно долго. Хог всё время ныл или плакал, жаловался, низкопоклонничал до отвращения или старался расположить в свою пользу, предлагая то и дело меха, ружьё и лодку.

Рольф при всяком удобном случае уходил из хижины. Как-то раз, захватив с собой ружьё Хога, отправился он к ближайшей реке, находившейся на расстоянии одной мили, и увидел там большой бобровый пруд. Он осмотрел его кругом и нашёл утонувшего бобра вместе с капканом, в котором признал свой собственный, так как на нём была сделанная им самим пометка (’’ ’ ’’’). Он нашёл ещё один капкан и в нём ногу бобра, затем третий, и так постепенно все шесть капканов. Он взял их с собой и направился обратно к хижине. Хог встретил его целым потоком жалоб:

— Ты не должен оставлять меня одного. Я хорошо заплачу тебе.

— Смотри, что я нашёл, — сказал Рольф, показывая бобра. — А вот ещё, — продолжал он, показывая капканы. — Странно, не правда ли? У нас было шесть точно таких же капканов; я пометил их так же, как и эти; они все исчезли… Нет ли здесь поблизости каких-нибудь изворотливых соседей?

Хог мрачно взглянул на него.

— Пари держу, что это сделал Билл Хаукинс, — сказал он и погрузился в угрюмое молчание.




XLVII. Возвращение Хога домой


Пробуждение весны в лесу приятное и радостное событие. Сильные дожди, перепадающие время от времени, заливают поверхность маленьких рек целыми потоками воды, которая быстро съедает лёд и снег, хотя большинство лесных рек вскрывается медленно. Очень редко случается бурный ледоход, с треском ломающий лёд и уносящий его в какие-нибудь два часа. Это обыкновенно бывает на больших реках, где поверхность воды обширнее. Снег в лесу тает медленно, и когда вода покроет лёд, он исчезает постепенно, без шума и треска. Появление весны в лесу знаменуется разбуханием почек, криком диких гусей и карканьем ворон, которые покидают болота, спеша разделить с родичами своими, большими воронами, добычу, оставшуюся от зимних охот.

С юга летят маленькие птички, напевая весенние песенки. Резвые синицы, стойко перенёсшие зимние морозы, весело поют и щебечут, пока не появятся снегири и чёрные дрозды, которые своим более изысканным пением заставляют забыть эти скромные хороводы.

Стоит зиме сделать хотя бы один шаг назад, как весна производит панику в рядах отступающего врага и вынуждает его к бегству. Десять дней отсутствия Куонеба были днями настоящих революционных переворотов, после которых зима окончательно уступила место весне и унесла с собой снег, оставив его только в самых тенистых закоулках леса.

Но вот наступило, наконец, ясное солнечное утро, когда Рольф, к великому удовольствию своему, услышал отрывистый крик индейца: «Го!», а спустя минуту вокруг него запрыгал с радостным визгом Скукум. Возвращение индейца произвело на Хога совсем иное впечатление. Он уже настолько оправился, что мог встать и, хотя с трудом, но ковылял вокруг дома, опираясь на палку, и ел с большим аппетитом по три раза в день, ворча, что всё скверно и невкусно. Но едва появился индеец, он надулся и замолчал. Не прошло, однако, и часу, как он снова начал предлагать Рольфу меха, ружьё, лодку и капканы с условием, чтобы он свёз его к семье.

Все трое были очень довольны, когда наступил, наконец, день отъезда в Лайонс-Фолс.

Путь их шёл по Малой Оленьей реке, Малому Оленьему озеру, по южной ветви Оленьей реки, а затем по Большой Оленьей реке. Все реки были переполнены, и всюду было множество воды, что значительно сокращало количество порогов. Хог не мог ходить скоро, а переносить его с места на место было нелегко. В три дня они проехали пятьдесят миль и к вечеру третьего были уже в небольшом посёлке Лайонс-Фолс.




В обращении Хога сразу произошла резкая и крайне неприятная перемена. Он начал приказывать, тогда как прежде от него слышались только плаксивые просьбы. Он кричал на них:

— Причаливай осторожно, не порть моей лодки!

Увидя несколько человек, собравшихся у мельницы, он принялся болтать без умолку, но не получил от них ответа, кроме холодного и как бы мимоходом брошенного приветствия:

— Здорово, Джек! Никак вернулся домой?

Одного из них еле уговорили снести Хога к его хижине. Да, семья его оказалась дома, но она была, по-видимому, недовольна его возвращением. Он что-то шепнул своему сыну, тот с мрачным видом направился к реке и вернулся с ружьём, которое Рольф уже считал своим; он захватил бы также и меха, но Скукум набросился на него и прогнал его от лодки.

Хог выказал при этом свой настоящий характер:

— Это мои меха и моя лодка, — сказал он одному из рабочих на мельнице и прибавил, обратившись к спасавшим его людям: — А вы, скверные разбойники, краснокожие воры, проваливайте прочь отсюда, не то я подам на вас жалобу судье.




И он осыпал их оскорбительной бранью, в которой выказалась вся злоба его низкой натуры.

— Говорит, как настоящий бледнолицый, — холодно заметил Куонеб.

Рольф стоял молча. Оказать такую бескорыстную помощь и в благодарность за это получить столько гадкой, унизительной брани! Он невольно подумал, что даже дядя его Мик, и тот не выказал бы столько низости и неблагодарности.

Хог дал полную свободу языку, найдя в товарище своём, Билле Хаукинсе, внимательного слушателя всех своих жалоб. В конце концов он довёл его до того, что тот воспламенился рассказами о причинённом Хогу зле и привёл судью расследовать дело, арестовать «преступников», а главное — отобрать «меха Хога».

Старик Сайлас Сильвани, хозяин мельницы и пионер этой местности, был в то же время и судьёй. Это был человек высокого роста, худощавый, смуглый, похожий на Авраама Линкольна. Он выслушал раздирающий душу рассказ об ужасных пытках, которыми эти два изверга в образе людей подвергли ни в чём не повинного Хога; судья слушал внимательно, возмущаясь сначала, а затем, чем дальше, тем больше забавляясь этим рассказом.

— Теперь я выслушаю другую сторону, — сказал он, приказывая позвать Рольфа и Куонеба. Он окинул их внимательным взором и, обращаясь к Рольфу, спросил его:

— Ты индеец?

— Нет, сэр!

— Метис?

— Нет, сэр!

— Хорошо, расскажи мне всё как было, — и Сильвани, приготовясь слушать, устремил проницательный взор на юношу.

Рольф рассказал всю историю их знакомства с Хогом, начиная от встречи с ним в складе Уоррена до приезда в Лайонс-Фолс. Искренний рассказ Рольфа понравился проницательному и доброму старому охотнику, мельнику и судье.

— Сынок, — сказал он тихо и ласково, — вижу, что ты сказал мне всю правду. Верю каждому твоему слову. Всем нам известно, что Хог самый презренный негодяй и величайший лгун в Лайонс-Фолсе. Он язва здешних мест. Он только «обещал» дать тебе ружьё и лодку, а затем раздумал, и мы не можем заставить его исполнить обещание. Но свои меха и капканы вы получите обратно. Вы хорошо сделали, что оставили остальные меха дома, не то вам пришлось бы поделить их; пусть меха остаются у вас и предайте всю эту историю забвению. Мы найдём для вас лодку, чтобы дать возможность уехать из нашего города. А о Хоге не беспокойтесь: странствия его кончены.

Человек, владеющий связкой первоклассных мехов, считается богатым во всяком пограничном городке. Судья был в то же время торговцем, а поэтому они продали ему меха и могли закупить себе всё необходимое.

День начинал уже склоняться к вечеру, когда снарядили новую лодку, снабдив её всеми припасами. Старик Сильвани держал себя спокойно во время коммерческих переговоров говорил тихо и мягко, изредка делан весьма забавные замечания, что заставляло некоторых думать, будто он человек податливый. В конце концов оказывалось, что он ничего не терял при таком способе обращения и конкуренты не решались бороться с ним.

