Клятва киммерийца
Энтони Уоренберг


Конан


В селении Туонелл Конан спасает юношу по имени Ллеу от его же семьи, члены которой издевались над ним. Они вместе отправляются в легендарную страну Ландхааген, чтобы Конан смог возвратить вечно зеленую ветвь последним выжившим из рода антархов и исполнить клятву, данную им одной девочке…

Роман являет собой продолжение романа Дункана Мак-Грегора «Чужая клятва»


Энтони Уоренберг.

Клятва киммерийца


Глава первая


И даже в самый яркий, сиянием Митры пронизанный день сырой полусумрак продолжает таиться под тяжелыми черными ветвями, покрытыми темно-зеленой хвоей. Ходят предания, от коих стынет в жилах кровь даже у взрослых людей, а дети с криком просыплются в своих постелях, едва лишь образы из тех легенд подобно вздыбленной тьме проникают в их сны.

Предания эти гласят, будто глубины бескрайних глухих лесов есть обиталище древнего племени Всевидящих.

Тех, кого не видел никто, а если и случалось иному несчастному узреть их не людские и не звериные лики, то он платил за это дорогой ценой, утрачивая память, и речь, и волю, и вечно обречен был скитаться, как безумная тень, среди прочих людей, пока не погибал от неведомой тоски, высасывающей ему сердце. А то, что оставалось от несчастного, будто бы не было даже телом, но пустой оболочкой, подобной покинутому кокону насекомого. И сторонились люди тех лесов с их странным народом, и непроходимыми чащобами, и вечным мраком.

Путь варвара-киммерийца в Ландхааген, куда, согласно данной девочкой Мангельдой клятве, принятой им на себя, должен был он доставить украденную вероломным Гориллой Грином вечно зеленую ветвь маттенсаи, пролегал по самой границе этих странных и жутких лесов.

Первая часть клятвы была им исполнена.

Мерзкая обезьяна испустила дух в своем обиталище, Желтой Башне. И там же пал, защищая своего спутника, шемит Иава, оказавший немалую помощь киммерийцу в его битве с Гринсвельдом — преданный друг, сумку с записями которого Конан должен вернуть Халане, тщетно ожидающей своего возлюбленного странника.

Теперь варвар вновь остался один; однако спеша исполнить и вторую часть клятвы Мангельды, возвратить вечно зеленую ветвь последним выжившим из рода антархов — двум детям, коим суждено вдохнуть жизнь в умирающий Ландхааген, он не задумывался о собственной судьбе. Ибо великая, благородная цель гнала киммерийца вперед, и он, ведомый ею, не был склонен к бесплодному унынию и сомнениям.

В одном из селений, именуемом Туонелл, он решил прервать свой нелегкий путь, чтобы утолить голод и жажду и укрыться от ночного промозглого мрака.

Однако место это показалось ему весьма странным, словно покинутым людьми.

Конан проходил по единственной в Туонелле улице, лишь изредка слыша короткий злобный лай цепных псов из-за высоких изгородей и ощущая на себе настороженные взгляды, но ни один местный житель не попался ему навстречу, чтобы хоть из любопытства поближе рассмотреть черноволосого чужака.

Привычно сжимая в огромном кулаке рукоять меча, варвар наконец остановился возле строения, показавшегося ему менее убогим, нежели прочие покосившиеся и словно вросшие в землю до самых крыш дома. Он окликнул хозяев — но ответом ему была прежняя напряженная тишина; однако за мутным окном мелькнула и тут же исчезла чья-то тень.

Во все более сгущающихся влажных сумерках это видение производило особенно странное и неприятное впечатление, но киммерийцу недосуг было предаваться особой озабоченности по поводу местного гостеприимства, и он, не тратя больше Силой голоса на безответные призывы, с размаху врезал ногой по деревянной двери, ведущей внутрь строения.

Очевидно, такого усилия не требовалось, ибо дверь оказалась незапертой; несомненно, в доме кто-то жил, во всяком случае, характерных для покинутого обиталища запахов затхлости и запустения Конан не почуял.

Только серые тени, словно прячущиеся по темным, освещенным лишь неверным колышущимся светом едва теплящегося очага углам, продолжали свою безмолвную пляску, и варвар ощутил, что к сосущему чувству голода примешивается противный липкий холодок необъяснимой тревоги.

— Эй, хозяева, — рявкнул он, разгоняя настороженную тишину, нарушаемую лишь сухим потрескиванием дров в очаге, — передохли тут все, что ли?! Если нет, так за подобное отношение к путнику, нуждающемуся в пище и крыше над головой, вас уж точно следует отправить бродить по Серым Равнинам! Верно, они вам больше по душе, чем мир живых людей!

— Не ори понапрасну, чужак, — медленный скрипучий голос заставил киммерийца резко обернуться в ту сторону, откуда он раздавался. — Никто не звал тебя, ты явился непрошеным гостем, но требуешь себе милости и внимания. Подумай, благоразумной ли это?

Конан увидел перед собой женщину, возраст которой было трудно определить — седые длинные космы тонкими, точно паутина, прядями свисали ниже плеч, и, судя по ним, она была старухой; но на самом дне ее тусклых, словно пеплом присыпанных глаз плескалось темное пламя. В них не было страха — скорее, странная насмешка, такая же, что стыла в уголках серых, в тонкую нить сжатых губ. И этот взгляд, тяжелый и неподвижный, и таинственная саркастическая полуулыбка наводили оцепенение и желание развернуться и бежать со всех ног, как можно скорее покидая это явно проклятое богами место. Однако киммериец был не из тех, что готовы, подобно вспугнутому зверю, делать ноги, едва почуяв опасность.

Он привык встречать врага лицом к лицу и сражаться, если есть в том необходимость, а столкнувшись с тайной либо загадкой, находить ответ на нее либо вырывать таковой силой. Тем более что слова женщины показались ему весьма оскорбительными: как она смеет полагать, будто он просит о некоей милости?

Разве он приблудный шелудивый пес, униженно подползающий к чужому огню?! Конан решительно шагнул к наглой обитательнице странного жилища, но та и не подумала отступить. Только недоуменно изогнулись все еще темные, Нетронутые сединой стрелки бровей да презрительно дернулась верхняя губа, на миг обнажая идеальные белоснежные зеркальца зубов, пылающих отнюдь не старческий возраст.

И прежде, чем варвар успел открыть рот для решительной отповеди нахалке, осмелившейся столь неуважительно обращаться с гостем, женщина вновь заговорила:

— Не буди ненужный гнев в своем гордом сердце, чужак, и прибереги ненависть для более достойного противника, нежели слабая женщина. Не могу предложить тебе войти и быть в моем доме гостем, ты и так уже сделал это. Однако если есть на то твоя воля, раздели трапезу со мной И моей семьей, только прежде назови себя: трудно говорить с тем, к кому не знаешь, как обращаться.

— Ты-то сама кто такая? — проворчал киммериец, исподлобья с неприязнью продолжая разглядывать хозяйку, изменения в голосе которой не могли его обмануть, и опускаясь на стоящую вдоль стены низкую скамью.

— Я — Линн, женщина старейшины Туонелла и мать его детей, — ответила она. — Мой муж и повелитель должен сейчас возвратиться домой после охоты, но пока я заменяю его, ибо, когда он отсутствует, я — глава Туонелла.

— Что же, у вас нет мужчин, способных заменить твоего господина? — не понял Конан.

— Мой Бриккриу и я — одно целое, — возразила Линн, — лишь я могу исполнять его волю как свою собственную; таков закон.

В ответ на это объяснение варвар наконец назвал ей собственное имя, и не успел еще умолкнуть звук его голоса, как массивная дверь отворилась с тяжелым скрежетом, и его взору предстали еще трое людей.

Одним из них был неимоверно высокий, ростом едва ли уступающий самому киммерийцу, но худой, точно жердь, горбоносый мужчина потрясающей воображение наружности. Он выглядел точно порождение морских глубин, куда не достигает сияние благого ока Митры; — с совершенно прозрачной бесцветной кожей, сквозь которую проступали голубоватые нити сосудов, словно даже кровь его была не красной, а синеватой; бесцветными были и глаза, словно лишенные радужной оболочки, отчего расширенные в полумраке зрачки казались единственными темными точками среди пустыни этого неподвижного лица; белесые ресницы и брови тоже производили впечатление отсутствующих, а длинные, столь же светлые прямые волосы были гладко зачесаны назад и схвачены в хвост на затылке.

Альбиноса сопровождали две женщины, обе — зеркальное отражение Линн и столь же неопределенного возраста. Киммериец понял, что мужчина этот и есть, очевидно, Бриккриу, старейшина вымирающего Туонелла, а две безмолвные особы — порождения его и Линн.

Назвать их человеческим словом «дочери» язык бы не повернулся, почему-то казалось, они вышли из взрастившей их утробы уже такими, каковы были сейчас, и с тех пор не менялись, не росли, как все нормальные дети.

Линн, склонившись в низком поклоне перед мужем, затем представила Бриккриу чужака, на что варил р угрюмо кивнул, а старейшина оглядел его с ног до головы, и лишь после этого сделал ответный жест, пригласив разделить с ними трапезу.

Наверное, человеку с более слабыми нервами кусок не полез бы в горло в подобной компании, однако киммериец не отказывался от пищи, будь она предложена хоть хвостатым порождением Моргала либо демоном, при условии, что тот продемонстрировал бы на собственном примере, что она не отравлена.

Однако сейчас даже он, вгрызаясь крепкими зубами в великолепно прожаренное мясо дикого кабана, почти не ощущал его вкуса, словно присутствие семейства Бриккриу лишало все, окружающее этих четверых, естественных природных качеств — запаха, цвета, насыщенности звуков и прелести вкуса в том числе.

Между собой они почти не общались и не задавали никаких вопросов Конану, соответственно делая совершенно неуместным и выступать с ответными вопросами.

И ведь вроде бы впечатление все четверо производили скорее людей, чем нежити с демонической сущностью, а все ж таки было в них что-то непреодолимо жуткое и отталкивающее — в их точных, осторожных и тихих движениях, в том, как сталкиваясь взглядом друг с другом, они отводили глаза, словно объединенные некоей постыдной и мерзкой тайной.

Между тем наступила ночь, и Бриккриу, словно с трудом разомкнув губы, сделал киммерийцу предложение провести ее под их кровом, словно это не подразумевалось само собой. Конан вновь кивнул в ответ, бросив на стол несколько монет как плату за еду и ночлег.

Излишняя разговорчивость отнюдь не была присуща киммерийцу, а эти люди вообще словно воды в рот набрали. Причем обильные возлияния — ни Бриккриу, ни его женщины вовсе не гнушались имевшимся в изобилии пивом, очевидно, среди всеобщего запустения семейство жило в достатке, — кажется, не производили на них обычного воздействия, все четверо пили, не пьянея, я каждый из них становился еще более замкнутым и молчаливым.

Варвар чувствовал, что его веки наливаются свинцом. Многодневный тяжелый переход, сытная трапеза и изрядное количество поглощенного пива… кроме того, все еще давала о себе знать рана, нанесенная ему Гориллой Грином в Желтой Башне… Однако проведя ночь в этом доме, можно ведь, пожалуй, и не проснуться, вдруг мелькнуло у него в голове.

Демоны ведают, на что способны столь странные люди! Из коротких обрывков полуфраз, которыми хозяева обменивались между собой, он узнал, что двух сопровождавших Бриккриу женщин зовут Дана и Бриу.

Их потрясающее сходство все-таки не исключало некоторых различий, пожалуй. Дана была младше своей сестры. От Линн именно она унаследовала хоть какую-то окраску, ее волосы, ресницы и брови были скорее рыжеватыми, чем уж вовсе бесцветными, как у отца, и глаза не прозрачными, а светло-зелеными, и в них время от времени вспыхивала беглая искра интереса к киммерийцу. Словно Дана хотела что-то сказать ему, но в присутствии остальных не смела этого сделать. Но все же не она, а Линн совершила над собой столь огромное усилие, чтобы проговорить, словно прочтя мысли киммерийца:

— Ты будешь в безопасности. Не жди с нашей стороны нападения. Утром ты сможешь продолжить свой путь, чужеземец, ибо в Туонелле никого не удерживают силой и не убивают спящих. Просто мы не любим посторонних глаз и ушей, предпочитая жить сами по себе.

— Верно, вам есть что скрывать, — заметил Конан. — Но я в ваши дела не лезу, своих хватает, живите как хотите. На рассвете я покину ваш кров.

У него все же хватило здравого смысла не оставаться в доме, а предпочесть общество лошадей. Жизнь никогда не была особенно благосклонна к варвару, и излишней доверчивостью он не отличался, а уж в столь странных ситуациях и подавно.

Однако он напрасно ждал неких непредсказуемых действий по отношению к себе со стороны семейства Бриккриу. Кажется, он их на самом деле нимало не интересовал, и вскоре киммериец погрузился в чуткий сон, каким спят хищники, в любую секунду готовые отразить внезапное нападение.

* * *


Сновидения редко посещали Конана, но на сей раз в порядке исключения ему представлялось, будто он окружен полуволками-полулюдьми, которые однако не бросаются на него, а сидят, задрав морды к беззвездному мрачному небу, и не то воют, не то совершенно по-человечески кричат, объятые безумной тоской и неведомой запредельной болью.

Во сне сердце варвара сжалось в тугой комок, и он пробудился, словно от толчка, отирая со лба ледяную испарину, выступившую от этих звуков. Самым странным однако было то, что кошмар и не подумал исчезнуть.

Крик-вой все длился и длился, изредка прерываясь и возобновляясь с новой силой. Он шел словно откуда-то из-под земли и был сильно приглушен, но от этого не делался менее жутким и невыносимым. Жеребец и кобыла в своих стойлах прядали ушами и встревоженно фыркали, тоже обеспокоенные происходящим.

Киммериец выбрался из своего укрытия, вполголоса извещая богов обо всем, что он думает по этому поводу, а мнение это было весьма нелестным, и покинул его с явным намерением разобраться, что творится в Туонелле.

Оказавшись во дворе, он однако был остановлен метнувшейся к нему тенью, словно возникшей из сгустка мрака. Конан выхватил клинок, готовый вонзиться в это нечто, чем бы оно ни было, но тут понял, что это всего лишь Дана, одна из дочерей Бриккриу и Линн.

— Остановись, киммериец, не ходи туда, — лихорадочно прошептала она, сопровождая свои слоил умоляющим жестом, прижимая к груди тонкие руки, — иначе ты в лучшем случае найдешь свою смерть, а в худшем разделишь участь несчастного Ллеу!

Со смертью варвару доводилось перемигиваться не раз, и хотя он вовсе не стремился как можно скорее попасть на Серые Равнины, но и отступать, там паче из-за угроз какой-то белесой, как белая крыса, бабы, показалось ему делом весьма позорным.

Тем более, что вой и не думал смолкать, проникая словно в самую кровь и разрывая душу, Конан слегка оттолкнул Дану, от чего та отлетела в сторону, и устремился вперед, однако женщина, не тратя времени на то, чтобы подняться, на четвереньках, но с проворством животного настигла его и все с тем же лихорадочным шепотом: «Нет! О нет, киммериец!» — всей тяжестью повисла на его ногах, решившись, кажется, скорее умереть от удара, нежели допустить, чтобы он двигался дальше.

— Ты не должен вмешиваться, Конан! Судьба Ллеу никого не касается, кроме нашей семьи!..

— Пошла прочь, — рявкнул варвар, отрывая ее от себя словно летучую мышь и встряхивая так, что слышно было, как лязгнули зубы, — и никогда не становись на пути мужчины, рыбья кровь!

Тогда Дана метнулась в сторону, освобождая заходящегося свирепым лаем огромного лохматого цепного пса неведомой породы, и тот, почуяв возможность проявить себя, бросился на чужака, когда киммерийцу оставалось уже совсем немного до входа в проклятую дверь, в которую его по несчастной случайности занесло прошлым вечером.

Гигантские клыки уже готовы были вонзиться в горло варвара, но тот поймал собаку еще в прыжке и с хрустом свернул ей шею. Отбросив бездыханное, все еще слабо подергивающееся в последних конвульсиях тело животного, он ворвался в дом и устремился к подполу, откуда, собственно, и доносился разбудивший его вой. Выворачивающий внутренности смрад ударил в ноздри, но Конан, лишь на миг отшатнувшись, с клинком в руке скатился вниз по каменным ступеням.

Зрелище, представшее его взору в свете воткнутого в землю факела, было отталкивающим.

Прежде всего киммериец увидел Бриккриу, Линн и их вторую дочь — Дана осталась снаружи; их лица, обращенные к нему в немом изумлении, были, как и одежда, забрызганы кровью, причем свежей, еще не успевшей свернуться, и напоминали маски вампиров. Особенно у Ериу, у которой были перемазаны кровью губы и нижняя часть лица.

Бриккриу стоял, сжимая в руке длинный, змеящийся по полу бич, и по его лицу струился пот. В руках у его жены и дочери были широкие короткие клинки; возле же стены варвар увидел четвертого участника жуткого действа — некое существо, мало чем напоминавшее человека. И все же это был человек, совершенно обнаженный и прикованный за руки к покрытым зеленоватой плесенью сырым камням стены — он почти висел на перехваченных металлическими обручами запястьях, потому что, хотя его ноги касались земли, они уже не удерживали веса истерзанного тела, на котором не оставалось. кажется, живого места. Оно было покрыто гноящимися язвами и свежими, только что полученными шрамами от бича, клинков и, очевидно, зубов… Неимоверно жестокое истязание, которому он подвергался, как было ясно, не впервые, однако не лишило несчастного рассудка. Он с огромным усилием поднял безвольно свесившуюся на грудь голову и взглянул заплывшими, гноящимися глазами на ворвавшегося в подземелье Конана; разбитые губы шевельнулись в последней мольбе о помощи, но исход дела решили не слова, а именно взгляд.

Киммериец, сам сполна испивший в ранней юности чашу унижений и познавший участь раба, не мог остаться безучастным свидетелем подобного издевательства, будь оно жертвоприношением, древним диким обрядом или чем угодно еще.

С яростным воплем он бросился на Бриккриу, не обращая пока внимания на женщин, хотя те и пытались ему помешать — клинок Линн взвился в воздухе, ко варвар перехватил ее руку и легко, точно сухую ветку, переломил тонкое запястье, после чего женщина не пыталась более оказывать сопротивление. Ее дочь с истерическими криками отползла в сторону и сидела, скорчившись и закрывая голову руками, у противоположной стены.

Бриккриу однако оказался достойным соперником. Его жилистое тело было достаточно ловким и сильным, человек этот являлся воином и охотником, выносливым, крепким и неутомимым, и справиться с ним Конану удалось не сразу. Прежде всего старейшина Туонелла пустил в ход бич, намереваясь воспользоваться этим грозным в опытной руке оружием, чтобы ослепить противника, выхлестнув ему глаза, но варвар сумел увернуться и занять более удобную позицию. Поймав конец бича и намотав его на руку, он резко дернул противника на себя и тут же, не дожидаясь, пока тот восстановит равновесие, обрушил мощный удар кулака на его голову.

Такого удара хватило бы, пожалуй, чтобы уложить быка, и Бриккриу молча рухнул к его ногам. Однако в этот момент хриплый стон прикопанного к стене человека: «Сзади, берегись!» заставил киммерийца пригнуться и отскочить в сторону — и вовремя: иначе остро отточенный кол, нацеленный в его спину рукой Даны, мог решить Исход поединка отнюдь не в пользу варвара: стоило ему упасть, и три белесые фурии наверняка постарались бы растерзать его, пустив в ход Клинки.

Они и так, увидев поверженным главу семейства, дружно взвыли и, вместо того, чтобы, как положено женщинам, впасть в панику, принялись тремя взбесившимися суками бросаться на своего врага, даже Линн, которая владела теперь только одной рукой.

Разумеется, долго вести ближний бой в ограниченном пространстве каменного мешка с гигантом-киммерийцем им было явно не под силу, и вскоре он выволок двух из них по тем же ступеням за волосы наверх, в дом, и швырнул бесчувственные тела на пол; следом за ними отправилась и третья.

Но они еще дышали, и Конан пока не стал их убивать, лишь связал всю троицу так, чтобы они не могли сдвинуться с места. После чего вернулся в подземелье и освободил их пленника, мечом перерубив цепи, приковывающие несчастного к стене. Ноги варвара скользили в крови и нечистотах — видимо, человек, которого он спасал, в течение длительного времени находился в прикованном положении, вынужденный тут же испражняться и не имея возможности ни лечь, ни сесть.

Тяжелое тело его мешком повисло на руках киммерийца, но тот, по счастью, не отличался особой брезгливостью и вынес его следом за тремя фуриями, оставив без внимания лишь труп Бриккриу.

— Ты — Ллеу? — спросил варвар, вспомнив слова Даны и обращаясь к несчастному.

— Да, — выдавил тот, теряя сознание.

За мутным окном уже занимался серый рассвет.

Взглянув на связанных женщин, Конан встретился с глазами Линн — в них пылала такая ненависть, что если бы взглядом можно было убивать, киммериец был бы уже мертв по меньшей мере трижды.

— Твари, отрыжка Нергала, что все это значит?! — рявкнул варвар, вновь хватая Линн за волосы и поворачивая лицом к распростертому на полу телу Ллеу, — Что должен был совершить этот человек, чтобы подвергаться подобным пыткам? Кто он и что вам сделал?!

Женщина молчала. Более того, она попыталась извернуться и вместо ответа плюнуть варвару в лицо, но у нее ничего не вышло — тот с силой отшвырнул ее от себя; оглушенная, она на какое-то время вновь затихла. Взгляд Конана остановился на Дане, которая, не дожидаясь вопроса, обреченно выдохнула:

— Ллеу — наш брат.

Подобное заявление могло сбить с толку кого угодно. Нет, киммерийцу и прежде доводилось сталкиваться с примерами неимоверной жестокости, он знал и племена дикарей-каннибалов, да и от его собственной руки полегло множество разных существ, людей/ чудовищ и демонов.

Однако всякий род жив тем, что все-таки не стремится уничтожать собственных кровных родственников, тут же творилось, выходит, нечто вовсе уж переходящее границы разумения и не имеющее никаких оправданий.

— Говори! — приказал он, пнув Дану ногой.

* * *


…Восемнадцать зим минуло с тех пор, когда порвавшиеся в Туонелл люди лесов из племени Всевидящих похитили и увели с собою в топи молодую жену Бриккриу и двух его малолетних дочерей. Такова была их месть за то, что охотник, забавляясь, пустил стрелу во встреченную им на окраине леса женщину, которую, как он оправдывался, принял за оборотня-волчицу. Одной стрелой Бриккриу прикончил двоих, ибо та носила во чреве нерожденного сына, дитя Всевидящих, племени, живущего скрытно и по своим законам, но никогда не приносящего вреда людям равнин, если те сами не нарушали их покой. То было племя древних магов, способных, по слухам, предсказывать будущее и определять по виду человека, долго ли тому еще топтать землю пред очами Митры. Еще Всевидящие владели тайной общения с душами тех, кто уже отправился бродить по Серым Равнинам.

Молодой охотник Бриккриу был неимоверно честолюбив и одержим мечтой овладеть их знанием. Много раз, рискуя жизнью, он в одиночку отправлялся в самую глушь лесов в поисках Всевидящих, дабы те приняли его и обучили своим магическим законам.

Но они отвергли его. Древний старец, глава их рода, сказал, что подобное оружие нельзя давать в руки человеку, желающему обратить его во зло и укрепить свою власть над соплеменниками с помощью чар колдовства. В ярости, вне себя от гнева и унижения возвратился Бриккриу в Туонелл, и вскоре после этого отомстил Всевидящим, убив их женщину,

А нужно сказать, что продолжательницами рода они дорожили особо, потому что таковые появлялись у них отчего-то весьма редко — на десять мужчин приходилась едва ли одна женщина. Бриккриу прекрасно знал об этом. Знал он и ту, которую отправил бродить по Серым Равнинам; он заведомо лгал, рассказывая, будто принял ее за оборотня…

Ведь охотник прожил бок о бок со Всевидящими три луны, успел изучить их обычаи и нравы, а эта несчастная, презрев почитание, коим окружали ее соплеменники, на беду именно ему отдала свое сердце. Когда же охотник покинул их, красавица Кимбаета, умирая от тоски по нему, решилась выйти из лесов, чтобы еще раз увидеть своего возлюбленного.

Он встретился с нею и спросил, согласна ли она передать ему то знание, в котором ему отказал глава рода Всевидящих. Кимбаета готова была отдать Бриккриу даже собственную жизнь и выцедить ради него всю кровь капля за каплей, но предать свято хранимые тайны отказалась.

— Что ж, — крикнул ей альбинос, — тогда убирайся прочь, нежить, ступай назад в свое проклятое болото!

Плача, Кимбаета повернулась к нему спиной, и Бриккриу, не зная, как еще утолить клокочущую в его сердце ненависть, сорвал с плеча лук и пустил вслед ей стрелу.

Дитя, которое несчастная носила под сердцем, было не от Бриккриу.

Женщины Всевидящих не имели мужей, дабы не было споров меж членами рода о праве обладания детьми. Они принадлежали всем сразу и никому в отдельности.

Каждую луну шестеро избранных совершали священный обряд совокупления с теми из них, кто не был на тот момент вместилищем будущей жизни, и неизвестно было, кто из шестерых является отцом ребенка, если таковой родится. Так гласил их закон. Женщины и дети принадлежали всему племени; шестеро избранных всякий раз менялись, и в их число мог войти каждый, достигший тринадцати зим.

Убив Кимбаету, Бриккриу погубил дитя рода Всевидящих, и те отомстили ему.

Причем, в их собственных глазах совершенное вовсе не было местью, до которой они себя никогда не унижали. Похитив его женщину, Линн, они совокупились с нею, поставив справедливое условие: если в результате появится дочь, она отдаст ребенка их племени, искупив тем самым вину своего мужа и возвратив то, что он у них отнял.

Если же сын — то она будет вправе как оставить его себе, так и вернуть Всевидящим. Подобное действие они хотели проделать с Даной и Ериу, но сочли все же, что те слишком малы для священного обряда — одной из девочек было всего лишь семь, другой девять зим, и их не тронули.

Однако обе присутствовали во время обряда, в котором участвовала их мать, — совокупление для Всевидящих было делом прекрасным, как все естественное, и все члены племени обыкновенно наблюдали за совершаемым. Но Линн кричала и билась, будто ее резали на части, точно в душу ее вселились все демоны разом, и, кажется, вовсе не воспринимала обряд как великую честь и дар, а ее малолетние дочери плакали, трясясь от страха и закрывая руками лица, чтобы не видеть позора своей матери.

…Но только сама Линн могла бы поведать о том, что произошло с нею на самом деле. Да, в тот момент, когда чужие сильные руки схватили ее и куда-то поволокли, она смертельно испугалась. Но тихий, хотя и властный голос сказал ей: «Не бойся. Мы не сделаем ничего плохого ни тебе, ни твоим дочерям».

Эти слова были последними, которые она услышала перед тем, как потерять сознание, — и первыми, вновь повторившимися, когда пришла в себя. Перед нею стоял очень красивый мужчина, почти ничем не отличающийся от обычных людей, вот только все тело его, за исключением лица, было, точно мехом, покрыто короткими волосами.

Чем дольше он смотрел на нее, тем больше Линн успокаивалась. Покой и умиротворение наполняли душу ее, и еще непонятная, совершенно неуместная радость. Не испытывала она ничего, похожего на ужас, и тогда, когда ее привели на серебристую в лунном свете поляну, хотя ужа знала, что с нею должно произойти,

Шестеро мужчин, двое из которых показались ей совсем юными, почти мальчиками, приблизились к ней.

Оки были очень похожи друг на друга, и хотя их тела были, как и ее собственное, полностью обнажены, но из-за в точности такого же, как и у первого мужчины, подобного шерсти покрова казались целомудренно прикрытыми — хотя он ничуть не скрывал недюжинную мощь этих мускулистых тел.

Один из шестерых подошел к Линн и обнял с такою бережной нежностью, словно она могла рассыпаться от более резкого и грубого прикосновения; и женщина вдруг заплакала от внезапно переполнившего сердце счастья. Но когда он вошел в нее, и Линн, начисто позабыв о существовании не только Бриккриу, но и всего остального на свете, со всею страстью ему отдавалась, испытывая ни с чем не сравнимое, небывалое наслаждение, он вдруг прошептал: «Руки! Дай мне руки! Скорее!»

Линн так и сделала… и отрезвление было немедленным и жестоким.

Он прижал к ее ладоням свои — и тут через пальцы в нее потек жидкий огонь. Линн, закричав от страшной боли, затрясла руками — и вновь потеряла сознание.

Мужчина с изумлением и в полнейшем недоумении отпрянул от нее — но сам уже не мог остановиться.

Остальные пятеро в тревоге смотрели на женщину, бьющуюся в конвульсиях на серебристой траве, точно выброшенная на берег рыба. Когда Линн затихла, а первый из шестерых оставил ее, все они повернулись к присутствующему здесь главе рода Всевидящих, который стоял, склонив голову в глубокой печали, ожидая от него объяснений столь непонятному поведению человеческой женщины.

— Дети мои, — проговорил тот, — вот объяснение, почему наши мужчины никогда не бывают с человеческими женщинами. Наш огонь, которым мы обмениваемся, когда любим, заставляет их испытывать страдание… и может даже убить. Завершите начатое, но не прикасайтесь больше к ее рукам. Помните, как она слаба.

…Когда Линн поднялась и посмотрела на свои руки, на кончике каждого пальца было по три углубления с оплавленными краями.

Исчезли они спустя трое суток, не оставив никакого следа.

Вернувшись затем к Бриккриу, Линн обо всем рассказала мужу и сама вложила нож в его руку, умоляя лишить ее жизни. Но охотник рассудил иначе; запретив жене рассказывать кому-либо о том, что с нею произошло.

Бриккриу, во-первых, решил, что в лице ребенка, который родится у Линн от Всевидящих, получит великолепный объект для своей неутоленной мести; или же, как знать, вдруг это дитя будет от рождения наделено крупицами их тайного знания — тогда он, Бриккриу, постарается получить от него то, что они не дали ему добровольно, ту власть, которой он так жаждал.

Поэтому он не изгнал Линн из своего дома, и ни тогда, ни позже, когда был избран старейшиной Туонелла, ни разу не пожалел об этом.

Лини была ему под стать, столь же умна, сильна и властна, к тому же в благодарность за доверие верна ему, как собака. Что касается Всевидящих, то она ненавидела их за свое унижение тем сердцем. И в то же время… в глубине души мечтала хоть раз еще испытать то самое всепоглощающее счастье, которое они, несмотря на перенесенную боль, сумели ей подарить. Она в самом деле родила от них дитя.

Это был сын; случись иначе, Всевидящие постарались бы заставить ее исполнить обет и отдать девочку им. Относительно мальчика право решения оставалось за нею. Дитя родилось покрытым мягкой шерстью, словно маленькое животное, и очень крупным.

Через несколько лун шерсть эта совершенно исчезла, и ребенок стал выглядеть, как все нормальные дети.

Несмотря ни на что, поначалу Линн любила его, только старалась не выказывать своих чувств перед Бриккриу, холодно и злобно поглядывавшим на «звереныша». Но однажды ночью женщине было видение.

Ей явился некто, огромный настолько, что голова его касалась неба, закрывая солнце, и с лицом, словно высеченным из черного камня, и его жуткий голос едва не оглушил Линн. «Проклята ты будешь за то, что позволяешь себе любить отродье лесных чудовищ. Не пристало человеческой женщине вступать в связь со зверями», — сказал он, словно вынося приговор, и неумолимый холодный взгляд проник в самое сердце несчастной…

И в тот же миг робкая любовь ее к сыну сменилась ненавистью, и сама Линн не была уже больше человеком, а постепенно превращалась в подлинного демона в обличье женщины.

Дитя же, названное обычным именем Ллеу, стало расти в семье Бриккриу, который внимательно наблюдал за ним и ждал, когда же в проклятом мальчишке начнут проявляться необычные задатки. Но время шло, а ничего особенного не происходило. Ребенок этот был, единственно, очень красив, с темными волосами, зелеными, иногда словно теплым янтарем отливающими глазами и нормального, в отличие от альбиноса Бриккриу, цвета кожей.

Он быстро рос, был смышлен, ловок, необыкновенно подвижен и ладно скроен. Нередко Ллеу безошибочно предсказывал погоду и умел лечить болезни, одним лишь прикосновением изгоняя боль и заживляя не очень серьезные раны. Он великолепно ориентировался в незнакомых местах, особенно в лесу…

Всякий отец мог бы гордиться таким сыном и всякая мать — но не Линн, видевшая в юном Ллеу вечное напоминание о своем позоре, и не Бриккриу. Поэтому все они, включая присутствовавших при зачатии Ллеу единоутробных сестер его, ненавидели мальчика и держали его в своем доме на правах разве что скотины.

С раннего детства он привык уворачиваться от пинков и зуботычин, на которые были весьма щедры его родные, и никогда не слышал обращенного к себе доброго слова.

Но, верно, от своих лесных отцов он унаследовал немстительность и доброту, отчего даже Лица суровых жителей Туонелла светлели при виде лучезарной белозубой улыбки Ллеу, умудрившегося, живя в доме Бриккриу, не превратиться в дикого недоверчивого волчонка.

Видимо, это и был его дар, да только Бриккриу ждал совсем иного. Все живое тянулось к прекрасному отроку, ибо мужественная красота его с возрастом становилась все более яркой, он был не очень высок ростом, но широк в плечах, и весь состоял из гибких мускулов и сухожилий.

Даже злобные туонелльские псы замолкали и виляли хвостом, приветствуя мальчика, а когда достиг он тринадцати зим, на него стали заглядываться девушки. Лишь Бриккриу и Линн по-прежнему ненавидели его, а пуще их — Ериу.

Ибо мальчик был чрезвычайно похож на одного из Всевидящих, который насиловал ее мать. Девятилетняя Ериу запомнила тогда стройного обнаженного красавца, что среди прочих вгонял свой детородный орган в лоно Линн, и сквозь ужас и отвращение ощутила вдруг острое желание оказаться на ее месте.

Теперь, глядя на Ллеу, она чувствовала то же самое. Но, истинное дитя своего семейства, сызмальства привыкла презирать брата. Когда пришел ее срок уйти в чужую семью, Ериу взял в жены житель одного из ближних селений; но в тот же год он погиб, утонув в реке, хотя был прекрасным пловцом. Вслед за ним ушел на Серые Равнины его младший брат, который после старшего женился по обычаю на его вдове. Прошел слух, что Ериу приносит несчастье, и женщина вернулась в дом своих родителей без всякой надежды когда-либо покинуть его.

Л вместе с сестрой отверженной стала и Дана. Люди, обжегшись на молоке, имеют привычку дуть на воду. Впрочем, что дочерей не удалось сбыть с рук, не особенно огорчало Бриккриу: обе они, за отсутствием у него (Ллеу в счет, разумеется, не шел) сыновей, помогали отцу, охотясь вместе с ним и помогая управлять Туонеллом и ближайшими селениями. Их боялись — и им же повиновались, ибо зачастую миром правит страх, а не любовь.

Итак, Ериу старела рядом со своими родителями и все более делалась похожей на них. Присутствие Ллеу нарушало ее покой. Ериу сама не знала, чего она желает более страстно — покончить с мальчишкой, лишив его жизни, или же соблазнить.

А может быть, просто хоть раз встретить на себе самой чей-нибудь взгляд, столь же восхищенный, каким люди почти всегда смотрели на ее проклятого братца, но никогда — на нее.

Подобно ей желала сыну смерти Линн, материнские чувства которой отнюдь не распространялись на Ллеу. Она не могла отомстить тем, кто его породил, — значит, мальчик сам должен был стать жертвой за ее бесчестие и унижение, причем жертвой мыслящей, сознающей, что с ним происходит и что такое смерть. Женщина могла бы задушить его еще в колыбели, но ей хотелось, чтобы ребенок привык жить и мог ужаснуться при приближении смерти. Иные планы относительно приемного сына были у Бриккриу. Этот продолжал терпеливо ждать и наблюдать за отроком.

Терпение его было вознаграждено. Однажды, когда люди Туонелла собирались на большую охоту, мальчик вдруг впал в транс, глаза его словно остекленели и повернулись внутрь, а потом, указывая на нескольких мужчин, он проговорил: «Они не вернутся назад, отец — ибо именно так Ллеу называл Бриккриу, — запрети им идти с тобою, потому что всех их ждет гибель». Старейшина в тот раз намеренно не последовал его совету: он должен был проверить свою догадку о том, что в мальчике проснулся дар Всевидящих.

Все трое туонелльцев, на которых указал юный Ллеу, были растерзаны диким кабаном. И Бриккриу возликовал. Да, он ждал не напрасно!

Запретив Ллеу кому-либо, кроме него самого, сообщать о своих пророчествах, приемный отец однако требовал от него новых и новых. Изменять будущее мальчик не умел, но видеть — вполне.

Чаще всего он видел печать скорой смерти на лице того, кому суждено было отправиться на Серые Равнины, и заранее сообщал об этом, что давало возможность Бриккриу отправлять в битву или на иное опасное дело лишь тех, кто заведомо должен был вернуться живым. Слава о его мудрости и несокрушимости жителей Туонелла прогремела далеко за его пределами, и селение, прежде небольшое и ничем не примечательное, сделалось грозою соседей.

Чистый сердцем Ллеу не понимал, что именно он, а не его «отец» — истинный повелитель, что власть может быть сосредоточена в его руках, да он никогда и не стремился властвовать. Мальчик просто говорил о том, что видел. Но все чаще он стал задумываться о чем-то и уходить из дома. Теперь Бриккриу берег его как зеницу ока, а мальчик обращал свой сияющий взор в сторону дальних лесов, словно зов его истинных родителей заставлял сжиматься его сердце.

По прошествии же своей четырнадцатой зимы он стал к тому же очень заметно интересоваться женщинами, которые весьма охотно уступали привлекательному юноше, к великому неудовольствию своих отцов, братьев, а случалось, и мужей. Подобная ситуация стала причиной множества неистовых драк, из которых Ллеу неизменно выходил победителем. Убить сына старейшины никто не решался, опасаясь его гнева, и люди Туонелла лишь униженно просили Бриккриу хоть как-то унять своего буйного отпрыска, который, увы, совершенно не понимал, что плохого случится, если два человека по взаимному согласию дарят друг другу радость, точно так же, как этого не понимали Всевидящие.

Он делал что велели ему природа и собственное сердце, и знать на желал над собой никакого закона. На любовные забавы Ллеу Бриккриу смотрел сквозь пальцы, его волновало одно: чтобы парень продолжал пророчествовать, но тот внезапно замолчал, словно утратив свой дар.

На вопрос, почему так произошло, юноша ответил: «Нельзя обращать во зло то, что дают боги».

Точно так говорил когда-то молодому охотнику глава рода Всевидящих — и этому никто не учил Ллеу, он повторил эти слова, повинуясь внутреннему закону, и заставить юношу от них отказаться было невозможно ни хитростью, ни лестью, ни посулами, ни угрозами. Ллеу готов был скорее умереть, нежели еще раз открыть рот и помочь приемному отцу.

«Так я заставлю тебя повиноваться мне, проклятый ублюдок!» — посулил альбинос, и три женщины горячо поддержали его решение силой вырвать у отпрыска Всевидящих помогающие им без забот существовать пророчества.

Несмотря на его редкостную для столь юного возраста силу, они справились с Ллеу — и вот уже две зимы держали в подземелье, доведя почти до безумия невыносимой для него тьмой, голодом, цепями и постоянными издевательствами и физическими пытками. Однако все было тщетно — юноша продолжал молчать.

Он был живым человеком и страдал безмерно, но внутренний закон неведомых ему предков оказался сильнее боли, голода, страха и темноты. Может быть, им действительно постепенно овладевало безумие, но еще безумнее день ото дня становились четверо его мучителей, почти утратившие от ненависти даже самый человеческий облик.

Исчезновение сына Бриккриу объяснил соплеменникам тем, что парень не вернулся с охоты, верно, попав в руки все тех же Всевидящих (относительно которых старейшина усиленно распространял порочащие людей лесов ничему не соответствующие слухи), и все, не особо задумываясь, приняли это объяснение.

Но словно проклятие пало с тех пор на селение, и люди вскоре стали один за другим покидать Туонелл, гонимые неведомой тоской и беспричинным страхом.

За несколько лун селение почти опустело, это место сделалось словно зачумленным, и даже случайные путники старались, точно чуя недоброе, обходить его стороной…

А Ллеу и его мучители все длили неравный поединок, который неминуемо должен был закончиться смертью юноши от голода и пыток — удивительно, как вообще он до сих пор оставался в живых. Однако по мере того, как жизнь покидала истерзанное тело Ллеу, уходила она и из тел Бриккриу, Линн и их дочерей. Смутно чувствуя это, они продолжали бесчинствовать и с все большей яростью глумиться над своей невинной жертвой.

Почему Дана вдруг решилась облегчить душу, поведав чужаку обо всех ужасных вещах, творящихся в подземелье их дома? Скорее всего, из всей семьи бесчеловечных монстров она одна в глубине сердца сохранила что-то человеческое, устала от непрерывного кошмара и теперь, наконец, пожелала хоти бы таким способом освободиться от него.

Смерть Бриккриу словно отворила какие-то заслоны и дала Дане возможность говорить, облегчая тем самым свою душу.

* * *


— Мы две зимы терзали невинного, — закончила она, устало прикрывая глаза, — и каждая из нас теперь заслуживает любой кары, какую только можно измыслить для подобных существ, ибо мы давно уже — не люди.

— С этим-то не поспоришь, — буркнул Конан, с отвращением и гневом оглядывая женщин.

Он однако не знал, как поступить с ними.

Марать благородное оружие кровью связанных противников, не способных более противостоять ему, — либо просто уйти, и пусть они тогда сдохнут сами. Варвар решил передать право вынести приговор парню, столь долго страдавшему от их рук.

— А ты что скажешь? — обратился он к нему. — Прикончить тварей на месте или поступить по-другому?

Юноша пошевелился и попробовал приподняться.

— Оставь их. Не надо делать зло еще большим и помогать ему вырасти. Но меня здесь не бросай. Я смогу быть тебе нужным.

В последнем утверждении можно было усомниться. Ллеу выглядел так, словно вот-вот испустит последний вздох, о том, что он сможет вынести длительное путешествие, не было и речи. Да, такой спутник отнюдь не мечта — не на себе же его тащить?

— Я смогу идти, сын кузнеца, — словно прочитав его мысли, произнес Ллеу. — Поверь, я не стану обузой в твоем пути, если ты еще немного поможешь мне. У тебя есть нечто, способное возвратить мне силы.

— Что же именно? — не понял киммериец; с удивлением он ощутил, что ему все же хотелось бы видеть Ллеу своим спутником, но не оставаться же в этом проклятом богами селении неизвестно сколько времени, ожидая, пока парень достаточно окрепнет для похода в Ландхааген…

— Я не знаю, как это называется, — продолжал юноша, — но оно… оно живое… и обладает магическим свойством…

Внезапно Конан понял, о чем идет речь: святыни антархов, вечно зеленая ветвь маттенсаи! Что ж, почему бы не попробовать?

Она, конечно, никак не действует на обычных людей, то Ллеу, все-таки, не так уж и обычен, он сам в некотором роде — чудо. Если присутствие ветви маттенсаи способно возвратить жизнь целой стране, имеет смысл, испытать ее силу.

В конце концов, вреда это никак не причинит. Варвар ненадолго оставил Ллеу и, возвратившись с ветвью, показал ее юноше.

— Не это ли средство, ты считаешь полезным для себя?

Он вложил ветвь маттенсаи в руки парня, и тот благоговейно и бережно прижал ее к груди, покрытой уже подсохшими и все еще гноящимися шрамами, а затем с глубоким вздохом закрыл глаза и неподвижно вытянулся, точно мертвый.

Киммериец обеспокоился даже, не остановилось ли в самом деле сердце Ллеу; но нет, веки юноши слегка подрагивали, а чуть приоткрытые губы шевелились, словно взывая к богам. Юноша на ошибся: силы в самом деле стремительно возвращались к нему, глубокие язвы и раны затягивались на глазах, и благородные черты поистине прекрасного лица проступали все яснее, освобождаемые от жутких сине-багровых отеков и ссадин. Варвар, точно завороженный, следил за происходящим с телом и обликом Ллеу превращением, отвлекшись лишь для того, чтобы избавиться от присутствия трех белесых фурий — он попросту спихнул их назад в подземелье, рассудив, что потом они выберутся оттуда сами, если сумеют, конечно, а сейчас там им самое место.

Конан не мог понять, сколько прошло времени, и лишь когда юноша вновь очнулся, обратил внимание, что Митра завершил свой дневной круг, и наступил вечер.

— Кром, — выдохнул киммериец, не сводя глаз с совершенного преображенного Ллеу, — никогда бы не подумал, что такое возможно!

Юноша легко поднялся на ноги и возвратил варвару ветвь маттенсаи.

Если сам Конан достиг уже двадцатой зимы, то Ллеу был не намного моложе — ему было почти восемнадцать. В росте он заметно уступал своему спасителю, едва доставая головой до его плеча, но сложен был изумительно: под золотистой кожей отчетливо проступали бугры мышц, выдававших недюжинную силу.

Черты лица юноши также не были столь чеканно-суровы и неподвижны, как у киммерийца, но казались не менее завершенными, а взгляд чуть прищуренных зеленых, с крошечными коричневыми крапинками возле самого края радужной оболочки, глаз был умным и цепким, несмотря на таящуюся в них печаль. Длинные

Густые темно-золотистые ресницы обрамляли эти глаза, и уж точно, под таким взглядом вряд ли смогла устоять хоть одна женщина, ежели только в ее жилах не текла рыбья кровь. Ллеу с хрустом расправил плечи и потянулся, точно после долгого сна, а затем открытая улыбка озарила лицо юноши, и он проговорил:

— Эти странные люди почти все время морили меня голодом, и, скажу честно, я бы сейчас не отказался от хорошей закуски! Не сомневаюсь, что в их доме найдется что-нибудь подходящее.

Конан тоже ощущал сосущий голод, но при воспоминании о вчерашней, начисто лишенной вкуса, невзирая на ее обилие, трапезе его передернуло. Однако Ллеу уже впился зубами в холодный кусок мяса, обнаруженный возле остывшего очага, и варвар решил последовал его примеру.

Кром, сегодня все выглядело совершенно иначе! Присутствие этого парня делало пищу поистине прекрасной — словно сама жизнь возвращалась вместе с ним в это проклятое жилище…

— Теперь ты не прогонишь меня, сын кузнеца? — насытившись, с надеждой спросил Ллеу. — Я умею быть благодарным и никогда не плачу злом за добро. Я меткий стрелок и неплохой бегун, да и в драках мне мало равных. Правда, я неважно владею оружием, кроме, разве что, ножа, но меня выручают собственные руки и ноги.

— Поглядим, когда дойдет до дела, — проворчал киммериец, отлично знавший, что зачастую от слов до действительности далеко как отсюда до Стигии, тем паче у любителей похвалиться собой. Правда, Ллеу, кажется, и в голову не приходило, что он чем-то хвастается, парень просто сообщал о себе само собой разумеющиеся сведения, и только. — Иди, найди что-нибудь, что можно на себя натянуть, не собираешься же ты пускаться в путь в таком виде?

— Конечно, нет, — согласился Ллеу с некоторым смущением, словно только что заметил на себе полное отсутствие одежды. — Наверное, Бриккриу не стал бы возражать против того, что я воспользуюсь кое-чем из его имущества?

Пока юноша подыскивал себе более-менее подходящие вещи, варвар сидел в задумчивости, подперев голову рукой и исподлобья наблюдая за его действиями.

