Сирены
Эрик ван Ластбадер


За преступником тянется кровавый след, убийства не поддаются никакой логике ни по выбору жертв, ни по невообразимой жестокости. И вот новое преступление: зверски изнасилована и убита молодая девушка. Какое отношение имеет к этим жертвам известная в городе рок-группа «Хартбитс»? Сумеет ли популярная голливудская звезда Дайна Уитней, обнаружившая в музыкальной колонке расчлененный труп своей подруги, разгадать эту головоломку?

В очередном романе Эрика Ластбадера «Сирены» детектив мастерски переплетен с эротикой, а тонкий психологизм с юмором.


Эрик ван Ластбадер

Сирены


Часть 1

Молнии


Молнии -

вчера полыхавшие на востоке,

сегодня уже на западе.

    
Каикаку


Глава 1


Дайна Уитней сбавила скорость, вписываясь в крутой поворот дороги, поднимавшемуся по заднему склону холма. Как и предсказывали, жара спала сразу же после наступления сумерек, и душный, пропитанный запахом горелой резины воздух отступил на восток, туда, откуда его принесло; свежий ветер с океана омывал холмы и долины вокруг Лос-Анджелеса.

С вершины Беверли Хиллз казалось, будто расплывчатые огни под качающимися верхушками пальм уносились прочь, исчезая в туманной дали.

Выйдя из поворота, Дайна с нежностью подумала о своем серебристом «Мерседесе», выводя его на середину извилистой ленты дороги. Она слушала хриплый рев двигателя и вспоминала строчку из Яна Флеминга: «Она вела машину, как мужчина, с чувственным наслаждением...» Или что-то в этом роде. Фраза напомнила ей о Марионе, режиссере «Хэтер Дуэлл» — фильма, в котором она снималась. Последние шесть недель она много работала над лентой и лишь недавно вернулась со съемок, проходивших на затопленных солнцем холмах к северу от Найса. Марион, имевший репутацию человека, создающего ощущение максимальной правдоподобности в каждой из своих картин, тем не менее настоял на том, что все интерьеры надо снимать в Голливуде.

— Там я могу контролировать время, задерживать солнце в небе, управлять ветром, вызывать дождь, — объяснял он Дайне в день возвращения. — Когда снимаешь фильм на природе, все время сталкиваешься с ее капризами. Я же хочу контролировать абсолютно все. В этом, в конечном счете, и заключается преимущество Голливуда.

Он расхаживал взад и вперед перед Дайной, уговаривая ее так энергично, что походил на паровую машину, работающую на полной мощности.

— Однако такой контроль требует немалых усилий. Находясь в Голливуде, забываешь о реальности. Чем больше отдаешься этому месту, тем больше оно засасывает тебя — как шлюха высшего класса. И ты чувствуешь себя так хорошо, что не хочешь, чтобы это ощущение прекращалось.

Дайна вспомнила, как ее агент Монти впервые заговорил об этом проекте. «Риджайна Ред» с ее участием только что вышла на экраны и получила превосходные рецензии критиков. Это был блестящий, противоречивый фильм, полный блеска и остроумия. Но еще более важным было то, что в нем она сыграла свою первую главную роль и, как указывал сам Монти, достигла поворотного момента в карьере.

— Я думаю, ты готова, — сказал он ей однажды за завтраком в Ма Мэйсон, — превзойти свой успех в «Риджайне Ред». — Дайне приходилось наклоняться вперед, чтобы за звоном стаканов и то усиливающимся, то стихающем гулом манерных светских голосов услышать, что он говорит. Вокруг прогуливались, время от времени присаживаясь за столики, заказывая, кто коктейль из виски и мятного ликера, кто простой аперитив, представители высшего общества Беверли Хиллз, совершавшие утренний моцион. — Не подумай, что я недооцениваю ту работу, — продолжал Монти. — Любая картина, снятая Джефри Лессером, привлекает всеобщее внимание. Просто я считаю, что тебе пора браться за нечто более серьезное, чем боевик из серии пиф-паф! Пойми это. Я просто утопаю в море сценариев для тебя.

— Что ты говоришь, — рассмеялась она.

— Нам следует вести себя осторожно и предусмотрительно. Нет ничего проще, чем найти для тебя картину сейчас. Но мы не должны вляпаться в какое-нибудь дерьмо. Ты хочешь узнать, что я имею в виду? Я уже сказал, приходи ко мне в контору. Там этого добра лежат целые горы. Лос-Анджелес перемалывает сценаристов пачками, превращая их в котлетный фарш. Я уже несколько месяцев не могу наткнуться ни на одну стоящую идею.

Разумеется, как он того и хотел, она слышала, что за этим «но» кроется нечто невысказанное, но не собиралась доставлять ему удовольствие, приставая с расспросами.

Она чувствовала себя точно собака на привязи, зная, что отчасти это чувство объясняется скукой от вынужденного безделья, в то время как Марк был по уши в работе, снимая новую грандиозную политическую картину. Последнее обстоятельство, казалось, только усиливало ее недовольство.

— Я не желаю, — резко возразила она, — ждать целый год, пока тебе подвернется мифический проект, о котором ты мечтаешь. Я хочу работать. Если дело и дальше пойдет так, как сейчас, я просто свихнусь.

Именно тогда Монти вдруг улыбнулся. Дайна подумала, что его улыбка просто неотразима. Она была широкой, во все лицо, но главное — в ней присутствовала необычайная теплота. Когда Монти улыбался так, Дайна безоговорочно верила каждому его слову, впрочем, он умудрялся заставить кого угодно поверить, что такая улыбка предназначается именно этому человеку и никому больше.

— Что ты думаешь, — спросил он весело, — насчет того, чтобы начать работу прямо сейчас? — С этими словами он вручил ей папку со сценарием в голубом переплете.

— Ты — просто скотина, — ответила она, смеясь.

Монти согласился дать ей на прочтение и размышление всего одни сутки, и она знала почему: он не хотел, чтобы ее возбуждение успело улечься.

Вдали от его офиса во время завтрака на Малибу, он поинтересовался: «Ну, как тебе это понравилось?»

По его лицу она уже видела, что он сам думает на сей счет и решила слегка подразнить его: «Не знаю. Я еще не закончила».

— Черт возьми, Дайна. Я говорил тебе! — вдруг он осекся, увидев перед собой ее смеющееся лицо. — Ага. Ну что ж, возможно, если я отвечу на имеющиеся у тебя вопросы, то это поможет тебе принять решения.

С чувством внутреннего удовлетворения она продолжала безмятежно потягивать кофе со льдом.

— Кто снимает фильм?

— Марион Кларк.

Ее брови удивленно поползли вверх. «Тот англичанин, который ставил „Стоппред“ на Бродвее пару лет назад?»

— Он самый, — Монти кивнул. — Тогда он получил «Тони».[1 - «Тони» — ежегодная премия за достижения в театральном искусстве.]

Дайна все еще была озадачена. «Что он делает здесь? И при чем тут кино?»

Монти пожал плечами. «Очевидно, при том, что он хочет этим заняться. К тому же этот фильм не первый для него. Он уже снял два, хотя, впрочем, они не в счет: у него было слишком мало денег. Но на сей раз „Твентиз Сенчури Фокс“ не поскупилась».

— Как они вышли на Кларка?

— Хм... — его карие глаза скользнули в сторону и уставились на залитую ярким утренним светом гладь Тихого океана, туда, где несколько чаек беспорядочно кружили над самой поверхностью воды в поисках завтрака. — Его нашел продюсер. По-видимому, он имел возможность ознакомиться со сценарием и внести в него существенные изменения. Затем, заручившись поддержкой продюсера, он приступил к полнокровной работе над текстом, с результатом которой, — Монти кивнул маленькой птичьей головкой, при этом его впалые щеки задрожали, словно пытаясь стряхнуть вечный загар, — ты только что ознакомилась.

— Этот продюсер, — сдержанно поинтересовалась Дайна. — Кто он такой?

Монти смущенно почесал широкий нос, выбил короткую дробь вилкой на деревянной крышке столика. "Послушай, Дайна... — начал было он.

— Монти...

Он хорошо знал этот требовательный и предупреждающий тон и сказал, точнее, выдавил из себя: «Рубенс».

— О, господи! — Монти вздрогнул от ее крика и вцепился пальцами в край стола с такой силой, что они побелели. — Этот сукин сын пытался затащить меня к себе в постель с тех пор, как я появилась здесь! И вот теперь ты предлагаешь мне сниматься в его фильме? Я просто не могу в это поверить!

Она вскочила с места откинув стул назад одним движением бедер без помощи рук и, торопливо выбравшись из ресторанной суматохи на мягкий песок, зашагала прочь. Прочь от дороги, по которой с шипением и свистом одна за другой проносились машины, направлявшиеся в сторону бульвара Сансет.

Очутившись на пляже, Дайна нагнулась, сняла туфли и двинулась навстречу набегающим на берег волнам прибоя. Подобравшись к ним вплотную, она почувствовала, что песок под ее ногами стал другим: плотным и не таким теплым. Еще шаг — и через мгновение она очутилась по щиколотку в воде, приятно пощекотавшей ей пятки. Дайна поежилась, испытывая ужас при мысли о работе с Рубенсом. Она так старательно избегала его, но теперь, похоже, отступать было некуда. Ее гнев на Монти был направлен не по адресу, и внезапно Дайне стало стыдно за то, что она накричала на него.

Она скорее почувствовала, чем действительно увидела, что он, выйдя из ресторана, следует за ней. Ему было трудно идти по песку: Дайна издалека слышала его частое и тяжелое дыхание. Запоздало она вспомнила о сердечных таблетках, которые он регулярно принимал.

— Мне кажется, — мягко произнес он, — что ты ведешь себя немного как примадонна. Эта роль может оказаться решающей в твоей жизни. Ты...

— Мне не нравится, что ты начинаешь строить планы у меня за спиной.

— Мы с Рубенсом старые друзья. Я знаю его уже лет десять, а то и больше. Если ты посмотришь на мое предложение без эмоций, Дайна, ты поймешь, что это именно то, что тебе нужно.

Ее гнев вспыхнул с новой силой. «Что Рубенс знает обо мне, как об актрисе? Я прекрасно понимаю, на что он рассчитывает».

— Мне кажется, что ты заблуждаешься на сей счет.

Дайна лишь махнула рукой, отметая его возражения. «Один приятель пытается выгородить другого». Она отвернулась, избегая его настойчивого взгляда. В голове у нее царил полный хаос. «Имя Рубенса, — подумала она с горечью и злобой, — открывает любую дверь в Голливуде. Но какие двери оно открывает в моей душе?»

Неестественно яркое небо на западе над океаном походило на театральные декорации, напоминая Дайне о тяжелой борьбе, которую ей пришлось выдержать на пути от постоянных отказов к эпизодическим, а затем второстепенным ролям.

Солнечные лучи золотили горбинку у нее на переносице и превращали ее яркие фиалковые глаза в темные, почти черные. Ее обычно такие чувственные губы были сейчас плотно сжаты.

После долгой паузы она заговорила низким, угрожающим голосом: «Я — не шлюха, — сказала она. — Если Марион Кларк хочет, чтобы я снялась в „Хэтер Дуэлл“, он, черт возьми, может сам позвонить тебе!»

— Именно так, — хладнокровно ответил Монти, — он и поступил.

* * *


Марион Кларк оказался совсем не таким, каким она его представляла. Прежде всего, он был гораздо старше и к тому же обладал незаурядной внешностью. На его морщинистом лице выделялся длинный аристократический нос, а мягкие седые с металлическим отливом волосы были зачесаны на лоб, как у римского сенатора. Дайна с удивлением спрашивала себя, не происходит ли он от старинного и знатного английского рода и не пал ли он жертвой в Голливуде, подобно тому, как великолепный дикий зверь падает, сраженный пулей невежественного белого охотника.

Она смотрела в его проницательные голубые глаза, похожие на маленькие кусочки льда, и думала: «Нет, только не с такой отталкивающей физиономией». Но потом он заговорил, и лед растаял, превратившись в стремительный ручей и лучистую радугу.

Их первая встреча произошла в студии, где предстояло снимать все интерьерные сцены. Марион был погружен в изучение сценария, однако, как только Дайна представилась, он тут же вручил папку худому плешивому, несмотря на молодой возраст, помощнику и, решительно взяв ее за руку, повел прочь от скопления людей. По тому, как он вел ее, указывая дорогу не столько словами, сколько пальцами, Дайне показалось, что она поняла, какого рода руководства актерами ему хотелось осуществлять.

— Как хорошо ты знаешь сценарий? — поинтересовался он спокойным, бесстрастным голосом.

Она смущенно улыбнулась. «Боюсь, у меня не было времени выучить свою роль».

Однако, прежде чем она успела закончить эту фразу, он уже энергично потряс головой: «Нет, я говорю о другом».

Дайна ждала, что Марион пустится в объяснения, но он опять притих. Со стороны казалось, что он с головой ушел в собственные мысли. Наконец они дошли до паутины улиц, которая по замыслу какого-то телевизионного продюсера должна была изображать один из районов Нью-Йорка. Дайна, впрочем, не находила в ней ни малейшего сходства с любой из частей этого города, в которых ей доводилось бывать. Прожектора были установлены, но не горели. Только что вымытый асфальт блестел. Вдруг все огни вспыхнули одновременно, и почти тут же длинный черный «Линкольн» проскользнул мимо Дайны и Мариона так медленно, что шорох покрышек был едва слышен. Кто-то потребовал еще воды. Огни погасли.

— Итак? — произнес Марион резко.

Дайна не могла понять, чего он от нее хочет. «Мы сейчас устроим пробу?» — поинтересовалась она.

— Ты помнишь сцену, — сказал он так, словно все время думал именно об этом, — начинающуюся сразу, после того, как твоего мужа застрелят?

— Когда я поворачиваюсь и кричу на Эль-Калаама?

— Да.

— Я не...

Однако он начал разыгрывать эпизод, не дожидаясь ее ответа, и Дайне ничего не оставалось, кроме как последовать его примеру. Так же, как и большинство режиссеров, с которыми ей приходилось иметь дело, он работал скорее в соответствии с собственными мыслями, не обращая внимания на окружающих.

У Дайны появилось ощущение, что ее затягивает в какую-то трясину и, окончательно растерявшись, она начала паниковать, позабыв все реплики и действия.

Так продолжалось до тех пор, пока какая-то фраза, произнесенная Марионом, не пробудила Дайну, и в то же мгновение Хэтер Дуэлл перестала быть для нее загадкой. Она поняла замысел Мариона, стремившегося показать ей, что слова сами по себе не имеют значения, и сделать ясным для нее сущность характера Хэтер, чтобы увидеть, сможет ли Дайна справиться с ролью. Поняв, есть ли в ней то, что есть в Хэтер. В состоянии ли она, подобно той, выдержать страшный удар судьбы и продолжать жить.

И не зная, в какой момент это произошло (Дайна уже успела понять, что так бывает всегда во время действительно удачных актерских перевоплощений), она перешагнула через барьер и стала Хэтер Дуэлл.

Дайна вышла из студии, с трудом переводя дыхание; ее голова кружилась. Ей лишь мельком удалось взглянуть на уже начавшийся процесс монтажа ленты — сращивание кадров, превращающихся в единую живую ткань, наполненную глубоким содержанием. Впрочем, в случае положительного решения вопроса относительно ее участия в картине, Дайне еще предстояло наблюдать его в течение долгих дней. Зато она прикоснулась к самой сердцевине художественного замысла, лежащего в основе фильма, и теперь точно знала, что хочет сыграть эту роль больше всего на свете.

Кровь бешено стучала у нее в висках. Дайна хорошо знала это ощущение, но на сей раз оно оказалось гораздо сильнее обычного. Ей вдруг почудилось будто ни что иное, как ужасное, внушающее страх непреодолимое биение самой жизни, раскалывающее время на бесконечную череду крошечных быстролетных фрагментов, отдельных и многообразных, отличных друг от друга, каждый из которых сам по себе представлял целую жизнь. Только теперь она отдала себе отчет, как много времени прошло после окончания работы над «Риджайной Ред»; как сильно она тосковала по следящему зрачку камеры, запечатлевающим ее в таком маленьком и вместе с тем огромном квадратике кадра цветной пленки. Она думала о том, что появление на экране станет ее новым рождением. Для нее наступило время новой жизни; она чувствовала, как возбуждение волнами прокатывается по ее телу и трепещущие живые струны мышц и сухожилий звоном отзываются в голове. Она знала, что не сомкнет глаз этой ночью, а, возможно, вообще не сможет спать до тех пор, пока не будет знать точно, что роль достанется ей.

Она послушно позволила Мариону увести ее назад мимо пары полупустых контейнеров для мусора, по «эрзац» переулку, где даже «грязь» на земле была искусственной, вдоль «кирпичных» стен из штукатурки и фанеры, с которых свисали аккуратно надорванные выцветшие афиши. Внезапно они вновь очутились в Голливуде.

— Теперь выслушай меня, — он остановился и повернулся к ней. Яркий свет падал на его лицо, слегка расцвечивая и без того розовые щеки — результат частых злоупотреблений алкоголем. — Тебе может показаться, что «Хэтер Дуэлл» — это фильм, где главное само действие. Во всяком случае, так думают люди из «Твентиз Сенчури Фокс». — Марион произносил каждое слово так, словно оно жило своей собственной жизнью и не было никак связано с другими. — Все остальные тоже уверены, что мы не упустим эту сторону дела из виду. — Он слегка улыбнулся тонкими губами и предостерегающе поднял указательный палец. — Но ты не должна заблуждаться на этот счет. Наша картина совершенно иного рода.

— За последнее десятилетие терроризм в мире приобрел характер эпидемии, подобно коммунизму в двадцатые годы. Кстати, их политические идеалы одни и те же. Так вот, суть «Хэтер Дуэлл» не в столкновении между евреями и палестинцами. Мы не собираемся снимать картину о войне, понимаешь? — Марион еще выше поднял палец, дотронувшись им до кончиков седых волос.

— Мы ставим перед собой более обширную задачу и намереваемся рассказать о том, что будет понятно и близко каждому. «Терроризация» ума — вот что является главной опасностью; тот эффект, который террор оказывает на индивидуальную личность, — он задумчиво поджал губы. — В конце концов, Хэтер Дуэлл мало чем отличается от тебя и от миллионов других женщин, которые увидят фильм.

— Вплоть до этого момента, столь круто изменившего ее судьбу, каким боком она соприкасалась с терроризмом, насилием, душевными муками и пытками? Джеймс старательно оберегал ее от ужасов оборотной стороны жизни.

— Но теперь, — он ткнул пальцем в воздух, словно директор, добравшийся в своей речи до наиболее яркого места, — теперь она сталкивается со всем этим лицом к лицу. Как изменит ее противостояние терроризму? Что случится с ней? Эти вопросы и являются ключевыми в нашем фильме. Ты понимаешь?

— В этом — подлинная сила «Хэтер Дуэлл» и причина того, почему я согласился снимать картину, а Рубенс вложил в нее так много своих собственных денег. В этом, а вовсе не в автоматных очередях, масках и запахе крови и трупов — замечательных аксессуарах, которые помогут превратить ленту в дорогостоящий боевик.

— Но это еще не все. По мере развития событий в фильме герой должен совершить осознанный выбор, ты понимаешь? Недостаточно снимать такие картины, которые просто развлекают, Дайна. Мы создаем мечты для людей во всем мире, и поэтому на нас лежит тяжелый груз ответственности за то, чтобы не забивать им постоянно головы песком и мусором. Мы должны приложить все усилия, чтобы стать проводниками идей, предложить зрителям нечто, чего бы они не смогли бы открыть для себя без нас. В этом наша уникальность, — Марион стоял, вытянувшись на кончиках носков; его щеки раскраснелись от возбуждения.

— Наш фильм посвящен ужасной истории ума, поединку воль, набору деликатных моментов страха, усиливающегося с каждой секундой, невзорвавшейся бомбе, угрожающей живой ткани человечества, проникшей в самую его сердцевину. А что же Хэтер Дуэлл? Об этом тебе следует спросить себя, Дайна. Выживет она или умрет?

Таков уж Марион, подумала Дайна, сбавляя скорость на особенно крутом изгибе дороги. Необходимо начать жить своей ролью для него и для себя самой, прежде чем он подаст команду включить камеру.

Она вспомнила последний отснятый эпизод с Эль-Калаамом. Да, говоря словами Мариона, то был поединок воль.

Эти воспоминания вдруг всколыхнули в ее памяти далекие образы Манхэттена: голубые тени на тротуарах; каньоны дымчатого стекла и стали; жаркий августовский ветер, шумящий вдоль Риверсайд-драйв; парк, полный пуэрториканцев, одетых в майки без рукавов, готовящих тропические плоды и черные бобы в самодельных жаровнях на древесном угле. Уличная испанская речь жужжала у нее в голове, точно музыка из старых немых фильмов. Неужели это было всего лишь пять лет назад?

Она вновь притормозила. Здесь узкая дорога была почти отвесной, поэтому-то Дайна и выбрала этот путь, словно бросавший вызов ее рефлексам и координации. Вершина холма осталась позади. К раскинувшемуся внизу Лос-Анджелесу стремительно подкрадывалась ночь.

Дайна въехала в S-образный поворот и внезапно почувствовала себя на пороге какого-то большого приключения, словно Фернандо Кортес, пускающийся в далекое плавание в погоне за золотом древней Мексики.

Монти был прав как никогда. «Хэтер Дуэлл» стал ее фильмом и теперь он должен либо прославить имя Дайны, либо похоронить ее надежды на успешную карьеру. Дрожь прошла по ее спине и она беспокойно поерзала на обтянутом кожей сиденье. Так многое в ее судьбе зависит от других людей! Чтобы ее успех состоялся, все разрозненные нити должны сойтись в одной точке. Ей казалось, что она сидит верхом на управляемой торпеде или...

Она судорожно вцепилась в руль «Мерса»; за окном уже замелькали кремовые и бледно-голубые стены домов. Дайна с такой яростью дернула за рычаг коробки скоростей, что чуть не сломала его. В конце концов, о чем она так тревожится? Ведь она — актриса. Это ее работа вдохнуть жизнь в мертвые строчки, написанные на белых листах сценария. Ей пришлось превратиться в Хэтер Дуэлл, врастать в роль, пока она не стала ее новой реальностью, новой жизнью. Она оставила себя — Дайну Уитней — в стороне, в качестве заинтересованного наблюдателя за судьбой совершенно другой личности.

Каким образом ей удалось осилить эту задачу? Она не понимала и знала только, что в результате некоего таинственного процесса ее душевные возможности удесятерились.

Она с силой надавила на газ.

Возбуждение, подобное лихорадке, гнало ее вперед. Она жадно вдыхала ночной аромат листвы деревьев, облепивших склоны холма. Марк уже должен был вернуться в город со съемок, размышляла она. На этот раз их отлучки из Лос-Анджелеса частично совпали: он уехал вскоре после ее отъезда. Они не писали друг другу и редко перезванивались, но до нее все чаще доходили тревожные слухи о каких-то трудностях, связанных с его новым фильмом на военную, точнее антивоенную тему. «Коппола не смог сократить его», — несколько раз говорил ей Марк. Он сильно отставал от графика съемок из-за того, что постоянно вносил изменения в сценарий. Да и деньги — их надо было получать откуда-то.

Дайна почувствовала, как тепло разливается по ее телу, когда ей удалось отвлечься от этих мыслей. День подходил к концу, и она окутывала себя образом Марка, точно пледом, чувствуя, как его сила проникает в ее плоть, медленно рисуя его руки, ласкающие ее спину, его открытый горячий рот у своих губ...

Она въехала во двор своего дома и заглушила мотор. Внутри горел свет — ободряющий знак, но наружный фонарь был потушен. «Узнаю его, — подумала Дайна. — Он так занят политикой, что не обращает внимания на мелочи жизни».

Она весело взбежала по ступенькам, размахивая сумкой и что-то мурлыча себе под нос. Темно-зеленые побеги плюща, которым был увит вход в дом, блестели в последних лучах солнца, отражавшихся в огромной чаще неба. Дайна вставила ключ в замок и распахнула дубовую дверь.

Едва переступив через порог, она в ужасе замерла на месте, завороженно уставившись на два обнаженных тела, извивавшихся в любовных судорогах на голом паркетном полу.

От внезапного приступа ярости кровь вскипела в ее веках и в ушах зазвенело, в то время как она молча смотрела на подымающиеся и опускающиеся с животной силой черные ягодицы Марка. В ее голове мелькнула мысль, что они напоминают ей маятник адских часов, отсчитывающих последние мгновения любви, оставшейся в мире.

Оцепенело она подумала, что девушке должно быть холодно лежать на полу. Потом, точно в тумане, она услышала пыхтение и тихий сосущий звук, и осознание ужасного унижения словно превратило ее в маленькую растерянную девочку. Она вспомнила свое первое и последнее бесшумное вторжение в родительскую спальню однажды утром на рассвете. Вслед за этим она почувствовала головокружение и странное ощущение тесноты в груди, точно каким-то образом забрела в поле повышенной гравитации. Ей показалось, что все ее тело заморожено, и она не в состоянии пошевелиться.

Затем девушка застонала, и оцепенение Дайны как рукой сняло, как будто она прикоснулась рукой к оголенному проводу. Швырнув назад сумку, она прыгнула вперед.

— Эй! — шея Марка изогнулась, когда он повернул голову. Увидев Дайну, он сделал попытку отстраниться от девушки.

— Нет, нет, нет! — ее голос поднялся до визга, и длинные белые пальцы вцепились в его напрягшиеся бицепсы. — Не уходи! Еще нет! Нет... О! — ее выдох был похож на взрыв.

Сжатый кулак Дайны метнулся к его испуганному лицу. Удар пришелся в ухо. Марк шумно выдохнул. Тогда ее плечо обрушилось на его, и он свалился с девушки с хлопком, подобно тому как пробка вылетает из бутылки.

Он поднял руки, защищаясь. «Эй, эй. Что за...!» От любовного пыла не осталось и следа.

— Ты — грязный ублюдок! — это было все, что она нашлась крикнуть ему в лицо. — Ты — грязный ублюдок! — Ей казалось, что она вот-вот задохнется от собственной ярости.

Оставшаяся на полу в одиночестве девушка дергалась и каталась из стороны в сторону, зажав ладони между мокрых бедер. Ее раскрасневшиеся груди тряслись. Она еще не осознала, что произошло, и невидимая ниточка, связывавшая ее с Марком, не порвалась окончательно.

— Боже, Дайна!

Она продолжала избивать его, не давая раскрыть рта. Он и так уже успел сказать слишком много. Дайна работала кулаками совсем не по-женски: ее тренировки при подготовке к съемке не прошли бесследно. Они немало добавили к тому, что она приобрела, живя в Нью-Йорке, где росла, учась защищать себя и играть в американский футбол. Исступление и гнев не помешали ей применить свои знания на практике.

— Дайна, Дайна, ради всего святого... О! — ради всего святого, выслушай меня!

Однако она не собиралась слушать ничего, зная, насколько Марк силен в логике, обеспечившей успех его политической карьеры. После очередного удара его рот наполнился кровью: ее кольцо из золота и нефрита — прощальный подарок, который она купила себе, уезжая сюда из Нью-Йорка — рассекло нежную кожу на его нижней губе.

Он отпрыгнул в сторону с расширенными от страха глазами, понимая, что не в состоянии остановить ее. Дайна увидела гримасу ужаса, исказившую его красивое лицо.

Ее глаза вспыхнули, и она потянулась за своей тяжелой сумкой. «Убирайся отсюда, скотина! — она даже не могла назвать его по имени. — Проваливай! И забирай вот это, — она пнула ногой лежащую девушку, выводя ее из оцепенения, — с собой».

Осторожно, не спуская глаз с Дайны и держась от нее на безопасном расстоянии, Марк сделал круг и, потянув девушку за руку, помог ей подняться. Ее маленькое и стройное тело, покрытое калифорнийским загаром, казалось почти болезненно худым. Даже теперь она не выказывала ни малейших признаков смущения, а когда Дайна, наконец, рассмотрела ее как следует, то с легким изумлением поняла, что девушке никак не больше пятнадцати лет. Ее крошечные груди вызывающе торчали вперед, а волосы на лобке были гладко выбриты.

Марк, стоявший в нелепой позе, зажав под мышкой одежду свою и ее, в последний раз попытался было что-то сказать, но Дайна отрезала: «Не надо. Не говори ничего. Ты был здесь просто временным постояльцем и все. Я не желаю слушать тебя, — слезы, блестевшие в уголках глаз, мешали ей видеть. — Тебе нет оправданий, нет...»

Он вышел за дверь, спотыкаясь, толкая перед собой раздетую, дрожащую от холода девушку, и завернул за угол дома, туда где оставил свою машину.

Откуда-то издалека, как ей показалось, донеслось отрывистое покашливание заводимого мотора, эхо от которого мучительно долго умирало в ночном воздухе. Глядя в окно, она видела два рубиновых огонька, то исчезающих за стволами деревьев, то вновь вспыхивающих в темноте.

Дайна стояла неподвижно, прислушиваясь к шороху листвы, чувствуя себя словно рыба, попавшая в сеть, вытащенная на поверхность из прохладных морских глубин и теперь судорожно хватающая ртом воздух, очутившись в мире, где все для нее было новым, чужим и пугающим.

Она отвернулась от окна, с трудом удерживая равновесие, прошла в гостиную и остановилась возле бара. Ее взгляду открылась шеренга бутылок. Помедлив, она потянулась за «Бакарди» и неожиданно вздрогнула всем телом, так что светлая жидкость заплескалась в бутылке. Налив рому на три пальца, Дайна в один присест опрокинула в себя содержимое стакана, словно это была лечебная микстура. Ее глаза закрылись сами собой, а по всему телу вновь пробежала дрожь. Оттолкнув от себя хрустальный стакан, она покачала головой и почти бегом вернулась в холл.

Кинувшись в спальню, она распахнула дверцы шкафа и вытащила оттуда всю одежду Марка. Затем она очистила от его вещей и комод и свалила все в кучу на ковре. Все, что поместилось, она запихнула в его потрепанный чемодан, видавший, как любил говорить сам Марк, «жару Ла-Паса, блеск Буэнос-Айреса и еще тысячу других мест», и захлопнула крышку. Подхватив его в одну руку и оставшуюся одежду в другую, она вприпрыжку бросилась к входной двери, неуклюже спотыкаясь и ругаясь на чем свет стоит, больно ударившись о ножку стула.

Снаружи ее встретило пение ночных птиц, порхавших в темноте между кронами деревьев. На противоположной стороне холма заходилась в лае собака, должно быть почуявшая койота, прокравшегося на ее территорию.

Дайна прошла по склону туда, где привольно росла низкая неподстригаемая трава и какие-то плотные колючие кустики. Она постояла, в раздумье глядя на чемодан, оттягивавший ей руку. Он сопровождал Марка, когда тот перебирался из Бирмы в Таиланд и дальше, как он утверждал, с большим риском для жизни через границу в запретную Камбоджу. Он делал это из сочувствия к искалеченным и умирающим людям на другом конце света, считая себя, по крайней мере, отчасти ответственным за их мучения и беды. Но испытания, которым он подвергался там, сделали его слепым в отношении таких же элементарных вещей у себя дома" Подобно космонавту, возвратившемуся домой после прогулки по луне, размышляла Дайна, он разительно переменился: его мысли исказились до неузнаваемости, и чувства стали пародией на то, какими они когда-то были. Пламя каких-то неведомых пожарищ спалило его душу.

Наконец, она избавилась от своего груза, швырнув чемодан в ночь. Некоторое время она стояла неподвижно, наблюдая за тем, как он, кувыркаясь, медленно катился вниз по склону, заросшему папоротником, таким высоким, что он походил порой на подлесок тропических джунглей. Пролетев ярдов двадцать, чемодан ударился углом о землю, отчего крышка распахнулась, и все содержимое вывалилось наружу.

Затем Дайна неторопливо принялась бросать следом оставшуюся одежду Марка, одну вещь за другой. В конце концов в руках у нее осталась только одна шелковая рубашка, которую она купила ему в подарок на последний день рождения. Марк часто говорил, что любит ее больше остальных. Через мгновение, предварительно скомканная, она разделила судьбу прочих обломков прежней жизни. На полпути к подножию холма рубашка застряла, зацепившись за ветку гигантской акации, развеваясь и трепеща, как последний штандарт войска, уже проигравшего сражение. Затем налетевший порыв прохладного ветерка сдернул ее, поднял высоко над землей, точно воздушного змея, сорвавшегося с бечевки, и потащил прочь. Однако, еще прежде чем она скрылась из вида, Дайна отвернулась и пошла назад.

Вернувшись в дом, она закрыла дверь и, поежившись, впервые за много месяцев заперла ее на замок и цепочку.

Снаружи доносилось пение цикад; на кухне громко тикали старые настенные часы. Дайна смотрела перед собой невидящими глазами, до боли стискивая кулаки. Ее оцепенение медленно отступало. Она сняла трубку и набрала номер Мэгги. После четвертого гудка она вдруг сообразила, что та, скорее всего, сейчас вместе с Крисом в студии и наверняка не испытывает ни малейшего желания принимать пусть даже пассивное участие в идиотских событиях сегодняшнего вечера.

Выругавшись, Дайна повесила трубку и спустилась в холл переодеться. Она решила, что самое лучшее для нее сейчас — выбраться из дома и отправиться в «Вотерхаус», единственное место, где ей удалось бы остыть и расслабиться.

В ванной Дайна замешкалась. Застыв перед зеркалом, она увидела в нем свой мгновенный образ по ту сторону пространства и времени. Прибрежной волной ее заносит в прохладную комнату с кафельными стенами. Все движения замирают. Она ничем не отличается от мертвого изваяния, дрейфующего в море бледного рассеянного света. Не отрывая взгляда от своего отражения, она медленно присела и отвела назад пышные льняные волосы, волнами спадавшие на худые плечи. Она разглядывала собственное лицо в зеркале, точно фотографию или изображение на экране, отмечая про себя четкий овал, широко расставленные фиолетовые с золотыми крапинками глаза, длинные и узкие, с чуть опущенными уголками, выделяющиеся вперед скулы. Она почувствовала, что похожа больше на мать, чем на отца.

Вдруг она расплакалась, хотя всего мгновением раньше была твердо уверена, что этого не случится. Судорожно всхлипывая, она опустила голову, закрыла лицо руками и принялась слегка раскачиваться из стороны в сторону, находя пусть слабое, но все же утешение в безостановочном движении. Перестав плакать, она поднялась и, пустив воду сильной струёй, долго умывалась.

В шуме воды ей послышался голос Марка, шепчущего:

«Любимая! Любимая!» Дайна встряхнулась, чувство жалости по отношению к себе самой не вызвало у нее ничего, кроме жалости.

«Будь взрослой! — яростно приказала она себе. — На кой черт он тебе нужен?» Ответ на вопрос был прост, и тело Дайны знало его в совершенстве: весь вечер, спеша домой, она улыбалась, думая о близости с Марком.

Наскоро стащив одежду, она залезла под душ, а минуту спустя уже натягивала на еще влажное тело голубую шелковую блузку. Вначале она подумала о джинсах, но они как-то не подходили к сегодняшней ночи, и поэтому она одела юбку из темно-синего и бледно-желтого ситца. Она оглядела себя, переводя взгляд по очереди на тугую высокую грудь — грудь Ким Новак, как однажды сказал ей в шутку Рубенс — узкую талию и длинные ноги танцовщицы.

Ночь и серебристый «Мерседес» умчали ее прочь, и она вздохнула посвободней, укачиваемая быстрой ездой. Встречный поток воздуха играл ее волосами, и огни долины, окруженные таинственным ореолом в сгустившихся сумерках, казалось, подмигивали Дайне сквозь просветы стремительно надвигавшейся на нее листвы деревьев.

Двигатель пульсировал в такт сердцу Дайны. Пролетая мимо высокой каменной ограды, за которой на мгновение исчез аромат жимолости, сменившийся запахом бензина, Дайна вспомнила об улицах Нью-Йорка, вечно полные ревущей, пьянящей жизни, не замирающей ни на секунду и завораживающей своей грубой силой.

В ее сознание проникли странные тревожные отклики периода в ее жизни, когда у нее не было ничего своего, даже человека, к которому она могла бы обратиться. Одинокая, переполняемая страхом и подавленной яростью, Дайна нашла единственный способ, позволявший ей выжить — выйти на улицу. Только там люди обращались с ней, как с полноценной личностью, думающей и чувствующей и живущей своей собственной отдельной от всех жизнью.

В Дайне вдруг вспыхнула старая привязанность к Бэбу, и слезы вновь покатились по ее щекам. «Не делай этого, — стиснув зубы, шептала она. — Ты уже однажды шла по этому пути и знаешь, куда он ведет». Дайна поежилась. «Я почти на краю, — думала она. — Новые глубины, в которые меня толкает Марион, сами по себе наводят ужас и без подлости, учиненной Марком прямо у меня на глазах. Чтоб ему провалиться!» Она чувствовала себя отрезанной от внешнего мира, и роскошные дома, вереницей тянувшиеся вдоль дороги, не показались бы ей более чужими, даже если б она прилетела из другой солнечной системы.

Дайна с размаху вытерла ладонью глаза, рванула рычаг переключения скоростей и, почувствовав, как «Мерседес» рванулся вперед, притормозила на крутом повороте. Над дорогой собирался туман, клочья которого проносились мимо, похожие на обрывки призрачных парусов, и Дайне вдруг стало по-настоящему страшно. Ей показалось, будто все вокруг растворилось в пустоте, такой же кошмарной как та, что царила у нее в душе.

С яростным стоном она наклонилась вперед, нащупала рукой кассету и, вставив ее в магнитофон, до отказа повернула ручку громкости. Динамики взревели, выдавая резкий электрический рок в исполнении «Хартбитс»: пронзительные, отрывистые ударные накладывались на мощный фундамент баса. После вступления, исполненного на гитарах и клавишах, она услышала гневный голос Криса. Каждое слово отдавалось в ее ушах, точно выстрел:

Сколько раз я пытался

Настичь тебя, сломать тебя,

Догнать и растерзать тебя.

Ты знаешь, я все равно найду тебя...

Дайна откинула голову назад, подставляя разгоряченное лицо под струю прохладного воздуха.

Связанному по рукам и ногам

С резиновым кляпом во рту,

Мы теперь не убежим.

Я был схвачен силой

В глухой ночи...

Ветер бил ей в лицо с такой силой, что Дайна невольно оскалилась. На минуту она забыла обо всем на свете, просто отдаваясь мощному потоку музыки, увлекавшему ее за собой, подобно океанскому отливу.

Я был схвачен силой

Без честного поединка.

Желто-голубое полушарие Лос-Анджелеса простиралось далеко внизу у подножия холма. Там под облаком тяжелого смога ощущалось биение жизни, точно заключенная в подземелье душа стремилась вырваться наружу из мучительных тисков огромного города.

Дайна стремительно понеслась навстречу ей.

«Вотерхаус» представлял собой массу ослепительных огней, отражающихся и раскачивающихся, точно скопление светящихся морских существ на поверхности воды. В этот час на Марин дель Рей не было видно обычной толпы, и Адмиралти Вэй выглядел пустынным (хотя человек приезжий, возможно, стал бы придерживаться иного мнения на сей счет). Большие яхты возле причалов превратились в двухмерные тени, и их мачты походили на антенны, посылающие таинственные сигналы в небеса.

Из многочисленных ресторанов Лос-Анджелеса Дайна любила этот больше всего. Она знала в нем каждого человека, а они, в свою очередь, чтобы ей здесь было хорошо и уютно. К тому же он располагался достаточно далеко от Родео Драйв и Беверли Хиллз, где собирались любители героина и прочих модных наркотиков, к которым она питала непреодолимое отвращение.

Ресторан был выстроен на самом берегу, чтобы оправдать свое «морское» название. Внутри вдоль стен его стояли огромные бочки из морского дуба, украшенные именами самых экзотичных портов мира: Шанхая, Марселя, Пирея, Одессы, Гонконга, Макао и, даже, Сан-Франциско. С потолка свисали тяжелые морские тюки в сетках из пеньки.

Это было большое и довольно шумное место, навевающее на Дайну воспоминания о сельских кабаках в Новой Англии. Та сторона ресторана, что была обращена к океану, представляла собой огромный, обнесенный стеклом, балкон, откуда открывался потрясающий вид на гавань.

Как обычно, «Вотерхаус» был забит до отказа, но метрдотель Франк, улыбаясь и отпуская невинные комплименты насчет ее внешности и одежды, провел Дайну к одному из лучших столиков на балконе, чем привлек всеобщее внимание. Однако тем, кто стоял в длинной очереди, извилистой лентой протянувшейся вдоль стойки бара, было сказано вежливо, но твердо, что им придется ждать, по крайней мере, час, пока появятся свободные столики.

Дайне почти мгновенно принесли заказ: порцию рома со льдом и ломтиком лайма. Ей показалось, что целую вечность она сидела, время от времени делая маленькие глотки, глядя в зеркале за стойкой бара на отражение других посетителей, поглощавших то, что лежало у них на тарелках, и туповато смотревших друг на друга. Впервые ей показалось, что она понимает их.

Она отвернулась, сосредоточившись на собственном отражении в стакане. Дайну привлекла линия ее носа, немного искривленного. «Слава богу, я так и не исправила его, — подумала она, — хотя мать хотела этого».

Другое дело Жан-Карлос. Дайна не испытала ни малейшего волнения, поднявшись на второй этаж школы, основанной им на 8666 Вест-стрит в Лос-Анджелесе.

— Привет, Дайна! — сказал он, широко улыбаясь, поймав ее ладонь обеими руками. Она почувствовала прикосновение больших мозолей, твердых как камень. — Добро пожаловать в нашу школу! — Он положил руку ей на плечо. — Мы все называем здесь друг друга по имени. Sim ceremonia. Меня зовут Жан-Карлос Лигейро.

«Он — не мексиканец», — подумала она. У него были короткие вьющиеся рыжие волосы, свисавшие над узким лбом, под которым горели чистые голубые глаза. «Ха, chica, — воскликнул он громко рокочущим грудным голосом. — Ты, должно быть, с характером». С этими словами он провел кончиком пальца по ее переносице.

Дайна вспомнила, как он выглядел. Тонкая линия тщательно уложенных темно-рыжих усиков над большим ртом. Твердый, агрессивный подбородок; почти квадратный череп. Узкие бедра и грациозность движений делали его похожим на танцора, без малейшего однако намека на женственность.

— Ты с островов? — спросила она наугад. Жан-Карлос улыбнулся, и на коже его лица обозначилось множество морщин, словно подтверждавших власть времени над человеческой плотью. Его желтые зубы выглядели странно на фоне темной кожи, навеки обожженной солнцем. «С острова, сага. С острова, который называется Куба! — Улыбка бесследно исчезла с его лица, как облако на закате. — Я сбежал из Марро Кастл двадцать лет назад вместе с тремя другими. Сбежал, оставив там Фиделя... и свою семью: братьев и сестру».

— Итак..., — он стоял перед Дайной, уперев кулаки в бедра. Они находились в самом центре громадной комнаты. Из пары отверстий в потолке в нее попадал ровный, рассеянный свет, достигавший даже отдаленных уголков. Вдоль одной стены тянулся отполированный деревянный поручень, вроде тех, что стоят в балетных классах. Над ним висело высокое зеркало и, кроме того, похожая на паутину сеть, служившая для маскировки. На деревянном полу кое-где лежали простые серые маты. Больше в комнате не было ничего.

— Мы будем заниматься здесь? — удивленно спросила Дайна, озираясь вокруг.

— А чего ты ожидала? — чуть насмешливо улыбнулся он. — Наверно, что-то более необычного. Что-то из романов о Джеймсе Бонде.

Она улыбнулась ему в ответ, наконец почувствовав себя посвободнее.

— Ну-ка, подойди сюда, — позвал он, поманив ее к себе жестом. — Давай взглянем на твои руки. Она вытянула ладони перед собой.

— Прежде всего, — заявил он, доставая маникюрные ножницы, — с такими руками у тебя не получится ровным счетом ничего. Он ловко обрезал ей ногти так, что они стали короткими, как у мужчин. Пробежав пальцами по их полукруглым концам, он удовлетворенно кивнул и отступил назад, точно любуясь своей работой.

— Ты понимаешь, зачем ты здесь?

— Да. Джеймс, мой муж по фильму, должен сделать из меня опытного охотника.

— Отлично. — Жан-Карлос говорил быстро, но спокойно, как он сказал, sin ceremonia. — Да, это специальная подготовка к фильму. Однако, я научу тебя за три недели не просто набору трюков и умению надувать зрителей. Это должно быть абсолютно ясно для тебя. Я не шучу. Тебе придется по-настоящему познакомиться с различными видами оружия: научиться различать их, держать и носить их, стрелять из них. Ты узнаешь, как действовать в схватке ножом и собственными руками. И так далее. — Он пожал плечами. — Некоторые режиссеры не слишком заботятся о подобных вещах... Их вполне удовлетворяет, если все выглядит как надо, когда они снимают дубль. С такими людьми я не имею дела. Я посылаю их к кому-нибудь еще. У меня нет возможностей и терпения попусту тратить время. — Он поднял указательный палец. — Марион и я провели не мало приятных вечеров: он знает толк в роме и сахарном тростнике. Мы пили, жевали и болтали. Он знает, чего хочет, и поэтому пришел ко мне. «Это займет больше времени, — сказал я ему. — Но когда твои люди пройдут через мои руки, они будут знать все, что им следует знать».

Он хлопнул в ладони. «Итак, мы начинаем».

Дайна взглянула на него. «Но здесь же нет ничего, кроме матов».

— Pacience,[2 - Pacience (исп.) — терпение] — ответил он. — Здесь есть все, что тебе нужно.

С этими словами он словно фокусник из воздуха вытащил пистолет и бросил девушке. Та неуклюже поймала его.

— Нет, нет, нет, — спокойно заметил он. — Его нужно держать вот так, — и он продемонстрировал ей. — Это — автоматический пистолет, — продолжал Жан-Карлос и, перевернув оружие, показал Дайне нижнюю часть приклада. — Сюда вставляется обойма с патронами. Видишь, на нем нет барабана, — он вновь предостерегающе поднял палец. — Никогда не доверяй свою жизнь автоматике. Она слишком часто дает осечки. Пользуйся револьвером. Вот, — он вновь ниоткуда достал еще один пистолет, — попробуй этот. Его носят полицейские. Как ты можешь убедиться он потяжелей, зато у него есть другие преимущества. Больший калибр и убойная сила, исключительная точность попадания. Все эти факторы важны для тебя, как для охотника.

— Нет, вот так, — его пальцы, умелые пальцы, помогли ей. — Правильно, держи его обеими руками. Тяжеловат? Да? Ничего. — Он вытащил пару утяжеленных ленточек и обернул их вокруг кистей Дайны, предварительно подложив под них кусочки эластичной материи. — Так мы будем заниматься в течение первых двух недель. Потом он будет тебе казаться легче перышка. Тогда ты, как настоящий снайпер, просто забудешь о весе оружия.

Верный своему слову он работал с ней в поте лица, натаскивая ее, пока она не научилась различать с дюжину различных моделей пистолетов и десятка два винтовок, стоя у противоположной стены комнаты, стрелять уверенно и точно, протыкать ножом туловище животного, вонзая его в соединение костей — и все это за три недели, имевшиеся в их распоряжении до отъезда на съемки в Найс. «Дальше будет больше, — сказал ей на прощание Жан-Карлос, — но пока — хватит».

— Привет, Дайна.

Она оглянулась и увидела Рубенса, стоящего возле ее столика. Это был красивый, высокий и широкоплечий мужчина, на дерзком, самоуверенном лице которого горели черные глаза, казавшиеся еще более темными из-за смуглой кожи. Внешность выдавала в нем выходца из Средиземноморья и с равным успехом могла принадлежать уроженцу и Испании, и Греции. Человеку, впервые встречавшемуся с ним, бросались в глаза строго очерченный, решительный рот и довольно длинные волосы, такие же черные как и глаза.

Впрочем, все эти детали были чисто поверхностными.

Стоило ему только войти в комнату, полную народа, как все, бывшие там, тут же ощущали его внушительное присутствие. Он прямо-таки излучал энергию, точно новенький ядерный реактор, и, возможно именно поэтому, слухи и сплетни неизбежно следовали длинной вереницей за ним, как хвост космической пыли за кометой.

Про него говорили, например, что он не потерпел ни единого поражения в нешуточных сражениях, частенько разгоравшихся во время собраний директоров кинокомпаний. При этом он никогда не довольствовался простой победой в споре, стремясь сравнять своих противников с землей.

Рассказывали также, что он развелся с женой — необычайно красивой и талантливой женщиной, — поскольку та отказывалась дотрагиваться до него на публике.

Большой любитель морских путешествий в тропических морях, Рубенс был известен своим пристрастием к мясу акул, и сам старался поддерживать эту репутацию при всяком удобном случае. Последнее обстоятельство вызывало особое восхищение у многочисленных прихлебателей, толпившихся вокруг него и пресмыкавшихся перед ним сверх всякой меры.

— Рубенс, — сказала Дайна, поднимая свой стакан и думая про себя: «Вот человек, которого я хотела бы сейчас видеть меньше всего на свете».

Как раз из-за того, что все вокруг преклонялись перед ним, она, еще до их первой встречи, решила вести себя противоположным образом. Для нее он олицетворял собой холодную и бесчувственную душу Лос-Анджелеса, мишурный лоск высшего света, являвшегося предметом мечтаний всех охотников за дешевой славой. Дайна воспринимала его скорее как символ, нежели человека.

Рубенс положил руку на спинку плетеного стула напротив и спросил: «Ты не возражаешь?»

Она была ужасно напугана и, почувствовав непреодолимую дрожь во всем теле, вцепилась изо всех сил в подол своей юбки. Однако в еще большее смятение ее привело другое, гораздо более сильное, чем страх, чувство, неожиданно проснувшееся в ее душе. Ощущение одиночества ослабило ее волю и теперь, глядя на стоявшего перед ней мужчину, она думала о том, другом, растворившемся в ночи с пятнадцатилетней девчонкой, которая, появившись на мгновение, тут же исчезла из ее жизни, смеясь и бесстыдно сверкнув на прощание своим молодым крепким задом. Она думала о Марке.

Дайна откашлялась, прочищая горло. «Пожалуйста», — пробормотала она не своим голосом.

— Водка с тоником. Франк, — сказал Рубенс метрдотелю, усаживаясь. — Принеси «Столичную».

— Значит «Столичная». Хорошо, сэр. А вы, мисс Уитней? Еще одну «Бакарди»?

— Да, — Дайна подняла пустой стакан. — В самом деле, почему бы и нет?

Франк кивнул, принимая стакан из ее рук. Рубенс сидел молча, дожидаясь пока принесут заказы. Наконец это было сделано, и они опять остались вдвоем. Дайна обвела зал взглядом, на секунду задержав его на стойке бара, где собралась небольшая, но шумная кучка пьяниц; их хрипловатый пронзительный смех находился в странном противоречии с тщательно контролируемыми движениями рук и голов. Эти люди как две капли воды проходили на своих собратьев, которых можно встретить в любом баре в любой части света.

— Я не сказал ничего такого?

— Что?

— Я имею в виду твое настроение.

Дайна отхлебнула из стакана. При других обстоятельствах она, возможно, приняла бы вызов, но сегодня...

— Просто неудачный день, — ответила она.

— Все в порядке на съемках?

В ней уже вспыхнула подозрительность.

— Ты прекрасно знаешь, как идут съемки. Там все нормально. К чему ты клонишь?

Он развел руками.

— Ни к чему. Я просто подхожу к столику, вижу это выражение на твоем лице... — Он сделал глоток из своего стакана. — Я не хочу, чтобы мои звезды выглядели несчастными. Я думал, что могу чем-то помочь.

— Ну да. Помочь мне очутиться в твоей постели, — эти слова вырвались у нее сами собой. Она подумала:

«О, господи, я сказала это».

— Пожалуй, я пойду, — Рубенс протянул руку к стакану.

Она следила за выражением на его лице, чувствуя, как ее мысли разбегаются в разные стороны. «Даже, если ты — законченный негодяй, — думала она, — то это все, что у меня есть на сегодня. Мне везет».

— Не надо, не уходи, — попросила она, наполовину искренне. — Я просто в отвратительном настроении. Это не имеет к тебе никакого отношения.

Он уже успел подняться и теперь горько усмехнулся в ответ на ее слова.

— Боюсь, это имеет ко мне непосредственное отношение. Ты вправе говорить со мной так, — он снова развел руками. — Это правда, ты знаешь. Мне хотелось переспать с тобой с того самого дня, когда мы познакомились полтора года назад. Но ты встретила этого сумасшедшего черного режиссера — как его имя? Марк...

— Нэсситер, — торопливо сказала Дайна. Рубенс щелкнул пальцами.

— Ну да, верно. Нэсситер. — Он молча пожевал губами и пожал плечами. — Впрочем, кто здесь хранит верность. — Он заговорщицки огляделся вокруг. — Каждый спит с каждым. Вот я и думал...

— Я не делаю этого, — принужденно ответила она.

— Да, — согласился он. — Ты этого не делаешь. — Ей показалось, что он выглядит слегка погрустневшим. — К несчастью мне потребовалось восемнадцать месяцев, чтобы понять, — он поднял стакан, точно объявляя тост в ее честь. — Ну что ж, пока.

Внезапно Дайне пришло в голову, что, возможно, она не совсем права на его счет ибо судила о нем точно о персонаже из фильма, видя его лишь с одной стороны. Она составила свое мнение о нем на основании чужих слов, вернее на основании сплетен, передаваемых из уст в уста возбужденным шепотом, вызывавших у нее естественное отвращение.

Дайна едва не рассмеялась, подумав, какую серьезную дуру разыгрывала из себя, роясь в каждой его фразе в поисках скрытых мотивов.

Но в тот же миг она осознала куда более глубокую и мрачную причину, из-за которой отталкивала его от себя. Она слышала, как разные люди один за другим называли Рубенса безжалостным, жестоким человеком, чье сердце тверже алмаза. К тому же он обладал властью; он являлся символом Лос-Анджелеса. Не потому ли ее так сильно тянуло к нему? Кем он мог бы стать для нее? Дайна знала, что он опасен, и это знание тревожило и мучило ее. И вот теперь она вдруг увидела, как события предыдущей жизни вели ее прямиком к этому моменту. Да, травма зафиксировалась в ее сознании еще до того, как она сегодня покинула свой дом. И все же в ней крепла уверенность, что, не случись этого, произошло бы что-нибудь другое, но результат в любом случае был бы тот же самый.

Медленным жестом она протянула вперед руку и положила свою ладонь на его и, глядя ему прямо в лицо, произнесла одно лишь слово.

— Оставайся.

Прикоснувшись к его сильным, мозолистым пальцам, Дайна невольно вспомнила о Жане-Карлосе. Она подумала, что Рубенс обладает той же грубой животной привлекательностью, необычной, тщательно замаскированной силой. Дайне даже казалось, что его кожа искрится.

В первый раз с момента их знакомства Рубенс проявлял нерешительность. Заметив это, она сказала:

— Перестань. Ты был скотиной, а я — стервой. Это вовсе не значит, что мы не можем провести вместе пару часов. Возможно, мы просто не понимали друг друга.

Рубенс уселся вновь. Дайна отпустила его пальцы и заметила, что он пристально изучает ее лицо.

— Что ты там разглядываешь?

— Знаешь, ты самая необычная и красивая женщина, которую я...

— О, господи, Рубенс!

— Нет, нет, — он поднял ладонь, точно защищаясь. — Я говорю серьезно. Это звучит странно, но мне кажется, я никогда не видел тебя раньше по-настоящему. Ты была просто новой девушкой....

— Добычей.

— Каюсь, виноват, — однако в его словах звучало мало раскаяния. — Меа culpa. Это как конвейер: к нему так легко привыкнуть. Наша жизнь ничем не отличается от обыкновенной фабрики, разве только вместо сырья мы имеем дело с человеческой плотью, — он махнул рукой, точно отгоняя нарисованную им самим картину. — В любом случае, через некоторое время это становится чем-то вроде наркотика. Женщины появляются и исчезают..., говоря словами Микеланджело, — он рассмеялся, и Дайна вслед за ним, заинтригованная его цитатой из Элиота. — Это так легко, чертовски легко, что иногда просто хочется кричать.

Она состроила презрительную и недоверчивую гримасу.

— Ты хочешь сказать, что не таков рай в представлении любого мужчины?

— Я скажу тебе кое-что, — произнес он серьезным тоном, наклонившись вперед. — Рай — это нечто пригодное только для несбыточных грез. Он не подходит к реальному миру. И знаешь почему? В раю нет места опасности. Мы, — он обвел залу широким жестом, — все мы нуждаемся в опасности, чтобы выжить. Чтобы жить и делать... свое дело, взбираясь с каждым годом на все более высокий уровень. — Он внимательно следил за выражением ее лица. — Ты полагаешь, что отличаешься чем-то от всех нас. Дайна? — он покачал головой. — Нет, ты сама знаешь, что это не так. — Рубенс отодвинул в сторону стакан, так что между ними на столе образовалось пустое пространство.

— Возьми, например, «Хэтер Дуэлл». Будешь ли ты счастлива, если картина не наделает шуму и не окажется супербоевиком, каким мы все ее считаем? Разумеется, нет. Ты не успокоишься, пока не станешь первой. Но без этой энергии и уверенности в собственных силах тебе просто не выжить здесь... или где бы то ни было еще.

— В тебе, — продолжал он, — однако, есть нечто, чему я не могу найти объяснения. Словно ты чудом перенеслась сюда из другого измерения, — Рубенс склонил голову набок. — Ты решишь, что я просто твержу заученную роль, если скажу, что ты не такая, как все вокруг.

— Нет, — ответила она, — я не думаю так. — Теперь он уже всерьез заинтересовал ее. Конечно, он не мог знать правды, она понимала это. И все же Рубенс разглядел в ней что-то. Мог ли он догадаться? Дайна подумала, что последнее предположение не лишено смысла.

— Это почти так... — Рубенс осекся и опять повторил свой характерный жест, прочертив в воздухе ребром ладони. — Но нет, — он покачал головой. — Невозможно.

— Что невозможно? — Теперь она уже наклонилась вперед, всматриваясь в его глаза.

Он почти застенчиво улыбнулся, и Дайне на короткое мгновение показалось, что он чем-то похож на маленького мальчика. Она невольно улыбнулась сама.

— Ну ладно, хотя, может быть, мои слова обидят тебя, — он сделал паузу, словно размышляя, стоит ли говорить. — Если бы я не знал правды, то подумал бы, что ты явилась сюда с улицы. Но я читал твою биографию: зажиточная семья из престижного района Бронкс. Я имею в виду прошлое, — поправился он. — Что улицы Нью-Йорка значат для тебя? Фильмы, книги...

Дайна была одновременно удивлена и рада тому, что он-таки сумел догадаться. Но она ни за что на свете не сказала бы ему об этом.

— Как Нью-Йорк? Ты ведь недавно был там.

— О, как всегда. Горы мусора на улицах растут, все недовольны мэром и «Мэтс» по-прежнему проигрывают.

— Там сейчас весна, — мечтательно протянула она. — Я, кажется, стала забывать о разнице между временами года. Иногда у меня появляется ощущение, что здесь время стоит на одном месте.

— Именно поэтому мне нравится здесь, — возразил Рубенс.

— Ты не скучаешь по восточному побережью? Он пожал плечами.

— Нет. Впрочем, в Нью-Йорке есть офисы моей компании, так что мне приходится возвращаться туда, по крайней мере, раз в месяц. Мне нравится бывать там, но я не могу сказать, что скучаю, — он приложился к стакану. — Когда я попадаю туда, то обычно останавливаюсь на Парк-лейн. Я получаю настоящее удовольствие... особенно от вида, открывающегося из окон отеля на Центральный парк и Гарлем. Это так интересно наблюдать за местом, где живут бедняки.

— Значит, твой бизнес заставил тебя уехать туда. Рубенс кивнул.

— В конечном счете, да. Но все началось с чтения Раймонда Чандлера. Начитавшись его книг, я просто влюбился в Лос-Анджелес.

— Ты знаешь, это смешно, — сказала Дайна, глядя в окно. — Во всех других городах, где я бывала: Риме, Лондоне, Париже, Флоренции, Женеве — повсюду, самые чудесные часы — утренние. Там утро полно какого-то волшебства, своего рода девственности, если хочешь, в то время, когда на улицах еще так мало машин, что сердце невольно смягчается, она покачала головой. — Повсюду, но только не здесь. В этом городе все поглощает ночь. В Лос-Анджелесе нет и следа невинности, которую другие города теряют заново каждый день вместе с пробуждением жизни. Он был шлюхой с момента своего рождения.

— Сказано резковато для города, который ты выбрала местом своего обитания, — заметил Рубенс.

Дайна погрузила палец в почти пустой стакан и принялась гонять по кругу полурастаявшие кубики льда.

— Впрочем, у него есть свои достоинства, — она бросила из-под ресниц взгляд на Рубенса. — Это самый роскошный город на свете, полный нетерпеливых вздохов и платиновых браслетов.

— Если тебе так нравится ночь, мы могли бы придумать что-нибудь.

— Например?

— Берил Мартин устраивает вечеринку. Ты когда-нибудь бывала у нее?

— Я встречалась только с рекламными агентами компании.

— Берил — лучшая из независимых агентов. Она бывает резковатой, но, познакомившись поближе, ты сумеешь оценить ее по достоинству.

— Не знаю, что и сказать.

— Мы можем уйти оттуда в любой момент, когда ты захочешь. Обещаю, что позабочусь о тебе.

— А что мне делать с моим «Мерседесом»?

— Отдай мне ключи. Тони доставит его тебе домой, а я сам сяду за руль «Линкольна».

* * *


Рубенс не стал выезжать на Сансет, предпочитая темноту боковых улиц неоновому блеску бульвара, по которому медленно ползла нескончаемая вереница машин. Постепенно особняки, выстроенные в псевдоиспанском стиле, сменились более современными зданиями банков из стекла и металла и ярко освещенными стоянками для подержанных автомобилей, украшенными цветными вымпелами, трепещущими на ветру.

Сидевшая рядом с ним на роскошном, обтянутом потертым бархатом, сиденье «Линкольна», Дайна включила приемник и вертела ручку настройки до тех пор, пока не поймала станцию «KHJ». Не успела она настроиться на волну, как стали передавать последний сингл «Хартбитс», называвшийся «Грабители».

— Тебе нравится эта музыка? — поинтересовался Рубенс.

— Ты имеешь в виду рок вообще или «Хартбитс»?

— И то, и другое. Эта их проклятая песня преследует меня повсюду, куда бы я не пошел.

— Просто она занимает первое место во всех хит-парадах.

— Я не понимаю этого, — бросил он, заворачивая влево. — Кажется, они играют уже очень давно, верно?

— Лет семнадцать или около того.

Притормозив, Рубенс резко повернул вправо, не обращая внимания на красньш свет, и точно бесстрашный исследователь ринулся вперед навстречу ночному мраку, нарушаемому только яркими огнями фар «Линкольна».

— Боже, они давно должны были выдохнуться или, по крайней мере, пойти каждый своим путем, как «Битлз».

— Они — одни из немногих, кто остался от первой волны «британского музыкального вторжения», — ответила Дайна. — Черт его знает, как им удается оставаться вместе так долго.

— Кому хочется терять такие деньги. Она повернулась к нему.

— А ты не хотел бы попробовать заняться музыкальным бизнесом...

— Боже сохрани, — Рубенс рассмеялся. — Я бы скорее позволил разрезать себя на части, чем стать зависимым от кучки музыкантов-наркоманов, всю жизнь остающихся прыщавыми подростками, — он бросил взгляд на боковое зеркало. — Кроме того, мне просто не нравится музыка, которую они играют. И никогда не нравилась.

— Ты вообще не любишь музыку?

— Я слушаю ее, когда у меня есть время. Джаз или немного классики, если она не слишком тяжела для восприятия.

— Если хочешь, я выключу радио? — Дайна протянула руку к приемнику.

— Да нет, не надо. Пусть играет, если тебе нравится. Они приближались к Беверли Хиллз. По обеим сторонам улицы замелькали дома более низкие, вытянутые и нарядные, чем в центре.

— Кстати, как твоя подруга Мэгги? По-моему, она живет с кем-то из этой группы, нет?

— Да, с Крисом Керром, вокалистом «Хартбитс». У нее все в порядке. Она была вместе с Крисом, когда группа работала в студии над новым альбомом. Она все еще ищет роль, чтобы прорваться наверх.

Рубенс хмыкнул.

— Бьюсь об заклад, она отдала бы все, чтобы заполучить твою роль в «Хэтер Дуэлл».

— Нет, если б это означало, что я лишусь ее. Она очень рада за меня, — Дайна заметила многозначительный взгляд, который Рубенс бросил на нее. — В самом деле. Она мой самый лучший друг. Мы вместе прошли через немало испытаний за последние пять лет.

— Тем больше поводов для зависти с ее стороны, бросил он, сворачивая на подъездной путь к дому, освещенный стоявшими с обеих сторон японскими каменными фонарями. — Настало время девушкам превращаться в женщин.

Разумеется, она тут же потеряла Рубенса в блеске слепящих огней, диком шуме и одуряющем аромате духов. Краешком глаза, впрочем, она заметила, как его увел прочь, подхватив под руку, Боб Лант из «Уильям Моррис». Вскоре они уже стояли, почти прижимаясь друг к другу, низко наклонив головы, как студенты-второкурсники, совещающиеся на поле перед началом футбольного матча.

Оглушительно ревела музыка — песни Линды Ронстад звучали вперемешку с вещами Донны Саммер, создавая странную шизофреническую атмосферу. Дайна узнавала в толпе людей, работавших во всех главных компаниях, как впрочем и независимых продюсеров и режиссеров. Лишь артисты попадались ей на глаза в гораздо меньшем количестве.

— А, Дайна Уитней.

Она оглянулась и увидела приближающуюся к ней хозяйку дома. Берил Мартин была крупной женщиной, по своей внешности больше всего смахивала на попугая. Заостренный, клювообразный нос можно было бы назвать самой примечательной чертой на плоском овале землистого лица, если бы не чудесные зеленые глаза, похожие на два изумруда, утопавшие в одутловатой плоти щек.

— Привет, Берил.

Несмотря на свои внушительные размеры Берил перемещалась и поворачивалась с удивительной легкостью и даже изяществом.

— Ну как я тебе нравлюсь? — поинтересовалась она. — Я имею в виду внешне, — она рассмеялась, не дожидаясь ответа и, подхватив Дайну под руку, потащила ее к бару. Через пару мгновений у каждой из них в руках оказалось по стакану.

— Ты должна рассказать мне, — продолжала Берил, — как вы подружились с Крисом Керром. Я хочу сказать он... ну, в общем, все рок-музыканты такие чудаковатые люди. Или, — ее бровь многозначительно поползла вверх, — это секрет? — Она хихикнула. — Они все такие эксцентричные, — ее рука обвилась вокруг талии Дайны. — Какая прелесть!

— Да нет, все обстоит по-другому, — ответила Дайна, одновременно очарованная и раздраженная этой непосредственностью. — Не понимаю, что такого необычного ты находишь в музыкантах. Мне кажется, что большинство людей из нашего круга приглашают их к себе на вечеринки, потому что те вызывают у них в одно и то же время интерес и ощущение превосходства.

— Музыканты..., — Берил обсасывала это слово во рту, точно леденец. — Хм, нет. Музыканты — это люди, играющие в симфонических оркестрах или джазовых ансамблях. Рок-н-ролл исполняют, как бы назвать их? Бандиты, — она пожала полными плечами. — Не знаю, они все выглядят такими идиотами.

— Крис не из их числа, — возразила Дайна, слегка выведенная из себя тем, что ей приходится защищать его. — Ты не понимаешь его, потому что он — выходец из совсем других слоев. Он чужой здесь. Воображаю, как неуютно он должен до сих пор чувствовать себя в твоем обществе. У него так долго не было по сути дела ничего.

— Я поведаю тебе одну тайну относительно моего прошлого, — не задумываясь ответила Берил. — Я впервые приехала сюда всего с несколькими центами в кармане. В то время я весила чуть больше пятидесяти килограммов и вполне могла стать моделью. — Она повернулась лицом к свету. — Если ты приглядишься, то увидишь, что когда-то я выглядела не так уж плохо. Однако вокруг было еще десять тысяч других девчонок, куда более красивых, чем я. Некоторым из них, в конце концов, удалось осуществить свою мечту.

— Мне же, однако, не оставалось ничего другого, как опуститься на колени и принимать в рот множество влиятельных, так сказать, членов, чтобы встать на ноги. — Она снова пожала плечами. — Иногда это срабатывало, а в других случаях меня все равно вышвыривали с пустыми руками. Лос-Анджелес не слишком радушный и чувствительный город, — она рассмеялась, невольно выплевывая изо рта смесь слюны и алкоголя. Кожа Берил была мягкой и сухой и пахла «Шанель № 5».

— И вот однажды я задумалась в тот самый момент, когда я развлекала таким образом одного рекламного агента. Я пришла в такое возбуждение, что чуть не превратила его в калеку при помощи зубов, — Берил расхохоталась. — Он в это время разговаривал по телефону со своей клиенткой. Я знала, кто она такая и видела, что у него совершенно неправильный подход в ее случае.

— В тот же миг эта скотина положила мне ладонь на затылок, заставляя меня заглатывать его член все глубже. И вот тогда меня осенила простая мысль: зачем я здесь трачу время на этого козла, зная, как можно помочь его клиентке-актрисе поместить материал о ней в прессу. Итак, я слегка, ха-ха, обслюнявила ему штаны, а когда он вышел из комнаты, то заглянула в его записную книжку и нашла там адрес артистки.

Спустя минуту я покинула офис, во весь дух помчалась в редакцию «Тайме» и предложила Эпстайну свои соображения насчет материала. Он согласился купить его. После этого все, что мне оставалось сделать — уговорить ту женщину нанять меня в качестве рекламного агента. Берил осушила стакан, причмокнув губами от удовольствия.

— Должна признаться, это оказалось легче, чем я предполагала. Она так долго сидела без дела, что забыла, с какого бока подступаться к подобным вещам. Так что публикация в «Тайме» показалась ей чем-то невероятным. Для меня же это стало только началом, — она похлопала себя по животу. — Потом пошли званые завтраки, ленчи, обеды, пока наконец от моей фигуры модели не осталось и следа. Сперва я расстраивалась, но потом подумала: «Что моя внешность принесла мне?» И через некоторое время я научилась любить свой новый вес. Я сделала его основой своего «имиджа». К тому же, — она подмигнула, — теперь не я развлекаю вышеописанным способом мужиков, а они меня. Ха-ха!

— Для тебя не существовало иного пути? Берил покачала головой.

— В те времена, о которых я рассказываю, нет. Теперь все обстоит иначе: женщины могут выбирать свою дорогу.

Дайна рассмеялась.

— Да. С каждым днем вокруг толкуют все больше о свободе и равных правах. Однако дальше этого дело заходит чрезвычайно редко.

Берил окинула ее внимательным взглядом.

— Я вижу, даже Рубенс не сумел до конца оценить тебя по достоинству, — она кивнула. — Однако теперь мне понятно, почему он принимает такое живое участие в твоей карьере. Должна сказать, ты мне весьма понравилась в «Риджайне Ред», но пресса, точнее недостаток ее, была просто возмутительной. «Парамаунту» следовало нанять меня. Вне всяких сомнений из той ленты можно было извлечь гораздо больше пользы для тебя. Мне кажется, Монти потерпел неудачу в этом случае. Он должен был заполучить какие-то гарантии для тебя. Если б я приняла участие в деле, черт возьми, то «Риджайна Ред» создала бы тебе рекламу, а не наоборот, как сейчас.

— Он сделал все, что мог, — возразила Дайна. — В конечном счете, в этой ленте я сыграла свою первую главную роль.

— Нет, милочка, так рассуждать не годится. Джефри Лессеру чертовски повезло, что он заполучил тебя для картины. Да-да. Все эти пышности и блеск не стоили бы и ломанного гроша без хорошей актерской игры, которую обеспечила именно ты, — Берил обняла Дайну за плечи. — Я слышала, что ты к тому же сумела пресечь его поползновения затащить тебя в постель.

— О, ты знаешь Джефри. Ему нравится запугивать людей. Он сумел сломать Марсию Бойд всего в течение каких-нибудь трех дней. Он просто донимал ее с одним эпизодом... заставил сделать полторы сотни дублей... на самом деле с одной-единственной целью. Он всего лишь грязный неврастеник. Марсия все больше и больше впадала в истерику, пока, наконец, ее не пришлось заменить. Он же получал истинное удовольствие от всего этого.

— А что случилось, когда он попробовал проделать то же самое с тобой? — тихо спросила Берил заговорщицким тоном. — На мой взгляд ты не похожа на истеричку.

— Я не ломаюсь с такой легкостью.

— Браво! — Берил обхватила обеими руками стакан. — Похвальное мужество! — ее голос звучал еще тише, и Дайне, чтобы расслышать, о чем она говорит за непрекращающимся назойливым гамом, пришлось сильно наклониться вперед. — Но ведь он пытался, да?

— Да, — Дайна кивнула, — но я просто платила ему той же монетой.

Берил выглядела изумленной.

— И он не выкинул тебя с площадки?

— О, нет, — Дайна вновь засмеялась. — Видишь ли, я вовремя поняла, что Джефри чувствует себя намного спокойнее, противопоставляя себя всей актерской группе. Он считает, что это порождает своего рода напряжение, приводящее к наилучшему творческому результату.

— Это правда?

Дайна пожала плечами.

— Кто знает? Я думаю, все дело в том, что ему легче всего работается, когда такое напряжение существует. Я видела, что произошло между ним и Марсией и поняла, как надо вести себя с ним.

— Ты необычайно умна! — Берил нежно сжала руку девушки.

— О чем это вы судачите? — поинтересовался Рубенс, вынырнувший из толпы.

— Ни о чем интересном для тебя, — немного бесцеремонно ответила Берил. — Обычные женские сплетни, — с этими словами она удалилась в исключительно веселом расположении духа.

* * *


— Так все-таки, о чем у вас шла речь? — спросил Рубенс у Дайны, когда они остались вдвоем. — Я уже давно не видел, чтобы Берил так много смеялась.

— Встреча родственных душ, — объяснила Дайна. — Мне кажется, мы поладили.

— Ну и отлично, — в его голосе звучала необычайная радость.

Дайна бросила взгляд в сторону веселящихся гостей и, потянув Рубенса за руку, заставила его развернуться.

— Господи, — выдохнула она. — Похоже, к нам приближается Тед Кессел.

— Ну и что? Чем он тебе не угодил?

— Этот кобель? Он не может считать свою жизнь полной, пока не переспит со всеми бабами вокруг. Ты знаешь, «Риджайна Ред», согласно первоначальному замыслу, должна была сниматься на студии «Уорнес».

— Ну да, конечно.

— Так вот, именно Кессел воспрепятствовал этому в последнюю минуту. И знаешь почему? Он требовал, чтобы главную роль доверили более популярной актрисе. Ему не давало покоя, что я недостаточно известна и, по его мнению, мое участие стало бы препятствием в успешном прокате картины.

— Интересно, что он придумывает, чтобы объяснить твой успех своим хозяевам.

Между тем, Кессел, заметивший их, действительно проталкивался сквозь толпу, направляясь к ним. Его седые волосы были аккуратно подстрижены, а розовые щеки и подбородок так гладко выбриты, что казалось блестели, отражая свет. Его костюм состоял из широких коричневых брюк и, застегнутой на одну пуговицу, охотничьей куртки, из-под которой выглядывали безволосая грудь и пивное брюшко.

— Дайна, что ты делаешь в компании этого пирата! — с жаром приветствовал он девушку, одновременно хлопнув Рубенса по спине. Что означает ваш маленький тет-а-тет: бизнес или развлечение? Надеюсь, мое присутствие не помешает?

— На самом деле и то, и другое, — ответил Рубенс. — Мы строим планы относительно следующего фильма с участием Дайны.

— Уже? Но ведь работа над последним в самом разгаре.

— Тед, — сказал Рубенс, слегка обнимая его за плечи. — Когда к тебе приходит успех, необходимо планировать будущую работу загодя.

Кессел ни словом не обмолвился об «Риджайне Ред» и некоторое время стоял молча, окидывая их по очереди подозрительным взглядом.

— Выбор осуществляют люди из «Твентиз», надо полагать.

Казалось, прошло довольно много времени, прежде чем Рубенс, посмотрев на Дайну, ответил.

— Нет.

— Да? А у вас есть какие-нибудь соображения насчет студии? — Дайне показалось, что он чуть было не облизнулся. — Тебе известно мое положение в «Уорнес», Рубенс. Скажи только слово, и завтра утром я пришлю тебе мои предложения. — Теперь, когда беседа зашла так далеко, он не разговаривал с ними обоими.

— Не знаю, Тед, — на лице Рубенса было написано сомнение. — Я имею в виду, что ты ведь совершенно не знаком с проектом.

Жирные пальцы Кессела задрожали от возбуждения. Он превратился в гончую, почуявшую добычу, и ничто не могло уже сбить его со следа.

— Это не имеет значения. Мы предоставим все вопросы на твое полное усмотрение, Рубенс. Одно твое имя значит многое.

— А Дайна? Ее имя значит многое тоже.

— Да, да. Разумеется, — быстро согласился Кессел. — До нас до всех дошли самые невероятные слухи о «Хэтер Дуэлл».

Рубенс, зная, что тому не терпится узнать больше о фильме, задумчиво заметил: «Мы хотим получить самые надежные гарантии».

— Для чего же еще по-твоему я здесь? Мы не замедлим представить их, поверь.

— О, я верю тебе, Тед, — сказал Рубенс, вновь обнимая его за плечи. — И я не сомневаюсь, Дайна также верит тебе. Но видишь ли..., — он оглянулся, точно желая убедиться, что их никто не подслушивает. — Тед, я должен сообщить тебе кое-что строго конфиденциально...

— Да? — на щеках Кессела появился блеск, точно в предвкушении лакомого кусочка.

— Какую студию мы бы не выбрали, — сказал Рубенс, — это не будет студия, принадлежащая «Уорнес», — он рассмеялся, когда Кессел с яростью вырвался из его жульнических объятий и с багровым лицом вышел из комнаты.

— Как я вижу, ты не собираешься отвозить меня домой, цинично заметила Дайна. Она по-прежнему не могла ничего с собой поделать, к тому же цинизм в сложившихся обстоятельствах оставался ее единственной защитой.

Если это и не понравилось ему, он был все же достаточно осторожен, чтобы не демонстрировать открыто свои чувства.

— Нет. Я знаю, что ты любишь море, — серьезно ответил он.

В то же время, как будто он, точно искусный фокусник, подстроил это, машина, свернув с шумной магистрали, очутилась на извилистой, пустынной дороге, ведущей в Малибу.

Дайна, нажав на кнопочку, опустила до конца боковое стекло со своей стороны и выключила радио. В тишине ей удалось различить шум прибоя, такой же ровный и спокойный, как ритм ее собственного сердца. Однако, когда они приблизились к берегу, вид ленивых тихоокеанских волн заставил ее с болью в душе вспомнить о суровых темно-голубых волнах Атлантики, бьющихся о мрачные скалы, покрывая их седой пеной, таких холодных, что стоит зайти в них, и все тело тут же покрывается гусиной кожей, а губы синеют.

Вытянутая туша «Линкольна» с негромким гудением катилась вдоль Олд Малибу-роуд, мимо погруженных в сон темных домов, стоявших один напротив другого, так что лишь в промежутках между ними Дайна видела блеск воды возле берега.

— Уже поздно, — сказала она. — Мне завтра на съемки.

— Все в порядке, не волнуйся.

Рубенс плавно остановил машину всего в нескольких шагах от голой песчаной косы. К величайшему своему удивлению Дайна, оглядевшись, не увидела поблизости ни одного дома.

— Где мы? — спросила она.

— Пошли, — вместо ответа бросил Рубенс, выбираясь из автомобиля.

Она последовала его примеру и, очутившись снаружи, глубоко вздохнула. «По крайней мере, воздух тот же самый», — подумала она, жадно вдыхая богатый аромат моря, соли и фосфора и чего-то еще.

Она взглянула на Рубенса поверх блестящей крыши «Линкольна». Тот стоял уже без пиджака и теперь снимал ботинки, наступив носком одного на пятку другого.

Покончив с этим, он протянул Дайне руку Она, обойдя вокруг машины, приблизилась к нему и, трепеща всем телом, позволила ему увлечь себя с дороги на пляж. Торопясь и спотыкаясь, утопая по щиколотку в песке, они оставили позади справа линию дрожащих огней, словно обозначавшую границу цивилизации, и вступили в новый мир таинственный и неведомый.

Они уже спустились к самой кромке воды, а Рубенс продолжал тянуть Дайну вперед за собой. Она наклонилась, выскользнула из туфель и, сама не зная почему, последовала за ним. Одежда, быстро намокнув, прилипла к их телу, наливаясь свинцовой тяжестью; содержимое карманов тут же оказалось в воде.

Тогда они разжали руки и поплыли прочь от берега. Рубенс держался чуть впереди, указывая путь. Дайна заметила яхту, только когда они приблизились к ней вплотную, и поняла, что это и есть конечная цель их путешествия.

Тридцатифутовый шлюп удерживался на месте несколькими буями и якорем. Рубенс подплыл ближе к носу судна и вытянул вперед и вверх длинную мускулистую руку. Его пальцы ухватились за что-то, и на несколько секунд он повис, высунувшись по пояс из воды. Когда, отцепившись, он плюхнулся назад, взметая кучи брызг, в его руках была веревочная лестница, скользкая от налипших водорослей.

— Полезли?

Дайна взглянула вверх. Слева от нее неясно вырисовывался черный корпус корабля. Она разглядела протянутую ей из темноты руку, по которой стекали крупные капли. Рубенс уже успел вскарабкаться на борт. В душе Дайны вспыхнуло сильное желание не вылезать из воды, чтобы не расставаться со столь приятным ощущением невесомости.

Повинуясь внезапному импульсу, она погрузила голову в воду, оставив глаза открытыми, точно это помогало ей лучше слышать. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем задыхающиеся легкие заставили ее вынырнуть. Сколько она не прислушивалась, ей не удалось услышать ничего, кроме звука, напоминающего шум прибоя, приглушенный гул, монотонный, едва различимый, точно далекое эхо неистового рева первозданного хаоса, бушующего во вселенной, неподвластной времени, где все рождается, живет и умирает, подчиняясь своим законам и противоречиям, в одно и то же мгновение.

Дайна выскочила на поверхность, отфыркиваясь, пытаясь вытряхнуть воду из носа и ушей. Ей в сердце закралось туманное ощущение поражения и грусти. Отдышавшись, она протянула ладонь навстречу сильной руке Рубенса.

— Ты любишь ловить рыбу? — поинтересовался он, вручая ей пушистое темно-синее полотенце. — Я часто занимаюсь этим в открытом море.

— Нет, — ответила она. — Это не для меня. — Она наклонила голову, чтобы вытереть волосы.

— Не надо, — сказал он и положил руку на полотенце, заставляя ее опустить его. Глаза Рубенса блестели в тусклом свете луны, словно две ярких звезды. — Пожалуйста, — добавил он тихо. — Дайна замерла, глядя на него. Толстое полотенце изящно ниспадало с ее маленьких ладоней, как будто она готовилась совершить какой-то торжественный обряд. — Мне нравится, как выглядят твои волосы, когда они мокрые. Ты становишься похожей на русалку, — он чуть смутился от собственных слов и посмотрел в сторону. — Как она тебе нравится? — поинтересовался он, широким жестом обводя яхту.

Дайна огляделась вокруг. Это было одномачтовое парусное судно с ровной палубой из темно-синего рифленого композиционного материала и идеально гладкой кормой. Впереди она с трудом разобрала слабое свечение, исходившее от белой каюты.

— Прекрасный корабль, — сказала она. — Однако что ты делаешь, когда ветер стихает?

Рубенс улыбнулся.

— Под палубой спрятан дизель. Корпус имеет расширение у самого киля. Это придает судну большую осадку и, кажется, делает его исключительно устойчивым во время шторма. Естественно, увеличивается и ширина палубы.

Заговорив о судне, Рубенс вновь почувствовал себя уверенней. Он непринужденно уселся на левый борт спиной к берегу и вытянул ноги.

— Никогда не думала, что у тебя есть свой корабль.

Он рассмеялся.

— Я храню это в строжайшей тайне. Иногда я чувствую, что мне просто необходимо убраться подальше от всех. В качестве средства общения я использую другой спорт — теннис. На корте можно и расслабиться и заняться делами, — он опять засмеялся весело и беззаботно. — Это именно то, что нужно парням. Они знакомятся, перекидываются мячиком, вместе загорают, немного ворчат друг на друга и, в конце концов, между ними возникает доверие и взаимопонимание. Теннис для нас нечто вроде маджонга. Дайна резко выпрямилась, точно ужаленная.

— Ты хочешь сказать, что маджонг — это то, что только и по силам нам, женщинам?

— Мне трудно судить об этом, — шутливо заметил он, но, заметив выражение на ее лице, торопливо добавил. — Послушай, я имел в виду совсем другое. Я просто... господи, Дайна, о чем мы говорим. Я знаю, что ты — не вторая Бонни Гриффин (Бонни Гриффин была исполнительным вице-президентом на «Парамаунте», с которой, как было известно Рубенсу, Дайне приходилось иметь дело во время съемок «Риджайна Ред».)

— Что это значит, черт возьми?

Возможно, Рубенс уже начал подозревать, что, пытаясь затушить огонь, он неосмотрительно плеснул в него бензин вместо воды, но, видимо, еще не был готов пойти на попятную.

— Ты прекрасно знаешь, что означают мои слова. Ведь тебе, как и мне, известно, как она любит давать в морду при всяком удобном случае.

— Ты хочешь сказать, что я делаю то же самое, — в глазах Дайны вспыхнули свирепые огоньки, делавшие ее еще более привлекательной.

— Я не говорил этого. Я просто хотел сказать... Ну ты же знаешь, что бывает, когда женщины собираются вместе...

— Нет, не знаю. Может ты просвятишь меня? — в ее голосе звучала насмешка.

— Ради всего святого, я только имел в виду, что то же самое относится и к мужчинам. Нет никакой необходимости набрасываться на меня за это с кулаками.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Волны едва заметно покачивали яхту. В ночной тишине слышались тихие всплески, точно маленький мальчик, счастливый от того, что ему удалось хоть ненадолго сбежать от родителей, беспечно шлепал по лужам босыми пятками. Оснастка корабля ритмично скрипела в такт этому покачиванию, отдаваясь в ушах Дайны, словно звуки умиротворяющей литании,[3 - Литания — молитва у католиков, которая поется или читается во время торжественных религиозных процессий.] вызывая в памяти картины волшебного царства сна и блаженства, яркие, подобно вспышкам молнии, образы летних дней и ночей ее детства, проведенных на мысе Кейп-Код.

— Она отлично разбирается в своем деле, — наконец произнес Рубенс. — Однако, лучше иметь дело с дьяволом, чем с ней.

— Это только потому..., — начала Дайна и вдруг осеклась. — Да, ты прав.

Он улыбнулся в ответ, и напряжение растаяло. Дайне показалось, что он глубоко вздохнул — а может то было дуновение ночного ветерка? — и приблизился к ней. Его фигура, возвышаясь над ее хрупким телом, казалось, принадлежала гибкому и сильному ночному существу, на которое Дайна наткнулась, блуждая по лесу в глухую полночь.

Стоя в шаге от Рубенса, Дайна почувствовала, как его магнетическое обаяние обволакивает ее с головы до ног. Ей стало жарко. Ее бедра, казалось, горели, а сердце налилось такой тяжестью, как будто она вдруг очутилась в кабине скоростного лифта, стремительно падающего в бездонную шахту. Он еще даже не прикоснулся к ней, но лунный свет, маленькие жемчужные капли, стекавшие с одежды Рубенса на палубу, вид полурасстегнутой рубашки, прилипшей к его мускулистой груди — все это, объединившись, кружило ей голову. Ее грудь напряглась, их кончики обожгла резкая боль, и Дайна со всей отчетливостью осознала приближение неизбежной, почти с самого начала предопределенной, развязки этой длинной ночи. Она непроизвольно провела языком по верхней губе, смачивая ее слюной. Рот ее пересох, так словно она долго брела по раскаленной пустыне.

Внезапно она заметила, что Рубенс пристально смотрит на нее, время от времени бросая мгновенный взгляд на вырез ее мокрой блузки, раскрывшейся достаточно широко, чтобы обнажить глубокую впадину между грудей, и тут же вновь переводя глаза на ее влажное, блестящее лицо. Ее ресницы набухли от воды, а волосы, потемневшие и вьющиеся над высоким лбом, спутанными прядями спадали на уши и плечи. Она и впрямь почувствовала себя русалкой.

— Иди сюда. — Дайна даже не была уверена, сказал ли он это на самом деле, настолько тихо прозвучал его шепот, такой же нежный и вместе с тем грубый, как сама ночь, полная дразнящих, влекущих тайн и намеков, принесенных ветром из далеких земель, лежащих по другую сторону океана: Таити, Фиджи и даже Японии.

Она прижалась к нему, разгоряченная и возбужденная, легонько вздохнув, когда ее едва прикрытая тонким слоем материи грудь прикоснулась к его коже. Через мгновение их открытые губы встретились. Она ощутила прикосновение его языка к своему и, повинуясь движениям сильных рук, скользивших вниз по ее спине, встала на цыпочки. Слегка прогнувшись назад, Дайна едва не потеряла равновесие, но он крепко держал ее, все крепче прижимая к себе и одновременно лаская пальцами ее бедра.

Она нежно обняла его за шею и погладила по затылку. Затем проведя ладонями вдоль его крепкой и упругой спины, она вытащила рубашку у него из-за пояса и запустила под нее руки. Даже несмотря на то, что ее ногти были коротко острижены, их прикосновение заставило Рубенса поежиться.

Он уже расстегнул пуговицы сзади на юбке и теперь разматывал ее, как накидку, вроде тех, какие носят женщины в восточных гаремах. Наконец она очутилась лежащей у ног Дайны, похожая на прекрасный цветок, из которого та появилась на свет. Он прижал ее бедра к своим, и она чуть не вскрикнула, почувствовав его напряжение через тонкую материю.

Дайна продолжала гладить его грудь под рубашкой, чувствуя, как перекатываются под кожей клубки его крепких мускулов, пока Рубенс трудился над ее блузкой. Распахнув ее, он заключил груди девушки в свои ладони. Она услышала его стон, когда он увидел, как они напряжены, и, наклонив голову, потянулся горячими губами к одной из них.

В это мгновение Дайне вновь пришла в голову мысль о неизбежности происходящего, но на сей раз эффект оказался противоположный.

— Нет, — сказала она. — Перестань, — обхватив его голову руками, она с силой оторвала жадный рот от своей груди.

— В чем дело? — голос Рубенса звучал глухо. Скрестив руки перед собой, она отвернулась, подставляя лицо свежему ветерку. Дайна чувствовала себя растерянной, утратившей контроль над собственными действиями, словно эта неизбежность перестала быть тем, что она хотела, оказавшись просто случайным, независящим от ее воли стечением обстоятельства. Внезапно страх железным обручем сдавил ее сердце, и она вздрогнула. Почувствовав на локте и груди прикосновение его руки, она, не говоря ни слова, стряхнула ее.

— Я сделал что-то не так?

Она поняла, что даже не в состоянии заставить себя ответить ему. Вспомнив о Марке, вновь мысленно обругала его последними словами: она все еще хотела его, и огонь прежней страсти в ее душе угасал медленно, неохотно.

— Дайна...?

— Помолчи, — прошептала она. — Пожалуйста.

Она размышляла, не рассказать ли ей обо всем Рубенсу: это принесло бы ей облегчение. Но она не могла. Дважды она открывала рот, но так и не сумела выдавить из себя ни звука. Она знала, что никогда не вернется к Марку — ее любовь получила смертельную рану, — и все же старое чувство не отпускало ее.

Подойдя к борту, она встала перед ним, повернувшись лицом к морю. Теперь, оставшись без одежды, она чувствовала ночную прохладу, но от тихо плещущихся волн веяло теплом. Вдруг Дайна подумала о том, что древние мореплаватели не ошиблись, назвав этот океан Тихим. Подобно Лос-Анджелесу он выглядел ленивым, сонным и самодовольным, никогда не выходя за некогда очерченные им самим границы. Ничто не могло расшевелить его, как ничто не могло преобразить город, на всем протяжении своего существования высасывающим соки из самой жизни, превращая ее в солнечные ванны и смог, пальмы и «Мерседесы», в воздух, насквозь пропитанный запахом денег, надышавшись которым жители впадали в спячку, подобно спутникам Улисса, обкуренным дымом горящего лотоса...

Дайна повернулась лицом к Рубенсу, стоявшему неподвижно, точно каменное изваяние, наблюдая за ней. Она осознала, что стоит перед выбором: либо жить только для себя, следуя примеру тех, кто окружал ее здесь, либо растаять, словно облачко сигаретного дыма в мареве Лос-Анджелеса. Рубенс давал ей шанс: только он с его силой и энергией мог спасти ее этой ночью.

Беспомощно уронив руки по бокам, Дайна подошла к нему. Ее набухшая грудь тяжело вздымалась. В тот миг, когда их тела соприкоснулись, Дайна притянула его голову к себе, и их губы слились в поцелуе. Она ощутила нервную дрожь от возбуждения и пугающего предчувствия, зародившегося где-то в самых глубинах ее естества, что, возможно, ей предстоит сгореть в огне его чудовищной страсти, подобно мотыльку, сгорающего в пламени свечи.

— Поцелуй мою грудь, — шепнула она, когда кольцо его рук сомкнулось вокруг нее. Пальцы Рубенса скользнули вдоль ее обнаженного тела, нежно приподнимая груди навстречу его открытому рту.

Дайна откинула голову назад, выгнув красивую длинную шею. Ее ресницы затрепетали, когда искра электрического возбуждения пробежала по низу ее живота. Ее бедра раздвинулись сами собой и начали совершать волнообразное движение вверх и вниз, при виде которых у Рубенса перехватило дыхание.

Он продолжал целовать ее грудь, до тех пор, пока она вся не стала влажной от слюны и пота, а кончики ее — похожими на два ярко-красных шрама. Дайне казалось, что температура ее тела достигла критической отметки, а воздух вокруг превратился в чистый мускус.

Она застонала от нетерпения, замешкавшись с его поясом. Однако через несколько мгновений он уже освободился от своих легких летних брюк, и они принялись ласкать друг друга руками, приходя во все большее возбуждение.

Наконец они оба остались совершенно обнаженными, и почти в то же мгновение Рубенс овладел ею. Их стоны смешались. Казалось, прошла целая вечность. Дайна испытывала такое ощущение, будто где-то внутри нее горит огромный факел. Ее бедра дрожали, грудь трепетала по мере того, как эмоции все больше переполняли ее.

— Я не могу..., — задыхаясь, выговорил Рубенс. — Извини. О...

Услышав его последний стон, Дайна изо всех сил сужала его тело в своих объятиях. Она чувствовала, что оргазм стремительно приближается к ней, словно из ниоткуда. В бессознательном порыве она укусила Рубенса за плечо и ощутила на языке и губах вкус соли. Вдруг ее внутренние мышцы свела судорога, а последовавший за ней гигантский взрыв отдался в каждой клеточке ее тела. Из горла девушки вырвался громкий хриплый крик.

Отдышавшись и немного успокоившись, они молча, не сговариваясь, нырнули за борт и кувыркались в волнах, беспечные и сумасшедшие, время от времени задевая друг друга ладонями и пятками. Когда их бедра случайно соприкасались, Дайна испытывала острые, почти невыносимые приступы еще не угасшего наслаждения, как будто ее плоть стала настолько чувствительной, что любое раздражение граничило с болью.

Они взобрались на палубу, и Рубенс, отведя Дайну вниз в каюту, открыл там иллюминаторы и зажег тусклые светильники. Глазам Дайны предстало небольшое помещение, в котором находились гальюн, крошечный камбуз с утварью из нержавеющей стали и крошечная столовая, занятая столиком и двумя сидениями, с легкостью превращавшимися в двуспальную кровать.

Рубенс, как заправский кок, хозяйничал на камбузе, жаря яичницу с беконом и готовя кофе. Вокруг было очень тихо, и Дайна, напрягая слух, различила отдаленные, протяжные звуки, которые, как ни старалась, не могла услышать раньше, плавая в море: низкие, трубные звуки голосов «переговаривающихся» китов, гулким эхом бродившие вдоль призрачных стен бесконечных коридоров Тихого океана. Не хлопки черных плавников, не журчание высоких фонтанчиков, не громкий плеск воды, расступающейся перед появляющимися на поверхности блестящими горбатыми спинами в тот миг, когда эти огромные существа выплывают на свет за очередной порцией свежего воздуха. Нет, то были таинственные, неземные звуки, посредством которых киты общаются друг с другом во время прогулок по ведомым только им путям в бездонных океанских глубинах.

Дайна приблизила лицо к иллюминатору навстречу легкому ночному ветерку. Она жадно впитывала эти звуки, чувствуя, что ее глаза наполняются слезами при воспоминании о ясных, жарких днях последнего лета, проведенного вместе с отцом, незадолго до того, как он умер.

Она закрыла глаза, но слезы продолжали катиться по щекам и, точно так же как и голоса китов, возвращали ее назад в те счастливые дни и ночи на мысе Кейп-Код, словно восстанавливая в ее памяти картинки из детского калейдоскопа — нечто большее, чем просто кучки ярких кусочков стекла, расцвеченных временем.

Она не замечала, что стискивает побелевшими кулаками с такой силой, что ногти впиваются в ладони, и только на следующий день, обнаружив линии полукруглых рубцов, удивленно спрашивала себя, откуда они могли взяться. Теперь же она вытирала глаза смуглыми запястьями, шмыгая носом и сдерживая готовые прорваться рыдания.

Занятый шипящим на сковороде беконом и отделением яиц от скорлупы Рубенс, стоявший у противоположной стены маленькой каюты, ничего не видел и не слышал. Когда же он повернулся и направился к Дайне, с гордым видом неся в руках две тарелки с дымящейся едой, она уже снова стала женщиной, с которой он всего лишь четверть часа назад занимался любовью.


Глава 2


Джеймс Дуэлл громко окликнул ее по имени за мгновение до того, как упал, сраженный пулей.

— Хэтер!

Мирное утро на вилле в южной Франции, куда их пригласили погостить на неделю, внезапно нарушилось грохотом взрывов и сухим треском автоматных очередей.

Некоторые из собравшихся гостей не имели ни малейшего представления о том, что означают эти звуки, и только переглядывались в немом изумлении. Однако другим (в их число входили Джеймс и Хэтер), например, Баярду Томасу, государственному секретарю Соединенных Штатов доводилось слышать их прежде, и потому они, не раздумывая, кинулись искать укрытия.

Яркий свет за окном резал глаза. Не выдержав мощной и стремительной прямой атаки, агенты спецслужб США и Израиля бежали, оставляя свои укрытия в различных точках прилегающего к вилле парка.

Все вокруг застилала пелена дыма. Покареженные высокие железные ворота лежали на земле, сорванные с петель и отброшенные в сторону от входа выстрелом из гранатомета. В образовавшийся пролом ринулись около двух десятков человек, одетых в одинаковые желтовато-коричневые комбинезоны, вооруженные в основном легкими автоматами МП-40. Их лица, вымазанные ламповой сажей, походили на черные фантастические маски. Ими руководил высокий, широкоплечий человек, на лице которого красовалась густая окладистая борода. Светлокарие глаза его оставались холодными и невозмутимыми, когда он отдавал приказы, сопровождая их энергичными жестами. Нападавшие открыли огонь по вилле и ее защитникам прямо на бегу, при этом, по-видимому, совершенно не заботясь о собственной безопасности.

— Смотрите, чтобы у них не ушел ни один! — проревел бородатый вожак нападавших, перекрывая голосом грохот стрельбы.

Агенты спецслужб, изрешеченные градом пуль, падали один за другим, корчась в предсмертных судорогах. Один из них пятился назад, прикрываясь как щитом трупом товарища, пока не рухнул, попав под яростный перекрестный огонь. Другой отстреливался, подобрав автомат раненого террориста, но был убит метким выстрелом в голову и отброшен в сторону. Третий, спасаясь от очередей, бежал по зигзагообразной траектории, вытаскивая на ходу из-под нелепо развевающегося пиджака рацию. Пуля настигла его в тот самый миг, когда он начал что-то торопливо говорить в нее.

Оставшиеся в живых отчаянно отбивались, и то тут, то там подстреленный террорист падал на землю, мокрую от крови. Однако волна наступавших неотвратимо надвигалась, убивая всех, оказавшихся на ее пути.

Джеймс Дуэлл сумел украдкой выглянуть из окна. «Come!» — проговорил он и тут же отпрянул назад, когда несколько шальных пуль просвистели у него над головой. Находившиеся в комнате люди с криком упали на пол и стали расползаться по углам, когда автоматная очередь прочертила линию на обшитой деревом противоположной от окна стене. Джеймс обернулся к Хэтер.

— Кто они? — спросила она.

— Люди ООП,[4 - ООП — Организация Освобождения Палестины.] вне всяких сомнений. Ты знаешь, что им нужно. Где Рейчел?

— Она была на кухне, когда я был там в последний раз.

— Скорей! — он прыгнул вперед, выбираясь из-за плюшевой софы, служившей им укрытием от выстрелов. Сюзан Морган, маленькая изящная брюнетка, примерно того же возраста, что и Хэтер, едва успела отскочить с его пути, когда он, не разбирая дороги, кинулся через гостиную к открытой двери на кухню.

— Джеймс, подожди!.. — крикнула Хэтер. Тяжелая входная дверь, обитая железом, распахнулась и вместе с густыми клубами едкого дыма, заставившего Сюзан и Хэтер закашляться, внутрь дома ворвались десять человек. Рассыпавшись, они бросились по направлению к гостиной. Следом ввалились еще двое, один из которых поддерживал раненого товарища.

— Всем оставаться на своих местах и не двигаться! На пороге появился бородатый, в одной руке сжимавший МП-40. Справа, чуть сзади от него, стоял невысокий человек с угрюмым выражением лица и крысиными глазками, вооруженный более громоздким АКМом, а слева — прекрасно сложенная женщина, чьи блестящие черные волосы, высокие скулы и особенное выражение глаз выдавали в ней азиатку. Она была одета в точности так же, как и ее соратники, а автомат болтался у нее на бедре.

В тот миг, когда дверь отворилась, Джеймс Дуэлл оглянулся посмотреть в чем дело и замер на месте, захваченный врасплох на полпути между софой, за которой по-прежнему пряталась Хэтер, и кухней.

— Фесси, — промолвил бородатый командир нападавших, оглядывая комнату, поочередно останавливая взгляд на застывших, испуганных лицах Баярда Томаса, его помощника Кена Рудда, Сюзан, Хэтер, промышленника Фредди Бока — хозяина виллы, Маккинона и Дэвидсона — двух членов британского парламента, посла Франции в Соединенных Штатах Рене Луче и его юного атташе Мишеля Эмулера, — поищи девчонку.

Человек с крысиными глазками пустился в обход комнаты. Он прошел мимо смертельно бледной горничной и дворецкого так, словно тех вовсе не существовало, и очутился всего в ярде от Джеймса, когда из кухни донесся шум.

Через мгновение в комнату вошла Рейчел. Это была черноволосая девочка лет тринадцати, чье необычайно прекрасное лицо, на котором выделялись огромные ясные голубые глаза, выглядело нахмуренным и озабоченным. Едва переступив через порог, она тут же поняла, что происходит.

При виде девочки в человека с крысиными глазками точно вселился дьявол. Его мускулы напряглись и, вскинув автомат, он направил его в сторону Рейчел. Его палец, лежавший на спусковом крючке, побелел от напряжения, а на лбу голубоватые прожилки. Джеймс, стоявший к нему в полоборота, увидел выражение открытой лютой ненависти на его побагровевшей физиономии.

В ту же секунду Джеймс, рванувшись вперед, очутился между девочкой и черным дулом АКМа. Сверкнуло пламя и раздался оглушительный грохот выстрелов.

Хэтер, ошеломленно застывшая возле софы, услышала, как Джеймс выкрикнул ее имя громким ясным голосом, прежде чем пронзенный пулей, был отброшен назад и рухнул на Рейчел. Успев поймать его тело, девочка пошатнулась и едва не упала под слишком тяжелым для нее грузом. Выскользнув из ее рук, он растянулся на полу в луже собственной крови.

Карие глаза предводителя террористов пристально уставились на Рейчел.

— Итак, — неторопливо произнес он, — дочь премьер-министра Израиля в наших руках.

Звук его голоса внезапно нарушил оцепенение, приковавшее Хэтер к месту, и она кинулась к Джеймсу. Высокая женщина шагнула было вперед, собираясь остановить ее, но бородатый, оттолкнув свою соратницу в сторону, молниеносным движением схватил Хэтер за запястье, когда она пробегала мимо него и силой развернул ее лицом к лицу с ним.

Некоторое время он изучающе смотрел ей в глаза.

— Расстегните мой левый нагрудный карман, — приказал он.

— Пусти меня! — кричала Хэтер. — Это мой муж!

— Внутри кармана лежит сигара. Засунь ее мне в рот.

Она изумленно уставилась на него.

— Ты в своем уме! Мой муж ранен!

— Он может и умереть, — ответил бородатый, — если мне не удастся прикурить поскорей.

— Ты — негодяй!

— Делай, как я сказал, — он сжал ее кисть с такой силой, что Хэтер поморщилась от боли. — Это станет для тебя первым уроком. За ним последуют и другие.

Хэтер беспомощно огляделась по сторонам. Ее взгляд упал на Джеймса, и она закусила губу. Однако, в конце концов, она повиновалась и запустила руку в нагрудный карман бородатого. Вытащив оттуда длинную тонкую сигару черного цвета, она вставила ее между его губ.

— Теперь зажги ее, — сказал он, не сводя с нее глаз. Она попыталась вырваться, и он заметил. — Твой муж ждет тебя, доживая, возможно, последние мгновения своей жизни.

Рука Хэтер вновь очутилась в его кармане. Откинув крышку хромированной зажигалки, она поднесла пламя к самому кончику сигары, и та задымила к его явному удовольствию. Он улыбнулся Хэтер, и навстречу ее слезам блеснули три золотые коронки на его передних зубах.

— Вот так, — сказал он, — гораздо лучше. — Он затянулся и выпустил изо рта облако дыма, пока Хэтер клала зажигалку назад ему в карман.

— Пусти меня, — повторила Хэтер. — Ты сказал, что сделаешь это...

Вместо ответа он окинул взглядом гостиную, впиваясь глазами по очереди в смятенные испуганные лица. Достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что он испытывает необычайное удовлетворение от происходящего.

— Тебе придется подождать, пока я не скажу всего, что собираюсь сказать, — говоря это он даже не посмотрел на Хэтер, обращаясь ко всем присутствующим. — Господа, медленно произнес он, жуя кончик сигары, — и дамы. Все вы являетесь заложниками в руках Организации Освобождения Палестины и целиком находитесь в нашей власти. Всякое сопротивление бесполезно. Вся ваша охрана перебита. — При этих словах Сюзан Морган испуганно вскрикнула. — Мы являемся хозяевами виллы и вашими хозяевами также. Мистер Государственный Секретарь, мистер Посол, позвольте сказать, что вы представляете собой гораздо большую ценность в глазах внешнего мира, чем в наших.

Его голос вдруг окреп и обрел такую яркость и силу, что стало попросту невозможно игнорировать его слова или не принимать их всерьез.

— Мы все втянуты в войну. Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли — все втянуты в войну за свободу и справедливость. Сионистские захватчики лишили жителей Палестины их неотъемлемого права — права иметь свою Родину.

— Мы здесь для того, чтобы вернуть себе земли, которые по закону принадлежат нам. ООП должна быть признана Израилем и Соединенными Штатами в качестве организации, представляющей народ Палестины. Мы выражаем волю палестинцев. Наша земля должна быть возвращена нам. Тринадцать наших братьев, подвергаемых пыткам сионистами, должны быть освобождены из тюрьмы в Иерусалиме. Если всего этого не произойдет, вы умрете. Однако, — он поднял вверх указательный палец, — если вы станете сотрудничать с нами, все будет в порядке, и никто не пострадает.

Он снова обвел взглядом комнату.

— Меня зовут Эль-Калаам. Полагаю, что по истечении некоторого времени, это имя будет говорить вам больше, нежели сейчас. И, если вам повезет — если ваши правительства окажутся достаточно мудрыми, — вы благословите его за то, что оно не стало именем вашего палача.

Сказав это, он выпустил кисть Хэтер, и та со всех ног кинулась к Джеймсу, лежавшему в полуобморочном состоянии у ног Рейчел.

* * *


— Дура! Тебе следовало позвонить мне в студию.

— Ну... Я ведь знаю, какой ты бываешь, когда ты вместе с Крисом.

В темно-голубых глазах Мэгги Макдонелл застыло укоризненное выражение. Они как нельзя лучше подходили ее хрупкому, точно сделанному из фарфора, лицу, усыпанному мелкими точками веснушек. Она обладала красивой, абсолютно безупречной фигурой модели и к тому же носила свои платья с необычайным изяществом.

Дайна в изнеможении плюхнулась на бледно-зеленое гаитянское покрывало, лежавшее на софе, и потянулась за стаканом, в который Мэгги поспешила налить водки с тоником. Поднеся его к губам, она сделала такой здоровенный глоток, словно пила обычную воду.

— Это серьезно, — произнесла Мэгги. — Я говорю о том, что ты выгнала Марка... Тебе надо было позвонить мне.

— Пожалуй, даже к лучшему, что я выбралась вечером в город одна. Я закончила его на вечеринке у Берил Мартин.

— Бьюсь об заклад, что тебе пришлось там умирать с тоски.

— Ты просто завидуешь мне, потому что тебя не пригласили, — бросила Дайна шутливо.

— Все дело в том, — ответила Мэгги, отворачиваясь, чтобы наполнить свой стакан, — что я, в отличие от тебя, не звезда.

Дайна умолкла. Вначале она собиралась рассказать подруге про ночь, проведенную с Рубенсом, но теперь ее стали одолевать сомнения. Ей пришли на ум слова, брошенные им ненароком: «Настало время девушкам превращаться в женщин». Она вдруг вспомнила свою первую встречу с Мэгги во время просмотра кандидатов на эпизодические роли в картине «Возвращение домой». Буквально, только что прибывшая в Лос-Анджелес, Дайна испытывала острую потребность в новых близких и надежных друзьях, вроде тех, которых она имела в Нью-Йорке. Она заранее решила, что в их число не может попасть кто-либо, не являющийся здесь, в Голливуде, приезжим новичком, таким же как и она сама.

— Я из Сент-Мэри, штат Айова, и не особенно в курсе того, что здесь происходит, — таким образом Мэгги представилась ей. Они мгновенно поладили: Мэгги интересовало все, что касается Нью-Йорка — города, в котором ей ужасно хотелось побывать, но все как-то не удавалось. Обе девушки находили в этой дружбе спасительное утешение во время неудач и застоя, когда каждый день тянулся нескончаемо долго, а ночь — еще дольше. Им было за что благодарить друг друга, но, как ни странно, они этого не делали.

Дайна вспомнила и то туманное утро, когда чувства Мэгги вдруг вырвались наружу во время разговора за завтраком в «Макдональдсе». Мэгги была помешана на роке. Она выросла в Сент-Мэри, целыми днями напролет слушая свой транзисторный приемник, мечтая о громовых раскатах музыки в динамиках и многотысячном хоре сумасшедшей, орущей во все горло аудитории, причастность к которой она чувствовала, одновременно с ощущением отрезанности от всех и вся.

— Вчера вечером я видела на сцене Криса Керра, — произнесла Мэгги таким тоном, словно читала магическое заклинание. Затем она по-детски непосредственно рассмеялась, и Дайна невольно последовала ее примеру, недоумевая по поводу причины столь бурного веселья подруги. — Его группа «Хартбитс» давала концерт в Сент-Монике. Боже, я чуть не оглохла от рева, поднявшегося в зале при его появлении... настоящий ураган. И в этот момент я подумала:

«Вот он, творец музыки, грохочущей у меня в голове, подобной целому миру, созданному мной, без которого бы я сошла с ума от одиночества и тоски в Сент-Мэри, живя среди надрывающихся на работе до отвращения добропорядочных родных. Вот человек, заставивший мое сердце биться так, что оно готово разорваться». Да, черт возьми, потрясение было даже чересчур сильным!

Мэгги раскраснелась от возбуждения; ее глаза горели. Она несколько раз моргнула, точно образы вчерашнего вечера по-прежнему преследовали ее.

— Первые же аккорды произвели на меня ошеломляющее впечатление. Тогда я сказала себе: «Рок — это секс, как раз то, отчего родители изо всех сил пытаются „уберечь“ нас». Но музыка дает выход злости, накопившейся в, нас, когда мы были подростками и просто не замечали ее. Это своего рода освобождение..., — ее глаза блестели, словно она собиралась заплакать.

— Я рада, что ты наконец увидела его, — ответила Дайна.

— О, но этим дело не кончилось, — Мэгги прикоснулась своими длинными тонкими пальцами, заканчивающимися твердыми ненакрашенными ногтями к покоившейся на скатерти ладони Дайны. Яичница, которую они заказали, уже успела совсем остыть на тарелках. — После концерта состоялась вечеринка: ее устроила компания звукозаписи. Ну а ты ведь знаешь, что нам легко попасть на подобное мероприятие: для них присутствие актеров — нечто вроде подтверждения успеха и рекламы. Они таращились на нас так, точно мы прилетели с другой планеты или были привидениями. Очевидно, они даже не поняли, что некоторые из нас могут быть абсолютно невыносимыми людьми.

Мэгги отвела руку назад. Немного выговорившись, она успокоилась и, расслабившись, откинулась на спинку стула из оранжевого пластика.

— Впрочем, концерт сам по себе был абсолютно потрясающим. Меня просто унесло куда-то. Да что там, взгляни на меня! Девушка из маленького городка, выросшая в семье шахтеров, вечно слишком усталых, чтобы увлекаться чем-либо, и рано умирающих от легочных заболеваний..., — последние слова она произнесла совершенно бесстрастным гоном, без всяких признаков горечи и злобы. Это было типично для нее. Однако Дайна знала, что скрытое от навязчивых взоров сердце ее подруги погребено под толстым слоем серой пыли, который не исчезнет до конца даже при самом счастливом для Мэгги стечении обстоятельств. Ее отец, а затем и старший брат умерли от болезней, которые заработали в забоях, надрываясь на благо компании.

— ...попадает на подобный концерт. Это словно путешествие в страну Оз наяву. А самое любопытное, что временами мне вдруг начинало казаться, будто на самом деле все наоборот: этот вечер и выступление группы — настоящая жизнь, а долгие годы в Сент-Мэри — всего лишь сон, приснившийся мне во время болезни.

— Я прекрасно помню пластинки, купленные мной во время поездки к тете Сильвии. Мне пришлось приносить их домой, как контрабанду: «Я хочу держать тебя за руку», «Дорога 6б», «Хиппи, Хиппи, Щейк»[5 - «Я хочу держать тебя за руку», «Дорога 6б», «Хиппи, Хиппи, Шейк» — популярные песни 50-х и конца 60-х годов.]. Ты не имеешь ни малейшего представления обо всем этом.

Я могу представить, — сказала Дайна.

— Нет, не можешь. Ты родилась и выросла в Нью-Йорке. Что, кроме него и Лос-Анджелеса, ты знаешь об Америке? О, да, возможно, ты видела Чикаго и, даже, побывала разок в Атланте. Но вся остальная территория страны существует для тебя только в книгах и фильмах и на картах.

— Но, Мэгги, — начала Дайна. — Я была в...

— Не имеет значения. Это не то же самое, что жить там. Понимаешь? — В ее голосе послышалась внутренняя боль. — Я жила, точно запертая в черном гробу, в унылом, медленном, неменяющемся мире. Ты даже близко не можешь себе представить, что музыка значила для меня.

— И вот здесь, — продолжала она. — Ты знаешь, проснувшись утром, я минут по десять убеждаю себя в том, что это не сон. Что, открыв глаза, я не увижу школьные вымпелы, сиротливо висящие на стене у меня над головой или мой свитер «чир-лидера»[6 - Чир-лидер (Cheer leader) — лицо, подающее сигнал к началу овации во время студенческих или школьных соревновании.], наброшенный на спинку расшатавшегося деревянного стула, отданного мне дедом. — Она сцепила пальцы, выгибая их вверх и вниз. — Если б я не покинула Сент-Мэри тогда, то не решилась бы на это вообще никогда. Поэтому я убежала оттуда без оглядки и очутилась здесь.

— Мы все бегаем, — дружелюбно заметила Дайна. — Все, кто занимаются тем же, что и мы. Мы гоняемся за золотой лентой, накинутой через плечо — символом успеха. Только вся беда в том, что пока мы с тобой, кажется, бежим на месте.

Мэгги улыбнулась.

— По крайней мере, это помогает нам сохранять форму.

Теперь пришел черед Дайне рассмеяться. — Ты не дорассказала. Чего же случилось на вечере?

Мэгги вновь усмехнулась.

— Мы встретились: Крис и я, — она подняла вверх худую руку, подражая движениям балерины. — И я победила.

— Ты шутишь!

Мэгги покачала головой.

— Вначале я держалась чертовски надменно. Я слышала, какими непрочными бывают отношения, которые завязываются на подобных вечеринках, поэтому...

— Восхитительно, — прошептала Дайна.

— Да! — Мэгги заговорила тоном представительницы английского высшего света. — Однако пустая болтовня, в конце концов, надоедает, — она хихикнула. — И мы ушли.

Это было начало и через неделю она вместе с Крисом переехала в дом в Малибу, где пронзительные крики чаек вплетаются в сонное шуршание прибрежных волн, женщины с отвисшими грудями бегают по пляжу в поисках встречи с какой-нибудь знаменитостью, а глубокой ночью слышны тихие низкие голоса китов.

— Черт возьми, но этот козел заслужил, чтобы ему дали пинка под зад, — сказала Мэгги, отпивая из своего стакана. — Хорошо, что ты избавилась от него, Дайна. Полагаю, что могу объяснить теперь, почему он мне никогда не нравился.

— Не нравился?

— Я относилась к нему с подозрением. Его политические взгляды... Не знаю. Этот альтруизм, слишком чистый, для того чтобы быть настоящим. У него хорошо подвешен язык... даже чересчур. Марк мог бы говорить о своем где и с кем угодно.

Дайна кивнула.

— Именно поэтому, надо полагать, он был способен даже стрелять в людей в Южной Азии.

— Как его фильм? Уже почти закончен?

— Думаю, что так. Перед возвращением сюда он как раз занимался накладыванием последних штрихов. Стрельба закончилась, и у него появилось время для..., — судорожным движением она схватилась за стакан.

— Погоди, — сказала Мэгги, — Дайна, я подолью еще. — Забрав пустой стакан из рук Дайны, она взялась за бутылку. — Извини, у меня такой беспорядок, но когда Крис работает в студии, все идет вверх тормашками.

— Как дела с новым альбомом? — спросила Дайна, принимая стакан.

Улыбка на лице Мэгги растаяла так же быстро, как появилась.

— Пока трудно сказать. Там по-прежнему полная неразбериха. Когда они собираются в студии, то постоянно возникает множество прений и тому подобных вещей. Напряжение очень велико, а некоторые из них... все так же безответственны, как и прежде. Естественно, это дело Криса «заводить» их и следить, чтобы работа продолжалась. — Она плюхнулась в глубокое кресло и, прижав стакан к щеке, на мгновение закрыла глаза.

В комнате было довольно темно, даже несмотря на свет нескольких ламп, стоявших в разных углах. Снаружи доносился тихий шелест волн, но в самом доме царила полная тишина. Мэгги, сидевшая абсолютно неподвижно и крепко зажмурившая глаза, казалась неживой. Дайна отвернулась, ее взгляд упал на персидский ковер, лежавший на полу, весь покрытый замысловатыми узорами синих, зеленых, коричневых и черных тонов. Стены комнаты были покрыты ровным слоем умбры,[7 - Умбра — краска темно-коричневого цвета.] однако их однообразие нарушалось подлинниками Кальдера, Лихтенштейна и, совершенно неподходящего к обстановке, Утрильо. У противоположной от Дайны стены располагалась чудовищная студийная стереосистема, включавшая в себя катушечную и кассетную деки, а также пару огромных колонок четыре фута высотой каждая.

Внезапно Мэгги открыла глаза и, наклонившись вперед, поставила стакан на кофейный столик из черного дерева. Не прикоснувшись к пачке папиросной бумаги и полиэтиленовому мешочку с травой, она принялась отскребывать влажным пальцем остатки белого порошка с маленького квадратного кусочка отшлифованного стекла. Собрав, все что было возможно на одном краю стеклышка, Мэгги потерла его вдоль розовых складочек на своих деснах. Этот жест показался Дайне удивительно неприличным.

— Тебе действительно стоит слегка отпустить вожжи и попробовать хоть немного, — сказала Мэгги. Однако она была слишком поглощена собой, чтобы обратить внимание на отрицательный жест подруги.

Мэгги провела ладонью по краю стола. Она приобрела эту типичную для жителей Лос-Анджелеса привычку прикасаться к предметам подушечками пальцев, чтобы не запачкать сверкающую поверхность длинных, тщательно ухоженных ногтей. Она вздохнула.

— Ты помнишь, как все было, когда мы только начинали? Мы обе так трусили и были... равными.

— Мэгги, нельзя думать...

— Теперь это не так, правда? — она бросила на Дайну проницательный взгляд. — Ты изменилась, черт возьми! Почему это должно было произойти?

— О, ради бога!

— Но реклама — не мое занятие! — завопила Мэгги. — Это одно сплошное унижение. Какое, черт возьми, она имеет отношение к искусству, к актерской работе! Я всего лишь манекен и только! — зажав большую серебряную зажигалку между ладоней, она то извлекала из нее маленький язычок пламени, то тушила его. — Мне до смерти надоело ждать, пока подвернется что-нибудь стоящее. Я схожу с ума!

— Ты ведь разговаривала с Виктором, — спокойно произнесла Дайна. — Что он говорит?

— Он говорит, что я должна набраться терпения, что он делает все от него зависящее, чтобы найти мне хоть какую-то работу. — Мэгги вскочила и принялась расхаживаться по комнате в поисках чего-то, словно чувствуя потребность избавиться от избытка энергии. — С меня довольно. Дайна. Я говорю совершенно серьезно. Мне нужен кто-то, кто действительно сделал бы что-нибудь для меня, — она вернулась на место, держа в руках маленький конверт из пергамина[8 - Пергамин — вид бумаги.], и вывалила белый порошок на квадратное стеклышко.

Дайна молча наблюдала, как ее подруга поглощает очередную порцию кокаина. Шмыгавшая носом Мэгги повернулась к ней.

— По-твоему как мне следует поступить? Может быть, уволить Виктора?

— Виктор — хороший агент, — возразила Дайна. — Это не выход. Точно так же, как и та дрянь, которой ты забиваешь нос.

— Зато я чувствую себя так, словно покорила весь мир, — прошептала Мэгги. — Ты ведь знаешь. Поэтому, пожалуйста, не набрасывайся на меня за это в очередной раз. У меня просто нет другого выбора.

— Есть, — настаивала Дайна, — но ты не хочешь искать свой шанс. Ты изменилась, Мэгги. Прежде ты верила в свои силы, считала себя лучшей. Ты помнишь наши споры длиной в целую ночь о том, кто из нас лучшая — ты или я?

— Детские забавы, — ответила Мэгги. — На поверку мир оказался совсем другим, чем мы полагали, а? — Она пристально смотрела на Дайну из-под полуспущенных ресниц, и в ее взгляде читалась боль и обида. — Ты получила все, а я застряла посередине пути, ведущего в никуда. — Она наклонилась и отсыпала еще немного кокаина из конверта. — Так что не говори больше ни слова о наркотиках, ясно? Когда я под кайфом, то мне удается забыть, что я не больше чем разряженная группи[9 - Группи — девушка, принадлежащая к числу особенно фанатичных поклонниц исполнителя или рок-группы, ездящая вместе с музыкантами на гастроли и т. д.], прицепившаяся к Крису...

— Зачем ты так говоришь, Мэгги. Крис любит тебя...

— Не болтай о том, чего не знаешь! — отрезала Мэгги. — Ты не знаешь ровным счетом ничего о моих отношениях с Крисом, понятно? — Трясясь от гнева, она просыпала кокаин на подол платья. — О, черт! Ты видишь, что я натворила из-за тебя? — Она начала плакать, пытаясь собрать порошок обратно в конверт. Однако большая его часть упала на ковер. — Проклятье! — Судорожным движением Мэгги отшвырнула конверт в противоположный конец комнаты.

— Будь умницей, воздержись от этой дряни, — мягко обратилась к ней Дайна. — Хоты бы на несколько дней.

— Я делаю это, потому что так хочется Крису, — ответила Мэгги слабым голосом. Она вытерла глаза тыльной стороной ладони, усыпанной веснушками.

— Но ведь это не основание делать что-либо.

— Я не хочу потерять его. Дайна. Я умру, если он бросит меня. В любом случае, это мне понравится.

— Мэгги, ты не...

— Боже, какое я дерьмо. Ты — последняя, на ком мне следовало срывать свою злость.

Дайна притронулась к мягкому ворсу на рукаве платья подруги.

— Как насчет кофе?

Мэгги утерла остатки слез, улыбнулась и кивнула.

— Я мигом.

Через пару мгновений ее голос уже доносился из кухни.

— Я забыла сказать. Пользуйся ванной в нашей спальне. Та, которая в холле, сейчас ремонтируется.

Спальня, располагавшаяся в передней части дома, представляла собой довольно просторное помещение, полное света и воздуха. Из двух высоких окон открывался вид на океан. На покрашенных темно-синей светящейся краской стенах были развешены, заключенные в рамки из серебристого металла, афишы, рекламирующие конверты в «Филмор Ист» и «Филмор Вест» — двух самых известных рок-аренах в шестидесятых, ныне не существующих. Названия группы и фамилии музыкантов были написаны различными цветами: «Хартбитс» вместе с Би Би Кингом и Чаком Бер-ри — голубым и серебристым; «Крим» — бледно-желтым и темно-коричневым; Джимми Хендрикс — темно-красным и песочным; Джефферсон Эйрплейн — зеленым и светло-коричневым, при помощи красок и психоделического шрифта художник Рик Гриффин представлял каждого ведущего исполнителя или группу в почти средневековой манере, точно смелых и доблестных рыцарей с их разноцветными вымпелами и стягами, готовящихся к выходу на поединок. И так же как рыцари, подумала Дайна, они все исчезли так или иначе: группы распались, музыканты умерли или преобразились до неузнаваемости. Все, за исключением «Хартбитс», бывших на вершине уже семнадцать лет и по-прежнему не желавших сдаваться.

Она обошла сбоку огромную кровать, прикрытую стеганным полосатым одеялом, откинутом назад так, чтобы была видна его нижняя сторона, обшитая тканью кремового цвета, похожая на живот гигантской спящей ящерицы. На нем стоял переносной кассетный магнитофон с открытой крышкой, но кассеты в нем не было. Рядом валялись несколько книг: «Getting into the Death» Тома Диша в изжеванном переплете, «Берлинские рассказы» Кристофера Ишервуда, толстенная «Ветер в ивах» Кеннета Грэхэма с иллюстрациями Артура Раккэма и «Аутсайдер» Колина Уилсона в мягкой обложке с загнутыми уголками страниц.

У противоположной стены на столе лежала груда еженедельних музыкальных изданий: «Биллборд», «Рекорд Уорлд» и «Кэш Бокс» вперемешку с «Вэраети» и английскими газетами: «Ною Мьюзикал Экспресс», «Мелоди Мейкер» и «Мьюзик Уик», а также номером «Роллинг Стоун» двухнедельной давности с фотографией «Блонди» на обложке. Возле стола находилась дверь, ведущая в ванную.

Слева от двери висела фотография группы Криса, заключенная в позолоченную рамку, размером 8х10, сделанная специально для прессы. Яркие пестрые одеяния на музыкантах позволяли безошибочно предположить, что она была снята еще в шестидесятых.

Дайна, точно завороженная, уставилась на снимок. Она впервые услышала записи «Хартбитс» в начале семидесятых и никогда прежде не видела их столь молодыми. К своему удивлению она насчитала на фотографии пятерых человек. Четверо из них были ей хорошо знакомы. Высокий и красивый Крис — певец и гитарист; Темноволосый и черноглазый басист Ян, тощий и длинный словно жердь; низенький и толстый барабанщик Ролли, похожий на плюшевого мишку, с добродушного лица которого не сходила милая улыбка; Найджел — клавишник, писавший тексты на музыку Криса, жмурящийся, глядя в объектив камеры, что стало со временем фирменным знаком группы. В былые годы он больше всех участников «Хартбитс» уделял внимание имиджу. Пятого, запечатленного на снимке посередине, Дайна не знала. Его длинные волосы были сильно зачесаны назад, оставляя совершенно открытым вытянутое, осунувшееся лицо. В целом, его внешность показалась Дайне грубоватой, возможно из-за тонких губ и по-видимому когда-то сломанного слишком длинного носа.

Однако больше всего ее поразили его глаза. Они выглядели необычайно выразительными и резко контрастировали с остальными чертами. Благодаря им от его облика веяло тревожной загадочностью. Его взгляд выражал холодное высокомерие и заносчивость, которые почему-то казались Дайне не более чем маской, скрывающей хрупкую ранимую душу. Какое-то неуловимое чувство плавало в глубине этих глаз. У Дайны вдруг появилось необъяснимое, почти непреодолимое желание помочь этому человеку.

Она покачала головой, смеясь над собой. «У меня разыгралось воображение, — подумала она. — Разве, возможно, чтобы простое двумерное изображение запечатлело в себе все это».

Отправившись на кухню, она, едва переступив порог, ощутила чудесный аромат и увидела, что кофе уже поднимается.

— У меня нет растворимого, — весело сказала Мэгги. Очевидно, ее плохое настроение улетучилось. — Крис настаивает на том, чтобы мы пили только свежемолотый, и я должна сказать, что не возражаю, поскольку сама уже начала ощущать разницу. — Она выключила плиту и разлила кофе. — Держи.

Дайна взяла свою чашку и, взглянув на подругу, поинтересовалась:

— Мэгги, я видела старое фото группы в спальне. Кто этот пятый парень?

— Ион. — Мэгги отхлебнула кофе и, скорчив физиономию, добавила кофе. — Боже. Я пытаюсь пить черный кофе, как Крис, но не могу ничего с собой поделать.

— Что ты знаешь про Иона, — не отставала от нее Дайна. — Что с ним случилось?

Мэгги слизнула капельку молока с кончика пальца.

— Да вообще-то рассказывать особо и не о чем. Прежде он входил в состав группы, а потом — умер. Как раз когда они достигли вершины. — Она повернулась к кухонному столу и, подсыпав себе в чашку сахар, попробовала, что получилось. — У-м-м, так гораздо лучше. Кто-то, может быть Ролли как-то раз заметил, что он был слегка неуравновешен. Не выдержал давления, став знаменитым, я полагаю.

— Ты когда-нибудь говорила о нем с Крисом?

— О, нет. Он никогда не говорит о Ионе. Надо думать, это вызывает у него слишком много тяжелых воспоминаний. Он и Найджел выросли вместе с Ионом на севере Англии и приехали в Лондон все вместе искать счастья, — Мэгги наморщила нос. — Ты ведь знаешь, какая у них работа. Слишком много случайностей.

В беседу неожиданно вмешался рев двигателя под окнами. Обе девушки подняли головы.

— Папа вернулся домой, — улыбаясь, сказала Мэгги. Оставив кофе на столе, она вышла в гостиную. Ее примеру последовала и Дайна. — У него теперь новая игрушка — мотоцикл, — пояснила Мэгги, берясь за ручку входной двери. — Здоровенный «Харлей», сделанный по его специальному заказу. Весь корпус прозрачный, так что видно, как работает мотор. Он грозится прокатить меня на нем, но меня охватывает ужас при одной лишь мысли. Я не залезу на эту чертову машину, даже когда ее двигатель отключен.

Хриплый рев затих, и они вновь услышали стрекотание сверчков и шум начавшегося прилива — единственные звуки, нарушавшие тишину, разлитую в вечернем воздухе.

Мэгги распахнула дверь.

— Привет, — Крис схватил девушку в свои объятия и звонко поцеловал. Она казалась совсем крошечной рядом с его почти двухметровой фигурой. Кожа его была бронзовой от калифорнийского солнца. Именно из-за этого, так он утверждал, он решил обосноваться в Лос-Анджелесе, вместо того чтобы вернуться в Лондон. Разумеется, свою роль сыграли и слишком высокие английские налоги, делавшие для музыкантов жизнь за рубежом куда более выгодной в финансовом отношении. Ян, например, имел дом на Майорке, а Найджел — виллу на юге Франции.

Отпустив Мэгги, Крис вошел в дом. При виде Дайны на его лице просияла широкая улыбка.

— Привет, как дела, Дайна? — Они поцеловались. Внешность Криса по-прежнему оставалась весьма привлекательной: темные коричневые волосы спадали ему на плечи густыми волнами, а темно-зеленые глаза временами казались почти черными.

— Ты сегодня рано, — заметила Мэгги, подводя Криса за руку к софе, на которой он тут же растянулся.

— Скажи спасибо Найджелу. У нас вышла очередная ссора, и я чуть было не пробил его головой пол, что, несомненно, пошло бы этому придурку на пользу. Скотина!

— А я думала, что все уже улажено, — сказала Мэгги, сворачивая косяк. Она зажгла его и, затянувшись, передала Крису.

Тот сделал большую затяжку, издавая при этом шипящий звук, вроде того, что получается при открытии клапана в паровой машине. Он держал дым в легких довольно долго.

— Ты ведь знаешь, какие это тупицы. У них в одно ухо входит, а из другого выходит, поскольку в голове нет абсолютно ничего. — Он сделал еще одну затяжку, и его настроение вдруг резко переменилось. Усевшись на софе, он стряхнул пепел в тяжелую бронзовую пепельницу. — Однако я рад, что ты здесь, Дайна. — Запустив руку в карман ковбойской рубахи, он извлек оттуда белую пластмассовую кассету. — Догадайтесь, что это такое?

— Записанные вами дорожки? — возбужденно спросила Мэгги.

— Даже лучше, — он улыбнулся. — Две мои уже смикшированные песни для нового альбома. Впервые я написал что-то в одиночку без Найджела.

Мэгги обернулась к Дайне.

— Послушайте-ка эти вещи. Они совершенно непохожи на то, что группа делала раньше. Это целое новое направление.

— Да, — подтвердил Крис, поднимаясь на ноги и направляясь к стереосистеме. — Столь необходимый глоток свежего воздуха. — Он присел на корточки перед декой и принялся щелкать клавишами. Через мгновения вспыхнули индикаторы: рубиновые и изумрудные огоньки, мерцавшие, точно далекие звезды. Крис вставил кассету в магнитофон.

— Готовы?

Они обе сказали, что да.

Усевшись на пол он объяснил.

— Первая песня называется «Гонка», вторая — просто инструментальная вещь, без слов. — С этими словами он нажал кнопку, и комната наполнилась звуками музыки. Мощные гитарные аккорды вплетались в жесткую пульсацию баса, отталкиваясь от прыгающего ритма ударных. Потом в динамиках зазвучал богатый, легко отличимый голос Криса.

Вспомним дни

На заднем сидении «Форда»

Пылающие огни

Разве мы знали, каким будет счет?

И что однажды мы вырастем,

И наступит день последнего экзамена -

То время беспечного веселья

Кажется таким далеким теперь.

Мелодия перешла в короткий проигрыш — прелюдию второго куплета.

Я отказался от стихов

Которыми мы жили

Лимузинов и вечеринок,

И девушек, отдающих

Все, что у них есть,

Не выходя из машин -

О, те яркие ночи восторгов и кокаина

Кажутся такими далекими теперь

Начиная с этого момента партия гитары начала дублироваться на второй дорожке, и плотность ее звучания резко увеличилась. После второго куплета следовал вызывающий бурный прилив адреналина в крови припев. Потом все повторилось еще раз, а в финале песни вновь преобладал суховатый гитарный риф.

На несколько секунд в комнате наступила почти гробовая тишина, после чего началась инструментальная вещь. По музыке она представляла собой полную противоположность «Гонке»: медленная, призрачная мелодия, построенная на минорных аккордах, которая, закручиваясь по спирали, уходила куда-то ввысь, томная и непринужденная, напоминая Дайне «Адажио для струнного квартета» Самуэля Барбера.

К концу песни музыка постепенно затихала, но продолжала звучать еще так долго, что Дайна поняла, что уже все, только когда магнитофон, домотав ленту, выключился с легким щелчком.

Крис повернулся точно на шарнирах к подругам.

— Ну как?

— Потрясающе, — сказала Дайна. — Просто не знаю, что и сказать.

— Тебе понравилось?

— Я в восторге.

— Эти вещи великолепны, — произнесла Мэгги. — Найджел, наверно, обделается от зависти.

— Он еще их не слышал, — сказал Крис. — Как и остальные. Ян и Ролли слышали только «болванку» во время записи. Найджел ничего не знает и ничего не узнает, пока все не будет смикшировано окончательно. — Он вскочил на ноги. — Я собираюсь слегка проветриться.

— Крис, ты ведь только что вернулся, — грустно заметила Мэгги.

— Дайна, — спросил он, — не хочешь присоединиться?

— Извини. — Дайна тоже поднялась. — Завтра надо уже в пять часов быть у гримера. — Она пожелала им спокойной ночи, так остро ощущая на себе взгляд Мэгги, полный зависти и гнева, что даже поежилась, словно прикоснувшись в чему-то холодному.

Длинный темно-синий «Мерседес» стоял поперек подъездного пути к ее дому, напоминая своим видом массивную крепость. Когда Дайна подъехала ближе, ей показалось, что его тень поглотила маленький домик.

Остановившись неподалеку от лимузина, она выключила мотор и выбралась из автомобиля. Снаружи ночной ветерок принялся ласкать ее щеки и трепать длинные медвяные локоны.

Резкий скрежет ее каблуков по гравию заглушил хрипловатое стрекотание сверчков. При приближении девушки задняя дверца «Мерседеса» бесшумно открылась ей навстречу. Внутри него горел свет яркий и по-домашнему теплый, какой бывает только от настольных ламп с красивым абажуром.

Наклонив голову, она залезла в машину. Первое, что ей бросилось в глаза, это светящийся экран маленького цветного телевизора, на котором ведущий «Ночного шоу» Джонни Карлсон, постукивая по крышке стола своим знаменитым карандашом, заканчивавшимся резинками на обоих концах, что-то беззвучно декламировал, обращаясь к Стоккарду Чейнингу.

— Я почувствовал, что соскучился по тебе, когда понял, что ты не приедешь домой, — сказал Рубенс.

— Теперь я дома.

— Я имел в виду мой дом.

Дайна отвернулась от него и уставилась в темноту, начинавшуюся сразу за окном машины. За гущей деревьев не было видно ни крутого склона холма, ни гигантской дуги, состоящей из отдельных огоньков у его подножия. Мягкое сидение «Мерседеса» вдруг показалось девушке жестче церковной скамьи.

— Это никогда не должно было случиться.

— Что не должно было случиться?

— Я говорю о прошлой ночи, — ответила она, по-прежнему глядя в сторону. — Я была злая, расстроенная... после одного происшествия. Ты подвернулся мне под руку.

— Я всегда был у тебя под рукой. Она ничего не ответила и лишь обхватила себя за плечи. Ей вдруг стало холодно.

— Ты ведь не хочешь сказать, что это было всего лишь маленькое приключение...

— Я вообще не хочу разговаривать с тобой. — ...потому что я знаю, что это на тебя не похоже. — Повернув голову, Дайна увидела, как луч света от лампы выхватывает из темноты заостренную скулу и губы Рубенса. — Ты не отдаешься с легкостью, не задумываясь кому попало. Даже если ты сейчас будешь утверждать обратное, то я в это не поверю, — наклонившись вперед, он щелкнул выключателем, и лица Джонни и Стоккарда исчезли с экрана.

— И я также знаю, — продолжал он, что мы не просто трахались прошлой ночью. Я говорю так, потому что за последние два года делал это столь часто и с таким количеством женщин, что и не сосчитаешь. Я знаю, что это такое, даже чересчур хорошо, поэтому я повторяю: мы не просто трахались прошлой ночью.

— Неужели? — спросила она. Ее голос окреп. — А что же мы по-твоему делали?

— Я сказал бы, что мы занимались любовью. Ты знаешь это, точно так же, как и я.

— Ну и что с того?

Рубенс осторожно прикоснулся пальцами к ее плечу.

— Я не хочу лишаться этого.

— Ты полагаешь, — холодно поинтересовалась она, холодно оттолкнув его ладонь, — что я могу купиться на подобную фразу? — Дайна почти открыто смеялась над ним, но ощущение тревоги нарастало в ее душе быстрей, чем она сама замечала это.

— Ладно. Я неправильно выразился. Пощади меня.

— Знаешь, ты необычайно мил, — свирепые огоньки вспыхнули в ее глазах. Сидя рядом с ним. Дайна чувствовала непрекращающийся ни на мгновение странный трепет в груди, словно у нее вот-вот должен был случиться сердечный приступ. Она взялась за ручку на дверце.

— Нет, — и это словно прозвучало в ушах Дайны причудливым эхом того самого «нет», сказанного ею вчера на палубе корабля. Рубенс ласково накрыл ее ладонь своей, но тут же поспешно отдернул руку. — У тебя нет оснований опасаться меня.

— Ты шутишь, — бросила она в ответ, понимая, что он попал в самую точку: паника, охватившая ее внутри, становилась все сильней.

— Выпей, — открыв бар, он быстро приготовил для нее коктейль из «Бакарди», не забыв положить в него дольку лайма.

Ледяные кубики легонько звякнули о стекло, когда Дайна взяла стакан и сделала большой глоток. Откинувшись назад, она закрыла глаза и вздохнула.

— Ты можешь идти теперь, если хочешь, — голос Рубенса показался Дайне лишенным материальной основы, подобный потоку чистой энергии, проникающей в ее сознание. Он походил на голос врача.

— Я не хочу, — медленно произнесла она, — чтобы ты владел мной.

— Дайна, я буду с тобой откровенен. Я думаю, что это просто невозможно. Мне кажется, что это обстоятельство и является настоящей причиной...

— Если я полюблю тебя, то это перестанет быть невозможным.

— А не рановато ли...

Внезапно Дайна подняла веки и взглянула ему прямо в глаза.

— Рано? — спросила она.

Теперь наступил его черед отвернуться.

— Не знаю, — ответил он после некоторой паузы. — Я знаю только то, что приехал сюда, чтобы предложить тебе перебраться ко мне.

— Вот так запросто? Без всяких условий?

— О каких условиях ты говоришь? Ты считаешь, что за этим стоит какое-то деловое предложение?

Пропустив мимо ушей его замечание. Дайна вновь прикрыла глаза. Она почти взаправду вновь ощутила нежное ритмичное покачивание корабля и услышала призрачные и протяжные мелодии.

— Помнишь, я сказала тебе, что вчера что-то случилось? Так вот, я выгнала Марка из дома, застав его... Впрочем, это неважно. Он — скотина, и получил по заслугам.

— Но, — продолжала она, подсознательно отодвигаясь в самый угол сидения, — я пережила настоящее потрясение. Он жил со мной почти два года. У меня всегда было ощущение какого-то... постоянства и надежности. И я не понимала, насколько сильно опиралась на него, пока Марка не стало.

— Прошлой ночью я была одинока: чужая в чужой стране. Я представляла собой нечто вроде размытой фотографии в альбоме. Потом подвернулся ты..., — она резко повернула голову и впилась в него таким взглядом, что он содрогнулся внутри. — И когда мы занимались любовью, — Дайна произнесла каждое слово так, точно оно составляло целую фразу, — я потеряла над собой контроль до такой степени, как никогда прежде. Я никогда раньше не ощущала себя столь остро просто женщиной. В традиционном смысле этого слова. У меня была своя роль, а у тебя — своя, и...

— Я не говорил и не делал ничего...

— Нет, я знаю. Просто комбинация: я и... отчасти ты. Твоя испепеляющая энергия и мощь. Вот что пугает и, в определенном смысле, угнетает меня.

— Нет, — возразил он, покачав головой, — твой собственный страх угнетает тебя и больше ничего. Дайна с вызовом посмотрела на него.

— Поехали со мной.

— Не сегодня, — сказала она, отворяя дверцу машины. Судорога прошла по мышцам ее бедер в тот момент, когда она стояла, наблюдая, как огромный лимузин, мчавшийся вниз по склону холма, растворяется в ночном мраке.

* * *


Той ночью, завернувшись в простыни, она увидела сон об эпохе, давно канувшей в Лету: о днях Вудстока.[10 - Вудсток — местечко неподалеку от Нью-Йорка, где в 1969 году состоялся самый известный в истории рок-фестиваль, продолжавшийся три дня и собравший 200 000 зрителей.] В любом направлении, куда ни кинь взор, бесконечное море людей, повсюду раскачивающаяся бахрома и позвякивающие бусы — их стук похож на космические часы; длинные волосы, опускающиеся на глаза и спадающие вдоль голых спин, точно конские гривы. Воздух душен из-за дыма марихуаны и гашиша. Прямо возле нее какая-то пара занимается любовью, не обращая внимания на толпу вокруг. Чуть подальше какой-то мужчина с собранными в косичку спутавшимися волосами поднимает над головой розового, совершенно голого малыша — своего сына. Голова ребенка безжизненно свешивается набок. Мальчик залетел слишком далеко в своем «путешествии» после дозы ЛСД, провалился в глубокий колодец, и его будут извлекать оттуда на пункте первой помощи, куда он перемещается по воздуху, переходя из одних дружеских рук в другие.

Звучат последние объявления — вступление перед шквалом музыки, готовым обрушиться на публику, как разъяренный бык, которого долго держали к клетке. Что они там говорят? Здесь собралось несколько сотен тысяч людей, раздраженных, томящихся из-за слишком долгой паузы. И какой взрыв радости вызывают эти объявления! Целое поколение, сплоченное общей ненавистью к войне, демонстрирует солидарность и единство. Перед ними на сцене нет богов и гениев, есть лишь музыка, звучащая оглушительно громко, и с каждой минутой все громче, чтобы утопить в пении динамиков смерть, с ревом проносящуюся над рисовыми полями, сухой треск автоматных очередей и падающий с неба кошмарный дождь студенистого огня — напалма. Вот вам, мы не пойдем туда!

Музыка разносится над полем, грохотом гитар возвещая целому миру о вызове, который они бросают властям, и от этой всеобщей решимости, подобной раскаленному куску металла, в мозгу Дайны вспыхивает огненная буря.

Теперь образы окружающего мира прыгают и мечутся у нее перед глазами, похожие на вспышки лазеров, в то время, как ее тело дрожит от могучего гула бас-гитары, словно во время землетрясения.

В течение этого долгого праздника она готовила еду для публики, чинила порванную одежду незнакомцам, мгновенно становившимися членами одной семьи и царящей повсюду атмосфере коммуны, и, кажется, вчера — а может быть, позавчера — не позволила какой-то совсем молоденькой хрупкой девушке проглотить собственный язык во время эпилептического припадка. Дайна ела мало и не спала вовсе и теперь устало сидит посреди гудящей толпы, чувствуя, что ее уносит вдаль какая-то непостижимая сила, теряет на время человеческий облик и, проделав назад путь эволюции, превращается в животное.

Внезапно раздается громкий треск, точно она усилием воли разбивает вдребезги зеркало времени. Поднявшись на ноги, она обнаруживает, что является точкой посреди огромной массы, маленькой частью трепещущего органического конгломерата, оборачиваясь вокруг, видит лишь людское море и чувствует себя потерявшейся, будто ее, Дайны, больше не существует и есть только бурлящая толпа. Она — клетка чудовищного тела, спица в колесе, вращающемся, как она теперь понимает, со скоростью, выбранной не ею. Дайне чудится, что она погружается в бездонное море, подхваченная волной прилива, о существовании которого даже не подозревала.

Она поворачивается. Музыка так встряхивает ее кости, словно они сделаны из пластика. Лица, лица, поток лиц, раскачивающихся, мчащихся ей навстречу, как капельки дождя. Дайна исчезает среди них, и тогда до нее доходит, что она — одна из этих капелек.

Перепуганная, она уходит. Уходит. Уходит. Это отнимает много времени. Как будто выбирается из Манхэттена, за которым тут же начинается следующий и так далее. Она двигается все быстрее и быстрее, увеличивая обороты какого-то сумасшедшего мотора внутри себя. Мимо проносятся бесконечные дома. Бесконечные толпы людей. Лица похожи на окна, двери, проемы переулков. Но, наконец, они сменяются деревьями, травой, ветром и бескрайним голубым с серыми прожилками небом над головой.

И, выбравшись из толпы, она падает в изнеможении.

* * *


Встав на колени, Хэтер нежно приподняла голову Джеймса из растекающейся лужи его собственной крови и прижала к своей груди.

— Джеймс, — прошептала она. — О, Джеймс, что нашло на тебя, что ты совершил такую глупость?

Его огромные голубые глаза приоткрылись, и он попытался улыбнуться ей. Он пошевелил губами, но не смог произнести ни звука, за исключением страшного, пронзительного писка, лишь отдаленно напоминающего человеческую речь.

Рейчел хотела приблизиться к ним, но Малагез, схватив ее сзади за блузку, оттащил в сторону.

— Простите, — повторяла она, обращаясь к Хэтер, — простите.

Тем временем террористы разбирались с остальными заложниками. Американцы и французы были бесцеремонно выкинуты на плюшевую софу, а оба английских парламентария стояли возле дальнего конца мраморного камина, пока им связывали руки. Один из террористов притащил горничную и дворецкого и злобно швырнул их на пол под ноги англичанам. Жестом руки Эль-Калаам послал четверых из своих людей прочесать окрестности виллы и охранять подступы к ней.

— Хэтер, — голос Джеймса походил на карканье ворона.

— О, Джеми, — услышав то ли себя, то ли его, она опять заплакала. — Ты был прав. Они хотят вернуть свою землю назад. — Она оторвала лицо от ладоней. — Но они сказали, что если мы станем сотрудничать вместе с ними, то нас скоро выпустят отсюда.

— Не соглашайся, Хэтер. — Его веки стали опускаться.

— Разумеется, я соглашусь, — возразила она горячо. — Чем скорее этот кошмар... закончится, тем быстрее нам удастся доставить тебя к врачу.

— Они так сказали? — он слегка покачнулся в ее руках, и его губы скривились от боли. — Не беспокойся обо мне. Помни только, нельзя верить ни единому их слову.

В дальнем углу возле входной двери высокий худой человек с пышными усами стоял, склонившись над раненым товарищем, прижав ко лбу того палец. Подняв голову, он произнес:

— Эль-Калаам, он бредит.

Бородатый командир террористов, совещавшийся о чем-то с невысоким широкоплечим и почти лысым Малагезом, посмотрел на говорившего.

— Он уже начал шуметь?

— Да, — ответил усатый. — Он не в состоянии помочь себе.

Не говоря ни слова, Эль-Калаам пересек комнату и, убедившись, что все заложники имеют возможность наблюдать за его действиями, вытащил из ножен охотничий нож. Двадцатидюймовое лезвие ярко сверкнуло, отражая солнечные лучи. Нагнувшись, Эль-Калаам без всякого предупреждения резким сильным взмахом рассек острой кромкой горло раненого. Раздался: отвратительный глухой булькающий звук, и тело, зажатое в руках усатого, подпрыгнуло, точно проткнутое снизу копьем. Кровавая пена выступила на губах мертвого террориста.

Эль-Калаам вытер нож о штаны покойника двумя экономными движениями и вложил его обратно в ножны на левом боку. Вскинув голову, он приказал:

— Вы, двое, вытащите его наружу.

— Боже! — хрипло прошептала Хэтер мужу. — Он только что прикончил одного из своих людей.

— Не удивительно, — Джеймс с трудом шевелил языком. — Он — профессионал, Хэтер. Берегись его. Для человека вроде него слова — всего лишь уловка, способ достижения поставленной цели. С их помощью он подготавливает почву для своих действий.

— Ну ладно, — Эль-Калаам бросил взгляд на супругов с противоположного конца комнаты. — Поговорили, и хватит. Рита, — обратился он к своей помощнице.

Та подошла к Хэтер и рывком поставила ее на ноги.

— Пошли со мной, — грубо приказала она.

— Что? — Хэтер не могла прийти в себя от изумления. — Его нельзя оставлять в таком состоянии.

— Тебе позволили пообщаться с ним. Чего еще ты ожидала? Что мы перевяжем его раны и отпустим вас двоих на все четыре стороны? — Рита рассмеялась. Ее мелодичный смех удивительно контрастировал с резким, неприятным голосом. — Ну нет.

— Но ведь это несправедливо!

— Справедливость? — на лице Риты появилось злобное выражение. — Где она, эта справедливость? Или, может быть, справедливо то, что нас лишили родины? Что наши женщины и дети умирают от голода? Что наших мужей пытают и убивают сионистские свиньи? — она яростно мотнула головой. — Нет. Не смей даже упоминать в разговоре со мной о справедливости. Ее не существует в этом мире!

— Пусть кто-нибудь... а-а-а!

Рита, увидев, что слова не действуют на Хэтер, крепко схватила ее за руку и потащила за собой.

— Довольно! Пошевеливайся!

Эль-Калаам неторопливо приблизился к ним.

— В чем дело? — он переводил взгляд то на Хэтер, то на Риту. — Я отдал простой приказ и полагал, что не составит труда его выполнение.

— Я выполняю его, — возразила Рита. — Она просто...

— Дай-ка ее сюда..., — начал было он.

— Негодяй! — Хэтер сорвалась на крик. — Мерзавец. Поступить так с...

Стремительным движением, похожим на прыжок змеи, Эль-Калаам кинулся к ней и в бешенстве оторвал ее от земли.

— Сука! — заорал он точно сумасшедший. — Что ты пытаешься сделать?

* * *


— Стоп! — завопил Марион, выпрыгнув из кресла. — Стоп. — Он бросился вперед мимо расступившихся актеров. — Черт возьми, Джордж, какая муха тебя укусила? — Широко расставив руки, он старался оградить Дайну от Джорджа Алтавоса, игравшего Эль-Калаама. — Джордж...!

— Зачем эта сука выдумывает новые реплики в мой адрес?

Между ними тремя завязалась потасовка, в то время как все остальные стояли неподвижно, точно каменные изваяния, ожидая, чем закончится дело. В комнате прошелестел тихий шепоток, однако кому он принадлежал разобрать было невозможно.

— Это моя сцена! — вопил Джордж, яростно вцепившись в Мариона. — Вот как, значит, мы ее отрепетировали! Она добавляет реплики...

— Да успокойся ты, наконец, ради всего святого! — пытался урезонить его Марион.

Трудно было сказать, как все обернется, если б в схватку не вмешалась Ясмин, исполнявшая роль Риты. Она с такой силой вклинилась между Дайной и Джорджем, что Мариону поневоле пришлось выпустить последнего из своих не слишком нежных объятий, чтобы удержаться на ногах.

— Ясмин, — отдуваясь, произнес он, и темноволосая девушка, поняв его без лишних слов, подхватила Дайну под локоть и потащила ее с площадки прочь, остановившись, только когда возмущенные вопли Джорджа перестали достигать их ушей.

— Вот, сволочь! — Дайна вырвалась из рук Ясмин и принялась растирать плечо. — Он ударил меня по-настоящему! Он, что, и впрямь рехнулся?

В этот момент к ним подбежал запыхавшийся помощник режиссера Дон Хоугланд.

— Я жалею о случившемся. Дайна, — начал он. — То, что сделал Джордж нельзя оправдать..., — он покачал головой. — Я хочу, чтоб ты знала, Марион сейчас беседует с ним...

— Ага, — язвительно заметила Дайна, — и вне всяких сомнений держит перед ним точно такую же речь.

Хоугланд слегка улыбнулся в ответ на ее слова. Кларк приглашал этого ирландца для работы над каждым из своих проектов. Причина подобного постоянства была очевидна и заключалась в необычайной красноречивости Дона — незаменимом качестве с точки зрения Мариона.

— Ты ошибаешься. Дайна, — сказал он, понижая голос и притрагиваясь к ее плечу жестом доброго дядюшки. — Все как раз наоборот. Марион вне себя: твои импровизационные реплики показались ему великолепными. Я думал, что он собирается задушить Джорджа на месте. — Хоугланд похлопал ее по руке. — Не переживай. На сегодня работа закончена, а завтра это недоразумение забудется, и все встанет на свои места.

— Хорошо бы Джордж к тому времени прочистил себе мозги.

Хоугланд вновь улыбнулся.

— Марион позаботится об этом, — он повернулся, собираясь уходить. — Пусть тебя ничего не тревожит.

— Ты в порядке? — спросила Ясмин, когда они остались вдвоем.

Дайна посмотрела на нее так, словно видела впервые.

— О, да. Конечно, — она улыбнулась. — Спасибо за то, что помогла разнять нас.

Ясмин махнула рукой.

— Не стоит благодарности. Мне кажется, что я виновата в том, что произошло сегодня. Мне очень жаль.

— Ты хочешь сказать, что это повторится снова? — Дайна пристально посмотрела на собеседницу.

— Не знаю. Отчасти это зависит от меня. — Ясмин кивнула головой, как бы подтверждая свои слова. — Давай выберемся отсюда на свежий воздух. У меня такое ощущение, что здешняя атмосфера по-прежнему отравлена злобой.

Они пересекли полутемный световой павильон, перешагивая через многочисленные кабели и обходя нагроможденную повсюду аппаратуру. Яркий солнечный свет ослепил их, когда, открыв тяжелую металлическую дверь, они очутились на улице. Они побрели вниз к стоянке машин.

— Мой трейлер или твой?

Дайна улыбнулась.

— Я не прочь выпить кофе, хотя здесь его отвратительно варят, — она указала пальцем на здоровенный фургон с окошками, в которых продавали всевозможные закуски и напитки.

Взяв пластиковые стаканчики с горячим кофе, они отошли в тень и некоторое время молча наблюдали за бесконечным потоком актеров, направлявшихся в костюмерную из нее.

— Дело в том, — сказала, наконец, Ясмин, — что у нас с Джорджем все кончено. Я съехала от него вчера вечером.

Дайна, как и все остальные, знала, что Джордж и Ясмин живут вместе.

— Что случилось?

Ясмин поежилась.

— Я сыта им по горло. Его вечные стоны и жалобы, непроходящие комплексы относительно его старения, выпадения волос... «Кому достаются все главные роли?» — произнесла она, подражая голосу Джорджа. Она взглянула на Дайну, затем на забитую стоянку и, в конце концов, уставилась в свой стакан. — Черт возьми, — выругалась она и отбросила его в сторону. — Я сама не знаю, зачем вру. Должно быть, по привычке.

Дайна взглянула на неё.

— Ты не должна объясняться передо мной, Ясмин.

Та улыбнулась.

— Возможно. Но я должна объясниться перед собой, — она нервно ухватилась за железные перила. — Правда состоит в том, что мы — я и Джордж — заключили сделку. По крайней мере, я считала ее таковой. Он хотел переспать со мной, а я — получить эту роль в «Хэтер Дуэлл», — она вновь поежилась. — Все просто, не правда ли? Такое случается с каждым. Мы оба выиграли. — Она вздохнула. — Я не хотела, чтобы кто-то пострадал.

— В конце концов, ты ведь не подписывала контракта с ним. Я хочу сказать, что люди — это люди. У них есть чувства, и бывает, что, говоря о чем-то, они действительно верят в это. Однако ничто не вечно, и мы сделаны не из камня.

— Во всяком случае, это можно с уверенностью сказать о Джордже, — в голосе Ясмин послышалась грусть. — Я только сейчас поняла, как сильно обидела его. Я не хотела, но так вышло. Словно мы оба потеряли контроль над собой.

— Какие чувства ты испытываешь к нему на самом деле? — поинтересовалась Дайна, внезапно подумав о Рубенсе.

— Это как раз хуже всего. Я не знаю. Тебе, как женщине, я могу сказать, что делала все, что от меня требовалось. Ты ведь знаешь, что наш арсенал отличается от их, — она нервно рассмеялась. — Единственная проблема состоит в том, что я не бесчувственная шлюха. Я по-прежнему хорошо отношусь к нему.

— В таком случае единственное, что ты можешь сделать, это рассказать ему о своих чувствах.

— Он не станет слушать меня теперь.

— Тогда это навсегда останется лежать грузом на твоей совести. Ты хочешь, чтоб так было?

— Бедный Джордж, — Ясмин прищурилась, глядя против лучей палящего солнца. Вдруг они обе замолчали. Их внимание привлекло внезапное появление огромного шикарного лимузина, который, подъехав к стоянке, свернул и направился прямо к ним. Необычный автомобиль был полностью, включая окна, прозрачные только изнутри, выкрашен в серебристый цвет. Многие из сновавших вокруг людей прервали свои занятия и с любопытством уставились на машину, теряясь в догадках относительно ее владельца.

Подъехав вплотную к Дайне и Ясмин лимузин остановился. Заднее стекло беззвучно скользнуло вниз, и из салона наружу вырвалась музыка, состоявшая исключительно из гитарного визга и барабанного грохота. В глубине Дайна смутно различила улыбающееся лицо Криса. Глаза его прятались за стеклами темных очков в металлической оправе. Не вставая с широкого заднего сидения, Крис придвинулся поближе к стеклу, и Дайна увидела, что на нем поношенные джинсы в обтяжку, застиранные до того, что из некогда голубых превратились в почти белые и ярко-оранжевую майку, на которой спереди была вышита черным и серебристым шелком гитара точно такой же формы, как и его собственная, сделанная по специальному заказу.

— Привет, привет, — беззаботно поздоровался он. — Ты занята или нет?

Дайна приблизилась к полуоткрытому окну.

— Ты спятил? Как ты умудрился попасть сюда?

— В любом уголке обязательно отыщутся мои фэны, — Крис рассмеялся и огляделся по сторонам. — Я приехал в неудачное время? Ты снимаешься?

— Нет. Я получила выходной, благодаря разбушевавшемуся партнеру.

— Отлично. Тогда залезай внутрь.

Дайна повернулась к Ясмин, подошедшей к машине вслед за ней, и представила ее Крису. Тот кивнул головой, бросив: «Привет», и вновь переключил внимание на Дайну.

— Вот, черт возьми. Ты не против? — Ясмин, улыбнувшись, покачала головой. Дайна влезла в машину и попрощалась с партнершей. В тот же миг Крис, нажав кнопку, закрыл окно, и они оказались отрезанными от внешнего мира. Дайна вдруг почувствовала отчетливый запах его сильного мужского тела. Откинувшись на плюшевое сидение, она устроилась поудобнее. Темная, чуть светящаяся перегородка отделяла их от передней части машины, где сидел невидимый водитель.

Дайна увидела, как площадка за окнами медленно заскользила назад. Она словно смотрела на мир сквозь совершенно темные очки, смягчавшие все краски, рисуя повсюду расплывчатые зеленые тени, укутывавшие даже солнце и превращая окостеневшие угловатые формы зданий в призрачные сюрреалистические сооружения.

Она повернулась лицом к Крису в тот миг, когда, миновав строго охраняемый въезд на территорию студии, они устремились вперед на простор широкого бульвара. Темные волосы лидера «Хартбитс» были небрежно взлохмачены; на осунувшемся лице резко выделялся слегка крючковатый нос, заострившийся словно лезвие бритвы. Она затруднилась бы определить по внешности, сколько ему лет. Около сорока? Возможно. Его лицо казалось обожженным вспышками, сопровождавшими стремительный полет времени, по законам которого жили они все — эти особенные люди. В его чертах проступали отпечатки теней из иного мира, следы непрекращающейся борьбы за существование, о которой простые смертные могли только догадываться.

— Ну вот, — он улыбнулся, стуча пальцами в такт музыке, игравшей у него в голове. Взрывные роковые аккорды в динамиках уже давно замолкли, уступив место монотонному, едва слышному гудению мотора лимузина.

— Ты сегодня рано встал, — заметила Дайна и добавила. — А где Мэгги? — Она чувствовала себя неловко, внезапно попав в столь интимную обстановку наедине с Крисом. Прежде он ни разу не позволял себе ничего подобного по отношению к ней, и потому ей не давал покоя вопрос о том, что, собственно, это все означает.

— Дома, — Крис продолжал барабанить пальцами. — Или нет, — он пожал плечами. — Только ты и я, fancy free. — Некоторое время он смотрел за окно на растянувшуюся ленту неподвижных машин, мимо которых серебристый лимузин скользил, точно ловкая хищная акула сквозь косяк робких, неуклюжих рыб. — Послушай, ты ничего не имеешь против того, — произнес он, наконец, поворачиваясь к Дайне, — что Мэгги не с нами. Я имею в виду..., — он развел руками, подняв ладони кверху.

— Нет, все нормально, — она улыбнулась. — В любом случае мне нужно было убраться оттуда на время.

— Вот и отлично, — он тряхнул пышной шевелюрой, напоминающей гриву сказочного существа. — Я рад, — прибавил он, хлопнув себя ладонями по бедрам, — что у тебя нашлось время.

Казалось, он чувствовал себя почему-то неловко, и у Дайны мелькнуло в голове: «Господи, надеюсь, он не собирается бросить Мэгги. Не сейчас. Мне не хватало только выслушивать еще и это признание».

Время от времени, когда они заезжали в очередной туннель, полумрак в салоне еще больше сгущался.

Дайна уже совсем было собралась спросить его, что у него случилось, как вдруг он, опередив ее, выпалил:

— Что ты думаешь о нашем последнем альбоме? Дайна задумчиво посмотрела в окно. По мере приближения к побережью скорость движения на дороге снижалась. Девушка спрашивала себя, стоит ли говорить ему правду. Трудно было угадать, что в действительности он хочет услышать. Она знала, что слишком многие артисты с жадностью поглощают расточаемые с легкостью фальшивые комплименты, позволявшие им жить в мире собственных грез. Относится ли к их числу Крис?

Вдруг до нее дошла вся глупость подобных рассуждений. «Кому какое дело, что он хочет услышать, — сказала она себе. — Плохо, если его обидят мои слова, но я не стану врать».

— Сказать по правде, он разочаровал меня.

— Да? — его голос не выражал никаких эмоций. — Продолжай.

Какое-то мгновение она колебалась, думая, уж не шутит ли он.

— Ладно. Просто я думаю, что вы делали то же самое и раньше. Песни типа «Лицо на полу» — это простое повторение старых идей. «Бомбежка в баре» гораздо лучше, а когда ты записал ее? Года два назад?

— Три.

В салоне воцарилось молчание. Теперь они петляли вдоль Пасифик Палисэйд, направляясь к Коуст Хайвэй.

— Крис, я не прошу у тебя прощения за свои слова. Ты спросил, и я...

— Не бери в голову. — Он махнул рукой. — На самом деле я рад, что ты сказала правду. — Он повернулся к ней. — Потому что я думаю точно так же, и эти мысли колотились о стенки моего черепа, как цыпленок, проклевывающийся из яйца. — Он насмешливо фыркнул. — Хм, вся штука в том, что новый альбом — тоже полное дерьмо, и знаешь почему? Потому что на нем, на самом деле, нет ничего нового. Ничего. Сколько раз я говорил этим козлам, что нужно что-то менять, и все без толку. К тому же у нас и так все запутано, а у них в голове — хоть шаром покати...

— Что они говорят? Крис вытер ладони о выцветшие джинсы.

— Сперва они не обращали на мои слова внимания. Однако я не унимался, и тогда начались ссоры обычно по самым идиотским поводам. Например, относительно того, можно ли проводить девчонок на студию во время работы. Каждому известно, что нельзя, это непреложный закон. Однако, черт возьми, на прошлой неделе я из-за этого продел голову Ролли сквозь малый барабан. Двум инженерам с трудом удалось растащить нас.

— А что Найджел? Вы ведь с ним также близкие друзья...

— О да, Найджел, — Крис криво усмехнулся. — От него, пожалуй, дождешься помощи. Он так задрал нос, что не знает даже в группе он или нет, а всякий раз, когда я пытаюсь объяснить ему, что к чему, эта стерва Тай встревает не в свое дело. Так уж повелось с момента ее появления. — Крис сцепил перед собой широкие ладони, хрустнул суставами длинных музыкальных пальцев и добавил. — Мы перестали делать хорошую музыку, Дайна...

— Крис, а как же ваш менеджер? Он должен был бы разобраться в этой неразберихе. В конце концов он... Откинув голову назад, Крис язвительно расхохотался.

— Нет, малыш, нет. Все как раз наоборот. Бенно — главный подстрекатель. Несколько недель назад я зашел к нему, когда все это дерьмо всплыло на поверхность..., — он сделал паузу и, сунув руку за отворот сапога, извлек оттуда косяк. Раскурив его, он предложил Дайне, но та отказалась. — Тебе ведь не приходилось встречаться с Бенно? Он способен заговорить зубы даже аллигатору, если захочет. Я знал это, но все же пошел к нему, чтобы потолковать с глазу на глаз, и рассказал ему все. Он пообещал мне разобраться. «Однако ты должен набраться терпения, — заявил он. — Ты ведь сам прекрасно знаешь ребят, Крис. У них, что ни день, то новый каприз. Так что потребуется время. Однако все будет в порядке». Только такой клинический идиот как я мог купиться на подобную дешевку и согласиться ждать у моря погоды.

— Потом Найджел принес самые отвратительные тексты, какие мне когда-либо доводилось видеть. У меня сложилось такое впечатление, что он чуть ли не содрал их под копирку с предыдущего альбома. В результате я остался в заднице с десятью вещами, подготовленными к записи, и работа в студии даже не может начаться. Проклятье!