Покончив дела, Сильвани сказал охотникам:

— Теперь я хочу сделать вам подарок, — и передал им два складных ножа, впервые появившихся в то время. Для охотников это были чудесные вещи, сокровища драгоценные, источник бесконечной радости. Если бы они даже знали, что на шкуру одной куницы можно купить таких ножей целую дюжину, то восторг их и детская радость нисколько не изменились бы от этого.




— Поужинайте с нами, друзья, а завтра утром уедете, — сказал Сильвани.

Они присоединились таким образом к многочисленной семье мельника и разделили с ней ужин. После ужина они часа три просидели возле крыльца, и старик Сильвани, чувствовавший, по-видимому, большое влечение к Рольфу, занимал его бесконечными рассказами, в которых было много глубокого смысла и истинной мудрости…

— Джеку Хогу, — говорил Сильвани, — не везёт ни там, где его не знают и судят о нём по наружности, ни там, где его в течение двадцати лет изучили насквозь, как, например, у нас. Ловкий, хитроумный мошенник может носить ложную маску год, пожалуй — два, но раз ты имеешь возможность узнать его досконально в течение двадцати лет, встречаясь с ним и лето и зиму, он выскажется в конце концов, и ни один тёмный уголок его души не останется скрытым. Я не имею никакого намерения строго судить его, ибо не знаю, какого рода червь точит его сердце. А я думаю, что такой червь есть у него, иначе он не был бы так зол. Вот почему я всегда говорю себе: не спеши судить, разузнай всё хорошенько, прежде чем клеймить человека. Моя мать учила меня: «не говори ни о ком худо, пока не уверен, что ты говоришь правду». И чем старше я делаюсь, тем становлюсь осмотрительнее в своих суждениях. Когда я был в твоих летах, я был неумолим, как железный капкан, и уверен в своей непогрешимости. Говорю тебе: нет человека умнее шестнадцатилетнего мальчика, за исключением разве пятнадцатилетней девочки.

Верь мне, мальчик, что в то время, когда всё кругом будет казаться тебе мрачным, тебя подстерегает какая-нибудь радость; только будь твёрд, спокоен и добр, и непременно «случится что-нибудь» и приведёт всё снова в порядок. Выход всегда есть, и мужественное сердце всегда найдёт его.

Верь, мальчик: никто не одолеет тебя, пока ты сам не дашь себя одолеть. Только не бойся, и ничто не сломит тебя.

Это — как с болезнью. Я видел много больных людей, кроме тех, которые считают себя больными.

Чем старше я становлюсь, тем больше начинаю присматриваться к внутренней сущности человека, а наружность имеет для меня самое ничтожное значение.

Как случилось, Рольф, что ты сошёлся с индейцем?

— Подробно или вкратце хотите выслушать всю эту историю? — спросил Рольф.

— Расскажи вкратце, — тихо засмеялся Сильвани.

Рольф сделал ему краткий отчёт о своей жизни.

— Очень хорошо, — сказал мельник, — теперь подробно.

Когда Рольф кончил, мельник сказал ему:

— По всем поступкам твоим вижу, что ты хочешь сделаться человеком, Рольф, и уверен, что тебе это удастся. Ты не всегда будешь жить в лесах. Когда у тебя вырастут крылья и ты захочешь изменить своё положение, дай мне знать об этом.

На следующий день охотники плыли уже по Оленьей реке в хорошей лодке с целым запасом товаров и небольшим количеством денег.

— До свидания, мой мальчик, до свидания! Приезжай к нам, мы не забываем своих знакомых. Помни, что я покупаю меха, — сказал Сильвани на прощание.

Когда лодка, поворачивая по направлению, к хижине, огибала береговой выступ, Рольф взглянул на Куонеба и сказал:

— И между бледнолицыми бывают добрые, хорошие люди.

Индеец не моргнул даже глазом, не пошевельнулся и не произнёс ни единого слова.




XLVIII. Рольф учится отыскивать следы


Обратный путь охотники совершили без всяких приключений, несмотря на то, что плыли всё время против сильного течения. Жителю лесов достаточно один раз проехать по какому-нибудь пути, чтобы он навсегда запечатлелся в его памяти. Охотники ни разу не сбились с дороги, а так как груз у них был лёгкий, то они потеряли мало времени на переноску его и через два дня были уже у хижины Хога, вступив немедленно во владение ею.

Прежде всего они занялись разборкой ценных вещей, хотя их оставалось очень мало, после того как увезли меха и постели; нашли только несколько капканов и кое-какую посуду. Всё это они спрятали в тюки, путь их шёл теперь по холмам, а потому они спрятали лодку в густой чаще кедров на расстоянии четверти мили от реки. Перед тем как взвалить на спину тюки, Куонеб закурил трубку, а Рольф сказал:

— Слушай, Куонеб! Тот парень, которого мы видели в Фолсе, называл себя, кажется, товарищем Хога. Он может прийти сюда и наделать нам хлопот, если мы не отвадим его отсюда. Не сжечь ли нам её? — и он указал в сторону хижины.

— Да! — ответил индеец.

Они набрали хворосту и берёзовой коры, сложили всё это внутри хижины у самых стен, а сверху наложили дров. Куонеб вынул кресало и огниво, добыл огонь и поджёг. Берёзовая кора затрещала, пламя мигом охватило сухие смолистые брёвна, и густой дым заклубился из дверей, окна и трубы. Скукум стоял в отдалении и громко лаял.




Охотники взвалили тюки на спину и двинулись по склону горы. Час спустя, они были уже на верхушке скалистого хребта и, расположившись там для отдыха, долго наблюдали за клубившимися далеко внизу столбами густого чёрного дыма, который извивался во все стороны.

Ночью они сделали привал в лесу, а на следующий день с радостью подошли к своей хижине, к своему озеру. На пути домой они много раз встречали оленьи следы; а так как у них не было мяса, то Рольф предложил индейцу пойти на охоту.

Зимой всегда гибнет множество оленей; одни из них не переносят зимнего холода, другие становятся добычей хищных зверей или убиваются охотниками. Число их значительно уменьшается к апрелю месяцу, и в это время нельзя рассчитывать на частые встречи с оленями. Успех охоты зависит от умения найти следы.

На снегу всякий может видеть след оленя. Не трудно также рассмотреть его на мягкой почве, когда поблизости нет других оленей. Несравненно труднее выследить оленя на камнях или, на сухих листьях, где след легко потерять или спутать, особенно, когда везде виднеются по всем направлениям сотни оленьих следов.

Глаза у Рольфа были лучше, чем у Куонеба. Но Куонеб был опытнее и по-прежнему руководил Рольфом, охотники высмотрели свежий след самца оленя — ни один хороший охотник не будет охотиться на самку в это время года. След самца узнаётся по величине и округлости копыт.

Рольф много раз уже говорил Куонебу:

— Я, видишь ли, Куонеб, хочу хорошенько изучить это дело. Дай мне самому присматриваться к следам, а если я уклонюсь в сторону, ты останови меня.

Не прошли они и ста шагов, как Куонеб промычал что-то про себя и покачал головой. Рольф взглянул на него с удивлением; ему казалось, что он идёт всё по тому же свежему следу.

Куонеб сказал ему одно только слово: «Самка!»

Да! Рольф увидел при более внимательном осмотре, что следы эти несколько уже, ближе один к другому и острее тех, по которым он шёл раньше. Рольф вернулся обратно и тут только увидел, в какую сторону свернул самец.




Дело шло довольно гладко в течение некоторого времени. Куонеб и Скукум следовали за Рольфом, который ознакомился теперь с совершенно тупым копытом на левой ноге. Из этого следовало, что олень, ничем, очевидно, не встревоженный, останавливался здесь; помёт был ещё тёплый — олень опередил их, следовательно, всего на несколько минут Наступал самый критический момент охоты, требующий крайних мер предосторожности.

В одном только были они совершенно уверены: олень находился на расстоянии выстрела, и, чтобы завладеть им, они должны были увидеть его раньше, чем он увидит их.

