Повелители Небес
Энгус Уэллс








В увлекательном романе Э. Уэллса «Повелители Небес» странствующий сказитель Давиот, претерпевая невероятные приключения, испытывая всевозможные превратности судьбы, оказывается спасителем враждующих народов. Любовь и магия, могучие драконы и отважные воины, долг и предательство — на этом фоне происходит становление и трагедия ярких и неповторимых судеб героев.









Энгус Уэллс

«Повелители Небес»












Предисловие автора к русскому изданию


Пишущим в жанре фэнтези чаще всего задают вопрос: «Где вы берете идеи?» В моем случае наиболее честным ответом было бы: «Я не знаю». Такой ответ вряд ли удовлетворит кого-либо, но истинная правда, я действительно не знаю, как они возникают, за исключением того, что подсознание фантазирует без ведома сознания и снабжает образами по мере необходимости.




Возьмем, к примеру, «Повелителей Небес». Однажды, без видимого разумного повода, я представил драконов, сражающихся с воздушными кораблями. Я давненько не встречался ни с драконами, ни с воздушными кораблями и не имею ни малейшего понятия, почему именно эти образы возникли передо мной. Но они мне понравились, и я просто записал: «Драконы и воздушные корабли». В течение нескольких следующих месяцев, пока я заканчивал «Дикую Магию», эта запись была единственным наброском к моей следующей книге. Я не знал, о чем будет роман и кто его герои. Знал только, что действовать в нем будут драконы и воздушные корабли. Между тем я прочитал книгу Джина Вулфа «Солдат гор» (Soldier of Arete). (Для тех, кто не читал этого замечательного романа: — он посвящен истории воина-римлянина, потерявшего память во время сражения в Древней Греции, помнившего после этого только события одного дня.) Это побудило меня к размышлениям о памяти. Меня всегда поражало, сколько информации, о которой мы иногда и не подозреваем, может накапливать наш мозг, и которая вдруг «выстреливает» из, скажем, «архива», хранящегося в глубинах нашей памяти. Это жизненно необходимая способность для писателя, и я счастлив, что обладаю ею, хотя и не понимаю, как это происходит. Впрочем, это и не столь важно. Так или иначе, я принялся размышлять о памяти и о том, насколько она важна для культуры, лишенной письменности, а также о том, как эта способность должна влиять на общественное сознание. (В качестве примечания интересно отметить, что у североамериканских индейцев не было письменности и они никогда не нарушали договоров. С другой стороны, белые американцы умели читать и писать — и нарушали при этом едва ли не каждый договор, подписанный с аборигенами. Пожалуй, это как-то связано с тем, что человек хорош настолько, насколько хорош его мир.) Как бы то ни было, я пришел к убеждению, что мой герой должен быть мнемоником, одаренным хорошей памятью, позже развившейся настолько, что он сможет хранить в ней историю народа (своего рода национальный трофей в условиях непрекращающихся войн), события, забытые обычным фольклором, и начинает исследовать это историческое наследие.




Примерно в это же время возник конфликт в бывшей Югославии, что побудило меня размышлять о законности политики вмешательства и о личной совести. Что стоит на первом месте: обязательства перед своей страной или перед своей совестью? Необходимость исполнять волю большинства, требования правительства или необходимость поступать в соответствии со своими собственными, личными убеждениями? Трудное решение для современного общества. Гораздо легче обсудить это на страницах романа-фэнтези.

Итак, у меня было две темы, а также драконы с воздушными кораблями.

Одно было ясно: захватчики Хо-раби, угрожающие Дарбеку, придут из-за океана на воздушных кораблях; драконы появятся позже. И все-таки, справедливости ради, я хотел предложить альтернативный взгляд и решил представить воина Хо-раби не чудовищем-убийцей, каким он виделся Дарам, а таким же человеком, верившим только тому, что говорили правители его страны. Затем, зная, что такое память, я решил лишить его памяти, — ужасная вещь для моего героя-мнемоника.

И любовная линия! Будет ли без нее роман-фэнтези законченным? Я взял слепую девушку-мага Рвиан. Понятия не имею, почему я лишил зрения свою героиню, возможно, в силу некоего подсознательного ощущения, как будет развиваться сюжет, который был мне неясен в то время и который позже сложился в единую картину. Я хотел, чтобы моя героиня была сильной женщиной, которую включили в роман не только ради любовных коллизий. И она стала единственным персонажем, ни разу никого не предавшим и не отступившим от своей веры.

(Возможно, в связи с этим мне следует сказать, что я не отношусь к числу авторов, детально выстраивающих сюжет с самого начала и точно знающих, куда ведет их следующая страница. Предлагая краткое изложение очередной книги своим издателям, я предупреждаю, что законченное произведение может не вполне соответствовать задуманному. Я обычно размышляю за клавиатурой, и не всегда могу объяснить появление той или иной идеи, и не всегда точно знаю, когда она будет использована. И только по прошествии некоторого времени — иногда проходят дни, недели, а иногда и месяцы — разрозненные идеи объединяются, и тогда это приобретает смысл. Поэтому, конечно, мне очень интересно работать над каждой книгой: это как исследование неизвестной страны — никогда не знаешь, куда приведет тебя тропинка.)

Затем возникло третье действующее лицо: Урт из племени Измененных. Измененные — гуманоиды, созданные из животных при помощи магии. Думаю, в этом вопросе на меня повлияли романы Кордуэнера Смита (Cordwainer Smith) и размышления о рабовладельческих обществах, в частности, об американском Юге до Гражданской войны 1861–1865 годов.

Итак, все составляющие романа были если и не точно на своих местах, то по крайней мере собраны вместе. И кроме того, должны были появиться драконы.

Приступив к работе над планом книги, я обнаружил, что не могу завершить его. Я почти запаниковал, пока не понял, что мне всего лишь нужно написать первую главу, представляющую моего героя — Давиота. Затем — другую, знакомящую с Тездалом, Хо-раби. После этого я в основном справился с кратким изложением сюжета, начало работы над книгой что-то прояснило в моей голове. Моим издателям понравился замысел, с помощью моего благословенного агента мы согласовали условия контракта, и я начал работать всерьез.

На этом этапе я, как обычно, отложил в сторону план и просто ушел с головой в книгу. Разрозненные сюжетные линии сплетались в единую повествовательную ткань, одна идея дополняла другую, — и роман приобрел знакомые очертания. Я люблю детали, люблю вдыхать жизнь в слова, поэтому прошло некоторое время до конфликта Давиота с Уртом и до того, как Давиот начал интересоваться Измененными, и до его встречи с Рвиан — любовью всей его жизни. Немало страниц было написано, прежде чем Тездал появился на сцене, и еще больше — прежде чем вся четверка главных действующих лиц собралась вместе.

И тогда — наконец! — появились драконы в сопровождении еще одного центрального персонажа — Беллека, последнего их хозяина.

Дальнейший рассказ выдал бы секреты книги, которая, надеюсь, доставит вам удовольствие. Поэтому скажу только, что Давиот и его товарищи, поняв, как часто в основе конфликтов лежит слепое следование привычному, сложившемуся положению вещей (которое, я уверен, должно постоянно подвергаться сомнению, чтобы не идти старыми, варварскими тропами), решили установить мир между двумя воюющими народами.

Возможно, все это делает книгу похожей на политический или философский трактат. Однако это не так: все затронутые здесь темы пришли из подсознания, как я писал выше. Я считаю себя рассказчиком, чья задача — развлечь людей, подарить несколько часов удовольствия. И если есть в книге ВАЖНЫЕ ТЕМЫ — значит, я глубоко в них верю, может, точнее сказать, чувствую их. Так они попали на эти страницы и, надеюсь, не слишком отвлекли меня от центральной задачи — сочинения хорошей истории.

Вместе с Давиотом вы отправляетесь в путь за открытиями и, я надеюсь, хорошо проведете время.




Книга первая

НАДВИГАЮЩАЯСЯ БУРЯ


ДЕБОРЕ БЭЙЛ, СРЕДИ МНОЖЕСТВА ДОБРОДЕТЕЛЕЙ КОТОРОЙ ГЛАВНАЯ — ТЕРПЕНИЕ






Глава 1


Шел мне тринадцатый год. И увидел я Повелителей Небес.

Родился я в Келламбеке, в деревушке, которая называлась Вайтфиш, то есть Белорыбица. Таким образом, уже по одному только названию становилось ясно, чем жили люди в нашем селении, которое лежало в семи лигах южнее реки Камбар, в маленькой затоке, окруженной поросшими черными соснами скалами и овеваемой разгоняющими летний зной, дующими с Фенда ветрами. Я помню неизменно голубое небо, складки шелковой поверхности моря, взрыхленные рыбацкими лодками, и уютное тепло долгих зимних вечеров возле печки в хижине за закрытыми ставнями. Но у человека, прошедшего Дюрбрехтскую школу, взгляд несколько изменился, он-то видел, что дела обстоят несколько иначе: летом воздух наполняла вонь рыбы, трудового пота и смолы, зимой студеный ветер заставлял море не на шутку волноваться, и оно с ревом обрушивало на прибрежный песок холодные волны. И то и другое — мои воспоминания. Какое же из них соответствует действительности? Наверное, оба.

Родители мои вели жизнь, обычную для жителей рыбацких селений. Отец мой, которого звали Адитус, владел лодкой, в которой кроме него на промысел отправлялся мой дядя Баттус, муж папиной сестры Лирты, да еще один неразговорчивый человек по имени Торус, вдовец, который если и улыбался, то только когда поднимал чарку или когда говорил со мной. Мою маму звали Дония, она, как и мой отец, всегда выглядела веселой, хотя оба они едва успевали перевести дух между бесконечными дневными заботами, подобно всем простым людям, не ведающим другого образа жизни. Были у меня и младшие брат с сестрой.

Как и другие дети рыбаков, я играл на песке среди стоящих на приколе лодок и в зарослях черных сосен. Я собирал ракушки и птичьи яйца, ловил сетью скользких медуз, стоя по колено в воде. Стрелял из рогатки, дергал за косички девочек, дрался с другими мальчишками и слушал рассказы стариков. На скале над деревней мы с Теллурином, Корумом и остальными ребятами построили замаскированную крепость по образу и подобию той, в которой жил Великий Властелин, чтобы, сидя за ее стенами, отражать нападения Хо-раби. Иногда мне случалось становиться одним из воинов Хо-раби, и тогда я не щадил своих приятелей, разя их грубооструганным деревянным мечом. Хотя мне, конечно, больше нравилось, когда мне доставалась роль воина Дара и я воображал, что вступаю в схватку с чужаками, которым удалось пересечь воды Фенда и прорваться сквозь заслоны Стражей. О, это были светлые деньки беззаботного детства, когда я знал, что наступит утро и я снова вернусь к своим играм.

Что ведал я о грядущем?

Очень и очень немного. Для меня все эти рыцари Хо-раби и королевство Ан-фесганг представлялись не более чем сказкой. Когда я был еще очень мал, мама пугала меня рассказами, что придут они и заберут меня, если я не буду послушным мальчиком. Ох и натерпелся же я страху, думая о них, укутавшись с головой одеялом. Однако, повзрослев, я стал смеяться. Кто такие эти рыцари Хо-раби? Чудовища из сказок, вроде тех жалких дракошек из Покинутой Страны, которых не существовало на земле уже в ту пору, когда еще и дед мой не родился…

Но потом увидел я Повелителей Небес.

Лето уже заканчивалось, и, как всегда в это время, ветры с Фенда задули на запад. Нестерпимо яркий глаз солнца взирал с кобальтово-синего раскаленного неба на безмятежно ровную, гладкую поверхность моря. Я сидел на песке и подавал инструменты чинившему сеть отцу. Баттус и Торус помогали ему, решив отказаться от вечернего лова и потратить время, оставшееся до заката, на ремонт снастей. Торус, первым заметивший небесный корабль, с криком вскочил на ноги и уронил иглу. То же самое немедленно сделали мой отец и дядя, забыв о сети, которая осталась сиротливо валяться на теплом песке. Я, конечно, тоже уставился туда, куда они показывали, не понимая, что они там видят и почему в их глазах застыл такой ужас. Я-то всегда думал, что мой папа ничего не боится, и гаденький страх, подобный кислому поту грязного тела или смрадному дыханию пьяницы, пронизал меня насквозь. Баттус с воплем кинулся прочь с прибрежного песочка в глубь берега.

Помню, как Торус сказал:

— Снова они.

— Не должны бы, — ответил ему отец, а потом велел, чтобы я отправлялся скорее домой и сказал матери, что пришли Повелители Небес, и она, мол, знает, что делать.

Тем временем практически все, кто не ушел в море, собрались на берегу, указывая пальцами в небо. Я не спешил идти домой, стараясь понять, что приковало внимание людей, превратив их в какое-то подобие суровых идолов у входа в святилище.

На блиставшем, словно лезвие кинжала, небе я увидел пятно, которое сначала казалось чем-то похожим на червя, неумолимо приближавшегося прямо ко мне, точно его влекло горячим ветром затянувшегося лета по лазурному акварельному небу. Я почувствовал, как мурашки побежали у меня по коже.

А потом мой отец, — уж он-то хорошо знал своего старшего сына, — прикрикнул на меня, и я помчался к нашей хижине, на ходу крича маме, что идут Повелители Небес.

Тогда, наверное, я и почувствовал, какой ужас они вызывали.

Тониум и Делия сооружали замки из разного мусора, что находили в нашем дворе, мне все это, как взрослому, казалось абсолютной ерундой. Мама закричала на них, схватив обоих уже готовых разрыдаться малышей, чтобы увести со двора. Зазвонил колокол в святилище. Звуки его отдавались глухими раскатами в вечернем воздухе, наполняемом тревожными возгласами стариков и женщин. Успокоив сестру и брата, мать заспешила к жилищу настоятеля нашего храма. Тот, уставив свое обычно улыбчивое, а сейчас помрачневшее лицо в небо, без устали дергал за веревку колокола. Всюду слышалось одно только произносимое с благоговейным ужасом слово «Хо-раби». Среди всего этого замешательства я испытывал скорее не страх, а восхищение. Прорицатель, подхватив полы своей одежды, шустро соскользнул вниз. Робус, единственный во всей деревне владелец лошади, — всеми уважаемого мерина, с помощью которого иногда вытаскивали на берег выброшенные прибоем разбитые лодки, а чаще возили в город Камбар рыбу на продажу, — выглядел воинственно, прицепив к поясу древний дедов меч. Все мужчины и даже некоторые женщины пришли с оружием: в руках у женщин были ножи для разделки рыбы, топоры и мотыги. Настоятель сказал что-то Робусу, я не расслышал, что именно. Тот немедленно развернул своего престарелого мерина и, плашмя ударив его по крупу заржавленным клинком, на рысях помчался в сторону ведущей в Камбар дороги. Затем прорицатель закричал, чтобы все собравшиеся следовали за ним к тропинке, вившейся среди скал и ведущей сквозь сосновник и лежащие за ним поля в лес, где можно было найти убежище в пещерах.

Во всеобщей неразберихе я потерял маму и, видя вокруг одни лишь перепуганные лица бегущих, поддался простому детскому искушению.

Я, конечно, боялся. Да разве могло быть иначе? Но желание понять, что к чему, оказалось сильнее. Галька, попавшая мне в сандалию, сильно натирала ногу, и я, выйдя из толпы, уселся у стены, чтобы вытряхнуть камень. Пока я расшнуровывал свою обувь, жители успели пройти меня, поднимая за собой клубы пыли. Последними, замыкая толпу в качестве стражи, следовали пятеро стариков с мечами и острогами в руках. Они были слишком взволнованны, чтобы обратить на меня внимание. Я зашнуровал сандалию и, подчинясь невольному импульсу, столь свойственному нам в детстве и юности, пошел обратно в деревню.

Я, конечно, подумал, что мама очень разозлится, когда увидит, что меня нет, но немедленно прогнал эту мысль, устремившись назад по ведущей среди скал тропинке.

Сосновник кончился, и я начал быстро спускаться по склону, поглядывая то на опустевшее селение, то на выстроившихся на берегу мужчин, то на раскаленное стальное небо, в котором очертания кораблей Повелителей Небес стали уже гораздо внушительнее.

Я разглядел кроваво-красные цилиндры с прицепившимися снизу, точно прилипалы к акульему брюху, корзинами, наполненными воинами, мечи которых вспыхивали на солнце серебряными бликами. Я стал думать, много ли времени понадобится пришельцам, чтобы добраться сюда. Полуослепленный солнечным светом, я все же различил странные фигурки, вылепленные как на кораблях, так и на корзинах, и страх смешался в моем мозгу с восхищением. Я оглянулся и подумал, что, пожалуй, было бы разумнее последовать за мамой и найти убежище в древних подземельях в лесу вместе со всеми.

Но вместо этого я, минуя опустевшие дома соседей, побежал в деревню, на берег, где находился мой отец.

Он сначала и не заметил меня, напряженно вглядываясь в небо и сжимая в руке острогу с сияющим на солнце изогнутым лезвием. Рядом стоял Торус. Меч, который он держал, выглядел полной противоположностью тому, которым владел Робус. Это было настоящее оружие солдата, смазанное, без капли ржавчины и с недавними следами, оставленными точильным камнем. Этот клинок не мог не вызывать зависти.

Наверное, я каким-то образом привлек внимание моего отца, потому что он и Торус повернулись ко мне. Выражение их лиц было прямо противоположное. Отец был взбешен, Торус же скорее удивлен. Мне стало страшно, но боялся я вовсе не рыцарей Хо-раби.

— Что, черт возьми, ты тут делаешь? — спросил отец.

Я почувствовал желание сорваться с места и со всех ног помчаться назад в деревню и дальше по каменистой тропинке через сосновник и поля — прямо в лес, таково было выражение лица моего родителя. Но тут слово взял Торус, обращаясь сначала к моему отцу, а потом ко мне:

— Кровь не вода. Найди себе какое-нибудь оружие, Давиот, да становись-ка рядом.

— Боже мой, он ведь еще ребенок, — только и сказал мой отец. Но меня уже распирало от гордости из-за оказанного мне доверия, поэтому, за неимением лучшего оружия, я нашел выброшенный кем-то старый багор и встал в строй. Торус рассмеялся и, хлопнув меня по плечу так, что я едва не упал, сказал, обращаясь к отцу:

— Кровь от крови, Адитус.

Лицо моего родителя, однако, оставалось хмурым. Он что-то буркнул себе под нос, покивал головой и произнес:

— Есть надежда, что они пролетят мимо, поэтому можешь пока остаться. Если нет, ты разворачиваешься и бежишь к пещерам, дважды я повторять не буду, понял?

Я кивнул в знак согласия, совершенно не намереваясь выполнить обещание, как раз напротив: если растущие на глазах корабли Повелителей Небес сбросят нам на голову свой боевой десант, я собирался драться с врагом, стоя плечом к плечу с другими воинами — моими товарищами по оружию. Вместе с ними я встречу славную смерть, защищая Вайтфиш и весь Келламбек.

Я стоял, крепко сжимая в руках свой багор, и смотрел, как корабли приближались и приближались — будто на лике неба кровоточила огромная рана. По мере своего приближения к нашему берегу корабли, казалось, стали двигаться все быстрее и быстрее, оставляя за собой светящийся хвост, точно подгоняемые каким-то дьявольским ветром. Привычные глазу, вечно снующие в небе над морем чайки исчезли. Кошки, не упускавшие случая полакомиться рыбачьей добычей, а вместе с ними и стаи собак, куда-то разбежались. Отсутствие привычных вещей слегка поколебало мою доблесть. Я увидел, что пальцы моего отца, сжимавшие острогу, побелели от напряжения, а Торус скалит зубы в зловещей улыбке, и вдруг ощутил, что вокруг наступила мертвая тишина. Может быть, незваные гости несли перед собой нечто проглатывающее все звуки. Никто не двигался, не слышалось ни шуршания песка под ногами, ни шелеста лижущих берег волн. Когда тень от корабля накрыла меня, стало жутковато. Этого не должно было произойти, ведь солнце уже клонилось к западу. Я затрясся, точно от прикосновения высунувшейся из могилы руки мертвеца, сжавшей своими пальцами мое сердце. Отец посмотрел на меня и улыбнулся, но я-то знал, что и ему стало страшно. Да и улыбка его напоминала оскал утопленника.

Огромный корабль навис прямо над нами, и чувства мои стали похожи на ощущения ягнят, оказавшихся в тени орлиных крыльев. Изогнувшись, я посмотрел вверх и увидел на фоне небесной голубизны хвост из танцующих огней, оставленный гигантским судном позади себя.

Лицо отца еще более помрачнело, а Торус поднял меч у себя над головой точно талисман. Я стоял и, вытянув шею так, что едва сохранял равновесие, смотрел, как корабль Повелителей Небес проплывал над моим домом.

Просвистело несколько стрел, которые, упав на излете, не причинили никому вреда, а один из рыбаков, по имени Вадим, даже сумел поймать одну из них рукой. У всех окружающих вырвался из груди воинственный клич.

Корабль полетел дальше и исчез из виду, скрывшись за скалами.

Это обстоятельство вызвало у меня одновременно и облегчение и разочарование — я-то надеялся покрыть себя славой в бою. Тем не менее давящая тяжесть исчезла. Мне было приятно, когда отец положил мне руку на одно плечо, а Торус на другое, и оба сказали, что я держался молодцом.

Все вместе мы отправились посмотреть, далеко ли убрался корабль захватчиков. И я, видя, что взрослые не расстались с оружием, продолжал сжимать в руке свой багор. Ужасное предположение не давало мне покоя: корабль может приземлиться в полях, тогда рыцари найдут тех, кто прячется в пещерах, и вырежут всех, а вместе с ними и маму с братиком и сестренкой. Но Торус крикнул моему отцу, что ветер дует не в ту сторону и, каким бы ни было могущество колдунов Ан-фесганга, все равно воины Хо-раби приземлиться и высадить десант не смогут.

Оба мы, отец и я, не успокоились до тех пор, пока не оказались на вершине холма, откуда могли видеть, как корабль растаял в солнечной дымке.

Несколько молодых рыбаков поспешили в лес, чтобы сообщить настоятелю о том, что пришельцы ушли, и возблагодарить Бога за чудесное спасение. Меня сочли храбрецом, и я стал объектом восхищения и зависти всех своих друзей, которые послушно последовали за родителями в укрытие, в то время как я остался со взрослыми мужчинами, чтобы сражаться. Я гордо размахивал своим оружием, живописуя перед открывшими рты мальчишками свои героические действия, которые непременно бы предпринял, случись мне сражаться. В результате едва не переранил всех своих ни в чем не повинных зрителей, пока не пришел отец и не отобрал у меня багор.

Зато мама пришла в ярость и уже было замахнулась, чтобы ударить сына-неслуха, но отец взял ее за руку и что-то тихо прошептал. В ответ она только вздохнула и покачала головой. Тониум и Делия, разумеется, взирали на меня с восхищением.

Мы все вернулись в деревню, где Торим, владелец заведения, которое у нас было принято считать таверной, объявил, что выкатит бочонок пива, дабы отпраздновать чудесное избавление от нашествия, обещая при этом добрую кружку каждому из мужчин, кто пришел на берег драться с захватчиками. Моя мама, как и все женщины, вернулась в нашу хижину, чтобы приготовить вечернюю трапезу, потому что день почти уже кончился и солнце низко висело над горизонтом. Мне удалось ускользнуть из дома и еще побыть среди взрослых. В конце-то концов, разве на берегу я не стоял с ними плечом к плечу?

Торим неуверенно замер, когда я появился в дверях пивной: согласно обычаю, детям, не достигшим шестнадцати, не разрешалось пить эль. Но тут Торус во всеуслышание заявил, что я родился воином, что раз я пришел сражаться вместе с мужчинами, то теперь заслужил право на свой глоток в их компании. Раздался дружный смех, а мой отец насупился, не зная, как поступить: с одной стороны, ему не хотелось, чтобы для меня делалось исключение, с другой — он же испытывал за меня гордость. Наконец мой родитель сдался и сказал, что, пожалуй, глоток-другой я и вправду заслужил.

Никогда еще мне не приходилось держать в руках кружку с пивом, обхватив ее пузатые бока своими пальцами. Я в нерешительности поднес кружку к губам, понимая, что все присутствующие внимательно смотрят на меня, так что не остается ничего другого, как только сделать большой глоток. Ничего хорошего из этого не вышло, потому что я, немедленно поперхнувшись, выплюнул горькое варево, расплескал половину кружки на пол, густо краснея и сгорая от стыда.

Отец отобрал у меня пиво и, сердито взглянув на Торуса, который подговаривал меня сделать вторую попытку, предложил мне отправиться домой и помириться с мамой. Мое упорное нежелание уходить было столь очевидным, что он все-таки позволил мне сделать еще глоток, прежде чем покинуть таверну. Но далеко я не ушел — оказавшись на улице, подкрался к открытому окну, чтобы посмотреть, что делают взрослые, и послушать их разговоры. Ничего нового я не узнал, услышав лишний раз о том, что появление воздушного драккара оказалось совершенно неожиданным для всех. Мужчины дружно сходились на том, что не предполагали увидеть корабль Повелителей Небес еще в течение многих лет, до тех пор пока не произойдет перемена Великих Воздушных потоков. Даже прорицатель терялся в догадках. Единственное объяснение, которое он мог выдвинуть, заключалось в том, что колдуны Ан-фесганга открыли какой-то новый способ использования своих демонических чар.

Начались споры. Одни предположения обескураживали, другие пугали. Смысл же разговоров сводился к тому, что сегодняшнее событие надо расценивать как пробный шар. Все-таки кораблю удалось справиться с воздушными течениями и пройти сквозь Стражей, а значит, следует ожидать того, что волшебная сила Ан-фесганга еще более возрастет и, стало быть, новое нашествие не за горами.

Однако все эти глобальные выводы были немедленно вытеснены из моего сознания одним совершенно личным обстоятельством. Мама послала за мной Тониума, который и поведал мне, что если я не приду домой немедленно, то получу такую трепку, по сравнению с которой нападение Хо-раби покажется мне сущей ерундой.

Я помчался домой, забыв обо всем на свете. После пережитого мной триумфа дома меня ожидало позорнейшее из наказаний. Меня заставили выскрести до блеска все кухонные горшки и сковороды, прежде чем подпустили к еде. Мама не стала меня бить, в чем выражалась (конечно, я тогда этого не понимал) благодарность Богу за то, что я уцелел.

Я молча поел и пораньше лег спать, слегка утешенный восхищением Делии, которая не желала угомониться до тех пор, пока я шепотом не пересказал ей все, что мне довелось видеть на берегу. Что и говорить, я немного расцветил свой рассказ. Я поведал сестренке о том, как вокруг меня свистели стрелы врагов, а их судно прошло так близко, что едва не коснулось моей головы. Я чуть ли не смотрел в страшные лица безжалостных воинов, чувствуя, что было отчасти правдой, исходящий от воинов ужас и зловещее могущество ведущих их колдунов.

В конце концов даже обожающая меня сестренка пресытилась сказкой и засопела вслед за давно уже спящим Тониумом. Я же еще долго не мог сомкнуть глаз, вспоминая подробности событий, пережитых мной накануне. Я дал себе слово, что, когда вырасту, ни за что не останусь в родном селении, а наймусь на службу в Камбарскую крепость, чтобы защищать Келламбек от наших извечных врагов.

Следующим утром, едва рассвело, я впервые в жизни увидел солдат.

Робус верхом на своем неторопливом мерине доскакал до замка лишь поздно ночью. Один из дозорных проводил его к барону, и тот не мешкая велел послать три отряда конников, которые немедленно отправились в Вайтфиш для патрулирования побережья.

Прибыли они уже после восхода солнца, грязные, измученные и злые. Но мне они казались прекрасными в своих кожаных рубахах и кольчугах, в плащах с гербами Камбара, перетянутые ремнями, на которых висели спрятанные в ножны мечи и секиры на длинных рукоятях. Кроме того, в руках каждый из ратников держал копье, а к нему прикреплялся развевающийся в порывах утреннего ветерка маленький флажок. Круглые щиты воинов были приторочены к седлам. С ними прибыла и жрица-ведунья, облаченная с головы до ног в черные, расшитые серебром одежды, соответствующие ее сану. На бедре у нее болтался короткий меч, волосы были собраны назад в хвост, как и у нашего прорицателя, но вдобавок перехвачены серебряной лентой. В отличие от конников, жрица совершенно не выглядела усталой. Она подняла руку, делая знак своим всадникам остановиться, как только отряд достиг деревенской площади, дожидаясь, чтобы прорицатель поприветствовал ее поклоном. Затем грациозным небрежным жестом попросила его подняться.

Когда всадники начали спешиваться, я почувствовал резкий запах конского пота и их кожаных одежд. Жрица тоже сошла с лошади и заговорила с прорицателем, а затем в сопровождении нашего полноватого и очень дружелюбного священнослужителя направилась к капищу, бросив через плечо солдатам, что они вольны раздобыть себе пищи и эля, буде возникнет у них такое желание, потому что опасность, скорее всего, миновала.

О, какое разочарование постигло меня. Разве я не такой же воин, как они? Мне не хотелось сознавать, что мое особое новое положение оказалось столь быстро утрачено. Все же я нашел себе некоторое утешение, взяв в руки повод коня, чтобы отвести животное в стойло к дому Робуса. Столь крупного коня я никогда раньше не видел. Он казался даже больше, чем акула, которая однажды плыла за нашей лодкой, и я, чего греха таить, был здорово напуган тем, как он мотал головой, цокал копытами и храпел. Всадник сказал коню что-то успокаивающее и велел мне вести себя смелее, потом положил мне на плечо руку, точно как Торус вчера на берегу. Я выпрямил спину, вспоминая, что я — мужчина. Так я довел коня до стойла, где тот, получив овес, сено и воду, стал послушным, как кляча Робуса.

Всадник осклабился, глядя на своего коня, снял с него высокое кавалерийское седло и положил его вместе со щитом и копьем у стены. Я дрожащими пальцами ощупал металлическую поверхность щита и принялся внимательно разглядывать меч и секиру воина. А воин, повернувшись ко мне, поинтересовался, где можно поесть и выпить пива.

— В таверне Торима, — ответил я и спросил: — А ты будешь драться с Хо-раби?

— Надеюсь, что на сей раз они ушли и не вернутся, благодаренье Господу, — ответил он, оставив меня в недоумении, почему это воин радуется, что не встретился с неприятелем.

Я отвел солдата в таверну, куда уже сходились другие его товарищи, и поднес ему жбан пива. Торим, обрадованный предстоящими барышами, принялся насаживать на вертелы рыбу и резать хлеб. Воина звали Андирт, мне повезло, потому что он оказался командиром, пожизненным членом военного братства и, по всей видимости, любил детей. Он любезно позволил мне присесть рядом с ним и даже дал подержать свой шлем, жестом попросив остальных не удивляться присутствию ребенка среди взрослых.

Это воодушевило меня, и я рассказал Андирту, как стоял на берегу с багром в руке, готовый ринуться в битву с Повелителями Небес. Некоторые из солдат захохотали, а кто-то даже обозвал меня лжецом, но Андирт призвал их к порядку и сказал, что лично он мне верит и что то же самое следует сделать всем остальным, а то им придется иметь дело с ним. Этого, очевидно, никому не хотелось, потому что, как я заметил, все побаивались и уважали его. Тогда я снова принялся разглядывать командира.

Лет Андирту было, наверное, столько же, сколько и моему отцу, хотя в ту пору всякий, кому перевалило за двадцать, казался мне стариком. Темные волосы воина уже тронула седина, а лицо выглядело хоть и не таким обветренным, как у рыбаков, но все же довольно темным, за исключением лба, который оказался совершенно белым, так как его почти всегда прикрывал шлем. На левой щеке Андирта запечатлелся тонкий шрам, во рту не хватало нескольких зубов, но зато белизна остальных говорила о том, что барон заботится о рационе своих ратников. Голубые глаза его были окружены сетью мелких морщинок. Грубую кожу рук воина покрывали мозоли, натертые эфесом меча и древком копья. Для меня Андирт представлял собой достойную восхищения диковинку.

Я осмелел до того, что потянул его за рукав и спросил, как можно стать солдатом и вступить в военное братство.

— Ну, — начал он, усмехнувшись, — для начала надо набраться силенок, чтобы поднять меч, а потом научиться рубить им. И если, конечно, не собираешься всю жизнь протрубить в пехтуре, придется освоиться еще и с конем.

В этот момент некоторые из солдат захохотали, вскочив с грубо сколоченных табуретов, и принялись со стонами потирать свои зады, точно их пронзил внезапный приступ боли.

— Так всегда, когда проедешь много лиг в седле, — произнес Андирт и тоже рассмеялся, — нужно быть готовым к тяготам и лишениям, уметь много пить и при этом не падать. Ну и, конечно, тебе придется убивать и привыкнуть к мысли, что тебя самого тоже могут убить.

— Я готов, — сказал я, вспоминая берег и воздушный драккар.

— Нелегко пронзить клинком тело человека, но куда как неприятнее, когда меч втыкается в тебя.

— Я бы дрался с Хо-раби, — твердо сказал я, — я бы отдал жизнь, чтобы защитить Келламбек.

Андирт ласково потрепал меня за подбородок, как делал иногда мой отец, а потом сказал:

— Сказать это легко, паренек, а вот сделать куда как труднее. Лучше вознеси-ка молитвы Богу с просьбой даровать силы Стражам, чтобы не случилось в твое время ни одного нашествия.

— Я бы их всех прикончил, — с вызовом ответил я, — как смеют они бросать вызов Келламбеку?

— Да запросто, — ответил воин, — они претендуют на эту землю.

— Ты прогонишь их, — не сдавался я, — ты же воин.

Андирт кивнул в знак согласия, и по лицу его пробежала тень.

— Я пожизненный солдат, паренек, для меня нет другого выхода, — сказал он.

Я открыл было рот, чтобы задать новый вопрос, но тут в таверну вошла жрица-ведунья, сопровождаемая семенящим позади и похожим на толстую хлопотливую клушку нашим прорицателем. Наступила тишина.

Начавший было подниматься, Андирт сел на место, подчинись знаку колдуньи. Облаченная в черное женщина приблизилась к нашему столу, и два солдата вскочили со своих скамей, чтобы освободить ей место. Таким образом я оказался между Андиртом и жрицей, которая спросила негромко:

— Кто это?

Воин улыбнулся и ответил:

— Вне всякого сомнения, юный боец. Вышел сражаться и стоял не дрогнув, когда прилетел воздушный драккар.

— Его зовут Давиот, он старший сын Адитуса и Донии. Думаю, что здесь все правда, он действительно не пошел с нами в укрытие, решив вместо этого присоединиться к отцу, который остался на берегу, — пояснил прорицатель.

Жрица удивленно подняла бровь, и ее тонкие красивые губы тронула улыбка. Я выпрямился, расправил плечи и посмотрел прямо в глаза женщине. Разве я не доказал сам себе, кто я? Разве я не собирался стать солдатом?

— Так, — проговорила жрица мягким голосом, в котором не чувствовалось никакой насмешки, — вот какие мужчины вырастают здесь, в Вайтфише.

Это звучало так же прекрасно, как похвалы Торуса, подобное я чувствовал однажды, когда отец опустил мне на плечо свою руку. Я скромно поклонился. Колдунья продолжала внимательно разглядывать меня и словно бы не заметила, как Торим с поклонами принес и поставил перед ней кружку эля и тарелку жареной рыбы. Жрица не глядя поблагодарила его жестом, и хозяин таверны ретировался. Ее глаза сосредоточились на моем лице, точно женщина видела во мне что-то такое, чего я сам за собой не знал.

— Ты и правда был на берегу? — спросила она голосом таким же ласковым, как и ее взгляд. — И ты совсем не боялся?

Я сначала закивал головой, но выражение глаз жрицы заставило меня поднапрячь память. От этой женщины было невозможно что-либо скрыть. Выбрав местечко почище, я осторожно положил шлем Андирта и поклонился.

— Ну, скажи же мне, — попросила она.

Я задержал свой взгляд на ее лице, которое было таким же темным, как лицо Андирта, только без шрама. Она казалась мне прекрасной, хотя и очень немолодой. Глаза ее были подобны солнцу в минуты заката или восхода, только излучаемый ими свет, заполняющий все вокруг, сиял изумрудной зеленью, а не золотом или багрянцем.

Я рассказал ей все, как было, а когда закончил, она кивнула и спросила:

— Ты говоришь, что заметил, что кошки, собаки, даже чайки, — словом, все животные и птицы исчезли?

— Тогда да, — ответил я, — но сегодня утром собаки снова будили нас своим лаем, а кошки сновали по берегу. И чайки, — я кивнул головой в сторону моря, — они тоже вернулись.

— И ты полагаешь, что они спрятались перед нашествием? — спросила женщина.

— Но их ведь не было, — ответил я, — только корабль в небе, и ничего больше.

— Почему? — спросила она.

— Думаю, они почувствовали мощь Повелителей Небес, — ответил я, — испугались их и спрятались.

Жрица сделала несколько больших глотков пива, пожевала рыбы и хлеба, продолжая при этом внимательно смотреть на меня. А я разглядывал ее лицо, стараясь понять, что все это значит и что ей от меня надо. Я чувствовал, что меня испытывают. Мне захотелось поймать взгляд Андирта, но я не мог сделать этого — ее всепоглощающие глаза обратили к себе все мое внимание и манили меня, как манит рыбу аппетитный червяк на крючке.

— Твой отец, — неожиданно спросила она, — какое оружие он держал?

— Острогу, — ответил я, — а у Торуса был меч. Я же говорил вам.

Она кивнула, вытерла рот и снова спросила:

— Кто поймал стрелу?

— Вэдим, — сказал я, — но это совсем просто сделать, когда стрела уже на излете.

Наконец она повернулась к прорицателю, позволив мне освободиться от ее взгляда. Я посмотрел на Андирта, который ободряюще улыбнулся, знаком давая мне понять, чтобы я молчал и ждал, что я и сделал, хотя и очень нервничал, а нетерпение просто-таки грызло меня. В этот момент жрица обратилась к прорицателю:

— А у него талант, как думаете?

Прорицатель одарил меня взглядом, смысл которого мне трудно было определить, и опустил голову.

— Память у него есть, — согласился он, но я не понял, что он этим хотел сказать, — из всех моих учеников он лучше всех запоминает слова службы, может повторить их слово в слово.

— Точно так же, как и подробности, связанные со вторжением, — заметила жрица и снова спросила меня: — Ведь это ты отводил коня Андирта в стойло, так? Расскажи, как выглядит лошадь, и опиши ее сбрую.

— Конь рыжей масти, — начал я немного смущенно, — с золотой гривой и хвостом. Копыта — черные, но на правой передней ноге внизу белое пятно, и копыто светлее, чем остальные. Седло темное, покрыто потом, позади него две коричневые сумки с золочеными пряжками. Шпоры из кожи, внутри них тусклый металл. Когда всадник снял седло, то под ним шерсть на спине коня оказалась вытертой и мокрой от пота. Животное обрадовалось, когда почувствовало себя свободным от тяжести. Это мерин, и он начал храпеть и помахивать хвостом, когда с него сняли уздечку и позволили есть принесенный мной овес.

Жрица одной рукой закрыла мне глаза, а другую положила на затылок так, что я не мог шевельнуть головой, и спросила:

— Какое вооружение у Андирта?

— Копье, — пробормотал я, чувствуя неожиданный страх, — он оставил его в хлеву у Робуса. Длиною это оружие в два человеческих роста, древко — черного дерева, острие длинное и немного загнутое, но не так, как у багра или остроги. Есть у Андирта еще меч, секира и небольшой нож.

— Где именно находится вооружение? — спросила колдунья.

Руки ее продолжали закрывать мне лицо. Я чувствовал себя слепым, и от этого мне становилось не по себе, но все же я ответил:

— Меч висит у него на поясе в ножнах, прикрепленных к широкому кожаному ремню с металлическими бляхами, который застегивается на золотую изрядно потускневшую пряжку. Секира висит справа в специальной кожаной петле, а нож просто заткнут за пояс.

Наконец жрица убрала свои ладони с моего лица, и я увидел, что она улыбается, а Андирт тоже одобрительно скалит зубы. Один только наш священник заметно нервничал. Остальные были откровенно удивлены. Хотя мне лично непонятно, чему тут удивляться, разве трудно запомнить и описать внешний вид нескольких предметов?

— Полагаю, что у мальчика дар, — произнесла жрица. — Не такой, как у меня: все дело в его памяти.

Прорицатель закивал головой и сказал:

— Я так и думал, я так и думал, как раз собирался отписать об этом в Камбар.

— И очень зря не сделали этого, — пожурила его колдунья.

Я почувствовал прилив гордости, понимая, что я не такой, как другие, что выдержал испытание.

— Если будет на то воля его родителей, — произнесла жрица-ведунья, — мальчика надо отправить в Дюрбрехт, его место там.

Какое еще мое место? Я даже и не знал, где находится этот Дюрбрехт и что это вообще такое. Я насупился и упрямо произнес:

— Я солдатом буду.

— Есть и другие занятия, — возразила колдунья и, как бы извиняясь, улыбнулась Андирту, — не менее, а может, и более достойные, чем служба в военном братстве.

— Как ваше? — осмелев от того дружелюбия, с которым говорила со мной женщина, спросил я. — Я что, могу делать чудеса?

Она рассмеялась, но совсем не обидно, и наставительно сказала:

— Я — всего лишь обычная ведунья, которая всегда готова тронуться в путь по слову моего господина. Нет, Давиот, у тебя другой талант. Чудесна сама по себе твоя память.

Я нахмурился еще больше: что, скажите на милость, такого уж особенного в том, что человек запоминает, как выглядят предметы, звери и люди? Если это талант, так он у меня всегда был, можно спросить об этом кого угодно в нашем селении. Многие этим пользовались, я помнил все даты, иногда меня просили что-нибудь запомнить, чтобы потом спросить, когда понадобится. Я всегда так делал, какие уж тут чудеса.

— Это верно, но ему только двенадцать, — услышал я голос прорицателя, — маловат он еще, но с родителями его я, конечно, поговорю прямо сейчас же.

Толстяк-прорицатель поднялся, точно солдат, отправляющийся для выполнения приказа, и вышел из таверны. Я помялся немного с ноги на ногу, а потом спросил, преодолевая робость:

— А что это такое — Дюрбрехт?

— Город, — ответила жрица, — город и школа, они словно единое целое. Ты слышал когда-нибудь о Сказителях?

— Да, — ответил я, не в силах удержаться и не похвастаться лишний раз своей памятью, — год назад к нам сюда приезжал один такой седой старик на муле. Он рассказывал о коронации Гаана и о нашествиях. Звали его… — Я сделал паузу, восстанавливая в своем мозгу образ того старика. Мне на память пришли только запах чеснока у него изо рта да сильного пота от его рубахи. — Эдран. Он пробыл тут всего два дня в хижине вдовца, которого зовут Райа, а потом отправился на юг.

Жрица торжественно опустила голову и, когда она снова подняла ее, лицо ведуньи стало суровым:

— Именно в Дюрбрехте и научился Эдран пользоваться своим даром. Он запоминал старые сказы и легенды, которые рассказывают Мнемоники.

— Нен… но… мники? — с сомнением сказал я, коверкая неизвестное мне слово.

— Мнемоники, — кивнула головой жрица. — Летописцы, в чьих головах хранится наша история. Без них мы забыли бы свое прошлое, и у нас не было бы истории.

— А это так важно? — поинтересовался я, чувствуя, что все мои надежды стать воином отодвигаются на второй план.

— Если мы забудем прошлое, — сказала колдунья, — мы не сможем уберечь себя от повторения прежних ошибок. Кроме того, без наших знаний о том, что было до нас, мы станем смотреть в будущее точно слепцы.

Я ненадолго задумался над всем, что услышал, едва ли сознавая, что женщина разговаривает со мной как со взрослым, что ей при этом столь же трудно подбирать слова, сколь мне выговаривать слово «Мнемоники». Наконец я произнес со всей серьезностью, на которую только был способен:

— Да, я понимаю, получается, как если бы отец моего деда не обучил его всему тому, что должен знать рыбак, а дед не объяснил бы ничего из того, что надо моему отцу, и тому пришлось бы все постигать на своем собственном опыте.

— А он в свою очередь забыл бы передать свой опыт тебе, — подхватила жрица-ведунья.

— Да, — согласился я, — только мне это не нужно, потому что я стану солдатом.

— Но, однако, — мягко, но настойчиво повторила колдунья, — ты не можешь отрицать важность памяти.

Мне пришлось нехотя согласиться, потому что я понял, что разговор сейчас войдет в такое русло, где я окажусь припертым к стенке. Мое недавнее хвастовство сослужило мне неважную службу. Я было хотел найти поддержку у Андирта, но тот, словно специально, уткнулся украшенным шрамом лицом в свою кружку.

— В головах Мнемоников содержится вся наша история, — продолжала колдунья мягким ровным голосом, — сказания о набегах врагов и деяниях государей. Они знают все о Хо-раби, о Повелителях Небес и о Властителях драконов. Мечи Мнемоников не могут ни проржаветь, ни затупиться, ни сломаться…

— А у них есть мечи? — оживился я, находя, что эти таинственные Летописцы могут оказаться интереснее, чем я думал. — Так, значит, они все-таки воины?

Но жрица только усмехнулась и отрицательно покачала головой:

— Это не те мечи, о которых ты думаешь, Давиот, хотя, конечно, некоторые из Мнемоников вооружены и вполне могут постоять за себя. Но я говорю о клинках, чьи ножны вот тут, — она коснулась своего лба. — Разум — вот что острее стали! Вот подумай, — она потрогала свой висящий на бедре кинжал, — разве это сильнее, чем то, что тут? — Жрица снова коснулась своего лба. — Нет, нет и нет! Меч страшен для плоти, а знания, знания — это то, что способно сокрушить мощь Повелителей Небес. Что скажешь, Андирт?

Командир отряда, казалось, удивился столь неожиданному вопросу не меньше меня. Он поставил на стол свою кружку, и, подняв брови, не спеша стер с усов пену.

— Я встречусь с рыцарем Хо-раби лицом к лицу в битве, и меня не убудет, — сказал Андирт, — но в схватке с их колдунами я не стал бы полагаться на сталь, тут уж тебе, Рекин, карты в руки. Волшебство против волшебства.

Впервые в жизни я слышал, чтобы к жрецу обращались по имени. Но женщина кивнула, согласившись с тем, что сказал Андирт, и, улыбнувшись, сказала:

— Так-то вот, Давиот, каждому свое, понимаешь меня? Если воин встретится в открытом поединке с другим таким же солдатом, скрестить меч с мечом или секиру с секирой, тут я с радостью сделаю ставку на Андирта, но колдун Ан-фесганга сможет раздавить его одним заклятьем.

— Но ведь я не волшебник, — запротестовал я, — я просто сильный и, когда вырасту, обязательно стану воином.

— Твоя сила в твоей памяти, — сказала Рекин, — и сила эта, насколько я могу судить по тому, что ты нам здесь продемонстрировал, очень велика. Это мощь воскрешаемого прошлого, сила времени, знания и познания, та сила, которая связывает людей и страны. Послушай же! Через четыре года ты станешь взрослым, и, когда это произойдет, ты отправишься в Дюрбрехт, чтобы заточить меч, который у тебя в голове.

Женщина говорила столь воодушевленно, что, хотя и не пользовалась своими волшебными чарами, все равно я слышал чистый голос боевых рожков, скликающих ратников на битву… И все же я был смущен.

— А далеко этот Дюрбрехт? — поинтересовался я.

— Много и много лиг отсюда, — объяснила колдунья, — на севере, там, где Келламбек граничит с Драггонеком. Тебе придется проститься со своей деревней и с родителями.

— А как же я буду жить один? — спросил я. Ведь я был все-таки сыном рыбака, а значит — практичным человеком.

Жрица расхохоталась и пустилась в объяснения:

— Когда тебя примут в школу, ты будешь сразу же зачислен на довольствие: получишь стол и кров. Тебе даже станут выплачивать некоторую сумму на карманные расходы в период ученья.

«Карманные деньги» — о, как привлекательно это звучало.

У нас в Вайтфише денег почти не водилось, преобладал натуральный обмен. За всю свою жизнь я лишь однажды держал в руках монету, которую мне посчастливилось найти в прибрежном песке. Это был очень древний грошик, на котором даже изображение Верховного владыки почти совсем стерлось. Само собой, я отдал эту находку отцу. Мысль о карманных деньгах, которые я волен буду истратить по своему собственному усмотрению, будоражила воображение. Тем не менее я тут же заподозрил здесь какой-то подвох. Кто это станет платить мне за то, что я учусь? У себя в Вайтфише мы учились выживать. Знать приливы и отливы, сезоны ловли рыбы. Мы должны были уметь смолить лодки и управлять ими даже в сильный шторм, забрасывать сети и ловить на живца. И платой нам становилась еда в наших желудках и одеяла, которыми мы укрывались. Чего еще нам ждать?

— Но за что же я получу все это? — искренне удивился я.

— За свой дар, за свою великолепную память, — торжественно сказала женщина, — за свои возможности, которые ты научишься использовать, чтобы хранить нашу историю.

Было от чего тут призадуматься. Я уставился на шлем Андирта и принялся внимательно разглядывать его шероховатую, покрытую выщербинками поверхность, потемневшую от пота кожу ремешка, смазку в тех местах, где ржавчина высыпала на тусклом металле, точно угри на щеках ребят постарше. Я перевел взгляд на покрытую кожей рукоять меча сотника, где запечатлелись отпечатки пальцев хозяина. Я посмотрел на лицо воина и, не прочтя на нем ответа, спросил:

— А искусству рукопашного боя меня там научат?

Рекин кивнула:

— Тебя научат искусству выживания.

— А Дюрбрехт большой город? — спросил я.

— Больше, чем Камбар.

— А вы в нем были? — не унимался я.

— Я проходила там подготовку, — ответила женщина. — Когда я выросла, наша деревенская прорицательница послала меня в Дюрбрехт: там кроме заведения, где готовят Мнемоников, есть еще и школа колдунов. В ней я и совершенствовала свой талант. А потом меня послали в Камбар.

Я переминался с ноги на ногу на грязном полу таверны Торима, понимая, что вот сейчас решается моя судьба. Я внимательно посмотрел колдунье прямо в глаза и спросил:

— А если мне там не понравится, смогу я вернуться?

— Если тебе не понравится там, — ответила она, — или, наоборот, ты не понравишься им, тогда, конечно, тебя отпустят. Это выясняется уже на первом году обучения. И ты сможешь поехать домой, в Вайтфиш.

— Или в Камбарский замок, — добавил Андирт, — чтобы стать солдатом, если не передумаешь к тому времени.

Такой вариант мне показался как нельзя более подходящим. Если уж на то пошло — что такое один год? Весна, лето, осень и зима. Не заметишь, как они промчатся, но этого времени вполне хватит, чтобы высунуть свой нос за пределы Вайтфиша. Да не один мальчишка, если он, конечно, не полоумный, не упустит такой возможности.

— Хорошо, — ответил я, — а мои родители согласятся?

— Я поговорю с ними, — сказала Рекин.

Я посмотрел в ту сторону, куда был направлен ее взгляд, и увидел, что к таверне приближаются мои папа и мама в сопровождении прорицателя. Оба казались озабоченными, хотя причины для этого у каждого были свои. На лице матери застыло такое выражение, которое обычно появлялось, когда я или мои братик с сестренкой умудрялись особенно сильно пораниться, а лицо отца выглядело одновременно и суровым и озадаченным. Такое выражение на его лице мне довелось видеть лишь однажды, когда он рисковал, до последнего не прекращая ловить рыбу перед надвигающимся ураганом.

Я ждал, и моя гордость потихоньку улетучивалась.

Мать сделала книксен, а отец поклонился, отчего мне еще больше стало не по себе. Родители мои изъявляли столько почтения человеку, с которым я разговаривал как с равным. Мне стало неловко за них и за себя.

Но Рекин улыбнулась и встала, приветствуя их точно знатных господ, которые соблаговолили выкроить минутку своего драгоценного времени, чтобы нанести ей визит. Она велела солдатам принести стул для моей мамы. Я стоял, уставясь глазами в грязный пол. Все солдаты за исключением Андирта ушли, остались только Рекин, прорицатель да мои родители. Я подобрался поближе к отцу, который положил мне на плечо руку и сказал:

— А я-то думал, что застану тебя возле лодки; помни, нам еще сеть чинить.

Я пробормотал в ответ что-то неопределенное в свое оправдание, но, к счастью, Рекин вовремя вмешалась и не допустила моего посрамления:

— Тут только моя вина, друг мой Адитус. Я задержала мальчика здесь, чтобы поговорить о его способностях.

— Госпожа… — начал отец, которого, совершенно очевидно, повергало в трепет присутствие жрицы.

Она прервала:

— Только не госпожа, друг мой, такие титулы для сильных мира сего, к числу которых я не принадлежу. Меня зовут Рекин, и я хочу поговорить с вами о будущем вашего сына. Но сначала эль?

Мои родители, еще более смущенные, чем я, обменялись взглядами и посмотрели на священника-прорицателя, ища какого-нибудь указания, что им делать. Но тот опустил голову, уложив один подбородок на другой. Рекин, растроганная подобным вниманием, подозвала Торима и велела принести пиво.

— У вашего сына незаурядные способности, — начала она, когда Торим принес то, о чем его просили, и отошел (впрочем, не слишком далеко, ровно настолько, чтобы ничего не пропустить), — об этом я и хочу говорить с вами.

Мама в этот момент казалась напуганной, а лицо отца оставалось непроницаемым, точно он вел лодку по штормящему морю наперекор волнам. Все это так меня напугало, что я почти не слышал их разговора.

Знаю только одно: когда этот разговор закончился, Рекин и мои родители стали друзьями. Насчет меня они решили, что когда я достигну совершеннолетия, то сам буду волен решать свою судьбу — поеду ли я в Дюрбрехт, попытаю ли счастья в Камбаре среди членов военного братства или останусь в Вайтфише.

Это соглашение сопровождали гораздо большей порцией эля, чем мои родители могли позволить себе в утренние часы. Никто из присутствующих уже не стоял твердо на ногах, когда настало время покидать таверну. Я последовал за ними, оставив в покое шлем Андирта, с которого отупело стирал пыль. Очень хорошо помню, как отец, вопросительно посмотрев на кивнувшую в ответ мать, сказал мне:

— Я иду чинить сеть, ты пойдешь со мной или останешься с Рекин?

Часто я думаю, что существуют какие-то совершенно определенные моменты, увиденные сквозь призму нашего внутреннего состояния и навсегда запечатленные в нашем сознании, когда мы знаем, что именно в ту секунду выбрали дорогу своей жизни.

Для меня это случилось тогда. Я сказал:

— Я остаюсь.

Это был момент, когда я избрал путь Летописца.




Глава 2


Радость не может длиться вечно. Хотя я и оказался тем самым пареньком, который вышел на берег вместе со взрослыми мужчинами, не испугавшись Повелителей Небес, и несмотря на то, что меня отметила своим вниманием сама жрица-ведунья, рыба не перестала водиться в Фенде, а рыбаки не перестали ловить ее. Хочешь не хочешь, а обязанности никуда не денутся. До тех пор, пока я живу в деревне, я остаюсь сыном рыбака, какое бы грандиозное будущее ни ожидало меня впереди.

Более того, мой талант принес мне новые неожиданные хлопоты. Внимание ко мне со стороны прорицателя резко возросло. Он стал давать мне множество дополнительных заданий. Но это совсем не означало, что мои родители освободили меня от обязанностей по дому. Свободного времени у меня теперь почти совсем не оставалось. По прошествии лет я, конечно, благодарен нашему священнику за такое отношение, но в те годы я порой чувствовал, что ненавижу его всей душой. А что еще остается мальчишке, который видит, что приятели его наслаждаются игрой на солнышке, в то время как он благодаря своему привилегированному положению должен корпеть над дополнительными заданиями? Я скрипел зубами, совсем не желая добра своему настойчивому учителю, но со временем стал находить и положительные стороны в его методах обучения. Я вдруг открыл для себя, что история — просто изумительно интересный предмет. Настоятель нашего прихода замечательно знал прошлое Дарбека. В его длинных рассказах сухие факты обрастали колоритными подробностями, так что, когда наступило мое время уезжать из деревни, я знал историю своей родины куда лучше любого другого в деревне.

Прорицатель имел довольно однобокую точку зрения и рассказывал преимущественно о Дарах, то есть о народе, к которому принадлежали мы, а Анов он вообще считал демонами, которых Господь Бог изгнал в Ан-фесганг, откуда те и продолжают строить свои гнусные козни против человечества. За неимением более широкой информации на этот счет я унаследовал и принял его мнение: в конце концов, всю свою жизнь я только и делал, что слушал истории про зверства Повелителей Небес. Совсем другое дело рассказы о Дарах, они действительно восхищали меня, я лелеял их, стараясь покрепче привязать к своей памяти.

Учитель рассказывал, что во времена Исхода Странствующие короли пришли из неведомых северных земель в Покинутую Страну и встретились там с драконами. Я узнал о том, кто такие были Обуздавшие драконов и как сумели они с помощью волшебных чар подчинить своей воле этих ужасных летающих чудовищ. Эта победа — первый из даров Божьих, — терпеливо внушал мне прорицатель. Вторым оказалась магия, позволившая создать Измененных, а когда я с присущей мне наивностью полюбопытствовал, какие моральные выгоды это принесло, то получил совет попридержать свой не в меру бойкий язычок, дабы вместо вполне заслуженной похвалы не получить хорошую затрещину. Поняв, что зашел достаточно далеко, я отступил: не хватало только подвергнуться порке за лишние вопросы о существах, которых я никогда в жизни не видел. Поэтому я внял совету и стал слушать древние предания: о переправе через Сламмеркин и завоевании Драггонека, где Эмерик, первый из Великих Властелинов, приказал выстроить Кербрин; о строительстве моста через Треппанек, где наши предки встретились с Анами, и о бегстве этого народа. О великом Тувиане, приказавшем заложить Дюрбрехт и Кановар и установившем посты Стражей на семи островах, чтобы беречь наши восточные рубежи с моря. О многих годах мира, дарованных жителям Дарбека за их истую веру в Бога.

Тут у меня возникли было сомнения насчет Анов, которые, как ни крути, первыми обосновались на территории Келламбека. Но рассуждать я не стал, так как прорицатель сказал мне, что этот нечестивый народец прогневал Господа, превратившись в Повелителей Небес. Но один вопросик я все-таки задал.

— А почему, — спросил я одним зимним вечером, когда мы с моим учителем сидели у огня в его маленькой хижине рядом с молельней, — почему Бог позволяет им совершать набеги? Если Дары богоизбранный народ, а Аны его враги, почему бы Богу просто не уничтожить их, и все?

Один раз пронесло, а во второй совершенно не следовало нарываться. На сей раз моя чрезмерная любознательность была оценена по заслугам. Священник отвесил мне звонкую затрещину и немедленно принялся бормотать молитву, прося Бога простить мою невежественную ересь. Потом, пока я, с трудом сдерживая слезы, потирал отбитое ухо, мой учитель решил пуститься в объяснения.

Во времена Исхода, поведал он мне с некоторым суеверным страхом, Дары почитали ложных богов, которые звались Три Вершителя, за что и заслужили неудовольствие истинного Бога. Не важно, что теперь мы исправились, обретя правильную веру, все равно время искупления еще не настало, а до той поры мы обречены принимать кары и терпеть набеги хищных Повелителей Небес в наказание за наши преступления.

Вот так так! Я впервые услышал об этих самых Трех Вершителях, и скажите же, почему я или кто-либо другой из Вайтфиша должен принимать наказания за грехи, которые мы не совершали? Однако слишком долго рассуждать мне не пришлось, не силен я еще был в столь замысловатых теологических спорах. Ухо все пылало, и я решил не задавать лишних вопросов.

Прежде чем наступило время моего совершеннолетия, мне еще трижды довелось видеть драккары Повелителей Небес.

Первый проплывал очень далеко над морем, двигаясь в южном направлении, и не мог представлять какой-либо опасности для нашей деревни. Он довольно скоро исчез из виду.

Во второй раз это случилось, когда мы находились в море. Лето перевалило за половину, только что отшумели празднества Састены. Деньки стояли безмятежные, как штиль на море. Приближались сумерки, синева неба сливалась с позлащенной лучами клонящегося к закату светила водной поверхностью. Мы поднимали в лодку тяжелые от рыбы сети, когда Баттус выпустил свой конец, вызвав раздраженный окрик отца, который вдруг тоже принялся всматриваться туда, куда устремил взгляд мой дядя. Я сразу же прикинул, что если судно не изменит направления своего движения, то оно пройдет севернее. Драккар двигался очень невысоко, его вид вызывал смесь страха и восторга.

Мой отец сказал:

— Во имя Господне, что, Стражи снова уснули?

— Думаю, что Повелители Небес используют какое-то новое колдовство, — предположил Торус с неуверенностью в голосе. От его слов мне стало очень и очень не по себе, потому что я немедленно вспомнил, как наш настоятель говорил о древнем грехе.

— Думаю, что разумнее всего будет поскорее вытащить сеть и возвращаться домой, — сказал наконец мой отец.

Мы подняли на борт наш улов и развернули судно раньше, чем очертания корабля Повелителей Небес успели вырасти на горизонте на ширину трех пальцев. Ветра практически не было, так что Баттусу и Торусу пришлось приналечь на весла, а моему отцу занять место у румпеля. Мне же выпала участь пассивного наблюдателя.

Тогда я впервые увидел, как действуют магические чары Стражей.

В районе близлежащего острова темнеющее небо осветилось вдруг похожими на блуждающие огоньки светлячками, наподобие тех, что бывают видны над болотами. Поначалу они казались бело-розовыми, но скоро, набрав силу, заблистали ярче. Наконец они превратились в толстый мощный луч, который, взметнувшись к небу, окутал воздушный драккар, обволакиваясь вокруг его цилиндрического остова. Какое-то время, показавшееся мне безумно длинным, сияние словно облизывало корабль, но затем ярко вспыхнуло пламя, и я увидел, как грозное судно рухнуло вниз, точно животное с переломленным хребтом. Послышался отдаленный раскат грома, и боевая ладья Повелителей Небес коснулась водной глади. Сносимый ленивым ветерком к побережью дымный хвост медленно таял, растворяясь в воздухе.

— Думаю, что они все-таки бодрствуют, — сказал Торус, а мой отец усмехнулся и кивнул в знак согласия.

Третье явление случилось, когда я уже почти совсем забыл о двух предыдущих.

Это произошло за год до моего отъезда в Дюрбрехт. Стояло межсезонье, уже не осень, но еще и не зима, ветры меняли направление, вздымая воды Фенда. С самого начала было ясно, что ладья движется южнее самых дальних берегов Келламбека. Я даже не мог предположить куда. Позже я спросил у своего учителя, который с присущим священнослужителям неистовством свел всю проблему к тому, на какой планете мы живем. В том случае, если она оказывалась плоской, Хо-раби должны были бы свалиться за ее край, если круглой, — умереть от голода и жажды. Его устраивали оба варианта.

Мне уже шел шестнадцатый год, а значит, совершеннолетие мое было не за горами. Три года пролетели незаметно, оставив одни воспоминания. Я все больше и больше приходил к мнению, что не оставалось почти уже ничего, чему настоятель мог бы научить меня. Догматизм царил в его голове, и мне уже было тесно в этих границах. Слишком хорошо помнил я науку, преподанную мне с помощью оплеух, чтобы задавать вопросы, не вписывающиеся в рамки ортодоксальных взглядов моего учителя. Поэтому я решил предоставить участь третьего корабля Повелителей Небес его собственной судьбе и не задавал больше вопросов.

Гораздо более важным казалось мне теперь другое. Я был не единственным, кто взрослел и приближался к порогу совершеннолетия. Покрытая прыщами кожа и ломающиеся голоса моих сверстников говорили о том, что все мы растем. В равной мере это становилось очевидным, когда те девочки, которых мы еще вчера дергали за косички, стали как-то по-другому смотреть на нас.

Я был весьма озадачен этим новым аспектом своей жизни, потому что, скажу вам без ложной скромности, не одна девочка добивалась моего внимания, в то время как я, собирая урожаи угрей, не знал, выговаривая очередную фразу, произнесу ли я следующие слова петушиным криком или замогильным басом. Приближалась весна, и по мере того, как дни становились длиннее, я все ближе и ближе подходил к рубежу взрослой жизни.

Наконец время пришло. Но я не хочу останавливаться на этом долго и постараюсь рассказать все как можно короче.

Обряд посвящения во взрослую жизнь Теллурина и Корума предшествовал моему, а следом уже должны были произойти их помолвки.

Весна набирала силу, а значит, на днях и мне следовало ждать своего часа. Я с нетерпением ждал весточки от Рекин, мрачнея на глазах: мне начинало казаться, что жрица забыла обо мне. Едва забрезжил рассвет, даже родители мои еще спали, когда я вышел за пределы деревни к ведущей на Камбар дороге и забрался на самое высокое дерево, жадно взирая на север. Там меня и нашел Тониум, которого послала мама, чтобы привести меня домой для подготовки к торжеству. Он было порадовался моему незавидному положению, и мне пришлось напомнить ему, что если Рекин не появится, то я останусь в деревне, а значит, он теряет все возможные преимущества стать старшим сыном в семье. Это стало единственным утешительным событием на моем пути домой, где я принял ванну и переоделся в расшитую заботливыми руками матери одежду, которую подобает носить взрослому человеку.

Одевшись, я в сопровождении отца отправился в молельню, где нас уже ждал настоятель, облаченный в специальный церемониальный наряд. Перед нами предстал не привычный глазу мой толстяк-учитель, а самый что ни на есть посланец Божий. Как и полагалось в подобных случаях, ни одно судно не вышло в море, и все жители собрались толпой на улице возле святилища, внутрь которого вступил лишь я да прорицатель. Там он принялся говорить мне о том, что теперь я стал взрослым, а значит, обязан помнить отныне о всех обязательствах перед Господом. Я произнес все полагающиеся в связи с ритуалом слова, пригубил священного вина, заев его хлебом с солью. Затем, собрав на затылке волосы, завязал их в хвост, как и подобает взрослому человеку. Все это время в ушах моих стоял цокот копыт, крики всадников и шелест трущихся о бедра, спрятанных в ножны мечей.

Обряд завершился, настоятель вывел меня на улицу и во всеуслышанье возвестил:

— Приветствуйте Давиота, отныне ставшего мужчиной.

Я вышел на ослепительный холодный свет весеннего солнца и невольно прищурился, слыша, как все собравшиеся закричали:

— Приветствуем тебя, Давиот, ныне ставший мужчиной.

Но мне было нерадостно, я боялся, что Рекин забыла обо мне и о данном ею обещании. Я видел гордость, написанную на лице моего отца, обнимавшего за плечи мать, которую переполняло смешанное чувство радости и печали. Делия — та просто сияла, и даже Тониум сподобился на некое подобие улыбки. Тут же стояли Баттус с Лиртой и суроволицый Торус, Теллурин и Корум со своими невестами, да и все прочие жители нашей деревни. А потом рядом с ними я увидел ее и Андирта, оба они улыбались и кричали что-то радостное. Все опасения исчезли сами собой, точно их и не было вовсе.

Ко мне подошли родители. По щекам матери текли слезы. Я обнял ее, отца, Делию, а потом посмотрел на Рекин. Жрица-ведунья и сотник приблизились, и Рекин сказала:

— А ты думал, я забыла?

Я вспыхнул и опустил голову, принявшись от волнения ковырять песок носком вычищенного до блеска сапога. Затем пожал плечами и невнятно пробормотал:

— Да, я очень боялся, что вы забыли.

Она улыбнулась, качнула головой, и солнечные блики заиграли на ее иссиня-черных волосах. Я внимательно посмотрел ей в лицо и спросил прямо и даже резковато:

— Когда мы выезжаем?

Андирт, услышав мои слова, расхохотался и сказал:

— Куда ты так торопишься, Давиот? Уж и попраздновать нам не дашь?

Я взглянул на солдата, в волосах которого за прошедшее время добавилось седины, а на подбородке виднелся свежий шрам. За спиной у Андирта я видел родителей. Мне куда проще было бы уехать сразу и немедленно, но я взял себя в руки и, улыбнувшись, склонил голову, с почтением произнося:

— Ну конечно, милости прошу.

Толпа односельчан радостно гудела, сопровождая меня от молельни к главной деревенской площади, где Торим уже накрыл столы, уставив их всевозможными яствами и напитками, — среди последних имелось не только привычное пиво, но и вино. Тут мне пришло в голову, что отцу моему пришлось сильно раскошелиться, несмотря на то что все жители внесли какую-то лепту, чтобы устроить мне праздник. Меня усадили во главе самого большого стола, за которым нашлось место также и для моих близких, для настоятеля и конечно же для наших почетных гостей. Я оглядел собравшихся и громко произнес:

— Прошу вас оказать мне честь и разделить мою трапезу.

Это было всего лишь формальное приглашение, но повторного моим односельчанам и не потребовалось. Столы были немедленно заняты, и празднование началось. Я стал объектом внимания Рекин и Андирта, обрушивших на меня град вопросов.

— Ты так торопишься, — сказала жрица, когда я вновь напомнил ей, что пора бы уже и отправляться в путь. Мне пришлось в смущении умолкнуть, а она в немом удивлении подняла брови и затем спросила меня совершенно серьезно: — Ты правда не передумал, Давиот?

— Нет! — вскричал я, вспыхивая от смущения, и затряс головой, рассыпая по столу крошки свежего хлеба. — Нет! Я еду с вами в Дюрбрехт.

Рекин, снова склоняя голову, усмехнулась.

— С нами ты поедешь только до Камбарского замка, — уточнила она, — где мы представим тебя старейшине. А уж оттуда ты сам доберешься до Дюрбрехта.

Это ее заявление слегка остудило мой пыл. Чего у меня и в мыслях не было, так это того, что мне придется проделать столь большое путешествие самостоятельно, без опеки моих друзей. Рекин, наверное, прочитала мои мысли у меня на лице, потому что уже гораздо мягче добавила:

— Мы проследим, чтобы ты сел на корабль, к тому же у тебя будут сопроводительные письма, а в самом Дюрбрехте тебя встретят.

Она сделала секундную паузу и пояснила:

— У нас слишком много дел в Камбаре.

— Новые набеги, — пробормотал Андирт, — черт бы взял этих Хо-раби.

— А в чем дело? — с беспокойством спросил мой отец.

— Не знаю, — честно ответила Рекин, — могу только утверждать, что появляются они в необычное для себя время. Семь кораблей Повелителей Небес прошли вдоль береговой линии к северу от Камбара, в прошлом году два приземлились в Драггонеке. Всех Хо-раби удалось уничтожить, но схватка была очень яростной и кровопролитной.

Отец задумчиво кивнул, а мать с беспокойством посмотрела мне в лицо, словно опасаясь, что ее сын, покинув дом, подвергнется страшной опасности — станет добычей клинков Повелителей Небес. Рекин успокоила ее:

— До Дюрбрехта им не добраться, Дония, ведь там школа колдунов.

Моя мать кивнула в ответ, изображая на своем лице некое подобие улыбки, но в глазах, устремленных на меня, застыло беспокойство.

Я не мог уделять тогда много внимания чувствам моих родителей — уж слишком сильно был захвачен собственными переживаниями. Сейчас-то мне проще простого представить ту степень беспокойства и боли, которую я причинял им. Конечно, они не могли не гордиться тем, что я оказался так отмечен судьбой, но в любом случае они понимали, что теперь меня с ними рядом не будет. Мы почти не говорили об этом: просто у нас так было не принято. Однако всем было ясно, что пройдет как минимум год, прежде чем я смогу приехать, а если останусь учиться в Дюрбрехте и дальше, то кто знает, через сколько еще лет мы увидимся. Может быть, мы последний раз так вот сидим рядом.

Но я был молод и только формально стал взрослым, так что решил свалить этот груз со своих плеч. Выпив эля, к которому не был привычен, я вновь спросил:

— Когда же мы тронемся в путь?

Мне просто хотелось сделать это побыстрее, чтобы избежать всех этих долгих прощаний.

Конечно, Рекин все поняла, потому что сказала, усмехнувшись:

— Нет, ты все-таки очень торопишься. Мы подняли паруса в твою честь, так что уж подожди немного, возвращение не заставит себя ждать, — добавила она шутя.

Я кивнул и опорожнил свою кружку. Скоро принесли дудочки и свирели и начались танцы. Я выпил еще пива с Теллурином и Корумом и с остальными моими друзьями, которые жали мне руку на прощанье.

Стало вдруг очень грустно, возможно, чувства усиливались обильной дозой эля, и Рекин сказала наконец, что пора собираться в дорогу. От матери я получил смену белья и массу напутствий, предостережений и просьб беречь себя. Она с такой силой прижала меня к своей груди, что я было подумал: ребра мои не выдержат. Мы с отцом пожали друг другу руки как мужчина мужчине, а потом он обнял меня и протянул кошелек, в который положил несколько монеток: столько, сколько мог позволить себе. Делия повисла у меня на шее, покрыв мое лицо в равной мере и слезами и поцелуями. Даже Тониум и тот проявил непривычное ко мне расположение, крепко вцепившись в мою руку. Настоятель призвал на меня Божье благословение, Баттус и Лирта попрощались со мной, а суровый Торус подарил мне нож в кожаных ножнах, украшенных его собственной рукой. Я поблагодарил Торуса и приладил подарок к своему поясу, чувствуя, что вот-вот и сам заплачу. Спасибо Андирту, который положил мне руку на плечо и как бы невзначай напомнил, что день уже на исходе, так что лучше нам поторопиться и использовать попутный ветер и прилив, чтобы не грести всю дорогу до Камбара.

Мы спустились к берегу, где ждало нас маленькое одномачтовое суденышко. Бросив в него свои пожитки, я обернулся, чтобы в последний раз посмотреть на свою родную деревню.

Торжественный день пролетел незаметно, и четыре предшествовавших ему года промчались точно птицы. Празднование затянулось далеко за полдень, и солнце стояло уже над мысом, и длинные черные сосны купались в его лучах. Крыша молельни, казалось, раскалилась добела, даже колокол светился тусклым светом. Деревня выглядела такой маленькой, а мир за ее пределами таким бескрайним.

Я забрался в суденышко следом за Рекин. Андирт встал к рулю, а я подошел к мачте и поднял парус, чтобы поймать дующий с берега ветерок. Я стоял и смотрел туда, где оставалось все, к чему привык я сызмальства, все родные и близкие мне люди, которые с каждой минутой становились все более и более далекими.




Глава 3


Мы достигли устья реки Камбар, когда вечерние сумерки окончательно растаяли, уступая место ночи. Путешествие никак нельзя было назвать длинным, но мне никогда раньше не случалось уезжать так далеко от дома, поэтому и показалось, что плыли мы очень долго. Луна, выросшая только наполовину, светила нам в спину. Ее серебряный свет делал волны реки, вливавшиеся в соленые океанские воды между двух поросших соснами мысов, похожими на трепещущие надкрылья жука.

Андирт круто повернул руль, и я не задумываясь бросился к парусу. Мне слишком поздно пришло в голову, что, наверное, следовало бы уступить эту обязанность Рекин, но она промолчала, любезно предоставляя мне возможность самостоятельно выполнить эту задачу, чтобы я уже с первых шагов своей новой жизни мог ощутить себя не простым пассажиром, а как бы членом экипажа. Я оказался достаточно ловким и сумел развернуть парус так, что ветер еще какое-то время позволил нам подниматься вверх по реке. Затем сели за весла. Здесь Рекин снова уступила мне свое место. Поэтому всю дорогу, пока мы шли к Камбару, я лицезрел только спину Андирта, увидев замок лишь тогда, когда наш путь был завершен.

Привычного мне берега там не оказалось — лишь каменный причал, возле которого в гавани тут и там стояли прибитые приливом к стенам рыбацкие лодки. Ловко (кровь у меня кипела, подогреваемая выпитым накануне) я выскочил на каменный пирс и прикрутил носовой конец к металлическому кольцу. Теперь я мог обернуться и обозреть город.

Скалы на этом берегу реки были невысоки, а вблизи гавани находилось широкое ущелье; более отлогий его склон от самого подножия был усеян хижинами наподобие той, в которой я вырос и провел детство. Выше располагались дома, показавшиеся мне тогда просто гигантскими. Их покрытые черепицей крыши заливал свет луны, а фасады некоторых из них даже украшали балконы. Широкие улицы тянулись к вершине скалы, на которой находилось сооружение, надолго приковавшее мой взгляд.

С той точки, откуда я смотрел на главную сторожевую башню города, она казалась мне похожей на огромной ширины колонну. Громадный каменный цилиндр с множеством сиявших ярким светом окошек. Рот у меня, жалкого деревенского мальчишки, сподобившегося увидеть чудо, широко открылся. Дома вдоль улиц казались мне теперь жалкими карликами по сравнению с этой удивительной башней, в которой жил наместник Бардан и где открывались мне двери в будущее.

Я стоял и смотрел туда словно зачарованный, а Андирт протянул мне вещи и положил на плечо руку.

— Если ты не собираешься провести здесь всю ночь, — смеясь сказал он, — то нам следует поторопиться. Море разжигает во мне аппетит, и сейчас самое время отужинать.

Я кивнул и шагнул вперед, не сводя глаз с башни. Рекин, которая шла слева, сказала негромко:

— Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь стены Дюрбрехта.

Я только кивнул в ответ, не в силах произнести ни слова. Мне казалось, что на свете не может быть ничего более величественного, чем то, что я видел сейчас. Я взвалил на спину свой мешок и поспешил вслед моим спутникам, ступая по покрытой булыжником пристани в направлении одной из улиц. Там я, наконец оторвав свой взгляд от башни, принялся разглядывать удивительные дома, в чьих изящных резных оконных рамах я видел настоящие стекла, чистые и прозрачные, совсем не похожие на желтоватые мембраны из овечьих кишок, сквозь которые я глядел на мир в моей родной деревне. Когда Робуса или настоятеля кто-либо просил рассказать о Камбаре, а, насколько мне известно, они были единственными из моих односельчан, которым случалось бывать здесь, я с удивлением слушал то, что они говорили. Но даже их рассказы не могли сравниться с тем, что я увидел. Поэтому я шел пораженный и удивленный, с широко раскрытым ртом и полными восхищения глазами.

Наконец улица уперлась в стену, и я понял, что замок состоит не из одной только башни. Через открытые деревянные ворота можно было видеть и другие, меньшего размера здания, разместившиеся у ее подножия.

Я полагал, что увижу множество стражников, но ошибся: единственными часовыми оказались три громадных пса с торчавшей дыбом шерстью и оскаленными клыками. Как мне тогда показалось, они встретили нас громким лаем. Но Андирт прикрикнул на них, и грозные стражи потрусили обратно в конюшню, где стояли храпевшие и переминавшиеся с ноги на ногу лошади.

Я отдернул пальцы от рукояти моего ножа, делая вид, что мне совсем не страшно, и в сопровождении моих спутников направился через двор к входу в башню. Рекин подтолкнула было меня, желая пропустить вперед, но тут я заколебался и озабоченно спросил:

— Я сейчас предстану перед наместником? Как мне к нему обращаться?

— Говори: «Мой господин», этого будет достаточно, — ответила жрица, — а вот бояться его не надо, Бардан тебя не съест, к тому же ты его желанный гость.

Я проглотил подступивший к горлу ком, сделал глубокий вдох, и мы вошли внутрь. Толстые стены вызывали чувство восхищения перед мастерством сложивших их каменщиков. Я было удивился, а затем нахмурился, поняв, что мы оказались вовсе не в тронном зале, а в каком-то подвале, огромной, круглой, тускло освещенной комнате, заваленной всевозможными мешками, бочками, кулями, уставленной поленницами дров и увешанной мясными тушами, насаженными на спускающиеся с деревянного потолка крючья. Рекин коснулась меня, указывая на широкую лестницу, поднимавшуюся вдоль изгиба стены. Жрица шла первой, за ней — я, а позади Андирт. Мы поднимались к еще одной открытой двери.

Войдя в нее следом за Рекин, я снова против своей воли открыл от удивления рот. Помещение, в котором мы оказались, было столь же внушительным по размеру, что и расположенная внизу комната, только по всей окружности его стены располагались узкие глубокие бойницы, возле которых горели свечи в стенных канделябрах. Они дополняли свет, идущий от камина и свисавших с потолочных балок фонарей.

Вдоль уставленных яствами столов протянулись скамьи, занятые по большей части мужчинами, женщин было мало. Вокруг то и дело сновали слуги, подносившие мясо, хлеб, дымящиеся вареные овощи и сосуды с пивом. Позади стола, который находился чуть поодаль от других, стоял менестрель. Я никогда их раньше не видел, но узнал по кифаре, которую менестрель держал в руках. За этим отдельным столом сидели трое мужчин и две женщины.

— Наместник, — шепнула Рекин мне в ухо, — справа от него госпожа Андолина, вторая женщина — Гвеннет, жена Саруна, наследника. Ну, а последний — второй сын Бардана, Тадвин.

Я кивнул в знак благодарности, вписывая их имена в свою память, и, стараясь произвести как можно лучшее впечатление, в сопровождении жрицы-ведуньи и Андирта подошел к столу, за которым сидел наместник.

Андирт поклонился, Рекин, слегка опустив голову, произнесла:

— Господин Бардан, перед вами Давиот из Вайтфиша.

Я поклонился, уставив глаза в пол, и увидел кость, которую в следующую секунду схватила одна из борзых. Вокруг образовалась тишина, нарушаемая только негромкими звуками кифары, а потом раздался глубокий громкий голос:

— Во имя Божие, Давиот из Вайтфиша, не соблаговолишь ли ты разогнуть спину и посмотреть мне в глаза, а то мы подумаем, что ты горбун.

Я почувствовал, как жар охватывает мои щеки, и забормотал:

— О, господин мой наместник, госпожа Андолина… Нет, я не… Я…

Из широкой груди Бардана вырвался смех. Я поднял глаза и встретился взглядом с наместником. Круглое широкое лицо, густая рыжая борода с проблесками седины, большие карие глаза, в которых играло озорное любопытство. Передо мной был человек крупного телосложения, уже не первой молодости, но еще сохранивший форму. Закатанные рукава его рубахи обнажали мощные предплечья. Он улыбнулся, подзывая меня к себе.

— Так вот ты какой, — проговорил он. — И Рекин и Андирт хорошего мнения о тебе, а я доверяю им. Хочешь стать Мнемоником, а?

— Если это послужит вам, — ответил я и, подумав, добавил: — Мой господин наместник.

— Мне? — вопросительно произнес Бардан. — Великому Властителю, Дарбеку. Если уж ты станешь Летописцем, то всем нам послужишь.

— Ну, а если у него не получится, — сказал Андирт, и я расценил его слова как огромное доверие, — я буду рад видеть его среди солдат.

Бардан снова рассмеялся, и в его смехе не было ничего обидного. Наместник распорядился, чтобы нас усадили за его стол и принесли нам пива.

Стены, пол и потолок комнаты, в которой я проснулся, были каменными, на полу лежал вытертый ковер. Никогда еще моя нога не ступала на ковер. Под потолком висел фонарь, напротив узкой кровати я увидел умывальник, под окном — небольшой диванчик. Я подошел к умывальнику, размышляя по дороге, кто снял с меня одежду и куда она подевалась, выпил ледяной воды, а затем часть ее вылил себе на лицо и голову, чтобы унять боль. Наконец, увидев, что моя одежда лежит на диванчике, я оделся и даже пристегнул к поясу нож, запоздало вспоминая, что забыл завязать волосы. Мне хотелось есть, но вместе с тем мысль о еде вызывала тошноту. Я не знал, что лучше: остаться на месте или выйти наружу. Так и не приняв решения, я, встав коленями на диванчик, выглянул в окно, радуясь тому, что в нем стекло, а значит, можно хорошенько рассмотреть двор.

Я находился в западной половине замка. За стеной, опоясывавшей город, видны были поля и пасущиеся в лугах овцы, а еще дальше сплошной до горизонта лес, в этот ранний час еще окутанный туманной дымкой. По эту сторону стены я сумел разглядеть лишь кузницу и, прислушавшись, различил удары молота о наковальню. Еще одно небольшое зданьице было, по всей видимости, храмом, а назначение другого строения я определить не смог. Двор внизу кишел людьми: сновали туда-сюда солдаты в клетчатых плащах, женщины, дети. Бегали собаки и кошки. Я вдруг с опасением подумал, что могу простоять здесь целое утро, наблюдая столь непривычное мне скопление людей, а Рекин даже и не заглянет ко мне.

Но она вскоре постучалась, и, не раздумывая ни секунды, я предложил ей войти. Жрица сняла свое привычное черное облачение, сейчас на ней были штаны из темной кожи и перетянутая ремнями рубаха. На бедре висел длинный кинжал. Она улыбнулась, доставая вырезанный из рога сосуд, и сказала:

— Мои приветствия тебе, Давиот. Подозреваю, что ты этому обрадуешься или, по крайней мере, будешь посговорчивее.

Я никак не мог припомнить, чем же закончился прошедший вечер, и насупился, а затем щеки мои покрылись румянцем, когда она объяснила свои слова. Я взял сосуд и выпил его содержимое, морщась одновременно от горького вкуса лекарства и от смущения.

Рекин села на постель и внимательно посмотрела на меня своими серыми глазами.

— А теперь расскажи-ка мне все, что ты запомнил из вчерашнего вечера, — сказала она.

Я подумал, что это, должно быть, какая-нибудь проверка и, собравшись с мыслями, во многом благодаря искусству травника, рассказал жрице все, что помнил.

Когда я закончил, Рекин удовлетворенно кивнула, и я почувствовал, что от смущения моего не осталось и следа.

— Превосходно. Эль не портит твою память.

— Спасибо вам, — ответил я и взмахнул сосудом, — и вот этому.

— Помогло. — Лицо ее вдруг стало торжественно-серьезным. — Большинство людей забывают обо всем, едва сунув нос в стакан.

Я же насупился и сказал:

— Но вчера вечером Сарун и прочие говорили о Сказителях так, словно они пьяницы. Но как же они могут так поступать, если выпивка ослабляет память?

— Сарун и другие его родичи говорили так больше в шутку, — начала жрица, — но в любой шутке всегда есть доля истины. Сказители действительно часто бывают выпивохами, хотя бы потому, что в большинстве случаев людям нечем отблагодарить их за истории, которые они рассказывают. Но судьба снабдила их еще одним даром, возможностью пить и все равно не забывать то, что они когда-то запомнили. Не знаю почему, просто так есть, и все. А сейчас, если мы будем сидеть здесь и рассуждать, может так получиться, что нам и завтрака не достанется. Тебя это устроит?

Я обнаружил, что аппетит ко мне вернулся, и отрицательно покачал головой.

Пока мы завтракали, Рекин сообщила мне, что торговое судно, которое прибудет со дня на день, отвезет меня на север. Правда, есть зловещие предзнаменования о том, что Повелители Небес воспрепятствуют судоходству.

Я так задумался, размышляя над ее словами, что не сразу сообразил, что трапеза закончилась. Когда же Рекин предложила мне осмотреть крепость, я с радостью согласился.

Все здесь казалось мне столь непривычным, что я невольно подумал об отце, который сейчас, наверное, в море, и рядом с ним вместо меня — Тониум. Но эта мгновенная ностальгия, охватившая было меня, сразу же уступила место удивлению, когда мы пришли в место расположения военного братства, где тренировались Андирт и другие воины. Сарун, который тоже был там, помахал мне рукой и продолжил свои занятия. Андирт тоже приветствовал меня, но и только. В компании Рекин я стоял и смотрел, как, словно молнии, сверкают в воздухе клинки, и слушал скрежет стали.

Все воины были одеты в толстые камзолы с нашитыми на них металлическими пластинками, их головы прикрывали шлемы, и, несмотря на это, мне подумалось, что любой из сражавшихся может получить тяжелую травму даже во время упражнений. И точно, один из воинов зазевался и пропустил удар, отлетев далеко в сторону. Лицо его заметно побледнело. Андирт, увидев это, прекратил свой поединок и, прежде чем отослать пострадавшего к стоявшему поодаль возле стола, уставленного тазами, различными настоями в бутылках и бинтами, худому лысому человеку в зеленой рубахе, грубо отругал неумеху за допущенную небрежность в обороне.

Рекин объяснила мне:

— Это Гарат, наш травник и лекарь; ему ты обязан тем, что у тебя не болит голова.

Мы подошли поближе и увидели, как Гарат, сняв с солдата камзол, осмотрел вывихнутое плечо, при этом очень осторожно касаясь его руками и жутко ругаясь. Никогда я не видел человека столь осторожного в своих движениях и столь невоздержанного на язык. Губы у лекаря были тонкими, отчего он казался злым, до тех пор пока не улыбнулся и не спросил меня, как моя голова. Я сказал, что все в порядке, и рассыпался в благодарностях, на что травник, пожав узкими плечами, обругал меня дураком за то, что я пил больше с энтузиазмом, чем с осмотрительностью. Тут Рекин, рассмеявшись, заявила, что немедленно должна забрать меня из его компании, пока я не превратился в такого же жуткого ругателя, как он. Без всякой цели мы побрели по дворику, который представлял собой некое самодостаточное укрепление, которое было бы нетрудно оборонять против любого противника, за исключением разве что нападения с воздуха. Я отважился высказать свое наблюдение.

— Верно, — согласилась Рекин. — Во время последнего набега колдуны Хо-раби немало постарались. Посмотри. — Она указала на ограждение вокруг главной башни, и я увидел, что некоторые блоки там светлее, чем их более старые собратья. Камни вокруг почернели, точно их опалил огонь. — Два корабля, и оба смогли приземлиться. Страшная была битва.

Я промолчал, но Рекин, увидев на моем лице заинтересованность, продолжала:

— Высадка произошла к западу, и разбойники двинулись на Камбар. Видел там лес? Там и произошло сражение. Подлесок тот шел под вырубку, но Рамах, отец нынешнего наместника Бардана, приказал оставить его в память о всех храбрецах, сложивших там свои головы.

Я дал себе обещание, что, если у меня будет время, я обязательно схожу в этот лес. А пока решился спросить:

— Дары и Повелители Небес лежат там вместе?

Рекин кивнула.

— Да. Рамах считал Хо-раби достойными противниками.

— А вы? — поинтересовался я. — Что думаете вы?

Она на какой-то момент заколебалась и с некоторым сомнением сказала:

— Я не сильна в тонкостях философии и теологии, Давиот, но я разделяю мнение Рамаха. Когда-то ведь эта земля принадлежала им, и они, безусловно, проделали огромный путь, чтобы встретить свою судьбу, так зачем же отказывать им в последнем утешении? Бардан также объявил лес священным.

Но моего любопытства подобный ответ удовлетворить не мог. Я нахмурился, опасаясь, не захожу ли слишком далеко, и все-таки спросил:

— Получается, что они не злодеи?

— Я не встречала ни одного во плоти и крови, — ответила она, останавливаясь и поворачивая ко мне свое лицо, — так что с точностью утверждать не могу. Священники объяснят тебе, возможно, это и есть правда. Может быть, Повелители Небес и в самом деле наказанье Господне за грехи наших отцов, а может быть, они всего лишь воины, которых посылают в битву их собственные священники. Я бы не стала судить их строго, пока не встретила хотя бы одного и не поняла как следует, что у него на уме.

Подобный вывод показался мне разумным, и я склонил голову в знак того, что согласен.

— А кто-нибудь говорил хоть с одним из Повелителей Небес? — спросил я.

— Нет. — Рекин так яростно покачала головой, что хвост черных волос у нее на затылке заметался из стороны в сторону. — Никому ни разу не удавалось захватить никого из них живым. Если они не погибают в битве, то бросаются на собственные мечи. Похоже, они считают, что нет большего бесчестья, чем попасть в плен.

— Они сами себя убивают? — спросил я, пораженный. Настолько это шло вразрез с тем, к чему нас приучали с детства.

— Да, чтобы не быть захваченными живыми, — подтвердила Рекин.

Я сглотнул слюну и задумался, едва замечая, как мы вышли за ворота и стали не спеша спускаться вниз по улице. Разум мой только наполовину был захвачен величественным зрелищем строений. Другая его часть полностью принадлежала тем неимоверным дикарям, которые сами могут лишать себя жизни. Все это казалось странным и необъяснимым. И такой юноша, как я, был не в состоянии охватить это своим разумом. Какими же людьми должны были быть Повелители Небес, чтобы так поступать?!

— Есть мы будем?

Этот вопрос, заданный Рекин, вывел меня из моих раздумий, и я увидел, что мы стоим у здания, в котором, как мне теперь стало понятно, находилась таверна. Я нерешительно кивнул: мой опыт посещения подобных заведений ограничивался более чем скромной пивной Торима, поэтому я сделал все возможное, чтобы напустить на себя как можно более независимый вид, когда вслед за Рекин сел на скамью возле выбранного ею столика.

Пока мы ели, Рекин рассказывала мне о Камбаре, о том, что в нем производится и что продается, о его жителях. Мои глаза все шире и шире открывались на мир, находящийся за пределами Вайтфиша. За какие-то неполные два дня я узнал больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. Казалось, что я, заснув в одном, маленьком, мирке, проснулся совсем в другом, гораздо большем. По мере того как я слушал жрицу, удивление мое все возрастало, пока наконец она, выпив до капли свой эль, не предложила мне отправиться в гавань.

Там, среди привычных предметов, звуков и запахов, я чувствовал себя почти как дома, несмотря на то, что все здесь, конечно, было по-другому, нежели в Вайтфише. Почти все суда, которые я видел, были крупнее, а к северу от пирса на якорях, мирно покачиваясь на волнах, стояли два галеаса с убранными веслами и свернутыми парусами. На берегу, невдалеке от кораблей, стояло приземистое каменное здание, мало напоминающее склад. Возле него я увидел несколько дюжих мужчин с впечатляюще развитой мускулатурой. Рекин, проследив, куда обращен мой взгляд, поспешила объяснить:

— У наместника Бардана в распоряжении два боевых корабля.

На моряков она не обратила особого внимания, на меня же они, напротив, произвели неизгладимое впечатление. Ни разу в жизни не видел я людей с такими могучими плечами и грудными мышцами. Какими же доблестными воинами должны они быть. Что-то неуловимое отличало этих моряков от солдат Андирта. Может быть, форма черепа, широкие лбы и глубоко посаженные глаза. Я увидел, как человек, одетый в клетчатый камбарский плащ, выйдя из двери, что-то приказал великанам, и те отправились к краю бухты, где стояли два огромных мешка. Унести их без помощи тележки, по-моему, было совершенно невозможно. Однако матросы по двое взялись за мешки с противоположных концов и, без особого труда подняв их, понесли к зданию. Я и представить себе не мог, что человек может быть так силен.

Рекин, заметив, что вызвало мое удивление, пояснила:

— Гребцы на галеасах — Измененные. Это — «быки».

Она сказала все это столь будничным тоном, точно такая сила была чем-то совершенно обыденным, а само присутствие Измененных — обычной вещью. По-другому дело обстояло для меня.

— Мне никогда еще не приходилось видеть Измененных, — вымолвил я.

— Теперь вот пришлось, — улыбнулась Рекин. — У Бардана во владениях есть еще «быки», которых используют на самых тяжелых работах, среди прислуги их, конечно, нет, преобладают «кошки» и «собаки». В Дюрбрехте таких гораздо больше. Вероятно, если решишь задержаться там больше чем на год, у тебя тоже будет слуга.

— Слуга? Слуга у меня? — Челюсть у меня отвисла, и Рекин расхохоталась.

— Существует вполне резонное мнение, — объяснила она, — что будущих Мнемоников целесообразней обучать, нежели заставлять их драить собственные жилища.

— А у вас был слуга? — спросил я Рекин. — Когда вы учились в школе колдунов?

— «Кошка», — ответила она с грустью в голосе. — Мелл, так ее звали. — Тон жрицы изменился, словно у нее в голове закрылась некая дверь. — Когда я уехала, она сбежала в Ур-Дарбек, переправившись через Сламмеркин. Вот не думала, что Мелл окажется настолько сумасшедшей, чтобы решиться жить среди дикарей.

Холодный тон, которым Рекин сказала все это, напугал меня, точно я вдруг понял, что забрел на запретную территорию. Но я избирал себе путь Сказителя, и как, скажите на милость, было мне черпать информацию, если не с помощью вопросов.

— Дикарей? — спросил я тихо.

Жрица-ведунья, все еще погруженная в свои воспоминания, с отсутствующим видом кивнула.

— Земля Истинного Народа заканчивается у Сламмеркина, — пробормотала она, — севернее лежат земли, отданные одичавшим Измененным. Великий Властелин Филедон издал специальный указ, для того чтобы драконы могли найти дичь для охоты и не совались бы на юг.

Я не слишком хорошо понял, что именно она сказала, мне требовалось больше объяснений, но я знал, что Рекин сказала мне правду. Я попробовал задать следующий вопрос, который, как мне казалось, должен был кое-что прояснить:

— Настоятель что-то говорил мне о драконах. Он сказал, что они все или умерли, или ушли в Покинутую Страну.

Сперва я подумал, что Рекин не расслышала моего вопроса, но она, покачав головой, все же ответила:

— Может быть, и так. Единственное, что точно известно, это то, что они перестали охотиться на людей Истинного Народа, а люди не вступают в пределы Ур-Дарбека.

— И Измененные — дикие Измененные — не переходят Сламмеркин? — рискнул я.

— Нет, — только и сказала она. А мне не осталось ничего другого, как завязать потуже мой мешок с вопросами до более подходящего случая.

Но на обратной дороге, оглядывая встречавшихся мне людей, я старался отличить Истинных от Измененных. К последним я причислил кузнеца столь же могучего, как и те люди (никак я не мог думать о них как о животных), которых я видел в гавани.

Теперь, когда я смотрел на слуг, то видел черты, присущие кошкам, в некоторых из женщин, и различил собак в нескольких мужчинах. Заметив, что Рекин явно не заинтересована продолжать разговор на эту тему, я подумал, что, возможно, эту тему вообще не принято обсуждать, и почел за благо попридержать свой язык. Кроме того, в зале мы встретили Андирта, который позвал нас к себе. Беседуя с ним и с его солдатами, мы пили все тот же эль.

Так незаметно подошел к концу день. Зажглись фонари и свечи, разгоняющие сгущающийся вечерний сумрак, и слуги принялись накрывать столы к вечерней трапезе. Появившийся в сопровождении жены, наследника и невестки наместник приветствовал меня с прежней теплотой. Тадвин же, как мне уже сообщили, отправился на север в Торбринский замок по сердечным делам, связанным с дочерью тамошнего наместника, которую звали Лицея. Бардан расспросил меня о том, чем я занимался на протяжении дня, и я, воодушевленный его расположением, выразил желание осмотреть место сражения его отца с Хо-раби.

Бардан и Андолина обменялись взглядами, и наместник, выставив вперед бороду, спросил меня:

— А что, разве в Вайтфише нет леса?

— Есть, — ответил я, — только там никогда не происходило ни одного сражения.

— Там нет ничего, кроме деревьев, Давиот, — ответил Бардан, становясь серьезным. — Никаких красивых памятников, даже следов битвы не осталось. Только деревья.

Думаю, что лицо мое не смогло скрыть огорчения, потому что наместник усмехнулся и сказал:

— Ну, если ты так хочешь, то — пожалуйста. Андирт, у тебя найдется свободное время завтра утром? С Рекин у меня будет разговор.

Мне показалось, что на лицо сотника набежала какая-то тучка, во всяком случае, ответил он не сразу. Краешком глаза я увидел, как Бардан заговорщицки кивнул ему, а Андирт, хитро улыбнувшись, предложил:

— Ну что ж, прокатимся туда, а?

Ответом ему стал немедленный возглас согласия с моей стороны. Я уже представлял себя сидящим на боевом коне, одетым в клетчатый камбарский плащ, а нож — подарок Торуса — болтался на моем бедре, превратившись в меч.

Действительность же, как я узнал на следующий день, оказалась совсем иной.

Андирт гордо восседал на боевом коне, в то время как мне привели всего лишь маленькую невзрачную серую пятнистую кобылку с кротким взглядом. Приведший ее конюх, который, как мне показалось, сам был «лошадью», помог мне сесть в седло. Оказавшись непривычно далеко от земли, я с беспокойством схватился за поводья.

— Смотри, осторожнее, Давиот, не свались, булыжник — штука крепкая, когда падаешь на него с лошади, — бросил через плечо Андирт.

К счастью, эта шутка не выбила меня из седла. Мы тронулись шагом, и, миновав стены, двинулись в западном направлении через пастбищные луга. По дороге Андирт давал мне советы о тонкостях и правилах верховой езды. И хотя я мечтал лишь о том, чтобы усидеть в седле, все, что говорил мой учитель, навсегда отпечаталось в моей памяти. Мне было трудно понять, каким это образом, просто натягивая уздечку или касаясь боков коня каблуками, можно заставить животное подчиняться своей воле. А если оно не захочет? Лодка, корабль — это понятно, а вот движения раскачивающегося подо мной зверя казались мне тайной за семью печатями. Все-таки я сумел не упасть и стал даже немного гордиться собой. Когда-нибудь, думал я, мне удастся стать настоящим наездником, каким был мой спутник.

Мы проехали медленным шагом мимо пасущихся овец и пастуха, который приветственно помахал нам. В свете утреннего солнца перед нами предстал зеленый и тенистый лес. Это была дубовая роща, кроны могучих деревьев шевелил ветер, дувший с Фенда. Андирт остановил своего коня, и моя лошадка встала, не столько повинуясь моим усилиям, сколько следуя примеру коня сотника. Она наклонила голову, чтобы пожевать травки, и я снова испугался, что упаду.

— Лес, — беззаботно сказал Андирт, указывая рукой в сторону деревьев.

— А можно войти туда? — спросил я.

— Если хочешь.

Я почувствовал, что воин колеблется, потому что, слезая с седла, он сотворил знамение, предохраняющее человека от злых духов и колдовства. Я не мог последовать его примеру: когда я наконец спешился, то обнаружил, что едва держусь на ставших ватными ногах. Мои бедра и поясница ужасно болели. Чтобы не упасть, я схватился за седло, но, услышав насмешливые восклицания Андирта, сжал зубы, собрал все силы и двинулся на непослушных ногах в направлении леса.

— Поначалу всегда болит, — произнес Андирт. — Люди думают, что, мол, тут особенного, сел на лошадь да и поехал. А оно так — да не так. Вернемся, попрошу Гарата сделать тебе ванну.

— Благодарствую, — сказал я и добавил: — Мне надо многое узнать.

Андирт изрек:

— Да, — а потом, видимо решив подбодрить меня, заключил: — Держу пари, что когда-нибудь ты станешь первоклассным наездником.

Я улыбнулся, продолжая с трудом передвигаться в сторону леса.

Тут мой спутник несколько удивил меня, положив мне на плечо руку. Я остановился и увидел, как воин, встав на одно колено, скрестил руки на груди, словно на молитве. С немым вопросом на губах я вглядывался в его лицо и не мог понять, что за выражение запечатлелось на нем. Это был не страх, скорее благоговейная сосредоточенность. Я посмотрел в сторону деревьев и понял причину поведения сотника.

Передо мной выстроились могучие стволы, покрытые молодой порослью. Чем глубже в чащу, тем более старыми оказывались деревья, многие из которых вполне могли быть свидетелями встречи Рамаха и Хо-раби. Я снова посмотрел на Андирта и спросил его:

— А ты был здесь тогда?

— Нет, — покачал он головой. — Ты что, думаешь, что я такой старик? Даже сам Бардан еще пускал слюни в колыбельке, когда состоялось то сражение.

Я пробормотал что-то в извинение, но Андирт, казалось, не слушал. Мне никогда не случалось бывать ни в одной святыне большего размера, чем наша деревенская молельня. Но я понял, что мой спутник чувствует то же самое, что человек, переступающий порог храма. Наконец мы двинулись дальше, все больше и больше углубляясь в лес. До меня дошло, что я не слышу ни птичьего гомона, ни звуков, издаваемых другими животными. Белки не прыгали по деревьям, среди корней и опавших листьев также не наблюдалось присутствия живых существ. Здесь не росло ничего, кроме дубов, стволы которых не были тронуты разрушением и плесенью. Не было и звуков, за исключением разве что шуршания листвы: будто дубы о чем-то беседовали друг с другом.

Я внезапно ощутил сильный дискомфорт. Ноющая боль в пояснице и бедрах забылась, я только и успевал вертеть головой: со всех сторон чудились мне глаза, пристально наблюдающие за мной из множества укрытий.

— Чувствуешь, — сказал Андирт, и его слова прозвучали не как вопрос, а как утверждение.

Я кивнул и прошептал:

— Да.

— То была ужасная битва, — сказал воин, понижая голос, точно делая мне какое-то важное признание. — Два полных полка встретились с дружиной, которая прилетела на двух воздушных драккарах. Не только сталь мерилась силой со сталью, но и волшебники Камбара и Торбрина состязались в мастерстве и могуществе с колдунами Хо-раби. Сотни бойцов полегли здесь, понадобилось пять лет, чтобы полностью восстановить полки. Рамах издал декрет, по которому этот лес становился памятником. Теперь в нем, не тревожимые никем, живут лишь дубы да духи павших героев.

Я посмотрел вокруг. Все вдруг стало другим, и я увидел битву. Лучи солнца, прорывавшиеся сквозь сплетение могучих ветвей, прыгали по окровавленным мечам, по доспехам воинов. Гремели взрывы, вызванные колдовством, боевые кличи дерущихся сливались со стонами и хрипом умирающих. Мне вдруг показалось, что вокруг стало как-то особенно зябко, я поежился. Во рту так пересохло, что я не мог выговорить ни слова.

— Довольно? — спросил меня Андирт.

Я кивнул, и мы отправились в обратный путь, двигаясь куда резвее, чем когда шли сюда.

За лесом нас встретила привычная жизнь: мирно пасущиеся на лугу лошади, бескрайние поля, тишина и спокойствие. Мы остановились и, словно по команде, посмотрели назад.

— Был самый разгар лета, — медленно произнес Андирт. — За несколько дней перед празднованием Састен. Кончилось в два дня. Долго никто не осмеливался приблизиться к месту битвы.

Тут я вспомнил о своих видениях и спросил:

— Духи?

— Точно выяснить мне еще не удалось, — отозвался Андирт с присущим ему чувством юмора и пожал плечами. — Те, кто оказывался рядом, — пастухи, торговцы-лоточники, — говорили, что слышали звуки битвы и даже видели воинов, сражавшихся среди деревьев, но никто из них не наблюдал достаточно долго, чтобы заметить еще что-нибудь. Иногда из башни можно различить какие-то таинственные огни, особое свечение.

— Думаю, что видел… — Я встряхнул головой и смущенно улыбнулся.

— Некоторые, у кого есть на то способности, видят. — Андирт пробежал пальцами по гриве коня. Тот мотнул головой и всхрапнул, а его хозяин продолжал: — Вероятно, тот дар, который должен сделать тебя Сказителем, дает тебе также и способность видеть то, что закрыто для других. Ну, что, вернемся?

Обратно мы двигались не быстрее похоронной процессии. Лицо мое пылало, и я едва передвигал ноги, когда тащился через двор. Андирт помог мне подняться по лестнице и дойти до моей комнаты. По дороге нам встретились солдаты со своими беззлобными насмешками. Сотник велел слугам готовить ванну и ушел, пообещав привести ко мне Гарата. Я ждал стоя.

Слуга-Измененный принес корыто, которое другие слуги наполнили клубящейся паром водой. Пришел травник, страшно проклинавший в равной мере и мою безграничную глупость, и утонченный садизм Андирта, и подлил в воду каких-то ароматических жидкостей. Затем, прежде чем уйти, он дал мне подробные инструкции, как пользоваться оставленной им мазью, и выразил предположение, что в ближайшее время мне придется есть стоя и спать на животе. Я поблагодарил его и с надеждой погрузился в воду.

Надежда обернулась благодарностью, и я вознес хвалу Гарату за его искусство, чувствуя, как боль отступает. Вытерся, приложил Гаратову мазь, оделся и вышел.

С Рекин мы встретились в зале. Она сообщила, что наутро прибудет купеческий корабль, на котором мне и предстоит отправиться на север. Я поинтересовался, откуда ей это стало известно, и она ответила с улыбкой:

— Волшебство, Давиот, что другое тут может быть? Колдуны из разных замков знают, как послать весточку друг другу.

Я думал, что не усну, но, против ожидания, быстро заснул и спал спокойно благодаря Гарату.




Глава 4


Я спал без сновидений и очнулся ранним утром, полный предчувствий и ожиданий. Направился в зал. Аппетит мой усугублялся волнением, и к тому моменту, когда пришли Рекин и Андирт, я уже успел уплести полную тарелку мяса и полкаравая хлеба. Оба лишь улыбнулись, увидев меня, и пожелали мне доброго дня. Я спросил, когда выезжать, на что Андирт, придвинув стулья себе и Рекин, лишь усмехнулся:

— Всего-то два дня прошло, а мы ему уже надоели.

Я запротестовал, а Рекин расхохоталась и попросила меня помолчать.

— Корабль вряд ли прибудет раньше полудня, — сказала она. — До тех пор тебе предстоит еще раз встретиться с Барданом, который снабдит тебя необходимыми документами. Ты уж сдержи, пожалуйста, свое нетерпение.

Я кивнул и забормотал извинения.

Рекин продолжила:

— Если судно не опоздает, и если ветер не переменится, и если капитан сумеет воспользоваться вечерним приливом, то ты окажешься в Дюрбрехте вскоре после дня Эннаса.

Я заподозрил, что она просто хочет успокоить меня относительно предстоящего путешествия, и спросил:

— А что мне делать по прибытии?

— Тебя встретят, — ответила жрица. — Представитель школы будет на берегу, когда вы прибудете.

— Мы? А кто же остальные?

— Еще двое, — пояснила она. — Один из Инисвара, а второй из Мадбри. Не знаю, как их зовут. Они подсядут к вам выше.

Я на всякий случай кивнул, хотя не имел ни малейшего представления, где располагаются упомянутые ею населенные пункты. С географией у меня была беда. Все, что я знал, — это то, что Треппанек отделяет Келламбек от Драггонека, а Сламмеркин служит границей между нашей землей и Ур-Дарбеком.

Я бы, конечно, попытался выяснить, но тут пришел слуга-Измененный. Барон Бардан желал видеть меня немедленно, так что мне пришлось последовать за слугой в расположенные наверху личные покои наместника. Комната, в которую я вошел, оказалась не слишком большой, с одним окном и невысоким камином, в котором горел огонь. Бардан расположился за столом темного дерева на стуле с высокой спинкой. Точно такой же стул стоял и с другой стороны стола. Наместник жестом пригласил меня садиться, что я и сделал, с удовольствием ощутив мягкое сиденье. Я был весьма и весьма удивлен, когда радушный хозяин весело поинтересовался, как чувствует себя моя нижняя часть, но ответил, что благодаря Гарату я почти совсем здоров.

— Он просто прекрасный травник, — невзначай бросил наместник. — Итак, Рекин сказала тебе, что галера на подходе? Ты готов?

Я кивнул и поблагодарил барона за его гостеприимство. В ответ на это он лишь взмахнул рукой и протянул мне лежавшую у него на столе и покрытую воском круглую пластинку.

— Вот, возьми-ка это да береги хорошенько, — посоветовал он. — Когда прибудешь в Дюрбрехт, отдай это человеку, который придет встречать тебя.

Я склонил голову, принимая знак и пряча его под рубашку.

— Ну вот, теперь все в порядке, — сказал Бардан. — Да пребудет с тобой Господь, Давиот. И пусть он сделает тебя самым знаменитым Летописцем, которого знал Дарбек.

Я благодарно улыбнулся, кивнул и поднялся, понимая, что могу идти.

Рекин и Андирта я нашел там же, где и оставил, поглощенными игрой в келль. Я наблюдал за доской с плохо скрываемым нетерпением, пока не сообщили о том, что прибыл корабль. Андирт заметил, что я вскочил на ноги.

— Им еще надо разгрузиться, — сказал он мне, — и в любом случае хозяин не выйдет в море, не взяв тебя.

— Тем не менее, — сказала Рекин, и ее предложение показалось мне куда более заманчивым, — мы можем уже сейчас отправиться в порт. Познакомим Давиота с капитаном и, если будет время, поднимем по кружке эля на прощание.

Мы вышли из зала, причем я едва сдерживался, чтобы не побежать, когда мы спускались через предместья вниз по улице в порт — навстречу моему будущему.

Раньше мне случалось видеть галеры только на расстоянии, с берега или из лодки моего отца. Они скользили по волнам легко и уверенно. Я впервые оказался рядом со столь большим судном и с присущим моему возрасту жадным любопытством принялся разглядывать его очертания. Рекин обратила мое внимание на острый нос галеры и сказала, что она называется «Морской Конь».

Я уже готов был прыгнуть на палубу, но мои друзья удержали меня, давая понять, что еще не время. Измененные, выстроившись вереницей, разгружали корзины, кипы и мешки, передавая их из рук в руки с такой же легкостью, как дети перекидывают друг другу мячик. За работавшими наблюдал человек, в котором я сразу определил хозяина. Я спросил у Рекин, как его зовут, и она ответила мне, что его имя Керим, Я готов был стоять до тех пор, пока не кончится разгрузка и погрузка товаров, но Андирт заявил, что умирает от жажды, и мы направились в пропахшую пивом и рыбой таверну. Собравшихся в зале людей нетрудно было определить как моряков и прочий портовый народец. Одну сторону занимала группа Измененных. Мы сели за стол недалеко от выхода, и Андирт заказал всем пиво и рыбу. Через открытую дверь мне было видно галеру, так что я мог есть и пить, одновременно наслаждаясь ее видом.

Я было сорвался со своего места, увидев, что цепочка Измененных распалась и грузчики нестройной толпой направились к таверне. Рекин положила руку мне на плечо:

— Не все дела еще закончены, и капитан, наверное, тоже голоден. Он не уйдет без тебя.

Я сел. Прошла целая вечность, прежде чем Керим вернулся, хотя солнце едва успело перевалить зенит, а прилив еще только начинался. Одним махом допив свой эль, я схватил узел с вещами, увидев на причале капитана, который достал из своей рубахи рожок и дунул в него, созывая команду. Измененные послушно направились к галере. Я видел, как Андирт шепнул что-то Рекин, но внимание мое было поглощено «Морским Конем» и его капитаном. Опережая своих спутников, я вышел из таверны, едва удерживаясь от искушения побежать.

Команда взошла на борт, и Керим повернулся к нам, поднимая руку в знак приветствия. На фоне своих великанов-матросов он выглядел маленьким, но среди Истинных мог считаться человеком среднего роста. Он был еще не стар, моложе моего отца, как я подумал. Волосы его и борода выгорели и побелели от соли.

— Приветствую вас, — произнес он на удивление низким голосом. — Это мой пассажир?

Прищуренными от привычки вглядываться в залитые солнцем морские просторы глазами он бесстрастно разглядывал мою персону. Я почувствовал, что он как бы оценивает меня и ждет чего-то.

— Да, — сказал я, — меня зовут Давиот.

Керим безразлично кивнул и сказал:

— Тогда поднимайся на борт, парень. Я не собираюсь пропускать прилив.

Его манера выражаться мне не понравилась, но здесь он был хозяином. Я обернулся к моим спутникам, внезапно чувствуя острое нежелание расставаться с ними. Рекин улыбнулась и взяла мою руку:

— Прощай, Давиот. Бог да будет с тобой, и пусть пути твои однажды приведут тебя сюда.

Меня немного ошарашила резкость такого напутствия, но в глазах жрицы я видел лишь нежность и понимал, что она всего лишь хочет сократить грустные минуты прощания. Я сказал:

— Прощайте же и вы, Рекин и Андирт. Вам обоим я останусь благодарен навек.

Сотник осклабился и сжал рукой мое запястье, как принято среди воинов.

— Может, Дюрбрехт сумеет заслужить твое благорасположение, — сказал он.

Я кивнул, стараясь подыскать какие-нибудь подходящие к случаю слова, но, так и не найдя их, молча повернулся и последовал за капитаном по трапу на палубу галеры.

Керим указал мне в сторону кормы, где я увидел небольшую надстройку, возвышавшуюся над рулем. Двое Измененных отдали швартовые канаты и ловко вскочили на борт. В следующую секунду трап был убран. Гребцов было по шестеро с каждой стороны, еще два матроса стояли у мачты. Гребцы оттолкнулись веслами от причала, Керим отдал приказ, и нос «Морского Коня» развернулся в направлении открытого океана.

Я посмотрел назад и поднял руку в последнем прощальном приветствии. Рекин и Андирт махнули в ответ и ушли.

— А тебе не впервой выходить в море, — отметил Керим, посмотрев, как я держусь на палубе.

— Я родился в Вайтфише, — ответил я.

Он кивнул, одной рукой небрежно опираясь на румпель, управляя судном с такой же привычной легкостью, как Андирт лошадью. Заговорил он снова не раньше, чем мы, оставив позади порт, спустились к устью реки. Там он крикнул гребцам, чтобы сушили весла, и велел поднять парус. Бледно-голубой парусиновый треугольник, раздуваемый ветром, понес нас в море.

— Спать будешь на палубе, — сказал мне капитан. — Каюта здесь всего одна, и она — моя. Если Богу будет угодно, мы достигнем Дюрбрехта до зари дня Эннаса.

Как я уже говорил, мое знакомство с географией Дарбека было весьма поверхностным, но меня все-таки насторожила такая уверенность, и я сказал:

— Что-то уж очень быстро. А вы уверены, что ветра будут благоприятствовать нам?

— Уверен, что ветер не переменится, — ответил он, — ну, а если нет… — Он махнул головой, подбородком указывая на замерших в ожидании гребцов. — Тогда этим дармоедам придется попотеть на веслах, так что нечего об этом беспокоиться.

Могучие люди на грубых скамьях вовсе не казались мне «дармоедами», но я все понял. И все же, возмущенный его пренебрежительным тоном, я не удержался еще от одного вопроса:

— Всю дорогу до Дюрбрехта?

— Если потребуется, — бросил он с таким видом, который немедленно вызвал у меня раздражение. — Ты не встречался раньше с Измененными, а?

— Видел их в Камбаре, — ответил я.

Керим снова усмехнулся и сказал:

— В порту? Когда они таскали разные там корзины?

Я уже начал понимать, что в его обыкновении задавать такие вопросы, с помощью которых он старался показать всю глубину моего невежества. Все, что мне оставалось делать, это кивнуть и честно признаться, что он прав.

— Нельзя сказать, что ты видел их за работой, пока не случится посмотреть, как они выгребают против штормового ветра, — заявил Керим. — Это отборный народец, все до одного. Взращены на основе лучшего скота, вот так-то. Надо будет — прогребут всю дорогу до Дюрбрехта без остановки и глазом не моргнут.

Я не знал, правду он говорит или же хвастается. Конечно, гребцы были гиганты, с огромной мускулатурой, но все равно казалось маловероятным, что даже они смогут работать веслами так долго без отдыха. Я посмотрел Кериму прямо в глаза, и мой взгляд говорил сам за себя.

Он снизошел до улыбки, пожал плечами и сказал:

— Может быть, я и хватил немного лишку. Может, и не весь путь, но я совершенно точно знаю, что они могут работать не останавливаясь целые сутки.

В его голосе я услышал гордые нотки. Такие бывают у людей, когда они говорят о животных-рекордсменах: о прекрасной охотничьей собаке или о дорогой лошади. Я-то думал об Измененных как о людях, которые ничем не отличаются от меня (разве что силой и размерами), в то время как Керим видел в них объекты своей собственности, тщательно подобранных животных, чьи необычайные способности должны вызывать в окружающих особое уважение к хозяину.

— И они не протестуют? — спросил я.

Капитан, широко раскрыв глаза, уставился на меня точно на сумасшедшего. На какой-то момент он утратил дар речи, а потом покачал головой и прошептал сквозь кривую усмешку:

— Вайтфиш, деревенька Вайтфиш! Рыбаки!

Я вспыхнул более от злости, чем от смущения, и полагаю, он понял, потому что смягчил свой тон и постарался объяснить:

— Нет, они не протестуют. Они — Измененные, Давиот. А Измененные не возмущаются, они только слушаются приказов и выполняют то, что должны выполнять.

Я нахмурился и спросил:

— А у них есть возможность выбирать? Я хочу сказать, они сами выбирают себе занятие?

Керим тяжело вздохнул и ответил мне, как ему, наверное, казалось, вполне исчерпывающе:

— Они Из-ме-нен-ные.

Думается, что выражение, которое он увидел у меня на лице, побудило его все-таки объяснить мне:

— Они выведены для определенных целей. Господи, да разве кто-нибудь спрашивает лошадь, хочет ли она, чтобы ее седлали? Или вола, — нравится ли ему плуг?

— Я видел, как Измененные пили пиво в таверне, а для этого нужны деньги, — ответил я, — но никто не платит лошади или волу.

Мой вопрос показался мне самому каверзным, я явно выиграл очко в споре, однако Керим лишь пожал плечами и ответил мне в тон:

— Зверя же тоже надо кормить и поить. Если я не позволю моим ребятам поесть и пропустить рюмочку, они просто ослабнут.

Он снова неприятно хихикнул и добавил:

— А у меня не будет самых лучших на свете гребцов.

— А другой платы они не получают? — спросил я, думая о том, что там, куда я еду, мне будут платить только за то, что я буду учиться.

— Я кормлю их, и очень сытно, — сказал Керим со значением, — три раза в день, и каждый получает по большой кружке пива. Когда есть время и нет другой работы, они получают от меня немного денег на посещение таверны. Чего еще им надо?

Я не знал. И правда, ведь я сам получал то же самое, когда рыбачил вместе с отцом на нашей лодке. С единственной разницей, что мог надеяться в будущем иметь свою собственную лодку, хижину и жену. Я насупился и обрушил на капитана шквал вопросов:

— А они всегда будут гребцами? Могут ли они уйти от вас? Что произойдет, когда они состарятся или получат травму?

— Так много вопросов, — ответил капитан с покровительственной улыбкой. — Ты точно надеешься стать Летописцем? А? Хорошо, они не всегда будут гребцами. Потому что, когда они состарятся или если кто-нибудь из них покалечится, толку от них на «Морском Коне» будет не много. В этом случае они получат менее трудную работу в порту или на складах. Могут ли они уйти от меня? Разумеется, нет. Это моя собственность.

Он, совершенно очевидно, был удовлетворен такими ответами. Однако я не сдавался:

— А когда они становятся непригодными даже для такой работы, что происходит с ними тогда?

Керим сделал неопределенный жест рукой.

— Если им хочется, то никто не запрещает им переправиться через Сламмеркин, — ответил он. — Или положиться на милость своих соплеменников, они ведь тоже могут сделать какие-то сбережения.

Мне как-то не верилось, что у Измененных есть шанс что-либо скопить, так что их постаревшие или искалеченные соплеменники скорее всего обречены на жалкое существование. Но то обстоятельство, что капитан упомянул Сламмеркин, воскресило в моей памяти слова Рекин, и я спросил:

— Они переправляются в Ур-Дарбек к диким Измененным?

— Да, — сказал Керим каким-то совершенно другим тоном. Я уставился на хозяина галеры, потому что в его голосе звучало нечто, чего я не мог понять, то же самое, что и в случае с Рекин. Я вторгся в какую-то… заповедную зону и не был уверен, достаточно ли прилично продолжать задавать вопросы на эту тему. Улыбки корабельщика как не бывало, лицо приобрело холодное выражение. Да, зашел чересчур далеко. Но почему?

— Довольно вопросов, — сказал он.

Какое-то время мы стояли молча, а потом я попросил разрешения пойти на нос. Керим ответил кивком, и я ушел в смятенных чувствах.

Пошел через палубу, внимательно разглядывая гребцов. Если не считать их габаритов и чего-то бычьего в лицах, я бы сказал, что передо мной были самые настоящие люди. Они о чем-то переговаривались между собой, а некоторые даже улыбались мне. Одни, как я заметил, играли в упрощенный вариант келля, известный под названием кеч-дайс, и, сам не знаю почему, я испытал к ним за это особую симпатию. Я решил, что, если кто-нибудь из Измененных поднимется со своего места, я обязательно попытаюсь заговорить с ним.

Но этого не случилось, потому что, едва я дошел до носа галеры, ветер переменился. Керим дунул в рожок, и гребцы взялись за весла. Обнаружилось, что в хвастовстве капитана есть немалая доля правды. Я с трудом устоял на ногах, когда от мощного гребка палуба подо мной зашаталась. Хватаясь за планшир, я увидел, как белыми бурунами забурлила рассекаемая носом галеры вода. Капитан, наверное, намеренно хотел посрамить мое недоверие. Первый загребной крикнул:

— Осторожнее, господин.

Голос у него был мягким. Я улыбнулся и, обретая равновесие, помахал ему рукой. Хотя мне и не приходилось раньше выходить в море на галере, но я все-таки был как-никак сыном рыбака, так что не доставил Кериму удовольствия лицезреть мое падение.

Мы шли на веслах до тех пор, пока ветер вновь не надул парус. Тогда капитан отдал команду, и двое свободных от работы моряков принялись готовить пищу. Еда оказалась простой, но довольно сытной: рыба с рисом и хлеб. Кроме того, каждый на судне получил налитую до краев кружку доброго камбарского эля. Я занялся трапезой там же на носу, не испытывая большого желания составлять компанию остававшемуся на корме капитану. Наверное, я обиделся на него, но, кроме того, мне хотелось обдумать все то, что он мне сказал, и то, о чем он умолчал.

Когда с едой было покончено, мы снова пошли на веслах. На проплывавшем мимо берегу я увидел деревушку, точь-в-точь похожую на мою, и высокую башню, которая, как мне казалось, не могла быть ничем иным, как Торбрином. В море тут и там виднелись рыбацкие лодчонки, но мы шли далеко и довольно быстро, так что скоро все они скрылись из виду. Солнце клонилось к западу, а к востоку лиловел усыпанный звездами горизонт, на котором серп луны казался куском желтого обгрызенного сыра. Скоро береговую полосу начал поглощать мрак, в котором то тут, то там точно блуждающие огоньки вспыхивали белые буруны над волнами прибоя. Мы снова поели (меню оказалось тем же самым), и я подумал, станет ли Керим подходить к берегу, чтобы встать на якорь до рассвета. Он, казалось, вовсе не собирался сбавлять ход и спустя какое-то время послал ко мне матроса, чтобы сообщить, что я могу устроиться на ночь на носу или на полуюте.

Я возвратился на корму, где и застал Керима в лучшем расположении духа.

— Могу поклясться, что нам удастся достичь Инисвара не позднее завтрашнего полудня, — сказал он мне, — так что мы будем идти не останавливаясь всю ночь. Я отправляюсь на боковую, а ты ложись где пожелаешь.

Я кивнул, а он передал руль одному из Измененных и скрылся в своей маленькой каютке. Повеяло холодком, я закутался в плащ. Члены команды достали из-под своих скамеек разноцветные одеяла и улеглись спать по трое с каждого борта. На носу и корме зажглись ходовые огни, а я принялся изучать рулевого. Тот был старше прочих матросов, в его черных прямых волосах, окаймлявших обветренное лицо, уже виднелась седина. В зубах рулевого торчала маленькая глиняная трубка, чубук которой мерцал красноватым светом в ночной тьме. Я решил, что настало самое подходящее время для удовлетворения моего любопытства, и подошел к нему.

— Ты давно служишь у Керима? — спросил я.

— Да, господин, — ответил матрос.

— А как давно? — снова поинтересовался я.

Он пожал могучими плечами.

— С тех пор как постарел.

— А я всю свою жизнь в море, — сказал я. — Мой отец рыбак.

Мой собеседник промолчал и только кивнул головой. Я спросил, как его имя, и он ответил:

— Борс, господин.

— А меня зовут Давиот, — представился я. Он снова кивнул в ответ.

Рулевой, совершенно очевидно, не желал разговаривать со мной, но от меня не так-то легко было отделаться.

— А откуда ты? — спросил я.

— Из Дюрбрехта, господин, — отозвался он.

— Я туда и еду, — сообщил я. — Буду учиться на Летописца.

Борс кивнул. Не могу сказать, был ли он так занят своей работой или его вообще не интересовал разговор, но лицо его не выражало никаких эмоций. Стыдно признаться, но он в тот момент действительно показался мне похожим на корову, которая задумчиво жует жвачку и отмахивается хвостом от назойливых мух. Стараясь все-таки вовлечь рулевого в разговор, я заявил:

— Я люблю море, а ты?

Он не удостоил меня ответом, словно бы я задал какой-то совершенно ничего не значащий вопрос, но я не сдавался:

— Тебе нравится на «Морском Коне»?

Широко открытые глаза матроса сузились, и по его лицу можно было бы подумать, что внутри у Борса происходит напряженная работа мысли, цель которой — определить, что же означает слово «нравится». В конце концов он снова молча пожал плечами.

Я осмелел.

— А что тебе известно об Ур-Дарбеке? — настаивал я. — Мне говорили, что люди твоего племени живут там свободными.

Я понял, что попал в точку — хотя и на секунду, но лицо его изменилось. Глаза широко раскрылись и тут же снова сузились. Табак в трубке вспыхнул огнем, когда Борс сделал сильную затяжку.

— Ничего, господин, — ответил он.

В его тоне было что-то такое, что исключало дальнейшие вопросы. Как ни печально, но, несмотря на мое неуемное любопытство, я вынужден был признать, что вразумительных ответов я не дождусь. Такое положение дел только еще более подливало масла в огонь моей любознательности.

— Совсем ничего? — все-таки спросил я, не желая сдаваться.

— Нет, господин, — ответил он и добавил: — Совсем ничего.

Я вздохнул и попробовал зайти с другой стороны:

— Почему ты называешь меня господином? Ведь я не твой хозяин.

— Ты из людей Истинной веры, — ответил он.

— И всех Истинных называют господами? — спросил я.

— Да, господин.

— А много ли людей твоего племени в Дюрбрехте? — спросил я.

Он ответил:

— Да, господин.

Мне стало ясно, что с Борсом мне не справиться, ответов на свои вопросы я не получу. Я стал размышлять, являлась ли причиной тому его, так сказать, бычья сущность, или такое поведение вообще было естественно для Измененного, или же он что-то скрывал. Совершенно очевидно, что он знал об Ур-Дарбеке больше, чем желал сообщить мне. Я сдался, дальнейшие вопросы были бесполезны.

— Пойду, пожалуй, посплю, — сказал я и услышал в ответ:

— Да, господин.

Я перенес свой узел на носовую палубу, завернулся в плащ, положил пожитки себе под голову в качестве подушки и уснул под всплески воды за бортом. Во сне я командовал галерой с командой из суровых молчаливых Измененных, которые неизменно отвечали мне: «Да, господин».

К полудню мы были в пределах видимости Инисвара — крепости, которая оказалась даже крупнее Камбара, что делало Инисвар самым большим из городов, которые мне доводилось видеть. Его строения полукольцом охватывали уютную бухту. Отлогие пригорки, точно опущенные вниз рога быков, спускались к песчаному берегу. Дальше на горе, за домами, высилась сторожевая башня. Керим провел «Морского Коня» мимо отмелей к молу, возле которого мы и ошвартовались.

Я было надеялся, что смогу выйти на берег, но капитан сказал мне, что он собирается пробыть лишь столько времени, сколько понадобится, чтобы забрать нового пассажира. Я остался на носу судна. Приготовили еду, и мы поели. Керим, как я полагал, отобедал на берегу, потому что прошло некоторое время, прежде чем он появился на молу в компании небольшой группы людей, которые провожали паренька моего возраста. Он был меньше меня ростом, рыжеволосый, с потерянным выражением на лице, точно его душа разрывалась между радостным волнением и обеспокоенностью перед неясным будущим. Одет этот паренек был точно так же, как и я, только у него не было кинжала. Стоило новичку вступить на борт, как я понял, что он чужой в море.

Керим представил нас. Нового пассажира звали Пирдон. Я проводил его в носовую часть и, едва мы отчалили и палуба под нашими ногами зашаталась, увидел, как побелело его румяное лицо.

— Я не так уж часто плавал по морю, — поведал мне Пирдон.

Я важно кивнул, чувствуя свое превосходство, и пообещал ему:

— Ты быстро привыкнешь.

Воды Фенда были спокойны, нас лишь слегка покачивало, когда галера на веслах выходила из бухты, но лицо Пирдона потемнело и покрылось красными пятнами. Паренек схватился за планшир и, к моему глубокому изумлению, воскликнул:

— О, Господи Боже, почему мне нельзя было отправиться в путешествие верхом?!

Тут я вспомнил свой первый печальный урок верховой езды и поинтересовался, может ли он ездить на лошади. Новичок кивнул и пробормотал что-то такое, после чего у меня не осталось сомнений в том, что для него это такое же обычное дело, как для меня стоять на палубе. Тут парень дернулся и перегнулся через борт. Его тошнило. Мне стало жалко Пирдона, и я принес ему чашку воды.

— Может, у Керима есть какое-нибудь лекарство, — сказал я. Оставив беднягу страдать от качки на полубаке, я направился на корму.

У Керима конечно же ничего такого не оказалось, более того, капитан весьма удивился тяжелому положению Пирдона и попросил меня предупредить пассажира, чтобы тот не вздумал напачкать на палубе. Такое отношение не улучшило моего мнения о Кериме, поэтому я вернулся обратно с выражением недовольства на лице.

— Может, удастся найти травника в Мадбри, — предположил я, на что Пирдон со стоном ответил, что до Мадбри день пути или того больше.

Меня удивило его знание географии, и я принялся расспрашивать своего нового знакомого о его происхождении, стараясь заодно отвлечь его от того, что для меня было не более чем легкой прогулкой.

Рассказ Пирдона сопровождался частыми стонами и паузами, во время которых он перегибался через борт. Но несмотря на это, мне все же удалось выяснить, что паренек этот старше меня на год, был вторым сыном в семье кожевенника в лежавшем в стороне от побережья на расстоянии нескольких лиг маленьком городке, называвшемся Штербек. Он знал лошадей настолько же хорошо, насколько я знал море, и уверил меня, что, знай он, что из себя представляет путешествие на корабле, он в лепешку бы разбился, но уговорил отца подарить ему лошадь, на которой бы сам и доехал до Дюрбрехта. То, что его семья могла сделать такой роскошный подарок своему сыну, означало, что Пирдон привык к богатству, которое было не знакомо ни моим родителям, ни мне. Мне стало неловко говорить о том, где вырос я, да и собеседнику моему было совсем не до того. Я вдруг подумал, что, несмотря на свое нынешнее бедственное положение, этот Пирдон, наверное, совсем неплохой малый, в чьей компании мне не придется скучать, когда охвативший его приступ морской болезни пройдет.

К моему огорчению, он продолжал чувствовать себя плохо. Насколько я помню, на протяжении всего нашего пути к Мадбри он чувствовал себя отвратительно и все время клялся, что, стоит ему добраться до места назначения, больше он ни за что не ступит на борт корабля. Я старался как мог облегчить его страдания, хотя почти без пользы. Поэтому, когда мы оказались в пределах видимости Мадбри, Пирдон был совершенно изнурен голодом и тошнотой.

Мадбри предстал перед нами ранним утром третьего дня нашего пребывания в море. Город этот был приблизительно одних размеров с Инисваром, но располагался на скалистом уступе мыса. На фоне восходящего солнца башня тамошнего наместника торчала точно указующий в небо перст. Ветер дул порывами, волны разбивались о мол, обогнув который, мы оказались в спокойных водах гавани. Мы были уже близко, когда я подошел к Кериму.

— У нас будет время найти травника? — спросил я. — Пирдону очень нужна помощь.

— У меня нет времени, — бросил Керим, не глядя на меня. Глаза капитана, который вел корабль против ветра, сосредоточились на пристани. Хотя я и недолюбливал корабельщика, но не мог не признать, что мореходом он был искусным. — Клетон уже идет.

Я даже и представить не мог, что он заранее знает имя нового пассажира. Посмотрев на город, я увидел, что оттуда в направлении порта двигается целое шествие. Я кое-что начал понимать и спросил:

— Он живет в замке?

— А ты думал, что все Летописцы происходят из рыбаков да ремесленников? — ответил вопросом на мой вопрос капитан и усмехнулся. — Клетон — третий из сыновей наместника Бритона.

Раньше мне и действительно не приходило в голову, что сын наместника может стать Мнемоником, и я попытался представить себе, как окажусь в компании столь высокопоставленного человека. Но сейчас не это было главным. Я сказал:

— И тем не менее, если Пирдон не получит какого-нибудь лекарства, он, может статься, будет блевать всю дорогу до Дюрбрехта.

Керим пожал плечами так, точно ему было совершенно все равно. Я не собирался сдаваться и продолжал настаивать:

— Мы вполне можем подождать, пока не найдут травника.

Керим, разворачивая румпель, выкрикнул приказания гребцам, и матросы стали тормозить с помощью весел. «Морской Конь», скользя по воде, приближался к пристани. Борс и другой такой же престарелый Измененный прыгнули на причал, держа в руках швартовы. Керим удовлетворенно кивнул и ответил мне:

— Я должен быть в Дюрбрехте к дню Эннаса. И к тому у меня есть веские причины. Я заключил пари.

Любые его причины казались мне ерундой в сравнении со страданиями Пирдона. Мне стоило сил удержаться от того, чтобы не сказать капитану всего, что я о нем думаю. Я поборол свой гнев и произнес насколько возможно убедительнее:

— Он не ест ничего с тех пор, как ступил на борт. Скоро, если все будет так продолжаться, он начнет харкать кровью, а потом, возможно, умрет. Как это воспримут в Дюрбрехте? А что скажут в Штербеке, когда узнают?

Лицо Керима потемнело, он вздернул свою короткую бороду, в уставившихся на меня темных глазах горела ярость. Но я продолжал смотреть на него до тех пор, пока он не отвел свой взгляд в сторону и не проворчал:

— Хорошо. Иди и найди ему лекаря. Только чтоб быстро! Потому что, если я проиграю мое пари…

Остального я уже не слышал и бегом помчался к трапу, успев на ходу шепнуть Пирдону, что иду за лекарством для него.

Выскочив на причал, я стал рассматривать близлежащие здания. Я видел только склады и таверны и нигде не мог высмотреть жилища травника. Недолго думая, я помчался в направлении ближайшей пивной, решив, что там смогу уточнить направление. Я остановился на углу улицы, ведущей к замку, и тут процессия, которую я видел еще с корабля, неожиданно вышла из-за домов. В ней был целый отряд всадников, которых возглавлял облаченный в дорогие одежды осанистый мужчина с черной бородой. Я правильно определил его как наместника Бритона. По правую руку от него, с той стороны улицы, где находилась таверна, ехал юноша со светлыми волосами, одетый в рубаху и панталоны из материи превосходного качества. Я двинулся вперед и едва не столкнулся с его лошадью. Юноша выругался, а двое мужчин в плащах и при мечах, что легко позволяло определить их принадлежность к военному братству, повернули своих коней прямо на меня. Испугавшись, что они раздавят или забьют меня плашмя мечами, я хотел броситься бежать, но только приподнял руку, как бы защищаясь от удара.

Бритон крикнул им, чтобы они остановились.

— Он с галеры, — сказал наместник и уставился на меня светло-голубыми глазами. — Что случилось, парень, куда ты так мчишься?

— Прошу простить меня, господин, — сказал я, поклонившись. — Мой приятель на судне болен, я должен во что бы то ни стало разыскать травника.

— Матроса укачало в море? — Этот вопрос задал светловолосый юноша. — Ну и кораблик же мне попался!

Насколько можно было судить, передо мной был Клетон.

— Дело не в матросе, — ответил я (раздумывая, не следует ли добавить: «Мой господин», но в конце концов решил, что не стоит, так как оба мы в скором времени станем соучениками). — Больного зовут Пирдон, и он, так же как и я, направляется в Дюрбрехт на учебу.

— А, мой будущий собрат по школе Мнемоников. — Глаза у Клетона были такими же блекло-голубыми, как и у отца, отчего его взгляд казался отстраненным и холодным. Но ощущение это исчезло, едва юноша улыбнулся. — Нужно немедленно найти самое лучшее лекарство. Матин, поспеши назад в замок, и пусть Наэрн приготовит то, что нужно. А ты, пожалуйста, принеси лекарство на корабль.

Солдат развернул коня и помчался в направлении, противоположном следованию процессии. Юноша повернул ко мне свое лицо и сказал:

— Итак…

Он нахмурился, ожидая, что я представлюсь.

— Давиот, — сказал я.

— Итак, Давиот, не представишь ли ты меня нашему капитану? Меня, между прочим, зовут Клетоном.

Он спешился, и мы пожали друг другу руки. Так бок о бок мы пешком добрались до «Морского Коня», возле сходен которого стоял заметно нервничавший Керим. Но ни Клетон, ни его отец, который, остановив коня, спешился, отвечая приветствием на поклон капитана, и не думали спешить.

Бритон, махнув рукой, произнес:

— Мы послали человека, чтобы он принес лекарство для вашего заболевшего пассажира, капитан, так что придется вам немного подождать.

Керим кивнул и с раздражением стрельнул в меня глазами. Однако этот взгляд корабельщика не укрылся от внимания Клетона, который спокойно проговорил:

— Вы ведь не повезете больного в Дюрбрехт, правда, капитан?

Керим покраснел и закивал головой, изображая тем самым полное согласие со словами вопрошавшего. Мне нравилось видеть подобное замешательство капитана, и я подумал, что Клетон непременно завоюет мое расположение, если будет продолжать в таком же духе. Я отметил, что одежда на сыне наместника была куда богаче, чем моя, но поклажи при нем оказалось не больше, чем у меня. Я видел, что он отклонил предложение Керима воспользоваться услугами одного из матросов в качестве носильщика, заявив, что он такой же простой кандидат в Мнемоники, как Давиот и Пирдон.

Думаю, что он это сказал намеренно, чтобы поставить на место Керима, а заодно возвысить меня. Я улыбнулся и увидел, как Клетон, подмигнув мне, в ответ растянул свой рот в широкой улыбке.

Мы ждали. Бритон завязал разговор с Керимом, а Клетон допрашивал меня не менее старательно, чем я днем раньше допытывал Пирдона. Говорить с сыном наместника было одно удовольствие, я совершенно забыл о разделявшем нас барьере, состоявшем, по сути дела, только в разнице обстоятельств нашего рождения.

Наконец вернулся Матин с лекарством и с инструкцией, которой снабдил его травник. Бритон настоял вежливым, но не допускавшим возражений тоном, чтобы Керим еще повременил с отправлением, давая возможность Пирдону отведать омерзительно пахнущего отвара, и торопыге-капитану пришлось запрятать свое нетерпение куда подальше, пока мы с Клетоном приводили в чувство нашего бедолагу-товарища. Сам Клетон вслух рассуждал о том, что как бы ему самому не пришлось глотать эту дрянь, прежде чем мы окажемся у цели нашего путешествия. Как потом оказалось, он был прекрасным моряком и чувствовал себя на судне как дома, так что я понял: он нарочно притворялся, чтобы облегчить страдания Пирдона. Сын наместника нравился мне все больше.

Через какое-то время Пирдон сказал, что ему стало лучше. И действительно, его лицо порозовело, и он даже решился сделать несколько глотков эля. Тогда Клетон попрощался с отцом, и Кериму наконец позволено было тронуться в путь.

Мы, трое юношей, стояли вместе на носовой палубе, наблюдая, как растворяется вдалеке Мадбри. Впереди лежал Дюрбрехт и наше будущее, которого никто из нас, а в особенности я, не мог предвидеть.




Глава 5


Не скрою, в компании Клетона и Пирдона, который, придя в себя, оказался веселым и добросердечным, хотя и немного робким парнем, путешествовать было приятно. Пирдон совершенно очевидно благоговел перед сыном мадбрийского наместника, несмотря на то что Клетон приложил все силы, чтобы убедить нас, что все мы находимся в равном положении, и в его манере поведения не содержалось ни малейшего намека на свое превосходство. Тем не менее и Пирдон и Керим относились к нему особенно. Подозреваю, что это происходило оттого, что оба они — и капитан, и сын кожевенника — имели опыт общения с представителями аристократии, в то время как я встречался только с наместником Барданом и его родичами, которые отнеслись ко мне со всей теплотой. Поэтому-то я общался с Клетоном как со своим будущим соучеником, чего ему как раз и хотелось…

Я сидел на носу и вместе с Клетоном и Пирдоном бросал кости. Мы поднялись, когда Борс-Измененный издал громкое мычание, что вполне соответствовало его прототипу-животному. Я посмотрел туда, куда он указывал, слыша, как Керим ругается из-за выкрика своего матроса. Ветер, гнавший по небу облака, нес с собой и другие, гораздо более внушительные по размеру предметы — воздушные драккары Повелителей Небес.

Их было три, и они быстро двигались в нашем направлении, пролагая свой курс несколько севернее, так что должны были бы оказаться как раз над Треппанеком. Я никогда еще не видел, чтобы они шли так низко. Можно было различить руны, украшавшие громадные цилиндры, к которым крепились корзины. Эти знаки пылали и корчились, точно живые существа в огне. Даже небо над кораблями и то казалось искаженным от магических чар колдунов Хо-раби; оно кипело, переливаясь красным, точно Повелители Небес тянули за собой в кильватере пламя. С первого взгляда казалось, точно какие-то призрачные чудища танцуют вокруг кроваво-красных судов. Солнце было к западу от нас, но тень от воздушных драккаров шла впереди них и, накрыв нашу галеру, погрузила все вокруг в промозглый холод, сделав недвижимым и безжизненным сам воздух. Я задрожал, чувствуя ненависть к этой зловещей ауре. Я слышал, как рядом со мной Пирдон возносит молитвы к Господу, прося его защитить нас, а Клетон произносит строки из торжественных клятв. Я схватился за рукоять моего кинжала. Жест бесполезный, но дающий некоторое самоуспокоение.

Воздушные суда прошли настолько близко, что я даже различил белые пятна лиц, выглядывавших из черной подвесной корзины воинов. Тут я услышал, как Клетон произнес:

— Идут на Дюрбрехт.

В голосе сына мадбрийского наместника не было и тени обычной усмешки. Я же чувствовал себя так, будто что-то потустороннее, холодное проникло внутрь меня. Мне было страшно, но я знал, что это нечто большее, чем обычный страх, который в подобной ситуации был бы вполне естествен. Нет, здесь имело место нечто другое, словно тень, накрывшая галеру и само море, отняла у меня мою надежду, точно колдовство Повелителей Небес пронзило мою душу. Я был как будто парализован, ноги мои приросли к палубе. Ладонь примерзла к рукояти кинжала. Все, что я мог, — это смотреть открыв рот и дрожать. Даже если Хо-раби посыпались бы мне на голову, я бы так и стоял, ожидая, когда они придут и прирежут меня, и даже не пошевелился бы.

В следующую секунду все три корабля оказались прямо у нас над головами. Точно морозная зимняя ночь пала на нас. Я продолжал стоять неподвижно, зубы мои застучали во рту десятком маленьких барабанчиков. Тело начал колотить озноб. Мои глаза были прикованы какими-то сверхъестественными узами к проплывавшим кораблям. Все, что я мог, это следить за их движением, лишенный свободной воли. Суда Хо-раби заполнили все небо, и мне казалось, что я слышал завывания духов, посланных из Ан-фесганга на погибель Дарбека. Я до боли вытягивал шею, но не мог сдвинуть с места свое тело и не видел ничего, кроме судов Повелителей Небес. Клетон, Пирдон и весь «Морской Конь» исчезли, окутанные ирреальной тенью потустороннего мира. Единственное, что осталось на этом свете, это я и три громадных воздушных драккара. Никогда ранее не чувствовал я себя столь беспомощным и слабым, и никогда не охватывал меня более безотчетный, леденящий душу страх. Казалось, они навсегда зависли над головой. Но прошли, наверное, лишь какие-то секунды, потому что корабли двигались и двигались, быстро держа путь внутрь страны, вдоль Треппанека, на запад, туда, где лежал Дюрбрехт.

Еще в течение какого-то времени воздух вокруг продолжал оставаться замутненным и наполненным тошнотворным, вызывающим дурноту серным запахом. Наконец корабли скрылись из виду, и я почувствовал, что вновь обретаю способность двигаться. Я сплюнул за борт, во рту у меня был такой вкус, точно там кто-то нагадил. Я видел, что Пирдона снова затошнило. Клетон побледнел и стоял молча, проводя рукой по своим желтым волосам. Мы ошарашенно смотрели один на другого. На лице сына мадбрийского наместника лежала печать нескрываемого ужаса, полагаю, что мое выглядело не лучше. И тут до меня дошло наконец то, что я смутно сознавал еще в то время, когда, недвижимый и охваченный страхом, стоял на палубе. Но тогда все это, казалось, не имело значения. До меня дошло, что движение «Морского Коня» не замедлилось.

Я повернул голову и посмотрел на сидевших за веслами Измененных, которые продолжали грести с прежним энтузиазмом, даже не потеряв ритма. Ужасающее колдовство Повелителей Небес не возымело на них никакого действия. Я увидел стоявшего у мачты Борса, лицо которого было обращено на запад, туда, где скрылись корабли, и мне показалось, что я вижу, как он улыбается. Я затряс головой и захлопал ресницами. Когда же я снова взглянул на Борса, тот выглядел совершенно обычно. Я подумал, что, наверное, ошибся, приняв за улыбку гримасу страха.

Я повернул голову к Клетону и сказал:

— А им, похоже, вовсе и не страшно.

Тот не понял меня поначалу, и мне пришлось пояснить:

— Команде, они продолжали грести. Магия Повелителей Небес, похоже, не действует на них.

— Может быть, и так, — согласился Клетон, голос которого прозвучал хрипло. — А может, у них сниженная чувствительность. — Он заставил себя рассмеяться. — Я полагаю, они счастливчики.

Я облизал губы и потер ладонью о ладонь, внезапно почувствовав, как струйки пота побежали у меня под рубашкой.

— И все же, — проговорил я, — мне это кажется странным.

— Они Измененные, — развел руками Клетон. — А ты Истинный.

— И тем не менее, когда мне случилось впервые видеть эти корабли в детстве, — я нахмурился, вспоминая тот день на берегу, когда я стоял рядом с отцом и смотрел, как мимо нас проплыл воздушный драккар, — все животные и птицы исчезли из Вайтфиша. Даже чаек не было в небе.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросил Клетон.

— Да не знаю, — ответил я, морща лоб. — Только вот… странно это.

— Странно, что Измененные не ощущают того, что естественно для представителей Истинного народа? — спросил он и засмеялся. — Давиот, они низкоорганизованные существа по сравнению с нами и в то же время уже и не животные, от которых произошли.

— И все же я знаю, — ответил я, — что даже животные чувствуют опасность. Эти же, похоже, или… не осознают, или… не боятся.

Плечи Клетона поднялись в полнейшем удивлении.

— Керим хорошо выдрессировал их, — сказал он. — Приказа сушить весла не было, вот они и рады были стараться.

— Ну, наверное.

В конце концов, Клетон — сын наместника, у него куда более обширный опыт общения с Измененными, чем у меня. Его мнение имело значение для меня, но оно не убеждало меня. Сам уж не знаю почему, но я чувствовал, что тут кроется нечто большее. Объяснить своей уверенности я не мог. Точнее, это даже нельзя было назвать уверенностью, скорее подозрением. Короче говоря, слов для определения моих эмоций я не нашел и кивнул в знак согласия с мнением Клетона. Кроме того, нам следовало думать совсем о другом, о чем нам и напомнил Пирдон.

Лицо его снова стало белым, он с отвращением вытер свой рот, из которого доносился неприятный запах (последствие дурноты, которую испытал наш товарищ), пристально посмотрел на запад и сказал мягким и полным страха голосом:

— Целых три корабля. Во имя Господне, целых три корабля! И они явно направились к Дюрбрехту.

— Думаю, что нашу школу они пощадят. — Я понял, что Клетон специально пошутил так, чтобы не дать Пирдону совсем упасть духом.

— Но это же не их время! — Пирдон был слишком потрясен, чтобы реагировать на шутки. — Последнее нашествие случилось тридцать лет назад. Не время сейчас им.

— Чуть более двадцати девяти, — уточнил Клетон, который стал серьезным. — Но все-таки, мне кажется, они не смогут причинить большого ущерба Дюрбрехту.

Пирдон оторвал свой взгляд от горизонта, за которым скрылись корабли, и посмотрел на нас.

— Почему ты так уверен? — спросил он с надеждой.

Его глаза, внимательно смотревшие на Клетона, требовали подтверждения. Я находил, что вполне разделяю чувства Пирдона, и решил, что должен услышать ответ сына мадбрийского наместника, который напомнил нам доверительным тоном:

— Дюрбрехт надежно защищен с помощью магических сил. И не забывайте о том, что там находится школа колдунов.

— А там вот Стражи. — Пирдон махнул рукой на восток. — Однако же они не смогли загородить дорогу Повелителям Небес.

— Да, это правда. — Клетон на какой-то момент задумался и ответил, причем в словах его прозвучало куда больше уверенности, чем испытывал в тот момент он сам. — И тем не менее в дюрбрехтской школе преподают самые лучшие из наших ведунов, так что там уже знают о приближении Хо-раби. А Стражей они скорее всего застали врасплох.

Я видел, что Пирдону очень хотелось верить в это. Впрочем, и мне тоже. Поэтому, когда он кивнул головой в знак согласия, я почувствовал облегчение, точно мнение Пирдона имело для меня большой вес.

Клетон пробормотал:

— Скоро мы все узнаем. Если ничего не случится, к утру прибудем в Дюрбрехт.

Тут я понял, что сам он гораздо менее уверен в правоте своих слов, чем старался это показать.

Я не мог даже и думать о том, чтобы что-то сказать.




Я очнулся от сна на палубе притихшей галеры. Небо над моей головой закрыли гигантские драккары Повелителей Небес, а команда Измененных радовалась сыпавшемуся мне на голову дождю стрел. Прошло, наверное, несколько секунд, прежде чем я сумел стряхнуть с себя остатки ужасного кошмара и понять, что передо мной стоит Пирдон, который говорит:

— Иди, взгляни.