Машина, сбавив скорость, свернула вправо, и Крис, наклонившись вперед, принялся колотить кулаками по перегородке, пока она не опустилась ровно настолько, чтобы водитель мог услышать его.

— Я сказал в тот полинезийский ресторан! Перегородка вернулась на прежнее место. Лимузин, вильнув влево, вновь вклинился в не слишком густой поток машин и стал набирать ход.

— Вот тогда-то и начались настоящие скандалы, — продолжал Крис как ни в чем не бывало. — Они стали вести себя как самые настоящие ублюдки. И вот однажды вечером Найджел приходит ко мне и говорит, что Бенно недоволен, поскольку мы сильно отстаем от графика записи, а если проклятый альбом не выйдет вовремя, то начало турне будет сорвано. Ты ведь знаешь, как это обычно делается: перед самыми гастролями выпускается сингл, а вскоре после их начала — альбом. Это — бизнес, малыш. Я ответил: «Тупица, если б ты сделал свою работу как следует, у нас уже давно были бы песни, пригодные для записи. Однако вместо того чтобы работать, все встают в позу и в результате получается черт знает что!»

— И ты знаешь, что мне сказал этот козел? Он заявил мне, буквально слово в слово, следующее: «Ты прав, Крис. Но беда в том, что в позу встаешь один ты. У нас есть формула успеха, и она всякий раз исправно помогает нам как следует подзаработать. — Он ткнул в меня пальцем. — Никто в группе не будет ничего менять. Мы будем играть ту же музыку, что и раньше, пока публика не перестанет ее слушать. Вот и все, ясно?»

Впереди показалось длинное, низкое здание с крышей из соломы, стоявшее на полпути между шоссе и берегом океана. Их лимузин притормозил, пропуская выезжавшие машины, и грациозно свернул на посыпанный крупной галькой подъездной путь. Пожилой шофер, на рябом лице которого выделялась массивная нижняя челюсть, открыл им дверцу. Они вылезли из машины и поднялись по широким потемневшим от времени деревянным ступенькам мимо двух почти трехметровых резных скульптур богов Тики, охранявших вход в здание.

Внутри их встретил полумрак. Светловолосая женщина в саронге,[11 - Саронг — национальная индонезийская одежда.] сшитой из зеленой и голубой материи, приблизилась к ним и провела через обеденный зал с псевдосоломенными стенами на отгороженный от внешнего мира стеклом внутренний двор. Она усадила их за столик, напротив которого открывался вид на океанские волны, бесконечными валами накатывавшимися на коричневый песок. Солнечные лучи, пойманные в мелких брызгах морской пены, лениво взлетавших в воздух, распадались на множество крошечных радуг, похожие на мосты, ведущие в никуда.

Дайна молча дожидалась, пока принесут их заказ — смесь рома и густого фруктового сока в пустых оболочках кокосовых орехов. Вынув коричневую пластиковую палочку для помешивания, сделанную в форме Тики, Дайна положила ее на край стола.

— Крис, я должна задать тебе один вопрос. Не подумай, что мне нет дела до того, о чем ты рассказываешь, но почему ты не обсудил все это с Мэгги?

— С чего ты взяла, что я не обсуждал с ней?

— Тогда бы ты не стал разговаривать со мной. Такие вопросы не являются предметом общественного мнения. Он тонко улыбнулся и сделал глоток.

— Ты права. — Крис положил ладони на стол, прикрывая меню. — Только не пойми меня неправильно. Дайна. Я люблю Мэгги по-настоящему. Но иногда ей бывает трудно... ну, вообще ты ведь знаешь ее отношение к музыке. Она не станет искать червяка в спелом яблоке; просто не заметит его, понимаешь?

Дайна не могла не признать, что он прав.

— Откуда ты знал, что я стану? Крис забрал у нее пластиковую палочку и переломил ее пополам.

— Просто мне почему-то так казалось. И по правде говоря..., — на его лице появилась детская улыбка.

— Что тебя развеселило?

— Ну, одним словом, когда Мэгги познакомила нас, я тут же вспомнил тебя.

— Вспомнил меня? Но ведь мы никогда не встречались.

— Нет, но я видел тебя однажды. На Вудстоке.

— Она рассмеялась.

— Ты рехнулся. Там было полмиллиона людей. Как ты мог...

— Ты стояла впереди, перед самой сценой. Так странно, но я до сих пор помню, о чем подумал тогда, заметив тебя. Я подумал: «Черт возьми, где эта девчонка раздобыла черные джинсы». Я искал такие с тех пор как приехал в Америку. — Он задумчиво почесал нос.

— Мы выступали вечером на третий день... в воскресенье, кажется. Да, да. Я помню тогда произошла стычка с менеджером «Джефферсон Эйрплэйн» из-за того, кто выйдет на сцену первым.

— Не понимаю. Ты запомнил меня только по джинсам?

Крис улыбнулся.

— Только не говори мне, что ты все забыла. Боже, когда мы заиграли первую вещь, ты вскочила и стащила с себя майку...

— Стоп, хватит! Я помню!

— Как я мог позабыть такой бюст? — Крис засмеялся.

— Я была бы рада сказать, что поехала туда, как и все, за миром и любовью.

Он странно поглядел на Дайну.

— Какая разница зачем ты поехала?

— Это был тяжелый период в моей жизни. Я убегала от всего, с чем не хотела иметь дело. На Вудстоке в промежутках между выступлениями групп я вспоминала пьесу, которую мой отец играл на пианино. Когда я была маленькая, то часто засыпала под нее. В то время слезы наворачивались у меня на глаза всякий раз при мысли о ней, потому что она напоминала мне об отце.

— Как она называется?

— "Pavane Pour Une Infante Defunte" Мориса Равеля.

Крис кивнул.

— Ну конечно. Я знаю эту вещь. Я знавал одного старика в Сохо, он к тому времени окончательно спился, но тем не менее научил меня немного играть на пианино. Бывало он целый вечер напролет играл «Pavane...», роняя слезы в стакан с джином. «Quel tristle», — говорил он мне в таких случаях. Quel tristle. Бедный старый алкаш. Он...

— Эй, да это Крис Керр! Не верю своим глазам! Одновременно подняв головы, они увидели перед собой здоровенного сутулого типа с обвисшими усами, потемневшими на кончиках от никотина. Его длинные сальные волосы были собраны сзади в пучок. Одежда состояла из грязных вытертых джинсов и бумажного спортивного свитера с обрезанными по самые плечи рукавами.

— Крис Керр! Вот так встреча! — он широко улыбнулся, обнажив потемневшие зубы и красные десны. На Дайну он не обращал ни малейшего внимания. — Майк Бэйтс. Ты помнишь меня, надеюсь, мы встречались за кулисами на концерте в Нью-Йорке. В «Музыкальной Академии», теперь это «Палладиум». Это было, ну да, в шестьдесят шестом. Зимой. Вас тогда еще никто не знал. Вы играли в качестве разогревающей группы перед Чаком Берри.

— Я что-то не припоминаю.

— О, я уверен, что ты помнишь. — Улыбка превратилась в наглую ухмылку, — мы курили мексиканскую травку. Отличная штука. — Он сделал жест, имитирующий затяжку.

— Послушай, мы обсуждаем серьезные вещи.

— Встретить тебя здесь, — перебил Криса Бэйтс. — Нас свела сама судьба. — Он нервно теребил кожаный ремешок от часов на левом запястье. — Да, верно, это было зимой. На улицах лежал снег, холодный, как грудь старухи, и вы тогда были никем. А теперь полюбуйтесь на него, — он взялся за спинку стула, стоявшего у соседнего столика. — Я-то сам тогда ничем особенным не занимался, — его мясистые плечи поднялись и вновь обвисли, — как, впрочем, и сейчас. — Он стал выдвигать стул. — Немного приторговывал травой то тут, то там, ничего серьезного, но если ты...

— Оставь нас в покое. Я уже сказал тебе, что у нас важный разговор. Если ты не возражаешь...

— О! Но это займет всего пару минут, честное слово, — он начал присаживаться. Стул застонал под его тушей. — У меня есть план, который я давно задумал. Все просчитано...

— Ты слышал, что я сказал? — Дайна почувствовала, как напрягся Крис.

— Все, что мне нужно, чтобы осуществить его, это немного деньжат. У тебя их куры не клюют, Крис. Я знаю. Совсем немного.

— Вот что тебе нужно, — сказал Крис и, схватив Бэйтса за воротник свитера, рывком поставил на пол. — Проваливай!

Дайна, вскочив со стула, кинулась к выходу с террасы, зовя владельца ресторана. Он тут же вырос на пороге, а вместе с ним здоровенный мексиканец-вышибала. По знаку хозяина мексиканец стал спускаться по лестнице во дворик.

Хозяин крикнул что-то скороговоркой на испанском, и мексиканец, вытянув вперед ладони, заканчивающиеся короткими мясистыми пальцами, схватил Майка Бэйтса за плечи и дернул назад с такой силой, что Дайна услышала, как у того лязгнули зубы.

Однако Крис прыгнул вперед, хватая Бэйтса за грудки. Дайна приблизилась к ним, не обращая внимания на резкий окрик владельца заведения. Она проскользнула в узкий промежуток между ними и обхватила Криса руками. Она оказалась совсем близко к нему и увидела дико расширенные зрачки, чувствуя на щеках его горячее дыхание.

— Крис, — сказала она мягко, сжимая его еще крепче в своих объятиях. — Пусть вышибала разберется с ним сам. Представь им это. — Она походила на мать, старающуюся успокоить своего ребенка. — Они выведут его отсюда, как только ты разожмешь руки. Ну же.

Он неохотно последовал ее словам, и мексиканец, оторвав Бэйтса от земли, потащил его к выходу с террасы.

— Сволочь! — кричал Бэйтс. — Ты не желаешь поделиться крохами своего богатства? Что такое пара тысяч для тебя! Ты вел себя по-другому, когда мы вместе курили траву в шестьдесят шестом! Ты, вонючий козел! — он скрылся в темноте обеденного зала, а через мгновение был вышвырнут мексиканцем из ресторана.

— Я ужасно извиняюсь, — говорил хозяин, почти ломая руки. Он пытался улыбнуться, но у него это не слишком хорошо получалось. — Все дело в славе, не так ли? Неужели с вами случаются подобные происшествия? Подумать только, этакое бремя! — Кончик языка свешивался у него изо рта, как у старухи. Он нервным жестом пригладил назад блестящие, маслянистые волосы. — Пожалуйста, не думайте о нашем заведении слишком плохо. Угощайтесь. Прошу вас! Ленч уже готов. — Он повернулся и щелкнул пальцами звонко, словно кастаньетами. Тут же из ниоткуда вынырнул официант.

— Проклятые паразиты, — сказал Крис Дайне, пока она вела его назад к столику. — Они считают тебя своим должником, после одной-единственной встречи. У меня кровь закипает в каждом таком случае.

Принесли еду: блюда с дымящимися, наполовину очищенными креветками, нарезанные толстыми ломтями свиные ребрышки в желе красного цвета, кисло-сладкий жареный wonton, запеченную утку, жареный рис и новые порции замечательной смеси в кокосовой кожуре. Словно воинские подразделения на параде все новые и новые блюда маршировали через открытую дверь на террасу и занимали свои места на столике до тех пор, пока там не осталось свободного места. Хозяин ресторана, спрятавшись в тени, бдительно контролировал этот процесс. Официант, повинуясь властному щелканью его пальцев, появлялся и исчезал вновь и вновь, точно помощник фокусника.

— Черт побери, — произнес, наконец, Крис, бросая последнее обглоданное ребрышко в сооруженный им курган из костей. — Я оказался по уши в дерьме.

Дайна поставила на стол чашку с кофе.

— Ты говоришь так, словно не можешь контролировать ситуацию. Выход из нее прост. Если тебе больше не нравится группа, уходи.

Крис посмотрел на нее.

— Это было первое, что мне сказала Мэгги. — Он вытер жирные губы смятой бумажной салфеткой. Хозяин ресторана вновь щелкнул пальцами, и официант начал убирать гору тарелок.

Когда они остались вдвоем, Крис продолжал:

— Я никак не предполагал, что вы обе скажете мне одно и то же. Ведь она все еще ребенок, по сути дела. — Он сделал неопределенный жест. — Ты вовсе не так наивна, как она. Дайна, и знаешь, что простых решений не бывает. В этой жизни, по крайней мере.

— О чем ты говоришь? Что ты не в состоянии просто взять и выйти из игры? Любой контракт можно разорвать, ты и сам знаешь это. — Крис ничего не ответил и сидел молча, уставившись в окно. Голубизна океанских волн, казалось, растворилась в ослепительном блеске отраженного солнечного света.

— Меня просто интересует, чего хочешь ты сам.

— Ты имеешь в виду, как бы я предпочел поступить?

Она кивнула.

Его взгляд затуманился, а на лице появилось грустное выражение. Сердце Дайны разрывалось от жалости при виде его такого. Теперь он выглядел совершенно другим человеком, ничуть не похожим на нахального и буйного рок-идола, прыгающего по сцене под вопли пятидесяти тысяч глоток сходящих с ума подростков.

— Не знаю, — проронил он после долгих раздумий. Его мысли, казалось, витали где-то очень далеко. — Я не хочу терять группу. Мы — единая команда... Они были моими ближайшими друзьями на протяжении почти пятнадцати лет. Знакомые и прихлебатели появляются, принося тебе кайф или иным способом, чтобы получить возможность быть рядом с тобой, и вскоре исчезают. Это — просто часть бизнеса. По истечении определенного времени тебе уже не составляет труда безболезненно отрывать от себя этих жадных пиявок. Ни я, ни кто-нибудь другой из нас не подпустили бы их к себе ближе известной границы. Мы слишком обособлены от окружающего мира. — Он коротко усмехнулся. — Иногда я думаю, что именно это заставляет нас казаться такими странными, похожими на членов одной семьи. Оставаясь внутри группы, мы любим друг друга... Они любят меня больше, чем папа и мама любили меня когда-либо. Я хочу, чтобы мы всегда оставались вместе. Вместе в противостоянии всему миру, как было с самого начала.

— Но, — Крис стиснул кулак, и Дайна увидела, как напряглись связки у него на шее, — я знаю, что что-то не так. Не могу сказать, что именно. Я просто чувствую и все. — Он взглянул Дайне прямо в глаза, и легкая дрожь прошла по ее спине. — Группа как бы живет своей собственной жизнью, неподвластной нам, и уже готова сожрать нас заживо. — Его всего трясло от какого-то внутреннего напряжения, хорошо знакомого Дайне. Именно оно сообщало ей эмоциональный заряд перед выходом на съемочную площадку. Оно возникало у нее где-то в области живота. Мускулы ее начинали сокращаться и дергаться, когда она знала, что момент наступил.

Внезапно Крис с маху хлопнул по столу ладонью так, что кофе выплеснулось из чашки Дайны.

— Слушай, ты знаешь, что мы сейчас сделаем? В багажнике моего автомобиля лежит этот мастодонт — «Харлей», — на лице Криса вновь расплылась широкая мальчишеская улыбка. Он перегнулся через столик и сжал ладонь Дайны. — Вперед. Мы отправляемся в дорогу!

И вдоль необъятной морской глади, лениво переливающейся на солнце жемчужными каплями, они помчались на кроваво-красном ревущем монстре. Чудовищная машина билась и вибрировала под Дайной, и та, обхватив Криса руками за пояс, чувствовала возбуждающую силу его мышц, лишь на мгновение вспомнив про Мэгги, отказавшуюся оседлать механического зверя.

Она плотно прижималась грудью к надежно укрывающей ее сгорбленной спине Криса, а теплый ветер раздувал волосы Дайны, превращая их в чудесный золотистый веер. Солнце, обжигавшее ее обнаженные руки, светило ей прямо в зажмуренные глаза.

Крис дал полный газ, и «Харлей» рванулся вперед, точно пришпоренный скакун, все быстрее и быстрее неся вперед своих всадников, пока тем не стало казаться, что они обогнали время и синие берега исчезли, став просто размазанным пятном, в котором смешались оттенки коричневого, белого, зеленого, красного и желтого. Обжигающий поток энергии, подобный раскаленной лаве, циркулировал в ее крови. Ускорение. Экстаз, длиной в целую вечность.


Глава 3


Минуты тянулись одна за другой, а Дайна продолжала неподвижно сидеть, не выходя из своего «Мерседеса». Вокруг царили покой и тишина: сюда, на Бел Эйр, не долетал даже слабый отзвук шума с наводненного в этот поздний час машинами и людьми бульвара Сансет.

Она остановилась, подъехав как можно ближе к широкому, посыпанному измельченным мрамором подъездному пути к дому Рубенса, однако так, чтобы при этом остаться незамеченной, и теперь решала, идти к нему или нет. Где-то в вышине над ее головой прожужжал невидимый в сумерках самолет, направлявшийся в лос-анжелесский международный аэропорт.

Она смотрела прямо перед собой на шеренгу высоких джакаранд, посаженных вдоль границы участка земли, прилегавшего к дому, но на самом деле перед ее глазами мелькали совершенно другие образы. Дайна наяву грезила о тяжелом дыхании необъятных каменных джунглей Нью-Йорка на рассвете и на закате, заставлявшем ее чувствовать себя всемогущей богиней. В такие часы огромный, бурлящий Нью-Йорк вторгался в ее сознание подобно яростному победному кличу дикой первобытной орды.

Из ее полуоткрытых губ вырвался слабый возглас, — смягченное временем и расстоянием эхо того пронзительного клича. Откинувшись на прохладную спинку кожаного сидения, она с нежностью провела ладонью по рулю.

На западное побережье Соединенных Штатов надвигалась ночь, принесшая с собой, казалось, отзвук пьянящего торжествующего вопля, рожденного в далеком городе на северо-востоке. И вот теперь Дайна изо всех сил старалась вызвать из глубин памяти ощущение тончайшей прозрачной квинтэссенции души этого города. Громкие удары ее сердца, отсчитывавшего словно метроном раз-два, раз-два, толчками отдавались в сонной артерии и в кистях рук. Казалось, оно было готово выпрыгнуть из ее груди. "Марк, Марк, — мысленно повторяла она, закусив губу.

Слезы наворачивались ей на глаза. — Какой же ты негодяй!"

Вдруг решившись, она завела мотор и, включив первую скорость, свернула на подъездной путь к дому Рубенса. Огромное здание с оранжевой наклонной покатой крышей в испанском стиле и оштукатуренными арками вдоль стен стоял на довольно большом удалении от дороги. Яркий свет в окнах слегка затушевывался пышным розовым сиянием, расцвечивавшим небо над невидимым отсюда Голливудом.

Ветви двенадцати массивных тополей прошелестели поочередно по крыше ее «Мерседеса». Затем перед лобовым стеклом мелькнуло бесстрастное мексиканское лицо помощника садовника, уезжавшего домой на своей «Хонде».

Дайна позвонила в колокольчик, и дверь распахнулась. На пороге стояла экономка Рубенса Мария, тоже уже собравшаяся уходить.

— Buenos tardes, сеньорита Уитней, — сказала она, отвесив едва заметный, церемонный поклон. — Сеньор как раз заканчивает партию в теннис.

— Да? И кто же у него в гостях?

— Никого, сеньорита. — Мария улыбнулась. — Сегодня он играет с машиной. — Впустив гостью, она вышла на улицу и притворила за собой дверь. Дайна бесшумно спустилась в холл, миновав огромное полотно Эль-Греко на стене слева, и, пройдя, через арку, очутилась в гостиной.

Рубенс уже шел ей навстречу через ведущую наружу дверь на противоположном конце комнаты. Он был одет в белые теннисные шорты и майку с двумя темно-синими полосками по бокам. Вокруг плеч он обернул большое лохматое полотенце; на предплечье его правой руки красовался бело-голубой напульсник. Позади Рубенса в ярком свете прожекторов Дайна увидела плавательный бассейн олимпийского стандарта и справа от него уголок земляного теннисного корта. При виде гостьи на лице Рубенса расплылась широкая улыбка.

— Ты все-таки пришла.

— А ты думал, что этого не произойдет?

— И да, и нет, — он сделал жест ладонью, означавший сомнение. — Я заключил пари с самим собой. Она приблизилась к нему.

— Ну и каков результат?

— Я победил, — он улыбнулся и направился к бару.

— Я думаю, ты смухлевал.

Намешав ей коктейль с «Бакарди», он бросил туда кусочек лайма и заметил:

— Я всегда честен по отношению к себе.

— И очень самоуверен. — Дайна взяла холодный стакан, протянутый им.

— Все дело в долгой тренировке, — ответил он, делая большой глоток. — Мне не раз приходилось получать по мозгам.

Она рассмеялась, уверенная в том, что он шутит, но тут же посерьезнела и, опустив глаза, уставилась в свой стакан.

— Я почти решила не приходить.

Он промолчал и, достав сигарету из изящного золотого портсигара, прикурил ее. Выпустив с легким шипением струйку дыма изо рта, он стряхнул пепел в маленький горшок, в котором стоял кактус.

Интуиция, обостренная ее собственной печалью, подсказала Дайне, какие слова Рубенса крылись за этим молчанием Рубенса. «Какая разница? — казалось, говорил он. — Ты здесь, а только это и имеет значение». Поэтому она удивилась, когда Рубенс неожиданно спросил:

— Что случилось?

Дайна увидела участие и заботу на его лице, сознавая, что, возможно, она предпочла бы услышать от него нечто иное, столкнуться с его черствостью и бездушием. Тогда ей было бы гораздо легче просто встать и уйти от него, не испытывая при этом никаких чувств.

— Мне не хочется говорить об этом!

— Перестань, — он вышел из-за бара и шагнул к ней. — Если нет, то зачем ты тогда вообще заговорила об этом? — Взяв ее за руку, он помог ей спуститься по трем ступенькам в небольшое углубление, в котором стояла огромная, напоминающая по форме подкову, кушетка, обтянутая синим бархатом.

— Итак, — сказал он, усаживаясь рядом с ней, — излей свою душу.

— Ты хочешь превратить это в комедию, — ее глаза вспыхнули.

— Я? — он сделал недоуменное лицо.

— Эта речь в духе Раймонда Чандлера...

— Всего лишь пережиток из моей прошлой жизни, в качестве Филиппа Марлоу. Я вовсе не хочу поразвлечься за твой счет.

Несколько секунд Дайна пристально вглядывалась в его лицо.

— Я выгнала Марка. Он...

— Ты уже говорила об этом.

— Ты можешь послушать меня, не перебивая...

— Тебе гораздо лучше без него, уверяю тебя.

— Почему? Потому что он — черный?

— В наше время не имеет значения.

— Рассказывай об этом кому-нибудь другому.

— Ну ладно, согласен. Но я имел в виду его политические взгляды, а не цвет кожи. — Рубенс приложился к стакану. — В свое время многим людям пришлось изрядно похлопотать, чтобы помочь Фонде вернуться на экран.

— Ее политические убеждения были тут вовсе не причем.

— Неужели? — его брови поползли вверх, изображая притворное удивление. — Тогда прошу прощения. Никак не ожидал от тебя такой наивности.

— Скажи мне, что тебе известно.

— То, что я уже сказал, — Рубенс поставил стакан на белый журнальный столик перед собой. — Пойми, твоя ракета находится на стартовой площадке в ожидании взлета. Неужели ты хочешь, чтобы по какой-то причине контакты вдруг оказались разомкнутыми, — он внимательно посмотрел на нее.

— Нет, — ответила она, отвернувшись на мгновение в сторону. — Но это имеет такое же отношение к нам, как и ко мне и Марку. Все идет шиворот-навыворот, разве ты не видишь? Мой долгий и нелегкий роман с ним только-только закончился. Тут появляешься ты, и я начинаю чувствовать себя как маятник. Мне кажется, что в любую минуту нить может оборваться, и я упаду.

Рубенс протянул руку и слегка прикоснулся к ее плечу.

— Тогда больше не думай об этом. Он всегда гонялся за...

— Не надо, — произнесла она предостерегающим тоном.

— В чем дело? Это разговор не для твоего деликатного слуха? Ты знаешь, с кем он спал во время съемок. Он не мог оторваться от этих грязных...

— Прекрати! — он приблизился к ней вплотную. Дайна видела маленькие блестящие капельки пота на его лице и едва начавшуюся пробиваться щетину на щеках и подбородке. Но сильней всего на нее действовал исходивший от него животный запах. Не обращая внимания на ее возражения, Рубенс продолжал говорить низким, но тем не менее ясным и отчетливым голосом:

— Я никогда не мог понять, что ты нашла в Марке Нэсситере, и рад, что ты наконец вышвырнула его. — Свободной рукой он с силой развернул ее голову, так что Дайне пришлось смотреть ему в глаза. — Меня тошнит от выражения на твоем лице, тошнит от мысли о том, что ты до сих пор испытываешь какие-то чувства по отношению к этому ублюдку, полторы недели бегавшему по пятам за маленькой пятнадцатилетней шлюхой...

— Ты знал! — высвободив голову одним резким движением, она вскочила с места.

— Постой...

Дайна с размаху влепила ему пощечину, оставившую красный след у него на щеке.

— Мерзавец! Почему ты не сказал мне об этом?

— Ты серьезно полагаешь, что стала бы слушать меня?

— Ты наступил на меня своей грязной подошвой точно так же, как на всех остальных женщин, попадавшихся тебе на пути. Ты воспользовался этим обстоятельством. — Она бросила на него взгляд, полный ненависти и презрения. — Наверное, я сошла с ума, придя сюда.

Повернувшись на каблуках, она быстро поднялась по ступенькам, но он догнал ее и схватил за руку.

— Подожди, все совсем не так.

Дайна обернулась и посмотрела на него.

— Неужели? Ты лжешь! Ты не знал, что случилось, когда повстречался со мной в ресторане? Только посмей сказать мне это, и я плюну тебе в глаза!

Она увидела, как он задрожал, и кровь отхлынула от его лица не постепенно, а сразу в одно мгновение. Чувствуя, что его тело превратилось в сжатую пружину, она инстинктивно знала, что у него есть только один способ отреагировать на подобную ситуацию — насилие. Но именно поэтому она не могла остановиться, Стремясь завести его еще больше и добиться ответа, который раз и навсегда показал бы его истинные чувства по отношению к ней.

— Я говорю серьезно, Рубенс. Оставь свое вранье для бизнеса. Ты так привык вертеть женщинами, как тебе того хочется, что уже не видишь в них людей. Ну а я — человек, и мне, черт возьми, не нравится, когда мне врут. Ты понимаешь, что со мной нельзя обращаться таким образом?

Казалось в воздухе между ними скопился электрический заряд, и одно неосторожное движение могло вызвать молнию, испепелившую бы весь мир: столь важен был этот миг.

— Ладно, — сказал он после паузы, длившейся целую вечность. — Это правда, так все начиналось. Мне позвонили через десять минут, после того как ты его прогнала...

— Спасибо за откровенность.

— Дай мне договорить! Ты сказала..., — он вновь попытался взять ее за руку, но Дайна обожгла его таким взглядом, что Рубенс тут же испуганно отдернул ладонь. — Может быть, нам обоим стоит слушать друг друга хоть иногда, а? Возможно, в этом кроется часть проблемы.

— Я не собираюсь стоять здесь и выслушивать твой жалкий лепет. — Она отвернулась. — Ты натренировался настолько хорошо, что уже сам не замечаешь, когда врешь. Истина не имеет для тебя ни малейшего значения. Истинно то, что выгодно Рубенсу в данный момент. Боже, даже не представляю, как я могла испытывать хоть какие-то чувства...

— Ну что мне сделать, чтобы убедить тебя? Дайна вяло улыбнулась.

— Не жди от меня какой-либо помощи в этом.

— И ты вот так запросто уйдешь?

— Почему бы и нет? Я здесь ничего не забыла.

— Если ты уйдешь сейчас, то не узнаешь наверняка.

— Поверь, Рубенс, я знаю.

— Я по-прежнему хочу, чтобы ты переехала ко мне.

— Перестань.

Наступила какая-то особенная напряженная пауза. Это было так, словно они вдвоем стояли на лесной поляне, лишенные не только одежды, но и заботливо взращенных в них пластов цивилизованности. Они оба застыли неподвижно, как каменные изваяния, и лишь зрачки чуть заметно перемещались, а ноздри раздувались, как у хищных зверей, принюхивающихся к запаху противника. Казалось, еще немного и они, оскалив зубы, зарычат друг на друга.

— Ты ведь не хочешь уйти на самом деле, Дайна, — если в его голосе и не звучала угроза, то по крайней мере, крылся намек на нее.

Она прекрасно знала, к чему он клонит, но не слишком испугалась. Понимая, насколько важна для нее роль Хэтер Дуэлл, она тем не менее твердо решила не отступать. В конце концов, сколько миллионов было уже потрачено на эту ленту? Слишком много, чтобы он мог позволить ей покинуть съемочную площадку. Он просто сменил тактику. Точно так же, как он удержался от того, чтобы ударить ее минуту назад, он пойдет на попятный и здесь.

А если это не блеф? Он обладает властью. Он может лишить ее роли. Что будет с ней? Если б она была мужчиной, ничего этого не произошло бы. Сила и власть. Вот чего ей не хватает.

На мгновение ее решимость поколебалась, но новая мысль придала Дайне мужества: если она уступит сейчас, то все повторится еще и еще раз. Она никогда не выберется из западни и не обретет власти.

— Ты не выкинешь меня из картины, — сказала она твердо, подумав про себя: «Это единственный для меня способ защитить себя».

Лицо Рубенса превратилось в ничего не выражающую маску.

— Ты слишком сильно хочешь сыграть эту роль, Дайна. Она нужна тебе.

— Я скорее пойду к Теду Кесселю, чем позволю тебе унижать меня.

— Отлично. — В его голосе прозвучали особые, не слышанные ею прежде нотки. — В таком случае ты отстраняешься от съемок.

На мгновение ей почудилось, что ее сердце перестало биться. Не ослышалась ли она? Не сон ли это? Но нет. Она ошиблась в расчетах, и Рубенс, как и она, решил идти до конца.

Она повернулась молча и пошла к двери, ведущей в холл. Ее блуждающий взгляд упал на изображенного на полотне Эль Греко старика, чье узкое, длинное лицо было наполнено какой-то сокровенной мудростью, а спокойные проницательные глаза словно следили за каждым ее движением.

Сердце Дайны разрывалось на части. Слезы, собравшихся в уголках ее глаз, застыли неподвижно, точно она усилием воли не позволяла им скатиться вниз по щекам. Она могла позволить старому испанскому еврею с портрета видеть ее позор, но Рубенсу — никогда.

Ей вспомнилось другое пережитое ею унижение и то время, когда она заперлась внутри себя от всего мира, и мучения ее стали совсем невыносимыми. Ища утешения, она в отчаянии вглядывалась в лицо старика. Однако он не мог протянуть ей руку, прикоснуться к ней, он всего лишь молча смотрел на нее, и во взгляде его выразительных глаз она прочитала простую, ясную мысль: «Я выжил несмотря ни на что. То же самое будет и с тобой».

Она уже стояла на пороге гостиной, когда услышала тихий голос Рубенса, доносившийся до нее словно из иного мира.

— Пожалуйста, вернись. Я погорячился. Дайна, не отрываясь, продолжала смотреть в глаза старика.

— Ты не можешь простить меня?

Она обернулась.

— Почему тебе надо обязательно быть таким жестоким? — слезы все еще блестели в уголках ее глаз; она не забывала об этом. — Зачем ты сказал мне это?

— Ты победила. Разве ты не видишь?

— Победила? Это не поединок.

— Нет, — спокойно возразил он. — Вся жизнь ничто иное, как поединок. — Рубенс говорил тоном учителя, обращающегося к школьнику. — Ты знаешь сама.

— Тогда как я могу победить в борьбе с тобой?

— Когда я попытался раздавить тебя, ты отбросила меня в сторону. Ты сказала нет, несмотря на то, что хотела эту роль больше всего на свете.

— Почти больше всего на свете.

Он улыбнулся. Казалось, минуло целое столетие, с тех пор как это произошло в последний раз. Его улыбка была теплой и нежной.

— Почти, — повторил он вслед за ней. — Это как раз то, что отличает тебя от...

— Шлюх.

— ... всех остальных. — Он приблизился к ней. — Ты не боишься меня, — прошептал он и поцеловал ее в шею. — Именно это мне нужно в женщине. Гораздо больше, чем ты думаешь.

— И ты пугал меня, чтобы...

— Нет, — он покачал головой. — Наоборот, ты испугала меня. В ту секунду, когда я увидел, что ты действительно собралась уходить, я понял, что никогда не допущу этого. Что я сделаю все что угодно...

— И дашь мне все, что я захочу? — она произнесла эти слова очень тихо.

— Да, — его голос звучал даже еще тише, чем ее. Рубенс сжал ее в своих объятиях, зарываясь лицом в ямочке на ее плече.

Дайна бессознательно подняла руку и запустила пальцы в его густые волосы, прижимаясь к нему всем телом. Ее голова закружилась от необычайного, восхитительного запаха, окружавшего ее со всех сторон, и она припала к Рубенсу, точно нуждаясь в поддержке.

Однако он стремительно скользнул вниз, как будто его тело превратилось в поток дождевой воды. Дайна стояла неподвижно, насколько это было возможно, не отрывая руки от его волос. Но едва почувствовав, что он раздвигает в стороны полы ее легкого шелкового платья, она задрожала.

Она вскрикнула, когда его пальцы принялись гладить внутреннюю поверхность ее бедер, и затем ощутила прикосновение горячих губ.

Ее мышцы свела судорога, и ноги подкосились. С трудом сохраняя равновесие, она то приподнималась, то опускалась в такт движениям его языка, при этом все больше наклоняясь вперед, пока ее грудь не уперлась в напряженные мышцы его спины.

Ее тело налилось свинцовой тяжестью, сердце бешено колотилось, рот приоткрылся и бедра начали конвульсивно подергиваться.

— О, боже! — простонала она, чувствуя приближение оргазма, утопая в водопаде наслаждения.

Потом она легла сверху на Рубенса и нежно ласкала его руками, до тех пор, пока не увидела, что его взор потускнел от возбуждения. Он глубоко застонал, когда их пылающие обнаженные тела соприкоснулись, и Дайна вновь задрожала.

В конце концов, утомленные, они заснули, убаюканные тихим шелестом пальм, прямо на ковре возле огромного камина, облицованного розовым и серым мрамором.

* * *


Дайна проснулась, когда в домах, расположенных по соседству, еще ярко горели экраны телевизоров, и взглянула на лицо спящего Рубенса. Она нежно провела ладонью по щеке там, где виднелся след от пощечины. Рубенс открыл глаза.

— Взаимоотношения двух людей, — прошептала она, — не должны превращаться в поединок. — Мысленно она добавила «любящих друг друга людей», но не произнесла этого вслух.

Рубенс внимательно посмотрел на нее, но не проронил ни звука.

— Важно, чтобы было именно так, потому что этот город полон дураков, верящих во всесилие денег. Они не понимают, что чем больше ты опираешься на свой счет в банке, тем слабее становишься сам, пока наконец твои мозги не раскисают от долгого бездействия и все принимаемые тобой решения оказываются неправильными.

— Воля, — ответил он, — гораздо более могущественное оружие чем деньги, потому что она не теряет своего значения при любых обстоятельствах. Она заключена в тебе самом и не нуждается ни в чем со стороны. Однако никто не может научить тебя пользоваться ей. Чтобы постичь эту науку, надо пройти через нелегкие испытания, вроде тех, которые пришлось пережить мне.

— У обитателей Авеню С в Нью-Йорке не водится лишних денег. Путь наверх из этой проклятой дыры долог и труден, и чтобы преодолеть его прежде всего необходимо выжить.

Рубенс слегка пошевелился, и Дайна почувствовала, как напряглось его тело, ставшее твердым, точно кусок гранита.

— Временами я возвращался домой в темноте, потирая окровавленную щеку или разбитую челюсть... Мне так часто ломали нос, что я сбился со счета, — Рубенс невесело рассмеялся, издав при этом звук, похожий на лай злой собаки. — О, как эти украинские ребята любили меня! «Эй, жид, — кричали они, завидев меня. — Подойди-ка сюда, жиденок. У меня есть для тебя сюрприз». Расправа бывала короткой: удар кулаком под ребра, коленом в пах и кожаными ремнями по лицу. «Вот твоя награда за смерть Христа, недоносок!»

Они избивали меня методично, полные какой-то холодной ярости, перенятой ими от родителей, испытавших на себе чудовищные зверства немцев во время войны. Это походило на кошмарный сон: нацизм продолжал жить, несмотря на поражение и, обманув смерть, возрождался в детях своих жертв.

Дайна лежала, обвив шею Рубенса руками, чувствуя, как его терзает какая-то застарелая внутренняя боль. Он молчал так долго, что она решила, что история закончилась.

— Их возглавлял, — начал он вновь так внезапно, что Дайна испуганно вздрогнула, — здоровый парень с вечно взъерошенными волосами и голубыми светящимися глазами. Даже в разгар зимы он носил только рубаху, расстегнутую нараспашку, из-под которой выглядывал серебряный крестик. Помнится, мне всегда казалось, что парень носил его как напоминание о том, кто он такой.

— Как бы там ни было, именно он окликал меня, наносил первый удар, смеялся, когда я оказывался на земле... плевал мне в лицо.

— Я пытался сопротивляться, но они были старше меня, и к тому же их всегда было слишком много. Мать плакала каждый раз, увидев меня вымазанного в крови, но не говорила ни слова отцу. Однажды, он сам, заметив сломанный нос, сжал мои ладони в кулаки с такой силой, что мне стало больно. «Ты еще не научился защищать себя? — спросил он. — Не забывай, что у тебя тоже есть кулаки!»

— Некоторое время после этого я боялся выходить из дома. Я не сомневался, что они поджидают меня там, снаружи. Впрочем, я знал, что «они» не имели никакого значения. Здоровый парень с голубыми глазами — вот кто не давал мне покоя даже во сне, словно являясь наказанием за мои воображаемые грехи.

— И вот однажды я-таки решился и вышел на улицу. Это была суббота — дело происходило летом, и я думал, что они возможно отправились на Брайтон Бич. Я проходил один квартал за другим, не встречая ни единого знакомого лица, словно чужак в районе, где знал каждую трещину на тротуаре. Пребывая в таком настроении, я позволил накопившейся во мне злости выйти наружу и поднес к лицу сжатые кулаки. Мне следовало защитить себя... каким-то образом. Я знал, что на кулаки мне рассчитывать не приходится, но у меня имелось и кое-что кроме них.

В этот момент я поднял голову и увидел белый «Каддилак». Эта машина показывалась в нашем районе раз или два в неделю, и я знал зачем. — Люди, сидевшие в ней, торговали наркотиками. Белый «Каддилак» завернул на Ист-Ферст-стрит, а я остановился на перекрестке у светофора, наблюдая за автомобилем. Проехав примерно треть переулка, машина затормозила, и я увидел, как навстречу ей из тени возле двери дома, сдаваемого в аренду, вынырнула фигура. Я сразу же узнал того самого парня с голубыми глазами. Он отдал человеку в «Каддилаке» деньги и получил в замен пару маленьких бумажных конвертиков.

На протяжении целого месяца я следил за белым «Каддилаком», появляясь на Ист-Ферст-стрит. Он неизменно останавливался возле того же самого дома, но голубоглазый парень больше не появлялся. Иногда вместо него к машине подходил кто-то из его товарищей, но еще чаще они посылали вместо себя кого-нибудь из младших ребят, вертевшихся неподалеку, причем выбирая всякий раз нового.

Следующая суббота выдалась дождливая. Выскользнув из дому, я зашагал вдоль по Авеню С к Ист-Ферст-стрит. По дороге мне пришлось спрятаться во фруктовой лавке старика Вцитека, чтобы не попасться на глаза украинцам. Они направлялись в центр, как я услышал из их разговора, в кинотеатр Лоува Деланси. Парня с голубыми глазами среди них не было, и я не знал почему.

Не теряя времени, я поспешил на Ист-Ферст-стрит и, добравшись до его дома, расположился на крыльце у соседнего подъезда. Через десять минут я промок до нитки, а еще через десять дрожал от холода, несмотря на летнюю жару. Однако, наконец, я услышал особенное, непохожее ни на какое другое урчание двигателя и понял, что белый «Каддилак» уже завернул за угол и приближается к своей цели.

— Машина остановилась, проехав всего лишь на несколько шагов дальше того места; где я стоял. Боковое стекло опустилось, и я услышал негромкий оклик: «Эй, малыш. — Я поднял голову. Сидевший в машине поманил меня к себе рукой. — Вот тебе пара баксов, а ты отнеси вот этот сверток в квартиру 6ф в этом доме». Короткий тупой палец ткнул в направлении дома голубоглазого парня.

— Очутившись внутри здания на лестнице, я аккуратно развернул сверток. В нем оказались три бумажных конвертика. Я вновь упаковал их и стал подниматся на верхний этаж, задыхаясь от вони и духоты. Где-то гремело радио, заглушая стук капель дождя на крыше. Спрятав сверток, я постучал в дверь.

— Он не признал меня в первый момент. Да и с какой стати? Он мог предположить появление кого угодно, кроме меня. Поэтому я терпеливо дожидался, пока это не произойдет. «Я вижу, урок не пошел тебе на пользу, жиденок, — сказал он. — Ну что ж, это дело поправимое». Он кинулся на меня, но я увернулся и отскочил в сторону. «Я бы не стал спешить на твоем месте, — ответил я. — Ведь у меня твое ширево».

— Разумеется, он был слишком туп, чтобы заподозрить в моих словах правду. Он не поверил, пока я не высыпал содержимое первого конвертика в раковину и не спустил воду. Только тогда он поверил мне. «Не делай этого, — сказал он, — я не могу без него».

— "Однако, твой порошок в руках у жиденка", — ответил я, доставая второй пакет. Прежде мне не доводилось наблюдать, как люди умоляют о чем-нибудь, стоя на коленях... я имею в виду буквально. Оглядев его, я заметил следы от уколов на его руке. Он вызывал у меня непреодолимое отвращение. Я опорожнил второй пакет точно так же, как и первый. «Теперь остался только один», — сказал я. Он поднял на меня глаза, и я увидел, что их прекрасная голубизна исчезла, уступив место грязному коричневатому оттенку.

— "Вот, — продолжал я, помахивая конвертиком у него над головой, — подарок тебе от жиденка". С этими словами я уронил конверт в его дрожащие ладони и, следя за мучительным выражением у него на лице, добавил: «Я в этом не слишком хорошо разбираюсь. Но как ты полагаешь, что случится с тобой, когда ты вколешь себе то, что я положил туда?» Сказав это, я повернулся и вышел, но его лицо навсегда запечатлелось в моей памяти.

В наступившей паузе Дайна ощутила, как его напряжение постепенно спадает. Его дыхание замедлилось, и она поняла, что он опять засыпает.

— Рубенс..., — тихо позвала она. — Что случилось с тем парнем? Ты примешал что-то к порошку?

Он долго не отвечал, потом повернулся и обнял ее так, как она обнимала его.

— Какая разница, — произнес он.

— Как ты можешь так говорить?

Рубенс прижал ее к себе еще крепче и поцеловал так нежно, что она едва не расплакалась.

— Суть истории состоит не в этом, — прошептал он едва слышно. — Ну а теперь засыпай, любимая.

* * *


— Власть, — сказал ей Марион, — вот что притягивает людей в Голливуд. Здесь сосредоточено больше власти, чем в любом другом городе мира. За исключением Вашингтона, конечно. — Он саркастически хмыкнул. — Да и там завидуют тому, сколько у нас денег!

Они неторопливо прогуливались вдоль ограды съемочной площадки, время от времени оказываясь снизу под объективами трех огромных панорамных камер, чудовищные корпуса которых вздымались точно тела ископаемых ящеров из первобытного болота.

— Приехав в Голливуд, я подверг себя как личность суровому испытанию. — Марион, как обычно, говорил с некоторым высокомерием, отделявшем его от простых смертных, которым не повезло уродиться гражданами Британской Империи. Тем не менее в этой манере было что-то трогательное, ибо она являлась частью его особой отсталости — возврата к забытым идеалам девятнадцатого века. Всякий, кто общался с ним, не мог отделаться от мысли, что Мариона заботят только проблемы и интересы его собеседника. — Я мог бы оставаться в театре до конца своих дней. В конце концов, именно об этом я мечтал в молодости. Я хотел стать частью Вест Энда и, разумеется, Бродвея. Однако, справедливо утверждение, будто успех меняет каждого. Возьми хотя бы себя. После выхода «Риджайны Ред» твоя звезда, так сказать, зажглась. Публика познакомилась с тобой, и это не могло не повлиять на твою жизнь.

— В моем случае успех в театре заставил меня стремиться к чему-то иному... большему... Я принял решение проникнуть в самое сердце власти, чтобы, во-первых, посмотреть, смогу ли я выжить там, и, во-вторых, попробовать завоевать ее. — Он взял руку Дайны в свою. — Однако здесь любому быстро дают понять, что просто выжить в подобных условиях — уже само по себе достижение и немалое. Многим из великих людей это не удавалось и знаешь почему?

Площадку начали заполнять актеры и другие члены съемочной группы, и Марион потянул Дайну за собой в самый дальний укромный уголок. Остановившись, он взглянул ей прямо в глаза.

— Потому что в самом начале они забывают обо всем, стремясь к власти. — Его руки чертили в воздухе маленькие круги, подчеркивая каждое слово. — Заполучив ее, они полагают, будто достигли всего. — Голос Мариона опустился до шепота, но от этого его речь стала звучать еще более веско и убедительно. — Это — заблуждение, Дайна. Гораздо тяжелей научиться разумно пользоваться приобретенной властью. — Сказав это, он вдруг погрустнел. — Развращает не сама власть, но ее невежественное употребление.

Шум позади них достиг наивысшей ноты. Повсюду суетились люди, занимавшие свои места.

— Моя дорогая, мне кажется, что в этом смысле поправить что-либо для нашего общего приятеля, — Дайна догадалась, что он имеет в виду Джорджа, — уже слишком поздно. Однако ты — совершенно другое дело. Держать его в узде — безусловно входит в мои обязанности, поэтому, если ты вновь попадешь в подобную переделку, то просто отойди в сторону и предоставь дело мне. Я не хочу, чтобы ты оказалась втянутой в какие-то склоки. Ты слишком великолепная актриса, чтобы можно было позволить ммм... помрачениям нашего приятеля тревожить тебя.

— Он хочет сыграть эту роль, и я считаю, что она как нельзя лучше подходит ему. Однако ему нелегко. «Хэтер Дуэлл», вне всяких сомнений, написана для женщины — для тебя — и время от времени его недовольство перехлестывает через край, — он рассмеялся на сей раз весело и непринужденно. — Он может быть свиньей во всех отношениях, но вместе вам удается творить в кадре чудеса. Ты видишь, какой я хитрец. Я показал ему пленку, отснятую вчера. И кто бы он ни был, наш приятель, он определенно не дурак. К тому же у него хватило мужества признать, что я прав и знаю, что делаю. — Марион опять засмеялся и повернулся навстречу к приближающейся фигуре. — Джордж! — крикнул он. — Подойди и познакомься заново с первой леди в нашей труппе!

* * *


— Да, — ответил Эль-Калаам в трубку. — Совершенно верно, мистер президент. Я только что разговаривал с премьер-министром Израиля. Он побеседовал со своей дочерью и смог убедиться, что она жива и здорова. В настоящий момент, — он посмотрел в направлении Баярда Томаса, — ваш государственный секретарь ведет себя вполне примерно. — Обычно розовое лицо Томаса было белее мела. Даже проницательные голубые глаза его, казалось, выцвели. Не выдержав, он опустил глаза и уставился на собственные ладони. Его трясло точно в лихорадке.

В противоположном конце комнаты на полу, облокотившись спиной о книжный шкаф, сидел Джеймс. Казалось, ему стало немного легче, но его раны продолжали кровоточить все так же сильно. Хэтер и Рейчел, не отрываясь, смотрели на него.

— Что вы сказали, мистер президент? Я не расслышал. Эта трансатлантическая линия... Нет, это не имеет значения. — Эль-Калаам пристально наблюдал за Томасом, стремясь поймать его взгляд. Государственный секретарь Соединенных Штатов продолжал разглядывать свои трясущиеся руки. Вдруг Эль-Калаам улыбнулся.

— Ваш секретарь наделал в штаны, мистер президент. — Он прищелкнул языком. — Весьма постыдное зрелище. — Его лицо вновь посерьезнело, когда он взглянул на часы.

— Сейчас двадцать четыре минуты одиннадцатого утра. Сегодня, ровно в шесть часов вечера я буду ждать вашего звонка и сообщения о том, что тринадцать наших братьев выпущены из тюрьмы в Иерусалиме. После этого к восьми утра завтрашнего дня вам будут предъявлены наши остальные требования. Впрочем, вы знаете, в чем их суть. Дальнейших переговоров не будет.

— Если же к этому сроку мы не услышим по местному радио на частоте 1300 мГц о вашем полном и безоговорочном согласии, то дочь премьер-министра Израиля, ваш государственный секретарь и все остальные лица, находящиеся здесь, будут казнены, — сказав это, он с величайшей осторожностью положил трубку на рычажки.

— Это просто возмутительно, — заявил Рене Луче. — Я требую, чтобы меня и моего атташе немедленно освободили. Франция никак не возражает против целей, к достижению которых стремится ООП. Напротив...

— Заткнись, — холодно приказал ему Малагез. Эль-Калаам повернулся к Рудду.

— Ты должен получше заботиться о своем патроне, — сказал он. — Мне кажется, он становится слишком стар для своего офиса.

— Эль-Калаам! — крикнул Луче. — Выслушайте меня!

— Он еще не понял, — заметил Эль-Калаам, ничуть не изменив интонацию. В этот момент он смотрел на Сюзан, но обращался, как было очевидно всем, к Фесси.

Человек с крысиными глазками, казалось, даже не пошевелился, но тупой приклад его автомата врезался в солнечное сплетение Луче. Туловище французского посла переломилось пополам, колени подкосились и он рухнул на пол, точно подкошенный. Руки его конвульсивно ухватились за место ушиба на животе. Слезы хлынули у него из глаз, из открытого рта вырвался тонкий хрип. Фесси стукнул Луче по шее ребром ладони, и тот потерял сознание.

Эль-Калаам почесал нос и щелкнул языком, в точности как во время разговора с президентом. Слегка согнувшись, он опустил ствол автомата, так что мушка уперлась в подбородок лежащего без движения посла.

С силой приподняв голову Луче, Эль-Калаам заставил того открыть глаза и посмотреть ему прямо в лицо. Кожа на лице француза приобрела болезненно бледный оттенок, на ней блестели капельки пота, а глаза покраснели.

— Не сметь, — произнес Эль-Калаам, — обращаться ко мне, пока я не разрешу. — Он поджал губы. — Я знаю, это для вас должно явиться большим шоком, но здесь нет союзников. Вы такой же враг для нас, как и все они. — Он широким жестом обвел комнату, указывая на остальных заложников. — Между вами нет никакой разницы. — Эль-Калаам легонько стукнул дулом МР-40 снизу по подбородку Луче, так что голова того мотнулась, словно мячик. — Разве не так?

Французский посол молча посмотрел на него. В мутных глазах его застыла боль. Эль-Калаам, несильно размахнувшись, ударил его в висок, после чего, потянув за волосы, оторвал голову Луче от пола.

— Скажите, что это — так, мистер посол, — последние слова он произнес нарочито громко и разборчиво, подчеркивая свое презрение.

Луче с трудом облизал языком пересохшие губы и пробормотал.

— Это..., — голос изменил ему, и, откашлявшись, он начал снова. — Это так. Мы... мы — враги.

— Совершенно верно. — Несколько секунд Эль-Калаам пристально разглядывал его. Потом тень отвращения пробежала по его лицу, и он повернулся к Эмулеру. — Ну-ка, почисти его, как сумеешь. Или ты забыл свои обязанности атташе?

— Что? — воскликнул молодой француз. — Со связанными руками?

Эль-Калаам отвел дуло автомата от лица Луче, и Эмулер тут же вновь рухнул на пол у его ног.

— Воспользуйся своим языком, — бросил главарь террористов и отвернулся.

У противоположной стены гостиной Джеймс продолжал истекать кровью. Его левая рука, по-видимому, парализованная, беспомощно лежала на полу, в то время как правой он пытался оторвать кусок материи от окровавленного рукава своей рубашки.

— Пожалуйста, — взмолилась Хэтер, стоявшая возле Риты, — позвольте мне помочь ему. — Ведь он уже не в состоянии причинить вам никакого вреда.

Эль-Калаам пропустил ее слова мимо ушей, не обратив на них никакого внимания.

— Весьма любопытно, — наклонив голову набок, он с интересом следил за отчаянными усилиями, предпринимаемыми Джеймсом. — И увлекательно. — Он подошел вплотную к раненому. — Я хочу посмотреть, справится ли он сам.

— А если нет? — не выдержала Рейчел. За спиной у нее находился Малагез, контролировавший каждое ее движение. — Он спас мне жизнь, и я хотела бы помочь ему. Если вы не разрешаете Хэтер сделать это, то позвольте мне.

— Позволить тебе? — Эль-Калаам ни на мгновение не отводил глаз от Джеймса. Я не позволю тебе даже завязать шнурки на ботинках самой, не то что подойти к нему.

Джеймс тем временем полностью сосредоточился на своих действиях, не обращая внимания на происходящее вокруг. Гримаса боли застыла на его красивом взмокшем от пота лице, пока он старался дотянуться до рукава зубами. Хриплые звуки вырывались у него из горла, а связки на шее, вытянутой до предела, походили на канаты. Наконец его неимоверные усилия увенчались успехом.

Через мгновение раздался треск рвущейся ткани. Засунув два пальца в образовавшуюся дыру, Джеймс резко рванул, и добрая половина рукава осталась у него в руке.

Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы наложить повязку на руку.

Странное выражение мелькнуло в глазах Эль-Калаама.

— Отличная работа, — заметил он, наблюдая за тем, как Джеймс поправляет повязку. — Ты сделал это, как профессионал, как солдат.

Джеймс помедлил с ответом. Он смахнул пот со лба тыльной стороной ладони здоровой руки и вытер ее о штаны, отчего на них осталась темная полоса. Прислонившись спиной к книжному шкафу, он глубоко вздохнул, но тут же закашлялся и мгновенно вытер розовую пену, выступившую у него на губах. Эль-Калаам нагнулся и повернул ладонь Джеймса вверх.

— Кровь, — произнес он, и в ту же секунду Джеймс вырвал руку и провел ею о рубашку. Хэтер сдавленно вскрикнула и закрыла глаза.

— Я знаю кое-что о войне и солдатах, — промолвил Джеймс, даже не взглянув на жену.

— Неужели, — Эль-Калаам приставил дуло «узи» к груди Джеймса и, раздвинув ворот рубашки, заглянул под нее. Его лицо при этом оставалось непроницательным. — Откуда же?

— Я родился и вырос на баррикадах Белфаста, — ответил Джеймс. Его голова откинулась назад, веки опустились.

— Не надо, Джеми, — с трудом произнесла Хэтер. — Тебе нельзя напрягаться.

Рита сделала движение, собираясь заставить ее замолчать, но Эль-Калаам, махнув рукой, остановил свою помощницу.

— Не надо, — сказал он спокойно. — Пусть говорит, что хочет. Он расскажет мне..., — он присел на корточки перед раненым. — Правда?

Глаза Джеймса открылись, он посмотрел на Эль-Калаама.

— Значит на баррикадах, — тихо сказал тот. — Ты вырос на баррикадах Белфаста.

— Да, на баррикадах, — эхом отозвался Джеймс. — Там, куда пришли проклятые англичане вместе со своими протестантскими прихвостнями и стукачами, чтобы мучить и убивать молодых ребят, сражавшихся за свободу своей родины.

Волчья улыбка расплылась на лице Эль-Калаама. Он обернулся и кинул взгляд на Маккинона и Дэвидсона.

— Не желают ли эти два английских джентльмена подойти поближе? Не угодно ли им послушать о зверствах, чинимых их правительством по отношению к ирландским католикам?

На бледных лицах Маккинона и Дэвидсона застыло стоическое выражение.

— Мы живем с сознанием этого каждый день, — ответил Дэвидсон. — Это одно из обстоятельств нашей жизни.

— Только посмотри на них, — обратился Эль-Калаам к Джеймсу. — Ты видишь, как легко они оправдывают свои грехи?

— Грехи есть у каждого из нас, — тихо возразил Джеймс. — Я покинул Белфаст, потому что знал, что мой бизнес в Штатах принесет больше пользы. — Он взглянул на Хэтер. — Ты ведь знаешь, любимая, куда идет большая часть нашей прибыли. — Она вновь закрыла глаза, но не смогла удержаться от слез.

— В казну Ирландской Республиканской Армии, не так ли? — Эль-Калаам кивнул. Потом он вновь наклонил голову и заглянул в измученное лицо Джеймса. — Но вот что мне любопытно. В этом ли подлинная причина того, что ты уехал?

— Кажется, в глубине души я сам всегда подозревал себя в трусости. Мой брат и муж сестры, сражавшиеся с протестантами... умерли за свои идеалы. У нас не было ни шиллинга за душой... и они отдали свои жизни. Они сделали свой выбор. Теперь я сделал свой.

— Выбор? — в голосе Эль-Калаама послышалось удивление. — Какой выбор?

Джеймс помолчал, потом взглянул ему прямо в глаза и ответил:

— Выбор между защитой чести и покорностью перед беззаконием.

Эль-Калаам пристально посмотрел на него и, поднявшись на ноги, попятился назад.

— Вы знаете, а он прав, — воскликнул Кен Рудд, не обращая внимания на истерические предостережения Томаса.

— Что ты делаешь? — хрипло шептал тот. — Ты сошел с ума? Или ты не видел, что случилось с Рене Луче?

Рудд окинул его ледяным взглядом. Эль-Калаам резко повернулся и очутился лицом к лицу с помощником госсекретаря.

— Слова, — сказал он. — Одни пустые слова.

— Уже более двухсот лет американцы жили и умирали за слова, — ответил Рудд. — Свобода, справедливость...

— Я покажу тебе, что значат слова, — презрительно перебил его Эль-Калаам и, сделав короткий жест, крикнул: — Рита!

Высокая женщина вынырнула из-за спины Рейчел, на ходу снимая с плеча автомат.

— Что вы собираетесь сделать? — спросила Рейчел с широко открытыми глазами.

— Тихо! — прошипел Малагез, наводя на нее автомат. — Стой, где стоишь и смотри.

— Я не хочу смотреть на это!

— Ага, видите, — сказал Фесси, улыбаясь. — У евреев нет ни капли мужества.

— Избавьте ее от этого, — неожиданно произнес Бок, молчавший все это время. — Подобные вещи не должны касаться женщин.

— Ты видишь, — обратился Эль-Калаам к Рудду, — все эти разговоры — только пустая трата времени. Лишь действия производят впечатление.

Пока он говорил, Рита успела привести дворецкого, который находился вместе с остальными заложниками. Это был худой, заметно сутулящийся, человек с лысиной на макушке. Его глаза дико вращались, а тело била крупная дрожь.

— Что вы задумали?

— Джеймс знает, что сейчас произойдет, не так ли? Джеймс?

Голова Джеймса бессильно свесилась на грудь. Он сидел, уставившись в одну точку на противоположной стене, никак не реагируя на вопрос, обращенный к нему.

— Что происходит? Эль-Калаам... — Истерический лай Томаса заглушил вопрос Рудда.

— Заткнешься ты, наконец, или нет! — госсекретарь зажмурил глаза. — Умолкни, и они оставят нас в покое!

Рита вывела перепуганного насмерть дворецкого на самую середину гостиной и отступила назад. С резким щелчком она сняла свой автомат с предохранителя.

— Ради всего святого! — воскликнул Эмулер. Горничная ударилась в слезы, Сюзан слабо всхлипнула.

— Это не способ..., — начал Дэвидсон.

Раздался громкий треск автоматной очереди, заставивший всех подпрыгнуть на месте. Хэтер громко вскрикнула. Тело дворецкого развернуло и отбросило к дальней стене. Кровь бурным потоком хлынула из его ран. Рита вновь нажала на курок. Грохот выстрелов оглушил всех присутствовавших. Дворецкий широко раскинул руки, хватаясь пальцами за воздух. Его тело дергалось в предсмертной агонии; глаза закатились глубоко внутрь черепа. Вся его одежда была залита кровью. Ноги его подогнулись, и он грузно осел вдоль стены, оставляя на обоях широкую кровавую полосу.

Плач горничной — молодой блондинки со слишком большим количеством косметики на лице — перешел в жалобное подвывание. Точно повинуясь молчаливому приказу, остальные заложники стали медленно отодвигаться от нее. В невыразимом ужасе они жались в кучу напротив камина.

Рита развернулась. Дуло автомата вновь изрыгнуло оранжевое пламя, и горничная словно прыгнула спиной назад. Ударившись лопатками о мраморную каминную полку, она прогнулась вперед. Ее рот открылся, но из него не вылетело ни звука. Она рухнула на колени, скребя пальцами по полу, точно когтями, качнулась и упала на бок.

— Порядок, — произнес Эль-Калаам, едва видный в пороховом дыму, заполнившим комнату. — Теперь вы знаете, что следует принимать всерьез. Слова для нас — пустые звуки; смелость — бесполезная вещь перед лицом силы, которой мы обладаем. Она безгранична и неодолима.

Он обвел взглядом комнату, словно насыщаясь безграничным животным страхом, запечатленным на лицах заложников, и довольно улыбнулся. В гостиной наступила полная тишина. Эль-Калаам похлопал ладонью по стволу своего «узи» и шумно сплюнул на залитый кровью участок пола между двумя трупами.

* * *


Постепенно образ Рубенса в ее душе приобретал человеческие очертания. Однако, что было, возможно, еще более важно, его рассказ о своем преступлении в начале пути на Лоувер-Ист Сайд затронул какую-то чувствительную струну в самой глубине ее существа. Она знала это ощущение, когда ненависть становится настолько сильной, что во рту появляется отвратительный привкус, от которого невозможно избавиться. Разумеется, ей было известно и о наказании за такую слепую ненависть.

Поэтому неудивительно, что вечером следующего дня она вновь очутилась в доме Рубенса, а не у себя. Приехав туда, Дайна первым делом вдоволь наплавалась в бассейне, после чего Мария принесла ей поднос с большим запотевшим стаканом холодного «Бакарди» и тарелкой с сэндвичами из курицы, объяснив, что «сеньор вернется домой поздно и просил подождать его к ужину».

Опорожнив стакан наполовину, Дайна почувствовала, что замерзла достаточно для того, чтобы вернуться в дом. Усевшись в кресло во все еще влажном купальном костюме, она потягивала ром, время от времени ощупывая свои густые волосы, отяжелевшие и начавшие завиваться после купания, и разглядывала огромную написанную маслом картину, висевшую слева от камина. На холсте была изображена раскинувшаяся на прибрежных валунах русалка необъятных размеров. Взгляд ее живых зеленых глаз, странно смотревшихся на расплывшемся розовом лице, казался загадочным. В длинных волосах ее сверкали нити морских драгоценностей: крошечные осколки ракушек. Мокрая чешуя на хвосте мерцала, отражая свет. Рот ее был приоткрыт, как будто она тихо напевала какую-то песню. Внизу и за спиной русалки бушевали морские волны, словно стремившиеся поглотить ее. Самым любопытным в картине было то, что художник нарисовал море и глаза русалки абсолютно одной и той же краской, отчего у зрителя возникало головокружительное ощущение, будто он смотрит сквозь них, проникая взглядом в океанские глубины. Дайна устало закрыла глаза.

Наверное, было логично, что, когда она заснула этой ночью, ей приснилась темница. За всю свою жизнь она ни разу не произносила вслух этого слова, но на протяжении долгих лет, натыкаясь на него в исторических романах, прекращала чтение и смотрела перед собой невидящим взором, словно впав в транс, опасаясь, что оно из простого набора букв, напечатанных на бумаге, превратится в нечто более реальное. Ибо именно его Дайна мысленно использовала для описания комнаты, погребенной под землей на глубине третьего этажа. Лишенная света и воздуха келья не выходила из подсознания Дайны, тянула ее назад, назад в то время, когда она была лишена собственной воли... и походила на эмбриона в чреве матери.

Как обычно, после этого сна, она проснулась мокрая от пота, с омерзительным вкусом резины во рту, таким сильным, что ей захотелось встать и смыть его с языка. Однако Дайна не могла подняться сразу, ибо ей по-прежнему казалось, что она привязана за кровать.

— Дайна, — позвал ее Рубенс. — С тобой все в порядке?

Она ответила не сразу и некоторое время молча смотрела в потолок. Рубенс заворочался в постели возле нее. Она ощутила теплое прикосновение его кожи, и кошмар исчез.

Она встала и молча пошла в ванную. Вернувшись, она обнаружила, что Рубенс сидит на кровати и внимательно наблюдает за ней.

— Что случилось? Ты кричала.

— Просто сон, — она остановилась в ногах у кровати. Рубенс, не отрываясь, смотрел на ее обнаженное тело.

— Ты сказала это как ребенок, — заметил он и тихо добавил. — Как ты прекрасна. Она улыбнулась.

— Красота размножается в этом городе немыслимыми темпами! Вскоре она станет такой обыденной вещью, что потеряет всякое значение.

— Я не имел в виду твое лицо... или тело.

— Что же тогда?

— Впечатление, которое ты производишь: голос, жесты, интонации... твое присутствие. — Он протянул к ней руки. — Все в тебе.

Волосы рассыпались по ее плечам, став похожими на золотистое облако, когда она опустилась на кровать, навстречу его объятиям.

— Ты не такой, как о тебе говорят, — она чуть заметно вздрогнула, когда его руки сомкнулись у нее за спиной.

— Я очень холодный, — сказал он, но Дайна не могла понять, говорит ли он всерьез. Она все еще не могла разгадать его до конца.

— Был ли ты холоден со своей женой?

— Особенно с женой.

— Вот видишь, — в ее голосе послышалось шутливое торжество. — Значит, истории, которые рассказывают о тебе, должны быть правдой.

— Какие истории? — Рубенс осторожно поцеловал Дайну в плечо, и она ощутила щекочущее прикосновение его мягких ресниц.

— Я слышала, ты развелся с женой из-за того, что она не хотела дотронуться до тебя в присутствии посторонних.

— Я тоже слышал нечто подобное.

— Ну и как, это — правда?

— Это имеет значение?

— Не знаю, — она слегка отодвинулась от Рубенса, чтобы лучше видеть его лицо. Высвободив одну руку, она отвела в сторону прядь волос, свесившуюся ему на лоб. — Впрочем, да. Такое поведение, в известном смысле, позволило бы судить о тебе.

— О, да. Ты бы решила, что я — самовлюбленный маньяк. Во всяком случае, я уверен, что к такому выводу пришло бы большинство людей.

— Значит, это неправда.

— Да нет, в общем-то, так оно и было. Но это лишь внешняя сторона дела. Моя жена столь же холодна, как и я сам. Ведь именно у нее я перенял это качество.

— Ты вовсе не такой уж холодный, — Дайна положила ладонь ему на щеку.

— Нет. С тобой — нет. — Он накрыл ее ладонь своей. — Я даже сам себе удивляюсь.

— Напрасно, — она посмотрела ему в глаза. — Это вполне логично. Ты овладел мной, проник в меня. Но что с того? Плоть — ничто, по сравнению с...

В этот момент неожиданно раздался звон колокольчика у входной двери. Смешно взбрыкнув ногами, Рубенс спрыгнул с кровати. Дайна, перекатившись на бок, взглянула на часы. Их стрелки только что перевалили за полночь.

— Ты обязательно должен открыть?

— Да. — Он наспех накинул на себя голубой шелковый халат, весь усыпанный белыми блестками. Колокольчик зазвонил еще раз, и Рубенс спустился в холл.

Дайна перевернулась на спину и, широко раскинув руки на прохладных простынях, закрыла глаза. До нее донеслись голоса. Она поняла, что не заснет и, вздохнув, набрала свой номер. Мэгги оставила ей послание на автоответчике с просьбой позвонить.

— Привет. В чем дело?

— Мне просто немного не по себе и все, — голос Мэгги звучал глухо и устало. — Где ты?

— Дома. То есть, нет. На самом деле у Рубенса.

— Что ты там делаешь?

— Живу.

— Ха-ха. — Дайна услышала в трубке короткий резкий смех. В интонациях Мэгги напрочь отсутствовала обычная оживленность. — Понятно. Ну и как?

— Нормально. Послушай, Мэгги. Я предпочла бы поговорить о тебе.

— Ничего интересного. Я просто сижу и плачу.

— Я приеду к тебе. Ты не должна оставаться в одиночестве.

— Не говори глупостей. Не надо. Мне не нужен никто.

— Неправда. Тебе плохо одной, в этом все дело. Крис будет работать в студии всю ночь...

— Даже если нет, он все равно не приедет домой.

В наступившей паузе Дайна лихорадочно соображала, что бы такое сказать.

— У него проблемы в группе, вот и все. — В ту же секунду она поняла, что как раз этого-то говорить и не следовало.

— Откуда ты знаешь? — голос Мэгги вдруг стал резким.

— Ну... я наткнулась на него вчера. Мы немного поболтали. Обычная дружеская беседа о том, о сем, понимаешь?

— Нет, не понимаю. Что, черт возьми, происходит, Дайна?

— Я не могу понять, о чем ты.

— Ты сегодня вместе с Крисом?

— Мэгги, да что с тобой? Я сказала тебе...

— Я слышала, что ты мне сказала! — отрезала Мэгги и бросила трубку.

— Проклятье! — выругалась Дайна и вновь набрала номер подруги. Она трижды пыталась дозвониться, но каждый раз линия оказывалась занятой.

Встав с постели, она быстро натянула на себя джинсы и велюровую кофточку. Спустившись по лестнице, она прошла через холл в гостиную.

Там она нашла Рубенса в компании довольно высокого атлетически сложенного мужчины. Его немного выцветшие на солнце волосы были аккуратно зачесаны назад. Лицо незнакомца покрывал темный загар. Дайне пришло в голову, что он похож на любителя серфинга, явившегося сюда прямиком с Лагуна-Бич. Единственное в его облике, что противоречило подобному предположению, — влажные карие глаза и совершенно круглые очки в роговой оправе. Незнакомец напоминал Дайне какого-то знакомого из далекого детства, но кого именно, она не могла вспомнить.

— Дайна Уитней, а это — Шуйлер Фолтон, мой адвокат, — представил их друг другу Рубенс.

Фолтон переложил дипломат из буйволиной кожи из правой руки в левую и пожал протянутую ладонь Дайны.

— Итак, — сказал Рубенс, щелкнув пальцами, — давай продолжим.

Фолтон, открыв дипломат, достал оттуда пачку бумаг и вручил их Рубенсу. Тот моментально принялся изучать их.

Дайна тем временем наблюдала за Фолтоном. На лице его — слишком миловидном, чтобы его можно было назвать по-мужски красивым, — подумала про себя она, блестели мелкие капельки пота. Она решила, что очки делают его моложе, чем он есть на самом деле, и вновь попыталась понять, на кого он так похож. Вдруг она отвернулась, едва не прыснув со смеху. Фолтон выглядел в точности, как Кларк Кент.

Она встала к мужчинам спиной и спросила.

— Вы не хотите чего-нибудь выпить?

— Шуйлер не задержится здесь надолго, — бесцеремонно бросил Рубенс, не отрываясь от бумаг.

— Нет... спасибо, — протянул Фолтон. Его лицо медленно покрылось краской.

Рубенс протянул руку и вновь щелкнул пальцами. Фолтон залез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда тонкую, элегантную золотую ручку. Рубенс взял ее обвел кружочками два абзаца на той странице, которую он читал. Только теперь он поднял голову.

— Что это такое, черт возьми? — он швырнул кипу листов Фолтону и тот неуклюже поймал ее на лету.

Он взглянул на отмеченные места, но лишь мельком, поскольку прекрасно знал, о чем идет речь.

— Это текст, который я получил от правления компании в Нью-Йорке.

— Правления? Ты хочешь сказать от Эшли, составившего контракт таким образом? Я ясно дал ему понять, что не соглашусь на меньшее, чем пятилетний договор со скользящей шкалой и двумя опционами в год.

— Я... уф... я беседовал с ним сегодня днем. Он говорит, что они боятся завязнуть в этом. Ликвидность...

— К черту ликвидность! В наших интересах оказаться в связке с «Коломбайн». Мне что, необходимо отдавать все распоряжения этим кретинам в письменной форме?

— Эшли сказал...

— Мне плевать, что сказал Эшли! — Рубенс взорвался. — На кого ты работаешь, Шуйлер?

Фолтон молчал, изучая носки собственных ботинок.

— Тебе очень повезло, что мы живем в двадцатом веке. Что делали раньше с гонцами, приносившими дурные вести... Отрубали головы, кажется.

Фолтон прочистил горло и поднял глаза.

— По-моему, отрезали языки.

— Тоже неплохо. — Рубенс подошел к журнальному столику и нажал спрятанную кнопку, отчего крышка одного из ящиков бесшумно скользнула вниз. Внутри ящика стоял белый телефонный аппарат. Рубенс вставил в прорезь тонкую пластиковую карточку и стал ждать, пока номер автоматически наберется.

— Ты приехал один? — поинтересовался он между тем, обращаясь к Фолтону.

— Я, уф...

— Билл привез тебя.

— Я думаю, что это не...

— Да брось ты, Шуйлер. Дайна не имеет ничего против. Почему ты не привел его с собой. Ты ведь знаешь, как я рад его видеть, да к тому же он может соскучиться, сидя в одиночестве. — Вдруг он отвернулся и стал говорить в трубку уже совершенно иным голосом, мягким и приветливым. — Привет, Мардж. Да. Как ты? А дети? Отлично. Извини, что пришлось разбудить тебя. Да, я знаю. Просто пихни его в бок. — Он повернулся и посмотрел на Фолтона так, как должно быть мангуста смотрит на кобру. Когда он вновь заговорил, в его голосе зазвучали стальные нотки. — Эшли, ублюдок, ты соображаешь, что ты делаешь? Да, я знаю, сколько сейчас времени. Шуйлер только что вручил мне контракт с «Коломбайн». Ты знаешь, для чего он годится? Вытереть задницу. — На секунду он замолчал, слушая собеседника, затем продолжал низким угрожающим тоном. — Слушай ты, недоумок. Если ты испортишь эту сделку, я от тебя мокрого места не оставлю. Ты знаешь, что означают пункты семнадцатый и девятнадцатый? Нет? Что «Коломбайн» имеет возможность выйти из договора через три года, и если это произойдет, мы окажемся в дерьме, разумеется, ты не подумал. Чем ты в последнее время думаешь? Только не начинай этого. Я знаю, каковы обязанности Морин при тебе с тех самых пор, как ты ее нанял. Как? Кто, по-твоему, руководит компанией? Да. Так вот не забывай об этом там, за три тысячи миль отсюда, — Рубенс сделал паузу. — Эшли, лучше закончи эту сделку до четверга, когда я и Шуйлер прилетим в Нью-Йорк с новыми контрактами. Правильно. Да, Эшли, с этого момента я буду лично контролировать все, связанное с «Коломбайн». Да. — Рубенс швырнул трубку. — Тупица.

Он посмотрел на Фолтона.

— Вот так. Ты слышал? Чтобы завтра к десяти утра все было в порядке. — Он улыбнулся. — Ты еще не ходил за Биллом? — Он махнул рукой. — Дайна, ты не пригласишь друга Шуйлера зайти к нам пропустить стаканчик на ночь?

— Нет, — сказал Фолтон, прежде чем она успела пошевельнуться. Он повернулся к ней. — Я думаю, он просто шутит.

— Да что ты, дружище, конечно же, нет! — Однако то, что дружелюбие — насквозь фальшивое, было настолько очевидно, что Дайна уже сама почувствовала скрывающуюся за ним ярость. Лишь тонкий поверхностный слой цивилизованности не позволял ей выплеснуться наружу. «Но что же его так взбесило?» — спрашивала себя Дайна.

— Ты должен преодолеть в себе этот комплекс, Шуйлер. Дайне все равно, что ты голубой. Ей приходилось работать с ними постоянно, верно?

Она промолчала, не желая принимать участия в жестокой игре, затеянной Рубенсом.

— Дело в другом, — ответил Фолтон. — Ты знаешь.

— А, так стало быть вся загвоздка в Билле. Но черт возьми, Шуйлер, Дайна ведь не знает Билла, — он взглянул на Дайну. — Ты знакома с Биллом Денкли, дерматологом? Биллом с Беверли Хиллз? Шуйлер живет с ним, и в настоящий момент Билл сидит снаружи дома в машине, дожидаясь его. — Рубенс усмехнулся, оскалив зубы. — Послушай-ка, у меня есть отличная идея. Почему бы тебе не раздеться здесь и не показать Дайне черно-синие отметины, которые Билл...

— Рубенс, пожалуйста, не надо. — Шуйлер вновь переложил дипломат из одной руки в другую и вытер вспотевшую ладонь о брюки.

— Старик, тебе нечего стесняться. Представь, что Дайна — один из парней и все, а? Это должно зажечь в тебе искру...

— Довольно, Рубенс! — резко перебила его Дайна. — Прекрати.

Он собрался сказать что-то еще, но, взглянув на ее лицо, счел за благо промолчать и вместо этого встряхнулся, точно избавляясь от избытка эмоций. В который раз на протяжении менее чем четверти часа изменив тон, он поинтересовался:

— Как продвигаются съемки «Над радугой»? Шуйлер откашлялся и кинул на Дайну взгляд полной благодарности, прежде чем ответить.

— Я только что закончил расчеты по третьему месяцу и полагаю, что нам следует более подробно и внимательно контролировать расходы.

— Насколько эти негодяи превысили бюджет?

— На три миллиона... пока.

— А сколько уже затрачено всего?

— Около шести миллионов.

— Они тоже отстают по времени.

— Это все чокнутый художник по декорациям Роланд Хилл. Он никак не может уняться, делая их все больше и ярче. Сейчас они ждут неоновую иллюминацию, которая будет изображать огни Нью-Йорка. Она обойдется нам в четверть миллиона, потому что Хилл отказывается изображать что-либо в миниатюре. Рубенс повернулся к Дайне.

— Стоит этим мерзавцам поиметь за душой один-единственный успех, как они тут же начинают увлекаться и требовать все больше денег. — Он поставил стакан на столик. — Назначит встречу, Шуйлер. Когда-нибудь на следующей неделе.

— В офисе?

— Нет, здесь. Я хочу, чтобы эти маньяки расслабились, когда войдут сюда. Прочем, выйдут они совсем в ином настроении. Теперь, что касается «Коломбайн»...

— Ты получишь контракты к десяти. Я пришлю их с посыльным.

— Не беспокойся. Я сам приеду в офис. Фолтон кивнул.

— Приятно было познакомиться с вами, мисс Уитней. — Он пожал ей руку на прощание. — Я с удовольствием смотрю фильмы с вашим участием.

— Спасибо, — сказала она, подчеркнуто. — Приезжайте еще.

Каблуки Фолтона простучали по мозаичному полу в холле, затем раздался негромкий стук входной двери. Вскоре в гостиную донесся звук заводимого мотора Он быстро затих вдали, затерявшись среди высоких пальм.

Рубенс пристально изучал лицо Дайны, потом развернулся и подошел к бару. Некоторое время в комнате царила полная тишина, нарушаемая лишь позвякиванием кубиков льда о стекло.

— Почему ты обращаешься с ним так? — спросила она, наконец.

— Я не хочу говорить об этом, — раздраженно ответил он.

— Как хочешь. — Она направилась к выходу в холл.

— Куда ты собралась?

— К Мэгги. Она...

— Не езди никуда.

Она резко обернулась и очутилась лицом к лицу с ним.

— Она — мой друг, Рубенс.

— Я — больше чем друг. — Он шагнул к ней.

— Я не хочу оставаться у тебя сегодня... после того, как ты терроризировал Шуйлера.

— Кто он тебе?

— Дело в том, кто он тебе, Рубенс. Господи, ведь он же твой друг.

— Ему нравится, как я обращаюсь с ним.

Она покачала головой.

— Я наблюдала за ним. Ты обидел его. Очень сильно. И сделал так только потому, что это доставило тебе удовольствие.

Рубенс окинул ее каким-то особенным взглядом.

— Я вижу, что опять недооценил тебя.

— Боже, и это тебя волнует.

— Не уверен. — Он вышел из-за бара, прихватив свой стакан и, приблизившись к Дайне, кивнул головой. — Ладно, я расскажу тебе в чем дело. Я и Шуйлер вместе учились в университете. Мне пришлось много потрудиться, чтобы попасть туда, а ему помог отец. — Он махнул рукой. — Впрочем, это не имеет никакого значения. Мы жили в одной комнате, стали близкими друзьями... и вели себя соответственно: ходили вместе на футбол, помогали друг другу перед экзаменами, даже устраивали двойные свидания с подружками.

— А...

— Ну да. Лишь гораздо позднее он сказал мне о своих новых привычках. — Он сделал такой большой глоток, что Дайне стало заметно охватившее его волнение. — Я плохо отнесся к этому, хотя даже сейчас не знаю почему. Помню, как он раньше относился к женщинам. Бывало, мы не ложились спать всю ночь, толкуя о Ким Новак и Рите Хэйворт, сравнивая их с нашими подружками. Поэтому я думал, что изменения, произошедшие с ним, — всего лишь временное отклонение. — Он отвернулся. — Его невеста до сих пор звонит мне время от времени, спрашивая, есть ли какая-нибудь надежда. Она по-прежнему любит его.

— Рубенс, — мягко сказала она, — ты не можешь заставить его быть другим, не таким, какой он есть.

— Ты знаешь, — возразил он, — мне кажется, он сам не знает, каков он на самом деле. Иногда меня охватывает такое бешенство, что я готов задушить его. Я не хочу обижать его на самом деле, но всякий раз, когда Риджайна звонит и плачет в трубку, — он стиснул пальцы в кулак, — я спрашиваю себя, почему все должно обстоять именно так? Как он мог предпочесть ей этого жирного дерматолога?

— Ты рассуждаешь так, словно выбор должен сделать ты. Ведь это неверно. — Она сжала его плечо. — Но с другой стороны, я не знаю его так, как ты.

— Я не люблю Шуйлера, — Рубенс презрительно фыркнул. Однако его слова прозвучали неубедительно, и он даже не попытался оттолкнуть ее руки.

— Ты считаешь, что любить такого, как он, значит испытывать чувство недостойное мужчины? — Дайна не рассчитывала, что он ответит ей на этот вопрос; ей просто хотелось, чтобы Рубенс спросил самого себя о том же. — Что может быть важней дружбы?

Казалось, он слегка расслабился.

— Пожалуй, я действительно виноват перед этим придурком. Иногда я воображаю, что Билл обращается с ним недостойным образом, и поэтому веду себя так же.

— То, на что ты намекал в его присутствии... это правда?

Он улыбнулся.

— Нет, конечно. Просто это так действует Шуйлеру на нервы, что он начинает сходить с ума. Я думаю, что Билл и впрямь любит его. — Он втиснул свою ладонь в ее, так что их пальцы переплелись. — Он не такой уж плохой парень, для дерматолога. — Рубенс рассмеялся и повернулся к Дайне лицом. — Знаешь, ты обладаешь чрезвычайно неудобной способностью.

— Какой именно?

— Ты заставляешь меня замечать за собой многие вещи. — Она вдруг обратила внимание на то, с какой силой он вглядывается в ее глаза, и ощутила дрожь в коленях от его пристального взгляда. Рубенс выглядел так, будто она одним своим видом, как мифическое, волшебное существо, гипнотизировала его. Его дыхание стало частым и прерывистым, губы приоткрылись, а когда он дотронулся до ее щеки пальцами свободной ладони. Дайна ощутила необычайное тепло, исходившее от них.

— Не уходи, Дайна, — произнес он хриплым, низким голосом. — Не сейчас. Не сегодня. — Ток пробежал по ее телу от его прикосновения. Странный шум возник у нее в голове, стирая все воспоминания, так что Дайна двинулась навстречу раскрытым объятиям Рубенса, свободная от раскаленных углей и обжигающих льдов своего прошлого. — Пожалуйста.

Однако, несмотря на огромное эгоистическое желание остаться на всю ночь, она не могла сделать этого: откуда-то из ночного мрака, заглушая и тиканье часов на тумбочке возле кровати, и ровное дыхание уснувшего Рубенса, до нее доносился полный боли и отчаяния голос Мэгги, страдавшей в одиночестве.

На Дайну нахлынули воспоминания о бесконечной веренице унылых серых дней проведенных с подругой; их совместные скромные трапезы в «Тако Белле» и «Габургер Гамлет». Сколько раз они, обнявшись, рыдали навзрыд от ощущения безысходности и злости на целый свет, вызванного постоянными неудачами: никаких ролей, никаких фильмов, никакой жизни. Она уже не могла даже вспомнить, сколько приглашений в постель им пришлось отвергнуть, скольких продюсеров послать куда подальше. В те мрачные времена у них не было никого кроме друг друга. Ее сердце разрывалось на части при мысли о том, каково сейчас приходится Мэгги: как она должна страдать, наблюдая за головокружительным успехом подруги, при этом сама продолжая оставаться на дне.

* * *


Дайна села на кровати и, энергично тряхнув головой, прогоняя сон, поежилась. Ей пришлось сделать над собой такое чудовищное усилие, чтобы оторваться от теплого тела Рубенса, что она приказала себе не думать об этом.

Совсем тихо, стараясь не разбудить его, она одела джинсы и свитер. Отыскав ключи от своей машины, она шагнула было за порог, но остановилась, услышав, как Рубенс зашевелился и окликнул ее сонным голосом.

— Куда ты собралась?

— Я должна увидеться с Мэгги!

— На кой черт? Она ведь сейчас ненавидит тебя лютой ненавистью.

Дайна обернулась и увидела его лицо, почти целиком скрытое тенью. Лишь на щеке бледнела узенькая полоска, прочерченная лунным светом, похожим на шрам.

— Ты остановил меня сегодня один раз. Не делай этого снова. Пожалуйста.

— Я только указываю тебе на то, что само собой очевидно, сказал он, приподнимаясь на локте. — Если ты хочешь попусту тратить время, то это твое личное дело.

— Она — мой друг, Рубенс, — Дайна шагнула назад, приблизившись к нему. — Ты должен понять. Там, где ты вырос, друзья ценятся превыше всего. — Она запнулась. — Разве нет?

Рубенс ответил не сразу.

— Бьюсь об заклад, она теперь только и думает о том, как подставить тебе ножку.

Она наклонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть его лицо.

— Ведь это лишь игра для тебя, правда? Тебе совершенно нет никакого дела до Мэгги. Ты просто не хочешь, чтобы я уходила.

— Не хочу, — подтвердил он резким, раздраженным голосом, усаживаясь в кровати и пристально глядя на Дайну. Помолчав, он добавил. — Ну вот, теперь мы оба разозлились из-за такого пустяка.

Дайна подошла к кровати и, нагнувшись, поцеловала его в губы. Она осторожно прикоснулась пальцами к его лицу, и светлая полоска на щеке на мгновение пропала.

— Я не покидаю тебя. Я еду к Мэгги побыть с ней, а это совершенно другое дело. Ты заблуждаешься насчет нее. Наша теперешняя ссора забудется через день... но только если одна из нас сделает шаг навстречу другой. На сей раз это должна быть я: она слишком обижена и разочарована, ее переполняет отчаяние. — Она выпрямилась, но в тот же миг крепко сжала его ладонь в своей. — Не злись на меня. Мои друзья тоже важны для меня. К тому же она нуждается во мне сейчас.

— Я тоже нуждаюсь в тебе. Дайна улыбнулась ему.

— Сейчас ты сильней, чем она. Но не превращай это в новый поединок.

— Никаких поединков, — ответил он. — Делай то, что считаешь нужным.

В глаза Дайны ударил ослепительный свет, когда она повернула свой серебристый «Мерседес» на дорогу, ведущую во двор дома Криса и Мэгги. Он стоял почти на самом пляже, однако тихий шелест волн не был слышен за гремящей пульсирующей музыкой — одной из песен «Хартбитс» — доносившейся изнутри сквозь раскрытые окна.

Взобравшись по занесенным песком ступенькам. Дайна постучала в дверь. Ответа не последовало: по-видимому рев гитарных аккордов и громкий стук барабанов заглушал все остальные звуки. Дождавшись перерыва между песнями, Дайна с силой стукнула в дверь кулаком.

— Входи, открыто... А, это ты, — протянула Мэгги, увидев подругу. — Кто звал тебя сюда?

— Почему ты накинулась на меня? — спросила Дайна, приближаясь к софе, на которой сидела Мэгги, забившись в угол и свернувшись калачиком. На журнальном столике перед ней стояла почти пустая бутылка белого немецкого вина и пепельница полная раздавленных окурков. Рядом лежал дымящийся наполовину выкуренный косяк.

— Где Крис? — угрюмо поинтересовалась Мэгги. — Ты слишком труслива, чтобы привезти его сюда домой сама?

— Мэгги, я не понимаю, с чего тебе взбрело в голову...

— Я хочу знать! — крик Мэгги перекрыл музыку, свидетельствуя о незаурядной силе ее голоса. — Чем вы двое занимаетесь за моей спиной!

Дайна пересекла комнату и нажала кнопку на усилителе. На мгновение в комнате воцарилась мертвая тишина, однако затем снаружи донесся тихий шум прибоя. Дайна вернулась к софе и села напротив Мэгги.

— Извини, у меня просто не было возможности сказать тебе раньше, что между мной и Крисом состоялся разговор.

— Он мог прийти ко мне за советом. — Глаза Мэгги наполнились слезами. — Почему он пошел к тебе?

Дайна протянула руку, и Мэгги, всхлипывая, судорожно забормотала, словно прикосновение подруги развязало ей язык.

— Боже мой, Дайна, я не вынесу этого! У тебя есть все, а у меня — ничего... ничего. И вот теперь ты забираешь у меня даже Криса.

— Крис любит только тебя, Мэгги. Мы просто друзья, а есть вещи, с которыми можно обратиться к другу, но нельзя к любимому человеку. — Дайна обняла Мэгги, чувствуя на шее горячие слезы подруги. Все тело Мэгги сотрясалось от бурных рыданий.

— Ш-ш, тише, — шептала Дайна, точно успокаивая обиженного ребенка. Как ей хотелось, чтобы ее собственная мать хотя бы раз попыталась приласкать ее саму таким образом. Она нежно гладила волосы Мэгги. — Мы по-прежнему вместе, мы всегда будем вместе.

— Но ты уходишь от меня, — голос Мэгги звучал слабо и грустно. Стоило ей расплакаться, и вся злость ее тут же испарилась. — Ты уходишь, а я остаюсь здесь.

— Куда я ухожу? — возразила Дайна так же тихо. — Я — здесь, с тобой, как и раньше. — Теперь она уже плакала сама, потому что внезапно отчетливо увидела, что происходит с ними. Она поняла, что должна остановить губительный процесс и не допустить, чтобы их дружба умерла. Она сжала голову подруги в своих ладонях. Их взгляды встретились. — Чтобы ни случилось, мы всегда останемся друзьями. Между нами все будет по-старому. Я обещаю, Мэгги.

Мэгги, глядя ей в глаза, вдруг осторожно вытерла слезинку, сползавшую по щеке Дайны. Потом, глубоко вздохнув, прижалась лбом к ее груди и закрыла глаза. Так они сидели, не разжимая объятий, и убаюкивали друг друга, пока не заснули.

* * *


— Рита, — приказал Эль-Калаам. — Развяжи женщин. Перекинув автомат через плечо, Рита направилась к стоявшим возле софы Хэтер и Сюзан, на ходу извлекая нож из ножен. Перерезав веревки, стягивавшие кисти девушек, она отступила назад.

Эль-Калаам приблизился к ним.

— Вы развяжете себе ноги, когда я закончу говорить. Понятно?

Хэтер, не моргая, смотрела на него. Сюзан, не выдержав, слегка отвернулась в сторону. Она молча утирала слезы ребром ладони.

— В чем дело, леди? — Он шагнул вперед, подойдя вплотную к Сюзан. — От меня дурно пахнет? — Она не могла заставить себя повернуться к нему. — Мне следовало быть побогаче, чтобы вы удостоили меня своего взгляда, а? — Он взял ее ладонь и принялся разглядывать кольца с драгоценными камнями, унизывавшие тонкие пальцы молодой женщины. — Это глаза бедняка, леди. Человека, посвятившего всю свою жизнь достижению одной цели. Профессионала. — Он выпустил ее руку. — Впрочем, вам этого не понять. Потому что от нас, таких людей, всегда дурно пахнет. — Он весь подобрался. Его лицо налилось кровью. Хэтер, следившая за ним, встрепенулась и сделала движение по направлению к Сюзан, но было уже поздно.

— Ты будешь отвечать мне, когда я говорю с тобой! — проревел Эль-Калаам и с размаху ударил Сюзан по лицу. Та пошатнулась и, не выдержав равновесия, грохнула на пол.

— Поднимайся! — приказал Эль-Калаам.

— Оставьте ее в покое! — закричал. Фредди Бок. — Не бейте ее!

Фесси, жадно разглядывавший женщин, обводя глазами их фигуры и облизываясь, нахмурился и молниеносным движением обрушил кулак сбоку на жирную шею промышленника. Тот вскрикнул и качнулся назад.

— Свинья! — прошипел Фесси и плюнул ему на рубашку, но тут же вновь перевел взгляд на Сюзан и змеиная улыбка заиграла у него на губах.

— Поднимайся! — повторил Эль-Калаам еще резче, он не обратил никакого внимания на действия своего подчиненного. — Вставай, вставай! — Наклонившись, он схватил Сюзан за волосы и рывком оторвал ее голову от пола. Она захлебывалась от рыданий.

— От вас, женщин, никакого проку. Единственное, что вы умеете делать хорошо, это плакать. Больше вы ни на что не годитесь.

— Как насчет вот этой женщины? — Хэтер указала на Риту. — Она только что убила...

— Кто разрешил тебе открывать рот? — Эль-Калаам прищурился. Его мускулистая шея напряглась.

— Я только подумала, что я... а-а-а!

Его огромная ладонь тисками сжала нижнюю челюсть Хэтер. Он сам едва заметно задрожал от чудовищного усилия.

— Нет, — сказал он. — Ты не можешь думать. Запомни. — Он напрягся еще больше. — Плачь, черт побери!

Однако Хэтер продолжала все так же, не мигая, глядеть ему в глаза. Эль-Калаам разжал пальцы, от которых на лице девушки остались белые полосы, тут же покрасневшие, и наотмашь ударил ее по щеке. Потом второй раз, третий во все убыстряющемся темпе. Голова Хэтер мотнулась в сторону, и, наконец, слезы показались в уголках ее глаз.

— Вот видишь? — его тон сделался мягче. — Ты такая же, как и все остальные. Об этом тебе не следует также забывать.

Теперь он уже обращался к ним обеим.

— Слуг больше нет, — в голосе Эль-Калаама прозвучала ирония. — Они выполнили свою миссию и лишилась жизни в назидание остальным. Возможно, мысль об их судьбе добавит вам здравомыслия. — Он огляделся по сторонам, давая понять, что слова относятся ко всем пленникам. — Те из вас, кто прислушаются к голосу разума, могут выжить. — Его интонации приобрели стальной оттенок. — Прочие же, не прислушавшиеся к предупреждению, последуют за этими двумя, — он пнул ногой мертвого дворецкого, — в яму с известкой позади виллы. — Он широко улыбнулся и выражение на его лице резко изменилось. Во рту у него блеснули два ряда золотых коронок.

— Впрочем, довольно о грустном. Время идет и у меня в животе уже урчит от голода. Вы двое, — он указал на Хэтер и Сюзан, — будете готовить и убирать за всеми. По крайней мере, с этим вы сможете управиться, — добавил он ворчливым тоном. — Но, — продолжал он, взяв Сюзан за запястье, — нам придется снять это, не так ли? — Он стащил золотой браслет с ее руки. — Разве можно заниматься обычной домашней работой, когда на руках у тебя целое состояние? — Он сдернул с пальцев Сюзан по очереди все кольца быстрыми движениями, каждое из которых сопровождалось ее слабым полузадушенным вскриком.

Перевернув ее руку ладонью вверх, Эль-Калаам вновь улыбнулся.

— Не привыкла ходить такой раздетой, а? Ничего, теперь у тебя будет достаточно времени потренироваться.

— Что будет со всеми этими украшениями? — поинтересовался Кен Рудд. — Разделите между своими ребятами?

— Ради всего святого, — лицо Томаса густо покраснело. — Ты еще ничему не научился! Прикуси свой длинный язык, и ничего не...

Стиснув зубы, Рудд повернулся к боссу.

— Если ты не прекратишь свои причитания, клянусь богом, я вышибу тебе все зубы.

Томас побледнел, затем его лицо вспыхнуло. Он огляделся вокруг и, заметив, что все заложники смотрят на него, расправил плечи.

— Не смейте разговаривать со мной в таком тоне, Рудд. Своим положением вы обязаны исключительно мне! Неужели у вас нет ни капли благодарности? Я позабочусь о том, чтобы вы с треском вылетели из дипломатического корпуса за открытое неповиновение начальству.

— Я тоже позабочусь кое о чем, — хладнокровно парировал Рудд, — если мы выберемся отсюда. Вы грязный трус, Томас, и президенту должно быть об этом известно.

В это мгновение к ним приблизился улыбающийся Эль-Калаам.

— Могучему американскому орлу повыщипали перья! — он рассмеялся. — Однако юноша заслуживает ответа на свой вопрос. — Эль-Калаам взвесил на ладони драгоценности. — Все это не предназначается ни для кого в отдельности и пойдет на помощь народу Палестины в борьбе с сионистскими преступниками.

— О, да, — вступил в разговор Мишель Эмулер. — Это речь истинного революционера. Эль-Калаам обернулся к нему.

— Совершенно верно, таковым я и являюсь, — он опустил руку на плечо юного атташе. — Я вижу, вы кое-что понимаете, месье, а? Я не ошибаюсь.

— Я понимаю стремление палестинцев вернуть себе родину, — Эмулер кивнул. — Французы не любят израильтян.

— Нет, — ответил Эль-Калаам. — Да и с какой стати им любить их? — Приложив палец к губам, он принял задумчивый вид. Потом в своей обычной манере склонил голову набок.

Вдруг, откуда ни возьмись, в его руках очутился нож, и через пару мгновений руки молодого француза оказались свободными.

— Я думаю, так вы принесете больше пользы, чем связанный. — Рука Эль-Калаама по-прежнему лежала на плече у Эмулера. — Я хочу, чтобы вы просто поговорили с этими людьми, мой друг. Расскажите им о революции и свободе. Евреи, — продолжил он, — евреи...

— Да, да, да, Эль-Калаам, — перебила его Рейчел. — Мы все видим, как это происходит. Все, на что ты способен — пользоваться ненавистью, засевшей глубоко в душе у каждого. Любой еврей знает, что это такое, когда все вокруг против тебя. И здесь ситуация та же самая. Ничто не меняется в этом мире.

— Паранойя всегда была присуща евреям, — заметил Эль-Калаам. — Как я погляжу, ты также не исключение из правил.

— Мне кажется, ты путаешь паранойю и чувства людей, всегда подвергавшихся преследованиям, — ответила Рейчел. Однако Эль-Калаам пренебрежительным жестом отмахнулся от ее слов.

— Рита, — приказал он, — отведи женщин на кухню, чтобы они могли приготовить нам что-нибудь. Фесси, возьми, м-м, молодого американца и англичанина. Пусть они снимут с петель дверь в ванной, и тогда мы устроим парилку, понял?

Когда женщины, направляясь в кухню, проходили мимо Рейчел, та прикоснулась к плечу Хэтер.

— Мужайтесь, — успела только произнести она, прежде чем Малагез отдернул ее в сторону.

— Одни слова, — заметил Эль-Калаам.

Рита ткнула Хэтер в поясницу дулом автомата.

— Пошевеливайся, — сказала она, — иначе он посадит тебя в парилку, и ты горько пожалеешь об этом.

* * *


Серебристый «Мерседес» Дайны плыл в сгущающихся сумерках, точно паря над городскими крышами: внизу под дорогой простирался один из самых больших пригородов Лос-Анджелеса. «Если б я была в Нью-Йорке, — подумала она, — то взмыла бы на лифте со скоростью звука на самый верх „Всемирного торгового центра“, и оттуда бы стала разглядывать почти такие же далекие, как звезды, мерцающие огоньки на западе, тянущиеся от Хадсона в сторону полей Нью-Джерси, а на севере, мимо небоскребов, к вечному облаку дыма над Гарлемом».

Она не могла вернуться в свой пустой дом, где даже уже запах был чужим для нее. Рубенс уехал в Палм-Спрингс по делам, и хотя он приказал Марии впустить Дайну, у нее не имелось ни малейшего желания блуждать по его особняку в одиночестве.

Машинально она свернула на запад и помчалась вдоль освещенных автострад в сторону Лос-Феникса. Наконец она добралась до бульвара Сансет, очутившись в четырех кварталах к востоку от театра Хантингтон-Харфорд. Не думая о том, что делает, она свернула налево, направляясь к Ла-Сиенга, и, очнувшись, обнаружила, что остановилась возле здания студии «Лас-Пальмас Саундкордерс», где репетировали, готовя материал для нового альбома, Крис и его группа.

Моргнув несколько раз, точно желая убедиться, что это не сон, она наконец сообразила, где находится и вышла из машины.

Разумеется, она не могла проникнуть внутрь. Вообще, местонахождение «Хартбитс» всегда держалось под строжайшим секретом, хотя это и не приносило особой пользы. Утечка информации происходила в любом случае, так что меры безопасности оказывались отнюдь не лишними. Здоровенный, мускулистый негр, чья фигура загораживала вход, являлся только первым из нескольких человеческих барьеров, ограждавших группу от любого незваного посетителя. Он не только не пустил ее в студию, но даже отказался передать записку для Криса. Он вообще отрицал, что группа в данный момент находится внутри.

Его бритый череп отсвечивал голубым в лучах гудящих флуоресцентных ламп. Одет он был в ярко-красную рубашку и шоколадного цвета костюм. На бычьей шее болтались серебряная ложка и заточенная с обеих сторон бритва, также из серебра. Он вытянул перед собой ладони, растопырив толстые розовые пальцы, не позволяя Дайне пройти, и не обращая ни малейшего внимания на все ее возмущенные замечания.

Отчаявшись, она уже собралась было убраться восвояси, как вдруг увидела Найджела, промелькнувшего за могучим торсом охранника.

— Эй, Найджел! — завопила она, стараясь выпрыгнуть как можно выше, чтобы ее заметили. Найджел! Это я, Дайна!

Стоявший у дверей негр оттолкнул ее назад.

— Эй, ты, — его голос звучал тихо, но угрожающе. — Ты слышала, что я сказал тебе, мама? Убирайся...

— Погоди, Джерри. — Найджел боком протиснулся мимо охранника. — Так это ты! — он обернулся. — Все в порядке. Она — своя.

Негр пожал плечами и посторонился, однако не сделал ни малейшей попытки извиниться. Взяв Дайну за руку, Найджел повел ее вниз по короткому пролету покрытой ковром лестницы. Уже здесь освещение было гораздо более мягким и спокойным, чем на входе. Окрашенные в пастельные тона стены, расходились дугами в стороны у подножия лестницы.

Найджел остановился возле автомата с прохладительными напитками.

— Давненько не видались. — Он выудил из кармана мелочь и кинул монету в прорезь. — Хочешь кока-колы?

— Нет, спасибо.

— Пришла повидаться с Крисом?

Он повернулся в полоборота к Дайне, разглядывая ее поверх края мягкого бумажного стаканчика. Она стояла молча, наблюдая за тем, как он жадно пьет, сопя и отдуваясь. Вдруг взглянув поверх его плеча, она заметила полуспрятанную в тени фигуру человека, которая в это мгновение слегка выдвинулась вперед. В бледном пятне тусклого желтого света показалось лицо. Черты его были резкими и неровными, но при этом на удивление не несли на себе отпечатка жестокости и свирепости, в отличие от лиц обычных телохранителей. Спокойные серые глаза незнакомца, казалось, смотрели на все вокруг с одним и тем же выражением изучающего отчуждения. В первый момент они показались Дайне ужасно похожими на линзы, и она даже подумала, что если прикоснется пальцем к животу этого человека, то из неулыбающейся прорези рта покажется фотокамера.

Найджел встрепенулся и проследил за ее взглядом.

— Это всего лишь Силка, — тихо сказал он. — Защищает нас от всех. — Он не мог спокойно стоять на месте и все время пританцовывал, точно избавляясь от лишней энергии. Резной амулет из слоновой кости и черного оникса, висевший у него на шее, болтался из стороны в сторону, звонко стукаясь о ключицы.

Дайна перевела взгляд на Найджела.

— Я давно не видела никого из вас. Сам знаешь, у всех нас свои дела...

Он ткнул в нее костлявым пальцем, точно она была пластмассовой куклой.

— Ты становишься звездой, милашка.

— ...зная, что вы здесь записываете альбом, решила...

— Хрен с ним! — Найджел с громким хрустом перемалывал зубами мелкие льдинки. — Уф. — Он заглотнул ледяную кашицу и продолжал. — Мы отправляемся в турне через неделю. Вот где тебе следует посмотреть на нас! — Он стоял, широко расставив ноги, как какой-нибудь легендарный стрелок с дикого запада, положив руки на бедра, будто готовясь выхватить шестизарядные пушки. — На сцене! Вот это да! Супер-турне. Первое за, м-м-м, полтора года. — Он раскачивался взад и вперед, как кобра перед дудкой заклинателя, зачарованный мелодией, слышной ему одному. — Это похоже на войну; каждый концерт — сражение. Ты привык убивать, находиться на передней линии огня, слушая свист пуль и грохот взрывом, дыша пороховым дымом, заменяющим тебе обычный воздух. Ты привык к смраду горелого мяса и крови и живешь с ощущением, что твои руки постоянно стискивают горячий автомат. Это становится способом существования. — Он смял пустой стаканчик и небрежно швырнул его в сторону. Дайна заметила, что Силка не сводит с них глаз. — Затем тебя посылают домой, и знаешь, что происходит? Ты не можешь заснуть, потому что слишком тихо, вот что. Ты лежишь на скомканных простынях с открытыми глазами в ожидании знакомого треска автоматных очередей и визга пуль, проносящихся у тебя над головой. К тому же в доме слишком сильно пахнет уютом, чистотой и покоем! И вот тогда ты начинаешь понимать. Твои руки не находят себе места, вот в чем дело. Они пусты, не чувствуют привычной тяжести оружия и от этого начинают потеть. Ты можешь вытирать их о себя, об одеяло, мыть холодной или горячей водой — все бесполезно...

Вначале увлеченность Найджела войной и насилием чрезвычайно стесняла и беспокоила Дайну, даже несмотря на подробные предупреждения Криса, полученные ею перед первой встречей с клавишником «Хартбитс». Крис сообщил ей, что Найджел имеет одну из самых больших в мире коллекций всевозможных атрибутов Второй мировой войны, а его собрание различных видов оружия достигло чудовищных размеров. Впоследствии, он стал приобретать и вооружения, привезенное из Вьетнама, говоря, что оно куда более хитроумно сделано по сравнению с предшественниками.

Сейчас, когда Найджел ораторствовал перед ней, в его глубоко посаженных глазах горели отблески внутреннего пламени, бушующего у него в душе.

— Что-то вроде этого происходит с нами, когда мы перестаем выступать на сцене. Сидим дома и заплываем жиром. Не знаю, как для этих придурков, но для меня запись альбомов — тоска зеленая. Эти проклятые стены начинают давить на меня, поэтому чем раньше мы покончим со всеми делами здесь, тем лучше для меня. Мне хочется выбраться наружу, понимаешь? Туда, в ночь, где огни, микрофоны и высокая сцена, на вершине которой только мы наедине с огромной толпой, срывающей глотки, приветствуя нас, ждущей, плачущей, рвущейся к сцене, сметая все на своем пути во время исполнения последней вещи на бис, только чтобы прикоснуться к любому из нас...

— В середине концерта я подхожу к самому краю сцены и мне становятся видны два первых ряда. Все, кто там находится, стоят на ногах — все до единого! — машут руками, в которых зажаты розы. Я становлюсь на колени. Они начинают сходить с ума, а я даже через яму, отведенную для фотографов, чувствую этот запах, смешанный запах травы, пива и чего-то еще, что я не могу описать. Даже после стольких лет он все равно безотказно действует на меня. Это — аромат... молодости: страстная жажда, утолить которую мы поднялись туда на сцену. Мы — не Найджел, Крис, Ян и Ролли, а «Хартбитс». И я чувствую аромат секса, такой сильный, что знаю: стоит мне дотронуться до себя, и я кончу. Все эти испарения сливаются в стремительный воздушный поток, обрушивающийся на меня из темноты.

— Я смотрю вниз и вижу море лиц, блестящих в свете прожекторов. И ты знаешь, что мне чудится, я вижу? — Он широко развел руками. — Огромное зеркало, отражающее музыку обратно на сцену, к нам. Эти лица сияют, точно солнце, неземным светом. Все они преображены, полны какой-то особенной красотой, и мне кажется, что я могу, протянув руку, прикоснуться к ним и придать им любую форму, какую пожелаю, точно они из воска.

— Это — самое важное. Не деньги; деньги хороши только для того, чтобы тратить их. Но это — черт побери! — это сила, движущая миром. Мой инструмент превращается в винтовку. Когда я беру переносные клавиши во время исполнения вещи «Грязные торговые черви» и начинаю носиться по сцене, то становлюсь солдатом, рыщущим по джунглям в поисках врага, которому он должен размозжить череп.

Все время, пока Найджел говорил. Дайна внимательно наблюдала за ним. Ей пришло в голову, что его лицо могло бы показаться странным, принадлежи оно не артисту, выступающему на сцене. При ближайшем рассмотрении черты его выглядели утрированными, как у актеров в старых немых фильмах. На нем было слишком много всего, точно два лица оказались по ошибке втиснуты в рамки одного. Оно как будто все состояло из углов, из которых особенно выделялись острые скулы, и несло на себе следы грима, скорее театрального, чем косметического, так что подведенные карандашом глаза придавали Найджелу не женоподобный, а зловещий вид. Это как нельзя более соответствовало имиджу, выбранному им еще на заре карьеры «Хартбитс» и тщательно поддерживаемому впоследствии.

Тексты, написанные им, нередко носили демонический налет, и его увлечение сатанизмом незримой тенью присутствовало в них всякий раз, когда песни «Хартбитс» соприкасались с изнанкой жизни. Злобные, коварные женщины, наркотический кайф, фантасмагорические уличные поединки, в которых лезвия пружинных ножей со свистом рассекали воздух, неизменное подчеркивание и ничем не стесненное проявление агрессивности молодежи — все это составляло суть песен, принесших славу «Хартбитс». Именно эта превосходно отшлифованная темная сторона их музыки больше чем что бы то ни было другое позволяло группе удерживаться на протяжении долгих лет наплаву в море индустрии, печально знаменитой небывалым количеством быстро гаснущих звезд. Никому, даже наиболее радикальным представителям «новой волны», приезжавшим в Штаты из Англии, не приходило в головы презрительно назвать «Хартбитс» «старыми, тоскливыми пердунами» — титул, неизменно присваивающийся другим супергруппам, вышедшим из шестидесятых.

Найджел всегда производил на Дайну впечатление зверя, посаженного в клетку, беспокойного внутри, нетерпеливого, приходящего в подавленное состояние при любых переменах. Он несомненно сумасшедший, думала она, в том смысле, который идеально подходит для артиста.

— Эй, держи-ка вот это. — Он вытащил свернутый полиэтиленовый пакетик, спрятанный внутри толстого ремня. — Мой приятель привез на днях лично. Этот ублюдок уже окончательно свихнулся, но я должен признать, что у него можно раздобыть самое лучшее из того, что есть вокруг. — Он погрузил большой и указательный пальцы внутрь пакетика и пощупал темно-коричневые хлопья. — Готов поспорить, милашка, ты не имеешь ни малейшего представления о том, что это такое. Почки в чистом виде из Кам... — черт ее возьми! — ...боджи. Говорю тебе, этот парень — полоумный. Но мне следует быть осторожней. Он появляется и исчезает. Никто не знает, что может случиться, верно? Попробуй немного. Улетишь в одну секунду, я тебе обещаю.

Однако вместо того, чтобы забить наркотик в трубку, Найджел попытался запихнуть его Дайне в рот. Она отвернулась и выставила перед собой руки, защищаясь.

— Нет, Найджел, не надо. В другой раз. Он пожал плечами, ухмыльнулся, кинул маленький коричневый комочек себе в рот и принялся жевать.

— Ты удивляешь меня иногда, — заметил он, думая при этом однако о чем-то другом.

— Разве это не курят?

Найджел коротко рассмеялся.

— Господи, конечно нет, малышка. Эта дрянь слишком хороша, чтобы переводить ее подобным образом. Ее надо жевать. Только так. Погоди, увидишь. Я ничего не придумываю, ха-ха! — Он бросил еще одну монету в щель автомата и, получив стаканчик кока-колы, принялся сдирать крышку, жуя новую порцию почек.

— Уф, вот это экспресс. Помогает мне справиться со скукой. — Он проглотил то, что было у него во рту, запив кока-колой, и убрал пакетик с почками назад. — Крис внутри, возится с компьютером. Я всегда ухожу в такие минуты. Боже, он относится к записи альбомов так серьезно. В шестьдесят четвертом мы прекрасно обходились двумя дорожками вместо нынешних шестидесяти четырех. Черт побери! На кой хрен они нам сдались? Записывать Берлинскую филармонию? Мы рок-группа, а не сборище авангардистов-педерастов. Мы уже прошли раз через все это дерьмо в шестьдесят восьмом, кому это, спрашивается, нужно? Тогда мы не отставали от «Сержанта Пеппера» и остального — Крис и Леннон были большими друзьями в то время и все такое. Но с тех пор прошло бог знает сколько лет. Это не наша музыка, не рок-н-ролл. Мы должны делать свое дело и играть то, отчего у слушателей сносит крыши. Музыка улиц. Баррикад, ощетинившихя пулеметами. Наше место — трущобы и помойки, а не университеты. Там блестят глаза; в ушах стоит непрекращающийся гул. Там царит рок-н-ролл, вот что. Что такое жизнь, вообще, если не помойка?

Звук открывшейся двери в студию заставил его замолчать. Им ударил в уши грохот музыки, внезапно сменившийся тишиной и шелестом перематываемой ленты. Дайна услышала голос Криса, произнесшего одно слово:

«Здесь», и музыка заиграла с того же самого места. В тот же миг дверь в студии захлопнулась.

— Привет, Тай, — сказал Найджел и улыбнулся.

Он обращался к женщине, стоявшей спиной к закрытой двери и внимательно смотревшей на них. Она была среднего роста и почти такая же узкая в бедрах, как и Найджел. Стояла она подбоченившись, выставив ногу вперед, приняв позу, которая у любой другой женщины выглядела бы как явно непристойная. Однако от фигуры Тай веяло лишь каким-то холодом и мраком.

Тай обладала внешностью падшего ангела: треугольное лицо, большой европейский рот, чуть выдающиеся вперед скулы и тонкий, как лезвие ножа, нос.

Восхитительно — это словно несомненно пришло бы в голову каждому при первом же взгляде на внешность Тай, если бы не ее глаза. Похожие на две черные бусинки они совершенно не подходили к этому лицу и портили все впечатление.

Ее одежда состояла из короткого топа, плотно облегавшего грудь, похотливо выпяченную вперед и вверх, и черной юбки из грубого шелка с глубокими разрезами по бокам.

Все звали ее Тай, но настоящее ее имя было Таис. Она приблизилась к Найджелу и Дайне; взгляд ее страстных холодных глаз был неотрывно прикован к гостье.

— Меня удивило, что ты так долго отсутствуешь, дорогой. — Тай даже не посмотрела в сторону Найджела, хотя слова относились, разумеется, к нему.

— Ты ведь помнишь Дайну? — отозвался тот. — Подруга Криса и Мэгги.

— Как я могла забыть ее? — чувственные губы Тай скривились, изобразив подобие улыбки, исчезнувшей так и не достигнув глаз. — Зачем она пришла? Ты знаешь, что мы никогда не позволяем...

— Перестань. Ну же. — Он просунул руку подмышку Тай, так что его ладонь оказалась прижатой сбоку к ее груди. — Дайна — друг, это совсем другое дело. Приехала сюда бог знает откуда, а? — Он подмигнул Дайне. — Вкалывала в поте лица весь день и заглянула к нам немного поразвлечься. Ну же. Ну. — Он слегка пританцовывал на месте, не выпуская руки Тай.

— Я иду в женскую гримерную, — произнесла та медленным тоном. Наконец она перевела взгляд полный злобы с Дайны на Найджела. — Ты — со мной? — она говорила глубоким хриплым голосом. Даже если бы Дайна не знала, что Тай в прошлом играла на сцене какого-то театра в Европе, то все равно догадалась бы без всякого труда.

Найджел улыбнулся в ответ.

— Да. Конечно. Всегда готов. — С усилием вырвавшись из плена черных глаз-бусинок, он повернулся к Дайне. — Ты можешь зайти внутрь, если хочешь. Крис и остальные ребята будут рады увидеть тебя. Ха! Ролли где-то в недрах своей установки прячет твою фотографию. Верно, Тай? Ха-ха! — Тай молча потянула его, и они исчезли, не спеша свернув в коридор, похожий на тупик.

Внутри студни стены были наискось обиты лакированными рейками из светлого дерева, между которыми находились бледно-голубые акустические панели трапециевидной формы.

Дайна стояла тремя ступеньками ниже контрольной комнаты и, оставаясь незамеченной, могла разглядеть гигантский пульт с немыслимым количеством индикаторов, выключателей и ручек регулировки громкости, тембра и еще бог знает чего, плюс входные и выходные клеммы для шестидесяти четырех каналов. Работа пульта контролировалась компьютером.

За двойной стеклянной перегородкой находилось само помещение студии, заполненное массивными усилителями и динамиками с горящими рубиновыми глазками-индикаторами, различными инструментами, многочисленными переплетающимися толстыми шнурами и микрофонами. В одном углу располагалась кабинка со стеклом для записи вокала. У дальней стены стоял концертный рояль, закрытый сверху и с боков мягким чехлом цвета хаки. Двое худых техников, стоя на коленях на полу, возились с выходом одного из шнуров, заканчивая приготовления к записи последних инструментальных партий на альбоме.

Дайна по-прежнему не выходила из тени у входной двери, размышляя о Найджеле.

— Я всерьез боюсь его, — поделилась она своими впечатлениями с Мэгги после первой встречи с ним.

— Не валяй дурака, — Мэгги ободряюще улыбнулась. — Это всего лишь поза. Правда, весьма успешная, должна признать, но не более того. Он просто помешался на Тай. Мне кажется, он почерпнул у нее демонический бред, налет сенсационности. Я уверена, что именно с этим связаны все его похождения с другими женщинами. Она создает хорошую копию...

— Ее грудей должно быть больше чем достаточно, — насмешливо перебила подругу Дайна.

— О нет, только не для него. Найджел испытывает потребность двадцать четыре часа в сутки. Конечно, Тай не упускает шанс удовлетворить ее, как только он оказывается способным к этому. — Мэгги пожала плечами. — Однако неужели ты думаешь, что он способен сделать серьезную гадость? Они с Крисом знают друг друга всю жизнь.

— Привет, Дайна, как дела? — из двери, ведущей в студийную комнату, появился Ролли. Он улыбнулся девушке и, поднявшись по ступенькам, крепко и страстно, хотя и неуклюже обнял ее. На нем были драные джинсы и бело-голубая спортивная куртка поклонника «Доджерс». Когда он был в городе, то обязательно ходил на их каждый домашний матч, наблюдая за игрой, как правило, с открытой трибуны.

Ролли пошел дальше к Крису, который вместе с Пэтом, звукоинженером группы, составлял программу на компьютере для окончательного микширования. Затем он вернулся в студийную комнату и, осторожно переступая через кабели, словно это были ядовитые змеи, подошел к своей установке. Усевшись за нее, он принялся тщательно проверять звучание каждого барабана и тарелки, легонько постукивая по ним одной палочкой, внося какие-то изменения, когда ему что-то не нравилось.

Контрольная комната располагалась на двух уровнях. Нижний ограничивался с одной стороны передней панелью пульта, вдоль которой стояли удобная кушетка и маленький столик. Дайна зашла туда и села. Лампы, расположенные в углублениях потолка, отделанного темно-коричневым звукоизоляционным материалом, светили тускло. До нее донеслось резкое шипение перематываемой ленты, в которое вплетались обрывки аккордов, звучавших наоборот, походившие на звуки речи ребенка, бормочущего что-то себе под нос. Шипение прекратилось, и опустившаяся на несколько мгновений гробовая тишина вдруг взорвалась ревом музыки, таким громким, что Дайна подпрыгнула от неожиданности. Огромные колонки — в точности такие же, как в доме Криса — висели с обеих сторон у нее над головой. Потом она расслышала голос Криса, сказавшего: «Порядок».

Вновь наступило молчание. Затем скрипнуло кресло.

— Мне надо в туалет, а заодно и размять ноги. — Это говорил Пэт. — Скоро вернусь. — Дверь в холл с тихим шорохом закрылась за ним.

Дайна перевернулась на кушетке и встала на колени. Верхняя часть ее лица показалась над пультом.

— Привет, это ты?

— Мэгги здесь? Крис покачал головой.

— Она сказала, что ждет звонка. Может быть удастся получить роль.

— Отлично. — Она собралась было рассказать Крису о подозрениях Мэгги насчет них, но тут же передумала. «Чтоб ей провалиться, — выругалась Дайна про себя, — за такие мысли. Когда-нибудь она перестает верить чему бы то ни было вообще».

Крис кивнул головой.

— Может мне хоть теперь удастся вздохнуть посвободней. Боже, если так будет продолжаться и дальше, я скоро свихнусь.

— Она просто беспокоится.

— Да. — Крис вытряхнул сигарету из пачки и хорошо отработанным жестом щелкнул зажигалкой. — А разве когда-нибудь бывает иначе? — На его лице появилось свирепое выражение, когда он перегнулся через пульт к Дайне. — Надо верить во что-то, чтобы добиться чего-то в жизни. — Он яростно стиснул кулак. — Надо верить в себя, потому что вокруг полно людей, готовых тебе всадить нож между лопаток в любую секунду. Им доставит массу удовольствия облить тебя грязью. — Он был совсем близко от Дайны, и его взгляд блуждал по ее лицу, точно в поисках чего-то. Внезапно его настроение изменилось, и он, засмеявшись, откинулся назад в кресле. — Вот почему мы так хорошо понимаем друг друга, ты и я. Верно?

Дайна кивнула.

— Это одна из причин.

— Ты не видишь во мне пугала и не пытаешься ухватиться за хвост кометы. — Он опять рассмеялся. — Нет, черт возьми! Ты сама — комета. — Крис затушил едва начатую сигарету и извлек откуда-то маленькую металлическую коробочку. — Не желаешь покурить вот это?

Она покачала головой.

— Снаружи я встретила Найджела. Он хотел угостить меня какой-то сумасшедшей травой.

— Хм. Он что-то сегодня не в духе. Должно быть полнолуние. — Крис втянул ноздрями маленькую щепотку кокаина.

— Почему бы тебе не перейти на алкоголь. Это куда более здоровая привычка, — заметила Дайна, наблюдая за ним.

— Ха. — Крис зажал нос и затем провел пальцами с остатками белого порошка вдоль десен. — Пьянство — чисто проловское[12 - Проловское — от слова «прол» — общее название людей физического труда (пролетариев) в романе Дж. Оруэлла «1984».] пристрастие. Моего старика упрятали из-за него за решетку как-то раз. Он был настоящим алкашом, пока не удрал в море. Только это его и спасло.

— Море?

— Нет. Разлука с моей мамашей. — Его слова были полны горечи. Он невесело усмехнулся, а потом некоторое время молча глядел на нее. — Ты действительно не хочешь попробовать? Нет. Ну что за умница.

— Должна думать о своем имидже, — она рассмеялась.

— И я тоже, — заявил он, беря новую щепотку порошка. — Да здравствует имидж! — Он с силой втянул носом воздух, и кокаин исчез где-то в глубине его гортани. Крис убрал коробочку и вытер нос. — Ладно, хорошо, что ты не притронулась к тому, что предлагал тебе Найджел, а то б уже сейчас лыка не вязала.

— Я все еще немного опасаюсь его, — заметила она, — хотя прошло так много времени, с тех пор как мы познакомились.

— Кого, Найджела? Он просто маленький мальчик, пытающийся обратить на себя внимание повзрослевшего мира.

— Я как раз и говорю об этом. Он так любит оружие!

— А, вот ты о чем. Видишь ли, надо знать его так долго, как знаю его я, чтобы понять это. Для него не имеет значение все, что быстро проходит и исчезает. Но оружие — дело другое. Он может держать его в руках, ощущая его вес и мощь. И власть. Он дергает за курок и убивает животных. Он может пощупать рукой остывающую шкуру. Тогда он знает, что что-то может.

Дайна поежилась.

— Это отвратительно.

— Почему? — Он сделал вид, что прицеливается и нажимает курок. — Бах! Бах! Он не убивает людей.

— Иногда у меня создается впечатление, что он был бы не прочь, если б мог.

— О, ну в этом весь Найджел. Он всегда больше всех в группе был озабочен созданием имиджа. — Он кивнул. — Уж я-то знаю, о чем говорю: мы вместе росли на улицах Манчестера. — Он прикурил сигарету, затянулся один раз и забыл про нее. — Такое случается с детьми, не видевшими в глаза своих отцов, незнающими, что их ждет вечером по возвращении домой, чьи матери не могут наскрести денег на квартплату.

Крис еще раз затянулся, выпустив окурок из желтых мозолистых пальцев, и продолжал.

— Когда-то давно мы жили вместе в одном доме, хватаясь за каждую предоставлявшуюся возможность выступить на сцене. Из грязного подвала здания вечно несло старым картоном и мочой, да так, что мне приходилось зажимать нос прищепкой для белья, чтобы заснуть.

— Однажды я позвонил домой маме — у нас не было телефона, и мы постоянно отмораживали яйца, стоя у автомата на углу квартала зимними вечерами, — и она сказала мне: «Сынок, твой отец вернулся. Просто заскочил, чтобы навестить нас. Он хочет повидаться с тобой и привез тебе рождественский подарок».

— Я побледнел как мертвец, поднялся в нашу квартиру и, даже не услышав вопрос Найджела: «Что случилось, старик?», вновь вышел, направляясь к матери.

— Я подождал на улице, пока эта скотина не выйдет из дома, и тогда молча врезал ему так, что сломал нос. Кровь начала хлестать из него, как из резанной свиньи. Зубы посыпались изо рта один за другим. Потом я еще пару раз изо всех сил пнул его ногой пониже живота. Найджелу с трудом удалось оттащить меня от него.

— В общем, представь себе такую картину. Мой папаша валяется на тротуаре, словно куча тряпок, весь в крови, с выбитыми зубами и все такое и стонет. Я, трясущийся от ярости, пытаюсь вырваться из рук Найджела, как вдруг он оттаскивает меня в сторону и вытаскивает пистолет — немецкий «парабеллум» — и целится в голову отца. Я едва успел схватить его за руку, прежде чем он нажал на курок. Бах!

— Осколки щебенки брызнули нам в лицо, и я сказал Найджелу: «Ты окончательно спятил? Ты ведь мог прикончить его». Он ответил мне: «Ну и что? Посмотри, что он сделал с тобой и твоей матерью!»

— Это было только оправдание. Боже, ему до смерти хотелось попробовать, но я понял в чем дело. — Крис взглянул на Дайну. — У него была более чем уважительная причина, по крайней мере я так считаю. Отец Найджела бросил его мать, не оставив ей ни пенни, и той пришлось работать всю жизнь, чтобы прокормить семью.

— Что же случилось с твоим отцом?

— Это довольно смешная история. Он признал мою правоту и убрался прочь, так что я никогда больше его не видел. Однако через пару недель мать как-то в разговоре сказала мне: «Я слышала, что возле нашего дома была драка. Это ты дрался с отцом?» «Он рассказал тебе?» — поинтересовался я. «Да нет, сынок, он не обмолвился ни словечком. Миссис Фэйтфул видела вас». Тогда я подумал про себя: вот это да! Старый пьянчуга не сказал ей ни слова. От этого известия у меня на душе даже как-то потеплело.

— А мать продолжала говорить: «Сынок, я думаю пришла пора узнать тебе все о твоем отце». Она рассказала мне, что он был моряк. Море звало его. Что ей было делать? Стоять у него на пути, мешая заниматься единственным ремеслом, которое он знал и которым мог зарабатывать себе на жизнь? На это она была неспособна, поверь мне. Однако, она сказала мне, что каждый месяц получает от него денежный перевод. Конечно, она не стала говорить ничего о его пьянстве — мне пришлось самому узнавать правду об этом.

— Ему было суждено утонуть в семьдесят семь лет неподалеку от мыса Доброй Надежды. Мать показывала мне письмо, написанное капитаном его корабля. Однажды в разгаре сильного шторма он спустился за борт в шлюпке, пытаясь спасти двух членов экипажа, но тут же сам исчез в волнах, «точно море похитило его», — как поэтично высказался в письме капитан. — Крис фыркнул. — Прямо-таки героем стал. — Он откинул голову и закрыл глаза. Некоторое время он сидел, не двигаясь, дыша ровно и глубоко, словно заснул, но затем нажал на маленький рычажок на пульте, и музыка вновь грянула из огромных колонок.

Дайна опустилась на кушетку и потеряла его из виду. Обхватив голову руками, она зажмурилась, чувствуя, как волны музыки ударяются о ее веки, будто лучи яркого света.

Точно издалека до нее донесся звук открывшейся двери. Кто-то вошел в комнату, и музыка стихла, сменившись шуршанием ленты.

— А, Крис, вот ты где.

Судя по голосу, это был не Пэт: тот как истинный южанин растягивал слова. Вошедший же глотал согласные и неясно произносил гласные звуки, что напоминало Дайне манеру говорить, типичную для жителей окрестностей Лос-Анджелеса.

— Могу ли я узнать, что здесь творится? — продолжал незнакомый Дайне человек. — Каждый день между вами, ленивыми негодяями, происходит новая ссора, которую мне приходится улаживать. — Раздалось щелканье зажигалки. — Крис, мне очень не хотелось бы повторяться, но видимо без этого не обойдешься. Если альбом не будет завершен через неделю, то мы отправимся в турне, не имея на руках ничего нового. Ты знаешь, что это означает? Даже без какого-нибудь завалящегося сингла...

— Иди ты куда подальше, Бенно. В конечном счете, это не будет иметь никакого значения.

— Вот тут ты как раз ошибаешься, дружище. Послушай, почему бы вам не заняться музыкой, а бизнес предоставить мне, а?

— В том-то и загвоздка, дружище. Музыки уже нет, остался один бизнес.

— О, Крис, ты просто убиваешь меня. Без правильного ведения дела группа уже разорилась бы. Вы спускаете деньги, прежде, чем заработаете их. Один бог знает, сколько всасывает твой ненасытный нос.

— Убирайся к черту! Я вовсе не трачу так много.

— Говорю тебе, Крис, альбом надо закончить.

— Разве ты не видишь, что он целиком висит на мне? Никто из них не готов к нему, разуй глаза. От меня ждут, что все будет сделано, в то время как Найджел палец о палец не ударяет, а Ян даже не хочет слушать мои новые вещи.

— Послушай, Крис...

— Нет, черт возьми, это ты, козел, послушай меня! Мне осточертело тащить группу на своем горбу. Мне надоело выполнять чужие обязанности. Зачем им беспокоиться? Они прекрасно знают, что все будет в порядке и без них.

— Что ты хочешь сказать?

— Я не желаю больше барахтаться в этом дерьме и хочу уйти из группы.

— Понятно.

— "Понятно"? Что значит «понятно»?

— Я впервые слышу от тебя об этом. Что же мне еще сказать?

— Перестань. Я вижу тебя насквозь...

— Ты не можешь покинуть группу, Крис. У тебя есть определенные обязанности.

— Только не надо напоминать мне о моих возможностях, дружище!

— Я говорил о всех ребятах...

— Ты — тяжелый случай, Бенно. Просто поразительно. Тебе ведь глубоко наплевать на ребят, не так ли? Ну да. Тебя волнуют только доходы.

— Крис, «Хартбитс» сопутствовал успех в течение, м-м, семнадцати лет отнюдь не случайно. Даже ты должен признать это.

— Допустим.

— Все дело в музыке. Ребята живут ею. Ты стал отходить от того, гм, к чему все привыкли, и это приносит одни неприятности всем нам. Господи, я думаю не о себе. Мы превратились в проклятую индустрию. Судьбы многих людей зависят от успеха или неудачи очередного альбома. И вот я послушал несколько твоих собственных новых вещей, которые...

— Теперь мы, наконец, добрались до самого туманного вопроса, не так ли, дружище?

— Пэт ставил мне черновые записи...

— Моих песен...

— Я имею право услышать их. Ты забыл, черт возьми, кто я такой?

— Как я мог, Бенно.

— Так-то лучше.

— Музыка — это не твоего ума дело...

— Мое, когда мне кажется, что она может повлиять на...

— Кто тебе сказал, что ты — господь бог, чтобы судить?

— Вы — обнаглевшие негодяи, полагаете, что обладаете монополией на божественный престол или как? Определенные решения должны быть приняты. Затем-то я и пришел сюда.

— Да, и что касается музыки...

— Решения, касающиеся продолжения карьеры.

— Послушай, ты, ублюдок...

— И одно такое решение уже принято...

В контрольной комнате воцарилось молчание, и воздух вдруг стал густым и удушливым. Сердце Дайны тревожно забилось, словно птица, попавшая в силок.

— Что ты имеешь в виду, черт побери?

— То, о чем я только что говорил. Группа не позволит тебе порвать контракт.

— Группа?

— Видишь ли, по этому вопросу прошло голосование.

— Без меня? По чьей инициативе?

— Найджела и... моей. Это было необходимо. Надо было прояснить...

— Убирайся ко всем чертям, козел. Ты вызываешь у меня отвращение.

— Это ничего не решит.

— Прочь, Бенно. Сейчас же. Или через минуту тебе придется ползти на брюхе...

— Когда ты останешься, то поймешь...

— С этого момента тебе не удастся извлечь из меня никакой музыки.

— Крис...

— Ни единой ноты! Ни единой, пока я не обрету свободу.

— Существуют законные способы, но я не хотел бы прибегать к их помощи сейчас. Когда ты...

— Знаешь что, Бенно? Я внезапно неважно себя почувствовал, понимаешь? Возможно, что-то серьезное, вроде вирусного гепатита. Так что, по крайней мере, в течение шести месяцев на меня рассчитывать не приходится.

— Я могу позвать врача, чтобы...

— Альбом, Бенно, новый сингл и проклятое турне — все коту под хвост. И привет!

Вновь наступила тишина, в которой зазвучал голос Бенно, удивительно ровный и спокойный.

— Я даже на мгновение не допускаю, что ты говоришь серьезно, Крис. Стоит турне начаться — первый концерт в Сан-Франциско на следующей неделе — и твое настроение совершенно изменится.

— Ты просто не слушаешь меня. Я сыт по горло всей вашей компанией и не желаю иметь с ней больше ничего общего.

— Ты совершаешь серьезную ошибку, Крис.

— Господи, ты заговорил, как армия твоих придурков адвокатов. Исчезни. Просто исчезни.

— Ладно, поговорим через пару дней.

Дайна услышала, как за спиной Бенно захлопнулась дверь, и в ту же секунду задыхающимся от ярости голосом Крис прорычал:

— Чтоб им всем провалиться!

Она села на кушетке в позе человека, выскакивающего из игрушечной детской шкатулки и, вывернув шею, попыталась заглянуть на пульт.

— Ты еще здесь? — Обойдя вдоль стены, Крис очутился перед Дайной. — Да, — он усмехнулся. — Единственная из всех. Я был уверен, что ты уже испарилась. — Он почесал кончик носа. — Что за ублюдок этот наш менеджер! — Вдруг из его горла вырвались лающие звуки, изображавшие смех. Потом он пожал плечами. — Черт побери. Сегодня вечером я не в состоянии сделать что-либо по этому поводу. Как насчет того, чтобы смыться отсюда, только живо.

* * *


Крис привез ее в «Дансерз» — клуб, расположенный неподалеку от Родео-драйв, в который был открыт вход только для его членов. Внутри он походил на дворец с зеркальными комнатами. Главная из них имела круглую форму и была опоясана вдоль стен стойкой бара. Сквозь прозрачный пол комнаты открывался вид сверху на заросли тропических растений, поэтому каждый взгляд под ноги вызывал ощущение потери ориентации. Стены, выкрашенные черной блестящей эмалью, были покрыты электрическим мхом бесчисленных переплетавшихся нитей цветных огоньков, двигавшихся бесконечными волнами по кругу. Каждый час, словно напоминая посетителям о времени, на танцевавших в середине площадки проливался сверкающий дождь из «звездной пыли», источник которой прятался где-то наверху.

Крис и Дайна пробивались сквозь толпу, погружаясь все глубже и глубже в атмосферу, полную запаха пота, неистового движения и оглушающей какофонии музыки.

Они не обращали ни малейшего внимания на устремленные на них взгляды, на загорелые и раскрашенные лица с вытаращенными глазами, сновавшие вокруг точно мелкие рыбки возле акулы, на темные губы, прижатые к розовым ушам партнеров, так что те могли услышать слова за грохотом.

Вскоре откуда-то появились фотокамеры, а после нескольких поспешно сделанных секретных звонков, прибыла группа своеобразных прилипал. Они словно существовали только для того, чтобы быть рядом со звездами, тереться об их бока, подражать, взирать всегда полными обожания глазами, купаться в их ауре, жадно поглощать исходящее от кумиров волшебное излучение, подобно современным вампирам, питающимся духовной энергией, вместо крови.

Крис вертел Дайну вокруг себя, положив руки на ее бедра. Пот градом катился с их лиц, струйками стекая на пол, под которым кроны карликовых пальм раскачивались из стороны в сторону, словно тоже не могли устоять перед бешено пульсирующим ритмом.

Майка Криса потемнела от пота; блузка прилипла к телу Дайны, но они продолжали танцевать, безразличные к фотовспышкам, то и дело загоравшимся вокруг, и шуму, подобному неумолкающим ни на секунду раскатам грома. Они сами не заметили, как музыка в их ушах превратилась в ритмичный гул. Наконец, их перегруженный слух перестал воспринимать что-либо, а они все не останавливались, двигаясь в такт пульсации ударных, беззвучно отдававшейся в подошвах мощными толчками.

В какой-то момент они вдруг очутились у стойки бара, где Крис заказал две невероятных размеров порции джина с тоником. Впрочем, большую часть содержимого стаканов они вылили друг другу на голову. Они весело смеялись, отфыркиваясь, жадно поглощая остатки джина, не чувствуя его вкуса. Крис запрокинул голову назад, и Дайна с интересом наблюдала за тем, как перекатывается под кожей его кадык, пока Крис, вытряхнув ледяные кубики из стакана, не бросил их ей за блузку.

Дайна подпрыгнула, точно ужаленная, громко завизжав, однако за грохотом динамиков этого никто не услыхал. В тот же миг Крис вновь увлек ее за собой на площадку, которой уже не было видно за сомкнувшимися вокруг них плотным кольцом любопытных, завороженно наблюдавших за ними, слегка переминаясь на месте в такт музыки, подергивая бедрами и мелко тряся грудью.

У Дайны от всего происходящего кружилась голова: ей казалось, что сгустки живой энергии отовсюду проникали в ее тело через глаза, уши, нос. Она не заметила, как хрупкая скорлупа, внутри которой пряталось ее сознание, разлетелась на части под воздействием мощных сил, скрывавшихся в ней. В результате Дайна включилась в невидимую, но осязаемую энергетическую цепь высокого напряжения, и теперь ток, пробегавший по ее телу, вызывал у нее дрожь.

Сознание, освободившееся от оков времени и пространства, влекло ее то в темную комнату на три этажа под землей, похожую на выгребную яму, охраняемую бетонными псами, то на булыжную мостовую, к сетчатым ограждениям, поставленным вокруг гор разбитого кирпича, кострам, разведенным в урнах, и теням, мечущимся на закопченных стенах.

Она без конца повторяла про себя:

— Я жива, я жива, я жива!

Крис, вдруг появившийся откуда-то, обнял и поцеловал Дайну, потянул ее назад в кружащийся водоворот толпы. Тропический лес у них под ногами почтительно склонил кроны, приветствуя их возвращение. Музыка гремела вокруг, поддерживая в них жизнь и движение: это походило на безостановочное путешествие длиной в целую ночь, словно они пытались вырваться из Лос-Анджелеса, не покидая при этом его пределов.

Просто еще одна иллюзия, которая растворилась бесследно в первых лучах восходящего солнца, как будто ее вовсе и не было.

На Олд Малибу-роуд было так тихо и пустынно, что они ясно слышали мягкий шелест морских волн по левую сторону от дороги. Дайна затормозила перед поворотом и припарковала машину на обочине.

Крис спал, привалившись к дверце. Она нежно встряхнула его за плечо, и он приоткрыл глаза.

— А?

— Мы вернулись домой.

— Домой?

Дайна вылезла и, обойдя машину, открыла дверцу с его стороны.

— Да, домой. К Мэгги.

— Мэгги. Ну да. — Он принялся растирать веки. — Я видел сон. — Дайне пришлось наклониться, чтобы помочь ему выбраться наружу. — Это было в Суссексе. — Он обращался скорее к самому себе. — Давненько я там не бывал.

Он грузно навалился на Дайну.

— Крис, мне надо ехать на работу.

— Мне приснился Ион; он помахал мне рукой, стоя на пороге кухни. Он просто поднял руку и махал ей долго, точно звал меня к себе. Странно.

Она стала медленно и осторожно вести его к входной двери.

— Что тут странного?

Его голова мотнулась, и он чуть было не упал, споткнувшись, когда они ступили на песок. Искоса посмотрев на Дайну, он глухо сказал: «Ион мертв».

Она кивнула, помогая ему взойти по ступенькам. Это потребовало немало усилий и терпения.

— Ион умер давным-давно, — Дайна сказала это тоном матери, старающейся утешить плачущего ребенка.

Крис кивнул в ответ и, оторвавшись от нее на маленькой веранде перед входом в дом, вцепился в деревянные перила. Покачнувшись, он едва не упал на большой горшок с каким-то растением. Вся краска сбежала с его лица, а нижняя челюсть безвольно отвалилась. На мгновение Дайне стало страшно, когда она представила, что он может натворить в таком состоянии. Однако затем ему удалось взять себя в руки и, повернувшись к ней, он оперся спиной о перила крыльца.

— Давным-давно, — повторил он хриплым голосом вслед за Дайной, странным потусторонним эхом отзываясь на ее слова. — Я был там.

«Пожалуй, вполне достаточно», — решила она про себя. Приблизившись к Крису, она взяла его под локоть и подвела к двери.

— Я знаю, — сказала она сочувственно.

— Ты ничего не знаешь.

Она умудрилась дотянуться левой рукой до дверной ручки и попыталась повернуть ее. Та не поддалась, и Дайна, подумав вначале, что дверь заперта, вдруг сообразила, что крутит ручку не в ту сторону. Через мгновение дверь распахнулась.

Крис уже пребывал в таком состоянии, что Дайне пришлось чуть ли не втаскивать его в прихожую.

— Мэгги? — позвала она.

Все огни в доме горели, и Дайна прищурилась от нестерпимо яркого света. Она была слишком поглощена возней с Крисом, чтобы обратить внимание на странную иллюминацию, пока находилась снаружи.

Они добрались до гостиной, и Дайна застыла как вкопанная, не в силах пошевельнуться. Крис, чья голова моталась у ее плеча, встрепенулся и заморгал.

— Боже! — выдохнула Дайна.

— Что, черт возьми, здесь произошло?

В комнате царил страшный разгром. Длинная обтянутая кожей софа была опрокинута набок, а на подушках и задней стенке виднелось множество порезов, таких длинных, словно они были сделаны мачете. Восточный ковер казалось побывал в пасти бешеной собаки. Книжные полки стояли пустые, и повсюду белели страницы, яростно вырванные из книг. Толстый том «Лорда Джима» Джозефа Конрада валялся на полу со сломанным переплетом. Рядом лежала книга о гадании по картам с начисто оторванной обложкой.

Громадная стереосистема была вся разворочана на части: металлические детали искорежены, а пластик и стекло разбиты вдребезги. От гигантских колонок остались одни пустые скелеты коробок, внутри которых жалко болтались оборванные провода. По крайней мере, это можно было с уверенностью сказать о той, что располагалась ближе к входу в гостиную. Другая была повернута передней частью в сторону столовой.

— Мэгги! — еще раз крикнула Дайна, направляясь туда. Ее взгляд упал на расколотую крышку столика из дымчатого стекла, всю покрытую паутиной трещин. Дайна перешагнула через изодранные в клочья страницы биографии Сервантеса и в тот же миг увидела, что находилось внутри выпотрошенной коробки дальней колонки.

Некогда это являлось мыслящим и чувствующим человеком. Однако Дайне пришлось убеждать себя поверить этому, так как то, что открылось ее глазам очень отдаленно походило, на человеческое тело.

Лицо представляло собой примерно такое же зрелище, как крышка столика. Оно было лишь на четверть прикрыто свесившимися вниз волосами. Куски голого покрасневшего черепа виднелись на месте вырванных с дикой свирепостью прядей. Обе ноги и, по-видимому, одно плечо были сломаны, когда труп запихивали внутрь колонки. В некоторых местах из-под искромсанной и истерзанной плоти проглядывали белые и розовые кости. Все вокруг было залито кровью, уже начавшей подсыхать в тех местах, где она не скапливалась в лужи.

Дайна вскрикнула, но тут же зажала рот побелевшими костяшками пальцев. Она укусила себя за руку, но не почувствовала боли и изо всех сил вонзила ногти в ладони.

— Дайна, что это? — Крис очутился рядом с ней, и она так отчетливо ощутила тепло его тела, словно в комнате царил вечный холод космического пространства. Она почувствовала угрожающие позывы в желудке и закашлялась. Во рту у нее появился кислый привкус и ее начало тошнить. «О, боже! О, боже!» — мысленно повторяла она. Казалось, отвратительная, чудовищная картина, представшая перед ней, вытеснила все остальное из ее сознания. Ужас тихо, по-кошачьи закрадывался ей в душу, и она чувствовала себя так, будто часть ее жизненной энергии вдруг испарилась, исчезла в никуда.

О, боже! О, боже! Это восклицание прыгало внутри ее черепа, отскакивая от стенок, словно резиновый мячик. Дайна была не только не в состоянии перестать твердить его, но даже понять, что оно означает, словно перестав думать на родном языке.

Крис изо всех сил вцепился в ее плечи.

— А-а-а! — закричал он. — Мэгги!

Разумеется, Дайна поняла все сама. Именно поэтому бессмысленное восклицание засело у нее в голове. Однако она не могла перевести знание на язык мыслей, пока Крис не сделал этого за нее. Теперь же сознание происшедшего целиком овладело ее рассудком. Подобное ужасному незваному гостю, чудовищному носителю чумы, забредшему в дом, чтобы зарезать всех его обитателей, оно безжалостно впивалось в мозги Дайны стальными когтями и клювом, несмотря на отчаянные попытки сопротивляться ему, и разрывало на части грудь, выставляя обнаженное сердце под удары пронзительного ветра.

Она опустилась на колени перед колонкой и начала всхлипывать. Она пыталась отвернуться, закрыть глаза, но все тщетно. Точно пригвожденная к месту, она смотрела прямо перед собой и плакала, а рядом беспомощно стоял Крис, оглашавший мучительным ревом занимающееся утро, принесшее на своих крыльях ужас, боль и ненависть им обоим.


Часть 2

Темнее ночи


Под сенью ив

Течет река,

Когда будешь там,

Вспомни меня.

    
Брайан Ферри «Моя единственная любовь»


Глава 4


Бэб. Так его звали все, и, разумеется, если у него и было другое имя, он никогда не сообщил бы его ей.

Бэб обратил на нее внимание, когда она появилась там третий вечер подряд. Его круглое в складках лицо, чуть ли не половину которого занимал широкий приплюснутый нос, обрамленное густой вьющейся бородой, прекрасно дополняло массивную фигуру, горой возвышавшуюся над тротуаром. Его кожа имела оттенок красного дерева, за исключением узкой морщинистой полоски под левым глазом цвета cafe au lait. Он хорошо знал французский, хотя в отличие от Дайны, не учил его в школе музыки и искусств. Он говорил, что когда-то много лет назад жил в Париже, однако она не слишком этому верила. Ей представлялось более вероятным, что он набрался французского в Аттике или другом подобном месте.

Этой ранней осенью 1968 года холода быстро надвигались повсюду, даже здесь — в самом сердце Манхэттена. Всего три дня назад температура достигала почти восьмидесяти градусов, а теперь в воздухе чувствовалась поступь неотвратимо приближающейся зимы: осень пришла и ушла, никем не замеченная в течение одного уик-энда. На Бэбе был морской бушлат, застегнутый на большие пластмассовые пуговицы с выпуклыми якорями, и плотные белые расклешенные брюки. Однако он не был моряком.

Каждый, кто постоянно околачивался на 42-й улице, протянувшейся от Бродвея до 9-ой авеню, имел свою точку. Принадлежавшая Бэбу находилась возле театра Селвин на южной стороне улицы, где, как позже узнала Дайна, царили куда более крутые нравы, чем на северной. Когда патрульные полицейские — всегда только парами — появлялись на улице, что происходило крайне редко, то они неизменно прогуливались по более спокойной северной стороне. Если же они и пересекали мостовую, то только для того чтобы прекратить драку в одном из кинотеатров, но даже тогда все ограничивалось простым наведением порядка.

В Нова Берлески Хаус, располагавшимся по соседски с грязным павильоном театра Селвина, никогда не случалось никаких серьезных происшествий. Его древняя сине-зеленая неоновая вывеска светилась с легким гудением ночью и днем, и черно-белые фотографии актеров, не только никогда не выступавших на этой крошечной сцене, но даже и не бывавших в Нью-Йорке, устало трепетались на вечно приносящим с собой копоть и пыль ветерка из Хадсона. Здесь имелись собственные «силы безопасности».

Стоявший напротив театра Бэб торговал всем, что попадало ему в руки, и, надо сказать, разнообразие товара было впечатляющим. Официально он продавал отдельные косяки, ЛСД, смешанным с дешевым амфетамином. Однако для тех, кого он знал, Бэб мог достать практически все, что угодно. Дайна вряд ли знала названия и трети всевозможных наркотических снадобий, проходивших через его руки.

Трудно сказать, что он сумел разглядеть в ней с первого взгляда. Несомненно она была очень красива, но Бэб мог заполучить — и заполучал — в свое распоряжение всех женщин, которых хотел. К тому же, как Дайна узнала позднее, у него имелось особое пристрастие к азиаткам. Поэтому непонятно, что заставило его заговорить с ней, когда она в простом коричневом жакете из вельвета и вытертых джинсах «Ливайс», заправленных в высокие черные остроконечные ботинки, в третий раз прошла мимо него.

— Что ты тут делаешь, мама?

Она остановилась и посмотрела прямо в его медвежье лицо, не вытаскивая рук из карманов жакета: сезон кожаных перчаток еще не наступил. Его ясные глаза с любопытством уставились на нее. Их зрачки и радужные оболочки были почти одного и того же цвета, и лишь по краям виднелись узкие желтоватые колечки.

— Да ничего особенного, — ответила она.

— Тебе, что, некуда больше пойти?

— Мне нравится гулять здесь.

Из горла Бэба вырвался низкий, грудной смех; его глаза превратились в щелочки, утонув в складках на темной коже.

— Черт побери! — Его черты посуровели, и он, откашлявшись, смачно сплюнул. — Ты нарвешься на неприятности, мама, если будешь продолжать гулять здесь. — Она нахмурилась. — Так все-таки, что ты забыла в этом благоухающем саду?

— Во всяком случае, никого, перед кем должна держать ответ.

Он высунул наружу кончик толстого языка, поразительно розового на фоне почти черных губ.

— Хм. Неужели? — Взгляд, которым вновь и вновь обводил ее фигуру, был полон столь сильного вожделения, что Дайна почувствовала, что краснеет. — Любой, из этих сукиных детей, шатающихся вокруг, может подцепить такой первоклассный кусочек белого мяса. Они сжуют тебя, мама, и выплюнут, так что ты в результате сама себя не узнаешь.

Она опасливо огляделась и увидела снующих вокруг негров и пуэрториканцев. Кое-где между ними попадались белые, торопливо шагавшие по своим делам. Отовсюду доносился громкий смех и шутки. Двое высоких чернокожих бежали по направлению к 8-ой авеню, не обращая внимания на красный свет на перекрестке. Раздался визг тормозов, крики и брань.

— Ты хочешь сказать, что это опасный мир?

— Ты попала в точку, мама. — Он покачал головой. — Здесь попадаются законченные мерзавцы. Сильные и злые, как звери. Ты должна вести себя осторожно. Тебе хочется повилять своей красивой белой попкой в компании изгоев, вроде нас, а? Ты бы лучше сидела дома, где твой белый дружок позаботится о тебе.

— Я же сказала, что мне нравится здесь. Его лицо потемнело, и он, прищурив один глаз, взглянул на нее.

— Черт возьми, мама, уж не пришла ли ты сюда от скуки полакомиться черным мясом, а?

— А?

— Я говорю о нигерах, мама. Нигеры возбуждают тебя? Закончится тем, что твоя рожа превратится в кровавую лепешку. Какой-нибудь симпатичный подонок в зеленом костюме опрокинет тебя на землю, изобьет, а потом раскорячит твои прелестные ножки. Ты идешь домой прямо сейчас.

— Нет, — ответила она флегматично. — Я не шляюсь здесь в поисках мужиков. Я пришла сюда, потому что... Я больше не могу быть там, где мне следует быть.

— Говорю тебе, мама. Будь я проклят, если ты подходишь к здешней обстановке.

Подняв голову. Дайна посмотрела ему в лицо, еще глубже погружая в карманы ладони, сжатые в кулаки. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу. Щеки ее порозовели от холода. Каждая фраза, произнесенная ею или Бэбом, сопровождалась тонкой струйкой пара, вырывавшегося изо рта.

— Ты околачиваешься здесь целый день? — поинтересовалась она. Он фыркнул.

— Черта с два. Утром я занимаю свое место на нью-йоркской фондовой бирже. Здесь у меня лишь побочный бизнес. — Он похлопал себя рукой по голове, погружая пальцы в кучерявые волосы. — Это проклятая заплата у меня на макушке всему виной, мама. Железо вшито вместо мозгов, в этом все дело. Они вытекли наружу во время войны. Ужасно жалко.

Дайна услышала фальшь в его голосе и, поняв, что он кривляется, хихикнула.

— Готова поспорить, что ты не был на войне. Ты недостаточно стар для этого.

— О нет, ты заблуждаешься. Я мог бы быть во Вьетнаме, если бы вместо этого не прохлаждался здесь. Армии не нужны изгои. Впрочем, они все равно не нашли бы меня, даже если б очень захотели. Появись они здесь, то им бы показали зону боевых действий. Будьте уверены! — Он с размаху хлопнул себя ладонью по мясистой ляжке.

Проходившие мимо двое молодых пуэрториканцев остановились и вопросительно посмотрели на Бэба. Гладкая, смуглая кожа на их лицах лоснилась; черные блестящие волосы были собраны сзади в хвосты. Их одежда походила на униформу: рваные потертые джинсы и короткие бейсбольные куртки. На ногах у одного из них были надеты адидасовские кроссовки («На случай, если надо поскорее сматывать удочки», — позднее объяснил Бэб Дайне), у другого — стоптанные черные ботинки.

— Подожди, — бросил Бэб, обращаясь к Дайне, и направился к покупателям.

Улица вокруг мигала и переливалась разноцветными неоновыми огнями, похожая на бесконечную светящуюся нить, протянувшуюся сквозь ночь. Пыльный ветер гнал мусор вдоль водосточных желобов. Он дул с запада и приносил с собой смрад и зловоние промышленных выбросов с заводов Нью-Джерси.

Бэб взял из рук одного из пуэрториканцев пригоршню зеленых банкнот и вручил ему два тщательно перевязанных полиэтиленовых пакетика, наполненных желтыми и розовыми таблетками. Нежно-голубой «Кадиллак» проехал мимо так медленно, словно у него были неполадки в моторе. Он выглядел необычно с четырехфутовой антенной у переднего стекла и большим количеством хромированных частей, чем у любых трех автомобилей вместе взятых.

Дайна сощурилась, пытаясь заглянуть внутрь «Кадиллака», но темно-зеленые стекла на окнах сделали эту затею почти невыполнимой. Ей удалось разглядеть лишь смуглое луноподобное лицо и голову пассажира, украшенную копной черных волос, заплетенных в мелкие косички.

Бэб, закончив сделку с пуэрториканцами, наклонился к боковому окошку машины, и оно беззвучно скользнуло вниз. Ему пришлось согнуться почти вдвое, чтобы засунуть голову внутрь. Дайна услышала его голос, но не могла разобрать ни слова. Затем Бэб извлек откуда-то плоскую упаковку, завернутую в коричневую бумагу. Он протянул ее внутрь салона и вытащил назад деньги. Потом сказал что-то еще и выпрямился. «Кадиллак» тронулся с места набирая ход, и боковое стекло вернулось на прежнее место.

Когда Бэб, вернувшись на тротуар, приблизился к Дайне, она спросила:

— Ты собираешься стоять здесь всю ночь?

— Что тебе нужно, мама? — он пристально посмотрел на нее. — Ты меня совсем не знаешь. Я могу доставить тебе серьезные неприятности.

Она улыбнулась.

— Я так не думаю, — протянув руку, она прикоснулась к его лицу. — Что ты можешь сделать мне? Отобрать деньги? Они твои, если ты хочешь. — Бэб был так поражен, что не нашелся что ответить. — Или что-то похуже? Изнасиловать меня?

— Ха! Тебе никто не поможет. Что с тобой, черт возьми, мама? У тебя в голове совсем пусто? Проклятье! Неужели твоя мама ничему не учила тебя?

— Мне кажется, что ты не такой, как все остальные, о которых ты мне говорил.

— Хрен с два, мама! Точно такой же. Просто поздоровей большинства, и все.

— Давай раздобудем что-нибудь поесть, а?

— Эй! Я могу взять тебя за руку прямо сейчас, оттащить вот за этот дом и заставить пожалеть о том, что ты пришла сюда. — Он протянул руку так, что она едва не прикоснулась к плечу Дайны, и в его желтых глазах вспыхнули огоньки, как у ночного хищника.

— Ну же, — сказала она. — Давай перекусим где-нибудь, а?

Его пальцы сильно сжали локоть девушки, и он потянул ее к убогому входу в Нова Хаус. Она и не думала сопротивляться.

— Я собираюсь трахнуть тебя, дурочка, — прорычал он, наконец разозлившись. — После этого тебе понадобится инвалидное кресло.

— Это не будет изнасилование, если я хочу сама.

Слова Дайны вдруг остановили его, и он, обернувшись, уставился на нее.

— Что ты хочешь сказать, мама?

— Просто пытаюсь объяснить, что ты не можешь изнасиловать меня.

— Можешь быть уверена, я сделаю все, что в моих силах.

Она подняла голову.

— Валяй!

Некоторое время он молча смотрел на нее серьезное лицо, потом, запрокинув голову, расхохотался. Уже много лет он не смеялся так долго и так громко.

* * *


Детектив, лейтенант полиции Роберт Уолнер Бонстил аккуратно ступал по разгромленной комнате.

— Вы свободны, — бросил он двум одетым в форму полицейских, даже не посмотрев в их сторону.

Само выражение, застывшее на лицах этих двух закаленных патрульных псов, первыми прибывших на место происшествия, могло рассказать многое внимательному наблюдателю. По-видимому, они ожидали обнаружить умершую от заурядной передозировки наркотиков знаменитость, когда появились на пороге гостиной, потому что один из них с небольшой плешью на макушке воскликнул: «Господи помилуй!», едва взглянув на труп Мэгги, а второй отвернулся в сторону, бледный, как полотно.

Тем не менее, мгновение спустя они вернулись к исполнению своих обязанностей: достав блокнот и карандаши, они принялись задавать вопросы странными механическими голосами.

Однако почти тут же в дверях комнаты выросла высокая фигура светловолосого элегантно одетого человека. Обведя комнату широко расставленными серо-голубыми глазами, он зашел внутрь. Руки он держал в карманах, и в его движениях чувствовалась властная уверенность.

— Хорош, — с отвращением сказал напарнику лысеющий полицейский и с силой захлопнул блокнот. — Ребята из отдела убийств приехали.

— И они ничуть не поспешили, — ответил Бонстил. Повернувшись к открытой двери, он сделал приглашающий жест рукой. В комнату вошли еще двое, за которыми чуть погодя, последовал третий, очень худой, небрежно и неряшливо одетый. Волосы этого последнего были всклокочены, между глубокими складками на шее виднелись грязные полосы. На ходу он жевал сэндвич.

Бонстил пересек комнату, не сдвинув с места ни единого обломка или обрывка бумаги, валявшегося на полу. Добравшись до дальней колонки, он заглянул внутрь. Потом обошел ее сбоку, присел на корточки и наклонил голову, осматривая сбоку деревянную коробку и затем следы на ковре позади своеобразного гроба. Поднявшись, он позвал: «Док».

Худой человек подошел и, бросив безразличный взгляд внутрь выпотрошенной колонки, откусил кусок от сэндвича.

Бонстил указал на деревянную боковую панель колонки.

— Сфотографируйте это, — сказал он. — Ладно? Худой кивнул, сделал знак своим людям, и те стали доставать камеры и вспышки.

Бонстил подошел туда, где сидела Дайна, держа за руку Криса. Лейтенант передвигался совершенно бесшумно, и, наблюдая за его приближением, девушка почему-то вспомнила здоровенного мексиканца из полинезийского ресторана в Малибу.

— Мисс Уитней? — он говорил тихим скрипучим голосом, выделяя согласные, но не растягивая слова. — Это вы звонили? — Глядя на него в упор снизу вверх. Дайна заметила пробивающуюся щетину на подбородке, такую же крошечную как ворсинки на бархате. — Мэм?

Ощущение близости Бэба и запах корицы, пропитавшей насквозь воздух нью-йоркских улиц, по-прежнему не отпускали ее. Травма и шок пробили в ее голове брешь, через которую на Дайну обрушился целый поток воспоминаний. Она разрывалась между двумя мирами: настоящим и прошлым.

— Что?

— Это вы звонили в полицию? — Бонстил говорил медленно и четко, точно она страдала расстройством слуха.

— Да. — Она отвела в сторону пряди волос, упавшие ей на лицо, и заметила, что он внимательно смотрит туда, где ее руки соприкасались с рукой Криса. — Со мной все в порядке.

— Ваш близкий друг? — он сказал это так, что она не могла понять, имеет ли он в виду Мэгги или Криса.

— Близкий друг нас обоих.

— Уок. — Бонстил повернулся к здоровенному парню, только что вошедшему в гостиную.

— Снаружи все чисто.

Бонстил кивнул и взглянул на свою ладонь.

— Ты займешься рок-звездой. — Уок наклонился, взял Криса под локоть и, осторожно проводив его на другой конец комнаты и усадив за обеденный стол, открыл блокнот.

— Мисс Уитней, теперь я должен снять ваши показания.

Дайна отвернулась: свет от вспышек фотоаппаратов помощников медицинского эксперта резал ей глаза.

— Вот, — сказал Бонстил, доставая пластиковый стакан с темной жидкостью. — Это, правда, не натуральный кофе, но он поможет вам согреться.

Дайна зажала стакан между пальцев. К тому времени, когда она заканчивала давать показания, помощники доктора уже успели убрать камеры и теперь старались вытащить тело Мэгги из колонки. Они делали это так осторожно, словно она все еще была жива. Наконец при помощи ножовки они извлекли труп наружу и унесли его, предварительно упаковав в серый пластиковый мешок. Дайне показалось, что впервые за целую вечность ей удалось вздохнуть свободно, не чувствуя боли в груди.

— Я хочу поговорить с Крисом, — сказала она через некоторое время. Бонстил кивнул.

— Как только сержант Макиларги завершит беседу с ним. — Он взял пустой стаканчик из ее руки. — Вы не хотите позвонить кому-нибудь, мисс Уитней?

Она подумала о Рубенсе: ей очень хотелось позвонить ему. Однако он уехал из города, и Дайна не имела ни малейшего представления, где искать его в Сан-Диего, зная лишь, что он вылетает обратно вечерним восьмичасовым рейсом. Она посмотрела на Бонстила.

— Вы держитесь очень формально, лейтенант.

— Звезды требуют соответствующего обращения, мисс Уитней. Таково железное правило нашего капитана. — Он обернулся, когда медицинский эксперт приблизился к ним. — Что у тебя, Энди?

— Хм, пока ничего особенного. — Он слегка причмокнул. — Я могу сказать сейчас только, что жертва умерла примерно в четверть пятого сегодня утром. Разумеется, плюс-минус, как обычно.

— Ты установил это при помощи своей волшебной палочки?

Собеседник Бонстила признательно крякнул.

— Иногда я готов продать душу, чтобы заполучить ее. — Однако он тут же посерьезнел. — Хотя есть одно странное обстоятельство.

— Какое?

— Она умирала долго.

Лейтенант бросил мгновенный взгляд на Дайну, сделав одновременно какой-то быстрый жест, и медицинский эксперт кивнул головой.

— Пора сматываться, — сказал он. — Я пришлю тебе материал, как только он будет готов. Впрочем, это произойдет после полудня. Мне надо отдохнуть. — Однако, словно противореча собственным словам, он вышел из комнаты куда проворней, чем вошел.

Бонстил подошел к Дайне и наклонился вперед, положив кисти рук себе на колени и сцепив пальцы. Он обладал способностью оставаться абсолютно неподвижным во время собственной речи.

— Мисс Уитней, я хотел бы вернуться еще раз к одному моменту, прежде чем отпустить вас. Вы сказали, что находились вместе с мистером Керром в «Дансерз» примерно с половины первого до начала шестого утра. Верно?

— Более или менее. Я сказала, что мы приехали туда около полуночи.

— Хорошо, значит с полуночи, плюс-минус несколько минут. — Он улыбнулся ей. — Да, кстати, вы были с мистером Керром все время?

— Большую часть времени — да.

— Я спросил вас не об этом, — его голос оставался прежним, но во взгляде что-то изменилось.

— Конечно, мы... иногда расставались. Бонстил посмотрел вниз на свои ладони и пошевелил суставами.

— Надолго?

Она пожала плечами.

— Не знаю... Не помню.

— Двадцать минут, может быть... полчаса?

— Возможно.

Он взглянул ей прямо в глаза.

— Значит, возможно, и на более долгий срок?

— Послушайте, — гневно воскликнула она. — Если вы считаете, что Крис как-то замешан в этом деле... Он любил Мэгги. Мы оба любили ее.

— Я пока еще ничего не считаю, мисс Уитней, — сухо возразил он. — Я просто пытаюсь вникнуть в суть дела.

— Суть дела состоит в том, что Мэгги мертва. Его глаза, казалось, сверлили череп Дайны.

— Если ваш гнев искренен, то вы сделаете все, чтобы помочь мне.

— Да, я сделаю все.

Казалось, он наконец пришел к какому-то заключению относительно нее.

— Хорошо.

— Крис, что здесь случилось, черт возьми? Они оба подняли головы. Бонстил поднялся на ноги. На пороге гостиной, загораживая свет, струившийся через открытую дверь, стояла огромная фигура Силки.

— Кто вы такой? — спросил его Бонстил. Силка не обратил на него ни малейшего внимания и шагнул вперед. Бонстил перегородил ему дорогу и вытянул руку с открытым бумажником, показывая удостоверение.

— Что вам здесь нужно?

— Я работаю на Криса Керра и Найджела Эша, — ответил тот. — Мне решительно нечего сообщить вам. — Он взглянул на Дайну, — Все в порядке, мисс Уитней?

— Да, Силка. — Она встала с места. — Мы оба в порядке. Это Мэгги.

— Где она? — Силка огляделся вокруг.

— Держит путь в сторону морга, — резко ответил Бонстил.

— Вовсе не остроумно.

— Он не шутит. Силка. — Дайна положила руку ему на плечо, похожее на стальную балку. — Мэгги была убита сегодня утром.

Силка моргнул, словно фотографируя глазами комнату, как это совсем недавно, но при помощи камер делали худой эксперт и его помощники.

— О, господи! — воскликнул он и, сорвавшись с места, бросился к Крису.

Бонстил согнул крючком большой палец.

— Кто этот буйвол? Телохранитель?

Дайна молча кивнула.

Лейтенант покачал головой.

— Где он провел эту ночь? Ему следовало быть здесь.

Дайна прикоснулась к его руке.

— Вы сказали что-то о том, чтобы я помогла вам. Но что вы знаете и скрываете от меня?

— Я знаю очень немного, пока не получу письменное заключение медицинского эксперта и проявленные фотографии.

— Вы осматривали колонку сбоку. Что вы обнаружили там?

— Я много чего рассматривал, мисс Уитней, — его ответ прозвучал уклончиво.

— Однако, это было единственное место, которое вы специально попросили сфотографировать. — Она взглянула ему в глаза. — Вы просто не хотите сказать мне, в чем дело.

Он поднял руку, словно в танце.

— Ищите сами. — Дайна подумала, что он сказал это, не веря, будто у нее хватит духа вернуться на то самое место, где умерла Мэгги.

Однако она пересекла комнату, задевая ногами груды хлама на полу, и встала на колени перед пустой коробкой колонки. Помощники худого эксперта использовали пилу с противоположной стороны. Там же, куда она смотрела, можно было безошибочно указать темное пятно на дереве. Однако Дайна не могла различить линий рисунка.

— Это — меч, — сказал Бонстил, подойдя к ней сзади. — Меч, заключенный в круг.