Скукума взяли на привязь, Рольф шёл впереди, ступая осторожно. Ноги свои, обутые в мокасины, он переставлял, выбрав предварительно место и внимательно присмотревшись к нему. Раза два бросал он на воздух горсть сухой травы, чтобы узнать направление ветра. Так дошёл он постепенно до небольшой прогалины в лесу. С минуту всматривался он внимательно в противоположную сторону прогалины, но не рискнул перейти через неё. Он махнул рукой Куонебу и указал на прогалину, желая этим сказать, что олень перешёл на ту сторону, а потому они должны обойти прогалину кругом. Тем не менее, он всё ещё не решался двигаться с места и по-прежнему всматривался в ближайший лес. Что-то серое смутно мелькнуло среди сероватых ветвей и тихо шевельнулось, как хвостик синички. Чем внимательнее всматривался Рольф, тем яснее вырисовывались перед ним очертания головы, рогов и шеи оленя. «Останавливайся в ста шагах от цели и пользуйся первым благоприятным случаем», — говорят опытные охотники. Рольф пристально взглянул в сторону оленя, прицелился, выстрелил, и стоявший за деревом олень упал. Скукум взвизгнул и подпрыгнул, желая видеть скорее в чём дело. Рольф поспешил умерить его нетерпение и снова зарядил ружьё. Все трое направились к тому месту, где упал олень. Они находились уже в пятидесяти шагах от него, как олень вдруг вскочил и большими скачками пустился в противоположную сторону. На расстоянии семидесяти пяти шагов он остановился и оглянулся назад. Рольф выстрелил вторично; олень упал, но опять вскочил на ноги и помчался прочь.

Они подошли к первому месту его падения и ко второму, но нигде не нашли следов крови. Удивлённые этим, они отложили охоту до следующего дня и, так как в лесу начинало уже темнеть, направились домой, не обращая внимания на то, что Скукум хотел немедленно — отыскать оленя.

— Что ты скажешь об этом, Куонеб?

Индеец покачал головой.

— Первый выстрел, — сказал он, — задел голову оленя и оглушил его. Второй… не знаю.

— А я знаю, — сказал Рольф. — Я ранил его, и завтра он будет мой.

На следующий день Рольф, верный своему решению, вышел рано на рассвете. Напрасно, однако, осматривался он кругом: нигде не было видно следов крови. Красный цвет мало бросается в глаза на листьях, траве и пыли; зато на камнях и брёвнах охотник сразу прочтёт, ранен олень или нет. Рольф направился по следу оленя, смутно заметному сначала, и вышел на обнажённое место, где на одном из булыжников увидел кровавое пятно. Отсюда след вёл к протоптанной оленями тропинке, где терялся среди множества других следов. Рольф поспешно прошёл мимо бревна, лежавшего поперёк тропинки, и увидел на нём каплю крови, сказавшую ему всё, что он хотел знать.

Целую четверть мили прошёл он в прямом направлении, встречая местами изрытую копытом землю. На одном из таких изрытых мест он увидел каплю крови.

Раненый олень, как известно, спешит всегда спуститься куда-нибудь под гору, а потому Куонеб, оставив Скукума с Рольфом, поднялся на верхушку горы, надеясь увидеть оттуда, где спрятался олень.

На расстоянии ещё одной полумили оленья тропинка начинала раздваиваться; следы оленей видны были на обоих, но Рольф не мог найти между ними того, который был ему нужен. Он прошёл по нескольку ярдов вдоль каждой из них, внимательно присматриваясь к следам, но по-прежнему не мог узнать, который из них принадлежит раненому оленю.

Скукум нашёл, наконец, необходимым и самому принять участие в поисках. Ему никогда не позволяли бегать за оленями, и он прекрасно знал, что для него это запрещённое удовольствие, и поэтому пустил в ход один только свой нос, тщательно обнюхивая след, шедший вниз по склону горы, На расстоянии нескольких шагов он взглянул вдруг на Рольфа, как бы говоря: «Бедный, бедный! Неужели ты не можешь узнать оленьего следа, обнюхав его? Вот он, след, здесь прошёл олень».

Рольф посмотрел на него и подумал: «Неужели он узнал его?» и направился по шедшему вниз следу. Скоро он увидел снова изрытую копытом землю, а рядом молодой и ещё нетвёрдый рог оленя, ободранный, окровавленный и расколотый у основания.

С этого места поиски сделались уже более лёгкими; следов других оленей здесь не было, и шёл один только след, всё время спускавшийся под гору.




Куонеб скоро присоединился к Рольфу и сказал, что в чаще у реки летают две сойки и ворон. Охотники свернули к чаще леса. Там они снова напали на след и на изрытую копытом землю.

Каждый охотник прекрасно знает, что летающая в чаще сойка служит признаком того, что там укрывается какая-нибудь дичь и чаще всего олень. Медленно, очень медленно и молча прокрались охотники в чащу. Спустя несколько минут в самом густом месте чащи послышался шелест и оттуда показался олень. Это было уж слишком для Скукума. Он рванулся вперёд, как разъярённый волк, и вцепился в заднюю ногу оленя, который со всего размаха свалился на землю. Не успел он ещё встать, как выстрел окончил его страдания. Тщательный осмотр его тела всё рассказал охотникам. Первый выстрел Рольфа попал в самое основание рога, сломал его, оставив кожу нетронутой с одной стороны, и оглушил оленя. Второй выстрел ранил заднюю ногу. Изрытые места указывали на то, что олень пробовал, не будет ли действовать раненая нога; на одном из таких мест олень упал и при падении сорвал остальную часть кожи, на которой держался рог.

Для Рольфа это был первый опыт в изучении следов. Опыт этот показал ему, что он скоро и легко научится самому трудному в деле лесной охоты.




XLIX. Рольф заблудился в лесу


Всякому, кто жил в лесу, не раз случалось заблудиться. Счастливо или трагически кончается такое приключение — вполне зависит от того, как отнесётся к нему сам заблудившийся. Это так сказать пробный камень для каждого охотника и разведчика, для его знаний, мускулов, а главным образом для его мужества. Испытание это приходит, как и все вообще испытания, без всякого предупреждения.

В этот год появились вдруг огромные стаи диких голубей, и не прошли ещё первые дни мая месяца, как их появились целые миллионы. Бесчисленные орды их носились по воздуху, ходили по земле, искали корм и клевали его, причём задние ряды перелетали через передние, успевшие раньше спуститься на землю. Пища их состояла преимущественно из семян вяза — крошечных крылатых орешков, которые походили на широкополые шляпы, и целым потоком падали вниз. А когда стая, встревоженная чем-нибудь, поднималась вверх, шум крыльев напоминал шум бури в морской бухте.




Большинство голубей поселилось в низменной местности к юго-востоку от озера, где росло много вязов, Рольф взял с собой лук и стрелы и переправился в лодке через озеро в надежде настрелять на жаркое дюжину-другую голубей.

Любопытно бывает наблюдать за тем, как дичь, словно угадывая дальнобойность вашего оружия, старается держаться вне выстрела. Вы можете несколько раз подряд пускать стрелы в голубей и не убить ни одного из них. Рольф шёл и шёл вперёд, не выпуская из виду бесконечных стай голубей, то летающих в воздухе, то спускающихся на землю, но никак не мог подойти к ним на расстояние выстрела. Часа два подряд пускал он стрелы в голубей и всякий раз без успеха. Но вот ему удалось, наконец, попасть в одного голубя, который кубарем упал вниз, но тут же поднялся, пролетел ещё несколько ярдов и снова упал. Рольф поспешил к нему, но голубь в несколько взмахов крыльев очутился далеко от него; полчаса гонялся Рольф то взад, то вперёд за голубем, пока тот не устал, и тогда он прицелился в него и убил.




Какие-то странные звуки — не то вопли, не то взвизгивания, — раздававшиеся где-то в лесу, привлекли внимание Рольфа. Осторожно крадучись вперёд, местами ползком, пробрался он в ту сторону и увидел, как и думал сначала, что крики эти издаёт лукавая голубая сойка.




Рольф пошёл дальше и спустя несколько времени пришёл к ложбине, где находился источник. Он положил на сухое бревно лук и стрелы и спустился вниз, чтобы напиться.