— Почему ты напрашиваешься ко мне в спутники? — наконец, спросил он. — Ведь ты, скорее всего, предполагаешь отправиться в глубину леса, к Всевидящим?

Ллеу замер, оборачиваясь к нему.

— Нет. Они не примут меня.

— Почему? Ведь ты один из них!

Юноша застегнул на талии широкий охотничий пояс и сел прямо на пол, натягивая высокие сапоги из кожи оленя.

— У меня иное предназначение, Конан. Оно как-то связано с тобой — и клятвой, которую ты принял… но я пока не знаю, как именно.

— Но откуда тебе известно о клятве?

— Объяснить этого я никогда не мог, — пожал плечами Ллеу. — Со мной часто бывает, когда я просто что-то знаю, и все тут. Ведь когда человек рождается, его никто не учит дышать или есть. И здесь примерно так же. Я не могу сказать, будто вижу какие-то особенные сны или слышу голоса богов, разговаривающих со мной и возвещающих свою волю. Знание приходит изнутри меня самого, оттуда, — он прижал руку к сердцу. — И если я попытаюсь не подчиниться ему, то буду страдать, как от нехватки воздуха. Сейчас мне известно, что я должен сопровождать тебя и следовать за тобой до дальней страны, где царят мрак и холод, а для чего именно, это станет ясно потом.

— До Ландхаагена, — уточнил киммериец.

— Может быть, это так и называется, — не стал спорить Ллеу. — И нам нужно торопиться, потому что дети не могут ждать дольше еще одной луны, а путь предстоит неблизкий. Так что не будешь ли ты возражать, если мы отправимся прямо сейчас?..

Конан бросил взгляд в непроглядную тьму за окном.

— Я вижу в темноте так же хорошо, как днем, — заверил его юноша, — кроме того, никогда нe ошибаюсь относительно направления.

Варвар критически оглядел своего предполагаемого спутника. Одежда Бриккриу была великовата для его приемного сына, но Ллеу заправил штаны в голенища сапог и; не задумываясь, обрезал ножом рукава рубахи, так что его наряд смотрелся вполне сносно, а главное, он горел желанием действовать.

— Клянусь чреслами Крома, я вижу, удержать тебя невозможно, — проговорил, сдаваясь, киммериец, — вот только надолго ли хватит твоего пыла, приятель?

* * *


Очень скоро он однако убедился в том, что выносливость Ллеу едва ли уступает его собственной.

Парень двигался легко, стремительно и бесшумно, не зная усталости и уныния и не опасаясь ни жары, ни холода, ни ночной темноты.

Лучшего попутчика нельзя и желать…

— Нам ведь нужно сперва побывать у какой-то женщины в рыбацком поселке, не так ли, сын кузнеца? — уточнил он как нечто само собой разумеющееся. — Она ждет одного человека, который не может к ней вернуться… и это очень печально.

— Халана, — кивнул варвар. — Женщина Иавы. Он постепенно перестал удивляться тому, что Ллеу редко нуждается в словесных пояснениях. В этом смысле киммерийцу, не особому любителю долгих разговоров, с ним было очень даже легко.

— Подожди, — юноша вдруг остановился как вкопанный. — Все это верно, но нам придется немного задержаться.

— А зачем?

— Всевидящие хотят что-то сообщить мне — и это очень важное известие.

— Они же могут сделать это на расстоянии?

— Нет, — покачал головой Ллеу. — Требуется мое присутствие — и твое тоже. Они зовут нас обоих. Много времени это не займет.

— Не ты ли давеча утверждал, что они тебя На примут, и наотрез отказывался идти в леса?!

— Так и есть. Не примут, не позволят жить с ними вместе, но и просто так отпустить не могут. Ты должен прислушаться к их зову, Конан! Яго племя не опасно для тех, кто не приходит к ним со злым умыслом.

Сквозь непролазную чащу юноша пробирался столь же легко, как если бы двигался по ровной дороге, Ловко уворачиваясь от ветвей, норовящих хлестнуть по лицу, — возможно, так ходят выросшие в лесу дикие звери.

При виде лесного ручья он встал на четвереньки и примялся жадно пить, по-собачьи лакая воду языком, а не набирая в ладони и поднося ко рту, как люди, а потом, не разбегаясь, с места перемахнул ручей одним прыжком, сделавшим бы честь даже волку. Не поскользнувшись и не замочив сапог, парень встал на другом берегу, радостно скалясь во все тридцать два белоснежных зуба и, склонив голову к плечу, ожидал своего спутника.

Вообще, приподнятое настроение владело им почти постоянно, и Ллеу вовсе не пытался это скрывать. Даже странно, каким образом этот зеленоглазый юноша, прошедший через нечеловеческие унижения и пытки, не утратил подобной естественности и открытости натуры. В направлении он, в самом деле, ориентировался просто великолепно, ни разу не усомнившись, правильно ли они идут, и похоже, это свойство было у него тоже врожденным.

— Почему ты не сбежал из Туонелла к Всевидящим, когда был еще ребенком, раз тебе совсем нетрудно их найти? — поинтересовался Конан.

— Я не мог сделать этого. Мне приходилось жить среди обычных людей, поскольку меня родила женщина из Туонелла и я — Всевидящий только наполовину. Путь к ним был мне заказан. А сейчас я иду к ним только потому, что они сами позвали меня, — откликнулся юноша с печалью в голосе, и вдруг замедлил шаги. — Смотри-ка!

На поляне почти прямо перед ними стояла лосиха с детенышем. Опасная встреча для человека, не сулящая ему ничего хорошего: защищая потомство, огромное животное способно, не раздумывая, броситься в бой, проявляя невиданную силу и агрессивность. Киммериец схватился за меч, ибо ветер дул в их сторону, и животное почуяло их раньше; чем они его увидели. Еще мгновение, и…

— Нет, — остановил своего спутника Ллеу, — она нас не тронет, а у нас сейчас нет необходимости убивать ради еды.

Он встал в полный рост, опустив руки, и шагнул навстречу лосихе, сохраняя на лице мягкую улыбку.

И оказался прав — зверь, недовольно фыркнув, попятился задом, отступил, развернулся и скрылся в густом кустарнике.

— Ты понимаешь язык животных? Как ты это сделал? — вновь ничего не понял варвар.

— У зверей нет своего языка, они не люди; но они чуют запах страха и опасности, и тогда нападают. Я не был настроен враждебно, но страха тоже не выказал, поэтому лосиха предпочла просто уйти. Зверь не пугается образа. Человек может испытывать ужас, если ему явится внешне отталкивающая тварь, будь даже она безобидна по сути, как младенец, — люди видят лишь то, что снаружи; по-настоящему же надо уметь чувствовать то, что внутри. Зверь не лучше человека, но он по-другому устроен.

— Сдается мне, этому тебя обучил вовсе не Бриккриу, — проворчал киммериец.

— Этому обучить невозможно, — юноша резко развернулся, услышав голос третьего человека, который приблизился абсолютно бесшумно и словно возник перед ними из воздуха.

Внезапно появившийся мужчина не казался столь красивым, как Ллеу, но лицо его было замечательно своим энергичным и умным выражением; большие глубокие темно-серые глаза, широкий, хотя и довольно низкий лоб, крупный нос с широкими ноздрями, крупные губы, сильные челюсти, густые рыжие волосы, гривой спадающие на плечи, придавали ему вид добродушной силы, которая выглядит кроткой, когда спокойна, но поистине ужасна, когда кто-либо ухитряется ее раздразнить. Незнакомец был облачен в одежды, сшитые из отлично выделанных шкур, и похоже, не вооружен.

Ллеу, тихо ахнув, замер, а потом шагнул ему навстречу, точно мужчина этот являлся его потерянным когда-то давно и вновь счастливо обретенным другом. Тем не менее, хотя незнакомец смотрел на юношу с тем же выражением, они не перекинулись ни единым словом; обращаясь же к Конану, человек склонился перед ним в поклоне и произнес глубоким сильным голосом:

— Я, Норргам из племени Всевидящих, приветствую тебя, спасшего нашего брата Ллеу от рук его мучителей и оказавшего ему необходимую помощь. Мы ждали как его, так и тебя, и я рад видеть вас обоих. Пойдем же со мной.

Очевидно, посредством слов Всевидящие общались между собой нечасто, обладая способностью понимать мысли друг друга каким-то иным способом, но легко разговаривали с обычными людьми.

Киммерийцу и Ллеу была оказана самая радушная встреча.

Варвар убедился, что племя это в самом деле ничего общего не имеет с теми жуткими россказнями, что о нем распространялись.

Приветливые и чистые сердцем люди жили меж собою как братья и сестры, не знающие ни вражды, — ни злобы, ни зависти друг к другу. Все они отличались атлетическим гармоничным телосложением, хотя были не очень высоки ростом, и по виду не разнились с обычными людьми; их быт был прост, законы — немногочисленны и однозначны, а нрав спокоен и кроток, но эта кротость ничего общего не имела с трусостью и малодушием, а шла рука об руку с присущей им мудростью. Нетрудно догадаться, отчего Всевидящим не нашлось места в мире людей — они жили бы там, точно зрячие среди слепых, окруженные ненавистью и недоверием, порожденными черной завистью к. тем качествам, которыми были наделены богами столь щедро.

В случае необходимости Всевидящие были вполне способны защитить себя с оружием в рукаx, но никогда не нападали первыми, жалея неразумный и злобный людской род, к которому при этом вовсе не питали презрительно-гордых чувств, но просто старались сталкиваться с его представителями как можно реже.

Ибо почти всякое столкновение приводило к трагедии, подобной той, что произошла с Бриккриу и Кимбаетой, а затем и с Ллеу.

Так что, стараясь оградить себя от подобных неожиданностей, они попросту отводили глаза от места своего обитания неосторожным путникам либо охотникам, слишком далеко забредающим, преследуя добычу, и те обходили Всевидящих стороной, если только те сами по какой-то необыкновенно важной причине не приглашали их к себе.

По сути, выходило так, что люди по отношению к Всевидящим были чем-то вроде демонов по отношению к людям, то есть существами с иной, темной сущностью, иной структурой видении мира и друг друга.

На сей раз причина, по которой Конан — человек — ступил на их территорию, была действительно весомой. После того, как киммериец и его спутник утолили голод и замечательно выспались, глава рода, белый как лунь, древний, но все еще крепкий и с ясным молодым взором старец, коего именовали Оттфрид, обратился к обоим, объяснив смысл их пребывания в племени.

— Нам известна цель твоего пути, Конан. Ты принял на себя клятву погибшей девочки Мангельды из Ландхаагена возвратить роду антархов вечно зеленую ветвь маттенсаи. И первая часть клятвы тобою исполнена с честью. Ты поступил достойно и проявил себя не только как воин, но и как человек, в котором присутствуют те же качества, что свойственны нам — сострадание, мужество, справедливость и стойкость. Крупицы их заложены в каждом, но в полной мере и в полной гармонии проявляются необыкновенно редко. В сердца Всевидящих они заложены от зачатия и расцветают с возрастом; в прочих же людях даже самые их ростки зачастую гибнут столь рано, что либо не успевают проявиться вовсе, либо присутствуют лишь как слабый отблеск заходящего ока Митры на темном древесном стволе, — старец надолго замолчал, с полуприкрытыми глазами печально покачивая головой, затем продолжил: — То же самое произошло, когда ты вступился за Ллеу… Неслучайно Асвелы остановили на тебе свой выбор, киммериец.

Мы, именуемые Всевидящими, родственны антархам Ландхаагена, только пути наших племен разошлись много веков назад. Они остались среди людей как Хранители страны, ее дух кровь и сердце — мы же отделились от всех, чтобы сохранить тайное знание вместе с собственной жизнью. В результате с родом антархов произошло то же, что с Ллеу в семье Бриккриу — они были им теснены и уничтожены вовсе не Гринсвельдом, укравшим ветвь маттенсаи, но не смогли сохранить самих себя среди окружавшей их ненависти. Зрячие всегда чужды слепцам. Они держались до конца, но вот лишились и последней нити, связывавшей их с волей богов. Теперь из рода антархов остались в живых только двое слабых детей, мальчик и девочка, которым также суждено вскоре угаснуть, ибо они одиноки и бессильны. Кто-то должен их защитить, и одной лишь ветви маттенсаи для этого недостаточно. Этим защитником станет Ллеу, а ты — его проводником, потому что в одиночку он не сможет достичь цели. Он заменит детям антархов отца, научит их выживать во враждебном мире. Мы посылаем нашего сына в мир людей, один раз уже отвергнувший и едва не погубивший его, ведь Ллеу не только наш, но также их сын, хочет он того или нет. У него две природы, а не одна, подобно нам.

— Но я не хочу идти туда, — вдруг проговорил юноши, с невыразимой мукой глядя на старика, — я не хочу возвращаться к людям! Я думал, что смогу это сделать, а теперь, оказавшись среди своих, всем сердцем желаю остаться здесь, в лесах, вместе с вами! Не делай этого со мной, не требуй, чтобы я разлучился с теми, кому принадлежу…

Старец не прерывал его, но голос Ллеу звучал все тише и тише, и, наконец, юноша умолк, тяжело и прерывисто дыша. Варвар, наблюдавший за этой сценой, недоуменно скривил губы, не понимая, как пристало мужчине проявлять столь недостойную слабость и кричать о том, что он, видите ли, не желает исполнить свой долг.

— Ты напрасно считаешь Ллеу слабым и малодушным, киммериец, — в очередной раз показав способность Всевидящих читать чужие мысли, обратился к нему Оттфрид. — Вспомни, не он ли две зимы терпел мучительные пытки в подземелье, но не предал свой дар, повинуясь закону сердца? В каком состоянии он был, когда ты увидел его впервые? Страх присущ любому человеку, равно как и сомнения, а Ллеу — человек… но тебе не понять его муку, как понимаю ее я, ибо Всевидящие чувствуют боль друг друга как свою собственную. Дитя мое, — Оттфрид протянул руки к Ллеу, — поверь мне, ты не будешь один, даже когда твой достойный спутник тебя покинет. Я — и все племя — оно внутри тебя самого. Мы не изгоняем тебя, ты не отвергнут нами, как тебе кажется. Ты посланник, а не отверженный. И завтра в числе шестерых избранных ты совершишь обряд совокупления с прекраснейшей из наших женщин, которой впервые предстоит пройти его: ты такой же, как и все в роду Всевидящих, и наравне со всеми имеешь право продолжить этот род.

Мгновения ужаса и отчаяния, охвативших Ллеу и сжавших его сердце ледяными когтями, миновали, и теперь он с некоторым стыдом искоса глянул на Конана, уловив его презрение.

Неловкости же перед Оттфридом юноша, no-Коже, никакой не испытывал.

— Ладно, парень, — варвар положил огромную руку на плечо Ллеу, — видал я и посильнее тебя воинов, которым иногда жуть как не хотелось ввязываться в бой, да все-таки им удавалось перепороть нерешительность, и они шли.

— Я пойду, — твердо заявил Ллеу, — Больше такого со мной не повторится.

Юноша снова был спокоен, взгляд его прояснился — буря, свирепствовавшая в его душе, улеглась. Он не смирился со своей участью, но принял необходимость исполнить долг, как принимает молодой воин оружие из руки более опытного, горя желанием применить его достойно и не опозорить благородную сталь собственным малодушием…

* * *


Обряд, коему Всевидящие придавали огромное значение и который занимал в их жизни чрезвычайно важное место, был весьма примечателен.

Женщины, которым следовало участвовать в нем, чувствовали себя подлинными властительницами и не испытывали ни малейшего смущения или страха. Между прочим, у любой из них мог быть мужчина, к которому она испытывала особое расположение, равно как и он к ней, но это не давало ей права отвергать остальных. Когда вопрос стоял о продолжении рода, личные чувства отодвигались на второй план.

В промежутках между обрядовыми отношениями — другое дело, тут не возникало никаких возражений, достаточно было взаимного согласия двоих, и только их в таком случае касалось, желают ли они уединиться или не станут возражать против присутствия кого-то еще при их соитии.

Кстати, подобные возражения возникали редко, подобно тому, как мало найдется нормальных людей, требующих, чтобы на них никто не смотрел, когда они едят.

Обряд же был именно подлинным пиром, но совершающимся по особым правилам своеобразного ритуала.

Тела его участников не были ничем прикрыты, разве что венок из цветов или веток украшали головы женщин.

Никакой поспешности либо грубости по отношению друг к другу не допускалось.

Женщина проявляла себя с каждым из шестерых, которого должна была принять, так, словно создана именно для него и ждала его всю жизнь, а он, в свою очередь, прикасался к ней как к божеству, сошедшему ради него на землю в эту ночь, в результате наслаждение становилось не только физическим, но и, в первую очередь, — духовным.

Наверное, поэтому у Всевидящих рождались красивые дети — их зачинали только в любви.

Ллеу был первым из шестерых избранных, и вообще первым мужчиной у совсем юной девушки, никогда прежде не принимавшей участия в обряде.

Ей было лишь четырнадцать зим, но это вовсе не свидетельствовало об ее полнейшей неопытности — как и все остальные. Файона, сколько себя помнила, присутствовала при совершении обряда и была вполне к нему готова. В такие ночи самый воздух лесов, кажется дышал страстью и нежностью.

Когда Ллеу приблизился к Файоне, та шагнула ему навстречу, радостно приветствуя юношу, потом обняла, закинув руки ему не шею.

Ллеу был лишен необыкновенного покрова в виде короткой шерсти, который отличал всех прочих мужчин рода Всевидящих (женщины таковым не обладали), но это никого не смущало и не вызывало ни малейшего недоумения.

Всевидящие вообще не придавали особого значения внешнему облику: во-первых, все они обладали достаточно привлекательной внешностью, во-вторых, и для них куда важнее была внутренняя суть любого существа или явления.

Слившись с Файоной, Ллеу взял ее за руки. Девушка, казалось, ждала, как он проявит себя, выплеснется ли из ладоней и пальцев его то же самое пламя, что пульсировало в ней самой, готовое освободиться и проникнуть в его сердце и тело, сливая две души в одну.

И в момент величайшего наслаждения, наступивший одновременно у обоих, это пламя вспыхнуло — зримое, живое, оно потекло потоком синих искр от тела к телу, заставляя руки сиять…

Что-то шло от Файоны через пальцы к Ллеу — и от него к девушке.

Наконец, это слилось в одно, ослепительной вспышкой вырвалось из обоих и закачалось над их головами, точно крошечная шаровая молния, однако невесомая и теплая, а не обжигающая и способная нести смерть…

Но Конан этого не видел. Пока все племя с замиранием сердца наблюдало за происходящим, он в некотором недоумении думал, что все это, может быть, и хорошо для Всевидящих, но для нормального человека все же выглядит странно и дико.

Подобные брачные церемонии могли бы быть, куда ни шло, у зверей, да и то не у всяких, а тут…

— Пойдем со мной, — рядом с ним остановилась еще одна женщина, столь же привлекательная, как те, что были сейчас в центре всеобщего внимания, разве что чуть постарше; она улыбалась такой же открытой улыбкой, какая была присуща Ллеу. — Я прошла обряд две луны назад и теперь могу не участвовать в нем в течение одной зимы, пока не буду готова вновь стать вместилищем новой жизни, как сейчас. Теперь же я могу принадлежать каждому. Пойдем! Ты печален, потому что желал бы быть там, с ними, — она махнула рукой в сторону поляны, — но нет ничего проще, чем прогнать такую печаль, ведь теперь у тебя есть я…

С какой стати было отказываться от подобного предложения?!

У варвара давно не было женщины, а эта выглядела весьма соблазнительно и ровным счетом ничего не требовала.

Он даже не спросил ее имени, это не имело никакого значения. Женщины Всевидящих обладали удивительными качествами — они умели любить без слез, без жалоб, не играя и не интригуя, просто без остатка принадлежать тем, кто был с ними здесь и сейчас, не заботясь о завтрашнем дне и не сковывая партнера цепями благодарности, обязательств, обещаний.

На сомневаясь в настоящем, они ничего не требовали от будущего. Ведь как часто случается, что, жаждущая заверений в вечной любви женщина тем самым перечеркивает ценность и значимость этой минуты, радости настоящего.

И страстных объятиях этой дочери лесов Конан провел одну из самых восхитительных в своей на очень еще долгой жизни ночей, а поскольку его собственному любовному опыту мог бы позавидовать любой мужчина, то и она осталась вполне им довольна.

Так что, встретившись на следующее утро с Ллеу, киммериец находился в ничуть не менее, нежели юноша, приподнятом расположении духа, и они оба вполне готовы были к тому, чтобы продолжить путь.

Норргам вызвался сопровождать их до границы территории Всевидящих, а древний Оттфрид на прощение крепко прижал к себе Ллеу, не стесняясь столь бурного проявления чувств. Ведь юноша покидал эти леса навсегда, и встретиться с соплеменниками ему предстояло разве что на Серых Равнинах. Впрочем, если учесть, что, по словам Оттфрида, они никогда не будут разлучены полностью, это расставание было не столь уж и трагичным.


Глава вторая


Вскоре варвар понял, почему глава рода Всевидящих утверждал, будто Ллеу в одиночку не выдержит длительного перехода. Юный красавец, как уже говорилось, был необыкновенно вынослив, мужествен, Силен и ловок, притом далеко не глуп, но при атом отличался совершенно детским простодушием, и никакие законы были ему не писаны. Ток что путешествие в его обществе было удовольствием весьма сомнительным.

Прежде всего, Ллеу постарался убедить своего спутника вернуться к Халане.

Мысли о женщине, тщетно ожидающей своего погибшего возлюбленного, не давали ему покоя, и хотя для того, чтобы встретиться с нею, требовалось преодолеть достаточно внушительное расстояние, пылкого юнца это не останавливало.

Вообще складывалось впечатление, что парень этот озабочен исключительно тем, чтобы найти побольше приключений на свою голову. Он вытянул из своего неразговорчивого спутника все подробности относительно антархов, Мангельды и Гринсвельда и мог часами с открытым ртом слушать рассказы об удивительных и часто трагичных событиях, с которыми волею судьбы оказался столь тесно связан. Да и не только о них — вообще о чем угодно.

Ведь Конан к двадцати годам успел исходить всю Хайборию, побывав в Шандарате, Офире, Шеме, Стигии, Шадизаре, Халоге, Бритунии, Коринфии, Аренджуне, Замбуле, и имел неисчислимый опыт сражений и побед, который не мог не поражать воображение Ллеу.

— В Туонелле никогда ничего не происходило, — объяснял парень свое неуемное любопытство.

— Да уж надо думать.

До сих пор это жуткое место варвар вспоминал с непреодолимым отвращением. Было похоже на то, что Туонелл вообще был как будто обособлен от окружающих территорий. Даже тамошний выговор резко отличался от манеры говорить, характерной для Коринфии и Бритунии, на границе которых располагалось это селение, и самого Ллеу подчас трудно было понять, так необычно звучала его речь.

Ему было не просто приспособиться жить в огромном мире, впервые открывшемся перед ним, взрослым парнем. Он не знал ни осторожности, ни опасений, его интересовало все, что происходило. Юноша наслаждался свободой, впитывал жизнь буквально всеми порами — и ему не терпелось испытать себя, доказать, что он тоже многое способен совершить. В то же время, иногда Ллеу становился необыкновенно задумчив; он вдруг полностью уходил в себя и не реагировал вовремя, когда к нему обращались, точно не слышал слов или внезапно переставал их понимать.

Очень недолго юноша пребывал в счастливом заблуждении, будто, если Туонелл остался в прошлом подобно кошмарному сну, то весь остальной мир настроен по отношению к нему столь же доброжелательно) как и он сам со своим распахнутым сердцем — по отношению к людям.

Тут ничего не требовалось объяснять словами, жизнь сама по себе была достаточно щедра на жестокие уроки. Так было, например, когда киммериец и Ллеу проходили через один из небольшим юродов и Коринфии, и по обыкновению остановились на постоялом дворе. Началось с того, что парень вдруг перестал жевать, сосредоточенно набивать себе желудок овощами и мясом, и в задумчивости уставился на своего спутника.

— Слушай, — проговорил он, — я вот тут подумал, ты вынужден расплачиваться за нас обоих, верно? У меня же нет денег.

— Ну и что тебе не нравится? — покосился в его сторону варвар. — Ты предлагаешь по такому случаю уморить тебя голодом?

— Не-ет, — протянул Ллеу, — но мне следует хоть что-то заработать.

— И каким же образом?..

Сидящий рядом с ними мужчина, по виду ремесленник, ухмыльнулся, прислушиваясь к разговору, а потом повернулся всем телом к Ллеу.

— Эй, парень, — ремесленник был уже изрядно пьян, что бросалось в глаза при одном взгляде на его красную рожу, — думаешь, где бы деньжат раздобыть, а? Давай-ка на спор, кто больше выпьет? Коли сумеешь меня обставить — кошель твой, — он потряс перед носом Ллеу мешочком, в самом деле под завязку набитым монетами, — а нет, так отработаешь долг, мне нужны крепкие парни…

У юноши разгорелись глаза — сомневаться в своих силах ему не было свойственно, и он уже хотел было согласиться, не уточняя даже, велик ли окажется в случае проигрыша долг и чем тогда придется заниматься.

Пришлось вмешаться Конану.

— Оставь его в покое, приятель, — с угрожающими нотами в голосе обратился он к незнакомцу, — нашел о чем спорить. Великая доблесть, кто круче вином накачается… — относительно себя варвар был убежден, что играючи обставил бы обоих вместе взятых спорщиков и по этой части, но Ллеу особых надежд не подавал — того с непривычки пара кувшинов пива наверняка свалит с ног, и что тогда?

Ремесленник разинул было рот, чтобы возразить, но габариты спутника юноши и его более чем решительный вид привели мужчину в явное смущение, и он благоразумно решил не связываться с черноволосым гигантом. Разочарованно и злобно шипя — легкая добыча явно ускользала из его рук, — он отошел от них и пересел за соседний стол, однако до конца так и не успокоился и принялся что-то возбужденно обсуждать с другими парнями, очевидно, отлично с ним знакомыми.

Компания дружно загудела, и киммериец услышал издевательские смешки, без всякого сомнения направленные в адрес его и Ллеу. Чего варвар совершенно не выносил, так это насмешек.

Подобное неуважительное отношение заставляло его обыкновенно немедленно вносить полную ясность относительно существующей иерархии. Так что он поднялся во весь свой огромный рост и неспешно приблизился к развеселившейся компании.

Зацепив болтуна одной рукой за грудки. Конан поднял его над полом так, что тот стал задыхаться и дергаться, безуспешно пытаясь найти твердую опору под ногами.

— Я тебе сейчас надолго испорчу настроение, придурок! Советую заткнуться, если, конечно, не считаешь, что у тебя найдутся лишние зубы и ребра!

Остальные разом притихли, наблюдая за происходящим. Каждый из них, похоже, втайне радовался, что это не он оказался в руках — точнее, в руке разъяренного варвара. А тот, которому повезло меньше других, внезапно осмелел, потеряв, видно, от страха последний разум, и заверещал, торопясь и заикаясь:

— Так я ж и не сомневаюсь, что ты-то меня как муху прихлопнешь, был Краб — и нет Краба, а вот этот сосунок, который с тобой, верно, сам по себе ни на что не годится!..

— Это еще почему?! — вскинулся Ллеу. Киммериец все же довершил начатое, швырнув Краба об стену так, что дрогнуло все строение, и тот без чувств сполз на пол, — и огляделся, нет ли еще желающих позубоскалить на его счет.

Таковых не наблюдалось. Но Ллеу стоял, весь дрожа от оскорбления.

— Я, между прочим, тоже неплохо дерусь! — возмущенно заявил он.

Реплика юноши только раззадорила умирающих от скуки парней, у которых от чрезмерных возлияний чесались кулаки начистить кому-нибудь морду.

Если видеть своим соперником Конана им была явно не по душе, то поразмяться, навешав оплеух зеленоглазому мальчишке — оно ведь и впрямь странно выглядит, когда один человек решает за другого даже такой пустяковый вопрос, как ввязываться в спор или нет, — очень даже хотелось.

Тем более, что тот горазд был работать больше языком, чем кулаками либо ножом — иначе он продемонстрировал бы себя в деле, а не стоял пень пнем, доказывая свою состоятельность как бойца одними лишь словами.

Откровенно говоря, ни в одном бою киммериец своего спутника до сих пор не видел, Хотя по опыту знал: если Ллеу что-то о себе говорит, можно не сомневаться, что так оно и есть.

— Он, между прочим, тоже… — хрюкнул один из парней, по виду довольно мерзкий, с физиономией, покрытой крупными бородавками, как у жабы, весьма похоже передразнивая выговор юноши. — С кем же ты дерешься? Разве что с мухами? И как, кто там обычно выходит победителем?

Вместо ответа Ллеу неуверенно взглянул на варвара.

— Слушай, ведь мне не обязательно их убивать? Мне бы этого не хотелось, — совершенно серьезно произнес он.

Даже присутствие киммерийца не могло сдержать дружного хохота всех, кто прислушивался к перебранке.

Один из сидящих даже свалился со своего места, сгибаясь пополам от буйного веселья, к которому не рискнул присоединиться разве что едва очухавшийся Краб. Уж больно забавно прозвучал вопрос юноши!

— Нет, — тряхнул головой Конан, плохо представляя себе, что сейчас произойдет. — Не хочешь — можешь не убивать.

Ллеу с облегчением улыбнулся и кивнул, а затем приблизился к своим обидчикам, которых было не менее пяти человек, с нездешней, необычной бесшумной грацией в каждом движении.

— Хотите по одному или все сразу? — для порядка поинтересовался он, весь словно подбираясь, как хищник перед прыжком.

Недолго думая, жабообразный парень с сальными светлыми волосами бросился на него. Варвар счел за лучшее не вмешиваться, если дело не примет слишком уж опасного для жизни его молодого спутника оборота.

Но он, похоже, беспокоился совершенно напрасно, ибо нападавший даже не успел коснуться Ллеу, мгновенно сложившись пополам и падая на колени, с выпученными глазами беззвучно хватая ртом воздух, что еще более усилило его сходство с жабой.

В руках Ллеу не было ни ножа, ни, тем более, меча, ни даже палки, но он настолько виртуозно, стремительно и изящно отражал удары, что желающие испытать юношу на прочность откатывались от него, точно волны от берега, — хотя бросались теперь уже все разом, кстати, изрядно мешая друг другу. А ведь Ллеу только защищался. Когда же одному, наиболее бойкому, удалось все-таки зацепить юношу, тот окончательно вышел из себя.

Конан видел своего спутника в разных проявлениях — печальным, задумчивым, неуверенным, необыкновенно веселым и словно излучающим радость — но никогда прежде не наблюдал такого приступа ярости.

Нападавший ударил его в лицо, из носа Ллеу брызнула фонтаном алая кровь, но этот удар был первым и единственным, который он пропустил. Железный кулак юноши ввинтился в живот противника с такой силой и точностью, что тот, утробно взвыв, отключился — и видно было, что надолго. Зеленые глаза отпрыска Всевидящих сузились, полыхнув нездешним огнем, словно две молнии, а то, что он совершил вслед за этим, вообще было не похоже на те драки, которые обычно доводилось наблюдать завсегдатаям этого кабака, ибо следующий из нападающей пятерки получил удар в висок ногой, с невероятной скоростью мелькнувшей в воздухе, и рухнул на пол в но менее глубокой отключке, нежели предыдущий.

«Остальные загудели в недоумении и страхе, спешно подыскивая пути достойного отступления, но Ллеу уже не мог остановиться. С бешеным, на пределе возможностей голосовых связок, воплем он подпрыгнул, перевернувшись в воздухе, и в этом прыжке исхитрился свернуть челюсть своему четвертому противнику…

Теперь время издевательски хохотать настало для Конана, но он всегда был предельно сдержан в проявлении подобных эмоций и просто сидел, не двигаясь с места и наблюдая за происходящим.

Да, кажется, его вмешательства Ллеу и не требовалось, тот справлялся со своей задачей самостоятельно, причем достойно, чрезвычайно быстро и даже не сбив при этом дыхания. Закон-то есть дождавшись, пока те, кто еще мог держаться на ногах, ринутся к выходу, давя друг друга в проеме двери, — он опустился на скамью рядом с варваром и, тяжело вздохнув, сделал огромный глоток пива. Складывалось впечатление, будто его не особенно радует победа. Подтверждая эту догадку, Ллеу сокрушенно произнес:

— Ну чего они лезут? Говоришь — так не верят… Странно!

— Почему ты думаешь, будто все тебе должны верить на слово? И… кто тебя научил так двигаться?

— Я знаю, люди достаточно часто лгут друг другу, — не стал спорить Ллеу. — Ты тоже сначала не хотел мне поверить, — пожал он плечами. — А насчет другого… мне кажется, я всегда так умел. Кто учит кошку с любой высоты падать на все четыре лапы? Птицу — держаться в воздухе? Собаку — брать след?..

— Но ты не кошка, не птица, не собака. Ты человек, а это совсем другое.

— Иногда я сомневаюсь, — очень тихо сказал юноша. — Я не знаю… не могу понять, кто я, и объяснить не умею, — он совсем по-детски шмыгнул носом, втягивая все еще продолжающую сочиться кровь, и не замечая этого. — Мне хочется быть таким, как все, тогда бы я понял, как просто убивать. Другим известно то, чего я не знаю. Тебе, например.

Конечно, известно. Киммериец вдруг понял то, чего Ллеу никак не мог высказать, мучительно подбирая слова и все равно не отыскивая подходящих. Да, будь он на месте своего спутника, пара-тройка мертвых тел здесь бы уж точно лежала, а этот никого не прикончил даже в ярости. Не захотел. Опять, значит, поступил так, как ему велел закон сердца, закон Всевидящих.

В ту же ночь Ллеу исчез. Как и когда это произошло, варвар не имел ни малейшего понятия. Но всяком случае, спать они ложились рядом, а утром, на рассвете, парня и след простыл. Конан в необычайной отчетливостью вспомнил, как нашел в Кофе мертвую Мангельду, тело которой было насквозь пробито остро отточенным колом. Что, если вот так же он обнаружит остывающее тело Ллеу?

От этой мысли у него потемнело в глазах. Киммериец всегда предпочитал размышлениям конкретные действия, но тут картина вдруг ясно сложилась сама собой, словно из множества кусочков, Мангельда двигалась к Желтому острову, чтобы сразиться с Гориллой Грином. Его темных чар хватило на то, чтобы остановить ее, навсегда заставив умолкнуть мужественное и доброе сердце девочки.

Их хватило, чтобы остановить и всех антархов, что вышли в путь прежде Мангельды. И на то, чтобы успешно препятствовать и ему, Конану, и шемиту Иаве.

Но, Кром, Гринсвельд вовсе не был так уж беспредельно могуществен! Просто злобная, мерзкая обезьяна, у которой ну никак не могло хватить мозгов для того, чтобы совершенно сознательно губить Ландхааген, — разве что на отвратительную злую пакость вроде воровства. Значит, был кто-то посильнее Гринсвельда. Кто-то или что-то, орудием чего он являлся. Для кого — или чего — опасно само существование антархов, и или что — решился извести их под корень. Теперь с появлением Ллеу надежда антархов проснулась вновь. И оно изберет новое оружие. Кого на сей раз? С кем теперь предстоит сразиться? Один раз Ллеу едва не погиб. Оно затмило ненавистью даже сердце его собственной матери… И снова совершенно неизвестно, жив ли его спутник.

Напрасными оказались и поиски, и призывы. Ллеу точно сквозь землю провалился. Правда, в некотором смысле успокаивало то, что и его трупа Конан не обнаружил.

Он прошел по всем местным кабакам, но вместо юноши нашел только вчерашнего Краба — кстати, получившего такое прозвище за то, что на его левой руке не хватало трех пальцев, оставался, кроме большого, только мизинец, и кисть в самом деле напоминала клешню.

Краб имел весьма помятый вид, и, заметив варвара, непроизвольно завертел головой в поисках пути отступления, но было поздно. Киммериец опять схватил его, на сей раз — за шиворот, и встряхнул, словно мешок с мукой.

— Эй ты, отрыжка Нергала, спутника моего не видел?

— Нет! Хвала богам, не видел…

Варвар поставил его наземь.

— А где, как считаешь, он может находиться в этой дыре с утра пораньше?

Неожиданно Краб сел прямо на землю и схватился за голову, снизу вверх глядя на Конана.

— Там, где и ночь провел, конечно. Пошел получать законную награду, которая полагается победителю. Помнишь красотку, что прислуживала в «Сером ястребе»? Вряд ли она смогла устоять перед ним, ежели ему захотелось ее пощупать. Адда — дочь хозяина кабака, девица она с характером, но таких, как этот твой… э-э… спутник обычно привечает охотно.

Варвар угрюмо кивнул. Самому стоило сообразить, что тут не в магии дело и не в таинственных похищениях. Особенно отлично зная, что Ллеу ни одной юбки спокойно не пропустит. У него отлегло от сердца.

— …Только вот, — продолжал Краб, с самым невинным видом округляя глаза, — есть тут одна закавыка. Верно говорят, что легче сто блох на стол выпустить разом да за всеми уследить, чтоб не упрыгали, чем за одной бабой. Вот папаша-то этой самой Адды и старается, как может, чтобы замуж ее мало-мальски прилично пристроить можно было, а то кому нужна порченая девка, самые сливки снять каждому самому охота. И жених у ней подходящий имеется, тоже, понимаешь, бдит насчет чести невесты, иначе люди узнают, что она до свадьбы с кем ни попадя путалась, позор, сам понимаешь, обоим…

— Короче! — прервал его излияния киммериец.

— А если короче, — заторопился Краб, — папаша у Адды крут, демоны его раздери. Грозился, если кто близко к дочурке его подойдет, прикончит на месте, а по части выслеживать девчонку он наловчился не хуже кота-крысолова. Так что ежели он раньше тебя эту парочку сыщет, так друг твой ногами махать будет на Серых Равнинах, это я тебе точно говорю.

— Ну и где же их искать?

— Так ведь про то один Нергал ведает. Адда тоже хитрая бестия. Она со своим родителем вроде как в прятки играет, кто быстрее — она ли на себя кого затащит, либо он поспеет, и тогда… Гаттар уже с полдюжины парней покалечил, а девка эта бесстыжая знай себе хохочет, мол, значит, не мужчины и были, раз отбиться от папаши ее не смогли. Тоже счет им ведет… развлекается, стерва такая… дразнит, играет. Гаттар с ней озверел вконец. Потому она таких, вроде друга твоего, выбирает — чтоб занятней было поглядеть, кто кого. По мне, так ее б саму пришибить, чтоб не мучилась, и дело с концом, да только Гаттар в ней души не чает, и жениха своего, Итрана, окаянная девка крепко присушила, он-то ее на руках готов носить, а всякого, кто на нее глаз положит, поклялся на куски разорвать…

— Ну-ка, хорош травить байки, — грозно сдвинул брови киммериец, — пошли, покажешь, где эту вашу Адду скорей всего можно застать.

— Э, нет-нет-нет, — замахал руками Краб, — двое дерутся — третий не мешай. Я туда башку не суну, очень мне надо неприятностей на свою задницу искать…

— Еще как сунешь, — возразил Конан, — или я тебе ее прямо здесь и оторву.

Делать нечего… Громко стеная и проклиная свою участь, Краб поднялся и поплелся вперед, указывая дорогу. Впрочем, после пары увесистых пинков, полученных от варвара, он задвигался куда резвее — и к тому же молча.

Они подоспели вовремя.

На самой окраине города, где стояло несколько заброшенных и полуразвалившихся хибар, в которых обыкновенно ютились нищие бродяги, Ив имевшие, чем расплатиться за ночлег да постоялом дворе, в этом самом вонючем гадюшнике вовсю кипела невиданная драка.

Видно, искусство Ллеу и его способности по части рукопашных стычек на сей раз не очень-то его выручали, потому что донельзя взбешенные Итран и Гаттар были явно близки к тому, чтобы прикончить парня. Все трое превратились в злобно сопящий клубок катающихся по полу тел, и сходу определить, кто есть кто, можно было лишь по тому, что на Ллеу не наблюдалось ни единой тряпки. Самым интересным в этой ситуации было однако то, что главная виновница потасовки не отошла, по обыкновению, в сторону, горящими глазами наблюдая за развитием событий, а принимала в них самое непосредственное участие. С визгом и воплями она металась возле дерущихся, ничуть не опасаясь в пылу сражения получить от кого-нибудь из них увесистую оплеуху, кусалась и царапалась, точно дикая кошка, причем ее симпатии были явно на стороне Ллеу, а не родителя вкупе с женихом.

— Не смейте его трогать! — отчаянно орала девица. — Отпустите его, он не виноват!

Разумеется, ее никто не намерен был слушать. Конан несколькими ударами решил исход драки в пользу Ллеу и, схватив юношу за плечи, поставил его на ноги, но на сей раз парень не унимался. Он хрипел и рвался в бой, отчаянно дергаясь в огромных руках киммерийца, пока Адда не повисла у него не шее, громко рыдая и покрывая поцелуями окровавленное лицо юноши. Краб стоял поодаль, с отвисшей челюстью наблюдая за происходящим.

В слезах «окаянную девку» видеть до сих пор никому не доводилось: сочувствие к жертвам собственного вероломства в число ее достоинств никак не входило.

— О мой милый, — стенала Адда, цепляясь за Ллеу, точно репей, — прости меня, прости!.. Что они тебе сделали?!..

— Заткнись, дура, — прикрикнул на нее варвар, отчего девушка разом съежилась и притихла, — и принеси лучше его барахло.

Вид Ллеу сейчас весьма напоминал тот, в котором киммериец впервые его увидел, но вместо того, чтобы исцелять его раны с помощью ветви маттенсаи либо иными способами, на этот раз ему хотелось увеличить их число, добавив любителю жарких объятий от себя лично. Впрочем, Адда полагала иначе.

Эта девица готова была языком зализывать каждую ссадину на теле своего нового приятеля; она стояла, ломая руки, пока юноша, сплевывая кровь, сосредоточенно и не поднимая глаз на, своего спутника, приводил себя в надлежащий: вид, после чего, опустив голову, поплелась за ни-ми, как привязанная, лишь на миг обернувшись в сторону лежащих без чувств отца и незадачливого соискателя своей руки, Итрана…

— Не покидай меня, Ллеу, — жалобно скулили она, — позволь мне быть с тобой рядом, не бросай, меня, я умру, непременно умру, если ты уйдешь… — и прочее в том же духе.

Остановиться было для парня делом весьма затруднительным, так как Конан вел его, бесцеремонно придерживая за шиворот и в хорошем темпе.

— Подожди, — все-таки попросил он. — Позволь мне с нею поговорить… клянусь, только несколько слов!

— Наговорился уже! — не останавливаясь, отрезал варвар.

— Да подожди ты! — Ллеу решительно вывернулся из рук своего спутника и повернулся к Адде.

Подойдя к продолжающей плакать девушке, он взял ее за руки и пристально посмотрел в глаза.

— Иди к Итрану, Адда. Он любит тебя, а ты разбиваешь ему сердце.

— Но я… не хочу к Итрану, — пролепетала тa, — мне нужен только ты!

Ллеу покачал головой.

— Запомни боль, которую ты мне причинила. Не они. Ты! И никогда больше не играй с людьми. Поняла? Ты всегда будешь любить меня, — он коснулся ее груди, — и помнить, — его рука легла на лоб Адды. — Ради этого обещай, что никому не причинишь зла, ни один человек больше не пострадает по твоей вине. У меня свой путь. Мы не можем быть вместе. Вернись к тем, кому ты нужна, и подари им счастье; я же пойду к тем, кто без меня погибнет. Прощай, Адда! И спасибо тебе.

Девушка более не пыталась преследовать их. Она остановилась, точно завороженная словами Ллеу, и осталась стоять неподвижно, только огромные прозрачные слезы медленно скапливались на ее ресницах и никак не могли пролиться. Забыть его?! Да ведь с нею никогда не случалось ничего, подобного тому, что произошло в эту ночь. Адда хорошо помнила, как прокралась к двум незнакомцам, отправившимся отдыхать после потасовки в «Ястребе», желая поманить за собой младшего из них, а если уж совсем повезет, то обоих спутников вместе.

Черноволосый гигант крепко спал, а второй, так поразивший ее воображение умением драться, едва лишь заслышав шорох, приподнялся и сел; в полумраке девушке почудилось, что глаза его сияют, словно зеленоватые звезды; он сидел, подогнув под себя одну ногу, небрежно бросив руку на колено другой, чуть склонив голову к плечу, и смотрел на приближающуюся к нему Адду серьезно и грустно.

— Пойдем, — девушка неслышно скользнула к нему и взяла за руку. Зеленоглазый легко поднялся и вышел с нею, не произнося ни слова.

— Хочешь любить меня, герой? — игриво paw смеялась Адда, положив руки ему на грудь и жарко дыша.

— Тебя многие любили, — возразил Ллеу, не думая однако отстраняться, — но мне жаль, что сама ты пока не знаешь, как это бывает по-настоящему.

— Так покажи мне! — призывно прошептала красотка, увлекая его за собой.

— Ты в самом деле этого хочешь? — юноша чуть приподнял брови, будто подобное предположение показалось ему весьма странным.

— А чего же, по-твоему, я еще могу желать?!

— Это больно, милая, — серьезно предупредил зеленоглазый.

Адда не поверила его словам. Этот красавчик был седьмым по счету из тех бедолаг, которых ей удалось завлечь, — и она могла бы поклясться, что самым лучшим!

Что ж, если он окажется еще и более расторопным, чем его предшественники, то, возможно, успеет овладеть ею прежде, чем Гаттар с Итраном разыщут ее убежище. До сих пор это никому не удавалось… Но едва очутившись в объятиях Ллеу, девушка почувствовала странное ощущение. Великие боги, это был не он!

Черты склоненного над нею лица стремительно менялись, и Адда отчетливо видела не зеленоглазого красавца, но тех, кто был с нею прежде. Вот Оль, почти мальчик, смотрит на нее иссиня-черными глазами, совершенно ошалев от счастья… она тянется к нему, прекрасно помня однако, что Гаттар проломил ему голову, застав их вместе… Вот Саур, рыжеволосый и молчаливый, что много лун сходил с ума по Алле, она сделала, наконец, вид, что уступила ему и этим самым тоже предала в руки отца — потом Саура нашли с переломанными ребрами и выбитым глазом, а прежде он был отличным стрелком…

На мгновение Ллеу вновь стал самим собой! но девушка уже отчаянно билась в его сильных руках, приняв на себя все душевные и физические муки тех, кого погубила своим сладострастием. Он ничего не делал с нею, просто смотрел в глаза, но Адда кричала, не умолкая. Лица менялись все быстрее, бешено кружилась голова, сердце, ставшее огромным от немыслимой, горькой любви, разрывало грудь, раздвигало ребра. Ллеу был с нею нежен и осторожен, он вовсе не спешил овладеть девушкой, но то, что он творил нею, было страшнее самых жестоких ударов.

— Ты хотела любви? — прошептал он с печалью в голосе. — Так люби же… как они тебя, и страдай, как они страдали, Адда!

Самым невыносимым было то, что она знала вот-вот здесь появятся отец с Итраном, и весь ужас повторится снова. Девушка пыталась предупредить Ллеу, она кричала ему: — Уходи, беги… Они уже близко, они убьют тебя!..

— А разве ты не за этим меня сюда привела?! — возразил он. — Не к этому стремилась?

И Адде нечего было возразить. Еще увидела она — или это ей просто почудилось?! — будто от головы, рук, всего обнаженного тела Ллеу исходит голубоватый ровный свет, сияние, что озаряло мрак убогой заброшенной хижины — и тьму ее собственной души. Девушке стало страшно, как страшно! Не за себя — за него… И когда все случилось именно так, как она ожидала, и две пары жестоких рук оторвали от нее Ллеу, она закричала:

— Не-ет, нет! Не его — меня убейте!

