Слуги тьмы
Элен Варрон


В изуродованном атомной Смертью мире Иеро, семь тысяч лет от Рождества Христова, продолжается неравное противостояние демона-Нечистого и кандианских священников-киллменов.

Возможности сил Тьмы безграничны — но им противостоит отвага и вера людей, готовых пожертвовать самым для себя дорогим, чтобы остановить наступление слуг Зла.


Элен Варрон

Слуги тьмы


Глава 1


Запах, доносящийся из седельной сумки, был восхитителен — сегодня Даниэль получил копченую оленину от самой Молли Мех, а уж тетушка Молли понимала толк в копчении.

— Боюсь, тебе этого и на два дня не хватит, — приговаривала она с добродушной усмешкой, заворачивая здоровенный шмат мяса в кусок чистого полотна. — Чует мое сердце — к вечеру уже смолотишь.

В словах тетки Молли крылась изрядная доля истины: Даниэль уже с час глотал голодную слюну, предвкушая, как доберется домой и закатит настоящий пир. Копченая оленина от Молли, сыр от нее же, свежий хлеб с тмином, пирог, пряная зелень и добрая кружка кленовой браги, бутыль с которой тоже приторочена к седлу — ужин выйдет замечательный. Чудный запах мяса щекотал ноздри, и дорога от Атабаска На Закате до лорсиного загона казалась невозможно длинной. Обычно Даниэль успевал обернуться туда и обратно за полдня — от его хижины в лесу до поселка было миль сорок, а лорс, на котором он ехал, был скор на ногу. Но сегодня солнце уже начинало скатываться к горизонту, а до загона было еще далеко.

— Прибавь-ка ходу, парень, — сказал Даниэль Сат Ашу — Серому Ветру. — Я уж извелся. Есть охота.

Огромный лорс и ухом не повел. Старый упрямец полагал, будто он куда лучше хозяина разбирается в жизни и сам знает, надо ли поторапливаться — или можно двигаться с откровенной ленцой. Сейчас он не видел никакого повода к спешке и продолжал идти своей размеренной иноходью, изредка схватывая с ветки листок-другой. Даниэль не стал упорствовать и подгонять Сат Аша. Без особой нужды перечить Серому Ветру — себе дороже, норовистый бык затаит обиду и потом выместит ее, когда не ждешь. Скажем, наступит огромным копытом на корзину, которую Даниэль только что сплел, или подденет рогом постиранную и вывешенную сушиться куртку, да и закинет куда повыше — на сук или на крышу хижины, а то и самого хозяина выбросит из седла.

Лорсы необыкновенно сообразительны, но своенравны и капризны, точно избалованные молодые красотки. Наверное, размышлял Даниэль, древние лошади тоже имели обо всем свое мнение — иначе люди смотрели бы на них как на рабов и не любили бы, как любят друзей. Он немало знал о древних канадских лосях, от которых вели свою родословную нынешние лорсы, но вымершие после ядерной Смерти лошади оставались тайной. Другие разводившие лорсов пастухи и даже сам преподобный отец пер Альберт, который знал больше, чем все взрослое население Атабаска, мало что могли ему рассказать.

Тропа к загону шла правым речным берегом, среди огромных сосен, дубов и кленов Тайга. Блестящая серебристая поверхность то и дело просверкивала сквозь густой подлесок, а ветер доносил свежее дыхание воды. Полноводная река, как и озеро, в которое она впадала, сохранила свое название с времен до-Смерти, утратив лишь последнюю букву — то и другое называлось теперь Атабаск. Но если река почти не изменилась и текла в прежнем русле, то об озере этого не скажешь. В прежние времена, пять с половиной тысячелетий тому назад, Атабаск был узким и длинным, а к северу от него лежал еще один водоем причудливых очертаний, Большое Невольничье озеро. Но Смерть, всепланетная катастрофа, привела к заметному потеплению; льды на далеком севере и юге начали таять, уровень вод повысился, и Невольничье озеро слилось с Атабаском, образовав гигантский трехсотмильный бассейн. Там жил Народ Плотины, гигантские разумные бобры, которые не считались лемутами, но все же относились к людям с опаской, хоть и без враждебности. В тех краях Даниэль не бывал, как и многие жители Республики Метс, одной из двух обитаемых территорий древней Канады — или Канды, как ее теперь называли.

Широкие копыта Сат Аша мягко ступали по усыпанной хвоей и прошлогодними листьями земле, и Даниэль словно плыл среди уносившихся ввысь красноватых стволов толстенных сосен, к которым ластились ярко-зеленые перистые листья пальм. Пер Альберт говорил, что прежде пальмы в Тайге не росли, и не было в мире других разумных рас кроме человека, но потепление климата и радиоактивные мутации все изменили. Мох теперь был по колено, травы — по грудь, а деревья вырастали такими, что, казалось, подпирают свод небес. На все воля Божья! — добавлял старый священник со вздохом.

Над головой суетились и верещали белки, стоял птичий гомон, и гудели тучи гнуса. Молодой пастух довольно улыбнулся. Вместе с копченым мясом тетка Молли дала горшочек чудодейственного эликсира — его резкий запах превосходно отгонял мошкару. Мазь, которой прежде пользовались в Атабаске, не шла с этой новой ни в какое сравнение. Даже Сат Аш с фырканьем шарахнулся и замотал головой с грозными разлапистыми рогами, когда хозяин подошел к нему, намазавшись для пробы этой вонючкой. Даниэль долго уговаривал подозрительного лорса, что он — его добрый хозяин и друг, самый что ни на есть настоящий и вполне безобидный. В конце концов Сат Аш уступил и позволил ему сесть в седло. К запаху мази Даниэль уже привык и перестал замечать, зато аппетитный аромат копченой оленины дразнил его обоняние все сильнее.

Этой весной лорсиному пастуху исполнилось двадцать шесть. Невысокий, худощавый, он был гибок и проворен, как лесной кот.

У большинства метсов кожа имела цвет красноватой меди; у него же была значительно светлее — там, где ее закрывала одежда; обветренное лицо и руки были коричневыми, как старая сосновая кора. Волосы у Даниэля были черные и прямые, как и у всех; небольшой нос имел горбинку — но это, конечно, не был орлиный нос коренного метса, придававший лицам других обитателей Атабаска мужественное и несколько хищное выражение. Кроме того, у Даниэля не росли усы и борода, словно он был иннейцем; однажды, еще до встречи с Элисией, он смущенно признался отцу Альберту, что его огорчает юношески гладкое лицо. Мудрый священник ответил:

— Разве тебе есть что скрывать, сын мой? Неужто ты и впрямь хотел бы прятать лицо за бесполезной шерстью?

Скрывать Даниэлю было нечего, а Элисия любила его и безусым. Элисия, Элли… Уже больше года минуло с того дня, когда пер Альберт привел Даниэля на место, где она погибла…

Внезапно Сат Аш вытянул шею, принюхался, потом запрядал ушами и остановился. Фыркнул, сделал шаг и снова остановился. Даниэль явственно ощутил тревогу лорса — она пришла неприятным, зудящим, будто гонящим куда-то чувством. Он выпрямился в седле, сторожко вслушиваясь в привычный шум Тайга. Не услышал ничего особенного — однако Сат Аш под ним напрягся, длинная черная шерсть на шее зверя вздыбилась. Даниэль крепче сжал поводья.

— Что такое? — спросил он тихонько, словно Серый Ветер мог ответить на человечьем языке.

Громадный зверь вдруг с ревом вскинулся на дыбы. Даниэль успел стиснуть коленями его мохнатые бока и потому не вылетел из седла. Раздвоенные копыта ударили темный, дрожащий от гнуса воздух; лорс опустился на все четыре ноги и стремглав ринулся вперед по тропе.

Молодой пастух пригнулся к могучей шее своего скакуна. Тайг полон опасностей, из-за любого ствола на человека может выскочить смерть — зверь ли, лемут, слуга Нечистого, или вооруженный разбойник. Даниэль окинул мысленным взором свое оружие: большой лук за спиной, два десятка отменных стрел в колчане, справа на ремне висит длинный нож с костяной рукоятью, слева — меч. Меч достался Даниэлю от бабки, которая лет пятьдесят назад пришла на берег Атабаска с отрядом Стражей Границы. Клинок был невелик, но прочен и очень остер; ковали его не здесь, не в западной части Канды, и рукоять оплетала тонкая вязь из непонятных символов. В бою Даниэль полагался не столько на собственную силу, сколько на проворство и увертливость, и бабкин меч еще ни разу его не подвел. Вдобавок у него был Сат Аш. Разлапистые рога, которые лорс уже шесть лет как не сбрасывал на зиму, — это двенадцать грозных копий, и еще страшней его громадные копыта, которые с легкостью крошат черепа и кости. Кого бы ни учуял старый лорс, врагу придется несладко.

Сат Аш яростно храпел, его тяжкий топот отдавался у хозяина в висках. После смерти Элисии Даниэля уже ничто не пугало, кроме бед, грозящих в Тайге лорсятам. Уезжая в Атабаск На Закате, он оставлял сеголеток под защитой сильных самцов и неукротимых в драке самок — но кто знает, кого принесла нелегкая к загону, кто из приспешников Нечистого сейчас подбирается к его животным.

Сат Аш несся по тропе. Отец Небесный, как еще далеко! Даниэль похолодел, представив себе, как некто жестокий и хищный расправляется с лорсами. Белоногие лорсихи мечутся по загону, подталкивают мордами телят, пытаются прикрыть их собственными телами; самцы, силясь добраться до врага, бьют копытами по бревнам изгороди — стоит грохот и треск, брызжут щепы. А поверх загородки летит брошенное издалека копье, пронзает мохнатую шею… Зверь шатается и хрипит, темная шкура пропитывается красным, подламываются ноги…

Даниэль стиснул зубы. Быстрей же, быстрей, опоздаем! Внезапно Сат Аш огромным прыжком свернул с тропы и ринулся в глубь леса. С обонянием и слухом лорса человеку не тягаться; чуткий зверь услышит дыхание затаившегося врага за полмили. Судя по всему, враг откатился от загона и удирает, — а Сат Аш бросился наперерез. Даниеэль натянул поводья. Если какая-то нечисть улепетывает, только сумасшедший в одиночку кинется за нею вдогон.

Но лорс мотнул головой и продолжал мчаться, ломая подлесок.

— Стой! — выкрикнул пастух. — Сат Аш, стоять!

Серый Ветер как будто не слышал. Даниэль сосредоточился, пытаясь мысленно передать свой приказ зверю. Куда там! Казалось, Сат Аш еще прибавил ходу. Хозяин боролся с ним, желая успокоить его ярость, внушить, что надо срочно поворачивать к загону. Даниэль не обладал даром к такому мощному ментальному контакту, как пэр Альберт и многие другие священники, заклинатели и киллмены, обучавшиеся в Саске, но все же мог сообщить лорсу о своих намерениях, о настроении либо передать мысленный образ. Но сейчас его скакун точно обезумел — с тем же успехом Даниэль мог бы укрощать бурю.

Он бросил попытки образумить Сат Аша. Щурясь от бьющего в лицо ветра, Даниэль вглядывался в несущиеся навстречу стволы и ветки. В глаза ударил солнечный свет — они оказались на обширной прогалине. Сат Аш взревел: на дальнем ее краю мелькали силуэты чудовищных обезьяноподобных существ, бурые, поросшие клочковатой шерстью спины, головы, будто вросшие в плечи… Лемуты! Волосатые Ревуны! Целая стая! Даниэль выхватил меч, а левой рукой отчаянно рванул поводья. Мощный эмоциональный всплеск проник в сознание лорса, Сат Аш сделал громадный прыжок и стал как вкопанный.

Во внезапной тишине Даниэль расслышал отдаленный рев своих животных. Живы! Слава Создателю! Судя по всему, лемуты побывали у загона, но были вынуждены убраться.

Ревуны, похожие на косматых обезьян, скрылись за стволами сосен. Даниэль подумал, что их было штук пять, а вовсе не стая — у страха глаза велики. Что их сюда привело? Уж года четыре, считай, в этих краях Ревунов не встречали… Ну что ж, ушли без драки — вот и славно. Пастух вложил меч в ножны и потрепал Сат Аша по улегшейся черной гриве.

— Поворачиваем к дому.

Лорс в ответ вдруг захрапел, его грива опять приподнялась. Что такое? Новая опасность? Даниэль бросил быстрый взгляд по сторонам, рука легла на рукоять меча.

Так и есть. Шагах в пятидесяти от них на прогалину выбрался еще один Ревун. Его длинные руки бессильно болтались, шагал он неуверенно, пошатывался и спотыкался. Пастух выжидал, всматриваясь. Сат Аш начал храпеть, его шкура подергивалась. Он послушно стоял на месте, но всем своим видом давал понять, что в любую секунду готов ринуться в схватку. Даниэлю стоило только подумать об этом, и Серый Ветер бросился бы к мерзкой твари и растоптал ее.

Ревун брел через прогалину, не замечая ни лорса, ни человека. Держа меч наготове, Даниэль тронул поводья. Сат Аш тихим шагом двинулся к лемуту. Помня свою вину, хитрый старый бык сейчас был послушнее самой кроткой лорсихи. Пастух обеспокоено вглядывался в обезьяноподобное чудище. Все его чувства, все инстинкты кричали — убей! Однако в волосатой гадине было нечто неясное и тревожащее. Вроде бы лемут не ранен; и все же он едва ковыляет. Отчего бы это? Болен? На приспешников Нечистого напал мор? Даниэль никогда не слыхал ни о чем подобном — лемуты были здоровей здорового и, насколько он знал, гибли только от ран, нанесенных в бою.

Он объехал Ревуна кругом. Сат Аш прижимал уши, храпел и злобно скалился. Его обижало, что хозяин вошкается с мерзопакостным существом, а не зарубит его одним ударом. Глаза у лемута были мутные, невидящие. Даниэль довольно ясно воспринимал чувства своих лорсов и прочих зверей, не говоря уж о людях, однако сейчас он не улавливал той ненависти и злобы, которыми истекает сознание любого лемута.

Ревун спит, понял он вдруг. Спит на ходу. Что это — сонная болезнь? Где он мог ее подцепить? Уж не заразна ли она для лорсят?! Ведь твари побывали у загона… От пронзившего хозяина страха Сат Аш присел на задние ноги и сделал длинный скачок в сторону. Даниэль сунул меч в ножны и сорвал с плеча лук. Пристрелить эту пакость и закопать поглубже вместе со всей заразой!

Запела отпущенная тетива, стрела впилась Ревуну в горло, и лемут с хрипом повалился наземь, в широкие листья земляники.

И точно в ответ, из леса, с той стороны, куда скрылись остальные чудища, долетел слабый крик. Он нисколько не походил на жуткий вибрирующий вой Волосатых; он вообще не был похож ни на что, когда-либо слышанное на берегах Атабаска. В лесу непрерывно шла охота одних на других: предсмертные крики птиц, белок, зайцев и оленей были хорошо знакомы пастуху, не один год прожившему возле лорсиного загона. Но этот мяукающий вскрик, этот жалобный плач — кто мог издать его? Даниэля передернуло. После того, как погибла Элисия, у него щемило сердце при виде раненого или убитого зверья и от криков подранков сжималось горло.

Он тряхнул головой и направил Сат Аша к загону. Убитого лемута он зароет позже, а сейчас надо торопиться к лорсам.

Его подопечные бушевали в бревенчатой загородке. Огромные звери никак не могли успокоиться после нашествия лемутов, их рев сотрясал окрестный лес. Сат Аш вновь рванулся со всех ног, чуя неладное; у Даниэля заныло в груди. Затем он расслышал голос Сильвера. Пес взлаивал и подвывал — то горестно, то злобно, словно рассказывал лесу о постигшей его беде.

Серый Ветер примчался к загону и замер, храпя и вздрагивая. Загон являлся очень простым сооружением: часть леса была отгорожена двумя рядами бревен, которые Даниэль прибил, к стволам так, чтобы лорсята не подлезли под нижние, а взрослые лорсы не перепрыгнули через верх. Затем полученное пространство он разгородил еще раз, и по обе стороны перегородки обитали две лорсиные семьи: два молодых самца, которые гордо держались поодаль друг от друга и никогда не подходили к внутренней границе, и шесть лорсих с телятами. Лорсихи были не прочь пообщаться с соседками и часто собирались у перегородки в одно маленькое стадо, которое мирно паслось и хрупало ветками, а лорсята в это время резвились, как всякие малыши. Самцы же были всегда настороже, вслушиваясь в звуки Тайга и принюхиваясь к его запахам. Уезжая в Атабаск, Даниэль обычно отправлял в загон и Сильвера: верный пес оказывался под защитой лорсиных рогов и копыт, и ни один волк не рискнул бы сунуться за изгородь, чтобы задрать собаку.

Даниэль скатился с седла, опрометью кинулся ко входу в загон, выдернул из пазов и отбросил верхнюю слегу. Потом перепрыгнул через нижнюю, крикнув:

— Сат Аш! — и помчался через изрядно потоптанный и погрызенный лорсами подлесок туда, где тревожно и яростно ревело его стадо.

Сат Аш махнул следом, обогнал хозяина и скрылся за стволами. Даниэль бежал со всех ног. Где же звери? Наконец он увидел: впереди ходуном ходили ветки, мелькнул серый круп лорса, затем показалась белоногая лорсиха. Она дернула головой, заметив хозяина, — и вдруг гигантским прыжком скрылась в зарослях. Из подлеска вынырнул разъяренный Одживей — Ноги Как Дуб — глава семьи, молодой воинственный самец. Его отрастающие после зимы рога были еще совсем мягкие и не представляли опасности; однако пастух всей кожей почувствовал, как еще миг — и на него обрушатся тяжелые копыта. Даниэль прянул назад, скользнул за ближайшую осину. «Одживей, — позвал он мысленно, вкладывая в зов всю свою привязанность к лорсам, все спокойствие и уверенность в своих подопечных. — Оджи, Оджи, умница мой!..»

Храпящий лорс остановился, опустил голову. От его тяжкого дыхания колыхались листья папоротника у ног прильнувшего к стволу Даниэля. «Не узнал? — ласково продолжал пастух. — Не узнал хозяина?» Лорсы, конечно, не понимали его мыслей, однако хорошо чувствовали настроение, и за неполный десяток лет, что он работал со зверями, Даниэль наловчился с ними обходиться. Одживей сделал осторожный шажок, вытянул шею и подозрительно принюхался. Даниэль остро посетовал в душе, что от него несет резким и, главное, непривычным запахом. Это же оскорбление для чувствительного лорсиного носа! «Хороший Оджи, хороший. Успокойся, приятель, я тебя не обижу. Ты же смышленый парень и знаешь, кто тут стоит». Лорс настороженно изучал его — тот и не тот, хозяин и не хозяин. Даниэль стоял тихо, весь уйдя в мысленный контакт со зверем, уговаривал его, убеждал, улещивал. Наконец Одживей шумно вздохнул, словно хотел сказать: «Ладно уж, поверю тебе», — и отвернулся. Зашагал назад, туда, где по-прежнему волновались лорсихи. Пастух двинулся за ним, сдерживая шаг, чтобы не напугать теперь самок.

И вот он увидел. На земле, в окровавленном мху, распластался серовато-коричневый лорсенок. Он лежал на брюшке, тонкие белые ноги были растопырены и вытянуты вперед, а голову Даниэль никак не мог рассмотреть, будто ее вдруг не стало. Где же голова? Оторвана? Вокруг топтались лорсихи. Одна — у нее всегда были такие печальные глаза, что Даниэль звал ее Ага Шау, то есть Мать Скорби — все подталкивала теленка носом, пыталась приподнять. Две другие тревожно взревывали, лорсята жались у них под брюхом. Одживей молчал, поводил головой, а Сат Аш храпел и в ярости взбивал копытами землю. Чуть в стороне сидел Сильвер — могучий пес, крупней матерого волка, серебристо-серый, точно седой — и по-собачьи горевал, одновременно жалуясь на жизнь и угрожая подлому врагу.

— Ага Шау, — окликнул Даниэль.

Лорсихи с телятами всхрапнули и шарахнулись прочь, а Мать Скорби крутанулась на месте и приподняла ногу с грозным раздвоенным копытом.

«Ага Шау. Хорошая. Бедная ты моя…»

Из-за плеча Даниэля выдвинулась морда Сат Аша. Старый лорс фыркнул, и чуткая к мысленному контакту Мать Скорби опомнилась, признала хозяина. Отвернулась и снова ткнулась мордой в своего мертвого теленка.

Пастух подошел ближе. Вот оно что — головка малыша попала в развилку ствола, и он задохнулся.

— Ау Тах, — вымолвил Даниэль, опускаясь на колени. Ау Тахом — Танцующим Под Луной — прозвал он теленка, увидев однажды, как тот кружится на поляне в лунном свете.

А это что?! На шее у лорсенка была затянута петля, и длинный конец кожаного ремня лежал на земле. Тонкое, прочное, отлично скользящее лассо. Ау Таха поймали и думали увести из загона; оттого и растопырены голенастые ноги, что он изо всех силенок упирался, когда его тащили. А потом угодил между стволов. Лемуты, будь они прокляты… Даниэль бережно выпростал голову лорсенка, распустил затянутую петлю и снял ремень. Медленно, механическим движением свернул его и повесил на сук. Погладил серовато-коричневый мех малыша.

— Ау Tax… Бедолага.

В шею ему ткнулся собачий нос. Пастух оттолкнул пса; Сильвер взвизгнул. Даниэль оглянулся и увидел, что Серебряный поджимает переднюю лапу. Похоже, сломана. Острые уши стояли торчком, желтоватые прозрачные глаза смотрели на хозяина преданно и виновато, пушистый хвост был опущен. Сильвер неловко переступил на трех лапах и лизнул Даниэля в подбородок.

— Отвяжись. Не уберег, так не подлизывайся… — Он умолк, перевел дыхание. В Тайге смерть крадется по всем тропам и может подстеречь любого — человека, собаку, взрослого лорса. Без толку корить пса за то, что сам он жив, а лорсенок — нет. И все же Танцующего Под Луной было жаль до слез.

Даниэль тяжело поднялся, прошелся по загону. Из-за перегородки доносился храп и фырканье второй лорсиной семьи.

Сат Аш следовал по пятам за хозяином, за лорсом ковылял Сильвер. А вот и враг. Сат Аш всхрапнул и прыгнул вперед, встал над лемутом, который лежал с размозженной головой. Понятно: его прикончили лорсы. Чуть в стороне Даниэль заметил вторую тварь — у этого было прокушено горло, кровь забрызгала землю и листья кругом, пропитала шкуру на груди. Молодчина, Сильвер!

Больше Даниэль никого не нашел, вернулся к теленку и унес его из загона. Хоть и малыш, весил Ау Tax изрядно, и от физической работы у пастуха на душе стало чуть легче. Затем он наложил шину из щепок на сломанную лапу Сильвера, закрыл пса в хижине, чтобы не путался под ногами, и возвратился к лемутам. От них исходила мерзкая вонь, и над обоими жужжали мухи. Даниэль стянул одному ноги тем самым лассо, которым поймали лорсенка, и выволок Ревуна из загона, затем тем же способом вытащил второго. Потом он связал лемутов вместе, свободный конец лассо прикрепил к седлу Сат Аша и направил старого лорса к прогалине, где остался застреленный Ревун, больной сонной болезнью. Лопату Даниэль нес на плече и в любую минуту был готов скинуть ее и схватиться за меч. Однако Серый Ветер шагал вперед уверенно и без опаски — судя по всему, волосатые твари были уже далеко.

Что заставило лемутов лезть в загон, рискуя шкурой, и похищать лорсенка? Не мясо же, в самом деле. Ревуны больше живут на растительной пище, как и их далекие предки-обезьяны, и в Тайге им не составит труда добыть себе обед — разные коренья или, на худой конец, листья медового клена. А тут сунулись под копыта лорсов — помешались, что ли? Да еще тот, который с сонной болезнью…

Один заболел, а другие спятили? Даниэль ломал голову, силясь найти разумное объяснение тому, что произошло, и не находил.

Уже сгущались сумерки, когда он зарыл на прогалине троих лемутов и верхом на Сат Аше двинулся к хижине. Под пологом леса было совсем темно и неуютно; однако сложенное из толстых бревен пастушье жилище стояло на обширной поляне над рекой, и когда они выбрались из леса, возле хижины еще теплилась память о дне.

Солнце уже опустилось за Атабаск, но над землей плыл розоватый свет, отраженный от большого облака в небе. Листья и стволы деревьев приобрели неестественный оттенок, мир как будто слегка искривился, придвинулся — но от этого не стал чужим или страшным. Даниэль глубоко вдохнул свежий речной воздух. Он любил это место — открывающийся взору простор Атабаска, широкий спуск к реке, стену леса, который с трех сторон окружал поляну. Любил мирное похрустывание и шорохи, доносящиеся из выгороженного слева от хижины лорсиного загона… Но в этот вечер оттуда неслось призывное мычание Ага Шау — бедная лорсиха все звала своего теленка, все ждала: а вдруг придет? Прежде Даниэлю казалось, будто его жилище — самое покойное место на всем Атабаске; но вот сюда заявились лемуты и напомнили о том, что мир полон печалей и горестей…

Надо было похоронить Танцующего Под Луной. Его не подвесишь к потолку, будто копченый окорок, и один Нечистый знает, какие твари соберутся ночью на нем пировать. Даниэль сунул в рот кусок оленины — той самой, которую вез для роскошного ужина в уюте и покое — выпустил из хижины Сильвера, дал ему нести в зубах незажженный факел, кликнул Сат Аша и понес лорсенка к реке, чтобы закопать на открытом месте.

Тайг жил обычной ночной жизнью. Шорохи, писк, крики ночных птиц, уханье филина… Вдалеке затявкала лисица; над головой раздался мягкий шум и посвист больших крыльев. Даниэль проводил взглядом силуэт снявшейся с дерева и полетевшей вдоль реки крупной птицы. Затем он воткнул факел в землю, зажег его и принялся копать мягкую землю. Правильное выбрал место — почва здесь легкая, без корней; скоро управимся. Серебряный сидел за кругом света, наблюдал за хозяином, держа на весу одетую в шину лапу. Его глаза то и дело ярко отсвечивали зеленым, а седая шкура в белесом сумраке не успевшей загустеть ночи казалась белой. Сат Аш поначалу настороженно прядал ушами, озирался, затем отошел к прибрежному кустарнику и начал обкусывать молодые ветки. Даниэль углубился в работу: коли старый лорс ужинает, можно быть уверенным: врагов поблизости нет.

Совсем стемнело, и только красноватые отсветы пламени дрожали на сухой, поросшей мхом и редкими былинками земле. В вырытой яме лежала густая тень, и оттого могила Ау Таха казалась глубокой, как колодец. Даниэль опустил лорсенка в яму и принялся сноровисто засыпать.

Сильвер вдруг вскочил и, припрыгивая на трех лапах, повернулся к лесу. Старый лорс прекратил жевать. Даниэль отложил лопату и потянул из ножен меч. Клинок вышел бесшумно, блеснув в свете пламени. Пастух отступил в темноту, напряженно вглядываясь и вслушиваясь. Ровный гул москитов, печальные вскрики совы-сплюшки, громкий плеск на реке — какой-то зверь бросился в воду и поплыл…

«Сат Аш, — мысленно позвал пастух. — Сат Аш, поди сюда. Ко мне!»

— Сат Аш, — окликнул он вполголоса, так как старый лорс не шелохнулся. Даниэль с трудом различал черную массу его тела на фоне кустарника.

Глухо заворчал Сильвер.

— Сат Аш, ко мне! — повелительно сказал Даниэль. Упрямец опять не послушался.

Ясно ощущая близкую опасность, пастух метнулся через поляну, одним махом взлетел в седло. У лорса был напряжен каждый мускул, каждая клеточка его громадного тела впитывала запахи и звуки. Даниэль тронул поводья.

— Пошел! Вперед!

Серый Ветер двинулся на середину поляны. Кто бы ни подкрадывался из дебрей Тайга, ему придется пересечь открытое пространство, и внезапное нападение из зарослей не удастся.

Рычание Сильвера стало громче. Хромой пес попятился, скаля клыки.

— Сильвер, молчать! — приказал пастух, и пес умолк. Обострившийся слух уловил шелест листьев в лорсином загоне, хруст тонких веточек под копытами. Где-то с заполошным криком сорвалась с ветки птица. И вдруг — холодок пробежал у Даниэля в груди — издалека донесся еле слышный стон. Щемящий крик-плач, который он уже слышал сегодня. Кто-то попал в беду и звал на помощь. Некто слабый, беззащитный, напуганный до смерти умолял о спасении.

Сильвер зашелся яростным лаем. Казалось, стоявший кругом темный Тайг испуганно вздрогнул и залаял в ответ — над площадкой загуляло эхо. Сат Аш мотнул головой, ударил копытом о землю. Даниэль крепче стиснул рукоять меча. Жаль, что у него нет пороховых гранат; в поселке — он знал это — имеется приличный запас. Если к утру он останется в живых, непременно выпросит пяток гранат у Стражей Границы…

Лорсы в загоне подняли рев. Если бы сюда забрела стая диких зверей, они уже улепетывали бы во весь дух. Однако Даниэлю, видимо, придется иметь дело с существами разумными, которых галдеж не испугает. Он быстро просчитал свои возможности. Положим, вернулись давешние Ревуны. Их штук пять — семь, в худшем случае — десяток… В рукопашном бою он зарубит двоих или троих, кого-то затопчет Сат Аш, хотя бы на одном повиснет хромой Сильвер… Тогда остальные — спаси нас Господь! — пустятся наутек… или не пустятся. Или же у них найдутся луки либо арбалеты, и тогда до рукопашной дело может не дойти… Ну, где они там? Пастух отчетливо ощутил исходящую от лемутов злобу.

Бешеный лай пса внезапно оборвался. Сильвер опрокинулся на бок, взвизгнул. Подстрелили?! Но Даниэль не слышал свиста стрелы. Сильвер как-то странно мчался к лесу. Пастух не сразу осознал, что именно он видит. Светлые, хорошо различимые в сумраке лапы пса дергались в воздухе, Он извивался, лаял и визжал — и ехал на спине через площадку. Словно чары Нечистого лишили его способности стоять на лапах, и то же злое колдовство несло Серебряного в чью-то невидимую пасть.

Сат Аш ринулся вперед, в два прыжка догнал пса. Третий — упреждающий — прыжок. Даниэль соскочил наземь, всем телом рухнул на проносящегося мимо пса. Поймал его заднюю лапу. Сильвер взвыл от боли, что-то со страшной силой тянуло его дальше. Черная стена леса поднималась в двух десятках шагов — стоит только псу оказаться в зарослях, считай, он погиб. Не выпуская лапу, Даниэль подтянулся вперед. Сат Аш с яростным храпом топтал что-то, лежащее на земле между Сильвером и лесом. Пес выл и дергался. Его лапы — здоровая передняя и одна задняя — были вытянуты и как будто указывали на деревья. Какие тут, к Нечистому, чары… Привстав на коленях, Даниэль рубанул мечом возле лап — раз, другой. Клинок засел в земле, а Сильвер попытался вскочить. Сведенные вместе лапы не удержали, он снова опрокинулся наземь. Из зарослей донесся вой разъяренных Ревунов — две или три глотки, невольно отметил пастух.