Не успел он подняться на ноги, как очутился лицом к лицу с самкой оленя и хорошо упитанным годовалым самцом. Оба уставились на него, нисколько, по-видимому, не встревоженные его появлением. Рольф решил прибавить к своим запасам годовалого оленя и повернул назад, чтобы взять лук и стрелы.

Олени находились вне выстрела и с большим интересом следили за охотником. Один раз даже, когда он долго стоял на одном месте, они подвинулись вперёд шага на два, но тотчас же удалились, как только Рольф направился в их сторону.

Надо быть очень искусным стрелком, чтобы убить оленя стрелой. Рольфу очень хотелось показать свою доблесть, и он долго прибегал для этого ко всевозможным уловкам, но скоро увидел, что трудно будет добиться желанного успеха.

Тем временем олени сделались более пугливыми и скрылись вдруг в ту минуту, когда Рольф входил в другую долину, кишевшую голубями.

Рольф очень проголодался и, очистив голубя, развёл костёр при помощи кресала и огнива, которые всегда носил с собой, и изжарил птицу, насадив её на палку вместо вертела. Подкрепившись пищей, он бодрее пустился дальше в путь.

День был пасмурный, и Рольф не видел солнца, но почувствовал тем не менее, что уже поздно, и решил поэтому вернуться домой.

Местность, где он находился, была ему совершенно незнакома, а положение солнца он никак не мог определить. Зная, однако, общее направление пути, он шёл спокойно вперёд к тому месту, где, оставил лодку.

Каково же было его удивление, когда он после двухчасовой ходьбы всё ещё не увидел признаков близости озера, как ни всматривался в мелькавшую среди деревьев даль. Он ускорил свои шаги.

Прошло ещё два часа — и ни малейших признаков воды.

Он подумал, что слишком круто свернул к северу, и несколько изменил направление. Но прошёл ещё час, а озеро не показывалось.

Рольф понял, наконец, что сбился с пути. Он вскарабкался на дерево посмотреть окружающую местность. С правой стороны возвышался небольшой холм. Рольф повернул туда и встретил по дороге ложбину, где увидел две огромные липы, которые несколько успокоили его. Неподалёку от них находился источник, необыкновенно похожий на тот, у которого он был несколько часов назад. Он подошёл к нему, чтобы утолить свою жажду, и тут ему бросились в глаза оленьи следы и отпечаток человеческой ноги. Он внимательно осмотрел этот отпечаток. Да, несомненно, это его собственный след. Он взглянул на серое небо в надежде увидеть проблески солнца, но не заметил ни малейшего намёка на его присутствие. Тогда он поспешил к холму, думая хоть что-нибудь увидеть оттуда. Он снова ускорил шаги.

Спустя полчаса лес стал понемногу редеть, а затем опять сделался гуще. Он спустился с холма и снова очутился у того же самого источника, но только с северной стороны.

Всё это окончательно ошеломило его. Он понял, что заблудился в лесу и вертится вокруг одного и того же места.




Можно было подумать, что сам источник вертится вокруг него, показываясь то с северной, то с южной стороны. Первым побуждением его было бежать к северо-западу, и он стал внимательно присматриваться к деревьям, которые на северной стороне всегда больше обрастают мхом, то есть должны были бы обрастать. Но, увы! здесь этого не оказалось, ибо не все деревья росли прямо. Они клонились то в одну, то в другую сторону, и по расположению мха трудно было определить, где северная сторона. Рольф взглянул на верхние ветки омеги, вспомнив предание, которое говорит, будто омега всегда клонится «к востоку». Но омеги клонились в разные стороны, и нельзя было сказать, которая из них смотрит на восток.

Рольф волновался всё более и более. Он был юноша мужественный, но страх невольно закрадывался в его душу при мысли о том, что он находится далеко от лагеря, и голоса его не услышат оттуда. Почва в лесу была всюду покрыта сухими листьями, и на ней с трудом можно было рассмотреть следы, а потому без чьей-либо помощи он никак не мог уйти от этого ужасного источника. Голова у него шла кругом, когда он вспомнил вдруг совет, данный ему Куонебом: «Не пугайся, если заблудишься. Голод не убивает заблудившегося путника, и нет такого холода, который мог бы убить его. Убить может только страх. Не поддавайся страху, и ты выпутаешься из беды».

Вот почему, вместо того чтобы бежать сломя голову, Рольф сел и задумался.

— Я, — сказал он себе, — весь день шёл в юго-восточном направлении от того места, где оставил лодку.

Но тут же замолчал, словно кто ударил его; он вспомнил вдруг, что целый день не видел солнца. Верно ли его предположение, что он шёл в юго-восточном направлении? Возможность ошибки была так ужасна, что могла расстроить любого человека, но Рольф сказал:

— Пусть ты ошибся, только не пугайся, и всё обойдётся. К утру небо прояснится, вероятно.

В то время как он сидел и думал, на ближайшем дереве заворчала вдруг белка; маленькое смелое созданьице подбиралось всё ближе и ближе, громко ворча.

Рольф натянул лук. И, когда птичья стрела упала на землю, с ней упала и белка. Рольф положил добычу в карман, рассчитывая приготовить её себе на ужин.

Сумерки надвигались, и Рольф начал готовиться к ночлегу.

Он поспешил, пока было ещё светло; набрать побольше сухого топлива и сложил его в хорошо защищённом месте; затем приготовил постель из сосновых ветвей. Добыв огонь при помощи кресала и огнива, он зажёг берёзовую кору и развёл костёр, который мигом разгорелся весёлым огнём. Нет лучшего утешения для заблудившегося человека, чем горящий костёр.




Белка, испечённая в собственной своей шкуре, оказалась вкусным ужином, после которого он свернулся клубком и заснул. Ночь прошла бы приятно и без всяких приключений, не изменись вдруг погода. Рольф проснулся от холода, так как хворост совсем почти прогорел, а костёр потухал. С этой минуты он часто просыпался и подкладывал топливо.

На следующий день вскоре после рассвета послышался вдруг шум, как бы от сильного ветра, и спустя несколько минут весь лес наполнился голубями.

Рольфу приходилось теперь самому заботиться о добывании себе пищи, а потому он взял лук и двинулся на охоту. Счастье на этот раз благоприятствовало ему, и он с первого выстрела убил большого жирного голубя. Вторая стрела попала другому голубю в крыло, голубь забарахтался в кустах, стараясь выбраться из них. Рольф пустился преследовать его, но голубь, то взлетая вверх, то подпрыгивая среди кустов, держался всё время на таком расстоянии, что он не мог схватить его. Продолжая преследовать голубя, Рольф споткнулся и, свалившись, ударился со всего размаха о камень. Одна нога его подпрыгнула, и он думал сначала, что сломал её, — такую сильную боль почувствовал вдруг в её нижней части. Когда же он поднялся с земли, то увидел, что кость не сломана, но очень сильно ушиблена лодыжка. Положение его становилось серьёзным: он превратился в калеку, не мог свободно ходить.

Он убил вторую птицу и медленно, почти ползком добрался до костра. Чем дальше, тем больше овладевало им мрачное уныние при мысли о постигшем его несчастье.

«Одного человек должен стыдиться — страха!» И дальше: «Выход всегда найдётся». Вот какие мысли мелькнули вдруг у него в голове и взволновали всю его душу. Первое изречение он слышал от Куонеба, второе — от старика Сильвани. Да, выход всегда есть, мужественное сердце всегда его найдёт.

Рольф очистил птиц, изжарил их; одну он съел тотчас же, другую оставил на завтрак, не думая, что завтракать ему придётся на этом же самом месте. Несколько раз, пока он сидел задумавшись, пролетали над ним небольшие стайки диких уток, которые направлялись к северу. Но вот на небе, ясном теперь, загорелось восходящее солнце, и Рольф увидел, что оно взошло на той стороне, которую он «принимал вчера за запад».

Только теперь сообразил он, куда летели утки; они летели к юго-востоку, где были их кормовые луга на Индейском озере. Если бы Рольф мог ходить, он отправился бы по их следам, но нога его разболелась: она сильно опухла, и он полагал, что в течение нескольких дней, а может быть, и недель, он не в силах будет ходить. Ему пришлось призвать на помощь всю силу своей воли, чтобы не упасть на землю и не расплакаться.