Но ее никто не слушал… Никто. Ллеу дрался против двоих, но не как вечером в кабаке, он двигался как самый обычный человек, и конечно, Итран и Гаттар быстро повалили его на землю, но каждый удар, что они наносили ему, стократно отзывался в сердце Адды, таком живом теперь… и точно так же каждый удар, который юноша обрушивал на них. Прекратить этот ею самой начатый кровавый ужас, который больше уже не казался ей, как прежде, забавной игрой — вот все, чего девушка желала… но не могла. Поздно!..

Теперь же, стоя перед Ллеу и в последний раз глядя ему в глаза, — она точно знала, что в последний, что более их земные пути никогда не пересекутся, — прочитала в них Адда невиданное: прощение и приказ. Он отсылал ее прочь, не презирая.

«Иди к Итрану!» Да… девушка словно очнулась. Итран! Как она могла до сих пор быть с ним такой жестокой?!.. Адда кивнула, развернулась и бросилась бежать назад со всех ног. Ллеу снова улыбнулся.

— С двумя не справился… — бросил между тем через плечо киммериец. — Щенок!

— Я победил, — убежденно возразил юноша. — Я знаю.

* * *


Но если в случае с Аддой страшные опасения варвара не оправдались — так или иначе, ситуация оказалась вовсе не такой уж трагичной, — то в дальнейшем та самая сила, названия коей он еще не знал, забывать о своем существовании не позволяла почти ни на день.

Рыбацкий поселок, в котором киммериец рассчитывал встретиться с Халаной, словно вымер, покинутый людьми, за исключением нескольких стариков, которым, видимо, было уже все едино, где и как окончить свои дни. Прежняя старуха, столь неприветливо встретившая когда-то — не так уж и давно, впрочем! — Конана и шемита Иаву, была, тем не менее, жива и на сей раз куда более разговорчива. Относительно Халаны он правда, не могла сказать ничего внятного, тол ко бормотала, как заведенная:

— Птицы! Птицы из-под земли… Создавалось полное впечатление, что старая карга окончательно помешалась. Добиться от н более понятных объяснений удалось не сразу. По ее словам выходило, что на рыбацкий поселок обрушилась страшная беда.

В одну из ночей откуда-то, словно в самом деле из внезапно открывшейся дыры в земле, появились неведомые существа, которых она хоть и называла «птицами», но это было не совсем так. Целая стая их, черными силуэтами закрывших самые звезды небесные, пала на мирно спящие дома. Когти и клювы, словно выкованные из стали, крушили стены и двери.

Проникая в жилища, птицы с коричневыми перьями хватали людей, как мужчин, так и женщин, а тех, кто пытался им сопротивляться, убивали на месте. Причем выбирали они лучших, самых здоровых и сильных, не проявив интереса к детям и глубоким старикам, — прочих же уволокли в изогнутых когтях своих, а куда и зачем — неведомо.

Причем на вторую и третью ночь они возвращались, выискивая себе новые жертвы, но, разочарованно покружив над разоренным поселком, покинули его. Все произошло внезапно и очень быстро. Живы ли те, кого унесли чудовища, старуха не знала, пока некоторые из них не пришли назад — но это уже были не прежние люди.

Выглядели они так, словно в них не осталось крови, и ничего не могли объяснить — при попытке заговорить женщины начинали истерически рыдать, а мужчины… их было-то всего трое, вернувшихся… однажды утром вышли на лодках и море и потопили их вместе с собой;

Варвар и Ллеу молча выслушали эту страшную историю. Старуха иногда замолкала так надолго, что казалось, будто она уже больше не заговорит. Но потом, словно очнувшись, она продолжала рассказ.

Иппа когда-то оказался прав: эта карга была местной колдуньей. Она утверждала, будто кара пала на весь поселок за то лишь, что кто-то из местных помог Конану и шемиту, дав им лодку, чтобы они могли добраться до Желтого острова. Некто жестоко мстил за Гориллу Грина, послав для расправы мерзких бурых чудовищ, чьи перья были цвета запекшейся крови. Ллеу слушал, окаменев от ужаса. Потом он прошелся по опустевшим домам, прикасаясь ладонями к предметам уцелевшего нехитрого скарба, принадлежащего, прежде тем, которые были похищены, и долго не выпуская их из рук…

— Эти люди живы, — произнес он наконец, — и мы сможем вернуть их назад. Только не всех. Есть такие, которым уже ничем не поможешь.

— Но мы не можем преследовать этих птиц или кто они еще там такие, не имея понятия, куда они улетели. И откуда появляются.

— Это нам и не нужно. Чудовища явятся сами. Надо только подождать… и я не думаю, что очень долго.

Ллеу не ошибся.

Ближе к вечеру хлопанье множества крыльев возвестило о приближении чудовищ, которые, в самом деле, появлялись не с неба, а словно выныривали откуда-то из-под земли, стремительно взлетали и камнем падали на берег, в последний момент разворачивая огромные, не менее пяти локтей в размахе, темно-бурые крылья.

Впрочем, почти половина птиц имели иную окраску, которую можно было определить как грязно-белую: такие казались меньше по размеру и держались чуть в стороне. Самым ужасным было то, что все они были человекоподобными и вместо птичьих голов имели людские лица, только глаза были так широко расставлены, что казались расположенными почти на висках, носы напоминали загнутые вниз кривые клювы с ноздрями в виде круглых отверстий в верхней части, а рты выглядели как безгубые провалы.

Крылья их оканчивались человеческими же кистями однако с четырьмя пальцами и крепкими острыми когтями, ноги же ничем не отличались от собственно птичьих, как у орлов или ястребов.

Впечатление птицелюди производили на редкость отталкивающее, особенно учитывая источаемый ими отвратительный запах.

Бурые уселись на берегу, образуя полукруг: они с явным интересом разглядывали киммерийца и Ллеу, по-птичьи поворачивая головы и изредка моргая нижними, лишенными ресниц веками.

А грязно-белые, возбужденно взмахивая время от времени крыльями, начали приближаться, стремясь захватить обоих спутников в кольцо.

Относиться к этому можно было единственным образом — как к явному нападению. Количество же человеко-птиц было весьма впечатляющим — порядка полусотни особей, поэтому даже безрассудно отважный варвар понимал, что, вступив с ними в открытый бой, ничего не стоило поплатиться за это жизнью.

Однако, похоже, что пернатые агрессоры не ставили своей целью убивать людей — у них были какие-то свои планы.

— Самки, — тихо сказал Ллеу. — Белые — это их самки.

— Какая разница? — спросил киммериец. — Они тебе кажутся более привлекательными, и тебе больше понравится быть разорванным на части как раз ими?

— Я вообще не намерен позволить себя разорвать. Думаю, что и ты тоже. Но здесь силой не взять — тварей слишком много. Кроме того, даже если удастся их прогнать, они улетят, а о судьбе тех, кого они уволокли с собой, мы ничего не узнаем, — до сих пор голос юноши звучал не громче шепота, но после этих слов Ллеу неожиданно поднялся и пошел навстречу белым человеко-птицам, не сводя глаз с одной из них, и восхищенно воскликнул, так, чтобы они его услышали: — Боги, какая красавица! Ни одна человеческая женщина не смогла бы с тобой сравниться!

Та, к которой он обращался, в замешательстве замерла на месте, а потом с комичной гордостью встряхнулась и расправила хвост; прочие же, наоборот, недовольно заклекотали, хотя тоже не без удивления.

Очевидно, твари привыкли к тому, что самый их вид пугает людей до безумия и способен исторгать лишь вопли ужаса и отвращения. Этот же человек вел себя совсем по-другому.

— Ты же не сделаешь мне ничего плохого, верно? — продолжал Ллеу, подходя еще ближе. — Да и зачем? Посмотри: у меня нет ни когтей, ни жестких перьев, как у тебя, но я и не собираюсь с тобой драться. Мы ведь и так легко договоримся миром.

Произнося эти слова, юноша страстно мечтал временно утратить обоняние, ибо чем более он приближался к белокрылым чудовищам, тем непереносимее делалась исходящая от них вонь, похожая на запах подгнившего лука.

Конан поддержал его не лишенный оригинальности замысел и, в свою очередь, принялся обхаживать еще одну пернатую дрянь, злорадно отмечая, как это выводит из терпения тех, что остались без внимания.

Стравить этих тварей между собой — а там дело пойдет куда проще!

— Понимаю, ты не можешь назвать свое имя, прекрасная дочь земли и небесных высот, — гнул свою линию Ллеу, стараясь ни на секунду не прекращать свои хвалебные речи, — но я ведь должен как-то обращаться к тебе. Как же обычно тебя называют?

Он приблизился к своей «избраннице» вплотную и, пересилив отвращение, нежно коснулся мерзких перьев на ее груди.

— Ро-А, — голос птицы прозвучал не мелодичнее вороньего карканья, но чувствовалось, что страхолюдная тварь полагает его звучащим по меньшей мере торжественно и горделиво.

— Ро-А! — повторил юноша. — Звучит превосходно! Ты, верно, хочешь, чтобы я полетел вместе с тобою туда, где вы все обитаете? Тебе нравятся человеческие мужчины? У тебя прекрасный вкус, Ро-А, и я бы ничуть не возражал совершить такое путешествие, вот только у меня нет таких замечательных крыльев…

В ответ Ро-А развернула крылья и накрыла его ими, словно обнимая. Ллеу задержал дыхание, рискуя в противном случае потерять сознание от невыносимого смрада. По счастью, объятие было кратким.

Человеко-птица отпустила его — чтобы, слегка взлетев над землей, перехватить поудобнее, зацепив когтями поперек туловища со спины и, демонстрируя невероятную силу, поднять в воздух. Когти ее, подобно металлическим крючьям, глубоко вонзились в живую плоть так, что выступила кровь. Да, особо чутким отношением к своим «избранникам» эти гадины явно не отличались. Юноша крепко сжал зубы.

— Ро-А, — проговорил он, морщась от боли, — ты бы все-таки полегче, не бревно ведь волокешь.

Человеко-птица издала встревоженный и, можно было поклясться, извиняющийся возглас, но хватку не ослабила, так что ничего другого, как терпеть столь бесцеремонное обращение, не оставалось.

Краем глаза Ллеу успел заметить, что примеру Ро-А последовала и вторая «счастливица», чьей добычей стал Конан, впрочем, вопрос о том, кто там был чьей добычей, оставался открытым. Вся стая, в том числе и бурые твари, не участвовавшие на сей раз а деле похищения, дружно снялась с места, причем летали они не только не хуже обычных птиц, но даже значительно быстрее, и определить направление движения, находись среди них, не удавалось.

Только оказавшись достаточно далеко от берега, на покрытом скалами острове посреди океана, человеко-птицы вновь опустились на землю. По счастью, Ро-А не разжала когтей раньше времени, а опустила свою ношу довольно осторожно, так же как и вторая ее «подруга», после чего обе весьма подозрительно и грозно огляделись, злобным клекотам напоминая прочим грязно-белым созданиям, что эти двое по праву принадлежат им — и только им.

Впрочем, эти сигналы здесь ни на кого особого впечатления не произвели.

Один из самцов решительно подошел к Ро-А и что-то быстро и зло произнес на своем языке, указывая на пленников; та в ответ недовольно дернула уродливой головой, явно не соглашаясь, а когда бурый стал настаивать на своем, вытянула шею, грозно растопырила перья, поставив их почти вертикально, и зашипела почище змеи.

Назревала драка, потому как самец и не подумал испугаться, а принялся наступать на «красотку», злобно взмахивая крыльями. Однако тут на помощь Ро-А пришла ее не менее удачливая и решительная «подруга», прикинувшая, что сейчас они должны быть заодно.

Сообразив, что с двумя разъяренными самками лучше не связываться, бурый презрительно развернулся и удалился, всем своим видом выражая недоумение по поводу их безрассудства.

Так или иначе, «камень раздора» в стаю был запущен весьма точно. Все это, тем не менее, не помешало человеко-птицам, взяв киммерийца и Ллеу в кольцо, препроводить их к зданию, весьма напоминающему многоступенчатую пирамиду, после чего их втолкнули внутрь, где они оказались в обществе обычных людей.

Но великие боги, что это были за люди! Обезумевшие от страха, а некоторые уже явно утратившие рассудок, рыдающие мужчины и женщины сидели и лежали прямо на каменном полу, и появление пары новых товарищей по несчастью ни у кого не вызвало особого любопытства.

— Слушай, а птички-то ничего, — нарочито громко обратился юноша к своему спутнику, — вот еще б не воняли так мерзко, цены бы им не было. Только вот не сплоховал ли я, похоже, не самую лучшую выбрал, твоя мне что-то больше нравится.

— Ты это брось, — возразил Конан, подыгрывая товарищу. — Я свою Ки-Ай тебе ни в жизнь не уступлю.

— Ну и не надо. Подумаешь… Не уступит он! А я ее у тебя отобью! Или давай поменяемся. Моя, кстати, шипит громче.

— Очень надо! А моя зато летает выше. Так что можешь не рассчитывать. И вообще я ее первый заметил.

Столь странный разговор все-таки привлек внимание несчастных, ход мыслей которых явно никогда не развивался в подобном направлении.

— Вы что… знакомы с чудовищами? — подале голос какая-то женщина. — По именам их зовете… и не боитесь.

— Чего там бояться-то? — хохотнул Ллеу. — Вони разве что.

— Они убийцы, — сказала та же женщина. — Их нельзя победить. Многие пытались сражаться с этими тварями, только никто не остался в живых.

— Плохо, значит, пытались, — решительно заявил варвар. — Вы только посмотрите на себя! Разве достойно просто сидеть здесь, трястись от страха и покорно ждать неминуемой смерти?

— Мы давно забыли, что такое достоинство, — обреченно согласилась женщина, — Все мы здесь мечтаем только об одном: чтобы нас убили как можно быстрее. Чудовища пьют нашу кровь… насилуют… а сопротивляться им бесполезно, потому что прежде, чем заняться своей жертвой, они делают с человеком нечто такое, от чего не может даже шевельнуть пальцем, пока они не закончат, хотя все чувствуют и понимают. От этого сходят с ума… Наши мучения происходят изо дня в день, из ночи в ночь. Твари не ведают жалости. Всех нас приволокли сюда, чтобы их правители могли выбрать себе лучших и превратить их в своих невольников. Со временем они намерены подчинить своей власти всю Хайборию. Птицелюди владеют человеческой речью… ничего не боятся… они невероятно сильны!

— А почему некоторых людей они отпускают назад живыми? — поинтересовался Конан.

— Только безумцев, — вздохнула его собеседница. — Они уже больше ни на что не годны. Или же для того, чтобы они могли рассказать о них…

— …и страх бежал бы впереди них, — закончил за нее киммериец. — Понятно! Выходит, сегодня же они примутся за нас. Вижу, лучше было бы сразиться с ними там, на берегу.

— А мы там и начали сражение, — заметил Ллеу. — Раз уж их так сложно убить… пусть сами перебьют друг друга! И послушайте все, кто еще способен хоть что-то слышать. Если вы утверждаете, что рано или поздно смерть от их когтей и клювов неминуема для каждого, то решитесь принять ее в бою. Помогите нам, когда это понадобится!

Люди окружили спутников, заговорив все разом. Кто-то пытался поведать о своем похищении, кто-то оплакивал, убитых близких, нашедших на этом острове свою смерть, но было видно, что присутствие готовых к решительным действиям героев вселило в остальных надежду.

— Замолчите! — повысил голос варвар. — Если будете так тараторить, я все равно ничего не разберу. Вы сказали, что у них есть правители… а видеть-то вы их видели?

Толпа снова загудела. По-прежнему разобраться в том, что они хотят сказать, было совершенно невозможно.

— Я сказал: тихо! — рявкнул выведенный из себя Конан. — Пусть говорит кто-то один.

— Я скажу.

Люди расступились, давая дорогу еще одной женщине, в которой киммериец с изумлением признал… Халану! Она тоже узнала Конана и смотрела на него выжидающим взором.

— Халана, — наконец смог вымолвить варвар, взяв ее за руки, — Иава погиб достойно. Прости, что я не смог его уберечь.

Глаза женщины оставались сухими — видно, все ее слезы давно иссякли.

Она склонила голову.

— Мы все равно когда-нибудь встретимся с ним, — произнесла она затем. — Мы с Иавой созданы друг для друга, и я привыкла ждать его долгие годы. Думаю, мне немного осталось, ведь теперь он ждет меня. Чтобы никогда больше не путаться… — Халана вздохнула. — Что ж… Ты хотел знать об их правителях? Да, Конан, таковые существуют, но они не похожи на остальных тварей. Ибо господин человеко-птиц — такой же человек, как и мы. А госпожа его — черная птица, похожая на самку орлов. Две сотни лет длится сей странный союз, и все их подданные — порождение этих двоих, сами не способные размножаться. Стая — своего рода огромная семья. Но с некоторых пор правительница-птица, имя ее То-Ла, ищет мужчину, который станет отцом ее детей, ибо муж ее сделался стар и немощен. Когда-то она наделила супруга даром долгой, но не вечной жизни, поделившись с ним своим временем, но теперь силы его иссякают, и он поддерживает их за счет того, что питается кровью людей, которых приносят ему его чудовищные отпрыски, позволяя им затем поразвлечься с несчастными… соответственно полу.

— Но как могло случиться, что человек…

— Я же сказала: дар долгой жизни. И большая власть. Красавец Леард согласился любить То-Ла за это — и с тех пор они вместе. Многих мужчин за последние годы бросали к ее ногам пернатые разбойники, но То-Ла отвергала их одного за другим.

— Что же ей нужно?

— Новый Леард. Достаточно гордый, бесстрашный и честолюбивый, способный выдержать танец с нею.

— Танец?..

— Да! Брачный танец, как положено у птиц.

Варвар и Ллеу переглянулись.

— И что же, тот, кто выдержит, станет новым правителем чудовищ?

— Это так.

— А Леард?..

— Леарду осталось совсем немного. Но до сих пор То-Ла не нашла подобного ему, и с каждым днем все возрастает гнев госпожи тварей. Так что сегодня же вечером вы оба будете представлены правительнице-орлу.

— А что происходит с теми, кто не оправдал ее ожиданий?

— То-Ла бросает их своим дочерям, а потом когда те вполне пресытятся, Леард, это старое чудовище, питается их кровью.

— Значит, грязно-белые самки предпочитают людей своим братьям…

— Да. У них существует поверье, что если нормальный мужчина полюбит человеко-птицу, то она обратится в прекрасную женщину, только с крыльями за спиной. Они все стремятся к этому. Самки ненавидят свои лапы, перья, клювы… свой омерзительный запах, наконец. Но ведь они столь гадки на вид, что пока никто… однако эти уродливые гадины продолжают надеяться.

— Халана! Откуда ты знаешь о них так много? — Я говорила с некоторыми из них — с самками. Ведь я их не боюсь… смерть Иавы была самым страшным, что могло случиться в моей жизни. И когда он погиб, я утратила способность бояться чего-то или кого-то еще.

— Но ты же не знала…

— Конечно, я знала об этом, киммериец. В миг, когда остановилось его сердце, я почувствовала это. Ничего удивительного, ведь оно билось как одно целое с моим.

* * *


Халана не ошиблась. Не прошло и нескольких часов, как за спутниками пришли — только за ними двоими. Бурые самцы вывели варвара и Ллеу из пирамиды и, подхватив когтями, отнесли во дворец — пред грозные очи великой Матери, правительницы То-Ла.

Странную пару представляла она со своим древним супругом, который был так стар, что спал даже сейчас, лишь изредка вздрагивая и открывая мутные бесцветные глаза. У них был один трон на двоих, но сделанный таким образом, что госпожа-орел располагалась на его высокой спинке, позади Леарда. Прежде она, точно охотничий сокол, любила сидеть на его одетой и длинную кожаную перчатке руке — до тех пор, пока ее муж с легкостью был способен поднять руку вместе со своей пернатой госпожой; теперь же дряхлый старец не удержал бы и воробья. В больших карих глазах То-Ла светились ум и тоска. До сих пор ослабевший Леард не вызывал у нее отвращения.

Отблеск прежней любви заставлял ее задумчиво перебирать клювом поредевшие седые волосы на его голове — она помнила их буйной, иссиня-черной гривой, и горестный клекот правительницы-орла бывал похож на настоящий человеческий плач.

И иногда в голову То-Ла приходила мысль, что когда закроются навсегда глаза Леарда, поднимется она высоко в небо, сложит огромные крылья и бросится грудью на скалы, чтобы только не жить в разлуке с любимым… Но правительница человеко-птиц была слишком сильно горда, чтобы так поступить.

Насколько омерзительны были порождении То-Ла и Леарда, настолько же прекрасной казалась сама правительница-орел. И в окружении бурых и грязно-белых тварей эта красота сияла особенно ярко.

Конан без страха вошел и встал перед ней спокойно и прямо, легко выдерживая острый, пристальный птичий взгляд. При виде варвара То-Ла встрепенулась, и сердце сильнее забилось в груди. Ей показалось, что сам молодой Леард стоит перед нею в прежней, былой своей синеглазый, черноволосый, с чеканным суровым лицом и высокими скулами, живое воплощение мужества. Правительнице не требовалось испытывать этого мужчину — она узнала того, которого ждала так долго, что уже почти отчаялась когда-либо отыскать.

О, эти руки выдержат ее… Он не прятал глаз, не склонял головы перед нею. Этот гигант с черной спутанной гривой волос должен стать ее повелителем! Откровенно любуясь киммерийцем и даже не замечая стоящего рядом с ним Ллеу, То-Ла не обратила внимания и на то, как тревожно завозились у подножия трона две ее дочери, Ро-А и Ки-Ай, успевшие прежде нее обрести надежду, что именно в них сбудется древнее поверье.

По птицелюди пока не смели обратиться к своей госпоже; право решения оставалось за нею. То-Ла взмахнула крыльями и, взлетев со спинки трона, описала широкий круг над головой Конана. Тот по-прежнему спокойно наблюдал за нею. Правительница-орел ждала, как поступит приглянувшийся ей мужчина: что, если он сам все поймет и просто протянет к ней правую руку, чтобы она могла сесть на нее и успокоиться… еще не менее чем на двести лет? Ибо сама То-Ла не могла умереть, хотя убить ее было возможно. Правительница не просто кружила — ее движения в самом деле напоминали танец, к которому она приглашала своего избранника.

Варвар понял ее.

Однако не сдвинулся с места.

— Послушай, То-Ла, — заговорил он вместо этого. — Я знаю, что тебе нужно. И вижу, что пришелся тебе по нраву. Но это невозможно. Разве за двести лет ты не поняла, что богам неугоден союз птиц и людей? Посмотри на них, — он указал правительнице-орлу на ее детей. — Они безобразны, в них не осталось ни твоего величия и красоты, ни мужества твоего супруга. Неужели ты желаешь повторить весь этот ужас сначала?.. Я — нет. Зачем мне жить двести лет — и потом стать таким же, как он, твой былой возлюбленный? Лучше я умру молодым и в бою. Зачем мне любить птицу и плодить чудовищ? Я — человек, и сердце мое принадлежит тому миру, где я родился. Я не смогу быть с тобой.

Прекрасные карие глаза То-Ла блеснули гневом, а клекот сделался угрожающим. Впрочем, ее избранник и не мог не быть дерзким. Что ж… она обернулась к птицелюдям и что-то сказала им — увы, говорить по-человечески ей самой дано не было, хотя Леард понимал ее и без слов.

Но прежде, чем те успели перевести ее слова, вмешался Ллеу.

— Я понимаю тебя, правительница-орел. Ты хочешь вызвать моего друга на поединок, чтобы он доказал свое право на дерзость.

Впервые за все время То-Ла взглянула на юношу, причем — в крайнем изумлении.

Сам по себе Ллеу ее нисколько не привлекал. По сравнению с варваром он, в самом деле, выглядел несколько бледновато. Но этому стройному юноше не требовалась человеческая речь, чтобы ее понимать, и… он смотрел на нее с восхищением и сочувствием! Заметив интерес матери, Ро-А не выдержала, забила крыльями в воздухе, начала нервно переступать по ковру и едва заставила себя успокоиться под ледяным взглядом правительницы.

— Так ты хочешь сразиться со мной, То-Ла? — Конан был вполне готов принять вызов.

Да, она хотела!.. Когда-то биться с Леардом ей не потребовалось. Он был более сговорчив, честолюбивый младший сын аргосского короля, готовый ради власти всю жизнь прожить хоть со змеей, не только что с птицей.

Этот был похож на него… но только внешне. Он сам был слишком свободолюбив и стремился к собственным небесам. То-Ла снова издала гортанный клекот.

— Она спрашивает, знаешь ли ты, что будет, если ты проиграешь поединок, — пояснил Ллеу. — Тогда меня благополучно отдадут вот этим… девочкам, — он незаметно подмигнул Ро-А, тут же начавшей прихорашиваться, поправляя клювом встопорщенные перья, — а ты должен будешь навсегда остаться с нею…

— А если я одержу победу — пусть поклянется отпустить на только нас, но и всех, кого удерживают здесь силой, — спокойно кивнув, сказал киммериец. — И пусть они с этих пор перестанут окотиться на людей!

Правительница-орел выразила свое согласие, велев подданным расступиться, дабы освободить ей и Конану место для битвы. Но… она сказала еще не все и вынуждено была добавить несколько слов.

— То-Ла говорит, что она сможет использовать лишь то, чем наделена от рождения. У нее нет оружия. Значит, у тебя тоже не должно его быть, — перевел Ллеу слова госпожи птицелюдей.

Варвар протянул ему меч, нимало не смущаясь и этим условием. Едва только он сделал это, правительница-орел бросилась на него, стремясь полоснуть твердыми и острыми, как заточенная сталь, когтями.

Впрочем, поначалу она не особенно усердствовала, стараясь скорее измотать своего противника, нежели убить или изуродовать. Сражаться с огромной мыслящей птицей голыми руками было занятием достаточно неблагодарным — ну что можно было сделать с нею, такой подвижной, нападавшей, кажется, со всех сторон одновременно, стремительно взлетающей вверх — и бросающейся вниз, точно камень?! Оставалось только защищаться. Больше всего опасений вызывало то, что она постарается вцепиться в глаза…

Конан избрал почти ту же тактику, что и правительница: брать врага измором, ждать, пока она начнет выдыхаться, уставать, допускать, ошибки.

В таком поединке побеждал не тот, кто окажется сильнее, но — выносливее и более способным продержаться как можно дольше.

Тело киммерийца однако мгновенно оказалось исполосованным когтями и клювом То-Ла. Ллеу едва сдерживался, чтобы не броситься на помощь другу — и, кажется, то же самое испытывала Ки-Ай, откровенно сочувствующая варвару. И даже древний Леард с интересом следил за происходящим; мутные глаза старца прояснились, он весь подался вперед, вцепившись скрюченными пальцами в подлокотники трона, и беззвучно шевелил губами.

В какой-то момент Ллеу понял, что Леард вовсе не на стороне своей могущественной супруги, а самом деле, измученное сердце этого человека сжималось сейчас слишком сильно, ибо в черноволосом гиганте-киммерийце он тоже увидел самое себя — молодого и сильного, снова стоящего перед выбором… поистине страшным выбором!

Около двух сотен зим понадобилось честолюбивому аргосцу на то, чтобы это понять. Тысячи жутких ночей любви с пернатой властительницей, которой он так дешево и легко продал когда-то тело и душу.

В очередной раз То-Ла спикировала на варвара, стараясь страшным ударом швырнуть его на пол и заставить принять поражение — и в очередной раз тот устоял на ногах, отбросив ее от себя. Конан чувствовал, что начинает сдавать.

От мелькания крыльев рябило в глазах, он терял силы, вместе с кровью вытекающей из глубоких ран, которые наносила ему правительница-орел. Уже следующий удар все-таки сбил киммерийца е ног, и То-Ла тут же вцепилась когтями ему в грудь, стараясь добраться до сердца.

Варвар резко перевернулся, подмяв ее под себя и схватил рукой за крыло, ломая правительнице кости…

— Убей ее! Не поддавайся! — закричал вдруг Леард, приподнимаясь с трона. — Нет ничего хуже, чем… — он не договорил; сердце старика не выдержало чудовищного напряжения, и аргосец рухнул на пол с остановившимся сердцем и дико выкаченными глазами.

Возможно, То-Ла еще вполне способна была сражаться. Однако услышав подобные слова из уст своего возлюбленного, она оказалась раненной куда более жестоко, чем действиями Конана: правительнице было невыносимо поверить, что купленную когда-то любовь оказалось так легко предать… Киммериец приподнялся, наступив коленом на грудь То-Ла, и свернул ей шею. Карие глаза властительницы птицелюдей навсегда потухли…

Ллеу, Ки-Ай и Ро-А одновременно бросились к варвару, но тот отстранил их и сам встал на ноги, правда, на сей раз ему все-таки пришлось опереться на плечо своего друга.

Птицелюди приближаться пока не смели, очевидно, поняв, что для них все кончено — за исключением все тех же двух грязно-белых самок, взиравших на Конана и Ллеу с прежней надеждой в жутких круглых глазах. Не обращая на них внимания, спутники покинули дворец и поспешили в сторону той самой пирамиды, в которой были заключены прочие узники пернатых чудовищ. Сообразив, что им нужно, Ки-Ай и Ро-А, подхватив когтями, доставили их туда почти мгновенно, однако когда засовы с дверей были сбиты, и освобожденные устремились наружу, человеко-птицы словно опомнились.

Оба их правителя были мертвы, но оставшиеся в живых не собирались так легко расставаться со своей добычей! Только теперь все оказалось по-другому. Люди, осознавшие, что мерзким тварям можно противостоять, жертвами более быть но желали и сражались отчаянно, спасая не только свою жизнь, но и достоинство.

На место каждого погибшего вставали новые и новые. Неожиданную поддержку они получили с воздуха, от Ки-Ай и Ро-А, бившихся на стороне людей.

О, почувствовавшие себя счастливыми самки были не намерены отказываться от своей идеи! И безумной надежде одной из них суждено было сбыться. Множество их собратьев полегло в невиданном бою, прочие же отступили, и тогда, поняв, что ужас кончился, Ллеу в восторге обнял Ро-А — и прикоснулся губами к ее безобразному липу.

Грязно-белая самка пронзительно вскрикнула — она испытывала небывалое счастье, но тут же в этом крике послышалась смертельная боль: клюв бурого брата, выжившего в битве, вонзился в спину предательницы… Варвар прикончил этого урода одним ударом меча, а Ллеу с изумлением увидел, что сжимает в руках не покрытое грязно-белыми перьями тело, но прекрасную юную девушку, только с большими белыми крыльями за спиной. Прежде чем глаза Ро-А закрылись, она успела прошептать:

— Я счастлива…

Ее подруге Ки-Ай превращение было не суждено даже напоследок: она погибла раньше, убитая одним из людей, в пылу сражения не разобравшегося, что она ему союзник, а не смертельный враг.

Теперь проблема состояла в том, чтобы как-то выбраться с проклятого острова. Кроме киммерийца и Ллеу, в живых осталось не более двух десятков человек, и все они, немного придя в себя, принялись вязать плоты из обнаруженной среди скал растительности, в основном, тонких деревьев.

Конан в этом не участвовал. В битве с То-Ла он потерял много крови, и Ллеу был озабочен тем, чтобы как-то облегчить его страдания. С его помощью варвар добрался до морского берега, разделся и, отстранив юношу, пошел в воду.

— Эй, эй, ты что делаешь?! — воскликнул парень.

Киммериец не ответил. Морская вода обожгла глубокие открытые раны, словно огонь, но он знал, что такая мера совершенно необходима — и весьма действенна.

Спустя трое суток все, кто оставался на острове, могли двинуться в путь, но тут произошла непредвиденная заминка. Спутник Конана категорически отказался ступить на плот.

— Понимаешь, — признался он, опуская голову, — я не могу этого сделать.

— Что за чушь? Ты что, собрался остаться здесь?

— Н-нет, но я… понимаешь, море… это…

— Море — что?

— Я испытываю перед ним ужас, — выдавил Ллеу, багровея от стыда за подобное малодушие. — Все, что угодно… только не это!

Варвару понадобилась пара минут, чтобы переварить услышанное.

— Ты хочешь сказать, что возможен шторм. Который…

— Нет! Это касается только меня,

— Боишься, что ли?

— Ну… да. Когда вокруг сразу так много воды, да еще и берегов не видно, и вообще — я не умею плавать… — голос юноши звучал все тише.

Вот такое было уже просто смешно.

У киммерийца в голове не укладывалось, ни как можно не уметь плавать, ни испытывать непреодолимый страх перед большим количеством воды.

— Ллеу, — сказал она наконец, — ты понимаешь, что это позор?

Парень снова покраснел до корней волос и отвернулся, совершенно раздавленный. Тут к ним подошла Халана.

— Что случилось, Конан? Отчего вы медлите? Скорее, ждут только вас.

Показывать свой страх еще и перед женщиной было совсем уж невыносимо.

Ллеу судорожно сглотнул слюну, в полном отчаянии и панике бросил взгляд на расстилающуюся впереди водную гладь и поплелся вслед за варваром. Но если стыд оказался сильнее страха, то справиться со своим непривыкшим к морским путешествиям организмом юноше так и не удалось.

До тех пор, пока они не достигли твердой земли, Ллеу стоял на четвереньках — а потом и вовсе лежал — на краю плота, извергая из себя содержимое желудка. Хуже того, время от времени он терял сознание, а цвет его лица менялся от зеленого до серого. Говорить несчастный вообще не мог, и только смотрел на Конана, печально и измученно хлопая огромными глазами, а тот боролся с желанием дать своему приятелю хорошего пинка под зад, столкнуть в воду и научить его плавать древним, как мир, способом…


Глава третья


В самом сердце Бритунии — наверное, в этом путешествии Конану попросту следовало бы вообще обходить крупные города как можно дальше, ибо Ллеу, сталкиваясь с большим количеством людей, проявлял себя порой хуже ребенка: он, несмотря на свой дар и горький опыт, был слишком доверчив — они снова попали в ситуацию, которая едва не положила конец их продвижению в Ландхааген.

Пока их путь лежал через бритунийские селения, чем-то напоминающие Туонелл, особых проблем не возникало — Ллеу, вся жизнь которого прошла в подобном же месте, повышенного интереса ни к чему не проявлял и легко находил Общий язык с местными селянами, миролюбие которых соответствовало его собственной натуре и, в особенности, с миловидными белокурыми женщинами, весьма расположенными к тому, чтобы немного развлечься с юным красавцем. Как известно, Ллеу был твердо уверен, что в таких случаях посягает на чью-то собственность — он вообще не мог понять, как человек, независимо от пола, может кому-то принадлежать, он же не вещь и не скотина. Если возникает обоюдное влечение, отчего бы и не провести вместе время?

Приветливые улыбчивые бритунийки, в отличие от него, прекрасно все понимали, однако не отказывались уделить симпатичному чужаку, выгодно отличавшемуся по внешнему виду от местных мужчин, пару-другую часов, так что парню редко какую ночь приходилось приводить в одиночестве.

Так вышло, что, оказавшись в столице Бритунии, Келбаце, спутники разделились.

Относительно крупный, хотя и слабо укрепленный город поразил Ллеу, и он убедил варвара задержаться здесь хотя бы на один день, который они потратили с толком, шатаясь по местным кабакам, и к вечеру были уже изрядно навеселе.

Особенно Ллеу, который на редкость неуверенно держался на ногах, непрерывно смеялся и, не закрывая рта, нес всякую чушь, что, впрочем, вовсе не мешало ему продолжать обильные возлияния. Тем более, что в один прекрасный момент к ним присоединился третий спутник, тоже не местный и, подобно им, казавшийся изрядно навеселе. Выглядел он пренеприятно — лысоватый, плюгавый, да еще без нескольких передних зубов, зато оказался довольно щедрым и, явно полагая приличными средствами, принялся угощать приятелей за свой счет, между делом выясняя, кто они и куда направляются. Относительно цели своего путешествия киммериец, даже будучи в изрядном подпитии, распространиться не пожелал, а Ллеу так попросту не мог — у него слова перестали связываться между собой в доступную пониманию речь.

Однако когда на одном постоялом дворе варвар притянул к себе приглянувшуюся ему девку, которая, недолго думая, плюхнулась к нему на колени и обвила руками его мощную шею, юноша немедленно принялся озираться вокруг в поисках ее товарок. Не найдя никого подобного, он сразу же помрачнел, а щербатый «благодетель», заметив его состояние, хлопнув парня по плечу, подмигнул ему:

— Эй, Ллеу, не грусти, не одна баба на всю улицу! Есть у меня на примете роскошная девка, не этой кобыле толстозадой чета. Я, признаться, сам не раз к ней наведывался, когда бывал в Келбаце по торговым делам, да так уж и быть, тебе уступлю…

— А чем торгуешь-то? — отчего-то поинтересовался юноша.

— Да все больше скотинкой, дружок, — охотно отозвался щербатый, мелко хихикая, — дело прибыльное, жалеть не приходится,

— Овцами, что ли?

— Ими, ими, кем еще, овцами, да. И покрупнее тоже случается. Это уж как повезет договориться.

Он пододвинул поближе к Ллеу еще один едва початый кувшин темно-красного вина, и парень, благодарно икнув, присосался к краю кувшина, проливая часть благодатной жидкости на рубаху, но не обращая на это никакого внимания.

— Во-во, — одобрительно закивал щербатый, имя которого как-то не удержалось в голова Ллеу, — сразу видать, что ты воин. Иной бы давно под столом отдыхал, а такому мужчине хоть бы что!

Парень мотнул головой, подтверждая, что да, он действительно… вполне… и затем, утерев губы рукавом, проговорил:

— Так это… девка-то… куда подевалась?

— Да ее здесь и не было, — округлил глаза щербатый, — я говорю, живет она тут неподалеку, пошли, провожу…

Косясь на Конана, не особо успевающего следить за происходящим вокруг, — у него было занятие куда более увлекательное, — щербатый, аккуратно поддерживая Ллеу, вывел его за пределы заведения. Едва они переступили порог, мутноватый пьяный взгляд «благодетеля» чудесным образом прояснился, сделавшись оценивающим, острым и злобным — но юноша этого не замечал.

Цепкие крючковатые пальцы вцепились в его плечо, не позволяя упасть и заставляя перебирать ногами, перемещаясь в нужном направлении.

Прошло довольно много времени, прежде чем варвар обнаружил отсутствие своего спутника.

Он позвал Ллеу, рявкнув так, что у сидящих поблизости заложило уши, и, не получив никакою ответа, обратился к испуганно отпрянувшей от него красотке:

— Где… парень? Ну, который со мной пришел?

— Я не видала, — ответствовала та, ошалело хлопая глазами, — да ну его, зачем он нам нужен? Куда он денется, после встретитесь.

— И то верно, — охотно согласился киммериец, — сам придет, не маленький… — и снова впился губами в жаркий рот своей подружки.

Однако основательно проспавшись после попойки и весело проведенной ночи, он не обнаружил и следов присутствия своего спутника. Что, опять то же самое, что было тогда — с Аддой? Нy что ты скажешь…

Кстати, кроме Ллеу, возле них крутился этот… как его… Нергал, разве теперь вспомнишь! Впрочем, растолкав девицу, Конан с ходу спросил, не знает ли она, часом, что за тип ошибался возле него и Ллеу.

— Ах, этот, — зевнула красотка, протирая глаза, — Лысый Шенар? Фу, мерзкий тип. И жа-адный… — протянула она, недовольно морщась. — Я не знаю, откуда он родом, а в наши края забредает из-за рабов…

— Из-за рабов? — переспросил варвар.

— Ну да. Я толком-то мало что знаю, но слышала, будто Лысый Шенар ворует наших женщин — они высоко ценятся на невольничьих рынках по всей Хайбории — и продает немедийским работорговцам. И сильных мужчин тоже, хотя они и ценятся куда ниже…

— Как это — ворует?

— Э, чего проще… опаивает до бесчувствия либо подсыпает какую-нибудь сонную дрянь… а там уж… Вообще-то, он больше на заказ работает, и товар у него штучный. Вывезти двоих-троих не так уж и сложно, особенно если опыт имеется. Ну, а двадцать тысяч золотых монет, что он выручит за одну женщину, и даже восемь — за мужика, на дороге не валяются, — девица снова зевнула с таким видом, будто все это было делом обыденным и скучным.

Киммериец сжал кулаки.

— Штучный товар, говоришь… так что ж ты, метла облезлая, вчера мне ничего не сказала?!

— А чего было говорить?! Ты вчера про него вовсе и не спрашивал!

— А то, что он увел моего друга — ты не видела, можно подумать?

— Так того и ты не видел. И я твоему дружку, между прочим, не жена, не сестра и не мать, чтобы следить, с кем да куда он пошел… сам вчера говорил — не маленький…

Несмотря на безразличный тон и манеру говорить, лениво растягивая слова, одевалась красотка невероятно шустро с явным намерением побыстрее улизнуть — то ли опасаясь вспышки ярости со стороны варвара, то ли не желая никаких дальнейших расспросов.

— А ну стой! — Конан схватил ее за руку. — Где можно найти эту лысую мразь?

— Пусти… — жалко и теперь уже с откровенным страхом в голосе пробормотала девица, благоразумно не предпринимая однако попыток освободиться. — Я не знаю!

— Только не надо мне врать, — варвар говорил тихо, но синие глаза пылали беспощадным голодным огнем, и в них ясно было видно, что он убьет, не задумываясь, — все ты знаешь.

Его пальцы на плече девушки сжались чуть сильнее, и той показалось, что, если он еще хотя бы самую малость увеличит давление, ее кости немедленно хрустнут и переломятся.

Мысленно проклиная свой болтливый язык, — а ведь всего-то хотелось слегка отомстить лысому сквалыге за жадность, ведь она, Элрина, не раз выручала Шенара, и разве он когда-нибудь умел по достоинству оценить ее услуги?! — нет, отделывался парой-тройкой монет! — она лихорадочно пыталась придумать, как бы извернуться, не наговорив совсем уж лишнего. А ведь как замечательно у них все получилось вчера! Элрина сразу смекнула, кого из двоих спутников наметил себе в качестве жертвы Шенар, хотя глаз у него горел на обоих.

Но лысый никогда не был дураком и отличим знал, что не стоит стараться отхватить кусок не по зубам, так и подавиться можно.

Гигант-киммериец, например, ему не очень-то подходил, такого не выведешь за пределы Бритунии, как быка на веревочке, а вот мальчишку — другое дело, вполне сгодится. Их бы только разделить, а там… Поэтому она взяла Конана на себя, предоставив Ллеу «заботам» работорговца, и все прошло как по маслу. А теперь? Ох, вот же дурища!

Если этот бешеный варвар не прикончит ее на месте, так потом с нею разделается сам Шенар. Вот что значит оказаться между двух огней…

Остается надеяться, что лысый уже достаточно далеко, он не станет зря терять время. Шенар любил повторять, что время, которым он располагает, — это деньги, которых у него нет.

Врал, разумеется, насчет денег, старый пень. За несколько лет, в течение которых он промышлял работорговлей на памяти Элрины, уж всяко успел нахапать столько, что на десять жизней хватит. А все жмется, трясется над своим добром, образина щербатая, других за гроши подставляет…

Девица очень натурально всхлипнула.

— Я не служу Шенару! Мне известно о нем лишь понаслышке, но… — она спохватилась, не дожидаться же, пока черноволосому надоест слушать неубедительные байки! — я попробую проводить тебя к его женщине, Сафине. Шенар всегда посещает ее, когда появляется в наших краях… вот уж ей-то точно известно куда больше, чем мне.

— Ну, если ты опять врешь… — предупредил киммериец, — я попросту утоплю тебя в сточной канаве, лживая дрянь.

Не отпуская от себя Элрину ни на шаг, варвар проследовал за нею по узким грязным улочкам Келбацы.

Девица тряслась от страха и с опаской поглядывала на своего спутника — или стража. Кстати сказать, чем дальше они шли, тем неудачней казалась ей собственная идея столкнуть варвара с самой Сафиной, ибо та слыла колдуньей, и суеверной Элрине уже представлялись всякие ужасы, которые может проклятая ведьма сотворить с нею, если узнает о предательстве. Вот возьмет и превратит в крысу… бр-р-р…

* * *


— Это что еще за новости, Шенар? — возмущению Сафины, казалось, не было предела. — Еще один?! Мы так не договаривались!

Ллеу почти висел, закинув руку на плечо горбатого «благодетеля». Количество выпитого давало о себе знать. В глазах у парня двоилось, ноги совершенно не слушались, а язык просто-напросто отказывался поворачиваться во рту.

Тем не менее, даже в таком состоянии он разглядел, что обещанная девица не поверку оказалась на поверку оказалась женщиной средних лет, весьма далекой от совершенства, с крупными грубыми чертами лица, к тому же перекошенного гримасой откровенного раздражения.

— Погоди, — прошипел лысый, — ты что, дура, ослепла?! Да ты только погляди на него!

С этими словами он втолкнул Ллеу в дом, поразивший юношу прежде всего запахами каких-то незнакомых терпких трав. А вместо грубой и мощной бабищи перед, ним вдруг очутилась прехорошенькая девушка, призывно улыбающаяся и протягивающая руки ему навстречу. Ллеу радостно шагнул к ней… и отключился, рухну» на лавку и откинувшись к стене.

— Что ты, в самом-то деле, из себя гнешь?! — яростно проговорил Шенар. — Ты хоть понимаешь, сколько мы за этого красавчика получим?! — он был так возбужден в предвкушении цепи данного барыша, что разорвал на груди юноши рубашку, показывая скрюченным пальцем на его мощные мышцы. — А?! Великолепный раб, из Бритунии редко доводится привозить таких, — в поисках дополнительных доказательств он силой раскрыл Ллеу рот, демонстрируя два ряда крепких белоснежных зубов. — Сафина! Разве я приволок бы сюда какую-нибудь падаль?! И разве я мало плачу тебе за услуги?

Мертвецки пьяный Ллеу на манипуляции лысого реагировал разве тем, что недовольно мычал и мотал головой.

У меня есть на него покупатель, Сафина, — продолжал Шенар, — не пройдет и нескольким дней, как я получу за мальчишку больше денег, чем за тех троих девчонок и двух мужчин, которых нашел за последнее время. Ну и, конечно, разделю с тобой выручку честь по чести.

— Ну нет, Шенар, — заговорила, наконец, его верная помощница, — так не пойдет. Деньги вперед. Скажем… три тысячи монет… это пока, и две — после.

Лысый аж позеленел.

— Да ты что?! За одного?! Ты хочешь ограбить меня, Сафина, по миру пустить?!

— Тебя не устраивают мои условия? — безразлично заметила колдунья. — Ну так как хочешь. Только тогда я и пальцем не пошевелю, чтобы помочь тебе. А без меня ты ничего не сможешь сделать. Мой порошок необходим тебе, чтобы заставить мальчишку идти за собой. Причем на этот раз его потребуется куда больше, чем мы привыкли — я вижу, что он не обычный человек, его так просто дурман не возьмет.

— Как это «не возьмет», если обычное вино валит его с ног — ты что, сама не видишь?

— Ну так пои его всю дорогу до самых границ Немедии. И вези, перекинув через седло своего коня, как мешок с мукой. Но если ты хочешь, чтобы он шел сам, как бывало до сих пор, причем с радостью и полнейшей покорностью, — заплати, и я мигом избавлю тебя от всех хлопот. Тебе, между прочим, предстоит в общей сложности вести шестерых человек, а не только этого мальчугана.