Повернувшись мордой к лесу, Сат Аш тоже издал оглушительный рев. Даниэль разрезал клинком ремень, которым были стянуты лапы пса. На этот раз они бросали не лассо — просто ремень с тремя хвостами, к каждому из которых привязано по камню. Такая снасть обвивается вокруг ног зверя и прочно его держит.

— Домой! — велел он Сильверу, и пес неуклюже запрыгал к хижине.

Вой лемутов отдалился, затем смолк. Умолк и Сат Аш, затихли лорсы в загоне. Даниэль прислушался к ошарашенному молчанию леса, похлопал лорса по мохнатому боку.

— Молодец, пар… — Он осекся. Издалека, на границе слышимости, вновь долетел молящий зов. Даниэль невольно шагнул к непроглядной мгле Тайга. Опомнился. Сердце колотилось, его стук гулко отдавался в висках. Да что же это? Кто там такой? Каким образом это существо связано с лемутами?

Он перевел дыхание. Кстати, о лемутах. Что это за новости — охота на домашний скот? Сперва они пробуют увести лорсенка, затем — собаку. Глядишь, так и на человека покусятся. Какого рожна им надо? Что за выходки Нечистого?

Даниэль неуверенно помолился. Он не слишком-то верил в помощь Небесного Отца, куда больше полагаясь на меч, Сат Аша и свою сообразительность; особенно сильно его вера пошатнулась, когда Господь допустил гибель Элисии. Однако сейчас очень хотелось, чтобы кто-нибудь его поддержал и надоумил, что делать.

Что делать? Перво-наперво сообщить о происходящем в Атабаск, подсказывал здравый смысл. А кровоточащая, так и не залечившая рану душа говорила: нет!.. Завтра мы отправимся в Тайг — искать того, кто молит о помощи.


Глава 2


Тот ноябрьский день, полтора года назад, был печальным и радостным одновременно. Печальным — потому что приходилось расставаться с подросшими лорсятами; радостным — оттого, что Даниэль сдавал киллмену, начальнику Стражей Границ, будущих боевых лорсов. Их было четыре — четверо неугомонных озорников, которые сегодня или, в крайнем случае, завтра обретут хозяев. Именно сейчас, когда лорсятам только-только исполнилось по шесть с половиной месяцев, они в течение нескольких коротких дней могут с легкостью перейти от своего пастуха к чужим людям, и каждый будет предан новому хозяину, станет его воспитанником и другом.

Запоздаешь с передачей телят — рискуешь, что у них безнадежно испортится характер, они станут слишком норовисты и капризны, и вышколить их для кавалерии либо борозды будет делом весьма непростым. Другие пастухи, бывало, передавали телят в новые руки и в восемь месяцев, и в год, однако у Даниэля была своя точка зрения, подкрепленная опытом, и на его лорсов никогда не жаловались.

Каждый год по осени он расставался с лорсятами, испытывая разом и гордость, и грусть. Он — пастух, умеющий вступать в мысленный контакт с лорсами, растил и воспитывал малышей, оценивал их способности служить человеку и давал прогноз на будущее: выйдет ли из лорсенка добрый бегун или боец, годен ли он для пахоты и иных хозяйственных работ — или же в нем чересчур сильны гены его давних предков, которые лишь десятую часть жизни бодрствовали и кормились, а остальное время спали.

В тот год из шести родившихся телят Даниэль сберег всего четверых — от укуса змеи погибли две ласковые телочки, его любимицы. Конечно, безопаснее было бы жить в Атабаске На Закате и пестовать лорсят под прикрытием толстых стен форта, однако в людском муравейнике хорошего лорса не вырастишь, поэтому место для загона было выбрано вдали от поселка. Собственно говоря, загон мог бы находиться и поближе, скажем, милях в трех от Атабаска, однако пастух выбирал место, руководствуясь внутренним чутьем, — а оно требовало строить загон там, где его и построили. Именно здесь, чувствовал Даниэль, силы земли, воды и леса связаны между собой наиболее благоприятным образом; именно здесь лорсята станут развиваться всего лучше, и их ментальные способности будут всего выше. Поэтому хижина его стояла в двадцати одной миле вниз по течению реки, и только раз в неделю, по субботам, Даниэль наведывался в Атабаск — запастись едой и ненадолго заглянуть к родным.

Вот и в этот торжественный день он явился в поселок всего на несколько часов.

Сат Аш неторопливо вышагивал по главной улице Атабаска — широкому утоптанному тракту, вдоль которого стояли добротные, сложенные из смоленых сосновых бревен, дома. Дорога тянулась на две стороны света — на запад, к Банку и океанскому побережью, где обитали лишь редкие племена иннейцев, и на восток, к Аббатству Святого Марта, к столичному городу Саск и дальше, пересекая незаселенные территории — к дружественному Союзу Атви, который вместе с Республикой Метс находился под покровительством и управлением Кандианской Универсальной Церкви. В тот день дорога была мокрой после недавнего дождя, но ветер уже разнес тучи, и в лужах, присыпанных поздними осенними листьями, отражалось синее небо.

За Сат Ашем покорно трусила четверка привязанных ремнями лорсят. Со стороны могло показаться, будто они всю жизнь прожили в Атабаске На Закате и совершенно привычны и к людям, и к собакам, и к повозкам, в которые были впряжены тягловые лорсы — особая безрогая порода, выведенная всего каких-то лет тридцать назад. Однако сидевший в седле Даниэль был предельно сосредоточен и ни на минуту не выпускал лорсят из зоны мысленного контакта. Он их ободрял, успокаивал, утешал — ведь бедные малыши впервые остались без матерей и попали в ужасное место, где скопилось громадное стадо чудовищно выросших пастушьих хижин, где бегает стая чужих Сильверов, где вместо одного привычного пастуха — целые толпы народу, да и пастухи ли это? Словом, Даниэль словно щитом прикрывал своих питомцев, чтобы первая встреча с людьми и с поселком не свела на нет его труды, не загубила в лорсятах будущих отличных бойцов.

Жители Атабаска прекрасно все это знали. Никто не заговаривал с пастухом, любопытных собак гнали прочь, редкие повозки сторонились к обочине и уступали дорогу. Так они добрались до главной — и единственной — площади поселка. На площадь выходили ворота старого укрепления, построенного пятьдесят лет назад, когда в этот безлюдный край пришли из Аббатства Святого Марта Стражи Границы; высокая, потемневшая от времени, но все еще крепкая бревенчатая стена ограничивала площадь с одной стороны, глядела на мир узкими бойницами. Сколько Даниэль себя помнил, ворота форта всегда стояли распахнутые настежь.

Справа от ворот находилась церковь — с крытой тесом крышей, строгая, аккуратная, выстроенная с любовью к Господу и к месту, которое выбрали первопоселенцы. Рядом стоял окруженный палисадником дом пера Альберта, местного священника-управителя, а также лекаря и пастыря всех душ людских, сколько их ни есть в Атабаске. В его палисаднике чуть не круглый год буйствовали самые разнообразные цветы. В поселке беззлобно судачили, что супруга священника уделяет цветам больше внимания, чем собственным детям. Затем, на приличном от церкви расстоянии и напротив крепостной стены, располагалась большая лавка, принадлежащая Шарлю Лерою. Лерой был сыном киллмена, первого коменданта форта, и немало этим гордился. По соседству с его лавкой находилась лавчонка поменьше и с виду поскромней. Ее держал Микки Старр, и к нему хаживали в основном молодые женщины, девушки и надумавшие женихаться парни: Микки торговал украшениями и безделушками, которые ему привозили не только с разных концов Республики Метс, но также из Атви и вообще чуть ли не с конца света. Микки с успехом мог бы продавать свой товар в любом большом городе, а не в Атабаске, где не насчитывалось и трех сотен домов, однако лавочник называл себя патриотом и не собирался никуда переезжать.

Замыкали площадь две соперничающие друг с другом таверны: «Золотой лорс» и «Жемчужина Атабаска». На вывеске «Жемчужины» красовалась открытая раковина; дородный моллюск с наслаждением тянул из кружки пенящееся пиво, а его нарисованная серебряной краской жемчужина сияла на краю ракушки и грозила выкатиться и удрать. Вывеска «Золотого Лорса» отличалась сдержанным изяществом: вырезанная из цельного куска клена лорсиная голова с широкими рогами, а под ней — вырезанное по дереву название. Подавали в тавернах кленовую брагу, пиво, оленину и разнообразнейшие блюда из овощей; овощи в Атабаске На Закате росли знатные и славились на десятки миль вокруг, а стряпухи в обеих тавернах были хоть куда. Соперничество этих заведений изредка выплескивалось кулачным боем хлебнувших лишку завсегдатаев и вносило некоторое разнообразие в мирную жизнь поселка.

В лавку Лероя сегодня пришел обоз с мукой — на площади стояли три повозки. На одной из них сидела женщина в ярко-алом теплом плаще с накинутым на голову капюшоном. Плащ намок и потемнел — недавний дождь застал обоз в дороге. Возницы уже согревались бражкой в таверне, а двое сыновей Лероя споро таскали плотно набитые, чуть пылящие белым мешки. Работа остановилась, когда на площади показался Сат Аш с Даниэлем на спине и четверкой лорсят на привязи. Нелегкий труд лорсиного пастуха был почетен, и плоды его интересны всем. Окинув взглядом телят, молодые Лерои одобрительно покивали, но, как и положено, держали рты на замке.

Краем глаза Даниэль заметил и их, и повозки, и женщину в алом плаще, однако не повернул головы. Перво-наперво нужно завести лорсят в форт, а потом уже он перекинется словом и с Лероями, и с приезжей — если, конечно, она пожелает с ним разговаривать; уж больно дорогой на ней плащ, и больно надменна застывшая поза.

Сат Аш внезапно всхрапнул и сбился с шага. Остановился, тревожно вытянув шею. Даниэль сделал усилие, сохраняя невидимый щит над лорсятами, и обшарил глазами площадь. Повозки с мукой, братья Лерои, женщина в алом, две местные кумушки, ребенок верхом на собаке, как на лорсе, еще одна псина трусит по дороге между домом преподобного Альберта и лавкой… Черный, как ночь, пес миновал палисадник у дома священника и выбежал на площадь. Пасть его была приоткрыта, с клыков бежала слюна. Захрапел и рванулся впряженный в первую повозку лорс, повозка едва не опрокинулась.

Даниэль выхватил из-за плеча лук, накинул тетиву, выдернул стрелу из колчана. Дзинькнула спущенная тетива, и стрела вошла в черный косматый бок. Пес взвыл, сделал несколько судорожных прыжков и повалился наземь. В пасти белела пена. Бешеный!

Коротко рявкнул Сат Аш, взвились на дыбки и заголосили внезапно лишенные щита лорсята. Их ремни перепутались, началась свалка. Даниэль соскочил с седла, бросился к ним. «Джор, Рас Окан, Оар Та! Вейран, малыш, спокойно… Тихо, ребята, тихо. Все хорошо. Мы уходим. Тихонько себя ведем, вот так… Все хорошо, я с вами…» Он поглаживал перепуганных лорсят по взъерошенным спинам, распутывал ремни, ставил, малышей на ноги. «Вейран, стой. Вот умница. Оар Та, не дрыгайся. Хороший парень, молодец…»

Площадь затаила дыхание. Замерли молодые Лерои, стояли с разинутыми ртами обычно горластые кумушки, и даже ребенок, который минуту назад гарцевал на собаке, не завопил, а с полным пониманием дела соскочил наземь и зажал своему «скакуну» пасть. Женщина в алом сидела на своей повозке, как неживая.

Даниэль хлопнул Сат Аша по крупу, вполголоса велел:

— Пошел.

Старый лорс послушно двинулся к распахнутым крепостным воротам, за ним побежали успокоенные лорсята. Даниэль широко шагал, придерживая ладони на спинах Белогрудого и Громового Копыта — Джора и Рас Окана.

«Сейчас, ребята, я вас уведу, все будет хорошо, вас никто не обидит…»

Старый форт был обитаем — скорей по традиции, чем по необходимости. Внутри его стен находилось несколько оставшихся от первого отряда Стражей Границы бараков, между которыми не по-осеннему ярко зеленела трава, и стояла крошечная церквушка, заботливо подновленная и подкрашенная дорогой белой краской. В одном из бараков, переоборудованном и утепленном, жил начальник поселковой стражи, киллмен Жильбер Карро, со своей семьей.

Остальные воины селились в домах, выстроенных возле форта, с противоположной от площади стороны.

Даниэль направил лорса не к жилому бараку, а к самому дальнему от ворот. Нижняя половина окон этого строения была наглухо заколочена досками, зато верхняя половина сияла чисто промытыми стеклами. В форте ждали лорсят и готовились к их появлению. Даниэль бросил взгляд на кучу свежих, еще влажных водорослей, накошенных на отмелях Атабаска и сложенных у стены. Это правильно — водоросли лорсы любят, и лакомство послужит телятам хорошим утешением в разлуке с матерями и пастухом. Они тоже приметили угощение и все как один пустились обгонять Сат Аша, опять перепутав ремни.

Дверь барака снаружи была заложена засовом. Изнутри донеслось пофыркиванье и глуховатый стук копыт по деревянному полу, присыпанному слоем соломы. Даниэль открыл засов, отворил дверь, и навстречу ему высунулась безрогая голова с прядающими ушами. Лорсиха по прозвищу Ула Мирк — Озеро В Глазах — ласково ткнула мордой Даниэля в плечо, принюхалась к лорсятам, которые тянулись к лежащим в стороне водорослям и никак не могли их достать.

— Здравствуй, подружка. — Пастух вынул из кармана натертую солью корку хлеба, предложил Ула Мирк.

Она деликатно забрала хлеб губами и, с удовольствием жуя, вновь обратила внимание на приплясывающих в нетерпении малышей. Лорсиха была доброй бездетной тетушкой: лишенная природой собственных телят, она принимала чужих, будто любимых племянников. Уже третий год подряд Даниэль отдавал своих воспитанников под присмотр Озера В Глазах — под ее опекой они дожидались новых хозяев.

Он подхватил тяжелую охапку водорослей и занес в барак.

У Улы Мирк затрепетали ноздри, однако она не притронулась к лакомству, а негромко, призывно замычала. Телята насторожили уши.

Даниэль принялся их отвязывать.

— Летящий Лист… Ну, ступай, приятель, — он легонько шлепнул Оар Та, и тот без опаски вбежал в барак. — Рас Окан… погоди, дай развязать… Ну вот, беги. Белогрудый, безобразник, постой, как человек… как уважающий себя лорс. Теперь иди… Вейран, ты чего? Шагай, парень. Ну? Смотри: вон там какая вкуснятина, и мамка ждет. Пошел, пошел!

Четвертый лорсенок скрылся в бараке, и Ула Мирк отступила от двери. Телята самозабвенно захрупали водорослями. Даниэль со вздохом затворил дверь, заложил засов. И так каждый год: месяц за месяцем растишь их, пестуешь, готовишь к взрослой жизни — и при виде кучи поганых стеблей про тебя вмиг позабыли. Он усмехнулся. Слава Создателю, что на сей раз обошлось без воплей и плача напуганных, покинутых малышей. Маленькие копытца топотали внутри по доскам пола, вздыхала и пофыркивала Ула Мирк. Ну что ж, вот и ладно.

Даниэль отвязал от седла ремни, свернул их и убрал в седельную сумку. Его скакун тут же повернулся к хозяину задом, давая понять, что он, Сат Аш, свою задачу полностью выполнил, и двинулся к оставшимся у стены барака водорослям, где принялся таскать из кучи длинные стебли.

— Так и быть, подкрепись уж, — улыбнулся пастух.

Он постоял с минуту, чтобы не обидеть старого приятеля, а затем решительно увел Серого Ветра прочь.

— Полно обжорствовать. Это для малышни предназначено, а ты и сам в реке надергаешь.

Начальник стражи Жильбер Карро поджидал Даниэля на крыльце своего жилища. Едва пастух и старый лорс показались из-за угла, он сошел по ступеням. На бронзовом загорелом лице киллмена черной щеткой стояли жесткие усы, блестящие глаза хитро улыбались.

— Видел я твоих красавцев, видел. Хороши! Жаль, маловато их. У нас десять человек желающих, а ты привел четверых. Остальных, небось, себе оставил? — Жильбер Карро был статен и, хотя понемногу начинал полнеть, обладал медвежьей силой и завидной ловкостью. В мирной жизни он был добродушен и приветлив, но страшен в бою. Рассказывали, что однажды зимой (Жильберу тогда стукнуло шестнадцать) его окружила в лесу стая голодных лисиц — каждая величиной с хорошую собаку; а было это в тот год, когда зима выдалась необычно холодная, и снег в лесу держался до самого февраля. Проваливаясь в сугробы сквозь наст, будущий киллмен сражался мечом и дубинкой — а известно, что сбившиеся в стаю лисицы-людоеды ничего не боятся, кроме огня и пороховых гранат. Его меховые штаны и куртка были изодраны в клочья, снег пестрел кровавыми пятнами, и запах крови сводил зверей с ума, — и все-таки Жильбер отбился от поредевшей стаи и добрался до Атабаска живой. Белые шрамы и по сю пору можно было легко различить сквозь густой волос у него на теле.

— Я сейчас застрелил бешеную собаку, — сообщил Даниэль. — На площади.

— Что-о? Нечистый! — в сердцах ругнулся начальник стражи. — Точно бешеную? — спросил он в надежде, что пастуху померещилось и этой напасти в поселке нет.

Даниэль кивнул.

— Лорсы храпели; Сат Аш чуть в драку не полез. Слышишь гомон? — он мотнул головой в сторону распахнутых ворот форта — с площади доносились взволнованные голоса.

— Дерьмо лемута! Чтоб мне пропадом пропасть!.. — Жильбер Карро ринулся на площадь.

Ведя Сат Аша в поводу, Даниэль направился следом.

Вокруг дохлой собаки скопилась целая толпа, и селяне все подходили. Малыш-наездник снова и снова рассказывал, как было дело — на удивление, не привирая ни слова; женщины ахали, мужчины досадовали.

— Поздновато спохватились. Уж он, поди, с полдюжины собак перекусал!

— То-то и оно. Пойдут теперь беситься одна за другой…

— Ох, Всевышний Отец, помилосердствуй!

— А позапрошлым летом так и вышло — помните? Чуть не весь Атабаск перебесился! Уж не знали, куда деваться. Лью, помнишь?

— Как не помнить?.. Ну так что, загодя их стрелять будем?

— А то! Извести всех шавок подчистую!

— Тогда с твоей и начнем, согласен? То-то супружница взовьется!

— А и как сказать… Может, оно верней сейчас пострелять, чем потом ребятишки кусаны будут.

— Да полно вам; вот дурачье! Какое бешенство под зиму? Летом жарким — еще куда ни шло, а тут — ерунда просто…

Толпа волновалась, кружилась возле собаки, сбивалась в группки, рассыпалась. Рядом с привычной коричневой замшей, из которой шили штаны, куртки и плащи в Атабаске, ярко алел длинный плащ приезжей незнакомки. Она стояла несколько в стороне, сцепив руки и гордо выпрямившись, низко надвинув капюшон, и от этого ее лица было не разглядеть. Даниэль подошел ближе.

— Здравствуй, — произнес он самым учтивым тоном.

Незнакомка слегка повернула голову. Не обернулась всем телом, не вывернула шею — нет, лишь скользнула по Даниэлю косым взглядом и снова уставилась прямо перед собой. Как будто видела нечто крайне занимательное, а не толпу взбудораженных угрозой собачьего бешенства селян. Молодой пастух только и успел разобрать, что глаза у незнакомки синие, волосы — белые, а кожа светлей речного жемчуга. Он никогда не видел такого чуда.

— Откуда ты? — спросил он, чтобы не стоять дурак дураком, тараща глаза на приезжую.

Теперь незнакомка к нему обернулась. Оказалось, что у нее высокий лоб, нежные скулы и очень тонкий нос — точно кто-то вылепил маленький, аккуратный носик из снега, а он взял да и подтаял в тепле. Казалось, сквозь него можно увидеть солнечный свет или огонь очага.

— Мои родители — чистокровные метсы, но я — альбинос, — отчетливо проговорила женщина. Ее продолговатые синие глаза были холодней зимнего неба, отраженного в стылых водах Атабаска. — Ты это хотел узнать?

— Нет. — Даниэль крепче сжал повод Сат Аша. Эмпат, наделенный даром мысленного контакта, он вдруг понял про незнакомку самое главное. Она — точно отбившийся от стада лорсенок, вне себя от ужаса ищущий мать. Однако незнакомка горда, и надменный вид призван скрыть ее растерянность и страх.

— Я о другом спросил: откуда ты?

— Не знаю. — Ее правильной формы губы дрогнули в усмешке. Синие глаза сделались очень темные, и все лицо как будто закрылось осенними сумерками. — Я ничего не помню о прошлой жизни.

Даниэль невольно сделал шаг вперед. Неожиданно захотелось положить руки незнакомке на плечи, привлечь к себе, крепко обнять, защитить, укрыть от всего мира. Там, откуда она приехала, ее кто-то крепко обидел.

— Меня зовут Даниэль, — сказал он мягко. — Где ты собираешься жить? Моя сестра недавно вышла замуж, и у нас в доме есть свободная комната…

— Я остановлюсь у пера Альберта, — резко оборвала женщина. Рукой откинула локон со лба, и от этого движения капюшон соскользнул ей за спину.

Даниэль с трудом сохранил на лице бесстрастное выражение: незнакомке едва ли исполнилось восемнадцать! А эти синие глаза с невыплаканным страданием, этот темный непрощающий взгляд — до чего же они не вяжутся с ее юностью, с нежным абрисом щек, с прозрачностью тонкой кожи… Он опомнился.

— Если хочешь, я провожу тебя к преподобному отцу. Его дом — вот этот, где цветы. И донесу багаж.

— Благодарю тебя, нет. — Холод ее голоса мог бы побить всходы на весенних полях. Затем незнакомка усмехнулась — невеселой, почти злой усмешкой. — Вещей у меня — один саквояж. А вон, кажется, идет отец Альберт.

Священник шагал к площади в сопровождении незнакомого Даниэлю человека — наверное, одного из возниц. Поверх коричневой рясы отца Альберта был накинут подбитый беличьим мехом плащ. Плащ был расстегнут, и на груди священника виднелся серебряный медальон с символом Аббатств: крест и меч в круге. На лбу у преподобного отца был нанесен зеленой краской кленовый лист — знак священника-управителя; в течение хлопотного дня краска слегка смазалась, однако лист был вполне различим.

Незнакомка сделала пару шагов навстречу священнику.

— Как тебя зовут? — спросил Даниэль ей вслед.

Она оглянулась через плечо, обвела его испытующим взглядом. Затем так же пристально оглядела возвышающегося у пастуха за спиной лорса и медленно, словно в раздумье, ответила:

— Человек во все времена опасался открывать свое имя — вдруг подслушает враг? Для тебя я буду Элисией.

Она стала для Даниэля не просто Элисией — она стала любимой. Единственной на свете, желанной и, увы, недоступной.

Чуть не каждую ночь ему снились ее синие глаза и белые локоны, ее жемчужные руки, прежде не знавшие грубой работы. Ее прямой гордый стан наяву всегда был укрыт платьем из простого полотна и меховой безрукавкой или плащом — однако во сне ее покровы спадали под рукой Даниэля, и сны эти были сладко-мучительны, и горьким оказывалось внезапное пробуждение. Он со стоном переворачивался на другой бок, с головой укутывался в одеяла; и клял судьбу — и в то же время был ей благодарен — за то, что она послала ему Элисию, светлокожее чудо.

Они редко виделись: Даниэль жил у лорсиного загона, Элисия не покидала Атабаск На Закате. Раз в неделю, по субботам, он въезжал в поселок на утомленном бешеной гонкой Сат Аше — и бросался искать ее. Элисия никогда не ждала его дома. Она могла оказаться в лавке, в таверне, у соседки, а то и на дальнем краю поселка, и порой у него уходило полдня, только чтобы ее разыскать. Сдержанное приветствие, две-три ничего не значащих фразы, короткая улыбка — да и не улыбка это вовсе, а уступка глупому мальчишке, который сам не знает, чего хочет, — вот и все, чем одаривала влюбленного пастуха Элисия. К тому же она не принимала от него никаких подарков — ни изделий из бересты, на которые Даниэль был мастер, ни пойманного им зайчонка, ни роскошную шкуру убитого волка, ни кузовок дикого меда.

Обижаясь, он давал себе слово, что позабудет своенравную красотку, — и, конечно же, прощал ей все. В синих глазах стыла мрачная, темная память, не отпускавшая Элисию ни на миг, и та же память стояла между ней и Даниэлем. Он чувствовал, что не противен ей, что его общество ей даже приятно; и все же она оставалась недосягаема, точно луна в небе. Поселковые холостяки скоро махнули на Элисию рукой и перестали вокруг нее увиваться, чему Даниэль был несказанно рад; но и его надежды со временем стали угасать. А потом случилось то, что случилось.

Они прогуливались по берегу над Атабаском — Элисия и Даниэль впереди, следом Сат Аш. Зима была на исходе; недавно выпавший снежок, запоздалый и робкий, быстро стаял. От него не осталось даже луж, но Тайг стоял влажный, примолкший. Его темная стена поднималась на мысу, который пересекала ведущая к лорсиному загону тропа, — к этому мысу медленно продвигались Даниэль с Элисией. В сыром воздухе звуки разлетались далеко — из поселка отчетливо доносился лай собак, рев лорсов, изредка долетали голоса разругавшихся женщин. Атабаск раскинулся в миле за спиной — мокрый, грязноватый, с холодно блестящими под пасмурным небом обледенелыми крышами.

Старый лорс мягко ступал по влажной земле, время от времени поводил головой, прядал ушами. Серый Ветер был, как всегда, начеку, хотя пока что его ничто не тревожило. Он не сбрасывал рогов в начале зимы; вся его раскидистая краса оставалась при нем круглый год. Шесть лет назад он впервые не потерял рога в декабре — и с тех пор так и ходил с ними. Лет старику было немало, рога были богатые, хотя отростков на них уже не прибавлялось. Даниэль как раз рассказывал Элисии о том, что хорошо было бы вывести такую породу.

— …Ведь боевые лорсы, в сущности, по полгода ходят безрогими. Зимой сбросят рога — и пока отрастят новые, да пока еще те затвердеют… А ведь тоже оружие, и неплохое. И вот я все жду: может, потомство Сата отрастит себе рога поветвистей, да и прекратит сбрасывать. Но пока не дождался…

Элисия внезапно остановилась; каким-то неясным чувством пастух ощутил, что она хочет сказать нечто важное. Ее нежное, зарозовевшее от прохладного воздуха лицо порозовело еще гуще.

— Ты лжец! — заявила она.

— Что? Почему бы это?

— Я знаю: ты учился в Аббатстве Святого Марта. Отец Альберт до сих пор сожалеет, что ты все бросил и не поехал в Саск. Не стал священником и…

— Я и не говорил, что не учился, — возразил сбитый с толку Даниэль. От Элисии накатывает горячая волна смятения — но что за речь о пустяках? — По-моему, ты не спрашивала про мое ученье, — добавил он миролюбиво.

Синие глаза потемнели, точно небо перед грозой.

— Ты начинал учиться на священника! У тебя дар понимать живых тварей, способность к предвидению…

— Мои способности спят, не разбуженные. — Даниэль невольно улыбнулся, вспомнив, с каким жаром отец Альберт доказывал, что в высшей степени грешно зарывать свои таланты в землю и не развивать дар предвидения. — Я удрал из Аббатства, когда мне все надоело — учиться, пить лукинагу, бросать Сорок Символов… Плевал я на них и на предвидение! Я хочу работать с лорсами.

— Лорсы! — фыркнула Элисия. — Вечно на уме одни лорсы… Ты мысли читать умеешь?

— Нет.

— Ложь.

Даниэль помолчал, разглядывая ее лицо. Ноздри тонкого носа нервно трепетали.

— Почему ложь? — спросил он.

— Ты знаешь, что со мной было, — проговорила она с нажимом, глядя ему прямо в глаза. — Почему я уехала из… — она запнулась, — из дома и оказалась в этой глуши.

Даниэль пожал плечами. Хладнокровный жест, как он надеялся, успокоит ее волнение.

— Я не священник и не умею забираться в чужую память. И не стал бы, даже если б умел. Я не знаю, что у тебя было в прошлом.

— Так и не знаешь? — бросила Элисия с внезапной враждебностью. — По Атабаску гуляют разные сплетни… и кое-что довольно близко к правде. Ты заметил? Кроме тебя, за мной уже никто не ухлестывает, все отступились. Кому я нужна? — Она горько и зло усмехнулась.

— Мне нужна.

— Ты так говоришь оттого, что никого не видишь и не знаешь, кроме своего зверья.

— Неправда, — возразил он с достоинством. — Я знаю одну девушку с синими глазами… которую люблю. — Даниэль перевел дух и продолжил с таким чувством, словно летел в овраг с обледенелого откоса: — Хочешь, будем вместе жить у лорсиного загона? Отец Альберт нас обвенчает…

— Да? — спросила она так, что он умолк на полуслове.

Ее лицо побелело, а глаза, наоборот, стали черными — так страшно расширились зрачки, и теперь вокруг них голубело лишь тонкое колечко радужки.

— Элли, — Даниэль взял ее руки в меховых рукавичках, осторожно сжал. — Я правда тебя люблю.

На ее лице мелькнуло отчаяние. Она рванулась, оставив рукавички в его пальцах.

— Дани, я… — у Элисии задрожали губы. — Наверно, ты и впрямь не знаешь… Я была… была в прислужницах у колдуна, — вымолвила она через силу.

Даниэль помолчал, осмысливая сказанное. Это было совсем не то, что он предполагал, — хотя, по большому счету, нисколько не меняло дела.

Он улыбнулся.

— Понимаю. Тебе наскучило прислуживать колдуну, и ты сбежала. Отлично! Хозяйничать в доме лорсиного пастуха гораздо проще и не в пример веселее. Согласна?

Элисия не приняла его тон. В глазах по-прежнему читалось страдание.

— Я была его наложницей! — выкрикнула она тонким ломким голосом. — Понимаешь? Наложницей колдуна! Рабыней Нечистого…

У него дрогнули руки, однако он сдержался и сохранил вид насмешливого глубокомыслия.

— Я очень рад, что ты надумала сменить занятие.

Рядом внезапно фыркнул Сат Аш, и Элисия испуганно прянула в сторону. Старый лорс, почуяв некую опасность, тянул шею в сторону близкого, поросшего лесом мыса, который далеко вдавался в Атабаск.

— Сат Аш, что там? — вполголоса спросил Даниэль.

Лорс глубоко втянул ноздрями воздух, качнул рогами.

— Зверь какой-нибудь, — предположил пастух. А у самого екнуло сердце: не зверь в лесу пробежал — человек таится. Враг?

Тот колдун вполне мог разослать своих помощников на поиски наложницы-беглянки. Даниэль замер, весь обратившись в мысленный «слух». Кто там, в молодом сосняке? Не понять, не «услышать». Жаль, не доучился он в Аббатстве, не выучился читать мысли…

— Дани, — шепнула Элисия, — я уеду из Атабаска. — Она протянула руку и забрала рукавички, которые он все еще держал.

