Полотно темных душ
Элейн Бергстром


Ravenloft #5


Вар и его жена Лейт, заблудившись в тумане, оказались в стране кошмаров – Марковии. Дорога приводит их в заброшенный замок, где в старой часовне хранится Полотно, которое улавливает души преступников, оборотней, вампиров и грешников. Оно воздействует на самые темные стороны человеческой души, усиливая их. Лейт оказывается вовлеченной в события, которые требуют от нее большого мужества.


Элейн Бергстром

Полотно темных душ


Эта история была записана на древнем свитке, сохраненном Орденом Стражей. Края свитка истлели, но сам текст не пострадал.


Пролог


Скиа из племени Абберов, кочевавшего по стране кошмаров, первой увидела луговые цветы. Шаман племени сказал, что сама земля привела ее к ним.

Она ловила с остальными женщинами рыбу в реке Ивлис – к западу от стойбища. Улов сети принесли скудный, но все же оставалась надежда, что в следующий раз повезет больше. Они произнесли обрядовые заклинания, взывая к щедрости земли, и забросили невод во второй раз. Ниже узкой протоки, где они оставили сети, на теплой песчаной отмели резвились малыши. Дети постарше с копьями наизготовку охраняли маленьких, готовые поразить подкравшуюся серую водяную змею или ядовитую пиявку, которых было полно в мутных водах Ивлиса.

День был жарким и душным. Воздух, казалось, был наполнен какой-то тяжестью, редкие белые облака начали темнеть и собираться в медленно приближавшуюся спираль. Охотники, знавшие, чем грозят эти явления, тут же повернули обратно в лагерь. Но рыбаки, занятые своим делом, не видели горизонта за высокими песчаными берегами и замешкались. Небо внезапно почернело. Ветер коротко, пронзительно взвыл, и тут же с неба посыпался град, в мгновение ока заковав только что сухую землю в ледяной панцирь. Ивлис – теплый и безмятежный секундой раньше, обернулся бурным вспененным потоком.

Женщины подхватили детей и отчаянно карабкались по обледеневшим берегам наверх – взбесившаяся вода гналась за ними по пятам. Скиа, несшая на руках младшего сына, оступилась. Ей как-то удалось вытолкнуть ребенка на уже надежный берег, и тут она потеряла равновесие и рухнула прямо в пенный бурлящий водоворот – поток подхватил ее. Грязная вода заполнила рот, закрыла глаза, голодная река потащила ее на дно.

Погибнуть, разбившись о каменистое дно, значит стать рабом земли, призраком ее бурного капризного нрава. Страстно пытаясь избежать этой участи, Скиа выскользнула из сковавшей тело юбки, чудом сделала несколько сильных гребков и сумела зацепиться за корявый пень, торчавший у самой кромки воды. Но река уже подмыла его корни, и он тут же обрушился в пенную воду. Скиа подтянулась как можно выше, крепче прижалась к деревянному обрубку. Внезапно из воды поднялось облако пара, гораздо более плотного, чем любой туман или дым, сомкнулось вокруг нее и закрыло берег. Накрепко вцепившись в корни, Скиа предоставила себя воле реки.

Она должна была бы замерзнуть насмерть, но земля судила иначе. Буря оборвалась так же внезапно, как и началась. Засияло солнце, и воздух вновь потеплел, но бурная река не успокоилась. Не в силах приблизиться к берегу, Скиа плыла несколько часов на своем утлом и вертком поплавке, уставая все больше и больше от непрерывной схватки со стихией. И вдруг Туманы Смерти оказались перед ней – пульсирующий дым. Живой. Вечный. Край света. Племя Скии не отваживалось заходить за их темную неизвестность. И никто не отваживался.

Впереди страшный туман, из которого нет возврата, сзади – пустота. Страх придал Скии силы, отчаянным усилием ей удалось выгрести к берегу, и она спрыгнула со своего поплавка на первый же большой камень у кромки воды.

Скиа выползла на сухую землю, поцеловала ее, благодаря за спасение. Она оказалась далеко от стойбища, в неведомой земле пурпурного неба и стрекочущих насекомых. Но она была из племени Абберов и достаточно сильна, чтобы выжить в одиночку, добраться до своих.

Солнце вдруг пропало, а на плоской, поросшей травами и дикими цветами равнине не было видно ничего, что могло бы послужить убежищем на ночь. Скиа выкопала в песке ямку, набросала травы и зарылась в нее. Возблагодарив землю, она заснула.

На следующий день Скиа проснулась поздно и обнаружила, что луг полностью переменился. Серые травы сменили колючие кусты, а на них из шипов вырастали белые цветы с дурманящим тяжелым запахом. Бутоны, сияя на ослепительном солнце, опьяняли ее своим ароматом. У Скии помутилось в глазах, гул в ушах заглушал даже звук ее собственного голоса, когда она вслух рассуждала, как ей поступить. Она собиралась возвращаться обратно по реке, но река пропала под бесконечным лугом. Ничего не понимая, измотавшаяся вконец Скиа забралась в свою ямку и снова уснула.

Следующее пробуждение принесло новые перемены. Сиявшие цветки облетали, роняли лепестки, и на их месте появлялись плоды, на ее глазах из бледно-зеленых становившиеся иссиня-черными.

Голодная и ничего не понимающая Скиа набрала пригоршню блестящих ягод и обнаружила, что плоды восхитительно сладки. Распевая ритуальные песни благодарения, она принялась поедать их. Ягоды утолили ее голод и ее печаль. Воздух казался легче, летнее солнце пригревало все теплее. Жужжание в ушах прекратилось. Обрывая ягоды, она добралась до края луга, но уже не хотела покидать его.

Через несколько дней на нее наткнулось все племя. Губы и пальцы Скии были черными от сока ягод, глаза – совершенно пусты.

Теперь уже на кустах осталось совсем немного пышных белых цветков. Но люди ее племени опасались этой земли и не ходили среди кустов, не пробовали ягод. Время мало что значило для Абберов, которые жили в таких землях, где дни и времена года сменялись вдруг, неожиданно, так что племя решило отойти от луга, разбить лагерь и ждать. Скиа была жива. Может быть, земля решит освободить ее.

Им не пришлось ждать долго. Луг начал сотрясаться, земля потрескалась. Из глубокой расщелины в самой середине долины поднялась туча синей гудящей саранчи и закрыла небо. Насекомые облепили кусты, пожирали листья с той же жадностью, которую испытала и Скиа. Насекомые насыщались весь день, раздуваясь на глазах, а потом отложили яйца на ягоды, устилавшие землю. После этого весь рой поднялся в небо единым темным облаком и скрылся в черных Туманах Смерти, за которыми кончался этот свет. Той же ночью яйца лопнули. На следующий день черви пожрали все, что еще оставалось от ягод, а затем опутали себя коконами тончайшей паутины – мягкой и невесомой.

В ту ночь взошла луна, и каждый кокон сиял в отблесках лунного света. Скиа собрала пригоршню коконов и отнесла их в стойбище Абберов. Мастер племени опустил коконы в глиняную чашу с кипящей водой, а потом размотал с них шелковистые волокна. Шаман покатал тонкую нить пальцами, задумался. Волокно оказалось прочным и гибким – лучше тетивы или лески. Он покрутил кокон большим и указательным пальцами, раздвинул блестящие пряди, чтобы взглянуть на маленького обитателя этого домика. Но внутри не оказалось ничего – пустота.

– Земля одарила нас чудесным сокровищем, – провозгласил он и приказал с утра собирать коконы.

С рассветом все племя высыпало в поле. Там с усердием саранчи они подобрали коконы до одного. Часть пошла на тетивы для луков, часть – на сети. На остальные коконы выменяли у путника, следовавшего из Арборы в Нова-Ваасу, шерстяной плащ и – в знак благодарности – золотое ожерелье для Скии, которая открыла этот дар земли.

Хотя ожерелье было гораздо дороже и богаче, чем у любой женщины племени, Скии оно было ни к чему, и она отдала его своей старшей дочери. До конца своих дней Скиа дорожила лишь одной вещью – блестящим шаром нитей, который все время сжимала в кулаке. О чем она думала, держа это напоминание о луговых цветах, не понимал никто.

В Арборе из волокон сплели сверкающую серую ткань. И хотя этот кусок полотна имел по три человеческих роста в высоту и ширину, ткань была легка как паутинка и тоньше любого шелка. Те, кто видел ее, ощущали странное томление глубоко внутри, но никто так и не смог заплатить цену, которую запросил ткач. Мужчины пытались украсть ее, женщины предлагали себя в обмен на драгоценное полотно, но ткач не хотел, не мог расстаться с ним. Он даже спал, засунув бесценную ткань в наволочку и сжимая в руке нож.

В конце концов, разрываясь от боли, ткач продал ткань богатому повелителю Нова-Ваасы за сумму, которой ему бы хватило и на две жизни. Но, как и многие, очарованные однажды блестящими складками, ткач вскоре совсем зачах без своего чудесного творения. Неожиданно он покинул Арбору, без сомнения, решив выкрасть ткань у нового владельца. Его больше никогда не видели, а полотно таинственным образом исчезло, и память о нем осталась лишь в легендах.


Часть первая. Лейт


Глава 1


После всего, что происходило со мной многие месяцы в этой несчастной стране, я уверена – Полотно позвало меня.

Мы с мужем, Варом, отправились на осеннюю ярмарку в портовый город Везпрем. Я могла бы описать нага дом, нага город, семьи, которые даже сейчас, должно быть, недоумевают, куда мы пропали, но зачем тратить время на описание того, что утрачено навсегда?

История Полотна – вот что важно.

Уверена, мы пропустили какой-то поворот на незнакомой дороге, но Вар заявил мне:

– Лейт, ты ничего не смыслишь в картах.

И оттого, что я повторяла: эта разбитая запущенная дорога никак не может вести в портовый город – он разозлился еще больше. Нет, лучше уж было молчать и надеяться, что наутро Вар сам признает свою ошибку. Иначе мы никак не попадем в Везпрем вовремя, чтобы купить место на ярмарке, в котором отчаянно нуждались. Даже если торговля пойдет хорошо, нам все равно грозила тяжелая зима.

Все мои причитания лишь окончательно разъярили Вара. Его имя значит «щетинистый» и очень ему подходит. В нашей деревне его звали «красным» – рыжие волосы, румяное лицо и свирепый нрав. Его не очень-то любили, но всегда уважали. Таковы мужчины. Когда он ухаживал за мной, он был охвачен столь жгучей страстью, что я не разглядела, насколько мы не подходим друг другу – это выяснилось лишь после свадьбы. Чем больше он кричал, тем упрямее я становилась, так что, если бы мы занимались делом хотя бы половину того времени, что проругались, уверена – мы давно бы разбогатели.

Хорошо хоть, что нас всего двое, подумала я, пока мы катились по этой высохшей пустынной дороге. Я старалась как-то успокоить себя тем печальным фактом, что десять лет, прошедшие после свадьбы, мы не могли создать семью. Наш единственный ребенок родился два года назад уже мертвым – тогда я единственный раз видела, как плачет мой муж. Пальцы сами сжали амулет, дарующий плодородие, который я постоянно носила в кармане. Мы с Варом надеялись, что амулет уже начал помогать, но, прежде чем я могла быть в этом абсолютно уверена, должно было пройти еще несколько дней. Мои размышления прервал Вар – он предостерегающе шикнул на меня.

Дорога стала совсем разбитой и круто пошла наверх. Утесы бурого гранита возвышались справа от нас, загораживая жаркое полуденное солнце и отбрасывая тень на постоянно сужавшуюся дорогу.

Слева такие же утесы обрывались в низину, поросшую темными качающимися деревьями. Сильный ветер гулял по долине, яростно качал верхушки деревьев. Впереди возвышались скалистые, неприступные горы.

Я никогда не слышала, чтобы между нашим домом и морем была такая суровая земля, припомнила тот странный туман, в который мы попали прошлой ночью. Вар потихоньку дремал, клевал носом. Хотя я знала, что мы едем не по той дороге, я не стала тормошить его. Я не была уверена, что мы сможем вернуться туда, куда нужно, даже если повернем назад.

Несмотря на то что ехать по каменистой дороге было довольно опасно, я дернула поводья, поторапливая коня. Во мне вдруг проснулось странное желание – я решила, что все дело в этой жаре и подавляющем пейзаже. Но даже тогда я ощущала, что это нечто темное, необъяснимое влечет меня вперед. Вдруг пришлось резко натянуть поводья – куча камней, по всей видимости, нападавших со скал, преграждала путь. На нашем фургоне нельзя было проехать дальше. Я привстала на козлах и увидела, что неподалеку от груды камней дорога обрывается вовсе у подножья башни разрушенного замка – до этого я принимала замок за одну из горных вершин.

Разрушенный и очевидно совершенно заброшенный, замок казался вросшим в землю, массивные каменные блоки поросли травой. Тяжелая когда-то цепь, загораживавшая вход, теперь почти полностью рассыпалась в прах. Наверное, когда-то это был очень богатый, процветающий замок, владелец которого правил этой долиной. Теперь же, похоже, замок превратился в развалины.

Желание, похожее на голод, нарастало. Вар, очнувшись от дремоты, встал рядом со мной и смотрел, раскрыв рот, на замок.

– Похоже, мы заблудились, – пробормотал он себе под нос.

У меня перехватило дыхание – я услышала страх в голосе мужа.

Но страх Вара не мог сравниться с моим голодом. Каким-то образом замок притягивал меня, манил, возбуждал какое-то желание, которое становилось все сильнее. Мною овладело странное томление. Даже боясь того, что я могу там встретить, я ощущала, что должна, обязана войти в эти покинутые стены. Спрыгнув с фургона, я вскарабкалась по камням, перелезла через завал и зашагала к воротам.

– Куда ты? – крикнул Вар. – Лучше помоги развернуть фургон, пока не показались разбойники.

Я обернулась, показывая ему на развалины замка:

– Посмотри, Вар, там же никого нет.

Я подобрала юбки и почти бегом приблизилась к тяжелым деревянным воротам, закрывавшим проход в замок. Теперь Вар поспешил за мной, так что я торопилась. Я вдруг подумала, может быть, в первый раз, что он всего лишь самолюбивый капризный дурак. Он может помешать мне, остановить. Он звал меня, кричал. Я не обращала внимания на его вопли.

Сверху из узкого дверного проема появились две темные фигуры и направились ко мне. Я замедлила шаг, внезапно почувствовав страх. В это мгновение вопли Вара стали истошнее. Обернувшись, я увидела его сзади – похоже, он сорвался со скалы. Один из спускавшихся мужчин – оба были в серых плащах – нес веревку, второй показывал куда-то за меня. Они подошли ко мне, один, поколебавшись, коснулся меня рукой:

– С ним все будет в порядке, – а потом побежал вниз.

Я смотрела ему вслед, слышала крик Вара:

– На помощь!

Я довольно долго смотрела, как непонятная пара разматывала веревку, потом они кинули конец вниз. Тут я повернулась к замку и продолжила карабкаться наверх. Оказавшись внутри стен, я уже не так торопилась. Я остановилась, дрожа от чего-то большего, чем просто внезапный испуг. На мгновение меня как будто обездвижили, я не могла сделать ни шагу. И тут, так же резко, как появился, страх вдруг пропал, сменившись прежним желанием, которое я не могла сдерживать. Я вбежала в полуоткрытую дверь.

Стена окружала несколько каменных строений, возведенных из того же гранита, что и скалы. Крыша, однако, осталась лишь на одном двухэтажном доме. Одно из зданий сгорело, от него остался лишь обгоревший остов. Я охватила весь внутренний двор одним беглым взглядом и теперь смотрела только на большую разукрашенную часовню у дальней стены.

Казалось, часовня была перенесена в эти стены из каких-то других, далеких земель, где все цветет и радуется жизни. Стены ее были сложены из плотно подогнанных крепких глиняных блоков, никак не похожих на старые камни крепости. Высокие остроконечные окна, закрытые тяжелыми панелями, должно быть, были восхитительны в первозданном виде. Даже без стекол резные переплеты были красивы – от храма исходило нечто светлое и радующее. Я могла представить эту часовню стоящей в центре какого-нибудь мирного городка. Трава и цветы должны были окружать ее – и, как мираж, я увидела зеленый лужок среди полуразрушенных высоких стен.

Я замотала головой, пытаясь отделаться от этого видения, потом подошла ближе и положила руки на тяжелые стальные двери. Они были покрыты таинственными рунами, сейчас загадочно мерцавшими в лучах заходящего солнца.

Неожиданный страшный холод пронзил ладонь и потек дальше по моей дрожащей руке. Я отдернула ладонь, странным образом зная, что если этот холод дойдет до сердца, то я умру. И все-таки я отодвинула проржавевший стальной засов и толкнула дверь, почему-то надеясь, что она заперта изнутри.

Но двери легко поддались и распахнулись. Яркое солнце тут же послало лучи в открывшийся проем, нарисовав мою высокую черную тень на неровном каменном полу. Если когда-то внутри и были скамьи и статуи, то вынесли их отсюда давным-давно. Я осторожно направилась к алтарю. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидела оплывшие свечи, стоящие на потемневшей каменной плите алтаря. Я порылась в кармане, нащупала огниво и высекла искру.

И в этом неверном, слабом свете свечи, сквозь пыль и паутину я увидела его – серебряное полотно, каким-то образом избежавшее тлена. Оно висело на стене за алтарем. Поставив свечку на алтарь, я стала внимательно рассматривать полотно. На нем был выткан сложный таинственный узор – ряд за рядом, друг над другом мужчины и женщины, и их лица искажены таким ужасом, столь кошмарны, что казалось – на полотне запечатлены узники ада.

И было еще блистающее величие. Полотно было прекрасно. От него, казалось, исходила странная сила, наполнявшая меня невероятной смесью трепета и страха – оно было наполнено святостью. Другого слова я не могла подобрать.

Хотя мне хотелось бежать от него, я приблизилась, упала на колени перед ним… подняла глаза… шептала полузабытые молитвы, слышанные когда-то от матери и мрачных священников нашего городка.

Не знаю, сколько времени я провела на коленях – целую вечность или краткий миг. Какой-то шум снаружи отвлек меня. Двери распахнулись настежь. Ветер ворвался в часовню, и полотно затрепетало, зашелестело так, как, должно быть, смеются феи, как будто души, запечатленные на полотне, издевались надо мной.

Внутри храма вдруг стало темнее – дверной проем заполнила фигура в темном плаще.

– Выходи. Это не святое место, – торжественно произнес человек.

Я вскочила, недоверчиво приблизилась к нему. Бледное лицо его оказалось старым, а плащ скрадывал немалый рост. На глазах у него была повязка, в руках он держал резную палку, которая помогала ему при ходьбе.

Я попросила прощения, а потом добавила:

– Я думала, что в этих развалинах никого нет.

Ложь, конечно, тем более что монахи прошли рядом со мной.

Слепой монах повернулся ко мне и спросил таким голосом, что мне показалось – он видит и сквозь повязку:

– Неужели?

– Ну да. А часовня такая красивая, – покраснела я. – Прости. Я не хотела никого обидеть.

– Обидеть? – переспросил он.

– Ну, я хотела сказать…

За дверьми послышались голоса приближающихся людей, и я, оборвав себя на полуслове, попробовала проскочить мимо монаха. Он схватил меня за руку – удивительно крепко – произнес:

– Ты сделала большую глупость. Разве ты не понимаешь, какие опасности таят эти земли?

– Опасности? Нет, не понимаю, – я выдернула руку и сделала медленный шаг к дверям.

Лицо слепого выразило задумчивость, потом сочувствие.

– Как называется твоя страна? – прошептал он.

– Мы из Моровы. Едем на ярмарку в Везпрем.

– Был прошлой ночью туман – странный, внезапный, темнее безлунной ночи?

– Да, – ответила я и спросила: – И где же мы теперь?

Мой голос неожиданно был тихим-тихим.

– Это – Марковия… страна мрака и жестокости.

Его слова слетали с языка, обрушиваясь на меня, как каменные глыбы.

Полотно насмешливо зашуршало от легкого порыва ветра, проникшего в распахнутые двери. Ноги у меня внезапно подкосились, пришлось опуститься на колени, чтобы не упасть. Снаружи донесся крик Вара – он звал меня, но я не отвечала, даже когда увидела, что он подходит к дверям храма.

Один из монахов пытался остановить его, но было уже поздно. Глаза Вара остановились на ткани – сверкающее полотно околдовало нас обоих. И где мы оказались теперь? Если бы он раньше послушался меня, мы бы уже возвращались в Морову – к тяжелой зиме. А вместо того… а что? Рассказы священников столь же бессмысленны, сколь и странны.

Теперь я знала, что полотно очаровательно, и вдруг захотела уйти. Повернувшись спиной к монаху, я вышла в открытые двери на ослепительный солнцепек. Прищурившись, посмотрела на мужа.

Лицо и руки Вара были в ссадинах – значит, он действительно сорвался со скалы, – но серьезных повреждений, ран не было.

– Дура. В следующий раз будешь меня слушать, – рявкнул он.

– Люди не из этой страны, – сообщил слепой монах высокому человеку – одному из тех, кто спас Вара, потом бросил: – Пожалуй, мы должны приютить их на ночь и позаботиться о них.

При таком предложении рука Вара тут же опустилась на кинжал, который был у него на поясе.

– У нас лошадь и фургон. Мы не можем бросить их без присмотра.

– Ты прав. В этих горах есть охотники, – сказал высокий монах. – Один из вас может остаться с твоей лошадью и фургоном. Я – брат Доминик, глава Ордена Стражей – предлагаю тебе защиту этих стен.

– А если мы решим уйти? – спросил Вар.

– Это будет неблагоразумно. Однако вы вольны поступать, как вам вздумается.

Я пыталась встретиться взглядом с Варом, показать ему глазами, что нам нужно ехать, но он уже принял приглашение, извинился за то, что неправильно понял, и зашагал по двору вместе с монахами. Они привели нас в большое здание, первый этаж которого служил кухней, трапезной и местом собраний. Когда я думаю об этом сейчас, не могу понять, как Стражи могли столь глупо поступить и оставить нас на ночь. Может быть, так же как Вар и я, они не понимали, как ими управляют.

Мой муж уселся на длинную каменную скамью, один из монахов – худой, смуглый, с трясущимися руками – осмотрел его. Брат Доминик ожидал, пока осмотр закончится, а потом повел меня к винтовой каменной лестнице в глубине зала.

– Прежде чем вы останетесь здесь, я должен кое-что рассказать, – и с этими словами мы начали подниматься по ступенькам.


Глава 2


Потолок терялся в темноте надо мной, толстый слой сажи и паутина покрывали балки и стропила, поддерживающие крышу. Но каменные ступени были прочными и надежными. На стенах я видела темные пятна портретов в потускневших рамках, и казалось, лица, изображенные на холстах, провожают нас мрачным взглядом.

– Эти люди когда-то жили здесь? – спросила я монаха.

– Мы верим, что они, может быть, живут и сейчас, – отвечал он. – Ночью иногда видно, как по стенам движутся неясные тени. И ветер порой доносит странные вопли, как будто кто-то кричит от боли. В этой крепости есть такие места, куда не решаются заходить самые смелые братья.

– Но они не причиняют вам вреда – эти тени?

– Думаю, наше присутствие развлекает их, – хмыкнул Доминик. – Им тут одиноко. В любом случае, они позволяют нам жить здесь, а мы молимся за их души. Ступеньки оканчивались у дощатой двери. Распахнув ее, мы прошли на открытую площадку башни, с которой открывался вид на земли к северу и востоку. Хотя деревянный настил под ногами выглядел довольно прочным, я держалась подальше от полуразрушенной, выщербленной стены башни.

– Оттуда – снизу – эти старые стены кажутся утесами горного хребта. Это на руку нам – мы ценим наше уединение. Никто сюда не приходит. Мы даже начертали заклинания на стенах, чтобы никто из земель ужаса не вошел внутрь… если его не призвали.

– Призвали войти в ваш Орден?

– Да, – помедлив, ответил он, – да.

– А туман, о котором говорил твой слепой брат?

– Я попал в эту землю из-за такого тумана – почти так же, как и вы, – сказал он. – Я рассказал об этом остальным, потому Маттас и спросил, откуда вы.

Он посмотрел на меня, и в его глазах я прочитала сочувствие. Это казалось вполне естественным, ведь он был святым человеком. Позднее мне пришлось узнать, сколь редка истинная доброта в этой проклятой стране.

– А другие?

– Они из земли ужаса. Для некоторых жизнь здесь – мука. Другие в Ордене впервые нашли покой и радость.

Я окинула взором простиравшиеся перед нами земли, холодные равнины на западе, синие реки и густые леса на севере и востоке.

Внизу узкой ленточкой между скал змеилась дорога, приведшая нас сюда.

– В этой земле – Марковии – неразумно задерживаться. На западе – Гхенна. Но если ехать обратно по дороге, которой вы попали к нам, вскоре вы окажетесь у реки. У самой кромки воды найдете брод – достаточно широкий, чтобы перебраться на вашем фургоне. Дорога за рекой приведет вас в город, называемый Линде, в стране Тепест. Это счастливое место. Люди, живущие там, примут вас, и вскоре вы сможете стать там своими.

– Я бы лучше вернулась домой.

– Ты не можешь, – жестко произнес он, потом голос его смягчился: – Да, говорят, вроде бы есть какие-то способы, но их слишком мало, да и каждый из них опасен по-своему. На это может уйти вся жизнь, могут случиться новые несчастья – пожалуй, лучше смириться с судьбой.

Доминик сел на скамью в центре площадки.

Я с трудом оторвала взгляд от сурового пейзажа, села рядом с монахом – его лицо оказалось в тени, а мое освещено солнцем.

Он прошептал что-то на непонятном языке, потом спросил:

– Расскажи мне, как вы попали сюда.

Мне пришлось забыть о тщательно продуманных объяснениях, и я рассказала с мельчайшими подробностями все, что случилось с нами после того, как мы покинули дом. Брат Доминик, казалось, ни разу не удивился, даже не встревожился.

– Еще две души из внешних земель, – произнес он, когда я закончила свой рассказ. – Еще две нарисованные души.

– Нарисованные где? На полотне? Он кивнул:

– Ты уже много знаешь.

– Клянусь, я никому не расскажу о тебе или о полотне, – сказала я.

Хотя его лицо было в тени, я чувствовала, что он сомневается, понимала, что у него нет причин доверять мне. Может быть, мы бы продолжили разговор, но тут раздался гулкий удар колокола, приглашающего к трапезе.

За длинным деревянным столом в трапезной свободно могли усесться двадцать человек. Нас было восемь – мы с Варом и Стражи. Младший монах забрал ужин с собой и отправился вниз, где остались наша лошадь и фургон. Еда была проста – грубый черный хлеб и сухой сыр. Довершали ужин ранние яблоки и сладкая черника, собранные в лесах у подножья замка.

Хотя я была уверена, что Вара одолевают бесконечные вопросы и подозрения, он был достаточно благоразумен и не приставал к хозяевам с расспросами. Вместо этого он рассказывал монахам на ходу выдуманные истории о наших семьях, деревне, благодарил их, предлагал отработать свой долг.

– Не знаю, нужно ли нам что-то, – отвечал Доминик. – Но, если хочешь, можешь оставить один из своих ножей. Наши клинки слишком стары, быстро тупятся.

– Я покажу все, что у меня есть, заточу ваши, но утром, если можно, – сказал Вар, сдерживая зевок.

Доминик взял толстую свечу и проводил нас по старой скрипящей лестнице, которая по внешней стене здания вела на второй этаж, где оказались спальные комнаты. На столе в нашей спальне оказалась бутылка вина и два стакана.

– Это прекрасное вино, – сказал монах, наполняя стаканы. – Оно успокоит боль и поможет заснуть.

Он подождал, пока Вар осушил свой стакан. Я подняла свой, смочила губы, но пить не стала. Один из нас должен остаться настороже, подумала я.

Как только дверь за нашим хозяином затворилась, Вар засыпал меня вопросами. Перебивая сам себя, он торопливо спрашивал о замке, о том, что я узнала, а потом перешел к тому, что, похоже, занимало его больше всего – к полотну в часовне.

– Я видел его лишь мгновение, да и свет был тусклый. Но, казалось, оно сверкает, двигается, говорит со мной, – сказал он. – Ты была близко. Что ты видела?

– Блестящая серая ткань с ужасным узором. Похожая на шелк, – ответила я, надеясь, что этого ему будет достаточно.

– Оно двигалось. Оно что-то шептало мне, – настаивал он.

– Это был всего лишь сквозняк. Просто складки шуршали, – громко возразила я.

Он быстро зажал мне рот ладонью.

– Сколько же может стоить такое сокровище? – спросил он. Я оттолкнула его руку.

– Стражи так дорожат им, что нам, скорее всего, оно будет стоить жизни, – сказала я, забираясь под одеяло. – Ложись, Вар. Может, утром поговоришь о более важных вещах.

В любой другой ситуации он не отстал бы от меня, но тут послышались шаги монахов, поднимавшихся наверх. Вар улегся рядом. Мы прислушивались к голосам Стражей, и вскоре Вар задремал.


* * *


Той ночью мне виделись какие-то странные образы, передо мной вставал туман и полумрак часовни, ее ужасное сияющее сокровище. Снов было много, все они тревожили, но лишь из-за последнего, самого яркого кошмара я проснулась. Мне привиделось, что Вар ударяет серебряного человека кинжалом, а потом, когда муж вновь поднимает оружие, жертвой оказываюсь уже я и нападает не Вар, а брат Доминик. Лицо его полно доброты и участия, а лезвие клинка входит мне в горло.

Я вскочила на кровати, уверенная, что слышала голоса и мягкие шаги за дверью нашей комнаты. Дверь была приотворена, и когда я подошла, чтобы запереть ее, то уже могла разобрать шепот снаружи. Четверо мужчин были в соседней комнате. Я узнала два голоса – Маттаса и Доминика. Другие двое тоже, наверное, были монахами – за ужином остальные Стражи почти не разговаривали. Они рассуждали, как поступить с нами, – ведь мы теперь знаем об их существовании и о хранимом ими сокровище. Доминик предлагал заточение, другой говорил о заклинаниях, которые заставят нас позабыть обо всем, что мы видели. С ледяной уверенностью Маттас настаивал на убийстве.

Хотя заклинания могли показаться самым мягким приговором, они пугали меня сильнее всего – я уже бывала свидетелем того, что такие заклинания делают с человеком. Люди тогда мучительно пытались вспомнить прошлое, странствовали долгие годы, пытаясь отыскать тех, кто мог бы поведать им об их прошлой жизни. В лучшие времена я подавала таким несчастным деньги и еду. В этом году мне приходилось лишь мрачно отворачиваться от них. Я вернулась в кровать, вытянулась рядом с Варом. Минуту лежала неподвижно, пытаясь успокоиться, а потом начала расталкивать мужа.

– Я думал, что они уж слишком добры, – заявил Вар горько, когда я наконец разбудила его и рассказала все, что услышала.

Мы решили бежать, быстро стали одеваться. Когда мы вышли в коридор, в соседней комнате было тихо и темно. Но мы не решились зажечь свет и на ощупь добрались до площадки лестницы, которая спускалась во двор.

Там Вар остановил меня:

– Останься здесь, пока не услышишь, как я свистну. Может, они караулят вход. Я проверю.

– У тебя кинжал, – ответила я. – Лучше бы мне пойти с тобой.

– Ты будешь мешать, если придется драться, – зашипел он. – Стой здесь.

Он исчез, и я слышала лишь легкое поскрипывание ступенек. Казалось, я стою в ожидании его сигнала слишком долго. Я уже была готова к тому, что вот-вот раздастся крик часового, но слышала лишь далекий вой волка, шум холодного западного ветра, носившегося среди полуразрушенных стен. Я уже была уверена, что Вара схватили, но тут раздался знакомый свист. Я осторожно начала спускаться, нащупывая в темноте ступеньки, и для уверенности решила держаться за деревянный брус, ограждавший лестницу.

И когда я уже была почти в самом низу, перила рухнули. Брус упал на землю с оглушительным грохотом. Я побежала быстрее, уже не боясь быть обнаруженной.

Я наткнулась на Вара уже за крепостной стеной.

– Давай, – шепнул он, и я побежала вслед за ним вниз. На груду камней Вар полез один. Меня всегда удивляло, как такой крупный мужчина может передвигаться абсолютно бесшумно. Это умение здорово пригодилось ему той ночью.

Я перелезла через камни и увидела, что монах уже лежит рядом со своим костром. Черная кровь сверкала в отблесках огня, текла из перерезанного горла Стража, стекаясь в лужицу у головы.

Мы не решились зажечь факел, и Вару пришлось шагать впереди фургона, ведя лошадь под уздцы по извилистой дороге. Ветер усилился и разогнал облака, так что теперь путь нам освещала почти полная луна.

Когда мы приближались к подножью утесов, уже начинался рассвет. Уставший, сбивший ноги Вар наконец забрался на козлы и сел рядом со мной.

Внизу показалась река, жирной черной змеей извивавшаяся среди деревьев. Я показала на нее Вару, рассказала, что говорил вчера Доминик о стране Тепест.

– Ты еще говорила, он собирался нас – спящих – убить. Как я могу теперь верить его словам? – заявил Вар, решительно замотав головой.

– Я не вижу другого пути, – возразила я.

Лошадь дернулась, и тень – огромная и черная – поднялась с дороги прямо перед нами. Лошадь заржала, попятилась – из-за внезапного толчка я чуть не слетела с козел. Я схватилась за рукоятку ножа, который всегда был со мной, Вар извлек из-под козел короткий меч – тварь безмолвно кружилась над нами.

Ее тонкое тело казалось черным на фоне голубого неба. Хотя я не могла четко разглядеть ее, она была очень похожа на человека. У нее были огромные кожистые крылья, как у дракона. Там, где должны были бы оказаться руки и ноги, я увидела лишь когти. Капля крови упала мне на руку, и я перевела взор с ужасной твари на дорогу перед нами. На земле валялись останки добычи чудовища. Сердце мое остановилось, дыхание перехватило.

Судя по форме и размерам частей тела и головы, которые не успела пожрать тварь, ее жертвой оказался человеческий ребенок. Не могу сказать, какого пола, какое лицо у него было раньше – вся плоть была истерзана. На голове остались лишь волосы – бледно-рыжие кудряшки теребил ветер, казалось, они сверкают в лучах поднимающегося солнца.

– Убей его, а то оно убьет нас! – зашептала я Вару.

Он быстро кивнул, соскочил с фургона. С опущенным мечом направился к месту ужасного пиршества. Тварь кругами спускалась ниже, издала пронзительный предупреждающий писк, но Вар не обращал на это внимания. Он встал на колено рядом с останками и нагнулся, как будто желая забрать то, что еще осталось от ребенка. Второе предостережение чудовища было громче и еще пронзительнее, злобнее. Тварь поднялась на порыве ветра, сложила крылья и спикировала на Вара.

Не отводя глаз от чудовища, Вар поднял клинок. Хотя чешуйчатая лапа твари успела процарапать плечо Вара, прежде чем чудище взмыло вверх, короткий клинок пронзил крыло. Тварь попыталась подняться для второй атаки, но равновесие уже было потеряно, крыло бессильно болталось на ветру. Упавшее на землю тело чудовища теперь казалось значительно меньше Вара. Длинные когти, столь страшные в воздушной схватке, мало годились для передвижения по неровной земле. Тварь заковыляла наверх по холму, отступая. Вар настиг чудище, тварь уже обратилась в бегство, но первым же ударом Вар отсек когтистую переднюю лапу. Темные крылья забились, брызгая на Вара кровью, но он стоял неподвижно, и чудище бросилось на него. Темные крылья сомкнулись вокруг мужа, закрыв его от меня. Я было бросилась на чудище сзади, но тут его темное тело обмякло, раздался пронзительный вопль, и тварь рухнула на землю.

Осмотрев рану Вара, которая оказалась неглубокой, я подошла к разбросанным на дороге останкам ребенка. Между костей блеснуло золотое колечко в виде виноградной лозы. Я вспомнила о своем умершем ребенке, подумала о той матери, что сейчас, обезумев, разыскивает это дитя. Прежде чем Вар заметил, что я нашла, я сунула колечко в карман. Может быть, когда-то мне доведется вернуть его несчастным родителям.

Вар остановился позади меня.

– Какой ужас, – прошептал он.

– Мы должны похоронить тело, – твердо произнесла я.

– Нам надо убраться отсюда до заката, – ответил он не допускающим возражений тоном. Вар задержался лишь затем, чтобы поднять дохлое чудище, кусок драконьего крыла, потом засунул все это в фургон, и мы тут же отправились дальше.

Земля вокруг монастыря была высохшей и каменистой, но чем ближе мы подъезжали к месту брода, за которым была земля, которую Доминик называл Тепест, тем толще и выше становились деревья над нами. Леса теперь заполнили темные тени и непонятные шорохи. Хотя день выдался теплым, я была очень рада, когда дорога стала шире и солнце ярко ударило в глаза, как будто его тепло, подобно огню, сможет отогнать хищников.


Глава 3


Миновав брод, мы проехали всего лишь несколько миль и увидели вдали дома. За полями показался городок. В центре выделялся высокий, сложенный из камня трактир с яркой вывеской «Ноктюрн» и кирпичное здание фермы с широкими деревянными воротами. Эти два массивных дома окружали домики поменьше. Все свежепобеленные стены особнячков были затейливо увиты цветами и виноградом. Повсюду ярко расписанные ставни и цветы, цветы.

После мрачных пустых земель, окружавших замок, эта красота просто потрясла меня, я не могла оторвать взора от этой праздничной картинки. Я сразу решила, что этот городок живет мирно и счастливо, и понадеялась, что и мы с Варом сможем обрести здесь счастье. Я помахала рукой двум малышам, пасшим на лугу целое стадо белоснежных гусей – птицы были такого же роста, что и дети, – но они не ответили на мое приветствие и лишь проводили нас подозрительными взглядами. Их рыжие головки сверкнули на ярком полуденном солнце, напомнив о том мертвом ребенке, на которого мы наткнулись на дороге. Я крепко сжала колечко, лежавшее в кармане, про себя пожелала нам удачи, и мы с Варом вошли в открытую дверь «Ноктюрна».

После ослепительного блеска солнца мне показалось, что внутри царит почти полный мрак. Старые потемневшие доски стен и пола, почерневшие столы и длинная стойка напротив двери. Человек, стоявший за стойкой, напевал глубоким баритоном нечто, не вполне поддававшееся его вокальным возможностям. Распевая, он начищал кружки, расставленные на двух волчьих шкурах, покрывавших стойку. Одна шкура была странного серебряного цвета, а вторая – белая. Это были шкуры волков совершенно чудовищного размера, – даже сейчас этот мех внушал страх. Изображения волков были и на стенах: волчица со своим выводком, волчья стая в охоте, а у двери – сидящий на заснеженной равнине волк, задравший морду к звездам. Человек за стойкой вполне мог оказаться отцом ребятишек, которых мы видели на улице, – они были похожи на него и сложением, и цветом волос. Завидев нас, он тут же оборвал свою песню. В зале больше не было никого, лишь двое светлоголовых мужчин и женщина, – в ее иссиня-черных волосах выделялась единственная серебряная прядь. Эта троица играла в карты за угловым столом. Они прервали свою игру и тоже уставились на нас. Я взяла Вара под руку, он решительно подошел к стойке, громко спросил обед и комнату.

– Чем будешь платить? – так же громко осведомился хозяин.

Вар отвязал от пояса кошелек, выложил на стойку три монеты. Они были из обычного металла, с выбитым орлом – символом нашей страны.

Хозяин внимательно осмотрел их, потом заявил:

– Я могу взять их только как диковинку, здесь они другой ценности не имеют. На твоем месте я бы никому их не показывал. Я-то привык к чужестранцам. Но остальные в Тепесте – нет.

Вар мрачно кивнул:

– Может, что-нибудь взамен?

Он вытащил кинжал из кожаных ножен, положил на стойку перед хозяином.

Трактирщик протянул ладонь, дотронулся до сверкающего лезвия и тут же отдернул руку, как будто обжегшись. Брелок с изображением волчьей головы, висевший у него на шее, тускло блеснул. Он поднял кинжал за деревянную рукоятку и проверил баланс оружия.

– У меня есть и еще. И не хуже этого, – сказал Вар.

– Серебро – редкий металл в Тепесте. Многие готовы будут хорошо заплатить за такую вещь, – холодно произнес хозяин. – Но только не я.

– Тогда подскажи, в какой лавке это могут купить? – попросил Вар.

– Лавке? – улыбнулся трактирщик. – Похоже, ты издалека.

Он налил нам по стакану эля. Я взглянула на картежников, которые по-прежнему не сводили с нас глаз.

– Мое имя Андор Мерривил, я хозяин этого трактира. И фермы. Если бы у тебя был кинжал попроще, а не такой, что подходит, пожалуй, лишь знати, мы, может быть, и договорились бы.

– Лейт, покажи ему свой нож, – приказал Вар.

Я крутила в кармане колечко и когда вытащила руку, оно выпало и покатилось по полу. Я поспешила подобрать его, но оказалась недостаточно проворна. Глаз трактирщика был слишком острым. Все его дружелюбие исчезло. Он протянул руку:

– Можно взглянуть?

Я положила колечко на стойку.

– Где ты его взяла? – сдавленным голосом спросил он.

– Мы наткнулись по дороге на тело ребенка. Колечко лежало среди костей.

– Тварь оставила кольцо? – недоверчиво спросил Андор.

– Тварь, убившая ребенка, мертва, – ответила я. – Мой муж убил ее таким вот ножом для знати. Она – в нашем фургоне.

Вар больно сжал мою руку – он счел, что я сказала слишком много. Он оказался прав. Вдруг город принес ребенка в жертву, а Вар просто прикончил местное божество.

Андор, похоже, понял наш испуг, и пояснил:

– Мы видели, как ее схватил чернокрыл. Чуть-чуть не успели.

– Глупая девчонка все время убегала далеко от дома. Ну, по крайней мере, у нее была быстрая смерть, не такая мучительная, как от зверей, – заявила из угла женщина.

Ее невозмутимость покоробила меня. Я нахмурилась, пристально посмотрела на нее, не отводя глаз дольше, чем позволяли приличия. Женщина тут же почувствовала мой взгляд, в упор посмотрела на меня. Я опустила глаза, показала на кольцо:

– Я хотела вернуть колечко матери девочки.

В ярко-голубых глазах Андора блеснуло удивление.

– Она будет благодарна, – произнес он, взял мой нож, потрогал пальцем лезвие. – За этот нож я дам вам комнату и еду сегодня и завтра.

– У меня лошадь и фургон, полный товара. Кирпичный дом – это твоя конюшня? – спросил Вар.

– И скотный двор, самый большой в Линде, тоже, – сказал Андор, подошел к двери, окинул взглядом наш фургон, прикидывая, сколько места нам понадобится.

– Лошадь на ночь можно поставить в конюшню, – заявил он, вернувшись к нам, – в этих лесах есть такие твари, которые набрасываются на любое живое существо.

– Волки? – спросила я, вспомнив о шкурах.

– Да, волки. Но не часто. Два раза в год они пересекают реку. Идут с юга. Их шкуры – большая редкость. Очень дорого ценятся. – Он повернулся к Вару: – А вот для фургона места в конюшне нет. Никто из Тепеста твой товар не украдет, но все равно не стоит бросать его на улице. Подгони фургон к заду дома, я помогу тебе разгрузить твой товар. Перенесем его в кладовку. Она всегда на замке, а ключ только у меня.

– Я сам могу разгрузить, – сказал Вар и дотронулся до моей руки непривычно ласково, что было совсем непохоже на него. – Мы давно в дороге. Я займусь грузом, а Лейт должна отдохнуть.

– Конечно, – хозяин подвел меня к лестнице, махнул рукой наверх. – Ваша комната – первая справа. На ночь нужно закрыть ставни.

Поднимаясь по ступенькам, я слышала низкие голоса игроков и мелодичный смех женщины.

Пока Вар работал, я улеглась в просторную мягкую постель, укрылась зелеными, расшитыми синими цветами одеялами. Итак – я в безопасности, жива и здорова, мои злоключения вроде бы кончились – хотя бы на время. С этими мыслями я и уснула.


* * *


Я проснулась вся в поту – было жарко и мне приснился какой-то кошмарный сон. Я лежала спокойно, ожидая услышать рядом привычное дыхание Вара, но мужа не было. Хотя уже было почти темно, он еще не возвратился. Я быстро оделась и поспешила вниз.

Все места за столиками были заняты посетителями, выпивавшими и игравшими в карты.

Я окинула внимательным взглядом весь зал, прошлась между столов, заглянула даже на кухню, но мужа нигде не было.

Когда я повернулась к выходу, кто-то схватил меня за руку.

От неожиданности и испуга я вскрикнула.

– Выпей со мной, – заплетающимся языком проговорил человек. Это был крупный мужчина – даже крупнее моего мужа; на нем оказались кожаные штаны и куртка. Грязные, спутанные волосы, небритая физиономия, – от него разило потом и конюшней. Я попыталась выдернуть руку, но его хватка стала крепче, я вскрикнула от боли.

– Пей! – приказал он, пихая мне свой стакан.

Я глотнула темную вонючую жидкость и сморщилась от горького мерзкого вкуса – горло обожгло, на глазах выступили слезы.

– Еще, – потребовал он, дернув мою руку.

– В Тепесте есть обычай издеваться над женщинами? – как могла язвительно спросила я.

Прежде чем он успел ответить, позади него возник Андор.

– Оставь ее, – приказал трактирщик. Пальцы моего мучителя ослабли. Хотя он был гораздо крупнее Андора, но подчинился, – глаза трактирщика сузились, а взгляд не сулил ничего хорошего.

– Ничего с ней не случилось, – пробормотал мужчина и опустил свой стакан на ближайший стол. Потом снял с крючка свой плащ, распахнул дверь и вышел в туманный полумрак. Хотя казалось, что никто, кроме Андора, не заметил сперва нашей стычки, теперь весь трактир замер, лишь только дверь отворилась. Люди задержали во рту свое пойло и не глотали. Карты замерли в руках игроков. Даже игравший в дартс человек застыл с поднятой рукой. Все сохранили эту неподвижность, не отрываясь смотрели на дверь, пока она наконец не захлопнулась. Один из посетителей тут же запер ее, и напряжение, охватившее весь трактир, ослабло.

– Где Вар? – спросила я, не отводя глаз от двери, готовая к тому, что через толстые доски вот-вот протиснется чернокрыл.

– Твой муж очень хорошо продал свои ножи… и очень много выпил, – в низком голосе Андора мне почудилось участие. – И он слишком много говорил о крепости в Марковии.

Я покраснела. Хотя мы и были уже в другой стране, я не собиралась нарушать обещание, данное брату Доминику. Вар ничего такого не обещал, но все равно – должен же он соображать.

– Где он?

– Я нашел ему подходящую компанию. Одного полуглухого, выжившего из ума старика. Он уверен, что до сих пор староста. Почти ничего не слышит и мало что соображает, так что Вар может разговаривать с ним хоть всю ночь – утром ни один ничего не вспомнит. Если учесть, сколько выпил твой муж, то он, скорее всего, сейчас уже мирно храпит где-нибудь, да и тебе лучше отправиться спать.

Я поняла его намек, оглядела еще раз зал. Мужчины, заполнившие трактир, были все высокие, крепкие и глядели друг на друга, как бойцовые петухи, готовые вот-вот сцепиться. Кроме меня, в зале была всего одна женщина – та, которую я уже видела раньше. Но теперь она почему-то казалась еще опаснее мужчин – она была единственным посетителем, чувствовавшим себя легко и свободно.

Я не хотела возвращаться в кровать. Слишком много плохого происходило, когда я спала в фургоне и в комнате монахов. Оставшись без Вара, я нуждалась в другом защитнике. Эта женщина была здесь одна, своим присутствием бросая вызов всем мужчинам.

Наверное, она почувствовала мой взгляд, обернулась ко мне. Ее раскосые, широко поставленные глаза выдавали капризный нрав. Зрачки у нее были почти черными, но как-то вспыхивали, переливались теми же искрами, что и иссиня-черные, цвета воронова крыла волосы. На ней была мужская одежда, отличавшаяся, правда, цветом от костюмов окружавших ее мужчин, – красная рубаха, распахнутая почти до самой талии, золотистые брюки и зеленый широкий кожаный пояс. Шею украшали золотые цепи, а запястья – браслеты. Когда она поворачивала голову, в ушах вспыхивали сережки с зелеными камнями. На ногах у нее не было ничего, ногти на руках и ногах ярко накрашены.

Я не смогла промолвить ни слова, когда она встала, подошла ко мне и в точности повторила слова трактирщика:

– Он слишком много болтал о Марковии.

Она протянула хозяину свой стакан, чтобы он вновь наполнил его, спросила вина для меня. Андор на мгновение встретился с ней взглядом и тут же неловко отвел глаза.

– Со мной она в безопасности, – заявила женщина. – Обещаю. Но есть вещи, которые должен знать бард.

– Пусть бедная девочка идет обратно спать, Маэв, – предложил один из мужчин, сидевших за ее столом. На первый взгляд он казался стариком – бледный, с длинными белыми волосами, но держался как мужчина в самом расцвете сил.

– Спокойно, Ивар, – приказала женщина, поворачиваясь ко мне. Если она услышала слова трактирщика, то теперь должна была слышать биение моего сердца, мое дыхание.

– Он сказал, что вы вдвоем украли полотно у Ордена, – прошептала она.

– Он это выдумал. Он всегда…

– Смотри мне в глаза, – приказала она, и я повиновалась. – Ты уверена, что говоришь правду? Подумай, прежде чем отвечать.

Я подумала. Вар не соврал этим людям – он обманул меня. Я пережила целую бурю чувств – и все же больше разозлилась, чем испугалась. Хотя я ничего ей не ответила, мое залившееся краской стыда лицо выдало меня.

– Так я и думала, – сказала Маэв, и я почувствовала на виске ее теплое дыхание. – Ты знаешь, что часто могущественные сокровища от воров охраняют заклинаниями?

– Да, – тихо произнесла я.

– Посмотрим, что скажет твой муж завтра… если с ним ничего не случится ночью.

Она кивнула, повернулась и вышла из зала. Все снова замерли, но не застыли надолго, как в первый раз, – казалось, люди считают, что любой кошмар во мраке не будет страшен этой женщине.

– Вещи, которые должен знать бард?.. – громко повторила я, обращаясь скорее к Андору, чем к кому-либо еще.

– Барды поют о страхах нашего мира, – сказал Андор. – Бездушные тираны, колдуны и ведьмы, гоблины, вампиры, привидения – все эти призраки вечно будут жить в умах людей. Полотно собирает их, удерживает в своих горящих складках, – в голосе Андора определенно послышалось благоговение. Последние слова он произнес нараспев: – Песни не дают людям забыть об этом, сохраняют им жизнь.

Услышав слова хозяина, какой-то пьяный взобрался на стол.

– Она не знает историю призрака? Дай мне рассказать об этом.

Одни закивали, другие принялись спорить, возражать, поднялся гвалт, который вдруг прервал громкий звон колокола снаружи – не услышать его было просто невозможно.

Испуганно переглядываясь, притихшие посетители быстро покончили с выпивкой и поспешили покинуть трактир. В зале остались лишь Андор, белоголовый Ивар и я. Как только за последним посетителем закрылась дверь, Андор задвинул массивный засов, проверил ставни на всех окнах. Пока он занимался этим, худая темноволосая женщина внесла с кухни поднос с хлебом и супом, поставила его на стол в углу зала. Наши глаза на мгновение встретились, и мне почудилась симпатия в ее взгляде.

– Может, поужинаем вместе, – сказала она, внимательно оглядев запертые ставни, и жестом пригласила нас к столу.

Мы вчетвером принялись за еду. Андор и его жена Дирка произнесли за ужином всего несколько слов, а покончив с едой, удалились, оставив меня наедине с Иваром.

– Я слышал, твой муж сегодня говорил с Маэв. Надеюсь, он не всегда поступает так глупо, – сказал он с поразившей меня прямотой. – Думаю, я должен честно рассказать тебе все, что знаю о Полотне.

– Честно?

– Да. Я молчал при других, потому что они ничего об этом не знают, – и это к лучшему, пусть так и будет. Но ты – знаешь. И достаточно, чтобы быть опасной, хотя слишком мало, чтобы защитить себя или своего глупого мужа.

– Продолжай, – пристально глядя на него, сказала я.

– Я не так давно в Линде, но слышал очень много историй. Некоторые жители Тепеста верят, что души их мертвецов продолжают жить – и не в каком-то призрачном мире, а в мире реальном, в котором есть та же красота, что и в нашей жизни, но нет ни боли, ни зла. Они верят, что все зло из того мира чудесным образом исчезло и осталась страна, полная добра и чистоты, где мужчина и женщина могут бродить под звездами, не боясь созданий, которые порождает ночь. Некоторые говорят, что этот гобелен – Полотно – и есть причина очищения этого мира.

– Откуда же оно взялось? – шепотом спросила я. – Я имею в виду Полотно.

– В самых первых историях о Полотне говорилось, что оно появилось из рук волшебника, который смог с его помощью украсть души своих смертных врагов. А в других преданиях говорится, что, хотя волшебник уничтожил тела своих врагов, их зло продолжает жить в этих паутинках. В ткани Полотна. Похищенные души, полные ненависти и зла, сплетали свои проклятия, отчего росла и сила Полотна, став наконец такой, что уже сам волшебник не мог справиться с ним. Говорят, что кудесник заплатил за Полотно тысячу золотых, а потом в десять раз больше, чтобы избавиться от него, иначе его самого бы взяла в плен эта ткань.

– А как полотно попало в крепость – в Марковию? – спросила я, очень взволнованная такими историями.

– Много лет назад, еще до того, как я перебрался сюда, – ответил он, кивнув на прощание вышедшим Андору и Дирке, – в Линде пришли три монаха. Они несли запертый ящик и не оставляли его ни на минуту. Один из них был слеп, и, похоже, им всем нелегко давалась эта дорога. Но они задержались здесь только на одну ночь и утром отправились дальше на юг. Говорили, что это люди из Ордена Стражей и что в ящике они несли Полотно.

Он неожиданно взял меня за руку. Зная, чем это может обернуться, я отдернула ладонь. Он, пожав плечами, невозмутимо продолжал:

– И вот теперь остались легенды – одна из них гласит, что в нашей земле всегда мир и покой потому, что Полотно хранится поблизости. Мало кто по-настоящему верит в это, но я знаю, что это именно так.

Он понизил голос до шепота:

– Я был в крепости, где хранится Полотно. Я знаю Стражей и всю важность их дела. Если твой муж украл Полотно, он должен вернуть его как можно скорее. У него очень мало времени.

– Из-за проклятия, о котором говорила эта женщина? Он покачал головой:

– Маэв хотела просто попугать тебя, чтобы ты рассказала, что знаешь. Она любит силу. – Он помолчал, потом зашептал снова: – Из-за своей красоты Полотно сильнее всего привлекает и множит зло. У него есть и другая, еще более ужасная власть. Его необходимо вернуть в часовню, прежде чем на землю упадет свет полной луны – не позже завтрашней ночи.

Я не хотела верить Ивару, но мне пришлось это сделать. Вар никогда не пил слишком много, он никогда бы не пошел на кражу или что-нибудь похуже из-за богатства. Он был жесток, но никогда не убивал из-за денег – пока мы не встретили это проклятое Полотно.

Значит, теперь Полотно действует через Вара. Это оно привело нас сюда, чтобы выпустить на свободу свое зло.


* * *


На следующее утро, когда я уже оделась, отчаянный вопль пронзил еще сонную тишину городка. Я отперла ставни, распахнула окно. Крики доносились из дома неподалеку – у окна, от ставней которого остались лишь щепки, стоя на коленях, билась в истерике женщина. Руки ее сжимали окровавленный кусок ткани.

Я спустилась по лестнице. Вара нигде не было видно, а внизу рядом сидели Андор и Ивар и разговаривали об убийстве.

– Это уже третий ребенок за этот месяц, – горько ответил Ивар, когда я спросила, что случилось. – Пора мужчинам вновь отправляться на охоту.

Он встал из-за стола и направился к двери.

И Доминик называл этот городок счастливым местом! Каким же должно быть место печальное?!

– Мне надо забрать кое-что из кладовки, – сказала я Андору.

Проводив Ивара взглядом, он снял ключ с кольца, отдал мне.

– Дверь снаружи – вниз по лестнице.

Из-за ночного тумана дверь кладовой разбухла и застряла в косяке. Мне пришлось ударить по ней с грохотом, который услышал, пожалуй, весь городок. Хотя я ожидала, что вот-вот появится Ивар или Маэв и заберет Полотно, пока никто не спускался по лестнице.

Я стояла на пороге, вглядываясь в темную сырую комнату. – оттуда резко пахнуло затхлостью. Я вдруг ощутила тот же голод, тот же прилив эмоций, что и в часовне. – еще до того, как зажгла свечу и принялась искать, я знала – Полотно здесь. Я перешагивала через разбитые горшки и котлы – мои ноги сами понесли меня к ящику, который был спрятан под кучей серебряных кинжалов Вара. Я открыла ящик. Полотно было там.

Почему Вар украл его? Мы были чужими в этой земле. За кражу нас могли приговорить к смерти или чему-нибудь похуже. Вытянув сверкающую ткань и положив ее на колени, я подумала, как, оказывается, плохо знаю мужа, как ошибалась в нем. Он не любил меня. Я – полезная вещь, как его кинжалы или как это сокровище в моих руках. Слезы закапали на складки ткани, я смахивала их, и казалось, полотно утешает меня, говорит, что хочет принадлежать мне, что готово сделать все, чего я ни пожелаю. Я знала, что у него есть сила – сила, которая защитит меня, направит меня, куда бы я ни попала. Мне внезапно захотелось накинуть ткань на плечи, закутаться в нее и победно уйти в ней из города, прочь от Вара, прочь от прежней жизни.

Такая уверенность была приятна – да. Но все стремились завладеть этим Полотном, оно манило всех. Вар готов убить за него. Если я захочу сохранить его – и сохранить свою жизнь, – мне придется рисковать. Нельзя показывать Полотно всем. Нужно быть хитрее, подумала я, нужно спрятать его под плащом, пока я не окажусь достаточно далеко от Вара и его ярости. Я заворачивала Полотно в кусок льна, когда услышала шаги за дверью. Я вскочила и ахнула, увидев, кто стоит на пороге.

В солнечном свете я разглядела Ивара и одного из монахов. Монах вошел в захламленную кладовую, его серая фигура заполнила весь дверной проем. Он двинулся ко мне, а Ивар отошел от двери, привлеченный каким-то шумом наверху. Монах вытянул руку и властно произнес:

– Дай мне Полотно.

– Оно – мое, – сказала я и, плотно прижимая ткань к груди, отступила назад. Монах приблизился еще на шаг.

– Ты не понимаешь того зла, что заключает в себе вещь, которую ты взяла, – продолжал он, говоря как любящий терпеливый отец с капризным ребенком. – Оно должно вернуться в часовню до заката, иначе его сила уничтожит тебя.

Я двинулась вправо – он за мной. Я отпрыгнула влево, но он снова оказался между мной и дверью. Он был так стар, что я могла просто повалить его, но даже в том помешательстве, что овладело мной, я не хотела причинять вреда старику. Я метнулась в одну сторону, резко кинулась в другую.

Как старик мог двигаться столь быстро? Как его руки могли оставаться столь сильны? Его пальцы впились мне в талию. Я чувствовала, что Полотно падает из рук, пыталась удержать его. Внезапно раздался глухой звук удара, и старик, выпустив меня, рухнул на пол. Я чуть не упала, ткнулась лицом в скомканное Полотно, которое продолжала сжимать пальцами. Густой аромат ткани обдал меня, Полотно источало одурманивающий запах фимиама. Я с усилием поднялась на колени, подняла глаза.

Надо мной возвышался Вар, у его ног растянулся мертвый монах. Может быть, старик и не хотел причинять мне зла, но Вар не задумывался.

Отчаяние. Все мои прекрасные планы рухнули. Теперь я не смогу скрыться от Вара. Никогда.

Если только. Если только…

Эти слова сами по себе возникли в голове, настойчивые, как аромат Полотна, – оно подсказывало, что мне нужно сделать. Теперь, когда я пишу эти строки, я понимаю, что сама не смогла бы додуматься до этого. Опираясь неверной рукой на один из ящиков, чтобы подняться, я вдруг наткнулась на ручку тяжелой чугунной сковороды. Я спрятала ее за спиной. – Вар угрожающе надвигался на меня.

– Лейт, любовь моя, послушай. Посмотри на Полотно, которое у тебя в руках. Оно принесет удачу. Продав его, мы добьемся всего, за что боролись вместе столько лет.

Вар знал цену вещам. – я помнила, что его рассудительность была одной из причин, почему я вышла за него. И все же, взглянув вновь на чудесную ткань, я чувствовала, что не могу позволить продать это сокровище. Я даже не могла допустить, что мне придется расстаться с ним, несмотря на его волнующую роскошь или из-за нее. Мое смятение, должно быть, было столь очевидно, что он опустился передо мной на колени.

– Отдай его мне. Ты не сможешь сохранить его.

Его руки медленно опустились на Полотно. Когда пальцы дотронулись до ткани – этого сокровища, которое я считала только своим, воспоминания многих лет, прожитых с мужем, которые я старательно до этого отгоняла, пыталась забыть, вновь ожили, приведя меня в ярость, придав такую силу, о которой я и не подозревала. Взмахнув тяжелой сковородой, я с размаху опустила ее ему на голову. Он упал. Я ударила еще раз и еще. Потом, отшвырнув сковородку, я принялась колотить его кулаками, пока совершенно не выдохлась. Он был ранен, но все еще жив. Когда я взглянула ему в лицо, его веки дрогнули, он приоткрыл глаза.

Он будет преследовать меня, если я не убью его.

Я вытащила из корзины позади один из серебряных кинжалов. И только тут осознала, что руки мои в крови, что это мой муж распростерся у моих ног, а рядом с ним лежит тело мертвого монаха. Я никогда не была способна убить человека, но теперь мои горячие окровавленные руки были готовы вонзать кинжал в мужа и беспомощного монаха.

С воплем отчаяния и ужаса я подхватила Полотно, не выпуская ножа, и ринулась к открытой двери. Как только я оказалась у выхода, снаружи появился Ивар – он опирался о косяк, из плеча торчал один из кинжалов Вара.

– Подожди! Выслушай меня! – умоляюще, но громко воскликнул он.

Я со злобой смотрела на него. Я убью его, если он вынудит меня на это. Вар и монах больше не могли помешать мне – но этот человек осмеливается останавливать меня. Мой рассудок теперь был полностью во власти Полотна. Ничто и никто теперь не помешает мне обладать им.

Но Ивар не пытался звать на помощь. Наоборот, он зашел внутрь и прислонился к стене. Его лицо, посеревшее от боли, обратилось ко мне, и на нем было лишь участие и понимание.

– Если ты не вернешь Полотно в часовню, тогда унеси его из этой страны. Отправляйся в Гхенну, пока не взошла луна. Темные священники смогут справиться с этим злом.

– Я с радостью покину Тепест, – ответила я, и в голосе моем не было и следа сожаления, нож оставался холоден в крепкой руке.

– Маэв, – прошептал он.

Я подумала о женщине и той силе, что почувствовала в ней, и теперь внимательно слушала его слова.

– Она могла сказать… – Он осекся, заговорил о другом: – Уходи отсюда не по дороге. На другом берегу реки, у брода увидишь тропинку, уходящую на запад. Она ведет к подземным ходам, через которые можно покинуть Тепест. Правый ход приведет тебя в Гхенну, левый – в Марковию. Иди куда хочешь, но уходи.

– Убей его, – снова зашептало мне что-то. – Убей его, а то он будет преследовать тебя.

Этот беззвучный голос был ласковым, мелодичным и завораживающим. Хотя Ивар не причинил мне вреда и вряд ли мог преследовать в таком состоянии, я была готова подчиниться этому голосу. Но когда я уже занесла нож для последнего, смертельного удара, моя воля все же остановила поднятую руку. Не знаю, как долго я стояла с занесенным кинжалом, охваченная ужасом от того, что должна совершить несмотря ни на что. Знаю лишь, что мое оцепенение прервал глухой стон позади. Я обернулась и увидела, что Вар уже приподнялся на руках, встал на колени и теперь ищет опору, чтобы встать. Хотя лицо его было окровавлено и искажено болью, в глазах я видела злобу и удивление. Я невольно сделала шаг назад и на мгновение расслабила пальцы, сжимавшие Полотно. Прежде чем я успела повернуться и выбежать из кладовки, Полотно успело показать собственную ужасающую силу.

Раздуваемое непонятно откуда взявшимся внутренним ветром, оно вырвалось из моих рук и полетело по комнате. Я вцепилась в край ткани, но она расправилась и накрыла Вара. Когда Полотно упало на него, он выкрикнул мое имя, и его голос был непонятно глухим и печальным, как будто он звал меня, падая в бездонный колодец. Я слишком поздно смогла сдернуть Полотно. Под ним оказались старые доски, но Вар – муж, советчик, друг – исчез.

Наверное, я вскрикнула – не помню. Казалось, Полотно почувствовало мое внезапное отвращение к нему, и его тонкие складки взвились вверх, пытаясь теперь накрыть меня. Я с усилием тянула ткань к себе, цеплялась за нее, мяла, пока наконец в ладони не оказался маленький сверкающий комок. Уверенная, что Полотно попытается выскользнуть снова, я сняла свой кожаный пояс и плотно связала им складки Полотна в середине. И только тогда я впервые смогла трезво взглянуть на это похищенное сокровище.

Ужас последних минут совершило со мной проклятие этого Полотна. Это заклинание, колдовство лишило меня рассудка, когда я впервые увидела ткань в часовне.

Именно это и сказал Ивар. Полотно не только привлекало зло, оно усиливало малейшие проявления зла, превращая незначительный проступок в некое темное и роковое преступление. Оно использовало жадность Вара, сделав его вором. А я? Полотно воспользовалось горькими воспоминаниями о браке, чтобы сделать из меня убийцу! Я чувствовала, что Полотно излучает лживое успокаивающее тепло, прося развязать его, расправить, чтобы оно могло вернуть свою темную искушающую силу. Но теперь ему не удастся провести меня. Не на этот раз. Не имеет значения, какие мысли теперь станут приходить мне в голову, с этой минуты и до конца дня я должна помнить постоянно, что Полотно нужно возвратить в единственное надежное место – в часовню.

Я не сказала этого Ивару. Я не должна была этого говорить. Он заметил, как я изменилась в лице, ту решимость, с которой я завернула Полотно в кусок холста и взяла сверток подмышку. Спрятав серебряный клинок в бесценную ткань, я побежала.

Когда я переходила через реку, я почувствовала, что кто-то следит за мной. Я вглядывалась в тени деревьев, готовая в любой момент увидеть монаха в серых одеждах, который станет отнимать у меня Полотно.

Никто не появлялся. Полотно, казалось, печально вздыхало, наливалось в руках тяжестью, замедляло шаг. На другом берегу я увидела две тропинки, почти скрытые деревьями. Левая поворачивала и потом шла параллельно дороге.

Я поспешила по узкой тропке, которая оборвалась у широкого темного входа в пещеру. На камне у входа лежали два факела. Я достала огниво из кармана, зажгла один факел. Сжимая Полотно, я ступила в темное подземелье.


Глава 4


Тьма в пещере была кромешная, можно было двигаться вперед только при свете факела. Влажная земля и мрак сдавливали меня, гасили даже звуки моего прерывистого дыхания, но я торопилась вперед. Передо мной показались два хода. Я увидела, как в отблеске факела блеснули маленькие глазки – хищники молча наблюдали за мной из своих логовищ. Наверху шуршали летучие мыши, а ящерки пробегали по осклизлой, покрытой плесенью земле у самых моих ног.