Шенар аж зарычал от бешенства,

— Это твое последнее слово, Сафина?!

— Со мной торговаться бесполезно, ты же знаешь. И спорить, избегая выполнять мои указания из-за своей жадности — тоже. Вспомни только, как ты погубил двух великолепных женщин, потому что заставлял их идти не останавливаясь, не кормил и не давал воды, пока у них не остановилось сердце от усталости и истощения. А ведь я тебя предупреждала!..

— Они же сами отказывались останавливаться, есть и пить, и бежали, как две подгоняемые укусами слепней кобылы — при чем здесь был я?! Твой порошок свел их с ума…

— Замолчи, Шенар, и не пытайся винить меня в собственных ошибках. Выкладывай лучше деньги и не болтай зря, если хочешь еще до наступления утра покинуть мой дом со всем товаром — те, остальные, вполне готовы к пути, а этим мальчиком я займусь, едва ты заплатишь за услуги. Итак, друг, всего ты должен мне шесть тысяч… Я жду!

Громко жалуясь богам на то, что они послали ему столь жадную и безжалостную, не имеющую ни малейшего сочувствия к его тяжкому труду женщину, Шенар все же вынужден был достать деньги и трясущимися руками отсчитать требуемую колдуньей сумму.

Убедившись в точности расчетов, Сафина промолвила, не обращая внимания на изрыгаемые подельником проклятия:

— Можешь убираться прочь. Я подготовлю его к пути.

Лысый и сам прекрасно знал, что в таких случаях его присутствия вовсе не требуется, хотя и не мешает колдунье.

Все равно, понять, что именно она делает, Шенару никогда не удавалось, хотя он не один раз наблюдал за ее манипуляциями, жадно заглядывал за плечо, вытягивая жилистую шею, надеясь понять секреты Сафины, дабы в дальнейшем обойтись без ее помощи. Разумеется, его усилия ни к чему не привели, и со временем щербатый работорговец оставил сии бесполезные попытки. Как ни жаль ему было расставаться со своими денежками, он всякий раз отстегивал колдунье кругленькую сумму за услуги — в конечном счете, такое сотрудничество оказывалось для него долее чем выгодным.

Больше ему делать в ближайшие часы было совершенно нечего, и Шенар благоразумно рассудил потратить их на сон — дабы быть достаточно бодрым, когда Сафина закончит выполнение своей части работы…

Дождавшись, пока лысый, не прекращая раздраженно брюзжать, удалится в соседнюю комнату и захлопает за собой дверь, ведьма склонилась над Ллеу. Да, она явно ощущала, что парень чем-то сильно отличается от обычных людей и с ним придется повозиться. То, что он сейчас был мертвецки пьян, ее ничуть не смущало.

Наоборот, когда воля человека подавлена — все равно чем, — иметь с ним дело куда проще. Но что-то в этом юноше смущало и даже пугало Сафину. Она взяла его за подбородок, приподняла безвольно поникшую взлохмаченную голову и вгляделась в лицо.

Красив… очень мил… и не робкого десятка, похоже. Что ему нужно от жизни, чего он хочет, к чему стремится, о чем мечтает? Что для него — самое желанное?

Слава? Богатство? Власть? Множество прекрасных женщин? Или истинное счастье он обретает только в сражениях? Колдунья постаралась проникнуть в помыслы юноши. Да… все это там было, но не являлось основным. Что-то более важное наполняло собой все его существо. И этому было имя — долг. Долг перед какими-то людьми, которых он не знал и даже никогда не видел.

Сафина глубоко задумалась. Признаться, с подобным она сталкивалась впервые… Если бы потребовалось чему-то уподобить этого юношу, она могла бы сказать, что он — точно перелетная птица, стремящаяся вернуться на неведомую родину и не ошибающаяся в выборе самого короткого и правильного пути в те края.

Пусть даже за время этого пути под крыльями возникнут мозоли величиной с кулак, и есть опасность тысячу раз погибнуть. Птицу не остановишь, если только ее не убить. Или не подрезать крылья.

Ну, что ж… с ним, пожалуй, не так уж тяжело будет справиться, как ей показалось вначале. Просто нужно сбить его с направления и указать другое. И он будет идти, пока сердце не лопнет… да, именно так.

Ведьма отошла от Ллеу, чтобы подготовиться к совершению магического акта.

Каким средством лучше воспользоваться, чтобы его действие было в меру интенсивным и не слишком длительным?

Пожалуй, определенное количество высушенных и измельченных в порошок соцветий болотного растения с красивым названием ксамелл вполне подойдет.

Обычно она прибегала к значительно менее сильнодействующим снадобьям. Даже в самый малых дозах ксамелл мог безнадежно свести с ума или даже убить обычного человека. В последний раз Сафина использовала этот порошок, почти пыль, когда у нее в ногах валялась богатая, как десять королей, наследница одного немедийского властелина, умоляя навек обратить к ней сердце ее возлюбленного, которого ей так и не удалось купить.

«Сделай так, чтобы он всецело принадлежал мне — исступленно восклицала потерявшая разум от неутоленной страсти красавица. — Сделай — и я дам тебе столько золота, сколько ты сама весишь… и даже больше! Назначь любую цену… Только бы он желал меня одну!»

Колдунья выполнила желание знатной дамы. Он дала немедийке порошок ксамелла, разумеется, не произнося даже его названия, и научила, как пользоваться зельем.

Что ж, во всем, что произошло потом, была виновата уже сама ненасытная безумица, полагавшая, очевидно, что чем больше применить снадобья, тем надежнее и быстрее оно подействует…

Объект ее неземной страсти, в самом деле, незамедлительно пылко ответил на ее любовь, но счастье немедийки это не принесло, ибо спустя всего две луны бедолага умер в страшных муках, разрывая себе грудь и выкрикивая ее имя.

А Сафине вместо того, чтобы получить обещанное вознаграждение, пришлось долгие годы скрываться от гнева безутешной вдовы.

С тех пор к помощи соцветий болотного растения колдунья никогда не прибегала. Вовсе не потому, что усомнилась в том, будто сама не способна ошибиться в определении необходимого количества зелья.

Просто не любила Сафина этот порошок, хотя и продолжала, разумеется, тщательно хранить, пополняя даже время от времени свои запасы… У нее было под рукой немало иных средств, тоже достаточно действенных, да и магией колдунья владела уверенно, равно как и все женщины в ее роду до двенадцатого колена.

Однако сейчас она решилась. Достав покрытую слоем пыли маленькую серебряную шкатулку и произнеся необходимые заклинания, делая пассы над головой юноши, Сафина взяла крошечную щепотку порошка и втерла в его виски, а затем заставила Ллеу вдохнуть примерное такое же количество зелья. Ксамелл начнет действовать немедленно, это она прекрасно знала — причем никакого противоядия, средства, способного нейтрализовать его действие, в природе но существует. Влияние порошка велико и достаточно длительно, Шенар доведет парня до Немедии без всяких проблем, а уж как потом удержит его будущий хозяин, это не ее, Сафины, заботы. И не Шенара. Главное, получить свое, а там хоть трава не расти.

И все-таки колдунье было как-то не по себе, словно то, что она только что совершила, было некоей из ряда вон выходящей гнусностью… или словно она вмешалась в действие могущественных сил, которые могут отомстить ей, Сафине, за содеянное…

Она придала телу юноши более удобное для сна положение и отправилась проверить состояние прочих Шенаровых «овец», предназначенных для продажи.

Все пятеро вели себя так, как и было им положено сообразно тем ощущениям, которые они испытывали. Одна из девушек, протягивая руки в пустоту, с расширенными от счастья глазами, звала невидимого возлюбленного, к коему Шенару надлежало ее отвести. Вторая, совсем молоденькая, спокойно беседовала с умершей матерью, полагая ее, безусловно, живой и ожидающей свою дочь в далекой Немедии.

Коренастый невысокий мужчина беззвучно шевелил губами, пересчитывая поголовье огромного стада, которое ему предстояло перегнать через полстраны на свою землю оттуда, где это самое стадо его мечтаний нетерпеливо блеяло в ожидании своего нового хозяина…

Никто из пятерых безумцев не обратил внимания на появление Сафины — она не интересовала их, вообще не способных отвлекаться ни на какие внешние раздражители и охваченных только одной, самой сильной страстью — у каждого своей.

Любопытнее всего было наблюдать за вторым мужчиной, одержимым жаждой мести давнему врагу и готовому на все, что угодно, лишь бы приблизить сладостный миг расплаты. Он, непрерывно облизывая губы, рассматривал и гладил видимое только ему остро отточенное лезвие кинжала, что должно было вонзиться по самую рукоять меж ребер обидчика; один раз он даже «порезал» себе палец, пробуя его остроту, и теперь не без некоторого удовольствия «отсасывал» кровь.

Всем им предстояло очнуться лишь тогда, когда будет уже слишком поздно, а до тех пор единственная сложность состояла в том, чтобы время от времени заставлять их принимать пищу и воду — в противном случае возникала угроза смерти от истощения, жажды и усталости. Ведь следить за своими ощущениями несчастные не могли. Сафина поставила перед каждым миску с едой, остававшуюся попросту незамеченной до тех пор, пока она по очереди не обращалась к каждому из них.

Так, остановившись перед одной из женщин, колдунья взглянула ей в глаза: «Ты должна есть» — этого желает твой любимый».

Одурманенная фанатичка тут же с остервенением принялась хватать пищу руками и заталкивать себе в рот, глотая с такой скоростью, что несколько раз едва не подавилась.

Сафина знала, что Шенар тоже давно научился правильно обращаться со своим товаром: он ведь вовсе не хотел повторять собственный горький опыт и терять по дороге половину людей.

Ведьма дождалась, пока «овцы» покончат с трапезой — как обычно, они развели вокруг немыслимую грязь, — собрала миски, вышла и закрыла дверь на засов, предусмотрительно удостоверившись в его надежности. Отдыхать Сафину не тянуло. Успеет еще, когда уйдет Шенар и уведет товар с собой. Он должен покинуть Келбацу еще до рассвета, дабы не привлекать излишнего внимания к своему странному «отряду». Но до рассвета было еще слишком далеко.

Что касается Ллеу, его бы следовало присоединить к остальным сразу, как ведьма всегда и поступала. Ну да ладно, пусть мальчик поспит спокойно, подумала она — одно исключение из общего правила ничего не изменит.

Сафина возвратилась к Ллеу — и едва удержалась, чтобы не вскрикнуть.

Подобно Адде, она увидела исходящий от юноши свет. Только на этот раз свет этот не был ровным и спокойным — по рукам Ллеу встревоженно метались холодные голубоватые язычки, они то почти совсем гасли, то вспыхивали вновь, словно в полнейшей растерянности, но, как бы это пламя себя ни проявляло, обмануться колдунья не могла. Ее окатила волна ужаса.

Ох, не стоило изменять своим привычкам и связываться с порошком из соцветий ксамелла — ведь чуяла же, что он не доведет до добра! И вот, пожалуйста; сбила с пути идущего с миссией посланника кого-то из богов. Только этого ей не хватало… Впрочем, казниться поздно, сделанного не воротишь.

— Мерзавец Шенар, — злобно прошипела Сафина, — но и мне тоже, дуре старой, поделом, урок: поменьше бы на золото гаденыша щербатого губы раскатывала, да повнимательнее к тому, с кем связалась, была! Прости меня, — обратилась она уже совсем иным тоном к спящему юноше, — и боги твои пусть меня простят! Что я натворила, что я натворила!..

Стремясь поскорее избавиться от всей компании, колдунья чуть ли не пинками разбудила Шенара и велела немедленно убираться вместе с «овцами».

— И смотри не перепутай, кому из них говорить, чтобы жрали, когда подашь, — напутствовала она своего подельника. — Ну что, все запомнил?

— Да запомнил, запомнил, не дурак, — пробурчал лысый работорговец. — Впервой, что ли? Вот только насчет последнего, Ллеу этого, — с ним-то как обращаться?

— В его мысли не влезешь, — строго поджав губы, сказала Сафина. — Говори, что ему следует исполнить свой долг, что его ждут… а ничего другого вызнать про него я не смогла. Ничего, дойдет. Только мой тебе совет, Шенар: избавься от него чем скорее, тем лучше!..

Она приблизилась к Ллеу и слегка похлопал его по щекам.

— Вставай. Надо идти.

Юноша открыл глаза.

Да, ксамелл сработал превосходно. Колдунью юноша не видел точно так же, как не реагировали на нее остальные несчастные. Точно лунатик, он поднялся на ноги.

— Дети антархов…

Сафина подвела его к Шенару.

— Он знает дорогу. Он отведет тебя к детям антархов. Следуй за ним.

Лицо Ллеу исказилось. В душе его шла отчаянная борьба.

— Нет… мой отец… говорил иначе. Это не он… другой! Конан!

Шенар взглянул на свою подельницу в негодовании. Юноша не должен был ничего помнить, пребывая во власти фантомных ощущений. Вот мерзавка, содрала такие деньги — и ничего толком не сделала!

— Конечно, Конан. Вот же он — перед тобой. Разве ты не видишь, Ллеу? — медленно проговорила Сафина. — Конан пойдет к антархам вместе с тобой.

— Да, — не очень уверенно произнес юноша, но уже следующая его фраза прозвучала с куда большим воодушевлением. — Нам надо спешить!

Колдунья с трудом перевела дух. Она, впрочем, сама не вполне понимала, чего хочет: чтобы этот мальчик, посланник неведомых ей богов, стал действовать сообразно ее и Шенара воле, как все остальные — или же не подчинился ее чарам, навеянным заклинаниями и порошком из соцветий ксамелла.

Когда подельник, наконец, покинул ее дом, Сафина вздохнула с облегчением.

Как всегда, «овцы» начали движение так резво, словно готовы были не останавливаясь бежать до самой Немедии. И Ллеу ничем от них не отличался…

«Ничего, — подумала ведьма, — можно надеяться, что все обойдется. Еще под покровом ночи они покинут столицу и уже к середине следующего дня будут достаточно далеко. Безумное «стадо» не остановит ни непогода, ни удушливая жара. Одержимый своей мечтой человек способен идти за призраком ее осуществления, как осел за подвешенной перед мордой морковкой. Так что Шенар, можно сказать, никого не ведет за собой силой. Пока у него есть она, Сафина, ему не требуется армия для совершения дерзкий набегов за рабами. И никакого риска, никакой опасности внезапного бунта. Да уж, ничего ни скажешь, неплохо устроился в жизни лысый гаденыш…»

Она тщательно уничтожила все следы пребывания в своем доме торговца и его «товара», стараясь изгнать грызущую сердце тревогу по поводу того, что она сотворила с мальчиком. И последующие события покажи, что успокаиваться колдунье было рано.

Потому что не прошло и нескольких часов, как устрашающей силы удары в дверь заставили содрогнуться уж совсем не ветхие стены дома Сафины. Ничего себе! Кто бы это еще демоны могли принести? Нежданные гости давненько не посещали колдунью. Впрочем, особого страха она ни перед кем не испытывала, прекрасно умея «отводить глаза» и внушать почти все, что yгодно, любому излишне любопытному нежелательному посетителю. Не дожидаясь, пока дверь слетит с петель, Сафина отодвинула засов и отступила в сторону. Огромного роста мужчина с самым решительным и грозным видом переступил через порог, едва не задев головой о притолоку.

— Эй, старая кошелка, — рявкнул он, надвигаясь на Сафину, — где твой плешивый сожитель?!

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, мой господин…

Конан уставился на нее в полном ошеломлении. Как же он мог так ошибиться?! Ведь едва войдя внутрь, он ясно видел взрослую женщину, пренеприятную причем особу, а сейчас перед ним стоит маленькая, не старше семи лет девочка с полными слез расширенными глазами.

Какая уж там «старая кошелка»… всего лишь ребенок! И как все это понимать? Он обернулся к Элрине, которую, по счастью, не успел отпустить.

— Ты меня куда привела?!

Этого Элрина тоже не понимала.

Она-то видела перед собой именно Сафину, такую, какой та всегда и была, и поведение киммерийца, его внезапное замешательство были на редкость странными.

Колдунья, уперев руки в бока, злобно сверкала глазами, не отводя от предательницы тяжелого взгляда.

— Она… он… я… — невнятно пролепетала Элрина, в совершенном замешательстве не соображая, кого больше бояться и с кем объясняться в первую очередь.

Противная сопливая девчонка переминалась с ноги на ногу.

— Где Сафина? — все-таки возобновил допрос варвар, — И где Шенар?

— Сафина — это я, — пискнул странный р нок. — А Шенар ушел. Лысый Шенар всегда у лит.

— Куда? И когда?

— Ночью, мой господин. Наверное, ночью не видела! А зачем вам Шенар? Он что-нибудь украл у вас, этот старый облезлый ворюга? Ах! От него одни неприятности. Соседи давно сулятся пришибить или отравить паскудника, но страсть до чего хитрый и ловкий, и ест только крыс да мышей… если не удается стянуть чего повкуснее.

— Крыс и мышей?..

— К-конечно, мой господин… правда, крыс он чаще просто душит и приносит мне. Вот! — в доказательство своих слов девочка быстро нагнулась и, не выказывая особого отвращения, подняла из-под ног дохлую крысу, держа ее двумя пальцами за голый скользкий хвост и покачивая из стороны в сторону. — А разве… господин не знает, что коты… имеют такие повадки? Вот и Шенар тоже.

Если бы ее последние слова не прозвучали такой откровенно издевательской интонацией Конан уже почти был бы готов поверить в то, что Шенар в самом деле всего лишь облезлый кот, а девчонка — его хозяйка.

Но выражение глаз этого ребенка на один мне сделалось вместо растерянного и испуганного совсем иным — злобным и торжествующим. Да ведь и Горилла Грин в последний момент прикинулся чем-то подобным! Киммерийца охватила ярость. Отпустив трясущуюся от страха Элрину, он вцепился в отвратительную девчонку и встряхнул ее, словно тряпичную куклу. Та выронила из рук крысу — которая тут же растаяла в воздухе, не долетев до пола — и пронзительно завизжала, причем визг перешел в такие звуки, что издает кошка, если ей случайно наступить на хвост, а ее пальцы на глазах превратились в звериную лапу с заостренными когтями.

Что-то колдунье на сей раз было не отвязаться от кошачьей темы. Элрина, вместо того, чтобы, получив свободу, пуститься наутек, как зачарованная наблюдала за происходящим, страстно желая, чтобы варвар свернул ведьме шею — тогда бы ей, Элрине, по крайней мере можно было бы не опасаться мести со стороны Сафины. Так и есть — пальцы Конана сжались на горле того, кого он держал в руках; еще миг — и хруст костей возвестил бы о том, что все кончено. Но тут киммериец опомнился: прикончив тварь, он лишился бы возможности узнать что-либо о судьбе Ллеу.

Разум взял верх над взбудораженными чувствами.

— Где Шенар? И где мой друг?! — заорал он.

Существо в его руках стремительно меняло обличья, шипело, квакало, верещало, но не произносило внятных слов.

Движимый словно каким-то наитием, варвар подтащил его к столу, на котором стояла одна-единственная серебряная коробочка и, открыв крышку, попытался ткнуть это туда мордой.

Существо пришло в неописуемый ужас — оно закрыло глаза, прижало уши и перестало дышать.

Еще бы! Сафина прекрасно знала, что, в каком бы виде она ни пребывала, вдохнуть проклятый порошок было бы для нее смертным приговором. Чуть больше допустимого — и конец.

Причем достаточно неаппетитный, в отвратительных корчах и судорогах.

— Пусти, — прохрипела она, стараясь ни в коем случае не дышать, — я скажу…

— Ну, надо думать, — не без некоторого самодовольства произнес Конан, — я умею кому угодно развязать язык.

— Шенар его увел, — приняв свой обычный вид, пробормотала Сафина, с опаской косясь на оставшуюся открытой коробочку с зельем, — был он здесь, верно. Да только их без толку преследовать. Друг твой с тобой не пойдет, а попробуешь применить силу — будет насмерть драться. Либо тебя прикончит, либо себя. Он тебя и не узнает. Для него теперь ты — это Шенар. Не в себе твой Ллеу, — вздохнув, добавила она, — и да самой Немедии, а это не меньше пяти дней пешего пути, таким останется, да и потом еще не сразу очнется…

— Что вы с ним сотворили?!

— А что бы ни сотворили, он сам виноват, — решительно заявила ведьма, — А ты сам-то хорош! Прохлопал ушами, пока Шенар его у тебя из-под носа уводил, а теперь поздно, улетела птичка. Фью-ить — и нету…

— Да чтоб ты сдохла, Нергалово отродье! Я повешу твоего лысого дружка на его же собственных кишках! Говори еще — это что за дерьмо, — киммериец указал на порошок, — которого ты так боишься?

— Травка такая, — заюлила колдунья, — ты ее не трогай. С нею умеючи надо обращаться, от нее и великая радость может, и большое зло. Кому как.

— Заставить бы тебя ту твою «травку» поганую сожрать, — с мечтательной интонацией заметил Конан, — да поглядеть, как она действует. Ну, ничего, это я всегда успею, — с этими словами он захлопнул крышку и сунул коробочку в карман.

— Отда-а-ай, отдай! — заголосила Сафина. — Зачем тебе?!..

— Пошла прочь, пока башку не свернул! — прикрикнул на нее варвар. — Сколько тебе Шенар заплатил за твое паскудство? Все вам мало… Как только не подавитесь! Запомни, тварь: если с головы Ллеу хоть один волосок по твоей милости упадет, я вернусь. И тогда я тебя не просто прикончу. Всю дрянь, которой ты людей травишь, тебе же в глотку запихну, хоть чем оборачивайся. Поняла?! Всех демонов, какие тебе помогают, проси день и ночь, чтобы не совались в мои дела. Иначе…

— Поняла, поняла, — быстро закивала ведьма. — Деньги тебе нужны? Забирай… вот, которые Шенар за твоего друга давал… ну их! Беда одна мне с ними…

* * *


Киммериец догнал Шенара довольно скоро. В самом деле, выглядело все «стадо» более чем странно. Люди, в том числе и Ллеу, почти бежали, напрягая все силы, хотя их вроде бы ними не подгонял, а Шенаров конь трусил рядом с ними.

Конан проехал чуть вперед и спешился.

— А ну, стоять всем!

Лысый побледнел как полотно, однако ослушаться приказа не посмел.

Чего нельзя было сказать об остальных его «спутниках», вовсе не намеренных прекращать движение либо снижать его темп. Они попросту обходили Конана, точно пустое место или, в лучшем случае, дерево, и с прежней целенаправленностью шли дальше.

— Ну что, пес, — кривя губы в зловещей усмешке, произнес варвар, приближаясь к щербатому, — поговорим?

— Да что ты, что ты!.. — замахал руками Шенар, о состоянии которого недвусмысленно свидетельствовало стремительно расплывавшееся по штанам темное пятно. — Он же сам… сам захотел идти в Немедию! Я тут совершенно ни при чем! Нам… э-э… по пути оказалось!..

Марать благородную сталь о подобную мерзость у киммерийца желания не возникло, поэтому он попросту ударом кулака свернул работорговцу челюсть и, пренебрегая предупреждениями Сафины, устремился к своему другу.

— Ллеу, стой?..

Однако зеленоглазый повел себя более чем странно. Он действительно остановился, но, увиден поверженного Шенара, в отчаянии закричал и сам бросился на Конана со всей мыслимой яростью.

До сих пор драться между собой им не приходилось. А то, что варвар наблюдал уже не раз, хотя и весьма впечатляло, но все же и в подметки не годилось тому бою, что разгорелся сейчас. Тогда Ллеу дрался, не стремясь убить — ныне же он преследовал именно эту цель и бил на поражение. Юноша был поистине страшен — с перекошенным ненавистью лицом, оскаленными зубами и совершенно пустыми, безумными глазами с невероятно расширенными зрачками.

Киммериец запоздало вспомнил слова Сафины: «Для него теперь ты — это Шенар… он тебя и не узнает».

Получалось так, будто некто напал не на лысого мерзавца, а на него самого, и Ллеу выступил на его защиту. Помимо всего прочего, и без того изрядная сила юноши словно удесятерилась, Он совершенно не чувствовал боли. Остановить Ллеу можно было только одним способом: убить. Ну, или оглушить…

Однако сделать это было мало сказать, что непросто. Конан не так уж часто доводилось сталкиваться с равными себе противниками, а этот парень был именно таким, да еще отличался поразительной ловкостью, двигаясь с такой скоростью, что слою умудрялся оказываться одновременно в нескольких местах. Он непрерывно атаковал, и отсутствие оружия его ничуть смущало. Варвар тоже не имел обыкновения защищаться, не нападая, и вовсе не собирался спасать жизнь Ллеу ценой своей собственной, погибнув от руки своего спутника и друга.

Ударом меча он мог бы, пожалуй, закончить поединок в свою пользу, да и меч все-таки удерживал бы Ллеу на безопасном для Конана расстоянии, но он не хотел прибегать к помощи стали, обнажая ее против безоружного.

Надо было придумать что-то другое, и чем скорее, тем лучше, потому как парень вместо того, чтобы начать проявлять хоть какие-то признаки усталости, с каждым мгновением зверел все больше и крутился волчком, намереваясь достать варвара ударом ноги в висок.

Шенар, хотя и не рисковал подняться, и к тому же сильно страдал от боли в сломанной челюсти, злорадно следил за поединком, желал удачи зеленоглазому парню.

Однако щербатый и здесь просчитался. Да, Ллеу удалось-таки сделать почти невозможное, сбив киммерийца с ног — подобная вещь вряд оказалась бы под силу кому-либо другому, — и в торжествующим воплем приготовиться к завершающему удару.

Но варвар поступил совершенно непредсказуемо. Молниеносно увернувшись — сжатый кулак юноши просвистел возле его виска, — он вдруг выхватил из кармана коробочку с пылью ксамелла, открыл и ткнул в лицо Ллеу. Тот сделал глубокий вдох… и медленно осел на землю. Глаза парня остановились, тело свела судорога. Он вытянулся и затих.

Представив себе, что сейчас произойдет, Шенар, наплевав на боль и гул в ушах, взлетел, как птица, на коня и пустил его в галоп, забыв о своих «овцах», которые, впрочем, резво пустились бежать за ним.

Но киммериец этого не видел. Он тряс Ллеу за плечи, выкрикивал его имя, пытался привести и чувство — все было тщетно.

Юноша был еще жив, но вряд ли протянул бы долго. Его губы и ногти приобрели синеватый оттенок, он задыхался — каждый вдох и выдох давались парню со все большим трудом. Широко раскрытые глаза Ллеу, по-прежнему без малейшего проблеска узнавания, и вообще мысли, стремительно наполнялись ужасом близкой смерти, а кисти рук сделались ледяными. Конану не оставалось ничего иного, как, усадив юношу на седло впереди себя, пришпорить коня и застают, скакуна мчаться назад, в Келбацу, ко все той же Сафине. В конце концов, колдунья обязана была знать все о свойствах треклятого порошка, раз пользовалась им, — следовательно, могла найти и противоядие. Если же нет — она об этом жестоко пожалеет. Так или иначе, другого выхода у варвара все равно не было.

При повторном за этот день появлении киммерийца ведьма основательно потеряла дар речи. Правда, тот вряд ли смог бы прикончить ее прямо на месте, поскольку руки его были заняты — на плече он нес Ллеу.

— Помоги ему, ты, тварь! — крикнул варвар, опуская свою ношу на пол.

— Что я могу сделать, если не знаю, отчего он умирает? — резонно заметила Сафина.

— От чего?! Ты еще спрашиваешь? Он напал на меня, и я не мог с ним справиться, пока не заставил его вдохнуть ту отраву, которую у тебя отобрал.

— И сколько?

— Я что, отмерял? Сыпанул в лицо… там ничего не осталось.

Колдунья вздохнула.

— Тогда можешь идти копать могилу. Его невозможно спасти. Странно, что он до сих пор ну умер… впрочем, это вопрос нескольких минут.

— Я выкопаю две могилы, — очень тихо и внятно произнес Конан. — И в одну из них закопаю тебя — живой. Даже не сомневайся.

Сафина и не думала сомневаться в решительности намерений киммерийца.

Но она действительно не знала, что тут можно предпринять! Несравнимо меньшего количества порошка ксамелла хватило бы, чтобы прикончить десяток человек. А этот, парень, как ни странно, до сих пор был жив — что давало хоть и призрачную, но надежду.

Во всяком случае, можно было попытаться его спасти. Вот только, даже если допустить, что тело Ллеу не погибнет, разум его наверняка уже угас, причем, как полагала колдунья, безвозвратно. Из носа, рта и глаз юноши сочилась мутная слизь. Не тратя времени на пустые разговоры и объяснения, Сафина приподняла его, силой раскрыла сведенные судорогой челюсти и засунула в глотку Ллеу собственные пальцы. Юношу стали сотрясать приступы неукротимой рвоты. Варвар мрачно следил за действиями колдуньи.

— Что ты стоишь? — произнесла Сафина, бросив на него раздраженный взгляд. — Если в самом деле хочешь, чтобы он умер прямо сейчас, помоги мне. Думаешь, я одна могу справиться? Вас, дурней, как ни предупреждай, все без толку. Говорилa же я тебе: не трогай порошок? Нет, уволок. Говорила: не лезь с ним в драку? Где там!.. А потом я же еще и виновата. Ступай, принеси побольше воды и нагрей, как только вытерпеть возможно. У него там яд в крови бродит… выйти должен… через глотку, через нос, через все поры.

Сколько времени они вдвоем провозились с Ллеу, киммериец не знал. Как в бреду, он выполнил все, что требовала от него колдунья в промежутках между бесчисленными заклинаниями, с помощью которых она взывала к демонам или богам.

Юноша жил, когда прошли отмеренные ему минуты… затем часы… он продолжал дышать, все остальное пока не имело значения.

Наконец, Сафина сказала:

— Я сделала все, что могла, и даже больше. И ты тоже. Теперь остается только ждать. Просто ждать, Конан.

И на сей раз варвар ей поверил. Колдунья укрыла Ллеу ворохом одеял и шкур, разведенный огонь пылал так жарко, как только можно были заставить его гореть. Несколько раз Сафина отворяла парню кровь, чтобы отравленная быстрей заменялась свежей… Несмотря на жару, Ллеу продолжал дрожать, и руки его не согревались оставаясь холодными как лед.

— Киммериец, — произнесла колдунья, — приведи Элрину.

— Зачем?

— Нужно, раз говорю. Не спрашивай. Приведи — да побыстрее.

Варвар приволок девицу вперед ее собственного визга. Вновь очутившись перед Сафиной, та едва не хлопнулась в обморок от страха.

— Не трясись, — сухо сказала колдунья, — не трону. Парня видишь?

Элрина покосилась в сторону Ллеу и судорожно кивнула.

— Ложись с ним, — велела ведьма. — Живым телом согрей. Ты молодая, горячая, кровь кипит…

Девушка не посмела ослушаться.

Вытянувшись рядом с юношей, она обхватила его руками и прижалась так плотно, как могла. Поначалу сделав это из одного только страха перед невероятным образом объединившимися Сафиной и киммерийцем, она затем всмотрелась в неподвижное лицо Ллеу, измученное и бледное, и ей вдруг стало безумно жаль этого мальчика, больше, чем даже себя саму.

— Миленький, — прошептала она, нежно касаясь его лба губами, — я помогу тебе.

Ни услышать ее, ни тем более понять Ллеу не мог. Но девушка продолжала ласкать его так, словно он был в состоянии ответить на ее действия.

— Глупая девка, — удовлетворенно проворчали Сафина, — но свое дело знает, не головой, так сердцем.

Конану было известно по собственному опытy, и он не мог не согласиться с колдуньей. Что-что, а любить Элрина умела даже тех, кому принадлежала только на одну ночь.

Она принялась столь ревностно ухаживать за Ллеу, что выгнать ее стало делом весьма затруднительным. Она кормила его, когда юноша, наконец, смог принимать пищу, не извергая ее тут же обратно, часами растирала руки.

Девушка ничего не боялась и ничем не брезговала. Если заняться больше было нечем, Элрина просто лежала с ним рядом, нежно перебирая волосы на его голове и что-то едва слышно шепча ему на ухо.

Но разум к Ллеу не возвращался. Глаза его оставались совершенно пустыми.

Он не узнавал Конана, не произносил ни одного осмысленного слова, — ничего, кроме слабого бессвязного бормотания. Бессмысленная улыбка временами блуждала по его бледным губам, производя поистине жалкое и страшное впечатление.

На третий день Сафина сказала варвару:

— Ты просил спасти ему жизнь. Что ж, это удалось. Возможно, он проживет очень долго… но только в таком же состоянии, в каком пребывает сейчас. Он больше не человек и даже не животное… разве что — растение, — колдунья пожала плечами. — Ллеу не сможет разговаривать и что-либо понимать. Даже собственного имени не вспомнит никогда. Я могла бы солгать тебе, но рано или поздно ты бы сам понял правду. Если у тебя есть цель — идти дальше один. Оставь его.

В приступе неописуемого бешенства киммериец сокрушил вокруг себя все, что попалось ему под руку, учинив в жилище Сафины подлинный разгром.

Ведьма не пыталась его остановить, терпеливо ожидая, пока Конан сам успокоится настолько, чтобы смириться с неизбежным.

О, Сафина его совершенно не знала! Оглядев налитыми кровью глазами следы своих деянии, варвар проворчал:

— Не ты ли поначалу советовала мне копать для Ллеу могилу? И что — он не умер! Теперь же ты пытаешься убедить меня в том, что он безнадежно безумен, а я и в это не собираюсь верить. Ничто не кончено, пока человек дышит! Напряги мозги, старая перечница, пока я тебе и а не вышиб за ненадобностью, и придумай что-нибудь. Можешь спросить совета у своих богов или кому ты там молишься. И тебе очень крупно повезет, если они соизволят толково ответить. Не может быть, чтобы по всей Хайбории не нашлось колдуна или знахаря, способного вернуть Ллеу рассудок. Вспоминай!

Сафина надолго задумалась. Этот черноволосый варвар казался еще безумнее собственного приятеля, но доля истины в его словах, нельзя не признать, все же была.

Слыхала она об одном меруанском маге, который, как говорили, силой обладал немыслимой и совершал удивительные чудеса. Он чуть ли не мертвых способен был воскрешать — хотя в последнее утверждение не очень-то верилось, только ведь дыма без огня не бывает.

Когда сама Сафина была совсем еще юной девушкой, маг сей уже достиг весьма преклонных лет, а теперь, возможно, уже давно покинул мир живых.

Он жил как отшельник и не имел учеников, отказался от всякой собственности и хотя родом был, в самом деле, из Меру, но родину свою покинул еще ребенком и странствовал по всей Хайбории, объявляясь то здесь, то там, причем в такие моменты, когда его уже почитали умершим.

Найти его было весьма непросто, потому что никто доподлинно не знал, ни где он в данный момент находится, ни куда держит путь. Ветра в поле легче было сыскать, нежели этого человека.

И еще того труднее — вымолить у него милость, чтобы он не отказал а помощи, ибо далеко не до всякого маг снисходил, не прельщаясь ни богатством, ни посулами, ни могуществом просителя, а руководствуясь одному лишь ему ведомыми соображениями. И очень странный он был — во всем. Слыхала Сафина, будто ходит он босиком, и так прочны от долгих странствий сделались подошвы его ног, что змеи не могли прокусить его кожу; и облачается в одежды нищих, не имея ни дома, ни женщины, ни имущества, ни коня. А имя ему было такое же странное: Шин-дже-шедд.

— Есть один, — спустя бесконечно долгое время, произнесла наконец колдунья. — Может, и есть. Но где искать его, мне неведомо. Человек он ли они, бог или демон, жив или мертв — тоже не знаю. Сумеешь разыскать — может, тебе и повезет. А нет… что ж! Не ты первый — не ты последний.

Она рассказала киммерийцу все, что знала о Шин-дже-шедде, и по мере того, как говорила, припоминала новые и новые подробности о нем, Конан слушал ее внимательно и не перебивая.

Противоречивые чувства боролись в душе варвара; гнев на то, что все складывалось как нельзя хуже, и желание в самом деле оставить здесь Ллеу и отправиться дальше одному, как он и собирался поступить с самого начала, и невозможность сделать это, ибо зеленоглазый юноши стал для него больше, чем просто спутником, и попросту перешагнуть через него киммерийцу было уже не под силу.

Вот, пожалуйста — ищи теперь неизвестно ко» го и непонятно где.

А что, если никакого Шин-дже… как его там?! — вообще нет, легенда просто? Что-то он, Конан, прежде и слыхом о таком не слыхивал. А если и есть, так Хайбория велика, мало ли пыль каких дорог топчут сейчас жестче подошвы этого мага. Может, годы уйдут на то, чтобы его отыскать — а потом еще окажется, что без толку.

— Позвольте попробовать мне, — вдруг подала голос Элрина, несмело приближаясь к варвару, — я сумею найти Шин-дже-шедда и умолю его вернуть Ллеу рассудок. Я смогу, вот увидите!

Конан даже не удостоил ответа ее бредовые речи. Как же — сможет она. Что за глупая привычка у некоторых баб путаться в дела, которые не всегда по плечу и сильным?!

Однако теперь пути к отступлению не было. Это иначе что же получится — бритунийская подзаборная девке, шлюшка продажная, смелее и решительнее, чем он, воин, герой?!

— Без тебя обойдемся, — проворчал киммериец. Из-под земли достану этого вашего колдуне, н пусть он только посмеет мне отказать.

— Тогда разреши мне идти вместе с вами, — не унималась Элрина. — Я нужна Ллеу! Ты ведь будешь двигаться вместе ним, а он беспомощней ребенка. Я стану ухаживать за ним в пути, делала это здесь. С детьми да больными возиться — разве мужское дело?

— Вот только тебя мне для полного счастья не хватало, — грозно рявкнул Конан, уже понимая, тем не менее, что она права, а значит, ему предстоит увлекательное путешествие в обществе идиота и бабы… — А он-то… Ллеу… идти сможет?

— Сможет, — сказала Сафина. — Тело не откажется ему служить. А идти, и на коне худо-бедно удержаться ему под силу. Ты, киммериец, Элрину не гони. У нее никого на всем свете нет, сирота она. Жаловаться да ныть не приучена, и упрямая. Да ты сам видишь! Не сомневайся, она вам сгодится.

* * *


На следующий день они выступили в пум. Все оказалось даже еще хуже, чем представлял себе Конан. Ллеу в его нынешнем состоянии становился объектом злобных насмешек и издевательств всех, кому не лень было позубоскалить на его счет. Варвару постоянно приходилось затыкать слишком болтливые рты и резко омрачать настроение не в меру расходившихся весельчаков.

Мрачная злость не покидала его душу. Ладно хоть девка и в самом деле не докучала ни слезами, ни жалобами, терпеливо перенося длительные конные переходы и полностью поглощенная состоянием Ллеу.

Ее терпение было поистине безграничным, сама Элрина держалась в седле так уверенно, словно с раннего детства не слезала с коня. Ллеу ей приходилось везти впереди себя, днями напролет выслушивая его отрывочные и совершенно бессмысленные восклицания и длительные приступы идиотского смеха, временами переходящие а истерические рыдания.

Какие образы терзали помраченный разум юноши, ни она, ни киммериец не знали. Ночами девушка спала, что называется, вполглаза, сидя и положив голову Ллеу к себе на колени. Всякий раз, если он тревожно вскидывался и стонал, она принималась что-то тихо и ласково говорить ему, до тех пор, пока он снова не успокаивался и не затихал.

Самым печальным было то, что где бы они ни справлялись относительно Шин-дже-шедда, ответом почти всегда были изумленные и непонимающие взгляды. Словно он существовал лишь воображении Сафины. Никто не слышал и ничего не мог сообщить ни о нем самом, ни, тем более, об его местонахождении. Обращаться же к другим колдунам и магам было без толку: при одном взгляде на юношу они безнадежно махали руками и выносили тот же приговор, что и колдунья из Келбацы:

— Проще собаку научить толковать священные книги, чем вернуть рассудок этому несчастному.

Пробовал варвар прибегать и к помощи ветви маттенсаи, один раз чудесным образом сумевшей помочь Ллеу; но если раны на его теле от ее прикосновения затягивались на глазах, то на сознание она не могла оказать никакого влияния.

Однако Элрина не отчаивалась. Она фанатично верила в то, что них в конце концов все получится, причем говорила об этом столь убежденно, что и Конан отбрасывал сомнения, впрочем, довольно часто терзавшие его душу. В том, что произошло с его другом, киммериец в значительной степени винил и себя, кроме того, он понимал, что, сложись обстоятельства несколько иначе, и сам вполне мог бы попасться в лапы к щербатому Шенару — как знать, может, в таком случае они с Ллеу могли и поменяться места

* * *


Однажды, двигаясь через Немедию, они заметили стоящего при дороге слепого нищего, просящего подаяния.

Какой-то наглый мальчишка подскочил к несчастному — и, издевательски хохоча, отобрал несколько монет, а в ответ на его слабые протесты так двинул в грудь, что слепой оступился полетел в грязь.

Элрина при виде этого непотребства разразилась потоком заковыристой площадной брани жизнь на улицах Келбацы не особенно способствовала возникновению у нее безупречных манер.

А киммериец пустил жеребца чуть быстрее догнал маленького паскудника и, схватив его шиворот, отвесил пару добрых затрещин и заставил вернуть ограбленному слепцу деньги, после чего еще и добавил от себя горсть монет.

Не обращая внимания на жаркие изъявление благодарности, которые бормотал, низко кланяясь, слепец, он направил скакуна дальше, очень скоро начисто забыв об этом незначительном эпизоде.

Тем более, что этот день оказался щедр на неожиданности.

Проталкиваясь сквозь галдящую толпу на местном базаре, они вновь вынуждены были остановиться при виде целой процессии, сопровождающей к месту казни какого-то узника.

Среди возбужденных воплей взбудораженных предстоящим дармовым зрелищем любителей кровавых развлечений явственно различались крики, плач или, по крайней мере, недовольное ворчание тех, кто был не согласен с приговором и откровенно сочувствовали несчастному.

— Что же он совершил? — полюбопытствовала Элрина, склоняясь к одному из сочувствующими и не забывая при этом придерживать за талию сидящего впереди нее Ллеу.

— Э, красавица, этот мир давно покинула справедливость! У его богатого соседа сгорел дом, так тот не нашел ничего лучшего, чем обвинить беднягу в поджоге. Теперь, видишь, Уарс всем своим имуществом и жизнью платит за чужой навет, а доказать, что не виновен, не смог…

— Конан… — начала было девушка, но тот и сам был не глухой: направив своего жеребца наперерез процессии, он привел в полное замешательство не ожидавшую никакого сопротивления охрану — и осужденный, воспользовавшись моментом, немедленно бежал.

Элрина расхохоталась, хлопая в ладоши:

— Просто справедливость не ходит рука об руку с трусостью!..

Чтобы и самим, не ровен час, не занять место незадачливого Уарса, варвар и Элрина пришпорили, лошадей — и вскоре оказались далеко от площади, на которой должна была совершиться несостоявшаяся казнь.

Ближе к вечеру повстречался им прокаженный, изуродованное болезнью лицо которого было скрыто низко надвинутым капюшоном.

— Помоги мне, — глухо проговорил он, цепляясь за стремя коня киммерийца, — сил больше нет идти, а я чувствую, что смерть моя близка — мне хочется умереть на родной земле.

Он поднял голову — и Конан содрогнулся, увидев поистине жуткое, безносое и безгубое лицо, изъеденное язвами и напоминающее отвратительную морду неведомого зверя.

— Мне бы хоть до городских ворот добраться, — продолжал заживо гниющий урод, — а там селение мое не так уж далеко; дойду и сам.

Превозмогая желание с отвращением оттолкнуть его ногой и поскорее забыть, как кошмарный сон, киммериец, тем не менее, поступил иначе.

— Садись, — мрачно мотнул он головой, указывая прокаженному на седло позади себя, и тот, неловко цепляясь ужасными руками, на которых сохранилась едва ли половина пальцев, за ноги и одежду варвара, влез на коня и ухватился за него, как клещ.

— Куда ехать-то? — некоторое время спустя спросил Конан, не оборачиваясь. — Раз, говоришь, этот город близко, — что ж, тебя довезем, да и сами там заночуем.

Прокаженный не ответил. «Помер, никак?» — подумалось варвару.

— Эй, ты чего затих? — позвал он снова. — Заснул, что ли?

— Зачем ты искал меня, герой?

Киммериец решил было, что ослышался.

— Я искал тебя? — воскликнул он изумлении. — Да зачем бы ты ме сдался?!

И только тут он понял, что голос сидящего сзади него человека не принадлежит залезшему за его спину прокаженному — он звучал негромко, но без характерной гнусавой интонации, и вовсе не напоминал хриплое рычание. Конан посмотрел на Элрину — та, по всему было видно, ничего не слышала и не заметила никаких странностей.

— Не ты ли повсюду спрашивал, где можно найти Шин-дже-шедда, мага из Меру? Так вот, это я.

— Не стоит шутить со мной шутки, — предупредил варвар. — Я ведь и прибить могу.

— Я знаю твой нрав сын кузнеца. И шутить вовсе не расположен. За один день ты трижды выручил меня; от иных же и за долгие годы не дождешься подобного, ты оказался сильнее безразличия, когда вернул деньги слепому; и страха быть арестованным, когда освободил невинного, осужденного; и отвращение ты преодолел, протянув руку зажив гниющему… Придержи коня, и спутников своих останови. Ибо я, Шин-дже-шедд, буду говорит с тобою.

— Элрина, — позвал киммериец, — стой!

Все четверо спешились.

Девушка приблизила» к Конану и магу, глядя с некоторым удивлением, но без страха, и продолжая держать Ллеу за руку, Шин-дже-шедд поприветствовал ее, и она неуверенно кивнула, не зная, как понимать происходящее.

— Конан, — сказала она, указывая на юношу, — Ллеу устал и голоден, могу я пока его накормить?

— Да, пожалуйста. Займись им, — согласился киммериец, не сводя глаз с Шин-дже-шедда.

Откровенно говоря, внешний вид великого мага ничуть не впечатлял.

Он был невысок, строен и, как все люди, что большую часть жизнь проводят в пути, отличался темным цветом лица. Его длинные, как и у киммерийца волосы, свободно падали на плечи. Определить возраст Шин-дже-шедда было сложно, однако спокойная мудрость, светящаяся в его темно-карих глазах, говорила о том, что человек этот далеко не молод.

— Так какая же беда заставила тебя искать встречи со мною, варвар?

— Подожди-подожди, давай сперва разберемся, — по-прежнему с недоверием произнес Конан. — Во-первых, почему ты говоришь, будто я трижды выручил тебя, если я вообще вижу тебя впервые? Брось эти свои загадки, экая у вашей братии привычка изрекать непонятные вещи, вечно вы любите туману напустить! Ты, насколько мне видно, не слепой, не прокаженный, ну, а бедолага, чуть не потерявший голову по ложному доносу, всяко был тебя помоложе. Так что брось валять дурака!

— Не суди о вещах, которых не понимаешь, киммериец, ибо внешний облик на самом деле значит не так уж и много. И удержи свое сердце от ненужного гнева. От тебя сейчас не требуется ничего, кроме одной лишь веры, а ты продолжаешь сомневаться. Что же, это удел всех смертных. Так, может быть, все же скажешь, для чего ты добивался встречи со мной?

Ты говоришь так, словно знаешь меня, зовешь по имени, а об остальном догадаться не можешь? Чудно! Ну, да ладно, скажу. Ты видишь моего друга? Помоги ему, парень не в себе. С головой, похоже, что-то… — и варвар в нескольких словах объяснил, что произошло с Ллеу. — Никто не берется за его лечение, твердят, мол, без толку. Так что одна надежда на тебя. И не обижайся на мое недоверие — мне, конечно, очень повезло, что я тебя встретил.