— Уедешь? Надеюсь, ко мне в хижину? — произнес он с улыбкой, хотя внутри все захолодело от пронзительного предчувствия беды.

Она глядела на него широко раскрытыми сухими глазами.

— Я тебе не пара, — вымолвила она еле слышно. — Ты поймешь это… позже. Когда… — Элисия запиналась, словно говорить было нестерпимо больно, — другие женщины объяснят это твоей матери и сестрам. Когда вслед понесутся смешки и намеки…

— Вздор!

Она опустила голову, прижала пальцы к губам.

— Элли, я люблю тебя, — с силой повторил Даниэль. — Мне плевать, о чем будут болтать в поселке. Помелют языками — и надоест. А мы будем жить одни, у загона… Я спрашиваю: ты станешь моей женой?

Сат Аш всхрапнул и переступил на мягкой земле. Его уши тревожно прядали, чуткие ноздри втягивали сырой, полный запахов воздух. Даниэль положил ладонь на рукоять меча. До кромки леса было шагов пятьдесят. Пастух вглядывался. Густой подлесок словно уснул: ни птица не вскрикнет, ни белка не пробежит. Только с хриплым воплем сорвалась с ветки ворона, с шумом перелетела с дерева на дерево.

— Эй, Серый Ветер, ты вороны испугался? — спросил Даниэль с ехидцей. Впрочем, ему было не до смеха: лорс явно чуял неладное. Кто там — лемуты? Иное порождение Нечистого? Что делать — сражаться? Или звать на помощь? Атабаск близко, там наверняка услышат… Однако язык неожиданно прилип к гортани, пастух не мог выдавить ни звука. Тело обмякло от внезапного острого страха — и от того, что его захлестнул этот отчаянный страх, Даниэль испугался еще больше. Чары Нечистого — вот что это такое. Бежать! Пересилив себя, он отступил на пару шагов и крепко взял Элисию за руку.

Затряслись пушистые игольчатые ветки, и из подлеска выбралось непонятное существо. Две безволосые ноги, темная клочковатая шерсть на верхней половине тела, поросшая длинным черным волосом морда, а надо лбом шерсть белая, как у зайца после осенней линьки. Существо заковыляло к Даниэлю с Элисией неровной, подпрыгивающей, но быстрой походкой.

Сат Аш захрапел и попятился. Элисия охнула, обеими руками ухватилась за пастуха. Он потряс головой, пытаясь отогнать колдовские чары, всмотрелся. И внезапно узнал: это же Бак, поселковый дурачок, который живет тем, что побирается по домам. А померещилось невесть что! Бак был одет в грязные штаны и меховую куртку, на голове у него красовалась почти новая заячья шапка, не то подаренная, не то «одолженная» тайком. Лицо его до глаз заросло черной бородой, как у разбойника из сказки, — но это был безобидный дурачок, которого Даниэль не раз подкармливал мясом и хлебом.

Однако Сат Аш по-прежнему храпел и пятился. Глаза Бака горели мрачным огнем, он целеустремленно ковылял по скрадывающему звук шагов мху, а старый лорс, неустрашимый боец, отступал перед ним и отступал.

— Дани… — выдохнула Элисия.

Дурачок был уже шагах в двадцати от них. Его коричневые пальцы скрючились, точно когти, руки приподнялись. И еще сильней навалился жуткий, удушающий страх.

Даниэль заслонил Элисию, отчаянным усилием преодолел спазм в горле и крикнул:

— Бак! Стой!

Бак ощерился, точно дикий зверь. Зубы у него были желтые, крупные. Элисия вдруг толкнула пастуха в плечо, пронзительно выкрикнула:

— Беги!

Вместо этого Даниэль шагнул навстречу Баку. Хотел вытащить меч — рука едва повиновалась, замороженная беспощадным страхом. Драться с поселковым дурачком было нелепо, но в Бака явно вселился Нечистый. Сражаться с Нечистым было безумием, однако пастух не собирался отступать.

— Беги, — умоляла Элисия. — Ему нужна я!

— В седло, — приказал Даниэль сквозь зубы. — Сат Аш!

Но старый лорс, его верный товарищ, внезапно задрал голову, закинув на спину тяжелые рога, и ударился в постыдное бегство.

Бак остановился шагах в пяти. Затем он неожиданно присел, пригнулся — и вдруг пошел выплясывать перед Даниэлем какой-то жуткий танец. Его ноги подпрыгивали, притоптывали, били в землю то носком, то пяткой, выделывали замысловатые кренделя.

Даниэля трясло. Ужас, насланный чужой волей, вопил и требовал: спасайся! Собственное сознание съежилось, сжалось в комок — но этот комок был жив и бурлил возмущением и гневом.

Нечистый думает его сломить? Ну уж нет!

Он занес меч. Рубануть со всей силы, отсечь эти кошмарные, пляшущие сами по себе ноги — и конец! Пастух едва удержался от удара.

— Бак! Прекрати! — велел он громким уверенным голосом. Таким голосом Даниэль однажды разогнал обнаглевших волков, которые увязались за ним в лесу. «Бак! — повторил он мысленно. — Стоять!»

Дурачок продолжал выделывать коленца. И вдруг — Даниэль не уследил — со сверхъестественной быстротой Бак обогнул его и бросился на Элисию. Толкнул ее, повалил наземь, обвил ногами. Пастуха окатила сокрушительная волна наведенного ужаса, в глазах потемнело.

— Элли! — крикнул он, кидаясь на дурачка, а тот уже перекатился, Элисия оказалась сверху, и Даниэль не рискнул рубить или колоть мечом.

Левой рукой он вцепился Баку в горло. Шея оказалась жилистая, твердая, как ствол молодой сосны. С непостижимой изворотливостью дурачок вырвался, отбросив Элисию, вскочил.

Пастух взметнулся с земли, занося меч. Бак прыгнул навстречу; внезапный удар швырнул Даниэля оземь. Он перекатился по земле, поднялся на колено. Слева мелькнул грязный сапог, метящий ему в лицо. Пастух отшатнулся, хватил по ноге снизу — Бак потерял равновесие, опрокинулся и с глухим ревом покатился по мху.

Даниэль вскочил, одним прыжком оказался рядом, взмахнул мечом. Удар! В последний миг он ухитрился повернуть кисть — клинок пришелся по голове плашмя. Бак затих. Даниэль стер со лба холодный пот, сунул меч в ножны. Так просто? Оглушить противника — и Нечистый окажется не в силах повелевать телом, которым завладел?..

Элисия скорчилась на земле, закрывая голову руками, стонала и всхлипывала; ее била крупная дрожь.

Тяжело дыша, Даниэль поставил девушку на ноги. Элисия бессильно повисла у него на руках.

— Дани… — она задыхалась и не смела взглянуть на лежащего в беспамятстве дурачка. — Д-дани…

Смертный ужас, который нагоняли чары Нечистого, отпустил. Даниэлю стало почти весело. Он погладил Элисию по светлым волосам, поправил ее соскользнувший капюшон. Она всхлипнула и уткнулась лицом в рукав его куртки.

— Ну, будет тебе. Хорошая моя…

— Дани, это был колдун! Тот, с которым… Я узнала его… по этой пляске. Мы встретились на празднике; он был удивительный плясун… Дани, я боюсь! Наверно, он хочет забрать меня назад!

— А кто ему позволит? Я тебя не отдам, — заявил Даниэль. Уверенность была отчасти напускная — никто не скажет заранее, чем обернется поединок могущественного слуги Нечистого и пастуха, который в свое время мог, но не захотел стать священником. — Элли, родная моя, — он крепко прижал ее к себе, погладил по вздрагивающим плечам, по спине. — Никому тебя не отдам. — Он помолчал с минуту, давая ей время опомниться, и затем тихо выговорил: — Элли, я снова хочу спросить: ты станешь моей женой?

Элисия подняла голову. Синие глаза были горячие, мокрые. И они сияли.

— Дани… если ты и впрямь… меня любишь… я скорей умру, чем вернусь к колдуну.


Глава 3


Дом Бэра Дюмо считался в Атабаске богатым. В нем было целых два этажа, одиннадцать комнат и украшенный резьбой камин в столовой, а окна были застеклены голубым стеклом, привезенным, по слухам, с берегов Внутреннего моря, из самой Нианы. Из-за этого стекла от окон всегда как будто веяло прохладой — что было прекрасно в летнюю жару, а в холода окна завешивались толстыми шерстяными шторами.

Разговор шел в столовой. В жарком камине потрескивали еловые дрова; на столе, до блеска отполированном рукавами, стояла лампа с шестью жировыми плошками, которые давали и свет, и приятный аромат. Бэр Дюмо — меднокожий, с возрастом погрузневший, в медвежьей душегрейке — сидел во главе стола.

Даниэль устроился сбоку, напротив него расположились двое братьев: старший Жанн и младший Алейн. Подростки-близняшки Иннетта и Иветта примостились на уголке и помалкивали из опасения, как бы их не выставили. Старшая сестра жила в доме у мужа и на семейный совет не пришла; мать шила у камина, не поднимая оплетенную черными косами голову, и только изредка исподлобья взглядывала на супруга.

— Ты задумал связаться с Нечистым, — упрямо повторил отец. — Девчонка тебя заморочила, вот ты и потерял всякий ум. Подумай: разве бывают от Господа женщины с белыми волосами и кожей? На ней лежит печать Нечистого, поверь моим словам!

Даниэль подавил раздражение.

— Отец, не стоит повторять досужую болтовню. Ты отлично знаешь, что и среди животных встречаются альбиносы. У самого на дворе — кролики белее снега…

— У них красные глаза, и они глухи. — Бэра Дюмо бесила неуступчивость сына. Он был человек властный и крутой, и Жанн, старший из братьев, уже с беспокойством поглядывал на его тяжелые кулаки. — Говорю тебе: выбрось дурь из головы! Сию же минуту!

— Это не д-дурь, а люб-бовь, — вступился семнадцатилетний Алейн. Младший брат слегка заикался после того, как однажды, лет десять назад, нос к носу столкнулся в лесу с мекаром — узловатым оленем, у которого на ногах огромные голые шишки, а гладкие рога загибаются вниз, точно растущие изо лба клыки.

— Придержи глотку! — громыхнул отец. — Нет тебе моего благословения, — добавил он тише, обращаясь к Даниэлю.

— Придется обойтись, — ответил пастух. — Если дурацкие предрассудки настолько застят глаза…

Медно-коричневый кулак хрястнул по столу; подпрыгнула лампа, брякнули и закачались ее плошки на медных цепочках.

— Ты что болтаешь?! Кто тут дурак?! Сам дал тягу из Аббатства, а мог бы стать священником! Служителем Господа, управителем или киллменом! Может, даже заклинателем! Уважаемым человеком! Врачевать бы толком умел, мысли читал, бросал бы эти… как их?.. магу… магические символы!

— Отец, остынь, — миролюбиво произнес Жанн. — Уж сколько лет ему простить не можешь. Не о том сейчас речь.

— О том самом! У кого ум в башке, тот близко к бледной немочи не подойдет. А этот? Учудил, сыскал себе милашку — потаскуху колдунскую!

Даниэль вскинул голову. Одновременно Жанн взвился с места, перегнулся через стол, обеими руками надавил ему на плечи.

— Молчи! — И, отцу: — Не перегибай палку. Может, он и не лучшую девушку выбрал, но…

— …но это любовь, — внезапно раздался тихий голос матери. Она опустила шитье на колени и глядела на разозленного мужа.

— Уж ты-то больше всех о любви знаешь! — вскинулся Бэр, окончательно взбешенный тем, что семейство открыто приняло сторону непутевого отпрыска. — Вот оно что — любо-овь! — протянул он, подымаясь из-за стола. Медвежья душегрейка разошлась на мощной груди, под полотняной рубахой гуляли мускулы. — А то я все диву даюсь: отчего у нашего Дани усы не растут, как у иннейца. Может, мать, ты о чем расскажешь? Ну-ка, кто его настоящий отец?

В комнате повисла тишина, лишь потрескивали поленья в камине. Затем Иннетта пискнула, точно пойманная мышь. Сестренки сползли с табуретов и придвинулись к матери. Та впилась глазами в Бэра; рот сжался в нитку. Алейн невольно провел пальцами по верхней губе — на ней уже темнел первый пушок. Жанн давно брил усы и бороду; и нередко ворчал, что пусть бы лучше так всходы на полях дружно шли, как у него щетина растет. А Даниэль — он и вправду безусый, как будто и не метс вовсе, или будто лет ему не больше пятнадцати.

— Отец, возьми свои слова обратно, — вполголоса сказал Даниэль. Жанн все еще держал его за плечи, словно боялся, что брат полезет в драку.

Бэр молчал, обводя взглядом сыновей и жену с дочками. Он уже сожалел о своей несдержанности, однако не мог признать себя неправым.

— Ты глупец, Бэр Дюмо, — отчетливо проговорила мать. — Коли позабыл, то я напомню: мой собственный прадед — чистокровный иннеец. Дани — в него. — Она с невозмутимым видом вновь принялась за шитье.

Алейн непочтительно расхохотался, за ним покатились со смеху двойняшки. У Бэра поднялась рука, чтобы отвесить кому-нибудь подзатыльник, однако он встретился глазами с Жанном и Даниэлем — и просто-напросто вышел из комнаты, грохнув дверью.

Жанн отпустил плечи Даниэля, легко перекинул свое большое тело через стол и уселся на лавку возле брата.

— Ежели старик вздумает дуться и не придет на свадьбу, — сказал он с широкой ухмылкой, — я буду у вас посаженным отцом.

Даниэль молча кивнул.

Мать сложила шитье в корзинку и поднялась со стула.

— Девочки, идите к себе. Алейн, воды бы принес.

— Я пойду кроликам корму задам, — добавил все понявший Жанн. Они ушли, оставив Даниэля с матерью вдвоем. Она приблизилась, провела жесткой загрубевшей ладонью по его волосам, вздохнула.

— Дани, я ходила к отцу Альберту. Ты знаешь, он умеет видеть будущее. Он сказал… Короче, решай сам… но он сказал: эта девушка не для тебя. Счастья у вас с ней не будет.

— Счастье — настолько странная штука, что не понять, где оно есть, а где нет.

— Ты мудр не по годам, — печально усмехнулась мать. — Но к преподобному отцу стоит прислушаться.

— К его лжи? Я все-таки несколько лет проучился в Аббатстве. И знаю: даже если священник обладает даром предвидения, он может видеть свое будущее, но никак не чужое. Мое и Элисии.

Мать не сдавалась.

— Элисия имела дело с колдуном; раз так, на ней и впрямь печать Нечистого, тут отец прав. Подумай хорошенько…

Даниэль резко встал. Пытливо вгляделся в морщинистое, угасшее, но по-своему благородное лицо матери.

— Скажи: с какой стати пошли разговоры о колдуне?

Мать опустила поредевшие с возрастом ресницы.

— Откуда идет молва в поселке? Как всегда… — Внезапно она решилась. — Дани, Элисия сама сказала отцу Альберту. Он нас предупредил.

— Предупредил? Отец Альберт?

Мать попятилась под его взглядом.

— Да пойми же! Ты должен знать, с кем…

Не дослушав, Даниэль бросился вон. По дороге схватил свою куртку, накинул, вылетел из дома, сбежал с крыльца.

— Сат Аш!

Старый лорс лежал прямо на мокрой земле, подогнув длинные ноги. На оклик он поднял голову, но не встал. Его большие уши были опущены, толстая нижняя губа отвисла. Улепетнув и оставив хозяина один на один с врагом, он чувствовал себя глубоко виноватым, и на морде читалось настоящее страдание. Даниэль дернул поводья.

— А ну, вставай!

С почти человеческим стоном Серый Ветер поднялся. Ноги у него дрожали, шкура на боках подергивалась. Даниэля кольнула жалость.

— Ну, полно переживать. Ты не виноват. С колдунами шутки плохи, — проговорил он успокаивающе, и Сат Аш потянулся и лизнул его в лоб. — Брось! Лезет тут с нежностями… — Пастух оттолкнул лорса, но уже без прежнего раздражения. С приспешниками Нечистого шутки плохи, что правда, то правда. Может, отец Альберт и впрямь хотел как лучше… Но все равно: на кой дьявол выбалтывать тайны Элисии кому ни попадя? Даниэль прыгнул в седло и направил Сат Аша к дому священника.

Ранний февральский вечер уже сгустился в ночь. Небо вызвездило, в поселке мягко светились окошки, однако на дороге было черным-черно. Даниэль с легкой тревогой вспомнил, что ему еще предстоит путь домой. Может, подождать до утра? В конце концов, что лорсам без него сделается?

И все же лучше бы вернуться. Некормленый Сильвер будет скулить и волноваться, тревожить лорсих. В Тайге и без того каждый лист шепчет об опасностях, а лорсихам через три месяца приносить телят; добрые, уравновешенные лорсы родятся только от спокойных и довольных жизнью самок. Да, конечно, надо возвращаться поскорей…

Хотелось бы знать, как преподобный отец воспринимает Элисию, которая живет в его доме. Как дочь или как постороннюю молодую девушку? Или даже как узницу? Или еще как? Этот вопрос не впервой занимал пастуха. Элисия красива, а отец Альберт не так уж стар… Может, нарочно распускает слухи, надеясь отвадить соперника… Даниэль одернул себя. Нет, священник — достойнейший человек. Вполне возможно, что пер Альберт неравнодушен к девушке; но не опустится же он до низкопробных уловок! Элисия спаслась от Нечистого; естественно, она попросила защиту и кров у священника.

Разве нарушит пер Альберт законы гостеприимства?.. Занятый размышлениями, Даниэль подъехал к дому преподобного отца.

На втором этаже теплилось розовым светом угловое окно — там находилась отведенная Элисии комната.

— Элли, — шепнул он. Затем позвал мысленно, надеясь на чудо: а вдруг проснется его нераскрывшийся дар, вдруг он сумеет передать мысль? «Элли!» Занавеска в окне не дрогнула — Элисия не услыхала.

Даниэль оставил лорса дожидаться у палисадника, взошел на крыльцо и постучался в дверь.

Отец Альберт открыл сам: видно, ждал. На крыльцо упала его тень. В доме у священника всегда было светло, как во дворце: жировые светильники горели повсюду — на столах, на стенах, под потолком.

— Проходи. — Отец Альберт повернулся и двинулся в глубь дома, в комнату, отведенную для приватных бесед. В той комнате была очень толстая дверь, и ни детишки, ни любопытная жена не могли подслушать, о чем речь. Впрочем, преподобный отец редко вел потайные беседы, а гораздо чаще приглашал гостей в столовую.

Навстречу попался старший сын священника, почтительно уступил дорогу, поздоровался с Даниэлем.

— Сат Аш у крыльца? — спросил он с надеждой. — Можно, я его хлебцем угощу?

Даниэль разрешил и вслед за отцом Альбертом шагнул через порог, затворил тяжелую дверь. Небольшая комната была обставлена просто: камин с тлеющими угольями, два деревянных кресла, где на сиденьях лежали куски медвежьей шкуры, небольшой стол да узкий шкаф в углу. Над камином был укреплен светильник с тремя плошками, и еще один стоял на столе. Желтые язычки пламени дрогнули от движения в комнате, прилегли было и тут же выпрямились. Отец Альберт указал Даниэлю на кресло, а сам стал близко к камину, словно озяб в своей коричневой рясе. На груди его поблескивал серебряный медальон.

У священника были ястребиные черты коренного метса, смягченные добрым взглядом и одухотворенным выражением лица.

Его подбородок и щеки всегда были тщательно выбриты, а на верхней губе чернели усы — пушистые, мягкие и, можно сказать, добродушные. Отец Альберт был еще не стар, но умудрен жизнью, и пользовался уважением у самых древних стариков Атабаска На Закате.

Впрочем, сегодня Даниэль не был уверен, что преподобный отец поистине мудр.

Он не стал садиться, а остановился напротив священника, взялся за спинку кресла, уставился на зеленый кленовый лист, нарисованный на лбу отца Альберта. Он не хотел начинать разговор первым, и преподобный отец, выждав с минуту, заговорил сам:

— Ты хотел спросить об Элисии?

— Я хотел, чтоб вы нас обвенчали.

У священника удивленно приподнялись брови, зеленый лист на лбу шевельнулся.

— Дани, я знаю: ты парень решительный, но… Твои родители, насколько мне известно, против.

Даниэль кивнул.

— Тем не менее, я прошу, чтоб вы это сделали. Сегодня.

Добрый взгляд отца Альберта стал строгим.

— Ты очень торопишься, сын мой. Что-то натворил? Садись же; я тебя выслушаю. — Священник подвинул одно кресло к теплу угасающего камина и уселся, аккуратно подобрав полы рясы. Его тщательные, неторопливые движения свидетельствовали, что преподобный отец сильно взволнован, но старается себя не выдать. Даниэль и сам это ясно ощущал.

Он рассказал про недавнюю встречу с дурачком Баком, про их короткую схватку.

— Колдун хотел дать какой-то знак, — закончил он, — но я еще не понял, какой. Вряд ли это было просто: «Оставь Элисию в покое, отступись».

Пер Альберт задумчиво погладил подбородок.

— Он легко мог тебя уничтожить. Вложить кинжал в руки Бака… или овладеть сознанием молотобойца и поставить перед тобой куда более страшного противника, чем дурачок. — Священник помолчал. — Как ты намерен ее защитить?

Даниэль посмотрел на свои ладони.

— У меня есть лук, меч и лорс. И собака. Полагаю, этого достаточно.

— Ты самонадеян, сын мой, — проговорил отец Альберт негромко.

— Возможно. Но я уверен: мы еще встретимся с колдуном. Я смогу разобраться, чего он хочет. И тогда буду знать, как уберечь Элисию.

— Ты непростительно самонадеян, сын мой, — повторил преподобный отец.

— У меня нет выхода. Я не отдам ее колдуну и не позволю убежать еще дальше, в незнамо какую глушь. Он и в Ванге ее найдет, если захочет.

— Может, он надеется тебя отпугнуть? Он ревнует?

— Ревнует? Колдун?!

— Я бы рискнул предположить — звучит чудовищно, но все же — что раньше он был священником из Аббатств. Скажем, Нечистому удалось перетянуть его на свою сторону, однако в нем сохранилось нечто человеческое. Чувства. Любовь к женщине, ревность… Судя по тому, что Элисия о нем рассказала, это похоже на правду.

— Тем более, — заявил Даниэль, возвращаясь к тому, с чего начал. — Я хочу, чтоб вы нас немедленно повенчали.

— Это не делается с такой поспешностью, — мягко упрекнул отец Альберт. — Это — бесчестье для девушки…

Даниэль вскочил.

— Бесчестье для девушки, — проговорил он, сдерживая гнев, — молва, которая гуляет по поселку. Не без вашего, преподобный отец, участия.

Священник тоже встал. Выпрямился — и оказалось, что он на полголовы выше пастуха. У Даниэля в мозгу мелькнула смутная мысль, что если бы они стали меряться силой, еще вопрос, кто вышел бы победителем.

С минуту они молчали, буравили друг друга взглядом. Даниэль уступил первый, махнул рукой и уселся обратно в кресло.

— Я не к тому, чтобы сегодня же забрать Элисию в лес, — сказал он, невольно оправдываясь. — Она останется в вашем доме, пока я не разберусь с колдуном. Но… отец Альберт, поймите: она должна жить здесь мужней женой, а не бывшей колдуновой наложницей. Мой отец не станет держать язык за зубами; будьте уверены, он уже сидит в таверне, а два десятка бездельников слушают, пораскрывав рты. И завтра вслед Элисии понесутся новые намеки и сплетни. Пер Альберт, если мое имя в Атабаске что-нибудь значит, пусть оно ее защитит. А когда Элисия переберется ко мне, тогда и разговоры смолкнут.

— Будь по-твоему, — с тяжелым сердцем согласился священник. — Мы спросим Элисию, и если она… Что ж, постараемся выбрать меньшее зло. — Пер Альберт вздохнул и нехотя добавил: — Дани, этим утром я бросил Символы. Ты знаешь, как нелегко их истолковать, но сегодня они сложились в простую картину. Рыболовный Крючок, Крест и Глаз, а главное — Череп… Они говорят, что Элисия принесет в мой дом много горя. А если в мой — выходит, и в твой тоже.

Сбитая из толстых досок дверь беззвучно повернулась на петлях, и через порог шагнула сама Элисия. На ней был ее дорогой алый плащ с откинутым капюшоном, белые локоны лежали на плечах, в ушах покачивались тонкие золотые подвески. На щеках пламенел румянец.

— Я согласна, — вымолвила она звенящим голосом, обводя взглядом вскочившего Даниэля и священника. Ее синие глаза блистали. — У меня нет подвенечного платья, но и это сгодится, — она провела рукой по алой ткани плаща. — Ах… — она запнулась, застенчиво улыбнулась отцу Альберту. — Я не подслушивала под дверью, но там наверху все слышно. Ведь моя комната как раз над этой, — объяснила она Даниэлю и решительно повернулась к священнику: — Я люблю этого человека и согласна стать его женой.

Пастух взял ее за руку.

— Я люблю эту девушку и готов быть ей защитой и опорой. Смуглые щеки отца Альберта побледнели. Его взгляд обежал комнату, словно отыскивая какой-нибудь довод против венчания. Не нашел. Справившись с собой, пер Альберт расправил плечи, поднял глаза к потолку и торжественно прочел краткую молитву, которую новобрачные выслушали, склонив головы.

— Перед небом и людьми объявляю вас мужем и женой. Именем Всевышнего Отца… да снизойдет благодать на ваш дом и детей ваших. Аминь!

— Свадебный подарок за мной, — сказал Даниэль с улыбкой, чтобы скрыть смятение. Отец Альберт на самом деле обладает даром предвидения, а Сорок Символов не лгут. С другой стороны, они имеют десятки толкований, это всем известно. Однако священник уверен, что на сей раз предсказание было однозначным. Хорошо, что Элисия не слышала его последних слов — как раз спускалась со второго этажа. Она принесет горе… А, собственно говоря, кому? Может, отцу Альберту — тем, что уйдет из его дома? Конечно, ему тяжело с ней расставаться; вот вам и «горе»… У Даниэля отлегло от сердца.

Глухой полночью он покинул Атабаск На Закате. Свадьбу они сыграют позже. В сущности, не так важно, будет свадьба или нет. Это праздник для родни, для соседей. Лично он, Даниэль, вполне обошелся бы без шумного застолья, ведер браги, песен и плясок. Главное — Элисия теперь его жена. А шумом и плясками, к слову, нетрудно навлечь беду.

Он поежился. Это гадание, будь оно неладно… Крючок, Крест с Глазом и Череп… Стоит нагнать на людей страху, они и будут ждать неприятностей, сами же их и накличут…

Правой рукой Даниэль сжимал поводья, в левой держал зажженный факел. Толку от огня было немного — Сат Аш ни за что не собьется с дороги; да и любого врага он учует прежде, чем его обнаружит хозяин. И все же с факелом было спокойней — особенно сегодня, после стычки с Баком. Серый Ветер бежал ровной рысью, его большие копыта глухо били по толстому слою влажной прошлогодней хвои.

Внезапно как будто незримые ладони уперлись пастуху в грудь. Он резко откинулся назад и едва не вылетел из седла. Рванул повод.

— Стой!

Лорс остановился как вкопанный. Даниэль перевел дыхание, как после мгновенного приступа удушья. Что это было? Первым делом он глянул на Сат Аша: скакун был спокоен, грива не дыбилась. Лорс терпеливо ожидал, чего хозяин потребует дальше.

— Нечистый! — ругнулся Даниэль сквозь зубы.

— Ошибаешься, — гулко прозвучал у него в мозгу чей-то голос. Голос помолчал, словно оценивая произведенное впечатление, и добавил:

— Я — отступник.

Даниэль не ощутил ни ненависти, ни злобы — того, что отличало слуг Нечистого. Легкую насмешку — да, это было. Еще, пожалуй, печаль.

— У меня мало времени, — продолжал загадочный собеседник. — Поэтому я не могу долго наблюдать за тобой и вынужден воспользоваться, — он явственно усмехнулся, — грубыми методами.

— Где ты? — спросил Даниэль.

— За много миль от тебя. Приспешники, как ты выражаешься, Нечистого достаточно сильны и неплохо вооружены, так что я могу общаться с тобой на большом расстоянии.

— Чего ты хочешь?

— Ты не дослушал. — Голос захолодел, насмешка пропала. — Буду краток. Эли — это ее настоящее имя — узнала, что я состою на службе Нечистого. Узнала, испугалась, убежала… Но мы с ней любили друг друга, можешь поверить. Ради нее я отступился от клятвы, оставил служение. Думаешь, это легко? Считай, смертный приговор самому себе. Но… В общем, она не пожелала со мной оставаться. Ей мерещились всякие ужасы; она и по сей день верит, будто была «рабыней Нечистого». Так вот, поначалу я дал себе слово, что она не достанется никому. Потом осознал, что ей нужна защита. Но я отдам Эли только в надежные руки. Ты обладаешь известным мужеством — не пустился удирать от дурачка, как твой лорс. Но этого мало. Давай-ка поглядим, на что ты годен. Защищайся!

С хриплым ревом Сат Аш взвился на дыбы. Даниэль стиснул коленями бока зверя, удержался в седле. Затем его хлестнуло чужой ненавистью — и ненависть исходила от верного лорса!

— Стоя-ать! — заорал он, уже поняв, что кричать бесполезно, что проклятый отступник завладел сознанием лорса так же, как раньше пленил сознание Бака.

Сат Аш прошелся на задних ногах, опустился на все четыре конечности и стал бешено бить крупом. Он будто превратился в дикого лорса, который в жизни не знал седла — и которого вздумал объездить самоубийца. Серый Ветер храпел и ревел, мотал головой, и пена летела с его оскаленных зубов. Огромные копыта взрывали землю, ломали упавшие ветки. Затем он начал приседать на задние ноги — и Даниэль с ужасом сообразил, что Сат Аш вот-вот опрокинется наземь и начнет кататься. Задавит насмерть!

С факелом в руке он соскочил на землю — лорс думал его лягнуть, но не достал — и кинулся под прикрытие ближайшего ствола. Сат Аш устремился за ним. Копыто тяжко ударило в дерево, по стволу пошел гул. Даниэль прыгнул в сторону, укрылся за следующим стволом. Чего хочет отступник? Проверить быстроту ног и ловкость пастуха? Нет, не похоже… Он едва увернулся от жуткой, храпящей, покрытой пеной морды. Прыжок, другой…

Гигантский скачок лорса… Даниэль бросился наземь, и Сат Аш промахнулся. Перекатившись, пастух вскочил, по-прежнему сжимая факел. Красноватое пламя билось, словно в агонии, но не гасло.

На него надвигались страшные рога. Лорс храпел, из ноздрей вырывался пар. Даниэль прянул назад. Нога подвернулась, он упал на колено. В отчаянии сунул факел к самым глазам Сат Аша. Лорс разъярился еще больше. Снова встал на дыбы и со всего маху обрушил копыто туда, где мгновение назад находился хозяин. Даниэль избежал смерти, кувырнувшись через голову. При этом он выронил факел. Вскочил на ноги, выхватив меч, метнулся в сторону. Не рассчитал — ударился в ствол дерева. Скользнул вдоль толстенной сосны, как вокруг башни, укрылся, мгновение передохнул.