Идя во мраке, я слышала нашептывания Полотна, передо мной возникали картины той жизни, о которой я всегда мечтала. Я видела замок, который мне когда-то снился. Я была леди, а человек с серебряными глазами – лордом, и каменная часовня увита виноградом, наливающимся на жарком летнем солнце.

– Прочь! – крикнула я этим полуснам и прибавила шагу.

Полотно теперь казалось легче. Быть может, сила его ослабла из-за того, что оно уже один раз проявило свою власть. Может быть, страх придавал мне силы – если бы я шла медленнее, факелы сгорели и я бы запуталась, потерялась в этих извилистых пещерах, обреченная на смерть от голода или жажды… или безумия.

Первый факел зашипел и начал гаснуть, я остановилась, торопливо зажгла второй. Когда я это делала, в тишине раздались далекие короткие шлепки, которые сначала показались мне звуками капель, падающих в какое-то глубокое подземное озеро. Но эти звуки двигались вместе со мной, преследуя, когда я пробиралась между резко сузившихся стен. Пещера становилась все ниже. Поднятый факел высвечивал сталактиты, летучие мыши поднимались в воздух, потревоженные огнем. Сотни их кружились вокруг, и мне приходилось держать факел перед собой, чтобы защитить лицо. Взмахи тысяч маленьких крыльев пытались погасить факел, мне пришлось остановиться, пригнув голову, а твари продолжали виться вокруг. Где-то вдалеке я услышала пронзительный вопль, а затем клацанье клыков и громкий хруст разгрызаемых костей.

Я перехватила факел и вытащила нож. Его вес и блеск серебряного лезвия придали мне уверенности, я зашагала дальше, неся факел перед собой, пока свод пещеры не стал выше и рой летучих мышей почти рассеялся.

Факел зашипел, ярко вспыхнул и тут же стал гаснуть. Ход был извилистым. Понимая, что может произойти, если пламя погаснет во мраке этих пещер, я побежала. Неловко пробираясь между сталагмитами и камнями, возникавшими на пути, я не отрываясь смотрела на огонь. Наконец факел вспыхнул в последний раз и погас. Упав на колени, я положила на землю кинжал и сверток, попыталась снова зажечь факел. Сыпались искры – голубые и бледные в бесконечном мраке, но факел больше не загорался. Снова и снова я в отчаянии высекала искры, но все было впустую.

Мне оставалось только сесть на землю в этой кромешной тьме – ужас овладел мной.

Глаза постепенно привыкли к темноте – и вдруг впереди я различила слабый свет.

Перевалившись на колени, я поползла вперед на четвереньках. Было похоже, что это солнечный луч пробивается сверху через толщу каменного лабиринта. Встав, я пошла вперед все увереннее, приблизилась к той стене пещеры, откуда струился свет, вошла в широкий коридор. Примерно через полмили свет стал ярче, и вот я уже со всех ног кинулась по тропинке наверх, где был виден выход из подземного лабиринта.

Выйдя наконец из пещеры, я прямо над собой увидела крепостную стену – в лучах заходящего солнца темные камни казались кроваво-красными. Полная луна может взойти в любую минуту. Я отыскала узкую тропинку, вившуюся по горе наверх, к крепости. Выглядела эта каменистая дорожка очень неприветливо. Но широкая дорога в крепость должна была быть далеко на западе, а у меня не было ни времени, ни сил искать ее.

Я почти дошла до первого поворота тропы, когда услышала позади сначала шорох, а потом глухое рычание. Я медленно обернулась, прижавшись спиной к скале, и в первый раз на свету увидела того, кто шел за мной через пещеры.

Это был черный волк – гораздо крупнее тех, чьи шкуры украшали стойку в «Ноктюрне». Он подкрадывался ко мне, открыв пасть, обнажив клыки, из ноздрей его вырывались облачка пара. У меня не было иной защиты, кроме каменной стены, я плотнее вжалась в нее, шире расставила ноги и подняла нож. Зверь почти по-человечьи оценивающе взглянул на лезвие, потом перевел взгляд на мою левую руку. Я чувствовала, как ожило Полотно от встречи с опасностью – или шансом вырваться. Я бросила его под ноги, ближе к скале, и постаралась забыть о нем и о бешеном стуке собственного сердца тоже. Прикрываясь левой рукой, выставив зажатый в правой кинжал, я ждала нападения.

Я была готова к прыжку волка. Хотя я вскрикнула от боли, когда его зубы сомкнулись вокруг вытянутого запястья, мне удалось глубоко воткнуть серебряный нож зверю в плечо. Волк конвульсивно задергался, когда я резанула вверх, как учил Вар. Нож прошел через мышцы зверя гораздо легче, чем я ожидала. Хватка волчьей пасти ослабла, он взвыл в агонии, когда я, крутанув лезвие, вонзила его еще глубже в шею животного. Волк отпустил меня и на трех лапах отступил назад. Первый раунд прошел удачно – начало оказалось гораздо лучше, чем я могла ожидать. Меня охватило возбуждение.

По-прежнему выставляя вперед теперь уже окровавленную руку, на этот раз я уже не показывала нож, подначивая зверя:

– Давай! – крикнула я. – И покончим с этим!

Губа животного поджалась, открыв огромные, страшные, острые как бритва клыки, но я не дрогнула. На этот раз нужно вонзить кинжал пониже – в брюхо.

– Еще один удар – и все, – сказала я.

Если бы я знала истинную природу этого чудовища, я бы поняла, почему оно смотрело на серебряный клинок с почти человеческим удивлением.

Я не могла мешкать. Позабыв обо всем, я бросилась вперед, кинжал скользнул по ребру зверя. Волк взвыл от боли, покатился от меня вниз… и, не удержавшись, сорвался со скалы вниз.

Я не стала смотреть, куда упал волк, жив ли он. Я не могла задерживаться из-за этой своей жуткой победы – первой в жизни. Я даже не стала осматривать свою рану, хотя и чувствовала, как теплая кровь стекает по ладони и по пальцам, капает на землю. Времени не оставалось. Тропинка к часовне была крутой, трудной, солнце уже почти зашло, а мне еще предстоял долгий путь.

Я почти не помню, как карабкалась наверх, оставляя позади сверкающие капли на камнях. Я поднималась все выше и выше, тяжесть Полотна перетекала с одного края свертка на другой. Я с ужасом поняла, что Полотно пытается столкнуть меня, старается, чтобы я потеряла равновесие. В следующее мгновение ему это удалось – почти. Я качнулась к краю обрыва, но успела повернуться и упала на камни так, что над пропастью оказались лишь голова и плечо. Теперь я уже боялась нести Полотно в руках и закрепила сверток на спине.

Впереди над крепостью поднимался дымок, как будто над землей горел огонь – может быть, монахи жгли костер. Когда я прошла через открытые ворота, облако дыма задрожало, сверкающие складки принялись отчаянно биться в свертке. Я знала, что это не совпадение, – Полотно страшилось часовни, как узник страшится одиночной камеры.

Я дотянулась до свертка на спине, ухватилась за ткань, но тонкое Полотно выскользнуло из пальцев, вырвалось из сжатой ладони. Вырвавшаяся ткань взвилась передо мной. Со всех лиц, вытканных на Полотне, на меня смотрели глаза, полные ненависти, и выражения этих злобных лиц испугали меня больше, чем что-либо раньше виденное в этой жизни. Я вскрикнула. Стала истово молиться всем полузабытым богам, которых могла вспомнить, как будто они в силах помочь мне, как будто могут удержать это зло. И меня услышали. Сквозь сгустившийся дым и трепещущие складки ткани я увидела приближающихся, спешащих ко мне монахов. Они не сводили глаз с Полотна, нараспев громко повторяли одни и те же странные слова. Молебен из одной строки.

Их молитва возымела силу, и сила эта заставила извивающееся Полотно подняться над землей. Пойманная движущимися складками ткани, я стала подниматься вместе с ней. Скользя через двор, Полотно пронесло меня в открытые двери часовни и дальше – к алтарю, к горящим свечам. Я выдохнула, надеясь, что мои мучения сейчас закончатся. Они только начинались. Когда я освободилась от ткани, то увидела, что узор начал двигаться, почти как сама ткань, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Один из монахов, стоявший снаружи перед дверью, протягивал мне руку. Хотя я пыталась ухватиться за нее, пляшущие узоры Полотна вышли из ткани и втянули меня обратно. С ужасом я увидела, как монах отскочил назад, и двери часовни тут же захлопнулись с грохотом. Я похолодела, услышав, как задвинулся снаружи тяжелый засов. И все это время монахи продолжали распевать свою литанию.

Как они могли так поступить? Как могли запереть меня наедине с этой страшной тканью?

Я взглянула на Полотно и увидела, чего больше всего боялись Стражи. Силуэты теперь обрели свою жизнь, один за другим отделялись от ткани, скользили прочь от нее, бились в запертую дверь, как сухие листья на зимнем ветру. Они медленно обретали плоть, которая принадлежала им до тех пор, пока их не пленило Полотно. Настоящие руки касались меня, щипали, дергали за одежду. Настоящие голоса яростным воплем вторили молебну, доносившемуся снаружи. Я завыла вместе с ними – сначала со страхом, а потом с ужасающей уверенностью, что это кара, которую я заслужила за страшный конец Вара.

Но нет! Вар был жив! Я увидела его среди прочих. Когда я открыла рот, чтобы выкрикнуть его имя, все звуки в часовне пропали. Человек с серебряными глазами, то самое прекрасное создание, что снилось мне, шагнул навстречу. Серебряные глаза и серебряные волосы. Его холодные губы накрыли мой рот. Его ледяные руки обняли меня. Хоровод душ закружился передо мной, их прикосновения были холодны как могила.

Я крикнула в тишину. Я вырывалась, но не могла высвободиться. В последовавшие часы я была совершенно бессильна, я могла лишь мечтать, что смогу выбраться отсюда.

Конец ночи оказался столь же внезапным, как и ее страшное начало, – души вновь бешено бились в окна и двери, в ярости пытались сломать запоры – и вдруг замерли, когда зашла луна. Тогда они обреченно легли вокруг меня, плоские и сухие, как осенние листья. Их глаза все еще двигались, пустые оболочки содрогались в последние секунды жизни и замерли, лишь когда двери распахнулись и лучи восходящего солнца упали на них.

Один из монахов выступил вперед, поднял Полотно, которое было теперь лишь блестящей тканью безо всякого узора. Он растянул его из угла в угол по стене часовни, и темные души сложились в новый узор, который останется на Полотне, пока новое полнолуние вновь не оживит его. Мое тело ныло от тысяч ударов и царапин, на мне не осталось живого места. Я лежала, не двигаясь, забыв обо всем, и ждала, что сейчас монахи возьмут Полотно и накроют им меня.

Но они не сделали этого. Монах закрепил Полотно на прежнем месте, затем завернул меня в свой плащ и помог выйти наружу, привел в комнату, где я уже спала с Варом две ночи, – целую жизнь тому назад.


* * *


Я отдыхала несколько дней, мало ела, просыпалась и вновь проваливалась в сон, почти не приносивший облегчения. Но все же я потихоньку начала поправляться. Когда я окрепла достаточно, чтобы понимать слова, в мою комнату пришел брат Доминик. Он держал меня за руку и произносил именно те слова, которых я так ждала и так боялась.

Когда мы с Варом попали сюда, в Ордене было семеро. Теперь осталось пятеро. Старый монах, на которого набросился Вар в Линде, умер. Гектора – которому муж перерезал горло ночью у костра – быстро нашли, и он все-таки выжил. Третий, который ждал меня у брода, был убит.

– Судя по ранам на его теле, мы решили, что на него напал тот самый волк, с которым тебе пришлось сражаться в этот же день, – сказал Доминик. Голос его был глух и полон скорби, но он все же ни словом не упрекнул меня. Я же сама проклинала себя и так ему и сказала.

– Ты была ослеплена силами, плененными тканью, и той страстью, что пробуждает Полотно в каждом, кто владеет им, – возразил Доминик. – Когда ты поняла темную суть этих сил, ты сделала все, чтобы исправиться. Если б ты оказалась не такой сильной и решительной, то зло, что высвободилось в часовне и которое ты сама увидела, выплеснулось бы в мир.

Смелой и решительной. Я никогда себя такой не считала. Я сделала лишь то, что считала необходимым.

– А когда-нибудь зло вырывалось? – спросила я. Он кивнул:

– Много лет назад, когда я еще не вошел в Орден, Полотну в открытую поклонялись в далекой-далекой стране. И вот в ночь полнолуния во время службы души, пойманные им, нашли силы и вырвались на свободу. В конце концов тому ордену, что служил Полотну, удалось остановить зло, но страшной ценой.

Он умолк. Я видела – ему больно продолжать, но не хотела, чтобы он прекращал свой рассказ. Через мгновение он вновь заговорил:

– И все же три самых молодых монаха нашего Ордена не могут продолжать служение. Почти все свитки, рукописи, на которых была записана история Полотна, сгорели. И лишь сама ткань не пострадала, ей ничто не принесло вреда.

– А можно сжечь Полотно? – спросила я. Доминик грустно усмехнулся:

– Ты думаешь, мы не пробовали?! Полотно нельзя уничтожить обычным огнем. Его невозможно разрезать, даже просто продырявить. Все заклинания, направленные против него, кажется, лишь усиливают его власть и обращаются против людей. Быть может, основатели нашего Ордена знали, как уничтожить его, но они давным-давно умерли, а те, кто остался, ничего не могут сделать. Похоже, нам под силу лишь сдерживать зло, но не уничтожить его. Теперь это будет гораздо труднее – нас ведь осталось так мало, а власть Полотна, похоже, становится все могущественнее.

Я кивнула. Оно даже сумело протянуть свою тень через миры, чтобы найти меня.

– И все же должен быть способ уничтожить его, – сказала я.

– На одном из уцелевших манускриптов начертано пророчество: «Придет день и любовь победит Полотно. Из других земель придет сила, которая уничтожит его. Любовь сокрушит Полотно». Мы не знаем, что в точности означают эти слова, но они дают нам надежду – быть может, грядущее не столь ужасно, как прошлое.

Я отвернулась от него, посмотрела через узкое окно спальни на сверкающее голубизной небо.

– Грядущее, – повторила я и подумала о своем будущем, ставшем вовсе неясным.

Я подумала, как самоотверженно выхаживали меня монахи, как они благодарили меня за то, что я вернула Полотно. Казалось невозможным, что эти же самые люди в ту первую ночь, что я оказалась здесь, могли хладнокровно обсуждать мое убийство. Я внимательно посмотрела ему в глаза и повторила слова Маттаса, сказанные в ту ночь:

– Лучше, если они умрут скорой смертью от нашей руки, тогда никто не узнает о нашем существовании.

– Ты не пила вина в ту ночь, верно? – спросил он. Я мотнула головой, и он продолжил: – Спящие в этих стенах засыпают так, как хотят силы Полотна. Вам дали тот же настой, что пил и я, когда не сторожил Полотно и не охранял стены крепости. Он вынуждает отступать самые страшные сны.

– Что же – утром вы бы просто отпустили Вара и меня? Он покачал головой:

– Мы сделали бы так, чтобы вы забыли об увиденном. – Он заметил, как я насторожилась, и поспешил объяснить: – Брат Лео занимался колдовством до того, как прийти к нам. Он хорошо знал это дело. То, что он сделал бы с вами, не причинило бы никакого вреда.

Я не была столь уверена в этом, но теперь это было уже не важно. Я нанесла им ущерб, причинила вред, и теперь есть лишь один способ исправить случившееся.

– Если это допускается, – произнесла я, – я хотела бы остаться в Ордене и разделить с вами эту ношу.

– До сих пор у женщин не бывало призвания к этому.

– И все же я хочу остаться, – твердо сказала я. Произнося эти слова, я ощутила, как верно они прозвучали, как спокойно вдруг стало на душе.

Доминик задумался.

– Может быть, у тебя есть призвание. Мы должны обдумать твою просьбу.

Он не согласился в открытую, но я поняла, что мне позволят остаться. Слишком мало Стражей осталось.

Как только зажила рука, я начала свою жизнь среди Стражей, наравне с ними охраняла часовню, чтобы никто не потревожил сон Полотна. Порой этими длинными ночами мне слышалось рычанье волка, клацанье клыков у стен крепости. Трактирщик сказал, что волков в этой стране очень мало. Может быть, этот – тот самый, которого я ранила.

Через месяц я стояла с остальными у дверей часовни, рискуя жизнью, чтобы удержать разбуженные души, не допустить их в этот и так печальный мир.

– Вернись во мрак, – распевали Стражи на незнакомом странном языке. И я пела вместе с ними, хотя уже чувствовала, что покой, обретенный, как мне казалось, в стенах крепости, на самом деле ненастоящий, что тьма ждет меня, неизбежная, как смерть.

Я была беременна. Это стало ясно лишь через несколько недель после моей поправки. Я старалась не думать, кто мог быть отцом этого ребенка, но все же надеялась, что это Вар. Мы столько лет мечтали о ребенке, и я хотела, чтобы частичка моего мужа осталась жить со мной. К тому же я подозревала, что была беременна еще до той страшной ночи в часовне. И все равно – я не была уверена ни в чем.

Особенно после того, как стало казаться, что ребенок, растущий во мне, медленно сводит меня с ума.

Все это началось достаточно невинно. Я переживала какие-то помрачения рассудка в те ночи, когда сторожила крепость. Сначала они длились несколько мгновений, так что я думала, что просто задремала на минуту. Я не говорила ничего остальным, считая, что это совсем не важно, – я ведь так хотела остаться среди них.

Однажды ночью я стояла у ворот крепости, смотрела на изломанные тени, которые скалы отбрасывали на дорогу, – и вдруг меня охватило странное томление – оно становилось все сильнее и сильнее. Мне ужасно захотелось броситься в ночь, мчаться под этим темным облачным небом. Я вспомнила о чернокрыле, об опасных обрывистых скалах. Я думала о попавших в беду путниках, о маленьких рыжеволосых девочках с изящными колечками на пальчиках. Я пыталась справиться с непонятной страстью, – желание, независимо от моей воли, становилось все сильнее, непреодолимее.

Брат Лео тоньше других чувствовал происходящую внутри меня борьбу. Когда до полнолуния оставалось всего несколько дней, он потребовал, чтобы мне дали отдохнуть, сохранить силы для длинной ночи отчаянной схватки. Он дал мне сильное снотворное, чтобы моему телу было проще уснуть. И вот мне уже показалось, что мое желание пропало, но действительность оказалась гораздо хуже. Мое желание спало вместе со мной.

В ночь полнолуния – второго, которое я встречала в Ордене, – все Стражи собрались у часовни. Небо становилось все светлее – после ритуальных начальных псалмов мы приступили к основному молению. Теперь мой рассудок полностью был отдан мысленной связи с остальными монахами – у меня не осталось уже сил сопротивляться темным силам во мне.

Лунный свет разлился по земле, серебряные лучи коснулись меня, и я почувствовала, как внутри проснулся прежний голод, как он овладел мной. Слова молитвы тут же забылись. Я взглянула на Гектора, стоявшего позади, на его бледные руки, шею. В лунном свете я могла увидеть, как у него на горле пульсирует жилка, я чувствовала запах его жизни, ощущала тепло, исходящее от его плоти. Молиться! А кровь Гектора была горячей, влекущей. И он, и все остальные – всего лишь мясо!

Все мускулы напряглись – меня охватило желание броситься вперед, атаковать. Тело мое содрогалось – все, что еще оставалось в моем мозгу здорового, чистого, пыталось подавить ужасные желания. Я отступила от Стражей, пытаясь найти силы, чтобы повернуться и бежать прочь.

Я не могла. Сквозь голод я чувствовала другое, еще более сильное влечение. Само Полотно звало меня, призывало прийти, слиться с похищенными им душами. Из-за яростных воплей, раздававшихся из часовни, пришел страх, лишивший меня сил, – я сделала шаг к запертым дверям.

Рука схватила меня за талию – я взглянула в понимающие глаза брата Лео. Он поднял сжатый кулак, поднес его к моему лицу и развел пальцы. Заструился мелкий песок – монах в эти мгновения прошептал мне на ухо несколько коротких слов. Темнота сомкнулась вокруг меня. Я ощутила, как падаю на его протянутые руки.

На следующее утро, пока Стражи спали, я сидела в пустой трапезной. Всходило яркое солнце – отличный денек дня путешествия, решила я. Стараясь думать лишь о дальней дороге, а не о расставании с монахами, я не хотела встречаться с ними, не хотела признать, что мне уже больше не доверят стеречь Полотно. На мне была та одежда, что дали мне Стражи, в руке – нож, так хорошо послуживший мне на кошмарном пути сюда, – я покинула монастырские стены и зашагала по извилистой тропе вниз – в Тепест.


Глава 5


Когда я решила выбрать долгий и более легкий путь в Тепест, предпочитая его темным пещерам, то никак не рассчитывала, что изменится погода. Небо почернело, дождь, гонимый холодным ветром из Гхенны, хлестал в лицо, слепил, мешал идти. Дорога стала скользкой, приходилось прижиматься к скалам. Я почти уже закончила спуск, как гору потряс оглушительный гром. Сверкнула молния, от могучего удара огромная глыба отломилась от нависшей над тропой скалы и полетела вниз – прямо на меня. Я никогда не думала, что могу бежать так быстро, – я мчалась вниз по камням и грязи. Оказалось, что остановиться еще труднее. Я пыталась замедлить бег, но лишь скользила по тропе все дальше вниз, наконец не удержалась, упала на колени, поползла вниз, обдирая ноги об острые камни.

Всякий раз, когда я поднимала голову, чувствовалось, что сознание вот-вот покинет меня. И все же я старалась найти какое-то укрытие – ведь иначе и я, и ребенок во мне погибнем. Медленно, ударяясь о камни, я все же добралась до подножья деревьев, которые могли предоставить хоть какую-то защиту от ветра и дождя. Я привалилась спиной к старому дубу, поджала колени к подбородку, грязный плащ плотно облепил тело – я провалилась в сон.

Очнулась я в полной темноте – и лес был полон звуков. Сначала я услышала, как какой-то зверь шел через кусты совсем рядом со мной, потом с другой стороны донесся шмыгающий звук, как будто кто-то пытался унюхать меня, лучше разобрать мой запах. Сзади меня защищало дерево – я вытащила нож и ждала.

Эти существа приближались – их было четверо, а может быть, и пятеро. Я слышала справа шуршание, впереди перекатился задетый кем-то камешек. Я ждала нападения, вглядываясь изо всех сил в темноту, чтобы невидимые создания не успели схватить меня за руку, выхватить нож.

Мгновения, казалось, еле ползли. Какие-то твари окружили меня со всех сторон. Что-то схватило меня за волосы, тянуло голову в сторону, другое существо набросилось на меня спереди. Пытаясь разглядеть хоть что-то в полной темноте, я вскочила, втыкая нож во мрак, стараясь попасть в невидимое существо. Раздался вопль боли, я вонзила клинок в руку, обхватившую мое горло. Нож, скользкий от крови, выскользнул из ладони, упал куда-то в темноту. Даже держа нож, я знала, что мне суждено сейчас погибнуть.

– Как жаль, – прошептала я жившему во мне ребенку, понимая, что схватка через мгновение закончится. Они победили меня.

Зубы вонзились мне в бок и в ногу, руки сомкнулись на шее. Отчаянно пытаясь выдернуть руку, освободить ногу, я глубоко дышала. Хрип моих легких и боль от укусов становились все сильнее.

Почти на грани шока я почувствовала, как что-то отгоняет от меня стаю чудовищ. Они вдруг отпустили меня и бросились врассыпную, разрывая истошными криками ночную тишину. Их воплям вторил далекий волчий вой.

Черное чудовище должно было искать отмщения. Я смогу сделать это снова. Моя рука зашарила по земле в поисках ножа. Как только я нащупала рукоятку, огромное тело волка навалилось на меня.


* * *


От всего мира остались лишь какие-то быстрые, беспорядочные, отрывистые образы. Яркий потолок. Седоголовый мужчина, перевязывающий мои раны. Женщина в красном платье, сидящая у изголовья моей кровати. Много позже – бледно-голубые стены, увешанные переплетенными цепями. Связки медных колокольчиков перед распахнутым окном. Медный чайник, кипящий на каменной плите. Начищенное латунное зеркало над резным деревянным столом, заставленным флаконами с духами и какими-то снадобьями.

И пение… прекрасная мелодия, добирающаяся до невероятных высот, сравнимых лишь с криками птиц на моей родине. Я лишь поворачивала на подушках голову то к окну, то к печи. Когда я пыталась пошевелиться, тело не подчинялось. Я взглянула на руки, безвольно лежавшие на мягком меховом покрывале, и увидела, что они все перебинтованы. Одна из ран все еще кровоточила – на бинте расплылось красное пятно. Пение продолжалось, и хотя вся эта обстановка вовсе не вязалась с обликом этой женщины, я, даже не видя ее, знала, кто эта певунья.

– Маэв? – позвала я и испугалась собственного хриплого голоса.

– Наконец-то ты проснулась, – она подошла ближе, и теперь я смогла увидеть ее – оранжевая блуза ярким пятном выделялась на фоне бледно-голубых стен комнаты. В руке она держала чашку с чаем. Когда она помогала мне сесть в кровати повыше, руки ее были нежными и сильными. Я попыталась снова заговорить, но она закрыла мне губы пальцем, поправила подушки, поднесла чашку ко рту так, чтобы я смогла отпить глоток. Это было нелегко – я поперхнулась, закашлялась, голова откинулась на подушку.

– Самые серьезные твои раны – на голове и на шее. Все остальное вовсе не так страшно, – Маэв сочувственно улыбнулась. – Как видишь, все пересуды имеют под собой почву. Это ведь были гоблины – поменьше и поволосатее, чем обычно. Но они любят человеческое мясо. Тебе повезло, что я услышала твои крики.

Я внимательно посмотрела на нее – никаких царапин.

– Я раньше уже охотилась на них, – с гордостью заявила она. – В Тепесте почти не употребляют их мяса, даже шкур. Насчет мяса я согласна, но мех… – Она приподняла покрывало, чтобы я смогла увидеть искрящийся золотой мех с коричневыми и черными пятнышками.

– Они совсем не ценят такие красивые шкуры?

– Ценят, если считают, что это шкуры больших котов из Марковии. Я продаю такие шкуры в шесть раз дороже, чем они действительно стоят, так что особенно не распространяюсь об их происхождении.

Я улыбнулась – смеяться было больно, сделала еще несколько глотков из поднесенной ею чашки. В окне появилась темная тень.

– Ивар! – явно раздраженно прошептала Маэв.

Он заглянул через окно.

– Я подумал, тебе пора уже проснуться, – обратился Ивар ко мне, не обращая внимания на женщину. – Дирка послала проведать тебя. Андор сказал…

Он пошел к двери, осторожно постучал. Маэв явно не хотела впускать его, но все же встала и отперла дверь. Он остановился на почтительном расстоянии и продолжал:

– Андор сказал, что ваши вещи лежат там же, где вы их оставили. Он сказал еще, что у него остались деньги Вара.

– Вара? – я с трудом припомнила лицо мужа.

– И твои, конечно.

– Мои?

– Когда вы оба исчезли из трактира, сказали, что вас поймали гоблины. Но тебе все же удалось спастись от их клыков.

– Вару не повезло – так говорят. Еще болтают, что гоблины здорово изранили тебя и ты отлеживалась где-то в пещере, уже в Марковии, пока не оправилась настолько, чтобы вернуться в Линде, – добавила Маэв. – Так?

– Может быть, я побывала в Марковии, а потом вернулась, а?

– Никто не возвращался живым из Марковии, – сказала Маэв, настороженно глядя на Ивара.

Раньше я думала, что они друзья, но теперь, когда Маэв оставила нас на минутку, Ивар заметил:

– Помни, что ты делала у Стражей. Женщина хочет завладеть Полотном, так что будь осторожна, думай хорошенько, что говоришь. Я приду завтра.

Как только Ивар ушел, вернулась Маэв, села рядом со мной, ее красивые глаза внимательно смотрели прямо мне в лицо.

– Твой муж вправду мертв? – спросила она, и я наконец поняла, что она ничего наверняка не знает и лишь о чем-то догадывается.

– Я не знаю, где он, – ответила я – и это была чистая правда.

Маэв стала расспрашивать меня о подробностях. Я чувствовала, что она знает, где я была все эти дни.

Пожалуй, это можно понять – охотясь, Маэв проходила многие мили. Когда прочие обыватели сидели у огонька, пересказывая сплетни, Маэв сражалась с хищниками, бродившими под луной. Обычно она возвращалась со шкурами гоблинов, потом выделывала их на заднем дворе, так что зловоние не проникало в дом.

Я ничего не сказала о ее догадках, когда снова пришел Ивар, – лишь о том, как она ухаживала и ухаживает за мной, как она заботлива, что мне уже гораздо лучше. Когда мы снова ненадолго остались вдвоем, я торопливо спросила, почему он не доверяет ей.

– Фиолетовые глаза, черные волосы, завораживающий голос. Она из Картакасса – а там у всех светлые волосы. Картаканцы с черными волосами, без сомнения, опасные люди. Картаканцы вообще очень замкнуты. Она покинула родину не по собственному желанию.

– Ты тоже не из Тепеста, – возразила я.

Маэв так ухаживала за мной, была столь добра, что я не хотела наговаривать на нее.

Он помолчал, может быть, сомневаясь во мне, но потом все же решил, что меня можно не опасаться.

– Моя жена и маленькая дочка живут в Гундараке. Для жены слишком много значит ее собственная семья, а мне важнее всего будущее дочери. В Гундараке семьи, в которых рождаются девочки, облагают штрафом, как будто быть женщиной – это какое-то преступление. Штраф очень большой для такой бедной страны, как Гундарак, так что пришлось мне отправиться сюда и зарабатывать деньги. Сестре моей жены – Дирке, Андору и мне принадлежат трактир с гостиницей и конюшни.

– А что будет, если ты не сможешь заплатить штраф?

– Сондру отдадут герцогу Гундару – правителю страны. Много чего рассказывают о том, что происходит в его замке, когда семьям приходится надевать траур. Это страшные рассказы.

– А ты веришь тому, что рассказывают?

– Да. Я думаю, он пожирает девочек.

Ивар в последнюю очередь мог показаться сентиментальным. Он верит в эти ужасы, и одно это убедило меня в том, что это правда. Сидя у моей кровати, он поведал странную, печальную историю этой ужасной страны. Однажды во время его рассказа вошла Маэв, расчесывая резным гребнем свои черные волосы, подошла к зеркалу.

– А что ты расскажешь о Тепесте? – спросила я, когда он умолк.

– Люди думают, что страной никто не правит, но я-то знаю лучше, – ответил Ивар. – Буря, которая сегодня чуть не погубила тебя, унесла в горы двух пастухов. Их нашли только сегодня утром – лишь кости, дочиста обглоданные.

– Весь город должен отправиться на охоту и уничтожить гоблинов, – с неприязнью заявила Маэв, впервые заговорив в присутствии Ивара. – А они лишь жмутся к огню да молятся, чтобы с ними ничего не случилось, как будто боги будут слушать этих трусов.

– Ты не можешь изменить людей, заставить их верить во что-то иное, Маэв, – ответил Ивар устало, как будто им уже приходилось много спорить об этом.

– Конечно не могу. И никогда не пыталась, – она посмотрела на меня.

Я подумала о ее опасных ночных вылазках. Какая она все-таки смелая. И как мало я знаю ее.

Вечером, когда она принесла мне чай и оленину, я взяла ее ладонь, прижала к щеке:

– Ты так добра ко мне, Маэв.

– Ты похожа на мою мать, – ответила она и быстро отвернулась.

Она собиралась в этот вечер в трактир. Я наблюдала, как она сменила обычную рабочую одежду на сверкающую темнофиолетовую блузку с широкими рукавами, узкие брюки из голубой замши, зашнуровала высокие ботинки черной кожи, подвела глаза. Она была красива вызывающей, опасной красотой, совершенно отличной от той милой женственности, к которой меня приучали, – на поясе у нее висел острый изогнутый кинжал. Никто не обидит ее. Никто не осмелится.

Когда она ушла, я села на кровати, потом медленно встала и, тяжело опираясь на палку, которую Маэв сделала для меня, добралась до ее столика, села перед зеркалом.

Под глазами у меня теперь синели круги, кожа была болезненно бледна. Я взяла ее гребень и принялась расчесывать свои прямые коричневые волосы. Я слишком долго пролежала в постели. Пора было начинать жизнь заново.

Той ночью луна стала полной. Я готовилась ко сну и вдруг почувствовала ее притяжение, до меня явственно донеслись псалмы Стражей, неподвижно стоящих у запертых дверей часовни. Если бы Маэв осталась дома, мы могли бы поболтать или поиграть в карты. Она успела научить меня стольким играм за время моей болезни. Но ее не было, и я никак не могла остановить воспоминаний о прошедших днях.

Потом помню лишь, что вновь застелила кровать. А очнулась от холода обнаженной, лежащей на задворках дома Маэв.

Поскольку Маэв иногда не возвращалась до утра, я не знала, пришла она или еще нет. Я пробралась по темному дому в свою спальню, залезла в кровать и тут же провалилась в сон. Когда я проснулась, Маэв уже была дома и задумчиво раскладывала карты на подоконнике. Похоже, она не заметила, что я выходила ночью. Потом я узнала, что у нее были собственные причины не обратить внимания на мое отсутствие.

Следующая ночь оказалась повторением предыдущей. Рано утром я проснулась с окровавленными руками, от моего тела исходил смрадный запах какого-то животного. Свежий шрам, оставшийся на том месте, где три месяца назад волк прокусил мне руку, кровоточил. Я встала на ноги и тут же упала назад – так закружилась голова. Я согнулась и извергла из себя куски сырого мяса прямо на тщательно вымытые Маэв камни.

Я не могла идти в постель в таком виде. По крайней мере, нужно умыться. Маэв обязательно проснется и начнет расспрашивать меня. Я решила, что лучше сказать ей всю правду, лучше попросить помощи у этой мудрой и сильной женщины. В конце концов, к тому времени она стала моей ближайшей подругой – единственной в этой непонятной стране. Даже сейчас, после всего, что произошло, я по-прежнему считаю ее таковой. Я глубоко вздохнула и вошла внутрь. Зажгла свечу и обнаружила, что Маэв нет дома.

Когда забрезжило утро, я задумалась об опасностях этих моих ночных блужданий для ребенка, растущего во мне. Теперь я уже не была той дурочкой, которая вместе с Варом вступила впервые на эту проклятую землю. Но до того утра я старалась закрывать глаза на правду – теперь нужно было ее признать. Перебирая одно за другим, я отвергла все разумные объяснения, все те причины, которые могли вызывать мои помешательства и странные вылазки. В конце концов осталось лишь одно-единственное объяснение. И его можно было очень просто проверить.

Я залезла в ящик, где были сложены мои скудные пожитки, нашла серебряный нож, так часто выручавший меня. Сжав зубы, я прижала лезвие к шраму, оставленному волчьими клыками.

Страшная боль пронзила все тело – боль не только от ожога, оставленного клинком, но и от бесспорного осознания того, во что я превратилась.

Ликантроп. Оборотень.

Я так надеялась на иное. И все же правда была лучше незнания.

Днем я отправилась в трактир. Я вспомнила, как Андор отдернул руку от серебряного ножа моего мужа, какой медальон с серебряным волком он носил на шее.

В трактире было пусто. Андор сидел с Диркой за столом у двери. Я подошла к нему, положила нож на стол, показала ожог, оставленный серебром.

– Отведи ее к Ивару, – сказал он жене.

Я забрала нож и последовала за Диркой на кухню, затем в ту часть дома, где жили хозяева. Из небольшой прихожей глубоко вниз уходила винтовая лестница. Держась за стену, я стала спускаться, изо всех сил стараясь не отставать от женщины.

В конце лестницы оказался узкий проход и несколько темных ходов, сразу напомнивших мне пещеры, в которых я побывала всего несколько недель назад. Главный ход вел в длинную комнату, стены которой были облицованы камнем, – там пахло старой бумагой и сушеными травами. Вся комната была завалена книгами в кожаных переплетах и грудами старинных свитков. Горели две лампы – одна у двери, а вторая – у дальней стены. Внутри сидел Ивар за деревянным столом, – длинные белые волосы закрывали его лицо. Когда мы подошли ближе, я увидела, что он делает заметки на полях книги. Хотя он должен был услышать наши шаги, он не отрывался от книги, пока не закончил свое занятие.

Хотя я знала его, я чувствовала себя растерянной, не знала, что и говорить, с чего начать. Но в его серых глазах было такое участие, а улыбка казалась такой искренней, что я улыбнулась в ответ, подошла к столу и села рядом. Дирка оставила нас, и я поведала ему обо всем.

– Это опасно для моего ребенка? – спросила я, окончив свое повествование.

Он молча открыл книгу, пробежал глазами несколько строк. Одна его рука покоилась на медной монете, лежавшей на столе перед ним, вторую руку он опустил на мой растущий живот и прикрыл глаза. Через несколько мгновений он словно очнулся и покачал головой.

– У твоего сына сильная воля. Похоже, с ним все в порядке, – наконец промолвил Ивар.

– Сын, – выдохнула я. – Я причиняю ему вред, когда меняюсь?

– Что вредно для тебя, вредно и для него. Этого достаточно.

– Ты можешь изменить то, что случилось со мной?

– Нет. Но есть другие способы помочь тебе. Пойдем.

Открыв длинный ящик, лежавший у стены, он достал и развернул шерстяной ковер, покрытый рунами. Мы сели на него лицом к лицу, между нами оказалась горящая лампада, наполнявшая комнату запахом молодой весенней травы. Рядом с лампадой он положил глиняную тарелку, выложил на нее маленький серебряный слиток.

Ритуал начался.

Я приготовилась переносить боль и ужасные видения, которые всегда вызывал наш деревенский колдун у тех несчастных, кому приходилось обращаться к нему за помощью. Но руки Ивара бледными тенями двигались в поднимающемся зеленоватом дыму, и я чувствовала, как легче становится на душе, как спадает тяжесть последних недель. Когда обряд подходил к концу, Ивар поднес ладони к серебряному слитку и между ними возникла дуга голубого пламени. Свет становился все ярче, холодным голубым сиянием озаряя комнату. При последнем заклинании Ивар направил на слиток обе руки. Пламя вырвалось из его пальцев. Серебро расплавилось, потекло и приняло форму волчьей головы.

Когда металл остыл, он повесил его на цепочку и застегнул ее у меня на шее.

– Я не изменил твою жизнь – это мне не под силу, но я дал тебе выбор, – произнес он. – Пока ты носишь этот амулет, ты можешь сопротивляться превращению в зверя.

Я не спросила, что случится, если я сниму кулон. Я не собиралась этого делать.

– Андор принес мне деньги. Я могу заплатить тебе, сколько нужно, – сказала я, уверенная, что заклинания обойдутся недешево.

– Это мое заклинание держит ворота Стражей закрытыми от чужаков, детка. Ты думаешь, я не чувствую вины за то, что теперь никто из земель мрака не может войти в эти стены и спасти призванных. Темные души на Полотне не были нужны жадному ремесленнику и его жене, потому вы смогли пройти в ворота и похитить Полотно. После того дня я поменял заклинание, но все же не могу вернуть тебя домой. Потому я должен сделать для тебя все, что в моих силах. Это я в долгу перед тобой. А теперь положи на ковер свой нож.

После заклинания, оказавшегося гораздо короче первого, он вернул мне кинжал. Взяв нож, я почувствовала тепло заклинания.

Я взглянула на нож, зажатый в ладони, – такой тяжелый и красивый, потом на бледное, ласковое лицо Ивара.

– Позволь мне, – прошептала я и поцеловала его руки.


* * *


Увидев меня, Маэв сразу же почувствовала произошедшую со мной перемену. Я поняла это по тому, как она взглянула на меня, когда я вернулась, по лукавой улыбке на ее губах, когда она встретилась со мной взглядом. Переодевшись в темный охотничий костюм, она еще раз внимательно посмотрела на меня и ушла.

Мне было все равно. Я в первый раз крепко проспала всю ночь безо всяких кошмарных видений. Ивар освободил меня.

Маэв не вернулась к утру. Ее отсутствие было привычным и не встревожило меня, когда я принялась за работу – открыла ставни свежему утреннему воздуху, положила сухие поленья в печь на вчерашние угли. Потом вскипятила чайник, подогрела бисквиты, намазала их джемом. Я понесла завтрак в спальню, и тут дверь распахнулась. На пороге появился Виктор – один из мужчин, с которыми Маэв иногда встречалась в трактире, – сейчас его лицо было багровым от ярости.

– Где она?! – взревел он. – Она должна была встретиться со мной вечером и не пришла.

Он посмотрел на ее зеркало, на флаконы со снадобьями и духами, на золотое кольцо, оставленное Маэв на столике. Тут весь его гнев пропал, на глаза навернулись слезы, которые так странно было видеть на этом жестком лице.

– Отдай ей это. Скажи, что если не я, то никто! – Он сунул мне в и без того занятые руки коробочку и удалился столь же стремительно, как и ворвался. Чашка накренилась, горячая жидкость плеснулась мне на руку, я разжала пальцы, и чашка со звоном разлетелась по полу. Коробочка тоже упала, раскрылась при ударе. Золотое кольцо покатилось по полу и исчезло за шкафом Маэв. Сначала я достала кольцо, очень удивившись тому, что подарок Виктора оказался мужским кольцом с выгравированным именем другой женщины. Вытерев с пола чай и подметя осколки, я положила кольцо и коробочку в карман. Когда Маэв вернулась, я положила ей на ладонь футляр, потом пошла за чаем для нее, принесла чашку и поставила перед ней, не говоря ни слова.

– Не знаю, что мне делать с этим, – протянула Маэв, глядя на кольцо. – Вернуть ему… или его жене?

– Ты это сделаешь? В моем голосе прозвучали удивление и даже испуг. Она ничего не испугается!

Маэв повернулась ко мне, ее фиолетовые глаза были полны печали:

– Ты думаешь, я могу поступить так жестоко?

– Не знаю. Я ведь совсем не знаю тебя.

– Нет, Лейт. Ты хорошо меня знаешь. Я одинока в этой земле. У меня нет ни друзей, ни семьи. Я живу, как могу, и не позволю никому из мужчин угрожать мне. И ты тоже должна это уметь, если хочешь растить своего ребенка одна.

Она зевнула, потянулась и отправилась вздремнуть, оставив меня размышлять над ее советом.

Я думала, кем я кажусь ей – с длинными коричневыми волосами, тугим узлом стянутыми на затылке, застенчивая и все время как будто извиняющаяся за само свое существование. Я подошла к ее шкафу с платьями, распустила волосы, принялась укладывать их мелкими кольцами, обрамляющими лицо. Потом я нанесла румяна на щеки, подкрасила глаза. Теперь они казались глубже, чем обычно, улыбка приобрела какую-то порочность. Я расстегнула воротник блузки, открыв амулет на груди. Со всем своим могуществом он никак не мог сравниться с изысканными украшениями Маэв. Я подержала ее тяжелое золотое ожерелье, приложила к себе, быстро вернула на место. Тяжелое, дорогое и изящное. Откуда оно у нее?

– Возьми мой голубой платок и подвяжи волосы сзади, – донесся из угла голос Маэв, Я покраснела и подчинилась. Когда я не сумела затянуть узел, она встала с кровати и помогла мне.

В этот момент вновь появился Виктор. Маэв процедила слова приветствия, а я поспешно застегнула блузку и, оставив их наедине, отправилась в трактир за хлебом. Дирка пекла сладкие булочки, и я немного поболтала с ней, очень довольная тем, как она встретила меня.

– Если ты уже поправилась, у Андора найдется работа для тебя. И мы можем сдать тебе комнату в трактире, если ты захочешь покинуть дом этой женщины.

Ее слова точно передали мне все, что она думала о Маэв. Хотя я не хотела так быстро возвращаться домой, пришлось это сделать, – к счастью, Виктор уже уходил, лицо его было довольным, а кольцо вернулось на свое место.


* * *


В последующие дни Маэв везло на охоте. Она добыла еще пару дюжин красивых шкур. Закончив выделку меха, она тут же продала шкуры торговцу, направлявшемуся в Нова-Ваасу.

– Теперь у меня хватит денег, чтобы в достатке вдвоем прожить зиму, – радостно сообщила она. – Вечером устроим праздник. На этот раз ты не отвертишься.

Она убрала мне волосы, нанесла грим и повела в трактир. Мужчины из Линде и восточных деревушек не сводили с нас обеих глаз. Я с удивлением обнаружила, что мне нравится задирать их, подначивать, так же как и ей. Когда дело стало принимать серьезный оборот, мне удалось улизнуть.

Было уже почти темно, и дорога оказалась совсем пустынной. Я прошла уже почти половину пути к дому, как услышала, что кто-то догоняет меня. Я бросилась бежать и уже открывала дверь дома, когда кто-то схватил меня сзади.

– Впусти меня, – прошептал мне на ухо один из мужчин, сидевших рядом с нами в трактире. Он был здоровенным, толстым, от него несло элем и потом. Огромные ручищи так сдавили меня, что нельзя было просто вздохнуть. Придет ли кто-нибудь на помощь, если я закричу? Но помощь уже пришла.

– Отпусти ее! – приказала Маэв. Мужчина развернулся к ней.

– Ты! Ступай обратно к своим любовникам, а я уже нашел себе парочку.

Маэв схватила его за руку и оттащила от двери.

– Иди внутрь и запри дверь, – скомандовала она мне, но я отказалась. У меня был нож. Он мне не понадобился. Быстрее, чем я успела сообразить, что происходит, Маэв выхватила свой собственный кинжал, заломила мужчине руку и прижала лезвие к его горлу.

– Только тронь ее, и тебе уже не придется дотрагиваться ни до кого, – отчеканила она и оттолкнула его так, что он полетел на землю. Несостоявшийся любовник неуклюже поднялся, отряхнулся и поплелся обратно в трактир, проклиная нас на чем свет стоит.

– Может, гоблины его сожрут, – сказала Маэв и вошла вслед за мной в дом. Я упала в кресло и залилась слезами.

Маэв встала передо мной на колени, отвела мои ладони от мокрых глаз.

– Я не хотела, чтобы было так, – прошептала я.

– Конечно, не хотела, ну и что с того. Злой всегда набрасывается на слабого. Если ты хочешь увидеть своего ребенка взрослым, ты должна помнить это, тем более что это будет только твой ребенок.

– Как ты можешь знать? Она показала на мой амулет.

– Ничто не сможет остановить превращение. Если бы оно совершилось полностью, ты была бы бесплодна. Помни об этом и живи соответственно.

– Не понимаю.

– Забудешь свою силу, и земля уничтожит тебя и твое дитя. Пользуйся своей силой – и вы будете жить. И жить хорошо.

Она оставила меня. Я заперла дверь, ставни, а потом долго сидела в темноте, размышляя обо всем, что услышала от нее.


* * *


Маэв не возвращалась три дня. Я занималась своей обычной работой – прибиралась в доме, пропалывала грядки с травами во дворе, залатывала дыры, оставшиеся в шкурах гоблинов, чтобы Маэв потом было легче делать покрывала.

Виктор тоже пропал. Хотя горожане искали его, делали они это без всякого усердия и, как и ожидалось, ничего не нашли. Он был третьим мужчиной, пропавшим в это лето. И все они были охотниками, привычными к опасностям. Хотя я думала, что Маэв и Виктор ушли вместе, я всячески старалась скрыть ее отсутствие, приходилось даже лгать. Наконец она возвратилась, ввалилась в заднюю калитку. Одежда была измазана в грязи, изорвана, подмышкой она держала большую охапку шкур. Я не спросила ее о Викторе. Маэв охотилась. С ней все в порядке. Больше ничего не случилось.

Я принесла ей еду и просидела рядом весь день. Она рассказывала о своем походе на юг Тепеста и в Марковию.

– Я так привыкла к гоблинам, так хорошо знаю, как они двигаются, как думают. Они для меня слишком легкая добыча, – сказала она. – Но в горах Марковии скрываются совсем другие существа. Они ходят на двух ногах и выглядят почти как люди. Они даже говорят на языке людей, но глаза их загадочны и пусты, как будто жрецы Гхенны похитили их души.

– Околдованные, – предположила я, вспомнив о нашем деревенском колдуне, о людях, чей рассудок был разрушен его заклинаниями.

– Может, и так. И злобные. – Ее руки сложились в кулаки. – На меня никогда так жестоко не нападали. Я убила восьмерых, но потом все же пришлось отступить. Они дважды бросались на меня, но я смогла дойти до границы, и они не последовали за мной в Тепест. Может быть, они не могут пересекать границу. Если так, мне здорово повезло. Стражам приходится нелегко с этими тварями.

Она проверяет меня, поняла я. Она делала это и раньше.

– Ты убила восьмерых? – спросила я вместо ответа.

– Я унаследовала хороший опыт от матери.

– Ты сказала, что я напоминаю тебе мать. Но я же вовсе не охотник, не боец – ты же знаешь.

– Можно сражаться по-разному, Лейт, как ты сама знаешь. Дай мне немного отдохнуть, и тогда вечером я расскажу тебе о своей семье.

Я села у окна и зашивала дыры в шкурах, пока она спала. Когда Маэв проснулась, я приготовила ужин.

После еды она налила вторую чашку чая и начала свой рассказ.

– Отец сильно любил мою маму. Он думал, что она смертная женщина с примесью крови эльфов, но правда оказалась страшнее. Ее заразила колдунья, ведьма, – не так, чтобы мать стала бесплодной, но так, что я оказалась ее единственным ребенком.

– Что за ведьма? – спросила я.

– Самая прекрасная из оборотней, самая очаровательная. Она заражала страшной болезнью лишь женщин, и они превращались не в волков, а в серебряных лис. Часто и в человеческом обличье волосы их оказывались серебряными, а лица заостренными, вытянутыми.

Маэв горестно улыбнулась и продолжала:

– Когда мать вынашивала меня, с ней происходили такие перемены. Как рассказывают, даже в том состоянии, когда я выходила из ее чрева, ее лицо заострилось, а уши оказались там, где они находятся у эльфов. Она осталась жива после родов, но рассудок больше ей не принадлежал. С тех пор она постоянно стремилась найти ту самую женщину, что заразила ее. Она стала относиться к моему отцу не так, как жена относится к мужу. Она считала его тюремщиком. Когда за ней не следили, она убегала, и весь Картакасс искал ведьму, околдовавшую мою мать. Как и ты, она носила амулет, чтобы спастись от перемен. Она отвергла лучшую часть своего естества, и в конце концов этот отказ свел ее с ума.

Ее судьба привела в ярость отца. Он исходил всю страну, пытаясь отыскать ведьму, заразившую маму. Он убивал каждую встреченную им женщину, если у той были серебряные волосы, убивал очень жестоко. Он надеялся, что, убив ту, которая заколдовала мою мать, он сможет освободить жену от проклятия. Он так и не встретил ту женщину, а может быть, и встретил, но, значит, и ее смерть уже не могла ничего изменить.

Маэв поднялась и стала нервно расхаживать по комнате. Я решила не прерывать напряженное молчание, повисшее в комнате. Когда она наконец продолжила, голос ее был полон ненависти и презрения:

– Картаканцы поймали и сожгли его. Они сложили костер вокруг него. Я стояла рядом с моей безумной мамой, старалась зажмурить глаза, заткнуть уши, но все равно слышала его вопли. Брат отца приютил нас. Он полюбил мать столь же самоотверженно и гораздо нежнее, чем отец. Но я презирала дядю – он мог остановить казнь отца, если бы не был таким трусом. Повзрослев, я отомстила, как могла, убийцам отца и покинула Картакасс. И вовсе не хочу возвращаться на родину.

В комнате уже стало темно. Я зажгла масляную лампу на столе, вновь наполнила чашку Маэв, встала у закрытого окна. Слезы стояли у меня на глазах. Ее глаза были абсолютно сухими.

– Ты не вернешься хотя бы для того, чтобы увидеть, что стало с матерью? – спросила я.

– Мать умерла вскоре после моего рождения. Существо, заменившее ее, хотя и сделало из меня то, что я есть сегодня, я никогда не любила. Отец часто рассказывал о том, как красива и умна она была до перемены. Думаю, она могла это вернуть, если бы захотела, но она слишком трусила. Слишком боялась потерять отца. Вместо этого она позволила заточить себя. Позволила сначала отцу, а потом дяде.

– Как ты отомстила?

– Это было очень давно. Тогда мне было двадцать лет. Теперь я вдвое старше. Лучше не вспоминать об этом.

Я думала, что она вдвое моложе, и сказала ей об этом.

– Одна из выгод моего проклятия, если то, что я не старюсь, – это проклятие. Но, к сожалению, у меня не может быть ребенка.

Она задула свечи и распахнула ставни. Потом разделась в тени и вышла на лунный свет, заливавший холодным потоком комнату. Я не сводила с нее глаз – ее черты вдруг стали плавиться, меняться на глазах. Серебряный мех появился на руках и ногах. Уши удлинились, лицо стало совсем другим, но, несомненно, это было по-прежнему ее лицо – лицо Маэв. Я всегда думала, что оборотни уродливы, но она была прекрасна, красивее, чем любое виденное мною раньше создание. Я медленно шагнула вперед, протянула руку и коснулась мягкой шерсти, покрывшей ее все еще человеческое лицо.

– Сними с шеи цепочку, – певуче сказала она, не сводя с меня фиолетовых глаз.

Мои руки тряслись, но я сделала то, о чем она просила, положила серебряного волка на столик у своей кровати. За цепочкой последовали и мои одежды, я ступила в лунный свет, и она взяла меня за руки.

– Меняйся, но не забывай, кто ты есть. Вспомни об этом, прежде чем сделать выбор, – прошептала она и снова стала меняться.

Через мгновение передо мной стояла крупная серебряная лисица – подняв морду, она выжидательно смотрела на меня.

Я сделала, как она просила, подавив крик, когда боль пронзила все мое тело. И через несколько мгновений я ощутила прилив удовольствия от мощи собственного – теперь уже волчьего – тела. Я последовала через распахнутое окно за Маэв – в пахучую ночь. Тени змеились вслед за мной, я мчалась вперед, в первый раз не чувствуя вины, через туманные леса Тепеста.


Глава 6


Я надела амулет, как только кончилась ночь, и вновь сняла его, когда село солнце. Это стало моим ритуалом, и одни сумерки следовали за другими. Я и Маэв охотились на оленей и гоблинов в густых лесах Тепеста, забирались в заснеженные горы, окружавшие озеро Кронов, и возвращались домой до того, как ночь пронзал первый луч рассвета.

Мы стали забираться все дальше, уходили за южную границу Тепеста. Однажды ночью мы добрались до горы, на которой Стражи хранили свое Полотно. Я хотела повернуть назад, но Маэв забралась на самую высокую вершину и долго смотрела на крепость. На следующее утро она принялась расспрашивать меня о монастыре. Я сказала, что мало помню обо всем этом, утаив от нее мрачные тайны замка. – лучше не говорить с ней об этом.

– Легенды говорят, что стены защищены и никто не может войти туда, – ответила она, отлично поняв – я тем самым признала, что побывала в замке.

– Полотно там, так? Оттуда вы его и украли, да?

Я не стала отвечать. По-моему, в этом не было необходимости.

– Я пойду туда, – заявила она.

– Оно защищено. Ты не сможешь войти.

Она перестала расхаживать по комнате, на лице ее отразилась целая буря чувств, которые я не могла полностью понять.

– Ответь мне на один вопрос. Это там тебя заразили?

– Нет. Когда я шла в крепость, на меня набросился волк.

Она на это ничего не сказала, лишь посмотрела на мои обнаженные руки. Шрамы отчетливо показывали, что мне пришлось пережить. Она перевела взгляд на мое лицо, как будто ища ответа.

– Мы живем хорошо, Маэв, – сказала я. – Ты хочешь, чтобы все это кончилось?

Она приблизилась ко мне, подняла мой подбородок, заставила смотреть прямо в глаза.

– Завтра ночью – полнолуние. Ты пойдешь со мной в крепость, войдешь в ворота и возвратишь Полотно. Я приказываю тебе, дитя мое, и ты сделаешь все, о чем я попрошу.

Меня поразило, с какой готовностью я хотела подчиниться, но все же воля моя не была полностью подавлена. Я любила ее как сестру, и этого было достаточно, чтобы не дать ей погибнуть. Я сказала ей об этом, а потом спросила, что она собирается делать, если завладеет Полотном.

Вопрос был вполне естественным. Но она ответила не сразу. Когда наконец она заговорила, ее гнев свидетельствовал, что это правда.

– Рассказать тебе, как обращалась со мной семья отца после его смерти – после того, как его сожгли? Они избивали меня за малейшую оплошность, как будто это я была повинна в участи родителей. Хотя они знали, что я не могу выходить замуж и рожать детей из-за своего проклятия, они силой отдали меня мужчине, которого я почти не знала. Он был столь же жестоким, как и они. Да, я отомщу им всем. Я выпущу существа с Полотна, околдую их так же, как жителей этого городка. Я поведу их на Картакасс и прикажу уничтожить моих врагов.

– Ты не можешь заходить так далеко. Полотно сначала уничтожит тебя саму. У него есть сила для этого.

– Завтра идем в крепость.

– Ты пойдешь одна.

Она уставилась на меня, но мой взгляд был таким же сильным и неумолимым, как и ее собственный. Я думала, что этот безмолвный поединок характеров продолжится, но непонятно почему она просто пожала плечами и ушла. В последующие ночи мы охотились в горах на востоке, не пересекая границы. Она больше не заговаривала о Полотне, даже не упоминала о крепости.

Дитя, росшее во мне, делало мое тело все более неловким. И все же я продолжала охотиться с Маэв до того дня, как ребенок впервые зашевелился во чреве. Это спокойное, уверенное напоминание о жизни, существующей внутри меня, вызвало ощущение вины и неожиданный всплеск материнских инстинктов. Я надела амулет и, хотя Маэв умоляла меня присоединиться к ней, отказалась снимать его. Мой ребенок был важнее моих ночных развлечений, важнее Маэв, даже важнее моей собственной жизни.


* * *


Маэв стала охотиться в одиночку. Ее не было по несколько дней, я же проводила время, сидя в тени сада, тяжелея и становясь все более благодушной. Когда Маэв была дома, она спала, как кошка на солнышке. Я ходила на цыпочках, стараясь не тревожить ее, иногда отправляясь в трактир, чтобы пообедать и поболтать с Андором и Диркой. Я была одинока, но не хотела признаваться Маэв в этом. Теперь, став частью ее мира, я понимала все ее желания и не могла отказать ей в них.

Однажды, когда Маэв какое-то время не было, к нашему дому пришел лудильщик. Его звали Фиан. У него были такие же иссиня-черные волосы, как у Маэв, такие же фиолетовые глаза. Я спросила, не картаканец ли он.

– Картаканец и цыган в придачу, – ответил он. – И гоним повсюду.

Я дала ему работу. Занимаясь своим делом, он поведал мне о Картакассе. К тому времени, как были запаяны два чайника, уже зашло солнце. У него не было денег на ночлег в трактире, и, боясь, что его могут растерзать гоблины, я предложила ему провести эту ночь в нашем саду. Вполне естественным казалось, что я разделила с ним ужин, а потом выпила его вино. Оно было таким сладким, таким густым, полным ароматов. Проснувшись, я обнаружила, что он лежит рядом. Потом я лежала на кровати, он готовил завтрак. Принеся еду, он налил мне еще один стакан своего чудесного напитка.

Возвратившись, Маэв тут же стала принюхиваться, втягивать носом воздух в комнате.

– Здесь кто-то был? – спросила она. Я кивнула.

– Кто?

Я рассказала ей. Когда я сказала, как его звали, она заволновалась, встревожилась, проверила свои драгоценности, а потом предположила, что его подослали из Картакасса, чтобы шпионить за ней.

– Неужели я так уродлива, что никто не захочет меня просто так? – спросила я, обидевшись на такие слова.

– Нет. Ты даже не представляешь, какой красавицей ты стала. А этот Фиан, похоже, из тех, кто может охмурить любую без всякого вина. Как ты думаешь, что ты могла рассказать ему в те часы, что не можешь вспомнить сейчас? – В последних словах явно слышался гнев. Она сдержалась и продолжила уже мягче: – У меня есть могущественные враги в Картакассе. Я постоянно настороже. Я не могу расслабляться, пока они не уничтожены. Я надеялась… ладно, спрошу твоего лудильщика, если он появится снова.

Зимним вечером – я была уже на шестом месяце беременности, – из сумерек вновь появился Фиан. Я возвращалась из трактира и вдруг увидела его высокую фигуру у нашей двери. Я прибавила шагу и тут увидела, что Маэв втащила его внутрь, как паук затягивает муху в свою паутину. Вопросы у нее будут не из приятных, решила я. Лучше, пожалуй, мне и не знать, что он ответит ей. Я отправилась на центральную площадь, уселась на каменную скамью напротив трактира. На холмах перекликались пастухи, звон колокольчиков легким эхом разносился по долине – скоро стада должны были возвращаться с пастбищ.

Какое мирное место, но для Маэв нет покоя даже здесь. Я старалась не вспоминать о Фиане. Через некоторое время я решила возвращаться домой. Уже совсем близко подойдя к нашему домику, я услышала, как Маэв выкрикивает мое имя, – я бросилась в комнату, на секунду задержалась на пороге, почувствовав, что внутри идет схватка, – голос Маэв был испуганным.

Шкаф был перевернут, одно из резных кресел разломано. Маэв, зажатая сильными руками Фиана, пыталась совершить перемену, но всякий раз он повторял какие-то заклинания и ей не удавалось обернуться зверем. Она слабела. Я не знала, чего добивается Фиан, но была на ее стороне. Скользнув к кровати, я вытащила из-под матраса нож. Стараясь не касаться Маэв серебряным лезвием, я глубоко воткнула лезвие в плечо Фиана.

Он взвыл от боли. Его хватка ослабла, и Маэв удалось вырваться. Подхватив с пола собственный кинжал, Маэв бросилась на мужчину.

Он отступил в дальний угол комнаты. В этот момент Маэв бросила оружие на пол и стремглав бросилась в распахнутую дверь. В отчаянии, уже не боясь, что кто-нибудь может увидеть ее, она на ходу срывала одежду, мчалась вперед, на бегу превратилась в лису и скрылась среди деревьев. Повернувшись, я увидела, что Фиан вытягивается и его тело превращается в огромного серого волка. Выпрыгнув в окно, он помчался вслед за ней. На полу осталась кровь, но, похоже, я ранила его не сильно.

Маэв не смогла убежать от него, не смогла защититься без моей помощи, когда он схватил ее. Я сорвала амулет и через мгновение, зажав деревянную рукоятку серебряного кинжала между зубами, помчалась – уже на четырех лапах – вслед за ними.

Долгие месяцы без превращений замедлили мой бег, но не мои чувства. Хотя я быстро потеряла их из виду, я чувствовала их свежий сильный запах на сухой земле и не теряла следа.

Фиан был ранен. Я ожидала, что Маэв будет рассчитывать на мою помощь, повернет и заляжет. Но она направилась к востоку, двигаясь параллельно дороге на Тимори, потом пересекла дорогу и продолжала бежать по южному берегу озера Кронов. Несомненно, она хотела измотать Фиана перед их последней схваткой. Мне было достаточно лишь следовать за ними и помочь, только если это понадобится, а не бросаться в бой, рискуя поранить своего неродившегося сына.

Лес становился все гуще. Река делала крутой поворот в сторону от дороги. Какое-то врожденное животное чувство подсказало мне остановиться, прижаться к земле и ползти через подлесок. Запахи моего любовника и моей подруги влекли меня вперед, я не обращала внимания на другой, пугающий запах. Но чем дальше я ползла, тем сильнее он становился, пока я не поняла, что это смрад разложения. Хотелось развернуться и бежать подальше от этого места, но я не могла оставить Маэв и продолжала ползти.

Взгляду открылся большой побеленный дом, показавшийся крайне опасным. Это было мрачное место, затененное высокими деревьями, окружавшими опушку. Из трубы вился плотный дым, других признаков, что там внутри кто-то есть, я не заметила. Обегая дом вокруг, я наткнулась на гору костей гоблинов – ярко-белых и желтых. Головы были сложены в другую кучку – поменьше. Те морды, на которых еще оставалась шкура, были столь омерзительны, что казались еще страшнее, чем при жизни этих чудищ. Одни головы были темными, другие посветлее, и – я внимательнее пригляделась к ужасной горке – среди них было несколько человечьих голов. Головы мужчин, женщин и реже – детей. Шерсть встала дыбом у меня на загривке. Опасаясь, что убийца гоблинов может заметить меня, я осторожно попятилась прочь и спряталась за деревьями. Громкий хруст заставил меня оцепенеть. Я в испуге замерла – мимо меня на опушку выбежала женщина.

Маэв! Ее походка была неверной, от тела исходил густой запах смерти. Это была Маэв – и это была не она.

– Фиан! – крикнула она, и в ее таком знакомом голосе были вызов и насмешка. – Выйди ко мне в человеческом облике, Фиан. Если не боишься!

Прошло несколько мгновений, прежде чем Фиан ответил. В обличье волка он вышел из кустов, поводя по сторонам мордой и вглядываясь в тени деревьев. Затем, столь же быстро и изящно, как он проделал это в нашем доме, он принял вид человека и двинулся к Маэв, держа нож кверху, готовый нанести удар. Я медленно повернулась в листве, готовясь к прыжку.

Маэв шагнула к Фиану, подняв руки. Я только подумала, что она сдается, и в этот момент Маэв бросилась на него и с нечеловеческой силой развела ему руки в стороны. Сделав это, она издала победный крик, который повторили два хриплых вопля, донесшихся из дома.

Свет вокруг Фиана задрожал, образуя прозрачную серебряную клетку. Хотя он сопротивлялся и пытался вырваться, Маэв легко удерживала его руки, пока сияние не прекратилось. С холодным смешком она отпустила его, отступив от волшебной клетки. Его руки остались разведенными в стороны, зажатые сверкающими прутьями, – он изо всех сил пытался освободиться, но не мог.

Два ужасных призрака явились из дома и, передвигаясь на бесформенных конечностях, поплыли к клетке. Одна ведьма была огромного роста и черна как ночь, ее зубы были столь велики, что она не могла закрыть рта, даже не могла глотать. Слюна стекала по ее подбородку, длинными нитями свисала на балахон. Вторая ведьма была вдвое меньше. Желтая, покрытая язвами, как от проказы, она приближалась к клетке с мерзким кудахтаньем.

Это, должно быть, те самые ведьмы, о которых говорил Андор, подумала я. Хотелось выскочить и спасти Маэв, но мое тело отказывалось подчиниться, что-то подсказывало мне, что это – не Маэв.

Фиан отчаянно пытался втянуть руки внутрь клетки, умоляя Маэв освободить его. Явно опасаясь надвигавшихся ведьм, Маэв какое-то мгновение, как мне показалось, хотела помочь ему. Она снова взяла его за руки, поцеловала их и что-то тихо прошептала ему на ухо. Мой острый волчий слух позволил разобрать ее слова:

– Теперь ты будешь любить меня, муж?

– Всегда буду, – ответил он.

При этих словах я рассмеялась. Ее не проведешь лживыми обещаниями – мою Маэв.

В эту минуту на опушку ступила вторая Маэв – с острым ведьминым лицом и сверкающей серебряной шкурой. А первая Маэв обрела свой настоящий облик.

Существо было самым маленьким из трех ведьм. Хотя кожа у нее была зеленой, как у жабы, а оранжевые глаза светились, как у ящерицы, она все еще сохраняла нечто, напоминавшее о ее былой красоте. Обходя клетку и рассматривая пленника, она двигалась даже с изяществом. Ее проклятие должно было быть самым страшным.