В голосе его застыл такой ужас, что я немедленно вскочил и последовал за ним к левому борту «Морского Коня», где уже находился Клетон, напряженно вглядывавшийся в грязновато-белую дымку, стелившуюся над водой. Еще не рассвело, но все вокруг освещалось странным предрассветным сиянием, которое из-за своего красного оттенка напоминало корабли Хо-раби. Пирдон указал пальцем вперед и сказал:

— Там.

Я посмотрел в ту сторону, куда указывала его вытянутая рука, и совсем невдалеке увидел нечто, похожее на скелет огромного доисторического животного.

Могучие ребра, загнутые вверх, казались черными и толстыми на фоне сияния ложной зари. Туман поглощал запахи, но, несмотря ни на что, мне удалось почувствовать, что в воздухе пахнет как после большого пожара. Между ребрами я видел темные предметы, которые не сразу сумел определить для себя как тела погибших людей.

Клетон сказал:

— По крайней мере, хоть один из кораблей точно не доберется до Дюрбрехта.

Голос его прозвучал приглушенно: сказывалась грандиозность зрелища. Я промолчал, кивнув, и продолжал смотреть. Сколько же воинов было на этом корабле? Большинство из них конечно же утонуло под тяжестью доспехов и вооружения, а эти вот зацепились за горящие обломки своего судна.

— Слава Богу, — сказал Пирдон.

Я сопоставлял размеры потерпевшего крушение судна с «Морским Конем». Погибший драккар Повелителей Небес был раза в четыре длиннее нашей галеры.

Клетон сказал:

— Интересно, как обстоит дело с другими?

— Уничтожены, так же как и этот, по воле Божьей, — ответил Пирдон.

Я продолжал разглядывать обломки до тех пор, пока они не скрылись, потонув в тумане, за нашей кормой. Сияние исчезло, и я закутался в плащ, поеживаясь от утреннего холода.

Никто из нас не был в силах заснуть, так мы и стояли на передней палубе, а небо за нашими спинами начинало светлеть. Встало солнце, и прошло немного времени, прежде чем мы увидели Дюрбрехт. Челюсть у меня отвисла.




В этом месте Треппанек делал небольшой поворот к северу, невысокий продолговатый горный хребет скрывал от нас широкую бухту. На вершине самого высокого холма стена, уходящая в глубь материка, поворачивала на запад и, возвращаясь к берегу громадным полукольцом, охватывала весь вольготно раскинувшийся в ее объятиях город. С каждой ее стороны высился маяк, похожий на уменьшенную копию башни наместника. Строения казались столь грандиозными, что в сравнении с таким великолепием все ранее виденные мной города могли бы считаться не более чем карликами. Если бы кто-нибудь взял и перенес туда Мадбри Инисвар вместе с Камбаром, то они просто затерялись бы в этом удивительном городе. В гавани, стоя на якорях, дремали, мирно покачиваясь, мириады кораблей, великое множество их стояло возле вытянувшихся в длинную линию пристаней. За ними, позади доков и складских помещений, сияли в лучах утреннего солнца изумительной красоты дома. Моим глазам открылись широкие улицы, утопавшие в зелени садов, и растянувшиеся на поднимающемся вверх взгорье прибрежной полосы три огромнейших комплекса зданий. Один из них, я был в этом уверен, являлся школой Мнемоников, другой — волшебников, а третий — дворцом градоправителя, корифона.

Я встрепенулся, когда Клетон легонько пихнул меня в бок и сказал:

— Закрой рот, Давиот, а то ненароком проглотишь Дюрбрехт.

Я покачал головой, расплываясь в улыбке, и продолжал смотреть. Слева от меня я услышал голос Пирдона, который тихонько произнес:

— Господи Боже, я и подумать не мог, насколько он огромен.

— Ему нет равных, если не считать Кербрина, — сказал Клетон, широко улыбаясь. — Уверен, друзья, что здесь нам скучать не придется.

Я только кивнул в ответ, не будучи в силах вымолвить ни слова, стоя словно зачарованный до тех пор, пока Керим не причалил к пристани и не ошвартовал «Морского Коня».

Клетону снова пришлось дать мне легкого тычка и напомнить, что пора собираться. Я не заставил себя ждать, и к тому моменту, как сходни были перекинуты на пристань, мы уже в нетерпении топтались у борта, горя желанием сойти на берег.

Я в нерешительности стоял на пристани, раздумывая, не следует ли что-нибудь сказать нашему капитану. Хотя я и недолюбливал Керима, все-таки он доставил нас до места в целости и сохранности и довольно быстро (пусть даже последнее и было сделано не ради нас, а для того, чтобы выиграть пари). Мои затруднения разрешил сам корабельщик, поднявшийся по сходням следом за нами:

— Ну вот, вы на месте, стало быть, работа моя выполнена, с тем и прощайте.

Он склонил голову и собрался было уходить, но Клетон остановил его вопросом:

— А что мы теперь должны делать, капитан?

Керим нахмурился и ответил без всякого почтения:

— Кто-нибудь из школы придет за вами, дождитесь встречающего здесь.

Более не задерживаясь, корабельщик махнул нам рукой и скрылся в толпе. Клетон сказал:

— Совершенно не сомневаюсь, что его сейчас волнует только получение своего выигрыша. Ладно, что до меня, так я не собираюсь стоять здесь точно заблудившаяся овца.

— А что еще делать? — спросил Пирдон.

Клетон осмотрелся вокруг, и глаза его немедленно сосредоточились на здании таверны.

— Мы можем позавтракать, — предложил он.

— А правильно ли это? — спросил в ответ Пирдон, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу. — Что, если нас придут встречать и никого не найдут?

— Думаю, что до школы мы и сами доберемся, — парировал Клетон. — Наверное, мы прибыли слишком рано и нас еще не ждут.

Пирдону явно не нравилась такая постановка вопроса, и он молча насупился, тогда Клетон улыбнулся и обратился ко мне:

— А ты как думаешь, Давиот? Должны ли мы стоять тут как жалкие простофили, или лучше пойти и утолить голод и жажду?

Это звучало как искушение, хотя я не мог не разделять тревог Пирдона. Я помялся с минуту и заключил:

— Наверное, с нашей стороны будет более разумным подождать, Клетон. Скорее всего в школе знают, что мы должны прибыть сегодня.

— Я останусь здесь, — твердо сказал Пирдон.

— И когда кто-нибудь придет за нами, — усмехнулся Клетон, — ты скажешь, что мы с Давиотом в пивной. Так, Давиот?

В улыбке сына мадбрийского наместника я прочел вызов. Секунду-другую я смотрел то на него, то на Пирдона, и чувства мои разрывались между разумной необходимостью и желанием поразвлечься. Желание вставить начальству шпильки, заложенное в натуре Клетона, было весьма заразительным. Я пожал плечами и сказал:

— Что до меня, то я голоден.

— Так пошли, — сказал Клетон и прибавил, делая широкий жест: — Я угощаю.

Мои сомнения длились не более секунды, и я, взвалив на плечи свой узел, двинулся за Клетоном в направлении таверны.

Первое, что я увидел, было изображение женщины с роскошным бюстом, единственным одеянием которой служили ее собственные золотистые волосы. Нижняя часть тела заканчивалась хвостом рыбы. Я уставился на вывеску, соображая, может ли на самом деле существовать такое странное создание. Под ней на доске были вырезаны какие-то буквы, которые Клетон прочитал вслух: «Русалка».

— Ты умеешь читать? — спросил я.

Он кивнул и ответил:

— Немного.

Время было еще довольно раннее, но заведение уже наполнял гул голосов множества людей, звон ударявшихся друг о друга кружек, запах эля, табака и приготовляемой пищи. Мы нашли себе место за стойкой, заказали пива. Выбор меню я предоставил Клетону и получил тарелку еще шкворчавших сарделек и кус теплого свежего хлеба. Раньше мне никогда не приходилось пробовать сарделек, поэтому я принялся за них с огромным аппетитом, тем не менее не упуская случая разглядеть посетителей.

Кого только среди них не было. Измененные, которых в зале находилось, пожалуй, столько же, сколько и Истинных, сидели по одну сторону центрального прохода, который со всеобщего молчаливого согласия служил чем-то вроде демаркационной линии. Я видел матросов и грузчиков, солдат в форме дюрбрехтского гарнизона, ремесленников и купцов, женщин, часть которых подавала еду и напитки, а другая часть сидела за столами вместе с мужчинами. Я жадно запивал свои впечатления элем и думал: «Ну вот я и в Дюрбрехте!»

Я смотрел на все широко раскрытыми глазами и, наверное, был похож на самого настоящего деревенщину, восхищенного красотами города.

Клетон, который был все-таки сыном наместника, выглядел немного лучше, взирая по сторонам с улыбкой. Он так же, как и я, ничего не говорил, только смотрел и слушал.

Во всеобщем гвалте, стоявшем вокруг, можно было разобрать отдельные фразы, и, насколько я понял, все говорили о нападении Повелителей Небес. Мне удалось понять, что, хотя все три корабля были уничтожены, некоторый ущерб городу они все-таки нанесли. Я настолько внимательно вслушивался в чужие речи, что даже не заметил, как Пирдон, протолкавшийся через толпу, оказался рядом. Наш третий товарищ выглядел очень взволнованным, щеки его покрывал румянец.

— Идемте скорее, — сказал он. — Начальник уже ждет.

Я схватил свои вещи, Клетон не спеша допил остатки пива в своей кружке, и мы оба последовали за Пирдоном, чтобы встретиться с высоким и очень худым человеком, который в нетерпении постукивал себя по бедру жезлом. Волосы у начальника были соломенного цвета, кожа лица — болезненно белой, внимательно изучающие нас глаза напоминали маленьких зверьков, выглядывавших из норок, а одежда, точно снятая с чужого плеча, висела мешком.

— Меня зовут Ардион, — объявил он без каких-либо приветствий, — я — начальник школы. Можете обращаться ко мне либо по имени, либо по должности. А вы кто?

Мы представились. Ардион кивнул, протягивая руку, которую я было хотел пожать, но тут Клетон достал свой знак, и я поспешил последовать его примеру. Начальник осмотрел печати на каждой из пластинок и, кивнув своей похожей на обтянутый кожей череп головой, спросил:

— Почему вы не остались ждать на пристани, как это сделал ваш товарищ?

Голос Ардиона звучал так холодно, что я просто лишился дара речи, зато Клетон улыбнулся и ответил за нас обоих:

— Керим не предложил нам завтрака, вот мы и отправились перекусить и заодно познакомиться с Дюрбрехтом, а Пирдона оставили дожидаться вас.

— Пока вы пили эль, — добавил Ардион.

— Ну мы же быстро, — ответил Клетон.

Начальник хмыкнул. Лицо его не выражало никаких эмоций, но я подумал, что он вряд ли одобряет наше поведение. Все тем же лишенным выражения тоном он произнес:

— Встречать вновь прибывших — моя обязанность, но далеко не единственная. Кроме всего прочего, я должен поддерживать дисциплину среди кандидатов в Мнемоники.

Он сделал паузу и, взмахнув своим жезлом, добавил:

— Это знак моего положения. Вы будете подчиняться любому человеку, в чьих руках увидите такую же эмблему. Понимаете?

Мы кивнули и заверили Ардиона, что прекрасно поняли его слова.

— Хорошо, — сказал он. — А теперь поймите следующее. Вы здесь с определенной целью. Не надо посещать пивные Дюрбрехта и другие увеселительные заведения. Имейте терпение. Вам придется делать то, что вам велят, и ничего другого. Не забывайте об этом, и ваше пребывание у нас будет не слишком тягостным. А теперь за мной.

Он повернулся и быстро пошел вперед. Мы поспешили за его долговязой фигурой и обменялись с Клетоном короткими взглядами. На лице товарища я прочитал выражение раскаяния. Мне было не по себе, и даже Пирдон, которого не затрагивал выговор, сделанный начальником, казалось, чувствовал себя не в своей тарелке. Подобное начало радости не вселяло.

Но, по мере того как мы шли по улицам, мои опасения стали развеиваться: вокруг было столько всего интересного. Ардион провел нас мимо складов, из которых доносились удивительные запахи, воздух вокруг был напоен экзотическими ароматами. Мы вышли на широкую улицу, по обеим сторонам которой тянулись торговые ряды, настолько богатые, что глаза мои сами собой широко открылись, а ноздри начали раздуваться, как у идущей по следу собаки. Нашему взгляду представали базары, магазины, площади, уставленные покрытыми тентами лотками, таверны и фонтаны, огороженные резными оградами деревья. И люди, люди — столько людей, сколько и весь мир вместить не может. Среди них я видел не только продавцов и покупателей, но и праздно прогуливавшийся народец, которого, казалось, не ждала никакая работа и который мог просто бродить и бродить среди всего этого невероятного калейдоскопа чудес.

Мы поспешили за нашим скороходом-начальником по улицам, над которыми нависали утопавшие в цветах балконы, мимо сиявших всеми цветами радуги стен, поднимаясь по узким и широким лестницам, через площади, уставленные горделивыми статуями. Я видел телеги, управляемые Измененными, и экипажи, принадлежавшие людям Истинного народа, лошадей, на которых скакали как мужчины, так и женщины. Наконец Ардион остановился возле громадной белой стены и сделал жест.

— Это школа Мнемоников, — объявил он нам. — Если вас не исключат раньше, тут вы найдете свой дом, по крайней мере на предстоящий год.

Я был настолько взволнован, что и не думал о возможности исключения из школы. В стене я заметил покрашенные голубым высокие и широкие ворота, которые были открыты. Ардион провел нас внутрь двора, вымощенного большими каменными плитами и уставленного кадками с кустами и саженцами. Скамьи, протянувшиеся вдоль внутренней части стены, занимали мужчины разных возрастов — от юношей до старцев. Я увидел нескольких Измененных, которых использовали для черной работы. Ардион продолжал двигаться, не сбавляя шага, через двор к высокому зданию с окошечками, напоминавшими пристально наблюдающие глаза. В середине этого строения находилась сводчатая аркада, в которую мы и вошли, ведомые нашим провожатым, чтобы, поднявшись по лестнице, остановиться возле двери из черного дерева. Наш начальник трижды постучал своим жезлом. Глухой голос дал команду войти, и Ардион распахнул перед нами дверь.

Внутри мы увидели сидящего за столом маленького человечка, на макушку лысой головы которого падал свет из окна. Человек не встал, но я и так понял, что он очень невысокого росточка.

— Приветствую вас, — произнес он дружелюбно. — Добро пожаловать в Дюрбрехт.

Пирдон и я что-то пробормотали, Клетон ответил несколько тверже. Ардион назвал наши имена по очереди, касаясь груди каждого из нас своим жезлом и кладя на стол наши значки. Лысый человек бросил взгляд на пластинки и отодвинул их в сторону.

— Меня зовут Дециус, я возглавляю эту школу. Путешествие прошло успешно, я полагаю?

Пирдон кивнул.

— Мы видели воздушные корабли, когда они пролетали, чтобы напасть на город, — сказал я.

— И крушение одного из них около Треппанека, — добавил Клетон.

Дециус улыбнулся:

— Расскажите мне, что вы видели?

Он сделал знак, чтобы начинал я. Я же почему-то почувствовал сильнейшее волнение и с завистью взглянул на Клетона, который выглядел совершенно спокойным, точно каждый день встречался со столь высокопоставленными особами.

Я сглотнул слюну, прокашлялся и постарался поточнее изложить Дециусу все, что запомнил. Я как раз рассказывал ему о том, что чувствовал, когда корабли проплывали у меня над головой, в это время он жестом попросил меня замолчать и дал знак, чтобы рассказ продолжил Клетон. Тот подчинился, чтобы затем по знаку Дециуса уступить очередь Пирдону. А тот уже закончил описание крушения воздушного судна.

— Сколько там было погибших? — спросил Дециус, когда Пирдон умолк.

Мой товарищ нахмурился и, пожав плечами, произнес:

— Я не могу сказать с точностью, господин.

Дециус улыбнулся и вопросительно посмотрел на Клетона. Тот ответил:

— Тринадцать, я полагаю.

Я почувствовал на себе теплый взгляд Дециуса и, зажмурившись, попытался представить себе картину, которую видел возле Треппанека.

— Пятнадцать, господин, — сказал я.

— Ты уверен? — спросил Дециус.

Поколебавшись секунду-другую, я ответил:

— Не совсем, ведь погибшие были внутри обломков корабля, словно в брюхе чудовища. Но все-таки я насчитал примерно пятнадцать тел.

Дециус кивнул, а мне осталось лишь гадать, как он оценил мой ответ, сумел ли я с честью выдержать проверку, если, конечно, вопросы главы школы имели целью испытать наши знания. На этот счет Дециус не высказался. Он повернул лицо к начальнику и сказал:

— Не отведете ли вы ребят в общежитие, Ардион? Думаю, что их надо накормить, а затем представить Мартусу.

В ответ Ардион лишь коротко поклонился, сделав нам знак следовать за ним. Мы покинули кабинет Дециуса и в сопровождении начальника спустились по лестнице, чтобы, перейдя через двор, войти в отдельное здание, где полагалось жить кандидатам в Мнемоники.

Так мы оказались в длинной комнате с большими высокими окнами, в которой находилось двенадцать кроватей с тумбочками возле них. Как объяснил нам Ардион, каждому из нас полагалась одна из этих тумбочек для личного пользования. Кроме того, начальник сообщил нам, что всего прибыло пятнадцать будущих Мнемоников. Больше никого в школе не ожидали. Ардион попросил сдать на хранение наши кинжалы, пообещав, что вернет их нам через год. Он подождал, пока мы выбрали себе кровати и разложили вещи, а затем отвел нас в столовую, располагавшуюся в дальнем конце двора. Начальник с большим тщанием подходил к выполнению своих обязанностей, поэтому, несмотря на то что ни у Клетона, ни у меня аппетита не было, нам пришлось, сидя рядом с Пирдоном, наблюдать, как он ест принесенный слугой (несомненно Измененным) обед: овсянку, хлеб, чай. Пока наш товарищ ел, Ардион обрисовал нам перспективы нашего ближайшего будущего.

Покидая столовую, мы с Клетоном обменялись взглядами, и я понял по его глазам, что в душе моего друга растет неповиновение.

Он, насупившись, молча шел вслед за Ардионом, пока тот не привел нас в огороженное стенами помещение, в котором находились пятнадцать других кандидатов и мужчина средних лет. Представив нас ему, начальник удалился. Мужчина сказал, посмотрев на нас:

— Я Мартус, ваш учитель на предстоящий год. Не расскажете ли мне о себе?

Каждый из нас по очереди коротко изложил учителю свою биографию, и он представил нас и остальных наших будущих соучеников друг другу. Я внимательно разглядывал их и Мартуса, который показался мне вполне приятным человеком с довольно обычной внешностью: среднего роста и сложения, с чисто выбритыми щеками и густой шапкой русых волос. Глаза Мартуса были немного прикрыты, так что казалось, будто он дремлет. Однако довольно скоро я понял, что впечатление это обманчиво. Учитель наш носил штаны и рубаху с ярко-красным поясом. Ученики сильно отличались друг от друга, впрочем, это и понятно: нас собрали здесь со всего Дарбека. Были здесь и рыбаки вроде меня, еще один сын ремесленника, два отпрыска кузнецов, несколько купеческих детей, родители еще троих содержали таверны; единственным сыном дворянина оказался Клетон. Мнемоников женского пола не бывает, как объяснил нам Мартус. Кочевая жизнь не подходит для представителей пола, который принято считать слабым.




Первый день промчался незаметно, и уже очень скоро гонг собрал нас к вечерней трапезе. Помещение столовой наполнилось учащимися разного возраста. Вокруг стоял гул голосов. Как раз когда я оценивал богатство нашего стола, сын кузнеца, здоровенный угловатый парень по имени Рэд, родом с западного побережья, уставившись на Клетона своими маленькими глазками, спросил:

— Ну, ты сынок наместника, не так ли?

Клетон кивнул, дружелюбно улыбнулся и ответил:

— Совершенно верно, мой отец — Бритон Мадбрийский.

Рэд фыркнул так, точно был одним из коней, которых ему довелось подковывать, помогая своему отцу. Можно было с уверенностью сказать, что такая работа как раз по нему или, если можно так выразиться, он по этой работе. Я тоже был отнюдь не хиляком: гребля и вытягивание сетей с уловом изрядно способствовали укреплению моей мускулатуры, но о том, чтобы равняться с Рэдом, мне не стоило и мечтать. Парень был просто громадой мускулов, этаким громилой с бычьим затылком. В жизни мне не доводилось видеть ничего подобного, если не считать, конечно, Измененных на корабле Керима. Какое-то время Рэд испытующе разглядывал моего товарища, а затем заключил:

— Ты, надо думать, полагаешь, что ты лучше всех нас.

Сказав это, парень обвел всех присутствовавших своей рукой-оковалком, а Клетон, все еще продолжавший улыбаться, ответил:

— Да нет, почему, собственно?

Рэд выдержал некоторую паузу и, насупившись, произнес:

— Ты же сын наместника.

Он был, по-видимому, совершенно уверен, что нашел вполне исчерпывающее и естественное объяснение своему умозаключению.

Клетон в ответ кивнул головой и сказал:

— Здесь мы все учащиеся, а значит, равны.

— Я сильнее, — настаивал Рэд.

— Я вижу, — согласился Клетон.

Голос Клетона снова зазвучал с прежней задушевностью, но взгляд моего товарища не сулил ничего хорошего.

Глаза Рэда стали похожими на щелочки: нет, перед нами был уже не бык, а припертый к стенке и изготовившийся к нападению кабан.

— Увидимся после ужина, — сказал он.

— Как тебе будет угодно, — бросил в ответ Клетон.

После того, как с едой было покончено, мы вышли на улицу и ждали, когда разойдутся преподаватели. Как всегда бывает в подобных случаях, новость быстро распространилась среди учеников, и во дворе собралась довольно внушительная толпа в предвкушении веселого зрелища. Рэд заявил, что та самая выгородка, где проходило наше первое знакомство с Мартусом и остальными ребятами, вполне подходящее место. Так что мы все и направились туда, по возможности стараясь соблюдать конспирацию и наивно полагая, что наша компания жаждущих крови молодых людей останется никем не замеченной. Зрители расположились вдоль стены, а мы с Клетоном встали в середине образовавшегося круга лицом к лицу с Рэдом и его прихлебателями. Ночь выдалась звездная, к тому же свет из окон школы, а также с улиц Дюрбрехта позволял нам достаточно хорошо видеть друг друга. Лицо Рэда расплывалось в улыбке.

— Полагаю, что этот спор между нами двумя, — сказал Клетон, намеренно стараясь задеть соперника, — и твои друзья не будут помогать тебе.

— Мне не нужна ничья помощь, — ответил Рэд.

— Тогда начнем, — предложил Клетон.

Рэд шагнул вперед, огромным кулачищем целясь в голову Клетону. И хотя сыну коваля не было еще семнадцати, такой удар вполне мог свалить сильного взрослого мужчину. Однако Клетон не стал дожидаться, пока ему снесут голову, он, точно исполняя какой-то замысловатый танец, поднырнул под смертоносный кулак и в следующую секунду, выпрямившись, схватил запястье Рэда обеими руками. Мне трудно описать то, что произошло следом: возня, быстрое мельканье ног… В итоге Рэд распростерся на земле. Я засмеялся. Клетон стоял и, молча улыбаясь, ждал. Рэд поднялся и вновь бросился в наступление. Исход этой атаки был почти таким же, как и в предыдущий раз, только теперь громиле пришлось вдоволь наглотаться пыли. Парень поднялся и затряс головой, его щеки и губы покрылись грязью. Он стоял, яростно буравя Клетона взглядом. Силач сколь-либо серьезно не пострадал, но он подвергся большому унижению, будучи вынужденным осознавать, что на его силу нашелся столь быстрый окорот. На сей раз здоровяк попытался действовать осторожнее. Он опустил голову, вытягивая вперед руки. Клетон ждал, на губах его играла легкая улыбка. Рэд сделал несколько медленных шагов, а затем, с неожиданной для его габаритов проворностью, прыгнул вперед, намереваясь вцепиться в горло Клетону, — тогда бы он или задушил, или сломал моему другу шею. Но Клетон вновь сумел опередить противника, и громила Рэд полетел головой прямо в кусты, откуда немедленно раздался крик. Когда Рэд поднялся, причина его вопля стала очевидна: и лоб и щеки парня избороздили тонкие царапины. Он провел грязной рукой по лицу и грубо выругался, а затем, опустив голову и совершенно забыв об осторожности, бросился в атаку.

Это была очередная глупость с его стороны: Клетон просто сделал небольшой шаг в сторону и в мгновение ока провел противнику подсечку. В четвертый раз задавака оказался на мощеном полу двора. Когда же он наконец поднялся, из носа его шла кровь, губы припухли, а рубаха была вся в грязи. Среди зрителей раздались мнения, что спор вполне исчерпан. Я улыбнулся: не было сомнений, что Клетон одержал победу.

Рэд, судя по всему, не разделял мое мнение. Он мотнул своей тяжелой головой, посылая знак Леону и Тирасу, затем я увидел, как он сам постарался встать так, чтобы вынудить своего противника повернуться спиной к Леону и Тирасу. Здоровяк двинулся вперед, широко расставив руки. Я понял, что друг нуждается в моей помощи, и поспешил оставить свое место в толпе зрителей и встать за спиной у помощников незадачливого борца. Я прекрасно видел, как Рэд двинулся вперед. Почувствовав неладное, Клетон обернулся, бросив короткий взгляд через плечо. Увидев меня, он кивнул. Друг рассчитывал на мою помощь. Затем он вновь остался лицом к лицу со своим основным противником. Клетон, скакнув то в одну, то в другую сторону, попытался сделать так, чтобы быть вне досягаемости огромных ручищ сына коваля, но тот не позволил ему сделать это. Я видел, что Леон с Тирасом обменялись взглядами, и по их напряженным спинам стало понятно, что они вот-вот бросятся на Клетона. Рэд улыбался, и улыбка эта не сулила противнику ничего хорошего. Громила старался заставить моего друга отступить прямо в руки своих помощников.

Те уже было протянули грабли, но я как раз в этот момент, неожиданно схватив головы Леона и Тираса пальцами в области висков, ударил их одна о другую. А я, как уже говорил вам, был отнюдь не хиляком и вложил в это усилие всю мощь моих мускулов. Раздался глухой звук, точно от столкновения двух деревянных болванок. Оба, и Леон и Тирас, повалились наземь как кули с песком.

— А я-то думал, мы деремся один на один, — покачал головой Клетон, обращаясь к противнику, и с презрением и злостью добавил: — Ты не знаешь, что такое честь.

Рэд зарычал, но не остановился, а Клетон стоял, точно не опасаясь страшных объятий громилы. То, что случилось в следующую секунду, заставило меня инстинктивно поморщиться: мой друг ударил своего противника ногой в пах.

Тот страшно завизжал, как подвергаемый кастрации боров, схватился обеими руками за свое уязвленное мужское достоинство и согнулся, стараясь хоть как-то унять нестерпимую боль. Глаза Рэда были зажмурены, а рот широко раскрылся. Клетон, подпрыгнув, обернулся вокруг своей оси и нанес сокрушительный удар ногой в грудь противника. Все это он проделал до того быстро, что я вновь не сумел как следует рассмотреть, почему вдруг Рэд, коснувшись кончиками пальцев земли, полетел в сторону. Стон вырвался из открытого рта Рэда, громила не делал больше попыток подняться, свернувшись на камнях в позе эмбриона. Я даже испугался, уж не умирает ли он.

Клетон стоял и бесстрастно взирал на поверженного противника. По рядам зрителей пронесся шепоток, и кто-то попросил Клетона закончить драку.

— Она и так уже закончена, — сказал мой друг.

А затем у себя за спиной я услышал знакомый голос:

— И в самом деле, время выдавать призы.

Я обернулся и увидел Ардиона, рядом с которым стояли двое Измененных. Увидев у моих ног двух лежавших без сознания учеников, начальник поднял брови в немом вопросе. Я так же молча кивнул в ответ, и сердце мое часто-часто забилось. Ардион коснулся своим жезлом моего плеча и сказал:

— Следуй за мной.

Показав в направлении Клетона своей булавой, начальник добавил:

— Ты тоже.

Толпа расступилась, предоставляя нам с товарищем отправиться вслед за Ардионом, чтобы получить наказание.




Глава 6


В последующие дни мне довелось многое узнать о лошадиных стойлах. Ардион приговорил нас к выполнению одной из самых неприятных работ, которые только выпадали на долю Измененных. Три следующих недели ежевечерне я и Клетон предавались приятному занятию, выскребая конский навоз. Работу эту назвать тяжелой было нельзя, самым ужасным для нас оказалось то, что запах впитывался в нашу одежду и волосы. На нашу долю выпали нескончаемые насмешки товарищей, не упускавших случая намеренно сморщить нос при встрече с нами и не отказывавших себе в удовольствии предложить нам ароматического мыла. И все-таки все это не могло сильно огорчить меня с моим другом. Нас наказали, но не выгнали.

Мне было ужасно интересно узнать, что за приемы использовал Клетон в драке с Рэдом (который в компании своих приятелей Леона и Тираса угодил в больницу), и я уже совсем было набрался смелости, чтобы спросить его об этом, как в конюшню вошел маленький человечек со светлыми волосами и бледной кожей, выходец из северного Драггонека. У него были очень яркие близко посаженные глаза, рубаху опоясывал черный пояс, изобличавший в нем инструктора по искусству рукопашного боя.

— Меня зовут Керан, — представился вошедший и, опережая мой вопрос, поинтересовался: — Где ты учился драться?

— Солдаты научили, — просто ответил Клетон, опираясь на рукоять своего скребка.

Керан кивнул и, усевшись на перегородку, сказал:

— Вы работайте, а то придет Ардион и назначит вам дополнительное наказание.

Мы продолжили наше занятие, а Керан спросил:

— А вы не думаете, что это было не совсем честно? Как бы там ни было, Рэд драться не умел.

Голос говорившего, в речи которого присутствовал легкий акцент северянина, звучал мягко, и совершенно нельзя было понять, осуждает он Клетона или только интересуется его точкой зрения.

Клетон положил лопату дымившегося навоза на носилки и пожал плечами:

— Я ведь его предупредил, чтобы не задирался. К тому же у него было несомненное превосходство в весе и физической силе.

Все с тем же бесстрастным выражением лица Керан продолжал:

— Но ты же знаешь, что ни сила, ни вес не могут идти ни в какое сравнение с мастерством.

— Рэд просто глуп, — спокойно ответил Клетон. — Его, видите ли, не устраивал сам факт моего происхождения. Я не искал возможности продемонстрировать свои способности, он же настаивал, хотя как раз то, что я сын наместника, должно было бы убедить этого здоровяка, что у меня была возможность получить подготовку.

Я полагал, что Керан улыбнется, но тот все так же, безо всякого выражения, продолжил:

— Ты мог бы убить его.

— Мог, — согласился Клетон, — но не сделал этого. Я только преподал ему урок, когда он позвал на помощь своих дружков.

Керан хмыкнул и перевел свой взгляд на меня. Прочитав вопрос в его глазах, я заговорил:

— Я видел, как Рэд подал своим помощникам знак, и те изготовились, чтобы схватить Клетона. Это было нечестно.

— И ты ударил их головами друг о друга.

— Я не владею такими приемами, как Клетон, — ответил я. — Что еще мне оставалось делать? Стоять и смотреть?

— Нет. — Керан вдруг улыбнулся мне. — Нет, только не тогда, когда с товарищем поступают против правил.

Я с облегчением почувствовал, что сумел доказать свою правоту.

— Они не слишком сильно пострадали?

— Ну, головки у них немного поболят, — ответил инструктор. — У Рэда, правда, будут проблемы с иным органом, но все останутся живы. Весьма вероятно, что этот случай послужит им всем хорошим уроком. А вот вы двое… вы не прожили здесь еще и полных суток, а уже подрались.

— У нас не было выбора, — ответил Клетон. — Что нам оставалось делать?

Керан покивал головой, обдумывая эти слова, а затем проговорил:

— У нас здесь существуют определенные правила. Одно из которых, например, заключается в том, что споры между учащимися должны решаться в присутствии преподавателя. Полагаю, что вы вряд ли столкнетесь с необходимостью отстаивать свою честь подобным образом, но если все-таки нечто подобное произойдет, схватка должна происходить в моем присутствии, понятно?

Нам не оставалось ничего, как только согласиться. Я же осмелился спросить:

— А когда я смогу всему этому научиться?

Керан хмыкнул, а потом сказал:

— Ты так кровожаден, Давиот?

Должен заметить, что я несколько удивился тому, что он знает мое имя, и, зардевшись, покачал головой.

— Нет, просто мне хочется научиться всему, что умеет Клетон, чтобы суметь при случае постоять за себя.

— Всему свое время, — пообещал собеседник. — Не в этом году, конечно. Кандидаты в Мнемоники не получают боевой подготовки до тех пор, пока не становятся формально зачисленными в ряды студентов. Готовься, в следующем году начнутся тренировки.

Такого я, памятуя рассказы Андирта, не ждал. Мне трудно было скрыть свое разочарование, но я покорно кивнул.

— Терпение — одно из тех качеств, которые мы стремимся воспитать в наших студентах, — ответил Керан. — Постарайтесь усвоить это.

Мы склонили головы, а инструктор, поднявшись, помахал нам на прощанье.

Когда дверь за нашим посетителем закрылась, Клетон сказал:

— Я тебя научу, если хочешь, но только давай держать это в секрете.

Вот так начались мои нелегальные тренировки по овладению искусством ведения схватки без применения оружия. Это было нелегко, потому что наша нежданная слава сделала нас чересчур заметными. Нам приходилось изворачиваться, чтобы иметь возможность держать наши тренировки в тайне. Однако нам это удалось, а из Клетона получился очень хороший учитель.




Мартус, который официально был единственным нашим учителем в тот год, казался мне самым настоящим кладезем знаний: его память и умение пользоваться своей эрудицией просто поражали меня. Он преподавал нам историю и основы мнемотехники, которые он называл «наши профессиональные хитрости». Именно Мартус помог мне полнее использовать свой природный талант. Главное, как я понял, состояло не в том, чтобы просто запоминать какие-то факты (их было очень и очень много), а так держать их в памяти, чтобы воспользоваться ими в нужный момент. Чтобы добиться этого, необходимы специальные, если можно так сказать, умственные приспособления. Тогда с помощью специальных образов или ключевых слов нужное воспоминание легко могло быть извлечено из памяти каждого из нас, словно с полки в кладовой. Я очень хорошо помню, как Мартус впервые объяснял нам принцип действия этой техники.

Он привел нас в учебный класс, где стоял очень простой шкафчик со множеством выдвижных ящичков. Мартус провел рукой по его полированной поверхности.

— Вот ваш мозг. В каждом из ящичков хранится определенное воспоминание. — Он коснулся одного из ящичков. — Пометьте каждый из них. Тогда, когда пожелаете, — он потянул за ручку, — сможете легко открыть его.

У меня за спиной кто-то, — думаю, Рэд, — пробормотал:

— У нас что, такие же дубовые головы?

Мартус, человек весьма и весьма остроумный, только улыбнулся:

— Это самый простой способ объяснить, любому дубоголовому понятно.

Его слова вызвали смех. Бормотание сразу же прекратилось. Мартус оказался великолепным преподавателем: он превращал наши уроки в некоторое подобие увлекательной игры, поэтому все, чему он нас учил, мы усваивали легко.

Он научил нас наблюдать и запоминать, слушать и воскрешать перед собой картины подлинных событий, избегая ненужной отсебятины и прикрас. Мартус водил нас по территории школы и вокруг нее, а затем заставлял всех вместе и каждого по отдельности описывать увиденное. Иногда мы оказывались в городе и, вернувшись оттуда, перечисляли все виденное нами в пути. Так мы постепенно выучили географию Дюрбрехта. Теперь, среди всего прочего, каждый из нас мог сказать, где в городе находится та или иная таверна. Дело в том, что Мартус был большим охотником до эля и не видел причин, которые могли бы помешать ему проводить некоторые из наших занятий в пивных. Я был в восторге от этого, жадно впитывая преподаваемую учителем историю. Скоро я обнаружил, что мне уже нет необходимости сознательно сравнивать свой мозг со шкафчиком, система работала автоматически. Так, изучая прошлое своей страны, я лучше узнал причины вражды между Дарами и Анами. И хотя я еще и не осознавал этого, в моем мозгу, как растение из семени, стала прорастать одна мысль.

В незапамятные времена все люди были кочевниками, которые бродили далеко-далеко за горами, называемыми Драконьи Зубы. Тогда не существовало еще Летописцев, поэтому о том, что происходило тогда, известно очень немногое, только то, что скитальцы спустились к югу в Тартар, который теперь называют Покинутой Страной.

Там они столкнулись с драконами.

Местность та весьма гориста, скалы и долины покрыты лесами, в которых нет людей и обитают лишь драконы и дичь, на которую они охотятся.

Чудовища были огромны и свирепы. Прекрасные охотники, чьи крылья способны были закрыть собой небо. Их зубы и когти напоминали острые клинки. Они жили в Драконьем Замке и по праву считались Повелителями Небес, восседавшими на горных вершинах, с которых они спускались в долину, чтобы найти свою жертву. Дары для этих чудовищ были не более чем пищей. Поэтому драконы и охотились на людей, точно так же, как и на обитавших в лесах и полях животных. Страшась этих летающих монстров, люди откочевывали все дальше и дальше к югу, пока не нашли пригодную для жизни землю. Но драконы все равно продолжали представлять для них серьезную угрозу. Так люди поселились в Тартаре, подыскивая способ, который мог бы избавить их от гигантских небесных охотников.

Они строили надежные укрытия, приручали диких животных, создавая стада, с помощью которых кормились сами и приносили жертвы драконам, чтобы крылатые не трогали людей. Так хитрость одолела силу, и люди стали жить в лесах и долинах, но в горы никто подниматься не решался — там всецело и безраздельно властвовали драконы.

А потом Дары открыли для себя основы волшебства.

Как они заметили, среди их числа находились такие, кто мог разговаривать с драконами. Это вызывало огромное удивление, потому что люди относились к чудовищам так же, как к животным: волкам или горным котам, злобным и ненасытным тварям. Оказалось, что это далеко не так, потому что драконы были в чем-то более схожи с людьми, чем с животными: так, например, они общались друг с другом, знали что-то вроде боевого строя и умели вести среди своих честную игру. Это стало настоящим открытием. Тех, кто понимал язык летающих охотников, прозвали Властителями драконов и превозносили как спасителей за то, что они смогли стать посредниками между людьми и драконами и убедить последних принимать в качестве жертв животных, а не людей.

Наступил длительный период мира, который позволил Дарам значительно умножить свое число, пока наконец Властители не предостерегли людей, что среди драконов возникло опасение по поводу столь увеличившегося количества людей и появилось мнение, что пора бы подсократить расплодившихся пришельцев.

Некоторым все это показалось довольно забавным, и вожди сказали Властителям, что у тех-де есть обязанность защищать своих соплеменников от драконов, а не пугать всякими сказками. Одним словом, предостережение услышано не было. Спустя какое-то время драконы выступили против людей, устроив самую настоящую кровавую баню, единственной целью которой было выгнать пришельцев из Тартара. Люди винили во всем нерадивых Властителей, но те из вождей, кто оказался более разумным, поняли, что одолеть столь опасных противников очень сложно, и стали все чаще и чаще поглядывать на юг. Так Дарам вновь пришлось стать кочевниками, и, перейдя горы, они оказались в Ур-Дарбеке. Про тех же, кто остался, никто и никогда ничего более не слышал. Считалось, что все они так или иначе погибли, став добычей драконов.

Ур-Дарбек оказался неприветливой землей, сплошь покрытой топкими болотами. Животных для охоты там обитало не много. Но у людей, сохранивших свои стада, появилась надежда зажить спокойной жизнью вдалеке от летающих чудовищ.

Люди ошиблись. Драконы последовали за ними, они уже не могли обходиться без вкуса человеческой плоти и крови. Чудовища начали прилетать с севера, и тогда никто не мог чувствовать себя в безопасности от их зубов и когтей, кроме Властителей, которых чудовища не трогали из своеобразной солидарности. Властители стали ненавистны соплеменникам, потому что не могли, а возможно, и не хотели воспрепятствовать драконам в их охоте. Многие из этих людей, наделенных необычными способностями, стали жертвами озлобленных соплеменников, остальные же предпочли вернуться обратно на север, в Покинутую Страну. Остался кто-нибудь из них в живых или нет, неизвестно.

То были времена подлинного всенародного горя, люди превратились в добычу беспощадных чудовищ и были поставлены на один уровень с животными. Они уж было думали, что никогда не сумеют отыскать страну, в которой смогут жить в безопасности. Но тут, по всей видимости, Три Вершителя или даже Единый Бог сжалились над Дарами, и волшебные чары, позволявшие Властителям говорить с чудовищами, усилились, хотя и другими путями.

Все больше и больше вновь рожденных детей получали оккультные способности, так что со временем они могли направлять свой магический талант против драконов и уничтожать их. Но и этого оказалось недостаточно. С каждым убитым драконом ярость его оставшихся сородичей возрастала. Тогда жрецы нашли способ создать из животных новый народ, получивший название Измененные, который и стал добычей драконов, в то время как Истинный Народ отправился еще южнее и, преодолев воды Сламмеркина, поселился в земле, прозванной Драггонеком.

Страна эта оказалась гораздо более богатой, чем скудный Ур-Дарбек, а колдуны употребили все свое могущество, создавая Измененных, которых отправляли обратно за Сламмеркин, чтобы именно на них, а не на людей Истинного Народа охотились ужасные твари. Так колдуны, как прежде Властители, стали почитаемы в качестве спасителей, а воеводы и наместники Даров объединили свои силы в строительстве Пограничных Городов вдоль побережья Сламмеркина. Они построили семь городов, в каждом из которых жило множество колдунов, чьими обязанностями было воспроизводство Измененных и посылка их через пролив. Постепенно Ур-Дарбек превратился в провинцию, заселенную Измененными, где те жили как свободные люди, а Истинный Народ наконец почувствовал себя в безопасности. Любой Измененный или Измененная могут по завершении своей трудовой жизни отправиться в Ур-Дарбек, чтобы присоединиться к своему племени.

Позднее Дары распространили свое владычество на весь Драггонек и, переправившись через Треппанек, оказались в Келламбеке, где на их долю выпало новое испытание.

Там, куда пришли Дары, уже жил народ, называвший себя Анами. Люди эти, жившие охотой и рыболовством, уступали числом пришельцам, но оказались достаточно воинственными, чтобы дать им отпор. Дары были все же сильнее и не желали уступать новую землю. В итоге Аны были разгромлены, часть из них стали рабами, другие, спрятавшись в отдаленных частях страны, вели жизнь, подобную жизни животных.

Теперь вся эта земля стала называться Дарбеком. Драконы и Властители канули в Лету, и воспоминание о них превратилось в легенду. Аны стали нашими подданными, Дары процветали. И, как часто случается, победив внешних врагов, племенные вожди обратили свои мечи друг против друга, воюя за территории: охотничьи угодья, рыбные ловы, пахотные земли. Годы эти прозваны Красными, конец им положил Эмерик, первый из Великих Властелинов.

Вначале он был всего лишь наместником Кербрина, но оказался умнее и дальновиднее других ноблей, понимая, что только мир спасет народ Даров от самоуничтожения.

Кербрин еще и в ту пору был довольно укрепленным замком, в течение всех Красных лет его ни разу не удалось взять штурмом. Эмерик также не понес ни одного поражения в поле, так как был искуснейшим из полководцев и, кроме того, пользовался поддержкой колдуна Карадона, который собрал вокруг себя многих жрецов. Эмерик и Карадон заключили союз с теми из наместников, которые разделяли их взгляды. Так кербринский наместник оказался во главе огромной победоносной армии, с помощью которой овладел всей территорией Дарбека. Затем он провозгласил себя Великим Властелином и поклялся, что никогда впредь Дар не поднимет руку на Дара. Красные годы закончились, и страна наконец обрела мир.

И в этой ситуации, так же как раньше во время войны, Эмерик проявил себя мудрым руководителем. Он превратил Кербрин в огромный процветающий город, а уже после смерти отца его сын и наследник Тувиан приказал основать город Дюрбрехт только с одной целью — сделать его столицей науки и искусства. Для этого были созданы школы колдунов и Мнемоников. Чтобы еще более объединить свой народ, Тувиан провозгласил культ Единого Бога общегосударственным и основал в Дюрбрехте духовную семинарию.

Но в то время, как Дары поголовно обратили свои взоры к Богу, Аны избрали для себя иной путь. Во главе их пантеона оказался триумвират: Вахин — божество небес, Бир — земли и Дах — воды. Официальная церковь не пожелала мириться с этим, и капища Анов были разрушены. Поскольку же они были покоренным народом, это мало кого взволновало. У Анов остался единственный путь сохранить свою веру — исход.

Келламбек тогда еще не был густо заселен, а производство новых Измененных было налажено колдунами, следовательно, особая нужда в Анах-рабах перестала ощущаться. Кроме того, они были довольно неприятным народцем, так что никто особенно и не расстроился, когда они вдруг исчезли. Они строили свои корабли в большой тайне, каждого, кто узнавал про то, что они делают, и пытался встать на их пути, они убивали. В конце концов Аны вышли на своих кораблях в море и направились на восток по водам Фенда. Вскоре все забыли об Анах, точно так же, как когда-то о драконах.

В царствование Великого Властелина Лаокара, когда мирная жизнь стала совершенно обычным делом для Даров, Аны напомнили о себе.

Тогда-то в небе и появились гигантские драккары, поддерживаемые в воздухе силой колдовства. В огромных корзинах сидели отряды воинов Хо-раби. Они высаживались по всему Дарбеку, кровь лилась рекой, потому что Хо-раби были превосходными воинами, готовыми скорее умереть, чем признать себя побежденными. Это был первый набег, число жертв его исчислялось многими тысячами. Замки стирались с лица земли, города и деревни лежали в руинах. Имя Хо-раби стало равносильно страшному проклятью. Лаокар приготовился к длительной войне, но, когда пришельцы были в конце концов разгромлены, в его правление больше нашествий не происходило.

Пятьдесят лет понадобилось Анам, чтобы построить новый флот и отправить его к берегам Дарбека. После того как это нападение было отражено, воздушные корабли лишь иногда появлялись в небе, и только когда история перевернула страницу еще одного столетия, Хо-раби атаковали снова. Так и пошло: каждые пятьдесят лет Аны посылали своих воинов на Дарбек, чтобы вернуть назад свою землю, и набеги их стали подобны моровой язве, столь страшные последствия оставляли они за собой, всюду сея смерть и разрушения. Со страхом ждали люди, когда кончится спокойный период и корабли Повелителей Небес появятся вновь. Теодус, сменивший Лаокара на троне Великого Властелина, так же, как и пришедший вслед за ним Кановар, искали объяснения этим набегам в использовании магических средств.

Жрецы-ведуны разделяли подобное мнение, но они также отмечали, что причиной пятидесятилетних периодов появления воздушных кораблей служит меняющееся как раз дважды в столетие направление воздушных течений, которые и позволяют колдунам Анов посылать на нас своих Хо-раби. Надо было найти какой-то выход, и жрецы посоветовали Кановару поставить на островах крепости, которые теперь мы называем Стражами, чтобы защитить землю от воздушных драккаров, подобно тому как Пограничные Города прикрывают ее со стороны Сламмеркина.

— Не всегда у них это получается, — сказал один из учеников нашей школы, которого звали Брэн, имея в виду Стражей.

В ответ на это наш учитель лишь вздохнул и, покачав головой, сказал:

— Могущество колдунов-Анов растет, в этом-то, как я полагаю, и заключается причина.

— И все-таки оно еще недостаточно сильно, чтобы справиться со Стражами, — произнес кто-то, и наш урок истории превратился в жаркий спор, что, по всей видимости, вполне устраивало Мартуса. По крайней мере, он не сделал попытки вернуть нас к теме занятия, а постарался как можно доходчивее ответить на посыпавшиеся на него вопросы.

— А те три корабля, что прилетели сюда буквально на днях? — выкрикнул парень, которого звали Неввид. — Ведь сейчас не их время, и к тому же как им удалось прорваться через Стражей?

На это Мартус только пожал плечами и развел руками:

— Я ведь не колдун. Думаю, что Аны изыскали какие-то новые средства и пути для достижения своих целей.

— Последние годы они появляются когда им вздумается, — произнес Тирас, а Леон продолжил его мысль.

— Они нашли способ управлять воздушными течениями? — спросил он.

Я промолчал, заметив, что Мартус не знает, что ответить. Думаю, никто не смог бы на это ответить, кроме самих Анов. Меня так заинтересовало все, что я услышал от нашего учителя, что, пока мои товарищи опустошали колчаны со стрелами вопросов, я думал о Властителях и о земле, населенной Измененными. Так я и сидел молча среди всеобщего галдежа, пока сам Мартус не вывел меня из состояния задумчивости, поинтересовавшись, почему это я ни о чем не спрашиваю.

Меня одолевали довольно разрозненные мысли, которые я никак не мог привести в порядок.

— А когда должно произойти следующее нашествие? — спросил я.

— Ну, если ориентироваться по тому, как это было раньше, — ответил Мартус, — ждать их надо как раз через двадцать лет.

— А мы сумеем встретить их как надо? — спросил я.

Мне ответил Клетон.

— Замки готовы, — произнес он, а Мартус добавил:

— И Великий Властелин, и полководцы, и наместники Дарбека поклялись, что сумеют защитить страну. Для этого и существует военное братство, солдаты которого находятся в постоянной боевой готовности, чтобы Повелители Небес не смогли застать нас врасплох.

Я вспомнил то, что рассказывал мне Андирт, и добавил:

— Но одних лишь солдат мало. — Как бы извиняясь, улыбнулся моим товарищам и продолжил: — Не понимаю, как мы сможем дать достойный отпор врагам, если не нарастим мощь Стражей?

— Это уже сделано, — сказал Мартус. — Уже сейчас сильнейшие из молодых колдунов отправляются на острова, чтобы умножить силу Стражей.

Я нахмурился и произнес:

— И все же… Три корабля добрались сюда…

Мартус улыбнулся с некоторой долей злорадства, кивнул и сказал:

— Им удалось пройти сквозь Стражей, так? Но усиление обороноспособности наших восточных форпостов продолжается, и скоро, я уверен, они станут неприступными настолько, чтобы не пропустить ни одного вражеского корабля.




Тот год можно вполне назвать мирным для нас. Мы слышали о сожженных над водами Фенда кораблях, а дважды даже видели, как драккары Анов взрывались на расстоянии не более лиги от Дюрбрехта. Только однажды случился действительно настоящий переполох, когда один из вражеских кораблей сумел приземлиться к востоку от города и Тревиду пришлось послать свою дружину в полном вооружении, чтобы дать бой воинам Хо-раби. Всю ночь город не спал, и Клетон подбил меня на приключение.

От Стражей пришло известие, передаваемое через жрецов, живущих в городах вдоль береговой линии Треппанека, что одному из кораблей удалось прорваться. Нам сказали только, что полк вышел из города. Хотя нам и не объяснили толком, что к чему, все равно было понятно, что происходит что-то чрезвычайное. Улицы за стенами нашей школы наполнились взволнованными голосами жителей, звоном оружия и торопливым цокотом копыт. Дело было вечером, занятия закончились, и мы уже поужинали. Я с Клетоном уединился возле северной стены нашего школьного двора, где находились складские помещения. Там мой друг упорно продолжал обучать меня владению искусством самообороны без применения оружия. Естественно, что с началом сумерек, как только мы узнали о высадке и выступлении воеводы с дружиной, мы не могли говорить ни о чем, кроме этого, и любопытство просто-таки переполняло нас.

Дело было в разгаре лета, когда дни долги, а ночи светлы. Я помню висевшую в безоблачном небе прямо у нас над головами полную луну, которая светилась бледно-желтым светом. Наши занятия были прерваны неожиданно раздавшимися по ту сторону стены звуками. Мы немедленно перестали упражняться и принялись обсуждать причины того, что происходило снаружи, само собой разумеется, ставя себя на место Тревида. Потом мы прислушались.

Клетон бросил взгляд на стену, и в лунном сиянии я мог явственно разглядеть, как улыбка заиграла у него на губах. Он повернул ко мне свое лицо, на котором я прочитал нечто вроде вызова.

— Мы можем забраться на стену, — сказал сын наместника.

Если бы я не знал слишком хорошо своего приятеля, то подумал бы, что он просто хочет посмотреть сверху на происходящее. Но я хорошо знал его, поэтому сказал:

— Нам же нельзя. Или ты хочешь оставшуюся часть года посвятить выгребанию дерьма из конюшен?

Клетон ответил мне улыбкой и, подойдя к стене, стал под нею. Помолчав какое-то время, произнес:

— Отец никогда так не запускает стены нашего замка: смотри, сколько здесь выщербинок.

Словно в подтверждение своих слов, он нашел одно углубление, затем другое и скоро уже висел у меня над головой точно муха.

— Можно спокойно подняться наверх и посмотреть, что там происходит. Ничего больше.

Я знал его, но он тоже знал меня, причем настолько хорошо, что вряд ли сомневался, что я последую за ним. Он начал подниматься дальше.

Мы добрались до верха стены и улеглись там. Теперь мы находились приблизительно на одном уровне с верхними окнами склада. Я сильно поранился, сорвав ноготь об один из острых камней. Как раз когда я зализывал рану, мимо нас на рысях промчался полуэскадрон конных лучников.

— На восток идут, — заметил Клетон.

— Как раз где-то там и высадились Повелители Небес, — согласился я. — Всадники направляются к восточным воротам.

Клетон рассеянно кивнул и посмотрел вслед дружинникам. Дюрбрехт окружал оборонительный вал, над ним возвышались городские стены, на которых можно было разглядеть сигнальные огни и мелькание множества факелов.

— Интересно там? — спросил Клетон.

— Дерьмо убирать тоже страшно интересно? — ответил я вопросом на вопрос.

— Мы уже сделали первый шаг.

— Да, — согласился я, а нога моего друга уже нащупывала углубление с противоположной стороны стены. Я только вздохнул, когда улыбающаяся физиономия приятеля исчезла из виду.

Спускаться оказалось труднее, чем забираться наверх, но тем не менее мы без осложнений справились с этой задачей и оказались на улице, затаясь в темноте под стеной. Мимо промчался эскадрон копейщиков, ни один из них даже не взглянул в нашу сторону.

Когда мы добрались до ворот, войска уже и след простыл. Наверху пылали сторожевые маяки, и мы могли прекрасно разглядеть двигавшихся в их свете солдат. К нам приблизились стражники с алебардами в руках, и Клетон поинтересовался у командира, что происходит. Тот ответил моему приятелю предложением топать домой подобру-поздорову, предоставив специалистам заниматься своим делом. Какое-то время мы постояли возле ворот, но ничего достойного нашего внимания не случилось, и мы решили, что, пожалуй, и правда лучше последовать совету офицера стражи.

На сей раз окружавшая школу стена показалась мне выше, а что касается луны, то та тоже переместилась вверх на довольно большое расстояние. Одним словом, на прогулку у нас ушло больше времени, чем мы рассчитывали. Я не ошибся.

Мы перебрались через стену и поспешили к нашему общежитию. В школьных зданиях стояла зловещая тишина, свет горел лишь в некоторых из окон, а наш дормиторий и вовсе погружен был во тьму. Мы точно воры прокрались к двери, и я уже было поздравил себя с тем, что все на сей раз сошло удачно, как знакомый голос окликнул нас по именам.

Никогда не сомневался, что кроме превосходного зрения, слуха и умения оставаться незамеченным у Ардиона было как нельзя лучше развито шестое чувство. Это, как я полагаю, те самые качества, которые необходимы начальнику. Ардион вышел из темноты, и то, как он постукивал себя по плечу своим кадуцеем, не сулило нам ничего хорошего. Мы с Клетоном застыли точно кролики, завороженные взглядом удава.

Ардион подошел ближе и, наклонившись вперед, принюхался. Я сообразил, что он пытается уловить запах алкоголя. Не найдя ничего похожего, начальник выпрямился и спросил:

— Где?

Отвечал за нас обоих Клетон.

— Мы ходили к восточным воротам. Мы полагали, что не следует упускать прекрасную возможность увидеть дружину Тревида в действии. Нам очень это пригодилось.

Меня просто поразила такая сообразительность, однако если Ардион и разделял мое восхищение, то виду не показал. Все, что он сказал в ответ, было:

— Вам известно, что это запрещено.

Клетон кивнул:

— Я заставил Давиота следовать за мной.

— Нет, — возразил я. — Никто меня не заставлял, я сделал это по собственной воле.

Ардион ухмыльнулся. Он имел обыкновение делать это так, что кровь леденела в жилах.

— Ты хоть не врешь, — сказал он. — И что же вам удалось увидеть?

— Немного, — ответил я. — Полк уже прошел, и ворота были закрыты.

Ардион кивнул:

— Найдете меня после утренних занятий.

Сказав это, он скрылся, точно растворившись в темноте.

На сей раз мне довелось узнать кое-что о кулинарном искусстве, так как наказание, наложенное на нас начальником, включало кроме чистки конюшен и неквалифицированную работу на кухне. Нам приходилось все свободное время чистить овощи, мыть посуду и скрести котелки да сковороды. Мы едва успевали проглотить полагавшуюся нам пищу, а когда наступал вечер, отправлялись убирать плоды работы лошадиных желудков. Мне казалось, что нечестно заставлять нас платить такую цену за то, что мы всего-то и дошли до запертых ворот, поговорили с солдатами и вернулись обратно.

Как бы там ни было, приключение наше и его последствия позволили нам пожать некоторый урожай знаний.




Глава 7


Второй год моего пребывания в Дюрбрехте начался с отсева новичков. Из числа студентов, с которыми я целый год делил стол и кров, пятеро были признаны негодными для дальнейшего обучения и отосланы домой. Совершенно не огорчал меня тот факт, что в числе их оказались Рэд и Тирас, а то, что Клетон остался в школе, меня, разумеется, порадовало. Теперь Мартус перестал быть нашим учителем, и его место заняли Клидд, который стал преподавать нам историю и красноречие, и Бэл, в чьи обязанности входила задача углубить наши мнемотехнические способности. Керан сдержал свое слово научить нас побеждать противника в схватке без помощи оружия, и еще я наконец-то научился ездить верхом благодаря Пардину. С помощью Телека мы поднаторели в искусстве травников и костоправов. Годик, что и говорить, выдался беспокойный, только поспевай шевелиться. Частенько приходилось бегом мчаться из аудитории, где читал свои лекции Клидд, в спортзал, где уже ждал нас Керан, а оттуда, обливаясь потом, бежать во владения Телека: в оранжерею с травами или в операционную, потом еще на конюшню к Пардину, а под занавес к Бэлу. И так раз за разом. Порою казалось, что даже мы, одаренные судьбою нашими талантами, просто не способны переварить столь огромное количество информации.

Теперь у нас появились и некоторые привилегии, одна из которых, например, заключалась в том, что мы получили больше личного времени. В общем дормитории мы больше не ночевали, у нас появились собственные комнаты. Клетон и я, к нашему большому удивлению (мы полагали, что наши совместные эскапады не сойдут нам с рук и администрация школы постарается держать нас подальше друг от друга), оказались в одной комнате. Помещение было довольно просто устроенным, в нем имелась специальная, отделенная занавеской ниша, где находились уборная и умывальник, в комнате стояли две удобные кровати, шкаф, были печь и окно, которое выходило в сад. Для меня это было пределом мечтаний. А завершало все это великолепие то, о чем я никогда и не мечтал: к нам приставили слугу.

Его звали Урт, и за нами его закрепили на весь период нашей жизни в Дюрбрехте. Клетон отнесся ко всему этому как к чему-то само собой разумеющемуся — слуги окружали его с детства, — но для меня это было нечто невероятное. Мой друг не раз одергивал меня, когда я по привычке начинал делать то, что полагалось выполнять Урту. Я не привык к слугам, и мне оказалось нелегко оставлять незастланной свою постель и неразвешанной одежду, несмотря на присутствие Урта. В свою очередь, Клетона удивляло мое особое отношение к Измененному, с которым сам он всегда обходился так же, как обычно люди поступают со своей лошадью или породистым псом, — мой друг не мог понять моего желания общаться с Уртом как с человеком.

И Урт, в свою очередь, проявлял на первых порах в отношении моих попыток разговаривать с ним такую же вкрадчивую услужливость и осторожность, как когда-то Борс. Но я оказался настойчив и со временем сумел завоевать его доверие и узнать кое-что о его жизни. Многое он, конечно, держал при себе, но мне все же удалось обогатить себя знаниями, получением которых ни один из Истинных себя не утруждал.

Урт, «собака» по происхождению, был несколькими годами старше меня, не женат. Его родители принадлежали купцу, жившему в Ринваре (одном из Пограничных Городов). В возрасте десяти лет Урта продали школе, где он и стал слугой. Он жил вместе с другими Измененными на территории школы и гордился маленькой комнаткой, которую получил в собственное распоряжение, когда его повысили, сделав личным слугой. Это, как сказал мне Урт, служба, пользующаяся среди его соплеменников почетом, так как она давала особое положение и, кроме того, была значительно легче, чем чистка конюшен или работа на кухне, что само по себе являлось уделом более примитивных («лошадей» или «быков») его собратьев. Из подобного заявления я сделал вывод о существовании среди Измененных своеобразной иерархии. Раньше я как-то даже и не задумывался над этим, но от Урта я узнал, что «кошки» и «собаки» считают себя выше всех остальных, за исключением «свиней».

Он рассказал мне многое, потому что мне это было интересно, и я терпеливо вытягивал из него информацию. Тогда это было не более чем проявлением своеобразного любопытства, вызванного интересом к жизни тех, с кем я прежде не встречался. Так как я был всего лишь сыном простого рыбака, все еще невинным, мне было нетрудно разговорить его, и Урт начинал говорить свободнее, за исключением случаев, когда речь заходила об Ур-Дарбеке и диких Измененных. Тут он, уверив меня, что ничего не знает, немедленно умолкал.

— Нет, ну все-таки что-то же ты должен знать об этом, — настаивал я.

Я сидел на подоконнике в нашей комнате, ожидая, когда придет Клетон. Был праздник — Састены, середина лета, — и мы получили освобождение от занятий. Мы с приятелем собирались провести свой выходной, бродя по городу, куда нам теперь разрешалось выходить без присмотра. Урт, подметавший пол, покачал головой, стараясь не смотреть мне в глаза. Я разглядывал его, думая о том, что нашего слугу нелегко отличить от любого из Истинных. Урт был пониже меня ростом, худ, черты его лица казались немного резкими, но не отвратительными, в своих простых панталонах и рубахе он выглядел как обычный человек. Лишь только внимательно разглядывая его жесткие седые волосы и всматриваясь в его лишенные белков глаза, можно было определить, что передо мной Измененный.

Он пожал плечами, таков был его ответ на мой вопрос. Тогда я попытался применить приемы для разговаривания собеседника, которым научил нас Бэл, и спросил:

— А разве твоим соплеменникам, которые пожелают этого, не позволяется отправляться туда?

Урт ответил:

— Когда они станут не нужны на своей работе.

Мне показалось, что в его голосе промелькнула тень обиды, но когда я попытался заглянуть Урту в глаза, он отошел и принялся сметать какую-то невидимую пыль.

— Ты хочешь сказать: тогда, когда станут слишком старыми для своей работы?

Он кивнул:

— Или в том случае, если хозяин даст им вольную.

— А на каком основании он станет так поступать? — не унимался я.

Урт пожал плечами:

— Бывает, иногда… это что-то вроде награды.

— И это ты называешь наградой? — удивился я. — Покинуть цивилизованный мир ради того, чтобы жить в дикости?

— Некоторые называют это свободой, — пробормотал он и засуетился, так что мне показалось, что он сожалеет о сказанном.

— А ты отправишься туда? — спросил я.

— Я не могу, — ответил он.

— Ну а потом, — спросил я, — когда состаришься?

Урт промолчал, отставил веник и, с усердием взявшись за тряпку, принялся протирать пыль. Бэл научил нас понимать язык движений, и я с легкостью понял, что вопросы мои доставляют слуге массу неудобств, но тем не менее продолжал настаивать.

— На галере, которая доставила меня сюда, капитан сказал мне, что, когда твои соплеменники состарятся, у них появляется выбор: остаться в Дарбеке, положившись на благотворительность своих товарищей, или же отправиться за Сламмеркин. Какой путь изберешь ты?

Ответ Урта прозвучал откуда-то из-под моей кровати:

— До старости мне еще далеко.

Это конечно же была всего лишь отговорка, и я снова спросил:

— И все-таки что же ты сделаешь, когда придет твое время?

Урт встряхнул головой, нос его задергался, и слуга громко чихнул. Я расценил это как способ не отвечать на мой вопрос и хотел было спросить его снова, когда одна мысль вдруг неожиданно пришла мне в голову и вопрос застыл у меня на языке. Никто ведь никогда не распространялся на тему Ур-Дарбека, кроме тех случаев, когда речь заходила о далеком прошлом, и всякий раз, когда кто-то упоминал о диких Измененных, рассказчик или замолкал, или круто уводил разговор в сторону. Даже мои учителя, которым несомненно многое было известно, избегали этой темы, а если мне случалось настаивать, уверяли, что знают только, что Измененные живут там, а как, этого они сказать не могут. Совершенно очевидно, что существовало что-то вроде неписаного запрета, и Урту явно были очень неприятны мои домогательства. Я чувствовал, что он знает больше, чем говорит, но опасался, что в том случае, если я буду продолжать настаивать, появившаяся в наших отношениях доверительность может исчезнуть, поэтому я предпочел тактично отступить и сказал:

— Прости, что пристаю к тебе, мне просто очень хочется побольше узнать о мире, в котором я живу.

Он посмотрел на меня, и на его лице я прочитал искреннее удивление. Поначалу я не понял причину такой реакции Урта; возможно, он просто привык к моей настойчивости и ему показалось странным, что я так легко отступил. Потом слуга улыбнулся, и я почувствовал в нем искреннюю нежность ко мне. Мне стало очень неловко:

— Прости меня за то, что я докучал тебе.

Урт уставился на меня своими темными глазами с голубыми зрачками. Трудно было понять, что он думает, но лицо слуги расплывалось в широкой улыбке, вполне свойственной человеку. Рот приоткрылся, обнажая ряды острых зубов.

Я смутился и, потупившись, спросил:

— Ну что, что такое? В чем дело?

— Ни один человек никогда не извинялся передо мной, — ответил Урт.

Подобное заявление лишило меня способности что-либо сказать. Само по себе оно было столь незначительным и в то же время крайне важным. Я сопоставил между собой статус Измененных и отношение к ним людей. Я извинился машинально, опасаясь, что своими словами нанес собеседнику обиду, и в то же время я не мог не признать, что боялся лишиться сведений, которые могло принести мне общение с ним. Сколь мало обходительности потребовалось мне в общении с ним, чтобы вызвать такую реакцию. Все, что я мог сделать, это вымолвить:

— Никогда?

Урт покачал головой, все так же не сводя с меня глаз, и повторил:

— Никогда…




Тот год был страшным. Огромные кроваво-красные суда Повелителей Небес все чаще вторгались в наше воздушное пространство. Поползли слухи о новом нашествии, которое вот-вот должно случиться вне всякого срока. Воевода произвел дополнительный набор рекрутов в свое войско; поговаривали даже о том, чтобы создать специальные отряды из Измененных. Пятнадцать ночей кряду мы с Клетоном, забравшись на крышу здания школы, наблюдали, как вспышки заградительного огня наших колдунов озаряют небо страшным сиянием. Несколько раз Ардион водворял нас обратно в нашу комнату под страхом двенадцатимесячного наказания. Потом пришло известие о том, что корабли противника производят повсеместные высадки десантов на всей территории Дарбека. Великий Властелин Гаан повел свою собственную дружину против двенадцати отрядов Хо-раби, чьи корабли сумели прорваться к самому Кербрину. На протяжении всего года приходившие в школу странствующие Сказители приносили свои рассказы о битвах, победах и поражениях, и хотя никто из Хо-раби не уцелел, замкам и селениям был нанесен страшнейший ущерб.

Позже, с приходом зимы, набеги прекратились, скорее всего потому, что тяжелое свинцовое небо, из которого то и дело сыпал снег, не позволяло Повелителям Небес проводить свои корабли над Фендом. От Стражей мы слышали, что в небе больше нет ни одного драккара, и Дарбек смог вздохнуть немного свободнее и залечить раны. Но зима не вечна, и, лишь только снег уступил место дождю, разговоры о скорых набегах возобновились. У Тревида всю зиму хлопот был полон рот, он занимался сооружением на стенах Дюрбрехта специальных агрегатов, не полагаясь уже на одно только искусство колдунов. Клетон и я конечно же осмотрели эти машины, восхищаясь хитроумными приспособлениями, напоминавшими гигантские луки, позволявшими пускать далеко в небо огромные стрелы. Говорили, что и Кербрин также снабжен такими машинами и что Великий Властелин обещал оснастить ими все замки в стране. Однако, когда на смену дождям пришло яркое весеннее солнце, страх перед возвращением Повелителей Небес оказался настолько силен, что люди стали выражать сомнения: а вдруг эти впечатляющие своей грандиозностью приспособления окажутся недостаточно эффективными, чтобы противостоять силе колдовства Анов. Если уж Повелители Небес могут превзойти могущество колдунов-Стражей, говорили они, как обычный рукотворный механизм может остановить Хо-раби? Это стало главной темой разговоров во всех пивных и тавернах, и, по мере того как весна набирала силу, все в Дюрбрехте замерло в тревожном ожидании.

Страх этот стал почти осязаемым, но время шло, а набегов ни на Дюрбрехт, ни на какой-либо другой город не было, и с приходом лета напряжение стало постепенно спадать. Церковь, которая все это тревожное время неустанно возносила молитвы Богу, прося его защитить Истинно верующий народ, теперь возносила свои хвалы Небу. Састены обещали в тот год являть собой грандиознейшее празднество, так как и Великий Властелин Гаан, и Патриарх торжественно провозгласили победу над Повелителями Небес. Аны, как говорилось в том заявлении, направили на это вторжение все свои силы и были побеждены. Угроза перестала существовать, утверждали официальный Кербрин и Церковь, призывая возблагодарить за это Бога и стойкость сердец народа Дарбека.

Но мы, учившиеся в школе Мнемоников, сомневались в истинности этих слов. Ведь мы изучали историю, а стало быть, знали об Анах больше, чем все другие наши соплеменники Дары. Поэтому мы и не верили в то, что Повелители Небес с легкостью оставят свои претензии, откажутся от столь долго вынашиваемых ими планов. Тем не менее мир наступил, и мы не говорили о наших подозрениях кроме как с себе подобными. Так и Дециус сказал нам, что следует позволить людям надеяться на лучшее, чтобы вернуть им уверенность. Он сказал нам, что если кто-либо захочет узнать наше мнение, то предпочтительнее напоминать интересующимся о славных победах, одержанных в прошлом, а не о мрачных перспективах будущего. Так в первый раз я убедился в том, что задача Мнемоников состояла не только в том, чтобы запоминать и излагать исторические факты, но что в значительной мере наш труд заключается и в том, чтобы укреплять в людских сердцах веру и приверженность родному Дарбеку, давая возможность людям лучшим образом противостоять грабительским набегам Повелителей Небес.

То был прекрасный летний денек: безоблачное небо блистало голубизной, солнце сияло радостным теплым светом. Улицы утопали в ярких красках цветов, гордо реяли над головами знамена. Звон церковных колоколов соперничал с трубами и барабанами музыкантов, дававших свои представления на площадях, за возможность быть услышанным. В палатках под яркими тентами продавались поделки и сувениры, пестрые банты и ленты цветов Дюрбрехта, жарилось мясо на вертелах, желающим предлагались разнообразные сладости.

Мы предавались обсуждению различных достоинств наших любимых таверн, которые мы посетили. Мы, вправду сказать, делали все возможное, чтобы изведать их настоящие качества. У нас появилась возможность расширить нашу программу благодаря тому, что Клетон получил вспомоществование от своего родителя. На ту сумму, что пожертвовал мне мой отец, да на стипендию, которую платили в школе, особо в Дюрбрехте не разгуляешься, поэтому я как бы оказался в зависимости от душевной широты моего друга, когда нам случалось позабавиться в пивных и пошалить в заведении Аллии. Меня поначалу смущал тот факт, что я довольно стеснен в средствах, но Клетон, который ни в какую не желал считаться с этим, заставил и меня проще смотреть на вещи. Он всегда был заводилой в подобных предприятиях, и я позволял ему это. Так что мы пили и куролесили с любезного благословения мадбрийского наместника. К тому времени лица наши примелькались во всех увеселительных заведениях Дюрбрехта.

Не менее известны были мы и среди кокоток. Сначала меня увлекала перспектива добиться благорасположения какой-нибудь девушки, но коль скоро я не встречал ни одной женщины, способной ответить чаяниям здорового молодого человека, и не обнаружил в себе большого желания вступить на путь, который избрали многие из моих товарищей, долгие месяцы разочарований не замедлили настигнуть меня. Мне хотелось встретить какую-нибудь обычную городскую девушку, и я пытался сделать это, когда выпадало свободное время, однако довольно скоро обнаружил, что лишь немногие из них желают подружиться с парнем, которому судьба назначила вскоре покинуть эти места. Как я понял, мы, Летописцы, пользовались репутацией людей неблагонадежных. Рискованная перспектива связать свою судьбу с будущим бродягой-Сказителем не влекла добропорядочных женщин, отвращавших свои лица от тех из нас, кто старался снискать их расположение, а родители этих девушек подчас оказывали нам самый нерадушный прием. Так что, когда Клетон сказал мне о заведении Аллии, которое рекомендовал ему не кто иной, как его же собственный отец, я последовал за моим другом. Моей подругой там стала Тейс, а Клетону приглянулась Вэра. Обе они были старше нас несколькими годами (что лишь добавляло им привлекательности в наших глазах и делало нас как бы более умудренными в жизни) и весьма сведущи в своем искусстве.

…В тот день мы отправлялись в город с большим оптимизмом. По причине празднования Састен и отсутствия угрозы нападения со стороны Хо-раби мы имели право не возвращаться на территорию школы до утра и собирались извлечь максимальную выгоду из долгожданной свободы.

На пути к заведению Аллии я высмотрел в толпе женщину, которую сперва принял за кокотку, но, едва она оказалась в свете фонаря ближайшей таверны, я разглядел на ней голубое одеяние, которое носили волшебники. Ноги мои точно приросли к земле; никогда еще мне не доводилось видеть более прекрасного создания. Внутри меня словно произошла какая-то химическая реакция сугубо индивидуального порядка, приведшая к тому, что рот мой широко открылся. Я дернул за рукав Клетона, показывая на девушку своему товарищу, который конечно же не мог видеть ее моими глазами, поэтому-то сказал, пожав плечами:

— Недурна, но Тейс уже заждалась тебя, а с этой особого успеха ты не добьешься.

Это выглядело похожим на правду, девушка, вероятно, выбрала этот путь, чтобы сократить дорогу. Она явно спешила.

— Клетон, — сказал я. — Я влюбился.

Я, конечно, шутил. Как я мог надеяться, что у меня с ней что-нибудь получится, к тому же меня действительно ждала Тейс.

Но… когда девушка оказалась на более освещенном участке улицы, я увидел, как ее длинные забранные гребнями волосы вспыхнули червонным золотом. Лицо незнакомки было овальным и бледным, губы полными и красными, точно пылавшие огнем. Я на миг представил, как хорошо было бы остудить их своими поцелуями. Я успел разглядеть, что девушка была прекрасно сложена: не худа и не толста, а глаза ее огромны и зелены — точь-в-точь как море в последнюю минуту, перед тем как солнце вынырнет из-за горизонта. Тут я увидел, что она слепая и может идти, только используя свой магический дар. Я проклинал свою робость и неуклюжесть, которые не позволяли мне приблизиться к ней, свое косноязычие, мешавшее мне найти нужные слова, чтобы задержать ее хоть ненадолго и договориться о встрече.

— Я влюблен, — вот все, что сумел я выговорить.

Я даже не знал, правду ли говорю, я просто стоял как дурак, а Клетон, покатываясь со смеху, тряс меня за плечо и говорил:

— Эй, пойдем, верная мишень для стрел твоей любви совсем рядом.

У меня вырвался не то рык, не то стон, и я позволил своему другу сдвинуть себя с места и сделать шаг в том направлении, куда мы шли. Он продолжал веселиться, а я оборачивался и зачарованными глазами смотрел на девушку.

И тут то ли Бог, то ли судьба или нечто, повелевающее нашими судьбами, вмешалось и протянуло руку. Трое моряков, с западного побережья, если судить по их грубой внешности, вывалились из ближайшей таверны как раз на пути избранницы моего сердца. Все они были навеселе. Они увидели девушку и предложили ей разделить их компанию. Она вежливо отклонила их приглашение под предлогом того, что послана по делам своей школы и не может задерживаться. Моряки пропустили этот ответ мимо ушей, перекрыв ей дорогу. Намерения их не оставляли сомнений, было понятно, что пройти ей они не дадут. Просьбы девушки отпустить ее моряки, конечно, тоже проигнорировали. Я шагнул вперед, ожидая от Клетона, что он поддержит меня. Тот в ответ пожал плечами и сказал, что раз эта девушка ведунья, то вполне может сама за себя постоять, а нам под угрозой всяческих страшных кар со стороны Ардиона запрещено ввязываться в потасовки. Как мне показалось, девушка находилась в сомнении, не решаясь использовать свои способности против людей. Я остановился, а эти парни с запада начали протягивать руки, хватая ведунью за одежду, одни из них прикоснулся к ее прекрасным волосам.

Вот этого я стерпеть уже не мог и решительно двинулся на них.

Моряки оказались довольно крупными ребятами, к тому же у каждого из них на поясе висел кинжал. Глаза их налились кровью, лица раскраснелись от обильных возлияний, изо рта у них распространялся неприятный запах. Думаю, что и от меня самого пахло не лучшим образом, но то было совсем другое дело. Они бесили меня. Я вежливо предложил им подыскать себе какую-нибудь женщину посговорчивее, показав при этом на обилие зеленых фонарей вокруг. Они принялись смеяться и, не скупясь на ругательства, предложили мне найти себе какую-нибудь другую шлюшку, потому как эта уже занята.

Все это я постарался пропустить мимо ушей и, предложив девушке свою руку, произнес:

— Не позволите ли проводить вас до вашей школы?

Она повернула ко мне лицо и улыбнулась, но прежде, чем незнакомка успела ответить мне, один из матросов положил на мое плечо свою грубую руку и сказал:

— Ступай своим путем, паренек, найди себе другую подружку.

Он отпихнул меня. Этого было достаточно: я схватил наглеца за запястье и выкрутил ему руку, одновременно ударив противника локтем в ребра. Так учил меня Керан, но дело в том, что все уроки в спортивном зале велись под строгим контролем тренера, который следил, чтобы мы ненароком не покалечили друг дружку, а сейчас я был зол. Что там зол — просто взбешен. Раздался хруст сломавшейся кости, я услышал, как матрос закричал, и еще сильнее крутанул его руку, так что вывернул ему плечо. Он завопил, а я почувствовал, что испытываю необычайное удовлетворение. Я отпустил его. Смуглое лицо наглеца побледнело, рот его приоткрылся от удивления и боли. Его дружки выхватили ножи.

Опыт у этих ребят наличествовал, не впервой они оказывались в потасовке. Клинки устремились к цели.

Один из матросов крикнул:

— Ты заплатишь нам за это, щенок.

— Я вырву из груди твое сердце и сделаю из него кошелек, — прорычал другой, и оба бросились на меня, стараясь напасть сразу с двух сторон.

Я услышал, как Клетон сказал им:

— Лучше забирайте вашего друга да валите отсюда подобру-поздорову, пока с вами беда не приключилась.

Матросы лишь ухмыльнулись. Клетон двинулся мне навстречу, чтобы взять на себя заботы об одном из них. Глаза моего друга были холодны как луна зимой. Он улыбнулся.

— Во имя Господне, прекратите! — воскликнула женщина.

В ответ один из моряков пообещал ей:

— Покончим с ними и повеселимся с тобой, крошка.

Едва договорив эти слова, он бросился на меня. Я отступил на шаг назад, и лезвие кинжала блеснуло от меня на расстоянии толщины пальца. Затем я шагнул вперед, взяв руку противника захватом. В следующую секунду я ударил его ногой под коленку. Падая, он завопил и выронил из вывихнутой руки нож. Второй удар моей ноги пришелся точно под пряжку широкого ремня матроса, сделавшего было попытку подняться. Матроса стошнило.

Я повернул голову и посмотрел на Клетона, который как раз завершил общение со своим противником, ударив того ребром ладони по шее. Здоровяк, выпучив глаза, судорожно ловил ртом воздух, а затем, смежив веки, рухнул подбородком на булыжники мостовой. Между его губ струилась кровь.

Первый мой противник смотрел на нас с огромным изумлением. Правая его рука повисла плетью, а левой он прижимал сломанные ребра.

— Еще хочешь? — спросил я его. Он в ответ лишь замотал головой.

— Керан мог бы нами гордиться, — сказал Клетон.

Я подумал, что так бы оно, наверное, и было, а вот Ардиона, если он узнает, это взбесит. Я огляделся вокруг, но никого из знакомых нам по школе людей не увидел. Зрителей как будто бы тоже не было, исключая нескольких пьяниц и швейцаров, взиравших на нас с восхищением.

— Молодцы, парни, — сказал кто-то.

— Будь здоров врезали этим, — сказала одна из официанток.

Я посмотрел на женщину, ради которой ввязался в эту потасовку, и сказал:

— Меня зовут Давиот. Я учусь в школе Мнемоников.

— Благодарю вас, Давиот, — ответила она.

У нее оказался довольно мелодичный, немного с хрипотцой голос. Я во все глаза уставился на девушку. Я очень гордился собой, наслаждаясь, как мне казалось, ее восхищением.

— А вы, как зовут вас? — спросил я ее.

— Рвиан, — ответила она, касаясь пальцами своей одежды. — И, как видите, я в школе волшебников.

— Рвиан, — повторил я тихо и с нежностью.

Если раньше я еще мог шутить на эту тему, то теперь знал наверняка, что был влюблен в нее.

Мы посмотрели друг на друга, и мне показалось, что ее неспособные видеть глаза бездонны как океан. Мне хотелось утонуть в них, а еще больше я желал, чтобы и она разделяла мои чувства. Она сказала:

— Пожалуй, мне пора идти.

У меня перехватило дыхание. Она не могла уйти сейчас! Конечно нет. И я спросил:

— Могу ли я сопровождать вас?

Рвиан покачала головой и улыбнулась.

— Думаю, что теперь я и так буду в полной безопасности, — сказала она и, указав рукой в сторону зеленых фонарей, добавила: — А у вас тут несомненно дела.

Я вспыхнул и принялся было отрицать очевидное, но быстро остановился, потому что не хотел лгать ей. Взгляд ее невидящих глаз излучал какую-то особенную чистоту, и я знал, что она почувствует фальшь. Однако ни в словах ее, ни на лице, ни в выражении лица я не ощутил неодобрения, скорее даже наоборот. Мне пришло в голову, что она, вероятно, мудрее, чем я. Я пожал плечами и попытался улыбнуться.

— Мне надо выполнять свои обязанности, — сказала она.

Во мне еще теплилась надежда.

— Не выпьете ли вы со мной вина? — спросил я и, указав на нетерпеливо переминавшегося с ноги на ногу Клетона, добавил: — С нами?

Мне хотелось, чтобы она знала: я с куда большей радостью проведу время в ее компании, чем пойду туда, куда собирался.

Она же ответила:

— Благодарю вас, но — нет. Мне нельзя терять времени.

— Я провожу вас хотя бы до конца улицы, чтобы кто-нибудь опять не стал приставать к вам, — сказал я.

Она качнула головой, и в волосах ее подобно светлячкам заиграли отблески фонарей. Своим жестом она как бы говорила, что до конца улицы совсем недалеко. Вслух же девушка произнесла:

— Похоже, что приятеля вашего распирает от нетерпения. К тому же после столь впечатляющего представления я уверена, что буду в безопасности. Прощайте.

Она сделала шаг вперед, а я, точно подражая моряку, коснулся ее рукава, никак не желая расстаться с ней.

— Когда? — пробормотал я.

— Когда что? — спросила она в ответ.

— Когда я смогу вновь вас увидеть?

Она улыбнулась:

— Не знаю.

Сделав над собой усилие, я собрал разбегавшиеся в разные стороны мысли и заставил свой язык выговорить более или менее связное предложение.

— Я должен, — сказал я. — Должен увидеть вас снова. Я хочу сказать, что не могу просто так вот потерять вас.

— Потерять меня? — спросила она и рассмеялась. Ни один из колокольчиков, ни кифара, ни даже арфа не могли звучать так изумительно. — Как же вы можете потерять меня? Разве я принадлежу вам, а?

— Нет, — поспешно ответил я, не желая, чтобы она приняла меня за какого-нибудь дешевого уличного ловеласа. — Но знать, что вы здесь, в Дюрбрехте, и не иметь возможности встретиться с вами вновь будет для меня самой настоящей пыткой.

— Настоящий Сказитель, — пробормотала она. — Ваши речи точно мед.

Голос ее звучал так весело, что я поневоле улыбнулся. Я покачал головой:

— Речи мои как жалкая медь и не могут служить воздаянием за счастье лицезреть вас, Рвиан, но это все, что есть у меня. Позвольте мне увидеть вас снова?

Девушка промолчала, и лицо ее приобрело задумчивое выражение, затем она опустила голову. Думаю, что если бы в тот момент Хо-раби высадились прямо в городе или один из поверженных мной врагов, встав, вонзил бы мне в сердце свой нож, я и тогда бы, наверное, ничего не почувствовал, ничего не заметил.

— Моя учеба оставляет не слишком много времени для себя самой, впрочем, как и вам ваша, — наконец сказала она. — Но когда мы оказываемся свободны… Знаете ли вы таверну, которая называется «Золотое Яблоко»?

— Нет, — ответил я. — Но я найду ее. Когда?

— Когда у нас в следующий раз появится свободное время, — сказала она. — Большего я вам предложить не смогу.

Улыбка ее осветила улицу так же ярко, как солнце в день Састен. Я отвесил церемонный поклон и услышал, как она снова засмеялась. Я стоял и смотрел до тех пор, пока она не дошла до конца улицы и не скрылась от моего вдохновенного взгляда. Она так ни разу и не обернулась, но я полагал, что ее волшебные способности позволяют ей видеть, что я стою и смотрю ей вслед. Я надеялся, что именно так оно и было.

— Боже ты мой, — сказал Клетон. — Что еще за щенячьи экспрессии?

— Я влюблен, — ответил я. — Правда.

— Она, конечно, хорошенькая, — сказал мой друг. — Но она ушла, а найти ее будет не так-то просто. Итак, ты собираешься стоять здесь до тех пор, пока не явится уличная стража, чтобы с позором отправить нас обратно в школу? Или, может, утешишься в компании более доступной феи?

За всем этим я совсем забыл про матросов, которые, прислонившись к стене, неуверенными пьяными движениями пытались как-то привести себя в порядок. Швейцар перехватил мой взгляд и крикнул:

— Нет нужды бояться стражи, парни. Эти скоты не посмеют жаловаться на вас.

Чтобы подчеркнуть свои слова, он угрожающе взмахнул дубиной, бросив не сулящий ничего хорошего взгляд в сторону незадачливых драчунов. Парни с запада отлично поняли его намек и замотали головами. Мы с Клетоном поблагодарили швейцара и отправились в заведение Аллии.

Я почувствовал себя виноватым, когда наши подружки бросились к нам в объятия. Я думал о Рвиан, но тут Тейс прижала свои губы к моим, обещая сказочные наслаждения как достойное завершение праздничного дня. Мне было всего восемнадцать, и драка разгорячила мою кровь. Так что я решил до поры забыть свои невысказанные клятвы и отдаться в руки реальности.

Но все то время, которое я провел с Тейс, мне виделось лицо Рвиан.




Глава 8


Я и представить себе не мог, что дружба моя с Клетоном когда-нибудь ослабнет, но за месяцы, что прошли с той поры, когда я впервые встретил Рвиан, крепость уз между мной и моим товарищем подверглась испытанию. И то, что отношения наши не прекратились, говорит о глубине связывавшей нас дружбы и о том взаимном уважении, которое мы питали друг к другу. Из нас двоих я был мягче и податливее, за исключением тех случаев, когда речь касалась получения новых знаний. Почти всегда заводилой в наших проделках оказывался Клетон, но репутацию бунтаря заслужил именно я. Дециус однажды счел нужным предупредить меня, что, не выкажи я столь серьезные способности в искусстве, которому обучался, меня скорее всего отчислили бы. Я не мог просто принимать и соглашаться со всем, что мне говорили, и вопросы мои подчас доводили учителей до исступления.

Я доказывал, что раз получилось так, что наш народ выгнал Анов с земли их предков, то в какой-то мере мы сами повинны и в набегах Повелителей Небес. Мне все время казалось, что правильней было бы искать какого-то взаимоприемлемого компромисса с ними, чтобы прекратить эти нашествия. Споры эти я неизменно проигрывал, потому что не мог ответить, каким образом мы будем вести с ними переговоры, или, если каким-нибудь образом благодаря чуду, например, это станет возможным, какого рода соглашения нам следует с ними заключить.

Все эти мои рассуждения стали первым яблоком раздора между мной и моим другом, мы частенько спорили с ним на данную тему, сидя в нашей комнате или после совместного распития эля.

— А что, если, — донимал я вопросами обоих, и Клидда и Бэла, — драконы существуют и поныне? И Властители? Что, если они соединят свои силы с нами в битве против Повелителей Небес? Смогут ли выстоять против них Хо-раби?

Бэл отвечал мне на это:

— Если бы все легенды были правдой, девственники могли бы оседлать единорогов и отправиться на битву с нашими врагами.

Клидд же заявлял:

— Надо полагать, что мертвы как драконы, так и Властители. Если же это не так, то, как учит нас история нашего прошлого, они не слишком-то дружелюбны с людьми. И еще: среди нас нет никого, кто мог бы вести переговоры с этими чудовищами, так как же мы сможем побудить их (если допустить, что они живы) встать на нашу сторону?

На это я отвечал:

— Но если драконов нет, к чему тогда Пограничные Города?

Клидд возражал:

— Ты что же? Предлагаешь выселить всех оттуда?

— Нет, — упрямо продолжал я. — Но все-таки какой в них смысл? Построили их, чтобы охранять Дарбек от драконов. Драконов нет, тогда зачем же города? Против диких Измененных? Разве они настолько опасны, а?

Клидд посмотрел на меня как-то особенно. Чем-то взгляд его напоминал выражение, появлявшееся на лице Урта, когда я касался этой скользкой темы. Наконец учитель ответил:

— Смысл существования города заключается в том, что там живут люди, Давиот. Смысл этот не одинаков во все времена.

Я понимал, что учитель надеялся этим ответом положить конец потоку вопросов, и поспешил развеять его надежду:

— А как же дикие Измененные?

Кто-то обреченно вздохнул. Чей-то голос (чей, я понять не смог) прошептал:

— Давиот оседлал любимого конька.

Клидд пожал плечами:

— Если они представляют собой угрозу, значит, Пограничные Города защищают нас от них. Но, поскольку никто из Истинных не бывает за Сламмеркином, я не могу ответить тебе с точностью, хотя думаю, что Измененные не опасны.

Такой ответ не мог меня удовлетворить. Похоже, в наших знаниях имелся серьезный пробел, получалось, что даже Мнемоники предпочитают не помнить или делать вид, что не помнят про существование Ур-Дарбека и таинственных диких Измененных. Мне представлялось, что наша обязанность заключается, помимо всего прочего, еще и в том, чтобы исследовать данный вопрос. Но, прежде чем мне удалось сформировать у себя в голове цепочку новых вопросов, Клидд переменил тему и принялся за обсуждение истории основания Кербрина. Я до поры до времени остался побежденным.

Вопросов у меня всегда оказывалось больше, чем ответов. Учителя не могли удовлетворить моего любопытства. Они отсылали меня к догмам, воспринятым ими в свое время от их собственных преподавателей. Тогда я решил самостоятельно исследовать эту область истории и приобрел репутацию личности эксцентричной.

И не забудьте про Рвиан.

Что до меня, то я не мог бы сделать этого никогда. Даже если бы судьба не наградила меня талантом, благодаря которому в скором времени я должен был стать Мнемоником, если бы у меня была память, как у любого другого смертного, я и тогда не забыл бы, не смог бы забыть ее! Она словно наяву стояла передо мной посреди залитой лунным светом улицы. Моя память позволяла воссоздать ее образ в мельчайших подробностях. Закрыв глаза, я видел как на экране контуры ее щек и лба, очертания ее носа и форму губ, ее глаза и волосы. Часто я представлял ее себе, лежа на своей постели или выглядывая из окна нашей комнаты. Теперь я точно знал, что люблю Рвиан, но не имел возможности быть с ней. Случается так, что глаза наши озаряет один-единственный образ и искра порождает негасимое пламя, не знающее ни границ, ни времени, ни расстояний. Это проклятье человека или особый дар, как посмотреть. Такой была и моя любовь к Рвиан, невероятная и неожиданная. Я думал подчас, что не лучше ли, чтобы было как у Измененных, управляемых не алхимическими процессами любви, а простым биологическим влечением, присущим еще их далеким предкам-животным.

Я продолжал посещать Тейс, но уже реже, и визиты эти походили на походы мужчины в спортзал для упражнения своих мускулов. Она все знала, но не говорила ничего даже тогда, когда в минуты максимального накала страсти я, случалось, кричал имя Рвиан. Я думал о Рвиан. Я хотел Рвиан. Я говорил о Рвиан.

Клетон был единственным человеком, которому я доверял свои секреты, поскольку как начальству нашей школы, так и школы колдунов такие настроения и пристрастия были не по нраву. Считалось, что это наносит ущерб делу, вредит концентрации в будущей работе. Будь Рвиан кокоткой или обычной горожанкой, тогда другое дело. Было ясно, что подобная страсть обречена изначально, если, конечно, женщина не пожелает разделить судьбу скитальца-Сказителя. Но будущий Мнемоник и будущая колдунья — нет. Оба призвания требовали, чтобы человек исключительно им посвятил всю свою жизнь. Нельзя сказать, что подобные связи категорически запрещались, но я знал, что, если администрации станет известно о моих намерениях добиваться Рвиан, невзирая ни на какие последствия или даже отказ, найдется масса способов, чтобы воспрепятствовать мне. Следовательно, Клетону пришлось поклясться, что он все сохранит в тайне.

Его все это злило. Мой друг не видел в моей бесполезной затее ничего, кроме ненужных осложнений и угрозы делу моей жизни.

— Боже мой, — восклицал иногда мой друг, которого раздирали на части противоречивые чувства: огорчение, раздражение и удивление. — Ты только один раз видел ее, как ты можешь думать, что влюблен в нее?

Ответ мой всегда был прост:

— Не могу объяснить тебе, как и почему, не могу ничего сделать с этим, но я знаю, что люблю ее.

— Послушай меня внимательно, Давиот, — просил меня Клетон. — Скоро ты станешь Сказителем, а она — жрицей-ведуньей. Пути ваши разойдутся, весьма возможно, что вы даже и не встретитесь больше. Забудь о ней!

— Пусть так, пусть у меня нет надежды, но я ничего не могу с этим поделать, — слышал он в ответ.

Клетон тяжело вздыхал, даже стонал от бессилия что-либо сделать и, сжимая кулаки, делал вид, что хочет ударить меня.

— Боже, наставь этого безумного на путь истинный, — бормотал мой друг. — Ты не ведаешь, что творишь. Она приворожила тебя.

В ответ я лишь радостно восклицал:

— Да, это так.

Несмотря ни на какие возражения и споры, он ходил со мной в «Золотое Яблоко», где мы стали не менее популярны, чем в любом другом облюбованном нами питейном заведении.

Мне так ни разу и не удалось на протяжении всех оставшихся летних дней увидеть свою возлюбленную. Огонь, сжигавший меня, все разгорался, так что даже зачастившие осенние дожди не могли погасить его. И когда зима уже готова была укрыть землю своим холодным белым покрывалом, я все еще продолжал цепляться за свою надежду.

Наконец в празднование дня Махана, когда обжигающе холодный ветер принес из северных земель первые снежинки, мы увиделись вновь. Мы с Клетоном сидели неподалеку от очага, повесив наши плащи на спинки кресел, и потягивали эль из высоких кружек. Уже стемнело, скоро пора было возвращаться в школу. Я предавался невеселым мыслям о том, что еще один день не принес мне удачи. И тут она вошла в таверну. Казалось, что само солнце спустилось на землю. Компанию Рвиан составляли ее соученики, среди которых были как парни, так и девушки, но я видел только ее. На моей возлюбленной был темно-коричневый шерстяной плащ с капюшоном, который она откинула, входя в помещение. Волосы девушки были собраны в высокую прическу, отчего шея выглядела еще более тонкой и изящной. Я подумал, что будет, если я прикоснусь губами к этой дурманящей плоти. Я поднялся и окликнул Рвиан по имени. Спутники ее, а среди них не было слепых, посмотрели на меня. Она тоже обратила ко мне свое лицо и улыбнулась. И хотя Рвиан произнесла мое имя очень тихо, оно прозвучало для меня громче трубного гласа. Я встал со своего места и, подойдя к девушке, взял ее руки в свои.

— Как долго мы не виделись, — сказал я.

Она вспыхнула и кивнула в ответ. Я подумал, что она почему-то выглядит удивленной, даже смущенной. Думала ли она, что я не стану ждать ее? Стоявшая рядом с Рвиан светловолосая девушка улыбнулась и спросила:

— Так это и есть тот Мнемоник?

— Это Чиара, Давиот, — произнесла Рвиан.

Я пробормотал какие-то подобающие в таких случаях приветствия, не сводя своих глаз с лица моей возлюбленной. Я был точно прикован к ней, как корабль доброй цепью к причалу.

— Присядешь со мной? — спросил я.

Она кивнула в ответ и, извинившись перед своими спутниками, пригласила свою подругу последовать моему приглашению. Поначалу я было огорчился, но, вспомнив о Клетоне, переменил мнение и даже обрадовался, что за столом нас будет четверо. Мы заняли наши места возле очага, и я попросил подать нам подогретого эля.

Сколько раз представлял я себе эту ситуацию. Сколько речей приготовил, мечтая о том моменте, когда окажусь с ней рядом. Все мысли разом вылетели у меня из головы, едва я увидел лицо своей возлюбленной, и пока она представляла свою подругу Клетону, я молча упивался красотой Рвиан. Как это всегда бывает в подобных случаях, разговор наш охватывал в основном простые бытовые темы. Как у нас учеба? А как у них? Что нового слышно про Стражей? Разделяют ли в их школе официальную точку зрения на тот счет, что Повелители Небес полностью разгромлены? Очень скоро наша встреча закончилась, Рвиан засобиралась, и единственной наградой мне стало обещание нового свиданья.

Той зимой мне удалось увидеть свою возлюбленную лишь только один раз. Эта наша встреча протекала примерно при таких же обстоятельствах, правда, на сей раз стараниями Клетона и Чиары нам удалось на какое-то время уединиться в уголке, где я и сказал Рвиан, что люблю ее.

Она стала серьезной и спросила:

— Но как же так может быть? Ты едва знаешь меня.

— И все-таки, — сказал я, обеими ладонями обхватывая ее руку, — я люблю тебя.

Я страшно испугался, что она отдернет свою руку, посмеется надо мной или назовет меня дураком, но ничего подобного она не сделала. Рвиан смотрела на меня своим невидящим взглядом, надув губки, точно раздумывая, следует ли ей сказать что-то, или просто подыскивая нужные слова.

В том, как среагировала Рвиан на мои слова, я увидел надежду и, собрав все свое мужество, прошептал:

— Я люблю тебя, Рвиан. Люблю с того самого момента, как впервые увидел тебя. Неужели ты скажешь, что не испытываешь ко мне никаких чувств?

Позже в моей жизни мне довелось совершить много поступков, которые некоторые люди сочли бы храбрыми, но тот представляется мне самым мужественным из всех. Сидя и с трепетом ожидая ее слова или жеста, я чувствовал, что вся моя жизнь, все мое будущее точно зависло над пропастью. Мне казалось, что в таверне не раздавалось ни единого шороха, кроме звуков биения моего сердца, кровь словно перестала течь в моих жилах. Прошла вечность, но на деле, я думаю, пролетело всего несколько секунд, прежде чем она, низко опустив свое лицо, сказала тихим и мягким голосом:

— Нет, этого я сказать не могу.

— Ты любишь меня! — прошептал я, едва справляясь с желанием закричать. — Ты меня любишь!

— Давиот, — сказала она. — Этого я тоже не могу тебе сказать.

Как радостно порхавшая в небе пташка, сраженная стрелой охотника, рухнуло наземь мое истекающее кровью сердце.

Лица моего Рвиан видеть не могла, если не считать той возможности, которую предоставляло ей ее волшебное дарование, но возлюбленная моя слышала вырвавшийся из моей груди стон, ощущала трепетность моих пальцев, сжимавших ее руку.

— Но я же не сказала, что это не так… или что так не может быть. Но… Давиот, мы едва знакомы, ты ничего не знаешь обо мне, как и я о тебе. А потом, наши школы… что скажут наши педагоги?

В безнадежной ярости я воскликнул:

— Мне все равно, что они скажут. Я знаю только, что люблю тебя.

— Но почему ты так уверен в этом?

— Просто знаю. Не знаю почему, но я люблю, люблю тебя.

— Может быть, — улыбнулась Рвиан, и в моем раненом сердце затеплилась надежда. — Может быть, я тоже люблю тебя, но не могу сказать это с такой же уверенностью, пока не узнаю тебя лучше.

Благоразумный ответ. Я не знал, следовало ли мне полюбить ее еще больше за это или проклинать за осмотрительность. Я не привык легко уступать, поэтому, делая вид, что я полностью спокоен, чего, конечно, на самом деле не было, я сказал:

— И как же ты узнаешь меня лучше?

Я почувствовал, как ее пальцы сжали мою руку. Рвиан ответила:

— Это будет не просто, но если мы приложим к этому свой разум…

— И всю мою душу, — добавил я.

Все это оказалось далеко не таким легким делом, и если бы я в свое время не завоевал доверие Урта, то, вполне возможно, все наши планы просто провалились бы. Именно слуга предложил мне помочь обмениваться с моей любимой сообщениями, а если судьба улыбнется нам, то и посодействовать в устройстве тайных встреч.

Как и у нас, Мнемоников, в школе волшебников в качестве слуг использовались Измененные. Урт сам возложил на себя задачу войти в доверие и подружиться со служанкой Рвиан и Чиары, «собакой» по имени Лир. Что он и сделал (сообщив, между прочим, что та женщина была отнюдь не лишена привлекательности). Одним словом, Урт устроил все так, что Лир стала, как и он сам, посредником между мной и Рвиан. Таким образом, мы с моей возлюбленной могли заранее условиться о встрече, чтобы с пользой для себя употребить наше свободное время. Теперь наши свидания стали более частыми и благодаря нашим друзьям более уединенными.

Я наслаждался своей радостью, но трещина, возникшая в наших отношениях с Клетоном, все углублялась. Он помогал нам, потому что был моим другом, и верность его не вызывала сомнений, но в то же время я окончательно утратил удовольствие от встреч с Тейс и в течение всего нашего четвертого года в Дюрбрехте ни разу не составил ему компанию в посещении заведения Аллии. Я твердо решил хранить верность своей возлюбленной, чего Клетон, конечно, понять не мог. Кроме того, все свободное время я старался проводить с Рвиан, бросая моего товарища одного или в компании Чиары. Я знал, что мы с ним все больше и больше удаляемся друг от друга, но поделать ничего не мог. Ведь я был влюблен.

В то же время все чаще и чаще я оказывался в обществе Урта, который частенько становился моим провожатым на пути к месту тайной встречи, где Рвиан ждала меня вместе с Лир. Эти двое Измененных все время были в нашем распоряжении, предоставляя нам возможность провести вместе сладостные минуты.

То была наша тайна, маленькая толика времени, уворованная нами от ежедневных обязанностей, а потому-то и особенно приятная. Наверное, по причине юности и неискушенности мы воображали себя какими-то персонажами в любовной драме. Мы были слишком поглощены тем, что снизошло на нас, чтобы говорить о будущем, слишком заняты познанием друг друга, чтобы позволить своим помыслам выйти из пределов настоящего. Мы обратили похищенное себе во благо, и весною того года в гостинице на окраине квартала, населенного бедняками и Измененными, мы стали настоящими любовниками. Я не стану говорить об этом, поскольку это было прекрасным, но глубоко личным событием (как, не сомневаюсь, для каждого, чьи желания встречают понимание), давшим возможность понять нам лучше всяких слов, что для нас нет и не может быть никого лучше.

Я был счастлив сверх всякой меры, но тень, которую мы до поры до времени старались не замечать, все так же, как и прежде, висела над нами. Я был Мнемоником, она — ведуньей. Скоро, как и предупреждал Клетон, нам предстояло приступить к исполнению нашего назначения. Меня ждала судьба странствующего Сказителя, а Рвиан — ремесло жрицы-ведуньи. Мы не говорили об этом, но в той страсти, с которой мы занимались любовью в предчувствии скорой разлуки, появилась граничившая с горечью ненасытность.

С наступлением нового года свидания наши стали более редкими из-за возобновившихся нападений Повелителей Небес.

Они отнюдь не были побеждены, как многим хотелось верить, наоборот, этот двенадцатимесячный перерыв стал для них периодом собирания и накопления новых сил, потому что число их многократно возросло. Календарь точно завертелся с необычайной быстротой… Это было Нашествие.

Первые драккары были замечены еще ранней весной. Сначала их было немного, и они были уничтожены вдали от наших берегов, но на смену им появилось большое количество новых, некоторым из них удалось прорваться в глубь материка. Снова мы увидели их в окрестностях Дюрбрехта, и, хотя ни один из кораблей не смог преодолеть линии нашей обороны, население города впало в уныние. С началом лета пришло сообщение от Стражей, что идет целый флот. Воды Фенда почернели, покрытые сплошной тенью от судов воздушной армады. Кораблей было столько, что нечего было и надеяться на то, что даже с помощью нашей усиленной стражи волшебников удастся разгромить захватчиков. Дюрбрехт изготовился к жестокой схватке. Воевода не мог допустить ослабления бдительности, и скоро на стенах помимо его солдат стали дежурить и ополченцы. Колдуны тоже не дремали. Я гадал, где может быть Рвиан — на территории школы или на городских стенах. Правда, времени на раздумья у меня особо не оставалось, так как все Мнемоники получили приказ готовиться к сражению.

Когда принесли приказ, занятия вел Телек. Я увидел, как лицо травника побледнело, когда ему прошептали эту новость, он кивнул и обратился к нам.

— Повелители Небес идут в несметном числе, — произнес учитель. — Мы должны сражаться. Отправляйтесь к себе, возьмите оружие и все необходимое. Сбор во дворе.

Мы немедленно бросились выполнять приказ. Я чувствовал одновременно и волнение и страх, когда мы с Клетоном зашнуровывали тяжелые сапоги и натягивали кожаные рубахи, которые вовсе не казались надежной защитой от мечей Хо-раби.

— Черт возьми, — воскликнул Клетон. — Их, наверное, действительно много, раз уж и нас решились призвать.

Мой товарищ совсем не выглядел напуганным, скорее, наоборот, возбужденным. Я кивнул, походя замечая, что у меня здорово пересохло во рту, и недоумевая, почему мне при этом так хочется сплюнуть. Мне хотелось верить, что не придется сегодня стыдиться себя. Урт хлопотал возле нас. Я уловил его взгляд. Заметив это, слуга улыбнулся. Я приободрился и сказал:

— Береги себя, Урт.

— Я не боюсь, — произнес он спокойно.

На что Клетон, невесело ухмыльнувшись, заметил:

— Посмотрим, что ты скажешь, когда над головой у тебя повиснут колдуны Хо-раби.

— Думаю, тут ты будешь в безопасности, — продолжил я. — Подвал у нас надежный.

Говорил я все это не столько, чтобы успокоить Урта, сколько чтобы унять биение своего собственного сердца. Слугу, казалось, очень мало беспокоило все происходящее, и если бы я не трясся от страха, то, наверное, поинтересовался бы причиной его спокойствия. Урт сказал:

— Не лезьте в пекло, Давиот.

Клетон резко повернул голову и с удивлением посмотрел на слугу. Мой друг впервые слышал, как Измененный обращался ко мне просто по имени. Урт добавил:

— И вы, господин Клетон.

В ответ я улыбнулся и вполне искренне ответил:

— Не беспокойся, не будем.

Мы с Клетоном вышли в коридор, расталкивая локтями наших товарищей, спешивших, как и мы, стать под боевые знамена.

Из всех жителей Дюрбрехта, исключая, конечно, солдат, мы были самыми тренированными бойцами. Ополченцы, состоявшие преимущественно из облаченных в доспехи необученных горожан и отставных солдат, которыми командовал один из сотников Тревида, вряд ли были более боеспособным соединением, чем мы. На то, чтобы оснастить нас как положено, наверное, не хватило времени или кольчуг. Хотя оружия было в достатке: в ход пошли не только луки, мечи и секиры, но даже и обычные кухонные ножи. Командовал нами Керан, который разделил свое разношерстное войско на отряды, поставив во главе каждого из них одного из младших преподавателей. Числом мы не превышали полторы сотни, но были полны решимости исполнить свой долг. Я забыл о всех разговорах, в которых призывал вести переговоры и доказывал бесполезность войны. Керан выстроил нас всех во дворе. Я был дитя своего времени, и в жилах моих бежала кровь моих предков Даров (я искренне надеялся, что она останется в них и завтра), и эта кровь звала меня сейчас на бой. Пришли Повелители Небес! Они угрожают моей стране! Против столь веского аргумента мои философические измышления устоять не могли.

Керан взобрался на пьедестал статуи, чтобы иметь возможность смотреть на нас сверху. Он был облачен в черную кожу, блиставшую на солнце. Чем-то он мне напомнил Андирта. На поясе у инструктора висел длинный меч. С мрачным выражением на лице Керан обратился к нам с краткой речью.

— Повелители Небес приближаются, — сказал он громко, стараясь перекрыть своим голосом доносившийся с улиц шум. — Никогда еще со времени последнего Большого Нашествия их не было так много. Мы нужны Дюрбрехту. Мы должны сражаться за свой город и за всю нашу страну. Что мы ответим?

— Будем биться! — прокричали мы дружно.

Солнечные лучи заиграли на взметнувшихся к небу клинках, секирах и копьях. Нас охватывал патриотический порыв, ярость и возбуждение в нас росли. Керан разбил нас на отряды, и я попал под командование Мартуса, который вооружился секирой на длинной рукояти и даже достал неведомо откуда старый помятый шлем. На лице нашего первого учителя было воинственное выражение. Мы построились в колонну и двинулись к воротам.

Керан повел нас быстрым шагом в направлении южной стены. Улицы быстро пустели по мере того, как жители покидали их, ища убежища в своих домах или с оружием в руках отправляясь вслед за солдатами и ополчением. Все базары и магазины закрылись, работали только лавки травников да аптекарей, лекари также готовились к предстоящему авралу. Чего-чего, а работы у них вскоре будет много.

Мы добрались до стены и дислоцировались между двух баллист, заняв как раз все разделявшее их расстояние. Солнце стояло еще высоко, и лучи его нагревали камни стен. Голубое небо лишь местами покрывали перистые, похожие на гривы бегущих лошадей облака. В такой день жаворонкам и чайкам полагалось весело кричать в полях за крепостными стенами. Но их голосов не было слышно. Оттуда, из полей, вереницами тянулись искавшие защиты в городе сельские жители. Справа от меня протянулась синяя лента Треппанека, ни одного судна не увидел я на глади его вод. Я облизал губы и сплюнул на землю, потрогав пальцами выданный мне меч. Я думал о тех, тогда казавшихся мне далекими временах, когда я в порыве своей детской храбрости завидовал Андирту, полагая, что нет на свете лучшей судьбы, чем судьба воина. Он сказал мне тогда, что самое тяжелое — это ждать, когда появится неприятель. И он был абсолютно прав. Мне очень хотелось помочиться, но я не смел сделать этого, опасаясь насмешек. Я взглянул на Клетона, скалившего зубы так, точно у него в жизни нет никаких проблем. Позади него стоял побледневший Пирдон и, сузив глаза, вглядывался в пустынное небо.

Однако пустым оно было недолго.

На нас точно налетела буря с востока. Тьма закрыла горизонт мрачным своим нимбом. Я услышал какое-то бормотание и, вновь посмотрев на Пирдона, увидел, что тот молится. В этом занятии он был далеко не одинок.

— Смирно! — раздалась команда Керана, и мне показалось, что даже смуглое лицо Клетона покрыл легкий налет белизны. Я мигом забыл о своем желании помочиться.

Темнота приближалась, то тут, то там вспыхивали искры и молнии, это колдуны в замках, протянувшихся вдоль берега Треппанека, использовали свое искусство против воздушных кораблей.

Раздались крики:

— Как их много, да как же мы их, а?

Всем оробевшим ответил Мартус. Громко, чтобы весь его отряд мог слышать, он крикнул:

— Храбростью. У нас тоже есть колдуны, но самое главное наше оружие — стойкие сердца.

Тьма нарастала, но свет не желал уступать ей. Я видел, как, превращаясь в огромные снопы пламени, медленно, почти лениво рушились на землю или в воду объятые пламенем воздушные гиганты. Какой-то офицер, стоявший возле баллисты, радостно крикнул:

— Да их не так уж и много, разве не видите? Крадутся в темноте, как воры полуночные!

Они определенно использовали темноту, но то скорее было не прикрытие, а демонстрация могущества колдунов Хо-раби, потому что, как и всегда, тень шла впереди их, и туда, куда она падала, спускался, заползая глубоко в душу, леденящий ужас, заставляющий стынуть в жилах кровь. Однако то, что сказал офицер, выглядело правдоподобно: флот, который на первый взгляд, казалось, был способен закрыть все небо, состоял всего из двенадцати кораблей. С нас и этих двенадцати будет вполне достаточно. Как мы будем сражаться против них? Нет, двенадцать — это слишком много. Корабли, для которых небо — дом родимый, высадят десант рыцарей Хо-раби, и они будут безжалостно уничтожать нас. Я стоял и глазел, не в силах пошевелиться, как кролик перед удавом.

Вдруг я понял, что корабли уже почти рядом. Это ужасающее зрелище было мне хорошо знакомо. Переливавшиеся, точно менявшие свои формы, руны, которые покрывали громадные кроваво-красные цилиндры, стали различимыми, из черных корзин под ними белели лица воинов. Я смотрел на них не двигаясь, как парализованный. Сомнений в нашем скором разгроме у меня уже не оставалось.

Надежда вспыхнула огненными искрами, взметнувшись в небо неудержимой стрелой из рядов наших кудесников, — испепеляющим лучом ударила она во флагманский корабль, который вспыхнул, точно сухой древесный ствол от удара молнии. Тьма рассеялась, животворящий огонь разогнал ее. Корабль не просто вспыхнул и рухнул на землю, нет, он взорвался, оглашая окрестности страшным громом, который волной прокатился над валами и стенами, где смешался с радостными криками их защитников. Обломки корабля и трупы людей в беспорядке рассыпались по полям.

Справа и слева от себя я услышал громкие звуки распрямившейся тетивы и увидел, как два бревна, снабженные спереди острыми металлическими жалами, устремились вперед. Баллисты выплюнули свои стрелы. Я ликовал, когда они вонзились в корзину, разорвали ее на части и Хо-раби в темных латах полетели вниз как капли дождя. Стрела из баллисты пронзила несущий цилиндр, и тот, со свистом спустив воздух подобно опустевшему винному меху, начал медленно опускаться. Вторая, а затем и третья стрела вонзились в цилиндр, и корабль, точно птица с переломленными крыльями, камнем устремился вниз.

Я размахивал мечом, бросая вызов Повелителям Небес. Пусть только сунутся в мой город! Дух мой вновь устремился ввысь. Я возрадовался тому, что корабль упал, но то, что он упал рядом со стеной, на которой я стоял, несколько поколебало мою радость.

Камни подо мной содрогнулись от удара гораздо более сильного, чем можно было ожидать от этого подобия пустого мешка. Сгусток ядовитого пламени рванулся вверх, в нем, казалось, корчились от бессильной ярости зловещие чудовища, чьи рты испускали ужасающий вой. Возможно, мне все это только казалось, я перегнулся за край стены, и в лицо мне пахнуло жарким огнем. Клетон втащил меня обратно. Светлые волосы моего друга были перепачканы сажей, расплывавшееся в улыбке лицо покрывала грязь. Он нагнулся и поднял мой меч, который я, сам не зная каким образом, уронил. Мне было не по себе здесь. Я чувствовал страх. Наверное, легче было встретиться с Хо-раби в открытом бою, лицом к лицу, чем видеть эту битву неосязаемых оккультных сил. Я понял вдруг, что мы стоим в тени, но уже другого свойства: это не был больше магический ореол, сотворенный колдунами Анов, но обычное физическое явление — корпуса кораблей наших врагов закрывали от нас солнце.

Волшебный ветер, принесший их сюда из дальних-дальних земель, прекратился, и драккары зависли над нами, словно став на якоря. Стрелы, дротики, утыканные шипами металлические шарики, — все это дождем посыпалось нам на головы. Самыми страшными были сияющие стеклянные сосуды — они содержали воспламенявшуюся при ударе жидкость, пламя которой невозможно было залить водой. Вестовой, перекрикивая всеобщий гвалт, передал приказ всем, у кого нет доспехов, покинуть стены и занять менее уязвимые позиции на улице внизу. Мартус велел нам следовать этому распоряжению, и мы поспешили к лестницам.

Что-то стегнуло меня по руке, и я увидел, что кожа рубахи распорота вонзившейся в рукав стрелой с черным оперением. Я вырвал ее и отбросил в сторону точно ядовитую змею. Клетон находился у меня за спиной, когда мы подходили к лестнице. Впереди я видел Пирдона, который стоял и ждал, когда появится возможность спуститься (на лестнице было полно народу). Едва наш товарищ занес ногу на ступеньку, я поднял голову и посмотрел вверх: оттуда как раз в тот самый момент обрушился стеклянный шар. Я закричал и подался назад всем телом, толкая Клетона, который в свою очередь врезался в тех, кто был позади него, так что все мы упали, и это спасло нас от гибели.

Шар ударил Пирдона в левое плечо, и в следующую секунду мой друг превратился в огромный столб пламени. Не знаю даже, кричал ли Пирдон, все случилось мгновенно. В одно мгновение огонь пожрал и одежду, и саму кожу несчастного. Объятое пламенем копье полетело вниз, а следом рухнул и сам Пирдон, превратившийся в живой факел. На том месте, где только что стоял наш товарищ, языки огня облизывались в ожидании новой жертвы. Я поднялся на ноги, не в силах оторвать взгляда от этого беспощадного пламени. Мартус положил руку на мое плечо и слегка подтолкнул вперед. Задержав дыхание, я прошмыгнул через огонь и спустился на улицу, где лежал Пирдон, вернее, то, что от него осталось. Меня стошнило.

Появившийся Керан построил нас и объявил, что мы становимся летучей командой, то есть нас будут перебрасывать туда, куда потребуют обстоятельства. Мне казалось сомнительным, что от нас может быть много проку, как, впрочем, недостаточными казались мне силы дружины и ополчения. Хотя у противника теперь осталось не так уж много кораблей, большая часть воздушных драккаров погибла от «стрел» наших волшебников и снарядов баллист.

Поврежденная стена, возле которой мы оказались, служила не слишком надежным прикрытием, и я чувствовал себя очень неуютно. Я полной мерой изведал страх, но во мне вместе с тем все сильнее разгоралась ярость: почему город, с которым я уже успел так сродниться, должен подвергаться разрушению, почему по милости Повелителей Небес умирают мои товарищи, гибнут солдаты и мирные жители? И несмотря на страх, я знал, что объект моей злобы здесь, а следовательно, я должен сражаться.

Небо все еще было черно от силуэтов проклятых кораблей Повелителей Небес. Одна из метательных машин, объятая пламенем, рухнула со стены прямо на улицу, время от времени пылающие корабли Хо-раби падали в черте стен Дюрбрехта. Я не знал, уцелеет ли после этого город.

По команде половина нашего отряда заспешила вдоль улицы. Цель задания я увидел раньше, чем мы добрались до нее. Сбитый корабль падал в направлении центра города. Драккар был прошит со всех сторон метательными снарядами баллист, пламя куда более яркое, чем сама кроваво-красная оболочка вражеского судна, уже лизало гигантский цилиндр. Подвесная корзина оказалась также повреждена (я хорошо видел пробоины), но ее смертоносный груз не пострадал, а это означало, что воины Хо-раби вот-вот окажутся на улицах Дюрбрехта.

Драккар на какой-то момент скрылся из виду, но тянувшийся за ним длинный дымный хвост служил нам надежным ориентиром, и мы не мешкая помчались вдогонку за падавшим кораблем. Вместе с нами бежали и предводительствуемые офицером пехотинцы, а также отряд ополченцев. Керан передал общее командование в руки офицера. Нас было маловато. Наконец мы прибежали на площадь, где уже валялись обломки рухнувшего корабля. Добрых три десятка Хо-раби уцелели и собирались принять бой. Бежавший во главе нашей колонны Керан поднял свой меч и остановился. Командир зычным голосом раздавал приказы: мы должны были по возможности не допустить ближнего боя, используя луки и метательные копья, если же этого окажется недостаточно, ни в коем случае не вступать с ними в схватку один на один, и вообще, по возможности лучше использовать хитрость, а не безрассудную храбрость. Сказав это, он дал сигнал начинать сражение.

Я никогда раньше не видел рыцарей Хо-раби, кроме как в ночных кошмарах. Иногда мать стращала меня, что если я не буду слушаться, то эти страшилища явятся и заберут меня. Теперь они стояли передо мной воплощением ужаса. Доспехи на них были черного цвета, отчего воины становились похожими на покрытых стальными панцирями жуков. В латном облачении наших противников, казалось, не было ни одного уязвимого места, металл скрывал их с головы до ног. Лица также покрывали стальные забрала, так что видны были только одни горящие глаза. Самым пугающим было то, что рыцари не издавали никаких боевых кличей, отчего казались не людьми, а предназначенными для убийства машинами.

Из опасения, как бы храбрость моя не сошла на нет до срока и ноги не понесли бы совсем в противоположную сторону, я бросился вперед. На шаг впереди бежал Мартус, рядом со мной Клетон, который вопил:

— За Мадбри! За Дарбек!

Не знаю, кричал ли я что-нибудь, если да, то это, наверное, более походило на стон.

Замешательство прошло, когда мы, учащиеся, пехотинцы и ополченцы, соединили свои силы в битве против наших врагов. У кого были луки, натянули и отпустили тетивы. Тут я увидел, что черная броня захватчиков не так уж неуязвима. Некоторые из Хо-раби упали. Лучше бы они кричали: это сделало бы их более похожими на живых людей, которых можно одолеть в открытом бою. Один из рыцарей закачался, когда в грудь его вонзились три стрелы. Еще две другие торчали из руки, сжимавшей меч. Копейщик воткнул свое оружие прямо под дых Хо-раби, а Мартус довершил дело, раскроив противнику череп. Я перескочил через убитого и внезапно оказался один на один с воином, чьи глаза пылали злобой сквозь щели в забрале. Я едва успел сделать нырок, как лезвие длинного меча противника, точно коса, не сумевшая пожать жатву смерти, просвистело у меня над головой. Мартус налетел на Хо-раби сбоку, размахивая своей секирой. Клетон парировал ответный удар Хо-раби, один из солдат рубанул по блистающему черному шлему. Тут я увидел, что латы на нашем противнике состояли из различных частей, прикрывавших бедра и пах и соединенных с кирасой кольцами из такого же черного металла. Именно в это место и направил я всю силу своего удара, всем корпусом бросившись вперед, в надежде, что Мартус и Клетон не дадут противнику сделать ответный выпад.

Странная и одновременно ужасная вещь, когда твой клинок, вонзаясь, уходит в человеческую плоть. Короткой вспышкой пронзило мой мозг воспоминание о том, как мне случалось потрошить рыбу. Я повернул свой меч, как учил Керан, и увидел, как гаснет жизнь в злобных глазах моего противника. Я вытащил свой клинок, а Мартус, размахнувшись, ударил мечом по шлему уже мертвого рыцаря. Где-то в глубине моего сознания возникла мысль, что сейчас первый раз в жизни я убил человека только лишь потому, что сам очень хотел жить.

Я оглянулся, вокруг царил самый настоящий хаос. Лучники прекратили стрельбу, опасаясь ненароком ранить кого-нибудь из своих. Рядом со мной четверо моих соучеников, вооруженных копьями, теснили безмолвного воина Хо-раби к обломкам разбитого корабля. То и дело кто-нибудь падал на землю, раненые кричали. Воздух переполнился отвратительными запахами крови, пота и мочи. Сжав обеими руками эфес меча, я ударил им по облаченной в черный панцирь спине. Мартус ткнул противника своим оружием в ногу, а Клетон вонзил свой клинок прямо в затылок вражескому воину.

— Мадбри! — завопил мой друг, нанесший смертельный удар противнику. Глаза у Клетона были холодны как лед, а губы растянулись в страшной улыбке.

В следующую секунду черная фигура бросилась сбоку на Мартуса.

— Берегись, Мартус! — закричал я.

Учитель повернулся и, вскинув секиру, рукоятью блокировал обрушившийся на него клинок. Кто-то ударил Хо-раби в спину копьем, силы удара оказалось недостаточно, чтобы пробить панцирь, но воин качнулся и на какое-то время потерял равновесие. Мартус поднял над головой секиру, но в этот момент другой жукоподобный воин рубанул его мечом по животу. Лицо учителя побледнело, рука разжалась, роняя оружие. Он согнулся, хватаясь за живот, словно от внезапно поразившей его кишечной спазмы. Первый Хо-раби ткнул Мартуса мечом под ребра. Стараясь помочь учителю, я ударил противника мечом по голове. Клетон ткнул рыцаря в ногу. Леон, чей первый удар не достиг желаемой цели, вонзил свое копье между лопаток Хо-раби.

Мы оказались в самой гуще сражения, и какое-то время я только уворачивался и отражал удары, стоя плечом к плечу с Клетоном. Леон куда-то подевался. Я бросил короткий взгляд на Мартуса, тот лежал на боку, тело его покрывали ужасные раны, и кровь, струясь изо рта, заливала бороду.

В следующую секунду мы вдруг оказались одни, клубок дерущихся отодвинулся в сторону. Позади я увидел, как Керан из последних сил сдерживает натиск сразу двух Хо-раби. Мы с Клетоном поспешили ему на помощь. Я обрушил удар своего меча на черные доспехи врага. Хо-раби, казалось, даже не заметил этого. Тогда я прыгнул ему на спину, левой рукой обхватил его шлем, пытаясь перерезать ему горло. Керан ударил Хо-раби в пах, и тот издал странный высокий стон. Я все-таки сумел перерезать ему глотку, но и сам не устоял на ногах, падая под тяжестью тела убитого. Сапоги дерущихся топтали нас, и я вдруг понял, что, пока я встану, чей-нибудь клинок найдет меня, а если нет, то тогда меня скорее всего затопчут насмерть. Вдруг кто-то схватил меня за руку, помогая подняться. К моему огромному удивлению, спасителем моим оказался Ардион, который смотрел на меня одним глазом, другой заливала кровь из рассеченной брови. Начальник сказал:

— Не можешь больше сражаться — уходи.

Я замотал головой, не в силах ответить, но в то же время не желая спасаться бегством с поля боя.

Он понял меня, и мы оба кинулись обратно в сечу.

Врагов было уже немного, потому что наше численное превосходство дало себя знать, несмотря на то что Хо-раби сражались и с большим умением, и с большей яростью, чем мы. Скоро их сопротивление было подавлено окончательно.

Тут вдруг я понял, что серьезно ранен в руку и грудь. Кровь из раны в бедре заливала мои штаны. Я едва мог наступать на эту ногу. Клетон получил хороший удар по ребрам, к тому же у него оказалась сломанной рука. Мы как могли перевязали друг другу раны и, едва волоча ноги, поковыляли к нашему командиру, ожидая дальнейших распоряжений.

Наступила ночь, но вокруг было светло от пылавших зданий. Люди делали все, что можно, чтобы потушить пожары, а вокруг продолжала шуметь битва. Керан окинул нас взглядом и велел тяжелораненым отправляться назад в школу. Мы с Клетоном оперлись друг о друга и уверили нашего начальника, что еще вполне можем продолжать сражаться.

— Мартус убит, — сказал я.

Керан, опустив голову, приказал нам отправляться вместе с другими ранеными.

Дальнейшее было как в тумане: я увидел, что Урт присел на корточках возле моей кровати. В руках слуга держал чашу с дымившимся отваром. Я отверг лекарство и, едва шевеля пересохшим языком, прошептал:

— Рвиан?

Урт покачал головой:

— Пока не знаю.

Я выругался и попытался приподняться, очертания комнаты поплыли у меня перед глазами, и откуда-то издалека я услышал слова Урта:

— Лежите спокойно, Давиот. Господин Телек говорит, что вы потеряли очень много крови. Не надо пытаться вставать, просто лежите, и все.

Помнится, что я попытался что-то ответить, возразить слуге, но на меня словно обрушились издалека волны какого-то света и звуков, в которых я плескался точно обломок кораблекрушения на волнах прилива. Мне вдруг стало очень трудно сосредоточить на чем-нибудь свой взгляд. Я подумал о рыбе, бьющейся в сетях в тщетной надежде вырваться обратно в свою стихию. Затем я увидел другую рыбу, умирающую под ножом рыбака.

Трое суток меня лихорадило (позже Урт и Клетон сказали мне об этом), друзья обмывали и кормили меня, а на протяжении всего этого времени Повелители Небес непрестанно атаковали город, нанося ему неслыханные ранее разрушения.

Когда же наконец лихорадка оставила меня, я почувствовал себя слабым, как новорожденный младенец. Думаю, что, если бы не Телек с его лекарствами и не мои друзья, я бы скорее всего умер. Но все-таки я поправлялся, лежа без сил в постели, слыша грохот сражения в небе и на улицах Дюрбрехта, не в состоянии сделать ничего, кроме как скрипеть зубами от слабости и злости. Сражение длилось еще два дня, и затем наконец наступила тишина.

Я скорбел о погибших, но более всего волновала меня судьба Рвиан.

Известия о ней я получил только на двенадцатый день. Урт, как и все, кто мог держаться на ногах из числа Измененных и людей, был очень занят, но, несмотря ни на что, сумел каким-то образом связаться с Лир. Он подошел ко мне, когда я в полном одиночестве, злой, как разгневанный Клетон, глазел в окно: там убирали развалины и пытались привести в порядок строения. День выдался солнечный, в небе не было ни облаков, ни вражеских кораблей. Урт вошел, и я повернул к нему свое лицо, которое говорило само за себя.

Слуга закрыл дверь и произнес:

— Я говорил с Лир.

Тон, которым он произнес это, и выражение его лица готовы были подтвердить мои худшие ожидания. Меня охватил тревожный озноб. Точно где-то передо мной или во мне самом разверзлась яма. Я ощутил страшную пустоту. Собравшись с силами, я произнес страшные слова:

— Она мертва?

— Нет, — покачал головой Урт. — Она жива.

— Ранена? — спросил я в своей безнадежной уверенности. — Очень тяжело? Смертельно?

Урт сделал несколько шагов в глубь комнаты и остановился передо мной. Уже по самой фигуре его я мог сказать, что новости он принес мне нехорошие. В глазах слуги я, как ни старался, не мог прочитать ничего, кроме сочувствия. Он снова отрицательно покачал головой.

— Она не пострадала, — сказал Урт. — Даже не ранена.

Во мне вспыхнула искорка надежды.

— Что же тогда?

— Уехала, — сказал Урт.

— Уехала? — переспросил я и беспомощно затряс головой. — Что ты хочешь этим сказать? Как уехала? Куда?

Он подошел ко мне вплотную, и я подумал, что сейчас он снова положит мне на плечо свою руку, стараясь утешить меня. Но вместо этого он только всплеснул руками.

— К Стражам, на острова, — ответил слуга.

— Что?

Не знаю, что я чувствовал тогда. Может быть, желание немедленно бежать в порт, чтобы остановить ее, не дать ей уехать. Я вскочил, вскрикнув от боли, пронзившей мои раны, и рухнул обратно на свой стул, жестом показывая Урту, чтобы тот продолжал.

Урт продолжал:

— Как только сражение закончилось, было решено, что Стражи должны получить подкрепление. Даже Кербрин и тот подвергся нападению, и Великий Властелин послал приказ в школу волшебников, чтобы те отправили на острова наилучших из тех, кому предстоит закончить школу в этом году. Рвиан оказалась одной из тех, на кого пал выбор.

Урт преодолел остаток разделявшего нас расстояния и положил мне на плечо руку как раз вовремя, потому что я чуть было не вскочил снова.

— Корабль отправился уже два дня тому назад, — сказал он. — Я только что узнал все это от Лир.

— Два дня, — повторил я.

Голос мой прозвучал хрипло, яма, которую я ощущал внутри себя, стала шире, превращаясь в громадную пропасть, готовую поглотить меня самого. Ничего не говоря, Урт прошел через комнату к тому месту, где у нас с Клетоном хранился бочонок с элем, и, наполнив кружку, протянул ее мне. Я машинально поднес кружку к губам и выпил. Пиво отдавало горечью, или мне было очень горько…

Урт посмотрел в окно, а затем, повернувшись ко мне, сказал:

— Она просила Лир передать вам кое-что.

— Что? — тупо переспросил я.

Он секунду-другую помедлил, точно собираясь с мыслями.

— Скажите Давиоту, что я люблю его, скажите ему, что я буду любить его всю жизнь, но я должна следовать своему долгу, я должна отправиться туда, куда предписано мне судьбой, что и ему, в свою очередь, предстоит сделать так же. Скажите, что я молюсь о его выздоровлении, скажите, что я никогда не забуду его, — произнес Урт.

Он умолк, а я спросил:

— Это все?

Он кивнул. Глаза мои были широко открыты, но я ничего не видел, потому что слезы наполняли их. Я знал, не мог не знать, что когда-нибудь пути наши разойдутся, но это ничего, ничего не значило. Легче от этого мне не становилось. Слишком, слишком скоро и неожиданно все произошло. Сердце мое наполнилось грустью.

Я проклинал свой талант, потому что даже сейчас память рисовала мне ее лицо в мельчайших деталях, и я знал, что так будет всегда. Я опорожнил кружку и молча протянул ее Урту, вновь и вновь проклиная свой талант, который не мог подарить мне хотя бы временного забвения. Даже если бы я очень захотел, я не мог бы забыть Рвиан. Образ возлюбленной навсегда останется со мной. Я слышал, как Урт произнес:

— Мне очень жаль, Давиот.

Я промолчал, я просто не мог ничего ответить.

Никогда, никогда мне не было так одиноко.




Книга вторая

ОДИНОКИЙ ПУТЬ





Глава 9


Галеас, на котором плыла Рвиан, с каждым движением весел, за которыми сидели не знавшие усталости Измененные, двигался все дальше по водной глади Треппанека, минуя на своем пути обломки гигантских кораблей и руины замков, уходя на восток, туда, где пролив встречался с водами Фенда, и дальше — к Стражам. К будущему Рвиан.

Рвиан проснулась в каюте от ужасной духоты. Воздух вокруг был таким густым, что его, казалось, можно было потрогать. Голова у девушки болела, спать больше не хотелось. В каюте почти никого не было. Чиара тоже куда-то подевалась. Во рту стоял отвратительный привкус, выплаканные накануне глаза болели. Она поднялась и вышла на палубу, чтобы подышать свежим воздухом.

Смеркалось, и она поняла, что проспала весь день. Рвиан нашла бочку с водой, утолила жажду и освежила лицо. На палубе огонь потрескивал в жаровнях. Запах угля и жарящегося мяса напомнил Рвиан, что она давно ничего толком не ела. У фальшборта стояла Чиара, и Рвиан подошла к своей подруге, надеясь, что та не станет читать ей лекцию на тему бесполезности любви.

К счастью, Чиара, которую больше в тот момент увлекало плавание, которое было для нее внове, только улыбнулась и, показав на водную гладь, раскинувшуюся по обе стороны палубы галеаса, сказала:

— Ну не чудо ли?

Рвиан впервые за все это время «вглядывалась» в то, что их окружало.

— Да, — ответила она. — Да, конечно.

Ей в отличие от Чиары, впервые оказавшейся на борту корабля, уже приходилось ходить в плавание. Светловолосая колдунья была родом из самого Кербрина, из известной купеческой семьи, отец иногда брал Чиару с собой, когда ездил в Дюрбрехт. Рвиан же провела свое детство в Хамбри, что лежит немного в глубине западного побережья Келламбека. Жители этого селения занимаются в основном сельским хозяйством и овцеводством. Когда у Рвиан обнаружился ее талант (их деревенский настоятель утверждал, что девочка, абсолютно слепая, может «видеть», как и любой другой зрячий ребенок), ее отправили в Мюрренский замок, на собеседование с придворным жрецом-ведуном. Результатом этих бесед стало подтверждение догадки деревенского настоятеля. Когда она повзрослела, то снова оказалась в Мюррене, откуда ее на повозке отправили в Невисвар, на берег Трепаннека, который она пересекла на пароме, находя свое путешествие отнюдь не приятным, и была страшно довольна, ступив ногой на твердую землю. Сейчас ей было совсем не страшно. Галеас выглядел вполне надежным.

Рвиан посмотрела на воду, отливавшую синевой, серебром и даже золотом лучей заходящего солнца. Вечер был тих, свет тонок и чист настолько, что позволял девушке разглядеть северный берег. Над кишащими рыбой водами пролетали с хриплыми криками гуси, направляясь к своим гнездам. Галеас, влекомый ритмичными, рассчитанными движениями гребцов, легко скользил по водной глади. Палуба слегка подрагивала. На востоке встала, светясь голубоватым светом, луна, безразличная к нашествиям Повелителей Небес.

Рвиан сказала:

— Когда я впервые ступила на палубу корабля, мне было страшно.

— Но это большой корабль, — авторитетно заявила Чиара. — Не то что там какой-то кораблик, на котором ты переплывала Треппанек.

Чиара, не замечая смятенных чувств своей подруги, продолжала говорить с видом знатока:

— Я говорила с капитаном, пока ты спала. Боже, я думала, что ты никогда не проснешься! Его зовут Лиакан, он с западного побережья Драггонека, ему принадлежит и корабль, и тридцать «быков» — гребцов. Школа наняла его для снабжения Стражей.

Наверное, Чиара говорила все это, чтобы подбодрить подругу, занять чем-то ее мысли. Рвиан не вникала в слова подруги, просто это непринужденное щебетание служило для слепой колдуньи фоном ее нелегкой внутренней борьбы. Конечно, никогда не будет так, как полагала Чиара, нет, время не уничтожит любовь, просто с течением времени появится возможность смириться с этим ужасным чувством потери.

Рвиан никогда раньше не думала, что подобные мысли могут овладевать ею. До сегодняшнего дня самой страшной потерей для девушки было то, что ей пришлось расстаться со своей семьей, с родителями, братьями и сестрами, оставшимися в Хамбри. Но она находила успокоение в великом призвании, которое судьба даровала ей. Стать одним из кандидатов в волшебники, отправиться на учебу в Дюрбрехт — разве это не блестящая перспектива для простой деревенской девушки? Ей порой становилось стыдно, что она радуется такому повороту событий.

Тогда, когда она уезжала из Хамбри, Рвиан была девственницей. Девственницей она и оставалась, пока не встретила Давиота.

«Боже, разве возможно не думать о нем!»

Она улыбнулась, вспоминая, какое впечатление произвела на него, когда они впервые встретились. Ни один мужчина никогда не смотрел на нее так, никто столь настойчиво не добивался ее внимания.

По правде говоря, она и не думала, что встретится с ним опять. В конце концов, разве это не было случайной встречей? Говоря о «Золотом Яблоке», она хотела просто отвязаться от нежелательного поклонника. Встреча с ним в этой таверне доставила ей больше удивления, чем удовольствия. Но даже тогда ей казалось, что он отстанет, потому как с его стороны это не более чем обычный флирт. Да, конечно, ее собственная любовь к нему развивалась не так быстро, несмотря на его настойчивость и ту таинственность, при которой происходили их встречи. А потом случилось это. И она перестала быть девственницей и с тех пор не могла забыть его, но ее призвание, ее обязанности заставили их расстаться.

— Ты опять о нем думаешь.

В голосе Чиары звучало предостережение. Рвиан утвердительно кивнула.

— Ты забудешь его, — прозвучали слова Чиары, точно эхо многих прежних разговоров.

Но Рвиан отвечала:

— Нет, но, может быть, я научусь жить без него.

В голосе девушки слышалось столько искренней боли, что Чиара оставила свое неодобрение. Светловолосая колдунья взяла руку подруги в свою руку и не сказала больше ни слова. Так обе девушки и стояли, молча наблюдая, как вокруг них сумерки становятся все гуще и гуще, а с водной глади Треппанека исчезают рыжие солнечные блики, и пролив становится похожим на бархатно-синюю, расшитую серебром подушку.

Наконец ударил колокольчик, собирающий пассажиров к вечерней трапезе, и подруги, все так же держа друг друга за руки, отправились к жаровням, возле которых нетерпеливой гурьбой толпились их коллеги, привлеченные запахом жарившегося мяса. Завязался разговор, участие в котором отвлекало внимание Рвиан: приходилось выслушивать вопросы и обдумывать ответы, никто здесь, кроме Чиары, не знал ничего о Давиоте. Говорили о Стражах, о последнем набеге, о чаяниях школьной администрации, и Рвиан на время забыла о своем горе. К тому же Лиакан, передав штурвал Измененному, велел выкатить для пассажиров бочку эля, сказав при этом, что выпить его они обязаны до прибытия на острова. Подобное заявление общество восприняло с живейшим энтузиазмом.

Рвиан выпила больше обычного, а когда в компании затянули песню, присоединилась к поющим. Спала в эту ночь она очень крепко, хотя, засыпая, думала только о Давиоте.

Она, конечно, слышала о Стражах, но слышать — вовсе не то же самое, что видеть. Тем более когда рассказчиком выступает коллега-волшебник. Нужен был Сказитель, чтобы воздать должное этому месту, напоминавшему огромный, казавшийся цельным, камень, который кто-то уронил в Фенд. Волны разбивались о подножья гордо озиравших окрестности скал, высоких и гладких, не тронутых наростом из водорослей. Белые кипящие шапки волн вытянулись в сплошную неровную линию, прерывавшуюся лишь в одном месте, где не было скалистых уступов. Высота каменного потолка над этой протокой казалась Рвиан недостаточной для того, чтобы галеас мог проплыть там, не обломав своих мачт. У девушки перехватило дыхание, когда она увидела, что Лиакан решительно развернул свое судно и направил его именно в этот проход между скалами. Сверкающая каменная башня исчезла, скала была теперь всюду. Звук испуганного перешептывания пассажиров потонул в реве прибоя. Тут Лиакан приказал «сушить весла», и галеас заскользил, торжественно вплывая в морские ворота.

Рвиан чувствовала влияние волшебства, влекущего корабль против морских течений, которые не могли тягаться с могуществом магических сил Стражей. Чиара закричала, когда на галеас упала непроглядная тьма, даже дневной свет за кормой исчез, потому что морские ворота затворились. Для Рвиан же все это не имело никакого значения, она «видела» очертания камней вокруг и опасно низкий потолок. Казалось, что его можно потрогать, настолько близким был он. Но тьма оказалась не вечной, ослепительный для обычного зрения день снова вернулся, лишь только корабль вошел в гавань, вырубленную в каменной громаде с помощью колдовства.

Если с моря остров казался отнюдь не райским местечком, то теперь, внутри, ощущение это менялось на противоположное.

Соленое озеро, в котором очутились путешественники, окружал бережок, покрытый светло-желтым песочком, однообразие которого нарушалось лишь мощной громадой гранитного причала да множеством рыбацких лодок. На берегу расположились каменные и деревянные дома всевозможных ярких цветов: нежно-голубого, белого, розового. Иногда какое-нибудь здание совершенно неожиданно выглядывало из зарослей кедра, сосны или мирта. Веселые ручейки бежали по лужкам через оливковые рощицы и кусты орхидей. Наслаждаясь зеленой травкой, тут и там весело скакали козы, казавшиеся радостно возбужденными на фоне ленивых овец и коров. Видны были и традиционные сады, такие же богатые, как и в Дюрбрехте, а также и садики попроще, пестревшие разнообразием диких цветов. Тропинки пролегали по террасам, сбегая вниз по широким ступеням из белого камня. Но главная жемчужина острова, ограненная силами волшебства, сияла в центре.

Высоко-высоко, так, что стоявшие на корабле люди вынуждены были до боли в шеях задрать головы, чтобы увидеть вверху устремленную ввысь, точно грозивший Повелителям Небес меч, белую башню. К ее подножию вела лишь одна прямая лестница, заканчивавшаяся возле синей двери, служившей единственным входом в башню. От этого простого на вид строения исходил дух, дававший ощущение огромного могущества колдунов. Рвиан взирала на башню с благоговейным страхом. Там, внутри, лежали секреты мастерства, которыми предстоит овладеть и ей.

Рвиан покачнулась, когда корабль остановился, и внимание ее привлек сам процесс швартовки. Двое из Измененных прыгнули на причал, чтобы закрепить швартовые канаты, а двое других бросили на пирс сходни. Остальные, встав со своих мест за веслами, принялись помогать пассажирам сойти на берег. В толпе на берегу Измененных не было вообще, все собравшиеся являлись представителями Истинного Народа.

Чиару охватило нескрываемое волнение, когда, пройдя по трапу, они встретили горячий прием местных жителей. Рвиан была настроена менее восторженно. Она знала, что скоро Лиакан поведет свой галеас в обратный путь, и, когда морские ворота захлопнутся у него за спиной, водная громада океана навсегда разделит ее и Давиота. Она мысленно окинула прощальным взглядом корабль, а потом и Фенд, вздохнула, набрала в грудь побольше воздуху и, заставив свои губы растянуться в улыбке, отправилась на встречу со своим будущим.




Глава 10


Неделя, прошедшая после отъезда Рвиан, сделала меня угрюмым. Все помыслы мои сосредоточились на понесенной утрате, я едва мог думать об учебе и коротко отвечал на удивленные вопросы интересовавшихся столь заметной переменой в моем характере людей. Я предавался бесплодному саможалению. Это было глупое занятие: что случилось, уже случилось. Я знал это, но грусть моя от этого не проходила. Я впал в раздражительную замкнутость, еще более усиливаемую болями в моей заживающей ноге. Я оставил костыли и начал пользоваться тростью, что давало мне возможность ковылять по территории школы. Ни Урт, ни Клетон не знали истинной причины моего мрачного настроения, но, конечно, и речи не могло быть о том, чтобы они этого не заметили: друзья интересовались, задавали вопросы. Я уверен, что ни Клетон, ни Урт (обоих подвергали допросам) ничего не рассказали администрации школы, но наше начальство умело выуживать нужную информацию из самых скупых ответов. В конце концов, это одна из ипостасей таланта Мнемоников, который можно ведь использовать не только для того, чтобы рассказывать истории. Одним словом, власти сделали правильный вывод о том, что у меня был роман с учащейся школы колдунов, которую недавно отправили к Стражам. Началось официальное разбирательство.

Возглавлял его Дециус — именно в его залитом солнечными лучами кабинете я вскорости и оказался. Глава школьной администрации, как всегда, находился за своим столом, по правую и по левую руку от него сидели еще четверо дигнитариев. Одним из них был Керан, рядом сидели Ардион, Бэл и Левинн, преподаватель географии. По их лицам ничего нельзя было понять. Сесть мне не предложили.

Без всякого вступительного слова Дециус спросил:

— Правда ли то, что у тебя были отношения с ученицей школы колдунов?

Я не видел никакого смысла вилять и ответил ему прямо:

— Да.

— В течение какого времени? — настаивал он.

— Год, — ответил я.

Брови у директора поднялись от изумления, он уставился на меня точно филин.

— И никто ничего не заподозрил? — пробормотал он. — Тебе кто-то помогал.

Я не знал, следует ли принимать его высказывание за вопрос или за констатацию факта, и поэтому не ответил. Я был готов принять любое наказание, которое сочтет достаточным администрация школы, но предавать друзей мне бы и в голову не пришло.

— Он парень изобретательный, — сказал Бэл, и я не знал, следует ли понимать его слова как одобрение или совсем наоборот.

Дециус кивнул, и светившее ему в затылок солнце зайчиком отразилось от его лысины. Лучик света угодил мне прямо в лицо, поэтому я не смог разглядеть выражение глаз директора, который сказал:

— Х-м-м, — и на какое-то время замолчал.

Я ждал, чувствуя, как ноет моя раненая нога.

Дециус наконец спросил:

— Чем, по твоему мнению, должно было все кончиться? Ты знал, что тебе придется в конце концов прекратить свои отношения с этой девушкой?

Я ответил:

— Нет. Я люблю ее.

Уже только по тому, как раздулись ноздри у Ардиона, я мог бы понять, что нарываюсь на тяжелое наказание, возможно, даже на исключение. Я смягчил тон и добавил:

— Я не думал ни о чем, кроме того, что я люблю ее.

— Но ты знал, — Дециус сделал паузу, чтобы дать деликатное определение нашим отношениям, а затем продолжил: — что подобная дружба не поощряется нами.

— Но и не запрещается, — осмелился возразить я.

Одновременно с осознанием того, что меня, возможно, скоро выкинут из школы, в голову мне пришла и другая мысль: тогда мне придется отправиться обратно в Вайтфиш, который территориально ближе к островам Стражей. Там, в деревне, я мог бы достать лодку и, подняв парус, доплыть до островов. Конечно, это будет означать, что мне придется выбросить псу под хвост результаты моих трудов за последние несколько лет. Кроме того, сохранившееся во мне благоразумие подсказывало, что не так-то легко будет попасть к Стражам, и потом, Рвиан могут не разрешить или она сама может не захотеть уехать. Этого я как-то не принимал в расчет.

— Не запрещено, — сказал Дециус. — Но в любом случае не поощряется — для блага обеих сторон. Тебе разве не приходило в голову, что и у нее, как, впрочем, и у тебя, есть обязанности, и ваша… любовь… противоречит их исполнению?

Почему такое простое слово как «любовь» ему столь трудно произнести?.. Мне, юному существу, удрученному своей потерей, не пришло и в голову, что он не знал никакой другой любви, как только любовь к своей школе, и для него казалось очень сложным, почти невозможным представить себе, чтобы у человека могла быть еще какая-нибудь страсть.

Я сказал:

— Да, но я надеялся…

Дециус жестом приказал мне продолжать. Я прищурился на солнечный свет, пожал плечами и произнес откровенно:

— Я не строил далеко идущих планов, господин. Я надеялся, что, может быть, случится так, что оба мы останемся в Дюрбрехте… или получим назначение в один и тот же замок… или…

Я покачал головой и снова пожал плечами.

Он ответил:

— Твоя Рвиан уехала к Стражам, где не разрешается жить постоянно никому, кроме волшебников. Даже если ты каким-либо образом доберешься туда, все равно остаться тебе не позволят. Следовательно, ваш роман все равно обречен.

Мне казалось, что он едва ли не читает мои мысли, поразило, что ему так много известно. Наверное, в школе провели тщательное расследование по моему делу, а потому знали много подробностей. Я низко опустил голову и пробормотал что-то насчет того, что это не так.

Однако Дециус сразил меня прямым вопросом:

— Желаешь перечеркнуть эти годы? Хочешь оставить нас?




У нас в Вайтфише говорят, что у рыбы всегда есть выбор между сетью и крюком. Сейчас я понимал это как нельзя лучше. Я знал, что если скажу «да», то получу возможность отправиться на поиски Рвиан. И тогда… А что тогда? Кто мне скажет, на каком из островов она находится? Даже если я окажусь настолько удачливым, что доберусь до нужного мне острова, мне еще придется разыскать мою любимую. В том, что Дециус говорил правду, предупреждая, что жить на острове мне не позволят, я не сомневался. А согласится ли Рвиан изменить своему предназначению, чтобы уехать со мной?

Я колебался, голова у меня шла кругом. Солнце освещало мое лицо, не давая возможности разглядеть то, что было написано в глазах ожидавших моего ответа людей. Я подумал о том, что передала мне на прощанье Рвиан. С помощью своих способностей и тренированной памяти я мог восстановить все сказанное дословно: «Скажите Давиоту, что я люблю его. Скажите, что я всегда буду любить его, но я должна исполнить свой долг. Мне придется отправиться туда, куда мне прикажут, как и ему в свой черед. Скажите, что я молю Бога о его выздоровлении и что я никогда его не забуду».

Рвиан решила выполнять свой долг. Смогу ли я поступить иначе и при этом остаться человеком, которого она любила?

Дециусу же я сказал:

— Нет, если можно, то я хотел бы остаться здесь.

Сказав это, я так и не понял, что я все-таки выбрал: крючок или сеть. Я ощущал тягучую давящую боль.

В ответ я услышал:

— Мы должны решить твое будущее, отправляйся на занятия, тебе сообщат.

Я устало кивнул, удивляясь тому, что судьба моя, оказывается, продолжала оставаться нерешенной, развернулся и, прихрамывая, покинул кабинет.

Поскольку я работал в классе Телека, туда я и вернулся. Травник-хирург приветствовал меня сочувственной улыбкой и жестом показал, что я могу продолжать заниматься сортировкой сухих трав. Клетон, умудрившийся оказаться рядом, шепотом поинтересовался, как мои дела.

Я рассказал, он нахмурился и, постучав по гипсу руки, заметил:

— Боже мой, чего им еще-то надо? Рвиан уехала, ты решил остаться в школе. Чего решать?