«Сат Аш!» — он вложил в мысленный крик всю свою волю. «Сат Аш, успокойся. Стоять!» Без толку. Лорс вынырнул из-за ствола. Мелькнула незащищенная шея — можно было шутя достать мечом. Рука не поднялась. Серый Ветер развернулся, взревел. Даниэль уже был по другую сторону дерева. Так можно кружить до бесконечности… Ноги заплелись в голых ветках ольхового куста, и он рухнул в сухой прошлогодний мох. Выпутался, вскочил. Прошмыгнул у надвинувшегося лорса между ног. Ничего не стоило полоснуть клинком по широкому мягкому брюху — но он не смог.

— Сат Аш… Сат Аш!

Валяющийся факел на миг окрасил розовым длинные ноги лорса, затем копыто опустилось на пламя. Хруст разломленной палки — и настала кромешная мгла. Впрочем, лорсы и в темноте неплохо видят… Вытянув перед собой руки, Даниэль кинулся бежать. Топот и бешеный храп настигали. Меч!

Он снова увернулся. Громадный лорс пронесся мимо, с хрустом ломая заросли. Затопчет! Последняя надежда — меч… Даниэль побежал, круто вильнул в сторону, на ходу стягивая с себя куртку. Швырнул ее на звук хриплого дыхания. Сат Аш взревел, точно его прижгли каленым железом.

Убегая, Даниэль слышал, как лорс топчет куртку, в бешенстве разметывает клочки. Ноги заплетались. Проклятье! Ни клена, ни дуба, ни березы! Ни одного дерева, на которое можно взобраться — одни толстенные сосны, пальмы да мелкая ольха.

Серый Ветер снова бросился в погоню. Настигает. Бегать от него уже нет сил. Надо рубить мечом… Но не могу… Не могу!

«Отступник! — мысленно вскричал пастух, не сомневаясь, что колдун его услышит. — Пощади Сат Аша!»

Внезапно все стихло. Лорс больше не храпел, не бил копытами, не стучали по ветвям его рога. Даниэль промчался еще с десяток шагов, наткнулся на дерево и, задыхаясь, привалился к нему спиной. Отец Небесный, да что же это?

А ну как колдуну взбредет в голову оседлать сознание самого Даниэля? Такого может натворить…

Сквозь шум стучащей в висках крови раздался голос колдуна:

— Я видел то, что хотел увидеть. Ты не стал калечить несчастного дурачка и не зарезал лорса. Я полагаюсь на твое мужество и великодушие, и с легким сердцем оставляю тебе Эли.

— Чтоб ты пропал! — хрипло ответил ему Даниэль.

Отступник хмыкнул — и больше пастух его не слышал.

— Сат Аш? — осторожно позвал он. — Ну-ка, парень, поди сюда.

Пофыркивая, старый лорс не спеша приблизился. Как ни в чем не бывало скусил какую-то ветку и принялся жевать. Несомненно, Сат Аш не помнил, что вытворял минуту назад. Вот и славно. Даниэлю вовсе не хотелось, чтобы гордый скакун опять чувствовал себя кругом виноватым и униженно просил прощения.

— Ну и ладно, — говорил пастух, почесывая лорсу шею — там, где под шкурой ощутимо билась артерия, там, куда пришелся бы удар меча. — Вот с колдуном и разобрались. Если вдуматься, он парень, в общем-то, неплохой… скорее, несчастный… — Даниэль поймал себя на том, что не может удержаться от нервного смеха.

Нашарив седельную сумку, он расстегнул ее, вынул запасную безрукавку из волчьего меха — специально обработанную, чтобы отбить запах — надел и забрался в седло. — Ну, а теперь домой. Пошел, старик. Домой!

Назавтра Даниэль занялся домашними делами. Вымел пол, прибрался в хижине, расставил и развесил безделушки из бересты, которые изготовил для Элисии и от которых она прежде решительно отказывалась. Протер стекло на больших деревянных часах — самой «цивилизованной» вещи, какая у него была. В сущности, Даниэль нисколько в часах не нуждался — и впрямь, на что они в лесу? — однако держал их на полке с удовольствием и поглядывал на круглый циферблат как на физиономию доброго приятеля.

Затем он критически осмотрел нары. Пожалуй, для двоих будут узковаты, надо бы пару досок с краю добавить. Да свежего сена в тюфяк натолкать, да шкуры проветрить. И одеяла постирать. Даниэль усмехнулся. Не буду стирать одеяла — мать подарит новые. И простыни с вышивкой впридачу. Он вынес на солнце и свежий ветер шкуры, на которых обычно спал, не затрудняясь постельным бельем — только под голову подкладывал кусок полотна; затем с большим тщанием подогнал и прибил две дополнительные доски. Рядом крутился Сильвер, совал морду под руку. Он был еще почти щенок — здоровенный восьмимесячный щен, который вымахал ростом с матерого волка, а набраться ума не успел.

Закончив работу в доме, Даниэль накинул куртку, взял большую корзину и сачок на длинной палке, прихватил пару жердин — они стояли, прислоненные к хижине снаружи — и кликнул пса:

— Сильвер! Купаться.

Серебристо-серый пес заплясал вокруг хозяина, хотя купание в Атабаске в феврале — удовольствие сомнительное.

— Радуйся-радуйся, — сказал ему Даниэль. — У тебя теперь хозяйка есть; у нее шерсть побелей твоей будет. Вот еще подрастешь, мы и тебе подружку подыщем…

Синее небо с быстро бегущими облаками отражалось в широкой реке. Ветер рябил воду, на ее поверхности играло солнце, и Атабаск казался усыпанным блестками. Берег зарос ольхой; среди голых веток с набухающими почками зеленели листья прошлогодней пальмы — помятые и пониклые, но не сдавшиеся зиме.

Даниэль стащил в воду лежащий на берегу небольшой плот, поставил на него корзину, положил сачок и одну из жердин, осторожно ступил на бревна и повел плот вверх по течению, отталкиваясь ото дна шестом. Сильвер, взлаивая, побежал по берегу.

Вскоре пастух добрался до приметного дуба — на его раскидистых ветках до самой весны висела бронзово-коричневая листва — отвернул от берега и стал править к середине реки.

Сильвер залился тревожным лаем. Хозяин вздумал утопиться? Уплыть навсегда? Пес бросился в воду и поплыл следом, яростно работая лапами.

— Здравствуйте вам, — Даниэль взял его за шиворот и выволок на плот. Отступил, прикрывая лицо — Сильвер принялся отряхиваться и поднял тучу брызг. — Сиди смирно. — Плот тем временем сносило течением, и пастух поспешно взялся работать шестом. — Ну, вот и добрались, — сказал он наконец и вогнал обе жердины в дно, чтобы плот удержался на месте.

Здесь раскинулась под водой обширная отмель, на которой в изобилии водились жемчужницы. Впервые обнаружив ее, Даниэль диву дался, сколько жемчуга было в раковинах и насколько он был хорош. В Атабаске, конечно, собирали жемчуг все кому не лень — однако такого богатого месторождения еще никому не попадалось.

Здесь Даниэль набрал мешочек отменных розоватых горошин старшей сестре на свадьбу и намеревался посетить отмель, когда настанет время выходить замуж двойняшкам. Что ж, для двойняшек он найдет жемчуг в другом месте.

Длинным сачком он скреб по дну, поднимал и вываливал попавшихся жемчужниц вперемешку с водорослями в корзину. Затем перемещал плот и опять сгребал. Сильвер сперва принюхивался, любопытствуя, а потом свернулся на бревнах и уткнулся носом в свой пушистый хвост. «Прохладно здесь после купания-то», — говорили его прозрачные желтоватые глаза. Даниэль стянул с себя куртку, накрыл ею пса и продолжал работу.

Наконец, когда корзина наполнилась с верхом, он погнал плот обратно. Сильвер оживился и поднял голову, всматриваясь в приближающийся берег.

— Готовься, теперь твоя очередь трудиться, — посулил ему хозяин.

Пес застучал хвостом по бревнам: согласен, мол; ты только скажи, что делать. Он и впрямь принялся работать — челюстями, когда пастух уселся возле хижины на лавку, поставил рядом деревянную плошку и стал орудовать ножом, доставать из раковин жемчуг. Заодно он вынимал и бросал Сильверу моллюсков; пес ловил их на лету и с восторгом проглатывал. Сат Аш пришел взглянуть поближе на их развлечение — понюхал, выбрал из кучи раковин водоросли и отошел. Гора пустых скорлупок росла, а дно плошки почти не закрывалось.

— Негусто, — с разочарованием вздохнул Даниэль, вскрыв последнюю раковину. Он рассчитывал на большее; жемчужины, конечно, хороши — но их так мало… Впрочем, кто сказал, что с одного раза наберется приличный урожай? Он и завтра сплавает на отмель, и послезавтра.

Однако назавтра он вдруг почувствовал себя скверно — что-то давило и щемило в груди, в ногах появилась непонятная слабость. На душе стало неприятно и тревожно; он решил, что застудился, пока собирал раковины, натопил пожарче печь и никуда не поплыл. К вечеру боль в груди отпустила, однако тревога не ушла. Подавленный, раздраженный, Даниэль до тошноты наелся меду, выхлебал кружку браги и завалился спать. Похоже, прихворнул изрядно; если через пару дней не полегчает, придется отправить Сат Аша в поселок с запиской. Пусть отец Альберт пришлет какое-нибудь целебное снадобье, а то и сам приедет.

С утра ему было все так же плохо. В груди ныло, давила тяжесть, в ушах стоял звон. Что за напасть? Он выбрался за порог хижины и стал умываться. Холодная вода освежила лицо, приободрила, и Даниэль повеселел. Может, пошел на поправку?

Утро было хмурое, но без дождя, солнце тусклым пятном просвечивало сквозь пелену облаков. Лес стоял кругом вырубки плотной стеной, и от него шел настоящий весенний запах — влажный и свежий.

— Сильвер! Завтракать!

Пес вырвался из зарослей, радостно кинулся было к хозяину. И вдруг замер, насторожил уши. Залаял. Что там еще?

— Сат Аш! — на всякий случай крикнул пастух, и старый лорс вывернул из-за угла хижины.

Он остановился, повернулся в сторону ведущей к поселку тропы. Вытянул шею, принюхиваясь. Сильвер заходился лаем.

Однако лорс качнул рогами, как бы говоря: «Ничего страшного, зря всполошились», — и невозмутимо принялся обкусывать затесавшуюся среди ольхи, уже изрядно погрызенную иву.

— Тихо! — Даниэль хлопнул Сильвера по спине, так что тот присел. — Помолчи.

Пес умолк, виновато закрутил хвостом. Теперь и Даниэль услышал: топот бегущего лорса. У него екнуло сердце. Элисия? В гости?

Вздор! Не пустится же она через лес одна. А впрочем, как раз Элисия-то может…

Из зарослей показался отец Альберт верхом на лорсе — без рясы, в меховой куртке и замшевых штанах, в кожаных сапогах до колен. На боку был меч, за спиной — лук; серебряный медальон, символ Аббатств, висел обратной стороной наружу. У Даниэля сердце ухнулось вниз. Что-то стряслось.

Священник остановил лорса возле хижины, спрыгнул вниз. Его смуглое лицо было серым, зеленая краска со лба была смыта, лист заново не нарисован.

— Седлай Сат Аша.

Услышав свое имя, старый лорс оставил трапезу и с фырканьем затрусил через поляну. Даниэль сухо сглотнул.

— Что там? Элисия?..

— Седлай!

Пастух двинулся в пристроенную к задней стене хижины кладовку. Земля покачивалась, точно плот на воде, и он брел, придерживаясь рукой за еловые бревна стены.

Священник обогнал его, сам открыл хитрый, с секретом, засов на двери, вынес седло со сбруей. Оседлал Сат Аша, который прядал ушами и подозрительно на него косился, однако стоял смирно.

— Отец Альберт… — хрипло начал Даниэль.

Священник круто к нему повернулся. В осунувшемся лице было нечто такое, отчего у пастуха слова застряли в горле.

— Ты — встречал — еще раз — колдуна? — раздельно, тихим голосом спросил преподобный отец.

Даниэль молча кивнул.

— Когда? Где?

— Что стряслось?

— Отвечай! — велел священник, и Даниэль рассказал.

Он сам себя едва слышал, слова были странные, чужие, лишние. А отец Альберт почему-то внимательно слушал и задавал вопросы, и переспрашивал.

— Да. Теперь мне понятно. — Священник провел ладонью по лицу. — Дани…

— Она… жива?

— Дани, Господь тебя не оставит.

— Она жива?! — выкрикнул Даниэль. Кинулся на отца Альберта, схватил за плечи, бешено затряс. — Жива?! Да говори же!

Пер Альберт молчал и позволял себя трясти. И это молчание было самым страшным: Даниэль уже все понял — и еще надеялся. Он отпустил священника.

— Поедем, — сказал тот очень тихо. — Ее уже нашли.

Лорсы бежали по тропе друг за другом. Даниэль ничего не видел кругом себя — только прямую, напряженную спину священника впереди. Сердце билось редко, мучительно; и нестерпимая боль жила в груди под горлом. Временами от боли у него пресекалось дыхание. Элисия. Элли. Любовь моя. Жена моя…

Казалось, они проехали более полусотни миль и давно должны были миновать Атабаск На Закате. На самом деле лорсы пробежали миль восемь, когда отец Альберт остановил своего скакуна. Сат Аш тоже стал, чутко принюхиваясь; длинная шерсть на шее поднялась. Даниэль сидел в седле, точно неживой. Священник подошел, коснулся его колена.

— Слезай. Это здесь.

Даниэль слез. Постоял, придерживаясь за стремя. Медленно повернул голову направо, налево. Перед глазами все было серо, он отчетливо видел только небольшое пятно прямо перед собой. Он искал Элисию и боялся, что она где-то тут, совсем рядом, а он не видит.

— Дани, — глухим голосом заговорил отец Альберт, — мы хватились ее вчера вечером. Она не пришла к ужину.

— Где она?

— Выслушай меня. Бросились искать — твой отец, братья. Подняли стражу…

— Где Элисия? Я не вижу!

— Успокойся, — священник крепко сжал ему руку повыше локтя.

— Спрашивали по домам, не видел ли кто. Наконец выяснили: она в полдень шла к лесу. В красном плаще. Пустили собак, поскакали… Дани, она прошла тринадцать миль. Одна, по тропе вдоль реки.

— Где она? — повторил Даниэль упрямо.

— Нет ее здесь! — неожиданно закричал отец Альберт. — Уже нет! — Он опомнился, смолк. Тяжело перевел дыхание. — За ней шли волки. Стая. По обе стороны тропы. Долго шли, от самого поселка. И когда… что-то случилось… как будто им дали команду — они кинулись.

Держа пастуха за руку, он как ребенка повел его дальше по тропе. Похрапывая, Сат Аш двинулся следом. У Даниэля внезапно прояснилось в глазах. Ведь он вчера почувствовал ее смерть; сам был чуть жив. Священник остановился.

— Вот…

На прошлогодней листве, на хвое, на вылезших из земли корнях темнели какие-то пятна. Кровь, подумал Даниэль. Все виделось точно со стороны: вот стоит он, Даниэль, а под ногами — ее кровь. И несколько алых лоскутков. И еще какие-то белые крошки — много крошек; среди них есть и розовые. А вон там розовых много…

— Что это? — спросил он, имея в виду крошки. И снова повторил, не понимая: — Где Элисия?

— Мы собрали, что осталось, — глухо ответил отец Альберт. — Волки сгрызли ее. Всю.

У Даниэля подкосились ноги; священник подхватил его под локоть и опустил на землю. Стоя на коленях, пастух с ужасом смотрел на бело-розовую россыпь.

— Элли… — прошептал он. В горло как будто воткнули стальное лезвие. — Она… ушла… из поселка? Зачем?

— Я думал, колдун ее заставил. Подчинил сознание и пустил по следу волков…

— Он отступник, — поправил Даниэль, как будто это имело какой-то смысл.

— Да. Отрекшись от Нечистого, он подписал себе смертный приговор. Видно, этот приговор привели в исполнение. Но прежде — Дани, я не знаю… я могу только предполагать — прежде они чарами завлекли Элисию в лес. И убили. У него на глазах; на пути к твоей хижине. Это урок вам троим… нам всем. Нельзя якшаться с Нечистым. За это платят… слишком дорого…

Даниэль вдруг понял, что отец Альберт плачет.


Глава 4


То, прежнее место, Даниэль покинул. Теперь лорсиный загон находился по другую сторону поселка, в сорока милях вверх по речному течению. Со старого места он забрал только часы, а все прочее спалил вместе с хижиной. В глубине души он так до конца и не поверил, что Элисии больше нет. Он не видел ее смерть своими глазами; ее могли просто похитить. А то, что люди нашли на тропе, нарочно оставлено приспешниками Нечистого — в отместку за…

За что? Ни один колдун не станет утруждать себя сложным представлением ради какого-то пастуха. Здравый смысл говорил: Элисия мертва. Однако надежда часто живет вопреки всякому здравому смыслу. Год с лишним Даниэль ждал, что его любимая вернется. Или подаст знак, что жива… И вот теперь — странный рыдающий крик в лесу, мольба о помощи… И этот крик как-то связан с лемутами, прислужниками Нечистого, которые сначала хотели выкрасть из загона лорсенка, а потом надумали похитить Сильвера. Элисия — и колдуны; непонятный крик — и лемуты… Не связано ли одно с другим?

Даниэль сидел на пороге хижины, размышляя, вслушиваясь в ночь. Лорсы в загоне утихомирились и заснули, Тайг наполняли привычные шорохи и крики. Ночь была звездной, и только что взошла луна. Она еще не показалась из-за верхушек деревьев, однако по небу плыл ее слабый свет. Сильвер пристроился возле Даниэля, положив голову хозяину на колени. Порой он вздрагивал, дергал сломанной лапой, пытался лизать наложенную шину. Терпи, дружище, мысленно говорил ему пастух. Лемуты поплатятся и за твою лапу, и за смерть Танцующего Под Луной. И за того, кто плачет там в лесу и зовет на помощь.

Наконец пастух поднялся на ноги.

— Отвага не равняется безрассудству, — негромко сказал он Сильверу. Пес радостно застучал хвостом по земле, как будто понял слова хозяина и всей душой одобрял разумные мысли. — Мы, конечно, полезем врагу в пасть, — продолжал Даниэль, — но при этом пошлем за помощью. Идет?

Сильвер издал горловой звук — не рычание и не скулеж, а нечто, похожее на громкое мурлыканье дикой кошки.

— Согласен, да? Со мной врагу в пасть? Бестолковое существо. — Даниэль с улыбкой погладил лобастую голову Серебряного, легонько коснулся пальцем сухого теплого носа.

— Тебя-то я и не возьму, колченогий. Пошли спать.

Он запустил Сильвера в хижину; тот, едва веря собственному счастью, шмыгнул под нары и замер там, будто и не пес вовсе, а свернутая шкура.

Новое жилище пастуха было очень простым. В трех стенах — три застекленных оконца, одно из которых выходило на реку, в углу — небольшая печь, напротив нее — нары, посередине — стол с двумя лавками; еще одна лавка была прибита к стене возле двери, а по другую ее сторону шли полки с незамысловатой утварью, где также стояли любимые пастухом часы; под полками находился крепко сбитый ларь для еды. Над входом висели духовитые пучки сушеной травы, отгоняющей насекомых, и в хижине всегда стоял особый, чуть кружащий голову пряный запах.

Даниэль разделся, задул пламя жирового светильника, улегся — и через несколько минут уже чутко, вполглаза, спал.

С рассветом он был на ногах. Написал записку отцу, завернул ее в белую тряпицу, а тряпицу привязал Сат Ашу на рог. Старый лорс был возмущен бесцеремонностью хозяина, и пастуху пришлось долго его убеждать, подкрепляя уговоры кусками кленового сахара. Наконец Серый Ветер смирился с повязкой на роге, однако ни в какую не желал оставлять хозяина одного и бежать в поселок. Даниэль уже отчаялся его отослать, когда старик все же уступил и нехотя, то и дело оглядываясь, потрусил через площадку к тропе в Атабаск.

Даниэль дождался, пока стихнет топот копыт, вывел из загона Одживея и оседлал. Молодому лорсу случалось ходить под седлом, однако он полагал это занятие ниже своего достоинства; за ним был нужен глаз да глаз. Пастух ни за что не сменял бы на него верного Сат Аша, если бы Ноги Как Дуб был способен самостоятельно добраться в Атабаск. Увы — что нет — то нет, помощь приведет только Сат Аш. Даниэль перевел в соседнюю часть загона оставшихся без самца лорсих с двумя лорсятами, запустил к ним Сильвера, строго прикрикнул на пса, который тут же вздумал выскочить и бежать за хозяином:

— Сторожи! Смотри у меня!

Пес покорился, но положил морду на нижнее бревно загородки и провожал пастуха тоскливыми глазами. В последний раз проверив лук, колчан со стрелами, меч и добрый охотничий нож — до чего кстати пришлись бы пороховые гранаты, которых нет, — Даниэль забрался в седло и направил лорса в заросли.

По-хорошему, надо было бы идти пешком и вести Одживея в поводу, но нельзя. Стоит начать с этого путешествие, и молодой стервец вообразит, будто так и надо, и тогда уже никакими силами его не заставишь нести хозяина на спине. Поэтому Даниэль сдерживал нетерпеливого лорса, нагнувшись вперед, внимательно рассматривая землю. Она была засыпана слоем темных прошлогодних листьев вперемешку с хвоей, тут и там торчали зеленые мшистые кочки. Один раз промелькнула, извиваясь, восковница — тонкая желтая змейка, от укуса которой рука или нога человека темнела, становилась похожа на восковую, а через несколько часов мясо начинало разлагаться и отслаиваться от костей.

— А вот то, что мы ищем, — проговорил Даниэль вполголоса, заметив на сучке у самой земли клок бурой шерсти. — Здесь Ревуны ползли на брюхе… либо лежали в засаде, верно?

Лорс принюхался к шерсти и всхрапнул, вздыбил черную гриву. Ударил копытом, вмял грязный клочок в бурые листья.

— Так его, — одобрительно кивнул пастух. — А теперь ищи. Ищи большую шерсть. Где она?

Одживей свирепо раздул ноздри. Он хорошо помнил запах лемутов — запах смерти. Даниэль сосредоточился и попытался передать лорсу мысленную картинку Волосатых Ревунов, которые вчера погубили лорсенка. Сат Аш сразу бы понял, что от него требуется; а Одживей только храпел и кружил на месте, бил копытами.

— Бестолочь, — в сердцах сказал пастух в конце концов. — А ну, пошел!

Злобно фыркнув, лорс устремился вперед. Он с таким хрустом проламывался сквозь заросли ольхи, что Даниэлю пришлось его придержать. Какой смысл разносить весть о своем появлении по всему лесу?

Ноги Как Дуб злился, пастух это отлично чувствовал. Того и гляди, вздумает сбросить седока да удрать. Паршивец. Даниэль крепко сжал коленями мохнатые бока лорса, попытался подавить собственное раздражение и успокоить Одживея. И тут в его сознание проникло ощущение глухой ненависти. Чужой ненависти, не лорса. «Пошел!» — он хлестнул поводьями. Поздно.

Что-то тяжко упало Одживею на круп у пастуха за спиной. Волосатая рука пережала горло, другая рука притиснула руки к бокам. Лорс с ревом взвился на дыбы, прошелся на задних ногах.

Даниэль чудом удержался в седле; Ревун повис у него на шее. Одживей бешено ударил крупом, снова поднялся на дыбы, упал на передние ноги, сделал неимоверный скачок. Даниэль мертвой хваткой вцепился в поводья, крепче уперся ногами в стремена. Дышать было нечем, в глазах темнело. Новый прыжок Одживея, удар… Лемут свалился с лорса и потащил за собой пастуха.

«Одживей! — мысленно крикнул Даниэль. — Кусай!» То ли Ноги Как Дуб его понял, то ли сам догадался — только он изогнулся, оскалясь, а Ревун издал хриплый вой, и его могучие руки разжались.

Даниэль упал грудью на шею лорса, обхватил ее, переводя дух. Одживей с визгом топтал на земле что-то мягкое. Едва придя в себя, Даниэль выхватил меч, огляделся. Никого. Прыгнувший с ветки лемут был один? Наблюдатель?

Кажется, и впрямь один. Даниэль испытал краткое раскаяние: Одживей давал понять, что неподалеку притаилась эта нечисть — а пастух вообразил, будто лорс бесится от дурацкого недовольства.

— Ну, парень, извини, — он потрепал храпящего лорса по гриве. — Двигаем дальше.

Оставив растоптанного Ревуна, Одживей с достоинством пошагал через лес. Временами он поворачивал голову, посматривал на хозяина — и Даниэль мог бы поклясться, что темные глаза зверя блестят лукавством.

— Ищи большую шерсть. Большую вонючую шерсть, — говорил пастух лорсу, а сам с беспокойством думал, как бы шерсть опять не сыскала их раньше, чем они — ее.

Ощущая тревогу хозяина, Одживей преисполнился осторожности и ступал тихо, точно тень. Даниэль весь обратился в мысленный «слух». Право же, досадно, что в свое время не остался в Аббатстве, не стал развивать ценные способности. Сейчас бы они ох как пригодились…

— Стой, — шепнул он еле слышно, и лорс замер. Только уши чуть шевелились, да трепетали ноздри.

Вот опять: знакомый крик-плач. Вернее, стон несчастного, полуживого существа. Где-то впереди и слева, в сторону от реки.

— Пошел, — шепотом велел пастух. Не хотелось без крайней нужды пользоваться мысленным общением. Мысль — не голос, летит далеко; и уж если лорс ее поймет, то слуги Нечистого — тем паче.

Он сделал большой крюк и с подветренной стороны подобрался к тому месту, откуда, как ему казалось, донесся крик. Никого. Однако лорс фыркал и тревожно косился по сторонам; несомненно, кто-то здесь побывал совсем недавно. Даниэль тоже как будто ощущал мерзкий запашок, оставшийся после лемутов. Они убрались и увели с собой беспомощного пленника? Не двинулись бы к загону, чтобы снова кого-нибудь украсть!..

Крик — совсем в другой стороне, в глубине леса. Болезненный, жалобный. У Даниэля сжалось сердце. Наверно, Элисия тоже звала его, когда бежала по тропе, а следом рысили созванные колдунами волки…

Пастуха осенила новая мысль. Сердце гулко стукнуло и быстро заколотилось. Его заманивают все глубже в лес — а он, как последний дурак, готов сунуться прямиком в объятия лемутов, рискуя собственной шкурой и Одживеем… и лорсами в загоне, и Сильвером. Поистине идиотская затея.

Даниэль повернул назад. Нечистый разберет, что мерзким тварям тут понадобилось, но они явно караулят и хотят покрасть пастухово зверье. Ну уж нет, на эту удочку не поймают!

Гори они синим огнем, эти вопли; лучше охранять загон. Крик. Горестный плач. Даниэль остановил лорса. Мрачно посидел в седле, бездумно разглядывая мягкие, только-только отрастающие рожки Одживея.

— Глупость, — прошептал он, снова поворачивая лорса. — Вот же дурь-то!

К горлу подкатил ком. В лесу кто-то плакал и молил о спасении — и Даниэль не мог, просто-напросто не мог оставить его на произвол судьбы.

— Давай, парень. Пошел. Будь осторожен.

Ноги Как Дуб не нуждался в предупреждении. Пригнув голову и вытянув шею, он словно поплыл сквозь ольху и пальму, огибая высоченные сосны, которые стояли, точно колонны в бесконечно огромном зале. Одни только листья чуть шелестели, когда смыкались позади лорса.

Новый крик, не дальше и не ближе прежнего. Так и есть — пленника уводят все глубже в Тайг, а с ним и Даниэля. «Ну, ладно же, — решил он, упрямо стискивая зубы. — Появлюсь, где вы меня не ждете». Он свернул с прямой дороги, соединявшей его и — предположительно — лемутов, и дал лорсу шенкеля. Одживей помчал.

Они сделали еще один крюк, и Даниэль пустил лорса шагом. Теперь они тихо-тихо продвигались назад, навстречу лемутам. На краю небольшого овражка пастух натянул поводья; Одживей укрылся за стволами двух стоящих рядом сосен. Между соснами рос молоденький клен, и его красноватые листья хорошо скрывали длинные светлые ноги лорса.

Пленник опять закричал, на этот раз совсем близко, на другой стороне овражка. Даниэль вытянул из колчана стрелу, приготовился. Поганых тварей осталось всего ничего, они и оглянуться не успеют, как их перебьют.

Лорс под ним напрягся, еле слышно всхрапнул. Идут!

Лемуты появились совсем не с той стороны, откуда он ожидал. Штук десять тварей скорой рысцой бежали по дну овражка — справа, как раз оттуда, откуда явился Даниэль. Громадные, тяжеловесные, отдаленно напоминающие своих предков-обезьян, мутировавших после Смерти. Волосатые Ревуны были наиболее разумными из всех лемутов, про которых Даниэль что-либо слышал. Говорили, что даже Народ Плотины уступает им в сообразительности… Впрочем, сейчас это не имело значения. Ревуны бежали гуськом, как солдаты на марше; у каждого в правой руке была увесистая дубинка, на левом плече — Даниэль не поверил своим глазам — свернутое лассо. Никакого пленника среди них не было.

Первый Ревун остановился и издал короткий вибрирующий вой, от которого Ноги Как Дуб захрапел и едва не выдал присутствие обоих наблюдателей. Даниэль упал ему на шею и принялся обеими руками поглаживать Одживея по морде; молодой лорс утих. Из-за овражка донесся ответный вой, и показалась четверка лемутов. Выходит, их путь пастух вычислил верно, и если бы не новый отряд, взявшийся невесть откуда… Тут он увидел пленника.

С первого взгляда Даниэль решил, что лемуты ведут ребенка: невысокий рост, тонкая кость, спутанные волосы до плеч. Голые руки и ноги были не то загорелые, не то просто грязные; кисти были стянуты ремнем за спиной, голова опущена. Однако это был вовсе не ребенок; пастух никак не мог сообразить, в чем дело, но пленник напоминал ему воина. Невысокий, хрупкий, безоружный, но именно воин. Ах вон что — шкура, в которую он одет. Короткая, до середины бедра, шкура эта держалась на одном плече и была перехвачена ремешком в поясе. Желтая, с черными пятнами. Шкура леопарда или иного, не менее опасного зверя. Одеяние воина либо вождя.

Эти мысли вихрем пронеслись у Даниэля в голове, пока он целился. Тенькнула тетива, стрела впилась в горло Ревуну, предводителю нового отряда. Вторая сразила его соседа. Третья пролетела мимо, четвертая вошла в мохнатую грудь одного из лемутов, которые привели пленника.

Ревуны на дне овражка опомнились и кинулись врассыпную, затем как по команде попадали на землю и стремительно поползли вверх по склону к Даниэлю. Трое Ревунов на другом берегу бросились назад в заросли, таща пленника за собой. Снова раздался щемящий, вынимающий душу крик, затем яростный вопль Ревуна.