– Ты будешь любить меня? – снова спросила она мелодичным голосом. Одна рука – тонкая, покрытая чешуей, с черными кривыми когтями – дотронулась до его ладони. Когтем второй руки она глубоко поцарапала его запястье. Потом опустила голову и стала жадно высасывать струйку крови, побежавшую из раны. Подползли две другие ведьмы. Первая отняла губы от раны на запястье Фиана, и та немедленно затянулась. Коротенькая ведьма с проказой тут же глубоко впилась в руку в другом месте. Сверкающая черная тварь дождалась своей очереди, и вот ее огромные зубы начали вырывать куски плоти из протянутой руки Фиана.

– Это всегда большое удовольствие для нас – убить кого-нибудь столь же красивого, как ты. Это даже приятнее, что ты умрешь не сразу, – сказала самая низкая по-прежнему голосом Маэв. Фиан не слышал ее. Он вопил, стонал, рычал от боли.

– Лисичка, – позвала черная тварь, покончив со страшным пиршеством. Ее глухой низкий голос больно отдавался в моих ушах. – Иди, возьми награду.

С этими словами она бросила на землю две большие связки шкур гоблинов. Маэв – по-прежнему в облике лисы – подхватила их зубами за веревки и побежала прочь, трусливо поджимая хвост.

Ведьмы были довольны добычей, Маэв – наградой. Я уже не могла выносить крики Фиана и тоже покинула страшную опушку. Стараясь держаться так, чтобы ветер не донес до нее мой запах, я последовала за ней к дому.

До дома было еще довольно далеко, когда Маэв остановилась, быстро обернулась человеком, перевязала шкуры, сделав из двух связок одну большую, а оставшиеся шкуры свернув кольцом. Надев этот воротник на шею, она вновь превратилась, но не в лису. На этот раз я увидела, как она загнана, услышала боль в ее единственном вскрике.

На опушке стоял волк. Огромный черный волк, так мне знакомый!

Она подхватила связку и потрусила дальше, но тут я обогнала ее. Держа в зубах нож, я зарычала и преградила ей путь.

Что я увидела в этих черных, диких глазах? Конечно, удивление. И печаль. Потом Маэв превратилась в ту, кого я лучше всего знала, и ее накрашенные губы искривились в улыбке.

– Теперь ты знаешь, – сказала она. – Я – картаканка. На мне проклятие и отца, и матери. Я могу превращаться, во что пожелаю.

Я мотнула головой. Хотя я не могла говорить, мой вопрос был очевиден.

– Ужасная троица правит в этой стране, – горько произнесла Маэв. – И они управляют мной. Они наложили на меня проклятье, и я не могу не подчиняться им. Быть может, вскоре я смогу стать достаточно сильной, чтобы разрушить их заклинания и наконец освободиться. И тогда никто не сможет управлять мной.

А я? Кто управляет мной? Зарычав, я прыгнула на нее, сбила с ног, отбежала назад, в мгновение ока обрела человеческий облик и вновь бросилась на нее. Пронзительный отчаянный вопль разнесся по лесу, когда серебряный нож пронзил ее плоть.

Я убила бы ее, если бы не задержалась, чтобы в последний раз заглянуть ей в глаза. Прекрасные, совершенные и отрешенные. Она не сопротивлялась. Ужаснувшись собственной кровожадности, я отпрянула от нее, уронила кинжал и помчалась прочь.

Лес был не страшен, когда я проводила в нем целые дни в волчьем облике. Я спала под деревьями и не отличала правду от выдумки. Маэв была моей хозяйкой и, так же как и ее мать, после моих родов она бы жестоко управляла мной. Я уже знала, каким был бы ее первый приказ.

Выбор у меня был невелик и жесток. Я могла вернуться домой и уничтожить ее – и свой рассудок. Или уничтожить себя и своего неродившегося сына. Я направилась на юг, а потом на запад. Если между мной и Линде будут горы, власть Маэв надо мной окажется слабее, так же как и ее жадное стремление украсть Полотно. Я знала, что нужно делать.

Следующим днем я взбиралась по тропинке, поднимавшейся к крепости, в которой укрывались Стражи. И хотя я была им обузой, они ласково обращались со мной, исполняли мои желания и делали все, что могли, для меня и ребенка. Они даже по очереди сидели со мной, пока я не запретила им это. Потом я попросила как-нибудь записать историю Вара, мою и Полотна. На этом свитке я записала гораздо больше, но однажды ты, мой сын, поймешь, почему я так поступаю. Понимаешь, мне не хватает Маэв – я тоскую по ней даже больше, чем если бы просто убила ее. И когда ты родишься – дитя Вара или той ночи кошмаров, какая разница? – я отдам тебя Стражам. А потом пойду в часовню и сорву Полотно со стены. Я оберну вокруг себя невесомую ткань и почувствую, как растворяется, исчезает моя жизнь, моя душа, как тело, рассудок растекаются, растягиваются по волокнам ткани. И хотя мне не будет покоя, мне будет хорошо с моим мужем и другими. Не проклятой – я не думаю, что кто-то проклят, пока жив, – но захваченной в плен, какой я была всегда, пока судьба не вынесет мне приговор.


Часть вторая. Джонатан


Глава 7


«Я знал, что женщина зачнет, знал с того самого момента, когда коснулся ее дрожащего тела. После стольких голодных лет полужизни в этой тюрьме ее страх пенится, бурлит во мне – свежий и сладкий, как молодое вино. Как я попользовался ею, как сорвал ее невинность.

Как я пользуюсь ею сейчас, мучая все те дни, что она носит на себе свое собственное проклятие. Из всех тупиц, которые взваливали на себя это бремя, она самая глупая, ведь она обладала силой, способной разрушить мои мечты, но сама отказалась от этого.

Столько пустых и холодных ночей – и вот эта ничего не подозревающая любовница из иного мира дарит мне надежду! Я жду наше дитя – того, кому назначено явиться, – и он освободит меня».


* * *


Брат Доминик – глава Ордена Стражей – сидел за столом в обеденном зале, закрыв глаза ладонями. Перед ним лежал развернутый свиток с признанием Лейт о сыне. Другие четыре брата Ордена сидели вокруг – им нужно было сообща принять решение.

Стражи знали, что Лейт вернулась с помутнением рассудка, но даже Ивар, бывший учитель Лео, не мог понять, чем вызвано ее странное отчаяние. Монахи следили за ней, надеясь, что печаль покинет ее после рождения ребенка. Вместо этого Лейт исчезла, когда не прошло еще и недели со дня появления младенца на свет. Теперь, когда уже было слишком поздно помогать ей, Стражи нашли свиток, который она спрятала в библиотеке.

И теперь они поняли все. Хотя на многие вопросы они нашли ответы в трагической исповеди Лейт, возник другой, гораздо более серьезный вопрос.

Ребенок.

Как и всегда, Маттас оказался самым прямолинейным и бессердечным, как будто потеря зрения лишила его душу остатков сострадания.

– Младенец – сын одной из душ, захваченных Полотном. Его нужно немедленно уничтожить – и все тут, – заявил старый монах, хлопнув по столу ладонью.

Гектор взглянул на младенца, спящего у него на руках. Огромный Гектор с крупными, жесткими чертами лица и шапкой темных спутавшихся волос был похож скорее на завсегдатая кабака, которым он когда-то и был, чем на того доброго великана, что помогал Доминику при родах Лейт.

Все это время, как только Лейт исчезла, он заботился о ребенке, как о своем собственном. Сейчас он пришел в неподдельный ужас.

– Наш Орден борется за мир и гармонию, – произнес он. – Маттас всех нас обратит в убийц.

– Подумай о тех монстрах, что скрыты там, – ответил Маттас, – о бессмертных.

– От бессмертных не рождаются дети, – возразил Гектор, – Ликантропы.

– Не все оборотни – зло, Маттас. Вспомни Андора. Если Андору был зов, то разве кто-то будет противиться тому, чтобы принять его? – мягко спросил брат Пето.

– Андор был побежден, но не рожден для этого, – ответил Маттас. – Лейт написала о человеке с серебряными волосами, который был на Полотне, – он потер пустые глазницы пальцами. – Я вспоминаю этого человека с серебряными волосами. Я отлично помню его лицо, потому что это было последнее, что я видел перед тем, как мне выжгло глаза. Он ослепил меня. Он разрушает Орден. И вот, у ребенка – серебряные волосы. Как ты можешь сомневаться в том, кто его отец?

– У многих малышей сначала светлые волосы, а потом они темнеют с возрастом, – возразил Гектор.

– Нет ли такого испытания, которое могло бы дать нам ответ? – спросил Пето.

Доминик заметил, как дрожат руки Пето – это всегда было у него признаком сильного волнения. В те ночи, когда просыпались души на Полотне, бледный, худой монах дрожал как осиновый лист на ветру. Но Пето никогда не разрывал круга Стражей. Доминика поражала воля и решимость молодого монаха.

Он посмотрел на остальных, задаваясь вопросом – что же случится с их верой, с их единством.

– Есть способ узнать – обычный ли это младенец. Я знаю, как это сделать, – произнес Доминик. – Я призову бога, которому служил, пока не попал в эту страну. Он – бог Солнца и Жизни, которую дает Солнце. Надеюсь, он даст нам ответ.

– А если он скажет, что ребенок испорчен, что мы станем делать? – спросил Маттас.

– Я соглашусь уничтожить его, – ответил Доминик. Он повернулся к Лео, сидевшему рядом и внимательно слушавшему их разговор. – Мне понадобится твоя помощь. И всем нужно знать, что ты думаешь об этом.

– Я согласен с твоим решением, – ответил Лео.

– Нам с Лео понадобится время, чтобы подготовиться. В тайне, – заявил Доминик. – Мы проведем церемонию здесь.

Поднявшись, он направился в библиотеку. Лео последовал за ним и захлопнул за собой дверь. Когда они остались наедине, он неловко опустился на скамью напротив Доминика. Его темные глаза сверлили старшего монаха, голос, хотя и был мягок, но требовал ответа.

– Твои молитвы бесполезны в этой земле, – сказал Лео. – Почему ты солгал?

– Маттас – единственный из нас, кто служил еще в старые времена, когда Орден был силен и многочислен. Теперь, когда нас в Ордене осталось так мало, мы должны держаться вместе. Если мы убьем ребенка, как того требует Маттас, мы сами разрушим Орден изнутри.

– Но что, если Маттас прав? Что, если мальчик – сын колдуна, уничтожившего первую часовню?

– Он – младенец. И как каждый человек, он сделает свой выбор между добром и злом, когда придет время и он станет старше.

Лео задумался.

– Ну и что ты хочешь от меня? – спросил он наконец.

– Наведи ауру вокруг ребенка. Лучше всего, пожалуй, зеленую. Когда я проведу своим амулетом через ауру, зажги ее. Это будет достаточно убедительно выглядеть. А потом мы отошлем ребенка.

Лео кивнул и вытащил свой сборник заклинаний с полки. Пока Доминик молился, чтобы его решение оказалось верным, Лео освежил в памяти слова и жесты простого заклинания.

Наконец Лео закрыл книгу, и оба монаха вышли к остальным Стражам в трапезную. Гектор неохотно передал ребенка Лео, тот положил обнаженного младенца на стол перед Домиником. Ребенок дрожал от холода и, казалось, был возмущен таким непочтительным обхождением, но все же не плакал. Его ярко-голубые глаза, глубокие, как у многих младенцев, не отрывались от ближайшего к нему предмета – амулета, который держал Доминик.

Круглый медный амулет представлял собой сферу, заключенную в окружность. Когда-то, в ином мире это был символ восходящего Солнца. Доминик невесело улыбнулся – даже в этом мире именно рассвет освобождает их от тяжких трудов каждое полнолуние.

Когда Доминик произнес свое заклинание, Лео прошептал свое, и над младенцем появилось сначала слабое, но все усиливавшееся сияние – сверкающая зеленая аура становилась ярче с каждым произносимым Домиником словом.

Когда сияние стало нестерпимым, Доминик повел сквозь него свой амулет. Как и просил Доминик, сияние отразилось амулетом, и яркие лучи света упали на лица монахов. Сияние выхватило из полумрака безучастное лицо Маттаса, на глазах Гектора блеснули слезы.

Доминик отвел амулет, сияние запульсировало, ослабло и медленно пропало.

– Кончено. Он – не сын дьявола, – объявил Доминик. – А теперь нам нужно дать ему покой.

Они совершили обряд наречения под открытым небом, на холодном ветру перед распахнутыми дверьми часовни. Если Полотно хоть как-то связано с ребенком, это должно проявиться сейчас – так заявил Доминик. Они опустились на колени прямо на грубые камни двора, ребенок лежал перед ними. И они распевали псалмы, которые должны были направить младенца на праведный путь.

– Нарекаю его Джонатаном, – произнес Доминик, когда они окончили пение, повторив выбранное самой Лейт имя. – Назначаю ему служение добру.

Он наклонился, чтобы окропить головку младенца, и тут цепь, на которой висел его амулет, порвалась. Тяжелый медный диск упал, его острая кромка порезала щечку младенца, диск со стуком упал на камень.

Джонатан повернул лицо в ту же сторону, и кромка амулета снова порезала его щеку, оставив вторую рану над первой. Он лишь слабо всхлипнул и замолк, когда святая вода окропила его лоб, чтобы очистить мысли, руки, чтобы направлять его труды, и ноги, чтобы вести его по стезе добра. Пока длился ритуал, Доминик с тревогой ждал какого-то знака. Но младенец лежал спокойно, хотя пронзительный ветер завывал в стенах крепости, и Полотно висело неподвижно, искрясь во мраке часовни.

– Джонатан, – повторил Доминик и запеленал ребенка. Он покинул остальных и унес младенца в свою спальню.


* * *


Лейт провела так много дней, составляя историю своей жизни – единственное наследство Джонатана, – что казалось неверным лишать мальчика этого знания. И все же Стражи решили, что, узнав о своем рождении, о своем возможном отце, ребенок будет потрясен.

И снова, запершись в библиотеке, Лео наложил руки на последние слова исповеди Лейт. Он произнес короткое заклинание, и слова, написанные Лейт, засветились, задрожали и исчезли. Лео взял перо и, подражая ее неровному, сбивчивому почерку, написал другие слова. Потом он внимательно перечитал написанное, прочитал всю исповедь, удалив любые ссылки и намеки на возможного отца Джонатана, так что теперь стало бесспорным, что его отец – Вар, и никто другой.

Все прочее осталось таким, как писала сама Лейт.

Он положил свиток в резную каменную шкатулку, где были сложены и прочие записи об истории Полотна, потом запер шкатулку сложным заклинанием, которое могли снять лишь он и Доминик. Ни один из Стражей, кроме них двоих, не умел читать, но ведь другие – воры и колдуны – смогут в этих повествованиях найти ключ к могуществу.

Через несколько месяцев ребенок уже достаточно окреп и подрос, чтобы выдержать переезд. Когда пришло время, они решили отослать его в Картакасс. Лео знал там одну семью, и, раз мальчик был светловолосым, он вполне мог стать там своим. Такие вещи случаются с детьми. Может быть, когда-нибудь этот ребенок вернется к ним. Если это произойдет, он будет вправе узнать о судьбе своей матери.


* * *


Той ночью монахи пировали – свежеубитый олень и последнее вино из Линде, такое редкое и необходимое для рассудка. То ли от вина, то ли по какой-то иной причине Лео оступился, когда нес последний сосуд с напитком, изгоняющим сны. Бутыль чуть не выскользнула из его рук, при этом выплеснулась чуть ли не половина содержимого.

Лео, Доминик и Пето пили, а Маттас и Гектор готовились сторожить часовню и крепость. Но когда они стали расходиться на ночь, Маттас потерял сознание. Его лицо побагровело, на лбу выступил обильный пот, что означало возвращение его старого недуга. Пето охотно заменил его той ночью, но для Маттаса не осталось ни глотка напитка.

– Я так давно уже не видел снов, – сказал Маттас Доминику, который довел его до постели. – Какие бы они ни были ужасные, я очень соскучился по видениям.

– Если я тебе понадоблюсь, крикни, и я приду, старый мой друг, – мрачно ответил Доминик.

– Я уже привык к тем штукам, что вытворяют существа с Полотна. Помни, сегодня ты тоже можешь увидеть сны, – сказал Маттас, разматывая повязку, закрывающую пустые глазницы. Доминик понял его и поспешил оставить старого монаха в одиночестве. Оставшись один, старый Маттас снял последний слой ткани, пробежал пальцами по лицу, ощупал обожженную кожу, вспоминая ту, столь далекую теперь ночь, когда огонь падал горящей стеной с разъяренных небес – разрушая их часовню, их дома, унося столько невинных жизней. Маттас тогда был смел, он вытаскивал из огня Стражей, заставлял их заниматься делом, так что ужас и паника вскоре улеглись.

В конце концов силы Полотна сумели отомстить им. Они убили всех Стражей, кроме одного. И они оставили Маттасу последнюю ужасную картину – его товарищи истекают кровью, льющейся из трещин на их почерневшей, обуглившейся коже. Даже когда ужасный удар был нанесен по его глазам, Маттас сумел продолжить псалом. Даже тогда.

Все упорство, вся его твердость исчезли вместе со зрением. Осталось лишь терпение. Он выиграл тот страшный бой. Никакая новая жестокость сил Полотна уже не сможет превзойти совершенное.

– Давайте, – прошептал он, укладываясь в узкую кровать. – Давайте, темные души, покажите мне что хотите.

Он уже задремал, когда кровь наполнила его рот, он закашлялся, брызгая алыми каплями на подушку. Сердце его забилось быстрее, страх и слабость овладели его рассудком. Мгновение бессилие было таким неподдельным, что это уже не могло быть сном. Потом он услышал голос, призывающий его явиться и начать пение псалмов – как ему показалось, голос доносился издалека. Он понял, что началась его ночь пыток.

Он попробовал подняться, но не смог даже пошевелиться. Он попытался заговорить, но понял, что потерял дар речи. Тьма сомкнулась вокруг него, и из ее глубин доносились голоса Стражей, распевающих его имя, он чувствовал, как давят его путы, которыми они обматывают его тело, как начинается длинная медленная погребальная песнь. Он чувствовал, что его поднимают, сносят по ступеням из комнаты к его могиле, которая уже вырыта рядом с часовней. Таков был обычай Ордена – его душа должна сторожить Полотно и при жизни, и после смерти. И его опустили на дно. Он чувствовал, как земля засыпает его, вдавливает. Он услышал смех…

Искушающий. Торжествующий.

Настала ночь. Живой Маттас был стар и дряхл. Суставы рук и ног распухли от артрита. Но призрак того, каким он был когда-то, восстал из своей могилы – вновь юный и совершенный. Маттас вновь мог видеть, как приближается он к дверям часовни, чтобы занять свое место и приготовиться к долгой ночи псалмов.

Лишь двое Стражей вышли из зала. Он пристальнее вгляделся в их лица, с трудом узнал Лео и Доминика. Они ужасно постарели.

У Доминика был костыль, и он тяжело опирался на эту подпорку, не в силах удерживать вес тела на слабых ногах. Глаза его гноились, кожа на руках побледнела и сморщилась. Его свободная рука сильно тряслась, пока он ковылял на свое место перед часовней. Лео стоял рядом – тоже старый и слабый, но все еще решительный. Чернокрыл кружился над крепостью, и его темная тень проносилась по камням двора.

Ужасные полузвери-полулюди карабкались по стенам, рвались внутрь. Когда последние Стражи начали пение, под напором когтей и косматых лап тварей рухнули прогнившие ворота в крепость. Кошмарная стая чудищ бросилась вперед, их пасти были жадно распахнуты, пена клубилась на клыках – они жаждали насыщения. Бегущая первой тварь – огромная и темная, больше похожая на медведя, чем на человека, пинком отбросила Лео к каменной стене часовни. Огромные челюсти пронзили ветхое серое одеяние и впились в бледную старческую кожу.

Начиная просыпаться, Маттас успокоил сбивчивое дыхание и вновь позволил рассудку задремать. Как только убаюкивающая, покойная темнота сна заполнила все существо Маттаса, кто-то начал нашептывать ему мысли.

Если бы Маттас мог полностью проснуться, если бы у него остались глаза, он бы увидел серую тень рядом с кроватью, тонкие шевелящиеся губы. Всю ночь тень оставалась с ним, проникая в его собственные беспорядочные сновидения, вкладывая в его сознание слова: «Джонатан сделает это. Джонатан уничтожит тебя. Джонатана нужно прогнать».

Когда Маттас присоединился к остальным за завтраком, выяснилось, что не ему одному привиделось ужасное будущее. Доминик и Лео видели такие же сны, только Лео было сказано, что ребенка нельзя отпускать, а Доминик во сне вообще не слышал о Джонатане.

– Быть может, это вещие сны, – сказал Гектор. – Помню, в детстве отец каждое утро пересказывал нам, что видел во сне, а потом решал, как прожить этот день. Я хотел бы знать, какие были бы мои сны. Я выпил порцию Лео лишь потому, что иначе вы исключили бы меня из Ордена.

– И правильно бы сделали, – возразил Маттас. – Ты не знаешь, каковы были наши ночи, пока к нам не пришел Лео и не начал готовить этот напиток.

– Во сне Маттаса заключена правда, – сказал Пето. – Никто не остается здесь, если не был призван. Даже ребенок.

– Согласен – мы должны отослать ребенка, – добавил Гектор совершенно неожиданно.

– Но не так далеко, чтобы мы не смогли все знать о нем. Не столь далеко, чтобы он не смог вернуться к нам, если ему будет зов.

– Расстояние – не помеха, если ему будет истинное призвание, – ответил Пето. – Я проплыл сквозь туманы, чтобы добраться до Ордена.

– Но если мы ошиблись в ребенке – если он зло, – будет лучше, если мы узнаем правду, пока он молод, – продолжил Гектор. – Отправим младенца в Линде. Мы сможем знать все новости о нем, и если наши опасения окажутся безосновательными и ему будет призвание, он легко сможет возвратиться к нам.

– Согласен с Гектором, – сказал Доминик, в первый раз вмешавшись в спор. – И если ему предстоит сделать выбор, а я уверен, что все живые существа получают свой шанс, Андор и Дирка смогут присмотреть за ним и направить на верный путь.

Пето тут же поддержал это предложение.

– Голосую за то, чтобы послать его в Линде, – сказал он и повернулся к Лео. Прежде чем монах успел ответить, по залу разнесся уже привычный плач ребенка.

Лео взглянул на Гектора, заметив, как тут же изменилось лицо друга, – Гектор тревожно прислушивался к крикам младенца. Как он мог обречь Гектора на неведение о судьбе мальчика?

– Я согласен, – сказал он, хотя интуиция подсказывала ему, что это не так.

– И я, – сказал Доминик.

Маттас вздохнул и устало кивнул. Сны принесли сомнение и беспокойство, он не хотел усугублять свое смятение. Поднимаясь по ступенькам и проходя в комнату младенца, он молился, чтобы его рассуждения и доводы оказались в конце концов лишь старческими причудами и домыслами.

Солнечный лучик заглянул в узкое оконце, осветил пол и простую деревянную колыбель, которую смастерил для мальчика Пето. Одеяла и пеленки были сложены на полке у стены. Зная, что Гектор уже стоит в комнате, Маттас позвал его и подошел на голос младшего монаха к скамье рядом с колыбелью. Гектор смешал козье молоко с молотым зерном, так что ребенок мог есть с ложки это подобие каши. Закончив кормить Жона, Гектор поднял младенца и положил его на руки Маттасу.

– У тебя когда-то была семья, – сказал Гектор. – Ты разве никогда не баюкал своих детей?

Маттас сейчас бы плакал, если бы только мог, напевая старую, незабываемую песенку, вспоминая своих сыновей, погибших при пожаре храма так много лет тому назад. Песня кончилась, Маттас опустил голову, зарылся лицом в мягкие волосы младенца, вдыхая милый запах новой жизни, новой надежды.


* * *


Дирка только поставила хлеб в печь, как увидела тень, промелькнувшую в дальнем окне трактира, потом услышала быстрый знакомый стук в дальнюю дверь. Уже прошло несколько месяцев с того дня, как брат Лео приходил в поисках И вара, мужа ее сестры, и Дирка поспешила отпереть дверь.

Он вошел, они тепло поздоровались, Дирка спросила о Лейт. Лео печально покачал головой, подтверждая ее худшие опасения. Для родов так важна сила – и терпение тоже. Но у Лейт – такой худой и отстраненной до последних дней беременности – было недостаточно и того, и другого.

Ивар никогда не объяснял ни ей, ни Андору, как эта женщина стала оборотнем. За те долгие дни, что они провели с Лейт вместе, Дирка не сочла возможным сознаться, что знает всю правду… как она могла ее не знать, когда женщина носила на шее волчий амулет? Дирка никогда бы не предположила, что ребенок Лейт может быть отмечен тем же проклятием. Но в последние дни, перед тем как исчезнуть, Лейт стала такой хрупкой, что казалась прозрачной, как будто жизнь, растущая внутри нее, – это голодный хищник, пожирающий ее силы.

Брат Лео поставил свою корзину на стол, Дирка сдернула с нее одеяло и увидела ребенка Лейт. Она тут же пожалела о своих мыслях. Она пробежала пальцами по волосам Джонатана, удивляясь их мягкости и странному серебряному цвету. Дирка дотронулась до шрама, который амулет оставил на щеке младенца, потрогала слабую ладошку. Младенец тут же крепко уцепился за ее палец.

– Лейт пришла к нам в поисках покоя и одиночества. Мы дали их ей. Но мы не сможем оставить ее дитя, – сказал Лео. – Джонатану нужны мать, отец, другие дети, товарищи, а не одиночество. Мы подумали о тебе.

Ему не нужно было напоминать, почему именно о ней. Слезы потекли по щекам Дирки, она кивнула.

– Уверена, муж согласится, – сказала она сквозь слезы. – Найдешь Андора на улице, он меняет ставни.

– Я спрошу и у него тоже, – сказал Лео, хотя Дирка, похоже, и не слышала его слов – ее палец по-прежнему сжимала ручка младенца.

Память увела ее в прошлое, решил Лео, поцеловал на прощание ребенка и вышел, не желая тревожить ее.


* * *


Лео был прав – прошлое снова и снова возвращалось к Дирке. Она родила двух девочек в Гундараке, где за детей женского пола нужно было платить налог. Ставка этого налога была непосильной для большинства семей. Торвил, ее муж, не желал платить налог и воспитывать девочек, которых у него потом обязательно отнимут. Так что Дирка сделала то, что совершали до нее столько женщин, живших в этой стране. Она сама отнесла младенцев в горы и бросила их там на верную смерть. А потом в оцепенении сидела целый день в своем домике, охваченная горем, прислушивалась к далекому вою волков, благодарила богов за то, что ее дочери родились зимой, когда одного лишь холода будет достаточно, чтобы умертвить их. От самоубийства ее удерживало лишь знание того, что и после смерти она не сможет обрести покой. Так она жила и каждый день молилась, чтобы проклятие было снято с этой земли – и с ее мужа.

В своем горе она совершила отчаянный поступок. Той же весной вистани встали большим табором глубоко в лесах и разбили стоянку поменьше на окраине города. Оттуда постоянно доносились непривычные звуки – цыганская музыка, смех, веселые крики. Торвил отправился вместе с другими мужчинами в табор за выпивкой и, возможно, за женщинами.

Мужская половина населения Гундарака стекалась к стоянке цыган, а ведь Дирка знала, что нравы местных мужчин не очень-то отличаются от разбойничьих. Одна, она легко могла стать добычей для кого угодно, и даже более легкой, чем загадочные цыганки и их горячие, буйные мужчины. Но в ту ночь ей представился единственный шанс купить тот напиток, который был ей так нужен. Она в одиночестве отправилась в табор, держась в тени, надеясь найти цыганку, которая сможет ей помочь.

Она решила подойти к старой цыганке, сидевшей за фургоном на краю табора. Старуха разожгла костерок и грела на огне чайник. Время от времени она подливала в свою чашку дымящийся напиток, а потом медленно потягивала жидкость, глядя в огонь и помешивая угли. Молодая вистани принесла ей мясо и хлеб. Дирка обратила внимание, как почтительно вела себя молодая цыганка, к тому же старуха располагалась вдали от основного табора, где сейчас шумело разгульное веселье. Здесь муж не найдет ее.

Хотя Дирка была надежно скрыта тенями деревьев, женщина посмотрела в ее сторону через огонь и их глаза встретились.

– Подойди, дитя мое, не стесняйся, – позвала старуха. – Я – мадам Авана. Подойди и расскажи, что должна.

Дирка повиновалась. Она рассказала о рождении и смерти двух своих девочек, и голос ее становился все тверже и решительнее. Гнев придал силы ее словам.

– Если он не желает выполнять свой долг перед своими детьми, я не желаю выполнять свой долг перед ним. Я не желаю больше иметь детей. Я налагаю на него это проклятие.

– И на себя тоже, – мягко напомнила цыганка.

– Да, – признала Дирка. – Даже если бы можно было родить непременно мальчика, я не хочу детей вообще. Он заслужил это. Его собственная мать на коленях умоляла его пощадить его же дочерей, но он был непреклонен.

– Сильные мужчины уже, бывало, пропадали, – предложила мадам Авана. – Накажи его, но не себя.

– Я не могу просить этого, – ответила Дирка.

– Даже если бы ты оказалась ни при чем?

– Я ведь здесь, перед тобой. Я отвечу за все сама! – выпалила Дирка, не желая поддаваться соблазну.

Мадам Авана с уважением посмотрела на нее:

– Ну что же. А твоя плата?

Дирка протянула пять медных монет, надеясь, что этого будет достаточно. Старуха ждала, уверенная, что получит больше.

– Это все, что у меня есть, – сказала Дирка. – И даже это не мое – их дала мне мать моего мужа.

Старуха посмотрела в глаза Дирке.

– Чтобы сделать это? – спросила она.

– Да, – ответила Дирка. – Она знает, и она согласна.

Старуха негромко рассмеялась.

– Итак, у вас обеих одинаковая безудержная сила. Она понадобится сегодня ночью.

Старуха взяла монеты с ладони Дирки, протянула свою чашку.

– Допей, – приказала она.

Хотя жидкость оказалась еле теплой, она, казалось, обожгла горло Дирки, оставив вкус трав и аниса. Дирка закашлялась. На глазах у нее выступили слезы. Но Дирка выпила все до капли. Женщина налила ей еще.

– Выпей и это, – сказала цыганка. – Сейчас я приготовлю твой настой.

Она скрылась в своем фургоне, через щели двери было видно, как раскачивается внутри бледно-оранжевая лампа.

Дирка ожидала в тени, потягивая теплую жидкость и прислушиваясь к музыке и частым взрывам смеха из табора. Ноги ее сами приплясывали в такт ударам бубна, и она так хотела оказаться сейчас не замужем, чтобы пойти и плясать с другими. Напиток усилил это желание, как будто вместе с горьким настоем она получила частицу цыганской души.

Когда старуха вернулась, в руке у нее была маленькая бутылочка.

– Выпей это, когда придешь домой, – сказала она. – Если ты выпьешь сейчас, то ни за что не доберешься домой. Не медли, поскорее выпей это, потому что это смягчит твою боль.

Она тихо свистнула, и тут же рядом оказался молодой вистани.

– Отведи женщину домой, Алекси, и чтобы никто не увидел, а то вам обоим придется нелегко.

Дирка спрятала бутылочку и повернулась, чтобы уйти, но цыганка схватила ее за руку:

– Если сделаешь это, пути назад уже не будет.

– Я понимаю, – сказала Дирка, благодарная ей за честность.

– Однажды, – ответила мадам Авана традиционным для Гундарака прощанием, принятым среди близких друзей. Она проводила Дирку взглядом. – Однажды, дочка, – повторила цыганка в темноту и вернулась к своему костерку.

Как Дирка и ожидала, Торвила не оказалось дома. Скорее всего, он не вернется до утра. Как и в большинстве домов в их деревне, в домике Дирки была единственная комната с маленьким каменным очагом. Лесенка вела на полати, где они обычно спали на тюфяке, согреваемые теплом, исходившим от дымохода. Дирка подумала было залезть наверх и там выпить настой, но потом передумала. Если жидкость сделает с ней что-то плохое, лучше оказаться рядом с дверью. Она вытащила пробку и попробовала содержимое.

Хотя к смеси и было добавлено множество трав, чтобы сделать жидкость вкуснее, все равно чувствовалось, что основа напитка имеет вкус крови и тлена. Дирка заставила себя сделать первый глоток, а потом решительно опустошила весь флакон, глубоко вдохнув перед этим, чтобы удержать отвар во рту и не выплюнуть мерзкую жидкость.

На секунду у нее закружилась голова. А затем началась боль, накатывавшаяся волнами, как кровавый, неумолимый прибой. Дирка оставалась в полном рассудке, хотя и изогнулась от боли, стараясь подавить крик. Она бросила пустой флакон в огонь и увидела, как несколько оставшихся капель вспыхнули и загорелись холодным зеленым пламенем. Она подтянула колени к подбородку, плотно сжала зубы, чтобы не закричать, и чувствовала, как растет внутри нее боль, пока наконец обморок не избавил Дирку от мучений. Она без чувств пролежала до утра.

Ночью огонь погас, и сырость вползла через ставни, заполнив маленький домик. Измученная Дирка проснулась от холода. Хотя боль еще оставалась, она уже достаточно притупилась, чтобы Дирка могла вновь разжечь огонь и приготовить немного еды. Пища придала ей сил, и к полудню Торвил бы уже и не заметил ни единого следа ее ночных мучений.

Но даже если бы она осталась без сознания, Торвил бы не заметил этого. Его принесли на плаще четверо соседей. Они положили его на кровать и быстро удалились, не пускаясь в долгие объяснения. Торвил, очевидно, перепил и свалился с обрывистого берега в реку. Там он пролежал без сознания, в холодной черной воде, пока не настал рассвет. Его нашли вистани – в голове дыра, ноги холодные и онемевшие, но благодаря цыганам он все же остался жить и не жить – он ничего не видел и не слышал.

– Я видал такое раньше, – сказал один из соседей. – Он может проснуться, но он никогда больше не сможет работать. Когда мужчины Гундарака…

Он осекся. Его багровое лицо еще больше покраснело, он смешался. Если ее муж не сможет работать на полях, ей придется платить налог. Как и большинство крестьянских семей в Гундараке, они с Торвилом уже и так были нищими. Без подаяния они умрут с голоду.

Ее сестра пришла, как только услышала о случившемся. Сара, уже на последних месяцах беременности, предложила ей ухаживать за инвалидом, но Дирка отказалась.

– Твой ребенок уже скоро родится, – сказала она. – Ты должна думать о себе и об Иваре.

– Ты уверена, что справишься? – спросила Сара, услышав отчаяние в голосе сестры.

– Уверена.

– Ивар сказал, что поможет, чем только сумеет.

Щедрое, хотя и бесполезное предложение, подумала Дирка. Единственный талант Ивара – колдовство, но, с тех пор как он попал в Гундарак, он не осмеливался произнести ни единого заклинания. У герцога Гундара был большой опыт по части вылавливания колдунов в своей стране.

Несмотря на все предосторожности, предпринятые Иваром, до Гундара дошли слухи о новом колдуне, и теперь стражники герцога рыскали по всему городу. Если бы Ивара разоблачили, его бы силой заставили служить герцогу или же убили. Для такого человека, как Ивар, этот выбор был неприемлем.

– У тебя достаточно проблем, – сказала Дирка сестре. – Я сама разберусь со своими собственными.

– Да, у нас проблемы, – согласилась Сара. Она, казалось, не решалась сказать что-то еще. Вместо этого она поцеловала сестру и ушла.

Оставшись одна, Дирка заперла дверь, подошла к мужу, сдернула покрывавшее его одеяло. Его одежда была насквозь мокрой. Она должна была переодеть его. Его губы посинели от холода. Она должна накормить его. Но вместо этого она смотрела на него и думала о своих детях. Потом заботливо омыла его лицо, так похожее на лица ее девочек. Она вычесала листья и грязь из его волос – таких же, как и у них. Потом она занялась повседневными хлопотами, горько улыбаясь и слушая полуобморочные стоны Торвила.

К ночи Торвил вновь умолк, Дирка оставила ставни открытыми, погасила огонь и спала на полатях, тепло закутавшись в одеяла. К утру Торвил был мертв. Она только успела раздеть и укрыть его, как вломились люди герцога Гундара, чтобы потребовать налог за неработающего Торвила, но вместо этого им пришлось самим заплатить Дирке – как вдове. Старший стражник обратил внимание на погасший очаг и холод в комнате.

– У нас совсем не осталось денег на дрова после того, как мы уплатили налог, – ответила ему Дирка.

– Даже для того, чтобы спасти мужа?

Дирка чуть не рассмеялась, но все же сдержалась, стараясь спрятать страх, пока стражники не ушли. Вновь оставшись одна, она в ужасе стала метаться по комнате, уверенная, что они вот-вот вернутся и заберут ее. Она была молода и была бы хорошей рабыней для герцога Гундара.

Ивар нашел ее на чердаке.

– Люди Гундара подумали, что я убила его, – пролепетала она, указывая на тело мужа, но отводя от него глаза.

Ивар спокойно спросил:

– А ты?..

Хотя Дирка не хотела никому говорить, что совершила, она безвольно кивнула.

– Гундар может заставить тебя признаться гораздо легче, чем я. Ты хочешь покинуть эту землю?

Она уставилась на него. Лишь идиот может пытаться убежать из Гундарака. Иногда на границе владений герцога внезапно появлялись странные туманы, обманывавшие чувства и приводившие беглецов прямо в лапы стражей. Воины Гундара всегда были беспощадны к таким несчастным. Застигнутых беглецов казнили в назидание остальным.

Несмотря на всю опасность, Ивар уже давно решил бежать.

– Сара родит дочь. Когда девочка родится, люди Гундара будут ждать нашего побега. Надеюсь, Сара может уйти прямо сейчас, но она не хочет рисковать жизнью младенца в этом опасном путешествии и пить отвары вистани, которые я купил, чтобы нам было легче пройти сквозь туманы.

– Ты оставишь ее здесь?

– Я должен так сделать. Люди герцога уже спрашивали обо мне. Скоро они подберутся еще ближе. Если они схватят Сару… – Он не закончил фразу.

– Но если мы уйдем – ты и я, – Сара сможет сказать правду. Ты убила Торвила, значит, мы уйдем вместе. Никто не сможет ругать ее за то, что она продала нас. Она может остаться с вашей матерью, пока ребенок не подрастет. Тогда я вернусь с деньгами и смогу забрать и ее, и девочку отсюда.

– А Сара согласна? – спросила Дирка, зная, как послушна Ивару сестра.

– Сара настаивает на этом.

Дирка согласилась. Ей не с кем было прощаться, и вот той же ночью она незамеченной пробралась через поля к лесу, где на опушке ее ждал Ивар. Они быстро зашагали в сторону границы. Там Ивар выпил половину отвара вистани и передал ей флакон.

– Нет ведь признаков тумана, – прошептала она. – Нам это вряд ли понадобится.

– Еще может потребоваться, – ответил он. – Мое заклинание привлечет внимание герцога, но иначе нельзя. Я не хочу оставлять Сару без гроша в кармане. Посторожи. Если услышишь, что кто-то идет, предупреди меня.

У обочины дороги рос дуб – такой старый, что шестеро мужчин вряд ли смогли бы обхватить его. Между корней дерева Ивар выкопал ямку и положил туда три медных диска, которыми крестьяне Гундарака пользовались вместо денег.

Дирка стояла по другую сторону дерева, не отрывая глаз от леса, и настороженно прислушивалась. Она боялась услышать волков, или воинов Гундара, или даже стаю оборотней, которые, как говорили, жили рядом с границей.

Свет – ярче солнца – вдруг заплясал на кронах деревьев, отбросив во все стороны огромную тень дуба.

– Ивар? – зашептала Дирка, закрывая глаза ладонью. В ответ она услышала быстрый распев заклинания. – Ивар?

Он очутился рядом.

– Гундар чувствует мою силу. За мной! – прошептал он и помчался по узкой тропе, ведшей в сторону границы. Дирка следовала за ним по пятам.

– Однажды, – вспомнила она обычное прощание и прошептала последующие слова, которые все крестьяне оставляли недосказанными, – мы будем свободны.

Дирка бежала, и туманы поднимались с земли под ее ногами, окутывали колени, бедра, все тело, как прилив. Хотя Ивар был всего в нескольких футах впереди нее, он исчез. Она позвала его и почувствовала, как ей в руку ткнулся его посох. Она схватилась за палку, крепко сжала пальцы. В это мгновение клубящееся облако закрыло ее с головой.

– Беги! – повторил он. Она спешила вперед, хотя уже не видела земли под ногами.

В том месте, где туманы были гуще всего, Ивар остановился. Обняв одной рукой Дирку и держа перед собой посох, он стоял неподвижно, и лишь его заклинания связывали сейчас их с реальностью в ужасной давящей тьме.

Что-то двигалось вокруг них… маленькие скалящиеся зверьки смотрели на них огромными немигающими глазами, пауки и сороконожки – такие огромные, каких Дирка сроду не видела. И вдруг высокий бледный мужчина с глазами, в которых горел тусклый огонь, протянул ей руку. Хотя она чувствовала, как сильно ее рассудок подчиняется этому приказу, Дирка еще крепче прижалась к Ивару и задрожала.

Она не знала, как долго они простояли там, она лишь слышала, как Ивар пробормотал сложное заклинание. С последним словом туман рассеялся и засверкало звездами ночное небо. Вокруг них распростерлась обширная долина – они стояли на горе, а внизу лежал город Линде.

Ивар рухнул на землю у ее ног, став таким же безжизненно неподвижным, каким был перед смертью Торвил. Она выкрикивала имя колдуна, растирала его холодные ладони.

– Я сделал это, Сара, – прошептал он, глядя в лицо Дирке, но называя ее именем жены. – Я сделал это. Я переместил нас в безопасное место.

Он потерял сознание.

Раньше он никогда не пытался произносить это заклинание – как он рассказал ей потом. Он не был уверен, что обладает силой, достаточной, чтобы повторить заклинание еще раз. Он тяжело опирался на плечо Дирки, и они шагали по лесной тропе, через убранные поля, мимо пасущихся коров – к покою «Ноктюрна», который юный Андор Мерривил только что унаследовал от отца.

Она никогда не говорила Андору, почему бежала с родины, она лишь сказала, что не могла иметь детей. Через несколько месяцев они сыграли свадьбу, и он поведал ей о своем несчастье.

«Мои дети будут жестоки и злы. Когда ты сказала, что бесплодна, я обрадовался, ведь я смогу заботиться о тебе. Я хочу иметь детей, – признался он, – а в этой земле наверняка нет недостатка в сиротах».

Его слова оказались неверны. В Линде жили большими семьями. Когда умирали родители, детей забирали родственники. Круглые сироты не успевали дожить до того момента, когда могли оказаться в «Ноктюрне». И в последовавшие годы Дирка уже пыталась смириться с судьбой.


* * *


Теперь она смотрела на Джонатана – прекрасного, светленького малыша, отданного ей на попечение, – наклонилась над корзиной, смахнула слезы радости.

Радость ее оказалась недолгой. Как только Лео поцеловал ребенка на прощание и зашагал обратно в крепость, мальчика словно подменили. Джонатан почти не спал, все время кричал и визжал. Хотя его крики были несомненно вызваны голодом, он отпихивал соску, через которую Дирка поила его козьим молоком. Его тельце извивалось, выгибалось дугой, он пытался вырваться из заботливых рук Дирки. Всякий раз, когда к нему кто-нибудь приближался, шрамы на его щеке – «знак огня» – так назвал их Ивар – наливались гневной краснотой.

Ивар делал для Дирки и ее мужа все что мог. Простенькое заклинание давало несчастным супругам несколько часов покоя каждую ночь. С трудом колдун сумел успокоить младенца, так чтобы Дирка могла его кормить.

– У ребенка сильная воля, – сказал им Ивар. – Неблагоразумно слишком часто применять к нему насилие. – Он заметил взгляд Дирки и поспешил добавить: – Я буду помогать вам еще одну неделю. Если Джонатан все же не примет вас к тому времени… что ж, нужно будет что-то делать.

Дирка и Андор ждали и надеялись, но, несмотря ни на что, вопли и крики Джонатана становились все громче. Наконец они приняли единственное остававшееся решение и попросили Ивара позвать брата Лео.

Дирка молилась, чтобы появление монаха не повлияло бы на ребенка, чтобы она могла попросить Ивара продолжать помогать им. Но она уже знала, что будет. Как только пришел Лео, ребенок тут же утих. Как только Лео взял его на руки, мальчик довольно зачмокал и, прижавшись головкой к плечу монаха, спокойно уснул.

– Быть может, младенец уже призван, – прошептал Ивар Лео.

Монах кивнул и положил спящего ребенка в корзину, в которой так недавно принес его в «Ноктюрн». Вместо старого шерстяного одеяла там лежало новенькое, пестрое, из толстой шерсти, и мягкая подушка. Дирка протянула монаху мешок, полный детской одежды и незатейливых погремушек. Она думала, что сможет проститься, но, наклонившись, чтобы в последний раз поцеловать ребенка, почувствовала, что не может больше сдерживать слез, и разрыдалась.

– Отдохни перед обратной дорогой, – предложил Лео Ивар. Андор принес ужин, и они втроем сели за стол.

Наверху, в свежепобеленной комнатке, которую они с Андором предназначали ребенку, сидела одинокая Дирка, качая корзину с младенцем на коленях. Она пела спящему мальчику так, как будто лишь сейчас Джонатан наконец-то принадлежал ей.

– Это к лучшему, – сказал Андор, когда Лео ушел. – Может, нам удастся найти кого-то другого, кому нужна семья.

– Да, – без выражения ответила Дирка, зная, что Андор, несмотря ни на что, любит ее. Она ни разу не улыбнулась, хотя муж изо всех сил старался развеселить ее. Семена горечи глубоко проникли в ее душу. Ни один ребенок не сможет заменить ей этого мальчика с серебряными волосами, которого она так и не смогла сделать своим.


Глава 8


«Однажды я уже искушал их напрямую, разбив их сокровенные мечты и уничтожив действие молитв пустыми видениями. Когда-то, когда я был гораздо сильнее, когда я лишь начинал привыкать к этой страшной судьбе, я обратил вспять их псалмы на них же, послав огненный дождь, который уничтожил почти весь их Орден, а заодно и их храм. Каждая битва забирает у меня силы – результаты же, хотя и приносят удовольствие, но вряд ли стоят затраченных усилий. Теперь я заслоняюсь своей силой, как щитом. Стражи думают, что моя сила иссякла, – я ведь хорошо скрываю ее и применяю, лишь когда действительно должен.

Но я уже смог посеять в них сомнения. Теперь тень моя сидит у кроватки моего сына, нашептывая обещания, вкладывая эти мысли в его чистый, невинный еще рассудок, и чувствует, как растет его сила – и моя вместе с ней. Мой сын. Мой единственный сын. Единственное существо, которое я когда-либо осмеливался любить. Я жду тебя».


* * *


За годы, прошедшие после исчезновения Лейт, Джонатан вырос и стал умным и послушным юношей. Его волосы потемнели, но сохранили серебряный отблеск, а детская голубизна глаз приобрела странную серебристую тень, становившуюся с годами все заметнее. Со временем пять одиноких мужчин, заботившихся о нем, позабыли, как отчаянно и громко вопил младенец, как настойчиво он требовал вернуть его домой – в крепость. После столь долгих лет затворничества мальчик стал для Стражей лучом света, лучом надежды.

Несмотря на замкнутость той жизни, что вели послушники Ордена, Стражи многому смогли научить Джонатана. Совсем маленьким он уже начал узнавать историю, географию и экологию Марковии и соседних земель от брата Маттаса. Старый монах отделял факты от вымыслов, описывая существа, живущие в горах и пустынях, а также под земной поверхностью. Он научил Жона многому и лишь о Полотне не упоминал никогда. Братья верили, что для того, чтобы Джонатан действительно по-настоящему был призван, он не должен ничего знать о Полотне заранее. Но все остальные легенды Маттас поведал мальчику без утайки. Не в силах увидеть, какой эффект производят его рассказы, старый монах прислушивался к страху в голосе Джонатана, страху, который говорил старику, что его слова услышаны и поняты.

«В этой земле страх очень силен», – этими словами он заканчивал почти каждый урок.

Маттас, наверное, покончил бы с этими рассказами, если бы узнал, как они действуют на мальчика. Жон часто лежал ночью в своей комнатке, не в силах уснуть, и напряженно вглядывался в темноту. Иногда ночью он был совершенно уверен, что вот-вот в какой-то момент в окно влетит вампир, чтобы пить его кровь. Порой он ожидал, что одним замораживающим прикосновением чародей остановит его сердце. В те ночи, когда страх был особенно непреодолим, он на цыпочках спускался в зал к постели Гектора. Говоря, что замерз, он забирался под одеяло и только тогда успокаивался, чувствуя рядом присутствие огромного монаха. Он должен был расти, стать таким же сильным и бесстрашным, как Гектор.

Как только он достаточно подрос, чтобы сидеть за столом в библиотеке, Лео и Доминик начали учить его чтению и математике. Монахи вскоре обнаружили, что у мальчика удивительные способности. Лишь один раз прочитав фрагмент, он запоминал его наизусть. Часто после вечерней трапезы Жон пересказывал легенды, которые слышал всего один раз. Так же легко он запоминал и песни. Пето научил его играть на арфе, и теперь под аккомпанемент флейты Пето Жон пел монахам песни их родины. Его голос был столь чистым и красивым, что все усаживались вокруг и слушали его, не решаясь подпевать.

Когда Джонатану исполнилось десять лет, Гектор начал обучать его основам боевых искусств. Монах вспоминал свое прежнее ремесло с удовольствием, которое заражало азартом и Жона.

Гектор начал с простых борцовских захватов, ударов и блоков. Потом, когда Жон стал старше, монах начал работать с палками и деревянными мечами. Хотя Жон двигался проворно и показывал в поединках хорошую технику, он все же был еще слишком слаб и мал, чтобы выйти победителем. Крупный мужчина легко подавлял его лишь за счет веса, и, как с горечью подумал Гектор, большинство мужчин будет крупнее него. А мальчик тяжело переживал каждое поражение.

– Запомни, что у тебя отвага воина, сердце воина и достаточно ума, чтобы знать: драка, как правило, не может быть ответом, – говорил Гектор ученику всякий раз, когда сила подводила его воспитанника.

– Это так же важно, как и сила? – спрашивал Жон.

– Это важнее силы. И, кроме того, у тебя есть другие навыки, и их гораздо больше, чем у меня.

Жон согласно кивнул – слова Гектора были, очевидно, справедливы.

– Где ты научился так хорошо драться? – спросил его однажды Жон, когда они закончили урок. Из всех монахов Гектор меньше других рассказывал о прошлом – даже Жону.

Гектор взглянул на ученика, которому скоро должно было сравняться семнадцать и который был напичкан знаниями, но по-прежнему наивен как младенец.

– Выйдем из крепости, – сказал он. Они вдвоем дошли до обочины дороги и сели там на большой камень. Вдали темнели пустынные земли Гхенны.

– Я очень немногим рассказывал о своем прошлом, – начал Гектор. – Но тебе, Жон, я расскажу. Другие могут посмеяться над моими ошибками, ты же сможешь извлечь из них урок.

Вытянув руку на восток, огромный монах произнес:

– Я родился в стране, называемой Борка. Мой отец был крупным мужчиной – больше восьми футов росту, а ручищи у него были такие, как у других мужчин ноги. Он похвалялся, что в нем течет кровь великанов и что я унаследовал его размеры и силу. Похоже, что так оно и есть. Еще ребенком я был вдвое крупнее своих сверстников. В моей деревне был такой обычай, что все мужчины, включая и мальчишек, мерялись силой в поединках. Хозяин земли, которую обрабатывал мой отец, впервые увидел мой бой, когда мне было всего шесть лет. Он слышал похвальбы моего отца и теперь убедился, что это правда. Он купил меня у моих родителей и натаскивал меня. Вначале – как бойца, а потом – как убийцу. Хотя я в твоем возрасте был семи футов росту, у меня было меньше опыта, чем у тебя. Учеба давалась нелегко, – вздохнул Гектор. – Я ненавидел ее.

– Ты же мог убежать, – возразил Жон.

– Мой хозяин думал так же и сделал все, чтобы я остался у него на службе. Он отравлял меня, хотя я узнал об этом много позже. Жидкость, которую он добавлял мне в пищу, не имела вкуса и не оказывала какого-то заметного действия. Но когда я попытался сбежать от него, а он знал, что я это сделаю, лекарство покинуло мое тело и началась боль – такая страшная, что все мои мысли были о том, как бы прекратить эту пытку. Я вернулся к нему и попросил простить меня. Он заковал меня в кандалы, приковал к столбу во дворе замка. Его другие рабы, а ведь мы были именно рабами, слышали, как я вопил целых два дня, прежде чем его отвар прекратил мою боль. После этого я решил, что не смогу отделаться от него никогда.

– Как же ты сбежал? Гектор рассмеялся:

– Я был глуп и очень счастлив. Человек был должен хозяину деньги, но собрался уехать в Дорвинию, не отдав долга. Мне дали коня и послали вслед за должником, чтобы забрать деньги или, если тот станет упрямиться, преподать на его примере хороший урок всем остальным. Но когда я догнал его у Лехберга, его люди скрутили меня. Они здорово отлупили меня и увезли оттуда. Я пришел в себя по дороге. Лежал сзади в фургоне, а когда поднял голову, то увидел вокруг лишь голые скалы. Пронзительный холодный ветер бросал пыль мне в глаза, и сквозь слезы я увидел, что у тех, кто сторожил меня, лица закрыты повязками от пыли. Через некоторое время фургон остановился, эти люди вытащили меня и бросили на дороге – связанного по рукам и ногам под палящим полуденным солнцем. К тому времени, как я сумел высвободиться, фургон уже исчез из виду, а следы его развеял беспощадный ветер.

Хозяин считал, что мне потребуется один-два дня, не больше. Это достаточно долго, чтобы я начал чувствовать себя плохо, но вся настоящая боль начиналась позже. Но я оказался один там, где, как я узнал потом, была Гхенна. И все действие отвара пропало. И началась пытка.

Гектор посмотрел в сторону далекой земли, что когда-то чуть не забрала его жизнь, и продолжал:

– В невыносимых муках я провел ту ночь. И следующую ночь. На третий день я нашел ручей и смог выпить воды. Вода заставила мою смерть отступить, но не избавила от боли. Случайно я набрел на тропинку, ведущую в горы, – а там я смог хоть как-то укрыться от ветра.

Он умолк. Мальчик ничего не знал о Полотне. Хотя Гектор не был согласен с решением Ордена, что Жон должен почувствовать зов до того, как узнает о Полотне, но он уважал вердикт своих братьев по Ордену. А мальчик выжидательно смотрел на него сейчас, и Гектор продолжал:

– Спустилась ночь, и тут я услышал песнопения. Я направился туда, откуда доносились звуки, и добрел до крепости, где Стражи начали… свое вечернее моление. Они были так поглощены церемонией, что поначалу даже не заметили меня. В тот момент показалось, что прошлое кричит во мне. У меня был выбор – уйти или остаться. Я двинулся к ним, выкрикивая одно проклятие за другим, лишь бы привлечь их внимание. Лео повернулся ко мне. И Доминик. Они втащили меня в свой круг. Я лежал, распростертый на земле, и молился всем богам, чтобы они сняли с меня проклятие.

– И оно было снято? – с благоговением спросил Жон.

– Не сразу. Лео пытался помочь мне, но у него не было опыта. Потом он привел Ивара из Линде. Ивар знал, как прекратить мои муки. Боль оставила меня лишь через несколько месяцев, но, когда она наконец ушла, я впервые в жизни стал свободен. Я многое мог сделать теперь в жизни. Я решил остаться здесь, с остальными. Как и другие, я никогда не жалел об этом.

– Я тоже хочу остаться.

Жону было всего семнадцать лет. Такой несмышленыш, подумал Гектор. Так готов отказаться от всех тех возможностей в жизни, о которых и не подозревает.

– Ты должен пожить вне этих стен, во внешнем мире, прежде чем сможешь принимать такое решение, – сказал Гектор.

Гектор лишь поддержал то предложение, что уже сделал Доминик.

– Доминик сказал, что мне не нужно уходить далеко, – вслух подумал Джонатан. Он взглянул на Гектора и продолжил: – Он говорил о городе Линде в Тепесте.

– Пойдем со мной.

Гектор встал и протянул Жону руку. Мальчик последовал за ним. Они прошли к противоположной стене крепости и вышли на высокий утес, с которого был виден весь Тепест. Посередине зеленой долины текла голубая река. Гектор показал на долину:

– Линде сразу за рекой. Это далеко, как ты думаешь? Жон засиял:

– Достаточно близко, чтобы я мог приходить к вам.

– Точно! – Огромный монах хлопнул его по плечу. – Никто никогда не закроет перед тобой эти двери.

В большом зале ударил колокол, напоминая, что Жон должен помочь готовить ужин.

– Спасибо тебе, – сказал Джонатан и помчался по тропинке к крепости.

За едой Жон думал о последних словах Гектора. Вместо того чтобы выпить обычную порцию снотворного, Жон лежал, закрыв глаза, размышляя о том, как ему поступить. Лунный свет струился сквозь щели в ставнях, отбрасывал странные тени по стенам его комнаты. Почти засыпая, он услышал, как зашептал знакомый голос, так похожий на его собственный:

– Уходи от монахов. Они больше ничему не могут научить тебя.

– Отстань, – ответил Жон.

Как всегда, он был почти уверен, что это – его собственные мысли. Слова Гектора перемешивались с шепотом. И на следующее утро, когда он сидел с Лео в одной из комнат наверху, проходя, как уже много лет, курс наук, Жон все еще не решил, как поступить.

Он начал учиться у Лео простым заклинаниям, как только смог сам читать. Сначала эти уроки были не больше чем простыми фокусами, способом проверить его способности, благоразумие и надежность. Его отличная память оказалась как нельзя кстати, хотя жесты, которыми должны были сопровождаться слова, были для него сложны, как и для любого новичка. Однако время шло, Жон начал показывать совершенно поразительные для своего возраста успехи в волшебстве.

Тем не менее Лео отдавал свое знание маленькими порциями. Хотя он иногда позволял Жону зажигать очаг в большом зале или разжигать плиту на кухне словом и жестом, он дал юноше лишь то необходимое, что позволило бы Жону выжить в Марковии. «Горы вокруг полны врагов. Марков – повелитель зверей – живет на востоке. Он оставил нас в покое лишь потому, что мы укрываемся в крепости, а полузвери думают, что здесь одни развалины. Не делай ничего, что может привлечь к нам внимание этих тварей».

– Зачем же учиться всему этому, если я не смогу воспользоваться своими знаниями? – спросил однажды Жон.

– Для защиты. Но если ты обнаружишь свою силу вне этих стен по любой причине, кроме спасения своей жизни, я сожгу твою книгу заклинаний. Понял?

После этой угрозы Жон с большим уважением стал относиться к таким урокам. Если он убедит своего учителя, что искренне согласен подчиняться, Лео по-прежнему будет разрешать ему переписывать заклинания в свою собственную книжку. Если он будет исключительно хорошо вести себя, Лео научит его новому заклинанию, или даже двум новым. Но, несмотря на свои слова, Жон все чаще стал замечать, что заклинания, которые он уже знал, не срабатывают. Если он хоть словом выдаст это, его уроки прекратятся – быть может, на несколько недель.

Строгость Лео привела к результату, противоположному тому, который надеялся получить монах. Джонатан знал, что у него сильная врожденная способность к волшебству. Проходили годы, и его желание использовать свои возможности становилось лишь сильнее. Иногда ему казалось, что он готов на все, лишь бы добыть новые знания.

Когда Доминик в первый раз предложил ему уйти, Джонатана охватил знакомый страх. Он удалялся до этого от крепости не дальше, чем было нужно, чтобы поймать нескольких кроликов. Но чем больше Жон думал об этом, тем меньше страха испытывал. Он несколько раз встречался с Иваром и знал, что тот был учителем Лео. Может быть, Ивар и его научит. Надежда научиться новому волшебству от того, кто сможет по достоинству оценить его талант, достаточная причина, чтобы покинуть крепость, думал Жон. И уж он вовсе не стал бы печалиться о разлуке с Маттасом, без слез распрощался бы с Лео. Ему, однако, не хватало бы Пето и Доминика. Что касается Гектора, то мысль, что ему придется расстаться с этим огромным человеком больше чем на день, наполняла Жона печалью. Тем не менее завтра он отправится к реке и придет в Линде. К вечеру он надеялся, что уже принял твердое решение.


* * *


Запах дрожжей висел в «Ноктюрне» постоянно, он пропитывал воздух, поднимаясь от пекущегося и свежевыпеченного хлеба и кружек, полных пенистым элем. Этот дурманящий запах смешивался с душистыми ароматами знаменитого вина Линде, бродившего в подвалах трактира, – вина из смеси винограда и облачных ягод, знаменитого в Тепесте и Нова-Вааса благодаря своему вкусу и крепости. Вино было знаменито и своей ценой – при сборе облачных ягод погибало немало людей.

Ягоды росли у воды – на скалистых склонах гор по обе стороны реки и на краях утесов, возвышавшихся над долиной. Заросли ягод в беспорядке появлялись далеко друг от друга, и каждый кустик давал лишь одну горсть плодов. Из-за того что заросли ягод были затеряны в горах и столь малы, их собирали маленькими группами, что было крайне опасно для сборщиков.

Иногда сезон сбора проходил спокойно, без человеческих жертв, но очень часто случалось так, что люди гибли или пропадали. Иногда с гор обрушивались свирепые ураганы, они безудержной стеной неслись вниз, сметая все на своем пути. Сборщики ягод срывались с узких горных троп, их задавливало деревьями, они насмерть замерзали. Иногда люди оступались или оскальзывались – и летели в ледяную бурную реку или просто падали со скал. Очень часто люди просто исчезали без следа.

Гоблины в Тепесте становились особенно опасны осенью, когда они готовились к зиме и сбивались в стаи. Большинство горожан именно гоблинов винило в гибели сборщиков ягод. Некоторые обыватели, однако, считали, что здесь замешаны более страшные создания, которые знают, что, когда наступает сезон сбора ягод, у них есть возможность хорошо поживиться. Матери не отпускали своих детей на сбор ягод, и весь сезон деревенские малыши днем сидели в трактире. Там за ними присматривали ребята постарше.

Хотя Сондра уже прожила в Линде почти два года, завтра исполнялся лишь год, как она помогала обслуживать сборщиков ягод. И сегодня вечером ей не придется долго отдыхать. Сборщики придут голодными после целого дня работы. С тех пор как ее отец и дядя стали владельцами винокурни, пристроенной позади «Ноктюрна», сборщиков должны были кормить в трактире. Сондра залила сироп и мед в сдобное тесто и тут услышала, как что-то проскрежетало по черепичной крыше. Голодный енот, подумала она. Наверное, заблудился и обессилел после вчерашней бури и сейчас почуял запах сладкого теста. Она стукнула ручкой метлы в потолок, чтобы прогнать животное. Что-то проползло вниз по крыше, и Сондра продолжила свою работу, намереваясь все успеть вовремя, чтобы тетке не в чем было ее упрекнуть. Вместо того чтобы убежать, существо на крыше осторожно перебралось с черепицы над кухней на крепкий плетеный навес над большим залом трактира. Буря расшатала сплетенные прутья в одном месте, и существо подобралось туда, прижало плоскую морду к веткам. Чуткими остроконечными ушами оно слушало людей, ходивших внизу.

– Ты не пойдешь завтра, Михал? – окликнул Андор подвыпившего мужчину, в одиночестве сидевшего в углу.

– Ни завтра, ни послезавтра, никогда, – заплетающимся языком ответил Михал. – Мне вовсе ни к чему это вино. Эль – вот напиток для мужчин.

– Мужчин без денег, ты хочешь сказать, – бросил кто-то из компании, стоявшей рядом со стойкой.

– Мужчин! – упорствовал Михал. – Дешево. Много. Я возьму еще кружку, Андор.

– Если сможешь подойти и забрать ее.

– Я могу подойти, – Михал с трудом поднялся на ноги, сделал шаг, но пошатнулся и рухнул обратно на стул.

– Похоже, я переборщил, – пробормотал он, уронив голову на стол, и тут же захрапел.

Мужчины у стойки решали, как сделать так, чтобы на этот год сбор ягод прошел без потерь. Храп Михала наконец надоел им, и они перешли за один из столиков в обеденном зале, оставив Михала одного в большом зале в полутемном трактире. Выждав несколько минут, существо на крыше стало продираться через прутья, настороженно прислушиваясь к чьим-то шагам на кухне.

Сондра поставила хлеб в печь и тут услышала тихий свист, донесшийся из зала. Она замерла, прислушиваясь, потом снова принялась за работу, но тут ее внимание привлек другой, совсем непонятный звук. Отряхнув муку с рук, она подошла к двери позади стойки, прислушалась.

Звук раздался снова, похожий на дыхание, как будто вздохнула сама пустая комната. Сондра почувствовала, как откуда-то потянуло холодом, взглянула на входную дверь и с удивлением обнаружила, что та закрыта и крепко заперта.

– Михал? – окликнула она, направляясь в дальний угол зала, где неподвижно сидел пьяный, положив голову на стол. – Михал! С тобой все в порядке?

Ответа не последовало, она ощутила лишь холодный ветерок, пронесшийся по залу, прошуршавший по полу.

Она протянула руку, чтобы потрясти мужчину, и тут услышала шелест ветра прямо над головой. Она подняла глаза и увидела дыру в плетеной крыше.

– Михал! – прошептала она и тряхнула его за плечо. Как только она коснулась его, он повалился со стула и мешком упал на пол. Кровь из перерезанного горла натекала на стол и теперь медленно капала на белые кости – все, что осталось от его ног. Нож, который он вертел в руках и потом положил на стол, исчез.

Крик ужаса застыл у Сондры в горле. Она схватилась рукой за шею, пытаясь издать хоть какой-то звук, стараясь разглядеть тварей, пробиравшихся в тени под столами. Она почувствовала, что они пристально смотрят на нее, наслаждаясь ее ужасом, и ждут, каким будет ее следующее движение. Дрожа, с кружащейся головой, уверенная, что если она столкнется с существами, напавшими на Михала, то окажется еще более легкой добычей, – Сондра начала отступать назад к двери на кухню.

Когда рядом с дверным проемом она повернулась, то увидела перед собой одно из существ. Его волосатые руки и ноги отдаленно напоминали человеческие конечности, на ничего не выражающем плоском лице лишь глаза выдавали хитрость и злобу хищника. Он был ниже Сондры, но маленькое краснокожее чудище было гораздо мускулистее ее, а в руке оно сжимало нож Михала. Сондра сделала шаг назад. Существо махнуло оружием и издало тихие звуки – хриплые и высокие, какие не сможет повторить человек. Позади нее раздался такой же звук, потом еще один, еще, еще.

Сондра снова попробовала закричать, но лишь задыхалась от ужаса. Хотя она слышала, как мужчины разговаривают в обеденном зале за трактиром, ее крики привлекли не больше внимания, чем упавший на кухне чайник. Она не думала о Михале и о том, как бесшумно с ним управились гоблины. Нет, она сосредоточилась лишь на том, как близко мужчины и как быстро они успеют прибежать при малейшем шуме, если гоблины нападут на нее.

Быть может, твари тоже почувствовали это, потому что две, ближайшие к Сондре, бесшумно приблизились к входной двери и отворили ее. Хорошо смазанные петли не скрипнули.

Третий зверь последовал за двумя первыми, потом остановился, обернулся, пристально посмотрел на нее, склонил голову набок – его темные, глубоко посаженные глаза блеснули в свете кухонного очага. Затем так же бесшумно, как и появились, твари исчезли.