Тут в воображении его мелькнула снова фигура сурового, но доброго старого пионера, и он снова услышал его голос: «В то время, когда всё кругом будет казаться тебе мрачным, оставайся твёрдым, спокойным и добрым, и непременно случится что-нибудь такое, что приведёт всё снова в порядок. Выход всегда есть, и мужественное сердце всегда найдёт его».

Где же был выход для него? Он умрёт от голода и холода, прежде чем Куонеб найдёт его; страх снова овладел им. Только бы найти какой-нибудь способ, чтобы дать знать о себе своему товарищу! Он крикнул два раза в слабой надежде, что тихий, безмятежный воздух донесёт его крик до Куонеба, но лес погрузился в прежнее безмолвие, как только он перестал кричать.

Он вспомнил вдруг одну из своих бесед с Куонебом, который рассказал ему, как он заблудился однажды, когда был маленьким мальчиком. Несмотря на то, что ему было всего десять лет, он разложил костёр, от костра поднялся вверх большой столб дыма, я к нему пришли скоро на помощь. Да, таков способ индейца. Два столба дыма означают: «Я заблудился. Нахожусь в затруднении».

В душе Рольфа пробудилась новая надежда. Почти ползком пробрался он в сторону от своего маленького лагеря, развёл яркий костёр и затем набросал туда зелёных листьев и гнилушек. Густой белый дым заклубился кверху и поднялся выше деревьев.




То ползком, то с трудом ковыляя, пробрался он к другому месту, на сто шагов от первого костра, и развёл здесь такой же дымящийся костёр. Он сделал всё, что мог, и теперь ему оставалось только ждать.

На сучке дерева у самого лагеря сидел жирный голубь, отделившийся каким-то образом от всей остальной стаи. Рольф пустил в него стрелу, и через минуту голубь был у него в руках.

Зоб голубя, когда Рольф чистил его, оказался набитым крылатыми семенами серебристого вяза; очистив совершенно голубя, он наполнил его внутренность этими семенами, которые, как ему было известно, отличались прекрасным вкусом, а потому могли доставить некоторое разнообразие его столу.

Прошёл целый час после этого. Рольф вернулся к первому костру, который начал уже гаснуть. Мимоходом он нашёл себе крепкую палку, чтобы опираться на неё, и тут вспомнил, как Хог ходил на одной ноге и двух костылях.




— О! — воскликнул он. — Вот и выход нашёлся.

Всё внимание его обратилось на то, чтобы найти себе костыли. На деревьях было множество подходящих сучьев, но все они находились на недосягаемой для него высоте. Прошло довольно много времени, прежде чем он достал то, что ему было нужно. Час по крайней мере возился он, стараясь приспособить сучья для костылей. И вдруг до слуха его донёсся звук, от которого у него даже сердце запрыгало в груди.

Звук этот, еле слышный, прозвучал где-то далеко на севере: «Эй… го… го!»

Рольф уронил нож и стал прислушиваться, открыв инстинктивно рот, что способствовало уменьшению давления воздуха на барабанную перепонку и делало её более восприимчивой к звукам. Снова послышалось: «Эй… го… го!» Рольф не сомневался больше и крикнул во весь голос:

— Эй… го… го! Эй… го… го!

Минут десять спустя послышался громкий лай, из лесу выскочил Скукум, который тут же принялся прыгать вокруг Рольфа, как бы желая сказать ему, что он всё уже знает. Вскоре после него появился и Куонеб.

— Эй, мальчик! — сказал он, улыбаясь и протягивая Рольфу руку. — Да, ты поступил правильно, — и он кивнул в сторону дымящегося костра. — Я понял, что ты в затруднении.

— Да, — отвечал Рольф, показывая распухшую лодыжку.

Индеец взял на руки Рольфа и снёс его к маленькому лагерю. Здесь он вынул из принесённого им узла хлеб и чай и приготовил обед для двоих.

За обедом они рассказали всё друг другу.

— Я очень беспокоился, когда ты не вернулся вчера к ночи, потому что у тебя не было с собой ни еды, ни одеяла. На рассвете я поднялся на гору и долго смотрел на юго-восток, куда ты уехал в лодке, я ничего не увидел. Тогда я взобрался на другую гору повыше, откуда я мог видеть северо-восток, и, увидев два дыма, я узнал, что сын мой жив.

— Ты хочешь сказать, что я нахожусь на северо-востоке от лагеря?

— В четырёх милях от него. Я пришёл потому не скоро, что ходил за лодкой и на ней приехал сюда.

— Как так на лодке?! — с удивлением воскликнул Рольф.

— Ты находишься всего в полумиле расстояния от реки Джуссепа, — был ответ. — Я скоро свезу тебя домой.

Рольф не поверил сначала, но скоро убедился, что это так. При помощи топора они сделали пару хороших костылей и двинулись в путь.

Минут через двадцать они сидели уже в лодке, а спустя час были в полной безопасности у себя дома.

Рольф долго думал о случившемся. В минуту самого глубокого отчаяния нашёлся для него выход, и всё произошло так просто и так естественно. До конца жизни своей не забудет он этого. «Выход всегда есть, и мужественное сердце его найдёт».




L. Продажа мехов


Если бы Рольф был дома, у своей матери, она бы растёрла его распухшую и почерневшую ногу гусиным жиром. Доктор в Стамфорде растёр бы её мазью. Друг его индеец пропел вполголоса песенку и растёр ногу оленьим жиром. Разные, но одинаково хорошие средства. Все они успокаивают пациента: доказывают ему, что для его облегчения приняты серьёзные меры, и все они помогают природе массажем.

Три раза в день Куонеб растирал почерневшее место. Жир предохранял кожу, от раздражения, и через неделю Рольф уже бросил костыли.

Май подходил к концу, приближался июнь. Весна кончалась.

Во все времена у человека весной появлялось стремление к переселению. Отдаваясь ему, человек переменяет место жительства или изменяет свою жизнь. Большинство мужчин в Эдирондеке, занимающихся зимой охотой, весной искали работу по сплаву леса; те, у кого были семьи, возвращались домой и принимались за посадку картофеля и ловлю рыбы. У Рольфа и Куонеба не было никаких планов, но, повинуясь влечению к перемене места, они решили отправиться с мехами к Уоррену.

Куонеб хотел табаку и… перемены. Рольф хотел добыть ружьё, повидать Ван-Трёмперов и… перемены.

Поэтому первое июня застало их в лодке. Куонеб сидел на корме и правил, а Скукум сидел на носу и лаял. Они направлялись к центру Уорренского посёлка — лавке с тремя домами, далеко отстоявшими друг от друга.




В реке было много воды, и они прошли реку Джуссепа без остановки и на ночь расположились на берегу Гудзона, в двадцати пяти милях от дома.




Длинные вереницы голубей тянулись к северу. Дикобраз на берегу и медведь в воде вызвали у Скукума самый неистовый восторг и самые честолюбивые помыслы, которые он вынужден был подавить.

К вечеру третьего дня они пристали к берегу около лавки Уоррена, где их ожидал радушный приём. Оставив других покупателей, торговец пошёл к ним навстречу.

— Здравствуйте, ребята. Господи, как ты вырос!

Это была правда. Рольф и Куонеб сами не заметили того, что теперь они стали одинакового роста.

— Ну, хорошо, а как ваши охотничьи дела?.. А, отлично! — сказал Уоррен, когда каждый из них выложил на прилавок по связке мехов. — Отлично. Выпьем по этому случаю, — и торговец несколько смутился, когда оба охотника отказались от угощения. Их отказ раздосадовал его, потому что это значило, что они не продадут мехов за бесценок. Но он скрыл огорчение и продолжал:

— Я на этот раз продам вам самую лучшую винтовку во всей округе, — и по лицу Рольфа он увидел, что мальчика соблазнить ружьём легче, чем выпивкой.

Начался осмотр мехов; торговался с торговцем, конечно, белый. Индеец застенчиво стоял в стороне и помогал издали многозначительными мычаниями и взглядами.