— Ну, наверное, они совещаются, стоит ли оставлять меня здесь или нет.

Друг мой выругался довольно замысловато и громко, а затем сказал:

— Не стоит ли отправиться сегодня к «Всаднику»? Несколько кружек эля Лиама могут смыть грусть с твоего лица.

Я и не знал, что столь мрачно выгляжу. Впрочем, ни эля, ни дружеской компании мне не хотелось, как не хотелось и оставаться в совершенном одиночестве. Но пойти в город я права не имел.

Я ответил:

— Не могу, мне приказано оставаться здесь.

В тот момент школа казалась для меня тюрьмой.

Клетон оскалил зубы:

— Даже с твоей ногой не так уж трудно взобраться на стену.

Это звучало как искушение. Я пребывал в смятении, разрываемый желанием побыть одному и разделить компанию моего мужественного приятеля. Почти уже согласился, но тут подумал о цене, которую мне придется заплатить за свое непослушание. Сомнений в том, что на сей раз меня выгонят, у меня не существовало.

Я покачал головой и сказал:

— Нет, боюсь, что нет.

— Боже мой, — сказал он в ответ. — Ты столько времени никуда не выходил, а визит к «Всаднику», несомненно, развеет твои печали. А еще лучше завернуть к Аллии. Тейс интересуется тобой, знаешь ли.

— У меня нет никакого желания видеть Тейс. Не стану я рисковать своим будущим. Мало мне того, что со мной уже случилось, а?

Клетон вскинул руку в театральном жесте.

— Прости меня, — произнес мой друг. — Я совершенно не подумал об этом.

Я буркнул в ответ что-то неопределенное. Я знал, что он всего лишь ищет способ развеселить меня, и почувствовал себя виноватым за то, что злюсь. Однако ощущение это лишь только подливало масла в огонь. Остаток времени мы провели в полной тишине, оба, к огромному удивлению нашего учителя, погруженные в свои занятия.

Дома я успокоил Урта:

— Я ничего не сказал им. Ничего, кроме того, что им и так было известно. О тебе и Лир я вообще не упоминал.

— Надзиратель и со мной много говорил, — Урт задумчиво кивнул. — Вы это знаете; я надеюсь, что не сказал, чего не следовало.

— Конечно, конечно. — Я положил руку на его жесткое и мускулистое плечо: — Лучшего друга у меня нет.

Урт смутился, бросив украдкой взгляд на Клетона, и я, увидев, что мой друг нахмурился, убрал руку и поправился:

— Нельзя иметь друзей лучших, чем вы…

Выражение лица Урта стало торжественным.

Клетон, совершенно очевидно, был поражен тем, что я уравнял его со слугой, но не показал виду, спрятав свое нахмуренное лицо за выбранной наконец рубашкой.

Мы принимаем наше тело как должное, но когда выходит из строя один из его членов, становится подчас трудновато обходиться без него. Урт пришел на помощь Клетону, и, когда голова моего приятеля высунулась из воротничка, лицо сына мадбрийского наместника выглядело еще более мрачным, но уже по другой причине.

— Они скоро и меня призовут на свой суд, — мрачно заметил он.

— Может быть и нет, — сказал Урт и покачал головой. В глазах его при этом я уловил какое-то незнакомое мне выражение. — Вы все-таки сын наместника, господин Клетон, а это как-никак имеет вес. К тому же вы хороший ученик.

Клетон рассмеялся беззаботно, этот смех словно обдал меня ушатом холодной воды, и я так и не смог понять, что было в глазах и в голосе Урта.

Клетон все еще смеялся, а Урт завязывал шнурки на его рубашке.

— Давиот учится лучше, чем я, — заявил Клетон. — А мое происхождение ни для кого здесь не может иметь никакого значения.

— Вы так думаете? — спросил Урт.

Его хриплый голосок звучал ровно, но все-таки так открыто в присутствии Клетона раньше Урт не разговаривал. Мне его поведение показалось даже несколько легкомысленным, словно слуга чувствовал, что жребий уже брошен, и знал будущее, которое я никак не мог осмыслить. Я ждал, что он скажет дальше, внезапно почувствовав, что нервничаю.

— Сын ли наместника, сын ли рыбака, — Клетон вытянул руки, а Урт принялся застегивать его манжеты, — или даже воеводы, все равны в этой школе.

Что-то вспыхнуло на долю секунды в глазах Урта, и он произнес тихим, спокойным голосом:

— Кто-то более равен, кто-то менее.

— Чушь, — отмел это предположение Клетон.

Я сказал:

— Объясни-ка, друг мой.

Клетон открыл было рот, чтобы выполнить мою просьбу, но, осознав, что обращаюсь я не к нему, а к Урту, вновь помрачнел и промолчал. В чем была причина такой реакции: в том ли, что я открыто называл своим другом Измененного, или в том, что я советовался со слугой?

Урт тоже замолчал. Я подумал, что он просто не очень хочет говорить в присутствии Клетона, и, улыбнувшись ему, попросил продолжать:

— Разве подобает заговорщикам иметь друг от друга тайны? Говори, дружище.

Урт коротко улыбнулся, обнажив ряды белых острых зубов.

— Одни имеют большее влияние на других, нежели другие, — сказал он. — Разве вас не учили быть политичными?

Тут я увидел, что хмурое выражение на лице Клетона сменилось любопытством. Урт натягивал сапоги на ноги моему однокашнику. Обувь блистала чистотой, это тоже было результатом труда Измененного. Я терпеливо ждал.

Наконец Урт спросил:

— На какие средства финансируется эта школа?

Клетон поспешил ответить:

— Основные средства поступают из казны Великого Властелина и воеводы. Ну, потом есть еще пожертвования купцов и богатых ноблей.

— А откуда берутся средства у того же Великого Властелина и воеводы? Разве не от налогов? — переспросил Урт. — Власть свою воевода получает от Великого Властелина, и в то же время оба они зависят от наместников, собирающих налоги в своих владениях. Разве не так?

— Ну, а по-твоему, должно быть иначе? — спросил в свою очередь Клетон, который выбрал себе плащ и позволил Урту надеть его себе на плечи. — Это естественный порядок вещей.

Очень тихо, так, чтобы только я слышал его, Урт промолвил:

— Возможно.

Затем он продолжал уже громче:

— А что, если наместники не дадут дани? Что случится, если Великий Властелин и воевода не получат денег?

— Это, — сказал Клетон холодно, — будет расценено как мятеж и совершенно естественным образом повлечет за собой санкции против виновных.

— Конечно же виновные понесут наказание, — согласился Урт, но все же позволил себе возразить: — Но, пусть даже это всего лишь предположение, что случится, если наместники перестанут поддерживать Великого Властелина?

— Все погибнет! — воскликнул Клетон. — Боже мой! Повелители Небес раздавят нас, если мы не будем держаться друг за друга, Дарбеку настанет конец.

— А сейчас я имею в виду только нашу школу, — сказал Урт, осторожно подбирая слова. — Как ни крути, добрая воля наместника значит больше, чем добрая воля рыбака.

«Или Измененного», — про себя подумал я.

Урт удивил меня: вот уж не думал, что он столь искушен в хитросплетениях политики. Я спросил его:

— Ты думаешь, что я буду наказан, а Клетону все сойдет с рук?

— Я думаю, что мнение отца господина Клетона совершенно очевидно весит больше, чем ваше, — сказал Урт и, негромко фыркнув, улыбнулся, добавив, как бы извиняясь: — В то время как мое вообще ничего не значит.

— Ты же Измененный, — сказал Клетон.

Он улыбался, подкидывая на ладони тугой кошель, совершенно не замечая нашего с Уртом смущения.

— Ладно, — сказал наконец мой друг, — если уж я не могу утащить тебя с собой, то хотя бы позволь мне передать от тебя привет Тейс.

Я сказал:

— Нет.

Он пожал плечами и, помахав мне на прощание, вышел из комнаты.

Когда дверь за ним закрылась, Урт спросил:

— Вам что-нибудь надо?

Я ответил:

— Да, если ты не против, я бы хотел побеседовать с тобой.

Лицо Урта приняло угодливое выражение:

— Я в вашем распоряжении, я ваш слуга.

— Ты — мой друг, — ответил я. — По крайней мере, надеюсь, что мой друг.

— Да, конечно. — Выражение его лица изменилось, я уже успел хорошо изучить его и понял, что в его глазах вижу извинение. — Простите меня, Давиот. Иногда…

Его худые плечи поднялись и опустились вновь, и я рискнул закончить за Урта недосказанную им фразу:

— …иногда поведение Истинных оскорбительно. Я приношу извинения от имени Клетона, — сказал я.

Слова мои вызвали у слуги кроткую улыбку.

— Почему вы должны извиняться за другого?

Я пожал плечами:

— Просто мне так спокойнее.

— Вы на редкость добры, — проговорил Урт. — Клетон ведет себя со мной как все. Ходят слухи, что меня отправят отсюда, — добавил он и поднял руку, предвосхищая мой молчаливый протест. — Спорить бессмысленно, прошу вас понять это. Если вы станете возмущаться, то только ухудшите свое положение, а мне все равно ничем помочь не сможете.

Это была новая рана, не такая болезненная, как та, которую нанес мне отъезд Рвиан, но все же рана.

— Куда? — спросил я.

Урт пожал плечами.

— Вероятно, в один из Пограничных Городов, — сказал он.

Я занес руку так, точно собирался разбить об пол свою кружку. В голосе его была такая уверенность, что я не сомневался, в каких источниках Урт черпал свою информацию: он ведь общался со слугами наших учителей, надзирателя, директора, с такими же, как и другие их соплеменники, безгласными рабами, постоянно присутствующими в человеческом обществе. Неужели я был единственным из Истинных, кто различал их лица, отдавал должное тому, что и у них есть права, чувства, эмоции? Раздражение мое, сопровождаемое вспышкой бессильного гнева, только возрастало.

Урт произнес мягким голосом:

— Если вы разобьете эту кружку, то мне заново придется мыть пол.

Я опустил руку:

— Это нечестно.

— Нечестно? — Он улыбнулся, и губы его скривились в горькой усмешке. — Я ведь Измененный, Давиот.

— Я скажу им, что принудил тебя, — заявил я. — Скажу, что не оставил тебе выбора, и тебе пришлось передавать мои послания Рвиан.

Я знал, а точнее чувствовал, что просто хватаюсь как утопающий за соломинку. И Урт подтвердил это тем, что покачал головой.

— Может быть, мы еще встретимся, — сказал я, все еще цепляясь за надежду.

— Может быть, — согласился он. — Я надеюсь на это.

Совсем стемнело, стук молотков и звук жужжащих пил стихли. В наступившей тишине послышался крик из одного из дворов за пределами школы.

— Если вам не нужно ничего больше, то я, пожалуй, пойду.

Урт поднялся. Я покачал головой. Мне хотелось еще многое сказать ему, но слов не находилось. Внутри меня была лишь горечь, приправленная огненным соусом злости. Так вот что такое быть Мнемоником? Это означает не иметь права любить женщину, знать дружбу мужчины? Я знал, что вступаю на одинокий путь, но слышать рассказы об этом — одно, а испытать все на своей собственной шкуре — другое. Я видел, как Урт вымыл свою кружку и поставил ее около бочонка.

— Скоро суд вынесет свое решение, — сказал Урт. — Прошу вас прислушаться к моему совету, когда они призовут вас.

— Да. — Я не знал, что еще сказать. Я встал и пожал руку слуге так, словно он был обычным человеком. — Пусть будет с тобой Господь, Урт.

Его рукопожатие было сильным.

— Не думаю, что Господу много дела до нас, Измененных, Давиот, но тем не менее спасибо.

Он разжал руку и вышел из комнаты.

Клетон вернулся, но я осознал это только тогда, когда кто-то нетерпеливо забарабанил в дверь. Я оторвал свою голову от подушки и по свету понял, что еще едва рассвело. Потом я вдруг понял, что тот, кто находится по ту сторону двери, стучит по ней не рукой, а каким-то деревянным предметом, по звуку похожим на жезл. Я выскочил как был голым и помчался к двери. Походя успокоив зашевелившегося было Клетона, жестом показал ему, что открою сам.

Передо мной оказалось лишенное выражения мертвенно-бледное лицо Ардиона. Душа опустилась у меня в пятки. Я уже видел себя исключенным. Я ошибся.

— Приветствую вас, начальник.

Он кивнул и без всяких предисловий сказал:

— Одевайся, директор хочет видеть тебя.

Я сказал «да» и отступил в сторону, думая, что он войдет в комнату, может быть для того, чтобы проследить, дабы я не сбежал через окно. Вместо этого надзиратель покачал головой и нетерпеливо взмахнул своим кадуцеем, как бы говоря мне, чтобы я поторапливался.

Клетон сел на постели, и я увидел искренний испуг в его глазах.

— Что, решение принято? — спросил он.

Я сказал, изображая на своем лице бравую улыбку:

— Ардион со своей колотушкой стоит и ждет меня там.

Я ушел в альков, чтобы умыться и справить малую нужду. Я думал, был ли звук, который я слышал, звуком ударов палки надзирателя по бедру, или это так стучало мое сердце. Я натянул одежду, не понимая, почему так нервничаю. Я был уверен, что Урт сказал мне правду и я останусь в школе, я даже и подумать тогда не мог, насколько все это важно для меня.

Клетон сказал:

— Бог не допустит несправедливости.

Я кивнул, наскоро заправляя рубаху в штаны, и, проведя пальцами по волосам, через комнату почти бегом направился к двери.

Ардион вовсе не выражал никакого нетерпения. Я попытался по лицу надзирателя определить, принято ли решение относительно моей судьбы, но это было совершенно невозможно. Он покивал головой, одобряя то, как быстро я собрался, и двинулся по коридору, а я поспешно заковылял вслед за ним. Я не смел и рта раскрыть. Хотя даже если бы я и осмелился сделать это, весьма сомнительно, что он ответил бы мне. Ардион подходил к отправлению своих обязанностей со всей возможной серьезностью, объяснения со мной в его обязанности не входили.

Мы спустились по лестнице и вышли во двор. С кухни доносились запахи готовящегося завтрака. Мой сводимый страхом желудок живо отозвался на это. Небо окрасилось аквамарином, солнце еще не поднялось над нашими стенами. Утренний бриз дышал прохладой. Облизнув губы, я последовал за надзирателем в то здание, где находились покои директора.

Мы остановились у хорошо известной мне двери, и Ардион воспользовался своим жезлом, чтобы постучать. Из-за двери раздался приглушенный деревом голос, надзиратель, открывая мне доступ в помещение, сделал знак, чтобы я входил. Я вошел и скоро услышал, как за спиной у меня захлопнулась дверь. Я остался один на один с Дециусом.

Я полагал, что вновь увижу всех членов суда, что были здесь в прошлый раз, но директор сидел за столом в полном одиночестве. Какое-то мгновение я думал, проводит ли он здесь все ночи или все-таки уходит. Может быть, он был калекой и всю жизнь проводил за этим столом?

— День добрый, директор.

Голос мой, к моему удивлению, не дрожал.

Дециус ответил мне как полагается и попросил меня подойти поближе. Его апартаменты располагались в западном крыле школы, и солнце поэтому заглядывало сюда только после обеда. Раньше я всегда оказывался у него как раз в это время, а теперь мог видеть его круглое лицо достаточно ясно, потому что свет не бил мне в глаза. У него было такое выражение, словно он собирался сделать выговор своему собственному сыну, не имея на это никакого желания. Он прокашлялся и помрачнел. Я ждал.

— Мы внимательно изучили твое дело, Давиот, — начал он. — И пришли к выводу, что исключать тебя не следует.

Сказав это, он стал молча разглядывать меня, и я, подумав, что он ждет какого-то ответа, сказал:

— Спасибо, директор.

Он коротко, очень коротко улыбнулся:

— Существует мнение, что ты переступаешь грани дозволенного и что тебя следует отчислить.

«Ардион», — подумал я. Кто же еще это мог быть?

Дециус продолжал:

— Другие считают тебя одним из самых многообещающих наших учеников. И тем не менее…

С этими словами он провел по ровной поверхности своей лысины, а поскольку я раньше никогда не видел с его стороны подобного жеста, мне оставалось только гадать, что это могло означать.

Он снова прокашлялся и сказал:

— Что до меня, то я думаю, что ты мог бы стать преподавателем, может быть даже и директором.

Я был так поражен, что едва не стал заикаться.

— Спасибо.

Он знаком показал мне, что благодарить не надо.

— Но в тебе есть что-то, что заставляет сомневаться. То, что случилось в последний раз… — Он покачал головой. — Ты ведь знал, что мы не придем от этого в восторг, и все-таки продолжал делать это. Ты вовлек в свои дела других людей… А этого тебе ни в коем случае делать было нельзя.

— Да, — согласился я, думая, что, может быть, сумею выговорить для Урта прощение, если буду следовать его совету и прикинусь скромником. — Конечно, я был не прав. Я очень сожалею об этом, директор, и прошу простить меня.

Дециус кивнул и подверг испытанию мое притворное смирение:

— Так, стало быть, ты отказываешься от своей колдуньи?

Я сглотнул слюну, понимая, что угодил в западню. Предать Рвиан? Этого я сделать не мог. Нет! Нет и нет! Я сказал:

— Этого я сделать не могу, господин. Я все еще люблю ее.

Я видел, что ответ мой заставил его еще больше помрачнеть, и чувство самосохранения побудило меня добавить:

— Даже если я ее никогда больше и не увижу.

Это, казалось, смягчило его. По крайней мере, он кивнул и произнес:

— Вероятнее всего, нет. Когда пройдет время, и если ты станешь преподавателем…

Он улыбнулся. И я подумал, что это улыбка человека, который, предлагая что-то, не очень уверен, что произойдет именно то, что он говорит.

— Тогда, возможно, ты и женишься или заведешь себе любовницу. Например, эту девушку, Тейс, разве она не устраивает тебя?

Еще раз ему удалось произвести на меня впечатление. Тейс? О ней-то он как узнал? Клетон не говорил мне, что его расспрашивали про наших кокоток. Мне уже стало казаться, что от директора просто ничего невозможно скрыть. Я подумал было, что в свободное от работы время он занимается колдовством. Я переборол себя и сказал:

— Да, вполне… Она…

Я замялся и закончил:

— Да, она вполне устраивала меня.

— Тогда я полагаю, ты сумеешь найти с ней удовлетворение, — сказал Дециус. — И впредь не будешь искать других путей.

И хотя я вовсе не собирался следовать его совету, я все-таки кивнул в знак согласия.

Он в ответ тоже кивнул и сказал:

— Что касается твоего будущего, ты останешься здесь, но с испытательным сроком. Еще одна ошибка станет последней для тебя. Ты понял?

— Да, господин.

— Ты согласен с этим?

— Да, господин.

— Тогда усвой, пожалуйста, условия, которые тебе придется соблюдать, — сказал он. — Ты не будешь покидать расположение школы без специального разрешения, а также пытаться связаться с этой Рвиан.

— Да, господин, — вновь ответил я и подумал, что ничем сейчас не отличаюсь от этих покорных слуг — Измененных.

— Когда ты получишь разрешение выйти в город, то сделать это сможешь только в компании еще двух человек, одним из которых может быть и Клетон.

По выражению его лица я решил, что мне, пожалуй, следует поблагодарить его, и я повторил как попугай:

— Спасибо, господин.

Он сделал паузу, точно обдумывая свои слова, а я продолжал ждать. Мне было удивительно, что мне разрешают оставаться в компании Клетона, который как-никак сыграл вполне определенную роль в моих приключениях. Может быть, Дециус полагал, что влияние моего друга вернет меня на улицу зеленых фонарей. А может быть, директор думал, что следует держать порченые яйца в одной и той же корзине. Я вовсе не собирался донимать его вопросами на этот счет.

Потом он сказал:

— К концу года твое обучение здесь будет закончено. Следующей весной ты получишь звание Сказителя.

— Господин? — Он все еще мог удивить меня.

— Ты что же, Давиот, не знал, на кого ты тут учишься?

Тут настала моя очередь замолчать. Конечно, я знал, зачем я здесь, но, признаюсь, был немного ошарашен. Я думал, что пройдет еще какое-то время, прежде чем меня признают годным. Дециус, совершенно очевидно, ждал какого-то ответа, и я сказал со всей честностью:

— Я не был уверен, господин. Я думал, что, может быть…

Я смешался, не находя слов. Дециус же произнес:

— Мы понесли большие потери во время последних набегов. Думаю, что в ближайшее же время их будет больше, и нам потребуется много новых Сказителей.

Я не совсем понял, что скрывалось за его словами. Я не слышал новых слухов о предстоящих нашествиях Повелителей Небес. Был ли он посвящен в какие-то тайны? Конечно, он был человеком весьма осведомленным.

Поскольку я продолжал молчать, он заключил:

— Так что ты выйдешь отсюда в конце зимы, как и Клетон. Можешь сказать ему об этом.

Я пробормотал свое очередное «да, господин», сознавая, что он до сих пор так ничего и не сказал об Урте. Итак, будущее мое и Клетона было определено, а как же обстояло дело в отношении моего друга-Измененного? Какое-то время я обдумывал, умно ли будет спросить об этом и не лучше ли продолжать играть роль раскаявшегося грешника, повторяя только «да», «нет» и «спасибо». Кроме того, сам Урт советовал мне молчать, потому что тот факт, что я поинтересуюсь судьбой слуги, может сослужить нам обоим плохую службу: я продолжал хранить молчание.

Дециус посидел некоторое время, точно собираясь еще что-то сказать. Я стоял, стараясь изо всех сил сохранять спокойствие, в то время как рана у меня в бедре ужасно зазудела.

Наконец директор взмахом руки указал на дверь.

— Довольно. Урок ты получил. Иди.

— Да, господин, спасибо, — сказал я и повернулся, чтобы уйти.

Мне очень хотелось побежать, но я счел, что это будет унижением моего достоинства, и пошел, а не побежал обратно к себе в комнату. К своему удивлению (наверное, это день уж такой выдался), я застал там Клетона.

— Я решил подождать, — сказал он, хотя мне и так это было понятно. — Что там произошло?

— Нас оставляют, — сказал я, а затем передал ему все, что слышал от Дециуса.

— Слава Богу! — Клетон хлопнул меня по плечу. — Следующей весной, а? Из-за таких новостей стоило лишиться завтрака.

— Ты не попросил Урта принести еды? — спросил я.

Ответ был неожиданным, и то, что я услышал, меня словно молнией ударило:

— Я не видел Урта этим утром.

— Где он? — спросил я решительно.

Клетон даже отошел назад и, пожав плечами, ответил:

— Понятия не имею.

Я-то знал. Я разразился таким потоком ругательств, которые могли бы заставить заткнуть уши самого Гарата, и помчался как бешеный на поиски своего друга. Клетон попытался поймать меня, на лице у него отразилось выражение крайнего изумления.

— Что ты потерял? — спросил он меня, на что я ответил одним словом:

— Урта.

Позже Ардион сказал мне, что Урта отправили в Карисвар, один из Пограничных Городов.




Глава 11


Повелители Небес вернулись вскоре после моей бесплодной перепалки с Ардионом. Кораблей было столько, что на сей раз врагу удалось высадить в город две сотни воинов. Хо-раби были побеждены, корабли сожжены, воины убиты, но цена, заплаченная Дюрбрехтом, оказалась слишком высокой. Это был не последний набег, и еще не успело закончиться лето, как город превратился в груды развалин. Высокие башни были разрушены, стены напоминали зубы старика, то тут, то там в них зияли проломы. На месте сожженных зданий повсюду зияли пустотой ямы. Прекрасные сады заросли сорняками, расцветшими буйным цветом среди почерневших стволов мертвых, обожженных деревьев. В городе начались болезни, и народ стал покидать его пределы. Разговоры оставшихся крутились вокруг одной темы — скорого поражения народа Даров. Окутывавшая Дюрбрехт аура ужаса стала почти что осязаемой.

Я дошел до исступления тем летом, не зная, кто я на самом деле: учащийся или солдат. Свою тоску я гасил физическими упражнениями. Это не доставляло мне никакого удовольствия, скорее давало выход эмоциям, и я дрался с холодным остервенением. Теперь у меня была репутация бойца. Гордости за себя я не испытывал, но пользовался повсеместным уважением своих товарищей. Скоро я стал командиром отряда, составленного из учащихся.

С приходом осени нападения стали более редкими, а когда похолодало и небо покрылось серыми рваными облаками, из которых то и дело валил снег и шел дождь, набеги врагов и вовсе прекратились. Мне казалось довольно странным, что Повелители Небес каким-то образом сумели преодолевать глобальные воздушные течения, но, что было очевидно, не могли ничего поделать с сезонными изменениями погоды. Может быть, им тяжело было вести свои корабли через дождь, а когда наступала зима — через снег.

Зима выдалась суровой. Ледяная корка сковала берега Треппанека, и, несмотря на то, что население Дюрбрехта заметно поредело, начались трудности со снабжением города продовольствием. Большое число крестьян пострадало от набегов, выгорели их поля, слишком многих пришлось призвать на военную службу. Тем не менее то, что день сменял день, а новых набегов, несмотря на постоянное ожидание, все не было, вселяло в людей хоть и слабую, но надежду.

Той зимой я немало размышлял о Рвиан и Урте. Когда военные действия прекратились, мне стало некуда направлять свои черные мысли и настроение мое заметно ухудшилось. Я старался скрывать это ото всех, кроме Клетона, который из-за того, что рука его плохо заживала, стал очень раздражительным со мной. Летом я так мало говорил с ним о Рвиан, что он уже было решил, что я забыл ее, но, когда я поведал ему о своих мрачных мыслях, мой друг выругал меня за то, что я прибился, как он выразился, к столь жалкому и ненадежному бережку.

Мы, как и обещал нам Ардион, получили нового слугу. Это был «конь», которого звали Харл, и хотя он и был весьма услужлив, сообразительностью и чувствительностью Урта не обладал. Разговоров со мной он всячески избегал, несмотря на все мои попытки втянуть его в них, отвечал монотонно, что ничего не знает. В конце концов мне пришлось оставить его в покое: я стал думать, что он попросту туп и неинтересен. Подозреваю, что надзиратель мог строго-настрого запретить ему водить со мной дружбу, и он просто опасался вероятности разделить незавидную судьбу Урта.

Это была невеселая, полная лишений зима, а когда история перевернет страницу еще одного года, вернутся, никто уже не сомневался, и Повелители Небес. Я с нетерпением ждал прихода весны, так как чувствовал, что лучше предпочту отправиться куда глаза глядят, чем гнить еще один год в городе.

Празднование дня Дэрана было традиционным преддверием выпуска Сказителей. День этот прошел в приготовлениях (занявших очень много времени) и прощаниях, а вечером те, кому предстояло окончить школу, ужинали за одним столом с директором.

На сей раз нас было всего пятеро, а раньше бывало, что число выпускников доходило до двадцати с лишним человек. Повелители Небес прошлись с косой смерти по рядам учащихся так же, как и по всем остальным жителям города. Каждому из нас была выдана пара крепких башмаков, смена белья, теплый плащ, аптечка с травами и по кошельку с несколькими дурримами. В лучшие времена мы могли бы рассчитывать на лошадей или мулов, но животные эти частью были съедены жителями, а оставшиеся поголовно шли на пополнение кавалерийских частей, так что путь свой нам предстояло начать на своих двоих.

Сумерки спустились на Дюрбрехт, готовившийся к ночному празднованию: казалось, что жители забыли ужасы минувшего лета или просто хотели вкусить немного радостных минут, пока кошмар не вернулся. Мы вымылись, переоделись в лучшие одежды и прошествовали в помещение трапезной.

Там собралась вся школа, в полном молчании все ждали, когда Дециус позовет нас выйти вперед. Он вручил каждому из нас трость, которая не только является знаком отличия Сказителя, но и служит вполне надежным оружием, а затем пригласил нас сесть в центре возвышавшегося над общим уровнем стола, где нас потчевали вином в честь того, что мы закончили школу, и, пока мы ели, директор огласил нам наши маршруты. Я должен был добраться на корабле до Арбрина, что на западе Треппанека, а затем отправиться на самый юг страны, в Морвин. Такое путешествие займет всю лучшую часть года, если, конечно, я не добуду себе коня, а уже из Морвинского замка я должен буду послать о себе известие и ждать дальнейших распоряжений. Я гадал, не специально ли меня отправляют на запад, потому что Рвиан на востоке, а Урт на севере, но задавать вопросов я не стал.

Праздник не доставил мне большого наслаждения, несмотря на то, что и пища была превосходной, и вино лучшим из того, что хранилось в подвалах школы. Я ел, пил и точно отвечал на заданные мне вопросы, все время думая только о том, что вся территория Дарбека лежит теперь между мной и Рвиан. Если бы я не поднаторел в притворстве, я бы, наверное, не удержался и выдал бы свое истинное настроение, но я держался стойко, продолжая играть роль, ставшую привычной для меня за последний год. Я улыбался, произносил слова благодарности и наслаждался, что никто (исключая Клетона) не видит, что делается у меня внутри. К тому же я все-таки чувствовал волнение от предстоявших мне приключений. Как-никак это была кульминация моих трудов, вложенных в познание искусства Сказителей. Путь учебы был завершен, и мне предстояло вступить в жизнь в отнюдь не легкие, полные драматизма времена. Меня, наверное, должен был переполнять восторг, но я больше притворялся, потому что альтернативы у меня не было. Внутри меня росло раздражение: судьба, принявшая вполне реальные очертания решительных, расплывавшихся в улыбке лиц, так распорядилась и мною, и Рвиан, и Уртом.

Близилась полночь, когда Дециус объявил о своем желании отыскать свою койку, что означало конец празднества. Директор еще раз поприветствовал нас, пожелал нам всяческих успехов и покинул зал. Мы, Сказители, тоже, пожелав друг другу всего хорошего, отправились по своим комнатам. Я не чувствовал ни особой усталости, ни возбуждения, пребывая в каком-то пасмурно-созерцательном настроении; в то время как Клетон был сильно взволнован, я проявлял курьезную индифферентность. Я никак не мог разделить его энтузиазма по поводу нашего скорого отъезда, но в то же время не имел ни малейшего желания оставаться в Дюрбрехте. Я никак не мог определиться, чувствуя себя этакой лодкой без руля, которой только и остается, что положиться на то, что волны вынесут ее к какому-нибудь берегу. Если уж мне нельзя быть с Рвиан, то не все ли равно, где быть, куда ехать? Я плюхнулся на свою постель и принял кружку из рук Клетона.

Мой друг сказал:

— Во имя всего святого, Давиот, разве тебя так уж сильно огорчает, что мы расстаемся?

Я знал, что он просто шутит, желая поднять мое настроение. Я подумал, что он хочет перебросить мостик через разделившую нас трещину, поэтому выдавил из себя улыбку:

— Мне будет одиноко без тебя, дружище.

Он кивнул:

— Да, но мы ведь знали, что когда-нибудь это случится, а? И сколько приключений у каждого из нас впереди!

Никто из нас тогда не представлял, сколько правды в его словах, и когда я поднял свою кружку, меланхолия снова охватила меня. Я выпил пива, думая, как мне будет недоставать Клетона, и пожалел, что пути наши разошлись. Я взглянул в светло-голубые глаза моего товарища и сказал абсолютно искренне:

— Ты был мне хорошим другом, Клетон, спасибо тебе за все.

— За что? — рассмеялся он, не желая поддаваться моему настроению. — Без тебя я бы сдох со скуки.

Другу моему надлежало отправиться в Дорсбри на северном берегу Треппанека, и отъезд его не должен был состояться раньше середины утра, в то время как мне уже скоро пора было двигаться в путь. Мы последний раз пожали друг другу руки, я взвалил на плечи свою поклажу, взял посох и вышел из комнаты, служившей мне домом последние пять лет, даже не обернувшись на прощанье.

В столь ранний час двор школы был пуст, если не считать суетящихся Измененных, и я остановился, чтобы осмотреться вокруг. Наверное, я должен был испытывать какие-то более сильные чувства. Но я не чувствовал ничего, кроме некоторой радости, что вот-вот снова ступлю своей ногой на палубу. Я увидел, как из окна на меня смотрит Дециус, и улыбнулся, вспомнив, что когда-то всерьез думал, будто у него нет ног. Он помахал мне рукой, а я в ответ поднял свой посох и быстро зашагал к воротам.

Возле них я увидел Ардиона, наблюдавшего, как я полагал, за тем, хорошо ли исполняют свою работу Измененные. Мне вовсе не хотелось теплых прощаний с надзирателем, но избегнуть встречи с ним или сделать вид, что я его не замечаю, тоже было невозможно. Я посмотрел ему в глаза и кивнул.

Он фыркнул:

— День добрый, Сказитель.

— День добрый, начальник, — ответил я без всякой теплоты в голосе.

Он хмыкнул и сжал жезл обеими руками на уровне своей узкой груди.

— Пусть будет с тобой Господь, — сказал он.

Я ответил все так же холодно:

— Благодарю.

Черты его мертвенного лица были, как обычно, непроницаемыми, но в позе его чувствовалась какая-то нерешительность, он словно хотел что-то сказать, поэтому я остановился в ожидании.

Наконец надзиратель сказал то, что собирался:

— Что касается того слуги, Урта. В том случае выбора у меня не было, я только сделал то, что должен был сделать.

Я посмотрел в глубоко сидящие глаза Ардиона.

— Наверное, так, но это все равно неправильно. Думаете, ему понравилось такое обращение? Разве приятно, когда тобой помыкают как каким-нибудь зверем?

Выражение на лице Ардиона не изменилось, но я почувствовал, что мои слова его удивили. Он сказал то, что, по его мнению, служило объяснением всему:

— Он Измененный.

— А вы думаете, что у Измененных нет чувств?

Стоявшие у него за спиной привратники уставились на меня с изумлением. Не знаю уж, что их так поразило: сами мои слова или тот факт, что я осмелился разговаривать подобным тоном с Ардионом. Мне было наплевать, теперь надзиратель уже не мог больше наказывать меня.

Думаю, что ему мои слова пришлись не по нраву. По крайней мере, брови надзирателя поднялись, и он медленно покачал головой.

— Ты самый странный из всех учеников, которых я здесь видел, — сказал он.

Я прошел мимо и кивнул привратникам:

— День добрый и прощайте, друзья мои.

Последовала пауза, а потом я услышал, как каждый из них крикнул мне вслед:

— День добрый и прощайте, Сказитель.

Я рассмеялся и, зашагав прочь от школы, думал о том, что записал на свой счет одну маленькую победу.

«Дракон» был одномачтовой галерой, принадлежавшей уроженцу западного побережья, которого звали Ниал. Его благодушие и добросердечие побудили меня изменить свое отношение к его землякам. Ниал был выше меня на голову, лицо его сплошь заросло густой черной бородой, сквозь которую, когда он улыбался, поблескивали белые ряды зубов. Волосы, покрывавшие его голову, спускались до самых бровей, из-под которых глаза его то и дело вспыхивали озорным блеском. На борту судна находилась команда, состоявшая из двенадцати гребцов-«быков», а пассажирами были сестра капитана Лвия, ее муж Драх и их дочь Морвенна. Все они, как объяснил мне Ниал, бежали из Дюрбрехта, боясь новых набегов Повелителей Небес, и собирались вернуться в Арбрин, где Драх надеялся возобновить свою свечную торговлю.

Я напомнил им легенду о прошлых славных победах, в которой рассказывалось о наместнике, бросившем свою дружину на втрое превосходящие его силы войска Хо-раби и сумевшем продержаться до тех пор, пока на помощь ему не пришел Великий Властелин Падир вместе с колдуном Винном, и враги были уничтожены все до единого человека. Легенда была древняя, и, я полагаю, собеседники мои слышали ее уже не одну сотню раз, но я (позволю себе похвастаться) превосходный рассказчик, так что мне удалось заставить их слушать меня с раскрытыми ртами. А ведомый Ниалом «Дракон» тем временем устремился на запад.

Когда сумерки сгустились над Треппанеком, Ниал привел свое судно в местечко, называемое Дарбрином, — деревенька эта служила перевалочным пунктом для путешествовавших, и при ней имелись паромная переправа и постоялый двор. Я предполагал заночевать на палубе, чтобы избежать лишних трат, но Драх настаивал, чтобы я взял себе комнату за его счет. Уж не знаю, зачем ему это было нужно: может быть, он хотел обелить себя за бегство из Дюрбрехта, а может быть, близкое знакомство со Сказителем льстило его самолюбию. Мне, честно говоря, было все равно, поэтому я с живостью откликнулся на это предложение.

Пока женщины принимали ванну, мы решили пропустить по кружке эля в компании Ниала. Драх сказал:

— Я верю, что вы не считаете меня трусом, Давиот. Не думаете также, что я не верю в силу наших колдунов и мощь войск Великого Властелина. Я сражался в рядах ополченцев в прошедшем году, но у меня на руках Лвия и Морвенна, и я вовсе не хочу, чтобы они стали жертвами Повелителей Небес. Будь у вас жена или дочь, вы бы поняли…




Так получилось, что путешествие мое проходило куда веселее, чем я предполагал. Я упражнялся в своем искусстве рассказывать истории, а Ниал оказался более милосердным капитаном, чем Керим, и обращался со своими гребцами-Измененными если не как с равными себе, то уж, по крайней мере, не как с простыми животными. На проплывавшие вдалеке берега я смотрел словно бы вновь открывшимися глазами. Теперь, когда я думал о Рвиан (а это случалось еще очень часто), чувства мои более походили на сладкую щемящую грусть. Думаю, что я наконец стал осознавать, что Клетон был прав и наше расставание с ней все равно было неизбежным, так к чему убиваться над тем, что изменить все равно нельзя.

Так мы и пришли в Арбрин.

Наместником там был Тирск, и от Ниала я узнал, что вся семья здешнего господина состояла из него самого да одного сына. Жена Тирска скончалась от лихорадки три года тому назад. Еще я узнал, что Арбрин процветал (что подтверждалось окрашенными в пастельные краски зданиями и ухоженными садами) благодаря своему выгодному географическому положению, так как на нем сходились многие важные торговые пути. Мне представился тихий полусонный городок с чистыми улочками, который не ведал набегов Повелителей Небес. Горожане встретили меня радостными криками на пути к каменной башне Арбринского замка. Следов войны видно не было.

Там я провел четыре дня, изучая в дневное время город, встречая теплый прием на площадях и в тавернах, где я рассказывал жителям свои легенды. Вечера я проводил у Тирска. Здешний придворный колдун послал через связывавшие все замки Дарбека магические каналы сообщение о моем благополучном прибытии, но каков ответ, если он вообще был получен, я не знал. Сказители, по сути дела, получают мало приказов, главное, чтобы мы рассказывали свои легенды да держали глаза и уши нараспашку. И я был свободен выбирать, когда и куда отправляться: это была самая настоящая свобода, свобода, которая не могла не пьянить меня.




Глава 12


Кроме практической стороны нашего ремесла, существуют три главных обстоятельства, важных для жизни Сказителей, несмотря на то что нашим слушателям, по всей видимости, кажется, что мы прибываем к ним и уезжаем от них по воле каких-то волшебных сил.

Главным в повестке дня для меня являлся сам способ передвижения. Мне было предписано добраться из Арбрина в Морвин до конца года, но как я должен был это сделать, оставалось решать мне самому. У меня была пара крепких башмаков, и за исключением дождливых периодов, когда у меня начинала побаливать рана в ноге, я вполне был годен в солдаты. Чтобы пройти западным берегом Келламбека и добраться до места назначения, мне понадобилось бы довольно много времени, и тем меньше его осталось бы у меня на то, чтобы рассказывать и слушать. Кое-какие деньжата у меня оставались, но их явно бы не хватило, чтобы приобрести лошадь или мула. Можно было бы рассчитывать, что меня подвезут странствующие купеческие караваны, хотя на данный момент я мог полагаться только на свои ноги.

Второй заботой была пища. Пустой желудок не располагает к быстрому хождению и не способствует улучшению настроения. С другой стороны, никто никогда не слышал, чтобы Сказителю дали умереть с голоду даже в самом диком уголке Дарбека. Нет, такой судьбы я мог не опасаться, мои легенды должны были обеспечить мне пропитание, а в случае чего (земли, сквозь которые пролегал мой путь, были довольно плодородны) я мог вполне подкрепить себя, собирая плоды.

И третье — тепло, потому что в дороге тебя иной раз может застать холод и сырость. Это одна из причин, почему нас отправляют в путь весной, когда мы можем рассчитывать на хорошую погоду, по крайней мере в первую часть нашего путешествия. Еще будут выдаваться дождливые дни, но затем наступит лето, а зиму я могу надеяться пересидеть в Морвинском замке.

Одним словом, я покидал Арбрин в хорошем расположении духа. Я даже надеялся, что Тирск подарит мне какую-нибудь клячонку, но широта души наместника не простиралась столь далеко, и мне пришлось тронуться в путь пешком. Я не унывал и двинулся по мощеной дороге на юг в направлении Дуннисбара.

В деревню эту я пришел уже после захода солнца, свидетелями моего появления была лишь стая бродячих псов, которые бежали за мной, оглашая окрестности громким лаем. Под их недовольное ворчание я прошествовал к постоялому двору. Там меня приняли с радостью и предложили сколько угодно эля в обмен на то, чтобы я рассказал им одну-другую историю. Я предпочел бесплатно переночевать в хлеву, чем выкладывать деньги за койку.

Две следующие ночи я спал возле дороги, греясь у костра, который разводил из сухих веток. В первый вечер удалось поужинать зайцем, пойманным в силок, во вторую ночь пришлось обойтись мечтами об ужине. На третью ночь меня приютили на ферме, где накормили и предложили место у камина, которое я разделил с четырьмя огромными лохматыми псами. Такова доля Сказителя.

В Дарсвинском замке я нашел прием не менее теплый, чем в Арбрине. Там я провел пять дней. Вентран оказался человеком весьма неразговорчивым, но жена его Гвенндинн компенсировала эту черту характера мужа, а дети их, коих было пятеро и все достаточно юного возраста, своей общительностью пошли в маму. Значительную часть вечеров во время моего пребывания в замке я провел с детьми, которые крутились возле моих ног. Вентран разделял бытовавшее в нашей школе мнение о том, что Повелители Небес не оставят нас в покое и в ближайшее время предпримут новое вторжение. Придворный колдун Дарсвина, молодой светловолосый человек из восточной части Драггонека по имени Тирис, был согласен с ним в этом, и все мы четверо засиживались далеко за полночь, обсуждая меры, которые принимал Великий Властелин, и то, что принес наступивший год нашей стране.

Тревожила возросшая сила колдунов Анов.

Первые из новостей я получил только от Кэрна, наместника Дурсбара, примерно через восемь недель после моего выхода из Арбрина. Здесь, в этой западной части нашей страны, климат был мягким, и весна уже почти совсем переросла в лето. Я прожил три спокойных дня в Дурсбаре, ничего не зная о том, что происходит в Дюрбрехте и вообще на востоке. Я уже начал питать надежду на то, что прошлогодние нападения не повторятся, что мрачные прогнозы нашей школы и Кербрина не имели под собой достаточной почвы, что Повелители Небес также устали от войны. Но я ошибался. Они лишь сменили тактику.

Был ранний вечер. Погода стояла прекрасная, солнце еще блистало на черепичных крышах Дурсбара, когда меня вызвали в личные покои наместника Кэрна, где я нашел и жреца-ведуна Третина. Кэрн был молодым человеком, недавно сменившим на посту наместника своего отца, погибшего в результате несчастного случая на охоте. Третин был вдвое старше своего господина. Оба выглядели как типичные уроженцы западного побережья: темные волосы, смуглая кожа, решительные выражения лиц. В этот солнечный вечер они казались даже мрачными, и когда Кэрн жестом предложил мне сесть и придвинул кубок, холодок неприятного предчувствия побежал у меня по спине.

— Есть известия из Дюрбрехта, — сказал наместник, когда я наполнил свою чашу золотистым вином.

Ничего удивительного в общем-то не было. Школа колдунов действовала, кроме всего прочего, еще и как главный информационный центр, куда стекались сообщения и отчеты колдунов со всего Дарбека. По напряженным лицам моих собеседников и по тому, как тяжело давались Кэрну слова, я понял, что новость, которую они получили, была не из приятных. Сделав глоток вина, я стал ждать.

— Вернулись Повелители Небес, — сказал наместник.

Я кивнул, полагая, что за свойственной всем уроженцам запада немногословностью молодого человека кроется что-то очень значительное.

Казалось, что он и вовсе ничего больше не скажет, так что я решился высказать предположение:

— Новый набег? Многочисленный?

Кэрн покачал головой, посмотрел на Третина и знаком попросил его ответить.

Жрец-ведун сказал:

— Нет, тут дело другое.

Они обменялись короткими взглядами, точно, позвав меня, сожалели теперь об этом. Я решил задать наводящий вопрос:

— В чем же разница?

Третин задрал свою тронутую сединой бороду.

— Они почти не нападают. По крайней мере, они только дважды проявляли свою активность в отношении Дюрбрехта и также дважды против Кербрина.

Я нахмурился, сдерживая свое нетерпение и проклиная их медлительность. Не будь они столь знатными особами, я бы употребил одну из тех уловок, к которым в подобных случаях прибегают Сказители, но сейчас я ждал, придерживая язык за зубами.

Кэрн сказал:

— Ни тому, ни другому городу почти не было нанесено никакого вреда.

Третин добавил:

— Стражи уничтожили половину флота и в том, и в другом случае и еще больше кораблей повредили.

Кэрн продолжил:

— Остальные были также уничтожены.

Мне хотелось побыстрее узнать все.

— Но, — произнес Третин, — Повелители Небес начали другую игру.

С этими словами он протянул руку к графину и наполнил свой кубок. Кэрн молча с мрачным видом смотрел в залитый солнцем прямоугольник окна.

Меня все это начинало бесить.

— Другую игру?

Колдун опустил голову и ответил:

— Да, у них теперь другая тактика.

Произнеся эти слова, он вновь замолчал, и я перевел свой взгляд на Кэрна, страстно желая, чтобы они развязали наконец свои тугие языки уроженцев запада. Прошла, как мне казалось, целая вечность, прежде чем Третин продолжил:

— Они используют корабли меньшего размера, пропорциональные копии больших судов.

Больше сдерживать свое нетерпение я не мог.

— Ну так, стало быть, и угроза стала меньше. Они что, надеются одолеть нас меньшим числом воинов?

На сей раз мне ответил Кэрн:

— Если только это не разведывательные операции, которые, как полагают в вашей школе и как думает Третин, Хо-раби предпринимали в последние годы.

В голосе его чувствовалась новая, даже несколько неожиданная, уверенность. Я кивнул:

— Да, мы полагали, что они проверяют нашу обороноспособность. Мы думали, что проверки эти делаются для приготовления к Глобальному Нашествию.

Наместник издал горький смешок. Теперь, обращаясь ко мне, он смотрел прямо в глаза:

— Я кое-что смыслю в военном деле и вряд ли стал бы посылать сотни людей в разведку. Это задача для небольших легкоконных соединений, способных передвигаться быстро и незаметно.

Я понял его:

— Небольшие корабли…

Кэрн кивнул в знак согласия:

— Маленькие и быстрые, им легче проскользнуть невредимыми через заграждения Стражей.

— И сообщить о том, что увидят? — уловил я его мысль.

— Мы подозревали, что Хо-раби используют какие-то магические средства, чтобы держать связь с теми, кто посылает их сюда.

Третин сказал:

— Дело обстоит хуже. Они использовали волшебные средства, это так. Но ни одно из них не могло быть достаточно надежным при таких расстояниях. Мы нашли способ помешать им делать это.

— Тогда что же, — спросил я, тщательно подбирая слова, сознавая, что голос мой стал глухим от неприятных предчувствий, — что же означает это «хуже»?

Колдун почесал бороду, прежде чем ответить. Я только в тот момент заметил грязь под его обкусанными ногтями.

— Они нашли способ полностью управлять воздушной стихией, поэтому воздушные течения больше не важны для них, Повелители Небес могут управлять и ими.

Ужас охватил меня. В мозгу у меня возникла точная картина тех едва различимых существ, которые окружали корабли наших врагов. Я полагал, что они сообщают движение воздушным драккарам, но я и предположить не мог, что они могут справиться с главными воздушными течениями. Забывая о субординации, игнорируя вежливость, я попросил колдуна продолжать.

Тот, если и заметил мое выразительное движение, то не обратил на него никакого внимания.

— Суда меньшего размера могут двигаться сами по себе.

Вот это была новость так новость!

— А как же Стражи? — воскликнул я. — Школа волшебников? Разве они не могут остановить корабли? Уничтожить их?

— Только часть из них, — ответил он. — Причем небольшую. Наше волшебство избрало другую дорогу. Мы, Дары, никогда не пытались управлять духами стихий.

Старое воспоминание, упрятанное в один из тех ящичков, о которых говорил нам когда-то покойный Мартус, вспыхнуло в моем мозгу. Я сказал:

— Когда-то мы умели управлять драконами.

— Да, когда-то, — согласился Третин. — Но драконы были существами из плоти и крови, и Властители могли найти способ установить контакт с этими чудовищами. Духи воздуха — совсем иное дело, ими мы управлять не умеем.

— К чему говорить о драконах? — спросил Кэрн. — Они мертвы, как и Властители. Опасность угрожает нашему сегодняшнему дню, нашему завтра.

Третин пробормотал что-то в знак согласия. Я задумался: они были правы. Какой смысл рассуждать о драконах сейчас и здесь?

— В Дюрбрехте ожидают вторжения? — спросил я.

Колдун обратил свое лицо к наместнику. Кэрн высказал официальную точку зрения так, словно заучил эти слова наизусть.

— Великий Властелин Гаан приказывает нам приготовиться. Мы не знаем, насколько возросла мощь наших врагов, но если им удастся заставить духов работать на себя… — Он сделал паузу, точно то, что он должен был сказать, сковывало его язык. — Мнение таково, что Повелители Небес ударят на нас в этом либо в следующем году.

Третин добавил:

— В школе колдунов полагают, что это случится в самом начале следующего года.

Я сказал:

— Но если им больше не страшны ни воздушные течения, ни волшебство наших Стражей…

Третин поднятием руки попросил меня замолчать.

— Сейчас, как мы считаем, эта их новая власть над воздушной стихией еще недостаточно сильна, чтобы дать им возможность с помощью духов передвигать корабли большого размера.

— Пока, — сказал Кэрн, и голос его при этом был так же мрачен, как и выражение лица.

Я спросил Третина:

— Получается, что у вас в распоряжении целый год, чтобы подготовиться к войне. Так неужели вы, колдуны, не найдете способа справиться с элементалами?

Третин в ответ покачал головой, и я увидел, как обнажились в горьком оскале порченые зубы колдуна.

— За год? Нет. По нашему мнению, Повелители Небес потратили на это десятилетия, может быть, даже века. Знаете ли вы, что дает обладание такими силами?

Я покачал головой, чувствуя себя абсолютно беспомощным. Мысль о Рвиан внезапно пришла мне в голову. Третин продолжал:

— Непостижимую власть. Нам придется пересмотреть все наши положения, все, что мы знаем.

Я кивнул, чувствуя, как кожа на моем лице натянулась. Во рту у меня пересохло, я наполнил свой кубок и сделал несколько больших глотков.

Вино дало мне соломинку надежды, и я спросил:

— Но это будет не первое нашествие. Мы всегда побеждали Повелителей Небес. Неужели на сей раз все так изменилось?

Третин сломал эту соломинку.

— Очень сильно изменилось. Раньше они передвигались по воле воздушных течений. Разве в вашей школе не говорили вам об этом?

Суровые слова его могли бы показаться обидными, если бы не страх, который заключался в них. Я кивнул головой:

— Да, нам объясняли это.

Я действительно об этом знал. Нашествия происходили строго в соответствии с глобальными воздушными течениями, а они были капризны. Не все из ужасных кораблей Повелителей Небес достигали наших берегов: многие летели слишком высоко и исчезали над просторами западного океана, многих сбивали Стражи. Но и тех, которым удавалось приземлиться, было вполне достаточно, чтобы сделать само имя Повелителей Небес синонимом слова «ужас», а воинов Хо-раби чудовищами из самых страшных ночных кошмаров. Однако, чтобы исполнить свою мечту о завоевании нашей земли, Анам не хватало сил. А у нас, Даров, всякий раз было время, чтобы приготовиться, и когда воздушные течения менялись, мы уже ждали нападения. Сейчас колдуны Анов овладели стихией воздуха и смогут в любое время переправить на наш материк столько Хо-раби, сколько захотят.

— Я все понял, — сказал я тихо.

— И то, что вы поняли, не доставляет вам радости, — ответил Третин ничуть не громче.

— То, о чем мы здесь говорили, — произнес Кэрн, — не подлежит огласке. Да будет на то Господня воля, мы не увидим здесь, на западе, этих новых кораблей. Пока не придет время, простой народ не должен ни о чем знать.

— А как же приготовления? — спросил я, давая понять, что в стратегии разбирается не один лишь наместник. — Как вы это скроете от людей? Разве вам не придется увеличивать налоги? Проводить наборы рекрутов?

— Мы, наместники, увеличиваем свои дружины, оснащаем корабли. Мы готовимся. Но до поры до времени нечего сеять панику.

Третин счел нужным дополнить это высказывание:

— Уже сейчас количество беженцев растет. Если подобные новости распространятся, может случиться, что все восточные города просто опустеют.

— Если Повелители Небес что-нибудь смыслят в военных действиях, — сказал Кэрн, — они постараются поразить в первую очередь три цели — Стражей, Дюрбрехт и Кербрин. Овладев ими, они лишат Дарбек головы.

Рвиан! Словно холодная когтистая лапа схватила мое сердце, оцарапала душу. От ужаса я не мог пошевелиться. Я был бессилен что-либо сделать. Только надеяться и молиться Богу, в чьем существовании я уже начинал сомневаться.

— Информация для узкого круга, — сказал наместник официальным тоном. — Сочли нужным поставить в известность только вас как Сказителя, и никого больше.

— Я понял. Даю вам слово, что не стану разглашать ее.

Солнце спустилось к самому морю. Я слышал крики чаек, до меня доносился смешивавшийся с морским воздухом запах кухни. Вечер был спокойным, тихим и прекрасным. Я чувствовал себя так же, как еще ребенком, когда наблюдал собирающиеся над Фендом грозовые облака и знал, что скоро задует ветер и засверкают молнии. Но тогда я знал, что смогу укрыться в нашей хижине. Теперь я понимал: спрятаться от грозы будет некуда.

— Так выше голову, — сказал Кэрн, поднимаясь. — Рассказывайте людям веселые сказки, Сказитель. А что касается того, что вы сегодня здесь услышали, держите рот на замке.

— Да, — ответил я и в первый раз прибавил: — Господин наместник.

Отправившись странствовать дальше, я стал поступать, как мне велели: от города к деревушке, от селения к селению нес я рассказы о самых славных подвигах наших предков. Я повествовал людям о Фирахе и Великом Драконе, о сражении при Тенбрийском замке, о поединке Петура с Хо-раби. В поселках рыбаков, возле вытянувшихся вдоль берега верениц их суденышек, вещал я о Джериде и Вэйле, о Путешествии Драмудда. Крестьянам, пастухам и лесным охотникам рассказывал я о Бериле и Волшебном Дереве, о Шадраме, о Великом Корвинском Быке, о Маресе — Короле Скота, об отшельнике Денусе. Когда меня спрашивали о Дюрбрехте, а это интересовало всех, я живописал красоты города и мужество защищавших его от набегов Повелителей Небес жителей. Я рассказывал о сражениях, в которых участвовал сам, и о тех, в которых сражались другие, убеждая моих слушателей, что одолеть нас нельзя, что Повелители Небес скоро будут окончательно побеждены силами волшебства и мудростью нашего Великого Властелина.

Меня восхваляли как искусного Сказителя, я же чувствовал себя простым обманщиком.

И как ни старался я унять свой расцветавший пышным цветом страх, все равно слишком часто я думал о Рвиан и о том, что ждет ее, если Повелители Небес нападут на Стражей так, как предрекали Кэрн и Третин. Я ловил себя на том, что стал слишком уж часто всматриваться в небо.

В начале лета я в своем пути слегка уклонился от береговой линии, направя стопы по дороге, что петляла среди густо поросших пробковым дубом и остроконечными соснами холмов. Солнце было еще не в зените, и я остановился на вершине одного из холмов, намереваясь переждать полуденную жару под сулившими прохладу ветвями деревьев. Во время последнего привала мне повезло, я получил от щедрых слушателей на дорогу каравай свежего хлеба, головку доброго желтого сыра и мех молодого вина. Теперь я надеялся отдохнуть, выпить, поесть и, по обычаю здешних мест, вздремнуть часок-другой в тени.

Вкушая от плодов трудов своих, я оглядывал открывавшиеся моему глазу картины. Бринисвар, я прикинул, располагался за третьей горной грядой. У подножия горы как раз передо мной виднелось жилище хуторян. Я подумал, что, возможно, мне следует остановиться там и рассказать им какую-нибудь легенду, прежде чем двигаться дальше, хотя вероятно, что нынешнее время для крестьянина и его семьи самое страдное и им будет не до меня. Я потягивал винцо и безмятежно взирал на небо. Здесь оно светилось необычайной чистоты лазурью. К северо-востоку я увидел нечто, показавшееся мне сперва птицей. Вскоре я, однако, убедился в том, что это вовсе не птица. Я заткнул свой мех и вскочил на ноги.

Очень скоро я мог разглядеть кроваво-красный цилиндр, покрытый по бокам рунической вязью Повелителей Небес. Знаки пульсировали и трепетали. Внизу под цилиндром висела черная корзина. Воздух вокруг корабля переливался и клубился, словно раскаленный. Сколько я ни вглядывался в это мерцание, рассмотреть что-то определенное в нем я не мог. Воздушное судно приближалось, и я видел, что оно невелико по размерам и что в корзине вряд ли могут поместиться больше десяти человек. В нем было что-то одновременно и знакомое и необычное. По очертаниям — обычное судно, но темное, вызывающее ужас, миазматическое облако, столь характерное для Повелителей Небес, отсутствовало. Я не чувствовал холода, только обычный испуг, и никакого вызывавшего оцепенение страха, который всегда сопутствовал подобным кораблям. Я прижался к стволу сосны и почувствовал, как дыхание мое застряло в горле, когда корабль остановился.

Третин и Кэрн предупреждали меня, и все равно я едва верил своим глазам: корабль остановился на месте. Ветер дул с запада, но судно парило в воздухе, точно сокол, над фермой.

Осторожно, опасаясь выдать свое присутствие, я дотянулся до фляги. Попив, повесил ее на спину вместе с мешком, собираясь задать стрекача. У меня был посох и нож, не было только шанса выстоять в схватке с Хо-раби, если меня заметили.

Корабль развернулся и пошел на снижение. Он опустился; легкий как перо, красный цилиндр продолжал висеть в воздухе рядом с хутором, земли коснулась лишь одна черная корзина. Те, кто находились внутри хижины, не могли не видеть Хо-раби. Конечно, они их видели! Я был слишком поражен, поглощен своими собственными страхами, чтобы думать о них до того момента, когда они вышли из своего дома, чтобы встретиться с невероятным явлением.

Мужчин было четверо, в руках они сжимали самые обычные сельскохозяйственные инструменты. Двое были вооружены вилами, один косой, а последний мотыгой. У ног крестьян скалились три больших пса. Я видел, как с тыльной стороны дома три женщины, подняв юбки, чтобы легче было бежать, устремились в направлении ближайших зарослей дуба.

Из корзины вышли девять облаченных в черную броню Хо-раби. Десятый остался позади. Он, как я предположил, скорее всего был колдуном и управлял духами, которые даже сейчас продолжали окутывать воздушное судно.

Мне пришлось столкнуться с мучительной дилеммой. Прийти на помощь крестьянам? Встать с ними плечом к плечу в этой безнадежной схватке? Просто спрятаться и наблюдать? В безопасности, как трус?

Я прикинул расстояние, отделявшее меня от хутора, и понял, что не поспею вовремя, понимая, что в любом случае исход битвы предрешен.

Первыми атаковали собаки: это были большие и храбрые псы, которые стерегли стада от волков и могли свалить на землю человека. Хо-раби расправились с ними просто и непринужденно. Взлетели в воздух мечи, и все было кончено. Я увидел, как Хо-раби двинулись на людей, которые были не менее мужественны, чем их псы, но не более удачливы в этой схватке. Крестьяне полегли под ударами стали Анов, не нанеся никакого вреда своим врагам. Зеленая трава окрасилась кровью.

Колдун взмахнул руками, думаю, что он что-то крикнул своим воинам, потому что Хо-раби, оставив лежать тела своих жертв, обошли дом и устремились в лесок. Не знаю, догадался ли колдун, что женщины спрятались там, или просто мог видеть их с помощью своих чар. Черные фигуры исчезли за стволами деревьев, а когда воины вернулись, мечи их были в ножнах. Я надеялся, что женщинам удалось спастись, но верилось в это слабо.

Я видел, как Хо-раби вошли в дом и вышли оттуда, волоча на себе мешки с провизией, которую они загрузили в свой корабль. Другие наполнили бочки водой из колодца и подняли их на борт. Потом солдаты погрузились обратно в корзину, драккар поднялся вертикально вверх и, повернув свой нос к северо-востоку, полетел прочь.

Я стер ладонью пот со лба, расцепил пальцы, сжимавшие посох. Корабль, как я полагал, направлялся в сторону Бринисвара. Тут мне пришло в голову, что там, куда они полетели, нет ни крепости, ни дружины, ни колдуна, чтобы отразить нападение Повелителей Небес. Я не знал, собираются ли они атаковать селение, но чувствовал, что нельзя сидеть сложа руки. Мне уже довелось побыть молчаливым свидетелем кровопролития, и я просто не мог дальше оставаться в стороне.

Сначала я хотел было отправиться разыскивать женщин, но быстро отмел эту идею. Если они погибли, то я ничего уже не сделаю для них, если живы, то просто вернутся к себе домой. Какова бы ни была судьба этих женщин, мне не хотелось встречаться с ними. Возможно, я смогу оказаться более полезным в Бринисваре, сумею предупредить жителей или хотя бы использую свой опыт бойца в их схватке с врагом. Я мчался во весь дух.

Никогда прежде я не бегал столь быстро. Бог свидетель, как гонял нас в школе Керан, но сейчас ноги мои просто летели над землей. Пот лил струями, легкие готовы были выпрыгнуть из груди, мышцы отказывались повиноваться. Плохо соображая, я пересек долину и взобрался на дальний косогор. Я видел воздушный корабль высоко в небе впереди себя. Похоже было, что Повелители Небес не торопятся. Иногда корабль их сносило немного то вправо, то влево. Может быть, они просто производили ориентировку, определяя, насколько хорошо защищена данная местность, велико ли ее население. Может быть, они вообще скоро улетят, и я без всякой на то надобности примчусь в Бринисвар на грани сердечного приступа. Мне было уже все равно, казалось, я просто должен мчаться вперед вопреки рассудку, просто чтобы загладить свою вину, чтобы не чувствовать себя бесполезным. Я перебрался через один горный хребет и помчался вниз навстречу следующему.

Наконец там, где склоны гор, становясь все более отлогими, образовывали маленькое плато, я увидел Бринисвар. Я прикинул расстояние и помчался дальше к стенам города.

Корабль Повелителей Небес медленно скользил на небольшой высоте в северном направлении. Я было подумал, что напрасно так мчался, но все равно продолжал бежать и, уже спускаясь по склону, увидел, как драккар выписывает широкий разворот в восточном направлении. Больше я уже не сомневался в намерениях наших врагов. Все, что я в тот момент хотел, — это побыстрее достигнуть плато, чтобы предупредить жителей. Я не думал, что кто-нибудь из них видел судно.

Я пробежал по деревянному мостику и, поскольку дорога опять пошла вверх, на некоторое время потерял город из виду, впрочем, как и воздушный корабль. Бежал вверх по склону, чувствуя, что буду продолжать свой бег до тех пор, пока у меня не разорвется сердце.

Город, обнесенный обмазанными глиной невысокими деревянными стенами, предстал передо мной через открытые настежь ворота. К центральной площади вела главная улица, по обеим сторонам которой ютились грубой кладки домишки. Едва войдя в город, я закричал:

— Повелители Небес! Берегитесь! Повелители Небес!

Из горла моего вырывался лишь сдавленный хрип, но люди все-таки обращали на меня внимание. Они, несомненно, удивлялись, что бы это такое могло заставить незнакомца вести себя так; наверное, они даже подумали, что я сумасшедший. Я собрал вокруг себя целую стаю заливавшихся лаем псов и от души потешавшихся надо мной ребятишек, которые и сопровождали меня на моем пути к площади. Там я остановился и, резко прекратив движение, обрел способность чувствовать. Грудь моя была подобна раздуваемому горну, глаза застилала кровавая пелена, кровь стучала в висках. Я судорожно хватал ртом воздух. Старая забытая рана в бедре заныла. Я знал, что никогда в своей жизни не бегал так быстро и так долго. Сквозь слезы я увидел деревянную молельню, на вершине которой в маленькой башенке блистал колокол. На трясущихся ногах я заковылял к храму и принялся по ступенькам взбираться наверх к колоколу. Мои руки, вцепившиеся в веревку, едва слушались меня. Со своего места я видел корабль, который был южнее Бринисвара. Одной рукой я продолжал бить тревогу, а другой показывал в направлении, где находилось вражеское судно.

Внизу я увидел худого молодого человека в рясе настоятеля, который кричал мне, желая знать, что я делаю. Я сделал ему знак, чтобы он замолчал, но священник не внял мне. Привлеченная звуками колокола толпа быстро собиралась на площади. Я принялся спускаться обратно вниз по лестнице.

Настоятель схватил меня за руку и спросил:

— Кто вы? Вы сумасшедший? Зачем вы звонили?

Я открыл было рот, но язык мой словно присох к небу, и из горла моего вырвался один лишь хрип. Я показал на юг. Все собравшиеся посмотрели туда, куда я указывал, и на лице настоятеля я заметил озадаченное выражение человека, которому только что пришла в голову мысль, что он держит за руку сумасшедшего. Он отпустил меня и отступил на шаг назад. Я застонал, когда понял, что крыши Бринисвара скрывают из виду корабль Повелителей Небес. Из толпы вышли несколько крепкого сложения мужчин и встали рядом со своим священником. Я слышал, как один из них произнес:

— Он не в себе.

Второй спросил:

— Это посох Сказителя, а?

Я кивнул, знаком велел им подождать, а сам достал свою фляжку и поднес ее к губам: свой винный мех я потерял. Вода была теплой и противной, большая ее часть вылилась мне на подбородок и одежду, что не улучшило мой внешний вид и, возможно, укрепило собравшихся в их мнении о том, что я сумасшедший. Зато питье развязало мне язык.

— Повелители Небес уже здесь, — сказал я и указал еще раз в направлении юга.

Раздался испуганный ропот, и какое-то время я видел только спины, так как все повернулись и принялись вглядываться в небо. Корабля видно не было, и, когда толпа повернулась обратно, я понял, что теперь уже все считают меня сумасшедшим. Тогда я сказал:

— Я Давиот, иду из Дюрбрехта. Я Сказитель и совсем недавно я видел, как Хо-раби вырезали хуторян.

Настоятель был довольно сообразителен, и мне оставалось только поблагодарить его за это. Он обратился к одному из стоявших рядом с ним людей:

— Найдите и приведите сюда Кристин.

Вылив воду себе на лицо и на голову, я спросил:

— Кристин?

Настоятель пояснил:

— Жрица-ведунья из замка Трирсбри.

Тут я снова начал верить, что Бог существует и иногда снисходит до того, чтобы проявить милость к нам.

— Войско здесь есть?

Настоятель ответил:

— Только одно подразделение.

Как я заметил, собеседник мой еще не уверился полностью в моей нормальности. Я кивнул и оперся на свой посох. Площадь вокруг гудела от прибывавших жителей.

Наконец, пробивая себе путь через толпу, появился человек, которого я сразу же опознал как сотника. Он был невысок ростом и облачен в кожу, длинный меч болтался в ножнах у него за спиной. На голове у сотника был шлем. Прямо за хмурым командиром шла стройная женщина в черных с серебром одеждах, свойственных ее сану. Ее светлые волосы были собраны на затылке в хвост. Сотник, проложивший колдунье дорогу, встал рядом, и оба посмотрели на меня.

— Я Кристин, жрица-ведунья из замка Трирсбри, — сказала женщина и, показав большим пальцем руки на стоявшего рядом коротышку, добавила: — Это Барус.

Священник сказал:

— Он принес известия о Повелителях Небес.

Кристин косо посмотрела на него, и он умолк. Глаза ее были такими же голубыми, как и небо, а черты лица колдуньи походили на древние статуи. Кристин жестом велела мне говорить.

Я рассказал ей, кто я, и обо всем, что видел, а она приказала Барусу подняться на башенку молельни. Он взобрался туда с несвойственной людям его комплекции быстротой и принялся всматриваться в горизонт. Вся площадь замерла в ожидании. Я увидел, как его мрачное лицо повернулось на запад и буквально почернело. Он сбежал обратно быстрее, чем поднялся, один раз кивнул Кристин и принялся проталкиваться через толпу, не говоря никому ни слова.

Взгляд Кристин задержался на мне.

— Вы умеете ездить верхом? — спросила она меня.

Я кивнул.

— Тогда пойдем.

Настоятель спросил:

— Что там, Кристин, может, объясните?

Она ответила:

— Нет времени, Анаклетус.

Это она сказала уже на пути, я двинулся за ней. Настоятель протянул было руку к колдунье, но, заколебавшись, отдернул руку и спросил:

— Есть опасность? Или он врет?

— А разве все, что говорят Сказители, правда? — ответила она вопросом на вопрос, а потом добавила: — Думаю, что для Бринисвара непосредственной опасности нет. Не следует сеять панику, а?

Почувствовав предостережение, настоятель кивнул, а Кристин сказала уже мягче:

— Хотя ничего страшного и не происходит, Анаклетус, но, думаю, будет лучше вам быть настороже, пока не получите от меня распоряжений.

Мы уже почти совсем выбрались из толпы и направились к конюшням, возле которых стояли конные воины во главе с Барусом. Я спросил жрицу:

— А что насчет крестьян? Может быть, хотя бы женщины уцелели.

Она взглянула на меня и покачала головой.

— Вы думаете, что это возможно?

Я сказал, что нет.

Она кивнула.

— Вот. — Барус бросил мне поводья высокой серой кобылы. — Она с норовом, но бежит хорошо.

Я взял повод и вставил ногу в стремя.

На кобыле оказалось настоящее кавалерийское седло с креплением для копья, в которое я и вставил свой посох. Животное всхрапнуло и заходило подо мной ходуном. Я натянул повод, заставляя лошадь опустить голову, и погладил животное по холке, тихонько успокаивая его. Кобыла смягчила свой норов, а Барус хотя и нехотя, но все же удостоил меня одобрительного кивка.

Кристин подняла руку, указывая в направлении ворот, через которые я вошел в Бринисвар, и пустила вскачь своего черного мерина. Я догнал колдунью, и, стараясь скакать вровень с ней, спросил:

— Куда мы едем? Что, если они нападут на город?

Она ответила мне:

— Десять, так ведь вы говорили? Девять рыцарей и колдун?

Я подтвердил свои слова.

— В Бринисваре около двух сотен мужчин, большинство из них превосходные лучники, думаю, что при таком раскладе Хо-раби им ничего не сделают, — закончила она свою мысль.

— Тогда куда мы едем? — спросил я.

Мы были уже за воротами, когда она остановила своего коня и, не отвечая на мой вопрос, уставилась в небо. Я снова увидел воздушный корабль, который парил в голубом небе точно ястреб, двигаясь к западу, потом к югу. Глаза Кристин были закрыты, губы ее шептали молитву. Я решил пока придержать язык.

— За ними, — сказала она и, развернув своего коня на юг, ударила каблуками в черные бока животного.

Мы мчались легким галопом вдоль бринисварской стены по уходившей в лес тропинке. Ветви деревьев то и дело скрывали от нас небо, но Кристин, став похожей на идущую по следу собаку, ни на секунду не замедляла наше движение, только поднимая к небу свое лицо с закрытыми глазами. Я знал, что она установила своеобразную связь с Повелителями Небес, которую поддерживала с помощью своей ворожбы. От Рвиан я слышал о такой способности колдунов. Магические силы, двигающие в воздухе корабли, словно бы оставляют своеобразный запах, который люди, наделенные особым оккультным даром, могут чувствовать. Совершенно очевидно, что Кристин шла по следу корабля без каких-либо колебаний.

Мне вовсе не хотелось мешать ее самососредоточению, поэтому я продолжал молчать, но скачка наобум через западный лес также вызывала у меня мало энтузиазма. По моему мнению, гораздо разумнее было найти какую-нибудь возвышенность и с нее уже наблюдать за перемещениями Повелителей Небес. Я позволил своей кобыле немного приотстать от мерина колдуньи и поравнялся с Барусом, чтобы изложить перед ним свои соображения.

Сотник посмотрел на меня с некоторой долей презрения и решительно покачал головой.

— Это у нас уже не первая подобная прогулка. Если мы будем держаться достаточно близко от них, то сумеем застать их в момент приземления.

Я повернул голову, стараясь разглядеть через сплетения ветвей небо. Полдень еще только набирал силу. Нам, по-видимому, предстояла длительная скачка, но все равно это куда более приятное занятие, чем бег.

— Счастье, что вы оказались в Бринисваре, — заметил я.

Барус кивнул.

— Производим набор в Трирсбрийскую дружину. Ищем людей с магическими способностями. — Он усмехнулся. — Или Сказителей. Вот нашли вас.

Непонятно было, хотел ли он меня задеть. Мне было все равно. Похоже, что сотник невзлюбил меня, и его вульгарные манеры не могли не вызвать во мне взаимной неприязни. Но я предпочел поглубже спрятать свои чувства. Сказитель, легко наживающий врагов, служит себе неважную службу. Я только что-то буркнул себе под нос и продолжал скакать молча, лишь позволив своей серой кобыле держаться чуть в стороне. Барус перестал обращать на меня внимание, а я стал смотреть на Кристин, которая продолжала мчаться впереди как гончая, возглавляющая стаю.

По мере нашего проникновения в глубь территории почва под ногами становилась все каменистее, холмы отвеснее и выше, долины уже, чаща гуще. Мы двигались под крышей образованных сплетениями древесных ветвей, сквозь которую едва проникал солнечный свет. Но Кристин не колебалась, и, когда день стал клониться к вечеру, поднявшись на горный хребет, поросший высокими соснами, мы нашли нашу цель.

У самой вершины горной гряды жрица подняла руку. Я сбавил скорость, а Барус знаком показал мне, чтобы я остановился. Находившаяся выше нас по склону Кристин спешилась и подвела своего черного конька к нам. Я спрыгнул на землю, закрыл ноздри своей кобыле, которая, как мне показалось, собиралась вот-вот заржать. Сотник подозвал двоих солдат и шепотом отдал им приказания: воины принялись собирать лошадей, чтобы отвести их подальше на ровную почву. Я отдал им повод и своей кобылы.

Барус сказал:

— Останетесь с лошадьми, Сказитель. Здесь работа для солдат.

Я покачал головой и увидел, как лицо его потемнело. Он хотел что-то сказать, но Кристин схватила его за руку.

— Сейчас не время и не место для споров!

— Зачем нам лишний груз? — спросил Барус.

Ведунья сделала вид, что не услышала.

— Умеете сражаться? — спросила она меня.

— Дюрбрехтская школа, — ответил я, полагая, что этих слов вполне достаточно. Услышав, как хмыкнул Барус, я почел за должное добавить: — Совсем недавно мне пришлось сражаться против Хо-раби.

Кристин кивнула:

— Замечательно, мы не станем сражаться с ними, мы будем убивать их.

Барус сказал:

— Я с ним нянчиться не намерен.

Я ответил:

— Очень обяжете меня, если не будете мешать.

Я увидел, как его глаза сузились под кромкой шлема, он, казалось, собирался возразить, но Кристин посмотрела на сотника, и тот промолчал.

— Пусть будет так, командир, — сказала женщина. — Давиот пойдет с нами под мою ответственность.

Я подумал было, почему это Барус так возражает против моего присутствия, но, когда Кристин дала команду солдатам собираться, оставил эту мысль.

Вместе со мной нас было двадцать один человек — не слишком выгодный расклад против десяти Хо-раби, учитывая, что один из них колдун. Я с интересом ждал, какую стратегию изберет наша ведунья.

Она сказала:

— Повелители Небес прямо за этим хребтом. Барус, прошу вас пойти со мной и разведать, что и как. Остальным ждать здесь и, во имя Господне, смотрите, чтобы лошади не шумели.

Я оглянулся: лошади стояли, связанные в пикетную линию среди деревьев. Я мысленно вознес молитвы Богу о том, чтобы моя серая не проявляла своего норова. Потом я услышал звуки, издаваемые карабкающимися вверх по склону людьми и, повернув голову, увидел, как Кристин и Барус осторожно продвигаются к хребту. Прежде чем кто-нибудь успел помешать мне, я последовал за ними.

Барус удостоил меня злобным взглядом, по глазам Кристин я не смог понять, что она думает, да и, честно говоря, мне было все равно. Ведь я же Сказитель, следовательно, моя обязанность — смотреть. Колдунья жестом попросила меня не шуметь, и я, кивнув, ползком продолжал продвигаться вслед за ними к вершине горы.

Сосняк стал более редким, а противоположный склон и вовсе был голым. У его подножия в траве, где камни перегораживали горный поток, образовалось небольшое озерцо чистой голубой воды. Картина открывалась просто идиллическая. Ветер, дувший в долине, заставлял шуметь находившийся на некотором отдалении лес. Солнце стояло еще довольно высоко, вода, искрясь в его лучах, весело булькала. Я заметил, что не слышу пения птиц, глядя на красный цилиндр корабля, неподвижно висевший в воздухе. Я видел, что четверо из Хо-раби собирают дрова, а еще пятеро вытаскивают из черной корзины свою сегодняшнюю добычу. Десятый, колдун, стоял под кораблем, откинув назад голову и разведя руки широко в стороны. Сейчас, когда тени удлинились, бурлящая аура вокруг судна стала более различимой, внутри себя она постоянно менялась, переливаясь и мерцая точно солнечная дымка. Мне удалось разглядеть духов воздуха получше. Это были легкие эфирные создания, чуть менее бесплотные, чем сама аура, размером вполовину меньше человека, все время словно переливающиеся голубыми и серебряными цветами, с темными, едва заметными пятнышками там, где полагается быть глазам и носу. Я подумал, какую помощь они могут оказать в битве Хо-раби и окажется ли магическое искусство Кристин достаточно сильным, чтобы справиться с ними и с колдуном.

Тут я почувствовал, как кто-то ткнул меня в руку, и, повернувшись, увидел, что Барус показывает мне, что пора возвращаться. Я подчинился с большой неохотой.

Мы присоединились к остальным. Я увидел, что трирсбрийцы проверяют свои луки. Кристин собрала воинов и шепотом стала говорить им, что они должны будут делать.

— Мы дождемся заката, — сказала она. — Позволим им сесть ужинать возле костра, свет которого осветит их. Какие будут еще предложения?

— Лошади? — спросил Барус, но жрица отрицательно покачала своей беловолосой головой:

— Нет, склон сплошь покрыт острыми камнями, мы покалечим лошадей и поднимем лишний шум. Стрелы, а затем пешая атака — вот что надо.

Сотник кивнул в знак согласия. Я вставил:

— А как колдун?

Кристин ответила:

— Он мой.

Я спросил:

— А элементалы, духи воздуха? Как они?

Она нахмурилась и ответила:

— Что — «как они»?

Я услышал, как Барус тихонько хихикнул, словно бы радуясь тому, что я проявляю такое тупоумие. Я сделал вид, что не заметил его реакции, и, в свою очередь нахмурившись, спросил Кристин:

— Разве они не станут сражаться за Повелителей Небес?

Она улыбнулась, но весьма дружелюбно, и сказала:

— Нет, Хо-раби используют духов, но вреда от них нам нет. Если они окажутся рядом, не обращайте на них внимания, они безопасны.

— Я думал… — сказал я.

В тишине слышно было, как Барус пробормотал:

— Сказитель, который много думает, но мало знает, как вам?

Кристин одернула его:

— Барус!

В голосе ее прозвучала укоризна, и она встала так, что ее лицо оказалось совсем рядом с моим. Оба мы изрядно пропахли потом после столь долгой скачки, но от нее шея терпкий, но приятный запах. Дыхание, которое коснулось моего лица, когда она заговорила, было еще приятнее:

— Элементалы никому не подчиняются, кроме магических чар Повелителей Небес, которые заставляют духов воздуха выполнять нужную им работу с помощью колдовства, а не по желанию, и, когда колдун Хо-раби умрет, они станут свободными. Считай их лошадьми, впряженными в воздушный корабль.

Я кивнул, переваривая информацию. Мне пришло в голову, что взбесившиеся лошади могут оказаться весьма опасными, но Кристин говорила так уверенно, и я решил промолчать. Она улыбнулась, я ответил ей, думая о том, что она очень красива, не так, как моя Рвиан, а по-другому, как древние статуи, словно бы она была Данэ, сошедшая с небес, чтобы разок-другой поохотиться.

Барусу, от которого не укрылось, как мы обменялись взглядами, это, по всей видимости, совсем не понравилось, и он сказал очень сдержанным тоном:

— У него нет оружия, кроме кинжала.

Я оскалился, знаком показал, чтобы он подождал, и отправился ползком к лошадям.

Серая кобыла посмотрела на меня с раздражением. Я подошел поближе и пробормотал что-то успокоительное, страстно желая, чтобы она не заржала ненароком. Она замотала головой и стала стучать копытом, но ковер из сосновых игл заглушал этот звук, так что она, слава Богу, просто сотрясала воздух. Я погладил шею животного, думая о том, что есть все-таки преимущества у лошадей, специально обученных для ратного дела, и взял свой посох. Он был длиною в мой рост, толщиной примерно с мое запястье и сделан из гикори. Снизу и сверху на нем находились металлические заострения, а по всей длине также металлические кольца, символикой указывающие на мой род занятий. Если учесть, что я прошел специальную тренировку и умел пользоваться этим посохом как оружием, то его уже не следовало расценивать как простую палку. Я принес посох с собой и показал его Барусу.

Тот с сомнением посмотрел на мое оружие и пожал плечами. Кристин же кивнула головой и сказала:

— Сгодится, но будь, пожалуйста, осторожнее.

Я улыбнулся:

— Госпожа моя, это будет не первая в моей жизни схватка с Хо-раби.

Тут я испугался: вдруг она решит, что я хвастаюсь, и добавил:

— Ну, я думаю, что ваши лучники успеют перебить всех врагов и до рукопашной не дойдет.

— Хорошо. — И, посмотрев на небо, она добавила: — А сейчас будем ждать. Молодец, что известил нас.

Я посмотрел и увидел Кристин рядом с собой. Она прилегла, опираясь на локоть. Волосы струились по плечам. Я ответил:

— Очень хорошо, что вы оказались в Бринисваре.

Она повернула голову, откидывая назад золотую волну волос. Ее глаза внимательно посмотрели на меня.

— Судьба, наверное.

И взгляд, и тон ее приводили меня в смущение.

— Наверное, — сказал я.

Она улыбнулась и, посмотрев мне за спину, туда, где расположился Барус, понизила свой голос так, что мне пришлось придвинуться к ней, чтобы слышать:

— Не обращайте внимания на Баруса. Он человек ревнивый, даже когда на то нет оснований.

Мне стало еще больше не по себе, я, пожав плечами, сказал:

— Я ему что-то не очень нравлюсь.

— Не так-то много на свете людей, которые ему нравятся, — ответила она, — и все они с западного побережья.

— Но вы-то, — сказал я, — не с западного побережья.

— Нет. — Она покачала головой так, что на какую-то секунду светло-золотистый занавес скрыл от меня ее лицо. — Я родилась в Таннисваре. Школа послала меня сюда, чтобы помогать Ирдану.

— Наместнику Трирсбри?

— Да.

Тут я спросил:

— И сколько уже вы служите в замке?

— Год. Арлисс, бывший здесь до меня жрецом-ведуном, погиб в битве с Повелителями Небес.

— Не долго, — сказал я, думая, что хотя она практически одних лет со мной, но сумела высоко поставить себя за такой короткий срок. — А все-таки Барус слушается вас, хотя вы и не с запада.

Она усмехнулась:

— Мой пол и сан дают мне некоторые преимущества, Давиот.

— Да. — Я увидел, как блестнули ее белые зубы.

Завершив свой путь над долиной, солнце опустилось, касаясь дальнего горного хребта. Внизу сгустилась тьма. Я услышал, как от ветра завздыхали кроны сосен. Время почти уже совсем пришло. Кристин разглядывала мое лицо, и губы ее тронула какая-то совершенно странная улыбка.

Колдунья спросила:

— Когда мы покончим с этим, поедешь в Трирсбри?

Я кивнул:

— Да.

Она потянулась, заставив меня вспомнить о кошках.

— Не пора ли нам заняться нашими делами?

Я поднял свой посох и увидел, как солдат протянул Кристин лук и колчан со стрелами, оперенными черным, серебряным и красным. Слева от меня Барус уже натянул тетиву с дикой улыбкой, перекосившей его рот. Мы начали подниматься. За спинами у нас быстро падало солнце, тени, наполнявшие долину, стали подниматься по склонам гор. Появились звезды и четвертушка луны. Захлопали над головами крылья летучих мышей. Если бы не шум ветра, горы поглотила бы абсолютная тишина.

Мы достигли вершины хребта и услышали шум. Потрескивал, плюясь искрами в темное небо, огонь, который позволял видеть разместившихся возле него Хо-раби, ведущих меж собою разговор. Было странно слышать, что они говорят, а еще страннее казалось то, что речь их звучала даже знакомо и я почти понимал то, о чем они говорят. Я сосчитал наших врагов, все они сидели возле огня, не выставив дозора и сняв с себя свои черные доспехи, которые лежали в стороне, аккуратно сложенные. Воздушный корабль висел в воздухе красной тенью, руны на боках его слабо светились, духов я больше не видел. Трирсбрийцы рассыпались вдоль хребта горы. Я находился справа от Кристин, Барус слева. Сотник послюнявил палец и подержал его на ветру. Кристин достала две стрелы из колчана, взяв их за острие каждой в левую и правую руки, пошептала что-то, что я не расслышал, и подула сначала в один, потом в другой кулак. Потом она воткнула одну из стрел неглубоко в землю, а вторую положила на тетиву. Она бросила взгляд на Баруса и кивнула, затем оба встали на одно колено и, оттягивая тетиву далеко назад, так, что оперение стрел касалось щек, прицелились. Я увидел, как один из Хо-раби вскочил и вскинул голову, указывая в нашу сторону.

«Колдун, он чувствует нас».

— Начали!

Кристин отпустила стрелу одновременно с этим выкриком, секунду спустя эхо ответило ей. Тот из Повелителей Небес, кто поднялся на ноги, откачнулся на три шага назад. Стрела глубоко застряла у него в груди, но он все равно, подняв руки, продолжал показывать на наши позиции. Он как мог напрягался, стараясь произнести какие-то слова, как я полагал, заклинание, но стрела Кристин пробила ему легкое, и кровь наполняла рот колдуна, мешая говорить. Я видел огненное сияние, которое плясало вокруг его распростертых рук, но тут вторая стрела вонзилась рядом с первой. Заклятие родилось мертвым. Кровь, лившаяся изо рта колдуна, казалась черной в свете огня. Хо-раби упал, раскинув руки, ноги его еще несколько минут дергались, точно он пытался бежать. Потом убитый замер.

Ночь наполнилась криками и смертоносным свистом стрел. Лучники-трирсбрийцы были самыми настоящими мастерами; стрелы их летели прямо и ложились точно в цель. Хо-раби падали возле своего костра, некоторые, правда, успели схватить мечи. Я услышал рык Баруса и, ни о чем не думая, ринулся вслед за ним вниз по склону. Я увидел, как Кристин воткнула свой короткий меч глубоко между ребер колдуна, а потом вонзила его ему в горло. В этот момент я увидел Повелителя Небес прямо перед собой: он стоял на коленях, и из груди его торчали оперения двух стрел. Кровь стекала длинными струями из его приоткрытых губ. Он задыхался. Я подумал, что Хо-раби без своих черных доспехов вовсе не похож на чудовище, это был всего лишь раненый человек, мало чем по виду отличавшийся от любого из Даров. Я вспомнил то, что видел сегодня утром на ферме, и ударил его под ребра прямо в солнечное сплетение, огляделся в поисках следующего врага и увидел воина, у которого в животе и в левом плече застряли стрелы. Хо-раби неуклюже замахнулся мечом на Баруса. Сотник отбил выпад и в ответ нанес боковой удар, которым снес противнику голову. Я отскочил в сторону, чтобы не забрызгаться кровью. Повсюду вокруг трирсбрийцы добивали тех Хо-раби, которых не смогли прикончить их стрелы, и перерезали глотки уже мертвым врагам.

Внезапно оттуда, где висел воздушный корабль, послышалось громкое шуршание, завывание, похожее на нараставший ветер. Звук становился все громче, пока не стал нестерпимым для человеческого уха воем. Я увидел, что руны на боках судна пульсируют, все ярче и ярче светясь в темноте. Некоторые из трирсбрийцев прижали ладони к ушам. Я не мог оторвать глаз от корабля, чувствуя, что барабанные перепонки у меня вот-вот лопнут. Казалось, что я слышу настоящий триумф воя, точно мириады ликующих глоток слились в один хор. Звук достиг высшей своей точки, и я чувствовал, что меня как бы ударило порывом ветра. Внезапно я увидел злобные лики, скакавшие вокруг меня, казалось, точно кто-то трогал мое лицо, касался волос. Прикосновения эти напоминали падающие на кожу снежинки. Я взглянул в пустые глазницы духов и увидел, как элементалы, заплясав вокруг костра, превратили его в настоящий огненный столб, увидел, как они кружились над телом мертвого колдуна Хо-раби, длинными пальцами касаясь его ран, брызгаясь кровью. Потом они собрались вокруг Кристин сверкающим водоворотом из едва видимых теней, касавшимся ее щек и волос. Некоторые хватали ее за руки, и я могу поклясться, что видел, как один поцеловал колдунью в губы. Затем они исчезли из виду, умчавшись в ночное небо.

Ноги мои приросли к земле, я думал о том, какую легенду буду теперь рассказывать. Я посмотрел в сторону воздушного корабля: какой прекрасный трофей нам достался. Может быть, с его помощью нашим колдунам будет легче узнать секреты Повелителей Небес, выяснить конструкцию кораблей и понять, чем же приводятся они в движение. Тогда мы сумеем сами построить такие корабли и дать нашим врагам бой в воздухе.

Но корабль взорвался.

Это только когда говоришь: «Корабль взорвался!» — то звучит очень драматично, на самом деле все было далеко не так. Ничего похожего на то, как взрывались эти корабли над Дюрбрехтом или над Фендом. Не было ни огненного вихря, ни грома, ни яростного сияния. Раздался звук, похожий на дуновение ветра в кронах сосен или вздох усталой лошади. Цилиндр, потянув за собой корзину и не поддерживаемый уже силой элементалов, двинулся вслед за дуновением ветра к югу. Руны засветились от огня, настоящего, а не оккультного, который начал лизать обшивку корабля. Цилиндр сморщился, точно опорожненный мех. Какое-то время ночь освещалась этим пламенем, наполнявшим все вокруг серным запахом. Потом корабль рухнул на корзину, и она загорелась вместе с ним.

Кристин ответила на мой невысказанный вопрос.

— Так всегда, — сказала она. — Колдуны Хо-раби накладывают заклятье на корабли, чтобы мы не смогли ни одного из них захватить.

— А я-то думал, что мы сможем. Как много бы мы тогда узнали.

— Я тоже так думала сначала. Но, по всей видимости, корабли как-то привязаны колдовством к своим капитанам, поэтому их смерть означает одновременно и высвобождение элементалов, и уничтожение корабля.

— Тогда… — начал было я и остановился, когда она обратилась к Барусу.

— Сожгите их. — Она показала рукой на трупы, которые по приказу сотника сложили на две большие кучи хвороста. Мне она сказала: — Почему мы не попытались захватить колдуна живым? Ты ведь это хотел спросить, Давиот?

Я кивнул.

Кристин усмехнулась и покачала головой.

— Никто из Хо-раби никогда не попадает в плен живым, — сказала она. — Ни воины, ни колдуны. Мы пробовали и только зря теряли людей в этих безуспешных попытках. Того, что мы можем убивать их, и то уже достаточно, по крайней мере, они не смогут рассказать о слабых местах в нашей обороне своим хозяевам.

Огонь начал лизать тела убитых, я сжал пальцами ноздри, чтобы не чувствовать ужасного запаха.




Глава 13


Мы проехали некоторое расстояние, удаляясь от места нашей удачной засады. Кристин, как я подозревал, намеренно старалась оказаться как можно дальше от погребальных костров. Она ехала молча и казалась затерявшейся в своих собственных мыслях. Может быть, она с помощью своего дара передавала сообщение о нашей победе. Хотя точно я не знал, она не удостаивала меня объяснениями, а я не считал себя вправе беспокоить ее вопросами. Я намеревался сделать это попозже, а сейчас у меня самого голова шла кругом от всего пережитого за день. Поэтому я держал язык за зубами. Затем мы остановились и, разведя костер, принялись готовить пищу. Я решил позаботиться о своей серой кобыле, с опаской поглядывая на то, как она фыркает, скаля пасть. Во мне вновь проснулась надежда: вдруг мне подарят эту зверюгу? Ну норовистая, так и что? Главное, сильная, выносливая и быстроногая. Какое было бы подспорье в моих странствиях. Я почистил и вымыл кобылу и, отпустив ее пастись, отправился вместе со всеми к костру.

Трирсбрийцы ликовали, вспоминая удачную стычку, передавая друг другу мехи с вином. Барус, который был вместе со своими солдатами, недоброжелательно посмотрел на меня, когда я подошел к костру. Кристин расположилась чуть поодаль, и я было направился к ней, но вдруг подумал, что она, возможно, предпочитает побыть в одиночестве. Женщина посмотрела на меня и похлопала по траве возле себя. Луна была уже высоко и заливала место нашей стоянки бледным, слабым светом. От него цвет волос девушки стал серебряным, а черты лица еще более классическими.

— Ты хороший боец, — сказала она.

— С раненым? — покачал я головой. — Не много чести в таком поединке.

Она пожала плечами и, кивнув, сказала:

— Он был Хо-раби. Тот, кто может убивать Хо-раби, — хороший боец. Одним врагом благодаря тебе стало меньше.

Я промолчал.

Она сказала:

— Они прикончили бы нас всех, Давиот. Если они заберут себе эту страну, то вырежут нас, Даров, до единого младенца.

Я ответил:

— Да. Я понимаю, но все-таки…

Казалось, она поняла меня и сказала:

— Разве они предоставляют нам выбор? С Повелителями Небес существует только два пути: либо убивать их, либо позволить им убить себя.

Я сказал со вздохом:

— Знаю я, знаю и делаю, что должен. Но все же… Иногда меня утомляет все это. Порой мне хочется, чтобы все было не так.

— Но это так, как есть, — сказала она.

Я чувствовал, что колдунья собирается еще что-то добавить, но в эту секунду возле нас оказался Барус, который сказал, тыча в меня пальцем:

— Не лентяйничай, Сказитель, поведай-ка нам какую-нибудь историйку, развлеки солдат.

От сотника разило вином, и язык его немного заплетался, в его словах было больше требования, чем просьбы. Краем глаза я увидел, что Кристин напряглась, на лице ее читалось раздражение. Я вовсе не был в восторге от манер сотника, но также и не желал спорить, что неизбежно бы произошло в случае моего отказа, поэтому я коротко кивнул и поднялся.

Другие воины были настроены куда более радушно, чем их грубиян-командир, и приветствовали меня с большой радостью, когда я занял место у костра. Кристин тоже присоединилась к нам, я на какой-то момент задумался, выбирая легенду. Наконец решил, что им самое время послушать о Рамахе и битве в Камбарском лесу. Это как раз соответствовало моему настроению, мне хотелось поведать им о славном победителе и о живом монументе павшим. Воины слушали молча.

Когда я закончил, Барус фыркнул и сказал:

— Чушь какая! Богопротивные Повелители Небес не заслуживают таких почестей. Хватит с них костров.

Я возразил:

— Наместник Рамах придерживался другого мнения, он считал их храбрыми и доблестными воинами.

— Тогда, значит, Рамах этот был глупцом, — отрезал Барус и, протянув руку к меху, запрокинул его горлышко себе в рот. — Повелители Небес — проказа на лице нашей земли, и я никогда не стану почитать их доблесть.

— Барус, — сказала Кристин, в голосе ее звучало предостережение. Сотник отвернулся, стараясь не смотреть ей в глаза, а она улыбнулась и, обращаясь ко мне, попросила: — Расскажи нам еще что-нибудь, Давиот.

— Как пожелаете, — сказал я и рассказал им про Фираха и Великого Дракона.

Не знаю, почему я выбрал именно эту историю. Возможно, потому, что она касалась довольно нейтральной в нашем случае темы и могла успокоить Баруса. Вероятно, я рассчитывал узнать, каково отношение моих слушателей к драконам. Ничего нового от них я, однако, не услышал. Слушали меня с большим вниманием, и, когда я закончил рассказ, все, кроме Баруса, вполне искренне благодарили меня. Один из солдат даже сказал:

— А что, могут эти драконы стать на нашу сторону, а?

Этот вопрос вызвал всеобщий смех, к которому я также присоединился, хотя и ответил:

— Если бы мы нашли их, то могли бы сделать нашими союзниками.

Кристин сказала:

— Все бы хорошо, да вот только «если» мешает.

Я возразил:

— А если все-таки они существуют и поныне? Неужели такого не может быть?

Жрица-ведунья пожала плечами и ничего не ответила.

Я сказал:

— Конечно, чтобы найти их, надо пересечь страну диких Измененных.

Кристин посмотрела на меня с каким-то странным, но знакомым выражением в глазах. Я вспомнил, что так однажды смотрела на меня Рекин. То же самое было и с Рвиан, когда я рассказывал ей о своих фантазиях, но тогда меня уже меньше интересовало ее мнение, чем тело.

— Бредни Сказителей, — проворчал Барус. — Драконы? Они мертвы, и ни один Истинный не измарает своих стоп грязью земли Ур-Дарбека.

— Дикие Измененные живут там, — сказал я. — А грязи и у нас хватает.

Сотник сплюнул и потянулся за винным мехом. Отпив несколько больших глотков, он сказал:

— Грязь Измененных не для людей. Кому нужно это зверье? Измененные — просто животные, и больше ничего. Бог свидетель, их создали в пищу драконам, вот их удел.

Это было уже слишком, в мозгу моем возник образ Урта, который был гораздо меньше похож на животное, чем неотесанный грубиян. Я сказал:

— В Дюрбрехте я называл своим другом Измененного.

Это звучало как вызов и именно так и было расценено. Наступила тишина, и на какое-то время мне показалось, что Барус лишился дара речи. Сотник отбросил винный мех в сторону и уставился на меня с презрительным выражением лица. Когда он заговорил, речь его зазвучала холодно, хотя выпитое не служило добрую службу его языку.

— И ты после этого считаешь себя одним из нас, Истинных? А может, твоя мать нагуляла тебя от зверя?

В чаще заухал филин. Треск пламени костра показался неожиданно громким. Даже ветер словно задержал свое дыхание. Тихонько заржала лошадь. Сказительский посох лежал у моих ног, длинный меч Баруса висел в ножнах у него на боку.

Кристин вмешалась.

— Барус! Ты заходишь слишком далеко, — сказала она.

Он улыбнулся, не обращая на нее внимания, по-прежнему сосредоточив свой взгляд на мне. Я подумал, что сотник больше похож на животное, чем любой из известных мне Измененных. Я выдержал его взгляд и сказал, гордясь тем, как спокойно звучит мой голос:

— Нет, мой отец — человек. Адитус его имя.

Я сделал нарочитую паузу, а потом спросил его:

— А ты знаешь, как зовут твоего отца?

Это был грубый вопрос, но вежливость — пустая трата времени, когда имеешь дело с такими, как этот. Кто-то нервно хихикнул. Лицо Баруса побагровело, от ярости губы его сжались, я увидел, как его правая рука потянулась к эфесу меча. Я напрягся.

— Довольно! Говорю вам обоим: хватит!

Кристин не двинулась, даже не прикоснулась к своему мечу. Ей это просто было ни к чему, голос молодой колдуньи звучал настолько властно, что вмиг остудил нас. Я немедленно почувствовал себя смущенным, потому что позволил дать выход своему раздражению и встал на одну ногу с сотником. Барус втолкнул свой меч обратно в ножны. Глаза сотника сузились и буквально сверлили меня, точно он хотел получше запомнить мой образ. Этот взгляд сулил мне самое худшее.

— Барус, я дважды повторять не буду. Ты нанес оскорбление гостю трирсбрийского наместника, и если станешь продолжать в подобном духе, тебе придется отвечать перед Ирданом и передо мной тоже. — Глаза ее, казалось, сияли, когда она смотрела на сотника, и я подумал, что, наверное, она умела наказывать. — А ты, Давиот, достойно ли ведешь себя для Сказителя, бросаясь оскорблениями, как простой трактирный бражник?

Я покачал головой и сказал:

— Прошу простить меня, госпожа.

— Никакая я вам не госпожа, — ответила она, напоминая мне Рекин, — и извинения свои, Давиот, направь-ка лучше в адрес Баруса.

Я едва сдержал возмущение, но все-таки проговорил:

— Мои извинения, сотник.

Барус молчал. Кристин сказала:

— Барус…

Тот надулся, точно мальчик, пойманный на непотребстве, а не воин.

— Барус…

Сотник пробормотал:

— Мои извинения, Сказитель.

С этими словами он решительно поднялся и, пнув мех с вином, направился куда-то в тень.

Кристин тоже встала и последовала за ним. Мне хотелось понять, что было между ними. Я не мог поверить в то, что они любовники, и о чем они говорили, тоже не слышал. Кто-то положил мне на плечо руку, я повернулся и, увидев протянутый мне винный мех, поблагодарил и сделал несколько больших глотков. Солдат, предложивший мне выпить, сказал:

— Барус — враг опасный, Сказитель. Почаще оглядывайся назад, пока будешь в замке.

Я кивнул и спросил:

— Почему он так невзлюбил меня?

Солдат стрельнул глазами в сторону Баруса и, убедившись, что тот стоит недостаточно близко, чтобы услышать, сказал:

— Он бы с радостью уложил в постель нашу ведунью. Если бы она позволила ему сделать это.

Солдат хихикнул и моргнул глазом.

— Но так как она держит его на коротком поводке, Барус порой звереет, особенно сейчас, когда видит, что она симпатизирует вам.

На исходе следующего дня мы прибыли в Трирсбри. Это был довольно густонаселенный город, раскинувшийся на краю плодородной долины на довольно большом расстоянии от побережья. Сам замок, возвышавшийся над жилищами горожан, находился ближе к северной стене города. Река, огибавшая укрепления, служила своеобразным рвом, и нам пришлось перебраться через нее по деревянному мостику, чтобы оказаться во дворе. Замок не был столь грандиозным, как башня Тирска в Арбрине, он выглядел под стать своему камбарскому собрату, но все равно легко можно было понять, что владения эти далеко не самые бедные.

Мы отвели наших лошадей в конюшни, и я отправился вместе с Кристин, чтобы познакомиться с Ирданом. Барус, точно какая-то злобная черная псина, тащился вслед за нами. С той ночной нашей стычки мы с сотником не разговаривали, и хотя он и не пытался как-то оскорбить меня, но все же неприязни своей не скрывал. Я не забывал доброго совета солдата почаще оглядываться.

Свечи, освещавшие коридор, уже изрядно оплавились, когда мы с Кристин вернулись на этаж, где находилось наше жилье. Жрица-ведунья, сменившая свой черный кожаный костюм на темно-синее платье, казалась изумительно женственной. Она собрала волосы в прическу, которую скрепляла усыпанная капельками рубинов заколка. Шея у колдуньи оказалась длинной и тонкой, во всем облике женщины не было и намека на ту воинственность, которую придавал ей ее боевой наряд. Мы дошли до двери и остановились.

Я сказал:

— Спокойной ночи, Кристин.

Она не ответила, только смотрела на меня, и в слабом свете ее глаза казались темной бездной. Девушка подняла руку и, коснувшись рукой затылка, вынула из прически заколку, позволяя волосам рассыпаться по своим плечам. Я молча смотрел, как отблески света играют на ее белокурых локонах. Кристин взяла меня за руку и повлекла меня в направлении своей комнаты. Я не возражал.

За дверью находилась прихожая, освещенная одним-единственным фонарем, через нее колдунья и провела меня в свою спальню, где было темно, если не считать тусклого света луны, проникавшего через окно и падавшего на широкую кровать. Женщина закрыла за нами дверь и посмотрела мне прямо в лицо.

Я сказал:

— Кристин…

Ну как, по-вашему, я мог закончить начатую фразу, когда Кристин, протянув руку, обвила ею мою шею и поцеловала меня. Самое ее присутствие рядом было чудом. Столько уже прошло времени, когда я последний раз был в постели с женщиной!

Она сказала мне, что я назвал ее Рвиан. Я извинился, а она сказала, что это все равно, но я думал иначе и в следующие ночи называл ее только Кристин.

— Не будет ли у тебя неприятностей? — спросил я.

Она лежала на моей руке, положив голову мне на грудь, — золотистый поток ее волос струился, когда она отвечала мне.

— Я свободна, у меня здесь в замке любовника нет, — произнесла девушка, согревая мою кожу теплотой своего дыхания. — В Дюрбрехте — другое дело, а здесь — нет.

— По-моему, в твою постель метит Барус, — сказал я.

Она фыркнула, рассмеялась и, поднявшись на локтях, придавила меня всем весом своего тела, так что когда она заговорила, я чувствовал колебания у себя внутри.

— Не всегда удается попасть в цель, а? — Она соблазнительно улыбнулась. — Бедняге Барусу, во всяком случае, это не удастся. А вот тебе… — Она засмеялась опять, но на сей раз уже нежно. — Тебе удалось, Давиот…

Позднее, когда первый едва видный лучик зари осветил небосклон, Кристин сказала:

— Думается, что Барус больше не посмеет придираться к тебе. Во всяком случае, на территории замка. Но все же, наверное, на всякий случай тебе стоит держаться поблизости от меня.

Я кивнул и сказал:

— Конечно, Кристин, я буду стараться все время оказываться как можно ближе к тебе.

— И как близко? — спросила она. — Может, покажешь?

Я так и сделал, а потом мы уснули, переплетясь друг с другом ногами.

Утро сияло полным светом, когда мы поднялись, и когда мы оделись, то поспешили в столовую, так как я чувствовал себя очень голодным и вовсе не желал откладывать завтрак на завтра.

Сияя улыбками, спустились мы на кухню, где попросили слуг-Измененных, уже накрывавших столы для дневной трапезы, дать нам какого-нибудь хлеба да чая. Встречавшие нас слуги улыбались нам, и когда пришел сотник и застал нас погруженными в беседу, окружающие захихикали и принялись перешептываться между собой. Угадать направление их разговоров не представлялось затруднительным. Посмотрев на нас, Барус только еще сильнее нахмурился, но не сказал ни мне, ни Кристин ни слова, а только, усевшись на стул, крикнул, чтобы ему подали эля. Ирдан с женой не могли сдержать добрых улыбок, глядя на нас, их дочери все время хихикали и бросали в нашу сторону восхищенно-понимающие взгляды, словно были с нами в своеобразном заговоре.

После обеда Кристин показала мне город, который, как я уже отметил, оказался местом довольно процветающим. Были там, конечно, и таверны и площади, где в течение дня мне пришлось потрудиться, рассказывая собравшимся послушать меня толпам народа мои легенды. Несомненно, популярность моя возрастала, что не могло не радовать, так как это позволяло охватывать большее число простого люда, что всегда почиталось весьма важным делом в нашей школе. Я заметил, что люди здесь почти не опасаются Повелителей Небес, так как не подвергались их нападениям и вообще надеялись, что их господин и их главная колдунья смогут защитить своих подданных. Слух об уничтожении вражеского корабля вместе со всем экипажем в окрестностях Бринисвара уже достиг жителей Трирсбри, и это обстоятельство лишь укрепляло их уверенность. Я не стал развеивать их благодушного самодовольства, думая, что по крайней мере западное побережье — место более или менее защищенное.

Все свои ощущения я и передал Ирдану, который слушал меня с весьма серьезной миной на лице. Он признал, что в этой части Дарбека, где находятся его владения, бытует мнение о том, что Повелители Небес большой угрозы не представляют.

— Но будь уверен, Давиот, — сказал наместник, — коль скоро дело дойдет до войны, запад не станет сидеть сложа руки. Тем временем… — Ирдан улыбнулся и, потрогав свой носище, придвинулся ко мне так, словно собирался открыть какую-то тайну. — Кербрин обещает прислать специалистов, чтобы построить у нас такие же метательные машины, которые защищают стены восточных городов. Гаан, я слышал, уже отправляет их к нам.

Я порадовался тому, что поведал мне Ирдан, и в который раз подумал, что многовато беру на себя, считая, что никто всерьез не может оценить реальной угрозы, исходящей от Повелителей Небес. Это, конечно, тешило мое самолюбие, но оказалось, что наместники и колдуны тоже далеко не глупы и совсем не так уж слепы. Мне следовало попридержать свое «я».

Итак, летели счастливые денечки, которые если что и омрачало, так это мое любопытство, которое мне пришлось сдерживать, чтобы не беспокоить Кристин вопросами касательно диких Измененных.

Три дня спустя мне было приказано покинуть замок Трирсбри.

Я знал, что должен идти, но дни летели, сливаясь в один, я и так уже задержался слишком долго, даже учитывая, что дальше поеду на лошади. Я все откладывал и откладывал неотвратимое решение, сознавая, что колдуны в тех замках, которые я уже посетил, послали отчеты в Дюрбрехт о моих визитах, что Кристин отрапортовала о моем прибытии и, когда я уеду, должна будет также сообщить об этом.

Кристин весь день занималась выполнением своих обязанностей волшебника, а я провел это время в городе. Впервые мы остались одни перед вечерней трапезой.

Она взяла мои руки в свои и посмотрела мне прямо в глаза.

— Из Дюрбрехта пришло сообщение, — сказала она прямо. — Тебе приказано двигаться дальше.

Она казалась грустной, хотя мы оба знали с самого начала, что когда-нибудь это случится. Внутри у меня похолодело, как когда-то, когда я узнал об отъезде Рвиан. Мне еще раз пришлось убедиться, что знать — одно дело, а испытывать на себе — другое. Я сглотнул слюну и опустил голову. Кристин обвила руками мою шею и впилась в мои губы долгим поцелуем.

Когда мы наконец разомкнули наши объятия, она сказала:

— Мне очень жаль, Давиот. Завтра.

Я кивнул, погладил ее по щеке и сказал:

— Да.

Что мне оставалось еще сказать? Я чувствовал, что идиллия, украденная нами у времени, кончилась.

Кристин улыбнулась, став похожей на скорбную статую. Какое-то время мы продолжали стоять, молча держа друг друга за руки. Потом Кристин сказала:

— Я буду помнить тебя, Сказитель.

Я ответил:

— Я тебя тоже не забуду, главная колдунья Трирсбри.

— Ой ли? — Она усмехнулась. Мне было совсем не весело, но я заставил себя улыбнуться, а она продолжала: — Так выше голову!

И я ответил:

— Да.

Ирдан, которого уже проинформировали о моем отъезде, пообещал снабдить меня на дорогу таким количеством провизии, которого с лихвой хватило бы до следующего замка, называвшегося Цимбри. Я поблагодарил его за щедрость, и, когда ужин окончился, я превзошел сам себя в искусстве сказительства, хотя вовсе не чувствовал энтузиазма. Мне не хотелось, чтобы, увидев грусть на моем лице, Барус мог злорадствовать.

Мы с Кристин почти совсем не спали в ту ночь. Мы попрощались, сказав друг другу лишь несколько слов, и с первым светом утра отправились на конюшню, куда Ирдан пришел проводить меня вместе со всей семьей. Я в последний раз обнял Кристин, затем сел на серую кобылу, которая, всхрапнув, заходила подо мной ходуном, словно танцуя. Я поднял руку в прощальном салюте и пустил свою строптивицу рысью. Я не оглядывался.

Трирсбри остался уже не менее чем в лиге позади меня, когда до меня донесся стук копыт. Я держал направление в сторону побережья, надеясь, что морской пейзаж хоть как-то развеет мою печаль. Дорога, которая, извиваясь змеей, пересекала поросшую пробковыми дубами долину, была достаточно широкой, и я видел всадника, который быстро приближался ко мне. Я остановился, подумав, что, возможно, это вестовой из Трирсбри, очевидно, я зачем-то понадобился Ирдану. Утро было яркое, и я, вглядевшись во всадника, понял, что это, по крайней мере, не Кристин, чьи светлые кудри я признал бы сразу. Стоя посредине дороги, я разглядел незнакомого гнедого жеребца и сидевшего на нем человека, кожаные одежды которого изобличали в нем военного. Когда он приблизился, я узнал Баруса. Я было уже схватился за свой посох, как вдруг передумал. Какой вред мог нанести мне сотник? Не следовало первым делать в отношении него враждебный шаг.

Он резко и грубо остановил своего коня, заставив животное завертеться на месте, поднимая клубы пыли. Доспехов на Барусе не было, а его длинный меч болтался на спине. Сотник молча уставился на меня, лицо его не сулило ничего хорошего. Конь заржал, и я заметил, что шею и грудь животного покрывает желтоватая пена.

Я сказал:

— День добрый, сотник.

Он же ответил:

— Думал, что можешь просто так уехать, даже не рассчитавшись со мной, Сказитель?

Я сдвинул брови и, хотя причина была мне известна, спросил:

— Что значит «не рассчитавшись»? За что?

Он пояснил:

— За оскорбление. За… Кристин.

Я понял, что заблуждался, полагая, что он не может причинить мне вреда. Я вгляделся в его лицо, ожидая увидеть на нем выражение, которое предшествует нападению. Я подумал, что, прежде чем я сумею вынуть свой посох из крепления, он сможет выхватить свой меч и ударить меня им. Я сжал коленями бока своей кобылы, и та, привыкшая к схваткам, издала ржание, точно бросая вызов врагу, и пошевелила ушами. Конь Баруса отозвался храпом и завращал глазами. Сотник, подумал я, изрядно подзагнал своего жеребца, так что сейчас из него боец неважный. Тем не менее сражаться мне не хотелось.

Я сказал:

— За нанесенное мной оскорбление я уже принес свои извинения. Что касается Кристин, то она женщина свободной воли и может сама делать свой выбор.

Сотник раздувал ноздри не хуже, чем его конь. Глаза Баруса сузились. Головного убора на нем не было, черная шевелюра стала мокрой от пота. Я подумал, что достаточно одного хорошего удара по его голове — и сражение будет выиграно, но вместе с тем удачный выпад его меча мог также решить все дело. Посох, подобный моему, очень эффективное оружие (в этом и причина того, что в школе нам, бродягам, выдают именно такие вот шесты), но пользоваться им лучше всего в пешем бою. Я подумал, что, если схватка станет неизбежной, мне надо попытаться заставить своего противника принять бой на земле, а не в седлах, что поможет мне сразить его раньше, чем он сумеет достать меня.

Он сказал:

— Твой проклятый язык Сказителя заморочил ей голову. Если бы ты не приперся в Трирсбри…

Я пожал плечами и ответил:

— Вот меня уже нет в Трирсбри, так лови свою удачу.

Он повел головой в сторону, не отрывая своего взгляда от моего лица.

— Слишком поздно, — сказал Барус. — Что сделано, то сделано.

Я возразил ему:

— Во имя Божье, Барус, это же бесполезно, чего вы добьетесь схваткой со мной?

Он решил уточнить свои намерения:

— Схваткой? Нет, Сказитель, я убью тебя.

Я игнорировал это замечание и продолжал:

— Ирдан снимет с тебя голову. А если ты думаешь, что, убив меня, сможешь заполучить в свою постель Кристин, то сразу скажу тебе, что надеешься зря.

— А откуда они узнают? — спросил он и улыбнулся так, что я подумал, что смотрю в пасть скалящемуся волку. Он показал своим грязным пальцем в направлении леса: — Если я оттащу твое тело туда и брошу его среди деревьев… Повелители Небес, может, просто грабители. Как бы там ни было, пройдет время, прежде чем тебя найдут.

— А как же моя лошадь? — поинтересовался я. — Она ведь вернется обратно в конюшню, а это не может не настораживать.

Это заставило сотника задуматься, как я и надеялся. Он, в конце концов, был одним из членов военного братства Ирдана, а солдат не может не уважать лошади, так что, прежде чем убить лошадь, он еще подумает.

Тут я мог оценить не только его злобность, но и коварство. Сотник плюнул и сказал:

— А лошадь твою я стреножу. Ей понадобится немалое время, чтобы освободиться.

Кобыла, точно понимая, о чем идет речь, задрожала подо мной, и я подумал, что она, пожалуй, слишком испугана для того, чтобы сражаться на ней. Потом я подумал, что Барус видел меня в пешем бою, вероятно, он не предполагает, что я куда слабее в конной стычке. Настало время вспомнить уроки и поблагодарить за учебу Клетона и Керана. Именно он был первым, кто сказал мне, что злоба может сослужить в схватке плохую службу, иногда она ослабляет человека, ярости лучше гореть холодным пламенем.

И я сказал нарочно:

— И ты снизойдешь до убийства как простой разбойник? Знает ли Ирдан, что сотник его столь обделен честью?

Я отпустил поводья своей кобылы и ударил ее каблуками в бока, и она — о милое созданье! — заржав, рванулась прямо на гнедого жеребца.

Лошадь моя грудью ударила попятившегося было коня. Скачка утомила его, и он был не так скор. Он заржал в свою очередь и потерял равновесие. Барус зашатался в седле, и удар его меча со свистом разрезал воздух. Не теряя времени, я выхватил свое оружие и, хотя нанести серьезный удар из такого положения не мог, все-таки ткнул концом посоха в грудь сотника. Барус издал звук, средний между воплем ярости и криком боли. Я снова сделал выпад, и сотник рухнул на землю.

Я выскочил из седла, обогнул мою храпящую кобылу, предоставляя животному возможность разбираться с его собственным противником. Барус начал подниматься на ноги. Теперь его уродливое лицо не напоминало уже морду пса или волка, скорее его можно было сравнить с загнанным в угол диким вепрем, готовым на все в своей слепой ярости. И не менее, чем вепрь, противник мой был быстр и могуч. Он увидел, как я замахнулся, целясь ему прямо в голову, но сумел не только отбить удар, но и подняться на ноги. Моя надежда на быструю победу улетучилась немедленно. Я перехватил посох, держа его обеими руками на уровне груди.

Барус зарычал и, взявшись за рукоять своего меча обеими руками, обрушил на меня сильнейший удар. Я принял его на свой посох. Просушенное дерево гикори не уступает в прочности железу, и сделанный из него шест, кроме всего прочего, покрывали металлические кольца. Мы оба отошли на шаг назад и уставились друг на друга, точно оценивая взаимные возможности.

Я сказал:

— Один вопрос, Барус, тот, на который ты так и не ответил. Твоя мать знает, кто твой отец?

Ответом на это стал следующий удар. Я сказал:

— В замке существует всеобщее мнение, Барус, что ты никогда не сможешь добраться до Кристин. Все смеются над тобой.

Это было оскорбление (очень наглое, как и первое, но я сражался за свою жизнь), и оно сослужило мне неплохую службу. Сотник с диким воплем кинулся на меня, осыпая ударами. Первые из них я только отражал, но потом стал наносить ответные, ударяя его по ребрам и предплечьям. Барус был не только искусным фехтовальщиком, но и чрезвычайно сильным человеком. Я понимал, что ему достаточно нанести мне всего лишь один точный удар, чтобы закончить схватку победой. Однако и я со своим оружием в руках тоже был не лыком шит. Дрался сотник с большой яростью, а она, как не раз говаривал нам Керан, быстро истощает силы. Я же оставался холоден и расчетлив. Все было похоже на то, как я когда-то сражался против Повелителей Небес в Дюрбрехте. Я воспринимал Баруса как препятствие, бездушную штуковину, объект для вымещения моей холодной ярости.

Мы разошлись в стороны. Противник мой уже тяжело и часто дышал. Слюна текла ему на подбородок. Я сказал:

— Кристин говорила мне, что, чем лечь с тобой в постель, она скорее…

Фразу эту мне закончить не удалось. Кипя безумной яростью, Барус ринулся в страшную атаку. Длинный меч, казалось, ничего не весил в его руках. Мне пришлось перейти в оборону, посох мой дрожал и вибрировал у меня в руках, искры летели в разные стороны снопами, когда сталь ударялась о металлические ободки на дереве. Я отступал, сознавая, что у меня за спиной находятся две довольно озлобленные лошади. Я полагал, что, хотя драться они и перестали, мне не следует позволять своему противнику загонять меня между ними или под их копыта. Я совершенно небезосновательно считал, что моя кобыла может с не меньшей вероятностью лягнуть меня, чем сотник прирезать. Я отбил удар и сделал выпад, угодив сотнику в локоть. Я увидел, как от этого удара лицо Баруса побледнело, позволил ему сделать еще пару шагов и снова ударил в тот же самый локоть.

Сотник выругался, и следующий его удар оказался уже слабее. Я рискнул оглянуться и увидел обеих наших лошадей на траве возле дороги. Они, как видно, уладили свои разногласия и с осторожностью поглядывали на нас двоих. Я шел, потихоньку отступая назад наискосок через дорогу. Барус с оскаленным ртом снова напал на меня. Я отбил его выпад и в третий раз изловчился ударить его по тому же локтю. Если бы мне удалось провести достаточно сильный удар, мне удалось бы сломать ему кость. Я подумал, что убивать противника не следует, потому что в таком случае Ирдан снимет голову с меня. Однако искушение было очень велико.

Продолжая отступать, я оказался возле самого лужка, где и принялся изображать крайнюю степень усталости. Я держал свое оружие так, словно оно стало тяжелым и неподъемным для моих рук. Я копировал тяжелое дыхание сотника. Барус просиял, глаза его стали совсем сумасшедшими. Он издал хриплый боевой клич и высоко поднял свой меч. Увидев это, я съежился и заметил, как глаза его наполнились ликованием в предвкушении скорого триумфа. Я прыгнул вперед, размахивая своим посохом, так что он замелькал у меня в руках. Дважды мне удалось сильно ударить противника в ребра концами своего шеста. Затем я размахнулся и ударил им сверху вниз, стараясь выбить меч из рук сотника. Какую-то секунду мы смотрели друг другу в глаза. Его были широко открыты и полны изумления. На сей раз я сделал сотнику подсечку своим посохом и, прежде чем Барус коснулся спиной земли, размахнувшись, ударил его краем своего шеста по голове.

Я вполне мог бы убить его таким ударом, но сдержался, — не хотелось мне превращать Ирдана в своего врага и становиться вне закона. Я видел, как глаза и рот моего противника широко открылись, а затем снова закрылись. Меч упал рядом с поверженным Барусом, и я наступил сапогом на лезвие. Барус застонал и пошевелился, он все-таки был очень силен. Я почти нежно ткнул его в челюсть, и он затих.

Какое-то время я стоял в напряженной позе, готовый для нового удара, так как считал, что Барус, возможно, притворяется, что потерял сознание. Увидев, что он больше не двигается, я пинком отбросил в сторону его меч и нагнулся. Синяк расцветал пышным цветом на правом виске и на щеке. Я проверил пульс своего врага, потрогав его шею и запястья, и прислушался к затрудненному дыханию, удостоверившись, что он жив. Тогда я встал и направился к его коню.

Гнедой жеребец таращил на меня глазные белки и топтался, видя, что я приближаюсь к нему. Я положил свой посох и ласково прошептал коню, что не желаю ему зла, что позволило мне взять его за повод и подвести туда, где лежал его хозяин. Я взял меч Баруса и воткнул его в землю как колышек, затем нашел на конском седле веревку, которой вполне хватило для выполнения моей задачи. Я с большим трудом поднял тяжелое тело Баруса и перекинул его через седло. Сотник тихонько застонал. Конь заволновался и принялся топтать копытами землю, пока я укладывал на его спине безжизненное тело его хозяина, которого я привязал к седлу, прикрепив к нему же и меч Баруса. Затем я намотал повод коня на седельную луку и ударил животное по крупу. Жеребец протестующе захрапел и поскакал обратно в направлении Трирсбри. Барус качался на спине своего коня точно мешок.

Я стоял и смотрел, пока не убедился в том, что животное доставит сотника, а потом направился к своей серой кобыле.

Она подняла голову, перестав щипать травку, и обнажила свои желтые зубы, когда я взял в руки поводья. Я простил ее, кобыла заслужила уважение, доказав сегодня свою несомненную полезность. Ран на ней я не заметил и, подобрав с земли посох, сел в седло и тронулся в путь.

Трясясь в седле, я принялся думать, как будет чувствовать себя Барус, когда очнется. Я надеялся, что он придет в сознание прежде, чем доберется до замка; положение, в котором он окажется, когда ему придется объяснять, что с ним случилось, добавило вкуса моему приключению. Я вдруг понял, что грусти моей как не бывало, и затрясся, оглашая окрестности громким хохотом.




Глава 14


В Цимбри меня встретил главный маг замка. Им оказался худой лысый человечек по имени Квентин, который приветствовал меня улыбкой. Для своего сана и пола колдун был одет весьма экстравагантно, я с удивлением рассматривал его нарумяненные щеки и подведенные тенями глаза. На пальцах во множестве блестели кольца.

— Позвольте мне угадать, — начал он. — Вы — Давиот Сказитель. У меня для вас послание.

Я спешился и взял в руку уздечку своей серой кобылы. Когда Квентину вздумалось погладить мою строптивицу, она немедленно попыталась укусить его.

— Характерец у нее, знаете ли, — предостерег я его. — Послание, вы говорите?

Колдун кивнул и на всякий случай сделал несколько шажков в сторону от лошади. Глаза главного мага Цимбри были очень темными, казалось, словно в них вообще отсутствуют белки, но в то же время я видел их блеск и некоторое удивление, с которым разглядывал меня собеседник.

— Из Трирсбри, — сказал он, словно его так радовало это известие, что он хотел его посмаковать подольше, прежде чем поведать мне, что оно собой представляет. — От жрицы-ведуньи Кристин.

Я ждал с плохо скрываемым нетерпением. Что может сказать мне Кристин? Я и не предполагал, что смогу увидеть ее или что-нибудь снова услышать о ней. Как и все другие, оказавшие влияние на мою жизнь, она, как я предполагал, стала уже достоянием моей памяти, моим прошлым. Я избрал себе одну-единственную дорогу, которая могла вести меня только вперед, я был совершенно не уверен, что хочу получать от Кристин какие-нибудь сообщения.

Квентин сказал:

— Как раз в тот день, когда вы выехали из Трирсбри, сотник дружины Ирдана подвергся нападению разбойников. Их оказалось, как он заявлял, не меньше семи-восьми человек. Сотник спасся чудом.

Я сохранил на лице непроницаемую мину:

— Не меньше семи-восьми, а? Так это действительно чудо.

— Да, — отозвался Квентин, и я заметил, что он с трудом сдерживает смех. — Довольно, знаете ли, странноватое нападение.

Этот главный маг начинал мне нравиться. Я решил подхватить условия его игры и нацепил на себя маску любопытства.

— Странное, вы говорите? Чем же? — спросил я.

— Видите ли, когда сотник, его зовут Барус, впрочем, вы, конечно, знаете это, выехал на прогулку, семь или восемь разбойников, выскочивших из засады, набросились на него. Он отлично помнит, как убил, по крайней мере, троих и многих ранил, пока кто-то не ударил его сзади по голове, отчего он упал и лишился чувств. Что произошло потом, он не помнит.

— Совсем ничего? — осведомился я.

— Совсем, — вздохнул Квентин и сделал паузу, чтобы прокашляться, потому что его, совершенно очевидно, душил смех. Затем колдун продолжал: — По всей видимости, именно эти бандиты, и никто иной, привязали его к лошади и отпустили животное, которое и привезло доблестного хозяина в замок Трирсбри, как следует из сообщения Кристин. Она говорит, что Барус висел, перекинутый через седло, как мешок с картошкой. Ну, разве все это не странно? Не удивительно разве, что столь злобные негодяи оставили сотника в живых? Не изумляет ли тот факт, что они даже не похитили его коня? Не думаете ли вы, что из этого могла бы получиться замечательная легенда, Давиот?

Я отвечал с почтением:

— Это более чем вероятно, Квентин.

— Но вы ведь едете на юг, — сказал он, — так что расспросить сотника вам вряд ли удастся.

— Да, — согласился я, — по всей видимости, не удастся.

Он кивнул:

— Еще Кристин просила пожелать вам попутного ветра, когда вы тронетесь в путь.

Я ответил:

— За что и вас и ее благодарю.

Квентин широко улыбнулся и перевел взгляд с моего лица к притороченному к седлу жезлу.

— Неплохой шест, — бросил он как бы невзначай. — Я могу представить себе, что он хорошо вам служит.

— Вы правы, — ответил я. — Когда очень припрет.

— Да, — сказал он и громко расхохотался.

Я не мог удержаться и стал вторить ему, сотрясаясь в приступе смеха. Квентин по-дружески взял меня за руку, и мы вместе отправились через двор. Когда мы подошли поближе к конюшням, он унял свой смех и сказал уже серьезнее:

— Я как-то раз-другой встречался с Барусом, личность, что и говорить, препротивная. Вместе с тем не следует распускать слухи, он все-таки сотник. Так что, возможно, будет лучше, если все это останется между нами, а?

— Барус, — произнес я, — совсем не та личность, о которой мне хотелось бы с кем-нибудь разговаривать.

— Безусловно, — согласился Квентин. — Думаю, что вы сумеете лично убедиться в том, что наш Тевах более дружелюбен.

Квентин озорно улыбнулся:

— Может быть, потому, что он не сохнет по мне.

— И я не буду, — сказал я, желая сразу же исключить в общении с ним какую-либо двусмысленность.

Колдун, однако, не обиделся, а поднял свою руку в притворном возражении.

— Боюсь, что нет, — сказал он. — От Кристин мне стало известно, что ваши вкусы лежат в иной области. Хотя, так или иначе, они связаны с нами, колдунами, а?

Я кивнул и улыбнулся в ответ, махнув рукой конюху-Измененному, который пришел взять у меня кобылу. Я предупредил его насчет ее характера, и конюх, предоставив мне возможность самому расседлывать свою строптивицу, отправился готовить для нее место в стойле.

Я был рад некоторой передышке, потому что те новости, которые сообщил мне Квентин, в каком-то смысле расстроили меня. Как когда-то, когда я начал осознавать наличие параллельно сосуществовавших обществ, как, например, Измененные, которые одновременно и видимы и невидимы среди нас, Истинных, так я начал сейчас ясно понимать, что существует что-то вроде тайного братства колдунов. Я знал, что мое передвижение из замка в замок сопровождается сообщениями, и только. Теперь я мог убедиться, что колдуны обмениваются более детальной информацией, даже слухами. Возможно, только то обстоятельство, что Кристин симпатизировала мне, заставило ее передать Квентину историю про Баруса, но слишком уж быстро после того, как я заговорил с ней о диких Измененных, пришлось мне покинуть Трирсбри. Меня все более охватывала уверенность в том, что продвижение мое постоянно отслеживается. Причиной этому могла служить моя связь с Рвиан и дружба с Уртом. Может быть, интерес, который я проявлял в отношении их в Дюрбрехте, мои проступки, нарушения неписаных правил и привели к тому, что меня стали считать бунтарем. Нельзя сказать, что мне нравилась мысль, что за мной «наблюдают» подобным образом, а еще отвратительнее было думать, что ничего с этим все равно поделать нельзя. Если мои крепнущие подозрения верны, мне не следует задавать лишних вопросов не только Квентину, но и никакому другому колдуну. Поступать так — означало только умножать у властей уверенность в моей неблагонадежности. Если, конечно, такое мнение у них существовало.

Я взвалил себе на плечи поклажу, взял посох и последовал за моим провожатым в замковую башню.

К тому моменту, когда я предстал перед наместником, мне уже сообщили, что он женат на Дагме, от которой у него трое сыновей — Донал, Коннар и Густан — и одна дочь, Мэре, и что Дагма опять в положении. Все сыновья помолвлены, а дочь обладает весьма странным характером. Квентин был настоящим кладезем информации.

За все время моего пребывания там я честно отрабатывал свой хлеб Сказителя. Не задавал нежелательных вопросов, никому не надоедал, а только рассказывал легенды и благодарил слушателей за теплый прием. Те вопросы, которые у меня возникали, вполне соответствовали тому, чем должен интересоваться человек моего звания. Я решил, что если за мной на самом деле следят, делают это не наместники, а колдуны.

…День за днем продолжал я спускаться все дальше к югу, встречая повсеместно теплый прием. Моя выносливая (хотя и все еще весьма строптивая) кобыла позволяла мне забираться в самые глухие уголки местности, где жили простые люди, мало знавшие о том, что происходило в окружавшем их большом мире, и не слишком-то интересовавшиеся тем, что там делается. Они жили как всегда, и воздушные корабли казались им скорее какой-то досадной неприятностью, чем угрозой. В любом случае это забота Великого Властелина и его приближенных, наместников и колдунов. Инженеры, присланные из Кербрина, появились в замках, где руководили сооружением боевых метательных машин, которые, по мнению наместников, в сочетании с искусством их колдунов вполне могли гарантировать отражение любого нападения. Колдунов, открытых и словоохотливых подобно Квентину, я более не встречал, и даже если они, как, впрочем, и главный маг Цимбри, считали, что машины эти не спасут никого, то держали свое мнение при себе. И с приходом и проводами Састен у меня возникало все больше вопросов, и все меньше ответов на них я находил.

Среди них был и один такой, который поставил мою совесть перед неразрешимой дилеммой.

Несколько дней я провел в Торнбаре, расположенном в стороне от прибрежной черты. Город этот был выстроен на горе, подножие которой опоясывала высокая изгородь. Дома, в полном беспорядке облепившие склоны, поднимались к каменной стене замка, башня которого высилась на самой вершине горы как некий громадный монумент. Из окна моей комнаты открывался прекрасный вид — далеко просматривалась вся долина.

Оттуда я уехал с полными седельными сумками, набитыми по приказу наместника Морфуса, бока моей серой кобылы раздались от большого количества доброго овса, которым она отъелась в последнее время. Мы оба что-то уж слишком сладко ели в последнее время, и я решил, что неплохо будет устроить хорошенький променад, и повернул на восток, чтобы посетить расположенные в глуши деревушки и селеньица, столь изолированные от мира, что, казалось, об их существовании забыли все, и даже мы, Сказители.

Широкая долина, в которой расположился Торнбар, лежала как бы в углублении между склонами высоких холмов. Мы как раз преодолевали восточный склон, когда спустились сумерки. Деревья росли очень густо, и дорога, узкая тропка утоптанной почвы, петляла среди древних дубов. Ночь выдалась безлунная, и мне совсем не хотелось быть выброшенным из седла какой-нибудь не замеченной мною веткой, к великой радости моей вероломной лошадки. Я решил, что сделаю привал в первом же подходящем месте.

Почти у самого хребта я как раз и нашел такую полянку. Деревьев там было мало, лужайку покрывала высокая трава, я слышал поблизости шум ручья. Я спешился и повел свою кобылу в сторону от тропинки. Местечко, в котором журчал бивший фонтанчиком прямо из горы ручей, пересекавший луг, было открытым. Я напоил лошадь и надел путы на ее передние ноги. Затем я почистил кобылу (все еще надеясь, что подобное отношение смягчит ее характер) и выдал ей овса. Она недовольно замотала головой, когда я отказался выдать добавку, и, в конце концов смирившись, принялась щипать травку. Я развернул одеяло и отправился на поиски сухих дров для костра. Я набрал их уже целую охапку, когда увидел свет.

Он шел с юга, где склон рассекала глубокая расщелина. Я стал думать, что бы это могло означать. Может быть, какие-нибудь другие путники развели костер, но тогда большая группа, потому что огонь высокий. Ни нужды, ни желания в собеседниках у меня не было, но любопытство заставило меня положить свою ношу и отправиться посмотреть, кто бы это мог быть. Тут я подумал, что разбойники в этих местах не редкость, поэтому следует проявлять осторожность. Мне пришло в голову, что если это и в самом деле бандиты, то мне следует сесть на лошадь и известить торнбарские власти. А если это всего лишь купеческий караван, то тогда моя обязанность — познакомиться с купцами и рассказать им одну-другую сказочку.

Из-за дубов я увидел некое подобие каменной чаши, внутри которой и находился костер. Отблески пламени озаряли каменные стены чаши, и я смог разглядеть возле костра четверых. Лошадей при них не было. Я остановился на краю леса, скрытый тенью, и проклял себя за то, что не взял своего посоха, потом лег на живот, подполз к краю чаши, где деревца и валуны скрывали меня, и заглянул вниз. Я издал вздох удивления, поняв, что те, кто там находится, не одного со мной племени: не честные торговцы или злонамеренные преступники, а просто Измененные. Что же они могли делать здесь, для чего разожгли такое пожарище и откуда пришли? Они, должно быть, принадлежали кому-нибудь из жителей Торнбара и сбежали оттуда. А вот для чего, об этом я не имел ни малейшего понятия. Может быть, для совершения какого-нибудь секретного, понятного только их соплеменникам ритуала? От Урта я слыхал, что Измененные собираются для свадебных церемоний и тому подобных обрядов вдали от глаз людей, но что могло привести четверых из них так далеко в горы ночью и что заставило разжечь такой огромный костер?

Потом что-то, наверное, шестое чувство, заставило меня поднять глаза к небу. Может быть, какое-то слабое, едва ощутимое колебание воздуха. Я знаю только, что поднял голову и увидел спускающийся воздушный корабль. Меня бросило сначала в жар, потом в холод, зубы мои застучали. Я сжался, схватившись рукой за выступавший из земли корень, мечтая только о том, чтобы слиться с землей, превратившись в тень. Колдуны Хо-раби наделены даром чувствовать магическое присутствие, не могут ли они также учуять и меня? Думаю, что если бы корабль не оказался так близко от меня, я бы не выдержал и бросился бы наутек. Но я понимал, что если сделаю это, то тогда уж Повелители Небес точно заметят меня, догонят и убьют. На какую-то секунду я снова превратился в мальчика на берегу в деревне Вайтфиш. Мне захотелось помочиться.

Корабль прилетел с востока беззвучно, как филин на охоте. Огонь подсвечивал его брюхо, вид которого вызвал у меня ассоциацию с кипящей кровью. Очень ясно я видел пляшущих вокруг судна элементалов. Очевидно, в свете пламени они всегда лучше различимы. Я посчитал подсвеченные огнем красные лица выглядывавших из корзины воинов, которых, как и в прошлый раз, оказалось десять. Корабль, спустившись пониже, остановился. Он оказался на одном уровне со мной, и я подумал, — нет, я знал! — что Хо-раби смотрят прямо на меня. Я затаил дыхание. Я хотел только одного — стать частью скалы, тенью среди теней. На мгновение я закрыл глаза, а когда открыл их, то увидел, что корабль спустился поблизости от огня. Корзина коснулась земли, и ее пассажиры вышли на землю. Колдун Хо-раби вскинул руки и произнес какие-то слова на странном, почти понятном языке. Затем он присоединился к своим спутникам, которые стояли перед четырьмя Измененными.

Они разговаривали.

Костер, служивший посадочным знаком, хорошо освещал их лица, а каменная чаша усиливала звуки голосов. Я слышал, как Хо-раби спрашивают, а Измененные отвечают им. Но для осознания этого факта моему разгоряченному мозгу понадобилось еще какое-то время. Я не мог понять, о чем идет речь, но видел, что у них существуют некоторые сложности в общении, как будто одни или другие пользуются неродным языком. Но уже то, что они общались, было очередным чудом этой ночи удивлений.

Разговор их, судя по всему, не был особенно дружелюбным, они как бы опасались друг друга, но не возникало никаких сомнений в том, что я стал свидетелем встречи союзников. Измененные приготовили еду и вместе со своими гостями принялись за ужин, а затем Измененные отнесли на борт корабля мешки с провизией. Я не ощущал, сколько времени прошло. Страх, конечно, никуда не делся, но притупился. То, чему мне пришлось стать свидетелем в ту ночь, оказалось настолько беспрецедентным, что я возносил молитвы Господу, дабы не позволил он мне погибнуть и я мог бы рассказать об этом.

Я слышал, как где-то далеко в горах завыл волк и как другой его сородич подал свой голос, вторя первому, но уже значительно ближе. Заухал филин. Через некоторое время птица села поблизости и уставилась на меня, точно желая удостовериться, живой я человек или какая-нибудь мертвечина. Затем она, взмахнув крыльями, взлетела и понеслась над чашей. Хо-раби вскочили, хотя полет птицы был почти беззвучным. Однако закованные в черную броню рыцари изготовились немедленно, и я увидел у трех из них готовые к стрельбе луки из черного блестящего дерева. Сердце мое содрогнулось, когда они стали буравить глазами склон. Я подумал, что, если они начнут осматривать кусты, мне следует бежать, может быть, они не сумеют отыскать меня в лесу. Но совершенно лишенный оптимизма внутренний голос сказал мне, что я дурак, потому что время для бегства упущено, и, если меня найдут, мне конец. Я заставил себя затаить дыхание и не шевелиться. Колдун спросил что-то у одного из Измененных, а когда тот ответил, лучники опустили свое оружие, усаживаясь обратно к костру. Ночная тьма нарастала, и тени становились все гуще. Мое тело начало коченеть на холодной земле.

Повелители Небес вернулись в свою корзину, Измененные помахали им на прощанье. Колдун произнес заклинания, и духи воздуха, облегавшие корабль, всколыхнулись. Это было похоже на освещенный огнем туман. Раздались какие-то вздохи или печальное пение, и судно поднялось, уходя прямо вверх в ночное небо. Я рискнул чуть-чуть пошевелиться, моя шея не желала слушаться. Корабль завис в воздухе, затем, развернувшись, двинулся к югу, постепенно скрываясь в ночной темноте. Я перевел свой взгляд на Измененных. Те постояли немного, потом, закидав костер, начали карабкаться по скалам. Я на секунду испугался, что они выйдут прямо на меня, но они избрали путь восточнее и, выбравшись из чаши, скрылись за деревьями.

Я еще какое-то время подождал, чтобы точно убедиться в том, что я совершенно один, потом поднялся и застонал — у меня затекли все мускулы. Размяв свои затекшие члены и постаравшись вновь обрести контроль над своим телом, я медленно побрел к лужку, где ждала меня моя кобыла. Она подняла голову, увидев приближающегося хозяина, и тихонько заржала.

Я откупорил свой мех с вином и долго, жадно пил. В животе у меня урчало, так что я поспешил достать сыра и хлеба и усесться на одеяле. Посох я на всякий случай решил держать под рукой. Это, конечно, было глупостью с моей стороны, но разжигать костер мне расхотелось. Мозг лихорадочно работал, я всматривался в темноту, откуда, казалось, на меня то и дело смотрели чьи-то глаза. Потом я решил, что кобыла заржет, если почувствует приближение чужих людей, и, как мог, постарался привести в порядок свои мысли.

Первым моим импульсом было сесть в седло и во весь опор мчаться в Торнбарский замок, чтобы сообщить Морфусу о предательстве Измененных. А потом я подумал, что, возможно, те Измененные, которых я здесь видел, пришли вовсе не из Торнбара. Хотя, как мне показалось, в этом не было особенной разницы, все равно реакция будет незамедлительной. Как поступит наместник, выслушав мой рассказ? Он известит о том, что Измененные сговорились с Повелителями Небес, Великого Властелина Гаана и других наместников. Это его обязанность, а я отнюдь не считал Морфуса человеком, который может пренебречь своим долгом.

А что затем? Кровопролитие? Чистка среди Измененных? Их поголовное изгнание за Сламмеркин в Ур-Дарбек? В моем мозгу вставали сцены кровавой бойни между Измененными и людьми Истинного народа. Кто одержит в ней верх, я не был уверен.

Ночь становилась все холоднее, а душу мою окутывал могильный холод: что станет с нами, Истинными? Мы слишком зависели от труда Измененных, чтобы наш мир мог спокойно существовать без них. Общество наше не сможет выжить без них. Это была тревожная мысль.

Но в то же время получалось, что по всей стране Измененные могли играть роль шпионов Повелителей Небес, у Хо-раби были глаза и уши повсюду в Дарбеке. И когда Аны начнут свое Великое Нашествие, Измененные воткнут нож нам в спину.

Куда ни кинь — всюду клин. Хлеб, который я жевал, грозил застрять у меня в горле. Я выплюнул его и прополоскал себе рот вином. Что делать?

Я посмотрел в небо и увидел, что оно светлеет с приближением зари. Я проклинал себя за то, что вообще заметил этот огонь, что вообще не уехал раньше или позже из Торнбара или не выбрал другой дороги. Я ругал и себя, и свою судьбу, но что было, то было. Утро я встретил, скорчившись на одеяле, не замечая ни росы, ни щебетания птиц. Любопытные зайцы разглядывали меня, но мне было плевать на них. Я так ничего и не решил, не нашел никакого выхода.

Как мне сейчас не хватало Урта и Рвиан! Будь они здесь, я спросил бы у них совета, как поступить. Как мне хотелось хоть с кем-то разделить свою страшную ношу. Вес ее прижимал меня к земле.

Солнце медленно ползло к зениту, а я все сидел, не зная, что делать. Кобыла моя утратила надежду получить овса и принялась щипать траву. Я был, наверное, на грани помешательства.

Ответа не было — только перспектива резни, если я выполню свой долг, или ужасного кровопролития, если я этого не сделаю. Я никак не мог заставить себя выбрать тот или иной путь. Потому что в одном случае мне пришлось бы предать свой народ, в другом — Измененных.

Я достиг компромисса. Вероятно, он был продиктован мне моей трусостью. Я не знал ничего, кроме того, что этот путь казался мне единственным, которым я мог пойти, оставшись в ладу со своей совестью. Я решил молчать.

Повелители Небес еще не обрели достаточной власти над элементалами и не могут начать массовое вторжение. До тех пор Дарбек в относительной безопасности. Тем временем я попытаюсь выяснить, все ли Измененные принимают участие в заговоре против нас или только какая-то часть из них держится стороны Хо-раби. Если я обнаружу, что такой заговор существует, я доведу до сведения властей то, что знаю сейчас, и то, что станет мне известно к тому времени. Меня, конечно, ожидает суровое наказание, но до тех пор, пока я не буду знать наверное, я стану хранить молчание.




Глава 15


Я держал курс на юг, унося с собой свою тайну. В замках и городах я рассказывал свои истории, встречался с главными магами и жрецами-ведунами, с наместниками и сотниками, с воинами и простыми людьми. Для них я был Давиот-Сказитель, но меня не переставала грызть мысль, что на самом-то деле я Давиот-предатель. Очень часто я едва преодолевал искушение проболтаться, иногда я почти забывал обо всем, улыбался и говорил, притворяясь, что все в порядке. Часто мне казалось, что колдуны видят меня насквозь и лишь играют со мной, заставляя поглубже увязнуть в предательстве. Но я молчал, точно язык мой был заперт на замок, ключом к которому стала моя нерешительность.

Это было настолько маленькое селеньице, что и имени не имело, едва ли больше семи грубой постройки хижин, разместившихся в лесной вырубке в тесном соседстве с загонами для скотины и огородами. Когда я увидел, подъехав поближе, что там всего лишь семь домов, то подумал, что это, должно быть, какое-нибудь знамение. Разве цифры три и семь не считаются счастливыми? Меня встретила собачья свора, состоявшая из громадных псов всевозможных расцветок, но что роднило их всех, так это огромные клыкастые пасти. Одна из собак, вожак стаи, поднырнула под брюхо моей кобылы. Та задвигала ушами, раздувая ноздри. Она любила собак не больше, чем всех прочих живых существ, а пес в свою очередь залился лаем. Кобыла чуть было не выкинула меня из седла, а к тому времени, когда мне удалось утихомирить ее, мы были уже не одни.

Я увидел только женщин, единственными представителями мужского пола были дети, которые во все глаза глядели на разгневанную лошадку. Одна из женщин рискнула приблизиться, из-за ее юбки высунулись две любопытные мордашки.

— Норовистая у вас лошадь, странник, — сказала крестьянка, которая отнюдь не выглядела напуганной, проявляя лишь разумную осторожность. — Привяжите ее покрепче и будьте нашим гостем. У нас и эль и еда найдутся.

— Спасибо, — сказал я, вылезая из седла.

Я отвел кобылу в загон, где хрюкали свиньи, и привязал к изгороди.

Женщина сказала:

— Тир, принеси ведро свежей воды и напои лошадь, да смотри берегись, она с норовом.

Черноволосый крепыш выскочил из-за ее юбки. Я предложил:

— Наверное, лучше мне самому заняться кобылой.

— Не страшно, — сказала женщина. — Тир умеет обращаться с животными, лошадь не сделает ему ничего плохого.

Она говорила так уверенно, что я не нашел, что возразить, поэтому, посмотрев на женщину с улыбкой, представился:

— Я Давиот-Сказитель.

— О, день добрый, Давиот-Сказитель, — отвечала мне она. — Меня зовут Пеле.

Пеле была одного роста со мной, хорошо сложена, с тонкими чертами лица. Медово-золотистые локоны выбивались из-под платка, покрывавшего голову крестьянки. Я заметил, что глаза у нее зелены и немного раскосы, с огромным удивлением вдруг осознавая, что передо мной стоит Измененная… «кошка»… Стараясь скрыть свое смущение, я отвесил ей весьма церемонный поклон, на что она, рассмеявшись, молвила:

— У нас здесь все по-простому, друг мой.

В ней не было и тени услужливости, с которой Измененные обычно обращались к Истинным. Я окинул взглядом остальных женщин, которых я насчитал семь, три из них были Измененными. Но говорила за всех Пеле, видимо, в отсутствие мужчин ее почитали за лидера.

Пеле отвела меня в хижину и налила мне кружку доброго эля. Время уже было послеобеденное, я недавно поел, но, из вежливости и чтобы не оскорбить хозяйку отказом, принял тарелку с холодной свининой и кус хлеба, которые она мне предложила. Пока я ел, она принялась заниматься разными обычными хозяйственными мелочами, одновременно поддерживая со мной разговор. Дочь Пеле, которую звали Алин, помогала матери, то и дело поглядывая на меня огромными глазищами, которые напоминали мне глаза котенка. Хижина была небольшой, но построенной на совесть, так что зимой в ней хорошо сохранялось тепло. Сейчас единственное оконце и дверь были распахнуты настежь.

— Так что же привело вас сюда? — спросила Пеле. — В наши дикие места нечасто забредают незнакомцы, а вот Сказителя мы вообще видим в первый раз.

— Я был в Торнбарском замке, — ответил я. — Хотел вот побродить по таким местам, как ваше.

Она кивнула, как будто в моих словах ничего не казалось ей странным, и сказала:

— Иногда Истинные бывают в Торнбаре.

— Чтобы продать то, что вы здесь выращиваете? — спросил я.

— Да, и чтобы купить некоторые инструменты и товары, которые мы сами не в состоянии произвести.

— У вас здесь довольно уединенное местечко, — сказал я.

Мое высказывание насмешило Пеле, и она поправила свалившийся ей на глаза золотистый локон. И так как в это время она месила тесто, на лбу у нее остался след от муки.

— Здесь бывает неплохо, особенно если Сказитель решит остаться и скрасит нам вечерок.

— Вы так гостеприимны, что с удовольствием останусь.

— Тогда выбирайте себе место, — предложила она и жестом показала вокруг. — Можете спать в комнате с Тиром и Алин или возле очага.

— Очаг вполне меня устроит, — ответил я.

— Тогда добро пожаловать, только… — Она сделала паузу. И хотя я едва знал Пеле, мне показалось, что она как-то непривычно смутилась. — Не все одобряют нас. Может, вам лучше будет отложить свое решение до возвращения Мэрка.

Я спросил:

— Ваш муж?

— Мой мужчина. Мы не супруги перед лицом Церкви.

В ответ я рассмеялся:

— Это меня не заботит, щепетильность святош мне не свойственна.

— Дело не в этом, — возразила она и посмотрела мне прямо в глаза. — Мэрк Истинный.

Я не смог спрятать своего удивления. Пеле увидела это и помрачнела, не от смущения, а от обиды, как я полагаю. Я сделал большой глоток эля. Алин напряженно всматривалась в меня.

— Из-за этого вас не одобряют?

Пеле кивнула:

— Поэтому мы редко бываем в Торнбаре. Боимся наказания, оттого и живем здесь уединенно.

Никогда я не слышал, чтобы Истинный и Измененная вели супружескую жизнь. Правда, в Дюрбрехте существовали экзотические заведения, где девушки из племени Измененных предлагали свои услуги всем желающим, и я слышал истории о женщинах, которые вступали в связи с Измененными. Но это никогда не делалось в открытую. Церковью это осуждалось, и о подобных браках никто никогда не слышал. Я вспомнил то оскорбление, которое бросил мне Барус. Пара вроде Мэрка и Пеле немедленно подверглась бы изгнанию. Я не мог сдержаться и не бросить взгляд на Алин.

Пеле перехватила мой взгляд и покачала головой.

— Я уже была раньше замужем, — сказала она тихо, — и овдовела. Мои дети Измененные, как и я. Мэрк купил нас позднее.

Брови у меня, должно быть, поднялись, когда она это сказала. И естественно, меня сразу же посетила мысль о том, что Мэрк просто купил себе женщину. Я полагал, что по моему лицу этого не заметно, но Пеле оказалась сообразительной, как и полагается кошке. Она достала у себя из-под рубашки диск, который висел на ее стройной шее на кожаном шнурке. Женщина молча протянула его мне, это оказалась обычная официальная вольная, заверенная специальными знаками. Я встречал подобные диски в руках нищих.