— Пошел! — крикнул пастух.

Неожиданно для лемутов вынырнувший из-за сосновых стволов лорс сделал гигантский скачок и очутился на дне оврага.

— Пошел! — снова заорал Даниэль, и Одживей стремглав выбрался наверх.

Позади лес гудел от бешеного воя, впереди пастух заметил мелькнувшую серую шкуру.

Выхватил меч. Лорс настиг врага, Даниэль коротко рубанул. Удар пришелся по плечу; лемут взвыл и повалился наземь. Другой Ревун обернулся, замахнулся дубиной. Удар! Дубина упала вместе с отрубленной кистью. Раздался дикий рев лемута и рыдающий крик пленника. Бешено захрапел Одживей, ударил копытом; еще один Ревун рухнул на землю. В глаза Даниэлю бросилась пятнистая шкура. Пастух свесился с седла, одной рукой подхватил пленника, перебросил его через спину лорса — и умчался, оставив лемутов реветь и выть на весь лес.

Минут через пятнадцать бешеной скачки пастух натянул поводья. Одживей послушно остановился, поводя боками. Оглянулся — и вдруг попытался укусить пленника за ногу.

— Не сметь! — Даниэль ударил его по морде.

Лорс захрапел и оскалился. Пленник, до сих пор смирно лежавший на его широкой спине, зашевелился и сполз наземь.

Отступил; руки его все так же были стянуты ремнем и оставались за спиной. Пленник поднял голову; и Даниэль впервые увидел лицо существа, которое спас. И уставился в изумлении.

Во-первых, на него смотрела женщина. Женщина-воин, в этом он по-прежнему не сомневался. Невысокая, но крепкая и мускулистая, как рысь. Кожа у нее была светлая, и там, где ее не покрывала грязь, золотился легкий загар. Спутанные волосы были теплого цвета желтовато-коричневой коры на сосновых ветках, а глаза с длинным разрезом казались неимоверно глубокими и прозрачными. И они были невероятно зеленые — зеленей весенней травы, зеленей едва распустившихся иголочек лиственницы. Еще у незнакомки был твердый подбородок, плотно сжатый маленький рот и гордый точеный носик. Даниэль сказал бы, что она прелестна — если бы не явственное ощущение опасной силы, которое исходило от бывшей пленницы. И если бы не храпел так злобно лорс, который скалил зубы, бил копытом и в любую минуту готов был наброситься на нее и растоптать.

У пастуха зародилось ощущение, что от незнакомки надо как можно скорее избавиться. Элисия нуждалась в его любви и защите; женщина в леопардовой шкуре, скорее всего, нуждается только в свободе. Он соскочил с лорса и вытащил нож, намереваясь разрезать ремень у нее на руках. Она отступила, зеленые глаза сузились. Твердые губы разомкнулись, и прозвучал знакомый рыдающий жалобный крик-мольба. Даниэль замер, пораженный. На лице у женщины была написана беспощадная решимость, никак не вязавшаяся с молящим плачем. Похоже, это ее боевой клич, а вовсе не…

Он развернулся и локтем ударил пленницу в грудь — она кинулась на него дикой кошкой. Со связанными руками. Падая, она ногами обхватила его щиколотку и со всей силы дернула. Даниэль едва устоял — и то потому лишь, что ухватился за корявый ствол низкорослой, больной ольхи. Он ударил женщину по голени и освободил ногу из захвата, отпрыгнул. Вытащил меч. Женщина взвилась с земли и снова бросилась на него. В зеленых глазах было что-то нечеловеческое, звериное. Даниэль увернулся, лихорадочно соображая, что делать: то ли поупражняться в ловкости, ожидая, пока незнакомка выдохнется, то ли не связываться, а оглушить ее ударом меча — и дело с концом. Она — точно рысь, она же не понимает, что Даниэль ей не враг…

До сознания дошел бешеный рев лорса. Женщина в прыжке оттолкнулась ногой от ствола, прянула в сторону. Острое копыто Одживея скользнуло по ее плечу, зеленоглазая рухнула наземь. Даниэль обрушил на лорса удар мечом — клинок плашмя пришелся по груди, что-то хрустнуло. Лорс взревел; пастух хватил его кулаком по чувствительному носу, толкнул в сторону оскаленную морду.

— Пошел прочь! Прочь, я сказал!

Ноги Как Дуб захрапел, злобно прижимая уши, но отступил перед взбешенным хозяином. Повернулся и поскакал через лес, оставив Даниэля одного возле покалеченной пленницы.

— Нечистый тебя забери! Ненормальная! Какого рожна… — Он умолк. Перевел дух, сунул меч в ножны. Наверное, чтобы произвести нужное впечатление, следует не рычать, а пронзительно завыть, как дикий кот. — Пропади ты пропадом, — закончил он беззлобно и наклонился над женщиной.

Она плашмя лежала на земле, повернув голову, прижавшись щекой к выступающему корню. Зеленые глаза неотрывно следили за пастухом. Заведенная за спину правая рука наливалась синевой и разбухала.

— Плохо дело. — Даниэль осторожно разрезал ремень на запястьях, придержал сломанную руку. — Могло быть и хуже, — сообщил он, с внутренней дрожью представив себе, как копыто лорса проломило бы женщине грудь. — Ну? Встаем? — Он бережно приподнял ее и помог встать на ноги. — Эх, ты. И чего ради на меня кидалась?

Прозрачные зеленые глаза уставились ему в лицо. Женщина подняла здоровую руку и положила пальцы ему на шею; казалось, она проверяет, бьется ли кровь в сонной артерии. Даниэль с неприятным чувством отстранился.

Ну, и что дальше? Будь женщина-воин цела и невредима, он с легким сердцем отпустил бы ее на все четыре стороны. Однако со сломанной рукой она запросто угодит к лемутам, из лап которых Даниэль выручил ее менее получаса назад.

Он сориентировался по солнцу и повернул женщину лицом к хижине, подтолкнул в спину.

— Пошли. Идем домой. — И сам зашагал вперед.

Помедлив, она двинулась следом.

Одживей уже успел вернуться и бродил по поляне вокруг хижины. Увидев хозяина с бредущей за ним незнакомкой, он зафыркал, пару раз ударил копытом, закинул голову и умчался в лес. Сильвер выглянул из лорсиного загона, подлез под нижним бревном изгороди и захромал навстречу пастуху, широко отмахивая хвостом. Внезапно этот пушистый хвост опустился, пес присел на задние лапы и залился яростным лаем.

— Молчать! — приказал Даниэль.

Сильвер примолк, но в горле клокотало хриплое ворчание. Пастух оглянулся на женщину. Она остановилась, глаза были как щелки, рот крепко сжат. Надо быть идиотом, чтобы не видеть, как воспринимают ее животные: и Одживей, и Сильвер чуют в ней врага. Отчего? Возможно, шкура, в которую она одета, не выделана должным образом и пахнет леопардом? Может быть.

Даниэль отогнал пса и провел женщину-воина к хижине. Она не пожелала заходить внутрь, уселась на лавку у крыльца. Сильвер припал к земле в нескольких шагах от гостьи и не сводил с нее настороженных глаз. Пригрозив ему, Даниэль вынес из дома котелок с водой, пару тряпиц, длинный мягкий ремень и принялся выстругивать щепы для шины на сломанную руку незнакомки.

— Ну и хозяйство, нечего сказать: колченогий пес да однорукая странница, — проворчал он, стараясь скрыть тревогу. Костоправ из него был аховый — а кто знает, как сильно лорс раздробил ей кости. Могут и не срастись; или пойдет воспаление, если сильно повреждены ткани. Тут одной шиной не обойдешься, нужны целебные снадобья отца Альберта… Даниэль поморщился. Вот уж не хочется, чтобы преподобный отец прознал о странной пленнице лемутов.

Женщина-воин сидела на скамье очень прямо, не выдавая боли и слабости. Только бледность понемногу заливала ее покрытое загаром лицо. Она смотрела куда-то в пространство, но пару раз Даниэль ловил на себе ее испытующий взгляд. Знать бы, о чем она думает…

Пастух подготовил щепы и опустил в котелок с водой тряпку, намереваясь обмыть пленнице руку и в меру своего умения наложить шину. Ее глаза ярко блеснули. Лежавший на брюхе Сильвер неожиданно взвился и со свирепым рыком кинулся между хозяином и незнакомкой. Пес задом оттеснил Даниэля, повернулся мордой к женщине и даже не залаял — захрипел, давясь бешенством.

Пастух выпрямился, отложил тряпку. Опустил ладонь на рукоять ножа, прямо глядя в лицо зеленоглазой. Она все поняла. Встала с лавки, здоровой рукой одернула шкуру. Сломанная правая беспомощно висела — распухшая, темная. Не оглядываясь, женщина двинулась через поляну к лесу. Даниэль мрачно смотрел в ее напряженно выпрямленную спину, на голые мускулистые ноги. Скоро сюда пожалуют лемуты — и что тогда?

Женщина была уже в десятке шагов от кромки леса. Донесся топот, и из зарослей вырвался Одживей — видно, чем-то изрядно напуганный. Не разбирая дороги, он понесся к хижине. Прозвучал рыдающий вскрик — и лорс на полном ходу сшиб бывшую пленницу с ног, промчался над ней. Даниэль кинулся бежать; за ним на трех лапах запрыгал Сильвер.

— Ну, что? Жива? — Пастух положил руку женщине на шею.

Пальцы ощутили толчки крови — жива. Глаза ее были закрыты, губы кривились в гримасе боли. Ну и денек нынче выдался: сплошная невезуха, думал Даниэль, с осторожностью поднимая женщину на руки. Если вдуматься, так лучше бы и не спасал ее вовсе — по крайней мере, у лемутов она была целее. Нечистый забери проклятого лорса!

Женщина застонала, когда он внес ее в хижину и опустил на одеяла. Глаза открылись, из них выкатились две слезы. Почему-то Даниэль ожидал, что из таких зеленых глаз потекут зеленоватые слезы, — но нет, они были обыкновенные, прозрачные. Он присел на край нар, мягко проговорил:

— Сейчас я буду лечить твою руку. Тебе будет больно — но я не со зла, понимаешь?

Женщина смотрела на него, и глаза были такие глубокие, что в них, казалось, можно утонуть.

— He понимаешь? — Даниэль сосредоточился и попытался передать мысль: Ты — хорошая, и я — твой друг…

Она никак не ответила, но по вискам сползли две новые слезы. Даниэль вышел за порог, прислушался. Все тихо, даже из лорсиного загона не доносится ни звука.

— Хайат! — позвал он, внезапно встревожившись. — Ага Шау, Ук Йори!

Одна из лорсих отозвалась негромким мычанием, и все стадо тихо вышло из зарослей, собралось у изгороди. Даниэль убрал слеги, открыл выход из загона. Если что, у лорсов будет возможность убежать и увести малышню. У него на миг сжалось сердце. Где-то мой Серый Ветер, отправленный в поселок за помощью?..

Ноги Как Дуб топтался возле хижины, косил на хозяина влажным глазом. Сильвер сидел у порога, насторожив уши, поворачивал голову туда-сюда. Вот и ладно; эти двое не дадут лемутам скрытно подобраться. А мы пока займемся делом.

Даниэль внес в хижину свои нехитрые лекарские принадлежности, достал из ларя для еды кувшинчик с медом. Мед — это правильно; хорошо, что вовремя додумался; глядишь, рука не воспалится слишком сильно. Он обмыл женщине руку, намазал медом в месте перелома. Как сумел, сложил кости, плотно обернул тряпкой, сверху наложил широкие щепы и тщательно обмотал ремнем, сделал перевязь из широкого куска полотна. Подумать жутко, какой останется рука, когда срастется. Пожалуй, все же придется обратиться к отцу Альберту… Даниэль тряхнул головой, запоздало сообразив, что священник, скорее всего, и так прискачет сюда вместе с поселковой стражей, когда старый лорс донесет в Атабаск порученную записку. А уж отец Альберт никак не одобрит то, что Даниэль приютил это непонятное существо.

Женщина не издала ни стона, ни малейшего звука, пока он возился с ее рукой.

— Молодец, — заключил он, выпрямляясь. — Хорошо держишься. Кто ты? Я — Даниэль, — назвался он, ткнув пальцем себя в грудь.

— Аиэль, — повторила она низким, чуть хрипловатым голосом.

— Даниэль, — поправил он, зачерпывая кружкой воду. Поднес ей.

— Аиэль. — Женщина отвела от лица кружку, отвернула голову.

— Ну, вот что, — пастух решительно поставил кружку на одеяло. И смолк. Что, собственно, он может предложить? Выкинуть ее за порог, коли не будет слушаться? Он присел на край нар и заговорил, как с лорсенком, — негромко, ласково, сопровождая слова мощным мысленным посылом, который легко улавливали его полуразумные звери и воспринимали если не саму мысль, то настроение: — Послушай меня. Воду надо выпить — тебе станет легче. Скоро придут лемуты — те, здоровенные, шерстяные — и нам придется драться. Ты должна быть здоровой, понятно?

Даниэль снова поднес к ее губам кружку. Она покорилась и сделала несколько маленьких глотков. Поперхнулась, закашлялась, на глазах снова выступили слезы. Даниэль поставил воду на стол. Женщина больше не была похожа на воина — обычная женщина, измученная и напуганная. И красивая. Красота пришла, когда лицо смягчилось и пропало ощущение опасной силы, таящейся в ее небольшом, но крепком теле.

Она взяла горячими пальцами руку пастуха, повернула, осматривая. Наклонилась и уткнулась лицом ему в ладонь.

— Аиэль, — выговорила она невнятно, согревая кожу дыханием.

— Элли, — неожиданно сорвалось у него. — Я буду звать тебя Элли. — В душе ворохнулся стыд: это было предательство. Ни одна женщина не имела права носить имя Элисии; эта зеленоглазая не должна зваться Элли. И все же имя удивительно ей подходит.

Даниэль ощутил, как ее зубы легонько сжали ему кожу возле большого пальца.

За стеной залился оглушительным лаем Сильвер. Лемуты! Пастух сорвал со стены лук и колчан, которые повесил на место, пока занимался рукой Элли; выскочил за дверь, стал, напряженно оглядывая плотную стену Тайга, полукольцом окружавшую поляну. Позади хижины — открытый спуск к реке, оттуда Ревуны не появятся. Хорошо, что у врага нет луков, а лассо на таком расстоянии не страшны. Но если твари попрут через площадку всей толпой — а их осталось не менее десятка… Ну, пусть даже восемь. Не так-то легко будет выстоять против всех.

Лорсы в загоне заволновались, захрапели. Опасливо косясь на хозяина, мимо хижины прошагал Одживей, зашел в открытый загон. Сильвер замер, поджимая сломанную лапу, слушая звуки леса. Заворчал и попятился к Даниэлю. Что же, волосатые твари только на подходе — а пес лаял по другому поводу? Кажется, Даниэль начинал понимать. По спине пробежали мурашки. Зеленоглазая Элли… Она — враг? И дело вовсе не в запахе леопардовой шкуры, дело в ней самой.

Стоя на пороге, он тревожно оглянулся. Элли сидела на одеялах, подобрав под себя ноги, и разглаживала пятнистый мех, пыталась натянуть его на коленки. Совершенно мирное занятие.

Пастух вновь обратил взгляд к лесу. Оттуда никто не показывался. Лорсы ревели, били копытами, обступив перепуганных малышей; Сильвер скалил зубы и рычал.

Лемуты, несомненно, были совсем близко, но они затаились под прикрытием стволов и ветвей.

— Думаете, будто обложили нас, и мы попались? — проворчал Даниэль, по своей привычке рассуждая вслух. — Не тут-то было. — А про себя подумал: только бы к Ревунам не пришла подмога. Только бы Сат Аш вовремя добрался до поселка.

Лемуты не нападали. Даниэлю казалось, что сквозь листву блестят их глаза, полные глухой ненависти; смутно виделись темные силуэты, прильнувшие к стволам сосен или скользящие под пологом веток. То ли тела Ревунов, то ли тени… Он не рискнул стрелять, опасаясь вызвать молниеносное нападение всего отряда.

В том, как лемуты себя вели, было что-то крайне тревожное. Почему не идут на приступ? Боятся? Вряд ли. Ждут чего-то? Чего?

— Мы тоже не станем суетиться и подождем, — решил Даниэль и отступил в комнату, оставив дверь приоткрытой, чтобы удобней было наблюдать. Повесил лук за плечо. — Рано или поздно здесь появится Жильбер Карро во главе своих стражей, — сообщил он Элли, — и тогда — берегитесь, твари! А нам пока что стоит подкрепиться.

Он открыл ларь, выложил на стол хлеб, сыр и копченое мясо, пирог, испеченный матерью, добавил пучок зелени, поставил кувшин с остатками меда, бутыль с кленовой брагой и кружку с водой. Указал на угощение:

— Ешь!

Элли не двинулась с места. Ее взгляд обежал стол, комнату и обратился на Даниэля.

— Ешь, — повторил он, отломил краюшку хлеба и подал ей.

Она отстранилась, как будто ей предложили жабу.

Тогда он сел к столу и пообедал сам, то и дело сторожко поглядывая в окна и полуоткрытую дверь. Элли голодными глазами смотрела, как он ест.

— Ну? Теперь-то будешь? — Даниэль подал ей сыр — мягкий, желтый, в мелкую дырочку.

Она глянула на сыр равнодушно, точно на деревяшку. Затем подняла лицо, и в глазах ее появилось просящее выражение.

— Так чего ты хочешь? Что ты ешь — молоко, траву? Орехи? Молчишь? Ну, молчи дальше… Ах ты!.. Ты!.. — У него похолодели кончики пальцев от внезапно пришедшего ответа. Теперь он знал, чем питается зеленоглазая; и знал, что кормить ее он не станет.

Даниэль отошел от Элли и прислонился к косяку, оглядывая площадку, машинально поглаживая тетиву висящего за плечом лука.

Лемуты не подавали признаков жизни, однако взрослые лорсы в загоне храпели и тихо бесились, телята испуганно вскрикивали. Сильвер припал к земле у крыльца, морщил губу, показывая острые клыки.

Даниэль мрачно подумал, что он, в сущности, сделал то самое, чего от него добивались Ревуны, когда уводили зеленоглазую в лес, а он доверчиво следовал за ее молящими горестными криками. Его передернуло. Не зря лемуты носятся со своими лассо, не зря пытаются украсть животных! Если они и впрямь хотели, чтобы он оказался рядом с Элли и накормил ее… Он обернулся, охваченный внезапной яростью и желанием вышвырнуть гостью за порог. Тварь нечистая! Она — не человек, она… Он осекся, мысленно прикрикнул на себя. Она — женщина. Она не просила, чтобы ее спасали, не навязывалась в подопечные. В конце концов, она даже хотела уйти — и ушла бы, не сбей лорс ее с ног.

— Элли, — мягко позвал пастух.

— Аиэль, — отозвалась она. Низкий хрипловатый голос звучал устало. Она все так же сидела на нарах, подвернув ноги, здоровой рукой опираясь на одеяла, а сломанная висела на перевязи. Лоб и верхняя губа повлажнели, на бледном лице загар почти не был заметен.

Даниэль подошел и снова подал ей кружку с водой. Элли взяла ее. Долго смотрела на воду, как будто хотела увидеть на вздрагивающей поверхности свое будущее, затем прильнула губами и выпила все до капли. Протянула кружку обратно.

— Аиэль…

Ему сжала сердце жалость. Зеленоглазая не выживет здесь, ее надо увезти в поселок.

В Атабаск? К отцу Альберту? Ох, Отец Небесный…

Он присел на край постели, заглянул в глубокие зеленые глаза. Черные зрачки пульсировали, расширяясь и сжимаясь.

— Элли. Ты понимаешь меня?

Она не ответила, не отвела взгляд, светлые ресницы не дрогнули. Никак не узнаешь, понимает или нет.

— Послушай. Я знаю: тебе плохо, и ты голодна. Но я не могу сейчас тебя накормить. Завтра… если мы сладим с Ревунами, тебе будет еда.

Она положила прохладные пальцы ему на запястье. Чуть нажала, словно считая пульс. Вздохнула и с видимым сожалением убрала руку.

— Я не отдам тебя лемутам, — медленно, веско проговорил Даниэль. Ну вот: он опять бросил вызов Нечистому. Мало того, он противопоставил себя Атабаску: родным, отцу Альберту, поселковой страже — всем.

— Аиэль, — едва слышно промолвила Элли, — Аиэль… — Она низко склонила голову, спутанные волосы завесили лицо; на выглядывающие из-под края шкуры коленки упали две тяжелые капли.

— Никому не отдам. — Он решительно поднялся. Только бы Сат Аш не ленился и резвей бежал к Атабаску На Закате… Только бы лемутам не наскучило ждать и они не пошли в наступление…

Даниэль уселся на пороге хижины — внешне спокойный, даже беспечный. На самом же деле каждый мускул был готов дать отпор врагу, каждая клеточка тела вслушивалась в окружающий мир. Ревуны ждут. Их не стало больше, но они здесь, за тонкой завесой листвы; Даниэль улавливал их злобу и — одновременно — холодную уверенность в себе. За спиной он ощущал Элли. Она ослабла от боли, усталости и голода, опасная сила совсем ушла из нее, и он чувствовал, что она скорей умрет, чем предательски кинется на него сзади.

Из загона вышел Одживей, сделал несколько шагов к хозяину. Коротко рявкнул, словно требуя: «Сделай же что-нибудь! Пора прекратить безобразие и прогнать мерзких тварей!» Словно по команде, закричали малыши и замычали лорсихи, и стадо, плотно сомкнувшись, двинулось к выходу. Даниэль вскочил на ноги.

— Куда это вы? А ну, назад! Ишь, наладились удирать… Рано струсили. — Он пробежал наискосок по площадке, стал на выходе из загона. — Назад, кому сказано!

А вот просвистит лассо, обовьется вокруг плеч, — пришла в голову резонная мысль. Даниэль растянулся на мху, словно у него подкосились ноги. Возле головы опустилось копыто. Осторожно ступая, лорсы зашагали через хозяина. Он вскочил. Под прикрытием лорсиных тел, лассо не страшно. Обхватил за шею Хайата, попытался повернуть его обратно.

— Ты что ж это? А ну давай домой!

Хайат — Ночной Туман — нагнул голову, приостановился. Мать Скорби подтолкнула хозяина мордой: пошли, мол, с нами; пора уносить ноги.

— Хайат! Ага Шау! Домой, ребята, домой. Одживей, поди сюда. Хороший парень, хороший. Поворачивай домой, быстренько.

Лорсы замешкались. Они тревожно топтались на месте, фыркали, поводили головами. Даниэль уговаривал, упрашивал, тянул их, подталкивал. В конце концов Ночной Туман неохотно покорился, повернул обратно. За ним пошли его лорсихи с малышами, следом потянулось семейство Одживея. Наконец и сам Одживей с раздраженным фырканьем шагнул в загон.

Даниэль метнулся к хижине, где сидел Сильвер и наблюдал за хозяином. Он пару раз слабо стукнул хвостом, когда пастух, отдуваясь, уселся на пороге.

— Лорсы должны быть тут, — тихо сказал ему Даниэль. — Пока все остается как есть, я думаю, лемуты не нападут. Понимаешь?

Сильвер ткнулся носом ему в колено. «Лорсы могут уводить малышню, — говорил его взгляд, — но я-то хозяина не оставлю».

Даниэль испытал чувство стыда перед своими животными. Он готов принести их в жертву — Сильвера, Хайата, Одживея. Когда Ревуны утомятся ожиданием и пойдут на штурм, верный пес и лорсы непременно кинутся в драку. Но если бы спросить у Ноги Как Дуб: чья жизнь важнее — телят или чужой зеленоглазой женщины — что бы ответил лорс? И почему он должен гибнуть ради сделавшего неумный выбор хозяина?

Даниэль услышал шорох за спиной и обернулся. Элли встала с постели и, опираясь рукой на край стола, неловко прошла к полке на стене, где пастух хранил свою скудную кухонную утварь. Пошарила и достала нож, которым он недавно нарезал мясо. Даниэль сдвинул брови, наблюдая, готовый молниеносно шарахнуться или, наоборот, прыгнуть вперед. С ножом в руке Элли прислонилась к столу, нагнулась. Пастух вздумал было, что она хочет вскрыть себе артерию на ноге. Но нет, она всего-навсего пыталась отрезать кусок своего мехового одеяния. Одной рукой ничего не выходило.

— Помочь? — немало озадаченный, Даниэль отнял у Элли нож и взялся за край шкуры.

Не мигая, зеленоглазая смотрела на него. Пожав плечами, он срезал снизу тонкую полоску меха. Элли забрала мех и заправила Даниэлю за ремень, на котором висел меч.

— Оберег? — улыбнулся он. — Спасибо.

Пошатываясь, Элли побрела к постели. Даниэль довел ее и помог лечь. Лишь бы у лемутов достало терпения дождаться минуты, когда Сат Аш приведет подмогу…


Глава 5


На помощь никто не пришел. Солнце, готовое нырнуть за горизонт, позолотило воды Атабаска, и казалось, будто меж берегов течет расплавленный металл. Даниэль безнадежно глядел из окна на реку. Внутри все холодело, когда он представлял себе, что могло случиться с Сат Ашем по дороге в поселок. В Тайге смерть крадется по всем тропам, Даниэль отлично это знал. Видать, и к старому лорсу она подобралась, и не спасли ни быстрые ноги, ни острые тяжелые копыта, ни ветвистые рога… Старый преданный Сат Аш… Твой хозяин слишком понадеялся на удачу.

Даниэль со вздохом отвернулся от окна. За время томительного ожидания он успел вынуть из рам стекла и к каждому окошку накрепко приколотить по толстой доске — широкогрудым лемутам будет не протиснуться в оставшееся свободным пространство. А вышибить доску снаружи — дело совсем не простое, когда у защитника хижины в руках лук и меч.

— Будем надеяться, слуги Нечистого не надумают нас подпалить, — тихо пробормотал Даниэль, выходя за порог своего блокзауза. — Одживей, Хайат! Ко мне!

Лорсы с готовностью выбежали из загона, словно только и ждали команды. Вслед за ними лорсихи вывели телят — притихших, измученных страхом. Пастух прислушался. В лесу кругом площадки было тихо — лемуты наблюдали.

— Одживей, стой тут. Стоять, тебе говорю! Хайат, иди к реке. Хайат, река! Вода! Пить.

Лорс помчался по спускающемуся к Атабаску берегу, следом ринулись лорсихи с молодняком. Одживей замер возле хозяина. Даниэль проводил своих подопечных тоскливым взглядом; вряд ли он их еще увидит. Хайат зашел в воду по колено; его ноги и светлое брюхо на несколько мгновений приобрели золотисто-розовый оттенок заходящего солнца. Лорс оглянулся, затем вытянул шею вперед. Зашел в реку глубже и поплыл, рассекая вызолоченную солнцем воду. За Хайатом поплыла Ага Шау, высоко подняв горбоносую морду, за ней — пятеро телят, следом — остальные лорсихи. Одживей фыркнул и тревожно переступил на месте передними ногами.

— А мы остаемся, — сообщил ему Даниэль. — Мы будем драться. Хайат отплыл от берега на порядочное расстояние и повернул вниз по течению. За лорсят можно не тревожиться — сообразительный молодой самец убережет их от лемутов. По крайней мере, в эту ночь.

Вскочил и залился гулким лаем Сильвер. Даниэль крутанулся на месте, краем глаза уловил мелькнувшую тень на тропе, уходящей в Атабаск На Закате. Они здесь; они ждут.

— Ждите, ждите. Зря надеетесь, — с изрядной долей злорадства прошептал пастух.

Он угостил Одживея куском сахара, кинул Сильверу копченого мяса.

— Пируем, парни! Если Небесный Отец смилостивится, то не в последний раз. — Даниэль невесело усмехнулся и возвратился в хижину.

Отраженные от бревенчатых стен солнечные лучи заливали комнату красно-коричневым светом. Скоро солнце закатится.

Зеленоглазая, смежив веки, пластом лежала на постели. Даниэль коснулся рукой ее лба: холодный и влажный.

— Элли?

Светлые ресницы приподнялись.

— Аи…эль, — прошептала она.

Он достал с полки и положил возле женщины свой кухонный нож. Лезвие было достаточно длинным и прочным, чтобы нанести смертельную рану.

— Живыми они нас не получат, детка… — буркнул Даниэль, прикидывая их шансы на спасение.

Усадить Элли на Одживея и ускакать вместе с ней? Бессмысленно! Разумеется, в беге Ревуны лорсу не соперники, даже если он несет двойной груз; но с Элли на спине Одживей будет беситься и попытается ее скинуть — никакие окрики не помогут. Нет, на лорсе зеленоглазую не увезти… Остается медлительный плот — но с него лемуты любого снимут в два счета. Плавают они неважно, однако ничто не помешает бросить лассо или камни… Впрочем, Ревуны не позволят даже спустить плот на воду, не то что тронуться в плавание. Так что единственная надежда — держать оборону в хижине.

Восемь тварей. Восемь могучих обезьяноподобных чудовищ. Или даже девять, потому что одному из них Даниэль всего лишь отрубил кисть — а вторая рука вполне способна удержать дубину или швырнуть лассо. Может, раненый и не полезет в драку, однако забывать о нем не след. Жаль, что лемуты не пошли на приступ при дневном свете. Проще было бы их осилить.

Скорей бы уж, — подумал он. Пусть бы не медлили до рассвета, измучив осажденных ожиданием… Хоть бы узнать, куда и зачем они тащили девушку… Кому она нужна — и, соответственно, на чью помощь лемуты могут рассчитывать.

— Сильвер! — позвал пастух. — Ко мне.

Пес заглянул в хижину через порог. Верхняя губа приподнялась, обнажив клыки, шерсть на загривке встала дыбом.

— Иди сюда, — велел Даниэль. — Тихо. Сядь здесь. — Он указал на угол справа от двери, где стоял ларь с едой; подальше от Элли. — Сильвер, сидеть!

Пес перебрался через порог и уселся, поджимая сломанную лапу. Он косился на Элли, губа морщилась, глаза были злые.

Женщина-воин наблюдала за ним из-под полуопущенных ресниц.

— Спокойно, — сказал Даниэль им обоим, попытавшись одновременно передать мысленный посыл. Неизвестно, поняли его или нет, но Элли закрыла глаза, а Сильвер улегся на пол. — Одживей… — Стоя на пороге, пастух протянул руку к лорсу, положил ладонь ему на шею. — Одживей, дружище. Тебе, парень, дежурить тут. — Он сглотнул ком в горле. Лорс, скорее всего, обречен. — Прости уж…

Непривычный к нежностям Ноги Как Дуб отошел. Даниэль затворил дверь и заложил засов. Остается молиться, чтобы Нечистый не дал лемутам огня.

Опасность! Он круто обернулся, и одновременно начал подыматься Сильвер. Сорвавшееся с постели смутное пятно пролетело через комнату и упало на пса. Элли! Она ногами обхватила Сильвера за шею, а здоровой рукой уцепилась за тяжелый ларь. Даниэль замахнулся — и усилием воли удержал занесенную руку: не хватил Элли по шее, не переломил хрупкие позвонки. В следующий миг он влепил ей оглушительную затрещину, сгреб за плечи и рванул на себя. Она опрокинулась, но не расцепила ног, повалила Сильвера. Пес хрипел и бил лапами.