Она перевела взгляд с него вновь на пятно. Теперь ей удалось разглядеть странный крест, внутри неровной окружности.

— Рисунок сделан кровью. Что он означает? Нагнувшись, он потянул ее за плечи, заставил подняться на ноги.

— Вам пора уходить, — сказал он без тени раздражения в голосе.

— Я хочу сначала поговорить с Крисом. — Дайна направилась туда, где виднелись две фигуры: Макиларги отошел в угол, чтобы посовещаться с Бонстилом. — Как он? — спросила она Силку.

— Так себе, мисс Уитней, — ответил тот, крепко дерзка Криса за руку повыше локтя. — Он очень тяжело переживает случившееся.

— Крис. — Дайна прикоснулась к его лицу кончиками пальцев. — О, Крис.

Он, несколько раз моргнув, с трудом поднял голову и взглянул на нее.

— Я в порядке, Дайна. В полном порядке. Однако она хорошо видела, что это не так, и в то же мгновение, не колеблясь, приняла решение. Порывшись в своей сумочке, она извлекла оттуда ключи.

— Держи, — сказала она, вкладывая их в ладонь Крису. — Силка отвезет тебя ко мне домой. Ты можешь жить там столько, сколько захочешь.

— Я собирался забрать его к Найджелу, — заметил Силка.

— Отвези его домой, — повторила Дайна. — Ко мне. Силка все еще колебался.

— Тай будет крайне недовольна. Она хотела...

— Делай, как я сказала, — мягко перебила его она. — Сейчас ему не нужны ни Найджел, ни Тай.

Глаза Силки вспыхнули и тут же погасли. Он ничего не ответил, но Дайна поняла, что он сделает так, как она просила. Она вновь принялась шарить у себя в сумочке.

— Я дам тебе номер, по которому он может найти меня, если понадобится...

— Я уже знаю его, — без малейшего намека или иронии в голосе ответил Силка.

— О! — она невольно уставилась на него. — Очень хорошо. — Наклонившись, она поцеловала Криса в щеку. — Позаботься о нем как следует. Силка.

— Я всегда только этим и занимаюсь, мисс Уитней. — Они вышли из гостиной, и через несколько мгновений она услышала плавный шум мотора удаляющегося лимузина.

* * *


Теперь, когда Крис уехал, Дайна почувствовала, что впадает в какое-то странное оцепенение. Пытаясь стряхнуть его с себя, она согнула руки в запястьях и потянулась. «Мне нужно выпить», — подумала она. Однако ей не хотелось делать это в присутствии лейтенанта. Когда-то давно в Нью-Йорке ей уже приходилось встречаться с типами вроде него.

Бонстил уже закончил беседу со своим подчиненным.

— Куда мне подвезти вас? — спросил он, обращаясь к девушке.

— Который час?

Он посмотрел на часы.

— Начало двенадцатого.

Она кивнула. У нее было в запасе время, чтобы выпить и немного поспать перед тем, как поехать в аэропорт встречать Рубенса.

— Спасибо. Здесь под окнами стоит мой «Мерседес». Я думаю, мне станет легче, если я сама сяду за руль.

Бонстил кивнул и проводил ее до входной двери; Макиларги остался в комнате. Снаружи все небо было затянуто облаками, и неяркий рассеянный солнечный свет пробивался сквозь их пелену. Они казались такими ослепительно белыми и хрупкими, точно были сделаны из фарфора.

Дайна забралась в свой автомобиль, и Бонстил захлопнул за ней дверь.

— Я позвоню вам через день-два, — сказал он.

— Лейтенант..., — она взглянула на него.

— Уок.

— Нет, — она улыбнулась. — Я не могу звать вас так. Вы выглядите как Бобби.

— Никто еще не звал меня Бобби. — Он внимательно посмотрел на нее и кивнул. — До свидания, мисс Уитней.

— Так все-таки, что же ты забыла в этом благоухающем саду? — спросил ее Бэб в тот самый первый вечер.

— Во всяком случае никого, перед кем должна держать ответ, — ответила Дайна. Однако даже в тот момент она подозревала, что ему известно, почему ей пришлось покинуть дом на обсаженной деревьями и кустами Джил Плэйс в районе Кингсбридж в западном Бронксе.

* * *


Ей было тринадцать лет, когда скорее стечению обстоятельств, нежели нормальному ходу событий, ее детству наступил конец. К тому времени ее отец уже умер, однако продолжал присутствовать в жизни девочки, словно молчаливый, но незабытый страж, лежавший в ящике из орехового дерева на глубине шести футов под землей на кладбище, куда Дайна не могла заставить себя прийти со дня похорон.

Она не помнила точной даты его смерти. Однако память о времени года, когда это произошло — разгар жарких августовских дней, на протяжении которых даже на мысе Кейп-Код, открытым буйным, пронзительным ветрам с Атлантики, царил невыносимый зной — навсегда запечатлелось в ее сердце.

Это наверняка был август, потому что она прекрасно помнила невообразимую толчею в воде возле берега. Дайне было хорошо известно, что только во время этих душных дней последнего летнего месяца море нагревалось достаточно, чтобы большинство людей получали удовольствие от длительного пребывания в его волнах.

Что касается самой Дайны, то ей было все равно. Она никогда не обращала особого внимания на посиневшие губы или окоченевшие руки и ноги. Ее мать (которую она всегда звала Моника) махала рукой и кричала, пытаясь заставить дочь выйти из воды, чтобы высохнуть и согреться на солнце, но та никогда не слушалась. В конце концов, Монике приходилось силой вытаскивать ее на берег, а к тому времени Дайна уже успевала промерзнуть до самых костей. Она стояла на песке мокрая и дрожащая, пока Моника, завернув ее в огромное ярко-красное пляжное полотенце, энергично растирала ей руки, чтобы ускорить кровообращение, а здоровенные сине-зеленые слепни больно жалили соленую блестящую на солнце кожу на ее лодыжках.

Дайна не сомневалась, что все началось именно в то страшное лето, когда ее отец умер так ошеломляюще внезапно и... так бессмысленно. Некоторое время она с детским безрассудством ненавидела его за то, что он поступил так с ней как раз тогда, когда они только начали узнавать друг друга... Ей даже показалось, будто она поняла причины заново всплывшие на поверхность язвительности и ненависти Моники.

Однако затем это чувство прошло, и Дайна осознала, что он не был виноват в случившемся и искренне любил ее. И то, что он успел многое передать ей. Тогда-то ей наконец удалось разобраться до конца, что представляет собой ее мать, вечно с завистью наблюдавшая за успешной карьерой мужа и считавшая, что он мешает ей полностью использовать свой потенциал. Теперь Моника была рада предоставившейся возможности воплотить в жизнь свои мечты.

Вскоре Дайне стало ясно, что весь потенциал Моники был сфокусирован вокруг одного места — спальни.

В начале 1965 года у Дайны начались первые месячные, а ее фигура стала из детской превращаться во взрослую, так что никто, даже Моника, не мог относиться к ней как к ребенку.

Это было время брожения и анархии в обществе. Бунтарский дух витал в воздухе; волны протеста, рожденные мощными подземными толчками, кругами расходились по поверхности. Земля содрогалась, шокированная появлением длинноволосых причесок, джинсов, коммун, курток с бахромой, наркотиков и расцветом могущего и заводного рок-н-ролла.

Новое поколение, позаимствовав у Черчилля символ в виде буквы "V", вложило в него совершенно новый смысл. Железные кони «беспечных наездников» с ревом проносились по шоссе и автострадам, в то время как дети из средних слоев, родившиеся после Второй мировой войны, начинали длительный и мучительный процесс разрыва со своими родителями. Дайна, будучи моложе главных действующих лиц этих событий, тем не менее ощущала в себе ту же самую неудовлетворенность устоявшимися шаблонами, так долго являвшимися неотъемлемой частью молодости. Она была убеждена, что ее отец понял бы неизбежность всего этого, хотя не придавал этому вопросу особого значения. Она сознавала, что не может не идеализировать его и что его образ в ее душе, по крайней мере отчасти, ее собственное творение.

В мире Моники, напротив, все происходило в соответствии с определенными правилами. Она сохранила многое от этого мира, и было совершенно очевидно, по крайней мере для Дайны, что теперь предоставленная самой себе она все больше возвращалась к представлениям и взглядам на жизнь, вбитым в ее голову, когда она еще была маленькой девочкой из Дьёра. Она родилась и выросла на северо-западе Венгрии — родине мадьяров — и древние сказки и легенды об этих свирепых и независимых воинах не сходили с ее губ.

— Твои глаза, — сказал однажды Дайне отец, — достались тебе от матери. Они не имеют ничего общего с моими. Посмотри на этот яркий фиолетовый огонь, пылающий в них, и слегка опущенные уголки: это мадьярские глаза. — Уютно свернувшись калачиком. Дайна лежала в постели, а он сидел рядом на груде мягких стеганных одеял, держа на коленях открытую книжку в темно-красной матерчатой обложке, купленную для дочери Моникой. В который уже раз он читал ей историю возмужания двух мадьярских мальчиков, попавших в плен во время борьбы мадьяров с гуннами, и как погоня Атиллы за легендарным Белым Оленем положила конец этой войне.

Подняв голову от страницы, отец Дайны сказал ей:

— Если в твоей жизни наступят трудные времена, помни, малышка, что внутри тебя живет Белый Олень — гордый, мужественный, непокорный. — Однако, когда несколько лет спустя в то последнее лето, она спросила его, говорил ли он всерьез, отец только рассмеялся в ответ и потрепал длинными пальцами ее золотистые локоны.

Потом уже было поздно, и ей пришлось разбираться в этом самой. Она часами просиживала в библиотеке, перелистывая книги по истории Венгрии, Австрии и даже России, но нигде не наталкивалась даже на простое упоминание Белого Оленя. В конце концов она примирилась с сознанием того, что это создание оказалось одной из выдумок, на которые отец был горазд. Когда в детстве она просила его рассказать какую-нибудь историю, то он сочинял сказку прямо на ходу, не прибегая к помощи книг.

В жизни Дайны был период, когда это мифическое животное постоянно являлось ей во сне. Белый Олень то шел, то бежал по незнакомой сельской местности под грустную мелодию Равеля из «Pavane», каждая нота которой падала словно лепесток прекрасного цветка. Дайна пробуждалась от этих снов с глазами, полными слез.

Моника не понимала в этом ровным счетом ничего, а однажды, когда Дайна все же попыталась объяснить ей, побледнела и больно ударила дочь по губам.

— Это все детская болтовня! — вопила она. — Все эти тайны и легенды. Ты можешь попасть под их власть, как произошло с твоим отцом. Я не потерплю ничего подобного, слышишь? Его больше нет. Ты забудешь об этой белой лошади...

— Олень — это лань мужского пола, мама, а не...

— Теперь послушай, что я тебе скажу, — перебила ее Моника, крепко схватив за руку. — Ты будешь делать то, что я велю, пока это не начнет нравиться тебе самой.

Так она увела Дайну далеко на край земли, туда, где царили сумерки, и беззаконие шествовало по улицам, точно монстр из кошмарных снов.

Проехать по Пасифик Кост Хайвэй оказалось делом нелегким из-за скопления транспорта, однако это было ничто по сравнению с тем, что ждало ее на Оушн Авеню. Ей пришлось поднять все стекла и включить кондиционер в качестве последнего резерва. Впрочем, в это время суток на дорогах Лос-Анджелеса приходилось выбирать между пеклом внутри салона и риском отравиться выхлопными газами. Астматикам здесь было делать нечего.

«Мерседес» Дайны, зажатый со всех сторон, полз медленно, как черепаха, и она в бешеной ярости с размаху ударила по магнитофону, включая его. Кассета заиграла с середины «Neksty» — песни с последнего альбома «Хартбитс». Услышав по обыкновению горячий и требовательный голос Криса, она, разумеется, тут же мысленно вернулась к кускам розоватой плоти и красным лужам на полу, казавшимися черными в тусклом свете: искажение неподдающееся человеческому пониманию. Она было протянула руку, намереваясь выключить музыку, но ее пальцы замерли в дюйме от кнопки магнитофона. «Нет, нет и нет, — подумала Дайна. — Если я сделаю это сейчас, то никогда не смогу больше слушать их музыку, не вспоминая при этом тело Мэгги, истерзанное точно тряпичная кукла. И я не смогу жить с такими мыслями, не смогу...»

Разумеется, она не смогла полностью избежать знакомства с наркотиками: они играли в жизни подростков гораздо большую роль, чем могли предположить их родители.

Однако она не притрагивалась ни к чему, за исключением травы, имея перед глазами живой пример того, что они могут сделать с человеком, в лице одноклассника, хваставшегося отсутствием у него зависимости. Однажды утром его посиневший труп с надетым на голову пластиковым пакетом, из которого отвратительно несло запахом клея, был найден в пустой оркестровой яме в «Филлмор Ист», холодный и безжизненный, как кусок замороженного мяса. В течение трех последующих дней всех учеников, приторговывавших наркотиками, выгнали из школы, однако Дайна знала, что гнев был направлен не по адресу.

Дорога к Марин дель Рей оказалась слишком пыльной и жаркой, и через некоторое время Дайне начало казаться, что с нее заживо содрали кожу. Несмотря на работающий на полную мощность кондиционер (а, возможно, и благодаря ему) она почувствовала, что душ для нее куда более необходим, чем алкоголь. Музыка настойчиво и яростно, словно кузнечный молот, пыталась расколоть ей череп, и, чтобы отвлечься. Дайна устремила взгляд вперед на бесконечный поток ослепительно сверкавших под солнечными лучами крыши «Мерседесов», «Порше», «Ауди», «Тойот», и ощутила себя частью длинного змеевидного тела неведомого чудовища из металла и стекла.

Бэб жил на пересечении Сорок Пятой и Десятой Авеню в квартире, находившейся на пятом этаже кишащего крысами дома, нижний этаж которого был отведен под кабак для пуэрториканцев. Там обитало такое количество тараканов, что они казались подлинными жильцами дома.

— Я долго боролся с ними, — сказал ей Бэб без тени улыбки. — Но теперь между нами возникло своего рода взаимопонимание: я не донимаю их, а они — меня.

Однако первым делом он повел Дайну в другое место. Они сели в метро и, очутившись в Гарлеме, зашагали по Ленокс мимо 138-й и «Занза Бере» — мрачного и вечно гудящего, точно растревоженный улей, места, расположенного на северо-восточной оконечности того, что Дайна называла про себя «берегом Леты»[13 - Лета — в греческой мифологии река забвения, граница между миром мертвых и живых.]. Именно такая ассоциация возникла у нее при виде этого шумного заведения, обозначавшего границу между... «здесь» и «там», перейдя которую они попали в иной, шумный мир, где лица всех встречавшихся людей были коричневого цвета, и внешность Дайны так же сильно бросалась в глаза, как снежный сугроб на фоне вулканического пепла.

Не одна и не две пары желтых глаз открывались при ее приближении, потому что уж очень явно она не принадлежала к здешнему миру, не имевшему, строго говоря, никакого отношения к Америке — земле обетованной, родине свободных и смелых людей — к миру замкнутого внутри себя гетто, полному беспомощных и хитрых стариков, потиравших озябшие руки над пламенем костров, разведенных прямо в урнах. Однако ни единого слова или возгласа не слетало с приоткрывшихся в изумлении губ: присутствие Бэба говорило само за себя.

Тем не менее, Дайна чувствовала себя неуютно, ибо в обращенных на нее взглядах она читала то, что потом годами преследовало ее. Этим людям не было нужды открывать рты: их глаза красноречивей любых слов выражали беспредельную ненависть по отношению к ней. По коже девушки забегали мурашки, под ложечкой засосало, и она стала раскаиваться, что попросила Бэба привести ее сюда. Она была здесь абсолютно чужой, словно внезапно очутилась на некой отдаленной планете, где ее могли терпеть, пока она пребывала в компании неторопливо передвигающегося темнокожего колосса, но никогда не могли признать своей. В замешательстве она взглянула на Бэба, но, увидев на лице того выражение полной безмятежности, успокоилась.

Дайна немало читала о последствиях налетов немецкой авиации на Лондон во время войны, но не могла нарисовать в воображении подлинную картину таких колоссальных разрушений. Зрелище, представшее перед ее глазами в Гарлеме, в полной мере соответствовало тем описаниям.

Полуразрушенные здания стояли по обеим сторонам улицы. То тут, то там виднелись порушенные кирпичные кладки, беспорядочные нагромождения булыжника, проволочные и деревянные загромождения вокруг черных провалов в земле, обгоревшие руины на месте пожарища.

Своры похожих на волков здоровенных собак с густой шерстью и вытянутыми мордами бродили повсюду, и в их желтых глазах ярко отсвечивали огоньки фар, пробегавших мимо автомобилей. Они заливались голодным лаем, нервно кружа возле черных от копоти и сажи урн, в которых тлели угли. Дайна заметила таракана величиной с палец, успевшего юркнуть в водосточный желоб, прежде чем один из псов успел броситься на него. Издалека, со стороны погруженного во мрак Центрального парка, доносились звуки барабанов. Вокруг было темно, за исключением тех мест, где улицу заливал свет громко шипящих и гудящих фонарей. Дайна вспомнила описание ада у Данте и слегка поежилась, прижимаясь к Бэбу — могучему и надежному, как скала.

Он привел ее в ресторан, втиснутый между шестиэтажным домом, готовым, казалось, рассыпаться на кирпичики в любую минуту, и старомодной бакалейной лавкой, над входом в которую красовался выцветший рекламный плакат «Кока-колы». На тротуаре, в медном пятне света, лившегося через распахнутую дверь ресторана, медленно танцевала молодая пара. Переносной радиоприемник, стоявший на крышке алюминиевого ящика для мусора, изрыгал «Это мужской мир» Джеймса Брауна.

Дайна остановилась, завороженная танцем в тот момент, когда он уже почти завел ее внутрь. Толстая пожилая негритянка оставила на минуту свой магазинчик на противоположной стороне улицы и, улыбаясь, приблизилась к танцорам. Те походили не столько на людей из плоти и крови, сколько на призрачных волшебных существ, сотканных из звездного света и ветра. Казалось, их танец — такая же неотъемлемая часть этого мира, как сама улица — длится целую вечность, неизмеримо больше приближая их к сокровенным тайнам бытия, чем любой из дней, проведенных Дайной в Кингсбридже в погоне за тем, что она сама теперь воспринимала как бессмысленные и фальшивые ценности. Она смутно сознавала, что причиной тому — отсутствие здесь каких-либо следов цивилизации, по крайней мере той, которую она знала. Она вдруг здесь обнаружила посреди грязи, бедности и невежества некую высшую чистоту, непонятную, а потому подлежащую уничтожению для любого, из ее прежних знакомых. Понимая идеалистичность и сентиментальность подобной мысли — основание достаточно веское, чтобы делиться ею с кем-то — Дайна, тем не менее, не сомневалась в ее правильности: только что у нее на глазах произошло чудо, благодаря которому она перенеслась на много тысячелетий назад к моменту зарождения первой человеческой цивилизации. И, одновременно с воодушевлением, она испытывала и грусть от того, что они обладают какой-то основополагающей способностью, которая, возможно, никогда не будет доступна ей, и решила смириться с ролью зрителя, наблюдающего за тайным обрядом.

— Пошли, — сказала она, когда все закончилось, и Бэб ввел ее внутрь.

Ресторан представлял собой помещение с низким потолком, пол и стены которого были отделаны старинной итальянской плиткой, кое-где потертой и даже побитой, но большей частью все еще блестящей. Было невозможно сказать, из каких соображений владелец заведения оставил старинный декор: финансовых или эстетических.

Тощий официант, чья кожа выглядела такой светлой, точно его посыпали мукой, посадил их за маленький столик в самом углу. Бэб, ободряюще улыбнувшись Дайне, сказал:

— Поздравляю, мама. Сейчас ты попробуешь настоящую пищу нигеров. Предоставь мне возможность сделать заказ. — С этими словами он забрал меню из ее рук.

Отдав распоряжения официанту и дождавшись, пока принесли первое блюдо — требуху, обжаренную на открытом огне так, что она хрустела на зубах, — поинтересовался:

— Так как насчет твоего дружка из дома в Бронксе? — он говорил так, будто речь шла о другой вселенной, а не о северной части того же самого города, где они находились.

— Я же сказала, у меня нет никого.

— У такой милой девочки? — он покачал головой и принялся за требуху. — Но семья-то, черт возьми, у тебя есть, мама.

— Мой отец умер. — Дайна опустила голову, уставившись на скатерть, на которой в шахматном порядке чередовались красные и белые квадраты. — Что же до моей мамы, то я ей на хрен не нужна...

— Эй, тормози. Тебе не следует разговаривать так.

— Почему? Ты говоришь точно так же.

— Я — изгой, отброс общества, мама. Тебе не стоит перенимать у меня ничего из этого. Мне приходится ругаться, потому что иначе меня не будут понимать. — Он подмигнул Дайне. — В конце концов, я — нигер и не знаю, как говорить по-другому. А тебя воспитывали как следует, мама. Ты ходила в школу. Так что ругаться тебе нет никакой нужды.

— Мне кажется, тут нет ничего особенного. Ты слышал о Ленни Брюсе...

— Хм. — Бэб осуждающе покачал головой. — Мама, тебе еще многому надо учиться. Кого волнует, что думаешь ты или я? Все дело в том, что они, — он откинул голову назад, — там. И им не нравятся все эти ругательства. Запомни: они любят все легкое и спокойное. Красивые, приглаженные перышки. Ешь эту пишу богов, мама. — Он указал жирным пальцем на тарелку. — Если она понравится тебе, как настоящему Нигеру, я буду счастлив.

Некоторое время они продолжали есть молча. Маленький ресторанчик был набит битком. В нем царила веселая, дружеская атмосфера; почти все посетители знали друг друга, и сидевшие за соседним столиком оживленно беседовали и обменивались добродушными шутками. Дайна не видела ничего подобного ни в одном из ресторанов в центральной части города.

Они сидели возле окна с двойными рамами, выглядывавшего на задний дворик, заросший бурьяном и заваленный грудами черного булыжника. В сумерках черные руины на месте разрушенных зданий искажали представление о расстояниях: казавшиеся Дайне далекими бледно-желтые огоньки светились в окнах вторых и третьих этажей обшарпанных кирпичных зданий, стоявших в соседнем квартале.

Входная дверь, отворилась, впустив человека, блестящая кожа на вытянутом лице которого была чернее ночи. Бэб, оторвавшись от еды, повернул голову и следил за вошедшим, пока тот не спеша приближался к их столику. Он был одет в желто-коричневый костюм с такими большими лацканами на пиджаке, что они заканчивались у самых плеч, и темно-коричневую рубашку, из-под расстегнутого ворота которой выглядывали шесть или семь рядов тонких золотых цепочек. В углу его рта торчала длинная кухонная спичка, а когда новый посетитель подошел поближе, Дайна заметила, что он не переставая энергично всасывал воздух сквозь стиснутые зубы. Ей также бросилось в глаза, что губы его с одной стороны были чуть вывернуты наружу и оставались в таком положении независимо от меняющегося выражения на лице.

— Что нового, приятель? — он протянул розовую ладонь, и Бэб с размаху шлепнул по ней своей.

— Привет.

Незнакомец не сводил глаз с Дайны.

— Что это такое, нигер? — Он зацепил носком высоких ботинок свободный стул и, выдвинув его из-под столика, сел. — Похоже ты отхватил себе отличный кусочек прелестного белого мяса.

— Смайлер, у тебя есть что сказать мне? Если нет, то можешь убираться отсюда.

Смайлер улыбнулся в ответ, сверкнув золотыми коронками на передних зубах.

— У меня складывается ощущение, что ты становишься чересчур обидчивым.

— Что тебе нужно, приятель? — Бэб вновь прервал возобновленную было трапезу и, вытерев пальцы, пристально посмотрел на собеседника. — Я сказал, проваливай.

Смайлер задумчиво пожевал губами, и красно-белая головка спички запрыгала у него во рту.

— В чем дело, нигер? Ты забыл, что белым мясом следует делиться, особенно сладким кусочком вроде этого? — Его тяжелая мозолистая ладонь легла на плечо Дайны. Та попыталась стряхнуть ее, но сильные, толстые пальцы не позволили ей даже пошевелиться.

— Убери прочь свои лапы, Смайлер.

— Это почему? — он ухмыльнулся.

Не сводя глаз с лица Смайлера, Бэб с быстротой, поразительной для такого грузного тела, выпростал вперед руку и схватил один из пальцев, сдавливавших плечо девушки. Он резко дернул его вверх и назад так, что раздался громкий треск.

Вскрикнув, Смайлер попытался вскочить с места, но будучи не в силах вырваться из железной хватки, лишь извивался на стуле, как уж. Лицо его исказила гримаса; в уголках глаз выступили слезы. Однако даже страшная боль не могла стереть отвратительную полуулыбку с его губ. Грудь его тяжело вздымалась. Набухшая вена преградила путь тонкой струйке пота, стекавшей по левому виску.

Не разжимая руки, Бэб перегнулся через стол и произнес низким угрожающим тоном:

— Я ведь сказал тебе не делать этого, приятель, но ты ведь слишком плохо воспитанный нигер, чтобы прислушиваться к моим словам.

— Эй, дру... — Глаза Смайлера закатились. Воротник его рубашки взмок и потемнел от пота.

— Мне не остается ничего другого, кроме как сделать что-то, что вразумило бы тебя, понял?

Смайлер скрипнул зубами.

— Эй, дружище. Эй, успокойся. Ты делаешь больно этому Нигеру...

— Мне наплевать на то, что тебе больно, ясно? Раз у тебя пусто в котелке, то приходится расплачиваться за это. — Приблизив лицо вплотную к блестящей физиономии Смайлера, он опустил локоть на скатерть, еще больше усиливая хватку. Смайлер вскрикнул так, что спичка выпала у него изо рта.

— Господи, ты хочешь убить меня. Честное слово.

— Извинись перед леди, приятель.

— Уф... уф...

Бэб наклонился вперед и заскрежетал зубами, и с лица Смайлера, казалось, сбежала вся краска.

— Ладно... извини...

— Извините, мадам. Перед тобой леди, козел. Впрочем, тебе этого все равно не понять.

Смайлер в отчаянии взглянул на Дайну.

— Извините, мадам. — В полном изнеможении он закрыл глаза.

— Бэб, — прошептала Дайна. — Перестань. Бэб выпустил палец Смайлера, и тот облегченно перевел дух и поспешно убрал со стола поврежденную руку, опасливо поддерживая ее здоровой.

— Сломав курице крылышко, не отведать ли ее мяса, а, Смайлер? — Бэб фыркнул. — Ладно. В чем дело?

Смайлер посмотрел на него покрасневшими глазами: он легонько покачивался на стуле, стараясь унять нервную дрожь — последствие ужасной боли.

— Беду[14 - Беда — жарг., наркотики.] привезут в три часа утра. Место прежнее.

— Ты проверял?

— Да. Хороший товар. Бэб кивнул.

— Верных две тысячи для тебя, нигер. С такими бабками сможешь как следует приодеться. — Он рассмеялся. — А уж как твоя старушка обрадуется.

Однако Смайлеру было явно не до веселья. Он очень аккуратно держал на весу поврежденный палец, боясь им пошевелить, и, взглянув на него, беззвучно пошевелил губами. Пот постепенно высыхал на его лице.

— Доктор починит тебя в ноль секунд, вот увидишь. — Бэб вернулся к прерванному ужину. — И в следующий раз ты будешь знать, что к чему, Нигер, а? Смайлер бросил на него взгляд.

— Да. — Он поднялся с места, даже не посмотрев на Дайну, словно Бэб сидел за столиком один. — В следующий раз я буду знать.

Сказав это, он повернулся и направился к двери, протискиваясь между стульями. Дайне показалось, что выйдя из ресторана, он пересек улицу.

— Разве было необходимо делать ему так больно? — спросила она.

Бэб поставил на скатерть тарелку и взглянул на девушку.

— Я же сказал, мама, что тебе еще предстоит многое узнать об этом городе. Боль — это единственное, что может поставить на место нигера, вроде Смайлера. Грустно, согласен, но это так. Иногда они становятся такими глухими, что их приходится заставлять слушать тебя. А это не просто.

— Значит, ты был вынужден сломать ему палец?

— Уф. — Бэб откинулся на спинку стула и вытер губы. — Я расскажу тебе одну историю, мама, чтобы ты лучше поняла. Много лет назад Смайлер был свободным художником и ни от кого не зависел. Одному богу известно, как ему удавалось зарабатывать на жизнь, потому что в голове у него всегда было пусто, но он все же как-то ухитрялся. И вот однажды он встречается с большим человеком из Филли. Этот парень — редкая сволочь, но не дурак — придумывает, как он может использовать Смайлера в своем бизнесе.

— Итак, он делает Смайлеру предложение. Выгодное предложение, как ясно любому, у кого, как я говорю, очки не запотели. Смайлер, однако, говорит этому типу: «Пошел ты куда подальше», — и тот уходит. Однако ненадолго, потому что ему невтерпеж перебраться на север, в Нью-Йорк, а его билет — в кармане Смайлера. Поэтому он продолжает настаивать, но старый Смайлер упирается, не соглашаясь ни в какую.

— Наконец этот парень из Филадельфии устает ждать и посылает своего человека, чтобы тот привел к нему Смайлера для разговора. Беда в том, что Смайлера не оказывается дома, и тупой спик[15 - Спик — пуэрториканец.] убивает его подругу.

— До Смайлера не сразу доходит, чьих рук это дело, однако когда это все же происходит, он начинает действовать. Он отправляется к этому типу: не слишком умный поступок. Но, как я сказал..., — Бэб пожал плечами.

«Послушай, — говорит Смайлеру тот. — Одна девчонка стоит другой. Бери себе любую, которая тебе здесь понравится, идет?»

«Ты вонючий ублюдок, — отвечает Смайлер. — Я сверну тебе шею». Разумеется, он не может этого сделать, потому что его уже держат за руки два человека. Тогда этот тип говорит ему: «У козлов, вроде тебя, вечно одна и та же проблема: у вас нет чувства юмора. Ни капли. Поэтому, знаешь, что я сделаю? Поэтому я сделаю тебе одолжение и помогу решить ее». Он встает, вытаскивает здоровенный нож и начинает резать нервы на правой стороне лица Смайлера. «Вот теперь, — говорит этот козел, отступая назад и вытирая кровь с ножа о спортивную куртку Смайлера, — ты будешь улыбаться все время, и никто, даже я, не сможет обвинить тебя в отсутствии чувства юмора». Ха! — Бэб вновь принялся за еду.

Дайна пристально смотрела на него.

— В чем же суть?

— Моего рассказа? — Бэб вытер жирные губы. — Суть в том, что Смайлер теперь работает на того козла. Ох-хо-хо. Кстати, взял себе одну из его девчонок. Они вместе уже... гм... года три-четыре.

— Я де верю ни единому твоему слову.

— Эй, мама, все, что я сказал, правда. Именно так все здесь и происходит. Этот тип сумел заставить старого Смайлера слушать его. В конце концов. Ха! — Он опять рассмеялся и стал доедать остатки белого мяса.

— В таком случае, это все отвратительно.

Бэб бросил мгновенный взгляд на нее поверх оторванного куска хрустящей кожи, такой выразительный, что он лучше всяких слов сказал ей: «Ты сама пришла сюда, мама. Тебя никто не заставлял».

По мере приближения ночи атмосфера в ресторане становилась все более грубой и непринужденной. Взявшиеся невесть откуда бутылки кукурузного виски были водружены на каждый столик вместе с достаточным количеством стаканов, по виду и размеру напоминавших Дайне те, которыми она пользовалась дома, когда чистила зубы.

Отвинтив крышку, Бэб налил себе в стакан мутно-коричневой жидкости на четыре пальца. Когда Дайна, убедившись в отсутствии льда или воды, спросила, не собирается ли он чем-то разбавить виски, то услыхала в ответ:

— Ни за что на свете, мама. Это — кощунство.

Она подождала, пока Бэб допьет и поинтересовалась:

— Ты разве не нальешь мне?

Он изучающе разглядывал ее в течение нескольких мгновений, прежде чем поставить стакан на стол.

— Знаешь, мама, в тебе есть что-то особенное. — Однако он налил ей немного и, улыбаясь, наблюдал за тем, как она пьет, давясь. Ее горло горело, словно в него засунули факел, и она была готова поклясться, что почувствовала каждый миллиметр пути, проделанного жидкостью в ее теле, от языка до самых кишок. Смахнув невольно выступившие на глаза слезы, она протянула стакан через стол за новой порцией. Бэб покачал головой, рассмеялся и налил им обоим.

— Держу пари — у тебя большая семья, — сказала Дайна после некоторой паузы.

— Нет, — он катал стакан ребром по столу, зажав его между огромными ладонями. — У меня нет семьи, во всяком случае, сейчас. Мой отец приехал сюда из Алабамы. Я ненавижу тамошних ублюдков больше, чем спиков, но могу сказать в их пользу одну вещь — они говорят прямо в лицо, что ненавидят тебя. — Он пожал могучими плечами. — Здесь же многие притворяются, хотя относятся точно так же, понимаешь? Они называют тебя своим другом, но это не значит ничего. Одно слово, нигер. — Он взглянул на Дайну. — Как по-твоему, мама, что хуже?

— И то, и другое... расизм вообще, — ответила она. — Не знаю. Я не понимаю этого.

— Тут мы с тобой заодно, мама. — Он сделал глоток. — Когда-то у меня было двое братьев. Старшего звали Тайлер. Его подловили однажды на окраине Селмы. Трое пьяных в стельку здоровых парней с ружьями увидели там Тайлера с его девушкой и без раздумий отправили их на тот свет. Проклятье. — Он налил себе еще виски. Дайна сидела молча, глядя на него.

— Марвин был самым младшим, — продолжал Бэб. — Замечательный нигер, непохожий на нас и нашего старика. Он закончил школу и хотел поступить в колледж, но, конечно, не имел столько денег. Тогда он добровольно пошел служить в армию, только так эти козлы согласились оплатить его учебу. — Он не отрывал взгляда от коричневой жидкости, которую гонял по кругу вдоль стенок стакана. Тупые ублюдки, они отправили его во Вьетнам. Таким образом, он стал еще одним невежественным Нигером, попытавшимся сломать систему и потерпевшим неудачу. Проклятье.

— Я посылал письма этому Нигеру каждую неделю. Я писал: «Послушай меня, Марвин, будь осторожен. Это война белых, поэтому смотри, чтобы с тобой из-за нее ничего не случилось». Но Марвин отвечал мне: «Ты не понимаешь, Бэб. Я — американец, и ты — американец, тоже. Здесь нет ни нигеров, ни белых. Здесь есть только мы и наши враги». Бедный дурень. Потом он написал мне, что его взвод ночью попал в засаду. Он и еще один парень, оставшись в живых вдвоем из всего отряда, продолжали держаться. На следующее утро группа морских пехотинцев нашла их, прикрывавших тылы друг другу, а вокруг валялась куча трупов партизан. Марвин стал героем и должен был получить Серебряную Звезду.

— А потом случилось вот что. Уже сам возглавляя патруль, он нарвался на мину, и все, что от него осталось — голова и кусок груди, — отправили домой в сосновом ящике, обернутом в американский флаг, к которому была приколота Серебряная Звезда! На кой черт они мне нужны, а? — Блестящие точки появились в уголках его глаз. Он оттолкнул стакан от себя. — Не следовало мне пить эту гадость. Смотри, что вышло в результате! Проклятье!

Наклонившись через столик, Дайна взяла его ладони, похожие на лапы медведя, в свои и нежно погладила их, чувствуя тепло его кожи.

Он прочистил горло и, высвободив руки, убрал их со стола.

— Хватит об этом, мама.

— Так, так, так, Бэб. Вот это сюрприз.

Они оба одновременно повернули головы и увидели человека, стоявшего в узком проходе между столиками. Не будь они столь поглощены беседой, то наверняка заметили бы его в ту же секунду, как он вошел в ресторан. Во-первых, потому что он был одет во все серое с ног до головы, включая элегантные замшевые ботинки. На месте галстука у него красовался широкий шелковый платок. Однако еще более замечательной была внешность этого человека. Высокий и стройный он двигался с грациозностью животного, даже когда ему приходилось протискиваться в узкую щель между стульями. Длинные кисти рук его заканчивались короткими, на вид очень сильными пальцами. Тыльные стороны ладоней, испещренных множеством мелких пятнышек, заросли золотистыми волосками. Узкое лицо его, казавшееся еще более вытянутым из-за слегка прижатых продолговатых ушей и коротко подстриженных вьющихся рыжих волос было все усыпано веснушками. Широко расставленные, полуприкрытые тяжелыми веками, бледно-голубые глаза казались бесцветными в ярком свете. Хищный рот и острый, выступающий вперед подбородок придавали его лицу свирепое выражение.

На лице Бэба медленно расплылась улыбка. Подняв руку, он произнес:

— Дайна, перед тобой Аурелио Окасио. Алли, ты присядешь к нам?

— Если ты не возражаешь. Юная леди... — Окасио взял ее руку, собираясь поцеловать, однако, подержав ее навесу несколько мгновений, передумал. Этого времени было достаточно для Дайны, чтобы ощутить, как холодны его пальцы, пахнущие одеколоном. Он уселся рядом с девушкой, напротив Бэба, сделав знак двум темноволосым пуэрториканцам, которые тут же опустились за маленький столик на двоих, стоявший возле стены неподалеку от входа.

— Похоже, ты стал красть младенцев, Бэб, — сказал он, хрипло рассмеявшись. Потом налил себе бурбона и скорчил недовольную физиономию. — Господи, как ты можешь пить такое дерьмо. Неужто у них здесь нет рома?

— Его стоит искать немного восточней, — язвительно парировал Бэб.

— Охо-хо. Он все больше продвигается на запад вместе с нами. Бизнес процветает.

— Я вижу.

Окасио метнул быстрый взгляд на Дайну, и та заметила, что у него удлиненные глаза-щелочки, очень похожие на лисьи.

— Digame, amigo, не собираешься ли ты расширять свое предприятие?

— Ты имеешь в виду Дайну? — Бэб рассмеялся и глотнул из стакана. — Не дергайся понапрасну, Алли. Она всего лишь друг семьи.

— У тебя нет семьи, amigo.

— Ха-ха! Теперь есть. Что скажешь? Окасио поднес стакан к губам и долго пил, наблюдая за понижающимся уровнем жидкости в нем.

— Я скажу, что все в порядке, пока дело обстоит именно так. Просто не хочу, чтобы кто-то наступал мне на пятки... особенно ты, amigo, ведь у тебя такая тяжелая ступня! — сказав это, Окасио даже не улыбнулся, так что было непонятно шутит он или говорит без тени юмора.

— С каких пор я стал интересоваться подобными вещами? Я ничего не знаю и знать не хочу об этих делах.

— Время идет, amigo. Всем нам начинает хотеться большего, сам знаешь. Непомерные амбиции — начало краха для каждого из нас.

Бэб поставил стакан на скатерть перед собой.

— К чему ты клонишь, Алли?

— Гм, ну что ж. Смайлер говорит, будто ты собираешься поднять цены, начиная с новой партии товара...

— Это правда. Инфляция, дружище. Даже изгоям надо что-то есть.

— Уф, инфляция. Ты уверен, что в этом все дело? Бэб внимательно следил за выражением его лица.

— А может ты хочешь подзаработать деньжат, чтобы расширить свой бизнес? Бэб рассмеялся.

— Кто тебе сказал подобную чушь, Алли? Это же надо, как все меняется. Когда-то у тебя были самые надежные источники информации с улиц. Неужто они перестали работать на тебя в эти черные дни?

Окасио пожал плечами, словно боксер, который, пропустив искусно выполненную комбинацию ударов противника, готовится к ответу.

— Ты знаешь эти источники не хуже моего amigo. Los cochimllos! У этих бесчестных людей неудачные дни чередуются с удачными.

— Однако цены есть цены, — сказал Бэб, осушая стакан. — Я должен идти в ногу со временем.

Окасио также поставил свой стакан на стол.

— Не правда ли, — заметил он, поднимаясь со стула, — мы все рады, что этот маленький визит состоялся. Adios. — Он просигналил своим людям, и один из них открыл перед ним дверь. Все это время они просидели молча, не потревоженные никем, и ничего не ели и не пили.

Когда дверь закрылась, Бэб вытер рот и повернулся к Дайне.

— И он еще толкует о чести, называя своих людей свиньями. Он сам — вонючая свинья, этот спик.

— Ты не слишком любишь пуэрториканцев, а?

— Совсем нет, мама. Именно они принесли городу дурную славу. Загадили его по самые крыши! — Он улыбнулся. — О них можно сказать одну вещь с определенностью: они стоят еще ниже, чем мы, нигеры. — Запрокинув голову, он так зашелся от смеха, что многие из посетителей ресторана обернулись на шум.

* * *


Дайна сидела в «Ворхаусе», глядя в окно, за которым сгущались вечерние сумерки, в которых мерцали далекие огоньки, похожие на капли краски, разбрызганной по холсту, и потягивала «Бакарди», думая обо всем сразу и ни о чем. Она прислушивалась к неразборчивому гулу голосов, доносившемуся из главного обеденного зала ресторана, и тихому позвякиванию кусочков льда в стакане, и наблюдала за стоновящейся на якорь сорокафутовой яхтой, украшенной гирляндой разноцветных лампочек. Крыша вытянутой каюты и гладкий корпус судна белели в темноте двумя полосками, образующими некое подобие знака равенства из отсутствующего уравнения.

— Не возражаешь, если я присяду?

Дайна подняла глаза и у нее мелькнуло в голове: «О, господи! Только этого еще не хватало».

В двух шагах от ее столика стоял Джордж Алтавос. Судя по тому, что в руке у него был стакан, он вышел сюда из переполненного бара.

— Я видел, как ты появилась здесь. — Его голос звучал лишь чуть-чуть невнятно, однако Джордж вполне мог околачиваться в «Ворхаусе» уже несколько часов и быть достаточно пьяным. — Вначале я решил притвориться, что просто не заметил тебя. — Он издал резкий смешок. — Довольно забавно, не правда ли? Мы оба сидим в одной и той же дыре и напиваемся в одиночку, не обращая внимания друг на друга.

— Арми Арчерд был бы необычайно рад, пронюхав о такой сенсации.

— Ага. И Рубенс вышвырнул бы меня с площадки в два счета, — он попытался скрыть горечь, заключавшуюся в этой фразе.

Дайна взглянула на него.

— Почему бы тебе не выражаться ясней. Он открыл рот, собираясь сказать что-то в ответ, но вместо этого судорожным движением поднес к губам стакан.

После некоторой паузы Джордж произнес:

— Ты заблуждаешься, если думаешь, будто я считаю, что ты попала в картину прямиком из постели Рубенса.

— Я думаю о том, — раздельно и отчетливо сказала Дайна, — как ты обошелся со мной тогда во время съемок. Джордж поставил пустой стакан на ее столик.

— Сегодня нам удалось сделать немного. — Он провел пальцами по ободку стакана, и тот отозвался легким визгливым звуком. — Очень нервная обстановка. Все чувствовали себя неуютно, точно не в своей тарелке.

Это прозвучало как извинение, пусть и весьма туманное.

— Садись, — пригласила его Дайна.

В гриме или без него Джордж был замечательно красивым мужчиной, хотя он не обладал внешностью типичной для актера Голливуда. Его грубо очерченные черты вызывали образы звезд тридцатых и сороковых годов. На открытом овале лица выделялись темные, глубоко посаженные глаза, придававшие ему вечно сонное выражение. Во время съемок он одевал небольшой парик.

Подождав, пока Джордж закажет новые порции алкоголя для них обоих. Дайна сказала:

— Я огорчилась, услышав, что произошло между тобой и Ясмин.

— Ну да, впрочем, ничего страшного не произошло. Просто конец мимолетного увлечения.

Когда принесли их заказы, Джордж, долгое время внимательно наблюдавший за девушкой, вдруг заявил.

— Я — гомосексуалист.

Дайна от неожиданности поставила стакан с «Бакарди» назад на столик.

— Я не знала этого.

— Да в общем-то никто не знает, за исключением Ясмин. — Он принялся поигрывать пластиковой палочкой для перемешивания коктейля, постукивая ей о стенки стакана. — Когда я увидел ее, то подумал: «Черт возьми, может она — та самая девушка, которая способна изменить меня». — Он пожал плечами. — Однако я ошибся. Мне кажется, невозможно переделать человеческую природу. — Придерживая палочку пальцем, он отхлебнул виски и заглянул внутрь стакана. — Раньше я разбавлял виски содовой, но потом перестал. — Он неожиданно поднял голову. — Знаешь почему? Проходило слишком много времени, прежде чем я напивался. — Он сделал еще один большой глоток. — Теперь мне это удается быстрей. Гораздо быстрей.

Дайна пожала плечами.

— Если ты несчастлив...

Джордж прервал ее, отрицательно покачав указательным пальцем.

— Нет, нет. Ты путаешь несчастье со злостью. Я вырос в большой семье: у меня четверо братьев и трое сестер. Все они женаты или замужем ... счастливо или нет, какая разница? Главное то, что находясь в браке или будучи разведенными, они следуют по узкой и безопасной тропинке. Каждый раз, когда мы все вместе собираемся на Рождество в большом родительском доме в Нью-Мексико, мне начинает казаться, что я вот-вот умру. — Допив виски, он жестом приказал официанту принести новую порцию. — Но знаешь, что самое любопытное? Меня все равно тянет домой и хочется чем-то порадовать родителей. Слава богу, они не знают, кто я такой, иначе бы это убило бы их. Мой отец по-прежнему настоящий мужчина, хотя ему уже за семьдесят. Поэтому, приезжая в Анимас, я слоняюсь по городу с чувством вины в душе. И тем не менее я вновь и вновь возвращаюсь домой, словно ищу чего-то.

— Ты когда-нибудь брал с собой Ясмин? На лице Джорджа появилась гримаса.

— Она собиралась поехать со мной в этом году. — Он безнадежно махнул рукой. В этот момент официант поставил перед ним полный стакан и забрал пустой. Джордж тут же приложился к нему. — Какое это имеет значение.

Однако Дайна думала иначе.

— Джордж, если это правильно, то тебе сможет помочь другая женщина.

Он мрачно усмехнулся.

— О, нет. Она была единственной, и я не думаю, что у меня опять когда-нибудь появится женщина. — Он пожал плечами. — Какого черта, в самом деле. Я таков, каков есть, верно? К тому же взаимоотношения с партнером гораздо легче, если ты — гомосексуалист, и сводятся только к сексу. Никаких истерических звонков посреди ночи и рыдающих женских голосов в трубке. Полная свобода и возможность жить так, как тебе хочется; не надо ни перед кем держать ответ за случайные встречи.

— Джордж, у меня складывается впечатление, что ты используешь гомосексуализм в качестве легкого пути ухода от проблем.

— Что дурного в том, чтобы время от времени выбирать легкий путь? Я сыт по горло проблемами в прошлом. — Он ткнул пальцем в сторону Дайны. — Ты знаешь, почему я стал актером? Мне казалось, если я изменю свою личность, то, возможно... мне начнут нравиться девушки. О, да! Глупо, не правда ли? — Он снова махнул рукой. — Но нет, я просто путал личность и это. Растворение собственной личности, исполнение ролей перед матерью... единственное, чего я этим добился — ускорил процесс... долгого соскальзывания в никуда.

Джордж погремел кубиками льда в стакане.

— Я скажу тебе, что дало мне ремесло актера. Оно заставило меня хотеть большего. Дело дошло до того, что меня перестала удовлетворять игра перед камерой. Я ощутил в себе потребность делать в реальной жизни то же, что и в кадре.

— Так я начал шляться повсюду в поисках случайных партнеров, потому что обнаружил, что такие приключения содержат в себе все, что мне нужно. Я воспринимаю их точно так же, как исполнение ролей в кино. Они создают ощущение жизни в постоянном напряжении. Ты знаешь, что рано или поздно ошибешься, и тебе конец. Возможно, кого-то подобная мысль испугает. Но нет. Она придает тебе сил, заставляет вновь и вновь выходить из дому, чтобы в очередной раз очутиться лицом к лицу... с этим нечто, назови его как угодно, полным неумолимой притягательности.

— Ты спрашиваешь себя: «Случится ли это сегодня ночью?», когда подцепляешь мускулистого белокурого парня на Санта-Моника, целыми днями катающегося на серфинге. Ладно, он связывает тебя и награждает несколькими вполне безобидными тумаками, прежде чем трахнуть. Пока все в порядке.

— Однако допустим... на мгновение, под очаровательной внешностью блондина скрывается душа маньяка. И вот ему приходит в голову, что может быть вовсе не стоит развязывать тебя. Он проходится по дому, забрав деньги и драгоценности, начинает крушить мебель, а потом возвращается назад, чтобы заняться тобой...

— Прекрати! — закричала Дайна, затыкая уши ладонями. — Прекрати, немедленно! — Многие посетители повернулись в направлении их столика, куда уже спешил метрдотель Франк узнать, не случилось ли с ней что-нибудь.

Джордж жестом отослал его, а когда они с Дайной вновь остались, вдвоем, сказал:

— Я подозреваю, что именно за это Ясмин и презирает меня. За то, что я большую часть времени — бездушная скотина. — Он дотронулся до тыльной стороны ладони девушки и тут же отдернул руку. — Убийства совершаются каждый день. В том, что произошло с твоей подругой, нет ничего уникального. Это следствие...

— Меня не волнуют другие люди, — яростно возразила Дайна. — Только Мэгги!

— Последствие современного образа жизни, — продолжил он упрямо. — Никто у нас уже не в состоянии различать плохое и хорошее. Смерть потеряла всякое значение.

— Как ты можешь говорить так!

— Могу, так как это правда, Дайна. Темные силы, заключенные в нас, обнажили клыки, ощутили вкус крови и теперь стремятся целиком овладеть нами, чтобы ускорить гибель. — Его лицо расплылось в широкой насмешливой улыбке.

— Эль-Калаам понял бы это, как ты считаешь?

— Почему бы и нет? — ответила она. — Эль-Калаам — террорист. А ты сам рассуждаешь, как настоящий террорист.

— Совершенно верно! — Джордж оперся ладонями о стол. — Эль-Калаам более реален, чем Джордж Алтавос. Должен признаться, я невзлюбил эту картину вначале... даже почти не читал свой текст. Однако Марион — наш проклятый гений Марион — пришел ко мне, вытащил меня из постели и заставил прочитать. Он не хотел никого другого на эту роль, однако я все еще колебался. Он проник в самую суть дела, пока я барахтался в дерьме вместе с собственным эго и... дрался с тобой.

Он задумчиво водил холодным стаканом вдоль губ, до тех пор пока они не стали влажными.

— Эль-Калаам постиг то, что я долго силился понять. Теперь мы — одно целое, Дайна; террорист и я. Одно целое.

Дайна не могла более выносить общество Джорджа и ушла, оставив его напиваться в одиночестве, хотя еще было рано ехать в аэропорт. Уже направляясь нетвердой походкой к своему «Мерседесу», она вдруг поняла, что какая-то часть ее хотела остаться, будучи завороженной представлением, устроенным Джорджем. Однако в глубине души она была испугана до смерти, и ее всю трясло точно в лихорадке; он произвел на нее впечатление человека, напрочь потерявшего контроль над собой.

Долгое время она сидела в машине, опустив все стекла. Вскоре прохладный ночной ветерок осушил все капли пота у нее на лбу. Однако его нежное дуновение не могло унести прочь черные мысли, окольными путями закрадывавшиеся в ее сердце. Мысли, в которых она предпочла бы не признаваться самой себе.

Судорожным движением она вставила ключ и включила зажигание. Громкое рычание заводящегося мотора и привычный запах выхлопных газов, на мгновение заглушивший аромат моря, привели Дайну в чувство. Она зажгла фары и, выехав со стоянки, повела машину назад вдоль Адмиралти Вэй. Щелкнув ручкой, она включила приемник и, добавив громкости, услышала слова из середины песни:

Мне нравится веселая компания,

Мне нравится звук опасности в твоем голосе,

Теперь я жду, пока огонь не станет частью меня.

А ты ждешь, пока у тебя не останется выбора...

Сюда вновь приближается ночь,

И она поворачивает меня навстречу тебе...

Дайна смеялась в полный голос, давя на газ все сильней и сильней, одновременно удаляясь и приближаясь к одному и тому же знаку: знамени неизвестного победителя.

* * *


Их путь пролегал через ослепительно сверкающий мириадами ярких огней центр города, потом — через темный Центральный Парк, расцвеченный прерывистыми нитями рождественских гирлянд, свисавших с потрескавшихся черных ветвей, подобно волшебной паутине. Чистый горизонт расстилался за панорамой высоких зданий — молчаливых стражей, возвышавшихся над лесом, покрытом копотью и сажей.

Бэб сидел возле Дайны, похожий на могучего исполина из легенды. Он был одет в темно-синий вельветовый костюм, украденный, вне всяких сомнений, с передвижного лотка Калвина Клейна на Седьмой Авеню. Тем не менее, он как нельзя лучше облегал фигуру Бэба, поскольку тот носил его Гершелю, портному старой школы, владевшему убогим ателье на Девятой Авеню, но выполнявшему свою работу безукоризненно.

Дайна по этому случаю облачилась в чесучовое шелковое платье — чудо темно-фиолетового цвета, которое ей с невероятным трудом удалось выпросить у матери. Оно открывало ноги до колен и значительную часть груда, держась лишь на двух тоненьких бретельках. Дайна считала, что ее старания не пропали даром.

Она обладала необычайно хорошо развитыми для семнадцатилетней девушки формами: недаром уже в пятнадцать она не имела ни малейших проблем, покупая сама себе выпивку в баре. Она носила длинные волосы, зачесанные назад, и уже давным давно проколола себе уши в ювелирном магазинчике, примыкавшим к одному из многочисленных кафе, в которые она частенько захаживала.

Опустив боковое стекло у заднего сидения такси, она подставила встречному потоку студеного вечернего воздуха Щеки и открытый рот. Закрыла она его, только почувствовав, что ее десны онемели.

Они ехали в жилые кварталы города на вечеринку по случаю Рождества. Парк открывал им навстречу свою черную пасть, чей вид немного смягчали розоватое свечение Манхэттена, огни которого расцвечивали листву, создавая впечатление будто она покрыта настоящим инеем.

Таксист их высадил на 116-й стрит возле огромного довоенного здания на самой границе между восточной и западной частями города, проходившей вдоль Пятой Авеню.

— Свободная территория, — сказал Бэб Дайне, разглядывавшей покрытый штукатуркой бетонный фасад дома, украшенный горгульями, точно древний французский собор. Его архитектура по стилю напоминала европейскую, что было характерно для небольших участков верхнего Манхэттена, еще не задетыми генеральным планом строительства города, предусматривавшим быстрое увеличение числа однообразных, унылых зданий. Оно было вынужденным из-за большого притока иммигрантов, как утверждали одни, или из-за желания получить сверхприбыль представителями растущего сословия толстосумов, как говорили другие. — Сюда открыт доступ всем и каждому.

Они стояли на тротуаре у обнесенного витиеватым орнаментом входа. Пошел мокрый снежок, и шины автомобилей шуршали по мокрому асфальту. Снежинки искрились в ярком ореоле света фонаря, стоявшего возле левого угла дома.

— Ты говоришь об этом, точно о войне. Бэб кивнул лохматой головой.

— Так оно и есть, мама. Спики хотят расширить свою территорию. Они постараются прижать нас. Так что нам приходится следить не только за белыми, мама. — Он взял ее за руку и повел внутрь.

— Бэб, — спросила она. — Почему ты остаешься здесь? Я знаю, что в этом для тебя нет необходимости.

Он внимательно посмотрел на нее своими желтоватыми глазами.

— Я чувствую себя здесь уютно, вот и все. Никто не тронет меня. Никаких властей надо мной. Я сам по себе — изгой на краю города.

Огромный вестибюль был весь облицован мрамором. На многочисленных зеркалах в позолоченных рамах то тут, то там темнели пятна: серебристое покрытие на задней поверхности стекол медленно разрушалось, и в результате отражения выглядели странными и непонятными.

Слева от них в непосредственной близости сверкала всеми цветами радуги рождественская елка. Справа начиналась мраморная лестница, верхние ступеньки которой скрывал полумрак. Прямо по ходу находилась деревянная дверь лифта. Дайна бросила взгляд в ромбовидное окно, нижний конец которого располагался на уровне улицы.

Вечеринка проходила на седьмом этаже, и, едва покинув кабинку лифта, они услышали громкий шум бурного веселья.

Хозяин апартаментов встретил их у дверей. Это был необычайно высокий негр, двигавшийся с грациозностью гигантского кота. Его коротко подстриженные волосы блестели; нос походил на клюв; широко расставленные глаза находились в непрерывном движении, точно ища повсюду скрытую угрозу. Он улыбнулся, потряс ладонь Бэба в приветственном рукопожатии и, наклонившись вперед, поцеловал щеку Дайны.

— Очаровательно, — сказал он. — Очаровательно.

Он провел их внутрь душного и шумного помещения. Все жесты его были проворными и экономными, а когда он отвернулся в сторону. Дайна заметила у него в ухе золотую серьгу. Звали его Стиксон.

Они тут же очутились в таком водовороте движений и голосов, словно в мгновение ока перенеслись в центр урагана. Повсюду сияли раскрашенные и веселые черные лица; огромные глаза радостно светились. Появление Дайны и Бэба было встречено взрывом веселого смеха, прозвучавшего выстрелом откуда-то из самых сокровенных глубин самого бытия.

Бэб, тут же раздобыв выпивку для себя и Дайны, принялся знакомить ее с присутствовавшими. Там были адвокаты и танцовщицы, ростовщики и актеры, и все они казались равными между собой, своими здесь, в этом месте, в этот момент. И все же во взглядах, устремленных на нее со всех сторон. Дайна ощущала зависть. Мало кому из них в жизни улыбалась удача, хотя они и тщательно скрывали это печальное обстоятельство. Белизне кожи девушки, доставшейся ей от природы, — вот чему завидовали они: единственному товару, который никто из них не мог приобрести ни за какие деньги. Товару, открывавшему перед ней любые двери в этом городе.

— Привет, Бэб, привет! Как дела? — к ним протискивался боком невысокий, слегка прихрамывающий человек. Его кожа была более светлого оттенка, чем у большинства.

Лицо этого человека выглядело несимметричным и носило на левой стороне следы не слишком удачной пластической операции. Сильно натянутая кожа в этом месте была гладкой и безволосой, в то время как густая щетина на правой щеке торчала вперед, создавая видимость коротенькой бороды.

— Отлично, брат, — Бэб обнял Дайну за плечи. — Дайна, это Трип.

— Привет.

— Так, так, так. Значит, ты, Бэб, таскаешь за собой красоток, старый лис. Дайна рассмеялась.

— Рада нашей встрече. Трип пришел в восторг.

— Дружище! — воскликнул он. — Она может соображать, что к чему!

— Получше даже тебя, сукин ты сын, — ответил Бэб и, влив в себя содержимое своего стакана, добавил. — Послушай, мама. Мне надо отлучиться по делу. Ты остаешься со старым Трипом. Он позаботится о тебе, пока я не вернусь. Верно, брат?

— Не сомневайся.

— Ты знаешь здесь всех? — спросила Дайна. На лице Трипа расплылась улыбка, малопривлекательная из-за неподвижности левой щеки.

— О да. Всех до единого. Хочешь познакомиться с кем-нибудь? Этот сукин сын Бэб — уродливая скотина, а?

— О, не знаю. Он... — она вдруг поняла, что ее разыгрывают, и рассмеялась. — Он похож на плюшевого медведя.

— Точно, мама. На медведя-монстра. Хо-хо! Хочешь чего-нибудь выпить?

— Давай.

Он провел Дайну к бару и стал наполнять ее стакан.

— Кстати, ты не слишком молода для этого?

Она посмотрела на него.

— Даже если так, это имеет значение?

— Никакого. Пожалуйста. — Он вручил ей стакан. — Просто интересно. Бэб никогда не теряет рассудка.

— Что ты имеешь в виду? — Не дождавшись ответа, она добавила. — Что он делает с такой молодой девчонкой?

— Это не мое дело, мама.

— Не твое. — Музыка гремела у них над головами, и они наталкивались то на одну, то на другую танцующую пару, пробираясь к стене, где было не так много народу. Все стулья, однако, оказались занятыми. — Но тем не менее, я не возражаю, если...

— Да?

— Если ты расскажешь мне, чем ты занимаешься.

— О, мама. Ты не хочешь знать этого.

— Но я хочу.

Трип покачал головой.

— Ох-хо-хо. Ладно, мама. Только, чур, не проболтайся Бэбу о том, что я сказал тебе. — Дайна кивнула, — Сворачиваю головы.

Из-за громкого шума ей показалось, будто она ослышалась.

— Что?

— Мама, я сворачиваю головы. — Он мило улыбнулся. — А что тут такого, чего мне следовало бы стыдиться? Это уважаемая профессия. Мой отец делал то же самое, пока его однажды не подловили и не прикончили. — Он побарабанил пальцами по стене. Они были длинными, худыми, очень сильными и походили на пальцы хирурга. — Это убило бы мою маму, если б она узнала, чем я занимаюсь. Но она уже умерла, так что теперь это никого не касается. Кроме меня, конечно.

— Но ты...

— Такой маленький, — закончил он за нее фразу и пожал плечами. — Вначале все так говорили. Рост здесь не играет никакой роли, мама. — Трип подмигнул ей. — Я тебе выдам один секрет, если его, конечно, можно считать таковым. Большинство людей налагаются на силу. Она дает ощущение безопасности. — Он покачал головой. — Но сила не имеет никакого значения. Надо научиться пользоваться тем, что у тебя есть, понимаешь. Да. Надо научиться этому ремеслу так же, как любому другому. Если ты валяешь дурачка, то тебе — крышка.

— Но я не понимаю, почему ты выбрал...

— Выбрал! — Взгляд Трипа стал жестким, и Дайна почувствовала, как все его тело внезапно напряглось. — Выбор тут совершенно ни при чем, мама. Это игрушка для белых, у которых есть время учиться в колледжах. Я не выбирал ничего. Мне пришлось встать на этот путь, потому что другого для меня просто не существовало. Проклятье!

— Какая-то сволочь приходит и убивает моего отца: что мне остается делать? Сидеть над трупом и обливаться слезами? Ни за что на свете, мама! Я вышел на улицу, держа отцовский «Магнум» 357-го калибра обеими руками, и в тот момент, когда этот ублюдок садился в свой «Континенталь», я сказал: «Извините, сэр, у вас что-то на лобовом стекле». И нажал на курок. Выстрел, отбросивший меня на десять футов, пробивает в стекле дыру достаточную, чтобы в нее пролез человек. Я заглянул внутрь и заблевал все бархатные сидения в салоне, потому что этому козлу снесло весь череп, и на его месте торчал темный обрубок, из которого кровь хлестала как вода из фонтана. — Он внимательно взглянул на Дайну.

— Таков был мой выбор, мама. Если это можно назвать выбором.

— Что случилось потом?

— Что случилось? Черт возьми, ты наивна, малышка. Они явились за мной — друзья этого ублюдка: у него их было много. — Он улыбнулся, точно вспомнив что-то приятное. — Однако я быстро учился. За голову каждого из них обещали неплохие деньги: это была моя первая зарплата...

— Ты убил их всех? Ты шутишь.

— Черта с два, мама. Только не спрашивай Бэба. Он надерет мне задницу, если узнает, что я так распустился в твоем присутствии.

— Я же обещала, что ничего не скажу ему, — ответила Дайна. — Я просто хочу знать... Ты, случайно, не водишь меня за нос?

— Зачем мне это нужно, мама? Я, черт побери, не шучу, если речь заходит о таких вещах, спроси любого. Да вот хотя бы Стиксона. Спроси, спроси его.

— О, да, — произнес Стиксон, высоко поднимая брови. — Трип всегда серьезен, когда говорит на эту тему. Должен заметить, что невозможно представить более надежного и верного друга. Рядом с ним чувствуешь себя в полной безопасности. — Он улыбнулся и погладил Дайну по голове. — Ну как, тебе нравится здесь?

— Лучше и быть не может, — сказала она. — Однако меня интересует одна вещь.

— Какая, малютка?

— Как они выживают?

— Ну, многим этого не удается или, что даже более правдоподобно, они просто идут своим путем, если ты понимаешь, что я имею в виду. Хотя, разумеется, вся жизнь вообще представляет собой следование тому или другому пути.

— Но ведь это такой... тайный путь. Стиксон опять улыбнулся.

— В этом заключается часть его привлекательности. Они нужны, их знают и уважают. Во многом они даже идут тропами богов. Чего большего они могут желать? Они обретают завершенность, заглаживающую боль и страдания в прошлом, ранний разрыв с семьей. Именно мысль о семье поддерживает их на самом деле, потому что это единственное, что они имели, когда были детьми.

— Ты говоришь так, словно сам не являешься одним из них; словно ты выше этого...

В глазах Стиксона появилось особенное выражение; он несколько раз моргнул, точно пытаясь прогнать его.

— Да, пожалуй. Наверное, таким образом мне... удается отложить в сторону эти воспоминания. Не забыть, заметь; нет, нет, никогда. Просто жить в настоящем, не позволяя прошлому довлеть над тобой. — Он смотрел на Дайну сверху вниз, точно с олимпийских высот. — Я — профессиональный танцор, Дайна. Я не стреляю в людей. И тем не менее в этом мире я такой же пария, как и Трип. — Стиксон разглядывал ее так, словно ей, в конце концов, удалось вывести его из себя.

— Странно, что ты здесь, — медленно проговорил он, — в это самое мгновение стоишь передо мной. И ты не боишься...

— Из-за Бэба.

Он бросил на нее странный взгляд.

— Да. Совершенно верно. Но ведь ты здесь. Мне представляется, что скорей ты должна прийти к Бэбу, а не наоборот.

— Так оно и было.

— Хорошо. Значит, ты сама пришла к нему. Но не сбежала из дому, само собой. По крайней мере, ты не похожа на других беглецов, появляющихся среди нас. Ты пришла не для того, чтобы стать шлюхой или за наркотиками. — Он задумчиво потер губы указательным пальцем. — Тогда почему же ты пришла?

— Я... вряд ли я могу ответить сама.

— Ну что ж, — он вновь погладил ее волосы, — сейчас это не имеет значения. Но потом будет. Обязательно. — Последние слова он пробормотал рассеянным тоном.

— Итак, — поинтересовался Трип, приближаясь к ним, — что же этот сукин сын наговорил тебе обо мне? Какой я законченный негодяй?

— Ничего подобного, — возразила Дайна. — Как раз наоборот.

Трип перевел взгляд с нее на Стиксона.

— Это правда? Очень вежливо с твоей стороны, брат.

— Вежливость, — ответил тот, — не имеет к этому никакого отношения.

— О чем это он? — Трип хихикнул. — Что он говорит?

Бэби, ты изъясняешься так, что нигер, работающий на улицах в поте лица, больше не в состоянии понимать тебя.

— Черт возьми, Трип. Прекрати устраивать балаган в присутствии леди. Кого ты хочешь поймать на такую дешевку?

— Что ты так разошелся, Бэби?

— Видишь ли. Дайна. Трип полагает, что чем менее серьезно ты воспринимаешь его, тем для него легче будет пришить тебя однажды. И знаешь? Он абсолютно прав, — сказав это, он повернулся к Трипу. — Но ты не забывай, Бэби, что здесь праздничная вечеринка. И у тебя на сегодня выходной. Это нейтральная территория, где не стреляют и не занимаются другими подобными вещами. — Он ткнул Трипа пальцем в грудь. — Поэтому давай чуточку полегче на поворотах. Расслабься и веселись.

— Эй, Бэби. Стоит расслабиться на секунду, и тебя придется отскребать от стены. Послушай, приятель. Я знаю, чего мне стоило добраться досюда.

— Эй, Бэби, — сказал Стиксон, великолепно передразнивая голос Трипа. — С тобой можно сдохнуть с тоски. — Он ухмыльнулся и покинул их.

— Где Бэб? — спросила Дайна, оглядываясь вокруг. В ту же секунду она увидела в толпе рыжие волосы и выцветшие глаза Аурелио Окасио. Он только что вошел и стоял возле двери. На нем был костюм каштанового цвета, в петлице которого красовалась красная гвоздика, и коричневое шерстяное пальто, накинутое на плечи так, будто он сознательно копировал антрепренерскую позу Сола Хурока.

Трип, проследив за направлением взгляда Дайны, потянул ее в сторону.

— Тебе следует держаться подальше от таких, как он, мама. Это опасный человек.

— У Бэба какие-то дела с ним.

— Да. Впрочем, меня это совершенно не интересует, к тому же старый Бэб всегда знает, что делает. Этот человек охотится за женщинами. И если ему попадется белая, то он проглатывает ее и выплевывает так быстро, что она даже не успевает опомниться. Держись от него подальше, как я тебе сказал.

Однако было слишком поздно. Окасио, конечно, заметил Дайну, выделявшуюся на фоне темнокожих гостей, и уже шел в ее сторону.

— Да ведь это же подружка Бэба, — изрек он, хищно улыбаясь. Слово «подружка» он произнес так, что оно прозвучало скорее как «подстилка». — Что ты делаешь здесь?

Наблюдаешь за тем, как живет низшее сословие? Полная благородных побуждений ищешь доступ в наши сердца или, правильнее сказать, в наши постели?

— Я думаю, — ответила она, — что правильнее всего тебе заткнуться.

— Ото! — Он рассмеялся, и в его смехе присутствовало что угодно, кроме дружелюбия. — Ты слышал это, Смайлер? — Он повернулся так, что его смуглое лицо стало видно Дайне в анфас. Смайлер улыбнулся и облизал губы, точно при виде лакомства. — У нее острый язычок. Ты знаешь, мне это нравится. Я устал от этих пустоголовых девчонок, которых обычно имею. Как насчет того, — он обращался вновь к Дайне, — чтобы мы сейчас вместе убрались отсюда и...

Она услышала позади себя тихий щелчок и поняла, что Трип открыл свой пружинный нож. Однако, прежде чем ему пришлось воспользоваться им, могучая черная рука опустилась на протянутую кисть Окасио. Золотистая шерсть скрылась под темной лапой медведя. Окасио оглянулся.

— А?

— Что тебе взбрело в голову, Алли? — прогудел голос Бэба.

— Да ничего такого, дружище. Я просто беседовал с очаровательной леди. — Он посмотрел на ладонь Бэба, заключившую в плен его кисть, однако тот не только не разжал пальцы, но еще больше усилил хватку.

— Ты знаешь, Алли, я терпимый нигер. Живи и давай жить другим, таково всегда мое основное правило. Ты знаешь, время от времени мне приходится иметь дело с типами, заставляющими меня забыть о нем. — Он резко дернул руку Окасио вниз с такой силой, что губы пуэрториканца задрожали от боли. Однако выражение его бледных, непроницаемых глаз оставалось прежним.

— Я не люблю лжецов, Алли. А ты — один из них. Лжец. Я слышал каждое слово, сказанное тобой, и мне не понравилось ни одно из них. Ты знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты отбиваешься от рук. Тебе нужно занять чем-то мозги в эти холодные зимние ночи, и тут я помогу тебе.

— С этого момента я больше не имею с тобой никаких дел. Вот так. Тебе придется поискать другого партнера, детка, потому что ты мне надоел. — Он взглянул мимо Окасио. — А, Смайлер. Как ты можешь лизать задницу этому спику? Ты хоть сколько-нибудь уважаешь себя?

— Я уважаю себя, брат. И не меньше других.

— Тогда скажи этому вонючему спику: до свидания, Бэби. Давай, я хочу услышать это. Ты будешь работать со мной, Смайлер, если у тебя найдется достаточно мужества.

К этому моменту почти все танцы прекратились, и гости собрались в полукруг, наблюдая за разворачивающимся представлением.

Смайлер огляделся вокруг, потом кинул быстрый взгляд на Окасио, по-прежнему не отрываясь смотревшему на чернью тиски, сдавившие его кисть. Еще раз осмотревшись по сторонам, Смайлер уставился на Бэба.

— Ладно, детка. Я согласен. Да. Теперь я свободен так же, как и ты.

— Ты слышал это, Алли? — тихо спросил Бэб. — Теперь убирайся отсюда. Беседы с леди — не твоего ума дело, ясно? Иди и поищи ту белобрысую шлюху, с которой ты спал последние месяцы. Вперед, Бэби. — Он с отвращением отбросил от себя ладонь Окасио, словно тот был болен проказой.

В поднявшемся гвалте Дайна услышала, как позади нее Трип, вздохнув, сказал:

— Бэб, дружище. Ты настоящий мужик с яйцами.

— Брось, — ответил Бэб, выбираясь из центра столпотворения. — Яйца тут ни при чем. Но ни один ублюдок больше не сможет учить меня. Я покончил с этим раз и навсегда, понятно? Я больше не потерплю ничего подобного, и все. Я могу смириться с разным дерьмом, когда речь идет о бизнесе, однако этот козел плохо кончит в самом недалеком будущем. — Опустив глаза, он увидел все еще открытый нож в руке друга.

— Че-о-орт! — протянул он. — Теперь ты понимаешь, о чем я говорю. Мне не следовало встревать и мешать тебе всадить свою игрушку в эту недоношенную свинью! — Он улыбнулся и, обняв одной рукой Дайну, другой дружески хлопнул Трипа по спине. — Проклятье! — вскричал он. — Давай веселиться!

* * *


Рубенс большими шагами направлялся к автомобилю Дайны, припаркованному в десяти метрах от входа в аэропорт «Пацифик Вест». В одной руке он держал гигантский дорожный чемодан, а в другой — выглядевший так же внушительно «дипломат». Его знакомый вид, лицо и походка, к которым она уже успела привыкнуть, заставили девушку невольно улыбнуться.

— Что, черт возьми, случилось с тобой? — поинтересовался он, заглянув в открытое окно со стороны правого переднего сидения: вечером над Лос-Анджелесом прошел небольшой дождь, и Дайне пришлось поднять верх. Девушка молча повернула голову и посмотрела на Рубенса. — Подвинься. Я сяду за руль.

Она уступила без малейшего возражения и, прислонив голову к дверце, ждала, пока он забросит чемоданы на заднее сидение и заберется в салон. Усевшись на водительское место, он притянул Дайну к себе. Их губы встретились, но она все же успела сказать:

— Ты должен был оставить мне свой номер, — прежде чем зарыться лицом в его плечо и, крепко обняв, прижаться к нему. У Рубенса хватило ума некоторое время не говорить ничего. Где-то сзади раздавались пронзительные звуки автомобильных гудков; мимо с шипением проносились машины, спешившие в город. Уже стало довольно холодно.

Наконец, она выпустила его из своих объятий.

— Сегодня на рассвете погибла Мэгги, — ее голос звучал странным и чужим. — Ее убили.

— Убили? Как? Кто?

Она поведала Рубенсу все, что знала сама.

— Меч в кровавом кольце, — задумчиво повторил он, когда Дайна рассказала о том, что Бонстил обнаружил сбоку на колонке. — Ты уверена?

Дайна кивнула.

— А в чем дело?

— В том, что в прошлом году были совершены два особо злодейских и мрачных преступления в Сан-Франциско, а после Нового года еще два или три в Орандж Каунти. И в каждом случае на трупе жертвы или возле него находили тот же самый знак, нарисованный кровью.

Дайна вздрогнула.

— Я чувствовала, что лейтенант не сказал мне всего, что знал.

— Дайна, как ты сама узнала о случившемся?

— Я была вместе с Крисом вчера вечером. Он так обкурился, что мне пришлось везти его домой: сам бы он не добрался. Мы зашли в дом и... увидели ее тело, запиханное в...

— Господи! — он испустил протяжный вздох и завел двигатель «Мерседеса».

— Какого черта ты провела всю ночь в компании Криса Керра? — поинтересовался он выехав на автостраду в сторону Сенульведо.

— Я заглянула к ним в студию, и мы пошли с ним потанцевать. Что тут такого?

— Ничего, просто у него особая репутация.

— Какая?

Рубенс быстро взглянул на нее.

— Перестань, Дайна. Парень не может пропустить мимо ни одной девчонки.

— Я не девчонка.

Он резко надавил на педаль газа, и автомобиль ринулся вперед, отозвавшись ровным гудением.

— Да, должен признать, что ты слегка старовата для его специализированного вкуса.

— Знаешь, ты — настоящий ублюдок, — гневно воскликнула она. — Ему была нужна моя помощь, и я помогла ему. Он мой друг.

— Всего лишь друг?

— У тебя нет причины ревновать меня. Да и потом вы в некоторых вещах очень похожи.

— Боже, надеюсь, ты шутишь?

— Я — нисколько.

Он устремил взгляд в окно и замедлил скорость.

— Ты в самом деле невыносима.

— Рубенс. — Он ощутил ее прикосновение. — Давай не будем ругаться. Сегодня утром я видела такое, чего не следовало бы видеть никому.

Рубенс вел машину через Вествуд Виллэдж, направляясь в сторону бульвара Сансет. Возле кинотеатра «Плаза», где шла «Риджайна Ред», стояла длинная очередь в основном из молодых ребят и девчонок.

— Только посмотри на это лицо, — сказал Рубенс, бросая взгляд на вывешенную снаружи афишу с ее портретом. Он очень быстро гнал машину вдоль бульвара, переключая скорости на перекрестках, вместо того, чтобы тормозить. Наконец, круто свернув вправо на Бел Эйр, он опять поехал медленнее. — Я повез нас этим путем, чтобы взглянуть, как у тебя идут дела. Я могу выведать настоящие цифры в «Парамаунте», но мне хочется самому увидеть очереди.

Дайна положила руку ему на плечо.

— Мне тоже. — Она издали увидела, что Мария, уходя, оставила для них свет включенным, и деревья, посаженные вдоль подъездного пути, светились в темноте искусственным светом. — Мне так хотелось, чтобы ты позвонил.

— Я звонил, — отозвался он, — но тебя не было дома. Она отвернулась.

— Извини. Это была глупость с моей стороны.

— Ничего. — Он остановил машину и заглушил двигатель. Во внезапно наступившей тишине Дайна услышала стрекот сверчков, перекликавшийся с тихим гудением остывающего мотора. — Зато я дозвонился Берил. Я хотел, чтобы это дело продвигалось.

— Какое дело?

Он прикоснулся к волосам Дайны.

— Я нанял ее.

— Для картины?

— Для тебя.

— А что Монти думает на ее счет?

— Забудь про Монти. Она отстранила его руку.

— Ты поговорил с Монти на чистоту, да?

— Монти не в состоянии тягаться с Берил, — он с силой вглядывался в ее лицо. — Он отстал от жизни.

— Рубенс, он должен знать. Если он не одобрит...

— Послушай, Монти все больше стареет. Он устал, у него пошаливает сердце. Я считаю, только, пожалуйста, не перебивай меня, я считаю, что настала пора подыскать тебе другого агента.

Дайна ядовито посмотрела на него.

— Бьюсь об заклад, что у тебя есть что-то на примете. Рубенс решил не увиливать.

— Да, один или два человека.

— Я не стану увольнять Монти, Рубенс. Так что забудь про них.

— Дайна, он тянет тебя назад. Это бремя у тебя на плечах, которое ты не хочешь... Она не выдержала.

— Выбросить, как ненужную тряпичную куклу.

— Можно сказать, что в каком-то смысле он и стал чем-то вроде этого. Ты выросла. Теперь, он — часть твоего прошлого. Он слишком стар; для него не найдется места там, куда ты приближаешься. Есть другие люди, способные тебе помочь в пути.

— Зато нет никого, — возразила она, — кто мог бы помочь ему. Я хочу, чтобы было так, и ни ты, и ни кто угодно другой не заставит меня отказаться от этого.

— Мне хочется, чтобы мы пошли на похороны Мэгги вместе.

— О господи, Дайна! Только этого еще не хватало.

— Пожалуйста, Рубенс. Это много значит для меня.

Вздохнув, он скрестил свои пальцы с ее. Они лежали в кровати, а в открытые окна спальни проникали ночные запахи. Рубенс накормил и выкупал Дайну, прежде чем уложить в постель. Некоторое время она парила в тумане между сном и бодрствованием. Удобная кровать, восхитительная прохлада простыней, постепенно согреваемых телом, тихий шум из ванной, где Рубенс принимал душ, сознание того, что скоро он окажется возле нее — все это вместе, объединившись, уносило ее куда-то вдаль. Однако она противилась этому ощущению как могла, ибо воспоминания, сколько лет остававшиеся погребенными в недрах ее души, поднимались из глубины, подобно пузырькам воздуха в трясине, спрятанной от взоров буйными зарослями осоки.

— Расскажи мне, — попросила она, сжимая его руку, — как прошла твоя поездка в Сан-Диего.

— Я вел себя как настоящий скотина. — Он посмотрел в потолок, и что-то изменилось в его голосе, отчего Дайна почувствовала себя сидящей в кабине падающего лифта. — Мне просто пришлось съездить в Сан-Диего, чтобы обнаружить, что недоносок Эшли занимается созданием собственной империи за мой же счет. Этот парень, Мейер, с которым я встречался, постоянно живет в номере отеля «Дель Коронадо». Он вынужден был уехать из Нью-Йорка из-за эмфиземы. Так вот, он рассказал мне, что Эшли заручается поддержкой членов правления за моей спиной. Мейер говорит, что он попытается исключить меня.

— Но ведь это же глупость, — удивилась Дайна. — Компания — твоя, разве не так?

— И да... и нет. Когда два года назад мы делали новую версию «Моби Дика», то начали испытывать определенные затруднения. Расходы на ленту росли, превосходя все разумные пределы. — Поерзав на боку, он подобрался поближе к Дайне. — Однако труппа и экипажи кораблей уже выехали на место съемок. Несколько раз работа над фильмом прерывалась из-за штормов и забастовки профсоюзов. Однако этот фильм имел большое значение. Я верил в него. Нам срочно понадобились дополнительные капиталы. Если бы в финансировании принимала участие главная студия, как это имеет место в случае с «Хэтер Дуэлл», то проблемы бы и не возникло. Однако в тот раз нам пришлось искать средства где-то еще.

— Но ведь «Моби Дик» оказался очень успешным фильмом.

— О, да. Мы поступили правильно, отсняв его. Однако то, что это так, выяснилось позже, а в то время мы увязли в долгах. И вот мой друг Эшли объясняет мне, как он может добыть средства за пару недель. Это было больше того, что мог сделать я. Поэтому, не желая рисковать нормальным ходом съемок, я дал ему свое согласие.

— Как он сумел сделать это?

Оторвав взгляд от потолка, Рубенс перевел его на Дайну.

— Ну, скажем так. Каждый раз, прилетая в Нью-Йорк, я встречаю за столом правления все больше незнакомых лиц, — он заворчал. — До сих пор я слишком много времени уделял другим делам, чтобы покопаться в этом дерьме поглубже. Я увидел, какой хомут одет на голову компании. Она была моей гордостью, однако во время работы над «Моби Диком» времена действительно независимых продюсеров прошли. Поэтому я так много сил отдал заключению долгосрочного контракта с «Твентиз», обеспечивавшего бы мне максимальную свободу.

Он вздохнул.

— И вот наконец мне позвонил Мейер. Он и еще небольшая группа влиятельных людей остались в правлении со старых времен, а все остальные — многочисленные новоиспеченные кредиторы. Если уж эти паразиты попадут тебе под кожу, избавиться от них очень трудно.

— Но не невозможно.

— О, нет, — Рубенс рассмеялся, и Дайна почувствовала, как волны этого смеха расходятся по всему его телу. — Нет ничего невозможного. Надо просто иметь стальные нервы.

Она прижала голову к его груди. Биение сердца Рубенса отзывалось в ее ушах шумом прибоя.

— Что ты собираешься предпринять?

— Я уже предпринял кое-что: поехал на встречу с Мейером.

— Что сказал Мейер? — ее голос опустился до шепота. Дайна постепенно погружалась в сон.

— Мейер, — он вновь расхохотался. — Старик Мейер — веселый парень. Я рад, что он мой друг. Лучше не иметь таких людей в числе врагов.

— А что он все-таки сказал тебе? — повторила она.

— То же самое.

* * *


Снаружи «Нова Берлески Хаус» имел непривлекательный и даже не слишком броский вид. Вне всяких сомнений такое обстоятельство было хорошо продуманным, ибо это место не имело ничего общего с заведениями — ловушками для туристов, наполненными уже дряхлеющей мясистой женской плотью, а иногда, как попадалось, представляющие собой кабины для подглядывания за настоящими обитательницами соседних домов — грустными созданиями, похожими на нелепых птиц, чьи основные украшения составляли черно-синие овальные отметины на бедрах и темные впалые глаза наркоманок.

В «Нова Берлески» же отборные номера тайно демонстрировались перед избранной аудиторией, в которой попадались фашисты всех мастей. У всех, кто работал в заведении, имелись на памяти один-два таких шокирующих эпизода, от которых мороз пробирался по коже. Так по крайней мере они утверждали. Впрочем, это никого не волновало, ибо там работали веселые представительницы слабого пола, относившиеся к своей работе с хладнокровием хорошо вымуштрованных канатоходцев.

Здесь не выступали неуклюжие растяпы: публика, не говоря уже о персонале заведения, представители которого считали себя подлинными профессионалами, не потерпела бы подобного надувательства. За подобным дешевым зрелищем следовало обращаться в один из стриптиз-шоу на Бродвее, но не сюда.

Внизу на первом этаже здания размещался довольно дешевый порно-магазин, где шла бурная торговля причудливым и оригинальным ассортиментом всевозможных товаров для извращенцев. Там было все, начиная от нелегальных лент с черно-белым изображением, на которых были запечатлены малолетние исполнительницы, а не косматые карлицы, как в других местах, до высокопрофессиональных журналов в черных упаковках, пропитанных плотоядным духом инквизиции. Разумеется, там продавали и более обычную порнографическую продукцию, но большинство посетителей проявляли к ней незначительный интерес.

Хотя магазин никогда не пустел, бизнесмены из Дейтона и Огайо, едва очутившись в городе, отправлялись прямиком туда — главный источник его прибылей находился в задних комнатах. Именно там размещались прославленные «силы безопасности» «Нова Берлески Хаус».

Дайна догадалась, кто эти люди, едва увидев их, что впрочем, было отнюдь не удивительно, ибо каждый из них нарочито выставлял напоказ рукояти пистолета, уютно покоившегося в кобуре под мышкой. Однако, несмотря на тщеславное самодовольство, на поверку они оказались едва ли не самыми приятными представителями мужской половины, которых Дайне когда-либо доводилось встречать. И в первую очередь, потому что они с удивительной для мужчин заботливостью относились к своим большим семьям, никогда не упуская случая предложить вниманию Дайны складывающиеся гармошкой пластиковые футляры, заполненные черно-белыми снимками жен и детей. Они сожалели о плохих взаимоотношениях Дайны с ее матерью, обращались с ней по-отечески. Однако она знала, что их любовь и уважение относились к Бэбу.

Он имел в «Нове» нечто вроде неофициального офиса, располагавшегося в тесной комнате, которую он занимал вместе с очкастым бухгалтером этого заведения, жившим, как выяснила Дайна в один дождливый зимний день, на тихой улочке в Бенсонхерстве вместе с тридцатилетней женой, работавшей в «Ледиз Эйд»[16 - Ladies Aid — благотворительная организация помощи женщинам в экстремальных ситуациях.] и местной ассоциации библиотекаршей. Когда в конторе появлялся менеджер «Нова» и занимал место Бэба, тому приходилось уходить. Впрочем, он делал это без малейшего возражения.

В действительности, Бэб был самым добродушным человеком, какого Дайна знала за всю свою жизнь. Волны внешних тревог и забот, казалось, разбивались о его могучую фигуру, и девушка чувствовала себя спокойно и уютно, находясь в его компании, как если бы он был утесом, стоя на вершине которого она могла без боязни смотреть на море, бушующее далеко внизу.

Он не проявлял недовольства по поводу того, что она из-за кулис смотрела представления, так как, вероятно, полагал, что испорченность и развращенность исходит не сколько снаружи, а сколько изнутри. Дайна же со своей стороны завороженно наблюдала за фантасмагорическим сногсшибательным парадом человеческой плоти. Прежде ей показалось бы невероятным, что тело способно совершать так много различных и необычных движений. Однако постепенно она начала понимать, что это было искусство — Дайна не сомневалась, что речь идет именно об искусстве — не только тела, но и ума. Женщины, с которыми она там знакомилась, принадлежали к миру, совершенно незнакомому для нее, и обладали глазами-рентгенами, просвечивавшими насквозь душу каждого мужчины, появлявшегося в театре.

Именно в «Нова» она стала понимать сущность актерского ремесла. Она убедилась, что там на сцене ты можешь делать что угодно, быть кем угодно, действовать и жить во имя каких угодно намерений и целей, выставляя напоказ темную сторону себя самого, не испытывая стыда и не боясь наказания. В конце концов, артистки в «Нова Берлески Хаус» всего лишь исполняли роль на сцене, хотя публика всегда придерживалась иного мнения. Дайна думала о том, как это замечательно иметь возможность жить несколькими жизнями одновременно! Иметь свободу делать... что?

Все, чего пожелаешь.

Одним студеным зимним вечером, когда темнота навалилась на городские покровы с такой силой, что рассеянный свет фонарей безнадежно проигрывал в схватке с мраком, а западный ветер свирепствовал, с воем проносясь вдоль 42-й стрит, Бэб и Дайна, поднявшись по стоптанным ступенькам рахитичного вида лестницы, вошли в вестибюль «Нова».

Дежуривший в кабине при входе Рустер дремал возле заляпанного жирными пятнами кофейника, сквозь прозрачные стенки которого было видно здоровенное насекомое, плававшее в остывшем кофе.

По бокам уединенного убежища, где подперев голову рукой, сидел Рустер, росли две пальмы, такие чахлые и запыленные, какие никогда еще не попадались Дайне на глаза. Вокруг не было никого. Из зала, где шло шоу, доносились приглушенные отзвуки музыки, в которых выделялись ударные.

— Руки вверх, скотина! — рявкнул Бэб над ухом Рустера. Широко открыв сонные глаза, тот вскочил с поразительной быстротой, одновременно потянувшись под конторку, где лежал наготове дробовик с обрезанным стволом.

Однако в следующее мгновение он увидел Бэба, и на его лице появилось облегченное выражение.

— Господи! — он перевел дух. — Если ты будешь повторять подобные шутки, то в конце концов заработаешь пулю в лоб!

Бэб рассмеялся и похлопал Рустера по плечу.

— Не следует спать, сидя за рулем, а то придет Алли со своими людьми и размажет тебя по стенке. Рустер фыркнул.

— Этот козел знает, что к чему получше твоего, брат. Пусть только заявится, и мы покажем ему, где раки зимуют. — Он вытащил на свет обрез и похлопал его по стволу. — Как ты думаешь, почему мы делаем ступеньки пошире, умник? — Он навел оружие на чернеющий провал лестницы. — Бац! Этих ублюдков унесет назад в Пуэрто-Рико, ха-ха!

Бэб отвел от себя дробовик.

— Смотри, куда целишься, сукин сын. Я пообещал своей маме, что не стану умирать. Рустер, тихо заржав, убрал обрез.

— Не бойся, брат, ничего не случится! — Он повернулся к Дайне. — Как дела, мисс?

— Прекрасно, Рустер.

— Послушай, я дам тебе добрый совет. Если эта перекормленная горилла будет плохо обращаться с тобой, приходи сюда, лады? Ты ведь знаешь, где искать друзей.

— Ага! — проворчал Бэб. — Не слушай его, мама. Ему просто смерть как хочется залезть к тебе в штанишки.

— Ты — бессердечный человек, Бэб, — отозвался Рустер, состроив грустную физиономию. — Понимаешь! Бессердечный.

— Зато я говорю правду, — рассмеялся Бэб. — Мой офис свободен?

— Да, там только Марта — месяц подходит к концу. Зайдя внутрь, они прошли сквозь вестибюль, залитый резким голубым светом, и по наклонному боковому коридору добрались до запертой двери, обитой крашеной жестью, укрепленной кое-где стальными полосками. Бэб принялся стучать в нее ладонью, пока она не приоткрылась чуть-чуть.

— Привет, — сказал он, обращаясь в полумрак, и дверь отворилась пошире — ровно настолько, чтобы впустить их.

В охране был Тони — широкоплечий парень с низким лбом и сильно вьющимися короткими волосами. Аккуратные усы, красовавшиеся на его лице, уже начинали седеть на кончиках. Он являлся обладателем маленьких глаз неопределенного цвета, трех малышей, пухлой жены, выглядевшей так, точно она постоянно была беременна, кривых ног и запаха, сопровождавшего Тони повсюду, вне зависимости от того, когда он последний раз мылся. Он легонько стукнул Бэба по плечу и немного потискал Дайну, поинтересовавшись в бессчетный раз, не желает ли она полюбоваться на его семейные фотографии.

Бэб, однако, не позволил девушке задерживаться, оттащил ее от Тони, зная, что она позволяла тому такое фамильярное отношение куда чаще, чем думала сама.

По дороге в офис она отстала от Бэба и, остановившись, заглянула в щелку между пыльными занавесями в зал. Ее глазам предстала Дениза — высокая, стройная брюнетка, приближавшаяся к тридцати. В этот момент она демонстрировала поистине поразительные акробатические этюды, в которых участвовала нижняя часть ее тела. Дайна уже успела выучить наизусть почти все постоянные номера программы, хотя в ней каждую неделю происходили изменения, и одни артистки сменяли других.

Дениза перешла к следующему пункту своего выступления. Нашелся доброволец, согласившийся, повернувшись лицом вверх, просунуть свою голову ей между ног, и Дениза перешла к раскалыванию сырого куриного яйца при помощи одних лишь мышц влагалища. Музыка замолкла, аудитория затаила дыхание и замерла на месте. Наконец, с резким треском, яйцо раскололось, и липкая масса потекла в ожидавший рот. Дайна услышала общий вздох из скрытого полумрака зала, сменившийся постепенно усиливавшимися аплодисментами.

Бэб уже зашел в офис, но девушка продолжала стоять, зная, что Дениза еще даже не разогрелась.

Дайна завороженно наблюдала, как та обнаженная приступила к «стриптизу наоборот», медленно и эротично подбирая с пола чулки, и натягивала их, лаская свои длинные ноги. Повернувшись, она одела кожаный ремень вокруг талии. Дениза двигалась по сцене, ни разу не взглянув в сторону аудитории, создавая полное впечатление, будто она, сидя дома в совершенном одиночестве, готовится куда-то пойти.

Теперь уже совсем отвернувшись от зрителей, она прошла к туалетному столику, вывезенном для нее на сцену, и принялась накрашиваться при помощи карандаша для глаз, румян, губной помады и туши. В конце концов она вновь предстала перед публикой еще более прекрасная: не бросавшийся в глаза макияж оттенял ее глаза и рот.

Потом она начала расчесывать длинные волосы. При каждом движении руки ее грудь прыгала, то опускаясь вниз, то возвращаясь назад.

Дениза встала провела пальцами вдоль бедер, по бокам, затем положила ладони на груди и принялась мять их, пока их кончики не напряглись. Облизав губы, она быстро провела одной рукой по влагалищу. Ее бедра на мгновение раздвинулись, точно по ним прошла искра электрического возбуждения. В следующее мгновение Дениза сняла бюстгальтер с небольшого зеркала на столике и быстро скользнула в него. Наклонившись вперед, она потерла материю вокруг затвердевших сосков. Нагнувшись, она надела туфли на шпильках.

Подняв бледно-лиловое длинное платье, она неторопливо втиснулась в него и застегнула молнию на боку. Теперь она была одета весьма скромно, если не считать длинного, до самого пояса разреза на бедре.

Далее наступил черед украшениям. Дениза нацепила сережки, надела два браслета повыше локтя на одну руку, а на шею — ожерелья, спускавшееся к ней на грудь.

Она медленно подошла к самому краю сцены. Откуда-то она извлекла пару замшевых перчаток под цвет платью. Ее волосы были перехвачены лентой — так, что она казалась похожей на юную девушку.

С какой-то чувственной игривостью она натянула перчатки, потирая при этом кончик каждого пальца в отдельности. Потом внезапно она протянула руку к публике-л вытащила на сцену одного из зрителей.

Без предупреждения Дениза расстегнула молнию на его брюках и извлекла пенис. Слегка наклонившись и вытянув губы, она подула на него и принялась нежно поглаживать его, пока, наконец, не почувствовала, как он возбуждается. Тогда ее движения стали энергичнее, она начала постанывать в такт им. Ощутив предостерегающую дрожь, Дениза отвела назад платье, так что подрагивавший пенис слегка задевал волосы у нее на лобке.

За кулисами Дайна повстречалась с Эрикой, отдыхавшей на стуле, скрестив перед собой голые ноги и куря маленькую сигару с белым фильтром, на плечи она накинула поношенную рубашку, не прикрывавшую, однако, грудь. Дайна подметила, что Эрика получает удовольствие от собственной наготы.

— Как у нее это получается?

Эрика подняла голову. У нее были васильковые глаза и короткие светлые волосы.

— О ком ты говоришь, liebchen? О Денизе? А. — Она затянулась, крепко сжав при этом чувственные губы. — На самом деле, довольно просто. Она дает им именно те, чего они хотят. Мы знаем, что они собой представляют. — Она пожала плечами. — Знание человеческой природы — вот в чем суть, понимаешь? Что может быть более очевидным.

— И оно никогда не подводит...

— О, видишь ли, Дениза знает толк в этом. Я полагаю, она действует как радар. — Эрика положила сигару в стоявшую перед ней зеленую металлическую пепельницу. — Она знает, кого выбрать из зала. Хотя, разумеется, только из первого ряда. Она не выходит по-настоящему туда, к публике. — Она внимательно оглядела Дайну. — Они сами идут к ней. — Эрика слегка улыбнулась, и ее странная холодная улыбка показалась Дайне непостижимой и непроницаемой. — Это — необходимый урок жизни, liebchen, a?

Дайна брела вдоль стены комнаты, задумчиво проводя пальцем по пыльным зеркалам.

— Ты счастлива здесь? — поинтересовалась она после небольшой паузы.

Она услышала резкое шипение всасываемого воздуха — это сигара вновь очутилась в пальцах Эрики.

— Счастлива? — повторила Эрика вслед за собеседницей. Однако это было не просто эхо, но наполненное новым смыслом привычное понятие. — Ты имеешь хоть какое-нибудь представление, liebchen, что значит порвать со своим прошлым? Пойми меня правильно, я не имею в виду просто бегство, а полное отречение: забыть, поклясться не вспоминать его никогда — вот что это значит. — Она разом выпустила из легких целое облачко сизого едковатого дыма. — Ты можешь понять это?

Дайна не сводила с нее широко открытых глаз.

— Не знаю, — ответила она. — Думаю, да. Эрика вновь одарила ее той же странной, леденящей улыбкой.

— Нет, liebchen, не можешь. Никто не может, за исключением... за исключением тех, кто достиг этого сам.

— Ты говоришь и о себе тоже?

— О, да. — Улыбка не сходила с лица Эрики, и Дайна почувствовала, что ее уже начинает трясти. — И о себе. Видишь ли, со мной, вообще, особый случай. Довольно уникальный. Я убежала от всего и очутилась на обратной стороне мира и теперь, да, я счастлива, потому что стала тем, кем хотела.

Наступило молчание, на сей раз более продолжительное. Однако Дайна все же не могла удержаться от вопроса.

— И чем же именно?

В этот момент их ушей достиг взрыв аплодисментов, длившийся довольно долго. Эрика поднялась и одела вокруг горла острый воротничок. Васильковые громадные глаза невинно взглянули на Дайну; коралловые губки отворились.

— Нулем, liebchen. Полным ничтожеством. Она выпорхнула на сцену в то самое мгновение, когда за кулисами появилась вспотевшая и растрепанная Дениза.

— Господи, вот это толпа! — Натянув рубашку, она села и вытряхнула сигарету из пачки. — Привет, малышка! Видала представление?

— Большую часть, — ответила Дайна.

— Тебе никогда не надоедает, верно?

— Угу.

Дениза, улыбнувшись, вытерла пот со лба.

— Это хорошо. Я имею в виду, то, что набираешься всего. Нет, — она подняла ладонь, — я не призываю тебя стать одной из нас. Наоборот, пока Бэба нет поблизости, я хочу сказать тебе, брось ты все это к чертовой матери.

— Я что-то не вижу, чтобы ты сама бросала все это.

— Нет, но я другое дело.

— Не понимаю, почему.

— Видишь ли, милочка, я все здесь люблю. К тому же я появляюсь и ухожу, сама распоряжаясь своим временем. Это хорошо, но я вынуждена возвращаться, так как должна работать во время, свободное от занятий в Нью-йоркском университете. Этот курс «Пи-Эйч-Ди»[17 - Пи-Эйч-Ди (PhD) — обучение и работа в учебном заведении с целью получения ученой степени.] ужасен... — Она посмотрела на Дайну. — Ты не понимаешь — Нет, да и с чего бы?

— Но мне кажется, я понимаю. Я думаю, что я по той же самой причине здесь и... с Бэбом. Просто потому что, возвращаясь домой, я чувствую себя... по-другому.

В первое мгновение Дениза не ответила ничего, потом, протянув вперед руку, сказала:

— Иди сюда, милочка. — Она погладила Дайну по спине. — Знаешь, а ты права. Да. Но все же... — Ее глаза затуманились. — Все же, — повторила она, наклоняясь вперед и целуя Дайну в лоб, — то, что ты видишь здесь — всего лишь волшебный сон.

Улыбнувшись, она похлопала Дайну пониже спины.

— Ну, теперь иди, — сказала она низким голосом. — Я вернусь завтра, — Дайне не хотелось уходить.

— Ты уйдешь или нет? Мне надо учиться.

— А, — произнес Марти, разглядывая Дайну сквозь двухфокусные линзы очков. — Я так и думал, что ты придешь сегодня. Я принес тебе пирожков с джемом. — Он поднял маленький белый сверток с захламленного стола и потряс им.

— Привет, спасибо, Марти. Ты не забыл. — Взяв сверток, она извлекла оттуда пирожок.

— Что значит, не забыл? Конечно, не забыл. Именно за это мне платят деньги. — Он похлопал себя по лысеющей макушке. — Запомни это. Моя жена говорит: «Марти, у тебя в голове задерживаются не одни только цифры». В этом котелке целый резервуар, и я плаваю в том, что мне хотелось бы забыть. Пожалуйста, — он очистил сидение разваливающегося кресла от стопок бумаг, положив их на крышку старого сейфа, — садись.

Когда она уселась и принялась за пирожки, он поинтересовался: «Как в школе?».

— Вроде, нормально.

— Я надеюсь, ты учишься хорошо? — подозрение вкралось в его голос. Он помахал рукой. — Ты ведь... не водишь меня за нос? Образование — важная вещь. Даже Бэб согласен с этим, не так ли? Видишь? Ты ведь не хочешь кончить, как бедная Дениза?

— Бедная Дениза? Что ты имеешь в виду? Она скоро закончит учиться.

Марти, нагнувшись, смахнул прилипшие к уголкам ее рта крошки от пирожков.

— "Нова" — неподходящее место для девушки с такой головой. — Он указал мозолистым пальцем на Дайну. — Это относится и к тебе.

— Эй, дай ей передохнуть, — пробурчал Бэб из другого угла. — Она знает, чего хочет.

— Фью! — Марти энергично махнул на него рукой. — Она еще слишком молода, чтобы знать что-то о своих желаниях.

— Я думаю, возраст тут не имеет никакого значения, — возразила Дайна.

— Ты думаешь так сейчас. Пройдет время, и ты сама увидишь.

— Она не увидит ни хрена, пока я не разберусь с этими цифрами, — мрачно заметил Бэб, — так что утихомирься.

— Ну-ка, — сказал Марти, наклонясь к нему. — Дай я погляжу.

— Убери свои лапы, Джек. Тебе вовсе незачем соваться сюда.

— В чем дело? Ты полагаешь, я не знаю, что стоит за цифрами? Какое мне дело? — Он потянул из рук Бэба желтый разграфленный лист бумаги. — Давай. У меня уйдет на это минута, а потом ты сможешь отвести Дайну куда-нибудь хорошо поужинать. В нынешнем месяце ты можешь это себе позволить.

Марти едва успел приступить к изучению цифр, бормоча: «Где же ты все-таки научился писать?», когда дверь в офисе распахнулась. Человек в желто-коричневом пальто возник на пороге, сжимая в руке полицейский револьвер 38-го калибра. Он попеременно переводил черный смертоносный ствол на каждого из присутствовавших поочередно. Его лицо было скрыто под бело-красно-голубой лыжной маской, так что наружу выглядывали лишь глаза и толстые розовые губы.

Он сделал два шага вперед, и за его спиной показался второй человек, одетый похоже, но ростом немного повыше первого. Из полумрака, царившего в коридоре, до них долетел унылый голос Тони: «Откуда мне было знать? Они сидели в зале и натянули маски, прежде чем кто-либо сумел разобраться...»

— Заткнись! — рявкнул тот из налетчиков, что был повыше. Слегка расставив ноги, он стоял, сжимая обеими руками «Магнум» 0.357.

Никто из находившихся в комнате не шевелился.

— Ладно, — сказал первый из бандитов. — Гоните бабки.

— Какие бабки? — спросил Марти.

— Эй ты, вонючка, брось шутить. — Он указал мушкой пистолета в направлении старого сейфа у задней стены, по сторонам которого сидели Марти и Дайна. — Открывай его. Живо.

— Здесь никто не знает комбинации, — пытался протестовать Марти, — кроме того...

Дайна подпрыгнула на месте от страшного грохота. Марти, широко распластав руки, отлетел к стене. Его карандаш упал на пол и покатился; кровь обильно текла из дырки в груди. Выстрел производился в упор, и ударная волна оказалась так сильна, что очки слетели с носа несчастного.

— Я ничего не вижу, — прохрипел он. Струйки крови стекали из уголка его рта. Грудь Марти дважды тяжело поднялась, словно преодолевая сопротивление непомерного давления и опала, как проколотый резиновый мяч.

— Марти, — тихо позвала Дайна. Потом повторила уже погромче. — Марти!

Первый нападавший направил пистолет на нее.

— Ты, — приказал он. — Заткнись!

— Что там происходит? — закричал Тони.

— Я предупреждаю тебя, обезьяна..., — сказал тот, что был повыше.

— Тони, — крикнул Бэб. — Все в порядке. Не делай ничего.

— Что я могу поделать, когда у меня перед носом «Магнум».

— Это — призрак, обезьяна.

— Ладно, — повторил первый блондин. — Выкладывай их.

— Давай сначала все остынем слегка, — мягко сказал Бэб. Он все время стоял, не шелохнувшись, а Дайна думала про себя: «Что значит, все в порядке. Совсем наоборот. Ведь Марти застрелили».

— Эй, не вздумай рассказывать мне...

— Как делаются дела, детка. — Бэб развел руками, показывая пустые ладони. — Какой вам прок от покойников? Этот старый дурень вряд ли теперь сможет открыть какой-либо сейф, а?

— Что ты наделал? — спросил второй блондин. — Прикончил одного из них?

— Пришлось! Теперь они знают, что дело серьезное. Где-то в этой дыре должно лежать полмиллиона.

— Да, детка, — радостно улыбаясь, подтвердил Бэб. — И теперь я — единственный, кто знает где, понимаешь? Теперь давайте поговорим, как джентльмены. Я хочу только, чтобы больше не было стрельбы.

Первый блондин покачал головой.

— Разговора не получится, нигер. Тебе придется отдать денежки, пока я не стал думать о том, что могу сделать с этой крошкой.

— Ладно, — ответил Бэб. Улыбка по-прежнему не сходила с его лица. — Ты отвечаешь за все, приятель...

— Не сомневайся, нигер. Давай, пошевеливайся.

— Я должен встать на ноги, хорошо?

— Да, да, — раздраженно кинул тот. — Только шевелись.

Бэб так и сделал. Не отрывая ладоней от стола, он каким-то образом умудрился перебросить свое массивное тело через стол. В самый последний момент он успел выпрямить мощные ноги, и их удар пришелся на ствол револьвера.

Пистолет вылетел из рук незваного гостя, и через долю секунды на того обрушился вес огромного тела.

Нападавший рухнул как подкошенный. Бэб, сидевший на нем верхом, поднял правую руку. Его кулак, мелькнув в воздухе, врезался слева в закрытое маской лицо. Раздался резкий треск, а вслед за ним отчаянный вопль.

Дайна вздрогнула, когда прогремел еще один выстрел, на этот раз из «Магнума». Девушка упала с кресла на пол, закрывая уши руками.

Бэб уже был возле двери. Дайна услышала рычание, ужасные звериные звуки, и внезапно в офис ввалился второй бандит, и Бэб с перекошенным от ярости лицом гнался за ним по пятам. Настигнув грабителя, он ухватил его за пальто одной рукой, а другой нанес короткий и страшный апперкот в самую середину груди. Кошмарный треск ломающихся гостей заглушил все остальные звуки. Противник Бэба свалился на пол, даже не пикнув: его сердце остановилось, порванное осколками разбитой вдребезги грудной клетки.

Бэб окинул взглядом Дайну. Его дыхание даже не участилось.

— Ты в порядке, мама?

Она безмолвно кивнула.

— Что с Марти?

Бэб поднял ее на руки и понес наружу, перешагивая через трупы и лужи крови и протискиваясь сквозь толпу любопытствующих, столпившихся за кулисами. Он взглянул мельком на Тони, когда проходил мимо него, и шепнул на ухо Дайне.

— Забудь о нем, мама.

Дайна, закрыв глаза, пыталась унять дрожь во всем теле, но у нее не выходило из головы тихая улочка в Бенсенхерсте, на которой жил Марти. И вопрос, что скажет его жена другим членам общества «Ледиз Эйд»?

* * *


Взгляду невозможно было пробиться сквозь плотную толпу репортеров и фотокорреспондентов, сгрудившихся у высоких железных ворот кладбища Форест Лон.

— Боже, — заметил Рубенс, поворачивая голову. — Берил была права. У тебя есть отличная возможность рассказать им о ходе съемок.

— Не изображай из себя такого бесчувственного ублюдка, — тихо отозвалась Дайна. Обрывки воспоминаний, подобно обломкам кораблекрушения, бороздили поверхностные слои ее сознания. — Все это для Мэгги.

— Похороны никогда не устраиваются для покойников, — он говорил тоном человека, обладающего большим опытом в таких вопросах. — Они нужны, чтобы слегка утихомирить страхи живых. — После небольшой паузы он добавил. — Меня похороны совершенно не интересуют.

— Почему? Потому что ты не боишься?

— Да.

Дайна в шутку задала этот вопрос, однако ответ прозвучал абсолютно серьезно. Она внимательно посмотрела на Рубенса. Тот, замолчав, глубоко затянулся и с легким шипением, точно дракон, выпустил изо рта струйку сизого дыма. Когда их лимузин приблизился к волнующейся толпе, Дайна откинулась на спинку сидения и, заключив сильные ладони Рубенса в свои, крепко стиснула их.

Было раннее утро, и солнечные лучи, едва пробивавшиеся сквозь плотный туман, еще не припекали по-настоящему. Однако многочисленные фотовспышки, сопровождавшие продвижение автомобиля сквозь толчею у входа, создавали бледное освещение, призрачное и разноцветное, как во время съемок фильма ужасов.

Несмотря на усиленную охрану, некоторым журналистам удалось просочиться внутрь. В своем фанатическом стремлении состряпать гнусные статейки, предназначенные для поддержания образа Голливуда, они казались Дайне почти не людьми. Некоторые из них залегли за резные мраморные памятники на могилах, другие сидели на корточках в тени деревьев, точно дети, играющие в прятки, но все без исключения неутомимо щелкали один кадр за другим, едва успевая менять пленки в фотоаппаратах, огромные объективы которых высовывались из-за импровизированных укрытий.

Выйдя из машины, Дайна на мгновение остолбенела. Она была совершенно сбита с толку — до того, представшая перед ней женщина походила на Мэгги. Бок о бок с ней стоял Бонстил и невысокий мужчина в темном костюме, который был великоват ему.

Бонстил представил их как Джоан и Дика Рэтер. Джоан была сестрой Мэгги. Слегка косивший на один глаз Дик сообщил, что он родом из Солт-Лейк Сити, где они и жили вместе с Джоан, а также то, что он продает пылесосы. Дайна и не подозревала, что кто-то может зарабатывать на жизнь подобным образом.

— Какое ужасное горе, — Рэтер спешил высказаться, как один из тех людей, которые, будучи расстроенными, не знают, что им делать, и говорят, не умолкая, надеясь таким образом ослабить переживания. — Я часто предлагал жене приехать сюда: я ведь всю жизнь прожил, можно сказать, по соседству и ни разу не был здесь. Но, — казалось, он усиленно избегал смотреть на хранившую молчание Джоан и потому, не отрываясь, смотрел на Дайну, — она всегда находила то одну, то другую причину, мешавшую сделать это, и вот теперь, после того что произошло, мы здесь... но мне почему-то в это не верится. — Его глаза умоляли Дайну: «Пожалуйста, скажите мне, что все это — глупая шутка».

— Мне очень жаль, — ответила Дайна и ей показалось, будто он вздрогнул.

— Жаль? Что вы знаете о жалости? — С самого начала разговора это были первые слова, произнесенные Джоан. Дайну поразило, насколько ее голос не похож на голос Мэгги и испытала облегчение.

— Я была ее лучшим другом, Джоан.

— Миссис Рэтер, — она, не моргая, смотрела на Дайну холодными голубыми глазами. — Что люди, вроде вас, — она произнесла слово «люди» так, как кто-нибудь другой мог сказать «грязь», — знают о дружбе... или семье, а? Я не видела Мэгги после того, как она уехала из Сент-Мэри. С тех пор прошло много времени. — В ее взгляде горел тихий огонь, типичный для многих ярых протестантов, неспособных выразить свои чувства. — Слишком много для сестер. Чересчур много. — Она шагнула к Дайне, и та увидела, как муж ухватил ее за локоть, точно опасаясь, что она собирается затеять драку. — Я не могу понять, почему она уехала и что она могла найти здесь. Впрочем, возможно, она подходила к этому месту, потому что не была особенно счастливым человеком. Ведь никто из вас, живущих здесь, не счастлив. Я знаю это. Вы обретаете счастье, только пожирая друг друга живьем.

— Джоан...

Она метнула на мужа взгляд, полный такой ярости, что Дик тут же замолчал.

— Я дала согласие похоронить Мэгги здесь, потому что мне сказали, что такова была ее воля. Она выбрала это место к добру или ко..., — она не смогла закончить фразу, и Дайне почудилось, будто слезинка сверкнула в уголке ее глаз. Однако в следующую секунду Джоан оправилась. — Я обвиняю всех вас. — Ее голос звучал очень глухо. — Вы все знали ее, — она сказала «все», но было ясно, что она имела в виду именно Дайну. — Знали, какая она беззащитная. И все же позволили ей, — она едва не подавилась, произнося следующие слова, — жить с этим дьяволом. Подобные вещи не могут принести никакого добра. Одно только зло. — Она ткнула пальцем в сторону Дайны. — Вы убили ее! — произнесла она. — Вы убили Мэгги! И я... я теперь даже не могу вспомнить ее голос. — Последние слова она произнесла с надрывом, и ее вдруг начало трясти. Дик схватил ее за плечи, и она отвернулась, однако Дайна успела заметить, что ее глаза по-прежнему сухи.

Она протянула руку.

— Джоан... миссис Рэтер! Я понимаю ваши чувства.

Между нами нет причин для вражды. Я... мы обе любили Мэгги.

— Не смейте учить меня! — отрезала Джоан, отодвигаясь от руки Дайны. — Вы жалкое создание. Вы и вам подобные. Мне не нужно ваше сочувствие. Я не сомневаюсь, что оно такое же искреннее, как и ваша дружба.

— Позвольте мне сказать вам кое-что, — ответила Дайна. — Все друзья важны для меня, но никто настолько, насколько была важна Мэгги. Мы вместе росли в этом городе, и за последние пять лет у нас не было секретов друг от друга. Мы делили все: и горе, и радость. — Джоан, побелев, как полотно, отшатнулась назад, так что Дик, испуганно вскрикнув, поспешил поддержать ее сзади.

Однако такая реакция, очень похожая на отвращение, лишь подхлестнула Дайну.

— Вы полагаете, что я не переживаю из-за ее смерти?

— Я полагаю, моя дорогая, что переживаете настолько, насколько вообще способны переживать. То есть, надо прямо сказать, совсем чуть-чуть.

— А где были вы, когда она плакала целыми ночами напролет? Не вы утешали ее, а я!

Два красных пятна появились на щеках Джоан.

— Вы не имеете права так разговаривать с ней, — вставил Дик. — После того, как она...

— Заткнись! — рявкнула Джоан, и ее муж захлопнул челюсть с различимым стуком. Джоан, между тем, обратилась к Дайне. — Вам не удастся одурачить меня этими жалостливыми подробностями. Вы думаете, я разрыдаюсь и упаду к вам на грудь, называя вас святой? Ну нет! — Мышцы ее шеи заметно напряглись. — Если вами исчерпывался круг друзей моей сестры, то мне искренне жаль ее.

— Джоан, пожалуйста... — Дайна чувствовала, что ей необходимо каким-то образом достучаться до сердца этой женщины. Конечно, ее любовь к Мэгги выдержала бы любое испытание. Однако Джоан была единственной сестрой, семьей ее подруги. Поэтому столь внезапное и столь полное отсутствие близости или даже простого взаимопонимания с ней вселяло в сердце Дайны ужас, который она не могла ни вытерпеть, ни определить. — Я не хочу ругаться с вами. Мы обе любили Мэгги. Этого одного вполне достаточно, чтобы нас связывало...

— Нас связывало? — в голосе Джоан Рэтер послышались высокие, почти истерические нотки. — Между нами нет ничего общего. Совершенно ничего. — Она резко повернула голову к мужу. — Пошли! — Она почему-то не желала обращаться к нему по имени. — Мы можем подыскать для себя другое место.

Дайна с тяжелым сердцем наблюдала за тем, как они бредут прочь от нее, и повторяла про себя: «Просто, Мэгги».

Оглядевшись, она увидела в нескольких шагах от себя Криса и других членов группы. Крис выглядел осунувшимся и измученным. Стоявшая между ним и Найджелом, Тай держала его за руку. Дайна видела, как она, повернувшись, сказала ему что-то на ухо.

Рубенс взглянул на Дайну.

— Иди к ним, — сказал он. Его голос был холоден, как сталь.

— Ты не подойдешь вместе со мной? — спросила она, дотронувшись до его руки.

— Иди, — повторил он почти бесстрастно.

— Не начинай этого, Рубенс, — прошептала она. — Не здесь и не сейчас, пожалуйста.

— Я приехал сюда с тобой, — ответил он любезным тоном. — Теперь ты — сама по себе. Я не хочу иметь с ними никакого дела, — он закончил фразу с какой-то странной интонацией:

— Продолжай, дорогой. Почему ты не договариваешь?

— Если ты думаешь, что я ревную, то это не так.

— Именно так я и думаю, — сказала Дайна и, одарив его грустной улыбкой, отвернулась и осторожно зашагала по свежескошенной траве. Запах напомнил ей о беспорядочно разбросанных домиках на мысе Кейп-Код, кашляющих «чух-чух-чух» маленьких сенокосилок, будившим ее каждое утро на рассвете, жарких августовских днях и лицо отца, такое близкое, пахнущее теплом и солью, залитое солнечным светом, проникающее в ее сознание. Закрыв глаза, она почувствовала, как кровь бешено стучит под веками, и закусила губу. Она услышала голос внутри себя, полный жалости и тоски, и внезапно ощутила во рту такой сильный привкус резины, что ее чуть не стошнило.

— Да, — приветствовала ее Тай. — Что-то наша примадонна выглядит сегодня неважно.

Дайна открыла глаза и взглянула на нее. Тай — единственная из всех присутствовавших — оделась на похороны не в темную одежду. Наоборот, она словно с особой тщательностью выбрала по такому случаю шелковый костюм персикового цвета с разрезом до бедер на юбке, чулки сеточкой и красные туфли на очень высоких каблуках. Наряд дополняли рубиновое колье и такие же серьги. Она выглядела так, точно собиралась позировать для съемок рекламного плаката.

Не обращая внимания на Тай, Дайна спросила:

— Крис, как ты?

— Он в порядке, — отрезала Тай прежде, чем сам Крис успел открыть рот. — Теперь он живет у нас.

— Я думала, ему следует побыть в одиночестве, — говоря это. Дайна удивилась тому, что чувствует необходимость оправдывать собственные поступки. — Он определенно нуждается в отдыхе.

— О, да, — язвительно отозвалась Тай. — В отдыхе. В твоем доме, разумеется. Подумать только, как ты щедра и бескорыстна. — Она ухмыльнулась, и на физиономии Найджела, как в зеркале, появилось точно такое же выражение. Тай же, выпятив подбородок, продолжала: — В чем собственно дело? Тебе не достаточно продюсера?

— О чем это ты?

— Я говорю о тебе и Крисе, — яростно ответила та. — Мы все знали, что происходит... и как бедняжка Мэгги была расстроена.

— Ты сошла с ума! — воскликнула Дайна, но в ту же секунду всплыл в памяти последний разговор с Мэгги по телефону. Откуда в голове ее подруги взялась та же самая идея?

— Мэгги была посторонней среди нас, — произнесла Тай. — Так же, как и ты. Она попыталась примазаться к обществу, к которому не принадлежала. — Она вытянула вперед руку, повернутую ладонью вверх. — И вот она лежит там. — Казалось, Тай вот-вот расхохочется, не выдержав. — Она умерла в наказание за свои грехи.

— Грехи? Какие грехи? — Дайна тщетно пыталась отыскать взгляд Криса. — О чем она говорит?

— Колдовство, — поспешила ответить Тай. Черная магия. Она хотела проникнуть в наш внутренний круг.

Позади стоявшей тесной группы «Хартбитс» раздался шум потасовки. Взглянув поверх плеча Тай, Дайна увидела Силку, разбирающегося с одним из репортеров. Подхватив одной рукой беспомощно барахтающуюся жертву под мышку, телохранитель «Хартбитс» выхватил из рук газетчика фотоаппарат и с размаху врезал им по стволу ближайшего дерева. Аппарат разлетелся вдребезги; испорченная пленка выскочила наружу, как человечек из детской шкатулки. Найджел, обернувшись, наблюдал за этой сценой, но Тай даже не шевельнулась. Крис прилежна разглядывал носки своих ботинок.

Когда Силка, передав репортера в руки охраны, вернулся назад, его взгляд, устремленный на Дайну, сказал ей: «Я предупреждал тебя насчет Тай».

— Закончилось? — спросила Тай и, когда Найджел кивнул, обратилась вновь к Дайне. — Ты нравишься Крису, так же как и Найджелу. Поэтому не повторяй ошибки своей подруги. Ничто из того, что происходит между нами, не касается тебя. Так что держись в стороне.

— Держаться в стороне? — изумленно переспросила Дайна. — Она была моим другом. Как я могу оставаться в стороне?

Тай открыла рот, собираясь было ответить, но Бонстил во время успел оттянуть Дайну за руку, обращаясь к ней: «Пора идти. Я провожу вас».

Повисло тягостное, натянутое молчание, полное скрытой внутренней борьбы. Противоборствующие стороны сформировались, образовав, как на шахматной доске, два войска белых и черных. Дайне казалось, что все эти люди участвуют в какой-то чудовищной игре, сводившейся к безжалостной взаимной травле — единственному, что поддерживало их существование. У нее не выходила из головы фраза, произнесенная Джоан: «Вы обретаете счастье, только пожирая друг друга живьем». «Нет, — возразила про себя Дайна, — это неправда. Мы не такие. Я не такая. Когда-то я могла стать такой, подражая матери, однако этого не произошло. Жизнь научила меня».

Опять бросив взгляд мимо Тай, она заметила, что Силка внимательно наблюдает за ней. Он прижал указательный палец к губам и не убирал его, пока она не позволила Бонстилу отвести ее назад к Рубенсу.

— Я хочу поговорить с вами, — сказала она тихо.

— Не здесь, — ответил капитан, — и не сейчас. — От этого странного эха ее собственных слов, обращенных к Рубенсу, по спине Дайны пробежал холодок. — Пока мне нечего вам сообщить.

— Нет, есть..., — однако Бонстил уже удалялся, оставив ее с Рубенсом, и занял место рядом с четой Рэтеров. Дайна решила, что это он позвонил им.

Началась служба — долгая церемония, безжизненная и равнодушная. Священник, не знавший Мэгги, распространялся о ней так, точно она с детства ходила в его церковь. Впрочем, видимо Джоан в предварительной беседе сообщила ему все основные факты из биографии сестры.

Посредине проповеди Дайна вдруг поняла, что Рубенс был прав. Похороны предназначались для живых, а не для мертвых, ибо нигде не было ни малейшего следа присутствия женщины, которую когда-то звали Мэгги. Ей не нашлось места в кругу лиц, выражавших ту или иную степень горя.

Наконец два здоровых могильщика спустили на веревках гроб в могилу. Дайне, чьи глаза наполнились слезами, казалось, что в чернеющей яме хоронят не одного человека.

Джоан, отстранившись от мужа, подошла на негнущихся ногах к краю могилы. Священник твердил нараспев:

— Прах — праху, пыль — пыли...

Джоан наклонилась и подобрала горсть земли. Долгое время, будучи не в состоянии пошевелиться, она стояла на месте, бесконечно, ужасающе одинокая. Тай, повернувшись, сказала что-то Найджелу. В то же мгновение судорожным жестом Джоан вытянула руку вперед и бросила в яму комья земли, черным дождем посыпавшиеся на блестящую крышку гроба.


Глава 5


— Не понимаю, что заставляет их продолжать это, — заметил Марион как-то утром на съемочной площадке.

— Продолжать что? — поинтересовалась Дайна. Режиссер сложил свой номер «Гардиан», которую он ежедневно получал авиапочтой из Манчестера. Марион не мог прожить без новостей о событиях, творящихся у него на родине. «Газеты, издаваемые янки, — частенько бормотал он себе под нос, — не умеют сообщать о том, что происходит в мире». Однако в действительности, его в первую очередь волновали новости из Англии.

Он поднял голову и взглянул на Дайну поверх своей любимой чашки из английского фарфора, на три четверти заполненной свежезаваренным чаем, представлявшем собой смесь сортов «Инглиш Брекфаст» и «Дарджилинь», которую Марион регулярно приобретал в одном магазине на Бельгревиа.

— Я имею в виду англичан и ирландцев, — он говорил очень осторожно. — Английский парламент и католиков. — Он отхлебнул чая. — Это уже сидит у меня в печенках. — Марион ткнул пальцем в газету. — Вот хотя бы пример. Они пишут о грандиозной облаве в Белфасте три недели назад. Утверждают, будто она была организована главой ирландских протестантов на севере острова. — На его лице появилось отвращение. — Как обычно, грязную работу выполняли англичане. Именно они прочесывали Эндитаун, вылавливая ребят, подозреваемых в связях с ИРА. — Он покачал головой. — Это была настоящая кровавая баня.

— Однако ведь война длится уже так долго.

— Вот именно! — Он со звоном поставил чашку на блюдце. — И к чему она нас ведет, я вас спрашиваю! Кровь, кровь и кровь — больше ничего. Семьи разрушаются. Повсюду отчаяние и горе. — Он оттолкнул чашку от себя. — Теперь ты понимаешь подлинную причину, по которой я взялся за эту картину? Я хочу показать людям их бесконечную глупость. — Он смахнул «Гардиан» со стола ребром ладони, так что газетные страницы разлетелись по полу, как птицы со сломанными крыльями. — Ах! Зачем я только читаю весь этот кошмарный бред.

Однако на следующее утро он, как ни в чем не бывало, опять сидел за чашкой чая, изучая свежую газету.

* * *


Эль-Калаам и Малагез сидели на корточках рядом с Джеймсом, разложив на полу карту виллы и ее ближайших окрестностей. Они внимательно изучали квадрат за квадратом.

— Скоро их люди появятся здесь, — сказал Эль-Калаам. — Мы должны убедиться, что в нашей обороне нет ни единой трещины. Ни к чему сюрпризы теперь, когда уже столько сделано, а? — Он очертил пальцем на карте неровный прямоугольник. Там сейчас Мустафа. Сходи к нему и проверь, все ли в порядке. — Малагез кивнул и молча повиновался. Идя выполнять приказ, он прошел мимо Рудда и англичан, спускавшихся в прихожую. Они тащили дверь, снятую с петель в ванной. Направляемые Фесси, который подгонял их, тыча в спину дулом автомата, они прислонили дверь к стене и смогли, наконец, перевести дух.

Эль-Калаам окинул взглядом Джеймса.

— Ты выглядишь неважно, мой друг, — заметил он и громко позвал. — Рита! Принесите сюда воды. Пусть его жена останется там с тобой.

Через несколько мгновений в гостиную вошла Сюзан. Она несла в руке стакан воды. Весь ее грим уже успел сойти, а аккуратная прическа растрепалась, и локоны беспорядочно висели над ушами. Эль-Калаам приказал ей встать на колени перед ним, и Сюзан подчинилась.

— Ты видишь, как это легко, — обратился он к Джеймсу. — Они рождены, чтобы повиноваться. — Он резко кивнул головой, и Сюзан поднесла стакан к губам раненого.

На кухне Рита осуществляла контроль за работой женщин, готовивших еду. Сама она при этом ни разу не притронулась к кастрюлям и сковородкам.

— Как получилось, — поинтересовалась Хэтер, помешивая суп, — что он взял тебя к себе в отряд? Ведь совершенно очевидно, что просто-таки ненавидит женщин.

— Он не ненавидит женщин, — возразила Рита слегка оправдывающимся тоном. — Он их не уважает. Отличие между мужчиной и женщиной в том, что они выполняют разные функции в жизни.

— Я не вижу никакой разницы...

— Бессмысленно даже разговаривать с тобой. Заткнись и помешивай свой суп.

Хэтер отвернулась и заметила:

— Я просто не понимаю, вот и все. Часть задачи революционера состоит в том, чтобы сделать себя понятным другим.

Несколько минут Рита пристально изучала затылок Хэтер.

— Когда моего мужчину убили во время налета израильские солдаты, я обнаружила, что не могу больше выполнять свои обязанности... оставаясь женщиной. Может быть, что-то со мной погибло вместе с ним. — Хэтер повернулась к ней лицом. — Моя голова была занята только одним — местью. Я взяла автомат моего брата и пересекла с ним израильскую границу.

— Сама? — воскликнула Хэтер. — В одиночку?

— Я не помню совсем, как это было. Только чьи-то руки, оттаскивавшие меня от трупов людей — трех или четырех, как мне сказали потом, — которых я не видела прежде.

Рита покрутила головой.

— Человек, оторвавший меня от мертвецов, оказался Эль-Калаамом. Жажда крови все еще не проходила во мне, и он отвел меня в пустыню, где я смогла разрядить обойму своего автомата в песок. Когда я успокоилась, он предложил мне следовать за ним.

— Я не похожа на других, — тихо добавила она. Подобрав какой-то кусок со стола, она запихнула его себе в рот. — Я — наполовину труп. — Она показала пальцем на кастрюльку. — У тебя убежит суп.

— Ты неправ в отношении женщин, — говорил Джеймс, по-прежнему сидевший на полу, прислонясь спиной к книжному шкафу.

— Я никогда не бываю неправ. — Эль-Калаам раскурил сигару.

— И все же, в данном случае, это именно так, — настаивал Джеймс. — Ты не знаешь Хэтер.

Эль-Калаам, засопев, вынул сигару изо рта.

— В этом и нет необходимости. Она точно такая же, как эта темноволосая. — Он бросил взгляд на Сюзан. — Убирайся отсюда. Ты не видишь, что больше не нужна нам? — Сюзан удалилась обратно на кухню. — Все западные женщины одинаковы. Нет абсолютно никаких оснований опасаться их. Они ничего не знают, ничего не умеют. Они не умеют думать, только болтать. — Он сделал насмешливый жест пальцами, изображая открывающийся и закрывающийся рот.

— Как насчет того, чтобы заключить пари на сей счет? — Голубые глаза Джеймса ярко горели.

— Я не заключаю пари, — ответил Эль-Калаам, — даже с равным себе. — Затянувшись, он обвел взглядом фигуру Джеймса. Через некоторое время он спросил:

— И что же такого умеет делать твоя жена?

— Стрелять из оружия.

Эль-Калаам улыбнулся, а затем, откинув голову назад, рассмеялся во весь голос.

— О, ты счастливчик, тебе повезло, что я не согласился на пари.

— Значит, ты трус.

Улыбка исчезла с лица Эль-Калаама, и он угрожающе нахмурился. Тело его напряглось, ладони сами собой сжались в кулаки. Однако, через мгновение его гнев улегся, и ухмылка вернулась на его лицо.

— Ты стараешься оскорбить меня, но у тебя ничего не выйдет. Меня на эту удочку не поймаешь. В гостиную вошла Рита.

— Еда готова. Эль-Калаам поднял голову.

— Пусть брюнетка накормит Фесси и остальных. А его жена, — он язвительно посмотрел на Джеймса, — обслужит вначале меня, а затем тебя.

— Как насчет Малагеза?

— Он поест, как только вернется. Я не хочу, чтобы сейчас кто-нибудь еще выходил из виллы. — На пороге комнаты возникла Хэтер с блюдом дымящихся овощей. — Эль-Калаам поманил ее к себе.

— Становись на колени, — сказал он.

После секундного замешательства она подчинилась. Очень медленно Эль-Калаам стал есть, подхватывая пищу с блюда правой рукой.

— Не поднимай глаз, пока я ем, — потребовал он от Хэтер.

В сопровождении Риты из кухни вышла Сюзан. Они обе направились в комнату, где расположились Фесси и другие члены отряда. Парадная дверь распахнулась, и внутрь ворвался Малагез. Эль-Калаам вопросительно взглянул на него, а когда тот коротко кивнул в ответ, вернулся к прерванной трапезе.

— А как же мой муж? — спросила Хэтер.

— О чем ты?

— Ему нужно поесть.

Аккуратно двумя пальцами Эль-Калаам подцепил ломтик какого-то овоща с блюда и крайне осторожно вложил его между губ Джеймса. Тот попытался жевать, но кусок выпал у него изо рта.

— Видишь? — Эль-Калаам пожал плечами. — Бесполезно. Тут ничего не поделаешь.

— Ему нужна жидкая еда. Я приготовила суп. Эль-Калаам, словно не замечая ее, повернулся к Джеймсу.

— Приношу свои извинения, — сказал он насмешливо. — Ты оказался все же прав. От нее может быть хоть какой-то прок. — Не дождавшись ответа, он вновь обратился к Хэтер. — Твой муж говорит, что ты умеешь стрелять?

— Да, — ответила она. — Умею.

Эль-Калаам фыркнул.

— И во что же ты стреляешь? В бумажную мишень? В уток на пруду? Или ты предпочитаешь убивать кроликов? О да, я вижу по твоим глазам, что последняя догадка правильна, — заявил он торжествующе. — Теперь я верю, что ты умеешь обращаться с оружием. — Внезапно он с отвращением оттолкнул от себя блюдо. — Иди накорми Риту. Когда закончишь, можешь дать мужу сваренный тобой суп. — Он поднялся. — Если, конечно, его не стошнит.

Он пересек комнату и, остановившись возле телефона, набрал номер.

— Премьер-министра, — проговорил он в трубку. — Скоро уже три часа утра, господин пират. Что ты можешь предъявить нам на данный момент? — Несколько мгновений он слушал, затем его лицо потемнело, — Плевать я хотел на твои проблемы. Мне нет дела, трудно или легко это выполнить. Наши палестинские братья должны быть выпущены на свободу до шести вечера.

— Если же нет...? Ты помнишь об одном своем друге по имени Бок? Ну, конечно, помнишь. С чего бы ты иначе послал сюда дочь? Ваша дружба ведь началась данным давно. Еще в Европе, не так ли? Мы знаем все о вас. Ты ведь не доверил бы девчонку больше никому. — Его голос стал хриплым от ярости. — Так вот, полагаю, у тебя есть фотография старика Бока, пират разыщи ее. Если наших братьев не освободят к шести часам, тебе понадобится фотография, чтобы узнать его.

Швырнув трубку, он повернулся к Малагезу.

— Он думает, что нам не удастся ничего добиться от него. Однако он ошибается. — Он сжал кулак. — Эти проклятые евреи — нелюди. — Он перевел дух. — Ладно. Им нужен урок. Малагез, иди за Боком. Фесси, тебе известно, что нам нужно. — Он остановился и резко поднял Хэтер на ноги. — Пошли.

— Куда мы идем?

Не получив ответа на свой вопрос, она растерянно шагала, увлекаемая Эль-Калаамом, вдоль по коридору и, миновав ванную с зияющим входом, очутилась в комнате, располагавшейся в дальнем крыле виллы. Прежде это была спальня Бока, однако теперь усилиями террористов она превратилась в нечто иное.

Все окна были заколочены изнутри и забаррикадированы огромной кроватью, так что свет снаружи совершенно не попадал в помещение. В комнате был включен один-единственный торшер. Абажур с него был содран, и ослепительно яркий свет лампочки резал глаза.

Хэтер, зажмурившись, остановилась в дверях. Когда привели Бока, Эль-Калаам оттащил его за руку в сторону.

Малагез ввел промышленника в центр комнаты и поставил так, что икры того упирались в сидение деревянного кресла с решетчатой спинкой. Воцарилось молчание, длившееся до появления Фесси. Зайдя внутрь, он закрыл за собой дверь. На плече у него болталось нечто похожее на кусок шланга для поливки, свернутый кольцом. На одном конце этого шланга торчал латунный патрубок, а на другом — навинчивающийся раструб из того же металла.

— Я знаю, — обратился Эль-Калаам к Боку, — что вы замечательный публичный оратор: качество редкое для промышленника. Капиталисты, как правило, ограничиваются тем, что отдают распоряжения и набивают себе брюхо дорогостоящей жратвой, а? — Он склонил голову набок. — Однако человек, наживающий добро за счет эксплуатации бедных, должен, по крайней мере, уметь разговаривать с ними.

— Когда-то я был беден сам, — ответил Бок. — Я знаю, что это такое.

— Ха-ха! Да, в самом деле, — Эль-Калаам, улыбаясь, широко развел руками. — Все это построено для бедных. О, я готов поверить в подобное благородство. — Его голос изменился, а глаза превратились в узкие щелочки. — Вот что. Бок, я скажу. Тебе придется сейчас поработать языком. Ты убедишь своего старого дружка, премьера, перестать валять дурака. Он говорит, будто задерживается с выполнением нашей просьбы, так как в Иерусалиме слишком много политических фракций, которые надо утихомирить.

— Он совершенно прав.

— Неужели ты меня считаешь таким идиотом? Ты полагаешь, что я не знаю, кто правит Иерусалимом. Если пират прикажет освободить наших братьев, их освободят. Он упрямится от собственной глупости. Он дорожит тобой и своей дочерью, разве нет?

— Он еще больше дорожит благополучием своей страны.

— Речь настоящего сиониста! — воскликнул Эль-Калаам. — Однако мы живем в реальном мире, мой дорогой, заблуждающийся министр Бок, а не, хвала Аллаху, в порожденной воспаленным сознанием евреев мечте, которую вы навязываете всему миру. В течение последующих восемнадцати часов в этом доме будут решаться вопросы жизни и смерти некоторых людей. Часть ответственности за то, что может случиться, ложится на ваши плечи.

— Нам, евреям, приходилось решать вопросы жизни и смерти на протяжении шести тысячелетий, — возразил Бок. — Я знаю, что делаю. Нам больше не о чем говорить. Ты должен действовать, не рассчитывая на меня.

— Хитрый, жид, — Эль-Калаам осклабился. — Очень хитрый. — Он ткнул Бока пальцем в грудь. — Ты просто редкий придурок, в чем сам убедишься. Не забудь наш разговор. Ты приползешь ко мне, умоляя, чтобы я позволил тебе выполнить мои поручения. — Он приблизил свое лицо к Боку. — Так и будет.

Он повернулся к Фесси.

— Присоединяй.

Фесси скрылся в ванной. Оттуда послышались тихие звуки. Потом Фесси вернулся и коротко кивнул.

— Малагез! — скомандовал Эль-Калаам. Широкоплечий малый развязал шнур, стягивавший голени Бока.

— Усади его.

Малагез опустил приклад МР-40 на плечо промышленника. Тот, застонав, рухнул на кресло.

— Так лучше.

Малагез связал руки жертвы, заведя их за кресло.

— Готово.

Фесси, подняв сужающийся патрубок на свободном конце шланга, поднес его к лицу Бока.

— Тебя так и переполняют всевозможные сионистские идеи, — холодно замети Эль-Калаам. — Ну что ж, сейчас ты узнаешь, как бывает, когда тебя переполняет кое-чем иным. — Бок поглядывал то на него, то на латунный патрубок в руках Фесси.

— Тебе когда-нибудь доводилось видеть утопленников? Думаю, да. Давным-давно, в Европе. Раздувшиеся тела мертвецов. Смрад, запах гнили. Ты посмотрел на лучшего друга и не узнал его. — Он смотрел сверху вниз на вспотевшего Бока. — Да, ты видел, как они тонули и уходили в никуда. И ты говорил про себя: хорошо, что они, а не я. Верно, Бок?

— Теперь, боюсь, тебе придется почувствовать себя в их шкуре. А потом ты сделаешь все так, как я велю.

Бок оскалил зубы. Пот тоненькой струйкой стекал с его подбородка.

— Никогда.

Эль-Калаам зажал пальцами ноздри Бока. Тот потряс головой, но тщетно. Через некоторое время он был вынужден открыть рот, чтобы сделать вдох, и Фесси тут же вставил туда патрубок.

— Никогда не говори никогда, Бок, — сказал Эль-Калаам, все еще не разжимая пальцев.

Глаза промышленника вылезли из орбит, а когда Фесси пропихнул шланг поглубже, он начал давиться и издавать жуткие мяукающие звуки.

— Это тяжело, Бок, а? — заметил Эль-Калаам. — Чувствовать себя таким беспомощным? — Бок дико вращал глазами, потом его начало трясти: вначале ноги, затем и туловище. Хэтер видела судороги, пробегавшие по мышцам его шеи. — Что ты за несчастное создание, Бок! Впрочем, всего лишь типичный представитель своей расы.

— Что вы собираетесь сделать с ним? — не выдержала Хэтер. — Удушить его?

Даже не взглянув на нее, Эль-Калаам приказал:

— Наполняй его водой, Фесси. Но не торопись. Пусть действие длится подольше. Так оно окажется... более убедительным.

— Пытка.

Эль-Калаам пожал плечами.

— Это всего лишь слово. Удел женщин — пустые слова, а мужчин — действие. Результат, вот что в конечном счете принимается во внимание. Всегда надо жертвовать чем-то, чтобы получить желаемое. В данном случае...

— Значит, вы жертвуете человечностью... Он повернулся к Хэтер, точно ужаленный, и наотмашь ударил ее по лицу.

— Кто ты такая, чтобы рассказывать мне о человечности? — загремел он. — Стрелок. Охотник на мелких грызунов. Ты убиваешь без всякой цели, просто ради развлечения. Я же делаю это ради моего народа и страны. Ради того, чтобы мы могли вернуться на родину. То, что я делаю, — справедливо, но ты..., — он плюнул ей под ноги, — тому, что творишь ты, нет оправдания. — Он мотнул головой. — Малагез, отведи ее отсюда. Пусть ждет вместе с брюнеткой.

Жуткая тишина, царившая в гостиной, не позволяла им отрешиться от отрывистых криков, доносившихся из дальнего крыла, где террористы занимались Боком.

Наконец Малагез вернулся оттуда. До этого в течение нескольких секунд не было слышно ни звука, и Хэтер, державшая Сюзан в своих объятиях, закусила губу в предчувствии развязки.

Войдя в гостиную, Малагез сделал жест рукой, подзывая женщин.

— Сейчас вы обе пойдете со мной, — сказал он.

* * *


Когда во время обеденного перерыва, чуть живая от усталости. Дайна ввалилась в свой трейлер, то обнаружила там Бонстила, рывшегося в холодильнике, стоявшем в дальнем углу возле туалетного столика.

— Ищите улики? — поинтересовалась она. Бонстил обернулся, в руках у него Дайна увидела бутылку.

— Нет, всего лишь ломтик лайма, — он улыбнулся.

— Вы пришли слишком поздно, — заметила она, закрывая дверь. — Я вся выдохлась.

Он открутил пробку и сделал глоток прямо из горлышка.

— Может быть, вам все же стоит воспользоваться стаканом? — едко бросила Дайна. Она злилась из-за того, что он не счел нужным встретиться с ней раньше.

Бонстил беззаботно потряс бутылкой.

— Ничего. Я привык есть на ходу.

Только сейчас Дайна как следует рассмотрела его шикарный бледно-розовый костюм, который плохо вязался с ее представлениями о размерах жалования офицеров полиции.

— Вы неплохо одеваетесь для полицейского, во всяком случае. — Она плюхнулась в кресло и сняла туфли. Он усмехнулся.

— Вот что значит быть на содержании, — возможно, он сказал это в шутку, однако выражение, затаившееся в его серо-голубых глазах, оставалось угрюмым и замкнутым. Затем он прислонился к холодильнику и сказал. — Вы хотели поговорить со мной. О чем?

— Вы сказали, что вам понадобится моя помощь.

— Ну да, впрочем, я не думаю...

— Вы передумали.

Поставив бутылку, он подошел к маленькому столику и, отогнув занавеску, выглянул наружу. На автостоянке царила обычная суматоха.

— Я не хочу ввязывать вас в это дело.

— Почему?

Он повернулся к ней.

— Удивительно слышать такой глупый вопрос из уст столь умной леди, мисс Уитней.

— Я хочу помочь.

— Я ценю это. — Его глаза, однако, говорили иное. — Однако вам не стоит понапрасну утруждать себя. Дайна сменила тактику.

— Вы не были откровенны со мной до конца.

— Да? — он произнес это без всякого удивления. — Относительно чего же?

— Той кровавой эмблемы, обнаруженной вами, сбоку на... колонке, — она глотнула воздуху, усилием воли отгоняя кошмарное видение, засевшее глубоко внутри нее.

— Это — дело полиции, мисс Уитней.

— И мое тоже.

Произнося это, Дайна наклонилась вперед. Бонстил вздохнул и, закрыв глаза, потер веки. Когда он заговорил, его голос приобрел монотонное, занудливое звучание, как у лектора, читающего незнакомый или изрядно опостылевший материал.

— Чуть больше двух лет назад тринадцатого ноября у северо-западной границы парка Голден Гэйт в Сан-Франциско было обнаружено тело двадцатитрехлетней студентки колледжа. Перед смертью она была жестоко избита и изуродована. Возле ее тела лежал камень с рисунком, изображавшем, как выяснилось при обследовании, меч, заключенный в кольцо. Позднее так же подтвердился тот факт, что эмблема, — он намеренно употребил слово, произнесенное Дайной, — была нарисована кровью жертвы. Никто по подозрению в совершении этого убийства задержан не был. — Он вернулся к холодильнику и опять прильнул к бутылке.

— Тремя месяцами позднее, опять-таки тринадцатого числа, изувеченный труп двадцатипятилетней женщины был найден под одним из причалов на Эмбарнадеро. На сей раз точно такая же эмблема красовалась на внутренней поверхности бедра убитой.

— Прежде чем наступил черед третьей жертвы — двадцатисемилетней модели — полиция Сан-Франциско подключила к расследованию несколько психиатров, специализировавшихся в области криминальной психопатологии. — Бонстил покряхтел. — Эти книжные черви смогли сказать только то, что убийца вероятно нанесет следующий удар через три месяца тринадцатого числа. Они утверждали, будто это маньяк.

Бонстил скривил губы, изображая подобие улыбки.

— Мерзавец оставил их всех в дураках. Преступление произошло действительно через три месяца, однако не тринадцатого, как предполагалось, а одиннадцатого мая. — Он бросил пустую бутылку в мусорный бак сбоку от холодильника. — Полиция Сан-Франциско начала сходить с ума. Особенно из-за того, что труп модели был найден женой армейского полковника на территории военной базы.

— Некоторый свет на это дело пролила статья в «Кроникл». Ухватившись за эмблему, журналист называл убийцу Модредом — черным рыцарем при дворе короля Артура. Именно такой подход встретил со стороны публики массу откликов. Прозвище приклеилось к преступнику.

Дайна поднялась на ноги.

— Что вы хотите? — спросил Бонстил.

— Просто тоника.

— Не беспокойтесь. Я достану сам. — Он спустился на корточки перед холодильником.

— Только похолодней, — попросила Дайна. — Лед в морозилке.

Зачерпнув горстку кубиков, он сунул их в стакан, наполнил его тоником и передал Дайне.

— Откуда вы все это знаете? — она хотела проверить, расскажет ли он ей все до конца.

— Четвертое убийство Модред совершил в Ла-Хабре.

— В Оиндж Каунти? Это довольно далеко отсюда. Кажется, даже немного за пределами вашей юрисдикции, не так ли?

Бонстил покачал головой.

— Я в определенном смысле похож на тех психиатров. Подобные случаи — моя работа. Разница только в том, что я ковыряюсь в дерьме каждый день, в то время как они безмятежно набивают трубки, развалившись в кожаных креслах. — Он скрестил руки на груди. — Жертва в Ла-Хабре была обнаружена в начале прошлого года. Шестую нашли в начале нынешнего в Анагейме. Ваша подруга — мисс Макдонелл — стала седьмой по счету. — Он выпрямился. — Теперь, надеюсь, вы понимаете, что не в состоянии помочь нам.

— Скоро ли вы сумеете отыскать ...его?

— Модреда? — Он невольно усмехнулся. — Вот бы знать. Разумеется, по мере накопления фактов наши шансы возрастают. Но, — он пожал плечами, — никто не знает его намерений: ни ребята из полиции округа, ни я. Только сам Модред. Психиатры говорят, что он пытается установить контакт с миром таким извращенным способом. Беда в том, что мы до сих пор не расшифровали язык, которым он пользуется. Это нелегко.

Дайна откинула голову назад.

— А тем временем женщины погибают одна за другой, подобно Мэгги. — Ее глаза сверкнули. — Почему, черт побери, вы не предпримете что-нибудь?

На это было нечего сказать, и Бонстил, наблюдавший за Дайной, предоставил ее горьким словам повиснуть в воздухе. Тягостное молчание было прервано слабыми звуками, доносившимися снаружи: приглушенным смехом, хлопками, скрежетом металла, шумом заводимого мотора.

— Простите, — Дайна поставила свой стакан на стол. — Я злюсь, потому что устала и, к тому же, не знаю, что мне теперь делать.

— Для меня, — отозвался он, — это не просто работа.

Резкие, гортанные нотки в голосе капитана заставили Дайну вскинуть голову как раз вовремя, чтобы заметить мрачные и зловещие желтые огоньки в глубине его глаз. Они произвели на Дайну такое же впечатление, какое производит флаг, взвивающийся на мачте корабля перед атакой. Она посмотрела на Бонстила так, словно видела впервые.

— Вы найдете Модреда? — спросила она.

— Да, мисс Уитней. Я найду его. — Внезапно, он показался Дайне усталым и постаревшим. Ему было лет тридцать восемь-тридцать девять, однако он выглядел в этот момент на все пятьдесят. — Рано или поздно я отыскивал каждого из них.

За этими словами стояло гораздо больше, чем он хотел высказать открыто. Дайна, почувствовав это, невольно поежилась.

— Может быть, вы согласитесь звать меня просто Дайной, Бобби?

Еще при первой встрече он говорил, что его никто никогда не называл так. Возможно, именно это имя, придуманное ею, не давало ему расслабиться.

— Хорошо, Дайна, — тихо ответил он. Она протянула ему руку.

— Вы будете держать меня в курсе? Вместо того, чтобы пожать ладонь Дайны, Бонстил поднял ее стакан и произнес:

— La Monte de Modred.[18 - La Monte de Modred — За смерть Модреда.]

Когда он поднес стакан к губам, кубики льда запрыгали в жидкости.

* * *


Тело Март унесли вместе с двумя другими, и Бэб скрыл от нее место, где должны были похоронить добродушного бухгалтера и дом в Бенсонхерсте, в котором собирались устроить прощальную церемонию.

— Ты думаешь, мама, что мы можем вот так запросто показываться там? Дудки! Слушайся меня и забудь про все это, ясно?

Она попыталась забыть, но ей не удавалось. Вновь и вновь у нее перед глазами всплывало удивленное и оскорбленное выражение на лице Марта, распластавшегося по стене, и пятно крови, яркое, как оперение тропической птицы.

Дайна не могла забыть и его доброго и ласкового отношения к ней. «Ничего не могу поделать с собой, — бывало сетовал он. — У меня трое сыновей, а мне всегда хотелось иметь дочку». Ее желание попрощаться с ним и впрямь было очень велико, и слова, сказанные Бэбом, заставили девушку понять, какая глухая стена отделяет ее новый мир от остального общества. Жизнь изгоев наряду с положительными сторонами имела и отрицательные.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, она спросила Бэба, как ему удалось так лихо справиться с двумя вооруженными грабителями. Он лишь рассмеялся в ответ и поведал ей историю о том, как однажды подрался с тремя белыми морскими пехотинцами.

— Если ты слишком самоуверен и заносчив, — сказал он, — то тебе не миновать хорошей взбучки. Однако усвоение этого правила дорого обошлось тем ребятам.

Так цепочка мирных дней и ночей оказалась порванной, и подлинное сказочное существование, на протяжении которого Дайна удачно пряталась от суровой действительности мира улиц, подходило к концу. Некоторое время ей удавалось, отсидевшись за дубовой дверью, избежать встречи с хитрым и злобным волком. Но когда холодный осенний ветер оборвал с веток последние желтые и бурые листья, предвещая скорый приход зимы, она опять услышала злобный вой, настойчивое царапанье когтей у порога и, наконец, треск досок, поддающихся под его могучим напором.

Впрочем, в тот день, предварительно громко постучавшись в дверь, в офис Бэба вошел не лесной хищник, а всего лишь сержант Мартинес. Он являлся обладателем абсолютно квадратной фигуры, однако никто не смог бы спутать его мышцы со складками жира. У него практически не было шеи, и от этого казалось, будто он постоянно задыхается в полицейской форме. Лицо его представляло собой набор широких граней. Широкий нос и круглые щеки были испещрены множеством веснушек. Голубые глаза имели до того бледный оттенок, что казались выцветшими под палящими лучами жаркого солнца его родного Пуэрто-Рико.

С грохотом захлопнув за собой дверь, Мартинес сделал несколько шагов в направлении Бэба.

— Ты пойдешь со мной в участок прямо сейчас. Бэб, оторвавшись от бумаг, спокойно взглянул на полицейского.

— Привет, — мягко сказал он. — Что ты здесь делаешь? Твой срок в этом месяце еще не подошел.

— Прикуси язык, chico. Начиная с сегодняшнего дня все будет иначе. — Он принял угрожающую позу, выпятив вперед большую кожаную кобуру. — Из-за этой проклятой перестрелки в участке поднялась страшная вонь.

— Утихомирься, — сказал Бэб, кладя ладонь на стол. На стене слева от него по-прежнему темнело пятно засохшей крови Марти.

— Утихомирься? Черта с два! — Мартинес воинственно выставил подбородок. Скорей всего он научился этому жесту, насмотревшись старые гангстерские фильмы. По крайней мере, такое было мнение Бэба. Мартинес считал, что это придает ему грозный вид. — Капитан поговаривает о том, что сам займется этим делом. — Он наклонился вперед, нависая над столом. — Ты знаешь, что тогда будет? Madre de Dios!

— Ну да, — ответил Бэб. — Наступит конец твоему скромному рэкету здесь.

Кровь прихлынула к щекам Мартинеса, и складки на его лице исчезли.

— Мой скромный рэкет, — возразил он, тщательно подбирая слова, — единственное, что дает возможность процветать твоему грязному бизнесу.

— Я знаю, — Бэб говорил тем же самым тоном, каким обращался к двум грабителям, прежде чем обрушиться на них.

— Потому что ты нуждаешься в напоминаниях, ни..., — он осекся, однако Бэб помог ему закончить фразу, произнеся слово, которое полицейский собирался сказать:

«Нигер».

— Ты подцепил себе эту белую, — хрипло произнес Мартинес, указывая пальцем на Дайну. До этого момента он вел себя так, точно ее в комнате и в помине не было. — И бог знает что воображаешь о себе. — Он покачал головой. — Но ты — всего лишь кусочек дерьма, который мне приходится отскребывать от каблука время от времени. Запомни это, — он выпрямился. — Да, усвой еще вот что. Теперь ты будешь мне платить дважды в месяц. — Сегодня — День Страшного Суда, hi jo malo, день внесения платы.

Бэб долго не отвечал и сидел неподвижно, точно погрузившись в глубокую задумчивость. Дайна видела, как сильно вздымается грудь Мартинеса при каждом вздохе. Крупные капли пота катились по его вискам.

— Знаешь, в чем твоя беда, Мартинес? — сказал наконец Бэб. — Ты так давно привык считать себя одним из белых, что уже начинаешь перенимать их замашки.

— Ты видишь эти глаза, hi jo malo? — Мартинес показал пальцем. — Они голубые, верно? Голубые. А волосы? Никаких завитушек. Я не нигер.

— Нет, — тихо согласился Бэб, — ты хуже, чем нигер. Ведь именно это говорят тебе в участке при каждом удобном случае твои белые коллеги? — Он бросил взгляд на одеревеневшее лицо собеседника. — О да, сейчас их заставили нанять несколько спиков вроде тебя, но ты же знаешь, кто остается хозяином. Да-да.

Глаза Мартинеса сузились; их взгляд еще больше потяжелел.

— Ты бы лучше попридержал язычок, нигер. Бэб пропустил его слова мимо ушей.

— Ты перенял у белых их жадность, Мартинес, и из-за нее запросто можешь увязнуть в дерьме по уши. Ты завидуешь другим легавым, у которых дела идут пошустрее, да? Увы, бэби, это не для тебя, вот в чем штука. Белым позволительно грешить, ибо за ними сила. А за тобой — ничего. Ты всего лишь грязный спик, и твое место в самом низу.

— El dinero, — яростно воскликнул Мартинес. Рука, которую он по-прежнему держал вытянутой перед собой, судорожно, точно по своей воле сжималась и разжималась. Волосы под фуражкой намокли и блестели от пота. — Ahora!

Бэб не спеша поднялся с места и покачал головой.

— Приходи, как обычно, в конце месяца, и тогда ты получишь причитающееся тебе. Я не вижу никаких оснований платить тебе больше, чем прежде.

— Посмотрим, как ты запоешь в участке.

— Да, да, да. Посмотрим, — Бэб кивнул. — Это будет действительно отличное зрелище. Легавый пуэрториканец — взяточник. — Он облизнулся, словно в предвкушении необычного лакомства. — Все повеселятся на славу. Ну а капитан, я полагаю, так и ждет чего-нибудь в этом роде, чтобы вышвырнуть тебя вон пинком под зад.

Мартинес сжал руки в кулаки. Лицо его потемнело, и он слегка покачнулся.

— Нет, детка, — грустно протянул Бэб. — Мы с тобой связаны одной веревочкой... я с одного конца, а ты — с другого. Ты хочешь, чтобы все оставалось по-прежнему, я прав?

Мартинес уже было открыл рот, собираясь ответить, но во время закусил губу и промолчал. С размаху обрушив тяжелый кулак на крышку письменного стола, он развернулся и вышел из комнаты.

Глубоко вздохнув, Бэб откинулся на спинку кресла и скрестил пальцы рук на затылке. Затем, повернувшись к Дайне, он пожал могучими плечами.

— Это не его вина. Белые обращаются с ним, как с помойным ведром. Никогда не позволяй никому вести себя так по отношению к себе, мама. — Повернувшись, он выглянул из зарешеченного окна, за которым виднелись покрытые черными пятнами копоти фасады домов на 42 стрит. — Черт побери, они отобрали последнее, что у него оставалось: его гордость.

* * *


Незадолго до полудня одна из осветительных мачт рухнула едва не убив трех человек. В результате съемки были прерваны до конца дня.

Дайна и Ясмин ушли, вняв словам взбешенного происшествием Мариона: он затратил пять часов, чтобы создать нужное освещение. «Убирайтесь отсюда, все до единого!» — заорал он, впрочем совершенно беззлобно. Он намеревался устроить инженерам-осветителям торжественную порку и хотел, чтобы при этом кто-либо присутствовал. Вся съемочная группа работала, не щадя себя, воплощая в жизнь его идеи, и он, в свою очередь, уже успел искренне привязаться к каждому из его членов.

Густой и влажный воздух на улице в этот день был особенно удушлив из-за смога, и Дайне захотелось очутиться на берегу моря. К тому же город, несмотря на свои гигантские размеры, вызывал у нее приступы клаустрофобии.

Однако небо над пляжем в Малибу было совершенно чистым, и Дайна подумала, что именно к такой погоде она и привыкла, с тех пор, как перебралась в Лос-Анджелес. Когда здесь было пасмурно, солнце вовсю светило над Беверли Хиллз и наоборот. Она припарковала свой «Мерседес» к обочине, и оставшись в одном белье девушки направились вплавь к яхте Рубенса.

— Я завидую тебе, — заметила Ясмин, вытирая волосы полотенцем. Палуба слегка покачивалась у них под ногами. — Честное слово. — Она широко раскинула руки, покрытые оливковым загаром. — Именно столько всего, да еще и Рубенса в придачу. Надеюсь, ты действительно получаешь удовольствие от этого, пока есть возможность. — Ее огромные темные глаза казались почти черными. Большие груди, полуприкрытые полоской телесного цвета, сильно выступали вперед. Глядя на нее, Дайна подумала об университетском общежитии в Карнеги-Меллон и о Люси: ореол рыжих волос, грудь совершенной формы и полную интима атмосферу в комнате, где кроме них двоих никого не было. «Прекрати!» — приказала Дайна себе и отвернулась. Ее щеки горели от смущения, которое она не в силах была объяснить или даже просто понять.

— Послушай меня, — продолжала Ясмин. — Мне следовало бы помнить, что любая слава мимолетна. — Она рассмеялась, и ее смех прозвучал звонче, чем, возможно, ей самой того хотелось.

Дайна, увлеченная собственными раздумьями, ничего не ответила и молча растирала себя полотенцем. Здесь в море ветер дул гораздо сильней, чем на берегу. Наблюдая за солнечными бликами, играющими на верхушках волн, она жалела, что не может с такой же легкостью скользить по водной глади. Вдруг ощутив на плече прикосновение теплой ладони, она вздрогнула от неожиданности. Электрическое возбуждение прошло вдоль ее позвоночника и угасло.

— Дайна, с тобой все в порядке?

Она почувствовала неуловимый аромат, исходивший от тела Ясмин, и на несколько мгновений закрыла глаза, жадно вдыхая его. Когда она обернулась, ее лицо уже вновь успело обрести спокойное выражение.

— Да, — соврала она. — Я просто пыталась разглядеть дом Криса и Мэгги.

Рука Ясмин по-прежнему лежала у нее на плече.

— Ты не должна думать об этом, — сказала Ясмин. — Нельзя копить в себе такие грустные мысли. — Она обеими руками развернула Дайну, так что та очутилась спиной к берегу. Увидев лицо Ясмин, Дайна подумала о том, что оно изысканно нежное, живое и наполнено состраданием, недоступным ни единому мужчине. — Настало время для тебя проявить свою силу. Слабость не приносит утешения. Мы должны жить. И это — самое главное.

Услышав слова Ясмин, Дайна почувствовала особенную слабость в коленях. Она испытывала подобное ощущение однажды ночью во время последней экзаменационной сессии в колледже. У нее было свидание с братом Люси — золотоволосым и мускулистым парнем по имени Джэсон. Они прилагали максимум усилий, чтобы не попадаться друг другу на глаза в течение той бурной недели, но даже предэкзаменационная нервотрепка не могла ослабить их взаимное влечение.

В тот вечер Люси собралась идти заниматься к какой-то подруге, и Джэсон завалился к Дайне. Никогда еще их встречи не бывали такими бурными, и она не чувствовала себя столь всецело поглощенной собственной страстью. Вдруг она услышала звук отворяющей двери и тихое шлепанье босых ног по полу и затем ощутила присутствие на кровати кого-то третьего.

В последствие Дайна убеждала себя, что все это лишь едва коснулось ее сознания, что она была слишком увлечена своими чувствами. Чьи-то мягкие ладони нежно ласкали ее спину, возбуждая ее все больше и больше. Потом они скользнули вниз.

Она застонала, изнемогая от наслаждения, и в тот же миг почувствовала на позвоночнике прикосновение упругих женских грудей.

Оторвав пылающие губы от жадного рта Джэсона, она обернулась и увидела прямо перед собой смеющееся, охваченное вожделением лицо Люси. Оно было так близко, что Люси понадобилось чуть наклонить голову, чтобы поцеловать подругу. Дайна вздрогнула, ощутив прикосновение скользкого, длинного языка и горячее дыхание Люси, и вместе с этой непроизвольной реакцией тела к ней вернулась способность соображать. «Господи! — испуганно подумала она. — Что я делаю?»

С тихим восклицанием она отстранилась от Люси и в следующий миг высвободилась из объятий Джэсона. Он глубоко застонал.

— Нет! — вскричала она. — Нет, нет, нет! — И спрыгнув с развороченных простыней, кинулась бежать из комнаты.

Дайну охватывало чувство стыда всякий раз, когда она вспоминала об этом случае. Не столько из-за того, что это произошло, только из-за мысли о том, что она знала с самого начала, кто забрался в ее постель в ту ночь — знала и хотела, чтобы это было именно так.

Рассердившись на себя, она резко вырвалась из рук Ясмин.

— Правильно! — воскликнула та, ошибочно истолковывая движение Дайны. — Злость намного лучше слез.

— Я уже перестала лить их по кому бы то ни было, — голос Дайны прозвучал странно и неприятно для нее самой.

Ясмин приблизилась к ней и встала рядом. Взгляды их обеих были устремлены в океанскую пучину.

— Да и вообще, что нам оплакивать? Тебе или мне. — Ясмин натянула висевшее у нее на шее полотенце. — Все осталось в прошлом... Все это гнилое дерьмо. И прошлое забыто. — Она вздохнула. — Его вспоминают только у Стены.

Дайна, повернув голову, вопросительно посмотрела на нее.

— Я говорю, — пояснила Ясмин, — о Стене плача. Да-да, не удивляйся. Ведь я наполовину израильтянка... сефарди, точнее говоря. Вот почему у меня такая темная кожа, хотя моя мать француженка, светловолосая и светлокожая. В Иерусалиме, у Стены историю еврейского народа помнят и чтут. — Она положила локти на полированные деревянные перила. Увидев ее свисающие, точно виноградные грозди, груди и плотно облегающие изящные ягодицы трусики. Дайна почувствовала легкое головокружение.

— Я рано узнала, — продолжала Ясмин, — что я хочу, и научилась добиваться своего... всеми правдами и неправдами. Мы, израильтяне, очень упорный народ.

— Тогда, с чего бы тебе испытывать угрызения совести из-за Джорджа? — резко поинтересовалась Дайна. — Ты получали то, чего добивалась. — Говоря это, она сознавала, что злится на саму себя.

Если Ясмин и чувствовала себя задетой, то предпочла не показывать этого.

— В конце концов, я всего лишь человек. — Она улыбнулась. — Мой отец — очень гуманный человек. Он говорил, что стал таким на войне, будучи вынужденным убивать врагов.

— Как по-твоему он стал бы делать это опять? — спросила Дайна. — Я имею в виду убивать.

— Да, — не раздумывая, ответила Ясмин. — Потому что это потребуется для защиты нашей родины. К тому же на поле сражения нет места для гуманности, ибо речь идет о выживании.

Дайна вспомнила Жана-Карлоса и его рассказ о побеге из Марро Кастл. "Мне пришлось задушить охранника, — сказал он без малейшего намека на бахвальство. — Наступил момент, когда передо мной открылась возможность. Всего лишь доля секунды, заметь. У меня не было времени на философские размышления. И вот что я открыл для себя в тот момент: организм человека обладает волей к выживанию. Эта воля сильнее всего остального. Я не говорю о долге или героизме — все это совершенно иные понятия. Я имею в виду состояние за миг до смерти. Твоей, не чьей-то чужой. Организм обладает волей, которая высвобождает все имеющиеся в его распоряжении ресурсы.

«Меня жестоко избивали, и если бы я позволил этому продолжаться, то наверняка умер бы в тот же день. Отказаться от предоставившейся возможности было бы чистым безумием. Это не имело отношения к гуманности. Ни малейшего. Я передал контроль над своим телом животному инстинкту. И он выполнил свою задачу. Ты, Дайна, должна научиться тому же самому. Ты должна не бояться этой части твоего существа».

«Я не знаю, способна ли я на это», — возразила она, вспоминая свою беспомощность много лет назад.

«Посмотрим, — сказал Жан-Карлос, почесывая нос указательным пальцем, на котором виднелись следы шрамов. — Посмотрим».

— Ясмин...

Та обернулась и длинные, иссиня-черные волосы, раздуваемые ветром, задели щеку Дайны.

— Да?

Дайна была на грани того, чтобы спросить ее о том же, о чем когда-то (теперь она не сомневалась в этом) хотела спросить Люси. Однако сейчас, как и тогда, она не могла решиться. Прежний страх приклеил ее язык к небу. Она никак не могла принять эту часть себя; слишком могущественные силы, таившиеся там, только и ждали возможности вырваться на свободу. "Что со мной станет, во что я превращусь, — думала Дайна, — если я спрошу Ясмин: «Ляжешь ли ты со мной в постель?»

Вместо этого она, вытерев лоб кончиком полотенца, поинтересовалась:

— Как насчет ленча? В каюте найдется холодная закуска.

Однако внизу Дайна почувствовала себя еще более неуютно из-за тесноты помещения. Ей с трудом удавалось не смотреть на гибкое тело Ясмин, красивый изгиб ее смуглых плеч, чуть округлый живот и великолепные бедра, казалось излучавшие тепло.