Сондра закрыла и заперла за ними дверь, подбежала к окну и сквозь щелку в ставне увидела, как страшная троица мчится прочь по ночным улицам. Проверив, надежно ли заперто окно, Сондра, все еще дрожа, вернулась на кухню. Никто не узнает, какой трусихой она оказалась, твердо решила Сондра, вновь занявшись тестом. Мужчины ничего не слышали. И она тоже.

Сондра продолжила работу, но страх внутри нее становился все сильнее. Как она завтра сможет пойти в лес, когда эти твари могут оказаться там? Ей вспомнились те сказки о таинственных смертях сборщиков ягод, которые, как она всегда думала, были придуманы, чтобы пугать малых детей. Теперь Сондра знала, что это правда. И эта правда ужаснула ее.

Руки ее дрожали, она старалась думать лишь о тесте, которое месила для второй выпечки. Мужчины вернулись в зал. Она услышала, как кто-то из них выругался, потом с грохотом повалился стул – мужчины бросились к телу Михала. Через мгновение на кухню вбежал ее дядя.

– С тобой все в порядке? – озабоченно спросил он, прижимая ее к себе. – Ты ничего не видела? Не слышала?

Она замотала головой.

– Ничего, – ответила она, поразившись, что вообще может говорить.

На следующий день рано утром Сондра пробралась на кухню и бросила в печь всех своих кукол. За те два года, что она провела в Тепесте, куклы были ее единственными близкими подругами – их деревянные худые туловища и тщательно разрисованные лица напоминали ей о матери и доме. Кукольный домик – точную миниатюрную копию того, что она оставила в Гундараке, – она могла носить с собой повсюду. Это ее мать сделала игрушечный домик – за долгие месяцы, прежде чем ушла навсегда.

«Ушла навсегда» – это было выражение Сондры. Даже несмотря на то, что она видела, как медленно угасала и наконец умерла ее мать по приказу Гундара, эти слова означали, что ее мать сможет при помощи какого-нибудь волшебства вернуться в жизнь. Сондра мечтала, что когда-нибудь она выйдет из «Ноктюрна», пойдет через поле и там, на дороге, встретит мать.

«Уйти совсем» – так сказать легче, чем «умереть».

Но смерть была реальностью, и теперь Сондра решила, что должна уничтожить все, что напоминает ей о потерянной жизни. Пламя в печи Дирки на мгновение ярко вспыхнуло и тут же успокоилось.

Когда все куклы обратились в пепел, Сондра поставила в печь первый хлеб, приготовила завтрак и понесла его по узкой лесенке вниз, в кабинет отца.

Она редко спускалась в подвал – и то лишь тогда, когда он звал ее. Подземный полумрак пугал ее, пугал почти так же, как и лесные твари. Она никогда не понимала, почему он предпочитает работать в такой тайне. Он однажды сказал ей, что власти Тепеста станут искать его, если прознают о его существовании, но затем заговорщически добавил, что Тепест – гораздо более безопасное место, чем Гундарак. И это была правда.

Здесь она могла ходить днем в одиночку, без всякого страха. Здесь слово «однажды» было лишь словом, а не проклятием повелителю страны. Ведь если бы отец не сказал, что кто-то должен править Тепестом, она бы продолжала считать, что и Линде, и все остальные городки существуют сами по себе.

– Ты проснулся, отец? – позвала она, входя в подземелье.

– Давно уже. Ты не должна была приносить мне еду, я бы поднялся, когда ты позвонишь в колокол.

– Я хотела видеть тебя.

– И поговорить о прошлой ночи?

– Я не сказала им правды, – ответила Сондра.

– Я понял это, когда ты пришла сюда.

– Я увидела зверей после того, как они убили Михала. Я не могла ничего сделать, даже не могла закричать. Я так перепугалась.

– Струсила? – ее отец засмеялся, потом добавил: – Я не смеюсь над тобой, детка. После стольких лет ужаса в Гундараке ты просто отважная девочка.

Она услышала грусть в его словах и поняла, как тяжело ему вспоминать о тех днях.

– Но я даже не смогла позвать на помощь, – добавила она.

– То, что ты увидела, – это ужас. Ужас Тепеста. Они меньше и проворнее большинства гоблинов, но они все-таки гоблины. Когда мы бежали из Гундарака, за нами гнались твари гораздо крупнее этих. Как ни ужасно было тогда, но ты делала, как я приказывал, и молчала, – ответил отец. – Быть может, ты научилась сдерживать крики страха. Но ты, Сондра, никогда не струсишь.

Она поцеловала его и направилась к лестнице.

– Все поймут тебя, если ты не пойдешь сегодня за ягодами, – кинул ей вслед Ивар.

«Все, кроме меня», – подумала Сондра.

– Я хочу пойти, – сказала она, не поворачивая лица, чтобы он не увидел ее страха и не понял, что тут она тоже солгала.


* * *


Когда Сондра вернулась на кухню, там уже были Дирка и Андор.

– Чем так мерзко воняет, – с отвращением наморщила нос тетка, вороша угли в печи. – Если ты снова неправильно протопила печь, то могла испортить все тесто. Пора бы тебе уже научиться.

Сондра сжалась, поняв только сейчас, что никак не сможет объяснить, куда девались все ее куклы и зачем она их сожгла.

– Может, это звери заткнули трубу? – робко предположила она. Сондра беспокойно наблюдала, как ее тетка перестала ворошить золу, вытащила из печи обгоревший клочок голубого кружева, взяла его двумя пальцами, повертела, стараясь припомнить, где она могла его видеть раньше.

– Сондра, ты что-то жгла… – начала было тетка и тут вспомнила, где уже видела это кружево. – Сондра, где твои куклы?!

Сондра побледнела и пошатнулась даже прежде, чем ладонь тетки взмыла в воздух и ударила ее по щеке с такой силой, что она отлетела к столу, стоявшему посреди комнаты, и упала на него. Тетка снова подняла руку, чтобы ударить, но ее остановил Андор.

– Дирка, куклы – ее собственные. Она вправе даже сжечь их.

– Сжечь! – Дирка вытянула перед собой обгоревший лоскуток. – Этот обрывок – все, что осталось от свадебного платья моей матери. Сара надевала это же платье, когда выходила замуж за Ивара. Когда ткань начала гнить, Сара спорола с платья кружева и сшила наряды для кукол. Она даже сделала куклу, похожую на себя. Если Сондре не был нужен подарок матери, она должна была отдать его мне. Я бы хранила его. Бедная Сара, бедная покойная Сара, что за неблагодарная дочь у тебя! – Она гневно посмотрела на Сондру и приказала ей: – Скажи, что сожалеешь об этом.

Сондра молчала, прижимая ладонь к щеке. Дирка сделала шаг вперед, чтобы опять ударить ее, но, заметив, что муж двинулся наперерез, резко развернулась и вышла из комнаты.

Андор налил полный стакан сидра и протянул его Сондре. Она догадывалась, что он ожидает каких-то объяснений, но ничего не сказала ему. Она быстро выпила сок, надела шерстяной плащ и поспешила присоединиться к сборщикам ягод, которые уже выходили на работу.

Она боялась ходить с ними еще до вчерашнего страшного происшествия. Ее всегда пугали непроходимые леса, густые тени и то, что скрывалось в них. В Гундараке детям не разрешалось даже близко подходить к лесу. Непослушные либо погибали, либо – что еще хуже – бесследно исчезали, и тогда даже их родители мечтали больше никогда не встречаться с собственными детьми. Здесь, как сказал отец, все было по-другому. Но все равно темные леса казались совсем такими же, как и в Гундараке. А после того, что она увидела вчера вечером… звери – это слишком мягко сказано. И, перед тем как присоединиться к отряду сборщиков, она засунула за пояс нож. Гоблины ужасны, но она будет драться, если они вздумают напасть на нее.

Сондра вышла из деревни позже основной группы, и ей сказали присоединяться к молодым женщинам, собиравшим ягоды у реки, совсем близко от Линде. Она спешила к ним и вдруг заметила, как что-то белое промелькнуло возле тропинки, ведшей к броду через реку. Белая фигура исчезла так же быстро, как и появилась.

– Арлетта! – окликнула Сондра, решив, что это одна из девушек Линде, всегда носившая одежду из некрашеной ткани.

– Арлетта! Это ты?

Арлетта откликнулась – ее голос донесся издалека – от берега. Занервничав, Сондра бросилась бегом по тропинке и замедлила бег, лишь увидев остальных.

День выдался душным. Сондра сразу сбросила шерстяной плащ, а когда ее корзинки наполнились ягодами, спустилась к реке и омыла холодной водой руки и лицо, плеснула на волосы, потом прислушалась. Где-то недалеко позвякивали колокольчики пасущихся на лугах коров. Сборщицы ягод переговаривались в лесу, Арлетта принялась поучать девушек помладше.

– Довольно странно, что они напали на Михала, – произнесла Арлетта достаточно громко, чтобы Сондра слышала ее. – В лесах уже с прошлой недели полно этих тварей. Они отлично знают, что скоро начнется сбор ягод. Они нападают на отставших сборщиков и дочиста обгладывают кости. Но никогда не трогают лица. Вот они какие.

Гоблины хотят, чтобы мы опознавали мертвецов, подумала Сондра. Если бы всех сборщиков заставили увидеть тело Михала, они бы ни за что не разбредались поодиночке, как тот – в белом – которого она видела на тропинке. Сондра встала и пошла обратно – к остальным, решив рассказать им, что произошло с Михалом. Она дошла до кромки леса, откуда только что доносились голоса.

Но девушки исчезли.

– Арлетта! – негромко позвала она, чтобы гоблины не услышали страха в ее голосе. Никто не откликнулся. Она прислушалась, но лишь услышала, как шелестят на ветру кроны деревьев и жужжат пчелы, слетаясь на сочные ягоды.

Кто-то на берегу сдавленно хихикнул.

– Арлетта! – снова позвала Сондра – на этот раз погромче.

Кто-то опять хихикнул – это был совсем молодой голос, он не мог принадлежать Арлетте. Девчонки решили подшутить над ней, вот и все. Разозлившись, Сондра подхватила свои корзинки и зашагала обратно – в город. Но не пройдя и нескольких шагов, она увидела рассыпанные по земле ягоды, опрокинутую корзину. Ее дядя дорого заплатил бы за эти ягоды, да и корзина стоила немало. Никто не бросил бы это лишь ради смеха. С одной из девушек что-то случилось.

Сондра подхватила корзину и выбежала на опушку. Там она громко позвала младших девочек. Обе вылезли из своего укрытия, по-прежнему глупо хихикая, но подойдя к Сондре, увидели, как она взволнована, и побледнели.

– Арлетта пропала. Мы идем в Линде за помощью, – сказала она.

Девушки дошли вместе до края леса, откуда уже был виден городок. Тут Сондра обернулась и снова позвала Арлетту. В ответ лишь раздался шелест листьев – ветер или…

Сондра вдруг представила себе Арлетту, окруженную гоблинами, застывшую от ужаса – такую же, какой она сама себя чувствовала вчера вечером.

– Я останусь здесь, подожду. Может, Арлетта сама еще вернется.

– Ты должна идти с нами, – сказала девочка постарше. – А то звери и тебя утащат.

Сондра вытащила нож:

– У меня вот что есть! А теперь – бегите!

Я буду здесь одна совсем недолго, уговаривала себя Сондра, настойчиво выкрикивая имя Арлетты и пристально вглядываясь в лесную чащу. В отличие от несчастного Михала, она была настороже. Нож ее был остер, и она знала, как им пользоваться.

– Совсем немного, – повторила она вслух, хотя слова эти ее больше не успокаивали. Она подумала, что если появятся гоблины, они быстро справятся с ней – так же, как с Арлеттой. Она признавала, что они уже знают – она слабая. Они знают, что она даже не смогла закричать вчера.

Внезапно она поняла, что звери уже наблюдают за ней. Их страшные, красные глаза сверкали в лесу и на берегу, в траве и в кустах за ее спиной. Она с отчаянием обернулась в сторону городка, но там никого еще не было видно. Она попробовала закричать, но издала лишь еле слышный хрип.

Звери начали приближаться. Шесть тварей – одна за другой – вышли из леса и встали вокруг нее. Она не могла быть в этом уверена, но ей показалось, что последний зверь – тот самый гоблин, с которым она уже столкнулась вчера. Он был выше остальных и не так густо зарос волосами – он больше других напоминал человека. В лапах зверь сжимал окровавленный, истерзанный труп, останки стройного небольшого тела – вне всякого сомнения, тела Арлетты. Глаза Сондры стали круглыми от ужаса – гоблин швырнул тело на землю прямо перед ней. Золотое колечко, так красиво сверкавшее раньше на пальчике Арлетты, блеснуло на веревке, стягивавшей грубую кожаную тунику чудища.

Гоблин вытащил нож, повернул его так, чтобы Сондра смогла разглядеть тонкую резьбу на рукоятке и оценить остроту клинка, совсем еще недавно принадлежавшего Михалу.

Она была полна решимости – она не умрет так просто, как Михал, не станет такой легкой добычей, как Арлетта. Она выхватила свой нож и приготовилась.

За несколько мгновений до схватки, которая должна была стать последней в ее жизни, случилось нечто неожиданное.

На опушку выскочили три огромных волка. Косматые звери застыли в напряжении, не сводя глаз с гоблинов. Старший гоблин вытянул лапу в сторону волков, остальные полулюди повернулись туда и замерли.

Волки припали к земле, готовясь прыгнуть вперед. С хриплыми визгами гоблины бросились врассыпную в лес – волки погнались за ними. Сондра не двигалась, не веря, что ей удалось остаться живой. Тут со стороны берега донесся шорох, ветви ивы раздвинулись, и на опушку выступил юноша примерно ее возраста.

Его одежда была белой, волосы блеснули на солнце серебром. Наверное, это его она увидела утром. Она удивилась, как же он бродит по горам в одиночестве.

– Это ты позвал волков? – спросила она. Вопрос прозвучал довольно глупо, но она как-то слышала, как ее отец говорил о таком заклинании.

Он пожал плечами:

– Я уже приготовился сделать больше. Но, к счастью, это не понадобилось.

Его голос был столь же красив, как и он сам.

– Ты – не из Линде? Он замотал головой.

– Где же ты тогда живешь?

Он улыбнулся и снова покачал головой:

– Не могу тебе сказать.

Ей так захотелось, чтобы он говорил еще, но тут из глубины леса послышались крики мужчин, звавших ее. Взглянув на него в последний раз, она крикнула в ответ. Как только она это сделала, юноша отступил назад и тени деревьев скрыли его.


* * *


Как всегда, ужин накрыли в обеденном большом зале трактира. Андор, Дирка, Ивар и Сондра сели на одном конце длинного стола. Пустые стулья с другого края всегда оставляли у Сондры такое ощущение, что кто-то не пришел на ужин. Гости или родные. Она ненавидела вечернюю трапезу, ведь каждый раз она поневоле вспоминала покойную мать и семью, которая навсегда осталась в Гундараке.

Сегодня вечером эти воспоминания пришли настойчивее, чем обычно. Тетка ела молча, все еще горюя о сожженных куклах. Андор, похоже, боялся заговаривать с Сондрой, опасаясь гнева жены. Ее отец тоже выглядел озадаченным, он не понимал, как такое могло произойти с куклами и как могла Сондра повести себя так легкомысленно в лесу. Но он хотел простить ее, особенно после двух трагических смертей, случившихся почти на ее глазах.

После ужина Сондра подробно рассказала о юноше, которого повстречала в лесу, и о том, как он спас ей жизнь.

– Ты не сказала о нем тем мужчинам, что нашли тебя, – сказал дядя. – Почему?

– Он пользовался заклинаниями, чтобы вызвать волков. Он не хотел, чтобы его увидели, я и промолчала. Я рассказала вам о нем только потому, что, может быть, вы знаете что-то еще.

– Его зовут Джонатан, – сказал отец.

Когда он произнес это имя, Дирка резко встала, собрала тарелки и удалилась на кухню.

Ее дядя с опаской посмотрел вслед жене. Подумав, что тетке просто не понравился этот юноша, Сондра решила защищать его:

– Он же спас мне жизнь.

Мужчины помолчали несколько минут. Дирка не возвращалась, и тогда отец спросил Сондру:

– Он сказал, что наколдовал волчью стаю?

– Нет, он сказал не так. Может, он просто вызвал их из леса.

– Волков? – спросил Андор.

Ивар сдержал улыбку.

Мужчины еще несколько минут расспрашивали ее, а потом стали обсуждать этого юношу, пользуясь какими-то непонятными намеками и туманными фразами.

Думая, что сможет услышать больше от кого-нибудь другого, Сондра собрала оставшуюся посуду и пошла на кухню. Открывая дверь, она заметила, как тетка запирает винный погреб. В глазах Дирки стояли слезы, но лицо вновь стало неприветливым, лишь только она увидела Сондру. Не говоря ни слова, она вышла.

Еще до того, как Сондра сожгла кукол, тетка невзлюбила ее. Почему – Сондра не знала и даже не осмеливалась спросить. Но она все время пыталась найти этому разгадку.

Почувствовав, что с этим Джонатаном связана какая-то тайна, Сондра принялась неторопливо протирать посуду. Она стояла достаточно близко к приоткрытой двери, чтобы слышать, о чем говорят мужчины в зале.

– …сам пришел. Спросил, нет ли для него работы, – говорил ее отец. – Они решили, что Джонатан не может все время оставаться с ними, ведь тогда у него не будет настоящего выбора. Они хотели, чтобы он пришел сюда, пусть даже ненадолго.

– А что он умеет делать? – спросил Андор.

– Читать… писать… Ее дядя фыркнул:

– Нам в Линде это ни к чему.

– …охотиться …идти по следу. Когда он один в лесу – он сам становится диким животным.

– Хороший следопыт нам может понадобиться, – признал Андор, подумав об Арлетте и других детях, пропавших на сборе ягод. – Но рассказ Сондры встревожил меня. Парень не сознался, что заколдовал волков, но если он использовал какое-то заклинание… ну, я не хочу привлекать к нам внимание. Понимаешь, о чем я?

– Если у мальчика талант, а Лео заверял меня, что так оно и есть, трудно удержать его от таких упражнений. И тем не менее он должен будет повиноваться мне, иначе я ничему не стану его учить.

– Что он знает о Стражах?

– Только то, что они – отшельники. Монахи считают, что он не сможет по-настоящему прийти к ним, если будет знать о них больше.

– Вот старые болваны! – воскликнул АНдор.

– Может быть. А может, и нет. Помнишь, как давным-давно уходил Лео? Дядя не ответил.

– Спрошу Дирку, не будет ли она против, если он придет сюда, – сказал Андор наконец.

Сондра поспешила отойти вглубь кухни, не забыв тихонько прикрыть дверь. Через мгновение она вышла в зал, прошла мимо мужчин и поднялась к себе наверх.

Снаружи за окном роем вились мошки и белые жуки. Она слышала, как насекомые бьются в ставни. Сондра разделась, задула свечу, улеглась, закуталась в одеяло, порадовавшись, что крыша над ее спальней сделана из толстой черепицы.

Она долго лежала без сна, думая о Джонатане, о том, как вскочила тетка при упоминании этого имени. Хотя Сондра была уже достаточно взрослой, чтобы думать о женихах и замужестве вполне серьезно, Джонатан, похоже, был слишком молод, чтобы стать ее ухажером. Но все же он привлекал ее гораздо больше, чем Миша или другие мальчишки в Линде. И теперь ей больше всего на свете захотелось вновь увидеть этого юношу с серебряными волосами.

В комнате под залом не спала и Дирка. Она лежа потягивала вино, принесенное в кувшине с кухни. Дирка вспоминала те несколько недель – как давно это было, – когда думала, что теперь у нее есть сын. Все годы, что прошли с тех пор, ее согревала мысль, что мальчик рядом, что однажды он вернется к ней.

Потом судьба подарила ей нового ребенка – не того, что она хотела, но все же ребенка. Ей так хотелось сейчас, чтобы она осталась в Гундараке и помогала сестре растить девочку. Если бы она возилась с Сондрой, когда та была еще младенцем, видела бы, как девочка растет, этот чужой ребенок, может быть, и не смог бы так повлиять на ее судьбу. Но она смотрела на Сондру и думала о своих маленьких дочерях, которых так давно отобрала у нее злая судьба.

Как бы она любила их сейчас, как бы баловала.

Уже много недель Дирка пила крепкое вино по ночам. Вино успокаивало ее. Завтра она осторожно дольет в бутыль воды, чтобы Андор не заметил, сколько уже выпито и, что еще важнее, как она переживает, вспоминая Джонатана. Если он узнает, как ей тяжело, он ни за что не позволит мальчику остаться с ними.

– Но у тебя здесь Сондра, – снова напомнила она себе мягким горьким шепотом, как будто девочка была для нее больше соперницей, чем племянницей.

Обе они ощущали влияние того, кого ни одна из них не знала по-настоящему.


Глава 9


«По ночам душа моя бродит по древним стенам крепости, способная лишь следить за жизнью Стражей, слушать их рассуждения. Они думают, мой сын может быть призван, как будто бы он когда-нибудь сможет стоять рядом с ними и не пускать меня в этот мир.

Мой сын иногда спрашивает об отце. Когда они не могут избежать правды, то лгут. Я шепчу ему, чтобы он на всю жизнь запомнил это».


* * *


Той ночью за ужином Джонатан рассказал монахам и о гоблинах, и о волках. Он настойчиво повторял несколько раз, что, если бы он не привел волков, девушку неминуемо убили бы эти твари. Он не пользовался колдовством, чтобы привести волков, – они сами почему-то последовали за ним. И он сумел не нарушить приказ Лео – ведь он мог уничтожить гоблинов, обратить их в пыль, лишь произнеся несколько слов, однако все-таки не сделал этого. Хотя он и нарушил порядки Стражей, удалившись от крепости, он все же ожидал от братьев хоть какой-то похвалы, одобрения. Вместо этого монахи принялись ругать его – а Маттас громче всех.

– Ты ничему не научился за те годы, что провел здесь! – накинулся на него старик. – В этой земле есть силы, которые будут очень заинтересованы в тебе. Ты что, хочешь стать рабом Маркова – повелителя зверей? Ты хочешь, чтобы я повторил историю о трех ведьмах-людоедках из Тепеста? Лишь зло по-настоящему сильно в этой стране. Остальные выживают как могут, а самые благоразумные предпочитают спрятаться совсем.

– Но гоблины бы растерзали девушку, – возразил Жон.

– Они уже многих растерзали в Тепесте.

– Маттас! – воскликнул Доминик.

Жон увидел, что Доминик потрясен словами Маттаса, и услышал по голосу учителя, что прощен, когда глава Ордена добавил:

– Джонатана не видел никто, кроме девушки. Он удачно появился – и вовремя.

– И я не пользовался колдовством, – повторил Джонатан, не сводя глаз с Лео.

Жон не мог объяснить, почему волки пошли за ним. Лео был уверен, что он позвал их заклинанием. Теперь не будет уроков по утрам. Быть может, несколько недель. Джонатан нашел в одной из книг Лео заклинание, которое, как он думал, заставило бы учителя повиноваться его, Жона, воле. Но не хватало смелости попробовать это колдовство.

– Естественно, что он захотел взглянуть на Линде. Ему, может быть, вскоре придется отправиться туда, – произнес Гектор, одобряюще сжав руку юноши.

– Мне сдается, он уже не раз был в Линде, – проворчал Маттас, но никто не обратил внимания на его слова.

– Ну, хватит, – сдержанно произнес Доминик. – Это больше не повторится, так что и говорить больше не о чем.


* * *


Той ночью голос был громче и навязчивее, чем обычно. Жон сел, наклонился туда, откуда неслись слова. Тени словно расступились, и он увидел поблескивающий силуэт в углу.

– Кто ты? – спросил Жон, но не получил ответа. Он зажег свечу у изголовья. Золотое пламя свечи прогнало тени. Жон был один в спальне.

На следующее утро Джонатан уселся, скрестив ноги, на одном из бастионов крепости Стражей и долго смотрел вдаль, где еле видные через верхушки деревьев зеленели горы Тепеста.

Он вспомнил о девушках, которые смеялись на речном берегу, – особенно запомнилась ему одна, самая смелая, выхватившая свой маленький кинжал, чтобы сражаться с целой стаей гоблинов.

Он рывком встал. Скоро полдень. Жон поднял мешок со свежим хлебом, что лежал позади, и со всей осторожностью, на которую был способен, крадучись спустился со стены во двор.

Маттас грелся на солнышке, привалившись спиной к стене часовни. Жон не хотел разбудить его, не хотел отвечать на обычные вопросы старика – куда и зачем он идет.

Когда Жон только начинал свои походы по холмам, окружавшим крепость, полузвери-полулюди вовсе не казались ему опасными. Лео и Маттас говорили, что эти твари убьют его или утащат к Маркову, если поймают. Когда он был младше, Жон полагался на остроту своего слуха, зрения и ума и старался не попадаться гоблинам на глаза. Теперь он знал заклинания, которые заставят их пожалеть, если они вздумают броситься на него.

В лесах жили две стаи полулюдей. Та, что побольше, была свирепой и хорошо организованной. Стражи старались обходить их лагерь подальше. Вторая стая была постоянно в движении, охотясь на лесных животных. Жон наблюдал за обеими стаями издалека и знал, что не может подойти к ним ближе без риска быть схваченным.

В тот день Жон охотился на кроликов, а не на полулюдей. Он зарядил ловушки кусками хлеба и вскоре собрал добычу – пятерых зверьков. Трех он отнес Лео. Двух других он отнес в узкую лощину у берега реки. Войдя в заросший овраг, он тихо посвистел. Через несколько мгновений из-за деревьев вышли три твари – два самца и самка. У них были человечьи лица и туловища уродливых чудищ. Это были выродки, изгои царства животных. У самца поменьше недоставало глаза, из дыры по заросшей волосами морде текла желтая слизь. До тех пор, пока Жон не нашел эту троицу, они голодали, питаясь лишь ягодами и изредка случайно пойманной рыбой.

В отличие от крупных стай, эти не имели постоянного убежища. Они все время были настороже, бегали от сородичей и от Маркова, который, как они были уверены, обязательно прикончил бы их.

Жон уже несколько месяцев наблюдал за этой группкой. Он смотрел, как они объясняются жестами, как относятся друг к другу. Постепенно он начал понимать, что они, хотя и столь уродливы сейчас и слишком туго соображают, когда-то были людьми, что в них до сих пор осталось нечто человеческое. Сможет ли он подойти к ним? Научиться понимать их? Он лишь знал, что очень хочет попробовать.

Он начал оставлять им еду и каждый раз свистел, бросая свой подарок, а потом прятался среди деревьев. Потом он дал им увидеть себя, подходя все ближе, когда они набрасывались на мясо. Постепенно они подпустили его совсем близко, потом позволили стоять рядом, потом дотронуться до меха на туловище, потом стали обмениваться с ним своими примитивными жестами.

Последний раз, когда Жон видел их, в стае появилось еще два существа. Одно – стройная женщина, тело которой покрывал мягкий золотой пух, а голубые глаза были абсолютно пусты и ничего не выражали. Вторым был крупный мужчина, тело которого напоминало бычью тушу, густо поросшую шерстью.

– Где? – спросил Жон, вытянув вперед обе руки, чтобы показать, что интересуется двумя отсутствующими существами.

Женщина пыталась объяснить. Рот ее – широкая трещина на уродливом лице – не мог произнести ни слова. От языка ее тоже почти ничего не осталось, так что она могла издавать лишь нечленораздельное мычание разных тонов. Слезы потекли из ее раскосых глаз, она опустила голову, от стыда закрыла лицо ладонями.

Одноглазый тронул ее за руку. Он с видимым мучением соображал, как бы объяснить, что случилось. Затем, молча поцарапав землю ногой, махнул рукой в сторону реки, как бы говоря, что Жон найдет ответ в той стороне. Жон кивнул, поднял свой мешок, протянул рыдающей полуженщине. Та взяла мешок, открыла. Все трое заглянули внутрь, а потом повернулись к Жону и начали низко кланяться, выказывая свою глубокую благодарность за пищу.

Меньший мужчина поцеловал Жону руку, крупный же гоблин провел по серебряным волосам юноши своей конечностью, больше похожей на медвежью лапу, чем на руку. Женщина попыталась улыбнуться, потом отломила несколько кусков от каравая и, осторожно держа их кривыми красными когтями, принялась кормить сидевшего у нее на плече хорька.

Джонатан часто видел этих полуженщин со всякими лесными зверьками, но никогда не замечал в стаях детенышей. Когда Марков создавал этих кошмарных мутантов, он, очевидно, делал их бесплодными. Жон часто думал: если у этих существ появились бы дети, кем бы они были – людьми или чудищами? Он знал историю того, кто создавал этих тварей, – человека столь страшного. Стражи заставили Жона накрепко запомнить все о Маркове, прежде чем впервые выпустили его за крепостную стену. После рассказов монахов его мучили кошмары, в которых он видел себя связанным на столе Маркова, а острое лезвие ножа сверкало в свете факелов, готовое вонзиться в его беззащитную плоть.

– Чудовище, – называл его Доминик. – Злой гений. Он ставит себя над людьми так же высоко, как мы ставим себя над животными, мясо которых употребляем в пищу.

Жон вспомнил эти слова, глядя, как его троица набросилась на принесенных кроликов, разрывая тушки на куски, пожирала сырое мясо, промакивала кровь на руках кусками хлеба. Когда они сожрали все, что он принес, Жон попросил их отвести его туда, где умерли их сородичи. Этих двух убили на берегу быстрой речки. Их растерзанные тела валялись на камнях у кромки воды. Рядом с этими кусками мяса неподвижно лежало создание, их убившее. Это был самый страшный полузверь, которого видел Жон. У этой твари были человечьи ноги, человечье лицо, человечья грудь – и гибкое тело горного кота с длинным хвостом, увеличенное до чудовищных размеров. Даже мертвая тварь заставила Жона содрогнуться. Пасть твари была открыта, так что из нее торчали длинные окровавленные клыки. Мысль о том, что подобные твари охотятся где-то неподалеку, чуть не обратила его в паническое бегство – назад, в надежные крепостные стены.

– Вы убили это? – спросил Жон, указывая на тело женщины-кошки, а потом на раненого полумужчину.

Мужчина кивнул, издал протяжный хрип и гордо ударил себя кулаком по мохнатой груди. Потом, перестав похваляться перед Жоном, он подошел к самому берегу, вытащил из тайника под камнем короткий кинжал и протянул его юноше, почтительно согнувшись.

– Нет! – сказал Жон и оттолкнул руку полузверя обратно. – Оставь себе. Пользуйся сам.

Существо возвратило кинжал обратно в тайник около кустов. Жон вытащил нож, снова протянул его гоблину, хотя уже знал, что это бесполезно.

Тварь затрясла головой, Жон пытался объяснить ему, что нужно оставить нож, и в этот момент из кустов, росших на берегу чуть поодаль, донесся глухой рык. Жон повернулся на звук, и тут же раздался второй, потом третий.

Женщина вскрикнула и попыталась убежать прочь, но ее изуродованные ноги не слушались. Джонатан бросился за ней, схватил за плечи и остановил, жестами отгоняя остальных ближе к реке. Как только лапы гоблинов почувствовали ледяную воду, твари отказались двигаться дальше. Жон кричал на них, шипел, как разъяренный кот, но они не двигались. Отчаявшись, он протянул полузверю кинжал, а сам достал из-за пояса пращу.

– Тогда сражайся! – приказал он гоблину.

Камешки на берегу были маленькие, подходящие больше для охоты на кроликов и белок, чем на огромных полукотов-полулюдей, выходивших из-за деревьев и обступавших их со всех сторон. «Но почему они не бросаются?» – подумал Жон. Их горстка совершенно беззащитна – отличная легкая добыча, но полукоты все же чего-то ждали. Наконец Жон догадался. Тварь, самая крупная и бывшая, несомненно, вожаком стаи, приближалась к ним все ближе, не сводя глаз с лица Жона. По странному своему замыслу Марков изменил горных котов, дав им человечьи лица, а вожаком этих котов сделал человека с кошачьим лицом. У него было человечье тело, но на руках и ногах торчали длинные кошачьи когти. Он не сводил оранжевых глаз с Жона, и все остальные полукоты последовали его примеру. Их взгляд заставил Жона оцепенеть – он понял все. Они вовсе не хотят убивать его. Они просто усыпят его, а потом бросятся на остальных и растерзают их. Когда они насытятся, то отнесут Жона к Маркову, который использует его тело, как он обычно поступает с теми несчастными, кто попадает в его земли.

Страх придал сил Жону, он сумел отвести глаза от кошачьих зрачков прежде, чем гипноз поймал его. Вспомнив все, чему учил его Лео, он приготовился провести одну атаку, которая должна уничтожить чудищ. Он шире расставил ноги, сложил руки на груди, как во время молитвы. Слова медленно возникали в его памяти. Когда наконец он вспомнил все, то растопырил пальцы рук и застыл в ожидании.

Полукоты опустились на лапы и приближались к нему, ожидая приказа от существа с горящими оранжевыми глазами, нервно порыкивая. Не обращая внимания на них, Жон весь сконцентрировался на силе, росшей внутри него, пытаясь вобрать весь поток энергии, как учил его Лео.

Он не знал, как долго стоял, как долго ждали полукоты, замерев совсем рядом, но когда они прыгнули вперед, Жон уже был готов. Он вытянул вперед ладони, и огненные полосы вырвались из его пальцев. На одном из полукотов тут же вспыхнула шерсть, он бросился в реку и тут же был унесен стремительным течением. Остальным полулюдям повезло меньше – Жон опустил руки ниже, послав сноп огня на траву вокруг чудищ. Почувствовав его превосходство, вооруженный гоблин ринулся вперед, вонзая нож в одного визжащего полукота, потом в другого, третьего. Двое других гоблинов схватили крупные камни и размозжили головы поверженным полукотам.

Сила, собранная Жоном, уже была израсходована на эти огненные вспышки, но битва еще не могла закончиться. Вожак с кошачьей мордой нисколько не пострадал от огня. Теперь он медленно отступал к лесу – пасть была открыта, длинные клыки обнажены. С диким воплем Жон выхватил у получеловека короткий кинжал и бросился за вожаком. Уставший и гораздо менее сильный физически, чем существо, за которым он гнался, Жон был полон решимости убить это чудище – создание Маркова не может остаться в живых, не должно поведать своему создателю о том, что совершил сейчас Жон.

Клинок, который Жон сжимал в руке, казался слишком коротким и тупым, чтобы пригодиться в схватке с таким смертельно опасным противником. Жон напомнил себе, что получеловек смог убить одного из таких монстров с кошачьей мордой. Жон знал, что чудище гораздо проворнее, опытнее и сильнее его. Никто не обвинил бы его, если бы он воспользовался сейчас колдовством. Жон замедлил бег и начал шептать второе заклинание. Дорога становилась все труднее. Все чаще путь преграждали огромные валуны. Как Жон и ожидал, противник готовился встретить его, затаившись на вершине каменной глыбы. Жон остановился, сжал рукоятку кинжала и напряженно ждал прыжка чудовища.

Он увидел проблеск удивления в глазах твари. Жон заклинаниями изменил свой облик, стал казаться выше, чем на самом деле, но все равно был слаб. Существо прыгнуло, нацелившись на горло юноши. Может, зверь промахнулся. Может, помогло заклинание. Неважно. В тот момент, когда тело хищника пролетело над ним, Жон резко поднял руки, сжимавшие кинжал, и пропорол все брюхо твари.

Упав на землю, зверь перевернулся и из последних сил пополз прочь, теперь лишь стремясь спасти свою жизнь.

Жон в два прыжка настиг чудище и нанес последний, смертельный удар в шею монстра. Лезвие глубоко вошло в плоть твари, фонтан крови брызнул во все стороны, капли попали на лицо Жона, в его открытый рот. Он передернулся и сглотнул с отвращением эти брызги. Тварь дернулась в последний раз и издохла.

Он убил чудовище!

Это уже не игра. Он использовал все свои умения и знания с хладнокровием, которого никак от себя не ожидал. Кровь твари показалась ему сладкой, он захотел вновь попробовать ее вкус, захотел надолго запомнить странное ощущение. Он стер капли крови с лица, облизнул ладони.

Как все здорово получилось!

Как здорово он все сделал! Громкий смех Жона разнесся по лесу.

Трое несчастных тварей, которых он оставил на берегу, услышали его хохот и осторожно приблизились к нему. Все еще смеясь, он помахал им, чтобы они подошли ближе и увидели поверженное им чудище.

«Марков никогда не узнает, что я сделал», – подумал Жон с облегчением. Он протянул кинжал получеловеку, подошел к реке, смыл кровь с одежды и с рук. Покидая несчастных тварей, он знал, что вряд ли увидит их когда-нибудь снова. Он даже не оглянулся в их сторону. Его мысли были заняты гораздо более важными вещами. Он думал о своей силе, своем знании, о том, как может сделать их еще могущественнее.

За ужином Жон сообщил монахам о своем решении.

– Если это возможно, я хотел бы отправиться в Линде как можно раньше… пока не передумал, – сказал Жон, стараясь казаться неуверенным, хотя для себя все решил твердо.

Мрачный Доминик посмотрел на него глазами полными скорби и указал на место рядом с собой. Жон с гордостью принял приглашение. За едой Жон заметил, что все пристально наблюдают за ним. Некоторые – даже с опаской. Другие неуверенно улыбались, как будто думали о том будущем, когда крепость по праву станет его единственным домом.

Стражи многому научили его за те годы, что он провел в крепостных стенах, но не научили почти ничему из того, для чего был создан их Орден. Они сказали ему, что часовня – обиталище их бога, центр их веры, место, куда они смиренно не смеют заходить. Все остальное – тайна, которую они не могут раскрыть раньше, чем он услышит зов – приказ присоединиться к их Ордену. Как-то он пытался вытянуть из них побольше, задавал бесчисленное множество вопросов. Но на все вопросы ответа не получил. И он давно прекратил подобные расспросы.

Хотя в крепости предстояло провести считанные дни, он решил разгадать хотя бы некоторые из тайн монахов.

Той ночью, когда Жон приготовился ко сну, Лео пришел в его спальню с обычной порцией напитка, который позволял спать без кошмаров.

Джонатан влил в рот содержимое стакана, но большую часть жидкости оставил под языком и сделал вид, что проглотил все вино. Как только Лео вышел, он выплюнул напиток в таз, потом прополоскал рот водой несколько раз – лекарство показалось ему более горьким, чем обычно. То, что он видел прошлой ночью, не было сном.

Он надеялся сегодня ночью выяснить, кого мог видеть.

Несмотря на то что выпил вина совсем немного, Жон все же быстро уснул. Может быть, он бы и вовсе не проснулся за всю ночь, но кто-то тронул его за плечо – легко, как порывом ветра, и он проснулся. Голова раскалывалась, во рту пересохло, а от мерзкого привкуса вина все внутри переворачивалось. Его тошнило.

Жон встал, подошел к двери спальни и обнаружил, что она заперта снаружи. Он колотил в дверь, пока не отбил кулаки. Никто не приходил.

Остальные монахи отравились так же, как и он? Он распахнул ставни, посмотрел на крепостные стены, на двор – темные длинные тени башен лежали на залитом лунным светом пустыре. Он никогда и не узнал бы, что луна может светить так ярко. Он высунулся из окна, насколько мог, и увидел чудесный сверкающий шар полной луны, серые разводы пятен на ее поверхности. Он не мог отвести от луны взгляда, глаза его сияли серебряным светом, и тут вдруг он услышал псалмы Стражей, доносящиеся откуда-то снизу, из-за крепостных стен. И тут же донесся мягкий приглушенный звук – вопли боли и крики наслаждения.

Это не были крики сов, так часто раздававшиеся среди продуваемых всеми ветрами разрушенных крепостных стен, и эти звуки не были рождены его воображением, не приснились ему. Они были слышны на самом деле, но Жон никак не мог понять, что это. Он слышал эти голоса и раньше, когда-то давным-давно. Так давно, что не мог вспомнить.

Он напряг слух. И крики, и пение доносились из часовни. Одна из тайн Стражей. Придет время, твердо сказал себе Жон, и он узнает, что же столь истово охраняют монахи.

К утру он уже позабыл, как долго просидел у окна, сколько раз пытался открыть дверь своей комнаты. Он проснулся – кулаки накрепко сжаты так, что ногти впились в ладони, кровь все еще сочилась из этих глубоких царапин. Колени его были плотно поджаты к груди, и он весь дрожал, хотя комнату заливал теплый свет утреннего солнца.


Глава 10


«Честолюбие моего сына поражает – так же, как и его могущество. Он услышал мои слова, вне сомнения. Как приятно знать, что меня услышали. Я было подумал рассказать ему, кто он такой на самом деле и как его все время обманывают, предают, но все же чувствую – время для этой правды еще не пришло. Что значат еще несколько месяцев после стольких лет заточения!»


* * *


Через два дня, незадолго до полудня Жон и Лео вошли в Линде. Лео иногда наведывался в городок, и обитатели Линде издалека даже могли узнать его – он был известен как один из Стражей. Лео не хотел, чтобы кто-то связывал этого серебряноволосого юношу с Орденом, и потому на этот раз постарался изменить свой облик, выбрав роль осанистого странствующего проповедника.

Он сумел полностью перевоплотиться и теперь важно шествовал перед Жоном по улицам городка. Жон же вошел в Линде первый раз в жизни – все люди вокруг были незнакомыми, – он смог бы узнать лишь Ивара и женщин, собиравших ягоды на берегу.

Он прижимал тощий мешок с одеждой к груди и во все глаза смотрел на окружившие его раскрашенные маленькие домики, невиданные раньше цветы, росшие вдоль дорожек, и жителей городка – взрослых и детей, которые при его появлении как один бросали свои занятия и, не таясь, глазели на странного юношу и мужчину в черной сутане с капюшоном.

Даже войдя в трактир, Лео не скинул капюшон сутаны. Громким басом он поведал Андору, а заодно и всем посетителям трактира, что направляется в Гхенну нести слово истины. Потом он спросил Андора, не сможет ли тот оставить его сына у себя на это время. Когда Андор согласился взять юношу на работу, Лео высыпал горсть монет на стойку в счет уплаты за первые несколько недель.

– Ты не останешься до завтра? – спросил Андор.

– Мое дело не позволяет расслабляться. День еще не скоро кончится. Лучше продолжить путь, – ответил Лео.

– Ты должен успеть войти в Гхенну до заката, иначе тебе придется попусту тратить слова истины, проповедуя голодным хищным зверям, – посоветовал ему один из завсегдатаев заведения.

– Как будто потом его проповеди будут иметь смысл! Кровожадные жрецы Гхенны пожирают и человечью плоть, и людские души, – добавил сидевший за тем же столом крестьянин.

– Ты можешь решить, что они просто издеваются над тобой, – мягко сказал Андор. – Но они правы. Сомневаюсь, что нам доведется увидеть тебя когда-нибудь снова.

– Я всегда полагался лишь на удачу. Но все-таки не хочу брать сына с собой. Эти монеты – все, что у меня есть, – ответил Лео, ниже надвинул капюшон и ушел, сказав Жону на прощание лишь короткое напутствие.

Жон посмотрел ему вслед. Юноша остался совсем один среди чужаков и почувствовал, как дрожат руки. Он спрятал их за спиной, прижался к стене. Что бы он сейчас ни сказал, эти слова прозвучат глупо, решил он. Жон молчал.

Наконец к нему подошла Дирка, провела по лестнице наверх, в скромную, уже приготовленную для него комнатку. Окно его спальни выходило на юг – вдали он смог различить горы, которые так хорошо знал и так крепко любил. Он перевел взгляд на Дирку, остановившуюся в дверях. На лице ее застыло странное, тоскливое выражение.

– Я принесу тебе поесть, – промолвила она.

– Ивар здесь? – спросил Жон. Он нервничал, и эти первые в Линде для него слова прозвучали громче, чем ему хотелось.

– Ивар? Нет, они с Андором давят вино. Он вернется к вечеру. А пока тебе стоит отдохнуть.

С этими словами она резко повернулась и оставила его. Жону показалось, что за дверью она будто смахнула что-то с глаз.

Жон быстро разобрал свои вещи, положил одежду в шкаф. Потом сошел по лестнице вниз, обнаружив Дирку на кухне, где она готовила для него обед.

– Я не устал, – сказал он, объясняя свое появление, и уселся за стол. Пока Жон ел, он чувствовал на себе внимательный взгляд Дирки. Когда он поднимал на нее глаза, она тут же отворачивалась. Вот так, наверное, женщины ведут себя с мужчинами. Он решил понаблюдать за ней позже, когда появится ее муж.

Жон только закончил еду, как на кухню вошла девушка – та самая, которую он спас в лесу. Ее руки до локтей были перепачканы чем-то багряным. На стареньком фартуке виднелись пятна такого же цвета. При виде его она остановилась как вкопанная и спрятала руки за спину.

– По-моему, красивый цвет, – сверкнув глазами, сказал он.

Она залилась краской смущения.

– Мне сказали, что ты здесь, но я не думала, что именно в этом месте, – выдавила она наконец.

– Джонатан, это моя племянница. Сондра.

– Мы уже встречались, – сказал он и улыбнулся девушке. – Может, я тоже могу помочь давить вино?

– Жон, ты уже проделал немалый путь с утра, – сказала Дирка.

– Я – не старик и не убогий, – резко ответил он, потом добавил уже мягче: – Я привык работать. Я хочу помочь.

– Здесь тоже много дел, – сказала Сондра. – Можешь начать с того, что поможешь мне готовить еду для работников.

Они вдвоем отнесли еду, и Андор представил нового помощника мужчинам, работавшим на прессе. Помещение заполнял запах сока облачных ягод, сладкий вяжущий аромат, по которому можно было понять, сколь драгоценное вино будет получено из этого сока.

Мужчины за едой почти не разговаривали, настороженно посматривали на Жона. В городке, окруженном хищниками-людоедами, полнящемся рассказами об оборотнях, незнакомым никогда не доверяли.

Когда с едой было покончено, Жон помог засыпать ягоды в пресс, а Сондра прочистила решетку от косточек и мякоти.

Двое мужчин вылили емкости со свежим соком в бочки, а Ивар добавил туда сахар и мед, чтобы сделать вино слаще и крепче. Как только ударил вечерний колокол, мужчины ушли. Ивар, Сондра и Жон остались, пока не выжали весь сок. Потом они поужинали на кухне.

Закончив еду, Ивар удалился, оставив дочь наедине с Жоном. Девушка не знала, о чем говорить с этим юношей. Тут она почему-то вспомнила печальную историю своей родственницы, жившей когда-то в Тепесте.

– У меня была тетка, красивая девушка, как мне рассказывали, и жила она в Виткале, в Тепесте, – начала Сондра в полной тишине.

Жон придвинулся ближе и приготовился слушать.

– Когда пришло ей время выходить замуж, она решила, что хочет свою собственную свадьбу, а не общую для нескольких пар церемонию, как каждую весну делали в Виткале. За неделю до свадьбы она исчезла. А через несколько дней пропал и ее жених. О них больше ничего не слышали, не нашли никаких следов. Такое часто случалось в Виткале и Келли, но здесь – очень редко. Родители моей тетки обезумели от горя. Однажды ночью и они исчезли. Считают, что их утащили из трактира звери-гоблины и сожрали, – сказала она.

– Ты веришь, что эти существа способны на такие хитрости? – спросил Джонатан, пытаясь развеять ее страхи.

Она зажгла лампу и провела его в большой зал. Там дрожащей рукой указала на залатанный навес.

– Звери залезли в трактир через эту дыру, – сказала она и поведала ему о Михале.

– Твой отец – кол… Ну, он может управиться с этими тварями. Ты не хочешь этому научиться? – спросил он.

– Нет, – жестко ответила она. – Его дар принес моей маме лишь несчастья. Из-за своего волшебства он должен был бросить ее. Он сделал для нее все, что мог, оставил ей денег – медные монеты превратил в золотые. Но когда она попробовала потратить их, люди Гундара догадались о колдовстве. Они забрали деньги, отняли все, что у нас было. А потом в отместку за папу запретили всем помогать ей. Хоть я была еще маленькой, я слишком хорошо помню, как умирала мама. Она умерла от голода.

Сондра помолчала, потом добавила:

– Не знаю, что может отец, но я не желаю ни его силы, ни его знаний.

Ее боль была такой искренней, такой глубокой, что у Жона защемило сердце.

Чтобы отвлечь ее от мрачных воспоминаний, он снял с гвоздя лютню, висевшую у двери трактира.

– На ней часто играют? – спросил он, пробежав пальцами по струнам.

– Никогда. Говорят, что Маэв – та женщина, что когда-то приютила твою мать, играла. Отец приказал ей держаться подальше от трактира еще до того дня, как я появилась здесь. Арлетта говорила, что они раньше дружили, но потом что-то случилось, они поссорились, а потом отец проклял ее. Маэв в ответ поклялась отомстить любому, кто осмелится вернуть музыку в «Ноктюрн». Сама она часто поет по праздникам. Я никогда не слыхала голоса лучше, чем у нее.

– А ты знаешь какие-нибудь песни?

– Немного. У меня, кажется, нет голоса, – ответила она.

– А эту ты слышала?

Он заиграл простую мелодию, запел старую печальную балладу о целителе, которого обуяла гордыня, и он решил, что может стать выше богов, и начал оживлять мертвые тела. Боги разгневались и уничтожили все то, что он любил, оставив ему скорбное, полубезумное и бесконечное существование.

Голос Маэв был красив, но он никогда не трогал сердце Сондры так, как пение этого юноши. Когда он закончил, Сондра прошептала:

– Я никогда не слышала такой прекрасной песни.

Она погладила его по щеке кончиками пальцев.

Пение разбудило Андора, он лежал с открытыми глазами рядом со спящей женой, слушая, как голос Жона рассказывает о страданиях несчастного колдуна.

И вспышка молнии заставит вспомнить ночь,

Когда для горя и страданий был рожден я,

И гром заставит снова память возвращаться.

Лишь стихнет гром, молю, чтоб смерть взяла меня,

Но знаю, что ее мне не дождаться.

Андор поневоле вспомнил те кошмарные, мучительные годы до той судьбоносной ночи, когда явился Ивар, когда появились подвески с волчьими головами. Холодный свет луны просачивался сквозь щели в запертых ставнях и будил в Андоре зверя – зверя, все еще содрогающегося при воспоминаниях о том, как он охотился прежде, дрожащего от памяти восхитительного вкуса свежей крови.


* * *


На протяжении нескольких последующих дней Ивар и Джонатан работали вместе у винного пресса. Жон понимал, что его испытывают, и поэтому подчинялся всем приказам, неукоснительно исполняя все указания. Наконец в последнюю ночь, когда вино было в последний раз процежено и разлито по бочонкам, в которых оно должно было выстаиваться, Ивар велел спуститься с ним в пещеру под гостиницей.

– И захвати свою книгу заклинаний, – прибавил он.

Нервно сжимая книгу обеими руками, Джонатан спустился вслед за седоголовым Иваром по винтовой лестнице. Никто из них не проронил ни слова, Ивар молча указал юноше сесть на стул напротив него за столом, единственным столом в пещере. Помещение освещалось полудюжиной свечей в подсвечниках, и Джонатан положил свою книгу на стол между ними. Прежде чем открыть книгу, Ивар провел пальцами по кожаному переплету, который Жон сделал для своего главного сокровища, и тщательно исследовал плетеные завязки. Учитывая то, как мало материалов было в распоряжении юноши, работа удалась ему на славу. По всей видимости, ему нравилось это ремесло.

Первые страницы были исписаны замысловатыми рекомендациями и магическими формулами, необходимыми даже для самых простых заклинаний. Большинство из них были заклинаниями огня, и это не удивило Ивара.

– У тебя так мало страниц в твоей книге, – заметил Ивар. – Неужели ты собирался ограничиться таким малым объемом знаний?

– Я боялся… – начал Жон, и его глаза блеснули янтарным светом, отражая пламя свечей.

– Боялся?

– Боялся показаться слишком честолюбивым, боялся попросить у Лео слишком многого. Он мог за это перестать меня учить. Я подумал еще о том, что ты мог бы стать моим учителем, если я приду в Линде. Я так хочу учиться дальше.

Голос юноши звучал спокойно, но глаза заблестели, и Ивар подумал, что он вот-вот заплачет. И хотя ему нелегко было вести себя строго и сурово с таким способным человеком, которому он к тому же был стольким обязан, Ивар продолжал напирать.

– Лео объяснил, почему он не хочет учить тебя? – спросил он, стараясь изгнать из своего голоса сочувственные нотки.

– Да, он сказал, что, независимо от того, сколько я буду знать, я не смогу применять свои знания, не подвергая опасности себя и тех, кого я люблю.

– Он прав. В этих краях проще всего применять не слишком могучие силы. Стоит только обнаружить сколько-нибудь значительную власть, и сама эта страна искорежит ее, заставит служить своим злым целям.

– Тогда какой же вообще смысл учиться чему-то?

– Благоразумие и осторожность должны стать частью твоей подготовки. Ты должен научиться распознавать ситуации, когда можно пойти на риск, – это ее вторая часть. Мне приходилось применять свои заклинания, чтобы спасти жизнь невинному существу. И я сильно обязан тебе за тот риск, на который ты пошел, чтобы спасти Сондру.

– Значит, ты будешь учить меня? – в голосе Джонатана прозвучала надежда.

Ивар никого не учил с тех пор, как Лео внезапно покинул его. Это было огромное искушение, несмотря даже на то, что Ивар не сомневался – в свое время он может почувствовать зов столь же внезапно, как почувствовал его Лео много лет назад. Ивар подумал даже о том, что – может быть – в этом состоит его назначение. Должно быть, Стражи нуждались в том обучении, которое он мог дать их будущим товарищам. Если это так, то он должен обучать юношу, двигаясь вперед как можно быстрее.

– Никто в Линде, за исключением Андора и его семьи, не знает о существовании этой пещеры. Стоит тебе проболтаться – и я не только прекращу заниматься с тобой, я сделаю кое-что и похуже. Пусть это будет первым пунктом нашего договора.

– Обещаю, – сказал Жон, в его голосе послышались ожидание и надежда.

– Твоя книга заклинаний будет храниться здесь или в твоей комнате. Ты не должен никому ее показывать, не должен даже намеком давать понять посторонним, что она существует. Это – второй пункт нашего соглашения.

В этот раз Жон просто кивнул, боясь произнести хоть слово.

– Все заклинания ты должен учить здесь. Можешь практиковаться здесь, но за пределами этой комнаты – только в моем присутствии. И ты никогда не должен применять волшебство самостоятельно до тех пор, пока наш курс не будет закончен, за исключением тех случаев, когда тебе или другому ни в чем не повинному человеку будет грозить смертельная опасность. Это – пункт третий нашего договора.

– Я согласен.

– И наконец, ты не должен рассказывать никому, за исключением членов нашей семьи, о тех возможностях, которыми обладаю я или ты.

Жон еще раз торопливо кивнул, и Ивар резко приказал ему:

– Поклянись своими силами, что сделаешь все, как я тебе сказал.

– Силами своими клянусь, – сказал юноша.

– Отлично, – Ивар напряженно улыбнулся и развернул книгу таким образом, чтобы она была видна его ученику. – А теперь покажи мне, что ты уже умеешь. Готовься столько времени, сколько тебе необходимо.

Джонатан пробежал глазами свою книгу заклинаний, собирая все, что ему было нужно для колдовства. Ему никогда не приходилось пользоваться своими умениями в полную силу – Лео, похоже, боялся этого. Теперь же он приступил к выполнению задания почти с удовольствием. Крошечный огонек в очаге разгорелся сильнее, и его цвет изменился, превратившись из ярко-желтого сначала в красный, а потом – в темно-голубой. С кончиков его пальцев сорвались огоньки и зажгли несколько свечей на столе, затем вызванный им ветерок потушил их. Огонь в очаге тоже погас. Жон протянул руку к возникшему на поверхности стола фосфорическому сиянию и, подняв в воздух щепотку огня, слегка на нее подул. Немедленно магические блуждающие огоньки заплясали на темном полу и медленно вплыли в темную пасть очага, заставив огонь в нем снова вспыхнуть. Фигура Жона стала выше, потом ниже, он ссутулился, как будто согнутый годами, и наконец, утомленный представлением, закрыл свою книгу и уронил руки на стол. Когда он взглянул на Ивара, на губах его играла довольная, но робкая улыбка, которая становилась все шире, особенно после того, как юноша заметил, что лицо Ивара повторяет его собственное выражение.

Волшебник вытянул над столом руку и прикоснулся к шраму, который оставил на щеке юноши амулет Доминика.

– Это – знак огня. Он появился у тебя одновременно с именем. В некоторых местах его могут принять за печать.

– Печать добра?

– Власти и могущества. Одно могу сказать: учить тебя будет удовольствием, и может быть, однажды настанет такой день, когда я смогу научиться у тебя чему-то новому…

Позже, когда Джонатан лежал в своей постели, предвкушая много счастливых часов, которые он проведет в пещере, он рассмеялся, зарывшись лицом в подушку, чтобы приглушить звук. Наконец-то он нашел учителя, который отнесся к нему с уважением. Наконец-то он будет учиться по-настоящему. Важнее этого для него ничего не было.


* * *


В последующие недели Ивар и Жон много работали в давильне, присматривая за темно-красным и янтарно-желтым вином в чанах, которое как раз заканчивало бродить. По ночам оба спускались в пещеру и подолгу занимались там. Наконец, когда белое вино было разлито по бутылкам и отправлено через Тепест в Нова-Ваасу, а тягучее красное – перелито в бочки, где оно должно было выстаиваться и набирать крепость, они смогли уделять обучению Джонатана гораздо больше времени.

Жон оказался блестящим учеником. Скорость, с которой юноша запоминал во всех деталях несложные заклинания, заставила Ивара предположить, что его ученик так же легко может справиться и с более сложными магическими формулами. При этом юноша все так же увлекался заклятьями огня и света. Любое заклинание, касающееся этих двух предметов, надолго привлекало к себе его внимание, в то время как к остальным, вне зависимости от того, насколько хорошо он их выучил, он относился гораздо более прохладно. И все же Ивар то и дело напоминал себе о том, что юноше удалось вызвать волков, что было делом нелегким даже при обстоятельствах менее трагичных, почти невозможным, если принять во внимание тот факт, что подобные твари редко встречались в этих краях.

– Скажи мне, при помощи каких слов тебе удалось вызвать волков на помощь моей дочери, – попросил он.

Жон замялся, и Ивар понял, что он собирался солгать, но потом испугался быть пойманным на лжи.

– Это сделал не я, – признался Жон, избегая встретиться взглядом со своим учителем. – Я просто бродил по лесам и заметил, как волки выслеживают меня.

Кратко описав волков, он продолжал:

– Когда я услышал, как девушка с воплями промчалась мимо, я вышел на поляну и увидел Сондру. Волки пошли за мной. Я… я стал говорить с ними, и они, похоже, прислушивались. Честное слово, я не знаю, было ли тут какое-нибудь заклинание…

– Сондра говорила, что ты позвал волков.

– Я не говорил ей этого, впрочем, я этого и не отрицал.

– И ты не отрицал этого потом, когда я расспрашивал тебя.

– Мне известно достаточно заклинаний огня, чтобы уничтожить гоблинов. Я так бы и поступил, если бы волки не опередили меня.

– Ты беспокоишься о Сондре? Именно поэтому ты солгал? Она тебе нравится?

– Я еще слишком молод для этого, но когда я увидел ее в лесу, лицом к лицу с этими тварями, я… – он неуверенно замолчал.

– Она не спасовала перед опасностью, не так ли?

Джонатан кивнул.

– Большинство юношей в Тепесте женятся до того, как им исполнится семнадцать. Если бы ты спросил, я позволил бы тебе стать женихом Сондры.

Его ученик вспыхнул и так неловко заерзал на стуле, что Ивар понял – его инстинкт его не подвел.

– Пока не нужно, – ответил Жон.

Это был благоразумный ответ, но он странным образом опечалил Ивара, так как он стремился учить кого-то, кто принадлежал бы к его семье. О нем самом говорили, что он обладает своими волшебными способностями только потому, что такими же способностями обладал его отец. На самом деле Ивар даже не помнил своего отца. На самом деле именно его мать помогла ему постичь азы волшебства.

Ивар потянулся и зевнул.

– Что-то я устал, – сообщил он юноше, собираясь уйти. – Продолжай пока заниматься сам. Ты вполне способен заниматься самостоятельно.

Жон остался в пещере один. Некоторое время он пытался магическим способом стереть несколько слов, начертанных на лежащем перед ним пергаменте, впрочем, без особого рвения. Он не видел в этом заклинании никакой пользы. Оно не защитит его, не даст ему нового знания и, скорее всего, отнюдь не увеличит, а напротив – уменьшит его могущество. Он подозревал, что Ивар заставил его выучить это заклинание только лишь для того, чтобы посмотреть, насколько дисциплинированным окажется новый ученик. Наконец ему удалось заставить буквы на пергаменте поблекнуть, и он с легким сердцем перенес дальнейшие упражнения на завтрашний вечер, когда его разум будет острее и восприимчивее.

Закрыв свою колдовскую книгу, он положил ее рядом с толстыми фолиантами и свитками Ивара, затушил огонь в очаге и задул свечи. Он уже столько раз поднимался в гостиницу по этой винтовой лестнице, что теперь ему не было нужды светить себе под ноги.

Узкий проход, которым заканчивались ступеньки, выходил в коридор сразу за одной из стен обеденного зала. Очутившись в этом коридоре, Джонатан услышал, как за стеной Ивар и Андор говорят о нем. У Стражей были свои тайны, может быть, и у этой семьи тоже есть свои секреты? Джонатан остановился и с любопытством прислушался.

– Джонатан должен найти себе какое-то дело, помимо того, чтобы заниматься с тобой, – послышался голос Андора, – иначе люди начнут интересоваться, что он тут делает. Уже начались кое-какие разговоры. Большую часть из этих слухов запустила, конечно, Маэв, как будто она и так не причинила парню немало беспокойства.

– Жон сказал мне, что он не вызывал волков. По его словам, они сами пошли за ним. Вожаком этих волков был огромный черный зверь.

– Неужели этой проклятой ведьме не достаточно жизни его матери?! – с горечью заметил Андор.

– Лейт сама выбрала, как ей поступить. Никто не принуждал ее.

– А Жон знает, что с ней случилось?

– Он считает, что она умерла родами. Так лучше для него.

Что все это могло значить? Может быть, его мать была убита? Мужчины за стеной упоминали Маэв, и Жон припомнил, что ей не разрешалось появляться в «Ноктюрне». Его разум быстро связал Маэв с его матерью и столь же быстро отверг эту идею. Это не заставило бы Стражей солгать ему.

Затем в голове его возникла вторая, еще сильнее обеспокоившая его идея. Может быть, его мать до сих пор жива. Если так, то почему она до сих пор не пришла к нему? Так он стоял в темноте и боялся даже дышать, чтобы Ивар не обнаружил его здесь, плачущим в темном коридоре. Выждав, пока мужчины прошли в кухню, Жон справился со своими чувствами и, приведя себя в порядок, вышел к ним.

– Теперь, когда вино процежено и разлито, мы думали о том, чем тебе можно было бы заняться в Линде, – сказал Андор.

Жон прикинулся удивленным.

– Охота, – в конце концов решил он. – С людьми мне тяжело, а вот охотиться…

Андор улыбнулся, подумав о деревенских девушках, которые в последнее время зачастили в гостиницу в неурочные часы, надеясь мельком увидеть Джонатана или услышать, как он поет, перебирая струны лютни. Затем улыбка исчезла с его лица, когда он припомнил о том неудовольствии, которое стало проявляться все чаще и чаще в высказываниях деревенских парней, которым не по нраву пришелся их новый соперник. Особенно злился Миша, разъяренный тем, что Сондра перестала находить приятным его общество.

– Тебе нелегко с людьми не потому, что ты не умеешь с ними общаться, просто у тебя слишком мало опыта. Но это пройдет, – подбодрил он юношу. – Я считаю, что по крайней мере одна охотничья команда захочет взять тебя с собой.

Захочет! Жону приходилось видеть, как они охотятся. Глупцы! Глаза юноши заблестели ледяным блеском, а губы превратились в белую бескровную линию.

– Я буду охотиться один. Я всегда так охотился, – заявил он.

– Только не в Тепесте. Слишком много охотников бесследно исчезли в здешних чащах.

– Перепела, белки, кролики – я могу охотиться на них с пращей на выгонах и не слишком удаляться от поселка.

Жон сосредоточил свое внимание на Андоре, мысленно приказывая ему согласиться, и поэтому он не слишком удивился, когда Андор кивнул. Способность внушать, так же как и магические способности, была у него с рождения. Люди обычно делали все, что он просил, как здесь, так и в крепости. С беспокойством он выслушал наставления Андора, касающиеся опасностей одиночной охоты, но ничто не могло заставить его передумать. Слишком много накопилось вопросов, которые требовали ответов, и найти эти ответы мог только он сам.

– Я начну завтра, в полях вокруг поселка, – сказал Жон, когда Андор закончил.

Ивар покачал головой.

– Ты начнешь здесь и сейчас, – сказал он, указывая пальцем вниз, где была пещера. – Среди моих свитков есть два, перевязанные черной ленточкой. Прежде чем ты в одиночестве отправишься бродить по этим холмам, прочти оба.

Этой ночью Джонатан почти не сомкнул глаз и поднялся задолго до рассвета. Когда он спустился по винтовой лестнице в пещеру, он спугнул крысу, которая с громким писком скрылась в тоннеле, которым никто не пользовался. Джонатан всегда удивлялся тому, что грызуны не портили свитки Ивара и не портили еды, которая оставалась на столе. Крысы были настоящим бедствием в библиотеке Лео, но Ивар, по всей видимости, нашел способ управлять их примитивными мозгами. Свитки уже лежали на столе, приготовленные Иваром, и Жон, протерев глаза и запалив свечи, принялся читать.

Первый манускрипт рассказывал о трех ведьмах, которые – как считалось – жили в Тепесте. Часть этой истории уже была известна Джонатану от Лео, но этот текст был гораздо более подробным. Могучие волшебницы, они принимали форму соблазнительных незнакомок или возлюбленных, заманивая ничего не подозревающих путешественников в свои сети. Эта история, однако, вовсе не испугала Жона, наполнив его решимостью поскорее овладеть еще большими знаниями, чтобы стать неуязвимым для их колдовства.

Во втором свитке он обнаружил гораздо более любопытные сведения. Ивар уже рассказывал Джонатану о проклятии Андора. Из свитка же он узнал, что Андор был не единственным существом-оборотнем в поселке. Женщина по имени Маэв подозревалась в том, что, будучи в союзе с тремя ведьмами, поставляла им новые жертвы из числа своих доверчивых любовников. По всей видимости, Ивар заставил Жона прочесть этот документ для того, чтобы предостеречь юношу от этой женщины. Одна деталь особенно поразила Жона: в волчьем обличье Маэв превращалась в крупного зверя с густым черным мехом.

В этом виде он уже встречал ее – она была вожаком стаи, которая шла за ним по пятам. И теперь он намеревался снова встретиться с ней – и довольно скоро.


Глава 11


«В дни между двумя полнолуниями жизнь не останавливается. Я ощущаю смену времен года, солнечный свет и непогоду, которая отражается в умах людей, окружающих меня. Мальчику снятся мрачные, тревожные сны, и это хорошо. Мрак заставит его прийти ко мне. Скоро он станет моим… »


* * *


Охотничья сноровка Джонатана намного превосходила умение всех остальных юношей Линде. Он обладал способностью сидеть столь неподвижно, что его добыча не подозревала о его присутствии до тех самых пор, пока камень не вылетал из его пращи. Он расставлял западни столь искусно, что их не могли обнаружить даже самые осторожные зверьки. Именно поэтому ему не приходилось слишком напрягаться, чтобы заслужить одобрение Андора. В постоялом дворе стало вдоволь разнообразной и дешевой еды, а коптильня на заднем дворе была забита запасами на зиму.