Пеле сказала:

— Он был плотником. Ему пришлось во всем себе отказывать, чтобы скопить достаточную сумму и выкупить меня. Затем он дал мне свободу. Его семья отреклась от него за это.

В голосе Пеле зазвучал вызов, а я сказал:

— Он, должно быть, неплохой человек.

— Это так, и главное — он любит меня. Можете ли вы, Сказитель Давиот, понять это? Знаете ли вы, что такое любовь?

Я ответил:

— Да, я знаю. В Дюрбрехте…

Непрошеный вздох вырвался у меня. Рассказ Пеле неожиданно воскресил в моей памяти воспоминания, которые, как я полагал, мне удавалось держать в узде. Ведь мы с Рвиан тоже могли бы найти какое-нибудь уединенное место, маленькую деревушку.

— Она была колдуньей. Ее отправили к Стражам, а меня сюда.

Пеле кивнула, давая понять, что разделяет мои чувства. Думаю, что так оно и было, потому что женщина сказала:

— Может быть, вы еще встретите ее?

— Думаю — нет.

Наверное, Пеле ждала от меня осуждения, может быть неодобрения, но я испытывал нечто совсем другое. За последнее время мне нередко приходилось встречаться с весьма странными вещами, и осудить их союз — означало для меня предательство моей собственной веры в то, что между моими и ее соплеменниками нет особой разницы. И все же она явно ждала какого-то ответа. Не знаю, почему я сказал то, что сказал, слова словно сами по себе вылетели у меня изо рта:

— У меня был друг в Дюрбрехте. «Собака» по имени Урт.

— Друг?

В ее тоне я не услышал удивления. Пеле посмотрела на меня, слегка склонив голову в сторону. То, что я был Истинным, а она Измененной, не значило ничего и в то же время все. Не могу сказать, чтобы она осуждала меня, но у меня вдруг возникло непреодолимое желание все объяснить, и я рассказал ей о нашей с Уртом дружбе.

Когда я закончил, она кивнула и вернулась к своему тесту. Прошло некоторое время, прежде чем она заключила:

— Он был настоящим другом.

— Да, наверное, лучшим в моей жизни. Он ради меня очень на многое пошел.

— И в награду был сослан.

Она посмотрела на меня загадочным взглядом. Она судила меня так, точно я был повинен в судьбе Урта. И я ответил ей:

— Это была не моя воля. Я спорил.

Снова она кивнула с улыбкой:

— Думаю, что в тебе Урт обрел хорошего друга, Давиот.

— Моя дружба, похоже, некоторым дорого обходится.

— То же самое можно вполне сказать и про нас с Мэрком. — Пеле повела плечом, и в этом движении было что-то по-кошачьи ленивое. — Мир не желает видеть нас вместе: я должна быть только служанкой своего господина.

— Или добычей дракона, — пошутил я.

— Это было очень-очень давно, — усмехнулась она. — Так давно, что никто, кроме вас, Сказителей, и не помнит.

— И все же Ур-Дарбек служит разделом между этой страной и землей драконов.

— Ур-Дарбек, я полагаю, мало чем теперь отличается от Покинутой Страны.

Я возразил:

— Если не считать того, что дикие Измененные обитают там на свободе.

Я сказал это намеренно, надеясь выудить что-то в заводи ее знаний. Ведь передо мной сидел не колдун, а женщина-Измененная, казавшаяся мне совершенно открытой и искренней.

Ответом мне стал смешок, неопределенное пожатие плечами.

— Печально, но я об этом ничего не знаю.

— Возможно, что ты с Мэрком, — сказал я, — и остальные могли бы найти в тамошних краях лучшую жизнь?

— Понятия не имею, — сказала она в ответ и добавила: — А откуда мы можем знать, что там все по-другому? Если Ур-Дарбек и стал в действительности царством Измененных, отчего вдруг взаимоотношения между нами должны оказаться другими? Разве что наоборот? Мне бы не хотелось, чтобы Мэрк встречал поношения со стороны моих соплеменников.

Это заявление оказалось для меня горьковатой пилюлей. Мне как-то и в ум не шло, что Измененные могут погрязнуть в тех же самых предрассудках, что и мои соплеменники. Я себе все представлял несколько иначе: раз уж Измененные могли создать свое собственное общество, то эта страна непременно будет свободной, лишенной расовой нетерпимости. Тут, пожалуй, Пеле выказала больше дальновидности, чем я. И в самом деле, почему? Почему в Ур-Дарбеке все должно быть по-другому? Ведь с другой-то стороны, у диких Измененных куда больше причин недолюбливать нас, людей, за то, что мы использовали их как слуг, как добычу для драконов. Как рабов, потому что Измененные в Дарбеке лишены самых элементарных прав. Неприязнь к Истинным могла просто угнездиться в подсознании. Ответа у меня не было.

— Нет, — вздохнула Пеле, так как я продолжал молчать, — думаю все-таки, что нам лучше здесь. Нас тут не трогают, и мы довольны этим. Кроме того, Ур-Дарбек далеко.

— Это точно, — ответил я, и мы оба засмеялись.

Тут вернулся Тир. Он принес мои седельные сумки и посох, положил их к моим ногам и посмотрел на меня с особенным, свойственным только детям, достоинством.

— С вашей лошадью все в порядке, — сказал мальчик. — Она очень строптива. Когда я начал снимать с нее седло, она пыталась укусить меня.

— Приношу свои извинения за недостойное поведение моей кобылы, — ответил я, — и спасибо за помощь. Думаю, что лучше мне самому дальше приглядывать за ней.

Он на секунду задумался и, важно кивнув, сказал:

— Как пожелаете. Кроме того, если вы можете ездить на ней, то, наверное, лучше знаете, как с ней обращаться.

— У тебя хорошие дети, — сказал я, обращаясь к Пеле.

— Да, и жаль, что других у меня не будет. — Она на какую-то секунду погрустнела, а потом пожала плечами. — Смешать кровь Измененной и Истинного — это все равно что смешать кровь кошки и собаки.

Я не знал, что можно ответить на это, и почел за благо промолчать, наблюдая, как она ставит печься хлеб и принимается готовить овощи. В этом было ощущение такого домашнего уюта, которого я не встречал уже очень давно. Последнее время я все больше путешествовал по городам и замкам, где подобные вещи делались руками слуг — Измененных, чьи услуги мной привычно принимались как должное. Сидя здесь, я представлял себе ту жизнь, которую, возможно, могли бы вести и мы с Рвиан. Меня снова охватила грусть по той жизни, которой я не знал и которую вряд ли когда-нибудь смогу узнать.

Наблюдая за ловкими движениями Пеле, я думал о том, знала ли она о тайных связях Измененных с Повелителями Небес. Наверное, нет. Потому что в противном случае она, я полагаю, не оказала бы мне такого радушного приема. Только если… — неприятная мысль поразила меня… — Пеле не собирается убаюкать мою бдительность, создав мне ложное ощущение безопасности. А затем? Появятся Мэрк и прочие и вздумают убить меня? Я замотал головой: конечно, то, что я видел, не могло не воспитать во мне недоверия даже к тем, которые оказывают мне самый радушный прием. Откуда этим людям знать про мою тайну? И, по всей видимости, у них нет нужды сотрудничать с Повелителями Небес, так как здесь они, и Измененные и Истинные, живут в полной гармонии, в супружестве, пусть и не освященном по законам Церкви.

Вошел Мэрк и поприветствовал меня с радушной улыбкой на лице. У него были могучие плечи и мускулистые руки, столь характерные для плотников и лесорубов. Рукопожатие было крепким.

— Я видел, как Тир и Алин гоняются за курами, — пояснил хозяин, — они и сказали мне, что у нас гость. Пеле, я уверен, оказала вам радушный прием.

— Более чем. Мои благодарности вам обоим.

Мэрк жестом выразил свое несогласие.

— Бог свидетель, как редко к нам заглядывают незнакомцы, разве можем мы не принять человека? А особенно Сказителя? Ну нет. Но хлеб придется отрабатывать, я предупреждаю.

Чувствуя, что от моего внезапного подозрения не осталось и следа, я произнес:

— С удовольствием…

— Не сомневаюсь, что у вас есть что рассказать, — сказал Мэрк, но едва я открыл рот, чтобы начать говорить, он попросил меня остановиться и подождать до вечера, когда все остальные односельчане смогут тоже послушать о новостях большого мира.

Я согласился, а он продолжал, обращаясь к Пеле:

— Мы завалили оленя. Завтра разделаем тушу.

Женщина кивнула и улыбнулась ему, и в их глазах я увидел такое тепло, которое не мог дать ни один очаг. Потом Пеле вышла на время, чтобы посмотреть, что сделали дети, и Мэрк сразу стал серьезным.

— Вы знаете нашу ситуацию? — спросил он. — Пеле все объяснила?

— Да, конечно, — сказал я.

— И у вас… — он запнулся, широко разведя свои могучие плечи, так, что я даже опасался, что на нем лопнет рубаха, — нет возражений?

— Ни единого, — заверил его я.

— Хорошо, тогда и не будем больше говорить об этом.

Так мы и поступили. Он отвел меня к колодцу, где мы умылись, а потом, вернувшись в хижину, выпили еще пива, пока Пеле жарила цыплят. Она оказалась замечательной поварихой — в тот день я отменно поужинал.

Когда мы закончили нашу трапезу, сумерки уже спустились, и мы с наполненными кружками отправились на площадь. Мэрк прокричал, чтобы все шли слушать Сказителя, и из других жилищ стали выходить люди с табуретами, лавками и стульями, которые они составили в круг. Я встал в центре и первым делом посвятил их в курс происходящих в большом мире событий, что вызвало несколько удивленных и тревожных реплик. Как я и думал, эти ведущие весьма уединенный образ жизни люди очень мало знали об остальном Дарбеке и о действиях Повелителей Небес. Когда я упомянул о малых воздушных судах, некоторые закричали, что видели один такой корабль, но ни у кого из них, как я понял, он не вызвал ничего, кроме любопытства. Я смотрел на реакцию своих слушателей, на выражения их лиц, на их телодвижения и понимал, что здесь, среди них, нет таких, кто связан с Хо-раби. Все, что хотели эти люди, — это то, чтобы их оставили в покое. Мне не хотелось думать, что будут они все делать, если начнется война. Если волна Великого Нашествия, коего мы, Мнемоники и колдуны, так страшимся, обрушится на Дарбек, что станет с этими людьми? Возможно, их не тронут. Я понимал, что надежда эта тщетна, потому что, если начнется вторжение, оно затронет все уголки Келламбека и Драггонека.

Но я не сказал им об этом, оставив свои страхи при себе. Я рассказывал им легенды, в небе встала луна, а лес вокруг наполнился ночными звуками. Я очень старался, мне так хотелось как можно полнее отплатить им за их гостеприимство, что я с большей радостью развлекал этих простых людей, чем любого наместника в замке.

И, рассказывая им свои легенды о величии и славе, я размышлял, не следует ли мне выполнить еще одну из своих обязанностей, которую возложил на меня Дюрбрехт, — послать в конце года известие в школу Мнемоников о существовании этой деревни. Я раньше никогда не встречался с тем, чтобы Измененные и Истинные жили как равные, и полагал, что и в школе нашей также ничего такого не видели. Но ведь эти люди были так счастливы, так радовались той жизни, которую вели! Что может случиться, если об их существовании станет известно какому-нибудь ретивому наместнику или фанатичному святоше? Самое лучшее, что можно сделать для этих людей, — это оставить их в покое. У меня уже имелась одна большая тайна, что ж, можно добавить к ней еще одну, поменьше.

Спал я возле очага, а на следующее утро помог Мэрку в разделке оленя (он обещал мне дать с собой мяса на дорогу) и вечером опять выступал перед жителями селения. Они предлагали мне гостить у них столько, сколько я пожелаю, да я и сам испытывал искушение остаться здесь сколь можно дольше. Скрепя сердце пришлось отказаться; мне надо было продолжать свое расследование, чтобы успокоить совесть, которую я никак не мог заставить замолчать. Поэтому я поблагодарил радушных хозяев и, взяв свои набитые превосходной провизией седельные сумки, приготовился к отправке.

Мэрк показал мне тропу, которая, по его заверениям, должна была в конце концов привести меня к деревне, называвшейся Дрин, лежавшей в пяти днях езды на лошади. Мэрк, Пеле и все их добросердечные соседи проводили меня до начала этой тропы, чтобы пожелать счастливого пути, но именно прощальные слова Пеле более всего тронули меня.

Она положила руку мне на колено и, подняв голову, посмотрела мне прямо в глаза.

— Надеюсь, что ты найдешь свою Рвиан, — сказала она. — И своего друга Урта тоже. Возможно, что тогда ты и обретешь то, что ищешь.

Я вздрогнул и принялся сдерживать свою кобылу, которая замотала головой и начала топтаться на месте. Но, даже утихомиривая мою неуемную лошадь, я продолжал думать о том, что могла иметь в виду Пеле, что она увидела во мне, о чем догадалась, что поняла. Женщина отступила на шаг-другой, не сводя с меня своих зеленых кошачьих глаз. Я почувствовал, что она словно видит внутри меня то, что я старался прятать, скрывать ото всех. Я нахмурился и спросил ее:

— Так чего же я ищу?

— Примирения? — Она пожала плечами, и слово это прозвучало в ее устах скорее как вопрос, чем как утверждение.

Я сглотнул слюну. Как могла эта женщина проникнуть в мои глубинные мысли, в мои сомнения? Я посмотрел в ее чистые глаза:

— Откуда ты знаешь это, Пеле?

Она улыбнулась и беззаботно махнула рукой:

— Что-то такое есть в твоих глазах, в твоем голосе. Я вижу. Я надеюсь, что ты сумеешь найти то, что ищешь.

В голосе Пеле чувствовались такая нежность и доброта, что глаза мои поневоле увлажнились. Я кивнул и, улыбнувшись ей на прощанье, тронулся в путь.

В предместьях Тревина меня встретил туман, холодным и влажным ковром наползавший на землю со стороны западного моря. Я поглубже закутался в свой плащ и подъехал к замку на окутанной туманной дымкой кобыле, точно привидение. Был почти полдень, но даже если бы вышло солнце, оно бы утонуло в тумане. Я сумел найти ворота только по горевшим там жаровням.

Внутри города дело обстояло не лучше: там стояли самые настоящие сумерки, сквозь которые едва просвечивали проплывавшие мимо меня окна и фонари. Я знал, что Тревин город крупный, но едва мог разглядеть дома по обеим сторонам улицы. И несмотря на то, что я все время старался ехать прямо, все равно, прежде чем найти крепость, я раз пять терял направление.

Она находилась прямо у моря, я даже слышал шум волн возле западной стены. Я был уверен, что в море сегодня никто не вышел. Я представился стражнику у ворот, и конюх-Измененный проводил меня к конюшням. Кобыла моя находилась в отвратительном расположении духа, поэтому я сам расседлал ее и задал корму и, прежде чем отправиться в башню, предупредил конюха, чтобы тот был осторожен с моей строптивицей. Я был весь в предвкушении бани (три прошедших ночи мне пришлось провести в дороге) и, может быть, кружки доброго эля с горячей закуской. Вместо этого меня немедленно привели к наместнику Христофу и его главному магу, Невину. Ни тот, ни другой, совершенно очевидно, не сгорали от радости встречи со мной.

Христоф оказался сухопарым мужчиной преклонных лет, вдовцом, как я понял, к тому же бездетным. Левая рука у него не действовала из-за полученной в схватке с Повелителями Небес раны. Невин был полным мужчиной годами десятью старше меня, однако его черные волосы, так же как и волосы наместника, покрывала седина. Оба сидели на стульях с высокими спинками по обеим сторонам от полыхавшего камина. Ближе к огню, для того чтобы не остывало приправленное специями вино, стоял кувшин. Ноги Христофа покрывал плед. Наместник показался мне болезненным, выжившим из ума стариком.

Я поздоровался:

— День добрый, мой господин наместник, день добрый, главный маг.

Без всяких предисловий Невин спросил:

— Где ты был, Сказитель? Мы уже давным-давно ждем тебя.

Я ответил не сразу, удивленный тем, что говорит со мной колдун, и тем, каким тоном он задал свой вопрос. У Сказителей ведь нет точного маршрута, мы можем идти куда захотим.

— Тебе следует исполнять свои обязанности подобающим образом. Ты должен следовать на юг к Морвину по побережью.

Я уставился на своего собеседника, не в силах ничего сказать. Меня поражала его надменность, а еще больше сама природа полученного приказа. Он расценил мое молчание и выражение, появившееся на моем лице, как проявление недоверия и обратился за подтверждением к Христофу. Все время нашей беседы наместник сидел, уставившись на огонь, но сейчас он повернул ко мне свое изможденное лицо и, кивнув, сказал:

— Это так, Сказитель.

Сомневаться я не мог, но хотел знать почему. Я спросил.

Невин ответил мне с готовностью:

— Ты должен прибыть в Морвин в канун праздника Баннас. И ехать туда прямой дорогой вдоль побережья без всяких отклонений.

— Почему? — спросил я опять.

Толстяк-колдун пожал плечами.

— Возможно, потому, что в вашей школе получили сообщение о наших приготовлениях. Возможно, в Дюрбрехте считают, что твой талант лучше использовать в тех местах, где живут люди, а не растрачивать в бесцельных скитаниях по горам.

— Там тоже живут люди, — сказал я и добавил как можно более сдержанным тоном: — Куда более приветливые, чем вы. Или вы считаете, что им не хочется послушать Сказителя?

Невин протянул руку, чтобы взять кувшин и наполнить вином свой кубок. Подобное оскорбительное отношение утомило меня.

Он спросил меня:

— Ты желаешь обсуждать приказы своего начальства?

Этот вопрос застал меня врасплох. Сказать «да» было бы честнее, но мне следовало признать, что я давно уже не могу считать себя в полной мере честным человеком. Если бы я им был, то рассказал бы о том, что видел. Поэтому я ответил:

— Я не обсуждаю приказов, я просто хочу знать причину.

Я подумал, что он ответит мне прямо: мне не доверяют; Дюрбрехт наблюдает за мной, по крайней мере, может наблюдать там, где есть колдуны. Но вслух я этого говорить не стал, потому что, сделав это, я должен был бы открыть тайны, которые до поры решил держать в секрете.

— Может быть, у Дюрбрехта более широкий взгляд на вещи, — сказал Невин с ухмылкой и добавил столь же оскорбительным тоном, как в свое время Барус: — Помни, мы ждем нашествия Повелителей Небес, Сказитель. Если они явятся, то, как ты думаешь, будем ли мы думать о каких-то лесных деревушках или станем оборонять наши замки?

С ним надо было бы поступить как с Барусом. Посох находился при мне, и мне очень хотелось пустить его в дело. Я крепче сжал свой шест. Невин все это прекрасно заметил и приподнялся на стуле. Но я взял себя в руки.

— Несомненно, что обе наши школы имеют достаточно широкий взгляд на вещи. Я предполагал, что простым людям в глуши тоже надо знать, что происходит вокруг. В конце концов, в больших городах, опекаемых такими, как вы, нетрудно узнать новости. Но разве те, кто живет в глуши, должны пребывать в неведении?

Я был удовлетворен результатами своей дипломатии, которой Невин не заметил. Он облегченно взмахнул рукой и сказал:

— Атаки Повелителей Небес будут направлены против замков, а не против деревушек. Поэтому лучше выступать в тех местах, где собирается больше народу, а не в пустых лесах.

Это был искусный прием. Невина со всей его надменностью нельзя было назвать дураком. Я понял, что наша словесная дуэль зашла в тупик, и кивнул в знак того, что согласен с собеседником. Он улыбнулся:

— Как бы там ни было, тебе надлежит двигаться прибрежной дорогой прямо к Морвину без каких-либо отклонений.

— Не буду, — сказал я, осторожно подбирая слова, — оспаривать мудрость решений, принятых моим начальством. Так что пусть будет так.

— Я рад, что мы достигли согласия.

Я вторично кивнул и как бы вскользь подумал: а не может ли он видеть сквозь меня? Видеть то, что я скрываю? Но нет, потому что, если бы это было так, он приказал бы схватить меня и бросить в тюрьму. Такой человек немедленно отдал бы приказ учинить расправу над Измененными, если бы узнал то, что я видел. Я стоял и молчал.

Христоф пошевелился, точно только что заметил, что с меня на ковер стекает вода.

— Ты промок.

— Туман, — ответил я.

Наместник посмотрел в окно, и морщины, избороздившие его лицо, стали глубже. Он нахмурился:

— О, и правда, какой туман. Невин, распорядись, чтобы ему отвели комнату.

Колдун кивнул и потянул за шнур, висевший у очага. Надо полагать, что где-то зазвонил колокольчик. Невин располагал в замке большой властью. Христоф добавил:

— Комнату и горячую ванну. Вечером ты нам что-нибудь расскажешь, а, Сказитель?

— Это мой долг, — согласился я.

Кто-то тихонько постучал в дверь, и Невин велел стучавшему войти. В дверях появился слуга-Измененный. Это был «пес» с приплюснутым носом и широкими скулами. Он подошел, поклонился и пробормотал, опустив глаза вниз:

— Господа?

Невин коротко отдал распоряжения. Измененный покорно кивнул и, не поднимая глаз, покорно отошел в сторону, давая мне пройти. Я взял свои седельные сумки, посох и вышел вон из комнаты. Уже в коридоре Измененный предложил понести мои сумки, я ответил отказом, который, как мне показалось, привел слугу в замешательство.

— Я умею сам себя обслуживать, — сказал я ему, — и не привык, чтобы кто-то носил мои вещи.

Услышав это, он искоса посмотрел на меня, что позволило мне наконец увидеть его глаза. Они были печальными, как и у большинства настоящих собак, и в них, как мне показалось, отразились одновременно и удивление, и любопытство.

— Как скажете, господин.

— Я Давиот, Сказитель, — представился я. — А как зовут тебя?

— Том, господин, — ответил слуга.

В тихом голосе Измененного слышалась такая же покорность, которая была у него в глазах. Мне стало любопытно, как живут здесь, в замке, его соплеменники.

— Очень приятно, Том. Придешь послушать меня сегодня вечером?

Он снова посмотрел на меня и (на сей раз сомнений у меня не было) в его глазах читалось искреннее удивление.

— Послушать вас, господин? — Он, совершенно очевидно, не понял меня.

— Да, — сказал я. — Когда я буду выступать в зале.

— Я слуга, господин.

Он коснулся своей рубахи, сделанной из грубой зеленой материи, отороченной красным. Я иногда, но отнюдь не часто, видел слуг, одетых подобным образом, от этого, на мой взгляд, веяло какой-то искусственностью. Христоф или, возможно, Невин сами придумали для слуг подобную форму. Я спросил слугу:

— Все Измененные в Тревине носят такую форму?

— Да, господин.

— Для отличия? — снова спросил я и получил в ответ еще одно «да, господин».

Том оказался столь же несловоохотливым, как и Борс, правда, я не знал, было ли это естественным свойством этого Измененного или этого требовали от всех слуг в Тревинском замке. Как бы там ни было, я сознавал, что мои вопросы заставляют его нервничать, поэтому я перестал спрашивать и последовал за Томом в направлении отведенной мне комнаты.

В комнате было тепло. Том установил жаровню возле окна и зажег фонарь. Чистое белье аккуратно лежало на постели, а Измененный, сидя на сундуке, старательно чистил металлические детали моего посоха. Никогда еще они не блестели так с тех пор, как мне вручили его, и, когда я снял башмаки (Том попытался было помочь мне), он проделал то же самое с их потертой кожей. Слуга принес маленький столик и поставил на него оловянный кувшин, распространявший по комнате аромат приправленного специями вина, и чашу, которую наполнил. Я выпил, а он продолжал драить мои ботинки.

— Не хочешь ли ты принести еще одну чашу и выпить со мной? — спросил я.

— Господин?

Он оторвался от работы, во второй раз встречаясь со мной взглядом. Я взмахнул рукой, сжимавшей чашу.

— Выпей со мной.

— Господин! — На сей раз это был не вопрос, а испуг. Печальные глаза Тома наполнил страх, а мои расширились от удивления.

Я спросил:

— Это что, запрещено? Я не могу пригласить тебя выпить со мной?

— Я же Измененный, господин.

— Мне это известно, Том, — сказал я, а он кивнул, словно этим все объяснялось. — И тем не менее я прошу тебя.

Том облизал губы, глаза его забегали из стороны в сторону, точно он думал, что за нами подсматривают или подслушивают наш разговор. Теперь он действительно напоминал мне собаку, которой довелось провести жизнь в ожидании побоев.

— Истинные и Измененные не пьют вместе в Тревинском замке, господин.

Он был страшно взволнован, поэтому я не стал повторять своего предложения. Вместо этого я добавил:

— В Дюрбрехте, Том, дела обстоят по-другому.

Это, конечно, было преувеличением, но чем-то Том напомнил мне Урта, и мне хотелось установить с ним более доверительные отношения.

Он сделал легкое движение.

— Мы не в Дюрбрехте, господин, мы в Тревине.

— Но мы одни в комнате, — возразил я. — Кто узнает?

Я видел, как губы Тома беззвучно произнесли одно лишь имя «Невин», и слуга вновь с удвоенной энергией принялся за свою работу. Я подумал о том, как этот проклятый колдун запугал Измененного, но предпочел спрятать наполнявший меня гнев. Помолчал немного, затем снова спросил:

— Разве у вас здесь Истинные никак не общаются с Измененными?

— Мы слуги, господин, — ответил Том. — Слугам не место в компании с людьми.

Тон, которым он произнес эти слова, был настолько раболепным и униженным, что я почувствовал, как гнев мой охватывает меня все сильнее и сильнее. Я вспомнил грубый прием, который был мне оказан, и оскорбление, нанесенное мне Невином, отставил в сторону свою чашу и нагнулся поближе к стоявшему на коленях Измененному.

— Ваше место? — со всей мягкостью, на которую только был способен, спросил я его. — Этот замок рухнет без тебя и твоих соплеменников. Кто будет чистить им сапоги, а? Кто станет готовить им еду, ухаживать за лошадьми? Я говорю, что ты вполне заслуживаешь, чтобы выпить со мной, а если Невин считает, что это не так, так он просто идиот. Я знавал Измененных, с которыми поднял бы кубок с большим удовольствием, чем с некоторыми людьми. У тебя разве нет чувств, человек?

Я было хотел сказать «гордости». В порыве неожиданно нахлынувшего негодования я и не заметил, как назвал Тома человеком. Моя горячность испугала слугу: он попятился и, усевшись на полу, взирал на меня как на взбесившееся животное. Я поманил Тома к себе. Он не послушался, отстранился, точно боялся подхватить заразу.

Я вздохнул и сказал уже гораздо спокойнее:

— Том, в Дюрбрехте у меня был друг, Измененный, как и ты. Он тоже считал меня своим другом, и я гордился этим. Я полагаю, что между нашими племенами нет больших различий, кроме тех, которые выдумывают такие, как Невин. И я не вижу причины, почему бы тебе не выпить со мной вина. Если ты, конечно, не возражаешь.

Глаза Тома вылезли из орбит, уголки губ оттянулись назад, обнажая зубы в какой-то атавистической гримасе, делавшей его похожим на своих дальних предков. Подобно тому, как минуту назад во мне вспыхнула ярость, точно так же теперь внезапно пришло ко мне осознание того, что, если Том доложит о моей выходке Невину, меня почти наверняка запишут в диссиденты, если не объявят бунтовщиком. Если сейчас колдун наблюдает за мной, то его доклад в Дюрбрехт наделает мне немало бед. Я зашел слишком уж далеко, открыто высказывая свои мысли.

И вдруг я услышал слабый, едва уловимый звук. Слуга произнес имя.

Он прошептал:

— Урт.

В полном изумлении я вымолвил:

— Ты знаешь Урта?

Том покачал головой. Я было хотел нажать на него, но воздержался и решил дать ему собраться. С отсутствующим видом он протянул руку за ботинком, который уронил, и не менее отрешенно принялся натирать его. Я ждал: тут была какая-то загадка, которой не разгадать, если я буду форсировать события.

Наконец, все еще не поднимая глаз от ботинка, он пробормотал:

— Друг Урта. Мы говорим о вас, господин.

— Урт звал меня Давиотом, — сказал я, и для того, чтобы успокоить Тома, добавил: — Когда мы были одни.

Измененный кивнул, и я увидел, как его губы беззвучно произнесли мое имя. Очень осторожно я спросил его:

— А что ты слышал обо мне, Том?

Он замялся, поднял глаза и вновь опустил их. Думаю, он боролся сам с собой, не зная, доверять мне или нет. Я сдержал свое нетерпение. Казалось, прошла вечность, прежде чем он вновь заговорил:

— Мы говорим… господин… Давиот.

— Что? — переспросил я.

Я подумал, что, наверное, натолкнулся на нечто не ведомое ни одному Истинному. То, что Измененные в Дюрбрехте связаны друг с другом, это я знал давным-давно. Но то, что слуга в замке на южном побережье Келламбека каким-то образом знает об Урте, знает обо мне… Это было поразительное открытие. В школе Мнемоников не могут и представить себе это. Если же да, то тогда это тайна за семью печатями. А колдуны? Они знают? Тогда ощущение, что за мной наблюдают, вполне объяснимо. Я открыто расспрашивал о диких Измененных, об Ур-Дарбеке, и мои симпатии прекрасно известны Дюрбрехту. Возможно, этим и объясняется то, что мне приказано двигаться от замка к замку, чтобы колдуны могли меня отслеживать, вовремя обнаружить и пресечь мои возможные попытки к мятежу.

Том продолжал свое занятие, и, когда он вновь заговорил, голос его был так тих, что мне пришлось наклониться к слуге, чтобы расслышать его слова.

— Гребцы, что приезжают сюда, господин… Давиот… Слуги в тавернах, носильщики… Купцы, пользующиеся нашими услугами. Они говорят… мы слышим… иногда.

Он пожал плечами и снова умолк. Я заметил, что он очень напуган, и постарался подбодрить его:

— Я не выдам тебя, Том. То, что ты скажешь мне, станет нашей тайной, даю тебе мое слово.

Он снова посмотрел на меня. Это был взгляд побитой собаки, которую вдруг приласкали, благодарность смешивалась в нем со страхом.

— О вас и Урте много говорят, — сказал Том, затем улыбнулся и осторожно добавил: — Друг Урта, так вас называют.

Я ответил улыбкой, чувствуя гордость за это прозвище.

— Мы были друзьями, — сказал я. — Что слышно об Урте?

— Ничего… Давиот. — Он, казалось, смаковал мое имя, как будто, оглядываясь по сторонам, откусывал от запретного плода. — С тех пор как его послали на Сламмеркин.

Надежда угасла, не успев еще как следует разгореться. Я понял, что было чертовски безнадежным оптимизмом думать, будто я сумею узнать что-нибудь существенное о нем так далеко на юге. Но узнанное увеличивало вероятность того, что я все-таки сумею еще услышать о нем. Похоже, что то самое скрытое от глаз моих соплеменников общество, обнаруженное мной в Дюрбрехте, тонкой паутиной невидимых нитей опутывало всю территорию Дарбека, и известия шли, передаваемые от одного Измененного к другому, чье постоянное незаметное присутствие, чью услужливость привыкли принимать как само собой разумеющуюся вещь все представители Истинного народа. Меня огорчило, что Том не мог сообщить мне ничего конкретного об Урте, но я был чрезвычайно взволнован тем, что узнал.

— Давиот? — Том назвал меня по имени. — Вы не проговоритесь об этом?

— Я дал слово, — заверил я слугу. — Тебя могут наказать?

— Скорее всего, — сказал он, опустив голову. — Главному магу все это может прийтись не по вкусу.

— Невин здесь всем заправляет? — спросил я.

— Да, — сказал Том, — у господина Христофа нет кровных наследников, поэтому после его смерти наместником станет главный маг.

Я поморщился. Мне стала понятна самонадеянность Невина. Нет сомнения, что хозяином он станет суровым.

— От меня он ничего не узнает, — сказал я.

Том произнес:

— Спасибо.

Он отставил мои башмаки, которые сияли, как и мой посох, в сторону и поднялся на ноги. В какой-то момент я боролся с собой: не стоит ли сказать ему про тех Измененных, которые помогают Повелителям Небес. Я решил, что идти на такой риск слишком неразумно. Если даже он и знает об этом, вряд ли скажет мне что-нибудь, хотя меня и называют Другом Урта. Если же нет, то тогда я подвергну опасности свою свободу, а то и жизнь. Я мог на деле убедиться, что приносит обман, — неизбывное недоверие. Вскользь я подумал, что Том может оказаться соглядатаем Невина, которого тот приставил ко мне, чтобы заставить разоткровенничаться. Пусть моя тайна останется тайной и для Тома. Хотя он и открыл мне вещи, которых я не знал, я решил попытать счастья и расширить свои знания.

— А можно ли как-нибудь передать весточку Урту? — спросил я.

— Вероятно, — предположил Том, — но это будет нелегко сделать.

— Если бы это было возможно, мне бы хотелось, чтобы он узнал, что я странствую по Келламбеку. Чтобы ему передали, что я все так же считаю его своим другом и надеюсь, что нам однажды удастся встретиться.

Том задумчиво кивнул.

— Если будет возможность, — сказал он, — я сделаю все, что смогу… Может, пойдет корабль.

— Его отправили в Карисвар, — уточнил я, — на побережье Сламмеркина.

Том сказал:

— Да.

Я не знал, что именно он имеет в виду, произнося это «да», и продолжал:

— Может быть, он отправился в Ур-Дарбек к диким Измененным.

— Может быть, — согласился Том, и лицо его стало непроницаемым. — Тогда он не получит известия.

Я зашел слишком далеко. По выражениям лиц и движениям тел Измененных очень трудно определить, что они в действительности думают, но я уже очень много общался с ними, чтобы понять: Том находится в смятении. Реакция его была под стать тому, как вели себя колдуны, когда я задавал им аналогичные вопросы. Я прекрасно видел, что и он не скажет мне больше, чем они, и если я стану настаивать, то и вовсе потеряю его доверие к себе. Поэтому я пожал плечами и сказал:

— Нет, я думаю, что нет. Я все-таки надеюсь, что мое послание найдет Урта.

— Да…

Вечером я имел удовольствие лицезреть, как два Измененных в форме личной прислуги привели Христофа ужинать. Наместник, по всей видимости, не совсем четко представлял себе, где находится, и куда лучше чувствовал себя в своих личных покоях. Старик занял место за высоким столом, где компанию ему составлял один лишь Невин. Меня за этот стол не пригласили, зато колдун командирским тоном потребовал, чтобы я продемонстрировал свои таланты, когда столы были убраны и слуги покинули помещение. Солдаты, похоже, не видели во всем этом ничего необычного, но потягивали свое пиво молча. Мне было приятно отметить, что кучка слуг-Измененных, среди них я заметил и Тома, примостившись в темноте возле выхода, украдкой слушают мое выступление. Я решил, что нахожусь в замке, где людям и Измененным живется не слишком счастливо, и что я (маленькая и гаденькая месть) непременно упомяну об этом, когда окажусь в Дюрбрехте.

В тот вечер, придя к себе, я обнаружил, что в жаровню насыпан свежий уголь и что закрытый крышечкой кувшин стоит на столике. Том положил грелку мне в постель и отмыл до блеска упряжь. Я поблагодарил слугу за все, что он для меня сделал, но когда я попытался вовлечь его в разговор, это оказалось затруднительным. Я испугался, что слишком уж переполошил его своими расспросами про землю диких Измененных, и воздержался от дальнейших попыток оказывать на него давление.

Тревин почти не оставил у меня приятных воспоминаний, и мне вовсе не было бы жаль покидать его, если бы я не думал об Измененных, изнывавших под бременем власти Невина. Обрадовавшись тому, что туман рассеялся, я сразу после завтрака спустился в конюшню и оседлал свою кобылу. Сердечно попрощавшись с Томом, сотником Дарусом и его дружиной (наместник Христоф еще не вставал с постели), я предстал перед Невином, от которого получил одно лишь короткое напутствие: не сворачивать на своем пути с главной дороги.

Так я и двигался в южном направлении, почти все время находясь вблизи моря, поэтому едва ли не чаще, чем в замках, останавливался я в рыбацких деревнях, четко следуя указаниям Дюрбрехта не задерживаться нигде дольше, чем на два-три дня. И хотя нигде не встречал я порядков, подобных тем, что бытовали в Тревине, все яснее и яснее виделось мне, что даже там, где к Измененным относятся неплохо, племя это продолжает оставаться невидимым безликим слугой Истинного народа.

Постепенно я въехал из осени в зиму, оказавшуюся куда более мягкой, чем те, к которым я привык с детства в Вайтфише и потом в Дюрбрехте. И за день до того, как занялась заря Кануна Баннаса, я прибыл в Морвин. Здесь мои странствия кончались в тот год, но — как позже выяснилось — именно отсюда и начинался мой путь.




Глава 16


В самом замке я нашел радушный прием: Янидд, тамошний наместник, крупный мужчина средних лет, приятной наружности, с окладистой бородой сам лично налил мне кружку эля и представил членам своей семьи. Жена его, по имени Дорэ, женщина очень красивая, казалась слишком молодой для того, чтобы иметь трех сыновей, которых звали Рис, Марик и Адор. Старший из них был примерно моего возраста, и каждый из братьев был младше другого на год. Жрица-ведунья оказалась пожилой женщиной с седыми волосами и лицом хотя и не потерявшим еще следов привлекательности, но уже в изрядной степени покрытым морщинами и обветренным. Звали ее Лэна.

Приближались сумерки, и зал наполняли запахи жареного мяса и эля. Сучья кипарисов и ветви омелы свисали со стен, и к каждой двери был приколот дубовый лист и изображение Бога. Праздничное настроение, царившее в замке, в сочетании с прекрасными манерами Янидда успокоили меня и заставили чувствовать себя свободнее. Я обратил внимание, что Измененные в этом замке, по-видимому, и не подозревают об участи своих соплеменников в Тревине. Здесь они чувствовали себя вполне довольными. Этот город, пожалуй, самое удачное место, в котором можно провести празднества в честь зимнего солнцестояния.

Янидд любезно предложил мне принять ванну и отдохнуть, прежде чем приступить к исполнению моих нелегких обязанностей Сказителя. Я поблагодарил его, и слуга-Измененный пришел, чтобы проводить меня в отведенную мне комнату.

Она, как я вскоре убедился, оказалась превосходной. Кровать была широка, каменный пол покрыт пестрой расцветки ковром, угольки, тлевшие в маленьком камине, на котором стоял жбан с подогретым элем, уютно светились. В углу находился гардероб, а высокое окно позволяло видеть море вдали за крышами домов. Я швырнул мой посох и седельные сумки на постель и, распахнув окно, вдыхал пахнущий солью моря воздух, разглядывая многолюдные улицы внизу.

Измененный, «кот» по имени Лан, терпеливо ждал. Обдумывая, с чего бы начать, я решил, что будет, пожалуй, разумнее, если я не стану атаковать его с места в карьер и пугать, как получилось с Томом. Поэтому я закрыл окно и улыбнулся слуге.

— Будешь праздновать Канун Баннаса, Лан? — спросил я.

В отличие от Тома, этот Измененный смотрел мне прямо в глаза и отвечал с улыбкой.

— Да, господин, — сказал он. — Наместник Янидд желает, чтобы все его подданные веселились.

Я представился:

— Меня зовут Давиот, Лан.

— Да, я знаю, — ответил он, но, прежде чем прибавить «Давиот», заколебался.

Это одновременно было и приятно и удивительно для меня, но я вовсе не желал пугать его.

— Не хочу причинять тебе неудобства, Лан. Если тебе удобнее называть меня господином, что ж, пусть будет так, но мне приятнее, чтобы ты называл меня по имени.

Он кивнул, на секунду задумавшись, а затем сказал:

— Возможно, когда мы наедине, я буду звать вас Давиотом, но прилюдно мне лучше титуловать вас как положено: «Господин Давиот».

Я находил, что Лан куда сообразительнее, чем Том, и отнюдь не так запуган, обстоятельство это укрепило во мне веру, что я нахожусь в приятном месте. Я согласился:

— Как хочешь.

Он вновь улыбнулся и сказал:

— Да.

Мне показалось, что он принял решение после некоторых раздумий — уж очень непривычно отреагировал он на мои слова, которые слуги обычно принимали с меньшей живостью. Я спросил Лана:

— Ты слышал обо мне?

— Весь Морвин только и говорил последнее время о Сказителе, который должен приехать как раз к Кануну Баннаса, — сказал «кот», что было, конечно, уверткой.

— Я имею в виду вовсе не это, — уточнил я с деликатной улыбкой, чтобы мои слова не были восприняты как выговор. — И я имею основания думать, что ты знаешь, что именно я имею в виду.

— Откуда же мне знать? — спросил он.

На круглом лице Измененного застыло услужливое выражение, тон, которым он задал свой вопрос, казался совершенно невинным, хотя, возможно, это была просто маска. Я уже заметил, что он весьма сообразителен, осторожен и отнюдь не прост. И в то же время я чувствовал, что ему можно верить. Я решил показать, что кое-что знаю.

— Я думал, что до тебя дошла весть. В Тревине я узнал, что твои соплеменники зовут меня Друг Урта.

— Да, — сказал он и широко улыбнулся. Маска словно слетела с его лица. — Весть дошла, и мы о вас знаем.

То, что я услышал, грело душу: известие обо мне обогнало меня, точно Измененные могли передавать информацию столь же эффективно, как и колдуны. Я решил пойти дальше и выяснить, каким образом весть обо мне достигла ушей его соплеменников.

— Пришел корабль, — пояснил он. — И команда рассказала нам про вас.

Ну конечно, гребцы на кораблях — Измененные, погонщики купеческих караванов — тоже они. Везде есть слуги, и весть летит, разносимая посланниками, из замка в замок. В залах и личных покоях своих хозяев слуги слышат их разговоры, и слова эти эхом отдаются в корчмах и на рынках, на поварнях и в доках. Очень эффективная система связи. Интересно, знал ли Лан об отношениях его соплеменников с Повелителями Небес, но спрашивать об этом не стоило: коснись я этой темы, он все равно ни в чем не признается.

Я спросил его:

— А кто-нибудь из Истинных, кроме меня, знает об этом?

Он покачал головой:

— Не думаю. Для всех мы безлики, лишены глаз и ушей. Вы исключение, Давиот, вы нас видите.

Я пожал плечами. Мне вовсе не казалось чем-то необыкновенным замечать, что Измененные обладают всеми теми же чувствами, что и люди, видеть в каждом из них личность, и все же я знал, что был исключением из общего правила. Куда более я был удивлен тем, что Лан с такой готовностью доверял мне. Хотя вместе с тем не могу не признать, что это льстило мне.

Я заверил Лана:

— От меня-то они, во всяком случае, ничего не узнают.

И снова я был поражен, когда в ответ услышал спокойное:

— Почему бы и нет?

Готового ответа у меня не нашлось, но я решил, что надо предостеречь Лана от подобного благодушия.

— Потому что, — начал я и остановился. Трудно было в словах выразить мои смятенные чувства. — Потому что… Урт был моим другом и пострадал за то, что помогал мне.

— Передавал сообщения вашей колдунье, — продолжил Пан.

У меня отвисла челюсть. Он знает о Рвиан? Это что же?

Каждый мой шаг известен Измененным? Этот «кот»-слуга, по всей видимости, знает обо мне больше, чем любой из моих соплеменников. Я закрыл рот и спросил его как можно непринужденнее:

— Ты знаешь про это?

— От дюрбрехтских Измененных, — ответил он. — Об этом стало известно, когда пошли разговоры о том, за что Урта отправили на север.

Я, сглотнув слюну, стоял и во все глаза смотрел на Лана, не зная, что сказать.

Он в ответ тоже посмотрел мне в глаза, и во взгляде Измененного я видел подлинную искренность и теплоту.

— Это лучше держать в секрете, — сказал он. — Как для моего блага, так и для вашего. Наместник Янидд и его супруга — люди добросердечные, но если они узнают… Они могут решить, что обязаны сигнализировать в Кербрин и Дюрбрехт. И полагаю, если дело дойдет до Великого Властелина или до колдунов, могут быть приняты… меры.

Я не нашел ничего лучшего, чем согласиться.

— И в этом случае, — продолжал Лан, — вы пострадаете вместе с нами. Не сомневаюсь, что вас могут счесть за перевертыша.

Я кивнул, совершенно пораженный тем, что слышал. Чудо нанизывалось на чудо. Это был не простой слуга, не обычный Измененный, в нем чувствовалось умение мыслить глобально, предвидеть ситуацию, — такого раньше я не встречал ни у кого из его соплеменников, исключая, конечно, Урта. Если кто-нибудь и может удовлетворить мою любознательность относительно Ур-Дарбека и диких Измененных, то это Лан.

Жена наместника решила напомнить всем нам, что приближается Канун Баннаса, а это ежегодный праздник, когда людям полагается говорить не о кровавых битвах, а о веселых и приятных вещах. Она предложила, чтобы мне было позволено развлечь аудиторию более подобающими к случаю рассказами.

Для меня специально освободили стол посредине зала, взобравшись на который, окруженный солдатами и прочим живущим в замке людом (среди которого были как Истинные, так и Измененные), я повел повествование о Гвинниде и Духе.

Думаю, что рассказ мой удался, так как, когда я закончил, наступила тишина, и некоторые из слушателей, прежде чем начать хлопать мне, принялись оглядываться по сторонам. Я поклонился и, промочив горло глотком эля, поведал собравшимся легенду о наместнике Кирде и Мудрой женщине из Тирвана.

Когда эта история закончилась, час был уже поздний, и Янидд напомнил всем, что завтра надо рано подниматься для службы в честь Кануна Баннаса. Раздались протестующие крики Риса и его братьев, но Дарэ призвала детей к порядку, и те, хотя и весьма неохотно, подчинились, а мне было позволено спуститься со своего постамента.

Я уже собирался было покинуть зал, когда Лэна взяла меня за руку.

— Нам надо поговорить, — сказала она. — Завтра или в какой-нибудь другой из ближайших дней.

— Как вы пожелаете, — согласился я с надеждой, что она не заметила тревоги, которую вызвало во мне ее предложение.

Вероятно, колдунье просто хотелось получить более подробный отчет о моих странствиях, чтобы иметь возможность доложить в Дюрбрехт обо всем, что я видел, и о том, что я думаю о настроениях населения страны. Но я не мог заставить себя не думать о том, что еще может скрываться за этой довольно обычной просьбой.

Но, как бы там ни было, возможности, чтобы попытаться узнать что-то, у меня не оказалось, потому что пришли слуги с факелами и развели нас по нашим комнатам. Моим провожатым был Лан, и я следовал за ним в беспокойном молчании. Мне оставалось только надеяться, что Лэна ничего не подозревает, и молиться, что я поступил правильно, утаив то, что знал об Измененных и о том таинственном случае, свидетелем которому я стал в лесу близ Торнбара.

От этих размышлений меня отвлек голос Лана:

— Что-нибудь не так, Давиот?

Я увидел, что мы пришли и что дверь открыта, а Лан стоит и ждет с факелом в руке. Я заставил себя улыбнуться и жестом пригласил его войти.

— Что вас беспокоит? — спросил он.

В голосе его было столько сочувствия, что на какой-то момент мне даже захотелось все рассказать ему. Будь на его месте Урт, я бы сделал это не задумываясь, потому что с ним я бы мог обсудить все, но Лану я пока что так доверять не мог. Я увидел, что на каминной доске стоит кувшин с вином и две чаши. Я наполнил их обе и одну передал слуге.

— Лэна хочет поговорить со мной, — сказал я, чувствуя, что в тоне моем слышна нервозность.

Лан сделал успокаивающий жест.

— Лэна ничего плохого вам не сделает. Думаю, что ей нужен лишь ваш отчет как Сказителя, чтобы отрапортовать в Дюрбрехт. Ничего страшного тут нет.

— Колдуны наблюдают за мной? — спросил я, будучи почему-то уверен, что он обязательно должен знать ответ. — Я много думал об этом.

Он ответил не сразу, а после маленькой паузы:

— Они уделяют тебе особое внимание, Давиот, но это же и неудивительно. Ты открыто называл другом Урта, позволил себе отношения с Рвиан, иначе, чем все, вел себя с нами, Измененными. Потом то, что ты говорил в Дюрбрехте… Такое поведение не могло не вызвать интереса со стороны тех, кто правит этой страной.

На лице моем, должно быть, проступили признаки тревоги из-за слов, сказанных Ланом, потому что он усмехнулся и прибавил:

— Думаю, что особых оснований для беспокойства нет. Ты, конечно, прибавил им хлопот, но думаю, что тебе ничего не угрожает.

Измененный был совершенно спокоен, а я нет. Я слышал, как стучит в ставни за моим окном ветер, и мне казалось, хотя в комнате было тепло, что сквозняк пронизывает меня до костей. Я чуть было не вывалил все мои тайны этому странному Измененному. Но я сдержал свое желание, так как еще не доверял ему до такой степени. Вместо этого я спросил:

— Ты что-нибудь слышал об Урте или Рвиан?

— О Рвиан — ничего, — ответил Лан. — На островах нет Измененных, так что все, что могу сообщить тебе, это то, что она благополучно добралась туда. Что же касается Урта, он в Карисваре и, насколько мне известно, служит у купца, которого зовут Коннис. Известия с севера доходят медленно.

— Ты мне кажешься человеком осведомленным, — сказал я.

Лан снова кивнул, словно иначе и быть не могло.

— Эти владения славятся своими фруктами и табаком, — пояснил он. — Корабли отовсюду прибывают в Морвин, приносят известия, но по большей части из земель, не слишком удаленных к северу от Треппанека.

На большее я и надеяться не мог. Рвиан получила назначение на второй из островов, тут я ничего не мог поделать, но если Урт все еще в Карисваре… Наверное, когда-нибудь я смогу отправиться туда и найти этого купца. Эта мысль вызвала у меня приятные эмоции.

— Ты будешь их искать? — спросил Лан.

— Постараюсь, — ответил я со вздохом и опустил голову. — Но сомневаюсь, что сумею найти. По крайней мере, Рвиан. Она, я думаю, потеряна для меня навсегда. Но, может быть, мне удастся когда-нибудь встретиться с Уртом. Мне бы этого очень хотелось.

— Да, только там ли он еще?

Голос Лана звучал тихо, а слова походили не на утверждение, а на нечаянно высказанную мысль. Я поднял глаза, ловя его взгляд, и увидел, как лицо Измененного снова превратилось в маску, когда я спросил:

— А где он может быть?

«Кот» пожал плечами и не ответил.

Я спросил:

— За Сламмеркином, Лан? Среди диких Измененных?

Он снова пожал плечами.

— Все может быть.

В голосе его звучало сомнение. Мне показалось, что он сожалеет о том, что слова эти, вообще сорвались у него с языка. Я вновь подумал, что Лан знает больше, чем говорит. То, что он скрывает, должно быть очень важным. Хотя оба мы сказали друг другу много, все равно каждый из нас главное держал в секрете. Свои тайны я знал, а вот что таил от меня собеседник?

— Мне ничего не известно ни о диких Измененных, ни об Ур-Дарбеке. Такое впечатление, что никто, кроме колдунов, об этом ничего не знает, а они держат свои рты на замке.

— И я не знаю, — сказал он. — Кроме того, что Истинные отдали Ур-Дарбек Измененным, чтобы избавиться от драконов. Такова наша доля.

Я сказал:

— Я отправлюсь туда, я узнаю, что там.

Маска, как вуаль, скрывала истинные чувства собеседника, но мне показалось, что мои слова вызвали у него изумление.

— Думаешь, что ты, Истинный, встретишь там радушный прием? — спросил Лан. — И будет ли кому оказать его?

— Так выходит, что драконы всех там съели? — ответил я вопросом на вопрос.

Измененного это насмешило.

— Драконы, Давиот? Они же мертвы, это всего лишь герои твоих сказаний, и ничего больше.

— Если это так, — сказал я, — то, возможно, диким Измененным не так уж плохо там живется.

— Возможно. — Он постарался сохранить свою маску. — Но я не знаю.

Я уже слишком глубоко увяз во всем этом, чтобы отступать. Я настаивал:

— Если драконов нет, то какой смысл в Пограничных Городах?

Я задал свой вопрос, намеренно придавая своему голосу оттенок беззаботного любопытства.

— Какой смысл в Пограничных Городах? — Лан эхом повторил мой же вопрос. — Они торгуют между собой, как и те, что расположены вдоль Треппанека. Вот и весь смысл их существования, вероятно.

Я понял, что не добьюсь от него ничего. Как всегда, ничего никто не знает, когда я касаюсь этой темы. Может быть, Лан и правда ничего не знал, но я подозревал, что он знает, да помалкивает. Я было хотел опять спросить его, но он громко зевнул, точно усталость разом навалилась на его плечи…

Все Истинные вышли наутро в город, оставив Измененным всю подготовку к празднествам. Янидд повел нас в процессии вокруг стен Морвина. Ветер гнал снежную изморозь в сторону материка, но ветер все равно задувал сильными порывами, бросая водные валы на скалистые берега острова. Несколько смелых чаек боролись со стихией, но они оказались единственными, кто как-то скрашивал безрадостное мрачноватое небо. Идя против ветра, я поглубже закутывался в свой плащ. Лэна ухватила меня за руку, точно опасаясь, что ветер унесет ее. Морщины на лице колдуньи казались еще более глубокими, когда женщина вглядывалась в небеса.

Когда мы оказались под прикрытием здания, так, что немилосердная стихия больше не могла уносить произносимые человеком слова, Лэна сказала:

— Канун Баннаса не всегда столь свиреп, в прошлом году солнце сияло.

В голосе колдуньи прозвучало какое-то озадачившее меня беспокойство.

— В тех краях, где родился я, в Канун Баннаса почти всегда такая погода.

Мы вышли из-за укрытия, и она не ответила, снова схватив меня за руку, пряча лицо под капюшоном. Я посмотрел на небо. Для меня в том, что там происходило, не было ничего необычного: у нас в Вайтфише мы называли такую погоду бурной и не ожидали перемен, по крайней мере, до Матрана. Я подумал, почему это так уж тревожит главную колдунью замка. Я мало знал Лэну, мне она казалась немного замкнутой, но я чувствовал, что женщина взволнована. Плечи ее под плащом были напряжены, и глаза, обращенные в небо, сузились, словно она что-то высматривала там.

— Сомневаюсь, что даже Повелители Небес в состоянии справиться с таким ветром, — сказал я.

Я сказал это просто так, я и не думал, что Лэна ждет каких-то признаков нападения с воздуха, я просто хотел развеять ее этой шуткой. Но ответ колдуньи привел меня в некоторое замешательство.

— Ты так думаешь? — спросила она.

Я ответил:

— Конечно! Зимой? Кроме того, такой ветер не позволит им сделать высадку.

Мы снова оказались на открытом месте, и, пока мы шли по нему, она молчала. Мы завершили круг и теперь шли извилистыми улицами по направлению к замку. По обеим сторонам улицы люди размахивали кедровыми ветвями и пучками дубовых листьев. Из-за криков ликующей толпы мне пришлось приблизиться как можно ближе к Лэне, чтобы расслышать ее ответ.

— Дело не в высадке, — сказала она. — Даже и не в Нашествии. Просто, говорю тебе, Давиот-Сказитель, погода сурова не по сезону.

Я пожал плечами, так как в этом вопросе разделял точку зрения своего отца, который полагал, что то, к чему мы привыкли, не всегда так же незыблемо, как гранитная скала, и спросил:

— Вы полагаете, что это дело рук Повелителей Небес?

Она посмотрела на меня с какой-то неясной улыбкой и, словно не желая верить своим собственным мыслям, спросила:

— Они ведь подчиняют силы духов воздуха, разве нет?

Она ждала ответа, и я, наклонив голову, проговорил:

— Да, но пока, насколько мне известно, только для полетов своих малых кораблей. Колдуны, с которыми я встречался в этом году, единодушно разделяют мнение, что пока Хо-раби не в состоянии использовать элементалов каким-либо иным образом. Пройдет год, а может и больше, прежде чем они смогут заставить духов нести их большие корабли.

— Вполне возможно, колдуны и правы, — согласилась Лэна. — Я не говорю о кораблях, я говорю об этой погоде.

Голос ведуньи звучал тихо, почти без выражения, точно она говорила о чем-то таком, о чем неприятно упоминать вслух. Может быть, поэтому эти слова производили более сильное впечатление. Меня они озадачили (сколько же мне надо провести времени в Морвине, чтобы перестать удивляться), и я сказал:

— Вы считаете, что они научились управлять погодой?

Лэна сбросила капюшон, и я увидел ее надутые губы и сомнение, читавшееся в глазах.

— Не считаю, — сказала она. — Просто предполагаю. Говорю же, многие годы в Морвине в эту пору всегда светило солнце. А сейчас… — Она покачала головой и вновь устремила свой взгляд в небо.

— Погода может иногда меняться, — возразил я. — То, что стало привычным за многие годы, может измениться.

— Да, но все-таки, я думаю… Если они смогли подчинить себе элементалов, почему бы им не заставить работать на себя саму погоду?

Эта мысль меня не радовала, даже думать о таком не хотелось. Перспектива была устрашающей. Если разобраться, то в чем-то это было даже хуже, чем то, что Повелители Небес могут запрягать духов воздуха, точно лошадей в телегу. Я не узнал своего собственного голоса, когда произнес:

— Разве такое возможно?

— Не знаю, — ответила колдунья. — Я ничего не знаю об этом виде магии и не понимаю, каким образом им удается управлять духами воздуха, но если они могут управлять духами стихии, то почему бы им не овладеть и самой стихией?

Я представил себе бушующее море, непрекращающийся шторм, который отрежет остров от материка. Я подумал о кораблях, выброшенных на берег Треппанека и Сламмеркина, о гаванях, запертых яростными водными валами и завывающими ветрами, о стоящих на приколе военных судах и лежащих на берегу лодках рыбаков, лишенных возможности выходить в море, о погубленных на полях урожаях, переломанных плодоносных деревьях… Я посмотрел в небо в надежде, что опасения Лэны напрасны.

— Возможно, — продолжала она, крепко ухватившись за мою руку, хотя мы и были прикрыты от ветра зданиями, — только возможно, Давиот. Возможно, что страхи эти беспочвенны, и я всего лишь выжившая из ума старая паникерша. Я изложила эту точку зрения нашей школе, и они обсуждают ее там. Больше никто не знает об этом, кроме Янидда. Я верю, что ты тоже будешь молчать. Если такая мысль станет широко известна…

— Я сохраню все в тайне, — ответил я. (Еще один секрет, они все множатся и множатся.) — От меня никто ничего не узнает, но зачем вы сказали мне об этом?

На сей раз она улыбнулась более естественно.

— Разве ты не Сказитель? — спросила она меня. — Разве вы, Мнемоники, не хранители нашей истории? А ведь если я права, то это история, и хотя бы один человек, обладающий твоим талантом, должен это знать.

Я склонил голову в знак признательности и благодарности. Внезапно я почувствовал себя увереннее. Если Лэна доверила мне свои секреты, это означает, что она никак не может подозревать меня.

Мы уже подходили к замку, и на открытой местности возле его стен ветер завыл с новой яростью. Видя, как, развеваясь в его порывах, хлопают знамена наместника, я предавался мрачным размышлениям.

Приятно было наконец закрыть за своей спиной двери и оказаться в зале, пускай и сыром, без горящих фонарей и пылающих каминов. Одни слуги-Измененные приняли наши промокшие плащи, другие в ожидании стояли со свечками и трутницами в руках. Янидд подошел к клепсидре и постучал по ее стеклу, подгоняя последнюю каплю в водных часах. Думаю, все вздохнули с облегчением, когда он объявил наступление вечера. Зал наполнился звуками кресал, и мириады маленьких, похожих на светлячков огней вспыхнули в руках у Измененных, зажигавших фонари. Дружина возликовала, когда тепло и свет резво принялись разгонять сырость и мрак и эль щедрыми струями полился в их кружки.

Настоятель произнес благословляющую молитву, и мы приступили к обильной трапезе. Я ел и пил, не отставая от других. Когда раздались настойчивые крики, требовавшие моего выступления, панталоны мои уже изрядно жали мне в поясе. Я отодвинул стул и поднялся, чтобы исполнить просьбу моих слушателей.

Специально для Риса и его братьев я рассказал про Битву Дамида. Для лучшего эффекта были принесены кифара и бубен, которые составили вполне приличный аккомпанемент. Потом, так как каждый требовал рассказать что-нибудь приятное лично ему, я поведал им о Камбарском лесе, с нетерпением ожидая реакции. Мне было радостно слышать одобрительный гул голосов своих слушателей, выражавших согласие с решением Рамаха оставить рощу как живой памятник храбрым людям. Затем я продолжил свое выступление, рассказывая легенды о великих сражениях, храбрых воинах, мудрых наместниках и Великих Властелинах. Мне было радостно здесь, в Морвине, но рано или поздно Лэна свяжется с Дюрбрехтом, откуда придет приказ двигаться дальше или возвращаться. Первый мой год в качестве Сказителя завершился этой ночью. И я не имел ни малейшего понятия, что сулит мне следующий.




Глава 17


Канун Баннаса кончился, наступили Латены, начался новый год. В пиршественном зале, за крепкими стенами замка Янидда, где встречали мы зарю нового года, было тепло, а снаружи ветер становился все злее и яростнее. Предположение наместника не сбылось, буря не исчерпала своих сил к восходу, а только еще больше окрепла. Ставни содрогались от неистовых ударов, сквозняки гуляли по залу. Пришло известие о том, что остров отрезан от материка, дамба скрылась под толщей воды, а о том, чтобы выйти в море, не может быть и речи. Когда я осмелился высунуть нос наружу, небо застилали черные облака, над бушующим морем сияли зарницы. В детстве я не раз наблюдал бури, такие же, как эта, или даже более сильные, но сегодняшняя, возможно из-за мрачных предположений Лэны, казалась мне какой-то особенной. Я чувствовал, что скоро она не кончится.

Так и случилось. Шторм длился семь дней, и я уже начал думать, что жрица-ведунья права в своих опасениях, хотя и не мог представить себе, каким образом Повелители Небес могут подчинять своей воле саму погоду. Буря не добавляла радости, но мы, с общего согласия, решили не обращать на нее внимания. Мы старались развлечь людей, хотя и совсем не просто было улыбаться под яростные завывания ветра и рев волн, отправляя подобавшие Латенам обряды. Янидду конечно же приходилось много общаться со своими подданными, а у меня были собственные обязанности Сказителя, благодаря которым я ходил от таверн к пивным, где выступал перед публикой. По приказу наместника провожатыми моими стали четверо дюжих солдат, прикрывавших меня от ветра, когда мы шли по улицам, на которые падали, точно метательные снаряды, куски кровли и сорванные ставни, не говоря уж о том, что буря вполне могла свалить человека с ног. Я сам видел, как люди получали увечья, а местный лекарь не имел отбоя от пациентов. В гавани затонули три судна, и на протяжении всех Латен дамбу скрывала бушевавшая водная стихия.

Мы говорили обо всем этом с Ланом, который уже знал о подозрениях Лэны (такая осведомленность меня вовсе не удивляла, потому что я уже привык к тому, что существовало мало тайн, неизвестных Измененным) и не соглашался с ее мнением.

— Если это дело рук Повелителей Небес, — сказал он как-то вечером, — тогда их колдовство достигло пределов своего могущества.

— Разрушительного могущества, — уточнил я. — Если такое будет твориться повсюду в Дарбеке, то жизнь в стране замрет.

— Нет, — только и сказал в ответ Измененный.

— Но в этом случае они не смогут нападать, — добавил я с надеждой. — Конечно, ведь в такую бурю они не смогут приземлиться, разве нет?

— Наверное, — бросил в ответ Лан. — Хотя с их магией им, возможно, и буря нипочем.

Измененный вовсе не выглядел взволнованным, словно его не интересовал ни сам шторм, ни его причины. Я не мог понять, что это: простое безразличие или нечто другое. Я не знал, как выяснить это, спрашивать прямо я не решался. Наши взаимоотношения строились на взаимном доверии, но их еще нельзя было назвать в полном смысле слова дружбой. Я чувствовал, что Лан честен со мной почти во всем, поэтому, когда он не желал говорить о чем-то, я не всегда знал, происходит ли это оттого, что он не знает, что сказать, или просто он не хочет открывать мне все, что ему известно. Я искал способа узнать что-нибудь об Ур-Дарбеке и диких Измененных, но, как и прежде, безуспешно. Лан упорно стоял на своем, утверждая, что ничего не знает. Чтобы не подвергать наши отношения опасности разрыва, мне пришлось оставить эту тему в покое. Кроме того, у меня были и другие дела.

Главным среди них оставался конечно же мой отчет Лэне, и встречи этой я ждал с некоторой опаской.

Седовласая колдунья ни разу за все мое пребывание в Морвине не выказала мне своего нерасположения, и все же предстоящий разговор с нею не вызывал у меня энтузиазма. Когда же наконец беседа наша состоялась, мне еще раз пришлось убедиться в правоте Лана: все мои опасения оказались напрасными. На второй день Латен она попросила меня прийти к ней для того, чтобы рассказать о том, что я видел за время своих странствий. Я отправился к колдунье без проволочек и оказался в ее уютной комнате в глубоком мягком кресле возле горевшего камина. Лэна расположилась напротив, предложив мне подогретого вина. Я подумал, что в нем содержатся, возможно, какие-нибудь добавки, способные развязать мой язык, и, сославшись на то, что и так уже достаточно выпил, отказался. Лэна, не обнаружив ни удивления, ни огорчения, наполнила свою чашу. Когда она выпила, я уже начал подозревать, что у меня развивается мания преследования. Она и не собиралась использовать какие-то средства, в том числе и свое магическое искусство, чтобы раскрыть мои тайны, просто попросила рассказать ей о моих странствиях.

Я с радостью рассказал Лэне обо всем, что встречал на пути, умолчав только о том, что знал об Измененных и про ночную встречу, свидетелем которой стал. Во всем прочем я был вполне откровенен с ней. Лэна слушала меня внимательно, время от времени прерывая, чтобы попросить повторить какие-то детали или разъяснить то, что было ей непонятно. Внезапно она, подняв руку, прервала мой рассказ и какое-то время сидела с закрытыми глазами, молча шевеля губами.

Я поинтересовался, что она делает, и колдунья сказала мне:

— У меня же нет твоих способностей, Давиот, иначе бы я была Мнемоником, а не магом. Мне надо использовать волшебство, чтобы запомнить все это.

— Вы можете запоминать с помощью магии? — спросил я.

— На какое-то время, — ответила она. — Не так, как ты, а только до тех пор, пока я не передам свое сообщение в Дюрбрехт. Затем я многое забуду, и в памяти останется только то, что может запомнить обыкновенный человек.

Итак, я сделал свой доклад, и Лэна отпустила меня.

— Пройдет какое-то время, прежде чем наше сообщение дойдет до Дюрбрехта, — сказала она мне. — И потом еще придется подождать ответа. Как только буду знать, скажу тебе, каковы распоряжения твоего начальства.

— Надеюсь, пока мне можно оставаться здесь.

Лэна кивнула и немного странно улыбнулась, прислушиваясь к ветру.

— Думаю, что выбора нет, — сказала она. — По крайней мере, пока не переменится погода.

Я кивнул и с тем ушел, оставив колдунью наедине с ее магией. Хотя она не дала мне повода сомневаться, что я вне подозрений, все равно мне было как-то не по себе. Правда, я немного взбодрился: у меня будет какая-то передышка, по крайней мере до той поры, как из Дюрбрехта придет ответ.

Наконец пришла весть, и была она недоброй.

Янидд призвал меня в свои личные покои, где я застал и Лэну, гревшуюся возле камина. Наместник стоял у окна, мрачно взирая на свои выбеленные снегом владения. Когда я вошел, он повернулся, и по лицам его и жрицы-ведуньи я понял, что разговор будет отнюдь не идиллическим. Янидд махнул рукой в сторону стула и предложил мне наполнить свою чашу, что я и сделал; я сел, с нетерпением ожидая, что мне скажут.

— Дюрбрехт прислал ответ, — сказал наместник. — Скажешь ему, Лэна?

Колдунья кивнула и, поставив свою чашу, потерла руки как от холода, хотя в комнате и было довольно тепло.

— Первое, — сказала она, — ты должен отправляться в путь как можно быстрее.

Я покосился на окно, через которое видно было одно только сплошное белое покрывало. Интересно, как я должен передвигаться в таких условиях?

— Не прямо сейчас. — Лэна правильно истолковала мой взгляд. — Обе наши школы пришли к мнению, что ты можешь дождаться, когда прекратится снегопад и дороги станут проходимыми.

— А с этим как дела? — спросил я.

— Отвратительно. — Слова колдуньи звучали так безрадостно, что мне стало не по себе. — Дарбек утопает в снегу. Буря нарушила судоходство по всему Треппанеку и Сламмеркину, а также по обоим побережьям. Дороги блокированы, все города и замки отрезаны друг от друга. Такой зимы еще никогда не случалось.

— Я знаю, — сказал я.

— Прости, пожалуйста, Давиот, конечно, ты знаешь, — проговорила Лэна, прижав к груди ладонь.

Я спросил ее:

— Магия? Повелители Небес?

Не нужно было слов, лицо колдуньи говорило само за себя.

Лэна сказала:

— Янидд полагает, что Хо-раби хотят измотать нас, сделать небоеспособными и лишь потом послать против нас армаду.

— А вы? — спросил я, имея в виду не только саму колдунью, но и ее школу.

— Тут, вероятно, Янидд прав, — ответила она. — Раз они насылают на нас такую погоду, способную лишить нас урожаев, вывести из строя наши корабли, посеять хаос повсюду в Дарбеке, то должны закончить это перед тем, как начать Великое Нашествие.

Я вспомнил все, что мне было известно о военной стратегии из опыта прошлых кампаний. Зимой сражения никогда не велись, потому что в это время года передвижение армий сильно затруднено. Мы, Дары, ведем свои войны под солнцем, а Аны? Может, и правда, и для Повелителей Небес зима тоже неподходящее время? В предположениях Янидда чувствовался здравый смысл. Что все эти предположения, и ужасная буря, и неслыханный снегопад перед тем, что ждало нас, перед той властью, которой обладали Повелители Небес. Я сказал:

— Тогда, если вы правы, у нас еще есть время.

— Да. — Лэна кивнула. — Но сколько его осталось, этого мы не знаем. Если они полностью овладели стихией, то снег этот может прекратиться в любую минуту.

— А что думают в Дюрбрехте? — спросил я.

— Мы полагаем… — Она остановилась, словно на секунду потеряв логическую нить своих мыслей, а потом продолжала: — Мы думаем, что колдовство их не в состоянии управлять временами года. Хо-раби могут менять погоду, заставляя природу служить им, но пока еще не могут властвовать над ней.

Я бросил короткий взгляд в окно, гадая, как долго еще продлится это время года.

— Мы все равно знали, что рано или поздно придется драться с ними, — сказал Янидд, — что ж, пусть это случится рано.

Мне показалось, что я слышал, как Лэна прошептала:

— Слишком скоро.

Хотя, возможно, мне всего лишь показалось.

Я спросил:

— Я должен отправляться скоро, но куда?

Жрица-ведунья подняла голову и посмотрела мне в глаза.

— На восток вдоль побережья, — сказала она. — Затем на север, в Дюрбрехт.

Я и надеяться не мог, что так скоро мне представится возможность оказаться дома. Тем более не ожидал я увидеть своих близких в такое вот время.

— И какова моя миссия? До какой степени я могу быть откровенным в моих рассказах?

Лэна склонила голову.

— Великий Властелин полагает, что наступило время для людей знать, что может ждать их, чтобы у них была возможность подготовиться. Дюрбрехт приказывает тебе рассказывать героические легенды, чтобы воодушевлять население. Если тебе встретится какой-нибудь город, не готовый к встрече с врагом, ты должен немедленно послать известие об этом из следующего же замка. Дюрбрехт хочет видеть подлинную картину вещей, ничего не утаивай.

«Ничего не утаивай», — я не знал, что делать: смеяться или плакать. Но я только кивнул и сказал с совершенно серьезной миной на лице:

— Да, конечно.

Когда наступили сумерки, что теперь означало просто переход мутноватой белизны дня в серебристую темноту ночи, я сказал Лану, что скоро должен уезжать, и рассказал почему.

Измененный, мешавший кочергой дрова в камине, кивнул.

— Думаю, это будет нелегкое путешествие, — сказал он. — Но хоть домой попадешь на какое-то время.

— Не так хотелось мне появиться дома, — ответил я. — По крайней мере, с другими новостями.

«Кот» подбросил в огонь поленце и, повернувшись, посмотрел на меня.

— У тебя, по крайней мере, есть возможность.

Я получил урок: Лан как Измененный о такой возможности и мечтать не мог. Я спросил как можно мягче:

— Ты сам откуда, Лан?

— Мои родители служили в Кембри, — сказал он. — Там я и родился. Здесь я оказался, когда мне было десять.

— Хотел бы вернуться? — спросил я.

Он посмотрел на меня секунду-другую с каким-то загадочным выражением лица, потом сказал, пожав плечами:

— Один замок или другой, какая разница для Измененного? Господин наш Янидд добр, он лучше, чем наместник Кембрийский, но, с другой стороны, это не играет особой роли.

— А родители? — спросил я. — Разве ты не хотел бы снова увидеть их, если бы представилась такая возможность?

— Но ее нет, — сказал он. — Я не могу, как ты, путешествовать по стране. Так зачем же мечтать о невозможном?

В голосе Лана слышалась обреченность, но ни в интонации Измененного, ни в его позе я не уловил сожаления. Я насупил брови: сколько времени я мечтаю о несбыточном, думаю о мире с Повелителями Небес, размышляю о том, как бы улучшить положение Измененных, мечтаю узнать что-нибудь о судьбе драконов из древних легенд. Мне казалось, что нельзя жить без мечты. Я поделился своими мыслями с Ланом.

Тот улыбнулся и ответил:

— Наверное, в этом-то и есть разница между нами, Давиот. У нас, Измененных, нет такой привязанности к семье и интереса к прошлому, как у вас, Истинных. У нас другая доля, а мечты могут скорее причинять боль.

— У тебя нет привязанности к семье? — спросил я его.

— Думаю, что такой, как у тебя, нет, — ответил он. — Колдовство превратило зверей, наших предков, в людей, а звери ведь не дорожат своими родителями, а?

Снегопад продолжался четырнадцать дней, а потом небо очистилось. Было приятно вновь видеть его голубизну и сияние солнца, хотя температура упала так низко, что весь Морвин лежал закованный, как в броню, в белый наст. Ветра не было, но воздух перехватывал дыхание. Вода в колодцах и резервуарах замерзла, и тут и там поднимались дымы костров, с помощью которых люди вытапливали драгоценную влагу. На улицах, которые прежде чистили лопатами, зазвенели ломы скалывавших лед Измененных. Кожа рук примерзала к железу. Янидд открыл склады, выдавая продукты, которые припас на случай осады, голодавшему населению. Лед сковал гавань и бухты. Рыбаки, которые теперь могли выйти в море, доносили о том, что рыба ушла. С материка крестьяне слали известия о том, что земля затвердела так, что никакой плуг не берет.

И так, это я узнал от Лэны, было повсюду в Дарбеке, и хуже всего на севере. Сламмеркин и Треппанек покрылись льдом, люди все упорнее поговаривали о надвигавшемся голоде. У меня не было ни малейшего желания отправляться в путь в такую пору, но приказ есть приказ. Я начал готовиться к отъезду.

Моя последняя трапеза в Морвинском замке проходила в подавленной атмосфере. В то время как наместник и жрица-ведунья продолжали молчать о своей уверенности в том, что все происходившее с погодой было инициировано Повелителями Небес, сдержать слухи было невозможно. Я слышал, о чем говорили в городе, да и солдаты уже открыто обсуждали тему оккультных манипуляций. Добросердечные жители Морвина полюбили меня, как и я их, поэтому мне впервые с тех пор, как я встретил Кристин в Трирсбри, так не хотелось уезжать из города.

Итак, нацепив на свое лицо одну из самых радужных своих масок, я поблагодарил своих добрых хозяев за их гостеприимство, попросив их остаться в теплом зале, а сам поднялся и отправился собирать вещи. Мне хотелось, чтобы было так, и они, подчиняясь моему желанию, проводили меня только до главной двери.

Янидд проследил за тем, чтобы я уехал от него, снабженный на дорогу всем необходимым: мои седельные сумки были набиты до отказа провизией и запасной одеждой, хотя я и без того уже навьючил на себя все, что можно, и, подходя к конюшням, более всего походил, наверное, на фигляра из балаганной пантомимы. Серая кобыла моя обросла шерстью, и бока ее изрядно округлились от хорошего питания и продолжительного отдыха. Она не желала становиться под седло, и мне понадобилось время и ряд весьма искусных телодвижений, чтобы подготовить ее. Лошадь чувствовала, что впереди нас ждет дорога, и вовсе не жаждала отправляться в нее. Выводя лошадь, я увидел Лана; мы уже попрощались с ним, и меня удивило его появление здесь. Очевидно, он выскользнул из башни тайком, так как был одет только в рубаху и панталоны и дрожал от холода, несмотря на то что в конюшне горели жаровни.

— Я вовсе не в восторге от такой погоды, — сказал он, — но мне надо кое-что передать тебе.

Я взял кобылу под уздцы, она немедленно начала топтаться и показывать зубы. Что же такое имел в виду Измененный? У его соплеменников было так мало собственности, чтобы делать подарки на дорогу. Не желая казаться нелюбезным, я сказал:

— Общество твое, друг мой, было самым лучшим подарком, как и твое доверие ко мне. Больше мне ничего не нужно.

Он улыбнулся и, достав что-то из-под рубахи, протянул мне. Это оказались переплетенные между собой косичкой красные, белые и черные волоски. Я привязал свою строптивицу и взял у Лана то, что он протягивал мне. Я понятия не имел, что это, разве что какая-то безделушка, призванная служить знаком нашей крепнущей дружбы и взаимного доверия.

— Спасибо, — поблагодарил я, но Лан поднял руку, требуя, чтобы я выслушал его.

— Ты, вероятно, будешь помнить обо мне и так, но мне хотелось бы, чтобы это было у тебя, когда ты встретишь Измененных, которые понимают значение этого предмета. Они, если будет надо, помогут тебе.

В его голосе чувствовалась непонятная серьезность, и я понял: браслет этот означает больше, чем простой символ. Я кивнул, а Лан знаком попросил меня вытянуть руку, чтобы он мог обвязать свой подарок вокруг моего запястья.

— Спасибо, — снова сказал я и собирался было открыть рот, чтобы попросить разъяснений, но Лан лишь улыбнулся и, сжав мою руку, сказал:

— Это может оказаться весьма полезной вещицей, Давиот. Береги ее, а когда кто-нибудь из твоих соплеменников спросит, что это, говори: мол, так — сувенир.

А затем, прежде чем я успел задать вопрос, Лан точно растворился, исчезнув в тени дальнего конца конюшни.

…Выбранный мной маршрут оказался нелегким. Во многих местах дороги просто не было видно. Я двигался по наитию, на ощупь, по подсказке местных жителей и по едва различимым приметам, обозначавшим дорогу. Между Морвином и Вайтфишем находилось всего три замка, а селения попадались довольно редко. Местность эта поднималась над уровнем моря навстречу раскатистым склонам высокогорья, встречаясь с ним там, где большой центральный массив обрывался возле вод южного моря. Места эти стали обиталищем пастухов, людские жилища вообще попадались крайне редко, и на исходе дня я забеспокоился, поняв, что могу не найти себе теплого ночлега.

Солнце быстро рушилось за горизонт, поднявшийся ветер был остр точно бритва, вздымая своими порывами снежную пыль, встававшую то тут, то там призраками зимы. Когда спустились сумерки, беспокойство переросло в страх. Кобыле моей не помешал бы отдых в теплом стойле, а мне хороший костер и стены, способные защитить меня от ветра. Вся местность лежала как на ладони, и никакого убежища на ней и близко не было видно. Поэтому я двинулся дальше в надежде обрести какое-нибудь укрытие. Наконец с подветренной стороны покрытого снегом хребта я увидел то, что должно было быть хижиной пастуха. Я заметил трубу дымохода, но ни дыма, ни света не наблюдалось. Странно, что не слышно было даже собачьего лая: животное не могло не почувствовать приближения чужака. Мне было как-то не по себе. Солнце скрылось, и склон, на котором находилась избушка, окутал вечерний сумрак, подсвечиваемый только искорками звезд да светом луны. Я остановил лошадь и прокричал хозяину, предупреждая о своем появлении. Ответом мне была тишина. Я толкнул дверь плечом и вошел в помещение.

За дверью я нашел одну-единственную, правда, большую и прибранную, но довольно скудно обставленную комнату. Из-за отсутствия пламени в очаге все место казалось мрачным и жутковатым.

Моя серая кобыла нетерпеливо заржала, требуя еды и стойла. Рядом с хижиной виднелись очертания потонувшей под снегом пристройки. Я не представлял себе, каким образом смогу расчистить вход, и потому был вынужден повести свою лошадь в хижину. Что я и сделал, взяв животное под уздцы. Кобыла опрокинула стул, и я потребовал от нее лучшего поведения, на что она ответила рассерженным храпом и демонстрацией своих желтых зубов. Я освободил животное от узды, почистил его и дал овса. Такое обращение несколько смягчило мою строптивицу, а я тем временем, бросив в очаг несколько поленьев, развел огонь. Я чувствовал себя виноватым за то, что пользуюсь таким ухоженным помещением как конюшней, но что еще было мне делать? Я подумал, что назавтра все здесь уберу.

Я поел. Мне даже посчастливилось найти жбан домашней настойки, и я угостился одной-другой чашей этого напитка. Затем, вознеся хвалу моим невольным хозяевам и растянувшись на самой большой из трех кроватей, с удовольствием заснул.

В ту ночь мне снился странный сон. Я помню его так же хорошо, как и все прочие, о которых уже рассказывал. Он и был так или иначе связан с другими снами, точно дух дубовой рощи близ Камбара коснулся моей головы и вложил в нее этот сон, только вот то, что развернулось передо мной в этом ночном видении, оказалось не совсем понятным мне. Вот что я увидел:

Снова я стоял там, окутанный клубящейся серой дымкой, но на сей раз тьма вокруг меня была холодной, как ночь за стенами моего убежища. Ветви дубов покрыла наледь, снег под ногами был глубок. Я осмотрелся и снова увидел призрачные тени воинов, поглощенных сражением. Сам не понимая зачем и совершенно против своей воли я закричал, чтобы они прекратили драку. Бойцы, обратив ко мне свои взоры, опустили мечи и секиры. Я испугался, хотя они не собирались причинять мне вреда, а просто стояли, окружив меня и молча ожидая, что я скажу что-нибудь еще. Чего-то они, я чувствовал, ждали от меня, но чего именно, я не знал.

Затем они исчезли, и на их месте я увидел толпу Измененных, которые также хранили молчание. Не задумываясь, я оторвал от своего посоха левую руку, чтобы они видели надетый на ее запястье браслет. Измененные принялись перешептываться, но голоса их были подобны шуму прибоя, я не мог ни разобрать отдельных слов, ни понять общего характера их переговоров. Тогда я выше поднял руку, и уши мои словно раскрылись, потому что я услышал то, что они говорили. «Друг Урта», — сказали они, и туман вместе со снегом исчез, а над головой у меня засияло яркое солнце.

Я поднял голову, на какую-то секунду ослепленный сиянием, а когда обрел способность снова видеть, то узрел безоблачное небо, которое в следующую же секунду покрылось тенью. Я услышал далекий звук, похожий на рев устремившейся через горы воды, и почувствовал, что приближается нечто громадное, ужасное и страшное в своей мощи. Я поднял одновременно и амулет, и свой посох, точно они каким-то образом могли защитить меня. Ветви деревьев затрепетали, листья посыпались наземь. Внезапно я осознал, что стою тут совсем один. Я был не в силах ни убежать, ни спрятаться. Стоял как вкопанный, а вокруг меня сгущалась тьма.

Я закричал, не зная от чего больше: от страха или от восторга. Наверное, и от того, и от другого, потому что то, что открылось мне, было ответом моим чаяниям: надежда, страх и удивление слились воедино.

Я увидел дракона.

Он был огромен. Огромные, как у летучей мыши, крылья, перепончатые и усеянные шипами, ритмичными биениями поддерживали гигантское тело прямо у меня над головой. Каждое их движение напоминало порыв штормового ветра, вздувавшего парус. Я чувствовал на своем лице знойное дыхание зверя. Голова змея росла на длинной шее из могучих плеч. Тело было покрыто сверкающей синевой, гладкой, как броня. Передние, поросшие крепкими как сталь мускулами конечности сильно уступали по размерам могучим задним ногам. Те и другие заканчивались разделенными на пальцы лапами с когтями такой величины, которая позволяла бы им легко схватить человека. Напоминавший щупальце гигантского осьминога хвост будоражил воздух позади зверя. Я должен был быть опрокинут на землю ветром, поднятым парившим надо мной животным, но так не случилось. Я стоял и смотрел прямо в большущие желтые глаза, которые внимательно изучали меня, и я чувствовал, что существо над моей головой меня словно бы оценивает.

К какому решению пришло это сверхъестественное чудовище, я не знал. Громадные желтые шары повергли меня в оцепенение, как сковывает волю кролика пронзительный взгляд орла. Я перестал существовать, душу мою взял дракон, смотревший вглубь меня и видевший все потаенные места, в которых я столь тщательно хранил свои секреты.

Затем зверь вытянул шею и поднял точно вытесанную из камня голову. Он издал пронзительный охотничий крик, словно голос бури, словно стон глубинных недр земли. Я рухнул на колени, а когда поднялся, дракона уже не было.

Я открыл глаза и завопил от неподдельного ужаса, почувствовав на своем лице горячее дыхание и увидев чьи-то сверлившие меня насквозь глаза.

Кобыла моя, всхрапнув, попятилась от кровати, роняя на своем пути мебель. Я сел и, застонав, принялся протирать глаза. Я чувствовал себя измученным, точно и вовсе не спал. Я думал, что сон исчезнет, но он со всеми деталями запечатлелся в моей памяти. Я на нетвердых ногах поднялся с кровати и, найдя ведро с водой, принялся жадно пить. Лишь удовлетворив свою жажду, дал воды лошади. Я дрожал, пот выступил у меня на лбу. Я взял жбан с наливкой и одним махом осушил целую чашу, а потом уселся к столу.

Надо привести себя в норму. Вызвав в памяти образ дракона, я принялся размышлять, действительно ли я видел существующего зверя или он лишь плод моего воображения. Я поднялся и, подойдя к очагу, бросил в огонь несколько поленцев, чтобы разогнать стоявший в хижине холод.

Моя кобыла нагадила на пол, и прежде, чем разогревать то, что осталось от моего ужина, я выбросил ее помет и убрался в хижине. Лишь затем я, наскоро перекусив, задул огонь, оседлал и вывел на улицу свою лошадь, все еще пребывая под впечатлением необычайно странного сна. Я закрыл дверь, сел в седло. Тоненькая струйка дыма, поднимавшаяся над трубой, скоро растаяла в сером мареве рассвета. Было очень холодно, но полоска солнечного света, все увеличиваясь, росла над восточным горизонтом: скоро, подумалось мне, холод ночи будет преодолен. Надо было поторапливаться.

Я так и не узнал, что случилось с хозяевами давшего мне приют жилища, хотя их имена я узнал на следующую же ночь, когда остановился на ночлег в точно такой же хижине пастуха. Все склонялись к тому, что тела их будут найдены, когда сойдет снег, если он, конечно, сойдет когда-нибудь.

Те люди стали жертвами этой оккультной зимы, но не только они одни. Похоронный звон стоял по всему Дарбеку. Люди умирали от голода и холода в городах и селениях, в которых все труднее и труднее становилось найти продукты. Рыбаки тонули в обледеневших лодках. Олени гибли от холода, и волки начали спускаться с гор в поисках добычи и нападать на овец и рогатый скот. Всему этому я становился свидетелем на своем пути на восток, благословляя Господа за то, что позволил мне уцелеть.

Я огибал южный берег, до Вайтфиша было уже совсем недалеко. Я достиг Амсбри в день, когда разгулявшаяся поземка бросала мне в лицо пронизывавшие до костей острые ледяные иглы. Оказаться за прочными каменными стенами и плотно закрывавшими окна ставнями в зале наместника Перрина, чей замок устроился как орлиное гнездо на верхушке скалы, было самым настоящим счастьем. Питались амсбрийцы скудно, весь Дарбек недоедал тогда, но стол наместника показался мне ломившимся от яств по сравнению с тем, что мог я найти в хижинах бедных пастухов. Я сделал доклад обо всем, что встречал на своем пути от Морвина, Кидалу, человеку не намного старше меня, бывшему жрецом-ведуном в замке. То, что рассказал мне колдун, ничем не отличалось от того, что я уже слышал. Я пробыл в том замке три дня, а затем отправился в Тарвин, лежавший в девяти днях пути от Амсбри.

Эти девять дней растянулись для меня в тридцать.

Я выехал из Амсбри, когда солнечный диск серебром сиял на твердом как сталь небе. Облаков не было, и нетронутая целина снежных полей ярко отражалась в свете морозного дня. К середине дня с востока пришел ветер; сперва я не обратил на него никакого внимания, поглощенный своими попытками вскипятить воду для чая. В этот момент раздалось ржание моей кобылы. Посмотрев на нее, я увидел, что животное, задрав голову и раздув ноздри, замерло в выжидательной позе. Я подумал, что, может быть, она учуяла запах волка, и стал настороженно оглядываться вокруг. С одной стороны от нас белел пригорок, с другой — низинка, по склону поросшая редким сосняком. Я со своего места не увидел решительно никаких признаков хищников и подошел к топтавшейся и мотавшей головой кобыле, которая приветствовала мое приближение почти что дружелюбным храпом. Она навострила уши; мне было непонятно поведение животного, ставшего вдруг по-жеребячьи игривым, что совсем не было свойственно моей кобыле. Я погладил ее шею, и лошадь — о, чудо! — позволила мне это сделать и даже попыталась в свою очередь приласкаться ко мне. Я насупил брови и не поверил себе, уловив в дуновениях ветра легкое дыхание весны.

В ту ночь нас приютила деревня по имени Рисбри, там я нашел маленькую гостиницу, где получил стол и кров в обмен на свои выступления. Первым делом я рассказал этим измученным суровой погодой последних месяцев людям о близившихся переменах. Они не могли говорить ни о чем другом, кроме как об этом ветре, о его силе и о том, что он нес с собою. Весна идет, говорили они, снег скоро сойдет. Я разбирался в погоде не хуже их и не мог не согласиться с тем, что ветер — действительно весенний, но, зная о подозрениях колдунов, не мог питать столь же радужных надежд на окончание зимы.

Как бы оно там ни было, на следующий день задул ветер, пошел дождь, синева неба смягчилась, а солнце вновь приобрело свой обычный золотистый цвет. Воздух вскоре прогрелся так, что я даже размотал и снял свой шарф. В полдень я скинул с себя плащ, а к вечеру следы копыт, которые оставляла после себя моя кобыла, наполнялись водой, так что, подъезжая к пастушеской хижине, мне пришлось поводить лошадь, чтобы она остыла. Ночью я сбрасывал с себя одеяло.

Собираясь уезжать от пастуха, чье имя было Тарис, я получил предостережение.

— Ты ведь в Тарвин едешь, так? — спросил он и, услышав подтверждение, продолжал: — Тогда будь осторожен, Давиот. Дорога в замок лежит через отлогую местность, и если весна наступит так же стремительно, как эта проклятая зима, может случиться наводнение.

Чтобы усилить свои слова, он ткнул большим пальцем вверх, в направлении неба. Я посмотрел туда, куда указывал Тарис, и увидел по-настоящему весеннее небо, воздух вокруг благоухал весной. Пастух вполне мог оказаться прав. Я поблагодарил его, в ответ он склонил седую голову и заявил, что не может допустить, чтобы Сказитель утонул за здорово живешь. Я сел в седло и направился на восток, думая о том, что получил весьма и весьма дельный совет. С совершенной очевидностью становилось понятно, что зима кончилась.

Дорога моя пролегала через склоны, поросшие соснами, с ветвей которых целый день стекала вода. Снег таял под копытами моей лошади, повсюду бежали ручейки. И хотя я обливался потом под одеждой, все же почел за благо облачиться в свой плащ.

К тому времени, как я добрался до Тарвина, земля так накалилась, как будто бы уже наступила середина лета. Реки превратились теперь в тонкие ручейки, ручьи пересохли. Те деревья, которые так и не успели покрыться листвой, медленно иссыхали, та трава, что не была смыта водными потоками, пожухла. То и дело в горах случались пожары, страх стелился над всей страной.

Тарвинский замок находился возле моря как раз в том месте, где южный океан сливался с Фендом. Солнце играло на невысоких бурунах ленивых волн, воздух наполнялся тяжелым запахом гнивших водорослей. Лодки лежали на берегу, и смола плавилась на их бортах. Команды располагались поблизости, и когда я появился, меня едва заметили, точно жара лишила их любопытства. Я ехал в исподней рубахе, обмотав лоб куском ткани, чтобы пот не мог заливать мне глаза. Моя кобыла, уже давно утратив свою весеннюю игривость, опустив голову и тяжело дыша, мрачно ступала по раскаленной земле. У нее, похоже, не было сил, чтобы проявлять свою обычную строптивость, впрочем, и я пребывал не в лучшем состоянии. Сама жара и уверенность в ее происхождении одновременно быстро лишали и сил и надежд. Трудновато будет биться в такую погоду.

Наконец я добрался до ворот замка, где представился напоминавшим вареных раков стражникам. Они приветствовали меня поднятием рук, да и то казалось, что действия эти стоят им неимоверных трудов. Пересекая двор, я обратил внимание на изнывавших от жары людей, сбросивших с себя всю одежду и оставивших только те ее детали, сохранения которых требовали приличия. Не было ни малейшего ветерка, несмотря на то что море находилось на расстоянии чуть ли не вытянутой руки. Знамя наместника тряпкой висело на башне. Я в прилипшей к телу одежде слез с лошади и повел ее в конюшню, где было немного прохладнее. Измененный-«конь» понурой походкой подошел ко мне, чтобы предложить свою помощь; я отверг ее и, что стало уже моим обычаем, сам занялся своей лошадью. Она даже и не пыталась возражать, когда я снял с нее упряжь и принялся чистить, даже не пыталась по обыкновению кусать меня. Уж лучше страдать от ее норова, чем видеть ее такой.

Я задал лошади овса, налил воды в поилку и отправился к Мадрису, в чьих владениях находился.

Он оказался худощавым молодым человеком, чьи напомаженные волосы плотно облегали череп. Наместник поднялся, чтобы приветствовать меня, а когда я было открыл рот, чтобы объяснить причины своей задержки, он, устало махнув рукой, ответил, что ему известно о том, что творилось на дорогах в последнее время. Мадрис представил меня своей жене Ринн, чье светло-желтое одеяние потемнело на груди и под мышками. На руках у женщины был хныкающий малыш с совершенно раскрасневшимся личиком. Его страдания, как и всех других детей, вызывали во мне наибольшее сочувствие. Живущих охватывала апатия, только жрец-ведун Тиррал, казалось, никак не подвержен жаре. Я получил приглашение отведать специально охлажденного в подвале эля и с удовольствием потягивал это угощение, пока слуги-Измененные махали над нами опахалами. Все их усилия были напрасны, они лишь сотрясали горячий воздух, с которым не в силах был соперничать даже холод камней, из которых была сложена башня.

Я коротко отчитался о своем путешествии из Амсбри и получил известия о том, что здесь, в Тарвине, дважды отмечались появления малых воздушных судов Повелителей Небес, прилетавших словно бы для того только, чтобы проверить результаты действия своего колдовства. Мадрис совершенно не проявлял оптимизма, но заверил меня, что дружина его в полной боевой готовности. Тиррал был возбужден и обращался с наместником довольно грубо, точно апатичное настроение Мадриса раздражало колдуна. Как возможно скорее, чтобы не показаться невежливым, я спросил, не могу ли я помыться, и был удивлен ответом, что замок испытывает недостаток в пресной воде. Я полагал, что талой воды должно было хватить надолго.

Я задержался в Тарвине всего на несколько дней, рассказав его обитателям свои самые лучшие истории о великих битвах и славных победах, но нашел весьма вялый прием. Несмотря на маску храбрости, которую нацепил на свое лицо Тиррал, в замке витало ощущение какой-то обреченности, точно никто уже не полагался на наместника и его дружину. Это не только огорчало, но и пугало меня, грозя повергнуть в уныние мой собственный дух.

В то же время сейчас я был поблизости от Вайтфиша и все больше думал о встрече со своими родными и близкими, с друзьями детства, и мысли эти подогревали мое нетерпение. Итак, сославшись на необходимость поторапливаться из-за непредвиденных задержек, произошедших на моем пути, я, принеся извинения, постарался побыстрее оставить грустный замок у себя за спиной.

Через семь дней я набрел на пограничные столбы, лежавшие в том месте, где кончались владения Мадриса и начиналась территория Камбара. Еще через неделю я был дома.




Глава 18


Как странно возвращаться домой после многих лет, проведенных в большом мире. Я уехал из Вайтфиша ребенком, жаждавшим увидеть чудеса Дюрбрехта и других мест. В то же время у меня был обоюдоострый дар памяти, которая сохранила в себе мой дом таким, каким он был, когда я уезжал из него. Деревня и ее жители были тогда всем моим миром, и я с легкостью вызывал в своем воображении неискаженную картину образов моего отрочества, поэтому, хотя я и знал, что сам изменился, дом мой застыл в моих воспоминаниях, как жучок в кусочке янтарной смолы. Только вот и дома и люди как бы сжимаются, по мере того как мы становимся взрослее. Все меняется, и вчерашний день, став достоянием памяти, даже такой, как у Мнемоника, уже больше не тот.

Я поднимался на север дорогой, лежавшей в стороне от побережья, и повернул к морю, следуя дорогой, взбиравшейся на поросшие сосняком скалы моего детства. Картина вокруг открывалась безрадостная, трава пожухла, почва растрескалась, став похожей на античную маску. Деревья высохли, иглы на их ветвях осыпались на землю и хрустели под копытами моей лошади. Я остановился на вершине скалы над обрывом и внезапно почувствовал, что нервничаю. Внизу жались друг к другу грубой постройки домишки, которые вполне могли быть размещены на одной из площадей Дюрбрехта. На берегу лежали лодки, а за ними, блистающие в лучах безжалостного солнца, воды Фенда. Ветра не было, его дуновений я не чувствовал уже несколько дней, и деревня выглядела запеченной в песке. Сколь жалким казался мне мой родной дом! Я пришпорил кобылу и принялся осторожно спускаться по склону.

Я испытывал странную смесь чувств: радость, удовольствие и в то же время тревогу, когда, натянув поводья, остановил лошадь возле хижины своих родителей (ведь я уже не мог считать это место своим домом) и сошел на землю. Из-под сделанного из старого паруса тента со стула поднялась женщина с тронутыми сединой волосами и принялась вытирать покрытые рыбьей слизью руки о грязный фартук. Руки женщины были грубы и красны, а лицо ее темнее, чем то, которое я хранил в памяти. Сердце мое точно зашлось на секунду. Я сказал:

— Мама.

Она же улыбнулась и закричав: «Давиот», кинулась мне на шею. Я обнял свою маму, которая теперь едва доставала мне до плеча и казалась очень хрупкой. Когда она отстранилась от меня, чтобы получше рассмотреть мое лицо, я заметил слезы в ее глазах. Мать смотрела на меня так, точно не верила тому, что видела.

Я спросил:

— Ты в порядке?

А она лишь кивнула в ответ и, сильнее прижав меня к себе, зарыдала, увлажняя своими слезами мою рубашку. Я и сам едва не заплакал от радости, чувствуя себя смущенным, но спустя недолгое время она перестала плакать и, отпустив меня, принялась вытирать глаза.

— О Давиот, ты вернулся, вырос-то как! Останешься? — принялась выпаливать она.

— Очень ненадолго, — ответил я, неожиданно чувствуя себя ужасно грубым оттого, что приходится омрачать радость матери известием о своем скором отъезде. — Мне предписано ехать на север, сначала в Камбар, а потом и дальше.

Она смотрела на меня таким взглядом, каким смотрят только матери.

— Ты вырос, — снова сказала она. — Так солидно смотришься с этой твоей замечательной лошадью. Это посох Сказителя? Ты все-таки стал Летописцем?

— Да, — ответил я, и она просияла.

— Отец будет так рад! — Она потрепала меня по щеке. — Я так горжусь. Наш Давиот — Сказитель!

Я пожал плечами, совершенно смутившись, и спросил:

— А где па?

— На берегу, — отвечала она. — Как он обрадуется, Давиот, как обрадуется!

Я спросил:

— А Делия и Тониум? Где они?

Моя мать заморгала ресницами, коротко вздохнула, и в глазах ее я увидел боль.

— Тониум утонул, — сказала она, и я почувствовал грусть, хотя и не слишком любил брата, как, впрочем, и он меня. — Делия вышла за парня из Камбара, Кэна, и живет теперь там.

Я сказал:

— Прости меня, я ничего не знал про Тониума.

Она покачала головой. Что грустить? Обычная для рыбака смерть.

— Как ты мог узнать? — спросила меня мама. — Ты ведь уехал так далеко, в Дюрбрехт. Мы слышали, что город подвергался налетам, и так беспокоились о тебе. О Давиот, как я рада видеть тебя. Ты правда не болен? Ты так похудел, плохо питаешься?

Эти обычные для матерей вопросы обрушились на меня самым настоящим потоком, так что я едва успевал отвечать на них. Мне словно снова стало двенадцать, но мать в конце концов, взяв меня за руки, заявила, что пора отправиться на поиски отца, а то мне придется потратить все свое время на повторение рассказов о себе. Я сказал, что сначала хотел бы отвести в стойло свою кобылу, и мать повела меня к сараю Робуса, где я почистил свою серую лошадь и дал ей воды. Я предостерег Робуса насчет ее характера, а он разглядывал меня и лошадь таким настороженным взглядом, точно я вернулся сюда большим господином, и Робус затруднялся, как обращаться ко мне. Он здорово постарел и стал толще, чем раньше. Я пообещал и Робусу, и всем жителям рассказать множество историй, но сперва твердо решил найти отца и других родичей. Когда мы с матерью шли к берегу, то видели, как Робус затрусил вдоль хижин односельчан, крича, что Давиот вернулся, став Сказителем.

Отца мы застали в компании Баттуса и Торуса за починкой лодки. Если не считать седины в волосах моего родителя и новых морщин, избороздивших его лицо, можно было бы сказать, что прошло совсем немного времени — так мало изменился отец. Все трое поднялись, и я заметил, что, хотя годы и нужда оставили свои следы, родитель мой и его товарищи были здоровы. Отец взял мою руку и заключил меня в столь крепкие объятия, что я было думал: ребра мои не выдержат. Я внезапно почувствовал прилив нежной любви к этому стареющему человеку, в горле моем запершило, и я какое-то время не мог произнести ничего, кроме: «Па», чувствуя себя совсем маленьким.

Торус и Баттус в свою очередь тоже пожали мне руку, а Торус, указав на висевший у меня на поясе нож, сказал:

— Хранишь мою сталь.

— Хороший нож грех не беречь, — ответил я, а он кивнул. Время не сделало Торуса более разговорчивым.

Работа прекратилась, и все мы отправились в пивную Торима, который почти не изменился, разве что стал суше. Трактирщик приветствовал меня как старого друга, щедро наполняя наши кружки, а тем временем односельчане собирались.

Как-то странно было вновь увидеть их лица. Теллурин и Корум стали взрослыми мужиками, их востроглазенькие жены пришли вместе с мужьями, а детишки испуганно выглядывали из-за юбок матерей.

Пришел и настоятель, но не мой прежний учитель (тот умер уже два года тому назад), а худой молодой человек с нервным лицом, которого звали Дисиан.

Мы выпили, и я стал задавать своим землякам вопросы о том, каково им пришлось в эту жестокую зиму и каково сейчас, под тропическим солнцем.

Они отвечали мне то, что я и сам предполагал: не хуже и не лучше, чем везде. Все это я уже слышал от людей. Фенд бушевал всю зиму, делая ловлю рыбы особенно опасным и трудным делом, уловы были крошечными, многие из односельчан утонули, некоторые замерзли. Внезапная оттепель и так же внезапно пришедшее на смену зиме лето не улучшили дело. В полный штиль нелегко ловить рыбу, которая, очевидно, из-за того, что вода в море стала слишком теплой, почти совсем перевелась. Озимые не взошли, а сеять сейчас что-либо было бессмысленно — засуха погубит все. Ручьи пересохли, реки превратились в болота.

Дело шло к вечеру, самое время наступить тихой весенней прохладе, но куда там, солнце словно остановилось на месте, взирая серебряно-золотистым зраком с неизбывной голубизны небес. Я полез в кошелек, чтобы предложить Ториму сбереженный дуррим, дабы не иссяк в наших кружках эль, и через какое-то время, точно по никем не высказанному соглашению, начался наш скромный праздник. Я чувствовал себя одновременно и гордым, и немного виноватым, поэтому, чтобы оправдать ожидания своих земляков, решил выложиться на полную катушку, развлекая их.

Пока мы пили и ели, солнце все-таки хотя и медленно, но скатилось к западу, и мутный покров сумерек тенью окутал деревню. Жара не спадала, хотя место светила дневного над Фендом заняла половинка луны. Как бывало тут тихо и безмятежно, когда волны моря пели свою колыбельную детям, которых матери укладывали в кроватки, и засидевшимся за кружкой эля мужчинам. Благословенные деньки миновали. Я осмотрелся вокруг, понимая, что люди теперь пьют не столько для того, чтобы утолить жажду, а чтобы расслабиться и забыть о своих бедах. Мое присутствие как бы давало им повод извинить самих себя за нечаянный праздник, который поможет им хоть на несколько часов забыться и не думать о том, что ждет их завтра с рассветом. Я почувствовал, что во мне растет скорбь о них и обо всем Дарбеке. Когда я поднялся, чтобы начать свое выступление, думаю, мне удалось сдержать данное самому себе обещание: ни один наместник ни в одном замке никогда не слышал от меня лучших легенд, чем мои земляки в тот вечер.

Когда я закончил, ночь уже вступила в свои права, матери повели спать упиравшихся детей, народ начал потихоньку расходиться. И вскоре остались только самые близкие да Дисиан. Все женщины, кроме моей матери, сидевшей рядом со мной и то и дело касавшейся рукава моей рубахи, точно желая удостовериться, что я здесь, тоже ушли.

Корум спросил:

— Так ты дрался с Повелителями Небес, а?

Я кивнул, не слишком горя желанием рассказывать об этом, чтобы зря не беспокоить мать. Дисиан пробормотал:

— Бог проклял их, он поможет нам сокрушить наших врагов. Он не допустит, чтобы Темные Силы одолели избранную им страну.

Я считал это заблуждением, мне казалось, что если Бог и существовал, то, несомненно, мало интересовался судьбой Дарбека. Как бы там ни было, я вовсе не желал приобрести себе врага в лице Церкви, поэтому как можно мягче произнес:

— Не рискну оспаривать промысел Господень, но в Дюрбрехте существует мнение, которое поддерживает и Великий Властелин, что, по всей видимости, надо в ближайший год-два ждать Великого Нашествия. Точно не известно. Бог да поможет колдунам укрепить Стражей и сдержать захватчиков…

Я запнулся, когда услышал, как мой отец сказал:

— Что же нам делать?

Странно было слышать, что мой собственный отец спрашивает у меня совета. Как все меняется! Я ответил:

— Если Хо-раби явятся, то мне представляется сомнительным, что они нападут на деревни.

Я говорил с куда более сильной уверенностью, чем та, которую испытывал, мне просто не хотелось видеть опять слезы в глазах матери и лишать надежды отца. Я не сказал им о своих подозрениях и догадках, оставил при себе мои тайны.

Тут мама моя зевнула, и я понял, что, если бы не я, она бы уже давно ушла спать. Как, впрочем, и остальные, надеющиеся услышать от меня слова, способные успокоить их страхи. Что я мог сказать им? Осушив кружку, я заявил, что устал и хочу отдохнуть.

— Ты надолго останешься? — спросил отец.

Я не знал, что сказать, потому что одновременно и хотел остаться, и страстно желал поскорее уехать. Куда проще было расхаживать с храброй миной на лице среди чужих мне людей, говорить людям, которых никогда не встречал и которых вскоре должен был оставить, что все будет хорошо. Здесь, среди старых друзей, рядом с родителями, это оказывалось нелегким делом. Я чуть было не сказал всем, что отправлюсь в путь на рассвете, но подумал, что это может показаться совсем уж невежливым, тогда уж лучше и вовсе было не останавливаться здесь. Поэтому я произнес с улыбкой:

— На завтра еще останусь, па, но потом мне лучше ехать. Из Тарвина уже сообщили в Камбар, и там ждут меня.

— Наместника лучше не заставлять ждать, — ответил он, тоном своего голоса давая понять остальным, что сын его персона важная.

В ту ночь я спал на своей постели, и мне снилось, что я вновь стал беззаботным ребенком.

Весь следующий день я провел с родителями. Ужинали мы в одиночестве, но, когда с едой было покончено, отправились к Ториму, где уже собрались земляки, чтобы послушать мои истории. Ночь выдалась ничуть не более прохладная, чем и все остальные, казалось, что даже летучие мыши, сновавшие средь хижин, и те замедляли свой полет. Именно они, летучие мыши, столь напоминавшие мне драконов, и побудили меня выбрать одну из самых древних сказок.

Это была история о Последнем Драконе, которую редко рассказывали, так как в Дюрбрехте существовало мнение, что она не вписывается в наши каноны, и даже сама ее подлинность была предметом обсуждения. Существовала теория, что мы должны пользоваться только теми материалами, подлинность которых подтверждается историческими свидетельствами, а так как данная легенда не находила подобных подтверждений, то, следовательно, должна быть забыта. Другая же теория утверждала, что все народные сказания повествуют о событиях, имевших место в действительности, и, стало быть, это наше прошлое, превратившееся в легенду. Я считал, что в них нет вреда и что жаль терять такие легенды. Кроме того, данная история нравилась мне сама по себе.

Когда я закончил, раздался одобрительный шепот и несколько усмешек.

— Именем Господним, — заявил мой отец, — а ведь эти драконы могли бы помочь нам, а? Подумайте-ка, если Властители все еще существуют, они могли бы повести этих зверей против Повелителей Небес. Тогда бы они призадумались, разве нет?

Слова эти вызвали смех, но у меня по спине пробежал странный холодок. В том, что сказал отец, эхом отдались отзвуки моих собственных мыслей, того, о чем я думал с тех пор, как вышел из Дюрбрехта. Я почувствовал, сам не знаю почему, какое-то предчувствие в этих невольно вырвавшихся у моего родителя словах, точно он говорил языком прорицателя. Я изобразил на своем лице улыбку и присоединился к смеявшимся.

Торим сказал:

— Все бы так и было, коль бы они не умерли.

Дисиан же заметил:

— Драконы охотились на людей, Бог вооружил нас колдовством, которое избавило нас от них. Положимся же на Него, а не на сказочных чудищ.

Я увидел, что отец мой мрачно стрельнул глазами в направлении настоятеля. Мать потянула отца за рукав, как бы призывая к осторожности. Этого жестковатого молодого священника, по всей видимости, в деревне недолюбливали, но перечить ему никто не стал.

Я бросил как бы невзначай:

— А вот бы здорово было, если бы Бог усмотрел резон в том, чтобы сделать драконов и их Властителей нашими союзниками.

Священник ответил:

— Какой толк в подобных мечтаниях? Ни тех, ни других больше нет в помине, а нам следует полагаться на Бога, а не на разные бредни.

Я пожал плечами и жестом попросил Торима наполнить кружку настоятеля (против чего тот, как я заметил, не возражал), а потом сказал все тем же будничным тоном:

— Но если все-таки Бог найдет нужным… наши колдуны смогли бы тогда, оседлав драконов, направить данную им силу волшебства против колдунов Хо-раби и их кораблей прямо в воздухе.

— Фу! — только и услышали мы в ответ, когда священник погрузил свое длинное лицо в свою кружку. Через голову богомола я состроил своему отцу улыбку.

Как бы там ни было, больше о драконах мы не говорили. Я рассказал еще одну легенду, на сей раз о Нэрисе и Белом Коне, которая вполне устроила Дисиана и заставила остальных слушать ее от начала до конца, затаив дыхание. Когда же я закончил, час снова оказался уже поздний и народ принялся расходиться. Мне не хотелось больше никаких вопросов, так что я сказал матери, что, пожалуй, мне стоит прилечь, ибо утром придется рано подниматься. Я было подумал, что она решит провести рядом со мной всю ночь не смыкая глаз, но увидел, как веки родительницы моей начали тяжелеть. Не хотелось мне, чтобы отец мой тратил с трудом заработанные дурримы. Моя собственная кредитоспособность оказалась в весьма и весьма ущемленном состоянии, надо было оставить монетку-другую родителям да сохранить немного на черный день. Поэтому я поднялся, пожелал всем спокойной ночи и предложил своей матери опереться на мою руку.

В ту ночь я снова бродил в Камбарском лесу, и дракон, как и в прошлый раз, парил надо мной, пронизывая меня насквозь своим изучающим взглядом. Я проснулся в поту и долго лежал без сна, прислушиваясь к ночным звукам дома и далекому шелесту моря. Чем были мои сны: внезапным плодом воображения или результатом постороннего воздействия, корни которого я был не в состоянии определить?

Я снова заснул только перед рассветом, и моим родителям пришлось изрядно потрудиться, чтобы растолкать меня. Нелегкое расставание, с которым мне хотелось как можно быстрее покончить, ждало меня. Я вымылся и оделся, решив надеть заштопанную рубаху, а затем принялся паковать свои седельные сумки. За занавеской, отделявшей мою кровать, я пересчитал оставшиеся у меня деньги, оставил себе несколько дурримов, а остальное запихал под подушку, чтобы родители мои нашли их уже после того, как я уеду, и не имели бы возможности настаивать на том, чтобы я взял деньги назад. С подсумками и посохом в руках я отправился завтракать.

Мы отведали тем утром жареной рыбки, потом я поцеловал мать и обнял отца. Они постарались сохранить на своих лицах мужественное выражение, провожая меня в сарай Робуса и наблюдая, как я седлаю свою кобылу. Мать крикнула, предостерегая, что кобыла, не желавшая становиться под седло, хочет укусить меня. Я поспешил заверить свою матушку, что это дело обычное и что мне ежедневно приходится сталкиваться с таким поведением моей лошадки, так что беспокоиться нет нужды. Робусу я дал дуррим, заплатив за использование его конюшни и корм для лошади. Мне очень хотелось уехать по-тихому, но когда я вышел на улицу, то увидел там Торуса и Баттуса, Теллурина и Корума, собравшихся проводить меня: прозвучали взаимные пожелания счастья, мы обменялись рукопожатиями. Я было опасался, что матушка моя заплачет, нагнулся и еще раз поцеловал ее, махнул на прощанье отцу и тронулся в путь. Моя кобыла помогла мне, распугивая моих земляков, которые сгрудились вокруг меня. Я привел ее в чувство, и она перестала таращить глаза, но никто уже больше не рисковал приближаться к ней, а я спокойно поскакал прочь, избегая лишних прощаний. Односельчане провожали меня до тропинки, что шла через скалы, они напоминали свиту какого-нибудь знатного господина. Я обернулся, махнул им еще раз и пришпорил свою кобылу, поднимаясь вверх по дороге.




Глава 19


Белые траурные знамена неподвижно свисали с башни Камбарского замка, а жители носили на своих рукавах скорбные ленты. Стражники у ворот повергли меня в грустное расположение духа, сказав, что Бардан погиб, став жертвой прошлогодней стычки с Повелителями Небес. Я хранил о нем память, как о добром человеке и славном воине. Теперь наместником в этой земле стал Сарун, и, едва устроив в конюшне свою кобылу, я поспешил предстать пред очами нынешнего хозяина замка.

Нового наместника я нашел в зале. Если не считать кучки солдат и нескольких слуг, Сарун пребывал там в одиночестве. Он мало изменился, но в ястребиных глазах Камбарского наследника я увидел какую-то особенную властность, словно нежданное бремя власти давило на этого молодого еще человека. Сначала, казалось, он даже не узнал меня. Я, как положено, поклонился и представился, он в ответ шевельнулся в своем кресле так живо, что примостившиеся у ног его борзые залились громким лаем. Сарун прикрикнул на них и, оглядев меня сверху вниз и снизу вверх, расплылся в улыбке.

— Боже ты мой, — сказал он наконец, — Рекин ведь говорила, что ты должен приехать, но я тебя и не узнал, Давиот. Ты так вырос. Я тебя помню мальчишкой-подростком, а сейчас ты взрослый мужчина. Сказитель, кто бы мог подумать.

Я улыбнулся и пожал плечами. Сарун приказал подать мне эля и ленивым жестом указал на стул возле себя. Прежде чем сесть, я сказал:

— Примите мои соболезнования, господин Сарун, ваш батюшка был столь добр к своим подданным. Он живет в памяти моей, пусть же Царство Теней примет его душу.

Сарун кивнул и как-то невесело улыбнулся.

— Он умер, как и положено мужчине, — сказал молодой наместник. — Несмотря на годы, меч его был обагрен кровью врагов.

— А как вдовствующая госпожа Андолина? — спросил я. — Здорова ли она?

— Здорова, да, — ответил Сарун. — Здорова, но все еще в трауре. Так много всего случилось в нашем замке с тех пор, как ты был здесь в последний раз. Слышал, наверное?

— Нет, — сказал я и покачал головой. — Пять лет я учился в Дюрбрехте, а последний год провел в странствиях по западному побережью, так что ничего не слышал о том, что происходило здесь.

Он нахмурился, играя со своим кубком, и помедлил какое-то время, прежде чем сказать. Я подумал о том, что он гораздо сильнее изменился, чем казалось мне с первого взгляда. Тут даже дело было не во внешности. Просто взгляд Саруна стал жестче, голос тверже, точно прошедшие годы закалили его, обтесали, как кусок гранита. Казалось, он готов к прыжку. Молодой наместник Камбара напоминал мне меч, который в любую секунду готов выпрыгнуть из ножен.

— Госпожа Гвеннет, она в добром здравии? — спросил я, поскольку Сарун молчал.

— Да, она сейчас с ребенком, — ответил он. — Второй родился. А мать с ней и с Гаратом.

— Да благословит Господь и мать и ребенка, — сказал я торжественно.

— Жизнь идет своим чередом, — ответил Сарун и выпил. — Кому-то черед родиться, а кому-то умереть. Думаю, тех, кто умрет, в ближайшее время будет много больше.

— Полагаете, что Повелители Небес нападут на нас в этом году? — спросил я.

— Полагаю. — Он пожал плечами и удостоил меня кислой улыбки. — Но это даже и не важно. Потому что многие и так умрут — от голода и болезней. Если, конечно, эта проклятая жара не спадет.

Сарун только подтверждал мои страхи и опасения. Я поинтересовался относительно его братьев.

— Тадвин женился, — бросил в ответ наместник, — и отбыл в Рирсбрийский замок, а у меня теперь есть наследник.

— А Рекин? — спросил я. — Андирт?

— А что Рекин, она жрица, — ответил Сарун. — Она гоняется за чертовым проклятым кораблем Повелителей Небес.

— А они что? Опять появились? — спросил я, наблюдая, как мой собеседник теребит ленточку на своем рукаве. — Я с ними не встречался с тех пор, как наступил новый год.

— Да, — зло усмехнулся Сарун. — Они снова появились, их уже не раз видели с тех пор, как началось это необыкновенное лето. Они подобны чертовым шершням, одного убьешь — на его место два становятся. Рекин по горло в работе.

Андирта он не упоминал, и я подумал, что сотник, по всей вероятности, следует за жрицей-ведуньей. Я все-таки поинтересовался, и Сарун в ответ отрицательно покачал головой.

— Андирт погиб, — сказал наместник. — Тому уж два года: огромные драккары, от них тогда просто отбою не было.

Я уставился на говорившего эти страшные слова, на какое-то время лишившись дара речи. Каким бы это ни показалось глупым, но мне всегда думалось, что Андирт умереть просто не может. Глазом моей памяти я видел его так же четко, как в тот день, когда он впервые появился в Вайтфише и позволил сыну простого рыбака понести свой шлем. Андирт был первым человеком, посадившим меня на коня и обещавшим мне место в воинском братстве, если мне не случится стать Мнемоником. Андирт отвел меня в дубовую рощу. Я считал его своим другом и теперь чувствовал внутри себя пустоту. Казалось, что кто-то украл у меня часть моего приросшего к душе прошлого, как словно я опять лишился Рвиан, Урта или Клетона. Исключая только то, что они все-таки были живы, а Андирт теперь оказывался потерянным навсегда.

Я услышал, как Сарун сказал:

— Мне очень жаль, Давиот. Вы ведь были близки, если я не ошибаюсь.

Я кивнул, протягивая руку к своему кубку, и отпил несколько глотков, стараясь прогнать прочь свою грусть.

— Он был очень добрым человеком.

— Да, — согласился наместник. — Пусть ему не будет одиноко в царстве мертвых.

Мне не хотелось более думать о потерях, и я спросил:

— Наследник у вас уже есть, вы сказали?

— Мальчик. Я назвал его в честь отца Барданом. — Суровый лик Саруна смягчился. — Ему, правда, и четырех еще нет, но он уже хорош. Скоро увидишь его.

— Буду весьма рад, — ответствовал я. — Приятно очутиться у вас здесь снова, господин мой Сарун.

— Просто Саруна будет достаточно, — возразил он. — Терпеть не могу церемоний.

«Как и твой отец», — вспомнил я и улыбнулся.

— Итак, — объявил наместник, — ты, наверное, желаешь помыться и отдохнуть с дороги? Ты ведь держишь путь из Тарвина, а это не близко.

— Я останавливался по дороге, — ответил я. — В Вайтфише, например, но вы правы — я с удовольствием соскребу с себя грязь.

Если разобраться, то благодаря заботам моей матушки я вовсе не был грязным, однако мысль о горячей ванне весьма и весьма радовала мое воображение.

— Тогда пусть так и будет. — Сарун подозвал слугу и дал Измененному наказ, чтобы мне предоставили комнату и ванну. — Вечером тебе представится возможность рассказать нам все, что ты видел на своем пути. Рекин, наверное, вернется к тому времени, и нам обоим желательно послушать, каковы настроения в деревнях.

— Как прикажете, — ответил я и вслед за слугой покинул зал.

Я улыбнулся слуге:

— Меня зовут Давиот, а тебя?

— Тал, — ответствовал он. — Приготовить вам ванну, господин Давиот?

Слуга вышел из комнаты, я остался один и какое-то время с отсутствующим лицом вращал вокруг своего запястья браслет, вспоминая слова Лана: «Ты встретишь Измененных, которые помогут тебе, если будет надо. Тогда мой подарок может оказаться очень даже полезным, Давиот. Береги его, а если кто-либо из Истинных спросит тебя, что это, отвечай, что, мол, так, безделушка».

Этот браслет казался мне своеобразным пропуском в общество, завесу над тайнами которого мне слегка приоткрыл Лан, следовательно, я полагал, что его должны узнавать все Измененные, но это, однако, оказалось не так. Я подумал, что внутренняя иерархия среди Измененных может быть еще более сложна, чем у моих соплеменников. Вероятно, Лан представлял какую-то партию или группу, о существовании которой мой слуга в Камбаре не имел ни малейшего понятия. В эту фракцию входил и Урт, так как Лан знал о нем и наша дружба сослужила мне в глазах моего морвинского слуги неплохую службу. Я принялся разглядывать браслет, сдвинув брови, чувствуя себя заинтригованным более обыкновения.

Тут явился Тал и двое глыбоподобных «быков», принесших ванну и воду. Я забыл о своих размышлениях, предавшись идиллическому наслаждению от купания.

Лежа в ванне, я услышал звон мечей и доспехов внизу, производимый вооруженными всадниками. Время от времени до меня доносились голоса, произносившие имя Рекин. Я выскочил из воды, не думая о потопе, производимом моими действиями, и, подбежав к окну, принялся пристально всматриваться в то, что происходило во дворе. А там я увидел множество спешившихся всадников, одетых в едва различимые под пропитавшей их одеяния пылью цвета Камбара. Среди них находилась и Рекин, пыль покрывала и ее лицо, и черные как вороново крыло волосы, и такое же черное кожаное облачение. Моему взгляду представились несколько неподвижных тел, я понял, что некоторые из воинов ранены. Я отошел в поисках полотенца, а когда вернулся обратно, Рекин уже не было. Я хотел не мешкая увидеть ее, потому, наскоро вытеревшись, в спешке оделся и поспешил вон из комнаты в зал.

Там, если не считать нескольких слуг, никого не было, и, когда я принялся расспрашивать о жрице-ведунье, мне сказали, что она и наместник Сарун уединились в личных покоях последнего для обсуждения каких-то приватных дел. Я рассудил, что мне вряд ли стоит беспокоить их, и потому решил подождать в зале. Через некоторое время начали появляться воины. Те, что ходили с Рекин, были отмечены печатью усталости, те же, кто оставались в замке, оказались не более разговорчивыми, чем их товарищи. Корабль Хо-раби оказался в пределах досягаемости, и Рекин бросила вдогонку за ним два эскадрона. В последовавшей затем битве пятеро солдат были убиты, а девять ранены. Победа далась нелегко, и теперь, когда пыл сражения угас, солдаты не знали, радоваться ли им одержанной победе или оплакивать погибших. Видел я заливавшихся слезами женщин, что скорбели над павшими, а также и тех, кто радовались тому, что их мужья, отцы и братья вернулись живыми с поля брани. Я опрокинул кружку эля и оказался вскоре в мрачном углу, куда мне вовсе не хотелось вторгаться.

Меня призвали в личные покои Саруна, и новости, кои я сподобился услышать там, были ничуть не лучше раскаленного металла, изливавшегося с неба на наши головы.

Побледневший наместник сидел за отцовским столом и крутил в своих руках кинжал, точно ища цель для блестящего клинка. Рекин приподнялась на стуле, все такая же пропыленная. Она казалась пораженной, ее зеленые глаза наполняло сомнение. На лицах обоих я видел обреченное выражение. Я почувствовал себя не в своей тарелке.

— День добрый, Давиот, — произнесла Рекин и горько усмехнулась так, что, казалось, пыль, набившаяся в горло, мешает ей говорить. — Если только нынче могут быть добрые дни.

Я-то ждал куда более теплого приема, а потому на мгновение почувствовал себя уязвленным.

— День добрый, Рекин, — осторожно ответил я. — Рад видеть тебя снова. Сарун сказал уже мне об Андирте, и я…

Колдунья покачала головой, прося меня не продолжать.

— Старая боль, — сказала она. Голос ее был почти спокойным, но от меня не укрылась блеснувшая в глазах Рекин горесть.

Сарун жестом предложил мне присесть, что я и сделал, чувствуя, как нарастает мое беспокойство. Не столько даже по лицам, сколько по позам, в которых сидели колдунья и наместник, догадался я о том, что новости, которые я услышу от них, не порадуют меня.

На какое-то время в комнате установилась тишина, точно ни наместник, ни колдунья не желали первыми говорить о неприятных вещах. Напряжение внутри меня росло, я внимательно вглядывался в хозяина замка и жрицу-ведунью, на лицах их я видел такое выражение, какое мне уже раньше случалось встречать у людей, которые потеряли кого-нибудь очень близкого, но еще никак не желали поверить в это. Я заерзал на стуле. Сарун издал резкий вздох и жестом показал Рекин, чтобы начинала.

Колдунья повернула ко мне свое лицо. Женщина довольно мало изменилась, только прибавилось морщинок над ее бровями да глубже легли бороздки от изгибов ноздрей до кончиков губ. Рекин отпила большой глоток эля и на мгновение закрыла глаза.

Потом, безо всякого вступления, прямо в лоб сказала:

— Великий Властелин Гаан мертв.

— Что? — Я подвинулся вперед так, что оказался на краешке стула. Гаан ведь вовсе не был стариком, он был моложе моего отца. — Как? Повелители Небес напали на Кербрин?

— Нет. — Рекин отрицательно покачала головой. — Он подхватил какую-то болезнь, совсем недавно. Никто, однако, не думал, что она серьезна. Буквально сейчас, когда я отправляла сообщение о Хо-раби, пришло известие о его смерти.

Она внезапно замолчала, точно и сама не поверила в то, что сказала мне. Никогда раньше мне не случалось видеть камбарскую колдунью столь обескураженной. Я взглянул на Саруна и на лице его прочитал тревогу. Мне не хотелось верить в то, что я услышал.

— Да. — Голос Рекин обрел свою обычную уверенность. — Четыре дня тому назад. Придворные врачеватели все, как один, оказались в тупике, они не только не знали, как лечить болезнь, поразившую Гаана, но даже не могли поставить диагноза. Они просто молча наблюдали, как Великий Властелин угасал.

— Да как же?.. — воскликнул я, внезапно чувствуя, что жара в комнате становится для меня непереносимой. Я раздвинул борта рубахи и, нарушая все правила этикета, без спроса налил себе кружку пива и, не долго думая, залпом осушил ее. Сарун даже не заметил этого.

— Ты хочешь спросить, как мог заболеть Великий Властелин? — Рекин пожала плечами, губы ее изогнулись в горькой улыбке. — Так же как и любой другой человек. Как всякий смертный. Некоторые склонны приписывать эту смерть действию яда.

У меня отвисла челюсть. Невероятно! Великий Властелин — хранитель всего Дарбека, глава Церкви, главнокомандующий всеми войсками, ключевой камень нашего мира.

— Кто отравил его? — спросил я, потрясенный.

— Если бы знать, заговорщиков бы уже постигла страшная смерть, — ответила Рекин. — Пока это только предположение.

— Только не Дары, — произнес Сарун мрачным голосом. — Готов голову свою дать на отсечение, что ни один из Даров не осмелился бы на такое. Это могли быть только Повелители Небес.

— Вероятно, — продолжала Рекин, а я, сдвинув брови, размышлял, как могли Хо-раби, даже вооруженные их магией, подобраться к Великому Властелину. — У них теперь некоторые нововведения, слава Богу, мы еще не имели удовольствия испробовать этого на себе. Они прицепляют позади своих судов специальные плоты, груженные разлагающимися трупами животных. Над городами они перерезают веревку, к которой крепится плот, и гниющее мясо падает повсюду. В такую жару…

Она передернула плечами. Я почувствовал, как у меня пересохло во рту. В такую жару эпидемии неизбежны. Тут, на побережье, еще ничего, а вот в запруженных народом больших городах, где полным-полно беженцев, — там это может стать грозным смертоносным оружием. Мне стало не по себе. Я спросил:

— А не могло это стать причиной болезни Гаана?

— Неизвестно, — ответила Рекин, — все, что мы знаем, — это то, что Великий Властелин заболел и скончался. Сомневаюсь, однако, что он мог подхватить болезнь такого рода. Наверняка знаю только то, что он мертв.

— Теперь Великим Властелином становится Тэрл. Сперва ему надо будет пройти соответствующие ритуалы. — Сарун горько усмехнулся. — Невеселая, однако, это будет церемония, а? Посвящению Тэрла будет предшествовать погребение Гаана.

— Но Тэрл же еще мальчишка, — сказал я тихо, представляя себе, сколь устрашающе велика ответственность того, кто принимает на себя власть Великого Властелина, — ее никак нельзя возлагать на столь молодого человека.

— Ему всего шестнадцать, — точно эхо моих собственных мыслей прозвучал голос Рекин. — Ну и груз свалился на его плечи. Несмотря даже и на то, что Джарет назначен регентом.

— Джарет? — Сарун с грохотом бросил свой нож на стол и, поднявшись, наполнил свою кружку. — Джарет и сам по себе нелегкий груз.

Я знал, чем вызваны эти слова Саруна. Джарет — воевода Мардбрехта, самого крупного из Пограничных Городов. Одно это уже давало ему большую власть. Кроме того, Джарет был женат на младшей сестре Гаана. Если Тэрл умирал бездетным, Джарет становился претендентом на Великий Престол. Однако Джарет отнюдь не пользовался всеобщей любовью. Говорили, что на берегу Сламмеркина он основал свое собственное царство, облагая жителей грабительскими налогами. Говорили, что он отстроил себе дворец, по роскоши не уступавший дворцу Великого Властелина, престол которого не давал Джарету покоя. Он имел своих собственных сторонников, но трудно было сказать, многие ли поддержат его в открытой битве. О Джарете говорили, что он умеет управлять, оставаясь в тени.

Когда я кивнул, Сарун пробурчал:

— Должно быть, не многих привело в восторг его регентство. Если он решится прибрать к своим рукам Кербрин…

— Боюсь, что чувства ваши разделяют многие в Дарбеке, — сухо сказала Рекин. — Я рискну выразить уверенность, что такие вот разговоры сейчас идут по всей стране. Но Джарета назначил регентом Гаан. Почему — это отдельный вопрос, но факт остается фактом. И перед лицом грядущего нам следует не спорить, а искать соглашения.

Сарун кивнул, но лицо его хранило горькое выражение.

— Думаешь, Джарет может быть хорошим руководителем? — спросил он. — Если случится Великое Нашествие, о котором все время говорите вы, колдуны, возглавит ли нас Джарет или предпочтет отсиживаться в Кербрине?

— Если нашествие будет таким, каким я его вижу, — сказала Рекин, — то, я полагаю, отсидеться Джарету не удастся ни в Кербрине, ни в каком-нибудь другом месте. Вероятнее всего, в Дарбеке не останется ни одного безопасного места.

Дальше я слушал уже вполуха, не вставляя своих замечаний в разговор. Они говорили, переходя от темы придворных партий к родословным, а от них к брачным обязательствам. О тех, кто поддержит Джарета, и о тех, кто станет бороться против него. Если дело дойдет до открытой войны, Сарун, горячность которого проясняла его позицию, как мне казалось, скорее всего поведет камбарцев против регента, а вот Рекин вряд ли поддержит своего господина. Я также подумал, что, как и говорила колдунья, те же самые мысли сейчас витают под сводами личных покоев многих наместников по всему Дарбеку. Мне подумалось, что смерть эта не могла выбрать худшего времени. Гаан пользовался всеобщей любовью и, что еще важнее, был мудр. Он был вождем, каким в настоящее время Тэрл никак не мог стать. И если враждебное отношение Саруна к регенту разделяют многие, то это назначение скорее поспособствует развалу страны, нежели ее укреплению. Страшно было даже подумать о том, что Великое Нашествие случится как раз в то время, когда Дарбек охватит междоусобная война.

Я услышал, как Рекин спросила меня о чем-то, и отогнал прочь свои мысли.

— Понимаешь ли ты, Давиот, что все, что ты здесь услышал, должно остаться между нами? Что нельзя говорить об этом ни с кем?

Я чуть было не усмехнулся, у меня уже имелся солидный запас тайн. Я сказал:

— Я все понимаю и не выдам вас. Но, когда я окажусь вновь в Дюрбрехте, мое начальство потребует от меня отчета, желая знать, каковы настроения в землях, через которые я путешествовал. Мне и тогда молчать?

Сначала никто из них ничего не сказал, но когда ответ наконец прозвучал, вышел он из уст Рекин. Похоже было, что Сарун во многом доверяет колдунье.

— Я думаю, — произнесла она медленно, точно взвешивая каждое слово, — что тебе не следует ничего скрывать от них. Нашему с тобой начальству лучше всего знать о настроениях в стране. Но ты расскажешь обо всем не раньше, чем приедешь в Дюрбрехт.

Я почувствовал облегчение, добравшись до кровати, но сон в ту ночь не шел ко мне. Я ворочался на мокрых от пота простынях, вдыхая душный воздух в свете полной уже луны. Не знаю, долго ли я провел так без сна, но когда наконец ночь сжалилась надо мной, то, провалившись в забытье, я увидел все тот же сон.

На сей раз он был искаженным, лишенным своей обычной последовательности. Когда я проснулся, то помнил только лишь отдельные его кусочки, словно бы память моя подвела меня. Я снова оказался в том лесу, но тумана на сей раз не было, и я смотрел на острова, видневшиеся далеко в залитом солнцем море. Тут вдруг небо потемнело, и страх окутал меня, когда я услышал странную песню духов воздуха, а во тьме поплыли красные цилиндры кораблей Повелителей Небес. Я содрогнулся, а небо стало не черным, а кроваво-красным. От островов вверх взметнулись лучи, которые поражали воздушные суда, и те падали, но было их так много, что место каждого погибшего корабля немедленно занимал другой. Они покрывали все небо от горизонта до горизонта. Тут я увидел, что стою на точно выбеленном известью камне, и услышал, как Рвиан кричит и зовет меня. Я оглянулся — моя любимая стояла рядом со мной.

Она сказала:

— Скорее, Давиот, у нас мало времени! Если мы не сделаем того, что должны, все будет потеряно.

Я хотел было спросить ее, что она имеет в виду, но огромная волна поднялась над морской гладью, взбудораженной взмахами драконьих крыльев. Тень накрыла меня, и в голове моей зазвенел крик чудовища.

Оно приземлилось на поросшей черными соснами скале, как раз над моей родной деревней. Скала превратилась в городскую стену, а деревня стала Дюрбрехтом. Город охватывало пламя, стены почти полностью лежали в руинах, а на месте школы Мнемоников, на совершенно открытом месте стоял гроб, окруженный скорбящими, среди которых я опознал Урта. Рядом с ним стояла и Рвиан. Я шагнул к ним, но застыл на месте, завороженный криком дракона.

Я поднял голову, не в силах спорить с властным призывом, содержавшимся в этом крике. Дракон уселся на задние лапы, держа облаченного в блестящую броню Хо-раби в одной из своих когтистых лап. Рыцарь тщетно размахивал мечом, стараясь уязвить чудовище. Его действия не причиняли дракону ни малейшего вреда. Тот поднял человека и, раскрыв пасть, сомкнул свои челюсти на шее Хо-раби. Тело упало, а дракон вновь раскрыл пасть, издавая пронзительный крик. Со всех сторон меня окружили Хо-раби, которые, не замечая меня, поднимали свои луки и посылали длинные черные стрелы в дракона, чьей гладкой синей шкуре подобные снаряды не могли причинить никакого вреда. Дракон, казалось, даже не замечал их. Он только расправил свои крылья и несколько раз взмахнул ими, и Повелители Небес разлетелись в разные стороны, точно сухие листья. Непонятно было, почему меня не сдуло вместе с ними, но я остался стоять там, где и был, а зверь сложил свои крылья и уставился на меня желтыми глазами.

Теперь он не казался мне таким уж страшным, когда сидел там среди окружавших его когтистые ноги трупов. Мне даже показалось, что он настроен ко мне дружелюбно. Зверь звал меня, поэтому я поманил к себе Рвиан и Урта и начал взбираться на полуразрушенную стену. Я знал, что если сумею добраться до дракона, то он даст мне ответ, вот только не знал, какие вопросы задам ему. Я карабкался вверх, но не успел добраться до дракона. Небо вновь наполнилось судами Хо-раби, и зверь расправил свои крылья, приготовившись к полету. Я закричал, умоляя его подождать, но чудовище рванулось вперед, а ветер, поднятый его крыльями, опрокинул меня вниз. Я слышал, как Рвиан потребовала:

— Давиот, мы должны…

Тут я проснулся.

Простыня обмоталась вокруг моих ступней, насквозь пропитанная потом. Голова моя болела, конечности не слушались, когда я поднялся и медленно побрел к умывальнику. Вода была теплой, но я попил и полил ее себе на голову, а потом, подойдя к окну, рухнул грудью на подоконник и принялся смотреть на улицу. Еще даже не совсем рассвело, но в небе уже висела тяжелая как свинец напряженность, а воздух был горяч, как в летний полдень. От толстых стен башни веяло теплом. Находившийся внизу двор был тих, но я все еще слышал шум крыльев дракона. Комната внезапно показалась мне очень маленькой. Я отошел от окна, умылся, затем натянул свою рубаху и панталоны, обулся и вышел прочь.

Слуги-Измененные точно во сне двигались по залу. Они, как мне показалось, менее нас, Истинных, страдали от жары, хотя движения их казались ленивыми. Я попросил у служанки-«кошки» чаю. Она, я был уверен, заметила браслет у меня на запястье, но не выказала никаких признаков заинтересованности, как и Тал, однако принесла мне чаю, фруктов и хлеба. Я поблагодарил.

Позавтракав, я еще немного посидел, дождавшись, когда в трапезной появились дружинники. Рекин и Сарун не появлялись, но пришла Андолина, державшая за руку Бардана. Вдовствующая наместница поприветствовала меня и с тяжким вздохом опустилась на стул, награждая меня усталой улыбкой.

— Ох, эта жара, Давиот, — пробормотала она. — Я едва в состоянии выносить ее, а уж бедняжка Гвеннет…

— Скоро уже? — спросил я.

Андолина ответила мне:

— С ней Гарат, он говорит, что со дня на день. — Она покачала головой. — Грустные времена, правда? Он родится, когда скончался Гаан и вот-вот нападут Повелители Небес.

— Да, времена грустные, — согласился я. — Но…

Бардан начал дергать меня за рукав, требуя, чтобы я рассказал ему что-нибудь, и я поведал мальчику историю о Дриффе и Вепре из Драггонека. К тому времени, когда я закончил, в зале уже было полно народу и Рекин подошла ко мне. Я посмотрел на колдунью, вопросительно подняв брови, она же кивнула рукой, взъерошив волосы Бардана. Точно по какому-то молчаливому соглашению, мы не стали заговаривать о Гаане и о том, что имело место в покоях Саруна, а завели беседу о лучших временах. Рекин хотела знать о том, что я делал в Дюрбрехте и после него, и мне пришлось доставать воспоминания из ящичков своей памяти, чему когда-то учил нас покойный Мартус. Я не стал вдаваться в детали своей дружбы с Уртом, почти ничего не сказал о своих отношениях с Рвиан, ни словом не обмолвившись о подарке Лана и о встрече Измененных с Хо-раби, свидетелем которой я стал. Мне было грустно от того, что я не могу сказать всей правды такому старому своему другу, как Рекин, но я знал, что главная обязанность ведуньи — Дарбек и Камбар, так что у нее не останется другого выбора, как только передать все мои тайны начальству в Дюрбрехте.

Если Рекин и почувствовала, что я что-то утаиваю от нее, то не подала виду и предложила мне пойти прогуляться в город, где обещала проводить меня до дома, в котором Делия жила с Кэном. Я согласился, но сказал, что прежде должен позаботиться о своей кобыле, так как жара причиняла неудобства не только людям, но и животным, а нам предстояло длинное путешествие на север через Треппанек в Дюрбрехт.

Мы отправились в конюшню, где конюх-Измененный с перебинтованным предплечьем посетовал на то, что я был прав, говоря о скверном характере своей лошади. Рекин посмотрела на кобылу и тихонько сказала:

— Тебя ведь Андирт впервые посадил на лошадь, так?

— Так и было, и, клянусь Богом, у меня потом все болело.

Она рассмеялась и пробормотала:

— Старая боль. Ее место в прошлом.

Я молча кивнул в ответ. Мнемоники не единственные, у кого есть воспоминания. Просто наша память точнее в деталях, чище в изображении картин прошлого, что подчас лишь больнее ранит сердце.

Мы не торопясь вышли в измученный жарой город. Тенты, которые в нормальный год растянули бы только через несколько месяцев, прикрывали дома, и те немногие из жителей, которых мы видели на улице, двигались точно в летаргическом сне, стараясь держаться в тени. Мы спустились туда, где рыбаки вытащили на берег свое судно, и Рекин указала мне на дом.

— Пойди поздоровайся с сестрой, — предложила колдунья. — А я буду ждать тебя в «Летающей Рыбине».

Я кивнул, разглядывая хижину, которая была точной копией жилища моих родителей с двориком перед ней и огородом на задах. Впрочем, огородные растения погибли от засухи, а те, которым все же удалось взойти, выглядели чахлыми и унылыми. Знакомый запах гниющих водорослей витал в воздухе. Здорово все-таки, что я смогу увидеться с Делией, которую всегда очень любил. Я подошел к открытой двери под сделанным из старого паруса тентом и позвал сестренку.

Она вышла, и на немного нахмуренном лице ее я прочитал вопрос. Волосы Делии были подвязаны платком, руки выпачканы мукой. Я узнал сестру сразу, хотя теперь передо мной стояла взрослая красивая женщина.

Делия на какую-то секунду недоуменно уставилась на меня, и на лице ее медленно расцветала улыбка. Я сказал:

— Не узнаешь своего брата?

Делия просияла и чуть было не сбила меня с ног, бросившись ко мне в объятия.

— Давиот! Глазам своим не верю, это правда ты?! Я не узнала тебя. Ты Сказитель? Останешься?

Осыпая меня потоками слов и градом вопросов, Делия проводила меня в свое жилище, желая знать все, что хочет знать любящая сестра, встретившись с братом, которого не видела много лет. Она усадила меня за грубо сколоченный стол и налила в кружку некрепкого желтоватого пива. Делия выглядела счастливой, Кэн был, несомненно, хорошим мужем. Он отправился на ловлю рыбы на лодке, за которую молодожены еще должны половину ее стоимости и которая, если Бог дарует им удачу и не позволит рыбе уйти из Фенда, скоро станет их полной собственностью. Детишек пока что нет, может, это и хорошо в столь страшные времена, но потом… А я? Был ли в Вайтфише? Слышал о Тониуме? Как мама с папой? Все ли у них в порядке? Как только позволят время и работа, они с Кэном обязательно отправятся на юг… Где я был? Куда еду? Остановился в замке? Тогда, значит, знаю о смерти Бардана?

Она спрашивала меня и отвечала на вопросы, так что я едва мог спокойно выпить пива. Все-таки как здорово было вновь увидеть сестру.

Но все же мне пришлось сказать ей, что я должен идти, Рекин ждала меня. Делия предложила мне пожить у них, но я объяснил сестре, что должен оставаться в замке, полагая, что в такое время лишний рот потребует от сестры и ее мужа дополнительных трат. Я обещал навестить их снова, когда Кэн окажется дома, и сказал, что, вполне возможно, буду выступать в какой-нибудь таверне, на что Делия попросила известить ее, где именно, так как ей очень хотелось послушать меня. Гордость сестры за меня вызывала у меня смущение. Мы обнялись, и я отправился в город.

Рекин я обнаружил в «Летающей Рыбине». Кружка эля стояла на столе возле колдуньи, которая при моем появлении велела принести и вторую. Когда заказ был выполнен, я спросил:

— Как обстоят дела в Камбаре?

— Так же, как и в любом другом замке, — сказала Рекин, откидываясь на спинку стула и вытягивая свои длинные ноги. На ней был обычный кожаный наряд, меч на поясе, точно ведунья ожидала вызова в любую секунду. — Если жара будет продолжаться, то Саруну придется открыть свои житницы, чтобы накормить голодающий народ.

Голос Рекин звучал мрачно, и я внимательно посмотрел на ее лицо, прежде чем снова открыть рот.

— Разве твое начальство не ищет ответа? — спросил я.

— Ищет, да, — отозвалась Рекин с несколько скептической усмешкой. — Только вот найдет ли? Пока что нет. Колдуны Хо-раби овладели такими вершинами магии, о которых мы и не подозревали. Они превзошли нас в своих оккультных возможностях. А теперь войсками командует Джарет. — Она подняла кружку, словно предлагая тост. — Боже мой, Давиот! Угораздило же Гаана умереть в самое неподходящее время. Такие страдания выпали на долю Дарбека, к Састенам начнется всеобщий голод. В городах растет заболеваемость, и, покуда жара будет продолжаться, начнут вспыхивать эпидемии. Слышал о том, что в Дюрбрехте недовольство народа выливается в открытые стычки?

Я в ужасе покачал головой.

— В Дюрбрехте, и в Кербрине тоже, — продолжала она. — В последнюю седмицу пришло известие о том, что в горах ограблен купеческий караван. В Линнисваре голодающие налетели на корабль с зерном, наместнику пришлось бросить в бой свою дружину, чтобы угомонить народ. Если все будет продолжаться в этом же духе, то хаос наступит раньше, чем придут Повелители Небес.

— Джарету надо принять какие-то меры, — сказал я, вовсе не чувствуя уверенности в том, что вообще что-то можно сделать.

Рекин пожала плечами и осушила свою кружку. Я заказал еще эля, и, когда слуга отошел, колдунья сказала:

— Измененные тревожат не меньше. У нас-то пока вроде тихо, но в других местах Измененные убегают от своих хозяев в горы или переправляются за Сламмеркин. Правда, пока это еще не достигло угрожающих размеров… Бог свидетель, скоро начнется хаос.

Вот вам и то, о чем я все время думаю. Обращайся Истинные с Измененными по-другому, они бы не стали так поступать. Впрочем, об этом я подумал вскользь и решил, что сейчас не стоит излагать Рекин подобную точку зрения. Я спросил:

— Они убегают в Ур-Дарбек? Разве там лучше?

— Кто знает? — отозвалась она и снова усмехнулась с такой горечью, которой я прежде не знал за ней. — Может, только Джарет? Он ведь, в конце концов, из самого главного из Пограничных Городов.

Старые воспоминания всплыли в моем мозгу, старые вопросы, слишком соблазнительные, чтобы я мог промолчать.

— Почему же все-таки так мало известно об Ур-Дарбеке? — спросил я.

Я смотрел в лицо Рекин, когда задавал свой вопрос, и не был уверен, что вижу: тревогу или, может быть, беспокойство, но чем они были вызваны, я не мог угадать.

Она ответила уклончиво:

— Тебя очень интересует это место, а?

Я развел руками.

— Мне все интересно на этой земле, ведь я же Сказитель.

— Но в школе твоей ничего тебе не сказали?

Я чувствовал неискренность, и не в первый раз уже. Но почему?

— Только то, что известно всем.

— Но тебе хочется знать больше, чем всем? — Глаза ее сосредоточились на моем лице. — Почему, Давиот? Почему тебя так интересует тайна Ур-Дарбека?

— Так все-таки есть тайна? — ответил я вопросом на вопрос.

Она усмехнулась и покачала головой, точно удивляясь моей настойчивости.

— Интерес к Измененным уже доставлял тебе неприятности и раньше, а? — Рекин не спускала своего взгляда с моего лица, так что я на секунду вспомнил пронзительные глаза дракона и нахмурился, удивленный ее осведомленностью. Увидев это, колдунья сказала: — О Давиот, к чему это изумление? Я, пожалуй, расскажу тебе кое-что, что ты когда-нибудь все равно узнаешь, тем более, как я подозреваю, ты уже о чем-то догадываешься.

В глазах Рекин заиграли веселые зайчики, и оба мы отхлебнули по глотку, прежде чем она продолжила.

— Разве тебе не говорили, что ты должен сообщать обо всем, что встречается тебе по пути, Сказитель? О настроениях в замках, об их готовности к войне? — Красивые черные брови Рекин поднялись, и я кивнул в знак молчаливого согласия. — В то же самое время и нам, колдунам, предписано сообщать о тебе. Не думал об этом?

Я сказал:

— Думал, конечно, и подозревал, что так оно и есть.

— Тогда слово предостережения, — сказала она мягко, — дружеского предостережения. Думай, прежде чем задавать вопросы. Может быть, не следует выказывать своих чувств к Измененным? Твоя дружба с твоим слугой не сослужила тебе доброй службы, а?

Тут я внезапно подумал о браслете на моем запястье. Я едва не убрал руки под стол, чтобы скрыть подарок Лана, но решил, что это глупо. Если Рекин знала, что это за вещь и для чего она, то прятать браслет поздно. Если же нет, тогда все равно. Я спросил:

— Он был моим другом, что в этом плохого?

— В глазах многих это не очень здорово, — ответила она. — Я-то так не думаю, но есть ведь другие… Джарет, например, презирает Измененных.

— Без них нам пришлось бы туго. Ты сама так говорила.

— Говорила, — согласилась колдунья. — Так оно и есть, без них в нашей стране может начаться хаос, если случится худшее.

Рекин умолкла и какое-то время смотрела на эль в своей кружке. На лицо колдуньи набежала тучка, Рекин задумчиво теребила прядь своих темных волос. Никогда не думал, что она может так колебаться. Я ждал, чувствуя, что она пришла к какому-то решению. Я переборол себя, обуздывая свое нетерпение, чувствуя, что камбарская жрица-ведунья заговорит если не о вещах запрещенных, то о том, о чем заговаривают крайне редко. Мне вспомнились мои беседы с Ланом, и я подумал, что, возможно, сейчас узнаю нечто не менее интересное. Рекин подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. Я понял, что она приняла решение.

— Вероятно, не следовало бы рассказывать тебе об этом, — произнесла она негромко, — но у меня к тебе особое отношение. Не могу объяснить… — Рекин улыбнулась и вздохнула. — Так уж получилось, что твоя судьба в каком-то смысле на моих плечах. Итак, ты уже достаточно повидал, чтобы понять, в какой степени наше общество зависит от Измененных.

Я сказал:

— Без них Дарбек окажется беспомощным, я полагаю.

— Так получилось, что мы от них зависим, пожалуй, уж чрезмерно сильно. — Красивое лицо Рекин помрачнело, а глаза скользили по залу таверны, точно колдунья опасалась, что ее могут подслушать. — И вероятно, среди них есть такие, которые знают об этом. Думаю, это те, кто и бежит за Сламмеркин.

Она сделала паузу. Я видел, что слова эти даются ведунье нелегко, и спросил:

— Но почему вы, колдуны, не воспользуетесь своим искусством, чтобы создать новых? Чтобы они заменили беглецов?

Я был удивлен, когда она покачала головой, но еще сильнее поразили меня слова, которые я услышал:

— Нет, Давиот, мы не можем.