Даниэль сжал Элли горло. Она дернулась у него в руках, едва не вырвалась. Ну и силища в ней — в покалеченной, голодной!

— Не сметь! Пусти пса! — Он хотел тряхнуть ее, оторвать от Сильвера — но удержался: не сломать бы шею. — Отпусти!

Пальцы ее здоровой руки впились ему в правое запястье. Элли уже не пыталась освободиться — она точно превратилась в деревянную куклу, оседлавшую живого пса. И только пальцы смыкались, впиваясь все глубже в плоть. «Мышцы порвет, — мелькнуло в мыслях у пастуха, — меча не удержу». Спасая руку, он крепко нажал коленом Элли в спину — раз, другой. Она обмякла, захват ослаб.

Даниэль оттащил ее на постель. Сильвер на полу хрипел и кашлял, лорс за стеной хижины ревел и бил копытами.

— Будь ты проклята! — Пастух осмотрел кровоточащие отметины на запястье.

— Аиэль, — хрипло выдохнула зеленоглазая, — Аиэль! — Она приподнялась, на коленях проползла по шкурам и указала на сломанную лапу Сильвера, — Элли? — произнесла она, удивительно подражая голосу самого Даниэля, — Элли?

Он смазал ее по лицу — кончиками пальцев, коротко, точно.

— Не сметь. Трогать. Моих. Животных. Ясно?

— Аиэль, — отозвалась она, широко раскрыв глазами. Эти глаза молили, требовали, убеждали.

Кажется, он понял ее мысль: пес не боец, он уже все равно что покойник, а женщина-воин нуждается в пище, ей предстоит бой.

— Нет, — Даниэль припечатал ладонью стол. — Не позволю!

Элли застонала и привалилась спиной к бревенчатой стене. На лице читались недоумение и обида. На тонкой шее наливались багровым и синим следы пастуховых пальцев.

Даниэль глиняной кружкой зачерпнул в котелке воды и поднес Элли. Ее глаза превратились в щелки; мелькнула рука, выбитая кружка отлетела в угол и раскололась.

— Нечистый тебя забери! — выругался пастух. — Выставлю за порог — будешь разбираться с лемутами сама, как знаешь!

То ли ему показалось, то ли уголки плотно сжатых губ и впрямь дрогнули в усмешке. Даниэль подобрал черепки, налил воды в миску и поставил ее перед Сильвером; пес начал жадно лакать. Горло у него еще болело, бедолага кашлял и разбрызгивал воду. Одживей снаружи притих и только фыркал.

У Элли был нож. Однако она не полоснула им Серебряного, не пожелала смертельно ранить. Почему? Думала справиться собственными силами? Пастух был больше расстроен, чем рассержен. Он не может отдать пса на корм зеленоглазой, но и Элли по-своему права: ей нужны силы.

Ну, что касается сил, так Элли любого лемута поборет, столько в ней неистовой ярости; если она и погибнет в эту ночь, то уж никак не от голода.

Даниэль отнял у Сильвера миску, выплеснул остатки воды в окно и убрал миску на полку. Женщина-воин лежала тихо, однако он не очень-то ей доверял. Как бы снова на пса не набросилась… Хоть бы лемуты напали, что ли… Вот-вот стемнеет, а во тьме отбиваться ох как непросто! Даниэль обвел пристальным взглядом кромку леса. Над водой и над открытой площадкой еще висело золотистое свечение, но Тайг казался уже сумрачным, почти ночным.

— Лучше бы они насели, не дожидаясь темноты, — обратился Даниэль к Элли. Чисто по привычке, как он обычно разговаривал с Сильвером и лорсами.

— Аиэль, — отозвалась она и слезла с постели. Шагнула к окну, бросила оценивающий взгляд наружу. И неожиданно издала рыдающий вопль — свой боевой клич.

Сильвер залился лаем, Одживей взревел и ударил копытом в стену; стена дрогнула, с полки упал пустой кувшин, покатился по доскам. Сильвер рванулся к Элли, желая растерзать врага, но Даниэль поймал его в прыжке, прижал к полу.

— Сидеть! Тихо! — рявкнул он сквозь лай, рев лорса и новый щемящий плач зеленоглазой.

Сильвер и Одживей бесновались. В третий раз прозвучал пронзительный молящий вопль Элли. Зачем она кричит? Чтобы лемуты вообразили, будто зеленоглазая схватилась с Даниэлем и псом не на живот, а на смерть? Тогда они должны поспешить за своей пленницей, пока ей не пришлось худо.

Из-под веток и впрямь метнулись серые тени, с трёх сторон понеслись через площадку к хижине. Навстречу, яростно взревев, кинулся Одживей. Пинком загнав Сильвера под нары, Даниэль схватился за лук и выпустил в окно у двери три стрелы. Две попали в цель: один лемут неловко завалился на бок, другой выронил дубинку и схватился за плечо. Его сшиб копытом налетевший лорс; он тут же развернулся, но ему по ноздрям пришлась тяжелая дубина третьего Ревуна. Остального Даниэль не видел: он стрелял в пятерку лемутов, мчавшихся с противоположной стороны. Одному стрела вонзилась в брюхо, и трое тут же попадали наземь, как вышколенные солдаты; последнего пастух всего лишь ранил в спину. Не смертельно — стрела чиркнула Ревуну по хребту и упала.

С другой стороны хижины ревел лорс, потом раздался короткий, захлебнувшийся вопль лемута. Еще одна тварь готова.

В дверь ударилось могучее тело, но засов выдержал. Зеленоглазая прильнула к стене у оконца, выходящего на реку; нож был зажат в левой руке.

За стеной вдруг послышался страшный хрип Одживея, хруст и стон. Лорс затих.

Снова удар в дверь — она едва не слетела с петель. Даниэль кинул взгляд по сторонам. В окнах никого не видно… Не рискуют лезть в окна… Он отбросил лук, выхватил меч, встал возле двери и левой рукой дернул засов. Успел заметить две волосатые лапы в окне, у которого караулила Элли: Ревун рванул доску.

Дверь распахнулась; в третий раз разбежавшийся лемут, не встретив сопротивления, влетел через порог. Взмах клинка — и отсеченная голова покатилась под стол, тело рухнуло под ноги второму Ревуну, который хотел вбежать следом. Тот запнулся, замешкался на мгновение; Даниэль рубанул еще раз.

Пронзительный вопль Элли, вой лемута… Что там?! Пастух обернулся. Нож зеленоглазой распорол лемуту руку от локтя до кисти, Ревун прянул от окна.

Сильвер, выскочив из-под нар, ринулся в распахнутую дверь поверх двух безжизненных тел. Донеслось рычание пса и бешеный рев лемутов. Даниэль бросился наружу, по пути выхватил из ножен охотничий нож. Сильвер висел, вцепившись лемуту в лапу, которой тот прикрывал горло, задние лапы пса дергались в воздухе. Пастух кинулся на помощь, полоснул клинком по опускающей дубину руке, не дал переломить псу хребет. Крутанулся на пятках. Мечом отбил удар дубины второго Ревуна, а левой рукой воткнул ему нож в бок. Выдернул нож и отскочил, рубанул мечом уже заваливающееся тело. Обернулся. Истекающий кровью Ревун, с которым схватился Сильвер, грянулся оземь, и пес добрался-таки до горла, челюсти его сомкнулись. Волосатое тело еще несколько мгновений билось на земле, потом затихло.

Все?

Кажется, все. В нежном свете угасающего дня Даниэль осмотрелся, пересчитал трупы. Семь. У кромки леса что-то двигалось — восьмой, раненый в брюхо, лемут уползал, оставляя на мху темные пятна. Пастух догнал его и добил — а затем, вдруг разом лишившись сил, побрел назад к хижине.

Его поташнивало, и била дрожь. Мерзость… Какая же кругом мерзость — эти кровавые, вонючие трупы… Великий Творец, не дай мне еще раз с ними схватиться…

Из хижины, перешагнув через мертвых Ревунов, выбралась Элли. Нож по-прежнему был крепко зажат в руке.

— Аиэль?

На земле зашевелился и слабо взвизгнул Сильвер. Он лежал на боку, вытянувшись вдоль тела лемута. Даниэль добрел до него и опустился на колени.

— Ну что, хромоножка? Зубы не обломал?

Сильвер неуклюже перевернулся с бока на живот. Лапа с шиной была неестественно отставлена в сторону. Пастух отложил окровавленные меч и нож, обеими руками взял голову пса, приподнял, посмотрел в глаза.

— Мы остались живы, приятель.

Серебряный застучал хвостом и теплым шершавым языком лизнул хозяина в подбородок. «Я рад! Ты остался жив, я тоже!» Его любовь и преданность были безмерны.

Даниэль утерся и тяжело поднялся на ноги. Подобрал свое оружие, вытер о мох. Медленно вложил в ножны, неосознанно оттягивая минуту, когда он подойдет к лорсу. Сегодня он потерял и Одживея, и Сат Аша…

— Элли! — окрикнул он.

Зеленоглазая первой оказалась возле Одживея. Она осмотрела его пробитую, окровавленную голову и положила руку на шею, щупая артерию.

— Элли, пошла прочь!

— Аиэль! — требовательно выкрикнула она, повторяя интонацию пастуха. — Элли!

Он схватил ее за плечо и отбросил от лорса; Элли упала на здоровую руку.

— Не дам! Хочешь есть — лопай лемутов.

— Аиэль! — прозвучал умоляющий стон. Элли поднялась с земли. Глаза сузились, и сейчас же заворчал Сильвер.

Даниэль положил ладонь на рукоять меча.

— Я сказал: ешь лемутов. Ну? — Он сделал шаг к зеленоглазой. Она отступила перед ним. Отвернулась, разочарованно выдохнула:

— Аиэль…

Пастух присмотрелся к Одживею. Лорс был неподвижен, из страшной раны на голове сочилась кровь. Нагнувшись, Даниэль тоже положил ладонь на вытянутую шею лорса, как только что делала Элли. Шея была теплой, и рука ощутила чуть заметные толчки. Он жив!

— Одживей? Одживей, дружище!

Безнадежно… С такой раной никто не выживет… Даниэль выпрямился. Шепнул дрогнувшими губами:

— Прощай, брат.

Сбоку подошла Элли, несмело тронула его за локоть.

— Аиэль? Элли? — Она указала на умирающего лорса.

Даниэль потянул из ножен меч; клинок угрожающе блеснул.

— Я убью тебя. Поняла? Оставь моих зверей в покое!

Зеленоглазая сникла. Одного за другим она обошла убитых лемутов, каждому пощупала пульс. Пастух наблюдал за ней, не трогаясь с места. Элли вернулась к хижине, с горестным видом уселась на лавку возле двери.

— Что, не по нраву? Слишком вонючи? Тогда останешься голодной до утра.

«Как бы она до утра пса не загрызла, — подумал Даниэль. — А то еще и на меня зуб навострит… Все равно Одживея не дам».

Он на руках унес Сильвера в хижину, положил на постель. Зажег фитили в светильнике и ощупал торчащую в сторону лапу. Сильвер заскулил, но лежал смирно.

— Это, парень, не беда. Это всего лишь вывих, а шина у тебя на месте. Потерпи, — Даниэль примерился и рывком вправил лапу.

Пес взвыл, щелкнул зубами в воздухе, словно думал укусить хозяина, но промахнулся.

— Молодец. — Пастух снял его с нар. — Отдохни пока, а ужинать будем после.

Он зажег два факела, воткнул их в землю — один поближе к хижине, другой подальше — и стал прибираться. Первым делом, брезгливо морщась, закатил в мешок лежащую под столом отсеченную голову и вытащил вон обоих зарубленных на пороге хижины Ревунов; затем сволок все трупы на самый дальний край поляны. Хотел было забросать их ветками, но потом решил не связываться: коли явятся пировать ночные гости, никакие ветки не спасут, только шуму-треску будет больше. Пускай до утра так полежат, а там зароем, что останется.

Затем он принес с реки пару ведер воды и пошуровал по полу тряпкой. Не было сил возиться, тщательно замывать кровь, но хоть главное убрать, чтобы вонищи не было. А завтра можно еще раз помыть и даже доски поскоблить, если понадобится.

Наконец он вернулся к лорсу. Сердце Одживея уже остановилось. Ближайший факел хорошо освещал громадного зверя, в голове мокро блестела еще не начавшая запекаться рана.

Даниэль постоял рядом, кусая губы, потом прошел в хижину, взял несколько палок, обмотал пропитанными жиром тряпками, воткнул палки в землю вокруг лорса и зажег. Пламя отпугнет ночных хищников.

Сквозь выступившие слезы он смотрел на огненное ожерелье. Огни расплывались перед глазами, и факелов казалось больше, чем было на самом деле. А о Сат Аше никто не позаботится; один Нечистый знает, кто сейчас гложет кости старого лорса…

Вскрикнула и вскочила с лавки Элли. Из хижины вынырнул Сильвер, остановился черным силуэтом в дверном проеме, и его вытянутая тень пересекла слабо освещенный прямоугольник на земле. У пастуха екнуло сердце. Что там еще?! Новый бой им не выдержать.

Вслушавшись в ночь, сквозь мягкий гул пламени он различил отдаленный топот. Лорсы! Так могут бежать только лорсы! Сат Аш привел-таки помощь?

У Даниэля внутри пробежал холодок нового страха. Элли — как на нее посмотрит начальник стражи? И пер Альберт?

Наплевать, решил он. Поначалу все будут заняты историей с лемутами, а женщиной-воином займутся потом, когда Даниэль успеет их подготовить. Она ведь никому не сделала дурного; значит, и люди ее не обидят.

Пастух завел зеленоглазую в хижину, а пса, наоборот, выпроводил за порог. Отнял у Элли нож, усадил ее на постель и переставил светильник на край стола, чтобы Элли оказалась в полумраке и меньше бы бросалась в глаза ее леопардовая шкура.

— Аиэль?

— Сиди тихо, — велел он и вышел встречать гостей. Дверь оставил приоткрытой: мало ли, кто пожаловал, всякое может случиться; надо иметь возможность без задержки юркнуть в хижину, закрыть засов и потушить свет. А стрел в запасе еще достаточно, чтобы любой враг пожалел о том, что сунулся к лорсиному пастуху.

Сквозь листву замелькали огненные точки — факелы в руках всадников. Одна, две… Всего две? Разве это не поселковая стража под предводительством Жильбера Карро? Сильвер волновался и тревожно нюхал воздух.

— Кто это? — вполголоса спросил его Даниэль.

В ответ пес уселся на задние лапы и на весь лес залаял. При этом хвост его молотил по земле, и у пастуха отлегло от сердца. Видимо, все же свои.

Всадники выехали из леса, придержали разогнавшихся лорсов. Их было четверо; факелы держали первый и последний. Второй всадник вновь пустил своего лорса вскачь, вперед всех подлетел к хижине, спрыгнул наземь — и оказался Жанном, старшим братом пастуха.

— Дани? — Жанн взял его за плечо и крепко встряхнул, словно проверяя: Даниэль перед ним или призрак.

— Я самый. Где Сат Аш?

Подъехал и соскочил с седла семнадцатилетний Алейн, за ним спешился отец, Бэр Дюмо, с факелом в руке. Сильвер крутился у них под ногами и махал хвостом. Даниэль посмотрел на оставшегося в седле пера Альберта. После гибели Элисии они почти не общались, словно затаили вражду — как будто каждый считал другого повинным в смерти девушки. Отец Альберт держал факел близко к лицу; красноватые отсветы ложились на его ястребиные черты, и священник казался очень суровым.

— Где Сат Аш? — повторил Даниэль свой вопрос.

— В поселке, — ответил Жанн. — А мы тебя уже похоронили, — добавил он с усмешкой, которая была призвана скрыть его великую радость от того, что брат жив и невредим.

— Что стряслось? — в один голос спросили Даниэль и Бэр Дюмо. Жанн и Алейн засмеялись — громко, заливисто, как будто услыхали отменную шутку. Затем младший брат, как обычно, слегка заикаясь, принялся объяснять Даниэлю:

— Сат Аш п-притащился п-под вечер. Чуть живой б-был. В крови, расп-полосованный когтями — шея, сп-пина. Видно, рысь нап-пала — или еще кто. Мы и вп-прямь думали, что ты лежишь раненый…

— …или пожранный, — подхватил Жанн. — Прыгнули в седла — и сюда. А ты тут что и как?

— Вы не нашли записку? — Даниэль следил за отцом Альбертом. Священник не спеша объезжал поляну: вот он приостановился возле окруженного факелами Одживея, вот наткнулся на сваленных в кучу лемутов. — Я привязал ее Сат Ашу на рог.

— А-а! — Жанн хлопнул себя по лбу. — А мы разобрать не могли: что за клочок болтается? Драная тряпка, только и всего. Сат Аш ее порвал и потерял бумажку. Мало ли суков в лесу? Зацепил, пока воевал с рысью. Так рассказывай: ты-то здесь чем забавлялся?

— Я насчитал восемь убитых Ревунов, — сообщил подъехавший отец Альберт.

— Что-о? — не поверил своим ушам Бэр Дюмо. — Дани?.. Этот стервец?.. Восемь тварей? Вот это да-а… Ну, сын!..

— Одживей прикончил двоих, — сказал Даниэль.

Отец двинулся взглянуть на лорса и Ревунов поближе, Жанн и Алейн пошли с ним.

— Откуда взялись лемуты? — сдержанно спросил священник; однако пастуху в его голосе послышалась то ли неприязнь, то ли даже скрытая угроза. — Дани, — требовательно продолжал отец Альберт, поскольку Даниэль молчал, — я хочу услышать правдивый ответ.

Даниэль пожал плечами. Так разговор не пойдет. Он отвернулся от священника, наблюдая, как отец и братья постояли возле огненного кольца вокруг Одживея, затем направились к лемутам. Бэр Дюмо высоко держал факел, и пламя освещало большой участок земли, на котором плясали тени людей. Вот они дошли до Ревунов; донесся возбужденный говор.

Пер Альберт наконец слез с седла, пустил своего лорса побродить. Трое других уже давно хрупали ветками у кромки леса, переходящего в прибрежные заросли.

— Дани, я тебя слушаю.

— Отец! — позвал пастух. — Иди сюда. Жанн, Алейн!

Лорс пера Альберта насторожился и всхрапнул, повернувшись к хижине. Залаял Сильвер и поскакал, хромая, вдоль стены. Даниэль успел увидеть, как обернувшийся на зов Жанн выхватил меч и помчался к спуску к реке.

— Стой! — он кинулся наперерез брату. — Жанн, стой! Это Элли!

Женщина-воин бежала к Атабаску. Видно, она почуяла, что из разговора с отцом Альбертом ничего хорошего не выйдет, и надумала потихоньку ускользнуть. Выбралась в обращенное к реке окошко — и… От воды ее отрезали бросившие ужин лорсы. Втроем они выстроились в линию, как солдаты, повернулись мордами к женщине, выставили рога. Элли бросилась вправо, к лесу. В ту сторону уже бежал отец Альберт; он был к ней ближе всех.

Даниэль развернулся и понесся вдогон.

— Не трогайте ее!

Лорсы тоже повернулись и друг за дружкой зарысили к зеленоглазой.

Лорс священника сорвался с места, длинными скачками обогнал хозяина и устремился к Элли. Затопчет! Даниэль сдернул с плеча лук, приладил стрелу и не целясь выстрелил.

Лорс с ревом взметнулся на дыбы, закружил на месте. Отец Альберт шарахнулся от него и тут же снова рванулся вперед.

— Не трогайте ее! — отчаянно закричал Даниэль, в ужасе от того, что священник вытащил из ножен меч. Каким-то образом в руке оказалась вторая стрела, он уже натягивал тетиву — и тут по плечу его хватил тяжкий кулак. Даниэль упал на колено, выронил лук.

— Рехнулся?! — проорал Жанн и умчался дальше, к перу Альберту и Элли.

Священник не стал рубить мечом — он просто-напросто ударил зеленоглазую по ногам. Удержал ее на весу, поймав за шкуру, не дал растянуться на земле, и вот так, держа за шкуру, как котенка, поволок назад. Жанн пошел рядом, с любопытством посматривая на пленницу.

Кто-то поставил Даниэля на ноги. Оказалось, Алейн. Затем подбежал слегка запыхавшийся отец.

Ревел и метался раненый лорс, возбужденно били копытами трое остальных, заливался лаем Сильвер, Тайг гудел эхом. И вдруг все стихло — только эхо звучало еще несколько мгновений. Навалилась вязкая, давящая тишина, в которой невозможно было подать голос, невозможно двинуться. В этом жутком безмолвии пер Альберт втащил Элли в хижину и гулко захлопнул дверь.

Прошло несколько долгих часов — или, скорее, несколько мгновений, потому что звезды на небе не успели сдвинуться, а факелы — догореть. Незримые оковы спали, на площадке все зашевелились. Замерший по пути к хижине Жанн прошел несколько оставшихся шагов, остановился у порога. Алейн подобрал с земли лук, протянул брату.

— А ну, пошли, расскажешь все по порядку, — велел Бэр Дюмо и направился к хижине. Впереди него запрыгал, припадая к земле, Сильвер.

Лорсы снова заволновались, захрапел раненый. «Спокойно», — передал ему мысленный приказ Даниэль. Сосредоточился, весь ушел в мысленный посыл. Перу Альберту доступно многое — ведь это он утихомирил всех, унял шум и гам; лорсиный пастух тоже кое-что может. Раненый зверь и впрямь угомонился и стоял смирно, пока Даниэль водил ладонью ему по шее. Неоперенная стрела прошла навылет под гривой, оставив две небольшие ранки.

— Ничего страшного, парень. Шкуру я тебе слегка попортил, только и всего.

— П-пойдем, — сказал стоявший рядом Алейн. — Нас ждут.

Даниэль кивнул и двинулся в свой дом. Не так, ох, не так хотел бы он начать разговор с отцом Альбертом!

На первый взгляд, в хижине царило благодушное спокойствие. Элли смирно сидела на нарах, поглаживала отекшую кисть сломанной руки. Рядом расположился Бэр Дюмо, блестящими глазами поглядывал на молоденькую незнакомку. Жанн хозяйничал у стола: он расставил посуду — две кружки, три разнокалиберные миски и кувшин — и тщательно отмерял в каждую емкость по нескольку глотков кленовой браги.

— Запасы у тебя невелики, — встретил он брата, — так что я по чуть-чуть.

Пер Альберт сидел на лавке под выходящим на реку окном, далеко отодвинувшись от стола. Рядом блестели составленные в угол вынутые стекла.

Вошедший вслед за Даниэлем Алейн огляделся и скромно присел на прибитую к стене лавку у двери. Даниэль уселся в ногах постели. Бэр Дюмо подмигнул ему с заговорщицким видом.

— Дани, отец Альберт интересуется, что делает здесь эта молодушка…

— По мне, ответ очевиден, — вмешался Жанн с широкой ухмылкой. — Красавица лечит руку; я прав?

Измученная, напуганная, с посиневшей раздутой рукой, Элли мало походила на красавицу, но для мужчин из семьи Дюмо это не имело значения. Жанн поглядел на нее с удовольствием и передал Даниэлю кружку с брагой.

— Получи. Алейн, тебе. А что, красотка этого не пьет?

— Она — лемут, — негромко проговорил отец Альберт. — Вампир. Она пьет кровь. Живую кровь.

Бэр Дюмо поперхнулся. Шумно закашлялся, утирая рот рукавом. Вытаращил глаза сперва на священника, потом на Элли и, наконец, обернулся к сыну.

— Д-дани… — вымолвил Бэр, заикаясь, как Алейн. При этом он невольно отодвинулся от женщины, но спохватился и сделал вид, будто всего лишь устраивается поудобней на одеялах, которыми застланы нары.

Жанн медленно опустился на лавку возле младшего брата. Покрутил головой, взял со стола миску, хлебнул браги.

— Дани, это так же? — спросил он наконец.

— Отцу Альберту лучше знать, — отозвался пастух, исподлобья глянув на священника.

Алейн смотрел на брата и Элли с изумлением и испугом.

— А ты — ты п-про нее знал? Раньше?

— Да, — солгал Даниэль. Какая разница: полагал ли он, будто Элли питается сырым мясом, или знал, что она — настоящий вампир. Во всяком случае, он давно догадался, что зеленоглазая — лемут.

— Аиэль, — простонала Элли, приподымаясь.

Отец Альберт глянул в ее сторону. Элли осела, сокрушенная ментальным ударом.

— Аиэль, — хрипло выдохнула она, прося защиты.

Даниэль встал с нар.

— Отец Альберт, я попрошу вас…

— …не распоряжаться в твоем доме? — холодно закончил священник. — Изволь. Но прежде я расскажу историю этой красотки. Вы готовы меня выслушать? Бэр, Жанн? — обратился он к старшим.

— Ее историю я и сам могу поведать. — Даниэль сдерживал гнев.

— Ты расскажешь, как она очутилась у тебя, а я знаю, как она попала к лемутам.

— Откуда вы можете знать? — бросил Даниэль.

— Я просмотрел ее память, — хладнокровно отозвался отец Альберт. — На это не нужно много времени.

— Дани, сядь, — велел Бэр. — Если ты не ищешь драки, давайте послушаем.

Даниэль опустился на нары между отцом и Элли. Священник положил ногу на ногу и начал:

— Она пришла с севера, из каких-то глухих мест. Похоже, что с окраин огромных болот, что к западу от озера Атабаск. Племя было небольшое, охотники и скотоводы. Скот у них особенный — устойчивые к яду овцы.

— Чего? — Бэру показалось, что он ослышался. — К какому еще яду?

— Вампиры прокусывают кожу, и в кровь жертвы попадает яд, — пояснил пер Альберт. — Им нужно сперва попить живой крови, и лишь затем они способны переварить и усвоить мясо. Они охотились на любую дичь, а кровь брали от своих овец. Так вот, насколько я понял, на овец напал внезапный мор, начался падеж. От стада почти ничего не осталось, да и от племени тоже.

— Вампиры стали дохнуть с голоду? — уточнил Жанн.

— Заразились через кровь. Несколько чело… этих лемутов бросили все и двинулись на поиски лучшей жизни. Среди них была Элли. Так ее назвал Даниэль, я не ошибся?

Пастух выдержал острый, непримиримый взгляд отца Альберта. Священник не простит, что женщина-вампир названа именем погибшей Элисии.

— Довольно скоро их осталось всего трое, и далеко они не ушли. Повстречали Волосатых Ревунов; один погиб, двое попали в плен. Эта женщина и ее, с позволения сказать, муж. Ее самец. — В голосе преподобного отца проскользнули мстительная нота. — Он попытался бежать, был убит, и она осталась одна.

— П-пленница Ревунов, — выговорил Алейн, глядя в пол. — Сколько времени она п-провела с ними?

— Неизвестно, — ответил отец Альберт. — Она сама не знает.

— Они ее… того? — Бэр Дюмо пожалел уши младшего сына, не высказался напрямую.

Отец Альберт выдержал долгую паузу, за которую Даниэль готов был его убить.

— Как самка она их не интересовала. К тому же, им было велено ее беречь.

— Ого! — воскликнул Бэр. — Кто же это им велел?

— Я полагаю, колдун Нечистого, которому те лемуты служат.

— Служили, — поправил Жанн, будто желая напомнить, что Даниэль расправился с Ревунами.

— Они вели ее к этому колдуну, — продолжал священник. — Вероятно, об этой новой разновидности лемутов прознали совсем недавно; Ревунам было поручено разыскать их и доставить для ознакомления. Вы ведь знаете, что Нечистый любую тварь использует в своих целях, на погибель роду людскому. Ревуны как раз и направлялись в тот глухой край, к озеру Атабаск. Затем часть отряда повернула назад, уводя с собой пленников, а остальные двинулись дальше — видимо, на поиски вампирского племени, желая отловить еще кого-нибудь. А теперь, Дани, мы выслушаем тебя.

Пастух коротко поведал всю историю, начав с того, как Сат Аш вынес его на прогалину к удиравшим от лорсиного загона лемутам. Отец Альберт задал несколько уточняющих вопросов о Ревуне, который спал на ходу, однако Даниэль мало что мог рассказать.

— Никак не разберу: отчего же он спал? — подивился Бэр Дюмо.

— Похоже, на него действовал яд, — отозвался священник. — Она пила его кровь, а Ревун — не овца из их стада.

— Бррр… Дани, она тебя, часом, не искусала? Девчонка-то, видать, не промах, знает, где сладко… Ладно. Так что нам делать с этой кралей?

— Я бы спросил о другом, — вмешался Жанн, — Дани, чем ты собираешься ее кормить?

— Дичи настреляю, — буркнул Даниэль.

— Да? — пер Альберт резко подался вперед. — Не забудь: она мертвечину просто так не ест. Ей сначала подавай живую кровь.

— Придется дать живую кровь.

— Это кого ж ты ей отдашь? Своих лорсов? Пса? Зайцев-подранков? — Голос священника поднялся. — Они будут кричать, как кричала Элисия, когда ее рвали волки, а твоя кровопийца будет их сосать. А ты будешь стоять рядом и слушать. И ощущать их ужас и боль!

Даниэль не ответил. Он еще не успел это обдумать. Надо подбить птицу или зверька, живым донести до хижины… Даже если брать Элли с собой на охоту, чтобы она была рядом, — они будут кричать и биться у нее в руках. А от крика подранков у него сердце рвется. Элисия тоже звала на помощь, там, на тропе, и ее голос часто слышался ему по ночам…

Он взглянул, на священника.

— Чего вы от меня хотите?

— Вспомни, что она — лемут, а ты — человек! Сын мой, ты связался с порождением Нечистого.

— Хорошо. Что дальше?

— Лемуты не должны жить с людьми, — отчетливо произнес пер Альберт. — Вообще не должны жить.


Глава 6


В хижине повисла напряженная тугая тишина. Даниэль не сводил глаз со своих сцепленных побелевших пальцев. Бэр Дюмо похлопывал ладонью по колену, туго обтянутому коричневой замшей, губы его беззвучно шевелились, складывали ничего не значащие слова. Жанн крутил в руках пустую миску, еще влажную от браги, не подымал головы. Алейн тоже понурился и только украдкой взглядывал на сидящего по другую сторону стола отца Альберта. Священник переводил взгляд с Бэра Дюмо на его сыновей, и в его жгучих глазах не было ни привычной мудрости, ни доброты.

В своем углу зашевелилась Элли, робко положила ладошку на сплетенные в замок пальцы Даниэля.

— Аиэль?

— Помолчи.

— Так нельзя, — неожиданно подал голос Алейн. — П-прогнать в лес? Она п-погибнет — с одной-то рукой.

— Она — лемут, — бесстрастно напомнил отец Альберт. — Порождение Смерти и Нечистого.

Жанн в сердцах швырнул миску на стол; она завертелась и загремела на досках.

— Лемут — не лемут… Народ Плотины, в сущности, тоже лемуты, а мы их не режем. Отец, подари ей десяток кроликов, пусть ест!

— Кролики в два счета передохнут от яда, — возразил Бэр. — Это не пойдет.

— Новых купим, — стоял на своем Жанн.