Шин-дже-шедд улыбнулся, разглядывая киммерийца из-под полуопущенных век.

— Я сам прихожу к тем, кому нужен и кто может вместить… Встреча со мной не бывает случайной.

— Ну хорошо, пусть ты сам пришел, спорить больше не буду. Но как все-таки насчет главного — ты сможешь помочь Ллеу?

— Ллеу? — маг, словно очнувшись, приблизился к юноше, возле которого сидела Элрина; девушка тут же судорожно вцепилась в руку парня, словно прикрывая его своим телом, — Нет, сын кузнеца. Здесь я совершенно бессилен.

— Что?! — прохрипел Конан. — Бессилен?! Так я и знал, все вы, маги, только голову морочить мастера!

С его губ уже готов был сорваться поток оскорблений в адрес незадачливого знахаря, но Шин-дже-шедд властным жестом заставил его замолчать.

— Элрина, Элрина, — обратился он к девушке, — на чужой беде счастья себе не построит!» Ведь ты хочешь сохранить его для себя… пусть, такого… но чтобы быть у него единственной! Опомнись — и подумай, действительно ли ты желаешь, чтобы твой любимый остался в таком состоянии?

— Да ведь он… и смотреть на меня не захочет, если… — беспомощно всхлипнула она, — Прочь прогонит… И что мне тогда — опять на улицах собой торговать?.. А я хочу быть нужной Ллеу! Я люблю его!

— Нет, не его, Элрина. Себя в нем ты любишь, — мягкий голос Шин-дже-шедда сделался суровым. — Не надо лгать ни себе, ни мне!

Девушка низко опустила голову.

— Перестань цепляться за него и отойди. Ни стоит противиться неизбежному, умножая там самым зло. Стань сильнее себя самой.

— Хорошо… — сказала она. — Я попробую.

«Это что ж такое, — подумал варвар, — все это время Элрина, значит, была даже довольна тем, что Ллеу…» Нет, подобное просто не поддавалось разумению!

— Готова ли ты с радостью встретить исцеление Ллеу? — спросил маг, когда девушка, наконец, успокоилась.

— Да! — твердо ответила Элрина.

— Хорошо; теперь я чувствую, что с твоей стороны нет преграды.

Он протянул руку к девушке, и та медленно разжала пальцы, отпуская руку Ллеу и словно препоручая его Шин-дже-шедду.

— Теперь отойди от него, женщина, и пусть к нему приблизится его друг.

Уже стемнело, близилась ночь.

В свете костра невозмутимо спокойное лицо мага, казалось, все время меняется, представляясь то совсем юным, то необыкновенно древним, словно в его теле обитало множество душ.

— Чтобы исцелить его ослепленную душу и возвратить ее в тело, — медленно заговорил маг, — необходимо принести жертву тому, кто сейчас имеет над ней власть. Однако он согласится лишь на равноценный обмен. Что ж! Долго мы противостояли как равные, а теперь он полагает, что близка его победа. Он весьма самонадеян и очень горд…

— Да кто это — он? О ком ты? — не понял киммериец.

— Блистающий. Впрочем, это лишь одно из великого множества его имен, — Шин-дже-шедд вздохнул. — Друг твой не просто человек… не только человек. В крови его переплелось несколько миров, и сущность его не едина, а миссия, которую Ллеу надлежит исполнить с твоей помощью, нелегка и необыкновенно важна.

Подобное Конану уже приходилось слышать от главы рода Всевидящих, поэтому он, не став спорить, кивнул,

— Однако оба вы ведете себя при этом, точив неразумные дети, настолько легко и как будто даже с охотой попадаетесь в самые простые ловушки. Неужто ваша самонадеянность заставляет вас полагать себя бессмертными и неуязвимыми? Вы молоды, и мудрости вам не достает. На сей раз случилась страшная беда. Но ты поступил достойно, не бросив своего друга и, невзирая ни на что, поверив, что его можно спасти. Ни цена будет непомерно велика… цена вашей беспечности, варвар!

— И какую же цену я должен…

— Помолчи. Тебе нечем платит. Ты не сможешь выкупить его душу.

— Тогда кто же… у него ведь нет никого ближе меня!

— Я заплачу за него, чтобы вы двое смогли пройти весь путь до конца и дать Блистающему бой, какого он не может ожидать от смертных людей! — меруанский маг торжествующе рассмеялся. — Он не имеет права отказаться принять мою жертву! Я даю достойную цену! А ты… от тебя требуется только одно, киммериец: что бы ты сейчас не увидел и ни услышал, не ужасайся и не отводи взгляда, не бросай меня — так же, как ты не оставил Ллеу. Я не требую этого, впрочем; я только прошу! Ибо я привык быть один, но сейчас мне нужно, чтобы кто-то был рядом. Прежде чем я уйду, знай: я не просто меруанец, покинувший Чашу Богов и долгие годы странствующий по Хайбории, творя то, что люди называют чудесами. Я — Аватара, воплощение того, в руке которого сосредоточена сама жизнь. Уже нет смысла скрывать это, поскольку мне отпущено слишком мало времени… Тебе же предстоит увидеть еще немало поистине великого на том пути, который ты пройдешь вместе со своим другом, и тебе откроется то, чего ты сейчас пока еще понять не в состоянии.

— Так ты, выходит, и вовсе не колдун. Шин-дже-шедд, а один из богов?

В голове Конана все никак не складывалось ясной картины происходящего. Ну, колдунов и всякой нечисти варвар перевидал немало, однако о таком, чтобы боги запросто беседовали со смертными, слышать ему не доводилось. Да еще просили бы о поддержке.

Обычно даже самое страстное обращение к богам ни к чему не приводило, они молчали, сколько их ни зови, и особого интереса к земным делам не проявляли. А тут творилось нечто вовсе странное.

И о какой такой жертве он говорит? Может, он просто сам — безумен? «Блистающий», с которым он сражается, очевидно, какой-то сильный демон, ну, это понятно, — чтобы откупиться от демона, жертвы, в самом деле, приносятся. Там животные какие-нибудь, а в некоторых случаях и люди. Но не наоборот. Высшее не может идти в жертву низшему — такого не бывает. Все равно как солнце не может взойти с другой стороны, чем это обычно происходит. Тысяча вопросов вертелись на языке варвара. Но Шин-дже-шедд вряд ли был расположен на них отвечать.

— Укроти свое любопытство, киммериец, прошу тебя — не прерывай меня понапрасну. Мне еще многое предстоит сказать тебе. Путь мой лежал в Гандерланд, ибо там я должен остановить великое зло, коему надлежит свершиться в ближайшее время, принося людям немыслимые беды, если я не вмешаюсь. Есть там один ювелир, мастер резать по камню. Что только не выходит из-под рук его: амулеты, кулоны, талисманы-обереги, перстни, геммы, ожерелья, браслеты… Все его изделия чрезвычайно высоко ценятся по всей Хайбории. И не потому, что нет ему равных в мастерстве… Делает он, например, кулоны из сердолика, которые носят ведьмы, — ли есть у кого-то из них такой кулон, власть такой умножается тысячекратно. И оливиновые браслеты, сделанные им, тоже в ходу у колдунов и магов, — к их владельцам гораздо больше доверия со стороны людей. Им нет цены! Его творения никто не продает, а только передают из рук в руки. Но и это не главное, Конан! Ибо только этот мастер владеет страшным секретом мориона.

— Это еще что такое? — насторожился варвар, никогда не слыхавший о подобной диковине.

— Дымчатый морион… этого камня всегда боялись все люди. Велика его власть, и обуздать ее могут лишь считанные колдуны и чернорезы во всем мире. Взрослый мужчина, надевший на себя изделие из мориона, погибает на третий день, ребенок — к концу первых суток, ибо сердце его останавливается. Морион — это камень некромантов, который открывает дорогу в мир усопших для общения с ними.

Имени чернореза, о котором я говорю тебе, никто не знает. Мне оно известно, но тебе о нем знать ни к чему. Люди же зовут этого мастера Пауком. Самые сильные по всей Хайбории камин подчиняются его власти. А сам он стар… очень, очень стар! За свою жизнь изготовил он семь морионовых ожерелий… Доводилось ли тебе, Конан, слышать о двуликом правителе Мольдзене?

— Еще бы не слышать! Ведь это один из последних правителей Хаагена, Черный Мольдзен! Он-то, как я знаю, и способствовал гибели некогда прекрасной страны, погубив множество людей придав одних страшных казни и сгноив других в темницах. Мольдзен Блэханд… Мангельда рассказывала мне об ужасах, которые он творил! Безумный тиран… Он умер в прошлом столетии, пережив три поколения обычных людей.

— Совершенно верно, киммериец, я говорю именно о нем. Этого человека, если можно о нем так сказать, считали даже бессмертным и поклонились ему, как богу. Так вот, он постоянно носил на груди талисман из мориона, сделанный руками Паука, и пил вино из такого же бокала, инкрустированного золотом. Колдовской камень погубил его душу, и то, что осталось жить, было лишь оболочкой, до краев наполненной ненавистью.

— Получается, этот Паук — еще древнее, чем Мольдзен Блэханд? И он до сих пор…

— Так и есть. Горбатый чернорез умрет, лишь когда сам пожелает — на третий день после тот, как наденет на себя морионовое ожерелье. И сила колдуна уйдет вместе с ним, дабы он сохранил возможность из потустороннего мира продолжать нещадно мстить тем, кто остался в живых.

Таково последнее предназначение любого ожерелья из мориона. Мне удалось найти и уничтожить шесть таких талисманов. Последнее, седьмое, осталось в руках Паука, и с ним он должай вскоре покинуть сей мир. Но после смерти он станет еще опаснее, чем при жизни. И я иду, дабы предотвратить это. Есть только один способ остановить подобное зло: сорвать с шеи лежащего в гробу чудовища в человеческом обличье проклятое колдовское ожерелье, закрыв тем самым дверь, через которую оно намерено возвращаться, чтобы продолжать сеять вокруг себя страдания и смерть. Но обычному человеку не под силу даже закрыть глаза колдуна. При такой попытке он тут же потеряет сознание и упадет без чувств. И уж тем более никто не способен прикоснуться к магическому камню. Однако если сейчас я… уйду, чтобы заплатить за возвращенный твоему другу разум, то кто завершит начатое мною дело? Шесть черных дверей я закрыл навсегда, но и единой оставшейся будет довольно, чтобы зло продолжало свершаться, а Блистающий — торжествовать!

— А я не гожусь для этой цели? — спросил Конан, хотя и так знал ответ.

— К сожалению, нет, — покачал головой Шин-дже-шедд. — Ты невероятно силен и многое дано тебе, воин с благородным сердцем. Но ты лишь напрасно погубишь себя, попытавшись сотворить подобное!

Варвар тяжело вздохнул. Конечно, тягаться с могущественным чародеем он вряд ли мог. Он не Аватара — просто человек. Вот если бы требовалось вступить в открытый бой… это было бы совсем другое дело!

— Однако существует выход и из этой ситуации, — снова заговорил меруанский мат. — То, что ты сделать не в состоянии, может совершить Ллеу. Он пройдет мой путь и исполнит мой долг, а после вы продолжите поход в Ландхааген. Но ты должен знать: это очень опасно. И может стоить, жизни — вам обоим. Сила твоего друга не так велика, как моя, а действовать надо быстро. Ибо мне стало известно, что уже на завтра Паук назначил день своей гибели, а это значит, что спустя еще два дня тело его предадут земле. И если при этом морионовое ожерелье будет на его шее, всему конец. Все ли ты понял, киммериец?

— Мне все понятно. Но раз по-другому нельзя… ты хочешь, наверное, чтобы я дал тебе клятву?

— Нет — мне довольно твоего слова. Не забывай! Я знаю тебя. Что ж… идите в Гандерланд, и пусть никакая сила не остановит вас на этом пути.

Меруанец опустился на землю рядом с Ллеу, и взял его руки в свои, прикрыл глаза… и варвар почувствовал, что почва под его ногами как то зашевелилась. Поднялся сильный ветер, забивающий песком и пылью легкие, звездное небо враз сделалось непроглядно черным — лишь яркие сухие всполохи молний проносились по нему, вонзаясь в землю. Тела юноши и Шин-дже-шедда были словно охвачены пламенем, от них разлетались снопы искр. Очевидно, происходящее причиняло магу сильные страдания — лицо его было искажено неподдельно мукой… и то, что он при этом не издавал ни звука, делало происходящее еще более жутким.

…Окончания трагедии Конан не видел. Когда он вновь открыл глаза, было утро, причем совершенно спокойное и ясное — ни следа разыгравшейся ночью бури. Киммериец огляделся. Лошади меланхолично жевали траву, время от времени встряхивая головами.

Элрина спала возле прогоревшего костра.

— Слушай, — донесся вдруг до его ушей голос Ллеу, — мы, вообще-то, где находимся? На Бритунию что-то не похоже… И зачем ты таскаешь за собой эту девушку? Она что, до такой степени тебе приглянулась, что ты со вчерашнего вечера…

— Со вчерашнего? — хмыкнул варвар. — Если бы! С того вечера, о котором ты говоришь, прошло много дней.

Юноша в недоумении потер ладонью лоб.

— Ты шутишь, конечно? А куда подевался этот лысый? Я что-то ничего не помню… Ох, и погуляли мы с тобой, верно, в Келбаце…

Отложив объяснения на потом, Конан поднялся с земли.

Шин-дже-шедд! — крикнул он, хотя прекрасно видел, что меруанец исчез.

Проклятье! Варвара охватило раскаяние. Ведь Аватара выполнил обещанное — вот рядом с ним сидит Ллеу, парень в полном порядке и, слава богам, ничего не помнит о том, что с ним произошло. А он не смог сделать для Шин-дже-шедда такую малость — хотя бы пробыть с ним до конца…

— Кого ты зовешь? — с тревогой в голосе проговорил Ллеу. — Разве с нами есть кто-то еще? А не знаешь ли ты… так странно — когда я проснулся, у меня в руке была зажата горсть пепла. Словно что-то сгорело дотла прямо у меня на ладони, а я даже не почувствовал ожога…

Горсть пепла, подумал киммериец.

Все, что осталось от странствующего бога, который сжег себя ради того, чтобы они могли продолжить свой путь. Глубокая печаль заставила горестно сжаться его сердце.

— Я хотел сохранить его, — продолжал юноша, — но подул ветер и унес этот пепел. Ничего не осталось…

— Ты остался. Шин-дже-шедд заплатил за тебя… Я все объясню тебе потом, сейчас у нас нет времени. Поехали! Элрина!..

Девушка села, переводя настороженный взор с Конана на Ллеу.

— Получилось? Ведь с ним все хорошо? Разум вернулся к Ллеу?..

— Да уж и не знаю, — проворчал варвар, садясь в седло. — Может, он снова станет вести себя как последний дурак…

И он решительно повернул коня.

— Эй, — воскликнул юноша, — ты куда? Ландхааген в противоположном направлении!

— Придержал бы язык, без тебя знаю, где Ландхааген. А нам теперь надо в Гандерланд. Там у нас есть одно дело.

Теперь без разъяснений было не обойтись, и киммериец приступил к рассказу. Подробно изложив Ллеу все, что случилось в Келбаце, Конан затем поведал своему спутнику об Аватаре Шин-дже-шедде и о дымчатом морионе. Чем дольше слушал его Ллеу, тем более мрачным становилось его лицо.

— Что я наделал… — проговорил он в глубокой печали и с искренним раскаянием в голосе. — Моя непростительная беспечность навлекли на вас столько бед! И самое ужасное, что из-за меня погиб Аватара. Я недостоин такой жертвы! Недостоин целовать землю, по которой ступала его нога — и сам же погубил его…

— Ну, меруанец здорово в тебя верил, раз говорил, что ты можешь его заменить. Хотя, конечно, получилось все скверно… Чародей он там или бог, а мужик был хороший, такие редко встречаются!

— Элрина, — после долгого молчания снова заговорил Ллеу, обращаясь теперь к девушке, — так значит, ты помогала мне во всем, когда по моей собственной глупости со мной произошло это несчастье? Ведь я ничего не соображал, ничего не чувствовал…

— Да… я… мне жаль стало, что ты такой молодой, красивый, и вдруг такое… я хотела, как лучше…

У Конана на языке вертелись язвительные слова относительно того, чего именно она там хотела. Но он счел за лучшее промолчать. Пусть сами между собой разбираются…

— Неприятно, наверное, было с идиотом возиться, насмешки выслушивать?

— Ну, что ты! — горячо воскликнула девушка. — Разве ты был виноват в своей беде? Я… я полюбила тебя за эти дни… полюбила всем сердцем! Я на край света пошла бы за тобой, если б ты пожелал!

С тоской глядя на Ллеу, она погладила его по щеке.

— Я несказанно рада, что к тебе вернулся разум, только ведь не нужна я тебе больше… Получше меня женщин сколько угодно найдется, они ноги тебе целовать готовы будут, а я… вернусь назад в тот кабак в Келбаце.

— Может, конечно, и найдется, — согласился юноша. — А случись опять со мною какая беда, всех как ветром сдует. А тебя вот не сдуло, Элрина. Много ума на то, чтобы вешаться на шею сильному красавцу, за которым, как за каменной стеной, не надо. А вот идиота с ложки кормить да загаженные тряпки за ним менять… что-то не видал я на это особых охотниц. У тебя главное есть: честность и сострадание. И вот что я тебе скажу, Элрина. Поезжай назад, но не в Бритунию. Иди до Кезанкийских предгорий, и там жди меня. Я приду за тобой. Если я призван стать отцом детям антархов, то ты им будешь матерью, а мне — женой. Если, конечно, захочешь этого.

Печальное лицо Элрины озарилось несклонным счастьем.

— Правда, Ллеу?! — выдохнула она со слезами на глазах. — Ты на самом деле хочешь взять меня в жены? О, мое солнце…

— Правда, любимая, — улыбнулся юноша, привлекая ее к себе. — Ты только дождись меня и что бы ты ни услышала обо мне, не верь даже самой страшной вести, пока сама не увидишь меня мертвым. Сбереги себя: я приду. А теперь ступай — и проси богов, чтобы они оказали ним свою благосклонность!

— Я сделаю все, что ты скажешь. И я дождусь тебя, Ллеу!

Она легко спрыгнула с коня и бросилась в объятья юноши.

Варвар не стал вмешиваться. Более того, он щедро отсыпал Элрине монет на долгий обратный путь — уж чего другого, а денег, которых он забрал у Сафины, пока что было в избытке, да и излишней скупостью киммериец никогда ни страдал…

Спутники пустили лошадей в галоп — и мчались теперь в сторону Гандерланда, не останавливаясь.


Глава четвертая


Паук, одно лишь имя которого наводило суеверный ужас на тех, кому доводилось его слышать, отходил в иной мир. Он жил так долго, и это занятие ему порядком надоело. Ничто более не удерживало его на земле. Он равно пресытился и властью, и богатством, и страшной своей славой. Он имел все, чего бы ни пожелала его черная душа; великие правители трепетали перед ним и в страхе склоняли головы. Самые прекрасные женщины были у его ног, и отталкивающее уродство властелина отнюдь их не смущало.

Смерть на страшила Паука: с нею он был прекрасно знаком, и ее одну любил по-настоящему, ибо всегда был обручен с нею. Она не стояла в конце его земного пути жутким призраком, а верно служила ему.

Только смерть могла дать ему власть еще более безграничную, нежели та, которой Паук обладал при жизни, из потустороннего мира он мог дотянуться до кого угодно, и мысль об этом наполняла его сердце сладостной истомой.

Он коснулся скрюченными длинными пальцами ожерелья, покоящегося на его груди, и хрипло рассмеялся, отчего и без того предельно отвратительное, сморщенное, изрезанное глубокими морщинами лицо колдуна с огромными выпуклыми водянистыми глазами сделалось еще более отталкивающим.

— О, мой повелитель, — проскрежетал Паук, обращаясь к кому-то, кого видел только он сам, — верный твой слуга идет к тебе, правая рука твоя на земле, и отныне мы будем править вместе… Одного лишь опасался я — проклятого Шин-дже-шедда, но он мертв, и теперь последняя преграда, способная разлучить нас, сокрушена и повержена. Проклятый меруанец умер, как жалкий нищий раб, на пыльной дороге, и сам обратился в пыль, и даже пепел развеял без остатка ветер. Как же я счастлив, что и это желание мое исполнилось! Итак, открой слуге своему твои объятия, повелитель, и явись мне в блеска славы твоей, ты, пред именем которого трепещут народы, и по чьей воле великие империи рассыпаются в прах!..

Смрадное дыхание с хриплым дыханием вырывалось из широко раскрытого рта с гниющими осколками зубов, но с последними словами, напоминающими шипение, оно прервалось. Черный распухший язык вывалился изо рта, глаза Паука еще более вылезли из орбит и остановились, словно обратившись в два мутных стеклянных шара. Пальцы, стискивающие холодный камень, разжались, и похожая на птичью лапу рука бессильно упала.

Сердце Паука остановилось, прекратив гнать по жилам его ленивую черную кровь, и колдун умер.

Четырнадцать могущественнейших магов, в молчании ожидавших его кончины, приблизились к ложу своего божества. Никто из них не мог сравниться силой с великим чернорезом, и мимо не осмелился бы заявить о себе, что достоин занять место усопшего.

Они съехались и сошлись в Гандерланд со всей Хайбории, и из Черных Королевств, из Кхитая и Вендии, чтобы воздать тому, кто был им известен лишь под именем Паука, последние земные почести и достойно предать земле его хилое, скрюченное, словно причудливо искривившийся древесный ствол, тело.

Сползлись, точно змеи, на похороны величайшего из колдунов, владевшего тайной власти над дымчатым морионом… Он никому ее не передал. Сила мориона уходила вместе с Пауком, и возвестить о том, как управлять ею, он мог только оттуда, куда не проникает взгляд непосвященных, и тому лишь, кто решится вызвать его дух.

Тало Паука покоилось на специально изготовленном для него ложе из черного дерева.

Двое магов подошли к нему вплотную, продолжая хранить молчание, более приличествующее величию момента, нежели возвышенные речи. Они осторожно подняли тело, оказавшееся неожиданно тяжелым — настолько, что лица колдунов мгновенно покрылись испариной пота, а мышцы напряглись до предела, — и переложили в длинный, стоявший здесь же на возвышении гроб.

Едва только они покончили с этим, как сами собою загорелись на сводчатых стенах чадящий факелы, и все помещение наполнилось гулом и шелестом, от коего кровь стыла в жилах.

Это явились духи потустороннего мира, приветствуя отлетающую душу колдуна-чернореза, чтобы встретить ее и с величайшим почетом препроводить в то царство, к которому он так стремился.

Среди все усиливающейся какофонии звуков отчетливо можно было различить чей-то визгливый смех, очевидно выражающий радость и торжество, и вздохи и стоны загубленных чарами Паука душ, и странные пронзительные вопли, заменяющие погребальные песнопения.

Полумрак, освещаемый неверным светом факелов, вспучивался и шевелился, и из него вылезали чудовищные морды тварей, напоминающих не то летучих мышей, не то саламандр. Они жадно сползались к гробу, хихикая и беспрестанно корчась, расталкивая друг друга и норовя хоть какой-то частью тела прикоснуться к его стенкам. Мерзкие создания путались в волосах и садились на плечи колдунов, равные среди равных; а Паук, мертвый и неподвижный, казалось, благосклонно взирал на них своими раскрытыми остекленевшими глазами!..

— Жертва… — разлепил, наконец, губы кхитайский чародей, взявший на себя обязанности распорядителя жуткой церемонии. — Время пришло.

Он трижды медленно и гулко хлопнул в ладоши. Высокие двери залы тут же сами собой растворились, и стражники ввели двоих людей, необыкновенной красоты юношу и девушку. Те не оказывали никакого сопротивления, то ли находясь под сильным воздействием какого-то притупляющего все чувства дурмана, то ли вообще ни понимая, что происходит. Они шли, как овцы на заклание, не поднимая глаз и безвольно переставляя босые ступни по причудливому каминному орнаменту пола.

Потусторонние твари завизжали от возбуждения и задергались еще пуще прежнего. Несчастных поставили на колени возле гроба. Кхитаец подошел к ним сзади, схватил девушку за волосы и, резко откинув ей назад голову, одним взмахом вынутого из широкого рукава одеяния ножа перерезал горло.

Мощной струей хлынула алая кровь, и прекрасное тело, слегка вздрагивая, рухнуло на пол подобно тряпичной кукле. Та же участь постигла юношу — нож мага вонзился ему в сердце, прочие создания тут же, отчаянно вереща, кинулись лакать их теплую кровь. Не обращая на них внимание, кхитаец вызвал следующую пару…

Почти всякий раз колдун менял способ убийства: некоторым жертвам он отрезал головы, иным же вспарывал животы, и дымящиеся синеватые внутренности вываливались на камень пола из выпотрошенных тел; или же он вырезал у еще живых сердце и держал на ладони кровавую, судорожно пульсирующую плоть, чтобы затем бросить ее на растерзание ненасытным тварям, явившимся из самых глубин царства безраздельно господствующего зла.

Двенадцать пар были введены в залу, и двадцать четыре мертвых тела лежали возле гроба Паука, когда жертвоприношение, наконец, завершилось. Почти никто из несчастных не кричал и не оказывал сопротивления палачу.

Лишь один, уже стоя на коленях, вдруг словно очнулся, безумным взглядом окинул место кровавой бойни и неожиданно вскочил с яростным воплем, намереваясь если не спастись, то дорого продать свою жизнь.

Ему даже удалось выбить окровавленный нож из руки на миг растерявшегося кхитайца, но дотянуться до оружия он уже не успел — стремительный удар, нанесенный ему сзади чернокожим дарфарским колдуном, швырнул его на пол, и человека, еще живого, немедленно разорвали и куски. По окончании этого чудовищного действа маги, среди которых более половины были, подобно Пауку, ювелирами-чернорезами, сохраняя молчаливое достоинство, удалились в соседнюю залу, где продолжили совершать тризну по почившему гению зла, который остался пребывать в окружении любезных его сердцу демонов и нетопырей, все еще издававшим довольное сытое урчание, с наслаждением вылизывая кровь, лужами собравшуюся на полу из растерзанных тел.

* * *


Между тем киммериец и Ллеу на всем скаку приближались к городским воротам. Однако невиданное дело — стража преградила им путь. В эти дни доступ в Зильбербург, гандерландский город, где окончил свои земные дни Паук, был закрыт для чужеземцев.

— Ну-ка, живо разворачивайте коней и езжайте в обход, — рявкнул стражник, мощный и прекрасно вооруженный детина, с ног до головы обвешанный всеми мыслимыми средствами защиты и нападения.

— Это почему же, дяденька? — наивно округлив глаза, поинтересовался Ллеу. — Мы люди мирные, да и спешим очень: сестра моя замуж выходит, мы чуть коней на заморили, чтобы на свадьбу поспеть, а ты вон какой суровый, пропустить нас не хочешь… Нехорошо, сестрица моя шибко расстроится, ежели любимого брата в такой радостный день увидеть не сможет!

— Ты, щенок, дурака-то брось валять, — охранник злобно и заковыристо выругался. — Вали отсюда, пока я подмогу не позвал, иначе как бы на брюхе уползать не пришлось. Какие нынче свадьбы?!

— Ой, дяденька, ты меня так сильно не пугай, а то не ровен час заикаться начну. Вон ты какой грозный, куда ж тебе еще и подмога! — даже не подумал униматься юноша. — А что случилось-то? Мор, что ли, какой на вас напал?

— Мор, — проворчал стражник, — какой там мор… это было бы еще полбеды! Тут похуже дела творятся. Великий человек, могущественный маг умер… — и, спохватившись, что не в меру разговорился с дерзким чужаком, заорал с удвоенной яростью: — Пошел вон, бродяга, пока я тебя с коня не стащил и задницу не надрал так, что и седло сесть с седмицу не сможешь!

— Вот это уж ты совсем напрасно, — вконец опечалился Ллеу, неторопливо спешиваясь.

Он, как и Конан, уже понял, что хотя охрана и выставлена, но непохоже, что усиленная, иначе за время перебранки к стражнику успели бы присоединиться пара-тройка таких же крепких ребят. Впрочем, один, по крайней мере, в наличии имелся — к первому стражнику торопливо приближался напарник, полный решимости разобраться с настырными чужаками.

— О, какая встреча! — белые зубы Ллеу сверкнули в приветливой улыбке. — Конан, ты погляди только! Это, видно, насчет твоей задницы поговорить пришел!

Киммериец даже не подумал слезать с коня. Двое — это для зеленоглазого так, слегка поразмяться. Ни к чему обижать парня собственным вмешательством.

Однако стражники были настроены серьезно» очевидно, получив приказ убивать при необходимости всякого, кто осмелится претендовать ни то, чтобы проникнуть за городские стены.

Во всяком случае, на Ллеу они смотрели с ненавистью. Двигаясь, невзирая на мощь, с легкостью крупных хищников, они приближались к юноше, обходя его с двух сторон. Все ясно, подумал варвар, они с Ллеу просчитались, предполагая, что малое количество охраны свидетельствует о слабой защите городских ворот.

Судя по их уверенным, точно рассчитанным движениям, то были опытные бойцы. Он спрыгнул на землю, но все произошло очень быстро…

Ллеу отступил на пару шагов. Руки его висели вдоль тела, как плети.

Двое убийц — а в том, что именно они собираются сделать, сомневаться не приходилось, — продолжали неумолимо прижимать его к стене. Конан успел подумать — если им это удастся, все закончится менее чем через минуту. Вдруг первый из стражников сделал быстрое движение, и в руке у него сверкнул кинжал. Юноша словно разом лишился костей.

Он упал, мигом перевернулся на живот и сразу же — снова на спину, с силой выбросив в стороны ноги. Подошвы сапог описали стремительный круг.

Лезвие кинжала рассекло лишь воздух. Державший его стражник, видимо, был столь убежден в неотразимости выпада, что, промахнувшись, потерял равновесие.

Носок сапога Ллеу ударил его в висок, и было ясно — удар смертельный.

Но самое поразительное заключалось в другом…

Юноша вовсе не казался в этом поединке проворнее или быстрее в реакции, нет — он просто действовал так, словно знал заранее, что произойдет в следующий миг.

Второй нападавший находился левее и чуть позади. Он быстро пригнулся, что-то нащупывая управой лодыжки. Ллеу шагнул к нему.

Его движения стали каким-то странными, глаза расширились, рот приоткрылся. Юноша взмахнул руками, будто собирался плыть; тесноватая рубаха лопнула у него на спине.

Противник выпрямился, сжав деревянную рукоятку своего оружия, к которой была прикреплена стальная струна. На другом ее конце свисал граненый металлический шар размером с кулак взмахнул рукой, и шар полетел в лицо Ллеу. Раздался звон предельно выжатой струны.

Шар не достиг цели буквально на полпальца.

Тогда стражник закружил возле юноши, не отрывая от него взгляда. Внезапно он прыгнул вперед, разом покрыв разделявшее их расстояние.

Рука изогнулась в резком рывке — но на миг позже, чем требовалось. Только на миг…

Ллеу резко — упреждающе — поднял левую руку, и стальная струна захлестнула его запястье. Он отклонился назад, натягивая струну, и неожиданно легко — словно черенок из гнилой сливы — вырвал оружие из руки врага, одновременно нанеся ему удар ногой в пах.

Стражник с воем упал и перекатился в сторону, в последней отчаянной попытке подняться. Возможно, это могло бы помочь ему — в бою с обычным противником.

Но не с этим.

Едва поверженный враг оказался на спине, Ллеу подпрыгнул, вымахнув вверх почти на три локтя.

На миг он словно застыл в воздухе… Потом каблуки его сапог ударили лежащего человека в грудь.

Раздался хруст костей — и тяжесть тела юноши, умноженная на страшную силу прыжка, смяла грудную клетку. Вероятно сердце и легкие были мгновенно раздавлены — стражник содрогнулся, изо рта его выплеснулся фонтан крови. Потом он затих. Юноша быстро восстановил дыхание.

— Путь свободен, — сквозь зубы проговорил он, оборачиваясь к Конану, все еще находящемуся под впечатлением увиденного; глаза юноши сузились, и горели яростью, он ничуть не сожалел о том, что сделал. — Это не человек, — выдавил он, очевидно, о втором убитом. — Сволочь, мразь… сколько невинных людей он погубил…

Ллеу был прав: он знал, что имел дело с тем, кто прошедшей ночью доставлял жертв к гробу Паука.

Взяв лошадь под уздцы, юноша первым вступил в Зильбербург.

Город словно вымер. На улицах не было ни души. Ноздри юноши хищно раздулись.

— Уже сейчас здесь творятся страшные дела, — тихо произнес он. — Что же завтра-то будет, когда эту гадину хоронить поволокут?

— Ллеу, — попросил киммериец, — ответь мне только на один вопрос. Ты действительно заранее знаешь, как и куда будет нанесен удар? Ты можешь предвидеть чужие действия?

— Когда я дерусь, я ни о чем не думаю, — ответил юноша. — Все происходит, как во сне. Понимаешь, какая штука: я родился бойцом. Это дар. Я уже говорил тебе, что не умею, не могу объяснить… Я не люблю убивать. Но иногда другого выхода. Вот Аватара поступил бы иначе. Он просто прошел бы мимо них незамеченным или сквозь стену бы проник. Всевидящие тоже могли бы им отвести глаза, наверное… А я не умею. Только драться. Видно, каждому свое.

— Ну, что ж… А куда, собственно, мы идем?

Ллеу задержал шаг.

Глядя в глаза своему спутнику, он тихо и отчетливо произнес:

— К Пауку. Как бы его ни охраняли, мы должны до него добраться. И чем скорее, тем лучше. Помнишь, ты мне рассказывал, что был в Заморе королем воров? Думаю, теперь тебе потребуется вспомнить все свои таланты по этой части.

— Ты собрался украсть морионовое ожерелье.

— А ты считаешь, мне его могут подарить?

Довольно скоро они приблизились к замку, в котором жил — и умер — чернорез. Строение не особо впечатляло размерами, но в том, что это именно замок, сомневаться не приходилось. Никаких следов охраны, тем не менее, заметно не было.

Однако Ллеу прислушался к чему-то словно внутри себя и проговорил:

— Он там. Я чувствую. Но туда так просто не войдешь. Колдуна стерегут не люди.

— Тогда кто же еще, во имя Крома?!

— Кто-кто — нечисть. И она тут просто кишмя кишит. Правда, бдительность у них у всех малость притуплена. Сытые они сейчас… кровью и болью невинных жертв сытые, — глаза юноши юниц, сузились и яростно блеснули, что свидетельствовало о праведном возмущении и с трудом сдерживаемом гневе. — Ладно же, ублюдки… берегитесь! Я испорчу вам празднество! — Ллеу с трудом перевел дыхание. — Конан, здесь есть потайной ход. Двинемся к нему — так надежнее.

Точно собака, безошибочно взявшая след, он развернулся и пошел прочь от замка, остановившись примерно в квартале от здания.

— Здесь. Вообще-то, выходов несколько, но один из них…

— О чем ты говоришь?! Ничего не вижу!

— А тебе и не надо… — Юноша встал на колени и слегка раскачал булыжник дорожной кладки. Выдернул его и отбросил в сторону, потом таким же образом поступил еще с несколькими камнями и поднял, наконец, тяжелую прямоугольную крышку, прикрывавшую вход. — Есть! Увидеть нельзя — надо знать. Или чуять.

Он сел, упираясь руками в мостовую.

— Ага. Здесь вроде лестница. Давай за мной!

Гибкое тело Ллеу скользнуло вниз. Варвар последовал за ним.

— Задвинь крышку, — сказал юноша. — Камни наверху сами на место сползутся.

— Как это — сами?!

— Очень просто. Ты что, с магией никогда сталкивался?

Киммериец пожал плечами. Сталкиваться приходилось не раз, причем очень часто столкновения эти заканчивались крайне невыгодно для колдунов и чародеев, но вот привыкнуть этому… Крышка входа с лязгом встала на место, а затем он услышал, как с той стороны на нее словно кто-то аккуратно положил булыжники

— Нет, все же не любил он магов, ох, не любил!

Темнота была абсолютной, и ориентироваться приходилось наощупь, да по звуку шагов Ллеу, двигавшегося вперед если и не очень быстро, то достаточно уверенно. Словно юноша видел, куда идет. Они спускались все ниже. Наконец, узкие крутые ступени кончились,

— Это не просто подземный ход, — сказал Ллеу. — Лабиринт. Собьешься с курса — никогда не выберешься. Хитрая штука!

— Но ты ведь не собьешься?

— Да так сразу и не скажешь. Я ведь не колдун, а здесь морок очень сильный наведен. Нежитью надо быть, чтобы не ошибиться. Понимаешь, в чем дело, Конан: я чувствую, где они и как туда добраться кратчайшим путем, но идти надо правильно. То есть в обход.

— И что?

— Ничего. Сейчас я нам с тобой подыщу провожатого. Подожди… молчи пока.

Киммериец так и сделал. В полной тишине слышно было только, как где-то падают капли воды — медленно и редко. Потом он уловил что-то вроде хлопанья крыльев, и почти сразу услышал возмущенное и испуганное верещание.

— Мышка, мышка, — со злорадным смешком произнес Ллеу, — что, мышка, влипла? Жирная потому что. Обожралась, гадина. Резвость потеряла. Да ты, мразь, не кусайся! Конан, ты здесь? Я тут упыренка отловил, — после этих слов последовал хруст тонких костей и чего-то рвущегося сопровождаемый пронзительным визгом.

— Эй, ты что там с ним делаешь? Жрешь живьем, что ли?!

— Вот еще! Терпеть не могу сырой упырятины. Воняет противно, жесткая, да еще полный рот шерсти. Отплевывайся потом… Я ему просто крыло порвал. Отлетался, мерзавец. Остальные уже не полезут. Вон он как орет. Сигнал опасности. Точно не полезут — трусливые они все. А ты, мышка, давай-ка, показывай дорогу. Иначе — придушу.

— Он что, понимает?

— А как же. Все они понимают. Жить захочешь, научишься. Пошли, Конан.

Нежить, очевидно, действительно осознала всю серьезность своего положения. Она исправно пищала, если Ллеу поворачивал не туда, куда следует, покорно выполняя роль провожатого. Идти — а местами и ползти по воде — пришлось долго. Наконец, юноша снова остановился.

— Так. Теперь опять подъем. Вижу… Давай! Но помни: как только мы высунемся, нас встретят, причем не думаю, что рыдая от восторга.

Он одним движением свернул шею проводнику и отшвырнул тело упыря в сторону. Быстро поднявшись по ступенькам, Ллеу нащупал головой еще одну дверь, отодвинул ее — и одним прыжком вылетел на поверхность, тут же присев, подобравшись в полной готовности щ атаке. В тот же миг варвар оказался с ним рядом. Это была та зала, в которой ночью происходила жуткая оргия смерти. Гроб с телом Паука стоял на прежнем месте, а то, что осталось от растерзанных тел его жертв, было уже убрано.

Нечто, полузверь-полуптица с перепончатыми крыльями, острым клювом и широко расставленными когтистыми лапами, стремительно спикировало сверху, но юноша неуловимым движением уклонился, а киммериец ударом мелькнувшего в воздухе меча разрубил гадину пополам.

— Прикрой меня! — крикнул Ллеу, короткими перебежками устремляясь к гробу.

Нежить налетала со всех сторон.

Конан крутился волчком, вращая мечом с немыслимой скоростью, отбиваясь сам и защищая своего спутника, которому твари норовили вцепиться в глаза. Но вот Ллеу вспрыгнул на возвышение — и оказался лицом к лицу со страшным мертвецом.

В гробу лежал сморщенный старичок с непропорционально огромной, совершенно лысой головой и огромными же, широко распахнутыми остекленевшими глазами, веки которых невозможно было закрыть. Здесь, в непосредственной близости от его тела, нежить отступила — очевидно, полагаясь на силу самого Паука, а варвар внизу продолжал держать оборону, отбиваясь от целой орды разномастных тварей, тучи которых заполнили собой залу. Медлить было нельзя ни секунды. Ллеу протянул руку — и одним резким движением сорвал ожерелье с шеи покойного.

Из глаз Паука в этот момент вытекла какая-то черная жидкость, а тело его судорожно дернулось — но этого юноша уже не видел. В его собственных глазах на миг потемнело — морион обжигал его живую плоть, словно раскаленный металл, но Ллеу не разжал руки, мужественно перенося страшную боль.

Не выпуская ожерелья, он спрыгнул вниз, и в этот момент в зал ворвались пятеро или шестеро из четырнадцати колдунов во главе с изувером-кхитайцем.

— Ну, мерзавцы! — яростно выкрикнул юноша, высоко поднял над головой руку, сжимающую смертоносное ожерелье. — Подходите, кто самый смелый!

Он стремительно отступал, плечом к плечу с киммерийцем. Кхитайский маг первым пришел в себя и бросился на них — но острие меча Конана вонзилось в грудь и прошло насквозь, пропоров спину. Изувер захрипел и задергался, истекая кровью. Варвар опустил меч, прижал тело кхитайца ногой и выдернул лезвие. Остальные соваться уже не осмелились, а морион в руке Ллеу надежно защищал спутников от собственно магического воздействия — нападать на нового владельца ожерелья было чистой воды безумием.

Оказавшись на улице, оба, не сговариваясь бросились бежать со всех ног до самых городских ворот, по дороге прихватив чьих-то лошадей за своими возвращаться времени не было и стремительно покинули Зильбербург.

Только когда они отъехали на достаточно безопасное расстояние, киммериец заметил, что с Ллеу творится что-то неладное. Парень едва держался в седле. Варвар остановился сам и помог спешиться другу, продолжавшему судорожно сжимать в руке ожерелье.

— Не трогай его, — предупредил юноша, — опасно.

— А я и не собираюсь. Да разожми ты руку Ллеу медленно разжал пальцы, и ожерелье скользнуло на землю. Ладонь юноши была обожжена и выглядела как сплошная рана. Зеленые глаза стали белыми от невыносимой муки, губы кривились и прыгали.

— Конан, — он вынужден был опереться на плечо друга, ибо ноги не держали его, — Аватара… не ошибся в нас. Паук больше не смол вернуться. А это, — он указал на морионовое ожерелье, черной змеей извивающееся в траве, — надо сжечь. Седьмая дверь закрыта. Последняя…

— Разве камни горят? — усомнился варвар.

— Еще как, — подтвердил его спутник, стараясь улыбнуться.


Глава пятая


Наконец морионовое ожерелье было уничтожено. Теперь спутники могли взять путь на Хааген. Слишком дорого обошедшаяся беспечность многому научила Ллеу, и он стал куда осторожнее и сдержаннее, а на вино какое-то время вообще смотреть не мог, словно записной трезвенник.

И еще юноша старался ни на шаг не отходить от Конана: держаться вместе было безопаснее.

Варвар с любопытством наблюдал за товарищем. Ему было даже интересно посмотреть, надолго ли хватит Ллеу — не связываться со всеми подряд женщинами, не напиваться до бесчувствия в каждом кабаке, не ввязываться в многочисленные драки и прочая, и прочая…

Аскетизм был совершенно чужд природе зеленоглазого юноши, появившемуся на свет в небольшом глухом селении, а последние два года вообще проведшему прикованным к стене и испытывая жестокие мучения.

Уняться, не перепробовав все возможные искушения на собственной шкуре, ему было чрезвычайно трудно. Ллеу обожал жизнь во всех разнообразных проявлениях и мгновенно загорался всякой новой идеей или задачей — чем труднее и рискованнее — тем лучше. Ему непременно требовалось испытать себя в самых неожиданных авантюрах. Поэтому случайная встреча с бродячими артистами прямо-таки свела парни с ума. Ну как же — среди них были канатоходцы! Веревка, натянутая на головокружительной мы соте между двумя шестами, притягивала его и себе с непреодолимой силой.

— Если тебе не терпится побыстрее свернуть себе шею, — буркнул Конан, заметив излишне пристальный интерес Ллеу, — могу предложить более надежный способ. Тебе помочь это сделать безо всякого каната?

Юноша и сам понимал, что никто из них не может идти на неоправданный риск. История с дымчатым морионом все еще была слишком свежа в памяти, и он до сих пор не вполне владел жестоко обожженной рукой. Ввязываться в очередную авантюру он, в общем-то, и не желал,

Однако если человеку на роду написано оказываться в центре различных невероятных событий, попадать в единственно нужный момент и нужное место, то от судьбы не уйдешь… Смутное беспокойство, причины которого он не понимал, терзало сердце Ллеу. Умея легко сходиться с людьми, он разговорился с двумя молодыми циркачами, парнем и девушкой, причем девушка была даже моложе его, не старше шестнадцати зим от роду. Оба они поразили воображение Ллеу головокружительными трюками, которые легко выполняли на том самом злополучном канате, натянутом над головами потрясенной толпы. Эти двое казались как бы единым целым, что неудивительно, ибо Энар и Ретана очень любили друг друга.

Ремеслом своим они владели с раннего детства; их гибкости могла бы позавидовать даже змея, а ловкости — обезьяна. Они охотно и подрыто рассказывали о своей жизни, и даже разговаривали эти молодые люди так, словно были близнецами — если один из них начинал какую-то фразу, второй легко заканчивал ее, или же они в один голос произносили одно и то же, тут же разражаясь по этому поводу искренним хохотом и не сводя друг с друга влюбленных глаз. Рядом с ними Ллеу отдыхал душой.

Но чем дольше смотрел он на Энара и Ретану, тем сильнее становилась его тревога. К ужасу своему, он вдруг понял, что подобное ощущение ему очень хорошо знакомо.

Так бывало всякий раз, когда перед ним оказывался обреченный, отмеченный страшный печатью близкой смерти.

Тот самый дар, который пытался когда-то использовать в своих целях Бриккриу, снова заявил о себе. Сейчас Ллеу видел, насколько один из этих счастливых людей близок к тому, чтобы покинуть мир живых — и очень скоро. Энар!.. Пройдет совсем немного времени, и хрупкое счастье молодых людей рассыплется в прах, милое юное личико Ретаны исказится невыразимым горем, а прекрасное гибкое тело ее возлюбленного будет остывать, страшно изуродованное, на холодной безучастной земле. Эта картина стояла перед глазами Ллеу так ясно, будто трагедия уже произошла.

— Что с тобой? — спросила Ретана, заметив его состояние. — Отчего ты печален?..

Он обязан был предупредить их!

Молчать Ллеу не мог, не имел права.

— Энар… — сказал он. — Энар ни в коем случае не должен участвовать в завтрашнем представлении, его будет поджидать страшная опасность.

Девушка отшатнулась в гневе и недоумении.

— Зачем ты так говоришь? Зачем пророчишь нам какое-то зло?!

Да, теперь, что бы ни случилось, они обвини! в этом его же самого.

— Я не хочу вам зла! — в отчаянии воскликнул Ллеу. — Но поймите, я чувствую… я знаю!

Энар вскочил, глядя на него с яростью.

— Убирайся! Ты просто завидуешь нам. Будь я проклят, если поступлю как последний трус и откажусь подняться на канат из-за слов какого-то завистника. Ты что, колдун?

— Да нет же! Но послушайте, я никогда на ошибаюсь…

Ллеу по опыту знал, что подобные предупреждения почти всегда вызывают недоумение и гнев у тех людей, которых пытаются предупредить об опасности. Но он еще не потерял надежду разубедить Энара и Ретану.

— Ну какая беда в том, если один раз отменить представление?..