У меня отвисла челюсть, я не смог сдержать вырвавшегося у меня вздоха. Рекин свела брови, ее зеленые глаза предостерегающе вспыхнули. Я закрыл рот, положил руки рядом со своей кружкой, точно желая обрести твердую почву, а потом придвинулся поближе к своей собеседнице.

— Не можем, — продолжала она так тихо, что никто, кроме меня, не мог слышать ее слов. — Никто с точностью не может сказать почему, хотя некоторые считают, что это из-за нашей миграции на юг. Эта способность обнаружилась у нас в Ур-Дарбеке, когда драконы охотились на нас и нам жизненно важно было создать для них добычу. Когда же мы переправились через Сламмеркин, нужда в этом отпала. Вместо этого наша магия была направлена на завоевание Драггонека и Келламбека, а также на одоление Повелителей Небес.

Рекин замолчала, когда служанка, подойдя к нам, спросила, не следует ли наполнить наши кружки. Мы допили наше пиво и молча ждали, пока рыжеволосая женщина наливала нам свежего эля. Затем колдунья продолжала:

— Все усилия нашей школы были направлены на создание Стражей и разработку методов ведения войны с Хо-раби. Мы видели, что Измененные сами себя воспроизводят, поэтому казалось, что нет нужды создавать новых слуг с помощью колдовства, когда природа и сама прекрасно справляется с этим. Сейчас оказалось, что мы просто забыли, как это делать.

— Как вы могли забыть? — спросил я.

Губы жрицы изогнулись в улыбке, в которой не чувствовалось и тени иронии.

— Мы не Мнемоники, Давиот, — сказала Рекин. — Вероятно, не охраняй мы столь ревностно своих тайн, доверь их тем, кто обладает твоим талантом… Но теперь-то уже поздно, мы просто не можем.

— Но, — спросил я в полнейшем недоумении, — как можно забыть дар?

— Наверное, забыть не совсем точное слово, — ответила Рекин. — Наверное, правильнее сказать, что мы направили свои способности другими путями. Вероятно, этот дар проявлялся только в Ур-Дарбеке и был обусловлен нашими тамошними нуждами. Как бы там ни было, сейчас он утрачен.

— Ты считаешь, что волшебный талант — это нечто такое, что связано с землей, на которой мы живем? — Я принужден был помнить о том, чтобы говорить тихо, словно мы ведем какой-то обычный разговор, и это оказывалось нелегкой задачей. — Что то место, где вы находитесь, предопределяет ваши способности?

— Есть такое мнение, — ответила она. — Лично я не знаю. Только я не могу взять животное и сделать из него Измененного.

Я покачал головой, внутри меня ожгла мысль. Глядя на Рекин во все глаза, я, понизив голос почти до шепота, спросил:

— Ты хочешь сказать, что мы, Дары, каким-то образом получили эту способность, находясь в Ур-Дарбеке? Из-за того, что жили там?

Вопрос был риторическим, мне просто хотелось проговорить свою мысль, но Рекин произнесла:

— Есть мнение, что это именно так.

— Если те, кто так думает, правы? — пробормотал я. — Могут ли такие способности развиться и у Измененных, оказавшихся там?..

Это было похоже на то, как если бы кто-то распахнул ставни и комнату залил яркий свет или зажгли факел, осветивший то, что раньше было тьмой. Я сидел пораженный. Мне казалось, что составные части головоломки сложились, полная картина еще не была видна, но ее очертания просматривались намного четче.

Лицо Рекин было прямо передо мной через стол, и сравнение с пронзительным взглядом дракона снова пришло мне на ум.

— Возможно, — сказала колдунья. — По крайней мере, такие подозрения существуют.

— Боже ты мой! — воскликнул я шепотом, чувствуя, что, несмотря на окружавшую меня жару, холодок побежал у меня по спине.

— Теперь ты понимаешь, почему твой интерес к диким Измененным признан столь нежелательным? — спросила она и, когда я кивнул, что называется, ошарашила меня, добавив: — Мне не следовало говорить тебе об этом. Тема строго секретная, я нарушила клятву, рассказав тебе. Если ты проговоришься, то и тебя и меня, скорее всего, ждет плаха.

Я кивнул, будучи слишком заинтригованным, чтобы чувствовать страх. Он займет свое место позже, но в ту секунду я испытывал только восхищение и ни с чем не сравнимое желание знать. Я спросил:

— И многим это известно?

— Об этом знаем мы, колдуны, — ответила Рекин, — глава вашей школы, Великий Властелин, воеводы, и никто больше. Это тщательно охраняемый секрет.

Я облизнул губы, не сводя взгляда со своей собеседницы. Тщательно охраняемый? Да, что может произойти, если жители Дарбека, как Истинные, так и Измененные, узнают об этом? Даже если то, что рассказала мне колдунья, не более чем предположение, все равно и этого достаточно, чтобы перевернуть все с ног на голову. Измененные, подумал я, бросят эту землю, чтобы переправиться на север, где они смогут обрести власть, которой сейчас обладают одни лишь их господа. Истинные попытаются помешать им силой. Хаос, который может начаться, сделает Дарбек бессильным перед Повелителями Небес. Я смотрел на Рекин, чувствуя, как страх шевелится под покровом моего удивления.

— Если ты что-нибудь об этом скажешь, — сказала она, подбирая слова. — Сарун или любой другой наместник прикажет вырвать твой язык, прежде чем подвергнет казни. Помни об этом.

— Да, — сказал я хриплым и сдавленным голосом. — Но, Рекин, зачем ты говоришь мне?

Она пожала плечами, и улыбка блуждала по ее лицу, а в глазах вспыхивали искорки загадочного огня.

— Не знаю, — ответила колдунья. — Все из-за той ответственности, которую я чувствую относительно тебя. Не могу тебе лучше объяснить, только думаю, что то, что я тебе сказала, послужит скрепкой для твоего болтливого язычка.

Я благодарно улыбнулся и спросил:

— Последний вопрос?

Рекин улыбнулась и взмахнула рукой, а я сказал:

— Какой резон в Пограничных Городах?

— Такой же, как и в Стражах, — ответила колдунья. — С той только разницей, что они стерегут побережье Сламмеркина.

— От вторжения? — сказал я насупив брови. — Разве дикие Измененные настолько сильны?

Рекин ответила утвердительно.

— На случай такой возможности, — сказала она. — На тот случай, если дикие Измененные найдут способ обратить против нас волшебное искусство.

Я опорожнил свою кружку молча. Тысячи мыслей пчелиным роем жужжали в моей голове, и каждая из них порождала множество новых. Мне надо было бы остаться одному и все обдумать, но Рекин поставила на стол свою кружку и предложила мне вернуться в замок. Я, не говоря ни слова, кивнул и отправился вслед за ней к выходу.




Книга третья

ХИТРОСПЛЕТЕНИЯ СУДЬБЫ





Глава 20


Многому выучилась Рвиан с того самого дня, когда впервые оказалась среди Стражей, но не смогла овладеть искусством забвения и стереть из памяти Давиота, который неизбывно оставался в дальних закоулках памяти девушки незаживающей раной. Она порой ругала себя за то, что вовлекается в столь бесплодные мечтания. На новом месте было чем заниматься, Бог свидетель, и если худшие из подозрений колдунов оправдаются, впереди их ждет безнадежная жестокая борьба. Но она не могла забыть Давиота.

От всего этого была одна несомненная польза: Рвиан не давала себе погрузиться в апатию, чувствуя, что начинает киснуть, она заставляла себя трудиться с большим упорством. Это приносило свои плоды, старшие Посвященные выделяли молодую колдунью среди большинства Одаренных. В течение первого года она получила повышение, теперь ее уже не расценивали как обычную ученицу, как источник оккультной энергии для более искусных коллег. Рвиан обучили использовать эту энергию, она овладела искусством концентрации и направленного применения своих сил. К концу следующего года она оказалась в числе Посвященных и присоединилась к тем, кто внутри белой башни работал с кристаллами, фокусируя их страшную мощь против вторжений летающих кораблей Анов.

Это было новое неожиданное открытие, что кристаллы одновременно и усиливают, и концентрируют в себе природные возможности колдунов. В Дюрбрехте лишь весьма туманно намекали на это, такие знания предназначались для главных Адептов и тех, кто был приписан (Рвиан едва удерживалась, чтобы не сказать: «Приговорен») к Стражам. Даже Великому Властелину полагалось иметь весьма расплывчатое понятие о средствах, используемых колдунами, а уж Мнемоникам и вовсе ничего известно не было. Рвиан и все ей подобные принесли клятву не разглашать секрета.

Камни только назывались кристаллами, но на самом деле были чем-то гораздо большим, отличаясь от этих обточенных и ограненных безделушек так же, как те, в свою очередь, отличались от гальки. Впервые, как узнала Рвиан, эти камни были обнаружены еще в Тартаре, в Покинутой Стране. Первые из колдунов-Даров установили (теперь уже никто не помнил почему), что камни усиливают их естественную магическую энергию, через них они научились разговаривать с драконами и стали Властителями. Кристаллы последовали за людьми на юг, бережно хранимые колдунами, ступившими на землю Ур-Дарбека, а позже переправившимися за Сламмеркин и Треппанек. И на протяжении всего этого времени маги черпали силу от этих переливавшихся точно горный хрусталь камней, происхождение энергии которых никто не умел объяснить, ее могли только использовать.

Мощь тех, кто оказывался вблизи этих кристаллов, возрастала, они, как казалось Рвиан, были чем-то вроде очага, чей огонь в холодную зимнюю ночь согревает находящихся рядом и ничего не дает стоящим вдалеке от него. Потому-то только самые талантливые выпускники школы в Дюрбрехте получали назначение на острова, только наиболее одаренным из них суждено было входить в охраняемые помещения, где содержались странные камешки.

Молодой колдунье казалось весьма прискорбным (однако ей хватало ума держать эти мысли при себе), что столь замечательная энергия используется для разрушения. Она старалась представить, что можно было бы сделать с помощью этих чудодейственных камней, если бы Повелители Небес не заставляли народ Даров использовать их в качестве оружия. Рвиан казалось, что, несмотря на полученное признание своих талантов, она плохая жрица, так как Чиара, например, никогда бы не позволила себе тешиться подобными размышлениями.

Но Чиара никогда не была рядом с Давиотом, когда тот возводил перед своей возлюбленной воображаемый мир своих «может быть» и «а если все-таки», где в небе проносились драконы и где и Дары и Хо-раби принуждены были жить в мире.

«О, я снова думаю о Давиоте! Мне нельзя, я не могу, потому что эти мысли причиняют мне такие страдания».

Рвиан встала, одергивая на себе промокшее от пота платье, и в последний раз «посмотрела» на ровную, словно бы дымившуюся поверхность Фенда. Береговая линяя Келламбека казалась едва различимой в сумрачной дали раскаленного жарой воздуха.

Плавал ли Давиот когда-нибудь по такому морю? Может, он, прямо вот сейчас, стоит где-то там на призрачном берегу, устремив свой взгляд в сторону островов, и вспоминает?

Девушка откинула упавшую на лицо непокорную прядь волос, ставших еще более золотыми теперь, и решительно отвернулась. Работа прежде всего. Занятия, а когда стемнеет, настанет время заступать на дежурство в башне. Бдения Стражей непрестанны, позволить мыслям о Давиоте захватить себя, когда надо быть настороже, ожидая Повелителей Небес, будет прямым нарушением долга. Рвиан нашла тропинку и принялась спускаться.

Девушка едва успела дойти до подножия скалы, когда прозвучал сигнал тревоги: «Повелители Небес в воздухе! Все по местам!»

Рвиан подтвердила получение сообщения и побежала к башне, напрочь забыв все свои мечты о ванне и чистой одежде.

Рвиан была одной из тех многих, кто мчался на свой пост для защиты Дарбека, весь остров пришел в движение. Только небольшая горстка Посвященных обращала свои волшебные таланты непосредственно к энергии кристаллов, но были и другие, служившие передаточными звеньями, отдающими свои способности тем, кто наносит прямой удар по захватчикам. Рвиан все это очень не нравилось еще тогда, когда она находилась среди поставщиков оккультной энергии, но это было необходимым, и девушка беспрекословно подчинялась, не будучи в силах отделаться от ощущения участия в своеобразном акте вампиризма, точно те, кого использовали, отдавали какую-то часть своей души. Не больше радовали девушку и обязанности проводника, словно она становилась пособницей в каком-то очень нечистом деле, и всегда после такой работы она старалась окунуться в ванну и очистить себя телесно. Она была рада (хоть радость и смешивалась с ощущением вины), что теперь оказалась среди ударной группы, дистанцированной от других.

«Все эти Одаренные, — думала она, — со всей мощью, заключенной в них, не решают проблемы, и все наши усилия пойдут прахом. Мы можем выкупать небо в огне, но никто из нас не найдет объяснения магии Повелителей Небес. Неужели так будет всегда?»

Рвиан прогнала прочь предательскую мысль, стараясь думать о предстоящем. Девушка была уже возле входа в башню, где стояли Алрис и Демэтер, которые и препроводили колдунью внутрь, указывая на аркообразный проход с левой стороны, где колдуны уже установили винтовую лестницу, которая вела к верхнему уровню колонны, поднимаясь спиралью вдоль внутренней стены башни, и освещалась парившими над ней фонарями. Ни дверей, ни окон в стенах не было до следующего аркообразного входа. Там на стульях с высокими спинками, поставленных кругом в лишенной какого-либо убранства комнате, разместились двадцать каннальеров. Рвиан продолжала подниматься, пока не оказалась на верхнем уровне. Теперь у нее над головой расстилалось бескрайнее небо. Там, где оказалась Рвиан, не было ни стульев, ни драпировок, лишь доходившие до уровня груди стены, дававшие возможность широкого обзора, и поддерживавший кристалл пьедестал высотою до пояса, вырезанный из черного базальта, в центре которого в углублении лежал камень. Защитная оболочка была удалена.

Кристалл выглядел таким маленьким, что не верилось в то, что он может обладать столь огромной мощью. Рвиан могла бы без труда удержать этот бугорчатый переливавшийся в солнечных лучах минерал в руках — столь невеликий и незначительный для тех, кто не был отмечен даром, и столь могущественный для колдунов. Рвиан ощутила знакомую дрожь, пробежавшую по ее телу, нервы девушки натянулись, как струны. У нее возникло какое-то странное завораживающее влечение к силе кристалла, многие попавшие под его чары готовы были отдать свой разум, даже свою жизнь за это. Рвиан отшатнулась, поборов искушение коснуться камня, почувствовать его власть и позволить ему испить ее сил. Скоро это случится, а пока она обратила свой взор к небу.

Его голубизну ничто не нарушало. Ни одна чайка не приближалась к башне, «не видела» Рвиан и обещанных воздушных кораблей. Девушка обратила свое лицо к Гвиллиму, пославшему по незримым ментальным каналам сигнал тревоги. Именно Гвиллим находился в дозоре вместе с Жон и Мэтерен, и Рвиан и сейчас ощущала легкую вибрацию в своей черепной коробке, общаясь с теми, кто был внизу. Глаза колдуньи были закрыты, она «посмотрела» на остальных. Жон стояла, подняв и слегка склонив голову в сторону, точно прислушиваясь к тишине. Мэтерен, повернувшись, нахмурилась, считая Посвященных, появлявшихся из аркообразного прохода. Рвиан поймала ее взгляд и подняла брови в молчаливом вопросе.

Горбунья кивнула, тыча в небо большим пальцем:

— Нет сомнений, они идут.

Голос ее был глубок, она словно бы выпевала слова:

— Или один большой, или несколько богомерзких маленьких кораблей.

Жон сказала:

— Быстро идут, думаю, это маленькие.

Гвиллим заметил:

— Нижние готовы. А мы как?

Они собрались вокруг пьедестала, Рвиан с нетерпением ждала команды Мэтерен.

— Изготовимся.

Она сказала это мягко, но все не мешкая подчинились. Рвиан устремила взгляд на кристалл, открывая свой разум его чарам, чувствуя, как его магия наполняет ее, точно обдавая валом ледяной воды, сбивая с ног неожиданным порывом ветра. На секунду тошнота охватила молодую колдунью, лишая всех прочих чувств, даже волшебного зрения. Связь с разумом тех, кто находился внизу, неосознаваемая, вливавшаяся неостановимой струей чистая власть сделала Рвиан, которая одновременно оставалась самою собой, частью огромного целого. Когда зрение колдуньи прояснилось, она «увидела», как кристалл пульсирует, призрачные лучики дрожащего света неровными нитями протянулись от камня к тем, кто стоял вокруг пьедестала. Рвиан даже не поняла, что потеряла равновесие, до тех пор пока не почувствовала на своем плече тяжелую руку Гвиллима. Она благодарно улыбнулась и вслед за ним повернулась к востоку, откуда приближались враги.

Это были малые суда, десятка два или даже больше. Кроваво-красные цилиндры были окружены клубившимися вокруг духами воздуха, несшими корабли вперед. Снизу висели напоминавшие рыбацкие плоскодонки черные корзины с Повелителями Небес. Рвиан чувствовала магическое присутствие элементалов, их дикую злобу за свое порабощение, холодную уверенность готовых к схватке колдунов Хо-раби.

«Вперед!».

Команда Мэтерен была быстрее слова. Все двадцать колдунов, как один, собрали свою силу и бросили ее против вражеских кораблей. Свет ярче сияния солнца прорезал небо, сверкающие словно алмазы лучи-копья ударили в кровавые драккары, в траурно-черные подвесные корзины.

Пять из них взорвались. Рвиан ощутила болезненный толчок прервавшихся жизней, смягченный буйной радостью вырвавшихся на свободу духов и ликованием стоявших рядом колдунов. Теридд торжествовал, ему все это очень, очень нравилось. От Жон и Гвиллима Рвиан чувствовала скорбь, сходную с ее собственной. Но долг и обязанность брали в них верх. Рвиан собралась, прогоняя сожаления прочь. Кристалл пульсировал, Дары посылали на врагов волны чистой разрушительной энергии.

Огонь полыхал, колдовство вступило в битву с колдовством, и хотя чары Хо-раби были невидимыми, но все равно это напоминало схватку лучших клинков мастеров оккультного поединка: удар — блок, выпад — защита. Рвиан слышала завывания элементалов, чувствовала злобную решимость Повелителей Небес, их ненависть.

Смертоносные лучи вновь и вновь буравили небо. Число кораблей уменьшилось до двенадцати, до семи. Пятерым удалось прорваться. Мощь кучеров-колдунов, избегнувших магии Даров, словно плетьми настегивала взбесившихся коней-элементалов, уносивших корабли Хо-раби к пределам Фенда. Из двух оставшихся кораблей один взорвался прямо над башней. Рвиан опалило жаром взрыва, девушка сжалась от ужаса, когда почувствовала, как куски плоти и потоки крови хлынули на нее. Словно откуда-то издалека она услышала крик Вэнде и увидела, как темноволосая женщина лихорадочно утирает окровавленное лицо, не замечая искр, пляшущих на ее одежде. Второе судно падало за стенами башни, оставляя за собой хвост дыма и пламени. Колдун Хо-раби погиб, и находившихся в его власти духов никто и ничто уже не сдерживало, корабль превратился в неуправляемый огненный сноп.

Судно сносило немного к югу, в сторону материка, несущий цилиндр горел, и корзину внизу лизал огонь. Мелькали темные силуэты людей, которые выпрыгивали из объятий пламени, падая вниз к ждущему их морю. Рвиан почувствовала, как Жон собирается для нового удара. Нужда в нем отпала, огонь прожег обшивку цилиндра, и газ, наполнявший его, взорвался. С секунду огненный шар висел в небе вторым маленьким солнцем. Корзина, чадя черным густым дымом, медленно начала падать вниз. Падение это казалось бесконечным, и, когда оно кончилось, в небе стало чисто.

«Все. Хвала Господу, все».

В безмолвном посыле Мэтерен звучало больше облегчения, чем ликования.

«Их больше нет».

Жон с отсутствующим видом потрогала свои обожженные волосы.

«Все кончено с ними», — послал сообщение тем, кто был внизу, Гвиллим.

Рвиан ощутила, что связь прервалась, но щупальца оккультной власти кристалла все еще цеплялись за ее разум, точно не желая отпускать свою собственность. Девушка инстинктивно отступила на шаг, прерывая свое общение с камнем, который прекратил лихорадочную пульсацию. Рвиан вновь испытала ощущение потери, точно у нее из рук вырвали некую драгоценность. Она гнала это чувство, борясь с желанием подольше побыть наедине с камнем, ослепленная на какой-то момент, прежде чем сумела собрать силы и вернуть себе «зрение». Рвиан «увидела» Теридда, обнимавшего плачущую Вэнде и утиравшего окровавленное лицо подруги. Рвиан посмотрела вниз: ее собственное одеяние также было покрыто пятнами крови. Она чувствовала себя ужасно усталой, измученной. Ей было дурно, но девушка не знала, происходило ли это из-за того, что ей пришлось убивать людей, или из-за кристалла.

— Довольно. — Гвиллим, судя по голосу, чувствовал себя не лучше Рвиан, но расправил свои могучие плечи и заставил себя улыбнуться. — Жон, Мэтерен, будем ждать, когда придут свежие дозорные. Остальные свободны. Хорошо поработали. Назначенные на ночное слежение будут заменены.

Этого Рвиан было довольно.

У себя в комнате она сняла свое окровавленное и опаленное огнем платье и наполнила ванну. В лучшие времена девушка не задумываясь выбросила бы такую одежду, но так как теперь корабли, снабжавшие остров многими необходимыми вещами, стали приходить реже, она решила, что платье вполне можно отстирать и залатать. Это потом, а в ту минуту она хотела только одного: погрузиться в ванну и отмыться дочиста.

«Отмыть дочиста свою плоть, — подумала Рвиан. — Внутри я все равно буду продолжать чувствовать себя грязной».

Она не понимала почему, ведь она выполняла свои обязанности, Повелители Небес не оставили ей выбора. Рвиан даже не могла точно оценить, что чувствовала… вину? Такие встречи, как та, что имела место сегодня, отзывались в ней неясными чувствами. Враждебность Анов была непримиримой, Бог свидетель, Рвиан чувствовала, как злоба черной волной окатывала ее с кораблей Хо-раби. Немногие соплеменники испытывали угрызения совести, убивая своих извечных врагов. Не все находили такое упоение в битве, как Теридд, некоторые, подобно Мэтерен, со смирением выполняли свой долг, но никто не чувствовал никакого сожаления. Так почему же с ней так? Она на какое-то мгновение пожалела, что не обнаружила более скромных способностей, тогда бы ее не послали к Стражам, а направили в какой-нибудь замок. Для нее в сражениях, которые вели Стражи, было что-то недостойное, точно зло направлялось на борьбу со злом. В замке, наверное, было бы попроще.

«Да полно тебе, — сказала себе Рвиан, погружаясь в воду. — Колдуны в замках сражаются с приземлившимися кораблями Повелителей Небес. Так где разница? И так и так люди гибнут».

Рвиан принялась отмывать выпачканные пеплом и кровью волосы, наблюдая, как меняется цвет воды.

«Может быть, — размышляла она, — дело в кристалле? А может быть, во мне? Наверное, я не настоящая патриотка. Наверное, я не способна воевать, так что и жрицей-ведуньей я оказалась бы никудышной. А может, я слишком много слушала Давиота, который говорил о том, что наши предки выгнали Анов с их собственной земли. Когда он говорил… О, нет! Не буду я о нем думать».

Злясь на себя, Рвиан поднялась и окатила свое тело водой. Всегда, она уже точно знала это, после общения с кристаллом ее донимали мысли о Давиоте. Точно камень открывал какие-то шлюзы, через которые воспоминания врывались в ее разум. Девушка вытерлась (подумав, что в такую жару это почти бессмысленно) и натянула на себя чистое платье. Она чувствовала, что голодна, а собравшиеся в трапезной люди помогут прогнать грусть.

Когда она пришла в столовую, длинная комната уже была полна народу, такие упражнения, как сегодня, способствуют появлению аппетита. Рвиан «увидела» Гвиллима, как и она сама, свежевымывшегося, погруженного в беседу с Цирэн и Гинэл, Чиару, слушавшую их с некоторой рассеянностью. Блондинка заметила подругу и замахала ей, указывая на место рядом с собой. Рвиан улыбнулась и кивнула, направляясь к Чиаре, надеясь, что в присутствии колдунов старшего ранга та не станет болтать о делах прошедшего дня, проявляя запальчивую кровожадность. Рвиан удивлялась такому отношению со своей стороны, в Дюрбрехте разговоры Чиары не казались ей болтовней. Вероятно, решила она, садясь рядом с подругой, это происходит потому, что Чиара находит удовольствие в том, что кажется Рвиан столь безвкусным. Обе они сильно переменились с момента появления на острове. Рвиан не позволяла своей улыбке растаять, так как полагала, что в противном случае лицо ее примет довольно хмурое выражение. Чиара радостно приветствовала подругу.

— Больше двух десятков, как сказал Гвиллим, и все, кроме пяти, уничтожены. Как жаль, что меня не было с вами.

Рвиан махнула одному из служивших в тот день за столом, чтобы ей принесли эля и еды.

— Ты правда жалеешь? — спросила она. — Это не так уж приятно, мне долго пришлось отмывать кровь Хо-раби.

— Черную кровь, которая больше не причинит вреда Дарбеку, — с яростью ответила Чиара. — Честная битва.

Рвиан сдержала свое раздражение.

— Бедняжка Вэнде просто искупалась в крови, — сказала она, озираясь вокруг. — Она здесь? С ней все в порядке?

Гинэл ответила:

— Вэнде в постели. Сказала, что есть не хочет, что ей не по себе. Мартин дал ей снотворное.

— Ей лучше какое-то время не стоять в дозоре, — сказал Гвиллим. — А ты, Рвиан, в порядке?

— Да, если не считать сгоревшего платья. — Она улыбнулась, не желая говорить здесь, что чувствовала себя извалявшейся в грязи. — А в остальном все в порядке.

— Хорошо. — Он удовлетворенно кивнул. — Что до меня, то я быка готов съесть после этой драчки.

— Как? — спросила Чиара. — Как ты можешь называть такое драчкой?

— Очень просто. — Гвиллим ухмыльнулся и, поймав взгляд Рвиан, подмигнул ей. — А сейчас давайте поговорим о чем-нибудь более приятном.

Чиара хотела было не согласиться, но Цирэн потрепала ее по руке, успокаивая. Та надулась, но в конце концов послушалась своей подруги, и разговор отклонился в сторону от темы сегодняшнего сражения. Хотя трудно было избегнуть обсуждения новых приемов колдовства Повелителей Небес и неизбежности Великого Нашествия.

Никто не сомневался в его приближении, единственный вопрос был — когда? Но тут мнения разнились. Рвиан не устраивала ни одна точка зрения. Иногда, в глубине души, она питала надежду на то, что наступит мир, но это было лишь пустой игрой воображения, потому что Дары никогда не вернут Анам земли, которую отобрали у них когда-то, а Повелители Небес не оставят своих притязаний. По доброй воле никогда, только если и тех и других вынудят прекратить войну. И каким образом это может быть достигнуто?

«Если, — пришла внезапная мысль, — мечты Давиота станут реальностью, и мы найдем драконов, которые станут нашими союзниками».

— Рвиан? — Голос Гвиллима нарушил ход мыслей колдуньи. — Ты где, Рвиан?

Прежде чем она успела ответить, Чиара сказала:

— Опять мечтаешь! О ком, Рвиан?

— Я думала, — отвечала она, удостоив подругу сердитым взглядом, — что хорошо бы закончить эту войну, пока не погибли слишком многие.

— Если бы это было возможно, — кивнул Гвиллим, и его суровое лицо стало еще более мрачным. — Но я не вижу, как этого можно достигнуть.

— Уничтожить Повелителей Небес! — Хорошенькое личико Чиары исказила злобная гримаса, в голосе зазвенел металл. — Сжечь все их богомерзкие корабли! Построить свои, сразиться с ними, пройтись огнем и мечом по их земле!

Она сжала свои руки в кулачки, голубые глаза метали молнии. Рвиан услышала, как Гвиллим тяжко вздохнул, и подумала о том, что фанатизм Чиары утомляет его не меньше, чем ее. Даже Цирэн неодобрительно посмотрела на молодую женщину.

Гинэл сказала:

— Ты же знаешь, что мы не можем построить такие корабли. Мы можем только пытаться уничтожать их.

Она сказала все это таким тоном, точно успокаивала раскапризничавшегося ребенка.

Чиара с вызовом посмотрела на седовласую колдунью, губы девушки раскрылись для ответа. Но Цирэн, не дав подруге раскрыть рта, нежно потрепала ее по все еще сжатой в кулак руке.

— Умерь свой пыл, малышка, — пробормотала она. — К чему попусту злиться, мечтая о том, чего просто быть не может. У нас свои методы колдовства, у них свои, надо просто принимать все таким, как оно есть.

Какую-то секунду казалось, что Чиара хочет возразить, но потом она вдруг кивнула, и бледные щеки ее залились краской. Рвиан поразилась тому, какое влияние оказывает на подругу Цирэн, и в то же время обрадовалась, так как не хотела становиться свидетельницей еще одной вспышки гнева. Она сказала примирительно:

— Если бы можно было хотя бы поговорить с Хо-раби, тогда…

Чиара презрительно перебила Рвиан:

— Ты слишком много слушала Давиота, чьи бредовые идеи завладели и тобой. Я дам тебе совет, который мне дала Цирэн, — перестань мечтать о том, чего просто не может быть.

Рвиан пожала плечами, вовсе не желая раздувать пожар спора. В такую жару люди легко выходят из себя, и, возможно, Чиара права. Давиот посеял в ней, Рвиан, семена своих идей, которые, вероятно, были не менее дикими, чем мысль о воздушных судах Даров.

— Тихо, тихо. — Голос Гвиллима был бодр, но в нем чувствовалась властность старшего. — Если бы мы построили свои собственные воздушные суда, все было бы иначе, но мы не можем. Если бы мы могли поговорить с Повелителями Небес, возможно, мы чего-то и достигли бы, но мы не можем. Мы можем только выполнять свой долг, а это станет крайне затруднительно, если мы все перессоримся.

В ту ночь Рвиан снилось, что она летала, сидя между огромными крыльями чудовища, которое одновременно казалось и призрачным и реальным. Она ощущала биение могучих крыльев, чувствовала, как вздымаются бока зверя, ветер обдувал ей лицо, ерошил волосы, но самого чудовища Рвиан не видела. Сколько ни старалась, не могла она рассмотреть его, но знала, что летит по темному в щербинах звезд небу на спине, как она полагала, дракона, совершенно одна. Рвиан испугалась, что сон кончится и она сорвется и упадет в пучину моря, но тут рядом оказался Давиот, он сидел впереди, она обхватила его за талию и прижалась щекой к его спине. Рвиан подняла голову, желая ощутить запах его волос, а он повернулся к ней и ободряюще улыбнулся.

Он сказал:

— Видишь, драконы-то все еще существуют.

Она спросила:

— Куда мы летим?

Он показал куда-то вперед, и Рвиан увидела, что они пролетели ночь, темнота кончилась, из-за горизонта вынырнуло солнце, осветив три гористых острова.

Она спросила:

— Это владения Повелителей Небес?

И он отвечал:

— Точно.

Тут с одного из островов взлетел корабль и устремился навстречу им. Рвиан видела зловещее свечение на боках кроваво-красного цилиндра и слышала мрачную песню элементалов. В черной корзине под цилиндром она увидела блики солнца на металле и воинов, натягивавших свои луки. Она чувствовала, что колдуны Хо-раби концентрируют свою магическую энергию, чтобы направить ее против них с Давиотом, и приготовилась, не будучи уверена, что ее сил хватит, чтобы справиться со столь многочисленными врагами.

Она сказала:

— Я боюсь.

А он ответил:

— А разве у нас есть выбор?

Рвиан проснулась, и заданный Давиотом вопрос все еще звенел у нее в голове. Она не могла объяснить этого сна, не могла и забыть его. Рвиан никому ничего не сказала, так как полагала, что никто на острове не сможет дать ей ответа, и, кроме всего прочего, это был лишь сон.

Затем он стал повторяться еженощно, всегда один и тот же, неизменный и неумолимый. Рвиан гнала его прочь, как могла, стараясь сконцентрироваться на своих обязанностях. Это было нелегко, потому что, как и все на острове, она жила в ожидании сигнала к битве. Выходя на улицу, она находила, что вовсе не единственная, кто то и дело смотрит в небо, и в любую минуту та часть ее мозга, что была настроена на прием сообщений от окружающих, ждала вызова в башню к кристаллу — сигнала к войне.

Однажды ночью разыгралась буря, и Рвиан не видела снов, потому что гром и вспышки молний почти не давали ей уснуть. Она сначала надеялась, что гроза эта — предвестник того, что оккультное лето скоро закончится, но утро разочаровало ее. Жара не спала, воздух снова стал почти осязаемым, и зловещий зрак солнца взирал на остров с синего неба.

Но, когда буря прошла, точно она тоже была всего лишь сном, жизнь Рвиан бесповоротно изменилась.




Глава 21


Едва выглянувшее из-за горизонта солнце накрывало небо ровным покрывалом из плавящегося серебра. Граница, отделявшая небо от гладкой поверхности моря, исчезла, вода и воздух превратились в единую объятую огнем субстанцию. Ни волна, ни облачко не нарушали яростной, причинявшей боль глазам и опустошавшей душу голубизны. Величественная власть рождавшейся зари была мимолетной, точно в мановение ока сгоревшая в пламени нового дня, как в костре, паутинка пера. Краткая передышка, принесенная ночью, окончилась, оставшись позади, столь ничтожная в пламени встававшего над миром солнца.

Человек отвернул прищуренные глаза в сторону и принялся разглядывать скалу, на которой находился, надежда его вспыхнула и растаяла столь же быстро, сколь легко ночь превратилась в день. Вокруг ничего не изменилось, хотя он и надеялся, сам не зная и не понимая почему, что все это сон, который исчезнет с восходом солнца. Лучик надежды растаял в его глазах, лишь только человек посмотрел на окружавший его со всех сторон безупречно белый монолит.

Он был таким, каким человек помнил его. Стоило ли, собравшись с силами, вставать на ноги, чтобы, поднявшись, убедиться, промерив скалу шагами, что в ней ровно пятьдесят шагов (на тридцатом небольшое возвышение, вокруг периметра океанская гладь) в длину и девятнадцать в ширину. Гигантская утроба, кажется, готова ждать, зная, что в свое время получит его так же, как выбеленные солнцем кости и черепа, которые он швырял в ее воду, чтобы хоть как-то развлечься, а заодно и избавиться от постоянного напоминания о смерти, стоявшей так близко за плечами.

Человеку было легче сказать, чего он не знает о себе, чем то, что ему известно обо всем том, что его окружало. Он не знал ни своего имени, ни места рождения, ни того, как назывался окружавший его океан. Он подумал о том, что совершенно не представляет себе, каким образом попал сюда, и эта мысль заставила его подумать, что он не имеет ни малейшего понятия о том, есть ли у него враги, друзья, семья, жена и дети. Он не знал, как выглядит и сколько лет и как прожил на свете.

Он почти что ничего не знал, и это было самым пугающим его обстоятельством.

Казалось, что он был рожден уже взрослым самим океаном, этой внушавшей благоговейный ужас матерью, ждавшей, что он вернется в ее лоно, и бесстрастно взиравшей, как солнце плавило мозги человека, доводя его до исступления.

И что ему теперь делать? Броситься в пучину и утонуть? Или скончаться от страшной жары и жажды? Кожа его ссохнется на костях, а затем полопается и исчезнет вместе с плотью, оставляя на камнях один лишь скелет, который когда-нибудь обнаружит такой же, как и он, человек. Он знал каким-то образом, что не боится смерти, но не знал, как и почему она наступит, и это неведение, это отсутствие памяти было самым неприятным моментом в его странном заточении.

В человеке не слабела вера в то, что попал он сюда обычными, далеко не волшебными путями, а стало быть, может надеяться точно так же отсюда и выбраться. Может быть, какой-нибудь корабль, проходящий мимо, заберет его, или капитан этого судна даст несчастному лодку, еды и какой-нибудь тент, чтобы спрятаться от солнца.

— А может быть, и нет, — сказал некто невидимый из-за спины человека. — Люди оставили тебя здесь, так почему ты думаешь, что они придут тебе на выручку, а не проедут мимо?

— Потому что они люди, — возразил человек, — а не все люди столь жестоки.

— А ты уверен? — вкрадчивым голосом спросила Смерть. — Ты знаешь это?

Человек ответил не сразу. Подумав, он твердо произнес:

— Да.

Ответом ему стал негромкий смешок.

— Тебя нет, — сказал человек. — Я говорю сам с собой, наверное, я схожу с ума.

— Наверное, — прозвучал ответ.

— Нет, — сказал он, и дрожь пробежала у него по спине, несмотря на жару. Человек провел по лицу ладонями, ощущая запах увлажнившего его ладони пота. — Поди прочь.

Он, напрягая глаза, всматривался в свои руки, а Смерть тихо хихикала, или это шелестели волны: человек, боровшийся с отчаянием, не знал.

Они, эти руки, были сильны и, по всей видимости, привыкли к труду, ладони и пальцы покрывали мозоли. Тыльную поросшую темными волосами сторону каждой руки испещрили белые полоски старых шрамов, так же выглядели и предплечья. Отметины неуловимого, как концы радуги, прошлого, которое он чувствовал, хотя не знал, кем был и откуда пришел. Человеку хотелось хотя бы малой зацепочки, намека, чтобы, ухватившись за него, попытаться нечто узнать — это было похоже на ускользавший сон, словно он пытался ухватить пальцами туман. Человек заморгал веками, когда пот, побежавший со лба каплями, упал на ресницы, лишая его возможности видеть. Он отер лицо и оставил попытки сконцентрироваться. Он сжал зубы, отрицательно покачал головой, чтобы не заплакать, не сознавая, что движения его полны природной гордости, и скосил взгляд в сторону солнца, думая, как долго еще сможет протянуть.

Пожалуй, недолго. Без укрытия от палящего зноя, без воды и пищи. Губы его уже растрескались, язык вздулся, алчущей влаги плотью касаясь высохшего неба. Скоро кожа покроется волдырями, сияние небес и океана сделает его слепым; а потом…

— Я возьму тебя, — сказала Смерть.

— Пока придется подождать, — возразил он.

— А к чему? — настаивал невидимка негромким вкрадчивым голосом. — Ты, так или иначе, предназначен мне, так есть ли смысл продлевать страдания?

— Я не знаю, кто я, — ответил человек. — Мне хочется вспомнить.

— А для чего тебе это? — усмехнулась Смерть, и море отозвалось ей тихим эхом. — Разве не все равно, кто ты? Ты человек на скале, одинокий в неизвестном море. Что еще тебе надо знать?

— Кто я, — сказал человек, — кто я.

— Никто, — ответила Смерть. — Ты мешок плоти и костей, который скоро иссохнет, скукожится и отойдет ко мне.

— Тогда подожди, — сказал он. — Подожди, покуда я не буду готов.

— Ты просто продлеваешь свою агонию, — возразила Смерть, — и ничего больше. Приговариваешь себя к ненужным мучениям. Здесь нет никого, кто увидит это, нет в том чести.

«Честь», — струны памяти натянулись.

— Это я, — сказал человек.

— Ты — никто, — возразила Смерть. — Идем ко мне.

— Нет! — закричал он и, посмотрев в небо, увидел, что солнце прошло свою высшую точку и потихоньку склоняется к западу. — Ты видишь? — обратился человек к той, с кем спорил. — Мне удалось выиграть у тебя еще один день.

Смерть промолчала. Человек тяжело дышал, воздух обжигал легкие. Ему стало легче, только когда золотой диск, целый день метавший в него свои огненные стрелы, взметнул лучи над краем водной глади. Небо на востоке потемнело, точно опускавшийся шар задернул его какими-то шторами. На какие-то секунды небесная твердь окрасилась в горделивый багрянец, в само и коралл. И лишь потом на синем бархате заблистали звезды и лунный серпик. Воздух стал прохладнее, человек вздохнул и поднялся, стараясь подставить свое тело под слабые струйки едва ощутимого ветерка, который осушил бы пот. Он застонал и, опустившись, принялся укладываться на камни, закрыв глаза, все еще видевшие солнце, которое точно напоминало, что, покуда человек будет цепляться за жизнь, он будет созерцать дневное светило.

Наконец-то человеку удалось заснуть.

Утром его разбудили первые лучи, растекавшиеся по водной глади как расплавленный металл.

Какая-то тень мелькнула на ровной поверхности, появилась и пропала. Наверное, это было устроено Смертью нарочно, чтобы убедить человека в тщете его надежд, но когда он скосил глаза, изо всех сил желая, чтобы видение оказалось реальностью, то увидел, что тень обрела очертания и превратилась в синюю четырехвесельную лодку, двигавшуюся по направлению к островку. На корме и носу виднелись люди. Он рухнул на колени, не чувствуя боли, которую причинял ему камень, вознося беззвучную молитву Богу или Богам, — человек не был религиозен. Он сказал Смерти:

— Видишь? Придется тебе подождать. Я победил тебя.

Смерть молчала, а лодка приближалась. Человек подумал, что это рыбацкое судно, сам не зная, каким образом отличает один корабль от другого. Не важно, главное другое, то, что корабль несет спасение. Человек вскочил и замахал руками.

Никто на судне не ответил ему, и, вместо того чтобы идти прямо, туда, где можно причалить к берегу, лодка повернула в сторону. Рот человека, и без того широко раскрытый, исказился в хриплом отчаянном крике. Несчастный вскочил и, в ужасе взирая на лодку, вытянул руки, точно пытаясь схватить ее. Он чуть было не прыгнул в море, чтобы догнать уплывавший челн, но страх заставил его отказаться от этого, так как расстояние было довольно велико, и он мог утонуть раньше, чем доплыть до своей цели.

Человек всматривался сквозь прищуренные веки, через заливавший глаза пот в неясные очертания лодки, — четверо громадных мужчин налегали на весла, пятый держал руль. На носу стояли мужчина и женщина, лиц которых разглядеть было нельзя, хотя человек чувствовал, что они смотрят на него.

«Они словно боятся меня, — подумал он. — Почему? Что же я такое, почему кто-то может бояться меня? Кто я?»

Секунды, которые понадобились кораблю, чтобы изменить курс, показались человеку на островке вечностью. Надежда умерла и вспыхнула вновь, когда лодка повернула свой нос к скале. Голова у человека закружилась, и челн, и небо, и море превратились в один сплошной сверкавший калейдоскоп. Несчастный даже не понял, что упал, не почувствовал, как иссохшее его тело рухнуло на камни. Ему было наплевать. Если бы в тот миг Смерть призвала его, он бы, наверное, последовал за ней без возражений, чтобы только не испытывать этих мук, которые несло ему рождение и гибель надежд. Он закрыл глаза и, стуча зубами, сжал в кулаки свои руки. Если бы в теле его осталось хоть несколько капель влаги, он бы, наверное, заплакал, потому что ощущение безысходности охватило его. Но следом пришла злость: если люди эти играют с ним, он не даст им удовольствия наслаждаться своими страданиями. Нет, он должен встретить их стоя на ногах, крикнуть им в лицо то, что он о них думает. Не зная, почему это так важно, человек открыл глаза и заставил себя приподняться. Он едва мог стоять и какое-то время не видел ничего, кроме раскаленного металла воды и неба. Солнце полыхало на коже человека.

Наконец в блеске появились шесть фигур, вставшие полукругом между человеком и лодкой, которую привязывал фалинем к скале седьмой из спутников, настороженно глядевший на островитянина, впрочем, так же как и остальные. Все шестеро были одеты в свободные полотняные рубахи и штаны и сжимали в руках мечи, точно опасаясь незнакомца. Женщина также была одета в сорочку из простого холста, волосы цвета надраенной меди были собраны на затылке в хвост. Женщина показалась ему прекрасной, но он понял, что она слепая, зеленые глаза ее были широко раскрыты и обращены к незнакомцу, но видела она его каким-то иным способом.

«Волшебство, — подумал он, — она владеет колдовством». Он знал это, сам не понимая как.

Человек перевел свой взгляд с лиц пришельцев на их клинки, и в мозгу его возникла мысль, что ему, столь измученному и безоружному, с ними не справиться. Однако он собрался с силами и приготовился к схватке.

Он едва не рассмеялся, представив себя, с трудом державшегося на ногах, но собиравшегося драться.

«Да кто же я?» — подумал он и, изо всех сил заставляя шевелиться свой ссохшийся язык, произнес:

— Я…

Он замолчал и покачал головой, продолжая разглядывать пришельцев.

— Кто вы? Вы пришли спасти меня или убить?

Незнакомцы обменялись взглядами, а один из них, высокий крупный мужчина, в чьих руках меч казался обыкновенным ножом, сказал что-то на непонятном языке.

Человек решил, что пришельцы не собираются его убивать, потому что в противном случае они сделали бы это сразу.

Он сказал:

— Воды.

Здоровяк нахмурился, а человек жестами показал, что хочет пить. Высокий вновь сказал что-то на непонятном языке.

Он ждал, думая о том, что не может продолжать стоять так, потому что врожденная дисциплина, заставившая его подняться, скоро будет вытеснена слабостью и он упадет. Человек не знал, почему мысль эта была ему столь отвратительна. Он пытался понять, почему не может понимать языка этих людей, а они в свою очередь не понимают его. Он сказал:

— Воды, во имя любви к…

Он не знал во имя какой любви может получить столь вожделенный дар, но вот женщина заговорила, обращаясь к здоровяку, который кивнул и в свою очередь сказал что-то другому мужчине, поменьше, и тот направился к лодке.

Островитянину дали флягу, но протянувший ее ему незнакомец сделал это с такой осторожностью, точно опасался, что его ударят.

— Спасибо, — пробормотал человек, поднося фляжку к губам.

Когда он поднял ее, здоровяк что-то очень настороженно сказал остальным и коснулся лезвием меча его горла. Остальные, отодвинувшись немного назад, что-то бормотали. И опять, неизвестно как, он понял, что они ворожат, воздух словно звенел от излучаемой ими силы.

«Если они решат убить меня, — подумал человек, — то я хотя бы напьюсь».

Он улыбнулся, точно не замечая стали, касавшейся его кожи, и начал пить.

Сначала человек даже не почувствовал вкуса, просто боль, с которой он сжился, немного отпустила. Он позволил благословенной влаге струиться по языку, вливаться в горло и стонал от удовольствия. Он глотал теплую воду, которая в тот момент была для него холоднее и желаннее горного ручья.

Когда здоровяк взял у него флягу, он попытался было помешать ему это сделать, желая отпить хотя бы еще немного, но сил не хватило. Однако краем глаза человек заметил, что остальные незнакомцы напряглись, точно ожидая проявления враждебности со стороны найденного ими человека.

«Воины, — подумал он. — Воины, оружие которых — колдовство».

Он поднял руки, слизывая с них капельки воды, и увидел, как женщина подошла поближе.

Она коснулась фляги, указала на его рот, а потом на живот и схватила себя за область солнечного сплетения, точно ей вдруг стало дурно. Он решил, что она пытается объяснить ему, что ему сейчас нельзя пить слишком много, и кивнул. Она улыбнулась и, коснувшись своей груди, произнесла всего лишь одно слово. Он сначала не понял, и она повторила свое движение. Он не знал, что она этим хочет сказать, но женщина коснулась рукой здоровяка и произнесла другое слово, и островитянин понял, что пришельцы называют ему свои имена.

Имена эти были неизвестны человеку, точно язык не привык произносить их, но, постаравшись, с помощью женщины, наконец произнес:

— Рвиан… Гвиллим.

Женщина покивала головой и ободряюще улыбнулась, потом указала пальцем в грудь островитянина.

— Не помню, — сказал он и пожал плечами. Она повторила свой жест, показывая, что не понимает, а он пожал плечами и беспомощно покачал головой.

Она отошла и стала что-то говорить человеку, которого звали Гвиллим, чье имя, неизвестно почему, казалось столь странным, как и имя женщины. Здоровяк кивнул и что-то сказал остальным. Они приблизились к незнакомцу, а один вернулся в лодку и пришел оттуда, неся в руках оковы. Человек кожей чувствовал их колдовство, точно так же как и уколы их мечей, и не сопротивлялся, когда они сковали его руки и ноги соединенными цепью кандалами. Ему только было удивительно, что они так сильно боятся его.

Они повели его в лодку, и хотя человек сделал все возможное, чтобы не упасть, ноги у него подогнулись, и он бы непременно упал, если бы здоровяк не подхватил его своей огромной ручищей. Островитянину было стыдно, что он не смог сам войти в лодку и его, точно младенца, перенесли на борт и водворили на нос, где он сел на палубу, а стоявшие по бокам мужчина и женщина не спускали с него глаз, в то время как остальные заняли свои места на веслах и возле румпеля.

Человек провожал взглядом удалявшуюся скалу, думая, что, может быть, Смерть явится, чтобы признать свое поражение и убедиться в его победе. Но позади в бескрайней морской синеве, точно покачиваясь на волнах, лежала гладкая белая скала, на которой ничего не было. Он отвернулся, не зная, радоваться ли своему спасению. По крайней мере, незнакомцы дали ему напиться, а значит, он зачем-то был нужен им живым, во всяком случае, на какое-то время. Если они решат убить его, он сможет умереть достойно.

Мелькали похожие один на другой дни. Спал он меньше, по большей части бодрствовал. Стараниями лекаря Мартина тело его зажило, сожженная солнцем кожа восстановилась, сил прибавилось. Он ел сначала лишь бульон да кашицу, а потом и твердую пищу: фрукты, овощи и даже мясо. Няньки-охранники менялись ежедневно, иногда среди них оказывались и женщины, ни одна из которых не нравилась ему так, как Рвиан, потому, наверное, что лишь она одна не боялась его. Остальные обращались с ним как с диким зверем, полуприрученным и, вероятно, очень опасным. Пленник каким-то образом знал, что очень силен, что умеет сражаться, но не испытывал никаких враждебных чувств ко всем окружавшим его людям, не понимая, зачем они держат его в кандалах и почему так боятся. Жаль, что они не знали его языка, а он не понимал их речи, тогда бы он смог объяснить им, что не держит в мыслях ничего дурного и не собирается нападать на своих спасителей.

По мере того как пленник поправлялся, любопытство его возрастало. Он был взрослым мужчиной, но ничего не знал о себе, точно младенец, как будто и правда само море породило его на той злосчастной скале. Он был другого племени, чем те люди, что нашли его, о чем говорил их язык. Но откуда происходил он сам и на чьей земле находился, этого спасенный не знал. Но он пытался узнать, обращаясь к людям, находившимся рядом с ним, с вопросами. Это мало что давало, люди называли ему предметы, он повторял простые слова, стараясь запомнить их. Он оказался довольно-таки способным и скоро уже мог попросить воды, пищи и чтобы его проводили в уборную, мог поблагодарить, поздороваться с входившими, но настоящее общение оставалось невозможным. Пожалуй, больше давало ему отношение своих учителей, одни из которых обращались с ним строго, другие с неохотой, третьи почти безразлично, но все они проявляли осторожность; некоторые испытывали отвращение, причин которого он понять не мог. Это лишь усугубляло одиночество пленника.

Со временем он стал достаточно силен, мог вставать и передвигаться без посторонней помощи, и тогда заключение стало ему особенно в тягость. Жестами он дал понять, что хотел бы выйти на прогулку, и почувствовал обиду, когда в первый раз ему отказали. Самой понимающей казалась Рвиан, которой позже, используя все свое красноречие, пленник изложил свое желание выйти наружу. Она поняла и кивнула, а позднее поговорила с Мартином, который ужасно нахмурился, ворча себе под нос: пленник по тону определил, что просьбу его, возможно, не удовлетворят. Но Мартин ушел и вернулся в компании с Гвиллимом и еще несколькими людьми, вступившими между собой в оживленный разговор. А пленник, лежа в кандалах, наблюдал за ними, проклиная себя за то, что ничего не понимает. Когда с него в конце концов сняли кандалы и дали понять, что он может выйти из комнаты, он просиял и сказал на их языке:

— Спасибо.

Ему выдали рубаху и штаны, что в первый раз напомнило пленнику о его наготе, хотя обстоятельство это и не смущало его. Куда как меньше радовали кандалы, но, по крайней мере, цепи, скреплявшие их, были удлинены, так что он мог ходить более или менее свободно. Когда пленник выходил, его всегда сопровождали двое мужчин с мечами на поясе и с длинными шестами в руках. Ему было безразлично. Гулять под солнцем — вот настоящая радость, несмотря на любопытные взгляды всех, кто встречался на его пути: люди смотрели на него так, точно он был каким-то диковинным зверем, которого научили ходить на задних лапах.

Еще через семь дней он совершенно поправился, полностью преодолев последствия выпавшего на его долю испытания, и стал достаточно силен, чтобы, не мешай ему кандалы, оставить позади себя своих сопровождающих. Реакция попадавшихся на пути людей раздражала пленника, и он предпочитал подниматься на безлюдные пригорки или площадки, особенно когда понял, что там довольно часто можно встретить Рвиан.

Когда он встречал ее, то, держась на почтительном расстоянии, ожидал, когда она обратит на него свое внимание. Она согласилась взять на себя роль педагога, но пленнику казалось, что делала она это больше для того, чтобы отогнать от себя какие-то навязчивые размышления, природу которых он не понимал. Изо всех сил он старался выразить свою благодарность, говоря женщине, что ей и ее спутникам обязан жизнью. Она, спасенный чувствовал это, понимала его, но он, в свою очередь, не мог взять в толк, почему Рвиан так грустно улыбается. Этот мир казался ему очень странным.

Однажды ночью, лежа один в кровати, как всегда в оковах (окно было закрыто ставнями, дверь заперта, но стража, однако, отсутствовала), он вспомнил свое имя. Пленник не знал, каким образом ему это удалось, имя просто само всплыло в памяти, и когда он произнес его, оно звучало знакомо: «Тездал». Это сделало его более значимым в своих собственных глазах, теперь он уже не казался себе таким ничтожным.

Утром, когда отворилась дверь и сторожа принесли пленнику пищу, он коснулся пальцами груди и сказал им с гордостью:

— Меня зовут Тездал.

Стражники настороженно уставились на узника, один из них схватился было за меч, но передумал. Они заговорили между собой, а спустя какое-то время появился Гвиллим с горбуньей по имени Мэтерен, которая, указав на пленника, с вопросительной интонацией произнесла его имя.

На что тот, улыбнувшись, кивнул и подтвердил:

— Да, я Тездал.

Гвиллим заговорил, но смысл того, что он сказал, за исключением отдельных слов и фраз, остался непонятен Тездалу, который подумал, что здоровяк одновременно и доволен и взволнован, как, впрочем, и его спутница. Затем настал черед для Тездала встревожиться, когда его попросили как можно быстрее одеться. Ему казалось, что их должен был обрадовать этот случайный дар, выплывший из тумана забвения спасенного ими человека, но получилось как бы даже наоборот, точно сам звук имени Тездала нагонял на них страх. Без всякого завтрака его в спешке вывели из комнаты и проводили к блиставшему белизной зданию с колоннами, внутри которого оказалось несколько прохладнее, чем на улице, где нестерпимо, несмотря на ранний час, пылало солнце. В зале, куда препроводили Тездала, было не жарко и тихо. Беспокойство узника возросло, когда его довольно грубо пихнули на стул, к которому и приковали. Тездал дернулся было от неожиданно охватившей его ярости, но увидел наполовину вытащенный из ножен меч и неприкрытую злость в глазах того, кто сжимал рукоять своего оружия. Пленник, тяжело дыша, покорился, испугавшись и в первый раз осознав, что здесь найдется немало таких, кто с удовольствием прикончит его.

Он продолжал сидеть, когда тишину в помещении нарушил гул множества голосов, люди прибывали и, переговариваясь, глазели на него с непонятным выражением на лицах. Какое-то время вокруг творилась неразбериха, люди все приходили и приходили, а Тездал озирался по сторонам, стараясь понять причины, вызвавшие такой переполох.

Пленник увидел в толпе Рвиан, но та была погружена в оживленную беседу с Гвиллимом и лишь бегло улыбнулась Тездалу, точно и она уже была не уверена в чистоте его намерений. Мартин подошел к пленнику и, положив тому руку на лоб, заглянул в глаза.

«Точно, — подумал Тездал, — проверяет, нет ли у меня лихорадки и не сошел ли я с ума. Почему так важно мое имя?»

Потом, когда Мартин отошел, все начали усаживаться перед пленником, точно судьи, а он лишний раз пожалел, что не смог лучше выучить их язык, и подумал:

«А если это не мое имя, если это просто первое, что я вспомнил?»

Тездал сидел молча, слушая их прения.

«Моя судьба…» — подумал он, увидев, как заседавшие один за другим поднимаются со своих мест, чтобы взять слово, показывая в направлении пленника, так что становилось ясно: они не могут говорить ни о ком, кроме него. Тездал не был абсолютно уверен, но по тону и по внешнему виду некоторых из говоривших ему показалось, что они высказываются за смертную казнь для него, точно, открыв свое имя, он сам приговорил себя, сознавшись в преступлениях, о которых не имел ни малейшего понятия. Другие выглядели менее кровожадными, по их лицам и голосам он не мог угадать с точностью, но надеялся, что они высказываются в его пользу. Время шло, а прения все продолжались.

«Несомненно, — думал Тездал, — они не могли подобрать меня там, на скале, а потом долго лечить, для того чтобы казнить, когда я назвал свое имя. Я не враг им. Я не хочу им зла. Если они спасли меня, зачем им теперь меня убивать?»

По тому, как изменился просачивавшийся сквозь шторы свет, Тездал понял, что миновал полдень, прежде чем решение наконец было принято. К чему пришли заседавшие, он сказать не мог, ему позволили встать и повели через зал. Пленник пытался взглянуть на Рвиан, чтобы по лицу женщины прочитать свой приговор, но не увидел ее, потому что вооруженные люди окружили его со всех сторон, точно опасаясь, что он решит сбежать от них, и повели в белую башню.

Он ни разу не подходил так близко к замку. Аура силы, которую излучало это место, когда он впервые увидел его, заставляла пленника обходить его стороной. Тездал не мог понять почему, он только чувствовал, что вдалеке ему спокойнее, точно башня эта будоражила его память, будила в ней какие-то неосознанные страхи. Теперь, когда он поднимался по лестнице вверх, беспокойство его возрастало.

Он изо всех сил сопротивлялся этому чувству, не желая поддаваться страху. Если спасители вознамерились столкнуть его вниз, что ж, он сумеет умереть как мужчина. Тездал взял себя в руки, когда дверь отворилась и он оказался под открытым небом. Аура здесь чувствовалась еще сильнее, и взгляд Тездала неотрывно устремился к кристаллу, покоившемуся на пьедестале из черного камня, возвышавшемся над центром пола. Кристалл, по всей видимости, содержал в себе какую-то волшебную силу. Он начал пульсировать, когда люди заполнили помещение. Тездал понял, что собравшиеся каким-то неведомым образом общаются с камнем и что процесс этот имеет отношение к нему, их пленнику.

Тездала схватили за руки и подтолкнули к кристаллу. Пленнику очень не хотелось приближаться к камню, но он решил не показывать этого и шагнул вперед, точно совсем не боялся. Семеро собрались в кружок вокруг пьедестала. Среди них Тездал узнал Рвиан, Гвиллима и Мэтерен, остальные были ему незнакомы. В животе у него все заходило ходуном, когда собравшиеся начали свой ритуал. Тездал сказал себе, что просто очень голоден. Однако он знал, что лжет. Он покорно ждал, а камень становился все ярче, полоски жгучего света точно маленькие молнии ударили в каждого из семерых, окружая людей искрящимися свечениями. Когда луч пал на Тездала, он рванулся, стараясь освободиться от тех, кто держал его, ощутив себя во власти безымянной силы, точно лишенный плоти и костей палец коснулся его сознания. Пала тьма.




Глава 22


Рвиан сидела, потягивая чай и разглядывая спящего.

«Тездал» — странное имя, имя Хо-раби. В именах заключалась особая власть.

Боже мой, когда он вспомнил, как его зовут, это еще раз подтвердило эту теорию, взбудоражив всех на острове, точно эта малость превратила спасенного ими человека из предмета любопытства в источник опасности. А ведь он продолжал оставаться все тем же человеком, который ненавязчиво пытался добиться ее общества, найти что-то, чтобы заполнить свою пустующую память. Он старался из всех сил показать свою благодарность и настолько, насколько она могла понять, стремился объяснить ей, что не желает никому зла, что в долгу у своих спасителей. Тогда она верила ему, почему же не должна верить сейчас? Разве то, что он вспомнил, как его зовут, до такой степени изменило ситуацию, что некоторые даже настаивают на казни этого человека? Они ведь знали, кто он, с самого начала, когда нашли его голого, брошенного на безлюдной скале. Он не мог быть никем, кроме как одним из Повелителей Небес, выпавшим из объятой пламенем корзины воздушного судна. Все согласились, что его следует привезти на остров, чтобы узнать как можно больше от первого взятого живым Хо-раби. Никто же не думал, что найденный ими человек совершенно не помнит своего прошлого и что осознание мира для него базируется на основе того, что ему стало известно за время короткого пребывания на скале.

Насмешка судьбы заключалась в том, что память у найденного ими человека отсутствовала, и понятия о том, кем он был и чем занимался, у него было не больше, чем у выброшенной штормом на берег рыбы. Если бы Тездал сумел вновь обрести свою память, его можно было бы допросить, магическая власть кристалла вскрыла бы все хранившиеся в его мозгу тайны. Но разум спасенного оказался надежно запертым, а память чистой, как у невинного младенца, доступа к сознанию Хо-раби не было. Совершенно неясно, что теперь делать; пришлось отложить решение.

Некоторые даже и теперь высказывались за смертный приговор, что казалось Рвиан похожим на решение убить ребенка, несмотря на то, что она понимала: Тездал — враг. Ей думалось, что потеря памяти стерла все прошлое этого человека, точно он и вправду родился заново. Поэтому Рвиан высказалась против столь крайней меры, доказывая, что в его неведении нет враждебности, а есть, может быть, шанс узнать что-то, вероятно, в конце концов, даже возможность вступить в контакт с Повелителями Небес. Гвеллим поддержал молодую колдунью, Мэтерен, Жон, Мартин и многие другие высказались в пользу Тездала: ему будет сохранена жизнь, по крайней мере до тех пор, пока он не представляет собой угрозы.

Сейчас, когда спасенный обрел имя, поднялся крик, порожденный извечной ненавистью, что, раз первый шаг сделан, Тездал снова станет Повелителем Небес, а следовательно, надо убить его.

— И где тут польза? — заявил Гвеллим. — Нужно было тогда не забирать его со скалы, сэкономив себе целый день тяжелого труда за веслами. Нам он был нужен живым, чтобы мы могли задать ему вопросы. Он у нас, так чего же мы хотим?

— Чего? — ответил кто-то вопросом на вопрос. — Ничего. Не надо было спасать его, не надо нянчиться с ним, не надо, чтобы он жил.

— Если наши худшие подозрения подтвердятся и Великое Нашествие вот-вот произойдет, — сказала Гинэл, — тогда все напрасно. Что мертвый, что живой, какой в том толк?

— Какая польза от человека, потерявшего память? — последовало возражение Демэтера.

— Какой вред от человека, потерявшего память? — спросила Рвиан. — Убить его сейчас — все равно что прикончить беззащитного.

— Мы обязаны убивать Хо-раби! — вскричал Демэтер в ярости.

— Еще один лишний рот в то время, как нам самим не хватает еды, — сказала Цирэн. — Он не знает нашего языка, — что мы хотим узнать от него?

— То же, что хотели и раньше, — заявил Гвиллим и передал слово Мартину.

— Его имя, — начал травник, — ключ. Без него нельзя получить доступ к его сознанию. Сейчас, когда он тем или иным способом вспомнил его… Я предполагаю, что мы можем с помощью силы кристалла вложить в память Хо-раби наш язык.

Когда раздались протестующие крики, Гвиллим рявкнул на несогласных:

— Мы ведь сами хотели этого! Именем Господним, или вы, спорщики, хотите выучить его язык? Если мы сумеем научить его нашей речи, то это, возможно, поможет нам снять шоры с его памяти, и усилия наши не пойдут прахом.

Некоторые стали возражать против этого, как им казалось, опасного подхода, потому что если Тездал окажется колдуном Хо-раби, то допускать его к кристаллу нельзя, ибо это усилит власть Повелителя Небес. Или же он может найти способ нанести вред камню, или, впитав власть кристалла, каким-нибудь образом повредит самим Стражам.

Тут Гинэл, с трудом поднявшись на ноги, сумела, несмотря на то, что глаза ее слезились, посмотреть на спорщиков с нескрываемым презрением.

— А мы так немощны? — заявила она. — Разве мы не можем наложить на него предохраняющее заклятие? Даже если он и колдун, а не всего-то-навсего обычный воин, почему вы полагаете, что он столь могуществен, что сумеет одолеть всех нас? Думаю, что у нас есть возможность, которой никогда и ни у кого не было. Думаю, что не воспользоваться ею — это все равно что предать самих себя.

Именно эти слова, сказанные хрипловатым скрипучим голосом, и качнули чашу весов в пользу того, чтобы сохранить жизнь Тездалу. Споры еще продолжались, но в конце концов оппозиция мало-помалу сдалась, решено было привести спасенного к кристаллу и попытаться вложить ему в голову язык Даров. Рвиан испытывала жалость к этому ничего не понимавшему человеку, которого поволокли в башню.

Все это происходило семь дней назад. С тех пор Тездал не просыпался даже тогда, когда Мартин вливал в рот ему отвар из тонизирующих трав. Хо-раби глотал его, но продолжал спать. Он пачкал простыни и не просыпался, даже когда его поднимали, чтобы сменить их. Грудь Тездала вздымалась и опускалась, дыхание было теплым, но глаза оставались закрытыми. Рвиан думала, что кристалл впитал каким-то непонятным образом его разум, оставив лишь одну пустую оболочку.

Рвиан подошла к двери и улыбнулась про себя, открывая ее, точно предпочитала не будить его вообще, чем разбудить случайным звуком.

Она услышала незнакомый и потому выделявшийся на фоне журчания голосов, блеяния коз и пения ночных птиц звук. Это был звон металла, словно кто-то дергал цепи. Она помчалась назад, открыв рот, чтобы улыбнуться и крикнуть одновременно, «увидев» своего подопечного.

Тездал шевелился в постели, как человек, просыпавшийся от длительного сна, поворачиваясь медленно, сначала на один бок, потом на другой, протягивая ноги и руки так, что натягивались цепи, которыми они соединялись с кроватью. Рвиан подошла к пробуждавшемуся человеку, поставила табурет и наклонилась над Тездалом.

Он открыл глаза.

Секунду-другую они казались сонными, а потом взгляд его стал осмысленным.

— Я хочу пить.

— Да, Тездал, — сказала женщина и, улыбнувшись, принесла чашку, прислоняя ее к его губам.

— Спасибо, — сказал он, выпив, а потом поднял руку, насколько позволяли ему цепи, и произнес: — Почему я в оковах? Я так опасен?

Она сказала:

— Некоторые считают, что опасен или можешь быть опасен. Ты помнишь, как меня зовут?

— Рвиан, — сказал он и улыбнулся. — Ты всегда была самой доброй.

Потом глаза его раскрылись от удивления, челюсть отвисла.

— Я понимаю тебя, — произнес он медленно, точно пробуя на вкус слова. — Я говорю на твоем языке.

Она сказала:

— Да; ты помнишь что-нибудь?

Он нахмурился и, подумав немного, наконец произнес:

— Я проснулся, вспомнив свое имя. Тездал. Это, кажется, напугало кого-то из ваших, и меня отвели в зал, где люди совещались. Думаю, они обсуждали, как поступить со мной. Потом меня привели в башню с сияющим камнем. Он излучал волшебную силу, которая затмила свет… коснулась меня. А потом…

Он пожал плечами. Зазвенели цепи. Рвиан сказала:

— Было решено обучить тебя нашей речи. Мы использовали силу кристалла, чтобы сделать это, теперь мы можем говорить с тобой.

Тездал кивнул, внимательно вглядываясь в ее лицо, во взгляде его читался вопрос. Рвиан продолжала:

— Это было семь дней назад, с тех пор ты спал. Я боялась…

Она усмехнулась и покачала головой.

— Как оказалось, зря. Что еще ты помнишь?

Его лицо потемнело.

— Скалу, — сказал он. — Голую необитаемую скалу в неизвестном мне море. Там я говорил со Смертью. Потом появилась лодка, на ней была ты, вы спасли меня. Ты и высокий человек по имени Гвиллим. Вы привезли меня сюда и выходили. Потом я вспомнил, кто я.

— И кто ты? — спросила колдунья.

— Я Тездал, — ответил он и свел брови. — Но больше… — Он двинул рукой, и цепи опять звякнули. — Я знаю, что меня заковали, но не знаю почему. Я не знаю, откуда я и почему вы боитесь меня.

— Я не боюсь тебя, — возразила она.

— Тогда отпусти меня.

Она покачала головой:

— Не могу. Это не мне решать.

— Я опасен? — спросил он в удивлении. — Я сумасшедший? Преступник?

— Ни то и ни другое. — Теперь настало для Рвиан время нахмурить брови. — Ты Повелитель Небес, Хо-раби.

Лоб Тездала прорезали морщины:

— Я не понимаю, что это означает.

— А ты не знаешь?

— Я слышал эти названия, но… — Он медленно покачал головой. — Но они ничего не значат для меня.

Рвиан надула губы. Она не чувствовала притворства в собеседнике, она ему верила. Колдунья сказала:

— Я должна позвать остальных. Если подождешь, Тездал, то, возможно, они решат, что тебя можно расковать.

— Мне бы очень хотелось этого, — ответил он так серьезно, что Рвиан улыбнулась.

Она кивнула и закрыла глаза, посылая сообщение:

«Он проснулся, говорит на нашем языке, но, думаю, ничего другого пока не помнит».

«Мы придем. Жди».

Рвиан открыла глаза, так ей легче было «смотреть» — старая укоренившаяся привычка. Девушка улыбнулась, чтобы ободрить своего подопечного:

— Они скоро явятся.

— Ты колдунья, — произнес он тихо, словно только что догадался. — Здесь все колдуны?

— Да, мы охраняем Дарбек.

— Дарбек? — Лицо Тездала выражало непонимание.

— Тебе еще многое предстоит узнать, — сказала она. — Потерпи. Нам всем придется запастись терпением.

Улыбка Хо-раби была невеселой. Он звякнул цепью:

— У меня не такой уж большой выбор, а?

Рвиан ответила:

— Да, пока, по крайней мере.




Снова собрался совет, спорили столь же жарко, как и в прошлый раз, с единственной разницей, что теперь в зале не было Тездала.

Гвиллим дождался тишины.

— Итак, здесь для нас он бесполезен, еще один, как тут сказали, лишний рот. Мы не можем восстановить его память, а без нее он никто. В Дюрбрехте же… — Гвиллим сделал паузу, серые глаза останавливались то на одном, то на другом лице. — В Дюрбрехте есть школа, в которой готовят Мнемоников, чей дар состоит в искусстве запоминания. Преподаватели этой школы знают память лучше, чем мы, и обладают техникой, способной восстановить ее. Я считаю, что нам следует послать его туда.

— Там же, кстати, и наша собственная школа, — сказала Гинэл, предвосхищая протест Демэтера, — которая, несомненно, сможет управиться с одним забывчивым Хо-раби, колдун он или нет.

— И все-таки, — потребовал толстый колдун, — что решим?

Образовалась заминка, и Рвиан рискнула вновь взять слово:

— Я провела с ним больше времени, чем кто-либо другой из вас, и могу сказать вам: он не представляет угрозы. Он считает нас своими спасителями, которым обязан жизнью.

— Вероятно, — сказала Цирэн ровным, но ядовитым тоном, — вы слишком сблизились. Не ты ли уже однажды осквернила себя с Летописцем?

Рвиан прошиб озноб, быстро сменившийся жаром гнева.

— Я любила мужчину, да, — сказала она, стараясь говорить спокойно, чувствуя, что готова ударить эту женщину. — И когда меня направили сюда, я оставила его. Я помню о своем долге.

— И нашла другого мужчину? — спросила Цирэн с ядовитым участием. — Не менее достойного?

— Нет, — сухо ответила Рвиан и, не удержавшись, добавила: — Как не затаскиваю я в свою постель новичков.

Старшая из женщин побледнела от оскорбления, но прежде, чем она успела открыть рот для ответа, Гвиллим рявкнул:

— Довольно! Будем ссориться как дети или разговаривать как взрослые люди?

Рвиан сказала:

— Прошу прощенья.

Цирэн пожала плечами, поправляя платье.

Демэтер произнес:

— Я спрашиваю опять, что насчет Дюрбрехта? Как мы будем уверены, что он доберется туда?

— Пусть из замка в замок, — предложила Жон, — его сопровождают тамошние жрецы-ведуны с конным отрядом из местных дружин.

— Медленно, — сказал Алрис.

— И, кроме того, — сказала Гинэл, — это едва ли понравится наместникам. Если наши подозрения оправдаются и начнется Великое Нашествие, замкам понадобятся их колдуны и уж конечно все солдаты.

Гвиллим опустил голову.

— Верно, — сказал он. — Проще и быстрее всего — корабль. Но самое главное — мы уже решили, что отправляем его в Дюрбрехт?

Снова наступила пауза, перешептывания и споры в итоге закончились соглашением.

— Пусть будет так. — Гвиллим медленно повернулся и, получив согласие от каждого в отдельности, заключил: — Он отправится в Дюрбрехт, теперь давайте решим, каким образом.

Мэтерен заявила:

— Грузовой корабль.

— А когда он в следующий раз придет? — спросил Алрис. — Они сейчас все нарасхват.

— Мы можем запросить Дюрбрехт, — предложила Жон.

— И получить отказ, — сказал Демэтер. — Или Бог знает сколько ждать.

— Свяжитесь с Карсбри, — высказала предположение Жон. — Пусть Пиррин выделит лодку или пришлет одну из своих галер.

— Если только ему есть кого послать, — задумчиво сказал Гвиллим. — И еще одно: мне хотелось бы, чтобы Тездала доставили до места живым. Как вы думаете, как будут воины на борту карсбрийской галеры обращаться с пленным Хо-раби? Не забывайте, оба сына Пиррина погибли.

— Скорее всего, убьют его, — сказала Цирэн, как показалось Рвиан, с тайным злорадством.

— Мы могли бы защитить его, — сказала Мэтерен. — Послать сопровождающих.

Протест Цирэн прозвучал вполне естественно:

— Мы выполняем здесь наш долг! Как можем мы ослаблять нашу защиту?!

— Тогда, похоже, мы забрели в тупик. — Демэтер скрестил толстые руки у себя на животе. — Потому что лично я против того, чтобы посылать его без присмотра колдунов.

Гвиллим кивнул в знак согласия. Рвиан сказала:

— Можно поступить иначе.

И опять лица обратились к ней. Гвиллим знаком показал Рвиан, чтобы объяснила.

— Я полагаю, что солдаты скорее всего убьют Тездала, а, возможно, что и кто-нибудь из местных колдунов. Я предлагаю доставить его в Дюрбрехт тайно. Отправить одну из наших собственных лодок в Карсбри и дождаться там какого-нибудь попутного корабля.

— Только под охраной, — упрямо повторил Демэтер. — А, как подчеркнула Цирэн, у нас нет возможности посылать стражу в такое путешествие.

— Ну почему же? — сказала Цирэн, сияющим взглядом буравя Рвиан. — Можно послать кое-кого, кто в состоянии проследить за Хо-раби и кто не ослабит обороноспособности острова.

Демэтер кивнул, Алрис вслух выразил согласие, и остальные присоединились к ним.

Рвиан увидела, что угодила в ловушку, но не стала спорить:

— Я могу поехать, если на то будет ваша воля.

Жон сказала с предостережением:

— Это будет нелегкая прогулка, детка.

— Но мы же решили, — ухмыльнулась Цирэн.

Рвиан увидела, что Гвиллим смотрит на нее с сомнением, и заверила:

— Я могу поклясться, что Тездал не опасен. Я доверяю ему.

— Как себе? — спросила Гинэл.

— Как себе, — ответила Рвиан.

Цирэн с притворной дружелюбностью улыбнулась и произнесла:

— Я полагаю, мы приняли предложение Рвиан.

— Ты уверена? — спросил Гвиллим, а когда молодая колдунья кивнула, сказал: — Проголосуем.

Решение приняли быстро. Некоторые рады были поскорее избавиться от Хо-раби, другие — от Рвиан, друзья голосовали честно, принимая, как считали, наиболее правильное решение. Постановили, что Рвиан отправится с Тездалом в Карсбри, где скажет, что возвращается с острова в Дюрбрехт, и попросит наместника Пиррина помочь им добраться как можно севернее, хотя бы до какого-нибудь из ближайших к Треппанеку замков, где можно будет пересесть на другой корабль. Ей выдадут некоторую сумму денег на дорогу. На том и порешили.

Вышла только одна заминка: Демэтер настаивал, чтобы на Тездала надели кандалы. Рвиан даже не знала, что столь искусна в красноречии, когда принялась оспаривать это предложение.

Каким образом она будет объяснять этот факт? Не странно ли они будут выглядеть? Если Тездал — узник, тогда его следует передать наместнику, а какого заключенного могут прислать на материк Стражи, если не Повелителя Небес? Но ведь все только что решили скрыть это от посторонних, чтобы Тездала не убили ненароком.

Нет. Она сказала толстому колдуну с твердостью, которой за собой и не подозревала, что, если они хотят, чтобы их ложь сработала, все должно выглядеть естественно. Стало быть, ни о каких цепях не может идти речи…




Замок был новым, на островах никто ничего не запирал, ключ висел рядом на гвоздике. Рвиан взяла его и открыла дверь. Тездал сидел на единственном стуле, связанный длинной цепью с кроватью.

«Точно он какой-то полудикий зверь, от которого можно ждать любой каверзы».

Рвиан улыбнулась и сказала:

— День добрый, Тездал.

Он поднялся.

«Он всегда встает, — подумала девушка, в первый раз замечая это. — Он человек воспитанный».

Тездал ответил:

— День добрый, Рвиан. Решили, что со мной делать?

Хо-раби нельзя было отказать в сообразительности. Она почувствовала, что слегка нервничает:

— Откуда ты знаешь, что мы говорили о тебе?

— Я весь день был один. Обычно приходишь ты или хоть кто-нибудь. Никто не появлялся с тех пор, как меня кормили, и я подумал…

Рвиан жестом попросила его сесть. Тездал склонил голову в некоем подобии поклона и подошел к кровати, ожидая, пока колдунья сядет.

— Мы приняли решение, — сказала она без дальнейших предисловий. — Ты отправляешься в Дюрбрехт.

— Дюрбрехт? — спросил он, сдвинув брови. — Ты говорила об этом городе, он большой, да? Там тебя учили искусству использования твоих способностей.

— Там моя школа. — Она кивнула. — Но также и школа Мнемоников — Сказителей и Летописцев.

Тездал вежливо улыбнулся и спросил:

— Зачем?

Казалось, будто речь идет не о его будущем, о его судьбе, а о простой прогулке.

— Мы считаем, — ответила Рвиан, — что они помогут тебе вернуть память.

— Было бы очень хорошо. — Он грустно улыбнулся. — По крайней мере, мне так кажется. Я не чувствую себя… целым… не зная точно, кто я и что. Это далеко?

«На расстоянии целой жизни».

— Да. Нам сначала предстоит переправиться на материк, а потом кораблем отправиться на север.

Тездал нерадостно улыбнулся и звякнул цепью.

— Это останется со мной? — спросил он.

Рвиан покачала головой:

— Нет, цепи снимут.

— Хорошо, — сказал Хо-раби и широко улыбнулся.

Он внимательно слушал о том, какое путешествие предстоит ему предпринять, и о той роли, которую, по решению совета, ему предстоит выполнять в дороге.

Когда колдунья закончила, он сказал:

— Я не слуга, Рвиан.

На лице Тездала появилось беспокойство, точно предстоящее притворство казалось ему оскорбительным.

— Не знаю, откуда мне это известно, но это так, — сказал он.

Рвиан ответила как можно мягче:

— Я тоже знаю это, но ради своей безопасности тебе лучше сделать так, как мы решили.

— Зачем? — спросил он упрямо.

— Потому что ты… потому что ты был Хо-раби, — сказала Рвиан. — Повелителем Небес, врагом Дарбека. Найдется немало желающих на материке убить тебя.

— Ты что-то говорила об этом, — пробормотал он. — О Повелителях Небес, о Хо-раби. Но даже если я и был одним из них, то теперь все по-другому. Как я могу быть кем-то, кого я даже не помню, о ком не имею ни малейшего понятия? Я не враг ни тебе, Рвиан, ни твоему народу.

— Я знаю это, — ответила она. — Но на материке… Дарбек многое претерпел, да и сейчас… Эта жара… — Она махнула рукой в направлении зашторенного окна. — Это тоже сделали Повелители Небес.

— Тогда их колдовство обладает большой властью, — сказал Тездал.

— Это так, — ответила девушка.

— И они ваши враги?

Она кивнула.

— Тогда они и мои враги. Моя жизнь принадлежит вам, Рвиан, с тех самых пор, как вы подобрали меня на той скале.

— Люди на материке не знают об этом, — сказала она. — Даже если они только заподозрят в тебе Хо-раби, они захотят убить тебя. Поэтому тебе придется притвориться и исполнять роль слуги, пока мы не доберемся до Дюрбрехта.

Рвиан «видела», что он обдумывает ее слова.

— Если ты так хочешь. — Он встал и коротко поклонился. — Пусть будет так.

— Спасибо, — сказала она.




Глава 23


Успели уже миновать празднества Дэран, когда вдали замаячил Карсбри. Под ложечкой у меня засосало в предвкушении гостеприимства Пиррина. Земля между его замком и Камбаром была опустошена засухой, угроза голода стала реальностью, то и дело вспыхивали эпидемии заразных болезней. Время, в которое я оказался там, должно было быть сезоном цветения и роста, но вместо изобилия я везде находил лишь нужду. Частенько случалось мне недоедать. Я рассчитывал немного пожить в Карсбри, чтобы нагулять жирку, прежде чем отправляться дальше на север.

Замок представлял собой приятное зрелище в свете позднего утра, несмотря на удручающий вид окружавших его полей, пораженных засухой. Я остановился у черной сосны, чтобы осмотреть местность. Город раскинулся возле живописной бухты, дома стояли, точно склоняясь перед выросшей в центре горделивой башней, которая высилась там будто дозорный, не спускавший глаз с бухты и с сухопутной дороги. Молы протянулись далеко, врезаясь в мирно дремлющие воды Фенда, гарантируя теплый прием всем, рожденным для моря, и я видел застывшие на якорях галеасы и воинственные, на фоне маленьких рыбацких лодок, галеры. Отсутствие ветра все же казалось странным. Я слегка шлепнул свою кобылу и направил ее в сторону города.

Не менее, чем отсутствие ветра, удивляло меня и безразличие попадавшихся по дороге людей. Я уже успел привыкнуть ко всеобщей апатии, но все же меня поражало то, что прибытие Сказителя столь мало волнует здешних жителей. Я подумал, что неизбывная жара не только вытянула из них всю физическую энергию, — она лишила людей и вкуса к жизни, всегда помогавшего им переносить самые тяжкие страдания.

Я остановился у ворот замка и представился расположившимся там солдатам, на которых не было доспехов, лишь простые рубахи и панталоны да клетчатые карсбрийские накидки. И хотя все они были при оружии, я подумал, что в том случае, если заявятся Повелители Небес, проку от этих вояк будет немного. Имя мое не вызвало почти никакого интереса, начальник поста небрежно махнул мне рукой, и копыта моей кобылы зацокали по раскаленным булыжникам двора. Знамя Пиррина свисало с башни мятой тряпкой, своим видом отражая состояние владений наместника. Когда я бросил взгляд на стены, то, к некоторой своей радости, увидел там тройку находившихся в полной боевой готовности метательных машин, громадные стрелы лежали рядом с ними. Все-таки хоть кто-то в этом городе не поддался апатии.

Я нашел конюшню, почистил свою кобылу, проследил, чтобы ей дали воды и корма, и, предупредив конюха-Измененного о ее норове, отправился в башню.

Пиррина я застал за игрой в кости в обществе дружинников. Это был человек, уже оставивший за своими плечами дни молодости, но еще только начинавший стареть. Я предположил, что наместник старше меня годами десятью или чуть более и что он склонен к излишествам в пище и потреблении эля. Мускулы его уже начали заплывать жирком, а светлые волосы редеть. На лице, как мне представлялось, было написано выражение праздного безразличия, хотя манеры наместника оказались довольно приятными. Он тепло встретил меня, приказав подать эля, и представил окружающим.

Жена Пиррина, госпожа Алленора, приветствовала меня из уголка, в котором находилась вместе с занятыми шитьем женщинами. Она выглядела под стать своему мужу. Не зная, что они супруги, можно было бы принять их за брата с сестрой, с той лишь разницей, что намокшие от пота волосы женщины отличались завидной густотой. Главный маг, Варнус, оказался человеком в годах и весьма осанистым, левую сторону его приветливого лица обезобразил страшный ожог. Позже от других я узнал, что, несмотря на возраст и формы, колдун был превосходным бойцом. Сотник — худощавый мрачноватый человек по имени Робирт — единственный из всех был облачен в черную кожу и, совершенно очевидно, готов в любую минуту вступить в сражение.

Мы выпили и обменялись новостями, которых у меня накопилось мало, ибо все перемены, которые мне довелось наблюдать на своем пути, были к худшему. В хозяине замка и его окружении я не заметил большой озабоченности престолонаследованием Тэрла и регентством Джарета, или же карсбрийцы просто не имели намерения высказывать своего мнения в моем присутствии. От них я узнал, что совсем недавно Повелители Небес предприняли большой поход против Стражей. Это была флотилия малых судов, из которых все, исключая горстку, были уничтожены, а те из Хо-раби, кому удалось прорваться к побережью, также нашли там свою смерть. Гораздо более необычной стала новость о прибытии в Карсбри колдуньи и ее слуги, которые держали путь в Дюрбрехт. Они ждут, сказали мне, отплытия торгового судна, которое должно выйти в море завтра.

Это, само собой разумеется, не могло пройти мимо моего внимания.

— Слуга? — спросил я. — Я полагал, что на островах нет Измененных.

— Все так, — ответил Вариус, — и слуга не Измененный.

— Довольно странная личность, — сказал Робирт. — Если бы не колдунья, которую он сопровождает, я бы решил, что он Хо-раби. Очень уж похож.

— Они прибыли сюда только вчера, — сказал Пиррин, — и практически не вылезали из своих комнат. Не получи Вариус извещения от Стражей, я бы подумал, уж не скрывает ли она его.

«А если?»

Я почувствовал, как сердце мое учащенно забилось. Меня словно пронзил насквозь вражеский клинок, и я на секунду-другую лишился дыхания. Такого быть не может… Что за вздор?! Как можно даже надеяться на это? Этого невозможно было вынести.

Я услышал голос Пиррина:

— Давиот? Что с вами, приятель? Вы побелели, вам плохо?

Я покачал головой, все еще не будучи в силах вымолвить ни слова. Надежда и страх перед тем, что она окажется обманутой, сдавили мое горло. Наместник сунул мне в руки кружку и осведомился, не вызвать ли замкового травника. На лице Пиррина я прочел опасение: уж не принес ли я в замок заразу. Не знаю, что скрывалось за взглядом Вариуса, но я не забыл предостережения Рекин о том, что коллеги ее наблюдают за мной. Так не догадался ли волшебник-рубака о причинах моего состояния?

Но мне в ту секунду было наплевать, я заставил себя выпить несколько глотков пива и спросил:

— А что? Не знаете ли ее имени?

Наверное, этот вопрос и вообще поведение мое показалось окружающим довольно странным. Это не слишком-то заботило меня.

Ответил за всех Пиррин:

— Разумеется, знаем, ее зовут Рвиан.

— Рвиан!

Я не ведал, что творил. Рассудок, казалось, покинул меня, я вскочил, сбив стул, и завертел головой во все стороны, ища глазами мою возлюбленную.

— Рвиан!

Робирт резко поднялся вслед за мной и выхватил меч. Мне было наплевать. Все, должно быть, решили, что я сошел с ума. В противоположном углу Алленора уронила свою вышивку, в ужасе прижав ладони к губам. Женщины сбились в кучку вокруг госпожи, точно, находясь рядом с ней, они чувствовали себя более защищенными от опасного безумца. Робирт встал между мной и наместником, который и сам уже выхватил кинжал, воины также обнажили клинки, а некоторые подняли копья, чтобы метнуть их в меня. Рвиан нигде не было. Внезапно установившуюся тишину нарушил спокойный голос Вариуса:

— Да, Рвиан. Слепая колдунья с волосами цвета пылающей меди, которая завтра отправляется в Дюрбрехт. А теперь, почему бы вам не сесть и не успокоиться? Или вы предпочтете, чтобы мы связали вас?

Я издал стон или вой, в тот день я сам не знал, что делаю, только я в конце концов поднял стул и сел.

Вариус наполнил мою кружку и велел мне выпить. Я подчинился. Меня вдруг охватил ужасный страх, что колдун, или наместник, или сотник прикажут схватить меня и посадить под замок до тех пор, пока Рвиан не уедет. Я пил пиво, а вокруг меня солдаты не спеша убирали в ножны мечи и опускали копья, однако никто не спускал с меня глаз. Я заметил, что Робирт отодвинул стул Пиррина подальше от меня и положил руку на рукоять своего меча, готовясь выхватить его из ножен в любую секунду. Я поднес руку к груди и, качая головой, пробормотал извинения.

— Прошу простить меня, господин мой Пиррин и госпожа моя Алленора, — произнес я, покачав головой. — Она здесь? В замке?

Пиррин кивнул, и по выражению его лица мне было ясно, что наместник и понятия не имел, что произошло. Робирт смотрел на меня так, словно видел перед собой взбесившегося пса с красными глазами и текущей изо рта пеной.

— Неистовый, — пробормотал кто-то у меня за спиной.

Я глубоко вдохнул, заставляя себя если уж не совсем успокоиться, то, по крайней мере, вести себя сдержаннее, чтобы убедить окружающих в том, что не представляю для них угрозы. О, Боже! Она ведь может в любую минуту появиться здесь, что тогда будет! Шквал чувств бушевал в моей душе, я сгорал от нетерпения. Надежда и опасения — все перемешалось. Я едва мог усидеть на своем месте.

Взгляды всех присутствующих устремились на меня, требовалось дать объяснения. Я произнес хриплым голосом:

— Мы любили друг друга, когда жили в Дюрбрехте, я с тех пор не видел ее, просто не думал, что мы когда-нибудь сможем увидеться.

Взгляд, которым удостоил меня Пиррин, содержал в себе одновременно интерес и жалость.

— Боже мой! — сказал он тихо. — И теперь вы оба здесь, что же будет, а?

— Наверное, лучше было бы, если б вы появились здесь завтра или послезавтра, но… — Вариус пожал плечами, и уцелевшую часть его обезображенного лица тронуло некоторое подобие улыбки.

Я сказал:

— Но этого не произошло. Она у себя?

Колдун кивнул:

— Да, со своим человеком.

Ужасное сомнение посетило вдруг меня. Ее человек, ее слуга? На островах Стражей слуг не существовало, тогда кто же на самом деле ее спутник? У Рвиан любовник? Ревность вспыхнула во мне. Несправедливое и оттого еще более сильное раздражение. Мне было тепло в объятиях Кристин, разве нет? Так что же я так разгорячился, узнав, что она с другим? Какие у меня права? Никаких, если вдуматься, и тем не менее… Разуму и любви тесно в одной связке.

Я проглотил подкативший к горлу ком, выпил пива и сказал самым наиспокойнейшим тоном, которым только мог:

— Я полагал, что колдуны-Стражи не имеют слуг.

— Как правило, да. — По голосу Вариуса я понял, что колдун уловил направление моих мыслей. — Во всяком случае, зрячие. Этот парень слуга и одновременно поводырь, специально нанятый для того, чтобы помочь этой девушке в дороге. Вот и все.

Я, кажется, с облегчением вздохнул. Но подозрение немедленно вернулось. А если Вариус просто желал успокоить меня, чтобы разрядить неловкую ситуацию? Поведение мое, очевидно, доставляло ему немало хлопот.

— Понимаю… но… — сказал я.

Я тотчас же заставил себя прикусить язык. Уж кто-кто, а я-то знал, что Рвиан не нуждается в поводыре. Ее дар позволял ей «видеть» не хуже, чем любому другому зрячему человеку. Пламя ревности вновь взметнулось ввысь:

— Слуга? Сопровождающий?

Вариус и в не меньшей мере Пиррин выжидающе уставились на меня. Робирт по-прежнему держался за меч. Мозг мой лихорадочно работал. Могла ли Рвиан опуститься до того, чтобы таскать за собой любовника?

Хозяева ждали, и я сказал:

— Я не думал, что когда-нибудь встречу ее.

Это прозвучало как-то очень вяло, но, по всей видимости, вполне удовлетворило окружающих, во всяком случае, вопросов больше не было. Я осушил свою кружку. Если бы эту историю рассказывал в своей песне трубадур, Рвиан бы в тот самый момент вошла в зал и бросилась мне на шею, а потом оба мы шагнули бы навстречу сияющему солнечным светом безоблачному будущему. Но на деле все выглядело иначе: стена, разделявшая нас, осталась стоять там же, где и была. Мы оба не принадлежали себе. А тут еще этот таинственный слуга. Я решил сохранить достоинство: если Рвиан приехала сюда с любовником, я не покажу своих чувств, я буду достаточно силен, чтобы не чинить им препятствий.

— Она ест со всеми в зале? — спросил я и, услышав утвердительный ответ Пиррина, добавил: — Тогда я, вероятно, и увижусь с ней. — Показав на свою запыленную одежду, я сказал: — Хотелось бы принять ванну.

Наместник довольно энергично закивал головой, думаю, он обрадовался возможности на какое-то время отделаться от меня. По нескрываемому любопытству, написанному на лицах госпожи Алленоры и ее дам, я мог догадаться, что, как только я уйду, они кинутся судачить на мой счет. Какая замечательная история: Сказитель и колдунья, любовь, которую заставили умереть дважды. Я поднялся и взял свой посох и седельные сумки, в то время как слуга-Измененный, вызванный Пиррином, получал от хозяина указания позаботиться о том, чтобы мне налили ванну.

Я поклонился и последовал за Измененным, который, как я успел походя отметить, оказался «котом», к выходу. Едва успев покинуть зал, я услышал, как вспыхнул разговор, который, как я и полагал, касался моей скромной персоны. Я пересмотрел свое решение задержаться в замке подольше, теперь мне следовало покинуть Карсбри как возможно скорее.

Но пока мне надо встретиться с Рвиан, хотя я уже не думал, что встреча эта окажется приятной.

Измененного звали Рилом. Это все, что я узнал, все мысли и раздумья о его неизвестном мире покинули мою голову, занятую теперь исключительно мыслями о Рвиан.

Нерешительность становилась мучительной. На одной чаше весов лежал страх, на другой надежда. Больше ждать я не мог, что бы там ни было, пусть самое страшное, я должен знать все немедленно. Я глубоко вдохнул и, толкнув дверь, вышел в коридор.

Я подумал: вдруг комната Рвиан окажется на том же этаже, что и моя, и мы столкнемся случайно. Но в коридоре никого не было. Я направился к лестнице. Пот, причиной которого служила отнюдь не жара, катился у меня по лбу, одежда прилипала к телу. Я распрямил спину и шагнул вниз по извилистой лестнице.

Пиррин сидел за высоким столом в компании Алленоры и Вариуса. Рядом с ними находилось еще два стула. Когда я вошел, внезапно стало тихо. Взгляды всех присутствовавших обратились в мою сторону. Наместник поманил меня к себе, я подошел и занял один из свободных стульев. Для того, чтобы пройти через зал, мне, казалось, понадобилась целая вечность. Когда я сел, разговор вновь продолжился. Многие смотрели на меня, другие бросали выжидающие взгляды в сторону двери, через которую должна была появиться Рвиан. Благодарности ради не могу не отметить, что Пиррин, его жена и Вариус сделали все возможное, чтобы как-то ослабить мою напряженность, но задача эта была попросту невыполнимой. Я принял предложенное мне вино и выпил его быстрее, чем было в моем обыкновении. Я улыбнулся и немного пообщался с хозяевами, тем временем продолжая ждать, усилием воли отводя свои глаза в сторону от двери. Я могу поклясться, что ожидание это казалось мне хуже любой битвы, в которой мне довелось участвовать. Я скорее бы согласился встретиться в схватке с Хо-раби, чем вновь выносить подобную муку.

Я повернулся в сторону госпожи Алленоры, когда услышал вдруг повисшую над залом тишину. Тут я увидел, как брови наместницы поднялись, а рука инстинктивно сжалась в кулачок. Меня прошиб озноб, точно за шиворот мне кто-то вывалил груду льда. Вместе с тем мне стало жарко. Я оборвал фразу на середине, не слишком задумываясь над впечатлением, которое производило мое поведение, и повернул голову.

Под арочным сводом дверей стояла Рвиан, на которой было надето свободное платье из кремового полотна, стянутое тонким поясом. Волосы ее, которые показались более светлыми, чем мне помнилось, были собраны на голове в прическу, обнажая хрупкую, загорелую, с кожей цвета дикого меда шею. Все прочее: овал лица, щеки, нос — все это было точно таким, как запечатлелось в моей памяти. Губы — полные и красные, их вкус я помнил с болезненной ясностью. Глаза зелены, как океанские глубины. Я видел, как они вдруг расширились, когда дар возлюбленной моей дал возможность ей узреть меня, а потом, прежде чем кто-либо успел заметить их метаморфозу, вновь стали прежними. Только безразличие, появившееся в них, было лживым.

Дыхание мое перехватило, я и сам того не понял, когда глаза мои застыли на человеке, стоявшем рядом с ней.

Он был высоким, приблизительно одного роста со мной, и мне пришло вдруг в голову, что он даже чем-то похож на меня. По крайней мере, кожа его была темна, волосы черны, глаза голубые едва ли не серые. Лицо его казалось непроницаемым, но я заметил, что взор его быстро скользил по сидевшим за обеденным столом, точно он старался заглянуть в самые потаенные уголки их чувств. Так мог смотреть только настоящий боец. Человек тот носил на себе одеяние из простого небеленого полотна, под покровами которого угадывалось крепкое мускулистое тело. Рвиан держала его под руку. Я ненавидел незнакомца уже только за это. Она что-то сказала ему, и он стрельнул в меня коротким выразительным взглядом. Или просто он посмотрел на высокий стол, не знаю, только я исполнился ревностью. Когда человек этот сделал несколько шагов вперед, я увидел, что у него осанка настоящего воина. Он просто не мог быть никаким слугой.

Во рту моем все высохло. Я знал, что Рвиан «видит» меня и совершенно точно осознает мое присутствие. Этого я перенести не мог. Я увлажнил губы свои вином, сердце мое молотом кузнеца ударяло в наковальню моей груди. Я поднялся и открыл было рот, но… Пиррин опередил меня.

— Рвиан, — сказал он не то чтобы очень спокойно, — у нас тут еще один гость. Сказитель, Давиот. Вы, я полагаю, знаете его.

Я увидел, как пальцы Рвиан крепче сжали руку слуги, она обратила свое лицо в ту сторону, откуда раздавался голос, как обычно поступают в таких случаях слепые. В результате этого ее движения глаза наши встретились, я взирал на свою любимую в совершенном смятении.

Она сказала:

— Давиот?

В голосе ее слышалось что-то такое, чего я никак не мог определить. Радость? Удивление? Тревога? Все, что я мог сделать — это сказать:

— Рвиан.

Сам Пиррин лично подвинул ей стул. Я наблюдал за темноволосым слугой, который внимательно проследил за тем, как она села, и встал за спинкой стула. Тут изумление мое возросло сверх всякой меры, Рвиан вела себя с ним как с самым настоящим слугой. Я просто не мог поверить, чтобы моя красавица-Рвиан так могла обходиться с любовником, разве что она не совсем испортилась на своем острове.

Колдунья моя сказала:

— Сколько воды утекло с тех пор, Давиот. Вы здоровы?

Голос — все тот же, мелодичный, мягкий, но в нем я не мог не почувствовать обескураживавшей холодности. Что там говорить, разве она не «видела», что я здоров? К чему такие игры? Я было хотел спросить ее об этом откровенно при всех, но подумал, что пусть будет так, и если (теперь мне даже стыдно вспоминать об этом) она играет со мной, я должен подыграть. У меня все-таки есть достоинство, я сумею показать ей свое безразличие.

Я сказал:

— Благодарю, а как вы?

Она ответствовала мне:

— Если не считать того, что приходится пользоваться услугами поводыря в незнакомых местах, можно сказать, что все в порядке.

Как ни был я смятен в чувствах, как от горестных мыслей моих, так и от ее поведения, все же я сумел распознать в словах моей колдуньи предостережение. Я-то знал, что никакой поводырь ей не нужен, значит, возможно, для того, что она опиралась на руку неизвестного мне человека, существовала какая-то причина. Мне бы очень хотелось отвести Рвиан в сторону и расспросить обо всем, но я не мог позволить себе этого. Что, в конце концов, связывало нас, кроме стародавних воспоминаний? Да будь они прокляты!

Мириады вопросов теснились в моей голове. Обвинения? Слова любви? Что бы я там сам себе ни говорил, я знал, что люблю эту женщину, как прежде. Сейчас, глядя на нее, я почувствовал это с особенной силой. Кем бы ни был этот парень, стоявший рядом с ней, я все равно люблю ее. Я сомневался, точно человек, умиравший от жажды, который подполз к ручью и стал вдруг размышлять: не отравлена ли в нем вода? Я смотрел в лицо своей богини и сгорал от желания коснуться ее, поцеловать, прижать к себе. Воспоминания о днях, проведенных вместе с ней в Дюрбрехте, выступили словно соль на разбереженных ранах. Я проклинал эти правила вежливости, предостережение, полученное от моей любимой, обязанность поддерживать беседу. Я ел, не понимая, что за куски кладу себе в рот. Я смотрел на Рвиан, вспоминая вкус ее поцелуев, в то время как она, к ужасу моему, оставалась холодной как лед.

Она сказала мне, что возвращалась в Дюрбрехт по вызову своей школы, а человек, бывший рядом с ней, являлся ее слугой и поводырем. А я? Где я и что я? Куда иду?

Уже позже, когда я обрел способность замечать то, что происходило вокруг меня, я обратил внимание на то, что Рвиан, со свойственной скорее моим коллегам тонкостью, сделала так, что говорил в основном я, а она, склонив голову, слушала, внимательно «разглядывая» мое лицо. По сей день не могу понять, осознавал ли Вариус то, что Рвиан может «видеть», или оказался, так же как и все остальные, введен в заблуждение. Впрочем, никого я тогда вокруг себя не видел, кроме своей любимой.

Наверное, мы по-настоящему поговорим потом. Когда я смогу встретиться с ней один на один и заставить ответить на некоторые мои вопросы. Если ей так хочется унизить меня, я не покажу никому своего горя. Вместо того я, услышав просьбу наместника приступить к выполнению своих обязанностей, так и сделал, проклиная свое призвание.

Я не слишком-то старался, но меня наградили аплодисментами, а к тому времени, когда я закончил, солнце перевалило за полдень. Тогда мне позволено было исчезнуть, и я, оказавшись свободным, подумал было о том, чтобы навестить Рвиан в ее комнате. Но я решил, что не стоит делать этого, и отправился в конюшню. Если я собирался найти утешение в обществе своей кобылы, то я ошибся. Лошадь приветствовала меня ржанием и оскалом зубов, точно то, что она попала в уютное стойло, снова испортило ее характер. Пообщавшись с ней, я снова вышел во двор.

Там я нашел Робирта, обучавшего некоторых обливавшихся потом солдат приемам фехтования. Я постоял, посмотрел на них и попросил разрешения принять участие в упражнениях.

Сотник окинул меня совершенно равнодушным взглядом и кивнул головой. Он выдал мне обмундирование и деревянный тренировочный меч и предложил стать моим противником.

Когда я завязал на себе шнурки своих кожаных доспехов, Робирт произнес, обращаясь ко мне:

— Мои симпатии на твоей стороне, Сказитель. Все еще любишь ее, а?

— Что, так заметно? — спросил я.

Он ответил с достоинством:

— Любому парню с глазами.

«А ей?» — Я выругался и вскинул меч.

Робирт сказал:

— Тренировочный бой, Давиот.

Вот уж не думал, что у меня все так на лице написано. Я кивнул и встал в позицию.

Когда день начал склоняться к закату и неясные тени поползли по двору, Робирт объявил окончание занятий. Я насквозь промок от пота и покрылся синяками, которых было, кстати сказать, меньше, чем у сотника, что заставило меня считать себя неплохим фехтовальщиком. Этот человек напоминал мне Андирта. Он заставил меня посетить замкового травника, от которого я вернулся к бедолаге Рилу, протягивая ему свои пропыленные башмаки и донельзя грязную рубаху. Тот принял все это от меня со скромностью и смирением и позаботился о том, чтобы мне принесли ванну. Я приложил к набитым мечом Робирта синякам мазь, посылая к чертям свои душевные переживания. Еще раз встретиться с Рвиан за столом среди культурных людей? Нет, это слишком. Надежды мои ослабевали.

Чего я еще хотел от этого сумасшедшего дня, я не знал. Я был и оставался Сказителем, которому долг и обязанность предписывали направить стопы свои в северном направлении к Треппанеку, к Дюрбрехту. Она завтра сядет на корабль, который отвезет ее туда же. Да, да, в Дюрбрехт. Но есть ли у меня возможность встретиться с ней там вновь? Она окажется в своей школе, я — в своей, а потом меня вновь отправят в странствия. Если, конечно, не явятся Повелители Небес. В противном случае вспомнится наша прежняя связь и каждое наше движение станут отслеживать. Я даже и не знал, любила ли меня все еще Рвиан или просто смеялась надо мной. Все выглядело безнадежным, а глупой юношеской веры в себя у меня более не существовало. В лучшем случае, если она просто не отвергнет меня, у нас будет еще одна ночь, которая сделает второе расставание еще более болезненным.

Я сжал зубы от страшной безысходности, ощущая состояние, близкое к паническому безумству. Я никак не мог решить, прийти ли мне в зал раньше всех или, наоборот, позже. В любом случае мне было известно, что вечер я должен провести, рассказывая свои легенды. Останется ли Рвиан слушать меня? Наверное, это станет такой мукой — стоять рядом с ней, в непосредственной близости от нее, не имея возможности ни коснуться ее, ни спросить о том, что так волновало меня.

Тут пришел Рил, который принес начищенные башмаки и заверил меня, что завтра я получу свежевыстиранную рубашку. Я поблагодарил слугу и принял решение.

— Рил, — спросил я Измененного. — Где остановилась колдунья, Рвиан?

— Тут рядом, — ответил он. — Третья дверь по коридору.

— А ее слуга?

Если Рил и знал о том, что двигало мной, когда я задавал этот вопрос, то не показал виду. Он только сказал:

— Он в соседней, меньшей по размерам, комнате, четвертая дверь.

Отдельные комнаты ничего, конечно, не значили, но все же это была соломинка для утопавшего. Я расплылся в улыбке, кивнул и сказал:

— Благодарю, ты мне больше не нужен.

Едва дождавшись, чтобы двое «быков»-Измененных унесли ванну, я пригладил свои мокрые волосы и вышел из комнаты.

«Третья дверь».

Я ступал по плитам пола, и лихорадочное биение моего сердца, как герольд, казалось мне, предвосхищало мое появление. Я возносил хвалы Богу, в существование которого не слишком-то верил, за то, что в коридоре никого не было. С пересохшим ртом остановился я у двери комнаты Рвиан и, занеся свой сжатый для стука кулак, засомневался.

А что, если она лежит в постели со своим слугой?

А что, если она прогонит меня?

Посмеется надо мной?

Я задержал дыхание, точно собираясь броситься в пучину Фенда, и постучал.

Раздался голос Рвиан, поинтересовавшейся, кто пришел.

Я сказал:

— Давиот.

Когда дверь отворилась от резкого удара и я увидел ее глаза, полные боли и страха, я мог сделать только одно — обнять ее и прижать к себе покрепче. Я дышал в ее волосы и говорил:

— Рвиан, Рвиан, я люблю тебя.

И она, уткнувшись в мою грудь, твердила:

— Я люблю тебя, Давиот… Я боялась…

Рвиан подняла свое лицо, и я увидел, что она улыбается и что ее глаза таят слезы. Целуя свою возлюбленную, я вдыхал аромат ее губ, руки ее обвились вокруг моих плеч, ее глаза истекали слезами. Я бы хотел сгореть на месте, я бы хотел растаять без следа. Ногою я захлопнул дверь.

Теперь, едва разомкнув объятия, едва придя в себя, чтобы суметь перевести дух, я осмотрел комнату и увидел, что она пуста. И я произнес:

— Я боялся…

А она… она сказала:

— Я думала, что…

Мы оба засмеялись, и лет разлуки, разделявших нас, словно бы и не существовало. Я обрел свою Рвиан вновь, и теперь, как вдруг показалось мне, ничто нас не могло разлучить. Ни долг наш, ни просторы Дарбека не встанут между нами. Ни ее, ни мое начальство не сможет разлучить нас. Я ради нее отрину свое призвание, пошлю прочь не только Дюрбрехт, но и сам Кербрин.

Я сказал:

— Я люблю тебя, Рвиан. Всегда любил тебя.

Она касалась моего лица, пальцы ее ощупывали мои щеки, губы и лоб, точно она не решалась полностью положиться на свое магическое зрение, желая убедиться, что я настоящий. Рвиан сказала:

— Страшно, если бы я забыла тебя, я ведь пыталась, но не смогла. Я мечтала о тебе. О Давиот, увидеть тебя здесь и держаться на расстоянии, это было так тяжело.

Я так и не понимал ничего, но тогда в этом скорее всего и не было никакой необходимости. Главное — Рвиан любила меня. Я сказал:

— Ты отняла у меня мое сердце, оно и сейчас твое, но когда я увидел тебя с… этим…

Она сказала:

— С Тездалом.

Личико Рвиан стало озабоченным.

В радость мою вкралась частица недавнего страха. Я спросил:

— Кто он? Зачем ты прикидываешься, что не можешь видеть? Тебе ведь не нужен поводырь. Я думал, — слово это горечью опалило мой язык, — он твой любовник.

— Нет. — Она покачала головой столь резко, что божественные волосы ее хлестнули меня по щекам. Я вдыхал их удивительный запах. — Он не любовник мне, но…

Ответ так и не дозвучал до конца, тень набежала на ее нежное лицо. Я погладил щечку Рвиан, скользнул взглядом по линии губ, а за спиной у несравненной моей я разглядел соблазнительную кровать. Однако что-то в голосе моей любимой заставило меня сдержать свой пыл, не настолько, однако, чтобы я не услышал того, что она мне сказала.

А она произнесла:

— Давиот, то, что я тебе сейчас скажу, очень большая тайна, которую я могу доверить тебе только в одном случае, если ты пообещаешь мне, что сохранишь все услышанное в тайне.

— У тебя сердце мое, — ответил я, — и все обещания, какие только можно дать.

Она улыбнулась, но не могу сказать, что совершенно легко и свободно. Меня снова точно ножом в спину пихнули: а что, если этот Тездал, странное имечко, каким-либо образом сумеет разделить нас? Я сказал:

— Если ты требуешь от меня тайны, госпожа моя, тогда я весь — тайна. Клянусь.

Она кивнула в ответ:

— Рассказ будет некоротким.

В тот момент голоса и шаги проходивших в коридоре людей дали нам знать о том, что пора направляться к вечерней трапезе. Рвиан сказала:

— О, Бог мой, ужин уже.

— Ну и что? — сказал я.

Рвиан покачала головой и насупила брови:

— Нет, Давиот… Это может вызвать подозрения. Никто ничего не должен знать.

— Рвиан, я не позволю тебе вновь исчезнуть.

Я склонился, чтобы поцеловать ее, но она преградила пальцами путь моим губам. Возлюбленную мою что-то беспокоило, и меня охватили сомнения. Мы все еще держали друг друга в объятиях, и я чувствовал, что она не хочет разжимать рук. Почему она была столь угрюма?

Рвиан спросила:

— Давиот, ты веришь мне?

Я искренне покивал ей в знак согласия.

— Тогда, когда мы спустимся в зал, продолжай вести себя так, точно ничего не случилось, словно мы с тобой равнодушны друг к другу…

Я прервал ее:

— Рвиан, мне сказали, что завтра ты уедешь, а я не могу позволить тебе вновь оставить меня.

Боль исказила черты моей возлюбленной.

— Когда мы окажемся в зале, любимый, будь для всех Сказителем, а я стану женщиной из твоего прошлого. Брошенной тобой.

Я не выдержал:

— Ты, брошенной?!

Тут она качнула головой и коснулась меня пальцами:

— Когда все уснут, приходи ко мне, я кое-что объясню тебе. Обещаю.

Несколько неохотно я кивнул и сказал:

— Может, ты меня выслушаешь?

Она вновь улыбнулась, никогда ни одно солнце не сияло ярче:

— Я хочу, чтобы ты был там.

Мне хотелось более всего на свете прижать ее губы к своим, сжать свою возлюбленную в объятиях, увлечь ее на соблазнительную постель. Но в слепых глазах Рвиан я увидел мольбу и переборол это желание. Я сказал:

— У меня от этой жары что-то в горле пересохло, я думаю, что речи мои не будут стройны.

Рвиан тихонько рассмеялась и скользнула своими губами по моей щеке, а затем оттолкнула меня от себя:

— Все так, а сейчас иди, прошу тебя.

Я разжал руки, обнимавшие Рвиан, погладил ее по щеке и повернулся к двери, прислушиваясь. Голоса в коридоре стихли, я приоткрыл дверь. Выходя, я сказал:

— Больше я тебя не отпущу от себя, Рвиан.

Любимая моя кивнула своей прекрасной головкой, но в глазах читалось сомнение. Я не хотел его видеть, у меня-то колебаний не осталось. Я закрыл дверь, человек по имени Тездал стоял рядом и смотрел на меня. Он кивнул, не то одобряя, не то приветствуя меня. Мы оба так ничего друг другу и не сказали. Я ушел.

За дневной трапезой мне пришлось хлебнуть горюшка, но вечер оказался и того хуже. Рвиан находилась рядом, и я знал, что она по-прежнему любит меня, но вынужден был притворяться… Задача не из легких. Наверное, Вариус и Робирт угадывали это по моим глазам и по взглядам, которые я нет-нет, да посылал в сторону Рвиан, пока мы сидели и разговаривали обо всем понемногу, как и полагается в светских беседах. Все это время я сгорал от нетерпения, не будучи в силах дождаться окончания ужина, чтобы остаться наедине с Рвиан. Если кто и подозревал о том, что происходило у меня внутри, то мне этого не говорили. Не было сделано даже намека. Рвиан выглядела великолепно, мастерски исполняя роль слепой, равнодушной к брошенному любовнику.

Я ел с аппетитом, но пил мало, и, когда со столов все убрали, я поднялся, чтобы по просьбе Пиррина занять место в центре зала. Я с удовольствием отметил, что Измененным также было позволено послушать меня, но самое главное заключалось в том, что Рвиан осталась. Тут уж я постарался, и, если прежние мои выступления в этом замке не отличались особой яркостью, в данном случае я сделал что мог, чтобы компенсировать все недочеты. Я поведал публике о Женитьбе Эрлина и Мести Дэрана, а затем, рассказывая уже про приключения Марвенны, заговорил как бы через силу (чем вызвал у Рвиан незаметную усмешку). После этой легенды я выпил добрую кружку эля, как бы для того, чтобы промочить натруженное горло. Раздались крики с требованием, чтобы я продолжал, но я начал ссылаться на то, что лучше мне поберечь голос, а то как бы не получилось так, что завтра мне вообще придется молчать. Похоже, я говорил об этом весьма убедительно, кроме того, было уже довольно поздно, и Пиррин поддержал меня, сказав, что намеревается отойти ко сну. Люди начали расходиться.

Я снова видел, как Рвиан удалилась, опираясь на руку Тездала. Теперь уже не ревность, а нетерпение и в изрядной мере любопытство разрывали меня. Едва соблюдая приличия, я по возможности скорее попрощался со всеми и отправился к себе.

Рил положил на видном месте мою выстиранную одежду и зажег фонарь. Я слегка приоткрыл дверь. Несколько слуг еще сновали туда-сюда по коридору, и я с трудом поборол в себе искушение сделать вид, что не замечаю их, чтобы скорее лететь к Рвиан, но вспомнил о том, что она собиралась доверить мне какую-то тайну, а следовательно, у меня просто нет права обмануть свою возлюбленную. Я заставил себя отойти к подоконнику и в нетерпении забарабанил по нему пальцами. Город окутывала тяжелая, душная, липкая ночь. Небо показалось мне недостаточно темным, точно магия Повелителей Небес не давала солнцу нормально закатиться за горизонт. Что за тайну намерена Рвиан поведать мне? Более всего я мечтал улечься со своей возлюбленной в постель.

Подчиняясь какому-то внезапному неосознанному толчку изнутри, я собрал свои вещи, упаковал седельные сумки, рядом с которыми поставил свой посох. Я знал, что, какое бы будущее ни готовила мне моя судьба, я не перенесу очередной разлуки с Рвиан. Я вернулся к двери, выглянул наружу и, увидев, что коридор опустел, отправился в комнату Рвиан.

Ее дверь открылась, когда я постучал, девушка оказалась у меня в объятиях. Сначала мы говорили только слова любви, а когда коснулись других тем, то лежали уже голыми на измятых простынях. Я слизывал капельки соленого пота с нежной кожи упругого живота своей возлюбленной, которая тем временем ерошила мне волосы своими тонкими пальцами. Один-единственный фонарь освещал комнату, фитиль его был прикручен, и блики света золотыми пятнами играли на теле Рвиан, невидящие глаза которой казались огромными. Я подумал, что никогда не видел ее столь красивой.

Она сказала:

— Давиот, мы должны поговорить.

Я неохотно оторвал свои губы от ее кожи и кивнул.

Рвиан проподнялась и устроилась на подушках, волосы золотым водопадом струились на ее гладкие плечи. В голосе моей любимой слышалась серьезность. Я не пошевелился, чтобы поцеловать ее, заключить в объятия, просто лежал рядом и держал руку Рвиан, с меня и этого было достаточно в тот момент.

Она какое-то время молча изучала мое лицо, точно стараясь предугадать, какой будет моя реакция, затем произнесла:

— Тездал — Повелитель Небес.

— Что?

Если бы Рвиан не удержала меня, я бы, наверное, поднял на ноги весь замок. Тем не менее я вскочил на пол, увлекая за собой Рвиан и стараясь разорвать цепкую хватку ее рук.

— Давиот, нет! — вскричала она, потом уже тише добавила: — Послушай, прошу же тебя, послушай. Он не опасен, он лишился памяти.

— Что? — снова спросил я.

Такая потеря казалась мне просто ужасной. Я сел на кровать и принялся размышлять. Зачем Рвиан защищать Повелителя Небес? Она взяла мои руки, становясь передо мной на колени. Страсть вновь загорелась во мне, несмотря на состояние крайнего изумления. Моя любимая встряхнула головой, откидывая за спину свои прекрасные волосы, и «посмотрела» мне прямо в глаза.

— Он утратил память, — повторила она. — Помнит только, что зовут его Тездал, и все.

Я сказал:

— Но он Повелитель Небес, ты же знаешь это?

— Мы знаем, — сказала она и рассказала мне о том, как был найден Хо-раби, как жил на острове, и о том, что придумали колдуны.

Когда она закончила, я какое-то время сидел молча, новость, которую я узнал, оказалась столь внушительной, что требовалось какое-то время, чтобы осмыслить ее. Я сказал:

— Если бы Пиррин узнал это, то убил бы Хо-раби.

— Для этого мне и приходится притворяться, — сказала она, — я должна доставить его в Дюрбрехт, а то получится, что все усилия наши пойдут прахом.

Я кивнул, подумав о том, что, не сложись обстоятельства столь причудливым образом, я бы не сумел вновь увидеться с Рвиан. Получалось, что вообще мне следовало бы в какой-то мере быть признательным нашему врагу за то, что все получилось подобным образом. Однако я спросил:

— Он совсем потерял память? Может, дурачит вас?

— Мы проверили его всеми возможными способами, — ответила Рвиан. — Использовали колдовство. Если бы мы не были так уверены, разве осмелились бы пойти на такой риск?

— Полагаю, что нет. — Я медленно покачал головой и добавил: — Робирту не дает покоя внешний вид твоего спутника. — Я сделал паузу и, припомнив слова сотника, сказал: — «Не будь этот парень в обществе колдуньи, я бы решил, что он Хо-раби, очень уж похож». Боже мой, Рвиан, если уж Робирт так думает, что говорить о Вариусе?

Она облизала губы, которые в бликах фонаря выглядели столь влажными, столь соблазнительными, что мне немедленно захотелось ощутить их сочный поцелуй. Рвиан сказала:

— Полагаю, что если Вариус и подозревает что-то, то почитает за благо молчать, рассудив, что если Стражам зачем-то понадобилось пойти на такую уловку, то, стало быть, так надо.

— Пиррин может рассудить по-другому, — заметил я, вспоминая слышанное по дороге. — Он потерял сыновей в схватке с Повелителями Небес.

— Вот поэтому и нельзя говорить им правды, — сказала Рвиан, — никому. Дай Бог, чтобы нас поменьше донимали вопросами на корабле.

— На корабле, — повторил я машинально. — Ты собираешься сесть на одно из стоящих в гавани судов?

Она опустила голову, и золотой занавес волос скрыл ее плечи и грудь. Рвиан вновь подняла голову, и я увидел, что лицо ее стало мрачным.

Она сказала:

— «Эльф», он отплывает завтра на восходе.

— Рвиан, ты подвергаешь себя страшной опасности. Если хозяин корабля узнает правду, то, может статься, прикажет бросить Хо-раби за борт. Или доставит вас обоих связанными к наместнику в ближайшем замке с обвинением в государственной измене.

Она ответила:

— И все-таки это самый безопасный способ. Мы избрали его.

Я усомнился:

— Но Тездал — Повелитель Небес, наш враг. Он может причинить тебе вред.

— Он считает меня своей спасительницей, которой обязан жизнью, и поклялся защищать меня.

Мне это совсем не понравилось. Я нахмурил брови и сказал:

— Я мог бы лучше тебя защитить.

Рвиан улыбнулась и сжала мои пальцы в своих ладонях.

— Я ведь колдунья, Давиот, — произнесла она. — Я тоже могу постоять за себя.

Я еще пуще насупился. Рвиан отпустила мои пальцы и положила руки мне на щеки, изучая мое лицо, точно стараясь получше запечатлеть его черты в своей памяти. Моя возлюбленная произнесла:

— Если твоим и моим учителям удастся подобрать ключи к его памяти, подумай, сколько всего полезного мы сможем узнать. Я должна доставить его в Дюрбрехт.

Лицо Рвиан вновь сделалось мрачным, в голосе я уловил сожаление.

— Тебе он нравится, — вырвалось у меня.

В моем голосе несомненно проглядывало негодование. Рвиан привлекла меня к себе и нежно поцеловала, а потом сказала:

— Нравится, возможно, но люблю я тебя, Давиот, в этом мире другого, кроме тебя, для меня не существует. А Тездала мне жаль. Потому что, когда я выполню свое задание, он вновь станет узником. Они, вероятно, используют его, а потом…

Она не договорила, я кивнул, думая, что в тот момент любил ее еще больше, чем когда-нибудь раньше. Мне внезапно показалось таким прекрасным, что Рвиан может испытывать столько сострадания к врагу, и ужасным, что обязанность, возложенная на нее, причиняет ей столько боли. Но передо мной была моя Рвиан, сталь под хрупкой плотью. Я сжал в своих объятиях мою возлюбленную.

— Долг — безжалостный господин, — сказал я, — но более прекрасного стражника у Повелителя Небес никогда не будет.

Я почувствовал, как шевельнулись ее прижатые к моей груди губы и услышал чуть приглушенный голос.

— Да, безжалостный, — пробормотала она, — потому что привел меня к тебе только для того, чтобы я снова тебя потеряла.

— Этого не будет, — произнес я, целуя ее волосы.

Рвиан отстранилась от меня и посмотрела мне в лицо. В глазах ее стояли слезы. Я смахнул упавшие на щеки моей возлюбленной соленые капельки. Рвиан сказала:

— Будет. Мне отплывать завтра, а тебе следовать своим путем.

Я сказал:

— Только с тобой.

Она взмолилась:

— О Давиот, не мучай меня. Второй раз расставаться еще больнее.

В голосе Рвиан чувствовалась такая боль, такое смятение отражалось в чертах ее нежного лица, что я не выдержал. Я прижал к себе свою любимую, коснулся губами ее шеи и щек, а потом твердо сказал:

— Я не дам долгу разлучить нас снова.

— Этого не может быть, — простонала она. — Не говори больше так, Давиот, ты просто ранишь меня. Обнимай меня, люби.

Так я и сделал, и, лежа в ее объятиях в ту бессонную ночь, я знал, что мое решение принято. Последствия мало заботили меня: что бы ни сулила мне дальнейшая судьба, я не позволю Рвиан исчезнуть из моей жизни.




Глава 24


Я поднялся с первыми лучами солнца. Нелегко было покидать постель Рвиан, и делал я это с некоторым ощущением вины. Мне придется солгать своей любимой, но это будет ложь во спасение. Я собрал с пола свои разбросанные вещи и натянул их на себя. Рвиан лежала на скомканной простыне, я нагнулся и поцеловал свою возлюбленную.

— Чуть подольше, — умоляла она, обвивая мою шею руками. — Всего только чуть-чуть.

Запах ее тела тревожил мои ноздри, было почти невозможно отказать ей, и все-таки я сделал это.

— Замок просыпается, — сказал я. — Я бы никогда не выходил отсюда, но, чтобы никто ничего не знал, мне лучше уйти сейчас.

Рвиан неохотно согласилась и, кивнув, спросила:

— Позавтракаешь со всеми?

Я тяжело вздохнул и, покачав головой, сказал абсолютно честно:

— Видеть тебя и продолжать притворяться — слишком тяжелое испытание для меня. Я лучше чем-нибудь займу себя, чтобы не устраивать длинных прощаний. Но, Рвиан… знай, что я люблю тебя, всегда любил и всегда буду любить.

— Я знаю, — сказала она, и глаза ее наполнились слезами.

Мы поцеловались, и я усилием воли заставил себя вырваться из объятий Рвиан. Уже взявшись за ручку двери, я услышал:

— Как тяжело, Давиот. Жаль, что все складывается именно так; мне бы хотелось, чтобы было по-другому.

Я едва не сказал своей возлюбленной о моих намерениях, но вовремя прикусил язык из опасения, что она помешает мне и, возможно, даже предупредит Вариуса или Пиррина. В Рвиан жило более сильное чувство долга, чем во мне. Вместо этого я произнес:

— Может, мы все-таки скоро увидимся.

И, не желая больше смотреть на грустную улыбку на лице Рвиан, я вышел из комнаты.

В коридоре, по счастью, никого не оказалось, и я быстренько добежал до своей комнаты. Мой посох и седельные сумки лежали там, где я их оставил. Выглянув из окна, я увидел безлюдный в дымке раннего утра двор, взял свои вещи и выкинул их в окно, приметив, куда они упали, потом наполнил стакан вином, для храбрости, и одним духом выпил. Опасаясь, как бы мою комнату не обыскали, я взбил постель, чтобы она выглядела так, будто я спал в ней, а потом снова вышел.

Встали еще очень немногие, и под незаинтересованными взглядами нескольких слуг-Измененных я вышел из замка. Я мог бы поклясться, что слуги не скажут ничего, кроме того, что видели, как я проходил мимо, если им станут позже задавать вопросы. Думаю, вряд ли кто-нибудь мог догадаться о моих истинных намерениях, скорее можно было бы предположить, что я поднялся так рано, чтобы погулять по городу.

Я подобрал свои вещи и, словно воришка, озираясь, пересек двор. Было одно последнее прости, которое я не мог не сказать.

Лошади тихонько заржали, когда я вошел в конюшню. Моя серая кобыла уставилась на меня с нескрываемым раздражением, решив, очевидно, что я пришел, чтобы оседлать и забрать ее из этого уютного места. Я погладил морду моей строптивицы, против такого обращения она не возражала, хотя секундой раньше пыталась совершенно бессовестно укусить меня за руку. Я пожелал лошади всего хорошего. Наверное, ей будет хорошо здесь, может, даже и полегче, чем под седлом вечного скитальца-Сказителя. Я был некоторым образом удивлен, поняв, до какой степени мне будет не хватать этого неблагодарного животного, но альтернативы попросту не существовало. Когда я уходил, лошадь погрузила свою морду в ясли.

Я вновь оказался во дворе, направляясь к воротам. Я шел не таясь, стены были слишком высокими, чтобы перелезать через них, да такое поведение привлекло бы больше внимания, чем обычный уход. Нелегко было сохранять спокойствие под пристальными взглядами и в любую секунду ожидать окрика Робирта, Вариуса или Пиррина, которые вполне могли поинтересоваться, куда это в такую рань направился Сказитель с вещами и посохом.

Как и почти все Дары, за исключением лишь малого числа ноблей и колдунов (тех, которым иногда хотелось делать какие-то личные записи), я не умел читать, незачем было. Надписям сопутствовали картинки, по ним я находил таверны, по ним же нашел и «Эльфа».

Это оказался галеас с тремя свернутыми парусами, с поднятыми на борт веслами. Корпус судна был выкрашен в сверкающе-алый цвет, а на носу я разглядел изображение какого-то мифического существа, женщины с серебристыми волосами, облаченной в одежды из голубого газа, струившиеся волнами вокруг ее талии. Рука женщины указывала вперед. Сомнений в том, что это корабль, который должен унести мою Рвиан, у меня не оставалось; я остановился.

Ватерлиния корабля находилась высоко над водой, если судно должно взять на борт какие-то товары, то погрузка их произойдет позже (когда? как скоро?). Палубы я не видел. Я посмотрел на весельные порталы, которых было двенадцать; это означало, что гребцов, скамьи которых находились прямо под верхней палубой, двадцать четыре, кроме них, были еще и другие матросы, которые тоже скорее всего ночевали на судне. Сходни были убраны, но от кормы и носа к причалу протянулись толстые швартовые канаты. Между ними вдоль борта видны были окна кают. Сам хозяин, если он на борту, скорее всего отдыхает в кормовой части, а носовые каюты предназначены для путешественников. Будить судовладельца не стоит. Я направился к носу.

Я стоял на распутье дороги моей жизни, и не могу не признать, что боялся. Можно было прямо тогда и вернуться назад в замок Пиррина, не вызвав ни вопросов, ни обвинений. Мне ведь приказали ехать на север сухопутным путем, и я понятия не имел, какие наказания воспоследуют в том случае, если я не выполню предписаний. Я не мог ни попросить подвезти меня, ни заплатить за проезд, мне было отказано в этом. Если бы Рвиан узнала о моих намерениях, то, вполне возможно, воспротивилась бы их выполнению. Но если бы я поступил в соответствии со своим долгом и остался в Карсбри, дав Рвиан уехать одной, то, вполне возможно, потерял бы ее навсегда. Эта мысль была просто непереносима, о последствиях того, что я делал тогда, я не думал.

Сомнения остались позади, я перебросил свои сумки за спину, прикрепил к ним посох и, подойдя к краю мола, прыгнул, вытягивая руки. Едва не промахнувшись, я все-таки схватился за канат. Я повис на нем, и «Эльф» слегка покачнулся. Вот бы зрелище было, упади я в воду между галеасом и пирсом. Представляю, как переполошилась бы разбуженная команда. Любопытные лица, крики, полный конфуз и крушение планов. Вода коснулась подошв моей обуви. Заскрипело дерево борта корабля. Я с маху забросил свои ноги в мокрых ботинках крест-накрест через канат и потихонечку принялся продвигаться к своей цели.

Путь мой оказался нелегким, мешали сумки и посох, веревка была скользкой и мокрой, «Эльф» покачивался, точно колебался, не зная, разрешить ли мне достигнуть цели или сбросить в воду, как какого-нибудь назойливого жука. И если бы не больший страх, страх потерять навсегда Рвиан, владевший мной тогда, я бы, может быть, разжав руки, позволил себе упасть в воду бухты и по-собачьи поплыл бы к берегу. Боязнь потери гнала меня вперед, как голодную крысу, рассчитывавшую поживиться чем-нибудь съестным на борту корабля.

Из своего положения под канатом я увидел ближайшее носовое окно и едва не сорвался вниз, отодвигая в сторону застекленную форточку. Я раскачивался, прислушиваясь, не раздадутся ли чьи-нибудь тревожные крики, но все было тихо, никакого перепуганного лица в окне я также не увидел. Обычные шумы стоящего на якоре корабля. Биения моего сердца и те казались мне более громкими. Я протянул руку и ухватился за край портала, теперь мне предстояла самая трудная задача. Сжав зубы, я отпустил веревку.

Одновременно с тем, как я успел схватиться за подоконник второй рукой, тело мое с шумом соприкоснулось с бортом галеаса, я больно ударился лицом о дерево, разбив нос. Голова у меня закружилась, я ловил ртом воздух, кровь хлынула из разбитых ноздрей. Я думал, что пальцы мои врастут в дерево, так яростно я вцепился ими в подоконник. Я наделал столько шума, что меня просто обязаны были обнаружить. Сдержав дыхание и превозмогая боль в напряженных мускулах, я прислушался. Тишина. Найдя опору носкам своих ботинок, я подтянулся. Локоть на подоконник, второй. Я оказался внутри и издал сдавленный крик, когда лицо мое соприкоснулось с досками пола.

Я перевернулся на спину: не хватало еще залить все кровью и тем вызвать ненужные подозрения. Зубы вроде целы, нос тоже не сломан, хотя и очень болит. Тяжело дыша, я лежал, запрокинув голову, пока не остановилось кровотечение. Я осмотрелся; каюта оказалась довольно маленькой: внешняя стенка изогнута в форме борта, внутренняя — прямая. Узкая лавка с пространством под ней, предназначавшимся для вещей, табурет, он же тумбочка, крепившийся прямо к стене стол. Вот и все, спрятаться было негде. Я поднял посох и подошел к двери.

Приложив к ней ухо, я ничего не услышал. Надеяться на то, что команда будет спать вечно, я не мог, следовательно, оставалось только уповать на то, что я сумею как можно скорее отыскать себе надежное убежище. Я приоткрыл дверь и осторожно выглянул наружу, туда, где находились скамьи гребцов. Над ними была верхняя палуба с открытым пространством в центре, из которого устремлялись ввысь мачты, между ними же находились люки, открывавшие доступ в трюм. В самом дальнем от меня конце была дверь, которая вела в кормовую каюту. С обеих сторон наверх поднимались лестницы. Стало уже почти совсем светло. Где-то у меня над головой послышалось движение, кто-то зевал, кто-то что-то говорил спросонья. Времени больше не оставалось. Я помчался к ближайшему люку.

Скользнув вниз по короткой лесенке, я оказался в темноте. В густом и липком воздухе носились запахи каких-то перевозимых здесь раньше грузов. Ничего не видя вокруг, я поспешил вперед, пока не оказался на самом носу, где сбросил свои сумки и потянулся за трутницей. Однако, подумав, что высекать искры может оказаться делом рискованным, оставил эту соблазнительную мысль. Оставалось надеяться на то, что судно не будет брать груза в Карсбри.

Время текло медленно. Сверху доносились какие-то приглушенные звуки, наверное, матросы завтракали, но запахи пищи тонули в отдававшем плесенью воздухе моего убежища, не достигая моего носа. В конце концов я задремал и проснулся, только услышав скрип дерева прямо у себя над головой. Очевидно, гребцы рассаживались по своим местам. До меня донеслись крики, приглушаемые толстым настилом палубы, корабль качнулся, отчаливая от пирса. Раздался громкий свист, негромкие всплески воды, борта задрожали, слегка вибрируя. Я почувствовал, как корабль плавно покачивается, скользя по волнам. Я было решил подняться наверх, но решил подождать, пока судно не отойдет подальше от Карсбри, чтобы у капитана не возникло острого желания вернуться.

Время ползло нестерпимо медленно. Я сдерживал свое растущее нетерпение, обливаясь потом, испытывая голод и жажду. Когда же наконец я решил, что мы уже достаточно далеко в море, я поднялся по лесенке и выглянул из люка.

Нечасто мне доводилось видеть такие изумленные выражения на угрюмых лицах «быков», какие были у этих гребцов-Измененных при моем появлении. Один из них что-то промычал, некоторые сбились с ритма. В раздавшемся с кормы окрике прозвучало одновременно и удивление и раздражение. Я вышел на свет и поднял руку к глазам, ослепленный солнцем. Я услышал все тот же голос, в котором на сей раз звучала уже самая настоящая злость.

Затем другой, знакомый голос сказал:

— Давиот?

Она как будто бы не верила себе, но повторила уже громче:

— Давиот! Именем Божьим, что ты задумал?

Я ответил:

— То, что и говорил.

Я находился в довольно неудобном положении, солнце висело прямо над головой, а я слишком долго просидел в темноте, и глаза мои никак не могли привыкнуть к столь яркому свету. Нужно было какое-то время. Рвиан казалась и удивленной, и рассерженной одновременно.

Тут я услышал все тот же голос, принадлежавший человеку на корме:

— Вы знаете этого человека, ведунья?

Рвиан ответила:

— Да, это Сказитель по имени Давиот.

— И что он делает на моем корабле? — спросил, как стало ясно теперь, хозяин. — Боже мой, что, в наше время Сказители перемещаются на кораблях зайцами? Или он бандит?

— Он Сказитель, — заверила Рвиан капитана, — но что он тут делает, об этом я могу лишь догадываться.

Зрение постепенно возвращалось ко мне, и я увидел, что гребцы, вернувшись к своей работе, не обращают на меня внимания. Остальные Измененные с интересом уставились на меня. Наконец я увидел Рвиан и рядом с ней Тездала, в глазах которого сквозило, пожалуй, даже некоторое любопытство. Чего совершенно нельзя было сказать про Рвиан. Я выпалил:

— Я тебя больше не отпущу.

По выражению лица своей возлюбленной я мог бы сказать, что она, пожалуй, не совсем верит в то, что я рядом. Я направился к лестнице, где стояла Рвиан. Четверо грозного вида Измененных с баграми в руках шагнули было мне наперерез. Рвиан жестом остановила их и крикнула, обращаясь к капитану:

— Он не опасен, господин Тирон.

Гораздо тише она сказала мне:

— Просто дурак.

— Влюбленный дурак, — возразил я. — Я не смог бы пережить еще одной разлуки.

Выражение лица Рвиан стало меняться, точно солнце и тень боролись за свое место на нем. Удивление уступило место радости, которую вдруг прогнало раздражение, когда она покачала головой и сделала мне знак идти с ней. Мы отправились на нос, господин Тирон двинулся следом.

Капитан был приземист и толст, широк в груди, с обожженной солнцем кожей. На почти голой голове красовался венчик очень светлых волос. Как и подобает моряку, Тирон носил короткий с широким лезвием меч, на эфесе которого он и держал руку, когда внимательно разглядывал меня с таким видом, точно я был каким-то покрытым слизью чудищем, вынырнувшим из морских глубин, чтобы обгадить палубу его корабля.

— Надеюсь, я получу объяснения, — заявил он. Привыкший к командам хриплый голос капитана звучал отрывисто и резко. А может быть, господин Тирон был просто чрезвычайно раздражен. — Меня наняли, чтобы я доставил вас, госпожа, и вашего слугу, а не какого-то Сказителя, пробравшегося на борт. Когда?

Последние слова предназначались мне. Я ответил:

— Утром, капитан, на рассвете.

Он зарычал, бормоча что-то о беспечности и наказаниях, которые светят кое-кому, а потом спросил меня:

— Как?

Я рассказал, и он снова фыркнул, а потом спросил:

— Зачем?

Тут я замялся, не желая понапрасну доставлять Рвиан неприятностей, и сказал:

— Я направляюсь в Дюрбрехт, капитан. С этой дамой. Она ни в чем не виновата.

Тирон ответил:

— Тебя надо выкинуть за борт. До Карсбри не так далеко, доплывешь.

Я не удержался и посмотрел на юг, капитан произнес свои слова без всякого намека на иронию. Берег едва виднелся вдалеке, едва ли я смог бы доплыть туда.

Рвиан воскликнула:

— Нет!

Я повернулся к ней и увидел выражение подлинной тревоги на ее прекрасном лице.

Тирон фыркнул:

— Вы говорите, что знаете его? Он что? Псих?

Она ответила:

— Нет.

Взгляд Тирона переместился на меня, рука капитана играла на эфесе меча.

— Вы не знали о его замыслах? — спросил он с некоторым недоверием.

— Нет, — хором ответили мы с Рвиан, и я добавил: — Даю слово Сказителя, капитан.

Тирон с минуту-другую подумал:

— Тогда я оставляю его под вашу ответственность, ведунья. Вам принимать решение, что с ним делать, но плату за его пребывание на моем судне я получу или от вашего, или от его начальства.

Более не продолжая разговор, одарив меня еще одной пренебрежительной ухмылкой, капитан развернулся вокруг своей оси и зашагал обратно на корму, походя накричав на своих гребцов.

Рвиан посмотрела мне прямо в лицо, я внезапно сник и пробормотал:

— Я не вынес бы повторной разлуки.

— Ты уже говорил это, Давиот, — сказала Рвиан со вздохом. — Ты и в Дюрбрехте это скажешь? Думаешь, подобное объяснение устроит твое начальство?

Я взглянул на свою возлюбленную. На ней была кофта из небеленого полотна и юбка из того же материала, окрашенного в голубой цвет. Ветра не было, и волосы Рвиан струились по ее плечам, лицо же выражало тревогу. Я хотел коснуться ее щеки и протянул руку, но она отстранилась. Меня точно кольнули острием меча.

Я сказал:

— Ты мне не рада?

Она ответила:

— Нет!

Потом сказала:

— Да.

Затем:

— Именем Господним, Давиот, да ты что? С ума сошел?

Я покачал головой, пожал плечами, повел из стороны в сторону своим посохом. Я не мог дать какого-нибудь вразумительного ответа, потому что совершенно не думал о предстоящем, точно ребенок, надеясь, что как-нибудь все само собой устроится, внезапно ощущая себя действительно маленьким мальчиком, не смеющим поднять глаза на рассерженное лицо матери.

Рвиан продолжала:

— Это же безумие. Чего ты рассчитываешь достигнуть своим поступком?

— Я думал… — начал я и, внезапно запнувшись, умолк, но в следующую секунду добавил, пожимая плечами: — Да ничего я не думал, просто не хотел расставаться с тобой.

— Ты думаешь, мне не больно? — спросила она, и я почувствовал, что возлюбленную мою разрывают два противоположных чувства: нежность и раздражение. — Но мы обязаны выполнять свой долг и принуждены будем вновь расстаться.

Я опять упрямо повторил:

— Я не позволю этому случиться. Я останусь с тобой навсегда.

Рвиан на мгновение смежила веки, точно утомленная моим неразумным упорством, а потом вдруг посмотрела мне в глаза.

— Этого не может быть, любимый мой. — В голосе ее более не чувствовалось раздражения — только мягкость и сожаление, точно Рвиан приходилось утешать какого-то упрямого ребенка. — И нам обоим это известно. Мне не меньше, чем тебе, хотелось бы, чтобы все обернулось иначе, но, увы, это невозможно, и присутствие твое здесь ничего не изменит.

У меня все же теплилась надежда, что я получу более теплый прием.

— Хотя бы сейчас я с тобой, — возразил я. — Хотя, может быть ты предпочитаешь, чтобы Тирон сделал остановку и высадил меня на берег?

— Да, — сказала она столь решительно, что у меня мороз пошел по коже и кровь застыла в жилах. — Что еще я могу сделать?

— Позволь мне остаться с тобой здесь, — попросил я.

— Доедем до Дюрбрехта. — Рвиан покачала головой и вздохнула. — И что потом?

Я ответил:

— Это потом, Рвиан, в будущем. Мы будем вместе, по крайней мере, до Дюрбрехта.

— Я все-таки думаю, что ты сошел с ума, — сказала она. — Ты говоришь о будущем, которое обречено. Пройдут дни, в лучшем случае недели. А затем? Что скажет начальство? Твое и мое? Думаешь, им понравится подобная эскапада?

Я открыл было рот, чтобы возразить, но Рвиан сделала нетерпеливый жест, чтобы я замолчал. В глазах моей возлюбленной горела такая ярость, что я почел за благо попридержать свой язык.

Она сказала:

— Когда мы сделаем остановку в следующем порту, ты… нет! Они уже обнаружили твое исчезновение из Карсбри и догадались о его причине. Вариус сообщит об этом во все расположенные вдоль берега замки, и, как только ты ступишь на берег, тебя, вполне возможно, возьмут под стражу. Какой позор! И в том случае, если ты продолжишь со мной путь до Дюрбрехта, — то же самое.

Она задумалась и замолчала, а я сказал:

— Тогда, раз выбор заключается в том, чтобы провести вместе какое-то время или не иметь его вовсе, позволь мне остаться.

Рвиан сказала:

— Может быть, если Тирон высадит тебя в следующем порту, последствия не будут столь ужасающими.

Сердце мое оборвалось.

— Я бы все же рискнул остаться с тобой.

Словно бы я и не говорил этого, потому что она продолжала:

— Да. Чем меньше вина, тем, возможно, меньше будет и наказание, которое ты понесешь.

Объятый ужасом, я сказал:

— Ты что, и правда собираешься так поступить со мной?

Она «посмотрела» на меня и кивнула:

— Ради тебя самого, Давиот.

Голос ее звучал искренне, в нем чувствовалась неподдельная боль, но все-таки Рвиан продолжала:

— Выбора нет. Если я позволю тебе остаться со мной здесь, то в Дюрбрехте твое начальство скорее всего лишит тебя права быть Сказителем.

Я сказал:

— Пусть так.

Я говорил, не думая, не чувствуя ничего, кроме того, что судьба отнимает у меня мою любовь. Да, я растерялся, но в то же время и разозлился на Рвиан за такую рассудительность, ведь я сам сгорал от любви.

Она «смотрела» на меня, широко распахнув глаза.

— Ты соображаешь, что говоришь? — спросила Рвиан.

Я кивнул.

— Долг, который ты так боготворишь, разлучил нас, — сказал я. — Ты уехала тогда, и я ничего не мог поделать, только мечтать о тебе. Я и не надеялся встретить тебя когда-нибудь вновь, но это случилось, и если Бог существует, то ему было угодно это. Или же он просто грязный шутник. Я нашел тебя не для того, чтобы потерять опять. И мне наплевать на последствия! Они вышвырнут меня — ради Бога!

Несколько долгих секунд Рвиан внимательно «смотрела» на меня. Удивление было написано на ее прекрасном лице. Потом она спросила:

— Ты готов отказаться от своего призвания? Перестать быть Мнемоником? Из любви ко мне?

— Из любви к тебе, — ответил я.

Слезы стояли у нее в глазах, но, когда я вновь попытался коснуться своей любимой, она движением остановила меня.

— Нелегкую ношу ты на меня возлагаешь, Давиот, — пробормотала она.

— Что я могу сделать, Рвиан? Я люблю тебя и ради этого готов отринуть свою школу. Все!

Она прошептала едва слышно:

— О Давиот…

Я было подумал, что уговорил Рвиан и мне будет позволено находиться с ней, по крайней мере, до Дюрбрехта, но она покачала головой и сказала:

— Я не могу принять такой жертвы. Я не могу позволить тебе погубить себя.

— Все не так, — сказал я. — Не ты, а этот долг, который стоит между нами, вот что погубит меня.

Рвиан взяла меня за руки, лицо ее было печально, и я едва сдержал желание сжать свою возлюбленную в объятиях. Я подумал, что она не одобрит этого.

— Давиот, Давиот, чем станем мы, если отступимся от своего призвания? Наши таланты — это дары…

Я резко перебил ее:

— Это проклятья, проклятья, потому что они отнимают у нас то, что нам дорого.

— Разве мы дети? — спросила она в ответ. — Которые топают ножками, когда не могут получить того, чего им хочется?

— Нет, мы не дети, — возразил я. — Дети не влюбляются.

Рвиан закрыла глаза и коротко кивнула.

— Все не так просто, — прошептала она.

— Не просто, — сказал я. — Ты называешь мой талант даром? Благодаря ему твое лицо навсегда запечатлелось в моей памяти. Я закрываю глаза и вижу тебя. Я помню каждую секунду, проведенную нами вместе; каждое слово, сказанное нами друг другу, словно клинком вырезано в моем сердце. Я решил жить с этим, но, когда снова увидел тебя, понял, что не смогу. Я знал, что не могу потерять тебя.

— И какой же у нас выбор? — Рвиан сжала руки, ее голос и лицо выражали боль. — О Давиот, наверное, лучше было бы, если бы мы и вовсе не встречались.

— Нет! — воскликнул я.

— Что же нам делать? — спросила она. — Я должна доставить Тездала в Дюрбрехт, мой долг…

— Так выполни его, — сказал я. — А потом что может помешать нам быть вместе?

— Сказителю и колдунье? — Рвиан страстно покачала головой, взмахнув золотыми крыльями волос. — Дюрбрехт этого не допустит.

— Да будь он проклят, этот Дюрбрехт! — вскричал я. — Если стоит выбор между тобой и школой, я выбираю тебя.

Рвиан «посмотрела» на меня с каким-то благоговейным ужасом в глазах, в голосе ее, скорее в шепоте, казалось, звучал страх:

— Знаешь ли ты, что будет, если ты скажешь это в Дюрбрехте?

Я покачал головой.

Поколебавшись немного, Рвиан сказала:

— То, что я тебе сейчас скажу, строго охраняемая тайна. Никто, кроме нас, колдунов и директора вашей школы, не имеет права знать об этом. Я нарушу клятву, если скажу тебе об этом.

Она замолчала.

— Скажи мне, если хочешь, — произнес я. Мне было страшно.

— Когда меня отослали, — медленно начала Рвиан, — ты мог совершенно беспрепятственно уйти из своей школы. Но сейчас, Давиот, сейчас, когда ты избрал свой путь, взял посох Сказителя, ты уже зашел слишком далеко. Если сейчас ты решишь повернуть назад… В школе колдунов есть кристалл, который увеличивает силу волшебства. Они используют его, чтобы стереть твою память. Все, что ты узнал, чему научился, все это ты навсегда забудешь.

Я похолодел, мурашки побежали по моей спине, во рту пересохло, в животе словно застыла ледяная глыба. Я произнес, роняя слова точно камни:

— Я сделал свой выбор, Рвиан. Мне нужна ты.

Она издала какой-то короткий тихий странный звук. Непрошеные слезы брызнули на щеки моей возлюбленной. Мне так захотелось стереть их поцелуем, но Рвиан крепко сжала мои руки и сказала:

— Неужели ты и правда так меня любишь?

Я ответил:

— Да.

Она сказала:

— Грядет Великое Нашествие. Сказители нужны.

— Я не единственный. Есть и другие, — ответил я.

Рвиан сказала:

— А колдуны? Нас ведь и так не хватает.

И, прежде чем я успел ответить, она своей головой показала на безоблачное небо, ровную поверхность моря, которую не тревожил ни единый порыв даже слабенького ветерка, и сказала:

— Мощь магии Повелителей Небес огромна, и мы не знаем средства, как бороться с ней. Сколь долго еще сможет так вот продержаться Дарбек? Когда начнется Вторжение? Давиот, я нужна. Мой талант нужен, чтобы защищать нашу Родину.

Я ответил, слыша, что голос мой полон негодования:

— Что ты говоришь, Рвиан?

Она плакала, уже не сдерживая слез, серебряными ручейками бежавших по ее лицу. В голосе ее звучала тоска:

— Я не могу изменить своему долгу, любимый мой, не могу, даже ради тебя.

В тот страшный момент, когда я понял, что рухнули все мои надежды, боль моя обернулась яростью раненой души. Я вырвал свои руки из рук Рвиан и, отступив на шаг назад, посмотрел на нее, не желая верить тому, что услышал.

— Я столь мало значу для тебя? — спросил я упавшим голосом.

— Ты значишь для меня все, — ответила она.

— Так почему же тогда? Почему? — Я вскинул сжатые от отчаяния в кулаки руки.

Только тут мне пришлось вспомнить о Тездале, который схватил сзади мои запястья и сделал подсечку. Я упал, увлекая противника за собой, и, извернувшись, высвободил одну руку, ее локтем ударив его по ребрам, а потом замахнулся, стараясь попасть костяшками пальцев в точку между бровями. Если бы мне удалось это, то я мог бы, пробив кость, вогнать ее обломок прямо в мозг противника. Отчаянье сделало меня безумным.

— Нет! — раздался крик Рвиан, и огромная сила обрушилась на меня.

Никогда раньше не подвергался я воздействию магии. Точно лед наполнил мои вены, сковав в них кровь, прежде чем я успел довести удар до цели. Мышцы мои точно завязались в узлы. Я застонал, из глаз брызнули слезы. Не знаю, было ли повинно в этом волшебство Рвиан или же моя беспредельная скорбь. Я смутно осознавал, что и Повелитель Небес скорчился передо мной, точно от непереносимой боли.

Потом все кончилось. Просто прекратилось, так же внезапно, как и началось. Я рухнул на четвереньки и уронил голову, потом потихоньку поднялся на ноги.

Рвиан крикнула:

— Тездал! Давиот не хотел причинить мне вреда. Оставь его в покое, пожалуйста.

Тездал поднялся и, опустив голову, произнес:

— Как пожелаете, Рвиан.

Обращаясь ко мне, он сказал:

— Прости меня, Давиот, мне показалось, что ты хотел ударить ее.

Я кивнул, он, отвесив мне странный короткий поклон, отошел. Я посмотрел на Рвиан.

Она тихо сказала:

— Пожалуйста, держи себя в руках, Давиот.