— Я хочу рассказать тебе о странном случае, — сказала Дайна, стараясь отвлечься от мыслей о сексе. — Ты помнишь день, когда Крис приехал за мной на съемочную площадку?

Ясмин, намазывая горчицу на толстый кусок пшеничного хлеба, коротко кивнула. Она положила сверху салат и ломтики помидора.

— Так вот. Во время ленча к нам подошел какой-то тип, которого Крис когда-то знал. Я думала, что это будет счастливая встреча старых приятелей, но получилось все наоборот.

Наклонившись, Ясмин открыла холодильник и, достав оттуда две банки пива, поставила одну из них перед Дайной. Жуя сэндвич, она поинтересовалась:

— Ну и что?

— То, что случившееся сбило меня с толку. Тот парень вел себя нагло и агрессивно, однако мне показалось, что Крис с самого начала не хотел иметь с ним дела.

Ясмин откупорила пиво.

— Возможно, тот ему никогда не нравился.

— Нет, дело совсем не в этом, и кажется теперь я начинаю понимать, в чем. Знакомые из твоего прошлого напоминают тебе о том, кем ты был, и это как бы принимаем значение того, кем ты стал. Люди подобны якорям: ты прибегаешь к их помощи в трудную минуту, но потом они опять начинают тянуть тебя вниз.

— Просто твои вкусы меняются, а вместе с ними и твое окружение.

— Это только часть того, о чем я говорю. — Дайна вдруг стала мысленно сравнивать Ясмин и Мэгги и поразилась, насколько они не похожи друг на друга. Думая о Мэгги сейчас, она вспоминала ее вечные жалобы, слабость и беззащитность. И ледяное дыхание бесконечно несчастного существования, которое она явственно ощущала, стоя над свежей могилой подруги в день похорон.

Ясмин, перестав есть, внимательно посмотрела на Дайну.

— Я знаю, — сказала она. Не сводя глаз с собеседника, она погрузила длинные пальцы в банку с зелеными оливками. Ее ногти звякнули о дно. Через мгновение она извлекла наружу стручок душистого перца и принялась есть его, откусывая по чуть-чуть, точно это было величайшее лакомство.

— Такое происходит, когда становишься звездой, верно? Ты тоже чувствуешь нечто подобное. Это касается нас обеих.

Зажав оливку между двумя пальцами, Ясмин протянула ее Дайне через узкий столик.

— Держи, — сказала она тихо. Дайна положила оливку в рот, а Ясмин продолжала жевать сэндвич. — Нет, моя милая, не обеих. Только тебя. Ведь это на тебя работает Берил. Ты — центральная фигура в картине. Не думай, что люди на студии этого не чувствуют. Они нередко делают глупости, но не становятся от этого круглыми идиотами.

— Я думаю, — продолжала она. — Джордж первым из всех нас понял это. Даже еще прежде Мариона или Рубенса.

«Хэтер Дуэлл» превратилась в мощный локомотив, несущийся на всех парах. Такой мощный, что уже не поддается управлению. Все только и делают, что говорят о нем. Вот почему Берил удалось так развернуться. Ей принадлежала идея поместить в следующем номере «Вэраети» цветной вкладыш. Немного текста... двенадцать страниц фотографий: тебя, меня, Джорджа, даже Мариона. Но твои снимки в начале и в конце. Этот проект — мечта любого рекламного агента.

Дайна, уже несколько месяцев работавшая рука об руку с этой женщиной, впервые увидела в ней не только партнера по съемкам, но и личность.

— Как тебе должно быть обидно.

— Вовсе нет, — Ясмин покачала головой. Черная прядь, упавшая ей на лоб, закрыла один глаз. — Я слишком прагматична для этого. Я знаю, что с таким сложением, — она приподняла ладонями грудь, выставляя ее вперед, отчего по животу Дайны прошла судорога, и она отвернулась, — я никогда не получу главную роль. Последняя, кому это удавалось, была Лорен. С тех пор многое изменилось. — Передернув плечами, она опустила руки и подхватила со стола остатки своего сэндвича. — Возможно по окончании съемок я лягу в больницу на операцию по уменьшению объема груди. — Она подождала, пока Дайна придет в себя. Их глаза встретились. — Может быть совсем немного, чтобы носить купальник не четвертого, а третьего размера.

У Дайны пересохло во рту.

— Мне кажется, что тебе не нужно ничего менять. Твое тело принадлежит только тебе. Почему ты позволяешь кому-то распоряжаться им?

— Почему ты хочешь стать звездой? — без тени улыбки поинтересовалась Ясмин.

Дайна опустила глаза и, помолчав, пробормотала.

— Ну что ж, тогда ты права. Я думаю, это поможет тебе.

— Конечно, поможет!

— До чего это отвратительно, перекраивать себя в соответствии с капризами и вкусами мужиков! — произнесла Дайна, задыхаясь от гнева.

— Не мужиков, — возразила Ясмин, — а Голливуда. Это совсем не одно и то же.

— Все равно это мерзко и унизительно, с какой стороны не взгляни!

Ясмин накрыла ладонь Дайны своей и слегка наклонилась вперед. Взгляд ее темных глаз казался таким ясным и искренним: она была настоящей женщиной. Это обстоятельство — то, что они обе являлись женщинами в полном смысле этого слова — связывало их прочными, священными узами, отнюдь не сексуальными, но скорей социологическими и, может быть даже, антропологическими.

— А что ты сама готова сделать ради славы, Дайна? Насколько ярко это пламя горит внутри тебя? — Она стиснула пальцы так, что ладонь Дайны побелела. Ее голос опустился до шепота. — Как сильно ты жаждешь ее?

Дайна всмотрелась в глаза Ясмин и увидела в них, точно в зеркалах, два крошечных отражения себя самой. Ей почудилось будто эти отражения перемещаются по собственной воле, словно живя отдельной, самостоятельной жизнью.

— Я хочу достичь ее, — сказала она и тут же подумала:

«Кто произнес эти слова: я или мои отражения?» Ясмин сидела абсолютно неподвижно.

— Что если бы тебе для того пришлось спать с Рубенсом?

— Я люблю Рубенса.

— Что если это одно из условий игры? Если от тебя требовалось вести себя так, точно ты любишь его, для того чтобы...

— Прекрати! — Дайна попыталась высвободить руку. — Ты пугаешь меня. — Однако, насколько искренним был ее гнев? Она поймала себя на том, что какая-то часть ее отзывается на слова Ясмин. Голос Бэба явственно звучал в ее ушах: «Никогда не позволяй никому вести себя так по отношению к себе, мама». Да, старый мудрый Бэб понимал толк в жизни и в людях.

— Я ничуть не верю тому, что ты боишься, — заявила Ясмин. — Я полагаю, что ты хочешь убедить саму себя, что ты вовсе не такая. — Она вновь сжала руку, но Дайна не почувствовала боли, лишь нечто вроде электрического тока, пробежавшего по ее пальцам. Это ощущение совершенно не походило на то, которое она испытывала при прикосновении Рубенса, и потому показалось ей на мгновение странным и чужим. — Я думаю, ты понимаешь, что я имею в виду.

— Да, — прошептала Дайна. — Да, я стала бы спать с ним. Но притворяться, что люблю... не знаю.

— Нет, знаешь. — Взгляд Ясмин был абсолютно спокойным. Мы с тобой одного поля ягоды. Дайна. Это ты тоже знаешь.

— Нет, — Дайна вскинула голову.

Ясмин потянула ее за руку.

— Взгляни на себя, — в ее голосе послышался упрек. — Ты так перепугана, что вся трясешься. Чего ты боишься?

Живот Дайна напрягся, и в нем появилось мучительное посасывание.

— Я не знаю, — ответила она, — что пугает меня.

— О нет, прекрасно знаешь, — возразила Ясмин, приближаясь вплотную к Дайне. — Ты, наконец, поняла, к чему стремишься. — Взяв открытую ладонь Дайны в свою, она с силой сжала ее пальцы в кулак. — Теперь тебе осталось лишь схватить и удержать это.

— Рубенс хочет, чтобы я уволила Монти.

— Именно так тебе и следует поступить. Это умный ход, единственно верный ход.

— Тут дело в другом...

— Сделай это, Дайна.

— Я хочу остаться верной...

— Верность еще никогда не помогала чьей-либо карьере. Она не принесет тебе никакой пользы.

Дайна промолчала, но мысленно она воскликнула: «Ты видишь, как обстоят дела, Монти. Для них ты — труп. Но для меня нечто большее». Она отвернулась, пряча лицо от внимательного взгляда Ясмин, и подумала: «Что же мне делать?»

* * *


Малагез привел Хэтер и Сюзан в «парилку». Увидев, что они сделали с Боком, Сюзан громко вскрикнула. Вырвавшись из рук Малагеза, она кинулась через комнату и, упав на колени возле Бока, прижала его голову к своей груди.

— Малагез, — обратился к тому Эль-Калаам. — Я хочу, чтобы ты проследил за остальными. Ты знаешь, что надо делать. Пришли сюда Риту.

Малагез, кивнув, вышел. Минуту спустя в комнате появилась Рита. Автомат висел у нее за спиной наискось. Переступив через порог, она остановилась, молча переводя взгляд огромных темных глаз с Бока на Сюзан и обратно.

— Он сделает то, что мы хотим? — спросила она, наконец.

— Скоро, — успокоил ее Эль-Калаам. Затем он вновь повернулся к Боку. — Отойди от него, — приказал он Сюзан, и когда та не подчинилась, сделал жест, обращенный к Фесси. Человек с крысиными глазками шагнул вперед и, грубо взяв девушку за волосы, потянул ее прочь от промышленника. Потом, обхватив ее второй рукой, рывком поднял на ноги и оттащил немного в сторону, не обращая внимания на ее отчаянные попытки вырваться. Его ладонь, не переставая, шарила по ее телу.

Эль-Калаам вышел на середину комнаты и склонился над Боком. Взявшись за подбородок, он задрал голову промышленника и вгляделся в его мутные, налитые кровью глаза.

— Ты очнулся, сионист? — Он принялся наотмашь хлестать Бока по щекам, пока они не порозовели. — Да, теперь я вижу, что ты очнулся. — Подняв голову, он бросил мгновенный взгляд на Сюзан. — Твоя подруга тоже здесь. Я подумал, что будет только справедливо, если в подобный момент вы окажетесь вместе.

— Что значит в подобный момент? — спросила Сюзан. Ее глаза дико вращались. — Что еще вы собираетесь сделать с ним? — Она начала всхлипывать.

Эль-Калаам ущипнул Бока, от чего взгляд того приобрел более осмысленное выражение.

— Твой поезд, Бок, уже ушел. Твое упрямство заставило нас перешагнуть через все границы. Теперь ответственность за последующие события ложится на тебя. Наша совесть чиста.

— На твоих руках уже слишком много крови, — пробормотал Бок. — Слишком много.

— Хватит болтать. Лучше разуй глаза пошире.

Бок медленно повернул голову, и его глаза расширились.

— Сюзан, — выдохнул он. — Что она делает здесь? — Он пришел в страшное возбуждение.

— Она собирается помочь нам устроить небольшое представление.

— Нет, — голова Бока качнулась в сторону. — Нет, только не Сюзан.

— Послушай, Бок, — сказал Эль-Калаам. — Негоже вести себя так. Ведь представление предназначено именно для тебя.

— Нет. — Бок, отчаянно мотал головой. — Нет, нет, нет. — Его голос звучал все более пронзительно.

На руках и груди Сюзан краснели отпечатки, оставленные пальцами Фесси. По знаку Эль-Калаама он, положив ладони на плечи девушки, заставил ее опуститься на колени. Затем он вытащил пистолет и направил оружие на нее. Бок зарыдал.

— Ради всего святого, — взмолилась Хэтер.

— Заткнись, — оборвал ее Эль-Калаам угрожающим тоном.

Фесси смотрел вниз, не сводя глаз с макушки Сюзан.

— Ты видишь, что сейчас произойдет. Бок, — промолвил Эль-Калаам. — Вот что твое упрямство навлекло на голову близкой тебе женщины.

Где-то на вилле зазвонил телефон. Рита, повинуясь жесту Эль-Калаама, направилась к аппарату, стоявшему возле опрокинутой кровати. Сюзан жалобно плакала. Фесси с такой силой сжал ее плечо, что она громко вскрикнула. На заднем плане Рита разговаривала по телефону приглушенным голосом.

— С ней произойдет то же, что и с тобой. Она ослабеет, потом потеряет сознание, а когда очнется — все начнется заново. — Фесси заключил шею девушки в тиски между большим и указательным пальцами.

— Эль-Калаам, — раздался голос Риты. Все замерли на своих местах. — Премьер-министр на проводе. — Эль-Калаам даже не шелохнулся и не отвел взгляда от разворачивающейся гротесковой сцены. — Уже шесть часов, — тихо, но отчетливо произнесла Рита. — Последний срок освобождения наших братьев прошел.

— Чего хочет пират? — Его лицо приобрело безжалостное выражение.

— Он хочет получить отсрочку, — ответила Рита. — Там возникли какие-то проблемы. Он хочет поговорить с тобой. Он уверяет, что...

— Передай ему, — сказал Эль-Калаам с нарочитым спокойствием, — пусть ищет старые фотографии.

— Ты не хочешь по..., — начала было Рита, держа в руках трубку.

— Передай ему мои слова и повесь трубку.

Рита выполнила приказ.

Бок, все это время глядевший то на Сюзан, то на Эль-Калаама, застонал. Ему опять сделалось плохо.

Отвращение и ненависть исказили черты лица Эль-Калаама, молча наблюдавшего за промышленником, корчившемся в судорогах на полу у его ног.

— Нам от него больше нет никакого проку, — проговорил он наконец. — Разве что с его помощью мы можем преподать пирату урок.

Он потянулся к массивной кобуре, висевшей у него на левом бедре, и, достав оттуда армейский автоматический пистолет 45 калибра, переложил его в левую руку. Потом он вывел Хэтер на середину комнаты, так что она очутилась прямо перед телом Бока.

— Рита, — рявкнул он. — Приставь пистолет к голове этой женщины.

Рита, приблизившись к Хэтер, прислонила дуло своего пистолета к ее правому виску. Рот Хэтер открылся; ее начало трясти.

— Теперь, убийца кроликов, — сказал Эль-Калаам, — мы проверим, из чего ты слеплена на самом деле. — Он осторожно вложил в ладонь Хэтер свой пистолет и загнул ее пальцы один за другим вокруг рукоятки. — Твой муж хотел заключить со мной пари. Он сказал, будто ты умеешь стрелять. Ты ведь охотник, не так ли? Ладно. Все, что ты должна сделать, это нажать на курок. — Он придвинулся еще ближе к ней. — Смотри, тебе даже не нужно целиться.

Хэтер молча смотрела вниз на тяжелый пистолет, зажатый в ее ладони.

— Положи палец на курок, — сказал Эль-Калаам почти нежно. — Твой муж сказал, что ты знаешь, как обращаться с оружием. Не хочешь же ты выставить его перед нами лжецом?

— Джеймс никогда не лжет, — ответила она. Ее указательный палец лег на спусковой крючок.

Эль-Калаам, взявшись одной рукой за дуло пистолета, чуть приподнял его, направляя в ямочку на переносице Бока. Хэтер перевела взгляд на блестящее от пота лицо промышленника. Его дико вытаращенные глаза уставились на нее, и он издал странный горловой хриплый звук.

— Нажми на курок, Хэтер, — повторил Эль-Калаам. В первый раз он назвал ее по имени, и она от неожиданности вздрогнула. — Представь, что это просто испуганный кролик, попавшийся тебе на глаза. Ты ведь убила немало их.

Хэтер медленно зажмурила глаза, в уголках которых застыли слезинки, сверкавшие в резком неприятном свете. Задрожав, они по очереди скатились по ее бледным щекам.

— Сколько кроликов ты убила за свою жизнь, Хэтер? — голос Эль-Калаама сделался еще мягче. Он словно превратился в эдакого старого мудрого дядюшку, чьим советам следуют, не обсуждая и не задавая лишних вопросов.

— Много, — ответила она еле слышно. Глаза ее по-прежнему были крепко зажмурены; голова слегка дрожала.

— Много, — Эль-Калаам кивнул. — И всякий раз, когда очередной кролик попадал тебе на мушку, ты разве колебалась, прежде чем отобрать у него жизнь? — Хэтер молчала. Он протянул руку, показывая на Бока. — Ну так вот, перед тобой просто еще один кролик. Нарисуй в своем воображении эти круглые бессмысленные глаза и белый мех. Из него может выйти неплохое жаркое, а?

Распахнув глаза, она взглянула на Бока и задрожала всем телом.

— Я не могу. Не могу, — повторяла она.

— Ты можешь, и ты сделаешь это, — возразил Эль-Калаам. — Иначе..., — раздался громкий щелчок: Рита взвела курок своего пистолета. Хэтер вздрогнула, — ...Рите придется прикончить тебя.

Хэтер обернула пальцы левой руки вокруг правой кисти. Она держала пистолет в идеально выпрямленной руке.

— Взгляни-ка, — заметила Рита. — Она запросто может сделать это.

Хэтер увидела мишень в прорези на мушке. Бок молча смотрел на нее снизу вверх. Она потянула за курок, но в последний миг вскинула руки. Прогремел оглушительный выстрел. С потолка посыпалась штукатурка.

— Ладно, — сказал Эль-Калаам.

Хэтер опять задрожала.

Забрав у нее пистолет, Эль-Калаам направил его в голову промышленника и спустил курок. Бок рефлекторно раскинул руки в стороны: пуля попала ему в левый глаз. Кровь брызнула из раны на одежду Хэтер и Эль-Калаама. Долю секунды Бок смотрел на девушку неповрежденным глазом, затем покачнулся и упал замертво.

— В этом, — обратился Эль-Калаам к Хэтер, — и заключается разница между мною и тобой. Я знаю, когда нужно убивать, а ты — нет.

* * *


Солнце скрылось на западе, утонув в бездонной пучине Тихого океана, и его естественный свет сменился сиянием неоновых огней Лос-Анджелеса, издалека кажущимся розоватым. Где-то далеко-далеко шумели верхушки пальм и джакаранд, и к свисту ветра примешивалось низкое рычание койотов, бродивших по склону великолепных холмов.

Поблизости же раздавался треск, имитирующий автоматную стрельбу, вроде того, какой бывает во время запусков целых связок шутих и фейерверков. Ночная тьма отступала перед ярким светом мощных прожекторов, заливавшем площадку, на которой актеры массовки отрабатывали причитающиеся им деньги.

Сидя в полумраке. Дайна с каким-то странным отчуждением подумала о себе, как о главном персонаже пьесы, разворачивающейся с наступлением сумерек. Она почувствовала, как ее окутывает траурное покрывало ночи.

Вспомнив о сцене, снимавшейся днем, она слегка поежилась. Окружавшие ее со всех сторон элементы сложной осветительной системы, походившие на части черного скелета гигантского существа, олицетворяли для Дайны физический скелет фильма. Каждый день на скелет они накладывали куски плоти: мясо, мышцы, сухожилия, кожу, пока наконец не наступил момент, когда картина стала расти сама по себе подобно ужасному мифическому чудовищу, пробужденному к жизни их магической силой. Уже состоялись просмотры потоков — Марион, бывший вне себя от радости, лично настаивал на этом — и они повергли в изумление всю съемочную группу до единого человека. Даже технический персонал. Особенно технический персонал — утомленных долгой и кропотливой работой людей, на чьих глазах происходило сотворение фильма с самой первой минуты. «Хэтер Дуэлл» стала реальностью, неоспоримо могущественной, внушающей благоговейный страх.

У ног Дайны лежала кипа макулатуры: последние выпуски «Вэраети», «Голливуд Репортер» и «Дейли Взрасти». Во всех помещались статьи о фильме и о ней — Дайне Уитней. Среди них лежала заметка из «Нью-Йорк Тайме», написанная необычайно хвалебным тоном, посвященная картине, однако повествующая о ее примадонне. "Окрыленная своей последней главной ролью в ленте «Хэтер Дуэлл» Дайна Уитней превратилась в наиболее обсуждаемую леди Голливуда. По словам рекламного агента Берил Мартин и нескольких влиятельных представителей «Твентиз Сенчури Фокс...».

Стало очень тихо. Актеры массовки ушли, научившись тому, как нужно имитировать убийство себе подобных.

Внезапно, как это бывает в пустынях, все вокруг скрылось в непроглядном мраке ночи. Дайна подняла голову, точно прислушиваясь.

В конце концов, она встала, оставив пачку газет лежать на прежнем месте. Она переживала необычайное удовлетворение, доступное лишь творцам-художникам: живописцам, писателям, актерам, каждый раз заново живущим и умирающим при создании новой работы.

Она протянула руку к небу. «Именно ради этого я стала актрисой, — размышляла Дайна. — Чтобы познать это чувство». Однако она понимала, что за ним скрывалось нечто большее: власть, возможность контролировать и управлять. Ключом к осознанию той истины стали ее частые визиты в «Нова Берлески Хаус». Она поймала себя на том, что наверное, в стотысячный раз ломает голову над вопросом: что было важней для Денизы — ее чувственные выступления на дешевой сцене «Нова» или работа над «Пи-Эйч-Ди» в университете.

Она сбежала к своему трейлеру по металлической лесенке, стуча каблуками по ступенькам, точно молотом по наковальне, торопясь вернуться в реальность или удалиться от нее. Теперь она не могла сказать этого с уверенностью.

В огромном камине горел огонь, что само по себе было весьма странно. В придачу, на столике возле софы стояли восемь серых металлических коробок с 35-миллиметровой пленкой, аккуратно сложенные в две стопки.

— Мария! — позвала Дайна. Ответа не последовало, хотя Мария должна была оставаться в этот день допоздна. Дайна отнесла чемоданы в холл: по дороге из студии она заехала к себе домой и забрала оттуда всю нужную ей одежду. Остальное она решила купить в ближайшие дни.

Она пересекла обширную гостиную и приблизилась к камину. Яркие красные язычки пламени бросали вызов холодным синим и зеленым оттенкам на картине с русалкой, заставляя бледную кожу последней неестественно светиться, отчего казалось, что морская дева ерзает на камне от неудобства. Дайна подошла к столу. На коробках с пленкой не было никаких надписей или отметок. Подняв верхнюю, Дайна прочитала снизу название картины «Над радугой», выведенное краской. Под ним от руки было написано:

— Режиссер: Майкл Кроуфорд.

Автор сценария: Бенджамин Понделл.

Дайна положила коробку на место, предварительно перевернув ее. Дайна обратила внимание на то, что она, так же как и верхняя коробка во второй стопке, лежала кверху дном, и решила оставить после себя все как было.

— Боюсь, что в пятницу мне придется улететь в Нью-Йорк. Зато я только что позвонила Берил и сказала...

Она обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть Рубенса, спускающегося в холл из их спальни. «Нашей спальни», — повторила про себя Дайна. Удивительно, как разительно отличались ее мысли и отношение ко всему, касающемуся их связи с Рубенсом, от тех, какими они были еще совсем недавно. Молча она указала рукой на чемоданы.

Взглянув в том направлении, куда она показывала, Рубенс застыл на месте.

— Итак, это все-таки свершилось, — он выглядел немало удивленным.

— Я приняла решение еще в то утро, когда погибла Мэгги.

Он недоуменно посмотрел на нее.

— Не понимаю.

— Прикосновение к смерти заставляет по новому взглянуть на жизнь. Мэгги только что была среди нас, и вдруг ее не стало. У меня ощущение, что повсюду вокруг торчат острые шипы, пронзающие тебя при каждом опрометчивом шаге. — Она облизала пересохшие губы. — Ты тот, кого я хочу.

Рубенс неторопливо приблизился к ней. Дайна, внимательно следившая за ним, безотчетно отметила про себя, что он перемещается в пространстве, словно танцуя.

— А как насчет Криса? — поинтересовался он.

— О чем ты?

Теперь он уже стоял к ней вплотную, и она чувствовала тепло, исходившее отчего тела.

— Меня интересует, — терпеливо пояснил Рубенс, — хочешь ли ты и его тоже?

— Крис — мой друг, а ты — любовник. Я не понимаю тебя.

— Не уверен, что между женщиной и мужчиной может существовать простая дружба. Особенно, если этот мужчина — Крис Керр.

— Вначале Мэгги, теперь ты.

— Что ты имеешь в виду?

— Мэгги обвиняла меня в том же самом. — Дайна, не отрываясь смотрела на Рубенса. — В ту ночь, когда ты умолял меня не ездить к ней и остаться с тобой.

— Ну уж во всяком случае не умолял.

— Не уходи, Дайна! — она в совершенстве сымитировала голос Рубенса, вкладывая при этом в слова ровно столько чувства, сколько следовало. Последнее обстоятельство удивило ее саму. — Не сейчас. Не сегодня. Пожалуйста.

Лицо и шея Рубенса на мгновение покраснели, и Дайна увидела стальной блеск в его глазах. Вдруг наваждение рассеялось, и Рубенс расхохотался. Дайна по-прежнему не позволяла прикоснуться к ней.

— Я хочу прояснить этот вопрос сейчас раз и навсегда, — сказала она. — Интимная жизнь Криса — какой бы она ни была — это его личное дело. И я к ней никаким образом не причастна.

— Ты хочешь сказать, он не такой, как все?

— Я не такая, как все, — свирепым шепотом ответила Дайна.

— Я знаю, — шепнул он, прижимаясь губами к ее волосам. Открытый рот его скользнул вдоль кончика уха Дайны, и глаза ее закрылись.

— Забудь про это, — сказала она, обнимая его широкие плечи. — Все, о чем тебе говорили, неправда.

— Прости, — отозвался он. — Но я слышал об этом от разных людей.

Она откинула голову назад и заглянула ему в лицо.

— Да, от кого же?

Рубенс назвал несколько знакомых имен, и на Дайну в свою очередь напал приступ смеха.

— Что тут смешного? — раздраженно осведомился он.

— Просто у всех этих людей есть нечто, что объединяет их.

— Что именно?

— Они все, — Дайна уже успокоилась, — друзья Тай.

— Ну и что?

Она еще крепче прижалась к нему.

— Я думаю, Тай опасается меня больше, нежели Мэгги в недавнем прошлом. — Она хотела было поведать ему о том, что сказала ей Тай на похоронах Мэгги, но передумала, справедливо сочтя, что такой рассказ вышел бы не слишком смешным. — Я подозреваю, что она положила глаз на Криса.

— Разве она не живет с другим, как его... Найджелом Эшем?

— Да, но это обстоятельство для нее никогда не служило помехой. Кажется, Крис единственный из всей группы, с кем она не спала. Так что видишь, — она поцеловала Рубенса, — кампания была устроена в расчете на тебя.

— Я разберусь в этом вопросе.

Дайна почувствовала, как приступ гнева клокочет в ее груди.

— Нет, Рубенс. Не делай этого.

— Я никому не позволю делать из меня клоуна.

— Никто не делает из тебя клоуна. — Взяв пальцами подбородок Рубенса, она заглянула в его глаза снизу вверх. «Они такие прекрасные», — подумала она. — Кроме того, я хочу, чтобы ты предоставил мне самой управиться с этим.

— Я не..., — он вдруг осекся, увидев какое-то совершенно незнакомое выражение в ее глазах и, подумав, кивнул.

— Теперь, когда все улажено, расскажи, что такого тебе наговорила Берил.

Рубенс грустно усмехнулся.

— Собственно, это меня и задело. Она сказала, что из-за твоего романа с Крисом, мнимого или настоящего, тебе уделили много места в журналах типа «Роллинг Стоун» и «Пипл». Не позабыв, разумеется, напечатать серию снимков, сделанных в «Дансерз» в тот вечер, когда вы с Крисом были там. У Берил не было недостатка в фотографиях.

— Значит, я должна благодарить Тай? — она усмехнулась.

— О, да. Не сомневаюсь, ты преуспела в этом. — Он взял ее руку в свою. — Ладно, давай затащим внутрь твои чемоданы.

Когда они вернулись в гостиную. Дайна, указывая на горящий камин, заметила:

— Пожалуй, в нем нет сейчас особой нужды, а?

— Я растопил его вовсе не для тепла, — объяснил он. В этот момент у входной двери раздался звонок колокольчика. Рубенс бросил взгляд на свои часы, но не тронулся с места. — Для дела. У меня встреча с Майклом Кроуфордом и Беном Понделлом. — Дайна вспомнила имена на коробках с лентой. — Ты должна помнить их.

— Я знаю их довольно плохо.

— О, ну к тому моменту, когда они уйдут отсюда, ты успешно восполнишь этот пробел, — бросил он, идя к парадной двери.

* * *


Широкоплечий розовощекий Кроуфорд и светловолосый толстяк Понделл составляли неразлучную парочку, прославившуюся созданием светового оформления для юмористической телевизионной передачи, поднявшейся на вершину списка популярности в течение уже первого года. Поработав в ней еще один сезон по новым контрактам, они получили астрономические суммы и решили податься в кинематограф. Картина «Над радугой» стала для них, таким образом, своего рода боевым крещением. Им обоим было под тридцать, и, насколько могла судить Дайна, основываясь на своем, правда весьма скудном опыте общения с ними, ни Понделл, ни Кроуфорд не испытывали недостатка в заносчивости и самоуверенности, неотъемлемых черт счастливчиков, заработавших мгновенную популярность благодаря телевидению. Тем не менее, чувствуя силу и оригинальность их талантов, Рубенс решил поставить на них.

Он весь прямо-таки светился радостью и гостеприимством, указывая им путь через длинный коридор в гостиную.

— Вы знакомы с Дайной? — спросил он.

— Ага, — ответил Кроуфорд. Понделл молча кивнул. Он сразу же почувствовал себя неуютно и продолжал стоять, лихорадочно перебирая пальцами рук. Кроуфорд, наоборот, преспокойно уселся на кушетку напротив камина, закинув ногу на ногу. Он был одет в льняной костюм оливкового цвета, из-под которого торчал распахнутый ворот серо-желтой полосатой рубашки.

В противоположность ему Понделл вырядился в вытертые джинсы, изношенные кроссовки и желтую майку с надписью «Пиво Курс», выведенной синей краской на груди. В такой майке он казался еще массивней, чем был в действительности.

— Хотите чего-нибудь выпить? — предложил Рубенс, зайдя за стойку бара.

— Отличная идея! Понделл оживился, глаза его заблестели. — Давай пива, — когда он открывал рот, лицо его превращалось в резиновую маску.

— Майкл?

Кроуфорд поболтал в воздухе ногой, лежавшей на костлявом колене.

— Мне скотч-виски. Неразбавленный, пожалуйста. Выполнив их заказы, Рубенс вышел из-за стойки.

— В чем, собственно говоря, дело, черт возьми? — начал Понделл, жадно прикладываясь к бутылке. — Мы должны снимать, а не протирать здесь штаны, как члены какого-нибудь вонючего клуба. У нас до черта работы!

Потягивавший свой скотч, Кроуфорд нахмурился.

— Нет, Бенни, — возразил он, не глядя на Понделла, — надо уметь проявлять терпение. В конце концов, весьма возможно, что у мистера Рубенса есть хороший повод для проведения нашей встречи.

— Таких поводов вообще не существует в природе, — отозвался Понделл. Влив в себя остатки содержимого бутылки, он громко рыгнул и спросил. — Можно еще?

— К твоим услугам, — Рубенс указал рукой на бар.

— Но ты знаешь, — медленно протянул Кроуфорд, словно тщательно обдумывая каждое слово, — Бенни все же смотрит в корень. Нам предстоит еще целая гора работы над фильмом.

Дайна поняла, что попала на спектакль бродячей труппы. Впрочем, следовало признать, что они оба отлично исполняли свои роли. И тот, и другой отпускали свои замечания, не задумываясь.

— Да, кстати, насчет работы, — вступил Рубенс, словно дождавшийся своей очереди. Он умудрялся каким-то образом смотреть одновременно на обоих гостей. — Боюсь, что ее придется подсократить.

Казалось, на мгновение эти слова повисли в воздухе, точно на лету замершие капельки дождя. Затем в гробовой тишине раздался смех. Смеялся Кроуфорд, и Дайне никогда еще не доводилось слышать звуков более странных, чем те, которые он издавал — высоких и пронзительных.

Хлопнув себя по ноге, он весело заметил, обращаясь к товарищу.

— Вот это умора, Бенни, а? Надо же отмочить такое! У Понделла, однако, был такой вид, будто он собирался разбить свою бутылку о чью-то голову.

— Нет, Майкл, я не шучу, — невозмутимо сказал Рубенс. — Шуйлер показывал мне смету за шесть месяцев. Положение из рук вон плохо.

— Да что этот шут понимает в нашем деле, — вставил Понделл. — Мы создаем настоящий шедевр, черт побери. Все должно быть, как полагается.

— Нет, — возразил Рубенс, — все должно укладываться в бюджет.

Кроуфорд громко откашлялся и, не давая Понделлу возможности открыть рот, заговорил.

— Я полагаю, что то, о чем ты просишь нас, трудно осуществимо, — голос его звучал уверенно и спокойно. — Этот фильм родился из определенного зрительского образа. Бенни и я подписали контракт с тобой, потому что мы были уверены, что ты в состоянии обеспечить нам, гм, необходимые условия для воплощения этого образа.

— Вы уже почти на четыре миллиона превысили бюджет, Майкл.

— О, господи, это всего лишь деньги! — воскликнул Понделл, вскинув от отвращения руки.

— Я думаю, — произнес Кроуфорд, поднимаясь с кушетки — ему явно надоел вид возвышающейся перед ним фигуры Рубенса, — что Бенни вполне верно уловил суть момента. Мы принялись за эту ленту не для того, чтобы кто-то навязывал нам свою волю.

— Наверное, ты не понял, о чем я говорю, Майкл, — возразил Рубенс. — Если бы вы, ребята, взяли ситуацию под контроль вместо того, чтобы позволять художнику-оформителю заказывать неоновую иллюминацию стоимостью в четверть миллиона...

— Ты видел этот дубль? — завопил Понделл. — Он чертовски хорош!

— Если бы вы подходили к делу ответственно, — продолжал Рубенс так, словно его никто не перебивал, — то никто бы ничего вам не навязывал.

— А ты видел сцену, о которой идет речь? — Кроуфорду с каждой секундой становилось все труднее сдерживать себя.

Рубенс кивнул.

— Она не стоит полумиллиона баксов, потраченных вами в тот день.

— Сколько же она, черт возьми, по-твоему стоит? — поинтересовался Понделл.

— Ее вообще не следовало снимать, — последовал ответ.

— Мне кажется, Бенни, мистер Рубенс слегка преувеличивает, чтобы подчеркнуть значение своих слов. — Кроуфорд медленно поднялся по ступенькам из углубления, в котором стояла кушетка. — Теперь, когда он надлежащим образом высек нас, мы вполне вольны уйти.

— Майкл, — осторожно сказал Рубенс, — ты все еще не понял. Никто не уйдет отсюда, пока бюджет всего фильма не будет пересмотрен. В съемочной группе надо навести порядок.

— Ты сошел с ума! — заорал Понделл. — За кого ты нас принимаешь!..

— Погоди! — Кроуфорд положил руку на плечо партнера. — Я хочу внести ясность. Ты ставишь нам ультиматум? — обратился он к Рубенсу.

— Всего лишь говорю о том, что необходимо сделать, ребята, — уклончиво заметил тот. — Любой продюсер, ценящий свои деньги, поступил бы точно так же.

— О, господи, что за ахинею он несет! — Понделл был вне себя. — Я вовсе не обязан соглашаться на это.

Рубенс не удостоил его ответом, и после некоторой паузы заговорил Кроуфорд.

— Я склонен думать, Рубенс, что Бенни прав. — Он как-то по-особенному жалостливо улыбнулся. — Если мы прекратим работу над фильмом, ты попросту не досчитаешься десяти миллионов. — Он наклонил голову на бок. — Мне кажется это многовато для тебя. К тому же, если это произойдет, мы просто отправимся на «Уорнес». Они были готовы просто землю грызть, чтобы заполучить нас.

— Да, — Рубенс согласно кивнул головой. — Были, — ледяной тон, которым были произнесены эти слова, поразили Дайну. Кроуфорд же, в свою очередь, попытался просто отмахнуться от угрозы, таившейся в них.

— В любом случае, все сводится к деньгам.

— Возможно, — признал Рубенс. — Но вам не удастся найти работу на «Уорнес». Так же, как и на «Твентиз», «Коламбиа», «Парамаунте», «Филмвэйс», «Ю-Эй» ни в любом другом месте.

Понделл повернулся к Кроуфорду, и запустив пальцы в свои спутанные и грязные волосы, протянул:

— Я не пойму, о чем толкует этот ублюдок? Кроуфорд стоял неподвижно лицом к лицу с Рубенсом. Он вовсе не собирался сдавать свои позиции.

— Не бери в голову эти пустяки... — начал он.

— Пустяки! — взорвался Понделл.

— Бенни, он блефует.

Рубенс указал пальцем через плечо.

— Скатертью дорога, приятель.

— Ну, ну, ты неплохо держишься, Рубенс. Очень даже неплохо. Эй-Би-Си попытались проделать с нами то же самое по окончании первого сезона, когда мы потребовали большие суммы. В конце концов, мы имели на это право. Они здорово нажились на нас, и я думаю, ты согласишься: мы были вправе рассчитывать на соответствующую компенсацию. — Он опять наклонил голову. — Нет? Неважно. Они тоже не соглашались, но потом пошли на попятную, разумеется. У них ведь не оставалось выбора: им грозили слишком большие потери. — На его лице вновь появилась кроличья улыбка. — Так же, как сейчас тебе. Десять миллионов — не шутка.

— Я спрашиваю вас в последний раз, — произнес Рубенс так, словно не слышал ни единого слова, произнесенного Кроуфордом. — Собираетесь ли вы вместе со мной заняться пересмотром бюджета «Над радугой»?

— Рубенс, ты совершаешь очень большую ошибку, — холодно ответил Кроуфорд. Глядя на его стиснутые губы, Дайна решила, что хладнокровие начало изменять ему. — Мы уходим. Но когда ты вновь захочешь встретиться с нами, а мы оба — и ты, и я — знаем, что это непременно случится, нам придется заключить новый контракт. На большую сумму и с добавлением определенных пунктов. Не знаю, каких именно. Относительно этого ты должен будешь поговорить с нашим адвокатом. Тебе придется заплатить за подобное обращение с нами.

Он остановился, наблюдая за тем, как Рубенс, подойдя к столику у камина, снял верхнюю коробку с ближней стопки.

— Знаете, что это такое? — поворачиваясь к собеседникам, поинтересовался Рубенс.

— Жестяная банка с дерьмом, — Понделл фыркнул. — Пленка, пленка, пленка: мы имеем с ней дело каждый день.

Рубенс, перевернув коробку, показал им лицевую крышку.

— Постой-ка, — воскликнул Понделл. — Да ведь это, черт возьми, наш фильм. Давай его сюда немедленно, козел!

Кроуфорд, однако, удержал его на месте.

— Что собираешься делать с ней, Рубенс? — он не мог сдерживать презрения в голосе.

Сняв крышку, Рубенс вынул катушку с пленкой, намотанной до самого ободка.

— Бросить в огонь. Что мне еще остается? — он пожал плечами.

— Перестань, Рубенс, — насмешливо протянул Кроуфорд. — Ты ведь не думаешь всерьез, что мы поверим, будто ты уничтожишь фильм. У тебя в руках только что проявленные негативы...

Он не закончил, потому что в этот миг, мучаемый подозрениями, Понделл бросился вперед. Схватив катушку, он залез пальцами под ободок и, отмотав немного пленки, взглянул на нее. Его хриплый вопль, раздавшийся мгновенно спустя, походил на выстрел из пистолета.

— Святая матерь божья, господи Иисусе! Он говорит правду!

Кроуфорд ринулся к камину и вцепился в катушку, вырывая ее из рук коллеги.

— Дай мне взглянуть! — Улыбка бесследно исчезла с его лица, а кожа приобрела странный сероватый оттенок. Он уставился перед собой в пустое пространство. — Боже милостивый, это она!

Рубенс забрал у него катушку.

— Не делай этого! — закричал Кроуфорд. Однако уже было поздно. Катушка, вылетев из пальцев Рубенса, упала плашмя сверху на аккуратно уложенную кучу дров в камине. Огненный язычок лизнул металлический обод.

— О, господи! — Кроуфорд закрыл лицо руками. Не помня себя, Понделл упал на колени перед камином. Красноватые отсветы запрыгали по его лицу, когда он потянулся дрожащими пальцами за горящей пленкой. Он громко вскрикнул, поморщившись, когда пламя обожгло ладони, но не отступил. Потом он вскрикнул еще раз, и Дайне пришлось с силой оттащить его от огня. Она увидела, что Понделл всхлипывает. Между тем камин разгорался, и внутри него черные клубы резкого и удушливого дыма поднимались к отверстию трубы.

— Рубенс, — страдальчески взмолился Кроуфорд, — сделай что-нибудь, ради всего...

Рубенс приблизился к камину и, быстро сунув внутрь руку, вытащил катушку из огня. Он бросил на ленту почти беззаботный взгляд, однако лишь Дайна заметила это.

— Не знаю, удастся ли ее спасти, Майкл, — задумчиво протянул он. — Просто ума не приложу, как сделать это.

— Наверняка есть способ.

— Потребуется долгая и кропотливая работа. Предстоит много подчистить и все такое. Этому декоратору придется уйти.

До сознания Кроуфорда наконец дошло, о чем говорит Рубенс. Он поднял голову.

— Скотина, — тихо произнес он; пережитое потрясение вконец обессилило его. — Скотина.

— Единственное препятствие, мешающее нам договориться, это ваше зло, — мягко сказал Рубенс. — Вы ведь на самом деле очень талантливые ребята.

Поздно вечером после того, как они ушли, Дайна, лежа в постели возле Рубенса и чувствуя, как блаженная дремота сковывает ее тело, повернулась на бок и спросила: «Ты и вправду мог бы сжечь пленки, Рубенс?»

— Конечно. Я всегда держу слово, — сказав это, он вдруг начал смеяться. Его смех походил на крошечный ручеек, постепенно разрастающийся, превращаясь в широкую полноводную реку, несущую свои воды в открытое море. — Но, видишь ли, это не имело бы значения. Их фильм был только на первых двухстах метрах, а остальное, как правильно угадал Кроуфорд, просто экспонированные негативы. Мусор.

* * *


Эль-Калаам приказал привести Дэвидсона и Маккиннона. Очутившись в комнате, англичане застыли в оцепенении при виде ужасной сцены: на полу в центре «парилки» лежал труп Бока, а в двух шагах от него, опустив голову, стояла на коленях Сюзан. Тело промышленника было залито кровью, так же как и все пространство вокруг него.

— Это достойно решительного осуждения, — заявил Маккиннон, тряся седой головой. — Исключительно бесчестное и бессовестное злодеяние.

— Всего лишь политическая необходимость, — возразил Эль-Калаам, неторопливо прикуривая сигару. — Вам двоим должно быть хорошо известно, что это такое.

— Мне известно лишь то, что здесь совершилось обычное убийство, — парировал Дэвидсон. — Я склонялся к тому, чтобы сочувствовать палестинскому народу в данном случае. — Он поежился. — Теперь я сомневаюсь в правильности такого выбора. Вам удалось убедить Эмулера, но он просто слишком молод и наивен.

— Мы на войне, — гневно воскликнул Эль-Калаам, — и вынуждены поступать так. На карту поставлены наши жизни.

— Подобным способом нельзя...

— Убивать не в чем неповинных людей..., — вставил Маккиннон.

— На войне не бывает невиновных... потери неизбежны, а погибнуть может каждый. Заберите его отсюда, — он указал на тело Бока, — и положите у парадной двери. Малагез проводит вас. Пусть израильские собаки подберут эту падаль: он все-таки сослужит нам службу, вопреки собственному желанию.

Повинуясь жестам Малагеза, для верности вытащившего пистолет из кобуры, они нагнулись, подхватили труп Бока на руки и понесли его к выходу.

Эль-Калаам разжал руку, высвобождая плечо Хэтер, и она приблизилась к Сюзан. Наклонившись, она нежно обхватила руками черноволосую голову девушки и, приподняв ее, заглянула в лицо. В тот же миг она испуганно вскрикнула, увидев перед собой остекленевшие глаза, темные и ничего не выражающие.

— Сюзан, — прошептала Хэтер. Выждав пару секунд, она позвала громче. — Сюзан! — Сюзан не откликалась, и взор ее оставался все таким же неподвижным.

— Боже мой! — вскричала Хэтер. — Посмотрите, что вы сделали с ней. Она мертва.

Фесси лениво, точно нехотя, протянул руку и обвил ее вокруг талии ошеломленной Хэтер.

— Не суй нос не в свое дело, — сказал он. Девушка подняла голову.

— Ты — животное. Чудовище. Убери от меня свои лапы! — ее лицо вспыхнуло от гнева.

Фесси хихикнул и, положив руку Хэтер на грудь, стиснул ее.

— В любом случае ты мне нравишься больше, чем она.

— Оставь ее в покое, Фесси, — приказал Эль-Калаам и, дотянувшись до девушки, вырвал ее из рук подчиненного. Засопев, он повернул ее спиной к Сюзан. — Забудь о ней. Она — ничто.

— Да, — сказала Хэтер, глядя ему прямо в лицо. — Теперь я понимаю. Она послужила своей цели. Не так ли? И стала для тебя всего лишь падалью.

— Она превратилась в падаль в тот миг, когда переступила порог этой комнаты, — ответил Эль-Калаам. Он вытащил сигару изо рта и приблизил свое лицо к лицу девушки. — Однако падаль все еще может принести кое-какую пользу, а? Например, ею можно питаться.

— Но ведь она — человек. У Хэтер в глазах стояли слезы. — Она заслуживает, чтобы ее...

— Иди и позаботься о муже, — прервал ее Эль-Калаам. Он говорил очень тихо. — Он уже должно быть изголодался.

Выпустив ее кисть, он подал знак Рите, которая молча последовала за Хэтер.

— Мне нужно в ванную, — сказала Хэтер, когда они вышли в коридор. Рита кивнула.

Из-за отсутствия двери, а стало быть и какой-нибудь возможности уединиться, Хэтер почувствовала себя крайне неловко. Очутившись внутри, она обернулась и с удивлением обнаружила, что Рита продолжает неуклонно следить за ней.

— Ты не могла бы подождать снаружи? — поинтересовалась Хэтер.

Рита взглянула на нее.

— Нет, не могла бы, — холодно ответила она, отрицательно покачав головой. — Лучше, чем болтать, поторапливайся. Я даю тебе на все две минуты.

Мгновение Хэтер стояла на месте в нерешительности, но потом направилась к бачку. Ее лицо медленно покрывалось розовой краской, когда она заметила, что Рита вовсе не собирается даже отворачиваться.

Вернувшись в гостиную, она обнаружила там Рейчел, прижавшуюся к телу Бока. Плечи девочки судорожно вздымались и опускались. Приблизившись, Хэтер ласково обняла Рейчел.

— Он был для меня вторым отцом, — сказала та, пытаясь утереть слезы на глазах. — Он был так добр ко мне. — Она повернулась к Хэтер. — Что они сделали с ним?

— Ты должна забыть его, Рейчел. Он мертв.

— Скажи! — яростно потребовала Рейчел. — Я должна знать правду.

— Нет, — ответила Хэтер, — не надо. Она помогла девочке подняться и увела ее в сторону от тела.

— Помни его живого, — сказала она, — а не мертвого.

— Я больше не буду плакать, — прошептала Рейчел, кладя руку на плечо Дайны. — Здесь, у них на глазах.

На пороге гостиной возник Малагез. Приблизившись к ним, он взял девочку за руку.

— Ты нужна Эль-Калааму, — сказал он. — Он собирается звонить твоему отцу. — Он слегка подтолкнул Рейчел вперед, и через несколько мгновений они исчезли за дверью.

Хэтер подошла к Джеймсу, сидевшему все на том же месте. Он не шевелился, и хотя раны перестали кровоточить, лицо его было бледным как полотно. Хэтер заметила, что ему трудно дышать.

— О, Джеми! — Она опустилась на колени подле него. — Если бы я только могла сделать что-нибудь. Я чувствую себя такой беспомощной.

Он открыл глаза.

— Ты можешь сделать кое-что.

— Что? — Ее лицо выражало смятение и тревогу. — Говори, я сделаю все, что угодно.

— Пообещай, что ты не сдашься... даже после того, как я умру.

Хэтер погладила его по щеке.

— О чем ты говоришь? — Хэтер попыталась рассмеяться, но смех ее тут же сменился сдавленными рыданиями. — Ты не умрешь. Нет.

— Перестань, у нас нет времени на подобные глупости. — Джеймс пытливо всматривался в ее глаза. — Обещай мне, Хэтер. Ты должна сделать это.

Она разревелась.

Джеймс, с трудом подняв руку, сжал запястье Хэтер.

— Обещай мне, черт возьми!

Глаза ее распахнулись, и слезы хлынули из них.

— Обещаю, — тихо сказала она.

Джеймс шумно выдохнул и облегченно откинулся назад, прислоняясь спиной к книжной полке. Он утомленно закрыл глаза, но тут же вновь открыл.

— Хорошо, — шепнул он. — Очень хорошо. — Он дотронулся до ее плеча. — Теперь ты должна выслушать меня...

— Позволь, я принесу тебе поесть. Я сварила суп для тебя. Тебе нужно...

— Забудь про это сейчас! — Его взгляд на мгновение вспыхнул, а голос прозвучал хоть и тихо, но достаточно свирепо, чтобы Хэтер тут же беспрекословно подчинилась. Она огляделась вокруг. Сзади нее возле софы стояли Маккиннон и Дэвидсон. Их кисти рук вновь были стянуты веревками. Постояв некоторое время, они оба, не сговариваясь, уселись на софу. Рене Луче, сидевший у камина, с холодным безразличием взирал на своего атташе, что-то оживленно говорившего Рудду. Он пытался обращаться и к государственному секретарю тоже, но Томас, тяжело плюхнувшись в кресло, уткнулся лицом в колени и оставался глух ко всему, что происходило вокруг.

— Ты должна уяснить себе некоторые вещи, Хэтер, — сказал Джеймс. — Тебе нельзя игнорировать этих негодяев или верить хоть единому их слову. Если Эль-Калаам говорит, что за окном день, знай, что там ночь. Если он обещает тебе, что все будет в порядке, готовься получить пулю в лоб. Он скажет тебе все что угодно, если это помогает осуществить его замысел. Перед людьми вроде него стоит одна дилемма: убивать или быть убитым самому. — На другом конце комнаты Эмулер, встав с места, направился к софе, намереваясь побеседовать с английскими парламентариями. Джеймс посмотрел на жену. — Ты должна убить его, чтобы спасти собственную жизнь.

— Но, Джеми...

— У тебя нет другой альтернативы, Хэтер! — их лица почти соприкасались, и Хэтер видела слезы, блестевшие в уголках его глаз. — Ты все еще не понимаешь? Эль-Калаам ошибается. У тебя должно найтись достаточно мужества. Ты обязана сделать то, что в глубине души сама считаешь необходимым.

— Джеми, я не знаю как...

— Его сила заключается в полном контроле над своим окружением. Однако стоит этому контролю ослабеть, его могущество пошатнется.

В это мгновение в гостиную вошли Эль-Калаам и Фесси. Фесси приблизился к парадной двери и, чуть приоткрыв ее, негромко свистнул. Через считанные секунды на пороге возникла фигура террориста, несшего охрану снаружи дома. Фесси о чем-то тихо переговорил с тем, после чего обернулся к Эль-Калааму.

— Все готово, — сказал он. — Он знает, куда положить его.

Эль-Калаам кивнул и бросил остаток сигары в холодный камин. Двое из его людей в это время, подхватив тело Бока, потащили его к выходу. Фесси отворил перед ними дверь ровно настолько, чтобы они могли протиснуться наружу.

— Хассан покажет вам дорогу, — сказал он им. Малагез привел Рейчел назад в гостиную. Кожа на ее лице казалась белой, а губы были плотно сжаты. Она старательно избегала смотреть на Эль-Калаама.

— Пусть она посидит с ними, — обратился тот к Малагезу, указывая на коленопреклоненную Хэтер. — Меня уже тошнит от нее. Предоставим женщинам самим позаботиться о себе.

Малагез грубо толкнул девочку в спину, и та, спотыкаясь и теряя равновесие, полетела вперед в сторону Хэтер. Она попыталась удержаться на ногах, но тщетно. Широко раскинув руки, она упала и ударилась головой о пол.

— A-a-a! — закричала она.

— Рейчел! — воскликнула Хэтер. Внезапно она услышала короткий сдавленный звук. Обернувшись она увидела, что Джеймс задыхается. Его лицо приобрело землистый оттенок, губы посинели. Из его приоткрытого рта вырывались предсмертные хрипы.

— О, Джеми! — Обняв мужа, Хэтер принялась бережно укачивать его на руках. — Держись, Джеми! — повторяла она. — Потом, повернувшись к Эль-Калааму, закричала. — Сделайте что-нибудь! Разве не видите, что он умирает!

Эль-Калаам не тронулся с места. Он молча наблюдал, как Хэтер вздрогнула, и Джеймс, внезапно дернувшись в ее руках, вздрогнул и замер.

— Мои соболезнования, — промолвил в наступившей тишине бородатый предводитель террористов. — Он был солдатом, профессионалом. Мы понимали друг друга.

Хэтер, по-прежнему державшая тело мужа в своих объятиях, взглянула на него. Затем, закрыв глаза, она прижала голову Джеймса к груди и стала целовать его щеки, веки и губы.


Глава 6


— Мне нужна твоя помощь.

— Да ну? Это необычайно трогательно, — ответила Дайна.

Бонстил наблюдал за дятлом, кружившим над джакарандой, усыпанной голубыми, вытянутыми в трубочку, колокольчиками, которые росли возле голой кирпичной стены. Дайне показалось, что со времени их последней встречи в лейтенанте что-то изменилось. Она заметила это сразу, как только он появился на площадке. Это произошло буквально в тот момент, когда они завершали съемки последнего дубля. Дайна удивилась, увидев его, и, тотчас ощутив напряжение, сквозившее во всей его фигуре, почувствовала себя заинтригованной.

Бонстил сидел совершенно неподвижно, как он обычно делал во время разговора, и это отсутствие жестов придавало его словам особый вес.

— Ситуация, — сказал он, — изменилась весьма значительно с тех пор, как мы беседовали в прошлый раз.

По тому, как прозвучало в его устах это «значительно», Дайна поняла, что Бонстил хотел употребить другое слово, но почему-то сдержался. Внимательно понаблюдав за ним, она заметила новые складки в уголках его скрытных губ и на переносице. Ей вдруг показалось, что он ужасно хочет побарабанить пальцами по столу, но не позволяет себе этого.

Его резко очерченное лицо и правую руку покрывала мелкая сеточка из ярких пятен — отблесков последних лучей заходящего солнца, пробивавшихся сквозь широко раскинувшиеся ветви акации, стоявшей в центре двора. Заехав за ней в студию на своем темно-зеленом «Форде», Бонстил предложил ей заглянуть в этот ресторан на Линбрук в Вествуде. Это было приятное и довольно просторное заведение, украшавшееся к тому же в предзакатные часы множеством танцующих огоньков всякий раз, когда ветер раскачивал акацию. Небо над их головами, очистившееся от туч, казалось выкрашенным в два тона: лиловый и золотой. Создавалось такое ощущение, что ресторан находится в другом городе.

Дайна, истолковавшая слова Бонстила как предвестие плохих новостей, поспешила допить вино из своего бокала. Однако лейтенант тотчас заказал еще вина для них обоих, словно только и ждал удобного предлога.

— Что произошло? — не выдержала в конце концов Дайна.

Бонстил походил на сжатую до предела пружину, и, увидев его таким. Дайна едва не испугалась. Она прикоснулась к его запястью, чуть повыше браслета золотых часов «Ролекс». Он резко повернул голову и так пристально уставился на нее, словно видел первый раз в жизни.

— В чем дело, Бобби? — спросила она. — Неужели это так ужасно?

— Да, — ответил он грустным и безжизненным голосом, точно человек, находящийся под гипнозом. — Это действительно ужасно. — Он подождал пока официант поставит перед ними полные бокалы, и, наклонившись вперед, произнес. — Все изменилось. Теперь мы знаем, что Модред непричастен к убийству Мэгги.

Дайна почувствовала легкий озноб, будто Бонстил плеснул ей в лицо ледяной водой.

— Означает ли это, что вы знаете, кто убил ее?

Пауза, последовавшая за вопросом, показалась Дайне невыносимо долгой. Бонстил безмолвно разглядывал светлые крапинки на рукаве своего пиджака по мере того, как солнце на западе клонилось к горизонту. Дайна представила разбухший диск, сползающий в пучину безмятежного Тихого океана.

Наконец пятнышки света исчезли совсем, и Бонстил поднял взгляд на Дайну. Она пыталась прочитать в нем, о чем думает лейтенант, но тщетно. Эти серые с сиреневым отливом глаза не выдавали секретов, хранившихся за ними.

— Вчера вечером произошло событие, заставившее нас в корне пересмотреть нашу версию. Случилось то, что в Хайлэнд Парке мы обнаружили труп молодой женщины.

— Знак Модреда присутствовал?

— Да.

— Прошло совсем немного времени с того дня, когда Мэгги... не стало.

— Немного — не то слово. Психиатры говорят, что Модред не может быть повинен в обоих убийствах, принимая во внимание его особенности. Слишком короткий промежуток для него.

— Я полагала, что вы не особенно прислушиваетесь к их мнению.

Он пожал плечами.

— Да, в тех случаях, когда они не могут предложить ничего путного и мямлят что-то невнятное, обращаясь к самим себе. Теперь ситуация изменилась, и у них в руках бездна информации.

Дайна ждала продолжения и, не дождавшись, поинтересовалась.

— Вы собираетесь завершить рассказ?

Бонстил взглянул ей прямо в глаза.

— Вы непременно хотите знать? Вряд ли вам понравится то, что у меня есть.

— Вовсе не обязательно, чтобы мне это нравилось. Я просто хочу знать и все.

— Да, — согласился он. — Я знаю, что так оно и есть. — Дайне показалось, что в его тоне промелькнуло сдержанное уважение. — Слова психиатров натолкнули меня на мысль попытаться сравнить эмблемы. В результате мы установили, что рисунок из квартиры Мэгги не совпадает с тем, который мы нашли на теле девушки, убитой в Хайлэнд Парке. — Он потер пальцами ножку бокала. — Все обнаруженные нами эмблемы похожи одна на другую, и лишь та на панели колонки отличается от прочих.

Дайна заметила, что он внимательно следит за выражением на ее лице, будто раздумывая, стоит продолжать рассказ или нет.

— Оглядываясь назад, — продолжал он, — легко найти объяснение. Кто-то очень тонко рассчитал убийство Мэгги, стараясь представить его работой Модреда. — Он оттолкнул от себя бокал. — Ужасно то, что если б Модред сам не вышел на охоту, мы бы никогда не догадались.

У Дайны быстро забилось сердце. Она инстинктивно чувствовала, что Бонстил на грани того, чтобы сообщить ей нечто очень важное для нее. Наклонившись вперед она, вместо того, чтобы задать прямой вопрос, неожиданно сказала:

— Вы говорили, что вам пригодится моя помощь.

— Дайна, — он положил свою руку поверх ее, — мой капитан пинком бы выпроводил меня за дверь, если б услышал, что я разговариваю с посторонним человеком вот так, как с вами, но... Мне представляется, что ваша помощь необходима, чтобы я смог поймать убийцу Мэгги. — Какая-то мысль мелькнула в мозгу Дайны, но та решила не обращать на нее внимание, целиком сосредоточившись на рассказе лейтенанта.

Странное спокойствие вдруг снизошло на него, и он наконец-то расслабился.

— Почти не приходится сомневаться в том, — заявил он, — что тот, кто убил вашу подругу непосредственно связан с группой.

Внезапно ей показалось, что она ослышалась.

— Группой? — повторила она. — Какой группой?

— "Хартбитс".

При этих словах кровь бросилась в голову Дайны, и она почувствовала головокружение. Она больше не могла сидеть здесь и молча внимать словам Бонстила.

— Давайте уедем отсюда, — охрипшим голосом сказала она вставая.

Не говоря ни слова, Бонстил, не дожидаясь счета, залез в карман и, вынув оттуда несколько банкнот, положил их на стол.

Океан казался темным. Длинные серые с красноватым отливом воды лениво катились по поверхности. «Где они, волны, спешащие наперегонки к скалистому берегу, высокие белые барашки пены, грохот и эхо прибоя? — с тоской подумала Дайна. — За три тысячи миль отсюда на такой далекой Атлантике». Она пожалела теперь, что не может поехать в Нью-Йорк вместе с Рубенсом. Однако это была чисто деловая поездка, и Дайна понимала, почему он не мог взять ее с собой. Тем не менее на уик-энд съемок не намечалось, и можно было отправиться куда-нибудь еще.

Бонстил первым нарушил молчание, однако заговорил он вовсе не об убийстве Мэгги. Дайна несколько раз пыталась повернуть разговор к этой теме, но лейтенант упорно не желал уступать.

— Я родился в Сан-Франциско, — говорил он, ведя спутницу вдоль Пасифик Палисайд. — Поэтому я часто думаю о море. — Они спустились на пляж Санта-Моника, миновав по пути группу любителей кататься на «скейтах» и коньках.

— Переехав сюда, я похоже превратился в белую ворону в своей семье. Мои родственники поразительно узколобы, когда речь заходит о подобных вещах. Они сочли мой переезд предательством.

— Почему вы переехали?

— Я приехал вслед за женщиной. — Они шагали по темному песку, направляясь к передвижному знаку, отмечавшему самую высокую точку прилива. — Я встретил ее на вечеринке в «Президио» и мгновенно влюбился. — Бонстил засунул руки в карманы, и Дайна тут же вспомнила позу, которую он принял в момент их первой встречи. — Разумеется, я ее ничуть не заинтересовал. Сама она жила здесь и, когда она вернулась домой, я полетел вслед за ней.

— Ну и что дальше?

— Я преследовал ее до тех пор, пока не уломал ее, и она не вышла за меня замуж.

Вдалеке, на самом горизонте маячил черный силуэт судна. Дайна сколько не прищуривала глаза, не могла разобрать в сумерках, принадлежал ли он танкеру или киту, выскочившему на поверхность.

— Теперь, — продолжал Бонстил, — я жду не дождусь, когда нас разведут. Она — владелица «Ньюмакс» в Беверли Хиллз, — добавил он, точно этот факт мог объяснить Дайне, почему Бонстил хочет избавиться от жены.

Он издал резкий короткий смешок.

— Теперь ты знаешь, что я не врал, говоря, будто состою на содержании.

Дайна неожиданно для себя открыла в характере Бонстила черту, существование которой несколько дней назад показалось бы ей невозможным. Лейтенант в эти мгновения походил на маленького мальчика, пытаясь скрыть под маской яростного желания расстаться с женой свою любовь к ней. Дайна, однако, видела в этом не проявление слабости, но скорее ценное качество, сближающее ее с Бонстилом. Она не хотела торопить его, зная, что ей предстоит узнать еще многое относительно того, что случилось с Мэгги. Однако причастность к делу кого-то из «Хартбитс»? «Невероятно, — думала она. — Он наверняка ошибается».

— Это не имеет значения, — сказала она и в ту же секунду поняла, что совершила ошибку. Он резко повернул голову.

— Значение? — переспросил он. — Конечно, это имеет значение. Именно поэтому мы и разводимся. — Сонная волна медленно подкралась к их ногам и откатилась назад, еле слышно журча. Бонстил устремил взгляд вдаль туда, где у самой линии горизонта в небе плыл самолет. Голубые огни на его крыльях мигали в сгущающейся темноте, точно подавая какие-то сигналы. — Когда-то мне казалось, что у меня есть достаточно серьезное основание, чтобы жениться на ней. Возможно, она напоминала мне кого-то или что-то, чего у меня никогда не было. Но, — он сделал паузу и опять повернулся к Дайне, — имелась и другая причина. Не знаю почему, но мне кажется, если я открою ее тебе, то ты поймешь меня.

Окраины, похожие на городские, мелькали за окнами их машины связкой разноцветных ленточек. Перешептывание пальм лишь изредка прерывалось истерически тяжелой и агрессивной музыки, доносившейся из попадавшихся навстречу автомобилей.

Дома сменились украшенными орнаментами фасадами зданий банков и вереницей стоянок подержанных машин, многочисленные развевающиеся вымпела над которыми казались выцветшими в резком свете фонарей. Улицы были необычно безлюдны. Бонстил свернул на бульвар Сансет, и их глазам открылся тихий, пустой Strip, протянувшийся стрелой между гигантскими афишами, рекламировавшими новый фильм Роберта Редфорда и последний альбом Донны Саммер. На завтра здесь было намечено проведение съемок какой-то картины. Никогда еще огромный Лос-Анджелес не казался Дайне таким плоским и двумерным, как в эти минуты.

Выехав на дорогу, петлявшую по склонам холмов, Бонстил гнал свой «Форд» вперед, пока яркое пятно Голливуда, потеряв свои очертания, не расплылось в облако тускло мерцающего света, неподвижное и безмолвное.

Он свернул на Бенедикт Каньон Драйв, и огни Голливуда исчезли совсем, скрывшись за темной стеной деревьев.

Дайна и Бонстил остались один на один с ночным небом, подернутым дымкой тумана.

Прилично углубившись в каньон, Бонстил сбавил скорость и свернул к большому деревянному дому красного цвета. Он располагался на пологом склоне каньона в самом низу, где в несколько театральной манере его окружала зеленая масса листвы, темной и густой, как в лесу. Дайна подумала про себя, что Рубенс наверняка презрительно фыркнул бы при виде подобного места.

— Собственность Карин, — произнес Бонстил. — Дом. — Он выключил мотор. Их уши тут же наполнились чириканьем и щебетом деревенской природы. — Как я ненавижу это место.

— Оно мне показалось довольно милым, — возразила Дайна, глядя поочередно на изобилие камелий и сирени, горный лавр и аквилегию, прятавших от взоров обе половины лестницы.

— Этот дом — мертвый призрак, — сказал он. — Пустой звук, не значащий ровным счетом ничего.

— Несомненно, кто-то взял на себя труд основательно благоустроить местный ландшафт.

— Карин должно быть наняла умелого садовника, — он говорил так, точно и впрямь не имел понятия о том, что происходит в этом доме. — Пошли. — Он распахнул дверцу и выбрался наружу.

Дайна, обойдя машину спереди, присоединилась к нему. Воздух вокруг благоухал ароматом множества цветов. Дайна даже услышала в кустах возню какого-то зверька, зашебуршившегося при ее приближении.

Бонстил впустил ее внутрь и зашел сам. В прихожей бросался в глаза черный, до блеска отполированный приставной стол явно старинной английской работы. На столе на безупречно белой льняной скатерти стояла фиолетовая хрустальная ваза с длинными побегами красной гавайской розы гибикуса. На стене над всем этим гениальная рука художника-декоратора поместила овальное зеркало, на полу была постелена узкая индийская дорожка, сплетенная в бордовых и золотистых тонах.

За прихожей начиналась гостиная. У всякого входившего туда впервые, захватывало дух при виде сводчатого потолка на высоте второго этажа, искусно подсвеченного снизу таким образом, что казался еще выше. Окна на каждой стороне доходили почти до самого потолка и создавали иллюзию, будто между пространством гостиной и пышными зарослями на склоне каньона не существует никакой преграды.

Над дальней третьей огромной комнатой нависал балкон, где, как поведал Бонстил Дайне, находилась хозяйская спальня. Слева располагались кухня и столовая.

Дайна принялась бродить по гостиной. Светло-голубые стены прекрасно гармонировали с бледным, цвета лаванды, ковром на полу. Вся комната была заставлена высокими растениями; в правом углу под балконом позади зарослей папоротника стоял небольшой рояль «Стейнвэй». Подставка для нот на его крышке была поднята. Дайна прочитала название произведения на листе нотной бумаги: «Скрипичный концерт Вивальди», в переложении для клавишных инструментов.

Дайна обернулась и вопросительно посмотрела на Бонстила.

— Кто это играет?

— Она, — ответил тот и указал пальцем перед собой. Взглянув в том направлении, куда он указывал. Дайна увидела цветную фотографию в серебряной рамке с мексиканским орнаментом. Со снимка на нее глядело лицо девушки, уже становящейся женщиной. Темные глаза ее смотрели твердо и прямо; большой рот, казалось, чуть заметно улыбается. Приглядевшись ко рту девушки, Дайна убедилась, что он точь-в-точь такой же, как у Бонстила. Темные волосы, гладко зачесанные назад, придерживались парой бриллиантовых заколок. Высокие скулы и необычной формы, с едва заметной горбинкой, нос спасали ее лицо от унылого и холодного совершенства черт, от чего оно производило впечатление еще более милое.

— Когда-то данным давно играл я сам, — сказал Бонстил, подойдя к Дайне. Он, не отрываясь смотрел на фотографию, которую она держала в руке. — Я играл довольно неплохо, когда был ребенком, но перестал заниматься слишком рано. В тот момент я вступил в бунтарский возраст. Теперь, когда уже слишком поздно, мне жаль, что я поступил так. Я по-прежнему могу читать ноты с листа, но мои пальцы поставлены иначе и этого не исправишь. — Сказав это, он ласково провел рукой по глянцевому боку рояля.

— Мы купили его для Сары, — продолжал он, — и я рано начал заниматься с ней. — Он пожал плечами. — Не знаю, почему. Может быть, я хотел, чтобы у нее был шанс, от которого столь легкомысленно отказался сам.

— Сара сейчас живет здесь?

— О, нет... — Улыбнувшись, он бережно водрузил фотографию на прежнее место. — Она в Париже. Учится в консерватории. Для своих семнадцати она играет, впрочем... — Оставив Дайну в одиночестве, он перешел на другой конец комнаты и вставил кассету в деку. — Время от времени она присылает нам записи своей игры. — Он нажал кнопку, и почти мгновенно из динамиков полилась музыка. Это был Моцарт, и его волшебная мелодия засыпала комнату серебристой пылью.

Дайна внимательно следила за выражением на лице Бонстила, одновременно слушая превосходное исполнение: помимо блестящей техники, Сара обладала еще одним достоинством, как музыкант — она играла с подлинной страстью. Мягкая улыбка, застывшая на губах лейтенанта, была отражением выражения лица дочери на фотографии. Дайна подумала о Генри и Джейн Фонда, принадлежащим к разным полам и поколениям, и тем не менее в определенные моменты похожих друг на друга, как две капли воды.

Однако в улыбке Бонстила, казалось, проглядывала боль, затаившаяся внутри. Через некоторое время Дайна была не в силах выдерживать болезненную напряженность этой улыбки и отвернулась в сторону, не дожидаясь окончания музыки.

Его слова вдруг опять всплыли в ее сознании. «Как я ненавижу это место!» Разумеется, иначе и быть не могло. Здесь все ему было чужим, за исключением фотографии Сары и, возможно, рояля, на котором она стояла. Атмосфера в доме была холодной, почти мрачной, как в больничной палате. Если интерьер его отражал особенности душевного склада хозяйки, как это обычно бывает. То Дайна недоумевала, что вообще мог Бонстил найти в своей жене. Что-то непостижимое, — сказал он. Не было ли это непостижимое той самой тайной женской плоти и ума, которая рождает любовь в сердцах всех мужчин?

В гостиной наступила тишина.

— Она играет чудесно, Бобби. — Вдруг она увидела, что Бонстил плачет, и его боль обожгла Дайну. Она подошла к нему и положила руку ему на плечо. — Мне жаль, — прошептала она. — Мне жаль. — Она несколько раз повторила эти слова — бессмысленный набор звуков, помогающих облегчить тяжесть, лежащую на сердце.

— Глупо, — отозвался он, отстраняясь от нее. — Просто глупо. Мне не следовало ставить эту кассету.

— Напротив, я рада, что ты включил ее. Такое исполнение предназначено для слушателей.

— Карин не понимает этого, — он говорил так тихо, что Дайне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать его слова. — Она считает, что Саре надо кататься на лыжах или коньках. Заниматься чем-нибудь, что укрепило бы ее.

— Всякое учение укрепляет мозги человека, — возразила Дайна.

Бонстил пристально посмотрел на нее и несколько раз моргнул. У Дайны вновь возникло ощущение, будто он видит ее впервые в жизни.

— Вы знаете, вы совсем не такая, какой я вас представлял.

— Я не слишком испорчена? — она улыбнулась. Он рассмеялся.

— Нет, совсем нет, — внезапно он отвернулся, точно вспомнив нечто важное. — Я должен объяснить причину — иную причину — по которой женился на Карин.

Он подошел к строгому и аккуратному письменному столу, стоявшему в дальнем углу гостиной в тени какого-то высокого растения. Еще до того, как он протянул Дайне то, что достал из ящика стола, она уже знала, что это такое.

Пока она читала, он тихо вышел на кухню и приготовил превосходный салат из рыбы, тропических овощей и лука с помидорами. Затем он пригласил Дайну к столу и, поставив тарелку только перед ней, открыл бутылку белого вина. Они выпили вместе.

— Рукопись очень хороша, Бобби, — сказала она. — В ней есть злость и энергия. Она очень похожа на игру Сары на пианино. — Последнее обстоятельство особенно поразило Дайну. — В ней есть страсть.

— И Карин была моим счастливым билетом, — сказал он. — Я любил ее, а у нее было много денег. Как чудесно, думал я, мне удастся посвящать перу столько времени, сколько понадобится. Но писательский труд не укладывается в рамки обычного рабочего дня: с девяти до пяти. — Он подлил еще вина им обоим. — Человек, который сам никогда не пробовал писать, не в состоянии понять это, и Карин, не разбирающаяся ни в чем, кроме своего бизнеса, не являлась исключением. Она постоянно требовала ответа, почему я не могу работать в те же часы, что и она. А эти уик-энды! Они должны были быть всегда свободны и посвящены выполнению ее светских обязанностей.

— Другими словами, вы попади в золоченую клетку. — Дайна отодвинула тарелку от себя. — Но как получилось, что вы стали полицейским?

Он пожал плечами.

— В моей семье сильны военные традиции. Так что мой выбор был вполне естественный. — Что-то изменилось в его взгляде. — Ну, а вскоре я обнаружил, что получаю удовольствие от этой работы.

— От расследования убийств?

— От восстановления справедливости и правосудия. — Он с размаху хлопнул ладонью по столу. Законы должны соблюдаться. Тех, кто нарушает их, должна настичь кара. Негодяи бродят по этому городу — так же как и по любому другому — и совершают преступления, словно чувствуют свою безнаказанность. Им чуждо всякое уважение к человеческой жизни. Их жестокость не знает границ, и безразличие, с которым они взирают на собственные деяния, худшее из зол.

Дайна была поражена: вечно сонный голос Бонстила изменил тембр и звучал гораздо громче, точно лейтенант читал гневную проповедь с кафедры.

Наступила пауза. Бонстил не смотрел на Дайну, стыдясь того, что позволил своим чувствам вырваться наружу. Наконец он, откашлявшись, произнес:

— Мы нашли целый склад наркотиков в доме Криса: кокаин, героин низкой очистки. — Он заметил выражение, появившееся в глазах у Дайны. — Что касается меня, то я плевать хотел на это. От рок-музыкантов приходится ожидать чего-то подобного. Некоторые из них, — он пожал плечами, — живут исключительно на этой дряни. — Он допил вино из бокала. — Вы бы удивились, узнав, как много может выдержать человеческое тело, прежде чем разрушиться окончательно.

— Это не похоже на Мэгги, — промолвила Дайна. — Конечно, она время от времени баловалась кокаином. — Эта маленькая ложь не могла никому повредить теперь, — Но героин... — Она покачала головой. — Я бы знала об этом.

Бонстил задумчиво постучал вилкой по бокалу, отозвавшемся хрустальным звоном.

— Вы говорите, она не употребляла героин.

— Да, — она заметила особый блеск в его глазах. — О чем вы думаете?

— О заключении медицинской экспертизы. — Он внимательно посмотрел на Дайну. — Мэгги умирала тяжело. Для начала ее накачали героином.

— Накачали? — недоуменно повторила она вслед за Бонстилом. — Вы хотите сказать, что не верите, будто она сама вколола его себе?

— Нет, не верю.

— Слава богу. Однако, вы говорили, что нашли героин в доме.

Он кивнул.

— Я отправил его в лабораторию на анализ. Выяснилось, что это порошок отборного качества.

Что-то в его словах заставило Дайну насторожиться опять.

— А что написано в заключении эксперта? Бонстил вздохнул.

— В дряни, вколотой в тело Мэгги Макдонелл, содержался стрихнин.

— Горячая доза, — слова сорвались с губ Дайны, прежде чем она успела подумать.

— Так, так, так. — Он склонил голову набок. — Позвольте узнать, в какой мерзкой книжонке вы почерпнули подобное выражение?

Дайна немного перевела дух, услышав из его уст это ошибочное предположение. Бонстил, между тем, продолжал.

— В обычном случае вы были бы правы. Однако в Мэгги впрыснули дьявольскую смесь, даже еще пострашней, чем просто «горячая доза». Дело в том, что содержание стрихнина в порошке было недостаточным для мгновенной смерти. Некоторое время ей... пришлось помучиться. — Он накрыл ладонь Дайны своею. — Мне жаль. — Эти слова прозвучали точно так же, как несколько минут назад, когда она произнесла их, обращаясь к Бонстилу.

— Боже милостивый, — выдохнула она. — Я ничего не понимаю.

Бонстил по-прежнему не выпускал ее руку.

— Кто-то впрыснул ей дозу, а потом изнасиловал и безжалостно избил.

— Изнасиловал? — Дайне показалось, что кровь застыла у нее в жилах. Она дрожала. — Откуда вы знаете?

— Я думаю, что нет необходимости...

— Зато я так не думаю! — яростно перебила она его. Она впилась в него глазами. — Теперь я должна узнать все до конца.

Бонстил несколько секунд молча смотрел на нее, затем покорно кивнул.

— В самом кратком изложении это можно выразить так: медицинская экспертиза обнаружила следы крови и спермы во влагалище и прямой кишке.

— О, боже мой, — она вздрогнула.

Бонстил крепко сжимал ее ладонь, точно стараясь влить в тело Дайны часть собственной силы. Наступило молчание, в котором внезапно раздался бой изящных старинных французских часов, стоявших на серванте из красного дерева в футляре из золота и стекла. Когда они перестали звонить, Бонстил тихо произнес:

— Это еще не все.

Дайна безжизненно взглянула на него.

— Еще не все? Еще не все? — хрипло проговорила она. — Что может быть еще?

— Статистика утверждает, что более девяносто процентов раскрытых убийств совершают люди, близко знавшие погибшего: члены семьи, близкие друзья или соседи. То есть те, у кого имелись серьезные личные мотивы для совершения преступления.

— Однако в случае с Мэгги я даже представить себе не могу, кто бы мог желать ее смерти.

Бонстил на мгновение зажмурил глаза и еще сильнее сжал ладонь Дайны. Когда он открыл глаза, его лицо было смертельно бледным.

— Я сказал вам, что есть еще кое-что, — прошептал он, — Знали ли вы, что ваша подруга находилась на третьем месяце беременности?

Некоторое время Дайна невидящими глазами смотрела на Бонстила. Перед ее взором вновь предстала исковерканная масса из костей, мяса, порванной кожи, в глубине которой скрывался... Наконец, ее губы задрожали, и Бонстил, из всех сил напрягая слух, услышал:

— Боже мой, Мэгги, во что ты впуталась?

— Вы действительно готовы пройти через все это? Его глаз не было видно в полумраке, и Дайна поймала себя на мысли о том, что без их помощи невозможно понять его настроения. Она еще раз отметила про себя поразительное умение скрывать свои чувства. Но тем не менее, он все же плакал, слушая запись Сары, играющей Моцарта, на кассете, проделавшей путь в девять тысяч миль.

Дайна молча вглядывалась в неподвижную фигуру Бонстила. Вначале, услышав какой именно помощи он ждет от нее, она колебалась. Но в тот момент она все еще пребывала в шоке от его рассказа. Теперь, успокоившись, она приняла решение.

— Я хочу найти того, кто убил Мэгги, — голос Дайны звучал слишком резко даже для ее собственных ушей. Она не могла отвлечься от мыслей о ребенке, таком хрупком и... невинном. Она хорошо знала Мэгги: та никогда не согласилась бы на аборт. Это было бы невозможно отчасти из-за ее воспитания, а также собственных взглядов на жизнь.

Мэгги никогда не смогла бы сознательно лишить жизнь другое существо. Нет, ребенок бы родился и жил, если б ее не... — Глаза Дайны наполнились слезами, и она поскорей отвернулась и крепко зажмурилась с мрачной решимостью не дать ему увидеть, как она плачет. Разве она сама не говорила, что уже отплакала свое и больше не станет? Однако нерожденный малыш висел перед ее мысленным взором, словно подвешенный на сверкающей паутинке. Боже, как же ей хотелось, чтобы справедливость восторжествовала! Теперь ей казалось, что она, хотя бы отчасти понимает чувства Бонстила. Как он сказал об этом? «Безразличие, с которым они взирают на собственные деяния». Столь вопиющее пренебрежение человеческой жизнью вызывало у нее тошноту омерзения, и она знала, что сможет успокоиться по-настоящему, только когда убийца будет найден и дело закрыто. Она поняла также, почему он столь настойчиво стремился рассказать ей о себе. Он перестал быть для нее просто полицейским.

— Вы знаете, что должны делать? — это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.

— Я все поняла.

— Слава богу, вы — актриса.

Она видела, что Бонстилу хочется засмеяться и ободряюще улыбнуться, давая понять, что это нисколько не заденет ее.

Через некоторое время он сказал.

— Я должен быть уверен, что вы осознаете всю опа...

— Бобби, — тихо прервала она его, — мы обсудили это. Я не смогу жить спокойно в ладах с собой, зная, что в силах что-то сделать и не делаю этого.

— Крис — ваш друг, — это было тактичное напоминание.

— С Крисом все будет в порядке.

— Кажется, вы действительно верите в это.

— Да, верю. — Она почувствовала его близость. Во всем доме царила такая тишина, что Дайне казалось, будто она слышит собственное дыхание. — Крис никогда не смог бы убить Мэгги. Он любил ее.

— У разных людей любовь приобретает разные формы... простирается до разных пределов... — Дайне вновь показалось, что в его последнем утверждении содержится больше, чем она поняла.

— Я думаю, он обрадовался бы появлению ребенка.

— Но вы не знаете этого наверняка.

— Никто не знает, за исключением Криса и Мэгги, — она остановилась, потом спросила. — Вы полагаете, это Крис убил ее?

Бонстил помедлил с ответом. В конце концов он положил ей руку на плечо и сказал:

— Я действительно не могу ничего утверждать по этому поводу, пока все улики не будут собраны.

Дайна повертела головой и так, и эдак, однако так и не смогла разобрать выражение его глаз, скрытых непроницаемой стеной полумрака.

«Хартбитс» снова собрались вместе, сказал ей Бонстил. Разумеется, она ему не поверила. Дайна была в Лос-Пальмосе, когда там произошла стычка между Крисом и Бенно. В тот момент казалось, что залатать возникшую в результате этого пробоину в корпусе судна «Хартбитс» невозможно. Она позвонила Ванетте в офис группы прямо от Бонстила, и секретарь подтвердила, что они целыми сутками торчат в студии, заканчивая новый сингл и работу над альбомом.

— Однако сейчас в Лос-Пальмосе их нет, — сообщила Ванетта, произносившая слова с особым акцентом, являвшем собою смесь негритянского произношения и кокни. — Я только что пыталась дозвониться туда. Наверное, они все отправились домой к Найджелу.

* * *


Дайна съехала с автострады Лос-Анджелес — Сан-Диего на дорогу, ведущую в Мулхолланд. Бонстил отвез ее назад к стоянке у студии: ему хотелось, чтобы Дайна воспользовалась собственным автомобилем.

Найджел и Тай жили в каньоне Мэндевил. Он начинался к западу от Бел Эйр, восточная сторона которого примыкала к каньону Бенедикт, и был более пустынным и изолированным от окружающего мира, чем последний.

Немногочисленные дома, широко разбросанные по заросшему лесом каньону, по внешнему виду были более типичны для восточного побережья, нежели территория, прилегающая к Лос-Анджелесу. Здесь обитали любители верховой езды, совершавшие прогулки на своих лошадях вдоль торчавших повсюду белых изгородей. Дайна подумала о том, что Найджел должно быть немало позабавился, переехав сюда и оказавшись среди людей, чьи представления о рок-музыке ограничивались легкими и безобидными песенками Линды Ронстадт или Джеймса Тейлора.

Среди своих соседей он выглядел очаровательным парнем, что как нельзя лучше удовлетворяло его желаниям. Он и Тай, возвращаясь домой, предпочитали уединение.

Снаружи дом Найджела ничем не отличался от домов, стоявших по соседству. Дайна свернула на широкий подъездной путь, посыпанный толченым мрамором, и повела машину совсем медленно, чтобы как следует рассмотреть место. Дом представлял собой двухэтажное строение — образец колониальной архитектуры — с колоннами, без малейшего зазрения совести скопированными точь-в-точь с тех, что были в Торе... Кирпичная лестница поднималась к парадной двери. Дайна знала, что то, что скрывается за ней не имеет ничего общего с непримечательным фасадом. Найджел целиком перестроил интерьер дома. В результате тот приобрел довольно забавный вид. Например, Дайна хорошо помнила библиотеку на нижнем этаже, в точности напоминавшую старый лондонский клуб начала века: те же глубокие кожаные кресла, старинные мраморные камины и медные подставки для пепельниц. По периметру комнаты стояли деревянные книжные полки, заполненные не столько книгами, сколько грудами аудио и видеокассет. Любопытный посетитель, приблизившись к камину, замечал, что огня там нет и в помине, а вместо этого выглядывает экран громадного телевизора, присоединенного к видеомагнитофону.

В доме имелись и другие достопримечательности. Скажем, ванная, размером с обычную гостиную, где наряду со стандартным набором ванных принадлежностей, имелись холодильник, телевизор с видеоплеером и двуспальная кровать. В задней части дома располагалась маленькая студия, стены которой были обиты звуконепроницаемым материалом, и рядом с ней — огромный бассейн с водопадом, ведущим к полностью изолированному пруду.

На пороге дома Дайну встретил Силка, тут же утихомиривший заливающихся лаем доберманов.

— Мисс Уитней! — сказал он, улыбаясь, настолько приветливо, насколько у него это вообще получалось. — Какой чудесный сюрприз! — Он спустился по ступенькам на землю. — Никто не сообщал мне о вашем приезде.

— Боюсь, никто и не знал о том, что я приеду, — сокрушенно отозвалась Дайна. — Надеюсь, что я не помешаю им. Я знаю, что турне начинается в субботу.

— Да. — Силка кивнул своей массивной головой. — Вначале Сан-Франциско, потом в понедельник — Филипс, во вторник — Денвер, Даллас — со среды до воскресенья и так Далее в течение шести недель. Они ждут начала гастролей с нетерпением. — Дайна знала, что в первую очередь он говорит о Найджеле.

— А как дела внутри группы? — Силка знал, что она имеет в виду.

— Все утряслось. Бенно, несомненно, гений во всем, что касается подобных вещей. Он работает с ними с давних пор. С их первого приезда в Штаты в... подожди, в 1965? Да, точно, в шестьдесят пятом. Именно тогда он взял меня с собой за границу.

— Как ты познакомился с ним?

— С Бенно? А, ну мы встретились на благотворительном обеде Американского Общества Компаний Звукозаписи в шестьдесят четвертом. В то время нам обоим приходилось довольно туго. Я слышал о «Хартбитс» и даже пару раз ходил на их концерты, когда оказывался в Британии. После их первого, крайне неудачного турне здесь, ни один продюсер не хотел иметь с ними дела. Их английский менеджер просто не понимал, что такое Америка и как здесь нужно продавать свой товар. Они были хорошо известны в Англии, и он рассчитывал, что это обеспечит им триумф в Штатах.

— Как бы там ни было, я рассказал Бенно о группе на том обеде. Я думал, что это так и останется всего лишь застольной беседой. Однако Бенно не забыл ничего из того, что я говорил ему, и полетел туда, чтобы взглянуть на них. Он сумел убедить их подписать контракт с ним, ну а к чему это привело — вы видите перед собой. — Он широко развел руками, показывая на дом и землю вокруг.

— Значит, ты знал Иона.

— Конечно. — Его взгляд вдруг стал непроницаемым. — Мы все знали Иона и любили его. — Он бросил взгляд на Дайну. — Вы еще не слышали новый сингл?

— Нет, но очень хочу.

— Тогда входите, они как раз сейчас прослушивают его. На самом пороге она остановилась и тронула Силку за рукав.

— Силка, — спросила она. — Как Крис? На самом деле?

Могучая фигура телохранителя так возвышалась над Дайной, что той почудилось, будто его голова упирается в облака.

— Он в порядке. Действительно, в порядке. — Взявшись за ручку, он захлопнул дверь за собой. В прихожей было темно и довольно тихо. — Это турне пойдет ему на пользу. Вот увидите. — Казалось, что он хочет сказать этим что-то еще.

— Я приехала сюда не для того, чтобы отговаривать его от поездки на гастроли, если ты намекаешь на это.

— Вовсе нет, — возразил Силка. Однако он не мог скрыть своего облегчения. Когда они углубились в коридор, Силка вдруг ни того, ни с сего заметил. — Я никогда не видел ее в таком состоянии. Она всерьез боится вас.

Дайна поняла, что он имеет в виду Тай.

— Не могу взять в толк, почему. — Разумеется, это была неправда: она отлично знала, в чем дело. Ей просто хотелось посмотреть, насколько откровенен будет с ней Силка.

— Она знает об отношениях Криса к вам. Она не в состоянии понять, что связывает вас. Это тревожит ее, потому что она, вообще-то, соображает в подобных делах. — Он искоса взглянул на Дайну. — Ей не удалось найти способа прижать вас, а то, что не поддается ее контролю, пугает ее.

— Ну, в этом мы идем наравне, — заметила Дайна. — Я тоже совсем не понимаю ее. — Про себя она подумала:

«Мы похожи на двух кошек, выгнувших спины и угрожающе шипящих друг на друга. Возможно, это всего лишь борьба за раздел территории».

— Нет, — возразил Силка, останавливаясь напротив тяжелой, обитой дубом дверью. — Мне кажется, что она боится этого больше всего на свете. Вы попали в ее самую больную точку. — Он толкнул дверь, и они оказались внутри комнаты. Навстречу Дайне хлынул поток музыки, наполнявшей ее тело энергией. Грохот был настолько нестерпимым, что Дайна невольно поморщилась.

Почувствовав, что Силка сзади легонько подталкивает ее вперед, она вошла внутрь, и дверь закрылась у нее за спиной. Присутствовавшие в комнате члены группы и Тай располагались неровным полукругом возле пары гигантских колонок, в точности таких же, какие стояли в доме Криса и Мэгги. Увлеченные своим занятием, «Хартбитс» походили на язычников, собравшиеся перед изваяниями своих богов.

Вспомни дни

Ha заднем сидении «Форда»

Пылающие огни

Разве мы знали, каким будет счет?

— рвался из динамиков голос Криса.

Тай, первая заметившая Дайну, поднялась с места. Все остальные не шелохнулись и даже не взглянули в ее сторону.

Что однажды мы вырастем, Ища звезды...

— Кто впустил тебя? — протянула Тай. Невероятно расширенные зрачки ее глаз болезненно блестели, враждебные и непроницаемые, как черные дыры.

— Ты хочешь сказать, что меня здесь больше не рады видеть?

Ночью — это так правильно,

Мы снова будем вместе...

— пел Крис.

— Будь моя воля. Силка вышвырнул бы тебя отсюда ко всем чертям. — Дайна чувствовала сладковатый, слегка отдающий мускусом запах марихуаны изо рта Тай, который сама она находила скорее тошнотворным.

— Однако мы обе знаем, что это не в твоей воле. — Дайна протянула руку, намереваясь пройти дальше вперед мимо Тай.

Ангел и дьявол встречаются на полпути, На земле, которую никто не зовет своей...

В этот миг, когда их обнаженные руки соприкоснулись, Дайна увидела какое-то изменение в лице Тай: возможно, судорогу, внезапно пробежавшую по мышцам, или резко сузившиеся зрачки. Затем она протиснулась вперед, и лишь тогда Крис наконец заметил ее. Она было открыла рот, собираясь поприветствовать его, но, внезапно почувствовав, что худые холодные пальцы сжали ее запястье, обернулась.

— Куда это ты направляешься? — Тай смотрела на нее в упор. Дайне показалось, что она немного задыхается. — Это касается только Криса и Найджела. — Ее голос звучал угрожающе. — И все. Так было всегда.

— Даже, пока Ион был жив? — осведомилась Дайна. Тай нахмурилась, словно вопрос всерьез обеспокоил ее.

— Что ты знаешь о Ионе? Мэгги тебе что-нибудь говорила о нем?

— Что бы она ни говорила, это не предназначалось для третьих ушей.

Тай чуть заметно перебирала пальцами вдоль запястья Дайны.

— Тебе следует с осторожностью относиться ко всему тому, что тебе рассказывают.

— Привет, Дайна! — К ним приблизился улыбающийся Крис. Он шагнул в промежуток между двумя женщинами, и Дайна рывком высвободила руку. — Как дела?

Я отказался от стихов

Которыми мы жили

Лимузинов в вечеринок

И девушек, отдающих

Все, что у них есть.

Все это — пустяки.

— доносилось из динамиков.

Дайна попыталась оттащить Криса в сторону подальше от Тай.

— Крис, — спросила она, — что, черт возьми, случилось?

— А что, — ухмыльнулся он, — ты имеешь в виду? — Дайна пристально смотрела ему в глаза, требуя ответа на вопрос. — Сейчас просто неподходящий момент. Дайна. Я не могу уйти сейчас. Слишком много людей зависят от того, что мы делаем; слишком велики суммы, о которых идет речь; слишком долго я и Найджел были вместе. — Он на мгновение прервался, и Дайна увидела, что в его лице нет и следа былей энергии. — Ты ведь не станешь злиться на меня из-за этого, а? Ну же, Дайна!

— Нет, Крис. — Она дотронулась до его теплой щеки. — Мне просто хотелось понять, вот и все.

Он заключил ее ладонь в свою с явным облегчением, подобным тому, которое испытывал и Силка в разговоре с ней всего несколько минут назад.

— Я рад, — сказал он. — Тай, ну ты ведь знаешь ее, считала будто ты попытаешься отговорить меня от участия в этом турне.

— С какой стати мне делать это?

— Не знаю. — Она почувствовала, что предмет их беседы выводит Криса из равновесия. — Честно говоря, я подумал то же самое, увидев тебя здесь.

Дайна улыбнулась ему в ответ.

— Я приехала с совершенно иными намерениями, — застенчиво произнесла она. — Когда Ванетта сказала мне, что турне начинается в этот уик-энд в Сан-Франциско, мне пришло в голову, что, поскольку съемок не будет и у меня появится свободное время...

— Не может быть! — Крис пришел в неописуемый восторг. — Ты действительно хочешь поехать вместе с нами? Я как раз думал о том, что ты так давно не видела нас на сцене. И это пойдет тебе на пользу. Ты выберешься на пару дней из этой ямы и сможешь как следует расслабиться и ничего не делать!

Бонстил не поверил бы в это: Крис сам уговаривал ее. «Поехав с ними, — говорил лейтенант, — вы сможете узнать гораздо больше, чем я в настоящее время». Ей захотелось откинуть голову назад и расхохотаться, как она, поколебавшись долю секунды, и сделала.

* * *


Дайна и Бэб сидели вдвоем в его квартире вдали от грязных улиц, по которым бродили сводники с сутулившимися спинами и тринадцатилетние беглецы из родного дома, предлагавшие свои услуги зевающим бизнесменам и испуганным подросткам по твердой таксе: десять минут — десять долларов.

Из окна открывался вид на скопление сверкающих и переливающихся разноцветных огней, ставших своего рода символами Манхэттена. Зимой, когда наступали холода и рано темнело, они казались менее безвкусными и кричащими.

Это зрелище входило в число удивительных особенностей жилища Бэба. Если бы мать Дайны явилась сюда, то она, наверное, испытала бы настоящий шок и отказалась бы даже подняться по обшарпанной лестнице, вдоль которой, сверкая в полумраке большими изумрудными глазами, неподвижно сидели тощие и злые коты и кошки всех мастей. Там в тепле они дожидались наступления ночи — поры охоты.

Это была охрана дома Бэба. Дайна при каждом удобном случае подкармливала их, хотя Бэб каждый раз предостерегал ее против этого. «Они должны быть голодными, мама, чтобы ловить этих монстров. Ты испортишь их своими подачками, и местные жители не простят тебе этого».

Они сидели рядом на вытертом потрепанном ковре, возле старого продавленного дивана, от которого веяло теплом и уютом. Цветные абажуры на паре включенных ламп смягчали яркий свет. Дайна на днях отыскала уютное кафе на Десятой Авеню, и в этот момент они ели пиццу, принесенную оттуда, запивая ее пивом.

— Бэб, — обратилась к нему Дайна. — Как получилось, что ты до сих пор ни разу не переспал со мной? Ты считаешь меня недостаточно привлекательной?

Его большие темные глаза уставились на нее с удивлением.

— Конечно нет, мама. Но ты ведь знаешь меня. Мне мало одной женщины: я хочу их всех. — Он вытер губы. — Когда я размышлял об этом, то подумал, что если мы с тобой заберемся в постель, то все получится точно так же, как с остальными. — Он посмотрел в сторону. — Нас связывает что-то другое.

— Но ты ведь уже знаешь, что я не такая, как остальные. Не такая, как те, которые прибегают сюда в любое время, стоит только свистнуть..., — она замолчала, увидев, что Бэб пристально следит за ней. Мягкий свет, падавший на его лицо, оттенял морщины — шрамы, приобретенные в борьбе за существование в этом мире, до сих пор не понятом Дайной до конца. — ...А ты когда-нибудь задумывался над тем, что хочется мне?

Он покряхтел.

— Марти был прав, говоря, что ты еще слишком молода для этого.

— Ты знаешь, что это не так.

— Должен сознаться, что, когда речь заходит о тебе, я не знаю наверняка ровным счетом ничего. Почему ты все еще здесь, мама? Среди изгоев?

— Потому что я такой же изгой, как вы все.

Бэб покачал головой.

— У тебя точно не все дома. Неужели ты сама не в состоянии понять? Здесь нет ничего, что могло бы заинтересовать тебя.

— Ты — здесь, и ты интересуешь меня.

— Ха! Тебе просто нравится гулять по трущобам. — Он рассмеялся и отвел глаза в сторону. — Может быть тебе лучше уйти, мама?

Теперь уже она, в свою очередь, медленно покачала головой.

— Тебе не удастся отделаться от меня так легко. — Она подсела ближе к нему. — Что это на тебя нашло? Мне казалось, что мы переговорили обо всем этом давным-давно.

Бэб скрестил руки на груди.

— По правде говоря, мама, из-за тебя я чувствую себя виноватым, а такого со мной уже давно не было. Ты постоянно торчишь здесь и видишь все, что творится вокруг... — он покачал головой. — Так не должно быть. Это неправильно. Это место не для тебя. Кингсбридж — вот что тебе подходит в самый раз. Здесь слишком много дерьма вокруг для таких, как ты. У меня из-за этого неспокойно на душе.

Дайна, протиснув руку ему под мышку, возразила.

— Но ты не такой, ты сам знаешь это.

— Нет, — мрачно сказал он. — Я — последний принц, черт возьми!

Повернувшись к нему в полоборота, она заключила его бородатое лицо в свои ладони, и, прежде чем он успел помешать ей, крепко поцеловала его. Их поцелуй длился долго, очень долго, и когда она, раздвинув губы, скользнула язычком в его рот, Бэб сдался.

Дайна почувствовала, как его руки сомкнулись у нее за спиной, заключив ее тело в объятие, столь нежное, что слезы сами собой закапали у нее из глаз.

— Вот видишь, — прошептала она, чуть отводя голову назад. — Стоило из-за этого так волноваться.

— Ты плачешь, — сказал Бэб с необычным для него удивлением в голосе.

— О, Бэб, я люблю тебя. — Дайна гладила его лицо сбоку. — Не беспокойся ни о чем. Пожалуйста. Давай просто доставим друг другу радость и не будем думать о...

Он поцеловал ее с нежностью, которую она сумела разглядеть в нем с самого начала, и Дайна стала торопливо расстегивать пуговицы на его одежде. В эти мгновения она больше всего хотела просто прижаться к его обнаженной груди.

Тело Бэба оказалось на удивление безволосым, и руки Дайны безостановочно бороздили по темной теплой коже во всех направлениях. Она не могла удержать их, как не могла унять дрожь в коленях. Она ощущала физические порывы, подобные искрам, беспорядочно колесившие у нее внутри. Тем не менее, все это время ее рассудок в ужасе взывал к ней: организм стремился защитить себя от надвигающейся угрозы. Предчувствие наслаждения волной прокатилось по Дайне, но пальцы ее продолжали трястись как у старухи.

Возможно, Бэб заметил это, или, что было не менее вероятно, догадался о столкновении противоположных сил, разрывавших Дайну на части. Как бы там ни было, он осторожно перенес ее на кровать и медленно раздел, ни на секунду не отрывая губ от уже обнаженных частей ее тела. Он почувствовал, как она вздрогнула, когда его язык прикоснулся поочередно к твердым, дрожащим кончикам ее грудей. Потом он слегка сжал их между пальцев, отчего Дайна, прогнувшись на простынях вверх, вскрикнула.

Когда на ней не осталось уже одежды, Бэб скользнул вниз и оказался стоящим коленями на полу возле кровати. Приподняв ноги Дайны, он опустил их себе на плечи и наклонил голову вперед.

— Что ты... делаешь? — едва успела выдохнуть она, как почувствовала прикосновение его губ и языка. Ощущение было настолько сильным, что ее ноги непроизвольно дернулись вперед, и она принялась совершать круговые движения бедрами, все сильнее прижимаясь к его лицу.

Теперь, непрекращающееся несравнимое ни с чем наслаждение вытеснило из ее сознания все подобно тому, как сильный ветер разгоняет стаю голубей. Все прочие мысли и желания угасли, и Дайне хотелось одного: чтоб это ощущение длилось бесконечно долго. Связки на внутренней поверхности ее бедер напряглись, точно она взбиралась вверх по крутому склону, и мышцы стали подергиваться в такт глухим ударам ее сердца.

Во рту у Дайны появился особенный вкус, всегда предшествовавший оргазму; ее бедра горели, словно охваченные пламенем. Бэб дотронулся пальцами до саднивших кончиков ее грудей, и в тот же миг она...

Дайна громко вскрикнула и сложилась почти пополам, даже не заметив этого. Каждое прикосновение его языка обжигало ее плоть, превратившуюся казалось в сплошное переплетение нервов. Вся мокрая от пота, она шепнула: «Бэб, иди сюда», и через мгновение ощутила жар, исходивший от его мускулистого тела, оказавшегося на кровати возле нее. Легко, без малейшего усилия, Бэб поднял ее и осторожно опустил себе на бедра. Она наклонилась вперед и принялась целовать его грудь и плечи.

Более часа они провели в объятиях друг друга, то и дело испуская громкие вздохи и стоны и останавливаясь всякий раз, когда чувствовали, что возбуждение становится слишком сильным. Казалось, что, удерживая себя в течение столь долгого времени от этого последнего шага к полной близости, они теперь не могли сполна насытиться, и мучение растягивания удовольствия было для них куда предпочтительнее быстрого удовлетворения.

В конце концов, наступил момент, когда они были уже не в состоянии более сдерживаться.

Дайне, однако, казалось все мало. Ее губы обшарили каждый дюйм гигантского торса Бэба. Даже когда уже все кончилось, она продолжала целовать его, пока Бэб, нежно отстранив ее от себя, не шепнул: «Хватит. Перестань».

Потом она лежала в его объятиях, прислушиваясь к стуку сердца, спрятанного в недрах смуглой груди, вдыхая аромат тел Бэба и своего.

— Все равно, — тихо промолвил он. — Тебе скоро уходить. Сегодня я должен получить новую партию.

Дайна было открыла рот, но тут же закрыла его обратно. Ей хотелось провести здесь с ним всю ночь, но она прекрасно знала, что Бэб, как обычно, не позволит ей остаться у него, если ожидает прибытия товара. «Слишком опасно», — говаривал он в таких случаях, а когда Дайна однажды спросила, почему, Просто выразительно посмотрел на нее.

— Этот придурок Смайлер приперся сюда вчера, когда ты была в Кингсбридже, — сказал Бэб, гладя ее по плечу. — Я говорил ему, чтобы он никогда этого не делал. Работа — это работа, и она не должна никак соприкасаться с моей личной жизнью. Однако, он ответил, что никогда не бывал здесь, и из-за одного раза нечего поднимать такой шум.

Много раз Дайне приходила в голову мысль уговорить его перестать заниматься своим нелегальным промыслом, однако у нее хватало ума хранить молчание в таких случаях. Своим ремеслом Бэб зарабатывал себе средства к существованию. Он сам выбрал его и нашел в нем свое место. Дайна даже и подумать не могла о том, чтобы лишить Бэба этого, возможно, его единственного достояния, точно так же, как не могла покинуть его.

— Скажи мне кое-что, мама...

Она потеснее прижалась к его теплому боку.

— Что? — сонно прошептала она.

— Для тебя это действительно не имеет значения?

— Что — это?

— То, что я — нигер.

Дайна положила ладонь ему на грудь и сквозь кожу и толстый слой мышц ощутила биение его сердца и ровное, похожее на быстро сменяющие друг друга морские приливы и отливы, дыхание. Бэб казался ей неуязвимым исполином.

— Здесь, — шепнула она, — ты тот, кого я хочу. Мужчина.

Бэб молча смотрел вверх на рваные полоски бледного света на потолке, пробивавшегося сквозь щели в ставнях, всякий раз, когда мимо дома проезжал очередной автомобиль или грузовик.

Слабый и неразборчивый шум улицы проникал в комнату. В нем смешались редкие гудки машин, мягкий шорох покрышек, лай собак, чей-то смех и слова на испанском. Где-то завизжала кошка.

Дайна украдкой взглянула на темный профиль Бэба и заметила блеск слезы, застывшей в уголке его глаза. Не говоря ни слова, она припала губами к его шее и навсегда похоронила увиденное в самых глубинных тайниках своей души.

* * *


Она проснулась посреди ночи, испытывая нечто вроде головокружения. Тут же, потянувшись рукой к месту, где обычно спал Рубенс, обнаружила, что лежит в постели одна. «Почему его нет дома? Говорила ли Мария, что он сегодня приедет поздно?» Она не могла вспомнить.

Омерзительный вкус резины появился у нее во рту. Она попыталась прогнать его, глотнув пару раз, при этом повторяя про себя: «Все вновь возвращается ко мне. Все это».

Ее прошиб холодный пот, и внезапно появилось ощущение падения. Падения в бесконечную пропасть — сквозь кровать, пол, сквозь фундамент к самому центру земли.

Она посмотрела в потолок, и он показался ей бесконечно далеким. К тому же он быстро вращался, от чего у нее заныло в висках. Дайна крепко зажмурилась, но ее голова закрутилась еще сильней. Она распахнула глаза. Что разбудило ее? Стук сердца отдавался во всем теле словно удары тяжелого молота по наковальне. Она услышала шум своего неровного дыхания, и в полной тишине этот звук показался ей настолько необычным и громким, что она невольно задышала быстрей, пока не начала задыхаться.

Она спрашивала себя, уж не этот ли самый шум разбудил ее. Однако в глубине души она чувствовала, что ее сон был нарушен внешним раздражителем.

Ощущение ужаса, зародившееся где-то в животе у нее, подкатило к горлу и застряло там, словно кость. Она попыталась подавить его, и в этот миг вновь услышала разбудивший ее звук. Она замерла и вся превратилась в слух. Когда шум раздался еще раз, она, чтобы лучше разобрать его, попробовала задержать дыхание. Пот тоненькой струйкой стекал у нее по виску: источник странного шума находился внутри дома.

Тихие, крадущиеся звуки становились все ближе, и наконец она окончательно поняла, что в доме кроме нее есть кто-то еще.

Руки ее судорожно вцепились в простыни, но она была не в силах шевельнуться. Вкус резины во рту стал почти невыносимым, и Дайну едва не стошнило. Вдруг ей показалось, будто до нее донесся низкий рычащий голос и какие-то слова на иностранном языке. То был испанский язык. Она пришла в полное смятение, еще не успев отойти от воспоминаний о Бэбе и Нью-Йорке. Какая-то часть ее продолжала жить там, за три тысячи миль от Лос-Анджелеса.

Она опять стала юной девушкой, беспомощной и запуганной, неподвижно прикованной к месту, окруженной со всех сторон зловещими тенями и недобрыми призраками. И кто-то из этого темного враждебного мира медленно, но неотвратимо приближался к ней. Ее тело неподвижно распласталось на кровати, как бабочка в гербарии натуралиста. Дайна попробовала поднять голову или хотя бы открыть глаза, чтобы увидеть, кто или что проникает сквозь открытую дверь внутрь спальни.

От резкого щелчка, раздавшегося совсем неподалеку, у нее перехватило дыхание. Дрожащая, мокрая от пота, она мысленно увидела острое, серебристое лезвие выкидного ножа, смертоносно поблескивающее в темноте. Теперь уже страх во весь голос кричал в ее мозгу, посылая вибрирующие сигналы тревоги, похожие на круги, разбегающиеся по поверхности пруда от брошенного туда камня.

Смерть витала в воздухе, и ее присутствие ощущалось столь же явственно, сколь наличие расшитых бисером занавесок, слегка трепетавших прямо над головой Дайны. Огромная, черная, зловещая тень упала на постель. Дайна попыталась закричать, но голос отказывался повиноваться ей. В ее смятенном мозгу, сменяя одна другую, вихрем проносились картины разрушения и смерти: таинственные символы, вырезанные ножом прямо на ее коже; отвратительное и ужасное изнасилование; жуткие дубинки с шипами, рвущие и кромсающие ее плоть до тех пор, пока голые кости не покажутся наружу из страшных ран; фонтанирующая кровь; нервы, вопящие от боли; и она сама — беспомощная и неподвижная.

Она набрала воздуха в легкие и, предприняв невероятное усилие, приподнялась с простыней, при этом громко вскрикнув.

— Что, черт...

Не в состоянии перевести дыхания, она поперхнулась и закашлялась.

В следующее мгновение она очутилась в плену сильных мускулистых рук и почувствовала на коже тепло чужого тела, а вместе с тем запах мужского пота, показавшийся ей смутно знакомым. Дайна открыла глаза и попробовала отодвинуться, но не тут-то было. Это еще больше усилило охвативший ее ужас. Она откинула голову назад и оскалила зубы, точно в ее жилах вдруг проснулась кровь первобытных предков. Она лязгнула зубами и вновь развела челюсти, даже не заметив, что одновременно с этим из ее горла вырвалось глухое рычание. С отчаянием в душе старалась она освободиться от смертельных объятий, но разжать их было ей не под силу.

Наклонив голову вперед, она запустила зубы во что-то теплое и мягкое, и тут же услышала голос: «Дайна! Не бойся. Дайна, все в порядке!»

Она, тем не менее, укусила его, даже теперь отказываясь верить, что этот кошмар ей приснился. Раздался треск ткани и вслед за ним удивленный болезненный возглас. Однако эта боль была ничто в сравнении с той, что переполняла грудь Дайны.

— Дайна... Дайна... Дайна...

Узнав его нежное прикосновение, она поняла, что это не смерть явилась за ней. Что это все — плод ее воображения, привидение, ночной призрак.

— Рубенс, — хриплым шепотом сказала она. — Рубенс, помоги мне. — С этими словами она прижалась к его груди, дрожащая и облегченно всхлипывающая после перенесенного ужаса.

За окном слабо светилось ночное небо Лос-Анджелеса. Откуда-то до нее вдруг донесся до боли знакомый голос Бэба: «Мама, ты либо участвуешь в игре, либо нет. Вот и все». Теперь, оказавшись втянутой в расследование, проводимое Бонстилом, она наконец твердо знала, что является одним из игроков. Она испытывала непреодолимое желание рассказать обо всем Рубенсу, но тем не менее молчала.

— Возможно, я устрою тебе встречу кое с кем, — промолвил Рубенс, когда она более-менее успокоилась.

— С кем?

— С Дори Спенглером. Он хороший знакомый Берил. — Он перевернулся и лег на спину. — Он работает агентом.

— Рубенс, я в последний раз говорю, что не уволю Монти.

— Разве я хоть словом заикнулся об этом? Просто я хочу, чтобы ты познакомилась с Дори. Такой шаг стал бы весьма разумным.

— Не сомневаюсь.

— Ты сделаешь это?

— Ладно.

— Может мне стоит отложить свою поездку в Нью-Йорк? — задумчиво протянул он.

— Не надо. Тебе ведь необходимо разобраться с Эшли.

— Это может подождать неделю.

— Я хочу, чтобы ты поехал, Рубенс. — Она положила ладонь на его горячий бок. — Со мной все будет в порядке. — Она улыбнулась, невидимая в темноте. — Тем более, Крис пригласил меня на их концерт, который состоится в этот уик-энд в Сан-Франциско.

— Отлично. Ты выберешься отсюда на пару деньков.

Приподнявшись на локте. Дайна заглянула к нему в лицо.

— Крис сказал в точности то же самое. Я не верю тебе.

— Берил необычайно воодушевляет твоя дружба с Крисом. Когда я рассказал ей, она просто пришла в экстаз. Такая поездка несомненно добавит популярности твоему имени, а с Дори ты сможешь встретиться и по возвращении.

— У тебя вечно в голове одно и то же?

— Засыпай, — шепнул он. Вскоре Дайна услышала, как дыхание Рубенса замедлилось, и он погрузился в сон.

Однако самой ей не спалось. До рассвета оставалось совсем чуть-чуть, и вчерашний день ушел безвозвратно, оставив после себя лишь кисловатый привкус во рту. Отвернувшись от окна и едва колыхающейся занавески, она присела на кровати и стащила одеяло с Рубенса. Она долго смотрела на его обнаженное тело, затем внезапно почувствовала острое желание дотронуться до него, прижаться к нему, ощутить всем своим телом его тяжесть, и руки, замыкающие объятия у нее за спиной. Мгновенно поколебавшись, она потянулась к нему.

* * *


Наконец она села и с долгим протяжным вздохом опустила ноги на пол, оставляя Бэба в одиночестве. Собрав одежду и прихватив свою сумку, она молча пошла в ванную, тихонько шлепая босыми ногами по полу. Обитая покоробленной фанерой, покрытой бог знает сколькими слоями белой краски, дверь ванной не закрывалась плотно, а ржавые трубы постоянно гудели.

Оказавшись внутри, она было потянула руку к выключателю, но, передумав, сложила одежду на краю ванной. Потом, встав ногами на сидение унитаза, она подняла матовое стекло и впустила внутрь ночное сияние Манхэттена. Небо над центром города из-за невиданной нигде более иллюминации казалось совсем светлым, почти белым.

Жмурясь и дрожа от холода. Дайна смотрела на ночной город. Из комнаты позади нее доносился приглушенный шум: Бэб готовился выйти из дому.

Вдруг резкий звук заставил ее обернуться. Кто-то стоял за дверью квартиры. Дайна услышала голос Бэба, а затем металлический скрежет отодвигаемой задвижки. Друзья часто заваливались сюда без предупреждения. Бэб не устанавливал телефона в квартире, предпочитая звонить из ближайших автоматов. «Бизнесу, — говаривал он, — место на улице». Однако в этот вечер ей не хотелось, чтобы кто-то нарушал их уединение, пусть даже им предстояло вскоре расстаться. Дайна все еще ощущала какой-то зуд внутри; тело ее во многих местах саднило точно от ожогов; помятые губы слегка распухли: великолепное зрелище!

Спустившись на пол, она тихонько подкралась к двери и заглянула в щелочку.

Почти тут же совсем близко от нее раздались один за другим два оглушительных выстрела. Дайна вздрогнула, а сердце ее заколотилось с такой бешеной силой, что казалось, оно вот-вот разорвется. Она услышала топот тяжелых ботинок по голому полу, внезапно оборвавшийся, когда производивший его пришелец наступил на тонкий ковер, лежавшей между кушеткой и стульями. Потом в тишине раздался чей-то низкий злобный голос: «Оставайся подыхать здесь. Ты отработал свое».

Наступила пауза, длящаяся кажется целую вечность. Дайна стояла, не шевелясь и почти не дыша, вцепившись побелевшими пальцами в край двери. Ее обуял смертельный ужас. Разум и чувства отказывались повиноваться ей, уступив место этому первобытному, всепоглощающему страху. Она попыталась собраться с мыслями, но лишь почувствовала, что ее губы безвольно шевелятся, точно повторяя: «Не может быть».

Внезапно она услышала хлопок, такой ясный и отрывистый, что это вполне мог бы быть звук выстрела из другого пистолета. Дайна пялилась в полумрак, пытаясь разглядеть лицо убийцы. Изо всех сил напрягая слух, она, как ей показалось, смогла лишь уловить одно слово, произнесенное шепотом по-испански: «Celate!». Потом все стихло.

Выскочив из ванной, она опрометью кинулась через всю комнату к входной двери, оставленной приоткрытой, так что сквозь образовавшуюся щель пробивалась полоска бледного света. Навалившись на дверную створку всем телом, Дайна с силой захлопнула ее и в мгновение ока с треском вернула задвижку на место.

Повернувшись, она едва не споткнулась о Бэба. Он лежал, раскинувшись, на полу. Над его головой и плечами виднелись обломки опрокинутого журнального столика. Вся грудь Бэба была залита кровью, темным, сверкающим потоком медленно вытекавшей из его открытого рта. Все лампы в комнате были погашены.

Дайна опустилась на колени возле него. Она чувствовала, как жизнь, ставшей для нее чем-то реальным и осязаемым, вместе с кровью сочится из его тела.

— Бэб! — закричала она. — О, господи, Бэб! — она прикоснулась к его груди, будто ее пальцы обладали волшебной способностью заживлять раны.

Прошло некоторое время, прежде чем Дайна заметила, что он пытается сказать ей что-то, однако, захлебываясь в собственной крови, не может произнести ни звука.

Оторвав его голову от жестких, ребристых обломков, Дайна прижала ее к своей обнаженной груди. Темная теплая кровь заструилась по ее животу, расползаясь буквой V по бедрам. К резкому запаху пороховой гари примешивался какой-то другой, сладковатый и густой, который Дайна не могла распознать. Заключив Бэба в свои объятия, она попыталась согреть его. Кусочки его кожи, словно осколки леденцов, прилипали к ее пальцам.

Откашлявшись, Бэб что-то сказал. Дайна подняла голову.

— Что? — виновато спросила она. — Что ты сказал? — Она терзалась вопросом: следует ли ей оставаться с ним или идти вызывать скорую помощь, и пропустила его слова мимо ушей. — Бэб, я не слышу тебя.

— Это Алли — сволочь, — его голос звучал хрипло, протяжно, и ей приходилось напрягаться, чтобы разбирать слова. Увидев кровавую пену на его гy6ax. Дайна осторожно стерла ее. — Я создавал эту сеть в течение пяти лет. Теперь он решил прибрать все к своим рукам. — Его веки на мгновение опустились, и Дайна с ужасом подумала, что он умер.

— Бэб? — испуганно прошептала она. Его глаза распахнулись, и она заметила искорку, мелькнувшую в них.

— Черт возьми, мама, ты знаешь, что этот козел сказал мне прежде, чем выстрелить... Он сказал: «Хочешь знать, что в этом городе не так? Здесь слишком много нигеров».

— Замолчи! Замолчи! Какое это теперь имеет значение? Бэб начал дрожать. Все тело его покрылось испариной. Дайна вновь нежно вытерла его лицо и увидела, что он пристально смотрит на нее. Ее глаза наполнились слезами.

— О, Бэб, — прошептала она. — Не умирай. Не умирай. — Она посильней прижала пальцы к его груди. Сквозь сплошную кровавую пленку и обломки размозженных ребер ей едва удалось нащупать слабые удары угасающего сердца. Бэб с усилием разжал зубы, порозовевшие от непрекращающегося потока крови.

— Мама...

Дайна сжала его в своих объятиях.

— Бэб, я не дам тебе умереть! Не дам! — Однако она уже чувствовала, как остатки тепла — символа жизненных сил — вытекают из его организма и растворяются в пространстве, подобно тому, как энергия стремительного ручья, впадающего в море, рассеивается в бездонной пучине, она с радостью бы вскрыла себе нервы, сделала бы все, что угодно, лишь бы вернуть ему жизнь, но она была не богиней, а он — не мифическим героем.

— Бэб, я люблю тебя. — Однако, она не могла сделать ровным счетом ничего. Ни сейчас, ни тогда, когда, стоя молча и неподвижно, наблюдала из спасительного убежища, как одетые в стальные рубашки свинцовые шарики рвут на части его тело. «Почему я словно приросла к месту? Почему я стояла, сложа руки? — твердила она про себя, прокручивая в голове раз за разом те мгновения. — Теперь я бессильна помочь ему. Совершенно бессильна».

В какой-то момент к ней вернулось зрение, и она увидела, что держит в руках холоднеющий труп.

Снаружи донесся пронзительный вой сирены: знак беды, случившейся где-то в другом месте. Потом она затихла в дали. Дайна услышала на улице быструю речь, похожую на чирикающие крики обезьян — неразборчивую, но легко распознаваемую: уличный испанский. Вскоре все опять смолкло.

Глаза Бэба уже остекленели, но Дайна все еще не могла решиться выпустить его из своих рук. Ее мускулы затекли, но боль лишь заглушала в ней осознание чудовищной реальности случившегося.

— Я, я..., о, я должна была...

Кое-как накинув на себя одежду и нацепив на шею ниточку с бусинкой — амулетом, охранявшим от ненависти и злобы, Дайна навсегда покинула опустевшее жилище Бэба. Долгое время после этого она думала, что больше никогда не сможет улыбаться, но, разумеется, это было лишь трогательным заблуждением ее почти еще детского ума.


Часть 3

В лесу света


Hast Du was,

Bist Du was.

    
(Венская поговорка)


Глава 7


Отель «Люберж Эклер» — один из самых шикарных в Сан-Франциско — располагался на Калифорния-стрит по соседству с головокружительным аттракционом «русские горки». Свернув на подъездной путь шириной в три ряда, лимузины плавно подрулили к фасаду гостиницы, облицованную темно-красным кирпичом и бежевым камнем. Архитектор, трудившийся над ним, по-видимому был поклонником французского стиля.

Впрочем, правильнее было бы говорить о двух фасадах, ибо позади увитого плющом старинного шестиэтажного здания устремлялась вверх сверкающая в лучах солнца башня из алюминия и дымчатого стекла высотой и тридцать три этажа, возвышавшаяся над всеми другими постройками в этой части города. За свое недолгое существование — всего три года — «Люберж Эклер» успел стать известным архитектурным сооружением в Сан-Франциско, обогнав по популярности выстроенный наподобие атрия отель «Хас Роял» на Эмбаркадеро и пирамиду гостиницы «Трансамерика».

Силка вышел из машины и захлопнул за собой дверцу. Некоторое время он и Бенно Катлер о чем-то совещались у входа в отель с представителями администрации. Тем временем посыльные в ливреях открыли багажники и потащили вещи группы, а вместе с ними и чемодан Дайны внутрь здания.

Силка постучал в дверцу, и водитель изнутри открыл ее. Телохранитель «Хартбитс» засунул голову внутрь и, посмотрев на Криса, сказал: «Мы приняли дополнительные меры безопасности».

— Это будут те же люди, что и в прошлый раз? Силка кивнул.

— Да, по крайней мере, те из них, кого нам удалось собрать. Одного парня пришлось вызывать прямо из отпуска. Он ловил рыбу на Тахо. — Силка рассмеялся. — У этого сукиного сына так и чешутся руки дать кому-нибудь по морде.

— Используй его. Я не хочу, чтобы все это дерьмо постоянно висело на тебе, — Крис говорил почти как генерал на военном совете.

— Все уже расписано и определено, — ответил Силка. — Ну а пока мне надо снабдить мисс Уитней пропуском, ибо в противном случае, ее будут задерживать на каждом контрольном пункте. — Выпрямившись, он огляделся по сторонам. — Порядок. Можете выходить, когда пожелаете.

В огромном вестибюле отеля в пространстве между оштукатуренными кремовыми дорическими колоннами, устремлявшимися к изогнутому аркой позолоченному потолку, украшенному вдоль стен лепными фигурами ангелов и купидонов, царили прохлада и полумрак.

Слева поднималась широкая лестница, над которой виднелись таблички с надписями. Судя по ним, эта лестница вела в бар-ресторан с модной и изысканной кухней, открывавшийся только в шесть часов вечера, и кабаре. Приклеенная тут же афиша гласила, что там сегодня выступит исключительно популярная Ширли Бэсси.

Ближе к входу стояли обтянутые бледно-зеленой и золотистой материей кушетки и клубные кресла. Вокруг них торчали высокие папоротники, в тени широких листьев которых можно было укрыться от любопытных взоров. Мраморный пол в центре устилал огромный персидский ковер.

«Хартбитс» заранее сняли для себя весь пятый этаж старого корпуса, а по сути и пятый и шестой, так как все номера были двухэтажными. Основная масса туристов попадала в царство современной роскоши и блеска стекла и металла, снабженное даже Nautilus-laden, спортивным залом и бассейном олимпийского стандарта, поднятого на много футов вверх над городскими крышами.

В каждом номере имелась небольшая сауна и Whirlpool bath. He хватало только массажистки, но этот недостаток легко можно было исправить одним нажатием кнопки. Словом, не приходилось удивляться, почему места в «Люберж Эклер» заказывали вперед за полтора года.

Крис и Дайна заняли угловой номер. Попасть туда с лестницы можно было только по коридору, увешанному по стенам глянцевыми черно-белыми фотографиями с видами Сан-Франциско, миновав множество крепких смуглолицых людей в темных костюмах.

Обстановка внутри номера производила почти ошеломляющее впечатление. Дайне еще никогда не приходилось видеть чего-либо подобного ни в одной из гостиниц. Слева от входа находилась поблескивающая медью и хромом кухня. Соседняя дверь вела в столовую, где за широким дубовым столом могли с удобством разместиться двадцать человек.

Центральная часть номера представляла собой нечто вроде гостиной, размером чуть меньше футбольного поля. Вся задняя стена ее состояла из нескольких рядов окон, за которыми сиял, кажущийся ослепительно белым под палящими солнечными лучами, великолепный Сан-Франциско.

Справа у стены начиналась винтовая лестница, освещавшаяся вдоль перил крошечными огоньками. Она вела к дверям двух спален, снабженных отдельными ванными комнатами, соединенными с сауной.

Пока свита группы внизу разбиралась с аппаратурой и прочим скарбом, нетерпеливые репортеры беспокойно теребили в руках ленточки с кратко изложенным набором вопросов, на которые Крис и Найджел, в зависимости от настроения, соглашались или не соглашались ответить. Обсудив с Бенно вопрос относительно пропуска представителей журналистской элиты. Силка поторопился увести Дайну наверх подальше от водоворота страстей.

Очутившись в номере, она первым делом осмотрела спальни и выбрала ту, где преобладали желто-зеленые тона, предпочтя их синим. Обе пары занавесок были отдернуты и, от этого создавалось впечатление, будто солнечный свет затопляет комнату. Где-то снаружи раздался голос Силки, объяснявшего посыльному, куда нести багаж. «Да, — донеслось до нее, — это действительно она».

Она подошла к окну. Воздух Сан-Франциска казался ей хрустально чистым, хотя возможно это впечатление слегка было преувеличено, поскольку над Лос-Анджелесом облако смога висело практически постоянно. Дайна проследила взглядом вдоль рядов зданий, круто опускавшимся к темно-голубым волнам залива. Там над причалами низко кружили чайки. Краешком глаза Дайна заметила ярко-красные и желтые огоньки фуникулера, перевалившего за гребень Рашн Хил и исчезнувшего из виду. Ей почудилось, что она смогла разобрать вдали сверкающий костюм уличного музыканта и у нее проснулось желание самой прогуляться по улицам города.

Отвернувшись от окна, она обнаружила, что Силка внимательно наблюдает за ней. Он стоял в дальнем углу комнаты в тени, из которой выступали лишь носки его черных сверкающих ботинок. Дайна вспомнила однажды встреченного ей футболиста, поразившего ее своими габаритами даже без щитков и формы. Силка производил на нее точно такое же впечатление подавляющей мощи.

— Я хочу ненадолго, — обратилась Дайна к нему, — выбраться отсюда. Он кивнул.

— Крис распорядился насчет машины для вас. Она стоит у входа в отель, и вы можете воспользоваться ею в любой момент. — В два гигантских шага он пересек комнату. — Но прежде мы должны сделать кое-какие приготовления к сегодняшнему вечеру.

Он стал готовить поляроидную фотокамеру и все необходимое для того, чтобы изготовить Дайне пропуск с фотографией, заключенный в пластиковую оболочку и снабженный инфракрасной меткой. Дайна должна была его носить, не снимая, все время, пока оставалась с группой. Молча понаблюдав за его действиями некоторое время, она вдруг спросила:

— Как Тай очутилась в группе?

— Она подцепила их на пляже в Антибе.[19 - Антиб — — город на юге Франции неподалеку от Канн.] Просто подошла к Иону в купальнике без верха и улеглась рядом. Против этого он не мог устоять.

— Однако потом, когда Ион умер...

— Пожалуйста, не шевелитесь. — Последовала яркая вспышка, и из фотоаппарата выползла фотография. Силка отложил камеру в сторону. — О, да, она тут же переехала к Найджелу, но это не соответствовало ее желаниям. — Он бросил выразительный взгляд на Дайну, не прекращая возиться с пропуском. — С того самого момента, когда она приметила их, ей хотелось и Иона, и Криса одновременно. — Он покачал головой. — Однако ей пришлось поумерить аппетит. Они были слишком близкими друзьями, чтобы делить на двоих одну женщину... почти как кровные братья.

— А Найджел? Как же он? Ведь они все вместе приехали в Лондон. Разве он не являлся для них таким же братом?

— Можно сказать и да, и нет. Они все были тесно связаны, но Найджела обижала особая музыкальная близость между Крисом и Найджелом. Вместе они сочиняли волшебную музыку. Как это можно объяснить? Никак. Однако Найджел не хотел успокаиваться. Бывало, он приходил ко мне и жаловался: «Они что-то замышляют у меня за спиной. Им хочется избавиться от меня». Вначале я пытался разубедить его, но потом плюнул. Он хотел слушать только себя и тех, кто поддакивал ему. — Силка вновь покачал головой.

— Старина Найджел был сумасшедшим в те первые дни. По два-три раза каждую неделю мне приходилось вытаскивать его из дома то одной, то другой подруги, когда их приятели или мужья ловили его на месте преступления со спущенными штанами. — Он усмехнулся. — Этому мерзавцу все было нипочем. Он был ненасытен, когда дело касалось женщин. То есть, разумеется, это в определенной степени было свойственно каждому из них, но Найджел отличался от остальных. У него это выражалось в более глубокой и, — он пожал плечами, — в патологической, возможно это слово наиболее правильно, форме. Как бы там ни было, он не оставлял меня без работы. — Глаза Силки затуманились. — Потом Ион умер. — Вздохнув, он вручил Дайне готовый пропуск. — Пожалуйста. — Та взглянула на фотографию и, увидев, что она вышла совсем неплохо, прилепила ее к карточке.

— Ив группе произошли изменения, — сказала та. — Из того, что я слышала, кажется, это было неизбежно, не так ли? Все публичные выходки, принесшие группе в самом начале такую известность, были делом рук Иона.

Силка уже начал собирать свое имущество.

— Все знали только то, что мы хотели, чтобы они знали. Ион очень часто был настолько обдолбан, что просто не мог выдумать что-либо. Тай нашептывала ему на ухо свои мысли. Никто, включая меня, не знает, какие из этих идей принадлежат ей, а какие — ему. Я думаю, что она и сама вряд ли может сказать на этот счет что-либо с уверенностью. Наверно, так всегда бывает с новыми идеями. Однажды утром ты просыпаешься и говоришь: «Черт возьми, какая великолепная мысль!», но эта мысль синтезирована из того, что ты слышал, видел, почувствовал, понял и, наконец, с чем имел дело.

Слушая его, Дайна изумленно спрашивала себя, почему человек, говорящий, думающий и чувствующий так, как Силка, работает телохранителем у популярнейших рок-музыкантов в мире.

— Этим-то мы и отличаемся от всего остального на нашей планете, да, Силка? У нас есть возможность иметь дело со всем чем угодно.

Дайна отправилась в город в роскошном лимузине с шофером, беспрекословно выполнявшем любое ее указание, пока «Хартбитс» в полном составе давали интервью корреспондентам «Роллинг Стоун».

Свернув налево к Гайду, они пробирались через Рашн Хилл, направляясь в нижнюю часть города, которую Дайна разглядывала из окна. Мимо прогромыхал фуникулер. Дайна издалека услышала приглушенный звон сигнального колокольчика, но к тому времени, когда ей пришло в голову опустить матовое стекло, вагон уже скрылся, перевалив через гребень холма. Дайна знала, что его маршрут пролегает до Жирардели-сквер, где, высадив пассажиров, он развернется и начнет карабкаться вверх по крутому склону к Юнион-сквер.

За окном промелькнули Валлейо и Грин, потом лимузин вновь поднялся на гребень. Уличный музыкант, которого Дайна приметила из окна отеля, куда-то ушел, но улицы, полные людей, показались ей дружелюбными и приветливыми, как и при взгляде с высоты.

— Сверните здесь, — сказала Дайна, когда они добрались до Юнион-стрит. Лимузин послушно повернул на запад.

На протяжении трех кварталов по обеим сторонам улицы тянулись излюбленные Дайной крошечные магазинчики, где продавали самую немыслимую одежду, художественные лавки-выставки и небольшие ресторанчики.

Она попросила водителя остановиться возле лавки «Элейн Шен», где по случаю ее появления тут же началась страшная суета. Там ей подали горячий чай из душистых трав и устроили перед ней демонстрацию платьев, юбок, блузок и свитеров всех фасонов и моделей.

Посетители тут же потеряли всякий интерес к товарам на полках и, столпившись вокруг Дайны, засыпали ее вопросами о Крисе и фильме, наперебой прося оставить автограф на обрывках оберточной бумаги. Сгорая от возбуждения и шумно дыша, они изо всех сил старались хоть кончиком пальца прикоснуться к ней, будто она была космическим пришельцем со скользкой чешуей вместо кожи. Дайна почувствовала необычайный прилив сил.

Только когда сама Элейн Шен, вынырнув из недр лавки, выставила всех зевак за дверь, у Дайны появилась возможность выбрать себе что-нибудь; Элейн прекрасно знала, как услужить столь важной клиентке.

Очутившись на улице вместе со свертками — она купила пару шелковых платьев, сатиновую блузку и чудный пиджак цвета спелого винограда — Дайна с размаху налетела на худощавого, женоподобного мужчину в темных очках, фуражке с козырьком и в светло-серой форме.

— Я могу вам помочь?

Услышав высокий музыкальный голос, Дайна поняла, что перед ней вовсе не мужчина, а женщина. Незнакомка обаятельно улыбнулась.

— Пожалуйста. — Протянув одну руку за сверками, другой собеседница Дайны указала на продолговатый серебристый «Линкольн», припаркованный у тротуара. Это был не тот автомобиль, на котором Дайна приехала сюда.

— Где моя машина? — осведомилась она.

— Пожалуйста, — повторила женщина в форме, легонько потянув Дайну за собой к машине. — Ваше лицо слишком хорошо известно, чтобы вы могли так подолгу разгуливать по улице.

Дайна убедилась в ее правоте, когда, осмотревшись по сторонам, обнаружила, что все прохожие, едва завидев ее, останавливаются, так что уже успела собраться целая толпа. С легким трепетом она подумала, что ее известность начинает даже затмевать огни Сан-Франциско. Женщина в форме вновь обратилась к ней просящим тоном, убеждая, что ей опасно находиться на улицах одной.

Дайна кивнула.

— Ладно. — Она отдала женщине свои покупки и, юркнув в открытую заднюю дверцу, оказалась в затемненном прохладном салоне.

Салон этот скорее походил на миниатюрную гостиную. Вместо обычных сидений стояли три мягких вращающихся кресла из кожи и красного дерева. В промежутках между ними Дайна увидела бар, телевизор, ванночку для ног на полу в дальнем углу и книжную полку, заставленную дорогостоящими изданиями, среди которых присутствовали «Питер Пэн», «Братья Карамазовы», «Лолита» и полное собрание сочинения Гарсии Лорки. «Странный набор», — подумала Дайна. Однако, каким бы странным он ни был, его владелец, располагавшийся на кресле у противоположной дверцы, показался ей еще более удивительным.

Над узким вытянутым лицом незнакомца красовалась обширная плешь, величиной в полголовы, обрамленная седыми прядями, зачесанными назад, а не наверх, как бывает у иных мужчин, пытающихся таким нелепым способом прикрыть лысину.

Широкий морщинистый лоб и бронзовая кожа хозяина «Линкольна» напомнили Дайне изображение Пикассо на чудесном черно-белом снимке, виденном ею однажды. Впрочем, на этом сходство заканчивалось, ибо, в отличие от великого художника, на лице незнакомца, чей возраст, как прикинула Дайна, составлял лет семьдесят, не было и следа глубоких линий. Вместо этого его щеки покрывала сеточка крошечных морщинок, производившая приятное и располагающее впечатление. В умных, прищуренных глазах его горели отнюдь нестарческие сила и энергия.

— Добро пожаловать, мисс Уитней, — сказал он. — Присаживайтесь. — Он говорил густым сочным голосом, явно натренированным специально для выступлений перед большой аудиторией.

Его одежда состояла из свободных угольно-черных тщательно выглаженных брюк, белой льняной рубашки с короткими рукавами и черных гуарачей. Незнакомец сидел, закинув ногу на ногу и непринужденно сцепив пальцы рук перед собой. Взглянув на них, Дайна увидела искривленные пальцы с похожими на шишечки суставами и подумала, что должно быть он страдает артритом.

— Меня зовут Мейер, — представился он. — Карл Мейер. Вы слышали обо мне, — последние слова звучали скорее утвердительно, чем вопросительно.

Она кивнула в ответ.

— Рубенс говорил мне о вас. Я думала, что вы в Сан-Диего.

Некоторое время Мейер с любопытством оглядывал ее. При этом он сидел, не шевелясь, и лишь большие зрачки его странных глаз торопливо перемещались из стороны в сторону. Полная тишина нарушалась лишь едва приметным шипением кондиционера. В зеркальных стеклах, непроницаемых для взгляда, отражался интерьер салона. Казалось, внешний мир перестал существовать.

— Вы опасаетесь меня, — произнес он наконец. — Очень хорошо. Это доказывает, что вы правы в своих оценках. — Вдруг он улыбнулся, и во рту у него сверкнули золотые коронки.

— Итак, стало быть, это и есть Дайна Уитней. Фраза прозвучала настолько неожиданно, что Дайна невольно рассмеялась.

— Простите, — произнес он. — Разве я сказал что-то забавное?

— В общем да, — отозвалась Дайна. — Такое ощущение, что каждый знает меня в лицо.

— А, — протянул Мейер с пониманием. — Разумеется. — Он наклонился вперед и, внезапно перейдя на «ты», поинтересовался. — А скольким удалось прикоснуться к тебе? — Он постучал кончиком пальца по тыльной стороне ее ладони. — Ты уже превратилась в икону... или, в крайнем случае, скоро станешь ею. Скажи мне, какие ощущения это вызывает у тебя?

Дайна ничего не ответила, точно не расслышав вопроса. Ее взгляд приковали к себе расплывшиеся, но все равно безошибочно узнаваемые синие цифры на внутренней стороне предплечья Мейера. Увидев, что отвлекло его собеседницу, он тихо сказал:

— Они считали, что мы не заслуживаем того, чтобы иметь имена. Имя — это привилегия людей. Нам же они давали только номера.

— Простите, — прошептала Дайна.

— Ничего страшного. — Рука Мейера вернулась на прежнее место. — Это был иной мир, отличный от того, в котором обитаешь ты. Однако и в твоем мире хватает ужасов. — Его глаза слегка округлились, и Дайне почудилось, будто она уловила в них отблески того прежнего мира, о котором говорил Мейер. Он поднял руки вверх. — В юности я очень любил рисовать и мечтал о том, чтобы стать новым Сезанном или Матиссом. У меня был талант. — Его голос опустился до шепота. — Я делал успехи. В моей душе горел светоч. — Его глаза сверкали. — Однако я задержался в Европе дольше, чем следовало. Слишком задержался. Я просто не мог поверить в то, что там творилось. Когда нацисты схватили меня и узнали, чем я занимаюсь, они сделали вот это. — Он поднял ладони вверх, растопырив, насколько это было возможно, искривленные пальцы. — Просто так, ради забавы. Они переломали мне один за другим все пальцы.

Наступила пауза, во время которой Мейер, не отрываясь, пристально глядел на Дайну. Потом, пожав плечами, добавил:

— Ну что ж. По крайней мере, я остался в живых, верно? — Он добродушно похлопал ее по коленке. — Ты не ответила на мой вопрос.

Дайне пришлось напрячься, чтобы вспомнить, что он имеет в виду.

— Мне нравится мое дело. Я занимаюсь творчеством и уже обрела признание. Что мне еще желать? Мейер проницательно смотрел на нее.

— В самом деле, чего? — Он улыбнулся. — Жизнь — приятная штука для тебя, Дайна, не так ли?

— Но отнюдь не безопасная.

— О да! — он рассмеялся, с размаху хлопнув себя по коленке. — Во что бы превратилась жизнь, если б из нее исчезли все опасности. Мой бог, какой невероятно скучной и серой она стала бы тогда! Нет, я бы скорее согласился отрезать себе кисть. — Он мрачно усмехнулся и принялся неловко развязывать кожаные шнурки на своих гуарачах.

— Позвольте, я помогу. — Дайна наклонилась вперед и, бережно отведя в сторону его изуродованные пальцы, развязала узлы.

Мейер опустил босые ноги в ванночку и нажал хромированную кнопку, включая массажный аппарат. Поверхность воды заколыхалась, и на лице собеседника Дайны появилась слабая улыбка.

— Вот так-то лучше. — Дотянувшись до бара, он открыл его и осведомился. — Что будешь пить?

— Виски.

— Сию минуту. — Он настолько ловко обращался с бутылками, стаканами и льдом, что Дайна начала сомневаться, не так ли уж неизлечимо были некогда повреждены его на вид совсем искалеченные пальцы. Впрочем, она тут же подумала о том, что он не позволил бы ей заметить это противоречие, если б не питал к ней полного доверия.

Когда коктейли были готовы, и они пригубили каждый из своего стакана, Мейер продолжил прерванную беседу.

— Возраст, моя милая Дайна, очень серьезная вещь. Конечно, в идеальном мире никто не должен обращать на него внимания, но, полагаю, ты не станешь возражать, если я скажу, что наша планета отнюдь не является таковым. В молодости я был очень терпеливым человеком. Я научился терпению, рисуя картины маслом. Подлинные творения не создаются в суете. — Он вздохнул и опустил стакан.

— Однако мне кажется, что с возрастом терпение истощается. Один из моих сыновей погиб в Корее. Второй — во Вьетнаме. Подлинных творений больше нет и быть не может. Время на исходе. — Он опять посмотрел на нее. — Когда человек стареет, он все больше и больше обращается к собственной фантазии. — Та же самая лукавая улыбка появилась у него на лице.

— Теперь я стремлюсь лишь к тому, чтобы создать собственный мир. Ты видела Марго: она — одна из многих. Однако никто из них, кроме нее, не разъезжает повсюду вместе со мной. Она понимает дорогу, машину, меня. Мы все составляем вместе единое целое.

— Таким образом, я обретаю возможность всецело предаваться мечтам, в соответствии с которыми обустраиваю свою реальность. Я чувствую то же, что наверное должен чувствовать господь бог. Если, конечно, он существует или существовал вообще, в чем я лично очень сомневаюсь. — Он заморгал глазами, как сова. — Бог не забрал бы у меня обоих сыновей. Он никогда бы не позволил совершиться столь бессмысленной жестокости, а непостижимость путей божьих, о которой бубнит церковь, пустой вздор и больше ничего. Нет. Наш мир — отвратительное, гиблое место, и поэтому необходимо гарантировать безопасность тем, кого любишь... ты не согласна? — он задал вопрос небрежно, словно невзначай.

— Не знаю, что может выполнить роль подобной гарантии. — Она вспомнила Бэба и Мэгги. Мейер поднял указательный палец.

— Кое-что. Кое-что. — Он осторожно поднес стакан ко рту. — Расскажи мне, — прервал он наконец молчание, — о Рубенсе. Я хочу знать, какие чувства ты испытываешь к нему.

— Я люблю его.

— Не знаю, — задумчиво пробормотал он, — достаточно ли одного этого в наши дни. Однако в прежние времена одной любви всегда оказывалось мало. Я любил своих сыновей, но не сумел спасти их жизни.

— Не понимаю.

Мейер всмотрелся в ее глаза.

— Ты должна спасти Рубенса.

— От кого? — серьезность тона Мейера встревожив ее не на шутку.

— От него самого. — Он похлопал Дайну по коленке. — Не торопись и выслушай меня. После того, как моего младшего сына в ящике с приколотой в углу медалью, посмертно врученной ему, привезли из-за океана, я просто сошел с ума от горя. В конце концов, бремя стало слишком тяжким для меня. Это было так, точно некие электрические цепи внутри меня вдруг оказались разомкнутыми, и мои чувства умерли.

— Тогда я, очертя голову, бросился в бизнес. Деньги представляли собой плохой заменитель сыновьям, но найти лучший мне оказалось не под силу. Встретив Рубенса, я все больше сближался с ним, учил тому, что знал сам, пока наконец не почувствовал, что по этим цепям вновь побежал ток. Однако так продолжалось лишь некоторое время, ибо существуют вещи, которые невозможно забыть.

— Теперь мне становится все более ясно, что он оказался чересчур способным учеником, и потому сделался, пожалуй, слишком похожим на меня. Однако никому не следует жить так, как живу я.

— Стало быть, вы несчастливы? Откинувшись назад, он глубоко вздохнул и, вынув ноги из ванночки, вытер их полотенцем.

— Нет, я отнюдь не несчастлив. В этом вся суть. Я просто не могу быть таковым.

— Я не верю вам. Но если бы я даже поверила, разве то, о чем вы говорите, не высшее счастье?

— Ну да! — воскликнул он. — А заодно и все остальное, к чему мне теперь закрыт доступ. — Он изучающе заглянул ей в глаза. — Ты хотела бы видеть его таким? Смогла бы ты любить его такого?

— Я бы любила его несмотря ни на что.

— Надеюсь, — осторожно заметил Мейер, — что у тебя всегда будет достаточно силы, чтобы оставаться такой.

— Я предлагаю тебе заключить сделку, — обратился он к Дайне, когда «Линкольн» остановился у входа в отель. — Ты позаботишься о Рубенсе, а я помогу тебе найти убийцу твоей подруги.

Она глубоко вздохнула, с трудом приходя в себя.

— В подобной сделке нет никакой необходимости.

— Я хочу спасти его. Дайна, — серьезно сказал он. — И я не вижу никого, кроме тебя, кому бы он доверял в достаточной степени, и у кого хватило бы мужества взяться за подобную задачу.

— Я не заключаю сделок, Мейер.

— Ты сваляешь дурака, если не сделаешь исключения в данном случае.

Фыркнув, Дайна рассмеялась, но успокоившись, встретила все тот же ровный, чуть прохладный взгляд.

— Вы говорите серьезно?

Ему не понадобилось отвечать, так как она сама тут же с удивлением осознала, что вовсе не ждет ответа. Она взялась за ручку.

— С ним ничего не случится, Мейер, — сказала она и вдруг, поддавшись безотчетному порыву, перегнулась через ручку кресла и поцеловала старика в щеку. Его кожа показалась ей удивительно сухой и теплой. Дайна бросила на него прощальный взгляд. — Я скажу Марго, чтобы она пришла помочь тебе завязать гуарачи.

Его ответный смех долго звучал в ее ушах уже после того, как серебристый «Линкольн» растворился в потоке машин на Калифорния-стрит.

* * *


Она вернулась в номер, когда люди из «Роллинг Стоун» еще не ушли. Заметив ее, Крис помахал рукой.

— Эй, Дайна. Ты как раз вовремя. Я хочу, чтобы ты сфотографировалась с нами. Идет?

Когда Дайна приблизилась, он шутливо обнял ее за плечи. Журналисты тут же кинулись на нее, изо всех сил стараясь разговорить Дайну, засыпая вопросами относительно того, что она делает здесь и как продвигается работа над фильмом. Услышав магическое слово «фильм», Дайна оттаяла и согласилась немного побеседовать с ними. Отвечая на вопросы, она краешком глаза следила за Крисом, который перебирался через задранные ноги Ролли, направляясь к высокому темнокожему человеку, уютно устроившемуся в кресле в углу комнаты и неотрывно глядящему в немой экран телевизора.

На широком блестящем лице его выделялись высокие скулы и слегка миндалевидные глаза. Он был одет в темно-зеленые кожаные штаны и шелковую рубашку цвета сливок с широкими рукавами. На шее его висело несколько нитей бус из нефрита и у самого горла — вырезанная из камня фигурка Будды на тоненькой и короткой платиновой цепочке. В мочке его правого уха торчала три брильянта.

— Проснись, Найл. — Крис с размаху шлепнул его по коленке. — Ты нужен: сейчас будем сниматься.

Дайне не нужно было рассказывать, кто такой Найл Валентайн. Уроженец Соединенных Штатов, он начинал там свою карьеру гитариста, но в середине шестидесятых эмигрировал в Англию. Его первый сингл «Белое солнце» буквально за считанные дни стал хитом, принеся Найлу неожиданную известность. Его своеобразный и яркий стиль игры на гитаре, представлявший собой уникальную смесь блюза и психоделирии, революционизировал рок-музыку. После того, как второй сингл «Запертый в недрах земли», выйдя в свет спустя восемь месяцев после первого, тут же поднялся на первые места в хит-парадах по всему миру, репутации Найла уже ничего не могло повредить.

Тем временем фотограф из «Роллинг Стоун» уже рассаживал остальных членов группы. Тай, разумеется, примостилась возле Найджела. На сей раз она была в светло-коричневой замшевой юбке, застегивавшейся спереди на пуговицы. Впрочем, почти все они были расстегнуты, так что, когда Тай уселась, ее ноги стали видны до самого верха. На внутренней поверхности ее правого бедра Дайна заметила маленькую татуировку. Ей показалось, что на рисунке изображен двойной крест, но она не могла сказать этого наверняка, потому что Тай внезапно изменила позу.

Наконец, понукаемый Крисом, Найл с громким шумом плюхнулся на софу. Сам Крис тотчас же втиснулся между ним и Дайной и обхватил их обоих руками за плечи. На противоположном конце дивана Ролли, как обычно, кривлялся и валял дурака. В последующие десять минут приводимая в действие маленьким моторчиком камера неутомимо стрекотала, расходуя одну катушку пленки за другой.

В какой-то момент Тай, перегнувшись через Найла, вдруг шепотом обратилась к Дайне.

— Скажи, Дайна, каков он в постели?

Та бросила взгляд на Криса, ставшего на несколько минут безразличным ко всему, кроме объектива фотоаппарата. Она решила соврать, ибо говорить правду было совершенно бессмысленно. Тай поверила бы только в то, во что ей хотелось верить. Дайна решила слегка позабавиться.

— Я встречала и получше, — она усмехнулась. — Но он, несомненно, оригинальный тип.

— Он не приводил при тебе кого-нибудь из молоденьких девчонок, вечно крутящихся вокруг него? — Черные змеиные глаза Тай округлились.

На мгновение Дайна растерялась. Ей даже почудилось, что беззвучный смех Тай звенит у нее в ушах. «Каких девчонок она имеет в виду? — подумала она. — Если Тай говорит правду, то в таком случае, чего еще я не знаю о Крисе?»

— Однажды он спросил, не стану ли я возражать против этого, — ответила она как нельзя более беззаботно. В конце концов ей надо было просто исполнить еще одну роль, вот и все. — Однако я сказала, что стану. «Подумай, что будет, если нас накроют?» — сказала я ему. — Теперь уже они обе прыснули со смеху.

— Ты обязательно должна как-нибудь посмотреть, как он ведет себя, ударяясь в загул, — тихо прошептала Тай, — всякий раз Найджелу приходится отправляться за ним, потому что он единственный, кому Крис позволяет отвезти себя домой.

«Загулы? — мысленно повторила про себя Дайна. О чем это она?»

— Пару раз я присутствовала при том, как он возвращался домой поздно и Мэгги...

— Мэгги не имела обо всем этом ни малейшего представления, — перебила ее Тай. — В противном случае она не прожила бы с ним так долго, принимая во внимание ее...

— Порядок, — сказал фотограф. — Теперь небольшие перестановки, если вы не возражаете.

Дайна пересела поближе к Тай. Она не хотела упускать такую прекрасную возможность, поговорить с той.

— Трудно утверждать что-то наверняка, когда речь идет о людях, — заметила она. — Я хочу сказать, что была самым близким другом Мэгги, но все же не решилась бы сказать, будто знала, что она представляет из себя на самом деле.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, вокруг происходит много такого, о чем я толком ничего не знаю.

— О да. — Тай кивнула. — Разумеется, Крис дал ей впервые попробовать «беду»... Но рано или поздно это происходит с каждым, так что если бы это сделал не он, то кто-нибудь другой обязательно постарался бы.

Дайна внезапно почувствовала, что у нее кружится голова, словно пол комнаты покачнулся. Она перевела дыхание, стараясь взять себя в руки, помня, что достаточно хорошо умеет притворяться, чтобы скрыть свои чувства, нахлынувшие на нее. Она знала, что означает слово «беда» на сленге улиц и того мира, в котором она сейчас находилась. «Господи, — подумала она. — Неужели Тай не врет?» Дайна с ужасом и отвращением гнала прочь рой мыслей, стремившихся проникнуть в ее сознание.

Вдруг она вспомнила о Бонстиле, и все постепенно начало возвращаться на свои места. По крайней мере, у нее имелась возможность проверить правдивость слов Тай. У Бобби имеются результаты вскрытия, которые наверняка должны показать...

— Впрочем, не сомневаюсь, ты и сама знала об этом прежде, — продолжала Тай, всматриваясь с любопытством в глаза Дайны.

— Я знала лишь то, что она считала нужным сказать мне, — туманно отозвалась та и мысленно добавила: «Теперь твоя очередь поломать голову над разгадкой».

Щелк! Щелк! Щелк! Щелк!

Фотограф отснял последние кадры, и все стали расходиться. Тай, встав с места, посмотрела на Дайну сверху вниз и улыбнулась. Она оправила юбку так, что теперь из-под нее выглядывала лишь часть ее бедра.

— Ты хочешь сказать, что никогда не пыталась... провести собственное расследование? Ты такая нелюбопытная...

Дайна, поднявшись на ноги, оказалась плечом к плечу с Тай.

— Если б я и попыталась, — тихо проговорила она, — то это осталось бы между мной и Мэгги.

— Как ты должна ненавидеть его за то, что он сделал с твоей подругой.

Дайна еще раньше поняла, что Тай тонко подводит разговор именно к этому. Ее буквально душила ярость, но она твердо решила не показывать своих чувств. Ее сила воли представляла собой грозное оружие, которым она научилась пользоваться в совершенстве.

— Я люблю Криса, как брата. Что бы ты не говорила, это не изменит наши отношения.

В ее голос вкрались невесть откуда взявшиеся резкие, жесткие интонации. Таким тоном Дайна разговаривала на съемках, становясь Хэтер Дуэлл. Сама она осознала это, лишь увидев, какой эффект ее слова произвели на Тай, походившую на человека, столкнувшегося с опасностью в самый, казалось, неподходящий для этого момент. Она растерялась в первый раз с самого начала разговора.

Дайна, улыбнувшись, похлопала ее по плечу.

— Пустяки, — сказала она примирительно. — Забудем все сказанное и точка.

Она отвернулась. Найл уже успел опять развалиться в кресле перед телевизором. Его сутулые плечи, тяжелые веки и одутловатые губы производили на Дайну мрачное, гнетущее впечатление, точно он был призраком, явившимся из иного мира. Вместе с тем ей казалось, что он постоянно испытывает странное, лихорадочное возбуждение, неподдающееся контролю. Он сидел совершенно неподвижно, лишь беспокойно шевеля длинными, узкими пальцами.

— Сочиняет музыку, — сказал Крис Дайне, когда комната начала пустеть. — Он иногда становится таким. Это что-то вроде медитации.

— Медитация? — Дайна фыркнула. — Он просто под кайфом, и все.

— Да, ну и что с того? — Крис усмехнулся. — То же самое можно сказать про всех нас. Кому какое дело, а?

— Эй, Крис, — позвал его Найджел, стоявший на пороге комнаты. — Машина приедет за нами через пятнадцать минут.

— Проверка звука, — объяснил Крис. — Нам придется расстаться. Но не ходи обедать одна, дождись меня. — Он запнулся, и в его глазах засветилось детское любопытство. — Если, конечно, у тебя нет других планов...

Дайна рассмеялась.

— Проваливай куда хочешь. Я приехала сюда, чтобы провести время с тобой. — Это было неправдой, или, во всяком случае, не полной правдой. Она уехала из Лос-Анджелеса и окунулась в это безумие, каковым являлось турне «Хартбитс», надеясь, что это поможет ей. Теперь она чувствовала, что приняла верное, хотя и по совершенно иным соображениям, решение. Она начала подозревать, что проникла за потайную дверь и обнаружила за ней китайскую головоломку, в которой в единый запутанный клубок смешались ложь и правда.

Она поднялась в спальню, оставив Найла наедине с его вдохновением. Мысль, зародившаяся в ее сознании, не давала Дайне покоя. «Силка сказал, что возможно у Найджела патологическое отклонение. А как насчет Тай? Можно ли по иному объяснить ее в высшей степени странное поведение? Ведь она так ненавидела Мэгги, а теперь ненавидит и меня».

Она взглянула на часы. Было еще не слишком поздно застать Бонстила в участке.

Однако, когда Дайна позвонила, его не оказалось на месте.

— Подождите, мисс Уитней, — услышала она в трубке агрессивный женский голос. — Я попробую связаться с его автомобилем.

Это заняло некоторое время, но, в конце концов, ее соединили с лейтенантом.

— Я не ожидал, — начал разговор Бобби, — что вы позвоните так быстро. Что-нибудь не так?

— Нет. Я просто... Бобби, мне нужна кое-какая информация.

— Если я могу помочь, то я — к вашим услугам. Спрашивайте.

— Какие результаты дало вскрытие Мэгги?

— Я уже говорил.

— Да, кое-что. Но далеко не все.

— Что случилось? — его голос так резко изменился, что она даже испугалась.

— Бобби..., — слова выходили из ее губ сами собой, словно она была не в состоянии управлять собственной речью. — ...Я должна знать всю правду о Мэгги.

— Какую правду?

Наконец, не выдержав, она взорвалась.

— Черт возьми! Бобби, перестань прикидываться! Ты знаешь, о чем я говорю, не так ли?

— Я не могу поверить, что ты не знала. — Теперь они оба перешли на «ты».

— Значит, это правда? У нее была привычка.

— Единственным утешением, если таковое при данных обстоятельствах вообще возможно, является тот факт, что по утверждению экспертов, она начала употреблять героин недавно.

— Хорошенькое уточнение!

— Дайна, будь рассудительной. Посмотри, с кем она жила.

— Боже мой! Боже мой! — Она пыталась привести в порядок свои разбегающиеся мысли. — Почему ты не сказал мне раньше?

— Прости, что так вышло. Но какую пользу это могло принести?

— Ты — сволочь! — воскликнула она в ярости и швырнула трубку.

Снизу из гостиной донеслись звуки музыки, наполненной призрачным и холодным блеском синтезаторов. «Мне нравится работать с синтезатором, — сказал ей как-то Крис. — Но надо обращаться с ним исключительно осторожно, чтобы не переборщить».

Согнувшись пополам. Дайна зажала голову между ладоней и изо всех сил дернула себя за волосы.

— Проклятье!

Она со всей силы ударила себя сжатыми кулаками по бедрам так, что от боли слезы выступили у нее на глазах. И тем не менее, она все равно чувствовала себя абсолютно беспомощной.

* * *


Первое, что ей пришло в голову, это пойти в «Нова Берлески Хаус». В конце концов, именно там можно было найти людей, любивших Бэба. Дайна не сомневалась, что они не замедлят с лихвой отплатить за его смерть, стоит ей лишь рассказать о случившемся.

Она вышла из дома, застегивая на ходу куртку, и торопливо зашагала по унылым улицам, не обращая внимания на отбросы человечества — бездомных бродяг, собиравшихся в небольшие группы или спавших прямо на тротуаре, укрывшись старыми газетами.

Уже за квартал до «Нова» она обратила внимание на большую толпу впереди и мелькающие разноцветные огни полицейских мигалок. Она почувствовала, как сердце заколотилось у нее в груди, и замедлила шаг. Ей вдруг стало трудно дышать. Приблизившись вплотную к толпе, она увидела ряды носилок на земле и спрятавшиеся на правом фланге шеренги полицейских автомобилей, машин «скорой помощи» из Рузвельт Хоспитал.

«Господи, — подумала Дайна. — Нет, не может быть». Она стала отчаянно пробираться сквозь плотную толпу ощущая напряженную натянутую атмосферу, сопровождавшую каждое появление полиции в этом районе.

— Вот это рванули! — услышала она чей-то голос. — Никогда не видел, черт возьми, столько крови сразу! — донеслось с другой стороны.

Дайна проталкивалась и протискивалась, пока не подобралась к первым рядам, откуда открывался обзор на место происшествия. Первое, что ей бросилось в глаза, — черная дыра на месте двери «Нова».

Ей тут же вспомнились кадры, снятые после налета американского батальона на вьетнамскую деревню, жители которой подозревались в связях с партизанами. Однажды вечером их показали по все трем каналам новостей. Дыма не было, но, принюхавшись. Дайна уловила тот же самый запах, что и в комнате, где убили Бэба.

Носилки с телами продолжали выносить наружу, и от полицейской формы рябило в глазах. Стражи порядка, оживленно жестикулируя, обменивались друг с другом впечатлениями, как газетные репортеры, попавшие на место большой катастрофы.

Вдруг Дайна увидела на очередных носилках Рустера. Его лицо было обращено к ней, глаза — закрыты. Кровь сочилась сквозь кусок ткани, которым санитары накрыли его. Обычно блестящая кожа его приобрела неестественный матовый оттенок. Дайна вспомнила Тони и мысленно спросила себя, доведется ли ему еще раз увидеться со своими детьми и внуками.

В тот момент, когда Рустера проносили мимо нее, его имя невольно сорвалось с губ Дайны. Один из полицейских обернулся, и она увидела перед собой свинячью физиономию сержанта Мартинеса. Его глаза округлились, когда он узнал девушку.

— Эй! — крикнул он. — Иди-ка сюда, я хочу потолковать с тобой!

Развернувшись, она кинулась прочь настолько быстро, насколько это было возможно в толпе. Она понимала, что он хочет поговорить с ней вовсе не об убийстве. Она оставалась единственным свидетелем, знавшим о его достоинстве.

— Куда? Стой! Назад! Putita![20 - Putita (исп.) — шлюха.] Я доберусь до тебя!

Его голос продолжал преследовать ее, словно луч радара, всю дорогу, пока она выбиралась из толпы.

Судорожно дыша, она распихивала в стороны людей, которые стремясь помочь ей, беспорядочно двигались, переступая с места на место и создавая еще большую неразбериху и хаос. Тем не менее она все еще чувствовала за спиной близость преследующего ее Мартинеса и слышала громкий топот его тяжелых подошв.

Временами людская масса сгущалась до такой степени, что Дайне с трудом удавалось продвигаться в ней. Она начала задыхаться, пот выступил у нее под мышками и на спине.

Кто-то, Мартинес, а может быть один из задетых ею зевак, ухватил за рукав ее платья, и она пошатнулась, накренясь в сторону и теряя равновесие. Каким-то чудом все-таки выскользнув из толчеи, она свернула на Восьмую Авеню и припустилась изо всех сил, почувствовав боль в левой лодыжке.

Мгновенно она нырнула в узкий переулок и прижалась к стене. Она стояла совершенно неподвижно, если не считать тяжело вздымающейся и опускающейся груди, обливаясь потом и чувствуя жар во всем теле, как во время лихорадки.

Выждав пять минут. Дайна вышла из своего укрытия и спокойно, настолько, насколько вообще это было возможно в ее состоянии, зашла в «Бларни Стоун» — в кафе неподалеку от Сорок первой Авеню, полутемное, пропахшее насквозь запахом пива, заведение, где можно было купить сэндвич с ветчиной за девяносто пять центов. Усевшись за липкий столик возле бара. Дайна стала наблюдать за тем, как на экране телевизора «Нью-Йорк Нике» проигрывали кому-то встречу в равной борьбе.

* * *


Музыка внизу затихла, словно пойдя навстречу мысленному пожеланию Дайны. Мрачные мысли в душе Дайны лишь усиливали ее подсознательное настроение.

Она чувствовала себя какой-то беспомощной, как много лет назад в день убийства Бэба. И такой же напуганной, как в те мгновения, когда Мартинес дышал ей в спину. Впрочем, возможно, он продолжал преследовать ее, сказала она себе, заняв определенную нишу в ее памяти.

Она поднялась с места. Единственное, что может помочь ей избавиться от таких ощущений, — власть. Такая, какой обладает Рубенс и Мейер. Да, может быть им приходилось многое отдавать, но это возвращалось к ним сторицей! «Я, — размышляла Дайна, — знаю, в какую петлю сую голову. На моем пути могут встретиться ямы и даже ловушки, но если я постоянно буду настороже, чем они смогут навредить мне?»

Она знала, что Хэтер Дуэлл смогла бы проделать этот путь. Смогла бы, если бы все шло как надо.

В ванной она открыла кран и, высыпав под струю пригоршню ароматических шариков, дождалась, пока благоухание фиалок затопило маленькую комнату.

Раздевшись, она с блаженством погрузилась в горячую воду. Откинув голову на кафельные плитки, она взглянула на дверь и чуть не вскрикнула:

На пороге стоял Найл. Взгляд его сонных, полуприкрытых веками, глаз, устремленный на нее, был абсолютно спокоен и безмятежен, как у мирно пасущегося в поле вола.

— Какого черта ты здесь делаешь? — рявкнула Дайна.

— Все ушли, — ответил он грустно. — И музыка перестала играть у меня в голове.

— Ты хоть соображаешь, что я совсем голая? Он пожал плечами.

— Это не имеет значения.

— А как насчет меня? Я имею право голоса?

— Дверь была оставлена открытой. — Он подошел к унитазу и сел на него. — Крис познакомил нас?

— Да.

— Гм. Гм. Я знал, что твоя внешность мне знакома. — Он наклонил огромную голову. — Ты ведь — кинозвезда, кажется.

— Можно сказать и так. Найл вдруг принюхался.

— Ты клево пахнешь.

— Спасибо. — Дайна взглянула на него и, увидев, что он говорит совершенно серьезно, расхохоталась. Найл был слишком милым, чтобы прогонять его. В нем присутствовало что-то от заблудившегося мальчика, ищущего мать. Эдакого Питера Пэна, даже не понимающего смысл своих поисков или суть желаний.

— Ты придешь сегодня на концерт? — поинтересовалась она.

— Ага. И на вечеринку, которая состоится после него тоже. — Он потер щеку. — Ты умеешь хранить секреты?

— Конечно.

Он улыбнулся, и его белые зубы сверкнули как солнце на темной коже лица.

— Мы устроим «джем».[21 - «Джэм» — от «джэм-сейшн» — вид представления (в основном в джазе), исполняемого в основном для себя, а не для зрителей.] Мы вместе — я и Крис — задумали его. Врубим гитары, и барабанные перепонки полопаются. Ха-ха-ха! — Он поднес указательный палец к губам и, понизив голос до хриплого шепота, продолжал. — Это большой секрет. Никто не знает, кроме Криса и меня. Теперь — и тебя. Смотри! Не проболтайся никому о нем. Мы хотим сделать сюрприз для всех. Хм. Сюрпризы помогают не впадать в спячку. В противном случае жизнь становится слишком, слишком утомительной, и все время хочется спать.

— Судя по тому, как ты играешь, я ни за что бы не поверила, что тебе бывает скучно.

Найл улыбнулся ей так грустно, что она невольно вздрогнула.

— Нет, нет. На самом деле все наоборот. Все, кроме игры на гитаре, вызывает у меня скуку. — Его сильные пальцы забегали в воздухе по воображаемому грифу. Дайна увидела бледно-желтые бугорки мозолей на их кончиках, натертые за долгие годы шестью струнами.

— Ты играешь просто чудесно, Найл. И совершенно непохоже ни на кого из других музыкантов. Знаешь, ты — настоящий гений.

— Ага. Мои друзья говорили то же самое, когда я начинал. Да, друзья. — Он покачал головой. — Теперь я слышу от них: «Эй, Найл, зачем тебе все эти выверты и блеск на сцене? Психоделирий, световое шоу? Зачем ты рвешь зубами струны гитары? Все это — дерьмо. Ты — лучший среди лучших, и должен вести себя соответственно. Другими словами, тебе следует просто выходить на сцену и играть без всяких фокусов...»

Опустив голову на ладони, он погрузился в молчание.

Его красноречивая поза не ускользнула от внимания Дайны.

— Тот, кто выходит перед толпой зрителей на концерте не имеет со мной ничего общего. — Он опять покачал головой. — Это просто другой человек.

— Тогда зачем ты делаешь это? — Дайна, слегка плеснув водой на пол, села.