— Пристрелить — и никаких хлопот! Куда как проще. — Бэр начинал раздражаться, что старший сын ему перечит. Еще молоко на губах не обсохло, собственной семьи не завел — а туда же, отца родного учит уму-разуму!

Жанн упорствовал:

— Элисия погибла, а ты хочешь у Дани вторую женщину отнять?

— Да, хочу! — рявкнул отец. — Даниэль, кто она тебе — жена, любовница?

Пастуху кровь бросилась в лицо.

— Она — женщина, которую я спас от лемутов. И которую покалечил мой лорс.

— A-а! Ты ее спас — и намерен цацкаться, пока она тебя самого не зажрет.

— Отец!

— Отец прав, Дани, — негромко сказал священник. — Я не верю, что ты сможешь носить ей подранков. — Он поглядел Даниэлю в глаза — словно заглянул в душу. — А когда Элли оголодает, она захочет твоей крови. Подумай. Рано или поздно, тебе придется от нее отбиваться. И лучше избавиться от нее сейчас… когда за тебя это сделаю я.

— Отец Альберт… — у пастуха голос сел от подавленного бешенства. — Вы все верно говорите. Но вы так говорите потому… — Слова давались Даниэлю с трудом, его тошнило от них. — Вы не хотите простить мне Элисию. Считаете, что любили ее сильней, чем я!

Он получил пощечину. Увесистую, хотя и незримую. Отец Альберт не двинулся с места, не шевельнул рукой — однако ментальный удар был так силен, что пастух откинулся назад, стукнулся затылком о бревенчатую стену. Элли взвилась с нар. Мелькнула пятнистая шкура — и женщина-воин сшибла не уследившего за ней отца Альберта с лавки, опрокинула на пол и надавила коленом на горло.

— Аиэль!

— Дура! — Даниэль метнулся к ней, сгреб в охапку. С Элли на руках прижался спиной к стене.

Отец и братья повскакали с мест, схватившись за мечи. Священник поднялся, потирая шею. Черный огонь в его глазах угас, глаза были усталые и больные.

— Рысь проклятая… — пробормотал ошеломленный Бэр Дюмо. Жанн с облегчением сунул в ножны наполовину вытащенный клинок, коротко улыбнулся брату.

— Ишь, друг за дружку горой. Ну, в конце концов… Поступай как знаешь.

Младший брат глядел на Элли с опасливым уважением. Она с кротким видом замерла у пастуха на руках; только быстро расширялись-сжимались зрачки. На юношеском лице Алейна неожиданно расцвела широкая улыбка.

— Если отец не п-пришлет кроликов, я их вам сам куп-плю.

— Поздно уже, пора на боковую, — будничным тоном заметил священник. — Мы заночуем здесь, а утром уедем.

Они впятером устроились под стенами хижины. Даниэль расстелил на мху одеяла и шкуры, оставив Элли только набитый сеном тюфяк да свою куртку вместо одеяла. Улеглись. Обожавший компанию Сильвер привалился к хозяину с одного бока, с другого прижался Алейн, и вскоре все спали, кроме хрустевших ветками лорсов. Кажется, Даниэль уснул первым.

Утро выдалось жемчужно-серое, над водой и землей стлался туман. Элли в хижине не оказалось; только куртка лежала на тюфяке. Даниэль помчался искать, однако не нашел зеленоглазую ни на площадке, ни на берегу реки.

— Проворонил? — упрекнул он Сильвера. — Кто должен был за ней уследить?

Пес слабо вильнул хвостом и смущенно отвернул морду.

— Вот и ладно! — обрадовался Бэр Дюмо. — Поверь отцу, Дани: эта зверушка не для тебя. Занимайся своими лорсами, а невесту мы тебе подыщем. Кстати, вон твои звери возвращаются.

И правда: в молочном тумане показались расплывчатые силуэты, которые быстро превратились в осторожно ступавших Хайата и Ага Шау. Вслед за ними из леса вышли телята и остальные лорсихи; как ни в чем не бывало, стадо потянулось в открытый загон.

— Пойду печь затоплю, — решил Бэр, направляясь в хижину. — Пока завтракаем, хорошо бы погреться. А то отсырели в тумане, аж кости скрипят. Алейн, парень, давай-ка к реке за водой!

Отец Альберт молча седлал своего лорса. Он старательно затягивал подпругу и вроде бы нисколько не интересовался тем, что делается вокруг. Вздрогнув от внезапной догадки, Даниэль бегом кинулся к священнику.

— Отец Альберт!

Тот выпрямился и обернулся.

— Что вы с ней сделали?

Неслышно подошел Жанн, взял брата за локоть.

— Я?

— Ваши глаза не умеют лгать, отец Альберт. Где Элли?

— Не знаю.

Даниэль ощутил, что священник не лжет. Рука Жанна крепче стиснула его локоть.

— Во имя Создателя — где она?

— Я не знаю, Дани, — мягко повторил преподобный отец.

Даниэль перевел дыхание.

— Ваша сила велика. Вчера вы всех заворожили, мы сделались точно деревяшки… А потом мы спали. И она спала. Вы могли ей камень привязать на шею и утопить — она бы не проснулась. Отец Альберт! Куда вы ее дели?

— Гнев лишил тебя разума, сын мой.

— Преподобный отец, я видел, — неожиданно заявил Жанн. Это была ложь, он спал как убитый, однако священник попался.

С его лица точно упала маска, оно сделалось растерянным и виноватым.

— Я поступил, как считаю нужным. Дани, может, эта женщина тебе дорога, но она не человек. Лемут, пойми же! Она бы тебя погубила.

— Мой брат давно не ребенок, — сурово сказал Жанн. — Он может решать сам за себя. Где Элли?

— В лесу, — отец Альберт обвел рукой угадывающиеся в тумане деревья. — Я заставил ее уйти.

— Будьте вы прокляты! — беззвучно произнес Даниэль и высвободил руку из пальцев Жанна. Оглянулся кругом: туман еще стоит густой как молоко, однако солнце его скоро рассеет.

Пастух повернулся, чтобы идти к хижине.

— Дани, — сказал ему в спину брат, — я пока оставлю тут Кахая. Он отлично ходит под седлом и будет тебя слушаться.

Кахай — Молния — был одним из первых лорсят, которых Даниэль вырастил в своем загоне, и лорс, и пастух хорошо помнили друг друга.

Больше об Элли не было сказано ни слова. Из седельных сумок извлекли хлеб и копченое мясо, Даниэль поставил на стол мед, и в сосредоточенном молчании все быстро позавтракали. Затем Бэр с сыновьями и отец Альберт собрались уезжать. Жанн легко вспрыгнул на круп лорса позади Алейна.

— Отлично доедем. Но ты Кахая береги, не то я Сат Аша себе заберу, когда оклемается.

— В поселке об Элли не болтайте, — попросил братьев Даниэль.

— Толку-то что? — Жанн повел широкими плечами. — Ты отца знаешь. Пойдет в таверну — всем раззвонит, да еще приукрасит.

Алейн наклонился с седла и тихо и очень серьезно сказал:

— Я кроликов п-привезу.

— Езжайте, — Даниэль махнул рукой, скрывая, что он растроган тем, как верит в него младший брат.

Отец радовался, что едет домой, и шумно обещал сыскать непутевому сыну такую невесту, чтоб у него все дурные мысли враз из башки повылетали; священник тронул своего лорса, не прощаясь.

Пастух проводил их взглядом и завел Кахая в загон, закрыл вход слегами. Туман быстро редел. Даниэль позвал:

— Элли!

Может, она не ушла далеко, а прячется где-то за деревьями? Нет, вряд ли: отец Альберт обнаружил бы ее присутствие.

— Сильвер!

Радостно виляя хвостом, пес заковылял к хозяину. Даниэль вернулся в хижину, подтянул ремень, на котором висел меч, проверил остроту охотничьего ножа — годится, еще не затуплен; повесил за плечо лук и колчан со стрелами, не забыл флягу с водой. Затем он вынул из кармана тонкую полоску меха, которую вчера перед боем с лемутами Элли дала ему, как оберег, и предложил псу понюхать.

Сильвер сморщил верхнюю губу, показывая зубы.

— Ну, нечего, нечего. Нам нужна Элли. Ищи. Ищи, кому говорю! Вдвоем они двинулись через поляну. Над сваленными в кучу лемутами жужжал рой мух, однако ночью Ревунов никто не тронул.

По телу Одживея тоже ползали мухи, и Даниэль быстро забросал его ветками.

— Ищи Элли. Ищи!

Сильвер уткнулся носом в землю и захромал вдоль кромки леса. Один раз он сунулся в заросли, но пастух быстро понял, что это вчерашний след — отсюда Элли пришла к его жилищу. Он снова вывел пса на полянку.

— Ищи!

Припадая к земле и подпрыгивая, Сильвер обследовал берег реки. Внезапно он гавкнул, поспешно заковылял к воде и остановился у кромки, вопросительно оглядываясь на хозяина.

— Здесь? Ушла в воду?

Неужто священник и впрямь ее утопил?! Не может такого быть!

— Ладно, — решил Даниэль, — тогда пошли берегом.

Вопрос — куда? Вверх по течению или вниз? Куда бы отправил Элли сам Даниэль? Разумеется, вверх, подальше от Атабаска На Закате. А отец Альберт? Скорее всего, священник послал бы ее в другую сторону — рассчитывая, что утром он поскачет по тропе к поселку и проверит, убралась ли зеленоглазая восвояси или таится где-нибудь неподалеку.

— Ну что ж, проверим наши догадки, — Даниэль вышел на тропу и двинулся по ней не спеша, чтобы Сильвер на трех лапах мог за ним угнаться. — Ищи, — время от времени настойчиво повторял пастух. — Ищи Элли.

Пес послушно тыкался носом в землю, хотя ковылять на трех лапах ему было тяжело. Пройдя с полмили, он начал поскуливать и требовать передышки, язык вывалился из пасти. Даниэль сжалился и объявил привал, уселся у подножия громадной сосны. Ольха здесь росла редко, и сквозь листву был виден величественный Атабаск, в котором отражалось мутноватое небо; в небе таяла облачная дымка. Сильвер улегся на бок, вытянул лапы в сторону.

— Плохо, парень, — сказал пастух, поглаживая пса по хребту. — Может, Элли уж давным-давно выбралась из воды и свернула в сторону, а мы прозевали. А? Как думаешь?

Пес мотнул головой и здоровой лапой потер нос: Даниэль лишь чуть-чуть смазал ему морду отпугивающей гнус мазью, чтобы не отбило нюх, и мошка изрядно донимала бедолагу. Сильвер чихнул и с видом мученика прикрыл глаза. Пастух сломал лист пальмы, сложил его вдвое и принялся обмахивать пса, отгоняя темные гудящие облачка насекомых.

Видимо, движение воздуха донесло до Сильвера искомый запах. Пес поднял голову, принюхался и неуклюже вскочил. Проковылял через тропу к реке, высоко подняв голову и отыскивая что-то верховым чутьем.

— Ррав! — гавкнул он и оглянулся на хозяина. «Вот видишь? Я нашел!»

Наколотый на сук, над землей висел клочок пятнистого меха. Элли надеялась, что Даниэль бросится ее искать, она оставила знак!

— Элли! — позвал он вполголоса, глупо боясь, что отец Альберт тоже нашел клочок шкуры и притаился где-то рядом, чтобы поймать их во время погони. — Элли! — крикнул Даниэль во весь голос. Крик запутался в стволах и замер, далеко не улетев.

Он обшарил глазами землю. Полусгнившие прошлогодние листья, светло-коричневая опавшая хвоя, кое-где пятна влажной черной почвы. А вот отчетливый след маленькой босой ноги. Пастух снял с сучка обрывок шкуры, положил рядом со следом, ткнул пальцем:

— Ищи!

Сильвер покорно заковылял, тщательно вынюхивая землю. Вдруг он запнулся о вылезший из земли корень сосны и с визгом опрокинулся через голову.

— Ах ты!.. — Даниэль подхватил его, приподнял, оберегая сломанную лапу. Сам опустился наземь, положил голову пса себе на колени. — Ну, что? Как дальше пойдем?

Сильвер смотрел жалобно и тяжело дышал. Нос у него был сухой и — пастух притронулся пальцем — горячий.

— Горе мне с тобой.

«Элли!» — попробовал Даниэль докричаться мысленно. Никакого ответа.

— Надо найти ее. Она погибнет одна, понимаешь?

Сильвер закрыл глаза — ему было все равно.

— Ладно, лежи тут. Я скоро вернусь. — Пастух уложил пса, поднялся на ноги, всматриваясь и вслушиваясь в лесную жизнь. Гомон птиц, шорохи суетливого мелкого зверья, мощный гуд мошки. Кажется, ничего тревожного. — Сильвер, лежать. Жди!

Он сориентировался по солнцу и быстро двинулся в глубь леса. Возможно, Элли ушла не так уж далеко, и он ее вскоре отыщет… Пастух внимательно смотрел кругом и себе под ноги. Вот надломленная пальмовая ветвь, вот кто-то наступил на жесткий стебель, вот несколько примятых травинок, вот вмятинка, которая вполне может быть следом маленькой пятки.

Однако никто не знает, действительно ли Элли тут прошла, или же ему все чудится. Тайг полон самой разной жизни, и бродит в нем кто угодно.

— Элли! — крикнул пастух, остановившись. — Э-элли-и!

Молчание; даже эха нет.

— Э-элли-и-и!

Слабый, на пределе слышимости, жалобный звук. Она? Однако зов почему-то доносится сзади.

Даниэль повернул обратно. Вдалеке среди перистых листьев пальмы мелькнуло что-то светлое, снова раздался короткий плач.

— Тьфу ты! — Пастух рассмотрел прыгающего Сильвера.

Пес из последних сил спешил к хозяину, его серебристая спина ходила вверх-вниз. Даниэль стоял, стиснув зубы от внезапной обиды. Ну почему это не Элли? Сейчас бы они, вернулись втроем в хижину, а так — разыскивай ее не знамо сколько времени, да еще хромой пес висит на тебе якорем…

Он подавил раздражение. Пес может вести по следу, а человек собьется в два счета.

— Умница. Молодец, что пришел.

Он снял подвешенную к поясу флягу, налил в горсть воды и предложил псу. Сильвер жадно вылакал, разбрызгав половину, и Даниэль налил еще.

— Будет с тебя, — сказал он, заткнул горлышко фляги деревянной пробкой и повесил флягу на место. — Нюхай, — он дал псу пятнистый мех. — Ищи!

Сильвер проковылял налево, потом — направо. Нашел след. Даниэль и впрямь сбился и порядком взял в сторону. Пошли.

Утренняя прохлада постепенно уходила из леса. День выдался жаркий, и в прозрачной тени сосен становилось все теплей и теплей. Сильвер маялся в своей пушистой шубе. Он то и дело останавливался, ложился наземь, прятал голову под листьями разросшихся по пояс земляничных кустов. Даниэль давал ему по несколько глотков воды с ладони; пес благодарно слизывал влагу и слабо шевелил хвостом.

Пастух звал Элли, а в ответ только гудела мошка да где-то вдали каркали вороны.

А потом у него возникло неприятное чувство, что за ними следят чужие глаза. Чей-то взгляд скользил по спине, оставлял ощущение легкой щекотки. Даниэль круто оборачивался, надеясь застать наблюдателя врасплох, но никого не видел. Сильвер не чуял опасности, однако он был слишком измотан, и не стоило вполне на него полагаться.

Они уже отошли от реки на несколько миль. Может, Элли ночью бежала, не разбирая дороги, и забралась в Тайг миль на двадцать? Тогда ковыляющему Сильверу ее не догнать. Если только она не лежит где-нибудь, совершенно выбившись из сил — или же… Даниэль гнал прочь мысли о том, что может случиться в глухом лесу с беззащитной, покалеченной женщиной.

И этот неотступный взгляд в спину… Колдуны умеют внедряться в чужое сознание, смотреть на мир чужими глазами. Глазами какой-нибудь птицы, зверя или даже человека приспешники Нечистого видят, что делается за много миль от них. Колдун, к которому лемуты вели Элли, выслал им навстречу свежий отряд Ревунов — выходит, он знал, куда именно присылать подкрепление. Слуге Нечистого легче легкого выяснить, как нынче обстоят дела, и пригнать сюда новое полчище лемутов. Уж коли Элли привлекла его внимание… По спине у пастуха ползли мурашки.

А может, за ним следит отец Альберт? Ведь священники тоже способны пользоваться чужим зрением. Ну, если так… С преподобным отцом Даниэль поговорит отдельно.

Разве священник не понимает, что, отослав Элли в лес, он послал ее прямиком на службу к Нечистому? Кажется, пер Альберт забыл свой долг. Или не забыл, а просто напуган и сломлен? Даниэль хорошо помнил его слова: «Нельзя связываться с Нечистым. За это платят слишком дорого». Да, похоже, гибель Элисии надломила хорошего человека…

Сильвер остановился. Не просто остановился передохнуть, а стал резко, вдруг. Ощетинился, зарычал. Зародившееся в глотке глухое ворчание поднималось до хриплого рева, с клыков падала слюна. Пастух поднял лук, приладил стрелу, быстро озираясь. Сильвер попятился, задом оттесняя хозяина. Он и боялся, и угрожал одновременно. Даниэль отступил, прижался спиной к толстому стволу. Впереди зеленели заросли, торчали над ними кроны пальм, желтели какие-то сухие стебли, оставшиеся с прошлого лета. И в этих зарослях таился некто сильный и опасный. Даниэль ясно чувствовал исходящую оттуда угрозу. «Не трожь. Проходи мимо», — это ощущение почти оформилось в слова в его мозгу.

Кто же там? Разумный зверь? Лемут?

Он держал заросли на прицеле. Ни один лист не шелохнулся, но это говорило лишь о том, что неизвестный не пустился наутек. Не лучше ли и впрямь обогнуть эти пальмы и кусты да убраться подобру-поздорову? Видать, не малого размера тот, кто там засел, коли способен вогнать в страх Сильвера…

Но след Элли ведет прямиком туда. Прошла ли она сквозь заросли, или этот грозный некто сидит сейчас над ее костями и желает отогнать пришельцев, которые помешали его трапезе?

Ощущение недовольства и угрозы стало сильней. Сильвер не смел залиться лаем, а только рычал и хрипел, и жался к ногам хозяина. Даниэля вдруг осенило.

— Элли! — крикнул он, холодея.

— Аиэль! — прозвучал из зарослей рыдающий крик.

Листья пальмы вздрогнули, из них выскользнула зеленоглазая. Сломанная рука по-прежнему висела на перевязи, в другой руке Элли сжимала, точно пику, крепкую палку.

— Аиэль! — она ринулась на пастуха.

Он прыжком перелетел через Сильвера, упал ей под ноги, сшиб. Конец палки глубоко ушел в землю, Элли повисла на ней, удержалась на ногах. С лаем метнулся пес, пытаясь вцепиться зеленоглазой в горло. Даниэль вскинулся с земли, ухватил Элли за пояс, рванул на себя. Сильвер с разгону проскочил над ними.

— Стоять! — заорал Даниэль, лежа на земле, удерживая зеленоглазую.

Острый локоть Элли пришелся ему в живот. Он охнул от боли и ладонью рубанул ее под ухом. Женщина бессильно повалилась ему на грудь, ее голова мягко стукнула по земле. В первое мгновение он испугался, что ненароком убил ее, но затем ощутил биение сердца. Даниэль выполз из-под ее тела, погрозил кулаком Сильверу, который сунулся было довершить расправу. Пес отпрыгнул в сторону.

— Тварь полоумная, — проворчал пастух, ощупывая себя — не вылетел ли во время заварушки из ножен охотничий нож, на месте ли фляга с водой. Подобрал лук, нашел две выпавшие из колчана стрелы. — Нечего на людей бросаться! — заявил он, когда Элли приоткрыла осоловелые глаза. Даниэль выдернул из земли торчащую палку и забросил подальше в пальму.

Элли постепенно приходила в себя и вновь начинала наливаться злобой. Несколько секунд пастух был не в силах подавить ярость: Нечистый забери отца Альберта, как он ее обработал! Всадил в сознание незнамо что — ощущение ее собственной грозной силы, лемутскую злобу и враждебность — да и отправил в Тайг пропадать. Тут Даниэль с недоумением обнаружил у зеленоглазой на поясе ремешок с подвешенной фляжкой в изящном замшевом чехле. Никак преподобный отец свою флягу ей подарил? Заботливый какой!

Пастух присел возле Элли на корточки, коснулся исцарапанного плеча. Сосредоточился на чувстве нежности, успокоенности, ласки. «Элли, хорошая моя. Тихо, тихо. Лежи. Сейчас пойдем домой, и все будет ладно. Лежи тихонько. Милая, успокойся. Милая моя».

Он долго уговаривал Элли, то вслух, то мысленно, и наконец ощущение ее враждебности понемногу растаяло, напряжение ушло из ее рысьих мускулов, глаза просветлели.

— Аиэль, — с хрипотцой проговорила Элли, потянулась к пастуху, провела горячими пальцами по его руке.

— Опамятовалась? Вот и славно.

Даниэль поднялся, окинул ее взглядом.

Сломанная рука отекла — смотреть жутко, точно синее бревно. Пятнистая шкура порвана на бедре, из нее выхвачен клок. Вот откуда взялся тот лоскут, который Сильвер отыскал на берегу Атабаска, — когда выбиралась из воды, Элли просто-напросто зацепилась за сук, а вовсе не оставляла знаки, рассчитывая на помощь. Даниэль пощупал ее фляжку — пуста. Он предложил Элли свою. Зеленоглазая жадно припала к горлышку, и ему пришлось силой отнять флягу, чтобы хоть глоток остался Сильверу. Видя, что другие пьют, пес насторожил уши, нетерпеливо поскуливал и умильно глядел на хозяина. Пастух опять дал ему воды с ладони.

— Ну что, пошли домой?

Сильвер переступил на трех лапах, припадая к земле, — казалось, радостно закивал. Элли уцепилась за руку Даниэля.

Теперь, когда ее оставило внушенное отцом Альбертом ощущение собственной непобедимости, она была очень слаба.

— Аиэль… Элли, — она указала на пса.

— Еще чего! Он тебя сыскал — а ты его сожрать думаешь?

— Аиэль…

— Не дам! Увижу ворону — подстрелю. — Даниэль потянул из колчана стрелу, оглядывая деревья кругом.

Поднимающиеся в небо колонны сосен были необитаемы, только высоко в кронах верещали белки. Пастух заметил коричневую пичугу, которая доверчиво скакала на ветке ольхи совсем близко, — но не стрелять же эту кроху, в ней и соков никаких нет. Опять! Чувство щекотного холодка на щеке — чей-то внимательный взгляд. Держа лук наготове, Даниэль будто невзначай повернулся, обшарил глазами стволы сосен, ветки ольхи, редкую пальму, перемежающуюся с прошлогодними желтыми стеблями жесткой травы. Вот оно!

Издалека, сквозь поникший, скукоженный пальмовый лист, на пастуха глядел зайчонок-сеголеток. Рыжевато-коричневый, под цвет гниющих на земле листьев, он сжался в комок, как всякий перепуганный заяц, хоть и был величиной со здорового барсука, какие водились еще до Смерти. Его вытаращенные глаза смотрели не по-заячьи пристально и умно. Значит, вот кто крался за ними по лесу, следил, перебегая от ствола к стволу, от кочки к кочке…

Получай!

Зазвенела тетива. Зайчонок дернулся, опрокинулся на бок. И закричал — тонким жалобным детским криком. Сильвер с лаем поскакал к нему, и вперед пса метнулась Элли. Даниэль спустил тетиву и повесил лук за плечо. Вот достойная еда для вампира — заяц, в котором обитает колдун.

Зайчонок бился на земле. Элли подскочила к нему, протянула руку.

— Сильвер! — прикрикнул Даниэль. — Поди сюда!

Пес с неохотой отошел, оглядываясь и рыча на Элли, которая присвоила законную добычу его хозяина. Зеленоглазая поймала зверька за уши, подняла в воздух. Его лапы молотили по воздуху, мотался конец застрявшей в плече стрелы; зайчонок снова тонко заверещал. У Даниэля вдруг перехватило горло, он отвернулся. Надо думать, слуга Нечистого прервал ментальную связь с несчастным зверьком, и в руках у Элли обыкновенный подранок.

Внутренне сжавшись, пастух ожидал новых криков зайчонка. А тот молчал. Даниэль обернулся. Элли сидела на земле, подвернув под себя ноги, а зверек затих у нее на коленях. Пастух сделал невольный шаг к зеленоглазой. Если заяц рванется, он запросто располосует ее когтями. Уши зайчонка были прижаты к спине, глаза испуганно вытаращены — однако он сидел смирно и не пытался удрать. Чудеса.

Элли погладила зверька, нагнула голову, словно что-то нашептывая. Пальцы ее здоровой руки как будто разминали зайчонку шею, и на шкурке Даниэль заметил темное кровавое пятно. Она укусила зайца и ждет, пока яд разойдется, понял он и передернулся. Ласкает, баюкает свой обед… Вампир проклятый!

Он снова отвернулся и уселся наземь; подошедший Сильвер лег рядом, привалился к бедру. Пес тяжело дышал, из разинутой пасти язык вывалился до самой земли.

За спиной довольно долго стояла тишина; потом раздались легкие шаги. Даниэль оглянулся. Элли подходила, прижимая мертвого зайчонка к животу. Разбухшими пальцами сломанной руки она с трудом удерживала стрелу, вытащенную из тела зверька. Губы у нее были чистые, и только краснела смазанная капля на подбородке. Элли выронила стрелу и положила зайца возле пастуха. Оживившийся Сильвер приподнял голову.

— Элли, — проговорила женщина-воин просительно, коснувшись рукояти охотничьего ножа у Даниэля на поясе.

Он подал ей нож и поднялся на ноги. Придерживая тушку коленом, зеленоглазая сноровисто надрезала шкурку и одной рукой освежевала зайца.

Даниэль тоже умел это делать, но не стал предлагать свою помощь. Положив тушку на растянутую шкуру, Элли выпотрошила ее, потроха тут же засыпала землей, а затем принялась срезать кусочки мяса и отправлять их в рот. Ела она хоть и быстро, но аккуратно, словно за столом в приличном доме.

Сильвер мрачно следил, как добытая хозяином еда исчезает, однако не унизился до просьб. В конце концов он с громким вздохом отвернулся и сунул морду под здоровую лапу, прикрывая нос от мошки.

Элли проворно управилась с трапезой, вытерла рот ладонью, а нож несколько раз воткнула в землю. Мясо с костей было обрезано чище некуда, и на шкурке лежал бело-розовый скелетик.

— Аиэль, — зеленоглазая вернула нож. — Аиэль, — потянув за край шкурки, она придвинула остатки обеда к Сильверу.

Пес вопросительно глянул на хозяина.

— Лопай, — разрешил Даниэль. Элли добросовестно обрезала мясо, в котором был ее яд, а голые кости, наверное, безвредны.

Сильвер принюхался и, отбросив гордость, азартно захрустел.

Путь домой оказался долог и мучителен. Несмотря на обед, Сильвер еле тащился, да и Элли шла не лучше — она нетвердо держалась на ногах, пошатывалась, запиналась. Даниэль был в отчаянии: этак они и к ночи домой не попадут, а время дорого. К тому же за ними увязалась почуявшая легкую добычу лисица. Крупный, ростом с добрую собаку зверь один раз мелькнул вдалеке — рыжая спина и хвост, коричневые лапы и морда, светлое брюхо — и больше не показывался, однако шел по пятам, кружил, подбираясь сбоку, и запах его заставлял Сильвера оглядываться, ворчать и скалить зубы. Даниэль держал лук наготове, с намерением пустить стрелу, как только покажется хоть клочок рыжей шкуры, однако лисица была осторожна. Видно, она уже сталкивалась с охотниками и отлично знала, что такое лук и стрелы. Не решаясь кинуться на ослабевшего пса в открытую, она следила издалека, но ее присутствие замедляло и без того небыстрое продвижение. В конце концов пастух отчаялся, забросил лук за спину, взвалил тяжеленного Сильвера на плечи и поволок на себе; получилось хоть чуть-чуть, но быстрее. Лисица сообразила, что добыча уходит, и повернула восвояси. Уже через четверть мили, когда Даниэль остановился передохнуть и опустил пса наземь, Сильвер не учуял преследователя.

Было уже далеко за полдень, когда впереди заблестела водная гладь Атабаска. Все трое были едва живы. Истомленный жаждой Сильвер сунулся было к воде, но берег здесь был высоковат для хромоножки, и Даниэль его не пустил, сам принес воды в обеих флягах. Позволил Элли и псу передохнуть минут пять и повел их к хижине.

Больше всего пастуха тревожило воспоминание о следившем за ними зайце. Кто же все-таки смотрел его глазами: колдун или пер Альберт? Пожалуй, правильнее думать, что колдун. И надо срочно позаботиться о своей безопасности.


Глава 7


Когда они наконец вышли к хижине, от тела Одживея бросился врассыпную выводок диких котов. Коты в Тайге водились самые разнообразные: потомки лесных и камышовых, а также простых деревенских, одичавших и мутировавших после Смерти. Явившиеся пировать были тигрового окраса — ярко-желтые, в коричневую полосу — и с длинными, выступающими, как у вымершего в незапамятные времена саблезубого тигра, верхними клыками. Вспугнутые звери прыжками промчались через открытое пространство и нырнули в лес. Сильвер негодующе залаял вслед нахальным пришельцам, хотел было рвануть в погоню, но через пару шагов растянулся на мху и с несчастным видом принялся лизать больную лапу. От мертвых лемутов, сваленных в дальнем конце площадки, не побежал никто — видно, даже самые невзыскательные трупоеды не соблазнились их вонючим мясом.

Возле загородки загона показался Хайат, подозрительно оглядел пришедших. Фыркнул и снова скрылся в зарослях.

Даниэль повел Элли к реке. Он замучился, пока тащил на плечах Сильвера; мокрая от пота рубаха липла к телу, и сверкающая под солнцем водная гладь неодолимо тянула к себе.

— Шаг не шагну, пока не выкупаюсь. — Он снял и аккуратно разложил на прибрежном мху оружие; у лука натянул тетиву и рядом положил стрелы, чтобы в случае опасности не терять драгоценных секунд, а моментально встретить нападение любого врага. Затем Даниэль с облегчением скинул сапоги, стянул с себя куртку, рубаху и замшевые штаны. Застеснявшись зеленоглазой, остался в полотняных подштанниках и зашел в нагревшуюся у берега неторопливую воду.

— Аиэль? — тревожно окликнула Элли.

— Давай сюда! Надо освежиться, и за дело.

У самого берега дно было чистое, песчаное, но дальше начинался темный ил, из которого поднимались водоросли — маленькие побеги и стебли без верхушек, в прежние времена объеденные Сат Ашем. Даниэль прошел несколько шагов и, когда вода добралась до груди, бесшумно скользнул в ее зеленоватую прохладную глубину. Проплыл с открытыми глазами, вынырнул, оглянулся. Элли застыла на берегу, и по мшистому спуску к реке ковылял Сильвер.

— Элли, — позвал пастух негромко, помня, что звуки над водой разносятся далеко и могут привлечь нежеланных гостей.