Я неопределенно пожал плечами.

Она сказала:

— Я люблю тебя, Давиот.

— Не слишком сильно, — ответил я.

Снова раздался этот странный жалобный звук, и, несмотря на всю мою злость, отчаянье и раненое самолюбие, я испытал укол совести. Я любил ее, и мне приходилось смиряться.

— Что ты станешь делать, — спросила она, — когда перестанешь быть Мнемоником?

— Поеду домой, — угрюмо бросил я. — Стану рыбачить или запишусь в военное братство.

— Очень печально. — Рвиан снова подошла ко мне и взяла мои руки в свои ладони. Я не возражал, чувствуя себя вдруг ужасно слабым, точно погибшая надежда унесла с собой все мои силы. Я молча слушал, как Рвиан сказала: — Я не могу забыть о долге в тот момент, когда на Дарбек вот-вот обрушится страшная беда. Ты тоже не должен так поступать, ты обязан делать свое дело.

— А я хочу, — сказал я с грустью, — чтобы не было никакой войны с Повелителями Небес, чтобы не было нашего долга, чтобы мы с тобой могли идти нашей собственной дорогой.

— Я тоже, — согласилась она. — Но все не так, как нам хочется, и выбора у нас нет.

Я сглотнул слюну, а лицо Рвиан словно заслонила какая-то пелена, и я понял, что плачу. Не волшебство являлось причиной этих слез, если, конечно, любовь сама по себе не есть волшебство. Я кивнул, признавая поражение.

Рвиан выпустила мои руки и, взяв в свои ладони мое лицо, коснулась моих губ своими, не таясь от матросов и Тирона, который, вне сомнения, наблюдал за нами с кормы. Поцелуи моей возлюбленной были солоны. Она отстранилась от меня и сказала:

— Я попрошу капитана зайти в ближайший порт.

Я кивнул, видя, как она отошла от меня, и вытер рукой глаза. Внутри меня была лишь пустота, я оперся рукой на палубное ограждение и сполз по нему на палубу. С полубака на меня внимательно смотрел Тездал.

— Ты так любишь ее.

Я что-то пробурчал в ответ, а он сказал:

— Нельзя, чтобы вы разлучались.

Я лишь горько усмехнулся:

— У меня, похоже, выбор невелик.

Он возразил:

— Долг — вещь важная, но мне непонятно, почему вы не можете быть вместе.

— Как и мне.

Тездал, казалось, полностью сочувствовал мне, а мне не было почему-то странно вести такую беседу с Повелителем Небес.

Он спросил:

— Ты умеешь драться?

— Я учился в Дюрбрехте, — ответил я.

— Там, куда меня везут?

На темном лице Хо-раби не было ни тени тревоги, лишь интерес. Догадывался ли он о том, что ожидало его в конце пути? Мне вдруг стало жалко Тездала. Я ответил:

— Да.

Он сказал:

— Тяжело лишиться памяти. Мне кажется, что человек таким образом как бы становится принижен. Он толком и не знает, кто он.

Я понял, что Тездал ищет способ, чтобы как-нибудь утешить меня. Я улыбнулся:

— Но в Дюрбрехте, я полагаю, они сумеют восстановить твою память.

Он кивнул:

— Надеюсь на это, хотя и помню, что мы считаемся врагами.

— Считаемся? — переспросил я. — Дары и Аны воюют уже многие века. Вы, Повелители Небес, наши враги, так же как и мы ваши.

— Я не враг вам, Давиот, — возразил Тездал. — Рвиан и твои соплеменники спасли мне жизнь. Я не могу быть врагом тех, кто спас мне жизнь. Как такое может быть? Ведь это же… неправильно.

Я чуть-чуть подумал, а потом сказал:

— Да.

Он повернулся в сторону кормы, где Рвиан беседовала с корабельщиком. Я прислонился головой к фальшборту и стал смотреть на ровное голубое небо. Солнце стояло почти в зените, и жара была несусветной. Выпачканная во время сидения в трюме рубашка насквозь промокла от пота. Я снял ее и как тряпкой отер лицо и грудь. Я потянулся к своим сумкам, и в этот момент ко мне направился один из членов команды, он шел неуверенно, и это никак не вязалось с его могучей фигурой «быка».

— Прикажете постирать это, господин?

Огромная ручища указала на мою рубашку.

Я сказал:

— Благодарю, но сейчас в этом нет необходимости.

«Бык» приблизился еще на шаг, голова его была немного наклонена, точно он не решался смотреть мне в глаза.

— Мне не трудно, господин, — проговорил Измененный рокочущим басом. — Она у вас запачкалась, а у меня как раз собирается стирка.

Я подумал, что он, возможно, просто хочет оказать мне услугу и благодарно улыбнулся.

— Ну что ж, ладно.

Я протянул ему рубашку своей левой рукой, на запястье которой находился браслет Лана. Измененный заметил его, и наши взгляды на секунду встретились. Мне показалось, я видел, как искорки интереса вспыхнули на секунду в его покорных бычьих глазах.

Уходя, он остановился, сделал шаг в сторону и поклонился возвращавшейся Рвиан. Взглянув в ее лицо, я тут же забыл о матросе. Она вытерла слезы, но глаза моей возлюбленной были красны. Она старалась высоко держать голову, что, как я подумал, стоило Рвиан немалого труда. Я тяжело поднялся на ноги и натянул чистую рубашку.

Рвиан сказала:

— Тирон сказал мне, что завтра утром мы причалим в Инисваре.

Я молча кивнул. Что было говорить? Все уже и так сказано.

Она добавила:

— Вскоре после рассвета.

Я вторично кивнул.

Рвиан тяжело вздохнула.

— Ты жесток со мной, Давиот. Если бы могло быть иначе, разве не побежала бы я за тобой с радостью? Чтобы быть рядом, женой или просто подругой?

— Но, — сказал я, не поворачивая головы, — но иначе быть не может, не так ли?

— Не может, — сказала она тихо.

— Тогда все, что нам осталось сказать друг другу, это — «прощай».

Я услышал, как она пошевелилась, чувствуя, что она «смотрит» на меня. Мне не хотелось встречаться с ней взглядом. Я продолжал всматриваться в водную гладь, зная, что если посмотрю в глаза своей любимой, то заскулю и начну умолять ее передумать. Она отвернулась, а потом раздались негромкие шаги на палубе, и я остался один. Сердце мое было пусто, как безоблачное небо.

Рвиан провела остаток дня у себя в каюте, а я так и стоял без движения, пока небо не стало темнеть, а запах жарившейся рыбы не начал дразнить мое обоняние. Я и забыл, что не ел весь день, но под ложечкой у меня засосало, напоминая о том, что, как бы я ни страдал, жизнь продолжалась. Я только посмотрел на собравшихся возле жаровни людей, не желая присоединяться к ним. Пусть я сдохну с голоду, кому какое дело?

Я услышал звук приближавшихся шагов, и острый соблазнительный запах запеченной на углях рыбы стал сильнее. Я повернул голову и обнаружил, что рядом со мной стоит Тездал с тарелкой и кружкой эля. Он улыбнулся немного виновато и поставил принесенное около меня.

— Как бы там ни было, — сказал он, — а поесть-то надо.

Я хмыкнул и посмотрел ему за спину, туда, где рядом с Тироном сидела Рвиан, половина матросов-Измененных находилась немного поодаль. Остальные налегали на весла, и «Эльф» неумолимо шел вперед, туда, где ждал нас Инисвар.

Повелитель Небес проследил мой взгляд и сказал:

— Она любит тебя, Давиот. Это причиняет ей боль.

— У нее есть ее долг, — сказал я.

— У нее есть сила, — сказал он мне, — и честь. Ты должен гордиться ею.

Я сказал с горечью:

— Я восхищаюсь ею, но я еще и люблю ее.

Он кивнул:

— Может быть, когда ко мне вернется память, окажется, что и я влюблен в кого-нибудь.

Я утешил:

— Надеюсь, что нет.

Хо-раби нахмурил брови и спросил:

— Потому что тогда я буду знать про это, а возможности обладать своей любимой у меня не будет?

Я ответил:

— Да. Тяжело любить того, кто не может принадлежать тебе.

Тездал внимательно посмотрел на меня и, подумав, сказал:

— И все же это лучше, чем никого не любить.

Мои воспоминания о Рвиан причиняли мне боль, и все же кто был бы я без них? Я ответил:

— Наверное, ты прав.

Он невесело улыбнулся:

— Если ты придешь сегодня ночью в ее каюту, то, полагаю, она не прогонит тебя.

Наверное, это так. Но это все равно, что сыпать соль на кровоточащие раны, которые и без того болят. Я покачал головой:

— Может быть и так, только, боюсь, что мне этого уже не выдержать. Лучше покончить со всем сразу, чем длить страдания.

— Тебе решать, — ответил он и отвесил мне свой странноватый полупоклон. Тездал вернулся и сел возле Рвиан. Я не завидовал Повелителю Небес. Посмотрев на оставленную им тарелку, я сел на палубу и принялся есть.

Постепенно небо стало черным, и Тирон приказал зажечь ходовые огни. Ко мне подошел Измененный со свечой и взял мою тарелку, а другой предложил полную кружку, приняв которую, я поблагодарил его.

Он сказал:

— Пейте на здоровье, господин.

Я по привычке ответил:

— Меня зовут Давиот.

На лице слуги, немного туповатом на вид, как у животного, его далекого предка, появилось подобие улыбки:

— На здоровье, Давиот.

Я отпил небольшой глоток, чувствуя себя немного удивленным оттого, что не обнаружил у себя желания утопить в пиве свои горести. Я увидел, что Рвиан идет мимо и смотрит на меня. Я поднял кружку, а когда опустил ее, Рвиан уже не было. Потом Тездал прошел в свою каюту, и я подумал о том, что он сказал мне. Мысли о любимой причиняли мне боль. Прийти к ней — все равно что вскрыть рану. Я растянулся на полубаке, опираясь спиной о фальшборт, и уставился на звезды.

Огромная тень перекрыла мне обзор, а могучая рука протянула выстиранную рубашку. Я сказал:

— Спасибо. Как тебя зовут?

— Аил, — пророкотал в ответ Измененный, — Давиот.

Я сел, протирая глаза спросонья. Небо было еще серым, над горизонтом лишь брезжила полоска света, воздух здесь, на воде, казался более прохладным, чем обычно в этот час на суше. Я поднялся, разминая затекшие мускулы, таинственные видения все еще жили в моем сознании. Одинокая чайка пронеслась за кормой, я проводил ее взглядом: она летела к берегу, туда, где находился Инисвар, туда, где, по всей вероятности, я навсегда расстанусь с Рвиан.

Я снова услышал свисток Тирона и сразу следом грозный окрик. Капитан орал на рулевого, приказывая изменить курс: «Эльф» шел прямо. Я открыл рот, когда увидел, как Тирон выхватил меч и, размахнувшись, ударил рулевого по голове. Измененный пригнулся с неожиданной для «быка» ловкостью, и клинок снес кусок руля. Я схватил посох, не сводя глаз с полуюта. Огромные ручищи Измененного схватили руку Тирона, меч упал на палубу. Капитан вырывался и дико орал. Матрос поднес его к борту, и вопли Тирона растаяли за кормой, я даже не услышал всплеска.

— Рвиан! Бунт! — закричал я и бросился на бегущих ко мне Измененных, возглавляемых Аилом.

Он крикнул:

— Спокойно, Давиот! Тебе никто не причинит вреда, брось оружие.

Я взмахнул посохом, целясь матросу в голову. Он поднял руку и поймал мой шест, точно ивовый прутик. Никогда я по-настоящему не задумывался над тем, какую силу таили в себе тела «быков». Измененный вырвал посох и отбросил меня к палубному ограждению, и я увидел, как оружие мое полетело за борт. Я увидел появившихся Тездала и Рвиан, но их в следующую секунду заслонили бросившиеся на меня матросы. Я вырывался, осыпая ударами лица и плечи, они же, казалось, и не замечали этого. Чьи-то крепкие, как кандалы, руки сжали меня, лишив возможности двигаться. Я не мог сделать ничего, когда мой кинжал, прощальный подарок Торуса, был вырван у меня и отправлен вслед за посохом в воды Фенда.

Я снова увидел Рвиан, которая кричала и, подняв руки, делала ими магические пассы. Двое Измененных с рыком рухнули на палубу, точно подрубленные. Один прыгнул на нижнюю палубу. Аил закричал:

— Не бойтесь ее!

Гребцы повскакивали со своих лавок, бросаясь на Рвиан и Тездала, который прыгнул на нападавших. Ему бы следовало положиться на силу чар Рвиан; кулак обрушился на голову Хо-раби, и тот полетел на палубу. Рвиан сбила с ног нападавшего, и остальные в сомнении приостановились, рассыпавшись перед ней. Теперь это были уже самые настоящие дикие быки с Геффинских склонов. Я увидел, как в руках у Аила что-то блеснуло, он зажал это в кулаке и побежал на нос вдоль палубы. Я увидел, как он зашел за спину Рвиан, и открыл рот, чтобы предупредить ее, но мой крик утонул в закрывшей половину моего лица ладони.

Рвиан слишком поздно обернулась, и мне пришлось беспомощно наблюдать, как Измененный с необычайной проворностью набросил какое-то ожерелье на шею моей возлюбленной. Рвиан закричала, и в ее крике был такой ужас, что это перевернуло мне всю душу. Я начал вырываться как бешеный, но бесполезно; правда, с моего лица убрали душившую меня ладонь.

Я завопил:

— Если ты что-нибудь сделаешь ей, я убью тебя!

— Все в порядке, Давиот, вы все нужны нам живыми, — откликнулся Аил.

Я кричал:

— Рвиан! Рвиан!

Она стонала, едва держась на ногах и раскачиваясь, как пьяная.

— Давиот? Давиот, я ничего не вижу.




Глава 25


«Эльфом» теперь командовал Аил. Четкие приказы вернули гребцов на весла, и галеас продолжил свой путь на север. Тездала принесли туда же, где находился и я. Хо-раби был без сознания. Сам Аил принес сюда же и Рвиан, которую осторожно и бережно положил на палубу возле меня. Он кивнул пленившим меня матросам, и они отпустили меня. Я не чувствовал никакого желания драться, только тревогу за Рвиан. Я взял ее за плечи, она ухватилась за меня, ее трясло, я не знал, от страха или от гнева.

Аил пояснил:

— Я не причинил ей никакого вреда, просто взял под контроль ее магические способности.

Я посмотрел на Измененного, потом перевел взгляд на ожерелье, состоявшее из простых, но очень ярких серебряных звеньев, застегнутых на маленький замочек. В середине цепи, как раз против горла Рвиан, переливаясь в лучах восходившего утреннего солнца мириадами искорок, блистал маленький кристаллик.

Я спросил:

— Что это?

— Колдовство, — пояснил Аил. — Колдовство против колдовства. Снять это ты не сможешь, а если попытаешься, причинишь ей боль.

Я стрельнул в него глазами:

— Что ты собираешься делать?

Он ответил:

— Ничего страшного, предлагаю вам покататься.

Я выругался. Гарат сумел бы по достоинству оценить мое сквернословие.

Аил и ухом не повел.

— Давиот, — сказал он, когда я умолк. — Тебе не повезло, что ты оказался здесь. И в то же самое время твоя счастливая судьба дала тебе этот талисман.

Матрос показал на мое запястье.

— Подарок Лана? — спросил я.

— Да. — Он кивнул своей массивной головой. — Это знак того, что ты друг. Не будь его у тебя, ты бы сейчас плыл к берегу.

Я сказал:

— А теперь я ваш узник.

Он ответил:

— Да. Или гость, если тебе будет угодно. Плен не будет тебе в тягость, а там, куда мы направляемся, ты сможешь пожать такой урожай легенд, что тебе станет завидовать любой Сказитель.

— Куда же мы идем? — спросил я. — Рвиан ослепла.

— Только пока на ней эта безделушка, — ответил Аил. — В свое время ее можно будет снять.

Предвидя дальнейшие вопросы, Аил знаком показал, чтобы я молчал, и распорядился перевести нас в каюту Тирона. Я мог только подчиниться. Шли мы медленно, мне приходилось поддерживать Рвиан, которая вцепилась в меня, как утопающий в рангоут. Шаги ее были неуверенными, она все время тихо плакала.

Измененные, сопровождавшие нас в каюту, проявляли странную обходительность. Тездала уложили на кровать капитана, а Рвиан я усадил у него в ногах. Дверь закрылась, в замке щелкнул ключ, и я немедленно подбежал к окнам, из которых увидел только потревоженные корпусом корабля воды Фенда. Тела закрыли мне обзор, застучали молотки, и камера наша получила решетку. Я вернулся обратно к Рвиан.

Она сидела, откинув голову, теребя пальцами цепочку. Лицо моей возлюбленной было бледным и мокрым от слез. Я сел рядом, и Рвиан замотала головой, точно надеясь, что эти движения вернут ей возможность видеть.

Я обратился к ней:

— Это я.

Я никогда раньше не воспринимал ее как настоящую слепую. Сейчас она казалась такой беспомощной, что я готов был разрыдаться. Я обнял Рвиан, и она положила мне голову на плечо.

Она сказала хриплым голосом:

— Это проклятое ожерелье, должно быть, содержит магический кристалл.

Я рассказал моей любимой все, что узнал от Аила, и она только вздохнула. Когда она заговорила снова, голос ее звучал так тихо, что мне пришлось пододвинуться к ней вплотную, чтобы расслышать:

— Тогда я буду вынуждена ждать, пока они не снимут его.

Я понял, что ей отвратительна эта мысль. Рвиан не сказала этого вслух, но по тону и по напряжению ее тела я все понял. Я предложил:

— Дай мне попробовать.

Рвиан сказала, что вряд ли что-либо получится, но я все-таки попробовал. Рвиан вскрикнула и сказала, что я душу ее. Звенья были скованы прочно, а замок упорно не желал открываться. Я осмотрел каюту в поисках какого-нибудь предмета, которым можно было бы раздвинуть звенья или сломать защелку, но ничего не нашел. Наши тюремщики, по всей видимости, убрали все лишнее.

Я налил Рвиан вина. Руки ее тряслись, и капли падали на ткань кофты.

Второй стакан я наполнил и поднес к губам Тездала, тот открыл глаза. Сосуд полетел в сторону, Хо-раби вскочил, собираясь кинуться в бой. Я схватил его запястья, Рвиан вскрикнула.

Я успокоил его:

— Все в порядке, Тездал.

Он сел, в глазах постепенно засветилось понимание. Повелитель Небес застонал, осторожно касаясь своего распухшего лица.

Я поднял чашу и вновь наполнил ее, а затем мне пришлось снова пуститься в объяснения. Выслушав мой рассказ, он посмотрел на Рвиан и сказал:

— Госпожа моя, если они покалечили вас, я убью их или погибну в схватке с ними.

Не знаю, порадовал ли ее подобный благородный порыв, но Рвиан слабо улыбнулась, поворачивая лицо в направлении голоса:

— Их много, Тездал, и пока, я полагаю, нам придется смириться с положением пленников.

Он хмуро кивнул и немедленно принялся разглядывать каюту. Я сел рядом с Рвиан и обнял ее, она взяла мою руку обеими ладонями.

Я грустно пошутил:

— Похоже, тебе от меня не избавиться.

Я старался подбодрить ее, но она словно бы не заметила моей шутки, поворачивая лицо в направлении шагов Тездала, попытки которого раскачать доски на окнах не увенчались никаким успехом. Хотя я не знаю, чего бы мы добились, если бы нам это удалось. Прыгнули бы в Фенд и попытались доплыть до берега с ослепшей и ослабевшей Рвиан? Мы, скорее всего, утонули бы. Полагаю, мы просто не желали смириться со своим поражением.

В конце концов Тездалу пришлось признать себя побежденным, он сел на лавку, и его темное лицо пылало от ярости.

Он спросил Рвиан:

— Эта штука причиняет тебе боль?

Лучик солнца попал на маленький камешек, засверкавший на шее Рвиан. Если не думать о зловещей силе этого кристаллика, он мог показаться вполне симпатичной безделушкой. Я ненавидел и этот камешек, и Измененных, которые поместили его туда, где он сейчас находился.

— Кристалл лишил меня способности видеть и использовать силу моего колдовства, — сказала Рвиан и запнулась, крепче сжимая мою руку. — Но если мне не придется носить его слишком долго, особого вреда он мне не принесет.

Страх снова зашевелился внутри меня. Я спросил:

— Что значит долго?

Она ответила:

— Если он такой же, как те, которыми пользуемся мы, то несколько лет.

Ну хоть это успокаивало.

— Думаю, что места назначения мы достигнем раньше.

— Места назначения? — Рвиан вздернула подбородок и резко повернула ко мне свое лицо. Она казалась совершенно беззащитной. Я посмотрел в ее невидящие глаза и едва не заплакал. Я безумно сожалел о том, что был так резок с ней вчера. — Что значит место назначения?

— Ур-Дарбек, если я, конечно, не ошибаюсь.

— Ур-Дарбек? — Рвиан пошевелила головой, точно это могло помочь ей увидеть мое лицо. — Откуда ты знаешь?

Слова мои потекли как поток, как будто дамбу прорвало, я открыл все тайны, высказал все свои предположения, все, что держал при себе. Отчасти я боялся, что подобные откровения могут заслужить мне неблагорасположение Рвиан, которая, чего доброго, решит, что я слишком неуравновешенный, с другой стороны, я испытывал удовольствие оттого, что у меня более не существовало от нее тайн.

Я рассказал обо всем, что видел во время своих странствий, ничего не утаивая. И пока я говорил, разрозненные частички головоломки словно бы складывались в единое целое. Я рассказал о встрече Измененных с Повелителями Небес, о браслете Лана, о том, о чем говорила мне Рекин: о Пограничных Городах и о том, что Дары утратили возможность воспроизводить Измененных.

— Думаю, — произнес я, — что дикие Измененные не просто кое-как выживают в Ур-Дарбеке. Есть все основания предполагать, что там целая страна и что жители ее используют силу магических кристаллов. Очевидно, нас везут туда, но вот зачем, это неизвестно.

— Бог ты мой, — произнесла Рвиан почти шепотом, забывая о своем страхе, поблекшем в ярких красках нарисованной мной картины. — Давиот, почему же ты молчал обо всем этом раньше?

— О чем бы я сказал? — возразил я. — Это ведь были всего лишь предположения.

— Ты видел, как Измененные и Повелители Небес о чем-то сговаривались!

Рвиан обвиняла меня, и я сказал:

— Да, но лишь однажды. Если б я рассказал кому-нибудь об этом, какие события могли воспоследовать? Резня? Добрые, честные люди вроде Пеле и Мэрка пострадали бы. Ни в чем не повинные Измененные понесли бы наказания за чужие преступления.

Наступила длительная тишина. Тездал сидел напротив и смотрел на нас, его разбитое лицо было темнее тучи. Я почувствовал, что галеас слегка изменил курс, уходя все дальше в море. Как я полагал, Аил избегал караванных путей. В тот момент мне было все равно, я не думал о будущем, ожидая ответа Рвиан.

Минуты казались вечностью, я со страхом ждал приговора, опасаясь, что чувство долга моей любимой станет между нами неодолимым барьером, что мое признание прозвучит погребальным звоном нашей любви.

Но рядом была Рвиан, самая неповторимая из всех женщин. Она взяла меня за руку, и сердце мое забилось.

— Давиот, о Давиот, сколь же долго ты жил со всем этим.

Я ответил:

— Никому, кроме тебя, я не посмел бы рассказать об этом.

— Я так много узнала от тебя, — проговорила она. — Раньше мне все виделось по-другому, теперь многое проясняется.

— Ты не осуждаешь меня? — спросил я. — Не считаешь предателем?

— Многие, если не все, стали бы считать тебя таковым. — Она улыбнулась. — Думаю, что любой другой Сказитель незамедлительно рассказал бы о том, что видел, и никто, кроме тебя, не сумел бы осознать истинного положения вещей.

— Как я мог поступить иначе? — Я пожал плечами, стараясь найти слова, чтобы объяснить самому себе еще до конца не понятное решение. — Мне было бы жутко видеть, как страдают невиновные.

— С совестью у тебя всегда все было в порядке, — пробормотала она, и улыбка ее потеплела. — Как я могу осуждать тебя за это? Предатель? Нет, ты сделал то, что считал нужным. Как я могла бы судить человека, которого люблю?

Я вздохнул и погладил Рвиан по щеке, зная, что не потерял ее, скорее, наоборот, обрел, она стала мне близка, как никогда раньше. Потому что теперь между нами не было тайн, только вера друг в друга. Чувство облегчения словно прохладным потоком омыло меня.

Она снова прижалась ко мне и спросила:

— Скажи мне, как ты думаешь, зачем нас похитили? Почему везут в Ур-Дарбек?

Я сказал:

— Думаю, что Измененные живут в Ур-Дарбеке так же, как мы, Истинные, в Драггонеке и Келламбеке, возможно, что у них даже есть города. У них, по-видимому, существуют какие-то средства для общения со своими соплеменниками в Дарбеке, кроме того, они располагают определенными познаниями в тайнах магии.

Я заколебался, опасаясь говорить моей возлюбленной о своих предположениях, чтобы не травмировать ее еще сильнее, она и так довольно настрадалась. Но Рвиан настаивала, и я продолжал.

— Вероятно, они хотят узнать, как ты применяешь свой дар, чтобы научиться от тебя чему-то. Может быть, я нужен им, чтобы получить какие-то сведения о Дарбеке. А Тездал… — Я бросил короткий взгляд на Повелителя Небес. Бог знает, для чего он нужен Измененным. — Может быть, они хотят вступить в союз с Хо-раби…

Я был поражен, когда услышал смех Тездала. Я посмотрел на него, давая понять, что требую объяснений.

— Если они не смогут вернуть мне мою память, — сказал он, — какой им толк во мне? Если это не смогли сделать ваши колдуны, то другие тоже вряд ли смогут. Я обязан Рвиан жизнью и не предам ее.

Дни шли, сменяя один другой и по-прежнему полыхая жаром доменной печи. Кормили нас хорошо, а ночью позволяли короткие прогулки по палубе. Все то время, пока мы бодрствовали, проходило в разговорах, спали мы долго, как и полагалось арестантам, пытающимся скрасить однообразие своего бытия. Я рассказывал свои легенды, сначала выбирая те из них, которые, по моему мнению, не могли задеть чувств Тездала, но потом и все остальные. Повелитель Небес ничуть и не думал обижаться, когда я повествовал о битвах, которые вели между собой наши народы, он, напротив, выказывал живейший интерес ко всем историям, точно надеялся найти в них хоть какой-то ключ к своему собственному прошлому, хоть какой-то намек на то, кем он был. Я пытался найти способ помочь ему. Я использовал все те приемы, которым обучился в Дюрбрехтской школе, все хитрости, известные мне. Ничто не помогало, прошлое Тездала продолжало оставаться загадкой.

Он показывал мне все те упражнения, которые помнило его тело, рассказывал, как пользовался ими на скале, и мы проделывали их вместе.

Рвиан рассказывала о том, что узнала на острове, о своем прошлом. Мы признались друг другу в наших изменах, решив, что они были неизбежны в том положении, в котором мы оказались. Совершенно открыто говорили мы о магии колдунов Даров, об элементалах, размышляли о том, каким образом Повелителям Небес удалось научиться управлять погодой. Многое узнал я о волшебниках Дарбека, а Рвиан — о жизни Сказителей.

Ночью мы с моей возлюбленной шепотом делились тем, что видели в своих странных снах, и с удивлением открыли, что наше сознание продолжало все это время оставаться таинственным образом связанным, несмотря на годы и расстояния, разделявшие нас.

Я рассказал Тездалу о нашей истории, о многовековой вражде между нашими народами. Мы пожали друг другу руки в знак того, что всегда будем оставаться друзьями и никогда не обратим оружие один против другого.

Он почти ничего не знал об Измененных и о их месте в жизни Дарбека. Мы все трое подолгу говорили об этом, споря, выдвигая то одни, то другие аргументы, и в конце концов оба, и Рвиан и Тездал, начали смотреть на положение дел с Измененными моими глазами.

— И все-таки, — сказал Тездал как-то днем, когда мы, изнывая от духоты, сидели в нашей каюте, — они надели эту цепь на Рвиан. Этого я им простить не могу.

— Я тоже, — сказал я со злостью, сжимая пальцы моей возлюбленной.

Она вздрогнула и сказала:

— Как же ты можешь так говорить после всего того, что ты рассказывал о них? Ты убедил меня в своем сочувствии к ним, ты сказал о том, что разница между Истинным народом и Измененными ничтожна, что мы несправедливо поступаем с ними. Вероятно, они просто не видели другого пути, они должны были обезвредить меня, чтобы получить свободу и место в жизни, которое они, как ты же сам и утверждал, заслуживают по праву. Добровольно я бы не отправилась в это путешествие, я стала бы использовать свое искусство против них. Аилу это известно, так был ли у него выбор? Думаю, что он верит — то, что он делает, совершается во благо его соплеменников, а значит, он выполняет свой долг. В этом случае я могу простить их.

На «Эльфе», должно быть, находился большой запас продуктов, потому что рацион не ухудшался, несмотря на то, что мы безостановочно продолжали двигаться на север. Я почти уже решил, что Измененные намерены идти прямым ходом до Ур-Дарбека, но однажды ночью я проснулся, не понимая сначала, что разбудило меня. Что-то произошло, а вот что именно, я определить не мог и какое-то время лежал с отрытыми глазами, напрягая слух. Рвиан тихонько сопела на моей груди. Что-то случилось, и это тревожило меня. Я аккуратно высвободил руку и положил подушку под голову Рвиан, которая пошевелилась и потянулась ко мне.

Я сказал:

— Что-то произошло, не беспокойся, я сейчас.

Она пробормотала что-то в знак согласия, а я поднялся с кровати. Тездал тоже проснулся и вместе со мной подошел к окнам.

Прибитые к ним доски практически не позволяли видеть небо, но, поворачивая то так, то сяк голову, я все-таки сумел определить, что корабль, по всей видимости, изменил курс. Похоже, что теперь мы уже шли в западном направлении.

Мы с Тездалом вернулись обратно к Рвиан. Я сказал:

— Думаю, что мы идем к берегу.

Она спросила:

— Но мы же не могли так быстро дойти до Ур-Дарбека?

Я ответил:

— Да, мы должны быть еще в водах Дарбека.

— Тогда что же? — спросила она. — Уж конечно, они не собираются высадить нас в Дарбеке.

Я секунду-другую подумал:

— Думаю, они собираются запастись провизией.

Других предположений не было, оставалось только ждать.

Прошло какое-то время, наше движение замедлилось, галеас скользил по волнам, я снова заглянул в щели между досками, которыми были заколочены окна, но не узнал ничего нового, кроме того, что мы шли на запад. Вскоре мы услышали звуки приглушенных голосов и шагов, какие-то крики; очевидно, мы находились у берега. Мы с Тездалом припали к двери, но сквозь нее ничего толком расслышать не представлялось возможным. Мне показалось, что я слышу всплески волн у скал. Судно стало покачиваться, раздалось хлопанье люков. Очевидно, мои предположения были верны.

Весла окунулись в воду, и «Эльф» начал разворачиваться. Я поспешил к окнам.

Рвиан спросила:

— Что происходит, Давиот?

В голосе ее слышалось беспокойство, и я ответил:

— Ничего особенного, думаю, Аил посылал за провизией. Сейчас мы вновь уходим в море.

Я не ошибся. За кормой осталось скалистое, поросшее соснами побережье, освещенное склонявшейся к западу луной.

Я увидел костер — сигнальный огонь, — становившийся все менее ярким по мере того, как мы удалялись от берега. «Эльф» уходил на северо-восток в открытое море, и вскоре смотреть стало не на что, кроме посеребренной луной поверхности Фенда. Я вернулся к Рвиан.

В ту ночь мы больше не сомкнули глаз, а сидели, обсуждая все случившееся, в то время как нос судна повернулся еще раз, на сей раз прямо на север.

Мы единодушно сошлись на том, что Аил подходил к берегу, чтобы пополнить запасы продовольствия и пресной воды, что могло означать существование более мощной организации Измененных, чем я предполагал. Нас, вне всякого сомнения, ждали, а это означало, что наше похищение, по крайней мере Рвиан и Тездала, было спланировано с самого начала.

— Откуда они узнали? — удивилась Рвиан. — О моем прибытии в Карсбри заранее не сообщалось.

— Может быть, Аил просто использовал подходящую возможность, — предположил я. — Ему представился шанс заполучить колдунью, что он и сделал.

— А как же тогда объяснить эту остановку? — спросила она.

— Разве известие о том, что «Эльф» вышел из Карсбри, не было послано? — спросил я.

— Конечно, — сказала Рвиан.

— А в замках люди говорят, — сказал я, — в присутствии Измененных, точно у тех и ушей нет, о том, кто куда едет, кто должен приехать. Измененные безлики для большинства Истинных, которые не таятся от слуг, как не таились бы от собак, кошек и быков. Это то, о чем я вам и говорил, — не видят Измененных.

Рвиан, пока я говорил, держала мои руки в своих. Она только сильнее сжала пальцы, вздохнула, и глаза моей любимой широко раскрылись, когда она поняла, что происходит.

— Это означает, что никакую тайну нельзя сохранить, — произнесла Рвиан шепотом. — Это же все равно, как если бы сами стены имели уши.

— Да, — согласился я, — по всему Дарбеку Измененные слушают разговоры и обмениваются информацией.

Тездал сказал:

— Даже если это и так, как они могли знать, что корабль придет именно в это место?

Я ответил:

— Думаю, что этого они, по всей видимости, не знали, а просто ждали нас в нескольких местах.

— Боже мой! — со страхом воскликнула Рвиан. — Если все так, то существует целый колоссальный заговор.

Я сказал:

— Да, и мы окажемся прямо в его сердце.

Я был уверен, что прав, и в то же время боялся этого. Все кусочки мозаики наконец сложились в одну ясную, как при свете белого дня, картину. Я полагал, что намерения Измененных заключались в том, чтобы привезти колдуна в Ур-Дарбек, может быть, еще и в том, чтобы спасти Повелителя Небес — одного из своих союзников. Меня же, о чем говорили слова Аила, взяли лишь потому, что на моем запястье находился браслет Лана. Ни мне, ни Тездалу скорее всего ничего не угрожало, а вот как поступят с Рвиан, — неизвестно. Это пугало меня. Если Измененные предполагают использовать ее способности против Дарбека, то, несомненно, она не согласится…

Мы томились в ставшей обыденной изнуряюще душной атмосфере нашей плавучей тюремной камеры в промокших насквозь от пота одеждах. Рвиан пошевелилась и повернула голову то в одну, то в другую сторону. Я видел, как любимая моя нахмурила бровки, и подумал, что что-то случилось, но, когда я спросил ее об этом, она подняла руку и сказала:

— Ты не чувствуешь?

Не дожидаясь ответа, Рвиан поднялась и придвинулась к ближайшему окну. Я и следом за мной Тездал подошли к ней. Рвиан улыбнулась, и я вдруг понял, что вызвало ее радость.

Ветерок.

Я почувствовал его ласковое, навсегда, казалось, забытое дуновение кожей лица, точно ее коснулись кончики пальцев Рвиан. Я повернул голову и открыл рот, чтобы ощутить это языком. Я боялся поверить себе, опасаясь, что мы все трое стали жертвами коллективного помешательства.

Тут Тездал, голосом, полным удивления, произнес:

— Ветер.

Я сглотнул подступивший к горлу комок. На лбу выступили капельки холодного пота, но я рассмеялся и, прижав Рвиан к себе, принялся кружиться с ней по комнате.

— Да! Боже, Боже мой! Ты права, это бриз!

Мы трясли друг друга, смеялись, прижимали лица к заколоченным окнам, радуясь, наслаждаясь этим удивительным, невозможным чудом.

Ветер крепчал, раздались отрывистые команды, а затем звук, которого я уже и не ожидал более никогда услышать, — божественные хлопки парусины надувавшихся ветрил. Мы, привыкшие к ровному движению судна, зашатались, когда «Эльф» накренился, пол поплыл под ногами, и мы полетели на кровать.

Я увидел обеспокоенное лицо Тездала и крикнул:

— Это Аил меняет галс, чтобы поставить паруса по ветру.

Я обнял Рвиан, и какое-то время мы хохотали, наслаждаясь замечательным бризом.

Но вот лицо моей любимой стало серьезным, она напряглась. Я спросил:

— Что случилось?

Рвиан ответила вопросом:

— Ты не понимаешь, что это значит? Что это должно значить?

Я сказал:

— Действие чар Повелителей Небес закончилось.

— Может быть, — сказала она. — Но где мы сейчас?

Я подумал секунду-другую. Меня осенило:

— В Ур-Дарбеке, судя по тому, сколько времени заняло плавание.

Рвиан сказала:

— Да. Только действие чар не прекратилось, мы просто вышли из ареала их действия. Мы достигли места назначения — это страна Измененных.




Глава 26


Дело шло к полудню, когда я услышал знакомые звуки, что обычно свидетельствуют о близости земли: хлопанье свертываемых парусов, бьющиеся о камень волны, пронзительные крики чаек. Потом доски дрогнули у меня под ногами, я услышал голоса, приветственные возгласы, скрипы и шумы, которые и полагается издавать швартующемуся кораблю. Движение прекратилось, галеас покачивался на якоре. Я посмотрел в щелочку между досками в окне по правому борту и увидел серый камень. Мы ждали, затаив дыхание, я положил руку на плечи Рвиан, Тездал стоял по другую руку от нее в напряженной позе.

Дверь в каюту открылась, и Аил поманил нас к выходу.

Странно было вновь оказаться под обычным летним солнцем, стоявшим в восточном квадранте. Над головами нашими кружили чайки, соленый бриз дул с моря. С северной стороны ветер гнал по небу причудливых форм кучевые облака. Как давно никто из нас не видел ни тучки, ни облачка!

Обо всей этой красоте я немедленно поведал Рвиан, помогая ей подняться по лестнице на верхнюю палубу. Теперь «Эльф» стоял в маленькой бухте, которую с севера и юга огибали, точно изогнутые рога, два мыса. Лодки рыбаков с покрытыми водорослями днищами были вытащены на серо-серебристый песок берега, а сети вывешены для просушки, как и в любой рыбацкой деревне в Дарбеке. Я предупредил Рвиан о сходне, по которой мы должны были перейти с борта галеаса на пристань из грубого камня, вымощенную сверху плиткой, сказал о том, куда мы прибыли и что Измененные смотрят на нас.

Деревня так сильно походила на Вайтфиш, что я даже на какую-то секунду замешкался, и Аилу пришлось поторопить меня. Он сделал это довольно тактично, но мое изумление, видимо, некоторым образом позабавило его. Он не переставал улыбаться все время, пока мы шли к селению.

Хижины были сложены из камня и покрыты белой, голубой и розовой штукатуркой. Их окружали грядки овощей, курятники, палисадники, сараи и рамы для сетей. Так мы дошли по улице, которая вела от гавани, к площади, где дома жались друг к другу плотнее. Я увидел мельницу, крылья которой со скрипом вращались, здание, которое я определил для себя как пивную; единственное, чего не хватало, — молельни. Люди, ступавшие вслед за нами, были скорее всего обычными селянами-Измененными. Высокие и невысокие, полные попадались редко, мужчины, женщины и дети, одетые, как и подобает честным труженикам. Весь их вид выдавал любопытство, но лишь дети осмеливались приблизиться и украдкой посмотреть на наши лица, некоторые касались нашей одежды. Думаю, они никогда раньше не видели Истинных.

Мы вышли на площадь, и Аил повел нас в здание, которое я определил для себя как пивную, чем оно и оказалось. Там нас усадили за стол, словно мы были гостями, а не пленниками. Седовласый Измененный, в движениях которого не чувствовалось никакой скованности, принес нам пива и тарелку с сушеной рыбой. Он улыбнулся, встретившись со мной взглядом, в котором я не заметил ни малейшего намека на злорадство, которое мог бы выказывать Измененный на своей земле к плененным Истинным. Он обращался с нами, как всякий трактирщик со своими посетителями. Эль оказался холодным и хорошо сваренным.

Я ждал, когда Аил заговорит, полагая, что эта деревня никак не может быть конечной целью нашего путешествия. «Бык» сделал несколько глотков и сказал:

— Не сомневаюсь, что вы угадали, что находитесь в Ур-Дарбеке. Если вы помышляете о побеге, знайте, что Сламмеркин лежит во многих лигах отсюда, и колдуны из Пограничных Городов не позволят вам переправиться через него, как, впрочем, и мы.

Я спросил:

— Так и ты не можешь вернуться?

Он рассмеялся, точно я очень удачно пошутил, и покачал своей массивной головой.

— Я и не собираюсь, — сказал Аил. — Я выполнил свое задание и теперь буду жить среди своих соплеменников, свободным.

— А мы? — спросил я его. — Что будет с нами?

— Вы отправитесь в Требизар, — ответил мне Аил. — Предстанете перед Рэтом — Советом.

Я посмотрел на своего собеседника вопросительно.

Он сказал:

— Требизар — наша столица, там заседает Рэт.

Я, признаться, не очень-то понял, что он говорил мне о каком-то совете, и сказал Аилу об этом.

Он пояснил:

— В Ур-Дарбеке нет ни Великого Властелина, ни воевод, ни наместников, ни святош. Мы все живем здесь свободно, а Рэт — наше правительство.

Я поперхнулся пивом, меня все это так удивило, что я спросил:

— Вы что же, не воюете? Никто не борется за власть?

— Мы боремся, — возразил мне Аил с такой важностью, что я было решил, что он шутит, — только за свободу, которая позволила бы всем Измененным жить в соответствии со своей собственной волей, не быть ничьими рабами, а лишь равными среди равных.

Я медленно кивнул, понимая, что собеседник мой совершенно серьезен. Он же продолжал:

— Я полагал, что ты это понимаешь, Давиот. Урт, во всяком случае, считает именно так, да и Лан тоже.

Я покрутил браслет у себя на запястье. Вот тебе и раз! Я спросил:

— Урт? Ты что-то слышал об Урте?

— Он в Требизаре, — сказал Аил таким тоном, точно говорил о чем-то само собой разумевшемся. Потом, усмехнувшись моему изумлению, добавил: — Он перебрался через Сламмеркин и теперь живет в Требизаре, он член Рэта.

То, что Урт сумел занять высокое положение, меня не удивило и, конечно, обрадовало, так как теперь я скоро встречусь с ним. Но существовали и другие обстоятельства, которых я не мог упустить из виду. Я жестом показал на Рвиан и сказал:

— Так, может быть, снимете это проклятое ожерелье?

Улыбка Аила растаяла, лицо приняло угрюмое выражение, он повернулся к Рвиан и спросил ее:

— Если мы поступим так, что вы сделаете?

Она ответила:

— Все возможное, чтобы вернуться. Мой долг — быть там в преддверии Великого Нашествия.

Совершенно ненужная искренность! Однако такой прямой и честный ответ, по-видимому, понравился Аилу, который кивнул и сказал:

— Госпожа, меня восхищает ваша откровенность. Но ведь долг есть не только у вас, не так ли? Моя обязанность заключается в том, чтобы доставить вас в Требизар в целости и сохранности.

— Зачем? — резко спросил я.

— Рэт объяснит.

— И цепь снимут? — снова спросил я.

— Вероятно, — ответил он. — Думаю, что безопаснее снять ее там.

— Почему там, — настаивал я, — а не здесь?

На это Аил только улыбнулся, потрогав кончик носа, но объяснять не стал. Я подумал о том, что услышал, о своих догадках и подозрениях, о магических кристаллах.

— А что насчет Тездала? — спросила Рвиан.

Измененный сказал:

— Все будет хорошо, никому из вас не причинят никакого вреда, если вы окажете содействие Совету.

— Содействие? — Рвиан сдвинула брови и взяла меня за руку. — Что это означает?

— Рэт объяснит, — сказал ей Аил. — Скоро вы узнаете все.

Этим ответом нам и пришлось удовлетвориться, хотя ни одно слово из того, что мы услышали здесь, мне не понравилось. Как и Рвиан, которая лишь сильнее сжала мои пальцы, когда «бык»-Измененный отодвинул свой стул и оставил нас одних.

Мы не могли последовать его примеру, так как его товарищи по команде находились рядом и наблюдали за нами; открытой враждебности они не проявляли, но меня не покидало ощущение, что с нами могут обойтись жестко, если мы проявим непослушание. Никакая серьезная опасность нам в тот момент не угрожала, тут я верил Аилу, но оставалась причина, по которой нас похитили. Меня страшно заинтересовало то, что сказал Аил об Ур-Дарбеке. Совершенно очевидно, что мы находились не на какой-то там первобытной земле, как было принято считать у нас на родине, а во вполне цивилизованной стране. Я не мог не признать, что горел желанием посмотреть тут все своими глазами. Возможность такая появилась довольно скоро.

Аил вернулся, вновь приглашая нас выйти из пивной, и когда мы вышли на площадь, там стояла довольно крупных размеров повозка, запряженная четверкой гнедых лошадей. Я понял, что в этой сплетенной из прутьев клетке мы и приедем в Требизар. И я не ошибся, Аил пригласил нас садиться. Я сказал:

— Ты говоришь о свободе, Аил, а обращаешься с нами как с заключенными.

Он возразил мне:

— А Истинные разве не обращаются с нами, Измененными, так, как считают нужным? Не хотелось бы, но…

Он пожал могучими плечами. Я не мог ни оспорить его аргумент, ни помериться с «быком» силами. Рвиан тронула меня за руку, и я помог ей подняться, затем сел сам, а потом Тездал. Аил захлопнул дверцу и запер на висевший на цепи увесистый замок. По бокам крепились грубо сколоченные лавки, подушки и одеяла валялись на полу. Комфортабельной нашу камеру на колесах назвать было нельзя. Прутья оказались довольно крепкими, хорошо хоть, что обзор имелся.

Аил сел впереди, другой «бык» устроился рядом с ним, и повозка тронулась с площади.

Выходя из деревни, дорога поднималась по невысокому каменистому склону, поросшему черными соснами, спокойную тишину которых нарушало лишь пение птиц, подчеркивавшее естественность погоды. Кругом за пределами нашего холма расстилались поля, где паслись овцы и коровы, хрюкали за каменными оградами свиньи. Весьма знакомый ландшафт, может, немного более суровый, чем тот, к которому мы привыкли дома. Дубовые и березовые рощи встречались реже, чем пихтовые или еловые, но трава зеленела, что радовало глаз после выжженной засухой земли Дарбека.

Я спросил об этом Аила, и он ответил:

— Повелители Небес не воюют с нами, мы не делаем им вреда, а они не направляют против нас своих колдовских чар.

— Вы — союзники? — спросил я.

— Рэт объяснит, — повторил он как заведенный.

Я сказал:

— На западном побережье я наблюдал встречу Повелителей Небес с Измененными.

Аил лишь пожал плечами, понукая лошадей. Я подумал, что он сказал нам гораздо меньше, чем знает, и что мне не получить от него ответа. Я устроился на лавке рядом с Рвиан, взял ее за руку и начал описывать то, мимо чего мы проезжали.

До заката мы ехали по укатанной и утоптанной грунтовой дороге, но когда солнце ушло и начали сгущаться сумерки, колеса фургона застучали по каменной поверхности. Вскоре вдоль дороги потянулись каменные стены. Впереди виднелся свет, и вот перед нами оказалась деревня.

Я ожидал увидеть замок или какие-нибудь укрепления, но нашел лишь приземистые дома и хозяйственные постройки, жавшиеся к дороге, точно жителям было не от кого и не от чего защищаться. Аил остановил нашу повозку на широкой площади, где в воздухе вокруг нас сразу же почувствовался приятный уютный запах дыма и приготовляемой пищи. «Бык» отпер дверцу нашей клетки.

Измененный, чьими предками, как я подумал, были собаки, стоял возле освещенной двери, разглядывая нас с явным, но неназойливым вниманием. Он радостно приветствовал Аила, и «бык» ответил ему с той же теплотой. Ступив на крыльцо, я смог при полном свете лучше рассмотреть Измененного, лицо которого было довольно старым, морщинистым, но приветливым.

Он склонил голову в поклоне, словно я прибыл в его заведение обычным путешественником, и сказал:

— Приветствую вас, я — Тир.

Я кивнул и назвал ему свое имя, в ответ на что он улыбнулся и произнес:

— О да. Друг Урта — Сказитель.

Мои глаза округлились от удивления, что меня знают даже здесь, а Тир усмехнулся и сказал:

— Слава твоя опережает тебя, Давиот. Добро пожаловать в Безимар.

Аил представил Рвиан и Тездала хозяину, который, сделав шаг в сторону, пригласил нас войти. Любопытство мое росло.

Зал постоялого двора, в который мы вошли, оказался довольно просторным, у дальней стены находился камин, стойка с бутылками и кружками с одной стороны, напротив нее столы со стульями. Люди, сидевшие там, едва взглянув на нас, прервали свои разговоры. Тир проводил нас в другую, маленькую комнатку, почти все пространство которой занимал длинный обеденный стол. Через высокие застекленные окна в одной из стен был виден двор, куда уже поставили нашу повозку. Тир открыл бочонок и наполнил кружки. Посмотрев вокруг, я не мог найти ничего, что отличало бы это помещение от любого другого подобного заведения у нас в Дарбеке.

Аил заметил мое удивление.

— А ты чего ожидал? — спросил он. — Думал, мы тут живем в пещерах да в берлогах?

— Я не знал, чего мне ожидать.

«Бык» усмехнулся и сказал:

— Разве мы так сильно различаемся, Давиот?

Я подошел к окну и, потрогав стекло, спросил:

— У вас есть производства?

Он кивнул:

— Да, делаем стекло, плавим металл, варим пиво. Мы не варвары.

— Конечно нет, — сказал я. — Если не считать того, что вы держите пленников.

— А Истинные не делают этого? — возразил он. — Не был ли я пленником Тирона? Разве я мог уйти от него, если бы захотел? Не мог, как и обычный бык, купленный крестьянином. Разве мы, Измененные, не в плену в Дарбеке?

Это было и мое собственное мнение, так что спорить я не стал, а, кивнув, улыбнулся, признавая правоту собеседника. Эта страна одаривала меня одним сюрпризом за другим. Я всегда считал «быков»-Измененных довольно прозаичными субъектами, под стать их предкам, но Аил умел говорить и вести дискуссию. Я решил промолчать, чтобы не обидеть его. Пока он вел себя как довольно обходительный тюремщик, и мне не хотелось бы, чтобы что-то изменилось. Я вернулся к столу и сел рядом с Рвиан.

Моя возлюбленная молчала, пока мы с Аилом обменивались фразами, но теперь рискнула задать ему вопрос. Она потрогала кристалл у себя на шее и спросила:

— У вас есть волшебный талант?

Аил заколебался, и я почувствовал, что некоторые темы ему обсуждать явно не хотелось, или просто ему это было запрещено. Он ответил:

— У меня нет, госпожа.

Рвиан улыбнулась этой очевидной отговорке и сказала:

— Истинные тоже не все сплошь колдуны. А как обстоят с этим дела у вас?

Измененный явно чувствовал себя неловко, точно ему совсем не нравилась та роль, которую ему приходилось играть.

— Вам все несомненно объяснят в Требизаре.

Рвиан продолжала:

— Но у вас есть кристаллы. Кто-то из ваших соплеменников мог научиться пользоваться ими, в противном случае мне не пришлось бы носить это ожерелье.

— Что-то Тир завозился с ужином, пойду-ка посмотрю, — ушел от разговора Аил.

С этими словами Аил поднялся и вышел. Его товарищ (темный, молчаливый субъект по имени Глин) остался с нами, и больше о том, что сказал или, точнее, не сказал нам наш доброжелательный тюремщик, мы не заговаривали до тех пор, пока не остались одни.

Прежде чем это случилось, мы замечательно отужинали. Тир накрыл прекрасный стол, и мы с удовольствием запили превосходную еду темным пивом. Затем Аил объявил, что нам пора отправляться спать, так как рано утром предстоит продолжить путь. Ступая по тихонько поскрипывавшей лестнице впереди нас с фонарем в руке, Тир проводил нас наверх. Тездал ушел в отведенную ему комнату, и хозяин, повернувшись к Рвиан, сумел еще раз за этот вечер удивить меня.

— Будете ночевать вместе? — спросил он. — Или предпочитаете отдельные комнаты?

Не успел я преодолеть свое изумление, как Рвиан ответила:

— Вместе.

Тир улыбнулся и, указав на дверь напротив комнаты Тездала, сказал:

— Тогда вон туда.

Если не считать того, что нам не оставили фонаря, а окна были заперты, комната эта мало чем отличалась от тех, в которых мне случалось останавливаться в Дарбеке. Дверь закрылась, в замке повернулся ключ.

— Они хорошо обращаются с нами, — сказала Рвиан.

— Да, — сказал я, подходя к окну.

Она продолжила:

— Мы тоже хорошо обращались с Тездалом, надеясь использовать его.

Я посмотрел на спящее селение. Дважды пролаяла и замолчала собака. Почти полная луна стояла высоко над крытыми дранкой крышами и печными трубами. Все выглядело таким обыкновенным, естественным, мне с трудом верилось, что мы в Ур-Дарбеке, в комнате с запертой снаружи дверью. Я обнял Рвиан и сказал:

— Тездал наш враг, то есть был им.

Она двусмысленно улыбнулась.

— Ты полагаешь, что Измененные не считают Даров врагами?

Я ответил:

— Вероятно, но они ведут себя с нами так любезно, что трудно поверить в их недобрые намерения.

— Они хотят использовать нас, — сказала она.

Рвиан отодвинулась от меня на расстояние вытянутой руки и посмотрела мне в лицо так, точно могла видеть.

— Я не дурочка, Давиот. Как бы они ни относились к нам, мы в их полной власти, и ни ты, ни я не можем ничего с этим поделать.




Утро застало нас лежавшими на скомканных простынях в тесных объятиях друг друга. Я испытал чувство благодарности к Аилу, который просто постучал в дверь и сказал, чтобы мы готовились к отъезду, а не вломился в комнату, как мог бы поступить менее деликатный надзиратель.

Тездал, Рвиан и я позавтракали и вновь оказались в нашей клетке за запертой дверцей. Тир кивнул нам на прощанье, и повозка покатилась дальше. Я держал Рвиан за руку, и, хотя наше будущее продолжало оставаться таинственным, я, несмотря ни на что, чувствовал себя счастливым.

Час был еще очень ранний, солнце только начинало подниматься над горизонтом, и в воздухе ощущалась легкая прохлада. Луна все еще не желала покидать западную часть небосклона, который становился все более и более голубым. Громко пели птицы, какое-то время за повозкой бежали две собаки, но потом отстали. Людей на улице было еще немного, они, спеша по своим делам, только ненадолго останавливались, чтобы проводить нас взглядами. Я полагал, что клетка с узниками на дорогах Дарбека привлекла бы куда больше внимания.

Маленький гостеприимный городок остался позади, и скоро мы вновь оказались на грунтовой дороге, проходившей через поля крестьян. Через прутья клетки мне были видны темневшие вдалеке горы, в направлении к которым и вела, по-видимому, наша дорога. По положению солнца я определил, что едем мы на северо-запад. Очевидно, там, в самом сердце Ур-Дарбека, и находился Требизар.

В полдень мы проезжали через сады, ветви деревьев сгибались под тяжестью яблок и груш. Глин спрыгнул с повозки и, нарвав множество плодов, угостил ими и нас. Нам попадалось не много зданий, но все они выглядели очень ухоженными, рядом находились колодцы и ветряные мельницы. Сторожевые псы заливались лаем при нашем приближении. Заночевали мы на ферме, где нас, всех троих, поместили в маленькой комнатке прямо под соломенной крышей и с единственным лишенным стекла, но зато снабженным закрытыми ставнями окном.

Тездал осмотрел крышу и сказал:

— Мы легко можем выбраться.

Я возразил:

— Не забывай, Рвиан слепая.

Она сказала:

— Это все равно нам ничего не даст. Даже если нам удастся достичь Сламмеркина, мы окажемся перед лицом магии Пограничных Городов.

Я подумал над тем, что сказала Рвиан, и вспомнил, что почти то же самое говорил нам Аил, сидя за столиком в пивной в рыбацкой деревне.

В комнате было так темно, что я едва мог разглядеть Рвиан, но зато голос ее звучал достаточно громко и ясно:

— Эти города стерегут побережье Сламмеркина, их магия направлена на север, против Измененных, если кому-нибудь из них вздумается вернуться, и против драконов, если те, конечно, существуют.

Я возразил:

— Но мы же не Измененные и не драконы.

Рвиан пояснила:

— Не имеет значения. Магия этих городов не столь избирательна. Все, что идет на юг с северного берега Сламмеркина, уничтожается.

— Даже ты? — удивился Тездал. — Ты же колдунья.

Прозвучавший в ответ смешок Рвиан был тих, и в нем чувствовалась насмешка над самой собой.

— Только не сейчас, — сказала она. — Пока на мне это ожерелье, я не больше колдунья, чем вы.

Тездал выругался и ткнул в крышу кулаком, вызвав дождь пыли и соломы.

Рвиан заключила:

— Мы не можем сделать ничего.

— Мы можем надеяться, — сказал я, находя в темноте ее руку.

Рвиан прислонилась ко мне, положив голову на плечо.

— Да, — пробормотала она. — Надеяться.

На следующий день мы въехали в лес, где нас сразу окутала сладковатая дымка запахов деревьев, трав, листвы и хвои. Дорога оказалась довольно широкой, со множеством оставленных колесами телег и копытами животных следов. Аил сказал нам, что это главный путь в Требизар, и около полудня нам встретился купеческий караван, остановившийся для дневной трапезы. Возглавлял процессию купец, который некоторым образом отличался от остальных своих девяти спутников, погонщиков широколобых волов. Будь мы в Дарбеке, я бы решил, что все караванщики, кроме купца, Измененные.

Они приветствовали Аила и Глина, предложив им разделить свою трапезу. Я даже удивился, когда нас выпустили из клетки и дали тарелки с овощным рагу, по ломтю хлеба и налили эля. Погонщики украдкой бросали на нас любопытные взгляды, точно мы некие божественные создания, к которым и приблизиться-то страшновато. Мне становилось немного не по себе от этого, но вместе с тем я почти не чувствовал себя пленником. Из их разговоров становилось понятно, что караван держит путь из Требизара, с тем чтобы, распродавая по пути предметы производства, в конечном итоге возвратиться домой груженным рыбой и прочей продукцией, производимой на побережье. В Дарбеке подобный караван не вышел бы из-за стен замка без вооруженной охраны, однако у этих Измененных не было при себе ничего, кроме обычных необходимых в дороге ножей да стрекал для погонки волов. Даже купец и тот не носил меча.

Я все-таки рискнул спросить караванщиков о причинах такой беспечности, но вопрос мой был встречен недоуменными взглядами.

— А зачем нам оружие? — спросил купец, которого звали Илин. — От кого нам обороняться?

Я сказал:

— От воров, разбойников.

На меня посмотрели как на ненормального.

Аил сказал:

— Дарбек не такая страна, как наша, Илин.

— Да уж пожалуй. — Купец покачал головой, точно не желая признавать, что где-то могут существовать какие-то там грабители и бандиты. — Неужели честной купец не может выехать на дорогу без оружия? Вот так так…

Я продолжал упорствовать:

— Ну как так может быть? Наместников, ты говоришь, у вас нет, и вообще никакой другой власти, кроме Рэта. Что может какого-нибудь злонамеренного типа удержать от того, чтобы не воровать и не разбойничать?

Он подумал, прежде чем ответить:

— Мы Измененные, Давиот. Мы думаем и поступаем иначе, чем Истинные.

— Тогда, — сказал я, — получается, что разница между нашими племенами все-таки существует.

— И да и нет. — Аил заколебался и сдвинул брови, точно столкнувшись с неожиданно сложной и тонкой в решении задачей, непривычной и потому вызывавшей затруднения. — Полагаю, что наше происхождение само по себе подразумевает эту разницу. Вы, Истинные, создали нас как добычу для драконов и для того, чтобы мы прислуживали вам. Это, я думаю, и стало объединяющим фактором в нашей судьбе. Мы скорее дадим, чем украдем. Подумай: с тех пор как Дары ушли, оставив нас здесь, нам ведь надо было как-то выжить, несмотря на угрозу со стороны драконов. Если бы Измененные не держались заодно, они бы не уцелели. А сейчас? Беженцы, бывшие рабы — еще один объединяющий фактор. Если мы станем грабить один другого, то погибнем.

Полнейшая идиллия, как можно было в такое поверить? Хотя после искреннего удивления Илина и его спутников сомневаться в правдивости слов Аила не приходилось.

Я не мог не задать еще один вопрос, который волновал меня уже много лет:

— Ты говорил о драконах — они все еще существуют?

Аил развел своими могучими руками.

— Мне это неизвестно, — признался он. — Я ведь новенький здесь. В Требизаре, наверное, знают.

Требизар, опять Требизар. Там есть ответы на все вопросы. Просто рог изобилия какой-то. Мне очень хотелось поскорее добраться до этого города, но, когда я вспоминал, чем может закончиться для Рвиан приезд туда, это несколько охлаждало мой пыл.

Лес сопровождал нас в пути весь следующий день, а затем мы оказались в степи в предместьях обещанного Аилом города, самого большого из тех, что попадались нам по дороге. Поражало меня на сей раз уже не отсутствие стен, хотя и это продолжало оставаться непривычным, а размеры домов, высотой в три, а то и четыре этажа, причем создавалось ощущение, что уровень зданий повышался по минутной прихоти без всякого плана. Улицы, кроме тех, которые вели непосредственно в центр города, были немощеными, однако чистыми и довольно оживленными, как и полагается в городах, расположенных на скрещении торговых путей.

Утром мы позавтракали хлебом, сыром и фруктами, а затем Аил оставил нас на попечение Глина, а сам отправился за теплой одеждой для нас.

Он вернулся с полным снаряжением: толстые рубахи из хлопка, кожаные камзолы и штаны, сапоги для Рвиан, плащи для нее и Тездала. Что за погода ждала нас впереди? Хотя сюда и не распространялось действие чар Повелителей Небес, тем не менее мне трудно было представить, что лето когда-нибудь может кончиться.

Однако, когда мы двинулись дальше степью, холодный ветер задул с севера, где над горизонтом висели темные тяжелые облака. Где-то там, в далеких горах, наверное, шел дождь.

Дорога наша все поднималась, пели птицы в лесах, в которых вперемешку росли сосны и березы, желтел ракитник, в небе кружили орлы, и я опять вспоминал о драконах. В ту ночь мне вновь приснился мой старый сон, получивший теперь уже иное оформление.

Вокруг меня не было дубовой рощи, я стоял на скале среди гор. Штормовой ветер гнал тяжелые грозовые облака, вдали молнии яростно стегали землю. Я поворачивал голову, но вокруг никого не было… потом… Огромные желтые глаза в торжественно-безмолвном величии взирали на меня. Они казались мне безумно древними, наверное, вся мудрость и все тайны мира заключались в них.

Я спросил:

— Что тебе нужно?

Ответа не было, и я чувствовал, что глаза изучают меня.

Потом… сказать, что я услышал — нельзя, потому что ничего сказано не было, точно смотревший на меня обращался прямо по каналам моей нервной системы к внутренней сущности моего естества. То были не слова, лишь эмоции и ощущения… Призыв раздался в моей голове, кто-то звал меня.

Внезапно пала тьма.

Я проснулся, обуреваемый жуткой тоской, точно меня искали там, где я должен был находиться, но не мог откликнуться на призыв, все еще резонансом звучавший в моих кровеносных сосудах. Я содрогнулся и почувствовал, что Рвиан, прикорнувшая на моей руке, проснулась. Моя возлюбленная вскрикнула и схватилась за меня. Я погладил ее по волосам, бормоча утешения, полагая, что ей приснился дурной сон.

— Мне снилось… — сказала она, уткнувшись в мою грудь, и почти слово в слово повторила виденный мной той ночью кошмар.

Я нахмурился и сказал ей, что мне снилось то же самое, что и ей, а потом подозрительно осмотрелся вокруг.

Костер прогорел, но ночь и так была довольно лунной и звездной. Аил и Глин спали. Я посмотрел на Тездала, и по выражению, написанному на его обветренном и обожженном солнцем лице, понял ответ на свой вопрос, прежде чем успел задать его. Тем не менее я поинтересовался, не снился ли ему кошмар. Он кивнул, глаза его, широко раскрытые, смотрели так, точно он вот-вот ожидал встретиться ими с огромными желтыми глазами.

— Что это все значило? — спросил он.

Рвиан сказала:

— Это какой-то зов, меня словно тянуло куда-то.

— Или к кому-то, — уточнил я.

— К кому? — спросил Тездал.

— К драконам, — ответил я, не зная, что еще все это могло означать.

— Может ли быть так, что они еще существуют? — поинтересовалась Рвиан.

Я ответил:

— Не знаю.

— А они знают, — сказала она. — Откуда они знают про нас?

Я опять сказал:

— Не знаю. Не странно ли, что нам всем троим привиделось одно и то же?

Она согласилась:

— Да.

Мне показалось, что Рвиан страшно, и я крепче обнял ее и погладил по голове. Мне было хорошо рядом с ней. Спокойнее. Новый разворот моих видений почему-то беспокоил меня, но почему, этого я сказать не мог.

Когда наступило утро, я рискнул поинтересоваться у Аила и Глина, не беспокоили ли их кошмары, но Измененные покачали головами и сказали, что ничего подобного не происходило, так что я больше не спрашивал. Не знаю почему, только я чувствовал, что это нечто личное, касавшееся нас троих, и его лучше не открывать Измененным.

Много раз потом сон повторялся, но лишь тогда, когда мы ночевали под открытым небом. В этом было что-то от первобытной дикости и ощущения неограниченной свободы. Видения все меньше и меньше беспокоили меня, хотя я и ощущал некоторую долю опасности, которую как бы излучал этот безмолвный взгляд желтых глаз. Точно я стоял перед судом и чувствовал, что если не выдержу испытания, то мне придется туго, но вместе с тем почему-то испытывал уверенность, что сумею выдержать. Я не знал, что присудит этот суд и что произойдет потом, в какую бы сторону ни качнулась стрелка весов.

Обо всем этом мы говорили с Рвиан и Тездалом, когда выпадала возможность; они разделяли мои чувства.

Потом, когда дорога поднялась к подножиям гор, сны стали являться все реже и реже. У меня появилось ощущение потери. Тоска, которая охватила меня в первую ночь, оставалась, образовывая какую-то пустоту в моей душе, точно мне даровали нечто особенное, что в последнюю секунду выскользнуло из моих пальцев.




Глава 27


Я уже отмечал и ранее, что Ур-Дарбек — страна сюрпризов, и столица его меня не разочаровала. Мы пробирались через перевал, окруженный со всех сторон горделивыми вершинами. Небо перестало быть голубым, каким виделось из долины, а приобрело стальной сероватый оттенок. Непрекращавшийся, подчас пронизывавший до костей ветер завывал в расщелинах и гнал над нашими головами скопища облаков. Когда же наконец, начав наше восхождение с утренней зарею, с приближением сумерек мы завершили его, чудесный вид открылся перед нами.

Мы разбили наш лагерь в тени утеса, к которому стремились уже с рассвета. Здесь дорога шла вниз, спускаясь в утопавший в зелени оазис, со всех сторон окруженный горными пиками, напоминавший драгоценный камень в оправе. Величественные кроны кедров стояли темно-зеленой стеной, внизу, на склонах, осень уже наряжала природу в свои пастельные печальные тона. Далеко впереди, в центре оазиса, блеснуло что-то голубое, мне показалось, что это озеро.

Дорога вела через лес, и, по мере того как мы спускались все ниже, ветер утих и температура стала подниматься. Жары не было, и воздух наполнился чистой осенней свежестью и покоем. Мы скинули наши плащи, а затем и камзолы и продолжали свой путь, закатав рукава рубах. И небо над нашими головами вновь сменило свой цвет, опять став голубым, как будто суровости стихии не было сюда пути. Все это я описывал Рвиан.

Она спросила:

— Сколько же мы поднимались сюда? Пять дней? Не должно быть так тепло, разве что…

Она замолчала, поворачивая голову, точно пробуя воздух. Тездал сказал:

— Это место напоминает мне твой остров.

Рвиан кивнула:

— Да, здесь чувствуется присутствие чар.

Теперь я посмотрел на все, что нас окружало, другими глазами: если это место стало таким благодаря волшебству Измененных, значит, они величайшие из чародеев. Однако я нигде раньше не встречал свидетельств этому. Не видел ни ведунов в селениях, ни намека на волшебный дар у людей, встречавшихся нам на дороге. Может быть, все-таки эта земля просто сама по себе, и тут нет влияния Измененных? Может быть, просто в ней полным-полно кристалликов? Возможно, тут так все всегда и было. Вопросы досаждали мне роем назойливых мух, ответов не находилось, и любопытство лишь возрастало.

Потом я увидел сам город, вначале далекий, но начавший приближаться быстрее, когда Аил хлестнул лошадей и они побежали стремительнее.

Дома жителей кольцом охватывали берега голубого озера, лежавшего в центре этого удивительного круга, словно драгоценный камень. Город был невелик по размерам, здания не отличались большой высотой. Сравнить его с Дюрбрехтом — и он показался бы карликом, не больше среднего замка, в которых мне доводилось бывать в Келламбеке. Ни одно строение не поднималось выше двух этажей, причем из камня сложены были лишь первые уровни, да и то лишь некоторых построек. Верхние этажи были сплошь деревянные, с резными балкончиками и просторными террасами с колоннами. Ни стен, ни башен, ни каких-либо иных оборонительных сооружений, как я и предполагал, не оказалось. Возле протянувшихся от берега пристаней притулились суда, но большинство их скользило по сверкавшей лазури озера под выгнутыми ветром парусами.

Аил повернул голову и бросил через плечо:

— Перед нами Требизар.

Я обнимал за плечи Рвиан, тихонько рассказывая ей о том, что нас окружало.

У меня перехватило дыхание, я крепче сжал свою возлюбленную, увидев то, что находилось дальше за городом.

Я не верил тому, что видели мои глаза. Я закрыл их, полагая, что, когда я вновь открою глаза, то видение исчезнет, но оно осталось на месте. Красные цилиндры точно дремлющие акулы зависли над берегом Требизара. Руны на их бортах и на черных корзинах переливались на солнце неярким светом. Я отчетливо видел швартовые канаты и взлохмаченный пляской непокорных, точно норовистые лошади, элементалов воздух. Во рту мигом пересохло, я облизал губы и сглотнул подступивший к горлу комок.

— Что там? — спросила Рвиан.

Я ответил хриплым голосом:

— Воздушные суда.

— Что? — Изумление и ужас прозвучали в голосе моей любимой точной копией чувств, которые испытал в тот момент и я. — Этого не может быть.

Я ответил:

— Могу сказать одно: там, за Требизаром, я вижу корабли Повелителей Небес.

Краем глаза я заметил, что Тездал внимательно разглядывает один из драккаров. На лице Хо-раби было написано одно лишь любопытство.

Затем выросшие на пути здания перекрыли нам обзор, и корабли исчезли, точно пригрезились. Я озирался по сторонам, ожидая, что Хо-раби нападут на нас. Однако видел лишь широкую улицу, вдоль которой тянулись приземистые дома и мощенные ровной плиткой тротуары по обеим ее сторонам. Жители, Измененные, как ни в чем не бывало спешили по своим делам, точно ничего не происходило и возле их прекрасного озера не висели пришвартованные к пристани корабли Повелителей Небес. Я все это видел с какой-то устрашающей ясностью, точно постигший меня удар подхлестнул и без того тренированную память, заставляя записывать в нее все, что открывалось взгляду. Двери и балконы домов, ставни на их окнах украшала простая резьба, обычно изображавшая солнечные лики, полумесяцы и россыпи звезд. Резные колонны покрывали виноградные лозы, гроздья желудей и пшеничные колосья. Одежда людей на улице мало чем отличалась от нашей: на мужчинах я видел штаны, рубахи и камзолы, на женщинах платья или мужской наряд, украшенный шарфами или лентами. Оружия не носил никто, лишь у некоторых я замечал обычные поясные ножи, некоторые держали в руках посохи, точно пришедшие в город на ярмарку пастухи. Дети, совсем малыши и те, что постарше, либо играли на улице, либо разглядывали нас. Нам попалось несколько всадников и повозок. Я вдруг понял, что не испытываю больше этого обескураживающего чувства, которое возникало из-за присутствия Повелителей Небес.

Что действительно вызывало дрожь, так это вид этих кораблей и то, что могло означать их присутствие здесь.

Наша повозка остановилась. Аил показал, чтобы мы шли к ближайшему зданию с каменным цоколем и деревянной надстройкой. Широкие двойные двери под верандой были распахнуты, по обе стороны от них находились застекленные окна. Я не видел ни одной поверхности, которую бы не покрывала резьба. С крыши террасы протянулись стебли вьюна, сплошь усыпанные синими, красными и белыми цветами. Я учуял запахи эля и приготовляемой пищи, и когда мы вошли внутрь, то оказались в гостинице. Виденные у озера суда Хо-раби несколько испортили вкус приключения, любопытство сменилось нервозностью. Я держал Рвиан за локоть, помогая ей передвигаться.

Обеденное время еще не наступило, и за столами сидело лишь несколько посетителей, одаривших нас заинтересованными взглядами, но не сказавших ничего ни нам, ни нашим стражам. (Стражам? Я был не уверен в том, кем теперь следует считать Аила и Глина.)

Мы нашли столик в уголке, чуть в стороне от всех прочих, и Аил направился к хозяину, который, стоя у стойки, протирал стаканы. Аил заговорил с ним, но о чем они говорили, я не слышал. Помещение, в котором мы оказались, выглядело так, как ему и полагалось выглядеть, разве что в нем было почище, чем в любом аналогичном заведении в Дарбеке. Рвиан крепко сжимала мою руку.

Аил подошел к нам и сказал:

— Рэт сейчас заседает, это может затянуться до темноты, а то и дольше. Отобедаем?

— А потом? — спросил я.

— Потом, думаю, вы побудете здесь, пока ваше присутствие не понадобится.

— Я видел воздушные суда, не так ли?

Аил ответил спокойно:

— Совершенно верно.

— Что связывает вас с Повелителями Небес?

— Рэт все объяснит. Если сочтет нужным.

Аил лениво откинулся на спинку стула, точно не существовало никаких проблем. Он казался совершенно спокойным, его ничто не удивляло, он чувствовал себя уютно, как любой другой посетитель таверны.

Я рассматривал лицо «быка» и думал еще об одной странной особенности нашего путешествия, когда нам принесли наполненные до краев элем кружки. Ни в одном из мест, в которых мы останавливались, с нас не спрашивали платы. Вот и сейчас хозяин лишь произнес подобающие случаю приветствия, поставил кружки на стол, окинул коротким взглядом Рвиан, Тездала и меня, точно его совершенно не удивляло появление трех Истинных в собственном заведении, и ушел.

Я спросил:

— Нас, похоже, ждали тут?

Оторвав от губ кружку, Аил кивнул.

— И платы никто не спрашивает. Тут что, так принято? У вас существуют деньги?

— Существуют, — сказал он. — Но путешествующие по делам Рэта освобождены от обязанности платить.

— Я не видел никаких официальных знаков, которые свидетельствовали бы о вашей миссии, — сказал я. — Как вы подтверждаете свое положение?

— Надо быть слепым, чтобы требовать подтверждений, — ответил он. — Трое Истинных на наших дорогах, разве этого мало?

Нельзя было не признать, что ситуация эта и вправду весьма нетипична. Я спросил:

— Откуда ты знал, куда нам ехать, Аил?

Измененный покачал своей лохматой головой, и я увидел, как на лицо его наползла уже знакомая мне непроницаемая маска.

— Давиот, — сказал он довольно тепло, но вместе с тем и твердо, — тебя распирает от любопытства, но не моя обязанность отвечать на твои вопросы. Почему бы тебе не послушать совета, который я тебе дал, и не потерпеть? Спрашивать надо Рэт, а не меня.

Глаза наши встретились, и я понял, что не услышу ничего другого. Я пожал плечами и выпил эля, мы завели ничего не значащий разговор, главным образом для того, чтобы скрасить ожидание.

Так мы сидели, пока нам не принесли пищу и вновь не наполнили кружки. Я чувствовал себя не в своей тарелке, и это не способствовало улучшению аппетита. Рвиан также нервничала, а Тездал, напротив, выглядел спокойным. Вероятно, он уже привык к открытиям с тех пор, как оказался на той скале. Как, интересно, поведет он себя, если мы встретим Хо-раби? Может быть, кто-нибудь из присутствующих здесь Повелителей Небес узнает его и это воскресит какие-нибудь события из прошлого в памяти Тездала? Мне, несмотря на все старания, этого сделать не удалось. Как он станет относиться ко мне, если вспомнит, кем был? Как буду я вести себя с ним?

Обо всем этом я думал все время не переставая. Тем временем со стола убрали, и Аил прервал мои размышления.

— Пока, — сказал он, — вы должны оставаться здесь. Комнаты, насколько мне известно, весьма удобные, и баня есть.

— Я бы с удовольствием осмотрел этот замечательный город, — сказал я.

На что Измененный улыбнулся и, извинившись передо мной, еще раз повторил, что, пока мы не предстанем перед Советом, мы должны ограничивать свое местонахождение этой гостиницей.

— Мечтаю о горячей ванне, — заявила Рвиан.

Произнося эти слова, она сжала мою руку, и я воспринял это как предостережение или просьбу. Я не стал спорить. Моя покладистость явно вызвала облегчение у Аила, точно ему совсем не хотелось открытого спора. Это удивляло меня, так как теперь я считал нас в большей мере пленниками, чем раньше, так почему же его так заботило мое мнение?

Аил отдал распоряжения Глину и попросил хозяина проводить нас в наши комнаты. Тездала вновь поселили отдельно, а нас с Рвиан вместе. Несмотря на любезность, двери наши были заперты. Это бесило меня. Пока Рвиан мылась, я рассматривал убранство комнаты.

Аил сказал правду — жилище вполне приличное. С потолка свисал фонарь, пол устилали разноцветные ковры. Внезапно я почувствовал, что нахожусь в тюрьме, и с нетерпением заходил из стороны в сторону.

Пришла благоухавшая запахом сандала Рвиан, и я провел ее по комнате, чтобы она освоилась с обстановкой. Потом Глин отвел меня в баню. Счищая с себя грязь, я понимал, что у дверей стоит стража. Такая настойчивая опека раздражала меня, и я, быстро вымывшись, еще мокрый отправился к себе в комнату.

Дверь за мной закрылась, я сел рядом с Рвиан на кровать.

— К чему такая осторожность? — сказал я. — Зачем запирать двери? К чему теперь лишать нас свободы, которой мы пользовались в пути? Господи Боже мой! Мы в самом сердце Ур-Дарбека, разве можно думать, что мы сумеем убежать отсюда?

Рвиан коснулась моих мокрых волос и принялась вытирать их полотенцем.

— Думаю, что есть причины, о которых нам пока не сообщили, — сказала она. — Сколько кораблей Хо-раби ты видел?

Я отстранил ее заботливые руки и сказал:

— Десятка два, наверное. Для вторжения маловато. Пока, по крайней мере.

— Ты серьезно? — Полотенце упало на пол, я поднял его и положил в сторону.

— А что же еще? — сказал я. — Я видел Измененных и Повелителей Небес вместе, теперь их корабли здесь. Если они и не пришли к такому решению, то, возможно, пока обсуждают условия своего союза, вырабатывают стратегию. Повелителям Небес удается прорываться и через Стражей, а Пограничные Города вряд ли могут оказаться более серьезным препятствием.

— Да, — тихо произнесла Рвиан. — Они, конечно, сумеют сбить немало воздушных судов, если начнется Великое Нашествие. Но если Хо-раби пошлют несметные силы, Пограничные Города не смогут сдержать их натиска. Бог свидетель, они всегда находят пути, как пройти через наши заслоны, а теперь… если они нападут и с Фенда, и со Сламмеркина, если Измененные в Дарбеке окажут им поддержку…

— Дарбеку конец, — сказал я.

Рвиан опустила голову.

— Теперь Измененные владеют тайнами колдовства, — сказала она, касаясь пальцами ожерелья на своей шее. — Они создали этот оазис, только величайшие силы магии могли сотворить его таким, каков он есть. Думаю, что в этих горах полным-полно кристаллов. Измененные прожили здесь уже довольно долго, чтобы впитать в себя их силу. Кристаллы усиливают дар!

— Но вместе с тем их длительное использование убивает его, — сказал я. — Ты сама говорила, что оно может свести с ума.

— А разве война не безумие? — возразила она. — Конечно, я говорила это, и так оно и есть для Истинных. Может быть, Измененные не такие, возможно, кристаллы не уничтожают их.

— Тогда зачем им ты? — удивился я, хотя у меня уже и зародилось в душе страшное подозрение. — Если они могут делать все сами, тогда какая польза от тебя?

— Я не уверена… — сказала она и пожала плечами. Я прижал ее к себе, и она сказала почти шепотом: — Если только…

— Только что? — повторил я, догадываясь, что ответа я слышать не хочу.

Я знал, что услышу.

Рвиан сказала:

— Если только они не собираются проникнуть в мое сознание, чтобы узнать секреты Дарбека, то, как мы используем кристаллы, чтобы оборонять Фенд и Сламмеркин, чтобы выяснить пределы наших возможностей.

Рвиан дрожала в моих объятиях, я чувствовал, как она плачет у меня на груди. Я поднял голову и тупо уставился на потолок, темные балки перекрытий на фоне белой штукатурки потолка показались мне перекладинами виселиц. Я опустил лицо, зарываясь в волосы возлюбленной.

Она немного отстранилась от меня. Я посмотрел в ее невидящие, зеленые, полные слез глаза. Она сказала:

— Давиот, я не предам Дарбек.

Я смотрел прямо в лицо Рвиан и видел силу, которой я так боялся, решимость, приводившую меня в отчаяние. Я читал ее мысли. Мне хотелось бежать от них прочь, но тогда бы я стал предателем женщины, которую любил. Я слишком многим был обязан моей любимой. Я произнес:

— Что сделаешь, если случится самое худшее?

А она улыбнулась — такая мужественная, моя Рвиан! — и сказала мне:

— Может быть, до этого еще и не дойдет. Но если да — разве у меня есть выбор, кроме как дать им бой?

Я чуть было не сказал, что она обязана ответить на все вопросы, предоставить всю требуемую информацию, уцелеть любой ценой, потому что без нее моя жизнь потеряет свой смысл. Но такая эгоистичная позиция оскорбила бы храбрость Рвиан. Я подумал, что она стала бы презирать меня, произнеси я это вслух. Я вымолвил:

— Господь не допустит, чтобы так случилось.

Она коротко усмехнулась, и я услышал:

— Господь, Давиот? Я-то думала, что ты сомневаешься в его существовании.

— Это так, — ответил я. — Но если я не прав, то прошу его, чтобы он пощадил тебя. Ты заслуживаешь лучшего.

— Я сомневаюсь, что слово «заслуживаешь» здесь уместно. Слишком уж много случайностей — я участвовала в схватке с кораблем Тездала, я оказалась среди тех, кто нашел его. Он стал доверять мне, и меня выбрали, чтобы сопровождать его в Дюрбрехт. Даже корабль и тот назывался «Эльф». И все случайности, а?

Хотела ли она подкрепить свое решение словами или просто пыталась приписать все случившееся воле свыше, не знаю, только я решил подыграть ей.

— Совпадения? Или все-таки предначертание? А я разве не самый лучший пример? Если бы мы не встретились, отослали бы тебя к Стражам раньше времени? Если бы я не приехал в Карсбри в тот день, я бы не застал тебя. Если бы Лан не дал мне этот знак — чего он не сделал бы, не будь Урт моим другом, — Аил, вполне возможно, выкинул бы меня за борт, и мы не были бы вместе. Для случайности и совпадений это, пожалуй, многовато. Тут другое, похоже, что судьбы наши как-то связаны.

Я только искал способа утешить ее (да если быть честным, то и себя самого), но, говоря все это, чувствовал, что некоторая правда в моих словах есть. Было в переплетениях наших жизней нечто большее, чем может дать цепь простых случайных совпадений. Мы словно бы обречены были встретиться, и в чьей бы воле это ни находилось, Бога или непредсказуемой судьбы, это становилось мне все более понятным по мере того, как я говорил. На душе у меня потеплело.

— А сны? — спросил я. — Там, на острове, я снился тебе не просто так, а словно бы ты разделяла сны со мной. А потом уже здесь — эти изучающие глаза. Нет, все это не случайно.

Рвиан склонила голову, точно разглядывая мое лицо. Она нахмурила бровки, и две морщинки появились на ее переносице. Губки ее приоткрылись так соблазнительно, что я едва удержался от того, чтобы не поцеловать их. Не сейчас, только не сейчас, когда моя возлюбленная нашла утешение в моих словах.

— Наверное, это так, — пробормотала она и еще сильнее нахмурилась. — Но и Тездал видел наши последние сны.

— И если бы Тездал не был в том корабле, — сказал я, — ты не нашла бы его на скале, не отправилась бы в Карсбри, я бы не встретил тебя там, не забрался бы тайком на корабль.

— Тогда он часть нашей судьбы, — сказала она.

Я скорее склонен был считать, что это касается только нас двоих, но, кивнув, сказал:

— Полагаю, что такое вполне возможно.

— А Урт? — спросила Рвиан. — Не окажись он твоим слугой в Дюрбрехте, его не продали бы в Карисвар, и он не попал бы сюда. Разве не пример?

Я помрачнел. Ведь я начал эту словесную игру только для того, чтобы подбодрить Рвиан, а теперь получалось, что мы, будто ухватившись за ниточку, размотали весь клубок подсознания, превратив домыслы в четкую картину… чего? Этого я сказать пока не мог, но чувствовал, что открытие наше требует разработки, что мы на верном пути. Это может (если пожелает тот, кто управляет нашими судьбами) помочь нам выбраться из нашей передряги.

— Что такое? — Рвиан коснулась пальцами моего лица. — Почему ты замолчал?

— Урт же здесь, — сказал я. — Аил нам говорил, не помнишь?

— Он член их правительства, — сказала Рвиан.

— Это значит, что рано или поздно мы встретимся и поговорим. — Я взял руки своей возлюбленной и поцеловал их ладошки. — И я спрошу его, видел ли он наши сны.

— Давиот! — Она крепко схватила обе мои руки. — Ты думаешь, что и правда такое может случиться?

Соломинка стала больше. Я сказал:

— Пока точно не могу сказать. Но разве не странен узор, в который сплелись наши жизни?

— Да, — сказала она и вновь, задумавшись, надула губки.

Больше я не мог выдержать, я поцеловал их. Руки Рвиан обвили мою шею, и мы упали на постель. Целуя меня в губы, любимая моя спросила:

— А если Рэт захочет нас видеть?

Я ответил:

— Они заседают долго, как сказал Аил. А если нет, пусть подождут.

Она рассмеялась, помогая мне развязывать шнурки на ее рубахе.




Мы провели в той комнате три дня, прежде чем нас вызвали на Совет. За нами пришел Аил с Глином и пятью крепышами — «быками»-Измененными. Мы пересекли площадь и спустились по улице к берегу озера. Час был ранний, и, пока мы шли вдоль дамбы, я отчетливо видел воздушные корабли, которые ленивыми сонными тушами парили возле голубой воды. Их огромные крутые багровые борта мрачно контрастировали с нежной лазурью озера. Черные корзины, как подумалось мне, способны были нести целые полчища Хо-раби. Рядом, точно мелкая рыбешка близ китов, жались корабли-разведчики. Мне показалось, что полупрозрачные духи воздуха, танцевавшие вокруг поверхностей цилиндров, активизировали свои движения под моим взглядом. Я даже услышал их песню, хотя это мог быть всего лишь ветер. Тут Аил коснулся моего плеча, показывая, что нужно садиться в ялик.

Аил занял место у руля, а Глин поднял парус. Троих наших сопровождающих, которым места в лодке не хватило, мы оставили на дамбе. Рвиан взяла меня за руку, и я почувствовал, что ладонь ее влажна. Я заглянул в лицо своей возлюбленной, она стиснула зубы, плотно сжатые губы ее выражали решимость. Тездал взял другую руку Рвиан. Я не возражал.

Рвиан, невесело улыбнувшись, сказала:

— Наверное, теперь с меня снимут это ожерелье.

Я подтвердил:

— Да, конечно.

Она спросила:

— Куда мы направляемся?

— Через озеро, — ответил я.

Ветер, который почти не ощущался в городе, здесь казался довольно сильным. Волны били в корпус нашего судна, и, не думай я о том, что ждало нас впереди, и не оборачивайся в ту сторону, где парили корабли Хо-раби, я бы, наверное, получил удовольствие от такой прогулки. Вместо этого я смотрел на дальний берег, где сиротливо стояло большое здание.

Оно стояло поблизости от воды, сверкая на солнце, так как было сложено целиком из белого камня. Таких построек в этой неведомой стране я еще не встречал. Здание, одноэтажное и круглое, окружали вдоль стен портики, делая его похожим на храм, и, несмотря на незатейливую архитектуру, в нем ощущалось величие. Дорожка, выложенная из такого же белого камня, вела к одному из портиков от мола, к которому и причалил Аил.

Когда мы оказались на берегу, Аил дал нам знак следовать за собой, остальные зашагали позади. Яркие цветы в изобилии окружали здание, насекомые наполняли своим жужжанием тишину, в которой не слышалось пения птиц. Мы одолели семь ступеней и оказались возле простой окрашенной в белый цвет двери, на которой висели бронзовый гонг и молоточек. От удара Аила раздался звенящий переливчатый звук, эхом отозвавшийся из колоннады. Дверь распахнулась, и нас встретила женщина, «кошка», как я подумал. Это была обычная женщина, которая ничем не отличалась от всех прочих Измененных своего пола, если не считать золотого ободка над бровями. Аил склонил голову, и она, кивнув в ответ, проводила нас внутрь. Когда дверь закрылась за нами, я увидел, что Аил и все его товарищи остались на улице.

— Следуйте за мной.

Это нельзя было назвать ни просьбой, ни приказом, женщина просто повернулась и пошла, точно ни минуты не сомневалась, что мы последуем за ней. Измененная выглядела так, как будто была одних лет с Рвиан или даже моложе, но властность как бы лишала ее возраста.

Через широкий вестибюль, пол которого, насколько я мог судить, сложен был из однотонного белого мрамора, мы прошли к двери, отворив которую, женщина встала в стороне, пропуская нас в круглую, залитую солнечным светом комнату. Все вокруг блистало, и я прищурился. Мне вспомнился кабинет Дециуса — бивший в глаза свет здесь так же мешал мне разглядеть лица сидевших впереди людей. Делалось это, несомненно, специально, для того чтобы мы оказались в неудобном положении.

Рвиан ощутила мою неуверенность и спросила:

— Что там?

Я объяснил ей, а тем временем глаза мои уже адаптировались к свету, и я мог видеть то, что нас окружало.

Мы стояли на своеобразном балкончике, по краям которого короткие лесенки вели вниз в зал к поставленным в форме полуовала скамейкам. Пол оказался ослепительно-желтым, едва ли не золотым, все остальное, исключая одеяния собравшихся, белым. Наряды сидевших перед нами людей поражали своей пестротой и разнообразием, сочетанием простоты и элегантности, кожаных камзолов и домотканых рубах и платьев. Примерно пятьдесят Измененных сидели, изучающе глядя на нас.

— Спускайтесь.

Голос раздался откуда-то из середины собрания. Исполняя это указание, я искал глазами Урта, но слепившее солнце мешало мне найти его.

Все тот же голос произнес:

— Я Геран, председатель Рэта Требизара. В добром ли вы здравии? Хорошо ли устроились?

Я сказал:

— Да. Зачем мы здесь?

Кто-то усмехнулся, и я услышал:

— Точно как ты и говорил, Урт, в прямоте ему не откажешь.

Урт все-таки здесь, это радовало, и я продолжил:

— Прошу вас снять с Рвиан ожерелье.

— Надо нам это делать?

Я узнал голос Герана. В ответ прозвучал шепот согласия, и русоволосый Измененный средних лет, «конь», если судить по его вытянутому лицу, поднялся со скамьи и вышел вперед. На нем было волочившееся по полу темно-зеленое, расшитое серебром одеяние. Как и у встретившей нас у входной двери женщины, лоб его охватывал золотой обруч. Его протянутые к шее Рвиан руки напоминали лопаточки.

Он щелкнул замочком, и серебряная цепочка соскользнула с шеи Рвиан, которая вздохнула, точно с нее сняли тяжелую ношу, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Я увидел, как засияли ее глаза, что было признаком того, что дар вернулся к ней, и улыбнулся.

Она сказала:

— Вижу, снова вижу.

Лошадинолицый Измененный отступил на шаг назад и произнес:

— Мы не хотим причинять вам лишних страданий.

Кто-то из сидевших перед нами громко заметил:

— Это сфера применения сил Истинных.

— Не всех.

Я узнал этот голос! Я всматривался в ряды собравшихся, прищурив глаза, стараясь увидеть Урта.

Я нашел его на седьмой скамье. Он совсем не изменился, может, только стал меньше, или просто я вырос с тех пор. Он встретил мой взгляд улыбкой, но лицо его казалось озабоченным. Урт слегка кивнул, узнавая меня, и сделал какой-то неопределенный знак. Я подумал, что мой бывший слуга хочет предупредить меня, чтобы я вел себя осторожно.

Председатель произнес:

— Мы вернули вам зрение, магесса, но знайте, что возможности ваши как волшебницы ограничены здесь нашими чарами. Они не слишком сильны, но если вам придет в голову использовать свой талант против кого-нибудь из Измененных или наших гостей, то слепота покажется вам просто легкой неприятностью.

Рвиан кивнула, изучая фигуры сидящих. (С помощью своего оккультного дара она могла их разглядеть лучше, чем я.) Она сказала:

— Для чего я здесь?

Чей-то голос произнес:

— Потому что вы нам нужны.

— Зачем? — настаивала она.

— Запомните! — в голосе звучало раздражение. — Спрашивать здесь будем мы, а вы лишь отвечать.

— А если я предпочту не делать этого?

Я увидел, как кто-то поднялся, становясь плохо различимым в лучах солнца. Как мне показалось, это была женщина. Чья-то рука взметнулась вверх, и я услышал, как Урт крикнул:

— Нет!

Мы с Тездалом выпрыгнули вперед, заслоняя Рвиан нашими телами. В голове у меня мелькнула мысль, что сейчас мы оба окажемся на полу, я не сомневался, что эта Измененная — если не все здесь присутствовавшие — владела приемами колдовства.

Урт сказал:

— Мы осуждаем Истинных, так как же мы можем поступать так же, как они? Надо ли проявлять агрессивность по малейшему поводу?

— Разве Истинные способны понять другой язык?

— Не все, милейшая. Некоторые не хотят мириться с несправедливостью. Не все злодеи.

— И эта колдунья? Разве она не одна из тех, кто создал нас, кто превратил в рабов?

Рвиан сказала:

— На островах-Стражах нет слуг.

— Но зато их предостаточно в самом Дарбеке, — последовал ответ. — Говорю тебе в последний раз! Будешь отвечать, а не спрашивать.

— Ты говоришь как самый настоящий Истинный, Алланин.

Урт произнес свои слова очень сухо: знакомые интонации, я слышал их в разговоре с Клетоном и Ардионом. Я едва не улыбнулся. Однако, как бы там ни было, Алланин это вовсе не забавляло. Совершенно по-женски и по-кошачьи она, уронив занесенную руку, резко развернулась к моему старому (я надеялся, что не только старому) другу.

— Ты поражаешь меня, Урт. Как ты смеешь так вести себя со мной, новичок?

Председатель произнес:

— Новички и старожилы, Алланин, здесь равны.

— Нечего сравнивать меня с Истинными! — фыркнула Алланин.

Урт очень мягко возразил:

— Я никогда не называл тебя так.

Если это и было извинение, то прозвучало оно больше как оскорбление. Алланин явно смутилась, не зная, оскорбиться или оставить все как есть. Продолжая стоять, она смотрела на Урта так, точно собиралась испепелить его своим взглядом.

Геран сказал:

— Алланин, может, присядешь? Сначала давайте договоримся, а потом будем бросаться угрозами.

То, что он сказал, мне совсем не понравилось.

Рвиан заставила нас с Тездалом расступиться, ее, казалось, не пугала ни ярость Алланин, ни возможные последствия. Я схватил свою любимую за руку и крикнул:

— Нет, Рвиан! Остановись!

Алланин сказала:

— Твой любовничек дает тебе дельный совет, магесса.

Я решил вызвать огонь на себя:

— Я не меньше Рвиан хочу знать, зачем меня привезли сюда.

Кто-то усмехнулся и сказал:

— Довольно естественное желание.

Алланин зашипела, как во всем мире во все времена поступали и поступают ее прародичи.

Урт вставил:

— По своему собственному дюрбрехтскому опыту я знаю, что доброе отношение приносит куда лучшие плоды, чем плетка.

Раздался шепот множества голосов, мнения, насколько я мог судить, разделились. Думаю, что в Совете существовало несколько фракций, и Урт искал способа склонить большинство на нашу сторону. Я очень надеялся, что ему это удастся.

Споры прекратились. Геран поднялся и, повернувшись к нам троим спиной, окинул взглядом своих коллег. Один за другим они или кивали, или отрицательно качали головами. Я не мог понять с точностью, какое именно мнение возобладало. Председатель повернулся ко мне.

— Ты, Давиот, оказался здесь случайно, однако, я полагаю, мы найдем применение твоему таланту Сказителя. Магесса нужна нам для того, чтобы использовать ее знания колдуньи…

Рвиан резко оборвала говорившего.

— Я вам ничего не скажу! — закричала она. — Я не предам Дарбек!

Измененный, точно и не заметив ее слов, продолжал:

— Повелитель Небес Тездал вернется к своим товарищам.

Рвиан крикнула:

— Это заговор!

Геран кивнул:

— Мы сотрудничаем с Повелителями Небес, это верно. Или нам и дальше молча терпеть, как наши братья и сестры изнывают под игом Истинного Народа? Если для их освобождения потребуется война, мы будем сражаться.

— И вы не думаете о том, что многие погибнут в этой войне? — спросила Рвиан. — Измененные, Истинные, Повелители Небес? Будьте благоразумны.

— Благоразумие? — В голосе Алланин звучало презрение. — В этом вопросе не может быть благоразумия.

Я напомнил:

— Тездал лишился памяти.

— Мы можем поправить это, — сказал председатель и обратился к Тездалу: — Желаете, чтобы память вернулась к вам, господин Тездал?

Тездал сдвинул брови. Он посмотрел сначала на Рвиан, а затем на меня. Я видел, как вспыхнувшая в них надежда сменилась подозрением. Он сказал:

— Я хочу узнать, кто я. Но вы должны помнить об одной вещи — Рвиан спасла мне жизнь, и я поклялся защищать ее. Я не допущу, чтобы ей был причинен вред, как и моему другу Давиоту. Любой, кто поднимет руку на них, ответит передо мной. Повелитель Небес я или нет, я дал клятву чести.

И по тому, как он произнес эти слова, я понял, что, если ему вернут память и он вновь станет Хо-раби, он сдержит слово.

Председатель мрачно кивнул, видимо, он, точно так же как и я, не сомневался в искренности Тездала, но все-таки сказал:

— Давайте мы сначала вернем вам память, а уж потом вы разберетесь, кому должны хранить верность.

Я слышал, как Тездал негромко проговорил:

— Я уже решил.

Рвиан заметила:

— И вы действительно можете сделать это? Методы Мнемоников Давиот уже использовал, и они не дали результатов. Почему вы думаете, что у вас получится то, чего не получилось у него?

— Не сомневаюсь, что вы и ваши коллеги-колдуны пытались сделать то же самое. — В голосе Герана чувствовалась усмешка. — Как бы там ни было, думаю, что там, где не вышло у Истинных, у нас получится.

— Тогда, — сказала Рвиан, — ваши возможности очень велики.

Я понял, что она хочет узнать хоть что-нибудь о том, в каком состоянии находится их волшебное искусство, но это также стало очевидно и председательствующему.

— Госпожа, это так.

— И если будешь упорствовать, то скоро на собственном опыте в этом убедишься, — добавила Алланин.

Рвиан повернула свой взгляд туда, где находилась «кошка».

— А я повторяю, что не предам Дарбека, — сказала она. — От меня вы не узнаете секретов нашего волшебства.

Алланин презрительно усмехнулась:

— Мы зря тратим время. Эту магессу не вразумить. Я считаю, что пора бросить заниматься пустой болтовней и начать воздействовать на нее с помощью кристаллов незамедлительно. Пусть поспорит с ними!

— Нет! — крикнул я и тихонько прошептал Рвиан на ухо: — Перестань зря пререкаться с ними. Это может стоить тебе жизни.

Прежде чем она успела мне что-то сказать, поднялся Урт.

— Пока мы еще не до конца утратили здравый смысл. — Голос его звучал, покрывая всеобщий гвалт. Я и подумать не мог, что он умеет говорить столь властно. — Прошу вас выслушать меня.

— Будешь заступаться за своих дружков-Истинных, а?

Это сказала Алланин, и немедленно раздались голоса тех, кто разделял ее мнение. Однако большинство желало, чтобы Урту дали слово. Председатель потребовал тишины и дал знак Урту говорить.

Он сказал:

— Думаю, что мы единодушны в том, чтобы возвратить господину Тездалу память. Разве не так, Рвиан?

Она ответила:

— Я всегда хотела этого.

— Давиот?

Я кивнул:

— Конечно.

— Такая попытка уже делалась колдунами Дарбека и потерпела неудачу?

Я кивнул, а Рвиан сказала:

— Вероятно.

В голосе ее чувствовался вызов.

Урт сделал вид, что ничего не заметил, и продолжал:

— Если мы сделаем то, чего не могли вы, будет ли это доказательством нашего мастерства?

Я почувствовал ловушку, думая, куда приведет он нас этим путем. Хочет ли он защитить нас от Алланин или собирается обмануть? Могу ли я полностью полагаться на его дружбу? Как и Рвиан, он верен своей стране. Я заколебался.

Рвиан не колеблясь ответила сразу:

— Если вы вернете память Тездалу, тогда я должна буду признать, что в этом вы сильнее.

Урт мрачно кивнул. Алланин сказала:

— В этом и не только в этом, магесса. Повторяю, мы просто теряем время. Говорю, хватить цацкаться с ней, пора подвергнуть ее воздействию кристаллов.

Раздался одобрительный гул голосов, Геран встал и стоял, подняв руки, до тех пор, пока шум не утих.

— Дайте Урту закончить, — сказал он.

Сторонники Алланин нехотя умолкли. Урт продолжал:

— Алланин говорит правду — наше волшебное искусство превосходит ваше; если Рэт решит, то твое сознание подвергнется обработке и мы получим нужную информацию, хочешь ты этого или нет.

Я не мог понять, предостерегал ли Урт Рвиан из дружеских побуждений или это была угроза. Хорошо ли я знаю его? Ведь прошло столько времени. Добивается ли он нашего сотрудничества, чтобы Рвиан уцелела? Или только запугивает, и я напрасно надеялся найти в нем союзника?

Я слышал, как Рвиан ответила:

— Убейте меня, но Дарбека я не предам.

Я проклинал это солнце, мешавшее мне разглядеть лицо Урта. Я видел только его очертания и мог судить о его намерениях лишь только по звукам голоса, и мне казалось, что он старался удовлетворить и нас, и своих соплеменников. Если он собирался помочь нам, то не мог рисковать, ненароком открывая свои намерения.

Он произнес:

— Госпожа, в этом не будет необходимости. Если вы подвергнетесь обработке кристаллами, мы узнаем все без всяких помех, выбора у вас не будет, а затем ваш разум останется пустым.

В помещении было тепло, но меня зазнобило. Я не смел открыть рот.

Рвиан сказала:

— Мое решение принято. Дело за вами.

Во мне забрезжила слабая надежда, когда Урт сказал:

— Мы не те покорные Измененные, к которым вы привыкли в Дарбеке. Мы обладаем силой, которую и продемонстрируем вам. Убедитесь в нашем могуществе, а потом принимайте решение.

Рвиан ответила:

— Мое решение принято уже давно, когда я принесла клятву в своей школе.

Я восхищался мужеством своей возлюбленной. В то же время меня охватило огромное желание встряхнуть ее за плечи, закрыть ее рот ладонью и, в ее же интересах, сказать, что она согласна. Рвиан, по-видимому, собиралась уничтожить себя. Мысль о том, что любимая мною женщина может превратиться в лишенную сознания оболочку (у меня не возникало никаких сомнений в искренности слов Урта), заставляла кровь стынуть у меня в жилах.

Я слышал, как Алланин буркнула:

— Времени жаль.

Урт сказал:

— Предлагаю вам посмотреть, как мы будем восстанавливать память Тездала, а затем принять решение и сотрудничать с нами, в противном случае…

— Я возьму ее к себе в служанки, — сказала Алланин. Шутка эта вызвала бурное одобрение со стороны сторонников «кошки».

Больше я молчать не мог и повернулся к Рвиан.

— Рвиан, ради Бога! Ради меня! Согласись хотя бы на это.

Моя возлюбленная посмотрела на меня так, точно не понимала, что я сказал.

— Ты просишь, чтобы я предала саму себя? — спросила она.

У меня как у рыбины не осталось выбора — или сеть, или крюк. Мне нужна была она живой и здоровой, но если бы я продолжал настаивать, она прокляла бы меня. Со стоном я завертел головой в разные стороны.

— Нет же, нет! — выкрикнул я. — Почему бы не согласиться на предложение Урта: пускай они продемонстрируют свои возможности, а потом ты примешь решение.

Она какое-то время смотрела в мое искаженное тревогой лицо, а потом, повернувшись к собравшимся, сказала:

— Пусть будет так. Покажите мне, что вы можете.

Геран улыбнулся, точно восхищаясь ее смелостью:

— Тогда ступайте; когда все будет готово, вас позовут.

Высокий Измененный с худым лицом коснулся моего локтя, делая знак, чтобы я следовал за ним. Семеро одаренных сопровождали нас. Обернувшись, я поймал в толпе взгляд Урта, наши глаза встретились, но выражение его лица мне ни о чем не говорило. Я заметил, что у Урта золотого обруча нет.

Во взглядах, которыми провожали нас собравшиеся, сквозило любопытство, смешанное с враждебностью. На некоторых лицах я видел жалость, на одном нескрываемую ненависть, и, хотя я до сих пор не имел возможности разглядеть ее, я знал, что это наш неумолимый враг — Алланин.

Если бы не злобный огонь, пылавший в ее раскосых глазах, я мог бы назвать эту женщину красивой. Каштановые волосы, свободно ниспадавшие на плечи, обрамляли узкое лицо, главными на котором были огромные глаза. Тонкие и подвижные губы скривились в улыбке, с которой «кошка» разглядывала меня. Желтое свободное платье не могло скрыть благородного изящества хищника, присущего ее фигуре, как и улыбка враждебности — лицу. Я бы не удивился, если бы увидел, как Алланин выпускает когти. Золотой ободок у нее на голове был.

Непринужденно, точно и вовсе не боялась, Рвиан сказала:

— По-моему, она нас не любит.

— Следите за тем, что говорите, госпожа, — сказал тихо и не без некоторой доли симпатии тонколицый Измененный. — Алланин — одна из сильнейших здесь, и она не любит Истинных.

Рвиан кивнула и, точно узнала нечто очень приятное, о чем прежде не догадывалась, одарила Измененного веселой улыбкой.




Глава 28


Нас вели коридором без единого окна, в котором, судя по всему, должно было быть темно. Однако бледноватое свечение исходило откуда-то, возможно, даже прямо из каменных стен пола и потолка. Ничего похожего я никогда не видел, а вот Рвиан, похоже, находила, что ничего диковинного тут нет. Лицо ее выражало какую-то внутреннюю уверенность, когда я хотел спросить ее, что все это значит, моя возлюбленная лишь покачала головой, давая понять, чтобы я не открывал рта.

Я подчинился, похоже, Рвиан знала, что делала. Меня уже то только радовало, что она спокойна, в то время как сам я чувствовал лишь возраставшее беспокойство.

Мы достигли двери, вырезанной, по всей видимости, из целой каменной плиты. Измененный толкнул ее, жестом предлагая нам войти. Когда дверь захлопнулась, я огляделся вокруг.

Мы оказались в квадратной комнате, которую нельзя было назвать камерой, однако на помещение для отдыха гостей она тоже не слишком-то походила. Стены, пол и потолок — ровный, уже привычный нам белый камень, без каких-либо украшений. Свет падал из окошка, освещая скупую обстановку: два кресла черного дерева. Ни ручка, ни щеколда не нарушали ровной поверхности двери, которая, однако, когда я попробовал толкнуть ее, оказалась запертой.

Рвиан сказала:

— Это бесполезно, Давиот. Ничего не поделаешь, придется ждать.

Я зарычал и подошел к прямоугольному застекленному глухому окну. Интересно, как же попадает в комнату воздух? Не привели ли нас сюда, чтобы просто умертвить удушением? Ярость, граничившая с паникой, всколыхнулась во мне, я размахнулся и ударил по стеклу. Это ничего не дало, я только ушиб кулак.

Рвиан положила мне на плечо руку и сказала:

— Тебе не разбить его, милый. Нас продержат здесь ровно столько, сколько захотят.

Я спросил:

— А твое колдовство?

Рвиан покачала головой:

— Оно здесь бессильно. Разве ты не чувствуешь?

Настала моя очередь развести руками. Она показала на стены.

— Сильнейшее волшебство окружает нас, я чувствую кожей его присутствие. Здесь повсюду вмурованные в камень кристаллы, они нейтрализуют мою силу.

— А твое зрение? — спросил я.

— Это все, что они мне оставляют, — сказала она, — больше ничего. Их воздействие куда более сильно, чем можно себе представить.

— Тогда почему, — спросил я, — все здесь не сходят с ума?

Рвиан пожала плечами и сказала:

— Мы ведь об этом уже говорили, правда? Эти дикие Измененные — другие… А сумасшествие? Ты полагаешь, Алланин нормальна?

Я вспомнил, с какой буйной ненавистью смотрели на меня раскосые глаза «кошки», и кивнул снова. Рвиан положила мне голову на плечо, обхватив руками мою талию.

— Последуй своему собственному совету, — сказала Рвиан, — будь терпелив. Мне надо узнать полнее меру их возможностей, прежде чем… я решу, что можно сделать. Я не могу по доброй воле пойти на сотрудничество с ними.

— Если ты откажешься, они сделают то, что собираются, и…

Я тяжело вздохнул и заключил Рвиан в свои объятия, пряча свое лицо в ее волосах.

Голос ее звучал спокойно:

— И лишат меня разума. Я не хочу этого.

Я воскликнул:

— Как и я!

Рвиан высвободилась из моих крепких объятий и слегка запрокинула голову, «глядя» прямо мне в лицо:

— Здесь я не могу ничего сделать, слишком сильна их власть, чтобы я могла надеяться одолеть их.

— Тогда все, что ты можешь, — подчиниться.

— Нет! — Рвиан схватила ладонями мои щеки и, крепко держа мою голову и глядя мне прямо в глаза, сказала. — Но ты…

Я удивился:

— Я? Но что я могу?

Она возразила:

— То, чему обучили тебя в твоей школе.

Я горько усмехнулся:

— Ладно, расскажу им какую-нибудь сказочку, чтобы они передумали.

— Это здесь ни при чем. — Рвиан не сводила с меня взгляда. — Тебя в Дюрбрехте учили не только этому.

Я не хотел этого слышать, потому что знал, что не смогу отказать ей.

— Не проси меня об этом, Рвиан.

— Я должна, а ты должен согласиться.

Я застонал. Спазм сдавил мое горло, я думал, что задохнусь или же меня вывернет на этот проклятый волшебный белый пол.

Однако, точно откуда-то издалека, раздался голос Рвиан:

— Они относятся к тебе с меньшим вниманием. У тебя есть браслет, знак того, что ты их друг, и твое мастерство.

Я покачал головой и пробормотал:

— Нет.

Она спросила:

— Ты предпочитаешь, чтобы они опустошили мой мозг? Превратили мою голову в пустую черепушку?

Я закрыл глаза, покачал головой и сквозь сжатые зубы произнес:

— Нет.

Рвиан сказала:

— Когда не останется выбора, тебе придется убить меня.

Я открыл глаза и секунду-другую стоял молча, точно ослепленный и оглушенный, не в силах пошевелить языком. Это было отвратительно, но то, что сказала Рвиан, заключало в себе логику и проклятие в обоих случаях, соглашусь я или откажусь.

— Нет. Я не могу.

Рвиан выкрикнула:

— Ты должен! Если они подвергнут меня обработке кристаллами, я предам Дарбек, предам саму себя. Добровольно я не соглашусь на это, позволить превратить себя в безмозглую куклу тоже не могу. Лучше смерть!

Я моргнул, глаза мои увлажнились. Комната точно поплыла вокруг меня. Сжимавшие мои щеки руки Рвиан обжигали меня. Я любил эту женщину и мог лишь восхищаться ее храбростью и ненавидеть ее твердость. Я повторил:

— Я не могу. Не проси меня об этом, Рвиан.

Она ответила:

— Больше мне некого об этом попросить.

На это мне нечего было возразить, у меня не осталось ни доводов, ни надежды. Я молча проклинал похитившего нас Аила, колдунов, пославших Рвиан сопровождать Тездала, себя самого, даже Рвиан, которая требовала от меня, чтобы я сделал эту ужасную вещь.

Рвиан сказала:

— Один удар, Давиот, любимый мой. Только так.

Я застонал, мотая головой в разные стороны.

— Если ты любишь меня, ты не должен отказываться.

— Нет, — ответил я, не зная, соглашаюсь ли с ее словами или опровергаю их.

— Я предпочту умереть, чем лишиться разума или предать Дарбек.

Я возразил:

— А я бы предпочел видеть тебя живой и здоровой.

Рвиан мрачно кивнула. Как она могла быть такой спокойной!

— Таково и мое желание, но если суждено случиться другому, я прошу тебя об этой милости.

— Я охотно отдал бы за тебя свою жизнь, Рвиан. Но это? Вряд ли я смогу нанести этот удар.

Она сказала с настойчивостью в голосе:

— Придется, если потребуется, если ты любишь меня.

Роняя тяжелые как камни слова, я прохрипел:

— Если ты так просишь меня, пусть это случится.

— Я очень прошу тебя.

— Но не сейчас.

Рвиан кивнула:

— Нет. Пока еще есть надежда, но если не будет выбора, тогда…

— Тогда я сделаю это, — продолжил я.

Рвиан притянула к себе мою голову и, нежно поцеловав меня, прошептала:

— Мой храбрый, сильный Давиот. Мой любимый.

Храбрый? Нет, я был трусом. Я просил того самого Бога, в существовании которого сомневался и которого проклинал, чтобы он снял с меня этот груз. Чтобы сотворил одно из чудес, о которых так любит распространяться Церковь, забрал нас обоих из этого ужасного места живыми и здоровыми. Я едва не попросил его, чтобы он убил меня первым. Но нет, это означало бы предать Рвиан. Если у нее нашлись силы, чтобы обратиться ко мне с такой просьбой, как я могу подвести ее? Я точно черпал силы от своей возлюбленной, словно решимость ее переливалась в меня. Я крепко обнял Рвиан и с жаром поцеловал ее. Лица наши были мокры от слез.

Когда же мы наконец разомкнули свои объятия, я сказал:

— Я не могу ручаться за верность Урта, но ты сама видела, что мнения в Рэте относительно того, как с нами поступить, разделились.

Произнося эти слова, я думал, что раз в Совете Измененных существует фракционная борьба, следовательно, Урт может оспаривать мнение Алланин и не из желания нам помочь. Трудно мне в это верилось, ведь я продолжал считать Урта своим старым добрым другом. Я продолжил:

— Может быть, у него есть какой-то план, чтобы спасти нас.

Рвиан покачала головой:

— Спасти нас? Можешь ли ты надеяться на то, что он предаст своих?

— Нет, другое, — ответил я. — Может быть, он ищет способа оказать нам помощь, не предавая Измененных.

Я хотел в это верить. И в то же время боялся этой надежды. Из-за нее я мог опоздать и нанести свой удар, когда уже будет слишком поздно. Я не смел надеяться, я не мог сказать этого Рвиан. Я пробормотал:

— Молю Бога, чтобы так и случилось.

Прошло довольно много времени, солнце перестало уже светить в окошко, когда за нами пришли.

Четверо одаренных Измененных повели нас извилистыми коридорами, наполненными магическим сиянием. Мы остановились у белой двери, и, хотя никто не постучал, она сама распахнулась. Миновав несколько широких лестниц, мы спустились в зал, из которого через аркообразный проход вошли в просторную круглую комнату, освещенную все тем же оккультным сиянием. Я с удивлением оглядывался по сторонам.

Вид Тездала поразил меня.

Я видел его раньше в простой одежде жителя Дарбека или в той, которой снабдил нас Аил. Те Повелители Небес, которых я встречал в своей жизни, носили черные доспехи. Сейчас человек, которого я назвал своим другом, предстал перед нами в облачении Ана.

Волосы его, расчесанные и смазанные маслом, были собраны в длинный хвост на затылке. Рубаха черного шелка в талии была схвачена малиновым поясом, на котором висел длинный кинжал в серебряных ножнах, черные штаны заправлены в высокие, до колен, малиновые сапоги мягкой кожи. Завершала наряд Тездала длинная мантия без рукавов, покрытая знаками, вышитыми нитями всех цветов радуги. Господин Тездал, как величали его Измененные, выглядел как самый настоящий вельможа, но выражение его лица исполнилось смятения, когда он приветствовал нас.

Не менее величественно выглядели и другие Повелители Небес, стоявшие рядом.

Их было никак не меньше двух десятков человек, в столь же великолепных нарядах. Мантии Хо-раби отличались друг от друга цветом и вышитыми на них символами. Повелители Небес взирали на нас с холодным любопытством, двое сжимали рукояти кинжалов, казалось, что они готовы скорее, обнажив свое оружие, убить нас, чем допустить, что мы станем свидетелями церемонии. Когда Тездал приветствовал нас как друзей, соплеменники одарили его неодобрительными взглядами.

Я высматривал среди собравшихся Измененных Урта, но вместо него увидел Алланин, глаза которой горели недобрым огнем. Я подумал, что, если Хо-раби решат напасть на нас, она и не подумает остановить их, скорее, наоборот, поможет. Она стояла вместе с прочими одаренными Измененными. По сравнению с нарядами Повелителей Небес их простая одежда выглядела убогой, единственным ярким пятном в ней были золотые обручи — знак принадлежности к колдунам.

Я обвел глазами комнату, чувствуя, как неизвестная мне сила наполняет все вокруг. В кожу мою точно вонзилось множество маленьких иголочек, во рту пересохло. В центре ровного белого пола под куполообразными сводами поднимались белые колонны, походившие на натуральные сталагмиты. Каждая из них находилась на расстоянии вытянутой руки от другой, и на вершине каждой помещался кристалл, увеличенная копия того, который носила Рвиан все время нашего пути в Требизар. Они переливались и пульсировали точно живые, заставляя меня думать о ядовитых медузах в океане. В центре круга находилось сооружение, напоминавшее постамент в могильном склепе, покрытый золотистой материей.

Наши сопровождающие присоединились к группе своих товарищей. К нам подошел Геран.

— Сейчас мы восстановим память господина Тездала, — сказал он. — Вы будете лицезреть этот процесс, чтобы убедиться в нашем могуществе. Если вы цените свои жизни и не хотите причинить ему вреда, не мешайте.

Я кивнул, а Рвиан сказала:

— Это все кристаллы, которыми вы располагаете?

— Нет. — Геран едва заметно покачал головой. — Эта долина полна ими.

Рвиан кивнула так, точно не сомневалась в ответе, и прошептала:

— Я так и думала.

— Пожалуйста, оставайтесь здесь, — сказал Геран. — И соблюдайте тишину.

Председатель Рэта покинул нас, не сомневаясь, что мы подчинимся. Я на секунду перехватил взгляд Тездала, который совсем не выглядел счастливым. Я улыбнулся, чтобы ободрить его. Как бы там ни было, Тездал оставался моим другом, и я считал, что потерять память — вещь ужасная.

Бормоча что-то на своем языке, Повелители Небес окружили Тездала, они помогли ему взобраться на ложе, где он лег, скрестив на груди руки. Хо-раби ненадолго задержались рядом с ним, произнося какие-то слова, очевидно молитву, а затем присоединились к колдунам-Измененным.

Никто не произнес ни слова. Бледный свет, едва различимый на фоне исходившего от стен свечения, постепенно окутывал все фигуры. Он поднимался от кристаллов, охватывая сначала только руки, поднимался вверх, растекался по поверхности тел, покрывая их призрачной оболочкой. Некоторые из колдунов стояли точно статуи, другие неуверенно покачивались, одни в экстазе запрокидывали головы, другие, наоборот, опускали их, безвольно раскрывая рты. Я увидел совсем близко от себя глаза Алланин. Рот «кошки» растянулся в улыбке, слюна струйкой стекала на подбородок. Свечение стен ослабевало по мере того, как обволакивавшее колдунов сияние набирало силу. Оно, переливаясь всеми возможными цветами, потекло внутрь круга, сгущаясь вокруг Тездала. Я увидел, как лежавший содрогнулся, тело его напряглось, глаза на секунду широко распахнулись и тут же снова закрылись. В тишине комнаты раздался его слабый, похожий на вскрик вздох. Напряжение Тездала исчезло, а свечение начало становиться все сильнее и сильнее, пока недвижимое тело не скрылось из виду, окутанное мерцавшим как пламя тусклым облаком.

Я не знал, долго ли мы стояли и наблюдали эту церемонию. Время, казалось, перестало существовать. У кристаллов словно бы имелся собственный хронометр. Наконец свечение стало ослабевать, а потом и вовсе исчезло, как будто бы кто-то затушил свечу. Я точно пробудился ото сна.

Я почувствовал, как Рвиан ослабила хватку своих пальцев на моих запястьях и, вздохнув, откинулась на меня, точно совсем лишившись сил. Я с шумом втянул в себя воздух и уставился на постамент.

Только вздымавшаяся от дыхания грудь Тездала говорила о том, что он жив. Его осеняло слабое свечение, напоминавшее то, которое окружало корабли Повелителей Небес. Я заметил, что от каждого кристалла к нему протянулись тоненькие лучики света.

К нам подошел Геран, длинное лошадиное лицо которого выглядело мрачным, глаза словно померкли. Он казался утомленным.

Председатель Рэта сказал:

— Итак, все сделано или почти сделано.

Я почувствовал, как Рвиан выпрямилась в моих руках.

— Я вижу лишь спящего Тездала.

Геран расплылся в улыбке:

— Госпожа, вы видели, какова сила чар, которыми мы пользовались сегодня.

Однако Рвиан возразила:

— Чары? Что ж, согласна. Только где результаты?

Лошадинолицый Измененный пожал плечами:

— Результаты будут несколько позже. Господин Тездал поспит какое-то время, а когда проснется, то вспомнит все.

— В том числе и то, что он Повелитель Небес, — сказала подошедшая сбоку Алланин, лицо которой вновь приобрело злобное выражение. — И что вы его враги.

Лицо Рвиан выражало ледяное спокойствие.

— А в памяти его сохранится то, что произошло после того, как мы нашли его на скале? — спросила она. — Или это он забудет?

Голос Рвиан лился как мед, и это обескураживало Алланин, которая нахмурилась и нетерпеливо взмахнула рукой.

Геран ответил:

— Память восстановится полностью.

Рвиан торжественно кивнула.

— Тогда он вспомнит данную им клятву, — сказала она. — Вспомнит и то, что мы с Давиотом его друзья.

Алланин эти слова пришлись совсем не по вкусу.

Нас проводили из подвала в другое помещение, не в прежнее, ставшее на какое-то время местом нашей изоляции, но в более просторную комнату, обставленную, как подобает номеру в хорошей гостинице, правда, с теми же начисто лишенными убранства стенами. Окно, как и в прошлый раз, оказалось наглухо застекленным, и сквозь него я видел, что наступила ночь. На столе стоял сервированный ужин и вино. Мы почувствовали, что аппетит наш вернулся.

Рвиан наполнила кубок и с жадностью выпила. То, что мы видели, произвело на меня огромное впечатление, и теперь, когда мы остались одни, беспокойство вновь возвратилось ко мне.

Я сказал:

— Память вернется к Тездалу?

Рвиан кивнула и задумалась, и я понял, что она не сомневается, что восстановление прошло успешно.

Я спросил:

— Думаешь, он сдержит свои клятвы, когда обретет память?

— Верю, что он постарается это сделать, — ответила она. — Но если он проснется вновь родившимся Повелителем Небес, ему нелегко будет совместить эти клятвы с верностью своей стране.

— А ты, — спросил я, — может быть, ты передумаешь?

Взгляд Рвиан ответил мне лучше всяких слов, мне стало стыдно, ее решимость оказалась куда более непоколебимой, чем моя.

Потом она улыбнулась мне:

— Поверь, Давиот, пока можем, мы должны надеяться. Не хочется верить, что мы забрались в такую даль только для того, чтобы умереть здесь.

Я растянул свои губы в каком-то жалком подобии улыбки и постарался как мог ответить в тон своей возлюбленной.

— Да, — сказал я. — И кормят нас тут хорошо.

— И комната — просто прелесть, а?

Рвиан скользнула глазами в сторону постели.

Я заторопился, поднялся и обошел стол, а Рвиан встала мне навстречу. Мы заключили друг друга в объятия, соединив наши губы в поцелуе. Я даже не почувствовал, как волшебный свет начал меркнуть и лунное сияние сменило его, покрывая серебром кожу моей возлюбленной.

Едва солнце поднялось на пядь над стенами, дверь наша открылась, на пороге стоял Урт.

Он сказал:

— День добрый, Давиот и Рвиан.

Она ответила ему в тон так, точно появление его совершенно не удивило ее. Я заколебался, не будучи уверен, кто передо мной: друг или враг. На Урте была домотканая рубаха из плохо выбеленного полотна, коричневые штаны, мягкие башмаки — почти такая же одежда, как та, которую он носил, служа в школе. Ничто во внешнем облике Урта не говорило о его высоком положении. Я вгляделся в его лицо и увидел, что на нем появились новые морщины, которых не было в Дюрбрехте. Он, как мне показалось, вообще сильно постарел, стал солиднее.

— День добрый, Урт, — осторожно произнес я.

Он улыбнулся и сказал, словно бы извиняясь:

— Думаю, вам наскучило находиться в заточении. Не хотели бы прогуляться в саду?

Я спросил:

— Тездал проснулся?

— Еще нет. — Урт покачал головой. — Вероятно, одаренным придется провести еще один сеанс. А пока…

Он сделал жест в сторону коридора.

Рвиан сказала:

— Я с удовольствием, а ты, Давиот?

Я пожал плечами, кивнул, и мы вышли вслед за Уртом.

Оказалось, что он пришел один, и, пока мы шли по коридору, я спросил его:

— А ты не боишься, Урт, оставаться наедине с нами?

Он усмехнулся и посмотрел мне прямо в глаза:

— А ты собираешься съесть меня, Давиот?

— Я готов убить любого, кто поднимет руку на Рвиан. — И подумав об Алланин, добавил: — Даже женщину.

Он сказал примирительным тоном:

— Я не желаю вам зла.

И хотя слова Урта звучали довольно дружелюбно, я чувствовал некоторую сдержанность. По его лицу и движениям я ничего определить не мог. Возможно, он скрывал свои чувства. Я же был смущен. Друг ли мне Урт? Или он часть плана Измененных? Союзник или враг идет сейчас рядом со мной? Я не знал.

Мы подошли к двери, и Урт, отодвинув засов, знаком показал нам, чтобы мы проходили.

На какое-то время здание Совета затерялось за кронами деревьев. Казалось, что мы идем через дикорастущий лес.

Урт остановился возле пруда, окруженного ивами и ольхами. Без каких-либо предисловий он сказал:

— Мне поручено поговорить с вами, чтобы убедить вас.

Рвиан сказала:

— Побереги дыхание, Урт.

Он ответил:

— Госпожа, я знаю ваше мнение, но тем не менее хочу поговорить с вами. Вы готовы выслушать меня?

В голосе Урта чувствовалась настойчивость, в глазах его я увидел нечто такое, что напомнило мне нашу жизнь в Дюрбрехте. Я жестом показал, чтобы он продолжал, а Рвиан кивнула в знак согласия.

Он продолжил:

— Скоро проснется господин Тездал и вам придется принять решение.

Рвиан сказала:

— Оно уже принято.

— Только послушайте, — попросил он. — Если вы отклоните требования Рэта, то последствия вам известны.

Рвиан согласилась:

— Совершенно верно.

Урт на какое-то время замолчал, уставившись на пруд. Дно его покрывала галька, в чистой воде блеклые глаза форелей исследовали поверхность в поисках насекомых. Я позавидовал их простой жизни. Урт вновь посмотрел на нас, и в глазах его были лишь искренность и забота. Не притворялся ли он?

Урт сказал:

— Я все это уже говорил им, но я должен был выполнить свою задачу — мне поручили поговорить с вами, и теперь я это сделал. Могу возвращаться с чистой совестью.

Я вставил:

— Ну так не о чем больше и говорить.

Он посмотрел на меня с печальной укоризной.

— Давиот, у тебя достаточно оснований, чтобы не доверять мне, но я все еще твой друг. Я хочу найти возможность сделать так, чтобы обоим вам причинили как можно меньше вреда.

Я спросил:

— Почему?

И он ответил мне:

— Из-за Дюрбрехта. Потому что мне не нравится то, что делает Алланин, потому что я вовсе не жажду войны.

Я заговорил, стараясь задеть его, обвиняя в предательстве, но Рвиан коснулась моей руки и попросила замолчать. Я подчинился.

Урт благодарно улыбнулся.

— Если бы Алланин добилась своего, вы, Рвиан, были бы подвергнуты обработке кристаллами, а ты, Давиот, убит.

Рвиан сказала:

— Но вы пока не сделали этого.

Я снова спросил:

— Почему?

— Да. — Урт кивнул, обращаясь к Рвиан, мне же сказал: — Ради нашей дружбы и потому, что мне противны ее методы.

Я свел брови и открыл было рот, чтобы говорить, но Урт поднял руку, прося меня подождать.

— У нас довольно мало времени, а сказать нужно многое. К тому же я не пользуюсь всеобщим доверием — Алланин могла послать соглядатаев. Потому давайте выслушайте меня, а потом решайте, останемся мы друзьями или нет.

Рвиан коснулась моей руки, желая, чтобы я согласился. Я кивнул.

— В Рэте существует две фракции, — начал Урт, — самую большую возглавляет Алланин. Она родилась здесь. Не было колдуна-Измененного сильнее ее. Алланин боятся многие. Я полагаю, что она сумасшедшая, но к ней прислушиваются, у нее немало сторонников, готовых идти за ней.

— Что значит идти за ней? — спросила Рвиан.

Урт ответил просто:

— Война. Союз с Повелителями Небес до полного уничтожения Даров-Истинных или превращения их в то, что вы сделали из нас — в рабов.

— А как же Повелители Небес? — спросил я. — Разве они не Истинные? Будут ли они только вашими союзниками?

Урт ответил мне:

— Повелители Небес заберут себе Келламбек, и все. Это их многовековая мечта — священный долг вернуть назад свою родину. Договор таков: они получают Келламбек, мы, Измененные, — все остальное.

— А ты? — спросил я.

— Я хочу, чтобы мои братья-Измененные сбросили оковы, — сказал Урт. — Чтобы они стали равными с вами, Истинными. Разве и ты не хотел этого, Давиот?

Я посмотрел в его глубокие темные глаза и кивнул.

— Алланин уверена в победе, — ответил он. — Она главнокомандующий нашей армией. Если ее партия одержит верх, Повелители Небес нападут с Фенда и Сламмеркина. Когда они сокрушат оборону Пограничных Городов, мы ударим на юг по суше, а наши братья в Дарбеке поднимут восстание. Думаю, что резня будет страшная.

Я спросил:

— А как ваши братья узнают, когда надо начинать?

— Ты знаешь, что у нас существует система связи? — улыбнулся Урт, а когда я кивнул, добавил: — Она не совсем такая, как ты думаешь, Давиот, но вместе с тем ты, вероятно, единственный Истинный, которому известно даже столько. У меня нет сейчас времени на объяснения, но…

Он сделал паузу, вновь засомневавшись, и посмотрел на пруд, в котором плавала голодная форель.

— Ты мне веришь?

Прямой вопрос требовал прямого ответа, и я ответил:

— Не знаю, Урт.

Обида мелькнула в его глазах, но затем он пожал плечами.

— А почему, собственно, ты мне должен верить? Хотя я постараюсь убедить тебя, не словами, иначе.

Я нахмурился и замер в ожидании. Как мне хотелось, чтобы искорка надежды, которую высекли в моей душе его слова, не угасла.

Урт сказал:

— Сегодня вечером я принесу тебе свои доказательства, больше я ничего сделать не могу.

Тут Рвиан немало поразила меня, задав, с моей точки зрения, странный в тех обстоятельствах вопрос. Она сказала:

— Урт, тебе снятся сны?

Он был не меньше меня поражен, сузил глаза и кивнул.

Рвиан спросила:

— Что тебе снится?

Урт помедлил, прежде чем ответить, точно воспоминания о том, что он видел в своих снах, не доставляли ему удовольствия.

— Иногда я вижу драконов, вижу, как я летаю на спинах этих чудовищ. Со мной вы и Давиот. Иногда, мне кажется, они зовут меня. Глаза их точно исследуют мою внутреннюю сущность.

Рвиан засмеялась и хлопнула в ладоши.

— Точно! Боже мой! Тот же сон.

Урт посмотрел на нее так, точно неожиданно догадался, что она сошла с ума. Я подумал, что напрасно, стараясь развлечь Рвиан своими размышлениями, я заговорил об этом. Тогда я говорил не серьезно, но теперь… теперь я задумался. Я сказал медленно, подбирая слова:

— Этот сон снится не только тебе, Урт. Его вижу я, Рвиан и даже Тездал.

— Но драконов нет, — сказал он. Это прозвучало как зазубренный постулат. — Я помню, Давиот, как в Дюрбрехте ты говорил о них.

— И ты потешался надо мной, — сказал я. — И тем не менее сны эти приходят опять и опять. И когда мы были в разлуке, Рвиан также видела их, потом Тездал. Теперь — ты.

Выражение лица Урта можно было вполне считать озадаченным.

— Объясни!

Я вздохнул:

— Не могу.

Рвиан сказала:

— Думаю, что это знак свыше, Урт. Наши судьбы каким-то образом переплетены, возможно, поэтому нам и снится один и тот же сон.

— И что это означает? — спросил Урт, как мне показалось, очень осторожно.

Рвиан нахмурилась и, пожав плечами, ответила:

— Не могу сказать, но чувствую, что это добрый знак.

Урт не слишком уверенно кивнул. Он повернул голову и настороженно прислушался, а потом сказал:

— Если вас спросят, отвечайте только, что я хотел убедить вас сотрудничать, и ничего больше.

Слух у Урта оказался куда острее моего, он услышал приближавшиеся шаги Алланин задолго до того, как она появилась на полянке. На «кошке» было изумрудного цвета платье, подчеркивавшее звериную грацию ее движений. Волосы ее, собранные в прическу, охватывал яркий обруч. В глазах светилась злоба.

— Ну, — спросила она резко, — уговорил?

— Я все сказал, — произнес Урт. — Они подумают.

Алланин внимательно посмотрела на него, затем лениво, как кошка, играющая с мышью, перевела свой взгляд на нас.

— Они подумают? — В ее насмешливом тоне чувствовалась нескрываемая угроза. Не знаю, кого должен был напугать оскал Алланин, нас или Урта. — Немного у них времени для раздумий. До конца зимы наши союзники укомплектуют экипажами все свои корабли. К лету — к празднику дня Эннаса — мы будем готовы, и тогда начнется война, Урт. Поднимутся наши люди в Дарбеке, а через море и Сламмеркин ударят Повелители Небес. Я получу сведения от этой магессы, не важно, по ее воле или нет.




Глава 29


К дню Эннаса! К началу лета. Время точно ускорило свой бег. Дни, проведенные нами на борту «Эльфа», медленное путешествие в Требизар — те дни теперь казались мне идиллией, приятной прогулкой, за которую сегодня приходилось платить сполна. Долго ли еще проспит Тездал, как скоро придется мне нанести свой страшный удар? А затем — лицо Алланин встало в памяти как живое — мне, по всей видимости, придется принять нелегкую смерть под пытками. Выхода не было, да и не могло быть. Даже если Урт остался моим другом, все равно он признавал, что не знает ответа, как не видит способа, с помощью которого мы могли бы утишить ярость Алланин. Если бы мы попытались совершить побег, то навлекли бы на себя ненависть всех Измененных. Да и сам-то побег казался мне делом безнадежным…

Когда небо стало бархатно-синим, когда его усыпали звезды, пришел Урт. Какое-то мгновение я еще лелеял надежду, что у него есть план, что он каким-то образом поможет нам… испариться отсюда. Хотя я не знаю, хотелось ли мне этого, когда моей стране угрожала неизбежная гибель.

Я напрасно терзался, плана у Урта не было, только кристалл.

Он не пришел, а прокрался, тихонько прикрыв за собой дверь и сделав нам знак хранить тишину, подошел к столу, доставая из пояса блестящий камень. Он оказался больших размеров, чем тот, который носила на своей шее Рвиан во время нашего путешествия, но меньше тех, которые использовались в склепе, где, как сообщил нам Урт, Тездал все еще продолжал спать. Урт положил кристалл на стол и вытер руки об рубаху, точно боялся, что камень испачкал их.

— Госпожа, — обратился Урт к Рвиан. — Думаю, вы знаете, как этим пользоваться. Научите Давиота, к утру я должен вернуть кристалл. — Он пожал плечами, глаза его были грустны. — Вот все, что я могу сделать, возможно, вы сумеете найти ответ в этом камне.

Я спросил:

— Он поможет нам освободиться? Даст силу Рвиан?

Он ответил:

— Думаю, что нет. Вероятно, он даст только возможность понять. У меня нет магического таланта, но одаренные используют эти камни, они переправляют их на юг в Дарбек, к тамошним Измененным, чтобы обмениваться информацией.

Урт на какое-то время замолчал, видимо испугавшись, что выдал большую тайну. Я тут же вспомнил о том тайном свидании Измененных с Повелителями Небес и спросил:

— В Келламбеке я наблюдал ночью ваших людей и Хо-раби вместе. Для этого они встречались?

Урт кивнул:

— Вполне вероятно. Эти малые суда Повелителей Небес упрощают задачу переправки камней на юг.

Я едва не застонал, когда услышал это, но сделал знак Урту, чтобы он продолжал.

Измененный сказал:

— Может быть, если вы сумеете разобраться с этим кристаллом, для нас троих появится какой-то выход…

Он покачал головой и невесело улыбнулся.

— Тебе нужны были доказательства моей дружбы, Давиот? Так вот, если станет известно, что я дал тебе этот предмет, можешь считать меня покойником. Это строго охраняемая тайна, и если одаренные что-нибудь узнают… Этот кристалл прошел через руки Алланин, а она лишит меня жизни без колебаний.

В голосе Урта не чувствовалось ни малейших сомнений, и когда я посмотрел ему в лицо, недоверие мое исчезло. Казалось, что огромную тяжесть сняли с меня.

Пока мы говорили, Рвиан разглядывала кристалл. Она не касалась камня, точно опасалась его, как человек иногда испытывает отвращение, не желая дотрагиваться до рукояти меча, который ему вот-вот предстоит пустить в ход. Лицо моей возлюбленной выглядело очень обеспокоенным.

— Если кристалл даст нам ответ, Урт, будешь ли ты с нами?

Измененный смело встретил невидящий взор Рвиан.

— Свой народ, Рвиан, я не предам, но если вы найдете способ освободить мой народ, избежав войны, тогда — да. Все, чем я смогу помочь, я сделаю.

— Хорошо.

Рвиан вернулась к кристаллу, а я перевел свой взгляд на Урта. Сколь многое хотелось нам сказать друг другу, но времени у нас не осталось. Он невесело улыбнулся:

— Я не могу задерживаться, чтобы не навлечь на вас подозрений. Попробуйте сделать что-нибудь, а перед рассветом я вернусь.

Я спросил:

— А до этого времени нас не потревожат?

— Нет, — ответил он. — Но если господин Тездал проснется — мы пропали.

Я кивнул, а Урт опять пожал мне руку и добавил:

— Давиот, что бы ни случилось, знай — я твой друг.

Сказав это, Урт ушел.

Я повернулся к Рвиан.

— Что скажешь? — спросил я.

Она ответила:

— Если я не ошибаюсь, Давиот, то, что содержит в себе этот камень, понравится тебе. Если я права, — здесь хранятся воспоминания.

В растерянности я подошел к Рвиан. Кристалл, размером примерно с мой сжатый кулак, лежал на столе, переливаясь оттенками голубого, как вода на солнце. Иногда в этой красивой вещице проскальзывали розовые искорки. Она казалась совершенно безвредной, если не считать какой-то зачаровывавшей силы, исходившей от нее. Я испытал непонятное потрясение, едва приблизившись к камню. Я подумал, что он… только и ждал соприкосновения. Я вдруг занервничал. Что-то… нет, я мог только сказать, что почувствовал призыв, зазвучавший в моих кровеносных сосудах, в глубине недр моего сознания. Возможно, это происходило оттого, что я знал — передо мной магический кристалл, вероятно, в ином случае я видел бы в этом камне просто кусок кварца, материал для ювелира, и только.

Я спросил:

— А ты сможешь им пользоваться? Я думал, что ты бессильна здесь.

Рвиан сказала, облизав губы:

— Если этот камень обладает такой мощью, как я подозреваю, то мы оба сумеем войти с ним в контакт. Я чувствую, что он ждет этого и может пересилить ограничивающее меня заклятие.

Я видел, что Рвиан не чувствует большого желания устанавливать связь с камнем.

— Ты боишься подвоха?

Улыбка скользнула по ее лицу.

— Эта мысль уже приходила мне в голову.

— Тогда оставь его.

Рвиан спросила:

— Ты веришь Урту?

Я кивнул.

— Ему я верю, но он не колдун. Что, если Алланин специально подстроила так, чтобы он принес нам этот кристалл?

Рвиан на несколько секунд закрыла глаза.

— Так давай выясним, — сказала она. — Сядь, возьми меня за руку и не отпускай.

Я сел на стул напротив своей любимой. Наши руки коснулись друг друга, пальцы переплелись. Я ощутил беспокойство, когда Рвиан протянула свободную руку к камню, который засиял ярче, переливаясь синим и красным цветом, точно предвкушая пищу. Рвиан положила руку на кристалл, и окрасился в цвет свежей крови. Пальцы Рвиан исчезли в свечении. Она что-то бормотала, но так тихо, что я не мог расслышать. Я почувствовал, как волшебство хлынуло в меня потоком по тоннелям оккультной власти Рвиан.

Описать эти ощущения обычными словами, найти для них простые образы — просто невозможно. Как и в снах, все виделось мне ясным, но управлялось непостижимым способом, не подвластным практическому анализу. Знания стремительным потоком проникали в мое естество, не существовало никакого порядка, то, что попадало в мой ум, я и должен был усваивать. Понимание приходило без слов, само собой, как первый вдох родившегося ребенка.

Я не могу выразить соответствующими словами картины, возникавшие в моем сознании.

Я узрел Измененных, которых, уходя из Ур-Дарбека, бросили мы, Истинные, превращая их в живой заслон против драконов. Я чувствовал страх и ненависть несчастных. Я стал Измененным. Я видел, чувствовал медленно ползшее нескончаемым летом время, росшее негодование против горькой несправедливой судьбы, заставлявшей их искать спасения от неумолимых хищников. Очень многие погибали.

Образы, образы, образы. Кристаллы, открытие, растущая уверенность, чувство удивления перед обнаруженными способностями. Обретение Измененными волшебного дарования. Оно обнаружилось у немногих, их сил не хватило бы, чтобы сокрушить Пограничные Города (я видел, как они были возведены), но оказалось вполне достаточно для того, чтобы защитить народ от драконов, прогнать прочь летающих охотников.

Время шло и шло, мир продолжал вращаться, теперь драконами пугали детей, а сами чудовища превратились в легенду. Наступили спокойные времена. Одаренные начали постигать полученную ими волшебную силу, исходившую от кристаллов, которую прежде использовали не думая.

Затем появилось решение: собрать чудодейственные камни туда, где их никогда не найти Истинным, совершенствовать и развивать собственное искусство, создать магию Измененных. Так они пришли в долину Требизара. Первые из одаренных основали Рэт и построили город, ставший сердцем Ур-Дарбека. Могущество их росло… Я видел, как брошенная земля под властью магии Измененных превратилась в прекрасную страну, где все жили бы счастливо, если бы… если бы не память, заключенная в кристаллах, не дававшая одаренным забыть прошлое, простить то, как поступили с их предками люди Истинного племени. И нигде так не была сильна эта память, как в Требизаре, среди одаренных Рэта.

Дыхание мое перехватило, Горькая обида, дикая злоба точно волной обрушились на меня. Я понял, что Алланин держала этот камень, обуреваемая дурманом ненависти. Я знал, что те из Измененных, дарование которых было особенно сильным, полубезумны. Я ощутил страшную вину за то, что мои соплеменники сделали с этим народом.

Теперь я видел все или почти все. Я понимал, откуда Аил почерпнул свои знания об этой стране. Все осколки головоломки, на которые я натыкался в период своих странствий, собрались воедино. То была страшная картина. Я знал, что она означает для Дарбека, и видел, как были слепы и продолжают быть слепыми Дары.

Подготовка к войне уже шла полным ходом. Кристалл поведал мне, что Гаана отравили посланные Алланин, чтобы регентство Джарета раскололо единство моей страны. Я узнал, что скоро корабли Хо-раби сосредоточатся в Ур-Дарбеке и что из Ан-фесганга отправится на запад такая армада, которая сокрушит Стражей, в то время как с севера ударят совместные силы Измененных и Повелителей Небес.

Я не сразу осознал, что поток образов прекратился. В голове моей стоял гул, во рту пересохло, глаза воспалились, точно я перед этим долго плакал. Я почувствовал на своем плече прикосновение нежной руки, ощутил край наполненного вином кубка возле губ. Я выпил и посмотрел в глаза Рвиан. Лицо ее было бледно и угрюмо.

Я спросил:

— Могут ли быть сомнения?

Она покачала головой:

— Есть небольшая надежда.

Я нахмурился и выпил еще вина. Подобные оккультные сеансы были для меня в диковинку.

— В чем же ты усмотрела надежду?

Прежде чем ответить, Рвиан налила себе вина и выпила. Я заметил, что кристалл как бы погас и лишь, лежа на столе, продолжал слабо пульсировать. За окном сгустилась ночь, века пронеслись в моей голове, но местонахождение луны говорило мне, что еще только полночь.

Рвиан сказала:

— Здесь магический дар стал проклятьем. Алланин и ее сторонники совершенно безумны.

Я ответил:

— Не ново, Рвиан, и совсем не весело.

Рвиан продолжала:

— Это мирная страна, злоба, я думаю, гнездится только в головах одаренных.

Я ответил:

— Как мне показалось, именно им и принадлежит здесь власть.

Рвиан возразила:

— Это так, но я подозреваю, что Алланин и ее группировка ведет народ к войне, многое скрывая от него. Ты ничего такого не заметил?

Я замотал головой:

— Нет.

— Прости, я слишком многого от тебя хотела. — Она горько усмехнулась.

Глаза Рвиан сверлили меня, точно она собиралась с помощью их передать мне то, что успела понять, и то, что пока никак не мог взять в толк я.

Она сказала:

— В этих кристаллах содержится слишком много информации об Алланин и ее коллегах, а ей есть что скрывать.

Я подтвердил:

— Урт же сказал нам, что камни строго охраняются.

Рвиан кивнула:

— И никто, кроме колдуна, не может проникнуть в их глубины. Так что они откроют только то, что захочет Алланин.

— Что же она скрывает?

Рвиан ответила:

— Алланин вовсе не собирается освобождать своих соплеменников, она хочет править ими. Уже сейчас их Рэт далеко не тот честный совет, о котором говорил Аил. Алланин и ее добровольные или соблазненные могуществом кристаллов последователи управляют этим собранием.

— Разве так может быть? — спросил я. — Кристаллы ведь только инструменты в руках у вас, колдунов?

— Нет. — Рвиан покачала головой, и в этом движении чувствовались одновременно и усталость, и злость. — Я уверена, что кристаллы живут своей собственной жизнью. Может быть, они мыслят, вероятно, они впитали в себя столько страха, столько горя за века страданий Измененных, что теперь просто возвращают это назад. — Она усмехнулась, и мне стало не по себе. — Я виню во всем Алланин, а винить, возможно, надо кристаллы. Может быть, она даже и не осознает того, что является их порождением.

Она сделала паузу и вдохнула воздух. Точно от грандиозности того, что поняла, ей стало трудно говорить. Я наполнил наши кубки и ждал.

— Алланин хочет войны, — продолжала Рвиан. — Мечтает видеть всех Истинных убитыми или превращенными в рабов. Но, когда победа будет достигнута, она сделает себя правительницей всех Измененных. Все, кроме одаренных, будут изгнаны из Рэта, да и сам Рэт превратится в ее двор. Она станет повелительницей всего Дарбека и, чтобы добиться цели, готова поставить на карту жизни своих соплеменников.

— Мы должны предупредить Урта. Если он узнает о замыслах Алланин, то, возможно, сможет собрать вокруг себя многих.

— Конечно, — ответила Рвиан. — И не забывай про Тездала и сны.

Сны! Я уже жалел, что начал когда-то говорить на эту тему, казавшуюся мне тогда не чем иным, как выдумкой Сказителя, одной из тех сказочек, которыми наш брат обычно развлекает детишек. Чем-то вроде Волшебной Свиньи Джарролда или Чудесного Корабля Еалина. Похоже, что Рвиан просто нуждается в вере в сверхъестественные силы, способные защитить нас от реальности, чтобы поддержать меркнущую надежду. Сны! Сны, ниспосланные свыше! Предначертанные переплетения судеб. Это хорошо для игры ума. Сейчас нити распутались, и вся пряжа съежилась, точно ее сунули в огонь.

Я встал на ноги, не желавшие сперва слушаться меня, и, подойдя к умывальнику, смочил свое пылавшее лицо холодной водой.

Рвиан продолжала сидеть, поглощенная собственными мыслями. Когда я вернулся к столу, она произнесла:

— Если бы я могла показать тем, кто еще не встал на путь Алланин, ее истинные намерения!

Я возразил:

— У тебя ничего не выйдет, они не поверят колдунье Даров.

— Ты прав, — сказала она со вздохом и погрустнела. — О Давиот, наш мир в тупике, да?

Я опустил голову, содрогаясь от боли.

— Лучше бы мы никогда не создавали Измененных, не порабощали Анов.

Рвиан сказала:

— Но мы это сделали, а теперь заплатим сполна. Если не найдем ответа. Но, клянусь Богом, я не дам одержать Алланин победу, не дам ей развязать войну, если смогу хоть что-то сделать для этого.

— И я, — твердо заверил я, хотя не имел ни малейшего понятия, что мы, двое узников, сможем сделать. — Когда Урт придет, мы скажем ему.

Она добавила:

— И Тездалу, я хочу, чтобы он тоже знал это.

— Да, — сказал я и кивнул. — Но ему не удастся убедить своих товарищей, Повелителей Небес, отказаться от их замыслов.

Наступила тишина, отягощаемая невеселыми раздумьями. Я посмотрел в окно, луна уже проследовала точку своего зенита. Звезды усыпали небо, до восхода оставалось несколько часов. Интересно, когда придет Урт? А когда он придет… Не стал ли он невольно частью планов Алланин? Она ведь ищет способа уличить его в предательстве. Прекрасный способ «накрыть» нас с кристаллом, чтобы обвинить разом и нас и Урта. Я зевнул, чувствуя себя страшно измученным. Голова все еще болела. Через стол от меня сидела Рвиан, лицо ее выглядело изможденным, тени под глазами темнели, как половинки луны. Моя возлюбленная с тоской смотрела на магический камень. Я тоже посмотрел на него и подумал, действительно так или это лишь игра моего больного воображения, что из бледно-голубой глубины кристалла исходит ощущение ликования.

Веки мои смежились, точно придавленные грузом отчаяния. Закрыв глаза, я испытал некоторое облегчение, боль в черепной коробке немного утихла. Поставив локти на столешницу, я уронил голову в ладони. Меня словно окутал серый туман, и какое-то время мне казалось, что я сейчас опять увижу дубовую рощу близ Камбара, но видел я лишь мутную пустоту. Я даже не знал, что уснул.

И до тех пор, пока не проснулся, не знал, что видел сон. С того времени, как мы оказались в ареале действия колдовских сил Требизара, мне впервые что-то приснилось.

И вот что я видел.

Я сидел, примостившись на краю стола. Рвиан оставалась там же, где и была, а кристалл между нами как некий барьер. Свечение стен начало блекнуть, и постепенно вокруг стало черно, как в беззвездную ночь, как в морской пучине. И я парил в этой пустоте, оказавшейся до странного уютной, думая, что с удовольствием остался бы там навсегда, покинув свое тело, блуждая в беззвучной пустоте, избавившись от обременительных надежд и ответственности, став призрачным созданием.

Но тут я услышал, как Рвиан сказала:

— Ты не можешь это сделать, Давиот. Помни о предначертании.

Я поднял голову:

— Почему? Я ничего не могу сделать, как и ты, и Урт, и Тездал. Все мы не способны что-либо изменить, беспомощны, мир крутится себе сам, как ему заблагорассудится. Пойдем-ка лучше со мной.

Она возразила:

— Нет, я не откажусь от своей надежды. Я думала, что и ты тоже. Я ошиблась в тебе.