Настала пора собирать осенний урожай зерна. Жон пытался присоединиться к сборщикам урожая, но ему никак не удавалось поймать правильный ритм косьбы, чтобы хватило сил продолжать ее долго. И хотя деревенские охотники довольно ядовито прохаживались насчет его неловкости, Жон не обижался на их подшучивание; в этих язвительных насмешках было какое-то новое, непонятное дружелюбие, которого он не ощущал раньше.

Жители Линде никогда раньше не собирали столько бушелей зерна и не заготовляли впрок столько сена. Не приходилось им и сталкиваться с тем, чтобы на протяжении всей уборочной страды стояла идеальная для полевых работ погода, продержавшаяся на должном уровне даже во время осенней охоты на гоблинов, вплоть до праздника урожая.

Вокруг постоялого двора были возведены полотняные шатры и палатки. Как и дома вокруг, они были белого цвета, расписанные затейливыми цветами и гроздьями ягод. С центральных шестов свешивались разноцветные яркие вымпелы. Каждая семья поставила на праздничный стол цветы в вазах, пироги и печенье, а также выставила на продажу рукоделие и ткани. По случаю праздника в гостинице закололи свинью и зажарили ее целиком над углями, присыпанными свежими пахучими травами. Дирка нашпиговала мясо луковым соусом и мазала сверху джемом из облачных ягод до тех пор, пока не образовалась румяная, хрустящая корочка. Джонатан, выросший среди Стражей с их аскетическим бытом, никогда прежде не участвовал в таком роскошном пиршестве.

После того как трапеза была закончена, остатки свалили на один длинный стол, чтобы было чем подкрепиться ночью. Остальные столы убрали с площади, чтобы освободить место для музыкантов и танцоров.

Джонатан никогда прежде не танцевал, но не смог удержаться, чтобы не присоединиться к танцующим. Волшебные мелодии, кружащиеся пары и прикосновение теплых рук Сондры опьяняли сильнее, чем все вино Линде и пироги с облачными ягодами. По мере того как ночь вступала в свои права, на небо взгромоздилась яркая луна, соперничая своим светом с огнями факелов, и ее серебристое сияние постепенно поглощало оранжевые пятна их огней.

В середине празднества появилась Маэв. Жон видел ее всего несколько раз, да и то мельком, и теперь он был потрясен ее красотой. Серебряная прядь в ее волосах была оплетена тонкой золотой цепочкой, а остальные волосы свободно падали на плечи. Разноцветные юбки спускались до самой земли и были мягкими и тонкими, а полная грудь туго натягивала полупрозрачную блузу. К пальцам рук были прикреплены крошечные кимвалы, а к лодыжкам – маленькие колокольчики. Когда она пробиралась сквозь толпу, не только мужчины, но и женщины замирали на мгновение, чтобы посмотреть ей вслед. Над площадью воцарилась неожиданная тишина. Странно улыбнувшись, Маэв сделала присутствующим знак встать в круг.

– Она тоже будет танцевать! Так много времени прошло с тех пор, как она танцевала в последний раз, – шепнула Жону одна из девушек, не глядя на него.

Ее взгляд, прикованный к Маэв, светился искренним восхищением.

– Ее обычный выход, – тихо проговорила Сондра, делая несколько шагов вперед, так что они с Джонатаном оказались на краю свободного пространства.

Маэв трижды топнула своей босой ногой, приминая пыль, затем подняла над головой руки, так что широкие свободные рукава ее блузы скользнули вниз, упав ей на грудь. Кимвалы нежно зазвенели, и Маэв, обратившись лицом к луне, запела. Это была песня, которую часто пели охотники, слегка измененная, так что теперь она больше напоминала зимнюю волчью жалобу или брачную песню, наполненную тоской по другу, который поможет скоротать холодные часы тьмы и согреет своим теплом логово до тех пор, пока не наступят весенние дни.

Пока она пела, ее руки плавно извивались, а ноги отбивали ритм. Маэв медленно двигалась по кругу, не отрывая взгляда от ямы в центре площадки, в которой горел огонь. Ее руки и голос плели в воздухе огненную паутину, которую Жон больше чувствовал, нежели видел. Сондра придвинулась поближе к нему, и ее рука нащупала его ладонь. Захваченный эмоциями, он не заметил даже, что пение закончилось. Прижав руку Сондры к губам, он поцеловал ее и только потом посмотрел на девушку.

– Ты так красива, – прошептал он.

Ее губы приоткрылись, и с них готов был сорваться ответ, но тут какая-то сила оторвала его от Сондры и втянула в круг.

– Ну-ка, поглядим на тебя, – сказала Маэв, чувствительно сжимая его руку. – Да ты прекрасен, как истинный картаканец. Я слышала, что ты и петь умеешь!

Джонатан почувствовал себя смущенным, онемевшим, потерявшим способность двигаться.

– Ну, конечно, ты можешь, – промурлыкала Маэв. – Ну давай, спой нам, и мы тебя отпустим.

Отведя от него взгляд, Маэв посмотрела на Сондру.

– Может быть, любовную песню? Свадебную?

Миша воспользовался тем, что внимание его соперника было отвлечено. Приблизившись к Сондре сзади, он что-то прошептал ей на ухо. Сондра молча отодвинулась, не отрывая глаз от лица Жона.

Заметив соперника, Джонатан набрался смелости.

– Хорошо! – кивнул он, забрав лютню из рук одного из музыкантов.

Он запел простую любовную песню, которой совсем недавно его научила Сондра. Он хорошо играл, а его голос – чистый, как холодные воды озера Кронов, – соперничал с голосом Маэв. Эта песня, непреодолимая и страстная, заставила каждого из слушателей неосознанно потянуться к своей возлюбленной, наполнив многие глаза слезами и пробудив в сердцах тоскливую пустоту.

Незадолго до того, как песня должна была кончиться, Миша снова приблизился сзади к Сондре и прижался к ней всем телом.

– Недаром говорится, что у злого семени приятный голос, – прошептал он, и его руки скользнули с плеч Сондры на ее грудь.

Очнувшись от своей задумчивости, Сондра вырвалась из его объятий и, развернувшись, без раздумий отвесила Мише пощечину.

Несмотря на то что затрещина вряд ли была сильнее, чем в прошлый раз, когда Миша зашел слишком далеко, юноша ответил ударом на удар, неожиданно для самого себя ударив ее слишком сильно. Сондра упала на пыльную площадку. Жон, который пел для Сондры и наблюдал за тем, какое впечатление производят на нее слова песни, отшвырнул лютню и бросился на обидчика.

За время своей жизни в гостинице Джонатан несколько раз видел в таверне, как дрались между собой посетители, и он предвидел, что однажды и ему придется участвовать в такой схватке, но он и не подозревал, что в нем может быть так много ярости. Когда он увидел, что Миша ударил Сондру, внутри него как будто что-то взорвалось, словно какая-то злая сила, о которой он не подозревал, вырвалась на свободу. Миша был рослым и крепким парнем, но Жон действовал быстрее, да и Гектор за годы тренировок неплохо его подготовил. Первый удар Миши пришелся в пустоту; воспользовавшись тем, что противник потерял опору, Жон атаковал, используя весь свой вес. Миша упал на спину, получив несколько ударов по голове, и, прежде чем зрители успели растащить бойцов, его лицо покрылось кровью, которая текла из глубоких царапин, оставленных ногтями Жона.

– Пойди, умойся, – сказал Мише без тени сочувствия один из старейшин. Затем он повернулся к Жону: – А что касается тебя, то тебе придется остудить свой пыл, иначе ты не приживешься в поселке.

Жон попытался овладеть собой, одновременно оглядываясь по сторонам в поисках Сондры. Девушка быстро бежала по тропинке в направлении гостиницы, и Жон хотел было последовать за ней, но в этот момент старейшина объявил громко:

– Маэв, пора спеть охотничью песню и принести жертву!

И снова настроение собравшихся изменилось столь же резко, как и тогда, когда Жон бросил свою лютню, чтобы броситься на Мишу. Примолкнув в ожидании, жители поселка снова встали в круг, окружив плотным кольцом затухающие угли праздничного костра. Музыканты отложили свои флейты и лютни, заменив их длинными барабанами, которые стояли прямо на земле.

Маэв вышла к кострищу и начала странный ритмичный танец, повинуясь мелодии барабанов. Их стук все убыстрялся и становился громче, так что постепенно ритм начал отдаваться в груди у всех, кто собрался вокруг, и когда он внезапно оборвался, толпа не дыша внимала громкому речитативу Маэв:

– Ржаной волк! Кукурузный волк! Пшеничный волк! Ячменный волк! Выходите!

Из толпы выступили четверо мужчин. Каждый из них срезал в полях последние стебли зерновых, и теперь пучки колосьев были привязаны к их лодыжкам и запястьям. Снова зарокотали барабаны, и мужчины, взявшись за руки, стали танцевать, двигаясь по кругу вокруг костра и во все убыстряющемся ритме поднимая руки вверх и опуская их вниз. Постепенно на руках и ногах их выступил пот, а шаги стали неуверенными от усталости. В конце пляски они бросили колосья на угли костра, заставив его снова вспыхнуть.

– Жертва! – выкрикнула Маэв, вытянув вперед руки и указывая ими на четверых мужчин. – Кто из вас станет нашей жертвой?!

– Все мы готовы отдать жизнь за благополучие нашего края, но просим другого занять наше место, – ответили мужчины.

Затем они отправились в ближайший хлев и вынесли оттуда стальную клетку, целиком сделанную из толстых решеток. В клетке бесновался рыжеватый гоблин, изловленный во время традиционной осенней охоты. За дни его пленения деревенские ребятишки сполна отыгрались на нем за гибель своих родственников, тыкая в него прутьями и палками и не позволяя ему передохнуть. Тем не менее гоблин был еще достаточно силен: он грыз шесты, которые были продеты сквозь клетку, и пытался дотянуться сквозь прутья решетки до ненавистных ему людей.

Пока мужчины выносили на шестах клетку, старейшины деревни подложили в костер несколько сухих валежин, так что угли снова разгорелись ярким желтым пламенем. Староста бормотал подходящее к случаю заклинание:

– Духу этой земли приносим мы жертву. Пусть его боль и кровь сделают землю плодородной, пусть прорастут весной семена и придет на поля влага…

Жители поселка вторили старейшине. Мужчины подняли клетку высоко в воздух и встали по сторонам костра таким образом, чтобы клетка оказалась над огнем. Пламя опалило подошвы гоблина, а густой мех на его ногах задымился и затрещал. Существо в клетке пронзительно завизжало и стало биться о прутья решеток, но мужчины крепко удерживали клетку над костром, постепенно опуская ее все ниже, по мере того как пламя затухало.

– А что, если не удастся поймать ни одного гоблина? – спросил у Андора Жон. – Тогда в жертву принесли бы какое-нибудь домашнее животное?

– Нет, домашний скот не считается. Если не удастся поймать гоблина, то в этом случае в жертву принесли бы преступника, приговоренного к смерти. Если нет преступника, то четверо мужчин должны тянуть жребий, – шепотом объяснил Андор. – Праздник солнцестояния – это праздник жертвоприношения, и в этот день – единственный день в году – поселковые благодарны судьбе за то, что в наших краях еще встречаются твари.

Жон уже не слышал его последних слов, сосредоточившись на пронзительных визгах гоблина, эхом отражающихся от обнажившихся холмов.

– Прими смерть нашего врага! – хором заключили старейшины, и жители поселка нестройным хором повторяли за ними эти слова.

Маэв подвела к костру мать Арлетты, по щекам которой катились крупные слезы. Все ее тело вздрагивало от горестных рыданий – она горевала по своей дочери, убитой гоблинами во время сбора облачных ягод. При помощи Маэв, которая поддерживала ее, женщина обошла вокруг костровой ямы, подливая в огонь топленый жир. Жадное пламя взметнулось вверх, и черный силуэт гоблина скрючился за прутьями клетки.

– Пусть обильной будет наша зимняя охота. Пусть земля удовлетворит нашу нужду! – вскричали старейшины, и собравшиеся громко повторили эти слова.

Жон обратил внимание на хищное выражение, появившееся на лице Андора. Он неотрывно смотрел на гоблина, теребя на груди волчий амулет. Жон отвел взгляд и тоже посмотрел на клетку. Внутри себя он чувствовал нарастающую мрачную радость и странный голод, природу которого он никак не мог понять. Пламя костра сверкнуло в его глазах, когда он увидел, как Маэв ударом ноги выкатила из огня клетку и высоко подняла вверх нож.

– Пусть плоть нашего врага сделает нас сильными! – воскликнула она, отрезая полоску мяса от обугленного трупа гоблина. Внутри мясо было совсем сырое, но Маэв, похоже, не обратила на это никакого внимания, захваченная религиозным экстазом. Положив кусок мяса себе в рот, она передала остальное матери Арлетты, и женщина сделала то же самое.

Деревенские жители подались вперед, и Маэв принялась кромсать труп, оделяя кусками мяса всех собравшихся, которые жадно тянули к ней руки. Жон тоже получил кусок мяса и его вкус – мерзкий, как он и ожидал, – все же наполнил его ощущением победы после долгой и кровавой войны.


* * *


Праздник закончился. Жители поселка стали расходиться по домам. Маэв подошла к Жону и, взяв его за руку, увлекла за собой в рощу между дорогой и берегом реки.

– Ты можешь прийти повидаться со мной, когда захочешь, – шепнула она, целуя его.

Джонатан попытался вырваться, но Маэв держала его крепко, а чувства, которые она пробудила в нем, были так же сильны, как и его недавняя ярость.

– Существуют вещи, которые тебе следует знать, мой мальчик, – продолжила она и засмеялась, когда, вырвавшись от нее, Жон быстрым шагом пошел к дороге, навстречу приветливым огням гостиницы.

В гостинице мужчины распевали праздничные песни, причем голоса их звучали гораздо менее согласованно, чем обычно.

Миша со своими приятелями – Алденом и Джозефом – поджидал Жона у дверей гостиницы. Они заслонили ему дорогу, провоцируя его позвать на помощь. Жон молчал. Он даже позволил оттащить себя в темноту, под деревья, окружающие деревенскую площадь. Он сжал руки в кулаки, сдерживая те силы, которые пробудились в нем. Одного слова, жеста было бы достаточно, чтобы эти трое никогда больше его не беспокоили.

– Я видел, как ты глядел на луну, – прошептал Миша. – Что, наш праздник не был столь диким и необузданным, к каким ты привык?

В его словах явно была насмешка, но Жон не понял ее.

– Была ли женщина-оборотень столь же нежна, как девчонка, которую ты отбил у меня?

На этот раз оскорбление было более чем понятно. Этой ночью его один раз уже удержали, но теперь никто не помешает ему проучить наглеца. Жон был гораздо меньше Миши, но он с удовольствием предвкушал эту схватку. Бросившись на соперника, он, однако, ничего не достиг, так как приятели Миши схватили его за руки и поволокли глубже в чащу. Миша, закатывая рукава, поспешил следом.

Миша поступил как трус и дрался как трус. Сначала он избивал Жона таким образом, чтобы не оставалось синяков, но после того, как Жон удачно пнул его ногой в живот, Миша рассвирепел и принялся молотить его куда попало.

– Тащите его к реке! – задыхаясь, приказал он друзьям. – Привяжем его там, и пусть ночные твари выгрызут ему кишки.

– Ты не пойдешь с нами? – удивился Алден.

– Меня будут искать, – шепотом объяснил Миша, – лучше припомните, кто избавил вас от Владиша, когда он явился по ваши души.

Стараясь не потерять сознания, Жон молчал, пока его волокли сквозь густой подлесок к реке. У него были средства спастись, не прибегая ни к чьей помощи.

– После сегодняшнего праздника тут должно быть полно тварей, жаждущих мщения, – тревожно проговорил Джозеф, внимательно осматривая кусты.

Словно в ответ на его слова, в кустах на берегу реки что-то громко затрещало.

– Брось эту падаль! – крикнул Алден. Бросив Жона, оба парня бросились наутек.

Джозеф, чуть замешкавшись, внезапно почувствовал, как что-то схватило его за ноги. Падая, он перевернулся на спину, готовясь защищаться. Какое-то чудовище, гораздо больше и чернее, чем известные ему гоблины Тепеста, навалилось на него. Когтистые лапы разрывали его тело, а щетинистое рыло без труда запрокинуло его голову назад. Сдавленный крик, вырвавшийся из горла Джозефа, оборвался.

Жон выполз на обрывистый речной берег и повернулся, чтобы посмотреть на чудовище, так неожиданно пришедшее к нему на помощь. Тварь сидела возле тела юноши, низко наклонив лобастую волчью голову, и терзала горло юноши. Руки у твари были человеческие, тонкие пальцы с ярко накрашенными ногтями расшнуровывали ворот рубахи Джозефа.

– Маэв? – тихо позвал Жон.

Оборотень повернулся и слегка приподнял голову, словно узнав свое имя. В следующий момент вервольф снова занялся жертвой.


* * *


Алден добежал уже до середины поселка, прежде чем осознал, что его приятеля нет рядом. Двери всех домов были заперты, а ставни плотно закрыты. Единственный свет виднелся в гостиной, откуда доносились хриплые песни подгулявших посетителей. Это был единственный звук, который уловили его уши.

– Джозеф? – прошептал Алден в темноту, но не получил ответа.

Ему нужно было пойти домой и лечь спать, притворившись, что он ничего не знает о случившемся, но он знал, что никто не поверит ему. Его видели с Джозефом на протяжении всей ночи. Все их видели.

– Джозеф?

– Алден, – прошептал кто-то в ответ.

Ему навстречу, пошатываясь, шагнул избитый и окровавленный Джонатан. Несмотря на нанесенные ему побои, голос его звучал ровно и так тихо, что Алдену приходилось напрягаться, чтобы расслышать слова.

– Джозеф ранен, я оставил его у реки. Мне кажется, что ты предпочел бы пойти и помочь мне, иначе мне придется пойти в гостиницу, поднять там всех на ноги и объяснить, что случилось.

Джонатан был последним человеком, которому Алден мог доверять, и он прекрасно понимал это, однако теперь это его понимание было похоронено довольно глубоко. Алденом владел только страх. Он покачал головой, стараясь выиграть время, чтобы овладеть собой и попытаться понять, как ему лучше всего поступить.

– Я все знаю о Владише, – прошептал Жон.

Угроза не произвела на Алдена никакого впечатления. Он решил, что, после того как они отыщут Джозефа, он постарается сделать так, чтобы Жон не смог никому об этом рассказать. Сдержанно кивнув, Алден последовал за юношей с серебристыми волосами.

Джонатан на мгновение задержался у потухающего костра и указал на почерневшие кости пленного гоблина. Теперь, когда с его костей было сорвано все мясо, гоблин был больше похож на человека. Скелет маленькой руки продолжал цепляться за прутья клетки. Жон смотрел на это несколько мгновений, потом сказал:

– Твари подошли к самым границам поселка. Огонь сможет держать их на приличном расстоянии.

– Огонь, – механически повторил за ним Алден. Какой-то еле слышный, лукавый голосок в его голове твердил, что это слово вложил в его уста Жон, что этот юноша с серебристыми волосами каким-то образом управляет его мыслями, однако у Алдена не было сил сопротивляться. Он вытащил из поленницы возле костра пару длинных, хорошо просмоленных факелов и зажег их от углей. Высоко подняв факелы над головой, он пошел вслед за Жоном в темный лес, вздрагивая всякий раз, когда замечал поблизости темные тени.

– Джозеф? – позвал Алден на всякий случай, но от страха его голос прозвучал слабо и неуверенно.

Очень скоро они вышли к берегу, и Жон показал на что-то, лежащее у его ног на земле. Алден повыше поднял факел и подошел поближе. У корней высокого дерева он увидел часть руки, половину лица и несколько обглоданных костей, сложенных на земле в аккуратную круглую кучку. При виде этих останков Алден побледнел, а факел задрожал в его руке. С трудом отведя от них взгляд, он посмотрел на Жона.

– Ты с самого начала знал! – сказал он. Жон молча кивнул. Его лицо было неподвижным и сосредоточенным.

– Я всем расскажу, что ты знал! – повысив голос, сказал Алден.

– В самом деле? – переспросил Жон.

Факелы в руках Алдена нагрелись и обожгли ему ладони. Он швырнул их на землю перед собой. Лишь только он сделал это, как Джонатан вытянул вперед руки, и из его пальцев заструились потоки огня. Они обернулись вокруг Алдена, словно пряжа вокруг клубка. Алден в испуге застыл, боясь, как бы пламя не подожгло на нем одежду. Теперь, когда срок его жизни измерялся только в ударах сердца, он не смел даже набрать в грудь воздуха, чтобы закричать.

Затрещали обожженные ресницы, вспыхивали волосы на руках, и Алден ощущал булавочные уколы боли на своей коже. Джонатан слегка двинул руками, туже затягивая вокруг юноши смертельный узел огня. Скорчившись от боли, Алден вдохнул в легкие раскаленное пламя, и вместо крика о помощи из груди его исторглось только еле слышное шипение последнего дыхания.

Итак, двое были мертвы. Оставался еще один. Придав своему лицу спокойное выражение, Жон вернулся в гостиницу, строя мстительные планы. Он вошел в таверну через заднюю дверь и столкнулся в кухне с Сондрой.

– Где ты был? – спросила она, заметив его разбитые в кровь губы и исцарапанное лицо. Забота, прозвучавшая в ее голосе, сразу же переросла в гнев. – Это Миша? – спросила она. – Этот головорез уже не в первый раз…

– Нет, это не Миша, – холодно ответил Жон.

– Садись. Я принесу таз и теплой воды, – предложила Сондра, пытаясь успокоить его внезапный гнев.

Она как раз начала промывать самые глубокие из ран Жона, когда двери гостиницы внезапно распахнулись. На пороге стоял один из старейшин поселка, чей дом располагался ближе всех от реки. Двое его сыновей с горящими факелами в руках стояли у него за спиной.

– Твари! – закричал старик, и его сыновья эхом повторили этот вопль. – Твари прикончили кого-то у реки!

Он еще что-то говорил, но его слова были заглушены топотом ног множества мужчин, которые бегом бросились вон из гостиницы и помчались к реке вслед за факельщиками.

Миша покинул зал гостиницы одним из последних. Сдержанно улыбаясь, он встал из-за стола, чтобы последовать за остальными. Внезапно взгляд его упал на распахнутые двери в кухню, и он увидел Сондру и стоящего позади нее Жона. Сондра заметила промелькнувший в его глазах испуг, и, обернувшись через плечо, девушка разглядела выражение холодной ненависти, появившееся на лице Джонатана. Она была уверена, что не ошиблась, хотя Миша поспешно отвернулся и выбежал в темноту.

– Миша бил меня, пока остальные держали, – сказал Жон, возвращаясь к столу. – Потом он велел Джозефу и Алдену оттащить меня к реке. Они хотели привязать меня там, чтобы я стал добычей гоблинов. Однако все вышло наоборот. Появились гоблины, и я убежал.

– И после этого люди продолжают считать гоблинов подлыми тварями! – с негодованием прошептала Сондра.

На мгновение она отвернулась, так как ее собственные слова больно укололи ее, затем, действуя как можно скорее, она промыла его раны.

– Ступай наверх, – сказала она, – никто не должен видеть тебя, особенно пока твое лицо выглядит так, как сейчас.

Она помогла Жону подняться к дверям его комнаты и там задержалась:

– Я сегодня одна на кухне. Если меня будут расспрашивать, я скажу, что ты был со мной на протяжении всего последнего часа, – она легко коснулась пальцами шишки на его лбу. – С того момента, когда Миша напал на тебя.

– Мне не нужна твоя ложь.

– Я все равно скажу так, – сказала Сондра и поцеловала его.

Жон собирался в ответ каким-нибудь целомудренным способом продемонстрировать свою привязанность и благодарность, однако сильные эмоции, которые разбудила в нем эта ночь, внезапно овладели им. Он с силой прижал свои губы к ее губам, не подозревая о силе овладевшего ею смятения до тех пор, пока она с силой не оттолкнула его. Он понял, что он наделал, только по выражению страха на ее лице, когда Сондра вытирала с губ его кровь тыльной стороной ладони.

– Мне очень жаль, – невнятно проговорил он, но слова его прозвучали фальшиво. Когда Сондра не ответила, он пошел в свою комнату и закрыл дверь.


* * *


Жон видел уединенный домик Маэв гораздо раньше, но на следующее утро после праздника он впервые его рассмотрел подробно. Когда-то он был красив, но теперь его красота облупилась и полиняла, как и краска на ставнях и наличниках. Стены перекосились, крыша нуждалась в ремонте, а ставни растрескались. Садовая ограда была вся заплетена плющом и диким виноградом, а у ворот недоставало одной петли. Одним словом, это место напоминало собой о более счастливом прошлом и несбывшихся мечтах.

Пока Жон лежал на животе в кустах и гадал, осмелится ли он откликнуться на сделанное ему предложение, двери домика отворились и изнутри вышел один из старейшин деревни. Следом за ним показалась и Маэв, ее оранжевое платье ярко светилось под лучами утреннего солнца. Прощальный поцелуи, которым она одарила старейшину, был таким же глубоким и крепким, какой достался Жону сегодняшней ночью. Глаза ее, однако, оставались широко открыты, и Маэв смотрела через плечо мужчины прямо туда, где прятался Жон. Когда ночной гость Маэв наконец попрощался, на губах ее возникла мимолетная, сдержанная улыбка. Старейшина ушел, и Маэв скрылась в доме, оставив двери открытыми.

«Интересно, что нового я смогу найти здесь, кроме еще большего стыда?» – спросил себя Жон. Маэв намекнула ему, что у нее есть что рассказать, и он вошел в дом следом за ней.

Когда он вошел, Маэв не повернулась к нему, а продолжала сидеть перед низким трельяжем, расчесывая перед зеркалом свои спутанные волосы.

– Я ждала тебя еще ночью, думала – ты зайдешь поблагодарить меня, – проговорила она, не отрывая взгляда от своего отражения в зеркале.

– А когда я не пришел, ты нашла другого, кем заменить меня?

– Я могла выбрать любого мужчину из тех, что были на празднике. Возможно, следующим моим гостем станет Миша. Как тебе это понравится?

В ее словах Жону почудилась угроза, и он с опаской покосился в сторону открытой двери.

– Я сам займусь им, когда будет подходящий момент. А теперь расскажи мне о моей матери.

– Хорошо. – Маэв закончила расчесывать волосы и принялась нанизывать на запястья тонкие золотые браслеты. – Она жила со мной, и я была ее другом.

– Ты погубила ее.

Маэв впервые повернулась к нему лицом. Ее фиалковые глаза были широко раскрыты, но их выражение было далеко не невинным. В самой их глубине вспыхивало сдерживаемое пламя, наводящее мысли скорее о безумии, чем о страсти. Громкий смех Маэв заставил Жона укрепиться в этом подозрении.

– Тебе так сказали они, эти Стражи при Полотне? Не удивляйся, что я знаю о них. Сказки и легенды достаточно прозрачны, чтобы я сумела распознать правду в одной из них. Мне даже имена их известны: Лео, Доминик, Гектор…

– Мне никто ничего не говорил, – перебил ее Жон.

Маэв снова расхохоталась.

– Значит, это мой поцелуй убедил тебя. Неужели моя страсть была столь ужасной?

– Это ты погубила мою мать?

– Я любила ее и хотела, чтобы моя возлюбленная сестра всегда была рядом со мной. Разве это такой уж страшный грех? Если бы она осталась здесь, то и ты бы воспитывался здесь, а не в этой жуткой крепости, среди этих глупых мужчин. Мы вдвоем сумели бы присмотреть за твоим обучением. Разве ты не предпочел бы это сам? – Маэв встала и подошла к нему, словно хотела, чтобы он попытался оспорить ее слова. Жон не шевелился до тех пор, пока она не попыталась коснуться его. Тогда он отпрянул, не столько из страха, сколько из отвращения.

– Они испортили тебя, – горько проговорила Маэв, – точно так же, как и твою мать, заполнив ее разум сознанием вины. Скажи мне, ты тоже отрекся от своей силы, как и Лейт?

– От своей силы? У меня нет никакой особенной силы.

– Нет? Я знаю, чем вы с Иваром занимаетесь по ночам в этой его дымной норе под таверной. Я знаю, что делаешь конкретно ты, точно так же, как мне известно, что спрятано в крепости, из которой ты явился…

Должно быть, Маэв разглядела в его глазах огонек удивления, так как замолчала, ожидая его вопроса. Когда вопроса не последовало, она нахмурилась и сказала как-то загадочно:

– Знания. Знания и могущество. Тебе нужно только прийти и взять их.

– Почему ты говоришь мне все это?

– Ты можешь полностью доверять мне, если возникнет такая нужда. Хотя Ивар и глупец, но мы с ним во многом похожи: мы оба вынуждены были оставить родные края, и мы оба являемся большим, чем это кажется на первый взгляд. Если хочешь, можешь рассказать ему все, что я тебе наговорила. Меня это не заботит. Но если ты мудр, то ради себя самого ты должен молчать.

Маэв отвернулась от него и снова уставилась в зеркало на свое отражение. Жон понял, что его изгоняют, и ушел. Маэв, казалось, не обратила на его уход никакого внимания.


* * *


В этом году зима настала так внезапно, что в поселке шутили, дескать, теперь вместо четырех времен года осталось всего два. Спустя всего несколько дней после праздника выпал глубокий снег, который толстым слоем лег на холмы, на склонах которых обычно пасся скот, в результате чего холмы превратились в огромные серые сугробы, едва различимые на фоне серого, затянутого снеговыми тучами зимнего неба. Зима превратила окрестности поселка в безлюдную пустыню, углубиться в которую отваживались лишь немногие охотники. Некоторым посчастливилось вернуться с добычей, но многие и многие пропали, замерзнув насмерть или разодранные на клочки изголодавшимися по зиме гоблинами.

Темные зимние вечера порождали мрачные слухи.

Фрагмент руки, половина лица – достаточно для отца, чтобы опознать сына. Большинство жителей все еще верило, что смерть Джозефа наступила в результате нападения темных тварей, снедаемых желанием отомстить людям за принесенного в жертву гоблина. Некоторые, однако, припомнили, что после этой же самой ночи на лице Жона появились свежие царапины и кровоподтеки. Между тем Сондра продолжала настаивать на том, что видела в лесу волков в тот день, когда погибла Арлетта, а люди обнаружили цепочку волчьих следов на мягкой глине на берегу реки на следующее утро после праздника.

Эти совпадения давали богатую пищу для фантазий и предположений, которые по вечерам делались у пылающих очагов Линде. Некоторые воспринимали эти слухи и предположения всерьез. Даже самые шумные и горластые спорщики не могли не заметить, что большую часть слухов запустил Миша, у которого Джонатан увел его девчонку. Многие честно признавали, что Сондра нашла для себя гораздо лучшую партию. Несмотря на это слухи продолжали шириться и расти, подпитываемые скукой и уединенным положением поселка.

Гостиница продолжала существовать лишь благодаря небольшой группе завсегдатаев из числа местных жителей. По дороге перестали двигаться путешественники и торговцы, и в постоялом дворе Андора готовилось гораздо меньше еды. В ней больше не сдавались комнаты, и поэтому уборка проводилась нечасто и не слишком тщательно. Посетители по-прежнему требовали, чтобы Джонатан пел им, и если бы не это, то он бы проводил все дни в совершенном безделье.

Свое свободное время Джонатан использовал на то, чтобы совершенствовать свои познания в магии и колдовстве, проводя долгие часы в уединении в пещере Ивара, запоминая долгие и путаные заклинания, которые ему не дозволялось использовать даже темными зимними ночами, вдали от любопытных глаз жителей Линде. Огненные заклинания продолжали нравиться ему больше остальных, но теперь он заучивал и такие неуловимые заклятья, распознать которые не мог даже Ивар.

Короткое слово, произнесенное торопливым шепотом, еще более быстрый, словно бы случайный жест – и вот уже Андор и Дирка начинают ссориться. Когда их ссора вот-вот должна была достичь кульминации, Жон произносил заклинание задом наперед, и через несколько секунд спорящие уже ласково обнимали друг друга, и Андор шептал Дирке нежные слова, гладя жену по голове. Завсегдатаи таверны чаще просили Жона спеть им, громко хохоча над веселыми частушками, плача над песнями грустными и щедро одаривая его деньгами и за те, и за другие. Жон собирал монеты и складывал их в кошелек вместе с деньгами, оставленными ему его матерью.

Дни шли за днями, и Джонатан все чаще задумывался над словами Маэв. Несколько раз он задумывался о том, чтобы снова пойти к ней, но всякий раз желание, которое он к ней чувствовал, останавливало его. Из-за этого он чувствовал себя виноватым и относился к Сондре с большим вниманием, чем бы он относился к ней при других обстоятельствах.

Сондра же буквально расцветала в присутствии Джонатана. Однажды поздним вечером, после того как они провели вместе несколько часов, сбрасывая снег с крыши и с навеса над верандой, Жон словно заново увидел ее, раскрасневшуюся от работы, со снежинками, сверкающими в волосах. Взяв ее за руки, он произнес слова, которые давно хотел сказать ей:

– Я люблю тебя. Ты выйдешь за меня замуж?

Сондра засмеялась и, поцеловав его, уже готова была ответить согласием, однако вовремя вспомнила, что прямые ответы были не в обычае деревни.

– Сначала ты должен спросить моего отца, – сказала она.

– Идем со мной, – позвал Жон и, взяв ее за руку, повел за собой в зал, где Ивар как раз вытирал на полу лужи, образовавшиеся в тех местах, где подтаявший снег просочился сквозь подгнившую крышу.

– Я хочу жениться на твоей дочери, – сообщил Жон и был вознагражден радостным выражением, появившимся на лице Ивара.

– Ничто не могло бы обрадовать меня больше, – признался Ивар. – Можете объявить о своей помолвке немедленно, если хотите. У вас будет еще достаточно времени, чтобы приготовить платье, в котором вы будете давать друг другу клятву во время зимнего празднества.

С этими словами Ивар достал из шкафчика со стеклянной дверцей несколько бокалов и кувшин вина из облачных ягод. Наполнив пять бокалов, он повернулся к Сондре:

– Сходи, позови свою тетку, пусть она присоединится к нам.

Сондра обнаружила Дирку наверху, где та штопала простыни. Сияя от счастья, она рассказала тетке в чем дело.

– Поскольку у меня нет более близких родственников-женщин, я хотела бы, чтобы ты заняла место моей матери и благословила меня, – закончила Сондра.

Ответ Дирки был неожиданно прохладным:

– Этого юношу воспитывали одинокие старики. Что он знает о женщинах? Что он знает о детях и о мужской ответственности? Ты слишком торопишься, девочка, и это не принесет тебе ничего, кроме горя.

Сондра нахмурилась. Ей очень хотелось напомнить Дирке о том, что ее первое замужество тоже нельзя было назвать счастливым, однако Сондра промолчала. Спускаясь вниз по ступенькам, она пыталась придумать причину, по которой ее тетка не сможет поднять бокал и благословить помолвку, но это не понадобилось. Прежде чем она успела что-то сказать, Дирка спустилась в зал и подняла один из бокалов. Рот ее скривился в мрачной гримасе, словно она уступала неизбежному злу, а произнося слова благословения, Дирка смотрела только на Джонатана.


* * *


Учеба Джонатана продвигалась с удивительной быстротой. В отличие от Лео, которого способности его ученика только пугали, Ивар был весьма доволен успехами, которые делал Джонатан, хотя и удивлен талантами юноши. В конце концов он признался, что не может ничему больше научить Джонатана, и настоял на том, чтобы юноша продолжал заниматься в пещере самостоятельно.

Спускаясь в пещеру, Жон, как правило, разводил в очаге огонь, но использовал его только для тепла. Источником света служили ему ярко светящиеся, но холодные огненные шары, которые парили в воздухе над его плечами и позволяли прочесть разложенные на столе свитки. Иногда ему чудилось в пещере чье-то присутствие, как будто какое-то сверхъестественное существо пыталось сделать так, чтобы его увидели или услышали, но лишь только Жон пытался сосредоточиться на этом феномене, как ощущение постороннего присутствия пропадало.

Однажды ночью, когда Джонатан укладывал на полку только что прочитанный свиток, какая-то тень упала на старинный пергамент, находившийся в самом низу штабеля рукописей. Жон провел над тенью рукой, но тень не исчезла. Тогда юноша наклонился, дабы повнимательнее рассмотреть странную игру света, и тень на его глазах утекла в еле заметную трещину в стене. Джонатан услышал свистящий шепот, доносившийся из трещины, за которой была только темнота. Шепот был тихим и неразборчивым, как дыхание ночного ветра.

– Кто там? – громко спросил Джонатан, оглядывая пещеру в поисках непрошеного гостя. – Ивар? – снова спросил он, но тут же отбросил эту мысль. Ивар не стал бы пугать его таким детским способом. Нет, эта тень была чем-то иным, возможно – каким-то духом, который пытался выйти с ним на связь. Подумав об этом, Жон пристальнее рассмотрел щель. Опустившись на колени на пол, он направил сквозь трещину в камне один из своих светящихся шаров.

В камнях был спрятан еще один свиток. Джонатан никогда не читал свитков, которые Ивар запретил ему читать, но это не был один из этих пергаментов. Может быть, Ивар спрятал этот документ в расщелину еще до того, как Джонатан появился в поселке, а потом позабыл про него. Вытащив пергамент, юноша обратил внимание на то, что его края пожелтели от старости и были ломкими и хрупкими. Распутав завязки, он с осторожностью развернул манускрипт. Два ярких огненных шара повисли у него над головой, и в их свете Джонатан прочитал первые строки документа, с трудом продираясь сквозь особенности странного диалекта и неровный, скачущий почерк автора.

«Мы приехали сюда вместе; бежав одного зла, но столкнувшись со злом другим, мы очутились в конце концов в южных краях, где обитали только мертвые. Здесь мы выстроили храм, и каждый выполнил свою часть работы. Когда постройка была закончена, мы укрепили стены старинным заклятьем, а двери держали закрытыми и запертыми, за исключением ритуальных ночей. Благодаря нашей неусыпной бдительности и настойчивым молитвам, сокровище, которое мы хранили внутри, очистило поселок от зла, освободив нас от окружавшего мрака. Нам следовало бы предвидеть, что наш покой не может быть долговечен; настоящий мир был нам доселе неведом.

Зло явилось к нам в невинном обличий юноши с белыми волосами, который однажды утром пришел в наш поселок. Обычно путники появлялись в наших краях под вечер, оставаясь среди нас в часы ночи, и уходили от нас на рассвете. Мы не спросили светловолосого пришельца, каким образом ему удалось пройти через наши места ночью; обитающие в нашей земле души мертвых убили бы каждого, кто отважился бы выйти на дороги в ночное время. Вместо этого мы накормили его, позволив разделить с нами нашу скромную вечернюю трапезу, мы напоили его чистой водой из колодца, стараясь понять, что за существо явилось к нам.

Он сумел оценить красоту наших холмов и нашего поселка, он заметил нашу беспечную жизнь, когда никто не запирал дверей на ночь, а дети бегали где хотели. Но больше всего ему понравилась наша прекрасная часовня. Его слова были так же красивы, как и он сам, но мы поняли, что он лжет.

Мы узнали, что он был новым управляющим, которого недавно взял к себе местный лорд. Говорили, что его родители продали его за огромную сумму; говорили также, что родители его были убиты, а ребенок увезен насильно. В одном все слухи были верны: юноша обладал сверхъестественными возможностями и могуществом, и не только колдовской силой, которую дал ему его учитель. У него была врожденная способность проникать в человеческие сердца и извращать человеческие желания.

И хотя незнакомец никак не проявлял этих своих волшебных способностей, по деревне продолжали ползти слухи. Он пришел, чтобы выведать наши секреты. Он пришел ранним утром, накануне полнолуния. Но, несмотря на всю опасность, церемония обязательно должна была состояться, и тогда мы сказали юноше, что на ближайшую ночь у нас нет для него убежища и настояли на том, чтобы он ушел.

Я видел, как глаза его вспыхнули гневом. Он почуял предательство, несмотря на то что до сих пор мы вели себя с ним предупредительно и по-доброму. Я совсем не одобряю то, как поступили остальные; не одобряю даже сильнее, чем я не одобрил бы пролитую кровь, откажись он уехать. Но он ушел от нас этим же вечером, обронив только несколько слов упрека. Наши сердца были смущены тем, что мы наделали: если он все же обычный путешественник, значит, мы обрекли его на ужасный конец. Все долго смотрели ему вслед, пока он не растворился в вечерних туманах, а затем стали готовиться к церемонии.

Но в самой середине ритуала наш незнакомец вернулся и вошел в часовню сквозь открытые двери. Я не знаю, как долго он стоял перед входом, наблюдая за нами и слушая наши заклинания, но только он вдруг запел, запел голосом более громким и чистым, чем звучал хор наших голосов. Слова его песни оскверняли нашу священную часовню и высмеивали наших богов. А когда мы взглянули на него, мы увидели, как он изменяет свою форму, и черты его лица преображались, напоминая лики наших богов.

Ярость вспыхнула во мне, и я набросился на него – частица толпы, готовой растерзать чужака. Но лишь только мы коснулись его, самый воздух в нашей часовне вспыхнул, превратившись в сияющее облако, и обжигающие искры закружились вокруг нас роем взбесившихся насекомых. Мы застыли на месте. Я подумал, что это может быть какой-то колдовской трюк, ибо я мог видеть и дышать, несмотря на то что искры пребольно жалили меня и сводили с ума. Обездвиженный, парализованный, я в ужасе смотрел, как он прошел сквозь сияющее в часовне облако прямо к алтарю, где висело Полотно.

Несмотря на мучения, которые я испытывал, я расслышал, как он рассмеялся звонким мелодичным смехом и сорвал Полотно. Я не мог даже крикнуть. «И вы обрекли незнакомца на гибель, лишь бы защитить это? Это?!» – проговорил он, хватая Полотно так, словно собираясь разорвать его надвое.

Это было последнее движение его тела. Полотно рванулось вперед, накрыло его, обволокло, запеленало и высосало его жизнь. Облако яростных искр исчезло вместе с ним, яркое сияние погасло.

Этой ночью мы хоронили своих мертвецов, стараясь забыть о том, что произошло на наших глазах. Сколь же наивны мы были, полагая, что никакая сила не может бороться со Сбирающей Тканью.

Мы обнаружили свою ошибку на следующий вечер. На небе в другой раз взошла полная луна, и вместе с ней зашевелились пойманные души. Этой ночью город погиб. Даже маленькие дети умирали в муках, когда заклятья жрецов обернулись против нас. В конце концов Верховный Жрец Волгэр прочел магическую формулу, предназначенную не для того, чтобы истребить зло, а для того, чтобы сдержать его. Он закончил свою литургию только тогда, когда силы покинули его и он испустил дух. Мало кто из нас оставался в живых, но мы повторяли и повторяли это заклинание, вылавливая вырвавшиеся на свободу души по всему городу и возвращая их обратно в часовню. Когда работа была закончена, нам каким-то образом удалось запереть двери часовни нашими обожженными, окровавленными руками.

Но мертвецы в нашем поселке не успокаивались. Словно несчастные, обреченные души, которые обитали в холмах вокруг поселка, они снова и снова вставали из могил и, шевеля обугленными губами, взывали об отмщении, которого мы не могли им обещать, и просили упокоить свои души.

Нас осталось только трое, кто избежал огненной смерти в объятиях зла, заключенного в Полотне, и мы были самыми слабыми из членов нашего Ордена. Почти все свитки Ордена были уничтожены, и теперь заклинания, которые удерживают души в Ткани, известны нам только по памяти. Один из нас тяжело ранен, а другой слеп, но мы останемся здесь до завтра, чтобы отыскать новое, лучше спрятанное место, где можно хранить Полотно. Я пишу эти строки для того, чтобы остальные опасались могущества темных душ, заключенных в паутине Полотна».

Запись обрывалась так же неожиданно, как и начиналась. Дочитав последнюю строку, Джонатан долго сидел неподвижно, глядя на выцветшие буквы. Припомнив, что Маэв упоминала о Полотне, он понял, что она проникла в тайну, которую охраняли Стражи.

– Спасибо, – прошептал он, обращаясь к тени, которая указала ему место, где спрятан был старинный пергамент. Кладя его на полку, он снова обратил свое внимание на трещину в стене.

Произнеся короткую команду, Жон уменьшил размеры своих светящихся шаров и, усилив таким образом интенсивность испускаемого ими сияния, один за другим послал их в трещину. На этот раз светильники высветили сразу за разломом более широкий проход. Торопясь, чтобы страх, холодным сквозняком пронесшийся вдоль спины, не успел овладеть им, Джонатан трансформировался в мышонка и протиснулся сквозь щель. Его шары по-прежнему мирно плавали в неподвижном холодном воздухе, и он стал осторожно красться вперед.

Проход постепенно расширялся. Уже через несколько футов Джонатан смог вернуться в человеческое обличье и выпрямиться. Холодный ветер коснулся его лица, и Жон понял, что где-то впереди есть выход из этого подземелья. Он подумал о гоблинах и других существах – жителях подземелий, о которых когда-то рассказывал ему Маттас, однако его огни и заклинания пламени, которыми он теперь владел в совершенстве, дарили ему ощущения спокойствия и уверенности. Он пошел дальше. Коридор сначала вел его на восток, потом изгибался и начинал подниматься. В стенах появились прожилки какой-то слабо фосфоресцирующей породы, а из-под ног Жона при каждом шаге разбегались бледно-голубые ящерицы. Пройдя таким образом около четверти мили, Джонатан набрел еще на одну пещеру, гораздо более обширную, чем пещера Ивара.

Светящиеся шары не могли осветить всех углов этой пещеры, и Жон заставил их подняться к потолку, как можно выше от пола. Плавными спиралями шары взмыли вверх и осветили молочно-белые известковые наплывы сталактитов, свешивающиеся с потолка пещеры. Мутная вода стекала по их острым сосулькам и падала на пол, образуя по всему пространству пещеры несколько неглубоких луж, сообщающихся между собой. В лужах Джонатан разглядел жирных, мерцающих пиявок и странную зеленую рыбу без чешуи, которая тут же пропала, громко плеснув по воде хвостом. Очевидно, рыбу испугал яркий свет и его движущаяся тень.

Жон подумал об экспериментах, которые он мог ставить в этой пещере, спрятанной от людских глаз гораздо лучше, чем пещера Ивара. Довольный своим открытием, Джонатан пошел дальше, надеясь отыскать выход из подземелья. Он нашел его после долгого, но не трудного подъема по наклонному коридору. Так же как и лаз из пещеры под гостиницей, он едва ли был шире обычной трещины в скале, но все же достаточно широким, чтобы Джонатан сумел протиснуться сквозь него. Судя по всему, гоблины не знали о нем. Выбравшись наружу, Жон очутился на обледеневшем уступе скалы, и порывы холодного ветра трепали его волосы. Потянув носом, Жон уловил горький запах дыма, который ветер доносил сюда из Линде, а поглядев вниз, Жон разглядел в долине неясные очертания домика Маэв.

Итак, его подземелье было достаточно близко, но отлично спрятано. Даже Ивар не сможет ничего сказать ему по поводу всего того, что он намеревался проделывать в своих новых владениях. Тем не менее Джонатан решил хранить свое открытие в тайне ото всех. Боясь, как бы его отсутствие не было обнаружено, он круто развернулся и поспешил обратно, через пещеру в коридоры, чтобы вернуться в знакомый уют крошечной кельи Ивара.

В последующие недели Джонатан совсем перестал появляться в мире, расположенном над его подземными убежищами. Внимательно и точно он переписывал во вторую книгу заклинаний все магические формулы и заклятья, которые он теперь знал. Ему пришлось добавить сюда и те заклинания, на которые он раньше не обращал особого внимания, так как не мог опробовать их в тесном пространстве пещеры Ивара, а применять их на поверхности ему не разрешалось.

Он также потратил много времени на то, чтобы приспособить большую пещеру для своих нужд. Жаркое пламя быстро согрело воду в больших лужах и осушило маленькие. Пиявки сварились, рыба передохла от голода, а голубые ящерки отступили в коридоры и тоннели, которыми Джонатан не пользовался. Яркие цветные огни, пляшущие на стенах, скрасили холодноватую пустоту пещеры, напоминая собой зарю, заключенную в камне.

Храня свою тайну, Жон возвращался в гостиницу через пещеру Ивара, когда это было возможно, а когда невозможно – он выбирался на поверхность и входил в гостиницу через дверь. Его отсутствие было замечено только один раз, но у Джонатана уже был заготовлен подходящий к случаю предлог. Если бы не Сондра, он и вовсе не выходил бы на поверхность, подобно отшельнику поселившись в своей пещере, где стены и потолок были белыми, словно сделанными из кости.

Однажды утром, через несколько недель после того, как он начал работать в своем подземелье, Жон ненадолго отвлекся от своих занятий и уединился в пещере Ивара, чтобы написать новую песню. В ночь праздника он хотел исполнить балладу о трех ведьмах, в которой в поэтической форме было бы представлено идеализированное их падение от неземной грации и красоты к уродству и жестокости, так что сами ведьмы не оскорбились бы, доведись им услышать легенду в его исполнении. Однако и правды в этой песне было достаточно для того, чтобы баллада служила предостережением жителям поселка. Когда работа была закончена, Джонатан решил в последний раз прочесть вслух свои вирши, и тут ему снова почудился таинственный тихий шепот. Неразличимые слова звучали впереди него, позади, из всех углов пещеры. Жон вздрогнул и, произнеся несколько слов, вытянул перед собой руки. Два шара, которые освещали комнату, вспыхнули так ярко, что их свет мог соперничать с солнечным.

Рядом с Джонатаном стояла полупрозрачная тень человека, черты лица которого можно было отчетливо рассмотреть в ослепительном сиянии волшебных шаров. Джонатан пристально всмотрелся в лицо незнакомца, но тень задрожала и стала таять, оставив после себя лишь странную пустоту в памяти да усталость после столь щедрой траты энергии.

Призрак, чем бы он ни был, успел произнести только одно-единственное слово, бывшее в равной степени звуком и донесшейся издалека мыслью, странно знакомой, напомнившей Джонатану о странных снах, которые он видел в разрушенной, продуваемой всеми ветрами крепости Стражей. Это слово было слышно отчетливо, оно прокатилось по всей пещере, многократно отразившись от ее каменных стен:

– Домой…

– Скоро… – с любовью шепнул Джонатан, обращаясь к опустевшей комнате.

Если он хочет узнать тайны, которые хранит крепость Ордена, он должен лучше овладеть средствами и приемами, которые помогут ему эти тайны раскрыть. Поэтому он потратил немало часов, изучая заклинания, которые могли помочь ему обнаружить скрытую магию, отпереть запертые двери, усыпить даже самого осторожного человека.

После полудня, как обычно, Джонатан поднялся наверх, чтобы поесть и провести некоторое время со своей нареченной. Когда они вышли из гостиницы, держа друг друга за руки, солнце успело слегка нагреть холодный зимний воздух, а на небе не видно было ни одного облака.

Тем не менее Сондра с грустью посмотрела на Джонатана. Несмотря на все внимание, которое он уделял ей в последние недели, несмотря на то что он очень ласково и нежно держал ее сейчас за руку, он редко разговаривал с ней. Сегодня Сондра решила обязательно пробиться сквозь его непонятное молчание.

– В последнее время ты так редко бываешь в гостинице. Ты учишься теперь столько, сколько хотел? – спросила она таким беззаботным голосом, каким только могла.

– Да, – ответил Джонатан.

– А не мог бы ты научить и меня чему-нибудь? – продолжала Сондра.

– Я думал, что ты не хочешь учиться, – Джонатан холодно покосился на свою нареченную.

«Даже с Мишей проще иметь дело!» – подумала Сондра, выдергивая ладонь из руки Жона, намереваясь вернуться в гостиницу. Жон заколебался, потом догнал ее и потянул за рукав. Сондра остановилась и повернулась к нему лицом.

– Прости меня, Сондра. Не уходи, пожалуйста! – попросил он ее.

Сондра посмотрела на мальчишек на деревенской площади, которые перестали строить свои снежные крепости и теперь глазели на них. Затем она перевела взгляд на лицо Жона и увидела, как сильно ему хочется, чтобы она осталась. В его выражении, однако, было и еще кое-что: некое странное удовольствие, словно он гордился тем, что сумел рассердить ее.

Сондра припомнила застенчивого юношу, которого она когда-то повстречала в лесу, и ей стало любопытно, что такое могло с ним произойти за тот месяц, который прошел с тех пор, как они решили пожениться. За это время он стал таким печальным, таким сдержанным и отстраненным.

Магия требовала огромного напряжения сил и огромной концентрации внимания. Разве не говорил ей об этом ее собственный отец? Раз она – дочь Ивара, значит, она должна хорошо понимать то, чем занимается ее жених. Шагнув к Джонатану, Сондра коснулась рукой в перчатке его щеки. Что бы ни тревожило его, он обязательно поделится с ней в свое время. Хорошая жена должна быть терпеливой, а Сондра собиралась через некоторое время стать Жону именно хорошей женой. И она решила терпеть до тех пор, пока Жон сам не заговорит с ней о своих печалях, а тогда она постарается утешить и поддержать его.

Эти мысли не покидали ее весь остаток дня, и, по мере того как солнце клонилось к закату, мысли ее становились все более мрачными. Поздно вечером, несмотря на одолевавшие ее дурные предчувствия, она спустилась по винтовой лестнице в пещеру Ивара.

Приди она на несколько секунд раньше, и она нашла бы помещение пустым. Однако она промедлила на первых ступенях и обнаружила своего суженого слегка грязным, задыхающимся, как после тяжелой работы.

– Что случилось? – тревожно спросил Джонатан, заметив, что Сондра стоит перед ним босиком, в одной лишь тонкой ночной рубашке. Первая мысль, что пришла ему в голову, была мысль о нападении гоблинов. Он уже начал вспоминать заклинание, чтобы защитить свою невесту и ее семью, и почувствовал в кончиках пальцев несильное покалывание.

Сондра покачала головой и подошла вплотную к нему. Обхватив руками его голову, она крепко поцеловала его, стараясь, чтобы ее поцелуй был таким же глубоким и страстным, каким подарил ее Жон в праздник жертвоприношения.

Джонатан отскочил, слегка рассерженный ее стремительностью и дерзостью.

– Разве так делается? – строго спросил он.

– Как будто ты не знаешь?! – Сондра улыбнулась его наивности. – После того как юноша и девушка объявят о помолвке, в… в интимных отношениях они имеют право вести себя как муж и жена. В некоторых семьях это даже поощряется. Что касается нашей женитьбы, то я в ней уверена. А ты? – Она взяла его руки в свои и поднесла их к тесьме, которая удерживала вместе полы ее накидки.

Доверие Сондры заставило Жона смутиться.

– Пойдем, я открою тебе один секрет, – позвал он и, превратив Сондру в мышь, показал ей проход в свое подземелье. Сондре очень понравились бассейны, которые Джонатан сделал из луж, сталактиты на потолке и радуга на стенах, которую тоже вызвала к жизни его магия. Там, в свете волшебных светящихся шаров, они и совершили то, чего хотели уже несколько месяцев, с того самого дня, как Сондра впервые увидела Жона стоящим в тени леса.

– Я сделаю для тебя все что захочешь, – шепнула Сондра, не беспокоясь более о тех тайнах, стена из которых выросла вокруг Джонатана за последнее время. Теперь она была внутри этих стен вместе с ним.


Глава 12


«…Довольно странно, насколько понятным и ясным встает подчас прошлое, особенно тогда, когда это не имеет больше никакого значения. Хотя я не в силах припомнить собственного имени, я помню, что люди обожали меня и поклонялись мне, как никто и никогда не поклонялся моему учителю. Я был послан не затем, чтобы убивать, а затем, чтобы самому погибнуть. Очень жаль останавливаться на давно ушедших моментах давно ушедшего прошлого, особенно если ты в состоянии припомнить лишь самую малость из всего, что было когда-то. Но я смею надеяться, что однажды…»


* * *


В ночь следующего полнолуния захваченные Полотном существа никак не проявляли себя, и Стражи, обеспокоенные их необычным поведением, продолжили свои ночные заклинания. В промежутках между фразами до их слуха доносился из часовни слабый шорох, напоминающий шуршание сухих листьев на осеннем ветру. Души на Полотне иногда теряли свою силу и вели себя не слишком буйно – так уже бывало когда-то, – но никогда раньше полнолуние не сопровождалось такой странной тишиной. Стражи восприняли это как дурное предзнаменование и с тревогой ожидали, что принесет им ближайшее будущее.

Так прошла ночь и настала следующая, но ничего не случилось. Лишь короткая зимняя оттепель принесла с собой неожиданного гостя – Стражей навестил Джонатан. Он принес своим старым товарищам сладкий хлеб, испеченный Диркой, большой кувшин вина из облачных ягод Андора, а также несколько снадобий Ивара, чтобы лечить простуду и ревматические боли Маттаса. Монахи уселись в огромном зале крепости, чтобы послушать рассказы Джонатана о жизни в Линде. После вечерней трапезы они пили вино, а Джонатан пел им свои песни. Затем он заговорил о том, как он успел привязаться к жителям поселка, и что было более важно – о своем предстоящем браке с дочерью Ивара.

Он ожидал приветствий и поздравлений, однако ответом на его заявление было неловкое молчание всех послушников Ордена.

– Ты уверен, что именно таким должно быть твое будущее? – наконец спросил у него Доминик.

– Да. Я понял это в тот самый день, когда впервые увидел ее.

– Тогда давайте выпьем за Джонатана и Сондру! – воскликнул Гектор, поднимая вверх кубок. Послушники присоединились к его тосту, но только сам Гектор выглядел по-настоящему счастливым. Прочие монахи выглядели разочарованными, как будто прочили Жону иную судьбу. Джонатан почувствовал настойчивое желание напомнить им, что именно они предложили ему уйти из крепости и именно они хотели, чтобы он сам выбрал свой путь в жизни, но вряд ли было бы правильно упоминать об этом сейчас. Кроме того, он пришел сюда для того, чтобы узнать кое-какие тайны. Вряд ли он сможет действовать без помех и добьется успеха, если испортит отношения с братьями Ордена.

Ночью он только притворился, будто выпил снадобье, принесенное ему Лео. Потом ему пришлось довольно долго лежать с открытыми глазами, глядя на пляшущие отблески света на стене, отбрасываемые горевшими в подсвечнике свечами. Он ждал знакомого шепота, появления загадочной тени или фигуры мужчины. Так прошел час. Стражи спали в своих кельях беспробудным сном, но тень так и не явилась Жону.

Тем не менее он принял решение действовать.

Накинув на плечи темный плащ с капюшоном, Джонатан на цыпочках прокрался по темному коридору, спустился по узким ступеням и прошел через полутемный зал в келью, которую Лео и Доминик использовали в качестве библиотеки. Это была узкая и длинная комната с высоким потолком, который терялся в темноте. На столе, который занимал большую часть комнаты, ничего не было, и Джонатан с неожиданной теплотой припомнил те времена, когда этот стол был завален свитками и толстыми книгами. Это было тогда, когда Лео обучал его волшебству, и сейчас он почувствовал легкий стыд за то, что он собирался сделать.

Если его обнаружат здесь, он может в свое оправдание пересказать им содержание разговора, который он случайно услышал в гостинице, и потребовать, чтобы ему рассказали-таки о том, что случилось с его родителями. Где-то в глубине души Джонатан надеялся, что его обнаружат, и, может быть, тогда занимавший его вопрос можно будет прояснить раз и навсегда. Но, может быть, Стражи снова солгут ему, продолжая скрывать правду. Между тем Джонатан был уверен, что если ему удастся узнать истину, то только здесь, в библиотеке. Подумав обо всем этом, юноша решил положиться на судьбу; он зажег свет, который всякий мог увидеть, но продолжал двигаться медленно и бесшумно, чтобы никто не услышал.

Когда-то в прошлом ему разрешалось читать свитки, сложенные на полках с дверцами, что занимали целиком одну из стен кельи. В задумчивости Джонатан скользнул пальцами по полированному дереву, из которого они были сделаны, но ему было ясно, что никаких секретов он на этих полках не обнаружит. Тогда он стал тщательно выщупывать каменную кладку противоположной стены, а затем перешел на истоптанные половицы, до тех пор пока не отыскал одну никак не закрепленную доску.

Щели в полу были забиты землей, и Джонатану пришлось приложить немало усилий, чтобы приподнять один ее конец. Когда это ему наконец удалось, он понял, что нашел то, что искал. Его уверенность окрепла еще больше, когда ему не удалось открыть незапертую шкатулку черного мрамора, которую он обнаружил в нише под полом.

Но недаром он потратил несколько недель, готовясь именно к этому моменту. Джонатан применил самое мощное заклинание, предназначенное для отпирания замков, однако ему потребовалось несколько минут, чтобы вспомнить его и правильно произнести. Мраморная крышка шкатулки дрогнула и заняла более естественное положение. После этого Джонатан открыл коробочку без труда. Шкатулка была битком набита свитками, исписанными знакомыми почерками Ивара и Лео. Не обращая на них внимания, Джонатан рылся в шкатулке, разыскивая пергамент, написанный незнакомым ему почерком. И вот, на самом дне шкатулки… «…я уверена, что Полотно зовет меня…»


* * *


Когда Джонатан закончил читать документ, написанный его матерью, его кулаки были крепко сжаты, а побелевшие костяшки пальцев выдавали обуревавшие его эмоции, которых не было заметно ни по выражению его лица, ни по фигуре. Заново свернув пергамент, Джонатан завязал его тесемками и сунул обратно в шкатулку, не потрудившись запереть ее. Его не тревожило, откроется то, что он сделал, или нет. Теперь ему казалось, что все стало ясным, все встало на свои места, словно раздавшийся из темноты голос открыл ему истину.

Стражи солгали ему.

В большом зале наверху раздались голоса, послышалось хлопанье дверей – это Стражи готовились к утренней молитве, смысл и назначение которой стали теперь ясны Джонатану. Внезапно испугавшись того, что его обнаружат в библиотеке именно сейчас, Жон выжидал, боясь даже дышать, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не заплакать. Он ждал, сидя за столом, развернув перед собой ничем не примечательную рукопись, и наконец дождался утренней службы. Тогда он незаметно выскользнул из библиотеки и поспешно вернулся в свою комнату. Там он разделся и лег на узкую и мягкую постель, скрючившись под мягким пуховым одеялом, которое сшил для него Пето, в комнате, которую уступил ему Маттас, потому что она обогревалась дымоходом от расположенного внизу камина, и глядел в окно, которое было расширено в те времена, когда Стражи решили переоборудовать помещение под детскую.

Но Джонатан не думал о том, что монахи сделали для него, или о том, как все они его любили. Он думал только о том, как они обманули его. По мере того как он все сильнее сосредотачивался на этой мысли, жаркий гнев разливался по всему его телу, заполняя собой каждый уголок мозга и сознания. Ему не нужно было прятать это чувство, оно просто было у него, точно так же как были у него руки и ноги. Он воспринял его, и гнев стал его частью, войдя в сознание наравне с прошлым.

Он больше не думал о матери. Достаточно было того, что она попыталась убить его отца. Она отреклась от него, семья ничего для нее не значила, совсем ничего, и поэтому он должен предоставить ее своей судьбе.

Иное дело – отец. Его отец все еще был жив, просто заключен в ткани Полотна, и никто не попытался вызволить его оттуда!

На протяжении целого дня Джонатан обдумывал, как ему лучше всего заговорить со Стражами, чтобы потребовать объяснений, но в конце концов он удержался от этого. Стражи солгали ему и продолжали лгать целых семнадцать лет. Они не скажут ему правды.

Ближе к вечеру, однако, его сдержанность стала давать трещины, и Гектор позвал его с собой на прогулку вокруг крепости. Они остановились на краю обрыва, с которого открывалась панорама Тепеста.

– Что-нибудь не так? – напрямую спросил Гектор. – Ты как-то был слишком задумчив вчера вечером.

– Я хотел бы знать такое заклинание, с помощью которого я мог бы разорвать свою душу на две части. Я люблю Сондру и хочу быть с ней, но и о вас обо всех я тоже сильно скучаю.

– Но ты же будешь навещать нас, – заметил Гектор. – Ты сделал правильный выбор, твоя мать одобрила бы твое решение.

Джонатан почувствовал, что Гектор как бы приглашает его задать вопрос о его семье. У него было много вопросов, но он задал самый невинный из них.

– Я похож на мать, Гектор?

– Не на внешность, – ответил Гектор, – однако ваши характеры схожи. Она заметила это сходство уже тогда, когда тебе было от роду всего несколько часов.

– А я думал, что она умерла во время родов.

– Нет, но вскоре после них. Жон подумал, что Гектор, по крайней мере, сказал ему правду.

– Солнце село, – заговорил он о другом, – пора возвращаться.

Но стоило только им с Гектором вернуться к остальным, как Жон пожелал всем спокойной ночи и удалился.

Этой ночью, как и ожидал Джонатан, постороннее присутствие, которое он ощущал много раз за свою жизнь, проявилось в форме расплывчатой серой тени, дрожащей в темноте комнаты. Выбравшись из постели, Джонатан последовал за тенью вниз по лестнице, через холл и пустую спальню для гостей в коридор, который заканчивался позади часовни. В сыром коридоре сороконожки щекотали его босые ноги, а клочья липкой паутины залепляли лицо, но он не осмелился зажечь огонь, чтобы ничем не выдать себя.

Со всеми предосторожностями он нащупал несколько темных ступеней и, протиснувшись сквозь узкий лаз, до половины заваленный камнями, очутился в новом проходе. Здесь под ногами то и дело ему попадались гремящие кости и заржавленные части доспехов. Джонатану пришлось пробираться через остатки того, что являлось частью старинного обычая, о котором он когда-то читал: воинов, даже лучших из них, великих героев своих народов, выстроивших эти стены за много столетий до того, как сюда явились Стражи и объявили крепость своей, замуровывали во внутристенные полости, чтобы они отдали стенам и бастионам частицу своей силы и стойкости.

Суждено ли было призракам этих мертвецов обитать в этой крепости, снова и снова переживая последние часы своей жизни? Может быть, это их стоны слышали Стражи по ночам, или это завывали сквозняки в заброшенных дымоходах? Жон начал дрожать от страха, но тень впереди него уверенно двигалась дальше. Через несколько ярдов, однако, внутристенный потайной ход окончился тупиком.

Джонатан опустился вниз достаточно глубоко.

– Зажги волшебный свет.

Это подсказал ему чей-то голос или же это была его собственная мысль? Не важно. Несколько слов, несложный жест – и в темноте загорелся небольшой золотистый шар размером с яблоко. В его сиянии Джонатан приступил к поискам выхода из тупика и тут же обнаружил под ногами небольшой провал, частично загороженный ржавым щитом. Опустившись на колени и стараясь производить как можно меньше шума, он отгреб мусор в сторону, обнаружив дыру, прорытую под фундаментом крепостной стены. Расчистив достаточно пространства, Джонатан исследовал рыхлую землю, которой была завалена яма.

Почва была мягкой и легко поддавалась его усилиям, как будто когда-то давно кто-то уже прорыл здесь тоннель. Может быть, замурованные в стенах воины не захотели добровольно расстаться со своими жизнями и попытались спастись, сделав подкоп. Если это было действительно так, то они выбрали неверное направление для своего тоннеля, так как рыли они вовнутрь крепости, а не наружу. Джонатан попытался представить себе их отчаяние, когда они поняли свою ошибку. Тем не менее их труд сильно облегчил его задачу, так как он мог вычерпывать рыхлую почву из дыры чуть ли не голыми руками. Если его расчеты верны, то подземный ход должен был привести его к задней стене часовни.

Чем глубже он закапывался в дыру, тем сильнее пахла земля сыростью и гнилью, словно она была перемешана с останками мертвых тел. Лаз был слишком узок, чтобы Джонатан мог использовать свой светящийся шар, поэтому он был вынужден работать на ощупь, в темноте, заранее готовясь к тому, чтобы не вскрикнуть, если рука вдруг наткнется на кости или на разложившуюся плоть. Однако он по-прежнему не чувствовал под руками ничего, кроме мягкой земли.