— Я уже сказал тебе: убирайся! — окончательно вышел из себя Энар. — И прекрати лезть в нашу жизнь! Через три дня у нас с Ретаной свадьба, и в честь этого события мы пообещали богам сделать нечто совершенно необыкновенное… ведь у нас возможности ни в чем, кроме нашего собственного мастерства, показать им нашу признательность за то, что они к нам так благосклонны. А ты хочешь, чтобы мы нарушили клятву и тем самым, может быть, перечеркнули будущее счастье. Мы не желаем тебя слушать!..

Все бесполезно, понял Ллеу.

Глубоко опечаленный, он рассказал обо всем своему спутнику.

— Да плюнь ты на них, — легкомысленно ответил киммериец. — Ты искренне предупредил их ни опасности, они решили поступить по-своему. Что ж, больше все это тебя не касается. Так что седлай жеребца, и поехали-ка дальше!

С большой неохотой юноша вынужден был с ним согласиться.

Но то, что неизбежно должно было произойди не выходило у него из головы. Энар и Ретана были так уверены в себе… Ему казалось, что точно так уже было однажды: когда он впервые предупредил Бриккриу о предстоящей гибели охотников, которую он совершенно точно увидел. Его приемный отец тогда послал людей на верную смерть. Неужели подобное должно повториться?..

— Нет, — наконец, не выдержал Ллеу, — я лев жен остановить Энара. Должен попытаться спасти ему жизнь. И ты мне в этом поможешь!

Юноша решительно развернул жеребца и помчался назад к тому месту, где бродячий цирк разбил свой лагерь.

Ругаясь и на чем свет стоит и кляня своего спутника за ослиное упрямство и на редкость вредную привычку постоянно совать нос не в свое дело, варвар поехал следом.

По правде говоря, он сам был из той же породы, поэтому в глубине души отлично понимал, что движет его спутником.

Вновь появившись в лагере уже глубокой ночью, двое друзей, посоветовавшись, сделали единственное, что могли в такой ситуации: попросту похитили спящего канатоходца, заткнув ему рот, чтобы он никого не поднял на ноги своим криком, и надежно связав, потому что Энар отчаянно сопротивлялся подобному насилию.

— Отлично, — удовлетворенно заметил Ллеу. — Теперь ты должен отъехать с ним на безопасное расстояние. И не спускать с него глаз до конца следующего дня, пока опасность не минует.

— А ты сам что намерен делать? — поинтересовался Конан, понявший по словам приятеля, что тот собирается заняться чем-то еще,

— Я должен все объяснить Ретане. Представляешь, что произойдет, когда бедная девочка обнаружит его исчезновение? Она же просто с ума сойдет! А за меня не беспокойся. Поезжай вперед, я вскоре вас догоню.

— Ну, что ж, если ты так считаешь…

Еще бы! Ллеу не выполнил еще и половины из того, что задумал. Стоило его спутнику вместе с Энаром скрыться из виду, как он произнес, словно обращаясь к самому себе:

— Представление должно состояться… Эти же слова он повторил вконец перепуганной и растерянной Ретане:

— Не бойся. С твоим любимым все будет хорошо, поверь. Мой друг сумеет защитить его, что бы ни случилось. И пойми: я точно знаю, что Энар должен был погибнуть, сорвавшись с каната во время представления. К сожалению, даже то, что я сделал сегодня ночью, не может окончательно отвести опасность: смерть умеет ждать. Она иногда бывает очень терпеливой, и обмануть ее очень сложно. Рано или поздно… ведь будут другие представления. И она постарается настигнуть Энара, причем именно тем способом, который избрала.

— Я не верю тебе, не верю, не верю!.. — рыдая кричала Ретана. — Ты специально стараешься меня напугать!.. Где Энар?! Я хочу увидеть его! Наша свадьба… мы собирались объявить о ней после завтрашнего представления…

— Что? О какой это свадьбе ты говоришь? — матерчатый полог шатра приподнялся, и на пороге возник пожилой мужчина, которого Ллеу уже видел — тот показывал такие удивительные фокусы, словно был настоящим чародеем.

Не обратив внимания на парня, мужчина почти с ужасом глядел на Ретану.

— О моей… — пролепетала та. — Иоменри, мы с Энаром…

— Но это невозможно, девочка моя! Послушай… О, если бы я знал раньше… — факир с горечью покачал головой. — Энар, которого я вырастил после смерти его матери, должен был погибнуть вместе с нею, моей дорогой Руммой… но я вымолил его у богов. Однако было мне тогда же видение. Явился мне некто, лица которого не видел сначала, но он сиял, как тысяча солнц, так что я едва не ослеп… и возвестил, что сын мой будет жить, покамест не изберет себе спутницу и не решится вступить с нею в союз. А тогда, в последний день перед свадьбой, он погибнет, пораженный в том деле, которым будет владеть в совершенстве. И тот, который блистал, обжигая слепящими лучами душу мою, спросил, согласен ли я на такое либо же позволю сыну умереть немедленно. И я согласился, ибо не мог, потеряв Румму, отдать и его. Всю свою жизнь я посвятил своему сыну. И ты не сумеешь… стать его убийцей, Ретана! Тот вестник… едва только прозвучали слова мои, и я сказал: «Пусть так, но только не отнимай его у меня теперь…» — открыл мне лицо свое, и было он черным, словно сама ночь, и словно высеченным из камня. Прекраснее лица я не видел и не мыслил, но и страшнее — тоже. Само зло глядело на меня из его неумолимых глаз. Он жутко рассмеялся… и исчез. О, Ретана, лучше бы Энар умер тогда, ребенком, ибо дети, еще не привыкшие жить, уходят легче…

Факир закрыл лицо руками. Девушка не сводила глаз с Ллеу, чьи слова обрели теперь столь неожиданное и страшное подтверждение.

— Но мы любим друг друга, — тихо сказала она.

— Да, — подавленно кивнул Иоменри, — и, отказавшись от тебя, мой сын, если и сохранит свою жизнь, навсегда останется несчастным и проклянет меня, выкупившего его когда-то столь дорогою и страшной ценой! Ибо я решил за него, и лущу своего сына продал за жизнь его, чтобы сохранить его для себя.

И несчастный отец обнял потрясенную невесту своего обреченного сына, в невыразимой муке не в силах даже рыдать.

Ллеу подошел к ним.

— Нет, Иоменри, Энар не умрет и будет счастлив с Ретаной. Я знаю, как сделать это!

Факир с трудом расцепил руки и в недоумении позарился на незнакомца.

— Кто ты? И о чем говоришь?

— Я из племени лесных прорицателей, Всевидящих, но наполовину человек, — ответил юноша, — выслушай меня, Иоменри. Я увидел, что твоему сыну грозит близкая смерть, и сказал об а этом ему и Ретане. Но они не поверили мне, прогнав прочь. Я ушел, однако позже вернулся с моим другом, и мы увезли Энара силой, чтобы завтра нога его не могла ступить на канат. Но представление должно состояться, ведь тот, кто придет наутро за Энаром, будет ждать исполнения обещанного. Вот только сразиться ему придется не с тем, с кем он ожидает, а со мной.

— С тобой? — изумился факир. — Но ты… разве у тебя есть опыт в деле, коему сын мой Энар обучен сызмальства? Если нет… то ты напрасно погубишь себя, а ему ничем не поможешь

— Не думаю, — упрямо сказал Ллеу. — Асвельн, прародитель антархов, хранит меня; и мои лесные отцы со мною; и дух великого Аватары Шин-дже-шедда, умершего за меня. Если я пройду от шеста до шеста, заклятие будет снято. Я облачусь в одежды Энара, и еще… если ты дашь мне немного твоей крови, Иоменри, и назовешь своим сыном, то у нас все получится.

— Немного крови? Да я отдал бы за своего сына ее всю, капля за каплей!.. — теперь факир смотрел на Ллеу уже с надеждой.

— Но Энар ведь должен был не просто пройти, — подала голос Ретана. — Он должен был сделать двойное сальто в воздухе, перепрыгнув через меня…

— Я сделаю все. Не бойся; я ведь не случайно остался здесь. — Юноша вытащил свой верный нож.

— Иоменри? Ты готов?

— Да, — произнес факир.

Ллеу разрезал себе ладонь и протянул ним ему. Не мешкая, Иоменри сделал то же самое и взял юношу за руку.

— Я признаю, что ты мой сын… Энар.

— Я признаю тебя своим отцом, Иоменри.

Они взглянули в глаза друг другу, и факир склонил голову: на миг ему и впрямь показалось, что вместе незнакомого лица он видит дорогие его сердцу черты…

Ллеу и Энар были примерно одного возраста и телосложения, и даже одежда, в которой молодой акробат выполнял свои трюки, сидела Ллеу так, словно была сшита по его мерке.

…Утром с восходом солнца они покинули шатер.

Постепенно на представление начал собираться народ. Как это случалось уже не раз, человеческая сущность Ллеу трепетала перед тем, что ему предстояло совершить, но отступать было поздно.

Чтобы как-то отвлечься от мрачных мыслей, он заставил себя сосредоточиться на том, что делали актёры, выходившие прежде, чем Энар и Ретана; их номер, как он знал, был гвоздем программы, и люди ждали его с нетерпением, больше даже, чем удивительных манипуляций, что совершал Иоменри. Ибо великому множеству сердец весьма по вкусу, когда кто-то на потеху им рискует жизнью.

Наконец, его время пришло. Едва коснувшись рукою одной из двух высоких опор, на которых был закреплен канат, Ллеу внезапно совершенно успокоился и полез вверх так уверенно и ловко, словно проделывал подобное множество раз.

Но чем выше поднимался юноша, тем отчетливее ощущал, что он не один. Кто-то преследовал его, невидимый и страшный, словно его собственная тень, повторяющая каждое его движение. Превозмогая непреодолимое желание обернуться и посмотреть, кто это, Ллеу, тем не менее, продолжал подъем.

Достигнув каната, он еще несколько раз подтянул свое тело по опоре, чтобы оказаться чуть выше — и ступил на натянутую, как струна, веревку. В первый момент юноше показалось, что он не сможет заставить себя сделать ни шагу. О, глупец, как он мог мечтать пройти этот бесконечный путь? Когда он стоял внизу, это представлялось куда проще.

Девушка, ободряюще улыбаясь, смотрела на него… Ллеу судорожно вздохнул — и двинулся вперед. Преследователь не отставал. Юноша затылком ощущал его ледяное дыхание. Раскинув руки, точно птица — крылья, он балансировал на страшной высоте, в любой миг рискуя сорваться и стараясь ни в коем случае не смотреть вниз, а только вперед, на приближающуюся к нему Ретану. Человек в нем сходил с ума от ужаса, но иная сущность властно приказывала продолжать идти. И это было еще не самым страшным! Ллеу помнил о том, что ему предстоит сделать, когда он достигнет середины и встретится с Ретаной. Впрочем, середина казалась еще очень далекой. Не менее пятнадцати шагов. Канат слегка качался и словно дрожал под ногами, как живой.

Ллеу все-таки опустил глаза… поднятые вверх застывшие лица следили за ним с приоткрытыми ртами, а канат вдруг показался ему чешуйчатым телом гигантской змеи. Юноша сжал зубы, a, тот сзади, злобно и отчетливо хихикнул.

От этого издевательского смешка страх внезапно отступил, сменившись всецело поглотившим Ллеу желанием показать подлой твари, кто из них двоих сильнее.

Как говорится, хорошо смеется тот, кто смеется последним!

Ретана приближалась.

Истекали последние мгновения перед прыжком, который на твердой земле вовсе не был бы для Ллеу проблемой, но здесь!.. Девушка оказалась прямо перед ним. «Давай, Энар!» — прошептала она и быстро пригнулась, присев, будто сложившись пополам. Он оттолкнулся от каната и взвился вверх, точно подброшенный пружиной, совершив в воздухе те самые два оборота, — и вновь опустился на шаткую, почти призрачную опору с другой стороны от Ретаны, оставив девушку позади.

Народ внизу взорвался рукоплесканиями и криками восторга, но тут преследователь шепнул: «Ты проиграл, Энар!» В какое-то мгновение Ллеу, точно не вовремя разбуженный лунатик, осознал, что совершаемое им сейчас совершенно нереально, немыслимо, он не может делать подобного!..

Юноша полностью утратил веру в собственные силы, в саму возможность удержаться на проклятой веревке. Толпа, словно тысячеглазый и тысячерукий монстр, исторгла единый вздох ужаса, когда гибкая фигурка, кажущаяся снизу такой маленькой и хрупкой, пошатнулась — и сорвалась вниз.

Иоменри закрыл глаза и отвернулся, чтобы не видеть последнего полета своего сына — и с остановившимся сердцем ждал звука глухого удара о землю. Но прошел миг… другой… а он ничего не слышал. Заставив себя взглянуть, что же происходит, факир увидел, что парень висит, вцепившись в канат руками — значит, он совершенно непостижимым образом ухитрился схватиться за трос при падении. Ретана уже достигла противоположной опоры и была готова спуститься вниз — но она тоже стояла, замерев, и, не дыша на Ллеу, отчетливо представляя себе на его месте своего возлюбленного… «Только бы ему не пришло в голову попытаться снова встать на канат, — подумала она, — о, Энар перебирай руками, это в тысячу раз надежнее. Но нет. Ллеу сказал, что пройдет — и был обязан пройти, а не проползти. Он подтянулся на руках — и снова будто взлетел на канат, ощутив необыкновенную легкость; его тело словно утратило вес… Вернее, в тот момент, когда юноша на последнем пределе выдохнул одно только имя: «Оттфрид!» — он почувствовал, как невидимые, добрые и сильные руки его лесных отцов подхватили и поддерживают его. Всевидящие в самом деле оказались с ним рядом, когда он остался совершенно один, и больше надеяться было не на кого.

Преследователь взвыл от ненависти, но было поздно. Миг гибельной слабости и неверия миновал. Теперь Ллеу шел по канату совершенно легко и свободно — и мог бы, кажется, точно так же двигаться по воздуху, который, без всякого сомнения, выдержал бы его сейчас!..

Только вновь оказавшись на твердой земле, юноша понял, что никогда, даже за все золото мира, не повторил бы ничего подобного. Иоменри н Ретана уже бежали к нему, и в глазах их блестели слезы. Но Ллеу смотрел не на них; его взгляд был прикован к другому человеку.

— Конан! Ты… был здесь? Ты видел?..

От затрещины, которую отвесил ему варвар, у парня зазвенело в ушах и, что называется, искры из глаз посыпались. Ллеу отлетел локтей на пять и едва удержался на ногах.

— Мальчишка, жалкий придурок!.. Да делай ты что хочешь — я тебя больше знать не желаю.

Ярость киммерийца была вполне оправданной. Ллеу не имел права так рисковать собой, а раз он все же так поступил — значит, ему попросту наплевать на возложенную на них миссию. Конан развернулся и зашагал прочь.

— Подожди, — Иоменри догнал его и попытался остановить, — ты не понимаешь… За что ты ударил его?

— Что тут понимать?! Этот щенок в очередной раз пожелал порисоваться перед бабой. Да сколько угодно — но теперь без меня.

— Но он прошел за Энара… Вместо него. Позволь объяснить тебе… выслушай же меня!

— Не буду я слушать всякую чушь, которую вы намерены тут плести. Кстати, вот этот ваш Энар, я привез его обратно. А ты, — обратился варвар к Ллеу, который стоял рядом молча, даже не пытаясь оправдываться, — забирай свою ветку и можешь дальше идти к антархам один. С меня хватит.

Он передал юноше ветвь маттенсаи, вскочил в седло — и спустя несколько мгновений лишь облако пыли, поднимаемой копытами бешено скачущего жеребца напоминало об их прежней дружбе.

Ллеу подавленно опустил голову. В сердце зияла холодная пустота. Он знал, что поступил правильно, по закону сердца, — но что было юлку от правоты, стоившей возникшей между ними дружбы, если не сказать — братства?.. И что, и самом деле, можно было тут объяснить?

Иоменри положил руку на поникшее плача юноши.

— Успокойся. Он вернется.

— Нет. Конан не из тех, кто возвращаются. Я оскорбил и предал самого удивительного человека, с которым могла свести меня судьба. Он спас мне жизнь. Возвратил утраченный рассудок и тысячу раз рисковал собой ради меня. И он… никогда не сбивается с избранного пути. Что ж… я тоже не собьюсь. Прощайте!

— Подожди, — сказал факир. — Понимай», что ты торопишься, но я не задержу тебя надолго. Пойдем со мной.

Ретана и Энар судорожно обнимали друг друга, не вмешиваясь в разговор. Девушка вполголоса объясняла своему жениху, что произошло.

Отведя Ллеу в сторону, Иоменри снял что-то с собственной шеи и на ладони протянул ему.

— Возьми. Это больше, чем просто амулет. Эта вещь передается в моем роду из поколения в поколение и после меня должна была перейти а моему сыну… но ведь ты и есть мой сын. И я хочу, чтобы она была с тобою и хранила тебя точно так же, как множество раз защищала меня самого.

Ллеу вгляделся. То, что он теперь держал в руках, было фигуркой ящерицы из полупрозрачною красноватого камня. Внутри просвечивали причудливые узоры и прожилки.

Небольшая, около пальца длиной, ящерка как будто дремала, свернувшись кольцом. Приоткрытая пасть, полная маленьких, но острых зубов, казалось, вот-вот вцепится в прозрачный чешуйчатый хвост. Фигурка была выточена из цельного куска сердолика; древний мастер — а фигурка была, безусловно, очень древней — столь тщательно обработал камень, что ящерица получилась совершенно как живая.

Несмотря на подавленное состояние, Ллеу восхищенно любовался совершенством крошечной скульптуры.

— Точно. Она живая, — подтвердил его догадку Иоменри. — То, что ты видишь, — это не просто прожилки камня, а ее внутренние органы. Я не знаю доподлинно, откуда взялась эта ящерица, но мне рассказали, что дед моего деда нашел ее где-то в горах. Береги ее. Она поможет тебе, когда ужо ничто не сможет дарить надежду. А теперь иди… и пусть удача будет с тобою на всех путях, что тебе предстоит преодолеть!..

Юноша бережно повесил фигурку ящерицы на шею. Он не имел представления об ее свойствах, но не сомневался, что подарок, сделанный от чистого сердца, во всяком случае, не сможет причинить никакого вреда.

..День, ночь и весь следующий день Ллеу покидал седло лишь для того, чтобы дать отдых скакуну. Стремительное движение вперед позволяло хоть немного отвлечься от тягостных мыслей о том, как нелепо он расстался со своим другом. Юноша пытался убедить себя, что слезы, непроизвольно наворачивающиеся на его глаза, выбивает бьющий в лицо ветер.

Просто ветер. Ничего больше…

Но даже усталость не приносила успокоения. О, если бы они с Конаном расстались не так…

К концу третьего дня он добрался до какого-то степного поселения. Такие и прежде нередко встречались на его пути, но Ллеу объезжал их стороной. Ему хотелось побыть одному. К тому, чтобы снова общаться с людьми, он попросту пока не готов.

Погода однако начала резко портиться. Ветер усиливался с каждым мгновением, небо заволокли непроглядно темные тучи. И неожиданно на Ллеу навалилась невыносимая усталость, Глаза словно закрывались сами собой, он засыпал прямо в седле. Рассудив, что двигаться дальше в таком состоянии нет смысла, юноша все-таки решился поискать пристанища в селении, не полюбопытствовав даже об его названии. Что-что, а уж Бритунию он теперь знал неплохо и никаких неожиданностей не предполагал. Во всяком случае, им с киммерийцем до сих пор никто не отказывал.

Здесь все произошло, как обычно, юноша остановился в ближайшем же доме и тут же заснул, упав на предоставленное ему ложе, напоследок ощутив, будто ящерка на его груди словно слегка шевельнулась. Зажав фигурку в ладони, он подтянул к животу колени и провалился в сон, несмотря на каменную усталость, тревожный и беспокойный. Различные образы с невероятной скоростью меняли друг друга, и Ллеу то видел лежащего в гробу Паука, отчего-то с лицом Бриккриу, то еще какую-либо мерзость, которая заставляла его вздрагивать всем телом и крепче сжимать сердоликовый амулет.

Потом кошмары сменились совсем иными видениями — прекрасных зеленых лугов под бескрайним небом, в котором парили большие сильные птицы. И словно он, Ллеу, лежит в траве, любуясь этой прозрачной синей высью, и чьи-то нежные руки ласкают его… Во сне юноша улыбнулся и прошептал: «О, как хорошо…» и попытался разглядеть, кто находится с ним рядом, но увидел не сразу, а сначала услышал тихий, счастливый, мелодичный смех. Ллеу открыл глаза, но сон не кончился. Над ним склонилась Элрина. Она гладила его лицо, проводила пальцами вокруг его глаз, губ, и по щекам девушки струились слезы счастья.

— Ллеу… ты все-таки пришел… Я сделала все так, как ты сказал, и готова была ждать хоть целую вечность…

А он едва не проехал мимо! Юноша приподнялся и молча обнял подругу. Руки Элрины лег ли на его затылок.

— Поверить не могу… — прошептала она. — Радость, любовь моя, прижми меня к себе крепче и не отпускай никогда…

То, что произошло между ними дальше, было не менее удивительным.

Никогда ни с одной женщиной, кроме Файоны из рода Всевидящих, Ллеу не обменивался огнем. Он знал, что это причинит им страшную, а может быть, даже смертельную боль. Но когда сейчас он овладел Элриной, и она вскрикнула от неописуемого блаженства, юноша, повинуясь какому-то внутреннему приказу, взял ее за руки, сплел свои пальцы с ее… и ничего не произошло! Девушка не чувствовала никакой боли, словно то, что он делал, было для нее совершенно естественным! От своего возлюбленного Элрина могла принять все, что угодно.

Значит, он не ошибся, избрав ее для себя, из многих — единственную!

А потом юноша словно почувствовал какой-то толчок тревоги. Резко вскочив, он выбежал из дома на улицу в чем был, увлекая за собой совершенно ошеломленную Элрину, — и вовремя.

Внезапно налетевший смерч, точно гигантская рука, в миг разнес в щепки деревянное строение, и то, что они оба не оказались погребенными под обломками, было поистине чудом! Отчаянные крики людей, блеяние мечущихся в панике овец — все это заглушалось зловещим воем ветра.

Обрушившийся на селение смерч сметал все на своем пути, срывая крыши с домов, забивая песком горло и легкие, затягивая в бешено вращающуюся воронку все, что можно оторвать от земли. Ужасающая мощь стихии оказалась такова, что противопоставить ей было совершенно нечего.

Сначала Ллеу пребывал в столь же паническим состоянии, как и все остальные, но быстро понял, что происходит: в уцелевших, наиболее крепких домах можно было попытаться спастись от разбушевавшейся стихии, и жители селения, оказавшиеся в состоянии их достичь, бросились туда, мешая друг другу и не обращая никакого внимания на тех, кому это было не под силу.

— Что вы делаете? — возмущенно крикнул шипим, но его, естественно, никто не услышал.

Тогда, убедившись, что Элрина его усилиями находится в относительной безопасности, он в одиночку принялся затаскивать в один из таких домов казавшихся уже бездыханными людей, кого-то подбирая прямо на улице, выкапывая из-под груд земли и песка, иных вытаскивая из-под обломков рухнувших строений и заборов.

О себе раздумывать было некогда. Себя Ллеу защитил только какой-то тряпкой, наспех обмотанной вокруг нижней половины лица, но собственная уязвимость его сейчас меньше всего заботила.

Крик женщины, на которую обрушился внушительный деревянный брус перекрытия собственного дома, заставил Ллеу метнуться к ней на помощь, но даже ему оказалось не под силу освободить обреченную из-под огромной тяжести деревянного бруса толщиной с внушительный ствол. Напрягая последние силы, юноша старался как мог, но увы — брус не поддавался, и крики несчастной становились все тише. И вдруг он почувствовал, как сопротивление резко ослабело, и проклятое дерево поддалось неожиданно легко, освободив жертву стихии. И в том была не его, Ллеу, заслуга. Подняв глаза, он вздрогнул от неожиданности при виде своего, как ему думалось, навсегда потерянного друга.

— Конан!.. Но… как же?..

— Я взялся исполнить клятву Мангельды и должен довести дело до конца, — мрачно сказал киммериец.

А потом в самых уголках его глаз возникло нечто вроде усмешки.

— Я здесь еще раньше тебя оказался. В одну ведь сторону едем… в Хааген. К антархам. А тебя, вижу, ничего не учит, опять в самое пекло лезешь.

— А ты, можно подумать, лежишь, закрыв голову руками, и ждешь, когда гнев богов пронесет мимо, — парировал Ллеу, бережно поднимая стонущую женщину, чтобы отнести ее в более безопасное место. — Как ты не понимаешь, Конан: стезя у нас такая — оказываться там и тогда, где мы нужны, и от судьбы своей не бегать.

Буря начала стихать только под утро, а до тех пор друзья вдвоем продолжали делать все возможное, чтобы спасти как можно большее количество оставшихся в живых селян.

— Ллеу! — услышал вдруг юноша тревожный возглас варвара. — Иди скорее сюда!

— Что случилось? — парень со всех ног кинулся к своему другу, склонившемуся над какой-то женщиной. — О боги… Элрина!

Видимо, изнемогая от тревоги за своего возлюбленного, девушка безрассудно покинула укрытие, в котором он ее оставил, чтобы быть с ним рядом. Наверное, смерч поднял ее в воздух, чтобы затем со страшной силой швырнуть на землю. Элрина была без сознания, и на первый взгляд казалось, что она мертва. Тонкая струйка крови стекала по нижней губе и подбородку.

— Да как же так?.. — в совершенной растерянности проговорил Ллеу.

Однако при звуках его голоса девушка открыли глаза.

— Любимый… мне сказали, что видели, как ты погиб… Я хотела бежать к тебе… надеялась, что успею чем-то помочь…

Она надрывно закашлялась, кровь сильнее побежала у нее изо рта.

— Молчи, — мягко приказал он, — мы вместе, все будет хорошо.

Элрина протянула к нему руки.

— Ты ведь не дашь мне умереть… правда?

— Я помогу тебе, любимая. Ты же не допустила, чтобы я умер…

Ллеу замер, прижав ее голову к своей груди. Дыхание девушки стало совсем слабым, малейшее движение изломанного тела причиняло ей острую боль, но Элрина не сводила глаз с любимого, и счастливое, какое-то умиротворенное выражение не сходило с ее лица. Не зная, чем он ей на самом деле может помочь, Ллеу снял со своей шеи сердоликовую ящерицу, дар Иоменри, и положил подруге на грудь, только тут заметим, что фигурка стала иной. Положение лапок изменилось, голова, тянущаяся к хвосту, слегка при поднялась, и — боги! — она смотрела на него ос мысленно и немного печально.

— Что это? — спустя какое-то время спросила Элрина, прикасаясь к амулету. — Ллеу… она… возвращает мне силы!

А еще чуть позже ее дыхание сделалось спокойнее и ровнее. Умирающая девушка в самом деле приходила в себя, и даже на щеках появился слабый румянец. Ллеу понял, что теперь она будет жить!.. Ему очень хотелось остаться с любимой хотя бы на несколько дней, но друзьям нужно было спешить. Он препоручил свою невесту заботам жителей селения, которые были настолько благодарны ему и Конану за помощь, что смотрели на них почти как на сошедших с небес богов; эти двое спасли более пяти десятков жизней. На вопрос, чем они могут их отблагодарить, Ллеу, не задумываясь, ответил:

— Сберегите Элрину, пока я не вернусь…

И Конан со своим спутником продолжили поход в Ландхааген.


Глава шестая


Над Кезанкийскими горами медленно поднимался огромный тревожный диск ока Митры, когда Конан и его спутник остановились возле подножия. Им надлежало перейти казавшиеся неприступными суровые хребты, отделяющие их от земель Хаагена. Памятуя и том, что нет такого пути, который не покорился бы людям несгибаемой воли, уверенным в своей конечной победе, они, после небольшой передышки, двинулись вперед. Лошадей, которые сейчас бы не ускорили, а лишь затруднили движение, они оставили в ближайшем селении.

Как выяснилось, удивительное чутье, совершенно птичье чувство пространства и направления, не изменяло Ллеу в горах так же, как и на ровной земле. Очевидно, в состояние панического замешательства его могла приводить только

обширная водная поверхность, здесь же, напротив, он испытывал невероятный восторг, усиливающийся по мере того, как спутники поднимались все выше. Впрочем, этот восторг не мешал ему двигаться очень уверенно, ставя ногу всякий раз так, чтобы при каждом шаге она попадала куда нужно, без риска, что какой-нибудь камень выскользнет и обрушится вниз, заставив его потерять равновесие и увлекая за собой. По узким извилистым крутым тропам он поднимался запросто, не сбивая дыхания, и только по тому, как лицо его делалось мокрым от пота, видно было, что подъем стоит ему определенных усилий.

Иногда юноша останавливался, поднимал голову и с замирающим сердцем любовался далекими вершинами, покрытыми белоснежными шапками снегов и скрывающимися в небе под темными клубящимися облаками.

— Боги, — вздыхал он, — если бы я был птицей, то мог бы жить там всегда!

— Но пока у тебя крылья еще не выросли, — сурово опускал мечтателя с небес на землю киммериец, — двигай шустрее ногами. На вершинах тебе делать нечего.

Первые два дня пути дались им относительно легко, и оба не замечали течения времени.

Однако на третье утро их продвижение значительно замедлилось. На горы внезапно опустился густой молочно-белый туман, до такой степени плотный, что не видно было пальцев собственной, вытянутой вперед руки.

И особенно тревожным было то, что туман этот казался не явлением природы, вроде дождя, снегопада или даже песчаной бури, — он был живым и безусловно, враждебным. В его густой белесой клубящейся влаге скрывалась незримая опасность, словно туман на самом деле являлся саваном, завернувшись в который, к ним неслышно приближались монстры, жаждущие их свежей крови.

Чудилось, что если внимательно вглядеться в пелену тумана, можно рассмотреть их глаза, пристальные, неподвижные, точно у змей, желтые, пересеченные посередине узкими, поперечно расположенными зрачками, — глаза, несущие смерть и вечный холод. Конан ни на миг не разжимал пальцев, стиснувших рукоять меча, в любой момент готовый достойно встретить опасность, в каком бы обличье она ни предстала. Ллеу осторожно двигался впереди.

Для него туман хоть и служил изрядной помехой, но все-таки не настолько непреодолимой, чтобы переждать, пока он отступит — оба путника понимали, что такое явление может продолжаться много дней.

Конечно, они старались держаться как можно ближе друг к другу, и все-таки силуэт юноши иногда расплывался перед глазами варвара, становясь чем-то вроде призрачных очертаний. И голоса, если один из них обращался к другому, окликая и интересуясь, все ли в порядке, звучали непривычно глухо, словно сквозь ткань капюшона.

Главной же преградой оставался все же не сам туман, а навеянное им чувство необъяснимой тревоги, одинаково терзавшее обоих спутников. Только собрав все мужество, всю веру и всю силу убежденности в том, что их путь предначертан свыше, можно было заставить себя сделать следующий шаг, и еще один, и еще, — а не упасть вниз лицом, закрыв голову руками и заткнув уши, как очень часто хотелось сделать.

Постепенно напряжение — и нервное, и физическое, — сделалось совершенно невыносимым. Все, что угодно — любой ужас, любая мерзость, способная вынырнуть, выползти, выпрыгнуть из молочной пелены, казалось предпочтительнее неизвестности.

«Иди сюда, поганая тварь, — хотелось крикнуть киммерийцу, — и прими открытый бой, а там посмотрим, кто возьмет верх!» Но он сохранял молчание. И оно атаковало внезапно.

С отвратительным, свистом рассекая воздух, между варваром и Ллеу возникло длинное серое щупальце, и, влажно хлюпнув, обвилось вокруг тела юноши, плотно обхватив его со спины.

Ллеу выгнулся назад и вскрикнул, стараясь освободиться от захвата, изо всех сил упираясь руками в неведомую скользкую плоть, покрытую матовой чешуей, сдергивая ее вниз, отрывая от себя.

Но серое щупальце было не единственным — еще два извивающихся кольца обхватили его, одно — поперек груди, второе — стараясь обвить ему ноги; эти живые захваты были прочнее металла и сжимались все сильнее, не давая дышать, сдавливая тело так, что кровь выступила из пор, хлынула изо рта и носа, неестественно алая на фоне непроглядной белесой мглы, и теперь вместо крика из горла Ллеу вырывался лишь сдавленный хрип.

Варвар выхватил меч и шагнул вперед. Почему-то его тварь не тронула — видимо, она охотилась именно на Ллеу и явно намеревалась, живым или мертвым, уволочь его в клубящуюся неизвестность.

Юноша боролся с нею на пределе сил, мышцы на его руках вздулись буграми, видно было, как натянулись все сухожилия, готовые лопнуть от немыслимого напряжения.

Одним ударом меча киммериец готов был перерубить «руки» мерзкого создания, опасаясь лишь того, чтобы сталь не коснулась тела его друга, хотя если даже и так, смерть от меча была бы предпочтительнее того, что с ним сейчас происходило и могло произойти, стань юноша живой добычей мерзкого монстра.

Варвар нанес рубящий удар, еще один и еще, и торжествующе вскрикнул, когда живые обручи распались, а невидимая гадина неестественно тонко и пронзительно взвизгнула, отступая. Из перебитой конечности твари хлынула зеленоватая, омерзительно смрадная слизь, обрубки щупальца продолжали извиваться под ногами, а Ллеу издал странный клич, не похожий на человеческую речь и совершенно невоспроизводимый, состоявший, казалось, из одних гласных.

Но это еще не было победой. Из белого мрака выныривали все новые и новые щупальца, впрочем, помельче и потоньше, чем первые три, тянущиеся теперь уже к обоим спутникам, но это уже не представляло серьезной опасное поскольку они поняли, что с ними есть возможность эффективно сражаться.

Ллеу не отступал — кажется, он видел то, что было скрыто от глаз варвара, и пока тот направо и налево размахивал мечом, обрубая чешуйчатые конечности, парень пробивался к основной массе тела чудовища, к его вытянутой змеиной голове с желтыми, лишенными век, неподвижными глазами и острым птичьим клювом. Он подпрыгнул и мертвой хваткой вцепился в эту голову, стараясь пальцами выдавить монстру глаза.

Тварь снова пронзительно заверещала, щелкая смертоносным клювом, но отбиваться одновременно от двоих ей, наполовину ослепленной было не под силу…

Она мотала головой, пытаясь размозжить своего противника об отвесную стену скалы.

— Подойди к ней ближе, Конан! — закричал юноша. — Бей в грудь, туда, где сердце!

Это оказалось сложной задачей, учитывая, щупальцев оставалось еще в избытке, и они давали киммерийцу приблизиться к туше гадины настолько близко, чтобы он мог ясно разглядеть, куда наносить удар. Тем не менее, топча извивающиеся конечности омерзительного создания ногами, варвар бросился вперед, ориентируясь по звуку голоса Ллеу и визгу монстра, и воткнул острие меча в расплывающуюся за пеленой тумана массу, при этом резко повернув его так, как научился в бытность свою гладиатором в Халоге, разворотив то, что его друг назвал «грудью» чудовища и добравшись до сердца. Удар достиг цели. Фонтан слизи, вырвавшийся из тела издыхающей твари, окатил его с головы до ног. Ее тело продолжало конвульсивно дергаться, но уже представляло смертельной опасности.

Туман чудесным образом быстро рассеялся, и глазам спутников открылась устрашающая картина. Туша монстра, огромная, серая, лежала поперек узкой тропы на самом краю высокогорной пропасти.

Неосторожный шаг, а тем более прыжок — и один из них или сразу оба рисковали сорваться пни и погибнуть, разбившись о камни прежде, чем их тела долетели бы до дна…

— Кром! — прорычал киммериец, вкладывая меч в ножны и не в силах оторвать глаз от зияющей под ногами бездны.

— Видно, твой Кром милостив к тебе, — Ллеу через силу улыбнулся, инстинктивно прижимаясь спиной к скале, но тут же энергично встряхнул головой: — Давай уберем эту мразь отсюда, не перелезать же через нее.

Ударами ног они сбросили то, что осталось от гадины, с тропы и завороженно следили, как ее тело, переворачиваясь в воздухе и похожее даже, скорее, не на змею, а на гигантскую сороконожку с обрубками щупальцев, летело на дно пропасти, скрывшись так глубоко внизу, что окончания полета им понаблюдать не удалось.

Туда же отправились и отрубленные части тела чудища. Расчистив проход, юноша с облегчением вздохнул.

— Кажется, отбились. Только, думаю, что это было лишь началом. Много тут летает и ползает всякой дряни…

Он сел прямо на тропу, свесив вниз ноги, и глубоко задумался, вглядываясь вдаль. Следовать его примеру Конану не хотелось. Слишком велика была притягивающая, гипнотическая сила страшной бездны.

— Вставай, — велел он приятелю. — Нам надо идти.

Ллеу поднял голову и посмотрел на него; лицо юноши было белее снега.

— Уж очень крепко он меня прижал, — выдавил он, кривя губы в подобии улыбки. — Кажется, я еще легко отделался. Ну, может быть, парой ребер…

Юноша тяжело поднялся, превозмогая боль, и двинулся вперед, время от времени непроизвольно прижимая кисть к боку, От боли у Ллеу темнело в глазах, но он держался мужественно, Hе жалуясь и не заговаривая об отдыхе, и они шли подряд еще несколько часов.

Лишь обнаружив подходящую для ночевки пещеру в скале и разведя огонь, Ллеу снова опустился на землю и стянул с себя рубашку,

Да, тварь постаралась на славу. Верхняя часть тела юноши выглядела сплошным иссиня-черным кровоподтеком. Варвар, не особо привечавший сочувственные речи, молча влил в горло приятеля крепкого вина из фляги, и парень почти тут же заснул, сидя и скрестив ноги. Лицо его прояснилось, и во сне он вдруг снопа заговорил, путая знакомые слова с теми, странными, невоспроизводимыми человеческой гортанью звуками, которые издавал, сражаясь с монстром.

Киммериец мог бы поклясться, что это не была речь Всевидящих — меж собой те общались почти без слов, а с людьми — вполне нормально и понятно; нет, здесь звучало нечто совсем иное, вообще ни на что не похожее, разве что отдаленно напоминающее песню, и это иное было очень красивым…

— Два солнца, — лихорадочно шептал Ллеу, — два зеленых солнца… эолла, саан эолла…

Он бредит, понял Конан. К нему самому сон почему-то не шел.

Искоса наблюдая время от времени за приятелем, варвар между тем плотно закусил, воспользовавшись запасом сухарей и солонины, и вдруг заметил, что, хотя костер догорает, света в пещере становится меньше — и с изумлением понял, что таковой исходит от его спутника. Сначала излучение шло от кончиков пальцев, робкое, словно пробующее свои силы, затем — от всех кистей целиком и от головы, и вот уже все тело Ллеу было объято голубым ровным огнем, он сиял, не ослепляя и не обжигая, ибо, когда киммериец коснулся его, пламя не источало жара земного огня, и рука, свободно проходя сквозь него; словно плавала в подобии воды или какой-либо другой жидкости, но без намека на неприятныe ощущения.

Поверить увиденному было столь сложно, что варвар решил, будто попросту спит — такого не могло происходить на самом деле! Бродя по дорогам Хайбории, он повидал немало чудес, но твердо знал, что люди не светятся.

Во всяком случае он, Конан, с таким до сих пор не сталкивался.

Внезапно Ллеу открыл глаза и совершенно осмысленно посмотрел на киммерийца.

Сияние исчезло, словно его и вовсе не было. Варвар хотел было задать вопрос, но слова вдруг застряли у него в глотке. В самом деле, о чем он будет спрашивать?

«Почему ты сияешь в темноте?» Глупее вопроса, пожалуй, и не придумаешь.

Да и что мог ответить ему приятель? «Потому, что мне так нравится»?..

— Он здесь, — ясно и отчетливо проговорил юноша. — Я чувствую, он близко.

— Да кто, во имя Крома?! — вскричал Конан.

Еще какая-нибудь серая пакость? Или нечто более опасное и грозное? Нет. В голосе Ллеу звучал и совсем иные интонации. Он произнес это с тоской и… да, с любовью. О монстрах или кровожадных тварях так не говорят. Но юноша уже снова спал, на этот раз молча и крепко, как ребенок, и сияния от его тела больше не исходило.

Наутро он вскочил на ноги легко и бодро, словно начисто позабыв не только о вчерашнем сражении, но и понесенном им уроне, и уж точно не во власти своих ночных видений. Но у варвара из головы не шли его слова.

«Два зеленых солнца»! Это ж надо придумать. «Он близко…»

Этот день не предвещал никакой беды и не омрачался ни туманом, ни внезапным проливным дождем, ни иными вывертами стихий. Однако, на прошло и нескольких часов, как у киммерийца вновь возникло ощущение, что за ними пристально наблюдают.

Безусловно, Ллеу, тоже чувствовал это, но ничуть не казался встревоженным. Он был совершенно спокоен и даже весел — Конан уже не удивлялся внезапным сменам настроения своего спутника.

Как бы тяжело ни приходилось юноше, едва опасность отступала, словно черные тучи, которые разогнал ветер, его взор делался ясным; прошлое, миновавшее зло переставало для него существовать и омрачать душу страшными воспоминаниями.

Это вовсе не означало, будто он попросту все забывает. Но то, что оставалось храниться в глубинах его сознания, ничуть не затрагивало сердце. Юноша был слишком устремлен вперед, чтобы оглядываться на пережитый ужас.

Однако все же именно Ллеу заговорил первым.

— Здесь кто-то есть, кроме нас, — заметил он как бы между прочим. — Чувствуешь?

— Точно, — подтвердил варвар. — Но не думаю, что, кто бы это ни был, ему удастся застать нас врасплох. Пусть только высунется, и я его прикончу на месте.

— Может, это и не потребуется, — Ллеу поднял голову и, прищурившись, взглянул на небеса. — Это существо не желает нам зла. Помнишь, что я тебе сказал однажды в лесу: не всегда можно судить о создании по его обличью.

— Ну, помню, и что с того? Вчерашнее создание было просто очаровательное, — скептически хмыкнул киммериец. — Кто бы мог подумать, что оно окажется таким недобрым.

Он не договорил.

Видимо, предупреждение Ллеу оказалось весьма своевременным, но, несмотря на него, меч варвара словно сам собой выскочил из ножен. Потому что из-за гигантского валуна навстречу им выступило нечто, казавшееся по меньшей мере родным братом Гориллы Грина.

Огромное, в полтора человеческих роста или даже больше, покрытое густой шерстью, напоминающей медвежью, оно приближалось, передвигаясь на задних ногах или, скорее, лапах, несколько неуклюже, а передние лапы — или все же руки? — прижимало к широченной груди.

Морда — или лицо? — его было почти полностью скрыто длинными темно-бурыми космами, и отчетливо различался только широкий плоский нос с вывернутыми ноздрями и живые серые льдинки маленьких глаз. Существо шумно дышало, приоткрывая пасть, из которой торчали крепкие и острые белоснежные клыки, сделавшие бы честь даже волку, и растягивая губы в жутком оскале, словно силясь что-то произнести. Это и казалось в нем самым отвратительным, да еще, пожалуй, живой ум, светившийся в крошечных, глубоко посаженных глазках под низко нависающими мощными надбровными дугами, ибо что может быть ужаснее монстра, наделенного хотя бы и крупицами разума?!

Конан бросился в стремительную атаку — он меньше всего желал быть растерзанным, либо пойти на обед этому гиганту, но тот с неожиданной при такой массе и внешней неповоротливости прытью увернулся от удара меча и вновь скрылся за валуном, проявив, очевидно, изрядную трусость — другой причины того, что крайне не понравившееся ему существо отказалось от боя, спасаясь бегством, варвар не находил.

— Зачем?! Ну то ты натворил?! — в совершенном отчаянии воскликнул Ллеу, устремляясь вслед за косматым чудищем. Однако тот исчез без следа — словно сквозь землю провалился.

Юноша обернулся к киммерийцу.

— Зря ты так поступил. Вот теперь придется сидеть здесь и ждать, когда он снов придет.

— Сидеть и ждать… когда он… да ты в своем уме, приятель?! Тебе так уж хочется с ним схватиться? На мой взгляд, этого легко можно избежать.

— Да я не о том. Зачем с ним драться? Человек, может быть, просто хотел с тобой поговорить, а ты набросился на него, как на врага…

— Где это ты видел человека?! — вопросил совершенно вышедший из себя Конан. — Ну, оборотень, — это куда ни шло, но человеческого в нем…

— …не меньше, чем в нас с тобой, — проговорил юноша, и по его тону было ясно, что он совершенно уверен в своих словах. — Послушай же, он ничуть для нас не опасен. И я знаю: он должен был нам что-то сообщить — нечто важное. Теперь я должен дождаться, когда он появиться вновь. Нам нельзя идти дальше, пока мы не знаем, зачем он приходил.

— Ты что, видел раньше таких существ?

— Никогда. Их вообще, редко кто может увидеть. Они не любят чужих глаз, а вот к нам он почему-то вышел.

— Не видел, значит? — зловеще спросил варвар. — А я вот видел — и, между прочим, сражался с одним, в точности таким же, — за украденную ветвь маттенсаи! «Редко кто видит…», — передразнил он спутника. — Это демон! Точно тебе говорю!

— Ты судишь только по внешности? Вспомни: те, кто рвал мое тело на части в подземелье, имели по две руки, две ноги и ходили они не на четвереньках, и шерсти и хвостов у них тоже не было. И еще одна интересная деталь: они носили одежду! Так, стало быть, мне теперь следует бросаться на каждого, кто сходен с ними обличьем, и убивать чудовищ прямо на месте?

В словах Ллеу была определенная логика, он киммерийца они не очень-то убедили.

Бросив бесполезные попытки что-либо доказать приятелю, юноша все же попросили

— Дай мне первым сделать шаг ему навстречу, если он все же покажется. И если ты увидишь, что его намерения враждебны, поможешь мне с ним справиться.

Конан угрюмо кивнул. Ладно, раз уж ему так не терпится прыгнуть косматой твари прямо в истекающую голодной слюной пасть, пусть не отказывает себе ни в чем…

Шли часы, а Ллеу словно прирос к месту. Никакая сила в мире не смогла бы заставить его двинуться дальше. Он принял решение ждать — и ждал упорно, будто всю жизнь мечтал о встрече с этим чудищем и ничего лучше представить себе не мог. Варвар тоже умел ждать, если в этом был какой-то смысл, но сейчас в его душе закипало глухое раздражение, грозящее перерасти в ярость.

И конце концов, эта тварь могла встретиться с ними и в другом месте.

Юноша между тем не проявлял никакого нетерпения и ничего не предпринимал; он молча сидел на корточках и, казалось, просто дремал.

Судя по его невозмутимому виду, он вознамерился провести здесь и в такой позе хоть целую вечность.

Солнце уже готово было скрыться за вершинами гор, когда косматый монстр то ли настолько осмелел, чтобы высунуться, то ли сжалился над Ллеу, оценив по достоинству несгибаемое упорство парня. Во всяком случае, он явился во второй раз; завидев его, юноша медленно поднялся на ноги и, прижав руки к груди тем же жестом, что и чудище, шагнул ему навстречу и остановился, склонив голову в приветствии. Конан едва сдерживал себя, чтобы не напасть первым. Он напряженно ждал, что произойдет дальше, но… гигантское существо тоже склонило голову — еще и протянуло руку в сторону Ллеу раскрытой ладонью вверх, очевидно, показывая, что явилось без оружия! Теперь было хорошо видно, что это именно рука — с пятью длинными пальцами и без единой шерстинки на гладкой и жесткой ладони, а не лапа зверя; от человеческой она отличалась только размерами. Вторая рука по-прежнему оставалась возле груди, сжатая во внушительный кулак. Чудище разинуло пасть и издало какие-то низкие гортанные звуки, похожие на рычание, которое, впрочем, рычало без угрозы.