Найл поднял голову, точно собака, высматривающая дичь, и пожал плечами.

— Нельзя отставать от времени. Я должен жить в соответствии со своей репутацией. В течение стольких лет, унылых и мрачных, когда никто не хотел слушать мою музыку, я создавал себе эту репутацию. Я пожертвовал ради нее всем, и вот теперь, — он горько усмехнулся, — оказывается, что она гораздо важней играемой мной музыки. — Найл повернулся и взглянул на нее. — Видишь ли, сейчас музыка считается чем-то само собой разумеющимся..., а репутацию необходимо постоянно поддерживать. В прошлом я создавал ее при помощи музыки, но теперь это словно бы две ничем несвязанные вещи, как планеты из разных солнечных систем. — Он покачал головой. — Разумеется, мне не удалось бы достичь своего положения без помощи друзей: Криса, Найджела, а в прежние дни и Иона...

— Ты знал Иона?

— О да, хотя и недолго. В то время у всех нас было по горло проблем. Психоделирий постепенно отступал на второй план. «Битлз» уже выпустил свой шедевр — «Сержанта Пеппера», буквально за ночь преобразивший представление о нашей музыке. Ион считал, что «Хартбитс» тоже должен создать нечто подобное, чтобы не отставать от битлов и «Роллинг Стоун». Так появился альбом «Восковые фигуры», ставший, как утверждал Ион, ответом на «Сержанта...», но помимо этого, еще и гимном «святому Иону». Ведь весь интересный материал на альбоме, по крайней мере, был написан им.

— Естественно, Найджел воспринял идею в штыки с самого начала. Он не хотел, чтобы группа отрывалась от своих блюзовых корней. Простой ритм блюз создал «Хартбитс», и Найджел боялся и не хотел заниматься поисками новых звуковых эффектов и всего остального. Конечно, Ион сумел настоять на своем. Однако все это уже стало историей, в то время когда я перебрался в Англию. Ситуация резко изменилась к моменту нашего знакомства. В конце концов Крис сам не был в особенном восторге от «Восковых фигур». Мне кажется, что его голова опять заработала в том же направлении, что и у Найджела. В любом случае, они вдвоем постоянно исчезали куда-то, куда — никто не знал, оставляя Иона в одиночестве. Что касается Яна и Ролли, то им было наплевать: они всегда продолжали жить вне группы. Иное дело — Крис, Найджел и Ион. Существование в группе стало их жизнью, понимаешь?

— Тогда Ион начал чудить. Впрочем, он сам по себе никогда не отличался особой уравновешенностью и рассудительностью и представлял собой богатое поле деятельности для психиатров. Он был маньяком, параноиком — кем угодно. Реальный мир не имел для него большого значения.

— Начиная с того момента. Ион стал играть все менее заметную роль в группе, верно? — поинтересовалась Дайна, вспомнив пластинки «Хартбитс», выпущенные вслед за «Восковыми фигурами».

— Хм. Следующим вышел альбом «Голубые тени», и на нем доминировала пара Крис-Найджел. Я тоже принимал участие в его записи, подыгрывая то здесь, то там, когда Ион не появлялся в студии или общался с унитазом в туалете. Помнится, тогда Тай пришлось похлопотать как следует.

— Значит, это не пустые слухи, что ты участвовал в записи альбома.

— Ага. Моя компания не разрешала мне этого, да и в любом случае, я работал с ними из чисто дружеских соображений. С Ионом творилось неладное, и я просто помогал ребятам. Любой бы на моем месте поступил бы точно так же. Хм. — Он огляделся по сторонам. — Тебя интересует что-нибудь еще?

— Нет.

Он кивнул.

— Ну что ж. — Он поднялся на ноги. — Тогда я выкатываюсь, чтобы не мешать. Ты не знаешь, где раздобыть бутылочку «кока-колы»?

— Внизу, в холодильнике.

— Отлично. — Улыбнувшись ей, он исчез за дверью. Когда Дайна, надев толстый махровый халат, вышла из ванной, звуки грустной задумчивой музыки опять наполнили огромный номер.

Когда Дайна вместе с музыкантами залезла внутрь громадного лимузина, ей показалось, что она попала в другой мир. Словно рыба, вдруг очутившаяся в бочке с водой. Взгляд с трудом пробивался наружу сквозь покрытые слоем матовой краски окна, пропускавшие в салон только самые яркие лучи солнца. Темный, освещенный призрачным светом, мир безмолвно проплывал мимо, и Дайна вспомнила Найла, уставившегося молча в светящийся экран телевизора. Разница состояла в том, что автомобиль и его пассажиры скорее походили на персонажей, нежели на зрителей.

Салон был заполнен сладковатым дымом марихуаны. Яркие точки на концах косяков вспыхивали и гасли при каждой затяжке, точно лампочки возле автоматических дверей.

Наклонившись вперед, Найджел открыл дверцу крошечного холодильника, встроенного в спинку переднего сидения. Он извлек оттуда бутылку пива, откупорил ее и, запрокинув голову назад, в один присест проглотил три четверти содержимого.

Сидевшая возле него Тай курила траву. Она развалилась в небрежной позе, вытянув перед собой скрещенные ноги, открытые почти до самого верха благодаря глубокому разрезу на юбке. На левом запястье у нее красовались три золотых браслета, каждый в форме змеи, проглотившей собственный хвост, а на шее висел никогда не снимаемый ею древнеегипетский талисман.

Крис, расположившийся возле Дайны, казалось дремал, откинув голову на спинку плюшевого сидения. Найл вместе с Яном и Ролли сел во второй автомобиль.

Тай вручила косяк Дайне, которая передала его Найджелу. Тот с силой затянулся. Тай пристально разглядывала Дайну.

Силка, сидевший впереди вместе с водителем, умудрялся смотреть на них и на дорогу одновременно. Длинная рука его свешивалась вниз вдоль спинки сидения.

— Эй, — раздался голос Найджела. — Он прозвучал совсем негромко, но в салоне царила такая тишина — пустота, которая всегда предшествует концерту, — что Дайна вздрогнула.

— Эй, Крис.

— В чем дело? — Крис не пошевелился и даже не открыл глаза.

— Я не уверен, готовы ли ребята играть «Ящера» сегодня вечером.

— Конечно, готовы. Раз они играли вещь во время записи, то значит могут сыграть ее и сегодня.

— Не знаю, не знаю...

— Перестань трепыхаться.

— Ты знаешь, я не люблю менять что-либо в последнюю минуту. Так можно все испортить. Я не испытываю ни малейшего желания выйти на сцену и облажаться.

Тай хихикнула, и Найджел взглянул на нее.

— Действительно, можно все испортить, но только, если не переставая думать об этом. — Крис легонько задел пальцем кончик носа, словно прогоняя назойливую муху. — Тем более, что нам не впервой приходится сталкиваться с сюрпризами. Вспомни, концерт в Гамбурге, когда весь зал был набит полицией. Или в Сиднее...

— Господи, нашел время предаваться воспоминаниям!

— Как раз самое подходящее время, — мирно отозвался Крис.

— Я сказал ребятам, что мы не играем эту вещь. Глаза Криса мгновенно распахнулись. Стремительно перегнувшись через Дайну, он ухватил Найджела за майку.

— Ты — вонючий козел!

— Убери от меня свои лапы! — завопил тот, стараясь оторвать от себя сильные пальцы Криса, и ерзал из стороны в сторону.

Тай продолжала сидеть неподвижно у дальней от Дайны дверцы; ее черные, непроницаемые глаза смотрели вперед. Она держала окурок на вытянутой руке перед собой и лениво выпускала из приоткрытого рта тонкую струйку дыма, походя скорее на рисунок на афише, чем на живую женщину.

— Тай, — позвала Дайна, очутившаяся в самом центре потасовки. — Почему ты не сделаешь что-нибудь, чтобы утихомирить их?

— Зачем? — прошептала она. — Им только на пользу дополнительный приток адреналина перед выступлением.

Силка на переднем сидении закряхтел и сел вполоборота. Каким-то образом он умудрился просунуть здоровенные руки в узкую щель в зеркальной перегородке и, с видимой легкостью, разнять дерущихся. Он отпустил их только тогда, когда они оба успокоились и отдышались.

Некоторое время Крис и Найджел молча глядели друг на друга. Дайна буквально кожей чувствовала взаимную ненависть, излучаемую их вспотевшими лицами.

Наконец Тай нарушила молчание, сказав тихо:

— Остался всего лишь час до выхода на сцену. Ее слова были обращены к ним обоим или, точнее, в пропитанное злобой пространство, разделявшее их.

Найджел покрутил головой, словно у него затекла шея, и оправил майку.

— Приближаемся, — голос Силки прозвучал как скрип гравия под колесами машины.

Мир за окнами машины внезапно ожил. Толпа подростков внезапно заполнила улицу перед ареной, где должен был состояться концерт. Они походили на леммингов, отчаянно стремящихся первыми выбраться в море из тесного устья реки. Дайна скорее чувствовала, чем слышала глухой шум, пробивавшийся даже сквозь звуконепроницаемую обивку машины.

Толпа замерла на месте, когда чудовищный лимузин оказался в поле ее зрения. Раздался оглушительный рев, показавшийся сидевшим в салоне шумом океанского прибоя, и водитель свернул налево. В то же мгновение людская масса словно начала разваливаться на части: многочисленные поклонники «Хартбитс» кинулись вслед за автомобилем. Повсюду развевались длинные волосы и мельтешили наплечные сумки. Какая-то белокурая девушка споткнулась на бегу, сломав высокий каблук. На мгновение ей удалось сохранить равновесие, но кто-то налетел на нее сзади... И прежде чем она успела выпрямиться, последовал новый толчок, и девушка упала. Толпа мчалась вперед, не разбирая дороги и не оглядываясь по сторонам, как стадо антилоп, спасающихся бегством от хищника. Она устремилась к автомобилю «Хартбитс», и ничто не могло заставить ее свернуть.

Кто-то — было невозможно разобрать кто именно, ибо все индивидуальности стерлись, смешались в общем безумии и неистовстве — споткнулся о лежавшую девушку. Она пыталась подняться, но не могла. Все новые и новые люди наталкивались на нее и мчались дальше, даже не замечая ее. Один из бегущих наступил на нее; другой попытался перепрыгнуть, но не сумел и от удара она опрокинулась на асфальт. Дайна увидела ее лицо и открытый рот, из которого вырывался крик о помощи, неслышный никому.

Дайна потянулась было к ручке двери, но Крис успел перехватить ее руку.

— Что, черт возьми, тебе взбрело в голову?

— Там девушка, — задыхаясь, бормотала Дайна. — Она ранена. Мы должны помочь ей. Прикажи водителю остановиться.

— Ты сошла с ума? Если мы остановимся хоть на полминуты, нам — конец. Мы уже не выберемся из этой толпы.

— Но ведь ее затопчут!

— Ей не станет лучше от того, что нас затопчут вместе с ней, — возразил Крис. — Я скажу о ней первому полицейскому, который попадется нам на глаза, идет? — Он повернул голову и посмотрел за окно. Смотри, она опять уже на ногах. Вон. — Он показал рукой.

Машина свернула за угол и натолкнулась на полицейский кордон. Каски светились, отражая яркий электрический свет. Резиновые дубинки были наготове. Дайна увидела два больших полицейских фургона, припаркованных возле тротуара. Крис опустил стекло со своей стороны и что-то сказал, обращаясь к двум блюстителям порядка. Лимузин проследовал дальше, и впереди замаячил высокий черный силуэт концертного зала.

Первые ряды толпы, никак не желавшей отставать от своих кумиров, свернули за угол. Они двигались вперед неотвратимо, словно волны прибоя, безразличные к происходящему вокруг. Огромная рифленая стальная дверь скользнула вверх, открывая проход в бетонной стене, и лимузин въехал внутрь. Он остановился и секундой позже сзади к нему вплотную приблизился его двойник, доставивший Найла, Яна и Ролли. Тяжелая дверь опустилась с громким стуком. Дверцы открылись, и все пассажиры машины один за другим выбрались наружу.

— Никто не забыл свой пропуск? — осведомился Силка. Он проверил всех, не пропустив никого, и, удовлетворительно кивнув, повел их за собой.

Бетонная стена, окрашенная в унылый серо-зеленый цвет, вздымалась над их головами на высоту, по крайней мере, пяти этажей. В помещении могли с легкостью разместиться несколько транспортных самолетов и еще осталось бы свободное место. Во флуоресцентном свете ламп, висевших ровными рядами под потолком, лица всех присутствующих казались нездоровыми, мертвенно-бледными.

Повсюду были видны охранники в униформе. Двое из них, стоявшие у широкой двери лифта, скрупулезно изучали пропуска, всякий раз сверяя фотографии на карточках с лицами их владельцев. Сам лифт внутри оказался гигантских размеров. Он двигался вверх так медленно, что подъем практически не ощущался.

Поднявшись на двенадцатый этаж, где находились кулисы, Дайна и ее спутники наткнулись на еще четверых представителей службы безопасности, которые так же проверили их всех одного за другим. Едва Дайна миновала этот последний защитный барьер, как ее глазам предстало нечто вроде управляемого хаоса, царившего позади сцены. В одном углу она увидела согнанных в кучу рекламными агентами группу репортеров и фотокорреспондентов, среди которых она заметила людей из «Роллинг Стоун», приезжавших в отель днем. Помимо них она также узнала нескольких журналистов из «Тайм» и «Ньюсуик», встречавшихся ей прежде. Она обратила внимание, что пропуска на лацканах их пиджаков отличались по цвету от тех, что были у нее и ее спутников: газетчики имели доступ за кулисы, но не в комнаты, где музыканты переодевались, готовясь к выходу на сцену.

Появление «Хартбитс» было встречено щелканьем камер и огнями фотовспышек. В дальнем правом углу помещения, где столпились репортеры. Дайна заметила бордовые бархатные портьеры, за которыми, как она догадалась, находился выход на сцену.

Силка повел их влево через проем в стене. Там также стояли два человека в униформе, проверявшие цвета пропусков. За проемом начинался длинный узкий коридор, стены которого состояли из бетонных блоков, покрытых серой эмалью, как борта боевых кораблей.

Для переодевания группе было предоставлено две комнаты на противоположных сторонах коридора. Силка привел их в ту, что находилась слева. Бенно уже был там. Внутри комната походила на спортивную раздевалку. Вдоль двух стен тянулись длинные лавки, а слева от входа располагалась открытая, отделанная кафелем, душевая с несколькими душами и настенными писуарами, висевших возле закрытых дверей трех туалетов.

Однако, в отличие от обычной раздевалки, в центре комнаты стоял длинный, похожий на обеденный, стол, весь заставленный блюдами со свежими фруктами и овощами, а также ведерками со льдом для шампанского. В углу находился красно-белый ящик с банками «Кока-колы», окруженными целыми горами льда.

Ян и Ролли, осмотрев другую комнату, предназначенную для них, появились на пороге вместе с двумя девушками. Ролли подцепил себе пухленькую пышногрудую блондинку, а Ян — длинноногую шатенку в узких черных джинсах и белой майке, разрисованной красно-синими кружочками и украшенной надписью «Кайф» на груди.

Ян тут же повел свою подругу в душевую. Через мгновение оттуда донеслось шипение воды и вслед за этим резкий визг. Раздался взрыв смеха, и Ян вывалился из душа, таща за собой рыжеволосую девушку, вся ее одежда промокла насквозь, волосы начали завиваться в колечки у щек, грудь ясно обрисовывалась под прилипшей к телу майкой. Притянув девушку к себе, Ян облапал ее, потом разжал руки и спросил, повернувшись к Найлу:

— Эй, дружище, как тебе эта куколка? Хочешь ее? — Он ухмыльнулся. — Могу порекомендовать, исключительно талантливый рот.

Однако Найл, разглядывавший собственные талантливые пальцы, даже не удосужился покачать головой в ответ.

— Нет?

— Ян выпрямился. — Значит, только ты и я, верно? — Он обратился к Ролли. — Тогда пожалуй устроим честный обмен. Как ты считаешь? — Он опять притянул к себе рыжеволосую и, раскрутив податливое тело, толкнул ее в сторону Ролли. Тот в свою очередь эффектным жестом отправил блондинку Яну.

На мгновение пути девушек скрестились, и она, подобно начинающим звездам в мюзикле Басби Беркли, проскользнули мимо друг друга, кружась в совершенной хореографической грациозностью.

Обняв шатенку за талию, Ролли критически осмотрел ее с ног до головы.

— Ты говоришь, честный обмен? Как бы не так. Ты только взгляни, какая грудь у светленькой! А эта...

— А! — перебил его Ян. — Я предвидел, что ты затянешь свою старую песню идиота. Дело в том, что шатенки встречаются довольно редко по сравнению с блондинками. Я полагал, что это может служить компенсацией за ... уф... так называемые недостатки.

Ролли засмеялся и провел пальцем по все еще мокрой майке рыжеволосой.

— Пошли, малышка, — сказал он, направляясь к выходу и ведя ее за собой. — Давай найдем тебе какую-нибудь сухую одежду.

Ян и блондинка последовали за ними к выходу, и через пару мгновений все четверо исчезли за порогом.

Крис и Найджел начали переодеваться. Их сценические костюмы висели на стене, аккуратно завернутые в полиэтиленовую пленку.

— Эй, Найл, — тихо позвал Найджел. — Ты спишь?

— Ничуть не бывало.

— Тогда о чем ты так задумался?

— О моей музыке. Просто о музыке. Хм. — Найл слегка перебирал пальцами, словно играя мелодию, которую не было слышно никому, кроме него.

— В чем дело? Тебе даже не хочется поразвлечься с девочками? С тобой творится что-то неладное, приятель.

— Начинаю работать в студии со следующей недели, — безмятежно отозвался Найл. — Пока вы будете в дороге, я запишу альбом, какого вам еще не доводилось слышать. Гм, гм. О, да! Музыка сейчас внутри меня, словно бурный поток. — Его пальцы замерли и расслабились. -

Мое тело играет мелодию,

Которой нет конца.

Дорога без конца:

только закат... ночь... и новый рассвет.

Найджел повернулся к Крису.

— Этот придурок опять несет бог знает что. Он опять наглотался всякой дряни.

— Я знаю, что говорю, — возразил Найл. — Ты просто не в состоянии понять. Внутри себя я могу делать все, что мне заблагорассудится. Некому говорить мне: «Найл, сделай это», или «Найл, тебе следует поступить так». Я слушаю только себя одного.

— Ха! — Найджел крякнул. — Конечно. В студии ты превращаешься просто в еще один шнур, который инженер включает в пульт, во время турне ты видишь перед собой залы, набитые толпами зрителей, прыгающих, орущих, швыряющих на сцену, что попало. И когда ты, стоя в свете прожекторов, говоришь им: сделай то или это, они, черт возьми, делают. Скажи им, чтобы они пошли и утопились в море, и они пойдут. Пойдут!

— Хм. Ты думаешь об одном, а я — о другом. — Найл поднял голову и мечтательно улыбнулся. — Тебе бы следовало носить ботфорты.

Найджел застыл на месте.

— Что ты сказал, черномазый? Найл повернулся к Дайне.

— В прежние времена все было по-другому. Я говорю о шестидесятых. Потому-то я и поехал в Лондон. — В его глазах застыла мягкая грусть. — Теперь куда ни кинь, повсюду одно и то же. Невозможно уехать достаточно далеко от этого дерьма.

— Послушай ты, ублюдок!.. — Найджел прыгнул вперед и схватил Найла за ворот рубашки. Тот, словно ожидавший это нападение, чуть отклонился в сторону, просовывая ладони в промежуток между руками Найджела. Высвободившись без малейшего усилия, Найл шагнул вперед и ударил Найджела коленом в живот. Согнувшись пополам, клавишник «Хартбитс» рухнул на пол.

Найл посмотрел на него сверху вниз.

— В следующий раз, — сказал он все тем же сонным голосом, — держи язык за зубами, ты понял?

Найджел кое-как поднялся, сжимая кулаки, но Крис успел вклиниться между ними.

— Довольно, — заявил он. — Перестань дразнить его. Уже скоро наш выход. Ну же!

Найджел злобно смотрел поверх плеча Криса.

— Я хочу, чтобы он убрался отсюда!

— Он мой друг тоже. Эй! — Он встряхнул Найджела. — Эй, приятель, я говорю с тобой! Расслабься!

Найл, казалось, оставался совершенно безучастным к происходящему.

— Я не имел в виду ничего плохого, — сказал он. — Совершенно ничего.

Крис выпустил Найджела, и они оба вновь занялись своими костюмами. Крис натянул на себя ослепительно белые атласные штаны и снял с крючка ярко-красную атласную рубашку. Найджел застегивал молнию на черных штанах в обтяжку. Он уже успел облачиться в черную майку, поверх которой собирался надеть черную куртку.

Дверь, ведущая в коридор, распахнулась, и в комнату ввалились Ян и Ролли со своими девицами. Сценическое одеяние Ролли состояло из белой майки с названием группы поперек груди и белых джинсов. Ян был одет в темный костюм и белую шелковую рубашку.

Снаружи из-за закрытой двери доносились голоса и стук подошв о бетонный пол. Эти звуки казались призрачным эхом иного мира. В самой комнате было очень тихо. Дайне почудилось, что она слышит шум дыхания всех присутствовавших, похожий на шорох листвы в кронах деревьев. Несмотря на кондиционеры воздух казался горячим и липким из-за напряжения, которое ощущали все, за исключением Тай. Добыв один косяк и прикурив прямо от него другой, она вдыхала и выдыхала дым с равномерными паузами, словно в соответствии с ритмом таинственной мантры, которую твердила про себя.

Единственным звуком, нарушавшим тишину в комнате, было потрескивание медленно таящего льда в ящике с кока-колой. Потом Ролли внезапно простонал: «О, черт!» — и бросился бегом в душ. Рыжеволосая девушка последовала за ним. Пока его рвало, никто из присутствовавших не проронил ни слова. Комната постепенно наполнялась сладковатым дымом марихуаны, выдыхаемым Тай. Ее нога болталась взад-вперед; точно маятник метронома. — С ним это всегда случается в первый вечер, — сказал Крис, не обращаясь ни к кому в отдельности, он наматывал шелковую ленту на кисть правой руки. — Можно подумать, что за столько лет это вошло у него в привычку.

Все терпеливо ждали, пока Ролли выйдет из ванной, словно отряд «коммандос», дожидающийся, когда их мужественный, но больной товарищ вернется в строй.

Стоявший возле Дайны чуть в стороне от остальных, Найл принялся выщелкивать пальцами сложный ритм. Его волосы блестели от пота, а голова покачивалась на длинной, лебединой шее в такт музыке, игравшей у него в голове.

Из туалета донесся шум спускаемой воды. Затем приглушенный женский голос, бормочущий что-то успокоительное.

Входная дверь распахнулась, и Силка просунул внутрь голову и массивные плечи.

— Пора, — сказал он еле слышно. Никто не шелохнулся. Силка поочередно оглядел всех, кто был в комнате и уставился на вход в душ. Наконец оттуда появился Ролли. Рыжеволосая девушка шла рядом и на ходу вытирала ему волосы полотенцем. Силка отступил назад в коридор, придерживая дверь.

Крис взял Дайну за руку, когда они пересекли громадный, теперь опустевший холл с бетонными стенами, направляясь к слабо покачивающимся портьерам, ни единый звук не проникал сюда из уже давно забитого битком зала. Крис и Дайна шли рядом с Найджелом и Тай.

— Ты не хотела бы стоять на сцене возле нас? — спросил Крис.

— Конечно, хотела бы, — отозвалась Дайна.

— Хорошо. Я договорюсь об этом.

Силка остановился у самой портьеры. Теперь вокруг не было ни единого постороннего, за исключением охранников, расставленных повсюду, где только можно. Крис пару минут беседовал с Силкой. Телохранитель в течение нескольких мгновений смотрел на Дайну с таким выражением в глазах, точно она была бесценной древней амфорой, и двусмысленность его взгляда, интимного и абсолютно безразличного, смутила ее.

Поманив Дайну, Силка провел ее, а Найла через прорезь в портьере. В первое мгновение туман в воздухе показался ей тяжелым, точно смог.

В зале все еще горели огни. Проходы были забиты людьми, переходившими с места на место или просто стоявшими. Из динамиков гремела музыка с последнего альбома «Хартбитс». Зал, так же как и сцену, окутывала легкая дымка. В воздухе над аудиторией плавали воздушные шары, с выведенными на них печатными буквами названием группы. Каждый раз, какой-то из них снова взмывал вверх, раздавались шумные крики зрителей. Один из шаров ткнулся в голову полицейскому, вызвав тем самым всеобщее громкое одобрение.

Кое-где над толпой поднимались флаги. В дальнем углу с потолка свисал невероятных размеров «Юнион Джек».[22 - «Юнион Джек» (Union Jack) — государственный флаг Великобритании.] Его цвета были размыты расстоянием и дымкой, благодаря чему он имел особенный фантастический вид.

Силуэты громадных усилителей и мониторов, расставленных повсюду на сцене, казалось принадлежали черным зубам Титана, беспорядочно торчащим из гигантской челюсти. В центре стояла чудовищная барабанная установка Ролли, поднятая немного вверх на специальной платформе. Эту минисцену окаймляла линия разноцветных огней. Внизу на настоящей сцене чернел проем в полу, сквозь который тянулись толстые кабели. Он был обтянут тускло мерцающей серебристой лентой, чтобы музыканты, двигаясь по сцене во время концерта, не свалились в дыру.

Справа внушительным полукругом располагались клавишные инструменты Найджела: концертный рояль, электропианино, орган и несколько синтезаторов, сделанных по специальному заказу. Слева торчали стальные стойки, на которых покоились многочисленные гитары Криса и Яна.

Вверху над сценой крепились на решетчатой арке бесчисленное множество разноцветных прожекторов. Эта уродливая конструкция в отключенном состоянии превращалась в изумительную радугу при замыкании контактов.

Мало-помалу огни в зале стали тускнеть, и шум в аудитории поднялся до с трудом переносимого уровня. За этим грохотом было почти не слышно слов, и Силка положил свои сильные ладони на плечи Дайны, указывая ей путь на левую сторону сцены, туда, где вздымались вверх ряды динамиков. Проведя ее на место, Силка исчез. Она обернулась, но не могла разглядеть Найла, ей было интересно, где расположится во время концерта Тай. Дайна решила, что должна быть на противоположной стороне возле Найджела.

Свет в зале окончательно погас. Лишь батарея рубиновых огоньков — опознавательных знаков усилителей — светилась в полумраке ярко и чисто, как звезды на небе в ясную ночь. Дайна ощущала беспокойство в набитом битком зале, прислушиваясь к шуму, производимому казалось огромным выводком змей, кишащих где-то на расстоянии вытянутой руки от нее.

Гул в аудитории усилился, и Дайна подняла голову. Огромный экран по-видимому был только что опущен с потолка, и, спрятанный на другом конце помещения, проектор заработал. Раздались аплодисменты. Изо всех сил выворачивая голову, она едва могла разобрать кадры коротенького фильма, запечатлевшего группу на кинопленку. Дайна отвернулась. Внизу у самого краешка сцены она разглядела группу фотографов, получивших разрешение заполнить место, которое при иных обстоятельствах могло бы служить оркестровой ямой. Они бродили взад-вперед, как голодные коты, ожидая появления группы с неменьшим нетерпением, чем аудитория.

Дайна уже почти ощущала на губах особый вкус возбуждения, охватившего всех, кто находился в гигантском зале. Мурашки забегали у нее по коже, мышцы судорожно напряглись. «Сколько они еще будут тянуть?» — спрашивала она себя.

Вдруг она почувствовала какое-то движение рядом с собой. Все помощники уже ушли со сцены, в последний раз проверив весь аппарат, и забрались в тень, каждый на отведенном для него месте. Звукооператор занял свое место за пультом и водрузил на голову огромные наушники. Он что-то говорил в маленький квадратный микрофон, висевший у него над головой на конце металлического прута. Его руки лежали над освещенной панелью.

Вид черных фигур, двигавшихся по темной сцене перед рубиновыми глазками привел аудиторию в исступление, еще до того, как фильм закончился. Погасший экран подняли на прежнее место. Шум достиг невероятной силы, словно вот-вот должен был раздаться взрыв. Казалось, гигантское сооружение от крыши до самого фундамента содрогнулось. Сердце Дайны громко забилось; в горле у нее застыл комок. «Энергия, — подумала она. — Вот она подлинная энергия». Она ощущала покалывание в кончиках пальцев, словно по ним пробегал электрический ток.

Внезапно ослепительный блеск многочисленных фотовспышек выхватил из полумрака часть зала и сцену, на которой точно по волшебству появились «Хартбитс». Они то возникали в ярком свете, то исчезали в темноте, направляясь каждый к своему инструменту.

Крис взял первый аккорд, и в тот же миг Дайна сказала сама себе: «Но это еще и власть. Истинная власть. В конце концов, возможно, Найджел и прав». Публика с воем и криком приветствовала группу. Огни на потолке вспыхнули: разноцветные лучи осветили Яна и Ролли, а Найджел и Крис оказались в пятнах белого света.

Крис поднял гитару высоко над головой, как древний воин, сжимающий в руках тяжелый меч. Его ярко-красная рубашка походила на язык пламени.

Вступительные ноты «Ученика дьявола» заглушили невообразимый рев зала. Энергичная и грубая, пропитанная духом улицы, музыка воспринималась в равной мере ушами и телом. Крис, неистово извлекавший аккорды из своей гитары, торжествующе вытянул руку над головой. Пластиковый медиатор вылетел из пальцев, и в первых рядах тут же поднялась суматоха среди желающих завладеть им.

Теперь сила зала и музыка группы смешались, слились воедино, так что, в нарушении всех законов математики, результат оказался большим, нежели простое сложение частей, и почти достиг болевого порога. Однако то была боль, смягчающая сердца. Боль, сообщавшая телу энергию, или что более вероятно, высвобождавшая энергию, накопленную внутри каждого человека, присутствовавшего в зале. Дайна почувствовала резь в глазах и задрожала как в лихорадке. Точно такое же ощущение она испытывала перед объективами, превращаясь в Хэтер Дуэлл. В такие минуты власть, не дававшая ей покоя, приобретала облик осязаемого на ощупь шара из чистого света. Дайна могла, поймав в воздухе стремительным движением этот шар, поднести его к самым глазам, а затем, когда огонь вырывался из него, как из пасты дракона, проглотить целиком в один присест, так что ее внутренности обжигало пламя.

Песня закончилась, и Найджел, выпрыгнув из-за клавиш, схватил микрофон, оторвав стойку от пола, и завопил в него: «Привет, Сан-Франциско! Мы вернулись!»

Огромная толпа идолопоклонников в зале разразилась в ответ шумными, одобрительными криками.

«Хартбитс» изменилась до неузнаваемости, словно таинственные существа, скрывавшиеся глубоко внутри оболочек их тел на протяжении долгих месяцев, прошедших после последнего турне, показались на свет. Или, точнее, это были те же самые личности, но необычайно преображенные, лишенные каких бы то ни было человеческих черт. Они возвышались на сцене точно гиганты, ненадолго опустившиеся на землю, и казались призраками древних богов воинственных викингов: свирепых, жестоких и сексуальных. Именно такими, трансформированным безостановочным движением, бесконечным обожанием и жестким ритмом — творением их собственных рук — предстали они перед глазами Дайны. Однако ей удалось разглядеть и понять и нечто иное.

Волшебное превращение музыкантов не состоялось бы без могучего потока энергии, излучавшейся волнами из темного провала, начинавшегося за краем сцены, заполненного человеческой плотью. Молодой плотью, страстно тянувшейся к чему-то недоступному ее пониманию.

Эти две силы, объединившись, порождали на свет третью, реальность — волшебное создание, похожее на плод чей-то безудержной фантазии, увлекавшую всех присутствовавших за собой все выше и выше, кружа их, подобно тому, как ветер кружит сухие листья.

Крис, словно выросший вдвое благодаря умелому освещению, заиграл сложное соло. Его колени подогнулись, плечи ссутулились. Капельки пота отлетали от его лица, как пули из дула автомата. Стоявший по правую руку от него Ян выдавал извилистый, запутанный рисунок на басе, создававший вместе с Барабанами Ролли мощную поддержку протяжным нотам, которые Крис извлекал из гитары. Маленький синтезатор, повинуясь пальцам Найджела, выплеснул четырехтактовый призрачный водоворот унылых звуков струнных.

Они уже с головой ушли в музыку, набиравшую силу, вихревую, зажигательную и невероятно сексуальную, словно вырывающуюся на волю из раскаленного горнила сталеплавильной печи. Глядя на «Хартбитс», Дайне показалось, что она — посетитель зоопарка, стоящей перед клеткой с леопардом. Завороженная грациозными движениями хищника, она слишком поздно осознает, что тот, сломав ударом могучей лапы замок, вырвался на свободу и очутился лицом к лицу с ней.

Что случилось, — спрашивала себя Дайна, — если бы все решетки рухнули, законы исчезли во всеобщем презрении к ним, и упорядоченная жизнь уступила бы место хаосу и энергии. Может быть это преображение, захватывающее дух и пугающее одновременно, явилось бы единственным мигом истинного творчества.

Мысли Дайны уносились прочь на крыльях музыки. Она стояла неподвижно, открытая и беззащитная перед ураганом. В ее блестящих глазах отражалась уникальная и совершенная амальгама интеллекта и чувственности, составлявших суть музыкального послания, на которое было невозможно не откликнуться.

Группа без всякой паузы заиграла «Звезды у меня в кармане», и над сценой вспыхнули огни лазеров: три сверкающих, тонких луча, таких ярких, что создавалось впечатление, будто разноцветные хрустальные нити протянулись под сводами зала. Они метались из стороны в сторону, скрещиваясь в воздухе над оркестровой ямой, как обнаженные шпаги дуэлянтов. По залу пронеслась волна аплодисментов.

Внезапно барабаны и бас замолчали. Гитарное соло Криса и дрожащие трели синтезатора Найджела переплелись, лаская друг друга, как застенчивые влюбленные, и, в довершение ошеломляющего эффекта в лучах лазера засветилась фантастическая голограмма. Она изображала юную девушку с белокурыми, волнами спадающими на спину, прядями волос, медленно поворачивающуюся вокруг себя, в экстазе закрыв глаза. Когда она совершила третий оборот, они вдруг раскрылись и уставились на публику.

Этого оказалось достаточно, чтобы поднять на ноги по крайней мере пол зала. Наконец замолк и синтезатор, и гитара продолжала звучать в полном одиночестве. Белое пятно света вокруг Криса окрасилось в зеленый свет, потом в голубой и, когда отрывистые звуки сменились плавными, — в очаровательный бледно-лиловый.

Медленно Крис опустился на колени и откинул голову назад. Его красивое лицо изменилось до неузнаваемости под воздействием тихой, томной мелодии. Вдруг по телу Дайны пробежал трепет: Крис заиграл вступительные аккорды «Pavane Pour Une Infante Defunte» Равеля. Затаив дыхание, она завороженно следила за тем, как он исполняет столь хорошо знакомую ей музыку на непривычном инструменте. Он играл с такой любовью и незабываемой грустью, что ее глаза наполнились слезами.

Не сводя взгляда с Криса, продолжавшего играть, стоя на коленях и закрыв глаза, она острее, чем когда-либо прежде, ощутила, как он близок и дорог ей. Тайная боль, которую они разделили в то страшное утро, увидев бездыханное тело Мэгги, выплеснулась целиком без остатка в звуках скорбной и величественной мелодии. Крис протягивал световой мост между собой и Дайной, связывавший их так, как если бы они держались за руки. Пространство, разделявшее их, являлось всего лишь математической химерой, не существовавшей в действительности.

Казалось, огромный, темный зал опустел. Вокруг не оставалось никого, кроме них двоих, похожих на два плота, плывущих в тумане навстречу друг другу по бушующему морю. Так они соединились в музыке, каждая нота которой ласкала нежней, чем руки самого умелого любовника. Вздрогнув, Дайна закрыла глаза, и перед ее мысленным взором запрыгали разноцветные пятна.

Последнюю ноту «Pavane» Крис тянул невыносимо долго, слегка изменяя тембр ее звучания, благо возможности инструмента позволяли ему делать это. Неожиданно высокое, напевное вибрато перешло во вступительный аккорд «Ящера».

Прошло некоторое время, а Крис по-прежнему играл в полном одиночестве, и сердце Дайны екнуло, когда она вспомнила угрозы, высказанные Найджелом по дороге из отеля. У нее появилось то же ощущение, что и у зрителя, наблюдавшего за пьесой, во время которой актер, исполняющий главную роль, забыл ключевую фразу. Она так остро ощущала беззащитность Криса, точно стояла обнаженной перед многотысячной толпой.

Однако Крис не желал сдаваться и превратил вступление песни в импровизационное соло. В зале раздались крики и аплодисменты. Голограмма исчезла, и лучи лазеров погасли: песня была написана совсем недавно, и подходящее световое сопровождение для нее еще не успели придумать. Не переставая играть, Крис повернулся спиной к аудитории, и Дайна увидела, что его лицо смертельно побледнело. На нем застыло выражение дикой ярости.

Его длинные пальцы, как когти дикого зверя, рвали металлические струны, и из динамиков вновь понеслись начальные аккорды «Ящера». Приблизившись к Ролли, Крис неистово заорал на него.

— Играй, ублюдок! Колоти по своим пластикам или помоги мне залезть к тебе, чтобы я мог раскрошить твой череп!

Бросившись вперед, он взобрался на платформу, и Ролли судорожно принялся выстукивать забойный ритм. Крис впился в него глазами, похожими на два раскаленных угля и, спрыгнув вниз, направился к Яну.

В этот миг Дайне показалось, что он превратился в смертельно опасного дикого зверя, вырвавшегося на свободу, которого ничто не в силах остановить.

— Ладно, теперь твоя очередь! — проревел он, обращаясь к Яну, и напуганный до смерти басист «Хартбитс» начал дергать струны.

Крис играл все подряд, что ему приходило в голову, и лишь, убедившись, что ритм-секция заработала на полную мощность и следует за ним, вернулся к прежней мелодии, да так, что ни Ролли, ни Ян не заметили, как это произошло.

Впрочем, аранжировка была чистой импровизацией, рожденной неистовой волей лидера «Хартбитс». И барабанщик, и бас-гитарист не сводили глаз с Криса, загипнотизированные им, и походили на марионеток в руках опытного кукольника.

Теперь, когда гитарный риф, обеспеченный могущей поддержкой баса и барабанов, многотонной тяжестью неудержимо навалился на зрителей, Крис развернулся и помчался на противоположный конец сцены, где стоял Найджел, спрятавшийся за своими клавишами. Дайне показалось, что он хотел было отступить назад, но вдруг застыл на месте, как лань, попавшая в луч прожектора.

Крис уже стоял перед ним, пританцовывая и яростно колотя по струнам, и, судя по движениям губ, что-то кричал ему, однако за немыслимым грохотом Дайна не могла разобрать слов.

На мгновение ей почудилось, будто она разглядела знакомый силуэт Тай, выхваченный из темноты зеленым лучом. Но резко очерченный нос и зловеще светящиеся глаза снова пропали из виду так быстро, что Дайна не была уверена, видела ли она их на самом деле, или ей это только померещилось.

Не выдержав, Найджел заиграл, завороженно уставившись на Криса, как и двое его товарищей, и продолжал смотреть на него, даже когда тот, вернувшись к микрофону, начал петь.

Глубокой ночью,

Освещенной дождем и лицами людей,

Я попрощался со своей любовью,

Затерявшейся среди опустевших холмов

И яростных ссор,

Подожженной с обеих концов...

Зрители уже были на ногах, по-собачьи подвывая, хлопая и топая в такт музыке. Взглянув в зал. Дайна увидела множество зажженных бенгальских огней.

Я исчез словно пуля,

Выпущенная из пистолета,

Исчез в красном зареве рассвета.

В красном, красном зареве,

Как первобытный ящер, Крадущийся ящер,

Я найду свое

И буду ждать.

Теперь, когда наконец зажглись все огни. Дайна смогла разглядеть лица подростков, заполнявших первые ряды. В расплывчатых пятнах зеленого, красного, желтого, голубого света они выглядели волшебно преобразившимися. Поднимая руки вверх, раскрывали объятия навстречу ревущему потоку, обрушивавшемуся на них из динамиков.

Как первобытный ящер,

Крадущийся ящер,

Я найду свое

Я буду ждать.

Музыка, дикая, жестокая, острая, как лезвие бритвы, срывала последние остатки цивилизованности слушателей, пока не обнажила слой древней, первобытной ярости, прежде дремавшей в глубинах подсознания каждого из них, а теперь вырвавшейся на свободу. Подобно искусному заклинателю змей, внушающая благоговейный ужас своей грубой силой, музыка околдовала публику.

Юноши и девушки — вполне добропорядочные и законопослушные граждане страны, стоящей во главе прогресса человечества, — они внезапно превратились в племя дикарей с острова Новая Гвинея, никогда не встречавших белого человека, не носивших одежду и не слышавших ровным счетом ничего об «атомном» или «космическом» веке. Безумие движения, чувственной энергии и оглушительного звука объединило их, заставило трястись, как при электрошоке, подбрасывало ввысь над черной пропастью, разверзшейся перед ними.

Группа заиграла вступление к «Танцующим в небе». Вновь засверкали игольчатые лучи лазеров, достигавшие самых отдаленных уголков под сводами зала. Высоко над сценой засветилась новая голограмма: двое влюбленных перемещались и покачивались в такт музыки в танце, рожденном могуществом чудо-технологии. Они исчезли в тот миг, когда замерли звуки последнего глиссендо, сыгранного Найджелом на органе.

Восторженный рев и топанье многих тысяч пар ног потрясли здание до самого основания. Подняв гитару над головой, Крис помахал ей, точно знаменем, приветствуя публику. Найджел встал рядом с ним с переносным синтезатором в руках: наступил черед последнего номера программы — «Огни города». В зале зажегся свет.

Когда песня закончилась — слишком быстро по мнению ненасытной аудитории — «Хартбитс» покинули сцену. Огни в зале потускнели. Аплодисменты, волнами прокатившиеся вдоль рядов, становились все громче. Многие зрители покинули свои места и, не обращая внимания на требование полицейских и телохранителей остановиться, старались протиснуться в проходы, и без того забитые сверх всякой меры.

Дайна огляделась по сторонам. В зале то тут, то там вспыхивали крошечные дрожащие огоньки: поклонники «Хартбитс» в вытянутых вверх руках держали зажженные спички. Этих огоньков становилось все больше, пока наконец зал не стал походить на внутреннее помещение собора.

Возвращение группы на сцену было встречено истерическими воплями. Неоновые огни забегали по периметру платформы, на которой стояла ударная установка. Лимонно-желтые лучи лазеров вновь заметались высоко над головами зрителей. Задние ряды опустели, зато все пространство перед сценой оказалось забитым, так что яблоку некуда было упасть. Стражи порядка, даже несмотря на свежее подкрепление, были не в состоянии сдержать могучий напор человеческой массы.

Первая волна этого натиска обрушилась на барьер, отгораживавший оркестровую яму от зала. Находившиеся в яме фотокорреспонденты бросились врассыпную, держа камеры высоко над головой.

Даже не думая успокаивать публику, Найджел носился по краю сцены, одной рукой нажимая на клавиши, а другой делая призывные жесты обезумевшей толпе.

— Давай, вперед! — орал он. — Вперед!

Смеясь и отдуваясь, он манил их к себе. Его расширенные, лихорадочно бегающие глаза рыскали по первым шеренгам в поисках самых преданных поклонников.

Между тем толпа уже заполонила нишу оркестровой ямы, и теперь подростки наваливались на охрану и друг на друга, чтобы подобраться еще ближе к своим кумирам. Они задирали вверх головы, тянули руки к сцене, вопили и визжали изо всех сил. Какой-то парень посадил к себе на плечи девушку. Она подняла руки, судорожно хватая пальцами воздух. Все барьеры рухнули, но общая ситуация, как она виделась Дайне, изменилась на сто восемьдесят градусов. Теперь музыканты, стоявшие на полутемной сцене, превратились в зрителей, а беснующаяся толпа — в вырвавшегося на свободу зверя. Девушка с соломенными волосами прыгнула вперед и сумела зацепиться за край сцены. Она успела подтащить одно колено, как вдруг кто-то сильно толкнул ее в спину, и она упала лицом к ногам Найджела. Он отступил назад. Девушка начала подниматься. В это время Найджел ткнул ее синтезатором, и она, потеряв равновесие и широко раскинув руки, рухнула назад в завывающую толпу. Один из телохранителей бросился к Найджелу и оттащил его от края сцены, подальше от многочисленных рук. Однако тот, злобно оттолкнув стражника, стал вновь заигрывать с обезумевшей публикой.

Кто-то бросил на сцену букет белых роз, и Найджел, ухмыльнувшись, поддал их носком ботинка так, что они взмыли высоко в воздух.

Дайна смотрела на вспотевшие, озверелые лица, тела, дергающиеся и прыгающие в такт настойчивому ритму. Повсюду она видела безумные глаза, дико вращающиеся как у коров, захваченных пожаром в стойле, оттопыренные губы, обнажавшие в дикой ухмылке зубы.

Крис и Найджел стояли рядом в центре сцены. Крис неистово терзал гитару, пальцы Найджела бегали вдоль клавиш.

Внезапная яркая вспышка сверкнула совсем близко от места, где стояла Дайна, и на несколько мгновений ее левый глаз ослеп. Тут же раздался оглушительный грохот.

Дайна, пошатнувшись, попятилась и почувствовала, что задыхается в едком дыму. Она закашлялась: слезы хлынули у нее из глаз. Ослепшая и оглохшая, она инстинктивно отскочила назад, ощутив обжигающий жар. Ее легкие горели; сердце страшно колотилось в груди. У нее перехватило дыхание. Покачнувшись, она упала и увидела то ли настоящую, то ли созданную ее собственным воображением черную гору, готовую вот-вот обрушиться на нее. Как только первый шок улегся, она принялась лихорадочно соображать. Гора? Усилители и динамики! Они становились все больше, пока она, наконец, не перестала видеть что-либо другое, кроме них. Она попыталась закричать, но не смогла.

Потом кто-то подхватил ее на руки. Все вокруг стремительно пронеслось мимо нее. Она повернула голову и увидела спокойное лицо Силки так близко от своего, что черты его слегка расплывались. Она заморгала и вновь почувствовала резь в глазах. Открыв рот, она закашлялась и бессильно уронила голову на грудь телохранителя «Хартбитс».

Словно сквозь сон до нее доносились крики и шум. Навстречу бежали люди из обслуживающего персонала группы. Несколько полицейских торопливо шагали, стараясь не запутаться в переплетениях кабелей. Сильный грохот, донесшийся откуда-то сзади, на мгновение заглушил неприятный звон, стоявший у нее в ушах.

И за всем этим, в то время как Силка уносил ее со сцены, она ясно различила чьи-то крики и плач.

— М-80? Боже милостивый!

Дайна лежала на кушетке; ее голова покоилась на коленях у Криса.

— Они наверное посходили с ума. Это же надо: бросить М-80 прямо на сцену. Кто-нибудь видел, кто это сделал?

Это был вполне естественный вопрос, но, разумеется, бессмысленный.

— У этих ублюдков явно не все дома, — произнес Крис. — Что с ними творится в последнее время? — Пот ручьями стекал по его обнаженной груди. Вокруг шеи у него было обернуто толстое, мохнатое полотенце.

Дайна уже приходила в себя и стала различать вокруг знакомые лица: Ролли, Ян, Найджел... пухленькая блондинка и...

— Как ты себя чувствуешь?

Блестящее, шоколадное лицо Найла склонилось над ней. Дайна увидела близко от себя его расширенные зрачки: в огромных глазах Найла застыла тревога и беспокойство. — Она — в порядке, — ответил за нее Крис. — Посторонись слегка, чтобы она могла дышать посвободней. — Он поднял руку. — Эй, Бенно! Где врач?

— Он занимается девушкой. Скорая помощь уже на месте. Как только девушку уложат в машину, он появится здесь.

— Что случилось? — спросила Дайна. Крис взглянул на нее.

— Кто-то бросил М-80 на тот край сцены, где ты стояла.

— М-80?

— Связку из восьми динамитных шашек. Для фейерверка на Четвертое июля — это именно то, что нужно. Но в зале, во время концерта... Господи!

— Кого-нибудь ранило?

— Прежде всего, очаровательная леди, ранило вас, — ответил Крис. — Если бы этот мерзавец попался мне в руки...

— Со мной все нормально. Я слышала, что вы говорили о какой-то девушке...

— Да. Бедная дурочка оказалась в самом неподходящем месте. Слава богу, ты находилась за динамиками, как в укрытии.

— Надеюсь, ее вылечат?

— Не знаю. — Он поднял голову. — А вот и доктор.

— День-два ваше левое ухо будет хуже слышать, — заявил врач, осмотрев Дайну. — Вы не теряли сознания до конца, но налицо следы небольшой контузии. — Он улыбнулся. — Вам очень повезло, мисс Уитней. — Он вытащил блокнот с бланками рецептов.

— Я не хочу никаких лекарств, — возразила она.

— Что? — он рассмеялся, затем чуть покраснел. — Нет, нет. Я просто... гм... собирался попросить ваш автограф.

Она засмеялась, но тут же схватилась за голову.

— Болит?

Она кивнула.

— Ничего страшного. — Он вытряхнул из пластмассовой коробочки две таблетки. — Тимнол 500. Принимайте по две штуки через четыре часа.

Дайна взяла ручку из его пальцев и расписалась в блокноте.

— Спасибо.

— Доктор, а что с той девушкой?

— Пока еще рано утверждать что-либо наверняка. Надо выполнить ряд анализов.

— Она была в сознании?

— Нет.

— Господи! — сказал Крис.

— Сколько ей лет?

— Судя по документам, семнадцать, — ответил врач, поднимаясь с кушетки.

— Я помню себя в этом возрасте, — сострил Найджел, но никто не прореагировал на его шутку.

— Не забудьте про лекарство, мисс Уитней. Лучше всего примите его прямо сейчас. — Кивком попрощавшись с присутствовавшими, он вышел из комнаты.

— Не забуду, — сказала ему вслед Дайна, разглядывая таблетки, лежавшие у нее на ладони. Крис протянул ей бокал шампанского, и она проглотила пилюли, запив их шипучей жидкостью. — Мне повезло, что Силка очутился рядом, — заметила она, возвращая бокал Крису.

— Везение тут вовсе не при чем, — возразил тот. — Он должен был присматривать за тобой во время концерта. Ты полагаешь, что я оставил бы тебя без охраны?

— Крис... — Она услышала голос Бенно. Крис даже не шелохнулся, продолжая неотрывно смотреть на Дайну.

— Крайслер и его команда фотографов ждут снаружи. Нам надо сделать снимки сейчас.

— Черт возьми, разуй глаза, Бенно! Ты что, не видишь, что тут происходит? Та девушка...

— Либо мы покончим с этим сейчас, либо они будут околачиваться вокруг всю ночь. Одно из двух. Может вы с Найджелом сами это уладите, а?

Крис глубоко вздохнул и закрыл глаза.

— Пошли, — сказал Найджел.

— Я должен уйти на пару минут, — обратился Крис к Дайне. — Силка останется здесь с тобой...

— Они хотят, чтобы она тоже была с вами, — просительно, почти нежно произнес Бенно.

— Мне плевать, чего они хотят! — взорвался Крис, обрушиваясь на менеджера. — Ты знаешь, как нужно обращаться с этими пиявками, бесчувственная скотина! Они так и норовят сунуть рыло куда их никто не просит. Скажи им нет!

— Крис...

— В любом случае, леди сама решит... Дайна улыбнулась.

— Шоу должно продолжаться, не так ли? — Она увидела выражение, появившееся на лице Криса. — Все в порядке. — Она положила ладонь ему на щеку. — Со мной все в порядке.

— Готовы отчаливать, — сказал Силка. — Почти. — Он сидел на своем месте рядом с водителем, повернувшись к ним. — Поехали?

Крис, расположившийся возле Дайны, держал ее за руку. Они оба успели принять душ, и пока Крис переодевался, Дайна восстановила отчасти свой макияж.

Огромная дверь, загораживавшая выход, начала подниматься, и Силка, пробежав взглядом по электронным замкам, убедился, что все двери лимузина надежно заперты.

— Порядок, — сказал он, отворачиваясь от пассажиров на заднем сидении. Автомобиль тронулся с места.

Съехав вниз, машина выкатила наружу, навстречу бушующей ночи. Впереди можно было различить нечто вроде баррикад и многочисленных полицейских, охранявших узкую полоску свободного пространства. Бурлящее море подростков, забивших тротуар, угрожало прорваться сквозь дамбы кордонов и затопить проезжую часть.

Едва лимузин, в котором сидела Дайна, миновал последние серые барьеры, как его тут же поглотила масса корчащихся и извивающихся тел. Девушки прыгали на вытянутый капот автомобиля, не обращая внимания на полицейских, тщетно старавшихся помешать им. Крепко сжатые кулаки угрожающие барабанили по всем стеклам сразу. Внимание Дайны привлекла какая-то девушка с резко подведенными тушью глазами и вплетенными в волосы нитками бусинок. Открыв рот, она самозабвенно облизывала матовое стекло машины, точно тело мужчины. Чьи-то невидимые руки оттащили ее назад, но она уже успела перемазать слюной все стекло.

Оглушительный рев толпы казался сидевшим в салоне «Континенталя», снабженного противошумной защитой, завыванием ветра вдалеке. Еще одна девушка, вскарабкавшись на капот, расчистила себе место и, широко разведя ноги, плотно обтянутые узкими джинсами, легла на спину. Она тут же принялась дергать застежку на молнии длинными пальцами, заканчивавшимися ярко накрашенными ногтями.

Найджел, забыв про Тай, подался вперед всем телом и ухватился за верхний край стеклянной перегородки между передними и задними сидениями.

— Давай, детка, — повторял он точно заведенный. — Ну же, снимай их!

— Она и впрямь собирается это сделать, — заметил водитель.

— А ты подбодри ее, черт возьми! — возбужденно ответил Найджел.

Все пассажиры лимузина, не отрываясь, следили за действием девушки. Той наконец удалось расстегнуть молнию и джинсы стали медленно сползать вниз, открывая бедра. Между тем вокруг уже разгорелась настоящая рукопашная схватка. Машина раскачивалась из стороны в сторону, подаваясь то вперед, то назад, а град ударов, сыпавшихся на крышу и борта, звучал как необузданный, первобытный ритм, сопровождающий воинственные пляски дикарей.

— Господи!.. — едва вымолвил шофер.

— Взгляни-ка, — ухмыляющийся Найджел походил на кота. — У нее под штанами ничего нет.

Спустив джинсы настолько, что стали видны волосы на лобке, девушка продолжала иступленно тереться о стекло, а затем, растопырив два пальца в виде буквы V, принялась мастурбировать.

— Эй! — Найджел толкнул Силку в плечо. — Затащи ее сюда, дружище! Ха-ха! Тай молча отвернулась. Водитель надавил на гудок.

— Что ты делаешь? — Найджел беспокойно ерзал на сидении, чуть не прыгая от возбуждения. — Не мешай ей. Посмотри, как она тащится.

— Ей сейчас ничего не может помешать, — прокряхтел водитель в ответ, продолжая сигналить.

Пронзительные гудки утопали в невероятном реве: толпа продолжала штурмовать машину. Энергия, высвобожденная на концерте, была еще далеко не исчерпана. Чудовище, выпустившее ее на волю, защищенное сталью и небьющимся стеклом, пребывало в безопасности, хотя и весьма относительной, ибо кто знал, сколько этой энергии еще осталось.

Стекла задрожали. Сидевшие в салоне автомобиля скорее увидели, нежели услышали вопли толпы, получив тем самым отдаленное впечатление о кошмаре снаружи.

Девушка, развлекавшая себя перед лобовым стеклом, куда-то исчезла, уступив место сразу четырем другим: время индивидуальностей кончилось. Теперь власть находилась в руках у стада, и Дайна подумала о Вудстоке и о другой, ушедшей в прошлое, эпохе, когда само понятие войны между поколениями было неизвестно.

Мельтешащие руки и ноги, выпученные глаза, вихрь одежды, тяжелое живое покрывало из тел... Они оказались погребенными в объятиях толпы. Все, что им оставалось делать — сидеть и завороженно наблюдать за разворачивающимся у них на глазах действом, как за неизбежным, хотя и непредсказуемым, происшествием. Они впитывали его в себя, но сами даже не пытались предпринять что-либо.

— Знаете что? — Найджел поочередно оглядел всех своих спутников. — Знаете что? — Подняв руки, он уперся неуклюжими вспотевшими ладонями в упругую ткань, которой был обтянут потолок лимузина. — Это все сотворили мы. — Его глаза округлились. — Да! Да, да, да!

Он запрыгал от восторга вверх-вниз, как резиновый шарик. Потом, все еще прыгая, он надавил одним пальцем на рычажок. Боковое стекло опустилось, и Найджел высунулся наружу, скорчив ужасную, свирепую физиономия. Он издал леденящий вопль, и ошеломленная толпа, отпрянув назад от машины, рассыпалась и стала в страхе разбегаться.

Считанные мгновения спустя раздался вой полицейской сирены.

Вся задняя часть «Лав-из-э-ликвид» была отгорожена фиолетовыми шелковыми лентами, закрепленными на латунных столбиках. Она представляла собой, вознесенный на высоту двадцать пятого этажа, балкон, с одной стороны которого располагался невероятных размеров бар, отделанный светлым деревом. Сквозь противоположную стену, являвшуюся, по сути, гигантским окном из небьющегося стекла, открывался великолепный вид на город. На переднем плане вздымались вверх «Койт Тауэр» и пирамида «Трансамерика», а вдалеке справа был виден залитый светом парк Голден Гэйт.

Трубки зеленых и голубых неоновых ламп тянулись вдоль стен зала на уровне пола и потолка. Высокие папоротники колыхались, издавая легкое шуршание всякий раз, когда кто-то проходил мимо них. В воздухе был разлит пряный аромат можжевельника.

— Такие мероприятия всегда начинаются спокойно, — прошептал Крис на ухо Дайне. Взгляды всех присутствующих, даже тех, кто обычно считал себя выше подобных вещей, были прикованы к ним. — Разумеется, они устраиваются вообще из самых лучших побуждений. — Они проталкивались к лестнице сквозь толпу людей, наводнивших зал. — Однако, уединенность — это роскошь, но мы не хотим, чтобы нам мешали. — Он беззаботно рассмеялся. — Пусть это будет нашим оправданием.

— Крис Керр! Эй, прочь с дороги!

Они услышали чей-то крик, несмотря на громкую музыку и на многоголосый хор толпы. Слегка повернув голову, Дайна заметила темную фигуру, выступавшую из плотной людской массы, заполнившей все пространство вокруг бара.

— Эй, Крис!

Толпа расступилась, как стадо овец под ударами пастушьего кнута, и Дайна увидела широкое, плоское лицо, обрамленное длинными космами тускло поблескивающих волос и черной бородой. Человек приближался к ним.

— Привет, Крис! — Он улыбнулся, протягивая руки вперед. Люди, словно мухи, разлетались в стороны под напором его широких плечей.

— Ты знаешь этого парня? — тихо спросил Силка. Крис отрицательно покачал головой, и телохранитель так же тихо сказал ему что-то.

Крис отступил назад, увлекая за собой Дайну, и массивная фигура Силки мгновенно очутилась между ним и незнакомцем.

Тот, размахивая кулаками, с разгону врезался в Силку, который, даже не шелохнувшись, предплечьем правой руки заблокировал кисть бородатого. Теперь стало видно, что тот сжимает в руке пистолет.

— Пропусти меня к нему, — потребовал незнакомец. Он казался совершенно спокойным. — Я хочу убить его. — Сказав это, он попытался поднять руку.

Развернувшись правым боком к нападающему, Силка с молниеносной быстротой выбросил вперед обе кисти рук. Их ребра, точно лезвия мечей, обрушились на запястье противника, и тот выронил оружие. Мгновенно нагнувшись, Силка поднял пистолет с пола.

— Ну-ка, — сказал он тихо, — пойдем отсюда, сопляк. Тебе здесь совершенно нечего делать.

— Что ты можешь знать об этом, — возразил бородатый. — Ты — простой наемник. — Его губы скривились в странной усмешке. — Тебе платят за это, и ты послушно выполняешь приказы. Вот и все. — Он ухмыльнулся пошире и прыгнул вперед, пытаясь прорваться мимо Силки к Крису и Дайне. При этом он развернул корпус и высоко поднял кулаки и локти, как поступил бы на его месте умелый и хитрый уличный боец.

По-видимому, он ожидал, что Силка займет традиционную оборонительную стойку, но тот поступил иначе. Сгорбившись, как боксер, он отвел назад левую ногу и перенес на нее всю тяжесть своего могучего тела.

Дайна увидела бугры мышц, вздувшиеся под пиджаком Силки. Едва оторвав от пола правую ногу, он нанес ею страшный удар в то место, где голень противника соединялась со стопой.

Громко вскрикнув от боли и удивления, тот попытался выпрямиться, но потерял равновесие. Силка поднял руку на уровень груди, и его жесткая, словно вырезанная из дерева ладонь врезалась в солнечное сплетение бородатого. У того перехватило дыхание, и, согнувшись пополам, он рухнул на пол.

Силка подхватил его обмякшее тело и скрылся вместе с ним в толпе, гудящей точно растревоженный улей. На все это у него ушло не более двух-трех секунд.

Убедившись, что опасность миновала, Крис отвернулся и судорожно ухватился за Дайну. Та почувствовала, какая холодная и мокрая его ладонь.

— Господи, — прошептал он. — После убийства Леннона это происходит вновь и вновь! — Он весь дрожал, и Дайна обняла его за плечи. — Что им нужно от нас? — сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно. — Почему они хотят уничтожить нас?

Дайна помогла ему взойти наверх по винтовой лестнице, обрамленной перилами темно-розового цвета, ступеньки которой вибрировали от оглушительно ревущей музыки. Их дрожь отдавалась подошвам Криса и его спутницы.

Здесь слишком много народу, — пробормотал он. — Дело всегда кончается тем, что мы приглашаем целый свет.

Они уселись в углу возле окна и принялись потягивать «Периньон», урожая 1979 года. Фоторепортеры, похожие на хищных рыбешек, повсюду сопровожающих акул, рыскали по залу и выискивали среди гостей Бьянку Джаггер и Дэвида Боуи, Нормана Мэйлора, приехавшего на западное побережье за материалом для новой книги, и Била Грэма, некогда одного из самых известных импресарио в мире рок-музыки. И все-таки проворные люди с фотокамерами вновь и вновь возвращались туда, где сидела Дайна, пока наконец Крис, смеясь, не прожужжал ей на ухо: «Тай будет зла на тебя. Как впрочем, и Бьянка. Очень зла. Но ты...»

Найл, сидевший слева от Дайны, молчал, уставясь в тарелку, на которой, словно произведение какого-то странного искусства, лежала горка спагетти в окружении дымящихся устриц, находящихся в своих раковинах.

— Найл, — обратилась к нему Дайна. — С тобой все в порядке?

— Гм. — Он откинул голову на прохладную кожаную спинку кресла и закрыл глаза. Только сейчас Дайна обратила внимание на необычную длину его пушистых ресниц. — У меня пусто внутри, словно там все онемело, — сказал он наконец. — Слишком много вечеров, похожих один на другой, сливаются в поток, устремляющийся к бескрайнему морю. Гм-м.

— Зачем ты делаешь это с собой?

— Что?

— Я говорю о кокаине и... прочей дряни.

— О, малышка, если б ты только знала. — Он распахнул глаза и взглянул в упор на Дайну. — Хотя, впрочем, так оно и лучше. Ты еще не зависла, и постарайся не допустить этого. Хм-м-м. Зачем я делаю это? Да за тем, что не осталось ничего другого, что давало бы мне силы выдерживать эту гонку. Моя кровь безнадежно отравлена наркотиками. — Он пожал плечами и улыбнулся. — Ну и что, верно? Теперь на это всем плевать. Да и когда было иначе?

Найл задумчиво вертел перед собой тарелку, осторожно держа ее двумя пальцами, длинными и тонкими, как у хирурга. Он походил на коллекционера, размышляющего, как лучше разместить на полке только что приобретенную статуэтку.

— Это бывает опасно, — продолжал он, — только когда ситуация выходит из-под контроля, и ночь кричит у тебя в голове на тысячу ладов, раздирая тебя на части. А до тех пор, пока этого не произошло, наркотики помогают двигаться дальше. Дальше...

— В таких случаях ситуацию невозможно контролировать, — мягко возразила Дайна. — Никогда. Разве ты сам, Найл, не знаешь этого?

Найл предостерегающе оскалил большие ослепительно белые зубы.

— Перестань учить меня. Жизнь, которой я живу... я выбрал сам. Я выбрал сам все. И музыку, и... жизнь. Все. Все, что у меня есть и когда-либо было.

— Но теперь, когда у тебя есть все, чего ты хочешь...

— А! Все это — дерьмо! Ты разве не знаешь сама? Ха! Верно. Жить — значит быть несчастным. Это и делает мою музыку... тем, чем она является. — Он бросил взгляд на темное, беззвездное небо за окном. — Жизнь похожа на это небо... на то, что там... невидимое. Некоторые вещи всегда остаются непознаваемыми. Всегда. И музыка среди них на первом месте... Это единственное, что придает смысл нашему существованию...

Дайна хотела было ответить, но в этот момент Крис отвлек ее, потянув за руку.

— Вон там Фонда. Теперь твоя очередь представить меня твоим знакомым.

Дайна много пила и почти ничего не ела. Она говорила без остановки, и чем больше она трепалась, тем сильней становилась жажда, мучившая ее. И всякий раз, когда ее бокал с шампанским пустел, рядом оказывался кто-нибудь, кто услужливо наполнял его.

Немного погодя, раздвинув завесу шума, музыки, бесконечной болтовни и глубокомысленных монологов, к Дайне приблизилась Тай.

— Ну как, милочка, — произнесла она хриплым, слегка пугающим голосом, — тебе весело? — Тай явно стремилась продемонстрировать, кто является хозяйкой на этом балу. Она увлекла Дайну к окну, обняв ее за талию. — Ион, помнится, ненавидел вечеринки, вроде этой, — продолжала Тай. — Мне часами приходилось упрашивать, даже умолять его показаться. — Неморгающий взгляд ее черных глаз, полускрытых тяжелыми веками, казался непроницаемым в свете неоновых ламп. — И знаешь, чем все обычно заканчивалось? — Дайна чувствовала себя загипнотизированной этим странным пристальным взглядом. — Стоило ему переступить порог переполненной комнаты, как в нем тут же загоралась какая-то искра. Его тело, словно одеревенев, ничего не чувствовало, но душа отзывалась на бурлящее вокруг веселье. Я смотрела ему в глаза и видела там странное, темное пламя, которое не угасало долго даже после того, как такие заядлые любители развлечений, как Ян и Ролли, отрубались, и лишь мы вдвоем оставались на ногах.

Тай крепко сжала запястье Дайны длинными пальцами, и та на мгновение почувствовала нервную дрожь, пробежавшую вдоль позвоночника. Однако ее испуг тут же прошел.

— Впрочем, ты ведь знаешь все это сама, не так ли?

— Нет, — Дайна покачала головой.

Тай вплотную приблизила к ней свое лицо. Дайна ощутила исходящий от нее смешанный запах марихуаны, мускуса, пота и аромата тяжелых духов, резкий и отчетливый, но не неприятный. Скорей, напротив, он походил на запах какого-то животного. Дайна опустила веки и шумно вздохнула.

— Не ври, милочка, — шепнула Тай. — Я знаю, что ты знаешь.

Дайна открыла глаза и, натолкнувшись на проницательный взгляд Тай, разглядывавшей ее в упор, вздрогнула.

— Знаю, что?

— О Ионе. Не надо быть такой застенчивой, милочка. — Тай укоризненно помахала пальцем. — Это не грех знать что-либо. Просто недоразумение. Кто-то совершил ошибку, вот и все.

— О чем ты гово...

— Если бы ты входила в наш круг, все было бы по-другому. — Не дождавшись ответа, Тай продолжала. — Но ты — посторонняя среди нас. Здесь власть и сила принадлежат другим, понимаешь?

— Я не понимаю ровным счетом ни...

— Видишь ли, все началось с Мэгги. — Улыбка словно приросла к губам Тай, а ее пальцы еще больней сдавили запястье Дайны. — Она хотела заполучить власть; она пыталась прорваться к ней... делать больше, чем... от нее ожидали. Она забила себе голову всяким вздором и не желала прислушиваться к предостережениям, — последние слова она произнесла чуть хрипловатым голосом, наполненным злобой и ненавистью. — Но она была чужой здесь, так же как и ты. Она нарушила закон и была за это уничтожена.

— Господи! — Дайна вырвала руку из цепких пальцев Тай. — Что ты несешь? — Ее глаза расширились. Она почувствовала, что кровь стынет у нее в жилах. Ее пробирала неудержимая дрожь.

— Тебе не следует знать ничего об этом. Это тебя не касается.

— Не касается? Она была моим лучшим другом! — воскликнула Дайна, не обращая внимания на лица, повернутые в их сторону, скопление народу вокруг и сверкание фотовспышек.

Кровь прихлынула к щекам Тай, и они приобрели явно розовый оттенок. Легкая таинственная улыбка заиграла на ее припухлых губах; зубы ослепительно сверкнули в ярком свете неоновых ламп. Внезапно Тай отвернулась от собеседницы и скрылась в толпе.

Какое-то мгновение Дайна стояла неподвижно, словно пригвожденная к месту. Потом она вдруг встрепенулась и, повинуясь бессознательному импульсу, кинулась вслед за Тай, пробираясь сквозь беспорядочную толчею, не замечая ни Мэйлора, ни Джерри Брауна, ни Тома Хайдена, ни других знаменитостей. Однако расчистить себе дорогу в плотной толпе оказалось ей не под силу. Она натолкнулась на глухую стену из человеческих тел. У нее закружилась голова; ей показалось, что стены зала покачнулись перед ее взором. Она оступилась и едва не упала, но никто не обратил на это внимания.

Все звуки вокруг смешались в ушах Дайны в монотонный, бесформенный гул, безжалостно терзавший ее барабанные перепонки. Ее сердце колотилось в такт неистовой пульсации музыки. С трудом протискиваясь в толпе, Дайна устремилась к женской уборной. Она думала, что никогда не доберется до нее, но вдруг, сама не зная как, очутилась там, и, надавив трясущимися пальцами на медную ручку, открыла дверь. Захлопнув ее за собой. Дайна, шатаясь, зашла в ближайшую кабинку и в изнеможении опустилась на унитаз. Уронив голову на руки, она почувствовала, что ее лоб покрылся горячей испариной.

Возможно, она на некоторое время потеряла сознание или, что более вероятно, ухватившись за край обрыва, не позволила себе рухнуть в пропасть обморока, и ее рассудок пребывал в каком-то промежуточном, сумеречном состоянии. Дайна не знала, сколько времени прошло, прежде чем она опять открыла глаза и подняла голову, весившую, как ей показалось, не меньше, чем все тело. Поморгав, она недоумевающе уставилась на свои белые, одеревеневшие пальцы, судорожно стискивающие дверную ручку, и заставила себя дышать глубже. Через несколько минут ей стало лучше.

Наконец она вышла из кабинки и долго умывалась холодной водой, пока не почувствовала, что постепенно приходит в себя. Набрав в пригоршню воду, она стала осторожно пить маленькими глотками: ее горло пересохло от жажды, но она усилием воли сдерживала себя.

Едва Дайна покинула уборную, как на нее вновь обрушились невообразимый шум и запах, такой сильный, что у нее перехватило дыхание. Она видела фигуры людей, перемещающиеся вдоль окон, похожие на картонные мишени в тире. Решив, что там не так жарко и шумно, она направилась к ним, но, сделав несколько шагов, натолкнулась на Криса.

— Привет. Где ты была? Я искал тебя повсюду. Она дважды открывала рот, прежде чем ей в конце концов, удалось выдавить из себя.

— В женской уборной, — язык с трудом ворочался у нее во рту.

— Я слышал, будто между тобой и Тай произошла небольшая стычка. Кто-то сказал мне об этом.

— Она... она сказала мне... — Дайна чувствовала себя ребенком, только-только научившимся говорить, с трудом произносящим даже самые простые слова.

Крис ободряюще улыбнулся ей.

— Я же говорил, что она будет ревновать к тебе. Ей не нравится такое соперничество. Она — королева бала... или, по крайней мере, считает себя таковой.

— Нет, дело в другом... Она...

— Ну же, перестань. Я разыскивал тебя, потому что Найл и я собираемся устроить небольшой фокус. Мы хотим немного поиграть вдвоем, прямо здесь и сейчас. Об этом никто не знает, даже Найджел. Точнее, особенно Найджел. Он останется в дураках. — Взяв Дайну за руку, Крис повел ее сквозь толпу к их столу.

— Эй, Найл, — Крис перегнулся через стол, смахивая с него бутылки, блюда с крошащимся итальянским хлебом и тарелки с золотистым маслом. — Ты все приготовил? Я сделаю объявление и мы начнем.

Найл кивнул и блаженно улыбнулся. Крис, отвернувшись от него, прошептал на ухо Дайне.

— Все в порядке.

Она по-прежнему смотрела на Найла. Он протянул ей руку, и Дайна, взяв ее в свои ладони, почувствовала холодное прикосновение его пальцев. Найл взглянул ей в глаза и открыл рот, собираясь что-то сказать, но вместо этого издал отрывистый, кашляющий звук и упал вперед, уткнувшись шоколадным лицом в тарелку с давно остывшим спагетти. Томатный соус выплеснулся на скатерть; его брызги попали на плечо и щеку Дайны.

Найл остался лежать совершенно неподвижно.

— Боже мой! Крис! Крис! — Дайна судорожно дергала его за рукав. Крис обернулся.

— Господи!

Веселье, между тем, шло своим чередом, не прекращаясь ни на секунду, безразличное ко всему, не подчиняющееся ничьей воле, подогреваемое музыкой, движением и наркотиками, наполненное электрическим возбуждением, многочисленными намеками и тайными прикосновениями рук и ног под столом.

Высокая блондинка, сидевшая возле Найла и весь вечер безуспешно пытавшаяся привлечь его внимание, хихикнула и запустила серебристые ногти в его блестящие волосы.

— Эй, дружище, — позвал его Крис. — Эй, Найл, очнись! — Перегнувшись через голову Дайны, он почти лег на стол. Вокруг продолжала греметь музыка. Из-за густой завесы табачного дыма доносились крики и смех. Кто-то затушил окурок в блюдце с подтаявшим маслом. Склонившись над Найлом, блондинка поцеловала его в ухо и восторженно причмокнула.

Дайна просунула руку под расстегнутый ворот его рубашки, стараясь определить, бьется ли его сердце.

— Эй! — Крис с коленями забрался на стол, задирая скатерть и опрокидывая тарелки и бокалы. — Прочь от него! — заорал он на блондинку, отпихивая ее в сторону. Ухватившись за густые черные кудри, он поднял голову Найла.

Дайна слабо вскрикнула, а белокурая соседка Найла истерично хихикнула, прижав ладонь к губам: кожа на его лице приобрела странный кремовый оттенок. Крис в шоке невольно отдернул руку, и большая голова Найла безжизненно опрокинулась назад и ударилась о спинку кресла. Блондинка в ужасе отвернулась и ее тут же стошнило.

Найл полулежал, откинувшись назад, устремив вверх неподвижный взгляд остекленевших глаз.


Глава 8


Небо вдали у чистой, ровной линии горизонта было цвета морской волны. Оно навевало на Дайну грусть, которую она когда-то испытывала в последние дни лета, когда ягоды черники набухали так, что они, казалось, лопнут при малейшем прикосновении кончика пальца, и их чудесный запах разносился далеко за пределы поляны, где они росли.

Это было время, когда раздувшийся шар луны висел в небе выцветший, словно фонарь на иллюстрации в старинной книге. Время, когда парень, с которым она встречалась в течение двух месяцев, собирался уехать, обещая любить ее и писать каждый день, о чем, разумеется, тут же забыл, едва расставшись с ней. Лето часто бывает таким волшебным морским круизом, никак напрямую несвязанным с повседневной жизнью человека.

Да, лето кончилось, и надо было возвращаться в душный и пыльный город в преддверии жаркого и влажного бабьего лета и начала учебного сезона, к старым подругам, с нетерпением ожидающим возможности рассказать друг другу о том, как они провели каникулы, и пока еще далекой, но неумолимо надвигающейся унылой зиме.

Сидевший возле Дайны, Крис плакал.

Вдалеке виднелись черные точки чаек, круживших над темной поверхностью моря. С пронзительными голодными криками они поднялись с узкой песчаной отмели, разбуженные первыми лучами солнца, робко ласкавшие вершины оранжевых стальных колонн Голден Гэйт. Дайна обняла Криса за плечи и прижала его к себе.

Она не замечала, что сидит на сырой земле, и горько плакала, закрыв глаза: картины ее собственного прошлого мелькали перед ее мысленным взором.

— Господи, боже мой, — прошептал Крис, заглушая шум моря и доносящиеся издалека крики чаек. Он сидел, прижавшись щекой к животу Дайны. Слезы, катившиеся из его глаз, капали ей на легкий спортивный свитер с надписью «Хэтер Дуэлл», вышитой на спине. — Он был настоящим гением, черт возьми! Второго такого не было и не будет.

Позади них на обочине дороги маячил лимузин, тот же самый, что вез их на концерт и с концерта. Водитель, не выходивший из машины, спал, мирно похрапывая, скрестив руки на груди.

За пустынной в этот ранний час дорогой на склоне холма начинались окраины Сан-Франциско: одноэтажные дома и магазинчики, прячущиеся в тени пышных ярко-зеленых крон. Чтобы попасть туда, надо было всего лишь перейти через мост, и Дайна невольно вспомнила Нью-Йорк, где дорога даже из пригорода в сельскую местность отнимала немало времени.

— Они все уходят один за другим, Дайна, — голос Криса звучал устало и тяжело. — Скоро уже будет некому продолжать эту гонку. Некому, кроме зеленых панков, которые полагают, будто они все знают, но на самом деле они даже не представляют, в чем суть этой музыки. Музыканты — настоящие музыканты — вымирают. Вымирают от какой-то болезни, от которой нет исцеления.

— Это все сумасшедший темп, Крис.

— Нет. — Крис энергично покачал головой. — Ты ошибаешься. Пустота, начинающаяся там, где кончается музыка, вот что убивает нас. Мы боимся слишком долго сидеть без дела, потому что тогда эта пустота пожирает нас живьем. Заглатывает, как удав заглатывает кролика. — Он весь дрожал, и Дайна прижалась губами к его плечу, чтобы успокоить Криса.

— О какой пустоте ты говоришь? — спросила она. Крис печально посмотрел на нее, слезы стояли у него в глазах.

— Она внутри нас. Дайна. Я знаю, что нам приходится расплачиваться за то... что мы делаем. Мы не можем... не можем оставаться наедине с собой. Да, именно так. В этом весь секрет. Поэтому мы подбрасываем все больше дров в костер, не давая ему погаснуть, чтобы не очутиться в темноте. Но она все равно прокрадывается во все щели.

— Об этом-то я и говорю: сумасшедший темп.

— Не знаю. Найджел, я и Ион... мы все вышли оттуда, где нам ничего не светило, и музыка была единственной вещью, которая могла помочь нам пробиться наверх. У нас не было шансов получить работу во фруктовой лавке и тем более поступить в университет. Что же еще остается для парня из бедной английской семьи? Рок-н-ролл стал движущей силой в жизни каждого из нас. Он придавал нам сил, когда мы слушали его; спасал нас от голода, когда мы играли его.

— Без него мы — никто, а став теми, кто мы есть... мы не выдержали бы возвращения на круги своя. То же самое относится и к Найлу. Единственное, что он любил в своей жизни, это музыку... и именно она и погубила его.

— А не героин?

— Это одно и то же, неужели ты не понимаешь? Они идут вместе, рука об руку; это я и пытаюсь втолковать тебе. Или ты не слушаешь, что я говорю? Вне музыки мы просто не можем... О господи! ... мы просто не выдержали бы. — Он закрыл глаза медленно, почти монотонно, словно расставаясь с какой-то ценной вещью. Порыв ветра, налетевшего с запада, заставил его теснее прижаться к Дайне. Она гладила его по голове, убирая с лица густые пряди волос.

— Когда я была гораздо моложе, — сказала она, — моя бабушка по материнской линии была жива. Кстати, она единственная из моих бабушек и дедушек, кого я когда-либо видела. Тогда ей было уже под восемьдесят, и врачи таки убедили мою мать отдать ее в приют для престарелых. Позже мать говорила, что ей очень не хотелось этого делать, но я никогда не верила ее словам. Она никогда не мучилась от угрызений совести.

— Когда это произошло, мать всякий раз кидалась к телефону со всех ног, стоило ему зазвонить рано утром или поздно вечером, думая, что это звонят из приюта.

— Ну и разумеется, в конце концов, она дождалась такого звонка. Подняв трубку, она долго слушала и, не произнеся ни слова, повесила ее. «Бабушка умерла», — сказала она. — Она умерла за завтраком. Чик! — Она щелкнула пальцами. — Вот так запросто. Упала лицом в свою тарелку, так и не узнав, что с ней случилось.

Дайна провела обратной стороной ладони вдоль щеки Криса.

— То же самое произошло и с Найлом, Крис, Его корабль опрокинулся и пошел ко дну от старости в возрасте тридцати трех лет. Он жил в бешеном темпе и оттого состарился преждевременно.

— Но, боже, какую музыку он играл! — Дайна покачала головой, но Крис не обратил на это ни малейшего внимания. — Он был поразительным парнем, старина Найл. Однажды я видел, как он порвал струну посредине исполнения соло. И что ты думаешь? Он не прекратил играть ни на секунду. Он взял новую струну, которую дал ему кто-то из помощников, закрепив ее, настроил, и при этом не пропустил ни единого такта, не сыграл ни единой лишней ноты. Если бы я не видел всего этого сам, то даже и не заметил, что что-то произошло...

— Ты слышал хоть слово, из того, о чем я говорила?

Крис убрал голову с плеча Дайны.

— Я слышал каждое слово, черт побери. Что ты хочешь, чтобы я ответил? Я понял, к чему ты клонишь, но это — моя жизнь.

— Вчера вечером Найл сказал мне то же самое.

— Ага. Я в этом ничуть не сомневаюсь. — Он отвернулся и взглянул на восходящее солнце. Вокруг царила тишина, которая нарушалась лишь пронзительными криками чаек.

— У тебя когда-нибудь появлялось ощущение, — произнес он наконец, — что если ты перестанешь заниматься своим делом, я имею в виду, если ты просто бросишь его, то наступит конец всему. Произойдет что-то ужасное; ты растворишься в пустоте. — Он взял Дайну за руку. — Я просто хочу сказать, что не могу вновь стать таким, каким был когда-то... — Дайне показалось, что дрожь прошла по его телу.

Бледно-розовые лучи солнца скользили по гребешкам, лениво перекатывающихся волн, но неглубокие впадины между ними по-прежнему отливали темно-серым, металлическим блеском. Дайна думала о Рубенсе, о террористах.

— Умение растворяться составляет основу моей профессии, — прошептала она. — Я занимаюсь этим изо дня в день. Это приносит мне удовольствие и, как музыка тебе, помогает выжить, словно длинная нить, связывающая воедино разрозненные кусочки моей жизни.

— Меня пугает то, что происходит, когда я не занимаюсь музыкой. На самолетах, в аэропортах, автомобилях, ресторанах. Все, что я вижу перед собой в такие моменты, это крошечные кровавые фрагменты, пустоты, в которой я теряюсь. Тогда я перестаю понимать, где я, куда я иду, и лишь вспоминаю о том, откуда я пришел: о жалкой вонючей квартирке в Сохо. — Он смотрел в сторону, старательно избегая ее взгляда. — Что, если я покину группу, и на этом все закончится? Я снова превращусь в ничто. В ничто.

Стая чаек, по-видимому, обнаружила что-то в воде, возможно, косяк рыб, ибо теперь они возбужденно чертили в воздухе мелкие круги, едва не задевая крыльями волны. Дайна видела, как они хищно щелкают клювами и, время от времени стремительно вытягивая шею, выхватывают из воды мелких рыбешек.

— Мне кажется, — сказала она осторожно, — что это служит для тебя достаточным основанием ставить крест на своей жизни и заниматься саморазрушением. — Позади живого покрывала чаек, поднимавшегося и опускавшегося, точно имитируя поверхность моря, виднелся парусный корабль, лавировавший на ветру. — Я вижу, я чувствую, как ты несчастен. Тай видит это тоже. Почему ты думаешь она так старалась по-дружески относиться ко мне на протяжении этих дней?

— Забудь про Тай, — ответил он. — Она просто придумала для себя новую игру и забавляется ею.

— Она ревнует ко мне, так же как ревновала к Мэгги. Ей не нравятся наши отношения. Она с недоверием наблюдает за ними.

— Это уж вне всяких сомнений. Она не доверяет тому, чего не понимает. Да и кто поступает иначе?

— Что ты хочешь этим сказать? Крис взглянул на нее.

— Что лучше всего будет, если ты предоставишь мне разобраться с Тай.

— Ты считаешь себя таким умным? — резко возразила она. — Но мне кажется, что ты не отдаешь себе отчет в том, кто кем управляет.

Теперь пришел черед рассердиться Крису. В его глазах вспыхнули огоньки.

— Когда речь заходит о женщинах, черт их побери, я знаю что к чему.

— Неужели?

Мальчишеская бравада Криса только пробудила в Дайне желание побольнее уколоть его. «Почему он упорно не замечает то, что настолько очевидно?» — подумала она.

— Господи, иногда ты заставляешь меня чувствовать себя крупным идиотом, — сказал он. — Твоя сила воли пугает и завораживает меня. — Он потер ладони о джинсы. — Когда я думаю о женщинах, с которыми спал... и других, на которых мне просто было наплевать, то вижу перед собой бесконечную шеренгу, выстроившуюся вокруг земного шара. И все они принадлежат мне.

— Крис...

— Между Мэгги и мной не раз происходили ссоры из-за тебя. Мы... я полагаю, это случалось, потому что мы по-разному видели тебя. — Его глаза слегка затуманились, словно их взгляд был устремлен в прошлое. — Она видела, что происходит, даже если ты сама не замечала этого. Нет, не перебивай меня. У меня не хватит смелости заговорить об этом снова. — Он глубоко и судорожно вздохнул. — Я знал, что ты ни о чем не подозреваешь, и оставил это так, потому что начал понимать, почему меня тянет к тебе, по крайней мере отчасти.

— Мне хотелось проводить с тобой все больше и больше времени. С этого все началось, и я стал чертовски злиться на себя и тебя. Я имею в виду, что ты не должна была реагировать так же, как все остальные. — Он помахал рукой перед собой, обводя линию горизонта. — Как все они, женщины. Они жаждут власти такой, какую в состоянии заполучить. Потом они сравнивают ее с той, которой владеют другие, и хвастают: моя больше твоей. Ха!

— Но в случае с тобой я впервые почувствовал... я просто хотел быть с тобой рядом. Это пугает меня... до сих пор, потому что я не понимаю этого. Я не говорю о том, что испытываю желание проводить с тобой в постели дни и ночи или что-то в этом роде. Просто... ты знаешь... хотя бы раз. — Его глаза, казалось, уставились в одну точку. — Мы могли бы сделать это прямо сейчас... внизу, у самой воды, где нет никого...

— Не надо, Крис... — Она положила руку ему на плечо. — Я...

— Ты думаешь, что со мной произойдет то же, что и с Найлом? Ну да. Я вижу это по твоим глазам. Но ты ошибаешься. Да, многие кончили так: Джимми Хендрикс, Джэнис Джоплин, Джим Моррисон. Однако есть и другие, вроде Мадди Уотерса и Чака Берри, которые продолжают делать свое дело год за годом, вовсе не думая умирать или уходить на покой. Они не сгорают ни в тридцать три, ни в пятьдесят лет. Ну так вот, я один из них. Я не собираюсь умирать... Я знаю, что происходит со мной и вокруг меня... И я не монстр...

— Нет. — Она наклонилась вперед и, поцеловав Криса в щеку, погладила его длинные волосы, нарочно затянув эту невинную ласку. — Нет, ты не монстр. Я знаю это, Крис. — Она почему-то не могла заставить себя продолжить мысль и сказать ему: я боюсь за тебя, боюсь, что Тай... Что? Она знала, что здесь его слабое место. Крис мог не обращать внимания на поползновения Тай в прошлом из-за Яна и даже в настоящем, точнее в ближайшем прошлом, из-за Мэгги, но теперь... Теперь никто не стоял между ними, даже Найджел, по всей видимости изрядно поднадоевший Тай.

Дайна заметила, что Крис, не отрываясь, смотрит на прядь ее волос, развевающуюся на ветру, светлевшую по мере того, как солнце все выше поднималось за их спинами.

— Я пережил все, — сказал он. — Я прошел сквозь все... все эти уличные бои у меня на родине. Набил себе немало шишек, чтобы победить. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Белый парусник, поймав наконец попутный ветер, устремился к линии горизонта, тонкий и прямой, словно лезвие только что выкованного меча, где поверхность моря все еще была темной. Судно казалось волшебным, крылатым созданием, парящим над бескрайней равниной.

— О постели, — начала Дайна. — Мы ведь друзья, Крис...

— Друзья могут спать вместе.

— Только не там, откуда я вышла. — Взяв его за подбородок, она заставила Криса повернуться лицом к ней. Посмотри на меня. Нам надо поговорить еще кое о чем... Так не годится. Ты и сам знаешь не хуже меня. Так что, по большому счету, мне незачем говорить тебе об этом.

— Нет, — возразил он. — Так это просто меньше ... пугало бы меня. — Он улыбнулся ей одной из тех фирменных улыбок Криса Керра, от которых таяли сердца женщин всего мира. — Я полагал, что поучения закончились. — Однако он тут же посерьезнел. — Что ты имеешь в виду?

— Я кое-что узнала. У меня не было времени обсудить это с тобой раньше... Да и, по правде говоря, я сама не уверена в своих чувствах по этому поводу. Мне то хочется задушить тебя, то...

— Ты еще долго собираешься ходить вокруг да около?

— Мэгги... сидела на игле, Крис. Как это получилось?

— Ты спрашиваешь, как получилось, что она погибла?

— Перестань морочить мне голову. Я все знаю.

— Что знаешь?

— Не смей врать мне!

Дайна увидела, как задрожали уголки его губ. Ей даже показалось, что Крис начал задыхаться.

— Стало быть, ты обвиняешь в этом меня? Ну что ж, это очень удобно. Я — вот он, перед тобой, а она...

— Не вздумай продолжать!

— С какого хрена ты вдруг стала такой Добродетельной, а? Тоже мне, принцесса! Ты никогда не совершала поступков, о которых тебе позднее приходилось жалеть?

— Ты не ответил на мой вопрос. — Дайна была непреклонна.

— И черта два отвечу!

— Ладно. Забудь об этом. — Она отвернулась. Ветер прошелестел в низких кустах, спускавшихся почти к самой воде. Небо на западе было уже совсем чистым.

— Тебе лучше не знать этого, — сказал он после долгого молчания так тихо, что Дайне пришлось попросить его повторить свои слова.

— Нет, если ты собираешься соврать мне. Какой смысл нам быть друзьями, если мы будем врать друг другу. — Она искоса взглянула на него. — Когда мы говорили про «Pavane», ты тоже врал?

Она видела, что обидела его, и была рада этому.

— Нет, не врал, Дайна.

— Тогда не ври мне и сейчас.

— Ладно. — Он кивнул. Потом поднял сухую тростинку и стал лениво постукивать ею по земле. — Одной из ее черт всегда была своего рода невинность... не тупая простота типичных групп... вовсе нет. Но... я прошел через все это, а она нет. Я думал, что смогу уберечь ее от этого дерьма, понимаешь? — В его глазах застыло почти умоляющее выражение. — Она... Я старался сделать так, чтобы она не знала ничего о том, что я употреблял, насколько это было в моих силах. Я не хотел, чтобы у нее появилось искушение. — Вдруг он хрипло рассмеялся, но в его смехе звучала невыразимая боль. — И вот однажды, вернувшись домой, я увидел порошок на кухонном столе... Одна из ее подруг... я даже не был знаком с ней, ввела Мэгги, так сказать, в курс дела. — Он отбросил тростинку прочь от себя, но внезапный порыв ветра швырнул ее обратно ему в лицо. Сняв со щеки, он кинул ее за спину и продолжал. — Что за злая ирония. Какая-то маленькая шлюха... — Он вздохнул. — Ты ведь знаешь, как ей бывало плохо. У нее ничего не выходило с карьерой, а у меня не хватало времени... — Он поднес стиснутые кулаки к своим глазам. — Но она была такой слабой, Дайна... такой слабой. Она не могла выстоять перед ударами судьбы в одиночку... ей был нужен я, и ты, и многие другие, которых наверное не знаем мы оба. Она не могла... никогда не смогла бы сделать это одна...

— Почему ты не остановил ее, Крис? — Дайна произнесла эту фразу очень мягко, но все же не смогла до конца спрятать жало обвинения.

— Конечно, я думал об этом. Однако, взгляни на меня: чем я лучше? Какое право я имел запрещать ей делать то, что делаю сам? Я перестал бы уважать самого себя, если б поступил так...

— И ты предоставил ей возможность продолжать убивать себя. Ты — просто себялюбивый негодяй.

— Что я по-твоему мог предпринять? — грустно спросил он. — Однажды я побил ее. Да, это правда. Я был так взбешен, что потерял контроль над собой, и только уже потом опомнился... Боже! Я был зол на себя не меньше, чем на нее. Однако, я знал, что она будет продолжать заниматься этим, что бы я ни говорил... Особенно, если б я стал уговаривать ее перестать колоться, потому что у нее тогда появилась бы возможность заниматься чем-то назло мне, вымещать на мне отчаяние и ненависть к себе самой, переполнявшими ей душу в самые мрачные минуты.

— Как вышло, что я ничего не знала об этом?

— Все дело в том, что она слишком любила тебя. Она знала, что узнав правду, ты найдешь способ остановить ее... Дайна, она не хотела бросать...

— Как ты можешь говорить так?

— Потому что, — сказал он, приближая свое лицо к ее глазам, — что я знаю.

* * *


В самолете, которым Дайна летела назад в Лос-Анджелес, было сухо и душно. В салоне витала микроскопическая пыль, забивавшаяся под веки и вызывающая слабую резь в глазах.

Даже первый класс в этом рейсовом авиалайнере калифорнийской авиалинии не мог идти ни в какое сравнение с принадлежащем «Хартбитс» «Лирджет Лонгкорн 50», доставившем Дайну в Сан-Франциско. Глядя вниз на медленно приближающийся лос-анжелесский аэропорт, она вспомнила об этом широкофюзеляжном монстре, на сверкающих бортах и хвосте которого была нарисована гитара — фирменный знак группы.

Разумеется, интерьер и содержание его обходилось невероятно дорого, однако он являлся не просто средством для рассеивания усталости и скуки на протяжении долгих турне, состоявших в основном из одноразовых концертов в разных городах. Имея «Лонгкорн», «Хартбитс» могли, например, обосноваться в Нью-Йорке, выступая на северо-востоке страны, в Атланте — на юго-востоке или в Сан-Франциско — на западе, что было немаловажно, ибо все члены группы, включая Криса, настаивали на том, чтобы не возвращаться в Лос-Анджелес во время гастролей.

Дайна откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Она думала о долгой и изнурительной беседе с полицией, недоумевая по поводу того, почему инцидент с вооруженным нападением на Криса в «Лав-из-э-ликвид» оказался отодвинутым на задний план смертью Найла. Если все обошлось благополучно, то это никого не интересует. Иное дело, когда кого-нибудь ранят или убьют: тогда стаи стервятников слетаются на поживу, как было на похоронах Мэгги. Дайна вздрогнула, бородатое лицо с застывшей на нем странной улыбкой ясно стояло перед ее мысленным взором. Силка передал этого маньяка в руки полиции; тем все и ограничилось.

А Крис? Он испытал секундное потрясение, но тут же постарался забыть о происшествии. «Подобные вещи не редкость в таких местах», — сказал он ей на следующее утро.

Открыв глаза, она выглянула в иллюминатор. Самолет летел низко: до земли, казалось, рукой подать, и открывающееся внизу зрелище вызывало у нее чувство, близкое к отвращению. Ряды плоских крыш тянулись один за другим, делая Лос-Анджелес похожим на чудовищный город Левит. К тому же Дайна не любила взлеты и посадки... Вдруг она почувствовала, что у нее закладывает уши. Самолет резко сбросил скорость, раздался противный металлический визг, и через мгновение они уже катились по земле.

Дайна почувствовала, что кто-то стоит рядом с ней, и, повернувшись, увидела улыбающееся лицо молоденькой, энергичной стюардессы.

— Если вы не покинете своего места, мисс Уитней, то мы подрулим к запасному терминалу, где ваши люди устраивают для вас пресс-конференцию. Ваш багаж доставят прямо в машину. — Девушка опять улыбнулась. — Спасибо за то, что вы выбрали наш рейс.

У трапа самолета стояла Берил, одетая в салатовое шифоновое платье, которое смотрелось бы ужасно на ком угодно, кроме нее. Она тут же схватила Дайну за руку.

— Мы так рады, что ты согласилась на эту встречу с прессой, — экспансивно воскликнула она. — Честно говоря, я не знала, что произойдет, когда тебе сообщат о ней. — Она потянула Дайну за собой в коридор, где на каждом шагу попадались полицейские и представители различных служб аэропорта. — Как ты понимаешь, первые сообщения о твоих приключениях были довольно короткими и отрывочными. — Она впилась глазами в лицо Дайны. — Это, наверно было ужасно.

«Да, — подумала про себя та, — это было ужасно. И не только в тех отношениях, о которых ты думаешь».

— Все это может показаться тебе слишком отвратительным, — продолжала Берил, — но, в конце концов, трагедии происходят вокруг нас каждый день. И уж если быть честным до конца, все мы наживаемся на них так. Да, собственно, что тут такого? Просто проявление нормального человеческого любопытства. Все мы отнюдь не ангелы. — В конце тоннеля горел яркий свет. Оттуда доносился шум голосов людей, говоривших одновременно. — Вот мы и на месте. — С этими словами Берил ввела Дайну в комнату, где их появление вызвало настоящий переполох и было встречено щелканьем многочисленных фотоаппаратов. Операторы телевизионных камер также приступили к делу, в то время как озабоченно выглядевшие комментаторы тут же принялись что-то возбужденно говорить в микрофоны.

— Я хотела написать для тебя готовый текст, — шепнула Берил, — но Рубенс сказал, что ты сама знаешь, что сказать.

На самом деле, Дайна не имела ни малейшего представления, что ей следует говорить, и когда она поднялась по ступенькам на импровизированную трибуну, ее голова была совершенно пуста.

Однако, как только репортеры расселись по местам, она поняла, что все будет в порядке. Дайна заметила среди них Лорну Дитер из Кей-Эн-Экс-Ти и, взглянув на нее, увидела в ее глазах выражение, какого никогда не видела в них. Переводя взгляд с одного журналиста на другого, она замечала в них то же самое выражение, и в ее груди вдруг возникло странное ощущение. Какая-то торжествующая мелодия зазвучала в ее мозгу. Дайне стало жарко. Потом к этой мелодии добавились слова, и она почувствовала мощный электрический импульс, волной прокатившийся по ее телу. Дайна прислушалась к этим словам.

Все глаза, загипнотизированные тобой,

Танцуют в такт музыке,

Рожденной блеском американского сердца.

Теперь она знала, что и зачем ей надо сказать. Она думала о Бэбе, лежавшем в луже собственной крови; о Мейере, мечтающем о свободе, прижавшись лицом к колючей проволоке в фашистском концлагере; о темнице, глубоко зарытой в воняющей гнилью земле. И, не переставая думать обо всем этом, она заговорила:

— Когда я была молодой, — сказала она, — я узнала цену человеческой жизни. Я не могу утверждать, что Найл Валентайн являлся моим другом или хотя бы, что мы были знакомы давно. На самом деле, Крис Керр представил мне его всего два дня назад. Но, как это бывает при первой и последней встрече людей, случайно очутившихся в одном купе поезда, Найл Валентайн поведал мне о том, о чем он, возможно, не стал бы рассказывать никому другому.

— Вы все знали его как музыканта, человека, обладающего неистовым талантом и ненасытной жаждой жизни, которая, в конце концов, и убила его.

— Однако, мне удалось увидеть иную сторону его души, которую, как мне кажется, он тщательно скрывал от всех вас. Я говорю о его необычайной теплоте, человечности, которых мне всего больше жаль.

— Мисс Уитней, — раздался чей-то голос. — Правда ли, что Найл Валентайн умер от сознательной передозировки наркотиков?

— Я думаю, — медленно ответила Дайна, — что исчерпывающий ответ на этот вопрос вы получите, когда будет опубликовано медицинское заключение.

— Однако, разве не соответствует действительности тот факт, — настойчиво продолжал тот же голос, — что некоторые члены группы «Хартбитс» были постоянными участниками наркотических оргий?

— Мы все черпаем информацию из одних и тех же газет, — беззаботно кинула Дайна. И, улыбнувшись, добавила. — За исключением тех, кто ловит кайф, уставившись в телевизор. — Ответом на это был всеобщий смех.

— А вы сами? Каким видам наркотиков вы отдаете предпочтение?

Дайна повернулась в ту сторону, откуда был задан вопрос. Ее улыбка стала еще шире.

— Пенницилин, когда мой врач прописывает его мне. Если же нет, то я ограничиваюсь витаминами и железом. — Все опять дружно рассмеялись.

— Мисс Уитней! Поскольку в студии невозможно получить какой-либо информации о ходе съемок, не могли бы вы сами поделиться с нами тем, как продвигается работа над фильмом? — Этот вопрос был задан кем-то другим.

— Я могу сказать, что участие в такой картине — мечта любой актрисы. Что же касается Мариона Кларка, то работа с ним — одно сплошное удовольствие, просто райское наслаждение. — Смех раздался в третий раз. — Если говорить серьезно, то вы изо дня в день получаете так мало информации только потому, что все идет настолько замечательно, что никто не хочет сглазить. — Она сделала паузу. — Вы же знаете, как директора студий полагаются на полинезийскую магию, — в зале опять раздался смех, — и негритянские амулеты. — Она улыбнулась журналистам, которые продолжали веселиться.

За время ее отсутствия в городе напротив той афиши, что рекламировала новую ленту Редфорда, была выставлена новая. Берил вела машину по бульвару Сансет настолько медленно, насколько это ей удавалось, давая Дайне максимум времени на разглядывание гигантского плаката.

Изображение на этой афише нельзя было назвать обычным для такого рода случаев. Оно состояло из двух огромных голов. Левая принадлежала прелестной женщине с волосами медвяного цвета и темно-синими глазами. Чувственные, чуть припухлые губы женщины были приоткрыты, точно она собиралась шепнуть какие-то нежные слова на ухо своему возлюбленному. На ее чертах застыло выражение почти детской невинности.

Лицо, изображенное на правой части афиши, было суровым и решительным. Взгляд этой женщины, казалось, пронзал туманную дымку над Голливудом, проникая даже в самые укромные уголки. В нем ясно читались несгибаемая воля и мужество.

И то, и другое изображения являлись портретами Дайны. Или, точнее, Хэтер Дуэлл.

— Господи! — изумленно выдохнула Дайна. — Кому это пришло в голову?!

Берил, нахмурившись, надавила на гудок, пугая молоденькое белокурое создание в шортах, пересекавшее бульвар на роликовой доске, и осведомилась.

— В чем дело? Тебе что-то не нравится?

— Наоборот, я в восторге! — Дайна высунула голову из машины. — Просто мне казалось, что в студии нет никого, у кого хватило бы воображения создать нечто подобное.

— Так оно и есть. Рубенс пригласил Сэма Эмшвейлера. Это независимый рекламный дизайнер, пользующийся сейчас большим успехом... Он работает в основном для печатных изданий. — Она надавила на газ и успела проскочить перекресток за секунду до того, как зажегся красный свет. — Он — тот самый гений, который помог Рубенсу спасти задницу, представив «Моби Дика» с таким блеском.

— Я отлично помню. Это было великолепно. Берил кивнула.

— На сей раз Рубенсу было не слишком легко это сделать. Ему пришлось буквально выбивать у Бейллимана согласие на то, чтобы студия заплатила свою долю.

— Как ему это удалось?

Взглянув на Дайну, Берил не смогла сдержать улыбки.

— Он сказал Бейллиману, что первые две катушки с отснятой лентой куда-то запропастились. Разумеется, тот ему не поверил и перезвонил Мариону. Ну а Марион, которому Бейллиман смертельно надоел, подтвердил слова Рубенса.

— Услышав это, Бейллиман стал белым как мел, потому что по контракту с Рубенсом, студия несла ответственность за замену уже отснятого материала. — Дайне стало интересно, принадлежала ли идея включить этот пункт в контракт Рубенсу или Шуйлеру. — В общем, как бы там ни было, все решилось в тот же день. Мне не хотелось говорить тебе заранее, чтобы не испортить сюрприз.

Свернув с бульвара на Бел Эйр, Берил сбавила скорость.

— Рубенс оказался прав. Ты потрудилась там на славу. — В голосе Берил звучало столько уважения, что Дайна невольно посмотрела на нее. Возможно, Берил никогда бы не удалось занять призовое место на конкурсе красоты, но она обладала другими достоинствами, гораздо более ценными, нежели очаровательная внешность. «Во всяком случае, для меня», — подумала Дайна и, рассмеявшись, сказала вслух.

— Ты не верила в мои силы, Берил?

— В этом городе, — ответила та, — нет места для веры. Дайна отметила про себя, как искусно ее собеседница избежала ловушки. Если бы Берил сказала, что верила, то было бы ясно, что она врет, а противоположный ответ прозвучал бы оскорбительно.

— Однако, я знаю Рубенса, — продолжала Берил, — и доверяю его мнению.

— Неужели он никогда не ошибается?

— Только в случае со своей женой, — сказала Берил, сворачивая на подъездной путь.

Мария открыла дверь в тот миг, когда машина остановилась у крыльца. Дайна вручила ей ключи от багажника.

— Пожалуйста, постирай всю одежду, Мария, — сказала она. — Или отвези ее в прачечную.

— Рубенс разговаривал с тобой о Дори Спенглер, — заметила Берил, когда они пересекли холл, направляясь в гостиную. Дайна кивнула, и Берил, вздохнув, добавила. — Ты знаешь, для нас всех было бы гораздо легче, если бы ты просто отпустила Монти на все четыре стороны. Тогда мы могли бы...

— Я уже переговорила обо всем этом с Рубенсом. — В таких случаях Дайна умела придавать своему голосу остроту и резкость. — У меня нет ни малейшего желания ворошить все это еще раз вместе с тобой.

— Я только имею в виду, — Берил решила слегка пойти на попятный, — что мы оказываемся в не совсем удобном положении, приглашая Дори, в то время, как ты по-прежнему не отказываешься от услуг Монти.

— Насколько я понимаю, улаживание подобных ситуаций входит в число обязанностей, за выполнение которых вы и получаете деньги. — Она ждала реакцию на свои слова, но, увидев, что Берил молчит, добавила. — По-другому я не работаю.

— Я могу отослать его, если ты не...

Дайна махнула рукой.

— Зачем? Только дай мне пару минут, чтобы я могла переодеться, и приведи его к бассейну. Мне до смерти хочется искупаться, и мы вполне можем побеседовать там. Кстати, Берил, когда Мария вернется в дом, попроси ее приготовить для нас ленч. Какую-нибудь легкую, холодную закуску, ладно?

* * *


Дори Спенглер оказался моложе, чем она ожидала. Глубокие складки прорезали его лицо, покрытое вечным загаром. В уголках его ясных карих глаз виднелась тоненькая паутина морщинок. У него было хорошо отработанное умение смотреть на собеседника так спокойно и уравновешенно, что тому и в голову не приходило, скольких трудов оно ему стоило. Он имел репутацию одного из лучших дельцов в городе. До тех пор, пока его клиент оставался в зените славы, Дори продолжал служить ему верой и правдой, но стоило тому однажды оступиться, и память Спенглера действительно оказывалась удивительно короткой.

Он был одет в светлый льняной костюм, из-под которого торчал расстегнутый воротничок белой рубашки. На шее у него висела короткая золотая цепочка, наполовину скрытая под густой шевелюрой волос, опускавшихся ему на плечи.

— Дайна Уитней. Это — Дори Спенглер, — представила их друг другу Берил.

Спенглер широко улыбнулся, слегка приоткрыв рот, продолжая при этом держать руки за спиной.

— Чрезвычайно рад, мисс Уитней. Я большой поклонник вашего таланта. Не могу понять, как получилось, что мы не встречались раньше. К сожалению, меня не было в городе, когда Берил устраивала вечеринку.

Дайна молчала, думая о Монти.

Берил поочередно глядела на них. Почувствовав, что дальнейшее молчание становится неудобным она откашлялась и произнесла: «Извини, Дори...»

Спенглер махнул рукой, прерывая ее. Он откровенно смотрел на Дайну.

— Я понимаю, что ситуация, имеющая место в нашем случае, в некотором роде уникальна. Возможно, потребуется некоторое время, чтобы мисс Уитней приняла меня и, уж во всяком случае, узнала, что я из себя представляю. — Он поднял руку, потом уронил ее и снова убрал за спину. — Это совершенно правильно. — Он подошел к краю бассейна. — Мы можем разговаривать, пока вы плаваете. Вы согласны?

Дайна окинула его оценивающим взглядом, прежде чем взойти на кирпичный бордюр. Через мгновение она уже плескалась в бассейне.

Подняв голову, она помотала ею, чтобы вытрясти воду из ушей.

— Что вы сказали?

Спенглер опустился на корточки.

— Я сказал, что только что вернулся с островов в южной части Тихого океана, где встречался с Брандо.

— Брандо? — Она положила локти на край бассейна и отвела мокрые волосы от лица. Мелкие капельки воды стекали по ее золотистым плечам. — Я полагала, что у него нет агента.

— Действительно нет. Во всяком случае, официально нет. Видите ли, у него в этом нет никакой необходимости. Я езжу на встречи с ним только в особых случаях.

Берил больше не могла сдерживать себя.

— Дори показал Брандо сырой материал — все, что мы имеем пока от «Хэтер Дуэлл».

— Что? Даже я не видела этого.

— Знаю. — Берил улыбнулась. — И если люди из студии узнают, то они сдерут с нас кожу заживо. Они ведь тоже еще ничего не смотрели.

— Кроме того, я отвез ему копию «Риджайны Ред», — вставил Спенглер. Дайна почувствовала, что ее сердце колотится где-то у самого горла.

— Зачем? Впрочем, нет, постойте. — Оперевшись на руки, она с легкостью выбралась из воды и очутилась рядом со Спенглером. — Ладно. Теперь я хочу знать все. Что он сказал о «Риджайне»?

— Что это чепуха. Но... он считает, что вы сыграли там превосходно. — Спенглер поставил локти на колени, чтобы ему было легче поддерживать равновесие. — Кстати, должен заметить, что судя по тому, что мы видели, «Хэтер Дуэлл» станет сенсацией.

— Это и мнение Брандо?

— Ну он выразился, пожалуй, слегка более эксцентрично. Впрочем, лента понравилась ему.

— Это замечательно, но все-таки, чего ради все это? Берил поправила кресло под собой и поглубже уселась в нем.

— Дори разрабатывает и воплощает в жизнь один из новых проектов Рубенса. Если этот замысел будет осуществлен, то получится нечто особенное. Верно я говорю, Дори?

— Вполне. — Его глаза загорелись. — У нас есть сценарий Роберта Тауна, прочитав который, Коппола просто помешался. Причем настолько, что тут же согласился снимать его и продюсировать совместно с Рубенсом. Но на пути осуществления этого проекта имелось одно препятствие.

— Ты ведь знаешь, каков Фрэнсис, — подхватила Берил. — Все должно быть доведено до полного совершенства, прежде чем он начнет работу. Он настаивал на двух условиях. Во-первых, главную мужскую роль должен сыграть Брандо.

— Я еще раньше встречался с Брандо, — снова заговорил Спенглер, — отвез ему сценарий. Текст понравился ему, очень понравился... хотя он захотел кое-что изменить. — Он философски пожал плечами. — С ним так бывает всякий раз. Кстати, это будет его первая главная роль со времен «Крестного отца». Он будет в кадре девять десятых времени.

Уголком глаза Дайна заметила Марию, выходящую из дома с огромным подносом, заполненным сэндвичами и pina coladas. Прищурившись от яркого солнца, она сказала:

— Вы сказали, что Коппола выдвинул два условия. Первое — Брандо, а второе?

— Второе, — торжественно произнесла Берил, — это ты.

* * *


— Ты, Эмулер! — приказал Фесси. — Прекрати свою болтовню и вытащи этого парня отсюда. Он стал слишком сильно вонять.

Хэтер по-прежнему не отходила от тела Джеймса. Эмулер подошел к ней и похлопал по плечу.

— Простите, мадам. Я должен выполнить распоряжение.

Хэтер не шелохнулась.

— Мадам, — повторил Эмулер чуть настойчивей. — Ваш муж мертв. Теперь вы уже не в силах ему помочь. Вы должны отойти от него. — Его пальцы скользнули вниз по плечу Хэтер.

— Вытащи его, черт возьми, отсюда! — заорал Фесси. Эмулер потянул Хэтер за руку.

— Отойдите от меня, — сказала она.

— Мадам, пожалуйста...

— Я сказала, отойдите! — Она прижала Джеймса к своей груди.

— Живей! — рявкнул Фесси, приближаясь к молодому французу.

На лице Эмулера появилось испуганное выражение. Рывком он заставил Хэтер подняться. Та, казалась, и не думала сопротивляться.

— Вот и хорошо. Теперь, внезапно развернувшись, она наотмашь ударила атташе по лицу. Тот поднял руку и отшатнулся.

— Довольно! — завопил Фесси. — Я думал, что ты мужик и в состоянии справиться с подобными пустяками. Теперь придется мне самому. — Слабая улыбка заиграла в уголках его тонких губ. — Я ждал этого. — Он обращался к Хэтер. — Ждал, когда ты сделаешь что-нибудь в этом роде...

Хэтер, не глядя, махнула рукой и попала кулаком ему в шею. Изумленный террорист покачнулся и опустился на колени. Он поморгал, судорожно глотнув, и потер глаза. Его голова качалась из стороны в сторону.

— Мой муж — не падаль, — произнесла Хэтер, глядя на него сверху вниз, — и не достанется на съедение шакалам вроде тебя.

Не поднимая головы, Фесси схватился за автомат. Хэтер услышала его громкое рычание и в ту же секунду увидела направленное на нее черное дуло. Она продолжала стоять неподвижно.

Одним прыжком Эль-Калаам очутился между ними. Он ударил носком ботинка снизу по дулу АКМ. Оно метнулось в сторону, и пули, не задев никого, застряли в стене, из которой посыпались куску штукатурки. В воздухе повисло облачко пыли.

— Ты не сделаешь с ней то, что ты сделал с другой, — холодно сказал Эль-Калаам. — Выкинь эту мысль из головы. Ты не получишь ее. Мы должны заниматься делом, и тебе следует думать только об этом. — Взгляды начальника и подчиненного скрестились, и Эль-Калаам пнул ногой Фесси в бок. — Теперь поднимайся и проверь, как Хаддам выполнил свое задание. Доложишь мне, когда израильтяне подберут труп Бока.

Фесси поднялся на ноги. Он избегал смотреть на Эль-Калаама, зато не сводил глаз с Хэтер.

— Тебе лучше прикончить ее сейчас, — сказал он. — Да и вообще, не стоит ли нам всем убираться отсюда поживее. — Он вышел на улицу через парадный вход и закрыл за собой дверь.

Эль-Калаам не спеша подошел к Хэтер и заглянул ей в глаза.

— Возможно, Фесси прав насчет тебя. Ты — дилетант, но весьма опасный дилетант. Возможно, мне и впрямь лучше прикончить тебя сейчас.

— Давай, — бестрепетно ответила Хэтер. — Давай, застрели меня. Это покажет всем раз и навсегда, что ты из себя представляешь на самом деле. — Она плюнула ему под ноги.

— Фесси убил ее мужа, — вставила Рита. — Чего еще ты ожидал от нее?

Эль-Калаам выпустил рукоять своего автомата.

— Я знаю, кто ты такая, — сказал он, обращаясь к Хэтер. — Но ты не знаешь обо мне ничего.

— Я знаю достаточно о тебе, — возразила та. — У нас сходный жизненный опыт. Мы оба охотники, не так ли? Только ты пошел своим путем, а я — своим. Однако тебя все еще интересует нечто, что связывает нас.

— Нас не связывает ничего, — ответил Эль-Калаам с некоторой горячностью. Хэтер слегка улыбнулась.

— Ты был прав насчет моего мужа. Он являлся профессионалом, как и ты. Вы — словно две стороны монеты, как свет и тьма. Два человека, настолько непохожих, насколько это вообще возможно. Но и он понял тебя, Эль-Калаам. Он понял, кто ты такой и что тебя надо остановить.

— Ну что ж, теперь ему будет трудновато сделать это, а? Он лишил себя такой возможности, подставившись под автомат Фесси. Даже тот призрачный шанс, который оставался, теперь упущен. Твой муж покинул этот свет, а ты осталась здесь.

— Да, — отозвалась Хэтер. — Я осталась.

* * *


— Я не хочу зря вас волновать. Дайна, — сказала врач. Это была большая женщина, сложенная на манер Бриджит Нильсон и, может быть, обладающая неплохим голосом. — Вы просто слишком много работаете. Слишком торопитесь жить. — Она глядела на Дайну поверх стекол очков, имевших форму полумесяцев. Ее широченный белый халат был расстегнут и из-под него выглядывали свитер из ангорской шерсти и твидовая юбка. Рожденная и выросшая в Нью-Йорке, она все еще продолжала восставать против чуждой ей окружающей действительности здесь, несмотря на шесть с лишним лет работы в Лос-Анджелесе. «Должно быть она успевает семь раз вспотеть, добираясь из прохладного кабинета в свой „Мерседес“ с кондиционером», — подумала Дайна. Она была не в настроении выслушивать лекции, а Марджери явно собиралась приступить к очередной.

— Знаете, — начала Марджери, — самое лучшее для вас — съездить на пару недель куда-нибудь на Карибские острова. Да, прямо сейчас. — Она, не переставая, вертела золотую ручку «Марк Кросс», зажав ее между двух пальцев, словно барабанщик, вращающий палочку. — Я видела, что это бывало и раньше.

— Я все это знаю сама, — простонала Дайна.

— Так в чем же дело?

— Я смогу справиться с этим. Марджери коротко кивнула и провела рукой по своим тщательно выкрашенным в каштановый цвет волосам.

— Все без исключения считают, что они справятся. Без проблем. А тем временем кто-то подкрадывается к ним сзади с кузнечным молотом, и пока они смотрят в другую сторону, бац!

— Проблема в том, — ответила Дайна, наклоняясь вперед в кресле, — что мне нужно закончить работу над одним фильмом, а затем сразу браться за другой. У меня совершенно нет времени.

На лице Марджери расплылась обезоруживающая улыбка.

— Именно это вы собираетесь сказать мне, когда свалитесь, и мне придется навещать вас в больнице? «У меня совершенно нет времени?»

— Возможно, тогда я вообще ничего не буду говорить. Марджери постучала кончиком пера по толстому регистрационному журналу, лежавшему перед ней на покрытом зеленым сукном столе.

— Послушайте, все эти шуточки очень милы, но суть дела в том...

— О, боже!

— Суть дела в том, — теперь уже и Марджери наклонилась вперед, старательно подчеркивая каждое слово, — что вы пренебрежительно относитесь к своему здоровью. Человеческое тело — удивительный механизм, способный приспособиться почти к чему угодно, готовый перенести бог знает какие издевательства над собой. Однако при этом невозможно избежать определенных последствий. Иногда они проявляются спустя довольно долгий промежуток времени, в некоторых случаях, в зависимости от силы воздействия неблагоприятных факторов, — становятся хроническими. — Выпустив перо из рук, она сняла очки и, аккуратно сложив их, бережно положила на журнал. Электронные часы, висевшие за ее спиной прямо под маленькой репродукцией Дали, отсчитывали секунды и минуты. — Вы понимаете, о чем я говорю? — Вдруг ее голос смягчился. — Просто относитесь ко всему поспокойней. Постарайтесь побольше отдыхать. Содержание некоторых элементов у вас в крови далеко от нормы, так что вы стоите на пороге анемии.

— Я принимаю много железа, — возразила Дайна, вспомнив пресс-конференцию в аэропорту.

— Очень хорошо, что вы принимаете эти препараты. Но это лишь вспомогательные средства, и не более того. Что вам может помочь на самом деле, так это пара недель солнца и моря и восьмичасовой сон в течение, по крайней мере, шести месяцев.

Дайна поднялась с места.

— Как только работа над фильмом завершится...

— Я бы на вашем месте не стала ждать так долго, — перебила ее Марджери. — Я говорю вполне серьезно. — Она начала быстро заполнять бланк для рецепта.

— Что это?

— Просто хлоргидрат. Слабое успокоительное для...

— Я знаю, для чего он нужен и не хочу его принимать! — воскликнула Дайна.

— Вам нужно что-то, что поможет вам...

— Я сама помогу себе в течение шести недель, доктор! Большое спасибо.

Покинув кабинет. Дайна очутилась в комнате ожидания, где наткнулась на Монти, одиноко маячившего посреди пышных мехов, накинутых на изящные, смуглые плечи обитательниц Беверли Хиллз.

— Дайна! — позвал он. В его голосе звучала тревога. — С тобой все в порядке? Я пытался разыскать тебя с того самого момента, как услышал об этой пресс-конференции. — Напряженное выражение словно приросло к его изможденному лицу, бледность которого была заметна даже под темным загаром. — Почему мне никто не сказал о ней? Я знаю, как газетчики умеют крутить и изворачиваться, к тому же ты была расстроена, ведь тот парень умер практически у тебя на руках. — Монти последовал за Дайной к выходу. — Но ты все же должна была мне сказать, куда ты едешь. Я бы отговорил тебя. Мне никогда не нравились эти ребята из музыкального мира...

— Монти...

— Ладно, ладно! Знаю, что тебе не нравится, когда я затрагиваю эту тему. Бог с ними. Я просто беспокоюсь за тебя. — Он поднял руки. — Иногда я забываю некоторые вещи, вот и все. Во всяком случае, — он неожиданно вздрогнул, — я не видел тебя так давно, что почти позабыл, что ты любишь, а что нет. — Вдруг он повернулся к ней. — Мне не нравится то, что творится на съемочной площадке. Вначале Бейллиман был слишком занят всевозможными переговорами, чтобы отвечать на мои звонки. Теперь, еще того хуже, когда я сегодня утром попытался попасть на площадку, чтобы увидеться с тобой, мне сказали, что мое имя вычеркнуто из списка людей, имеющих доступ в павильон. Дайна, что происходит, в конце концов?

Дайна взяла его за руку, и они вместе вышли на улицу. Взглянув на красные круги вокруг его глаз, она сказала.

— Прости, что я не позвонила тебе, Монти. Я...

— А, забудь об этом! — Он махнул рукой. — Друзья не придают значения подобным пустякам. Лучше расскажи мне, что говорит твой врач?

Они остановились посреди тротуара. Яркий солнечный свет заливал стеклянный фасад кафе «Бредвиннер» на противоположной стороне улицы, внутри которого была видна очередь, состоявшая исключительно из худеньких, стройных девушек с подносами в руках, дожидавшихся своей порции тофу и салата из фасоли, беззаботно болтая о своих утренних приключениях.

Дайна улыбнулась, глядя на морщинистое лицо Монти.

— Не волнуйся, со мной все в порядке. Правда. Просто Марион заставляет нас работать как проклятых, вот и все.

— А Берил? Она тоже заставляет тебя выбиваться из сил?

— Нет, но работы хватает.

Некоторое время они молчали. Наконец, Монти повторил еще раз.

— Кому-то следовало сказать мне.

— Я просила Рубенса, он должен был...

— Черт с ним, с Рубенсом. Ты должна была сделать это.

Дайна отвернулась, но Монти, обойдя ее, вновь очутился лицом к лицу с ней. Подняв двумя пальцами ее подбородок, он спросил.

— Что с тобой случилось. Дайна?

Она продолжала хранить молчание.

Наконец, подняв глаза, она встретилась с его взглядом и прочитала в нем какой-то странный вызов, который была не в состоянии понять до конца. И все-таки она почувствовала, как у нее похолодело на сердце. В ней вдруг вспыхнуло отвращение к самой себе. Почему?

— Я хочу услышать это из твоих уст, — сказал Монти. Его лицо раскраснелось так, точно он был полон какой-то неукротимой энергии, и Дайна подумала: «Рубенс ошибается; они все ошибаются. Он совсем не старый и не уставший. Он — тот же самый человек, который познакомился со мной на улице во время незабываемой прогулки по этому городу пять лет назад». — Я хочу, чтобы ты сказала мне то, о чем все остальные шепчут мне на ухо уже целую неделю.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она как можно беспечней, но голос ее ослаб, а в желудке уже появилось ощущение пустоты.

— Что я — вне игры, и мое место занял Дори Спенглер. Лишь теперь она поняла, что выражают его глаза. Предательство. Ее предательство по отношению к нему. «О, боже! — мысленно простонала она. — Только не это. Ведь я сама боролась против этого».

— Монти, это совсем не то, что ты думаешь.

— Значит, он-таки вошел уже в дело! — Нотки странного триумфа, прозвучавшие в этих словах, отдалили Монти от нее. Однако она желала вовсе не этого.

Шагнув к нему, она протянула свою руку к его ладони.

— Я не позволила бы никому встать между... Лицо Монти уже покрылось пятнами, словно кровь отхлынула от него. Он попытался закричать и одновременно схватился за грудь.

— Дайна, ты!.. Ты!..

Однако ей так и не удалось узнать, что он хотел сказать. В машине скорой помощи, мчавшейся по Литл Санта-Моника в сторону Медицинского Центра «Седарс-Синай», расположенному на бульваре Беверли, Марджери дотронулась до сероватой кожи на груди Монти. Затем она вновь послушала его со стетоскопом и, подняв голову, сделала короткий знак санитару. Тот снял пластмассовую кислородную маску с неподвижного лица Монти.

— Его сердце остановилось, — сказала она Дайне. Ее стетоскоп звякнул, когда она отложила его в сторону. — Больше мы ничего не можем сделать для него.


Глава 9


Некоторое время она не делала абсолютно ничего. По сути, она просто потеряла всякий интерес к окружающему миру. Возможно, это длилось несколько дней, а может недель или месяцев — она просто не знала. Она помнила только, что все это время не ходила в школу, а отправлялась в «Дэйл» и смотрела там один и тот же фильм день за днем. Она находила необычайное утешение в таком повторении, потому что ей казалось, что оно одно в состоянии хоть как-то поддержать в ней жизнь.

После смерти Бэба она кинулась в «Нова», чтобы найти там мужчин с оружием в руках: Рустера, большого Тони с его свитком семейных фотографий. Впрочем, их имена быстро стирались в ее памяти, будто они принадлежали неким воображаемым товарищам по игре, придумав которых однажды, она вскоре потеряла всякий интерес к ним. Однако, тогда она спешила к ним, чтобы они воплотили в жизнь ее мечту о мести. Мести, которую она страстно желала лично обрушить на голову Аурелио Окасио.

Однако теперь, сама того не подозревая, она ненавидела все эти пушки и их владельцев ничуть не меньше, чем самого Окасио за то, что они оказались не в состоянии защитить даже себя в тот момент, когда она и Бэб больше всего нуждались в их помощи. Если бы они действительно любили его и, как бы в продолжение чувства, ее, то находились бы в тот момент рядом с ней, а не в морге.

«Я одна любила тебя, Бэб», — повторяла она про себя. И в ту же секунду экран начинал расплываться у нее перед глазами. Слезы катились по ее щекам, и она уже не могла сдержать судорожных рыданий.

Однако, в конце концов, старая лента сменилась другой, и это заставило Дайну искать иного прибежища. Новый ряд кадров нарушил бы видимость порядка, созданного ее отчаянием и гневом в этой крошечной полутемной вселенной. Она стояла перед входом в кинотеатр в оцепенении, не зная, что предпринять, пока какая-то женщина с шоколадной кожей не прошла мимо нее, едва не задев. В Дайне внезапно вспыхнуло безотчетное желание запустить бумажником в ее темно-коричневое лицо, и в тот же миг она поняла, куда ей надо идти.

Прямо напротив того ресторана в Гарлеме, куда Бэб отвел ее в первый вечер их знакомства, в унылом и пустынном квартале, где они стали свидетелями призрачного танца, находилась лавка, в которой шла торговля магией чернокожих. Владелицей той лавки являлась черная как смоль женщина с широкими бедрами и необъятной грудью, пухлыми блестящими щеками и глазами, сверкающими, словно искры.

Ярость, клокотавшая в груди Дайны, не найдя выхода во взрослом мире, обратилась на путь, который выбрала бы ненависть ребенка.

Когда Дайна добралась туда, магазинчик был еще закрыт, и ей пришлось стоять в ожидании на тротуаре снаружи, разглядывая пыльную витрину, заставленную всевозможными фетишами, украшенными перьями и отлитыми каждый в особой форме, идолами со свирепыми рожами. Ко всем этим экзотическим изделиям были прилеплены ярлыки с надписью «Сделано на Гаити», подтверждающими подлинность их происхождения.

Вдруг Дайна слегка отпрянула назад от неожиданности: тень, лежащая возле черной занавески, расшитой черными же нитками, вдруг ожила. Она увидела перед собой пару желто-зеленых глаз, а в следующее мгновение, когда лучи солнца, выглянувшего из-за тучи, осветили витрину, — узкие, кошачьи зрачки внутри них. Кошка потерлась головой о стекло витрины, и вначале ее худое туловище, а затем и длинный, болтающийся хвост скрылись в глубине лавки. «Привет, киска», — пробормотала Дайна.

— Ты ждешь меня, дитя?

Дайна вздрогнула. Обернувшись, она увидела перед собой толстую женщину, хозяйку магазина. Крупные капли пота сверкали на ее черном лице словно бриллианты. Мелодичный голос, приветливый и напевный, подсказал Дайне, теперь уже неплохо разбирающейся в подобных вещах, что его обладательница родилась на Гаити или каком-нибудь другом острове Карибского моря.

Хозяйка магазина принялась шарить в своей сумочке, при этом каждое ее движение сопровождалось громким и нестройным звяканьем узких и широких браслетов, болтавшихся на ее могучей руке. Наконец она вытащила связку ключей на серебряном кольце и поочередно вставила два из них в замки на входной двери лавки.

— Заходи, дитя, — пригласила она Дайну. — Улица, вроде этой, не место для тебя.

Девушка осторожно вошла внутрь, и ей тут же ударил в нос необычный аромат, в котором смешалось множество самых разных запахов. Почувствовав легкое прикосновение, она взглянула вниз и увидела кошку, трущуюся о ее ноги.

— Помнится, ты не раз приходила сюда с большим мужчиной, дитя. Я не ошибаюсь?

— С Бэбом, — она с трудом выдавила из себя его имя.

— Бэб, — повторила хозяйка. — Я не знала его по имени. Она поставила сумочку на прилавок и сняла широкое пальто. — Что-то он больше не появляется в наших краях. — Повесив пальто на вешалку, она повернулась к Дайне. — Ты пришла сюда за приворотным зельем, дитя? Вы поссорились с ним или...

— Он мертв.

— Мертв? — Глаза хозяйки округлились. — Господи, дитя, мне ужасно жаль, что так вышло. — Зайдя за прилавок, она наклонилась вперед и вгляделась в лицо Дайны. — Ну что ж, скажи Лизе-Марии, чем она может помочь тебе.

— Мне нужно какое-нибудь могущественное средство, — сказала Дайна. — Очень могущественное. Какое-нибудь... заклятье или что-то в этом роде.

Лиза-Мария кивнула и положила руки на прилавок.

— У нас есть могущественные талисманы и средства на все случаи жизни.

Дайна посмотрела ей в глаза.

— Мне нужно такое средство, которое убивает. Ей показалось, что после этих слов все вокруг замерло и наступила гробовая тишина. Только черная кошка, сидевшая между Дайной и Лизой-Марией, продолжала как ни в чем не бывало прилежно вылизывать переднюю лапу.

— Господи, дитя, ты еще слишком молода, чтобы тебя посещали такие черные мысли. — Лиза-Мария вышла из-за прилавка. Приблизившись к Дайне, она взяла ее руки в свои и повернула их ладонями вверх. Она принялась водить розовыми кончиками пальцев вдоль линий на них, став похожей на слепую, читающую книгу, напечатанную шрифтом Брайлля.

Наконец ее пальцы остановились, словно обнаружив то, что они искали, и Лиза-Мария бросила мгновенный взгляд на лицо Дайны. Ее глаза еще больше округлились, и на черной коже лица появилась холодная испарина.

— У тебя очень могущественная аура, дитя. Внутри тебя заключена великая магическая сила. — Она отступила назад, точно испугавшись чего-то.

— Ты дашь мне то, о чем я прошу? — Не дождавшись ответа. Дайна отвернулась. — Я не верю твоим словам. У меня нет никакой силы, теперь у меня вообще ничего нет. — Слезы наворачивались ей на глаза, несмотря на то, что она всеми силами старалась сдержать их. Яростно смахнув их, она сказала. — Ну ладно, что тебе стоит? Ведь у тебя есть то, что поможет мне уничтожить человека, убившего Бэба. — Последние слова застряли у нее в горле, и уже никакая сила не смогла бы удержать ее рыдания. — О, Бэб! — повторяла она. Ее плечи тряслись; слезы катились по ее щекам, но теперь она была рада им.

Она почувствовала, как сильные руки Лизы-Марии обняли ее. От них исходило умиротворяющее тепло и сладкий, женский аромат. Мелодичный голос промурлыкал ей на ухо.

— Ничего, ничего, дитя. Не бойся и плачь. Плачь по своему мужчине.

Через некоторое время она выпустила Дайну из своих объятий и, покинув ее, вернулась, неся в руках картонную коробку, одну из тех, в которых продают еду на вынос в китайских ресторанах.

— Вот, — сказала она, вручая коробку Дайне. — Там внутри все, что тебе нужно. Нет, — она накрыла ладонь Дайны своей. Не открывай сейчас. Подожди, пока доберешься до дому. Теперь, дитя, послушай, что тебе надо делать...

* * *


Рубенс вернулся в Нью-Йорк с изящным изумрудным кольцом, которое он купил для нее в «Харри Винстон».

Он отдал его Дайне сразу, как только забрался в машину, в которой она приехала в аэропорт.

— Я беспокоился за тебя до тех пор, пока не увидел эту пресс-конференцию по телевизору, — сказал он. — Господи, ну и задала ты им жару. Волны шока, который они испытали, докатились даже до Нью-Йорка. Сейчас тебе отводят в газетах больше места, чем президенту.

Дайна молча прижималась к нему, размышляя, стоит ли рассказывать о своей встрече с Мейером. В конце концов, она решила, что лучше этого не делать. Рубенса возмутило бы чье угодно вмешательство в его жизнь, в том числе и со стороны старика.

Кольцо, представлявшее собой четырехугольный изумруд в широкой платиновой оправе, излучало холодную силу, и, когда Рубенс надел его на палец Дайны, та неожиданно для самой себя расплакалась. «Боже мой, — подумала она, — как я соскучилась по нему!» Однако вместо того чтобы сказать это вслух, она наклонила его голову и прижалась своими губами к его полураскрытому рту. В эту минуту ей хотелось, чтобы их поцелуй длился вечно.

— Ты, конечно, слышал про Монти, — сказала она.

— Да. Это ужасно. Как раз на прошлой неделе я говорил ему, что он слишком много работает.

— Очевидно, это было не все, что ты сказал ему.

— То, что я сказал ему, — возразил Рубенс, — я говорил для его же блага.

— Ты смертельно обидел его, а ведь он считал тебя своим другом.

— Это не имело никакого отношения к нашей дружбе. Это — бизнес. Ему было совершенно незачем распускать слюни перед тобой. Кем он считал себя, черт возьми? Он был всего лишь большим ребенком. Ему следовало бы знать, как позаботиться о себе... — Внезапно он оборвал фразу и отвернулся к окну.

— Рубенс...

— Нет. Нет, черт возьми! — Он оттолкнул ее руку. Голос Рубенса звучал хрипло, и Дайне показалось, что его плечи мелко трясутся, словно он плачет. — Этот идиот не имел права умирать, — он говорил так тихо, что ей приходилось напрягать слух, чтобы разобрать, о чем он говорит. — Боже мой, — грустно прошептал он, — это имеет непосредственное отношение к дружбе. Непосредственное. — Он повернулся, и Дайна увидела, что его глаза покраснели; все остальные следы слез он бесследно уничтожил. — Ладно, почему бы тебе не сказать это и таким образом закончить разговор раз и навсегда?

— Сказать что?

— Что «я же говорила тебе». Я не должен был допустить, чтобы он думал, будто я предал его.

— Ты делал то, что считал самым правильным. Он хладнокровно посмотрел на нее.

— Ты действительно так думаешь?

— Да. И по-своему ты был прав: он и впрямь не мог уже справляться со всем этим. Однако вопрос можно было решить по-другому, а мы в результате все испортили. Ты и я. — Она на мгновение отвернулась. — Похороны послезавтра. Я уже распорядилась насчет цветов от вас обоих. — Рубенс ничего не ответил, и по молчаливому согласию они решили оставить эту тему.

— Как в Нью-Йорке? — поинтересовалась Дайна. — Я уже соскучилась по нему.

— Трудно сказать. Я был слишком занят, роясь в бумагах компании. Шуйлер подтвердил все, что Мейер рассказал мне. — Положив руку на бедро Дайны, он изучающе всмотрелся в ее глаза. — С тобой все в порядке?

Она слегка улыбнулась, чувствуя, как тепло вновь просачивается в ее тело.

— Да. Так все-таки, что тебе удалось обнаружить?

— Вполне достаточно для того, чтобы повесить этого ублюдка Эшли, — голосом полным ненависти ответил Рубенс. — У него не было ничего, когда он пришел ко мне. Я возвысил его. Предоставил ему шанс, и он проявил себя. Тогда я, как последний дурак, отпустил его с привязи. — Его глаза сверкнули, когда он наклонился, прикуривая сигарету. Сделав одну затяжку, он сломал ее и выбросил. — Знаешь, ты права насчет этого. У них нет никакого вкуса. — Он захлопнул крышку металлической пепельницы, утопленной в плюшевой обивке двери. Потом откинулся назад и глубоко вздохнул.

— Однажды, давным-давно, Мейер сказал мне, что в бизнесе надо каждого держать на привязи. «Не важно, что ты можешь думать в ту или иную минуту, — говорил он. — Лучший из твоих ребят сегодня может завтра обернуться волком и сожрать тебя с потрохами, если ты предоставишь ему хоть половину шанса. Такова человеческая натура. Ее нельзя побороть. От нее можно только защищаться». Рубенс улыбнулся своим воспоминаниям. — В тот момент я подумал, что Мейер — самый циничный негодяй из всех, кого мне приходилось встречать. Я также полагал, будто смогу доказать ему, что он ошибается. Именно это я и пытался сделать в случае с Эшли: предоставил тому возможность самому принимать решения и действовать.

— И что же вышло в результате? Разве Мейер не оказался прав? Эшли только тем и занимался, что систематически вредил мне у меня за спиной. Теперь я получил хороший урок. Мейер не циник, а... просто реально смотрит на вещи.

— Между тобой и Эшли произошло столкновение?

— О нет. Пока нет. Я просто запустил в действие один план, за который он ухватился обеими руками. Я бы на его месте оказался в стороне, но Эшли на это не способен. Он слишком жаден, готов на любое мошенничество. Он сам нарывается на неприятности, как и все они, эти сосунки. Врожденная жадность, вот что губит их.

— У меня здесь достаточно материала, — он хлопнул по своему огромному «дипломату», — чтобы покончить с ним прямо сейчас. Но это был бы слишком неинтересный и бескровный путь для меня. Ведь я не администратор-бюрократ.

— Я собираюсь послать Шуйлера в Нью-Йорк на следующей неделе. Завтра или, в крайнем случае, послезавтра Эшли обнаружит способ выкачивания доходов из корпорации путем перевода биржевых акций на счета дочерней компании. Вся операция будет выглядеть ловкой, быстрой и надежной. Так оно и есть. Но, существует только одна маленькая проблема: этой дочерней компании просто нет в реальности, по крайней мере. Она — фикция, продукт моего воспаленного воображения, оформленная Шуйлером документально таким образом, как если б она существовала с 1975 года.

— С чего ты решил, что он клюнет на эту приманку? — спросила Дайна.

— С того, что я уже начал осуществлять нажим на совет директоров. Кстати, Мейер делал то же самое без ведома Эшли с целью отклонить предложения о слиянии компаний, состряпанное Эшли и его друзьями. Он все отрицает, но нет сомнений, что, как только слияние произойдет, я окажусь не у дел, как и Мейер, и вся наша группа.

— Эшли думает, что располагает достаточной поддержкой в нынешнем совете для осуществления своих планов. Я изменил ситуацию. Однако эта операция с дочерней компанией поможет ему расширить собственный пакет акций и тем самым заполучить на свою сторону еще какое-то количество голосов, достаточное, чтобы решить исход дела в его пользу. — Рубенс улыбнулся. — По крайней мере, ему так будет казаться.

— Ты хочешь поймать его за руку?

Рубенс устало опустил веки.

— Что-то в этом роде. — Он стиснул ее ладонь.

Приехав домой, они расположились в креслах у бассейна, и Рубенс принялся расспрашивать Дайну о прошедшем уик-энде. Она прежде всего сказала, как ей понравилась афиша с ее изображением, а затем, перейдя к другой теме, заметила:

— Я пребываю в недоумении относительно того, что там произошло. Я готова была поклясться, что Крис собирается покинуть группу... Я знаю, что ему этого хочется. Однако кто-то переубедил его. Он говорит, что Найджел.

— Однако ты не веришь ему.

— Нет, — медленно протянула она, словно фраза, произнесенная Рубенсом, укрепила ее в этом мнении. — Нет, я не верю ему, Рубенс. Я думаю, что это дело рук Тай.

— Но ведь она живет с Найджелом. Дайна провела рукой по своим прилизанным после купания волосам.

— Творческая энергия Найджела иссякает. Теперь Крис уже в одиночку тащит на себе «Хартбитс». Без него группа скорее всего распалась бы. — Она пододвинулась поближе к Рубенсу. — Силка рассказал мне, что Тай хотела Криса с самого начала, но Крис и Ион были слишком близкими друзьями, чтобы делить ее между собой. Я не думаю, что в случае с Найджелом дело обстоит точно так же, чтобы они оба ни говорили по этому поводу.

— Возможно Крису нет до нее никакого дела. Дайна взглянула на него.

— Ты не знаешь Тай. Как бы там ни было, в мою душу закрадывается подозрение, что он хотел ее с самого начала, но из-за Иона решил не прикасаться к ней. Я думаю, что именно благодаря этому она сумела заставить его остаться в группе.

— Мне казалось, что ее душа крепче гранита.

— Да, она производит такое впечатление, но оно — чисто внешнее. Внутри она слаба. Она боялась, что Мэгги уговорит Криса уйти, а теперь она до смерти напугана моими отношениями с ним. Она просто не в состоянии поверить, что я не сплю с ним.

— Да и вряд ли найдется кто-нибудь, кто думает иначе. Дайна обвила его руками.

— За исключением тебя, разумеется. — Перегнувшись через ручку кресла, она нежно укусила его. — Я скучала по тебе, — шепнула она. Так скучала, так скучала.

Он рассмеялся.

— Несмотря на все это веселье?

— Несмотря ни на что.

— Это довольно опасно.

— Мне нравится опасность.

— Кстати, если уж речь зашла об опасности, — его рука скользнула вниз по ее телу. — Мне не слишком по душе идея твоих посещений подобных мероприятий.

Дайна покачала головой.

— Со мной не произошло ничего страшного. Впрочем, я все равно ходила к врачу.

— Ну и?

— Я в полном порядке.

— Черт, надеюсь, что это так, — заметил он, — потому что у меня есть для тебя еще парочка сюрпризов.

— Ты расскажешь мне о них или я так и буду мучиться в неведении.

— На сей раз Берил превзошла саму себя. Публикация в журнале «Тайм». Дайна фыркнула.

— Ты бредишь. Или, скорее, вы оба бредите. Берил просто не могла сделать это. Я еще не настолько известна.

— Нет? — протянул Рубенс. По всей видимости у ребят из «Тайм» свое мнение на сей счет. Когда рождественский номер выйдет в свет одновременно с премьерой «Хэтер Дуэлл» в Нью-Йорке, и публика увидит твое лицо на обложке...

Дайна взглянула на него круглыми от удивления глазами.

— У вас с Берил просто слишком сильно развито воображение. Нет, серьезно. У меня нулевые шансы.

— Хочешь пари?

Это остановило ее. Рубенс никогда не предлагал пари, если не был заранее уверен в исходе.

Она замерла, сжав пальцами коленки. Сердце бухало у нее в груди точно тяжелый молот по наковальне.

— Боже! Кто же ты такой? Он пожал плечами.

— Пойди сюда. — Когда Рубенс последовал ее словам, она принялась ворошить его волосы, точно ища что-то.

— Что ты пытаешься там найти?

— Рога, — ответила она.

— Рога?!

— Ну да, как у дьявола.

— А, вот ты о чем. Прости. Я отпилил их пару тысяч лет назад. — Он усмехнулся и взял ее руки в свои. Ее пальцы были холодные, как лед, и он гладил их, пока они не согрелись. — Дело не во мне, Дайна, а в тебе. В тебе, в тебе. — Наклонившись вперед, она зарылась лицом в груди Рубенса, вдыхая его особенный смешанный запах пота, дорогого мыла и одеколона «Ральф Лорен». Затем, прижав ухо к левой стороне груди, она закрыла глаза и прислушалась к ровному биению сердца, словно пытаясь убедиться, что он и впрямь живой человек.

Рубенс бережно провел вдоль ее спины. Не отрываясь от Дайны, он перегнулся через нее и протянул руку к бамбуковому столику со стеклянной крышкой. Достал из ящика швейцарский армейский нож, темно-красную ручку которого украшала эмблема в виде креста из чистого золота, он открыл одно из лезвий.

— Вот что тебе нужно, — сказал он.

— Что это?

— Сделай надрез и посмотри, потечет из меня кровь или нет. — Он рассмеялся и попытался вложить рукоять ножа в ее пальцы. — Давай.

Дайна отпрянула, точно прикоснувшись к раскаленному железу.

— Ты сошел с ума. Перестань. — Однако Рубенс и не думал униматься.

— Совсем чуть-чуть, — тихо сказал он. — Я даже не почувствую. Легкий взмах и...

— Нет!

— Ладно. — Он забрал нож из ее руки. — Тогда я сделаю это сам. — Прежде чем Дайна успела помешать ему, он резко провел лезвием по подушечке на левом указательном пальце. Мгновенно темно-красные, похожие на бусинки капли, выступили на месте горизонтального пореза. — Видишь? — сказал он спокойно, подставляя палец под солнечный луч, так что капли крови засверкали как темные рубины. Потом он вдруг быстрым движением прижал ко лбу Дайны и провел им сверху вниз, нарисовав красную полосу, протянувшуюся до переносицы. — Просто чтоб ты знала, что это не бутафория.

Дайна пристально вглядывалась в его лицо. Он больше не казался ей тем загорелым, любящим теннис продюсером, которым она прежде считала его. Хотя в его внешности не произошло никаких изменений, тем не менее, Дайна не могла отделаться от мысли, что он совершенно преобразился буквально у нее на глазах.

«Как это могло произойти? — спрашивала она себя. — Посредством каких колдовских чар?» И вдруг ответ явился к ней сам собой. Она всегда испытывала своего рода суеверный ужас перед невероятной властью, сосредоточенной в руках Рубенса, и возможно именно поэтому все время сохраняла определенную дистанцию в своих отношениях с ним. Эта власть никуда не исчезла и теперь: просто Дайна свыклась с ней. Однако дело было даже не только в его положении. Его слова: «Дело в тебе. Дайна», были правдой. Она наконец-то осознала, что ее собственное положение, как с артистической, так и с материальных точек зрения, оказывала непосредственное влияние на их взаимоотношения.

— Да, — прошептала она, прижимая его кровоточащий палец к своим губам, перемазывая их кровью. — Дело во мне. Во мне.

Рубенс следил за ней с выражением, которое можно встретить на лице у человека, бесконечно гордого своим новым приобретением. В это мгновение походил на Мариона, выбивавшегося из сил, чтобы отснять ту или иную сцену, и теперь с наслаждением наблюдающего, как исполнитель главной роли в его картине становится живой легендой.

Потом это выражение, запечатленное в пристальном взгляде Рубенса, исчезло, утонуло в глубине его глаз, как песчинка в бездонной пучине моря, сменившись безмятежностью и спокойствием.

Взявшись за руки, они подошли к краю бассейна.

— Марион, я и Симеони из «Твентиз» решили ограничиться всего одной неделей показа фильма в Нью-Йорке, — сказал Рубенс. — Премьера состоится в первую неделю декабря в «Зигфилде». Билеты будут продаваться только по предварительным заказам. Вначале состоится интенсивная десятидневная рекламная кампания в прессе: исключительно в газетах. Никакого телевидения на этом этапе, включая и день премьеры. Пять отобранных нами наиболее влиятельных критиков прилетят туда за наш счет. Мы пригласим их и на вечеринку после первого дня... это идея Берил. — Рубенс подтянул к берегу зеленый надувной плот, и они вместе забрались на него.

— Мы все отправляемся в Нью-Йорк, чтобы устроить ленте как можно лучшую рекламу. Затем последует премьера в Лос-Анджелесе. Она состоится неделей позже, чтобы мы могли попасть на церемонию вручения «Оскаров» и на точно такое же мероприятие в Нью-Йорке. Я имею в виду тебя, меня и Мариона. Ну и Берил, разумеется, а также некоторых шишек из «Твентиз». Там будет широкое освещение со стороны прессы и наверняка множество желающих взять интервью.

Дайна откинула голову назад, закрыв глаза и выставив на показ шею. Ее длинные волосы раскинулись по поверхности воды словно водоросли. Рубенс принялся осторожно целовать ее нос, веки, полураскрытые губы. Подняв руки, она положила их ему на плечи и переместилась так, что нижняя часть ее тела скользнула с плота. Вода ласково обволакивала ее бедра. Рубенс и она, не отрываясь, смотрели друг на друга, щурясь от яркого света. Им было приятно просто лежать вот так, ничего не делая.

Прошло немало времени, прежде чем они обратили внимание на настойчивый звон колокольчика у парадного входа.

Неохотно скатившись с плота, Рубенс плюхнулся в воду и поплыл к краю бассейна. Дайна с вялым интересом наблюдала за ним, пока он, пройдя через сад, не скрылся в доме.

Перевернувшись на спину, она посмотрела на небо. Вода лениво плескалась вокруг нее. Уронив руки в воду, Дайна ощутила приятную прохладу. Все мысли покинули ее, и она медленно погрузилась в сон.

— Дайна! — услышала она голос Рубенса, зовущего ее. — Зайти в дом и оденься. Пришел Дори, и я хочу, чтобы ты присутствовала при нашем разговоре.

Она перекатилась через край плота и поплыла к берегу.

— Это все Бейллиман, — начал Спенглер без всякого предисловия, едва Дайна переступила порог гостиной. Он стоял так, что лицо толстой русалки с картины выглядывало из-за его левого плеча.

— Успокойся, Дори, — произнес Рубенс и, взяв рекламного агента за локоть, направился вместе с ним к бару. — Давай сначала выпьем. Надо беречь нервы.

— Что ты имеешь в виду, говоря о Бейллимане? — поинтересовалась Дайна, следуя за ними.

— Вот что... — Спенглер вырвал руку из пальцев Рубенса. В его глазах горели свирепые огоньки. Он бросил взгляд на Дайну, потом перевел его на Рубенса. — Ты говорил, что с «Твентиз» не возникнет проблем. Что все на мази: ни сучка, ни задоринки...

— Так оно и есть, — заверил его Рубенс.

— Ну да? — проворчал Спенглер. — Как бы не так. Вчера еще может быть Бейллиман ходил по струнке, но сегодня дело обстоит иначе.

Рубенс хладнокровно отвинтил крышку на бутылке «Столичной». Положив несколько ледяных кубиков в низкий, широкий стакан, он налил водки и, перемешав все это как следует, чтобы жидкость охладилась, сделал большой глоток.

— Если я правильно понимаю тебя, в студии что-то произошло, — сказал он.

— Ты правильно понимаешь меня, — отозвался Спенглер в тон ему. — У нас возникла очень серьезная проблема.

— Знаешь что, Дори, — произнес Рубенс, не повышая голоса, — мне кажется, тебе все-таки стоит выпить чего-нибудь. Ты любишь сухой «Мартини», верно? — Он подал Спенглеру бокал. — Ну же, не ломайся, — продолжал он уговаривать его. — Я хочу, чтобы ты расслабился, прежде чем расскажешь, в чем, собственно говоря, проблема.

Сдавшись, Спенглер пригубил «Мартини» и приступил к делу.

— Этот Рейнолдс, агент Джорджа Альтевоса, приходил сегодня к Бейллиману. Он заявил, что Джордж грозился прекратить участие в съемках, если в афише и титрах не будут внесены изменения.

— Какие? — Рубенс аккуратно поставил стакан на стойку бара.

— Он хочет, чтобы его имя стояло над именем Дайны. Не рядом, нет. Выше.

— Что же ответил Бейллиман?

— А как ты думаешь? Он сдался.

— Что? — изумленно воскликнула Дайна. — Он согласился?

Спенглер кивнул.

— Свой парень, не правда ли? — Он повернулся к Рубенсу. — Ну что ты думаешь об этом ублюдке?

Рубенс вышел из-за стойки. В его глазах светилось особенное выражение, не предвещающее ничего хорошего. Однако, когда он заговорил, его голос звучал мягко, почти нежно.

— Больше всего, Дори, мне хочется знать, почему ты ничего не предпринял. А? Ты был там. Ты с нами или против нас? Почему ты не поставил Бейллимана на место?

Рука Спенглера, державшая бокал, замерла в воздухе на полпути к губам.

— Ты знаешь, Дори, — продолжал Рубенс, — когда я рекомендовал тебя Дайне, то полагал, что оказываю ей услугу. Я думал, что ты умный и талантливый человек с большими связями. Теперь у меня появилось в этом серьезное сомнение.

— Я просто подумал, что тебе самому захочется разобраться в этом вопросе, — ответил Спенглер.

— Тебя наняли, — вступила в разговор Дайна, — в том числе и для того, чтобы подобные вещи не случались. Или ты думаешь, я хочу, чтобы имя Джорджа стояло над моим?

— Мы затратили столько сил вовсе не для этого, Дори. За то, пусть и недолгое, время, которое ты работаешь на нас, даже клинический идиот понял бы это.

— Мне не нравится, что кто-то называет меня идиотом, — процедил Спенглер сквозь зубы.

— А мне плевать, что нравится, а что не нравится людям, не способным держать себя в руках в трудную минуту.

Спенглер ничего не ответил, и несколько секунд он и Рубенс злобно смотрели друг на друга.

— Существует иной способ, — неожиданно заявила Дайна, переводя взгляд с одного мужчины на другого. — Мне кажется, я сама должна позаботиться об этом. Подобные решения принимает не продюсер. Джордж не станет уходить из картины: ему слишком нужен этот фильм. Бейллиман просто попался на блеф. Мы сами сходим и потолкуем с Буззом. Поехали, Рубенс.

Офис Бузза Бейллимана располагался в той же части огромного здания компании, что и у президента «Твентиз Сенчури Фокс Филмс». В соответствии с должностью Бейллимана — исполнительного вице-президента — он занимал угловое положение и был такого же размера, как и номер в пятизвездочном отеле.

Его огромный стол из розового дерева и нержавеющей стали стоял в дальнем от двери конце кабинета, так что у посетителя, которому приходилось сделать не один десяток шагов по серому с синеватым отливом ковру, складывалось впечатление, будто он совершает паломничество в Святую Землю.

Словно подтверждая эту изысканную иллюзию, Бузз Бейллиман, как правило, принимал людей, приходивших к нему на прием так, точно они были кающимися грешниками у подножия трона господня. Прежде всего им следовало довольно долго ждать в общей приемной, после чего, поднявшись на третий этаж, провести еще до получаса в его личной приемной, всякий раз выслушивая полуизвиняющиеся объяснения его секретарши относительно того, что «мистер Бейллиман задерживается». Избранным Сандра Оберет, некрасивая, но мило улыбающаяся женщина, чей возраст приближался к сорока, приносила чашку кофе и не говорила абсолютно ничего. Она была помощником Бейллимана и в качестве такового осуществляла великолепное «зенитное прикрытие» своему боссу. В конце концов, при всяком вице-президенте должен состоять кто-то, кто отделял бы зерна от плевел. Людям, работавшим на первом этаже, это было явно не по плечу.

Дайна, войдя в личную приемную Бейллимана, явно не собиралась капитулировать перед драконом, стерегущим вход в пещеру гиганта. Когда она спросила мисс Оберет, секретарша заметно удивилась, но все же с похвальной быстротой вызвала высокую помощницу Бейллимана.

Сандра Оберет выскочила из своего кабинета с двумя фарфоровыми чашками в руках — никаких пластиковых стаканчиков во владениях Бузза Бейллимана!, — наполненных дымящимся кофе. Должно быть она приметила столь важных посетителей еще в тот момент, когда они только поднимались по лестнице.

— Мисс Уитней, мистер Рубенс. Очень приятно видеть вас. — У нее был своеобразный формальный способ обращаться к каждому. Казалось, для нее не существует имен, одни лишь фамилии, и Дайне было очень интересно узнать, как она зовет своих возлюбленных.

Они взяли кофе, предложенный им Сандрой, которая, слегка расставив ноги, стояла перед ними, закрывая коридор, ведущий к кабинету Бейллимана, точно опасаясь, что Дайна и Рубенс могут броситься туда без разрешения.

— Вот это неожиданный сюрприз, — она наклонила набок голову и прищелкнула языком. — Вы знаете, мистер Рубенс, у мистера Бейллимана сегодня очень тяжелый день. Назначено слишком много встреч. — Она пожала плечами без малейшего намека на извинения и поправила огромные темные очки, сползшие ей на кончик носа. Спрятанные за ними светлые глаза Сандры безмятежно разглядывали непрошеных гостей. — Целая неделя выдалась такой. Может быть я могу вам чем-то помочь?

На лице Дайны появилось скучающее выражение; Рубенс, не обращая ни малейшего внимания на помощницу Бейллимана, смотрел куда-то в сторону.

— Мы собирались побеседовать с Буззом лично, но... ладно, я знаю, какие доверительные отношения между вами. Разговаривать с вами, все равно, что разговаривать с ним. Верно, Рубенс?

— О, да. — Теперь он с интересом рассматривал витиеватый узор на ковре.

Сандра Оберет на мгновение смутилась.

— Вы хотите сказать, что не желаете... ну в общем, я уверена, что могу помочь вам в любом вопросе. — Она потрогала пальцами, заканчивающимися идеально ухоженными ногтями, пучок волос на затылке, похожий на бейсбольный мяч. Сандра была одета в голубой костюм мужского покроя. Впрочем, строгие линии юбки лишь подчеркивали ее женственность. Ее белая шелковая блузка была застегнута на все пуговицы, а у самого горла скреплена серебряной брошкой.

— У нас на самом деле очень мало времени, — сказала Дайна. — Тод Берк из «Колумбии» ждет нас у него, — она посмотрела на часы, — через двадцать минут. — Услышав имя, упомянутое Дайной, Сандра моргнула, но промолчала. — Он как-то пронюхал про проект Брандо и пригласил нас побеседовать с ним на эту тему. Вначале я попросила Рубенса отказаться, у нас ведь были своего рода моральные обязательства перед Буззом. — Она сделала паузу, наблюдая за тем, как Сандра отреагирует на то, что последняя фраза была произнесена в прошедшем времени. Та молча скрестила руки на груди.

— Однако, естественно, — продолжала Дайна все так же хладнокровно, — когда Дори рассказал нам об изменениях, внесенных в титры, я изменила свое мнение на этот счет. — Она прочертила ладонью воздух перед носом у собеседницы. — Однако это столь важная тема, — ее голос наполнился сарказмом, — что вы будете умницей и передадите мои слова Буззу. Ну а мы тем временем направим свои стопы к Берку. Он сказал, что готов уделить нам хоть полдня. — Замолчав, она посмотрела в упор в глаза Сандры.

Та заметно побледнела несмотря на глубокий загар и яркий макияж.

— Это что, розыгрыш? — спросила она с надеждой в голосе.

— Отнюдь, — отрезала Дайна. — Я просто сыта по горло тем обращением, которое мне приходится терпеть со стороны этой студии.

Сандра подняла руки, ладонями вверх.

— В таком случае, я не знаю, чем я могу помочь.

— О, ничем, — Дайна опять взглянула на часы. — Просто передайте это послание своему хозяину и все.

— Мистер Рубенс, у нас ведь всегда были такие хорошие деловые отношения.

Однако тот лишь пожал плечами и безучастно посмотрел на нее, словно говоря: «Вы ведь знаете, до чего бывают упрямы эти звезды».

Очки Сандры вновь начали соскальзывать с ее носа, и Дайна заметила, что помощница Бейллимана вспотела несмотря на отлично работающие кондиционеры. Сандра беспомощно переводила взгляд с Дайны на Рубенса и назад.

— Я просто... я не знаю, что и сказать, — в ее голосе появилась слабая дрожь, отсутствовавшая раньше.

— Разумеется, вы не знаете. — Дайна повернулась к Рубенсу. — Ты видишь. Я была права, когда говорила, что нам вовсе незачем сюда ехать.

— О, Сандра права. У меня были всегда хорошие отношения с «Твентиз». — Он улыбнулся. — Верно я говорю?

— Да, мистер Рубенс, — с жаром подтвердила Сандра. На ее лице появилось такое выражение, точно она увидела луч солнца, пробившийся сквозь тучи, после ужасной грозы.

— Однако сам видишь, — вмешалась Дайна, — это дело прошлого. Нам следовало отправиться прямиком к Берку и забыть про вежливость в отношении этих людей. У них нет ни малейшего представления о хороших манерах.

— С большой неохотой, — отозвался Рубенс, одаряя Сандру грустным взглядом, — я вынужден согласиться с тобой. Буззу привет от нас обоих. — Они оба одновременно повернулись и зашагали прочь.

— Подождите!

Они повернулись разом и увидели, что Сандра прижимает к уху телефонную трубку, вырванную из руки секретарши. Закончив говорить, Сандра опустила трубку, продолжая держать провод, и та повисла, словно бесполезный придаток ее тела.

— Мистер Бейллиман хотел бы сказать вам пару слов.

— О нет, — возразил Рубенс. — Мы не хотим мешать Буззу. Возможно, у него сейчас важная встреча...

— Пожалуйста, — Сандра почти умоляла. — Ему действительно нужно сказать вам пару слов.

— Пару слов? — повторил вслед за ней Рубенс, широко открыв глаза. Он точно пережевывал эту фразу во рту. — Ну что ж, мне кажется, при таких обстоятельствах...

Дайна покачала головой.

— Простите, мисс Оберет, мы и так, заговорившись с вами, опаздываем на встречу. Пожалуйста, передайте Буззу, что мы зайдем к нему попозже.

Сандра сделала шаг навстречу к ним.

— Господи, не уходите теперь. Он убьет меня.

— Пожалуй, вам следовало раньше подумать об этом, — заметил Рубенс. — Теперь уже слишком поздно.

Сандра жалко улыбнулась. На ее лице было написано отчаяние. Она взяла их обеих за руки.

— Это всего лишь недоразумение, произошедшее целиком по моей вине, — сказала она. — Правда. Эта неделя была такой ужасной, что я сегодня просто не в состоянии сосредоточиться. Я должна была провести вас к мистеру Бейллиману тотчас же, как вы пришли. Просто ума не приложу, почему я этого не сделала. — Дайна отлично понимала, что всему виной инструкции, полученные ею от Бузза. — Это просто один из таких дней. — Она сжала руку Дайне, точно обращаясь к ней как женщина к женщине. — Я думаю, вы понимаете меня, мисс Уитней.

— Боже мой, Дайна, — сказал Рубенс, — Дай бедняжке перевести дух.

Вечно насупленному и недовольному Буззу Бейллиману уже давно перевалило за пятый десяток. Его седые, коротко подстриженные волосы имели стальной отлив, а плотная кожа была красноватого оттенка из-за вечного загара. Он хорошо играл в гольф и даже еще лучше справлялся со своими профессиональными обязанностями в тех случаях, когда не попадал под перекрестный огонь. Он был выше всяких похвал, если речь заходила об идеях и цифрах. С людьми дело обстояло гораздо хуже.

Очутившись в кабинете, Дайна и Рубенс увидели его тяжеловесную, наполовину спрятанную за массивным столом, фигуру на фоне высокого окна, обращенного на запад. Последнее обстоятельство было отнюдь не случайным: Бейллиман предпочитал, чтобы солнечные лучи светили прямо в глаза посетителям (по утрам он принимал у себя только сотрудников «Твентиз»).

— Дайна, Рубенс, — сердечно приветствовал он их. — Что вас так задержало в приемной? Едва я услышал, что вы там, как сразу же распорядился, чтобы Сандра впустила вас. — Когда они приблизились, он прищурил глаза, изобразив при этом мучительную гримасу на лице, словно ему не давала покоя особенно неприятная проблема. — Я не знаю, что сделаю с ней. — Он покачал головой. — Ей действительно следует лучше понимать, что к чему.

Выйдя из-за стола, он подошел к ним и, обращаясь к Рубенсу, поинтересовался.

— Что ты думаешь насчет нее?

— Да в общем-то ничего плохого сказать не могу, — ответил тот, глядя на Дайну.

Но Бейллимана этот ответ не удовлетворил. Он по-прежнему выглядел расстроенным.

— Не знаю. Она совсем не та женщина, какой была когда-то. Скажи мне, Рубенс...

Однако Рубенс, не обращая на него внимания, отошел к окну. Казалось, он полностью ушел в себя, разглядывая вереницу пальм, протянувшуюся вдоль улицы и непрерывный поток сверкающих «Мерседесов». Не оборачиваясь, он поднял руку и сказал.

— Поговори с Дайной, Бузз. Спроси ее мнения. Она разбирается в женщинах гораздо лучше, чем я.

— А что думаешь ты, Дайна? — спросил Бейллиман, направляясь к бару. — Кто-нибудь хочет выпить?

— Я думаю, — ответила Дайна, что тебе следует сказать Джорджу, что его имя будет стоять под моим, как было решено раньше. — Бейллиман замер, держа на весу бутылку виски. — И, начиная с настоящего момента, пусть мисс Оберет возьмет под свою опеку Дика Рейнольдса, чтобы у нас больше не возникло недоразумений.

Поставив бутылку на место, Бейллиман повернулся к ней.

— Дайна, давай не будем горячиться и совершать неразумных поступков, ладно? Ты не хуже моего знаешь, что иногда происходит с людьми за один вечер, но есть предел, дальше которого никому из нас не следует заходить. — Он приблизился к ней. — Я хочу сказать, — он широко развел руками, — деньги есть деньги, а бизнес есть бизнес. Ты со мной согласен, Рубенс? — Рубенс не удостоил его ответом и даже не повернул головы. Бейллиман, постаравшись этого не заметить, продолжал. — Я согласен, что «это» — это совсем неплохая вещь. Что касается актера, то ему просто не выжить, если у него его нет. — Он ткнул себя в грудь большим пальцем, похожим на обрубок. — Господи, я сам знаю это прекрасно. Ты думаешь, я такое бесчувственное бревно? Я поступил так только для того, чтобы спасти картину. Мы все — одна большая семья. Когда кто-то является ко мне с законной жалобой...

— Она незаконна, — перебила его Дайна.

— Я должен действовать так, чтобы было лучше всем. Я сам себе начинаю напоминать жонглера, Дайна. Однако, черт побери, я не жалуюсь. Мне за это платят, и я выполняю свою работу. Я просто хочу объяснить свою позицию. Мне приходится думать обо всех, а не только о ком-то одном.

— С вашим братом вечно возникают проблемы, но мы в состоянии управиться с чем угодно. Ты поедешь в Нью-Йорк и, вот увидишь, все будет в порядке. Поверь мне. — Он развел руками и в голосе промелькнули умиротворяющие нотки. — Я знаю, какое напряжение возникает перед окончанием работы над фильмом, и искренне сочувствую. Ты нервничаешь, и в этом нет ничего странного. Однако я попадал в такую ситуацию сотни раз и знаю, о чем говорю.

— Что произошло с первоначальным вариантом афиши? — поинтересовалась Дайна. — В моем контракте записаны определенные гарантии.

Улыбка на лице Бейллимана стала чуть шире, точно он почувствовал, что лед начал трескаться под его ударами.

— Я думаю, тебе стоит вернуться домой и как следует перечитать текст контракта. Там оговорен размер букв, но размещение надписей и фамилий определяются студией. Мы обдумали все заново и приняли решение, которое лично я считаю абсолютно верным. Есть смысл в том, что...

— Перестань, — фыркнула Дайна. — Рейнольдс пришел сюда, наступил тебе на мозоль, и ты раскис. Вот как было дело.

У Бейллимана отвисла челюсть. Его лицо приобрело багровый оттенок. Он в ярости молча скреб прыщ на лбу до тех пор, пока не содрал его.

— Что она несет, Рубенс?

Рубенс, по-прежнему наблюдавший за тем, что происходит за окном, оторвался от своего занятия.

— Причем тут я, Бузз? Она говорит сама за себя. Бейллиман опять повернулся к Дайне.