— Вот что, — сказал Уоррен, когда они разложили рядышком все свои тридцать куниц, — они светловаты. Я дам по три доллара пятидесяти центов за каждую, или уж, куда ни шло, по четыре доллара.

Рольф посмотрел на Куонеба; тот незаметно для торговца покачал головой, выдвинул правую руку ладонью вверх, потом быстро поднял её дюйма на два. Рольф сейчас же уловил его мысль и сказал:

— Нет, я не согласен, что они светлые. Я их считаю по цвету первосортными.

Куонеб растопырил на руке все пять пальцев, и Рольф продолжал:

— Каждая из них стоит пять долларов.

— Фу, — сказал торговец, — ты не знаешь разве, какая рискованная вещь мех; а моль, а мыши, ржавчина, низкие цены — что ты об этом скажешь? Мы очень рискуем. Но я хочу сделать вам удовольствие, пусть уж будет по-вашему. Пять за каждую. Тут у вас есть хорошая тёмная лиса; она стоит сорок долларов:

— Больше, — сказал Рольф, когда Куонеб сделал рукой лёгкое движение вправо, точно отбросил щепотку песку, что служило знаком отказа.

Они стали обсуждать ценность лисьего меха, и Рольф — сказал:

— Я слыхал, что одну черно-бурую лису продали за двести долларов.

— Где?

— В Стамфорде.

— Это близ Нью-Йорка.

— Конечно. А вы разве не посылаете ваши меха в Нью-Йорк?

— Посылаю, но ведь мне дорого стоят доставить их туда. Впрочем, если возьмёте часть платы товаром, то я прибавлю и дам сто долларов.

— Дайте за мех сто двадцать пять долларов, и я возьму винтовку.

— Фью! — свистнул торговец. — Странно ты рассуждаешь.

— Ничего тут нет странного: старик Сильвани дал бы столько же, если бы я пришёл с товаром к нему.

Эти слова произвели желаемое действие, показав, что у них есть и другие покупатели. Они, наконец, договорились.

Кроме лисьего меха, у них оказалось мехов на триста долларов. А на стоимость лисьей шкуры они набрали всяких необходимых им съестных припасов и материй. Но у Рольфа было ещё что-то в голове.

Он набрал несколько пакетов сластей, цветного ситцу, разноцветных лент, причём торговец сейчас же догадался в чём дело:

— Понимаю: вы собираетесь в гости. К кому? Должно быть, к Ван-Трёмперам?

Рольф подтвердил и тогда получил несколько весьма разумных советов.

Платье Аннете он не купил, чтобы не лишить её удовольствия поездки и собственного выбора; но он запасся несколькими великолепными брошками и ожерельями но десяти центов за штуку и лентами разных цветов.




Рольф с гордостью прижал к груди новое ружьё, положил в бумажник расписку на триста долларов и почувствовал себя значительным человеком. Когда он выходил из лавки, торговец спросил:

— А вам не попадался Джек Хог?

— Попадался? Гм!.. — и Рольф вкратце рассказал про их приключения с этим негодяем.

— Похоже на него, очень похоже. Поделом ему. Грязный мошенник! Послушайте, вы не возите ваших мехов в Лайонс-Фолс. Туда мехов подвозят мало. Я буду платить вам больше, потому что я на сто миль ближе к Нью-Йорку.




LI. Снова у Ван-Трёмперов


— Нибовака! — Куонеб всегда говорил «Нибовака», когда его поражала сообразительность Рольфа. — Как нам быть с челноком и припасами?

— Думаю, лучше оставить их здесь. Челнок одолжит нам Каллан.

Они вскинули ружья на плечи (Рольф крепко стиснул своё) и пошли через водораздел; меньше чем через два часа они пришли к дому Каллана.

— Конечно, мы вам дадим челнок, но раньше войдите и пообедайте, — приветливо, по обычаю жителей девственных лесов, встретил их Каллан. Но Рольфу хотелось поскорее добраться до места. Они сразу пустили в воду челнок, и их вёсла проворно замелькали над озером.




Дом показался им старым знакомым, когда они подъехали ближе. Урожай в полях был прекрасный, урожай цыплят на дворе тоже был хороший; а урожай детей перед домом был превосходный.

— Как я рад! Как я рад! — закричал толстый старый Хендрик, увидав их у ворот скотного двора. Минуту спустя он тряс им руки и широко, во весь рот улыбался. — Войди, войди, мальчик. Эй, Марта, вот Рольф и Куонеб. Как я счастлив!

— Бедная Аннета, у неё лихорадка, она больна, — и он подвёл их к углу, где на низкой койке лежала Аннета, худенькая, бледная и неподвижная.

Она тихо улыбнулась, когда Рольф нагнулся и поцеловал её.

— Что же ты, Аннета? Я пришёл проведать тебя. Я хочу взять тебя с собой в лавку Уоррена, чтобы ты выбрала себе платье. Видишь, вот тебе моя первая куница, а вот ящик — я сам его сделал; а за иглы, которыми я его украсил, ты скажи спасибо Скукуму.

— Бедная девочка, она хворала всю весну, — и Марта отогнала ветками москитов и мух, которые с громким жужжанием носились вокруг больной.

— Чем она больна? — с тревогой спросил Рольф.

— Этого мы не знаем, — ответили ему.

— Вот человек, который ей поможет, — и Рольф посмотрел на Куонеба.

Куонеб стал на колени у кровати больной. Он взял её горячую, сухую руку, прислушался к её короткому, частому дыханию, увидал её блестящие глаза и нетронутую миску с маисовой кашей.

— Болотная лихорадка, — сказал он. — Я принесу хорошего лекарства.

Он тихо вышел и направился в лес. Возвратился он с пучком змеиного корня и заварил его кипятком.

Аннета не соглашалась пить, но мать убедила её выпить несколько глотков из чашки, которую держал перед ней Рольф.

— Ей мешают мухи, — и Куонеб окинул взглядом душную, набитую мухами комнату. — Я сделаю ей палатку. — Он отвернул покрывало на кровати: несколько рыжих, плоских, крупных насекомых медленно поползли, прячась от дневного света. — Да, я сделаю палатку.

Настала ночь, и все разошлись; гости ушли в сарай. Не успели они туда войти, как среди кур поднялся ужасающий переполох; они бросились к птицам и нашли там не норку и не енота, а Скукума. При появлении хозяев он с виноватым видом выбежал из сарая и сам пополз к столбу, чтобы его привязали в наказание.

Утром Куонеб принялся строить палатку, а Рольф сказал:

— Я пойду к Уоррену за сахаром.

Сахар был только предлогом. Как только Рольф услыхал слова: «болотная лихорадка», он вспомнил, что в Реддинге могущественным средством против неё считалась иезуитская кора (позднее её назвали хинной коркой). Его мать много раз давала её больным, и всегда больные выздоравливали. Каждый поселенец, каждый торговец держит у себя запас лекарств, и через два часа Рольф вышел из лавки Уоррена с двадцатью пятью фунтами кленового сахару и бутылкой хинного экстракта.




— Ты говоришь, её мучают мухи. Отчего бы тебе не купить этой новой материи на занавески, — и торговец раскинул перед ним кисею для предохранения от москитов.

Рольфу никогда ещё не случалось видеть кисеи. Он купил десять аршин. Через два часа он уже вернулся к Ван-Трёмперам.

Куонеб поставил палатку в тени. Покрышку он сделал из простыни.

На низкой постели из сосновых веток лежала больная девочка. У входа дымился костёр из кедровых веток, и ароматный дым его проникал в палатку.

Индеец сидел у кровати и отгонял куриным крылом москитов. Глаза девочки были закрыты; она крепко спала. Рольф тихонько подошёл к ней и дотронулся до её руки: она была свежая и влажная. Он вошёл в дом со своими покупками. Мать встретила его радостным взглядом: да, Аннете стало получше; она спокойно спала с тех пор, как её вынесли из комнаты. Мать недоумевала: почему индеец хочет, чтобы кругом её были сосновые ветви? для чего дым от кедровых сучьев? к чему эта странная песня?