— …ттарх-х… ттарх!

Ллеу закусил нижнюю губу, силясь понять, потом покачал головой.

— Я не антарх, — раздельно произнес он. — Но мы идем, чтобы помочь тем, кто выжил из рода антархов. Конан, — тут он указал косматому существу на своего друга, — спас от Гориллы Грина на ветвь маттенсаи.

Грис… вельдд, — на лице лохматого выразилась крайняя степень отвращения, и он в ярости затряс головой, а потом неловко склонился перед варваром, явно воздавая ему честь за одержанную победу. — Норккт! — добавил он потом с тем же выражением и пошевелил пальцем.

Гортань его явно не была приспособлена для человеческой речи, однако он очень старался.

— Норккт? — переспросил юноша и закивал, соглашаясь. — Это тот длинный, серый, в чешуе, со щупальцами и клювом? Да! Конан убил и его тоже. Норккт напал на нас, и Конан вонзил меч в его сердце! Иначе норркт убил бы меня. Конан — великий герой! А ты кто? — для убедительности Ллеу указал сначала на себя и назвал свое имя, уточнив, что он из рода Всевидящих и отчасти человек, а потом — на косматого.

— Гэтткт! — проговорил, вернее, прорычал гигант, ничего не находя добавить к имени или названию; зато он явно усомнился в том, что ему сообщил о себе Ллеу, и выразительно потряс головой.

— Нет? Почему? — в чем бы другом, а в том, кто он такой, юноша хотя временами и сомневался, но все же не настолько, чтобы все отрицать, поэтому реакция гэтткта чрезвычайно его изумила.

Гигант, наконец, разжал и вторую руку. Она была не пустой. На его ладони лежали два предмета. Один из них был камнем, который выглядел так, словно его оплавили в чудовищной силы огне. Ллеу покрутил его в руках, в недоумении пожал плечами и отдал своему спутнику, который понимал в происходящем ничуть не больше. Второй предмет был осколком металла.

Коснувшись его, юноша вскрикнул от неизъяснимого восторга, и варвар отчетливо увидел, как между этим осколком и пальцами его друга вспыхнула синяя молния.

Ллеу благоговейно взял его в ладони и прижал к сердцу так, словно осколок этот был живым существом, а потом все-таки тоже протянул киммерийцу. Тот, в свою очередь коснулся металла, и — Кром! — на миг ему показалось, будто осколок излучает тепло, хотя, может быть, он просто был согрет ладонями сперва гэтткта и затем юноши. Во всяком случае, никакой молнии не возникло.

— Что это? — спросил Ллеу, и голос его дрогнул. — Откуда это у тебя?

Гэтткт поднял руку и указал куда-то вверх, в сторону отвесных уступов высоких скал.

— С гор? С самых вершин? — уточнил юноша.

Гигант мотнул головой. Указывая на осколок, он затем опять ткнул раскрытыми пальцами в направлении неба, а потом тоже самое повторил, имея в виду, безусловно, самого Ллеу.

— А камень, он тоже? — продолжал допытываться тот. — Камень странный… он — оттуда?

На этот раз гэтткт не согласился, жестами показывая, что камень-то как раз не «оттуда», а подобран им на земле, из-под ног.

— Там еще есть такие? Можешь показать место, где ты это нашел?

Как ни странно, заросшее шерстью лицо гэтткта было необыкновенно выразительным; aвсе эмоции, которые он не мог передать словами, ясно читались на этом лице. Сейчас оно выражало откровенное сомнение.

— О, сделай это! — взмолился Ллеу. — Покажи нам путь туда! Я должен… должен увидеть!

Казалось, если гигант не сможет помочь ему в этом, юноша попросту тут же скончается от горя. Напрасно гэтткт жестами и встревоженными возгласами старался отговорить его от опасного предприятия: Ллеу был непреклонен. Конан поддержал приятеля.

— Ладно тебе ломаться, образина косматая, — проговорил он, обращаясь к гэтткту. — Покажи нам, куда идти, и дело с концом. А иначе он помрет в твоих горах, но не уйдет, пока их все не облазит и сам не найдет то, что ему так необходимо.

Видимо, непререкаемый авторитет победителя Гориллы Грина и мерзопакостного норркта возымел куда больше действия, нежели все уговоры Ллеу. Во всяком случае, в том, что у Конана хватит сил преодолеть любое препятствие, гигант не сомневался и дал, наконец, согласие отвести их в нужное место. Он бойко рванул вперед, с завидной ловкостью, до которой людям было далеко перепрыгивая с уступа на уступ, протискиваясь в расщелины и поднимаясь, таким образом, все выше.

Что запросто удавалось этому жителю гор, заставляло однако как киммерийца, хоть тот и привык о детства лазать по горам своей скалистой родины, так и, в особенности, Ллеу обливаться потом, но они старались не отстать от косматого гиганта.

Самым сложным оказалось забраться на почти отвесную и к тому же гладкую, как стекло, стену изрядной высоты, по которой гэтткт полз, как муха, невероятным образом цепляясь железными пальцами рук и ног за малейшие выступы и неровности.

— Все… — в конце концов признался Ллеу, распластавшись чуть ниже середины стены и прижавшись к ней щекой. — Я больше не могу…

У парня дрожали руки, и казалось, что еще несколько секунд — и он сорвется вниз. Варвар чувствовал себя несколько бодрее и увереннее, во всяком случае, отказавшись двигаться вверх, он вполне мог преодолеть обратный путь по стене — Ллеу же и на это был не способен.

— Эй, образина, — заорал киммериец гиганту, который уже почти достиг вершины, — подожди! Помоги парню, пока он не сорвался!

Этого гэтткт не мог сделать при всем желании, поскольку обладал лишь одной парой рук, требующихся и ему самому, поэтому он только с печалью во взоре оглянулся, однако продолжал двигаться дальше.

— Вот мразь, — в сердцах бросил Конан, понимая, что на помощь косматого рассчитывать приходится, и лихорадочно прикидывая, что он сам может сделать для Ллеу.

По всему выходило, что — ничего.

Юноша стоял, не отрываясь от стены; пальцы, вцепившиеся в крошечную зазубрину, побелели от напряжения; лицо свела судорога напряжения и боли. Кром!

Неужели весь путь был напрасным, и зеленоглазый, такой мужественный, отчаянный, терпеливый, этот великолепный боец, способный, к тому же, излучать свет во мраке пещер, должен так глупо погибнуть, совсем чуть-чуть не дотянув до своей мечты, своей вершины?! Ну, нет! Злость на несправедливость судьбы и безразличии богов охватила варвара, удесятеряя его собственные силы. Ллеу добрался бы и сам, если бы всего сутки назад серая тварь не переломала ему ребра; его друг просто был сейчас не в лучшей форме — он знал это, и все-таки пошел на такой риск!

— Ллеу, держись! — киммериец спустился ниже, оказавшись на уровне своего спутника. — Не бойся. Ты можешь дотянуться до меня?

Юноша слабо кивнул.

— Тогда давай… я смогу удержать тебя.

— Нет! Я не хочу твоей смерти. Ты не сможешь двигаться вместе со мной, мы оба погибнем, — слабым голосом возразил Ллеу.

— Заткнись! Или я сброшу тебя со стены! Понял?! Я не буду ждать, пока ты сам сорвешься!..

Парень поверил в то, что его спутник вовсе не намерен шутить. Затея Конана казалась совершенно неосуществимой, однако юноша отцепился от стены и перебросил руки, обхватив могучие плечи своего друга.

Варвар стиснул зубы: Ллеу теперь всей тяжестью висел на нем, и с такой ношей ему предстояло продолжать подниматься! Он больше не смотрел вверх, прикидывая, сколько еще осталось — каждое движение грозило стать последним. Медленно, невообразимо медленно, рассчитывая каждый шаг, обшаривая стену в поисках малейшей зацепки, киммериец полз вверх; ему не хватало воздуха, легкие горели огнем, сердце колотилось с перебоями, то замирая, то пускаясь в неистовый галоп, кровь стучала в висках словно гигантский молот…

Гэтткт, распластавшись на краю уступа, дотянулся до него в тот момент, когда Конан понял: это конец. Схватив варвара за запястье, косматый исполин рванул его, вместе с Ллеу, вверх, спасая обоих.

Лежа на широкой гранитной площадке, варвар скоро пришел в себя. Рядом почти без чувств растянулся Ллеу. Лохматый «демон» сидел и задумчиво грыз какую-то невесть откуда взявшуюся веточку.

Киммериец перевернулся на живот, подтянул под себя колени и локти, и попытался подняться на ноги — удалось ему это уже со второй пытки. Он склонился над другом.

— Эй? Ты живой или как?

— К-кажется… живой. Мне десяти жизней не хватит, чтобы отблагодарить тебя, Конан, за ш а,

Варвар возмущенно фыркнул. Еще чего! Можно подумать, ему очень нужна чья-то благодарность… Но, видя перед собой Ллеу, в самом деле вполне ожившего, он все же ощущал что-то необъяснимое… может быть, счастье?.. Кром, что за нежности! И киммериец с раздражением — впрочем, явно напускным — проговорил:

— Ну, раз живой, тогда хватит валяться, вставай да пошли дальше, если уж мы забрались сюда по твоей милости.

Могучий гэтткт вдруг приблизился к Конану и неловко опустился перед ним на колени, коснувшись широким косматым лбом гранита — он воздавал должное тому, что варвар только что совершил. Потом косматое существо поднялось и молча указало чуть вперед, туда, где темнел огромный глубокий кратер, напоминающий жерло спящего вулкана. Ллеу, наконец, тоже встал на ноги и проследил взглядом за жестом гиганта.

Глубокий вздох вырвался из груди юноши, и он устремился к кратеру, приостановившись на краю лишь на миг, чтобы потом, забыв об усталости и боли, почти скатиться по оплавленным, словно когда-то кипевшим камням. Там, глубоко внизу, Ллеу замер, разглядывая нечто, выступавшее словно из глубин земли, из самого сердца Кезанкийских гор.

Разумеется, киммериец последовал за ним — наверху остался только гэтткт.

Ллеу, присев, обеими руками нежно гладил вросший в землю зазубренный кусок неизвестного металла, того же самого, из которого состоял и осколок, принесенный гэттктом.

Казалось, парень боится даже дышать — или не может этого сделать. Синие молнии змеились на его рукам, словно лаская содранные в кровь пальцы и ладони; и неясно было, исходят они от металла или от человека. Юноша наклонился ниже, и теперь словно пил это пламя, как воду, вбирая в себя каждой клеткой тела.

Он прикоснулся к металлу губами и замер.

Конан отвернулся. То, что здесь происходило, было таинством, и главное, он не желал видеть, как по прекрасному лицу друга струятся слезы переполнявшего его счастья.

Это понял и варвар: металл был живым; неизвестно, сколько тысячелетий, возможно, еще со времен атлантов, он пролежал в этих горам, ржавчина его не коснулась.

Он словно ждал, когда появится единственный, может быть, человек, который заставит проявить свои свойства и засиять от прикосновения теплых рук. Вот о чем бредил Ллеу прошлой ночью, говоря: «Он здесь… я чувствую, близко».

Рядом с этим зазубренным куском он чувствовал себя так, словно попал домой; это ощущение было стократ сильнее, нежели даже те счастливые часы, что он пережил в своем племени.

Всю ночь Ллеу не покидал кратер. И всю ночь безмолвно и бессонно, возвышаясь косматым валуном, сидел на краю этого кратера гэтткт, зорко оберегающий покой великой тайны.

Киммериец расположился рядом со своим спутником.

Он мало что понимал в происходящем, да и сам Ллеу тоже; так что разговаривать им было вроде как и не о чем. Только один раз Конан спросил:

— Эта штука и два зеленых солнца связаны между собой?

И юноша кивнул, соглашаясь.

— Маттенсаи тоже, — добавил он тихо. А потом заговорил на неведомом языке, похожем на песню; речь его звучала то громче, то замирая до невнятного бормотания, почти лепета. Юноша сидел и беседовал с металлом так, словно тот мог его слышать и отвечать. А может, и мог, а самом деле… кто знает?

Едва рассвет коснулся белых вершин, Ллеу встал и, в последний раз бросив долгий взгляд на свою святыню, покинул кратер, ни разу более не обернувшись. Варвар посмотрел туда, где ночью сидел косматый гэтткт: его не было. Они снова остались вдвоем. Киммериец перевел сторон на лицо своего друга: два сияющих зеленых солнца переливаясь, мерцали на этом прекрасном одухотворенном лице, отражая розовые потоки того единственного светила, которое ведал Конан — и лучше которого он не знал ничего.

* * *


У спутников была цель, и был назначенный путь.

Ллеу оказался прав: Кезанкийские горы были настроены по отношению к ним отнюдь не дружелюбно.

К вечеру столь прекрасно начавшегося дня они услышали отдаленный грозный гул и, оглянувшись, увидели, как огромные снежные массы сдвинулись и поползли вниз, сметая все на своем пути. Лавина неслась прямо на них, и суметь избежать ее приближения было совершенно невозможно.

— Асвельн, — в ярости взревел Конан, угрожая сжатым кулаком неведомым силам стихий, — что ж ты, отродье Нергала, вовсе ослеп, или спишь? Разве ты для того избрал нас, чтобы похоронить под снегом?

— Сюда! — перекрикивая вой ветра и гул надвигающейся лавины, внезапно прокричал Ллеу. — Смотри, здесь пещера!

То, что он имел в виду, было, скорее, расщелиной в теле скалы, очень узкой и с низкими сводами, но ее хватило, чтобы два человека могли найти в ней укрытие, когда колоссальные массы снега погребли под собой окрестное пространство.

Варвар привычно и не задумываясь собирал на головы бестолковых богов все известные проклятия и изобретал между делом новые, причем его спутник не уступал ему по этой части. Однако слишком долго предаваться столь бесплодному занятию не позволял недостаток воздуха, все сильнее ощущавшийся с каждой минутой;

Следовало как можно быстрее выбраться на поверхность, что друзья незамедлительно и попытались сделать, остервенело пробиваясь сквозь снег, пока, наконец, уже полуживые, увидели над собою тусклый свет под затянутым плотными серыми облаками небом. Снег не только сошел с гор — он валил настолько плотной густой стеной, что залеплял глаза, а порывы дико завывающего ветра опять не позволяли дышать.

Теперь спутникам показалось, что лучше было бы тихо умереть в той оставшейся глубоко внизу расщелине, нежели закончить свои дни в этой белой преисподней.

— Да что же все это значит? — прикрывая рот деревенеющей от холода ладонью, в отчаянии воскликнул Ллеу. — Нечто пострашнее целой дюжины треклятых норрктов не хочет нас пропускать — я это чувствую.

— Плевать на то, чего оно там не хочет, — со злостью ответил киммериец. — Пусть знает, чего мы хотим!

И тут из-за снежной завесы навстречу им выступил гигантский неясный силуэт.

Гэтткт! Он удалился по каким-то своим, неведомым человеку, делам, но не забыл об их существовании! Подхватив обоих друзей, косматое чудище, давно уже переставшее казаться устрашавшим, приволокло их в свое логово. Как выяснилось, оно даже умело пользоваться огнем.

Неизвестно, правда, всегда ли гигант поступал подобным образом или разложил костер специально для них. Естественно, гэтткт жил в пещере весьма приличных размеров, причем в ней не наблюдалось следов иных обитателей — ни самки, ни детенышей.

Особой чистоплотностью он явно не отличался, так что по углам можно было заметить солидной длины и толщины кости, свидетельствующие о вкусовых пристрастиях хозяина.

Впрочем, обращать внимание на подобные мелочи мог кто угодно, но никак не люди, в очередной раз чудом обретшие спасение — равно как и на пренеприятный смрад, наполнявший жилище гэтткта. Главное, здесь было достаточно тепло, даже жарко, и обмороженные лица и руки путников сразу отозвались на это тупой болью.

Каким-то образом уловив, что люди, даже в должной степени оголодавшие, не особенно-то прельстятся видом сырого мяса, являвшегося, судя по всему, основной пищей гиганта, он снизошел до того, чтобы слегка подкоптить имеющуюся у него добычу, и путники, рыча от наслаждения не хуже самого гэтткта, впились в это лакомство зубами. Хозяин с видным удовольствием наблюдал за тем, как охотно люди пользуются плодами его гостеприимства, и время от времени кивал головой — вот только при всем миролюбии этого существа лучше было не смотреть на него в те моменты, когда оно пыталось изобразить подобие улыбки: от такой гримасы кусок прямо-таки вставал поперек горла…

От обилия горячей пищи и тепла киммериец и Ллеу отключились, так и не подобрав подходящих слов благодарности гэтткту, но чудище пошло в своей заботе о них еще дальше.

Оно улеглось между ними, прижав обоих собственной шкуре и согревая своим теплом.

Конечно, гигант был не столь тонко устроен, чтобы проявлять способность к сочувствию — им двигало восхищение перед несгибаемой волей невиданной силой этих двоих, которые по росту были почти вдвое меньше, чем он сам, лишены защищающей от холода и снега шкуры, крепких и острых когтей и зубов, но у которых было оружие куда более грозное, и таилось оно в них самих!

Да, одним ударом могучей руки он мог бы переломить хребет любому из них — но не тащить на собственной спине себе подобного по отвесной скале! И не выступить против давнего врага, скользкого норркта, сражаясь с ним на узкой тропе…

Движимое непонятно чем, чудище повернуло голову в сторону Ллеу и лизнуло его в лицо шершавым узким синеватым языком, проведя от подбородка до лба. Парень встревоженно заворочался во сне и негромко вскрикнул. Поступить подобным образом с варваром гэтткт не решился, если не поняв — ибо масса его мозга была прискорбно мала, по сравнению с массой туши, и если в этом мозгу и возникали, мысли, то двигались они тяжело и медленно, — так почуяв, что подобная фамильярность могла ему в этом случае с рук и не сойти.

Правда, в отличие от своих немногочисленных сородичей, этот гэтткт был несравнимо более сообразителен и, с человеческой точки зрения, менее дик. Он был еще относительно молод, около тридцати зим — при том, что его родичи доживали, случалось, и до сотни, и редко общался с себе подобными. Зато он обнаружил тот самый кратер, к которому его соплеменники не проявляли никакого интереса, и мог часами просиживать на его дне, тупо уставясь на странный ку-сок металла, который чем-то притягивал к себе его внимание.

За эти часы он всякий раз становился чуточку другим, и где-то глубоко внутри гиганта — наверное, в животе, под самым желудком, — возникало и росло знание. Еще гэтткт любил совершить долгие походы через тундру в сторону угасающего Хаагена и прислушиваться к звукам человеческой речи. Они никогда не бывал замечен людьми, но подозревал, что антархи догадывались о его присутствии. И ему совсем не понравилось то, что совершил Гринсвельд.

Так сильно не понравилось, что гэтткт даже пробовал его преследовать, но потом отстал — он не умел долго сосредоточиваться на чем-либо.

Он ненавидел Гориллу Грина так же, как серого норркта, за то, что из-за него в Ландхаагене остановилась жизнь, и ему не к кому стало приходить, чтобы послушать голоса и посмотреть на огонь… У него остался только кратер, заменивший все остальное, и гэтткт спускался туда все чаще, иногда даже вместо того, чтобы охотиться, добывая пищу.

Зато, когда в Кезанкийских горах появились эти двое, он с любопытством принялся наблюдать за ними, почуяв какую-то связь между одним из них — и своим кратером. Если бы подобные чувства были ему доступны, гэтткт несказанно гордился бы тем, что сумет связать между собой столь сложные явления и даже заставить людей понять себя. Но он не знал, что такое гордость. Он мало что знал вообще. Правда, услышав, как Ллеу назвал его человеком, он не удивился.

Он ведь где-то и чувствовал себя таковым… И он был рад, когда юноша разделил его восторг перед кратером; гэтткт отдал победителям серого норркта то единственное, чем владел безраздельно, и они это оценили. Он больше не был одинок.

Как странно! Ведь чтобы что-то получить, надо это взять, поймать, убить, отобрать. А здесь он сам отдавал, и у него не стало меньше, как раз наоборот. Очень странно!.. И тепло плотно понимающихся к его шкуре тел тоже было ощущением прекрасным и новым.

Гэтткт слышал биение двух сердец, кроме своего собственного, и старался не позволить сну одолеть себя, дабы продлить это чудо, — да еще, чтобы по случайности неосторожным движением не потревожить спящих людей. Острые уши косматого гиганта чутко двигались.

Он был нужен кому-то. Он мог служит чему-то неизмеримо большему, чем являлся сам. Вот хотя бы охранять и защищать… от этого его самого становилось больше…

* * *


— Ты можешь провести нас в Хааген? — спросил Ллеу на другой день. — Знаешь, где это?

Он знал. Но знал и то, что там нечего делать, ибо Ландхааген был мертв. Там никого не остались. Совсем никого. Правда, до недавнего времени в одной из хижин порой загорался огонь. Ни он потух две луны назад. Гэтткт бродил там однажды, грозно воя от тоски. Но этот вой уже никого не смог бы напугать — некому было услышать его или увидеть самого гиганта. Если эти двое несли в Хааген спасение, они опоздали. Род антархов перестал существовать. Гэтткт понимал разницу между жизнью и смертью.

Он не мог ошибиться.

— Дети, — втолковывал ему юноша, — понимаешь? Мальчик и девочка. Двое! Дети. Они ждут нас, а нам не удается идти достаточно быстро.

Конан был мрачен. В отличие от своего друга, он ничего от гэтткта не требовал; но он тоже отчетливо понял, что Кезанкийские горы не собираются их отпускать, пока они либо не перебьют всех здешних монстров и не столкнутся лицом к лицу со всеми возможными стихиями, либо не погибнут сами. Что-то сознательно задеpживало их продвижение. Нечто, подобное тому, что мешало их с Иавой пути на Желтый остров. Но на сей раз оно вознамерилось во что бы то ни стало одержать верх, и вовсе не собиралось сдаваться ни стали, ни воле.

Магия, зловещая магия разливалась, казалось, в самом воздухе гор, они словно шли сквозь черные чары, как сквозь темную воду, пробивались и, когда нужно, прорубались, будто с целью установить, где есть предел человеческим силам, Увы, этот предел был уже не очень-то далек.

Косматый гигант в ответ на просьбы Ллеу повел себя очень странно.

В крошечных мутных глазках, на дне которых лениво ворочался разум, стояла тоска.

Он шумно вздыхал и качал головой, издавая звуки, смысл которых никак не удавалось вполне уловить. Они не складывались в слова. Юноша однако был терпелив. Он снова и снова твердил одно и то же.

— Проведи нас через горы. Нам нужно а Ландхааген. Нас ждут двое детей.

— Мррт… моррт… — прорычало вдруг чудище и умолкло.

— Что? Мертв? Мертвы?.. — с ужасом осознал Ллеу — Кто, дети антархов? Они погибли?

Гэтткт склонил голову, подтверждая страшную догадку.

— Это неправда, — твердо возразил юноша, — Нет! Я чувствую, что род антархов не угас окончательно. Мы найдем их! Где бы они ни были, что бы это ни стоило — мы найдем!..

Несмотря на уверенность, которую Ллеу изо всех сил старался придать своему голосу, и его, и киммерийца охватило состояние, близкое к полному отчаянию.

Они не могли полностью исключить того, что косматый великан прав. И тогда выходило, что все их неимоверные усилия были бесплодны.

Большей несправедливости трудно было вообразить — но ведь они знали, что жизнь вообще достаточно жестока и несправедлива. А если в дело вступают темные магические силы, то и полают. Логики у судьбы в таких случаях не больше, чем у пускающего слюни идиота…

А ведь они были уже так близко! Всего несколько дней пути!..

Ллеу решительно поднялся, крепко стиснув зубы.

— Меня ничто не остановит!

Варвар встал с ним рядом. Да, другого пути у них не было. Пусть искать двоих детей, неизвестно куда заброшенных судьбой и вообще незаметно, в самом ли деле числящихся еще среди живых, было все равно, что иголку в стоге сена, — по-другому поступить было невозможно. Они не видели последних из рода антархов мертвыми, а значит, оставалась, пусть призрачном, но надежда, которая заставляла громче биться два отважных сердца, сделавшихся как бы одним целым.

Теперь у спутников не было врага, страшнее отчаянья. И этому врагу двое мужчин снова бросили дерзкий вызов.


Глава седьмая


Огонь догорал, и накормить его, чтобы он продолжал свой безмолвный, танец, было нечем. Ванкрид посмотрел на Таону; она, казалось, тихо спала, инстинктивно стараясь держаться поближе к огню. Почти прозрачные веки однако чуть подрагивали; почувствовав взгляд Ванкрида, она повернулась к нему.

— Мангельда не вернется, Таона, — жестко проговорил он. — Как и все, кто ушел прежде.

Она отвернулась. Ей было все равно.

Таона давно перенесла пик голода и страха. Ей уже ничего не хотелось, и ее ничто не могло напугать либо встревожить.

Ледяной мрак за проемом окна, затянутого бычьим пузырем, вспучивался и шевелился, ожидая смерти огня и момента, когда он сможет ворваться в хижину и заполнить ее целиком.

— Кроме нас никого не осталось, — продолжат Ванкрид. — Я знаю, прежде меня сочли бы негодным для того, чтобы выполнить долг. Но теперь никто не может запретить мне идти: все равно, больше некому… Все умерли, один за другим Ты понимаешь, Таона?

Эй, ты слышишь меня?..

Она молча кивнула. Ванкрид удовлетворений умолк, затем заговорил снова:

— Мы уже сожгли все, что могло горсть, И съели то, что могли заставить себя проглотить! Мы ждали до конца. Больше ждать некого. Холод, темнота и отсутствие пищи все равно убьют нас. Мы похоронили всех, для кого смогли выкопать могилы. Тела остальных пошли в пишу песцам и лисицам. Я не хочу, чтобы лисицы сожрали и меня тоже, когда я умру.

Он говорил о том, что Таоне и без него было отлично известно, и она удивлялась, к чему Ванкрид тратит последние силы на болтовню.

— Холодно, — бесцветно сказала она, съеживаясь в комок и подтягивая колени к животу.

— Когда огонь умрет, станет еще холоднее, — возразил, продолжая гнуть свое, Ванкрид.

Порывы ветра били в стены, остервенело стараясь разрушить шаткую постройку. Ветер выл и хохотал, упиваясь своей властью.

Наблюдая из-под густых ресниц за Ванкридом, Таона увидела, что он стал и начал натягивать на себя всю одежду, какую смог найти.

— Я ухожу, Таона. Лучше умереть в пути, чем лежать здесь, мучаясь от голода.

— Ты ребенок, — она, наконец, разлепила губы, но ее голос прозвучал, как тихий шелест. — Ты не можешь…

— Я мужчина, — возразил Ванкрид. — И я воин. Я — последний антарх на земле.

— Твои руки слишком слабы, чтобы удерживать меч. И даже тетиву лука натянуть ты не в силах.

— Но у меня есть ножи! — воскликнул мальчик. — Они заменят мне меч и лук. Ты, верно, плохо знаешь меня, маленькая Таона; если мне суждено погибнуть, то в бою, как подобает мужчине, а не крысе, попавшей в мышеловку. Напрасно ты стараешься удержать меня; волк в капкане перегрызает себе лапу и умирает свободным. Разве я хуже волка?! Пусть лучше кровь вытечет из меня, чем замерзнет в жилах.

— Ты бросишь Хааген, последний антарх? Или ты забыл, что мы Хранители? И ты… бросишь меня одну умирать?

— Я люблю Хааген. Но одно лишь мое присутствие не спасет его и ничего не сохранит. Я уйду, чтобы вернуться… а ты — о, ты, конечно, пойдешь со мной!

Ванкрид стоял перед нею, полностью одетый, и ремень, удерживающий за его спиной колчан и лук со стрелами, пересекал грудь мальчика. На мгновение Таоне почудилось, будто сам их великий предок, сияющий Асвельн, предстал ее глазам и велит следовать за собой.

Девочка подчинилась и, по примеру Ванкрида заставила себя подняться на ноги и облачиться в сшитые из шкур одежды.

Ванкриду минуло двенадцать зим, Таоне десять… Они не были братом и сестрой, однако выросли вместе. И даже черты их лиц были чем-то схожи.

Неестественно огромные, широко расставленные ярко-голубые глаза в пол-лица под идеальной формы дугами бровей, короткий нос, казавшийся чуть вздернутым, и полные, четко очерченные упрямые губы, волевой подбородок… Разве что у девочки брови были чуть потоньше и абрис лица несколько нежнее.

Взявшись за руки, Ванкрид и Таона переступили порог хижины. Они сделали первый шаг навстречу ветру и мраку и не оглянулись назад, туда, где ворвавшийся в растворенную дверь ледяной вихрь задул последние цепляющиеся за жизнь язычки огня.

Последние из антархов покинули Хааген. Они шли и шли, не разговаривая и ни о чем не смешивая друг друга. Таона ошиблась: лук Ванкрид вполне мог удержать и натянуть тетиву его — тоже. Он был метким стрелком, и ни одна из выпущенных его рукою стрел не пролетала мимо цели. Время от времени ему удавалось добыть какую-то мелкую дичь, и это поддерживало физические силы детей. Главное же, ошибкой предшественников, в том числе и Мангельды, был то, что они выступали в путь поодиночке. Это было достойно и свидетельствовало об их мужестве; однако Ванкрид и Таона убедились в том, что силы жить придает именно сознание — ты не один и выживаешь не ради себя самого.

На многие лиги вокруг им не встретился ни один человек, словно весь мир попросту вымер.

Лишь покинутые, до самых крыш занесенные снегом жилища свидетельствовали о том, что эта земля когда-то была обитаемой. Да еще пару раз их настигал протяжный вой — дети подозревали, что эти звуки издает огромный двуногий медведь, что и раньше крутился, случалось, поблизости, но никогда не нападал, по крайней мере, прежде. Впрочем, это был пожалуй, не совсем медведь, но чем бы ни являлся, он выглядел поистине устрашающе, и встречаться с ним не хотелось.

Оказавшись за пределами Ландхаагена, они подумали было, что самое страшное позади.

Ночная зима осталась там, за спиной, — а впереди лежала бескрайняя тундра. Здесь хоть что-то росло — низкие, скрюченные, почти по земле стелющиеся кустарники, лишайники и мох, но и это жалкое подобие растительности чрезвычайно их поразило, ибо было сродни им самим, столь же упорно продолжавшим тянуться к солнцу.

Прокормиться здесь было куда проще, помимо обилия ягод, повсюду водились суслики, мыши, напрочь лишенные чувства самосохранения любопытные евражки, которые прекрасно шли в пишу, почти не требуя усилий для того, чтобы их поймать. Из растущего на сопках кедрового стланика Ванкрид быстро приспособился сооружать шалаши, в которых он и Таона проводили ночи, поочередно охраняя свое убежище.

По сравнению со скованным льдами Хаагеном тундра могла показаться раем. Их не особенно смущали даже трудности передвижения по зыбкой почве, которая легко удерживала небольшой! вес детских тел; но чем более они удалялись от Хаагена, тем сильнее становилась невыразимая тоска, гложущая сердце: стоило смежить веки, покинутая родина врывалась в их сны, целиком заполняя их, и Таона пробуждалась с мокрым от слез лицом, а Ванкрид стискивал зубы до хруста. Все ночи напролет Хааген, ледяная могила всех, кто был им дорог в этой жизни, этот темный ад, в котором они и сами едва не погибли, звал их назад, представляясь самым прекрасный местом на земле.

Им не нужно было говорить об этом вслух — они чувствовали одно и то же, и Ванкрид знал, что причиной безмолвных слез Таоны является вовсе не страх перед неизвестностью, a невыносимая печаль… их сердца навек были отданы Хаагену, они сами были его душой, теперь словно разлученной с умершим телом и взирающей на него с высоты; последними каплями его крови, всем… всем! И бездомная эта душа трепетала и билась, словно птица в силке, стремясь вернуться назад — и разжечь костры новой жизни посреди безраздельного царства торжествующей смерти.

— Мы придем туда, — горячо шептал мальчик, и глаза его сияли исступленной верой, — мы построим новые хижины на месте разрушенных и восстановим замки в городах, и Белый дворец. Ночь не может быть вечной!

— Мы родим детей, которые вырастут сильными, — вторила ему Таона, — и станут жить в этих хижинах и замках, охотиться и править страной. И на Скарсаане растает лед… и будет сманданг! Обязательно будет — сманданг!

Так они мечтали, прогоняя точившую сердце тоску. Тундра сменилась лесом, впрочем, не густым, просматривающимся почти насквозь, — а далеко впереди маячили вершины гор.

— Послушай, Таона, — сказал однажды Ванкрид., — Гринсвельд больше не владеет маттенсаи. Он убит! Я это чувствую.

— Да, — согласилась девочка, — я тоже. Но что это значит для нас? Мы можем больше не пробираться к Желтому острову, но где теперь искать зеленую ветвь? Она в руках не-антарха бессильна, и кто бы он ни был, он не может знать, что с нею делать. О, если бы Мангельда…

— Мангельда мертва. Не надейся напрасно, — немедленно возразил Ванкрид. — Пойду наберу хвороста для костра, а потом мы обратимся к богам, чтобы они, если пожелают, открыли нам, как нам следует поступить. Ты не забыла заклятий?

Она прекрасно помнила нужные слова, только давно утратила веру в их силу; если бы боги могли слышать их, они бы не допустили… нет, нет! Нельзя впускать в сердце гнев и ненависть. Даже жестокие сонные боги, кои вели себя так, словно им наплевать на неописуемые страдания и всю меру людской боли, достойны того, чтобы получить еще один шанс…

С помощью кремня Таона развела огонь в ожидании Ванкрида. Он отчего-то задерживался, хотя собрать охапку хвороста было достаточно пустяковым делом, не требующим длительных усилий. Тревога сжала сердце ледяным обручем. Напрасно девочка старалась убедить себя в что Ванкрид мог попросту отвлечься, приметив легкую добычу и преследуя ее. Что-то случилось, что-то по-настоящему опасное. Покинув довольно просторный шалаш, Таона окликнула мальчика, и, к ее несказанному облегчению, он тотчас отозвался. Но это облегчение было преждевременным. Ванкрид в самом деле приближался к ней, но шел он как-то странно, приволакивая ногу, и был смертельно бледен. Девочка шагнула ему навстречу.

— Ванкрид? Что?..

— Кажется, я наступил на что-то, — растерянно проговорил он, — подвернул ногу и упал; я почувствовал, что какая-то дрянь вонзилась в ногу ниже колена, но на ощупь ничего не смог определить, только болит очень сильно. Скорее, Таона, помоги мне!

У девочки оборвалось сердце. Ванкрид сел и не мешкая, распорол штанину, по которой расползалось кровавое пятно.

В самом деле, рана была небольшой и вовсе не выглядела страшной — скорее, как глубокая ссадина, но вокруг нее кожа отчего-то стремительно чернела, словно в кровь проник яд как при укусе змеи.

Но никакие змеи в этих местах отродясь на водились, откуда бы им было взяться здесь, где тонкий слой почвы скрывал под собой вековечные толщи льдов?

Тем не менее, не поверить собственным глазам Таона не могла, а мальчик, похоже, испытывал гораздо большие страдания, чем от обычной ссадины.

При том, что он был чрезвычайно терпелив к боли, как подобает воину, нынешнее состояние Ванкрида казалось необъяснимым.

Таона прекрасно помнила, как, когда они были значительно меньше, мальчик по неосторожности пропорол себе руку острием ножа — даже тогда он не подумал пожаловаться либо плакать, сейчас выглядел так, словно вот-вот потеряет сознание.

Чтобы не допустить распространения черного пятна, Таона решилась сделать то единственное, что было сейчас в ее силах: раскалив в пламени костра стальное лезвие ножа, она поднесла его к ране и… опустила руку.

— Я не могу, Ванкрид… не могу!

Мальчик все понял.

— Дай мне нож. Я сам справлюсь.

Вторично раскалив лезвие, он собственной рукой приложил металл к ране — и, не позволив себе даже вскрикнуть, лишь молча откинулся назад, содрогаясь от боли и сводящего с ума запаса собственной горящей плоти, и до крови закусив нижнюю губу.

Положительно, боги снова доказали, что им, в лучшем случае, нет до людей никакого дела!

Трое суток Ванкрид находился между жизнью и смертью, и Таона не знала, спас он себя или только продлил свои мучения. Озноб сотрясал его тело; от жара трескались губы; вместо ясных синих глаз на девочку жутко смотрели испещренные багровыми, прожилками белки.

Он не приходил в себя. Если Таона пыталась напоить его принесенной из ручья водой, жидкость выливалась обратно тонкой струйкой, сильно стекавшей по подбородку — видно, глотать мальчик был не в состоянии.

Все мышцы Ванкрида сводили судороги такой неистовой силы, что он непрерывно кричал от боли, ибо в бессознательном состоянии держать себя в руках уже не мог. Последний антарх погибал в немыслимых муках, и девочка, склоняясь над ним, отчетливо слышала хлопанье незримых черных крыльев смерти, нетерпеливо ожидающей, когда же она сможет забрать свою законную добычу, столько раз ускользавшую от нее. Каждый антарх, в том числе и Таона, от рождения знал, что победить всякое зло можно только силой любви.

Но сейчас она познала иную силу — чистой звонкой ненависти, вытеснившей все остальные чувства.

Девочка не могла согласиться с тем, что Ванкрида не станет! Ненависть к смерти обожгла душу так, что разом выкипели все слезы.

— Будь оно все проклято! — крикнула она пустоту, в черное небо, когда дыхание мальчика сделалось прерывистым, а потом и вовсе прекратилось, и схватила своего единственного друга плечи. — Борись! Борись, Ванкрид, как положено мужчине и воину!

И оттуда, из немыслимой дали, куда уже уносилась душа мальчика, он услышал ее.

Спустя показавшиеся ей бесконечными мгновения, Таона увидела, что грудь Ванкрида снова начала подниматься и опускаться. Он жил! Да, жил, наперекор пожирающему его тело и разум неведомому яду, наперекор злой воле сил, уже готовых торжествовать победу.

Смерть отступила; во всяком случае, решила повременить.

Однако Ванкрид продолжал терять силы и не мог заставить себя подняться.

Вся нога ниже колена сочилась гноем, и с этим ничего невозможно было поделать. Правда, теперь юный антарх был в сознании, но от этого его страдания только умножились. Тем не менее он не позволял физическим мучениям взять верх над разумом и волей до такой степени, чтобы перестать искать выход из положения.

— Обратись к богам, Таона! — убеждал он подругу. — Я знаю, здесь не могло обойтись без магии, а значит…

— Боги нас не слышат, Ванкрид. Им все равно. Вспомни Хааген: когда все умирали, разве они вмешались хоть раз? Разве они спасли тех, а то ушел за маттенсаи и не вернулся назад? Помнишь день, когда мы поняли, что остались одни? Мы ходили из дома в дом… и повсюду были только трупы тех, кто был нашими друзьями, соседями… а когда ты попытался прорубить лед на Скарсаане, чтобы принести воды, и сталь крошилась, но лед не поддался? Где тогда были твои боги, Ванкрид? Когда-то я умела молиться теперь не могу. С тех пор, как…

— Замолчи. Лучше ты вообще не говори ничего, но прекрати проклинать, — устало прошептал мальчик. — Ты не понимаешь. Когда ты так говоришь, ты словно заодно со льдами, сковавшими наши холмы, ибо лед в твоем собственном сердце. Ты же предаешь тех, кто остался там, и тех, кто погиб в пути: они умирали, наденем что весна придет еще раз!

Голос его затих. Таона прижала ладони к лицу с глухим стоном: Ванкрид прав. Себя саму преодолеть труднее всего. Проклятия в адрес богов и собственное тупое, бессмысленное упрямство не помогут.

— Прости, — выдавила она. — Я попробую… Девочка выпрямилась и постаралась сосредоточиться на собственных внутренних ощущениях, мысленно произнося слова известных ей заклинаний, поначалу чисто механически, не вдумываясь в их смысл. Но вот сердце ее дрогнуло и забилось сильнее; Таона почувствовала, как они раскрывается внутри, подобно лепесткам цветка, его жар озаряет сознание и заставляет видеть ни что скрыто от глаз простых смертных. Описать свои чувства словами она бы не смогла — таких слов попросту не существовало в человеческим языке, ибо изреченное странным образом исказило бы самую сокровенную суть происходящего в безмолвии таинства.

Теперь, храня пылающий в душе огонь знания, девочка приблизилась к Ванкриду — и увидела… то, что открылось ей, заставило Таону содрогнуться и отпрянуть.

Черное, живое, извивающееся трубкообразное существо, длинное и толстое, с отвратительным, как у пиявки, «ртом», окруженным щупальцами, избрало мальчика своей жертвой и присосалось к нему через поврежденный участок тела.

Вот почему не помог даже раскаленный металл! Это не могло поддаться воздействию природной силы, будь то огонь или что угодно иное, ибо оно имело совсем другую, чуждую природе и зримому миру сущность. Это трубкообразное черное образование, «присосавшееся» к ноге Ванкрида через рану, имело — как убедилось девочка, когда, превозмогая ужас и отвращение, вгляделась внимательнее, — с одной стороны основание в виде туманного облачка.

Чем дольше она всматривалась в него, тем сильнее становилось неописуемое ощущение искажающегося пространства. Таона была как бы здесь же, она ведь никуда не уходила, не перемещалась, и в то же время совсем в другом месте, а именно там, где Ванкрид и получил свою странную рану. Продолжая теперь уже вслух, в полный голос, нараспев произносить слова древних заклинаний, дочь антархов определила, что это место тоже было весьма непростым. С виду самый обычный участок реденького леса на поверку оказывался чем-то вроде черной хлюпающей воронки, из которой, очевидно, и выбралась трубкообразная полуживая пакость, набросившаяся на свою жертву. Но действовала она не сама по себе, руководствуясь собственной волей, каковой не обладала вовсе, а была послана… Таона им сосредоточилась еще больше… да, послана, спущена с цепи, как сторожевая собака, хозяином воронки — и только им же могла быть уничтожена или отозвана назад!

— Ванкрид, — проговорила девочка, — я поняла… кажется, поняла! Подожди, я скоро вернусь.

Она направилась в сторону воронки. Конечно Таона понятия не имела, каким количеством подобных «трубок» располагает местный хозяин, и не представляла себе даже, что такое он сам.

Сохранялась вполне реальная опасность, что он попытается напасть и на нее. Стараясь не приближаться на чересчур близкое расстояние к краю воронки — хотя для взгляда обычного человека таковой и вовсе не существовало — совершенно ровная, поросшая сероватым мхом поверхность под ногами, и все; ничего более! — девочка остановилась.

Собрав все мужество — и все равно один раз ее голос сорвался и дрогнул, — она стала вызывать Хозяина при помощи хорошо известного ей заговора.

Каков же был ее ужас, когда в страшной клубящейся спирали, уходящей глубоко вниз, что-то отвратительно хлюпнуло, и пространство начали активно шевелиться и вспучиваться, словно сама воронка выворачивалась наизнанку! Таоне больше всего на свете хотелось повернуться и убежать прочь от страшного места — куда угодно, лишь бы не слышать этих звуков, напоминающих чавканье гигантских челюстей, и уже тем более на видеть обладателя таковых. Но она не позволила себе сделать ни шагу. Дочь антархов знала закон: если зовешь кого-то, изволь довести дело до конца — либо не начинай его вовсе.

И Хозяин явился.

Самое богатое воображение не могло бы нарисовать более отталкивающей картины, чем та, которая предстала перед внутренним взором Таоны. У нее мигом пересохло во рту, и язык прилип к гортани, когда не менее тысячи круглых, пристальных глаз уставились на нее одновременно, причем глаз выпуклых, похожих на отвратительные сгустки слизи.

Но помимо множества глаз, на огромной яйцеобразной голове Хозяина имелся еще и рот — в виде темного округлого углубления, из которого и доносилось чавканье. Задумываться о том что он так активно пожирает, не хотелось. Самым же странным было то, что глаза смотрели на девочку с явным, хотя и ленивым любопытством — словно Хозяин не мог взять в толк, каким образом некто осмелился нарушить его полой.

— Последние из рода антархов приветствуют тебя, великий, — обратилась к нему Таона, — и просят простить их за дерзость. Сила твоя велика и облик устрашит всякого, кто усомнился бы в ней, ибо ты один — безраздельный властелин этих мест!

Хозяин снова хлюпнул, на сей раз, скорее, благосклонно.

Поистине, воздействие лести не знает про обличий. Было бы достаточно самодовольства…

— Мы — потомки Асвельна, — продолжала девочка, теперь уже более уверенно, — но, по молодости и беспечности своей, совершили великое святотатство, не испросив воли твоей на то, бы ступить на твою территорию, господин. Если хочешь, прояви свою милость, ведь она столь же велика и безгранична, как и твоя мощь! Всяким мыслимым качеством наделен ты в превосходной степени! Что слугам твоим в том, чтобы погубить нас?.. Отзови их и дай нам свободу; даруй нам жизнь, о великий, ибо, подобно всякой твари, мы боимся потерять ее. Кроме того, — добавила Таона, — к чему тебе навлекать на себя гнев отца нашего Асвельна, который желает, чтобы мы выполнили долг перед его землей?

Неизвестно, что тут подействовало сильнее — лесть, мольбы или откровенная угроза, исторгнутая отчаяньем, а может быть, просто изумление бесстрашием слабого существа, посмевшего взывать к силе, неизмеримо более могущественной, но Хозяин согласился с ее доводами.

Девочка почувствовала это, ибо сердце ее успокоилось, и страх отступил. Она возвратилась Ванкриду и стала ждать, что произойдет дальше, вновь сосредоточив внимание на черной «трубке», высасывающей жизнь из ее друга.

Ожидание, впрочем, длилось недолго; по воле Хозяина неизвестно откуда появилось еще одно существо. На этот раз выглядело оно подобно крупной, в половину человеческого роста, ящерице, с переливающейся чешуей, длинным толстым хвостом и гребнем на покрытой бородавками спине. Приблизившись к «пиявке», оно медленно раскрыло огромный рот, доходящий до самых глаз, выпученных и глядящих в разные стороны, и вцепилось в ту, отрывая ее от Ванкрида; а затем проглотило одним движением — и исчезло, скользнув назад в воронку!..

— У меня получилось! — воскликнула Таона, которая все еще не могла прийти в себя и с трудом верила в то, что справилась со столь сложной задачей.

Она приподняла обеими руками голову мальчика и поцеловала его в губы, как взрослая женщина; она и была взрослой — за эти дни в светлых волосах девочки появилось немало серебряных нитей…

Теперь жизнь Ванкрида была вне опасности,

Но он все же был слишком слаб для того, чтобы они могли двигаться дальше. Таона добывала пищу для них обоих, таскала воду, поддерживала огонь и ревностно ухаживала за своим другом. Видимо, здесь им предстояло задержаться надолго, а значит, стоило подумать и о более надежном убежище, чем девочке и пришлось заняться незамедлительно, хотя поначалу подобная задача казалась совершенно невыполнимой. Будь она одна, у нее давно опустились бы руки. Но Ванкрид!

Он не должен был страдать от дождей и холода; ни один зверь не смел приблизиться к нему. Ради этого можно было горы свернуть. Или своими руками в одиночку сложить целую крепость. Иначе им не суждено будет никогда больше увидеть благословенный Хааген, который смогли отстоять старшие антархи.

Таона старалась не отлучаться надолго, и не оставлять мальчика одного. Она взяла его ножи, лук и колчан со стрелами, и теперь стала не хуже, чем он. И еще — заговоры; девочка припомнила все, какие знала, и воспользовалась ими, обращаясь к духам земли, и воды, и деревьев, и к тем, что охраняли зверей. Всякий раз, когда Таоне случалось подстрелить добычу, она обращалась к духу убитого зверя или птицы, испрашивая себе прощение, чтобы те не гневались. Но богов на помощь она не призывала, о нет — здесь она была непримирима.