— Ты хочешь сказать, что я — слабак? К этому ты клонишь?

— Я клоню к тому, — отрезала Дайна, — что цвет, в который выкрашены внутри стены моего трейлера, никуда не годится. Я ненавижу его. Отвратительный... бледный персиковый оттенок. Я вернусь, когда его перекрасят.

Бейллиман вцепился в край стола.

— Что? Что ты сказала? — Его изумлению не было предела. — Что значит «я вернусь»?

— Боюсь, что я буду не в состоянии сосредоточиться, вновь очутившись в помещении со столь мерзким интерьером.

— Хм, какой цвет? — Он некоторое время смотрел на нее с подозрением, затем недоуменно пожал плечами, словно соглашаясь сделать большое одолжение. — Ладно. Пусть будет так. Ты получишь, что хочешь. — Он улыбнулся. — Что такое пара банок краски для нас? Ведь мы все — друзья, верно? — Он перевел взгляд на Рубенса, внимательно наблюдавшего за ним.

— Верно, Бузз. — Рубенс кивнул. — Теперь ты начал понимать, о чем идет речь.

Бейллиман, казалось, обрел прежнюю уверенность. Обойдя стол кругом, он уселся в свое кресло и протянул руку к телефону.

— Все, что мне надо сделать...

— И освещение тоже ни к черту, — продолжала Дайна, точно не прерываясь.

Бейллиман, не успев поднести трубку к уху, примерз к креслу.

— Какое освещение? Где — освещение?

— В моем трейлере, — холодно ответила Дайна. Она шагнула к столу. — Я полагаю, что он должен быть освещен гораздо лучше.

Опустив трубку, Бейллиман оторопело уставился на Дайну.

— Могу ли я поинтересоваться, зачем тебе понадобилось освещение в трейлере? — С большим трудом ему удавалось сдерживать себя и не сорваться на крик.

— Для того, чтобы гримерам было легче работать, для чего же еще? Я хочу, чтобы с этого дня мне накладывали грим в трейлере.

— Нет, постой. Ты хоть отдаешь себе отчет в том, какую бурю вызовет...

— И весь этот лишний народ — студийный сброд, посылаемый тобой для слежки за съемками — должен убраться с площадки к чертовой матери.

— Да ты рехнулась! — Бейллиман поднялся во весь рост, словно цепляясь за последний клочок своей власти. Он вновь потер прыщ на лбу. — Это какое-то безумие, Рубенс! — воскликнул он. — Немедленно прекрати это!

— Рубенс не имеет к этому никакого отношения, — яростно возразила Дайна. — Это касается только тебя и меня.

Однако до Бейллимана все еще не доходил смысл ее слов.

— Рубенс, — повторил он. — Что, черт возьми, здесь происходит?

— Она — твоя звезда, — ответил Рубенс. — Ко мне это, действительно, не имеет ни малейшего отношения.

— Но она — твоя собственность! — завопил Бейллиман.

— Нет, — возразил Рубенс. — Она — твоя звезда, черт побери, и тебе пора брать ответственность на себя. Она принесет тебе добрую сотню миллионов, а то и больше.

— Журавль в небе. Рубенс отошел от окна.

— Если ты даже не в состоянии понять это, мне жаль тебя. Пройдет год, и ты увидишь, во что обойдется тебе отказ от этого нового проекта. — Он прошел мимо Дайны и Бейллимана, направляясь к двери. — Пошли, Дайна. Ты оказалась права, в конце концов. Здесь нам больше нечего обсуждать.

— Рубенс, постой! Куда ты уходишь? — Дверь захлопнулась за спиной у продюсера. — Проклятье! — Бейллиман в бессильной ярости стискивал кулаки. Потом он взглянул на Дайну. — Кто ты, черт возьми, такая, чтобы, явившись сюда...

— Я знаю, кто я такая, Бузз, — ответила Дайна ледяным тоном. — Это ты не имеешь даже отдаленного представления о своем положении в данном случае. Что ты станешь делать, когда я выйду вслед за Рубенсом?

— Ты — просто глупая девчонка. — Бейллимана всего трясло. Его челюсти ходили ходуном. — Я не веду переговоров с девчонками.

— Вот что я скажу тебе, Бузз, — произнося эту фразу, она слегка наклонилась вперед. — Ты мне не нравишься с профессиональной точки зрения, не говоря уже о том, что ты ничего из себя не представляешь как личность. Да, я — женщина, а тебе лучше вбить в свои ископаемые мозги, что здесь нет никого, кроме нас. — Ее глаза впились в его лицо. — Меня и тебя. И либо мы уладим все вопросы прямо сейчас, либо тебе больше никогда не придется вести со мной никаких переговоров.

На мгновение ей показалось, что он готов взорваться. Однако ему все же удалось взять себя в руки.

— Ладно, — сказал он. — Ты получишь освещение и закрытую от посторонних площадку. — Проведя рукой по влажным от пота волосам, он опустился в кресло, громко выдохнув. — Господи! — ему казалось, что наконец-то кончилось.

— Отлично, — нежным голосом отозвалась Дайна. — Ну а теперь, почему бы тебе не набрать номер Рейнольдса и не сказать, что ты передумал. — Она подошла к бару и открыла его. — В противном случае, проект с участием Брандо достанется «Коламбии». — Налив виски в два стакана, она повернулась к Бейллиману. Тот сидел, раскрыв рот, уставившись на нее в немом изумлении. — Я уверена, что глава совета директоров придет в настоящее восхищение, узнав, что ты пропустил эту ленту между пальцев. — Дайна поставила перед ним стакан. Бейллиман продолжал смотреть на нее. На лице его застыло выражение беспредельного ужаса.

— Боже мой! — Он отшатнулся и, повернувшись спиной к Дайне, долгое время оставался неподвижным. Когда он наконец вновь повернулся к ней, на его лице играла улыбка. Он потянулся за стаканом. Руки его тряслись, и от этого льдинки стучали о вспотевшее стекло.

— Разумеется, — заявил он совершенно расслабленным тоном. — У Рейнольдса на руках ни единого козыря. — Он вновь взялся за трубку телефона. — Ни единого. — Он повертел указательным пальцем. — Я предупреждал ребят из рекламного агентства, что рискованно связывать картину с именем Алтавоса. — Сказав это, он заговорил в трубку. — Дотти, найди мне Дика Рейнольдса. Да, немедленно. Попробуй его домашний номер, если он не в офисе. Нет, нет. Я не хочу сейчас беседовать с ней. И пока не соединяй меня ни с кем. — Он повесил трубку и некоторое время задумчиво рассматривал светлые кнопки у основания телефона. Увидев, что одна из них замигала и услышав сигнал, означавший, что связь установлена, он отхлебнул из стакана и, подняв голову, посмотрел Дайне в глаза.

— В конечном счете, Рейнольдс знал, что все так и будет, разве нет?

* * *


Ночь. Все огни на вилле были погашены с наступлением сумерек. Единственным источником света остались лишь карманные фонарики террористов.

Хэтер спала прямо на голом полу. Рейчел лежала прямо возле нее, свернувшись калачиком, положив голову ей на сгиб локтя. От дальней стены отделилась тень. Она беззвучно двигалась по комнате, осторожно переступая через тела спящих, пока не приблизилась к Хэтер. Достав фонарик, тень нагнулась, не сгибая при этом ног, и рывком заставила девушку сесть. В то же мгновение яркий луч из фонаря ударил прямо в моргающие со сна глаза Хэтер.

Та, вскрикнув, зажмурилась и подняла руку, стараясь загородить свет. Резким ударом, от которого мотнулась голова Хэтер, ее рука была отброшена в сторону.

— Уже утро? — хрипло спросила девушка. — Кажется, я спала всего несколько минут.

— Тридцать, — уточнила Рита, разбудившая Хэтер.

— Что тебе нужно? — Она отвернулась, стараясь спрятать лицо от яркого света.

— Вам запрещено спать больше тридцати минут за один раз.

— Но почему?

— Засыпай опять, — Рита выключила фонарик. — Ты теряешь время.

Хэтер заснула, но по мере того, как Рита вновь и вновь возвращалась к ней через каждые полчаса, она постепенно приходила во все более возбужденное состояние. Она едва успевала погрузиться в сон, как тут же чувствовала, что ее дергают за руку, и видела сноп нестерпимого резкого света, направленный ей в глаза. В конце концов, ей вообще больше не удавалось заснуть.

— Зачем они делают это? — шепотом спросила у нее Рейчел в тот момент, когда Риты не было поблизости.

— Не знаю, — последовал ответ.

— Каждый раз, закрывая глаза, я только и думаю о том, что она вот-вот вернется и разбудит меня. — Рейчел пододвинулась поближе к Хэтер. — Это гораздо хуже, чем не спать совсем.

— Да. — Хэтер повернула голову и взглянула на девочку. Да, ты права. Ожидание делает сон невозможным.

— Хэтер?

— Да?

— Я боюсь.

Хэтер обняла девочку и прижала ее к себе.

— Я знаю, Рейчел. В этом нет ничего плохого. Это, пожалуй, даже хорошо в нашем положении — немного бояться.

— Я думаю, что я боюсь не немного.

— Послушай меня, Рейчел. Джеймс перед смертью сказал мне, что я должна бороться с этими людьми. Они должны держать под контролем все, что окружает их, — говорил он. И в том их сила. Как только этот контроль начнет слабеть, они станут уязвимыми.

— Я не понимаю, — голос Рейчел был очень слабым.

— Это значит, что мы должны не позволить им отобрать лучшее, что у нас есть. Именно это сейчас они и пытаются сделать. Ты помогла мне понять это. К чему сводятся их действия: невозможность остаться наедине, короткие периоды сна и так далее. Все это входит в программу, рассчитанную на то, чтобы сломать нас. Нам нельзя позволить им преуспеть в этом.

На мгновение они обе замолкли. Потом Рейчел подняла голову.

— Ты ведь очень любила Джеймса? Хэтер закрыла глаза, но ей все равно не удалось сдержать слезы.

— Да, Рейчел.

— Фредди Бок был для меня как родной дядя. Даже больше. У меня есть дядя в Тель-Авиве, которого я ненавижу. — Ее взгляд блуждал по лицу Хэтер. Взяв ладонь собеседницы в свою, Рейчел прижалась к ней щекой, мокрой от слез. — Что нам надо делать?

— Постарайся поспать хоть немного. Яркая вспышка света ослепила их обеих на несколько мгновений.

— О чем это вы двое тут шепчетесь? — раздался голос Эль-Калаама.

— Женские сплетни, — ответила Хэтер, и тут же получила сильную пощечину.

— Чертова сука! — Это был Фесси, ударивший ее. Только сейчас Хэтер смогла разглядеть его за сверкающим кольцом света. Чуть позади его стоял Эль-Калаам.

— О чем вы разговаривали? — повторил вопрос предводитель террористов.

— Я старалась успокоить ее. Девочка напугана.

— У нее есть все основания бояться, — заявил Эль-Калаам. — Ваше положение поистине угрожающее. До сих пор мы не услышали ни слова в ответ на наши требования, а между тем завтра в восемь утра истекает срок ультиматума.

— Эль-Калаам, — произнесла Хэтер. — Ты не сможешь причинить ей вред. Ведь она еще ребенок. Даже ты, наверняка...

— Это война. Не забывай об этом. На воине детям приходится разделять судьбу взрослых. Невозможно отделить одних от других, — он говорил точно в лихорадке все громче, и громче. — Наша война священна. Наша цель справедлива. Аллах говорит нам, что невинных нет и не может быть.

— Будь проклят Аллах! — гневно вскричала Хэтер. — Эта девочка не сделала вам ничего плохого.

— Нечестивая свинья! — крикнул Фесси, замахиваясь вновь. Однако Эль-Калаам остановил его.

— Мне глубоко плевать что на нее, что на тебя, как на людей, — сказал он. — Вы — безбожницы. Однако я с охотой приму всякую выгоду, которую смогу извлечь из тебя. Она — символ, как и ты, в своем роде. Именно такая роль уготована тебе здесь.

— Ты никогда не получишь то, чего хочешь, — возразила Рейчел. Хэтер увидела, как дрожат прижатые к ее руке пальцы девочки.

— Твой отец не даст тебе погибнуть. Поэтому он даст нам то, чего мы хотим, то, что принадлежит нам.

— Он не станет продавать свою родину, — воскликнула Рейчел. — Не станет!

Эль-Калаам вплотную приблизился к ней. Его черты в свете фонарика казались странными и причудливыми. Всякий раз, когда он раздвигал губы, золотые коронки вспыхивали ослепительным блеском.

— Лучше молись своему богу. Иначе..., — дуло автомата вынырнуло из тени и очутилось в конусе света.

Увидев, что Рейчел съежилась, прижавшись еще теснее к Хэтер, Эль-Калаам пожал плечами.

— Для меня, собственно, нет особой разницы. В конечном счете, результат окажется тот же самый. Если ты умрешь, истошные вопли по всему свету из-за того, что твой отец пожертвовал маленькой девочкой, приведут к краху его правительство. — Он по-волчьи оскалился. — Пожалуй только для тебя, Рейчел, эта разница окажется ощутимой: увидишь ты завтра закат солнца или нет.

Рейчел отвернулась.

— Что за бравый солдат, — насмешливо протянула Хэтер. — Солдат, терроризирующий детей.

— Слушай, ты! Мне нет дела до того, что ты думаешь обо мне, ясно! Ты просто не существуешь, за исключением тех случаев, когда ты можешь послужить достижению наших целей таким образом, каким мы пожелаем. Хэтер твердо встретила его взгляд.

— Ты никогда не дождешься, чтобы я сделала хоть что-нибудь для тебя.

— О да, то же самое говорил твой друг Бок. Помнишь? А ты помнишь, что мы сделали с ним?

— Помню.

— И что случилось с Сюзан.

— Я не боюсь этого.

— Возможно, — несколько мгновений он изучающе смотрел на нее в упор. — Однако я знаю, что есть кое-что, чего ты боишься.

— Чего?

Он снисходительно усмехнулся.

— Мы нашли это у Бока и у Сюзан. — Он покачал головой. — Нет, я не подпущу Фесси даже близко к тебе. Ты — его слабость, и я полагаю, что ты можешь в конце концов одолеть его. Пожалуйста, не сомневайся в том, что у тебя не будет ни малейшего шанса ускользнуть от нас.

Выбросив вперед руку, он схватил Рейчел за горло и резким движением вырвал ее из объятий Хэтер. Девочка попыталась закричать, но из ее полураскрытых губ вырвалось лишь слабое бульканье. Хэтер кинулась на Эль-Калаама. Фесси задержал ее, но она, отчаянно сопротивляясь, старалась высвободиться.

— Да, в самом деле, — задумчиво произнес Эль-Калаам. Он встряхивал щуплое тело Рейчел с такой силой, что у той лязгали зубы. — Похоже, мы нашли твое слабое место.

* * *


Конечно, Бонстил позвонил ей тотчас же, как она вернулась из Сан-Франциско. Дайна знала, что ему нужно, и считала, что ей есть о чем поговорить с ним. Однако он так разозлил ее, что внутри нее возникла глухая стена враждебности, на которую наталкивались все попытки Бонстила возобновить их контакты, и Дайна не отвечала на его звонки. Она подсознательно ждала, как сама поняла позднее, того, когда, он будет вынужден приехать к ней домой.

Однако лейтенант не торопился нанести ей визит. Вместо этого однажды утром, когда Дайна ехала по Сансету, ее остановили. Свернув к тротуару, она бросила взгляд в зеркало и увидела полицейскую машину, подъезжающую сзади к ее «Мерседесу». Дайна не превышала лимита скорости, не ехала на красный свет и потому находилась в полном недоумении относительно причин, побудивших полицию остановить ее.

Патрульная машина затормозила, но из нее никто не вышел. Сколько Дайна не вглядывалась, она не могла различить за сверкающем на солнце ветровым стеклом ничего, кроме черных очков. Потом полицейский автомобиль медленно тронулся с места и вновь остановился, поравнявшись с ее машиной.

— Мисс Уитней? — вопросительно произнес молодой парень в форме. Дайна ни на секунду не усомнилась в том, что он прекрасно знает, с кем имеет дело.

— Да?

— Не могли бы вы оказать любезность и проследовать с нами в участок.

— К сожалению, сейчас это невозможно.

— Мэм, — уныло протянул тот же парень. — Я счел бы это личным одолжением, если б вы согласились. Шеф оторвет мне голову, если я не доставлю вас к нему.

— В чем, собственно говоря, дело?

— Это официальная встреча.

— А если точнее.

— Боюсь, мисс Уитней, об этом вам придется спросить у самого лейтенанта Бонстила. — Он опустил глаза. — Мне ужасно неловко просить вас.

— Ничего страшного, не переживайте. Вы исключительно любезны. Это лейтенанту пришла в голову идея пригласить меня таким образом?

— Нет, мэм. — Он улыбнулся ослепительной голливудской улыбкой. — Это придумал я сам. Дайна рассмеялась.

— Ладно, — сказала она и, дав задний ход, пристроилась в арьергарде у полицейского автомобиля. — Какое у вас звание? Сержант?

— Рядовой, мэм.

— Ну что ж, показывайте дорогу, рядовой. — Она махнула рукой.

— Мисс Уитней?

— Да.

Высунувшись из машины, он протянул Дайне свой блокнот.

— Простите за беспокойство, не могли бы вы оставить здесь на память свой автограф.

Участок Бонстила находился в самом сердце деловой части Лос-Анджелеса. Он располагался в уродливом кубическом сооружении из бетона, вполне естественно выглядевшим в этой на удивление отвратительной части города и похожем скорее на бункер, построенный на случай военных действий в прилегающем к нему районе.

Тесный кабинет Бонстила находился на шестом этаже. В огромной кабине лифта стоял неистребимый запах пота и человеческого страха. Патрульный полицейский лично доставил ее наверх и довел до двери из матового стекла.

— Вот она, лейтенант.

Бонстил, оторвавшись от своих бумаг, поднял голову. Он сидел за столом, на котором громоздились в беспорядке многочисленные папки и просто отдельные исписанные листки.

— Спасибо, Эндрюс.

— Лейтенант, — патрульный поднял вверх большой палец, — она очень приятная леди.

— Оставь свои замечания при себе, Эндрюс, и исчезни.

Оставшись вдвоем, они некоторое время молча смотрели друг на друга. Резкий флюоресцирующий свет падал из углублений в отделанном звуконепроницаемой плиткой потолке. В одном углу, где находилась вентиляционная решетка, плитки почернели, точно от огня.

Перед столом стоял всего один стул из серого металла и зеленого пластика, на который Бонстил и указал Дайне, поинтересовавшись: «Хочешь кофе?»

— Я хочу выбраться отсюда, и как можно скорей, — ответила Дайна.

— Непременно так и будет. После того, как мы поговорим. Мы ведь заключили договор, помнишь?

— В наш договор не входило то, что ты будешь вести себя, как негодяй.

Он на минуту задумался. Потом он поднялся, вышел из-за стола и закрыл дверь, которую Эндрюс оставил открытой. Однако, вместо того, чтобы вернуться в свое кресло, Бонстил уселся на краешек своего стола, предварительно расчистив небольшой уголок. Указав рукой на бумаги, он сказал:

— Ты видишь все это? Это мои ежемесячные отчеты и доклады. Я ненавижу заниматься ими. У меня уже два месяца отставания и намечается третий, так что капитан собирается устроить мне выволочку. — Он сложил руки перед собой, сцепив пальцы. — У нас у всех есть проблемы.

— Если это шутка, — холодно заметила Дайна, — то она крайне неудачна.

— Я никогда не шучу.

— Интересно, — спросила она, приближаясь к нему. — В твоей груди под этим костюмом от Келвина Кляйна действительно есть сердце?

Его синевато-серые глаза на мгновение вспыхнули, но тут же погасли.

— Мне нравится одеваться хорошо.

— Что случится, когда ты разведешься с женой? — Ее вопрос походил на плевок. — Станет ли она выплачивать тебе алименты, достаточные для поддержания твоего гардероба.

Он поднялся на ноги, крепко стиснув зубы, и процедил.

— Это не смешно.

— Я и не думала шутить. — Она вела себя вызывающе, почти нагло и искренне хотела, чтобы Бонстил закатил ей пощечину. Да, именно это ей было нужно, потому что тогда она смогла бы с чистой совестью уйти отсюда и больше никогда не видеть его. Вдруг она вспомнила о Мэгги. Могла ли она доверять Мейеру, обещавшему помочь ей? «Мне плевать на все это теперь!» — в отчаянии мысленно крикнула она, зная, что лжет самой себе.

Бонстил улыбнулся.

— Я знаю, что тебе пришлось испытать во время нашего телефонного разговора. Поверь, мне искренне жаль, что так вышло.

— Неужели?

— Правда. Это было необходимо. Я должен был убедиться, знала ты или нет.

— Ты хочешь сказать, что не понял с самого начала?

— Подумай, ведь ты актриса, не так ли? Ты и Крис Керр словно две горошины из одного стручка. Откуда я мог знать, что ты не покрываешь его наркотические увлечения, увязнув в этом сама?

— Можешь поискать у меня следы уколов, — с этими словами она подняла руки.

Несколько секунд он молча смотрел на нее, не шевелясь.

— Я знаю, где тебе довелось побывать, — сказал он так тихо, что ей пришлось напрячь слух, чтобы разобрать его слова.

— Знаешь?

— Да. Для этого я должен был капнуть довольно глубоко.

— Ты не знаешь всего.

— Ну и что? — Он пожал плечами. — В таких местах с людьми нередко случаются очень любопытные вещи. Не которые выходят оттуда, попав в зависимость. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Морфий или героин.

— Да, что-то в этом роде.

— Я чиста, мистер Ищейка.

Он рассмеялся.

— Господи! Прости, что я доставил тебе столько неприятностей. — Он вернулся за стол и закрыл все папки. — Эндрюс прав насчет тебя, — сказал он, не поднимая глаз.

— Спасибо.

— Слушай, а ты снимаешься сегодня? Это место слишком грязное для допроса такой леди.

— Я занята на площадке только после обеда. Сегодня с утра снимают какие-то трюки с участием каскадеров.

— Черт возьми, мне было известно даже это. — Подойдя к двери, он взял Дайну за руку. — Давай на некоторое время вернемся домой.

— Патологический?

— Да.

— Ты уверена, что он выразился именно так?

— Разумеется, уверена.

— Что какой-то тупой телохранитель может знать о патологии?

Бонстил обращал этот вопрос главным образом к себе, и Дайна не была уверена, что до его сознания дошли ее слова.

— Я думаю, что он совсем не тупой.

Поднявшись с низкого кресла, Бонстил подошел к пианино, стоявшему на другом конце гостиной. Усевшись за него, он посмотрел на открытые ноты какого-то произведения Вивальди, стоявшие на пюпитре, и вдруг заиграл. Он не обладал ни техникой, ни одаренностью своей дочери, но сыграл всю пьесу от начала до конца без запинаний и ошибок.

Дайна рассказала ему о вечеринке после концерта, о смерти Найла — Бонстила интересовало, не была ли она как-то связана с убийством Мэгги, — о допросе в полиции, о своих показаниях и обо всем, что ей было известно в связи с этим делом. Лейтенант слушал ее с особым, даже несколько необычным вниманием; его глаза ярко горели под полуопущенными веками, в то время как он жадно поглощал информацию.

Дайна повторила слова Тай, сказанные той на вечеринке: «Она была чужой среди нас, так же как и ты. Она нарушила закон и погибла», однако Бонстил, казалось, пропустил их мимо ушей и попросил ее повторить то, что Силка говорил о Найджеле. «Он был сумасшедшим в те дни, — сказала Дайна. — Однако, они все были такими: и Крис, и Найджел, и Ион».

— Да, сумасшедшими, так он сказал. Однако у одного из них это стало патологией. Мы ведь знаем, как наркотики сделали Иона психопатом, так что его неврозы разрослись сверх всякой меры.

— Выслушав все это, Бонстил сел играть. Нажав последний аккорд, он задержал его и не отнимал пальцев от клавиш, пока не замер последний звук, молча глядя на фотографию дочери.

— Это ее любимое произведение? — поинтересовалась Дайна.

— Что? О нет! — Он рассеянно улыбнулся. — Мое любимое. Сара молится на Моцарта.

— Бобби, — сказала Дайна, облокотившись на край пианино. — Объясни мне, почему ты никак не отреагировал на слова Тай относительно смерти Мэгги.

— Ты считаешь, что я должен поверить, будто Тай напустила на нее колдовские чары? — Он фыркнул.

— Я имела в виду нечто иное.

— Я не верю в магию, предоставляя это увлечение поклонникам Стивена Кинга.

— Что если Тай убила Мэгги? Он взглянул на нее.

— Она не способна на это.

— У нее полно злобы в душе.

— Я говорю о ее теле. Физически она недостаточно сильна, чтобы совершить то, что сделали с Мэгги. Это было под силу только мужчине. — Он провел ладонями вдоль клавиш, словно стирая с них пыль. — Кроме того, я не принимаю в расчет почти ничего из того, что она говорила тебе.

— Почему?

— Потому, — медленно протянул он, — что она любит тебя.

Дайна расхохоталась.

— Перестань. Она ненавидит меня лютой ненавистью. — Однако, произнося эти слова, она почувствовала, как судорога пробежала по низу ее живота.

— Подумай об этом, как следует, — Бонстил внимательно изучал выражение на ее лице. — Как ты полагаешь, что может испугать женщину больше всего на свете?

— Ситуация, когда она оказывается не в состоянии контролировать свои чувства.

— Именно это я видел в ее глазах. Стоило мне упомянуть твое имя, как внутри нее все коченело.

— Это из-за ненависти. Она ревнует меня к Крису.

Бонстил покачал головой.

— Ненависть оказывает на таких женщин противоположное воздействие. Это то, чем они живут. Ты думаешь, что она любила хоть кого-нибудь в своей жизни? Я в это не верю. По крайней мере, если говорить о мужчинах. Все ее мужчины были слабыми. Пусть богатыми и влиятельными, но слабыми. Она являлась источником силы. Однако, она не обладает силой сама по себе, иначе они были не нужны ей. К женщинам у нее совершенно иное отношение, видимо потому, как мне кажется, что она видит в них отражение своих сокровенных тайн.

Воображение Дайны вдруг нарисовало ей картину из далекого детства: она вместе с отцом на лодке посреди Лонг Понд на мысе Кейп-Код в один из тихих жарких августовских дней. Плоские мокрые борта и днище пахнут солью и внутренностями рыб; леска блестит на солнце, точно тончайшие нити паутины.

— Посмотри в воду, малышка, — доносится до нее приглушенный голос отца. — Постарайся увидеть сквозь солнечные блики темный крючок.

Они оба сидят совершенно неподвижно, похожие на каменные изваяния. В душном воздухе ощущается лишь слабое, едва заметное движение. Стайка москитов, мельтешащих у зеленой поверхности озера, испуганно рассыпается при приближении паука, проворно скользящего по воде.

— Жди, — шепчет отец. В его голосе звучит с трудом сдерживаемый азарт. — Жди и наблюдай за удочкой.

Солнце нещадно обрушивает обжигающий свет на ее голые плечи, которые покраснеют под вечер и будут ужасно саднить. Дикий гусь с печальным криком взлетает с мелководья у дальнего берега.

— Вот она, — хрипло шепчет отец. — Вот она. И Дайна видит ее. Удочка в руках отца поднимается почти вертикально, вращаясь и ослепительно сверкая на солнце, словно лезвие меча. Вдруг следует особенно яркая вспышка, и рыба клюет.

Теперь это ощущение невыразимой таинственности потрясающего мастерства отца, граничащего с чудом, вернулось к Дайне с такой остротой, что на мгновение у нее закружилась голова. Она вдруг отчетливо поняла, что всю жизнь искала повторения того мига, запечатлевшегося в ее памяти тогда, когда казалось весь мир принадлежит отцу, распоряжающемуся не только ее жизнью и судьбой, но жизнями и судьбами всех живых существ. Смутная идея всплыла где-то на границе ее сознания. Она вдруг увидела путь спасения Криса от Тай — единственно возможный путь — и мысленно спрашивала себя, готова ли она пойти на жертву ради него. Она сомневалась в этом, но все же ощущение собственной гибкой силы подстегивало ее, толкало вступить на этот путь.

— Я полагаю, что твое путешествие с группой в Сан-Франциско должно быть оплачено, — сказал Бонстил, нарушая ход ее мыслей. — Прямо сейчас, не отходя от кассы. У меня есть чем похвалиться. Пока ничье алиби не вызывает сомнений. За исключением тех промежутков, когда Крис покидал тебя в «Дансерз», время и место нахождения всех членов группы и ее обслуживающего персонала известны и подтверждаются свидетельскими показаниями. — Он сделал паузу. — Однако, эта шлюха, упомянутая тобой, снабжавшая Мэгги наркотиками, может вывести нас на кого-то еще. — Он внимательно посмотрел на нее. — Ты уверена, что Крис не знает ее?

— Он так сказал.

— Ты веришь ему?

— Зачем ему врать? Бонстил хмыкнул.

— Зачем люди врут? Затем, что им есть, что скрывать. Если эта леди доставляла ему траву, то вряд ли он захотел бы закладывать ее, верно? 0-хо-хо. Мне представляется, что наш мальчуган не выложил тебе всего.

— Ты ведь не собираешься вызывать его на допрос? — сказала Дайна с тревогой.

— Я не настолько глуп, — ответил он, вставая. — Ты можешь сделать эту работу за меня.

— Ну нет. — Она подняла руки ладонями вверх. — Крис мой друг. Я не хочу продолжать врать ему.

— Знаешь, — задумчиво протянул Бонстил. — Если я сам побеседую с ним об этом, то могу нечаянно поскользнуться и выболтать, откуда я узнал об этой шлюхе.

— Я не думаю, что он поверит тебе.

— Я тоже так не думаю. Однако это может заронить в его душу зерна сомнений, которых там прежде не было.

— Я отправлюсь к нему первой...

— И что ты скажешь ему? — Она видела, что Бонстил говорит это без всякого злорадства. Протянув руку, он дотронулся до ее плеча. — Пойми, Дайна, у меня нет ни малейшего желания заниматься чем-то подобным. Я не хочу оказывать давления на тебя. Но я хочу поймать того, кто убил Мэгги. И ради этого, черт побери, я сделаю все, что мне придется сделать. — Его лицо постепенно покрывалось краской. — Я думаю, что нет нужды объяснять тебе, что это не просто очередное уличное убийство, произошедшее по вине молодого сопляка, не умеющего обращаться с оружием, или случившемся в поножовщине после ссоры в баре. Нет, это способ развлечения для какого-то маньяка, и я не испытываю радости при мысли, что такие люди свободно разгуливают по городу и, возможно, подбираются учинить нечто подобное опять. — Он покачал головой. — Кто-то должен остановить их.

— Почему это должен быть именно ты?

— Потому что у меня для этого достаточно смелости. Вот и все.

— У меня такое впечатление, что ты говоришь всерьез.

— А почему бы и нет? Ты думаешь, что я просто рисуюсь перед тобой? — Он фыркнул. — Когда наступает момент браться за пистолет, и ты кладешь палец на спусковой крючок, тебе лучше, черт возьми, быть уверенным, что это не красивая поза, иначе, скорей всего, твои мозги придется отскребывать от асфальта. Ты должен нутром чувствовать, как надлежит действовать. И действовать именно так, черт побери.

— Тебе доводилось убивать людей? — тихо спросила она.

— Да, однажды. Какой-то негр темной ночью перелез через ограду. Я тогда еще носил униформу. Мы слышали вопли и кинулись на них. У парня была пушка размером с обрез — «Магнум» 0,357. Таким можно уложить слона. С одного выстрела он разнес на кусочки череп моего напарника, стоявшего возле меня и так и не успевшего вытащить пистолет из кобуры. Я никогда не думал, что в человеке так много крови. Моему товарищу было всего девятнадцать, и он только-только женился. Я был шафером на его свадьбе, и наш лейтенант, не имевший ни капли мужества, сказал мне: «Ладно, Бонстил. Все считают тебя героем. Так вот, я хочу, чтобы ты сделал кое-что действительно трудное. Отправляйся к вдове и расскажи ей, что случилось».

Покинув Дайну, он подошел к окну. Снаружи клочья тумана скрывали верхушки деревьев и небо, затянутое пеленой облаков.

— На что это было похоже? — спросила Дайна, поворачиваясь лицом к нему. — Я хочу знать, какие чувства испытывает человек, убивая себе подобного.

— Ни на что, — отозвался Бонстил, глядя в даль. — Потому что только так это делается. Ненависть и... страх быть убитым самому заглушают все остальное. Я не жалел, что прикончил того ублюдка. Я переживал гораздо больше, когда шел к Глории, собираясь сказать, что человек, за которого она вышла замуж две недели назад, больше никогда не вернется домой. Но я не испытывал никаких настоящих чувств. Это как черная полоса, через которую тебе необходимо перебраться, чтобы вновь ощутить себя живым существом.

Дайна приблизилась к нему.

— Жан-Карлос говорит, что нельзя позволять себе раздумывать перед тем, как нажать на курок. Бонстил отвернулся от окна и взглянул на нее.

— Кто такой Жан-Карлос?

— Он обучал нас всех обращаться с оружием. Беженец с Кубы, вырвавшийся из Морро Кастла.

Бонстил уселся на краешек софы, уронив руки на колени. Он казался очень уставшим.

— Знаешь, сколько я живу в Лос-Анджелесе, а не устаю удивляться неутомимости, с которой реальность здесь превращается в фантазию. — Он покачал головой. — Обучал вас обращаться с оружием.

— Ну да. С пистолетом и ножами...

— Господи, послушай, что ты несешь! — взорвался он, вскочив с софы. — Ты еще скажешь, что действительно умеешь пользоваться всем этим.

— Мы используем во время съемок настоящие пистолеты.

— Ну конечно. Никаких сомнений. — Не сводя с нее глаз, он выдвинул ящик стола, сделанного из черного дерева. Быстрым натренированным движением он извлек пистолет 38 калибра из простой кожаной кобуры и бросил его Дайне без предупреждения.

Она вскрикнула, но поймала его без малейшего намека на неуклюжесть или неловкость: тренировки Жана-Карлоса давали о себе знать.

— Ты сошел с ума? — воскликнула она горячо. — Он ведь заряжен!

— Он стоит на предохранителе. — На каменном лице лейтенанта не дрогнул ни один мускул, но Дайна знала, что он удивлен и немало. Он ждал, что она уронит пистолет или шарахнется от него в сторону.

— Мы работаем с таким оружием, — сказала она. — Я знаю, как пользоваться им.

— Хорошо. — Взяв ее за руку, Бонстил направился через весь дом к черному входу. Воздух на улице был теплым и липким, не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка.

— Видишь ту березу, — Бонстил показал пальцем. Судорожно глотнув. Дайна кивнула. — Она отсюда всего лишь, я бы сказал, ярдах в двадцати. Посмотрим, сможешь ли ты попасть вон в ту развилку на уровне глаз. — Он снял револьвер с предохранителя. — Давай, — настаивал он. — Покажи, как ты умеешь стрелять.

Дайна повернулась так, что дерево оказалось прямо перед ней, и, как учил ее Жан-Карлос, слегка расставила ноги. Сомкнув колени, она подняла пистолет, держа его обеими руками. «Для большой цели, такой как человек, — вбивал он ей в голову, — не надо пользоваться прицелом. Достаточно целиться на глаз».

Она нажала курок, и пистолет оглушительно грохнул. Его дуло дернулось вверх, но сама Дайна не шелохнулась.

Бонстил, прищурившись, взглянул вперед.

— Мимо, — сказал он. — На дереве никаких отметин. Давай, давай. Попробуй еще.

Дайна слегка опустила пистолет, направляя свой ствол чуть пониже мишени, и приготовилась к отдаче. Она прицелилась вновь, как можно тщательней.

— Давай! — рявкнул Бонстил. — Если кто-то нападает на тебя, то нет времени для раскачки!

Дайна выстрелила и почти сразу же услышала визг рикошета. Когда они вместе подошли к березе, Бонстил приложил большой палец к тому месту, где пуля ободрала кусок коры, в полутора дюймах от развилки.

— Неплохо, — заметил он и, забрав у Дайны пистолет, вернулся туда, откуда она стреляла. Убедившись, что Дайна стоит рядом с ним, он резко развернулся и выпустил оставшиеся четыре заряда, не целясь. Ей даже не пришлось идти к дереву: расщепленное основание развилки было видно издалека.

— Ну и позер же ты!

— Ничуть, — возразил он, открывая пустой барабан и перезаряжая револьвер. — Просто хотел продемонстрировать тебе разницу. — Вернув барабан на место, он щелкнул предохранителем. — Однако, должен признать, что ты относишься к этому серьезней, чем я ожидал. Только не путай фантазию и реальность. Тебя готовили для роли в фильме, а меня — для улиц.

— У тебя наметанный глаз сыщика, позволяющий заглянуть в душу человека вроде Тай.

Бонстил покачал головой, берясь за ручку на дверце своего автомобиля.

— Тренировка тут ни при чем. Я родился таким. Это глаз писателя.

* * *


Вечером, узнав, что Рубенс вернется домой поздно, Дайна решила наплевать на все и вся и прямо с порога отправилась в спальню.

Она проснулась от бело-голубой вспышки молнии за окном, когда уже было совсем темно. Ослепнув на мгновение от яркого света, она зажмурилась и отвернулась от окна. Отзвуки грома перекатывались слева направо, словно кто-то читал нараспев раскатистым басом стихи, напечатанные на бумаге. Их эхо, казалось, длилось бесконечно долго, и плавно перешло в звон колокольчика у входной двери.

Натянув халат, она спустилась в холл, погруженный в неестественную тишину. Гром загрохотал вновь, когда Дайна переступила порог гостиной. Во сне она видела Рубенса, его тело возле себя, полураскрытый рот, прижимающийся к пульсирующей артерии на ее шее, их ласки, заканчивающиеся криком боли и наслаждения, вырывающимся одновременно из их губ.

Она слегка поежилась: воспоминания о сне казались такими же осязаемыми и сильными, как запах мускуса. Она почувствовала, как напряглась ее грудь, чувствительные кончики которой реагировали на прикосновение материи халата при каждом шаге. Тряхнув головой, чтобы избавиться от этого наваждения, она отвела назад густые пряди волос, свешивавшиеся ей на лоб. Наконец, добравшись до двери. Дайна открыла ее.

Изломанный трезубец молнии прочертил небо, и она прикрыла глаза рукой. В то же мгновение она услышала знакомый голос, тихо окликнувший ее по имени из темноты.

— Ясмин? — удивилась она. — Что ты делаешь... В свете очередной вспышки она увидела женскую фигуру. На Ясмин было темное полупальто, которое она судорожно стискивала у горла. Что-то страшное было в ее лице, но что именно, Дайна не успела разглядеть.

— Ясмин! — повторила Дайна, проведя ладонью по щеке подруги. Та сдавленно вскрикнула, точно от боли. — Боже мой, что с тобой стряслось? — Не дожидаясь ответа, она затащила Ясмин внутрь и закрыла дверь. Почти тут же она услышала шум начавшегося дождя. Капли застучали по крыше и по подоконнику.

Обняв Ясмин за плечи, Дайна провела ее в гостиную и включила торшер. Взяв подругу за подбородок, она принялась поворачивать ее лицо в разные стороны. Кожа на левой щеке Ясмин была красной и опухшей. «Если не приложить к ней лед немедленно, — подумала Дайна, — то завтра на этом месте будет огромный синяк».

— Иди за мной, — сказала она, подводя Ясмин к бару. Усадив ее, Дайна тут же намешала ей крепкий коктейль из виски на карамельках. Однако Ясмин даже не притронулась к нему. Она сидела молча и дрожала; слезы катились по ее щекам.

Достав упаковку со льдом, Дайна высыпала пригоршню кубиков на толстое полотенце и, завернув их, прижала аккуратно к месту ушиба. Ясмин вскрикнула, ощутив прикосновение, но не произнесла ни слова.

Дайне пришлось заставить ее сделать несколько глотков, прежде чем она смогла говорить.

— Прости, что потревожила тебя, — прошептала Ясмин. — Это не имеет к тебе никакого отношения.

— Перестань нести чушь, Ясмин. Для чего, по-твоему, существуют друзья? На лучше, выпей еще.

Сделав еще один глоток, Ясмин закашлялась. Ее глаза вновь наполнились слезами, и она отстранила стакан от себя.

— Я ездила к Джорджу сегодня, чтобы забрать остаток своих вещей. Там по-прежнему оставалось кое-что из моей одежды и... личных вещей. — Она опять расплакалась и отвернулась, так что Дайне, прижимавшей лед к ее щеке, пришлось изогнуть руку. — Он был пьян и ужасно зол. Я... я никогда раньше не видела его таким. Мне на самом деле... показалось, что он сошел с ума. Он кричал на меня, много говорил и шипел. «Я не хочу, чтобы ты уходила, Ясмин, — ревел он, словно разъяренный бык. — Я не отпущу тебя». Однако я знала, что он не может говорить это всерьез.

— Я... я не сказала тебе всей правды, почему я ушла от него. Я хотела остаться, по крайней мере, какая-то часть меня хотела этого. Но я была слишком сильна для него. Джордж очень старомоден, и моя сексуальность ошеломила его. Моя агрессивность в постели... пугала его по-настоящему.

— Он бил тебя сегодня?

— Он... взял меня силой. — Ясмин задрожала, и Дайна вновь прижалась к ней, стараясь передать ей часть своего тепла. — Он изнасиловал меня. — Ясмин покачала головой как в забытье. — Говорят, что женщину нельзя изнасиловать, если она, хотя бы отчасти, не хочет этого сама. Но это просто неправда. Я физически сильна, Дайна. Ты знаешь это, — она говорила, как маленькая девочка, и сердце Дайны разрывалось на части от жалости. Она прижалась губами к влажному лбу Ясмин, и та продолжала. — Однако Джордж был сильней меня. Казалось, он обладает какой-то... не знаю, демонической силой. Во всяком случае, это была явно не человеческая сила. Чем больше я... боролась, тем сильней становился он. Я знала... часть меня думала: «Если я буду лежать спокойно и оставаться в таком бездействии, не сопротивляясь, то может быть это охладит его, и он остановится». Но это значило бы, — она опять задрожала, — поставить крест на себе во всех отношениях: как на личности, женщине, человеке. Я не могла... Я просто не могла смириться с этой мыслью. И я сопротивлялась все сильнее и сильнее. Это было ужасно, совсем не похоже на секс, скорей на... войну, на смерть. Я думала, что умираю и на мгновение мне захотелось умереть. — Она зарыдала во весь голос, прижавшись здоровой щекой к груди Дайны и покачиваясь из стороны в сторону. — Вот что он сделал со мной. С той, кто любит жизнь больше всего на свете! Он заставил меня захотеть умереть. Господи, Дайна! Боже мой!

Через некоторое время Дайна бережно помогла ей подняться и медленно повела в холл и дальше наверх, в спальню. Усадив Ясмин на измятые простыни, она пошла в ванную и, включив воду, насыпала в ванну ароматические шарики с нежным запахом фиалок.

Вернувшись в спальню, она увидела, что Ясмин сидит на прежнем месте, не двигаясь, бессильно уронив руки на колени. Дайна опустилась на пол возле нее.

— Ясмин, я думаю, тебе нужно принять ванну. Ты согласна? Тогда пошли. — Она стала снимать полупальто с подруги. — Пошли. — Ясмин резко повернула голову. Выражение, застывшее в ее глазах, казалось диким. — Ясмин, это всего лишь я. Пошли, ну же. — Ей удалось расстегнуть первую пуговицу. — Вот так.

Она расстегнула их все одну за другой и очень медленно сняла с Ясмин всю одежду. Не будучи готовой к эффекту, который оказал на нее вид тела другой женщины, Дайна шумно вздохнула. Возможно, она продолжала находиться под впечатлением эротического сна, или то было влияние ошеломляющего чувства нежности по отношению к подруге и стремление защитить ее. Как бы там ни было, она испытывала невероятное, почти неприличное возбуждение.

С учащенно бьющимся сердцем она повела Ясмин в ванную. Ясмин легла на спину и, закрыв глаза, принялась глубоко дышать. Кончики ее грудей едва выступали из-под шариков, пахнущих фиалками.

Склонившись над ванной, Дайна прижала полотенце со льдом к щеке Ясмин.

— Дайна...

— Да, милая.

— Ты не намылишь меня?

Сердце едва не выпрыгнуло из груди Дайны, и она почувствовала тугой узел внутри живота. «О, господи!» — мелькнуло у нее в голове. Но в следующее мгновение она сказала себе, что в просьбе Ясмин нет ничего сексуального.

Взяв кусок мыла, она принялась водить им вдоль тела подруги. Вдоль плеч, рук, ног, ступней, боков, живота. При этом она сжимала бедра, словно это могло остановить ощущение, электрическим током пронизывавшем ее тело. Ее грудь набухла, капельки пота выступили у нее на лбу.

«Что со мной творится»? — спрашивала она себя, в то время как движения ее рук становились все менее контролируемыми. Она сознавала, как много удовольствия получает просто от того, что стоит на коленях, от самой этой покорной позы. От того, что слушаясь приказаний, натирает мылом тело Ясмин, от острого чувства близости к ней, от того, что только та может...

Она замерла. Ясмин, мягко, нежно накрывшая ее пальцы своими ладонями, подняла их вдоль своего трепещущего живота, вдоль ребер к горячим основаниям своих тяжелых грудей.

Дайна прикоснулась к их кончикам. Они были твердыми и мягкими одновременно и слегка упругими, напоминающими напряженный пенис мужчины. Невольно она принялась гладить эти груди, проводя руками от широких оснований вверх вдоль изящных конусов, нежно двумя пальцами натягивая соски.

Яростное чувство бушевало в груди Дайны в то время, как она старалась не допустить появления отвратительного привкуса резины во рту, изгнать из головы черные образы, толпящиеся на периферии ее сознания.

Теперь она точно знала, что происходит: она с неоспоримой очевидностью поняла Ясмин, которая, вне всяких сомнений, приехала сюда, думая о том же самом. И это сознание того, что ее соблазнили, каким-то чудом еще больше увеличивало удовольствие, делая запретный плод еще более сладким.

Подняв веки, она увидела перед собой огромные, чуть миндалевидные глаза Ясмин.

— Помоги мне, Ясмин, — прошептала она, чувствуя, что вихрь уносит куда-то прочь остатки ее рассудка.

— Конечно. — Чувственные губы Ясмин изогнулись в мягкой, ласковой улыбке. — Милая Дайна. Я знаю, чего ты хочешь. — Наклонившись вперед, она открыла рот, похожий на бутон цветка и прижалась к шее Дайны. — Сними свой халат... вот так. О-о!

— Она прекрасна, Дайна, — Ясмин вздохнула. — Я говорила тебе, как она прекрасна, твоя грудь?

— Нет, — ее голос казался резким и придушенным, точно принадлежал не ей, а кому-то другому.

— Гм, ну что ж, мне следовало сделать это. — Ясмин перевернулась на бок. — Все твое тело, — ее слова ласкали Дайну, словно нежная шелковая ткань, — прекрасно.

Глазами, пьяными от желания, Дайна следила за скользящими вдоль ее ребер и груди пальцами Ясмин. Прохладный бледный свет луны, просачивавшийся в комнату сквозь окно, окрашивал подножие огромной кровати и стеганное одеяло кораллового цвета в нежно-розовый оттенок. Обнаженные Дайна и Ясмин лежали рядом.

Дайна издала тихий возглас, почувствовав, что ладони подруги поднимают и раздвигают ее груди, легонько покачивая их. Пальцы Ясмин ласкали чувствительную кожу, описывая сужающиеся круги возле сосков. Искры наслаждения пробегали по телу Дайны. Ей стало трудно дышать. По ее ногам пробежала дрожь; они стали подниматься, но Ясмин хладнокровно уложила их на простыни.

Наконец пальцы Ясмин добрались до кончиков грудей Дайны, и та застонала. Едва касаясь губами ее уха, Ясмин шепнула тихонько: «Тебе нравится?»

В ответ Дайна лишь кивнула, плохо соображая, что делает.

— Тогда скажи мне, дорогая. Скажи, что ты чувствуешь.

Голова Ясмин погрузилась в тень; ее губы сомкнулись вокруг левого соска Дайны. Затем вокруг правого. Та вскрикнула, невольно раздвинув бедра и изогнувшись.

— О, боже!

— Скажи мне. Скажи, — настойчиво твердила Ясмин.

— Да... да! — Это был крик животного. Дайна опустила руки, протягивая их к своим бедрам, но Ясмин сжала ее кисти.

— Нет, милая. Позволь мне сделать это.

Она привстала, и Дайна увидела над собой свисающие тяжелые, смуглые груди, похожие на спелые грозди и приподняла их ладонями. Прикоснувшись к их горячей упругой плоти, она испытала ни с чем не сравнимое ощущение. Она надавливала большими пальцами на их кончики, пока они не затвердели, и Ясмин со стоном не опустилась.

Мгновенно Дайна почувствовала нестерпимый жар во всем теле. Пальцы Ясмин сомкнулись на ее ягодицах. Длинный ноготь притронулся...

В тот же миг она ощутила прикосновение языка Ясмин, та выгнулась вверх. В ее ушах стоял такой шум, словно в комнате стояла паровая машина, работающая с полной мощностью. Дайна вцепилась в волосы Ясмин, все глубже погружая лицо подруги между своих бедер, уже совершенно перестав контролировать свои действия. Ее крики перешли в хриплые стоны.

Через несколько мгновений она распахнула глаза и притянула Ясмин к себе, так что та очутилась сверху на ней.

— Скажи мне, что я должна делать, — хриплым шепотом спросила она, не сознавая, что ее тело уже само нашло ответ на этот вопрос. Спрятанный в нем источник пробился на поверхность и сделал ее такой ненасытной, что через два часа Ясмин пришлось умолять ее остановиться.

* * *


Ночную тишину нарушило резкое дребезжание телефонного звонка. Эль-Калаам, который ел пальцами из неглубокой миски, довольно долго не брал трубку. Наконец он встал и подошел к аппарату.

— Да? — сказал он в трубку. Его голос звучал спокойно и уверенно. Узенькие полоски света, просачивавшегося снаружи сквозь щели в плотно задернутых занавесках, падали на его тяжелые, полуопущенные веки.

— Стало быть, ты получил мой скромный подарочек. — Его толстые губы скривились, изобразив нечто отдаленно напоминающее улыбку. — Нет, пират. Его смерть на твоей совести. Ты не выполнил в срок наши требования, что и привело к соответствующим последствиям, — его голос стал жестче. — Не жди, что я поверю в ту чушь, которую ты несешь! Правда? Ты не признал бы правды, даже если б тебя ткнули в нее носом... Послушай, тебе лучше сделать то, что в твоих силах, пират. Для меня убить — раз плюнуть; смерть для меня ничто. Но... тогда... у меня не будет родины. Ты украл ее у меня, и я обрету ее вновь во что бы то ни стало! Отдай мне ее, пират! Я жду этого от тебя и твоего дружка — американского президента. Вы можете сделать это, и вы сделаете. Однако у тебя осталось в запасе всего шесть часов. Не трать их попусту. Когда они истекут, ты действительно не сможешь уже ничего поделать. — Он повесил трубку. — Эмулер!

Молодой атташе приблизился к нему, пробравшись сквозь множество тел, лежащих вповалку на полу. Эль-Калаам обнял его рукой за плечи.

— Ты сделал то, о чем я тебя просил? Эмулер кивнул.

— Да, я поговорил с остальными, пытаясь убедить их в том, что палестинцы ведут справедливую борьбу, а израильтяне поступают как разбойники.

— Ну и что они?

— Трудно сказать.

Эль-Калаам приблизил свое лицо вплотную к лицу Эмулера.

— Не пудри мне мозги, француз.

— Они... они просто не могут простить то, что вы делаете с ними.

— С ними? — вскричал Эль-Калаам. — Что я делаю с ними? А как насчет того, что сделали с нами? С народом Палестины? Неужели они настолько слепы или глупы, чтобы не понимать, что сионисты заставили нас прибегнуть к крайним мерам? — Его голос был полон страха и ненависти. — У нас нет друзей на Западе. Он весь на корню куплен сионистами. Люди там повернулись спиной к истине.

— Я понимаю ваше тяжелое положение. Вся Франция сочувствует вам.

— Вот мы и посмотрим. Я хочу получить письменное заявление, подписанное тобой, послом и английскими парламентариями, поддерживающее нашу точку зрения. Текст пусть тебя не заботит. Я сейчас дам тебе его.

— Я не...

— Мне оно нужно сейчас. — Эль-Калаам с такой силой сдавил Эмулера, что тот вскрикнул. — Ты отвечаешь за это. — Он встряхнул молодого француза за плечи. — Тебе предоставляется возможность доказать свою ценность в глазах народа Палестины. Другого у тебя не будет. — В его глазах вспыхнули свирепые огоньки. — Не подведи меня.

— Их будет трудно уговорить сделать это, если они вообще согласятся.

— Я не желаю слышать о трудностях, — прошипел Эль-Калаам. — Революции никогда не побеждают легко. Революция — это всегда жертвы, боль, самоотречение. Мы здесь не читаем книги, не изучаем теорию. Мы действуем! Подлинные мы революционеры или нет? — Он не сводил глаз с лица Эмулера, пока тот не кивнул.

— Я не подведу вас.

Рейчел и Хэтер лежали рядом на противоположном конце комнаты.

— Что Эль-Калаам имел в виду, когда сказал, что нашел твое слабое место? — спросила девочка.

— Он говорил о том, что может сломать меня с твоей помощью.

— С моей помощью? Как это?

— Если он причинит тебе вред так или иначе. Сделает тебе больно.

— Это правда?

Хэтер отвернулась и взглянула в сторону Эмулера, поднимавшегося с пола.

— Ты не хочешь говорить мне, — настаивала Рейчел, — но ты должна. Ложь не поможет мне сейчас... она не поможет никому из нас. Что произойдет с нами, если мы перестанем доверять друг другу? Тогда они заберут у нас все. Мы останемся ни с чем.

Слабо улыбнувшись, Хэтер сжала руку девочки и вздохнула.

— Я не хотела говорить тебе этого, но сейчас скажу. Когда Джеймс отдал свою жизнь, чтобы спасти твою, я не понимала, почему он это сделал. Я ужасно разозлилась. «Какое нам дело до нее?» — думала я. Меня заботила только судьба Джеймса. Я хотела, чтобы он бы жив и остался со мой.

— И когда он сказал, что каждый в своей жизни должен сделать выбор, я не понимала, о чем он говорит. Однако теперь мне кажется, что я понимаю. — Она отвела со лба волосы связанными кистями рук.

— Да, — тихо промолвила она. — Я думаю, он может сломать меня, используя тебя.

— Не дай ему сделать это, — торопливо отозвалась Рейчел. — Что бы ни случилось, он не должен сломать тебя или меня. Разве не ты говорила мне, что мы должны держаться до конца? Что мы должны бороться?

— Да, но...

— Никаких но, — яростно перебила ее Рейчел. — Я не шучу. Мой отец не поддастся требованиям какой-то группы террористов. Неужели ты веришь в то, что он стал бы, даже если б мог, разрушать государство Израиль, чтобы спасти жизнь своей дочери? — Она покачала головой.

— Что же тогда будет?

Рейчел взглянула на нее.

— Мы умрем, если Эль-Калаам сможет выполнить свою угрозу.

— Я думаю, он так и сделает. — Хэтер посмотрела вверх на черный потолок. — Господи, — прошептала она. — Впервые в жизни я размышляю о собственной смерти. — Она взглянула на Рейчел. — Мы должны выбраться отсюда. Но я не знаю, как нам это удастся без чьей-либо помощи.

— Возможно, нам не придется делать это, — возразила Рейчел. — Если мой отец поможет нам.

— Но как? Ты только что сказала, что он не сделает ничего...

— Я не говорила ничего о том, что он не постарается спасти нас. — Она кивнула, словно подтверждая свои слова. — Он обязательно попытается.

— Когда это по-твоему произойдет?

— Перед самым истечением срока ультиматума. Только тогда — не раньше и не позже. Возможно, он нанесет отвлекающий удар. Мы должны быть готовы.

— Но как он это сделает?

Рейчел откинула голову назад и закрыла глаза.

— Этого я не знаю.

* * *


Лиза-Мария положила в маленькую белую картонную коробку все требуемые ингредиенты, за исключением одного, но очень важного.

— Вся эта магия — «моджо» — так или иначе связана с сексом, — сказала она, перегнувшись через прилавок под взглядом желтых глаз казалось безразличного ко всему Мануса. — Ты должна раздобыть квадратный дюйм материи от шелковых чулок. Не нейлоновых, заметь, а шелковых.

— Это несложно, — ответила Дайна, в чьем сердце все ярче разгоралась жажда убийства. — Там, где я живу, сеть магазинов, в которых их продают.

— Нет, нет, дитя, — Лиза-Мария помотала головой. — Новые чулки тебе совершенно не годятся. Они должны быть поношенными. Понимаешь? На них внутри должны быть женские соки, однако не твои, а чьи-то еще.

Дайна подумала о Денизе и Эрике, но она не имела ни малейшего представления ни о том, где они живут, ни как их зовут (насколько ей было известно они выступали в «Новые» под другими именами). Наконец-то она стала осознавать в полной мере двуличие той жизни, которую вела на протяжении последнего времени.

С большой неохотой она была вынуждена отправиться домой. Кроме своей матери она не могла припомнить никого, кто носил бы шелковые чулки. Во всяком случае, она была уверена, что среди ее школьных знакомых таких людей не было.

Дайна заявилась домой в начале второго, полагая, что это наиболее удачное время, ибо Моника могла отправиться по магазинам, и ее визит остался бы незамеченным. Уверенная в себе, она вставила ключ в замок и, повернув его, толкнула дверь, намереваясь прокрасться по застеленной ковром лестнице в комнату матери, залезть в ее шкафчик, аккуратно вытащить...

— Итак, ты вернулась.

Дайна вздрогнула. С безошибочным материнским чутьем Моника расположилась в этот час в гостиной, словно дожидаясь прихода дочери.

— Ты знаешь, скольких бессонных ночей мне стоило твое поведение? — Дайна не сомневалась, что эта бессонница — продукт воображения матери. — Я очень тревожилась за тебя, Дайна. — Как ни странно, Моника казалась спокойней, чем Дайна когда-либо видела ее.

— Где ты была? — Моника, встав, направилась к дочери. Она была крупной женщиной высокого роста с роскошной фигурой. Ее прическа выглядела иначе, чем когда Дайна видела мать в последний раз. Моника отпустила длинные волосы и стала пользоваться лаком, придававшим им серебристый глянцевый блеск, великолепно сочетавшийся с ее красивым, скуластым лицом.

— Впрочем, я знаю, что ты не расскажешь мне. Да я и не особенно настаиваю. В конце концов мы все вправе иметь свои секреты. — Дайна стояла в полном оцепенении, слушая мать. Услышав с порога голос Моники, она внутренне приготовилась к саркастическим замечаниям и истерическим воплям, ставшим их нормальным способом общения со времени смерти отца.

— Меня просто беспокоит твоя судьба, — продолжала Моника. — Ты сильно похудела, — она сделала короткую паузу и осведомилась. — Ты пришла надолго?

— Нет.

— Ну что ж. В любом случае ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь. — Голос Моники звучал мягко и приглушенно. — Не волнуйся, никаких вопросов. — Она развела руками. — Я бы соврала, сказав, что не желала твоего возвращения домой.

— Я не хочу возвращаться сюда. Этот дом чужой для меня.

На лице Моники появилось такое выражение, словно она собиралась заплакать. Она поднесла пальцы, унизанные кольцами, к виску. Весь ее вид говорил о том, что каждое слово, произнесенное Дайной, пронзало ее сердце точно нож. Улыбка промелькнула на ее губах, но тут же бесследно исчезла, так и не достигнув глаз.

— Ну ладно, как знаешь, малышка. Я думаю, что хорошо понимаю твои чувства. Ты продолжай..., — недоговорив, она разрыдалась; ее плечи затряслись.

— Мама..., — начала Дайна, но замолчала. Целый вихрь чувств кружил в ее душе, и она не могла разобраться в них.

— Чертова дура, — обругала Моника саму себя. — Я дала слово не распускать сопли при тебе. — Она подняла голову. Слезы катились по ее щекам, оставляя за собой черные подтеки смытой туши. Это придавало Монике не характерный для нее хрупкий и беззащитный вид. — Конечно, иди, если тебе нужно, но... ты не могла бы сделать мне одолжение? Мне было бы гораздо легче, если бы ты согласилась пройти осмотр у доктора. Просто, чтобы я знала, что с тобой все в порядке.

Дайна неохотно согласилась. В конце концов, медицинский осмотр был не такой уж высокой платой за спокойное поведение Моники на протяжении нескольких дней, которые, по мнению Дайны, должны были стать последними в ее жизни, проведенными вместе с матерью.

Все это происходило в разгар зимы, и, как утверждала Моника, их старый семейный врач, доктор Мелвилл, взял небольшой отпуск и уехал отдыхать.

— В любом случае, — сказала она весело, я нашла кое-что получше.

«Вне всяких сомнений, — подумала Дайна, — получше. В постели». Тем не менее она отправилась по указанному адресу в Уайт Плейнс. Там она встретилась с доктором Гейстом, краснолицым человеком с тщательно подстриженными усиками, кончики которых походили на острия копий.

Его водянистые голубые глаза прятались за толстыми линзами бифокальных очков. Он имел привычку выдувать воздух сквозь сморщенные губы, когда глубоко задумывался или объяснял смысл какой-то процедуры пациенту. В результате его щеки постоянно казались такими же круглыми и пухлыми (ну и разумеется, такими же розовыми), как у святого Николая.

Он произвел обычный осмотр, а затем спросил у Дайны, не возражает ли она против нескольких более специфических диагностических тестов. Она согласилась, и по их завершении, он отправил ее в приемную. Все это время Дайне не давал покоя его странный, крайне неудобный на вид, халат с завязками за спиной, какой всегда попадается на глаза в лечебных заведениях и вместо того, чтобы успокаивать пациентов своим видом, оказывает на них скорей противоположное воздействие.

После сорока пяти минут ожидания, на протяжении которых Дайна листала номера «Беггер Хоумс энд Гарденс» и «Тайм» полугодовой давности и с каждой секундой становилась все более нетерпеливой, ее опять вызвали в святая святых доктора Гейста. Он добродушно улыбнулся и встал, увидев, что Дайна вошла.

— Мисс Уитней, вы не откажетесь отправиться вместе со мной в медицинский институт? Он находится в двух минутах ходьбы отсюда на противоположной стороне Парквэй.

— Зачем? — спросила Дайна. — Что-то не в порядке?

— Дело в том, — ответил доктор Гейст, выхода из-за своего массивного дубового стола, — что я часто прибегаю к помощи этих людей, когда мне нужно провести дополнительные тесты. Уверяю вас, это не займет много времени.

— Но в чем дело, что у меня не так? Я чувствую себя прекрасно.

По-прежнему улыбаясь, он обнял ее за талию и повел к двери.

— Пожалуйста, пойдемте со мной, мисс Уитней. У вас нет никаких причин для беспокойства. Вы в надежных руках.

Дайна сдалась, решив, что подобно всем врачам он не станет говорить ничего, пока не доведет дело до конца.

Медицинский Институт «Уайт Седарс» располагался в белом пятиэтажном здании, украшенном рядами ярких каменных пилястров и фронтонами вдоль верхнего этажа, изо всех сил старавшемся не выглядеть похожим на больницу. Перед ним был разбит невероятно плоский газон с вечно коротко подстриженной травой, утыканный там и сям корявыми вязами.

Ничто не вызывало у Дайны беспокойства до того момента, когда, пройдя вслед за доктором в дверь, застекленную армированным стеклом, за которой начинался длинный коридор, она не услышала за спиной громкий щелчок дверного замка.

— Что это? — спросила она, поворачиваясь.

— Просто мера предосторожности, — отозвался доктор Гейст. — Здесь хранятся в больших количествах сильно действующие препараты. — Он опять улыбнулся. — Мы не хотим, чтобы они попадали не в те руки, для которых предназначаются.

Дайну начала раздражать манера разговаривать с ней так, точно она была ребенком, недостаточно взрослым для того, чтобы составить собственное мнение о подобных вещах. Однако она промолчала, позволив ему вести ее дальше.

— Пойдемте быстрее, — сказал он. — Это займет всего несколько минут. Все уже приготовлено.

Однако теперь, оглядываясь по сторонам, она не могла избавиться от ощущения, что что-то не так. Часть института, в которой они находились, была очевидно скрыта от глаз большинства пациентов, что бы там ни говорил доктор. Дайна обратила внимание, что двери всех палат, попадавшихся им по дороге, были заперты снаружи.

Вдруг она попыталась оторваться от доктора Гейста, крикнув при этом:

— Куда, черт побери, вы меня ведете?

Тот не издал ни звука, но, повинуясь знаку его свободной руки, здоровенная медсестра взяла Дайну под локоть с другой стороны. Девушка стала извиваться всем телом, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Перестань, милая, — сказала ей медсестра. — Вот увидишь, все это для твоей же пользы. Доверься доктору.

Подняв голову. Дайна взглянула в тупое лицо медсестры и заметила темную линию волос у нее над верхней губой.

По мере того, как они продвигались все дальше вглубь больницы, Дайне удавалось разобрать глухие, ритмичные удары, почему-то нагонявшие на нее страх, доносившиеся из-за некоторых запертых дверей, точно за ними скрывались сердца неведомых гигантов.

Наконец они остановились напротив двери, ничем не отличавшейся от всех остальных. Медсестра достала ключ из кармана комбинезона, больше походившего на полицейскую форму, чем на одежду врача, и повернула его в замке. Они очутились в маленькой клетушке, вся обстановка которой состояла из кровати и тумбочки. Единственное крошечное окно, закрытое металлической сеткой, располагалось так высоко, что сквозь него Дайна видела лишь кусочек унылого серого неба.

— Что вы собираетесь делать со мной? — в ее голосе было больше гнева, чем страха.

Доктор Гейст серьезно посмотрел на нее сквозь линзы своих очков. Он вмиг приобрел важный и самоуверенный вид.

— Мисс Уитней, — произнес он, стараясь говорить как можно громче, — вы серьезно больны.

Она почувствовала, как ее желудок сжался, но все-таки сумела сказать.

— Что вы имеете в виду? У меня уже три года не было даже простуды.

Тонкие губы врача слегка вывернулись наружу, изобразив то, что он по-видимому считал улыбкой божества.

— Сейчас речь не идет о вашем теле, мисс Уитней, а о вашем рассудке. Человеческий мозг — странная, очень сложная система, и, как правило, субъективные ощущения вводят людей в заблуждение. Только при помощи объективного обследования может быть поставлен верный диагноз. — Он крутил указательным пальцем левой руки, зажав его в ладони правой, пока не хрустнул сустав. — Вы — неуравновешены. Грубо говоря, у вас развился психоз. — Он нависал над ней, внезапно став похожим на огромного медведя, хотя до этого момента он не казался Дайне чересчур большим. — Эти постоянные побеги из дому являются вашей попыткой отрицания реальности.

Дайна решила, что доктор Гейст должно быть окончательно спятил, и попыталась проскользнуть мимо него к двери.

Однако он с легкостью остановил ее, и его толстые пальцы с такой силой впились в бицепсы Дайны, что она невольно вскрикнула.

— Мне ужасно жаль, — его голос звучал совершенно искренне, — но мы вряд ли можем ожидать, что вы согласитесь с таким диагнозом, не так ли? Ведь в конечном счете недостаток беспристрастности не позволяет вам вынести правильное суждение. — Он легонько встряхнул девушку, точно стараясь таким образом вернуть ее на путь истинный. — Болезнь глубоко укоренилась в вас, мисс Уитней. Поэтому вы должны научиться доверять нам. Мы знаем, что вам нужно. — Последняя мысль показалась ему до того забавной, что он сдавленно хихикнул, издав звук густой и липкий, словно патока. Звук, преследовавший Дайну многие годы, после того, как она вышла оттуда.

Доктор Гейст обнял ее, но в этом движении не было ни капли тепла или нежности, и Дайна уже не в первый раз удивилась тому, какую суровую подготовку должны пройти эти врачи, чтобы начисто отсечь себя от остального человечества. «Неужели они, — спрашивала она себя, — столь же бесконечно, невероятно холодны и в своей личной жизни? Неужели они ложатся в постель к своим женам с тем же бесчувственным презрением? Гладят по головке сыновей и дочерей с тем же вымуштрованным безразличием? Может ли какая-нибудь трагедия в личной жизни заставить их пролить хоть слезинку?» Дайне казалось, что не может. Однако в ее душе не было и следа жалости по отношению к доктору Гейсту или его семье. Живя со свиньей, нельзя не замараться. Нет, она испытывала лишь гнев, горевший в ее сердце как холодное пламя и вместе с ним враждебность, глухой стеной отгородившую ее от всякой связи с доктором. «Я не сдамся, — повторяла она про себя, как заклинание. — Чтобы ни случилось, я не сдамся ему».

— Главное, ни о чем не беспокойтесь, — продолжал говорить доктор Гейст своим самым мягким тоном. — Вы очень счастливая девушка, потому что попали в надежные руки. Нам известен самый быстрый метод исцеления. Вы и глазом моргнуть не успеете, как будете в полном порядке, а?

— Я чувствую себя в полном порядке сейчас, — ответила она, но доктор Гейст помахал пальцем у нее перед носом.

— Очень скоро, — сказал он, — вы поймете, в чем дело.

— Я хочу знать, — осведомилась Дайна, что вы собираетесь сделать со мной.

— Вы что-нибудь слышали об инсулиновой шоковой терапии? — поинтересовался доктор Гейст. Его лицо, казалось, мерцало в резком верхнем свете. — Я вижу, что нет. Неважно. Так даже лучше. Видите ли, процесс очень прост. Инсулин, вводимый пациенту в кровь огромными дозами, вызывает шок и бессознательное состояние. В этом нет ничего страшного, уверяю вас. Это значит лишь то, что мы временно побеждаем ваше сознание. Ну а пока оно, э-э, спит, мы можем вызвать на поверхность подсознание, где собственно и скрывается ваша проблема. — «Где скрываются твои проблемы», — подумала про себя Дайна. — Вы сообщаете нам, в чем состоят ваши проблемы, и в промежутках между сеансами лечения инсулином групповая терапия разрешает их.

— Завтра я отведу вас в лечебный кабинет лично, чтобы вы, э-э, акклиматизировались в непривычном окружении. Некоторые, гм, сопутствующие обстоятельства могут показаться на первый взгляд пугающими.

— Знает ли моя мать что-нибудь обо всем этом?

— Мисс Уитней, — произнес доктор Гейст медленно и членораздельно, словно объясняя что-то очень простое непонятливому ребенку, — именно ваша мать пришла ко мне за советом относительно вашего, э-э, состояния.

— Состояния? — воскликнула Дайна. — Я не знаю ничего ни о каком состоянии.

— Разумеется, — доктор Гейст улыбнулся с видом человека, полностью уверенного в себе.

— Вы сумасшедший идиот, — когда это не подействовало, она добавила, — я хочу увидеться с ней.

Улыбка не сходила с его лица, широкая и лучезарная — именно такая, какой его обучали.

— Простите, мисс Уитней, но правила, существующие в Институте, запрещают любые посещения в течение восемнадцати дней. Так же, как и телефонные звонки. — Он оживленно потер руки. — Теперь, задав, э-э, общую ориентацию, мы передадим бразды правления в руки местного персонала и распрощаемся с вами до утра.

Он сдержал слово. Ее разбудили в четыре утра и одели в чистое больничное платье. Доктор Гейст уже нетерпеливо поджидал ее, точно она запаздывала на их первое свидание. Как только она появилась на пороге своей палаты, он улыбнулся ей все той же лучезарной улыбкой. Дайну сопровождала та же здоровая медсестра, которая доставила ее в палату накануне. В коридоре не было ни единого окна, и свет горел одинаково на протяжении двадцати четырех часов в сутки. Это приводило пациентов в замешательство и сбивало их с толку.

Свежевыбритая физиономия доктора Гейста была такой красной, словно он всю ночь катался по морозу в санях. От него несло дешевым одеколоном, настолько хорошо знакомым Дайне, что она даже не могла вспомнить его название. Его пальцы опять, как и вчера, сомкнулись на ее руке, точно стальные зажимы.

— Дальше ваша помощь не потребуется, мисс Мак Михаэльс, — бросил он отрывисто, после того, как Дайна безропотно позволила ему повести ее за собой. Добравшись до первого разветвления, они пошли направо, потом свернули налево в другой коридор, как две капли воды похожий на первый. Странная, призрачная тишина царила в больнице в этот ранний час, и даже слабое поскрипывание резиновых подошв их туфель на бледно-зеленом линолеуме было ясно различимо.

Пройдя половину коридора, доктор Гейст остановился. Вытащив из кармана твидовых брюк ключ, он вставил его в замок и повернул два раза. За дверью открылся пролет металлической лестницы, покрашенный в темно-зеленый цвет, ведущей вниз. С лестницы тянуло холодом и сыростью. Некрашеные бетонированные стены и потолок производили тягостное и мучительно однообразное впечатление.

Когда они спустились на вторую площадку, до слуха Дайны стали долетать смутные шумы. Эхо их всякий раз долго вибрировало в воздухе, и девушка наклоняла голову набок, пытаясь понять, что это за звуки.

Доктор Гейст провел ее на третий уровень, и едва они покинули лестничный пролет, как те же самые звуки раздались вновь с шокирующей ясностью. Это были крики людей, приглушенные, но исключительно отчетливые.

Дайна задрожала и попятилась было назад, но доктор лишь крепче сжал пальцы на ее руке и почти потащил ее за собой.

— Почему они кричат? — спросила Дайна едва слышно.

— Постарайтесь не обращать на это внимания, — беззаботно отозвался врач. — Это всего лишь побочные эффекты лечения.

— Вы имеете в виду инсулиновую шоковую терапию? — не дождавшись ответа, она почувствовала, что у нее от страха задрожал живот и сказала себе: «Я не стану кричать так».

— Именно таким образом, моя милая мисс Уитней, вы будете общаться с нами, — бесстрастно произнес доктор Гейст, и Дайна возненавидела его еще больше. — Вы прокричите нам весь свой психоз, и когда он выйдет, э-э, на свет, мы рассеем его подобно тому, как облачко пыли рассеивается дуновением ветра. — Дайна подумала про себя, что его воображение оставляет желать много лучшего.

Он привел ее в тускло освещенную комнату без окон, похожую на келью, и внезапно девушку осенило, почему «лечебные кабинеты» располагаются на много футов ниже основных помещений больницы. По той же самой причине, по которой терапия проводилась в столь необычное время суток: вопли и крики, сопровождавшие ее, не должны были тревожить остальных пациентов.

Дайна оглядела комнату-камеру и не увидела ничего, кроме оцинкованного стола, к крышке которого по бокам крепились кожаные ремни шириной дюйма в три.

— Их совершенно не надо бояться, — сказал доктор, поигрывая одним из этих ремней. — Вы должны быть привязаны к столу при прохождении процедуры ради вашей же безопасности.

— Моей безопасности? — слабо переспросила она, чувствуя себя так, словно вся кровь покинула ее тело и вытекла на пол сквозь подошвы туфель.

— Да. — Доктор повернулся кругом. — Инсулиновый шок вызывает серию, э-э, резких конвульсий и судорог. Вы можете нечаянно покалечиться, если не будете привязаны.

Дайна отвернулась и ее стошнило. Согнувшись пополам, она заходилась в приступе рвоты, сопровождавшемся, по крайней мере как ей казалось, отвратительными захлебывающимися звуками, лишь усиливавшими его.

— Это просто признак того, что ваше тело освобождается от болезней, населявших его, — заявил доктор Гейст, ничуть не смутившись. Он точно не замечал, что творится с девушкой. — На самом деле, это хороший симптом, так как заставив ваш рассудок ослабить контроль, мы получим в руки ключ к вашему исцелению. День за днем действуя в этом направлении, мы достигнем поставленной цели.

Вытирая губы и старательно дыша через нос из-за отвратительного вкуса во рту, Дайна смотрела на него. Ослепительный свет маленьких лампочек под потолком отражался в линзах очков Гейста, делая их непроницаемыми для взгляда снаружи, в результате чего он стал похожим уже не на святого Николая, а на доктора Циклопа.

— Как..., — она запнулась. — Как долго продлится лечение?

— Два с половиной месяца.

«О господи! — подумала она. — Я не выдержу так долго». А потом, когда он повел Дайну назад в ее палату, отчаянный, безмолвный крик поднялся из глубины ее души:

«Бэб, где ты? Забери меня отсюда!»

Лечение началось на следующий день в четыре утра. Доктор Гейст ждал ее в коридоре, но на сей раз он выглядел более спокойным. Вместе они зашагали по тому же пути, опускаясь все ниже и ниже в чрево больницы, туда, где никто не услышит ее крики. Останавливаясь на очередной площадке. Дайна чувствовала, как ее тело лишилось еще одной порции жизненной энергии.

Предыдущей ночью она плохо спала, часто просыпаясь, и ее неистовые мысли раз за разом возвращались к этому предстоящему моменту. Она представляла, как будет сопротивляться, как обрушит кулаки в ненавистную рожу медсестры и яростно вцепится зубами в толстую ляжку доктора Гейста. Однако теперь, когда этот момент настал, она чувствовала себя такой обессиленной и морально подавленной, что покорно позволила им положить ее лицом вниз на стол и привязать.

Осторожно, почти нежно, доктор Гейст поднял кромку ее больничного платья. Под ним на Дайне не было ничего, и доктор уставился на ее тело так, точно она являлась его дочерью. Яркий свет, отражаясь от линз его очков, метался по грубым бетонным стенам, как огни автомобильных фар. Опустив глаза. Дайна взглянула на каменный пол, и вот тогда словно «темница» впервые прозвучало у нее в голове, словно пистолетный выстрел.

Чувствуя головокружение, она повернула голову и увидела правую руку доктора Гейста, державшую шприц с иглой невероятной длины, какой Дайна никогда не видела прежде.

— Это больно? — спросила она голосом испуганного ребенка. Однако слезы ярости продолжали стоять в уголках ее глаз, и она изо всех сил стискивала побелевшие пальцы в кулаки. «Если бы только, — повторяла она про себя, — я не была связана». Ей хотелось стереть с лица земли доктора Гейста со всеми его идиотскими рассуждениями о пользе медицины и мерзкой леденящей улыбкой, словно примерзшей к его лицу.

— Это совсем не больно, — услышала она его голос, доносившийся словно с другой планеты. Разумеется, Дайна ни на секунду не усомнилась в том, что это — ложь. Она уже успела убедиться в его беспощадности и коварстве.

Она ощутила холодное прикосновение на обнаженных ягодицах, и в то же мгновение ненависть в ее душе вспыхнула с неведомой ей доселе силой. Она забилась, затрепыхалась всем телом, прикованным к оцинкованному столу, как рыба, вытащенная из воды. Смутно она слышала, как доктор Гейст зовет на помощь мисс Мак Михаэльс, однако это не остановило ее. Ничто и никто не смог бы остановить ее в тот миг. Ненависть фонтаном била в ее душе, и Дайна воображала, как ее развязанные руки смыкаются на жирном горле доктора Гейста. Вдруг что-то пронзило ее кожу и стало проникать все глубже и глубже в ее плоть, в то время как она сама погружалась все дальше и дальше во мрак. Она закричала не от боли или шока, а от ни с чем не сравнимого унижения.

Ярость продолжала бушевать в ее груди с неослабевающей силой, однако ненавистное лицо, стоявшее перед ее глазами, подернулось туманной пленкой, так что его стало невозможно разобрать. Потом доктор Гейст исчез, и на смену ему явилась Моника. Однако руки ее по-прежнему стискивали шею этого воображаемого существа. Она стала задыхаться; ее вздохи стали похожи на плеск воды, проливаемый на каменный пол... Открыв рот, она зашлась в беззвучном крике.

Некоторое время она лежала, зажмурив глаза со всей силой, на которую была способна ее ненависть. — «Мать, — мысленно обращалась она к Монике, — как ты могла поступить со мной так? Ревность. Ты всегда ревновала меня. Все было ничего, когда я была маленькой, и ты могла пеленать меня, кормить и купать. Но стоило мне вырасти, как я превратилась в твою соперницу. Ты хотела, чтобы я навсегда осталась ребенком».

Она открыла глаза, потому что хотела увидеть искаженное, словно отражение в кривом зеркале, лицо матери, находящейся уже на волоске от смерти, задыхающейся в смертельной хватке. Однако она увидела перед собой не мать, а кого-то другого, полускрытого в тени, нагоняющего на нее непреодолимый ужас. Дайна закричала и продолжала кричать до тех пор, пока у нее хватало дыхания. После она на некоторое время впала в беспамятство, погрузившись в пустоту.

Очнувшись, она получила густой лимонный сироп, такой сладкий, словно он был сделан из одного сахара. Однако даже он не смог отбить сильный вкус резины, державшийся у нее во рту. На следующий день, лежа у себя в палате и глядя в потолок, она припомнила Т-образный кусок черной резины, валявшийся на полу, который она увидела после того, как ее вытащили из темницы. Следы ее собственных зубов, красовавшиеся на этом куске, были такими глубокими, словно Дайна прокусила его насквозь.

Когда она пришла в себя, ей в палату принесли завтрак. Еще никогда в своей жизни она не испытывала такого голода и все же, увидев размер тарелок и их количество, подумала: «Ни один человек на свете не в состоянии съесть столько всего за один присест». Она съела все подчистую.

Так продолжалось день за днем: сеансы лечения, за которыми следовал прием глюкозы и чудовищная трапеза. Доктор Гейст посещал ее ежедневно. Слова лились из него бесконечным потоком. Однако Дайна не слушала, что он говорит. Ее мозг раздулся, став похожим на воздушный шар, наполненный причудливой смесью мыслей и идей; как будто Дайна была существом из далекого мира, вынужденного привыкать к иной, чуждой для него атмосфере. В таких случаях доктор Гейст казался ей не более реальным, чем прогулка по обратной стороне Луны. Дайна стала думать о нем, как о нелепой однодневной лилии, распускающейся каждый раз на рассвете только для того, чтобы завять и умереть с наступлением темноты. Поэтому она и относилась к нему как к растению или, возможно, телевизору, оставленному включенным с приглушенным звуком исключительно для создания видимости обстановки общения и больше ни для чего.

По ночам она не могла заснуть часами из-за ненависти к Монике и Аурелио Окасио, бушевавшей в ее груди, как пожар в лесу. Именно за нее, за эту мрачную и безнадежную ненависть она цеплялась всякий раз, когда ужас перед самим фактом заключения в «Уайт Седарс» или ежедневные путешествия в темницу грозили взять верх над ее рассудком. Доктор Гейст мог получить доступ к той части ненависти, которая предназначалась Монике: он и так имел его. В его речи, обращенной к ней, она являлась главной темой. Что же касается переполнявшего Дайну страха за то, что он узнает о ее тайной жизни с Бэбом и столь же тайной ненависти к Аурелио Окасио, то он казался все менее обоснованным, по мере того, как дни шли, а доктор ни разу даже не заикнулся ни об одном из этих чувств. Они принадлежали ей и только ей: любовь к Бэбу и ненависть к его убийце. Она была права. Никто и ничто не могло лишить ее их. Позднее, когда Дайна обрела способность вспоминать об этом времени, она пришла к твердому выводу, что только ее тайны и не позволили рассудку поддаться безумию. Безумию в его подлинной, чистой форме, которое доктор Гейст не смог бы даже распознать, не говоря о том, чтобы излечить.

Спустя некоторое время к ее дневному распорядку была добавлена групповая терапия. Все пациенты, принимавшие участие в этой процедуре, подвергались той же обработке, что и она.

Во время одного из сеансов тучный мужчина, пробывший в больнице гораздо больше Дайны, выбрав момент, торопливо шепнул ей на ухо: «Ешь все, что тебе дают».

Смысл этого совета дошел до нее не сразу. Она поняла его лишь после одного происшествия, приключившегося с ней однажды вечером в конце третьей недели ее заключения. К тому времени она уже успела заметить, что неуклонно прибавляет в весе. В тот день, когда санитар принес ей поднос с обедом. Дайна обнаружила, что у нее совершенно нет аппетита. Воображение рисовало ей кошмарные картины, вроде того, что она, будучи отвратительно толстой бесформенной женщиной, вваливается в комнату, полную людей, и они все тут же бросают свои занятия и смотрят на нее широко открытыми глазами. Когда санитар стал настаивать, чтобы она ела, Дайна категорически отказалась.

Отлучившись всего на пару минут, он вернулся вместе с другим санитаром и врачом, прежде ни разу не попадавшимся ей на глаза. Это был высокий, худощавый человек с волосами песочного цвета и острой бородкой. Над его верхней губой почему-то не росло ни единого волоска.

Санитары вкатили в палату тележку из нержавеющей стали, заставленную медицинскими инструментами. По команде врача, они привязали Дайну к постели и размотали, лежавшую на тележке резиновую кишку весьма зловещего вида.

Перепугавшись до смерти, она принялась громко вопить, когда они попытались засунуть ей эту кишку в одну ноздрю. Она мотала головой из стороны в сторону до тех пор, пока один из санитаров не сжал ее нижнюю челюсть с такой силой, что слезы выступили у нее на глазах. Боль была такая, словно ей вывихнули челюсть. Моментально второй санитар запихнул ей в нос кишку. Дайна закашлялась, и чуть не подавилась, почувствовав, что отвратительная трубка скользнула вниз у нее в горле. Санитар, продолжавший стискивать ее челюсть, наклонился над кроватью. Дайна увидела ярко-красный нарывающий прыщ у него на щеке.

— Если ты не будешь лежать спокойно, — прошипел он, — то тебе не пережить этого. — Он улыбнулся, впрочем без всякой злобы. — Мы сделаем это все равно, так что выбор за тобой.

Она замерла, лежа на спине, дрожа от напряжения и страха. Капли пота стекали у нее по лбу, и она ощущала их соленый привкус на губах. В тот раз ее накормили через кишку, и после этого она уже никогда не отказывалась есть то, что ей приносили.

Правда она отказалась от свидания с Моникой. Через восемнадцать дней после начала инсулиновой терапии доктор Гейст при очередной встрече с ней сказал, что ей будет позволено увидеться с матерью.

— Однако только, если вы сами пожелаете, — добавил он.

Она не пожелала, и ее оставили в покое. Не каждый день, но довольно часто Дайну посещали видения, подобные тому, которые являлись во время первого лечебного сеанса, когда ей казалось, что она душит кого-то другого. Они всегда начинались с доктора Гейста, ее постоянного наставника («Это совершенно естественное явление», — сказал он, важно кивая головой, когда Дайна поведала ему о них), затем его сменяла Моника, после чего появлялось то самое, смутно различимое лицо, казавшееся до боли знакомым и одновременно внушавшим ей непреодолимый ужас.

— То, что ты чувствуешь, означает, что якоря, сдерживающие твое сознание, ослабевают, — объяснял ей доктор, — и в короткие мгновения перед тем, как они срываются с места, и ты отключаешься, тебе удается увидеть отблески того, что таится в глубинах твоей души.

Однажды утром, после того как ей приснился доктор Гейст, танцующий джигу при свете ужасной раздувшейся луны, при этом полы его светящегося белого плаща развевались вокруг его бедер, Дайне явился ее последний (и «первичный», в соответствии с утверждением доктора) враг. Ее отец. Ее мертвый отец, по отношению к которому она испытывала только любовь. И она душила его и кричала вновь и вновь: «Не уходи, пожалуйста, останься со мной». И потом: «Я ненавижу тебя, за то что ты покинул меня!»

Через два с половиной месяца после начала ее заключения в «Уайт Седарс» доктор Гейст явился к ней в палату со стопкой одежды.

— Пришло время расстаться нам, Дайна. Ты вылечилась.

«Вылечилась от чего?» — подумала она про себя и, положив руку на стопку одежды, сказала:

— Это не мое.

— Теперь твое. Мы купили ее для тебя, — мягко ответил Гейст. — Ты не влезла бы в свою старую одежду.

И в самом деле, одевшись и взглянув на свое отражение в зеркале, Дайна не узнала себя. Ей показалось, что пока она лежала без сознания, какая-то толстая женщина явилась и заняла ее место в жизни. Ее едва не стошнило от того, что она увидела.

На пороге больницы доктор Гейст остановил ее, слегка придержав рукой за плечо.

— Ты не хочешь узнать, почему мать не пришла за тобой?

— Нет, — ответила Дайна, — не хочу. Мы не слишком переживаем друг за друга.

— Она переживала за тебя в достаточной мере, чтобы ты оказалась здесь, — подчеркнуто произнес доктор.

Дайна едва удержалась от того, чтобы не расхохотаться ему в лицо.

— Ну да, она хотела переделать меня. В соответствии с собственными представлениями.

— Это грех, — сказал доктор Гейст с отсутствующим видом, — свойственный многим родителям.

Дайна взглянула на него. Позади себя она слышала шум проезжающих мимо машин, лай собак, детский смех. Эти звуки звали ее.

— Однако не все они заходят так далеко.

— Она желала тебе только добра, — на улице его голос звучал неожиданно хмуро и тускло. Дайна попала в лечебницу в разгар зимы, а теперь уже начиналась весна. На деревьях уже появились почки, первые птицы начали строить гнезда.

— Желала?

— Дайна, твоя мать в больнице. Она больна уже на протяжении шести недель.

Дайна отвернулась от него и от «Уайт Седарс» и посмотрела в сторону аллеи, красневшей вдали на противоположном конце Парквэй. С минуту она наблюдала за «Шевроле», «Бьюиками» и другими автомобилями, выстроившимися в цепочку у въезда на стоянку, за рулем которых сидели матери семейств из пригородов Нью-Йорка, замотанные в разноцветные шарфы, еще не снявшие бигуди после утренней завивки. Дайне вдруг стало интересно, что представляет собой их жизнь. Такие ли они простые, какими она их считала? Счастливы ли они, когда их мужья вечером возвращаются с работы домой? Когда их дети смеются? Раздражает ли их, когда ломается ящик для мусора? Или за веем этим... скрывается еще нечто, недоступное постороннему взгляду, запрятанные в самые далекие тайники?

— Она умрет?

— Да, — тихо ответил доктор Гейст. — И очень скоро.

* * *


Берил вручила ей сигнальный вариант очередного номера «Плейбоя» прямо на площадке сразу после окончания работы, и Дайна сразу поехала из студии домой, чтобы показать его Рубенсу.

В самом центре той части раздела «Приближающиеся События», где речь шла о кино, была напечатана заметка под названием: «ПОБЕДИТЕЛЕМ СТАНОВИТСЯ...». В ней говорилось следующее:

«Хотя некоторые могут посчитать, что еще рановато начинать игру в угадайку относительно обладателей призов в Академии Наград в этом году, я должен заметить, что слышал немало лестного о Дайне Уитней, играющей главную роль в выходящем скоро на экраны фильма „Хэтер Дуэлл“. Не секрет, что все мы ждали новой женской роли, не уступающей по уровню исполнению, которые сыграли Салли Филд в „Норме Рай“ и Джейн Фонда в „Клюте“ и „Возвращении домой“. Судя по имеющейся информации, а я склонен верить в надежность источников, из которых она получена, роль Хэтер Дуэлл вполне может принести Уитней звание Лучшей Актрисы года. Содержание ленты, по сути, представляет собой испытание огнем, сквозь которое проходит жена состоятельного промышленника, очутившись в доме, захваченном террористами. Как вам, вне всяких сомнений, хорошо известно, Уитней приобрела международную известность благодаря участию в феерической картине будущего „Риджайна Ред“, снятой Джефри Лессером. Если вы не видели ее там, то не знаете, как много потеряли».

Она с нескрываемым удовольствием прочитала Рубенсу этот отрывок.

— Смотри, — сказала она, прижимая журнал к себе обратной стороной. — Они напечатали даже рекламный кадр из фильма. Как вам удалось провернуть это?

— Берил позвонила Буззу Бейллиману, — сказал он и рассмеялся. — Я же говорил тебе, что она — гений. — Рубенс подошел к ней. — Послушай, телефон в офисе сегодня звонил весь день, не переставая, и я знаю точно, что здесь будет то же самое. Как насчет того, чтобы съездить подышать свежим воздухом на мою яхту?

К тому времени, когда они взобрались на палубу судна, небо приобрело фиолетовый и индиговый оттенки. Вдоль извилистой ленты Малибу по сонным отмелям протянулась линия горящих огней. Вспомнив о Ясмин и о том дне, когда они вдвоем приезжали сюда. Дайна слегка поежилась.

Казалось, у нее на языке до сих пор сохранился душистый вкус кожи подруги. Идея, бороздившая глубинные слои ее сознания с того момента, когда она позволила Ясмин соблазнить ее, стала постепенно всплывать на поверхность. Если бы она только могла связать все воедино. Она подумала о Крисе, бедном, несчастном Крисе. Он звонил ей откуда-то. Из Денвера? Или Далласа? Сейчас она уже не могла вспомнить наверняка. "Да это и не имеет значения, — подумала она. — Публика везде одна и та же. Повсюду залы, огни, громадный аппарат. И аплодисменты, аплодисменты, звучащие все громче и громче, в то время как юные поклонники спешат вниз, протискиваясь в и так уже забитые проходы, подняв вверх руки с вытянутыми указательными пальцами, словно салютующие в ночной мрак: Номер Первый, Номер Первый, Номер Первый.

Господи, Крис, когда звонил, говорил ужасным голосом, точно сам не свой. У Дайны создалось впечатление, что он на пределе. Он не приходил в восторг от изнурительных концертов в отличие от Найджела. Он черпал силы и энергию в студии, а не от поклонников. Между музыкантами и их фэнами существовала какая-то странная, запутанная... да, скажем прямо, кровожадная связь. Однажды Дайна читала интервью в каком-то журнале, она уже не помнила в каком, в котором умный малый, рок-музыкант, сказал:

«Давайте называть вещи своими именами. Это взаимоотношение двух вампиров». Тогда она решила, что это всего лишь насмешка. Группа, в которой играл тот парень, славилась тем, что любила подкалывать репортеров, принимавших всерьез каждое слово. Дайна прочитала центральный материал в последнем номере «Роллинг Стоун», представленный в основном интервью, взятом у «Хартбитс» в Сан-Франциско. На журнальном вкладыше была напечатана подборка фотографий, на одной из которых вместе с группой снялись Найл и Дайна — это сопровождалось несколькими абзацами текста, где говорилось и про нее. В следующем номере должен был выйти специальный материал, посвященный Найлу.

Судя по публикации, Крис вел себя во время интервью более чем сдержанно, в то время как Найджел говорил, не переставая. Как Крис мог мириться с этим? Ответственность за творческую продукцию группы практически целиком лежала на его плечах, хотя на альбомах после названий песен фамилии Криса и Найджела указывались вместе, что должно было свидетельствовать о якобы имеющимся сотрудничестве. Дайна была склонна считать, что даже для Криса существовал какой-то предел. Только дружба заставляла его мириться с этим до сих пор. «Хартбитс» должны были вернуться в Лос-Анджелес через пару недель. Дайна решила тогда опять поговорить с Крисом по душам, с глазу на глаз.

Она почувствовала руки, скользнувшие вокруг нее, и жаркое тело Рубенса сзади. Его ладони легли на ее груди. Она почувствовала, как тепло сочится в ее тело: в этом ощущении сосредоточилось гораздо больше, чем просто сексуальное возбуждение.

— О чем ты думаешь?

— О том, что я счастлива.

Это не было ложью, сказала она себе, но и полной правдой тоже. Она думала о Мейере, о том, что он говорил ей, и о соглашении, заключенном между ними. Теперь она хотела защитить Рубенса, но только даже представить не могла, от чего. «Старик сильно обеспокоен, — думала она. — Я видела это по его глазам. Однако кто решится упрекнуть его за это? Он прошел сквозь столько испытаний. И выжил. Вот что самое главное. Разве не это имел в виду Марион, рассуждая о Голливуде в той нашей давней беседе? Очень важно суметь выжить здесь, потому что столько людей приезжало сюда и не выживало».

«В этом все дело, — решила Дайна, глядя на далекие огни Санта-Моники, просвечивающиеся сквозь туман так, что казалось, будто они горят в небе, — он стареет и потому так беспокоится. С Рубенсом все в порядке. Я знаю. Я чувствую это. Проблемы, о которой он говорил, на самом деле не существует».

— Ты помнишь, что я сказал тебе дома о Берил? — шепотом спросил Рубенс, крепко прижимая ее к себе.

— Что она гений? — Дайна любила, когда он прижимал руки к ее груди. Тогда ей хотелось закрыть глаза и забыться, чувствуя себя в полной безопасности.

— Ты — тоже гений. Я должен отдать должное Дори. — Он рассмеялся. — Он хорошо разбирается в людях и в их характерах.

— В моем характере.

— Да, в твоем. — Он развернул ее, не разжимая объятий, так что они очутились лицом к лицу. На его щеках отсвечивали отблески сигнальных огней яхты: красного и зеленого. Одна половина лица его была освещена лучше другой, и поэтому создавалось впечатление, что они принадлежат разным людям. — Дайна, я никогда не любил никого так, как люблю тебя.

В полумраке ему показалось, что ее глаза расширились; из ее губ вырвался слабый звук, напоминающий вздох и стон одновременно. Ее пальцы гладили его шею, уши, притягивая его голову вниз навстречу своей.

Их губы встретились так внезапно; что Дайна испытала настоящий шок, судорогой пробежавший по ее телу, как если бы она наступила на оголенный провод.

— Как ты лихо отделала Бузза, — сказал он, отрывая свой рот от ее. — Я никогда не видел, чтобы он реагировал так, особенно, имея дело с женщиной. Он не испытывает ни тени уважение ни к кому.

— Знаешь, — ответила она тихо, — наблюдая за собственным отражением, прыгающим в его глазах, — я получила от этого настоящее удовольствие. Он вел себя, как свинья. Мы проводим всю жизнь, находясь во власти у таких людей.

— Ты ведь не делаешь из этого политических выводов, а?

— Политических? Нет. То, что произошло между мной и Буззом, имеет отношение не к политике, а к сексу.

— Как вот это, — сказал он, надавливая пальцами на кончики ее грудей.

— Как вот это. — Она поцеловала его в шею открытыми губами и молниеносным движением языка.

— Как вот это. — Он приподнял краешек ее платья, и его пальцы скользнули вдоль гладкой поверхности ее бедра.

— Как вот это. — Опустив руку, она просунула ладонь между его ног и принялась легонько нажимать, пока не почувствовала ответную дрожь, пробежавшую по его бедрам.

— Давай спустимся вниз, — хрипло проговорил он, — и переоденемся.

— Зачем? — спросила она, смеясь. — Кто нас здесь увидит?

— Ты можешь хоть раз в жизни сделать так, как тебе говорят? — Он шутливо хлопнул ее пониже спины.

Сделав строгое лицо, она поцеловала кончик собственного указательного пальца и прижала его к губам Рубенса. Держась за руки, они спустились по трапу в каюту. Ее лиловый купальный костюм лежал, аккуратно сложенный, на одной из скамеек рядом с толстым полотенцем. Дайна взялась за купальник, и из него вдруг выпал и скатился на пол какой-то вытянутый блестящий предмет.

— Боже мой! — едва сумела вымолвить она, опустившись на колени. Схватив предмет, она поднесла его к глазам, все еще не веря, что это не сон. Он скользил между ее пальцев, становясь похожим на реку света. Это был бриллиантовый браслет. — Дайна подняла голову. — Боже мой, Рубенс.

Он встал на колени возле нее. Наступил момент, когда Рубенс обычно начинал отпускать шутки. Он испытывал неловкость, не только пытаясь выразить такие сентиментальные чувства, но и сталкиваясь с ними в других. Однако на сей раз он был серьезен. Осторожно взяв браслет из рук Дайны, он сказал:

— Я нашел его в «Харри Уинстонс». Это была одна из тех вещей, посмотрев на которую, я сразу решил, что она сделана именно для тебя. — Он взглянул в ее фиалковые глаза и осведомился. — На какую руку?

— На левую, — ответила она и, закрыв глаза, поцеловала его. Она слегка задрожала, когда почувствовала, что браслет сомкнулся вокруг ее запястья, а легкий щелчок закрывшегося замка отдался в ее ушах громовым раскатом. Она заключила Рубенса в свои объятия и принялась жадно целовать его лицо.

— Давай спустимся в воду, — прошептала Дайна. Однако в следующую секунду она обнаружила, что ноги отказываются повиноваться ей, и тогда Рубенс подхватил ее на руки с той же легкостью, с какой она подняла с пола браслет, и вынес наверх.

Очутившись на палубе, он быстро стащил с себя одежду и, усадив Дайну на борт, стал медленно и осторожно раздевать ее, не спеша, аккуратно складывая каждую принадлежность ее туалета. Ее смуглое тело слегка светилось в полумраке, рассеиваемом лишь сигнальными огнями яхты и мерцающей линией фонарей на берегу. Над морем поднимался пар, и Дайне, нырнувшей в него, показалось, что она очутилась в первозданном котле природы, в котором когда-то миллиарды лет назад зародились первые живые существа.

Вдвоем они покачивались на мягких волнах, омывавших и охлаждавших их тела, так что их кожа покрылась мурашками. Однако вскоре они привыкли и ощущали прохладу лишь на лицах, остававшихся на поверхности.

Они кружились в воде, не отрывая глаз друг от друга. Время от времени Дайна замечала уголком глаза яркие вспышки света, отражавшегося браслетом, когда она поворачивала кисть под определенным углом. Они долго ласкали и гладили друг друга, пока наконец Рубенс не овладел ею так незаметно, что Дайна поняла это, лишь почувствовав его тепло внутри себя.

Прохлада снаружи и этот возрастающий жар внутри ее тела создавали такой восхитительный контраст ощущений, что Дайна чувствовала возбуждение и умиротворение в одно и то же время.

Он припадал губами к ее грудям с такой неистовой силой, что его поцелуи натягивали струны нервов в ее теле с головы до кончиков пальцев ног, и она в ответ прижимала его к себе все крепче и крепче.

Дайна отчаянно хотела, чтобы это мгновение застыло, чтобы оно длилось целую вечность. Однако ощущения были настолько сильны, что она потеряла контроль над собой до такой степени, что повисла на Рубенсе, точно он был непотопляемым кораблем, вцепившись зубами в его плечо и чувствуя... о-о-о!... что ей недостаточно просто бессвязно кричать в тот миг, когда ошеломляющее наслаждение, достигнутое неведомой ей прежде высоты, разлилось по ее телу. Она чувствовала, что ее переполняет желание рассказать ему о Мейере, об Аурелио Окасио и, да, и о нем тоже, о Бэбе. В экстазе она хотела показать ему самые темные, священные для нее уголки ее души, секреты, похороненные в глубине ее сердца на долгие годы, которые она не собиралась доверять ни единому человеческому существу и которые теперь желала разделить с ним. С ним!

Однако она не сделала этого и просто долго и громко кричала без слов, отдаваясь целиком восхитительному чувству, охватившему ее. Губы Рубенса скользили по ее плечам, вдоль ключиц, по мягкому углублению вдоль шеи. В конце концов он прижался щекой к ее горлу, принимая бесконечное послание, которое она передавала ему через биение пульса в своих артериях.

— Это было так чудесно, — шепнул он и остановился, поперхнувшись. Выплюнув воду изо рта, он продолжил. — Одетая в одни бриллианты, ты похожа на кусочек неба с ленточкой звезд.

Поэтичность этого сравнения поразила Дайну. Если бы только Бейллиман или Майкл Кроуфорд могли сейчас видеть его! Узнали бы они в нем того самого Рубенса, хорошо знакомого им человека? Она думала, что вряд ли, и гладила его по голове, жалея, что у нее нет длинных ногтей, чтобы запустить ему в волосы. Ее ногти — короткие и идеально круглые — для этого совершенно не годились. Они подходили разве только для того, чтобы нажимать на курки и сжимать круглую рукоятку ножа. Дайна вспомнила про заметку в «Плейбое» и «испытании огнем Хэтер Дуэлл». «Моем испытании огнем, — подумала она. — Да, моем. И возможно Академии Наград тоже».

Неохотно они вылезли из воды и, дрожа, кинулись бегом за своими полотенцами. Вытерев друг друга, они надели одинаковые джинсы и майки с короткими рукавами, которые постоянно держали на корабле и, повинуясь внезапной прихоти, Рубенс поднял якорь. Потом он включил двигатель и, обняв Дайну рукой за талию, отвел яхту на достаточное расстояние от берега, чтобы их стало совсем не видно в тумане.

Потом Рубенс отключил машину, и некоторое время они хранили молчание, предоставив яхте свободно дрейфовать на воле волн. Ни ветра, ни звезд над головой. Только бескрайнее море вокруг указывало на то, что они все еще остаются в пределах реального мира.

Пока Дайна опускала якорь, Рубенс спустился вниз, и когда она последовала его примеру, то увидела, что он уже успел превратить стол в двуспальную кровать, застеленную белыми простынями, расшитыми сиреневыми узорами. Раздевшись, Дайна улеглась рядом с ним.

— Я вставил кассету в магнитофон, — сказал он мурлыкающим голосом, обняв ее за шею.

— Я уже сплю, — она прижалась к его теплой щеке своей.

— Один из твоих любимых фильмов. — Вытянув свободную руку, он нажал кнопку на пульте дистанционного управления и экран телевизора загорелся. — Ты не хочешь знать, какой?

— Гм-м-м. — Она поцеловала его в грудь, не открывая глаз. — Какой?

— "Нотариус".

Это название пробудило ее к жизни, и она стала смотреть фильм. Временами она начинала дремать, потом опять просыпалась: сюжет картины был ей хорошо знаком, так что это не имело большого значения. Пропущенные эпизоды являлись ей во сне.

Медные корабельные часы тихо пробили полночь, и почти в тот же миг Гари Грант на экране во время захватывающей дух тяжелой сцене, снятой крупным планом, стал спускаться по длинной лестнице, держа на руках тело отравленной Ингрид Бергман, сопровождаемый злобными, но бессильными взглядами Клора Рейнса и Леопольдайн Константин, актрисы, блистательно сыгравшей в этом фильме роль матери Рейнса.

Зазвенел телефон. Приглушив звук, Рубенс поднял трубку после второго звонка. Пока на экране мелькали молчаливые изображения Гранта, Бергман, Рейнса и разъяренной Константин, Рубенс что-то тихо говорил, обращаясь к далекому собеседнику. «Эти люди — идолы, — говорила себе Дайна. — Их образы запечатлелись на пленке навечно».

— Да, — говорил Рубенс, — я понял.

«Телефон, — думала Дайна, по-прежнему полусонная, воспринимающая события, развивающиеся на экране, как часть своих грез. — Я думала, Рубенс уехал на яхту, чтобы убраться подальше от телефона. Разве он сам не говорил этого? Не потому ли они вообще поехали сюда?» Она не была уверена. Ах да, разумеется, здесь лежал подарок, приготовленный им для нее. Ее подарок. Пальцы Дайны скользнули по холодной граненной поверхности.

— Нет, нет, — услышала она голос Рубенса. — Ты поступил правильно, что позвонил мне. Мы с Дайной еще не спим. Но, черт возьми, это у тебя там скоро начнет рассветать. Ложись спать, Шуйлер. Я благодарен тебе за то, что ты позвонил. — Он повесил трубку.

Фильм закончился. Рубенс выключил видеомагнитофон, погасил свет, и каюта погрузилась в темноту. Волны лениво покачивали яхту, словно убаюкивая Дайну.

— Я не знала, что здесь есть телефон, — сказала она.

— Он, в общем-то, предназначен исключительно на случай чрезвычайных происшествий.

Оторвав голову от подушки, она приподнялась на локте.

— С Шуйлером что-то стряслось?

— Да нет. Не беспокойся, с ним все в порядке. — Дайна с трудом различала Рубенса в темноте. Благодаря легкой качке левая щека его то появлялась, то исчезала в пятне бледного света, пробивавшегося сквозь иллюминатор. Однако его глаза скрывались в полумраке. — Ты ведь знаешь Шуйлера. Он очень легко теряет равновесие.

— Рубенс, — медленно протянула она. Недоброе предчувствие закралось ей в душу. — Что вывело Шуйлера из равновесия? — Она прижала ладонь к его груди.

— Ему звонили из полиции. Они хотят, чтобы помог им идентифицировать труп, — ответил Рубенс совершенно бесстрастно. Он опять становился таким, каким его знал окружающий мир.

— Кто это был?

— Его обнаружили в багажнике собственного «Каддилака», — продолжал он, словно не заметив ее вопроса. — Какой-то парень заметил машину на пустыре... на противоположном берегу Нью-Джерси. На свалке, куда свозят мусор оттуда, где строят эти типовые дома, стоящие по восемьдесят-девяносто тысяч.

— Рубенс, кого они нашли?

— Этот парень не обратил на машину никакого внимания, но его собака не хотела уходить от нее, лаяла и скреблась, стараясь залезть в багажник. — Казалось, Рубенс получал удовольствие от собственного рассказа, и Дайна поняла, что он не ответит на ее вопрос, пока не выскажется до конца. — Парень подошел к собаке и тогда-то он заметил, что багажник не заперт. В нем проснулось прямо-таки женское любопытство, и он не мог удержаться от того, чтобы не заглянуть в багажник, после чего облевал себе новый адидасовский костюм.

Дайна поежилась несмотря на то, что уже разозлилась не на шутку.

— Рубенс, ради бога, кто был в багажнике? — Она с силой надавила ребром ладони ему на ребра, словно это физическое воздействие могло повлиять на него сильней, чем ее слова.

— Эшли, — неторопливо произнес он наконец. — Там лежал Эшли, сложенный втрое, с дыркой от пули в затылке и почти без малейших следов крови. Полиция сказала Шуйлеру, что это дело рук профессионала. Ювелирная работа.

Она поняла все. Укрытая темнотой, она открыла рот, собираясь сказать что-то, но тут же закрыла его. Внезапно морщинистое лицо Мейера всплыло перед ее глазами, и она так явственно услышала его голос, как если бы старик находился сейчас рядом с ней в каюте: «Ты должна спасти Рубенса от него самого. Он оказался слишком способным учеником». Она вспомнила его тяжелый взгляд и странную, отливающую золотым блеском, улыбку. Улыбку человека, получающего то, что он хочет. И вот теперь, вглядываясь в затемненное лицо Рубенса, Дайна видела на нем точно такую же улыбку, хотя и отливающую золотом лишь в ее воображении.

— Ты ведь говорил мне, что Эшли завел себе много новых друзей? — спросила она, отводя в сторону кончик носа молчаливым, универсальным воровским жестом.

— Да.

Она не сводила глаз с его лица.

— Но ведь это не они его убили, верно? — Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Дайна опять вспомнила свою встречу с Мейером. «Я буду любить его, чтобы ни случилось», — так кажется сказала она сама тогда. И Мейер, смотревший на нее так же, как сейчас Рубенс, ответил: «Надеюсь, у тебя хватит сил всегда придерживаться этого». Взгляд ее глаз приказывал Рубенсу сказать правду, ибо она знала, что, услышав ложь сейчас, она больше никогда не сможет доверять ему.

— Нет, — ответил он наконец. — Не они.

— Он узнал то, что ты хотел, чтобы он узнал?

— Он был жадным и мелочным ублюдком, — холодно сказал Рубенс.

— Но он так же был твоим другом... давнишним другом.

— У друзей имеется странная особенность исчезать, когда у тебя появляется много денег. Скоро ты сама в этом убедишься.

— А Шуйлер знает, что ты сделал?

— Он помогал мне устроить ловушку.

— Но ты послал в Нью-Йорк его.

Рубенс поджал губы.

— Полиция считает, что Эшли прикончили бандиты. Так думает Шуйлер. И все остальные. — Дайна почувствовала, как он напрягся. — Так думаешь и ты.

— Тебе совсем... не жаль Эшли?

— Он получил по заслугам. Я дал ему шанс покончить со всем этим и выйти из игры без шума, но он не захотел им воспользоваться. Он был слишком жаден и полагал, что может победить меня.

— Но никто не может победить тебя, Рубенс, не так ли?

— Никто, — прошептал он. Обняв Дайну, он притянул ее и прижал к себе. — А теперь никто не может победить и тебя. — Она почувствовала возбуждение, зарождающееся в ней, которому она не могла противостоять.


Часть 4

Икона


«Там, — сказал Кот, махнув правой лапой, — живет Шляпный Болванщик; а там, — он махнул другой лапой, — живет Мартовский Заяц. Можешь навестить любого из них: они оба сумасшедшие».


Глава 10


Дайна действительно не возвращалась на съемочную площадку до тех пор, пока трейлер не был обустроен в соответствии с ее требованиями. Надо сказать, что это ей не доставило особого удовольствия, ну а Марион, разумеется, просто-таки рвал волосы на голове, проклиная трехдневную задержку. Впрочем, все могло быть сделано за один день, если бы электрики, получив почему-то неверные инструкции, не установили неоновые лампы чередующимися полосами розового и желтого цветов. В результате громоздкую конструкцию пришлось отдирать от потолка трейлера и всю работу начинать заново.

Дайна провела большую часть этого времени, разъезжая по магазинам. В первый день ее поездка закончилась полной неудачей. В «Дохени» и «Максфилд Блю» на Санта-Монике она попадала в такие давки, что ей пришлось спасаться бегством в относительно безопасное убежище, какое представлял собой ее «Мерседес». После этого неудачного опыта она решила внять совету Рубенса и воспользоваться услугами телохранителя, нанятого им для нее. То был угрюмый человек с выдающими вперед славянскими скулами, короткими русыми с черными прожилками волосами, тонкими губами и полным отсутствием чувства юмора. Однако он был исключительно широк в плечах и обладал молниеносной реакцией — качества, хорошо послужившие ему, когда он из «Джорджиос» вышвырнул молодого человека, шнырявшего вокруг кинозвезды, стараясь остаться незамеченным.

Дайна зашла в раздевалку примерить салатовое платье с цветочным узором по подолу. Внезапно входная дверь распахнулась.

— О, прошу прощения, — сказал вошедший. — Я полагал, что моя подруга зашла сюда.

Услышав щелканье 35-миллиметровой автоматической камеры за мгновение до того, как он исчез. Дайна высунулась за дверь, крикнув: «Алекс!» — и указала пальцем на человека, торопливо пробирающегося к выходу из магазина, и на ходу натягивая одежду, кинулась за ним.

К тому времени, когда она подоспела, Алекс уже держал беднягу за горло.

— Вы не смеете так обращаться со мной! Я требую объяснений! Это нарушение моих гражданских прав!

Дайна залезла под его спортивную куртку и вырвала из его пальцев новенький «Никон».

— А как называется это? — свирепо осведомилась она. — Могу сказать: нарушение моих гражданских прав! Что, мне уже и одеться спокойно нельзя? — она открыла заднюю крышку камеры.

— Эй! — завопил человек, протягивая руку к фотоаппарату, но Алекс, ударив по ней, произнес угрожающе:

— Ну-ка веди себя потише.

Засветив пленку, Дайна вернула и ее, и камеру владельцу.

— В следующий раз, — заявила она, — я попрошу Алекса раздавить аппарат.

— Господи, — с трудом произнес репортер, пятясь назад. — Я всего лишь пытался выполнить свою работу.

Ее визит в «Джорджиос» закончился тем, что она-таки купила салатовое платье с несколькими другими; Алекс отвез ее в «Теодорес» на Родео-драйв, «Алан Остинс» на Брайтон-вэй и под конец в «Райт Бэнк» на Кэмден-драйв, где она приобрела восемь пар туфель, которые ей ужасно хотелось купить.

После ленча она заскочила в «Ньюманс» на Беверли Хиллз и купила там широкий кожаный пояс темно-фиолетового цвета. Находясь там, она беспрестанно оглядывалась по сторонам, надеясь увидеть жену Бонстила и, лишь выйдя из магазина, вспомнила, что та все еще не вернулась из Европы.

В «Нейман-Маркус» она наткнулась на Джорджа, покупавшего подарок родителям к годовщине свадьбы. Он выглядел еще более беспокойным, чем в ту ночь, когда они повстречались в «Ворхаусе», и пребывал в каком-то лихорадочном состоянии. Более того. Дайне показалось, будто в нем что-то изменилось до такой степени, что он предстал перед ней совершенно иным человеком.

— Так, так, так. Мисс Уитней... и свита. Разве газетчики могут оставить вас в покое? — Он взглянул на свое отражение в зеркале, стоявшем на прилавке, и провел рукой по волосам, поправляя прическу. — Как наверно замечательно быть звездой. — Его голос плохо сочетался со словами. В нем звучала странная смесь зависти и презрения.

Джордж отвесил ей поклон.

— Насколько я понимаю, именно вам мы обязаны этой короткой передышкой в тяжкой каждодневной работе.

— Перестань кривляться, Джордж. Когда ты подрастешь?

— Я думаю, — задумчиво заметил он, — что это произошло со мной во время работы над нашей картиной. — Он вдруг заговорил вполне серьезно. — Или, что тоже возможно, я просто наконец образумился.

— Образумился? — прошипела Дайна, точно разъяренная кошка. — После того, как ты избил Ясмин, я больше знаться с тобой не желаю. — Она вплотную приблизилась к нему. На ее лице появилось такое свирепое выражение, что Алекс подошел к ним, опасаясь, что придется защищать ее от Джорджа или возможно от самой себя. — Ты поступил недостойно. Ты просто ребенок, ищущий маму, которая позаботилась бы о тебе. Ты хочешь, чтобы кто-то водил тебя за ручку, кормил, одевал, возил в путешествия, укладывал спать и утешал, говоря, что все в порядке. Как, по-твоему, зачем ты ездишь домой каждый год? Ведь ты сам говорил мне это, не так ли? Брожу, мол, по городу, ищу чего-то. Так вот, я сказала тебе, что именно ты ищешь. — Ее глаза сверкали; Алекс уже стоял всего в полушаге от них, сдерживая натиск толпы любопытных и зевак.

— Могу дать тебе один совет. Он может пригодиться, потому что в твоей жизни совсем не все в порядке. Если ты сможешь хоть ненадолго оторваться от бутылки с виски, к которой ты присосался, как пиявка к ране, то поймешь, что единственный человек на всем свете, способный помочь тебе — ты сам. — Они стояли так близко друг от друга, что их лица едва не соприкасались, и Дайна пыталась уловить запах виски в его движениях и не могла. — Господи, ты — слабак, Джордж. Иначе ты никогда бы пальцем не тронул Ясмин.

— Она спровоцировала меня, черт побери! Она не должна была...

— Избить ее? Спровоцировала избить ее? — изумленно переспросила Дайна. — Боже, Джордж, тебе следовало бы придумать что-нибудь поудачней.

— Я вовсе не обязан отчитываться перед тобой! — взорвался он. — Уж во всяком случае после того, как ты поступила со мной так нечестно. Мое имя должно было стоять над твоим. Да, должно было, ты сама знаешь! — Его голос звучал вызывающе.

— Это картина о Хэтер, — парировала она. — Ты просто устроил демонстрацию силы. Ты рискнул и проиграл. Почему бы тебе не признать это, по-мужски?

— Это мое право, — возразил он. — Я тоже играю главную роль в этом фильме. Дайна покачала головой.

— Ты должен заслужить это право, Джордж. Ты слишком сильно поглощен собой; своими белокурыми рыцарями на конях и заблуждениями относительно терроризма. Я вижу все это так, словно я — это ты.

— Не забывайся, — угрожающим тоном произнес он. Его лицо потемнело. — Я знаю, что делаю. Ты не представляешь, насколько я могу быть опасен. Я нашел себе новых друзей, отдал часть своих денег... — Он вдруг остановился, словно осознав, что сказал слишком много.

— Кому?

— Никому, — отрезал он. — Забудь про это.

— Ну, конечно забуду. — Она вложила в эту фразу ровно столько издевки, сколько было необходимо. — Еще одна твоя фантазия. — Теперь она подобрала ключ к нему.

Он рассмеялся, уже определенно успев взять себя в руки. Однако Дайна знала, что теперь он расскажет ей все.

— Твои слова означают лишь, что ты многого не знаешь, Дайна. О, да. У меня заготовлено немало сюрпризов, — его глаза сузились. — Я знаю, что ты считаешь меня тупым актером, всю жизнь играющим одинаковые роли в одинаковых фильмах, и я должен признать, что раньше это так и было. Раньше, но не теперь. — Дайна видела, что Джордж абсолютно серьезен. Соответствовали его слова действительности или нет она не знала, но не сомневалась, что он сам искренне верит в то, что говорит.

— Кино — это твой мир, — продолжал он. — Ты герметически упакована в него и никогда не выйдешь наружу до тех пор, пока кто-то моложе, симпатичней и талантливей тебя не объявится на авансцене и не произведет достаточное впечатление, чтобы отпихнуть тебя в сторону. Вот тогда ты проснешься и увидишь реальный мир, бурлящий вокруг. Однако тогда уже будет слишком поздно. Жизнь пройдет мимо тебя; ты превратишься в окаменелость, мешок с костями, выброшенный штормом на незнакомый берег. Но я, — он ткнул себя в грудь указательным пальцем, — я уже знаю обо всем этом больше, чем ты, Марион или «Хэтер Дуэлл».

— Видишь ли, это правильная лента. Просто неверен сам подход, выбранная точка зрения на тему. В действительности, Эль-Калаам — герой фильма. Или точнее, он должен был бы им быть. Он не стал таковым, но, — он пожал плечами, — какая разница? Это всего лишь фильм. — Он поднял палец вверх. — Иное дело реальная действительность, там это имеет значение. Там я и работаю всерьез.

Состояние Джорджа казалось Дайне все более опасным, и она уже испугалась не на шутку.

— Что ты имеешь в виду? — осведомилась она. Он улыбнулся ей с таким видом, словно она угодила в западню, к которой он ее подводил все это время.

— Я начал помогать деньгами ООП.

— Ты рехнулся?

— Напротив. — Он улыбнулся ей шире. — Я образумился, как только что сообщил тебе. Подобная перспектива стала реальной для меня благодаря фильму. Я был прав, утверждая, что Эль-Калаам и я — одно и то же лицо. — Он поднял вверх сжатый кулак. — Я чувствую это теперь. У меня есть цель, к которой я стремлюсь.

— Джордж, мне кажется, что ты путаешь фантазию и реальность. Твоя роль не имеет никакого отношения к нормальной жизни.

— О нет. Вот тут ты как раз заблуждаешься... так же, как заблуждается Марион, утверждая, что это благодаря его указаниям я вложил столько сил в работу над картиной. Фильм был важен для меня лишь в том, что он открыл мне глаза. Актерство — занятие для подлецов и шлюх. — Он криво усмехнулся, и Дайна заметила, что он стал вынимать золотые коронки, которые были частью его грима во время съемок. Ей вновь стало не по себе. — Для тебя борьба за свободу — просто абстрактное понятие, знакомое тебе разве что по книжкам. По утрам, помешивая ложечкой кофе, берешь в руки газету и сразу открываешь раздел моды. Что для тебя значат кровь и оружие?

— То же самое, что и для тебя, Джордж.

— О, нет. Ты опять заблуждаешься. Как и во всем, что касается предмета нашей беседы. — Он так широко развел руками, что столпившиеся вокруг покупатели испуганно шарахнулись назад. — Я знаю, что такое кровь и оружие в реальной жизни. Они представляют собой нечто подлинное, в отличие от всего того дерьма, которым ты занимаешься.

Дайна молча смотрела на него, чувствуя легкую дрожь во всем теле. Алекс, прикоснувшись к ее плечу, сказал ей на ухо: «Мне кажется, мадам, нам лучше уйти отсюда».

Однако отнюдь не Джордж внушал ей постоянный страх. Нет, Рубенс. Или скорее, ее любовь к нему. Как она могла любить человека, столь хладнокровно отдавшему приказ убить себе подобного? Рубенс утверждал, что Эшли сам сделал подобную развязку неизбежной. А Мейер? Что сказал бы он?

Глядя на проносящийся за застекленными стеклами лимузина Лос-Анджелес, Дайна была уверена, что она знает ответ на этот вопрос. В прежние времена он согласился бы с решением Рубенса, и возможно ему даже случилось объяснять подобным образом собственные действия. Однако теперь, Дайна не сомневалась, он нашел бы иной способ уладить ситуацию.

«Возможно, — рассуждала она про себя, — Мейер даже знал о намечающемся убийстве Эшли. Может быть именно поэтому он выбрал соответствующий момент для встречи с ней. У нее похолодело на сердце от этой мысли. Давал ли он ей шанс разубедить Рубенса? Была ли она так увлечена собой, что не поняла смысла его слов? В отчаянии она вновь и вновь мысленно возвращалась к разговору с Мейером, но так и не могла прийти к какому-нибудь определенному выводу. Она просто не знала истины, и это было даже еще хуже, чем сомнения».

«Только ты можешь спасти его». Разве он не говорил ей этого? «Только ты». Она не могла допустить, чтобы нечто подобное случилось еще раз.

Рубенс сделал то, что он сделал, и она по-прежнему любила его. Было ли это правильно? Не играло ли такое ее поведение на руку злу? Она знала, что должна растопить сердце Рубенса, но так, чтобы при этом ее собственное сердце не превратилось в кусок вулканического стекла.

Вместо того, чтобы вернуться домой, она направилась к дому Криса. Группа вернулась с полей сражения, как говорил Крис: шесть долгих изнурительных недель провели они в дороге. Турне прошло потрясающе успешно: полные залы только со стоячими местами повсюду, где они играли, беспорядки, тонны материалов в прессе и, в довершение ко всему, три дополнительных концерта в Нью-Йорке на «Мэдисон Сквер Гарден», где они и без того, в соответствии с заранее намеченным графиком, выступали целую неделю.

Дайна позвонила в офис «Хартбитс» прямо из лимузина. Чернокожая англичанка по имени Ванетта, координатор группы, сказала, что Крис дома.

— Ты имеешь в виду дом в Малибу? — уточнила Дайна, испытывая облегчение оттого, что он не у Найджела и Тай.

— В общем да, — ответила Ванетта. — Дом, действительно, в Малибу. Я тут по его указанию общалась с агентом по недвижимости. Новый дом примерно на полторы мили дальше, чем старый. — Она сообщила Дайне адрес. — У нас было достаточно времени решить все вопросы, пока группа была на гастролях. Там у него собственная студия позади дома и, вообще, все, чего только душа пожелает.

Новый дом Криса был выкрашен в темно-багровый и серый тона и казался не больше и не меньше того, в котором он жил с Мэгги. Он стоял на самом берегу, и небольшой деревянный настил соединял его с пляжем.

Нажав на кнопку звонка, Дайна долго ждала, пока дверь откроют и уже совсем было собиралась уходить, решив, что Ванетта ошиблась, или, что Крис успел уехать прямо перед ее появлением. Однако затем она заметила его «Роллс-Ройс», стоящий у дальнего угла дома, и надавила на кнопку еще раз. Над пляжем издалека разносилось томное щебетание Линды Ронстадт, накладывавшееся на хриплый шум и свист прибоя.

Дверь распахнулась, и Дайна увидела на пороге его неподвижную худую фигуру. Он был одет в черную футболку с обрезанными рукавами и черные джинсы. Его волосы были длинней и находились в еще большем беспорядке, чем во время его последней встречи с Дайной в Сан-Франциско. Под глазами у него виднелись черные круги — следы «боевых действий». Из-за спины его доносилась музыка, незнакомая Дайне и завлекательная.

Увидев ее, Крис расцвел.

— Дайна! — крикнул он и, поймав ее в свои объятия, прижал к себе.

Она поцеловала его в щеку и потрепала по волосам.

— Как я вижу, ты все-таки добрался домой целым и невредимым после всего.

— О господи, только-только... несмотря на упрямство Найджела. Этот козел хотел, чтоб мы отправились прямо в Европу без перерыва. В конце концов мне все же удалось переубедить его. — Он усмехнулся. — Однако, что же ты? Заходи. Я рад, что ты приехала. Я хочу показать тебе кое-что из музыки.

Они прошли в просторную гостиную. Стены комнаты были выкрашены в бледно-голубой цвет, а пол застлан от стены до стены пушистым серым ковром. Мебель из лакированного ротанга прикрывали куски красивой хлопчатобумажной материи. В одном углу стояла даже настоящая пальма. В комнате царили прохлада и покой.

Дайна уловила слабый аромат духов, показавшийся ей знакомым, однако она все же не могла распознать его. Он пропал, когда она вслед за Крисом вошла в холл, стены которого украшали многочисленные фотографии группы, сделанные на разных концертах. Они миновали одну за другой три спальни; Крис занимал, очевидно, самую большую из них. Там стояла низкая кровать необъятных размеров, изготовленная на заказ. Кроме нее Дайна успела еще разглядеть черную лакированную тумбочку и приоткрытую дверь, ведущую, вероятно, в ванную.

Коридор заканчивался крошечной деревянной лестницей, спустившись по которой, они очутились на пороге студии, состоявшей из основной большой комнаты и контрольной кабины, отделенной от комнаты стеной из двойного стекла, в которой имелась звуконепроницаемая дверь.

Крис выглядел, как малыш, забравшийся тайком в конфетную лавку, сумев каким-то чудом раздобыть ключ. Усевшись в черное кожаное переело с высокой спинкой, он стал возиться с магнитофоном. Вспыхнули розовый и зеленый огоньки, и чудовищная машина стала перематывать пленку назад. Раздался набор беспорядочных звуков, сменившийся затем тишиной. Было слышно лишь очень легкое, почти неразличимое шипение, выходившее из гигантских колонок, подвешенных высоко на стене.

— Послушай вот это, — прошептал Крис и нажал кнопку.

Раздался массированный залп гитар, канонада звуков, поначалу казавшаяся даже смазанной благодаря оглушительной громкости. Однако постепенно сквозь череду меняющихся аккордов и доминирующую партию соло-гитары стал проступать скелет изящной и нежной мелодии.

Крис мурлыкал ее себе под нос, время от времени подхватывая обрывки слов и фраз, а в одном месте, где повторявшийся припев прозвучал с особенной силой, спел даже целую строчку, как решила Дайна, заглавную в песне: «Имя миру — рок-н-ролл».

Дайна была потрясена. То, что она услышала, можно было определить как музыку «Хартбитс» лишь при самом поверхностном взгляде. В творчестве группы (по крайней мере, после смерти Иона и, соответственно, конца их совместной работы с Крисом) присутствовала сырая, грубая сила, принесенная с улиц больших городов. Она проглядывала даже в балладах, исполняя которые, группа представала настолько утонченной и рафинированной, насколько это вообще было возможно. Однако они не были «чистюлями». Прежде всего из-за Найджела, как подозревала Дайна; он никогда не допустил бы этого.

Музыка же, которую Крис поставил ей сейчас, была иной. В гармониях чувствовался почерк «Хартбитс», то есть — по крайней мере, для Дайны это было именно так — Криса. Однако наряду с ними присутствовала изощренность, совершенно немыслимая в рамках группы.

Песня закончилась, и вновь наступила тишина. Крис сидел неподвижно, уронив голову на руки, словно пребывая в трансе. Дайне не было видно выражение его лица.

— Это прекрасная музыка, — сказала она наконец.

— Да, но можно ли ее продать?

Она пристально посмотрела на него. Дайна явственно ощущала, что с ним произошли перемены. Раздражение и усталость по-прежнему не оставляли его, но теперь — и это было видно невооруженным глазом — к ним примешивалось жгучее желание творить, создавать музыку. Она все еще не могла сказать наверняка, какие факторы сдерживают Криса, мешают ему открыться перед ней, но внезапно поняла, что этот момент чрезвычайно важен для жизни каждого из них. «В конце концов, я его друг, — сказала она себе. — Я обязана высказать ему то, что я думаю».

— Я сомневаюсь, — тихо произнесла она, — в том, что ты задаешь себе правильный вопрос.

— А ты не сомневайся. — Он поднял голову. Своеобразный верхний свет, горевший в студии, отбрасывал на и без того изможденное и постаревшее лицо Криса причудливые тени, похожие на линии морщин, глубоко прорезавшие кожу. Это придавало ему жутковатый и вместе с тем еще более уязвимый вид.

— Неужели ты полагаешь, — продолжал он, — что я наплюю на финансовую сторону дела, чтобы вот так запросто провалиться с треском. О, эти критики будут тут как тут, и они уж постараются сделать из меня фарш, обозвав это очередной выходкой моего эго. Хотя дело вовсе не в этом.

Приблизившись к Крису, она прикоснулась к его плечу.

— Я знаю, что не в этом, Крис. Дело в музыке, которую ты теперь станешь играть.

— Ты знаешь, чего я боюсь больше всего, — произнес он со слезами на глазах. — Я боюсь стать на Чака Берри и мотаться по белому свету еще бог знает сколько лет, играя старые хиты «Хартбитс». — Он закрыл глаза и сморщил лицо, словно от боли. — Я скажу тебе по секрету то, чего не знает даже Найджел. Я не в состоянии даже слушать эти вещи, не говоря уже о том, чтобы исполнять их. Боже, я разбил все наши альбомы и выбросил их в мусорное ведро. — Он развел руками и слабо, болезненно улыбнулся. — У меня дома нет ни единой записи «Хартбитс». — Он обхватил Дайну за плечи, зарывшись лицом в ее животе. — Я больше не могу играть эту музыку. Дайна.

— Тогда тебе и незачем делать это. — Она погладила его по голове. Затем наклонившись, нежно поцеловала в затылок. — Уйди из группы, Крис. Вот увидишь, это окажется легче, чем ты думаешь. Ты отдавал ей все, не получая ничего взамен. Я знаю, как это мучает тебя. — Она сделала паузу, ожидая его ответа, и, не дождавшись, позвала. — Крис?

Он отстранился от нее, и Дайна увидела перед собой его огромные безумные глаза.

— Я не могу уйти, — воскликнул он с болью в голосе. — Они — моя семья. Я не могу бросить их.

Дайна видела, что она недалека от разгадки, но, не узнав, что скрывается за этим мучительным взглядом, была не в состоянии помочь Крису.

— Крис, ты должен сказать мне, что делает это решение столь тяжким для тебя. Я знаю, что ты хочешь обрести свободу. Что останавливает тебя?

— Нет! — Это был почти крик. Вскочив на ноги, он выбежал из комнаты. Дайна бросилась за ним, вверх по лестнице и дальше в холл. Когда она пробегала мимо спальни, что-то вдруг привлекло ее внимание. Она остановилась и зашла туда.

В комнате царил настоящий хаос; повсюду валялась одежда и газеты. Экран маленького телевизора «Сони» светился, но звук был выключен. На правой кровати стоял магнитофон со вставленной кассетой.

Нагнувшись, Дайна подняла блестевший на свету предмет, привлекший ее внимание. Это было ожерелье, состоявшее из четырех нитей, с головой египетского бога посредине. Амулет Тай. «Значит, так оно и есть, — подумала Дайна. — Теперь, когда Крис окончательно стал единолично олицетворять творческую силу группы, Тай перебралась к нему. Что скажет Найджел по этому поводу?» Она подозревала, что ровным счетом ничего. Он наверняка понимал, что не в состоянии сделать ничего, чтобы удержать ее возле себя, и не стал бы предпринимать ничего, могущего угрожать существованию группы.

«Господи, — сказала она себе. — Именно Тай, и только она мешает ему уйти из группы». Однако она знала, что Тай действительно умеет внушать ужас. Вдруг в ее памяти всплыл обрывок беседы с Бонстилом. «Она любит тебя». «Нет, — повторила Дайна, как тогда, шокированная этим его заявлением. — Это невозможно».

Однако она знала, что обманывает себя, и теперь мысль, блуждавшая в потемках ее подсознания, стала выплывать на свет. Пот выступил у Дайны на лбу и над верхней губой, и она, внезапно обессилев, присела на угол кровати. «Боже мой! — прошептала она. — Боже мой! Ведь это можно сделать».

Она посмотрела на ожерелье, лежавшее у нее на ладони, и сжала пальцы в кулак вокруг головы египетского божества. Стиснув его изо всех сил, она разжала руку и уронила амулет на покрывало.

Не оборачиваясь, она вышла из комнаты и отправилась на поиски Криса. Не удивительно, что он не хотел отвечать на ее вопрос. Он знал, как на нее подействует известие, что он и Тай теперь вместе. Ну что ж, она не собиралась сообщать ему о своей находке.

Пройдя через гостиную, Дайна вышла на настил. Крис стоял там, облокотившись на перила из кедра, и смотрел на море. Едва выйдя за порог дома, она почувствовала сладковатый запах травы, а подойдя поближе, увидела косяк в руке Криса. Волны бесконечной чередой катились по бескрайней глади моря, с шумом ударяясь о берег, выдерживая ровный однообразный режим. Эти удары порождали эхо и, благодаря ему, звучали громче, глубже и полнее.

Дайна тихо подошла к Крису сзади. В ее голове наконец-то наступила ясность. Она обняла его и, погладив по шее, сказала:

— Пошли обкуримся до одури.

* * *


Вначале все казалось проще, чем Дайна предполагала. Она позвонила Тай и пригласила ту к себе в гости пропустить стаканчик другой. Это было время суток, когда сумерки сгущались над Лос-Анджелесом, ненадолго превращая отвратительный коричневатый смог в красивое покрывало, опускавшееся на город. В долине глаза людей слезились из-за выхлопных газов, но здесь на Бел Эйр воздух был чист и свеж.

Тай прибыла в «Роллс-Ройсе» Найджела марки «Силвер Клауд», предпочтя его собственному «Спайдеру»: подобный жест был вполне в ее духе. Она надела по такому случаю черную запахивающуюся юбку из фая и кремовую крепдешиновую блузку. Ее волосы, подстриженные короче, чем тогда, когда Дайна видела ее в последний раз, казалось слегка потемнели, их цвет приблизился к каштановому, в то время как кожа Тай, как ни странно, приобрела почти молочный белый оттенок.

Дайна встретила ее у входа. Она была одета в облегающие темно-синие джинсы и льняную блузку со складками на груди, расстегнутую ровно несколько, чтобы показать, что под ней нет бюстгальтера.

— Входи, — пригласила Дайна гостью и улыбнулась. Тай с трудом отвела взгляд от ее приоткрытой груди. Чувственные губы Тай покрывал густой слой помады того же ярко-красного цвета, что и лак на ее ногтях. Дайна видела розовый кончик языка, похожего на голову гадюки, чуть просовывавшийся между этих самых губ.

Сама она, наоборот, в этот вечер подкрасила глаза, зная, что контраст их макияжа достаточно заметен. Показывая дорогу, она повернулась спиной к Тай и буквально тут же почти физически ощутила, как она впилась глазами в ее затылок.

— Должна сказать, я удивилась, когда ты позвонила мне, — донесся до нее голос Тай. — Помнится, мы несколько раз всерьез повздорили тогда в Сан-Франциско.

— Возможно лишь потому, что мы обе хорошо относимся к Крису, ответила Дайна, когда они переступили порог гостиной, освещенной одной лишь лампой с абажуром из травленного стекла, стоявшей возле обтянутой бархатом софы. Это создавало атмосферу тепла и интимности, иначе практически недостижимые в громадной комнате. Дайна подошла к бару.

— Выпьешь?

— У тебя есть «Циньтао»? Дайна заглянула внутрь бара.

— Кажется, у нас где-то была бутылка. — Она отыскала ее позади «Курвуазьера». — А вот и она. — Сломав сургуч, она налила водку в стакан, где уже лежали кубики льда, и добавила туда ломтик лимона. — Ты знаешь, у меня складывается впечатление, что мы обе ведем себя иначе, оказываясь вместе в его присутствии. — Она протянула стакан Тай. — Ты не находишь?

Черные глаза Тай холодно смотрели на Дайну поверх стакана. Она ждала пока Дайна готовила себе коктейль из «Столичной» на карамельках, и они обе стали пить молча, поднимая стаканы словно в честь друзей, отсутствующих, но незабытых.

— Ты, похоже, подружилась с этим сыщиком, — вдруг бросила Тай, не отвечая на вопрос Дайны.

— Каким сыщиком?

— Лейтенантом, расследующим смерть Мэгги. — Тай вслед за Дайной подошла к софе. — Как его зовут? Ну да, Бонстил. — Она уселась на диван, подогнув ноги под себя так, чтобы разрез на ее юбке увеличился, и сквозь него стал проглядывать кусочек бедра.

— Не больше, чем кто-либо другой, — спокойно отозвалась Дайна. Она приложилась к стакану. — Во всяком случае, я — единственная, кто может подтвердить алиби Криса.

— Неужели он думает, что Крис убил Мэгги? — Тай презрительно фыркнула.

— Понятия не имею, о чем он думает. — Дайна поставила стакан. — Он исключительно необщителен.

— Я знаю средство от этого... и ты, надо полагать, тоже. — Она бросила на Дайну тот же холодный взгляд. — Почему бы тебе не выяснить, что у него в башке. Это не должно составить особого труда.

— Почему тебя это так интересует? Тай вздохнула и поставила свой стакан рядом со стаканом Дайны.

— По-моему, это вполне очевидно. Я не хочу, чтобы кто-то мешал группе работать. В том числе и сыщик, находящийся в плену собственных фантазий. — Она залезла в сумочку из кожи ящерицы и, достав оттуда черепаховую коробочку, раскрыла ее. — Ты ведь знаешь, репутация — все для этих ребят. Если он никого не арестовал, на него оказывают давление. Если арестовал, все в порядке, и никто не капает ему на мозги. — Она пожала плечами. — Вот и все. — Запустив рубиновые ногти в коробочку, Тай вытащила крошечную серебряную ложку, «рабочий» конец которой погрузила в слой белого порошка. Она сделала два быстрых и глубоких вдоха, втянув по щепотке в каждую ноздрю.

— Он не собирается делать этого, — сказала Дайна.

— С чего ты взяла?

— Он не дурак.

— Все полицейские — дураки, — возразила Тай, положив лопаточку на место и захлопнув крышку коробочки. — Так или иначе. — Потом, словно спохватившись, запоздало предложила Дайне кокаин. — Хочешь попробовать? — И, не дождавшись ответа, уронила коробку в свою сумку.

Дайну так и подмывало съязвить по поводу щедрости Тай, но она сдержала себя, сказав лишь, что предпочитает алкоголь.

— Китайская и русская водки, — заметила Тай, протягивая руку к своему стакану. — Инь и янь. Очень интересно.

— Ты когда-нибудь пила русскую водку?

— "Столичную" — нет.

— Тебе стоит попробовать. Хорошая штука. — Дайна взяла свой стакан со столика и протянула его Тай. — На, выпей.

Тай слегка отвернулась.

— Что-то не хочется.

Однако Дайна, положив одну руку ей на затылок, поднесла стакан к губам Тай. Услышав слабый скрежет стекла о зубы, она накренила стакан, влив добрую часть его содержимого в рот Тай.

Та, оцепенев в первое мгновение от неожиданности, резко подняла руки и с такой силой отпихнула от себя стакан, что блузка и джинсы Дайны оказались мокрыми от водки. После этого Тай выплеснула ей в лицо остатки своего коктейля, сказав злобно:

— Я же сказала, что не хочу!

Дайна приблизилась вплотную к Тай, прижалась к ее груди, чувствуя тепло, исходящее от ее тела и смешанный запах духов и пота.

Горячее дыхание Тай обжигало щеку Дайны, пока они боролись, не вставая с софы.

— Сука! — кричала Тай. — Сука! Вдруг у нее вырвался жалобный вопль, когда Дайна рывком прижала ее руку к спине софы за спиной у Тай.

— Ой, ой, ой! Мне больно! Проклятье! Подняв голову, она увидела оскаленные зубы Дайны и, задрожав, зажмурилась.

— Пусти меня, — сказала она, но ее голос прозвучал на удивление слабо и тихо.

— Лежи, — приказала Дайна, и Тай испуганно распахнула глаза. Ее всю трясло как в лихорадке. Не ослабляя хватки, Дайна надвинулась сверху на Тай, так что они обе оказались в полулежачем положении. Пока они боролись, оставшиеся пуговицы на блузке Дайны расстегнулись, и ее груди оказались открытыми целиком. Они словно магнитом притягивали к себе взгляд Тай.

Дайна уселась на нее, зажав ноги Тай между своих сильных бедер.

— Что ты делаешь? — с трудом спросила Тай, но реакция ее тела не оставляла сомнений, что она знает ответ на этот вопрос.

Вытащив блузку из джинсов, Дайна скинула ее, и приподняв руками свои груди, хрипло шепнула.

— Ты чувствуешь, как они пахнут?

Тай попыталась отвернуться, но ее ноздри расширились, вдыхая аромат тела Дайны.

— Спрячь их, — простонала она.

— Нет, нет, нет, — Дайна наклонилась вперед, так что кончик ее груди коснулся плотно сжатых губ Тай, и принялась им водить вдоль них. — Почему ты не приоткроешь рот, Тай? — Странные черные глаза той затуманились; широкая юбка поползла вверх вдоль ее бедер, излучавший мощный поток тепла. — Тебе не хочется... облизать их?

Тай откинула голову назад. В ее взгляде читался страх и какое-то иное чувство.

— Что ты делаешь? — повторила она дрожащим голосом. Вдруг он зазвучал громче. — Ты сошла с ума.

— Вот именно. — Руки Дайны, оставив в покое ее груди, принялись лихорадочно шарить под открытой блузкой Тай. — Я сошла с ума. Но значит, — опустив голову, она провела языком вдоль ямочки между грудей Тай и улыбнулась, — и ты тоже. — Она начала тереться бедрами о бедра Тай. — О, я чувствую это. Я знала, что ты хотела этого... тайно.

Быстрыми движениями сняв блузку с Тай, Дайна стала стаскивать с нее юбку.

Она вновь принялась гладить ее грудь, чувствуя, как поначалу сдержанные, ответные движения тела Тай становятся все более порывистыми. Дыхание Тай участилось; она прогнулась, поднимая бедра вверх, но когда Дайна начала стаскивать с себя джинсы, простонала.

— Нет, нет, нет! Не надо! О! Не надо... О! — Она сорвалась на крик. Дайна провела ладонью по ее лобку и обнаружила, что он уже влажный.

Однако Тай, как заведенная, продолжала тихонько всхлипывать.

— Нет, нет, нет..., — и Дайна начала мурлыкать ей что-то успокаивающее. Ее губы и язык скользнули вниз по блестящей от пота коже, задерживаясь на пупке, медленно приближаясь к темной полоске волос внизу живота.

В тот миг, когда рот Дайны уже готов был сомкнуться возле гениталий Тай, та отчаянным усилием отстранилась от нее.

— Нет. Еще нет, — воскликнула она и подтянула Дайну повыше к себе, что та неохотно позволила ей сделать. Подогнув левую ногу, она развела бедра пошире, заставив Дайну сделать то же самое. Их ноги переплелись, образовав нечто вроде лезвий ножниц.

Мгновенно она прижала грудь Дайны к своей, и ее туловище стало совершать ритмичное движение вверх и вниз. Они становились все стремительней; ее глаза закрылись. Наконец Дайна почувствовала, как электрический ток сексуального напряжения судорогой пробежал по ее вздувшимся мышцам.

Вдруг руки Тай легли на плечи Дайны и с силой надавили на них, заставляя ее опустить голову вниз к горящим бедрам.

— О! — простонала Тай. — Помоги мне кончить, дорогая. — Она вцепилась пальцами в густые волосы Дайны, царапая ногтями кожу черепа. — Ах! Я уже почти готова. О, дорогая! — Она вскрикнула, когда рот Дайны очутился между ее мокрых бедер. — О, да, да, да!

Дайна знала, что Тай с головой погрузилась в экстаз и не способна думать ни о чем, кроме как о том, чтобы кончить. Словно в бреду Тай выкрикивала бессвязные слова.

— Почему ты не оставишь его в покое?! — услышала Дайна крик маленькой девочки, какой Тай была когда-то давным-давно и которая до сих пор скрывалась в глубинах ее существа, выходя оттуда лишь в такие мгновения.

— О, это восхитительно! Дорогая, это восхитительно! — Однако, почувствовав, что ласки внезапно прекратились, она открыла глаза. — Дорогая, что ты делаешь? Я уже готова кончить. Ну же, продолжай!

— Одну секунду, — сказала Дайна, ползя вверх по сотрясающемуся в конвульсиях телу Тай, вздрогнув, застонала и непроизвольно прогнула бедра вверх. — Ты хотела бы, чтобы это было всегда?

— О, дорогая, — Тай судорожно вцепилась в руки Дайны. — Не надо сейчас разговоров. Дай мне кончить!

— Я дам тебе кончить, — ответила Дайна, при помощи больших и указательных пальцев обеих рук продолжая поддерживать Тай в возбужденном состоянии. — Но сначала ты должна сделать кое-что.

— О-о-о! — Тай накрыла пальцы Дайны своими. — Я уже..., — стонала она. — Почти... О-о-о! — Дайна убрала руки. — Нет, не останавливайся сейчас! — Схватив ладони Дайны, она попыталась вернуть их назад туда, где яростное пламя, казалось, терзало ее плоть.

— Тай, послушай меня.

— Что... что я должна сделать? — Бедра Тай продолжали совершать волнообразные движения, но Дайна отодвинулась от нее так, что лишь их кожа слегла соприкасалась. — Дорогая...

— Ты можешь получать это в любое время, когда захочешь, Тай, — шепнула Дайна и поцеловала Тай в ухо. — В любое время. Ты хочешь этого?

— Да... о! Да.

— Ладно. Тогда возвращайся к Найджелу... или к кому угодно другому. Но не к Крису...

— Н-н-н. Я хочу кончить, — Она протянула руки к тому месту, где соединялись их бедра, но Дайна, продолжавшая сидеть на ней сверху, ударила ее по пальцам.

Глаза Тай распахнулись.

— Сделай это еще раз, — пробормотала она. — Ударь меня там...

— Вот так? — Слегка размахнувшись. Дайна стукнула ладонью между мокрых бедер Тай. Та дернулась так, словно через нее" пропустили электрический разряд.

— Да... о да! Еще!

— Только, если ты согласишься.

— Да, да, да!

— Что да?

— Да, я вернусь к Найджелу. — Она хихикнула. — В любом случае Крис никуда не годится в постели. Я просто, просто хотела довести начатое до кон... конца. — Пошарив рукой в кармане скомканной юбки, она вытащила небольшую капсулу. — Little Locker Room. — Поднеся ампулу с амил нитратом к носу, она вдохнула газ. — Я предпочитаю иметь тебя. Дайна. Заниматься этим с тобой... Видеть твое прекрасное лицо... твои жадные губы... твои магические глаза. — Дайна нагнула голову, оторвав бедра Тай от софы, приподняв их снизу, и погрузила пальцы внутрь ее гениталий. — О боже, о боже, о боже... да!

Тай задрожала всем телом и стала конвульсивно дергаться. Удовольствие было настолько велико, что, не выдержав, она упала в обморок. Это было весьма кстати, ибо Дайна в тот же миг с трудом поднялась с софы и, сделав над собой неимоверное усилие, кинулась бежать в ванную, успев как раз вовремя. Очутившись там, она рухнула на пол перед холодным керамическим унитазом, и ее сильно вырвало.

«О боже, — твердила она про себя. — О боже, о боже», — бессознательно повторяла восклицания Тай. Однако в ее устах они значили нечто совершенно иное.

Поднявшись на ноги, она, шатаясь, добрела до умывальника и, сунув голову в раковину, включила холодную воду. У нее возникло странное ощущение растерянности и потери ориентации. Словно ткань ее жизни вдруг оказалась перекрученной, вывернутой наизнанку, потерявшей привычные очертания. Словно она сама уже не могла распоряжаться своими руками, ногами, языком, или точнее, эти неотъемлемые части ее тела стали принадлежать какому-то неизвестному существу.

И все-таки ее рассудок, не желавший мириться с этим ощущением, кричал: «Это ты! Ты! Ты! Ты!»

Когда Дайна вернулась в гостиную и подошла к Тай, то обнаружила, что та все еще не пришла в себя. «Теперь, начав, я должна довести дело до конца, — подумала она. — Впрочем, это не сложно. Мне даже не придется ничего делать».

Тай открыла глаза и одними губами тихо пробормотала что-то неразборчивое. Она лежала, закинув руки за голову и слегка выгнув спину, приняв провокационную уязвимую позу. Дайне пришло в голову, что она никогда не видела ее такой беззащитной и даже нежной.

Вяло протянув обе руки Дайне, Тай погладила ее бедро.

— Позволь мне прикоснуться к тебе, — прошептала она, а когда Дайна отступила на шаг, добавила. — Ну, пожалуйста.

Прижавшись щекой к животу Дайны, она просунула руку между ее ног.

— Я никогда не становилась на колени ни перед кем, — в ее голосе звучало неподдельное чувство. — Ты ведь не кончила. Дай я... Дай я...

Дайна резко отвернулась и, не глядя на Тай, проскрежетала сквозь зубы:

— Убирайся отсюда!

Тай дернулась всем телом, услышав это, словно от удара плети.

Нагнувшись, Дайна подняла с пола ее блузку и юбку, грубо швырнув их Тай на колени, рывком подняла ее на ноги. Не говоря ни слова, она потащила ее через пустой холл к входной двери.

— Одевайся и уходи! — приказала Дайна и оставила ее стоять в одиночестве, дрожащую, с широко открытыми от изумления глазами.

* * *


Из темноты доносились какие-то шорохи, звуки осторожных, крадущихся шагов. Внезапно раздался шум, точно кого-то душили, сильные удары, громкий треск и хриплый крик.

Зажглись огоньки карманных фонарей. Послышался голос Эль-Калаама, перекрывающий поднявшийся грохот. Из темноты выступили силуэты людей и причудливые тени, резко очерченные на фоне стен, пританцовывающие в непрерывном движении. Эль-Калаам трижды выстрелил поверх голов из пистолета, почти не делая пауз между выстрелами. Кто-то зажег верхний свет.

Хэтер и Рейчел оставались там, где спали возле книжной полки. Томас и Рудд были на софе, а оба англичанина — на полу возле нее. Рене Луч сидел, прислонившись спиной к высокому зеркалу. Его волосы были взъерошены; глаза слезились от яркого света. Лишь Эмулер продолжал лежать неподвижно, растянувшись на животе. Его голова и плечи скрывались в густой тени у камина.

Эль-Калаам обвел мрачным, злобным взглядом комнату.

— Поднимите его! — приказал он.

Рита, приблизившись к молодому французу, пнула его под ребра носком ботинка. Эмулер не шевелился. Моментально нагнувшись, она прижала ладонь сбоку к его шее и подняла голову.

— Он мертв. Его задушили.

— Ты получил ответ, Эль-Калаам, — раздался голос Рудда. — Никто не собирается ничего подписывать.

— Я воспринимаю это заявление, как признание в том, что ты убил его, — холодно произнес Эль-Калаам.

— Я этого не говорил, хотя и жалею, что такая идея не пришла мне в голову.

— Очень хорошо. Однако у тебя с этим ничего не выйдет. — Эль-Калаам резко мотнул головой, и Малагез схватил Рудда за ворот рубашки. — Отведи его в парилку.

— Нет! — неожиданно воскликнул Луч. С трудом поднявшись на ноги, он привалился к зеркалу. Его слегка покачивало. — Вы подумали не на того человека. Он не убивал Мишеля. Это сделал я.

— Ты? — переспросил Эль-Калаам. — Как интересно. — И можно узнать, чего ради?

— Он был слишком молод и впечатлителен. — Французский посол старался убрать волосы, лезшие ему в глаза, но у него это плохо получалось. — Он не отдавал себе отчета в том, что ты делаешь с ним, в отличие от меня. Он не понимал, как ты обращаешься с ним, зато я понимал это. Он уже никогда бы не стал прежним. Никогда бы не стал мыслить или действовать, как прежде.

— В этом все дело.

— Да, я знаю. Вот почему его надо было остановить. Его следовало спасти от себя самого или, скорей, от того, во что ты превратил его. — На лице Луча застыло мучительное выражение. — Я сделал все, что было в моих силах, пытался поговорить с ним, но без толку. И я... — Он вдруг закашлялся, точно поперхнувшись собственными словами. — Выбор, который мне пришлось сделать, был вовсе непростым. Однако, я не мог допустить, чтобы наше правительство оказалось втянутым в этот инцидент подобным образом.

— Я понимаю, — хладнокровно произнес Эль-Калаам. — Впрочем, это не имеет значения. — Он отвернулся. — Погасите свет. До утра всем оставаться на своих местах. — Комната погрузилась во мрак.

Рассвет. Режущий глаза солнечный свет за окном. Предметы мало-помалу приобретали привычные очертания и окраску; стали видны кремовый и золотистый рисунки на обоях. Лучи, пробивавшиеся сквозь щели в ставнях, отражались от зеркала на стене.

— Осталось всего два часа, — заметил Малагез, обращаясь к Эль-Калааму.

— Мы все знаем, что должно быть сделано... так или иначе.

К ним подошел Фесси.

— Я не думаю, что израильтяне согласятся, — возразил Малагез.

Фесси скорчил презрительную мину.

— Американцы и англичане будут убеждать сионистов изменить их жесткий курс. Они обладают достаточной силой и властью. Конечно и то, и другое изрядно подзаржавело, но все-таки... что Израиль будет делать без поддержки Америки?

— Если бы Запад понимал нашу цель, — ответил Малагез. — Пока там, похоже, пребывают в сильном недоумении по этому поводу.

— На Западе разбираются в философии примерно так же, как и в Коране, то есть попросту, никак. Они понимают лишь язык пуль и смерти. Чтобы расшевелить их, необходимо прибегать к чрезвычайным мерам. Дипломатические тонкости для них — что мертвому припарка. Ничего, в свое время они сделают то, что мы требуем от них.

— Время, — прошипел Фесси. — Оно болтается у меня камнем на шее. — Он с размаху хлопнул ладонью по своему «Калашникову». — Я хочу сражаться. Мне даже отчасти хочется, чтобы срок ультиматума истек, и мы не услышали бы по радио сообщения о нашей победе. Я хочу сеять разрушения и смерть.

— Это оттого, что у тебя не все дома, — раздраженно бросил Малагез. — Мама должно быть уронила тебя головой на пол, когда ты был...

Фесси было кинулся на него, но Эль-Калаам мгновенно очутился между ними.

— Довольно! — рявкнул он. — Вы оба хороши. — Он перевел взгляд с них на Хэтер и Рейчел, стоявших у книжной полки. — Малагез, возьми девчонку. Фесси, сходи и проверь, включено ли радио на правильную частоту. — Рита взяла Хэтер под локоть. — Потом присоединяйся к нам: мы будем в «парилке»: пора проверить, из чего сделаны эти двое.

Они гуськом зашагали вдоль коридора. Ничто не изменилось в комнате, располагавшейся в его дальнем конце. Окна были по-прежнему плотно занавешены; кровать перевернута. Пол был скользким из-за розовой жидкости, разлитой по нему. На нем валялся резиновый шланг, извилистой лентой тянувшийся к тому месту, где несколько часов назад лежал Бок.

— Что вы сделали с Сюзан? — осведомилась Хэтер.

— Она стала совершенно бесполезна для нас. — Эль-Калаам махнул рукой, повернувшись к Малагезу. — Посади ее туда.

Тот с силой усадил Рейчел на измазанное кровью сидение стула, на котором пытали промышленника. Лицо девочки было блестящим от пота. Она сидела неподвижно, глядя на Хэтер, словно пытаясь, взглядом сказать ей что-то.

— Мы хотим от тебя очень простей вещи, — начал Эль-Калаам, стараясь говорить как можно более мягко и рассудительно. — Нам нужно, чтобы ты сделала заявление. — Он взглянул на Рейчел. — Только представь себе, как мир отреагирует на подписанное тобой заявление, поддерживающее наше требование.

— Никто не поверит ему.

— Разумеется, мы могли бы сами написать его и расписаться за тебя, но такую подделку очень быстро обнаружили бы. Нам нужно, чтобы почерк был твоим.

— Все равно, ему никто не поверит, — повторила Рейчел.

Бросив на нее недовольный взгляд, Эль-Калаам махнул рукой, отметая это возражение.

— Еще как поверят. Люди весьма доверчивы. Они верят в то, во что им хочется верить или... во что им предлагают поверить. Сочувствие к нашим нуждам широко распространено во всем мире. Люди просто боятся выражать его открыто... сионистские головорезы есть повсюду.

— Все, чего мы хотим — это жить в мире. Эль-Калаам плюнул на пол, и на его лице появилась злобная, презрительная гримаса.

— В мире. О, да, разумеется. В вашем мире. Вы хотели бы жить в мире без арабов.

— Наоборот, это вы хотите уничтожить нас.

— Ложь, выдаваемая за истину! — воскликнул он и тут же добавил гораздо тише и мягче. — Это лишь то самое бредовое заблуждение, от которого мы хотим освободить тебя. — Он криво усмехнулся. — У нас есть для этого время... и методы. — Он прикоснулся к плечу Рейчел.

— Не трогайте ее, — подала голос Хэтер. — Она всего лишь ребенок.

Эль-Калаам повернулся к ней.

— Ты говоришь, ребенок? Неужели ты думаешь, что если я вложу этому ребенку в руки заряженный автомат, она в то же мгновение не прикончит меня? У нее не возникнет ни тени сомнения, что так и надо поступить. Он подошел к Хэтер, за спиной которой чуть справа стояла Рита.

— Ты что, так до сих пор ничего и не поняла? Похоже, что нет, как я посмотрю. — Он показал пальцем на Рейчел. — Этот ребенок — ключ... ключ ко всем... решеткам, мешающим осуществлению наших сокровенных желаний. Мне плевать на всех остальных, очутившихся здесь... от них мне никакого проку. Но она... она для меня все.

— Твой муж понял это сразу. Поэтому он и сделал то, что он сделал. Я признателен ему за это. Он был дилетантом, попытавшимся на один короткий миг стать профессионалом. И ему это удалось. Но ты, — в его голосе послышалось презрение. — Ты всего лишь охотник на кроликов. Ты не имеешь реального представления о жизни и смерти; о том, что у них представляет большую ценность в тот или иной моменты. Твой муж знал, по крайней мере, это. В душе он был революционером. Ты же просто домохозяйка, обученная стрелять в игрушечную мишень. У тебя нет ни ума, ни смелости.

Не сводя испытывающего взгляда с Хэтер, он взял ее за подбородок, поднял голову, затем опустил.

— Запомни, что с этой минуты ты должна держать рот на замке. Наблюдай за тем, что будет происходить здесь. Если ты вымолвишь хоть слово, у Риты хватит зарядов в автомате, чтобы разнести твой череп на мелкие кусочки. Ясно?

Хэтер молча кивнула. Эль-Калаам сделал резкий жест.

— Мы приступаем.

* * *


— Я обнаружила кое-что, что тебе следует знать. Он не произнес ни своего имени, ни ее, будучи слишком озабочен вопросом секретности. Тем не менее Дайна по голосу тут же догадалась, кто ей звонит. Она тут же вспомнила его особенную, сияющую улыбку и искалеченные руки художника. Втянув в себя воздух, она спросила.

— Что?

— Не по телефону, — ответил Мейер. — Нам надо встретиться.

Она подумала о лихорадочном графике съемок оставшихся сцен фильма: работа близилась к завершению. Ее сердце ёкнуло.

— Я не могу приехать в Сан-Диего.

— Тебе не придется этого делать. Я в Лос-Анджелесе.

— Где?

— То тут, то там. — Он рассмеялся, и Дайна вспомнила изысканный запах его одеколона и сухую, глянцевую кожу на щеках. Ты можешь освободиться на часок?

Дайна посмотрела на часы.

— Только под вечер, — ответила она. — Мы будем сниматься до наступления сумерек. Полседьмого вас устроит?

— Вполне. — Он сделал паузу. — Жди меня у могилы своей подруги Мэгги.

— Вы знаете, где...

— Я знаю, где это.

— В таком случае не забудьте принести цветы. До кладбища ее довез автомобиль, принадлежащий студии. Она все чаще и чаще прибегала к такому способу передвижения, оставляя серебристый «Мерседес» дома. Это лучше, чем что-либо еще свидетельствовало о том, как она уставала. Ей всегда нравилось водить машину, но теперь для нее стало тяжелой обузой доставлять себя из дома на площадку и назад. Когда она поставила этот вопрос перед Бейллиманом, тот без единого возражения набрал нужный номер и заказал лимузин.

Теперь, откинувшись на спинку сидения и поворачиваясь перед переносным зеркалом так, чтобы Анна могла аккуратно смыть ее грим, она думала, что эта привилегия просто соответствует ее положению и не более того. Она легонько вздохнула, ощутив холодный крем на коже. На время она перестала думать о Мейере и забыла о предчувствиях, не дававших ей покоя на протяжении всего дня с момента его звонка. Что он приготовил для нее?

Она думала о Нью-Йорке и настоящей зиме. Ей было трудно представить или, точнее, почувствовать теперь и то, и другое. Рождество в Нью-Йорке стало для нее чем-то вроде сцены, сыгранной ею давным-давно в каком-то фильме, сейчас уже почти забытой и кажущейся не совсем реальной. Она страстно желала вернуться на восточное побережье и возобновить былой роман с никогда не ложащимся спать городом. Шампанское и икра лениво путешествовали, растворившись в крови, по ее венам, а над головой в надвигающихся вечерних сумерках скользили пыльные верхушки стройных пальм. Здесь в этом городе не было ничего, кроме пальм, «Мерседесов» и времени, текущем незаметно, без каких-либо изменений в погоде или даже смен времен года.

— Все сделано, мисс Уитней.

— Алекс вначале заедет к тебе, Анна, — проговорила Дайна, не открывая глаз. Ей не хотелось, чтобы ее тревожили, пока она не доберется до кладбища.

Как сквозь сон она чувствовала, что машина сбавила скорость и остановилась. Откуда-то издалека ей показалось донесся голос Анны, желающей ей спокойной ночи, и она пробормотала в ответ что-то неразборчивое. «Я обнаружил кое-что, что тебе следует знать». Эта фраза, произнесенная Мейером, вновь и вновь звучала в ее ушах. Дайна цеплялась за нее, словно за дразнящуюся ниточку, ведущую то в одном направлении, то в другом, но всякий раз приводящая в тупик.

Должно быть она проспала последнюю часть пути, потому что, открыв глаза, обнаружила, что машина стоит у тротуара неподалеку от входа на кладбище. Шума мотора не было слышно. Перед собой она видела затылок Алекса, в котором не было ничего необычного. Однако, вдруг человек, сидевший на переднем сидении, повернул голову, и Дайна изумленно уставилась на красивое лицо Марго. Выбившиеся пряди черных волос спадали на ее маленькие ушки. Она улыбнулась.

— Пошли, моя милая. Мейер ждет тебя.

Марго исчезла из поля зрения Дайны лишь для того, чтобы мгновение позже открыть перед ней заднюю дверь. Она стояла, слегка наклонив вперед верхнюю половину тела. Взглянув на нее. Дайна подумала, что она очень стройна и изящна. Марго держала в руках букет ирисов.

— Мейер думал, что он вам может понадобиться.

Дайна рассмеялась. В конце концов, вышло так, что именно она забыла про цветы.

Возле могилы Мэгги никого не было, кроме Мейера, стоявшего, слегка сгорбившись, сутулив плечи. Он был одет в темно-синие широкие льняные брюки модного фасона и легкую кремовую рубашку с короткими рукавами. Он выглядел спокойными и здоровым. На улице, вне помещения, его мудрая голова Пикассо казалась еще больше. Он слегка опирался на тросточку из черного дерева с явно заостренным серебряным наконечником и большой шишкообразной ручкой из малахита. «Ее подарил мне, — сказал Мейер Дайне позже, — в конце войны один английский полковник».

Довольно долгое время, после того как Дайна подошла к нему, он продолжал хранить, молчание. Она пристально изучала его, пытаясь отыскать какие-то перемены, указывавшие на его возраст, однако не могла найти никаких, за исключением гуарачей у него на ногах. Его руки не дрожали, голова не свешивалась бессильно вниз. Дайна задержала взгляд на тоненькой синей вене, пульсировавшей сбоку на его голове, лишь отчасти прикрытой волосами. Небо над ними было молочно-белым из-за света неоновых огней Голливуда. Однако смог смягчал этот блеск настолько, что создавалась иллюзия первобытной красоты и величия. И в этом освещении Мейер казался бессмертным существом, неприкасаемым для рук людей или хода времени. Он пережил лагерь смерти, смерть двух сыновей и, по крайней мере, одной жены. Однако несмотря ни на что, он стоял здесь, словно олицетворение неукротимого духа жизни.

— Я слышал кое-какие новости, касающиеся тебя, — начал Мейер, и от звука его голоса мурашки забегали по спине Дайны. — И довольно захватывающие новости. — Он повернулся к ней, подставив лицо свету, так что его глаза стали казаться еще больше. — Нам уже очень давно не приходилось видеть кого-то, кто походил бы на тебя. — Мейер говорил так, словно от имени всего человечества. — Ослепительная звезда экрана. — Отняв одну ладонь от трости, он сжал плечо Дайны с поразительной для его лет силой. — Похоже, для тебя сейчас не существует ничего невозможного.

— Иногда я чувствую себя так, точно я десяти футов росту, — Сказала она почти мечтательно.

— Скажи мне, — поинтересовался Мейер. — Это ты изменилась или те, кто окружает тебя?

— Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Ну, например, лимузин, в котором ты приехала сюда. — Выпустив на мгновение ее плечо, Мейер неопределенно махнул рукой в направлении входа на кладбище. — Еще шесть месяцев тому назад у тебя его не было... ты просто не могла его себе позволить, я прав? — Он кивнул. — Вот я и спрашиваю. Есть ли он у тебя теперь, потому что ты стала другой или потому что окружающее относятся к тебе не так, как раньше?

Дайна посмотрела на него.

— Это имеет значение?

— Только для тебя, Дайна, — Мейер усмехнулся. Она перевела взгляд на ирисы, которые ей дала Марго, и, нагнувшись, положила букет на могилу. Выпрямившись, она почувствовала легкое головокружение.

— Интересно, какие ощущения ты испытываешь, кладя цветы на пустую могилу? — вдруг осведомился Мейер.