Вот он опять поёт. Рольф вышел, чтобы послушать. Мягко ударяя обёрнутой в тряпку палкой по оловянной сковородке, индеец пел песню. Вот слова, заученные впоследствии Рольфом:
		Приди, Келускап, изгони злых духов,



		Пускай не мешают моей малютке.








Аннета не шевелилась, дышала ровно. Она заснула мирным сладким сном в первый раз после многих бессонных ночей.

— Не лучше ли ей дома? — шепнула встревоженная мать.

— Нет, оставьте, пусть Куонеб делает как он хочет.

И Рольф невольно подумал: «Сидел бы кто-нибудь из белолицых с маленьким Уи-Уис, отгоняя мух от его смертного ложа?»




LII. Новое платье Аннеты


— Куонеб, я схожу за куропаткой для неё.

— Уг, хорошо.

Рольф пошёл. Одну минуту он колебался, не уступить ли просьбам Скукума и не взять ли его с собою, но потом изменил своё намерение — и к лучшему.




Скукум сыскал бы ему куропатку-мать, которую ни один охотник не станет бить в июне, а самца найти и самому легко: стоит только прислушаться. Вечер был очень тихий, и не успел Рольф отойти полмили, как вдалеке раздалось: «цзёмм, цзёмм, цзёмм, цзёмм… ррррррр», — рассыпалась дробью куропатка. Быстро и осторожно приблизился он к этому месту и подождал следующего крика. Прошло довольно много времени, всё было тихо; тогда Рольф стал на колени у мшистого, старого пня и ударил по нему рукой. Стук был похож на трещанье куропатки. И вдруг на его вызов послышался ответ: «цзёмм, цзёмм, цзёмм, цзёмм… рррр», — раздался мужественный, воинственный клич. Рольф подполз ближе и увидел птицу; важно, с горделивой осанкой, она то вскакивала на бревно, то соскакивала с него шагах в сорока от охотника. Он прицелился не в голову — рискованно стрелять в голову в сорока шагах из незнакомого ружья, — а в самое туловище. Раздался выстрел, птица свалилась мёртвая, а Рольф ощутил в сердце сильнейшую радость.

Когда он вернулся, наступал уже вечер, и Рольф застал голландцев в большом волнении.

— Индеец говорит, что не надо вносить Аннету в дом на ночь. Как же она будет спать во дворе, точно собака, или негр, или бродяга? Ведь это же нехорошо, правда? — и бедный Хендрик был явно расстроен.

— Хендрик, разве ты думаешь, что ночной воздух хуже дневного?

— Ах, я не знаю.

— Ведь ты видишь, Куонеб знает, что делает.

— Да.

— Ну, так пусть делает, как хочет. Он или я, мы можем спать около девочки, ей будет спокойно, — Рольф подумал об отвратительных коричневых насекомых там, в комнате.

Рольф очень доверял докторским познаниям Куонеба, но ещё больше верил познаниям своей матери. Он решил дать Аннете хинину, но ему не хотелось вмешиваться в лечение Куонеба. Наконец, он сказал:

— Теперь прохладно; я повешу эти тонкие занавеси вокруг её постели.

— Уг, хорошо, — но краснокожий сидел всё время у постели, пока Рольф вешал.

— Ты больше не сиди здесь, Куонеб; я за ней посмотрю.

— Скоро я дам ей лекарства, — возразил Куонеб.

Но Рольф придумал другую хитрость.

— Я бы хотел, чтобы ты очистил куропатку и сварил из неё суп. У меня руки запачкались о ядовитый плющ, мне нельзя дотрагиваться до пищи.

— Я сама вычищу птицу, — и толстая мамаша, положив младенца, занялась приготовлением куропатки.

«Опять неудача», — подумал Рольф, но изобретательность ему не изменила. Он коснулся рукой отвара из змеиного корня. Питьё было слегка тепловатое.

— Ты его горячим даёшь, Куонеб, или холодным?

— Горячим.

— Я его подогрею.

И Рольф унёс питьё, думая: «Куонеб мешает мне дать девочке хинный экстракт. Отлично, он сам его даст». В тёмной кухне ему нетрудно было подлить в отвар немного экстракта; когда питьё согрелось, он принёс его индейцу, и тот сам дал лекарство.

Когда настало время ложиться спать, и девочка услыхала, что с ней останется краснокожий, она еле слышно прошептала:

— Мама, мама, — и сказала ей на ухо, — я хочу, чтобы остался Рольф.

Рольф улёгся на одеяле у постели больной и спал очень чутко. Раза два он вставал и подходил к Аннете.

Она ворочалась во сне, но не просыпалась. Он поправил занавески и проспал до утра.

Девочке стало лучше, в этом не было никакого сомнения. Она с аппетитом съела куропатку. Змеиный корень и хинин быстро делали своё благотворное дело, выздоровление с этого дня пошло успешно. Мать всё время хотела взять девочку в дом.

Родители считали её возвращение необходимым, а рыжие насекомые были, по их мнению, неизбежным злом.

Но Рольф держался другого мнения. Он знал, что подумала бы в таком случае и что сделала бы его мать. Он ещё раз навестил Уоррена; сильно пахучее средство, которое он купил у торговца, в те дни называлось «горным маслом» — это была нефть. Когда ею смазали все щели в кроватях и стенах, насекомые исчезли.

Куонеб, в благодарность за сердечный приём, работал на ферме. Но через неделю он начал беспокоиться.

— У нас довольно денег, Нибовака. Зачем нам здесь оставаться?

Рольф как раз вытаскивал из колодца бадью.




Он поставил её на край сруба, посмотрел в колодец и тихо сказал:

— Не знаю.

Если бы он высказал всю правду, ему пришлось бы добавить, что его здесь прельщает семейная обстановка, единственная близкая ему семья. В нём была сильна любовь к семейному очагу, а как раз от этого и бежал Куонеб.

— Я слыхал, что моё племя ещё живёт в Канаде, за мысом Раус. Я хочу повидать их. Я вернусь в «Красном месяце» (август).

Они наняли небольшой челнок, и в одно прекрасное утро Куонеб, посадив Скукума на корму, взялся за вёсла и отправился в далёкое стодвадцатимильное путешествие по спокойным водам озера Джорджа и Шамплейна.

Вскоре челнок превратился в небольшое чёрное пятнышко, а затем и оно исчезло, ещё виднелись мелькающие вёсла, но и они скрылись за косой.

Рольф решил взять Аннету с собой в лавку, чтобы она выбрала платье. Она теперь совсем выздоровела. Они вдвоём сели, в челнок. Ни мать, ни отец не могли оставить её дома. Они не очень охотно отпускали их вдвоём, но что же делать? Девочка была так весела и так довольна.

На её лице отражалась не только чисто детская радость; опытный человек сразу заметил бы то, чего не уловил Рольф: она краснела, когда смеялась, всё время старалась подразнить своего «старшего брата» и тиранически командовала им.

— Теперь расскажи мне побольше о «Робинзоне Крузо», — начала она, как только они уселись в челнок.

Рольф повторил старую увлекательную повесть; она жадно слушала; но по временам спрашивала: — «Где была его жена? Как у него могла быть ферма без куриц? Сушёный виноград, должно быть, вкусен, но мне больше нравится свинина, чем козлятина».

Рольф, конечно, держал сторону Робинзона, и ему было неприятно, когда Куонеба назвали его слугой, Пятницей.

На западном берегу озера они должны были пригласить с собою для покупок миссис Каллан и взять у неё лошадь и тележку. Ни миссис Каллан, ни тележки дома не оказалось, но им любезно предложили лошадь. Аннета уселась верхом на одеялах и всю дорогу без умолку болтала, в то время как Рольф шёл рядом, серьёзный и внимательный, как и подобает старшему брату. Пройдя пять миль, они добрались до лавки Уоррена. Взволнованная, с разгоревшимися глазами Аннета выложила свою куницу, получила пять долларов и приступила к страшному делу выбора первого платья из самого настоящего печатного ситца; и Рольф нашёл, что радость приобретения нового ружья очень незначительна по сравнению с неизъяснимым радостным блаженством, которое способна испытать маленькая девочка, если дать ей полную свободу выбора цветного ситца себе на платье. «Красиво?» Как можно словами изобразить прелесть жёлтых колосьев, рассыпанных вместе с зелёными и красными маками по яркому голубому фону! Нет, если вы не видели платья Аннеты, вы не знаете, что такое красота.