Я пожал плечами и смутился, чувствуя себя рыбкой, попавшейся на крючок. Я бы с удовольствием нырнул обратно в черные глубины, но любовь Рвиан звала меня обратно к свету.

Я заглянул в ее глаза, но это оказались уже огромные орбиты глаз дракона. Стены и сад исчезли, а глаза смотрели внутрь меня. Они, казалось, обвиняли меня в трусости, осуждали меня. Мне стало стыдно за свою слабость, я выпрямился на стуле, глядя прямо в эти неумолимые глаза.

Я спросил:

— Что тебе от меня надо? Что я должен сделать?

Словесного ответа я не услышал, это было уже знакомое чувство, но теперь оно стало сильнее, приобрело повелительные оттенки, я услышал зов. Призыв, зазвеневший в моих сосудах, во всех уголках моего естества. То же самое чувство, которое я испытал, когда меня захлестывала волной могучая власть кристалла, но иное, более мягкое. Я поднялся и, медленно повернув голову, увидел лишь звавшие меня глаза.

Я почувствовал, что стою на пороге и что если не переступлю его, то потеряю… Не знаю, что именно. Рвиан? Надежду? Гордость? Честь? Все это и даже больше — самого себя. Но в то же самое время я чувствовал, что, сделай я этот шаг, может произойти что-то ужасное. Я понимал, что, сделаю этот шаг или нет, все равно заслужу поругание. Так страшно, как в тот момент, мне еще никогда в жизни не было. Я уже не сомневался, что меня зовут и что это больше не неясное призрачное ощущение, но зов, на который мне до боли хотелось откликнуться. Если я не выдержу испытания, то буду проклят и потерян навеки, так как не обрету уже ни покоя, предложенного мне тьмой, ни чего-либо другого, одни лишь страданья.

Я спросил:

— Куда я должен идти? Как я смогу прийти к тебе?

И голос, который не произносил слов, сказал мне, что первый шаг я уже сделал. Это привело меня в бурную радость и в то же время страшно перепугало, поскольку похоже было, что я отправляюсь в длинное и полное опасностей путешествие.

Я сказал глазам:

— Хорошо, как тебе будет угодно.

И едва я сказал это, они, казалось, перестали осуждать меня, а, напротив, готовы были похвалить, пожелав удачи на моем пути.

А затем я увидел стоявшую рядом со мной Рвиан, которая держала меня за руку и улыбалась. Там были и Урт и Тездал. Мы все четверо стояли, как в лучах солнца, в свете огромных желтых глаз, которые согревали нас, подбадривали, заставляя спешить. Они ждали нас.

Рвиан пробудилась и посмотрела на меня с тревожно-вопросительным выражением. Можно было и не спрашивать, но тем не менее я это сделал:

— Ты видела?

Она молча кивнула, потом налила себе в чашу воды, выпила и сказала:

— Да, я видела… Так странно… эти глаза… они звали меня. Как будто я должна была дать обещание.

У меня тоже пересохло во рту, и я налил себе воды. Я думал, может ли быть, что и это тоже часть высшей воли? Снились ли Урту с Тездалом такие же сны?

— Я чувствовал, что от меня хотели, чтобы я сделал выбор.

Она спросила:

— И ты сделал его?

Я опустил голову:

— Да. Меня звали, и я согласился, только вот куда идти, я не знаю.

— Я тоже, — сказала Рвиан и посмотрела на кристалл, дремавший между нами. — Возможно, он выпустил на волю какую-то силу. Возможно, пользуясь камнем, мы приоткрыли некую дверь или послали сигнал.

Я вздохнул и мрачно усмехнулся.

— Прилетят драконы с неба и унесут нас отсюда. — Я показал на стены, запертую дверь и окно. — Но для этого им придется преодолеть колдовские чары Измененных.

Рвиан сказала:

— Может быть, они так и сделают.

— Хорошо бы они при этом отказались от своей привычки обедать живыми людьми, — сказал я.

Она устало улыбнулась и хотела было что-то сказать, но в тот момент распахнулась дверь и в нее быстро вошел Урт.

Волосы его были взлохмачены, а на лице отразились в равной мере страх и удивление. Он уставился на нас широко распахнутыми глазами. Я подумал, что его измена раскрылась и что сейчас следом за ним в комнате появится Алланин. Мой стул с грохотом ударился о мраморный пол.

Урт обратил свое взволнованное лицо к Рвиан:

— Сны, о которых вы говорили… Прямо сейчас… глаза… Они предлагали мне следовать за ними… Там были вы и Тездал.

Он схватил со стола кувшин с вином и чашу, наполнил ее и единым махом осушил. Рвиан бросила на меня торжествующий взгляд.

Она подошла к Урту и положила руку ему на плечо.

— И мы тоже, Урт. Мы с Давиотом видели тот же сон.

Он вздохнул.

— Что это все значит? — потребовал ответа Урт.

Ответила Рвиан:

— С уверенностью сказать не могу. Но, думаю, здесь есть надежда.

Он спросил:

— На что? Это же были драконы, нет?

Урта передернуло. Я подумал, что у него имелись некоторые основания бояться хищников. Как Хо-раби были кошмарами моего детства, так, наверное, его в детстве пугали этими чудищами. Если Измененные обладают памятью предков-зверей, то драконы, несомненно, означают для них ужас в чистом виде. Этот страх должен был въесться в кровь, передаваясь из поколения в поколение. Я подошел к Урту и положил руку ему на плечо. Я точно носом чуял охвативший его страх и сквозь ткань рубахи чувствовал, как он дрожит.

Я попробовал успокоить его:

— Они не собирались причинить нам зла, дружище. Чем они тебя так напугали?

Урт покачал головой и облизал губы. Ноздри его раздувались, точно он хотел уловить запах опасности. Он произнес медленно, как бы раздумывая:

— Ничем… Но ведь это же все-таки драконы.

И Рвиан постаралась успокоить его:

— Драконы, да, но не опасные для нас. Полагаю, что они скорее наши друзья.

Урт удивился.

— Драконы — друзья Измененному? Да может ли такое быть?

Я сказал:

— Те, что снились нам, вели себя вполне дружелюбно.

Урт сглотнул слюну и кивнул.

— Это верно, — сказал он. — Но тем не менее я ничего не понимаю.

Стараясь, чтобы это прозвучало как можно ласковее, я согласился:

— Я тоже.

Рвиан заметила:

— Уверена, что нам хотели что-то сказать. Но что, этого я не знаю. Пока.

Урт произнес:

— Там был и господин Тездал.

Рвиан сказала:

— Да, мы все четверо получили какой-то призыв.

— Мы четверо? — Нервозность Урта постепенно ослабла. — Почему?

— У меня вопросов не меньше, чем у вас, и ответов не больше. Возможно… — Она сделала паузу, в задумчивости нахмурив брови. — Подумайте: ты, Урт, — Измененный. Тездал — Повелитель Небес. Давиот и я — представители Истинного народа: он — летописец, я — колдунья. Разве мы не символизируем собой народы, которые пострадают в этой войне?

Я спросил:

— А как быть с одаренными Измененными? С колдунами Хо-раби?

— Как я уже сказала, у меня вопросов куда больше, чем ответов, — пожала плечами Рвиан. — Может быть, одаренные Измененные и колдуны Хо-раби зашли слишком далеко в своей ненависти, чтобы услышать этот зов.

«Зов куда?» — подумал я, но промолчал.

Рвиан продолжила:

— Или, возможно, только мы слышим его, потому что только мы готовы. Потому что мы предпочитаем мир войне, потому что нами движет здравый смысл, потому что нам не важно, кто из нас Измененный, кто Истинный, кто Повелитель Небес, а кто Дар. Не знаю, но почему-то уверена, что драконы эти не желают ни тебе, Урт, ни кому-либо другому из нас зла.

Урт уже почти успокоился, однако, как я заметил, ему все еще становилось не по себе при упоминании о драконах, пусть даже и не настоящих, а тех, которых он видел во сне. Мои пальцы сжали его плечо.

— Если Рвиан права, то нам нечего бояться. Если ошибается… Тогда мы все жертвы одного и того же видения, а это далеко не самое страшное из того, что нас окружает.

Я жестом показал на кристалл. За окном небо замерло в предвкушении рассвета. Времени, как я подумал, у нас оставалось немного, а Урт все еще не совсем пришел в себя. Мы должны были сказать ему то, что узнали, вернее, то, что Рвиан узнала через камень, чтобы наш друг успокоился, прежде чем вернуть камень на место. Я полагал, что спокойствие — это как раз то, что ему очень понадобится, чтобы Алланин не заподозрила нас в сговоре.

Рвиан кивнула, мы сели, и она начала говорить.

Она не обучалась искусству риторики, я бы рассказал все гораздо более гладко, но страсть, с которой говорила Рвиан, как я видел, убеждала Урта. Лицо его, обычно довольно непроницаемое, выражало сначала удивление, смешанное с недоверием, потом растущую уверенность и, наконец, ту же самую ярость, которую я наблюдал у Рвиан. Когда она закончила, Урт зарычал, и я увидел скрытого в нем зверя.

Он закричал:

— Будь она проклята! Заговорщица! Она и все одаренные. Теперь мне неудивительно, почему они так пекутся о своих камнях.

Урт так разозлился, что мне пришлось взять его за руку и сказать:

— Подумай, прежде чем говорить об этом, а то нас всех прикончат.

Он кивнул, и вдруг его звериная злоба неожиданно обернулась грустью.

— Такого я и не подозревал. Никто из нас не подозревал. Она готова положить наши жизни на алтарь своих желаний.

— Никто из вас? — спросил я с надеждой. — А как много вас здесь? Хватит ли ваших сил, чтобы противостоять ей, сорвать ее планы?

— Нет. — Урт покачал головой. — Нас всего лишь горстка. Теперь в Рэте по большей части одаренные. Я попал в него, потому что знаю Дюрбрехт и Карисвар, таких, как я — не имеющих волшебного дарования, — мало. Да к тому же Алланин и ее сторонники — самые сильные.

— Мог бы ты убедить кого-нибудь из одаренных?

Он рассмеялся, точно гавкнул.

— Даже моих друзей и тех не просто будет убедить, — сказал он. — Что я скажу им? Что одаренные безумны? Что кристаллы управляют ими? Что Алланин толкает нас на войну только для того, чтобы потом управлять нами? Меня спросят, откуда я почерпнул такую информацию. И чем я смогу это подтвердить? Если я скажу, каким образом и от кого узнал все это, то Алланин отрежет мне голову, если прежде меня не разорвут на части другие.

Я выкрикнул проклятье.

— Получается, что мы в тупике, и все, что мы выяснили, — бесполезно?

— Я могу убить ее, — сказал Урт. — Может, мне и повезет.

— Это дело нелегкое, — возразила Рвиан. — Ты, вне всяких сомнений, погибнешь, может быть, даже раньше, чем успеешь что-то сделать.

— Но я мог бы спасти свой народ, — сказал он упрямо.

Рвиан возразила:

— Я бы тоже хотела спасти свой народ, но думаю, что попытка убийства Алланин приведет лишь к твоей смерти, а ты своим соплеменникам лучше послужишь, если останешься живым.

Урт кивнул и осторожно, точно взял в руки опаснейшее насекомое, спрятал кристалл к себе в пояс.

— Приду как только смогу, — сказал Урт и махнул рукой на прощанье.

Когда за ним закрылась дверь, я обратился к Рвиан:

— Все выглядит весьма неутешительно.

— Да. Но я еще не рассталась с надеждой.

Я улыбнулся такой храбрости и коснулся щеки Рвиан, она по-кошачьи потерлась о мою руку и вкусно зевнула.

Я предложил:

— Пойдем попробуем поспать?

— Да, — ответила она, и мы растянулись на постели, как были, одетыми.

Мне показалось, что я едва успел смежить веки, как нас разбудили. Я заворчал и поднялся, еще не слишком отчетливо понимая, кто передо мной. Я увидел Алланин и двух других одаренных. Лицо «кошки», в котором чувствовалось нескрываемое злорадство, не сулило ничего хорошего.

Она произнесла:

— Пошли. Господин Тездал просыпается.




Глава 30


Склеп наполнился ожиданием. Я видел его на лицах Повелителей Небес, щуривших свои темные глаза, в напряженных фигурах одаренных Измененных. В Алланин оно чувствовалось особенно сильно, но если внимание всех прочих было направлено главным образом на Тездала, то интерес Алланин распространялся в равной степени и на нас. Думаю, она просто предвкушала то, что должно случиться потом. Я крепко обнял Рвиан за плечи, и она прошептала:

— Ты не забыл своего обещания, Давиот.

Это не был вопрос, она понимала, что не надо даже обладать памятью Сказителя, чтобы запомнить такое. Я спросил ее:

— А как же высшая воля?

Рвиан ответила:

— Когда придет время.

— Да, — сказал я со вздохом.

Затем все мое внимание оказалось приковано к лежавшему в центре склепа Хо-раби, которого я назвал своим другом. Окружавшие его ложе кристаллы погасли, точно, отдав весь свой свет на восстановление его памяти, они уснули. Казалось, хотя они уже не пульсировали и не мигали, что камни источают чувство удовлетворенности. Затаив дыхание, смотрел я, как Повелители Небес встали вокруг постамента: трое в головах, двое в ногах, а остальные по бокам — и, протянув руки над неподвижным телом, принялись что-то говорить.

Язык их был мне не понятен, но я слышал, что Тездал отозвался. Грудь его вздымалась теперь выше, я услышал его дыхание. Он издал звук, одновременно похожий и на стон, и на вздох, как человек, пробуждающийся от долгого и очень глубокого сна. Открывшиеся глаза какую-то секунду казались лишенными мысли, но затем в них засветился разум. Тездал приподнялся на локтях, озираясь вокруг, напрягая глаза и морща лоб. Затем Хо-раби произнес что-то на своем языке.

Повелители Небес теснее окружили своего соплеменника. К ним подошел Измененный с кубком в руках, который один из Анов поднес к губам Тездала. Тот выпил, вытерев рот, опустил ноги со своего ложа и встал, выпрямившись во весь рост. Он качнулся было, но устоял на ногах и, закрыв глаза, отрицательно замотал головой, отстраняя услужливо поддерживавшие его руки. Он медленно обвел глазами собравшихся, встретился взглядом со мной и Рвиан. Тездал кивнул, узнавая нас, но его лицо осталось непроницаемым. Я почувствовал, как тело Рвиан напряглось.

Алланин встала между нами и Тездалом, оказавшись среди окружавших его соплеменников, что, как я заметил, покоробило их. На языке Даров «кошка» обратилась к пробудившемуся:

— Господин Тездал, вы полностью пришли в себя? Вернулась ли к вам память?

Тездал отвечал на том же языке:

— Да.

Голос Повелителя Небес прозвучал холодно, точно такое обращение к себе он счел наглым и оскорбительным. Алланин повернулась к нему спиной и посмотрела прямо на нас.

— Сделано! Теперь вы убедились в нашей власти, придется делать выбор.

Улыбка эта была оскалом хищника, думаю, что Алланин надеялась услышать отказ. Я весь напрягся, сжимая кулак для удара, сердце мое оборвалось.

Рвиан произнесла:

— Прежде чем я сделаю этот выбор, я хотела бы поговорить с Тездалом.

Красивое лицо Алланин исказила гримаса ярости.

— Что? — вскричала она. — Ты смеешь диктовать условия? Или сделаешь выбор прямо сейчас, или я сама его за тебя сделаю.

Я немного отодвинулся от Рвиан, чтобы иметь пространство для замаха. Горечь подступила к горлу, кровь ударила в голову, застилая глаза красной пеленой. Во мне вспыхнуло жгучее желание броситься на Алланин и обрушить смертельный удар на ее ненавистную рожу. Но я помнил об обещании. Убить Алланин мне, возможно, не удастся, меня схватят, и тем я обреку Рвиан на страдания. Стиснув зубы, я подавил в себе эту вспышку. Я стоял, готовясь в нужный момент убить свою любимую, проклиная все повороты судьбы, приведшие нас сюда.

Рвиан сказала:

— Пока что — нет.

Я не понял, кому точно предназначались эти слова, мне или Алланин.

— Если ваше искусство волшебства столь высоко, как вы утверждаете, тогда к Тездалу не только должна вернуться память, но и сохраниться часть воспоминаний, относящаяся к периоду, прошедшему с того времени, как мы подобрали его на скале.

Я видел, как губы Алланин растянулись, обнажая ряды острых зубов в самом настоящем кошачьем оскале. Рука ее взлетела в воздух, творя какие-то заклятья, которые непременно закончились бы плохо для Рвиан, не будь «кошка» столь сильно возбуждена и охвачена яростью.

Она не успела закончить колдовское действо, как Тездал взял ее запястье и с силой опустил руку, а затем, развернув, поставил «кошку» лицом к лицу с собой. Плечи Алланин напряглись, она издала злобное шипение. Тут Повелители Небес и Измененные яростно заспорили между собой. Кристаллы начали пульсировать, и я ощутил покалывания кожи, свидетельствовавшие о возрастании оккультной силы. Краешком глаза я заметил, как Рвиан улыбнулась, точно радуясь одержанной ею маленькой победе. Я подумал, что она лишь добилась небольшой отсрочки.

Потом, покрывая всеобщий гвалт, прозвучал громкий голос Тездала:

— Госпожа Рвиан говорит правду! Я в долгу перед ней, я дал клятву защищать ее.

С этими словами он отпустил запястье Алланин, и Измененная отпрянула назад. Повелители Небес сомкнулись вокруг него, точно защищая своего соплеменника от атаки колдуньи. На лицах их отразились одновременно и замешательство и гнев. Я подумал, что если Алланин или кто-либо другой из одаренных решатся применить здесь свои волшебные чары, то мы все станем свидетелями ужасной дуэли, которая вполне может разрушить союз между Повелителями Небес и Измененными.

Геран выдвинулся вперед и театральным жестом воздел руки к небу.

— Друзья мои, — сказал он, — неужели мы будем драться здесь друг с другом? Перед лицом этой колдуньи Даров? Успокойтесь, вспомните, для чего мы здесь.

Один из Измененных, взяв за руку Алланин, начал что-то говорить ей; «кошка» отпихнула его, но тут соплеменники окружили разъяренную колдунью, оттесняя ее от Повелителей Небес.

Геран воскликнул:

— Давайте успокоимся. Все!

Последнее относилось непосредственно к Алланин, которая, взяв себя в руки, выдавила улыбку и произнесла:

— Простите меня, господа. Тупое упорство этой магессы вывело меня из себя. Думаю, что мы начнем нашу процедуру, как только будем готовы, меня просто разозлило ее пустое упрямство.

Повелители Небес забормотали между собой на своем языке. Я почувствовал, что извинение удовлетворило их.

Один из Хо-раби с умащенной седой бородой сказал:

— Мы принимаем ваши извинения, госпожа, но клятва господина Тездала остается клятвой.

— Она несомненно ничего не стоит, так как господин Тездал дал ее, когда еще не был самим собой, — возразила Алланин.

Лучше бы она промолчала. Фигуры Повелителей Небес замерли в напряжении, на лицах появились мрачные гримасы.

— Клятва — всегда клятва, — произнес все тот же Хо-раби холодно. — Человек без чести — ничто. Боги не прощают тех, кто не держит слова.

Алланин было открыла рот, но Геран опередил ее, не без оснований опасаясь, что то, что она скажет, неблагоприятно отразится на отношениях с союзниками.

— Да, это вполне резонно, но в то же время мы все оказываемся в двусмысленном положении, — сказал председатель Рэта.

Он был опытный и искушенный дипломат, этот Геран.

— Ни я, ни кто-либо другой из здесь присутствующих не посмеет посягнуть на честь господина Тездала! — произнес председатель. — Но как же быть в том случае, если одна клятва противоречит другим? — Он сделал паузу, намеренно стараясь заострить внимание собеседников на том, что собирался сказать, и продолжал: — Господин Тездал — Хо-раби — Посвященный, а стало быть, человек, принесший клятву Великому Конквесту. Каковая клятва была принесена в ту пору, когда он являлся самим собой в полном смысле этого слова, а эта, другая, да простит меня мой господин, — когда он не мог в полном смысле слова считаться самим собой. Он лишился памяти благодаря воздействию колдовских чар Истинных, в чем нет его вины. Мог ли господин Тездал принести такую клятву, не стань он жертвой колдовского воздействия? Думаю, господа, что — нет. А посему я бы просил отринуть позднейшую и наименее важную клятву ради главной.

Тездал кивнул и произнес:

— Ваши слова весьма разумны. Но тем не менее, как сказал Зенодар, клятва остается клятвой.

— Даже когда вы не были самим собой? — удивился Геран. — Налицо, мой господин, явное оскорбление — Дары своими действиями лишили вас памяти, обокрали вас.

— В бою, — сказал Тездал и улыбнулся непосредственно Рвиан. — В бою не крадут, там убивают.

— Да! — вскричал Геран. — И они убили бы вас, если бы смогли!

— У них была возможность убить меня и потом, — ответил Тездал, — когда они нашли меня на скале, или позже — на острове. Но они не сделали этого, а от Рвиан я не видел ничего, кроме добра.

— Но делалось это только для достижения их собственных целей, — возразил Геран, — а не по какой-либо другой причине. Нет сомнения, что вам сохранили жизнь только для того, чтобы, проникнув в ваше сознание, использовать вас.

— Верно. — Тездал важно кивнул, а затем поднял лицо и, устремив свой взгляд на Герана, сказал: — Точно так же, как и вы хотите использовать эту женщину.

— И все же есть некоторая разница. — Геран улыбнулся, погладив свой длинный подбородок. — Мы предложили этой магессе выбор. То, что мы хотим узнать от нее, она может сказать нам добровольно. Только в случае отказа мы готовы пойти на другие меры.

Тездал ответил улыбкой, а затем его глаза скользнули в сторону Алланин. Мне показалось, что на лице его появилось выражение недоверия, точно он очень сомневался, что эта «кошка»-Измененная могла всерьез предлагать кому-то выбирать.

— Где же тут выбор? — спросил он. — Разве Рвиан не присягнула защищать свою страну? Вы хотите, чтобы она изменила присяге, следовательно, покрыла себя бесчестием. Насколько я могу судить о ней, выбора у нее не существует.

— Честь! — прошипела Алланин, точно это слово вызывало у нее отвращение. Тездал и Геран сделали вид, что не заметили этого; последний сказал:

— И тем не менее нам нужны ее знания, чтобы колдуны Пограничных Городов и Стражи не смогли разрушить наш флот.

Тездал кивнул.

— Да, но я поклялся.

— Когда вы были беспомощны, — возразил Геран, и мне показалось, что он уже не так уверен в своих словах. — Когда вы не помнили о клятвах, данных ранее. Когда вы не были в полном смысле Хо-раби.

— И что это меняет?

— Теперь вы — это вы, — сказал Геран. — Вы снова стали князем Тездалом Касхианом Ан-фесгангским. Вы связаны присягой только с Делом, Аттул-ки, Конквестом. Наше искусство вернуло вас к жизни, возвратило память! Неужели вы способны забыть это?!

— Нет, — прозвучал холодный властный голос Тездала, заставивший вздрогнуть лошадинолицего Измененного. — Как не могу забыть о своей чести.

— Так к чему же мы пришли? — спросил Геран; уверенности его как не бывало. Я не мог не улыбнуться, хотя особых поводов для веселья и не видел.

— Госпожа Рвиан получит полные доказательства, — произнес Тездал и обратился к ней: — Вы этого желали?

— Да, я хочу поговорить с вами наедине и убедиться, что произведенные над вами действия увенчались успехом.

— Как вам будет угодно, — сказал он.

Рвиан лишь улыбнулась и кивнула. Я немного расслабился. Мы получили еще одну маленькую отсрочку, урвали еще секунду прямо из пасти голодного рока.

Тездал ответил кивком и вновь посмотрел на Герана.

— Пусть будет так, — заявил он. — Госпожа Рвиан получит от меня должные доказательства, а потом… — Он свел брови, уверенность его, казалось, немного поколебалась. — Но сначала я хотел бы пообедать и побеседовать с моими товарищами. А сейчас проводите госпожу Рвиан и Давиота-Сказителя в их покои. И прошу вас проследить, чтобы им было оказано должное уважение.

Его слова не понравились ни Герану, ни прочим одаренным. Я видел, как бледное лицо Алланин пошло пятнами злобы, но даже она не стала спорить с Тездалом. Улыбка Рвиан стала шире, Повелитель Небес мрачновато улыбнулся ей в ответ. Я посмотрел в глаза Тездалу, спрашивая себя: какую же игру он ведет? Столь ли уж принципиален в данном случае для него вопрос чести? Кроме того, что Хо-раби — наши враги, я ничего не знал об этих людях. У меня возникло чувство, что Тездал ищет возможности помочь нам.

Я не ведал как и видел лишь то, что благодаря ему мы получили некоторую отсрочку перед тем, что неизбежно должно произойти. Я решил, что пока и этого с меня довольно.

У меня вызвало немалое удивление то, что наши надзиратели снизошли до такого отношения к нам, что стали стучать в дверь, прежде чем войти.

Когда дверь открылась, мы увидели на пороге Тездала.

Он пришел один, на нем была все та же одежда, что и в склепе, исключая только малиновую мантию. Выражение его лица ничего мне не сказало.

— Давиот, — произнес он, не то приветствуя меня, не то спрашивая, а затем, посмотрев на сидевшую позади меня Рвиан, спросил: — Могу я войти?

Я недоуменно пожал плечами и жестом пригласил его. К чему весь этот этикет? Если он считает себя нашим другом — тогда ему несомненно рады, если нет, — зачем утруждать себя любезностями?

Повелитель Небес улыбнулся и коротко поклонился.

— Входи, Тездал, будь добр, — произнесла Рвиан.

Улыбка его потеплела. Я нахмурился и отступил в сторону. Он закрыл дверь и посмотрел на нас. Рвиан предложила Тездалу сесть и жестом показала на кувшин, как если бы мы принимали нежданного, но желанного гостя.

Тездал кивнул и начал рассказ. Я слушал, думая о том, сколь велико искусство колдунов-Измененных, какую пользу могло бы оно принести нам — Мнемоникам.

Тездал родился в седьмой день седьмого месяца Года Орла, посвященного Вахину, Богу Неба. Родиться в такой день — знак великой судьбы. Отцом его был Таираз Касхиан, мать Назрей (в девичестве Исадур), тем самым в жилах Тездала текла самая благородная кровь народа Анов. На шестнадцатый день по его появлении на свет он был внесен в пеленах в храм Трех, где родители, как требовал обычай, представили его на суд богов. Таираз и Назрей исполнились гордостью оттого, что, когда Аттул-ки надрезал священным ножом плоть младенца, тот не издал ни звука. В жилах ребенка, как сказали священники, течет кровь настоящего Хо-раби, посему он был наречен Тездал, что на языке Анов значит одновременно и «храбрость» и «честь».

В возрасте семи лет он был подвергнут обряду освящения. Он улыбался и не сопротивлялся ни когда священники закапывали его в землю, принадлежащую Биру, ни когда комья грязи ударили ему в лицо. Он улыбался и не закрывал глаз, когда его погружали в воду — стихию Даха. Когда его одного оставили в маленьком воздушном судне, которое поднялось в небо, Тездал громко смеялся. Священники сказали тогда:

— Он делает честь семейству Касхиана и станет могучим воином, жизнью своей и смертью прославляя народ Анов.

В ту ночь состоялось грандиозное празднество, на котором веселился весь народ Касхиана и Исадура, благородное дворянство и простолюдины. Тездал впервые попробовал вина и твердой для столь юного создания рукой поднял свой кубок, чтобы произнести здравицу Великому Конквесту. Большая честь родиться в такие времена, когда Аттул-ки предвещает поворот ветров, усиление святого волшебства, которое понесет мальчика, когда он вырастет, через Керин-веин на освобождение отчизны.

На следующий день, когда голова его немного гудела от вина, отец отвез его в Джентан-до в Асанае и передал в руки Тахенненов, которые должны были стать учителями и стражами Тездала, пока тот не войдет в возраст и не станет мужчиной и воином и не вернется в мир настоящим Хо-раби. Даже тогда, когда он, расставшись с отцом, шел в сопровождении Тахенненов к Дому Воинов, даже тогда он не заплакал и не обернулся.

Восемь лет Тездал оставался в Джентан-до, где познал Семь Троп Воина и Три Пути Богов. Родители навещали мальчика в седьмой день каждого седьмого месяца, и в священный для всего народа день, когда пророк Аттул впервые ступил на землю Ан-фесганга. Тездал приветствовал своих отца и мать с подобающим почтением, никогда не проливая слез и не жалуясь. Он был, по словам Тахенненов, одним из их лучших воспитанников, настоящим Воином Крови. Однажды мать его, приехавшая навестить сына, с тревогой спросила, почему у мальчика рука висит на перевязи. Тездал ответил матери, что сломал руку во время тренировок по овладению искусством Второй Тропы и что перелом вовсе не причиняет ему боли. Отец ни о чем не спрашивал сына, но поинтересовался у Тахеннена, который и рассказал, что травму мальчик получил в тренировочном бою на мечах с тремя противниками.

Таираз Касхиан кивнул и спросил:

— А остальные?

— Если бы мечи были настоящими, — ответил Тахеннен, — противники Тездала были бы мертвы.

Таираз вновь кивнул и спросил:

— Достойно ли он вел себя?

— Он не издал ни звука, — ответил Тахеннен. — Он как раз сразил одного, когда получил этот удар, и продолжал схватку, орудуя одной рукой.

— Это хорошо, — заявил Таизар. — Но он не должен был позволить нанести себе рану.

К тринадцати годам Тездал овладел всеми Семью Тропами, никто не мог одолеть его в одиночном поединке, только большим числом в общей схватке. Он с нетерпением ждал совершеннолетия.

Это было мечтой всех воспитанников Джентан-до — стать Посвященным, с тех пор как Аттул-ки дал людям Великую Цель, ставшую надеждой всех Анов.

Когда-то они жили в своей Отчизне, лежащей далеко на западе за Керин-веин. Их богами были Трое, в служении которым Аны видели смысл своей жизни. Проклятые Дары, пришедшие с севера точно саранча, опустошили их землю. Священники и колдуны Даров горели ненавистью к Анам, которые были малочисленны и не искушены в искусстве магии, чтобы дать достойный отпор захватчикам, почитавшим единого бога. Они разрушили храмы, построенные в честь Трех, сожгли священные рощи, заставив уцелевших Анов стать рабами или искать убежищ в лесных чащах. Это было первое испытание, которое Аны выдержали, не предав Трех, за что боги и послали пророку Аттулу видение.

Трое возникли перед ним в обличии воинов. Бир обещал новую землю, Вахин отдавал во власть Анам небо, Дах — безопасный путь по морю.

— Иди, — сказали они Аттулу, — на восток, веди свой народ через Керин-веин. Там ждет вас новая страна, где вы вновь обретете силы, чтобы вернуться и завоевать то, что ваше по праву.

Это видение воспламенило Аттула, и известие распространилось среди народа. Втайне строили они свои корабли на земле, названной захватчиками Келламбек. Боги сдержали слово. Дах помог Аттулу и его людям добраться по морю до новой земли, сотворенной для них Биром, которую они назвали Ан-фесганг. Новая Страна Анов. Попутный ветер, посланный Вахином, гнал корабли на восток, и когда Аттул ступил на новую землю и воздал хвалу Троице, Боги взяли его к себе.

Как и обещали Трое, Аны обрели свою новую родину и скоро заселили все три острова — Ан-зел, Ан-кем и Ан-ва. Милостью Бира острова оказались плодородны, лесисты и богаты дичью. Дах наполнил реки прозрачной чистой водой, а море рыбой. Но что за дар предоставил своему народу Вахин, пока не было ясно.

Аны возрадовались, но их ждало второе испытание. Хотя земля и оказалась плодородной, острова подвергались немилосердному воздействию стихий. Тайфуны и наводнения, извергавшиеся вулканы поколебали веру многих, но тем, кто в трудный час не усомнился в могуществе Богов, Трое даровали неслыханную доселе способность. Те, чья вера была самой сильной, обрели власть над стихиями. Их прозвали Аттул-ки, что означало «Дети Аттула». Колдуны эти могли прекращать бурю, успокаивать волны и утишать внутренний огонь земли. Они с честью провели свой народ через второе испытание.

Именно им, Аттул-ки, и сказали Трое о последнем испытании, которое должно стать одновременно и наградой. Аны должны были вернуться в свою отчизну, выбросить Даров вон со своей священной земли.

Тут-то и наступил черед дара Вахина, который показал Аттул-ки, как создать огромные воздушные корабли, как наполнить их дыханием вулканов, как управлять Мировыми Воздушными Течениями, чтобы, пролетев над водами Керин-веин, обрушить мощь воинов Хо-раби на врагов.

Это стало самым долгим испытанием, потому что Аттул-ки, несмотря на могущество своих чар, были еще не опытны в искусстве владения ими. Колдуны не умели управлять ветрами и принуждены были отправляться в полет, следуя прихоти Вахина. Но Аны не роптали, а упорно трудились, и в награду Вахин дал им власть над духами воздуха. Много времени прошло, прежде чем колдуны научились впрягать элементалов в свои корабли, точно лошадей в колесницы, чтобы бросить свой флот, не зависящий больше от Воздушных Течений, на Даров, захвативших их земли.

Этой-то великой мечте и посвящали себя Хо-раби, так как Трое предпочитали испытывать верность своего народа. Те, кто отправлялся по воздуху к своей отчизне, не возвращались, отдавая жизни во славу Троицы, чтобы Дары жили в вечном страхе перед Нашествиями.

За такую веру Трое достойно отблагодарили Анов. Аттул-ки стали еще искуснее, находя возможности заставлять служить своим целям все большее и большее число элементалов. И тогда они увидели, что приближается день последнего испытания, и велели народу приготовиться, потому что час настанет и Боги подадут свой знак.

Какое-то время Аны посылали большие корабли против Даров, маги-священники могли отправить с борта судна, на котором находились, сообщение о состоянии обороны Даров, о том, насколько сильны колдуны противника. Но потом Дары нашли способ препятствовать прохождению таких сигналов. Следующий ход был за Детьми Аттула, решившими, что нападения пока следует прекратить и отправлять через Керин-веин лишь малые суда, способные нести только десять воинов. Но эти корабли стали ключом к предстоящему Завоеванию, потому что колдуны смогли придать им такое количество духов воздуха, что суда получили возможность возвращаться в Ан-фесганг, привозя с собой достоверные сведения о крепостях, городах, численности и размещении войск, а также о ресурсах, которыми располагал противник.

И еще, что очень важно, Аны нашли союзников, поклявшихся им оказать помощь в походе на Даров.

Тут уже весь народ узрел, что последнее испытание близко, и приготовился к Великому Завоеванию. По всей территории Ан-фесганга люди неустанно трудились на строительстве армады, никто не щадил ни богатства, ни имения, ни сил, все посвящалось одной-единственной цели — Завоеванию.

На седьмой день седьмого месяца пятнадцатого года жизни Тездала Таираз Касхиан вместе с госпожой Назрен и еще сотней рыцарей Хо-раби стали участниками церемонии, имевшей место в Джентан-до в Асанае. Они лицезрели своего сына, выполнявшего ритуал послушания Троим и Тахенненам. Потом Таираз вышел вперед и, не произнося ни единого слова, заплел волосы сына в косичку воина. Тездал поднялся с колен и поклонился. Таираз вручил ему кахен, знак мужества, и хлопнул в ладоши. На его зов явились пятеро наиважнейших воинов Касхиана в полном вооружении, как и подобает тем, кто должен раздеть юношу и облачить в его собственные доспехи. Тездал в красноречивых выражениях поблагодарил рыцарей и стал дожидаться, пока его мать подведет ему коня, черного чистокровного жеребца, каковой и подобает настоящему рыцарю Хо-раби из богатого и достойного семейства Касхианов. Тездал воскликнул:

— За Трех и за Завоевание!

И с этими словами снес животному голову одним ударом. Раздались восторженные крики, и обряд на этом был закончен. Семейства Касхиан и Исадур выставили в тот вечер столько вина и еды для Джентан-до, что все присутствовавшие на празднестве отошли ко сну довольно нетвердой походкой и с весьма переполненными желудками. Утром Тездал отбыл от своих учителей так же, как пришел к ним, — не оглядываясь. Он скакал на жеребце — точной копии того, которого убил.

Вернувшись во владения Касхианов, он обнаружил, что члены обеих семей дожидаются его. Его прибытие ознаменовалось семидневным празднеством, кульминацией которого стала помолвка юноши со своей родственницей, госпожой Ретзе Исадур, премилой девушкой. Ему оставалось лишь благодарить своих родителей за сделанный выбор.

На восьмой день Ретзе отбыла вместе с членами своей семьи во владения Исадуров, и в течение трех лет Тездал встречался с ней только по праздничным и святым дням. Потом, когда ему исполнилось восемнадцать, а Ретзе шестнадцать, их поженили. От семейства Исадур они получили имение в горах Ан-кема с обширной усадьбой и девятью деревнями, а также с пятьюдесятью слугами. Касхианы предоставили им дружину из трех сотен конных Хо-раби в полном вооружении. Тездал был во всех отношениях счастлив, но более всего ожидал он начала Великого Завоевания, мечтая о битвах.

Тездал умолк, на лице его я прочел выражение скорбной печали. Я услышал вздох Рвиан и понял, что она «видела» ту же боль. Я спросил:

— Тездал, что случилось?

— Корабль мой подбили. — Он вымученно улыбнулся Рвиан. — Вашим магическим оружием. Я считался погибшим вместе со всеми прочими. Эту весть сообщили Ретзе, и она оплакивала меня целый год, а потом…

Хо-раби сглотнул подкативший к горлу комок. Я видел, как слезы выступили в глазах Тездала и покатились по щекам. Протянув руку через стол, Рвиан коснулась пальцев Повелителя Небес, которому я протянул наполненный вином кубок. Тездал машинально поблагодарил и залпом осушил чашу.

Он вздохнул и закончил:

— Ретзе избрала Путь Чести.

Мне и так уже было понятно, что значат эти слова, но я все-таки спросил.

Я вовсе не хотел длить его страдания, но то, что я услышал о жизни Анов, так поразило меня, что мне просто необходимы были слова, чтобы запечатлеть все в своей памяти.

В глазах и в голосе Тездала, когда тот отвечал мне, чувствовалась боль.

— Она убила себя. Таков наш обычай, если любимый человек погибнет или покроет себя бесчестьем.

Рвиан проговорила:

— Тездал, мне жаль… Если бы я знала…

Он горько рассмеялся в ответ и спросил:

— И что бы ты сделала? Не стала сражаться с нами?

Рвиан покачал головой:

— Нет. Но я скорблю вместе с тобой о твоей утрате.

Тездал вздохнул и на секунду закрыл глаза. Когда он вновь открыл их, я увидел, что они наполнены слезами. Он вовсе не стеснялся выказать перед нами свое горе, что, как я думаю, было свидетельством силы духа Тездала. Губы его скривились в горькой улыбке:

— Я верю тебе, Рвиан. Я воздаю тебе честь, как достойному противнику и как другу. Клянусь Тремя, почему наш мир не мог быть иным?!

Я сказал:

— Я вижу его другим, Тездал, я разделяю твою скорбь.

Повелитель Небес кивнул, и я видел, как он утер свои слезы. Я не знал, что еще мне сказать ему.

Прошло какое-то время, прежде чем он поднял голову, и, когда он сделал это, я увидел, что на побледневшем лице Хо-раби отразилась внутренняя мучительная борьба. Ох, как мне все это не нравилось.

— Я присягнул Трем в том, что буду сражаться с вами, уничтожать вас. Но вы не враги мне, — произнес Тездал и покачал головой. — Наши Боги возлагают нам на плечи тяжелейший груз.

— Что ты собираешься делать? — спросил я.

Повелитель Небес лишь горестно усмехнулся.

— Сообразно своему долгу, я должен предать вас в руки Измененных, чтобы те вытянули из Рвиан все секреты, которые необходимы нам, для того чтобы вернуть нашу отчизну. Должен убить тебя, Давиот, а затем отправиться на юг воевать.

— И ты это сделаешь? — спросила Рвиан.

Тездал провел рукой по свежевыбритому подбородку и посмотрел ей прямо в глаза.

— Меня точно разрывают на две части, — произнес он. — Я Хо-раби, но я и ваш друг, который поклялся защищать вас обоих. Думаю, что для меня остался один путь — Путь Чести.

Сказав это, Тездал коснулся эфеса длинного кинжала, висевшего в ножнах на поясе, и улыбнулся нам улыбкой приговоренного к казни.

Я открыл было рот, чтобы сказать, что есть и иной путь, но, пока все эти слова бесполезной мешаниной крутились у меня в голове, Рвиан опередила меня.

— Путь Чести? — Голос ее звучал мягко, как сталь, разрубающая бархат. — Самоубийство? Я-то думала, что ты поклялся защищать меня. Ты изберешь Путь Чести, а мне что делать? Или Давиоту? Ты отдашь нас в руки Алланин?

Это, как я думаю, было жестоко. Тездал вздрогнул, его глаза широко раскрылись, потом сузились. Он оказался в ловушке, расставленной ему его понятием о чести. Таковы, полагаю, и были намерения Рвиан. Я начал понимать кодекс чести Повелителей Небес, я знал теперь этот народ лучше, чем любой из моих соплеменников. Такие знания восхитили бы мое начальство. Но все, как я полагал, было бесполезно. Я не мог разделять отчаянных надежд Рвиан.

Тездал произнес:

— А какой у меня выбор? Предать свой народ и быть проклятым перед глазами Троих? Предать вас и проклясть себя за это? Я погиб, Рвиан! Я не могу называть себя более Хо-раби, но я и не Дар. Я не вижу иного пути.

Ответ Рвиан поразил меня.

Она тихо спросила Тездала:

— Ты видел сон?

Повелитель Небес был удивлен не меньше, чем я. Он посмотрел на Рвиан как на сумасшедшую. Она сидела спокойно, ее прекрасные невидящие глаза «смотрели» прямо в несчастное лицо Тездала.

Он ответил:

— Ты знаешь, что я видел сон, когда мы ехали сюда, в Требизар…

Рвиан кивнула.

— Это я знаю, — сказала она. — А потом? Когда ты находился в склепе?

Тездал нахмурил брови. Плечи его поднялись, а потом упали. Он бессильно взмахнул правой рукой и сказал:

— Да. Я думаю, да.

— Подумай, — настаивала Рвиан. — Вспомни.

Тездал вздохнул и на несколько секунд смежил веки.

— Глаза, — сказал он наконец. — Огромные желтые глаза, которые хотели, чтобы я последовал за ними. Там еще были вы двое и тот Измененный, которого звали Урт. Эти глаза звали нас всех. Я думаю, — он покачал головой, — что в них был ответ, только вот не знаю на что. Я чувствовал, что если не откликнусь на их зов, то буду проклят.

— Я тоже видела этот сон, — сказала Рвиан. — И Давиот. И Урт тоже. Мы все слышали этот призыв.

Тездал спросил:

— Чей призыв? Богов?

Рвиан покачала головой.

— Наверное, Боги тоже приложили здесь руку. Не знаю, но уверена, что это судьба зовет нас.

Тут, думаю, и у меня, и у Тездала на лице возникло одно и то же обескураженное выражение.

— Ты в это веришь? — спросил он.

Я ответил не сразу, замешкался на какое-то время и пожал плечами, прежде чем ответить.

— Не знаю, что и сказать тебе… Все это весьма странно, — произнес я.

Тездал перевел свой взгляд на Рвиан и задал ей тот же вопрос.

Она кивнула.

— Я скажу тебе.

Тездал осушил свою чашу.

— Ну, так объясни мне тогда.

— Могу сказать только, что никто из нас не должен умирать, пока есть надежда.

— Надежда? — переспросил Тездал. — На что?

Рвиан улыбнулась.

— На вмешательство силы, лежащей за пределами нашего понимания. Силы, способной предложить нам выход, возможность избежать смерти, войны… Способной помочь положить конец кровавому конфликту между нашими народами, между Анами и Дарами, между Дарами и Измененными. Дать нам надежду создать другой, лучший мир.

Тездал долго и внимательно смотрел на Рвиан. Я вдруг подумал, что будущее наше видится мне подвешенным на тонкой нити веры в призрачных существ из древних легенд, давным-давно растворившихся в тумане веков, созданий, память о которых храним лишь одни мы, Сказители.

Но оставались сны, такие реальные, что я почувствовал, как во мне разгорается надежда. Я не мог отмахнуться от них, потому что это означало предать веру в силу, явленную мне в видениях. Нет, я не мог, просто не был в состоянии повернуться спиной к огромным глазам, которые осуждали меня за малодушие и манили надеждой.

Рвиан сказала:

— Впервые зерно этой идеи заронил во мне Давиот. Тогда я не поверила ему, но сейчас верю. Верю в причудливое сплетение наших судеб. Думаю, что Давиот, я, ты и Урт избраны для того, чтобы изменить наш мир.

Рвиан погладила мою руку и улыбнулась, и я устыдился того, что поддался сомнениям.

Тездал был несколько озадачен.

— Драконы? — спросил он.

Рвиан, все еще улыбаясь, пожала плечами.

— Возможно, Боги избрали передатчиками своей воли драконов. Не могу сказать, Промысел Божий неясен мне. Но чувствую, что тут находится решение проблемы. Если мы отмахнемся от того, что нам сказали эти сны, то предадим дело, стоящее выше интересов каждого отдельного народа, будь то Аны, Дары или Измененные.

Тездал спросил:

— Ну, и что мне делать?

Я видел, как на лице его зарождается уверенность, как просыпается надежда в его голосе. Я услышал, как Рвиан сказала:

— Первым делом найди возможность поговорить с Уртом. Не давай окончательного ответа Алланин. Я уверена, что скоро нам всем будет послан сон, который подскажет решение. Будь готов услышать его.

Повелитель Небес пристально посмотрел на Рвиан, точно стараясь прочитать тайный ответ в ее невидящих глазах. Прекрасное лицо моей возлюбленной было спокойно и решительно. Затем Тездал едва заметно кивнул головой, и это малозаметное движение стало своего рода знаком согласия.

— Хорошо, — сказал он. — Но лучше бы нам поскорее получить этот обещанный ответ. Думаю, что как Алланин, так и мои братья не оставят вам слишком много времени на раздумья.

Рвиан встала и взяла его за руки.

— Только верь, Тездал, и, возможно, мы найдем способ изменить мир.

Повелитель Небес поклонился нам обоим и вышел из комнаты. Я посмотрел на Рвиан и спросил ее:

— Ты что, и правда во все это веришь?

— Да, — ответила она и, поцеловав меня, спросила: — А ты — нет?

В ответ я только тяжело вздохнул и пожал плечами. Такой уверенности, как у Рвиан, у меня не было. Я все еще думал, что сплел паутинку из фантазий своей юности, а моя любезная попалась в нее и бьется в ней как рыба в сетях, думая, что сумеет вырваться до тех пор, пока рыбаки не поднимут ее на борт своей лодки.

Мне бы следовало больше доверять Рвиан, она оказалась мудрее меня.




Глава 31


Никаких известий ни от Урта, ни от Тездала не поступало. В Рэт нас также не вызывали, и даже Алланин не появлялась, чтобы позлорадствовать. В этом последнем факте я усматривал обнадеживающий знак, очевидно, Тездалу удалось-таки добиться от нее отсрочки, и радужные прогнозы Рвиан небезосновательны. А может быть, он уже избрал Путь Чести и похоронен по обряду Хо-раби, о чем никто не сочтет нужным сообщать двум пленникам — Дарам.

Я и так-то в изрядной степени чувствовал себя взвинченным, а тут еще и видение, явившееся мне ночью, которое было и более странным, и одновременно более ясным, чем все предыдущие. Точно я получил послание, написанное на языке, которого я почти не знаю.

Я стоял на вершине остроконечного пика, устремленного, точно указующий перст, к темному небу. Земля внизу скрывалась под толщей облаков, жестокий ветер плетью хлестал меня по лицу. Я осмотрелся вокруг, надеясь найти своих товарищей — Рвиан, Урта и Тездала, но никого не увидел, я был там один.

И тут гром наполнил воздух и на вершинах скал я увидел едва различимые формы сидевших вокруг меня гигантских крылатых существ с огромными клыками и когтями. Страх охватил меня перед их взглядами, устремленными в глубь моего естества, перед светившимися нечеловеческой страстью глазами. Точно Боги, чьи промыслы непостижимы для простого смертного, взирали на меня со всех сторон.

Я опустился на колени.

И в этот момент в недрах моего сознания возник вопрос:

«Почему ты боишься?»

Я спросил в ответ:

— А вы и правда настоящие?

Голос сказал:

«Мы настоящие. Ты нас звал, теперь мы призываем тебя. Ответишь нам или предпочитаешь умереть?»

Я произнес:

— Мне не хотелось бы умирать.

Вновь прозвучал в мозгу моем тот же голос:

«Тогда уверуй. Ты призывал нас, мы откликнулись и отвечаем тебе сейчас. Верь!»

Я воскликнул:

— И если я поверю, вы спасете нас? Всех?

И голос ответил:

«Те, кто уверует, будут спасены».

Я спросил:

— Так, выходит, вы Боги?

Раздался смешок, который едва не опрокинул меня наземь; я поднял руки, закрывая уши.

«Мы не Боги, но ваше спасение, если уверуете».

— Так дайте же мне знак! — воскликнул я.

И голос изрек:

«Ты сам и есть знак, и Рвиан, и Урт, и Тездал. Позовите нас, и мы придем. Мы — спасение».

Я произнес с надеждой:

— Тогда заберите нас отсюда.

Голос ответил:

«Да будет так. Но готовься заплатить за это».

— Какова цена?

И голос сказал мне:

«Жизнь через смерть».

— Хорошо. Главное — спасите Рвиан, и любую цену, которую вы назовете, я готов заплатить.

И голос ответствовал мне:

«Тогда приготовься».

Чудовища раскрыли крылья, закрывшие небо. И сметаемый с ног поднявшимся ветром, в сиявших глазах драконов видел я искреннее обещание скорого спасения, а в ушах своих слышал такой крик, словно все волки мира разом завыли на луну.

Я пробудился, чувствуя какую-то трудноописуемую и необъяснимую уверенность, походившую на завершение болезни, прекращение лихорадки, когда ты засыпаешь в бреду, обливаясь потом, а проснувшись, вдруг обнаруживаешь, что здоров. Я чувствовал себя как человек, уверенный в том, что принял важное решение. Разгоравшаяся заря нового дня казалась мне более яркой. Я улыбнулся.

Лежавшая рядом со мной Рвиан пошевелилась. Я погладил ее по щеке, и возлюбленная моя открыла глаза. Она посмотрела на меня и улыбнулась.

— Ты видел, — произнесла она, и это прозвучало как подтверждение того, что нам обоим было одно и то же видение.

Не успели мы закончить свою трапезу, как появился слегка ссутулившийся Урт с мрачным лицом. Он сказал:

— Не желаете ли прогуляться в саду? Меня попросили вновь побеседовать с вами.

Мы вышли на свежий воздух. На некотором расстоянии за нами следовали трое одаренных Измененных.

Шепотом Урт поведал нам о своем сне. Он трепетал, зрелище общения Измененного с драконом по-прежнему не доставляло ему никакого удовольствия. Нашему другу снилось все то же, что и мне, и так же, как и я, он затруднялся дать объяснение своему видению. И все же, хотя вероятность чудесного спасения, казалось, все уменьшалась с каждым следующим шагом, я испытывал странную уверенность, которая подкреплялась полученным во сне обещанием. Я улыбнулся и также шепотом спросил его:

— Ты поверил, Урт?

Он опустил голову, в движении этом ощущалось больше покорности, чем уверенности, и сказал:

— Да. Я не видел выбора. Мне казалось… что, если я откажусь, то предам своих соплеменников.

Рвиан рассмеялась, и моя улыбка стала шире.

Мы двинулись дальше, через заросли бука. Голая земля под ногами была тверда и усыпана орехами. Свет и тени причудливо переплетались между собой, такую же игру настроений видел я на лице Урта, где смешались и надежда и недоверие.

Он шумно выдохнул воздух и бросил на меня короткий взгляд.

— Мне было куда легче в Дюрбрехте, Давиот, — сказал он устало. — Там я ни о чем, кроме свободы, не мечтал, она снилась мне, а теперь ночью ко мне в видениях являются драконы.

Эта роща была точно храм, находясь здесь, я мог говорить лишь правду.

— Мне эти сны снились часто, Урт, а прошедшей ночью мне дали обещание. Не могу все это тебе как следует объяснить, но верь — надежда есть.

— Тездал сказал мне то же самое, — начал Урт. — Он принял было решение избрать Путь Чести, но потом вы поговорили с ним, мы встретились и сравнили то, что нам снилось, и он передумал. Он обещал прийти сюда, но… — Измененный поднял голову, точно надеясь узреть хоть в небесах какой-то выход. Сквозь раскидистые ветви деревьев падал на лицо Урта свет надежды и отчаяния. — Но если Рвиан не согласится добровольно выдать все секреты волшебства Даров, этой ночью Алланин подвергнет ее сознание обработке кристаллами.

Внезапно тени сгустились, как перед надвигающейся бурей. Ветерок взъерошил громче зашуршавшую листву деревьев. Я почувствовал, как пальцы Рвиан крепче вцепились в мою руку.

— Она склонила на свою сторону почти весь Рэт, — продолжал Урт, — никто уже не сможет переубедить их. Если я не уговорю вас, то, как они решили, с заходом солнца…

Урт замялся. Я поднял голову, солнце склонялось к западу, до заката оставалось не так уж много времени. Я посмотрел в глаза Измененного, не находя там ничего, кроме обреченности, точно такой же, какую испытывал я до того, как услышал во сне обещание.

Рвиан спросила:

— Ты говорил об этом Тездалу?

Урт кивнул.

— Да, конечно, я ему все рассказал.

Рвиан снова спросила:

— Он поверил?

— Да, но это ничего не меняет, после заката начнется процедура обработки твоего сознания кристаллами.

— Уверуй, Урт, — смело возразила она. — У Алланин ничего не выйдет, ни с нами, ни со всем остальным. Не быть ей царицей.

Мы какое-то время шли молча, наш эскорт сохранял почтительную дистанцию. Интересно, достаточно ли они близко от нас находились, чтобы слышать то, о чем мы разговаривали? А может быть, расстояние не играет для них особой роли? Что, если они могут подслушать наш разговор с помощью своего волшебного дарования? Если так, то мы пропали. Я подумал, что, если сопровождающие скажут, что пора возвращаться, мне придется нанести Рвиан смертельный удар. Где-то в зарослях деревьев звенел бежавший по камням водный поток, отсчитывавший последние оставшиеся мгновения нашей жизни. На востоке небо уже принялось темнеть, а на западе солнечный диск уже касался нижней своей частью верхушек деревьев. Я чувствовал теплую и сухую ладонь в своей руке. Я постарался воскресить в своей памяти сон, виденный мной этой ночью.

Открыв от неожиданности рот, я увидел шедшего к нам сквозь деревья Тездала, одетого как и подобает Хо-раби, только на сей раз в ножнах у него на поясе болтался длинный меч, который Аны называют кахен. Выражение лица Повелителя Небес было мрачно, думаю, что в душе его царило сейчас самое настоящее смятение.

Рвиан высвободила свою руку и тихо пробормотала:

— Приготовься.

Я издал в ответ какой-то непонятный звук, продолжая наблюдать, как Тездал приближается к нашим стражам. Походка его вдруг изменилась, мне вдруг пришло на ум сравнение с крадущейся кошкой, чьи вроде бы обычные движения на самом деле скрывают опасные намерения. Мне припомнились Хо-раби, которых я встречал в бою. Отойдя от Рвиан, я двинулся в направлении трех Измененных.

Они при приближении Повелителя Небес вежливо остановились, Тездал надменно кивнул им.

— Алланин ждет вас в комнате с кристаллами, — произнес он и, махнув рукой в нашем направлении, добавил: — А эти останутся со мной. Я позабочусь о них.

Измененные переглянулись и нахмурились. Один из них произнес:

— Как же так, мой господин? У нас совершенно ясный приказ — сопровождать Урта, который еще раз постарается склонить магессу к сотрудничеству, а затем, если у него ничего не выйдет, отвести ее к Алланин.

Тездал повел плечами.

— Вы подвергаете сомнению мои слова? — спросил он.

Да нет, это звучало совсем не как вопрос, а как требование, вызов. Я видел настоящего Хо-раби, напор которого поколебал уверенность Измененных.

Тот из них, который взялся вести беседу с Тездалом, ответил:

— Просто не могу понять, господин.

Пальцы Тездала, человека, привыкшего отдавать команды и не знакомого с неповиновением, раздраженно застучали по ножнам меча.

— Что понять?

Измененный сказал:

— Прошу прощенья, мой господин, но приказ недвусмыслен. Никто из нас троих не уйдет отсюда.

— Тогда у меня нет выбора, — произнес Тездал и выхватил меч.

Я прекрасно понял намерения Хо-раби, задача казалась мне невыполнимой, ведь все трое были одаренными. Одного из них он еще мог убить, но, раньше чем тот умрет, двое других Измененных обратят свои чары против Тездала и уничтожат его. Птицей вспорхнула в моем мозгу мысль, что таким образом он выполнит то, что задумал, и встанет на Путь Чести.

Я сражался с Хо-раби и изведал их мастерство, но ни один из них не владел мечом так, как Тездал.

Клинок его прочертил на животе Измененного кровавую линию. Точно взорвалось багровое облако, раненый согнулся, судорожно хватаясь руками за смертельную рану. А Тездал, развернувшись, обрушил всю силу своего кахена на вскинутые к небу кисти рук своей второй жертвы. Страшный вопль вырвался изо рта колдуньи, уже принявшейся было нашептывать заклятие. Тездал с невиданной стремительностью сделал возвратное движение, собираясь срубить своим мечом и третьего противника, точно тыкву на тренажере.

Меч Тездала, вырванный из рук силой магического заклятья, взлетел к начинавшим темнеть небесам, в то время как его хозяин, сбитый с ног оккультным ветром, грянулся оземь. Я увидел, как меч, прервав свое вращение, завис в воздухе, а затем устремился вниз, направляя свое хищное острие прямо в сердце хозяина, возле груди которого замер.

Если бы у меня было время на раздумья, я бы возблагодарил Керана и Клетона за полученные от них уроки. Полагаю, что Андирт мог бы гордиться мной.

Я помчался к месту схватки и прямо с разбега, резко оттолкнувшись от земли, вложил всю силу и инерцию своего тела в удар ногой. Подошва моего башмака угодила колдуну прямо между лопаток. Он полетел вперед, лицом на землю. Творимое им заклятие закончилось задушенным хрипом, когда пыль и орехи угодили Измененному прямо в рот, перекрывая дыхание. Висевший над Тездалом меч вздрогнул, качнулся и плашмя упал на грудь Хо-раби.

В следующую секунду я очутился на ногах. Искусство рукопашного боя, преподаваемое в школе Мнемоников, мало чем отличается от техники ведения поединка Хо-раби. Я прыгнул на спину противнику, упирая колено в его позвоночник, ухватившись руками за его подбородок. Он зарычал, и я почувствовал, как возрастающая сила магического воздействия покалывает мне кожу. Я сделал резкое движение вверх, одновременно сворачивая набок подбородок колдуна. Раздался хруст сломанных позвонков, и тело противника обмякло. Меня затошнило, но я поднялся и сказал себе, что у меня не оставалось выбора, кроме как убить или быть убитым. Как бы там ни было, кровожадности я в себе не ощущал.

Я посмотрел на раненую колдунью, которая, встав на колени, бормотала наговор над кровавыми обрубками, в которые превратились ее руки, сосредоточив на этом все свое внимание. Я не знал, что делать.

Тездал поднялся, замотал головой из стороны в сторону, точно стараясь вытрясти из нее воспоминания о каком-то страшном кошмаре, и поднял свой меч. Хо-раби посмотрел на раненую и, ступая нетвердой походкой, двинулся прямо к ней.

— Нет! — крикнул я.

Тездал и ухом не повел и, взмахнув своим кахеном, снес колдунье голову, которая откатилась в сторону, орошая траву фонтанчиками крови.

Я едва сдержал тошноту и услышал, как Рвиан издала звук, похожий на визг и одновременно на возглас надежды.

Первая жертва клинка Тездала скорчилась на земле над грудой вывернутых внутренностей. Мой товарищ — Повелитель Небес обезглавил и этого Измененного со спокойным мастерством мясника, забивавшего скот. Затем, достав из-за пояса у себя кусок шелка, Тездал вытер меч. Лицо Хо-раби являло собой при этом непроницаемую маску. Я сглотнул подкативший к горлу ком и посмотрел туда, где стояла с широко раскрытым от отвращения и гордости ртом Рвиан. Она вцепилась в руку Урта, на лице которого я видел лишь удивление. Оглянувшись вокруг, я вдруг понял, что сгущаются сумерки, звезды уже проглядывали на восточной части небосклона. От солнца осталась лишь полоса, красневшая над деревьями, и земля у меня под ногами тоже была красной от крови.

(Почему всегда так? Почему всегда путь к правде ведет через кровь?)

Тездал закончил вытирать меч, который сунул обратно в ножны, и сказал:

— Идемте, лошади ждут нас за стеной!

Урт спросил:

— Куда мы поедем?

Рвиан крикнула:

— Навстречу надежде! Делайте, как говорит вам Тездал!

Я ничего не сказал. Пути назад у всех нас не было. Алланин жестоко отомстит нам. Оставалось только надеяться на то, что привидевшиеся нам в наших снах создания не обманули наших надежд.

Я крикнул:

— Урт, если ты останешься здесь, ты — покойник! Бежим с нами!

Я взял за руку Измененного и Рвиан и помчался следом за Тездалом. Урт высвободил руку и, рванувшись вперед, обогнал нас, подбегая к Тездалу.

— В каком месте лошади? — крикнул он Повелителю Небес.

Тездал прокричал что-то в ответ (что именно, я не расслышал), и Урт легко перегнал Хо-раби, лишний раз напомнив нам о том, что предками его все-таки были собаки. Я услышал, как он бросил через плечо:

— За мной, я знаю здесь все тропинки.

Тропинки?

Я видел эти заросли из окна нашей камеры. Я прогуливался здесь среди садов, превращенных магией Измененных в оазис, которого не касались смены времен года, и никогда не замечал присутствия колдовской активности, недреманной мощи кристаллов Требизара.

Мы бежали не через сад, а через самый настоящий лес. Мы оставили позади себя полянку, и место буков заняли величественные дубы. Мы перебрались через ручей, звук которого я слышал еще раньше, и вслед за Уртом нырнули в заросли ивняка на противоположном берегу потока. Мы пересекли громадный луг, оставив в высокой траве прекрасный след для тех, кто может отправиться за нами в погоню, хотя вряд ли им понадобятся столь примитивные подсказки. Мы бежали мимо тополей и ясеней, время потеряло свою протяженность, точно мой внутренний хронограф претерпел изменения вместе с окружавшей нас природой.

Пала тьма, солнце скрылось, последний раз блеснув на горизонте, окрашивая западную часть небосклона в цвета крови и золота, точно гигантская плавильная печь распахнула свои дверцы. Урт то и дело замедлял свой бег, чтобы мы не потеряли его из виду. Рана у меня в ноге давала себя знать, мне трудно становилось бежать в таком темпе. Я взглянул на тяжело дышавшую Рвиан. Волосы ее развевались в потоках воздуха, она высоко подобрала юбки, обнажая свои стройные ноги. Она улыбнулась и, не говоря ничего, продолжала бежать; я кивнул. Мне не верилось, что мы сумеем спастись. Даже если мы и добежим до стены, найдем там обещанных Тездалом лошадей — куда мы отправимся? Где можем мы скрыться? Долину Требизара окружают стенами горы, и даже если мы доберемся до них незамеченными, хотя я не представлял себе, что такое может случиться, все равно — весь Ур-Дарбек наша огромная тюрьма. Побережье, как восточное, так и западное, слишком далеко, Сламмеркин — барьер, на севере неизведанная земля.

«Север».

Я споткнулся и чуть было не упал, когда голос в моей голове произнес это слово; все естество мое, словно манимое невидимым магнитом, откликнулось на этот зов.

«Север!»

Голос требовал, настаивал, повелевал. Беззвучный голос моих видений стал столь ясным и близким, что я невольно огляделся вокруг, словно надеясь увидеть рядом с собой говорившего. Я потерял рановесие и во весь рост растянулся на грязной узкой тропинке. Рвиан закричала и остановилась, помогая мне подняться. Я выплюнул из рта землю, чувствуя себя смущенным и сконфуженным.

— Ты слышал, — сказала Рвиан, и слова ее прозвучали не как вопрос. — Тогда — вперед!

Наконец сквозь ряды тисов я увидел белый барьер стены. Тут Урт остановился. Тездал крикнул, взмахнул рукой, и оба двинулись вдоль стены.

Повелитель Небес правильно все распланировал, я не мог не восхищаться его находчивостью. Со стены свисала толстая веревка, на которой для удобства лазанья были навязаны по всей длине узлы.

Первым до верха добрался Урт и протянул руку, помогая Рвиан подняться. Оказавшись рядом с ним, она на секунду обернулась, а затем исчезла. Тездал подтолкнул меня к канату и, обернувшись, схватился за меч. Теперь я уже отчетливо слышал колокольный звон. Я схватился за веревку и стал подниматься. Я думал, нога не позволит мне сделать этого, мышцы точно огнем обожгло. Я застонал и, сжав зубы, заставил себя двигаться вверх, где скоро ощутил на своем запястье крепкую хватку пальцев Урта, помогавшего мне взбираться. Он взял меня за пояс и, перебросив на другую сторону стены, помог найти руками канат.

Последние несколько футов я пролетел, больно ударившись о землю. Рядом со мной появился сначала Урт, а следом и Тездал, которые подняли меня и, подхватив под руки, буквально потащили к Рвиан, державшей за поводья четверых нетерпеливо рывших копытами землю коней.

Друзьям пришлось посадить меня в седло, так как нога моя уже не в состоянии была выдержать моего веса.

«Север!» — зазвенело у меня в голове точно эхом колокольного звона.

Я ударил пятками в бока моего гнедого, пуская его в галоп. Слева от меня скакала Рвиан, справа — Тездал, Урт впереди. Мы мчались так, точно все демоны, которыми пугала отступников Церковь, гнались за нами, хватая за пятки. Я представил себе наполненные бешенством глаза Алланин и подумал, что сравнение с демонами будет не в их пользу. Мягкая трава вокруг нас блестела в свете полной желтой, как масло, луны, напоминавшей глаза из моих видений, то тут, то там виднелись рощицы и небольшие лесочки.

«Север!»

Я чувствовал, что нас торопят, хотя ни слова не прозвучало, все и так было понятно. Каким-то образом я понимал, что мы должны как можно больше увеличить расстояние между собой и белым зданием у озера, выйти из ареала, где чары волшебников Рэта обладают наибольшей силой, прежде чем данное нам обещание будет исполнено. Я подпрыгивал в седле, мечтая, чтобы конь подо мной был столь же скор и вынослив, как моя серая строптивица, оставшаяся в Карсбри. Нога причиняла боль, о которой я старался не думать, так как она была в любом случае ничтожна по сравнению с той, какая ждала меня, нас всех, в том случае, если бы мы опоздали на неизвестно кем назначенное нам свидание.

Обернувшись на секунду назад, я увидел, что город, лежавший вокруг озера, засветился множеством огней. Окна в здании Совета горели ярким светом, отражение луны дрожало на воде. Отсветы костров, разведенных в стане Хо-раби, расположившихся лагерем возле своих воздушных драккаров, играли на их кроваво-красных бортах. Больше смотреть я не стал: что толку? Если Измененные не найдут возможности нанести нам удар с помощью чар своего колдовства, Повелители Небес поднимут в воздух свои малые суда и будут шарить в темном небе до тех пор, пока не разыщут нас.

«Север!»

Это оставалось нашей единственной надеждой.

Вдалеке виднелись огоньки ферм. Лаяли собаки. Наши кони на скаку перемахивали через ручьи, переходили вброд реки. Мимо нас проплывали поля, засеянные озимыми, и лесопосадки. Кони наши все чаще начинали спотыкаться. Мы заставляли их скакать слишком быстро. Пена слетала с губ несшего меня животного, бока которого раздувались под моими бедрами. Шея взмокла от пота. Я знал, что недолго ему еще выдерживать такую скачку.

Урт закричал, показывая рукой назад. Я не расслышал, что он сказал, да в этом и не было необходимости, то, что я увидел, говорило само за себя.

Низко над землей шел воздушный корабль.

Одно из малых разведывательных судов, ищейка, вынюхивавшая наш след, преследовавшая нас как неодолимый рок.

В небо поднялись и другие, они были повсюду над долиной, но довольно далеко, похоже, лишь этот один засек нас. Много ли времени понадобится колдунам Хо-раби, чтобы убедиться в том, что впереди них — добыча, чтобы послать сигнал остальным? Все они соберутся и, обрушив на нас мощь своих чар, уничтожат нас.

Или же они просто загонят нас в ловушку и, окружив со всех сторон, отрежут путь к бегству?

Я подумал, что в этом случае мне придется выполнять данное Рвиан обещание.

Я вспомнил об убитом мной колдуне, и на секунду представил, что передо мной распростерлось обмякшее тело моей возлюбленной. Мне придется сдержать слово, потому что это лучше, чем месть Алланин. Но все же от таких мыслей мне становилось дурно.

Мы продолжали скачку, копыта барабанили по утоптанному грунту. Мне подумалось, что звук этот, эхом разносившийся в воздухе, возможно, выдает наше присутствие преследователям.

Да разве можно спрятаться от людей, сумевших подчинить своим целям духов воздуха? Они могут заставить элементалов усилить звуки колеблющейся под копытами коней почвы, чтобы найти нас. Я оглянулся и понял, что воздушный корабль напал на наш след. В корзине под его красным брюхом наверняка могли оказаться и лучники. Я напрягся в ожидании укола стрелы или удара колдовской силы.

Интересно, как это — умирать? Я посмотрел на Рвиан и увидел, что она улыбается. Она что-то крикнула мне, но я из-за стука копыт и шума ветра не расслышал ее слов и только улыбнулся в ответ. У меня не осталось надежды, и я не мог понять настроения Рвиан.

Не приходилось сомневаться в том, что мы обречены.

И тут нечто вынырнуло из тьмы ночи.

Тень, закрывавшая звезды, скользнула по лунному лику. Я натянул поводья, сжимая коленями бока взвившегося подо мной на дыбы животного, забывая о своих товарищах, о грозившей опасности. Я был и оставался Мнемоником, и теперь я узрел то, чего до меня не видел ни один Летописец. Любопытство в ту минуту пересилило во мне инстинкт самосохранения.

Я смотрел на дракона.

Он быстро падал вниз и вдруг, раскинув на невообразимую ширину свои жесткие крылья и взмахнув хвостом, оборвал свое стремительное пике. Чудовище выпростало свои могучие конечности, точно кошка, завершающая свой бросок. Могучая голова вытянулась вперед на змеиной шее, пасть раскрылась, обнажая длинные, как меч Тездала, и, вне сомнения, такие же острые, как его клинок, клыки. Я бросил короткий взгляд на огромные желтые немигающие глаза.

Чудовище издавало не больше шума, чем планирующий на свою жертву филин. И столь же смертоносным, как филин для мыши, оказалось это существо для воздушного корабля.

На несколько секунд его силуэт стал словно бы очерченным на фоне огненного шара, в который превратился взорвавшийся корабль. Дракон, хлопая крыльями, вытянул передние лапы и схватил подвесную корзину. Опустив голову, внушавшее благоговейный ужас чудовище хватало Хо-раби, точно лакомые кусочки с тарелки. Он подергал головой из стороны в сторону, как терьер, терзающий крысу, и обломки корзины и тела людей вперемешку посыпались вниз на землю. Бросив свою добычу, дракон устремился ко мне.

Я лишь смутно сознавал, что Рвиан, развернув лошадь, подъехала ко мне и вместе со мной точно зачарованная наблюдала страшное зрелище.

Потом наши кони, издав полное смертельного страха ржание, начали вставать на дыбы, когда гигантское чудовище пронеслось у нас над головами.

Боль пронзила меня, ночное небо бешено завращалось перед моими глазами. Затем я почувствовал, что кто-то приподнимает меня, и увидел сразу трех коленопреклоненных Рвиан, склонившихся надо мной. Все три лица выражали причудливую смесь озабоченности, страха, удивления и надежды. Я закрыл глаза, а когда открыл их снова, передо мной оказалась лишь одна Рвиан, спрашивавшая, в порядке ли я.

Я кивнул и даже, кажется, сказал «да», но взгляд мой снова устремился в небо, где шла битва. Я поднялся и содрогнулся, когда боль, точно кинжал, пронзила мою ногу. Рвиан подставила мне свое плечо, я обнял свою возлюбленную и, опираясь на нее, стоял и смотрел на ожившую перед нами легенду.

Тут рядом с нами появился Урт, перепачканный с головы до ног во время своего падения с лошади. С широко раскрытыми глазами и отвисшей челюстью взирал он на чудо во плоти. Весь вид Измененного олицетворял ужас. Я протянул руку и обнял Урта, дрожавшего как осенний лист на ветке под порывами ветра.

— Урт, — сказал я, — они здесь, чтобы спасти нас. Они не сделают нам ничего плохого! — Я искренне надеялся, что не ошибаюсь, а в небе тем временем творился страшный хаос.

Измененный в ответ лишь что-то простонал. Я привлек Урта к себе и почувствовал, как рука его обхватила мою талию. Его трясло как в лихорадке.

Рвиан проговорила:

— Помни о снах, Урт! Верь им. Это пришло наше спасение.

Он заскулил как щенок, и я подумал, что так, наверное, было с теми Измененными, которых мы, Истинные, бросили в Ур-Дарбеке, превратив их в добычу драконов. Я подумал, что Урт самый храбрый из нас, потому что не убегал, а стоял рядом с нами, подавляя врожденный, сидевший в крови, унаследованный от предков страх.

Тут раздался топот копыт: возвращался Тездал, с трудом заставлявший слушаться своего насмерть перепуганного коня, проявляя при этом достойное восхищения искусство наездника. Подъехав к нам, он спрыгнул на землю. Повелитель Небес был изумлен не меньше нас. Однако не могу сказать, чтобы он выглядел в той же мере испуганным. Тездал отпустил поводья и уставился в небо, а чалый жеребец, почувствовав себя свободным, бешеным галопом умчался прочь. Хо-раби выхватил меч, точно собираясь сражаться с драконами, если те вздумают напасть на нас.

— Они пришли, чтобы спасти нас, Тездал, — сказала Рвиан, и уверенность, звучавшая в ее голосе, заставила рыцаря спрятать меч в ножны.

А в небе воздушные корабли один за другим падали на землю, объятые пламенем.

Драконы, казалось, даже и не замечали ответных ударов, разрывая когтями и клыками своих врагов, точно забыв обо всем в своем желании очистить небо от воздушных кораблей. Что они и делали со страшной деловитостью, как стаи волков, атакующих стадо оленей.

А мы четверо стояли и терпеливо смотрели, сбившись в кучку, наполняемые страхом, ожидали решения наших судеб под озаряемым вспышками небом, в котором гибли наши преследователи.

Я обнимал Рвиан и, ощущая ужас, охвативший Урта, не мог не дивиться спокойствию, с которым Тездал смотрел на смерть своих соплеменников. Мне не было страшно, я переступил через страх, с трепетным восторгом наблюдая то, чего, по единодушному убеждению всех Истинных, не могло быть, и в существовании чего я сам имел теперь возможность убедиться.

Драконы опускались на землю перед нами.

И как во снах, все мы теперь принуждены были встать на колени под порывами ветра, поднятого огромными крыльями, взметавшими тучи пыли, вырывавшими комья земли. Сон — кошмар, если хотите, — стал явью, обрел осязаемые формы.

Я смотрел в желтые глаза, за которыми потерялась луна. Я видел окровавленные клыки, на которых висели остатки человеческой плоти, чувствовал жаркое дыхание, видел вонзившиеся в землю передо мной длинные когти, похожие на выросшие из нее корни. Расправленные крылья, принесшие нам спасение или погибель. Я не знал, не понимал, что именно, я мог лишь любоваться. Длинный хвост плетью стегнул почву, поднимая клубы пыли, пасть раскрылась, обнажая розовый язык и окровавленные зубы.

Я услышал голос:

— Вот вы и спасены. Так идемте же со мной или станете ждать, как перепуганные овцы, когда вернутся ваши преследователи?

Я продолжал смотреть, точно пораженный немотой. Ответила за всех Рвиан:

— Кто вы? Я хочу знать имя того, с кем пойду.

Последовал смех, вполне человеческий, точно чудовище находило забавной храбрость Рвиан.

— Я — твоя надежда, — произнес голос. — Ответ на твои… мольбы? На призывы твоих снов. Идите со мной или оставайтесь, чтобы умереть здесь. И вы умрете. Все.

Я глазам своим не верил, когда Рвиан с готовностью поднялась и подошла к чудовищу, приблизилась к его ужасной окровавленной пасти. Моя возлюбленная остановилась и, протянув мне руку, вновь спросила:

— Кто ты?

И у меня в голове раздался ответ дракона:

— Я — Беллек. Теперь пойдем со мной.

Я последовал за Рвиан, Урт и Тездал ступали позади. Думаю, что даже Повелителю Небес было страшно.




Книга четвертая

ПОВЕЛИТЕЛИ НЕБЕС





Глава 32


Я осторожно замедлил шаг и остановился, когда голова дракона опустилась ниже. Но он сделал это движение только для того, чтобы наездник мог спуститься с длинной шеи на плечо и оттуда соскользнуть на землю, сопровождая свои действия кряхтением, хотя расстояние, которое он преодолевал, не было слишком уж большим. Спустившийся расправил спину и тяжело вздохнул. Дракон слегка повернул свою массивную голову и посмотрел на своего всадника с выражением, которое я мог бы расценить как озабоченное.

Человек сказал:

— Клянусь всеми богами, староват я становлюсь для всего этого.

Я посмотрел на сказавшего эти слова мужчину, снежно-белые волосы которого, собранные в длинный, до поясницы, хвост, блестели в холодном свете луны. Кожа на лице незнакомца была грубой, под стать той, что покрывала крылья его «коня». Глубокие морщины избороздили ее повсюду. Человек этот был ростом пониже меня, примерно одних размеров с Уртом, и выглядел как самый настоящий дикарь, как живущий в горах отшельник. Впрочем, именно им он и оказался. Грубо сшитая грязная залатанная рубаха, перепоясанная власяницей, такие же штаны. Камзол из волчьей шкуры обтягивал широкие плечи. На ногах его красовались соответствовавшие всему остальному наряду башмаки. Незнакомец улыбнулся, обнажая ряды удивительно ровных зубов.

— Итак, ты — Рвиан. — Его глаза (цвета их из-за сияния луны я определить не мог, но, думаю, что они были голубыми или серыми) внимательно изучали нас, точно желая убедиться в нашей подлинности. — А ты — Давиот. Тогда вот это тот, которого зовут Уртом, а это — Повелитель Небес.

— Я — Тездал Касхиан, — произнес рыцарь и торжественно поклонился.

Беллек усмехнулся.

— Тездала вполне будет достаточно, Повелитель Небес. У нас тут свои понятия об этикете.

Всадник жестом показал на дракона, мирно замершего возле него, точно сторожевой пес.

Я стоял, опираясь на Рвиан и Урта, и восхищался этим зрелищем.

— Откуда тебе знакомы наши имена? — спросил я.

Отшельник рассмеялся. Мне казалось, что я слышу какую-то сумасшедшинку в его голосе:

— Кровь взывает к крови, Давиот, к тому же во снах есть правда.

Это заявление напоминало туманную речь оракула, но тут Рвиан воскликнула:

— Я говорила вам! Это знак свыше.

Беллек пожал плечами.

— Есть ли прок в названиях? — спросил он. — Просто зов крови. Предначертание? Возможно. Однако, думаю, обсуждать все это лучше в каком-нибудь укромном месте, где преследователи не смогут найти нас.

Беллек замялся, покосился на дракона и кивнул.

— Да, милаша, я слышу. Скоро, да? Позови их, да и отправимся.

Урт тихонько застонал, и я почувствовал, как спина его под моей рукой выгнулась.

Беллек сказал:

— Они ничего тебе не сделают, Урт. Те дни давно канули в забвение. Доверяй им, они понесут тебя на своих крыльях.

Тон, которым он произнес эти слова, был мягким, но в нем чувствовалось некоторое скрытое презрение. Мне пришло в голову, что таким, наверное, и должен быть голос сытого хищника — волка или совы, набившего брюхо и потому на какое-то время утратившего желание охотиться, если представить себе такую вероятность, что звери эти могли бы говорить со своими вероятными жертвами.

Урт еще сильнее затрепетал и покачал головой. Движения эти были едва различимы на фоне дрожи, охватывавшей тело Измененного.

— Урт! Верь ему! — воскликнул я.

Измененный, зубы которого стучали от страха, с трудом проговорил:

— Как я могу верить драконам?!

Беллек сказал:

— Или он полетит с нами, или придется бросить его здесь.

Тездал возразил:

— Без Урта я не поеду. Хотите оставить его — я останусь с ним.

Беллек сказал:

— Скоро здесь будет полным-полно твоих соплеменников и колдунов Измененных, Повелитель Небес. Если они найдут вас здесь, — вы умрете и, думаю, очень медленно.

— Что ж, — ответил Хо-раби, — пусть так, но Урта я не брошу.

Я убрал руку с плеча Рвиан и покачнулся, когда нога моя почувствовала на себе вес моего оставшегося без поддержки тела. Положив обе ладони на ходившие ходуном плечи Урта, я заглянул своему другу прямо в лицо.

— Ты веришь мне? — спросил я Измененного.

— Да, — простонал тот в ответ, — но не могу сесть на дракона.

Я подумал, что Урту понадобилось собрать в кулак всю свою волю, чтобы стоять прямо и отвечать мне. Такое мужество вызывало во мне восхищение. Я произнес:

— Тебе придется. В противном случае Алланин выдумает тебе такую пытку, в сравнении с которой твой теперешний страх покажется просто шуткой. Хуже того, она добьется своего и ввергнет мир в кровавую бойню во имя своих властолюбивых притязаний. Разве ты можешь допустить такое?

— Нет, конечно, но… — Урт осекся и готовыми выпрыгнуть из орбит глазами обвел окружавших нас чудовищ. — Драконы, Давиот. Нет… я не могу.

Я вновь спросил его:

— Ты веришь мне, Урт?

Он опять кивнул и начал говорить. Я обхватил его за шею, чуть не потеряв при этом равновесие, и нащупал болевую точку.

— Прости меня, Урт, — прошептал я.

Он дернулся, стараясь высвободиться, но было уже поздно. Измененный выпучил на секунду наполнившиеся яростью глаза, заставляя меня испытывать чувство вины. Затем тело его обмякло и мы оба упали на землю.

Рвиан и Беллек помогли мне подняться. На глаза моей любимой набежала пелена, я увидел в них одновременно и сомнение и одобрение. Чувство, выраженное во взгляде отшельника, сомнения не вызывало. Когда я поднялся, он шепнул мне на ухо:

— Молодец, Давиот.

Тездал поднял Урта, на лице Хо-раби я прочитал неодобрение.

Я почел за необходимость сказать:

— Если бы он остался, и ты вместе с ним, вы бы погибли, а я не хочу этого. Послушайся, пожалуйста, Беллека.

Лицо Тездала сверкнуло злобою в свете луны.

— Разве он не заслужил права выбрать смерть? Или о чести в Дарбеке не ведают?

Рвиан ответила за меня:

— Мы должны думать о наших главных задачах, Тездал. Я не могу допустить, чтобы Урт погиб только из-за того, что испугался отправиться вместе с друзьями. Также я не хочу, чтобы и ты отдал свою жизнь без пользы. Помни про свою клятву!

Голос Рвиан звенел как булат. Тездал уставился на нее, и я подумал, что он останется вместе с Уртом, чтобы избрать свой Путь Чести, и оба погибнут.

Рвиан настаивала:

— Не отнимай у меня надежду, Тездал! Беллек предложил нам спасение, и я прошу тебя не забывать о своей клятве.

Лицо Повелителя Небес стало чернее ночи, он кивнул.

— И что же я должен делать?

Рвиан посмотрела на Беллека, который сказал:

— Вам придется сделать то, чего никто, кроме меня, уже давным-давно не делал — оседлать драконов.

Опираясь на плечо Рвиан, я уставился на чудовищ, не понимая, каким образом мы сможем это сделать.

Беллек произнес:

— Поторопитесь. Скоро прилетят другие летающие суда, прискачет конница. Сил моих драконов не хватит, чтобы победить их всех, поэтому или вы летите, или остаетесь.

Рвиан ответила:

— Мы полетим.

— Как? — спросил я.

Беллек вновь издал свой диковатый смешок и поманил нас пальцем.

— Посадите Урта на Катанрию, — сказал он. — Сейчас я покажу вам, как это сделать.

С этими словами Беллек указал на зверя, на котором он сам приехал сюда. Она, при упоминании своего имени, подняла сияющие глаза. Отшельник обратился к чудовищу, которое опустило свою огромную голову на землю, точно кошка или собака в ожидании ласки, старающаяся услужить, чтобы заслужить одобрение своего… Нет, сказать «хозяина» язык не поворачивался. Есть какая-то особая связь между собаками и их владельцами, между кошками и их хозяевами, которая, как я думаю, рождается из обоюдного доверия и зависимости.

Тогда я наблюдал лишь, как огромное чудовище опустило голову на землю, вытягивая свою длинную шею так, что я увидел своеобразное седло с высокими луками около плеч животного. Если не брать во внимание размеров седла, вполне сообразных с объемами зверя, то оно мало чем отличалось от того, в котором я объехал Келламбек на своей серой кобыле.

Мы взобрались на переднюю лапу животного, которую дракон выдвинул вперед, как лестницу. Первым поднялся Беллек и принял из рук Тездала расслабленное тело Урта. Седовласый отшельник поманил к себе Повелителя Небес, и тот взобрался наверх, точно дракон был для него не в новинку. Мы с Рвиан оставались внизу около огромной лапы. Катанрия лежала спокойно, но я видел, как от дыхания вздымаются ее бока, ощущал запах, исходивший от пропыленной кожи, в которой копошились не обращавшие на меня никакого внимания насекомые. Думаю, я казался им слишком маленьким.

С помощью Тездала Беллек уложил Урта за седлом. Достал из сумки веревку и крепко привязал ею Измененного. Лететь нам, судя по всему, неблизко, можно было только представлять себе, какой ужас охватит Урта, если тот очнется во время полета. Я опасался, что он может лишиться рассудка. В любом случае Урт вряд ли простит меня за то, что я сделал.

Беллек спустился.

— Теперь ваш друг в порядке, — заверил он нас. — Катанрия — девочка примерного поведения.

Я взглянул в немигающие глаза зверя, ответившего мне выразительным взглядом, и усомнился в том, что столь ужасное создание можно называть «девочкой примерного поведения». Полагаю, я не мог по достоинству оценить всего происходящего, так как сознание мое в изрядной мере находилось под впечатлением нашего бегства и погони.

К действительности меня вернул голос Беллека:

— Позвольте мне представить вас вашим скакунам?

Не дожидаясь ответа, он, сделав нам знак следовать за ним, направился к следующему дракону.

Шкура Катанрии была коричневатой с рыжим оттенком, как у лани. А этот зверь казался более темным, в его окрасе смешались черные и серые вкрапления. Глаза были темно-желтыми. Сам не понимая почему, я знал имя животного, прежде чем Беллек назвал его, и то, что передо мной самка.

— Это — Анриёль, — сказал он. — Прошу садиться, Рвиан.

Рвиан кивнула и, протянув руку, коснулась могучего тела дракона с таким видом, точно гладила обыкновенную лошадь. Анриёль испустила бурный выдох, и я понял, что ей понравилось такое внимание. Стоя с открытым ртом, я наблюдал, как моя любимая, выполняя указания Беллека, взобралась на плечо зверя и опустила ногу в болтавшееся стремя, без посредства чего нельзя было сесть в седло. Следом взобрался Беллек, чтобы показать, в какие пряжки продевать соответствующие постромки, что было быстро исполнено. Рвиан, схватившись за переднюю луку седла, посмотрела сверху на нас с Тездалом.

Беллек спрыгнул на землю, качнувшись и цветисто выругавшись.

— Ничего не делайте, — сказал он. — Просто сидите и старайтесь не умереть от страха. Если… — Он усмехнулся и повернулся к Рвиан, улыбка которой расплывалась до ушей, как у ребенка, получившего наконец игрушку, о которой он очень долго мечтал. — Если, конечно, вам будет страшно.

— Мне не страшно, — донеслось сверху.

Беллек обратился к Тездалу:

— Ты полетишь на Пелиане, Повелитель Небес, и узнаешь, что такое полет.

Пелиана оказалась черной, как доспехи Хо-раби, но с блеклыми желтыми полосками над пастью и по крыльям. Тездал преспокойно взобрался в седло, точно вскочил на лошадь. Беллек показал ему, как правильно пристегнуться, чтобы не выпасть в полете. Я стоял и наблюдал за ними, стараясь унять боль в ноге.

Наконец наступила моя очередь.

Приближавшаяся осень остудила ночной воздух, но мне стало жарко. Во рту пересохло, отрыжка напомнила мне о том, чем я в последний раз отобедал. Я принялся убеждать себя, что все это чушь, если бы отшельник задумал злое, то драконы могли попросту давно уже сожрать нас. Да я и так знал, что мне никто ничего плохого не сделает. В драконах заключалась наша надежда не только на собственное спасение, но и на нечто большее. Они сулили исполнение мечты, заветных желаний, лелеемых еще со времен Дюрбрехта. И все же мне было страшно.

Беллек произнес:

— Это Дебура, Давиот. После Катанрии она самая большая милашка и самая шустрая из всех в замке.

Я посмотрел на Дебуру, встретившую мой взгляд блеском своих глаз-топазов. Кожа ее оказалась синей, как океан в сиянии луны, и гладкой, как выброшенный морем камешек. Мне вдруг пришло в голову, что она прекрасна, в своем роде конечно. Я почувствовал, что Дебуре моя мысль пришлась по душе. Я был так смятен и напуган, что даже не подумал, каким образом она поняла это и как я сам услышал ее ответ.

Подъем давался мне нелегко, нога заныла, как никогда раньше, но все-таки я в конце концов взгромоздился в седло. Беллек крепко пристегнул меня к моему сиденью, перекинув ремни мне через плечи и живот. Я сунул ноги в стремена и почувствовал себя увереннее. Передняя лука седла была снабжена специальными рожками, в которые я и вцепился всеми пальцами.

Беллек предупредил меня:

— Просто сиди, и все, Давиот, а остальное предоставь Дебуре.

Я кивнул и полузадушенным голосом ответил:

— Да.

Беллек рассмеялся и, хлопнув меня по бедру так, что я вздрогнул, спустился и потрусил к своей Катанрии.

Держась за седельную луку, я осмотрелся и понял, что спина дракона, — о нет, спина Дебуры — представляла собой некоторый гребень, выступавший вверх над грудной клеткой и животом. Сидел я весьма удобно, впереди сложенных по бокам крыльев, место, которое я занимал, давало мне очень хорошую возможность смотреть вперед и вниз. Внезапно мне стало спокойно, Дебура точно говорила со мной, но не на языке слов, а на языке эмоций. Страх мой рассеялся, словно гной выдавили из раны. Я вдруг почувствовал себя счастливым и улыбнулся.

В следующую секунду, однако, меня охватило изумление, когда я почувствовал, как животное развернуло свои крылья.

Эти паруса казались мне внушительными и с земли. Сейчас, когда легкие дракона вобрали в себя воздух, когда тело его подо мной заходило ходуном, эти гигантские перепончатые крылья показались мне необъятными. Гордо развернувшись в небе, они закрыли собой звезды и луну. Форма их была резкой и угловатой, но все равно они казались мне прекрасными. Тут мне вдруг пришло в голову, что многие в моей школе продали бы душу, чтобы только одним глазком взглянуть на то, чему я стал свидетелем. Я крепче ухватился за седло, почувствовав, что ноги животного распрямились, тело напряглось, в голове моей зазвучал голос, и я понял, что сейчас начнется взлет.

Отовсюду раздавались призывные кличи. Я оглянулся на своих товарищей, восседавших на невероятных скакунах. Рвиан на спине Анриёль запрокинула голову назад, словно сливаясь с драконом в страстном предвкушении чуда. Лицо Тездала на Пелиане было мрачным. Я видел, как Беллек поднял руку и указал пальцем в чернеющие небеса.

Дебура подняла голову, изогнула шею и в следующую секунду бросила ее вперед и вверх. Животное оттолкнулось своими задними ногами от земли, ударило могучими крыльями. Движения эти, изящные и сильные, как взмахи веслами опытных гребцов на галере, подняли нас вверх.

Гром грохотал во взбудораженном воздухе ночи. Внизу поднялись облака пыли. Мы устремились к луне и звездам. Дыхание мое перехватило, тело втиснулось в седло, ремни врезались в грудь, живот и бедра. Я совершенно забыл про покалеченную ногу. Какая тут боль, когда я лечу, лечу в небеса? Когда со мной происходит такое чудо?

Мы поднимались.

Крылья дракона размеренно хлопали у меня за спиной, сердце ритмично билось в груди животного. Ветер хлестал мне в лицо, бешено трепал мои волосы. Я завопил от дикой радости. Страх и восторг слились воедино и превратились в уверенность. Я мчался по небу.

Все выше и выше, все быстрее и быстрее, полет опьянял меня. Холодный ветер не страшил меня, согреваемого жаром тела Дебуры. Я кричал от восторга, крутя головой во все стороны. Я увидел, что мы летим группой. Беллек впереди, Рвиан справа, Тездал слева. Я оглянулся: равнина Требизара стала маленькой, здание Совета затерялось вдали. Мчавшиеся в погоню за нами всадники исчезли, я не видел их, и они теперь не могли питать надежду поймать нас. Озеро окрасилось серебром в свете луны, которая висела совсем рядом, так что я мог бы просто протянуть руку и потрогать ее. Дома казались детскими игрушками, разбросанными вокруг лужи. Я видел красные туши кораблей Хо-раби возле воды, строй поднявшихся в воздух судов-разведчиков, устремившихся за нами, и крылатые тени, преградившие им путь.

Каждый из драконов сражался с противником один на один, точно поединки эти стали для чудовищ делом чести. Они бросались на врагов и, убивая их, издавали ликующие крики. Ночная долина наполнилась этими победными кличами, эхом отдававшимися в кольце гор.

Потом Требизар исчез вдали, и горы, окружавшие долину, выросли на нашем пути. Я почувствовал, что Дебура сильнее забила своими могучими крыльями, взмывая выше в небо, оставляя хребет далеко внизу.

Я видел, как горы, для преодоления которых человеку понадобились бы многие дни конного перехода, встали перед нами. Скалистые пики были здесь выше и круче, чем на юге. Нетронутой белизной сиял в низинах снег, облака висели серой неприступной массой.

Дебура лишь сильнее забила крыльями и поднялась над горами, превратившимися в холмы. В воздухе стоял зимний холод, но мне это было безразлично, я точно находился внутри кокона, как будто тело дракона согревало меня. Я с чувством уверенности смотрел вниз на посрамленные вершины. Небо стало серым, воздух наполнился сыростью, звезды и луна исчезли. Я не ощущал в себе ни тени страха, веря в своего «конька», своего небесного мустанга — удивительного, прекрасного дракона. Существовала связь между этими зверями и их наездниками, благодаря которой я знал, что Дебура пронесет меня над этими горами и доставит на землю в целости и сохранности.

И пики остались позади, воздух вновь стал чистым и ясным. Ярко сияла луна, мерцали звезды, отражаясь на коже моего небесного скакуна драгоценными камнями.

Я посмотрел на простиравшееся внизу плоскогорье, виденное мной раньше лишь во снах. Дикая, необитаемая местность проплывала под нами, ни единого огонька, свидетельствовавшего бы о наличии хутора или деревеньки, лишь залитая лунным светом, поросшая вереском заболоченная земля. Я видел реки, блиставшие в ночи, чернеющие сплошной массой, насколько хватал взгляд, леса. Они простирались далеко на север до подножий таких гор, каких я никогда в жизни не видел и даже и подумать не мог, что подобные существуют. Рядом с ними вершины, окружавшие Требизар, самые высокие точки Келламбека казались просто бугорками. Они, казалось, соединяли небо и землю гранитным занавесом. Лес обрывался у самого их подножия, точно у деревьев недоставало сил одолеть такие кручи. Иссиня-черный, как шкура Дебуры, голый камень, из которого состояли скалы, исключал всякую возможность подняться по ним. На самых вершинах упиравшихся в небо гор лежал вечный снег. Я был уверен, что мы не сможем перелететь через эти горы, ни одно живое существо не могло бы подняться на такую высоту.

В мозгу у меня зазвучал — мне все-таки приходится пользоваться словами, понятными и мне и вам, — голос, сказавший мне, что не стоит бояться, потому что для небесного скакуна моего это всего лишь небольшое препятствие, которое необходимо преодолеть, чтобы попасть в прекрасную страну, лежавшую за ним.

Это было как во сне, когда ненужные слова заменяет язык чувств. Голос звучал у меня в душе. Недоверие исчезло, больше я не чувствовал ни сомнений, ни страха, только бесконечную, безоговорочную уверенность. И в ответ я ощущал благодарность Дебуры за мою веру. Я испытывал поразительное единение с другим живым существом, которое случилось мне узнать лишь один раз, когда я полюбил Рвиан.

В ту же секунду я стал Властителем драконов.

Мы поднимались, устремляясь к звездам, горделивый гром наших крыльев сотрясал ночное небо. Воздух становился все более и более разреженным, головы наши шли кругом, одурманенные радостью нашего могущества перед непреодолимым для всех прочих меньших существ препятствием. Человек, ползущий медленно, может быть, и найдет проход сквозь эти обрывистые скалы, но с огромным трудом, следуя более отлогим путем через перевалы, поднимаясь, останавливаясь, чтобы отдохнуть. Мы перемахнули через эти скалы, которые ничего для нас не значили, потому что нам подчинялась стихия, мы стали Повелителями Небес. Мы заглядывали в лик луны, гордо рея крылами в свете ее холодного взора. Мы скользили в токах, даримых нам землею. Мы ловили невидимые течения воздуха, как рыбаки — приливы и отливы океана. Мы плыли по небу. Скалы бросали в нас свои остроконечные жала, которые точно клыки выступали из земли, чтобы пожрать весь мир. Мы видели, как снег на утесах уступал место голому камню, словно кровь, окрасившая собой верхушки перевернутых вверх ногами зубов драконов.

Наверное, таких гор не могло быть в целом свете. Это место мои учителя в Дюрбрехте называли Драконьи зубы, а следовательно, мы оказались в Покинутой Стране, в Тартаре.

«Дома».

Это слово я услышал у себя в мозгу, и больше меня уже не удивляло, каким образом это получилось.

Дебура, хлопая крыльями, повернула сначала к востоку, а потом на запад, выполняя вираж вслед за Катанрией, которая вела нашу эскадрилью. Я поискал глазами Рвиан и Тездала, которые восседали на своих воздушных скакунах неуверенно, как дети на крестьянской кляче, как я в стародавние времена на старом мерине Робуса, мешая восторг со страхом. Интересно, так же ли крепко цеплялись они за свои седла, как я?

Солнце начинало дразнить своими лучиками небо с востока. Вся ночь прошла в полете. Скоро светило окрасит своим светом горизонт над Фендом. А разве море здесь называется Фендом? Тут, в стране драконов, где нет ни Дарбека, ни Ур-Дарбека, разве имена что-нибудь значат? Мы провалились в прошлое или в будущее? Я был готов выть от счастья и восторга. Оглядевшись по сторонам, я увидел, что драконы, не несшие седоков, парят высоко над нами, точно следя за тем, чтобы мы благополучно добрались до места назначения.

Впереди нас высились горы, на западные склоны которых еще не пал свет утренней зари. Небо там по-прежнему оставалось темным, усеянным звездами, и луна не желала уходить, уступая место дню. Я посмотрел вниз на рвавшиеся в небо скалистые утесы, а тем временем Дебура спланировала вниз вслед за Катанрией.

«Верь».

— Я верю.

Мы заскользили к земле, раскрывая крылья.

Мы опустили наши ноги, опираясь несущей плоскостью на ударивший в крылья ветер.

Мы несколько раз взмахнули крыльями, управляя парением.

Мы, выпуская когти, уселись на скалу.

Мы свернули наши крылья и принялись избавляться от раздражавшего нас куска плоти или застрявшего в зубах обрывка обшивки цилиндра воздушного корабля Хо-раби, воевать с которыми было делом даже более забавным, чем охотиться. Мы надеялись, что первый раз не был последним.

Какое-то время, пока Дебура копалась у себя в зубах, я сидел совершенно ошеломленный. Я чувствовал… да нет, я не мог сказать, что я чувствовал.

Удивление? Да, но этого маловато.

Состояние, близкое к помешательству? Вот это уже ближе.

Что еще?

Ликование. Гордость. Любовь. (Нет, я должен сразу же оговориться, не ту, что я испытывал к Рвиан, другую: объяснить трудно; впрочем, Властитель драконов понял бы меня.)

Я развязал ремни, помогавшие мне держаться в седле, и спустился на подставленную мне лапу. Я погладил огромную синюю щеку, которая оказалась сухой и теплой. Я сказал:

— Спасибо.

Дебура одарила меня длинным косым взглядом своих темно-желтых глаз и вновь принялась прочищать свои клыки.

Я заковылял по двору, столь огромному, что палаты дюрбрехтских господ ему и в подметки не годились, думаю, что и Кербрину здесь не стоило бы равняться.

Я подошел к Рвиан. Волосы стояли у нее дыбом, но к выражению, застывшему у нее в глазах, это не имело никакого отношения. Больше я не мог уже считать ее слепой, словно драконы наделили ее обычным, не оккультным зрением. Я взял за ее руку.

— Давиот, — произнесла она и, покачав головой, засмеялась.

Я сказал:

— Да. Я все понимаю, я тоже это чувствовал.

Подошел Тездал.

— Надо принести сюда Урта, — сказал он.

Я испытал чувство вины за то, что мог так легко забыть о своем добром друге. Я кивнул, и мы направились к Катанрии, где Беллек уже отвязывал Урта.

Измененный пока еще окончательно не пришел в сознание, я даже не мог с уверенностью сказать, было ли это результатом моего воздействия на его болевую точку, или же он просто не желал возвращаться к действительности. Я помог опустить его на землю. Урт осмотрелся и сначала было кивнул, а потом широко распахнутыми глазами уставился на нас. Почувствовав, что Урта опять охватывает дрожь, я встряхнул его. Он спросил:

— Где мы?

Я повернулся к Беллеку, ожидая услышать ответ на вопрос, который я и так уже знал.

Беллек произнес:

— В Тартаре. В последнем Замке Драконов.




Глава 33


Я оглядывался вокруг в совершенном изумлении. То, что я видел, стерлось из памяти даже Мнемоников, столь древним было все здесь. Несмотря на все, что случилось этой невероятной ночью, я едва мог верить своим собственным глазам. Казалось, этот полет перенес меня назад во времени, в навсегда забытое прошлое.

Гора, на которой мы находились (не самая высокая, вокруг виднелись и более внушительные, но все равно величественная), казалась мне вершиной мира. Раскинувшаяся далеко внизу долина выглядела точно игрушечная. Я уже говорил, что двор поражал своими размерами, да и как иначе могли бы в нем разместиться столь огромные животные, которые расселись на торчавших кверху уступах. Однако эти драконы не были столь велики, как те, которые спускались вниз сейчас. Их кличи звучали повсюду, напоминая победные кличи солдат, возвращавшихся с битвы.

— Это самцы, — сказал Беллек. — Для езды они не годятся, но в битве лучше их нет. — Его выцветшие глаза внимательно посмотрели на нас. — Остерегайтесь их, пока не пообвыкнетесь здесь и не научитесь управляться со своими скакунами. «Мальчики» ревнивы и не всегда предсказуемы.

— Как и полагается мужчинам, а? — рассмеялась Рвиан.

Я посмотрел на приземлявшихся самцов, они были раза в два крупнее самок и имели более яркую раскраску, в которой преобладали красные и желтые, зеленые и синие тона. И хотя самцов было меньше числом, они тем не менее подавляли своей массой и мощью. Я увидел, как одно из гигантских чудовищ уселось возле Дебуры. Оно вытянуло шею, наклонило голову и потерлось щекой о щеку самки, которая, перестав копаться в своей пасти, ответила на это проявление ласки, вызвав во мне укол ревности.

Затем громадные глаза уставились на меня, уголки губ подались назад, обнажая огромные клыки, каждый из которых способен был пронзить меня насквозь. Зверь издал свистящее шипение.

Не задумываясь, я смущенно склонил голову и громко произнес:

— Прости меня.

Губы медленно вернулись на место, закрывая клыки, и чудовище вновь перенесло свое внимание на Дебуру.

Я почувствовал себя маленьким и брошенным.

Рвиан рассмеялась и, взяв мою руку, спросила:

— У меня появилась соперница?

Я покачал головой и выдавил из себя нервный смешок:

— Понимаешь?

— Боже мой, конечно, я же чувствовала. — Рвиан оглянулась, охватывая взглядом окружавшее нас великолепие. — Божественно.

Беллек улыбнулся.

— Вы ощущаете связь. Вы ступили на тропу. Скоро вы станете Властителями драконов.

— Я? — спросил Урт едва слышно. — Властителем? Драконов?

Беллек похлопал Измененного по плечу с такой силой, что у того из глаз брызнули слезы, и сказал:

— Да, дружок, и ты тоже. Сны не лгут.

— Расскажешь нам об этих снах? Как? Почему все это? — я повел рукой вокруг. — Для чего вы спасли нас?

— Конечно. — Зубы Беллека блеснули белизной в лучах солнца. — В свое время я вам все объясню. Никакой особой тайны тут нет.

Никакой особой тайны? Я уставился на него с открытым ртом и широко распахнутыми глазами. Беллек рассмеялся и сделал нам знак следовать за ним.

В пределах ярко освещенного солнцем двора, по которому мы шли, могли свободно разместиться несколько сотен кавалерии. Имелось место и для стрелков, и для метательных машин. Укрепления, как мне и показалось с самого начала, представляли собой архитектурный альянс созданного природой и человеком. Я бы остался тут подольше, чтобы все осмотреть, если бы Рвиан не потянула меня, заставляя следовать за хозяином-спасителем.

Мы прошли под густо покрытой плесенью аркой и оказались в широком коридоре, с потолка которого капала вода, скапливавшаяся по краям пола и местами покрывавшая его поверхность. Мне вдруг стало очень холодно, и я почувствовал, насколько разрежен здесь воздух. Меня зазнобило, и я услышал, как застучали зубы Рвиан.

— Без драконов вам будет холодно, — бросил через плечо Беллек. — Но здесь есть где обогреться и перекусить.

— Как это так? — спросил я. — Каким образом драконы могут согревать нас?

Властитель драконов только засмеялся:

— В свое время, Сказитель. Все в свое время.

Мы шли дальше. Средствами освещения служили здесь прорубленные в толстом камне оконца, через которые дневной свет падал тоненькими лучиками поперек пола. Так что мы шли от тьмы к свету и из света во тьму. Под ногами у нас хлюпала вода, брызгами разлетаясь в разные стороны. То тут, то там шныряли крысы, в туннеле стоял запах плесени, говоривший о старости и запустении.

Мы вошли в атриум, оказавшийся тоже весьма впечатляющим по размерам. Колонны были увиты плющом и стеблями морозоустойчивых растений. Ветки и сучья свисали сверху, украшая потолок, точно в оранжерее. Многие плиты пола были расколоты корнями нагло прорывавшихся к свету растений. В галерее когда-то обитали птицы, о чем свидетельствовал оставленный ими на полу помет и древние остатки гнезд наверху. Я поднял голову и увидел, что небо все сплошь скрыто переплетавшимися между собой ветвями, через которые лишь слабыми пятнышками голубело небо. Я посмотрел на Рвиан и по ее нахмуренному лицу понял, что и ей это тоже непонятно. Я заметил, что Беллек остановился в дверном проеме.

Там, вне всякого сомнения, когда-то находились двери, огромные, если судить по их валявшимся на полу и догнивавшим остаткам. Из косяков все еще торчали петли почерневшего от времени металла, погнутые под тяжестью веса, который они когда-то выдерживали.

Думаю, Беллек прочитал мои мысли на моем лице, потому что улыбнулся и, пожав плечами, произнес:

— Тут все выглядело куда красивее. Но это было давно.

За догнивавшим дверным проемом начинались ведшие вниз, потерявшие форму, сглаженные множеством ног, ходивших по ним, каменные ступени. Там, где мы оказались, не было ни окон, ни даже маленьких амбразур, как в коридоре наверху, поэтому единственным освещением являлись светлячки, облепившие стены и потолок, поросшие мхом и плесенью. В мокром воздухе стоял еще более сильный запах упадка и разложения. Стаи крыс разбегались по сторонам от негромких звуков наших шагов. По потолку сновали крупные жуки. Запустение, царившее в Замке Драконов, поражало.

Ступени кончились еще одной аркой, за которой находился опять же двор, каменные стены и плиты пола покрывали причудливые сплетения корней и стеблей растений. Замок, похоже, занимал всю гору, но я и представить себе не мог, что за руки создали его. Следующий коридор, освещенный солнцем через отверстия, еще более запущенный. И наконец, еще одна лестница со сглаженными временем ступенями привела нас к дверям.

Тут меня постигло удивление. Я уже было начал думать, что все дерево в замке, кроме того, которое прорастало из камня по воле самой природы, стало жертвой гниения. Однако черные двери, возле которых мы остановились, висевшие на массивных петлях темного металла, оказались совершенно целыми. Беллек распахнул их с видом гордого наместника, приведшего гостей в святилище.

Думаю, что именно в таком месте мы и оказались.

Рот мой сам собой раскрылся, когда я увидел то, что показалось мне просто великолепным, особенно после того, что мы наблюдали на своем пути сюда.

Такого зала, как там, я не видел нигде, даже в Дюрбрехте. Я подумал, что даже Гаан — а теперь его сын или злой волею судеб оказавшийся у власти регент — не смогли бы похвастаться ничем подобным у себя в Кербрине. Помещение это превосходило своей грандиозностью даже двор, на котором приземлялись драконы.

Высоченные своды, каменные перекрытия, точно ребра чудовища, большего даже, чем любое из этих летающих созданий. Отзвук наших шагов разнесся по всему помещению и замер у дальних стен, взметнувшихся вверх под стать букам в требизарском саду. Мрамор пола белел под толстым слоем пыли, на котором оставались следы наших башмаков. Стены были чернее самой черной ночи, и лишь в тех местах, где вырастали из пола перекрытия, белели поросшие сетями паутины белые, устремленные к потолку каменные ребра. Мы точно шагнули в чрево зверя, заключенного в камень горы. Через высокие, похожие на глаза драконов окна, прорубленные с трех сторон, в зал заглядывали лучи поднимавшегося все выше и выше солнца, игравшие искрами в наполнявшей воздух пыли. Я подошел к одному из окон (почему они такие чистые?) и поразился тому, что увидел. Зал этот был вырублен из каменного монолита, выступавшего из скалы так далеко, что казалось, мы просто висим в утреннем небе. Я поспешил вернуться к своим друзьям, следовавшим за Беллеком через этот удивительный зал.

Я увидел камины, в которых лежали поленья из древних и вымерших деревьев, резные дубовые столы, на чьих поверхностях пыль лежала толстым слоем, и стулья с высокими спинками, опутанными паутиной. Со сводчатого потолка свисали люстры, скорее всего золотые. Впрочем, утверждать этого я бы не стал, так как рожки светильников буквально заросли паутиной, на спускавшихся книзу ниточках которой покачивались в солнечном свете жутковатые жирные пауки.

Рвиан крепче сжала мою руку, Тездал свел брови, и на лице его появилось выражение нескрываемого отвращения. Хорошо, казалось, чувствовал себя один лишь Урт, — очевидно, в этом каменном мешке, вдали от драконов, ему было спокойнее.

Беллек двинулся по старой дорожке через пыль в дальний угол комнаты.

Насчет огня Властитель не солгал, в очаге действительно горели дрова. Правда, пламя почти совсем уже угасло, но быстро разгорелось вновь, когда хозяин подбросил в огонь новое полено из сложенных рядом. Около камина стоял стол какого-то темного дерева, окруженный пятью стульями, словно нас здесь ждали. Беллек усадил Рвиан на пропыленное сиденье и помог Тездалу устроить Урта на другом стуле. Мы заняли места по другую сторону стола. Лишь одна Рвиан не выглядела скованной.

Меня порадовало уже то, что стол оказался чистым и на висевшей у нас над головой люстре не было ни одного паука. (Не люблю я пауков.) Беллек наполнил пять золотых кубков из золотого же кувшина, и я подумал, каким же должен оказаться вкус вина.

Хозяин произнес:

— Пейте и чувствуйте себя в Замке Драконов как дома, а я позабочусь о трапезе.

С этими словами он поднялся и вышел в дверь, расположенную рядом с камином, а я посмотрел на своих спутников, которые также уставились на меня, и ни у кого из нас не находилось ответа на вопросы, которые задавали наши глаза. Я сделал глоток вина и сказал:

— Вкусно.

Тездал спросил:

— Что это за место?

— Замок Драконов, как сказал нам Беллек, — ответила Рвиан.

Я произнес:

— Никогда бы не подумал, что существуют такие древние замки.

Молчал один лишь только застывший в напряженной позе Урт, тело которого словно приклеилось к пыльному сиденью. Мне бы следовало как-то подбодрить его, но все случившееся с нами так захватило меня, что, должен со стыдом признаться, я совсем забыл о затруднительном положении моего друга.

Вернулся Беллек, неся в руках блюдо с мясом, которое он поставил перед нами, а потом, улыбнувшись, снова исчез, чтобы возвратиться с овощами и хлебом. Затем хозяин принес нам ножи и тарелки.

— Ешьте, — сказал он, и я внезапно почувствовал, что очень голоден.

Мясо оказалось поджаренной на вертеле олениной с пропеченной корочкой и с кровью. Овощи были почти сырыми, хлеб выпеченным из грубой муки, но мне было безразлично, и я с энтузиазмом принялся за еду.

— Вы должны простить меня. — Я поднял голову и увидел Беллека, обращавшегося к Рвиан. — Повар я неважный.

Она слизала со своих губ капельку крови и спросила хозяина:

— Так вы здесь один?

Глаза его на секунду потемнели, а затем Беллек улыбнулся, пожал плечами и кивнул:

— Да, если не считать драконов. И давно уже, отсюда и это запустение.

Я спросил:

— А что в других замках?

— Там нет Властителей, — ответил он.

Я удивился.

— Так выходит, что вы последний?

Беллек лишь молча кивнул в ответ, и это обычное движение было исполнено грусти.

Я огляделся вокруг и увидел повсюду следы, оставленные рукой времени. Я ощутил груз веков, увидел это в глазах у Беллека и спросил:

— И как давно?

Хозяин посмотрел на меня и улыбнулся, а я поймал себя на мысли, что увидел что-то сумасшедшее в выражении его лица.

— Я не Мнемоник, Давиот. Я утратил счет дням, годам… Прошло уже очень, очень много времени.

Я произнес:

— В Дарбеке верят, что драконы давно не существуют, а вместе с ними и Властители драконов.

— Это, как вы сами могли убедиться, заблуждение, — усмехнулся Беллек и наполнил наши кубки.

Я поинтересовался, откуда же берется вино и пища.

— С мясом все обстоит просто — для меня его добывают драконы. А остальное? — Он сделал паузу и озорно улыбнулся. — У меня есть друзья. Кстати, они смогли бы, наверное, ободрить Урта.

Я нахмурился, смущенный этим напоминанием. Я посмотрел на друга, который ел, опустив нос в свою тарелку. Услышав слова Беллека, он поднял голову. Нечасто на лице Измененного можно было увидеть столь понятное выражение: надежда смешалась в глазах Урта с недоверием и страхом — вдруг вывод, который он сделал из слов хозяина, окажется беспочвенным.

Однако Беллек подтвердил:

— Здесь есть Измененные, Урт. Они не боятся драконов, потому что им незачем их бояться.

— Где? — В голосе Урта слышалась крепнущая надежда.

Беллек ответил:

— Они живут в долине, крестьянствуют. Вот и подбрасывают мне кое-что из продуктов.

Урт посмотрел на старика с удивлением, во мне же начало просыпаться любопытство. Я спросил:

— Как такое может быть?

Властитель рассмеялся. Мне показалось, что он наслаждается долгожданной возможностью поделиться с кем-нибудь лакомыми кусочками своих знаний, намеренно делая это не спеша. Он совершенно точно был в немалой степени безумен. Или же мир, с его точки зрения, выглядел совсем по-иному.

— С тех пор как колдуны Истинного народа создали Измененных и оставили их в Ур-Дарбеке, покидая эту страну, всегда находились те из них, кто обитал в местностях севернее Требизара. Они довольно быстро поняли то, что, я полагаю, этому вашему Рэту теперь тоже известно: драконы охотятся на людей не ради пищи, а ради развлечения. Подумайте сами! Вы же ездили на драконах, видели их охоту. — Беллек показал рукой на остывавшее на наших тарелках мясо. — Что для них олень? Клянусь Богом, они берут лань, как терьер крысу. Им и зубр нипочем. Многие ли люди выйдут на зубра? Нет, драконы охотились на пришедших сюда людей только ради забавы и еще потому, что пришельцы осмеливались оспаривать исключительные права хозяев этих мест. И какое-то время по тем же самым причинам они охотились на Измененных Ур-Дарбека. Но те, ты уж прости меня, Урт, оказались скучноваты для них. Может быть потому, что Истинные владели искусством колдовства, а это… добавляло… остроты охоте.

Беллек прервал свой рассказ и, осушив чашу, вновь наполнил ее. Меня вдруг охватил ужас, я искоса посмотрел на Рвиан, но хозяин перехватил мой взгляд и, поняв направление мыслей, произнес:

— Бояться нечего, Давиот. Анриёль установила связь с Рвиан, и поэтому она в безопасности.

Мне полегчало, однако вопросов стало больше.

Думаю, что мои чувства отразились на моем лице, потому что Беллек продолжал:

— В определенном смысле драконы мало чем отличаются от большинства животных. Они оберегают свои охотничьи угодья от чужаков и расправляются со всеми, кто представляет угрозу их благополучию. Истинные стали являть собой опасность, когда открыли кристаллы и употребили их мощь в борьбе против драконов…

Рвиан прервала рассказчика вопросом:

— Вы знаете о возможностях кристаллов?

Беллек осклабился.

— Разве я не Властитель драконов? Я черпаю свою власть из кристаллов, которых в этих горах великое множество. Драконы питаются ими.

— Питаются? — выдохнул я.

— Птицы тоже поедают камешки, улучшающие их пищеварение, — ответил он, — так же вот и драконы поедают кристаллы, которые за многие века изменили их. Они вобрали в себя волшебную силу, благодаря которой отказались от легкой добычи в Ур-Дарбеке… малоинтересной для них. Теперь драконам доставляет радость бросать вызов. Они как скаковые лошади, или боевые кони, или охотничьи собаки. Только гораздо более умные: легкая добыча не прельщает их.

Рвиан произнесла:

— Если человек слишком долго работает с кристаллами, они сводят его с ума. В Требизаре Алланин и ее сторонники превратились, по моему разумению, в полных безумцев. А как обстоит в этом случае с драконами?

— Они другие, — сказал Беллек. — Более древнее племя, живущее по иным законам. Они не сходят с ума, наоборот, похоже, что именно благодаря кристаллам драконы начинают проявлять понимание в отношении тех, кто умеет общаться с ними.

Старик повернул свое изрезанное морщинами лицо, обводя глазами всех нас, и добавил:

— С такими, как вы.

Все молчали, и я решился задать вопрос:

— Объясните?

— Не уверен, что смогу сделать это, — ответил Беллек. — Но… у тебя дар Сказителя, так? Рвиан — колдунья. Я — Властитель…

— А Урт? Тездал? Как насчет них? — перебил я Беллека.

Он пожал плечами и сказал:

— Не знаю, только драконы сказали мне, что я больше не один, что есть подобные мне люди в других странах. Могущество драконов необъяснимо, Давиот. Они видят сны, которые простираются по всему миру. Драконы сказали мне, что вы в Требизаре в большой опасности.

Я возразил:

— Но это ничего не объясняет, мои видения начались еще задолго до Требизара.

— Возможно, причина в том, что ты верил в них и передал свою веру Рвиан, а также Урту и Тездалу. Может быть, они решили, что ваши способности нужны им. Они нашли вас. Клянусь Богами, вы летали на них, на Катанрии, Анриёль, Пелиане и Дебуре, связанные с ними душами, и спаслись.

Рвиан воскликнула:

— Высшая сила! Разве я не говорила тебе, Давиот?

Я кивнул, тут было о чем подумать. Я знал, что меня с дороги к праотцам, на которой я раньше времени (уверен в этом) оказался, умчали чудовища, на существование которых я, против всякого здравого смысла, питал надежду. Я мечтал о драконах, но не благодаря же этому они стали явью? Я рассказывал о драконах Рвиан и Урту, но не из-за этого же они стали разделять мои сны? И каким образом это произошло с Тездалом?

Я протянул руку к золоченому кувшину, который оказался пустым. Беллек, усмехнувшись, поднялся и унес посудину, поднимая за собой клубы пыли.

— Ничего не понимаю, — изрек Тездал.

— Измененные живут здесь, под крыльями драконов? — пробормотал Урт.

Как раз в этот момент вернулся Беллек с полным кувшином и, услышав сказанное Уртом, произнес:

— Да, как я и говорил. Несколько храбрецов, которые вернулись, увидев, во что превращается ваш Рэт.

Немного осмелевший Урт нахмурился и, приняв из рук хозяина наполненный кубок, заявил под стать мне:

— Объясните?

Властитель усмехнулся.

— Всегда ведь найдутся смельчаки, которые сделают то, на что другие не осмелятся? Те, кто решится пойти наперекор всеобщему мнению.

Старик заглянул в глаза каждому из нас четырех и, усмехнувшись, произнес:

— Такие, как вы.

Слова эти относились в большей мере к Измененному.

Я промолчал, чувствуя, что это был сложный момент для Урта, точно стоявшего на краю обрыва. За спиной у него находилась твердая почва — прошлое, будущее же лежало на той стороне пропасти. Он мог попятиться или рискнуть. Мог рухнуть вниз на камни. Я ждал его ответа.

— Расскажите, — произнес он.

— Они пришли на север. Зачем — не знаю, только так они сделали, и я считаю их храбрецами. Они ушли из Ур-Дарбека, чтобы жить в этих горах. Позже пришли и другие, когда проведали о планах Алланин.

— Откуда они узнали? — спросила Рвиан.

— Этого я сказать не могу, да и, честно говоря, меня не слишком-то заботит это, — ответил Беллек. — Главное, что они пришли и построили здесь свои жилища, как было это встарь. Я не ссорюсь с ними, как и мои драконы. — Он рассмеялся. — Думаю, мои ребята в некотором смысле заскучали в одиночестве. Как бы там ни было, эти Измененные пришли сюда, и благодаря им эта земля стала похожей на ту, какой была когда-то. Так что я приветствую таких соседей.

Урт спросил:

— Можно мне встретиться с ними?

Властитель драконов рассмеялся.

— Ну почему же нет? Конечно, но попозже, хорошо?

Я увидел, что этот ответ в изрядной мере вдохновил Урта, потому что он облегченно вздохнул и улыбнулся.

— Хотелось бы поскорее. Мне стало бы намного легче.

Рвиан спросила:

— Но откуда у вас информация, Беллек? Вы говорили нам, что живете один, потом выясняется, что вы прекрасно осведомлены об Алланин, Рэте и прочих событиях, происходящих на юге, что требует вполне детальных знаний. Вы скажете нам, откуда об этом знаете?

Лицо Беллека расплылось в широкой улыбке. Его, совершенно очевидно, развлекала собственная таинственная осведомленность. Мне не меньше, чем Рвиан, хотелось знать.

— Мои драконы видят мир во снах, — начал он. — А иногда я отправляюсь на юг, чтобы… посмотреть. Они… чувствуют… то, что витает там, или узнают что нужно от духов воздуха. — Беллек, наверное, видел, как у меня отвалилась челюсть, потому что, улыбнувшись, произнес: — По сравнению с драконами люди в этом мире новички. Драконы — более древнее племя, они ближе к естеству природы. Я не знаю, каким образом, но они общаются с элементалами. Но поговорим потом. Вы все, конечно, очень устали. Сейчас я провожу вас на отдых.

Постель сейчас казалась столь же желанной, как и некоторое время тому назад — еда. Я посмотрел на слипавшиеся глаза Рвиан. Она улыбнулась и кивком головы дала понять, что не возражает против отдыха. По лицу Урта можно было сказать, что тот готов забиться в какую-нибудь более или менее безопасную дыру и не вылезать оттуда, пока обстоятельства не примут более благоприятный оборот. Только Тездала, казалось, ничуть не давила усталость, но и он, пожав плечами, пробурчал что-то в знак согласия.

— Тогда ступайте за мной.

Беллек поднялся и вывел нас через дверь, которой я раньше не заметил, в коридор, пробитый в скале. Окон там не было, но помещение каким-то непонятным образом все-таки освещалось.

Рвиан указала рукой на свечение.

— Вы умеете пользоваться кристаллами, Беллек? Вы знаете магию?

Он усмехнулся и ответил:

— Я Властитель драконов, госпожа. Если благодаря этому я становлюсь колдуном, тогда — да. Но я — другое дело, чем вы.

— Этот замок стал таким, как он есть, благодаря волшебству? — спросила Рвиан.

Старик вновь усмехнулся и ответил:

— Это так, но в старину все было по-другому. Первые Дары, ступившие на эту землю, тоже отличались от теперешних. Думаете, что таланты не меняются со временем? Или что кристаллы не меняются? Так я скажу вам: кристаллы модифицируют свои свойства в соответствии с нуждами тех, кто пользуется ими, а те, в свою очередь, приобретают иные способности, сообразные с изменениями кристаллов.

Беллек пожал плечами и махнул рукой. Рвиан сказала:

— Тот, кто строил этот замок, обладал колоссальным талантом.

— Когда-то — да, — сказал он. — Когда-то Властители драконов были неподражаемы. Они выстроили этот замок и другие крепости на вершинах гор, где раньше гнездились лишь драконы. Тогда мы были Повелителями Небес. Но мы изжили себя, и народ забыл о нас. Ничто не может так обескровить могущество, как забвение.

— А что случилось с остальными? — спросил я.

Ответ прозвучал просто:

— Они умерли.

Он замолчал. Мне показалось, будто тускловатый свет в пыльном проходе лишил его живости. Я больше не задавал вопросов и, найдя руку Рвиан, шел рядом с нею молча.

Беллек развел нас по комнатам, расположенным вдоль коридора за черными, не тронутыми временем и гниением, словно специально ждавшими нас дверями на золоченых петлях. Первую комнату наш хозяин предоставил нам с Рвиан.

Он сказал:

— Уверен, что тут вам будет удобно. Если понадоблюсь, найдете меня в зале. Если меня там не окажется, тогда предлагаю подождать меня: помещение это достаточно большое и занятное. Если захотите выйти наружу, остерегайтесь самцов.

Мы вошли в комнату, которая, к моему удивлению, оказалась довольно чистой. На полу не было пыли, а на сводчатых стенах и потолке — паутины. Сквозь прозрачные стекла широких окон открывался вид на долину, над которой поднимался, тая в воздухе, дымок человеческого жилья — хуторов или деревень. В комнате стояла внушительных размеров кровать с чистым бельем и огромный шкаф. За полированной дверью находилась ванна и прочие удобства. Подобное мне приходилось встречать только в самых крупных замках.

— Здесь чувствуется присутствие волшебства, — сказала Рвиан.

Я оглядел комнату и сказал:

— По крайней мере, здесь чисто.

— Это действие магии, — повторила Рвиан. — Способности Беллека куда более высоки, чем он говорит.

— А как твои?

Рвиан закрыла глаза, точно раздумывая, потом улыбнулась и произнесла:

— Полностью восстановились. Больше ничто не мешает.

— Только вот неясно, кто мы тут: гости или пленники?

Рвиан рассмеялась и взяла меня за руки, «всматриваясь» в мои глаза.

— Давиот, — проговорила она. — Он спас нас. Если бы не он, мы были бы уже мертвы, если не что-нибудь похуже.

Я ответил:

— Да, с этим я спорить не стану. Но сейчас? Мы что, так и останемся здесь до скончания века, пока в мире будет бушевать кровавая бойня? Ко дню Эннаса, так сказала Алланин. Я не могу оставаться безучастным, если начнется война.

Моя возлюбленная поцеловала меня в щеку.

— Ты думаешь, я забыла дату, забыла то, о чем мы мечтали в Дюрбрехте? Нет, я помню. И понимаю также, что теперь у нас есть будущее — благодаря Беллеку и драконам. Подумай об этом.

Я пробормотал что-то в знак согласия. На ум пришли воспоминания о давно минувших днях, когда я мечтал повести драконов на защиту Дарбека. Можем ли мы, Рвиан и я, осуществить теперь эту мечту? Тогда драконы казались фантазией, а я был единственным Истинным, всерьез думавшим о них. Но теперь-то я знал, что они существа из плоти и крови, и больше того, что и прочие мои мечты могут осуществиться. Драконы не только могут защитить Дарбек, но и стать инструментом в деле установления мира между моими соплеменниками и народом Тездала, между Истинными и Измененными. Волнение охватило меня, я улыбнулся, почувствовав, как старые мечты начали принимать новые формы.

Рвиан я сказал:

— Я поговорю об этом с Беллеком.

Я готов был немедленно отправиться к нашему хозяину, если бы Рвиан не удержала меня:

— Может, завтра, а? Думаю, драконы уничтожили весь флот Хо-раби в Требизаре, так что Повелителям Небес теперь понадобится какое-то время, чтобы отстроить новый. У нас есть время, я полагаю, а сейчас я так устала. Давай спать?

Я кивнул. Мы сбросили одежду и улеглись в постель.

Я пробудился от непривычного звука: стука дождя в стекло. Я осторожно, чтобы не потревожить Рвиан, поднялся и босиком подошел к окну. Похоже, что мы проспали весь день или большую его часть, сказать с уверенностью я не мог. Мы находились высоко, далеко на севере, и причиной темноты, вероятно, были облака, скрывавшие горные вершины и обрушивавшие свой водный груз на долину, скрытую во мгле. Я стоял и думал, что такой ливень пришелся бы как раз кстати высушенным жарой полям Дарбека. Прижимая лицо к стеклу, я чувствовал, как вопросы, на которые не находилось пока ответа, потоком хлынули в мое сознание.

Грянул гром, и на секунду вершины осветились сиянием молний. Интересно, летают ли в такую погоду драконы? Интересно… список того, что интересовало меня, был, пожалуй, слишком длинен. Я отвернулся от окна, услышав, как Рвиан заворочалась.

Она сбросила простыни с аппетитным неприличием и, встав, подошла ко мне.

— Как давно, — проговорила она, — я не видела дождя.

Я кивнул и прижал к себе свою возлюбленную, когда раскаты грома прокатились по замку и холодные сияющие стрелы молний ударили в горные пики.

— Дикие здесь места, — произнес я.

— Самое подходящее место для драконов, — услышал я в ответ. Рвиан рассмеялась, крепче прижимаясь ко мне. — Старый мир, который, может быть, сумеет создать новый.

Я ответил:

— Хотелось бы, чтобы это произошло до дня Эннаса.

Рвиан улыбнулась в знак согласия и обвила руками мою шею, придвигая мои губы к своим. Мы страстно поцеловались.

— Ну, — заявил я, когда мы прервали наше лобзание, — может быть, разыщем Беллека и соберем всех остальных да и поговорим с ними начистоту?

Но мне пришлось унять свое нетерпение.

В последовавшие дни мы сумели убедиться в том, что хозяин наш весьма и весьма не прост. О, он вел себя вполне дружелюбно, отвечал на вопросы, град которых обрушивался на него точно из баллист, построенных покойным Гааном. Однако всякий раз что-нибудь оставалось недосказанным или в казавшихся прямыми и ясными ответах проглядывало какое-то сомнение.

Беллек никак не мог сказать, сколько ему лет и как давно он живет один. Он объяснил нам, что драконы-самки — моя прекрасная Дебура, Катанрия, Анриёль и Пелиана — посылали нам сигналы во снах столь же долго, сколь и мы сами делали это неосознанно в наших видениях. Думаю, он не мог объяснить это четче, чем любой неординарный человек (а в незаурядности Беллека или его некоторой ненормальности сомневаться не приходилось) изложить сущность своих снов. Драконам скорее даже, чем самому Властителю, мы были обязаны своим спасением, это они почувствовали наше присутствие в Требизаре и опасность, угрожавшую нам. Беллек только следовал их чутью, ведя к нам наших спасителей.

Он показал нам лежбища летающих чудовищ. Природные ямы, углубленные самцами, в которых и обитало их племя. Каждому из «мужчин» принадлежал гарем из пяти-шести «дам», охраняемых им с чрезвычайной ревностностью, а каждая из самок, в свою очередь, с не меньшим энтузиазмом берегла свое гнездо.

В пещерах было тепло, запах драконов, напоминавший то, как пахнет высушиваемая на солнце кожа, наполнял их. Припахивало там и сырым мясом. Когда Беллек впервые ввел нас туда, я едва сдержал спазм в кишечнике, проходя мимо самца, который в тот день, когда мы прилетели сюда, ласкался к Дебуре. Желтую кожу его покрывали темные пятна, напоминавшие окрас диких кошек, обитавших в горных лесах.

Зверь сидел на уступе возле входа в пещеру и с помощью клыков и зубов чистил свою шкуру. Он казался огромным, намного крупнее самок. Когда мы приблизились, он уставился на нас желтыми немигающими глазами, расправил крылья и ощерился, обнажая острые клинки своих клыков. Чудовище зашипело. Я, почувствовав неладное, остановился, когда Беллек предостерегающе поднял руку. Рвиан замерла в удивлении, а из-за моей спины раздался слабый вскрик Урта. Я обернулся и увидел, как Тездал схватил Измененного за плечи. Повелитель Небес не дрогнул, а лишь хладнокровно встретился взглядом с чудовищем.

Процесс коммуникации с драконами не вербальный, и мозг их избирает способы общения, не сходные с нашими. Беллек не открывал рта, но я обнаружил, что голову мою наполняют… эмоции, образы… точнее выразиться я не могу. Властитель успокоил чудовище, выразив просьбу допустить нас в его великолепное жилище, где мы могли бы полюбоваться гаремом хозяина, являвшимся несомненным доказательством его величия. От дракона пришло разрешение, поток образов был исполнен удовлетворения и гордости. Нам позволили войти.

Мы двинулись вперед под сенью крыльев. Я взглянул в глаза зверя и послал ему образ, говоривший о моем смирении перед ним: сделать это оказалось удивительно просто. Мое послание было милостиво принято, я понял, что дракона зовут Тазиэл. Я поотстал от Рвиан, потому что беззвучный контакт оказался слишком сильным, чтобы я мог управлять своим движением. Рвиан, похоже, даже не заметила этого, подходя к Анриёль.

Я подошел к Дебуре, моей любимице, которая приподнялась на своем насесте и повернула ко мне свою голову. Я ощутил зов. Я взобрался на шероховатый камень и увидел высиживаемое ею яйцо, которое покоилось на ложе из веток и обрывков шкур, напоминавшем птичье гнездо. Яйцо, высотою доходившее до пояса человека, было снежно-белым с красными прожилками. Я понял, что мне разрешалось потрогать его, и, приложив руку, ощутил под скорлупой медленное и ритмичное биение сердца. Я узнал от Дебуры, что высиживание займет годы, прежде чем на свет появится детеныш-самец, который вырастет сильным, как его отец.

Меня окатила волна любви. Я коснулся щеки Дебуры, которая повернула голову, и я чуть было не упал, но удержался, наткнувшись на выставленную, чтобы поймать меня, лапу. Я прислонился к ее плечу.

«Скоро ли мы полетим? Будем охотиться?» — зазвучало в моем мозгу.

Я ответил:

«Да. Скоро».

Ответом мне стало такое радостное ощущение, которого не могло дать ни одно самое лучшее вино. Пещера поплыла у меня перед глазами. Рвиан испытала то же самое.

Беллек отводил нас и в другие пещеры, коих в горе Замка Драконов было множество. В одной из них на пустом гнезде сидела Пелиана, все мы стояли позади, когда Тездал подошел к ней и встретился ней взглядом. Хо-раби торжественно поклонился дракону, точно обращаясь к высокородной даме при Ан-фесгангском дворе.

Потом я увидел то, чего никто не мог припомнить с тех пор, как Повелитель Небес рассказывал нам с Рвиан про гибель Ретзе. Тездал смахнул слезы, но другие покатились по его щекам, а со стороны Пелианы я ощутил прилив приязни и сострадания. Я видел, как Тездал шагнул к ней и поднял руки, точно желая обнять дракона за шею. Она опустила могучую голову так, чтобы Хо-раби мог прислониться к ней, прижавшись к щеке.

Я услышал, как Рвиан прошептала мне в ухо:

— Думаю, Тездал будет с нами.

Я кивнул и прижал ее к себе, подумав, что мой друг Повелитель Небес нашел теперь, чем заполнить пустоту в своей душе. Наверное, он оставит мысли о Пути Чести. Я надеялся, что именно это и произойдет.

В Урте я был гораздо менее уверен.

Когда мы вышли из пещеры, я видел, как лицо его покрылось бусинками пота, несмотря на стоявший вокруг холод. Измененный содрогнулся под пристальным взглядом самца, шкуру которого покрывали красные и темно-зеленые полосы, сидевшего перед входом в логово, где на пустом гнезде сидела Катанрия. (Несмотря на то, что драконы довольно часто совокупляются, оплодотворения случаются очень редко. Период созревания плода продолжается в течение многих лет, а появление яйца событие и вовсе почти уникальное и потому значительное. Моя Дебура оказалась в этом смысле, впрочем как и во многих других, явлением исключительным.) Урт обвел взглядом самок, изучавших нас со своих насестов. Я думал, что он развернется и побежит прочь, но мой друг, выдохнув воздух, спотыкаясь на усыпанном костями полу, направился к Катанрии. Желание пересиливало страх, как у заядлых игроков, которых мне доводилось встречать в Дюрбрехте. Опасаясь возможного проигрыша, они тем не менее оказывались не в силах устоять перед искушением. Урт, казалось, боролся сам с собой, заставляя себя взбираться к гнезду дракона.

Потом Катанрия устремила на него свой взгляд и, подняв лапу, подхватила и прислонила Урта к своей щеке, уже невзирая на то, хотел он того или нет. Я услышал, как Измененный застонал, и увидел, что он прижался к Катанрии, как щенок к мамке.

— Урт тоже, — прошептал я в ухо Рвиан. — И, думаю, скоро.

Но как скоро? Успеем ли мы узнать все, что нужно? Я видел, что роковой день Эннаса замаячил близким страшным рифом в море моих высоких надежд, но был вынужден сдержать свое нетерпение и утешиться верой в то, что мы успеем.

С вершин Замка Драконов мы видели пришедшую в долину зиму. Я никогда в жизни даже и представить себе не мог такого количества снега. Мы научились седлать наших небесных скакунов — даже Урт, который с трудом преодолевал свой вековечный страх, несмотря на доброжелательные посылы Катанрии, — и могли уже обращаться к ним с просьбой о взаимодействии. Именно так — просить их и ни в коем случае не приказывать — и это одно уже само по себе оказывалось непростым делом для людей, привыкших заставлять слушаться лошадей с помощью уздечки и шпор. Вспоминая о своей серой кобыле (жива ли она еще, надеюсь, что да), я учился просить Дебуру лететь туда, куда мне хочется.

Сколь достославно это занятие: сидя на спине дракона, взмывать под самый купол небес, парить над облаками, посыпающими долину снегом, видеть голубое небо и солнце, отмеряющее свой шаг с востока на запад, невидимое для тех, кто остается внизу.

И охотиться!

О, я познал эту радость. Медленно хлопать крыльями, приводя в ужас все живое на земле, ощущать теплую пульсацию крови. Проноситься над лесами в голодном поиске. Находить жертву и рушиться вниз, выставляя вперед когти.

Драконы изменили мой образ мышления. Они одновременно являлись и плотскими и волшебными существами, питаясь кристаллами, губившими Истинных и сводившими с ума Измененных, совершенно не разделяя при этом столь незавидной участи людей. Драконы умели разговаривать с элементалами, которых Аттул-ки заставляли служить себе, покоряя их волю, как с подобными себе, пусть и живущими другой жизнью, но равными созданиями. Драконы иные, они, как я полагаю, куда умнее, чем мы, люди: Истинные или Измененные, Дары или Аны. И мы, сливавшие свое естество с ними, тоже становились иными от этой близости и от странных камней, сути которых я, даже сейчас, не пытаюсь понять.

Мы научились летать на драконах. Мы исследовали их замок, который сам по себе был настоящей легендой.

Я потратил много времени на изучение всего содержимого замка, но все, что узнал, — это то, что когда-то люди летали на драконах и жили здесь счастливо. Я не видел ничего, что бы свидетельствовало о детях, но тогда я мало об этом задумывался.

Мы обследовали кухни Беллека, и Рвиан, высказав свое неодобрение, употребила все свое умение на то, чтобы привести их в порядок и навести чистоту. Затем она, я и Урт (Тездал оказался совершенно не искушенным в поварском искусстве) по очереди занимались приготовлением пищи.

Мы встречались с Измененными, крестьянствовавшими в долине, давали им мяса и получали взамен оброк продуктами в пользу Беллека. Это был честный обмен, и никто из них не страшился драконов, рассматривая их как соседей, обитавших на этой дикой земле. Мы провели с Измененными немало времени. Поначалу Урт изумлялся тому, что они не боятся наших визитов, а потом пришел в восхищение от жизни, которую вели эти его соплеменники под крыльями драконов. Хуторяне посмеялись над его опасениями и сказали, что здесь они свободны и от Истинных, и от войны, и от Алланин. Урт был озадачен, каким образом они вызнали о ее планах, а крестьяне в ответ не меньше удивлялись, как это он не догадывался об этом.

К тому времени Урт пришел к полной поддержке нашего дела.

С Тездалом все оказалось гораздо сложнее.

Повелитель Небес достиг такого же уровня общения с Пелианой, как я с Дебурой, он любил ее, однако не разделял еще уверенности, что должен будет выступить против своих братьев Хо-раби.

— Ты слишком многого от меня требуешь, — сказал он. — Ты хочешь, чтобы я отринул клятвы, живущие в моей крови. Я не могу ожидать, что ты поймешь, что такое быть Хо-раби, но ты знаешь, что на моем языке означает «Посвященный», что это — то, что мы есть: родившиеся для святого дела возвращения нашей отчизны.

Я открыл было рот, чтобы возразить, но Тездал, подняв руку, остановил меня со столь суровым выражением лица, что я поневоле придержал свой язык. Я уже слишком хорошо знал Тездала, чтобы разбираться в его настроениях. Он долгое время находился в состоянии самопогружения. В действительности я видел его счастливым только в те моменты, когда он общался с Пелианой. О, Повелитель Небес оставался человеком воспитанным — его манеры были куда лучше, чем мои, он осознавал свой долг перед Рвиан, ценил дружбу, крепнувшую между нами и между ним и Уртом. Но червь сомнения грыз его душу с того самого момента, когда мы оказались в Замке Драконов и он убедился в том, что Рвиан ничего не угрожает. Я пытался заводить с ним разговор на эти темы, то же делала и Рвиан, но он давал нам ответы такие же уклончивые, как Беллек. То был первый случай, когда он согласился обсудить все открыто, и поэтому я сидел молча и ждал, когда он продолжит разговор.

— Ты не можешь понять, — произнес он. — Вы, Дары, Истинный народ, пришли в Келламбек с вашей магией и мечами и тех из моих предков, которых вы не убили, обратили в рабов. Вы принесли своего единого Бога и потешались над нашими Тремя; вы отобрали наследие моего народа и втоптали его в землю своими сапогами. Но Аттул вернул нам надежду, показал путь на восток к островам Ан-фесганга, а потом Трое преподнесли нам дар, о котором я рассказывал тебе, чтобы мы смогли вернуть то, что принадлежит нам по праву. Теперь путь нам указывают Аттул-ки, а мы, Хо-раби, жаждем похода, который вы именуете Великим Нашествием.

— Нет, послушай! — Это уже к Рвиан, которая хотела было возразить, но не решилась раскрыть рта, подавленная холодной решимостью его взора. — Вы для меня не враги. Вы, двое Даров, и ты, Урт. Но то, чего вы от меня хотите, — чересчур! Вы хотите, чтобы я выступил на Пелиане против своих. Вы хотите, чтобы я предал все, во что верил. Я ничто без верности тому, чему меня учили, а вы предлагаете мне сражаться против моих соплеменников, против моих братьев. Просите выступить против воли Трех! Вы требуете, чтобы я покрыл свое имя бесчестием ради вашей мечты, а этого я сделать не могу.

Тездал закрыл глаза, запрокинув голову на спинку стула. Я видел, как пальцы его левой руки сжали рукоять висевшего у него на поясе кинжала, и понял, каковы будут его следующие слова.

Я оказался прав.

— Я уже совершил одно предательство, когда помог вам бежать из Требизара. Я не мог поступить иначе из-за данной тебе, Рвиан, клятвы. Но это… — Он устало покачал головой. — Нет. Лучше мне на сей раз избрать Путь Чести.

Рвиан сказала очень тихо и ласково:

— Ты и правда думаешь, что это достойный выбор?

Его глаза резко распахнулись. Голова подалась вперед. Он посмотрел на Рвиан с яростью дракона-самца.

— Да.

— Не хотелось бы видеть, как ты распорешь себе живот, друг мой, — сказал я.

Тездал расхохотался, и звук его смеха громко зазвенел в пустоте зала, напоминая мне вой ветра снаружи. Я чувствовал боль Повелителя Небес. Я знал, как бесконечно трудно ему принять решение.

Тездал протянул руку к кувшину, который я немедленно подвинул к моему другу. Он налил себе чашу и осушил ее, прежде чем продолжить.

— Вы могли бы предать вашего Бога? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Так почему же хотите, чтобы я предал Троих, все, во что верил, все, для чего жил? Прошу простить меня, я не хочу выказать ни к кому неуважения, но вы, Истинный народ, Дары, имеете весьма слабое понятие о чести, которая для нас — главное. Я Хо-раби, всю свою жизнь я живу лишь для одной цели. А теперь вы хотите, чтобы я отверг ее?

Рвиан обдумывала ответ, но, к моему удивлению, Урт, положив ей руку на плечо, жестом попросил Рвиан помолчать и сам обратился к Тездалу.

— Я родился на свет Измененным, — начал он. — Я — продукт волшебного искусства Даров, добыча драконов, слуга. В Дарбеке я был никем — существо для исполнения определенной работы, незаметная прислуга, которую никто даже и не благодарит за ее труд. Меня продали как животное, как ты бы продал пса, лошадь или корову. Я был ничем! И ты думаешь, я после этого возмечтал о завоевании? О том, чтобы мой народ поднялся против своих господ? Я не хочу этого. Нет! Нет! И нет! Я сбежал из Карисвара и перебрался через Сламмеркин, чтобы жить свободно среди диких Измененных.

И что же я нашел в Ур-Дарбеке? Те, кто сулят освобождение, на деле лишь мечтают о власти! Алланин и ее присные вступают в союз с вами, Хо-раби, чтобы уничтожить Истинных, чтобы занять место Даров. Не для того, чтобы создать новый мир, а чтобы изменить порядок старого. Мне не нужен хозяин, Тездал, кто бы он ни был, Истинный ли, Измененный ли. Я хочу жить свободно, быть самим собою.

Что, как ты считаешь, будет представлять из себя Великое Нашествие? Кровавую бойню, которую принесут с собой ваши полки, спустившиеся с неба, и мои соплеменники, под предводительством Алланин переправившиеся через Сламмеркин, а также Измененные Дарбека, восставшие против своих угнетателей. А дальше что? Что потом? Разделят ли Аттул-ки с Алланин то, что будет завоевано кровью? Или амбиции возобладают и на сей раз и Алланин решит не делиться с Повелителями Небес? И не придет ли в голову вашим Аттул-ки поработить Измененных? И где окажутся уцелевшие Дары? Не займут ли они место Анов — рабов и отверженных, мечтающих вернуть утраченное? Я видел доброту Истинных — вот двое из них сидят перед тобой! — но я находил и жестокость. И то же самое встречаю в своих соплеменниках. Говорю тебе: нет между нами большого различия. Давиот понял это многие годы тому назад и заплатил свою цену. И Рвиан поняла это, поэтому она здесь — колдунья Даров, жизнь которой посвящена защите Дарбека. Была посвящена. До того момента, пока ей не суждено было увидеть другое будущее, достойное служения в большей мере!

Урт умолк, как мне казалось, и сам смущенный своим красноречием. Он поднял чашу и выпил вино. Ни я, ни Рвиан ничего не сказали, потому что Урт сказал все, больше добавить было нечего. Я улыбнулся своему старому другу, но он смотрел прямо в глаза Тездалу, точно желая внушить свои мысли Повелителю Небес.

Мой друг Хо-раби хранил молчание, черты его орлиного лица казались непроницаемой маской, но я не сомневался, что в душе Тездала бушует буря.

Мы все ждали.

Наконец он произнес:

— Другое будущее, Урт? Достойное служения в большей мере? Скажи мне, что это такое, а? О каком высшем служении могу помышлять я, клятвопреступник?

Урт смотрел только на Тездала.

— О служении во имя лучшего мира, друг мой, — сказал Измененный. — Мира равных, который бы не делился на господ и слуг. Мира, в котором бы не существовало ни угнетателей, ни угнетенных, завоевателей и побежденных, в котором все жили бы вместе и были свободными.

— Но как, — спросил Тездал, — каким образом собираетесь вы достигнуть этой утопии?

Урт ответил:

— Я думаю, что это будет нелегко. Полагаю — мы дорого заплатим за это, возможно, прольется кровь. Но я верю, что у нас может получиться.

Тездал опустил глаза, уставившись в свою пустую чашу, Рвиан встала и наполнила его кубок. Повелитель Небес выпил и поднес руку к губам, на которых остались капельки красного вина. Смахнув их изящным движением, он уставился на свои пальцы.

— Ну так объясните же мне… — произнес Тездал с тщательно выверенной интонацией, сохраняя на лице полное спокойствие.

Однако я видел, что он скрывает поглощавшую его боль. Маятник качнулся между отчаянием и надеждой, приведенный в движение рассудительной речью, произнесенной Уртом. Мне было жаль Тездала. Я не посмел бы сказать такого вслух, потому что он скорее всего расценил бы это как оскорбление чести Хо-раби, и сожалел о том, что ему приходилось терпеть такую пытку. Тездал был единственным из нас, кто оказался в действительно двойственной ситуации. Я думал о высшей воле, свившей паутину, в которой мы оказались. Она не так уж отличалась от той, которую плели свисавшие с люстр в этом зале пауки, пока Рвиан с помощью своего волшебства не избавила нас от них. То было сложное кружево из множества нитей, и бедняга Тездал угодил в него как муха, против своей воли, только еще более запутываясь от своих тщетных попыток найти достойный выход.




Глава 34


Я вел свой монолог, а ветер настойчиво стучал в окна. Хотя день только начинал клониться к вечеру, небо уже было тяжелым и темным в преддверии снегопада. Скудный свет солнца, которому удавалось пробиться сквозь толстый слой свинца облаков, тонкими длинными лучиками падал на вершины гор. Я говорил с красноречием, достойным своего ремесла, и с жаром страстной уверенности. Я видел, что мне удалось воспламенить пожар в душе Повелителя Небес. Сначала он, как прежде, пребывал в сомнениях, но вот глаза его сузились и затем широко распахнулись, когда семена, посеянные Уртом, дали всходы под щедрым солнцем моих речей. Я видел, как менялось выражение его лица, то вспыхивая, то угасая, точно тени и свет, танцевавшие за окнами. Я видел, как вера зародилась в душе Тездала, подобно солнцу, предвещавшему весну после долгого зимнего мрака.

— Думаешь, это и правда можно сделать? — спросил он, обращаясь не ко мне, а к Рвиан.

Она кивнула и сказала ему:

— Уверена, что упустить такую возможность — означает совершить предательство в отношении всех наших народов.

Тездал перевел свой взгляд на Урта, склонившего голову в торжественно-молчаливом согласии.

Повелитель Небес обратил свое лицо с вопросительно поднятыми вверх бровями ко мне. Я произнес:

— Я не вижу выбора, иначе все останется как было и война никогда не кончится.

— Даже той ценой, которую заплатите вы, Дары? — спросил он.

— В сравнении с ценой погубленных жизней цена эта невелика.

— А мне она кажется очень высокой, — ответил Хо-раби.

Я пожал плечами и сказал:

— Мы собираемся изменить наш мир, Тездал. А тут дешево не отделаешься. И все же стоит заплатить.

Он засомневался, налил себе вина, точно желая предложить тост.

— Я с вами, — громко сказал Тездал и добавил уже тише: — Да простят меня Трое.

— Браво!

Мы все дружно развернулись и посмотрели в сторону дверей, откуда и раздался возглас Беллека. Сколько времени простоял он там в тишине, прислушиваясь к нашему разговору, оставалось лишь гадать. Полагаю, что, вероятно, с того самого момента, как мы только начали разговор, так как он направился к нам с таким выражением лица, точно знал о нашем решении.

Хозяин замка бросил взгляд на кувшин и, взяв его со стола, сказал, отправляясь на кухню:

— Столь серьезные решения требуют полных кубков, но тут вам понадобится моя помощь.

Последние слова он бросил через плечо, как бы невзначай.

Беллек вернулся и наполнил наши чаши терпким красным, приятным на вкус, дурманящим вином. Никогда мне не приходилось пробовать столь прекрасного напитка.