Сделав шаг вперед, он успел поддержать ее, прежде чем она упала. Шатаясь, Дайна оперлась на Мейера, но тот даже не шелохнулся, несмотря на больные ноги, до тех пор пока она не пришла в себя.

— Что вы хотите сказать? — слабо спросила она. — Я была здесь на похоронах Мэгги и видела...

— То, что ты видела, — терпеливо объяснил Мейер, — было пустым ящиком, который опустили в могилу. Тела твоей подруги Мэгги не было внутри него.

Дайне даже на секунду не пришло в голову подвергать сомнению истинность его слов.

— Тогда где же она?

— В Ирландии, — он продолжал заботливо поддерживать ее, обняв рукой за плечи. — Ее похоронили на родине.

— Но Мэгги родилась в Сент-Морис, в Айове.

— Выросла, но не родилась. После рождения ее вместе с сестрой тайно перевезли в Америку из Северной Ирландии. Когда они оказались здесь, их поместили в подходящую семью и...

— Но зачем?

— Их настоящая фамилия Туми, — Мейер сделал паузу. — Она тебе говорит о чем-нибудь?

— Погодите! — В памяти Дайны всплыл ее давнишний разговор с Марионом. Тот, помнится, выглядел очень расстроенным, и она поинтересовалась, в чем причина. Инцидент в Северной Ирландии? Да, именно об этом он говорил.

— Кажется, некий Син Туми — глава ирландских протестантов в Белфасте? Мейер кивнул.

— Точно. Так вот, Мэгги его внучка.

— Боже мой! — вырвалось у Дайны. — Что же это означает?

— Я не делаю никаких выводов, — спокойно ответил он. — Теперь я предоставляю другим заняться этим. Я просто сообщаю тебе то, что мне удалось узнать. Разве это не входило в наш договор?

— Марион говорил мне, что по распоряжению Сина Туми был осуществлен карательный рейд объединенных сил англичан и ирландских протестантов на католическую часть Белфаста. Как она называется?

— Эндитаун.

— Да, Эндитаун. И это случилось...

— За две недели, плюс-минус несколько дней, до того, как твою подругу убили.

Дайна отвернулась.

— Я должна поехать в полицию. Однако Мейер, не отпускавший Дайну, силой заставил ее опять повернуться к нему лицом.

— И что ты им скажешь?

— То, что вы только что рассказали мне. — Она вгляделась в его абсолютно бесстрастное лицо. — Или у вас не хватит мужества подтвердить свою информацию?

— Остынь! — В его голосе не звучало ни тени раздражения или гнева. — Это не имеет никакого отношения ко мне... или к тебе, если вести речь об этом частном вопросе. Он притянул Дайну ближе к себе и продолжил, взмахами трости подчеркивая наиболее важные места. — Ладно, допустим мы вместе отправимся в полицейский участок и расскажем там то, что я поведал тебе. Неужели ты можешь всерьез думать, что Син Туми прислал сюда своих внучек без ведома правительства Соединенных Штатов? И неужели ты полагаешь, что они позволят такой информации просочиться в прессу? — Он помахал тростью перед собой. — Ни в коем случае. — В этой стране слишком много людей, сочувствующих ИРА. — Он грустно покачал головой. — Они никогда не позволят вскрыть могилу. Никогда. — Мейер положил руки ей на плечи. — Дайна, эта информация предназначена только для тебя и ни для кого другого. Я сказал, что помогу тебе отыскать убийц твоей подруги, но не более того.

— Однако вы не сделали даже этого.

Мейер сунул клочок бумаги в руки Дайны и сжал ее пальцы вокруг нее.

— Когда у тебя появится возможность, — сказал он, — обязательно повидайся с этим человеком.

На сей раз он, наклонившись, поцеловал ее в щеку.

* * *


Она все-таки не выдержала и позвонила Бонстилу. Разумеется, он отнесся к ее сообщению скептически.

— Ты должна сказать мне, откуда у тебя такая информация.

— Бобби, я не могу. — Она развела руками. — Пожалуйста, не спрашивай меня.

— Послушай!..

— Нет, это ты послушай. Ты либо веришь мне, либо — нет, и делу конец.

— Ладно. В таком случае я думаю, что это чернуха.

— Отлично, — сказала она, вставая. — Тогда, до свидания.

— Погоди. Не торопись. — Он задумчиво барабанил вилкой по скатерти. Они сидели на кухне дома Рубенса. Дайна отказалась приезжать еще раз в участок, и ей не пришло на ум не единого места в городе, где бы ее появление не вызвало ажиотажа и скопления зевак. Прибегать же к услугам Алекса ей не хотелось.

Бонстил сделал жест вилкой.

— Ну садись же. — Его голос звучал хрипловато. — Стоя там, ты заставляешь меня нервничать.

В этот день у Марии был выходной, однако, выглянув за окно. Дайна увидела мексиканца — помощника садовника — вовсю хлопотавшего возле розовых кустов.

— У меня такое впечатление, что ты не слишком мне нравишься, — заметила она, усаживаясь напротив Бонстила.

— Однако ты до сих пор не вышвырнула меня вон, — возразил тот.

— Ты знаешь, почему. Без тебя мне никогда не удастся найти того, кто убил Мэгги.

— А это очень важно для тебя, не так ли? — перегнувшись через стол, спросил он.

— Да.

— Почему?

— Она была моей подругой.

— Подругой, уже сидевшей на игле, постоянно вравшей тебе, завидовавшей твоему успеху, считавшей, что у тебя роман с ее другом...

Дайна с размаху залепила ему пощечину.

— Господи! Вы все одинаковы и с жадностью копаетесь в чужом белье!

— Да, именно этим я и занимаюсь. — Он даже не пошевелился. Лицо Бонстила покраснело на том месте, куда она ударила его, однако внешне, во всяком случае, он оставался спокойным. — Я сборщик мусора. Мне действительно приходится копаться в грязном белье всех и каждого, обнюхивать дерьмо, потому что в девяти случаях из десяти именно там надо искать ублюдков, убивающих людей. Тебе это не кажется логичным?

— Это отвратительно. — Она отвернулась.

— Да уж, наверняка отвратительней, чем втаптывать в грязь других людей своим высоким каблучком.

Дайна обернулась как ужаленная; ее глаза сверкнули, когда она уставилась на Бонстила.

— Я не делаю этого.

— Тебе только так кажется.

— Убирайся отсюда! — Она вскочила на ноги, опрокинув кресло на пол. — Я не желаю иметь с тобой никаких дел! Бонстил поднялся за ней следом.

— А как же Мэгги? Что ты собираешься делать по этому поводу?

— Как-нибудь управлюсь сама. — Отступив назад, Дайна прижалась к стене и, увидев, что он приближается к ней, крикнула.

— Не подходи ко мне.

Она хотела было ударить его еще раз, но он перехватил ее кисть. Дайна попыталась вырвать руку, но тщетно.

— Не будь дурой, — сказал он. Они оба тяжело дышали от напряжения. — Мы нужны друг другу. — Они, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза; их губы почти соприкасались. Вдруг его рот накрыл ее, и Дайна почувствовала жар, излучаемый его телом, становящийся все более нестерпимым.

— Что ты делаешь? — тихо спросила она.

— А на что это похоже?

Ее грудь обнажилась во время их потасовки. Взяв его ладони в свои, Дайна подняла их и отвела в сторону на мгновение. Внезапно она с удивлением увидела свое отражение в его глазах. Она поняла, что хочет его не только потому что он ей нравится — это было бы недостаточно. Она нуждалась в его тепле, потому что он, в отличие от Рубенса, не являлся частью ее мира. Их близость означала бы для нее, что она все еще нечто большее, чем сценический образ, идол толпы. Она хотела вернуть ему поцелуй, но, взглянув на его лицо, остановилась. Она слышала, каким хриплым стало его дыхание из-за почти непреодолимого желания, но напряженное выражение, застывшее на лице Бонстила, заставило ее живот болезненно сжаться от страха.

— В чем дело, Бобби?

— Я не... я не знаю в чем. Я, — он перевел взгляд на свои руки и убрал их от ее тела, — думал о тебе все время. Рисовал тебя в своих мечтах. Даже в участке, ты знаешь, надо мной постоянно подшучивают... некоторые ребята завидуют мне, зная, что я занимаюсь тобой.

Дайна придвинулась к нему, ее обнаженные груди уперлись в его рубашку.

— Я часто думал об этом. О том, как это могло бы произойти... — Он положил руки ей на плечи. — Но вот теперь, когда этот момент настал, меня словно парализовало. У меня не выходит из головы пятидесятифутовая афиша «Риджайны Ред» с твоим изображением. Потом я смотрю на тебя и... и у меня в мозгу получается каша. Я не могу отделить одно от другого.

— Но я всего лишь человек из плоти и крови, Бобби.

— Нет, — возразил он, слегка отстраняя ее от себя. — Нет, это не так. Теперь ты гораздо больше, ты икона, идол для миллионов людей, сексуальная фантазия бог знает скольких мужчин. Ты не просто человек из плоти и крови, нет.

Она обвила его руками, прижимая к себе.

— Это же чушь, ты сам прекрасно знаешь. — Однако спазмы в желудке становились все сильнее. В ее груди появилось ощущение пустоты, и Дайне показалось, что она вот-вот взорвется. «Что происходит со мной?» — тщетно вопрошала она себя.

— Неужели ты не видишь? — В словах Бонстила звучала неподдельная боль. — Я хочу быть с тобой, но не могу. Мы принадлежим к разным мирам. Доступ в твою постель закрыт для меня.

Дайне захотелось крикнуть ему, что она простая девчонка с улицы, испуганная и одинокая, но в то же мгновение жесткий непреклонный голос, прозвучавший из глубины ее сознания, запретил ей это, и чтобы промолчать, она закусила щеку. Не выдержав, она все же вскрикнула от боли, и Бонстил, решив, что в ней проснулся гнев, попятился.

— Прости меня, — тихо сказал он. — Мне искренне жаль, Дайна. — Отвернувшись, он вышел в холл и зашагал к входной двери, провожаемый взглядом мудрого еврея с полотна Эль-Греко.

Услышав, что дверь захлопнулась за ним. Дайна упала на колени и, закрыв лицо руками, зарыдала так горько, как не плакала со времени далеких дней, проведенных в «Уайт Седарс». Она почувствовала во рту резиновый привкус, и ее чуть не вырвало. Сжавшись в комок и раскачиваясь из стороны в сторону, она плакала, пока не заснула прямо на ковре под картиной с изображением русалки, смотревшей на нее прекрасными и печальными глазами.

Где-то на задворках ее сознания и раньше присутствовало понимание того, что изоляция от окружающих, в которой она очутилась, становилась все более полной. В конце концов, именно поэтому она пыталась соблазнить Бонстила и так расстроилась, когда тот отказался от нее. Теперь Дайна уже наверняка знала, что он не такой, как остальные, но и это она была не в состоянии постичь — лишь часть ее души радовалось этому восхождению на пьедестал избранных.

Она воспринимала Бобби как последнюю ниточку, связывавшую ее с миром обычных людей, занимающихся повседневными, будничными делами. Когда-то она сама была одной из них. Когда-то, но не теперь. Она вторглась в иное царство — и, надо сказать, весьма охотно — широко раскрыв глаза и протянув руки ему навстречу. Однако переход из одного мира в другой оказался таким быстрым и приятным, что она просто не замечала мелких изменений в жизни и, заплывая все дальше и дальше в открытое море, оглянулась лишь тогда, когда берег уже скрылся из виду.

Бонстил был совершенно прав. Он принадлежал к другому миру, и, сближаясь с ним самим примитивным путем, она пыталась показать ему, да и себе, что по-прежнему остается простой смертной. Она вновь вспомнила вопрос Мейера, не дававший ей покоя. «Скажи мне, — спрашивал старик. — Это ты изменилась, или те, кто окружают тебя?»

Больше всего ее пугало то, что она не знала ответа на него. Как должна действовать икона? Дайна подозревала, что многие до нее задавались таким вопросом, и тем, кто не мог ответить на него, не удавалось выжить или прожить в этом новом мире сколько-нибудь долго.

* * *


Возвратясь домой, Рубенс обнаружил ее растянувшейся на софе с большим стаканом в руке, заполненным наполовину. Рядом с ней на журнальном столике, заляпанном высохшими пятнами от пролитой жидкости, стояла бутылка «Столичной».

— Черт побери. Дайна, что происходит между тобой и этим сыщиком?

Она окинула его мутным, совершенно бессмысленным взглядом, и Рубенс коротким движением выбил из ее ослабевших пальцев стакан. Покатившись по подушке, он упал с глухим стуком на ковер. За ним протянулась темная полоса. Рубенс склонился над Дайной.

— Помощник садовника сказал мне... — Однако, безутешно рыдая, она уже повисла на нем так страстно, что весь его гнев бесследно улетучился. — Дайна, — шепотом повторял он без конца, укачивая ее на руках. — Что случилось?

Однако ей было просто нечего сказать ему.

* * *


Эль-Калаам начал с того, что извлек из ножен свой нож. Хэтер было шагнула к нему, но Рита резко дернула ее назад и покрутила у нее перед носом стволом автомата. Приложив указательный палец к своим чувственным губам, она выразительно посмотрела Хэтер в глаза и покачала головой.

Между тем Эль-Калаам уже успел передать свой автомат Малагезу, стоявшему чуть сбоку от него. Находившийся с другой стороны от стула Фесси жадно облизывал губы, шумно втягивая воздух при каждом вздохе. Его палец ласкал курок АКМ.

Эль-Калаам приблизился к Рейчел. Он приставил кончик ножа к блузке девочки. Попав на мгновение в луч резкого света, нож ослепительно вспыхнул.

В затянувшейся тишине треск разрезаемой ткани показался очень громким. Тело Рейчел стало проглядывать сквозь дырки между широкими полосками, на которые Эль-Калаам медленно и методично разрезал блузку. Ее смуглая кожа блестела в свете лампы. Вначале обнажились ее плечи, затем грудь, прикрытая тонким лифчиком с изящной линией кружев по верху. Крошечная розовая точка выступила между ее грудей.

— Вот так, — выдохнул Эль-Калаам. Острие ножа застыло в воздухе. — Как тебе это нравится? — Он впился взглядом в глаза девочки. Потом перевел его на ее плечи. Лезвие промелькнуло сквозь светлую полосу, темную и опять светлую, разрезав по пути одну из бретелек, на которых держался лифчик Рейчел. Слабо вскрикнув, она невольно попыталась закрыть грудь руками, но Малагез, державший их, не позволил ей этого сделать. Ее плечи тряслись; она смотрела прямо перед собой.

— Взгляните, — произнес Эль-Калаам. — Какие прелестные груди. Ты не согласен со мной, Малагез?

— Пожалуй, маловаты на мой вкус.

— Пустяки, это лишь вопрос времени, Рауль. Им нужно дать время. Ребенок пока растет. Она ведь еще не женщина. — Слезинка повисла на нижней реснице в правом глазу Рейчел. Она набухла, перевалилась через ресницу и, скатившись вниз по щеке, упала на тыльную сторону ладони Эль-Калаама. Тот улыбнулся.

— Это груди ребенка, — заметил Малагез. — Отдай их Фесси.

— Твоя беда в том, Малагез, что ты совершенно не способен заглянуть в будущее. — Эль-Калаам посмотрел на Рейчел. — Да, ты прав, сейчас это груди ребенка. Но скоро... о, они распустятся словно бутоны, превратившись в восхитительные груди женщины. — Улыбка внезапно пропала с его лица. — Если, конечно с ними ничего не случится.

— Например? — спросил Малагез. Эль-Калаам пожал плечами.

— Гм, не знаю. Однако, ты ведь знаешь, что такое наша жизнь. В ней может произойти все. Несчастный случай, например. — Что-то сверкнуло и тут же погасло в глазах девочки. — Или... возможно... попадется навстречу жестокий и порочный человек... скажем, женоненавистник. Кто-то, совершенно не ценящий женское тело. Гомосексуалист...

Фесси хихикнул. Его глаза были широко открыты и светились.

— Или, допустим, психопат. В мире полно сумасшедших. И вот, развивая этот пример, представим себе, что такой психопат поймал эту девочку однажды ночью.

Он подошел совсем близко к Рейчел, чья грудь тяжело вздымалась при каждом вздохе.

— У него есть нож. — Острое лезвие опять скользнуло вперед. Луч света, отраженный им, упал на щеку девочки. Ее грудь задрожала.

— Этот человек — настоящий сумасшедший, — продолжал Эль-Калаам. — Он хватает молодую, симпатичную девочку за волосы, — взявшись за волосы Рейчел, он резко дернул назад, заставив ее запрокинуть голову. Его губы расползлись, и на лице появилось злобное выражение, — и тянет за них. — Он уставился сверху вниз на ее лицо.

— Затем он подносит нож к одной из ее грудей. — Девочка вздрогнула, ощутив прикосновение холодной стали. Воздух со свистом вырывался сквозь ее стиснутые зубы.

— И он говорит ей: «Сейчас я сделаю тебя похожей на мужчину». — Нож двигался горизонтально под грудью Рей-чел. Она закрыла глаза и задрожала всем телом.

— Вначале одну, потом другую.

Рейчел начала всхлипывать. Слезы хлынули из-под ее опущенных век. Она судорожно мотала головой из стороны в сторону.

— Нет, — сказала она.

— Что такое? — спросил Эль-Калаам. — Что такое?

— Нет! — закричала она, повышая голос, — Нет, нет, нет!

— Что, нет?

Рейчел закрыла глаза. Слезы катились по ее смуглой коже, сбегая вниз вдоль линии ее грудей.

— Не надо, пожалуйста.

— Ага, — произнес Эль-Калаам, не отводя нож от тела девочки. — Кажется, дело пошло.

* * *


В то утро Дайна спросила у Рубенса, не мог ли бы он уйти из офиса пораньше и заехать за ней на площадку.

— Я хочу выбраться в город сегодня вечером, — сказала она, и желательно вместе с тобой.

Огромный темно-синий «Линкольн» поджидал ее, когда она вышла наконец из своего трейлера. Увидев, что она приближается к машине, шофер Рубенса вышел из-за руля и открыл перед ней дверцу. Очутившись внутри, Дайна успела заметить Алекса, сидевшего на переднем сидении возле водителя, прежде чем Рубенс, подняв зеркальную перегородку из небьющегося пластика, окончательно не отрезал их от окружающего мира.

— Как дела? — поинтересовался он, целуя ее и беря за руку.

— Просто сумасшествие какое-то. — Слабая улыбка чуть тронула ее черты. — Мы почти закончили. Осталось переснять один-два эпизода, которым Марион недоволен, и все, мы закругляемся.

— Отлично, — отозвался Рубенс, делая вид, что не получает ежедневные отчеты о ходе работы от самого Мариона. Дайна знала, как обстоит дело в действительности, но им обоим нравилась эта игра.

— Как держится Джордж?

— Я думаю, он выдержит до конца, но всех тревожит его затея, связанная с финансированием ООП. Даже его агент беседовал с ним на эту тему, но все бесполезно. — Она стиснула его ладонь. — Налей мне чего-нибудь выпить.

Дайна настояла на том, чтобы они отправились в «Моонбили», шикарный двухэтажный ресторан в Малибу, который, особенно летом, предоставлял приятное глазу разнообразие по сравнению с роскошными заведениями, располагавшимися вдоль Норт-Кэмден-драйв и Норт-Кэнон-драйв на Беверли Хиллз.

Дайна выглядела растерянной, точно ее мысли витали где-то далеко, она почти физически ощущала, как волны энергии, излучаемые ею, широкими концентрическими кругами расходились по ресторану, достигая самых дальних уголков. Собственная власть ошеломляла ее, притягивая и отталкивая в одно и то же время. Все работники ресторана от метрдотеля до шеф-повара подходили к столу, почтительно осведомляясь, достаточно ли хороша еда и напитки. В результате ей удалось за обедом переброситься с Рубенсом всего несколькими словами.

От двери ресторана к автомобильной стоянке вела дорожка, вымощенная каменной плиткой. Ветер гнал по асфальту небольшие стаи песчинок, сворачивающихся в длинные жгуты, похожие на тела призрачных змеев, исчезавшие в темноте, как струйки дыма.

Рубенс и Дайна шагали мимо моря машин, залитого потоками бело-голубого света двух прожекторов, вознесенных высоко на алюминиевых мачтах. Огромные белые мотыльки трепыхались в мощных лучах, а рядом с ними порхала стрекоза, жадно пожиравшая мелких насекомых, привлеченных светом. Ее длинное изящное брюшко отливало зеленым и голубым.

Хромированные покрытия и всевозможные цвета и оттенки автомобильных красок, столь тщательно подобранные и очень, очень недешево стоящие, нивелировались в этом резком свете и выглядели почти одинаково. Это зрелище показалось Дайне фантастическим видением, пугающим своей банальностью, безобразным пейзажем, лишенным какой бы то ни было живой красоты. Она внезапно почувствовала себя так, точно оказалась на иной, абсолютно чужой для нее планете, а Земля, сохранившаяся для нее лишь в памяти, продолжала совершать свой вечный путь вокруг Солнца где-то за сотни миллионов миль отсюда.

Схватив Рубенса за руку, она пробормотала.

— Давай уберемся отсюда побыстрее.

Ей казалось, что она слышит смеющиеся голоса, плывущие в душном, неподвижном воздухе, тяжелые и неразборчивые, похожие на шум прибоя; цоканье каблуков по выложенной плиткой дорожке и доносящиеся издалека шипение и свист машин, мчавшихся по шоссе вдоль побережья.

Они уже почти добрались до «Линкольна» Рубенса, как Дайна увидела двух человек, вышедших из красного «Порше», припаркованного неподалеку. Она узнала машину прежде, чем разглядела ее пассажиров.

— Привет, Дайна, — поздоровалась с ней Тай. За ее спиной высилась широкоплечая фигура Силки.

— Она была не в состоянии вести машину, — тихо сказал он. Теперь Дайна заметила, что Тай сильно шатается, даже несмотря на то, что Силка поддерживает ее сзади.

Заглянув Тай в глаза. Дайна увидела невероятно расширенные зрачки и поинтересовалась у телохранителя.

— Что она принимала?

— Все, что ей удалось достать, — Силка пожал плечами. — Кокаин, Lude ... может быть Dalmane.

— Дайна, — пробормотала Тай. — Дайна. — Она потянулась к ней.

— Что происходит, черт возьми? — осведомился Рубенс, внимательно глядя на Силку.

— Просто небольшое недоразумение, — ответил тот. — Ничего страшного.

— Все в порядке, Рубенс, — вмешалась Дайна. Взяв Тай под руку, она потянула ее в сторону от мужчин. — Я улажу все сама.

Обвив одной рукой узкую талию Тай, она сжала другой ее запястье.

— Пошли, — прошептала она. — Пошли.

— Отвези меня домой, — бормотала Тай. — Я хочу лечь в постель.

Они стояли вдвоем посреди моря застывших на месте припаркованных машин.

— Силка скоро доставит тебя домой, — попыталась успокоить ее Дайна.

— Но я не хочу ехать с ним. Я хочу обвить свои ноги вокруг твоих бедер.

— Хватит, Тай. Перестань.

— Я хочу почувствовать на языке вкус твоей кожи.

— Я сказала, хватит! — прошипела Дайна. Она резко развернула Тай за плечи к себе лицом и яростно встряхнула ее. — Я объяснила тебе, что ты должна сделать. Возвращайся к Найджелу и держись подальше от Криса.

Черты лица Тай исказила странная гримаса, и оно потеряло всякие следы не только красоты, но даже и чувственной привлекательности.

— Я не хочу Криса, — жалобно захныкала она. — Я хочу тебя.

Дайна поцеловала ее легонько, затем покрепче. Она почувствовала, как тело Тай окаменело, затем вдруг стало мягким. У Тай вырвался слабый, еле слышный стон от внезапной волны удовольствия, вызванного прикосновением губ и языка Дайны.

— Ну, а теперь иди, — холодно сказала Дайна. — Возвращайся в свою машину. Покажи Силке, что ты можешь сделать это сама. Он думает, что ты не можешь.

Тай тупо уставилась на нее.

— Я должна была вернуться туда, Дайна. Когда ты вышвырнула меня из...

— Это было всего лишь напоминание.

Тай жалобно улыбнулась.

— Я знаю. — Дайна увидела вдруг столько любви в ее глазах, что чуть не вздрогнула. Помедлив еще мгновение, Тай молча зашагала вдоль ряда машин, опираясь одной рукой о бамперы и стараясь идти как можно осторожней, чтобы не споткнуться и не упасть: она помнила слова Дайны о Силке.

Убедившись, что Тай забралась внутрь своего «Порше», Дайна вернулась к мужчинам. Те, казалось, за все это время даже не пошевелились и не обменялись ни словом.

— Теперь все в порядке, — сказала она, обращаясь к ним обоим, однако глядя при этом на Силку. Она спрашивала себя, как много ему известно о том, что творится вокруг него. Вне всяких сомнений, он не был глуп и, похоже, хорошо знал Тай. Дайна подозревала, что он знает обо всем. — Ты можешь отвезти ее домой в любой момент.

— Ты имеешь в виду к Найджелу, — уточнил он, пристально следя за ней.

— Да, — ответила она. — Именно это я и имею в виду. Разве ее место не там? Силка слегка улыбнулся.

— Надо полагать, что так оно и есть. Найджел скучает по ней.

— Ему больше не придется тревожиться за нее. Вытащив из кармана ключи от «Порше», Силка задумчиво повертел их. Он не торопился уходить.

— Честно говоря, меня удивляет, что это не произошло раньше. Тогда, кажется, полгода назад, когда Найджел отлучался, и они оставались вдвоем. — Дайна поняла, что он говорит о Крисе и Тай.

— И ничего не случилось?

— Я не знаю всего, мисс Уитней. — Он пожал плечами. Дайна улыбнулась.

— Знаешь, Силка, я думаю, что то, чего ты не знаешь о группе, тебе при желании удалось бы легко узнать.

Силка подбросил ключи в воздухе и, поймав их, вежливо произнес.

— В таком случае вы поверите мне, если я скажу, что ничего не случилось? — Он улыбнулся Дайне. — Спасибо за заботу о Тай. В такие дни, как сегодня, она становится просто невыносимой.

По дороге домой ей пришлось объяснять Рубенсу, чему собственно был посвящен этот разговор. У нее получился хороший рассказ, такой, в который она почти поверила сама.

* * *


Рейчел сквозь слезы смотрела на Хэтер. Ее взгляд выражал такую тоску и раскаяние, что Хэтер, не выдержав, отвернулась.

Эль-Калаам выпрямился. Лезвие его ножа было мокрым от пота и слез девочки. Посмотрев ей в глаза, он на несколько секунд задержал взгляд.

— Даю тебе пять минут, — сказал он, — чтобы как следует обдумать все, сказанное мной.

У Хэтер дрожали колени, и Рите приходилось поддерживать ее обеими руками.

— Мне надо в туалет, — хрипло пробормотала она. Эль-Калаам повернулся к ней. На его лице было написано выражение самодовольного триумфа.

— Я не сомневался в том, что у тебя хлипкая душонка. Куда вдруг подевалась вся твоя смелость? Похоже, твой муж, когда был жив, не знал тебя так хорошо, как узнал я. — Рассмеявшись, он кивком головы указал на дверь. — Отведи ее, Рита. Я не хочу, чтобы вся комната провоняла из-за нее.

Кивнув, Рита грубо потащила Хэтер к выходу. Однако на полпути та споткнулась и опустилась на четвереньки.

— Вы только посмотрите, — заметила Рита. — Она даже не в состоянии идти сама. — Нагнувшись, она подхватила девушку подмышки. В это мгновение взгляды Рейчел и Хэтер скрестились. В глазах последней была написана суровая решимость. Однако Рита тут же рывком подняла ее на ноги и вытолкнула из комнаты.

Они вышли в коридор и, добираясь до ванной, едва не натолкнулись на одного из террористов, торопливыми шагами направлявшегося в сторону «парилки». Он держал автомат наизготовку и, казалось, слегка задыхался от быстрой ходьбы.

— Давай, — раздраженно проскрипела Рита. — Пошевеливайся. — Она втолкнула Хэтер в ванную. — У тебя две минуты на все.

Задрав юбку, Хэтер уселась на унитаз. Со стороны «парилки» доносились звуки внезапно поднявшейся суматохи: громкие голоса, щелканье и передергивание затворов. Шум становился все громче. Она услышала приближающийся топот тяжелых подошв: кто-то бежал по коридору.

— Рита! — послышался зычный голос Эль-Калаама. — Иди сюда живо! — Его лицо возникло в дверном проеме, и через мгновение фигура предводителя террористов, казавшаяся невероятно огромной, заняла собой все пространство на месте отсутствующей двери. Он даже не взглянул на Хэтер.

— В чем дело?

— Какой-то идиот поджег мусор у черного входа. — Он уже спешил дальше по коридору. — Скорей!

— Но... — Рита перевела взгляд на Хэтер.

— Все в порядке. — Фесси незаметно очутился так близко у нее за спиной, что Рита вздрогнула. — Я присмотрю за ней. — Он ухмыльнулся.

— Не сомневаюсь, — ехидно протянула Рита. — Я знаю, как ты собираешься...

— Рита! — раздался нетерпеливый окрик Эль-Калаама.

— Делай, что хочешь, — бросила она, протискиваясь в коридор мимо Фесси. — Но она должна остаться целой и невредимой. Она может нам понадобиться. — С этими словами она побежала вслед за Эль-Калаамом.

Фесси ввалился в ванную. Отвратительная ухмылка словно приросла к его лицу. Его глаза были устремлены туда, где ноги Хэтер раздваивались над юбкой. Глаза Фесси светились. Он облизал пересохшие губы.

Хэтер молчала. Ствол АКМ полностью исчез под юбкой, забираясь все выше.

— Кто остался с Рейчел?

В глазах Фесси вспыхнули злобные огоньки.

— Здесь вопросы задаю я. — И получаю ответы тоже я. Хэтер молча наблюдала за ним. Его зрачки расширились. Он приблизился к ней на шаг и опять облизнулся.

— Тебе понравилось то, что он сделал с Рейчел, — тихо сказала она. Фесси подошел еще ближе. — Ты бы хотел сделать то же самое со мной, да?

Теперь Фесси стоял вплотную к ней. Хэтер поднялась на ноги. Фесси отложил АКМ в сторону и, вытащив из кобуры автоматический пистолет 45 калибра, щелкнул предохранителем. Он запустил левую руку под юбку Хэтер, а правой приставил пистолет к ее виску.

— Не вздумай выкинуть какой-нибудь фокус, — прошептал он. Его рот скользнул вдоль ее щеки к губам.

Хэтер отвернулась. Пистолет в руке Фесси последовал за ее головой. Хэтер закусила губу, чтобы не расплакаться. Медленно подняв руки, она положила их к нему на плечи. Рот Фесси обрушился на ее губы, заставив их разжаться. Их поцелуй длился долго. Из коридора доносился громкий топот и хриплые, резкие крики.

Все так же медленно Хэтер провела руками сверху вниз вдоль боков Фесси. Он шумно выдохнул. Его веки затрепетали; пистолет задрожал в его руке.

Сжав правую руку в кулак, Хэтер со всей силы ударила Фесси в пах. Издав полузадушенный вопль, террорист согнулся пополам. Грохнул выстрел; пистолет дернулся в руке Фесси. Его лицо побледнело; колени подогнулись.

Хэтер выхватила оружие из ослабевших пальцев Фесси, но он умудрился выбить его из ее рук. Пистолет отлетел на противоположный конец ванной.

Разгибаясь, Фесси потянулся руками к горлу Хэтер, тяжело дыша и ругая ее последними словами. Перегнувшись через него, Хэтер успела схватить автомат и обрушила приклад на шею противника. Фесси рухнул на пол.

Аккуратно переступив через него, она подошла к дверному проему. Крики и шум беготни в доме стали громче. Затем к ним добавился треск автоматных очередей, доносившийся с улицы.

Хэтер осторожно выглянула в коридор. Сквозь открытую дверь гостиной она увидела хаос, царивший там, и террористов, бегущих к входной двери. Среди них не было ни одного заложника. Она услышала знакомый голос Эль-Калаама, отдающего приказы.

Она стала пробираться по коридору назад к «парилке», прижимаясь к стене и держа палец на спусковом крючке «Калашникова». Она не сводила глаз с приоткрытой двери, становившейся все ближе. Яркая полоска света, пробивавшегося из комнаты, наискось перечеркивала пол коридора и противоположную стену.

Возле самой двери Хэтер остановилась и прислушалась. Однако грохот, доносившийся из других частей виллы, заглушал любые звуки, которые могли раздаваться внутри комнаты.

На мгновение она зажмурилась и глубоко вздохнула. Открыв глаза, она сосредоточила внимание на светлой полоске на стене напротив. Шевеля губами, она принялась считать про себя. На счет «три» она прыгнула вперед. Распахнув дверь левым плечом, она тут же низко пригнулась. Уперев приклад автомата в бедро, она описала стволом короткую дугу вокруг, готовясь выстрелить в любой момент. Ее глазам предстала Рейчел, привязанная к стулу. Больше она никого не увидела.

— Рейчел!

В ответ раздалась автоматная очередь из густой тени, скрывавший дальний конец комнаты. Упав на бок, Хэтер откатилась в сторону. Свинцовый град обрушился на пол, раскалывая половицы паркета. Куски штукатурки просвистели мимо ее плеча. Направив дуло АКМ в полумрак, она нажала на курок: одна очередь, вторая, третья.

Раздался хриплый вопль, и Хэтер увидела макушку головы. Вслед за ней из темного угла показалось тело. Оно вывалилось под яркий свет единственной лампочки без абажура, висевшей под потолком. Кровь, хлеставшая из ран, искрилась и сверкала. Тело осело на пол в двух шагах от Хэтер. Она узнала в убитом Малагеза.

Фесси, шатаясь, выбрался из ванной в коридор. В руке он сжимал пистолет.

Хэтер неподвижно стояла над трупом Малагеза, глядя себе под ноги.

Фесси продолжал ковылять по коридору, держа одну руку между ног. Оступившись, он качнулся в бок и, ткнувшись в стену, опять выпрямился.

Хэтер повернулась к Рейчел.

— Ты в порядке?

Девочка кивнула, судорожно всхлипнув, и Хэтер направилась к ней.

Потное лицо Фесси показалось в двери. Оскалившись, он поднял пистолет, целясь в спину Хэтер.

— Берегись! — крикнула Рейчел.

Раздался выстрел. Услышав крик девочки, Хэтер начала поворачиваться, и пуля, просвистев над ее левым плечом, угодила в стену. Резко развернувшись, Хэтер упала на колени. Фесси, ухмыляясь, слегка опустил пистолет, собираясь повторить выстрел.

Хэтер надавила на курок АКМ. Автомат дернулся в ее руках, изрыгая смертоносный свинец. Тело Фесси отбросило назад с такой силой, что оно отскочило от стены, как резиновый мячик. Кровавые брызги разлетелись по всей комнате. Фесси растянулся на полу и замер.

Хэтер хотела выстрелить еще раз, но автомат заклинило. С отвращением бросив его на пол, она подобрала пистолет, выпавший из рук Фесси, и, вернувшись к Рейчел, стала отвязывать ее от стула.

— Атака на виллу началась, — сказала девочка. Поднявшись, она взяла Хэтер за руку. — Я же говорила, что отец не оставит нас без помощи.

Хэтер окинула взглядом залитую кровью комнату.

— Пошли отсюда, — сказала она.

Едва успев выйти из «парилки» в коридор, они наткнулись на одного из террористов. Тот поднял свой автомат, но Хэтер, опередив его, выстрелила первой и попала ему в грудь. Раскинув руки, он покачнулся и упал на спину.

Хэтер потащила Рейчел за собой мимо ванной к закрытой двери на другом конце коридора. Когда они добрались до нее, Хэтер открыла дверь. Они оказались в одной из спален, в которой никого не было. Втолкнув Рейчел внутрь, Хэтер зашла следом за ней и заперла дверь.

Окно в комнате, точно так же, как в «парилке» было забаррикадировано поваленной на бок кроватью.

— Если ты поможешь мне, мы оттащим ее от окна. Рейчел кивнула. Вместе они стали отодвигать тяжелую двуспальную кровать от стены. Они тянули ее изо всех сил; пот градом катился по их лицам. Грохот автоматной стрельбы, доносившийся из-за запертой двери, становился все сильней и сильней.

Внезапно где-то совсем близко послышались громкие голоса. Кровать чуть-чуть поддалась. Кто-то снаружи заколотил в дверь. Кровать сдвинулась побольше.

— Давай! — крикнула Хэтер. — Ну же! Налегай!

Рейчел уперлась плечом в кровать.

За дверью раздались выстрелы. Услышав визг пуль, Хэтер и Рейчел пригнулись, продолжая толкать кровать. Наконец им удалось слегка отодвинуть ее от окна. Открылась узкая щель.

Хэтер остановилась.

— Порядок, — отдуваясь, сказала она. — Полезай. Ты сможешь протиснуться.

— Зато ты — нет, — возразила Рейчел. Она продолжила непосильную для ее детских рук работу. Теперь уже ей пришлось крикнуть: «Налегай!»

Раздалась новая очередь, и они обе нырнули вниз, прячась за угол кровати. Хэтер вылезла из-за укрытия и потянула Рейчел к окну.

— Ну же, лезь! — воскликнула она. — У нас мало времени.

— Нет, — твердо заявила Рейчел. — Я не брошу тебя. — На ее лице появилось выражение упрямой решимости. — Давай толкнем еще, осталось совсем немного. — Она опять навалилась плечом на край кровати. Ее лоб сморщился от невероятного усилия.

Хэтер какое-то мгновение смотрела на нее, затем последовали новые выстрелы, и она бросилась помогать девочке. Пол заскрипел под тяжестью кровати. Следующая автоматная очередь разнесла вдребезги дверной замок.

— Лезь, Рейчел! — закричала во весь голос Хэтер. Дверь распахнулась.

Вскарабкавшись на кровать, Рейчел исчезла за ней. Подняв широкое окно, она запрыгнула на подоконник.

— Хэтер, — позвала она, протягивая руку.

— Беги! — отозвалась Хэтер. В ее голосе звучало отчаяние. Она повернулась лицом к двери. — Я иду.

Рейчел выпрыгнула из окна в тот миг, когда она навела пистолет на дверной проем, в котором возникла человеческая фигура. Раздался треск автоматной очереди, вспоровшей обивку кровати совсем рядом с Хэтер. Она нажала на курок, целясь в приближающуюся фигуру.

Раздался вопль, но Рита — это была она — устояла на ногах. Она что-то прокричала. Хэтер видела ослепительный блеск ее белоснежных зубов между раздвинутых губ. Сбоку на ее голове расплывалось малиновое пятно.

Повернувшись, Хэтер протиснулась за кровать. Она забралась на подоконник, едва не выронив пистолет. Она почувствовала, как маленькие, но сильные руки — руки Рейчел — помогают ей.

В тот миг, когда она уже была на карнизе, из-за края кровати высунулось дуло «узи».

— Давай же! — умоляла ее Рейчел. — Пожалуйста! Сверху показалось лицо Риты. Ее волосы были вымазаны кровью. Она навела дуло автомата на голову Хэтер.

Та выстрелила еще раз, и голова Риты исчезла за кроватью. Ствол автомата дернулся вверх, и пули угодили в потолок.

Хэтер отвернулась и спрыгнула на землю. Последовав примеру Рейчел, она припала к земле у стены дома. Повсюду гремела автоматная и пистолетная стрельба. То тут, то там мелькали бегущие фигуры людей.

Хэтер дернула Рейчел за руку, и они побежали прочь от дома. Им удалось лишь добраться до первой линии кустов, когда волна автоматного огня заставила их упасть на землю. Некоторое время они лежали неподвижно, стараясь отдышаться.

На земле виднелись лужи крови и несколько трупов. Теперь Хэтер и Рейчел удалось разглядеть группу, атаковавшую виллу, состоявшую из израильских «коммандос» и американских морских пехотинцев. Первая волна нападавших уже добралась до виллы и вела бой внутри: об этом свидетельствовала стрельба в доме.

Человек пять-шесть «коммандос» стояли, пригнувшись с той стороны парадного входа, где находились Рейчел и Хэтер. Ими командовал высокий израильтянин с квадратными плечами и орлиным носом. Он отдал приказ, и его подчиненные рванулись к двери. Рейчел была всецело поглощена ходом боя, однако внимание Хэтер привлекло нечто иное.

Она заметила движение в том самом окне, через которое им удалось выбраться из дома. Два человека вели рукопашную схватку на внутреннем подоконнике. Хэтер пригляделась повнимательней.

В одном из них она без труда узнала Эль-Калаама, другим был израильтянин. Хэтер увидела, как Эль-Калааму удалось высвободить руку, и он нанес удар ребром ладони по шее противника. Тот скорчил гримасу боли, но не прекратил борьбы. Он ткнул Эль-Калаама кулаком в солнечное сплетение. Указательный палец главаря террористов описал жестокую дугу. Взвыв от боли, израильтянин дернулся вверх в тот миг, когда палец Эль-Калаама вонзился ему в глаз.

Эль-Калаам ударил его еще несколько раз и отбросил в сторону. Он схватился было за дуло автомата десантника, но в этот миг очередь прошила верх оконной рамы.

Эль-Калаам пригнулся и еще раз потянул на себя МП-40. Увидев, что завладеть оружием ему не удается, он спрыгнул на землю. Автоматный огонь преследовал его.

Он уже готов был нырнуть в подлесок, как Хэтер шагнула на открытое пространство из-за куста, за которым она пряталась вместе с Рейчел. Она стояла, слегка расставив ноги, держа пистолет обеими руками, вытянутыми вперед.

— Стоять! — крикнула она.

Эль-Калаам обернулся. Увидев Хэтер, он расхохотался.

— Так это ты, — промолвил он. — Я думал, что тебя прикончили в этой заварухе. Я послал Риту за тобой.

— Я убила Риту.

Улыбка стала медленно сползать с его лица.

— Малагеза и Фесси тоже.

— Невозможно. — Эль-Калаам нахмурился. — Кто угодно, только не ты. Не охотник на кроликов. Ты не знаешь, когда надо стрелять. — Он покачал головой, — Ты не способна напугать меня. Я ухожу. Надо готовится к новым сражениям.

— Если ты пошевелишься, я убью тебя.

— Что? — он развел руками. — Ты выстрелишь в безоружного человека?

— Ты не безоружен, Эль-Калаам. Ты очень опасен. Слишком опасен, чтобы тебе было позволено жить дальше. Ты сказал мне, что я убиваю бессмысленно, а ты нет. — Она покачала головой. — Ты заблуждаешься. Это ты, убиваешь бессмысленно. Не может быть оправдания...

— Свобода! — крикнул он.

— Свобода — это всего лишь слово, используемое тобой, чтобы оправдать свои злодеяния. Это единственный смысл, который ты вкладываешь в него. Оно, как и все остальное, исполняет определенную роль в твоей игре. Вот и все. Однако это не спасет тебя на этот раз. Ничто не спасет тебя. Ты перекручиваешь саму ткань жизни так, что потом никто не в состоянии узнать ее. — Она постепенно подходила к нему все ближе и ближе. — Ты берешь цивилизацию за горло и откусываешь ей голову.

Улыбка опять заиграла на его чертах.

— Слова, — сказал он. — Одни пустые слова. Они не значат для меня ничего. — Он поднял руку. До свидания. — Он стал разворачиваться.

Хэтер нажала на курок пистолета. Он рявкнул; его ствол чуть подбросило вверх. Сквозь пороховой дым она увидела, как Эль-Калаама отбросило к стене дома. Он покачнулся, сделал шаг и упал на колено, хватаясь за грудь. Кровь сочилась сквозь его пальцы. Недоуменное и недоверчивое выражение показалось на его лице. Широко открытыми глазами он смотрел на Хэтер, приближавшуюся к нему.

— Я не..., — начал он. — Я не... Кровь хлынула из его носа и рта, и он захлебнулся. Закашлявшись, он осел на землю, скользнув вдоль стены виллы. Его голова откинулась назад; незрячие глаза уставились в ясное голубое небо.

Хэтер стояла над ним, целясь из пистолета ему в голову. Рейчел, выбравшись из укрытия за кустом, подбежала к Хэтер и, прижавшись к ней, закрылась лицом ей в грудь и обвила руками шею.

Горбоносый командир «коммандос» высунулся из большого окна. Довольно долго он в немом изумлении взирал на зрелище, открывшееся его глазам. Потом его голова исчезла, и изнутри донеслись слова его молниеносных распоряжений.

Мгновенно дюжина «коммандос» вынырнула из-за угла дома. Сам командир выпрыгнул прямо через окно.

— Вы в порядке? — спросил он, глядя на них обеих. — Все кончено. — Его люди, подоспевшие в тот момент, обступили труп Эль-Калаама.

Странное выражение, застывшее в глазах Хэтер, растаяло, и она перевела взгляд с Эль-Калаама на командира израильтян. Один из «коммандос», пнув труп Эль-Калаама, выругался.

Хэтер уронила пистолет на траву. Затем, нагнувшись, она взяла Рейчел на руки и, повернувшись спиной к суматохе, царившей перед домом, зашагала прочь сквозь заросли кустов.


Глава 11


Изображение погасло.

Однако аплодисменты, начавшиеся с отдельных хлопков, когда красные буквы титров поползли по огромному экрану, уже гремели вовсю. Зрители стали подниматься с мест. Начавшись где-то в самом центре громадного, забитого до отказа зала, этот порыв охватил все новые и новые ряды, пока наконец не осталось никого, кто бы не стоял на ногах, бешено хлопая. То и дело раздавался громкий, пронзительный свист. Здание кинотеатра содрогалось до основания.

Как и предсказал Рубенс, долгожданное событие состоялось за неделю до Рождества. Марион довел ленту до ума в срок, и эта премьера открывала неделю предварительного проката фильма в «Зигфилде» на 54 стрит к западу от Шестой Авеню в Нью-Йорке. Билеты на все сеансы продавались исключительно по предварительным заказам.

Этот предварительный показ предназначался для нью-йоркской и национальной прессы. От имени «Твентиз» Рубенс разослал в избранные общества наиболее влиятельных критиков и репортеров Голливуда приглашения на премьеру и вечеринку после нее. Однако он все же предусмотрительно оставил для себя сотню билетов. Студия клянчила их для администраторов, которые все равно никогда не показывались на подобных мероприятиях, предпочитая отдавать билеты своим секретаршам. Рубенс послал Берил в Нью-Йорк на две недели раньше, чтобы устроить бесплатную лотерею на трех самых популярных средневолновых радиостанциях.

Теперь он пожинал плоды своих трудов. Люди из киноиндустрии славились своей неотзывчивостью, но Рубенс сделал ставку на их зрительский инстинкт. Это был рискованный шаг, потому что каждый знал, что он затевает. Почти за месяц до намеченного дня он встретился с Берил и Марионом, чтобы обсудить этот вопрос. Когда он изложил свой план, Марион поначалу принял его в штыки. Однако, как вполне убедительно указал Рубенс, он как режиссер воспринимал фильм ближе к сердцу, чем кто-либо другой, и не мог объективно оценивать ситуацию.

В конце концов Марион сдался.

— Я отдаю свою проклятую жизнь в твои руки, — сказал он, вставая с кресла. — Теперь я знаю, что чувствовала Мария-Антуанетта, поднимаясь по ступенькам гильотины.

Рубенс ободряюще хлопнул режиссера по спине и обнял за плечи.

— Так вот как ты, дружище, воспринимаешь нас! Как революционный трибунал? И это после столь блестящей работы, только что законченной тобой? Мой бог! Ты, нет — все мы собираемся выпустить в свет самый кассовый фильм всех времен и народов! — Он стиснул плечи Мариона. — Верь мне. Нам ведь еще не приходилось разочаровываться друг в друге, верно? И это никогда не произойдет. Даю тебе слово.

Даже после таких заверений можно было смело утверждать, что Марион не поверил в правоту Рубенса, думала Дайна, наблюдая за публикой, заходящейся в бурном восторге. Он стал колебаться, это правда. Во всяком случае настолько, чтобы дать свое согласие. Однако, до настоящего момента, Дайна отлично знала это, червь сомнения грыз сердце Мариона, не давая ему покоя. В конце концов он замахнулся на то, чтобы покорить Америку. Если бы получилась халтура... В этот вечер с его лица не сходила счастливая улыбка.

Дайна стояла посредине между Марионом и Рубенсом.

Впрочем, она весьма туманно ощущала их присутствие, словно находясь в доме, населенном привидениями, пожимала руки призракам. Единственное, что реально существовало для нее в этот момент — это стена шума, подобно приливной волне, вздымавшаяся перед ней. Эхо этого шума вновь и вновь накатывалось на нее, пока она, спустившись вниз по длинному проходу, не повернулась лицом к зрителям.

Услышав свое имя, она повернула голову, стараясь разглядеть произнесшего его человека. Однако оно повторялось не одним, не двумя-тремя устами. Нет, казалось, бесчисленное множество людей звало ее, и в этом оглушительном крике ее собственное имя, ставшее таким невероятно привычным для нее за столько лет жизни, приобретало новое значение, новую форму и очертания, новую сущность.

Вглядываясь в глаза зрителей, она замечала в них уникальное, ни с чем несравнимое выражение. На всех лицах: вытянутых и круглых, невзрачных и красивых, полуприкрытых тенью или ярко освещенных огнями ламп, она видела одно и то же, как если бы какое-то общее чувство связывало этих людей воедино, накрыло их, словно знамя, сплавило их в огромное существо с единым разумом, сердцем и мечтой. И с трепетом в душе, какого ей еще никогда не приходилось испытывать, она сознавала, что является этой мечтой.

Дайна подняла высокий воротник шубы из канадской рыси. Поджав губы, она выпустила изо рта облачко теплого воздуха, висевшего перед ее лицом пару мгновений, прежде чем рассеяться в вечерних сумерках.

Здесь, в Нью-Йорке, Рождество ощущалось в полной мере. Нити ярких огней зажглись вдоль Шестой Авеню, а вдали виднелись тощие ветви деревьев в Центральном Парке, похожие на разноцветные метла, сердито старавшиеся прогнать темноту и холод.

Здесь нельзя было увидеть маек с короткими рукавами и теннисных туфель, открытых спортивных машин или молодых людей, несущих доски для серфинга в сторону Лагуны.

Здесь месяц декабрь означал приход зимы, и хотя на улицах не было снега, не считая грязной слякоти, превращавшейся в черный и серый лед под колесами машин, воздух был таким же морозным, как и в те далекие годы, когда Дайна жила в этом городе. Вдоль авеню сновали такси с весело горящими огоньками, зазывающими пассажиров, а возле здания на перекрестке с 53 стрит нарядный Санта-Клаус из Армии Спасения звенел колокольчиками, привлекая внимание пешеходов к рождественской благотворительной акции. Буквально в нескольких шагах царило оживление у входа в «Сакс», открытого несмотря на поздний час для нужд покупателей, спешащих запастись всем необходимым, и светилась в блеске праздничных огней церковь святого Патрика.

Рубенс терпеливо стоял рядом с Дайной на тротуаре. Алекс, находившийся как обычно вместе с ними, ждал возле открытой задней дверцы лимузина, внутри которого несколькими мгновениями раньше уже забрался Марион.

— О чем ты думаешь? — обняв ее за плечи, осведомился Рубенс.

Взгляд Дайны был устремлен вдоль Шестой Авеню в направлении парка.

— Ты вряд ли поверишь, если я скажу тебе.

— Я верю всему, что ты говоришь мне. — Чуть поежившись, он натянул на руки перчатки из свиной кожи.

— Подобная глупость совсем не в твоем духе. Он пожал плечами.

— Однако это совершенная правда. Ты единственный человек из всех, кого я когда-либо знал, не совравший мне ни разу.

— Однако, может быть, я не всегда говорила тебе полную правду.

— Это совсем не одно и то же, — медленно возразил он. — Ну а теперь, — он притянул ее ближе к себе, словно нуждаясь в ее тепле, — скажи мне, что у тебя на уме.

— Я думала об этом городе.

— Городе? — Он выглядел озадаченным. — Я не понимаю.

— Прошло почти пять лет с тех пор, как я видела его в последний раз, Рубенс. Целая жизнь. Но теперь, очутившись здесь, я чувствую себя так, точно никогда не уезжала отсюда. Я наркоманка, и здесь я получаю свою дозу.

— Не понимаю, — повторил Рубенс.

— Странно, ты должен был бы понять. Ты ведь сам из Нью-Йорка. Ты должен знать, что значит этот город.

— Город — это город. Дайна. Он существует для того, чтобы им пользоваться. Я не испытываю к Нью-Йорку ни любви, ни ненависти. Я возвращаюсь сюда, когда у меня появляются здесь дела. Много лет назад я уехал отсюда в Лос-Анджелес, потому что там центр кинобизнеса. И я рад, что он именно там. Я люблю солнце и тепло. Я никогда бы не привык играть в теннис в зале и жить на двадцать пятом этаже какого-нибудь небоскреба или каждый день пользоваться поездами, добираясь в центр города с Лонг-Айленда. Впрочем, я возвращаюсь сюда достаточно часто.

— Но, очутившись здесь, Рубенс, что ты видишь вокруг себя? Просто стекло и бетон?

— Да, — ответил он все так же хмуро. — И все. Больше ничего. Я еду туда, куда мне приходится ехать и, находясь в том или ином месте, не скучаю ни по какому другому.

Дайна сказала что-то так тихо, что он не расслышал наверняка. Однако, ему показалось, что она произнесла всего одно слово: «Жаль».

Нагнув голову, Дайна влезла в автомобиль. Рубенс почти сразу же последовал ее примеру.

Алекс, усевшись за руль, включил зажигание.

— Я не хочу, — сказала Дайна, — ехать на вечеринку прямо сейчас. Еще слишком рано.

— Берил договорилась о репортаже с телевизионщиками, — подчеркнуто заметил Рубенс.

— Я знаю. Очень хорошо. Она успела раза четыре напомнить мне об этом перед тем, как уехала туда.

— Только потому что ей пришлось ради этого изрядно потрудиться...

— Они подождут. — Дайна метнула на него резкий взгляд. — Разве нет?

Рубенс искоса посмотрел на Мариона.

— Я не думаю, что они уедут.

— Конечно. Берил все уладит. Она за это получает деньги.

— Куда ты хочешь поехать? — тихо осведомился Рубенс.

— Не знаю. В парк, ладно? Тебе ведь тоже он нравится. Алекс свернул налево на Шестую Авеню, в мгновение ока пролетел Сентрал Парк Сауз и помчал машину навстречу холодному черному вечеру. Блеск городских огней стал меркнуть вдали.

Нарушая молчание, царившее в машине. Дайна сказала:

— Ты думаешь, что все идет как надо, верно? Что счастливый билет у меня в кармане? — Она сидела, откинув голову на спинку обтянутого бархатом сидения. Огни фар проносившихся навстречу автомобилей внезапно вспыхивали, окрашивая в серебро ее профиль, и столь же неожиданно пропадали. В эти короткие мгновения от вспышек света ее глаза становились похожие на два сверкающих аметиста; они казались глубокими, неподвижными и озаренными неземным сиянием.

— Притормози, — прошептала она, глядя в окно, — Езжай помедленнее, Алекс.

Телохранитель притормозил на повороте, и их глазам предстала «Таверн-он-зе-Грин». На деревьях, окружавших бар, висели крошечные фонарики, похожие на золотые нити.

— Когда я была маленькой, — сказала Дайна, — и мне становилось грустно, я ходила в Планетарий наблюдать за появлением звезд. День сменяла ночь, но прежде повсюду вокруг обсерватории в сумерках выступали резко очерченные силуэты городских зданий. Потом наступала ночь. И тогда не было видно ничего, кроме звезд. — Говоря это, она на самом деле думала о другом. О том, о чем не могла им рассказать, потому что просто не выдержала бы.

— Я не думаю ничего такого, — возразил Рубенс, точно этого лирического отступления, посвященного детским воспоминаниям Дайны, и вовсе не было.

— Как любой из старых, забытых фильмов, все это сгорит в огне. Каждый кусочек загорится по краям, и огонь будет постепенно приближаться к центру, пока не останется ничего, кроме горсточки пепла, которую унесет прочь самый легкий порыв ветра. — Повернувшись к Рубенсу, она призрачно улыбнулась ему. — Вот что случится со всеми нами, не так ли, Рубенс? — Она опять улыбнулась, на сей раз куда более светло. — И знаешь, что я скажу тебе? Все это чушь и ерунда, выдуманная каким-то голливудским сценаристом, наполовину свихнувшимся, выдавая по дюжине сценариев в год. — Она сморщила губы. — Имеет значение и смысл только то, что есть сейчас. — Однако собственное сердце говорило ей иное.

— Вот почему мы, не задумываясь, хватаемся за новую работу, едва завершив предыдущую, — вставил Марион. Дайна обняла его и поцеловала в щеку.

— Видишь какой он, Рубенс? Внутри, под всеми этими колючками он очень милый. И мудрый тоже.

— О да. Просто чертовски гениальный. — Марион вздохнул. — Но ты не поняла сути, сказанного мной. Похоже, мы все как-то забываем про человеческий фактор... тот самый элемент, который должен заставлять крутиться все колеса. Складывается впечатление, что мы просто не в состоянии научиться правильно обращаться с издержками славы. Мы отдаляемся от большинства людей и это лишь вселяет в нас еще большее чувство превосходства над ними. Оно вскармливает себя само, понимаешь? В глубине души мы все — злопамятные дети, постоянно бунтующие, отстаивающие свою независимость, которой никогда не обладали в детстве. — Он изучающе смотрел на своих спутников. На его лице появилось странное, особенное выражение. — Психологический вздор, вы не находите? — Однако, было ясно, что сам он не находил. — Вот почему в конечном счете мы все такие ублюдки, как моя бывшая жена вновь и вновь искусно разъясняла мне. Однако это означало, что она сама ничем не лучше, так что, в конце концов, она бросила это занятие. — Он рассмеялся. — В своем роде это очень забавно. Я превращаюсь в такую отвратительную ленивую свинью дома. Иное дело — работа, там это не так.

— Театр невероятно кружит голову — ничто не может сравниться с живым представлением, — однако со временем, работа в нем начинает очень напоминать самообслуживание. Театр представляет собой такую чудовищную структуру, в которой по самой ее природе все так переплетено, слито воедино, изолировано от остального мира. Он становится чересчур удобной, я бы сказал, нишей, и я стал замечать в себе лень, вызывавшую у меня самого презрение. Я постепенно осознавал, что работаю не на всю катушку, хотя долгое время врал самому себе, полагая, что все идет как надо.

— Для меня мир кино всегда являлся неким гигантским существом, наводящим ужас одними своими размерами. — Он покряхтел. — Переезд из Нью-Йорка в Голливуд был для меня еще одной головной болью. Я рос в полумраке, царящем в театрах, учась на легендарных произведениях искусства. Работа в Голливуде походила на покорение Олимпа.

— И теперь, я полагаю, — подал голос Рубенс, — ты собираешься сказать нам, что жаждешь вернуться в ту буколическую пору своей жизни, когда ты был главным режиссером в театре, зарабатывая сотню фунтов в месяц. Хорошая, честная работа. — Он и не пытался скрыть своего сарказма. — Гм. Назад к земле, старина, да? Вновь омыть свои руки огнями рампы.

— Ни боже мой! — Марион рассмеялся. — Я бы не вернулся туда даже за весь урожай чая, выращиваемого в Китае или, чтобы быть более современным, угля, добываемого в Ньюкасле. — Он покачал головой. — Нет, я думаю, что-то буколическое можно найти разве что в детских книжках типа «Волшебник страны Оз». Кстати, заметь, она написана американцем. В нашей «Алисе в стране чудес» ты не найдешь фразу как «О тетя Эм, ничто не может сравниться с домом!» или эту суровую протестантскую мораль.

— Разумеется, нет, — смеясь, согласился Рубенс. — У англичан слишком кривые позвоночники для таких прямых и узких путей.

— Слишком справедливые слова!

Когда машина выехала за северную границу парка, Дайна выпрямилась и, слегка задыхаясь, сказала:

— Алекс, не поворачивай пока назад.

— Куда везти, мисс Уитней? — Он смотрел на нее из зеркала, висевшего у него над головой. В его темных глазах нельзя было прочесть ничего.

— Езжай на север, — приказала она, — мимо 116, а затем возвращайся назад по Пятой Авеню.

— Что ты задумала? — спросил Рубенс.

— Ничего, — ответила она, не поворачиваясь. Она держалась обеими руками за металлический край опущенной стеклянной перегородки. — Не спрашивай меня ни о чем.

В салоне лимузина наступило молчание. Они повернули и остановились перед светофором. Дайна вглядывалась в черные лица людей, проходящих мимо. Они словно являлись частью иного мира, настолько же далекого от ее, насколько Плутон — от Земли.

Светофор подмигнул им зеленым глазом, и они свернули направо, выезжая на Пятую Авеню. Дайна увидела его издалека. Оно стояло на правой стороне улицы, высокое и гораздо менее примитивное и топорное, чем окружавшие его здания меньших размеров. От него до сих пор веяло своеобразным, псевдоевропейским духом (все эти завитушки, изящные карнизы, силуэты пялящихся в вечерние сумерки причудливых горгулий были на месте), и Дайна не могла понять, что не так, пока они не подъехали почти вплотную, и ее глазам не предстали заколоченные наглухо окна, сломанный дверной косяк и наваленная возле него груда битых пивных и винных бутылок. Полоска жести с выведенным на нем черной краской надписью: МАРК 2 ПЕРЕЕХАЛ НА ЗИ РАХИМ ЗОМБИ С." была приколочена вдоль всего пространства окон вестибюля. Когда они проезжали мимо, Дайна заметила похожее на афишу объявление, извещающее о том...

Однако оно промелькнуло слишком быстро, к тому же внимание Дайны было почти целиком сосредоточено на самом здании. Она уткнулась лбом в ладони и закрыла глаза. Ее спутники тем временем беседовали между собой совсем тихо, чтобы не потревожить ее. Рука Рубенса успокаивающе скользила кругами по ее спине, словно чайка над поверхностью моря.

— Теперь езжай назад, — приказала она Алексу странным, безжизненным голосом, — в центр на вечеринку. — Она подняла голову и откинулась назад.

— Этого недостаточно, — вдруг сказала она. Рубенс взглянул на нее.

— Чего недостаточно?

— Всего этого. Всего, что произошло до сих пор, что должно случиться сегодня вечером. Рубенс казался слегка озадаченным.

— Ты не хочешь даже наскоро отведать блюда прежде, чем подписать ему приговор?

— Нет. Во мне уже появилось это ощущение. Теперь я стала каннибалом, как все они. Все эти сумасшедшие деньги и... слава, вскармливающая себя... вместо того, чтобы заканчиваться на себе самой. Это совсем не то, что я на самом деле... искренне представляла себе. Я просто ребенок. Я хочу, я хочу, я хочу, — передразнила она саму себя. — Я больше не в состоянии думать ни о чем, кроме удовлетворения своих желаний, даже не пытаясь понять, что хорошо, а что нет. Разница между ними потеряла для меня всякое значение.

Рубенс повернулся к Мариону.

— Ты, случайно, не понимаешь, о чем она говорит?

— Оставь ее. Она будет...

— Ради всего святого, уж не блюз ли ты поешь, Дайна?

— Нет, — она яростно мотнула головой. — Это совсем не то. Я просто пытаюсь понять, вот и все. Он покряхтел.

— Тогда тебе лучше перестать мучить себя, потому что это невозможно. Ты хочешь понять такое недоступное разуму... чувство. Оно накатывает как волна. Дай ей откатиться за борт. — Открыв бар, он налил себе водки. — И просто радуйся тому, что это мы.

Ресторан «Окна в мир» располагался на последнем этаже первой башни Международного Торгового Центра. Размеры окон, из которых открывался захватывающий дух вид на необъятные просторы главным образом северной части города, внушали благоговейный ужас и вызывали легкое головокружение. Городской пейзаж, казалось, тянулся до самого края горизонта и дальше, дальше, так что даже закопченный Хадсон (где грязь на улицах достигала такой толщины, что они никогда полностью не покрывались льдом) не выглядел барьером на пути мегаполиса, наползающего на скалистые обрывы Нью-Джерси.

Огни города сверкали в черном небе, точно бесчисленные звезды, образующие геометрически правильную вселенную, в которой человеческие мягкость и закругленность казались чужими и ненужными.

Разумеется, все это были более поздние впечатления. Когда они вышли из кабины скоростного лифта, в считанные секунды взмывшего на 107 этаж небоскреба, их встретило море ослепительного света и приветственные крики многолюдной толпы. В ресторане было довольно жарко и накурено. Берил, не потерявшая ни капли своего поразительного самообладания несмотря на то, что они опоздали больше, чем на час, мгновенно схватила Дайну за руку и потащила ее в специально огороженный угол, где люди из программы теленовостей установили свои осветительные приборы. Они уже успели отснять немало кадров, запечатлевших сам вечер.

Из-за участия в проекте Мариона на вечеринке присутствовало немало театральных деятелей с Бродвея. Они не могли приехать в кинотеатр из-за собственных спектаклей, но всем им без исключения ужасно хотелось принять-таки участие в этом празднике. Еще раньше Рубенс выбил у студии специальный воскресный сеанс, назначенный специально на удобное для них время.

Внезапно откуда-то вынырнул Спенглер и увел ее прочь от ярких ламп и сверкающих микрофонов. Казалось, он точно знал, когда именно необходимо это сделать. На нем был серебристо-шелковый костюм, рубашка устричного цвета и капитанский галстук из грубого шелка. Он завел Дайну под огромный рекламный навес, на котором название фильма было выведено по темно-синему полю большими ярко-красными буквами с белой каемкой.

В этот вечер улыбка не сходила с его лица. Он ни разу не упомянул Монти и не приезжал на его похороны. Правда, он прислал цветы вместе с коротенькой соболезнующей запиской. Вдова Монти прочитала ее, беззвучно шевеля губами. Потом она подняла голову и, глядя прямо в глаза Дайне, порвала открытку на мелкие кусочки.

— Рубенс оказался прав относительно того, как управиться с этим проектом, — заметил он, уводя Дайну от рекламного навеса.

— Он почти всегда прав, — ответила она. — Скоро ты сам убедишься в этом.

— Да, да. Я знаю. Мне доводилось слышать подобные заявления и раньше.

— Однако, они редко бывают справедливыми.

— Каждый рано или поздно обязательно ломает себе шею.

Дайну словно отбросило в сторону. Она повернулась так, что очутилась лицом к лицу со Спенглером.

— Я полагаю, что тебе стоит разъяснить поподробнее свое последнее замечание.

Он поднял вверх обе руки, точно извиняясь и улыбнулся еще шире.

— Ну, что ты право. Я и не знал, что ты принимаешь все так быстро к сердцу. Я сказал это просто так, без всякой задней мысли. — Улыбка на его лице достигла пика своей лучезарности. — Ты сейчас проходишь решающий этап своей жизни. Никакая предосторожность не может оказаться для тебя излишней.

— Что ты хочешь сказать?

Он пожал плечами, точно говоря: «Не принимай все всерьез», однако ослепительная улыбка, излучавшая столько же света, сколько двухсотваттовая лампочка, являлась достаточно веским подтверждением серьезности его слов.

— Ты считаешь его чем-то большим, чем просто человеком. Это может быть довольно опасно, вот и все, что я имею в виду. Он способен ошибаться, как и любой из нас. Ты же ставишь все свое состояние на одну карту... — Он вновь пожал плечами.

— Мне кажется, — резко бросила она, — что ты совсем забыл об одном небольшом инциденте.

Спенглер потер тыльную сторону ладони левой руки.

— Я не забыл, но это вовсе не означает, что я боюсь его. Он уже не настолько силен.

Дайна, улыбнувшись, совсем легонько прикоснулась рукой к его щеке.

— Ты тоже, — тихо сказала она и удалилась, оставив его в одиночестве.

Вокруг уже вовсю шло веселье, и Дайна оказалось тут же подхваченной им. Она порхала от одного человека к другому, от одной кучки гостей к другой, и ей казалось, что все их лица скрыты под масками, что все они явились сюда как на парад, готовые в любой момент быть оцененными кем-то. Впрочем, ничто, даже комплименты, не имело никакого значения.

— Ay, chica, как ты повзрослела!

Обернувшись точно ужаленная, она уперлась взглядом в до боли знакомое лицо, золотистая кожа которого была густо усеяна веснушками. Вот только по-прежнему рыжеватые волосы были непривычно предельно коротко подстрижены в соответствии с последними требованиями моды, а над верхней губой тянулась узенькая опрятная полоска усов, придававшая широкой прорези рта еще более угрожающий вид. Новые линии прорезали это странное выразительное лицо, протянувшись от крыльев носа к уголкам губ. У внешних уголков глаз виднелись маленькие сеточки морщинок, однако сами эти глаза ничуть не изменились. Бледно-голубые, немигающие, плоские, как камни, они оставались единственной неменяющейся чертой на необычайно подвижном лице.

— Que linda muchacha! — Аурелио Окасио взял ее руку в свою. Его ладонь была холодной и жесткой. Дайна ощутила твердое прикосновение профессионала.

Увидев выражение на ее лице, Окасио расхохотался.

— Господи, да ты не помнишь меня! — Окасио впился в нее взглядом. Он слегка наклонил голову, и яркие блики заиграли на его веснушчатых щеках, а краска вдруг отлила от его глаз. Они сделались совершенно бесцветными, и у Дайны появилось жуткое впечатление, что это просто две дыры, пробуравленные в черепе, сквозь которые проглядывал влажный, пульсирующий мозг.

— Возможно ли это, linda? Неужели ты не помнишь? — Он отклонился назад, держа ее на расстоянии вытянутой руки. Окасио был одет в рыжеватый шерстяной, явно сшитый у портного, костюм, из-под которого выглядывали бледно-желтая шелковая рубашка и узкий галстук в цветную полоску. В петлице у него торчала желтая гвоздика. Все это время возле него стояла высокая худая блондинка в атласном наряде персикового цвета лишь чуть-чуть больше чем это следовало обнажавшем ее выпирающую вперед грудь. В руках блондинка держала накидку из лисьего меха и красно-коричневую сумочку из кожи ящерицы.

— Возможно, все дело в этом, — продолжал Окасио, проводя похожим на обрубок пальцем вдоль усов. Вдруг его лицо погрустнело. — А может быть просто время. Это было, — он ловко щелкнул пальцами, — постой-ка, лет двенадцать назад. Я прав? Да-да, я отлично помню. Двенадцать лет назад. Мы впервые встретились в ресторане в Гарлеме. Не припоминаешь, chica? Ты была такой молоденькой тогда. И ты была вместе с кем-то. Как же его звали? Знаешь, — продолжал он, глядя несколько огорченно, — я хоть убей не могу вспомнить имя...

— Бэб.

— Да! — Он вновь щелкнул пальцами. — Да, конечно! Я вижу, ты все-таки помнишь меня. — Он слегка поклонился. — Необычайно польщен. — Однако физиономия его почти сразу вытянулась. — К сожалению, нам тогда не удалось стать близкими друзьями, как мне того хотелось. — Он поднял вверх указательный палец. — Однако даже тогда, linda, я мог предсказать тебе большое будущее! Правда, я не вру. В тебе было что-то особенное... Я не знаю, как объяснить это словами, особенно по-английски. Если б мы смогли познакомиться поближе, провести вместе больше времени... Я так рад за тебя! — Он взял ее пальцы в свои, поднес их к губам и поцеловал. — Бравурное представление, linda! Поистине так.

— Чем ты теперь занимаешься? — она едва не подавилась, произнося эту фразу.

— Управляю специализированной консультационной фирмой. — Он улыбнулся, блеснув длинными желтыми зубами. — У меня, можно сказать, всего один клиент — мэр города Нью-Йорка. — Запрокинув голову, он расхохотался пронзительно, как попугай-ара. — Ты должна заехать ко мне в офис, пока будешь здесь, если у тебя, конечно, найдется время. Нет, нет. Я настаиваю. Посмотришь, как мы работаем. Ха-ха! Я уверен, тебе понравится, chica, о да! Однако я вижу, тебя зовут. Важные дела не дремлют, я думаю, ну что ж, иди. Я еще найду тебя перед уходом. — Он послал ей воздушный Поцелуй. Adios, linda! — И покачал головой, когда она скрылась из виду в плотных джунглях вспотевших тел.

— "Дайна Уитней творит на экране волшебство, которое редко увидишь в современном кино. Она устраивает представление поразительной сложности, объединяющее таинственность, сексуальность, беззащитность и — как ни странно, тут нет никакого противоречия — своего рода браваду, прежде присущую исключительно мужским исполнителям...", боже мой!..

— Продолжай, — настаивал Рубенс. — Что еще пишет «Тайме»?

— Это продолжается без конца, — слегка задыхаясь, ответила Дайна. — Господи! Рубенс рассмеялся.

— Ну и что, ты не собираешься поделиться этим с нами? Взгляни, даже Алекс сидит как на иголках.

Подняв голову, она посмотрела вперед поверх газетного листа и увидела в зеркале темные, оливковые глаза телохранителя.

— Следи за дорогой, Алекс, ладно? Не хватало еще попасть в аварию именно сейчас. — Она вновь стала читать вслух статью в «Тайме».

— "На поверхности перед нами предстает довольно прямолинейная история политического пиратства. Сюжет, сам по себе, является продуктом времени, но — будьте осмотрительны! — это вовсе не приключенческий боевик по своей сути.

— "Некоторые аналогии сразу же приходят на ум. Наиболее очевидная — «Апокалипсис наших дней» Френсиса Копполы. Однако там, где мистеру Копполе не удалось до конца счистить с войны налет героизма и продемонстрировать ее внутренности, Марион Кларк, сотрудничавший с Мортоном Дугласом в написании «Хэтер Дуэлл», открывает нам слой за слоем часовой механизм терроризма и пугающее зрелище, которое он собой представляет.

— "И все же без многомерного исполнения главной героини ленты, продемонстрированного мисс Уитней, картина была бы обречена на провал. Ибо она твердое ядро, противостоявшее урагану насилия. Если бы она исполнила свою роль неубедительно, фильм просто не состоялся бы.

— "Благодаря ее завораживающей игре вся лента взмывает ввысь и достигает подлинных высот..."

Выпустив из рук газету, Дайна откинула голову назад и стала смотреть на огни Манхэттена, Мелькавшие за окном. Они постепенно сливались в яркое пятно, мало-помалу выкристаллизовавшие из себя золотую статуэтку с целомудренно сложенными словно в молитве руками. Но пока она владела ей только в своем воображении. «Скоро, — подумала Дайна, — она станет реальностью и в действительности».

* * *


Моника умирала. У нее была болезнь с очень длинным названием. Дайна слышала несколько слов, связанных воедино, и, как это обычно бывает с медицинскими терминами, они не объяснили ей ровным счетом ничего. Доктор показался Дайне марсианином, пытающимся говорить с ней на своем языке. «Они все одинаковы в этом», — подумала она. Доктора чувствуют себя гораздо более спокойно, когда никто не понимает, что они говорят: тогда меньше шансов быть осужденным за преступную небрежность.

Однако Дайне все же удалось понять следующее: у ее матери нечто вроде рака, только хуже. «Что может быть хуже рака? — недоумевала она. — Неизлечимой болезни?» То, чем болела Моника, так же невозможно было вылечить. Ее состояние ухудшалось с каждым днем.

— Насколько я понимаю, вы не виделись с матерью несколько месяцев, — сказал молодой доктор с гладко выбритым лицом. Он обладал искусственной улыбкой стюардессы и запавшими глазами ветерана войны. Он постоянно испускал глубокие, печальные вздохи, когда думал, что его никто не видит. — Я не хочу, чтобы вы испытали шок, увидев ее теперь. — Они стояли перед закрытой дверью палаты Моники. — Будьте готовы к тому, что она выглядит не так, как прежде, и постарайтесь не испугаться. — Он потрепал ее по плечу и оставил в одиночестве.

Он умудрился напугать Дайну даже в ее неведении: некоторые врачи словно рождаются с таким талантом. Она слышала приглушенные шаги, шепот, скрип провозимой мимо тележки, короткие сдавленные рыдания. Однако все это было позади нее, а впереди — умирающая Моника.

Протянув руку, она коснулась двери и медленно открыла ее. Она показалась Дайне очень тяжелой. Затаив дыхание, девушка вошла в палату.

Моника лежала на высокой кровати. В ее нос и вену на локте были вставлены трубки. В местах уколов на руках виднелись черные синяки. Моника, по-видимому, спала и во сне выглядела почти мертвой. На ее лице появились провалы, которых не было прежде. Казалось, что кто-то изнутри снимает мясо с ее костей.

Дайна заставила себя подойти к кровати, и в тот же миг Моника, будто ощутив присутствие дочери, открыла глаза.

— Итак, — тихо сказала она, — блудная дочь возвращается.

Дайну поразил не столько голос матери, сколько ее глаза. Несмотря на все зловещие предостережения врача, они были прежними, полными сухого юмора, насмешливыми и сердитыми, как у Моники десятилетней давности. «Ублюдок врач, — подумала Дайна. — Он смотрит только на внешность. Внутри ее ничто не изменилось».

— Ты выглядишь по-другому, — продолжала Моника. — Тебе помог доктор Гейст. — Последняя фраза прозвучала скорее как утверждение, чем вопрос. Она посмотрела на свою руку, лежавшую поверх тонкого одеяла и поежилась. — Мне холодно, — прошептала она.

Дайна развернула второе одеяло, лежавшее в ногах кровати. Укрыв им мать, она подогнула его ей под подбородок. Моника, подняв руку, сжала ладонь дочери.

— Если тебе стало лучше, ты найдешь в сердце силу простить меня, — ее голос становился то громче, то тише в такт биению пульса у нее в горле. — Я поступила так, как считала правильным.

— Ты обманула Меня, мать.

Моника закрыла глаза, и слезы выступили из-под ее век.

— Ты бы никогда не стала слушать меня. Ты повернулась бы спиной к истине.

— Истина заключается в том, что ты всегда старалась помешать мне быть вместе с папой. — Одна часть ее сознания кричала: «Как ты можешь говорить об этом сейчас?», но другая, большая, убеждала в том, что это должно быть высказано, пока не поздно.

Моника сжала ее кисть руки покрепче.

— Ты всегда была такой прекрасной, такой чистой и невинной, а твой отец... Он смотрел на тебя такими глазами. Этот взгляд был каким-то... особенным. Он никогда не смотрел так ни на кого, даже на меня.

— Но он любил меня. Как ты могла...

— Он любил женщин, Дайна. — Ее глаза открылись, став шире и ярче. — Я знала об этом до того, как мы поженились, но считала, что это прекратится, когда он станет моим мужем. Однако этого не произошло.

— Мать!..

Дайна попыталась вырвать руку, но Моника вцепилась в нее мертвой хваткой. Она оторвала голову от подушки.

— Теперь ты достаточно взрослая, чтобы знать правду. Ты хотела знать, ты должна знать. — Ее голова упала, глаза вновь закрылись, но лишь на мгновение. Было видно, что ей трудно дышать.

— Твой отец не мог или не хотел останавливаться. Я полагаю, что он все же любил меня по-своему. Он не хотел бросать меня. Однако, я всегда подозревала, что только из-за тебя. Я знала, что он не вынес бы разлуки с тобой и поэтому принимал все как есть... а в свободное время продолжал развлекаться. — Вдруг она, крепко зажмурив глаза, закричала. — О господи, помоги мне! — Дайна решила, что ей очень больно и собралась было вызвать сиделку, но Моника, собравшись с силами, продолжала. — Во мне копилась обида на тебя, это правда. Только ты связывала меня с ним. Я не могла удержать его, а ты могла.

— Но мать...

— Дайна, помолчи, пока я не закончу. У меня нет сил ругаться с тобой. — Ее пальцы поползли вверх и переплелись с пальцами дочери. — Я знаю, что заставила тебя уйти из дому. Я знаю, как я обращалась с тобой. Меня опьянила свобода, подаренная мне смертью твоего отца. — Она слабо улыбнулась. — Я знаю, что должна казаться тебе бессердечной, но постарайся взглянуть на это моими глазами. Постарайся понять, как он обходился со мной; как я обходилась сама с собой. Да, я хотела выставить тебя из дома, но, — слезы вновь показались у нее на глазах, — только после того, как ты ушла, до меня стало доходить, что я натворила, и... как сильно я любила тебя. Я никогда... видишь ли, беда в том, что я никогда не могла воспринимать тебя как личность. Прежде ты всегда была чем-то, что сохраняло наш брак, мостом между мной и твоим отцом.

— Когда ты вернулась, я, взглянув в твои глаза, поняла, что больше не увижу тебя никогда. Мне было страшно за тебя. Один бог знал, где ты была и с кем проводила время. В школе ты появлялась от случая к случаю, и мне стали советовать обратиться к доктору Гейсту. Я думала, что люди, дававшие мне советы, знали, о чем говорят. Их мнение было авторитетным... — Вдруг она остановилась, закусив губу. Притянув Дайну ближе к себе, она спросила. — Это было ужасно, милая? Ты должна сказать мне. Пожалуйста.

— Нет, — солгала Дайна. — Это было не так плохо. Казалось, слезы Моники просветлели, и на ее лицо вернулась улыбка.

— Это хорошо, — шепотом сказала она. — Теперь я чувствую себя намного лучше. Я боялась... — Она посмотрела в глаза дочери. — Впрочем, теперь я все время чего-то боюсь.

Наклонившись над матерью, Дайна поцеловала ее в губы.

— Папа говорил мне однажды о том, как сильно он любил тебя.

Глаза Моники округлились.

— Он говорил? Когда?

Тогда Дайна рассказала ей историю про то, как они ездили ловить рыбу на Лонг Понд, про погоду, про образы, и звуки, и запахи, про дергавшуюся леску, когда рыба глотала наживку и про захватывающее перетягивание каната.

— Что он сказал? — хотела знать Моника.

— Он сказал: «Ты знаешь, я очень люблю твою мать». — Казалось, Моника уснула. — Мама... Мама? — Она нажала кнопку звонка, вызывая сиделку.

* * *


Он звенел бесконечно долго. Дайна рывком села в постели, чувствуя как колотится сердце у нее в груди. Она вытерла пот со лба. Повернув голову, она увидела Рубенса, спавшего возле нее.

Телефон продолжал звонить. Дайна бросила взгляд на часы на тумбочке возле кровати. На светящемся циферблате горели цифры 4.12. Утра или вечера?

Бессознательно она сняла трубку.

— О-хо-хо-хо-хо...

— Что?

— Ох, Дайна... Она протерла глаза.

— Крис?

— О-хо-хо...

— Крис, где ты?

— Дайн, Дайн, Дайна... — его голос звучал хрипло и невнятно.

— Крис, где ты, черт возьми?

— Гм-м-м...

— Крис, ради всего святого!

— ...ю-Йорк...

— Что? Я не могу... ты сказал Нью-Йорк? Ты слышишь? Крис!

— Да, да, да.

— Ты должен был приехать на вечеринку... — Пауза. — Ты слышишь меня?

— Ак-ак-ак... — это звучало почти как смех. Почти — Один, Дайна. Совсем один.

— Что ты делаешь здесь, черт возьми? Крис, с тобой все в порядке?

— Прячусь, Дайна. Я здесь никог... — казалось, он не в состоянии договорить остаток слова. Дайна слышала в трубке его дыхание: неровное и неглубокое.

— Крис, скажи мне просто, где ты.

— О-хо-хо.

— Крис! — Рубенс перевернулся на бок, потревоженный во сне, и Дайна, встав с кровати, отошла от него так далеко, как позволял шнур. Повернувшись спиной к Рубенсу, она обхватила трубку обеими руками, стараясь заглушить звук. — Скажи мне, где ты находишься. Я приеду к тебе прямо сейчас, — Холодный ужас начал проникать в ее душу, точно она ощутила прикосновение невидимых, призрачных пальцев на спине. Она невольно поежилась.

— ...тель...

— Какой отель? — С каждым мгновением она боялась все больше. «Что происходит?» — лихорадочно спрашивала она себя. — Крис, какой отель? «Карлайн»? «Пьер»? — Она перечисляла его любимые места.

— Ак-ак-ак... — Вновь тот же звук, так похожий на смех, и в то же время столь пугающий. Наконец, Крис сообщил ей название гостиницы: «Ренсселер».

— Что? — Она чуть не закричала во весь голос. — Я не знаю, где... — Однако Крис выдохся и был уже не в состоянии сказать что-либо.

Она не стала звать его. Вместо этого она подошла к кровати и повесила, трубку на место. Натянув джинсы, она сунула ноги в высокие кожаные ботинки и надела свитер. Потом, пошарив на ночном столике, она нашла телефонный справочник. Открыв его на разделе «Отели», она принялась водить пальцем вдоль колонок, пока, добравшись до нужного названия, не прошептала: «О, господи!» Гостиница находилась на 44 стрит неподалеку от Бродвея. Более низкопробную ночлежку можно было отыскать только на Бауэри. Что могло заставить Криса поехать в подобное место, не говоря уже о том, чтобы останавливаться там? Этот вопрос не выходил из головы Дайны, когда она, перекинув сумочку через плечо, не выскользнула за дверь.

В пятом часу утра улицы Нью-Йорка казались столь же широкими, как и бульвары Мадрида. Город был погружен в тишину, так что Дайне чудилось, будто еще чуть-чуть и она станет различать на слух мигание неоновых реклам и вывесок. На здании театра «Фриско» на Бродвее зажигалась и гасла двойная афиша спектаклей «Глубокая глотка» и «Дьявол в душе мисс Джонс». Напротив него вырос новый кинотеатр с двумя залами, шли фильмы исключительно на испанском. В этот вечер там крутили «El Brujo Maldito» и «Que Verguenza!»

Такси раскачивало и слегка подбрасывало на изобилующем выбоинами асфальте, пока оно мчалось по пустынным улицам. Большие облака грязно-белого пара, просачивавшиеся сквозь щели вентиляционных люков, люминисцировали, отражая свет уличных фонарей и театральных афиш. Каждый раз, проезжая сквозь очередное облако, они словно пробирались сквозь призрачный занавес, и у Дайны, все еще полусонной, возникло предчувствие, что за ним скрывается иной, неведомый мир.

Только, остановив такси у тротуара у 44 стрит, она до конца осознала, куда ее занесло: сумрачный блеск, кипучий разврат, притоны и бордели... Полный набор атрибутов ее «беспутной» юности. Теперь она страстно желала, чтобы этот мир еще существовал, не был бы зарыт под землю, заколочен досками и заклеен объявлениями, как то здание с горгулиями в Гарлеме, которому, видимо, вскоре предстояло испытать последнее унижение, затрещав под безжалостными ударами чугунной бабы. И все-таки в душе Дайны не было тоски по далекой юности. Более того, ей ни за что на свете не захотелось бы вернуться в то время.

Ей не нужно было и свидетельство победы над этим миром изгоев. Незыблемость и неизменность его существования вселяла в нее уверенность, являлась неопровержимым доказательством надежности знаний и опыта, приобретенных ею здесь. Именно здесь находился источник ее силы...

Дайна окинула взглядом гостиницу «Ренсселер». Со стороны грязного тусклого фасада из закопченных металлических перекрытий и укрепленного проволокой стекла она производила впечатление скорей старинного полицейского участка. С одной стороны к гостинице примыкал магазин марок, на железной двери которого висел большой замок, а витрина была завешена выцветшими на солнце, потрескавшимися пластиковыми раскладными альбомами со вставленными кое-где марками. С другой — располагался порно-театр, недавно впрочем приказавший долго жить. У входа в него красовались две надписи, выведенные печатными буквами. Одна гласила: «XXX», вторая — «ГОРЯЧИЕ СДОБНЫЕ БУЛОЧКИ».

Над вращающейся дверью «Ронсселера» висела старая тяжелая вывеска, то и дело скрипевшая так, словно собиралась бесславно закончить свое существование, обрушившись на тротуар.

Сквозь железную решетку на тротуаре слева у самого входа в гостиницу поднимались воняющие серой испарения городской канализационной системы. На этом маленьком кусочке тепла посреди окружающей холодной слякоти лежал, подстелив под себя измятый газетный лист, человек. На нем были слишком короткие для него штаны, перехваченные у пояса куском грязной бечевки. Сквозь многочисленные дыры на его ботинках — точнее того, что некогда являлось ботинками — выглядывали босые ноги. Он крепко спал, не обращая внимания на аромат испарений, приткнувшись спиной к унылой кирпичной кладке у основания гостиницы. Правая рука его сжимала горлышко пустой бутылки из-под «Айриш Роуз».

Ночной ветерок, слегка теребивший его простыню-газету, создавал впечатление, что человек лежит на ковре-самолете. «Вряд ли он встретит принцессу, — подумала Дайна, — когда проснется».

Дайна просунула в окошко водителю три банкноты. В салоне было включено радио, и в ночной дискуссионной программе кто-то на чем свет ругал мэра за слишком низкую зарплату полиции. Гневные звонки в студии следовали непрерывным потоком один за другим.

— Хотите, я подожду, мисс Уитней? — предложил шофер. Это был молодой человек с желтовато-бледной кожей, окладистой бородой и красными от бессонной ночи глазами. — Пассажиров сейчас хрен найдешь. У меня есть с собой книга, так что я не возражаю.

Дайна слабо улыбнулась. Она уже шла в сторону входа в гостиницу.

— Да нет, спасибо, — ответила она. — Я не знаю, сколько пробуду там.

Он выключил мотор.

— Мне все равно. Лучше я вас подвезу, чем невесть кого, а? — Он поднял боковое стекло почти до самого верху, оставив узкую щелку, и углубился в чтение весьма потрепанного экземпляра «Магистра Люди» в мягкой обложке.

«О чем мне беспокоиться? — подумала она, проходя во вращающуюся со скрипом дверь. — Ничто не меняется в этом мире».

Вестибюль гостиницы представлял собой весьма жалкое зрелище. Буквально все имело негодный или потрепанный вид. В воздухе висело такое густое облако пыли, точно ее просто смахивали с одного предмета на другой, не удаляя из помещения.

Дайна быстро подошла к конторке портье. Вокруг никого не было. Вместо книги записей гостей она увидела маленькую фанерную коробку, в которой лежала пачка карточек.

Просмотрев их, Дайна не обнаружила фамилии «Керр». Тогда она вдруг вспомнила имя, под которым он регистрировался повсюду, выезжая на гастроли — у всех членов группы имелись псевдонимы по соображениям секретности. Она тут же нашла его: Грэм Грин. Оно без конца забавляло Криса. Номер 454.

Положив карточку на место. Дайна торопливо пересекла вестибюль. Вокруг стоял неистребимый запах грязных носков. Угрожающе трясущийся лифт доставил ее в конце концов на четвертый этаж. Оглядевшись по сторонам, она чуть ли не бегом припустилась по коридору.

454 номер располагался в самом конце. Дайне не пришло в голову, что ей может понадобится ключ. Она даже не стала стучаться, просто взялась за ручку и нажала вниз. Дверь распахнулась. Дайна вошла внутрь и закрыла ее за собой.

Она сразу же очутилась в кромешной тьме, но несмотря на это, чутьем определила, что находится в прихожей номера из двух комнат. Наличие таких номеров в подобных гостиницах явилось для нее откровением.

Дайна стала осторожно пробираться вперед, держась вытянутой рукой за обои. Ее пальцы то и дело натыкались на царапины и выбоины в стене. Наконец, по ее расчетам она добралась до места, где должен быть выключатель.

Обнаружив его в самом конце прихожей, она щелкнула им. Ничего. Тишина. Она остановилась, чувствуя, как сильно колотится ее сердце.

Она уже совсем собралась было звать его, когда вдруг обратила внимание на сильный смешанный запах, разлитый в воздухе. Принюхавшись, точно животное, идущее по следу, она различила сладкий, мускусный аромат марихуаны, резкое благовоние пачули и едкий запах пота. Последний не походил на тот, который бывает после тяжелого рабочего дня или при расслаблении, наступающем по завершении полового акта. Нет, скорее это был запах, сопровождающий сильный приступ страха.

Дайна забрела в первую комнату, пялясь изо всех сил в темноту. Вдруг до ее ушей донесся заунывный перебор струн гитары — акустической, не электронной, — и она подумала: «С ним все в порядке».

Потом она услышала, как вступают один за другим бас, синтезатор, барабаны, и поняла, что слушает запись. В тот миг, когда она добралась до порога спальни, раздался его мощный, глубокий тенор.

Я устал от вранья,

От женских бедер,

Разворачивающихся в ночи,

Подобно парусам.

Темные тучи вздымаются,

Злые чары на голубых небесах

Мелодия свободно лилась в сопровождении аккомпанирующего ритма.

— Крис!

Я устал от вздохов,

Визгов животного восторга,

Вторгающихся в мои ум,

Я знаю,

Что не желаю больше

Драться

За то, чего я хочу.

Последовал плавный переход к припеву.

Я сижу на проводах,

Как маленькая птичка,

Ожидая звука выстрела,

Который свалит меня.

Я сижу на проводах,

Не в силах шевельнуться,

Ожидая звука выстрела,

Который свалит меня...

Последовал короткий инструментальный переход, соло на электрогитаре, потом припев повторялся вновь и вновь, пока музыка не затихла вдали.

— Крис? — повторила Дайна. Она вошла в спальню и почти сразу же споткнулась о груду одежды, набросанной на полу в беспорядке, и упала.

Выругавшись, она поднялась на ноги. Высокий предмет возле ближней стороны кровати оказался торшером. Дайна включила его.

— О, Крис! Ярко вспыхнувшая лампочка озарила светом убогую длинную и узкую комнату из разряда тех, что кажутся старыми, даже будучи новыми. Теперь ее состояние можно было охарактеризовать как безнадежное. На исцарапанной крышке деревянной тумбочки стоял кассетный магнитофон, наполовину закрывавший овальное зеркало на стене. Единственное грязное закопченное окно выходило в переулок, такой узенький, что человек не смог бы уместиться на тротуаре. Глухая кирпичная кладка здания напротив находилась так близко, что загораживала весь свет, и вне зависимости от времени суток, в комнате всегда царил полумрак.

Тяжелая металлическая кровать, занимавшая большую часть помещения, была привинчена к полу. Покрывало и верхняя простыня скомканные и перекрученные в ногах, свешивались на ковер, за долгие годы своего существования изрядно облысевший. Угадать его первоначальный цвет было невозможно.

Из приоткрытой двери ванной доносилось дребезжание допотопных труб. В углах комнаты, куда не достигал свет, что-то слабо двигалось.

— Крис, — еле выдохнула Дайна.

Он лежал на кровати совсем голый и весь мокрый от пота. Его длинные влажные волосы спутались. Он отрастил небольшую бороду, и возможно поэтому его лицо выглядело ужасно исхудалым. Впрочем, может быть тому виной был омерзительный, резкий свет лампы. Глаза Криса казались огромными, чуть ли не выпученными. Черно-синие круги, ярко обрисовывавшиеся вокруг глазниц, производили впечатление грима, наложенного Крисом для исполнения дикой пляски смерти краснокожих.

По его лицу тянулись полоски грязи и пота, а кожа на теле была такой белой, точно его только что изваляли в грязи.

— Крис, Крис... — Сердце Дайны разрывалось на части.

Забравшись на кровать, она вначале ощутила тошнотворный запах, а затем увидела остатки рвотной массы, засохшей слева от подушки на простыне. Дайна положила скользкую голову Криса себе на колени и отвела с его взмокшего лба прилипшие пряди волос.

В течение невыносимо долгой, ужасной минуты, показавшейся ей целой вечностью, она думала, что он просто не в состоянии узнать ее. Однако, на самом деле ему просто было трудно сосредоточиться. Его вздувшиеся, словно после длительной титанической борьбы, мускулы походили на узловатые, перекрученные наросты на стволе дерева. Создавалось впечатление, что в его теле нет ни грамма жира, лишь мышцы и кости.

Крис попытался пошевелить потрескавшимися, шершавыми губами, но ему это плохо удавалось. Дайна, вскочив, кинулась в ванную принести ему стакан воды.

Там повсюду были разбросаны влажные и вонючие полотенца. На узкой стеклянной полке над раковиной, белая эмаль которой за долгие годы стала зеленоватой в коричневую крапинку, стояли в беспорядке, перемешавшись между собой, словно игрушечные солдатики после окончания боевых действий, флаконы с женской и мужской косметикой.

Дайне удалось обнаружить всего один весьма грязный стакан, ненадежно стоявший на самом краю раковины. Она сполоснула его, наполнила холодной водой и развернулась, собираясь вернуться в комнату, как вдруг услышала хруст под своей подошвой. Отбросив ногой полотенце, она увидела шприц и пластиковый пакет, надорванный с уголка. Ей не нужно было спрашивать у кого бы то ни было, что именно содержалось в этом пакетике, но она все же зачем-то, подобрав с пола, сунула его себе в карман.

Вначале Крису было трудно пить, но не оставалось никаких сомнений, что его организм чудовищно обезвожен. Придерживая его влажную голову и следя за судорожными движениями кадыка, Дайна недоумевала, как это могло случиться с ним за столь короткое время. Почему он вообще очутился здесь? «Прячусь, Дайна, — продолжал звучать у нее в голове его заплетающийся голос, раздающийся из телефонной трубки. — Я здесь инког...» Инкогнито. Но почему?

— Дайна...

Только открыв глаза, она сообразила, что просидела некоторое время, закрыв их.

— Я здесь, Крис.

— Ты пришла. — Он говорил пронзительным тенором, и было очевидно, что ему трудно произносить даже короткие фразы.

Дайна взглянула в широко раскрытые глаза Криса и, почувствовав, как напряглось его тело, разжала руки как раз вовремя. Внезапно прогнувшись, он сел и отвернулся от нее. Его вырвало только что выпитой жидкостью. Несколько мгновений все его тело сотрясалось от конвульсий, затем спазмы в желудке поутихли, и Дайна помогла ему лечь на спину.

Она протянула руку к телефону.

— Я вызову врача.

Однако ей даже не удалось поднять трубку: пальцы Криса сжали ее запястье с поразительной, учитывая его состояние, силой.

— Нет, — испуганно прошептал он. — Ни в коем случае.

— Тогда кому-нибудь из группы. Разве Силка не приехал вместе с тобой?

— Не звони Никому.

— Крис, что с тобой случилось? Его глаза тупо уставились на нее.

— Не знаю.

Дайна встряхнула его за плечи.

— Нет, знаешь, черт побери! — Вытащив пластиковый пакет, она сунула его под нос Крису. — Что это такое?

Он отвернулся. Его костлявая грудь тяжело вздымалась, и пот снова выступил у него по всему телу. Он что-то невнятно промямлил.

— Что? Что ты сказал? — она завопила так громко, что он вздрогнул.

— Знаю, — проскрежетал он сквозь зубы наконец. — Героин. Должно быть плохого качества. — Его мускулы напряглись, и Дайна подумала, что его вырвет еще раз. — Действительно, очень плохого. Не знаю. Со мной такого никогда не случалось. — Он сжал кулаки так, что суставы побелели. Ей чудилось, что она видит, как судорожно сокращается его сердце под мертвенно-бледной кожей на груди. — Надо сделать что-то... — Его глаза сошлись у переносицы от боли. — Все как в тумане...

— Что ты...

Крис прогнулся вверх. Его губы разъехались, обнажив крепко стиснутые зубы. Он напоминал скелет, в котором внезапно проснулась жизнь.

— Ударь меня. Ударь меня. Дайна, — сумел он-таки выдавить из себя. — Ты... ты должна.

Он рухнул на постель, и она тут же прижала ухо к его груди. Ничего. Ни единого удара.

— Боже! — воскликнула Дайна. Она забралась на кровать с ногами и уселась на Криса верхом. Подняв правую руку, она сжала кулак и со всей силой, на какую только была способна, опустила его на груди Криса, стараясь вдохнуть жизнь в его угасающее сердце. Она насчитала пять слабых ответных толчков и повторила операцию, скрипя зубами от невероятного усилия. Выдержала паузу, затем ударила в третий раз. Ей казалось, что она бьет мертвое тело.

Наклонившись к его груди, она прислушалась. Ничего.

— Давай, черт тебя побери! Не умирай сейчас, у меня на руках! — Она приподнялась и ударила его еще и еще. — Пот градом катился по ее лицу, щипал глаза и печально капал на неестественно белую кожу Криса. Кровать ритмично и громко скрипела в такт ее ударам, точно они занимались любовью.

— Давай, давай, давай... Крис... не надо... давай, ну же!.. — Она повторяла так без конца, умоляя его не умирать, и в то же самое время, подхлестывая себя, не давая себе сдаться, остановиться, прежде чем исчезнет последняя надежда. Однако, по мере того, как секунды складывались в минуты, и эти минуты накапливались, остатки надежды покидали ее сердце. Наконец она заметила, что плачет во весь голос, не прекращая своих усилий оживить его. Она возненавидела себя с той же силой, с какой ненавидела его, за то, что он поступал с ней так безрассудно, заставив ее притащиться к нему бог знает куда в четыре утра лишь для того, чтобы упорхнуть от нее в никуда, подобно умирающей птице.

— Черт тебя побери! — заорала она. — Проснись! И он проснулся. Чудесным, непостижимым образом его веки затрепетали, точно он пробуждался ото сна, и сквозь пелену слез, застилавшую ей глаза, Дайна увидела, что он смотрит на нее. В тот же миг она почувствовала, как вдруг высоко поднялась его грудь, стараясь насытиться кислородом.

Остановившись, она заплакала еще громче.

— О, Крис... О, Крис. Я думала, что ты уже умер, негодяй!

Он моргнул, открыл рот, затем закрыл его и тихо промолвил.

— Я думаю, так оно и было. Правда. Дайна... не останавливайся теперь...

— Что?

— Тебе нельзя останавливаться. Ты должна продолжать... пока не будешь уверена, что я снова не отк... отключусь. — Его веки задрожали, словно ему лишь ценой огромных усилий удавалось оставаться в сознании. — Теперь нельзя... нельзя позволить мне умереть... еще раз, Дайна... Я больше... не проснусь... никогда...

Застонав, она подняла вновь и обрушила на его грудь стиснутые кулаки. Дрожь пробежала по его телу от этого двойного удара, и Дайна в ужасе вскрикнула. Однако она ударила его вновь, и на сей раз глаза Криса распахнулись. Он не мог говорить, но продолжал смотреть на нее нежным, бесконечно любящим взглядом, пока она раз за разом опускала кулаки на его грудь. И Дайна, видя этот взгляд, чувствовала, знала, что для нее сейчас самое главное на свете не дать ему угаснуть. Она понимала, что это единственная ниточка, соединяющая Криса с жизнью, и что, глядя на нее, он будет продолжать сопротивляться, не сдастся без борьбы.

Она выбивала барабанную дробь на его руках, груди, животе, бедрах, боках, даже шее. И на каждый удар он, как животное, отвечал ворчанием. Судороги пробегали по его одеревеневшему от напряжения телу. Его кожа была белой, как мел, и казалась прозрачной, как папиросная бумага.

Дайна увидела пульсацию, появившуюся в его начавших проступать на поверхность голубых венах, и закрыла глаза. Горячие соленые слезы выступили сквозь ее зажмуренные веки; ее дыхание участилось. Она всхлипывала при каждом ударе, заметив, что это придает ей силу. Наконец, ей начало казаться, что больше не нужно прилагать усилий: ее, ставшие невесомыми, кулаки сами собой взлетали в воздух и молотили тело Криса, как две кувалды.

Она смутно различала очертания комнаты, словно изображение на старой фотографии, долго пролежавшей на ярком свете. Казалось, исчезло все вокруг, и они остались вдвоем, слившись в объятии, несравненно более интимном и крепком, чем сексуальная близость. Дайна уже не замечала ни своих ритмичных движений, ни мыслей, даже не чувствовала собственного дыхания.

Время будто остановилось. Их тела слипались вместе от пота, как от клея, и Дайна жадно ловила воздух широко открытым ртом.

Бессвязно крича, Крис пытался спихнуть ее с себя, поворачиваясь то так, то эдак. Однако она продолжала неистово молотить его до тех пор, пока, совершив титаническое усилие, он не умудрился повернуться на бок. Его опять сильно стошнило.

— Крис, Крис, Крис... — Сама не зная откуда взяв силы, она встала на четвереньки и слезла с отвратительно воняющей постели. Затем она принялась тянуть Криса на себя, и когда он наконец тяжело плюхнулся на пол, потащила его через низкий порожек в ванную. Пнув ногой одно, второе, третье проклятые полотенца — тяжелые, как куски цемента — она умудрилась каким-то чудом запихнуть его в ванную и машинально открыла до конца кран холодной воды. Раздался громкий шум. Дайна поморщилась от пенистых брызг и вдруг испуганно вскрикнула, потому что Крис, фыркнув, сел и судорожным движением потянул ее к себе под душ.

— Эта чертова вода слишком холодная! — Он хотел было вылезти из ванны, но Дайна затащила его обратно.

— Посиди здесь. Пока. — Ей пришлось почти прокричать эти слова, чтобы перекрыть шипение тяжелого потока, обрушивавшегося на них сверху.

Они оба дрожали и покрылись гусиной кожей. Взяв его голову в ладони, Дайна прижала ее к своей груди.

— Говори со мной, — попросила она. — Я не хочу, чтобы ты заснул сейчас.

— Я не..., — он закашлялся, захлебнувшись. Потом опять фыркнул. — Я не в состоянии соображать.

— Ну так хоть попытайся, черт возьми! Какого дьявола ты делаешь в этой крысиной дыре?

— Скрываюсь.

— От кого?

— От всех.

— Перестань!

— Ну, от треклятой группы, устраивает?

Струйки воды, хлюпая и журча, стекали по их спинам.

— Что ты сделал, Крис? — тихо спросила она.

— Я сделал то, что по твоему мнению должен был сделать. Я покинул группу.

— Не может быть!

— Я думал, Бенно хватит кондрашка. Его рожа посинела. Он рвал и метал...

— А что Найджел?

— Он не сказал ничего... — Крис остановился, словно восстанавливая в памяти эту сцену. — Это было самое страшное. Он не промолвил ни слова. Просто отвернулся и взглянул на Тай. — Он фыркнул. — Старина Ролли сказал: «А, чепуха, Крис», а Ян молча пнул свой усилитель; он был просто вне себя. Когда я пошел к выходу... мы не можем пойти и обсохнуть прямо сейчас? Я уже весь сморщился, как пенсионер.

— Мы пойдем. Как только ты дорасскажешь мне. — Она словно предлагала ему конфетку, как маленькому мальчику, чтобы он хорошо вел себя.

— Когда я пошел к выходу, Найджел повернулся и бросил мне вслед: «Ты лучше поднапряги память, парень. Это вправит тебе мозги в нужную сторону».

— Что это значит? — Дайна уставилась на него. Крис слегка отодвинулся от нее.

— Это наше внутреннее дело. Оно касается только членов группы. — Он отвел глаза в сторону. — Нечто вроде договора, заключенного между нами много лет назад. Теперь уже кажется — это было в прошлом веке.

— Какой еще договор? — Дайна почувствовала, как мороз пробежал у нее по коже, но ледяная вода была тут совершенно не при чем.

— Просто договор и все. Она засмеялась.

— Перестань. Ты можешь рассказать мне. — Она игриво ткнула пальцем ему в грудь. — Готова поспорить, он был подписан кровью...

Она сказала это в шутку, без всякой задней мысли и потому поразилась, услышав в ответ:

— Можно считать, что и так.

— И он до сих пор после стольких лет связывает всех? Крис резко отвернулся от нее, встал и вышел из-под душа. Дрожа, он нагнулся, подобрал одно из полотенец и стал вытираться.

Дайна выключила воду и, выбравшись из ванны, подождала, пока он не подаст ей другое полотенце.

— Крис, лучше скажи мне, в чем дело? ОН стоял неподвижно, как каменное изваяние. Сзади них вода меланхолично капала из крана. Сверху донесся шум, когда кто-то спустил воду в туалете этажом выше. Медленно повернувшись, Крис очутился лицом к лицу с Дайной. В его глазах появилось нечто такое, чего она раньше никогда в них не видела.

— Ладно, — произнес он с расстановкой. — Ты просишь об этом и... в определенном смысле ты заслужила это. Теперь ты одна из нас, — он издал булькающий смешок, — хотя видит бог, Тай... — Он резко оборвал себя и оценивающе посмотрел на нее. — Но нет, теперь она вряд ли стала бы, а? — Он слегка улыбнулся. — Ты спасла мне жизнь, не один раз, а два.

— Я не...

— Я знаю. Дайна. Тай рассказала мне. Она думала, что таким образом сможет настроить меня против тебя, и ей это почти удалось. Пару недель я ходил такой злой и обиженный на тебя, что видел все шиворот-навыворот. До тех пор, пока я не обдумал все это как следует. Тогда постепенно до меня начало доходить, что ты сделала... чего не поняла даже Тай. — Он обернул полотенце вокруг плеч. — Она совершенно не понимает тебя, Дайна, ты знаешь об этом? Ты просто ошарашила ее... и перепугала до смерти.

Он опять коротко и слабо рассмеялся и, опустив глаза, посмотрел на свое обнаженное тело.

— Ты только взгляни на это, — вдруг сказал он. — А ведь мы так ни разу и не переспали с тобой. Его глаза закрылись, и он слегка покачнулся, но Дайна, прикоснувшись к нему рукой, привела его в чувство. Впрочем, улыбка вовсе не исчезла с его лица. — Словно гора с плеч, честное слово. — Он открыл глаза. Их белки немного просветлели, хотя по-прежнему слегка отливали желтизной. — Я никогда не забываю о своем члене. — Он уселся на край ванны. Взглянув на Дайну, он заметил. — Я окружен со всех сторон кучкой вампиров. Господи, как я умудрился допустить это?

— Не жди от меня сочувствия. Он покачал головой.

— Сейчас я меньше всего нуждаюсь в сочувствии.

— Крис, — осторожно сказала она, — ты хотел, я имею в виду: по-настоящему хотел уйти из группы на протяжении долгого времени, верно?

Он уронил голову на ладони.

— Да. Пожалуй ты права.

— Эта песня...

— Какая песня?

— Та, что я слышала, когда вошла сюда...

— Не помню.

— Не удивительно. Что это за вещь? Он вновь поднял голову и улыбнулся.

— "На проводах". Я написал ее для сольного альбома. Дайна, — он встал, — я уже сочинил всю музыку. Осталось только завершить запись в студии... У меня нет дома всего, что мне нужно для этого. Я смог записать там только основу песен.

— Почему ты так медлил? — спросила она. — Ты ведь чувствовал себя таким несчастным.

— Потому что я такой слабовольный придурок, — яростно отрезал он. — «Что если, — повторял я без конца. — Что если я уйду и на этом кончусь? Каким тупицей я буду выглядеть!»

— Но ведь дело не только в этом? Крис! — Она попробовала встряхнуть его.

Его отяжелевшие веки опять опускались. Он всей тяжестью навалился на Дайну, словно внезапно обессилев.

— Устал, Дайна... я так устал.

Она наотмашь хлестнула его по лицу.

— Ради всего святого, Крис, проснись! — Она яростно трясла его за плечи. — О, господи, не засыпай! Говори со мной. Крис! Говори со мной!

— О че...

— О чем угодно! Крис! — Она принялась лихорадочно соображать. — Расскажи мне, как умер Ион.

— Ион? А? — Его глаза открылись. Он смотрел перед собой тусклым взглядом; его голова болталась из стороны в сторону так, будто он вернулся домой после трехдневного беспробудного пьянства. — Ион?

— Да, ты ведь помнишь. Ион, твой друг. Он умер. Крис! — Она закатила ему еще одну пощечину и, застонав от усилия, оторвала от себя и заставила выпрямиться.

— Ум-м-м. Это общеизвестно. — Он говорил сонным голосом. — Печатали во всех газетах. Легавые не оставляли нас в покое... три недели... — Глядя ему в глаза, Дайна видела лишь его белки под полуопущенными веками. — Пока Найджелу не пришла в голову идея устроить бесплатный концерт в память Иона. «Давайте устроим его в Вон-дель-парке в Амстердаме, — предложил он. — Тогда ажиотаж спадет, и мы выберемся отсюда». — Его веки задрожали, и Дайна ударила его в третий раз достаточно сильно, так что его щека побелела, а затем покраснела от притока крови. — Только... только это была идея не Найджела... Нет, на самом деле. Она принадлежала Тай. Однако, впрочем, все клевые орга... организационные идеи были ее. Если смотреть в корень. — Он усмехнулся. — Однако в этот раз она использовала Найджела так же, как до этого использовала Иона. Прямо как дельфийский оракул. Знала отлично, что мы не станем прислушиваться к ее мнению. Иное дело, если мы считали, что это идея Иона... — Он рассмеялся и покачал головой, не снимая ее с плеч Дайны. — Господи, она была права. Сука! Хотя у нее были верные идеи. Она принесла нам... много пользы. Очень много.

— И вы отыграли этот концерт в Амстердаме.

Он кивнул.

— Флаги с физиономией Иона: потом лозунги, распеваемые хором на улицах. Они все выкрикивали его имя вновь и вновь, без конца. — Он хмыкнул. — После этого все улеглось... в точности, как он, ха-ха, то есть она говорила. Ищейки отвалили и бросились по следу «Битлз» или кого-то еще в этом роде. Кто их знает!

— А Ион был мертв...

— О да, Ион. Мой близкий друг Ион. Мой товарищ. — Его голос источал сарказм. — Группа чуть ли не развалилась из-за него. Мы все чуть ли не свихнулись из-за него, да, из-за его причуд и... Господи, мы не могли ни в чем полагаться на него! Пришлось нанять какого-то вышибалу, чтобы тот притаскивал его на репетиции и концерты. Хотя ему мы об этом не сказали. Просто не рискнули. Он бы улизнул и спрятался от нас. Нет-нет. Мы сказали, что наняли ему телохранителя, потому что он стал такой звездой. Это ему понравилось, нашему Иону, о да, в самом деле понравилось. Попало прямо в точку. Если б мы не... если б он не умер, кто знает, что было бы с нами всеми теперь?

— Глупая скотина. — Он мотал головой из стороны в сторону, как раненое животное. — Глупая скотина. Знаешь, ведь это ему пришла в голову идея создать группу. Да. Ион был гением во многих отношениях. Не как Найд, который заставлял дерьмо звучать, как симфонию. Нет, не так. Но он умел аранжировать музыку. Затем он смывался, и даже Тай не знала, куда он подевался.

— Ион брал любую из наших песен — мою или Найджела — и вселял в нее волшебство. Не знаю, как ему это удавалось... — Черт возьми, я даже плохо представляю себе, как у меня и Найджела получалось сочинять те вещи.

— Однако, видишь ли, они ненавидели друг друга... Найджел и Ион. Вечно как вода и масло. — Он попытался посмотреть Дайне в глаза, но не выдержал и отвел взгляд. — Ну, может, не всегда. Я склеивал разрозненные части группы воедино в то время... был пос... посредником между этими двумя олухами... Но я был и тем, кто рождал в них взаимную ненависть.

— Ион ревновал меня из-за того, что мы писали песни вместе с Найджелом. Приставал ко мне так часто, что однажды я согласился попробовать придумать что-то с ним. — Крис покачал головой. — Впустую. Он плакал три дня... куда-то слинял, и нам пришлось отменить концерты, назначенные на уик-энд. Можешь себе представить, как подобные вещи отражались на Найджеле... Когда он не на гастролях, он труп.

— Что же касается Найджела, я всегда думал, что он просто ненавидел в Ионе его слабость. Ион сочинял собственные вещи, и довольно часто, приходя в студию, мы заставали его там. Он смотрел на нас влажными детскими глазами и говорил: «Кое-что новенькое для вас». Однако он не мог ничего сыграть... всякий раз у него что-то выходило не так. — Его голос как-то помягчел. — Тогда он срывался и начинал плакать, вцепившись в свой красный «Джибсон»[23 - «Джибсон» (Gibson) — фирма, выпускающая электрогитары.], а Найджел отворачивался и говорил: «Господи, кто-нибудь придите и вытрите ему сопли».

— Разумеется Тай раздражала Найджела больше всего. Я думаю, что он просто не мог взять в толк, как она была в состоянии ужиться с Ионом.

— Она сразу же прицепилась к Иону. Ну, в этом не было ничего удивительного. Ион был симпатичным придурком... всегда попадавший в переделки с мужьями или приятелями своих подружек. Должно быть сейчас подрастает немало его детей, ха-ха! Все, что ему нужно было сделать, это похлопать своими длинными ресницами, и девчонки таяли, как воск. Не то, чтобы кто-то у нас не попадал в такие переделки. Но Ион... то был особый случай. Однако Тай тоже была по-своему особенной, и она стала первой... и единственной... женщиной, жившей вместе с Ионом.

— И вот однажды я зашел к Иону навестить его. В тот день, не переставая шел дождь... холодный и противный. Я увидел Иона, лежавшим рожей в грязи. «Дружище, — спросил я его. — Что с тобой стряслось?» Я решил, что его избили и ограбили. Но нет. Это было дело рук Найджела. «Господи, — изумился я. — Что же ты такого наговорил ему?» Он посмотрел на меня по-овечьи. «Я не думаю, что могу рассказать тебе об этом». «Ты лучше все же расскажи, дружище, — сказал я ему. — Я не хочу узнать об этом от него». Он кивнул, и я увел его из-под дождя. Тай не было дома, и я сидел перед камином, греясь и глядя на огонь. Однако старина Ион не мог и минуты высидеть на месте. Он бегал по комнате взад-вперед так быстро, что его попугай вывихнул шею, наблюдая за ним. При каждом звуке, доносившемся с улицы, он подпрыгивал на три фута.

«Ты бы лучше поскорее выложил мне все, — заметил я, — а то у меня еще случится припадок».

Тогда он подошел, встал передо мной, и по его лицу я понял, что дело вовсе не шуточное.

«Я боюсь сказать тебе, — начал он. — Я боюсь, что ты возненавидишь меня, как Найджел. — Он сорвался. — Я не выдержу этого, Крис. Они все против меня. Но если и ты... — Он обхватил голову руками. — Я не знаю, что я сделаю».

Я взял его руки в свои и сказал: «Не тревожься, приятель. Ничто не сможет встать между такими добрыми друзьями, как мы с тобой. Плюнь на всю эту чепуху. Так в чем дело?»

«Я сказал ему. — Он шмыгнул носом. — Я сказал Найджелу, что хочу спать с тобой».

Сам не знаю почему я начал смеяться: это определенно было не смешно. Ни капельки. Я понял тогда, что Найджел прав относительно Иона, по крайней мере, в одном отношении. Чего бы ему не хотелось, он протягивал руку и брал это. Неважно, что это было. Что-то полезное или вредное: для него было абсолютно безразлично. В этом он был настоящим ребенком.

— Он был, хотя и безответственным, но чудесным малым, наш Ион. Он начинал день с пригоршни амфетамина, запитой стаканом джина. Потом следовала щепотка кокаина, немного морфия, одна-две пилюли ЛСД или, если эсида не было под рукой, Ти-Эйч-Си, а под конец — таблетку-другую кодеина.

— Я знаю, что кажется невозможным, будто человеческое тело может выдержать такое издевательство над собой. Так что не приходилось удивляться тому, что в студии он был неспособен извлечь что-либо путное из своей гитары и только твердил, всхлипывая: «Но ведь я играл это только что, все было как надо... они слышали. Спросите их. Разве магнитофон не работал?» Однако кроме него там никого не было.

— Зато в другой день именно он выручал нас в студии... Мы топтались на месте, тыкаясь безт олку то туда, то сюда, а он появлялся и буквально в течение считанных минут все было тип-топ. Это без конца доставало Найджела. В таких случаях он весь становился белым от злости, отворачивался и с размаху бил кулаком о стену. Да. У него варил котелок, у нашего Иона.

— Но даже это не могло предотвратить превращения раздражения и злости в ненависть. К тому же в присутствии Тай, а она всегда была у него за спиной, Ион чувствовал себя гораздо смелей и уверенней, чем в одиночку. И, как я теперь подозреваю, она поддерживала его даже когда знала, что он не прав, только за тем, чтобы побольней уколоть нас и заставить бояться невесть чего.

Крис весь дрожал. Пот ручьями стекал по его телу. Дайна держала его совсем близко от себя, сжимая плечи пальцами, точно это могло удержать в нем уцелевшие остатки жизни. Его веки безвольно трепетали.

— Не останавливайся, — резко приказала ему Дайна. — Крис, я хочу знать, как умер Ион.

На месте его глаз приоткрылись узенькие щелочки.

— Ион, да. Как умер Ион. — Он глубоко вздохнул. — Как ни кружи, мне кажется, Америка стала последней каплей. Мы приехали сюда на первые гастроли в шестьдесят пятом... зимой. Я отлично помню отвратительную погоду. В Англии нас знали все, а в Штатах к тому времени, когда мы прилетели в Нью-Йорк, только на одной радиостанции крутили наши вещи. На некоторых площадках мы выступали как основная группа, но большую часть времени поддерживали каких-нибудь звезд и играли первыми, в то время как публика еще только собиралась в зале. Мы видели перед собой много пустых мест... это было серьезное испытание для всех нас.

— Ион ныл и визжал на протяжении всего турне, и нам пришлось нанять человека, следившего за тем, чтобы он не удрал. Он делал нашу жизнь еще более мрачной все это время. Не хотел слушать ни Бенно, ни кого-либо из нас, когда мы пытались втолковать ему, что Америка есть Америка, и нам не обойти ее стороной, если мы хотим стать группой мирового масштаба. «Мне наплевать на то, достигнем ли мы уровня „Битлз“ или „Стоун“!» — кричал он. Однако мы-то знали, как обстоит дело. Ему было не наплевать... и очень сильно не наплевать. Просто он проникся отвращением и ненавистью к Штатам. Он ненавидел эту страну больше, чем что-либо иное. Она была слишком большой, слишком требовательной... и слишком холодной и безразличной по отношению к нему, чтобы он чувствовал, что у него есть шанс завоевать ее.

— Наконец, слава богу, гастроли завершились, и мы полетели обратно в Лондон. Во время полета мы не обменялись обо всем этом ни единым словом, но я чувствовал, что в наших мозгах что-то происходит. Ситуация стала просто невыносимой... И вот, когда мы вернулись в Англию, пошло-поехало. Мы думали, что хуже уже не может быть... Ион вдруг начал нести околесицу насчет того, что ему вообще не стоило затевать всю эту историю с группой... он говорил, что мы извратили его понятие о музыке.

Зубы Криса застучали от холода. Дайна развернула его лицом к себе и обняла, шепотом на ухо, уговаривая его продолжать.

— Я забыл, о чем...

— О смерти Иона.

— Иона... — Он кивнул и уткнулся подбородком в ее плечо. — Это было летом. Ян только что купил новый загородный дом в Суссексе. С бассейном. Он пригласил туда нас всех, включая Тай, которая решила устроить по этому случаю вечеринку. Она позвала кучу своих друзей, совершенно потрясающих девчонок и выводок педерастов... театральных актеров... танцоров, бог знает кого еще. Среди них были англичане и шотландцы, но в основном шведы и немцы — арийцы, одним словом.

Голова Криса качнулась вниз, и Дайне опять пришлось тормошить его, не давая уснуть.

— Я помню... Найджелу сразу же не понравились все эти педерасты... он никогда не отличался терпимостью в подобных вещах. Бывало... бывало он летом гонялся за ними по Брайтону, когда мы были моложе и не знали, чем заняться. Ленивые тупицы... — Казалось, Крис на мгновение отключился, но на сей раз должно быть он погрузился в воспоминания, потому что пришел в себя без понуканий.

— Мы все сильно напились и наглотались всякой дряни... Черт возьми, мы все были довольно хорошими... Найджел, на котором повисла парочка этих педерастов... пытался сбросить их с себя. Разумеется, Ион не мог не вмешаться... Господи, он начал защищать их. «Ах, как это прелестно, — язвительно и злобно процедил Найджел. — Вы только посмотрите на эту очаровательную принцессу». Ион ничего не ответил. Он стоял, шатаясь, на одном месте, точно прирос к нему, а Тай провизжала, глядя на Найджела: «Это не твой праздник, так что пошел в задницу!» — Крис покачал головой.

— Дальше все произошло очень быстро. Найджел ударил Тай по лицу; та свалилась со своего кресла на лужайку, а Ион, увидев это, бросился на Найджела.

— Между ними началась драка... такая, какая может произойти только между уличными хулиганами. Это было отвратительно... просто отвратительно. "Что «вы стоите вокруг и зеваете! — заорал я. — Разнимите их!»

— Никто не сдвинулся с места. Никто пальцем не пошевелил, пока я не добежал до них и не оттащил Найджела. «Ну-ка, — сказал я. — Давай, ты, я и Тай уведем этих принцесс отсюда. Им вовсе не обязательно видеть все это». — Он уронил голову. — И вот тогда на обратном пути все и случилось.

— Что случилось, Крис? — Дайна подняла его голову. — Крис? — В отчаянии она опять ударила его по щеке.

— Мы были на кухне... все вместе, и кто-то... я не знаю кто... сказал: «Что случилось бы, если б газ был включен, а Ион вошел бы сюда и зажег спичку?» Все заржали. Однако через некоторое время нам стало уже совсем не смешно, и запах стал таким сильным, что мы все вышли в сад. — Он засопел. — В то время появился Ион и стал просить, чтобы ему дали еще героина. Кто-то сказал: «На кухне. Он лежит на кухне. Ион».

Крис замолчал на мгновение, прислушиваясь к собственному дыханию.

— Интересно, — протянул он, — умру я или нет.

— Мы все когда-нибудь умрем. Он пристально смотрел на Дайну.

— Я имею в виду здесь... сейчас... из-за этого порошка.

— Если это произойдет, — резко заметила она, — то только по твоей вине. Это будет самоубийство. Крис ответил не сразу, обдумывая ее слова.

— Я не хочу умирать! — Его шепот походил на шум ветра в кронах высоких сосен.

— Продолжай говорить, — возразила она, — и ты не умрешь.

Он крепко зажмурил глаза, а когда вновь открыл их, Дайна увидела, что они полны слез.

— Я помню... О господи, помоги мне, я помню все. — Он заплакал тихо, почти беззвучно. Слезы медленно катились по его щекам и капали на плечо Дайны.

— Тогда мы были такими молодыми сопляками, — продолжал он. — И в наших головах сидело только одно: добиться успеха. Именно это связывало нас, делало нас сильными. Благодаря этому мы пережили... всю грязь-дерьмо, которым они обливали нас день за днем, думая, что мы проглотим все молча, без единого возражения. Что такое дружба по сравнению с этим?

Наступило молчание. Потом Дайна все же сумела выдавить из себя:

— И что же вы сделали?

— А ничего, моя милая. Мы все просто стояли на своих местах, думая про проклятое американское турне, про то, сколько денег мы потеряем, но несмотря на все это, наши альбомы стали продаваться лучше к концу поездки... про то, что к Бенно поступало все больше и больше предложений относительно новых концертов... в других, в более крупных залах... за большие суммы. Однако больше всего мы думали про то, что Ион наотрез отказался лететь туда снова. Про его презрение к Америке... Про то, как тянул нас вниз, не давая подняться к тому, что мы считали нашей судьбой. Да, нашей судьбой. Именно это слово употребила Тай.

— Ты хочешь сказать, что она тоже стояла там, наблюдая за тем, как Ион вошел внутрь?

Крис грустно покачал головой.

— О нет, нет. Она спустилась к бассейну и, усевшись на край, принялась болтать ногами в воде...

— Боже мой!

— Он никогда бы не ушел из группы сам, чтобы там он не говорил всем подряд, как бы ни жаловался на публике. Мы все знали об этом. Без «Хартбитс» он, как и любой из нас, был никто. Однако для Иона это было еще хуже, чем для кого-то другого. У него не было шанса выжить. Только группа помогала удерживаться ему на плаву, несмотря на лошадиные дозы наркотиков... Без нее... — Крис пожал плечами.

— И вы дали ему умереть.

— Это было жертвоприношение, как сказала Тай. В любом величии, в любой гениальности должно присутствовать страдание, боль, расставание со старым, уступающим место новому. С Ионом мы бы не ушли далеко. Мы или он, так стоял вопрос, и третьего не было дано. Он мог бы... Это все равно произошло бы довольно скоро. Его печень, почки... сердце, наконец... Долго ли они смогли бы выдерживать подобные нагрузки? Сколько? — Крис перешел на крик. Он плакал и бился в судорогах, прижимаясь к Дайне.

* * *


Уже было светло, когда они выбрались из недр гостиницы и очутились на раздолбанном тротуаре. Пар уже не поднимался сквозь железную решетку, и бродяга, покинув ее, отправился на поиски более теплых краев, прихватив с собой газету. Пустая бутылка, однако, осталась на месте.

Так же, как и такси. Откуда-то с Бродвея ветерок принес запах дымящегося кофе.

Дайна с помощью заспанного водителя запихнула Криса на заднее сидение.

— Вы уверены, что с этим парнем все в порядке? — осведомился шофер, жуя зубочистку. Изо рта у него слегка пахло рыбными консервами. — Он бледен, как труп.

— Отвезите нас назад в «Шерри-Нидерланд», — сказала Дайна, усевшись рядом с Крисом и захлопнув дверь.

— Должно быть, он ваш близкий друг, мисс Уитней, — заметил парень, включая зажигание. Он бросил взгляд в зеркало над головой и присвистнул. — Эге, да я кажется знаю его.

Крис полулежал на спинке сиденья. Он все еще дрожал, но кризис похоже миновал. Открыв глаза, он долго смотрел на здания, мелькавшие за окном.

— Это не Лондон, — хрипло произнес он.

— Нет, — тихо ответила Дайна, стараясь успокоить его. — Мы в Нью-Йорке. Он кивнул.

— Да. В Нью чертовом Йорке. — Закрыв глаза, он добавил более твердым, уже похожим на свой, голосом. — Отвези меня в аэропорт — я хочу вернуться домой. Назад в Лос-Анджелес... Мне надо закончить альбом.


Глава 12


Разумеется, после сцены, происшедшей во время их последней встречи, она не предполагала, что когда-либо захочет снова встретиться с ним. Однако она заблуждалась.

Она поняла это в тот момент, когда, вернувшись из Нью-Йорка, сунула руку в карман шубы и обнаружила там пластиковый пакет, подобранный ею на полу в номере Криса. Посмотрев на него несколько секунд, она положила его рядом с бумажкой, полученной ею от Мейера, на котором четким разборчивым почерком были написаны две строчки:

Чарли By

«Черриз», Ван Найс Б.

В ней проснулось своего рода торжествующее чувство оттого, что она может вручить Бонстилу два возможных ключа к разгадке тайны убийства Мэгги. Это было больше, чем он сделал для нее, но она ничего не имела против. Ей до смерти хотелось увидеть, какое выражение появится у него на лице.

Она не стала звонить в участок и предупреждать его заранее о своем визите. Пройдя мимо серебристого «Мерседеса», казавшегося ей теперь староватым, и даже слегка убогим, она уселась в черный «Феррари», подаренный ей студией сразу же по окончании съемок «Хэтер Дуэлл». Как и подобает в Южной Калифорнии, его регистрационный номер состоял из одних букв: «ХЭТЕР». Это был низкий, весь лоснящийся автомобиль, способный развить очень высокую скорость. Никогда прежде Дайна не испытывала такого воодушевления и буквально чувственного наслаждения от управления машиной, как сидя за рулем этого чуда. Ей почти захотелось перестать пользоваться громоздкими лимузинами.

«Он, как нельзя лучше, подходит ко мне, — думала она, дожидаясь зеленого света перед поворотом на Сансет. — Он скользит сквозь поток транспорта, словно мечта». Она сидела за рулем так низко, что чувствовала себя частью автомобиля: словно она была подключена к мощному мотору и электрическим схемам. Такое ощущение она переживала во время съемок, когда сцена удавалась, и она просто буквально занималась любовью с камерой. «Феррари» вызывал у нее ощущение, будто она занималась любовью с целым городом, проносившемся мимо нее.

Ее мысли начали разбегаться. Одна часть оставалась здесь, другая уводила ее сознание куда-то вдаль. Огромная многочисленная головоломка, сидевшая у нее в мозгу, постепенно прояснялась, и после месяцев бестолковых попыток подогнать один кусочек к другому, наконец-то стал проступать сложный узор.

Сон — воспоминание о смерти матери, явившейся Дайне в Нью-Йорке, помог ей до конца распутать клубок своего прошлого и осознать это прошлое в контексте настоящего. Тогда, проснувшись, она вдруг поняла, что ненависть, которую она испытывала по отношению к Монике, улетучилась в тот день возле постели умирающей. Словно этих долгих промежуточных лет и не было вовсе, и она и мать, лишенные ревности, зависти, страха и гнева по отношению друг к другу, вернулись к никуда не исчезавшей основе их взаимоотношений: любви между матерью и ребенком.

Дайну более не волновало, что сделала Моника и что она не сумела сделать. Шаткое балансирование на грани жизни и смерти делало все, кроме любви, несущественным. Она не хотела, чтобы Моника умирала, и когда это произошло, отвернулась и горько беззвучно заплакала. Она плакала и по матери, и по себе, по тому, от чего когда-то отказалась навсегда. В тот миг ей хотелось повернуть время вспять и стереть начисто эти потерянные годы. Однако это было не в ее власти. Она чувствовала себя беспомощной перед неведомым и невидимым врагом, чей натиск храбро, но безуспешно пыталась отразить Моника.

Она знала также, что Моника, как ни странно, по-своему была права. Она, Дайна, убежала на улицу от всего, чему она не могла противостоять. Презирая друзей, обратившихся к помощи наркотиков, чтобы уйти от реальности, и чувствуя превосходство по отношению к ним, она сама прибегла к иному способу достижения того же самого.

Бэб знал это, и в тот последний вечер она чувствовала, что он собирается отослать ее домой в последний раз, навсегда. «Ради твоего же блага, мама», — сказал бы он. «Все знали, что мне нужно лучше меня, — думала Дайна, ведя „Феррари“ в сторону деловой части Лос-Анджелеса. — Боже, я была таким невинным ребенком тогда. Однако до определенного момента все люди таковы, и первые разочарования самые болезненные».

Дорога вперед слегка расчистилась; машины вытянулись в извилистую линую. Включив четвертую скорость, Дайна нажала на газ, и пришпоренный зверь рванулся вперед, загудев от радости. Дайну прижало к спинке бордового сидения. «Вперед, — повторяла она про себя. — Вперед, вперед, вперед!»

Впервые в жизни она испытывала ощущение завершенности. В ее душе появилось нечто, чего там прежде никогда не было. Только теперь Дайна почувствовала себя человеком во всех отношениях равным любому представителю мужского пола. Однако это несомненно не означало, что она приобрела мужские черты; на сей счет Дайна не волновалась, будучи уверенной в обратном. Что же произошло с ней? Дайна думала о том, что она сделала для Криса. Только теперь она осознала до конца всю леденящую подоплеку того эпизода. Что, если б она не... Ответ на этот вопрос так же не вызывал сомнений: сейчас Криса уже не было бы в живых.

Какая сила заставила ее подобрать тот пакетик? Зачем отдавать его теперь Бонстилу? Сумеет ли он обнаружить в порошке следы чего-нибудь, кроме героина? Она ощутила холод предчувствия в груди. «Во что я ввязалась? — вопрошала она мысленно. — Мэгги, внучка известного политического деятеля, погибла от примеси отравы в героине. Однако прежде ее пытали, возможно сводя политические счеты...»

Дайна притормозила перед поворотом, потом опять включила третью скорость. Перед ее мысленным взором стоял пластиковый пакетик, лежавший на полу в ванной в номере Криса. «Что если Крису подсунули то же, что и Мэгги? Что если экспертиза установит, что это не случайное совпадение? — рассуждала она про себя. — Или все это бред, порожденный моим воспаленным воображением». Она почему-то никак не могла убедить себя в этом, хотя в течение нескольких минут применяла на себя роль «адвоката дьявола». Она, хоть убей, не верила в подобные совпадения.

Полицейский участок выглядел точно так же, как в прошлый раз, напоминая своим видом вереницу составленных в круг повозок переселенцев в ожидании нападения индейцев. Она еще не успела выйти из «Феррари», как услышала знакомый голос.

— Мисс Уитней!

Она увидела Эндрюса, патрульного, в прошлый раз доставившего ее сюда к Бонстилу. Он как раз спускался по ступенькам крыльца здания.

Дайна широко улыбнулась ему.

— Как у вас дела?

— Замечательно, мисс Уитней. Просто замечательно. — Он улыбнулся и слегка замялся. — Вот это тачка. — Он погладил машину так, точно она и впрямь была живой. — Куда нам до такой!

— Кстати, патрульный, как вас зовут?

— Пит, мэм. А это Гарри Брафман. — Он показал большим пальцем через плечо на своего напарника пониже и потемней, чем он, примерно того же возраста. Тот молча кивнул. — Мы оба в подчинении у лейтенанта Бонстила.

— Вы знаете, где он сейчас? У меня к нему важное дело.

— Конечно. Он на пирсе Санта-Моника. Мы как раз направляемся туда. Если хотите, можете присоединиться к нам.

— Не знаю, стоит ли. Пит, — вмешался Брафман. Он нахмурился. — Ты ведь знаешь, какая там обстановка. Нам ведь запрещали пропускать гражданских лиц в оцепленную зону под каким бы то ни было предлогом.

Эндрюс в ответ на слова товарища только махнул рукой.

— Мисс Уитней и лейтенант старые друзья. Если она говорит, что у нее есть дело к нему, он наверняка захочет узнать об этом.

Брафман окинул глазами фигуру Дайны с головы до ног. На его лице появилась слабая усмешка.

— Против этого мне нечего возразить, — сказал он.

Возле пирса действительно творилось что-то неладное. Еще прежде, чем они добрались до Санта-Моника, Дайна услышала пронзительный вой сирен и порадовалась тому, что у нее есть эскорт в лице Эндрюса. В противном случае ей ни за что не удалось бы даже приблизиться туда.

Она насчитала по крайней мере полдюжины полицейских автомобилей, а подъехав поближе, увидела бронемашину, с громыханием покатившую прочь от пирса. Все подступы к месту событий перекрывали баррикады из деревянных козел, а каждого прибывшего тщательно проверяли.

Эндрюс и Брафман вылезли из машины и, поручив кому-то из стоявших в оцеплении патрульных проследить за «Фордом», повели Дайну за заграждения.

Пирс был наводнен полицейскими, одетыми в штатское. Дайна увидела беззвучно мигающие красные огни и широко открытую заднюю дверь машины скорой помощи. Внутри нее никого не было. Слева поодаль двое фельдшеров в белых халатах поднимали что-то с земли и клали на носилки на колесиках. В стоявшем рядом с ними медике Дайна узнала высокого судебно-медицинского эксперта, приезжавшего в дом Криса и Мэгги в день убийства вместе с Бонстилом. Приглядевшись, она увидела, что он запихивает в рот часть чизбургера.

Здесь же был и сам Бонстил, неотразимый в светло-сером костюме из шелково-льняной ткани. Из всех присутствовавших на пирсе он один, похоже, сохранял спокойствие и самообладание. Когда Дайна вместе с Эндрюсом и Брафманом подошли к нему, он смотрел на то, что лежало на носилках.

Некоторое время он не замечал их. Потом он поднял голову и, не сводя глаз с Дайны, обратился к подчиненным.

— Вы прибыли сюда в рекордно короткое время. Перестрелка произошла в дальнем конце. Вы знаете, что делать.

— Как Форейджер? — осведомился Эндрюс.

— Правое плечо. Ничего страшного.

— А Кайс?

Бонстил на долю секунды замешкался с ответом.

— Его больше нет. — Он моргнул. — Мне жаль, Эндрюс. Стоявший возле Дайны Эндрюс застыл на месте, окаменев. Его красивое, словно высеченное из мрамора, лицо казалось постарело за одно мгновение лет на десять. Слабый ветерок слегка трепал его золотистые волосы, чуть более длинные, чем полагается для полицейского. «Это были, — подумала Дайна, — волосы ребенка. Но он больше не ребенок».

Обойдя ее, Брафман дотронулся до плеча Эндрюса.

— Пошли, Пит. Мы должны заняться делом. Он потянул товарища за собой, и когда они, повернувшись спиной к Дайне, побрели прочь, то показались ей двумя самыми обычными людьми, направляющимися на дальний конец пирса, чтобы полюбоваться видом на океан.

— Кайс был его зятем. — Это были первые слова Бонстила, обращенные к ней. — Эндрюс очень близок со своей сестрой. — Он говорил об этом как о чем-то непостижимым для него.

— Привет, Бобби.

— Тебя привезли ребята?

— Я попросила их. У меня есть кое-что для тебя. — Она сделала паузу. — Я не хочу, чтобы у Эндрюса из-за этого были неприятности.

— Не волнуйся. — Он опустил глаза на простыню, закрывавшую то, что лежало на носилках, за край которых он держался правой рукой. — Кстати, у меня тоже есть здесь кое-что для тебя. — Он стал приподнимать простыню.

— Ты что, шутишь!

— Шучу? — Его рука замерла в воздухе. — Отнюдь. Я говорю совершенно серьезно. — Резким движением он откинул простыню с головы трупа. — Познакомься с Модредом.

Дайна твердо решила не смотреть, но любопытство оказалось сильнее ее. Взглянув вниз, она увидела совершенно обычное, ничем не примечательное лицо: глаза не слишком большие и не слишком маленькие; нос, как нос; обыкновенный рот. Короче говоря, это было лицо, которое никто не удостоил бы повторным взглядом и не запечатлел бы в памяти. Этот человек являлся типичным представителем толпы и сумел выделиться из нее, лишь став психопатом-убийцей.

Лежа на носилках, он казалось спал невинным сном младенца. Заглянув поглубже под простыню, Дайна увидела три или четыре красных пятна у него на груди. Зашатавшись, она выставила в сторону руку, чтобы удержать равновесие, и Бонстил поддержал ее.

— Что произошло?

— Давай уйдем отсюда, — ответил он, — и я расскажу тебе.

Он отвез Дайну дальше по шоссе на пляж. Выбравшись на песок, она сняла сандалии, а лейтенант остался в ботинках. Справа от них десяток ребят, чью кожу покрывал изумительный бронзовый загар, играли в волейбол. За их спиной девушки в купальниках и парни в плавках раскатывали по дымящемуся асфальту на скейтах под музыку диско, такую же плотную, как и вереница машин, выстроившихся на Оушн-авеню. Этот пляж находился к Венне, чем в Пасифик-Палисайд.

— Психиатры были правы в одном, что касается Модреда, — голос Бонстила звучал устало и мрачно на фоне музыки. — Ему хотелось, чтобы его поймали. — Он сунул руки в карманы. — Он оставлял нам улики, но либо они были слишком замаскированными, либо мы оказались такими тупицами. В любом случае мы не приблизились к разгадке. Тогда он позвонил нам и назначил встречу. Мы не сомневались в том, с кем имеем дело, потому что он рассказал нам кое-что по телефону... сообщил детали преступлений, которые мог знать только убийца. — Бонстил угрюмо рассмеялся. — Он совсем не был застенчивым. В тот момент. Он рассказал нам все.

Вздохнув, он отвернулся от Дайны и посмотрел в туманную даль над морем.

— Господи, — произнес он с отвращением. — Мы ведь знали, как он опасен, и все же я подставил ему двух своих людей.

— Бобби, откуда тебе было знать, что так обернется?

— Откуда мне было знать? Откуда мне было знать? — с издевкой повторил он за нею следом. — Наш капитан сказал то же самое. Он был чертовски любезен и непридирчив по этому поводу. «Послушай меня, Бонстил, — заявил он мне. — У медали есть оборотная сторона. С маньяком покончено раз и навсегда. Я уже созванивался с газетчиками. Твои ребята пали, выполняя свой долг. Они настоящие герои». — Бонстил провел рукой по волосам.

— Герои, — фыркнул он. — Они погибли из-за глупости.

— Не из-за своей храбрости?

— Они были слишком молоды, чтобы быть храбрыми. Они просто недостаточно быстро соображали. — Не выдержав, он наконец взглянул на Дайну и кивнул. — Да, они были храбрыми ребятами.

— И они были твоими людьми. — Она не сводила с него глаз. — Поэтому ты винишь себя за их смерть.

— Они находились в моем подчинении!

— Ты сделал все, чтобы защитить их?

— Мне следовало знать, что у этого сумасшедшего будет при себе спрятано оружие. Он стоял, подняв руки вверх. Я приказал Форейджеру и Кайсу выйти из укрытия и взять его. Он ухмылялся и скалился. Только что его руки были пусты — и вдруг в них откуда-то появился короткоствольный пистолет. Наверно, он висел на резинке внутри рукава. — Серые глаза Бонстила затуманились при воспоминании. — Форейджер и Кайс подошли к этому мерзавцу почти вплотную. Я думаю, они так и не успели понять, что произошло. Услышав первый выстрел, я приказал снайперам стрелять. Его отбросило пулями на шесть футов назад, но к тому времени мои ребята уже были готовы. — Он отвел волосы со лба и, как показалось Дайне, украдкой смахнул слезинку с ресниц.

— Ты защитил их как мог, — заметила она. — Того, что случилось нельзя было избежать.

— Теперь ты опять говоришь, как наш капитан.

— Возможно, потому что мы оба смотрим на все это объективней, чем ты.

— А еще потому что тебе, как и ему, не придется разговаривать со вдовами.

— Нет, не придется, — согласилась она. — Однако, ведь это часть твоей работы, верно?

— Вот почему я решил бросить все после того, как это произошло. Я больше не могу так. Я просто трус.

— Устать от чего-либо — вовсе не то же самое, что быть трусом.

Ветер задрал полу его пиджака, так что стала видна подкладка.

— Именно им я и являюсь. Она пожала плечами.

— Тебе просто жаль самого себя.

— И я так думаю.

— Перестань, Бобби. Я устала от Искренних Признаний. Можем мы обойтись...

— Дайна...

— Нет, — отрезала она. — У нас был шанс. Он оказался упущен, и мне представляется, что так лучше.

Бонстил резко отвернулся от нее и зашагал прочь по пляжу. Совсем юные девушки бросали исподтишка восхищенные взгляды на его крепкую, мускулистую фигуру. Он был мужчиной, способным пробуждать в женщинах желание. «Но он не для меня, — думала Дайна, глядя ему в след. — Возможно, когда-то — да, но не сейчас».

Она поднялась с пляжа по занесенным песком цементным ступенькам к автостоянке. Отыскав темно-зеленый «Форд» Бонстила, она забралась в салон и стала ждать.

Спустя некоторое время появился лейтенант. Наклонившись, он просунул голову в открытое окошко.

— Я проверил то, что ты рассказала мне в прошлый раз. О Мэгги.

— Я думала, ты не поверил мне.

— Лучше сказать, я отнесся к твоим словам скептически.

— Что же заставило тебя изменить свое мнение?

— Я послал запрос на эксгумацию тела, л тем дело и закончилось. — Он открыл дверцу и сел за руль. В салоне было довольно душно и, подняв все стекла, он включил кондиционер. Дождавшись, пока станет чуть попрохладнее, он продолжил. — Я также проверил кое-что относительно нашего друга Найджела Эша. — Повернувшись, он взглянул на Дайну. Его голос вновь приобрел привычную бесстрастность. — Ты знала, что он наполовину ирландец?

— Какой ирландец? — Дайна попыталась скрыть свое изумление.

— Ирландский католик. Его мать родилась в Эндитауне, логове ИРА в Белфасте.

— Я не знаю. Как же она в таком случае вышла замуж за англичанина?

— Не за англичанина, — поправил ее Бонстил, — а за валлийца. Впрочем, по утверждению соседей, это являлось причиной их постоянных ссор.

— Как погляжу, ты немало похлопотал.

— Это еще не все, — сказал он. — У Найджела есть сестра.

— Ни разу не слышала, чтобы он упоминал про нее.

— Ничего удивительного. Я понимаю, почему он молчит о ней.

— Ты имеешь в виду, что они не ладят друг с другом?

— Я не говорил этого, — возразил Бонстил. — Скорее всего, дело в том, что она живет в Белфасте.

— Ты хочешь сказать, она член ИРА?

— Я соврал бы, если б сказал, что могу утверждать это. Наши британские коллеги умеют держать рот на замке, когда им это хочется. Я не услышал от них ни да, ни нет в ответ на тот же самый вопрос, однако они дали мне ее адрес. Она живет в районе Фоле. — Сын Туми был родом именно оттуда. — Ну, теперь выкладывай, что там у тебя для меня?

Дайна извлекла из кармана пластиковый пакетик и протянула ему.

— Мне бы хотелось, чтоб ты отдал его содержимое на анализ в вашу лабораторию.

Осторожно взяв пакетик, Бонстил поднял его и посмотрел на свет.

— Героин?

— Да, — ответила она. — И, возможно, больше ничего. Заклеив пакетик, Бонстил спрятал его во внутренний карман и осведомился.

— Откуда ты его взяла?

Дайна рассказала ему, что случилось в Нью-Йорке и про свои подозрения относительно того, что представляет собой этот порошок.

Бонстил покачал головой.

— Шансы, что ты окажешься права, крайне малы. Наркоманов надувают на улице с этим дерьмом двадцать четыре часа в сутки. Героин всегда продают в смеси. Вопрос только — с чем. Если это неопасное вещество, ну что ж, тогда эффективность наркотика ослабевает и все. Однако если это нечто иное, то ты можешь в результате протянуть ноги на полу в ванной. Ему повезло, что ты оказалась под рукой.

— Ты выполнишь мою просьбу? — Не дождавшись ответа, она спросила. — Скажи мне, героин на улицах когда-нибудь мешают со стрихнином?

— Нет, насколько я слышал. Разве что, если это делается намеренно. — Взглянув на Дайну, он дотронулся до пиджака снаружи на месте внутреннего кармана. — Считай, что это уже сделано. — Достав ключи, он завел машину.

— Послушай, — небрежно бросила Дайна. — Почему бы нам не съездить на бульвар Ван Найс.

Уже смеркалось, и в вечернем освещении можно было не обращать внимания на пыль, мягко оседающую вдоль двух рядов пальм, росших вдоль шоссе.

— Ван Найс? — переспросил Бонстил. — Какого черта нам ехать туда?

Дайна показала ему клочок бумаги, данный ей Мейером.

— Кто такой Чарли By?

— Некто, кто может знать убийц Мэгги. Бонстил с подозрением посмотрел на нее, однако свернул на въезд на Санта-Моника Фривэй.

— Как это к тебе попало?

— Ты хоть что-нибудь можешь принять за чистую монету? — раздраженно осведомилась она.

— Если б я так поступал, то был бы никудышным полицейским. — Однако он улыбнулся. — Ладно, ладно. У нас у всех есть свои секреты. Держи эту тайну при себе.

Добравшись до западного Лос-Анджелеса, Бонстил, описав широкую дугу, выехал на Сан-Диего Фривэй, идущую на север в долину.

— Тебе пришлось потрудиться, чтобы не дать Крису умереть, — заметил он, и Дайна услышала искреннее восхищение в его голосе. — Как он сейчас?

— Нормально. Он по-прежнему в студии. Запись первого сольного альбома заняла у него больше времени, чем он предполагал. Пару недель назад там произошел пожар, и одна из оригинальных пленок накрылась. Ему пришлось записывать три вещи с самого начала. Сейчас он микширует последнюю из них.

— Выйдет как раз к вручению Оскара, а? Тогда ты станешь еще более крупной фигурой.

Им приходилось тащиться еле-еле из-за огромного потока машин, и Бонстил, свернув вправо в Мулхолланде, взяв курс на запад, пока не добрался до бульвара Беверли Глен.

Долина приближалась, и когда они наконец одолели подъем, Дайна поняла, что успеет до наступления темноты насладиться зрелищем огромной впадины между холмами, заполненной клубами грязного коричневого смога. Температурная инверсия — так характеризовали это явление синоптики. Если бы оно продлилось бы достаточно долго, то промышленные шлаки начали бы просачиваться через холмы Санта-Моники и затоплять Беверли Хиллз и Голливуд. Дайна уже видела высоко над головой розоватое свечение, словно в небе над Лос-Анджелесом раскинулся еще один столь же необъятный город.

— Какое тебе дело? — возразила она. — Я уже слишком крупная фигура для тебя. Он горько рассмеялся.

— Мы просто не созданы друг для друга. Давай на том и завершим эту тему.

Однако Дайна знала, что для каждого из них она далеко не исчерпана. Они словно испытывали друг друга на прочность, пока кто-то не уступал. Это было в характере каждого из них. Она поняла, что наступившее перемирие очень шаткое.

— Как ты, собираешься стать хорошим писателем? — спросила она. — У тебя по-прежнему сердце полицейского. И всегда будет.

— Всякий раз, когда предоставляется шанс, — сказал он с расстановкой, — кто-нибудь обязательно макнет тебя рожей в дерьмо. — В угасающем свете дня она увидела его глаза — холодные и свирепые и немного грустные.

Дубы по обочинам шоссе сменились тополями и всевозможными кустарниками, задевавшими своими ветками машину, мчавшуюся вниз по склону. Впереди, сверкая неоновыми огнями, словно атомное сердце чудовищного робота, лежал Ван Найс. Через мгновение они вылетели на бульвар Вентура, а затем помчались по туннелю, над которым пролегала вечно оживленная Вентура Фривэй. Оказавшись в мгновение ока на другой стороне, они выехали на бульвар Ван Найс.

Как некогда легендарный Сансет Стрит, теперь этот бульвар являлся олицетворением ночной жизни города, обителью полуночных грез. Именно сюда приезжали потусоваться любители серфинга даже из такой дали, как Лагуна Бич; здесь шатались небрежной походкой юные бездельники, еще только создающие себе репутацию. На этом же бульваре оказывались и ученики средних школ Ван Найса и Голливуда, ловившие кайф и ломавшие головы над проблемой природы вселенского зла.

Золотоволосые девочки в светящихся шортах и многоцветных купальниках, яркие, точно рождественские елки, разъезжали на скейтах между бесконечными караванами фургонов. На физиономии каждой из них было столько же косметики, сколько на лицах любых трех вместе взятых женщин с Родео-драйв. Янтарные огни фар отбрасывали причудливые тени на здания, в дверных проемах которых торчали скучающие фигуры парней.

Воздух был наполнен светом мириадов огней и ревом забойного ритма «Роллинг Стоун», звучавшего одновременного из доброго десятка радиоприемников. Яростная и прямолинейная музыка казалась особенно подходящей для этого места и времени. Воздух, пропахший рок-н-роллом, пьянил разлитым в нем духом откровенного вызова, и, вдыхая его, Дайна почувствовала, как этот запах щекочет ей ноздри.

Это был хрупкий и грубый мир, лоснящийся и блестящий, проникнутый пугающим беспокойством: словно в ожившем кошмарном сне в сверкании этих янтарных огней мелькало ощущение бегства, источавшее смрад страха, невыносимого и поэтому неконтролируемого. Дайна хорошо понимала такой страх, точно так же, как без труда узнавала знакомые черты в этом бурлящем, неистово тянувшемся к удовольствиям жизни мире. Фантастические тени, проносившееся перед ее взором, не так уж сильно отличались от тех, что оживали в памяти при мысли о периоде бегства в ее собственной жизни. Она опять подумала, как тогда в Нью-Йорке: «Бояться нечего, потому что все остается неизменным».

Бонстил пристроился сзади к неторопливому каравану, направлявшемуся в сторону «Панорама Сити». Облака выхлопных газов поднимались над гудроновым покрытием мостовой, словно тучи москитов или дым загадочных сигнальных костров первобытного племени.

Темно-лиловый фургон, ехавший перед ними, остановился. На одном боку его был намалеван головокружительно разноцветный гавайский пляж. С краю виднелись изображения качающихся пальм, однако доминировала на рисунке разумеется фигура вездесущего героя южной Калифорнии: бронзовокожий парень, державший на плече доску для серфинга, собирающийся войти в волну высокого прибоя.

Девушка, гибкая и подвижная, точно лесная нимфа с длинными волосами, собранными сзади в густой хвост, шагнула на свет из полумрака возле входа в один из домов. Она была одета в ослепительно белые шорты и огненно-красную майку. Ее грудь была совсем крошечной, и казалось тело ее состоит почти исключительно из красивых, покрытых желто-коричневым загаром, ног. Дверь лилового фургона открылась, и девушка забралась внутрь. Дернувшись, фургон тронулся с места и стал набирать скорость, и в этот момент Дайна сумела разобрать надпись на наклейке, прикрепленной к заднему бамперу: «Не смейтесь — здесь ваша дочь».

Проехав еще с полмили, Бонстил отыскал свободное место для парковки неподалеку от разукрашенного фасада большого бара, все пространство вокруг которого было заставлено автомобилями. Здание имело явно шизофренический вид. Архитектор, создавший его, по-видимому, так и не смог сделать выбор между пародией на испанский стиль и подражанием марокканскому. Две, имевшие вид полумесяца, арки упирались концами в закругленные спиралями колонны, изо всех сил старавшиеся казаться сделанными из песчаника, но на самом деле слепленные из цемента, щедро сдобренного песком. Над арками возвышался фосфоресцировавший в свете фонарей двойной испанский портик, над которым, в свою очередь, красовалась вывеска с горящей кроваво-красной надписью: «Черриз».

Посреди моря движения и звуков медленно плыл синий пикап. В его плоском кузове сидели, скрестив ноги, двое парней и курили высокий стеклянный кальян.

— Однако здесь, похоже, нет недостатка в траве, — заметила Дайна.

Бросив взгляд вслед удаляющемуся автомобилю, Бонстил крякнул.

— Еще бы. Тут ее целые тонны, но эти двое, судя по дыму, курят не марихуану, а «квальюдс».

— Я не знала, что это можно курить. Он пожал плечами.

— Здесь каждый день изобретают что-нибудь новенькое. У этих ребят чертовски развито воображение. — Отпустив руль, он откинулся назад, продолжая наблюдать за входом в «Черриз».

Неподалеку от них на бульваре горели огни «Бобе Биг Бой», а сразу за ним вращался красно-бело-голубой рекламный щит заправочной станции «Шеврон». Автомобильные гудки сигналили в такт музыке, наполнявшей вечерний воздух.

— Ты знаешь что-нибудь об этом месте? — спросил Бонстил, ткнув пальцем в направлении арок над дверью бара.

— Я слышала о нем, наверняка так же, как и все. Однако внутри я никогда не была.

Его глаза оживленно бегали по лицам молодых ребят и девушек, целыми толпами входившими и выходившими из «Черриз». Лицо его, омываемое вспышками неоновых огней, приобрело синеватый оттенок.

— И это все? Хм, — задумчиво пробормотал он.

Дайна ждала, что за этим последуют какие-то разъяснения, но Бонстил замолчал и, вытряхнув из пачки сигарету «Кэмел» без фильтра, прикурил. Он выпустил дым в окно, и в голове Дайны пронеслось: «Даже легавые имеют представление о том, как нужно себя вести». Она тут же призналась себе самой, что рассуждать так просто несправедливо, но ей было решительно наплевать.

Между тем толчея у входа в «Черриз» становилась все гуще. Юноши с гладкими прическами в выцветших джинсах и майках без рукавов, открывавших бицепсы, блестевшие в янтарном свете, точно их натерли маслом, сновали взад-вперед вперемешку с загорелыми девушками, чьи изящные носики были усыпаны веснушками. Их лица была накрашены косметикой самых темных тонов, делавшей их рты похожими на вытянутые тропические фрукты, а глаза — на кусочки змеиной кожи. Цветастые ситцевые платья этих девушек выглядели анахронизмом на фоне блестящих сапфировых и рубиновых синтетических нарядов их ровесниц, годных скорее для борделя, чем для улицы. Эти юные создания, избравшие местом времяпрепровождения бар, выглядели слабыми и беззащитными, похожими на птенцов, случайно залетевших так далеко из-под родительского крылышка.

Словно тихая заводь рядом с бурлящим потоком, спокойно стояли четверо парней в тени в нескольких шагах от входа в «Черриз», не обращая внимания на задевающие их плечи и головы длинные листья пальм и свет фар, проносящихся мимо автомобилей, то и дело выхватывавших их фургоны из темноты. Один из парней несомненно являлся вожаком. Его волосы были такими светлыми, что казались сплетенными из платины. У него были широко расставленные, глубокие светлые глаза, тонкий нос и слегка выпяченные губы. Он беседовал с высокой, худой девушкой на скейте, в то время как его товарищи смотрели на них из-под полуприкрытых век. Один из них обкусывал ногти, другой время от времени делал глоток из бутылки пива, завернутой в коричневый пластиковый пакет. Парень с платиновыми волосами кивнул головой, и деньги перекочевали из одних рук в другие. Он хлопнул девушку ладонью по спине, и та, спрыгнув с тротуара, покатилась прочь.

* * *


Разогнавшись на мостовой, она пересекла бульвар поперек, ловко уклоняясь от столкновений с машинами. Добравшись до противоположной стороны, она свернула направо и проехала примерно квартал вдоль сточного желоба. Там она, даже не согнувшись, прыгнула на тротуар.

Дайна следила за ней, вдыхая смрад скапливающихся выхлопных газов, удерживаемых возле поверхности земли смогом, температурной инверсией, испорченной атмосферой южной Калифорнии. На мгновение она почувствовала, что у нее кружится голова. Потом ее обоняния достигли другие, исходившие от верениц медленно продвигавшихся машин и фургонов, запахи: красного перца, горелого жира и травы.

В тусклом свете фонарей Дайна разглядела девушку, едущую по тротуару навстречу молодым мексиканцам, на минуту вынырнувшим на свет из полумрака. Враги кокаина и синтетических наркотиков они все еще оставались королями марихуаны и пива.

Провернув нехитрую торговую операцию, девушка развернулась было, собираясь проделать обратный путь через шесть полос оживленного движения, как внимание Дайны отвлек резкий животный рев мощного мотоциклетного мотора.

Огромный мотоцикл подлетел к тротуару и остановился возле входа в «Черриз». Даже не заметив сразу малинового и прозрачного пластика на корпусе мотоцикла, Дайна мгновенно узнала Криса. На голове у него красовался переливающийся всеми цветами радуги шлем без единой отметины. Одет он был в поношенную кожаную безрукавку и узкие хлопчатобумажные штаны. Быстро спрыгнув на землю, он, не снимая шлема, зашагал по тротуару.

Бонстил остановил Дайну в тот момент, когда ее рука уже лежала на ручке дверцы.

— Не делай этого, — тихо сказал он. — Оставайся здесь.

— Почему?

Оставив ее вопрос без ответа, он опять перевел взгляд на двойную дверь «Черриз».

Спустя несколько мгновений Крис вышел наружу, таща за собой девушку. Внешне она ничем не отличалась от сотен других, околачивавшихся вокруг. Ее длинные белокурые волосы свободно струились по загорелым плечам. Грудь ее можно было разглядеть, даже несмотря на широкую желтую кофточку, одетую поверх блестящих штанов. Она легко катилась на самодельных роликовых коньках за Крисом, не оглядываясь по сторонам.

Четверо парней у входа наблюдали за ее отбытием так же безразлично, как за всем остальным. Никто из них не носил коротких причесок, недавно вошедших в моду на восточном побережье. Их волосы спадали на плечи, что можно было считать единственной женоподобной чертой в их исключительно мужественной внешности.

Девушка забралась на мотоцикл позади Криса. Тот надавил на педаль, и двигатель завелся, издав гортанный рев и выпустив из трубы облачко сизого дыма. Крис крутанул ручки, и машина рванулась вперед, завизжав горящими покрышками. Она мелькала между машин, обгоняя их одну за другой, до тех пор пока Крис, совершив U-образный разворот, не взял курс на Голливуд.

— Господи, — только и сумела выговорить Дайна. — Ты знал об этом все время?

— Грязное белье, помнишь?

— Ты сегодня преподносишь мне один сюрприз за другим, — сухо ответила она, вспомнив бледное одутловатое лицо Модреда.

Девушка на скейте вернулась с грузом и отдала прозрачный пакет с травой в подставленные руки парня с платиновыми волосами. Наклонившись вперед, он крепко поцеловал ее в губы. Его руки скользили вниз вдоль ее спины, и девушка прижалась к нему всем телом. Потом, точно сделав выбор между ней и наркотиками в пользу второго, он выпустил ее, и она въехала внутрь «Черриз». Когда Дайна вновь взглянула туда, где стояла четверка, парней уже не было.

— Ставлю три против одного, что Чарли By торгует чем-нибудь, — заявил Бонстил, открывая для нее дверь.

Внутри «Черриз» было довольно темно и душно. Справа от входа находилась длинная стойка бара, заляпанная множеством пятен, позади которой тянулись конусные зеркала и ряды стеклянных полок, заставленные бутылками. Сбоку стойка бара, так же как и столы у противоположной стены, была покрыта черным лаком. Направо открывался проход, заканчивающийся вторым залом, вдвое больше первого. Сквозь стеклянную стену Дайна видела людей, танцующих под диско. Освещение там было довольно мягким, а уровень шума удивительно низким.

Дайна повернулась к Бонстилу.

— Как, черт возьми, мы сможем отыскать Чарли By посреди всего этого?

Из подвешенных под потолком динамиков доносился чей-то голос, певший:

У тебя неморгающий взгляд

Ты потерянное звено для меня...

— Давай побеседуем с барменом, — предложил Бонстил, ведя Дайну к стойке.

... Ты накрасила губы, чтобы я знал

Ты мой единственный идеал...

— Что угодно? — Здоровенный тучный бармен являлся обладателем примечательных рыжеватых усов с обвислыми кончиками, длинных волос и парой весьма проницательных глаз.

— Два пива, — заказал Бонстил. — «Крик», если у вас есть.

Только не спеши,

Ведь еще не поздно.

Только не спеши,

Ведь еще не поздно...

Песня закончилась, и заиграла одна из известных вещей «Хартбитс». В динамиках зазвучал голос Криса, низкий и угрожающий.

— Вы знаете человека по имени Чарли By? — осведомилась Дайна, обращаясь к бармену:

Порвав счет, бармен ткнул пальцем в сторону столика, прятавшегося в тени у стеклянной стены.

— Он появляется здесь каждый вечер, поджидая вас, мисс Уитней.

В этот момент кто-то окликнул его, и он отошел прежде, чем Дайна успела спросить его еще о чем-либо. «Только Мейер мог устроить все так», — подумала она и присмирела, поняв, что ей еще далеко до него. Молча она повела Бонстила к указанному столику.

Чарли By был одним из тех китайцев, которых можно принять за женщин из-за исключительно изящных черт лица. Его длинная прическа делала эту иллюзию еще более правдоподобной.

Впрочем, его голос абсолютно не походил на женский. Он был бархатистым и глубоким. Увидев Дайну, он улыбнулся и поднялся с места, однако тут же нахмурился, когда она представила Бонстила.

— Мне говорили, что я буду разговаривать с одним человеком, — протянул он. — С вами. У меня нет претензий к легавым, однако я вовсе не обязан вести с ними беседы.

— Разве я говорила, что он из полиции? — поинтересовалась Дайна.

— Ха! — Чарли By фыркнул. — В этом нет никакой необходимости. Легавые все похожи друг на друга. — Он окинул Бонстила подозрительным взглядом с головы до ног. — Хотя могу сказать с полной уверенностью, что не встречал до сих пор ни единого полицейского, одевающегося, как ты.

— Его присутствие не имеет к тебе никакого отношения, если ты опасаешься этого, — заметила Дайна.

— Мне нечего стыдиться и скрывать, — возразил Чарли By, — особенно, если речь идет о легавых. Я просто говорю тебе, каков первоначальный уговор.

— Я изменила уговор, — ответила она. — Бонстил остается.

— Тогда разговора не получится.

— Подожди здесь, — обратилась Дайна к Бонстилу. — Мне надо сделать один звонок.

Впервые в глазах у Чарли By промелькнули отблески какого-то чувства.

— Не надо никаких звонков, — буркнул он недовольно. Дайна опять вернулась к нему. — Вы ручаетесь за этого парня?

Она кивнула.

— И все, что я скажу, останется между нами?

— Ты чист настолько, насколько дело касается меня, — ответил Бонстил.

— Я хочу услышать это и от леди тоже. Она знает источник, в котором я заинтересован.

— Даю тебе слово, Чарли.

— Ладно, — он кивнул. — Давайте присядем. — Он заказал еще пива для всех троих и проводил взглядом девочку не старше тринадцати лет, в чьи выгоревшие на солнце волосы были вплетены бусинки и крошечные перышки. — Они тут слишком молоды для меня, — заметил он точно в оправдание. — Однако я знаю хозяев, и меня никто не трогает. — Он пожал плечами. — Я не работаю по постоянному графику.

— А что ты вообще делаешь? — осведомилась Дайна.

— Я механик.

— Механик? — переспросил Бонстил. — Кого ты пытаешься разыграть, приятель. Мы знаем, что ты поставляешь наркотики...

— Вы видите, что мне приходится терпеть? — перебил его Чарли By, обращаясь к Дайне. Его лицо выражало неподдельную грусть. — Вы бы никогда не позволили себе говорить со мной так. Меня заверили на ваш счет. Но он — Он вновь пожал плечами.

— Он прав, Бобби, — сказала Дайна так тихо, как только было возможно, чтобы ее голос был слышен за пением Криса. — Не трогай его. — Повернувшись к их собеседнику, она продолжала как ни в чем не бывало. — Отлично, Чарли. Ты чинишь машины?

Он покачал головой.

— Нет. Самолеты.

— Так ты авиамеханик? Он кивнул.

— Какое это имеет отношение к нам?

— Тихо, Бобби, — прошипела Дайна. — Ты наверно занимаешься небольшими самолетами... Двухмоторными...

— Ну, в общем-то, я достаточно квалифицирован для такой работы, — не дал ей договорить Чарли By, — однако я специализируюсь на больших лайнерах. 707 «Боинги»" широкофюзеляжные, частные машины... Я имею дело с ними.

— И ты не работаешь на какой-нибудь авиалинии?

— Нет, исключительно как свободный художник. Так выходит больше денег.

— Не сомневаюсь, — пробормотал Бонстил.

— Послушайте, — Чарли By явно разозлился. — Я очень терпеливый человек, но не могли бы вы посадить его на привязь или сделать что-нибудь другое, чтоб он заткнулся? Он начинает раздражать меня.