Когда обнаружилось, что на остаток денег к чудесному приобретению можно присоединить ещё красный бумажный зонтик, все кругом просияли от радости, а торговец, увлечённый счастьем девочки, прибавил от себя ещё несколько блестящих, медных пуговиц.

Уоррен завёл харчевню — это с его стороны было хитростью, чтобы избежать тягостных обязанностей гостеприимства.




Желая выполнить всё по этикету, Рольф повёл Аннету обедать. Её совершенно ошеломило великолепие скатерти и белых тарелок на столе. Но все были так приветливы, что она сейчас же пришла в себя.

Аннета шептала весело и возбуждённо:

— Можно мне этого? А этого? — указывая пальцем на разные необычайные блюда, и получила позволение отведать от всего, что стояло на столе.

После полудня они выступили в обратный путь; Аннета крепко держала в объятиях свои сокровища и болтала без умолку.

Около двух часов они явились к Каллану, ещё через час переехали озеро, и Аннета вне себя от радости развернула свои сокровища, к зависти и удивлению родственников.

Шитьё платья в те дни было делом несложным, и Марта обещала:

— Как-нибудь выдастся свободный часок, и я сошью.

Аннета тем временем упивалась созерцанием жёлтого, красного, зелёного и голубого великолепия, в котором она когда-нибудь появится в обществе.

Настал час идти спать, она так и заснула с материей в руке и с красным зонтиком над головою, до смерти усталая, но несказанно счастливая.







LIII. Куонеб уходит домой


Прошло двадцать лет. Рольф сделался богатым и семейным человеком. У него были свои склады и лесопилки. Его деятельность росла с каждым годом. Сперва он поселился в Олбани, потом переехал в Нью-Йорк, в мир общественных и государственных деятелей. Несмотря на это, он каждый год в течение охотничьего сезона проводил в лесу несколько недель вместе с Куонебом. Они бродили там целыми днями по своим знакомым охотничьим местам. Вскоре к ним присоединился Рольф младший, который также полюбил эти места.

Но жизнь в лесу теперь не захватывала Киттеринга так, как раньше: его тянуло туда только изредка, и старый Куонеб начинал всё более и более сознавать, что жизнь его с ним отошла в прошлое.

С того момента, как на берегу реки появился большой дом, он почувствовал, что пути их разошлись. Уважение его к Нибоваке дошло теперь до обожания, и, несмотря на это, они с каждым годом становились более чуждыми друг другу. Рольф перерос его; Куонеб был снова одинок, как и в тот день, когда они встретились. Годы наложили большую разницу на их взгляды, и Куонеб понял это… понял, что времена теперь изменились, и он отошёл к давно прошедшим векам.

— Жизнь моя — это мудрость лесов, — говорил он, — а леса исчезают быстро. Пройдёт немного лет — и не будет здесь деревьев, и мудрость моя станет безумием. В стране этой поселилась теперь большая сила, и зовут её торговлей. Она съест всё и даже людей. Ты достаточно мудр, Нибовака, и ты не пропадёшь. Не для меня эта новая жизнь. Я доволен, когда у меня есть еда и удобная постель для сна… я доволен, что вижу свет.




Он жил в стороне от большого склада в конце долины и мог следить за восходом солнца из своего вигвама. Двадцать пять лет прибавилось к тем пятидесяти годам, которые он провёл в стране Мэн-Мэйано; глаза его потускнели, ноги потеряли свою гибкость, голова покрылась серебром, но дух его не изменился, и он по-прежнему любил сосновые леса и восход солнца. Он ещё чаще прежнего брал свой том-том и шёл на скалу молений, на свой Айдехо… как зовут её западные краснокожие. Здесь было высоко, и дул холодный ветер, а потому он выстроил себе там небольшую палатку с обращённым к востоку входом.

Он был стар и не мог больше ходить на охоту, но у него была сильная рука… рука пятнадцатилетнего юноши, которого он приютил когда-то. Он не терпел недостатка ни в пище, ни в одеялах для своего вигвама, ни в свободе лесов под скалой восходящего солнца. Но его мучил неутолимый голод, которого никакой дальновидный нибовака не мог утолить, не мог даже говорить о нём. И Куонеб выстроил на холме другую палатку. Сидя у небольшого костра, он тихо ударял по своему том-тому и смотрел на пылающие небеса.
		Я у заката теперь, я и мой народ,








— пел он, —
		Ночь спускается над нами.








И вот однажды пришёл в горы незнакомый человек; он был одет, как бледнолицый, но голова его, ноги и глаза, кровь его, походка и душа — как у краснокожего индейца, пришедшего с запада. Он пришёл от неизвестного и принёс послание тому, кто его не знал:

— Мессия идёт, освободитель, которого приказал ждать Гайавата. Он придёт во славе, чтобы освободить красное племя, и народ его должен петь песнь пляски призраков, пока не придёт дух и не научит его мудрости.

Не к бледнолицему, а к одинокому индейцу в долине пришёл он, и песнь, которой он научил его, была песнью тоскующего народа, ищущего своего отца:
		Отец, сжалься над нами!



		Души наши жаждут Тебя.



		Здесь ничто не радует нас.



		Отец, мы преклоняемся перед Твоей волей!








У костра пел незнакомец в ту ночь и молился, как молится всякий индеец:
		Отец, сжалься над нами и руководи нами.








Куонеб пел новую песнь; он знал, что посол этот был прислан за ним.

Незнакомец ушёл: он был только послом. А Куонеб всё пел и, наконец, увидел видение, которого ожидал, и получил знание, которого искал.

Никто не видел, как он ушёл. На расстоянии десяти миль дальше к югу он встретил охотника и сказал ему:

— Скажи Нибоваке, что я слышал новую песнь. Скажи ему, что мне явилось видение. Мы близимся к закату, но настанет новый день. Я должен видеть страну Мэн-Мэйано, страну зари, где солнце выходит из моря.

Больше его не видели. На другой день Рольф узнал об уходе Куонеба. Он на следующее же утро поспешил в Олбани. Скукум-четвёртый прыгнул в лодку, когда она отчаливала. Рольф хотел прогнать его обратно, но собака хвостом и глазами умолила оставить её. Она должна идти искать старика. В Олбани Рольф получил кое-какие сведения. «Да, сюда приезжал на пароходе индеец… несколько дней тому назад». В Нью-Йорке Рольф не искал следов своего друга, Он прямо взял место на судне, которое шло в Стамфорд, и поспешил оттуда в старые, знакомые ему леса, где он жил и страдал, когда был ещё мальчиком.

Возле утёса, прозванного с тех пор утёсом Куонеба, стоял теперь дом. От обитателей его он узнал, что прошлой ночью они слышали среди полной тишины звуки индейского том-тома и песнь, которую не мог петь бледнолицый.

Утром на рассвете Рольф поспешил к скале в надежде найти палатку индейца там, где когда-то стоял его вигвам. Но её не оказалось. Когда же он вскарабкался выше, Скукум весь ощетинился, увидев человека, лежащего без движений. Длинные прямые волосы его были белы, как снег, а рядом с ним лежал смолкнувший навсегда том-том его народа.

И те, которые накануне ночью слышали скорбные звуки песни, узнали от Рольфа, что то был Куонеб, который пришёл к месту своего успокоения, а песнь, которую он пел, была песнь пляски призраков:
		Сжалься над нами, Ваконда!



		Душа моя жаждет,



		Здесь ничто не радует меня,



		Я блуждаю во тьме.



		Сжалься надо мною, Ваконда!












notes



Примечания





1


Музыкальный инструмент вроде бубна.




2


«Ску́кум» или «Ску́кум-Чек» значит на одном из индейских наречий «мутные воды».




3


Индейцы так же любят чай, как и белые.




4


Сердцевина.




5


Санки.




6


Пишу — на языке индейцев значит рысь.