— Я все гадал, сколько же еще пройдет времени, — сказал он, — прежде чем вы придете к этому.

Я уставился на него с удивлением.

— Вы знали?

— Я ведь был в курсе ваших мечтаний, — ответил старик, усмехаясь. — Драконы говорили мне. Я, конечно, не мог быть уверен, но подозревал, что рано или поздно вы примете какое-то решение. Предпочтете тот или иной путь. Я не ошибся в своих предположениях.

Рвиан спросила:

— И вы поможете нам, Беллек?

Властитель драконов уставился на мою возлюбленную своими выцветшими глазами. Эмоции, отразившиеся на его лице, менялись быстро, как свет и тень в горах, и я не мог с уверенностью сказать, что у него на уме. Я подумал, что надежда и уверенность омрачались в его душе предчувствием какой-то невосполнимой, но неизбежной потери. Наконец старик произнес:

— Придется заплатить за это.

Я воскликнул:

— Назовите цену, думаю, мы сумеем заплатить ее.

Беллек хохотнул, и в смешке этом я различил отголоски того переплетения чувств, которое отразилось на лице старика, да еще и, пожалуй, некоторый намек на его безумие. Интересно, что это за цена?

Он произнес:

— Вы должны стать настоящими Властителями драконов.

За этими словами я уловил какой-то скрытый смысл и спросил:

— Сможем ли мы достигнуть наших целей, если не станем ими?

Беллек покачал головой.

— Нет, только тот, кто полностью посвятит себя этому, сможет повести в битву драконов.

— Я согласна, — сказала Рвиан.

Блеклые глаза уставились на меня. Я на секунду взглянул в сторону Рвиан и, кивнув головой, произнес:

— Я согласен.

— Хорошо. — Беллек посмотрел на Урта. На Тездала. Оба кивнули и подтвердили свое согласие словами.

— Тогда, — объявил Беллек, — давайте составим план. Дело это не простое, но… — Во взгляде, которым обвел нас старик, вспыхнул огонек. — Полагаю, что драконов это приведет в восторг.

Мы принялись обсуждать план нашей стратегии.

Каждый из нас располагал сведениями весьма значительной ценности, упрощавшими нашу задачу, по крайней мере, я на это надеялся. Рвиан знала секреты колдовства, которыми владели Стражи и маги Пограничных Городов, чародеи Кербрина и Дюрбрехта. В моей памяти хранились знания о замках Дарбека, количестве баллист на стенах и численности дружин, настроениях населения и замыслах наместников. Урт рассказал нам об Ур-Дарбеке, о Требизаре, о могуществе магии Алланин и ее сторонников, о тех военных силах, которые могли собрать Измененные. Тездал поведал нам о том, какие приготовления Хо-раби и Аттул-ки делают для Великого Завоевания.

Пока мы обсуждали наши планы, зимняя мгла за окнами уступила место быстротечным сумеркам, следом за которыми замок окутала ночь. Ветер стих, точно удовлетворенный проделанной им работой. Громады подсвеченных луной облаков заполонили небо. Снег, кружась в зимнем воздухе, не спеша падал вниз на скалы и парапеты Замка Драконов. Переместившись на кухню, мы, не прерывая беседы, наскоро приготовили ужин и под разговоры уселись за стол.

Часов в зале не существовало, ни клепсидр, ни приспособлений, ведущих отсчет времени по солнцу (да от них и нет зимой никакого прока). Время словно бы остановилось, потеряв свой смысл перед величием наших целей. Никогда я не видел Беллека столь возбужденным, и это его состояние каким-то образом неизвестно почему беспокоило меня.

Из того, что рассказал я вам о своей жизни, вы знаете, что в школе моей нас обучали технике, обычно позволявшей читать язык тела — выражение глаз, интонации голоса, движения рук и плеч, эти маленькие, зачастую тайные знаки, говорящие порою громче любых слов. Я мог сказать с уверенностью, что чувствовал волнение Беллека, но наряду с этим и многие другие эмоции, и причин, вызывавших их, я не мог объяснить. Я верил хозяину замка, у меня не существовало сомнений, что он сдержит обещание и поможет нам, но было и еще нечто такое, что он старательно скрывал. Наверное, это и заставило меня последовать за ним, когда он покинул нас.

Я пошел за ним через заснеженный двор по коридорам, в которых замерзла просочившаяся со стен вода, крысы скользили по покрывшему плиты пола льду. Мы вышли в роившуюся снежным маревом ночь и спустились по дорожкам, — он уверенно, как хозяин, я крадучись, как вор, — к пещерам, где жили драконы.

Было холодно, и я, трясясь от озноба и опасаясь выдать себя стуком зубов, пожалел, что не захватил плащ. Но Беллек не заметил слежки и, лишь на секунду задержавшись перед входом, исчез внутри.

Я последовал за ним и остановился у аркообразного прохода, ведущего в пещеру, в котором сидел на страже своего гарема Тазиэл. Крылья его были сложены, клыки торчали наружу. Он посмотрел на меня, и я, как учил нас Беллек, молча обратился к нему с просьбой:

«Я пришел с миром, не тая зла. Ты величественный и могучий, и я смиренно прошу тебя позволить мне войти и насладиться созерцанием твоего восхитительного семейства».

Получив милостивое соизволение, я, следом за Беллеком, вошел в пещеру.

Я не мог не откликнуться на посыл Дебуры, как не мог ранее совладать со своим любопытством. Мне бы следовало подумать об этом, но я был еще новичком в подобных отношениях. И как любовник, медленно познающий все тонкости запретного и дозволенного, я еще не ведал, сколь многое может сказать мне моя чудовищно-величественная возлюбленная.

Она обрадовалась мне. Я погладил ее по лоснившейся щеке, по извилистой шее, вырвал кусок — ломоть! — причинявшего неудобства мяса, застрявшего между зубов. Дебура поблагодарила меня; я любил ее столь же сильно, как Рвиан, хотя и иной любовью. Я спросил Дебуру, как себя чувствует ее яйцо. (Мне очень хотелось бы узнать, зачем так поздно пришел сюда Беллек, но существует своеобразный этикет во взаимоотношениях с драконами, столь же незыблемый, как и при дворе любого наместника. Драконы живут долго, и время течет для них медленнее, подгонять их может лишь голод. Если имеешь дело с драконами, то всегда приходится платить, но, как я считаю, это того стоит.)

Она сказала мне, что с яйцом все в порядке. Я потрогал его скорлупу и, радуясь за Дебуру, ощутил гордость самца. Я ощущал пульсацию сердца внутри яйца. Мне потребовалось некоторое усилие, чтобы вспомнить, зачем я оказался здесь. Я спросил Дебуру.

Я съежился от охватившей меня скорби. Я еще не изведывал горечи такой утраты.

Мой взгляд заскользил по пещере, и я увидел Беллека, коленопреклоненного перед гнездом, вернее перед тем, что от него осталось. Старик благоговейно касался останков яйца, как гладил я скорлупу плода Дебуры, под которой билось сердце не явившегося еще в этот мир существа.

Властитель драконов смотрел в прошлое, я — в будущее.

Я удивлялся, почему на насесте не было самки.

Дебура сказала мне, что она умерла.

Самка эта была старой, древнее даже самого Беллека, но сумела в этом возрасте воспроизвести яйцо. Я чувствовал, что Дебуру радует мое появление в Тартаре, и понял, хотя и очень смутно, что кладка яиц каким-то образом связана для драконов с присутствием Властителей, что я неким образом причастен к ее способности воспроизводить потомство. Этот посыл утешил меня, помогая легче переносить скорбь Беллека. Это была гордость за наше яйцо, хотя я едва ли, даже сейчас, могу понять, каким образом плод чрева дракона может оказаться в зависимости от доверия к нему человека, Истинного или Измененного. Я испытал огромное сочувствие утрате Беллека.

Тогда я едва лишь вкусил силу, которой связаны дракон и Властитель, но все равно чувствовал боль Беллека, хотя и не понимал в полной мере, что она означала. Словно обнаженный клинок рубил мою душу.

Я понял, что вскрикнул, лишь тогда, когда Беллек повернулся ко мне. Ширина пещеры разделяла нас, но в исходившем от стен свечении я видел слезы, блиставшие на его щеках, наполнявшие его глаза и бежавшие через край. Такой скорби я еще никогда не видел.

Долгие секунды мы смотрели друг на друга. Меня охватило смущение от того, что я вторгся в чужие переживания. Потом старик провел рукавом по своему лицу и высморкался. Раздался тонкий свистящий звук, едва различимый на фоне вздохов и всхрапываний драконов, но я слышал его ясно, как крик раненого существа. Я сказал:

— Простите.

Расстояние между нами было слишком большим, чтобы он мог расслышать, что я сказал, но Беллек понял, и я услышал, как он произнес:

— Не важно.

Я понял, что эти слова относятся не к соболезнованию о его утрате, а к принесенному мной извинению. И то и другое было искренним, и он знал это. Мы пользовались словами, но обмен мыслями шел через сознание драконов. Он поднялся, расправил плечи и, вздохнув, спустился вниз и направился ко мне.

Я стоял, прижавшись к Дебуре, наблюдая за тем, как он приближался. Меня вдруг охватил какой-то неосознанный страх, словно в тумане увиделось мне мое собственное будущее. Я стану таким, как Беллек, старым человеком с измученной душой, полусумасшедшим. Но моя милая сказала мне, что до этого еще далеко.

Беллек остановился около насеста Дебуры:

— Теперь ты кое-что понял, это и есть та цена.

— Но вы не сказали нам этого, — произнес я.

— А вы не спрашивали.

Я пожал плечами, поглощенный мыслями Дебуры.

— Нет, тогда это не имело значения. — Вот и все, что я ответил.

Он улыбнулся. В Канун Танноса, мы, Дары, надеваем личины и пируем напролет всю ночь в честь Бледной Подруги, смерти. Празднества эти не слишком одобряются Церковью, так как считаются отголосками языческой старины. На масках изображены оскаленные черепа или лица прекрасных женщин, каждое из этих воплощений представляет собой Бледную Подругу, подсчитывающую свой урожай. Лицо Беллека напоминало мне эти маски смерти.

Без всякого предисловия он сказал:

— Ее звали Аийлра. Она была прекрасна, настоящая королева.

Хриплый голос его звучал глухо, без интонаций, что позволяет скорбящему мужчине избежать унизительной демонстрации своей слабости. Я понимал, каково Беллеку, и рефлекторно положил ему на плечо руку. Я по-мужски обнял старика, и он, прижавшись ко мне, плакал не таясь. Рубаха моя намокла, я чувствовал, как плечи его содрогаются под моими руками.

— О Давиот, — сказал он упавшим голосом. — Она была столь прекрасна. Она произвела на свет Катанрию. Только благодаря ей я могу летать на Катанрии. И Дебуре, хотя… — Беллек рассмеялся сквозь слезы и сказал, как отец говорит о любимом ребенке: — Хотя Дебура, как и мать ее, — горда. Она допустит к себе лишь одного седока. Установит связь лишь с одним Властителем. Она не позволит мне летать на ней. Только тебе. Ты хоть понимаешь, Давиот?

Я только начинал чувствовать это. Я ощутил гордость и страх. Я сказал:

— Я не уверен…

Беллек ответил:

— Ты любишь Рвиан, так ведь? Какие бы опасности ни подстерегали нас в скором будущем, ты же хочешь, чтобы она была рядом, и никто иной, так?

— Да, — ответил я и послал сигнал Дебуре: «И ты».

— А если бы ты потерял ее? — спросил он.

— Я и потерял ее, — сказал я, — но вновь обрел. Думаю, я предпочел бы умереть, чем потерять ее теперь.

Он произнес:

— Это еще хуже.

— Как? — спросил я, не представляя, что может быть хуже, чем потерять Рвиан.

Беллек отстранился от меня, потирая глаза. Он выглядел очень старым и усталым, как Триман в той легенде про гиганта, который в качестве наказания держал на своих плечах мир.

— Драконы и те, кто связан с ними, живут дольше, чем люди. Это и есть расплата. Это и любовь.

— Что вы мне такое говорите? — спросил я, объятый страхом, лишь наполовину понимая, что он сказал.

— То, что, если вы хотите победить в этой войне, все вы должны стать Властителями драконов, а став ими, свяжете свои души с душами ваших скакунов.

Я произнес:

— Мне это понятно. Вы говорили нам, и мы согласились.

Он возразил:

— Но я не говорил вам всего.

— Я догадывался, — проговорил я. — Но мы все равно согласны.

Беллек покачал головой.

— Скажи я вам все до конца, вы, наверное, не стали бы принимать этого с такой готовностью.

Я ответил:

— Наверное — нет. Но мы ударили по рукам, если теперь мы дадим обратный ход, что тогда? Великое Нашествие? Восстание Измененных? Залитый кровью Дарбек? Если мы выполним предназначение, о котором говорит Рвиан, построим другой мир, то жертвы наши будут оправданными.

Он вздохнул, выпрямил спину и уставился на меня немигающими глазами.

— Став Властителями, вы познаете проклятье очень долгой жизни, иной раз даже более длинной, чем жизнь драконов. — Он снова издал свой сумасшедший смешок. — Когда самка, связанная с тобой на подсознательном уровне, кладет яйцо, это продлевает твою жизнь. А драконы живут долго, Давиот, и они создания весьма требовательные… просто так они тебя не отпустят. Вот в чем состоит сделка с ними, в которую мы, Властители, вступаем.

— И все-таки я не совсем понимаю, — сказал я.

Тут Беллек расхохотался так громко, что дракон-самец, сидевший на страже у входа, повернул свою голову и внимательно посмотрел на нас. Я услышал, как скрипнули его когти на камне.

Властитель произнес:

— Длинная жизнь. Ты увидишь, как твои друзья, женщины, которых ты любил, умрут. Все. А ты будешь продолжать жить. В славе, да! Рядом с драконами! Летать на них по небу. Какое величие! И какая боль, когда все кончается. Когда та, с кем ты связан душой, умирает. Как Аийлра! Если бы не Катанрия и Дебура, которых она произвела на свет, я бы умер или избрал бы Путь Чести, о котором все время думает Тездал.

Я узрел истину. Это было как озарение, истина и не может, наверное, прийти иначе.

— Так именно это и случилось с остальными? С вашими товарищами-Властителями?

Беллек склонил голову и ответил:

— Да. Они потеряли тех, с кем срослась их душа, они погибли в бою или умерли от старости, не оставив потомства… и их надежда умерла.

Снова раздался этот смех сумасшедшего.

— Нити, которые связывали меня с жизнью, истончились. Аийлра ушла, а я… я устал. Меня еще держали Катанрия и Дебура, но теперь у них есть вы.

Я спросил:

— Что же вы будете делать?

— Научу вас, как управляться с драконами в бою, — ответил Беллек.

— А потом? — спросил я.

Старик ответил:

— Обрету покой. Предамся в руки Бледной Подруги. С радостью, поверь мне, как в свое время сделаешь и ты.

— Не слишком ли много боли? — спросил я.

Беллек опустил голову, и, прежде чем он ответил мне, я увидел, как с ресниц его скатились новые слезы.

— Да. Боль такова, что тебе и не понять. Думаю, что мне следовало бы воспользоваться средством твоего друга Повелителя Небес. Разом выпустить себе кишки — лучше, чем терпеть такие страдания.

Я с дрожью в голосе спросил его:

— Тогда почему вы не сделали этого?

Беллек ответил:

— Потому что у меня были Катанрия и Дебура, потомство Аийлры… и мое. Я бы последовал за ней дорогой смерти, если бы остался еще хотя бы один Властитель, кроме меня. Не мог я бросить их, своих детей.

Взгляд его скользнул к входу в пещеру, где восседал на своем уступе могучий самец, и я понял все, что мне сказал Беллек.

Во рту у меня пересохло. Кишки мои свело. Я приносил свою жизнь в жертву, а вместе со мной Рвиан, и Урт, и Тездал. Я понял это и почувствовал себя маленьким и перепуганным мальчиком, застывшим на берегу под накрывшей меня зловещей тенью драккара Повелителей Небес. Хриплым голосом я произнес:

— Теперь я понимаю.

— И готов согласиться? — спросил Беллек.

Я посмотрел на Дебуру, понимая, что выбора у меня нет.

— Да.

Беллек сказал:

— Но ты не можешь отвечать за своих друзей. Если они не согласятся, ты не сможешь повести драконов против своих врагов.

Я посмотрел на него и спросил:

— Почему вы думаете, что они не согласятся?

Старик ответил:

— Потому что это будет означать, что вам придется жить здесь, и нигде больше. И жизни ваши будут очень долгими. Это означает, что вы не сможете вернуться в Дарбек и займете мое место в Замке Драконов.

Думаю, что я понял его, но все-таки спросил:

— Почему?

Он ответил:

— Потому что драконы не станут жить в другом месте, а вы, когда полностью вступите в связь с ними, тоже не сможете уйти отсюда. Думаю, что уже сейчас вы ощущаете это единение. И цепи, которые свяжут вас до скончания вашей жизни, будут становиться лишь крепче.

И я действительно ощущал это. Уже сейчас мысль о расставании с Дебурой причиняла мне боль. Я сказал:

— Я готов принять это решение. Думаю, что и остальные также согласятся.

— Все не так просто, — усмехнулся Беллек. — Пойдет ли Тездал на то, чтобы примириться с мыслью о том, что ему никогда больше не придется ступить на землю Ан-фесганга? Решится ли Рвиан забыть своих коллег-колдунов? Не захочется ли Урту вернуться в Ур-Дарбек?

Я сглотнул подкативший к горлу кислый комок.

— Почему я не могу предложить им этого?

Беллек отвернулся, а когда я вновь увидел его лицо, оно было спокойным.

— Потому что они могут не согласиться. Нет, Рвиан, я думаю, не станет возражать, пока ты рядом. Но Урт с Тездалом? — Старик взял меня за руки, и я вздрогнул от его крепкого рукопожатия. — Вам придется занять мое место! Вы четверо можете вдохнуть новую жизнь в Тартар. Сделать драконов вновь великими. Но и расплачиваться за это придется вам!

Я взвешивал эти слова в своей голове, чувствуя, что Дебура ждет моего решения. Интересно, не сделай я уже несколько шагов по дороге, которая ведет к единению драконов с Властителями, мог бы я поступить иначе? Делал ли я вообще какой-то выбор? Или просто летел вслед нашей с Рвиан мечте? Или Дебура подтолкнула меня? Я не знал и, вероятно, не узнаю.

Я ответил на рукопожатие Беллека и сказал:

— Решено. Я ничего им не скажу.

— Даже Рвиан? — спросил он.

Я покачал головой и почувствовал себя со всех сторон виноватым, отвечая ему:

— Даже Рвиан.

Тут я испытал такое дурманящее наслаждение, какое может дать только глоток холодного вина в жаркий день вместо теплой воды. Я почувствовал… это описать невозможно. Обещание славных дней, длительного счастья, понимания, удовольствия. Я качнулся и чуть было не упал, когда Дебура боднула меня своей огромной головой в спину. Беллек поймал меня, и на лице его я видел удовлетворение, которое источала моя прекрасная драконесса.

Я сказал твердо:

— Даю слово.

А затем из глубин моего сознания, где прятались самые потаенные мысли, пришло:

«Прости меня, Рвиан».

Бывает, что принятые решения камнем ложатся на нашу душу. За каждым восторженным обещанием следует черная тень сомнения. Беллек получил от меня согласие, а я даже не был уверен, имел ли я право давать его. Я обрекал свою возлюбленную и своих друзей на такое будущее, о котором они и понятия не имели. Я даже не спросил их, хотят ли они этого? Но поступи я иначе, и наши общие цели скорее всего никогда не могли бы быть достигнуты.

Я говорил себе, что у меня не существовало иного выбора, когда мы с Беллеком возвращались обратно заснеженными тропинками.

У меня и не было выбора.

Легче мне от этого не становилось. Я думал, что Рвиан прочтет вину, написанную на моем лице. Во рту моем пересохло, и, когда мы вернулись в пустой зал и подошли к догоравшим в камине дровам, чувствуя, как снежинки тают на нашей одежде и волосах, я взял кувшин с вином и выпил прямо из горлышка.

— Помни, — сказал мне Беллек, даже и не осознавая, вероятно, что оскорбил меня, — если ты расскажешь что-нибудь об этом, ни один дракон не поднимется в воздух.

Я кивнул. Иногда принятые решения камнем ложатся на нашу душу.

Когда я вернулся в нашу комнату, Рвиан спросила:

— Почему ты так долго был с Беллеком?

Вопрос завис в воздухе. Я наклонил голову, мне не хотелось смотреть ей в глаза. Я успел уже пожалеть об обещании, данном мною Властителю. Мне захотелось нарушить его. Я знал, что не могу так поступить, потому что в противном случае ее же мечты погибнут в зародыше.

— Да, мы с ним поговорили немного, — пробормотал я.

Она спросила:

— О чем?

Я пожал плечами.

— Позволь мне сначала умыться. Там так холодно.

— В драконьей пещере? — спросила она.

Откуда она знала?

Я ответил:

— Да.

Сказав это, я скрылся за дверью и принялся вытирать волосы, умываться, в общем, тянуть время.

Наконец я приготовился к встрече с женщиной, которую любил даже сильнее, чем мог себе представить. Больше, чем Дебуру. И мне приходилось ей лгать. Думаю, что большего сожаления я не испытывал за всю свою жизнь.

И она, Рвиан, в каком-то смысле усложнила мое положение, использовав свое колдовство для того, чтобы дрова в камине разгорелись ярче, чтобы мне стало теплее. Она откинула одеяло, чтобы я забрался к ней под теплый бочок. Я лежал рядом со своей возлюбленной, обнимая ее и продолжая свою молчаливую ложь. Рвиан спросила, не желаю ли я вина или эля, на что я лишь покачал головой и попросил ее обнять меня и верить мне.

— Я верю, — сказала она, и это оказалось самым тяжелым для меня.

Что я мог сделать? Пришлось импровизировать.

Или притворяться?

Я сказал:

— Подруга Беллека умерла.

Тело Рвиан напряглось. Я почувствовал дрожь, которая прошла по нему, зная, что она, так же как и я, испытывает сочувствие, ибо ее связь с Анриёль уже была крепка, как и моя с моим драконом.

— Это, это… — сказала она упавшим голосом и покачала головой так, что мое лицо на несколько секунд потонуло в золоте ее волос. Потом она, откинув в сторону этот шелковистый занавес, закончила: — Бедняжка. И ты был там. Ты разделил его горе.

Прижимаясь к ее груди, я пробормотал:

— Да. Он плакал… Он…

Я едва не сказал ей все, что узнал, но Рвиан нежно поцеловала меня и сказала:

— Я чувствовала что-то такое. Точно мне приснился сон, думаю, Анриёль рассказала мне об этом. Мне кажется, что она не отпустит меня… Думаю, я начинаю понимать, что такое быть Властителем.

— Ты правда так думаешь? — спросил я.

Если бы она ничего мне не сказала, я, наверное, нарушил бы договор с Беллеком и все ей рассказал. Но Рвиан поцеловала меня и произнесла:

— Случается, что в момент скорби люди делятся с другими чем-то личным, чего не полагается знать никому другому. Ты ведь обещал ему?

Горло мое перехватило, и я с трудом выдавил из себя:

— Да.

— Твое обещание помешает нашим планам? — спросила она.

Я ответил:

— Нет. Совсем наоборот, но…

Рвиан прислонила палец к моим губам и сказала:

— Тогда я ничего не спрашиваю. Я верю тебе. Беллек просил тебя сохранить все в секрете, так?

— Да.

Рвиан сказала:

— Тогда держи слово.

Я покачал головой.

— Ты не знаешь, в чем суть. Если бы ты только знала…

— Нет, — возразила она и засмеялась, поднимаясь надо мной, и, прижав меня своим мягким бедром, положила мне руки на плечи. — Разве я могу сомневаться в человеке, которого люблю? Твое обещание ведь не может причинить мне зла?

— Не знаю, — сказал я. — Дело в том, что это обещание касается не только нас с тобой, но и Урта и Тездала.

Рвиан опустила свое лицо ко мне и поцеловала меня.

— Если ты скажешь им, это поставит под удар наши планы?

Я ответил:

— Вполне возможно.

— Это причинит им зло? — спросила Рвиан.

Наши губы соприкоснулись.

— Думаю, нет.

— Но может? Или это отвратит наших друзей от желания строить новый мир?

Я отодвинулся от Рвиан и отстранил ее волосы, чтобы лучше видеть ее лицо. Я посмотрел в зеленые глаза своей возлюбленной. Слепые глаза! Но уверенность, которую я видел в них, не оставила мне выбора. Я кивнул и произнес:

— Может.

— И сможет ли состояться наш новый мир, если они отвернутся от него? — спросила она. — Сумеем ли мы что-нибудь изменить?

Что я мог ответить ей?

— Думаю, что нет, — ответил я. — Думаю, что мир останется тем же самым. Люди как воевали, так и будут воевать.

— Тогда держи слово, которое ты дал Беллеку, — сказала она. — Ради высших целей. Я не спрашиваю, что сказал тебе Властитель драконов, но не говори ничего Урту и Тездалу.

Я спросил:

— А разве это честно?

Меня поразило то, как точно она скопировала мою манеру говорить.

— Люди как воевали, так и будут воевать, — передразнила меня Рвиан и улыбнулась. — Давиот, Давиот. Отойдем в сторонку, и пусть кровь льется рекой? Будем сидеть и ничего не делать, успокаивая свою совесть, раздумывая, какое решение правильное, а какое неправильное? Избрать ли нам тот путь или этот? Или, может быть, все-таки решимся вступить на тот, который открылся перед нами? Ты считаешь, что наши планы ошибочны?

Я покачал головой. Испытывая приятное удивление, я коснулся губами ее груди.

Рвиан приподнялась, желая говорить серьезно, и «посмотрела» мне прямо в глаза. Она сказала:

— Тогда, если мы поступим иначе, не сделаем того, что считаем правильным, получится, что мы совершим ошибку, так?

Я ответил:

— Да.

Я чувствовал себя смертельно усталым и в то же время возбужденным. Я ужасно хотел Рвиан, но и спать мне хотелось не меньше. Я чувствовал себя виноватым, а она утешала меня, убеждая, что это не так. Ее вера оставалась непоколебимой, а меня терзали сомнения.

Я сказал Рвиан то же самое, что и раньше Беллеку:

— Я не скажу им.




Глава 35


Зима все еще сжимала горы Тартара в своих объятиях, когда мы начали готовиться к своему полету на юг.

Беллек, собиравшийся лететь вместе с Уртом на Катанрии, снабдил нас меховыми одеждами, столь необходимыми в холодном воздухе, и мы воссели на наших скакунов. Оказавшись на своем месте на спине Дебуры, я ощутил прилив эмоций. Кровь моя взыграла, во мне проснулся инстинкт охотника. Я уже перестал быть самим собой, слившись в одно целое со своим драконом: чувство, знакомое лишь Властителям. Я посмотрел туда, где восседала на Анриёль Рвиан, на лице которой отразилось выражение восторга, точно такого же, какой охватил и меня. Никогда раньше не видел я такого количества драконов, собранных вместе. Не нашлось ни уступа, ни крыши, ни башни, на которых бы не сидело животное, а в небе под тяжелыми снеговыми тучами не умолкало биение крыльев все новых и новых драконов, слетавшихся со всего Тартара.

Беллек, точно какой-то древний полководец, поднял руку, давая знак войскам приготовиться.

Прежде чем она опустилась, самцы начали взлетать, и я почувствовал своей кожей, как они жаждали битвы. Дебура развернула свои великолепные крылья, и мы взмыли в небо. Мой радостный крик утонул в кличах драконов.

Самые высокие пики — ничто для нас, наше место — там, где над облаками сияет солнце, там, куда и птицы не дерзают подняться, там, под безбрежной голубизной, покрывающей весь мир, — безраздельные владения драконов. Машут крылья, и далеко внизу проплывают острые Драконьи Зубы, которые сменяются болотистыми долинами Ур-Дарбека. Утро уступало место дню, когда кольцом охватывавшие Требизар горы стали неуклонно приближаться.

Беспокойство мое возросло: не опоздали ли мы? Весна там уже вступила в свои права, и я сказал себе, что все равно день Эннаса еще не наступил.

Урожаи созревали в полях под нами, мирно паслись на свежей травке коровы. Я думал о том, как волшебное искусство, которым владели дикие Измененные, сумело преобразить эту заброшенную пустошь в благодатный край, где всем достает места. Так, наверное, думали простые жители этой страны, но оставалась Алланин и ее присные, рвавшиеся бросить этот миролюбивый народ через Сламмеркин и ввергнуть его в кровопролитную войну. И вместе с тем, не обращайся мы, Истинные, так скверно с Измененными, они не пошли бы воевать.

Тут воспоминание о Пеле и Мэрке пронеслось у меня в мозгу, подтверждая еще раз мою уверенность в том, что понимание возможно, что Истинные и Измененные могут жить вместе.

Но не все так просто. Чтобы достигнуть этого, нам придется преподать им урок. Не в первый раз уже пришло ко мне сомнение в правильности нашего решения. Не выступаем ли мы против естественного порядка вещей, составляющего основу взаимоотношений общества, где всегда были господа и слуги, друзья и враги? Я отогнал от себя эту мысль. Пути назад уже не существовало, построить лучшее общество можно, только разрушив старый порядок.

Воодушевление Дебуры наполняло меня. Она чувствовала присутствие впереди оккультных сил, и это разжигало ее аппетит. Если уж она готовилась бросить вызов всем, кто собирался оспаривать ее превосходство в воздухе, то что говорить о самцах, чье предвкушение битвы было столь сильно, что опьяняло меня, заставляя забыть все сомнения.

Небо вокруг наполняли смертоносные эскадрильи драконов, существа из древних легенд вернулись, чтобы броситься на молодой мир.

Они были бесподобны! Живая воплощенная слава! Их крылья закрывали собой солнце, в лучах которого сверкали смертоносные клыки этих прекрасных чудовищ. Я был одним из них — овеществленной яростью. Я забыл обо всем, когда мы, перемахнув через окружавшие Требизар горы, устремились на воздушные суда.

Никто не смел бы назвать Повелителей Небес трусами, потому что их корабли не повернули, продолжая двигаться прямо на нас, колдуны Хо-раби устремляли в нас стрелы своего колдовства, а воины в корзинах, несмотря на свою малочисленность, натягивали луки и смело бросали дротики в чудовищ, которых не могли не бояться.

Но сил Хо-раби недоставало, а элементалы, против своей воли несшие по небу воздушные корабли, лишь выполняли команды хозяев. Я слышал радостный вой порабощенных духов, увидевших, как самцы пикировали на их поработителей, раскрыв пасти и выпустив когти. В синем весеннем небе расцвели багровые цветы разрывов, раздались ликующие крики драконов-бойцов и безудержно-радостный визг сбросивших оккультные кандалы элементалов. Я видел, как многие из Хо-раби, точно схваченные невидимыми руками, оказались разодраны в клочья. Но большинство их стало жертвами драконов.

А затем весь наш славный полк ударил на большие воздушные суда.

Корабли Хо-раби стояли на приколе, ни воинов, ни колдунов в них не было, никто не ждал нашего рейда. Сомневаюсь, что что-нибудь изменилось, если бы они подготовились, возможно, нам пришлось повозиться подольше, но результат вышел бы тот же — Повелители Небес не владели тактикой борьбы с драконами. Откуда им знать ее?

Мы ударили.

Я отбросил в сторону все сомнения, став единым целым с Дебурой и пуская вместе с ней слюнки в предвкушении добычи. Мы выбрали цель и яростно забили крыльями, набирая высоту, чтобы в следующую секунду, сложив крылья, камнем броситься на воздушный корабль, выпуская смертоносные когти. С призывной радостью вопили элементалы, чуя скорое освобождение. Стрелой вниз! Удар!

Та часть меня, которая продолжала смотреть вокруг моими собственными глазами, узрела бежавшего под нами Хо-раби. Он был в черных доспехах, но без привычного глухого шлема, и я видел поднятое вверх лицо воина. В руках он держал меч, похожий на оружие Тездала. Хо-раби взмахнул своим клинком, стараясь попасть в устремленные к нему когти Дебуры. Храбрость воина не вызывала сомнения, он продолжал размахивать своим оружием, даже когда лапа дракона схватила его и поднесла к своей — нашей — пасти. Я не слышал его вопля, но думаю, что обреченный кричал. Я видел, как широко раскрылся рот несчастного и распахнулись глаза, когда зубы дракона впились в него. Я видел, как разделенное на две части тело рухнуло на пылавшую и залитую кровью землю.

Я захохотал.

Мы набрали высоту и, увидев нашу сестру Катанрию, разрывавшую корабль, помчались к ней. Лицо Беллека сияло, как никогда прежде. В чем это выпачканы меха, в которые обряжен Урт? Похоже — блевотина. Но на размышления времени нет. Битва еще не кончена. Скорее вперед! Скорее к победе! Мы утопили свои когти в оболочке узурпатора нашей власти на небесах и разорвали ее на части. Люди посыпались из корзины, и мы накинулись на них с истинно сестринским соперничеством. Мы ухватили колдуна, чья плоть стала слаще для нас после его бесплодных попыток справиться с нами своим волшебством. Глупец! От нашей пасти не уйти. Разве можно всерьез думать, что жалкие чары окажутся эффективны против нас, истинных хозяев небес!

Мы и не думали останавливаться.

Кораблей уже не осталось, лишь пылавшие обломки. Мы рвали шатры и ловили разбегавшихся людей, делая это с ленцой, точно из баловства протягивая руку к лакомству после слишком обильного пира только потому, что оно есть.

Потом раздался призыв Беллека. И мы поднялись в голубое небо над Требизаром.

Синеву озера под нами окрасила краска огня, пожиравшего обломки воздушных судов, а зеленая трава потемнела, заваленная грудами искалеченных человеческих тел.

«Требизар? Совет? Алланин?»

Голос его терялся в грохоте драконьих крыльев и ликующих криках самцов, и я слышал слова Беллека только через посылы Дебуры, этим же путем я отправил ответ:

«Да! Чем скорее мы покончим с ними, тем лучше».

Согласие Рвиан пришло немедленно, остальные ответили с задержкой и не столь уверенно. От Урта — сердечная мольба повременить или хотя бы избегнуть мясорубки.

А от Тездала… Я не был уверен. Скорбь? Неприятие? Отвращение, направленное внутрь? Я не слишком-то задумывался, поглощенный ликованием и удовольствием от охоты. Я желал, чтобы она продолжалась, и лучше, чтобы добыча оказалась более достойной охотника. Посыл Дебуры понес мысль, которую я по привычке выкрикнул громко в голос:

— Только Алланин и ее сторонники. Пусть остальные не пострадают.

«Это, — возразил мне Беллек, — будет нелегкой задачей. Самцы разгорячены кровью, теперь их не просто будет убедить».

Я ответил:

«Постарайтесь».

Следующий мой посыл был обращен непосредственно к Урту:

«Лучше покончить со всем этим сразу, пока Алланин не сбежала. Можешь не принимать участия, если не хочешь».

Ответ, принесенный мне от Урта через Катанрию, оказался каким-то калейдоскопом ужасных переживаний, подобных тем, которые пришли ко мне от Тездала. В голове моей раздался голос старого товарища-Измененного:

«Нет, если уж делать это, то я должен тоже участвовать. Алланин — мое дело, чтобы потом никто не сказал, что это была месть Истинных».

Доблестный Урт! В словах его была не только храбрость, но и здравый смысл, но я не мог не почувствовать боли, скрытой в словах друга.

«Да будет так», — услышал я Беллека, и без дальнейших проволочек мы помчались над озером к зданию Совета.

Мы оставили за спиной у себя разгромленных и посрамленных Хо-раби, перемолов груду воинов, как я подозреваю, так и не успевших толком понять, что случилось, что за страшная ярость подлинных Повелителей Небес обрушилась на их головы. Они, само собой разумеется, не сделали ни малейшей попытки преследовать нас, а лишь стояли и смотрели, как мы планировали на овал здания Совета. Некоторые пали на колени, воздевая руки к небу, наверное, им казалось, что на них обрушил свой божественный гнев сам Вахин.

Но на размышления и догадки времени у меня не осталось: надо было действовать. Мы спустились к странному белому строению, и тут началось самое сложное.

Первыми приземлились самцы, сразу же принявшиеся рвать крышу и рушить стены, охваченные яростью от присутствия враждебных сил колдовства. Как действует собака-боец, вкусившая крови, охваченная одной лишь страстью к разрушению, так вели себя и самцы-драконы. Скоро от белого здания Рэта остались лишь обломки стен. Мы с Дебурой кружили над руинами, и мне были отчетливо видны, как на плане, изгибы коридоров и нагромождения комнат, заваленных обломками камня и штукатурки, среди которых в панике сновали фигуры Измененных — членов Совета.

Некоторые пытались достигнуть берега озера, но им это не удалось.

Мы с Дебурой спустились, и я, расстегнув пряжки своих ремней, выскользнул из седла, мельком замечая, как остальные, приземляясь вслед за мной, выскакивают из седел.

«Будь осторожен».

Дебура беспокоилась обо мне, ее прекрасная голова опустилась, я погладил моего дракона по щеке и, взяв древний меч, подаренный мне Беллеком, сказал ей:

— Не волнуйся, я скоро.

Я узнал этот зал, хотя и полуразрушенный и лишенный потолка. Как раз в этом помещении мы с Рвиан впервые повстречались с Алланин. Там, среди прочих жертв буйства самцов, мы увидели распростертый труп Герана, убитого обломком камня. На другом конце зала стояла Алланин.

На ее красивое лицо было страшно смотреть — врожденный страх перед драконами совершенно обезобразил его. Если драконы стали воплощением могущества, то Алланин — ярости. Она укрылась под арочным сводом, путь к отступлению ей перекрывал завал из камней. На пропыленном багрянце платья «кошки» виднелись пятна крови убитых. Колдунья оскалилась так, что хорошо видны были ее десны: мне пришло на ум сравнение с загнанной в угол дикой горной кошкой.

Алланин завизжала:

— Что вы сделали? Думаете, вам это сойдет с рук?

Сказав это, она принялась творить в клубившемся пылью штукатурки воздухе колдовские знаки. Я поднял меч. Урт крикнул:

— Мы несем мир. Прислушайся к нам.

Ответом Алланин был магический удар такой мощи, с какой мне еще не приходилось сталкиваться. Но Рвиан подняла руки, отразив выпад предохраняющим заклятием, и энергия, посланная Алланин, точно водный вал, наткнувшийся на волнолом, бурля, обошла нас стороной.

Рвиан сделала жест, и «кошка» точно тряпичная кукла отлетела назад, упав на камни. Обескураженная, ослабленная своим генетическим страхом перед драконами, одаренная Измененная продолжала сопротивляться.

— Взаимодействие с драконами, похоже, прибавило тебе сил, но я не сдамся, я буду драться с вами до конца, — прошипела она.

Урт повелительно поднял руку.

— Мы не хотим драться с тобой, Алланин, не заставляй нас идти на крайние меры. Ты должна выслушать нас!

Алланин поднялась и, поправив платье, медленно окинула взглядом разрушенные стены, на обломках которых восседали драконы. Страх, казалось, совершенно покинул колдунью, с презрением смотревшую на ужасающие лики чудовищ.

Но с презрением еще куда большим обратилась она к Урту.

— И что же ты скажешь мне, предатель? — В голосе «кошки» звучал вызов. — Кому нужен твой мир, если для этого надо ползать на брюхе перед драконами?

Урт сделал вид, что не заметил издевки в ее словах.

— Мы хотим положить конец мечтам о войне, которая не принесет народам ничего, кроме страданий. Если для этого нам приходится пользоваться могуществом драконов, что ж, отлично, пусть так! Лучше недолгий страх, чем вечный ужас кровопролития, к которому ты толкаешь наших соплеменников. Мы установим вечный мир — создадим иное общество, в котором не будет господ-Истинных и рабов-Измененных, бредящих идеей завоевания Повелителей Небес и трясущихся перед ужасами вторжения Даров. Мы изменим порядок вещей так, чтобы в нашем сообществе всем хватило места, каждому нашлась сфера применения для его сил. И когда мы сделаем это, драконы вернутся в Тартар. Хочешь ли ты сотрудничать с нами для достижения этих целей? Желаешь ли помочь своему народу?

Алланин отбросила со лба прядь рыжих волос.

— Вот ты и обрел свое подлинное призвание, Урт. Стал ручной болонкой этих Истинных! Думаешь победить? Думаешь, что твои драконы заставят Измененных забыть страдания и унижения, принесенные им Истинными? Сумеют заставить Анов простить то, что сделали с их предками Дары, отнявшие у них отчизну?

Алланин оскалилась и вновь послала в нас сгусток оккультной энергии, который Рвиан с легкостью отразила.

На сей раз Рвиан использовала другой прием, она как будто бы сковала Алланин магическими цепями, нейтрализовав ее колдовские чары. «Кошку» затрясло, на лице ее появилось растерянное выражение. Затем, выхватив из складок своего платья кинжал, Алланин стремительно, как и подобает кошке, прыгнула на Рвиан.

Я выскочил вперед, но Тездал действовал быстрее: клинок его скользнул змеей в боковом ударе, и оружие Алланин, вращаясь, полетело в сторону. Кинжал ударился о стену и, со звоном упав на залитый кровью мраморный пол, остался лежать там, сверкая в лучах солнца, точно разбитая надежда.

Тездал остановил свой взлетевший для удара клинок и, обернувшись к Урту, произнес, повторяя собственные слова Измененного:

— Чтобы потом никто не сказал, что это была месть Истинных?

Урт — наверное, самый мягкосердечный из нас — закрыл глаза и кивнул. Думаю, что ему все это было не по душе. И все же Измененный вынул свой меч (я и не заметил, что все это время оружие Урта находилось в ножнах) и занес его над головой.

— Мне бы не хотелось, чтобы так все кончилось.

— Предатель! Прихвостень Истинных! — зашипела Алланин.

Урт никогда не учился владеть мечом. И удар его не снес голову Алланин, а лишь оставил страшную глубокую рану в том месте, где изящные плечи «кошки» соединялись в длинную стройную шею.

Алланин с криком упала на пол. Кровь хлынула из раны, фонтаном обрызгивая нас. Урт снова взмахнул своим оружием, и колдунья умолкла.

Я повернулся, услышав, как кто-то негромко ударяет в ладоши, и увидел Беллека.

— Совета больше не существует. Тех, кто не погиб в завалах, прибрали драконы. Думаю, что теперь не много останется Измененных, владеющих таким колдовством.

Урт спросил:

— А как город? Население в безопасности?

— Да. Некоторые разбежались, но драконы пока никого не тронули, — произнес Беллек и счел нужным подчеркнуть: — Пока.

Мы сели в седла и понеслись над озером, сея панику своим приближением. Улицы города наводнились перепуганными Измененными, которым не удалось спрятаться в домах. Несчастные сжимались, дрожа от страха под закрывавшими свет солнца, хлопавшими над их головами крыльями. Гордость, которую я испытывал, проносясь на крыльях моей Дебуры по широким улицам, граничила с отвращением. Ее крылья сносили на своем пути веранды, ее когти оставляли борозды на земле. Я ощущал себя богом, способным даровать жизнь или смерть, зная, что стоит мне только намекнуть своей подружке, как все вокруг меня превратится в прах.

Власть развращает. Она — кружащее голову варево, дурману которого трудно противостоять. Я испытал гордость за то, что мне это удалось, потому что искушение было велико, но я сумел устоять перед манящим убожеством Измененных и презрением, которое источала Дебура. Но я устоял и увидел Аила и некоторых храбрецов рядом с ним. Я думаю, что они бросились бы на нас, не окажись рядом Урта. У них на лицах было выражение людей, готовых принять смерть.

Наш бывший тюремщик узрел моего друга-Измененного на объятой страхом улице с драконом в поводу и с широко раскрытыми глазами и отвисшей челюстью смотрел на него, пока Урт не окликнул его:

— Аил! Мне нужен хотя бы один нормальный человек.

Тут Аил, бросив меч, упал на колени, вопрошая Урта, что тому от него нужно.

Могучего «быка» охватил страх, Измененный дрожал, стараясь не поднимать глаза на драконов, тем временем Урт обратился к нему:

— Алланин мертва, и почти все колдуны тоже — больше не будет призывов к войне. Корабли Повелителей Небес уничтожены вместе с бредовыми фантазиями Алланин. Расскажи об этом народу, Аил. Скажи им, что мы открыли ворота в новый мир, скажи им, что они могут забыть о войне.

Произнеся эти слова, Урт показал на драконов, паривших вокруг, и на того, что был у него за спиной.

— Скажи людям, что никому не будет причинено вреда, если они не станут раздувать пожар войны. Скажи им, что любые попытки пересечь Сламмеркин будут пресечены подобным образом.

Точно подтверждая слова своего седока, Катанрия подняла голову, раскрыла пасть, обнажая свои страшные клыки, и испустила страшный вой. Все стоявшие поблизости бросились врассыпную, но Аил, несмотря на то, что все его тело охватывала крупная дрожь, оставался.

Урт произнес:

— Наступают новые времена, Аил. Грядет новый, лучший, мир, в котором мы, Измененные, не будем больше ни слугами Истинных, ни подданными одаренных. Мы станем свободными и равными со всеми Истинными и Повелителями Небес. Даю тебе слово. Расскажи об этом людям.

Аил кивнул, а я не мог сдержать удивления, что все получается так просто, даже когда Рвиан приземлилась со своей Анриёль рядом с Дебурой и, взяв меня за руку, сказала:

— Начало положено, Давиот. Мы построим мир, о котором мечтали.

Как бы там ни было, первый суровый шаг оказался сделан. Хорошо бы и дальше все шло так же.

С притязаниями Алланин покончено. А как с остальными? Джарет? Повелители Небес, сородичи Тездала, — откажутся ли они от своих планов? Неужели нам и правда удастся заставить всех жить в мире?

Вот в этом-то я как раз и не был уверен, но другого пути у меня не существовало. Теперь, после того как руки мои омылись в крови, я тем более не мог повернуть назад. Я знал, что только успех сможет смыть это пятно с моей совести.

Мы запаслись провизией в перепуганном городе и полетели дальше. Сейчас Требизару больше нечего было дать нам, как и всему остальному Ур-Дарбеку: оставалось только надеяться на то, что сумасшедшие мечты Алланин умерли вместе с ней и что здравомыслящие парни вроде Аила сумеют навести порядок в городе. Позднее, возможно, мы и вернемся, но сейчас… сейчас перед нами новые битвы и новые завоевания, которые нам надлежит совершить до дня Эннаса, когда на Дарбек нахлынет армада Повелителей Небес. Оставалось надеяться, что мы успеем ко времени и то, что натворили в Требизаре, окажется не напрасным.

Когда свет солнца стал слабее, чем сияние оставленных нами пожарищ, мы устремились к горам на южной границе долины, где наши драконы, рассевшись по выступам скал, перекликались друг с другом. Мы же, все впятером, обустроили себе стоянку, отложив обсуждение наших планов до утра.

Ни Урт, ни Тездал не проявляли особой разговорчивости, по большей части отмалчиваясь. Они оба наблюдали гибель своих сородичей сегодня. Интересно, как буду чувствовать себя я, когда поведу драконов против моего собственного народа.

Вскрики драконов раздались на рассвете. Чудища наслаждались теплом здешних мест, и я чувствовал их желание лететь на юг, к ожидавшим их там битвам. Я с готовностью воссел в седло Дебуры, поднимаясь с ней в небо; авангард самцов, захлопав крыльями, устремился к солнцу. Мы сделали круг в память о перепуганном Требизаре и помчались прочь в сторону Сламмеркина.

Пролива мы достигли к полудню.

Никогда я не видел ни Сламмеркина, ни Пограничных Городов и был поражен их размерами. Сламмеркин куда как шире Треппанека, меня просто поражало, как Измененным удавалось пересечь такую преграду. Я решил, что только такие упрямцы, как Урт, могли одолеть подобную ширь. А Пограничные Города? Каждый из них мало чем уступал Дюрбрехту, как и неприступные крепости на южном побережье. Я испытал тревожное чувство, подумав о колдунах, сидящих в этих залитых солнечным светом городах, и о том, сколь велика сила волшебства, которую они могут обратить против нас.

От моей Дебуры пришло ко мне ощущение спокойствия и уверенности в том, что мы невредимыми минуем эту преграду. Что никакие смертоносные заклятия не навредят мне, пока я сижу на ее спине. Оставалось надеяться, что она права, выбирать мне не приходилось.

Города неуклонно приближались. Даже если колдуны не чувствовали нашего приближения, то могли, по крайней мере, видеть нас: мы закрывали собой все небо. И с той, и с другой стороны реяли эскадрильи драконов, и великое множество их устремлялось нам вослед. Воду под нами накрыла густая тень.

Нас, конечно, заметили, но, как и уверяла нас Рвиан, никто не сделал попытки остановить нас. Мы застали их врасплох. Мы мчались столь быстро, что колдуны просто не успели воспользоваться мощью кристаллов. Мы появились и исчезли, точно гонимая ветром туча в летний полдень. Мы не тронули Пограничных Городов, спеша к нашей цели — Кербрину.

Очередная веха на нашем пути, Кербрин, был настоящей цитаделью, укрепленной даже сильнее, чем Дюрбрехт, да к тому же еще получившей известие о нашем приближении.

Нас встретил заградительный кордон магической энергии и снаряды метательных машин. Я видел, как самца, прекрасное сребробокое создание, забросало, точно шлюпку на штормовой волне. Зверь забился, хлопая крыльями, тщетно пытаясь освободиться. Но раньше, чем ему удалось сделать это, сверкавший на солнце снаряд угодил в его крыло, в то место, где оно прикреплялось к туловищу. Через Дебуру услышал я пронзительный вскрик самца, голос его был полон не столько боли, сколько ярости и униженной гордости. Никогда раньше не видел я крови драконов. Она красна, как ваша или моя. Кровь хлынула по груди дракона, пытавшегося набрать высоту, но вторая стрела ударила в грудь зверю и убила его. Я почувствовал себя так, точно впервые увидел смерть рядом с собой. Я знал, что значит потерять друга, знал, каково, пронзив человека мечом, видеть, как жизнь покидает его. Но сейчас… Нет, такого я в жизни не испытывал, как никогда не чувствовал такой ярости, какую разделил с драконами.

И не успело еще громадное тело долететь до земли, как запылала месть.

Самцы тучей демонов, которыми так старательно пугает маловеров Церковь, ринулись вниз. Когда Дебура, когда мы — я почти уже не видел разницы между нами — последовали за авангардом, я видел, как два самца, точно соколы, спикировали на пославшую снаряд баллисту. Один из них схватил механизм задними лапами и поднял его, солдаты, обслуживавшие орудие, посыпались в разные стороны, точно муравьи. Дракон, забив крыльями, поднялся в небо. Я увидел бедолагу-солдата, уцепившегося за баллисту и вместе с ней рухнувшего на улицы города, когда чудовище разжало когти. Второй дракон тем временем уселся на укреплениях. То, что увидел я в следующие секунды, мне уже случалось наблюдать в своих видениях, только тогда летающие гиганты разрывали на части и грызли рыцарей Хо-раби, а не воинов Дарбека, солдат из полков Великого Властелина.

А потом Дебура, то есть мы — слитые в единое целое дракон и человек, — пылая яростью ринулись вниз, чтобы преподать урок ползающим тварям, осмелившимся убить дракона.

Спустившись низко к укреплениям Кербрина, мы пожали на них кровавый урожай. Мы не останавливались, наши когти и челюсти не уставали хватать и рвать людей, хвост — сметать все уцелевшее на нашем пути. Баллисты для нас были тяжеловаты, и их мы оставили самцам, которые прекрасно разобрались с этими приспособлениями. Нашей целью становились люди, мы резвились, как лиса в курятнике. Ярость завладела нами, и, когда на стенах остались лишь одни мертвые искалеченные тела, мы всеми силами ударили на город. И гневная Рвиан, и Тездал, и Урт с Беллеком на Катанрии.

И когда все было кончено, когда Дебура приземлилась во дворе прямо напротив дворца Великого Властелина, а остальные драконы или восседали на стенах, или кружили в небе, я спустился из седла на землю, вновь став самим собой. Стоило мне осмотреться вокруг, как я почувствовал, что комок подкатил к моему горлу, и я встал на колени, не в силах сдержать тошноты. Меня вывернуло, как Урта в Требизаре. А когда я поднялся, отвечая Дебуре, что не могу как следует понять, почему на меня так подействовали результаты побоища, то увидел, что одежда Рвиан измазана блевотиной, а лицо стало столь бледным, что я испугался, как бы моя любимая не упала в обморок.

Рвиан прислонилась к Анриёль, излучавшей чувство столь же глубокой удовлетворенности, как и Дебура, и, вытерев рот, выдавила из себя:

— Мы ведь не думали, что это будет легко, а?

Я покачал головой и, сплюнув, сказал:

— Нет, но все же не предполагали, что все окажется таким страшным.

Тездал произнес:

— Это война, и, как бы там ни было, война вещь кровавая. Думаю, что, когда мы отправимся на восток, будет еще страшнее.

— Нет, — сказал я, едва слыша свой голос. — Я никогда не думал…

— Как и я, — подхватил Урт. — Но мы можем сделать то, что задумали. Мы должны. Сейчас более, чем когда-либо. Или все напрасно, все.

Я ощутил на своем плече твердую руку друга. Как когда-то в Дюрбрехте. Я сплюнул, опустил голову и ответил:

— Все верно, Урт, все верно.

Измененный улыбнулся, и выражение его лица напомнило мне то, которое я видел у Беллека, когда тот говорил мне о кончине Аийлры. Оно напоминало маску Бледной Подруги.

Я сказал:

— Может быть, нам послать кого-нибудь внутрь и попросить Великого Властелина и регента принять нас? — предложил я.

Беллек расхохотался и дал сигнал самцу, который — прежде, чем кто-либо из нас успел что-нибудь возразить — вырвал вместе с петлями дверь, преграждавшую нам путь.

Из проема появился слуга-Измененный с желтой тряпкой парламентера на шесте, который он сжимал в своих трясущихся руках. Чуть позади расположилась группа арбалетчиков.

Рвиан выдвинулась было, чтобы говорить, но я выскочил вперед, закрывая ее своим телом. Меньше всего мне хотелось бы, чтобы мою возлюбленную убили.

Я прокричал:

— Мы желаем говорить с Великим Властелином Тэрлом и с регентом Джаретом. Мы не желаем дальнейшего кровопролития.

Перепуганный Измененный исчез, и несколькими секундами позже появился офицер в чистой форме и в начищенных доспехах. Он еще не успел побывать в сражении, но крепко сжимал в руках своих меч, и голос солдата звучал твердо как сталь. Стоявшие за спиной у командира арбалетчики целились мне в грудь. Мне очень хотелось сейчас оказаться где-нибудь в другом месте.

— Кто вы такие, чтобы настаивать на этом? — требовательным тоном спросил офицер.

Лица его мне было не видно из-за забрала шлема, но в глазах и тоне сквозила надменность. Я всмотрелся в фигуру офицера и понял, что он не кербринец, а мардбрехтец, по цвету накидки.

— Мне кажется, — сказал Беллек, — драконы еще не наелись. Пусть они сожрут его.

Рвиан воскликнула:

— Нет! Мы пришли, чтобы говорить, а не убивать.

Я повторил свои слова:

— Мы должны поговорить с Великим Властелином.

Из-под забрала своего шлема воин посмотрел на окружавших нас ужасающих чудовищ, на тех, которые восседали на стенах и кружили в небе. Нелегко читать язык движений тела человека, закованного в броню, но я все же почувствовал, как под доспехами плечи офицера опустились. Я продолжал:

— Мы не хотим убийств, но если вы предпочитаете сражаться, драконы сотрут Кербрин с лица земли. Или вы сомневаетесь в этом?

Глаза латника ответили мне раньше, чем я услышал голос:

— Нет. Подождите здесь.

Я сказал:

— Не долго.

Он наклонил голову и ушел, но стрелки остались. На лицах их был запечатлен откровенный страх. Я мог бы поаплодировать их смелости, потому что ни один из них не побежал и не опустил своего оружия.

Мы ждали во дворе, поджариваемые колдовством Аттул-ки, имея возможность убедиться в печальных последствиях, которые оно оказало на природу. Я видел засохшие растения, высушенные фонтаны, увядшие лозы, погибшие деревья. Вокруг царила атмосфера безнадежности: плиты, которыми был вымощен двор, растрескались, ростки сорняков пробивались вверх, уже засохшие и почти безжизненные. Драконы грелись на солнышке. Я, даже сбросив свои меховые одежды, чувствовал, как испарина обволакивает мое тело.

Раздались звуки рожков, и появился герольд, длинные волосы которого висели клочьями, а лицо покрывали бусинки пота. Камзол его был грязен, но голос звучал громко:

— Регент Джарет милостиво согласился выслушать вас, следуйте за мной.

Раз уж я взял на себя обязанности парламентера, то, следовательно, и говорить приходилось мне.

— Нет. Пусть Великий Властелин Тэрл и регент явятся сюда.

Я не завидовал герольду, который, покосившись на драконов, сглотнул слюну и произнес:

— Я передам ваши слова.

— И побыстрее, — сказал я. — Если они не явятся сюда до… — я покосился на сидевшего на обломках крытой аллеи из вьющихся растений дракона, — до того, как солнце коснется головы дракона, именно ему я и поручу привести их сюда.

Власть развращает людей. Мне нравилось смотреть, как лицо герольда на моих глазах стало еще более бледным. Я услышал смешок Беллека, раздавшийся вслед умчавшемуся прочь бедолаге. При всем этом я прекрасно понимал, что арбалетчики держат меня на прицеле, и делал все возможное, чтобы не обращать на них внимания.

Наконец появились Тэрл и Джарет.

Великий Властелин был не намного моложе меня, но выглядел как невинное дитя. Он, совершенно очевидно, очень неуютно чувствовал себя в боевых латах, сковывавших его движения, а меч, болтавшийся у него на поясе, служил скорее украшением, чем оружием. Шлем Тэрл нес под мышкой, что позволяло мне рассмотреть черты первого лица нашего государства. Мягкие и невыразительные черты юноши искажала тревога. Светлые, какие были и у Гаана, и без того большие голубые глаза еще шире раскрылись от удивления при виде чудовищ. Мне понравилось, что я прочитал в них скорее удивление и интерес, чем страх.

Джарет оказался совершенно иным. Худой и высокий, но широкоплечий, он носил доспехи куда более роскошные, чем у Великого Властелина. Сверкавшие на солнце посеребренные поверхности по краям ограняло золотое витье. Он был в шлеме той же формы, что обычно носят наместники, но богато украшенном, со стилизованными орлиными крыльями на висках и забралом, выполненным в форме оскаленной пасти льва, которое было поднято, что позволяло мне видеть надменный лик регента. На нем не читалось ни тени удивления, только лишь высокомерное раздражение, точно наше вторжение, наши драконы наводили на Джарета скуку. Ноздри его тонкого носа раздувались от стоявшего в воздухе запаха свежей крови (и, если уж говорить правду, вони испражнений драконов). Я не мог считать последнее основанием для проявления такого высокомерия. Я посмотрел в глаза регента, холодные и отстраненные. Мне он очень не понравился.

От Дебуры ко мне пришла волна раздражения, она ощутила мою неприязнь и разделила и умножила ее. Мне страшно захотелось вытащить меч и рубануть им этого разряженного фигляра.

Рвиан, «подслушавшая» беззвучный разговор между мной и Дебурой (Анриёль послала сигнал своей Властительнице), сказала:

— Успокойся, Давиот! Хватит крови!

Я ответил молча, зная, что слова мои достигнут Рвиан.

«Ее и не будет, если нас не вынудят».

Я смотрел в надменное лицо и почти желал, чтобы именно так и произошло.

— Я — Джарет, регент трона Дарбека. Что вам угодно?

Я произнес:

— Ничего, я собираюсь разговаривать с Великим Властелином Дарбека.

Джарет, услышав эти слова, еще пуще раздул ноздри, в глазах его засверкала злоба. Стоя под взглядом регента, я уповал на то, что здравый смысл в нем возьмет верх, и мардрехтский воевода не отдаст арбалетчикам приказа стрелять, что повлечет за собой неизбежную бойню. Тэрл явно испытывал смущение, он вздрогнул под своими доспехами и, оторвав взгляд от драконов, перевел его на меня. За спиной юноши рядом с арбалетчиками появились колдуны, коих я насчитал девять.

В моей голове я услышал пришедший от Рвиан посыл:

«Это посвященные, Давиот. Я сомневаюсь, что справлюсь с ними всеми».

Я послал ответ:

«Все в порядке, тебе не придется этого делать. Береги себя».

«А ты? — спросила она. — Как же ты?»

Я посмотрел на колдунов и арбалетчиков, подумав, что мне, возможно, придется несладко. Но выхода у меня не осталось, я мог лишь идти напролом. Поэтому я посмотрел Великому Властелину прямо в глаза и сказал:

— Я буду говорить с вами, господин Тэрл, только с вами. О будущем.

Джарет сказал:

— Я говорю за Великого Властелина. Если у вас есть какие-нибудь требования, изложите их мне.

Я сделал посыл Дебуре, которая взмахнула крыльями, вытянула шею и оскалила страшную пасть, перемещаясь поближе ко мне. Остановившись за моей спиной, она зашипела на регента. Тот отпрянул.

Власть развращает, но иногда, пользуясь ею, можно доставить себе некоторое удовольствие. Зрелище Джарета, усевшегося своей бронированной задницей на каменные плиты пола, не могло не согреть мне душу. Я взял Тэрла за руку — думаю, не сделай я этого, он бы так и стоял, любуясь драконами, пока мы не улетели из Кербрина, — и отвел его в сторону.

Раздался чей-то властный приказ, но Тэрл поднял руку и крикнул:

— Не стрелять!

В эту секунду я решил, что он вполне может стать достойным наследником своего отца.

Я решил!

Да кто я такой, чтобы решать, кому из Дарбека править страной, а кому нет? Но, с другой стороны, опять же, почему бы нет? Я считал, что Джарет не годится, и за время своих странствий успел узнать, что это весьма распространенное мнение. Вполне приличные люди, такие, например, как Сарун, разделяли эту же точку зрения. Так почему бы мне не стать ее выразителем?

Особенно когда у меня за спиной дракон.

Я рассказал Великому Властелину все о наших планах, о том, что мы уже сделали и что только собирались сделать. Постепенно к нам присоединилась сначала Рвиан, а затем и Урт с Тездалом. Привыкший больше к общению с драконами, чем к разговорам с Истинными, Беллек стоял в стороне. И очень хорошо, что так получилось, потому что Джарет, по-видимому почуявший, к чему клонится наш разговор, решил попытаться защитить свои интересы.

Все, что я знаю наверное, — это то, что я услышал крик Беллека и предостережение, переданное мне Дебурой. Я оглянулся вовремя: сверкающая на солнце стрела мчалась нам навстречу.

Я забыл о Тэрле, для меня существовала сейчас только Рвиан, и я бросился на нее всем телом, сбивая и увлекая мою возлюбленную на плиты двора. Она закричала, и, когда мы очутились на земле, в нос мне ударил запах блевотины, исходивший от одежды Рвиан. Но я думал лишь о том, что стрела могла убить мою возлюбленную, не закрой я ее своим телом.

Я даже не видел, как Тездал сбил с ног Великого Властелина, а Урт закрыл Тэрла своим телом.

Зато я видел, как Дебура и Катанрия разом схватили зубами Джарета, на которого претендовали и Анриёль с Пелианой. Я прекрасно видел, как арбалетчики, напрасно расходуя стрелы, осыпают ими драконов, чьей коже эти смертоносные для человека снаряды не причиняли никакого вреда. Я видел разорванное на куски тело Джарета и стрелков, умиравших от когтей и зубов мстительных драконов. Я слышал, как хохотал Беллек.

Потом все было кончено. Осталась лишь окровавленная мешанина из плоти и железа доспехов, лежавшая во дворе дворца памятником амбициозным людям. Остальные и не помышляли о сопротивлении, стоя и с благоговейным ужасом взирая на то, что случилось.

Урт с Тездалом подняли трясущегося Великого Властелина с пола. С побелевшим лицом он окинул взглядом двор.

— Что я должен сделать?

Я ответил:

— Построить новый мир, созданию которого уже положено начало в Ур-Дарбеке и который скоро будет принесен и Ан-фесгангу.

Тэрл сказал:

— Тогда расскажите мне.

И, несмотря на пролитую кровь, я почувствовал, что надежда есть.




Глава 36


Тэрл не выказал противодействия нашему предложению, он даже высказал некоторые собственные дополнения к нему. То, как быстро сумел юноша приспособиться к столь драматичным образом изменившимся обстоятельствам, показало мне, что он был на самом деле сыном своего отца. А то, с какой готовностью принял он наши планы, говорило, что Тэрл не слишком-то доволен своим положением. Он с радостью согласился, когда мы предложили (а это, в свете мощи горделиво восседавших на кербринских стенах чудовищ, выглядело в значительной мере и требованием), что отныне и впредь Великий Властелин станет править страной вместе с Советом Наместников и представителей колдунов и Мнемоников. Однако Тэрла в немалой степени поразило наше предложение (требование!), чтобы Измененные Дарбека стали отныне не бесправными слугами, но пользовались бы правами и привилегиями наравне со свободными Истинными. Но когда длинная ночь стала окрашиваться первыми проблесками наступавшего утра, когда мы рассказали Великому Властелину все, что знали, он согласился с правомочностью наших требований. Что касалось его советников, то те оказались не столь сговорчивыми, однако слово господина и неупоминаемая, но оттого не менее реальная угроза возмездия со стороны драконов заставила и их, пусть лишь на словах, согласиться. Я понимал, что придворные партии станут оспаривать наш порядок общественного устройства, найдутся недовольные в городах и замках, но это не являлось для нас в тот момент предметом наиважнейшей заботы. Довольно было уже того, что Тэрл поддержал нас, чем в изрядной степени облегчил нашу задачу.

Пусть Тэрл и не обладал твердостью и решительностью характера своего отца, как и его самолюбием, но юноша оказался в полной мере наделен мудростью Гаана. Он сказал:

— Если мы сумеем провести в жизнь достигнутые между нами соглашения, тогда, я полагаю, это может сделать Дарбек более счастливой страной. Но как же быть с Повелителями Небес?

Солнце уже встало, хотя у него совершенно не было никакого права так жарить в это время года. В комнате, несмотря на распахнутые окна, стояла духота. С улицы доносились крики драконов. Я испугался, что наши скакуны возжаждут пищи и отправятся на поиски ее, прочесывая улицы города.

То же пришло в голову и Беллеку, потому что он, проведя рукой по губам, оттолкнул свой стул.

— Мы все решили, — произнес он, поднимаясь, — остались детали, обсуждайте их, а я отправлюсь с ребятами на охоту.

Я кивнул в знак согласия, а седовласый Властитель обратился к Урту.

— Могу я сесть на Катанрию?

Измененный (которому, кстати, все время было не по себе в этом собрании) выглядел пораженным.

— Вы спрашиваете моего разрешения? — произнес он.

Беллек кивнул и совершенно серьезно ответил:

— Теперь, друг мой, она твоя. Я могу лететь на ней, только если позволишь мне.

Урт насупился и сказал:

— Конечно.

Я думал, что мой друг тоже бы с радостью ушел с Беллеком, но Измененный не шелохнулся, а старик, поклонившись ему, двинулся к выходу. Что-то странное просквозило в лице Властителя, но что именно, я сказать не мог.

Рвиан окликнула его:

— Поосторожнее выбирайте охотничьи угодья, Беллек, ладно?

Старик рассмеялся и ответил:

— Конечно, милая. Я не хочу разрушить то, чего вы достигли с таким трудом. Только не сейчас.

Смех его точно повис в душном воздухе зала, но времени размышлять над этими словами у меня не было. Тэрл задал весьма уместный вопрос.

Я бросил короткий взгляд на Тездала, молчаливого и задумчивого, и сказал:

— Когда мы, Дары, впервые ступили на земли Келламбека, то убили живших там Анов, а оставшихся превратили в рабов. Мы поступили жестоко и несправедливо.

Тэрл кивнул.

— Заглядывая в прошлое, мы не можем не признать этого, но разве мы ответственны за грехи наших отцов?

— Да, если не исправим их, — ответил я.

Тэрл вторично кивнул и произнес:

— И что же вы… предлагаете?

— Мы лишили Анов родины, и это послужило причиной начала Нашествий, — сказал я. — Если мы не предложим им возмещения их потери, Нашествия будут продолжаться.

Один из сидевших за столом дигнитариев сказал:

— С такими союзниками, как ваши драконы, мы можем разгромить Повелителей Небес.

В говорившем я по одежде опознал мардбрехтца.

Тездал напрягся, ладонь Рвиан упала на запястье сжавшей эфес меча руки Хо-раби.

— С нашими драконами мы в состоянии сровнять с землей весь Дарбек, — поспешил сказать я. — Но мы хотим совсем другого — мира, прекращения Нашествий, окончания войны.

Не дав мардбрехтцу возразить, Тэрл поднял руку.

— Под таким решением я с удовольствием поставлю свою печать, — сказал юноша, демонстрируя сообразительность. — Разве это не станет нам всем замечательным памятником, господа? Только подумайте! Мы с вами миротворцы, победители Повелителей Небес… — Он осекся и виновато улыбнулся Тездалу. — Положившие конец Великому Нашествию, всем вообще Нашествиям. Школа Давиота навсегда прославит наши имена, которые будут веками жить в легендах Сказителей.

Я улыбнулся. Я не мог с уверенностью сказать, солнце светило слишком ярко, но мне показалось, что Великий Властелин подмигнул мне. Он спросил:

— Так скажите же мне, как нам достигнуть этого мира?

— Вернуть Повелителям Небес их родину, — ответил я.

Я не ждал ничего, кроме вспышки всеобщей ярости, так и случилось.

Тут Тэрл поразил меня вторично. Он с такой силой стукнул своей чашей по столу, что она погнулась, а ни в чем не повинный камешек вылетел из узора на золоте кубка. Вино обрызгало рукав Великого Властелина. В наступившей тишине он произнес:

— Мы должны выслушать Давиота. Сидите, пожалуйста, спокойно, или, может быть, вы предпочитаете излагать свои возражения драконам?

Тэрл произнес эти слова мягким, совсем не ораторским голосом, но в речи его прозвучала властность, которая заставила собравшихся умолкнуть.

Пробормотав слова благодарности, я сказал:

— Кровь льется уже столько лет, что никто из присутствующих здесь не смог бы подсчитать число погибших. Первой пролилась кровь Анов, когда мы, Дары, пришли на их землю. Уже потом кровь наших отцов окропила эту землю в войне с Повелителями Небес. И правда и неправда остается в прошлом, каким станет будущее — решать нам. Будем ли мы упорствовать в ошибках древности? Или попытаемся исправить их? Я полагаю, что существует лишь один способ достижения нашей цели: или мы воспользуемся им, или Нашествия будут непрестанно продолжаться.

Все тот же нобль из Джаретовых мардбрехтцев опять повторил:

— Если исключить возможность разбить Анов с помощью драконов. Так поступил бы любой достойный Дар.

Слово взяла Рвиан, в простых словах излагая то, что уже не раз приходило мне на ум и (как я думаю) страшило меня.

— Мы уже не Дары в полном смысле слова, ни я, ни Давиот. Как Урт уже больше не слуга-Измененный, беглец, избравший путь на север через Сламмеркин. И Тездал уже не Повелитель Небес. Мы Властители драконов, мы не такие, как вы. Мы иные, мы смотрим на мир глазами драконов, а это не глаза Истинных, Измененных или Повелителей Небес. И как мы — иные, так и мир, который мы построим, станет иным! И вы не помешаете нам! Не сможете!

Рвиан не приняла ванны, не сменила своей грязной одежды, она лишь немного пригладила пятерней волосы, и только-то. Щеки ее покрывала грязь, кровь темными пятнами засохла на одежде. Кожа побледнела за время длительной зимы в холодном Тартаре, ее слепые глаза сияли как изумруды возле огня, но огонь этот шел изнутри. Я еще сильнее любил ее за эту пламенность во взоре. Тэрл смотрел на Рвиан с благоговейным изумлением. И это казалось мне естественным, потому что она была величественна, бесподобна. Что удивило меня, так это выражение лица Тездала, которое я, пожалуй, мог бы определить одним словом «преклонение».

Кто-то произнес:

— Вы хотите запугать нас, дамочка?

И Рвиан, улыбнувшись точно посланник Бледной Подруги, лишь один раз наклонила голову в простом жесте, не требовавшем словесного подтверждения для того, чтобы его смысл стал понятен.

— Это уже чересчур, — сказал кто-то.

Я подумал, что мы, пожалуй, слишком далеко зашли. Тропинка к взаимопониманию была слишком узка, чтобы засорять ее сорняками злобного несогласия, следовало, напротив, с корнем вырвать их с самого начала.

— Чересчур? — спросил я, указывая на окна. — А жара не чересчур? Кладовые Кербрина полны зерна? Или, может быть, в Дюрбрехте все в этом смысле в порядке? Большой урожай удастся собрать нынче в Дарбеке крестьянам? И воды, наверное, будет — хоть залейся? Источники не пересыхают, и скот не мрет в полях? Народ сыт и благоденствует? Послушайте, я сын рыбака…

— Меня это не удивляет, — раздался чей-то голос.

Однако я пропустил мимо ушей столь дешевую остроту и продолжал:

— И совсем не так давно я был дома. Уловы снизились, а каковы они будут в этом году? Дарбек будет процветать или, может быть, страдать от голода и засухи?

Уже знакомый голос возразил:

— Вы можете положить этому конец.

Высказывание это принадлежало толстощекому мужчине средних лет с мокрыми от пота волосами. От голода и жажды, судя по внешнему облику, говоривший явно не страдал. Я посмотрел на него так, что заставил опустить глаза.

— Да, мы можем. Думаю, что мы вполне в состоянии долететь до Ан-фесганга и уничтожить все корабли, которые Аны понастроили для того, чтобы начать свое Великое Нашествие, с той же легкостью, с которой мы уничтожили те, которые стояли на рейде в Ур-Дарбеке. Наверное, мы могли бы разрушить замки и города Повелителей Небес столь же просто, как и Кербрин. Но мы не станем этого делать! Вы не понимаете почему? Мы просто не будем! Мы, как сказала моя Рвиан, — Властители драконов. Мы не собираемся длить вечно старую ненависть, а хотим установить новый порядок. Примете вы это или нет, но мы сделаем то, что собираемся.

Установилась душная давящая тишина, которую на сей раз нарушил Тэрл:

— Каким образом вы это сделаете?

Я ответил:

— Мы отправимся на острова Анов и предъявим Аттул-ки те же условия, что и вам, мы потребуем, чтобы они сняли заклятье, которое уничтожает Дарбек, и оставили свои мечты о завоевании.

Тэрл повертел в руках свой поврежденный кубок и сказал:

— И взамен мы отдадим им Келламбек?

Я покачал головой и произнес:

— Нет! Взамен они получат право селиться в Келламбеке. Жить и работать бок о бок с Дарами и живущими там Измененными. Как, в свою очередь, любой из Даров или Измененных получит право поселиться в Ан-фесганге, если пожелает.

— Это, — произнес Тэрл, — будет, я полагаю, делом нелегким.

Я сказал:

— Да, это будет нелегко. Старая ненависть — как гноящаяся рана. Но мы сделаем то, что задумали. Во имя сохранения мира все страны увидят в своих небесах драконов.

Тэрл произнес:

— Сохранения мира? Под страхом смерти?

Я пожал плечами.

— Это будет зависеть в конечном счете от людей. Но если нам, Властителям драконов, понадобится применить силу, мы это сделаем. Потому что это все равно лучше, чем нескончаемая война. Разве нет?

Великий Властелин посмотрел мне прямо в глаза, затем перевел взгляд сначала на Рвиан, а затем на Тездала, обращаясь к которому спросил:

— Такое возможно? Ваш народ согласится на это?

Повелитель Небес ответил:

— Так же как и ваш. Найдутся и несогласные… но, если вы вернете нам отчизну, тогда — да. Думаю, что мир достижим.

Тэрл довольно долгое время смотрел на него пристальным взглядом, а потом рассмеялся, энергично качая головой в разные стороны.

— Клянусь Господом, — сказал юноша, — отец мой и представить бы этого не мог! Посмотрите на меня! — Он вскочил, роняя стул и широко раскрыв руки, как бы желая охватить нас. Я подумал, что юноша или немного пьян, или же утомлен длинной бессонной ночью. — Великий Властелин Дарбека ведет дискуссию с Повелителем Небес и диким Измененным. Я внимаю Хо-раби и беглому слуге. Я слушаю Сказителя и… — он немного неловко поклонился Рвиан, — колдунью-мятежницу. Ну не чудо ли, господа мои?

Я услышал, как кто-то пробормотал:

— Чего еще ждать от мальчишки.

Однако, окинув взглядом сидевших за столом ноблей, я не смог определить, кто из них сказал это. Наверное, толстяк-мардбрехтец, хотя, может быть, и кто-то другой. Я видел, как Тэрл подошел к окну и посмотрел на руины дворцового двора. Юноша поставил локти на подоконник и сказал с удивлением:

— Все улетели, как ваш друг Беллек и обещал.

Тот же голос, что и раньше, произнес уже громче:

— Тогда мы можем убить их. Всех! Почему нет, мой повелитель? Отрубить драконью голову, а когда тот, другой, вернется, разделаться и с ним, убить или подкупить.

Я видел того, кто это говорил. Им оказался тот толстый сторонник Джарета. От волнения он даже вскочил со своего стула. Брюхо мардбрехтца было не менее толстым, чем его щеки. Даже и Рвиан уже не могла больше сдержать Тездала, лицо которого побагровело от ярости. Я до сих пор не могу поверить, что человек с таким проворством может выхватить меч.

Клинок взлетел, блеснув в лучах заливавшего комнату солнца, когда Повелитель Небес, приводя на своем пути в ужас кербринских дигнитариев, со скоростью стрелы промчался вдоль длинного стола. Никто даже и не попытался остановить Тездала. Толстяк завизжал точно кастрируемый хряк и вскинул обе руки, чтобы закрыть голову. Он споткнулся о стул и упал.

— Стоять!

Это, к моему удивлению, выкрикнул Тэрл.

Но, к еще большему моему изумлению, Тездал остановился, занеся меч над дрожавшим от страха толстяком. В глазах Повелителя Небес полыхала ярость. Я увидел, как на полу из-под массивного зада лежавшего начала растекаться вонючая лужа.

— Я приношу вам извинения, Тездал Касхиан, за оскорбление, нанесенное Гэртом Мардбрехтским, — произнес Тэрл и, повернувшись к нам, сказал: — Я приношу извинения также и вам.

Тездал отошел от лежавшего, который немедленно начал отползать, оставляя за собой мокрый след. Я уловил запах фекалий. Интересно, что же будет дальше?

Великий Властелин вызвал командира стражников и приказал:

— Казнить предателя.

Офицер, хотя и носивший цвета Кербрина, заколебался.

Тэрл произнес:

— Выполняй приказ, если не хочешь составить ему компанию.

Наступила тишина.

Мы прожили в Кербрине семь дней, но я так и не удосужился посмотреть город, который видел, лишь пролетая над ним на Дебуре. Мы безвылазно сидели во дворце Тэрла, поглощенные обсуждением наших планов, разработкой приемов его осуществления, составлением приказов и посланий. Колдуны приходили и уходили, благоговея перед Рвиан, точно она была главой их школы. Распоряжения и разъяснения отправлялись в свой путь по сети оккультных каналов, охватывавшей замки и города. Мнемоники приходили, чтобы запечатлеть в своей памяти наши дела, и смотрели на меня как на заморское чудо. Некоторых из них я знавал по Дюрбрехту, но между нами точно лежала целая жизнь, они казались мне чужестранцами. Или, если уж быть более точным, чужестранцем был я, потому что я не мог более притворяться, что я такой же, как они. Все происходило именно так, как и говорила Рвиан, — общение с драконами сделало нас иными, чем Истинные.

Урт разговаривал со своими соплеменниками, через которых тоже посылались сообщения как бы в дополнение к тому, что безликие, бессловесные слуги вызнают из речей господ. Все это скоро кончится, потому что станет всенародно известно, что Измененные получают равные с Истинными права. Если все у нас получится, бывшие слуги займут свое достойное место среди Истинных Дарбека. Мы доходчиво разъясняли, что никто не может чинить никому вреда и обид или помышлять о возмездии, потому что любым нарушителям придется нести ответственность перед нашими драконами. Я вышел с предложением, что в наш новый совет должен войти также и представитель Измененных, — Лан, как мне казалось, мог бы оказаться вполне достойным этой роли.

Были и прочие предложения: чтобы такие наместники, как Сарун и Янидд, тоже вошли в правительство, я упомянул и имя Клетона.

В решении всех этих вопросов Тэрл проявил себя как зрелый муж, опровергая расхожее мнение. Юноша просто слишком долго находился в тени репутации своего отца, а теперь проявил недюжинную смекалку. Я все больше чувствовал уверенность в том, что, покидая Дарбек, мы оставляем его в хороших руках. Я и сам изменился, стал другим и смотрел теперь на мир иными глазами. Я скучал по Дебуре: когда я не имел возможности «говорить» с ней, я ощущал пустоту, а когда она возвращалась, испытывал счастье, которое мне удавалось познать лишь в общении с Рвиан. Я знал, что мы не сможем остаться в Дарбеке, даже после того, как вернемся из нашего запланированного путешествия через океан. Я знал, что нам придется возвратиться в Тартар и остаться там, потому что это единственное место, пригодное для нормального существования драконов.

Снабженные провизией на дорогу, облаченные в новые одежды, предоставленные нам Великим Властелином, мы готовились к отправлению в Ан-фесганг утром восьмого дня.

Стояло раннее утро в преддверии дня Эннаса, но солнце, висевшее в безоблачном серебрившемся от нестерпимого жара небе, немилосердно припекало. Груз магических чар Повелителей Небес давил на Кербрин и весь Дарбек. Взбираясь в седло Дебуры, я осознавал, какую великую надежду мы несем с собой и какую грандиозную ответственность взвалили мы на свои плечи. Мы диктовали условия, и теперь мы или исполним в полной мере свои обещания, или имена наши останутся проклятыми навеки.

Но, едва пристегнувшись к седлу моего прекрасного, удивительнейшего небесного скакуна, я ощутил головокружительное волнение. Возможность взмыть в небо, слиться со своим драконом манила и соблазняла меня. Слишком долго пробыл я на твердой земле, и, повернувшись к своим соратникам, увидел, что и они испытывают то же нетерпение, что и я. Даже Урт улыбался и, когда я махнул ему, ответил бесшабашным жестом. Я на секунду бросил взгляд на Рвиан и заметил, как блистают на солнце ее белые зубы, приоткрывшиеся в широкой улыбке. Беллек просто сиял, точно сбылись все его мечты. Тездал в ответ на мое приветствие кивнул и осклабился, но, как я и подумал, Повелитель Небес испытывал меньшее воодушевление, чем все прочие. Я ободрил его:

— Мы творим мир, друг мой. Мы делаем это для людей всех стран, для твоих и моих соплеменников, для народа Урта. Для всех!

«Да», — только и услышал я в ответ, и меня поглотило предвкушение предстоящего путешествия.

А потом… потом раздалось хлопанье множества драконьих крыльев, поднимавших нас в небо над Кербрином. Люди внизу, остолбенев от удивления, стояли и глазели на невероятные эскадрильи, кружившие над городом.

Впрочем, мысль эта не задержалась надолго, лица очень быстро исчезли вдали, а расправившая свои могучие крылья Дебура устремилась к солнцу. В немногие секунды Кербрин остался за нашими спинами, и мы понеслись над сожженными солнцем равнинами, держа путь к побережью.

Страшновато на первых порах оказаться над морем, не видя под собой спасительной земли, а лишь тронутую амальгамой гладь Фенда. Впереди лежали острова Стражей.

Никаких попыток препятствовать нашему продвижению колдуны не сделали, получив приказ Тэрла, и мы проследовали мимо них без каких-либо эксцессов. Мы шли слишком высоко, что не позволяло разглядеть лиц конкретных людей, но я впервые увидел могучие белые башни, в которых хранились кристаллы, чье магическое присутствие давало себя знать покалываниями кожи, как когда-то в Требизаре. Огромная устрашающая мощь магии мало чем отличалась от той, что исходила от кораблей Повелителей Небес.

Драконы ощущали ее куда сильнее, чем мы, всадники, и я «слышал» зов самцов, просивших позволения устремиться вниз, чтобы разрушить башни, вырвать оттуда кристаллы и уничтожить тех, кто использовал их. Беллек запретил бойцам спускаться, «сказав» им, чтобы оставили эту цель, по крайней мере пока. Я объяснил Дебуре, что перед нами другая, более важная задача, и она неохотно, как и прочие ее сородичи, понесла меня дальше на своих крыльях, так что скоро острова Стражей растаяли за спиной.

Теперь мы летели над Керин-веином.

Мы, Дары, не знали другого названия для этого моря, как «восточный океан», не имея необходимости давать имена территориям, лежавшим за пределами нашего мира. Под нами расстилались не изведанные нами просторы, над которыми корабли Повелителей Небес несли дружины Хо-раби к берегам нашей страны. Тездалу однажды случилось пролететь здесь в том корабле, что был уничтожен магической энергией Рвиан. То было нелегкое путешествие, даже и с колдунами Хо-раби, подгонявшими запряженных в их суда духов воздуха. Для нас, которых в не достижимой ни для кого высоте, покорявшейся лишь драконам, несли наши небесные скакуны, все выглядело иначе. Страшное колдовство презренных людей не обладало здесь никакой силой.

Самым краешком глаза видел я и элементалов, не веря своим глазам, но Дебура сказала мне, что они и правда находятся рядом, помогая нам в нашем продвижении. Потому что драконы ближе к духам воздуха, чем сыны и дочери рода человеческого, которые жаждут лишь поработить этих эфемерных созданий, а не жить с ними в согласии.

«Но это, — я рад был „услышать“, — не относится к Властителям».

Пока я решил удовольствоваться имевшимися объяснениями. Более чем когда-либо раньше, хотел я достигнуть берегов Ан-фесганга, чтобы выполнить там последнюю часть нашего плана.

Однако мне приходилось умерить свое нетерпение, потому что даже драконы не могут перелететь океан без остановки. Это под силу только элементалам, но они не вполне существа материального мира, в то время как драконы, несмотря на свое волшебное происхождение, все-таки состоят из плоти и крови и им нужен отдых.

Солнце висело у нас за спинами, окрашивая вокруг себя небо в цвет расплавленного золота. Впереди синела утыканная бисеринками звезд тьма, из которой безучастно взирал на мир лунный лик. Воздух, несмотря на теплую ауру, исходившую от Дебуры, и подбитые мехом одежды, подаренные мне Тэрлом, холодными струями пронизывал кожу. Я услышал посыл Беллека, предлагавшего спуститься на ночной отдых. Где и каким образом? Дебура объяснила, когда мы спланировали к поверхности моря.

Я и не знал, что драконы умеют плавать, это выяснилось лишь теперь.

Они могли, если обстоятельства вынуждали их, передвигаться по воде так же, как они летали в небе.

Мы спускались на посеребренную луной, покрытую барашками волн поверхность. Волнение было невелико — мне случалось переживать настоящие штормы в лодке своего отца, — но, даже несмотря на успокоительный посыл Дебуры, я почувствовал страх, когда мы сели в океане: никогда я еще не оказывался так далеко от берега.

Дебура широко расправила крылья, как обычно делала, когда мы планировали на добычу, и приводнилась столь аккуратно, что соленая вода лишь едва забрызгала мои башмаки. Затем она сложила крылья, подгребая конечностями, что вызвало у меня теплое воспоминание о ночных плаваниях в лодке моего отца, покачивавшейся на волнах Фенда.

«Не бойся, Давиот, — сказала мне Дебура. — Просто немного отдохнем».

Я верил ей, да и как могло быть иначе? Я знал, что моя Дебура отдаст за меня жизнь и что я готов сделать то же самое. Я осмотрелся и увидел остальных своих товарищей, собиравшихся вокруг меня.

Странный был у нас ужин на открытом воздухе и на воде. Дебура, Анриёль, Пелиана и Катанрия мирно подремывали, пока мы, их седоки, передавали друг другу пищу и эль. Остальные драконы, покачиваясь на волнах, прятали головы между крыльев, точно спящие лебеди, лишь только сторожевые самцы бодрствовали.

Если я и сожалел о чем-нибудь, так только о том, что не мог прижать к себе Рвиан, вынужденный оставаться привязанным к своему седлу даже во сне. Колыбель морская не была непривычной мне, я спал прекрасно и проснулся, внезапно разбуженный биением драконьих крыльев. Беллек скомандовал подъем, и мы взлетели.

Еще не рассвело, небо окрасилось в опаловый цвет, предшествующий восходу солнца. В такое время на суше птицы поют здравицу нового дня, здесь же мы могли видеть только светлевший восток и серые волны. Я вцепился в седельную луку, когда мы в считанные секунды взмыли в небо, держа свой путь к восходу, прямо к берегам Ан-фесганга.

Ночь пала, прежде чем мы достигли островов.

Сначала они показались мне замысловато изломанной линией под сенью лунного света, напоминая Драконьи Зубы, окруженные волнами океана. Земля эта выглядела суровой и неприветливой. Край каменистых вершин и густо покрытых лесами холмов, трудных для обитания человека и непригодных для земледелия. На каждом острове главенствовали огромные пики, чьи вершины окрашивали ночное небо тускловатым красным свечением, земля словно выдыхала горячий воздух из своей груди.

Тут я услышал посыл Беллека, спрашивавшего, где лучше всего спуститься, чтобы передать наши условия по назначению.

Тездал отвечал:

— В Ан-кеме, там, где Высочайшие из Аттул-ки построили свой дозийан.

Я спросил:

— А это безопасно?

— Сомневаюсь, что наше предприятие в какой-либо его части можно причислить к безопасным, друг мой, — ответил Тездал. — Или ты надеешься на более теплый прием, чем тот, который нам устроили поначалу в Кербрине?

Рвиан сказала:

— Может быть, нам подождать?

— Чего? — поинтересовался Тездал, и хотя слова его пришли ко мне через Пелиану и Дебуру, все же я слышал в голосе Повелителя Небес отголоски дикой безнадежности. — Подождать, пока мой народ сумеет собраться, чтобы дать нам мощный отпор? Чтобы погибло больше людей? Нет! Сделаем это сейчас или никогда.

В речи Тездала слышалась страшная обреченность, точно он, приняв решение, намеренно не давал себе времени на обдумывание, чтобы не позволить сомнениям одержать над собой верх. Нам он тоже не дал ни секунды на размышления, а лишь ринулся вперед на бешено замахавшей крыльями Пелиане, да так, что даже самцы расступились в стороны, и нам ничего не оставалось, как только последовать за ним.

Мы промчались над омытыми волнами берегами мимо жутковатых гор, распахнувших свои огненные пасти. Мимо распаханных полей и заросших лесом равнин, над разбросанными то тут, то там деревеньками, блестящими лентами рек, несших свои быстрые воды в высоких берегах к океану. Тут я в беспримерном удивлении не смог сдержать своего крика, увидев висевшие удерживаемые швартовыми канатами над склонами горы воздушные корабли. Они показались мне похожими на поросят, копошащихся возле свиноматки. Их были сотни или — я подумал обо всех этих красногубых вершинах — целые тысячи.

И тут меня постигло новое восхищение физической мощью драконов.

Наше полчище устремилось вниз, и искушение присоединиться к самцам, охватившее Дебуру, прошло по мне пьянящей волной. Я подчинился ее воле, и мы бросились вслед за авангардом.

Это было освобождение. Я, сын рыбака из деревни Вайтфиш, сидел охваченный ликованием на спине дракона, рвавшего зубами и когтями воздушные корабли, страшный кошмар моего детства. Через Дебуру я ощущал жгучее предвкушение свободы духов воздуха, впряженных в корабли. Когда мы раздирали в клочья кроваво-красные цилиндры, проносясь в огромных шарах полыхавшего газа, элементалы вырывались на свободу и хохотали, наслаждаясь полетом. Я чувствовал невидимые, почти лишенные веса руки, благодарно гладившие мне лицо. Какие-то фигуры, точно сотканные из нитей тончайшего шелка, порхая в лунном сиянии, покрывали холодными поцелуями мои губы или гладили бесплотными пальцами мои волосы. Дебура переполняла мое сердце ликованием, которое она испытывала от разрушения уз зловещих колдовских чар.

Когда мы взмыли к небу, не оставив за собой больше достойной добычи, а лишь полыхавшие обломки, озарявшие склоны гор с раскаленными докрасна вершинами куда более ярким сиянием, я почувствовал себя виноватым. Тездал не позволил Пелиане последовать за остальными, и она разрывалась между желанием доставить приятное своему Властителю и неудержимой жаждой принять участие в охоте вместе со своими соплеменниками. Я почувствовал грусть каждого из них. Душу Тездала пронизывала глубокая боль, надежда и смятение.

Я подлетел на моей Дебуре к Пелиане и сделал посыл:

«Думаю, что иначе нельзя, друг мой, сомневаюсь, что нам удалось бы сдержать самцов».

«Да, — получил я ответ, — скорее всего так».

«Мы покончим с войной, — сказал я, — будем крепить мир. Там ведь погибли совсем не многие твои соплеменники».

Тездал ответил:

«Да. А их мечты?»

«И это устроится, — возразил я. — Аны вновь смогут жить в Келламбеке, где все получат равные права».

«Возможно», — отозвался Тездал и закрыл доступ к своему сознанию, так что я только мог чувствовать беспокойство Пелианы. Я спросил себя, что испытывал я сам, когда мы пикировали на Кербрин, и не нашел ответа — только грусть и сожаление.

Потом Рвиан подлетела ко мне на Анриёль и сказала, что Беллек повел драконов на Ан-зел и Ан-ва, чтобы уничтожить напитавшиеся горячим дыханием гор корабли, пока те не успели подняться в небо. Рвиан предложила спуститься в дозийан, чтобы изложить наши условия Аттул-ки.

Все случилось на рассвете, и прошло еще немало времени, прежде чем солнце взметнуло свои сияющие копья над вершинами красноголовых гор. Повсюду на холмах Ан-фесганга догорали обломки уничтоженной армады Повелителей Небес.

Дозийан, возведенный на скалистом уступе, оказался прекрасным и одновременно жутковатым строением, возвышавшимся над раскинувшимся в низине городом, с которым его связывала длинная извилистая дорога. И город и храм освещались фонарями и сиянием пожаров, вызванных нашим вторжением, но большая часть сооружений все еще лежала в тени. Я увидел, что дозийан сооружен из дерева и камня: стены и фундамент — из темного гранита, верхние этажи из замысловато выгнутого теса с выступающими балкончиками под навесными крышами и узкими окнами. Здание огибала высокая каменная стена с массивными воротами, которые мы проигнорировали.

Мы — Рвиан, Тездал и я — приземлились на мощенном булыжником дворе. Те драконы, которых Беллек оставил с нами, расселись кто где: на башнях, шпилях и стенах, так что весь дозийан оказался в кольце драконов.

Аттул-ки вышли нам навстречу.

Все они, облаченные в черные и малиновые одежды с колдовскими знаками золотого и серебряного шитья, были безоружными и если и испытывали страх перед драконами, то хорошо умели скрывать его. Аттул-ки вышли и стояли молчаливыми рядами, из которых выдвинулся вперед внушительного вида человек.

Он окинул меня презрительным взором, посмотрел на Рвиан и затем уставился на Тездала, который глубоко поклонился, и я увидел, как лицо его стало несчастным.

Тездал отвел глаза и произнес:

— Прости меня, Дази.

Прошедшей зимой наш друг обучил нас немного языку Анов, так что я мог кое-как следить за развитием их беседы. Эмоции передали мне драконы, а остальное Тездал рассказал нам позднее. Я смотрел на Дази, который изучал Тездала, как когда-то давно наши преподаватели в Дюрбрехте рассматривали какой-нибудь странный образчик природы. Мне даже вспомнился Ардион, я чувствовал, что почти готов преклонить колени.

Дази произнес:

— Ты предал свой народ и своих богов, гийан? Изменил данным тобой клятвам и явился сюда с этими похитителями земель, чтобы лишить нас надежд на Завоевание? Ты забыл, что ты Хо-раби?

Тездал рухнул на колени, опустив голову к булыжникам двора, и отчаянно застонал.

— Ты — предатель, — сказал Дази. — Ты проклятый Хо-раби. Ты явился сюда с Дарами, чтобы разрушить мечту народа, надругаться над волей Трех. Отступник, проклятый богами и всеми Хо-раби. Я бы подсказал тебе избрать Путь Чести, но ты не заслуживаешь даже и его. Лучше продолжай длить свою презренную жизнь, памятуя о своем бесчестье, и умри отверженным в одиночестве. Хвала Трем, что госпожа Ретзе не видит этого.

Я плохо разбирал слова, но понял смысл того, что говорил Дази, по ледяному тону его голоса и стальному блеску в глазах жестокосердного священника. Я не мог не видеть, в какое отчаяние повергла моего друга эта речь. Я ненавидел проклятого Дази, как не ненавидел никого в своей жизни, кроме Алланин. Я понимал, что священник не изменит своего мнения, его уверенность в своей правоте не допускала возражений. Я слышал, как зашевелились драконы, до которых докатилась волна моего гнева. Крылья чудовищ вздымались как знамена в утреннем солнце, двор наполнило угрожающее шипение и раздраженный скрежет когтей о камни и дерево. Я видел Тездала, этого гордого и бесстрашного человека, склонившим свою голову! Мой друг не должен так унижаться.

Тщательно подбирая слова языка Анов, я сказал:

— Мы пришли говорить о мире. Аны могут вернуться в Келламбек.

Прозвучал ответ Дази:

— Мы вернемся. О да! Мы вернемся! Мы вернемся под парусами из ваших содранных шкур, а труп этого мерзостного предателя будет украшать нос флагмана наших кораблей.

Это было уже слишком. Ведь он говорил так о Тездале, моем друге, который вместе с нами искал способы построить лучший мир. Я выхватил свой меч. Попытка напугать железом таких колдунов, как эти, была, разумеется, глупостью. Я услышал крик Рвиан и увидел, как Дази расплылся в улыбке и небрежно взмахнул рукой. Я полетел назад, точно кулак великана обрушился на мою грудь. Думаю, что не миновать бы мне смерти, если бы не Рвиан, использовавшая силы своего колдовства, чтобы защитить меня. Я упал подле Тездала, судорожно ловя ртом воздух. Затуманенными болью и слезами глазами я видел, как Дази указал на меня пальцем. Я застонал в ярости и судорогах, зная, что не смогу ничего сделать против этого заклятья.

Но драконы оказались быстрее и, вероятно, злее.

Пелиана достала священника первой и сжала в своих когтях. Это длилось недолго, я услышал, как колдун закричал, увидев широко распахнувшуюся пасть чудовища. Челюсти сомкнулись, превращая колдуна в груду окровавленных кусков. Остальные драконы бросились на Аттул-ки, уничтожая их, так что скоро во дворе дозийана не осталось ничего, кроме искореженных и разорванных в клочья останков колдунов, разбросанных тут и там на булыжном полу, стенавшего Тездала и озверевших чудовищ, бросившихся крушить крыши и стены храма, оставляя после себя одни лишь развалины.

Все это время Тездал стонал, стоя на коленях, точно жизнь его кончилась и мечта разбита.

Ошеломленный, стоял я посреди двора, мучимый тошнотой, но в то же время и наполненный чувством дикого ликования. Рвиан подошла ко мне, и мы оба положили руки на плечи скорчившегося на коленях и стенающего Тездала, зная, что говорить с ним сейчас бесполезно — подходящих слов не найти.

Дебура сказала мне, что пришли Хо-раби, точно так же как Анриёль предупредила Рвиан, а Пелиана Тездала, который не обращал внимания на своего дракона. Мне пришлось склониться к нему и сказать о приближавшихся воинах, тогда Тездал поднял залитое слезами лицо:

— Если вы любите меня, пусть здесь не будет больше убийств.

Рвиан ответила:

— Это никогда и не входило в наши намерения, только мир.

Тездал закричал:

— Тогда остановите их! Я больше не вынесу!

Я подумал, что непросто будет унять драконов, те несомненно нападут на Хо-раби, если нам станет угрожать опасность. Я поискал глазами Дебуру, разрывавшую крышу, — обломки и щепки летели в разные стороны под ее могучими зубами. Я позвал Дебуру, не слишком-то уверенный в том, что она откликнется, но, к моему удивлению, она явилась по первому зову.

За ней последовали Пелиана и Анриёль, и я ощутил их беспокойство за Тездала, выразившееся в волне пьянящей злобы. Они готовы были взмыть в небо и обрушиться на приближавшуюся колонну, превратить весь Ан-фесганг в груду окровавленных развалин, но Рвиан убедила их успокоиться и унести нас отсюда. Драконы, хотя и неохотно, подчинились.

Мы подняли Тездала и помогли ему сесть в седло Пелианы, к которому я и привязал своего друга. Он сидел скорчившись, плотно смежив веки, из-под которых продолжали литься слезы. Я сел в седло Дебуры, а Рвиан взобралась на Анриёль. Мы поднялись в сиявшее светом утро, прежде чем Хо-раби достигли ворот дозийана. Меня поразило, что драконы последовали за нами, точно мы стали их вожаками вместо Беллека.

Тут я впервые увидел основу магии Повелителей Небес, с помощью которой наполнялись их воздушные суда. Горы изрыгали ее, подобно гною из открытого нарыва, точно земля плевала ядом в небо. Дикий внутренний огонь превратил эти горы в открытые рваные кратеры, расплавив камень вершин. Их огромные зиявшие утробы наполняла вздувавшаяся пузырями смрадной блевотины расплавленная лава, испускавшая струи ядовитого газа. От этих гор, когда мы очутились над ними, исходило то же влияние, что и от кристаллов, дававших могущество колдовским чарам Даров: они жили своей жизнью и уродовали и душу, и сознание человека.

Близость этих кратеров не приводила в восторг также и драконов, поэтому мы поспешили на поиски Беллека и Урта, чтобы обсудить наши дальнейшие действия.

Последнего мы не могли сделать, пока Тездал находился в таком состоянии.

Повелитель Небес сидел в седле Пелианы с закрытыми глазами, не отдавая никаких команд, раскачиваясь в такт биениям крыльев, уносивших его вместе с нами на север. Она шла за Дебурой и Анриёль, и посылы ее окатывали нас волнами беспокойства за своего седока. Впрочем, я и сам волновался за него не меньше.

Мы встретили Беллека, летевшего навстречу нам, сияя от восторга. Его изрезанное морщинами лицо просто заливала радость, точно сбылась его вековечная мечта и ни о чем большем он не мог и думать. Вот какой шел от него посыл:

«Все! Нет больше кораблей — армаде конец! Никаких Нашествий больше не будет!»

Это принесло мне как облегчение, так и огорчение, потому что я полагал, что какая-то необходимая часть человечности покинула старика, и опасался, что то же самое произойдет со мной. Меня уже захватывало восхищение беспредельным могуществом драконов. Интересно, не встал ли и я на тот же самый путь?

Я «услышал» вопрос Рвиан:

«А что с Тездалом?»

«Он выполнит свой долг. Подождите», — ответил Беллек.

Я не могу с уверенностью сказать, что за тем последовало, — это был обмен сигналами между драконами, способности понимать которые я еще не обрел в полной мере. Я знал лишь то, что Беллек пообщался с драконами, и Тездал пробудился точно после тяжкого похмелья.

Он поднял лицо и протер глаза, а Пелиана с гордостью вскинула голову.

«Дозийан Ан-нема не единственная цитадель в Ан-фесганге».

Беллек сказал:

«Другие не станут препятствовать нам».

«С Аттул-ки покончено?»— спросил Тездал.

Беллек ответил:

«С большинством. Некоторые уцелели, но они не смогут оказать нам достойного отпора. Как не смогут начать против Дарбека Великое Нашествие. Мечта осуществилась».

Мы долго кружили над Ан-кемом в полном молчании. Мы чувствовали грусть, хотя то, что мы планировали, было выполнено или почти выполнено. Я почему-то не испытывал ни радости успеха, ни ликования, одну лишь пустоту, досаду, угольями тлевшую в моей душе.

И наконец Тездал сказал:

«Ке-анйива сидит в своей крепости в Кейимаре. Нам лучше всего отправиться туда и изложить наши условия».

Голос его дрожал, как перетянутая струна.

Рвиан предложила:

«Тогда давайте отправимся туда и довершим наше дело».

Тездал повел Пелиану вперед мощным рывком, словно стараясь перегнать свою судьбу. Или спеша ей навстречу. Точно я знал лишь одно: я должен следовать за ним на своей Дебуре, быть рядом, потому что, думаю, я любил его не меньше, чем Пелиана, Рвиан или Урт, и меня пугало то, что я слышал в его голосе и видел в его глазах.

Мы достигли Кейимара, когда солнце уже клонилось к закату. Перед нами предстал выстроенный из дерева Кербрин. Единственными сооружениями из камня оказались крепостные стены да дворец Ке-анйива. Город обширно раскинулся частью своих построек, занимая обрывистое плато, в то время как остальные строения расположились на спускающихся вниз к перегороженной шлюзами и мельничными колесами реке широких уступах. Дворец — скопище башен и арок темно-серого гранита — стоял, возвышаясь, как бы поодаль. Я видел сады, фонтаны и широкие улицы. Но больше всего попадалось разинутых ртов и широко раскрытых глаз горожан, взглядами провожавших нас, проносящихся верхом на драконах в лучах солнца.

Лучники, сидевшие на стенах, попробовали было пускать в нас стрелы. Драконы спикировали на стрелков. Дебура смеялась над ними. Я смеялся над ними. Какой вред они могли причинить нам? Нам, Повелителям Небес, в чьей воле судьба и смерть.

Могущество развращает. Я не могу забывать об этом. Искреннее желание добиться мира толкало нас на то, что мы делали. Но отринуть дикое, волнующее сознание своей мощи я не мог, оно оказалось слишком сильным. Вкус резни, учиненной нами над Аттул-ки, был еще слишком силен, когда мы проносились над укреплениями Кейимара, чтобы изложить Ке-анйива наши условия.

Они вышли нам навстречу — Великий Господин всего Ан-фесганга со своей свитой. Повелителем Анов оказался человек одних лет с Тездалом, облаченный в латы, его шлем не позволял толком разглядеть ни его глаз, ни лица. Несколько сотен Хо-раби с обнаженными мечами и вскинутыми секирами охраняли своего господина. За ними выстроились десятка два колдунов в черных мантиях, дальше стояли копейщики и арбалетчики. Остальные находились на стенах.

Известие о том, что случилось с Аттул-ки и дозийаном, скорее всего уже достигло ушей Ке-анйива, который вышел в полном боевом вооружении со своей дворцовой стражей, явно готовясь дать нам отпор.

Я посмотрел на Дебуру за своей спиной и понял, что она готова к схватке. Катанрия принесла нам жаркое желание Беллека:

«Покончим с ними сейчас! Уничтожим всех!»

Урт:

«Нет! Только если они нас к этому вынудят!»

Рвиан:

«Мы пришли говорить о мире. Мы должны попытаться! Подождите, пока нам не оставят выбора».

Тездал молчал, терзаясь от бессилия и страха.

Я сказал ему вслух:

— Ты должен вести переговоры, друг мой, никто, кроме тебя, не владеет в достаточной мере вашим языком.

Тездал кивнул, и лицо его превратилось в каменную маску, сохраняемую усилием воли. На виске пульсировала жилка. Тездал опустился на колени и коснулся лбом каменной плиты, оставаясь в таком положении до тех пор, пока Ке-анйива не выкрикнул позволения встать, точно это он тут распоряжался драконами, а не мы, Властители. Тездал встал.

Ке-анйива снова что-то сказал, и подошедший к нему человек снял с господина шлем и отступил назад. Как я и думал, он оказался не старше, а возможно, и младше Тездала и довольно красивым. Черные глаза на резком угловатом лице разглядывали Тездала и нас, остальных, со смесью интереса и раздражения. Только одного я в них не заметил — страха. Напомаженные, зачесанные назад волосы лишь усиливали впечатление того, что мягкость не свойственна Великому Господину Анов. Я очень опасался, что вести с ним переговоры окажется делом куда более трудным, чем с Тэрлом.

Голосом не более мягким, чем выражение его лица, он произнес:

— Итак, слухи о том, что ты не умер, подтвердились.

Тездал сглотнул подступивший к горлу комок и снова упал бы на колени, если бы Ке-анйива не сделал ему знака стоять.

— Нет, Великий Господин, — проговорил Тездал, покачав головой. — Корабль мой погиб, а вот эта женщина, — он указал на Рвиан, — спасла меня.

Ке-анйива удостоил Рвиан долгим изучающим взглядом.

— Колдунья Даров, — произнес он. — Так. А этого зовут Давиотом.

Я встретил взгляд повелителя Анов и постарался как можно правильнее ответить ему на его собственном языке:

— Я — Давиот, Великий Господин.

Мне было приятно видеть, как он сузил глаза от удивления.

— Ты говоришь на языке Ан-фесганга?

Я наклонил голову и ответил:

— Тездал учил меня, Великий Господин. Если мы собираемся строить новый мир, то должны, как я полагаю, изучать новые языки.

— У тебя варварское произношение, — сказал он. — Но меня заинтересовало то, что ты говоришь на нашем языке. Ты пришел, чтобы заставить нас говорить на твоем?

Я покачал головой.

— Нет, Великий Господин, мы пришли не ради завоеваний, как приходили и в Дарбек, и в Ур-Дарбек. Мы пришли, чтобы говорить о мире.

Ке-анйива засмеялся, и я понял, что совсем не понимаю этот народ. В этом смехе чувствовалось искреннее изумление, и жесткость на короткое время покинула лицо повелителя Анов, когда тот, запрокинув голову, захохотал, как простой солдат. Свита за его спиной вежливо подхватила этот смех.

Ке-анйива взмахнул рукой в латной перчатке в сторону драконов и сказал:

— Вы прилетели на этих чудищах через Керин-веин, разрушили мою армаду, сровняли с землей храм Аттул-ки, вырезали моих священников и говорите, что пришли с миром?

Тут у меня возникли трудности с пониманием, и Тездал перевел мне.

— Великий Господин, прошу простить меня, — заговорил я снова, — но я еще плохо владею вашим языком. Позволительно ли будет, чтобы слово от имени нас всех взял Тездал? Он одновременно и ваш соплеменник, и наш представитель.

Ке-анйива посмотрел на меня молча, а затем перевел свой взор, сделавшийся вновь холодным, на Тездала.

— Тездал Касхиан не существует. Тездал Касхиан погиб вместе со своим кораблем. Его смерть привела его жену на Путь Чести. И более того, когда от наших союзников пришло известие, что рыцарь Хо-раби предпочел дружбу с Дарами своему долгу, отец Тездала Касхиана и его мать избрали для себя этот Путь, потому что не могли жить в таком бесчестье.

Я услышал стон Тездала и, повернувшись, увидел, что мой друг упал на колени, обхватив руками голову. Урт подошел и, также опустившись на колени, обнял Тездала. Я почувствовал, как ярость начала подниматься в драконах и они зашевелились. Я ужаснулся, предвидя новую резню, означавшую, что мечта наша обратится в кровавые руины. Я подошел к Тездалу и преклонил колени, чтобы удобнее было говорить ему на ухо:

— Тездал, послушай меня! Мне очень жаль, но перебори сейчас свою скорбь. Ты должен! Иначе драконы рассвирепеют и убьют Ке-анйива, и все наши планы зайдут в тупик. Тебе придется исполнить свое дело, иначе все, что мы уже сделали, — напрасно.

Тездал закрыл глаза и застонал. Рвиан поцеловала его в губы и прошептала что-то, чего я не расслышал, но спрашивать не стал. Я видел, как Тездал вздохнул и тяжело поднялся. На ломаном языке Анов (у нее никогда не было моих лингвистических способностей) Рвиан сказала:

— Великий Господин, как Давиот сказал вам, мы недостаточно хорошо знаем ваш язык для ясного изложения своих предложений, поэтому хотели бы, чтобы вы предоставили слово Тездалу. Прошу вас сделать это.

Ке-анйива встретился взглядом с невидящими зелеными глазами Рвиан и, повернувшись, посмотрел на драконов. На губах его заиграла улыбка фаталиста.

— А у меня есть выбор? — спросил он.

Рвиан сказала:

— Да, Великий Господин. Если вы откажетесь, мы уйдем.

Горделивое выражение на лице Ке-анйива сменилось удивлением, которое тут же было вытеснено недоверием.

— Что вы такое говорите? Вы пришли, чтобы уничтожить мечту моего народа, сокрушили могущество Ан-фесганга и не собираетесь извлечь из этого пользы? Вы просто уйдете? И все? Не пожелаете ни дани, ни земель? Просто возьмете и уйдете?

Тездал перевел нам эти слова, и я ответил за нас всех:

— Да, мы пришли не ради завоеваний, мы пришли говорить о мире.

Ке-анйива нахмурился, впервые приведенный в замешательство.

— Это не так-то просто, — ответил он медленно.

— Нет, — ответил я. — Установить мир всегда тяжелее, чем начать войну. Потому что война проще: убивай побольше врагов — и все. Куда труднее назвать врага другом и жить с ним в мире. Но и это достижимо.

Ке-анйива потрогал свой чисто выбритый, гладкий подбородок. Я невольно вспомнил о своем заросшем щетиной лице и подумал, как, наверное, неопрятно выгляжу. Да и желудок мой просил пищи — мы так давно не ели.

Повелитель Анов, удостоив меня короткой улыбкой, обернулся и о чем-то заговорил со своей свитой, а затем сказал:

— Тездал Касхиан умер, но я позволяю этому гийану говорить от вашего имени.

Я не понимал, что означает это слово, но оно явно имело оскорбительный смысл. Тездал вздрогнул, как собака, запуганная жестоким хозяином. Драконы в этом смысле более чувствительные создания. Они все поняли и злобно зашипели, приподнимаясь и готовясь к нападению.

Я посмотрел на Беллека и крикнул:

— Удержите их!

А Беллек усмехнулся и ответил:

— Они ваши, Давиот. Твои, Рвиан, Урта и Тездала. Вы и сдерживайте их.

И мы сделали так. Мы успокоили драконов, чтобы говорить с недальновидными людьми, не располагавшими мудростью этих животных, признававшими лишь свои желания, не умевшими мыслить как драконы. И к моему удивлению, они подчинились нам. Итак, мы получили возможность — через гийана-Тездала — передать наши условия Ке-анйива, объяснить ему, чего мы хотим и каков будет новый мир под крыльями новых Повелителей Небес.




Глава 37


Мы вели переговоры с Великим Господином Ан-фесганга Ке-анйива во дворе его дворца, где усевшиеся тут и там драконы служили напоминанием о близком возмездии в случае коварного нападения, и повелитель Анов внимал нам.

Мы разрушили мечту повелителя Анов, но дали взамен другую, так же, как, уничтожив Алланин, показали народу Урта иной путь освобождения своих соплеменников. Так же, как, покончив с Джаретом, изменили точку зрения Тэрла.

Ке-анйива слушал, за что я ему был страшно благодарен, потому что устал от кровопролития и старался по возможности избежать его.

Итак…

Мы оставили острова Ан-фесганга в надеждах, уносясь обратно в Дарбек с обещаниями. Войны больше не будет, если наши требования будут выполняться. Наша уверенность в этом подкреплялась мощью драконов, которых мы повели бы против тех, кто осмелился выступить против нас — новоиспеченных Властителей.

Никто с нами не спорил.

Да и кто позволил бы им?

Мы владели воздушной стихией, ни Дары, ни Аны с их магическими чарами не сумели бы одолеть нас. Мы могли разорвать на части корабли Повелителей Небес и выпустить на свободу порабощенных ими элементалов. Мы могли растерзать на части Стражей, а затем сровнять с землей любой город или замок Дарбека.

Развратила ли меня, нас власть?

Что касается Рвиан, думаю — нет. Полагаю, она искренне верила в реальность осуществления нашей мечты. Думаю, что и Урта — нет, он лишь искал лучшей жизни для своих соплеменников-Измененных. О Тездале и говорить не приходилось.

Беллек?

Его-то, наверное, да. А может, старик слишком долго прожил Властителем драконов, и ему уже было все равно, так как он больше не смотрел на мир глазами обычного человека. Теперь этот факт не имеет значения, как не играл он роли и тогда, потому что мы стремились лишь к достижению нашей цели, не оставлявшей нам времени на философские изыскания. Все откладывалось на потом, когда наступит Вечный Мир.

В данный момент нам было чем заняться. Как я и опасался, среди наместников Дарбека и Хо-раби Ан-фесганга нашлись несогласные, и мы двинули против них своих драконов. Я надеялся, что кровопролитие кончится с нашим появлением, но нам пришлось пролить крови еще больше, усмиряя бунтовщиков. А когда последние битвы утихли, нам пришлось немного полетать над странами из конца в конец, чтобы те, кто еще лелеял надежду на завоевания или месть, мог посмотреть в небеса и понять, что подобные мысли лучше оставить при себе.

Мы стали дозорными в небе и послами между тремя странами. Мы даже свозили Тэрла в Ур-Дарбек и Ан-фесганг. Великий Властелин был без ума от драконов (как я слышал, когда-то он обожал лошадей). Думаю, если бы не долг перед народом, Тэрл попросил бы нас взять его с собой и попытался бы стать Властителем драконов, но ему пришлось удовлетвориться теми прогулками, которые мы совершили. Он выглядел совсем ребенком, влезая в седло Дебуры, лицо его озарял свет изумления, когда она расправляла крылья, взмывая в небо! Юноша не боялся, а лишь радостно кричал в полете.

На Ке-анйива произвело большое впечатление, что Великий Властелин Дарбека навестил его и предлагал посетить его владения, обещая оказать теплый прием в Келламбеке. Они неплохо проводили время вместе, эти двое, подобно воинам, встретившимся после битвы и оказывавшим почтение друг другу. Или как два молодых человека, одиноких в своей власти, из которых каждый находил в другом равного себе, что давало им возможность поделиться частью своего одиночества. Нашему делу эти дружеские встречи принесли немало пользы.

Так же было и в Ур-Дарбеке, где Тэрл с блеском оправдал возложенные на него надежды, встречаясь и проводя время в беседах с членами вновь сформированного Рэта. Я уже начал надеяться, что скоро мы сможем прекратить наше патрулирование и предоставить миру самоуправление. Однако благодушие оказалось преждевременным, потому что план наш был велик, в то время как споры, зависть и соперничество людей по большей части мелки, но требуют много сил для достижения согласия. Мы добились мира и могли обеспечить его, но было бы куда лучше, если бы мы могли дать людям возможность самим решать свои проблемы, а не прибегать к силе для разрешения противоречий.

Когда первый мирный год окончился и наступил второй, я почувствовал, что меняюсь. Мне все больше и больше приходилось заставлять себя спокойно высиживать в обществе Тэрла и Ке-анйива, Аттул-ки и наших священников на совещаниях Совета Измененных. Мне все труднее и труднее было проводить — тратить — столько времени на земле, вместо того чтобы, воссев в седло Дебуры, наслаждаться головокружительной радостью полета. Я вдруг осознал, что скучал о суровых горах Тартара так, как не скучал раньше еще ни об одном месте в мире. Даже о доме. И с этой мыслью пришло четкое понимание, что для меня нет другого дома, кроме Замка Драконов, что я должен вернуться туда, где лежит яйцо Дебуры. И несмотря на то, что она сказала мне, что плоду ничего не угрожает и он в безопасности, мне все же хотелось убедиться в этом самому. Коснуться его, чтобы быть уверенным. Я чувствовал, что оно в той же степени мое, как и Дебуры или осеменившего ее самца.

Узы, связывающие Властителя и дракона, — вещь могучая, соблазнительная. Они проникают в вашу кровь и связывают вас сильнее, чем любые цепи, когда-либо скованные человеком.

Я знал это или чувствовал и соответственно стал лучше понимать, что чувствовал Беллек.

Вспоминаю прогулку с Рвиан во второй год мира в том знаменитом саду в Требизаре. Здание Совета лежало в руинах у нас за спиной, Тэрл оставался с Уртом и Тездалом в городе, предаваясь дискуссиям с Измененными и теми Хо-раби, которые остались в Ур-Дарбеке после того, как мы разрушили их корабли. Тэрл намеревался (его идея, не наша) предоставить им корабли, чтобы Аны могли отправиться на них в Келламбек или домой через океан. Беллек увел драконов на охоту. Стоял жаркий летний денек, приятно было знать, что в Дарбеке тоже стоит сейчас обычное лето, что колдовство Аттул-ки не сможет больше иссушать страну. Рвиан прислонилась ко мне, и мы вместе слушали пение птиц. Солнце ласкало наши лица, и Рвиан, повязавшая свои волосы платком, напоминала мне рыбачку.

Я думал о том, как изменилось это место без кристаллического безумия Алланин. Я спросил:

— Не начать ли нам сбор кристаллов, чтобы уничтожить их все?

Рвиан замотала головой, хлестнув меня мягкими, выгоревшими на солнце золотыми волосами, потому что как раз в этот момент я пытался поцеловать ее в шею. Волоски попали мне в ноздри, и я чихнул.

Рвиан сказала:

— Сомневаюсь, что нам это удастся. Кристаллы — неотъемлемая часть этой земли, как огнедышащие горы неотделимы от Ан-фесганга. Если бы мы заткнули их, что стало бы с теми островами?

Я нахмурился. Такая задача казалась мне невыполнимой. И даже если бы такое оказалось возможным, то получилось бы то же самое, что у пивовара, слишком рано закупорившего свои бочки. Я подумал, что острова взлетят на воздух, и сказал об этом Рвиан.

И она, кивнув, ответила:

— Точно так же нельзя уничтожить и кристаллы, придется перекопать весь Тартар и Ур-Дарбек, чтобы собрать их.

Я возразил:

— Но не может ли произойти все то же самое — новое соблазнение, — если мы не уничтожим их?

— Ты можешь положить предел ненависти, Давиот? — спросила Рвиан. — Можешь изгнать зависть из сознания людей? Укротить жадность?

— Нет.

— Точно так же не сможешь ты и разыскать все кристаллы. Да и нужно ли это? Мы сделали то, что сделали. Боже мой, мы прекратили войну, длившуюся столько лет, что начала ее не помните даже вы, Мнемоники. Разве этого недостаточно? Думаю, можно считать, что мы сыграли свою роль.

Я сказал:

— Да, но кристаллы…

Рвиан приложила к моим губам свой палец и закончила предложение:

— Обладают властью. Которой теперь стало поменьше, и урок, возможно, пойдет на пользу. Мы показали миру иной путь, пусть те, кто придет следом за нами, ищут способ для лучшего применения кристаллов. Но пусть решение принимают они!

Я произнес:

— Мы свое приняли. Мы нашли силу и навязали свою волю миру. И ради этого пролили кровь.

— Потому что мы, — сказала Рвиан, — взлелеяли эту мечту и сделали то, что считали правильным. Возможно, когда мы умрем, найдутся другие мечтатели, которые сумеют претворить в жизнь свои планы менее жестоким способом.

Мы прогуливались, держась за руки, когда точно гром среди ясного неба явились драконы.

Оба мы остановились на своем пути, точно набат ударил в наших душах. Я крепче сжал ладонь Рвиан, и она в ответ сильнее сдавила мои пальцы. Мы посмотрели на север и увидели, что драконы идут низко над холмами, быстро приближаясь. Я вдруг почувствовал страх: какое известие они несут нам?

И скоро мы узнали это.

Дебура и Анриёль приземлились возле нас, поднимая тучи пыли с высушенной солнцем земли. Катанрия, хлопая крыльями, зависла у нас над головами. Животные оказались столь возбужденными, что из обрушившегося на нас потока эмоций я не сразу смог понять, что именно они собираются сообщить нам. Одно не вызывало сомнений, новости были плохие. Я почувствовал, как огромная ноша свалилась мне на плечи, приводя меня в совершенное смятение.

Рвиан лучше, чем я, сумела разобрать смысл того, о чем в ужасном волнении пытались сообщить нам драконы. Она подошла к Анриёль и погладила пятнистые щеки своего дракона. Дебура толкнула меня в спину, я покачнулся и, повернувшись, увидел уставленные на меня блиставшие глаза. Я пробормотал проклятие, и если бы драконы могли плакать, то Дебура зарыдала бы.

Я спросил:

— Случилась беда?

Ответила мне Рвиан:

— Беллек! Он ушел от нас.

Я переспросил:

— Что? Что значит ушел? Куда? Пропал?

Рвиан и Дебура отвечали мне хором, и к их «голосу» добавился сверху посыл Катанрии:

«Нет, не пропал. Ушел. Умер».

Не успев дослушать это известие, я уже сидел в седле Дебуры. Иногда проворность движений опережает мысли. Рвиан не отстала ни на секунду, и мы взмыли в небо с такой проворностью, точно псы всех богов, в которых я не верил, хватали нас за пятки.

Крылья драконов неустанно мчали нас на север, туда, куда отправился на охоту Беллек. А потом все дальше на север через южные подножия Драконьих Зубов в Замок Драконов.

Твердыню заполонили драконы. Думаю, что собрались все семьи, крики животных наполняли небо. В голове у меня звенело, звук отражался от отвесных, как стены, скал эхом, и я закрыл уши. Полный скорби стон. И когда Дебура опустилась во дворе, я почувствовал, как новая непереносимая тяжесть придавила мою душу.

Он ничего не сказал нам о той долине. Наверное, потому, что знал: когда будет уверен, что у его драконов появятся новые Властители, он сможет удалиться туда. А может быть, опасался, что это отвратит нас от желания принять его наследие. Думаю, что этого не произошло бы, потому что связь наша с драконами слишком сильна.

Долина затерялась среди пиков к северо-западу, где утесы и скалы образуют собой зазубренные линии наподобие драконьих челюстей, последними встречая солнце и провожая его за море вечерней порой. Не росло там ни деревца, не журчало ни ручейка, а вершины окружавших это мрачное место гор скрывали снега. Тихое место, где ничто, кроме стонов ветра, не нарушало тишины покоившихся там в несметном количестве костей, белых и лишенных плоти. Хотя не совсем так. Среди мешанины ребер, скелетов, крыльев и черепов можно было различить один маленький фрагмент, носивший черты Беллека.

Я смог лучше разглядеть это, когда мы спустились, потому что Дебура показала мне, и я ощутил ее скорбь.

Я оставался в седле — спуск был слишком крутым, спуститься вниз не представлялось возможным, и я знал, что Дебура не рискнет приземлиться там раньше, чем наступит ее время, о чем и я не мог бы помыслить, прежде чем уйдет Рвиан. Перед нами предстало место последнего упокоения драконов всего мира, и никому не хотелось оказаться здесь раньше времени. Продолжая оставаться в седле, я слышал прощальный крик драконов, прозвучавший в гаснувшем свете уходившего дня. Когда стало тихо, я спросил Дебуру о том, что случилось.

Она ответила:

«Мы отправились на север охотиться, Беллек — на Катанрии. Но, когда мы прилетели сюда, он отправил нас дальше одних, сказав, что хочет побыть немного наедине с Аийлрой. Мы охотились, потом почувствовали, что он умирает, а когда примчались сюда, он уже ушел».

Я сказал ей:

«Он так хотел. Он избрал свой путь».

И тут я ощутил страх Дебуры, мне казалось невероятным, что дракон мог чувствовать такое.

«Он оставил вместо себя нас. Мы вас не бросим», — заверил я Дебуру.

Радость моего дракона затмила горечь утраты. Я посмотрел вниз на останки этого странного человека и понял, что Беллек прыгнул вниз с горы, чтобы присоединиться к Аийлре.

«Думаю, что теперь ему хорошо», — сказал я моей Дебуре.

А она вновь спросила меня:

«А вы не уйдете?»

— Нет! — воскликнул я и услышал, как мой крик точно эхо подхватила Рвиан.

Я почувствовал волну счастья, исходившую от драконов, она наполняла меня, изгоняя грусть, которую я испытывал с потерей Беллека. Признаюсь вам честно, горе мое было невелико. Я полагал, что старик исчерпал свою жизнь и просто поставил в ней точку.

Второй год сменился третьим, и пути мира стали иными. Измененные Дарбека официально получили полные гражданские права. Уцелевшие Аттул-ки прекратили оказывать влияние на погодные условия в Дарбеке, и страна процветала. Эскортируемые нашими драконами воздушные суда впервые пересекли Фенд с мирной миссией, неся Анов к берегам Келламбека. Измененные могли теперь пересекать Сламмеркин в обе стороны, оставляя за собой право вернуться. Ке-анйива выделил земли в Ан-фесганге тем немногим (очень немногим) храбрецам из Даров и Измененных, кто пожелал обосноваться в новой стране.

Конечно, не обходилось и без ссор, но колдуны исправно посылали сообщения, и тогда появлялись мы на наших драконах, с которыми никто не желал спорить.

Мы увидели освобождение Измененных и Анов, возвращавшихся на землю предков. Тэрл председательствовал в Совете, весьма похожем на тот, которым управлялся Ур-Дарбек. В Ан-фесганге Ке-анйива и Аттул-ки, которые теперь обладали меньшей властью, обращались с Дарами как с равными. Мир наш, похоже, и воистину принял курс, который мы проложили ему.

А мы, Властители драконов, жаждали возвращения в наш замок в высоких диких горах Тартара. Драконы наши устали, насытились битвами и мечтали о доме.

Я разделял это чувство, я не мог больше спорить с ним. Дарбек больше не был моим домом, мне нужны были лишь те крутые вершины, на которых жили драконы, — единственное место, где я чувствовал себя свободно.

Я говорил об этом с Рвиан, и она соглашалась. Мы вернулись.

Тездал и Урт последовали за нами. Они, тоже очень далекие от мира людей, чувствовали этот зов не меньше, чем мы. Урту предложили место в Рэте, очень просили занять его, и он все-таки отказался.

— Мне все время было бы не по себе, — признался он мне одним ясным ветреным осенним днем, когда мы, прогуливаясь по укреплениям, наблюдали за несущимися по небу облаками. — Я теперь Властитель драконов, и, окажись я в Совете, мне никогда не узнать, искренне ли люди соглашаются с моим мнением или боятся Катанрии?

Я кивнул. Такое же чувство испытывал и я, давая Тэрлу подобный ответ, когда он предложил мне стать его советником.

— Мои соплеменники, — продолжал Урт, — и по сей день в большинстве своем боятся драконов.

— То, что живет в крови поколений, умирает не скоро, — согласился я.

— Поэтому и со мной люди чувствуют себя несколько скованно, — пробормотал он. А затем рассмеялся: — Как и я с ними. Я иной, Давиот.

Я произнес:

— Как и все мы. Думаю, что наш дом теперь здесь.

— Да. — Урт подошел к амбразуре и, прислонившись к стене, взирал с головокружительной высоты на долину. Домики Измененных казались крошечными голышками, брошенными возле изящной жилки реки. Селение разрасталось по мере того, как новые соплеменники Урта, в чьей крови не было столь великого страха перед драконами, рисковали перебираться на север. Мой друг задумчиво продолжал: — Надо будет скоро отправляться на охоту да снабдить их мясом на зиму. А нам не помешает их эль.

Я подошел к Урту и, по-приятельски положив ему на плечо руку, проговорил:

— Как думаешь, Лизра закончила то одеяло?

Измененные, хотя и очень далеки от своих животных-прототипов, тем не менее сохраняют некоторые из их характерных черт. Например, они не краснеют. Но если бы они обладали этой способностью, щеки Урта покрыл бы румянец. Лизра была дочерью Примы и Валла, поставлявших нам эль. Женщина эта выглядела очень привлекательно и могла бы давно выйти замуж, живи она на юге. В наших же краях мужчин было немного, а девушка до сих пор отвергала ухаживания кавалеров, оспаривавших ее руку и сердце. Урт же пользовался расположением Лизры, которая, услышав о нашем возвращении, принялась вышивать одеяло, которым принято застилать брачную постель. От такого прозрачного намека моему другу трудновато было отмахнуться. Всем, кроме самого Урта, становилось очевидно, что девушка влюблена в него.

Он сказал:

— Она красива, правда?

— Изумительна.

— Ты думаешь, я должен… — пробормотал Урт.

Я ждал, но мой друг внезапно смутился, так что мне пришлось рассмеяться, хлопнуть его по плечу и сказать:

— Думаю, что ты должен. Она тебя ждет, а Рвиан обрадуется еще одной женщине здесь.

Он важно кивнул, сосредоточивая свой взгляд на деревне.

— Завтра, — произнес Урт, — я отправлюсь туда и спрошу ее.

— Она согласится, — сказал я. — И когда вы назначите дату, я поеду на юг и попрошу у Тэрла доброго келламбекского вина, чтобы мы могли отпраздновать это событие должным образом. Не сомневаюсь, что он захочет принять участие в церемонии. Или возжелает, чтобы вы сочетались браком в его дворце. Возможно, даже пригласит Ке-анйива и всех…

— Довольно! — Урт отошел на шаг назад и так побледнел, что я невольно рассмеялся. — Никого, кроме односельчан Лизры и нас, Властителей. Никакой помпы, Давиот, прошу тебя.

Я заставил себя изобразить на своем лице серьезную мину.

— Великий Властелин может ведь обидеться. Даже оскорбиться.

Урт нахмурился.

— Ладно, тогда, пожалуй, Тэрла надо пригласить.

— А Рэт? — спросил я. — Это ведь не дипломатично — оставлять их за бортом.

Урт еще больше помрачнел.

— Ты правда так думаешь?

Я кивнул, подавляя душивший меня смех.

— Конечно, а если Ке-анйива захочет, то придется пригласить и его. Ну и верхушку Церкви. Мнемоников. И…

Урт легонько стукнул меня кулаком в ухо, тут уж я не выдержал и расхохотался.

— Кого захочешь, того и пригласишь, дружище.

— Тогда по-простому, — решил он, широко улыбаясь и облегченно вздыхая. — Я сыт торжествами и церемониями на всю жизнь.

Я сказал:

— Да будет она длинной и счастливой. А теперь не следует ли сообщить эту грандиозную новость Рвиан и Тездалу? А потом начать празднование?

— Только очень скромно, — сказал он. — Я не умею пить, как Сказитель, и не хочу прийти завтра к Лизре подвыпившим.

— Скромно так скромно, — согласился я. — Только поспеши к ней, а то у меня такое чувство, что, закончив одеяло, она сама заберется к нам на гору, чтобы вручить его тебе.

Смеясь, мы направились в замок.

Но вот Тездал… Он потерял куда больше, чем любой из нас. Разве наши приобретения не перевесили наши потери? Со мной были две моих возлюбленных, мечты мои, которые когда-то разделила Рвиан, сбылись. Она обрела меня, и Анриёль, и мир без войны. Урту судьба даровала Лизру и Катанрию. А вот у Тездала, кроме Пелианы, оставались лишь старые глубокие незаживавшие раны. Жена его и родители умерли, и в смертях этих он считал повинным себя. В глазах своих соплеменников он по-прежнему продолжал считаться гийаном-отверженным. Никто из нас не мог по-настоящему понять этого или измерить тяжесть ноши, под гнетом которой изнемогала его душа.

Я старался. Клянусь, что делал все возможное, но это оказалось за пределами моих возможностей. Помню день, когда мы говорили с Тездалом.

Дул сильный пронизывающий ветер, мощные облака над вершинами восточных гор грозили снегопадом, небо над головой зияло как разбереженная рана. Облачная пелена скрывала приютившуюся в долине деревню, и даже драконы попрятались в свои пещеры. Приближался момент, когда на свет должен был появиться детеныш Дебуры. Урт женился. Тэрл присутствовал, но — к немалой тревоге своего новосформированного конклава — один. Не возьми он Урта за руки и не напросись в гости сам, то и его бы на свадьбе не оказалось. Но Великий Властелин не мог упустить случая прокатиться на драконе. Просьба юноши была столь горячей, что Урт не мог устоять и, посмеявшись, согласился. И благодаря Тэрлу мы получили несколько бочек превосходного вина и груды засахаренных фруктов, а молодоженам повелитель Дарбека пожаловал богатые дары, которые вызвали бы зависть у любого наместника. Пригласили Аила, Лана и еще нескольких Измененных (Урт, правда, сделал это не очень охотно, зато Лизра была рада), которым пришлось преодолеть немалый страх и сесть на драконов, чтобы лететь на них по небу. Мы попраздновали, и Лизра обосновалась в Замке Драконов. Тэрл вернулся к своим обязанностям, и мы занялись своими проблемами, которых теперь оставалось не так уж много.

Все время, пока мы пировали, Тездал улыбался, смеялся и пил вволю, но за веселостью друга я не мог не видеть отчаяния. Он был по натуре сдержанным человеком и последнее время вообще предпочитал оставаться в уединении. Когда же в замке вновь наступила тишина, я, заметив, что Тездал надевает свой подбитый мехом плащ, взял свой и последовал за моим другом, как когда-то пошел за Беллеком.

Тездал взобрался на самую высокую точку укреплений Замка Драконов, откуда открывался ничем не ограниченный вид на все окрестности. Когда я подошел к Тездалу, ветер ударил мне в лицо, и я пожалел, что не надел перчаток. Воин стоял и смотрел на восток, прирожденный Хо-раби не мог не заметить моего приближения, однако он не обернулся до тех пор, пока я не положил руку ему на плечо. Я не могу сказать точно: грусть или ветер покрыли влагой лицо Тездала.

— Расскажи мне! — попросил я.

Губы его изогнулись в горькой улыбке.

— Рассказать? Что?

Мне пришлось придвинуться поближе, — ветер уносил слова. Я произнес:

— Что беспокоит тебя, друг мой?

— Что меня беспокоит? — Рот его исказила гримаса боли. — Жизнь меня беспокоит, Давиот. Видно, мне придется что-то сделать с ней.

Я крепче сжал его плечо, испугавшись, как бы он не бросился в бездонную пустоту. Я спросил:

— Все так плохо?

Он отвернулся на секунду, а когда я вновь увидел его глаза, они пылали огнем.

— Я гийан. Ты не можешь понять, что это значит.

Я покачал головой и хотел было обнять Тездала, но тот отстранил меня, так что я мог лишь стоять и слушать его. Нам обоим пришлось напрягать голоса, чтобы перекричать завывания ветра.

— У меня нет имени.

— Ты — Тездал Касхиан, Властитель драконов и мой верный друг.

Он возразил:

— Да, я — Властитель драконов. Но не называй меня Тездалом, у меня нет имени. Я — гийан. Я не имею права на дружбу.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но Тездал не позволил мне сделать этого.

— Послушай, а? Не говори ничего, ладно?

Я кивнул, и он убрал свои пальцы с моих губ.

— Ты не поймешь этого, просто не сможешь. Ты — Дар, и, хотя мы друзья, мы люди разные. Столь же разные, сколь Властители драконов и все ост… — Он махнул рукой, указывая вокруг, имея в виду не только долину внизу, но и весь мир. — Я родился и вырос Хо-раби. Я принимал присягу — это ты знаешь. И я эту присягу нарушил.

— Но ты же лишился памяти. Ты погибал. Рвиан спасла тебя.

— Ну а потом, когда мне вернули память, когда я узнал, кем был раньше?

Я возразил:

— Я видел Повелителей Небес и Измененных вместе, и ничего никому об этом не сказал. Я знал, что у Измененных существуют свои каналы связи, но молчал об этом, даже подозревая о готовившемся восстании. Ты не более моего виноват. Разве не так?

Он спросил:

— Твои родители живы? И разве Рвиан мертва?

На это мне нечего было сказать.

— Со мной все по-другому, Давиот. Я прекрасно сознавал, кто я есть, когда пришел в рощу в Требизаре и убил людей Алланин. Я знал, что предаю свой народ, помогая вам бежать и следуя за вами.

— Нет! — закричал я. — Ты дал слово Рвиан и поступил как благородный человек, сдержав его.

— Да, — сказал Тездал, склоняя голову. — И теперь моя честь оставляет мне лишь один вариант: смыть с себя позор.

— Нет на тебе никакого позора, Тездал, — возразил я.

— Будь я Даром или Измененным, тогда, возможно, я бы и согласился с тобой. Но я… Я был Хо-раби, а теперь я гийан! Все, кто был мне дорог, мертвы из-за того, что я сделал. Благодаря мне клан Касхианов стерт с лица земли.

Я сказал безнадежно:

— Ты помог народам прекратить войну, благодаря тебе твои соплеменники получили возможность вернуться на родину.

Я видел, как Тездал оскалился, и заметил, что его тело под плащом передернулось от холода.

— Может быть, Трое и простят меня за это, но я сам не могу.

Я спросил:

— А как насчет будущего? Как же быть с нами?

— Думаю, что будущее определено, — произнес Тездал. — А вы? — Он отвернулся, положив руку на зубец стены. — У Урта теперь есть Лизра, а у тебя Рвиан. Разве вы не счастливы?

— Все счастливы, Тездал, кроме тебя! — Я отчаянно старался найти слова, способные отвратить его от избранного им пути. — Разве ты не можешь снова жениться?

Он покачал головой и сказал:

— В своей жизни я любил лишь двух женщин. Первая — Ретзе, а вторая… вторая не может принадлежать мне.

Я должен был знать это!

Но я не знал и потому сказал просто:

— Рвиан?

Смех Тездала прозвучал под стать завываниям ветра.

— Ты что, не видел?

Я покачал головой.

— А она знает, — произнес Тездал. — Знает, но любит тебя. И всегда будет с тобой.

Слов у меня не находилось, я стоял, охваченный оцепенением перед тем, что должно последовать. Я был столь же слеп, как любой влюбленный мужчина, и в равной же мере глуп.

— Что ж, — Тездал перевел свой задумчивый взгляд с камня стены на меня. — Будем сражаться за нее? Ты убьешь меня или я тебя? Даст ли мне это ее любовь?

Я сказал:

— Тездал, я не стану драться с тобой.

Он ответил:

— И я с тобой, потому что в любом случае это не даст мне ничего, кроме ее презрения.

— А как же Пелиана? — спросил я.

Тездал ответил:

— Драконы живут и после смерти Властителей. Иначе и нас бы здесь не было. Беллек умер. Она погорюет немного, но у нее есть ты, Рвиан и Урт. И, вероятно, найдутся скоро и другие Властители. Разве я предаю ее, Давиот? Ну, если и так, то это лишь еще одно предательство в ряду совершенных мной. Я больше не могу жить с этой болью! Правда, не могу.

Он сбросил плащ, и я увидел, что под ним он носил клинки рыцаря Хо-раби — каген и кинжал, и я с ужасом понял его намерение и то, что он попросит сделать меня. Я отпрянул, яростно качая головой.

Тездал сказал:

— Я выбираю Путь Чести, Давиот. Хотя я и гийан, и не достоин этого. Знаешь, какой чести удостоил меня Ке-анйива? Гийан — большая редкость! — их обычно прибивают к дереву. Вниз головой, Давиот. Если бы тебе не понадобился переводчик, я бы висел и все проходившие плевали бы мне в лицо. Или хуже. Послушай меня!

Последние слова он прокричал, потому что я отскочил, яростно мотая во все стороны головой, выставляя перед собой руки, точно стараясь защититься от обязанности, которую он собирался возложить на меня.

— Послушай меня! Я должен умереть. И если ты не поможешь мне, то мне придется уйти, как Беллек. Но я бы предпочел расстаться с жизнью с честью, которая еще осталась у меня. Как если бы я все еще оставался Хо-раби. Может быть, хоть это умиротворит Троих, и они даруют моей душе забвение.

— Нет!

Я не узнал своего собственного голоса, звучавшего под стать вою ветра или кличу дракона. Я не знал, что этот вопль исторгли мои губы. Внутри своего сознания я почувствовал, как зашевелились драконы, как всколыхнулись Рвиан и Урт.

Я пятился, пока спина моя не уперлась в холодный камень, а Тездал все приближался, и я осознавал, что на мне лежит груз обязанностей друга.

— Если ты любишь меня, друг, — произнес Хо-раби.

Взгляд его не оставлял мне выбора, я взял клинок и спросил Тездала:

— Что я должен сделать?

Он сказал:

— Аттул-ки исполняют этот обряд. Или, по крайней мере, рыцари Хо-раби. Но… ты подождешь, пока я не открою Путь, а потом постараешься отрубить мне голову.

Я спросил:

— Неужели нет другого пути?

Он покачал головой.

— Нет. Я могу попросить об этом только самого преданного друга.

Тездал схватил меня за руку, и в глазах его стояла такая мольба, что я лишь кивнул и, не в силах сдержать слезы, вытащил из ножен его меч. Тездал опустился на колени и снял с себя камзол и рубаху, подставляя свой торс свирепому ледяному ветру, а шею лезвию меча в моих руках. Клинок блеснул в слабом свете. Мои руки онемели от страшной тяжести, столь же непереносимой, как и груз, придавивший мою душу.

— Я не знаю, смогу ли я сделать это, Тездал, — проговорил я.

Он ответил:

— Сможешь, если любишь меня.

И затем, прежде чем я успел возразить или, бросив меч, убежать прочь, он выхватил кинжал и вонзил его себе в живот, не издав при этом ни звука. Его лицо исказила гримаса предсмертной муки, но в глазах его я прочитал страшное облегчение, когда он ступил на свой Путь Чести.

И я сделал то, о чем он просил меня. Я поднял меч и, размахнувшись, вонзил клинок в шею Тездала. Никогда не случалось мне держать в руках такого прекрасного, такого острого оружия, срубившего голову моего друга с одного удара.

Я рухнул на колени, сотрясаясь в рыданиях, когда голова Тездала покатилась к моим ногам, заливая кровью каменные плиты.

Все, что я помню, — это боль. Потом я почувствовал, как чьи-то руки касаются моего лица, и, подняв его, я увидел невидящие глаза Рвиан. Я видел в них скорбь, но еще большее горе выражали лица Урта и Лизры. А потом я вдруг осознал, что вокруг нас сидят драконы. Я не мог ничего сказать и лишь плакал, уткнувшись в колени Рвиан.

Она спросила меня:

— Он настаивал?

Я кивнул, и Рвиан, опустившись на колени рядом со мной, обняла меня и сказала:

— О Давиот! Бедный мой, бедный, Давиот. Как же он верил тебе!

— Верил, что я убью его?!

— Он доверил тебе свою честь, попросив оказать ему эту ужасную услугу.

— Я убил его, Рвиан.

Она сказала:

— Он сам убил себя, любимый мой. Потому что для него не осталось другого пути. То, что ты сделал, была последняя обязанность друга, но я думаю, что нет выше любви, чем эта.

Мы завернули Тездала в его же плащ, а Урт принес парусину, в которую мы и зашили останки нашего друга. Затем мы оседлали наших драконов, привязали тело к Пелиане и полетели в долину мертвых, чтобы оно нашло свое упокоение там, среди останков Беллека, других Властителей и умерших за многие столетия драконов.

Живые драконы оплакивали его, крик Пелианы звучал громче и пронзительнее всех. Он вошел в мою душу ножом столь же острым, как тот кинжал, который вонзил себе в живот Тездал. Именно этот крик ранил меня больнее, чем то, что заставил меня сделать не снесший бесчестия рыцарь, чем даже сама потеря. Я потерял любимого друга — Пелиана лишилась большего. Я еще хоть как-то понимал, почему он поступил именно так, она же не могла осознать этого. Девять дней ужасные стенания Пелианы сотрясали стены Замка Драконов, и я уверен, что она скорее всего полетела бы туда, где остался Тездал, чтобы искать смерти, если бы не детеныш Дебуры.

Смерть и жизнь чередуются друг с другом, не так ли? Один умирает, другой появляется на свет. Жизнь продолжается, а боль слабеет. Утихла и моя скорбь, но медленнее, чем горе Пелианы, нашедшей новый смысл жизни.

Драконы горды и величественны и умеют любить, хотя и на свой лад, не так как Истинные или Измененные. Яйцо — предмет гордости всей драконьей семьи. Иногда мать оставляет детеныша на попечение другим самкам, главное — это отложить яйцо, и Дебура с радостью предоставила Пелиане уход за родившимся маленьким самцом. Она испытывала гордость, да, как и я, потому что я не мог не чувствовать, что пищащее дитя, которое разбило скорлупу с такой силой, что та разлетелась на части, было моим, так же как и Дебуры, и осеменившего ее самца. Мать отдала своего ребенка заботам Пелианы, и даже мне, когда я подходил, чтобы погладить лоснившуюся синюю головку и выразить восхищение остренькими как иголочки зубками (с большой осторожностью, потому что маленькие дракончики не слишком разбираются, куда вонзают эти свои зубы), разрешалось делать это только под наблюдением Пелианы. Я мог восторгаться тем, как быстро растут его крылышки под ее строгим доглядом, и не смел подходить близко, пока она не позволит.

Так вот и была спасена Пелиана от своей тоски.

А Рвиан спасла меня от моей скорби продолжительными беседами, которые в конце концов убедили меня в том, что я просто выполнил просьбу друга, не оставившего себе выбора.

Я согласился с этим, хотя, скажу вам, я все равно до конца не понимаю кодекса чести, по которому жили Хо-раби, и не могу уважать столь жестокого рабства. Я согласился с тем, что это был выбор Тездала, а я лишь оказал ему дружескую услугу, я оказался вынужден сделать это, как вынужден он был помогать нам, связанный клятвой, данной Рвиан. И я все-таки сомневаюсь, что мы, все мы, были правы.




Эпилог


Никто из нас не мог в полной мере представить себе тяжесть бремени лет, которое нес на своих плечах Беллек. Я, правда, кое о чем догадывался, но это оставалось на уровне предположений, потому что он не говорил нам об этом прямо.

Драконы жили дольше, чем люди, намного, намного дольше, и Властители разделяли длительность их существования. Даже сейчас, когда новички обретают своих драконов и залы Замка вновь наполняются жизнью, мы не понимаем этого полностью. Только то, что так есть и что это выбор, который необходимо сделать Властителю. Мы не осознавали всего до конца, но, думаю, все равно избрали бы ту невидимую, не измеримую длиною времени дорогу, которую указал нам Беллек. Разве мы могли отринуть свою любовь?

Я говорил им, новичкам — Властителям драконов, что и они выберут ее. Скоро на нее ступил сын Тэрла и дочь последнего Ке-анйива Ан-фесганга. Внук Клетона пришел на север, получив во сне призыв, и лишь пожал плечами, когда я предупредил его о том, что его ожидает. От мечты о драконах нелегко отмахнуться. Новички делали свой выбор и лишь смеялись над моими предупреждениями, говоря, что готовы нести свое бремя.

Думаю, что им это удастся. Мир стал другим, и никто уже не боится драконов, даже Измененные, чьи дети резвятся среди страшных когтей и играют с молодой порослью.

Любовь к драконам головокружительно соблазнительна.

Думаю, что этот мир стал теперь лучше.

Надеюсь, что так, потому что иначе получается, что вся моя жизнь прожита зря.

Не могу думать, что все сделанное нами напрасно, хотя и не забываю о том, что руки мои обагрены кровью. Не могу поверить в то, что Рвиан заблуждалась.

Нет!

Кажется, я потерял нить повествования. Итак:

Мы оставили Тездала в долине костей и оплакали его. Пелиана воспитала детеныша Дебуры, и теперь Кайа — самый могучий из самцов Замка Драконов, восхитительное создание и муж нескольких самок. Драконов становится больше, как бы это сказать: баланс восстанавливается.

Урт с Лизрой воспитали семерых детей, все они здоровые и скромные, как и их родители. Двое из них отправились на юг и стали членами Рэта Ур-Дарбека, остальные живут здесь, и потомство их обращается ко мне с почтением, которое даже смущает меня. Один из них стал Властителем.

Мой друг-Измененный скончался, и я не хочу распространяться об этом, как и о смерти Рвиан. Слишком велика боль, чтобы можно было выразить ее в словах. Я пережил всех своих товарищей и жалею, что мне не довелось уйти вместе с ними.

Но…

…жизнь наша не была несчастной. Годы наши превышали продолжительность нормального человеческого бытия. И я был счастлив с Рвиан.

Так счастлив, что и поверить невозможно.

Добрые годы, Дар, потому что у нас было больше времени, чем у обычных людей. И все же она умерла, а позже и Анриёль ушла ей вослед. Катанрия тоже умерла, а Пелиана с Дебурой живы, хотя и стары и потому летают не часто. Я остался жить потому, что Рвиан обязала меня, как и Тездал когда-то не оставил мне выбора своей непонятной мне честью, и я не предал тех, кого любил.

Мы изменили свой мир, но не могли остановить течение лет, и кости становятся хрупкими, а кровь медленнее бежит по венам. Думаю, что есть, наверное, один лишь бог, имя которому — время. Пропасть лет, которая поглотит всех нас.

У меня была долгая жизнь с любимой женщиной, и хотя мы не имели детей, есть множество отпрысков Урта. Я знал дружбу и летал на драконах по небу. Я изведал любовь драконов.

Чем не жизнь, разве нет?

Не стану жаловаться.

Я признаю свою вину, и пусть Бледная Подруга возьмет меня на свой суд. А если предстану я пред ликами Единого ли Бога или же Троих, то скажу им, что то, что сделано мной, совершено в искренней вере в дружбу и во имя мечты. А если они скажут, что я посеял эту мечту в душе Рвиан и моя возлюбленная заблуждалась, я плюну им в лица и отрекусь от них. Потому что никогда не отрекусь от нее!

Думаю, что и Дебура, и Анриёль, и все остальные присоединятся ко мне. А раз так, то мы отвернемся от богов, как отвернулись от людей, понимавших лишь язык силы, и поднялись в воздух, чтобы сражаться против Повелителей Небес и невежества Истинного Народа.

Но это потом.

Сначала я встречусь с Бледной Подругой.

И если она позволит, я оседлаю Дебуру в последний раз и полечу на ней в долину, где покоятся кости, и если Бледная Подруга встретит меня там, я возьму ее за руку и уйду с ней. Замечательное будет путешествие, правда?