Он рыл довольно долго, пока его пальцы не сомкнулись вдруг вокруг окаменевшего куска строительного раствора. Сжав его в кулаке, Джонатан выкарабкался из дыры, чтобы получше рассмотреть находку. Лишь только Джонатан оказался во внутристенном лазе, он сразу заметил тонкие лучи бледного утреннего света, просочившиеся сквозь трещины в стене, и до него донеслись голоса Стражей, вышедших к часовне на утреннюю молитву. Он тут же подумал о том, что сейчас ему лучше всего вернуться к себе, пока его отсутствие не обнаружено. Бросив обломок раствора на пол, он быстро пошел по проходу в обратном направлении.

Тем временем Стражи закончили читать утренние молитвы и заклинания. Джонатан прибавил шаг. После молитвы Стражи соберутся в холле, и кто-нибудь обязательно поднимется в его комнату, чтобы разбудить его к завтраку. И, поскольку он уже никак не мог попасть в свою комнату, единственной возможностью для него было оказаться в каком-нибудь другом месте.

Подумав об этом, Джонатан отступил по коридору к тому месту, где внешняя стена была разрушена и осыпалась сильнее всего. Там он ухватился руками за выступы и стал взбираться вверх до тех пор, пока не нашел щель, достаточно широкую, чтобы он мог протиснуться сквозь нее наружу.

Его руки были в грязи и кровоточили, ноги были изрезаны и исцарапаны камнями, острыми осколками костей и доспехов, а плащ был изорван в лохмотья. В таком виде Жон спустился по стене с наружной стороны и очутился на обледенелом утесе, достаточно широком, чтобы он мог на нем стоять, но и только. Резкие порывы холодного ветра с силой ударяли его измученное, ноющее тело о каменную стену крепости, и все же Джонатан попытался пробраться по уступу к дороге, чтобы оказаться у ворот крепости.

От холода руки его начали неметь, а ноги и вовсе потеряли чувствительность, когда выступ внезапно оборвался у угла стены. Это было сделано специально, чтобы враги не смогли использовать его для штурма крепостной стены. За годы и десятилетия, что крепость высилась на этих скалах, естественные каменные контрфорсы осыпались, порода повыветрилась, и кое-где ниже выступа можно было отыскать неглубокие выемки в скале, достаточные для того, чтобы опереться на них кончиками пальцев руки или ноги. Джонатан рискнул и начал свой опасный спуск, проклиная свою непроходимую глупость и бормоча молитвы о спасении, обращенные то к тени, то к богам Стражей.

Довольно скоро он обнаружил в каменной стене утеса достаточно широкую расселину, которая позволила ему немного передохнуть, укрывшись от злого, пронизывающего ветра. Жон ухитрился даже присесть, чтобы перевести дух и растереть замерзшие ноги. В этот самый миг он услышал голос Гектора, звавшего его по имени. Жон понимал, что решись он в одиночку продолжить опасный спуск вниз, и его ожидает неминуемая гибель, поэтому он тут же отозвался на зов, и его крик прозвучал не громче шепота, по сравнению с пронзительным завыванием ледяного ветра.

Ему захотелось остаться там, где он был, захотелось уснуть и присоединиться к шайке призраков, обитающих в крепости. Он так бы и поступил, если бы не гнев, поселившийся в нем с тех пор, как он узнал об обмане Стражей. Ухватившись как можно крепче за острые края расселины, Джонатан высунулся за край утеса насколько возможно и трижды прокричал имя Гектора.

Порыв ветра унес его крик прочь. Он не слышал ответа, не почувствовал, как замерзающие руки ослабили хватку, не понял, что его тело бессильно опустилось на камень. Он немного пришел в себя, когда почувствовал, как Лео приподымает его и как веревка охватывает его тело. Последовало несколько минут, в течение которых он раскачивался на ветру над пропастью, а затем он очутился в объятиях Гектора. В следующую минуту Гектор уже вытаскивал на веревке Лео.

Жон не чувствовал ничего, кроме тепла тела Гектора, который прижал его к себе. Это продолжалось до тех пор, пока он не очнулся. Придя в себя, Джонатан обнаружил, что лежит у камина в большом зале крепости, завернутый в покрывала. Неподалеку от него сидели Лео и Доминик, вполголоса беседуя о нем.

– Я внимательно осмотрел его, – говорил Лео, – он просто сильно исцарапался, но ничего серьезного я не нашел. Никаких следов укуса, только синяки и ссадины. Он скоро поправится.

– Как только оттает, – вставил Жон, открывая глаза, но голос его прозвучал гораздо слабее, чем он рассчитывал.

Лео и Доминик немедленно приблизились к Жону, и на лицах обоих была написана столь искренняя радость, что следующие слова юноши тяжким грузом легли на его совесть:

– Я услышал ночью крик, как будто женщина кричала от боли. Я вышел наружу, чтобы помочь. Должно быть, я упал. Из-за ветра я не мог вскарабкаться…

– Ты поступил неразумно, – заявил Доминик точно таким же тоном, каким он отчитывал Жона в юности, но вовремя заметил, что устремленные на него серебристые глаза принадлежат взрослому, а не ребенку. – Ты жив, и это главное, – заключил он и ушел, оставив Джонатана наедине с его старым учителем.

– Я вижу, что допустил пробел в твоем образовании, – сказал Лео, стараясь, чтобы его голос звучал легко.

– Это не было твоим упущением. Просто я свалился так быстро, что у меня не было никакой возможности спастись. Ни одно заклинание не помогло бы мне избежать удара головой о ту скалу, о которую я треснулся, и спастись от холода, который лишил меня силы.

– Будь осторожен, нам бы не хотелось потерять тебя.

Глаза Джонатана заблестели от слез. Лео подумал, что видит слезы благодарности и любви. Он не мог знать, что то были слезы раскаяния за обман.


* * *


Жон выздоравливал гораздо медленнее, чем рассчитывали Стражи. Через две ночи, проведя в постели весь день, Джонатан снова спустился в тоннель под стеной.

На сей раз он был готов к работе, которая ему предстояла. Он переоделся в старое тряпье и легко проскользнул в вырытую им яму, которая, как ему показалось, стала немного шире за те несколько дней, что он отсутствовал. Запах разложения больше не преследовал его, зато почва оставалась все такой же мягкой, влажной и… безопасной. Джонатан трудился без остановок, не чувствуя усталости и не замечая течения времени.

Когда ему наконец удалось продлить свой тоннель настолько, что он очутился прямо под полом часовни, он не осмелился использовать припасенный заранее молоток, чтобы пробиться сквозь каменную кладку. Вместо этого он принялся царапать и отковыривать раствор, и делал это до тех пор, пока ему не удалось выломать один-единственный, очень небольшой камешек. Удовлетворившись этой своей победой, он послал в отверстие один из своих светящихся шаров. Единственным, что он увидел через дыру, была массивная каменная плита, вздымающаяся вертикально совсем рядом с отверстием. Очевидно, это и был алтарь. Сама дыра, проделанная им в полу, располагалась в одном из самых темных углов часовни, и, войди Стражи внутрь, им вряд ли удалось бы ее заметить. Несмотря на это, Джонатан затолкал камень обратно в отверстие и подпер его снизу земляной насыпью, чтобы удержать его на месте. Удовлетворенный результатами своей работы, он выскользнул из тоннеля, переменил одежду и вернулся в свою комнату, чтобы провести в постели еще один день.

Прошло еще две ночи, которые принесли Жону отличные результаты. За это время он сумел расширить дырку в полу настолько, что мог просунуть вовнутрь голову, но не больше.

Он жаждал увидеть Полотно точно таким, каким увидела его Лейт так много лет назад. Джонатан зажег свечу, которую захватил с собой, и установил ее на полу часовни, просунув в отверстие только руку. Затем он высунул из дыры голову и увидел…

И он увидел!..

Слова, написанные его матерью на пергаменте не смогли подготовить его к тому, что предстало его глазам. Красота и ужас соединились в Полотне столь же прочно, сколь прочно были соединены между собой его ткань и пойманные ею души. Чувства, неожиданно нахлынувшие на него, возбудили в нем сильное желание убежать, спрятаться. Джонатан чуть было не выдернул голову из дыры, но вовремя вспомнил, зачем он здесь. Несмело он произнес имя отца: – Вар…

Ему показалось, что ткань Полотна слегка пошевелилась. Это могла быть игра света, но, возможно, ткань собиралась с силами.

– Вар? – снова позвал Джонатан.

На этот раз реакция Полотна была гораздо заметнее. Ткань его заколыхалась, словно ее коснулся легкий сквозняк.

– Я пришел помочь тебе, отец, – прошептал Джонатан.

Ветер подул сильнее. Он затушил свечу Джонатана и закружил по полу часовни густое облако пыли. Джонатан инстинктивно зажмурился, чтобы защитить глаза, и прошептал чуть громче:

– Не важно, насколько могущественно Полотно, все равно я спасу тебя. Полнолуние наступит завтра. Когда ты проснешься, я приду за тобой.

Вряд ли было далеко за полночь, но его работа была уже закончена. Джонатан вернулся в свою комнату, лег на кровать и уснул.

Наутро Жон вышел на утреннюю молитву вместе со Стражами. Время от времени он поступал так и раньше, однако теперь, когда он знал, что находится внутри часовни, он лучше понимал искреннюю мольбу монахов послать им побольше силы. Из них из всех один только Маттас был по-настоящему стар, однако остальные четверо братьев Ордена были бледны и худы, словно больны какой-то тяжелой болезнью, подтачивающей их здоровье и отнимающей силы. После молитвы Стражи сменялись: Маттас должен был занять место Гектора на страже ворот крепости на светлое время суток. Жон смотрел, как сгорбленный старик ковыляет через двор, чтобы расположиться на каменной скамье, залитой ярким светом утреннего солнца, и внезапно почувствовал, как последние остатки вины за то, что он собирался совершить, покинули его.

Его отец не был волшебником, не был никаким злобным созданием, которое заслужило бы вечное заточение в ткани Полотна. Вар был торговцем, может быть, слишком алчным, но его приговор был слишком суров. Джонатан не видел никакого вреда в том, что он собирался сделать. Ему казалось, что Полотно вряд ли обратит внимание на отсутствие одной, столь незначительной души, какой, без сомнения, была душа Вара.

Большую часть дня Жон отдыхал. За ужином он внезапно поднялся и сообщил остальным, что его снова знобит от холода и что боль в ногах, которая беспокоила его в первые дни после неудачной вылазки за стены, вернулась. Он рано лег спать, притворившись, что выпил снадобье Лео, однако он выплюнул его, как только добрался до своей комнаты. Некоторое время спустя, когда Гектор поднялся проведать юношу, он удачно разыграл наркотическое опьянение, но еще не спал, и Гектор не стал запирать дверь. Еще позднее, когда Гектор снова зашел к нему, он увидел на кровати что-то закутанное в одеяло, и ему показалось, что это Джонатан наконец заснул. Тогда Гектор запер дверь его комнаты и пошел дальше по своим делам.

В это время Джонатан уже спускался по скрытым в стене ступенькам. Когда Стражи собрались перед часовней и зазвучали первые слова вечерних заклинаний, юноша скользнул в тоннель и остановился только тогда, когда до отверстия, проделанного им в полу часовни, оставалось меньше фута.

Казалось, тоннель дышал. В нем ощущалось легкое движение воздуха то в одну, то в другую сторону, словно какое-то огромное существо, засевшее наверху в часовне, вдыхало и выдыхало воздух через него. Самый воздух казался живым, осязаемым, то влажным и теплым, то прохладным. При вдохе в тоннель проникал свежий и морозный зимний воздух, при выдохе ноздри Жона улавливали запахи заплесневелой тьмы и разложения.

Поначалу молитвы Стражей доносились как будто издалека, заглушаемые слоем земли и стенами часовни. Они едва ли звучали громче, чем странное дыхание, которое перекрывало своим шумом даже стук сердца Джонатана. Из часовни наверху доносилась какая-то возня и звучали по каменному полу шаги.

В следующий миг на юношу обрушилась настоящая лавина звуков. Раздался пронзительный визг. Ему вторил страшный, хриплый хохот, сопровождаемый сочным чавканьем и хрустом. Над отверстием, проделанным им в полу, замерцали бледные сполохи света. Звуки становились все громче, и Жон почувствовал, как внутри него растет страх. Страшный крик, от которого кровь застыла в жилах, заметался по тесной часовне, эхом отражаясь от каменных стен, а сердитые шаги, оглушая, гремели над самой головой Джонатана. В мозгу его пронеслась одинокая испуганная мысль, что вот сейчас либо каменный пол часовни провалится и похоронит его заживо, либо беснующийся наверху шабаш затянет его к себе и поглотит. Неумирающие духи высосут кровь из его вен, а страшная Ткань вберет в себя то, что от него останется, как она поступила с его матерью.

Глядя сквозь отверстие в полу, Джонатан подумал, что придуманный им план никуда не годится. Даже если ему удастся отыскать своего отца, он ни за что не пролезет сквозь эту дыру. И даже если Вар каким-то чудом сможет протиснуться в тоннель, то куда им идти дальше?

Однако какой-то другой голос настойчиво твердил ему, что он слишком много и настойчиво трудился, чтобы теперь потерять надежду. Жон перевернулся на спину и стал дюйм за дюймом приближаться к дыре. Шум и грохот у него над головой продолжались, мелкие камни и комочки земли сыпались ему прямо на лицо, попадая в глаза. Юноша зажмурился так, что между плотно сомкнутых век выступили слезы, и продолжал медленно ползти вперед и вверх.

Шум прекратился.

Заклинания умолкли.

Дыхание остановилось.

Запертые в часовне твари ждали освобождения.

Неожиданно яркий свет упал на лицо Джонатана. Это было ослепительно-белое сияние, подобное тому, как сияет снег под лучами зимнего солнца. Жон открыл глаза и увидел, что теперь его лицо оказалось как раз под проделанным им отверстием в полу. Он не видел ничего, кроме этого ослепительного сияния, но чувствовал на себе взгляды множества глаз, которые пытались отгадать, насколько сильна решимость в его душе.

Время ползло удивительно медленно. Руки и ноги Джонатана затекли, а тело онемело, словно от холода. Прямо над отверстием появилось темное лицо мужчины. Когда оно немного отодвинулось, Жон сумел рассмотреть некоторые черты этого лица, хотя белый свет все так же бил в глаза. Лицо было треугольной формы, с высокими скулами и широко распахнутыми глазами серебристого оттенка. Волосы мужчины были снежно-белыми, и Джонатан подумал, что таким, возможно, станет его собственное лицо, когда он достигнет зрелости. Должно быть, это отец, но… Лейт описывала его по-другому. Она называла его…

Он почти вспомнил, но истина была унесена прочь, заглушена словами, которые произнес мужчина из часовни.

– Серебряный человек, – сказал он.

В тишине, внезапно установившейся над его головой, Жон ощутил настойчивое напоминание об осторожности, некое предупреждение, не облеченное в слова. На мгновение страх и ужас вернулись в нему, но он поборол их.

– Отец, – улыбаясь, прошептал он.

– Возьми меня за руку.

Чужой голос, так похожий на его собственный, произнес эти слова отчетливо и громко. Жон подчинился, и их руки соприкоснулись. Пальцы мужчины дрожали от переполнявших его чувств, но все равно они оставались холодными и безжизненными.

– Ночь скоро закончится. Для нас могут быть и другие ночи, но не отпускай меня.

Вместо ответа Жон стиснул руку отца. Что-то пыталось разорвать их рукопожатие, тянуло в разные стороны, но Джонатан крепко держал отца за руку до тех пор, пока белое сияние не погасло. Холодный воздух с шипением пронесся по подземному ходу, мимо Жона, по направлению к часовне. Чувствуя, как рука мужчины вырывается из его пальцев, Джонатан удвоил усилия, уперевшись коленями в стенки тоннеля, чтобы воздушный поток не затянул его в бушующий наверху смерч. Кожу его закололи тысячи невидимых иголок, когда существа в часовне в последний раз страшно загремели, кружась и стеная, в отчаянной попытке ударяясь о стены и запертые двери своей темницы.

Внезапно все стихло.

Рука, которую сжимал Джонатан, стала сухой и легкой, словно все живое ушло из его тела, оставив одну лишь пустую оболочку.

– Отец? – прошептал Джонатан и ощутил в руке ответную дрожь. В подсказке он не нуждался. Втащив то, что осталось от его отца, через узкую дыру – осторожно, чтобы не повредить тело об острые края, – он вставил плиты пола на прежнее место и пополз из тоннеля назад, волоча за собой легкую, высохшую оболочку.

Неподалеку от ступеней он отыскал в стене неглубокую нишу и уложил тело отца там. Несмотря на то что сморщенная мумия едва напоминала человека, глаза ее двигались и в них светилась благодарность.

Жон не мог взять тело в свою комнату, поэтому он оставил его в нише, защитив его заклятьем. Прежде чем уйти, он пообещал вернуться после наступления темноты.

Ему пришлось немного подождать в пустой спальной комнате, пока Лео отопрет дверь его собственной комнаты, а затем прокрасться через холл. Вытащив из-под одеяла ворох одежды и белья, он юркнул под одеяло и уснул. Сквозь сон он слышал, как Стражи заходили к нему в комнату, чувствовал руку Лео на своем лбу, но никто из них не попытался разбудить его до самого обеда. Перед обедом Джонатан спустился к ним, одетый нарочито тепло, а его походка была напряженной.

– Как только смогу, я вернусь в Линде, – заявил он, – и я сомневаюсь, что сумею вернуться сюда достаточно скоро.

– Нам нужно обсудить с тобой кое-что, прежде чем ты уйдешь, – сказал ему Доминик.

Джонатану очень хотелось начать разговор немедленно, но он чувствовал себя слишком усталым.

– Завтра, – решил он и вернулся в свою комнату.

Он проспал гораздо дольше, чем хотел. Проснувшись, он обнаружил на умывальном столике еду и бокал со снотворным зельем, которое должно было одурманить его так, чтобы он снова уснул. Дверь в его комнату была не заперта снаружи, даже чуть-чуть приоткрыта, и сквозь нее доносились отдаленные заклинания.

Неужели они ждут, чтобы он явился к часовне и увидел церемонию? Станут ли они после этого отвечать на его вопросы? Может быть, и да, но, прежде чем он отправится к ним, ему надо повидать отца. Джонатан быстро оделся и поспешил в потайной коридор, где он оставил тело.

Сегодня тело выглядело более плотным и живым, а лицо мужчины, хоть и покрытое странной бледностью, было вполне естественного оттенка.

– Вар! – прошептал Джонатан, не осмеливаясь прикоснуться к телу. – Отец?

Глаза человека открылись и остановились на лице Жона. Горькая улыбка искривила тонкие, бескровные губы. Мужчина сел и схватил Жона за руку. Хватка у него была сильная и живая.

– В этих стенах живет колдовство. Я хотел прийти в твою комнату, но не смог. Тогда я попробовал спуститься в твой ход, чтобы… успокоить остальных. Но я не смог. Может быть… когда я наберусь сил.

– Мы уходим отсюда. Завтра же уходим.

– Я чувствую в себе перемену, и все из-за этих долгих лет, которые я провел в плену Полотна. Я не могу двигаться при дневном свете.

– Я могу нести тебя.

– Боюсь, что мое тело вспыхнет как трут, лишь только его коснутся лучи солнца. Мы должны идти ночью.

Джонатан задумался. Ему очень хотелось услышать то, что скажет ему Доминик, однако если церемония будет проходить точно так же, как описывала ее Лейт, то лучшего времени для того, чтобы незаметно уйти, у них может и не быть.

– Как же мы пойдем, если ты не можешь выйти за эти стены? – спросил он.

– Возьми меня за руку и тащи, как тащил из часовни.

– Тогда идем.

В своей комнате Джонатан оставил записку. Она была коротенькой и бессвязной, и в ней говорилось о его любви к Сондре, о том, что он нуждается в ней, если хочет поправиться. Записка в полной мере отражала противоречивые чувства, раздирающие его. Жон надеялся, что Стражи поймут его.

Надев темные плащи с капюшонами, которые скрывали их лица и руки, Джонатан и его отец задержались в главном зале, глядя на то, как монахи читают свои заклинания перед дверью притихшей часовни. Отец Жона произнес одно-единственное слово, и Ткань проснулась. Вопли и завывания пойманных душ заглушили их тихие шаги. Прокравшись за ворота крепости, Джонатан и его отец растворились в лунной ночи.

Отец и сын ушли из крепости рука об руку, и их серебряные волосы и бледные лица казались выбеленными лунным сиянием.


Часть третья. Серебряный Лорд


Глава 13


Когда-то его жизнь управлялась убыванием и прибыванием луны. Теперь ход времени ускорился, разделившись на бодрствование и сон – на ночи, когда он мог выходить, разговаривать и учиться у своего сына, и дни, когда он спал в пещере, приготовленной для него. В эти часы Джонатан видел только иссохшую оболочку, скорлупу, неподвижно лежащую рядом с ним.

Память возвращалась к нему медленно, по частям, разрозненными фрагментами. Он смотрел на свое отражение в бассейне с мутновато-белой известковой водой, и вспоминал детей, играющих у фонтана на деревенской площади, и собаку, предостерегающе зарычавшую, когда он проходил мимо них.

Его голос мог вызвать смерть, его руки – огонь. Это он вспомнил без труда. Он помнил обжигающий жар и слышал крики. Этими воспоминаниями ему, пожалуй, лучше не делиться с сыном. – Пока не делиться, – прошептал он.

– Ты что-то сказал, отец? – спросил Джонатан.

Его отец покачал головой и с любовью положил руку на плечо сына, как бы веля ему продолжать спать. Дыхание юноши стало глубоким и ровным. Мужчина поднялся и тихо вышел наружу.

Только глупец мог подумать, что звездное небо могло сильно измениться за те годы, пока он не видел его своими глазами. И все-таки окружающее казалось ему свежим и новым, жадным и живым. Даже опавшие сосновые иглы, которые щекотали его босые ноги в то время, как он спускался по склону холма, приносили ему настоящее, почти сладострастное наслаждение, как первый поцелуи возлюбленной.

Когда-то он мог утолить свой голод многими способами. Бывало, он спокойно обедал в компании гостей своего хозяина, ничем не выдавая своей истинной природы. Даже во время ночных прогулок, когда он утолял свои неутолимые желания, высасывая кровь смертных, самая темная часть его души продолжала спать. Однако за те годы, пока он оставался пленником Полотна, его тело изменилось и от него осталась лишь самая темная из сторон его естества.

Однако он был жив, пробужден и свободен! Его собственный сын сделал ему этот подарок. Его сын! Мужчина запрокинул голову, и звонкий хрустальный смех поплыл над замерзшей землей.

Каждую последнюю ночь он выбирался наружу, чтобы поохотиться на гоблинов, чувствуя, как былое могущество возвращается к нему с каждой новой жизнью, которую он поглотил. Теперь он готов был к чему-то более существенному. И он повернул в сторону Линде, где ждал его настоящий пир.

Мужчины пробили во льду, покрывшем реку, несколько лунок и теперь сидели вокруг них в маленьких деревянных хижинах, которые кое-как защищали их от холодного пронизывающего ветра. Каждый с нетерпением ждал поклевки, ждал добычу, с которой можно было бы поскорее вернуться домой. Их чувства, унылые и простые, ненадолго заинтересовали отца Жона. Не почувствовал он никакого интереса и к полным неясных надежд снам жителей поселка.

Вместо этого он отыскал одну женщину, которая не спала в этот ранний час. Ее тоска была восхитительно глубокой и живой. Женщина сидела на кровати в комнатке на втором этаже небольшого домика, выстроенного на самом краю поселка. Все мысли ее были сосредоточены на судьбе сына, и она никак не могла отделаться от них. Как он мог умереть? Как он мог умереть?

Вокруг домика кружил ветер, требовательно стуча в ставни, словно ребенок. Женщина отперла один ставень и выглянула наружу, пристально всматриваясь в заснеженный ландшафт. Взгляд ее скользнул вдоль тропы, протоптанной под деревьями и ведущей к реке. Они сказали, что Алден был убит там.

Откуда им знать, что обугленные кости принадлежали ее Алдену? Разве не мать должна опознать тело своего ребенка? Может быть, твари оставили на берегу чье-то чужое тело, бросив его рядом с останками Джозефа, а ее единственного сыночка утащили с собой, в рабство, чтобы он прислуживал им в их подземном царстве, страдая от голода, побоев и одиночества.

Какая-то тень, более темная, чем предрассветные зимние сумерки, шевельнулась на краю площадки перед домом.

– Алден! – прошептала женщина. Тень двинулась к реке, и в ее мозгу возникли черты лица сына.

Ее муж рыбачил вместе с остальными и не мог помешать ей немедленно, сейчас же отправиться на поиски Алдена! Женщина бегом пересекла пустые комнаты, схватила покрывало с кресла у камина и завернулась в него. Босая, она выбежала из дома, и отпечатки ее ступней отчетливо виднелись на свежевыпавшем снегу. Она быстро бежала к тому месту, где было найдено обожженное тело, и ее темные волосы развевались на ветру.

Тень подумала, что, когда эта женщина была помоложе, она, должно быть, была очень хороша собой. Теперь же вся ее красота заключалась в ее сердечной боли, в слезах, которые замерзли на щеках, когда она остановилась на полпути к реке, оглядываясь по сторонам в поисках сына.

Темная фигура приблизилась к ней сзади почти вплотную, на достаточное расстояние, чтобы чувствовать тепло ее тела и свободно проникать в ее память. На плечах тени появился точно такой плащ, какой был у Алдена, и его пола легко коснулась плеча женщины.

Женщина резко повернулась, едва сдержав крик радости. Она увидела знакомое лицо.

– Алден! Они не были уверены, что это твое тело! – Она хотела позвать мужа, который рыбачил совсем недалеко, но задохнулась от переполнивших ее эмоций. Вытянув вперед руки, она попыталась дотронуться до лица сына, попыталась отбросить назад упавшие на лицо пряди темных, таких же как у нее волос.

Мужчина схватил ее за запястья. Его руки были холодны как лед.

– Алден мертв, – прошептал голос, – но ты – нет. Ты совершенно живая…

Прикосновение этих рук заставило похолодеть сначала ее предплечья, потом плечи и шею.

– Что… что ты такое? – забормотала женщина.

– Нечто такое, что когда-то было живым. Нечто такое, что станет живым снова, – ответил ей незнакомец голосом Алдена.

От страха у женщины словно пелена с глаз спала. Она все еще видела перед собой лицо Алдена, но теперь она знала, что это лицо не принадлежит, не принадлежало, да и не могло принадлежать ее сыну.

– Кто ты? – осипшим от страха голосом спросила она.

Тень хотела воспользоваться именем, которым называл ее сын; другого имени она не помнила. Но когда губы ее раскрылись для ответа, тень внезапно вспомнила имя, похороненное под огромным количеством других воспоминаний.

– Моргот, – ответила тень и прижала женщину к себе, укрыв ее полами плаща. Женщина некоторое время слабо сопротивлялась, но потом сдалась его силе и неподвижно лежала в его объятиях, пока руки Моргота извлекали из ее тела последнее тепло жизни.

Он аккуратно опустил неподвижную женщину на снег, наслаждаясь жизненной энергией, вскипающей в его теле, чувствуя внутри себя неожиданный прилив нежности к человеческому существу, которое возвратило ему власть его подлинного имени. Вспомнив свое имя, он вспомнил и все остальное.

– Моргот, – прошептал он и поднял голову к усыпанному звездами небу. Память возвратила ему прежнее могущество. Он чувствовал его, такое же горячее, как и пульсирующая в нем жизнь, такое же темное, как отчаяние. Он только что отнял человеческую жизнь, но только разжег свой аппетит. Должно быть, ткань Полотна сильно изменила его, и теперь он обречен вечно охотиться на людей, ища жизнь, отнимая жизнь, чтобы никогда не насытиться.

Запах рыболовов с реки, донесшийся до него вместе с порывами утреннего ветра, привлек и тварей, которые выбрались из своих подземных логовищ. Моргот слышал, как они рыщут в кустах вдоль берега реки, принюхиваясь к трупу, лежащему у его ног, и к кособоким хижинам на льду.

Раньше Моргот предпочел бы оставить гоблинов в живых: преклонение слабых ему всегда нравилось. Но подобное проявление милосердия с его стороны теперь стало невозможным. Сельчане были его скотом, предназначенным для утоления только его голода, и он не собирался делиться своими запасами с этими мерзкими существами.

Уверенный в своей вновь обретенной памяти, Моргот расставил в стороны руки и наклонил голову. Его тело стало истончаться, превращаясь в плывущую туманную дымку, а его мозг принялся разыскивать примитивные мозги гоблинов. Когда все разумы тварей были уловлены им в ментальную сеть его разума, он потряс их мощным импульсом страха и гоблины бросились врассыпную. Часть из них помчалась к холмам, чтобы спрятаться там в самых отдаленных пещерах. Остальные, визжа от страха, высыпали на лед. Рыболовы выскочили из своих хижин с ножами и ледорубами наготове.

Они убили около двух десятков гоблинов. Устав от долгого ожидания у замерзающих лунок, они с удовольствием достали разделочные ножи и принялись свежевать гоблинов, нарезая мясо длинными полосами, чтобы добавлять его в фуражное зерно. Двое рыбаков пошли по следам гоблинов к берегу реки и обнаружили там мать Алдена, лежащую на спине. Плащ ее был расстегнут, а тело посинело от холода. Она лежала на том самом месте, где были найдены останки ее сына. Вторая цепочка следов вела к селу и обрывалась.

К полудню слухи о колдовстве разнеслись по всему погребенному в снегах поселку.


* * *


– Теперь, когда я бежал, Полотно не проснется, – заявил Моргот сыну, когда они вместе сидели в подземелье, всего несколько часов спустя.

С рассветом Джонатан не вернулся в поселок. Расстелив на полу одеяло, он уселся на него и принялся зажаривать надетую на прутик рыбу над небольшим костерком. Услышав слова отца, юноша нахмурился.

– Но оно оживало еще до того, как ты попал в него, – возразил он.

– Нет. Это я давал душам силу, – Моргот сурово посмотрел сыну в лицо. – И это я тот бледный мужчина, который разрушил часовню Стражей, – пояснил он, так как Жон уже рассказывал ему о пергаменте, найденном в пещере Ивара.

Джонатан вынул из пламени прутик с рыбиной и принялся отрывать от узкого хребта горячее мясо. Он ел медленно, задумчиво, слушая отца и ничего не говоря.

– Имеет ли это для тебя какое-то значение? – спросил Моргот.

– Нет… просто это… – Жон покачал головой. По-прежнему не глядя на сидящего рядом отца, он спросил его более твердо: – Все-таки почему ты захотел разрушить часовню?

Моргот вскочил и принялся расхаживать из стороны в сторону, подол его серебристого плаща волочился по каменному полу, а мягкие складки отражали свет разноцветных огней на стенах пещеры.

– Пожалуй, пора тебе узнать мою историю. Как и этот монах Гектор, я был продан собственными родителями, и мне очень хочется считать, что они поступили так против собственной воли, поскольку мой хозяин был довольно холоден и властен. Когда я не смог учиться так быстро, как ему хотелось, он показал мне, что такое боль. В конце концов он выучил меня слишком хорошо и начал меня бояться. Ничем иным я не могу объяснить, почему он дал мне задание, которое невозможно было выполнить.

Жители нашего края преклонялись передо мной так, как они никогда не преклонялись перед моим господином. Он почувствовал во мне соперника, он решил использовать меня еще раз, прежде чем настанет конец. Он послал меня уничтожить Полотно, которое грозило вобрать в себя моего хозяина, поглотить его, навсегда заточить его в свою ткань. Он знал, что если мне не удастся уничтожить Полотно, то я сам буду уничтожен вместо него.

– Почему ты отправился один? – спросил Джонатан.

– Мне так приказал мой господин. Уничтожение Полотна должно было стать последним испытанием моей силы. Это задание не казалось мне слишком сложным: сжигающее заклятье – и дело сделано. Ты ведь знаешь, как это просто, особенно с таким могуществом, которым мы с тобой обладаем. Однако на деле получилось не так. Мои огненные шары вернулись ко мне же и чуть не сожгли меня самого. Тогда я бросился на Ткань, несмотря на то что душу мою заполнил страх. Торжествующие вопли моих врагов звенели у меня в ушах, когда я сорвал Полотно с его почетного места. Эта трижды проклятая Ткань внезапно накрыла меня и прилипла. Я пытался сорвать ее, но не смог. Мои кожа и плоть, мои кости и моя сила растворились в нем… – Моргот замолчал и положил руку на плечо сына, как будто прикосновение к живой человеческой плоти могло напомнить ему о том, каким он был до того, как попал в плен к Полотну.

Жон с сочувствием посмотрел на него.

– Я думал, что теперь я умру, – продолжал Моргот, – но случилось нечто еще более ужасное. Вместо забвения моя душа попала в сеть из веры и могущества, и я, не способный пошевелиться, вытянувшись, лежал в ней. Прошел еще один день, и я стал чувствовать примитивные разумы существ, плененных Полотном до меня. Тогда я обратился к своей памяти и стал искать средства, при помощи которых можно было преодолеть колдовство.

Я нашел эти средства. Во вторую ночь моего плена луна ослепительно сияла и была круглой, как солнце. Я взял ее силу и освободил пленников Полотна. Разразилась катастрофа, и Стражи попытались уничтожить ткань Полотна, но тут выяснилось, что все заклятья, направленные против нее, возвращаются обратно и оборачиваются против самого заклинателя. Несмотря на мои усилия и усилия освобожденных душ, которые предприняли отчаянную попытку вырваться, мы не смогли преодолеть заклятья, наложенного Стражами на стены.

И тогда я стал притягивать к себе новых людей, чьи души были наполнены ненавистью или желаниями. Чем больше душ попадало в плен, тем могущественнее я становился, и ни один из Стражей не догадывался о моей силе.

– До тех пор, пока ты не завлек мою мать в Марковию? Моргот кивнул:

– И не поместил в нее свое семя. И теперь я ощущаю твое могущество, могущество столь большое, что подобно моему господину я начинаю трепетать при мысли о том, что может из тебя получиться.

– И ты станешь учить меня… отец?

– Так быстро, как ты сможешь обучаться. – Моргот вышел на середину пещеры и встал на небольшое возвышение, окруженное бассейном с водой. – Пожалуй, пора испытать тебя.

С этими словами Моргот закрыл глаза и высоко поднял руки. Жон смотрел на него во все глаза. Его отец начал длинное и сложное заклинание, напоминающее призыв к мудрости. Над ним появилась в воздухе хрустальная сфера размером почти с голову Гектора. Когда заклинание было закончено, хрустальный шар обрел материальность и тяжело опустился на подставленные руки Моргота. Внутри он был заполнен мерцающим белым туманом. Еще несколько слов, взмах головой, и туман стал принимать форму закрытой книги, чей золотой переплет был украшен перекрывающимися кругами и затейливыми руническими надписями. Жон внимательно прислушался к словам заклинания, и узор на переплете на его глазах стал еще богаче и сложнее. Наконец Моргот опустил шар на уровень груди, произнес последнее слово. Хрустальная сфера пропала, а книга сама собой раскрылась на середине.

Моргот громко прочел текст заклинания, это были те же самые формулы, которые он использовал, создавая книгу. Ему потребовалось на это всего несколько мгновений. После этого он приблизился к Джонатану и вложил тяжелый том в его руки.

– Взгляни-ка на это, – сказал он.

Джонатан посмотрел. Страницы были исписаны мелким, убористым почерком. Здесь были огненные заклинания, замораживающие заклинания, заклинания, чтобы вызвать чудовищ, заклинания, чтобы создавать существа, которые сами накладывают заклинания, и многое-многое другое.

– Первое заклинание, которое тебе нужно выучить – это заклинание, которое поможет твоей лучшей концентрации внимания, – сказал Моргот сыну. – Твоя учеба должна начинаться постепенно. Несмотря на это, мне кажется, что ты научишься всему этому еще скорее, чем я когда-то, – добавил Моргот и рассмеялся громким хриплым смехом. Голова Джонатана машинально повернулась к пещере Ивара. – И еще я обещаю тебе, Джонатан, что буду любить тебя как сына, любить так, как никто никогда не любил меня.

– И я тоже клянусь любить и почитать тебя как отца. Учиться… чтобы никогда не предать тебя. Благословишь ли ты меня, отец?

– Как это?

– Я помолвлен. Скоро я официально женюсь на дочери своего учителя.

– На дочери Ивара? – Да.

– У него тоже есть сила. Конечно, я благословлю твой брак. Чему тут удивляться? Жизнь для меня – драгоценна, и дети тоже, особенно те, которые унаследуют мой дар.

Жон улыбнулся. Взял отца за руку. Ее леденящий холод заставил его вздрогнуть, но ощущение холода исчезло так же быстро, как и возникло, и Джонатан почувствовал прилив тепла и любви, который повлек его на непривычную искренность:

– Колдовские книги и пергаменты Ивара находятся в пещере, которая соединяется с нашей, – сообщил он, указывая на проход. – До его пещеры совсем близко, и я боюсь, что если он услышит нас, то явится сюда, чтобы причинить тебе вред. Пожалуйста, ради него, запечатай проход.

В его просьбе Морготу почудился страх. Повернувшись к узкой расселине, он сделал несколько жестов и произнес одно слово, которое Жон не понял.

– Готово. Мы с тобой можем пройти, остальные – нет, если только ты или я не захотим этого.

– Спасибо, отец, – Жон колебался, так как, по всей видимости, уходить ему не хотелось. Немного помявшись, он добавил: – Кроме того, я не могу больше ночевать здесь. Мой поход в крепость должен был уже закончиться. Если я буду отсутствовать слишком долго, меня будут расспрашивать.

– Расспрашивать тебя будут в любом случае. Стражи не многое умеют, но они не глупцы. Вскоре они поймут, что ты наделал, и сообщат своим союзникам. Их посланец придет днем, так что тебе придется в одиночку перехватить его. Это и будет испытанием твоей верности.

– Может быть, тебе что-нибудь нужно, отец?

– Нет. Приходи завтра после полуночи. Мы начнем заниматься.

Джонатан выбрался из пещеры наружу, спустился по склону холма и пошел в село. В небольшой роще возле дома Маэв он задержался, стряхивая со штанов грязь и поглядывая на небо, где стремительные облака спасались от лучей утреннего солнца. Здесь же, укрытый деревьями от посторонних глаз, он позволил себе заплакать, выплакав горечь предательства.

Джонатан вспомнил слова Лейт, написанные быстрым, неразборчивым почерком. Судя по оставленным ею записям можно было с уверенностью сказать, что Джонатан – сын Вара, зачатый задолго до ужасной ночи в часовне. Но теперь он знал, что это не так, что он – сын Моргота. Так зачем же его матери понадобилось тратить столько времени и писать столь длинную историю, чтобы солгать в самом конце? Он был уверен, что Лейт не стала бы этого делать. Ответ был только один: кто-то намеренно изменил текст пергамента, магическим образом уничтожив первоначальный вариант и написав свой, использовав почерк его матери. Жон узнал об этом заклинании от Ивара. Он не станет пытаться понять, почему Стражи пошли на подлог. Он не простит им обмана и не станет винить себя за все его последствия. Теперь не имеет значения, Вар ли был его отцом или какое-то другое, гораздо более древнее существо. Он, Джонатан, по-прежнему был самим собой, умелым, могущественным и непревзойденным… Он был сыном своего отца.


* * *


Лишь только Джонатан вошел в гостиницу через заднюю дверь, в ноздри ему ударил запах пекущегося в духовке хлеба, а на столе в кухне он увидел тесто, которое еще только должно было отправиться в печь. В кухне никого не было, но в гостиной сидело несколько мужчин. Если бы они увидели его возвращающимся из крепости в одиночку, да еще в такую рань, они задали бы ему слишком много вопросов. Жон не хотел этого и поэтому скрылся в потайной ход за стеной холла. С другой стороны, посетители не часто приходили в таверну в столь ранний час, и Джонатан за стеной навострил уши, прислушиваясь к разговору.

– Мать Алдена? Странно, что ее тело нашли на том самом месте, где погиб ее сын, – говорил один из мужчин.

Голоса этого мужчины Джонатан не узнал, зато следующим заговорил Андор, и Джонатан почувствовал его страх.

– Наши сельчане рыбачили совсем недалеко от берега, и если бы она закричала, они наверняка бы услышали ее.

– Это я первым нашел ее, – перебил первый голос. – Обе цепочки следов были совсем свежими, но труп уже замерз.

– Говорил я вам, в этом замешан кто-то пострашнее тварей! – раздался третий голос, и Жон узнал голос Миши.

– Сондра! Принеси еще чая! – позвал Андор. Джонатан услышал, как легкие шаги девушки прозвучали совсем близко, по направлению из кухни в гостиную. Сондра, должно быть, заметила мокрые следы на полу, почувствовала запах свежего утреннего воздуха, который Жон впустил в кухню, так как сразу же после того, как она подала мужчинам горячий чай, потайная дверь отворилась, и девушка скользнула в его объятия.

Тепло, с которым она приникла к нему, успокоило Жона, но он чувствовал, как дрожит ее тело, а слова ее были исполнены тревоги.

– Этой зимой в поселке уже три смерти. Я так рада, что с тобой ничего не случилось! – прошептала она.

– Со мной ничего не может случиться, и я не допущу, чтобы что-то случилось с тобой, обещаю, – шепнул в ответ Джонатан.

Сондра кивнула и расслабилась, ощутив себя в безопасности под защитой его могущества. Он хотел, чтобы она спустилась с ним в пещеру, хотел удержать ее, чтобы признаться в том, что он совершил, но Сондра вырвалась.

– Я должна идти, иначе меня хватятся, – пояснила она и ушла.

Джонатан решил не прислушиваться дальше к разговору мужчин, это было бессмысленно, тем более что он услышал уже достаточно. Спустившись по ступеням в пещеру Ивара, он решил выждать более подходящего времени, чтобы снова появиться в деревне.

Несмотря на то что он довольно долго спал, находясь в обществе отца, отдых не освежил его. Сны его были заполнены одиночеством и отчаяньем. Завернувшись в вытертые шкуры, он улегся у остывшего очага в пещере Ивара и снова стал размышлять над словами, которые его мать записала в своем пергаменте:

«Оно воспользовалось алчностью Вара, чтобы превратить его в вора. А я? Полотно использовало все мелкие размолвки, которые накопились за годы брака с Варом, чтобы сделать меня убийцей!»

А он сам? С тех самых пор, когда он впервые увидел Полотно, он почувствовал, как в нем нарастает страстное желание – жажда власти и поклонения. Его стремление воссоединиться с отцом осуществилось, но осуществилось таким образом, каким он не предполагал, да и не мог предполагать. Теперь, когда дело было сделано, когда он принес Морготу клятву верности, ему оставалось только надеяться, что отец сдержит свое слово и его смертоносное прикосновение не причинит зла всем тем, кого Джонатан любил. Он был молод и слишком уверен в себе, не понимая, что единственной душой, которую Морготу необходимо было уничтожить, была его душа. У Жона больше не осталось богов, которым он мог бы молиться. Он мог утешиться лишь смутными проблесками надежды, и так он заснул.

Жон проснулся внезапно, почувствовав, что он не один.

– Кто здесь? – прошептал он в темноту, уверенный в том, что Ивар узнал его тайну, что Стражи пришли за ним, что Моргот, уловив его колебания, явился убить его.

– Это я, – шепнула Сондра и скользнула к нему под шкуру, – твоя невеста.

– Жена, – поправил Жон.

Он обнял девушку, но ощущение постороннего присутствия, которое разбудило его, не исчезло. Возможно, это была неспокойная совесть. Возможно, его отец проник в пещеру, чтобы посмотреть на них и насладиться их страстью.

– Я не предам тебя, – шепнул Джонатан так тихо, что его не услышала даже Сондра. Ощущение чужого присутствия исчезло. Оставшись наедине со своей возлюбленной, Жон спокойно уснул в ее объятиях.


* * *


Дирка вошла в кухню и стала вынимать из духовки последние булки. Куда подевалась эта девчонка? Печь хлеб – это ее работа. Если бы Дирка не спустилась в кухню выпить чаю, хлеб непременно сгорел бы.

В последнее время от Сондры не было никакой пользы. Влюбленная дурочка, чьи глаза настолько заволоклись романтическим туманом, что она совершенно не способна сосредоточиться на работе.

Дирка подумала о своих двух дочерях. Если бы они остались живы, они бы не были так бестолковы и глупы. Прежде чем выходить замуж, они непременно спросили бы совета у матери, и уж конечно их выбор не пал бы на такого молодого и наивного юношу, каким был Жон.

Что касается юноши, то у него не было никакого опыта общения с женщинами. Вряд ли его можно было бы обвинить в том, что он сделал неправильный выбор.

Еле слышный вздох, который мог быть и плодом ее воображения, привлек внимание Дирки к потайной дверце, ведшей в подвальную пещеру. Она осторожно открыла дверь и прислушалась.

Несмотря на то что между ней и влюбленной парочкой пролегал довольно толстый слой камня и глины, Дирке показалось, что она слышит их дыхание, стук их сердец и страстный шепот Жона, бормочущего о своей любви. Заслышав шаги Андора, направляющегося в кухню, Дирка проворно закрыла дверь и отбежала к поленнице. Когда муж вошел в кухню, Дирка спокойно наливала чай.

– Сондра сказала мне, что Жон вернулся, – сказал Андор. – Она пошла к нему, а я пришел посмотреть, как пекутся булки.

– Они давно бы уже сгорели, – раздраженно заметила Дирка. – Печь хлеб – это ее обязанность. В последнее время она отлынивает от работы.

Андор рассмеялся.

– Отлынивает! Дирка, девчонка влюблена по уши, какая тут работа! Разве ты не помнишь, как это было у нас с тобой?

Он взял ее за подбородок и приподнял ей голову, собираясь поцеловать. Его слова неожиданно больно ужалили Дирку. В ее глазах Андор увидел ненависть и жгучую ревность.

– Он не ребенок, Дирка, и не принадлежит тебе. Не забывай об этом, – проговорил он тихо и спокойно, борясь с желанием ударить ее. С тех пор как он научился контролировать свою ликантропию, он ни разу не приходил в такое бешенство. Волчий амулет вокруг его шеи вдруг стал очень тяжелым, и Андор, круто развернувшись, вышел из кухни, в которой ему стало невыносимо душно.

Он не решился присоединиться к мужчинам, которые все еще сидели за столом и остался стоять возле двери в кухню, прислонившись к косяку. Заметив выражение его лица, Ивар подошел к нему и встал рядом.

– Что-нибудь случилось? – спросил он.

Андор покачал головой.

– С Диркой поссорился. Ничего серьезного, но ты ведь знаешь мой темперамент, – произнося последние слова, Андор непроизвольно поглаживал свой амулет. От стола донесся громкий голос Миши:

– Говорю вам, эти смерти были не простыми. Здесь замешано что-то еще кроме тварей, что-то новое и опасное. Нужно присматривать друг за другом, выискивать чужаков среди нас.

Андор снова рассвирепел.

– Я пойду и заткну ему глотку, если ты не хочешь, – прошипел он, обращаясь к Ивару.

– Что бы ты ни сказал ему, слухи только усилятся. Пусть Миша болтает. Всем известно, что Жон увел у него девушку, которой он добивался, и никто не принимает его всерьез.

– Теперь это уже не так, – возразил Андор. Он понял это, наблюдая за тем, как сосредоточенно кивают мужчины за столом, прислушиваясь к словам Миши, даже в себе самом он обнаружил смутную тревогу. Ивар тем временем подошел к столу и успокоил собравшихся несколькими хорошо продуманными фразами. Вскоре после этого мужчины ушли, остался только Миша.

Почувствовав себя неловко в одиночестве, Миша попросил эля. Андор в ответ покачал головой.

– Еще слишком рано, – объяснил он.

– У тебя, должно быть, еще немало дел, – добавил Ивар. Миша глубоко вздохнул.

– Я не уйду, пока не переговорю с тобой, – сказал он Ивару. – Подойди ко мне и присядь… пожалуйста, – попросил он почти жалобно.

Ивар неохотно исполнил просьбу, и Миша бросился исповедоваться:

– Я всегда любил твою дочь, и ты знал об этом. Как же ты позволил ей выйти замуж за чужака, за пришлого?

Ивар, который уже довольно долго терпел Мишину жалость к самому себе и слухи, которые он распускал о прошлом Джонатана, ответил, еле сдерживая гнев:

– Если бы ты любил ее, ты не ударил бы ее в праздничную ночь. Если бы ты любил ее, ты бы больше работал и копил деньги для женитьбы, вместо того чтобы тратить их на эль.

– Значит дело в том, что я беден?

– Ты назвал Жона чужаком, но если вспомнить – и Сондра, и я, – мы оба родились не в этих краях. Мы пришли из еще более жестокой страны, чем эта. Я знаю, что такое настоящая бедность, и еще я знаю, что ты сейчас задумал и как ты хотел бы, чтобы это закончилось. Поэтому я скажу тебе так: даже если бы Жон не появился здесь, я все равно не разрешил бы дочери выйти за тебя!

Миша вскочил на ноги и наклонился над Иваром, который спокойно сидел напротив него.

– Как ты смеешь?..

– Говорить правду? Ты сам этого хотел.

Взмахнув огромными кулаками, Миша отшвырнул в сторону стол. Прежде чем он успел ударить Ивара, рядом с ним оказался Андор.

– Только тронь его, и ты никогда больше не придешь сюда, – прошептал он.

Миша обернулся и посмотрел прямо в голубые глаза Андора, неотрывно глядящие на него. Потом перевел взгляд на Ивара, который даже не встал со своего стула. Оба были меньше, чем Миша, но схватка могла бы быть равной, если бы не слишком очевидное желание Андора разорвать его на клочки. Ивар, напротив, демонстрировал простое любопытство, словно он поднялся над нуждами слабой плоти, обладая огромным количеством смертоносных возможностей защитить себя иным способом.

Андор открыл дверь.

Миша не нуждался в словесном приглашении. Ему потребовалось все его мужество, чтобы не броситься бежать изо всех сил.

В несколько последующих дней Миша во всю мочь пользовался своими скромными талантами. Он запустил еще несколько слухов и с удовольствием наблюдал, как они ширились, овладевая умами жителей поселка. Ивар был в селе чужим. И Дирка. И Сондра. В гостинице всегда были какие-то тайны, были еще до появления Джонатана. Юноша с серебряными волосами был просто катализатором, это он запустил машину убийств. Кто, кроме него, мог сделать это? Кто еще недавно появился в поселке?

«Ноктюрн» продолжал обслуживать посетителей, но большинство приходило в таверну просто из болезненного любопытства. Теперь, вместо того чтобы добродушно перешучиваться с Андором, мужчины угрюмо сидели за столиком, вполголоса переговариваясь между собой. И хотя они по-прежнему просили Джонатана спеть им, казалось, что его голос больше не трогает их так, как это бывало прежде. Они сидели, смотрели на него, а про себя решали, может ли юноша с таким красивым голосом оказаться убийцей?


Глава 14


Несмотря на то что большинство слухов о Джонатане распустил он, Миша не верил большинству из них. Слова Ивара так глубоко уязвили его именно потому, что в них была правда, и теперь Миша находил слишком мало удовлетворения в своей мести. Всякий раз, когда он приходил в гостиницу, его внимание было приковано к дверям кухни. Миша надеялся увидеть Сондру хотя бы краешком глаза, но она старалась не попадаться никому на глаза и выходила в зал, только когда Джонатан пел. И Миша вдруг обнаружил, что готов платить за песни своему счастливому сопернику, лишь бы только Сондра подольше оставалась на виду.

Большинство из его товарищей уже объявили о своей помолвке. Их намерения будут формально освящены во время зимнего празднества, и Миша тоже мог бы стоять рядом с ними, но теперь его место занято другим.

Ивар сказал Мише, что он слишком беден и ленив. Последнее казалось Мише несправедливым, так как он работал наравне со всеми остальными. Дело было в том, что Миша жил вдвоем с матерью и не чувствовал необходимости много зарабатывать. У них был дом, еда и огонь в очаге. У них было даже кое-что из роскоши, но они не слишком в ней нуждались. Кроме того, мать никогда ничего не просила.

Если бы теперь было лето, Миша мог бы больше охотиться и разбогатеть, продавая шкурки бобров и лисиц торговцам из Нова-Ваасы, но зимой денег было взять неоткуда. Деньги! Мысли о золоте постоянно преследовали его, отодвинув на задний план все остальные заботы.

Деньги был» его единственной возможностью добиться руки Сондры.

В их деревне деньги водились только у Андора с Иваром и… у Маэв. Ни у кого в Линде не было их столько, сколько у нее. Мужчины получали от нее подарки и пили вино, которое она покупала за золото.

Золото!

Миша никогда не бывал в ее домике, но он наслушался достаточно историй от тех, кто там побывал. Ему рассказывали о драгоценных камнях и украшениях из золота – огромном богатстве, которого должно хватить даже для того, чтобы понравиться Ивару. Он купит его любовь.

Несколько дней Миша провел в рощице, неподалеку от жилища Маэв. Низко пригнувшись за заснеженными кустами, он наблюдал за домом, ожидая, пока его обитательница покинет его. Когда он в третий раз пришел в свое укрытие, ему повезло. Маэв вышла из дома и, прикрывая лицо полой плаща, направилась в деревню. Миша дождался, пока ее фигура не исчезла среди домов на окраине деревни, и, прячась в тени, осторожно спустился с пригорка к калитке сада. Без труда открыв сломанный засов, он проник во двор и, выломав ставень, забрался в дом.

Внутри было темно и пусто, сладко пахло мускусной настойкой и экзотическими духами. В неярком зимнем свете, который проникал в дом сквозь сломанный ставень, он разглядел несколько шелковых шарфов, свисающих с вешалки у двери, хрустальные кубки на столике и бутылку дорогого вина из облачных ягод.

Первым делом он выпил вино, выпил прямо из горлышка, так что липкая алая жидкость потекла у него по подбородку. Держа недопитую бутылку в руке, он стал рыться в содержимом многочисленных коробочек, сложенных на трельяже под зеркалом. Среди украшений действительно попадались золотые монеты, и Миша ссыпал их в кожаный мешок, который он принес с собой. Подумав, он опустил в мешок и украшения.

«Свадебные подарки», – подумал он и рассмеялся. Поднеся к губам горлышко бутылки, чтобы сделать последний глоток, он заметил какую-то темную тень, которая заслонила льющийся из окна свет. Повернувшись, он увидел стоящую у окна Маэв.

– Интересно, где ты собирался продать эти безделушки, вор? – спросила Маэв, входя.

Миша попытался ответить, но Маэв с такой силой толкнула его на стену, что весь дом задрожал. Бутылка выпала у него из рук и разбилась на каменном полу. Маэв пугала его так же сильно, как и Андор, но она была женщиной и не могла сравниться с ним в силе. С яростным рычанием Миша бросился на Маэв, сбил с ног и вместе с ней упал на пол, придавив ее своим телом.

Он свирепо молотил ее тяжелыми кулаками, но Маэв яростно отбивалась. Тогда Миша подобрал с пола отбитое горлышко бутылки и с размаху всадил его ей в лицо, выдавив один глаз и сильно порезав рот. Маэв вцепилась в него с удвоенной силой. Миша снова и снова всаживал в нее острое стекло, но раны, которые он наносил, – ужасные раны – затягивались у него на глазах. Миша в отчаянье продолжал атаковать, но сам слабел от своей неистовой атаки, так что в конце концов Маэв сильным движением сбросила его с себя.

Осколок бутылки выпал из Мишиных рук. Лежа на полу, он тяжело дышал, глядя, как Маэв встает и, пошатываясь, идет к нему. Последние царапины исчезли у нее на руках и на лице, когда она потянулась к нему.

– Ты хотел ограбить меня? Мне следовало знать, что ты не годишься ни на что другое, кроме как стать дичью. Зима нынче суровая, и гоблины с радостью подберут то, что останется после меня, – голос Маэв был так мелодичен, что страшная угроза прозвучала, как пение.

Миша ничего не мог возразить; он лежал на полу опершись на локоть и пытался отдышаться. На лице Маэв появилось какое-то загадочное выражение.

– Мои слуги рассказали мне обо всех слухах, обо всех глупостях, которые ты говорил об обитателях гостиницы. Может быть, Ивар разрешит мне снова приходить туда, когда узнает, как я поступила с тобой.

Ухватив юношу под мышками, Маэв без усилий поставила его на ноги.

– Кто-нибудь видел, как ты вошел сюда?

Миша испуганно затряс головой. С шелковистым смешком Маэв указала ему на стул.

– Сядь! – велела она, приказывая ему, словно псу.

Миша подчинился, уверенный в том, что любая попытка спастись означает для него скорую и лютую смерть.

– Знаешь ли ты, что я такое, Миша?

Это был один из тех вопросов, о которых Миша не осмеливался даже задумываться. Он снова покачал головой.

– Скоро ты это узнаешь.

Миша тупо уставился на нее, ожидая немедленного преображения. Маэв же взяла кусок ткани, намочила его и принялась смывать с лица капельки засохшей крови. Затем она уселась напротив него со злобным и мстительным выражением на лице.

Когда смотреть в ее мерцающие глаза стало совершенно невыносимо, Миша нарушил молчание:

– Что это мы делаем?

– Ждем ночи, – ответила Маэв, нежно проводя кончиками пальцев по его руке. Рука Миши дрожала.

– Но до ночи еще несколько часов, – Миша попытался улыбнуться. – Может быть, у тебя есть вино?

– Есть. На полу, – Маэв перебросила через плечо свои длинные темные волосы и принялась собирать с пола осколки стекол.

Миша подпрыгнул, ударил ее ногой в подбородок и, когда Маэв опрокинулась на пол, метнулся к дверям. Одна из рук Маэв сомкнулась на его лодыжке, и Миша тяжело упал на каменный пол. Отбитое бутылочное горлышко немедленно прижалось к его шее.

– Сядь на место, Миша. Попытаешься еще раз – и я вырву тебе глаза.

Миша подчинился. В хмуром молчании он наблюдал, как серый квадрат света из окна бледнеет и исчезает на ковре. Вместе с ним таяли и его надежды. Наконец стало настолько темно, что Маэв зажгла лампу. В ее свете стало отчетливо видно, что в одной руке она держит нож, а в другой – песочные часы.

– Мы сыграем с тобой в одну игру, Миша. Сейчас ты выйдешь отсюда и побежишь, но не в поселок, а из него. Когда время в часах пройдет, я последую за тобой.

– А если я откажусь?

– Это моя охота, Миша. Ты либо сыграешь в эту игру, либо умрешь сейчас, и умрешь очень болезненно. Чуть позже взойдет луна, она осветит тебе дорогу. Если ты побежишь хорошо и быстро и будешь делать, как я скажу, обещаю убить тебя быстро. Может быть, тебе даже удастся спастись, но в этом я очень сомневаюсь.

С этими словами Маэв перевернула часы, открыла дверь и протянула Мише нож, держа его рукояткой вперед. Миша схватил нож и выбежал в открытую дверь. Маэв стояла на крыльце и смотрела ему вслед. Достигнув Тиморийской дороги, Миша заколебался, затем повернул и помчался в поселок.

Маэв этого и ожидала. Радостно засмеявшись, она запрокинулась назад и издала низкий, мрачный вой. В следующую минуту двое из ее стаи уже откликнулись на зов. Ее сделка с Мишей закончилась. Маэв подняла руки к лицу и вдохнула его запах, ставший особенно едким от страха. Раздеваясь, она подумала о том, что пытка должна доставить ей удовольствие.

Впервые она заметила, как Миша наблюдает за ее домиком, несколько дней назад. Зная о том, что несколько слов, сказанных ему украдкой кем-нибудь из ее слуг, могли направить его алчность в другую сторону, она все же позволила ему проникнуть к себе. Зима выдалась долгой и одинокой, и желание вновь ощутить вкус человеческого мяса все росло и росло. В последний раз она охотилась на человека так давно, что теперь даже три ведьмы не осудили бы ее за одну ночь развлечений.

Последние песчинки упали в узкое горло часов. Огромный волк спустился по ступеням крыльца и понюхал воздух.


* * *


Мише нередко случалось по ночам бродить по улицам Линде, но никогда еще он не оказывался ночью один в густом лесу. Теперь все его мрачные выдумки, которыми он пугал ребятишек, вернулись к нему самому и его страх многократно усилился. Страшные тени мерещились ему впереди и сзади и со всех сторон. Только остановившись, он смог разглядеть двух крупных волков, которые обнажали кривые клыки, готовясь напасть. Миша попытался обойти их, но волки снова отрезали ему дорогу в поселок. Он уже видел маленький дом матери, а яркий свет гостиницы бил ему прямо в глаза. Миша открыл рот, чтобы позвать на помощь, и волки придвинулись ближе. С криком ужаса Миша развернулся и помчался в холмы к востоку от поселка. Волки молча бежали по сторонам.

Миша полагал, что полчища голодных гоблинов доберутся до него гораздо раньше Маэв, однако в лесу было удивительно тихо, как будто все твари узнали об охоте и предпочли держаться подальше. У него был нож, и он надеялся, что, если Маэв настигнет его, нож послужит ему оружием. Он не стал гадать, какое обличье будет иметь Маэв, напав на него. В любом облике она была просто женщиной, пусть и могущественной, но всего лишь женщиной.

Прошло некоторое время, и Миша заметил, что больше не слышит тяжелого бега преследовавших его волков. Он попытался было убедить себя в том, что ему удалось убежать от них, но тут до его слуха донесся новый звук. Кто-то в одиночку шел по его следам. Если это Маэв, то перед схваткой с ней ему необходимо отдышаться. Миша прислонился спиной к куче камней и стал ждать нападения.

В тени деревьев появилась лиса. Просто лиса. Лисица уселась ниже него на склоне холма и подняла вверх умную мордочку. Миша облегченно вздохнул и внимательнее всмотрелся в великолепного зверя. За эту серебристую шкурку можно взять немалые деньги. Возможно даже…

Внезапно его сердце забилось быстрее, чем когда он мчался через лес. В лунном свете он разглядел, что лисьи когти выкрашены в красный цвет, и на его глазах лапы зверя стали удлиняться, превращаясь в человеческие руки с тонкими пальцами и накрашенными ногтями!

– Маэв? – прошептал Миша.

Она атаковала, вырвав нож из его руки и прокусив ему запястье своими острыми лисьими зубами. Затем она отпрянула и позволила ему бежать дальше, пока он не остановился в другом месте, чтобы перевести дух.

Ущербная луна успела подняться в зенит и снова опуститься к горизонту, когда Маэв надоела эта игра. Запястье одной руки юноши было сломано и кровоточило, на другой руке недоставало трех пальцев. Падая на снег – а теперь Миша падал очень часто, – он вскрикивал от боли, вскакивал на ноги и пробегал несколько ярдов, прежде чем, ослабев от страха и от потери крови, снова падал.

На просторной поляне в лесу, залитой лунным светом, Маэв вышла ему навстречу и поднялась на задние лапы. Ее конечности выглядели почти как человеческие, но лицо оставалось лисьей мордой, а тело поросло густым серебристым мехом. Миша не сопротивлялся, когда Маэв подошла к нему и сложила его окровавленные руки у него же над головой. Длинная, узкая морда скользнула под подбородок Миши, и горячее дыхание обожгло шею.

– Оставь меня в живых, Маэв! Позволь мне служить тебе…

Острые зубы впились ему в горло, и Миша упал навзничь, а Маэв оседлала его.

Бледный туман, заклубившийся между деревьями и закрывший на миг лик луны помешал Маэв немедленно прикончить жертву. Туман подкрался ближе, закружился мерцающей воронкой и медленно превратился в фигуру человека. Маэв внезапно почувствовала, как ее собственная сила куда-то уходит, исчезает, течет, как песок в часах. Помимо своей воли Маэв сбросила обличье лисицы и осталась обнаженной на холодном ветру.

Серебристые волосы, светлые глаза, мерцающие серебром в лунном сиянии…

– Джонатан? – шепнула Маэв, хотя незнакомец выглядел гораздо старше и был слишком матерым, чтобы оказаться Жоном.

– Я ощутил его страх и его боль. Тебе нужна плоть, мне нужна жизнь. Мы поделим его, – сказал мужчина, опускаясь на колени возле Миши, который неподвижно лежал на снегу, широко раскрыв глаза. Рот его округлился от ужаса. Руки мужчины закрыли глаза Миши.

– Угощайся, – пригласил он Маэв, касаясь губами лба юноши.

Силы вернулись к Маэв так же быстро как и пропали, и она снова превратилась в подобие лисицы. Крепко упершись задними лапами в снег, Маэв своими человеческими руками задрала тунику юноши и впилась острыми зубами в мягкую плоть на животе. Ей не было необходимости указывать, чтобы она причиняла своему врагу сколь возможно сильную боль, так как она и так заживо пожирала его. Серебряный лорд явно одобрял ее старания, и Маэв впервые за многие годы захотелось сделать все, что было в ее силах, чтобы доставить удовольствие кому-нибудь другому. Почему – она не спрашивала ни его, ни себя. Его могущество и сила были достаточной причиной.

Тело у нее в пасти становилось все холоднее и холоднее. Маэв подняла голову и отодвинулась, глядя, как призрак приканчивает жертву, извлекая из нее последние капли жизни.

Она ожидала похвалы, но мужчина – если таков был его подлинный облик – всего лишь довольно холодно посмотрел на нее и шепнул:

– Забери тело туда, где его найдут.

– А потом? – спросила Маэв, но серебристое видение уже начало таять, растворяться в лунном свете и через минуту пропало совсем.

Маэв понюхала воздух и обнаружила какой-то приторно-сладкий запах, который сильнее всего ощущался на застывшем лбу Миши. Если у привидения есть запах, значит, это не бесплотный дух, а некое существо, обладающее могуществом, равного которому не было ни у кого в Тепесте, за исключением, быть может, трех ведьм. Она найдет и очарует его. Маэв знала, что это будет нелегко, но ее уловки никогда раньше ее не подводили.

Однако сейчас ее ждала работа. Приподняв тело за ноги, Маэв поволокла его вниз по холмам и бросила его у самых дверей гостиницы.

Тонкий серп луны коснулся верхушек деревьев. До рассвета оставалось всего несколько часов, а Маэв не хотела, чтобы следы Серебряного лорда стали трудноразличимыми. Бросив на окоченевшее тело последний взгляд, Маэв побежала вверх по холмам, туда, где она в последний раз видела загадочного человека.


* * *


В подземной пещере сына Моргот уселся на пол. Его тело довольно гудело, наслаждаясь поглощенной жизнью и вчерашним открытием. Оказывается, в этом краю тоже есть силы, которые он может заставить служить своим целям. Женщина, которую он встретил в лесу, была первой из многих, кого он отыщет и использует как свою ударную силу, пока ему не удастся освободить заключенные в Полотне души. Что за находка эта ведьма! Красивая. Умная. Исполненная ненасытной жажды крови, по силе почти равной его собственному неутолимому голоду. Сегодня ночью она отыщет его, он знал это наверняка. Ожидая ее прихода, он перебирал в уме все способы, какими она сможет послужить ему.

Маэв не разочаровала его. Она нашла его даже быстрее, чем он ожидал, пробравшись на четырех лисьих лапах сквозь узкую щель в скалах.

– Женщина, – произнес Моргот, и лисица превратилась в человека. Маэв не пыталась подняться, просто уселась на пятки и стала с восхищением оглядываться по сторонам. Ей нравились и сама пещера, и свет, который ее наполнял, – свет, который шел из самих стен.

И он ей тоже нравился.

Вытянув вперед руку, Моргот назвал свое имя. Не вставая с колен, Маэв приблизилась к нему и поцеловала кончики его пальцев.