Если даже антархи совершили великий грех, позволив Гринсвельду похитить маттенсаи, они заплатили сполна, принеся неисчислимые жертвы — и она, Таона, равно как и Ванкрид, ничего больше не были им должны. У них и так отняли все, что они имели. Кроме жизни. Но вот это она не собиралась уступать ни богам, ни демонам, ни кому бы то ни было.

В отличие от нее, мальчик продолжал возносить молитвы. В нем проснулся пророческий дар. Его посещали видения настолько отчетливые, что Ванкрид не отличал их порой от реальности, и, и вещие сны.

Он в подробностях описал Таоне человека, который теперь владел маттенсаи, а позже и второго, являвшегося его спутником.

«Первый — великий герой, — пояснял мальчик, — а другой — наш брат, похожий на нас, хотя и не антарх, и глаза у него не голубые, а зеленые. Оба они сильны, как древние атланты, и не ведают страха… хотя они люди, и они смертны, но для них превыше всего — честь и долг… Они знают о нас и о том, что мы живы, и спешат, чтобы помочь нам и Хаагену. Кровь зеленоглазого помнит первый Хааген…»

«Какой еще первый? — нахмурилась девочка. — Я знаю только один».

— «Был и другой, давно… — словно в трансе, проговорил Ванкрид. — Очень давно! Все забыли. Он далеко… из него вышли антархи, и не только антархи, и…»

«Антархи — потомки Асвельна, — решительно возразила Таона. — Это было известно каждому! Ты сам все забыл».

Ванкрид не стал с нею спорить. Если женщина решила поставить на своем, лишь глупец унизиться до того, чтобы понапрасну сотрясать воздух, пытаясь ее переубедить.

Невероятная же юность Ванкрида с глупостью ничего общего не имела, поэтому он попросту предпочел до срока не возвращаться к этой теме.

Таона хранила саму жизнь, Ванкрид — ее дух, смысл и суть, делая то, что и положено женщине и мужчине. Она уже в десять зим была колдуньей; он, в двенадцать, пророком.

О таких людях через века доходят только легенды, слишком мало общего имеющие с реальностью и наделяющие слабых людей невиданными способностями… Нет, они не могли бы голыми руками разорвать пасть внезапно напавшему хищнику или выжить после прямого попадания молнии.

Они были смертны, и точно так же, как и все остальные люди, хрупки и уязвимы, подвержены тем же слабостям, как и всякий человек из плоти и крови, сомнениям, страху и отчаянию; так же страдали от холода, жажды и боли. Разве что неимоверно сильный дух поддерживал в них тот огонь, что сиял в глазах, не угасая, и озаряя собою долгий путь через жизнь, — которая в действительности не проста и не обыкновенна, а трудна и сложна.

Они не хотели и не могли ждать, когда им придут на помощь иные герои, кем бы таковые ни оказались. Ожидание в бездействии — вот что было по-настоящему гибельным. Ибо тем, которые пробивались к ним, было не менее тяжело, и Ванкрид знал об этом. Пусть он не мог проследить за каждым шагом Конана и Ллеу, однако почти всякий раз, когда на тех двоих надвигалась новая катастрофа, сердце его замирало и обрывалось, падая куда-то вниз; и мальчик сжимая кулаки так, что белели костяшки пальцев, а ногти до крови впивались в ладони… Когда же опасность отступала, он в очередной раз вздыхал с облегчением.

— Мы сами должны идти к ним! — восклицал юный антарх. — И вместе вернуться в Хааген!..

Таона была с ним вполне согласна. Сознание того, что где-то есть люди, думающие о ней и о Ванкриде, придавало ей сил. Что бы ни случилось, они придут; эти двое сильных! И принесут с собой маттенсаи… обязательно принесут.

Ах, если б в самом деле можно было двинуться им навстречу! Но сначала этого не позволяло сделать состояние ее друга, а потом произошло нечто еще более жуткое. К своему ужасу, Таона обнаружила, что, в каком бы направлении они ни шла, неведомый морок возвращал ее назад на прежнее место. Она описывала круг — и возвращалась. Ни вперед, ни назад пути не было. Один и тот же заколдованный круг, против которого были бессильны заклятия и заговоры. Девочка боялась сообщить Ванкриду о своем прискорбном открытии. Но он узнал об этом сам.

— Кажется, нам сложновато будет отсюда выбраться, — сказал он однажды.

Таона взглянула на него в панике.

— Ты… тебе известно?

— Да, известно. Ты не можешь перешагнуть границу круга, ведь так? Но, Таона, самое плохое не в этом.

— Что же может быть хуже?! — воскликнула лапочка.

— То, что наши спасители тоже не смогут этого сделать. Это место, где мы находимся, оно теперь будто под колпаком. Они могут пройти совсем рядом с нами, но не увидеть и не услышать нас.

Таона беззвучно шевельнула губами.

— Но, Ванкрид, ведь один из них видит даже в темноте и в тумане. Может, он все же почувствует наше присутствие?.. — неуверенно произнесла она, цепляясь за робкую надежду.

— Нет, — печально возразил мальчик. — Это тоже недоступно. Здесь его способности сильны, так же, как твои… и мои. Я знаю, что произошло, но ничего не могу с этим поделать. Мне не разорвать круг.

Значит, они вырвались из ледяного плена Хаагена лишь затем, чтобы очутиться в еще более изуверской ловушке! Из которой нет выхода..

Они могут прожить здесь долгие годы, но покинуть ее — никогда. Причем извращенно жестокий разум той силы, которая совершила это, поймав их в магический капкан, был не лишен оригинальности. Ванкрид сохранил свою способность видеть на расстоянии и правильно оценивать происходящее.

Он знал, что им вынесен окончательный приговор, и подобно обреченному на казнь, ничего не мог изменить.

— И как же нам теперь быть?! — спросила Таона, глядя на него остановившимися помертвевшими глазами.

— Не знаю, — бесцветно отозвался мальчик. — Клянусь, я не знаю.

* * *


…Он был древнее мира людей.

Настолько древнее, что иногда ему казалось, будто он был всегда — хотя это не соответствовало действительности. Но исчислять его возраст в человеческих мерках было бы тем же самым, как сравнивать жизнь мотылька-однодневки с длиной земного пути людей. Да что там говорить о людях.

Ни один считающийся бессмертным демон не мог бы с ним равняться. Вообще никто.

При этом он вовсе не был стар, потому что существовал вне возраста и как бы вне времени. Дам него не было ни «до», ни «после», одно только «сейчас»; а также не имело особого значения пространство, в котором он, вернее, его разум, перемещался столь стремительно, что оставалось только «здесь». Ибо не существовало щели, в которую он не смог бы проникнуть, когда только пожелает.

Власть его была неизмеримо огромна. Боги и демоны равно повиновались ей, и все стихии — огонь, вода, земля и воздух — тоже; всем этим он играл, забавляясь, подобно злому и притом безумному ребенку. И, опять же подобно таковому он не мог ничего сотворить — только разрушить, изгадить или отравить то, что было не им создано. О, за тот срок, что он существовал, он сделался подлинным виртуозом по этой части и обзавелся неисчислимым множеством подручных, весьма помогавших ему. Города, цивилизации и континенты превращались в пыль по его воле — которой противостоять не могло ничто, — как любовно возведенный на берегу песочный замок, походя втоптанный в грязь ногой тупого озорника, с гиканьем пробегавшего мимо.

Он любовался собственной непредсказуемостью, этим непременным атрибутом власти; он вообще мог подолгу любоваться собой и плодами своих усилий, пребывая в подобии мрачного удовлетворения.

Возможно, он страдал бы, пресытившись своими победами, если бы не знал поражений. Но таковые случались, увы, случались…

И кто же, помилуйте, разочаровывал и приводил в ярость того, в чьей власти было буквально все на земле?! Люди, души которых были его излюбленным обиталищем и самой сладостной добычей. Ничтожные, слабые существа, чья жалкая жизнь длилась не дольше всполоха молнии — ни один из них не покорялся до конца, а если и покорялся, то это уже был не человек, его сущность полностью изменялась, делаясь демонической, то есть скучной, понятной и неинтересной. Впрочем, попадались и такие, которые вообще не допускали его внутрь себя или, того хуже, изгоняли.

Его законное место было занято, заполнено чем-то иным, враждебным и сильным. Настолько сильным, что он вынужден был отступать, и ограничиваться уничтожением оболочки, ставшей прибежищем его вековечного врага.

Правда, в таких случаях он проявлял особую виртуозность, и непокорные покидали его мир в немыслимых мучениях. Он уничтожал их — руками верных, тех, которые ему не противились, или использовал стихии.

Очень редко попадались такие, которых попросту стереть с лица земли отчего-то не удавалось. Мало того, что они поганили собой — с его точки зрения — мир, они еще и покидать таковой не желали, оказывая ему не только внутреннее, но и внешнее сопротивление, да еще и бередили души верных, заставляя тех восхищаться собой и на долгие века оставаясь в памяти людей, называвших их героями. Впрочем, как бы редко ни рождались такие, он знал их немало и ненавидел особенно сильно, потому что, как ни странно признавать подобное, он их боялся.

Как, например, проклятого синеглазого мальчишку-киммерийца, всякий раз нарушавшего все его планы и превращавшего благословенную бесформенную грязь жизни в сверкающий ограненный бриллиант.

Ладно бы этот варвар был потомком тех, которые явились из иного мира, коим Блистающий не владел — подобно своему спутнику или ненавистным антархам…

Но Конан-киммериец — не имел никакого отношения к тем, из мира двух зеленых светил. Он был порождением земли по плоти и крови, а казался выкованным из неведомого металла.

Там, куда ступала его нога, вырастала надежда. Не только люди, верные Блистающему, — но даже демоны не могли справиться с ним. Юный варвар безрассудно бросался в бой всякий раз, когда Блистающий, был всего в одном шаге от полной победы, — нимало не щадя своего покрытого шрамами тела, и побеждал, орудуя где мечом, где хитростью — а главным его оружием являлась воля и редкостная способность не поддаваться отчаянию.

Из-за его вмешательства оказалось под угрозой и уничтожение Хаагена. А ведь с этим проклятым клочком земли давно пора было покончить — здесь количество оказывающих внутреннее сопротивление, непокорных, было необычайно велико.

И неудивительно, ведь Ландхааген хранили те, в чьих жилах текла кровь из иного мира, пусть за века и множество сменившихся поколений и разбавленная человеческой, но и того, что осталось, было довольно. Потому что неземная кровь держала в себе знание и память. Это каждого людского детеныша требуется заново обучать всему; он подобен пустому сосуду, в который можно влить все что угодно — среди собак он вырастет собакой, и волчонком станет в волчьей стае. Антархи же были другими. В каждом из них от момента зачатия уже было нечто большее, чем только плоть. Потом вокруг них и цвела земля.

Потому они и были так ненавистны Блистающему, и по той же причине он столь долго возился с ними, не в силах извести этот род. И что же! Когда вполне можно было считать, что с антархами и Хаагеном покончено, является донельзя надоевший ему человек из Киммерии — и путает своим неуместным вмешательством все карты! Мало того, он ведет с собою зеленоглазом отродье мира двух светил, способное, соединившись с антархами, влить в их жилы свежую кровь, наполненную знанием и надеждой! Нужно было не играть с ним так долго, с этим зеленоглазым, а позволить еще в Туонелле разорвать его на куски. Но Блистающему уж очень нравилось наблюдать за тем, как верные терзают его юную плоть., ни наслаждался, растягивая удовольствие. Сдавленные крики и стоны Ллеу были для него столь сладостны, как и лицезрение медленно погибающей деревни антархов на закованных в вечные льды берегах Скарсааны.

Блистающий позволил себе не думать о том, что произойдет, если антархи и этот каким-то образом соединятся. Такого попросту не могло произойти — и не произошло бы, не ввяжись не в такое дело проклятый киммериец!

Ну, что ж… Так тоже вышло неплохо. Теперь, а когда они уже почти у цели — эта пара Великих, эти невероятным образом объединившиеся представители двух миров, они попросту пройдут мимо, в двух шагах от цели своих поисков, и прежде, чем издохнуть наконец во льдах Ландхаагена, проклянут час своего зачатия и утратят надежду, а вместе с нею и способность противиться ему, Блистающему, ибо только там, где безраздельно царит отчаяние, наступает его полный триумф. Так всегда было — и так вечно будет.

Обычно Блистающий использовал магический колпак, чтобы помогать скрываться верным. Они творили его волю, умудряясь оставаться никем не замеченными, и отчаянных воплей их жертв люди могли не услышать, проходя буквально на расстоянии вытянутой руки от места трагедии. Естественно, он проделывал подобное не во время великих катастроф в периоды всеобщих разрушений — а когда требовалось провести, сказать, единичную акцию. Такая мера срабатывала без всяких сбоев.

Вор, под покровом ночи забравшийся в мирно спящий дом и вырезавший целую семью, разбуженную его появлением; вероломный раб, вонзающий нож в сердце властителя и господина; безумный насильник, среди дня терзающий свою жертву — совершали свое дело и словно испарялись, не позволяя не то что схватить, но даже увидеть себя. Ювелирная работа!

Сейчас тот же бесчисленное количество раз испытанный прием служил несколько иной цели. Скрыть от проходящих мимо присутствие двоих детей, тщетно призывающих на помощь.

Прекрасно! Ванкрида и Таону убьют не демоны, и не дикие звери, и не яд змеи. Их погубит то же самое отчаяние. Можно будет сделать так, чтобы они прикончили сами себя, таким образом предав саму жизнь. Хорошо! Очень хорошо!.. Достойнейшее, красивое, просто виртуознейшее завершение игры!


Глава восьмая


Они приняли решение идти в Хааген, хотя на сей раз гэтткт ни в какую не соглашался их сопровождать. Переубедить его никак не удавалось. Ну, в конце концов, они до сих пор как-то обходились без его помощи. Ллеу рванул на себе ворот рубашки, словно ему не хватало воздуха, — и сердоликовая ящерка как будто сама собой выскользнула на поверхность.

Увидев ее, гэтткт вдруг чрезвычайно разволновался и протянул к амулету руку, словно этот предмет был ему хорошо знаком.

— Она тебе нравится? — улыбнулся юноша. — Да… и силой немалой обладает. Эх, могла бы эта игрушка нам хоть немного помочь!

В ответ на эти слова ящерка чуть заметно шевельнула хвостом. Конана это не удивило. Он, как и Ллеу, знал, что она вовсе не то, чем кажется. Этот камень был некоей странной формой жизни, хотя очень редко проявлял себя именно как живой. Вот только всякий раз, внимательно разглядывая фигурку ящерицы, можно было метить, как меняется положение ее лапок, всем чуть-чуть.

А вот то, что совершенно неожиданно сделал гэтткт, было уж совсем непонятным. Он явно настойчиво просил юношу дать ему амулет.

— Поближе хочешь рассмотреть? На, держи, — Ллеу снял ящерку с шеи и вложил в ладонь гэтткта. — Только осторожнее с нею.

Словно полностью пренебрегши предупреждением, гигант бросил фигурку в огонь.

Юноша вскрикнул и готов был тут же выхватить свой талисман из пламени, рискуя обжечь руки, — но такое странное обращение ему ничуть не повредило. Наоборот, именно в центре горящего костра ящерка почувствовала себя как лома. Она полностью развернулась и забегала по кругу, вовсе не собираясь выбираться из огня! Киммериец и Ллеу наблюдали за ней как зачарованные.

Ящерка лаже не просто бегала, а словно плавала, с явным удовольствием купаясь в пламени, явно оказавшись в своей, наиболее благоприятной для нее стихии. Раскалившийся подвижный камень светился изнутри, а гэтткт, глядя на эту картину, удовлетворенно покачивал головой.

Он-то и прежде находил подобных ящериц здесь, в горах, хотя и очень редко, и знал, что их выбрасывает откуда-то из-под земли, причем непросто из-под земли, а с очень большой глубины, когда просыпается фонтан огня на вершина самой загадочной и страшной горы, Кениффы, единственной среди Кезанкийских хребтов. На памяти гэтткта фонтан вырывался всего один раз, и это было поистине жуткое зрелище. Вся земля вокруг дрожала и выгибалась, а из кратера потекла огненная река, погубившая больше живого, чем все снежные лавины вместе взятые за всю его жизнь. Гэтткт тогда спасся чудом, а вот несколько его сородичей оказались менее поворотливыми, в том числе и те, что произвели на свет его самого.

А потом, когда земля снова остыла, он ходил к той горе Кениффе и вот там обнаружил этих созданий — маленьких, живых, но свернувшись кольцом от холода. Между тем ящерка ни на секунду не прекращала движения, поглядывая на Конана и Ллеу так, словно хотела им что-то сказать. Но если гэтткт все-таки мог издавать хоть какие-то членораздельные звуки, то ей не было дано даже пищать…

Дождавшись, пока костер прогорит, а огненное создание вновь успокоится, свернется в кольцо и застынет, юноша поднял ящерицу и опять повесил к себе на шею. Видно, пока еще не пришло время научиться общаться с фигуркой из сердолика.

…Еще день спутники потратили на то, чтобы спуститься вниз по восточным склонам гор и оказаться в тундре.

Вопреки ожиданиям, пока что больше никакие твари либо стихии им не препятствовали, но друзья покидали горы с тяжелым сердцем, размышляя о судьбе последних антархов и о том, каким образом и где следует их разыскивать.

— Понимаешь, — сказал Ллеу, — я чувствую, что они не просто живы, но где-то совсем рядом, Не могу этого объяснить, однако знаю, что не ошибаюсь.

— Рядом? — усомнился варвар. — Да ты только погляди вокруг! Здесь вообще не живут люди. Разве что волки… Ты мне все-таки объясни вот какую вещь. Зачем тебе понадобилась именно Элрина? Ты на самом деле собираешься сделать ее своей женой?

— Конечно, собираюсь.

— Но почему? Только из благодарности?

— Вовсе нет. Просто Элрина сможет родить от меня детей, а другие женщины, сколько бы я их не встречал, на это не способны. Я ведь устроен не так, как обычные люди. Для того, чтобы мог родиться мой ребенок, я должен обменяться с женщиной огнем, вырывающимся из кончиком пальцев в момент, когда… ну, в общем, ты понимаешь. Так всегда происходит у Всевидящих. А вот Элрина отчего-то способна его вместить: такое встречается крайне редко. Мой огонь для нее не опасен… наверное, потому, что она принимает и мою силу так же хорошо, как и предельную слабость.

Так, беседуя, спутники двигались все дальше, пока не достигли того же самого леса, в котором были заключены Ванкрид и Таона. Ллеу внезапно повел себя весьма странно. Он все время останавливался, озираясь, словно потерявшее след животное. Сердце в груди юноши ныло и рвалось, колотясь о ребра с такой силой, что было готово разорвать грудную клетку. То, что он испытывал, не было предощущением опасности, а Скорее походило на тоску долгого ожидания.

Ллеу заметался: он то забегал вперед, то возвращался назад, то совершал какие-то непонятные прыжки в разные стороны, точно утратив зрение, втягивал носом воздух, прислушивался…

Но ни пять обычных, каждому человеку присущих чувств, ни шестое, свойственное ему как Порождению Всевидящих и мира двух зеленых Светил, сейчас не помогали…

— Ну, — не выдержал киммериец, — и долго ты намерен прыгать как белка по всему лесу?

— Это не лес, — отозвался юноша, — то есть не совсем лес. Внутри него есть что-то еще, а я никак не могу уловить, что именно. Вот как дом, который видишь снаружи, а внутри какие-то иные помещения, но через стену-то не видно. Так и здесь. И пространство здесь неправильное. Расстояния не такие, каким кажутся.

— Какие это еще не такие?

— Ну, понимаешь… Ты вон то дерево видишь?

— Вижу, конечно.

— Так вот, если до него идти… сколько нужно сделать шагов?

— Около ста, наверное. Да что ты воду мутишь? Шаги какие-то… Говори толком!

— А ты сделай их, эти шаги. Раз это так просто. Немного ведь — всего сто шагов, — задумчиво произнес Ллеу.

Варвар решительно направился к указанному дереву, однако здесь и в самом деле происходило что-то непонятное… Потому что он, ясно ощущая, что двигается, тем не менее, ничуть к нему не приближался.

Расстояние отказывалось сокращаться, словно перед Конаном находилась прозрачная и при том упругая стена, сквозь которую было невозможно пройти. Она отталкивала его назад.

— Ну и как? — поинтересовался юноша; он стоял, склонив голову к плечу, и сосредоточенно наблюдал за попытками Конана преодолеть невидимый барьер: теперь движения его друга, мечущегося вдоль стены, весьма напоминали его собственные, вызывавшие у варвара такое недоумение.

Киммериец в бешенстве выхватил меч и нанес удар в пустоту. Меч рассек воздух, и ничего не изменилось. Преграды как бы вовсе не было, и в то же время она была — идти-то не позволяла!

— Не понимаю, — выдохнул, наконец, он, устав от совершенно бесплодных усилий.

— Вот именно. Я тоже. Но туда нам не попасть.

— А обойти кругом?

— Обойти — сколько угодно. Но толку-то от того… Нам нужно как раз туда. Внутрь. За стену. А у нас ничего не выходит: И ты прислушайся — с той стороны не доносится никаких звуков. Вообще ничего. Словно там полная тишина, — Ллеу поднял камень и бросил вперед; камень упал на землю, в самом деле, совершенно бесшумно!

— Хорошо. Но если это стена, в ней должны быть двери. А если их нет, преодолеть ее можно, забравшись на нее сверху или сделав подкоп, — предположил киммериец.

— Ну, двери, как мне думается, здесь явно не предусмотрены. Забраться, не имея опоры, по Воздуху, мы тоже вряд ли сможем. А копать… лет десять, наверное, копать придется, и без всякого результата. Хочешь поглядеть, как оно получится?

Юноша встал на колени и принялся рыть землю прямо руками, как животное передними лапами. Комья земли летели в стороны, но никакого углубления… не возникало! Кончилось тем, что Ллеу в изнеможении сел, поджав под себя ноги, и отер пот со лба.

— Видишь? — произнес он почти что с торжеством.

— А почему ты, собственно, решил, что нам Непременно нужно проникнуть именно туда? До Хаагена не так уж далеко, стена ничуть не метнет идти, куда нам надо. Есть она — ну и Нергал с нею! — со злостью проговорил Конан.

— Да потому… что тот, кто нам препятствует, скрыл от нас нечто чрезвычайно важное как раз за этой проклятой стеной или завесой!

— И с чего ты это взял?! Может, это вообще ловушка — как раз для того, чтобы задержать нас здесь на демоны знают сколь долгое время, а мы, как два полудурка, готовы на это купиться. И как раз теперь, когда до Хаагена рукой подать.

— Ну, не знаю… У меня, признаться, от этого голова кругом идет, — в растерянности произнес юноша. — Хотя, погоди-ка… У меня появилась одна на мысль. Вот, смотри. Когда я бросил туда камень, он же пролетел насквозь и упал с другой стороны. Мы этого не слышали, звука не было, — но ведь видели же! И когда ты ударил мечом — то же самое. Меч сквозь стену прошел. Может, она только живое не пропускает? Или… то, что движется по земле? Если так, это в корне меняет дело.

— Каким образом? Нам что, нужно будет помереть — или взлететь, чтобы там оказаться?!

— Допустим, умирать нам пока рановато. Давай лучше попытаемся прыгнуть.

И, не долго думая, Ллеу отошел от преграды шагов на двадцать, разбежался и прыгнул вперед, оттолкнувшись ногами. Увы, и на этот раз ничего не вышло. Юноша словно завис в воздухе, а потом упал, больно ударившись копчиком о землю, после чего сидел, ошарашенно мотая головой и хватая ртом воздух.

— Не пускает, — произнес варвар.

— Ага, не пускает, — Ллеу совсем по-детски шмыгнул носом — и в этот момент отчетливо услышал знакомый издевательский смешок, точно такой же, какой издал преследователь, когда он шел по канату вместо Энара.

Юноша побледнел от гнева и вскочил на ноги, Смешок обжег его, словно пощечина. Какая-то мразь откровенно глумилась над ними, и это было необыкновенно унизительно.

— Конан, — сказал он, весь дрожа от возбуждения, — давай попробуем иначе.

— А как?

Ллеу бросил сквозь стену еще несколько камней — с прежним результатом — и закусил нижнюю губу.

— Ты ведь запросто можешь поднять меня… Швырнуть точно так же. Вдруг получится?

— Да ты спятил! Допустим, ты прав, и на самом деле получится. Но я-то за тобой последовать не смогу — а ты не сможешь вернуться обратно. Оттуда, знаешь ли, перебрасывать будет некому.

Преследователь уже не усмехался. Он визгливо и торжествующе хохотал, наслаждаясь предельным замешательством и унижением людей. Четверых — ибо Ванкриду и Таоне он позволил видеть все, что происходит с киммерийцем и Ллеу. Они были совсем рядом друг с другом! Если Ванкрид еще был в состоянии сохранять достоинство молчать, то его подруга рыдала в голос. Девочка отчаянно кричала, звала своих спасителей, но тщетно — они ее не слышали!

— Прекрати! — не выдержал Ванкрид. — Это бесполезно. Они могли просто пройти мимо. А так хотя бы догадываются о нашем с тобой здесь присутствии. И раз так — значит, они что-нибудь непременно придумают. Надо ждать.

Ллеу вовсе не был намерен оставить попытки проникнуть за преграду. Тем более, что в какой-то момент он совершенно отчетливо понял, что именно она скрывает.

— Антархи, — у юноши в изумлении расширились глаза. — Конан, там, за этой стеной, дети антархов!

Крика Таоны он не слышал. Вместо ее призывных воплей внутри него звучал тихий настойчивый голос Ванкрида: «Мы знаем, что вы рядом. Помогите нам!»

— Они понимают, что мы здесь, Конан! Мы не можем уйти, пока не освободим их!

Ллеу даже не просто слышал — он все отчетливее видел лица юных антархов, с надеждой ращенные к нему.

В то же время варвар, желая доказать, идея его друга проникнуть внутрь тем способом, который тот предлагал, неудачна, быстро нагнулся и поймал ошалевшую от неожиданно евражку, рискнувшую подойти к людям ели ком близко. Он бросил ее за стену — и животное словно растаяло в воздухе на лету. Живым путь туда был явно заказан; оно, по меньшей мере, в отличие от камня, переставало быть видимым. Лицезрение этого однако вдохновило киммерийца не другую идею.

— Послушай, Всевидящий или кто ты есть. Нам нужно нечто, которое было бы не живым и не мертвым. Вроде ожившего камня.

— Как это? — юноша не понял — у него и прежде случались моменты, когда он соображал довольно медленно и не сразу входил в суть вопроса. Потом, когда до него, наконец, «доходило», он мог действовать очень решительно, только fначала ему нужно было «проснуться». Вот и сейчас он стоял и в полном недоумении и растерянности хлопал длинными ресницами.

— Ллеу, — снисходительно, как говорят с детьми или с умственно отсталыми, произнес варвар, — у тебя же есть именно то, что нам необходимо. Ящерица твоя, понимаешь? Камень, способный оживать в огне.

— Точно! — ахнул парень, изумляясь теперь, Как он сам не додумался до подобного. — Конечно же, она бы могла перебраться внутрь. Но, — тут он опять помрачнел, — без огня она бегать не Может.

— А позвать антархов, чтобы они подошли как можно ближе к стене со своей стороны, ты способен? Они тебя слышат?

— И они меня, и я — их, — подтвердил Ллеу.

— Так позови их! Давай, давай! Да очнись ты наконец! Смотри: мы разведем костер здесь, со своей стороны, и сделаем ящерицу живой. А им следует разжечь огонь там, у себя, но очень близко к преграде, и так, чтобы трава и мох горели вплоть до самой стены…

Киммериец еще с полминуты объяснял спутнику суть своей затеи, и, наконец, растерянной лицо юноши прояснилось. Он кивнул. Да, нужно попробовать!

…Ванкрид и Таона, откликнувшись на зов Ллеу, стояли на расстоянии чуть дальше вытянутой руки от своих спасителей, но по-прежнему оставались не видимыми для них. Сообразно ожиданиям, в жарко пылающем пламени костра ящерица вновь ожила. Дождавшись, пока по ту сторону преграды тоже вспыхнет огонь, зажженный незримой рукой, и низкая трава превратится в узкую горящую дорожку, Конан сделал ими юноше:

— Ну же, не тяни! Она же тебе подчиняется.

Парень, обжигая пальцы, выхватил ящерицу из костра и бросил ее сквозь стену:

— Выручай, зверушка!

Докрасна раскаленный живой камень, извиваясь в воздухе, оказался на огненной дорожке со стороны Ванкрида и Таоны, причем пробив ощутимую брешь в проклятом куполе — настолько, что теперь антархов было прекрасно видно и варвару. Ящерица подбежала к ним вплотную.

— Назад, ко мне! — крикнул ей Ллеу. — Прыгай! А вы — за ней!

Ящерица развернулась, повинуясь его голосу, и в самом деле прыгнула вперед, еще более нарушив целостность купола, и, покуда проход им затянулся, за ней последовали Ванкрид и Таона, Спустя мгновение оба они стояли перед киммерийцем и Ллеу, еще не смея поверить, что зги не сон. Юноша бросился на колени, обнимая детей и смеясь от счастья.

— Ночь кончилась, — сказал Ванкрид, когда вообще смог говорить.

Потом юный антарх подошел к киммерийцу, восхищенно, с глубочайшим уважением и признательностью глядя на него, человека, возвратившего Хаагену маттенсаи… и саму жизнь.

Таона в это время, держа в своей маленькой руке ладонь Ллеу, что-то быстро шептала, колдуя над его обожженными — в очередной раз — пальцами.

И это подействовало — боль быстро прошла, словно ее и не было, а дочь антархов, наконец, улыбнулась, впервые за очень долгое время.

— Ну вот, правда, так лучше?..

Но это был еще не конец пути. Юный воин-антарх, Ванкрид, худое, почти прозрачное лицо которого светилось счастьем и торжеством, спросил Конана:

— Ты ведь пойдешь с нами в Ландхааген? Ты окажешь нам такую великую честь, ступив на нашу землю?

Киммериец кивнул, соглашаясь, и протянул мальчику ветвь маттенсаи.

Путь, который занял у Ванкрида и Таоны много дней, вчетвером они прошли втрое быстрое. Непосредственная близость вечно зеленой ветви маттенсаи, которую дети несли поочередно, не выпуская из рук, стремительно возвращала юным антархам силы, заставляя кровь быстрое бежать по жилам, а сознание того, что теперь они не одни, наполняло сердца надеждой. Огромный черноволосый варвар до такой степени восхищал Ванкрида, что тот готов был не отходить от Конана ни на шаг и разве что шею себе не сворачивал, стараясь заглянуть ему в лицо.

— Хотел бы я, когда вырасту, быть похожим на тебя, — признался он как-то. — Я никогда тебя не забуду!

Таона же предпочитала общество Ллеу, который, чувствуя, когда девочка устает идти, запросто брал ее на руки и нес, а она благодарно обхватывала его шею руками, опускала голову ему на плечо и закрывала глаза.

— Ты ведь всегда будешь с нами? Ты не бросишь нас, правда? — время от времени спрашивала Таона.

— Я для того и пришел, чтобы остаться в Ландхаагене. Мой дом теперь — там, где вы.

— Мы ждали так долго! Мы бы давно умерли, если бы не знали, что вы обязательно разыщете нас… Но, Ллеу, этого мало…

— Мало чего? — не понял их слов юноша, — Быть вместе?

— О, да. Белый дворец… понимаешь наш Белый дворец, что выстроен возле храма Эрлим, стал гнездом какого-то зла. Когда я думаю об этом, мне становится страшно.

То же самое говорил и Ванкрид, да и сам Ллеу чувствовал, что дети совершенно правы.

Чем ближе они подходили к границам Ландхаагена, тем ощутимее становилось присутствии темной силы, так долго препятствовавшей им и не только не собиравшейся сдавать своих позиций, но сделавшейся еще более грозной и устрашающей, нежели до сих пор.

Ни туман Кезанкийских гор, ни чары Паука не могли с этим сравниться, ибо если прежде все чудовища, в любом образе встречавшиеся им на пути, были только посланцами, слугами этой ужасающей силы, то теперь в бой вступала она сама. Без посредников. И намерена была отыграться за все прошлые поражения.

— Это несправедливо, — решительно и мрачно произнес Ванкрид. — Никто не смеет вставать между нами и Хаагеном.

— Блистающему плевать на справедливость, — отозвался юноша, — Теперь он ни перед чем и ни огрел кем не остановится и сделает все, чтобы вас уничтожить.

Конан посмотрел на него с интересом. Блистающий? Это имя называл Шин-дже-шедд. Значит, Ллеу оно тоже известно?

— Да, — подтвердил парень, словно прочитав его мысли. — Он с самого рождения преследует меня. Это он превратил мать мою Линн в нечто похуже дикого зверя, ожесточив ее сердце, ведь даже волчица не обнажает клыки против собственного детеныша. И сестры мои тоже перестали быть людьми. Блистающий ненавидит саму жизнь и питается страданиями людей, стараясь преумножить, таковые. Но теперь я знаю его! И больше не боюсь.

Лицо Ллеу, осунувшееся, с пылающими глазами, выражало отчаянную решимость.

— В мире двух зеленых светил он не смог заметить господства, а в мире людей почти всегда торжествует, как полновластный правитель, и, не задумываясь, губит тех, кто смеет ему противостоять, — продолжал юноша. — Поэтом лучшие зачастую гибнут рано, он попросту выбивает их одного за другим; будь то воин, дитя или женщина. Или прекрасная, цветущая земля, на которой вечный мир. Маленький Хааген с его удивительным народом…

— Так Блистающий преследует и меня тоже? — спросил варвар.

— Разумеется. Тебя-то о первую очередь.

— Но его можно убить?

— Он полагает, что смертным это не под силу. Но Блистающий ошибается. Мы тысячу раз убивали его в нас самих!

— Смотрите, — сказал вдруг Ванкрид, останавливаясь и склоняясь в глубоком поклоне.

Прямо перед ними возникла призрачная фигура, движущаяся им навстречу, и, к изумлению своему, киммериец узнал Аватару.

Только на сей раз меруанский маг выглядел совсем иначе, чем прежде. Тогда, в Немедии, ни явился как странник в нищенском одеянии, босиком, лицо его было обветренным и темный от загара — сейчас же словно светился изнутри и казался подобным молодому воину. Только глаза могущественного чародея оставались прежними и лучились бесконечным пониманием, и любовью, и той самой мудростью, так поразившей тогда Конана.

— Шин-дже-шедд! — воскликнул варвар. — А я полагал, что ты погиб…

— Меня много раз полагали погибшим, — улыбаясь, возразил Аватара, — и такое станет повторяться и впредь, но никогда не будет до конца верным. Я всегда рядом с теми, кто не желает покориться моему врагу. Сейчас, когда вам предстоит последняя битва за Хааген, знайте: я не оставлю вас. Я не могу сделать вас неуязвимыми, ибо вы смертны. Но помните: главное оружие — не то, что в руках, а то, что внутри вас самих. Не поддавайтесь ни страху, ни отчаянию, потому что Блистающий сам боится вас в тысячу раз больше, чем вы его. Идите в Белый дворец. Я надеюсь на ваше мужество… и вашу любовь, ибо она — то, над чем Блистающий не властен. Сейчас не время для слабости и сомнений.

— Я тоже могу принять участие в битве? — спросил, чуть выступив вперед, юный антарх.

— Ты давно уже участвуешь в ней, дитя. Возраст в таких делах не имеет значения.

— И я тоже?.. — подала голос Таона.

— Каждый антарх рожден воином, — тихо промолвил Аватара, глядя на девочку. — Но женщины вступают в бой лишь тогда, когда мужчины сделали все, что могли. Помни об этом.

— Как Мангельда…

— Да. Не спеши, Таона. Всему свой черед, Шин-дже-шедд благословил четверых спутников — и исчез столь же внезапно, как появился. И беседе с ним не участвовал только Ллеу. Но ему и не нужны были ни слова, ни вопросы. Он все понял, когда Аватара просто посмотрел ему и глаза.

Хааген встретил их прежним ледяным безмолвием. Да, здесь не было жизни, и даже намека на Жизнь. Только невыносимый холод и полусумрак Аней, сменяющийся непроглядной темнотой ночи, Но взор Ванкрида и Таоны примечал то, что было незаметно для остальных их спутников — снег еще не таял, однако был в некоторых местах словно пронзен солнечными лучами, и льды, сковавшие Скарсаану, стали тоньше — сквозь них видны были темные струящиеся потоки, готовые вырваться на свободу…

Белый дворец, резиденция множества поколений сменявших друг друга правителей Хаагена, был на четверть занесен снегом. Внутри же него теперь жил совсем иной правитель.

Сам Блистающий обосновался в прекраснейших залах, равным которым не было во всей Хайбории, ибо дворец этот, в незапамятные времена возведенный великими мастерами, чьи имена, увы, не сохранились, создавался с такой любовью, как никакое иное строение. Размеры его были не так уж велики, но Белый дворец, устремленный ввысь, словно летел над холмами Хаагена, не на земле стоял, а как бы парил в воздухе… Так было. Вот только теперь, когда в нем царствовала сама смерть, где билось прежде живое сердце мира, оскорбленными подобным надругательством стены Белого дворца начали сами собой разрушаться.

Дворец умирал, не желая служить вместилищем зла и гибели, и уходил — по-прежнему гордый и прекрасный, словно смертельно раненый воин, до самого конца отравляющий собственной стоимостью торжество своего убийцы.

Ярость Блистающего по поводу появления киммерийца, Ллеу и обоих антархов была неописуема. Ну, что ж. Важны не сами обстоятельства, а отношение к таковым.

Игра продолжается. Блистающий не ехал даже препятствовать тому, чтобы спутники без помех проникли в Белый дворец.

Пусть напоследок увидят красоту этого здания… в котором всем им предстоит окончить свои дни. Он — не Гринсвельд и не Паук. Тех можно было убить… либо навсегда закрыть путь к возвращению в мир живых. Блистающему не суждено было погибнуть от руки смертного, так что опасаться было нечего. И все же… страх возник. Невыносимый, отвратительный, унизительный страх.

Эти четверо шли, гордо подняв головы, и в глазах их пылал огонь веры и любви, словно каждый из них был сейчас Аватарой.

Огромный, с гривой развевающихся черных волос варвар, под ногами которого, казалось, гудел и накалялся при каждом шаге белый мрамор полов; невысокий гибкий Ллеу с упрямо сжатыми губами и решительным, исподлобья, взглядом чуть прищуренных малахитовых глаз; Ванкрид, мальчик-воин со стиснутыми кулаками — и девочка Таона, такая тоненькая и хрупкая, но тоже готовая сейчас на все…

Вот они вступили в центральную часть дворца. Чем дальше они шли, тем яснее становилось, что это не просто люди. Белый дворец приветствовал их. Глубокие, от пола до потолка трещины на его стенах затягивались и исчезали сами собой за спинами этой четверки, и снег, груды которого были наметены ветрами, свободно врывавшимися сквозь разбитые окна и гулявшими, как полновластные хозяева, по залам, таял, словно растопленный жаром их сердец.

Огромный сияющий зал открылся перед ни ми, словно дверь в небо. Вместо потолка над ним был голубой купол, создававший непередаваемой ощущение высоты; никакого вычурного убранства, ничего лишнего, не было даже обычных живописных орнаментов по стенам. Три цвета — белый, золотой и обжигающе яркий синий придавали этому грандиозному помещению торжественное величие.

— Боги, — воскликнул Ллеу, — один только раз увидеть подобное чудо — после этого не страшно и умереть.

— Значит, тебе повезло, — оглушающий голос взорвал тишину Белого дворца. — Ты умрешь после того, как увидел. А страшно тебе будет или нет, сейчас сможешь узнать доподлинно.

Ноги юноши словно вросли в белый мрамор пола.

— Конан, — произнес он, — Аватара велел нам явиться сюда для битвы.

— Значит, будем биться, — киммериец выхватил из ножен меч.

Стены Белого дворца содрогнулись, когда перед спутниками возникло не менее десятка существ, рядом с которыми нетопыри Гандерланда и человеко-птицы показались бы невинными младенцами. Эти были просто апофеозом мерзости и отталкивающего уродства, с челюстями и глазами гигантских насекомых, длинными тонкими конечностями и телами, жутким образом напоминающими человеческие. Причем облик тварей не был одним и тем же — он постоянно менялся. У них то отрастало нечто вроде хоботов, то вдруг оно же превращалось в змеиные раздвоенные языки; конечности меняли длину как хотели, то становясь лапами, то ножками, то руками с присосками на пальцах. При одном взгляде на это — не только что при прикосновении! — можно было сойти с ума. Отвращение оказывалось даже сильнее страха.

Как ни странно, Ллеу думал в этот миг не о себе, не о Конане и даже не об антархах.

Эта мразь оскорбляла собою красоту Белого дворца. И того самого прекрасного зала, куда посмели сползтись эти мерзкие монстры. Во что бы то ни стало убрать их отсюда, смыть с мрамора хоть потоками собственной крови…

Этого Блистающий не учел. Восхищение крайний и гармонией ему было недоступно. И того, что при виде поруганной красоты, безмолвной музыки камня и цвета, превращенной в мерзкую какофонию, можно выйти из себя, — он бы никогда не понял.

Сын Всевидящих защищал Белый дворец Ландхаагена, в котором не могло быть места уродству! Ярость клокотала в юноше. Варвар же испытывал несколько иные ощущения. Для него в представшей взору мерзости сконцентрировалось все зло мира. Если он сейчас не победит — получится, что Мангельда погибла зря. И шемит Иава… И льды Скарсааны никогда не растают! Киммериец напал первым, с грозным кличем бросившись в самую гущу мерзопакостных тварей. Меч его мелькал с невиданной скоростью, Конан не замечал ничего вокруг, не чувствовал боли от укусов и ударов, которые они ему ни носили. Рядом, плечом к плечу, сражались Ллеу и юный антарх. Любую тварь, над которой им уливалось взять верх, они готовы были разорвать не куски, и юноша только время от времени встряхивал головой, смахивая заливающие глаза hoi м кровь.

Не сразу до отважных воителей дошло, чти тварей таким способом не одолеть. Разрубленные либо оторванные друг от друга части тел чудовищ сползались и срастались вновь либо же обращались в новые самостоятельные существа, тут же бросающиеся в бой. Теперь они наползали со всех сторон! Ллеу первым понял, что происходит. Отвратительные гады даже не особенно спешили. Они выжидали, пока у него, киммерийца и Ванкрида кончатся силы в бесконечным атаках, а сами не столько нападали, сколько отбивались. Да и куда им было торопиться?! Рано или поздно дерзкие рухнут под грузом усталости на пол, и тогда… Тогда Белый дворец навсегда превратится в их гробницу. Ну уж нет! Юноша отступил, стараясь только удерживать тварей на расстояния, и оказался в самом центре зале, под синим куполом. «Сделай это, — прошептал голос Аватары, — ты можешь!»

— Но что?!

Ллеу спрашивал — а сам был так близок тому, чтобы понять, понять и сделать то единственное, на что в самом деле уже почти ощущал себя свободным.

Но тут произошло нечто катастрофическое. Ибо твердая почва ушла из-под юноши, и, к безмерному своему ужасу, он ощутил, что находится в воде. Не ограниченный стенами зал, а бескрайние бушующие воды океана, глубокие, темные, не имеющие ни берегов, ни дна окружили

То, чего Ллеу боялся больше всего на свете! И оттуда, из страшной глубины, поднимались скользкие, черные туши все тех же монстров, перед которыми он теперь был совершенно беззащитен.

Юноша бился в воде, чувствуя, что тонет, захлебывается хлынувшими в нос и рот потоками, и тогда он на пределе сил воззвал о помощи — Кого угодно: Конана, Оттфрида, Шин-дже-шедд… но никто не откликнулся на этот отчаянный зов. Ом остался один на один с собственным ужасом.

Ллеу не хватало воздуха, океан торжествующе накатывал на него одну гигантскую волну за другой, стремясь поглотить юношу, и он все кричал л и кричал, не узнавая и не слыша собственного голоса, беспорядочно извиваясь и совершенно без толку колотя по воде руками и ногами, однако погружаясь все глубже навстречу грозно раскрытым пастям чудовищ.

В последней отчаянной мольбе о помощи, обращенной неизвестно уже к кому, на мгновение вновь будучи вытолкнутым очередным валом на поверхность, Ллеу поднял голову… Над ним было не небо. То есть синева выглядела совершенно натурально, но облака не плыли по ней, а словно замерли на месте, что при таком ветре было совершенно невозможно.

Купол, понял он. Все тот же купол центрального парадного зала Белого дворца. Значит, ни какого океана нет! Это собственный неодолимый страх топит его в себе, разрывает сердце, тянет на дно полного безумия. Труднее всего преодолеть самого себя…

Ллеу справился с очередной волной, и ему показалось, что на фоне нарисованного неба он видит силуэт женщины с белыми крыльями за спиной… Ро-А, вспомнил юноша; если даже мимолетно вспыхнувшее теплое чувство могло даровать прекрасный человеческий облик такому уродливому созданию — неужели же сила любви и долга не окажется способной победить страх?!

Нож, судорожно сжатый в руке юноши, вонзился в скользкую спину очередной гадины, ужо приготовившейся сожрать его живьем. Он снова дрался — а начав делать это, почувствовал, что ему, в сущности, все равно, где бы ни происходила битва. В воде или на суше боец оставался бойцом, а герой — героем.

Призрачный океан исчез, словно никогда и не существовал. Ллеу вновь стоял на твердом полу! И вновь ясно видел Конана и Ванкрида, продолжавших битву — но оба его друга уже едва держались на ногах. Почуяв это, твари изготовились облепить варвара и антарха.

— Не-ет! — отчаянно крикнул Ллеу. — Не их! Идите ко мне… идите!

Словно повинуясь приказу, ибо голос юноши звучал с невиданной властностью, гады повернулись к нему…

Ллеу собрал в один кулак всю внутреннюю мощь, которой одарили его два мира, слитые в нем воедино, и вытянул вперед руки. Из его глаз и кончиков пальцев вырвался поток огня. Того же самого, который был дарован ему, чтобы давить новую жизнь, но тысячекратно усиленного и направленного на защиту самого смысла бытия. Кишащая груда насекомоподобных монстров разом вспыхнула, источая невообразимо едкий смрад. Черный дым наполнил собою прекрасный сал… и наступила тьма.

…Первым, что он снова увидел, когда очнулся, было лицо Конана. Варвар сидел, поддерживая голову юноши и вытирая с его лба смешанную с копотью кровь. Ллеу сделал глубокий вдох и попытался сесть.

— Где… где они?! Монстры…

— Монстры! На себя посмотри. Сам страшнее любого монстра… Подняться-то можешь?

Ллеу помотал головой.

— Не-а. Да и незачем…

Улыбаясь сквозь слезы, над ним склонилась Таона.

— Мы думали, ты…

— Не выйдет, — покачал головой юноша. — Я умирать не собираюсь. Рано еще. Я же обещал остаться с вами. А где Ванкрид?

Словно в ответ на его слова, юный антарх вбежал в парадный зал Белого дворца. — Скарсаана!..

Все трое повернулись к нему.

— На Скарсаане тронулись льды. Река сбросила их с себя! Я видел! Это так прекрасно…

— Что мне река? — изо всех сил стараясь казаться безразличным, проворчал Ллеу. — Плавать то я все равно не умею…