Зеленоглазая отстегнула ремешок с подвешенной флягой и прямо в своей пятнистой шкуре шагнула в воду. Медленно, ощупывая ногами дно, она зашла по пояс и остановилась, испуганно прижимая к груди сломанную руку.

— Дальше не ходи, милая, — посоветовал Даниэль. Стоя в воде вертикально, он подгребал руками, чтобы оставаться на месте.

— Милая, — неожиданно проговорила Элли его голосом.

— Милая, — подтвердил он, подивившись.

Сильвер добрался до воды, опустил морду и начал шумно лакать. Элли беспокойно вглядывалась в пронизанную солнечными лучами воду.

— Не трусь, пиявок тут нет, — сказал Даниэль, а про себя подумал, что пиявки и прочая болотная нечисть ей, наверно, не в диковинку; а вот речной простор, громадный объем чистой воды могут с непривычки пугать.

Элли осторожно обмыла кисть и предплечье сломанной руки, ополоснула лицо и шею. Струйки воды побежали у нее по плечам и груди, затекая под шкуру. Даниэль подплыл ближе, стал на дно.

— Дай, помогу.

Приподняв ее сломанную руку, чтобы вода не попала под шину, он плескал воду Элли на спину и исцарапанные плечи, легко проводил по коже ладонью. Ее мышцы были напряжены, она посматривала на пастуха с опаской.

— Да не робей, не утоплю, — усмехнулся он и шлепнул Элли по спине. — Хватит с тебя. Шагай на берег.

— Милая, — заявила зеленоглазая. — Хорошая. — Голос уже не звучал, как голос пастуха — то были ее собственные низкие, хрипловатые ноты. — Аиэль. Тихо, тихо.

Даниэль обнял ее за плечи и повел из воды.

— Сладко говоришь, но сейчас пора уносить ноги. После потолкуем.

У кромки воды лежал вволю налакавшийся Сильвер, блаженно жмурился. Внезапно он поднял голову, насторожив уши, а в загоне заволновались, захрапели лорсы. Даниэль замер, обратившись в слух. Далеко в лесу раздавался топот. Пес вскочил, вытянул шею, заворчал.

— Беги, — пастух толкнул Элли к хижине, а сам быстро натянул замшевые штаны и сапоги, накинул куртку. Затянул ремень, на котором висели меч и охотничий нож, забросил за плечо колчан, подхватил лук и приготовленные стрелы. Теперь можно было драться.

Топот приближался, стал слышен треск ломаемых сучьев; по лесу мчалось нечто громоздкое и тяжеловесное. Элли неохотно уходила от реки, оглядывалась на Даниэля. Пес лаял, скакал на трех лапах вдоль кромки воды.

— Сильвер, домой! — рявкнул пастух. Бегом догнал зеленоглазую, повлек за собой. До хижины оставалось шагов сто.

— Быстрей!

В загоне взревел Хайат, замычала лорсиха. Возле изгороди сквозь куст проломился грокон — огромный дикий вепрь. Страшная клыкастая морда, свирепые глазки, черная щетина на шее, толстенная шкура, которую пробьет разве что рогатина со стальными наконечниками… Грокон понесся не прямиком к женщине и Даниэлю, а наперехват, стремясь отрезать их от дома.

Зеленоглазая издала рыдающий вопль и неожиданно со всех ног бросилась прочь от вепря, через площадку вдоль реки.

Даниэль стал как вкопанный. Грокон повернул и мчался теперь на него — огромная клыкастая смерть, закованная в щетинистую шкуру. Быстро приладив к тетиве стрелу, пастух выцелил глаз зверя. Отпустил. Стрела уткнулась в кость над глазом, бессильно упала.

Грокон взревел, мотнул головой. Даниэль понесся к хижине, на бегу выхватывая новую стрелу.

Где-то далеко за спиной кричала Элли, заливался лаем Сильвер, в загоне бесновались лорсы. И раздавался топот — топот и рев грокона.

У хижины Даниэль обернулся. Гигантский кабан настигал, левый глаз у него был залит кровью. Шанс, хоть и маленький… Вепрь и без того подслеповат, а сейчас видит одним глазом… Ну, получай! Запела отпущенная тетива, стрела чиркнула по широкому лбу чудовища. Промазал!

Пастух нырнул за угол хижины, приник к бревенчатой стене. Грокон с разгону пронесся мимо. Даниэль отступил назад, скользнул вдоль обращенной к реке стены, завернул за угол. Вепрь ринулся из-за угла ему навстречу.

Пришлось снова прятаться. С какой стати проклятый кабан гоняется за ним? — мелькнула мысль. Сидел бы себе в лесу, жрал желуди да рыл коренья… Внезапно пастух сообразил, с кем имеет дело, и от этой мысли задрожали руки. Отец Небесный, спаси и сохрани! Не иначе, как трижды клятый колдун! Влез в тело вепря и гонит зверюгу!

За шумом, который подняли Сильвер и лорсы, Даниэль не услышал топота грокона. Где же он? Прижимаясь к стене, пастух бросил взгляд по сторонам. Нет?

Сильвер лаял, надрывался на речном берегу, потом пронзительно завопила стоявшая у кромки леса зеленоглазая. Даниэль почуял присутствие вепря где-то по левую руку от себя. Притаился? Ждет? Кабанья морда выдвинулась из-за угла, и он, стиснув стрелу в кулаке, прыгнул и со всей силы всадил ее в правый глаз чудовища.

От рева грокона содрогнулся лес. Даниэль отскочил, промчался вдоль стены, повернул голову. Со стрелой, торчавшей из глазницы, вепрь надвигался на него. Зверь должен был умереть, но он шел, и с каждым шагом его толстые ноги обретали все большую уверенность. Длинные, измазанные землей клыки грокона угрожающе целились в грудь пастуха.

Даниэль кинулся к Атабаску. Было ясно, что чары Нечистого поддерживают жизнь зверя, заставляют двигаться, словно машину, предназначенную для убийства. За спиной раздался тяжкий топот — грокон тоже побежал.

Испуганно закричала Элли — вепрь настигал пастуха. Рванувшись изо всех сил, Даниэль отшвырнул лук в сторону, влетел в воду и в туче брызг помчался на глубину. Грокон ринулся за ним. Едва вода достигла середины бедер, Даниэль сильно толкнулся ногами и поплыл, слушая шумный плеск позади.

И вдруг стало тихо; только лаял Сильвер да лорсы по-прежнему ревели в загоне. Пастух обернулся. Его преследователь лежал в воде на боку, маленькие волны, замирая, лизали его темный загривок. Неужто захлебнулся? Или колдун просто-напросто прекратил погоню?

Отфыркиваясь, Даниэль выбрался на берег. Вода лила с него ручьями.

— Аиэль! — Элли бежала к нему.

Пастух обессиленно растянулся ничком на мху. Подковылял счастливый Сильвер и принялся лизать его в шею.

— Аиэль, — рядом опустилась на колени зеленоглазая. — Аиэль, Элли.

Пастух ясно ощутил исходящее от нее новое чувство — нежность. Он перевернулся навзничь и отвел от щеки морду пса, который все порывался вылизать хозяина досуха. Элли не знала, как выразить свою нежность, но в глазах у нее блестели слезы.

Даниэль полежал, купаясь в сладком ощущении ее чувств, и поднялся.

— Надо убираться. Не то дождемся, что колдуны поднимут на нас весь Тайг. — Он осекся, похолодев от мысли, что собственные слова могут оказаться пророческими.

Вернувшись в хижину, он переоделся в сухое, натянул запасные сапоги. Пока жарит послеполуденное солнце, на реке достаточно тепло, однако к ночи захолодает. Поэтому Даниэль быстро собрал и увязал в тугой узел теплую одежду и пару шкур с постели, затем побросал в полотняный мешок хлеб, копченое мясо, жалкий остаток сыра, мешочек сахара, залил полную флягу браги. Сунул в рот ложку меда, заел хлебом, кинул взгляд кругом — не забыл ли чего. Вышел за порог, плотно прикрыл дверь, специальным рычажком снаружи заложил внутренний засов. Жанн с утра перед отъездом — спасибо ему! — вставил в рамы вынутые стекла, так что если сюда не забредет какая-нибудь разумная тварь, можно надеяться, что в хижине все останется нетронутым. Хотя вряд ли в ближайшее время он сюда возвратится.

Прихватив три добрые жердины, Даниэль отнес на берег, где у края зарослей ольхи лежал недавно сколоченный сосновый плот. Сверху на нем были прибиты три широкие доски, составлявшие настил. Со дня смерти Элисии Даниэль ни разу не собирал жемчуг, но плот все же построил — большой, широкий, чтобы иметь возможность погрузить на него лорсят. Мало ли что, вдруг в Тайге случится пожар; а на плоту сподручно увезти малышню на другой берег реки.

— Элли, Сильвер! Сюда!

Зеленоглазая и пес подчинились. Каждый шел как будто сам по себе, словно другого тут и не было. Даниэль усмехнулся. По крайней мере, ни капли вражды; еще немного, и они, глядишь, сдружатся.

Плот большей частью лежал в воде, и только одним углом — на берегу. Даниэль сложил вещи и мешок с едой на доски, опустил жердины, указал Элли на плот, Сильверу велел сторожить и двинулся к загону. Лорсы там уже притихли и лишь тревожно фыркали.

Пастух грустно поглядел на изгрызенное лесными котами тело Одживея. Надо бы похоронить погибшего лорса, но нет времени, приходится заботиться о живых… Он убрал слеги на входе в загон.

— Хайат! Ага Шау, Ук Йори, Кахай!

Стадо вышло на зов. Первым, как положено, явился глава семейства, за ним — окружившие телят лорсихи. Последним, держась очень независимо, показался Кахай.

— Выходим! Пошли, пошли… Кахай, сюда!

Даниэль погнал их краем полянки, подальше от Одживея, направил к тропе, ведущей в поселок. Лорсы храпели, оглядывались на мертвого, злобно посматривали в сторону присевшей на краю плота Элли, однако никто не пытался ее затоптать. Первым на тропу Даниэль вывел Кахая.

— Домой! Кахай, домой. Где твой хозяин? Где Жанн? Иди к нему!

Без долгих понуканий лорс зашагал вперед, за ним двинулся Ночной Туман и лорсихи, которые негромким мычанием подзывали к себе телят.

Даниэль бегом вернулся к плоту, столкнул его в воду; Элли помогала одной рукой. Сильвер сам сообразил, что требуется, первый запрыгнул на плот и уселся в середине на досках, возле мешка с припасами. Выразительный взгляд его говорил, что пес не прочь прямо сейчас подкрепиться.

Зеленоглазая прошлепала по мелководью, ступила на бревна. Устойчивый плот даже не покачнулся. Сильвер зарычал было на нее, но тут же опомнился и отвернулся. Дескать, его нисколько не заботит, каких попутчиков берет на борт хозяин. Даниэль снял сапоги, завернул штанины и с жердями в руках забрался на плот. Две жерди положил на бревна, а третьей принялся отталкиваться, выводя плот на стремнину.

— Сейчас поплывем, — сказал он ободряюще. — Куда лучше, чем брести на собственных ногах. — «Если только колдун не подымет со дна какую-нибудь тварь, чтобы натравить на нас», — подумалось пастуху. Он окинул пристальным взглядом речной простор.

В небе сияло солнце, спокойный Атабаск был синий-пресиний, лес по берегам казался приветливым и безмятежным. Береговая ольховая поросль кудрявилась над водами, отражалась в них зеленой лентой. Местами в ольху вклинивались серебристые ивы, которые нарушали сплошной зеленый фон. Они поднимались выше ольхи и дальше протягивали свои плакучие ветви; в застывшем воздухе ивы казались совсем серебряными, а когда легкий ветерок шевелил листву, она становилось сизовато-зеленой. За береговым подлеском поднимались красновато-медовые стволы сосен, возносили к небу раскидистые кроны пальмы, купали их в свежей синеве.

Впрочем, мирная картина Даниэля не успокоила. Колдун или колдуны, размышлял он, пригнали грокона, чтобы вспороть мне брюхо и оставить Элли без защиты. Но они, пожалуй, побоятся подвергать опасности ее саму. Не станут рисковать, вызывая из водных глубин какого-нибудь гада, длиннорыла или снапера — случись что, ей со сломанной рукой недолго и утонуть. А это им ни к чему. Значит, пока мы на реке, можно надеяться, что нас не тронут. Положим, к берегу мы не пристанем, пока не доберемся до поселка. Но сомневаюсь, чтобы нас так запросто к нему подпустили. Где-нибудь да нападут; знать бы, где и как?..

Он развязал полотняный мешок с едой, отрезал ломоть хлеба, с двух сторон натер его копченым мясом и бросил Сильверу. Пес вмиг проглотил хлеб и улегся перед хозяином, умильно заглядывая в лицо: «А мясо? Мясо-то где?»

— Не канючь, — строго сказал пастух. — Если повезет, получишь рыбы.

Сильвер со вздохом отвернулся. Даниэль перекусил, зачерпнул пригоршню воды, сделал несколько глотков. Вздрогнул, расплескал воду и схватился за лук: в темной глубине рядом с плотом мелькнула длинная узкая тень. Вот снова, на этот раз впереди. Извивается и очень шустро плывет. Неужто водяная змея? Но их тут вовек не бывало.

И все же это не рыба — змея. Вот не хватало нечисти! Того и гляди, вползет на бревно да ужалит; раз ее подослал колдун, только и жди беды. Без особой надежды Даниэль прицелился и спустил тетиву. Стрела ушла в воду, а змея неожиданно пропала. Не уплыла — просто-напросто исчезла, испарилась. Что за напасть? Пастух оглянулся на Элли. Зеленоглазая наблюдала за ним с любопытством и, казалось, с недоумением. Она не видала змею? Ему почудилось?

Даниэлю сделалось не по себе. Добро бы сражаться с Ревунами, с гроконом, даже с вербэром, ужасом Тайга — но с настоящими, живыми. А стрелять по призракам, порожденным чарами — гиблое дело. Впустую израсходуешь стрелы и только. И никак не узнаешь, когда кончатся призраки и появится какой-нибудь взаправдашний зверь, которого ты не примешь всерьез, а он без хлопот отхватит тебе голову. Даниэль положил лук на доски, спустил тетиву. Подумал и натянул ее снова. Их трое на плоту — неужто все вместе они не отличат живого врага от наваждения?

Впереди показалась полоска открытого берега. Даниэль отлично знал эту поросшую густым разнотравьем прогалину: Сат Аш обожал сворачивать сюда на водопой по пути от хижины в поселок.

И сейчас пастуху вдруг отчаянно захотелось подогнать туда плот, вытащить его на берег, развалиться в душистой траве, поглядеть в синее небо, забыть обо всем… Он тряхнул головой. Что за дурь? Тут так отдохнешь — муравьи добела твои кости обчистят, а Элли окажется у колдунов.

На заманчивой проплешине показались лорсы: двое самцов, за ними — осторожные лорсихи и беспечная малышня. «Хайат!» — едва не крикнул обрадованный пастух. Его опять потянуло пристать к берегу, побыть возле лорсов, похлопать их по мохнатым шеям…

Даниэль до боли прикусил губу. Не иначе как колдуны продолжают мозги дурить.

Поглядывая на проплывающий плот, лорсы зашли на мелководье, напились и снова скрылись за деревьями. Слава Небесному Отцу, стадо движется к поселку.

Над рекой низко пролетела стайка уток в золотистом оперении — крупных, не уступавших величиной лебедям в эпоху до Смерти.

Просвистели крылья, мелькнули алые клювы, черные поджатые лапы…

Даниэль проводил их взглядом. Утка — недурной обед для Элли, и он бы не промахнулся, да плыть за упавшим на воду подранком казалось рискованным. Его угнетало чувство незримой опасности, и плот был единственным надежным островком в огромном обманчивом мире Тайга, в сплетении озер и рек, в хаосе вод и суши. Даниэль уселся на краю плота, там, где кончался дощатый настил, поставил ноги на бревна. В щелях между бревен поплескивала вода.

— Аиэль, — сторонясь Сильвера, Элли подобралась к пастуху, пристроилась рядом, подвернув под себя ноги. — Аиэль, тихо, тихо.

— Куда уж тише? — Он улыбнулся. — Милая.

— Милая, — повторила она его голосом, прижалась к плечу.

Они долго сидели, пригревшись на солнце, глядя на проплывающие с обеих сторон берега. Легкий ветерок приносил свежесть; до знобкой вечерней прохлады было еще далеко.

Несколько раз с воды с кряканьем поднимались огромные красноклювые утки, отлетали и вновь опускались кормиться. Даниэля окутала усталая умиротворенность. Все будет хорошо, думалось ему. Все обязательно уладится, надо лишь добраться до поселка.

Кажется, пастух задремал с открытыми глазами, потому что он по-прежнему видел синюю реку с пробегающей рябью, видел нескончаемые берега, похожие на два зеленых неровных вала — и в то же время ему чудились какие-то иные, никогда не виданные картины. Они завораживали, устрашали, заставляли цепенеть тело и мозг. Высокие стены серого камня; остроконечные башни, точно клыки, освещенные предзакатными лучами; пронизанные желто-розовым светом бойницы, словно суженные с угрозой глаза. На стене, возле зубчатого парапета, люди в латах, в грубых плащах, и среди них — повелитель, некто могущественный, облеченный властью. Человек без лица? Нет, его черты прячутся под накинутым капюшоном, и он отвернулся от солнца. В глубокой тени блестят глаза — пронзительные, умные, беспощадные. Этих глаз никак не разглядеть, виден лишь их холодный блеск, но Даниэль знает, какие они. И хочет быть рядом с ними. Он желает очутиться на высокой замковой стене, стоять среди людей в латах вместе с загадочным незнакомцем, и тоже иметь могущество и власть над миром. Этого нетрудно добиться — надо лишь пригнать к берегу плот и повести Элли на зов, который он, Даниэль, услышит. Он уже слышит этот зов, уже знает, куда идти. Тот, с умными глазами, ждет — и он щедро вознаградит услужившего ему…

Даниэль очнулся, прогнал сон.

— Элли?

Зеленоглазой рядом не было. Он обернулся. Элли сжалась в комок на дальнем конце плота, а между ней и Даниэлем припал к доскам Сильвер. Пес скалил зубы и чуть слышно ворчал — но не на Элли, а на хозяина.

— Молчать! — велел пастух, поднимаясь на ноги. — Ты что это, парень? С ума спятил?

Сильвер заворчал громче, прижимая уши.

— Аиэль! — звонко выкрикнула Элли. Крик понесся над широкой гладью Атабаска.

— Тихо! — сказал Даниэль. — Оба ополоумели. Хотите, чтоб нас встречал отряд вооруженной стражи? Запросто накличете беду.

У Сильвера на загривке встала дыбом шерсть, он приподнялся на передней лапе. Из горла рвалось рычание — пес несомненно угрожал. Даниэль стиснул рукоять меча, на два пальца вытянул клинок из ножен.

— Ну-ка, молчать! Не то схлопочешь по башке, своих не узнаешь.

— Аиэль, — проговорила Элли и тоже встала на ноги. Глаза ее были как щелки. — Тихо, тихо.

— Нечистый вас забери!

Пес прыгнул, метя в горло. Даниэль опрокинулся, плюхнулся спиной в воду. Вынырнул через пару мгновений. Пес бился возле плота; голова его ушла под воду, снова показалось. Скрылась. Даниэль подплыл, ухватил пса за шкирку, потянул. Увернулся от молотящих воду лап, ухватился свободной рукой за бревно, снова дернул. Морда Сильвера вынырнула из воды. Сверху протянулась рука Элли, тоже схватила за шкуру, потащила.

Даниэль подталкивал пса, и зеленоглазая выволокла Сильвера на бревна. Пес кашлял и пытался встать на лапы, скользил.

Пастух тоже выбрался на плот. Проверил, на месте ли меч и нож, и беззлобно шлепнул Серебряного по крестцу:

— Еще раз сунешься, своими руками утоплю.

Пес отпрянул и с хрипом показал клыки. Элли обхватила его рукой поперек туловища и поволокла на другой край плота, подальше от Даниэля. В ее суженных глазах горел недобрый огонек.

— Как есть спятили. В обоих Нечистый вселился. — Даниэль отер ладонями мокрое лицо.

Надо было переодеться в сухое, однако он не решился хоть на минуту остаться безоружным и беспомощным. Сторожко поглядывая на пса и зеленоглазую, Даниэль прямо на себе обжал одежду и стал на углу дощатого настила, там, где лежали его лук и колчан. И что теперь? Не спускать глаз с Сильвера и Элли, ясное дело. Не пришлось бы пса зарубить, он хоть и колченогий, но боец неплохой… А вот ходок Сильвер никудышный, размышлял Даниэль; разве он дойдет до башен с пронзенными солнцем бойницами?.. Ох, Отец Небесный, о чем это я? Какие башни? Нам в поселок надо — не миновать бы его ночью; во тьме не разглядишь и проскочишь, возвращайся потом через лес с хромоножкой.

Сильвер отряхнулся, окатив Элли тучей брызг, недоверчиво поглядел на хозяина.

— Ну? Опамятовался? — насмешливо спросил Даниэль. — Мир? — Он присел на корточки, издали заглянул в прозрачные песьи глаза. — Пойдешь со мной?

Сильвер оскалил клыки.

— Аиэль! — истошно завопила Элли.

Даниэль вскочил. Опять на них накатило безумие! Он выхватил меч. Вид лезвия должен их отрезвить…

Пес снова рванулся, разинув пасть. Пастух выбросил перед собой руку с поднятым вверх клинком. Кулак с зажатой рукоятью пришелся в нежный собачий нос; Сильвер с визгом покатился по доскам.

— Аиэ-эль! — Элли схватилась за лежащую на бревнах жердь. Даниэль ногой отбил удар, жердина вырвалась из руки зеленоглазой, со стуком упала на плот.

— Аиэль, — простонала Элли со слезами.

Он отчетливо ощутил ее ужас и горе. Нечистый овладел ее мозгом, одолел женщину-воина, но она не может смириться, ей больно…

— Милая. Не бойся, я тебя уведу. Мы уйдем в башню, где бойницы горят красным золотом.

Произнесенные слова оглушили его, точно внезапно грянувший гром. Он — уведет — Элли — в башню? К человеку без лица? К колдуну?! Да это же его сознание во власти Нечистого, его, Даниэля!

— Всевышний Отец, помоги, — пробормотал он ошеломленно.

Треклятый колдун! Даниэль постарался собраться с мыслями. Если слуга Нечистого возьмет над ним верх, он окажется врагом Элли, Сильверу, лорсам — всем! Хоть дай сам себе в лоб жердиной и падай без чувств, чтобы не быть марионеткой в балагане колдуна! Но не оставишь же Элли без защиты — из лесу немедля выбредет какая-нибудь тварь, сожрет пастуха и Сильвера впридачу, а Элли утащит с собой. Хотя какой из Даниэля сейчас защитник?

Ему снова привиделась башня-клык, и кровавое солнце глядело сквозь бойницы, и люди в латах почтительно склонили головы перед человеком без лица. Могущественный колдун станет еще сильнее, когда на службе у него окажется отряд вампиров и лорсиных пастухов…

Даниэль с размаху ударил себя по губам, прикусил костяшки пальцев. Пока что его уговаривают добром; но что будет, когда колдун потеряет терпение и возьмется за строптивого пастуха по-настоящему? Казалось, слуга Нечистого уловил немой вопрос. Сияние солнца, синеву реки, желтизну бревен и досок под ногами заслонил изжелта-серый свет зала где-то глубоко под землей, и в этом зале стояла машина — большая, пугающая, с разноцветными огоньками и ярко освещенным, приделанным сбоку столом. За этим столом сидел невероятно худой человек в белесом балахоне и нажимал вделанные в столешницу не то пуговицы, не то кнопки. У Даниэля внутри что-то оборвалось. Неизвестно, что делает в подземелье тот человек с непонятной машиной, но ясней ясного, что отвечает колдун: жалкий пастух, тебя поработят в мгновение ока, и ты выполнишь все, что требуется, однако наградой за службу будет бесславная смерть.

— Врешь, — прошипел Даниэль, не заметив, что прокусил кожу на костяшках до крови. — Не дамся!

Свет померк у него в глазах, а в голове раздался издевательский хохот. И голос:

«Ты-то? Опомнись!»

Голос был отчетливый, гулкий и как будто знакомый. Даниэль уже слышал однажды нечто похожее. В ту ночь, когда отступник, который любил Элисию и готовился передать ее в чужие надежные руки, устроил ему испытание.

— Отступник?! — Его пронизала дрожь закипающей ярости.

«Разумеется, нет. Того, ничтожного, о ком ты помнишь, давно уже нет в живых. С тобой говорит Л'Кин. Л'Кин из Темного Братства!»

— Рад слышать тебя, Великий Мастер. — Слова сорвались у Даниэля с языка помимо его воли.

Л'Кин был доволен.

«Ты превосходно слышишь меня, пастух. Это свидетельство твоей собственной скрытой мощи… — он запнулся и поспешно добавил: — и могущества наших средств связи. Я знаю: тебя посылали в Аббатство, однако ничему стоящему там не научили. Твой дар еще не поздно развить и поставить на службу нам, адептам Темного Братства. На службу благородному делу преобразования мира! Подумай: ты растишь недоразвитых тварей, а мог бы взращивать великих воинов, непобедимых бойцов! Истинных служителей Нечистого!»

— Я недостоин, — пробормотал Даниэль. Ему хотелось сказать решительное «Нет», но он сумел выговорить лишь униженное: «Я недостоин». Язык не слушался, и казалось, что отныне он всегда будет говорить и делать так, как угодно нежданному повелителю.

«Ты заслужишь эту честь».

— Я не смогу.

«Сможешь. Ты поведешь зеленоглазую женщину навстречу нашему отряду. Защитишь ее от всех опасностей и передашь в наши руки. Запомни: на тебе лежит нелегкая задача сберечь ее в Тайге и привести к нам живой».

— Я не… не хочу, — с огромным трудом выговорил Даниэль. Голову разломила ужасная боль: дерзкая речь вызвала мгновенную кару.

Однако голос Л'Кина был по-прежнему ровен:

«Я жду тебя, пастух. Рассчитываю на твой ум и хитрость, на твою силу и проворство. Я жду тебя с зеленоглазой женщиной. Вы оба нужны мне — ты и она!»

Слова его были точно пауки, они опутывали мозг липкой паутиной, высасывали душевные силы, способность сопротивляться.

Даниэль вдруг отчетливо осознал, что спасения от Л'Кина нет, что еще не включили машину в подземелье, а его сознание уже подчинено, что он не сможет поставить ментальный щит — ведь он не священник, он ничего не умеет…

— Ладно, — произнес он хриплым голосом, весь сосредоточившись на том, что говорит. — Ладно, я приду к тебе, Великий Мастер. Я знаю, как выглядят башни твоего замка; я найду их.

Л'Кин с небольшой заминкой ответил:

«Буду рад тебя видеть, мой новый слуга. Если только ты не замыслил недоброго».

— Я не замыслил. — Даниэль сжался, как пружина, изо всех сил стараясь не пропустить колдуна в свои мысли. — Но сейчас освободи меня, дай немного подумать.

«Не дам! — грянул голос. — Ты должен повиноваться, не размышляя, — добавил Л'Кин мягче. — Мне будет жаль, если придется тебя принуждать. Я хочу видеть в тебе преданного слугу. Верного, как все иные мои слуги».

— Хорошо. Но я… я поведу женщину через Тайг… — Даниэль с трудом подбирал слова. — Она голодна, ей нужна пища.

Он почувствовал, что колдун холодно усмехнулся.

«Правильная мысль. Но ты же не Ревун! У тебя есть лук и стрелы. Ты можешь настрелять уток».

Даниэль словно очнулся. Только что перед глазами была серая пелена — и вот он уже видит реку, плот, прижавшихся друг к другу Элли и Сильвера. Женщина и пес не отрываясь глядели на него, как будто завороженные колдовскими чарами и лишенные возможности пошевелиться. У Сильвера из ноздрей текла кровь.

Даниэль поднял лук, вытащил из колчана стрелу.

«Брось лук!» — Кажется, Л'Кин раскусил его. — «Лук! Брось лук в воду! В воду!»

Жуткая боль пронзила голову от виска до виска, Даниэль пошатнулся, едва не выронил стрелу — и еле удержал руку, готовую отшвырнуть лук.

— Аиэль! — выкрикнула Элли. — Тихо, тихо!

В смертном ужасе взвыл Сильвер.

Кленовый лук внезапно обжег пальцы, как будто дерево превратилось в раскаленный металл.

— Я… поклялся, — упрямо шептал Даниэль, прилаживая стрелу; он не видел тетивы, и она никак не укладывалась в ложбинку на ушке. — Элли… никому не отдам…

«Я тебя уничтожу!» — взревел Л'Кин.

Пастух вскрикнул от взорвавшейся в голове новой боли. Руки были точно чужие; казалось, они хотят оторваться от тела и выбросить оружие, которое нестерпимо жжет пальцы.

Стрела наконец легла на тетиву; со стоном, Даниэль оттянул ее. Он почти ничего не видел, только дрожащий наконечник да огромные глаза Элли. Глубокие, прозрачные и невероятно зеленые — зеленей весенней травы, зеленей едва распустившихся иголочек лиственницы.

— Милый… — хрипло прошептала женщина-воин. — Не надо! — вдруг вскрикнула она. — Аиэль, не стреляй! — Элли с мольбой протянула руку.

Элли?! Это же колдун в нее вселился, это Л'Кин униженно молит пастуха, надеясь его провести.

Стальной наконечник дрожал, стрела рвалась из пальцев, как живое существо, желала улететь в небо.

— Аиэль, милый… — стонала зеленоглазая… стонал Л'Кин.

Даниэль внезапно его увидел: человек без лица съежился перед ним на досках, умоляюще тянул к нему руки — но из-под капюшона блестели коварные безжалостные глаза.

Убить колдуна! Нанести удар, от которого Л'Кин падет сраженный наповал. Убить колдуна силой мысли, силой собственной ненависти. Убить!

Тетива зазвенела, стрела впилась Л'Кину в грудь. Он дернулся всем телом и завалился назад, головой в воду. Из-под длинного плаща виднелись окованные металлом сапоги.

Сильвер вскочил и, прыгая на трех лапах, залился жутким, с подвыванием, лаем.

Даниэль выронил лук; ноги подкосились, он упал на колени. Наваждение прошло, и он отчетливо увидел Элли: ее голые лодыжки, пятнистую шкуру, торчащую из груди стрелу, которая концом своим указывала в небо.

А зеленых глаз больше не видел: лицо Элли было запрокинуто, волосы полоскались в воде.

Он оперся ладонями о доски настила. Он был еле жив; казалось, он пустил стрелу не в Л'Кина, не в Элли, а в сердце самому себе.

— Прости, милая… Я обещал, что не отдам тебя Нечистому… — За лаем пса Даниэль не слышал собственный голос. — Может, я не убил колдуна, но я приду к нему и… и рассчитаюсь. — Он стоял на корточках, собираясь с силами, чтобы доползти до Элли, оттащить ее от края плота. — Я обязательно рассчитаюсь…

Сильвер умолк, облизнул окровавленную морду. С опаской подобрался к хозяину; осторожно обнюхал его, лизнул в щеку.

Затем уселся на хвост, задрал морду к небу и горестно, протяжно завыл.