– Я все сделала, как ты хотел, – прошептала она. Ее голос был так же красив, как и ее прекрасное тело.

– А если я попрошу большего?

– Я сделаю все, что ты захочешь, – Маэв еще раз поцеловала руку Моргота и приложила ее тыльной стороной к своей щеке, благодарная ему за то, что он не вырвал своей ладони.

– Расскажи мне о силах, которые есть в этом краю, – приказал Моргот.

И, несмотря на то что она явилась сюда, чтобы выведать его тайны, Маэв рассказала ему о трех колдуньях, о гоблинах, о мужчинах, которых она очаровала, чтобы потом превратить в оборотней, готовых служить ей. Когда она закончила, Моргот улыбнулся.

– Останься здесь со мной на весь день, – предложил он. – Завтрашней ночью мы отыщем твою стаю и поохотимся вместе.

Маэв, восприняв его слова как приглашение, рассмеялась игриво и погладила его по ноге. Моргот спросил:

– Ты ведь бесплодна, не так ли?

– Да, – ответила Маэв.

В прошлом такой ответ всегда играл Маэв на руку. Но не теперь. Моргот оттолкнул ее и улегся на узкой койке, прижав колени к груди. Шепнув несколько слов, Моргот сделал рукой непонятный жест, и вокруг него появился сверкающий хрустальный цилиндр. Его тело сморщилось, как пустой винный мех, и вскоре превратилось просто в высушенную, сморщенную оболочку, наполнить которую жизнью мог только закат солнца. Маэв, больше потрясенная тем, что ее отвергли, нежели чудесным превращением, совершившимся на ее глазах, попыталась выбраться из пещеры, но обнаружила, что проход, сквозь который она попала сюда, магическим способом заперт. Повернувшись к тому, что осталось от Моргота, она спросила:

– Можно мне уйти и вернуться перед закатом?

Мумия, казалось, улыбнулась. Высохшая рука с громким шелестом шевельнулась.

– Ступай, прелестная лисичка, – проскрежетал Моргот. Его глаза смотрели ей вслед до тех пор, пока она не вышла из пещеры.


* * *


Оборотень. Укусы на шее и растерзанный живот Миши ясно свидетельствовали, кто был убийцей. Следы на снегу, очень похожие на человеческие, говорили о том же. Раны были совсем свежими, и все же тело замерзло и стало твердым как камень, как и труп матери Алдена. Твари не трогали тела. Довольно странно, что в последнее время тварей вообще не было видно, хотя в другие зимы окрестности села буквально кишели ими. В лучшие времена жители деревни могли бы порадоваться отсутствию гоблинов. Но только не теперь.

После того как Миша был найден мертвым, многие жители деревни припомнили драку между ним и Джонатаном, их постоянное соперничество из-за Сондры и обвинили Жона в смерти Миши. Однако когда было найдено еще одно тело, а затем еще одно – оба замороженные и обгрызенные острыми зубами, жители заколебались, так как в обе ночи Джонатан на глазах у многих свидетелей пел завсегдатаям таверны. Джонатан, естественно, был немедленно избавлен от всех подозрений, и поселяне в ужасе гадали, что за существо, более страшное и извращенное, чем в самых мрачных легендах, поселилось в окрестностях Линде.

Каждый вечер залы гостиницы наполнялись народом. Мужчины приходили, чтобы обсудить последние слухи об убийствах, но приводили с собой своих жен и детей. Оставлять их дома одних было небезопасно. Компания друзей да песни в таверне стали их единственной отдушиной, единственным средством хоть на короткое время избавиться от постоянного, терзающего душу страха.

Посетители часто просили Джонатана спеть им. Его голос утешал их, а песни трогали до слез. И хотя Жону щедро платили за его талант, он избегал петь в комнатах, переполненных народом, несмотря на то что Ивар не советовал ему уединяться. Юноша послушно исполнял эту свою обязанность, однако Андор заметил, как в глазах Жона появляется страх, стоит ему только услышать новую сплетню, хныканье детей или испуганный шепот женщин, и не винил его за то, что он избегает общества жителей деревни.

Пятое тело. Шестое тело. Двое старейшин внезапно пропали. Подозрение пало на Маэв, так как когда-то обоих довольно часто видели в ее обществе. Несколько мужчин отправились к ее домику, но обнаружили его пустым, только на снегу у крыльца были свежие следы башмаков. На следующий день мужчины снова пошли туда и опять никого не нашли. Большинство селян сходились во мнениях, что следующим будет обнаружено ее тело, но многие считали, что Маэв может быть каким-то образом причастна к убийствам.

Андор знал правду. Это он обнаружил тело Миши и ведьмины следы на снегу вокруг. Она оставила их преднамеренно, этот знак был понятен только Ивару и ему, и Андор тщательно затер следы, прежде чем кто-то успел их заметить, действуя не столько из преданности, сколько из сочувствия к проклятью, которое объединяло его с Маэв. Ему было известно, что среди жителей Линде были и другие оборотни. Как и он, они пока справлялись со своим проклятьем, и Андору не хотелось видеть, как испуганные жители Линде затравят и прикончат их, как опасных зверей.

Андор не знал, случалось ли Маэв убивать людей прежде, однако ему было известно, что она часто охотилась, добывая себе пропитание, в обличье лисы. Он не мог обвинять ее за эти стремительные набеги, как не мог осуждать ее за то, что она попыталась покончить со своим одиночеством, взяв к себе Лейт в качестве компаньонки и подруги. Он прекрасно понимал, что такое одиночество, особенно теперь, когда Дирка из-за ревности стала раздражительной и злобной.

С тех пор как Андор и Ивар запретили Маэв появляться в гостинице, она ни разу не заговаривала с ними на людях. Изредка, когда Андор случайно встречался с ней один на один, она вела себя с ним так же дружелюбно, как когда-то. После того как гостиница опустела, а его домашние улеглись спать, Андор отправился к жилищу Маэв, приготовив для нее несколько буханок свежевыпеченного хлеба и много-много вопросов.

Маэв не было дома, но дверь оказалась не заперта, и Андор вошел. Сидя в окружении ее сокровищ, он размышлял над тем, скажет ли Маэв правду или солжет. Особенно не нравилось Андору то обстоятельство, что амулет, который он носил, уменьшал его силы. Пока он носит его, Маэв способна очаровать его одним взглядом, простым звуком своего голоса. Нарушив слово, данное себе много лет назад, Андор снял с цепочки серебряную голову волка и опустил в карман. Немедленно сила оборотня хлынула в него, принеся с собой желание поохотиться. Однажды ему удалось справиться с собой без помощи этой побрякушки Ивара, и Андор надеялся, что это снова удастся ему теперь, несмотря на то что желание и голод внутри ощущались им во сто крат сильнее, чем когда-либо.

Наконец Маэв вошла в двери, имея облик вполне человеческий. Дотронувшись ладонью до его плеча в знак того, что она помнит об их сходстве, Маэв зажгла лампы. Ее темно-синяя накидка с капюшоном и отороченные серебристым мехом башмаки сидели свободно, и Маэв легко их сбросила. Однажды она уже была одета таким образом. При виде этой одежды и самой Маэв Андор неожиданно погрузился в воспоминания, удивленно отметив про себя, насколько свежи и болезненны они до сих пор оставались.

– Так много людей погибло, – сказал он наконец.

Маэв сидела напротив него, утопая в мягком кресле, задумчиво проводя тонкими длинными пальцами по его изогнутым резным подлокотникам. Взгляд ее был устремлен на открытую дверь, словно она ждала кого-то еще.

– Я видел твои следы рядом с телом Миши, – снова заговорил Андор.

– Много же тебе понадобилось времени, чтобы придти ко мне, – с горечью заметила Маэв.

– А почему ты вообще хотела, чтобы я пришел?

– Таких, как мы, слишком мало в этих краях, и все мы слишком изолированы друг от друга. Так не должно быть, Андор.

– С каких это пор лисица ищет общества волка? – спросил Андор.

Несмотря на то что у обоих были сходные возможности, однако их природа и характеры существенно отличались. Волки охотились стаями; лисицы были охотниками-одиночками, вполне самостоятельными и самодостаточными.

– Я унаследовала волчий облик от своего отца, – напомнила Маэв. – В этом отношении мы с тобой одинаковы.

– Почему ты снова начала убивать после стольких лет воздержания?

В ее глазах появилось отчаяние, а за словами ответа Андор почувствовал ложь:

– Ты тоже почувствовал изменения в воздухе, почувствовал настоятельную необходимость сдаться, уступить своему желанию, иначе ты не снял бы свой амулет. Ты хочешь, чтобы тебя искушали, хочешь уступить и воспользоваться своей силой. Разве не так?

– Почему это ты думаешь, что тебе не грозит опасность?

Маэв все так же смотрела на дверь, а не на него.

– Я хорошо защищена, даже против колдуний. Я свободна и могу воспользоваться своими возможностями. Никто не сможет меня остановить.

– Праздник зимы не так уж далеко, Маэв. Гоблины, похоже, покинули наши края. Деревне понадобится жертва, и можешь быть уверена, что они уже ищут подходящую кандидатуру.

– Я защищена, – повторила она и добавила: – Волк!

Это слово разбудило дремлющего в Андоре зверя. Кожу его нещадно защипало, он хотел было откликнуться на зов, но с трудом подавил в себе это желание. Сражаясь со своей ликантропией, он сунул руку в карман и сжал в кулаке амулет. Стоило только ему дотронуться до серебряной волчьей головы, как в комнату сквозь открытую дверь просочился снаружи серебристый, клубящийся туман. Рука Маэв вцепилась в его запястье и принялась отрывать его пальцы от амулета. Тело Маэв покрылось мехом, а в руке была неженская сила, свойственная ее лисьему облику. Острые когти впились в кожу Андора.

Запах его собственной крови возбудил Андора. Острая боль подстегнула все его нечеловеческие чувства, и вместе они сломили то, что оставалось от его воли и решимости. В агонии Андор принялся раздирать на себе одежду, в то время как его члены изменяли свою форму, а сквозь черты лица все явственнее проступал звериный лик.

Маэв выбежала через дверь. Андор помчался за ней, но на свежем воздухе весь его гнев куда-то пропал, унесенный ветром, который ерошил у него на спине жесткую серую шерсть. Нетронутый снег ослепительно сверкал под луной, а дразнящие запахи, разлитые в воздухе, звали его к холмам.

Андор завыл и помчался вслед за Маэв.


Глава 15


Иногда ночью, когда луна не была полной, Полотно подчас напоминало о себе тягостным ощущением присутствия, которое повисало над крепостью, словно наблюдая за Стражами, испытывая их и выискивая способы лишить каждого из них собственной воли. Это присутствие никогда не выдавало себя зримым образом или видением, его можно было только время от времени ощущать. Через несколько ночей, после того как Жон покинул крепость, Стражи почувствовали, что и ощущение постороннего присутствия тоже их покинуло. Маттас первым высказал свои подозрения вслух. Он сделал это неохотно и был поражен, когда остальные быстро с ним согласились. Каждый из Стражей заметил, что их бремя значительно полегчало.

– Это мальчишка, – заявил Маттас. – Кто-то обучил его какому-то трюку, при помощи которого он ухитрился вытянуть энергию прямо из ткани Полотна.

В этих его словах были тревога и упрек, адресованный непосредственно Лео, хотя обращался Маттас сразу ко всем Стражам.

– Энергию нельзя украсть так просто, – возразил Лео так мягко, как только умел.

– Все, однако, уверены: что-то изменилось, – заявил Доминик, – и мы должны дознаться, что это такое.

В руках Доминик вертел амулет, и остальные Стражи с опаской на него косились. Они уже догадались, что необходимо проделать.

Этой ночью, пока остальные дожидались снаружи, Гектор и Доминик вместе вошли в часовню: Гектор нес в руках факел, а Доминик сжимал амулет. Остальные Стражи заперли за ними двери и начали тихо молиться о силе, стойкости и успехе, а также о жизни двоих своих собратьев. Доминик намеревался вызвать души Полотна и задать им несколько вопросов. Этот ритуал был подробно записан в истории Ордена. Несмотря на то что этим заклинанием часто пользовались в те дни, когда Орден был могущественен, никто из оставшихся в живых Стражей ни разу не осмелился к нему прибегнуть.

Фактура ткани Полотна постоянно менялась, но черты лиц пойманных им оставались неизменными. Некоторые из пленников Полотна были различимы лучше, некоторые хуже, и Стражи довольно часто видели лицо Вара, которого они между собой прозвали «красным», прочтя завещание Лейт; или саму Лейт с ее развевающимися каштановыми волосами. Несколько оборотней, которые когда-то захватили город, где раньше хранилось Полотно, были так же неразлучны в плену, как и в своей прошлой жизни, и их всегда видели на Полотне вместе.

Более могущественные существа прятались более тщательно. Серебряный лорд, который принес Ордену так много горя, появлялся либо на заднем плане, либо где-нибудь в углу, а подчас его бледное лицо вытягивалось во всю ширину или во всю высоту Полотна, так что разглядеть черты его лица было невозможно. Он прятался лучше всех остальных. Каждое имя, однако, было записано, а Доминик знал все имена наизусть.

Он схватился за один угол Полотна, а Гектор крепко сжал другой. Вместе они натянули Полотно и расправили складки таким образом, что Доминик мог видеть всю ткань. С легким вздохом страха, чувствовать который должен был каждый из братьев Ордена, Доминик начал вызывать души.

Произнеся какое-то имя, Доминик замолкал и ждал результата. Ткань Полотна начинала легко трепетать в их руках, когда названная по имени душа пыталась отозваться.

Доминик произносил имена медленно и громко, всякий раз получая ответ. Наконец он добрался до самого страшного их противника, существа, имени которого никто не произносил вслух с тех самых пор, как был разрушен их замок:

– Моргот!

Никакого ответа, словно Полотно было не Полотном, а простым куском ткани, словно часовня была обычным штабелем кирпича.

– Я приказываю тебе показаться, Моргот!

Гектор испуганно втянул голову в плечи, так как ему показалось, что слово «приказываю» не слишком годилось в данном случае. Он ожидал огненного ливня, удара молнии, направленного из ткани Полотна прямо в амулет Доминика. Именно этого следовало ожидать от Моргота, однако Серебряный лорд ничего такого не предпринял.

Доминик задумался, вдруг имя Моргота было записано неправильно. Тогда он попробовал его в различных вариантах, но так же безрезультатно. После этого он продолжил вызывать души по порядку и, дойдя до конца списка, произнес самое печальное из всех имен:

– Лейт!

Он сказал это ласково и негромко, словно боялся, что пробуждение может причинить ей боль.

Легкий бриз коснулся щеки Гектора, и пламя факела в его руках затрепетало. Когда он повернулся, чтобы отыскать отверстие, из которого на него вдруг пахнуло прохладным воздухом, у него под башмаком вдруг подалась каменная плита пола.

Гектор выпустил край Полотна, вручил факел Доминику и поднял каменную плиту, которая оказалась незакрепленной.

– Откройте двери! – крикнул Доминик остальным монахам, которые с нетерпением ждали снаружи. – Идите сюда, взгляните, что нашел Гектор!

Пето, самый маленький из Стражей, прополз подземным ходом до того места во внутристенном коридоре, откуда он начинался. Лео поспешил в библиотеку и обнаружил незапертую шкатулку, в которой хранился пергамент с письмом Лейт к сыну. Он был уверен, что шкатулка была открыта уже довольно давно, хотя как раз по этому вопросу трудно было сказать что-то определенное.

– Тебе следовало показать ему письмо матери несколько лет назад, – заявил Маттас. – У мальчишки никогда не было призвания, и Полотно не влекло его.

– Разве твоя жизнь в его возрасте была уже определена? – осведомился Доминик.

Маттас нахмурился. Огонь, выжегший его глаза, уничтожил и часть его памяти.

– Я не могу вспомнить, – признался он наконец.

– Зато я помню, – вступил в разговор Гектор. – Я думал, что как только мне удастся сбежать от своего господина, я сразу женюсь и воспитаю не меньше дюжины детей. Вместо этого я оказался здесь и воспитал только одного. Что бы ни натворил Джонатан, он совершил это только по неведению.

– Или под влиянием Полотна, – добавил Маттас.

– По неведению! – настаивал Гектор, пытаясь сдержать свою ярость. Гектор воспитал Джонатана и не собирался позволять никому несправедливо обвинять своего любимца. – Кроме того, мне кажется, что еще не поздно все поправить.

– Существует одна причина, еще более важная, почему нам нужно отыскать Жона как можно скорей, – заявил Лео. – Часовня защищена заклятьем со всех сторон. Если Жону удалось проникнуть в нее, несмотря на заклятье, это означает, что его непременно должно тянуть к Полотну. Иного объяснения я придумать не могу.

– Невероятно, – фыркнул Маттас.

– Лео прав, – поддержал товарища Доминик. – Один из нас должен отыскать Жона и сказать ему правду. Кто пойдет?

Доминик управлял заклятьями, которые удерживали души в плену Полотна. Маттас не мог путешествовать. Пето был еще мал. Слишком явная любовь Гектора к Жону могла помешать ему быть беспристрастным. Лео оказался единственным, кто мог отправиться в путешествие, а его мастерство чародея могло помочь ему защитить себя, если Джонатан окажется слишком опасным.

Горные тропы все обледенели, а ветер дул пронизывающий и холодный. Гектор проводил Лео до половины пути из крепости до Тепеста.

– Не суди Жона чересчур строго, когда отыщешь его, – сказал он на прощанье.

– Я должен найти Андора или Ивара и рассказать им о том, что произошло. Что касается Джонатана… – Лео вздохнул. – Я сделаю все возможное, чтобы привести его обратно.

Подземный тоннель, ведущий в Тепест, мог надежно укрыть Лео от пронизывающего ветра и холода, однако под землей пахло гнилью, словно огромное чудовище заползло в пещеру и издохло. Лео медленно шел по извилистому тоннелю и прислушивался к странным шорохам и возне, которая слышалась отовсюду. Навряд ли летучие мыши, гроздьями свисающие с потолка вместе с клочьями толстой и липкой паутины, в которой шевелились мохнатые пауки, могли производить столько шума.

Запах становился все сильнее, а звуки стали еще громче. Наконец Лео догадался, что это такое.

Гоблины.

Лео довольно долго жил в Тепесте, прежде чем присоединиться к братьям Ордена, и повадки гоблинов были ему хорошо известны. Однако за все те годы, что Лео провел в крепости, никто и никогда не слыхал, чтобы гоблины отважились забраться в эти тоннели. Подземный ход находился уже на территории Марковии, а гоблины смертельно боялись Маркова и его зверолюдей.

Выход из подземелья был только один, и Лео был уверен, что гоблины, несомненно, станут поджидать его именно там. Наверняка они уже услышали его шаги и учуяли запах. Лео зажег второй факел еще до того, как первый догорел, и прижал к бедру лезвие короткого острого меча, который он нес с собой. Огонь факела и тяжесть оружия успокоили его даже сильнее, чем заклинание, которое он начал готовить, продолжая двигаться вперед.

По мере того как Лео приближался к выходу, гоблины отступали перед ним. Он слышал, как они переговариваются между собой на своем грубом языке сразу за границей света факела. Он не мог поэтому определить, сколько будет у него противников, но знал, что их будет достаточно, чтобы наверняка одолеть одинокого путника. Отступить он не мог – любое проявление страха могло вызвать немедленное нападение. Лео плотнее завернулся в плащ и ускорил шаг, бормоча первые строки огненного заклинания.

Выход из пещеры был теперь прямо перед ним. Гоблины сгрудились по сторонам прохода, прячась в тени в устье пещеры, тихонько поскуливая от страха и неуверенности. Теперь Лео мог разглядеть их всех: их было больше тридцати. Эти твари ненавидели дневной свет, но сейчас они скорее склонны были убежать от него, не желая нападать.

Лео приблизился к гоблинам так близко, что от резкого запаха их тел на глазах у него выступили слезы. Осветив их факелом, Лео увидел, что большинство тварей были совсем молодыми и среди них было немало самок с детенышами. Выражение их лиц показалось Лео исполненным страха и неуверенности; так, наверное, выглядели бы и человеческие матери. Всего несколько взрослых самцов сжимали в руках примитивное оружие, однако было непохоже, чтобы они горели желанием нарушить это странное перемирие.

– Позвольте мне пройти, и я не причиню вам вреда! – выкрикнул Лео. Он сомневался, что гоблины понимают слова человеческого языка, однако твари расступились, лишь только он приподнял факелы. Пройдя сквозь толпу тварей, Лео очутился на свежем воздухе, где ярко светило солнце. Спускаясь к реке, он слышал, как гоблины ринулись в глубину тоннеля.

Что-то испугало гоблинов, испугало так сильно, что они не обратили внимания на то, что Лео был один и почти не вооружен. Они так боялись чего-то, что не решились напасть. Лео подумал о том, что окажись на его месте Пето, гоблины испугались бы и его.

Что бы ни испугало гоблинов – оно было здесь, в этой долине. В воздухе витали беспокойство и тревога, сходные с теми, какие ощущались когда-то в крепости. Беспокойство было настолько сильным, что даже теплое солнце, под лучами которого начинал подтаивать снег на южных склонах холмов, не в силах было победить его.

На границе Тепеста тропа огибала небольшую рощу. За рощей сидела у тропы фигура в черном плаще с капюшоном. Когда Лео приблизился, человек встал и откинул капюшон на плечи. Лео увидел знакомую светлую кожу и серебряные волосы.

– Жон! – воскликнул Лео, не сдерживая своей искренней радости, однако остановился, и осторожность его позы была почти равна его радости.

– Я так и думал что они пошлют тебя, – проговорил Джонатан вместо приветствия и прибавил предостерегающим тоном: – Возвращайся в крепость.

– Я должен поговорить с тобой и с Иваром. У меня есть нехорошие новости, но ты – я полагаю – уже все знаешь.

– Я не пропущу тебя. Поворачивай назад, если дорожишь своей жизнью.

– Вот как? – Лео горько улыбнулся. – А ведь я учил тебя, помнишь? Может быть, твое могущество и возросло после занятий с Иваром, но со мной тебе не справиться.

Лео опустил руку в карман, прикоснувшись пальцами к мелкому песку, который он припас именно для этого момента. Проделав это, он прочел простое заклинание, которое непременно должно было усыпить юношу. Заклинание всегда срабатывало, пока Жон был молод, но теперь оно не произвело желаемого действия. Скрывая свою тревогу, Лео стал медленно приближаться к Джонатану, разговаривая с ним тихо и спокойно, словно пытаясь успокоить раненое и испуганное дикое животное.

– Пойдем со мной, – сказал он юноше, – давай вместе придем к Ивару и переговорим с ним.

– Нет!!! – это был вопль отчаяния.

Лео продолжал приближаться. В следующий момент он готов был схватить Жона. Лео был больше и сильнее, и он не сомневался, что, если дело дойдет до физического столкновения, он сумеет одолеть юношу и притащить его к Ивару.

– Мы ни в чем не обвиняем тебя, Жон. Просто мы беспокоимся за тебя. Позволь мне…

Лео почти дотронулся до Джонатана, когда увидел его глаза, в которых горела отчаянная решимость, увидел быстрый жест руки, завершающий огненное заклятье, заготовленное задолго до того, как Лео появился на тропе.

Стена пламени выросла вокруг него, последние слова Лео превратились в крик мучения и боли, который скоро перешел в хрип. Обожженное тело Лео рухнуло на тропу и превратилось в головешки. Жон молча стоял над обугленными останками.

– Лжецы… – прошептал он, и прошлое немедленно ожило в нем, подкатив к горлу тугим комком. Слезы застилали ему глаза, а горе душило его, и он не смог прочесть ни одной из молитв Стражей.

– Пусть светлые силы зари, побеждающей тьму… – Слова молитвы внезапно куда-то пропали, как будто смерть Лео мешала ему припомнить весь текст. – Лжецы, – повторил он, продолжая плакать стоя на коленях.

Когда слезы высохли на его щеках, Жон спрятал поглубже свое горе и, переправившись через реку, направился в Линде. Еще издалека он разглядел Сондру в ее ярком голубом плаще, стоящую у дверей таверны, и прибавил шаг. Завидев его, Сондра выбежала навстречу, схватила его за руку и крепко поцеловала.

– Жон! Я так волновалась!

– Волновалась? Из-за меня? Но почему? – спросил Жон, стараясь, чтобы голос его звучал как можно беззаботнее.

– Столько человек погибло, Жон. Пожалуйста, в следующий раз предупреди меня, когда будешь уходить. Я волнуюсь и ничего не могу с этим поделать!

С этими словами Сондра втащила его в двери, как будто каменные стены гостиницы способны были защитить их от всепроникающего зла.

Он исполнил приказ Моргота. Теперь Сондре ничего не грозит. Все остальное не имеет значения.


* * *


Маэв стояла у окна собственного дома и смотрела, как туман поднимается над нагретыми солнцем холмами. Вечерело. Над Линде сгущались сумерки.

Она часто мечтала о том, как бы вырваться из-под власти трех ведьм, перестать служить им, но ни разу она еще не осмеливалась испытать на себе силу их проклятья. Моргот обещал ей, что после следующего полнолуния, когда его легионы будут освобождены из плена Полотна, он уничтожит колдуний и их проклятье, которое они наложили на Маэв.

Так же как и она сама, Моргот был красив, но исполнен тщеславия, и многие их цели совпадали. В их душах было так много общего, что Маэв рискнула начать служить Морготу по своей собственной воле.

Уже почти совсем стемнело, и Маэв с минуты на минуту ждала, когда появится ее стая. Быстро раздевшись, она преобразилась в лисицу. Первым прибежал Ласос – один из последних ее любовников, новый член стаи. За ним из темноты возникли Марк и один из старейшин села – Зеполи. Даже в обличье волков все трое были столь неуверены в своих действиях, столь очевидно растеряны и сбиты с толку тем, что им приходилось служить новому господину, что Маэв захотелось вышучивать и дразнить их. После того как ей удалось заманить Фиана в ловушку трех ведьм, он на протяжении нескольких месяцев служил для них источником самых извращенных наслаждений, и ведьмы в конце концов потребовали от Маэв, чтобы следующие жертвы, которых она приведет к ним, обладали способностью к ликантропическим изменениям, в процессе которых истерзанная плоть жертвы могла бы самоизлечиваться. Если бы Моргот не появился в их краях, Марк и Ласос уже весной оказались бы в пыточной машине колдуний и их медленная смерть растянулась бы на все лето, так что оба были бы мертвы еще до того, как с деревьев упали первые листья.

На всякий случай Маэв подождала еще немного, но Андор так и не присоединился к ним. Она не жалела об этом. Он не подчинялся ей, а его отсутствие в гостинице этой ночью наверняка будет замечено.

Маэв вывела стаю в лес за пределами поселка.

Этой ночью они поохотились всласть, в клочья разорвав небольшую стаю гоблинов, которая еще не успела убраться из этих краев. Затем стая беззвучно промчалась по поселку, мимо домов с наглухо закрытыми ставнями, мимо гостиницы, мимо пустых хижин, направляясь к дому, в котором некая семья довольно опрометчиво решила поселиться на самой окраине Линде.

Тяжелые волчьи тела с силой ударяли в дверь дома. Женщина вооружилась пучками пылающей лучины, мужчина схватил серебряный кинжал и короткий меч, который он купил много лет назад у рыжеволосого чужеземца.

Между тем снаружи сильные человеческие руки, покрытые жесткой волчьей шерстью, забросили лисицу на крышу. Маэв без труда справилась с запором ставней на окнах второго этажа и проникла в дом.

Маленький ребенок спокойно спал в резной кроватке, укрытый одеялом, на котором был вышит такой же узор из ягод и листьев, какой украшал сломанные ставни. Рядом с кроваткой лежала девочка постарше, сестра малыша. Ни один из них не пошевелился, не проснулся даже тогда, когда Маэв с треском выломала ставни и в комнату ворвались клубы холодного воздуха и серебристый светящийся туман.

Маэв вынула дитя из кроватки и подняла его над головой так, что серебристый туман окутал его. Кончиками пальцев она ощутила леденящий холод, высасывающий жизнь из маленького тельца. Когда все было кончено, Маэв выбросила тело в окно, где ждала подачки голодная стая. Рычание волков, передравшихся из-за добычи, разбудило девочку. Она села на кровати, прижав к груди колени и отодвигаясь все дальше, по мере того как лисица-оборотень приближалась к ней. «Красивый ребенок», – подумала Маэв, разглядывая соломенные мягкие волосы и тонкие, но уже округлившиеся руки. Девчонка была юна, такую легко заставить забыть прошлое, легко научить чему угодно.

Человеческие руки Маэв вцепились в запястья девочки. Приблизившись к ней вплотную, Маэв закрыла ее своим телом и спросила у Моргота, который серебристым туманом мерцал у окна:

– Можно мне оставить ее себе?

В ответ из тумана высунулось тонкое, длинное щупальце, которое, слегка извиваясь, прикоснулось ко лбу девочки. Маэв почувствовала, как тело девочки затрепетало.

Дверь в спальню с треском распахнулась. С яростным воплем отец девочки ринулся на Маэв и вонзил серебряный кинжал глубоко в ее плечо. Все еще держа девочку за руки, Маэв извернулась и укусила мужчину за запястье, заставив его выпустить рукоять кинжала. Громко визжа от боли, которую причинило ей серебряное лезвие, Маэв выдернула кинжал из раны и бросила на пол.

– Мама! – громко крикнула девочка, обращаясь к замершей на пороге комнаты женщине. С низким рычанием Маэв развернулась и, перехватив девочку поудобнее, выпрыгнула вместе с ней в окно.

Ее стая едва насытилась телом ребенка, которого было, конечно, недостаточно, чтобы накормить трех огромных волков, однако все они подчинились Маэв, окружив девочку плотным кольцом и хватая ее зубами за лодыжки всякий раз, когда девочка порывалась бежать. Плач ее превратился в непрерывный крик ужаса.

В следующую минуту двери дома открылись и мать девочки выбежала на улицу с пучком пылающих лучин в одной руке и с мечом мужа в другой. У меча была серебряная рукоять. Размахивая перед собой своим факелом, она врезалась в самую середину стаи и, не давая волкам приблизиться, стала оттеснять девочку к дверям дома.

Полосы гибкого тумана закружились вокруг женщины. Каким бы прозрачным ни казался этот туман, у него достало сил вырвать из рук женщины сначала факел, а потом и меч, так что она осталась без защиты. Женщина в отчаянье прижимала к себе дочь, а волки приближались, окружая их. Вот туман коснулся лба женщины, заклубился сильнее, высасывая жизнь из теплого тела, чтобы потом оборотни могли сорвать мясо с ее костей. Когда мать упала, девочка внезапно подхватила факел и, хлестнув весело вспыхнувшим пламенем по морде ближайшего к ней волка, со всех ног бросилась в дом.

Волки, занявшись упавшим телом, не обратили на ее бегство никакого внимания, и Маэв захлопнула за беглянкой дверь дома. Толпа мужчин, размахивая факелами, уже бежала по направлению к дому от гостиницы. Все они громко кричали, отвечая на испуганные вопли девочки. Волки бросили добычу и испуганно потрусили в лес.

Туман задержался еще на некоторое время. Поднявшись вверх, он едва заметным облаком опустился над головами толпы, прикасаясь к их страху и ужасу и усиливая эти чувства. Затем он растаял в темноте между деревьями.

Снег вокруг домика был истоптан и залит кровью. Осматривая тело женщины, жители Линде заметили, что на ее ранах уже успели образоваться кристаллы льда. Ее слезы застыли на щеках маленькими ледышками, а широко раскрытые глаза замерзли. Такую странную смерть в селе видели уже не в первый раз, однако впервые у них были свидетели.

В самом домике широкая кровавая полоса отмечала путь мужчины, который ухитрился спуститься по лестнице из детской спальни наверху. Под его прокушенным запястьем уже натекла большая лужа крови. Укус был таким глубоким и сильным, что из рассеченной плоти торчала сломанная кость. Мужчина был смертельно бледен от потери крови и от пережитого потрясения, но сознания он не потерял и даже пытался приподняться.

Кто-то из мужчин оторвал девочку от тела отца, чтобы деревенский лекарь мог заняться раной. Увидев, насколько глубоким был укус, лекарь только спросил:

– Кези, что это было?

– Кто-то, кто был одет в серебристый мех и серебряный туман, – ответила девочка за отца.

– Волки, – пояснил Кези. Лекарь торопливо вытер кровь со своих рук и отпрянул.

– Я могу сделать для тебя только одно, – сказал он, подбирая с пола серебряный кинжал.

– Отведите ребенка в гостиницу. Негоже ей это видеть, – подсказал кто-то.

Голос прозвучал спокойно, но именно он вновь разбудил страх.

– Нет! – закричала девочка. – Я хочу остаться с папой!

Ивару случалось видеть испуганную толпу, и он знал, на что она способна. Они готовы были убить Кези прежде, чем он сможет рассказать им подробности нападения, словно в незнании была какая-то защита. Всю свою жизнь Ивар тщательно скрывал свою силу, однако, как он нередко говорил Жону, могущество волшебника во многом зависело от того, насколько хорошо он знает, когда можно продемонстрировать свои возможности.

– Волчья ягода должна помочь, – начал он с осторожностью.

– Укус слишком глубок, – возразил ему лекарь.

– Проклятье можно отвести, – настаивал Ивар. – Мне случалось видеть такие вещи.

– Отвести проклятье? Кто знает, как это делается?

Ивар глубоко вдохнул воздух, в последний раз взвесил все последствия своего решения и сказал:

– Я знаю.

Лишь только были произнесены эти два негромких слова, как человек, который работал в давильне, готовил самых вкусных жареных перепелов и играл в кости лучше всех в Линде, оказался чем-то гораздо большим, чем сосед и товарищ, на которого можно положиться. Его голос, поза и уверенность на лице внушили всем внезапное глубокое уважение. Ужасы последних дней заставили даже самых скептично настроенных жителей Линде поверить в его силу.

– Отнесите Кези в гостиницу, – распорядился Ивар и вышел наружу.

У самых дверей его поджидал Андор. Ссутулившись, он глубоко задумался, созерцая залитый кровью снег.

– Как ты думаешь, нападут ли оборотни снова? – спросил Ивар таким тихим голосом, что только Андор мог его слышать.

Андор покачал головой.

– Они ушли, – сказал он.

– Те, кто не хочет идти в гостиницу, пусть отправляются домой! – громко крикнул Ивар в толпу.

Кези громко стонал от боли, пока его поднимали с пола и несли по улицам Линде в гостиницу. В гостинице, пока лекарь промывал рану и накладывал шину, Ивар приготовил вино и компресс из волчьих ягод.

– Найди Джонатана, – шепнул Ивар Андору, накладывая компресс на рану. – Мне понадобится его помощь.

Андор направился к двери, но у порога заколебался, ожидая, пока Ивар закончит. Когда повязка была наложена, он сделал другу знак выйти вместе с ним.

– Почему ты никогда не пытался снять проклятье с меня? – с горечью в голосе шепнул он.

– Потому что это не в моей власти. Я не могу снять его ни с тебя, ни с этого бедняги. Просто Кези – хороший человек, которому еще надо вырастить дочь. Я дам ему возможность выбора, какую я дал тебе, – и буду надеяться, что у него окажется такое же самообладание, как у тебя.

– Тогда зачем тебе Жон? Ивар кривовато улыбнулся.

– Люди испуганы, они готовы пролить кровь. Они ни за что не поверят в то, что Кези излечился, если мы не устроим внушительного представления.

Ивар слышал, как Андор поднимается по лестнице на второй этаж, слышал, как он ходит там из комнаты в комнату, в которых Жон имел обыкновение прятаться, когда сборище в гостинице становилось особенно шумным.

В кухню вошла Сондра.

– Ты не видела Джонатана? – спросил ее Ивар.

– Он спустился в пещеру, – ответила Сондра, – я только что сказала об этом Андору.

Андору не пришлось спускаться вниз. Долгая ночь уже отняла у Ивара немало сил, а Андор и Жон скорее мешали бы ему, чем помогали. Когда Ивар спустился в пещеру, Жона там не оказалось.

Открыв свою книгу заклинаний, Ивар освежил в памяти заклинание, исполнить которое был в состоянии самый глупый ученик мага. Он надеялся подыскать что-нибудь более эффектное, однако цветные светящиеся шары, которые поплывут в воздухе, а также пламя, которое должно обвиться вокруг раны на запястье Кези, наверняка произведут достаточное впечатление, создав иллюзию того, что проклятье удалось отвести.

Через некоторое время, когда «исцеленный» Кези провалился в глубокий сон, Ивар снова спустился в свою пещеру и стал ждать Жона. События последних часов измотали его до такой степени, что, несмотря на свое твердое намерение дождаться юношу, Ивар уснул. Было почти утро, когда юноша прошел мимо него, но Ивар не проснулся.

С первыми лучами солнца, так рано, что даже Дирка еще не спустилась в кухню, Ивар упаковал свои волшебные книги в холщовый мешок, забрал из пещеры свой посох и отправился в крепость. Он подозревал, что Стражи в состоянии ответить на многие из его вопросов, касающиеся всех случаев странной смерти, произошедших в поселке за последнее время.


* * *


Пока Ивар врачевал Кези, Маэв отпустила свою стаю и прихрамывая поспешила домой. К тому времени, когда она оказалась на крыльце своего дома, рана начала болеть совершенно невыносимо. Войдя в дом и вернув себе человеческий облик, Маэв зажгла лампу и приготовила таз с горячей водой и миску с чудесным жидким мылом. Устанавливая воду на табурете неподалеку от трельяжа, Маэв случайно увидела в зеркале свое отражение. Руки у нее затряслись так сильно, что, опуская таз с водой на табурет, она расплескала чуть ли не половину.

Кинжал был серебряным – это Маэв поняла по боли в ране, однако никакое серебро не могло причинить ей такого ущерба. Когда Маэв отмыла засохшую на плече кровь, она увидела рядом с глубоким разрезом белые волдыри и болезненную желтую кожу вокруг них. Не раздумывая, Маэв откинула с лица свои густые волосы. На лбу тоже появились три белесоватых фурункула. На руках, в тех местах, где серебро прикасалось к ее коже, краснели ожоги, а рядом с ними – все те же белые волдыри.

Летиция, морская ведьма, когда-то наложила на нее это заклятье. Если Маэв не станет служить трем колдуньям, она сама станет такой же, как они.

Маэв снова превратилась в лисицу. В этом облике у нее была, по крайней мере, одна рана – рана, нанесенная кинжалом, но не было ни язв, ни фурункулов. Затем, снова превратившись в человека, Маэв посмотрела на свое отражение в зеркале и вскрикнула. Ее громкий и протяжный вопль услышали даже в домах в центре поселка, и некоторые из жителей Линде начали горячо молиться за спасение жизни того, кого, как им показалось, снова терзают волки. Язвы распространялись буквально на глазах, а желтая больная кожа покрывала большую часть ее лба.

Маэв побежала, сначала на двух ногах, потом – на четырех лапах. До восхода солнца оставалось несколько часов, больше чем достаточно для того, чтобы Моргот использовал свою силу и снял проклятье.

У входа в пещеру Моргота Маэв задержалась и прислушалась. Услыхав мелодичный голос Джонатана, Маэв тихонько выругалась. Если бы не отчаяние, она дождалась бы, пока юноша не уйдет, чтобы разговаривать с Морготом один на один.

Какую победу она могла бы одержать! Юноша был столь силен, что мог бы бросить вызов самим колдуньям и победить их. А теперь Маэв служит его отцу и заискивает перед сыном. До настоящего момента ей удавалось избегать Джонатана, и, входя в пещеру, она надеялась, что он позабыл ее насмешки. Кроме того, они теперь стали союзниками.

В глубине пещеры она увидела Джонатана, сидевшего скрестив ноги на краю бассейна. Тяжелая толстая книга в золотом переплете лежала у него на коленях, а на лбу появились сосредоточенные морщины. Губы и пальцы Жона медленно шевелились, словно у музыканта, пытающегося выучить особенно сложный пассаж.

Маэв опустилась на пол и, спрятав лисью морду между передними лапами, некоторое время смотрела, как между пальцами Жона проскакивают маленькие искры. Жон выглядел разочарованным результатом своих усилий. Будь Маэв в человеческом обличье, ей, наверное, не удалось бы сдержать едкого смешка.

– В свое время придет и умение, – раздался голос Моргота. Он донесся откуда-то из темноты в дальнем конце пещеры. Маэв встала и пошла на голос.

– Маленькая лисичка, – довольно прошептал Моргот, кладя ей на шею руку и пропуская между пальцами мягкий серебристый мех. – Женщина…

Маэв стала изменяться, пытаясь, однако, сопротивляться приказанию, так что Моргот вынужден был повторить его еще раз. Вернувшись в человеческий облик, Маэв встала перед ним на колени, опустив лицо вниз и упираясь руками в каменный пол. Светящиеся шары подплыли к ней совсем близко, заливая ее тело желтым и розовым светом. Маэв оттолкнула один шар, он обжег ей руку, но не сдвинулся с места.

– Помоги мне, – умоляюще прошептала Маэв, но не получила никакого ответа. – Помоги! – повторила она и заглянула в его лицо. Мутные, желтоватые слезы выкатились из ее лиловых глаз и покатились по щекам.

– Это сделали ведьмы? – спросил Моргот, так пристально разглядывая ее язвы и нарывы, словно он находил их прекрасными.

– Ведьмы сказали, что я стану такой же, как они, если предам их. Это проклятье доказывает, что я верна тебе. Покончи с ним.

– Я ничего не могу сделать.

– Но ты даже не пытался!

– Я не могу тратить свои силы на подобную ерунду, – холодно объяснил Моргот.

– Тогда отпусти меня. Позволь мне умолять их о прощении.

Моргот только покачал головой.

– Я приказываю стае, – напомнила Маэв.

– Только до тех пор, пока я этого хочу. Поскольку ты так хочешь проверить мое могущество, я обещаю тебе, что стая не откликнется на твой призыв ни завтра, ни послезавтра, и вообще никогда. Так будет, потому что я так хочу.

Но эта потеря мало что значила для Маэв. Ее стая представляла собой слегка натасканных псов, которые жирели и набирались сил для того, чтобы попасть в лапы трех ведьм. Маэв не было никакого дела до стаи. Тем не менее коварство Моргота больно ее ужалило.

– Я хорошо служила тебе, – снова напомнила она ему.

– Ты служила своим собственным интересам, – возразил Моргот.

– Что же мне теперь делать? – простонала Маэв жалобно.

– Из тебя получается превосходная лисица, – вмешался Джонатан, и на его губах появилась торжествующая улыбка.

– Послужи нам обоим в этом обличье, – прибавил Моргот.

Маэв вздрогнула, повернулась и выбежала из пещеры. Вслед ей неслись раскаты мелодичного смеха Джонатана.

Колдуньи никогда не были столь неблагодарны и требовательны по отношению к ней. Разумеется, и в облике лисицы она была превосходна; никогда ей не доводилось встречать животное с таким безупречным мехом, однако тело лисицы, каким бы прекрасным оно ни было, едва ли было создано для того, чтобы носить все те драгоценные украшения, которые Маэв так любила и настойчиво собирала; не годилось оно и для того, чтобы соблазнять мужчин и превращать их в послушных рабов, чтобы петь и танцевать, словом – для всего того, что делало жизнь Маэв в Тепесте такой приятной.

Моргот помог бы ей, если бы мальчишка попросил его об этом. Но он не попросил. Если это означало войну, что ж – пусть будет война.

Вернувшись домой, Маэв снова осмотрела себя со всех сторон. Язвы разрастались, а рана на плече удлинилась. Маэв быстро оделась и, сжимая в руках испачканную в крови ткань, при помощи которой она мыла и отчищала свое тело, вышла из домика и пошла по узкой тропинке на окраину поселка. Там она, по-прежнему сохраняя человеческий облик, упала на снег и вытянула вперед руки, словно пытаясь добраться до промерзшей земли и вцепиться в нее ногтями.

Три охотника нашли ее перед рассветом. Они принесли ее в гостиницу, и лекарь, который всю ночь ухаживал за Кези, был единственным, кто не спал в этот ранний час. Маэв уложили на скамью возле дверей. Опасаясь, что Маэв может быть не столько ранена, сколько больна, охотники отошли от нее подальше и встали рядом с койкой, на которой завернутый в меха тревожно спал Кези. Лекарь осмотрел ее язвы и заставил выпить немного вина. Когда ее ресницы затрепетали, он спросил ее, что случилось.

– На меня напали, – прошептала Маэв.

– Кто? Волки?

– Нет. Это был человек, и одно его дыхание опалило мою кожу, в то время как его когти рвали мое тело… Он заразил меня какой-то колдовской болезнью. Мы все знаем этого человека… – Несмотря на болезнь ее голос звучал по-прежнему уверенно и властно. Ее спасители внимательно прислушивались. – Это был Джонатан, – закончила Маэв.

– Видел кто-нибудь Джонатана прошлой ночью? – спросил лекарь.

Охотники затрясли головами. Один из них покосился на Кези и сказал:

– Его дочь упоминала о серебряном тумане. Может быть, это… – Он замолчал, так как из своей комнаты спустилась Сондра, готовая приступить к своим утренним заботам. Ее одежда была в беспорядке, а глаза припухли со сна. Увидев посторонних, она откинула назад волосы и поправила свое рабочее платье.

– Что-нибудь произошло? – спросила она, заметив их серьезные лица.

– А где Джонатан? – с невинным видом спросил лекарь и добавил еще более легкомысленно: – Он нам нужен, чтобы помочь перенести Кези.

– Он спустится через несколько минут, но я могу пойти поторопить его, – предложила Сондра.

– Не нужно. В какой он комнате?

– Последняя по коридору направо.

Маэв откинулась на подушку, притворяясь ослабевшей, в то время как со скрытой радостью она наблюдала за тем, как охотники, перешептываясь, взбираются вверх по ступеням. Затем до нее донесся удивленный вскрик Жона, встретившегося с охотниками в коридоре, и короткий шум возни.

«Охотники недооценили юношу», – подумала Маэв, прислушиваясь к испуганным воплям наверху. В следующую секунду все четверо во главе с доктором скатились вниз по ступеням лестницы, сбивая друг друга с ног, спасаясь от огненных шаров, которые преследовали их по пятам. Из своей комнаты выскочил на шум Андор. Заглянув в холл, он сразу попятился назад и вернулся с простыней, которой принялся сбивать пламя. К тому времени, когда пожар был потушен, Джонатана и след простыл.

Маэв видела, как он убегал.

– О да, я просто превосходная лисичка, – одними губами прошептала она, поправляя пожелтевшим пальцем свои все еще прекрасные волосы.


* * *


Сидя в пещере возле отца и ожидая его пробуждения, Джонатан думал о пылающем «Ноктюрне», об Андоре с его простыней. Ему вдруг пришло в голову, что все заклинания, которые он выучил, были смертоносными и опасными. Таков был его собственный выбор: он мог бы выучить и другие. Теперь Жон пытался овладеть заклятьем, при помощи которого можно было метать молнии. Сила, которой он надеялся овладеть, пугала его. Если он недостаточно хорошо сосредоточится или ошибется, читая заклинание, молния может поразить его самого. Это было самое опасное время: колдун должен быть полностью уверен в своих способностях, чтобы преодолеть инстинкт самосохранения.

Проснувшись ночью, Моргот сразу почувствовал запах гари, исходящий от одежды сына, и заметил ожог у него на руке. Жон рассказал ему все, что он натворил в поселке, а затем с горечью сказал:

– Мне нельзя было бежать. Я должен был остаться и объявить, что Маэв лжет. Ивар и Андор защитили бы меня.

– А вместо этого ты напал на них. Жон кивнул.

– Теперь мне нельзя возвращаться в Линде. Я был таким дураком! – признал он.

Моргот улыбнулся. Протянув руку, он стер со щеки Жона пятно сажи.

– Тебе нужно было увидеть, что могут твои заклятья. Это только естественно, – ласково сказал он. – Что касается возвращения в Линде, то ты не просто вернешься туда: наступит день, когда ты будешь править этим поселком и всеми окрестными землями в придачу. Когда мы освободим мою армию из плена Полотна, ты поведешь ее. Ничто не сможет устоять перед нашими объединенными силами, сынок.

– Откуда ты знаешь, что все те, кто был пойман Полотном, пойдут за нами? – спросил Жон.

– Они сами поклялись служить мне. Я должен освободить их! – торжественно объявил Моргот. Заметив сомнение на лице Жона, он добавил: – Твоя мать тоже там. И Вар. И еще многие-многие другие порядочные люди, навсегда обращенные в рабство из-за одной минутной слабости. Освободить их будет только справедливо.

Джонатан согласно кивнул.

– Да, – сказал он, скрывая свои сомнения.

Потом он смотрел, как Моргот открывает свою волшебную книгу в золотом переплете, так не похожую на те, которые Джонатан уже изучил.


Глава 16


– Лео мертв, – сообщил Ивар Доминику, усевшись со Стражами в большом холле крепости.

– Я так и подумал, когда увидел, что ты идешь один. Мы поступили необдуманно, отпустив его одного, – скорбно ответил Доминик.

– Я видел головешки, оставшиеся от его тела, и его тень на земле. Если бы вы послали двоих, двоих бы вы и потеряли.

– Кто убил Лео? – спросил Доминик и отчаяние в его голосе подсказало Ивару, что он уже знает ответ.

– Джонатан. Это мог быть только Джонатан. А теперь, когда я сообщил вам самое худшее, позвольте мне рассказать вам обо всех других ужасных событиях в Линде.

– Сколько волков напало на эту семью? – спросил Доминик, когда Ивар закончил свой печальный рассказ.

– Девочка говорит, что три. Кто-то сильно искусал отца девочки. Судя по его описанию, с ними была Маэв.

– Это не очень похоже на лисью повадку. Она просто готовит оборотней для… для одной цели, и эта цель висит в нашей часовне, – задумчиво проговорил Доминик. – В следующее полнолуние они нападут. Жон обязательно будет с ними, и Жон, и то чудовище, которое он освободил.

– Для чего они станут ждать? – удивился Ивар.

– Потому, что в полнолуние мы все сосредоточены на часовне и гораздо более уязвимы, чем в другое время.

– И еще, чтобы отомстить, – прибавил Маттас. – Выпустить на нас души Полотна – эта месть вполне в духе Моргота.

Ивар вернулся мыслями к Сондре. Жон любил девушку, в этом Ивар не сомневался. Какие бы другие жестокости он ни совершил, Ивар не думал, что он причинит вред своей любимой. Однако грядущая битва, которая скоро начнется у стен крепости, определит будущее Линде.

– Полнолуние наступит скоро. Пожалуй, я останусь и помогу вам, – сказал Ивар и успокаивающе положил руку на плечо Доминика.

Следующие два дня Ивар отдыхал, используя свою силу лишь для того, чтобы укрепить могущество церемониальных одежд, шестов и ножей братьев, а также для того, чтобы запереть ворота крепости. Он наложил дополнительное заклятье, укрепляя старинные двери, ведущие в крепость, надеясь на то, что если запирающее заклятье, окружающее крепость, будет сломано, заколдованные двери продержатся достаточно времени, чтобы он успел восстановить его.

В ночь полнолуния плотный туман окружил крепость, прижимаясь к каменным стенам и взбираясь по ним вверх. Он закрыл серебристой пеленой утесы, возвышающиеся над дорогой и ниже ее, так что крепость казалась единственным крошечным островком в безбрежном море тумана. Оставшиеся четверо Стражей сразу собрались во дворе крепости, вымощенном камнем, а Ивар взобрался на башню и стоял там на той самой площадке, с которой когда-то давно Лейт смотрела на Гхенну и Линде.

Ивар был одет в серый плащ Стража, а в руках держал посох и все необходимое, что понадобится ему для наложения заклятий, которые он помнил. Ожидая нападения, Ивар думал о тех, кого Моргот уже прикончил, об их посиневшей коже и негнущихся членах, застывших, как от сильного холода. С чем ему придется биться сегодня ночью? Как долго он продержится, прежде чем противник сумеет высосать жизнь и из его тела?

Стражи начали читать заклинания и молитвы перед дверьми часовни, в которой пока было тихо. Казалось, они не обращают никакого внимания на полную тишину, повисшую над крепостью. В тишине этой чудилось тревожное, предгрозовое ожидание. Даже беспокойный зимний ветер стих, умолкли горестные стоны, которые постоянно слышались из стен крепости. Серебристый туман продолжал сгущаться.

Ивар поглядел на узенькую серебряную ленту дороги, которую еще не успела поглотить пелена тумана, и увидел на ней стремительный бег вервольфов, грациозных и молчаливых. Оборотни спешили к крепости.

Кези и его дочь твердили о трех волках. Ивар увидал четырех. Джонатан тоже был с ними. Какое-то колдовство помогло ему мчаться так же быстро, как и они, легко и плавно. Гибкие языки тумана курчавились над их головами, приближаясь к крепости вместе со стаей.

У Ивара оставалось не так уж много времени. Он бегом спустился во двор и встал там позади запертых крепостных ворот. В задумчивости Ивар теребил пальцами свой широкий пояс. К поясу были подвешены кусок веревки, стеклянный стержень в чехле из волчьего меха, мешочек с серой, мешочек с фосфором и белое птичье перо. Заклятья, которые ему удалось припомнить, оказались не слишком сильными, и их было так мало! Он не соперник даже мальчишке…

Сердце Ивара забилось чаще. Откинув на спину капюшон плаща, он приподнял посох и приготовился достойно встретить конец.

Оглянувшись на монахов, Ивар увидел, что все четверо стоят, повернувшись к нему спинами, решительно сосредоточив все свое внимание на дверях часовни. Маттас вел службу, остальные вторили ему. Ивар заметил, что простертые руки Маттаса дрожат, а слова молитвы звучат тише, чем когда-либо. Голоса монахов тоже показались ему не такими громкими, как обычно.

Что-то почувствовало их страх и неуверенность, почувствовало и усилило. Поняв, что сомнение было навязано ему его могущественным противником, Ивар попытался его преодолеть. Выпрямившись, он расправил плечи, а его решимость окрепла, когда он напомнил себе, что тоже кое-что может.

Атака началась внезапным шквалом энергии, которую скорее можно было ощутить, нежели увидеть. Еле слышным громом он прокатился над крепостью, над стенами окружившего ее тумана. Тяжелый гул сотряс ворота крепости, и толстое дерево прогнулось вовнутрь, уступая пульсирующим ударам снаружи, частым и ровным, как сердцебиение чудовищного существа, которое управляло этими невидимыми силами. Ивар торопливо наложил на ворота еще одно заклятье, укрепив древнее дерево, и обернулся, только теперь почувствовав, как другая сила пытается проникнуть сквозь заколдованные стены часовни. Ивару нужна была помощь Доминика. Он уже открыл рот, чтобы позвать монаха, и в это время Полотно проснулось!

Пойманные Тканью твари никогда не вели себя так буйно, как сейчас, когда надежда на освобождение вдохновляла их на самые отчаянные усилия. Они бились в двери и раскачивали камни стен с такой яростью, что вся часовня тряслась, но двери сдерживали их бешеный напор, укрепленные усилиями Стражей и их верой, которая с началом атаки не только не ослабела, но даже стала сильней.

Многолетние бдения подготовили их к этой ночи. Ивар попытался последовать их примеру, несмотря на то, что его внимание рассеивалось между тяжелыми ударами, сотрясающими ворота, и воплями запертых в часовне тварей. Он подумал об оборотнях, зомби, обо всех убийцах, разбойниках и грабителях, которые балансировали на грани бытия в тенетах полужизни Полотна. Потом он вспомнил о Лейт. Может быть, там, в паутине Полотна обитали и другие подобные ей души, крошечные островки добра, окруженные морем зла? Он почувствовал сожаление при мысли о том, какую злую шутку сыграла судьба с Лейт и с ее сыном. Первая атака окончилась так же неожиданно, как и началась. Отчаяние и неуверенность улетучились, тяжелый гул прекратился, твари в часовне замолчали. Однако эта тишина не обманула Стражей, они не расслабились, они ждали, волнуясь сильнее, чем даже во время первого нападения, не зная, каким еще образом Моргот продемонстрирует свою ужасную силу.

Вторая атака началась совершенно бесшумно. Ивар почувствовал слабину в запирающем стены заклятье, и крепость накрыли потоки огня. Заклятье сдерживало языки ревущего пламени, так что они не попадали внутрь двора, но шедший от него жар опалил лицо и руки Ивара, причиняя боль и мешая сосредоточиться. Потом пламя опало, и защитное поле заклятья распрямилось, словно ветка, с которой сорвался пласт снега. Затем ворота крепости снова прогнулись внутрь, однако на этот раз ничто не билось в них снаружи. Непреодолимая и безжалостная сила навалилась на них и продолжала давить, так что доски начали лопаться примерно на середине высоты створок и от них стали отлетать длинные щепки. В следующий миг ворота должны были поддаться.

Ивар со своей стороны подпер ворота магической силой своего заклятья, заставив древнее дерево выпрямиться. В тот же самый миг сила, давящая снаружи, пропала и ворота с треском вылетели наружу. Протяжно завыл один из волков-оборотней.

Запирающее заклятье по-прежнему удерживало нападающих от того, чтобы ворваться во двор, но теперь Ивар впервые увидел их всех. Серебряный лорд был очень похож на Джонатана лицом, но черты его были грубее и мужественнее. С чувством собственного превосходства и спокойной уверенности Моргот сверху вниз смотрел на усталого Ивара. Закусив губу, Ивар изгнал из своей души сомнение и сосредоточился на словах и жестах защищающего заклятья.

За спиной Ивара продолжали свою молитву Стражи. Перед ним Моргот начал готовить свое заклинание. С каждым словом, которое он произносил, стена окружающего крепость тумана начинала трепетать.

Ивар не обладал и десятой долей могущества Моргота. До тех пор, пока сохраняется запирающее заклятье вокруг крепости, ни одно его заклинание не смогло бы преодолеть этот барьер и поразить Серебряного лорда. На всякий случай Ивар прочел заклинание, при помощи которого можно было метать во врага огненные стрелы, не договорив одного последнего слова, выжидая подходящего момента, когда заклинанием можно будет воспользоваться.

«Это будет скоро», – подумал Ивар. Его чары начинали поддаваться, и фигуры волков и человека исказились, словно он смотрел на них сквозь водопад. Языки серебряного тумана Моргота стали просачиваться сквозь трещины и прорехи в магическом барьере.

Дыра ворот внезапно расширилась, и Ивар с ужасом увидел, что Моргот поставил перед собой Джонатана и подталкивал его вперед. Ивар заколебался: даже теперь он продолжал любить Джонатана. Как же сможет победить добро, если первым же своим атакующим заклинанием он прикончит юношу?

Ивар прикусил губу, и слова, которые должны были прикончить его ученика, так и не сорвались с его языка. Вместо этого Ивар снял с пояса обрезок веревки и стал читать заклятье, при помощи которого он собирался закрыть брешь в обороне, образовавшуюся прямо напротив ворот. Именно в этот момент запертые в часовне души атаковали с удвоенной яростью, грозя развалить здание по кирпичу. Пето вскрикнул, Маттас запнулся на полуслове. Обернувшись, Ивар увидел, как по стене часовни побежала трещина.

– Держись! – приказал он и резким рывком затянул на веревке узел, использовав свое заклинание для того, чтобы укрепить стены часовни. Ворота крепости оказались открытыми.

Ивар снова повернулся лицом к Морготу. Вервольфы пробирались сквозь брешь в защитном поле. Ивар схватил стеклянный стержень, потер его о меховые ножны и нацелил палец на ближайшего оборотня. Ослепительная молния метнулась из его пальца, яркая и сверкающая, как ртуть. Забившись в переплетении раскаленных добела нитей вервольф скорчился и завыл. Вторая молния настигла оборотня, который только-только протиснулся сквозь ворота. По двору поплыл тошнотворный запах паленой шерсти и горелого мяса.

Третий волк, миновав Ивара долгим прыжком, ворвался в круг Стражей и вцепился мощными челюстями в руку Гектора. Пето бесстрашно вцепился руками в жесткую шерсть на морде чудовища, и оборотень, выпустив Гектора, одним движением лязгнувших клыков откусил Пето кисть. В образовавшейся свалке Маттас оступился и упал, ударившись затылком о каменную стену часовни.

Воспользовавшись тем, что благодаря заклятью Ивара часовня некоторое время не нуждалась в его присмотре, Доминик загородил Маттаса своим телом. Зажав в руке амулет, он вытянул вторую руку прямо над головой волка.

– Прочь! – приказал он оборотню.

Волк зарычал и остановился, однако властный приказ Доминика не мог пересилить страх оборотня перед своим новым господином, который загораживал ворота крепости. В отчаянье опустив лобастую голову и поджав хвост, ликантроп продолжал надвигаться на монаха.

Доминик ждал молниеносного броска, но волк двигался неуверенно и медленно, и он воспользовался этим. Схватив свой посох с серебряным наконечником, он словно копьем поразил волка в грудь.

Четвертый, самый громадный зверь проник в крепость. Жажда крови, которой так долго не давали вырваться на свободу, была сильна в нем как никогда. Могущество нового господина только подхлестнуло его. Тем не менее волк не нападал до тех пор, пока Моргот не приказал ему броситься вперед. Ничего не соображая от ярости и сжигавшего его страстного желания, оборотень прыгнул на Ивара, стараясь перекусить горло.

Ивар был готов к этой атаке. Молния чуть было не сорвалась с его пальцев, но невесть откуда взявшийся Джонатан воскликнул:

– Нет! – подкрепив свои слова единственным жестом. Между Иваром и летящим в воздухе вервольфом образовалась невидимая преграда. Волк ударился о нее со всего размаха и неловко упал на землю, а Ивар попятился и остановился, только уперевшись спиной в стену часовни. Почувствовав опору, Ивар пристальнее вгляделся в волка. Когда магическая преграда Жона исчезла, Ивар опустился на колени рядом с телом зверя. – Андор! – позвал он.

Волк стал медленно меняться, его плоть потекла как вода, а жесткая серая шерсть клочьями отваливалась от тела и таяла.

– Андор! – позвал Ивар еще ласковее, и вот у него в руках уже появилось тело раненного мужчины.

Ивар подтащил Андора поближе к дверям часовни, где под защитой заклятья укрылись Стражи. Глаза его быстро обежали вокруг – он искал Джонатана. Юноша уже куда-то сбежал, и Ивар сосредоточил свое внимание на фигуре Моргота. Она расплывалась, вытягивалась и наконец растворилась в воздухе. Лишь только он исчез, туман, несколько отступивший во время битвы, снова придвинулся вплотную к стенам крепости, отрезав Стражей от внешнего мира.

Весь двор крепости был забрызган кровью. В воздухе сильно пахло горелым. Они выиграли эту битву, но выиграли дорогой ценой: Пето был едва жив, Маттас так и не пришел в сознание и еле-еле дышал, Гектор ослаб от потери крови. Только один из Стражей не получил никаких увечий, а ночь только-только началась. Ивар, не уверенный в том, в самом деле ли битва закончилась или они просто получили короткую передышку, бросился перевязывать раны Стражей, пока Доминик в одиночестве стоял перед часовней, повторяя молитвы, которые он так хорошо знал. Это продолжалось до самого рассвета. Бормотание Доминика да редкие стоны раненых были единственными звуками, которые нарушали тишину ночи.

На рассвете Ивар и Доминик внесли раненых в обеденный зал и устроили их поближе к огню. Пето и Маттас все еще были без сознания, а Гектор сильно страдал от боли. Доминика шатало от усталости, но он все же остался с Иваром и помог ему позаботиться о товарищах. Сделав все, что было в их силах, они выслушали рассказ Андора о том, как он попал под влияние Моргота.

Ивар никогда раньше не видел Андора столь подавленным и растерянным. Слезы текли по его лицу, а руки дрожали, пока он рассказывал о том, как Маэв ловко провела его в первую ночь и как в последующие ночи он вынужден был против своей воли вставать с постели, чтобы служить Морготу.

– Стоило только мне снять амулет, и Моргот завладел моей душой. После этого, даже когда я надевал амулет, он не давал мне силы противостоять ему. Мой голод стал неутолим.

– Почему же ты не сказал мне? – спросил Ивар.

– Мне следовало быть сильнее, я хотел сам справиться с его властью.

– Справиться с этим? – участливо спросил Ивар.

– В первую ночь, когда мы охотились в обличье волков, мы убивали только гоблинов. Мне казалось, что Маэв чувствует себя одинокой и что мои превращения помогают ей справиться с этим, что я служу только ей, ее тщеславию и больше ничему… – Андор помолчал и с горечью добавил: – Я узнал истину, только когда было слишком поздно.

Подняв глаза, Андор посмотрел на сидевших рядом с ним мужчин. Доминик прятал под безучастностью свое сожаление и горе, смертельно уставший Ивар смирился с мыслью, что борьбу с Морготом придется продолжить, хотя все они обречены.

– Я тоже участвовал в убийствах, – признался Андор, – но теперь я хотел бы остаться с вами. Я буду помогать вам до тех пор, пока вы будете в этом нуждаться.

– Пойдем со мной, – пригласил Доминик и повел Андора через освещенный первыми лучами солнца двор прямо к часовне. Ивар уже убрал заклятье, и в двери можно было спокойно войти. Доминик откинул засовы и вошел внутрь. Андор, вспоминая ужас прошедшей ночи, остановился у косяка, наблюдая за тем, как Доминик вытряхивает Полотно, сбрасывая с него на пол хрупкие скорлупы тех, кто пытался ночью освободиться из его страшного плена.

– Войди внутрь, – сказал Доминик, вешая Полотно на прежнее место.

Андор боязливо сделал маленький шаг вперед, однако заколебался и вновь остановился в тамбуре. Сделав глубокий вдох, словно перед тем как броситься в воду, он сделал еще несколько нерешительных шажков и оказался в часовне. Доминик протянул к нему руки и прижал к себе.

– Приветствую тебя, брат, – прошептал он, и слезы радости закапали на плечо Андора.

Слова Доминика прозвучали невнятно, поглощенные обитающим в часовне злом. Андор быстро взглянул на Полотно и вышел быстрым шагом, стесняясь броситься бегом. Только очутившись на ярком солнце, он понял, почему ему пришлось так поспешно покинуть часовню: за все время, что он пробыл внутри, он ни разу не осмелился вдохнуть воздух.


* * *


Джонатан понимал, что его поступок заставил Моргота усомниться в его преданности и поставил под удар всех, и прежде всего Сондру. Проникнув в Линде через свою пещеру, он спрятался в пещере Ивара и собрал свои колдовские книги и деньги. Выждав, пока последние посетители покинули гостиницу и все стихло, он поднялся на второй этаж и прокрался в комнату Сондры.

Рядом с ее кроватью стояла зажженная свеча. Сондра спала, но ее руки были сложены таким образом, как будто она молилась. На щеках и на подушке еще сохранились следы недавних слез. Жон оставил ее внезапно, не объяснив, куда и зачем уходит, оставил наедине с огромным количеством вопросов, на которые никто не мог дать ответ. Его так долго не было, что Сондра наверняка не находила себе места от беспокойства. Мог ли он теперь ожидать, что Сондра поверит ему?

Тем не менее он разбудил девушку, действуя как можно осторожнее, чтобы Сондра спросонья не подняла крик. Лишь только Сондра поняла, кто стоит перед нею, ее руки обвились вокруг шеи Жона, а на глазах снова показались слезы. Жон нежно отстранил ее, продолжая держать за руку, словно боясь, что она уйдет. Усевшись рядом с ней на кровать, он подробно рассказал ей обо всем, начиная с того самого момента, как он освободил своего отца из часовни в крепости. Не упомянул он только о том, как убил Лео, решив про себя, что вина за это не покинет его до конца дней.

– Я хочу, чтобы ты убежала отсюда вместе со мной, – закончил он.

– Прямо сейчас? – удивилась Сондра. – Дорога охраняется, и нам придется идти лесом.