Дайна сдержала Бонстила, положив ему руку на плечо.

— Давайте проясним один момент, — заявила она, обращаясь к ним обоим. — Это мой номер программы, и я совсем не возражала бы, если б каждый из присутствующих слегка умерил свой пыл. — Она понизила голос. — Черт побери, вы оба прекратите грызню! — Ход ее мысли оказался нарушенным, и теперь она пыталась вспомнить, что в словах Чарли By привлекло ее внимание. — Какие виды работ ты выполнял за последние полгода?

— С недавних пор наступило некоторое затишье. — Он неторопливо улыбнулся. — Однако даже если б дело обстояло иначе, я все равно понял бы, что вам нужно. Мне ведь уже приходилось беседовать на эту тему. — Он допил свое пиво и заказал еще. — Однажды у меня звонит телефон. Кто-то хочет, чтобы я приехал в ЛАКС, один из частных ангаров и осмотрел «Лонгкор» из 50 серий. — Он взглянул на Дайну. — Что-нибудь знаете об этих машинах?

Она кивнула.

— Частные широкофюзеляжные лайнеры. Около десятка мест. — Заметив его уважительный взгляд, она добавила. — Я летала на одном из них. Возможно, том же самом. — На нем была эмблема «Хартбитс» в виде гитары?

— Да.

— Значит действительно на том же самом. — Чарли By помешивал пиво тонким указательным пальцем. — Они как раз закрашивали рисунки, чтобы он выглядел как все остальные из 50 серии.

— Для чего ты им понадобился?

— Когда самолет, любой самолет, отправляется в долгое путешествие, владелец, если у него конечно все в порядке с головой, обязательно проверяет его.

— А как же постоянный механик того самолета?

— Там не было никого, кроме меня и парня, закрашивавшего эмблемы. Каждый из нас не обращал ни малейшего внимания на другого. Выводы делайте сами. — Он сделал глоток.

— Ты видел человека, звонившего тебе? — спросил Бонстил.

— Нет. Ключ мне прислали по почте. Заплатили точно так же. Я оставил ключ в ангаре, вот и все. — Он поднял вверх указательный палец. — Кроме одного. Они собирались везти не людей, по крайней мере, конкретно в том рейсе. Я тайком заглянула внутрь самолета.

— Что было там?

— Ничего. Просто пустое место. Однако его было до черта.

— Непохоже на перевозку наркотиков, — заметил себе под нос Бонстил.

— Зачем в таком случае лишние хлопоты с демонтажем кресел? — Чарли By покачал головой. — Нет, там собирались везти что-то большое и тяжелое. — Он допил пиво и вытер губы. — Вот такие дела.

— Постой. Когда все это произошло? — спросила Дайна.

— О, месяцев шесть назад. У меня в некоторых отношениях тоже довольно короткая память. — Он улыбнулся. — Приятна было встретиться с вами, мисс Уитней. — О, и мистер Бонстил, верно? Мы никогда не встречались.

Бонстил выбрался с запруженного бульвара, а затем и из долины за поразительно короткое время. Он свернул на Мулколланд, направляясь к верхнему концу парка Топанга. Некоторое время они ехали молча. Бонстил курил «Кэмел», делая большие затяжки и выдувая дым в открытое окно. Горящий кончик сигареты казался Дайне единственным уцелевшим огоньком в ночном мраке, поглотившем все вокруг.

Едва въехав в парк, Бонстил свернул с главной дороги на другую — узкую с грубым покрытием, быстро перешедшем в просто утрамбованный грунт. Он остановил автомобиль в тупике и выключил мотор. В наступившей тишине негромкое пощелкивание звучало контрапунктом с хором сверчков и травяных лягушек. Над их головами раздался шум и треск в ветвях деревьев, сменившийся хлопаньем крыльев, постепенно затихшем вдали.

Докурив сигарету, Бонстил аккуратно затушил ее в пепельнице. Он вышел из машины. Дайна не спрашивала его зачем он привез ее сюда, догадываясь лишь, что им вероятно еще есть о чем поговорить. Она также выбралась наружу и сразу же почувствовала вечернюю прохладу и сырость. Бонстил поднял голову, услышав мягкий шелест листьев и травы, потревоженным легкими шагами Дайны.

— Что мне хочется знать, — протянула она, глядя на него. — Вначале мне показалось, что я просто назвала произвольный срок. Ну... полгода представлялись мне вполне естественным периодом, что-то вроде этого. — Его лицо почти целиком пряталось в тени, и Дайна вдруг сообразила, что бессознательно дорисовывает по очереди невидимые черты, как хирург, выполняющий сложнейшую пластическую операцию. — Потом я вдруг поняла, что настроило меня на совершенно определенный промежуток времени. Это были слова Силки, сказанные им мне, не помню когда, о Крисе и Тай. Он говорил, что их роман мог начаться еще полгода назад, когда им никто не мешал.

— Где был Найджел?

Теперь она вообще не видела Бонстила и недоумевала, то ли он переместился подальше в тень, то ли ночной мрак почему-то внезапно стал еще непроглядней. Как бы там ни было, теперь ей приходилось ориентироваться лишь на его голос.

— Он куда-то уезжал. Это все, что сказал Силка.

— Куда-то уезжал, — Бонстил повторил эти слова вслед за Дайной, и в них вдруг проявилось какое-то скрытое значение.

В наступившей паузе Дайна почувствовала, что страх начинает закрадываться к ней в душу.

— Бобби, — тихо позвала она. — О чем ты думаешь?

— Я думаю о том, — с расстановкой произнес он, — как сильно я заблуждался. Найджел замешан не в переброске наркотиков. Нет, дело куда серьезней.

— О чем ты?

— Просто раскинь мозгами как следует. — Теперь Дайна услышала шум его шагов. — Все звенья цепочки перед тобой, осталось соединить их. Найджел по происхождению наполовину ирландский католик, мать которого почти наверняка являлась членом ИРА. Отец, ненавидевший и регулярно избивавший жену, в конце концов бросил ее. Сестра, живущая в Белфасте, ушла в подполье.

— Теперь на мгновение переключимся на Штаты. Представь, что ты играешь во всемирно известной группе, владеющей собственным самолетом. Как ты полагаешь, часто ли этот самолет находится, так сказать, в официальном пользовании? От силы три-четыре месяца в году, когда группа выезжает на гастроли. А что делает эта махина все остальное время? Простаивает в ангаре ЛАКС в полном бездействии. Теперь скажи, кто узнает, если ты «позаимствуешь» самолет на короткий срок, скажем два-три раза в год? Каждый рейс туда и обратно не более пары дней? Никто.

— Но зачем? С какой целью? — Дайна видела, как в темноте глаза Бонстила мерцают, словно глаза хищного зверя.

— Думай, Дайна. Ты наполовину ирландский католик, твоя сестра член ИРА. Для чего бы ты использовала такой самолет?

Дайна не знала ответа на этот вопрос, но зато обнаружила, что Хэтер знает, и в совершенстве.

— Оружие?

Бонстил, улыбнувшись, оттопырил большой и указательный пальцы, изображая пистолет.

— Оружие.

Дайна перевела дыхание.

— А Мэгги?

— Мэгги обнаружила это. Или, — он остановился в двух шагах от нее, — все было так, как ты думала. Она стала жертвой казни, устроенной по приказу ИРА в качестве возмездия за карательные рейды, подготовленные Сином Туми.

— Однако, зачем тогда создавать видимость, будто Модред совершил убийство.

— Это тоже вполне очевидно. Чтобы защитить истинного убийцу. Он имел чрезвычайно удачное прикрытие на протяжении стольких лет. Зачем же теперь выдавать его?

— Мне что-то не слишком нравится.

Он хрипло рассмеялся.

— Это вовсе и не было предназначено для того, чтобы понравиться тебе. Это нечто, что ты не в состоянии контролировать.

— Иначе ты бы знал об этом, не так ли? — язвительно бросила она.

Бонстил сместился на пару шагов от нее, точно стараясь уйти подальше от этих слов.

— В этой стороне мало что видно, — заметил он. — Деревья и высокие холмы загораживают все, за исключением того далекого зарева на востоке. — Он повернулся спиной к нему. — Так лучше.

Ему потребовалось некоторое время, чтобы прикурить новую сигарету из-за поднявшегося ночного ветра, шуршащего сухими листьями повсюду вокруг них.

Дайна хранила молчание, думая о чем-то своем и испытывая смутное чувство, не будучи уверенной, в какой момент Дайна исчезла, уступив место Хэтер.

— Забудь о Силке, — сказал Бонстил, не поворачивая головы, точно обращаясь в ночь. — Он довольно интересный и загадочный субъект, но в конечном счете, всего лишь поставщик наркотиков, мелкая сошка. Еще одна рыба, попавшая в заброшенную нами сеть. Нет, моя подлинная добыча — Найджел.

— Откуда у тебя такая уверенность? — обойдя спереди машину. Дайна приблизилась к нему. Здесь в парке, за цепью холмов, воздух был чище: воняющий серой и горелой резиной смог стелился низко над землей в долине Сан-Фернандо, и отвратительный запах постепенно перестал мучить их обоняние. Дайна вздохнула всей грудью. Где-то не очень далеко должен был быть скрытый проход к морю, потому что воздух был почти таким же влажным, тяжелым и пропахшим фосфором, как на пляже в Малибу.

Бонстил стоял на одном месте, выпрямившись во весь рост, так что его черный силуэт во мраке походил на столб, вбитый в землю. Живой красный огонек его сигареты описывал короткие дуги снизу-вверх перед затяжкой, и после — в обратном направлении.

— Когда-то, — произнес Бонстил так внезапно, что Дайна испуганно вздрогнула, — я знал одну девушку. — Он резко и хрипло рассмеялся. Его смех звучал как скрежет железной метлы о цементный пол. — Это было давным-давно.

Дайна пристально наблюдала за ним в то время, как он сам не смотрел ни на деревья, ни даже в низкое тяжелое небо, а просто в никуда.

— Она, Марсия, любила мечтать. Ее переполняли надежды и идеалы. Она была романтической девушкой. — Он бросил окурок и продолжил. — Она была прекрасной, как некогда моя мать, только еще больше. Длинные каштановые волосы, глаза цвета ирландского тумана или... впрочем, она сама всегда описывала их именно так. И была права. — Он глубоко вздохнул.

— Я встретил ее почти сразу после того, как пришел в полицию. В то время я был очень целеустремленным. Я твердо знал, что хочу, и что еще хуже, что именно мне нужно. — Он пожал плечами. — Тогда все казалось гораздо сложней. Марсию слегка пугали мои убеждения, а равно и то, что я собой представлял. Однако она не переставала любить меня, просто ей было трудно это делать.

— Мы полюбили друг друга и жили вместе некоторое время... я думаю, года полтора. Это было чересчур долго, но в то же время совершенно недостаточно. Мы любили друг друга без памяти. В конце концов, она ушла. Это был единственный способ выжить для нас обоих. «Я ухожу от тебя, Бобби, — сказала она мне в тот вечер. — Так далеко, как только смогу». Потом она сделала паузу и добавила: «Я напишу тебе, если ты только пообещаешь не приезжать ко мне». Я дал ей слово.

— Через месяц я получил от нее открытку. Марсия писала мне из Флоренции. Шесть недель спустя из Гранады, и наконец в середине лета мне пришла открытка из Ибизы. «Я встретила совершенно особенного человека, — писала она. — Я пишу тебе не для того, чтобы сделать больно, но чтобы сказать, что, отыскав такого человека, я поняла, как сильно люблю тебя. Я всегда буду любить тебя, Бобби. И никогда не забуду тебя. С любовью, М». Бонстил скрестил руки на груди. Дайна прикоснулась к его плечу, но он даже не заметил этого.

— К тому времени я увлекся другими вещами, завел себе новых друзей и забыл ее. Однако, видишь ли, странность заключается в том, что в определенном смысле я не забыл ее. Как она писала в том письме из Ибизы, я знал, что Марсия всегда будет частью меня. Некоторые девушки появляются в твоей жизни и исчезают. Бесследно. Память о них тускнеет, а затем и вовсе стирается. Иное дело Марсия. Я никогда не жалел, что повстречал ее, даже пережив эту боль... расставания. Странным, но в то же время самым что ни на есть прямым и непосредственным путем мы принесли друг другу массу пользы в те сумасшедшие дни и ночи нашей любви. Мы выработали каждый в другом уверенность, позволяющую двигаться дальше в одиночку.

Дайна протиснула ладонь под его локоть и прижалась тесней к Бонстилу.

— Значит, у этой истории счастливый конец? — спросила она.

— Не совсем. — Он пошел вперед, не разбирая дороги, и Дайна последовала за ним. Было довольно поздно, и легкий туман уже стелился над землей меж высоких стеблей травы, извивался среди ветвей высоких кустов, укрывал от взоров подножия деревьев вдали. Они словно оказались отрезанными от всего света, попав в воображаемую страну, где время застыло.

— На некоторое время я потерял ее след или точнее не получал от нее известий. В тот период я переехал, и это обстоятельство плюс недостаточное количество марок на конверте, привели к тому, что я получил ее письмо только через шесть недель после того, как она его отправила. Она была в Лондоне. У нее был ребенок и больше никого. Она была там одна, без друзей... без кого-нибудь, кто мог бы помочь ей. Я взял отпуск по чрезвычайным обстоятельствам и полетел в Англию. Я думал, что самое меньшее, что я сделаю, это просто привезу ее сюда.

— Но я опоздал... слишком много времени... — Он шел до тех пор, пока они не подошли к краю длинной ложбинки. Днем она выглядела бы чудесно, однако сейчас, окутанная тьмой и туманом, казалась просто черной, бездонной дырой в земле. Бонстил молча смотрел на нее, потом продолжил. — Она умерла, и ребенок тоже. Она включила газ, истратив последний шестипенсовик, и не стала зажигать огонь. Я сам читал об этом в Нью-Скотланд-Ярде. Их привезли туда, потому что она была американкой. У нее не было ни семьи, ни близких, и они не знали, с кем связаться. Я оказался единственным человеком, знавшим ее. Но я не стал перевозить ее тело сюда. Я заказал службу в церкви, нашел место и... похоронил их. — Его плечи ссутулились. — Обратный полет длился невыносимо долго, а, очутившись дома, я наткнулся на еще один последний, неприятный сюрприз. Это было последнее письмо Марсии, написанное на следующий день после того предыдущего послания. «Не вини Найджела, — писала она. — Мне понадобилось много времени, чтобы понять его. Кажется, я целую вечность ненавидела его, думая, что он предал меня. Я верила в него, в то, чем он являлся, в его огромную жизненную силу. Эта ложь принадлежала не ему, а только мне. Он просто ребенок, а значит — не виновен ни в чем. У него нет моральных принципов, поэтому он не может сотворить зла. Это я, я, я. Что-то не так со мной. Здесь для меня нет места. Я имею в виду Лондон. Прощай, Бобби. Теперь ты все, что осталось у меня в памяти».

Ночь растекалась вокруг них так стремительно, словно до этого момента сдерживала себя. Слабое стрекотание сверчков, жалобные голоса ночных птиц, прерывистое шуршание листвы, задетых крадущихся мимо зверем — все эти звуки смешались с биением сердца Дайны, напоминая ей, что жизнь несмотря ни на что продолжается, и что ее непрекращающуюся, неистовую силу нельзя ни отрицать, ни игнорировать. Дрожь пробежала по ее спине, и она потесней прижалась к лейтенанту, обняв его рукой за талию.

— Пошли, — сказала она шепотом, боясь повысить голос, чтобы не нарушить течение жизни вокруг и не ввергнуть его и себя вновь в пучину черной тоски и отчаяния, пронизывавших его рассказ. — Давай выберемся отсюда.

Однако он упрямо не желал сдвинуться с места.

— Тебя не интересует, — осведомился он голосом, полным горечи, — кто такой этот Найджел?

— Я знаю сама, — мягко ответила она. — Пойдем же. На сей раз ей удалось развернуть его и медленно, шаг за шагом они все же добрались до автомобиля. Роса намочила снизу их штаны, а обутые в сандалии ноги Дайны промокли и замерзли.

Стоя у открытой дверцы «Форда», она заметила:

— Тебе вообще нельзя было браться за это дело.

Только теперь Бонстил посмотрел на нее.

— Я знаю.

Ветви окружавших деревьев, раскачивавшиеся с легким шелестом, отбрасывали на его лицо перекрещивающиеся тени.

— Естественно, капитан не знает ничего об этой ... изначальной заинтересованности.

Его серые глаза потемнели от какого-то сильного чувства.

— Понятия не имеет.

— Так я и думала. Иначе тебя бы отстранили от следствия в два счета. Это мне известно.

Бонстил молчал, все так же сосредоточенно вглядываясь в ее лицо. От него слегка пахло табаком и одеколоном и совсем уж едва заметно — потом. Нельзя сказать, чтоб это была невозбуждающая комбинация запахов.

Дайна склонила голову на бок.

— Надо полагать тебя назначили на это расследование по чистой случайности.

На его губах заиграла бледная тень улыбки.

— Такой вещи, как чистая случайность, не существует. Я навел Фитцпатрика на мысль отдать случай мне.

— Как это?

— Очень просто. Я сказал ему, что не возьмусь за это дело ни за что на свете. Поступки несчастного слуха нетрудно предсказать. Он-таки впихнул его мне.

— Это правило о личной незаинтересованности весьма разумно.

— Я и сам знаю. — Его лицо посуровело. — Это был ребенок Найджела, Дайна. Он отвечал за него, что бы там ни думала себе Дайна. Я не говорю, что сукин сын должен был жениться на ней. Но она не заслужила... она не заслужила такого отношения.

— И ты пойдешь дальше.

— Да, — ответил он, чуть наклонившись вперед. — До самого конца.

* * *


— Время почти наступило, — по обыкновению глотая буквы, в своей резкой манере заявила Берил Мартин. Не вызывало сомнений, что она констатировала факт, а не высказывала свое мнение. Впрочем, по ее мнению, первое с успехом заменяло второе и наоборот в любых ситуациях при том непременном условии, что высказывание исходило из ее уст.

— В этом городе повсюду раздается громкое тиканье, — продолжала она, — словно под него заложена часовая мина, которая вот-вот взорвется. Каждый знает об этом. Дайна. Даже твои враги чувствуют это, и у них начинают потеть ладони.

Рубенс посмотрел на Дори Спенглера, затем вновь перевел взгляд на Берил и заметил:

— Сейчас не то время, чтобы что-то могло пойти не так. Берил одарила его широкой улыбкой.

— Такого не случится.

Они сидели вчетвером за безукоризненно накрытым столиком во французском ресторане «Ле Труазьем». Снаружи на Мел роуд было темно и уныло: над Лос-Анджелесом шел один из тихих, безветренных дождей, которые изредка приносило в город, точно в наказание за какой-то древний, хотя и не слишком серьезный грех. Однако здесь, внутри ресторана, ставшим хотя бы на время местом для еды, мягкое освещение создавало уютную атмосферу и заставляло искриться и сверкать бокалы их тонкого хрусталя. Официанты были одеты в черные смокинги, накрахмаленные белые рубашки и галстуки-бабочки, а метрдотель Антуан выглядел настолько элегантно, что при взгляде на него захватывало дух. Проще говоря, «Ле Труазьем» настолько соответствовал духу и традиции Старого Света, насколько это вообще возможно в южной Калифорнии.

Берил, выглядевшая ослепительно в белом платье, ничуть не скрывавшем ее грузной фигуры, подняла бокал с белым вином и, посмотрев сквозь него на абажур люстры из матового стекла, сделала небольшой глоток с видом знатока. Слева от нее чуть пониже крышки столика стояло на специальной подставке серебряное ведерко со льдом, в котором лежала бутылка, завернутая во влажную салфетку.

— Кстати, о потеющих ладонях, — сказала она, ставя бокал. — Вы ни за что не догадаетесь, кто звонил мне сегодня утром. — Берил не стала дожидаться ответа, впрочем было и так ясно, что она и не рассчитывает на него. — Дон Блэйр.

— Агент? — Спенглер повертел вилкой. — Что ему было нужно?

— На следующей неделе фильм одного из его клиентов будет выставлен вместе с нашим в конкурсе на получение Оскара. — На ее лице появилось такое выражение, словно она только что отведала изысканное блюдо — Режиссер ленты Марк Нэсситер.

Она перевела взгляд на Дайну, вскинувшую голову при этих словах.

— "Небесный огонь", — отозвался Рубенс. — Я видел его. Фильм про войну в Камбодже. Полное дерьмо. Ну и что?

Берил, на мгновение проигнорировав его, обратилась к Дайне.

— Ты знаешь его?

— Мы были знакомы, — ответила та. — Это человек из моего дамского прошлого.

— Разумеется. — Ласково улыбнувшись, Берил отвела глаза и пожала плечами. — Впрочем, это не имеет ни малейшего значения. Дон звонил мне сегодня утром, чтобы узнать, что у нас на уме.

— "Что бы вы все там не думали, у любой из отобранных картин есть шанс занять первое место", — заявил он. Слыша его голос, я прямо-таки чувствовала, как его всего трясет. Жаль только, я не записала разговор на пленку. «Вы все, ублюдки, ведете себя так, будто сами распоряжаетесь Оскарами, как вам угодно, — твердил он. — Впереди еще целая неделя. Может случится все, что угодно».

— Ну и что ты ответила ему? — Спенглеру ужасно хотелось знать. По его довольной ухмылке было видно, что рассказ Берил доставляет ему немало удовольствия.

— Я посоветовала ему сходить и посмотреть «Хэтер Дуэлл». — Все дружно рассмеялись.

Спенглер подлил вина в бокалы. Беззвучно выросший перед столиком официант, слегка поклонившись, вручил каждому из них большие листы меню, написанные от руки зелеными чернилами на бумаге цвета буйволиной кожи, и назвал специальные блюда на этот день. Они заказали еду и еще одну бутылку «Corton Charlemayne».

— Переходя к серьезным вещам, — продолжила Берил, — нью-йоркская операция, за которую мы все должны благодарить Рубенса, стала несомненным успехом. До сих пор в национальной прессе публикуются отклики и заметки по следам той недели. Работа по подготовке премьеры в Лос-Анджелесе кипит вовсю. В «Ньюсуике», понятное дело, разозлились из-за материала, напечатанного в «Тайме», но они не могли вопить слишком долго, ведь он был предложен сначала им. Теперь они хотят напечатать похожую статью с фотографией на обложке. — Она опять улыбнулась, но на сей раз ее улыбка вышла чуть язвительной. — Конечно, мне пришлось использовать в качестве приманки эксклюзивное право на материал, касающийся нового фильма Дайны. Знаю, знаю. — Она подняла обе руки, чтобы предотвратить возражения, готовые сорваться с губ Спенглера. Ее бесчисленные золотые браслеты зазвенели, стукаясь друг о друга. — Мы с тобой уже обсуждали этот вопрос. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что студия и слышать не хочет ни о чем подобном. Это из-за Брандо. Так вот, по моему глубокому убеждению надо послать их к черту. Брандо будет сниматься в фильме. Ведь контракт-то уже подписан, разве нет, Дори?

Спенглер угрюмо кивнул головой.

— Да, ну и что с того? Это всего лишь клочок бумаги. Я знаю Брандо лучше, чем любой из вас. Он может пойти на попятную в любой момент, пока съемки не начались. И даже после этого. По моему мнению, бряцание доспехами в этом случае может...

— Ты только представь себе, — перебила его Берил. — Этот материал выйдет в «Ньюсуике» на той же неделе, когда Дайна получит Оскара. Ты не хуже моего знаешь, чем это обернется для нее.

— Я думаю о...

— Рубенс, — вновь оборвала Берил Спенглера. — А что скажешь ты?

Официант принес закуску и бережно поставил ее на стол. Рубенс не сводил глаз с уложенной на тарелке в идеальном порядке спаржи. Дождавшись, пока официант, положив три ложки густого голландского соуса на кончики стеблей, не отошел, он вычерпал остатки соуса себе на тарелку. Взяв нож и вилку, он посмотрел прямо на Берил и сказал:

— Я за.

Потом, предварительно попробовав спаржу, он повернулся к Спенглеру.

— Не вздумай хоть на мгновение, — негромко и ласково начал он, — забыть, кто ты такой и что ты собой представляешь. Ты здесь потому, что я пустил тебя сюда. Может быть ты думаешь, что способен ошибаться, как все мы, — он сделал паузу, пристально наблюдая за тем, как шея и лицо Спенглера стали покрываться пунцовой краской, когда тот услышал слова, сказанные им самим Дайне в Нью-Йорке, — но ты обманываешь себя. Ты склонен ошибаться в гораздо большей степени. И гораздо легче можешь попасть в расход. Ты уже однажды сделал глупость, и этого достаточно. Не советую испытывать судьбу дважды. — Рубенс вонзил вилку в мягкую плоть стебелька спаржи и поднял его. — Ты был прав в одном, Дори. Я всего лишь человек. Так подумай, что это может означать для тебя.

Лицо Спенглера было сплошь багровым. На высоком лбу его судорожно пульсировала крошечная голубая жилка.

— Однажды я позволил тебе наехать на меня. — Он начал подниматься со стула.

— Дори, сядь и веди себя как следует, — спокойно заметила Берил.

Капельки пота выступили над верхней губой Спенглера. Его нижняя челюсть чуть заметно тряслась.

— У вас нет права говорить со мной в таком тоне. Я позвоню Брандо и...

— Не делай этого, — все так же тихо произнес Рубенс. — Если ты встанешь из-за стола, то это наша встреча станет последней. Прикинь лучше, что ждет тебя, если ты сейчас совершишь глупость.

Застывший в оцепенении Спенглер походил на каменное изваяние.

— Во всяком случае, — продолжал Рубенс, не прерывая трапезы, — я считаю, что ты получил по заслугам. Ты шагнул из дерьма в сад, где растут розы. — Вилка замерла на полпути к его рту. — И эти розы отнюдь не принадлежат тебе. Что я сделал тебе такого, за что ты вдруг пнул меня так исподтишка, а? Я поручил тебе это дело, но ты все еще чем-то недоволен. Тебе мало куска, ты хочешь всю тушу целиком. Неужели ты и впрямь думаешь, что способен обойти меня?

С различимым вздохом Спенглер уселся на место. Взяв свою скомканную салфетку, он провел ей пару раз по лицу.

— Меня обидело, что со мной обращаются, как с помощником официанта. Вот и все.

— Без тебя нам бы не удалось договориться относительно фильма с Брандо так быстро, — подчеркнуто заметила Берил.

— Я знаю, но...

— Тебе не нравится, как с тобой обращаюсь. Я правильно понял? — осведомился Рубенс. Спенглер молча смотрел на него.

— Ну что ж, дружище, тогда тебе придется усвоить одну истину. Ты должен заслужить уважение всех нас, присутствующих здесь. Не жди, что тебе поручат легкую и приятную работу. У нас у всех есть свои обязанности. Если мы не выполняем их, а будем сидеть целыми днями напролет, восторгаясь собственными идеями и способностями, дело стоит на месте. Если ты думаешь, что тебе все сойдет с рук только потому, что ты знаешь Брандо лучше, чем его жена, так ты ошибаешься. Мне на это плевать. Тебя просто может сдуть ветром. Такие вещи происходят с людьми каждый день. Еще вчера они приносили пользу, а сегодня их поезд уже ушел. — Он оттолкнул от себя пустую тарелку. — Послушай, нельзя сказать, что у тебя кишка тонка или пусто в голове... по крайней мере, если б я думал иначе, то прежде всего никогда бы не порекомендовал тебе Дайне. Только перестань вилять из стороны в сторону, и мы станем кроткими и нежными, как мышки.

Подошедший официант забрал тарелки у всех, кроме Спенглера.

— Ничего, — сказал ему Рубенс, — мы подождем, пока Дори доест.

— Ты любишь меня? — спросил он, когда они вернулись домой.

— Да.

— Никогда не думал, что найдется женщина, которой я задам такой вопрос.

— Ты не спрашивал об этом свою жену?

— Я всегда притворялся внутри, будто она любит меня. — Он провел ладонью по ее руке снизу вверх. — Мне так хотелось услышать правду хоть раз в жизни.

— Зачем? — шепотом спросила она. — Ведь именно ты, в конце концов, бросишь меня. Он изумленно уставился на нее.

— С чего ты это взяла?

— С того, — она приложила руку к его груди, — что я никогда не знаю наверняка, что творится там. Иногда мне кажется, что у тебя сердце из стекла... нет, из пластика: сквозь него можно видеть; но нельзя его разбить. Ты похож на этот город, Рубенс. Город, который на самом деле вовсе им не является. Он есть, и его нет, одновременно. — Она положила голову ему на грудь.

Крепко прижав ее к себе, он спросил:

— А что случится, если я брошу тебя?

— Ничего, — сказала она. — Ровным счетом ничего.

* * *


Бонстил позвонил поздно утром, когда Рубенс уже уехал в офис.

— Ты не спишь?

— Подожди минутку. — Перевернувшись в постели, она лежа потянулась. Спала она или просто замечталась? Она не знала. Ее голова была забита мыслями об оружии и женщинах в униформе, Джорджем и ООП, Найджелом и ИРА.

— Порядок, — сказала она. — Что слышно?

— В лаборатории нашли следы стрихнина в порошке, принесенном тобой, — начал он без подготовки. — Ты просто не откликнулась на свое призвание, как я говорил. Тебе надо было идти работать в полицию.

С нее как рукой сняло остатки сна. Она села в кровати.

— Это значит, что он все еще в опасности.

— Возможно. Вероятно, он случайно проведал об операциях Найджела по переброске оружия. — Он сделал паузу. — Может быть мне стоит приехать к тебе?

— Зачем?

— Если Крис в опасности, есть шанс, что и ты тоже. Вы провели вдвоем слишком много времени, чтобы убийца думал, что ты не знаешь что-то, что известно Крису.

— Это смешно. Ему бы пришлось научиться читать мысли.

— Как угодно, — ответил он равнодушно. — Кстати, я установил наблюдение за нашим другом Чарли By. Возможно он сумеет вывести нас на что-нибудь интересное.

— Бобби, я дала слово...

— Не волнуйся. Я не стану забирать его. Однако, ни ты, ни я не говорили о том, что не будем использовать его, не так ли? Кто знает, может мне повезет. На нынешней стадии я смог бы воспользоваться даже небольшой удачей. Я так близок к цели; осталось буквально протянуть руку. Однако все, что у меня пока есть, это одни рассуждения, так что я связан по рукам и ногам. Словно муха, попавшая в паутину.

— Знаешь, что я думаю, — возразила Дайна. — Я думаю, ты слишком усердствуешь со своими досадами. Ты не в состоянии объективно оценить ситуацию: мы оба знаем это. Передай дело кому-нибудь другому. Наверняка есть достаточно следователей, которые...

— К черту их всех! — рявкнул он. — Это дело — единственная причина тому, что я все еще остаюсь полицейским. Теперь ничто не заставит меня отказаться от него.

— Бобби, ты служитель закона.

— Вот именно.

— Но ведь ты не имеешь права вертеть законом в угоду своим интересам.

— Позволь мне сказать тебе кое-что насчет закона, Дайна. Его извращают ежедневно и ежеминутно. Став полицейским, я очень быстро узнал, что иногда закон помогает тебе, но бывают дни, когда лучше всего очень осторожно обойти его стороной. Так что он не вцепится в тебя своими зубами, пока ты не разбудишь его.

— Он фыркнул. — Кстати, что думает насчет закона твой приятель Рубенс, а?

В мгновенном ослеплении Дайна подумала, что Бонстил может знать о том, кто приказал убрать Эшли. Она вдруг начала давиться, словно во рту у нее опять очутился Т-образный резиновый кляп доктора Гейста.

— Все эти парни с многомиллионными счетами в банках пользуются законом, как хотят, — продолжал он. — Именно так они становятся теми, кто они есть. В любом случае, это всего лишь теория. Я знаю то, что я знаю. Найджел — преступник. Это у него в крови. Он законченный мерзавец. Ему плевать на всех, кроме себя.

— Бобби, пожалуйста...

— Я представляю закон, Дайна. И я заставлю мерзавца заплатить за то, что он сделал с Марсией. Старые друзья заслуживают того, чтобы их помнили. Тебе ведь это известно, не так ли?

Но что, если Бонстил неправ? Дайна не знала, кому и чему верить. Она понимала лишь, что Бобби толкает вперед неутолимая внутренняя жажда мести, разрушительная для того, кто ее испытывает. Она прекрасно сознавала, что он запросто мог убедить себя в виновности Найджела. Но что, если он прав?

Она позвонила Тай и напросилась в гости к Найджелу. Не обдумав все как следует, она тем не менее решила, что обязана предпринять попытку разобраться во всем сама.

Тай встретила Дайну на пороге и обняла ее.

— Ты рада, что вернулась к Найджелу? — осведомилась Дайна.

— Теперь, когда Крис ушел из группы, это не имеет большого значения, — грустно отозвалась Тай.

— Группа не развалилась из-за этого, — попыталась утешить ее Дайна. Она покривила душой, ибо была уверена, что это непременно произойдет, что не замедлила подтвердить и сама Тай.

— Найджел говорит, что они будут продолжать играть, и все останется по-прежнему, но я знаю его слишком хорошо, чтобы поверить в это. Он слабак. Творческая искра, горевшая в его душе когда-то, потухла. Он слишком долго жил за счет Криса.

* * *


Найджел был вне дома возле бассейна. Подобно большинству уроженцев Британских островов, занесенных судьбой в более теплые края, он казалось не переставал удивляться солнечной погоде на протяжении трехсот шестидесяти пяти дней в году. Он сидел, развалившись, в шезлонге. Силка, по-видимому, только что приготовивший для него коктейль, собирался поставить высокий стакан на столик перед ним.

— Силка, — позвала Тай. — Ты не мог бы намешать коктейль для Дайны?

Телохранитель выпрямился и замер в ожидании. Тонкая, почти незаметная улыбка замерла на его спокойном безмятежном лице.

— "Столичная" на карамельках с содовой. — Это был любимый напиток Рубенса.

— Нет, — протянула Дайна. — Я бы предпочла pina colada.

Кивнув, Силка направился к бару. Очевидно, он уже знал, что хочет выпить Тай.

Заслышав шаги женщин, Найджел повернул голову в их сторону и поглядел на них, прищурив глаза, спрятанные под темными очками. Он не поздоровался, что нисколько не удивило Дайну. Она понимала, что он считает ее ответственной за решение, принятое Крисом.

— У тебя, черт возьми, хватило наглости припереться сюда, — бросил он.

— Я пришла повидаться с Тай.

— Странные идеи приходят к тебе в голову. — Он обращался к Тай. — Не могу сказать, чтобы они были мне по душе. — Он мотнул головой. — Пусть она уберется отсюда.

— Перестань вести себя как ребенок, — холодно заявила Тай, глядя на него сверху вниз. — Дайна проведет здесь столько времени, сколько захочет.

— Ты забыла, кто платит по твоим счетам?

— Ты ведь не хочешь, чтобы я ушла... опять.

— Силка! — завопил Найджел. — Сделай что-нибудь! Силка приблизился к ним и передал обеим женщинам их стаканы.

— Что бы ты хотел, чтобы я сделал?

Найджел открыл было рот, но взглянув на Тай, захлопнул его. Он махнул рукой.

— А, иди приготовь что-нибудь себе выпить или займись чем-нибудь другим. — Перед тем, как отвернуться, Силка бросил пристальный взгляд на Дайну.

— Господи!

Они все повернулись на восклицание.

Найджел сломя голову мчался к дому.

— В чем дело? — крикнула ему вслед Тай. Однако он уже скрылся за белыми занавесками, висевшими на распахнутой балконной двери. Через мгновение он вновь появился на пороге. В левой руке он держал тупоствольный маузер.

На несколько мгновений взгляды всех были прикованы к нему. Потом Дайна, поставив стакан, бегом кинулась к Силке. Она чувствовала, что Тай следует за ней.

— Найджел!..

— Это проклятый койот, Тай! — он побежал вокруг дома, и все последовали за ним. За домом располагался экзотический сад, простиравшийся в длину на добрых три сотни ярдов. Далее он внезапно обрывался у крутого склона холма, первого в цепи, уходящей в сторону Тапанга. Весь холм от подножия до вершины был покрыт зарослями куманики и низкого кустарника, боровшихся за выживание под сенью гибких эвкалиптов и акаций.

Найджел тут же устремился в чашу. Он не размахивал бестолково пистолетом на ходу, держа его наготове у бедра. По всей видимости, к вершине холма вела полузаросшая скрытая от глаз тропинка, потому что Найджел взбирался по склону с удивительной быстротой.

Тай сильно отстала от него, показывая путь Силке и Дайне. Карабкаться по круче оказалось не так уж легко, и к тому времени, когда они настигли Найджела, их лица были перепачканы грязью и потом, а сами они с трудом переводили дыхание.

Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь густую листву деревьев, освещали яркими пятнами фигуру Найджела, стоявшего на краю небольшой прогалины. Его глаза были широко открыты, а ноздри раздувались от возбуждения. Зажатый в его руке маузер казался огромным.

Тай хотела было заговорить, но Найджел махнул ей свободной рукой, призывая к молчанию.

— Ублюдок прячется где-то рядом, я знаю. Я видел его, сидя у бассейна. Он смотрел на меня, зовя сюда помериться с ним силой. — Он вертел головой, глядя по сторонам, точно его глаза не могли перемещаться сами по себе. — Целую неделю я то и дело видел его или слышал, как он шныряет вокруг дома.

— Может быть, он просто голоден, — заметила Дайна, всматриваясь в заросли. Она увидела бабочку, вспорхнувшую с ветки и полетевшую прочь, ничуть не торопясь, а подняв взгляд повыше — резвящихся, весело щебечущих темно-коричневых зябликов. Словом, все вокруг было тихо и спокойно.

— Нет, нет, — прошептал Найджел. — Я не держу здесь даже кошки. Ему нужно что-то другое.

— Например? — осведомилась Дайна.

Однако Найджел промолчал и рукой сделал знак, чтобы они все опустились на корточки. Сам он, последовав их примеру, tie переставая кружился вокруг себя.

— Я начинаю чувствовать себя какой-то дурой, — произнесла Дайна, поднимаясь.

В ответ Найджел яростно зашипел на нее.

— Раз уж ты здесь, то изволь стоять на месте, пока я не отыщу этого ублюдка.

— Я не вижу, — тихо возразила она, — с какой стати я должна выполнять твои распоряжения.

Он развернулся, и Дайна увидела его глаза, похожие на два кремня. — Зачем ты вообще забралась сюда? Это охотничья территория.

— Только потому, что ты называешь ее таковой. Меня ни в малейшей степени не интересует твой койот. Оставь проклятого зверя в покое.

— Его присутствие для меня, словно пытка! — закричал он.

— Ну да, ты ведь понимаешь в этом толк, не так ли? Найджел находился в тени, но в этот миг либо солнце чуть переместилось в небе, либо ветер, гулявший в верхушках деревьев, раздвинул ветви, потому что в солнечном свете устремленные на Дайну глаза Найджела внезапно сверкнули.

— О чем ты говоришь? — спросила Тай.

— Я говорю об убийстве, — выпалила она.

— Что, черт побери, ты этим хочешь сказать? — Найджел продолжал оставаться на корточках. Маузер лежал у него на правом бедре.

— Кто-то пытался убить Криса, когда он был в Нью-Йорке. В героин, купленный им, был подмешан стрихнин...

— Ты сошла с ...

— Точно так же, как это произошло в случае с Мэгги.

— Мэгги, — тихо вставил Силка. — Погибла от рук маньяка. Мы все слышали...

— Я знаю, о чем вы слышали, — перебила его Дайна. — Полиция поймала того психопата, но выяснилось, что он не убивал Мэгги.

— Откуда это известно?

Дайна пропустила мимо ушей вопрос Силка. Она пристально смотрела на Найджела. Прав ли Бонстил, подозревая его. Вокруг в природе царил покой и тишина, а в такой компании людей атмосфера все больше накалялась. Замер даже легкий ветерок. В воздухе был разлит сильный запах сырой земли.

— Никому из нас не известно ничего о том, что случилось с Крисом, — заявила Тай, поочередно обводя взглядом своих спутников. — Разве я не права?

— Никто не пытался убить Криса, — добавил Найджел. — Должно быть это тебе приснилось.

— Тогда возможно мне приснилось и то, что настоящая фамилия Мэгги — Туми, и она была внучкой Сина Туми. Найджел издал отрывистый смешок.

— Теперь я знаю наверняка, что ты просто бредишь.

— Заткнись, Найджел! — прикрикнула на него Тай. Она взглянула на Дайну. — Это правда?

— Да. Это было политическое убийство. Месть, направленная лично против Сина Туми.

— Господи, Найджел ты знал...

Однако Тай не удалось закончить фразу. Найджел поднял левую руку, и рыло маузера оказалось направленным в сторону Дайны. Черная дыра в дуле этого крупнокалиберного пистолета показалось ей чрезвычайно большим.

Дайна вздрогнула, и Найджел нажал на курок. Маузер взорвался и дернулся вверх. Дайна услышала донесшийся сзади жалобный вой и почувствовала, как горячие и липкие брызги попали на ее кожу.

Она развернулась и увидела множество крошечных капелек крови, сверкающих, словно бусинки, у нее на плече. Чужой крови. В нос ей ударила отвратительная вонь.

Вскочив на ноги, Найджел бросился мимо нее.

— Ты, вонючая тварь! — завопил он. — Теперь тебе не уйти!


Глава 13


Тревога исходила откуда-то из недр лимузина. Казалось, она звенит в воздухе, отсчитывая мгновения, словно мерный, негромкий бой корабельных часов.

Бесчисленные огни за окнами автомобиля походили на пузырьки в поднесенном к свету бокале шампанского.

Они мчались по вечернему городу в полной тишине, нарушаемой лишь едва слышным гудением кондиционера. Всмотревшись в окно, она различила окутанные облаком смога высокие, запыленные, застывшие, как на фотографии, и иллюзия того, что их лимузин плывет сквозь рифы ночи, создававшаяся благодаря сильно затемненным стеклам, исчезла. Она знала, что снаружи просто еще один душный калифорнийский вечер. В далеком отсюда Нью-Йорке уже наступила ночь.

— До наступления волшебного мига осталось полчаса, — сказал Рубенс. Спокойный и уверенный он сидел рядом с ней в темно-синем, сшитом у портного, смокинге, одетом поверх белой шелковой рубашки и черного бархатного галстука-бабочки. Он выглядел так, точно весь мир принадлежал ему.

— Как ты можешь сидеть так спокойно? — не выдержала Дайна. Сама она не переставая ерзала на широком сидении. Вытащив сигарету из его портсигара, она покрутила ее между пальцами, как дирижерскую палочку, пока не сломала. Он раздраженно смахнул табак с розового платья от Зандры Роде, точно живое существо, шуршанием отзывавшегося на каждое движение. Материал, из которого оно было сшито, слегка переливался благодаря тонким, косым темно-синим полоскам, от чего Дайна казалась облаченной в одеяние из воды.

Рубенс положил ей ладонь на колено.

— Беспокоиться совершенно не о чем.

— Только господь бог может говорить так и при этом быть уверенным в своих словах. — Она тряхнула головой, откидывая волосы назад, и полезла в сумочку за пудреницей.

«Дороти Чандлер Павильон» сверкал огнями люстр, «солнечных» прожекторов и телевизионных осветителей. Огромная толпа у входа напирала на обтянутые пурпурным бархатом цепи, преграждавшие путь на лестницу.

Лимузин остановился, и водитель, обойдя машину, открыл заднюю дверцу. Не успели Дайна и Рубенс вылезти наружу, как их тут же обступила кучка репортеров, совавших им под нос микрофоны и наперебой задававших вопросы. Вспышки фотокамер следовали одни за другой с пугающей частотой. Дайна побеседовала с Арми Арчердом о фильме, но когда тот спросил ее насчет ее дальнейших планов, просто лишь одарила его своей ослепительной улыбкой и, взяв Рубенса под руку, направилась вверх по ступенькам, покрытым красной дорожкой.

— Вот где все должно окупиться сторицей, — сказал ей Рубенс. Вся эта изнурительная рекламная кампания... включая шестинедельное турне, куда вошло и телеинтервью, данное ею вместе с Марионом два месяца назад. Это было головокружительное путешествие по всей стране, идея которого родилась в светлой голове какого-то представителя студии. Кто бы это ни был, идея на поверку оказалась удачной. Лучшего сочетания, чем она и Марион, просто невозможно было придумать. Обычно молчаливый перед объективом камеры Марион бок о бок с Дайной достаточно встретил мощный натиск машины электронных средств массовой информации Америки. Примерно посредине этого турне они обнаружили, что импровизационное представление, устроенное ими во время «Шоу Майкла Дугласа», имело такой мгновенный и грандиозный успех, какому могла бы позавидовать любая телевизионная программа. Поэтому к концу этих шести недель, завершившихся их появлением на «Полночном Шоу» во время премьеры фильма в Лос-Анджелесе, для них уже не составляло труда выкрасть дополнительные десять минут сверх лимита, устанавливавшегося телевизионщиками.

Позади Дайны и Рубенса лестницу заполняли все новые и новые звезды кино, державшиеся по двое-трое и поднимавшиеся перед камерами так медленно, точно их ноги вязли в смоле.

Крики и аплодисменты встречали появление каждой знаменитости и сопровождали от начала до конца торжественное шествие каждого участника этой процессии, более долгой, чем свадебная или похоронная, которая казалось будет длиться вечно. У Дайны появилось ощущение, будто она смотрит кино, и напряжение в сети проектора иссекает, переливаясь в ее собственное тело так, что пленка крутится все медленней, и изображение расплывается в золотистом тумане, зато она все отчетливей воспринимает каждый крик, жест, движение, обожающий взгляд в толпе.

Только в тот миг, когда они, миновав обтянутые бархатом цепи, очутились в глазу бури,[24 - Глаз бури — спокойное место в самом центре урагана, бури, тропического циклона и т. д.] окруженные лесом поднятых рук, морем лиц с широко раскрытыми ртами, среди которых торчали похожие на сказочных чудовищ камеры со стробоскопами. Дайна поняла, что все это обращено к ней. Церемония получения наград нью-йоркской Академии кинокритиков, казалось, была прелюдией к этому моменту.

Рубенс едва успел убрать голову, когда кто-то из толпы, отчаянно взмахнув рукой, попытался протянуть блокнот для автографа Дайне и, обхватив ее за талию, стал тянуть ее прочь.

Между тем гигантский водоворот угрожал затянуть ее в бездонную воронку. Огни прожекторов метались из стороны в сторону, следуя за ней, забыв про Чарльтона Хестона, Салли Филд или кого-то другого, кто бы то ни был, шедшего вслед за ними. До ушей Дайны доносился голос Арми Арчерда, продолжавшего вести репортаж.

Дайна, чувствуя, что ее растаскивают в противоположные стороны, тронулась наконец с места, зная, что должна уйти подальше от вышедшей из-под контроля толпы: пример девушки, едва не затоптанной перед концертом «Хартбитс» в Сан-Франциско, не выходил у нее из головы. Однако ей ужасно хотелось побыть здесь еще, дабы подольше насладиться этой демонстрацией массового обожания и поклонения.

Она сопротивлялась Рубенсу, старавшемуся поскорей затащить ее внутрь так, чтобы по мере продвижения наверх, оставаться на расстоянии вытянутой руки от передней шеренги людей, изо всех сил старавшихся прикоснуться к ней, сказать ей что-то, поцеловать ее. Одной ее улыбки, обращенной к ним, было достаточно, чтобы они продвигались выше, за ней следом. Какой-то человек, оступившись, упал, но тут же поднялся.

Когда Дайна и Рубенс достигли первой стеклянной двери, толкотня и давка в толпе усилились. Публика, понимая, что время, отведенное ей, подходит к концу, нахлынула на ограждения, точно приливная волна.

Кто-то, протянув руку, умудрился схватить Дайну за запястье и потянуть на себя с такой силой, что она чуть было не упала. Рубенс, подхватив ее, потащил прочь. Громкий свист толпы смешался с пронзительным воем полицейских сирен, прорезавшихся сквозь оглушительный шум.

Появившиеся полицейские с трудом пробивались сквозь скопление людей, распихивая их в стороны, держа наготове Дубинки. Построившись клином, они разделили толпу на две половины. Кто-то закричал от боли или ярости. В этот момент первые блюстители порядка уже добрались до Рубенса и Дайны и буквально протолкнули их сквозь первую дверь.

Один из полицейских также протиснулся внутрь, а двое других стали по бокам у входа. Остальные рассыпались веером по верхним ступенькам лестницы. Еще несколько машин с подкреплением с воем и блеском огней подъехали к зданию, и из-за угла вырулил фургон.

— С вами все в порядке, мисс Уитней? — осведомился у Дайны молодой светловолосый и широкоплечий полицейский с твердым и решительным взглядом голубых глаз.

— Кажется да, — ответила она.

Фургон остановился; его задняя дверца распахнулась.

— А вы, мистер Рубенс?

Полицейские посыпались из фургона, как горошины из мешка, однако с исчезновением Дайны за дверью, толпа выдохлась и подалась назад сама.

— Да, да, — с отвращением сказал Рубенс. Он провел ладонями по смокингу и брюкам. — Где, черт побери, вы были, ребята?

— Извините, мистер Рубенс, — отозвался полицейский, впрочем явно не испытывавший ничего даже отдаленно напоминающего раскаяние. Он говорил таким тоном, точно хотел сказать: «Если бы вы не были тем, кто вы есть, то я бы просто посоветовал вам не совать нос не в свое дело». — Мы прибыли как только смогли. Никто не ожидал ничего подобного. — Он сделал неопределенный жест рукой. — Я имею в виду, что мы ведь не в Нью-Йорке. — Он отошел от двери, вынимая на ходу блокнот из заднего кармана и, щелкнув ручкой, спросил. — Простите. Мисс Уитней... вы не могли бы? — Он протянул ручку и блокнот Дайне, и та, улыбаясь, расписалась.

— Все в порядке. — Она улыбнулась ему. — Вы прибыли как раз вовремя. — В это время он был готов пройти сквозь стеклянный лист, если бы она попросила его об этом. — Может быть, вы подождете где-нибудь поблизости, пока церемония награждения завершится, и проводите нас домой.

— Эй, Майк, — произнес другой полицейский. — Я не знаю...

— Позвоним и уладим все, — оборвал его Майк, не оборачиваясь, и более мягким тоном добавил. — Мы были бы счастливы, мисс Уитней, оказать вам эту услугу. — Он забрал блокнот и ручку из ее рук. — Когда вы выйдете, просто оглянитесь по сторонам: мы будем неподалеку.

— Спасибо, Майк. Мистер Рубенс и я будем вам признательны. — Она ухитрилась сделать такой акцент на слове "я", что все остальные померкли. Развернувшись, она взяла Рубенса под локоть.

— О, мисс Уитней!

— Да?

— Удачи вам сегодня вечером. Мы будем болеть за вас.

— Спасибо, Майк. Это очень мило с вашей стороны.

Краска залила щеки полицейского, и он поспешно отвернулся.

Дайна и Рубенс прошли сквозь вторую стеклянную дверь в вестибюле и, едва перешагнув через порог, она увидела его.

Он быстро приблизился, высоко задрав темное ястребиное лицо. Он был в смокинге, сидевшем на нем так, что по всей вероятности, он одолжил его в последнюю минуту. В его черных волосах, куда более длинных, чем прежде, и окладистой бороде виднелись серебристые нити. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как она вышвырнула его из своего дома.

— Я ждал этого момента. — Его голос был прежним. В нем сохранился металлический оттенок, из-за которого фразы казались обрезанными и чужими. Это было одно из качеств, делавших его таким хорошим публичным оратором. Он чувствовал себя неуютно в смокинге и беспрестанно вертел уже натертой шеей.

— Рубенс, это Марк Нэсситер. Они проигнорировали друг друга с таким видом, точно являлись заклятыми, кровными врагами.

— Что тебе нужно? — осведомилась Дайна.

— Просто увидеть тебя снова. — Она заметила табачную крошку, прилипшую к его губе. — Увидеть, чем ты стала. — Его темные глаза были полуприкрыты. — Увидеть, во что они превратили тебя.

— Чем бы я не стала, Марк, это моя собственная заслуга. Это воплощение моих фантазий.

— Ты в этом уверена, дорогуша? — Он смотрел на нее, хитро прищурившись, слегка наклонившись вперед и приподнявшись на носках. Эту привычку он приобрел, стараясь скрыть свой низкий рост.

Впервые Дайна сумела разглядеть твердость черт его лица и алмазный блеск в глазах, который, теперь она была в этом уверена, присутствовал в нем всегда.

— Ты уверена, что этот Свенгали, — он показал на Рубенса, — не стоит в центре всего, дергая за нужные нити в нужный момент? — Его губы искривились в полупрезрительной усмешке. — Какие чувства ты испытываешь, когда спишь с подонком, обладающим властью? — Он легонько потрепал ее по подбородку. — Вот как собственно обстоит дело с тобой, малышка.

Дайна ощутила сбоку движение Рубенса, прежде чем увидела его.

— Ну погоди, жалкий сопляк! — Рубенс стиснул кулаки.

Марк поманил его к себе пальцем.

— Давай, толстосум, иди сюда. Я не боюсь тебя. Я не боюсь ничего!

Дайна, шагнув вперед, встала между ними. Она не сводила глаз с Марка, но ее слова были обращены к Рубенсу.

— Довольно, — заявила она решительно, — Предоставь это мне.

— Черта с два. — Рубенс двинулся в обход ее. — Этот ублюдок вполне заслуживает того, чтобы ему набили морду.

Дайна развернулась, как на шарнирах, и яростно взглянула на Рубенса.

— Я сказала, что справлюсь сама!

Марк язвительно усмехнулся.

— Правильно, так держать, малышка. Да-да. Занимайся самоутверждением, пока у тебя есть возможность. Кому какое дело, что все это лишь иллюзия. Он позволит тебе победить в этом крошечном сражении, потому что ему абсолютно нечего терять. Однако когда речь идет о войне, моя прелесть, он уже купил и продал тебя вместе со всеми потрохами. Но самое смешное заключение в том, что ты даже не заметишь всего этого, пока армия не отправится на новую, еще более крупную кампанию, оставив тебя далеко позади.

— Ты поразительно уверен в себе, не так ли? Он презрительно фыркнул.

— Во всяком случае, настолько, чтобы не лизать задницы власть имущим.

— О да. Я так и вижу сцену между собой и людьми из «Коламбии». — Дайна внимательно следила за ним. — Могу себе представить, с каким удовольствием они затыкали тебе рот, копаясь в смете, чтобы узнать, действительно ли ты нуждаешься в дополнительных одиннадцати миллионах, чтобы закончить «Небесный огонь» после того, как ты исчерпал бюджет.

Рубенс расхохотался, увидев выражение, возникшее на лице Марка.

— Ты вызываешь у меня отвращение. — Марк повернулся, собираясь уходить.

— Ты покидаешь нас так скоро? — приветливым и милым голоском осведомилась Дайна. — А я-то думала, ты только разогреваешься.

— Я видел достаточно, — свирепо отозвался он. — Более, чем достаточно. Ради этого я и пришел сюда.

Быстрым движением Дайна схватила его за руку и заставила повернуться к ней лицом.

— О нет, мой милый, тебе не удастся улизнуть так просто. — Марк попытался вырвать руку, но Дайна лишь крепче сжала пальцы. — Я скажу, зачем ты пришел сюда на самом деле. Ты явился получать Оскар. Ты, который не лижет задницы власть имущим. Сегодня здесь эти власть имущие устраивают праздник, Марк, и что же? Ты пришел сюда, как и все мы, не так ли?

— Когда я получу приз, — проскрежетал он, — у меня появится возможность высказаться с трибуны. Только это мне и нужно.

Дайна покачала головой, так что ее медвяные волосы рассыпались вдоль щек, и улыбнулась.

— Если б у тебя была хоть капля смелости, ты бы держался в стороне отсюда, как Брандо или Вуди. Но ты не можешь последовать их примеру, потому что гораздо слабее их. Ты даже не в состоянии взглянуть правде в глаза и признать себя за того, кто ты есть. — Дайна брезгливо выпустила его руку, словно протухший кусок мяса. — Ты вечно споришь; твой голос гремит и глаза сверкают в темноте. Но когда доходит до дела, ты идешь на попятный, и твои пушки молчат. Ты не аутсайдер. Ты изображаешь из себя отверженного, изгоя, вот и все. Признайся себе в этом, Марк, ты ребенок, и таким останешься всегда.

Марк стиснул пальцы в кулаки; уголки его губ побелели от напряжения.

— Все в порядке, мисс Уитней? Слегка обернувшись. Дайна увидела позади себя белокурого полицейского, подошедшего к ним, покинув свой пост.

— Все норм...

Однако он, не слушая, протиснулся вперед нее. Остановившись напротив Марка, он ткнул ему в грудь указательным пальцем. Правая рука его покоилась на кобуре пистолета.

— Я вижу, ты доставляешь леди неприятности, приятель. Я не советовал бы тебе продолжать в том же духе. — Он легонько толкнул Марка в грудь и добавил. — Давай. Убирайся. — Он повторил толчок, но на сей раз с большей силой, и Марк, покачнувшись, отступил на шаг назад, прежде чем развернулся и скрылся в толпе.

Полицейский повернулся к Дайне.

— Я могу еще чем-нибудь помочь вам, мисс Уитней... — Он поднес руку к козырьку фуражки.

— Пожалуй, нет, Майк, — тихо ответила она. — Большое вам спасибо.

— Не за что. — Он вышел за дверь и присоединился к своему товарищу.

— В чем дело? — поинтересовалась она у Рубенса, когда они, пройдя через вестибюль, вошли в зал. — Ты что, язык проглотил?

— Не знаю, — пробормотал он. — У меня просто слегка захватило дух.

Она была совершенно готова к моменту объявления победителя. Рубенс не сомневался, что назовут ее имя, хотя у нее самой не было подобной уверенности.

Коварный страх на мягких лапах бесшумно закрадывался ей в душу, просачивался в каждую извилину, делал липкими ладони. Она вновь стала маленькой девочкой, знающей, просто знающей, что никто не прячется в далеком углу возле приоткрытой дверцы стенного шкафа, где на стуле она сложила аккуратной стопочкой свою одежду. В темноте за окном капли дождя стучали по подоконнику, точно одинокие слезы, вспыхивали, освещая полнеба, изломанные рогатины молний, и гром грохотал в вышине, как волны о скалистый берег, заставляя мелко и призывно дребезжать оконные стекла.

— ...все эти шутки. Претендентами на звание Лучшей Актрисы Игрового Кино являются...

Однако в таких случаях знание не имело особого значения, потому что в работу включалась иная часть ее мозга, внезапно, без малейшего намека или предубеждения, выползавшая из тени. Она впивалась железными когтями в рассудок и, овладев им, истерически хохотала над рациональным миром.

— ...Дайна Уитней в фильме «Хэтер Дуэлл»... Поджав ноги, она сидела на простынях, чувствуя, как мурашки бегают у нее по спине, покрываясь холодной испариной, куталась в ночную рубашку и кусала ногти, напряженно вглядываясь в угол, словно там находилась дверь, ведущая прямиком в преисподнюю.

— ...в фильме «Силы, которые есть»... И она думала, что совершенно готова встретить кого угодно, кто выпрыгнет из темного угла.

— ...впрочем, Джоди Фостер всего девятнадцать. — Смех. — И вот он, самый главный конверт. Салли, ты не соизволишь вскрыть его?

«Только страх, — думала она, — способен так затуманивать человеческий рассудок».

— ...легче вскрытие конвертов, не так ли? Ну, наконец-то. Итак, победителем является ... Дайна Уитней, — конец фразы едва не утонул в разразившихся криках и аплодисментах, — за исполнение роли в фильме «Хэтер Дуэлл»!

В тот же миг у нее мелькнуло в голове: «Что мне теперь сказать им всем? Теперь, когда я выбрана, когда мое имя названо, и остальные четверо претенденток по необходимости скрывают свое разочарование перед камерами, но позднее, когда все это станет уже прошлым, будут высказывать свою обиду и зависть всякому, кто согласится их выслушать. Что же мне стоит сказать этому обществу, этому городу, этому миру?»

Музыкальная тема из фильма звучала над залом, пока Дайна поднималась по плексигласовым ступенькам на сцену под нарастающий шум оваций и щурясь от ослепительного блеска огней, едва дыша, шла к низкому подиуму, где ее ждали, улыбаясь и подзывая жестами, ставшие вдруг незнакомыми, Боб и Салли.

Поднявшись на подиум, она приняла из рук золотую статуэтку.

Наступило всеобщее молчание. Молчание, полное шорохов и шелеста, похожее на жужжание насекомых, точно она вдруг очутилась одна-одинешенька посреди зеленого поля в сонливый летний полдень.

Она окинула взглядом аудиторию, не глядя ни на кого в отдельности.

— Я часто думала о том, как много мне хотелось бы сказать... в момент, подобный этому. Когда-то я считала все эти вещи очень важными. Однако получив впервые такую возможность, я вдруг поняла, что все эти мысли не соответствуют этому мигу в должной мере.

— Но это не имеет значения. Все, что я говорю, не имеет значения. Эта награда, — она подняла статуэтку над головой, — вручается не за слова, а за дела. Она значит для меня больше... чем я могу выразить в словах. Она так долго, так долго была для меня недосягаемой мечтой. Спасибо вам, Рубенс и Ясмин, Джордж и, особенно, дорогой Марион. Спасибо вам всем, за то, что вы доказали, что этот город еще не потерял своей чудесной способности превращать мечту в реальность.

Казалось, дом Рубенса преображался, по мере того, как все больше и больше людей прибывало на празднование успеха. В гостиной на видном месте рядом с Оскаром Дайны стояло еще шесть золотых статуэток, включая награды за Лучшую Второстепенную Женскую Роль, Лучшую Режиссуру и Лучший Фильм, полученные, соответственно, Ясмин, Марионом и Рубенсом.

Дайна испытывала такое ощущение, точно она стоит на вершине самой высокой горы в мире, а внизу у ее ног, разбросанные по грандиозному ковру мира стоят миллионы людей, лица которых, светящиеся от восторга, обращены вверх, а руки протянуты к ней.

Она, Рубенс, Ясмин и Марион вчетвером стояли в центре комнаты на плюшевых подушках с кушетки, держа в руках своих Оскаров, в то время как целая батарея полупьяных фотографов усердно щелкали затворами своих «Сонарсов». Дождь слишком наполнил воздух, словно конфетти. Дайна подмигнула толстой русалке, томно глядевшей на нее с противоположной стены.

Она залпом осушила бокал шампанского. Давно уже никто из присутствующих не видел такого количества бутылок «Тайтингер бланк де Бланк» в одном месте.

Дайна оставалась в своем платье от Зандры Роде, но зато провела целых сорок минут в ванной вместе с Менди, художницей по макияжу из «Рейко» на Беверли Хиллз.

Она вышла из ванной похожая на тигрицу. Менди потрудилась над верхней половиной ее лица, как над одним из своих холстов, потратив изрядное количество красок устрично-белого, сверкающего золотистого, темно-коричневого и бледно-зеленого цветов. При помощи горизонтальных мазков она расширила глаза Дайны, создав поразительную иллюзию, будто они занимают всю ширину лица.

Окрашенные в белый цвет веки обрамляли темные дуги, в то время как блестящая краска была нанесена лишь на скулы и бугорки над бровями, ставшие от этого еще более выпуклыми, словно поднимающимися навстречу густой челке.

Менди сняла алмазную нить, которой Дайна подвязала волосы перед церемонией награждения и зачесала их наверх и вперед, так что они стали напоминать львиную гриву.

Дайна долго стояла перед зеркалом, поворачивая голову из стороны в сторону. Глядя на свое отражение в теплом розовом свете лампы, она издала глухое рычание и, откинув голову назад, расхохоталась.

— Иди в гостиную, — сказала она Менди, хлопнув ее по плечу, — и повеселись как следует.

И вот теперь, опорожнив бокал, она швырнула его в пустой камин. Ей казалось, что она может обнять ночь. Она хотела выйти наружу и прижать все звезды к груди, чтобы ощутить их холодный, неземной огонь и знать про себя, что она и только она смогла совершить это.

Гости продолжали пребывать в пугающем количестве: никто не захотел пропускать такое событие. Мужчины и женщины теснились на софе, сидели по двое-трое в каждом кресле, стояли вдоль стен, лежали на ковре, танцевали перед камином, целовались с крышками унитазов, заваливались на кровати (при этом измучили Марию настолько, что она, всплеснув от отвращения руками, ушла), ползали по теннисным кортам около дома, заворачиваясь в сетку, и бросались, обессилев, в бассейн, отфыркиваясь и отплевываясь, пугая дельфина, резвившегося там.

И тем не менее подходили все новые и новые лица. Они текли в дом непривычным потоком, таща с собой подарки в виде всевозможных бутылок и кушаний. Дайна думала, что знает их всех, но не была в этом уверена. Впрочем, ничто не имело значения, кроме ее Оскара, которого она то ставила на каминную полку, чтобы полюбоваться на него с другого конца комнаты, то крепко прижимала к груди.

Она провела восхитительные четверть часа, беседуя с необычно выглядевшим, высоким человеком, невероятно худым и изможденным. У него была желтовато-бледная кожа, черная борода, длинный, крючковатый нос и глаза, похожие на два уголька. Шатаясь, она побрела от него прочь, только когда обнаружила, что обращается к старику на картине Эль-Греко.

— ...до конца.

— А?

— Милочка, пошли, — тихо сказала Ясмин, обнимая ее за талию.

— Это мой праздник, — ее язык слегка заплетался.

— Я знаю. Я просто хочу минутку поболтать с тобой наедине. — Она улыбнулась Дайне. — Ты сможешь сразу же вернуться назад.

У них ушло чуть ли не полчаса на то, чтобы выбраться из дома на улицу. Им пришлось пробиваться сквозь лес людских тел, в котором не было ни одной свободной тропинки.

Снаружи посреди деревьев и аккуратно подстриженных кустов находилось меньше народу, хотя возможно то было лишь обманчивое впечатление, возникавшее благодаря открытому пространству и большему простору.

Каблуки их туфель проскрежетали по бетонной дорожке, проложенной вокруг бассейна. Под водой горели огни, от чего она переливалась всеми цветами радуги.

Дельфин, фыркавший и крутившийся на одном месте, нырнул и, прогнувшись, высоко выпрыгнул из воды. Столпившиеся у бассейна зрители приветствовали его аплодисментами. Великолепное животное, несомненно получавшее удовольствие от такого внимания к своей персоне, прекрасно понимало, что нужно зрителям, потому что повторяло свой трюк вновь и вновь, каждый раз взмывая в воздух все выше.

Ясмин, наклонив голову на бок, наблюдала за представлением, устроенным дельфином.

— Как ты полагаешь, о чем он думает? — спросила она. — Говорят, они самые разумные существа на земле после нас. — Они зашагали дальше. — А может быть у него в голове никаких мыслей и лишь одни мечты. — Она повернулась к Дайне. — Это было бы очаровательно, верно? — Она с наслаждением вдохнула ночной воздух. — Одни мечты и больше ничего.

— Тогда сегодня мы все дельфины. — Подняв голову, Дайна посмотрела на звезды, горевшие в ночном небе, и вспомнила свое желание дотянуться до них. Они казались совсем близкими: стоит только протянуть руку...

— Мне надо сказать тебе кое-что, — услышав слова Ясмин, Дайна взглянула на нее.

— Только не говори ничего плохого, Ясмин. Оставь это на другой день.

Ясмин улыбнулась, и ее белые зубы сверкнули на фоне смуглого, чувственного лица. Дайна еще никогда не видела ее глаза такими огромными и горящими.

— Мне сообщили об этом буквально за минуту до того, как я поехала на церемонию. Я искала тебя, но не смогла найти в давке, а потом... просто не было времени. — Она взяла руки Дайны в свои. — Мне предложили главную женскую роль в новом фильме Скорсезе.

Дайна изумленно уставилась на нее.

— Правда? — Она прижала Ясмин к своей груди. — Это чудесно! Я так рада за тебя.

— Дело в том, что завтра я уезжаю в Люцерн для участия в подготовительной работе. Я пробуду там пару недель до начала съемок в Люксембурге, Мадриде и на Мальте.

Дайна на мгновение протрезвела.

— Завтра, но...

— В Люцерне я поселюсь в «Гранд Национале». Я позвоню тебе сразу, как только все утрясется.

— Значит, я больше никогда не увижу тебя?

Ясмин рассмеялась.

— После того, что мы вместе испытали? Как тебе это могло прийти в голову?

Дайна почувствовала, что слезы наворачиваются ей на глаза, и не могла понять, почему.

— Просто у меня такое ощущение. Ясмин погладила ее по шее.

— Не грусти, — утешила ее она. — Нельзя грустить в такую ночь. Я вернусь. К тому же ты сама скоро уедешь на съемки с Брандо. В Сингапур, кажется?

— Да, Сингапур.

— Тогда ты не должна думать ни о чем другом. Господи, ведь это целый отрезок в жизни!

— Может быть мне удастся найти для тебя роль в этом фильме, — с надеждой в голосе сказала Дайна. Она огляделась по сторонам. — Где Рубенс? Я уверена, он может устроить это.

— Дайна...

— Нет, нет. Это не проблема. Теперь я могу получить see, что захочу. — Засмеявшись, она стиснула Ясмин. — Разве это не было бы здорово? Мы обе в ...

— Дайна, я уезжаю завтра утром. — Ясмин сжала плечи подруги. — Я хочу получить эту роль.

— Но...

— Теперь я должна идти своим путем. Неужели ты этого не понимаешь?

Дайна почувствовала, как беспричинный гнев зарождается внутри нее. Ей отчаянно хотелось взять ситуацию под свой контроль. Не существовало ни одной веской причины, мешавшей Ясмин уехать, и все же Дайна хотела, чтобы та осталась. Сначала не стало Мэгги; теперь из ее жизни уходила и Ясмин.

— Я понимаю только то, что ты покидаешь меня.

— Это неправда. Я всего лишь...

— О, Ясмин, не уходи! — Музыка, доносившаяся из динамиков, стоявших снаружи дома, играла все громче, пенилась в крови Дайны, как углекислота. Цветные пятна, похожие на яркие вспышки, прыгали у нее перед глазами. Она чувствовала спазмы во всем теле, как если б по нему толчками двигался поток жидкости. Мышцы непроизвольно сокращались под ее блестящей от пота кожей.

— Дайна, пожалуйста. Я не хочу, чтоб мы расставались вот так. Мы друзья...

— Черт тебя возьми! — воскликнула Дайна, — Я могу устроить для тебя все, что угодно! Все! Господи, ты даже не понимаешь, как тебе повезло! — Ясмин попыталась дотронуться до нее. — Нет, не прикасайся ко мне! Убирайся к черту!

Шатаясь, она побрела прочь на поиски Рубенса, но вместо него наткнулась на Мариона, схватившего ее за руку, когда она ковыляла мимо него. Его лицо было разгоряченным от алкоголя, но глаза оставались ясными.

— Привет! — сказал он. — Мой бог, вот это пьянка!

— О, Марион! — Она упала ему на грудь.

— Что случилось, Дайна?

Его слова каким-то образом проникли сквозь туман, окутывавший ее сознание, и она подняла голову. Разве ей не говорили, что вода не смоет ее невероятный макияж? Она тряхнула головой, и густые пряди волос рассыпались по ее плечам.

— Сегодня говорим только о хорошем, верно, Марион? — Она улыбнулась.

— Господи, — заметил он. — Ты похожа на хищную птицу. Этот грим весьма примечателен. Может быть, мне тоже сделать нечто подобное.

Рассмеявшись, она взяла его руку в свои.

— О, Марион! Как хорошо быть здесь! Где еще на земле могло бы происходить что-либо подобное?

— Даже представить себе не могу. — Он окинул ее трезвым взглядом. — Однако, что тебя так расстроило?

— Да ничего, пустяки. Просто Ясмин ведет себя по-идиотски. Я предложила ей роль в моем новом фильме, но она предпочла уехать.

— И ты сердишься на нее? Она получила главную роль в очень крупной картине. Как ты могла ожидать, что Ясмин откажется от нее?

— Но посмотри, что я предложила ей взамен!

— Все, что ты предложила ей — так это крутиться вокруг тебя, быть вечно второй...

— Быть моим другом!

— Послушай, моя милая, — сурово произнес он. — Если б ты относилась к ней как к другу, то сделала бы выбор в пользу того, что лучше для нее.

— О, Марион, ты ничего не понимаешь!

— Напротив, я все прекрасно понимаю. Не думай, что я не замечал, что творится с тобой. Этот фильм... Скажу тебе откровенно. Дайна, я ни за что не снял бы еще одну такую же картину, даже зная наперед, что «Оскар» у меня в кармане. Я долго думал об этом. Я не так уж горжусь этой наградой. Я заберу ее с собой в Англию, поставлю на каминную полку в своем кабинете, и каждую неделю прислуга будет смахивать с нее пыль. Ну что с того? Да ничего.

— Мы все слишком много отдали ради этого фильма. Он обложил каждого из нас гигантской данью. Тебя, меня, Ясмин, Джорджа. Каждый из нас теперь не тот, кем он был прежде. Фильм изменил нас, оставил на нас отметины на всю жизнь. Я уже не узнаю тебя... Я даже не узнаю самого себя.

— Нет, — Дайна покачала головой. — Не может быть, чтобы ты говорил всерьез. Это те, кто вокруг нас. Они видят нас по-другому, а потому и реагируют иначе.

— Не будь дурой! — яростно прошипел он. — Ты не в состоянии разглядеть то, что у тебя под носом? — «Нет, — подумала Дайна. — Я в состоянии разглядеть, только не хочу говорить об этом». — Взгляни на Джорджа. Сегодня вечером он улетел в Париж. Ты знаешь, куда он держит путь? В южный Ливан. Одному господу известно как ему это удалось, но его приняли в один из базовых лагерей ООП, расположенный там. Я не сомневаюсь, что ему устроят хорошую проверку, но после этого, — Марион пожал плечами, — он станет одним из них.

— Джордж — настоящий террорист? — Дайна уставилась на Мариона. — Да у него для этого кишка тонка.

— Напротив, — мгновенно возразил тот. — Джордж стал чрезвычайно опасным человеком.

— Джордж неуравновешен.

— Это делает его еще более опасным.

— Ясмин знает об этом? Марион пожал плечами.

— Я не говорил ей. Да и вообще, ей незачем знать. Внезапно слезы выступили на глазах у Дайны.

— Я тоже люблю ее, Марион.

Он прижал ее к себе и поцеловал в лоб.

— Я знаю, милая. Вы очень близкие друзья.

— Я не хочу, чтобы она уезжала. — Она произнесла эти слова голосом маленькой девочки, уткнувшись лицом в смокинг Мариона.

— Я уверен, она испытывает точно такие же чувства. Кстати, я тоже уезжаю. Еще чуть-чуть, и пребывание здесь станет невыносимым для меня. Я уже даже не помню, зачем вообще приехал сюда. Я так соскучился по Англии, что не в состоянии думать о чем-нибудь другом.

Дайна поцеловала его в щеку.

— Я хочу увидеться с Ясмин. Мне надо поговорить с ней до того, как она уедет.

Она провела более часа в поисках Ясмин, обшарив все закоулки, но так и не смогла найти ее.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем гости стали расходиться. Большинство из них покинуло дом перед самым рассветом. Некоторых приходилось подолгу трясти, пробуждая ото сна, и отпаивать крепко заваренным черным кофе, чтобы они могла доплестись до своих машин и, выехав на пустынные улицы, отправиться домой. Тем не менее эта ночь в Лос-Анджелесе была отмечена не одним дорожным происшествием, и не раз вой сирен, мелькание красных и белых огней нарушали сон обывателей города.

Однако Дайна и не думала ложиться спать. Сон в эту ночь казался ей чем-то вроде смерти. Все новые и новые порции адреналина поступали ей в кровь, словно из неисчерпаемого источника.

Дом было не узнать. Впрочем, это не имело никакого значения. Оставив внутренние покои под охраной угрюмого мыслителя Эль-Греко и пучеглазой русалки, самодовольно развалившейся на сверкающих камнях, Дайна и Рубенс вышли в сад, ступая по мокрой траве.

Отдавшись неистовому порыву страсти, они занялись любовью прямо у подножия высоких пальм, чьи верхушки слегка дрожали на свежем предрассветном ветерке. Небо уже начало едва заметно бледнеть на востоке над низкими крышами домов, но слабое свечение пока еще не угрожало затмить холодный блеск звезд. Серп луны висел невысоко и то исчезал за пучками колышущихся пальмовых листьев, то вновь появлялся из-за них. Слушая пение сверчков и плеск неугомонного дельфина в бассейне, Дайна в мечтах видела себя и Рубенса затерянными на необитаемом острове посреди бескрайнего моря. Моря.

Сделав передышку, они вновь сомкнули объятия, но на сей раз все было по-иному. Еще никогда Рубенс не был с ней таким нежным, ласковым, бесконечно любящим. В самом конце — она была уверена — он заплакал, хотя возможно, то были всего лишь капли его пота, упавшие ей на плечо и скатившиеся на теплую землю.

Тишина. Только звуки их вздохов и пение птиц, провозглашающих восшествие на трон дневного светила.

Дайна заснула на траве. Ее густые волосы раскинулись, точно причудливый хвост языческого полубожества, а загорелая кожа блестела в ртутной амальгаме отраженного света. В полупрозрачном предрассветном воздухе она казалась похожей на персонаж с картины Руссо.

Мухи с жужжанием носились в крепнущих лучах солнца, а золотисто-зеленая бабочка опустилась на согнутое колено Дайны, но вскоре была подхвачена и унесена прочь порывом ветра. Дайна продолжала спать, не замечая всего этого, и ей снилось, что она вернулась в Нью-Йорк.

* * *


Уже наступил апрель, и повсюду весна вступила в свои права, но здесь в серых спальных джунглях зима еще не желала отступать. Дайна была одета в коричневые ботинки, покрытые снегом, ничем не отличающимся по цвету и консистенции от грязи, и заправленные в них потертые джинсы и старую куртку.

Ее волосы были собраны сзади в длинный хвост. На лице никаких следов косметики. Глубоко засунув руки в карманы куртки, она, сгорбившись, брела навстречу пронизывающему ветру, завывающему в водосточных желобах. Ее щеки и нос покраснели; зубы стучали от холода.

Она шла в сторону северной части города, разглядывая на ходу дома, сменявшие один другой, как на конвейере. Время от времени она искала взглядом таблички с названием улицы, но не находила их. За все время ей не попалось навстречу ни одного перекрестка.

Внезапно она очутилась возле небольшого ресторанчика и зашла внутрь, чтобы согреться. Она узнала покрытую глазурью итальянскую плитку на стенах, и низкий, обитый жестью, потолок. Густые запахи готовящейся пищи обволакивали ее.

Круглолицые молчаливые люди наблюдали за тем, как она торопливо пробирается мимо столиков, заставленных тарелками и бутылками. Она вспотела и начала дрожать от напряжения, но почему-то не могла додуматься расстегнуть теплую куртку.

Прямо с порога она устремилась к заднему самому лучшему столику, стоявшему возле окна. Оттуда открывался вид на глухие грязные кирпичные стены, испещренные всевозможными надписями. Тощий пес, бродивший по булыжной мостовой, остановился и поднял шелудивую заднюю ногу.

Сидевший за столиком человек жадно жрал — именно жрал, а не ел — блюдо, представляющее собой обжаренные в масле яблоки. Он то и дело запускал здоровенные ладони, заканчивавшиеся клешнеобразными пальцами, в глубокую тарелку и запихивал еду в широко раскрытый рот такими пригоршнями, что всякий раз ронял по несколько кусков.

Она стояла неподвижно, вглядываясь в это лицо, в бледные, почти бесцветные глаза и шапку рыжеватых волос. Жир капал с тонких губ, а к розовым щекам прилипли кусочки пицци.

Она произнесла вслух имя, его имя, и лицо медленно обратилось к ней. Не вынимая из кармана правую руку, она обхватила пальцами теплую рукоять пистолета. Нащупав курок, она вытащила оружие и несколько раз выстрелила в упор в потное, заляпанное жиром лицо.

Ничего не произошло, и, опустив глаза, она в ужасе уставилась на золотую статуэтку, которую держала в руке, направив голову в сторону раскрытого рта.

Лицо оглушительно захохотало. Капельки жира и крошки полетели во все стороны от растянувшихся губ и остро заточенных краешков ослепительно белых зубов, и она увидела черный, зияющий провал рта, огромный, как ночное небо. Пронзительный хохот заполнил весь ресторан, отражаясь от низкого потолка и выложенных плиткой стен, и она развернулась, намереваясь бежать куда глаза глядят. Однако жесткая здоровенная рука кольцом сдавила ее запястье.

— Постой, моя милая. — Она прочитала эту фразу по движениям губ и в тот же миг обнаружила в своей открытой ладони настоящий пистолет. Крепко сжав его в руке, она, не раздумывая, нажала на курок. Раздался страшный грохот; пистолет дернулся в ее руке раз, два, три.

Однако развороченное пулями, истекающее кровью лицо принадлежало не Аурелио Окасио. Это было лицо Джорджа.

Раздался новый взрыв хохота, еще более грубого и жесткого, и когда она, не помня себя, стремглав кинулась в ночь, он летел ей вслед, гремел в ушах с неослабевающей силой...

Она громко закричала и проснулась. В вышине над ее головой какая-то птица с ярким оперением, возможно кардинал, издавала пронзительные крики, подозрительно напоминавшие отголоски вчерашней вечеринки или смеха из ее сна.

Все еще полусонная, она зажмурила глаза, с трудом соображая, где она находится. Где-то между Нью-Йорком и Лос-Анджелесом. Разлепив сухие губы, она села на траву и позвала почти шепотом:

— Рубенс?

Поежившись, она притянула колени к груди и положила кружащуюся голову на ладони. Ужасная головная боль впилась в нее острыми когтями, и Дайна, зарычав, как раненый зверь, открыла глаза навстречу солнечному свету. «Мне надо подняться и уйти в тень», — подумала она и осталась сидеть на месте.

— Рубенс? — она осторожно огляделась вокруг. Взгляд ее упал на высокое проволочное ограждение корта, и она тут же отвела его в сторону: оно ослепительно сверкало под прямыми лучами солнца. Во рту у нее все пересохло и слиплось, и ей было больно глотать. «Обезвоживание, — тупо подумала она. — О, господи!» Крик едва не вырвался у нее из груди, когда она притронулась к раскалывающейся голове.

— Ну наконец-то ты проснулась, — сказал Рубенс, появляясь из зарослей.

— Ш-ш-ш! — предостерегающе прошипела она. Его голос отдавался в ее ушах залпами двух десятков орудий.

Опустившись на корточки, Рубенс бросил Дайне на колени шелковый пеньюар и протянул ей стакан с апельсиновым соком.

— На, выпей, — произнес он потише. — Мария приготовила его только что. Она вернулась, решив дать нам еще один шанс.

— Куда она уходила? — изумленно спросила Дайна.

— Долго рассказывать. Давай же. — Он вложил холодный стакан в ее ладонь. — Выпей. Я положил в него пару таблеток тилинола.

Она осторожно поднесла стакан к губам и стала пить. Вкус был настолько хорош, что она выпила половину, прежде чем перевела дыхание. Прищурившись от яркого света, она посмотрела на Рубенса, одетого в костюм-тройку.

— Ты определенно не выглядишь потрепанным.

Он улыбнулся.

— Мгновенное восстановление.

— Только не говори мне, что ты едешь в офис так рано.

— Сейчас два часа тридцать минут пополудни.

— Проклятье! Мне надо было позвонить Ясмин.

— Я не хотел будить тебя.

— Черт побери, Рубенс!

Она обхватила голову руками. Рубенс посмотрел на нее сверху вниз.

— Ты вела себя вчера вечером, как настоящее дерьмо. Она плакала, когда уходила.

— Ты видел, как она уходила? — Это был идиотский вопрос, и Рубенс оставил его без ответа.

Откуда-то из зарослей донесся резкий, отрывистый хлопок дверцы автомобиля. Собака гавкнула несколько раз и замолкла. Дайна услышала ритмичное постукивание баскетбольного мяча по асфальту, удар о щит и торжествующий возглас молодого парнишки.

Поднявшись, она направилась к бассейну. Вода была прохладной и чистой. В ней не плескались и не резвились никакие животные. "Назад в «Маринлэнд», — подумала она, вспомнив дельфина и нырнула в воду в том конце бассейна, где было поглубже.

Внезапное ощущение холода привело ее в чувство и мгновенно утихомирило боль в голове. Вынырнув на поверхность, она поплыла в дальний конец и там выбралась на бортик. Взглянув влево, она увидела поливочную установку, с шипением разбрызгивавшую воду над зеленой лужайкой. Она заметила мгновенный взгляд, брошенный на нее мексиканцем, подстригавшим кусты, но не сделала ни малейшей попытки прикрыть свою наготу. Повернувшись к Рубенсу, она поднесла ладонь к глазам, защищаясь от солнечного света, бившего ей прямо в лицо.

— Не сиди в офисе целый день. Давай поужинаем на корабле.

Он подошел к ней, состроив огорчительную мину.

— Извини. Я думал, что предупредил тебя вчера. Я должен лететь в Сан-Франциско. Если я не закрою сделку по проекту Стиксон Бич сегодня, то она не пойдет в счет этого годового налога.

— О, господи. Это ведь не обязательно делать сегодня. Рубенс поцеловал ее.

— Шуйлер говорит, что это жизненно важно. Иначе я потеряю полмиллиона. Даже я счел бы это жизненно важным. — Он погладил ее по спине. — Но я вернусь через два, максимум три дня, и тогда мы проведем на корабле несколько дней. Идет?

Он оставил ее на краю бассейна под лучами яркого солнечного света в окружении тихих полуденных звуков. Высокая, загорелая, атлетически сложенная, она стояла молча и смотрела ему вслед.

Она не шелохнулась, услышав, как завелся двигатель и заскрипел гравий под колесами лимузина, увозившего Рубенса от нее. Ей хотелось сорваться с места, кинуться вслед за ним через сад и дом и остановить его. Однако это было невозможно, и поэтому она не тронулась с места.

Похожие на бусинки капельки воды катились вниз по ее плечам, спине, ногам, ягодицам; стекали горячими ручейками между бедер. Вскоре солнце высушило ее окончательно, и под его теплыми лучами кожа стала гладкой и упругой. Дайна принялась натираться лосьоном, глядя на спину садовника, стараясь молча, одним взглядом, заставить его обернуться.

Однако этого не произошло и, закончив натираться, Дайна легла в шезлонг и закрыла глаза. Теперь из внешних раздражений она воспринимала только звуки, да и те казались какими-то разобщенными и бессвязными, как если бы они не имели никакого отношения к ней или даже к тому месту, где она пребывала. Поливальные машины все еще свистели и гудели, а мальчик, игравший в баскетбол, должно быть ушел в дом. Через некоторое время единственным звуком, достигавшим ее слуха, был шум ветра в верхушках пальм. Солнечные лучи окрашивали ее веки в красный цвет, а ласковый ветерок сдувал длинные пряди волос с лица, так что они развевались у нее за спиной, как знамя.

* * *


Она крепко обнимала его руками за пояс, вдыхая чудесный запах потертой кожи и длинных волос со слабой примесью аромата одеколона. «Или это его собственный запах, как после долгой физической работы?» — подумала она.

Для нее это был не столько сексуальный, сколько подлинно мужской аромат. Ее грудь вздымалась от бурного дыхания. Она чувствовала изгиб его позвоночника, когда он еще больше наклонялся вперед, напряжение мышц, порожденное импульсами восхитительного опьянения скоростью, пронизывавшими его с ног до головы. Оно было заразительным. Дайна ощущала, как оно растекается по ее телу, и, задрав голову, дотянулась губами до его уха.

— Быстрей, — кричала она. — Быстрей, Крис!

Он заявился в дом Рубенса на «Харлее», когда она лежала, растянувшись в шезлонге возле бассейна. Он провел в студии всю ночь и не имел ни малейшего желания сидеть на месте и маяться от скуки. То же самое в тот момент можно было сказать и про нее.

Она открыла глаза в тот миг, когда они помчались вниз по Пасифик Пэлисайдс, и увидела океан: тяжелые и темные впадины между волнами и их сверкающие на солнце, словно жидкое золото, гребни. У нее защемило сердце от внезапного приступа непреодолимого желания увидеть голубые бурные воды Атлантики.

«Этот океан — жалкая замена тому, — думала она. — Вместо яростного, могучего прибоя только... ленивая зыбь, нагоняющая скуку и сон».

Она опять закрыла глаза, отдаваясь во власть своих грез.

Она почувствовала тягу центробежной силы, когда Крис сделал широкий разворот вправо, выезжая на Олд Малибу Роуд. Он прибавил газу, и мотоцикл рванул вперед, как стрела из арбалета.

Ветер завывал у нее в ушах, трепал ее волосы. Встречный поток воздуха обжигал ее обнаженные руки.

Крис перескочил на соседнюю полосу и еще больше увеличил скорость. Дайна с трудом открыла глаза. Повернув голову, она не увидела ничего, кроме многоцветного пятна, размазанного вдоль Пасифик Коуст Хайвэй: дома, деревья превратились в неразличимые линии. Она вспомнила игру в детстве, служившую ей развлечением, когда она сидела на заднем сидении машины ее родителей во время поездок на Кейп-Код.

Булькающий смех вырвался из ее горла, и она сжала коленями бедра Криса, точно бока скакуна.

— Быстрей, — понукала она его. — Ну же! Еще быстрее!

Они пролетели мимо двух машин так, словно те стояли на месте. Мотоцикл слегка накренился, описывая широкую дугу там, где дорога плавно изгибалась вправо, следуя линии побережья. Далеко впереди громыхали два громадных полуприцепа, выплевывавших серый дым из вертикальных труб.

— Держись, малыш! — Слова, сорванные ветром с его губ, прозвучали тонко и резко, словно вылетев из дешевого динамика. Они стали медленно отрываться от хвоста машин позади, как ракета, стремящаяся вырваться из власти земного притяжения, а заодно и собственной инерции, Они мчались, словно сумасшедшие. Весь мир для них теперь состоял из одного длинного тоннеля, по которому они летели вперед. Именно летели, потому что казалось, будто не мотоцикл оторвал колеса от покрытия шоссе, а они слились в одно целое с самим ветром.

Внезапно она ощутила какую-то силу, настойчиво толкающую ее в левый бок. Медленно она повернула голову, чтобы посмотреть в чем дело. «Харлей» раскачивался на своих амортизаторах, в то время как слева к ним подкралась тень большой машины. Она была совсем близко от них и так загораживала свет, что Дайна невольно отметила про себя это обстоятельство. В то же мгновение до нее донесся яростный вопль Криса.

— Этот ублюдок сделает нас только так! Крик превратился в громкий визг. Ветровое стекло «Харлея» разлетелось вдребезги, брызнув дождем острых, черных осколков ей в лицо. Она почувствовала растущую боль высоко на щеке под правым глазом и услышала жужжание возле уха. Инстинктивно оторвав одну руку от пояса Криса, она поднесла ее к лицу, и, совершая это движение, опасно накренилась вправо. В отчаянии она попыталась прижать колени к его бедрам, но могучий напор воздуха неумолимо тащил ее туловище назад.

Дайна ощутила острую боль в копчике, когда ее позвоночник прогнулся в обратную сторону, и, словно наркоман в первое мгновение после укола, вдруг с потрясающей отчетливостью одновременно увидела и осознала множестве вещей. Примитивное существо, скрывавшееся в недрах ее организма в смертельном страхе за жизнь, разделило окружающую обстановку на бесконечное множество мелких фрагментов.

Перед ними шоссе было пустота, лишь в четверти мили впереди виднелись высокие кузова полуприцепов. На встречной полосе промелькнуло несколько автомобилей, но из-за чудовищной скорости, они сливались, в одно пятно и было почти невозможно... Что-то в правом углу глаза мешало ей видеть. Она провела пальцами по этому месту и почувствовала что-то липкое и горячее на своей щеке. Боковым зрением она различила малиновый цвет.

Между тем она продолжала ощущать присутствие огромной, черной как ночь, тени совсем близко от себя по левую руку. Она услышала новый, такой высокий и пронзительный звук, что ее пробрала дрожь. Голова Криса в защитном шлеме внезапно мотнулась в бок и назад.

Волна грохота обрушилась на них, и мотоцикл скользнул в сторону от темного силуэта слева к обочине дороги. На мгновение он взмыл в воздух — не прекращавшаяся во время езды вибрация исчезла, и Дайна слегка приподнялась над сиденьем, испытав странное ощущение свободы и беспечности — и, опустившись обратно на землю, прокатился вперед по грунту и зеленому ковру травы. Вокруг разливался сильный запах цветущего клевера. Испуганная птица с громким карканьем поднялась в воздух.

На пути их движения встал преградой выступ каменной породы. Переднее колесо «Харлея» наткнулось на него под таким углом, что мотоцикл перепрыгнул через камень, при этом руль вырвался из рук Криса. Однако удар оказался слишком сильным, чтобы Дайна могла усидеть, держась за Криса одной рукой. Отлетев назад, она плашмя спиной упала на землю, лишь успев чуть-чуть приподнять голову. Перекувырнувшись, она оцарапала лицо о почву и стукнулась коленом о землю, отчего ее подбросило вверх, как резиновый мячик.

Подняв голову, она увидела обезумевший мотоцикл, выезжавший вновь на шоссе наперерез густому потоку машин. Он двинулся наискось через дорогу, в то время как водители встречных автомобилей отчаянно жали на тормоза и сворачивали под самыми немыслимыми углами у него под носом, чтобы избежать столкновения.

«Харлей» же с ревом двигался поперек шоссе, оставляя позади себя след дымящейся резины. Дайна почувствовала смрад горящего масла и крови.

— Крис! — крикнула она, пытаясь подняться с земли. Однако Крис не слушал ее, по-прежнему сидя в седле своего впавшего в бешенство стального скакуна, который, добравшись до дальней обочины, с разгону ударился о припаркованную там машину. Отлетев в сторону, еще не потерявший всю инерцию, «Харлей» врезался в окно прибрежного домика. В следующее мгновение вверх взвились яркие язычки пламени, и раздался грохот, точно возвещающий конец света. Черный дым поднялся до самого неба и стал расползаться по нему, как крылья гигантского ворона. Кто-то громко кричал, не умолкая. Все больше машин скапливалось на шоссе у места происшествия. Их гудки слились с непрекращающимися воплями. Огонь с кровожадной радостью разгорался все сильнее и ярче, и вонь, отвратительная вонь ударила в нос Дайне. До ее слуха в последний раз донесся пронзительный крик, и все потопила тьма.

Мог бы поклясться, я видел

Тебя вчера на улице,

Я позавидовал тебе,

И это была моя первая ошибка...

Дзинь, тр-р-р, бах!

Должно быть то был мираж,

Увиденный мной за кулисами,

В ожидании выхода и смерти

— ... здесь. Нет, мне ничего этого не нужно. Не здесь.

Музыка гулом отдавалась в ее голове, словно в пустом здании собора.

Перемены, словно пули

Бьют без боли,

Господи, я вижу, что снова одинок...

—... всего святого, заставьте этого черномазого выключить свой проклятый магнитофон!

Тишина, прохлада, какой-то хруст и чей-то тихий голос:

— Ладно парень, можешь делать это в другом конце холла.

Серые нити паутины, причудливо изогнутые в солнечных лучах. Туман, светлеющий, становящийся, все более прозрачным, словно с глаз снимали один слой марли за другим.

— ...айна, что произошло?

И ветер, бьющий в лицо, раскачивающий ее взад-вперед. «О, господи, я падаю!» Резкий толчок, как во время землетрясения; стремительно приближающаяся земля; ошеломляющий удар, и затем тонкая, светящаяся нить метеора, уносящегося вдаль от нее, бьющегося обо что-то — одно столкновение, другое, посылающее красные и черные сигналы в голубое небо. «Крис, Крис, о, Крис!»

— ...чего, ничего. Все в порядке.

Она сидела, дрожа; рыдая, уткнувшись лицом в чью-то шею.

— Доктор?

— Это лучше, чем делать укол прямо сейчас. Попозже... — Неоконченная фраза повисла в воздухе.

— Где я? — шепотом спросила она. — Не на берегу. Ведь нет, ради всего святого!

— Ты в больнице. Дайна, — донесся до нее голос Бонстила. Теперь она сумела распознать его.

— Бобби?

— Да.

— Бобби. — Она вцепилась в него. — Мотоцикл. Что-то... он... он..., — ее голос был тонким и прозрачным, как папиросная бумага.

— Все в порядке, — сказал он ей почти на ухо. — Теперь ты в безопасности. С тобой ничего не случилось.

— Крис, — прошептала она. — Что с Крисом? Не поднимая головы с его плеча, она почувствовала, что он смотрит на врача.

— Он мертв. Дайна.

— Нет! Не может быть! — Однако черные крылья ворона все больше закрывали голубое, голубое небо, и жадные языки пламени вырвались на свободу сразу после толчка взрывной волны. Ее легкие задыхались от недостатка кислорода, и жуткие вопли опять эхом отзывались в ее ушах. Ужас.

Ее снова затрясло.

— Не может быть... — Однако приступ бессильного гнева уже прошел, и она произнесла эту фразу совсем тихо, словно благословение. «О, Крис, — подумала она с тоской, — ты только-только начал новую жизнь. Я не могу поверить в случившееся. Мое сердце бьется, а твое нет. Может ли кто-нибудь объяснить это?» Она прижалась к Бонстилу, опять уткнувшись головой в сухожилие на его плече.

— Дайна, — его голос звучал нежно, успокаивающе, — мне необходимо знать, что произошло. Мои люди следовали за вами, но они упустили «Харлей».

Она вспомнила вкус земли во рту, пыль и песок, набившиеся ей в горло, ее содранное и ушибленное плечо, боль, пронизывающую все тело, струящуюся из царапины на голове кровь, мешающую ей видеть. Однако видение, запечатленное в ее сознании, не исчезало: метеор, уносящийся прочь от земли, покоряющий воздушное пространство за мгновение до того, как дернуться и развалиться. И затем пламя, и непрекращающийся крик. Ее крик.

Она откинулась на подушку. Слезы ручьями катились по ее лицу. Она посмотрела Бонстилу в глаза.

— Прежде скажи мне, где я.

— Ты в палате неотложной помощи в больнице Санта-Моника. У тебя несколько поверхностных ран, худшая из которых чуть ниже правого глаза, масса ссадин и царапин, парочка ушибленных ребер и плечо, которое, если верить словам врача, будет болеть месяц или около этого. Он также запрещает тебе пока заниматься акробатикой и кувыркаться. — Он улыбнулся, однако Дайна заметила напряжение, проглядывавшее сквозь эту улыбку.

Неподалеку зазвонил телефон, и кто-то пошел брать трубку.

— Итак, что же произошло?

— Лейтенант, это вас.

— Я мигом, — сказал Бонстил, направляясь к аппарату. Молодой доктор с чуть желтоватой кожей и пышными усами, придававшими ему сходство с морским львом, дотронулся кончиками пальцев до щеки Дайны.

— Здесь всего лишь два шва, — заметил он. — Вы что-нибудь чувствуете? — Она покачала головой, и он продолжил ощупывать рану. — Через некоторое время вы начнете чувствовать боль в этом месте. Так должно быть, поэтому вы не волнуйтесь. — Он принялся теребить усы. — Вам очень повезло, мисс Уитней. Всего дюйм влево, и был бы задет важный нерв. — Он улыбнулся. — Все рентгеновские снимки дали отрицательный результат.

Закончив говорить по телефону, Бонстил подошел и сел на кровать рядом с ней. Дождавшись, пока доктор выйдет, он сказал:

— Расскажи мне все по порядку.

Дайна поведала ему все, что смогла вспомнить до того момента, когда боль вновь вспыхнула в ее груди, и черный дым повалился в голубую высь...

— ... не торопись, — предостерег он ее. — Сделай передышку. — Когда ее дыхание успокоилось, он добавил. — Ты сказала, что чувствовала какую-то тень, надвигающуюся слева за несколько мгновений до аварии. Ты знаешь, что это было? Ты разглядела ее?

— Грузовик... или легковая машина, но достаточно высокая.

— В это время вы уже летели сломя голову, верно? Скорость перевалила за сотню.[25 - Сто миль в час — примерно 160 км/час (прим. перев.)] Ветровое стекло разбилось. На такой скорости это могло произойти из-за чего угодно, например, от удара камня, брошенного из машины, едущей впереди. Черт! — Он посмотрел на Дайну. — Это все? Ты не можешь вспомнить хоть что-нибудь еще, мельчайшую деталь... или какое-то впечатление, ощущение?

— Нет. Я... Постой, я помню... сразу после того, как разлетелось стекло, голова Криса качнулась назад и вправо.

— Ты хочешь сказать, он повернул голову?

— Нет-нет. Это скорей походило... не знаю, это всего лишь мое впечатление. Это выглядело так, точно что-то с силой развернуло его голову, как бы толкнув его. — Дайна закрыла глаза, вновь почувствовав приступ тошноты, и подумала: «О, боже, о, боже! Я не верю, что больше никогда не увижу его».

— Может, что-нибудь еще. Дайна?

— Нет, я... — Господи, как же можно быть такой бестолковой? — Да, Крис сказал мне что-то, когда... мы ехали по шоссе. — Она крепко задумалась на целую минуту, чтобы пробиться к воспоминаниям сквозь отвратительную вонь и ощущение непреодолимого ужаса. — Он сказал: «Этот ублюдок сделает нас только так».

Бонстил так близко наклонился над Дайной, что она почувствовала на лице его горячее дыхание.

— Кто этот ублюдок, Дайна? Кто это был? Найджел?

— Я не знаю.

— Дайна!

Его окрик пронзил ее голову, как стрела со стальным наконечником, и Дайна зажмурилась. Ее кишки свернулись в клубок. Она зарыдала, но без слез, и, обхватив себя за плечи руками, мысленно повторяла: «Рубенс, Рубенс, Рубенс, где ты?»

— Хватит с нее, — услышала она тихий голос и сообразила, что молодой врач вернулся.

— Послушайте, вы, если ключ к разгадке у нее в голове...

— Ее голова, — хладнокровно перебил Бонстила доктор, — совершенно не годится сейчас для подобного допроса. Ей необходимо отдохнуть. Я настаиваю на этом, лейтенант.

— Ладно, доктор. Ладно. Будет ли мне позволено поговорить с ней еще одну минуту? Ей больше не придется отвечать на вопросы.

— Валяйте.

Бонстил опять повернулся к ней, и она увидела на его лице обеспокоенное выражение.

— Прости, что я давил на тебя, — тихо промолвил он, — все дело в том, что теперь этот черный ящик наконец-то приоткрылся. Вчера поздно вечером моя ставка на Чарли By все-таки оправдала себя. Он вывел нас на один склад. Двести пятьдесят ящиков с оружием. Знаешь, что мы обнаружили там? М-15, полуавтоматические винтовки, автоматы. — Его глаза лихорадочно блестели. Он был похож на охотничью собаку, спущенную с поводка. — Ты понимаешь? Теперь это не одни домыслы. Груз дожидается следующего рейса лайнера «Хартбитс».

— А что с Чарли? — Ее тревожило обещание, данное ею Мейеру и самому Чарли By.

Бонстил пожал плечами и усмехнулся.

— Понятия не имею. Это была досадная оплошность: несмотря на целую кучу наших ребят вокруг того места, он умудрился слинять. Естественно, теперь я совершенно не представляю, где он может быть.

Дайна слабо улыбнулась.

— Спасибо, Бобби.

— Теперь послушай меня. Дайна. — Его лицо вмиг посерьезнело. — Я должен вернуться на место аварии... если конечно это была авария.

Она вцепилась в его руку.

— Что ты имеешь в виду?

— Однажды, если ты помнишь, на жизнь Криса уже покушались. Возможно, это дорожное происшествие произошло благодаря чей-то помощи.

— Лейтенант, я не хочу, чтобы вы пугали мою пациентку.

— Послушайте, док, у этой леди есть право знать, в какой ситуации она очутилась. Положение может быть весьма серьезным.

— Может быть, весьма вероятно. Я должен попросить вас, лейтенант, немедленно уйти. Подобные разговоры сейчас не могут принести мисс Уитней ничего хорошего.

— Дайна, я оставляю с тобой охрану... одного из своих людей. Ты помнишь Эндрюса?

— Да.

— Он хороший парень. Он останется с тобой до моего возвращения.

Она молча кивнула и отвернулась, вновь охваченная ужасом при воспоминании о страшном вое, резком, пронзительном скрежете раскаленного металла о гудрон, когда великолепное, но вышедшее из-под контроля машина пересекла шоссе, и, о, господи! «Крис, прости меня». И сквозь все это проступал ее собственный голос, доносившийся откуда-то издалека: «Быстрей. Давай, Крис! Быстрее!» Какая-то мысль молнией вспыхнула в ее мозгу. Что-то насчет этого «быстрее». Что это было? Ее голова гудела, и Дайна подумала: «Я хочу домой».

Врач был решительно настроен против этого, но он не мог удержать ее, и в конце концов Эндрюс отвез ее домой.

* * *


День угасал в сентиментальном великолепии лучей заходящего солнца. Позади она слышала шум машин на 16 стрит и, повернув голову, увидела сверкающую гладь океана, белые паруса, устремляющиеся к берегу. Нестерпимый блеск слепил ее, вызывая резь в глазах, и она отвернулась.

Ее слуха достигли печальные крики чаек, то и дело заглушаемые жужжанием автомобильных моторов. Где-то плакал ребенок, и слышалась испанская речь: короткие, гневные фразы, похожие на молниеносные комбинации ударов в боксерском поединке.

Она не помнила ровным счетом ничего о том, как они добирались домой, как Эндрюс открывал дверь. Должно быть он занес ее внутрь на руках, словно новобрачную после венчания, потому что придя в себя, она обнаружила, что находится в собственной спальне. Все было как обычно; не хватало лишь Рубенса, лежащего возле нее. Перевернувшись на живот, она погладила кончиками пальцев место, где он должен был бы находиться, и заплакала.

— Мисс Уитней, могу ли я чем-нибудь...

— Просто поговорите со мной. Эндрюс замолчал на мгновение, видимо раздумывая, что бы такое сказать.

— Вы вели себя мужественно в тот день, — промолвил он наконец.

— В какой тот день?

— Когда поехали вместе с Брафманом и мной в Санта-Моника побеседовать с лейтенантом.

— О, да, — тихо отозвалась она. — С вами все в порядке?

— Мэм?

— Бобб сказал, ваш... шурин? Да, шурин погиб тогда.

— Это правда.

— Вы в порядке, Пит?

— Да, мэм. Я и сестра проводим вместе много времени. — Дайна услышала, как он подошел ближе. — Почему бы вам не попытаться заснуть сейчас? Лейтенант появится здесь, как только закончит свои дела.

— Вы очень добры, — прошептала она и провалилась в забытьи.

Она ничего не видела, не слышала, не обоняла, лишь чувствовала стремительное движение. Она неслась по каньону со страшной скоростью, кажущейся еще большей благодаря отвесным скалам по обе стороны дороги. Она пыталась притормозить, но не могла. Всякий раз, когда она нажимала на тормоза, машина ехала еще быстрее. Она следовала за призраком, и в тот момент, когда он обернулся, она сумела разглядеть сверкающую физиономию: тупой черный нос, разделяющийся у основания на прорези ноздрей; и круглые звериные глаза почти целиком желтые, за исключением узких вертикальных щелочек в самом центре.

Увидев это лицо за долю секунды, она уже не думала о том, чтобы сбавить ход, а наоборот почувствовала непреодолимое желание помчаться вперед, как пуля из ружья.

И в этот миг она проснулась. Вокруг было темно, хоть глаз выколи. Глухая полночь. С минуту она лежала, не двигалась, прислушиваясь к биению своего сердца. Потом она закрыла глаза, и перед ее взором вновь возникло ужасное, звериное лицо. «Я гнала так быстро», — подумала она, вспоминая сон. Затем, словно в ярком озарении в ее мозгу вспыхнула фраза, сказанная Бобби: «На такой скорости это могло произойти из-за чего угодно, например, от удара камня, брошенного из машины, едущей впереди». Теперь она знала, что этого не могло быть. О боже! Суставы ее пальцев побелели от напряжения. Почему она не вспомнила это раньше?

Перед ними не было никаких машин. Лишь громадные, тяжелые полуприцепы далеко впереди. Ведь она сама кричала Крису: «Быстрей! Ну же! Еще быстрей!»

Бонстил оказался прав. Это была не случайная авария.

И высокая тень слева. Тот автомобиль. Старый «Роллс-Ройс Силвер Клауд»: машина Найджела, мелькнувшая в зеркальце на руле мотоцикла, прямо перед тем как... Она села.

— Пит? — позвала она. — Пит!

Перекинув ноги через край кровати, она встала. Она должна была немедленно сообщить Бобби о том, что ей удалось вспомнить. Протянув руку, она зажгла свет. И в ужасе замерла на месте. Дверцы шкафчика были распахнуты, и на ковре валялись обломки вывороченных ящиков вперемешку с ее одеждой. Платья были изрезаны на полосы ножницами или длинным ножом. Блузки распороты; джинсы и брюки разорваны на части.

Прижав ладонь ко рту, она попятилась при виде этого кошмарного зрелища. Почувствовав, что ее ноги уперлись в кровать, она резко развернулась.

Свет настольной лампы заливал простыни. Слева Дайна увидела легкую примятость на том месте, где она спала, а чуть сбоку от нее какой-то бледный, скомканный предмет. Не думая, что делает, она наклонилась, чтобы получше разглядеть его, и ее чуть не стошнило от сильного, резкого мужского запаха. Чтобы удостовериться, она притронулась к этой вещи.

— Боже мой! — выдохнула она. Перед ней лежали ее собственные омерзительно воняющие шелковые трусы, отяжелевшие от лужицы остывающей спермы.

Она бросилась к телефону и громко застонала. В трубке стояла мертвая тишина.

Отшвырнув от себя аппарат, она развернулась. Черное пятно на месте распахнутой двери, ведущей в коридор, показалось ей развернутой пастью страшного чудовища. Трясущимися и влажными от пота руками она перерыла всю одежду и нашла-таки уцелевшую пару джинсов. Наспех натянув их, она умудрилась отыскать и оставшуюся нетронутой футболку. Одевшись, она вышла в коридор. На полпути в гостиную она остановилась. Едва дыша, она старалась уловить хоть малейший признак присутствия Найджела — Найджела, вне всяких сомнений! — в доме.

Вокруг стояла необычайная тишина. Страх обострил ее чувства, так что Дайна вдруг стала воспринимать множество малейших звуков, на которые прежде не обращала внимания: легкое поскрипывание досок, сухой скрежет ветки о стену дома снаружи, сонное гудение холодильника в баре в дальнем конце гостиной.

В эти мгновения, когда она стояла, согнувшись в три погибели у стены коридора, упершись в нее ладонями, оставлявшими влажные пятна, тихие, такие обыденные звуки пугающе преобразились. Мысленно она видела темное лицо, прячущееся в тени, оружие, зажатое в напряженной руке, мускулистую фигуру охотника, подстерегающего свою добычу — ее. Она вспомнила о кусочке цветного шелка, оскорбительно, непристойно брошенного возле нее, пока она спала, и дрожь прошла по ее телу. Ей показалось, что воздух всколыхнулся от ужаса.

Она всматривалась в непроглядный мрак гостиной, точно желая, чтобы охотник вышел оттуда. «В этом доме столько места, — подумала она. — Столько комнат, в которых можно затаиться. Где же Пит?» Она знала, что не сможет долго оставаться в такой позе. Судороги начнут сводить ее мышцы, и тогда она окажется вообще бессильной предпринять что-либо. Она должна была встать, и методично одну за другой обшарить все комнаты или — бросить все и уйти. Сейчас же. Подняться и бежать. Третьего выхода не существовало.

Ей было нужно раздобыть оружие, а для этого следовало пробраться на кухню. Рубенс не держал дома оружия, однако там на кухне имелся набор больших разделочных ножей, висевших на стене возле микроволновой печи. Но в начале ей следовало проверить, все ли телефоны в доме были выведены из строя. Ближайший аппарат находился в гостиной в ящике коктейльного столика.

Дайна снова напрягла зрение, вглядываясь в темноту перед собой. Ничего. Она надолго задержала дыхание, прислушиваясь. Ничего, кроме гулких ударов ее собственного сердца.

Она глубоко вздохнула, собираясь с духом, быстро прошла до конца коридора и зажгла свет в гостиной и снаружи в бассейне, огромном саду и над кортами. В эти минуты свет стал для нее такой же физиологической потребностью, как вода и пища. Он заключал в себя элемент выживания. Примитивное, животное существо, вновь пробудившееся в ее теле, билось о решетки своей клетки, громко крича от ужаса. Темнота означала смерть.

Дайна направилась к стоявшей в углублении софе, сопровождаемая участливым взглядом русалки. Высокая спинка дивана не позволяла увидеть, что скрывается за ней даже с нескольких шагов. Подойдя в упор, Дайна заглянула за нее и, вздрогнув, слабо вскрикнула, прежде чем успела закусить губу.

Ящик коктейльного столика был выдвинут, а находившийся в нем телефон перевернут. Длинный, красный шнур, тянувшийся от трубки, был натянут и несколько раз обернут вокруг шеи патрульного полицейского Пита Эндрюса. Дайна уставилась на его лицо, будучи не в силах отвернуться. Его щеки и глаза округлились, в точности как у русалки на картине; раздутый язык торчал из широко открытого рта. От трупа воняло, как от штанов малыша, еще не научившегося пользоваться туалетом.

В мозгу Дайны вспыхнуло пламя, и кровь бешено застучала в ее правом виске. Слезы наворачивались ей на глаза, но она мысленно обругала себя и изо всех сил стиснула кулаки. «Перестань! — пронеслось в ее голове. — Если ты станешь оплакивать его сейчас, из этого не выйдет ничего хорошего». Она переключила свои мысли на Найджела, заставив себя думать о том, что он сделал с Мэгги и, возможно, Крисом.

Обойдя стороной углубление, она поспешила на кухню. Ее фантазия превратила заветные ножи в сверкающие мечи. На кухне тоже никого не было, но, включив свет. Дайна застонала от бешеной злости. Пустая деревянная коробка из-под ножей валялась на полу. Она обшарила один за другим все ящики и шкафчики в поисках хоть чего-нибудь, что можно было бы использовать в качестве оружия, но не нашла ничего более смертоносного, чем лопаточка для переворачивания мяса.

Она вернулась в гостиную, где русалка продолжала самодовольно ухмыляться, сидя на своем безопасном каменном насесте, а на каминной полке два Оскара — ее и Рубенса — стояли, словно пара оловянных солдатиков.

Бросившись к камину. Дайна схватила свою статуэтку и задумчиво взвесила ее в руке. Золотая скульптура была достаточно тяжелой, чтобы при соответствующем замахе и точности причинить неприятность тому, на чью голову она обрушилась бы.

Дайна поднялась по трем ступенькам к балконной двери, выходящей в сад. Льняные занавески были задернуты. Переложив статуэтку в левую руку, она взялась правой за край занавески. Материя задрожала, точно от дуновения ветра, и Дайна замерла. Ни о каком ветре речь идти не могла, так как все окна были закрыты. Внимательно осмотревшись, она вдруг поняла, что дрожь легкому материалу передается от ее собственной трясущейся руки.

Осторожно, всего на несколько сантиметров она отвела занавеску и, слегка изогнувшись, выглянула за окно. Она разглядела в свете прожекторов кусок корта, левую оконечность бассейна, освещенного множеством разноцветных подводных огоньков, отсветы которых падали на белый фасад деревянной решетчатой конструкции — купальной кабины и... Купальная кабина!

Там стоял еще один телефон, подсоединенный к отдельной линии. Мало кто знал о его существовании, потому что Рубенс использовал его исключительно для деловых переговоров. «Если мне только удастся добраться до кабины, — подумала она, — у меня появится шанс».

Слегка переместившись, она очутилась прямо перед щелью между створками двойной двери. Медленно она дотянулась до задвижки и, не сдвигая занавесок, отперла дверь.

Ее рука легла на круглую ручку левой створки. Осторожно, чтобы не произвести шума. Дайна повернула ее до отказа и стала дюйм за дюймом приоткрывать дверь.

Когда щель стала достаточно широкой, чтобы можно было протиснуться в нее боком, Дайна выскользнула наружу.

Сад встретил ее тихой симфонией ночных шорохов и звуков. Со стороны бассейна доносился тихий плеск воды о бортики. Сверчки стрекотали, не переставая. Дайна услышала принесенный ветром однообразный звук автомобильных выхлопов, быстро затихавший вдали.

Опять взяв статуэтку в правую руку, она помахала ею, как маятником, чтобы ее мышцы привыкли к весу и распределению нагрузки. Не было смысла таскать ее с собой, не будучи готовой применить в любую минуту.

«Ладно, — сказала она себе. — Пора. Вдохни поглубже и вперед».

Она рванулась изо всех сил, взяв вправо, и уже огибала мелкий конец бассейна, когда голос из темноты резко окликнул ее:

— Дайна!

Она пропустила его мимо ушей, продолжая бежать.

— Дайна!

Крик повторился еще раз, и теперь она заметила какое-то движение между деревьев в ее сторону.

— Дайна, стой!

Оглушительный грохот пистолетного выстрела остановил ее. Она стояла, тяжело дыша, не более чем в двадцати футах от спасительной кабины. Однако она знала, стоит ей сделать хоть малейшее движение, и последует новый выстрел, и на сей раз в нее.

Услышав шорох справа от себя, она подняла голову и, всмотревшись в темноту сада, различила внушительный черный силуэт.

— Силка!

Он шел к ней уверенными большими шагами. Одет он был в черные джинсы и свитер того же цвета. На ногах у него были ботинки на резиновой подошве, ступавшие абсолютно бесшумно. Из правой руки его торчало длинное рыло «Магнума 357».

Он улыбнулся, пересекая лужайку, и Дайна вздохнула с облегчением при виде его.

— Как я рада видеть тебя, — сказала она. — Это значит, что ты уже дважды спас мне жизнь.

Его улыбка превратилась в ухмылку, а та в свою очередь в злобный оскал. Подняв пистолет, он ткнул им в точку между ее грудями. Его голос походил на жидкое серебро.

— Я спас тебя тогда в Сан-Франциско, чтобы заполучить сейчас. С тех пор, как я подержал тебя на руках, я думал о тебе: о том, что я хочу сделать с тобой. — Он приблизил свое лицо к ней, и она отшатнулась как испуганный мышонок от раскачивающейся головы гадюки.

— Я не...

— Именно об этом я думал, когда смотрел на тебя, спящую в своей постели. Когда использовал твои трусы...

— Ты?! — воскликнула она и рванулась было прочь. Молниеносно выбросив свободную руку вперед, он больно схватил ее и с силой развернул лицом к себе.

Дайна была не в состоянии долее выносить взгляд его глаз. Они казалось поглощали все пространство вокруг, огромные, как вселенная. Закрыв глаза, она простонала, однако услышав тихое позвякивание возле себя, вновь открыла их.

— Теперь, — промолвил Силка, — мы введем тебе небольшую дозу кое-чего, что, гм, успокоит тебя. — Предмет, который он держал в руке, походил на миниатюрный гробик: Силка открыл крышку, и Дайна увидела блестящий шприц и пузырек с прозрачной жидкостью. — Кое-чего, — он вновь оскалился, — что приведет тебя в надлежащее настроение.

Он извлек шприц из коробочки и стал наполнять его. Дайне не было необходимости спрашивать, что представляет собой эта жидкость: раствор героина с примесью стрихнина.

— Господи, — выдавила она из себя, чувствуя как бешено колотится ее сердце, и страх струится по ее ослабевшему телу. — Тебе незачем делать это.

— О нет, — возразил Силка. — Очень даже есть зачем. Она не могла думать ни о чем другом, кроме как о том, как жестоко ошибался Бобби в своих расчетах; как одержимость мести Найджелу привела к роковой ошибке и теперь будет стоить ей жизни. Она понимала, что стоит Силке впрыснуть ей яд, и все будет кончено. Возле нее не окажется ангела-хранителя, каким она сама явилась для Криса в Нью-Йорке. К тому же Силка наверняка увеличил дозировку.

Заполнив шприц, он перевернул его и слегка надавил на поршень. Несколько капель пролилось наружу, блеснув серебром по свету на свету. Силка кивнул.

— Порядок.

Острый кончик иглы выглядел похожим на смертоносное жало, когда Силка занес руку, собираясь вонзить его в мягкую плоть на внутреннем сгибе локтя Дайны.

В это мгновение она подняла правую руку, которая долго висела, точно плеть, расслабленная и неподвижная, и обрушила золотую статуэтку сбоку на голову Силке.

Он покачнулся вправо, теряя равновесие, и Дайна кинулась бежать в противоположную сторону, туда, где в углу сада густо переплелись ветви деревьев и кустов.

Каждый шаг болью отдавался у нее в копчике. Ей казалось вот-вот и несущая смерть стальная оса укусит ее в спину.

Услышав грохот выстрела, она упала на землю вперед и в сторону и проползла оставшихся до первой линии кустов три метра.

Тяжело дыша, она встала на четвереньки и двинулась дальше в густые заросли. Раздался еще один выстрел, прозвучавший в точности, как предыдущий. Инстинктивно она прижалась к земле, лишь мгновением позже сообразив, что стреляют из кустов, а не по ним.

Пригнувшись, она зигзагами, настолько быстро, насколько это было возможно, побежала вперед на звук стрельбы. Миновав большой зеленый куст бирючины, она увидела его, тщательно целящегося в ту сторону, откуда она прибежала. Он не мог не слышать ее шагов, но не стал отвлекаться на них. Он спустил курок, и Дайна мигом очутилась возле него.

— Бобби! Боже мой, он сумасшедший!

— Фанатик, — возразил Бонстил, вглядываясь в просвет между листьями. Выстрелив снова, он выругался. — Проклятье! Этот ублюдок держится хорошо. Очень хорошо. — Он мельком взглянул на Дайну. — Он фанатик, а это совсем не то же самое. Да, он по-своему, сумасшедший, но очень хитрый и осторожный. — Быстро дозарядив револьвер, он выстрелил еще раз.

— Я приехал сразу же, как освободился, — тихо продолжал он, при этом не переставая вертеть головой, ища взглядом Силку. — Я в конец затрахал этих бедняг из лаборатории, пока не получил от них того, чего хотел. Крис был убит выстрелом в левый висок. Мы извлекли куски пули 357 калибра из того, что осталось от его черепа. Ты была...

— Силка вооружен «Магнумом 357».

— Я не удивлен... теперь.

— Ты так ошибался, подозревая Найджела.

— Пошли, — сказал он, беря ее за руку. — Давай переберемся отсюда в другое место. Иначе мы превратимся в удачную мишень.

Бонстил повел ее за собой через кусты по касательной, лежавшей под острым углом по отношению к вектору стрельбы. Они пригнулись к самой земле. Дайна чувствовала острую вонь пороховой гари и тяжелый запах страха. Сцены из «Хэтер Дуэлл» мелькали в ее голове, вспыхивая точно, освещенные тогда, во время съемок, и теперь. Правда и вымысел слились в ее душе в одно целое.

— Я хочу, чтобы этот мерзавец умер, — прошептала она. — За то, что он сделал с Мэгги и Крисом. За то горе, что он принес.

Бонстил положил ей руку на плечо.

— А я хочу, чтобы ты исчезла отсюда. Ситуация слишком неопределенная и опасная... весь сад превратился в стрельбище.

— Если ты думаешь, что я оставлю тебя теперь, ты...

— Делай, как я говорю! — прошипел он свирепо, оттолкнув ее от себя. — Убирайся ко всем чертям. Я сожру этого ублюдка на обед к тому времени, как ты...

Ей показалось, что она услышала грохот и увидела гримасу, исказившую лицо Бонстила, в одно и то же мгновение. Задним числом у нее мелькнула мысль, что разумеется этого не могло быть.

Тело Бонстила, отброшенное назад, упало на Дайну и повалило ее на землю. Она ощутила биение его сердца, не совпадающего с ее.

— Черт, — прошептал он. — Черт побери. Она увидела боль, застывшую в его чертах: в его нахмуренных бровях и темных затуманенных глазах. Пот выступил на его лице, и Дайна почувствовала, что ее одежда спереди становится все более влажной от жидкости, просачивавшейся сверху, из тела лейтенанта.

— Бобби, — позвала она его. — О, Бобби!

Придя в чувство, она вновь услышала тревожный шорох листьев на ветвях; увидела пригибающиеся от ветра стебельки травы. Не раздумывая больше, она вырвала револьвер из его руки, выбралась из-под его тяжелого, неподвижного тела и поползла прочь.

Грянул выстрел и пуля прожужжала в нескольких дюймах слева от нее. Вскрикнув, она изменила направление и миновала три дерева и высокие, раскачивающиеся папоротники.

Обернувшись, она заметила какое-то движение и нажала на курок. Пистолет дернулся в ее ладони так, что ей пришлось держать его, чтобы он не улетел, второй рукой. Дрожа, она двинулась дальше. Страх изгонял из ее мозгов всю науку, которую ей преподал Жан-Карлос.

Обнаружив, что она плачет. Дайна обругала себя последними словами. «Прекрати! Соберись, как следует. Если ты не сделаешь этого, то умрешь наверняка. Теперь между ним и тобой нет никого».

Она присела на корточки за стволы высокой пальмы и стала прислушиваться. Вокруг было очень тихо. Стрельба спугнула птиц, с криками улетевших прочь, и даже сверчки перестали пиликать на своих скрипках. Однако, с другой стороны, выстрелы могли быть с легкостью приняты за звуки выхлопов автомобиля. Дайна не могла надеяться на помощь соседей.

Она чувствовала тяжелый липкий страх, многотонным грузом повисший на ее сердце, и думала: «Наконец-то ты получила то, чего так хотела. То, на поиски чего впервые отправилась к Бэбу много лет тому назад».

Дайна высунулась на дюйм из-за пальмы и едва успела бросить взгляд налево и направо, как тут же спряталась назад: пуля, ударившись в дерево, с гудением помчалась дальше в ночь, словно пчела. Выставив пистолет из-за ствола, держа его двумя руками. Дайна выстрелила. На сей раз она была готова к отдаче, и пуля полетела туда, куда она целилась. Она сделала еще один выстрел.

Тишина.

Где он?

Вдруг все замерло, и лишь запыленные пальмы сонно раскачивают своими верхушками.

Пора менять позицию. Она поднялась, сделала шаг влево, и пуля просвистела мимо, едва не задев ее, и вырвала из земли кусок дерна с травой. Она ударила не далее, чем в четырех дюймах от носка ботинка Дайны, которая, отпрянув назад, подумала: «Боже, он припер меня к стенке».

Она почувствовала себя совершенно беспомощной, и s тот же миг последние силы казалось покинули ее. Она не могла сдвинуться с этой точки, а ждать его приближение было равносильно самоубийству. Даже если б у нее за плечами были годы, а не несколько недель, тренировок под руководством Жана-Карлоса, то ее шансы одолеть столь опытного и сильного противника, как Силка, равнялись бы нулю. Есть вещи, которые просто находятся за пределом досягаемого.

Дайна уныло открыла барабан револьвера. Она заскрежетала зубами. Вот и все, конец уже близок. Осталось всего два заряда. Защелкнув барабан, она закрыла глаза. Кровь стучала у нее в висках, и Дайна вновь заплакала. «Разве так действовала бы Хэтер? — спросила она себя и тут же выдержала. — О, господи, перестань валять дурака. Это вовсе не кино. Кавалерия уже появилась и была расстреляна».

Бобби. Она думала о нем. Где он, Бобби? И Крис, и Мэгги. Где они все теперь? Никто не узнает, что случилось на самом деле. Даже она, бродившая все это время в непосредственной близости от ключа к головоломке, не смогла составить правильную картинку из кусочков. Кто еще может оказаться способным сделать это?

Поднявшийся ветер, высушил пот на ее лбу, и она поежилась. Высоко над ее головой листья пальмы шелестели, трепеща и делая глубокие взмахи, как крыльями, будто предупреждая ее о чем-то.

И куда вдруг подевалась пресловутая Хэтер? Насколько фальшивым был этот образ в действительности? А ведь еще накануне Дайна, не задумываясь, побилась бы об заклад на все свое состояние, что в нем нет ни капли фальши.

Она не ждала подхода кавалерии. Она являлась последним барьером на пути зла, и без нее... Неужели Хэтер была всего лишь фантастическим духом, пробужденным к жизни их коллективным заклинанием? «Если б я была мужчиной, то смогла бы... Но я родилась не мужчиной, — в бессильной ярости подумала Дайна. — Я то, что я есть, и это не должно играть никакой роли. Но это не так, господи, помоги мне. Теперь я вижу, что это не так».

Она безнадежно уставилась на пистолет, который держала обеими руками, свесив его между расставленных колен. Некоторое время вокруг царила тишина, но теперь она ясно различала шуршание веток, словно ночной хищник пробирался сквозь кусты, выслеживая ее. Этот тихий, но отчетливый звук неумолимо приближался к ней. У нее оставалось совсем мало времени. Развернувшись, она выглянула из-за чешуйчатого ствола пальмы. Однако, сколько Дайна не всматривалась в ночной мрак, ей не удалось разглядеть ровным счетом ничего, кроме густой листвы. Казалось, вдруг Силка сделался невидимым. На своих уроках Жан-Карлос не объяснял ей, как вести себя в подобных ситуациях.

И тогда ее голова вдруг стала необычайно ясной, словно ощущение неотвратимой гибели превратило ее мозг в кусок прозрачного горного хрусталя. Время побежало вспять, словно сухие листья, опадающие с деревьев, дни, недели, месяцы уносились прочь, пока она мысленно вновь не очутилась в необычно освещенной комнате на верхнем этаже здания на вест-стрит и не услышала голос Жан-Карлоса, поучающего ее: «Никогда не доверяй свою жизнь автоматическим пистолетам. Они слишком часто заедают, когда нагреваются». Она посмотрела на зажатый в ее руке «Полис позитив» 37 калибра. Это был револьвер. Жан-Карлос что-то говорил о револьверах. Но вот что?

Ей показалось, что сквозь шум ветвей джакаранд доносится голос, шепотом зовущий ее по имени. Струйка холодного пота сбежала вниз вдоль ее позвоночника.

«Господи, — мелькнуло в голове у Дайны. — Он уже здесь, а я все еще не вижу его. Он просто играет со мной». Играет!

Шумно выдохнув, она обогнула ствол пальмы и спряталась с другой стороны. Ее мозг лихорадочно заработал; сердце учащенно забилось. Она вспомнила, что сказал ей Жан-Карлос. «С точки зрения женщины ситуация зачастую оказывается тяжелой — нередко кажется практически безнадежной. Самое главное — никогда не сдаваться ни при каких обстоятельствах, — он сверлил ее взглядом, и Дайна представила себе его, вырывающимся на свободу из Морро-Кастл, с болью на сердце покидающим навсегда всех, кто что-либо значил для него. — Там, где противник рассчитывает на свое превосходство в силе, надо пускать в ход хитрость. Давай, я покажу один трюк, чтоб ты поняла, почему я сам пользуюсь исключительно револьверами».

Дыхание со свистом вырывалось из полураскрытого рта Дайны, когда она трясущимися пальцами вновь открыла барабан револьвера. Вот они: ее последние два патрона. Ей нужно было очень осторожно повернуть цилиндр. Вот так! Она провела кончиком языка по запекшимся губам. Теперь она знала, что ей нужно делать.

Повернувшись спиной к пальме, она стала ждать появления Силки.

Ночь была очень тихой. Поднявшийся было ветер затих, не задув в полную силу. Видимо его принесло с океана, потому что Дайна чувствовала влагу, облепившую ее руки и туловище, словно воск.

Увидев движение в кустах совсем близко от себя — гораздо ближе, чем она предполагала — Дайна направила в ту сторону револьвер и нажала на курок. Раздался громкий отрывистый щелчок, похожий на удар молотка по металлу, и все. Только эхо, словно смех из пустой бочки. О том, что Бобби, прежде чем пуля угодила в него, успел перезарядить револьвер, Силка не мог знать. Считал ли он выстрелы? Дайна была бы сильно удивлена, если нет.

И вот, наконец, он появился — дьявольская карикатура Адама посреди высоких цветов и кустов райского сада. Он шел прямо на нее, небрежно болтая опущенным «Магнумом».

Прицелившись, Дайна выстрелила и вновь услышала металлический щелчок, показавшийся ей самой самым громким звуком, когда-либо достигавшие ее слуха.

— Проклятье!

Откинув голову назад, Силка расхохотался.

— Твоя песенка спета, моя милая. — Его голос был налит свинцом. Осталось только это. — Силка вздернул ствол пистолета, даже не целясь в нее. Впрочем, в этом не было никакой необходимости. Он мог и не торопиться. И, как поняла Дайна, он не собирался этого делать, потому что все происходившее доставляло ему удовольствие. Помимо профессионализма в его действиях ощущалось нечто большее. Гораздо большее.

Пока он приближался, у Дайны оставалось в запасе еще некоторое время. Она завоевала Оскара за «Хэтер Дуэлл», но ее роль в фильме была ничто в сравнении с представлением, которое ей приходилось разыгрывать в эти короткие мгновения. Она знала, что стоит ей допустить просчет, и через пять минут ее уже не станет.

Она постаралась придать голосу, как и лицу, смертельно испуганное выражение. По правде говоря, это не потребовало больших усилий.

— Тебе нет необходимости делать это. Силка, — сказала она. — Я могла бы сделать все, что ты пожелаешь. Какой тебе смысл убивать меня? Разве ты больше не хочешь меня?

— Хочу, — подтвердил он, надвигаясь на нее. — И я еще успею поиметь тебя, прежде чем приставлю пистолет к твоей головке и разнесу ее на кусочки. — Он свирепо ухмыльнулся. — Это доставит истинное наслаждение. Ты доставила мне немало хлопот. — Он покачал головой. — Некоторые бабы очень любят это — потихоньку сунуть нос не в свое дело и увязнуть в нем... по уши.

— Теперь я вынужден бросить все: милый рэкет, организация которого отняла у меня много времени. Покупку оружия на деньги группы и переправка его в Северную Ирландию на их самолете. — Он посмотрел на нее горящими глазами. — Если б Крис, ради собственного блага не поумнел бы вдруг, и не стал бы проверять бухгалтерские книги, то никогда бы не обнаружил, что даже дорогостоящие привычки: «Хартбитс» не покрывают сумму недостачи даже наполовину. Он не заподозрил бы меня, и мне соответственно, не пришлось бы убивать его, однако дело обернулось иначе и в результате неизбежно привело к этой кровавой бане. — Он пожал плечами.

— Впрочем, я привык к виду смерти: свобода строится на горе окровавленных трупов. — Он продолжал медленно приближаться к ней, и казалось земля трясется от его тяжелых шагов. — Двое моих братьев, бывших такими идеалистами, следуя примеру отца, растворились в Северной Ирландии, связавшись с «временными»[26 - «Временные» — экстремистская группировка, отколовшаяся от Ирландской Республиканской Армии и действующая террористическими методами.]. Спустя некоторое время я получил письмо от Дена. «Неда убили, — писал он. — Проклятые протестанты прикончили его во время облавы». Неду, младшему в семье, исполнилось тогда только семнадцать. Он вместе с Деном подготавливал операцию. «Теперь ты нужен нам», — писал Ден.

— В то время я только что уволился из морской пехоты. Я хотел сражаться, но только за дело, в которое верил. Отправившись в Белфаст, я увидел, как с нами обращаются на нашей собственной земле. Через полгода Ден и я вернулись в Бостон и устроили налет на оружейный склад Национальной Гвардии. Потом мы перевезли ящики с автоматами в Мексику и отправили их за океан.

— Ден сам повез их в Ирландию, а я остался здесь. В Белфасте я повстречал черноволосую девушку с глазами, похожими на изумруды. Она тоже разрабатывала свой план, но для того, чтобы он заработал, ей был нужен соответствующий исполнитель. Многие из руководства ИРА говорили, что у нее ничего не выйдет, но она знала, что они ошибаются.

— Это была сестра Найджела, — вставила Дайна. Бесцветные глаза Силки широко раскрылись.

— Да. Это была она. Таким образом теперь тебе известно все. Схема изымания средств из кассы группы, переброска оружия... все это ее идеи. Как она ненавидит своего сластолюбивого братца, загребающего столько денег, но повернувшегося спиной к делу освобождения Ирландии. У меня было здесь много связей в различных кругах, и я без проблем попал на званный обед, где уселся рядом с Бенно Катлером. Мне не составило труда уговорить его. Иное дело группу.

Слегка расставив ноги. Силка, словно могучий колосс, возвышался над сжавшейся в комок Дайной.

— Они были опасными ребятами, причем каждый из них по-своему. Однако, с другой стороны, see они походили на детей: легко покупались на подачки. Мои связи позволяли мне бесперебойно добывать наркотики. Им это нравилось. Точно так же, как и то, что я был силен: физически силен. Наняв меня, они могли отдавать мне распоряжения: это поднимало их настроение.

Пока он говорил, его лицо оставалось неподвижным, словно маска, высеченная из гранита. Его глаза, не моргая, смотрели на Дайну.

— Десять лет я грабил их, и они даже не подозревали об этом. Разумеется, она разработала очень тонкий план, как вычерпать деньги из их карманов, но самое смешное — он был совершенно не нужен. На одни наркотики уходили такие огромные суммы, старательно скрываемые от учета, что мне всего лишь надо было соблюдать элементарную осторожность.

— Правда, однажды я попал в оборот, когда Ион случайно застал меня врасплох. Его глаза были остекленевшими, и я решил, что он под слишком сильным кайфом, чтобы замечать, что происходит вокруг. Однако Ион не был глуп, и когда он позже явился ко мне с этим, то потребовал денег и... других вещей, в обмен на согласие держать рот на замке. Бедный Ион.

Силка подал массивными плечами, перегибаясь через низкий, идеально подрезанный кустик.

— Ну, после этого у меня не оставалось большого выбора. Необходимо было избавиться от парня, действуя осторожно, сама понимаешь. Очень осторожно. Я не имел права допустить даже малейших подозрений. — Он усмехнулся.

— Сделать это было довольно просто. Ион сидел на игле, так что смерть от слишком большой дозы не вызвала бы особого удивления. Напротив, такого исхода даже ожидали, как чего-то само собой разумеющегося.

— Однако, затем я увидел, что творится внутри самой группы и подумал: «Господи, да лучшего даже и пожелать нельзя. Я позволю им самим прикончить его». — Он вновь пожал плечами. — Хотя, конечно, небольшое количество стрихнина в порошке помогло Иону сыграть в ящик. — Он издал резкий, лающий смех. — Вонючие профаны. Им не пришло в голову, что иначе он почувствовал бы запах газа.

Он остановился прямо напротив нее.

— Теперь, — хрипло произнес он, — я собираюсь получить свою награду за долгие годы верного служения группе и свободной Ирландии. Убийство Мэгги было последним заданием, полученным мной от ИРА. Я отправился домой на долгий отпуск, с карманами набитыми деньгами. — Силка шагнул к Дайне, и та подняла револьвер.

Он стоял так близко, что ей не нужно было целиться: всего лишь спустить курок. В неуловимое мгновение, предшествующее этому, она успела заметить запоздалую догадку, мелькнувшую в его жестких, подвижных глазах. Глазах, в которых, точно в зеркале, отразилось предчувствие собственной гибели.

Дайна ощутила страшное напряжение в правой руке, передавшееся пальцам, сжимавшим рукоять пистолета. Какой-то крошечный мускул в ее указательном пальце сократился в тот самый миг, когда она стала надавливать, но ни в коем случае — упаси боже! — не дергать, спусковой крючок.

Перед ее глазами пронеслись образы, закрывшие собой могучую фигуру Силки. Разгром в доме Криса, следы невообразимого беспорядка, ведущие к выпотрошенному деревянному ящику, заполненному кровью, мясом и переломанными костями, некогда бывшими думающей, чувствующей человеческой плотью.

Подушечкой пальца она ощущала тепло металла, звенящее напряжение спускового механизма, ожидающего усилия, которое освободило бы взведенный курок.

Она видела краем глаза темное пятно — огромное, наводящее ужас отверстие, зияющее на конце длинного дула «Магнума», — поднимавшееся навстречу ей с поразительной быстротой. Она знала, что с каждой долей секунды теряет преимущество, полученное благодаря секундному замешательству противника.

Колющая боль на лице заставила ее прикрыть наполовину правый глаз. Дайна чувствовала себя такой разбитой, словно только что выпрыгнула из окна шестого этажа. Однако мощный приток адреналина помогал ей терпеть.

Ее указательный палец продолжал двигаться, а ее уши вновь заполнил ужасный крик. Черные, дымящиеся полосы резины, прочернившие наискось шоссе; мотоцикл, неотвратимо несущийся навстречу забвению; задняя часть ослепительно горящего на солнце шлема Криса; незабываемый запах гари; чайка; поднявшаяся вверх, и крики, крики, когда окно домика провалилось внутрь, а огненный столб взметнулся вверх и расправляющиеся крылья ворона. Выстрел револьвера прогремел оглушительно в узкой полоске пространства, разделявшего их. Силка все же успел выстрелить в ответ в тот миг, когда Дайна выпустила с него свой последний заряд.

Страшная сила оторвала тело Силки от земли и развернула в воздухе. Кровь хлынула на траву, словно дождь. Жан-Карлос мог гордиться своей ученицей: пуля, посланная ею, угодила точно в сердце.

Выпрямившись, Дайна подошла к распростертому на земле телу Силки, возле вытянутой руки которого валялся чудовищный «Магнум». Всякое выражение покинуло лицо бывшего телохранителя «Хартбитс». В его чертах уже невозможно было прочитать ни ненависти, ни похоти, ни ярости. Остекленевшие глаза походили на пустые линзы.

Выпустив из пальцев ненужный больше револьвер, Дайна развернулась и побежала туда, где она оставила лежать Бобби. Он все еще был жив, и она, опять покинув его, кинулась к купальной кабине. Ее каблуки громко стучали по выложенной плиткой дорожке в саду и по кирпичу у края бассейна.

Сделав звонок, она вернулась к Бобби. Подняв его голову с земли, она осторожно поддерживала ее на весу. Через некоторое время он открыл глаза.

— Где он? — Он мог говорить только шепотом. Дайна приблизила к нему свое лицо, чтобы он мог слышать ее слова.

— Он мертв, Бобби. Я застрелила его.

Он с трудом моргнул. Слуха Дайны достиг отдаленный, но приближающийся с каждым мгновением, вой сирены полицейских машин и «скорой помощи».

— Я просто выполнял свою работу, — сказал он. — Наверно, мне следовало оставаться писателем. — Ставшее громким завыванием проникало в сад сквозь листву деревьев усиливающимися волнами.

Кровь продолжала течь, и Дайна попыталась остановить ее, зажав рану ладонью. Она вспомнила Бэба.

— Теперь помолчи, Бобби. — Она дотронулась до его плеча. — Отдохни немного. Врачи уже почти здесь.

Всю дорогу до «Седарс-Синай» она ехала в машине «скорой помощи» и, сидя рядом с Бонстилом, сжимала его руку, словно энергия духа, перетекавшая в его тело через этот физический контакт, могла сохранить ему жизнь. Дайна с трудом узнавала его бледное лицо под полупрозрачным пластиком кислородной маски. За воем сирены она не слышала ничего, кроме резких, хриплых звуков его затрудненного дыхания.

Когда страх за его жизнь брал вверх в ее душе. Дайна заставляла себя думать о чудесных закатах на цветной пленке, на которой все жили весело и счастливо, и о своей магической способности — в качестве иконы — вдыхать жизнь в эти закаты.

Бобби лежал на операционном столе уже более шести часов, и она, словно читая молитву, помогавшую ей не впадать в панику, твердила про себя: если он должен умереть, то пусть это будет тотчас же.

Она не покидала комнату ожидания, выходя только в туалет. Она ничего не ела. Когда кто-то принес ей кофе, она молча выпила его. Остальное время она сидела на покрытой пластиковой пленкой кушетке, уставясь на свои сцепленные пальцы, побелевшие от напряжения.

Первые час-полтора пролетели незаметно: Дайна давала показания сразу нескольким полицейским. Она рассказала им все, что знала, умолчав лишь о том, что поведал ей Бобби про Найджела и свою личную заинтересованность в этом деле. Ее рассказ слегка утихомирил бившие через край эмоции блюстителей порядка, обнаруживших на месте событий сразу три жертвы, одна из которых к тому же являлся следователем из Департамента Полиции Лос-Анджелеса. Наконец, в дело вмешался детектив в штатском, по-видимому партнер Бобби, как решила Дайна, и, предварительно очистив помещение, он принес ей чашку суррогата томатного супа, не слишком свежего и имеющего металлический привкус.

Начиная с этого момента Дайне, предоставленной самой себе, все труднее удавалось держать себя в руках. Без всякого интереса она следила за детективом, разговаривавшим по телефону, установленному в холле. Она страстно желала только одного: чтобы Бобби выжил, и рисовала в воображении столько всевозможных сценариев развития событий, что у нее пошла кругом голова. Тогда она стала думать о фильме, убеждая себя на протяжении оставшихся долгих томительных часов, что если она поверит в то, что он будет жить, то так оно и случится.

Встав с неудобной кушетки, она подошла к окну, выходящему на океан. Автомобили с жужжанием сновали вдоль Вест-стрит. Какой-то человек, выбравшись из «БМВ», потряс в воздухе кулаком, приветствуя кого-то таким оригинальным способом.

Неподалеку две совсем юные девушки беспечно раскатывали поперек улицы на «скейтбордах». Подвижность их гибких тел завораживала. Держась за руки, как маленькие дети, и откинув головы назад, так что их длинные золотистые шелковые волосы раздувались веером по ветру, словно мантии фей. Они весело смеялись над замешательством, которое сами же вызвали, выписывая такие витиеватые узоры на асфальте, что Дайна невольно вспомнила Эстер и Роджерса. Золотоволосые девушки кружились все быстрей и быстрей, выполняя головокружительные маневры один за другим, пока, разойдясь, не расцепили руки, отдаваясь виртуозному танцу.

Дайна знала, что любит Бобби, но не как мужчину, а как друга. Однако теперь она ясно сознавала, что он был почти столь же опасен, как и Силка. Одержимость, в конце концов, сделала из него негодного полицейского, и, подвернись такая возможность, он мог бы даже пристрелить Найджела.

Если б ее спросили в эти минуты, что еще она чувствует помимо этой любви. Дайна вряд ли нашла что ответить. Правда, за одним исключением: ее неотрывно преследовало такое ощущение, будто в ее душе возникла огромная трещина, черная и бездонная, словно космос, расширяющаяся все больше и больше с каждой секундой.

Ее ушей достиг отрывистый топот и шум, доносившийся с другого конца коридора. Репортеры и телеоператоры уже успели наводнить вестибюль больницы. Между ними и Дайной стояли трое полицейских в форме. Следователь, вынимая руки из карманов куртки, что-то оживленно и горячо говорил в колючий букет микрофонов, тянущихся к его лицу. Он и его люди не позволяли волнующейся толпе сделать и шагу вперед.

Золотоволосые девушки, резвившиеся на улице, куда-то пропали, и поток машин, направлявшихся из восточного Лос-Анджелеса в Энчино, возобновил прерванное ненадолго движение, сопровождаемое разноголосым хором включенных на полную громкость радиоприемников.

Дайна услышала топот бегущих ног. Дверь в операционную распахнулась. Увидев мокрого от пота хирурга, Дайна поняла все, еще прежде чем он успел произнести хоть звук.

— Он скончался. Мне искренне жаль, мисс Уитней. Мы сделали все, что было в наших силах. — Его слова вихрем проносились сквозь ее рассудок. — Нас было трое. — Словно матадор после поединка с быком, он устал до такой степени, что даже забыл снять влажные перчатки — символ его профессии. Теперь он стал стаскивать их с потных ладоней. — Если это может хоть сколько нибудь утешить вас, то знайте, что он боролся за свою жизнь до конца.

— Нет, теперь это не имеет ни малейшего значения. — Она повернулась и зашагала прочь по выложенному зеленой плиткой коридору мимо бледного, как полотно, следователя.


Глава 14


Возвратясь домой, Рубенс обнаружил Дайну, стоящую в коридоре в ожидании его прибытия. В это утро солнце светило особенно ярко, а он забыл свои темные очки в самолете. Поэтому, открыв дверь, он в первое мгновение вдруг ослеп и остановился на пороге, давая глазам привыкнуть к полумраку.

Вначале он разглядел ее высокий и стройный силуэт, похожий на прекрасное изваяние.

Дайна пошевельнулась, и в тот же миг Рубенс ощутил ее мягкий аромат. Он вдруг почувствовал, что задние мышцы его шеи напряглись как-то по особенному, и совершенно не мог понять, почему.

В следующее мгновение он увидел ее всю, одетую в светлое платье, закрытое спереди и с глубоким вырезом на спине. Через ее правое плечо на Рубенса смотрело грустное и мудрое лицо старика с полотна Эль-Греко.

— Я слышал обо всем по пути из аэропорта сюда, — промолвил он. — Тогда же я узнал о Крисе. Похоже, я немного опоздал. — Он стоял, замерев на месте, пристально глядя на нее. Их разделяла совсем узкая полоска пространства, через которую Дайна ясно видела испуганное выражение, застывшее в его глазах, точно он боялся, что из-за его отсутствия с ней стряслось непоправимое несчастье. — Ты в порядке?

— В полном.

— А твое лицо?

— Заживет. В свое время. — Она насмешливо посмотрела на него. — Ты, что боишься прикоснуться ко мне?

Словно по команде его закрепощенность мигом исчезла и, уронив дипломат и чемодан, он бросился к Дайне и заключил ее в свои объятия.

От прикосновения его рук вся ее холодная решимость, весь страх и гнев, которые она изо всех сил старалась поддерживать в себе, томясь в ожидании его приезда, улетучились бесследно. Ее душа растаяла, точно кусок льда, попавший на горячую плиту.

— Теперь все позади, — шептал он, нежно гладя ее волосы. — Все позади. — Однако вовсе не ее, а его била мелкая дрожь.

— В чем дело, Рубенс? — Она прижалась к нему, чувствуя, какая сила струится в его теле.

— Я боялся, что ты умерла внутри, — в его голосе звучали странные нотки, от которых у нее зашевелились волосы на затылке. — Или изменилась до неузнаваемости.

— Я та же самая, — ответила она, хотя сама не верила в это ни на йоту. — Я такая же, какой была всегда. Он бросил взгляд в направлении открытой двери.

— Все выглядит так, точно здесь ничего не произошло. Как будто это был всего лишь сон. — Он посмотрел на Дайну. — Давай назовем это так. Дурной сон. — Он крепко поцеловал ее в губы, как будто поцелуй мог в одночасье изгнать из их жизни зло, совсем недавно устроившее вакханалию в этом доме. — Где Мария?

— На кухне.

— Оставайся здесь, — бодро сказал он, — а я схожу к ней и попрошу приготовить нам роскошный обед, который мы возьмем с собой на яхту. — Он улыбнулся ей. — Я не забыл о своем обещании.

* * *


Когда они отчалили, небо было ясным, но вскоре все вокруг заволокло туманом, так что, хотя они и не успели отплыть от берега, Дайна сколько не всматривалась, не могла различить земли. Они неторопливо двигались в юго-западном направлении, взяв курс на Сан-Диего. Рубенс не говорил, куда они держат путь, а Дайне не приходило в голову спросить его об этом. Да и зачем? Море являлось начальным и конечным пунктом их путешествия, предпринятого только для того, чтобы побыть вдвоем.

Мария превзошла себя, приготовив холодную курицу в кисло-сладком соусе, по мнению Дайны, скорее в традициях китайской, нежели мексиканской кухни, маисовые лепешки, эпчилади и салат из помидоров и лука, заправленный маслом и базиликом. К этому она приготовила свежеиспеченную французскую булку, обильно посыпанную кунжутовыми семенами, как любила Дайна, и бутылку крепкого сухого итальянского вина.

Они взошли вместе на капитанский мостик и стали по очереди управлять судном, перебрасываясь короткими, незначительными фразами, болтали о разных пустяках. Потом Рубенс спустился в каюту вздремнуть ненадолго, доверив штурвал умелым рукам Дайны. Он появился на палубе в сумерках, одетый в темно-синие морские штаны из чистого хлопка, вязаную рубашку с короткими рукавами и потрепанные эспадрильи.[27 - Эспадрильи — сандалии на веревочной подошве.]

— Мы сядем есть через час, — сказал он. Он бросил якорь, оставив включенными ходовые огни, и они пошли вниз. За обедом он небрежно заметил:

— У меня есть сюрприз для тебя.

Дайна смотрела на него, внимательно изучая каждую черту его лица по очереди: темные, бездонные глаза, ястребиный нос, выразительный рот — и удивлялась тому, как она могла когда-то испытывать страх перед этим человеком.

— Какой?

В его глазах прыгали веселые огоньки.

— Подарок, — сказал он, эффектно и слегка напыщенно, как фокусник, объявляющий очередной номер. — Любой, какой ты только пожелаешь.

Разумеется, она не приняла его слова всерьез.

— Все, что угодно? Ну что ж, поглядим. Как насчет Тадж-Махала?

— Дай мне неделю, — в его голосе не было ни малейшего намека на розыгрыш. — Если ты говоришь всерьез, то стало быть на том и порешим.

— Тадж — это пустяк, — заметила она. До нее вдруг дошло, что она чего-то не понимает. — Ты что, не шутишь?

— Нет. — Он взял ее руку. — Я хочу подарить тебе то, чего ты хочешь больше всего на свете. Нечто, чего никто другой не смог бы дать тебе. Чего ты хочешь?

"В самом деле, чего? — подумала она, чувствуя как у нее закружилась голова. — Меха, одежду, украшения. Кругосветное путешествие. Автомобили: «Ролле Гранд Корниш», «Лотус» из «Формулы-1». Картины: произведения старых и модерновых мастеров. Скажем, Рембрандта — это было бы здорово — или Пикассо. Она всегда любила Моне. Чего бы она только не отдала, чтобы иметь своего Моне! Она сидела не в силах вымолвить и слова. Предложение Рубенса ослепило ее. «Я могу обождать с выбором, — подумала она. — По крайней мере, до завтра». Рубенс с пониманием отнесся к ее решению, хотя и выглядел разочарованным.

В ту ночь они долго и томно занимались любовью. Ленивое покачивание корабля как нельзя лучше гармонировало с их спокойными и нежными ласками. Однако погружаясь в сон, повиснув на тончайшей эфемерной нити, протянутой между двумя мирами. Дайна почувствовала, как волокнистые щупальца беспокойства зашевелились в ее груди. Она попыталась отыскать внутри себя источник этого беспокойства, но сон уже овладел ее существом.

Она пробудилась ото сна во сне — так во всяком случае ей показалось. Она гуляла по улицам европейского города. Она знала, что он расположен на берегу моря, хотя не могла понять, какого именно. Солнце грело ее плечи. Плитка на тротуаре под ее ногами гармонировала по цвету с протянувшейся слева от нее цепью живописных желто-коричневых холмов. Почувствовав жажду, она остановилась под полосатой, слегка потертой и выцветшей крышей-зонтиком кафе и попросила «Американо». Когда ей принесли стакан, Дайна поднесла его к губам и почувствовала такой соленый вкус, что не смогла сделать ни глотка. Она принялась звать официанта, безуспешно стараясь привлечь его внимание. Она звала, звала...

Зов разбудил ее. Или то был другой звук, весьма похожий на него. Она лежала возле спящего Рубенса и ждала, когда этот звук повторится. Она знала, что это произойдет. Тем временем она размышляла над своим сном. Она наверняка бывала в том городе: все, увиденное во сне, выглядело таким знакомым. Она крепко задумалась. На берегу моря, скорее всего Средиземного. Ладно, тогда какой... Неаполь! Конечно же! Ей снился Неаполь. Последний раз она была там, лет десять назад. Почему не Неаполь?..

Вдруг она ни с того, ни с сего вспомнила книгу Булфинга «Мифология». Давным-давно в одно жаркое лето она, не отрываясь, прочитала ее от корки до корки, а потом начала заново. Неаполь.

Наконец, она ухватилась за кончик нити. В одной из легенд речь шла о Сирене по имени Парфенона, которая до того обезумела после неудачной попытки завлечь Одиссея в западню, что бросилась в морскую пучину. Однако, ока не утонула: волны, подхватив ее, выбросили на берег там, где теперь стоит Неаполь. Дайна вспомнила «Американо», заказанный ею в кафе, и его соленый вкус. Это был вкус морской воды. Она вздрогнула.

В тот же миг она услышала звук, разбудивший ее: тихий зов, доносившийся, казалось, сразу отовсюду. Он даже заставлял слабо вибрировать корпус корабля. Сев в постели, Дайна стала озираться по сторонам. Звук тянулся очень долго, грустный, почти гипнотизирующий.

Встав с постели, она натянула джинсы и свитер и вышла на палубу. Уже рассвело. Туман исчез, и вокруг насколько хватало глаз, куда ни кинь взор, простирался океан. Ветра не было вовсе, и поверхность воды казалось гладкой, как стекло. Ни единая морщина не прорезала кожу, чей возраст исчислялся миллионами лет.

Подойдя к гакаборту. Дайна оперлась на него локтями и с наслаждением вдохнула всей грудью полный аромата воздух. Он напомнил ей о промозглой погоде, плеске черной и липкой из-за копоти воды в сточных канавах, длинных темных улицах, наводненных сверкающими лицами и ревущими радиоприемниками, голосом Джеймса Брауна, взрывающих вечерний воздух, заросшие бурьяном дворы, груды мусора перед подъездами разоренных домов, тошнотворные подземные испарения.

Да, в ее воображении возникла картина преисподней, находившейся по ту сторону Стикса, за пограничной заставой «Занзи Бара». Черные сверкающие лица, белозубые и желтоглазые; враждебные взгляды, прикованные к ней, чужестранке, увлекаемой ее поводырем в глубь гетто. Воспоминания былого времени.

Сердце бухало в груди Дайны, когда она вновь услышала жалобный вой, несущийся под необъятным лоном океана, точно он сам взывал к ней. Светлый пушок на руках Дайны вдруг поднялся дыбом. Внезапно мысли, копошившиеся в ее голове, вдруг потеряли всякое значение. Все, кроме одной, неистово крутившейся в ее голове, подобно ослепительно сверкающему мечу с золотым клинком. «Однажды я пыталась, — думала она, — но тогда я была всего лишь ребенком, рассчитывавшим на помощь магии. Ну что ж, теперь я выросла. И я обладаю властью и силой».

Рубенс вдруг очутился возле нее с чашками дымящегося кофе в руках. Дайна взяла одну из них и стала жадно поглощать черную, обжигающую жидкость, прижимая озябшие пальцы и ладони к горячей керамике.

Она знала, что ей нужно сказать ему, но комок в горле мешал ей говорить. Выждав паузу, она вновь открыла рот и произнесла хриплым, чужим голосом.

— Есть один человек. Человек в Нью-Йорке. Я знала его... когда-то очень давно.

— Он убил моего... друга, которого я любила. Вломился в его квартиру и застрелил его, словно животное. — У нее кружилась голова, желудок завязался в тугой узел. То, о чем она говорила сейчас, не было известно никому, кроме убийцы и ее. — Он не знал, что я была там и видела, как он это сделал. — Как тогда сказал Бобби? Нельзя забывать старых друзей. Никогда. О нет, ни за что.

Она подняла глаза и посмотрела на Рубенса. В ее ушах продолжал звучать зов моря, подобный сладкоголосому, неудержимо влекущему к себе, пению Сирен.

— То, что произошло с Эшли... — Рубенс как-то особенно посмотрел на нее. Его глаза еще больше потемнели от мгновенного приступа гнева. — Ты спрашивал, что я хочу больше всего на свете. Так вот, я хочу, чтобы то же самое случилось с этим человеком.

Рубенс обнял ее за плечи одной рукой, и они вместе направились к мостику. Он нажал на рычаг, поднимая якорь. Они были готовы тронуться с места, когда он вдруг сказал:

— Прислушайся. Ты сможешь разобрать голоса китов, зовущих друг друга. Послушай их долгую, одинокую песню. Он повернул штурвал, беря курс к дому.

Когда они вернулись домой, Дайна сообщила Рубенсу имя человека: Аурелио Окасио. Как странно оно звучало у нее на языке. Уже много лет она не произносила его вслух, и теперь оно казалось ей совершенно незнакомым.

Рубенс направился к телефону, а она пересекла гостиную и открыла дверь в сад. Вода в бассейне сверкала и переливалась на солнце, как бриллиантовое зеркало. «Если я нырну туда, — подумала она, — то наверняка сломаю себе шею».

Она вышла наружу, и солнечные лучи обрушились на нее с такой силой, что она пошатнулась. Ей казалось, что еще чуть-чуть, и ее стошнит. Оступившись, она ухватилась за металлический верх ближайшего шезлонга. Ее ноги тряслись; пот выступил на лбу и подмышками. «Боже мой, — думала она. — Я мечтала об этом дне с той минуты, когда увидела Окасио, стоящего над телом Бэба. Я хотела его смерти. Я ненавидела его так же, как и отца, когда тот умер, оставив меня вдвоем с матерью».

Ненависть, скрывавшаяся в ее сердце, так долго не находила выхода, что каким-то образом утратила свое истинное значение. Из-за попустительства Дайны она подросла и обрела свое собственное отдельное существование. И вот теперь в ослепительной вспышке озарения Дайна увидела, что сама заблудилась в собственной ненависти, и, сделав этот последний шаг, утонет в ней навсегда.

На мгновение она почувствовала себя беспомощной, бесконечно одинокой, как во время заключения в клинике доктора Гейста, и расплакалась.

«Дура! — обругала она себя. — Зачем ты плачешь? Ты ведь все еще обладаешь властью. Так используй ее!»

— Рубенс! — крикнула она, отнимая руки от лица. — Рубенс!

Прыжком вскочив на ноги, она бегом помчалась в дом, на ходу соображая: «Он взял трубку в руки, когда я выходила в сад».

— Рубенс! — закричала она опять. «Сколько времени прошло с тех пор?»

— Рубенс!

Он повесил трубку на рычажки в тот самый миг, когда Дайна, запыхавшись, влетела в дом.

— Боже мой, нет! — она уставилась на него широко открытыми глазами.

— Дайна, что...

— Рубенс, ты уже сделал это?

— Я просто разговаривал с Шуйлером. Он...

— Звонок в Нью-Йорк! — завопила она. — Ты уже звонил?

— Я как раз собирался. Что это...

— О, слава богу! — Она закрыла глаза и испустила глубокий, дрожащий вздох.

Рубенс подошел к ней. Ее всю трясло, и он, чтобы успокоить ее, обнял.

— Дорогая, в чем дело?

— Я не хочу, чтобы ты звонил туда. — Она посмотрела ему в глаза.

— Но ведь это твой подарок. Конечно я...

— Просто не делай этого! — нарочно смягчив голос, она положила руку ему на грудь. — Не делай и все.

— Мне казалось, что ты очень хотела этого. Или у меня сложилось неправильное впечатление?

Дайна опять закрыла глаза. Дрожь прошла по ее телу.

— Нет, правильное. На протяжении одиннадцати лет я мечтала о том, чтобы Окасио не стало.

— Тогда позволь мне все же позвонить туда. Позволь мне сделать тебя счастливой. Разве ты не понимаешь, что теперь обладаешь властью?

— В этом-то все и дело. У меня есть власть, как и у тебя. Марион был прав. Трудно не обрести власть, но научиться правильно распоряжаться ею после этого. Я думаю, Мейер считает точно так же...

— Мейер? — Его взгляд стал жестким. — Что ты знаешь о Мейере?

Дайна Взглянула на него.

— Рубенс, когда я была в Сан-Франциско, он приезжал туда специально, чтобы повидаться со мной.

— Почему ты не говорила мне об этом раньше?

— Я думала, что ты не поймешь. Он беспокоится за тебя. Он считает, что ты стал слишком похожим на него. Он прав.

— Ас чего ты взяла, что я пойму это теперь?

— Потому что теперь я уверена в том, что ты любишь меня. Я больше не могу жить так, Рубенс. Насилие всегда присутствовало в моей жизни, но я просто никогда не задумывалась над этим по-настоящему. Теперь мне ясно, что я, мы оба увязали все глубже и глубже в этой трясине, сами того не замечая. Я была твоей усердной ученицей, но теперь я вижу, кем стала.

— Когда я узнала, что ты сделал с Эшли, то дала себе слово впредь не допустить этого. То же самое я обещала Мейеру. Он умней, чем могло показаться мне или тебе. Он заключил договор со мной: он обещал мне помочь найти убийцу Мэгги, если я стану оберегать тебя. Однако он преподал мне урок. Он предложил мне насилие, и я ухватилась за него. Ухватилась с охотой.

— Теперь я поняла, что мы станем изгоями на всю оставшуюся жизнь, если не остановимся сейчас же. Обратной дороги у нас уже не будет. Давным-давно, когда я еще знала Аурелио Окасио, я хотела быть изгоем. Каждое решение, принятое мною с тех пор и до настоящего момента, продвигало меня дальше в том же направлении. Но я больше не хочу этого. Я должна отказаться от этого.

— Эшли мертв. Ни ты, ни я не можем поправить это. Однако, будущее — совсем другое дело.

Их взгляды скрестились. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Дайна сказала наконец.

— Я ухожу.

— И куда ты отправишься?

— Не знаю. Все равно куда. Например, в Неаполь. Это место ничуть не хуже любого другого в качестве отправной точки. — Последовала долгая пауза. — Я хочу, чтобы ты поехал со мной, Рубенс.

Она всматривалась в его глаза, стараясь уловить хотя бы намек на ответ. Она сама не подозревала, как много Рубенс значит для нее, пока не произнесла последнюю фразу. Ее сердце громко стучало. Что ей делать, если он решит остаться здесь? Она знала, что уедет сама в любом случае. Это решение родилось в самых сокровенных глубинах ее существа, и отвернуться от него было невозможно, да она и не хотела. Однако от сознания того, что она навсегда покидает Рубенса, ее сердце разрывалось на части.

— Единственное, что я умел до сих пор, это пользоваться страхом других в своих интересах.

— Теперь у тебя есть я.

— Я не хочу терять тебя, — хрипло сказал он.

— Тогда поехали! — Она крепко сжала его ладонь. — Предстоящий путь пугает меня не меньше, чем тебя. Однако, по крайней мере, мы оба будем знать, что это то, чего мы хотим. Мы станем учиться всему заново.

— Я еще не слишком стар для этого. — Он улыбнулся. — Дай мне только упаковать свои вещи...

— Нет, — возразила она. — Давай уедем вот так налегке. Немедленно.

— Ну, давай, по крайней мере, заберем хоть Оскаров.

— Зачем? Их место здесь, не так ли? Они будут ждать нашего возвращения, если оно когда-либо состоится.

— А как же дом?

— Пусть мексиканцы позаботятся о нем. У них это всегда хорошо получалось.

Взявшись за руки, они вышли через широко раскрытую балконную дверь навстречу жарким лучам солнца и рассеянной тени. Они спустились по лестнице и зашагали по роскошному зеленому ковру. Гравий захрустел под их подошвами, когда они подошли к серебристому «Мерседесу». Дайна села за руль. Рубенс чуть замешкался и, положив руку на дверцу машины, постоял некоторое время, глядя на дом и землю вокруг него.

Потом он уселся на переднее сидение возле Дайны, и она включила зажигание. С хриплым низким ревом «Мерседес» описал U-образный поворот и быстро заскользил вдоль узкой извилистой аллеи, мимо запыленных, тихо шепчущихся пальм.


notes


Примечания


1


«Тони» — ежегодная премия за достижения в театральном искусстве.


2


Pacience (исп.) — терпение


3


Литания — молитва у католиков, которая поется или читается во время торжественных религиозных процессий.


4


ООП — Организация Освобождения Палестины.


5


«Я хочу держать тебя за руку», «Дорога 6б», «Хиппи, Хиппи, Шейк» — популярные песни 50-х и конца 60-х годов.


6


Чир-лидер (Cheer leader) — лицо, подающее сигнал к началу овации во время студенческих или школьных соревновании.


7


Умбра — краска темно-коричневого цвета.


8


Пергамин — вид бумаги.


9


Группи — девушка, принадлежащая к числу особенно фанатичных поклонниц исполнителя или рок-группы, ездящая вместе с музыкантами на гастроли и т. д.


10


Вудсток — местечко неподалеку от Нью-Йорка, где в 1969 году состоялся самый известный в истории рок-фестиваль, продолжавшийся три дня и собравший 200 000 зрителей.


11


Саронг — национальная индонезийская одежда.


12


Проловское — от слова «прол» — общее название людей физического труда (пролетариев) в романе Дж. Оруэлла «1984».


13


Лета — в греческой мифологии река забвения, граница между миром мертвых и живых.


14


Беда — жарг., наркотики.


15


Спик — пуэрториканец.


16


Ladies Aid — благотворительная организация помощи женщинам в экстремальных ситуациях.


17


Пи-Эйч-Ди (PhD) — обучение и работа в учебном заведении с целью получения ученой степени.


18


La Monte de Modred — За смерть Модреда.


19


Антиб — — город на юге Франции неподалеку от Канн.


20


Putita (исп.) — шлюха.


21


«Джэм» — от «джэм-сейшн» — вид представления (в основном в джазе), исполняемого в основном для себя, а не для зрителей.


22


«Юнион Джек» (Union Jack) — государственный флаг Великобритании.


23


«Джибсон» (Gibson) — фирма, выпускающая электрогитары.


24


Глаз бури — спокойное место в самом центре урагана, бури, тропического циклона и т. д.


25


Сто миль в час — примерно 160 км/час (прим. перев.)


26


«Временные» — экстремистская группировка, отколовшаяся от Ирландской Республиканской Армии и действующая террористическими методами.


27


Эспадрильи — сандалии на веревочной подошве.