Жон понял, что Сондра боится темноты и тех тварей, которые бродят в ней.

– Я вполне способен защитить нас обоих, – напомнил он.

– Да, конечно, я ведь помогала тушить огонь, который ты зажег, – ответила Сондра, быстро одеваясь. Спустившись по лестнице вслед за Джонатаном, она задержалась на кухне, стащив нож и небольшой мешочек из денег гостиницы. Затем оба вышли в темноту.

Сондра крепко держала Жона за руку, дрожа от холода и от страха. Они дождались, пока луна скрылась за тучей, а затем пересекли Тиморийскую дорогу, пройдя мимо запертых амбаров и заснеженных огородов. Двигаясь быстрым шагом, они должны были достичь Виткаля не позже полудня следующего дня, где – как надеялся Жон – они будут в безопасности. Виткаль был большим городом, выстроенным на окраине леса, в котором обитали ведьмы. Вряд ли Моргот совершит такую глупость, что станет разыскивать их так близко от логова колдуний.

На опушке леса Жон заметил первые тонкие языки редкого, серебристого тумана, которые, словно призрачные пальцы, шевелились между темными стволами деревьев. Прикрывая Сондру своим телом, он попятился. Туман следовал за ними, подталкивая их обратно в направлении поселка.

– Почему он не нападает? – натужным шепотом спросила Сондра.

Жон покачал головой. Ответ стал ему ясен, лишь только они оказались около дороги. Раздался звук, как будто кто-то чиркал огнивом по кремню, потом вспыхнуло сразу несколько факелов, ослепив их. Жон услышал голоса и хруст снега под башмаками бегущих к ним людей.

– Беги, пока тебя не заметили! – велел Джонатан Сондре.

– Никогда! – храбро ответила девушка, прижимаясь спиной к его спине и выхватывая нож.

Мужчины несли с собой несколько веревок и стальную клетку. Джонатану было вполне по силам уничтожить их как по одному, так и всех сразу, но он не воспользовался своим могуществом. Он слишком устал от пожаров и смертей.

– Защити себя! – выкрикнула Сондра, держа нож прямо перед собой.

У них еще была возможность спастись. Жон начал читать заклинание, при помощи которого он разделил непреодолимым барьером Андора и Ивара. Лишь только он закончил, они побежали в лес, под прикрытие деревьев, однако на полпути к лесу их настиг и окружил серебристый туман. Жон вскрикнул, но не от боли, а от изумления: холодное прикосновение Моргота лишило его заклинание силы.

– Я забираю обратно могущество, которое я дал тебе, – прошептал ему на ухо голос отца. Какая-то сила вырвала у него из руки связку колдовских книг, которая тут же растаяла в мерцающем тумане.

Жон потянулся к кинжалу, но прежде чем он успел взмахнуть им, преследователи уже настигли их. Жон яростно отбивался, даже ранил двоих, но его задавили массой и повалили.

Упав на снег, Джонатан прекратил сопротивление. Тем не менее его сначала избили ногами до бесчувствия, а потом связали и втиснули его тело в тесную клетку, по своим размерам подходящую гоблину, отнюдь не человеку. Только после того, как Жон был надежно заперт, кто-то спросил у него:

– Это ты убивал людей?

– Я несу за это ответственность, – ответил Жон, закрывая глаза. Он знал, какая участь его ожидает, и считал, что это гораздо меньше, чем он заслуживает.


* * *


Весь вечер Дирка трудилась одна, с нетерпением ожидая возвращения Андора и Ивара. В конце концов она захлопнула двери в зал, опустилась на стул подле огромного, тяжелого стола и попыталась решить, как она будет жить дальше. Совсем недавно она была красивой, беззаботной женщиной. Теперь же она превратилась в старуху, сломленную отчаянием и растерянностью.

Может быть, это случилось оттого, что она мало что могла изменить. Андор и Ивар пропали, Сондра, обезумевшая от горя, была заперта в одной из комнат наверху. И Жон – единственный человек, чья судьба была Дирке не безразлична, – попал в плен и теперь ждал казни. Дирка ничего не могла придумать, чтобы спасти Жона. Судя по тому, что он рассказал деревенским дознавателям, и он не видел никакого выхода.

Что станет с ней теперь? Одна она не сможет справиться с делами в гостинице. Она была стара, бесплодна, а жизнерадостность покинула ее давным-давно. Кто возьмет ее без богатства?

Запор на кухонных ставнях задребезжал, и Дирка потуже задвинула щеколду. Заглянув в щель ставни, Дирка увидела какой-то отблеск среди черных теней, отбрасываемых деревьями в лунном свете. Резкий ветер со скрипом раскачивал замерзшие деревья, но ей показалось, что она слышит мужской голос, который зовет ее. Это был резкий, пронзительный звук, отчаянная мольба о помощи:

– Ди-и-р-р-ка!!!

Далекий крик заставил ее поддаться. Она уже пошла было к двери, ведущей наружу, когда вдруг увидела собственное отражение в стеклянной дверце посудного шкафчика. Развернувшись, она попятилась к дверям в зал, где собрались мужчины.

– Ди-и-р-р-ка!!!

Он видел ее! Видел даже сквозь стены и запертые ставни. Зов раздался гораздо ближе, и Дирка задула свечи, остановившись посреди кухни. Голос и пугал и одновременно зачаровывал ее.

– Ди-и-р-ка…

Темнота тоже не скрыла ее. Напротив, звук голоса, произносящего ее имя, разбудил в ней страстное желание слышать его снова и снова. Медленными шагами Дирка подошла к двери на улицу и открыла ее. Холодный воздух ворвался в кухню, принеся с собой могильную сырость и обещание смерти.

На пороге высилась мерцающая фигура.

– Дирка, – мужчина улыбнулся ей и шагнул внутрь.

Дирка отступила назад, мужчина приблизился к ней и заговорил голосом таким тихим, что она еле расслышала его:

– Я могу дать тебе все, что ты захочешь. Ты должна будешь только пообещать служить мне, делать все, что я ни попрошу.

– Все? – Дирка заглянула в его глаза, и сомнение исчезло.

– Даже проклятье вистани можно отвести, – улыбнулся он. Улыбаясь, он становился очень похож на Жона, хотя был сильнее и красивее его.

Дирка приподняла голову и застенчиво заморгала, когда он прижал ее к себе. Его губы прижались к ее губам, и Дирка ощутила, как он пьет ее дыхание, позволяя ей пить свое.

Что он с ней делал! Дирке показалось, что его дыхание наполнило все ее тело обещанием жизни. Она вся обмякла, и его сильные руки поддержали ее. Дирка позволила ему делать с собой все, что угодно, даже то, что она не позволяла ни одному мужчине. И когда он наконец выпустил ее и стал давать указания, что ей надлежит делать следующей ночью, она не возражала. Она никогда еще не чувствовала себя лучше, и одиночество тоже отступило. Это ощущение сохранялось еще долго, даже после того как он ушел, такое же реальное, как и обещание, которое он ей дал.

На столе он оставил небольшую склянку с прозрачной жидкостью. Дирка спрятала ее в глубине посудного шкафчика – жидкость понадобится ей только завтра вечером. Тем временем почти рассвело, пора было отправляться спать. Поднимаясь к себе по ступенькам лестницы, Дирка тихо засмеялась, надеясь увидеть его во сне.


* * *


Жона посадили в ту же самую клетку, в которой обычно содержали гоблинов, перед тем как принести их в жертву, поставив ее в тот же самый сарай. Клетка была так мала, что Жон мог лежать только на боку, свернувшись калачиком и прижимая колени к груди. Руки его были на всякий случай скованы цепью. Не смотря на то что несколько мужчин постоянно стерегли его, никто из жителей Линде не пришел даже взглянуть на него. Они боялись его, и мысль об их страхе вызвала в Жоне неожиданное сильное отвращение. Через две ночи его сожгут. Что ж, так даже лучше…

Маэв появилась возле клетки вскоре после того, как Джонатан попал в плен. Он услышал ее властный голос, приказывающий стражникам отойти, чтобы она смогла поговорить с преступником наедине. Затем дверь сарая скрипнула и Маэв появилась на пороге. Жон ожидал ее прихода: победив его, Маэв непременно должна была заглянуть к нему, чтобы полюбоваться на его беспомощность.

– Ты, кажется, назвал меня «прекрасной лисичкой», – раздался ее мурлыкающий голос, – неужели я перестала тебе нравиться?

Свет лампы упал на нее, и Жон сумел рассмотреть женщину. Маэв расплавила часть своих украшений и сделала из золота некое подобие маски, украшенной лазуритом и полированными драгоценностями, которая закрывала верхнюю половину ее лица. Руки Маэв были затянуты в длинные, плотно облегающие черные перчатки из плохо выскобленной кожи, которые оставляли открытыми лишь чувствительные подушечки пальцев с ярко накрашенными ногтями. Руки выглядели столь же изящными, как когда-то, однако Жон сумел разглядеть крохотные бугорки на тех местах, где кожа перчаток скрывала набрякшие волдыри. Одета Маэв была в свободное платье с высоким воротом и длинными рукавами. Платье было украшено драгоценностями, которые лишь едва заметно нарушали общий порядок на раненном плече.

– Тебя жалеют в поселке? – спросил Жон.

– Да. Только твоя смерть докажет, что я верна колдуньям, и они снимут свое проклятье. Я уверена.

– И тогда ты продолжишь поставлять им новые жертвы?

Маэв нахмурился, недоумевая, каким образом Жону удалось узнать ее тайну. Однако она удержалась от вопроса, воспользовавшись случаем, чтобы побольнее уколоть юношу:

– Может быть, мне стоило пойти к Сондре и пообещать освободить тебя, если она согласится поселиться у меня, любить меня так, как любила меня твоя мать, и превращаться точно так же, как превращалась Лейт!

Почувствовав его бессильную ярость Маэв рассмеялась и добавила:

– Можешь рассказывать этим деревенским дуракам все, что тебе угодно, все равно тебе никто не поверит!

Джонатан наслаждался своей маленькой победой: в голосе Маэв он уловил нотку тревоги. Когда он смотрел ей вслед, ему показалось, что ноги Маэв искривились, а походка стала напряженной и неуклюжей.


Глава 17


Сражаясь с мужчинами на дороге, Сондра тоже успела ранить двоих, прежде чем кто-то вырвал нож из ее руки. Затем ее потащили обратно в Линде, и Сондра, не стесняясь, выкрикивала все ругательства и проклятья, которые могла припомнить. Ее заперли в одной из комнат гостиницы на втором этаже, и один из мужчин остался на часах у дверей.

Оставшись одна, Сондра упала на кровать и лежала молча, мысленно оплакивая все то, что она потеряла. Несмотря на свое горе, она никак не хотела смириться с поражением. Пока Джонатан был жив, оставалась надежда на то, что что-то может измениться.

Наступил вечер следующего дня, и Дирка принесла Сондре роскошный ужин: луковый суп, кусок копченой утки, которую берегли к празднику зимы, когда Сондра и Жон должны были быть официально объявлены мужем и женой, засахаренную морковь и свежие булки. Самой большой драгоценностью среди всех этих яств был, безусловно, небольшой графин вина из облачных ягод, емкостью всего в два стакана. Мясо уже было порезано, а булки намазаны маслом и медом. Единственным прибором на подносе была большая суповая ложка.

– Мне не доверяют? – спросила Сондра, покосившись на ложку.

– Ты сделала все, что могла, – сказала Дирка неожиданно ласковым и нежным голосом, который разительно отличался от того, каким Дирка разговаривала с ней прежде. – У тебя выдался тяжелый день. Я знаю, что ты никогда не пробовала вина, но теперь тебе просто необходимо немного выпить. Оно утолит твою боль и поможет уснуть.

Сондра так стремительно прильнула к ее руке, чуть не перевернув поднос. Дирка едва успела подхватить графин.

– Дирка! Неужели ты не сможешь помочь мне бежать отсюда? Может быть, вместе мы сумеем…

– Я попробую что-нибудь придумать, дитя мое.

– Пожалуйста! Мы должны что-нибудь сделать. Мы обе так его любим!

– Да, действительно, – согласилась Дирка.

Сондра налила себе стакан вина и выпила его медленными глотками.

– Странно, вино кажется мне вкуснее, чем когда-либо, – заметила она.

– Я вернусь за подносом. Может быть, к тому времени одной из нас удастся что-то придумать, – ответила ей Дирка и, не сказав «спокойной ночи», ушла.

Как только дверь за Диркой закрылась, Сондра выпила всю воду из кувшина, который стоял возле кровати, и скорчилась над ночным горшком, засунув два пальца глубоко в рот. Она не прекращала своих усилий до тех пор, пока ей не удалось окончательно прочистить желудок.

Она не почувствовала бы в вине привкуса яда, если бы ее не насторожила неожиданная холодность Дирки, когда она говорила о Жоне, а решительное выражение ее лица напомнило Сондре лицо Миши – он выглядел точно так же незадолго до смерти, и точно так же выглядел Андор накануне своего исчезновения. Эта тварь – Сондре пришлось напомнить себе, что это был отец Жона, – сумела пробудить зло даже в душе ее тетки.

Озарение пришло к ней неожиданно, она поняла, что задумала Дирка и как ей самой следует поступить сейчас. На цыпочках подкравшись к двери, Сондра услышала только хриплое дыхание охранника. Сондра постучала.

– Отойди от двери! – приказал часовой и загремел засовом. Дождавшись, пока Сондра отзовется с противоположного конца комнаты, он отпер дверь и вошел.

– Ну, что случилось? – сердито проворчал он.

– Вот тут немного вина, – Сондра показала на графин. – Я никогда не любила вина, а в открытом графине оно испортится к утру. Может быть, ты выпьешь его?

– Хочешь подкупить меня, а?

– Я не смогла бы помочь ему, даже если бы была свободна.

– Это верно, – кивнул стражник, – ты все понимаешь верно. Трое наших сторожат твоего жениха днем и ночью, и тут уж никому не удастся его спасти.

Сондра казалась убитой горем, и стражник, похлопав ее по руке, забрал графин с вином и стакан.

– Я тоже ничего не смог бы поделать, дочка, – сказал он, – в моих силах – только прочесть молитву, чтобы боги оказались милостивее к нему, чем наши деревенские старейшины.

– Спасибо, – прошептала Сондра, глядя в пол и вытирая глаза кончиком салфетки.

Когда стражник вышел, тщательно заперев за собой дверь, Сондра уселась на полу, прислонившись затылком к двери, чтобы слышать все, что происходило в холле. Выпив вино, стражник сначала сонно задышал, потом громко захрапел. Его храп становился все тише, тише, и внезапно оборвался.

Сондра вскочила на ноги и схватила ложку. Ставни второго этажа были сделаны из мягкого дерева, и петли держались на них непрочно. Теперь, когда никто не мог ее услышать, Сондра принялась за работу. Наконец ей удалось освободить один ставень.

Она лишь чуть-чуть приоткрыла окно, чтобы выглянуть в темноту. На деревенской площади горели факелы. Несколько мужчин трудились в самой ее середине, вычищая и углубляя яму для костра, сгребая в сторону снег, чтобы освободить место для танцев. «Сколько из жителей деревни смогут петь праздничные песни и танцевать?» – задумалась Сондра. Весь поселок был как одна большая семья, и многие поселяне дружили с Джонатаном. Как они будут чувствовать себя, медленно сжигая Жона на костре, как они поступали с гоблинами? Неужели они верят, что его боль и пронзительные крики доставят радость уснувшему зимой краю? Их чувства могли бы обрадовать только Моргота.

Как раз под окном ее комнаты была крыша летней веранды; ее наклонная поверхность была покрыта снегом и льдом. Стоит только Сондре ступить на нее, и она сорвется с края крыши. Свободное падение с такой высоты было бы опасным, но у нее нет ничего, из чего можно было бы сделать веревку. Ей не дали даже простыни, а одежда – как резонно полагала Сондра – еще могла ей понадобиться.

Воткнув черенок ложки между ставнями так, чтобы они выглядели плотно закрытыми, Сондра подошла к кровати, на которой лежал только соломенный тюфяк. Только при помощи зубов ей удалось проделать дыру в его плотном чехле, после чего она сумела разорвать плотную ткань на длинные полосы и связать из них веревку. Затем, стараясь производить как можно меньше шума, Сондра пододвинула кровать к окну.

Прошло несколько часов, прежде чем мужчины на площади закончили работу и ушли, забрав инструменты. Притихшее село дремало под своим снежным покрывалом, и Сондра наконец отважилась выбраться из окна.

Снег под ее ногами немедленно подался и съехал с покатой крыши единым пластом, обрушившись вниз с глухим стуком. Следом посыпались сосульки. Большинство из них попали в сугроб, но некоторые ударились о резные перила веранды, произведя громкий звук, словно запоздалый, но настойчивый путешественник постучал в гостиницу.

Соблюдать тишину больше не имело смысла, гораздо полезнее было бы поторопиться. Сондра оттолкнулась от стены и, на глаз прикинув расстояние, сползла с края крыши, крепко держась за веревку. Подгнившая ткань не выдержала ее веса, и Сондра тяжело упала в снег. Острая сосулька немедленно вонзилась ей в бедро и Сондра с трудом сдержала крик, когда ледяная пика, которую она пыталась вытащить, сломалась у нее в пальцах. Впрочем, она надеялась, что острый обломок, застряв в бедре, скоро сам растает от тепла ее тела.

Она сделала это, она была свободна!

Низко пригибаясь, Сондра захромала вдоль стены гостиницы. Парадная дверь распахнулась, и из гостиницы вышло двое мужчин с факелами, при помощи которых они освещали себе путь. Оборванный конец веревки, раскачивающийся на ветру, привлек их внимание, а обломанные сосульки и следы Сондры на снегу рассказали им, что здесь произошло. Пока мужчины таращились на следы, Сондра успела юркнуть за угол здания. Вскоре из гостиницы послышались тревожные крики, которым ответили удары колокола на деревенской площади. Не пройдет и нескольких минут, как вся деревня отправится за ней в погоню.

Раненая нога сильно болела, и Сондра подумала о том, что не сможет состязаться с мужчинами в беге. Она надеялась лишь на то, что задняя дверь в кухне окажется незапертой и что в кухне в это время никого не будет. Выйдя на хорошо утоптанную дорожку, на которой не оставалось следов, Сондра скользнула в дверь и заперлась изнутри. Вытерев плащом прилипший к ногам снег, Сондра пересекла кухню и скрылась за потайной дверцей, которая вела в подземную пещеру.

В коридоре, в котором оказалась Сондра, тонкие лучи света, пробивающиеся сквозь трещины в каменной кладке из гостиной, освещали ей путь, однако на ступенях винтовой лестницы царила кромешная тьма. Прижимаясь спиной к стене, Сондра осторожно спускалась, нашаривая ступеньки здоровой ногой и подволакивая раненую. На первой же площадке она собиралась присесть и отдохнуть, ожидая, пока наверху все успокоится и мужчины перестанут охотиться за ней, однако ей показалось, что кто-то спускается вслед за ней, кто-то, кто отлично знает дорогу. Вот скрипнула под ногой ступенька, другая, послышалось еле слышное, сдерживаемое дыхание.

– Кто здесь? – одними губами шепнула Сондра, но ей никто не ответил.

Сондра подумала о том, что если опять придется драться, то надо, чтобы шум не услышали в комнате наверху. Она спустилась по ступеням еще на один пролет, на ходу сбросив свою накидку и скрутив ее жгутом. Положив жгут на ступеньку позади себя, она двинулась дальше. Одна ступенька, другая…

Позади нее раздался женский испуганный вскрик и шум падения. Прежде чем Сондра успела прижаться к стене, чье-то тело с размаху ударило ее в спину, сбив с ног. Вместе они покатились по ступеням, остановившись лишь на следующей площадке.

– Это ты, Дирка? – прошептала Сондра.

Ответом ей было неясное и быстрое движение во мраке, что-то легко коснулось ее волос, и сталь ударилась и зазвенела о камень над ее головой. Сондра наугад пнула нападавшего ногой и, перекатившись на бок, поползла вниз.

Хриплое дыхание Сондры выдавало врагу ее местонахождение, но и тот, кто напал на нее, тоже дышал часто и тяжело. Она не могла видеть, кто преследует ее, но абсолютный мрак скрывал и ее лицо. Быстрым шагом Сондра спустилась на балкон, который окаймлял половину пещеры и заканчивался еще одним, последним лестничным пролетом. Там она присела, прижавшись спиной к стене и прижав колени к груди, прислушиваясь к скрипу ступенек.

Плотная ткань хлестнула ее по ногам, а лезвие ножа рассекло кожу на плече. Сондра, упершись спиной, ударила сразу обеими ногами, и чье-то тело, перевалившись через перила балкона, полетело вниз.

Падение оказалось не смертельным, хотя, падая с такой высоты, не мудрено было сломать себе шею. Спустившись в пещеру, Сондра первым делом зажгла факел и увидела Дирку, распростершуюся на каменном полу. Ее нож валялся в дальнем углу пещеры, так что она не могла до него дотянуться. Сондра подобрала нож и заткнула его за пояс, затем нашла на ступеньках свой плащ и, смочив его края водой из кувшина, который Ивар всегда держал под рукой, подошла к Дирке и стала промывать рану на ее голове.

Открыв глаза, Дирка не сразу поняла, где она находится, и только при виде Сондры лицо ее стало приобретать осмысленное выражение. Дирка попыталась приподняться, застонала и больше не двигалась.

– Ты – сестра моей матери, и мы обе одиноки… – прошептала Сондра, и в этих словах были все вопросы, которые она хотела задать, но на которые у нее не было времени.

– Мне пришлось самой убить моих девочек, – простонала Дирка, мучимая жестокой болью. – Я должна была бы любить тебя как дочь… как дочь, которой у меня никогда больше не будет… вместо этого я уступила своей обиде и попыталась убить тебя…

– Тсс-с, тише. Это Моргот заставил тебя. Теперь нам нужно спрятаться до тех пор, пока мужчины не прекратят поиски. Тогда мы спасем Жона.

– Дитя мое… ты не поняла… Ты нужна была Морготу живой. Яд предназначался для стражника, но я дала его тебе. Он хотел, чтобы я привела тебя сюда, но я попыталась ослушаться, и теперь он явится сюда за мной и за тобой.

– Тогда давай выберемся отсюда вместе. Если нас поймают, тогда мы расскажем старейшинам все, что нам известно.

– Они не поверят нам.

– Постараемся убедить их. Ты можешь идти?

Дирка попробовала сесть, но застонала и снова замерла неподвижно.

– Ноги не двигаются… – прошептала она.

– Тогда я пойду и позову мужчин.

– Моргот идет сюда. Я чувствую его. Слушай! Слышишь?

Но Сондра ничего не слышала. Легкий испуг, который она ощутила, показался ей всего лишь отзвуком страха Дирки, однако этот испуг никуда не исчезал, напротив – он разрастался, обретая реальность, пока не зажил внутри нее своей собственной жизнью. Сондра с шумом втянула воздух и посмотрела на Дирку.

– Даже если я останусь жива, я не протяну долго, дитя мое. Мне не хочется лежать здесь и беспомощно ждать его прихода. Ты не знаешь, что он такое, Сондра. Не знаешь, что он со мной сделает. Если я не безразлична тебе чуть-чуть, хоть самую малость, ты должна… – заговорила Дирка, задыхаясь от боли и страха, – ты должна сделать то, что должно быть сделано.

Сондра подняла нож и приготовилась нанести Дирке смертельный удар в шею. Дирка шепнула: – Прости…

– Однажды, – ответила Сондра, но, прежде чем нож опустился, воздух вокруг них замерцал. Какая-то сила вырвала нож из руки Сондры и отшвырнула ее прочь от Дирки. Девушка почувствовала, как страшный холод коснулся ее тела и проник внутрь, грозя заморозить, остановить сердце.

– Моргот! – еле слышно воскликнула Сондра. Его тело медленно появлялось в воздухе прямо перед ней. Колдун был одет в белый плащ, полы которого раздувал волшебный ветер. Впереди, на самой груди Моргота висел амулет из черного железа. Брелок был выполнен в форме черепа, и желтые камни в его глазницах, казалось, сверлили Сондру свирепым взглядом. Серебристые волосы и бледная кожа Моргота светились холодным белым светом, а в глазах плясали огоньки факелов. Он был так похож на Джонатана, что, когда он улыбнулся и назвал ее по имени, Сондра невольно потянулась к нему, но опомнилась и метнулась к ступенькам.

– Моргот! – крик Дирки эхом повторил шепот Сондры. Моргот обхватил ее руками за талию и резко приподнял с пола. – Ты ослушалась меня.

– Отпусти Сондру, Моргот. Она бесполезна для тебя.

– Молчи! Она – невеста моего сына.

– У тебя может быть другой сын, ты сам так сказал. Ты обещал своего ребенка мне.

Нажатием руки Моргот сломал ее позвоночник о колено, и ноги Дирки ожили, затанцевали в агонии. Дирка открыла рот, чтобы закричать, но он заглушил крик, накрыв ее губы своими губами. Он целовал ее так же, как прежде, страстно и глубоко, но на этот раз он пил ее дыхание вместе с жизнью, медленно и жестоко. Когда тело Дирки обмякло в его руках, он небрежно бросил его на пол и, наклонившись над ней, стал ощупывать его руками, отыскивая и высасывая из Дирки последнее тепло жизни.

Закончив, он поднял голову и посмотрел на Сондру. Лицо у Моргота было почти счастливым, поскольку на некоторое время его голод был утолен.

– Дочь моя, – проговорил он, протягивая к ней руку, – пойдем со мной.

Сондра отрицательно замотала головой и попыталась позвать на помощь, однако непонятное слово, произнесенное Морготом, и быстрый жест заставили ее молчать. Светлые, как и у Жона, глаза Моргота сузились.

– Я был добр с тобой ради него. Идем.

Руки Моргота снова протянулись к ней, и Сондра ударила его в лицо. Моргот хрюкнул от боли. Этот звук убедил Сондру в том, что Моргот вполне реален, раз может чувствовать боль от физического удара. Она брыкалась и царапалась изо всех сил, но он сумел прижать ее к себе. Последовал быстрый взмах кулака, и Сондра потеряла сознание от сильного удара по голове.

Она не чувствовала, как Моргот, превратив ее во что-то маленькое, протаскивал ее сквозь широкую расселину в стене пещеры, сквозь узкий коридор, ведущий в сталактитовую пещеру, где на стенах перемигивались яркие огни. Когда Сондра снова открыла глаза, Моргот держал ее на коленях, сидя на возвышении у края бассейна, промывая водой ее израненные ноги и руки, исцарапанные острыми камнями в тоннеле, стирая кровь полосками ткани, которые он отрывал от ее превратившегося в лохмотья платья.

Увидев, что она пришла в себя, он крепко схватил ее за волосы и запрокинул ее голову, заставив глядеть себе в глаза.

– Ты собиралась отправиться к Стражам, не так ли? И ты думала, что эти усталые старики сделают хоть что-нибудь, чтобы спасти моего сына?

Сондра не отвечала. Она не знала ответа.

– Когда настанет время, именно я спасу его. До тех пор ты останешься со мной. Как сказал мне мой сын, ты прекрасна и в своем чреве ты носишь наше будущее. Твой сын будет обладать невероятной властью и могуществом.

– Твой внук? – удалось спросить Сондре, хотя губы с трудом шевелились, а язык отказывался повиноваться.

Моргот не ответил, только поглядел на нее своими светлыми, словно металлическими, глазами. Сондра вспомнила историю матери Жона и способ, каким он был зачат. Страшная мысль забрела ей в голову, и от этой мысли внутри у нее все похолодело.

Моргот догадался, о чем она думает. Появившаяся у него на губах улыбка отнюдь не успокоила Сондру.


* * *


На следующий день после пленения охрана возле сарая, в котором помещалась клетка Жона, удвоилась. На лицах мужчин Джонатан увидел растерянность и страх, в их приглушенных голосах звучало сомнение, а в глазах подчас мелькала слабая тень сострадания.

Моргот нанес еще один удар.

Один из стражников заговорил было о темных силах, которые Джонатан мог призвать для спасения своей жизни, однако двое его товарищей возразили, что две новые смерти могли с тем же успехом оказаться на совести существа, о котором рассказывал на допросе Джонатан.

– Кто погиб? – спросил Жон.

– Дирка и Сондра, обе исчезли из гостиницы.

Джонатан опустил лицо, чтобы скрыть горе, которое он не смел выставлять напоказ.

– Это моя вина, – пробормотал он еле слышно.

Чья-то грубая рука протянулась сквозь прутья клетки и, ухватив его за волосы, заставила Жона посмотреть на своих тюремщиков.

– Видите его слезы? – проворчал один из стражников. – Всем известно, что он любил Сондру. Значит, эта штуковина все еще разгуливает на свободе, как он и говорил. Я вам точно говорю, следующим может быть любой из нас.

– Даже если парень и убийца, – поддержал его товарищ, – мы не покончим со злом, предав его огню. Зло продолжает жить и выжидает удобного момента.

– Посмотрим, что будет, когда этот вот превратится в кучку золы, – вмешался в разговор еще один мужчина. – Не жалейте его. Я видал такие слезы, это слезы вины.

– Маэв единственная свидетельница. Я ей не верю.

– А дочка Кези? Она говорила о серебристом мехе, о серебряном тумане. Взгляните на его глаза, и вам все станет ясно. Попробуйте теперь сказать кому-нибудь, что его там не было.

Спор среди стражников продолжался, но их сомнения не могли отменить или отсрочить жертвоприношение – по крайней мере до тех пор, пока у них не было никого, кто мог бы быть принесен в жертву вместо Джонатана.

День накануне праздничной ночи казался Джонатану бесконечным. Стражники оставили дверь сарая открытой, чтобы Жон мог видеть, как идет подготовка к празднику – на площади расставлялись столы для вечерней трапезы, а у костра запасались кучи хвороста и сушеного навоза, чтобы жарить пищу. Отдельной поленницей были сложены толстые, сухие дрова для финального костра, который станет апофеозом сегодняшней ночи.

Отвернувшись от площади, Джонатан просунул руку сквозь решетчатое дно своей клетки и, зарывшись пальцами в теплую соломенную подстилку, устилавшую пол сарая, начал тихо молиться, чтобы Моргот не явился за ним сегодня. Если он появится, все собравшиеся на праздник будут обречены, а в первую очередь будет обречен он сам.

Солнце начинало клониться к закату, и над долиной повисло напряженное ожидание. Стало очень тепло, словно на дворе стоял жаркий августовский полдень, а не холодная зима. Когда солнце село, знойная духота стала настолько осязаемой и плотной, что Джонатан окончательно убедился в том, что весь поселок заколдован. Жители Линде никак не реагировали на неожиданное тепло, словно не замечая того, что все они оказались в самой середине страшной бури, вот-вот готовой разразиться над долиной.

Лежа на боку и прислушиваясь к доносящимся снаружи звукам, Джонатан вспомнил праздник осеннего жертвоприношения и Сондру. Он был полон надежд и уверен в своей непобедимости. Теперь же для тех, кого он любил, не имело значения, останется ли он жить или умрет. Это ничего не могло изменить: Сондра, вне всякого сомнения, уже мертва, уничтоженная его отцом; Ивар и оставшиеся Стражи умрут очень скоро. И за все эти судьбы ответственность лежала на нем одном.

В самый разгар праздничной ночи стражники сменились, чтобы каждый из жителей деревни сумел поучаствовать в торжествах. Лишь только новая группа мужчин встала на посту у дверей его сарая, до слуха Жона донесся веселый девичий смех, и он увидел силуэт девушки, закутанной в плащ, которая проворно двигалась в свете факелов, целуя то одного, то другого стражника. Она направлялась ко входу в его узилище, и, когда проскользнула внутрь, она сняла капюшон. Джонатан узнал ее. Это была Уилла, одна из подруг Сондры. Сегодня ночью должна была состояться и ее свадьба.

Девушка некоторое время с беспокойством переминалась с ноги на ногу, ожидая пока Жон заговорит с ней. Жон молчал, и Уилла, назвав его по имени, смущенно извинилась за то, что разбудила его. Она говорила быстро, проглатывая слова, ни на секунду не умолкая, чтобы перевести дух:

– Мы… я и другие девушки тоже… мы все помним, как ты спас Сондру от гоблинов. Мы знаем, что ты не стал бы причинять ей вреда. Мы вообще думаем, что ты никого не убивал. Вот возьми, мы хотим, чтобы ты выпил это… – с этими словами девушка вытащила из-под плаща бурдюк с вином и показала его Джонатану. – Это праздничное вино. Мы подмешали в него особое зелье. Если выпьешь немножко, то не будешь чувствовать боли, а если выпьешь все – умрешь сейчас.

Жон снова промолчал, и Уилла поставила бурдюк к клетке таким образом, чтобы он мог дотянуться губами до его горловины.

– Я оставлю его здесь, ты можешь принять решение потом. Просто ты должен знать, что кое-кто из нас не согласен со старейшинами.

Уилла отвернулась от Жона, щурясь в свете факелов. Прозвучавшая в ее голосе горечь удивила его. Ему почудились слезы в ее глазах, и впервые Джонатан подумал, что может попытаться предотвратить некое ужасное событие. Мысленно попросив прощения у Ивара за нарушение их договора, он сказал:

– Не оставайся до конца праздника, – шепнул он, – уходи с площади до того, как начнется жертвоприношение. Возьми с собой всех, кто захочет уйти.

И он рассказал Уилле о пещере под гостиницей и о том, как найти потайную дверь. Едва ли это было действительно безопасное место, так как пещера сообщалась с подземельем Моргота, но он не мог придумать ничего лучшего.

– Спуститесь по ступеням вниз и сидите там до утра. Может быть, тогда беда минует вас.

Тем временем праздничная музыка умолкла, сменившись назойливым барабанным боем.

– Вызывают пары для брачной церемонии. Я должна идти, пока никто не увидел меня здесь.

Уилла шагнула к дверям, но восклицание Жона заставило ее задержаться.

– Подожди! Ты должна верить мне!

– Я верю. Как только бракосочетание закончится, я соберу всех, кто захочет, и отведу в твою пещеру, – Она приблизилась к клетке, протянула руки, и, прежде чем она исчезла, Джонатан ощутил легкое прикосновение ее пальцев к своим щекам.

Староста деревни выкрикивал имена брачащихся так громко, что его, наверное, можно было услышать в соседней долине. Джонатан смотрел, как счастливые пары выступали вперед для формального совершения обряда, и думал о Сондре. Может быть, Моргот все же оставил ее в живых? Эта мысль ужаснула его еще больше, чем мысль о смерти любимой. Жон начал молиться о том, чтобы душа Сондры очутилась в более счастливом месте, и молил судьбу о том, чтобы она позволила их душам встретиться после смерти.

Несколько капель вина из бурдюка просочилось сквозь швы и упало ему на руку. К его кисло-сладкому аромату примешивался более резкий запах яда, и Джонатан почувствовал искушение умереть быстро и безболезненно. Протянув руку, Джонатан оттолкнул вино, так чтобы оно оказалось вне пределов досягаемости. Его срок еще не пришел, а когда он придет – Джонатан предпочитал умереть в огне.

Церемония бракосочетания тем временем закончилась, кто-то снова запел, но собравшиеся не поддержали песню так единодушно и радостно, как это было на празднике урожая. Страх измучил людей, отняв у них силы, а ужасные ночные убийства продолжали угрожать каждому из них.

Не обращая внимания на мучительную боль в спине, Джонатан свернулся в клетке еще более плотным комком и вытянул шею так, что ему стала видна улица, ведущая к гостинице. Он насчитал двенадцать человек, покинувших праздник, – едва ли достаточно, чтобы загладить его вину. Жон всматривался в ночную тьму до боли в глазах, надеясь увидеть кого-нибудь еще, но в это время барабаны снова загрохотали, и в хижину вошли несколько мужчин. Они пришли за ним.

Под монотонный бой больших барабанов клетку Жона вынесли к костру. Маэв читала заклинания, и собравшиеся вторили ей неуверенно и виновато:

– Духу этого края приносим мы жертву. Пусть ее боль и ее кровь сделают зиму короче, весенние дожди обильнее, а землю – щедрее…

Этой ночью Маэв не надела своего праздничного платья, отделанного яркими лентами. Свои ноги она спрятала под просторными шароварами, заправленными в высокие сапоги. Крошечные кимвалы, прикрепленные к пальцам рук, звучали приглушенно, так как Маэв по-прежнему была в перчатках, и их дробь была тревожной, как и шепот толпы, повторяющей заклинания.

Золотая маска закрывала уже все лицо Маэв. Маленькие алмазы, словно слезы, блестели в уголках глазниц, а губы были изогнуты в постоянной, всепонимающей и печальной улыбке. По краям маска была украшена перьями, из-под которых на плечи Маэв свешивалось то, что осталось от ее некогда великолепных, иссиня-черных волос: это были редкие, тускло-серые спутанные пряди. Голос Маэв, однако, был все так же красив, хотя и звучал сейчас несколько напряженно.

Костер на площади вряд ли был больше, чем тот, на котором осенью сожгли гоблина. Жители поселка не желали проявлять милосердие, которое могло бы выдать их сомнения. Это стало абсолютно ясно Джонатану, когда клетку подняли высоко над костром, а потом стали медленно опускать все ниже и ниже.

Он не станет биться о прутья, не станет кричать, не позволит ни им, ни этому проклятому краю насладиться его мучениями! Однако лишь только языки пламени лизнули его бок, Жон ощутил сильную боль, которая пульсировала во всем теле в такт ударам сердца. Некоторое время он терпел боль молча, но это время прошло очень быстро, и вместе с ним истаяла его решимость. Приподняв голову, чтобы глотнуть немного свежего воздуха и закричать от нестерпимой боли, он увидел кружащийся над клеткой серебристый туман. На мгновение в тумане возникло лицо Сондры, искаженное страхом и благоговением одновременно.

– Она жива, – прошептал Жон сквозь стиснутые зубы. – Она жива, – подтвердил голос Моргота.

Джонатан ударился всем телом о горячие прутья клетки и выкрикнул ее имя.

Между тем туман сгустился и опустился на землю между костром и Маэв. Медленно, очень медленно внутри него возникло тело Моргота. Колдун был одет в белые развевающиеся одежды, а бледная кожа мерцала, как хорошо отполированный металл. Лицо Моргота, обрамленное серебристо-белыми волосами, постоянно менялось, так что каждый из собравшихся, не видя его подлинных черт, оказывался лицом к лицу с существом, как две капли воды похожим на свою потаенную мечту: кто-то видел в Морготе мужчину, кто-то – прекрасную женщину, но каждый видел в нем что-то свое, неповторимое и неповторенное.

Толпа притихла, перестав повторять заклинания, и Маэв обернулась, чтобы посмотреть, что это отвлекло внимание толпы. Моргот, вытянув в ее сторону указательный палец, произнес обвиняющим тоном только одно слово:

– Лисица.

Крупная дрожь пробежала по телу Маэв, она вскрикнула от ярости и боли. В следующий миг она сорвала с лица маску, сдернула с рук перчатки, явив всем свое ужасное проклятье. Жители Линде отшатнулись, увидев ее загрубевшую желтую кожу, гноящиеся язвы, черный провал рта между распухшими губами и скрюченные, костлявые пальцы. Приказ Моргота обладал непреодолимой силой, и Маэв начала превращаться.

Кожа лица натянулась и разгладилась, и на какой-то краткий миг былая красота вернулась к Маэв, но уже в следующую секунду нос и нижняя часть ее лица стали удлиняться, вытягиваться вперед, нос заострился, а зубы и ногти стали расти и загибаться. Маэв сорвала одежду, и все увидели, что ее тело покрылось чудесным серебристым мехом, который ложился волнами на ее спину и грудь, продолжая расти и густеть.

Дочь Кези, стоявшая в первых рядах собравшихся, пронзительно закричала, указывая на Маэв. Кези толкнул дочь себе за спину и, сорвав с шеи амулет Ивара, бросился вперед, намереваясь разорвать ведьму на части. Несколько мужчин тоже сорвались со своих мест, и Маэв, преданная и испуганная большим количеством противников, вырвалась из круга и исчезла в темноте. Мужчины застыли на месте, устрашенные ее внезапным преображением, но Кези, сорвав с себя одежду, стал на глазах у всех превращаться в крупного волка. Опустившись на четвереньки, он помчался вслед за Маэв.

Как только Маэв начала изменять свой облик, мужчины, удерживавшие клетку Жона над огнем, попытались оттолкнуть ее в сторону, но вся их сила не могла сдвинуть клетку ни на фут. Тогда они выпустили из рук шесты, на которых висела клетка, но она не упала, продолжая висеть в воздухе. Длинными палками мужчины попробовали раскидать костер, однако какая-то сила, невидимая, но могущественная, окружила пылающий костер стеной, и их яростные удары не достигали цели. Растерявшиеся и испуганные, мужчины побросали палки и тоже выбежали из круга, ища спасения в толпе.

Когда в круге остались только отец и сын, Моргот медленно повернулся к Жону, который продолжал корчиться в муках над обжигающим пламенем костра.

– Если хочешь, можешь умереть сейчас, но тогда я возьму твою невесту и использую ее так, как я использовал твою мать. Я могу получить другого сына.

Джонатан не ответил, несмотря на то, что жгучая боль продолжала терзать его тело, а легкие задыхались от недостатка воздуха.

– Твоя смерть ничего не изменит и ничего не сможет предотвратить. Я уничтожу этот поселок, уничтожу Ткань и стариков, которые тебя воспитали. С тобой или без тебя моя армия будет освобождена.

Языки пламени поднялись выше, закрывая от Джонатана фигуру отца и безмолвствующую толпу сельчан. Он и не подозревал, что может быть так больно. Несмотря на жару, на его коже не появилось пока ни одного волдыря и волосы тоже не загорались. Отец умолял его добровольно согласиться служить ему. Если он откажется, то вместо него пустая оболочка, скорлупа, такая же, каким был когда-то Моргот, лишенная рассудка и воли и наделенная лишь рабской покорностью и нерассуждающей силой, станет творить суд и расправу по приказу его отца.

– Я делаю лишь то, что должен, – сказал Моргот. – И ты поступай так, как должен. Если ты еще хочешь быть моим союзником, покажи свою силу, покажи, что ты остаешься моим сыном. Освободи себя. Дай себе волю.

При этих словах Моргота языки пламени обвились вокруг запястий Джонатана, и цепи расплавились. Его руки были свободны, и Жон почувствовал, как к нему возвращаются когда-то заученные заклятья и магические формулы, как возвращается и растекается по членам былая сила, пробуждая в нем позабытые страсти.

– Покажи мне!

Ивар и Андор остались со Стражами, Сондра в плену у Моргота. Неужели легионы его отца разделяют его страшный голод? Неужели жители поселка станут для них всего лишь запасом продовольствия, скотом, предназначенным на убой? Джонатан посмотрел сквозь языки пламени прямо в глаза отцу. Медленно, но уверенно он прочел заклинание, которое уменьшило жар пламени, потом еще одно, которое сконцентрировало всю энергию пылающих в костре дров на том, чтобы расплавить замок клетки. Моргот тем временем опустил клетку на землю возле костра. Джонатан распахнул дверцу и распростерся на мерзлой земле. Никогда раньше прикосновение к холодному не действовало на него так успокаивающе.

– Возмездие! – донесся до него шепот Моргота, и Джонатан поднял голову.

Несмотря на то, что Джонатан только что продемонстрировал нечеловеческие возможности, толпа на площади не разбежалась в страхе, а осталась стоять все тем же плотным кольцом, окружая костер. Жон успел разглядеть, что лица стоявших в первом ряду выглядели счастливыми, на многих лицах застыло радостное ожидание. Моргот приблизился к толпе, и какая-то мать протянула ему годовалого ребенка, словно Моргот был священником, благословляющим свою паству.

Моргот дотронулся до лба младенца. Ребенок вздрогнул и умер, ни разу не всхлипнув. Его замороженный трупик так и остался в руках ничего не понявшей матери. Моргот поцеловал женщину, и ее мгновенно окоченевшее тело ударилось о землю с такой силой, что Джонатан услышал, как треснула замороженная плоть. Жители Линде, ставшие свидетелями ее страшной смерти, даже не пошевелились.

После этого Моргот убивал быстро, одну за другой повергая свои замороженные жертвы на землю. Жон хотел было протестующе крикнуть, применить какое-нибудь заклинание, чтобы остановить это бесшумное убийство, но Моргот держал его очень крепко, спеленав в паутине собственных ментальных сил, и вырваться из нее было невозможно.

По мере того как Моргот переходил от одной жертвы к следующей, незримая связь между ним и Джонатаном крепла. Джонатан почувствовал, как от отца к нему перетекает энергия, которой с каждой новой смертью становилось все больше. В конце этой бойни они станут всемогущими, и Жон сомневался, что даже трем ведьмам будет под силу справиться с ними.

Могущество и власть искушали Жона. Он уже видел себя правителем края, видел рядом с собой на троне Сондру, разодетую в атлас и шелка и украшенную золотом, видел прекрасную и богатую страну, которую они сумеют создать вдвоем.

Когда от поцелуя Моргота упала десятая жертва, он наклонился и дотронулся рукой до лба трупа. Окоченевшая плоть со скрипом ожила, зашевелились скрюченные конечности, и покойник встал, слегка покачиваясь. Его остекленевшие глаза неотрывно смотрели на Моргота, который уже перешел к своей следующей жертве. У неподвижного рта ожившего трупа Жон не увидел ни малейшего намека на теплый парок дыхания, который непременно был бы заметен на холоде. Мужчина стал рабом Моргота.

Джонатан внезапно осознал, что Моргот может поступить таким образом со всеми жителями, а потом поведет ожившие трупы на штурм крепости.

– Нет! – закричал Жон. – Поселок должен быть уничтожен, уничтожен без следа. Я тоже имею право на месть!

Моргот повернулся к сыну. Глаза его вспыхивали алым от избытка жизненной силы, накопленной его телом. Он не сказал ни слова, но позволил сыну осуществить свое мщение.

Джонатан направил свои пальцы на костер, и угли ярко вспыхнули. Ревущее пламя взвилось высоко в ночное небо и брызнуло, выплеснулось из ямы во все стороны. Растопырив пальцы, Джонатан повернул их к толпе. Одно слово, и пламя набросилось на людей. Тела их вспыхивали и горели тусклым красным огнем, и в воздух поднимались хлопья жирного черного пепла. Моргот повернулся к сыну, и Джонатан успел скрыть свое отвращение, издав хриплый, победный вопль.

Жон почувствовал негодование Моргота и приготовился умереть – ведь он спалил всех будущих рабов и слуг Моргота, но отец сумел сдержать свой гнев и просто посмотрел ему в глаза, ничего не сказав. На лице его Джонатан заметил даже некое выражение довольства, и в душе его затеплилась робкая надежда. Моргот читал его эмоции и чувства как раскрытую книгу, однако мотивы его поступков оставались для отца тайной за семью печатями. Догадавшись, что Моргот начал готовить еще одно могущественное заклинание, Жон не пытался ему помешать. К счастью для него, у него не хватило выносливости, чтобы увидеть результат этого деяния. Он истратил слишком много сил, и природа милостиво позволила ему лишиться сознания.


* * *


Церемония только началась, когда Уилла провела тридцать человек, присоединившихся к ней, в опустевшую гостиницу и открыла потайную дверь в темный коридор, который окончился ведущими вниз ступенями. Аран, муж Уиллы, высоко поднял их единственную лампу, освещая путь. В пещере внизу они обнаружили окоченевший труп Дирки.

– Мы не ошиблись относительно Джонатана, – сказала Уилла. – Взгляните!

Взяв лампу из рук Арана, она поднесла ее ближе к трещине в стене, уходившей под стеллажи. Пятна засохшей крови вели от середины пещеры к расселине и исчезали в ней.

– Сондра? – шепнула Уилла в щель, страшась ответа больше, чем гнетущей тишины подземелья. – Сондра!

Из расселины донесся звук, такой далекий и слабый, что он мог и почудиться девушке. Это был слабый всхлип горя и отчаяния. Уилла придвинулась ближе к стене.

– Сондра, – повторила она и, подсвечивая себе лампой, засунула в щель руку. Ей показалось, что пальцы ее встретили какое-то препятствие, словно сотканная из воздуха перепонка не давала ей просунуть руку глубже; поддаваясь ее усилиям, она прогибалась, но не рвалась. Уилла все же просунула в расселину кисть руки и оказалась пойманной, словно зверь в капкан.

Пальцы ее начало покалывать, а вся рука онемела и затекла. Испугавшись, Уилла вскрикнула. Аран схватил ее за запястье и стал тянуть и дергать изо всех сил, но рука не поддавалась. Когда все предплечье Уиллы почернело от прилива крови, Аран снял с лампы стекло и поднес ее к коварной расселине. Стена взорвалась, осыпав их острыми каменными осколками и отбросив от щели чуть не к противоположной стене. В образовавшейся куче тел Аран упал сверху, Уилла, освобожденная из плена, на него. Когда лампу снова зажгли, она закричала от ужаса, увидев вместо руки обугленную культю.

О ней позаботились, перевязали рану и как могли утешили. Когда ее крики затихли, до них из расселины снова донесся безысходный, горестный плач, словно сами стены оплакивали погибшее селение.


Глава 18


Огни плясали и перемигивались на затененном потолке пещеры, словно расшалившиеся духи. Джонатан пришел в себя и теперь лежал на спине на полу пещеры, все еще слишком слабый после потрясения и истраченных усилий. Сондра опустилась на колени подле него.

Ее ссадины и ушибы начали уже проходить, однако лицо девушки все еще выглядело опухшим, а в глазах не было даже облегчения, вызванного тем, что Жон наконец-то пришел в сознание. Когда он протянул к ней руку, она отпрянула, словно он попытался ударить ее.

– Сондра?

В тишине подземелья раздался пронзительный вопль. Сондра, потрясенная, закрыла глаза и зажала уши руками. Из-под ресниц ее покатились слезы. Послышались жалобные причитания, а затем – еще один, еще более громкий, исполненный мучительной боли крик.

– Нет! – выкрикнула Сондра, обращаясь к пустой пещере. – Оставь их, не трогай!

– Что это, Сондра, что происходит? – Джонатан потянулся к ее руке. Его собственная рука, вся в розовых пятнах молодой кожи, выросшей на месте ожогов, почти не болела, хотя двигал он ею еще с трудом. Сондра погладила его по щеке, и он повернул к ней голову.

– Когда Моргот принес тебя сюда, я была уверена, что ты не выживешь, ты был совсем как мертвый, – прошептала Сондра. – Он велел мне выкупать тебя в бассейне и постоянно смачивать твои раны. Сейчас ты почти здоров.

– Сколько времени я уже здесь? – спросил Жон.

– Может быть, несколько дней, может быть – недель. Здесь всегда темно… – Сондра отвечала невыразительно, монотонным голосом.

– Днем Моргот спит. Сколько раз он спал?

– Не знаю. Он больше не спит в пещере. С помощью колдовства Моргот превратил это подземелье в мою тюрьму. Я не могу уйти отсюда, я пыталась, но у меня ничего не вышло. Я пыталась напасть на него, но он обжег меня… – Сондра показала ему глубокие ожоги на запястьях. – Вода из бассейна не помогла мне.

– Он обещал, что не причинит тебе вреда.

– Я думаю, он сделал это ненамеренно. Он просто схватил меня за руки, и его ладони сделали это со мной. Моргот говорил, что все жители Линде мертвы, что он выпил их жизнь. Наверное, он просто был голоден, когда прикоснулся ко мне, и его тело попыталось высосать и меня.

Джонатан посмотрел на ее раны и поцеловал их.

– Продолжай, – попросил он.

– Он нашел несколько человек, которые спрятались в пещере моего отца. Вот тогда-то и начался настоящий ужас, – сказала Сондра, вздрагивая. – Он не смеет прикончить их, эти жизни – все, что у него осталось. Он не трогает женщин, потому что только они могут родить детей, которых он сожрет. И вот он придумал: теперь он пытает мужчин и наслаждается их мучениями. Он и сейчас там. Прежде чем он насытится, мы услышим еще крики. – Куда он уходит?

– Он охотится. Я думаю, он разыскивает Маэв. Когда он несколько раз приходил посмотреть, как ты себя чувствуешь, я слышала, как он бормочет ее имя. Он в ярости.

– Судя по тому, что он никак не схватит ее, он все же не всемогущ, – с мрачной усмешкой заметил Джонатан. – Как тебе удается выжить здесь?

– Он приносит мне хлеб, вино, жареное мясо, – Сондра показала на сваленные у стены кости: длинные бедренные кости, лопатки и изогнутые ребра, удивительно похожие на человеческие.

– Это все, что он дает мне, – продолжала Сондра. – Сначала я отказывалась, но он заставил меня. Теперь я больше думаю о голоде, чем о том, что это за мясо.

У Жона не было ни слов, чтобы подбодрить ее, ни силы, чтобы защитить, и поэтому он просто прижал ее к себе и сказал, что любит по-прежнему крепко.

Когда наконец отзвучали доносящиеся из пещеры Ивара вопли и стоны, Джонатан поднялся и, взяв Сондру за руку, попытался выйти из пещеры. Жон мог свободно выходить и входить через ее устье на холме, но волшебная сила не пропускала Сондру.

– Оставь меня. Уходи. Позови кого-нибудь нам на помощь, – прошептала Сондра.

– Разве ты бы оставила меня? – спросил Джонатан.

– Нет, если бы этого можно было избежать.

Он улыбнулся той самой уверенной улыбкой, которая когда-то так понравилась ей. Вернувшись в подземелье, Джонатан направился к пещере Ивара.

– Я не прощаюсь, – сказал он ей и исчез в узком, темном коридоре.

В пещере Ивара стояла кромешная темнота и было тихо. Тишину нарушало лишь хриплое дыхание спящих – или усыпленных Морготом – пленников, и редкие стоны тех, чьей жизненной силы вкусил сегодня Моргот. Джонатан медленно двигался между распростертыми телами, время от времени останавливаясь, чтобы на кого-нибудь не наступить. У подножия ступеней он почувствовал преграду, установленную здесь Морготом, дабы его скот не разбежался из загона. Жону понадобилось всего несколько простых слов, чтобы барьер на его пути исчез, после чего он уже без помех поднялся в гостиницу.

Обеденный и пивной залы были пусты и темны. Входная дверь хлопала на ветру, порывы которого нанесли по углам комнаты небольшие снеговые сугробы. Глиняные кружки на полке за стойкой были перебиты, а кувшины с элем, предназначенным для засидевшихся допоздна посетителей, замерзли и треснули.

Жон вышел наружу. В небе сияли звезды и луна. До полнолуния оставалось совсем немного, и ее распухший лик заливал своим светом снег, столь чистый и нетронутый, словно в этом месте никогда и никто не жил.

Раскрашенные домики поселка тоже исчезли. Возле гостиницы Жон не обнаружил ни давильни Андора, ни амбара; кучки камней отмечали места, где когда-то высились печные трубы, да кое-где выглядывали из-под снега обугленные бревна. Словом, местность изменилась до неузнаваемости, и единственной знакомой ему деталью была дорога на Виткаль, петляющая между деревьями.

Его лютня лежала на крыльце гостиницы, припорошенная снегом. Жон не стал поднимать ее, а просто пробежал пальцами по струнам. Дерево, из которого была сделана лютня, покоробилось, и струны расстроились. Даже если бы на ней можно было играть, Жон чувствовал, что у него не осталось никаких песен; он не смог бы сейчас исполнить даже погребальную песнь для тех, кто погиб по его вине. Стряхнув с лютни снег, Жон повесил ее на вбитый у дверей крюк.

В памяти его внезапно всплыли слова Доминика, которые он сказал маленькому Жону много лет назад: «Истинное зло не может существовать в человеке, если он отвергает его, выбрав путь добра».

Жон понял, что сделал свой выбор. Он сделал его во время нападения на крепость и на часовню. Теперь ему необходимо было отыскать способ прекратить страх и мучения Сондры, да и всех остальных. Может быть, эта тайна хранится в гостинице или в пещере под ней, но – и это всего вероятнее – этот секрет находится в его собственной голове. И всегда был там.

Джонатан посмотрел на распухшую луну. У него оставалось не больше двух дней, чтобы отыскать ключ к разгадке.

На рассвете Джонатан вернулся в пещеру Ивара. Собрав оставшиеся там колдовские книги своего учителя, он отнес их в подземелье. Сондра свернулась калачиком и уснула, прижавшись к нему, и он начал читать.

Прошло несколько часов, пока он выучил заклинания для своей последней битвы. Довольно часто он вспоминал пророчество, начертанное его матерью в ее письме:

«Однажды любовь победит силу Полотна. Однажды внутреннее противоречие уничтожит его».

Джонатан почувствовал, как где-то под землей зашевелился его отец. Ночь пала на землю. Он закрыл книгу и стал с тревогой ожидать, когда Моргот вернется за ним.

Лишь только Моргот вошел в пещеру, Джонатан сразу заметил происшедшую с ним перемену. Отец выглядел сильным и уверенным в себе настолько, что был беззаботен и беспечен. Жон сел, старательно скрывая свои чувства, а Моргот в радостном возбуждении мерил шагами обширное пространство подземелья. Его одежда развевалась и мерцала в свете волшебных огней, а амулет на груди светился своим собственным, зловещим светом. В одной руке Моргот держал свою волшебную книгу, а вторая сжималась и разжималась, словно в преддверии битвы.

– Как только моя армия будет освобождена, мы заново отстроим Линде. В пещере под гостиницей хранятся семена будущей жизни, они молоды и сильны. Скоро в поселке народятся новые дети.

– Но ведь тебе нужны жизни людей, чтобы поддерживать собственную, – возразил Джонатан.

– Мы двинемся на восток и завоюем Виткаль и Келли. Это большие города, богатые и населенные огромным количеством людей. Нас ничто не сможет остановить. Мы вместе будем править Тепестом, Джонатан!

– Вместе! – эхом отозвался Жон и улыбнулся как можно счастливее, указывая на свою волшебную книгу. – Я изучаю все, что знал Ивар. Хотелось бы мне, чтобы усталость не так мне мешала.

Моргот расхохотался так громко, что Сондра заворочалась во сне, но не проснулась.

– Этому я могу помочь, – сказал он, опуская ладони на плечи Жона. Юноша почувствовал прилив сил и новой энергии, усталость отступила, и он снова мог сосредоточиваться на чем угодно, не прилагая особенных усилий. Потом он подумал о том, каким был источник этой энергии, и едва сдержал дрожь отвращения.

– Мне нужно поговорить с тобой о том, что случилось тогда в крепости, отец, – заговорил Джонатан. – Мне трудно было решиться уничтожить всех этих людей, особенно Гектора. Они воспитали меня, а Ивар был моим учителем. Он многому научил меня, прежде чем я отыскал тебя.

– В самом деле? – Жон ожидал, что Моргот разъярится, но он только задумался. – Ты думаешь, эти двое станут служить тебе?

– Не знаю, – чистосердечно признался Жон. – Думаю, что нет.

– Если хочешь, я мог бы отпустить их.

– И ты сделаешь это? – удивился Жон.

Он только собирался объяснить Морготу, почему он так поступил с Иваром, высказать свои сожаления и обещать, что этого больше не повторится, и поэтому предложение Моргота оказалось для него неожиданным.

– Помилование – один из немногих даров, которыми мы обладаем, – ответил ему отец, и Джонатан в изумлении поднял на него глаза.

Интересно, каким бы человеком мог стать Моргот, если бы его воспитали такие люди, как Гектор, Ивар и Доминик? Это озарение еще более укрепило зародившуюся в нем надежду. Оказывается, его судьба не была определена при рождении. Решающий поворот все еще был впереди, и выбор пути зависел только от него самого. Оставалось только молиться, что в решающий момент он сумеет победить отца.

– У нас слишком мало времени для подготовки, – заявил он, – и я боюсь, что мы не сможем одолеть заклятья, лежащие на дверях часовни.

Моргот снова засмеялся.

– Нам это не понадобится. После нашего нападения на крепость я в течение нескольких дней обдумывал эту проблему и понял: ты носишь в себе печать Полотна, оно зовет тебя, сын.

– Невероятно! – воскликнул пораженный Джонатан. Моргот улыбнулся.

– Ты еще не почувствовал этого, но это так. Ты уже проник в часовню однажды, и ты сможешь сделать это еще раз, завтра, в ночь полнолуния. Ты поможешь мне освободить мои легионы, и они станут повиноваться тебе так же охотно, как и мне.

– А ты уверен? Ты совершенно уверен?

– Есть один способ проверить это – войти в часовню, – Моргот покачал головой и усмехнулся. – Ивар тебе не ровня, а эти старики тоже не смогут остановить тебя. Прочти это… – он положил перед Жоном свою книгу. – Прочти и ступай в крепость, – неожиданно закончил он и, открыв книгу на нужной странице, ушел. Джонатан молча всматривался в затейливые буквы.

К утру Джонатан выучил заклинание наизусть. Вынув из стоявшей на полу шкатулки птичье перо, он сжал его в руке и, мысленно сосредоточившись на воротах крепости, прочел заклинание от начала и до конца. Затем он сдул перо с ладони. Пещера вокруг него исчезла, и в воздухе прозвучал далекий удар грома.


* * *


Ивар и Доминик охраняли крепостные ворота, когда перед ними внезапно возник Джонатан. Крепость по-прежнему была окружена непроницаемо-плотным туманом, и монахи молились о том, чтобы Жон появился и помог им спастись. Теперь, когда юноша внезапно появился у ворот накануне полнолуния, они с подозрением взирали на него.

Ивар вышел за ворота и приблизился к Жону. Доминик оставался внутри, под защитой охраняющего крепость заклятья Ивара. Оба внимательно выслушали рассказ юноши о трагедии, случившейся в Линде, и обо всех остальных событиях, которые произошли с тех пор, как Моргот и Джонатан в первый раз появились у стен крепости в прошлое полнолуние.

– Я пришел проверить, правда ли то, что сказал мне отец. Он уверен, что на мне есть печать Полотна, – закончил он.

Ни Ивар, ни Доминик не казались удивленными, и Жон спросил:

– Значит, вы знали?

– Ты встанешь с нами сегодняшней ночью? – спросил Доминик, не ответив юноше. Жон покачал головой:

– Я должен снова войти в часовню и поговорить с душами Полотна.

– Мы не можем тебе этого позволить, – был ответ.

– Не можете? – Джонатан обогнул Ивара и без помех вошел в ворота, даже не замедлив шаг в том месте, где пролегала невидимая граница заклятья, наложенного для защиты крепости. – У вас нет выбора, – заметил он, продолжая двигаться к часовне.

Доминик бросился вперед, намереваясь задержать юношу, но Ивар, заметив в глазах Жона необычный блеск и новую, могущественную силу, удержал Стража.

– Заклятье на дверях часовни всегда было последним испытанием для того, кто чувствует Зов. Если он войдет внутрь, значит, он – один из Стражей, – объяснил Ивар, и они вместе стали смотреть, как Джонатан отодвигает засовы на дверях и беспрепятственно входит внутрь.

Воздух в часовне был сухой, давящий, и Джонатан почувствовал, как тает его решимость. Сделав над собой усилие, он шагнул вперед, так что только каменный алтарь отделял его от Полотна. Ему показалось, что складки Ткани смотрят на него в упор, ожидая, пока он вынесет себе приговор.

Он не станет этого делать, пока не станет. Джонатан зажег свечу и магическим жестом запер за собой двери часовни. Затем он повернулся лицом к Полотну, неподвижно замершему в тени массивной каменной плиты.

– Внутреннее противоречие… – прошептал он одними губами, а затем, с почтительностью и благоговением, впервые произнес имя матери: – Лейт!

Никакого ответа. Жон позвал снова, более властно, сосредоточив свою волю и силы, как учил его Ивар. Он почувствовал только легкое прикосновение, ничего больше.

– Отпустите ее! – приказал он, обращаясь к темным душам Полотна. – Дайте ей подойти ко мне, иначе я не стану освобождать вас!

Страшное в своей неподвижности Полотно шевельнулось. Джонатан почувствовал внутри себя присутствие Лейт, которое разливалось по всему его телу волнами такой горячей любви, какой ему никогда не доводилось испытывать.

– Дай мне увидеть тебя, мама, – прошептал он и, когда ощущение присутствия не исчезло, снял свечу с алтаря и поднес ее к Полотну.

На ткани, поверх других размытых и неясных фигур, появилось лицо женщины, так не похожее на его собственное. И все же в их глазах была какая-то общая печаль, и Жон подумал, что у них, должно быть, были схожие характеры. Он подумал о том, как легко сдалась Лейт, предпочтя смерть проклятью, и о том, как много раз ему грозила эта же печальная участь. Они с матерью были очень сродни друг другу: оба нерешительные, хрупкие, не приспособленные к жизни в этом мрачном и жестоком краю.

Запинаясь, боясь спугнуть легкую тень матери, он признался ей во всем, что сделал за свою короткую жизнь, рассказав обо всем зле, которое причинил жителям края его отец. Закончив свой рассказ, он спросил, что же ему теперь делать.

Ответ пришел к нему, как вода к мучимому жаждой, как пища – к страдающему от голода. Безмолвные вспышки озарений поведали ему о том, что уже хранилось внутри него, и Жон узнал, что главной его трудностью станет необходимость смириться с той жертвой, которую ему придется принести.

Джонатан хотел было перенестись обратно прямо из часовни, но потом он подумал о том, что в этом тесном пространстве большинство заклинаний, которыми он владел, не сработает. Выйдя из нее на двор крепости, он с тревогой посмотрел, как низко к горизонту успело опуститься солнце.

– Ты будешь с нами сегодняшней ночью? – снова спросил его Доминик.

Джонатан покачал головой, и Доминик пошел на него. Джонатан успел шепнуть ему:

– У меня нет времени обсуждать то, что должно быть сделано.

Затем из его руки выпало белое птичье перо, и он исчез. Доминик остался стоять, протягивая руки в пустоту.

Ивар с сожалением посмотрел на то место, где только что стоял Жон. Итак, он снова станет единственной защитой Стражей грядущей ночью. Однако магические умения Джонатана и печать Полотна, наличие которой он только что доказал им со всей убедительностью, делали его заклинания практически бесполезными. Несмотря на это неутешительное умозаключение, Ивар все же подновил запирающее заклятье – какая-то защита была лучше, чем вообще никакой. Несколько часов до захода солнца он потратил на то, чтобы выучить несколько новых заклинаний, которые, как ему казалось, могут пригодиться: сжигающее и замораживающее заклятья, магическая формула уменьшения силы противника, а также несколько заклинаний для воздействия на его волю и память.

Ивар решил также, что если Моргот одержит победу, ни он сам и никто из Стражей не станут пищей для освобожденных орд Моргота. Последнее заклинание он приготовил для монахов и для себя.

Пока не стемнело окончательно, Ивар размышлял о природе Моргота, о звуках, которые доносились из часовни во время последнего полнолуния, когда Моргот стоял под стенами крепости. Он решил, что слуги Моргота будут, скорее всего, столь же прожорливы и ненасытны, как и сам их повелитель.

Потом Ивар стоял в воротах крепости и смотрел на кружащийся туман, подсвеченный последними отблесками умирающего заката. Он думал о Джонатане, о его возросших возможностях и о нелегком выборе, который им обоим предстоит сделать сегодняшней ночью.


* * *


– Ты оказался во всем прав, отец, – сказал Джонатан, когда Моргот снова появился в сталактитовой пещере сразу после захода солнца. – Одного моего слова оказалось достаточно, чтобы все заклинания Ивара перестали действовать на меня. И на мне есть печать Полотна. Я смог войти в часовню.

– Печать Полотна дает тебе возможность выбора, – задумчиво сказал Моргот, искоса поглядывая на сына. – Как ты поведешь себя, хотел бы я знать.

И он перевел взгляд на Сондру.

– Я остаюсь на твоей стороне. Сегодня я сказал твоим воинам, что мы освободим их ночью. Они ждут! – без колебаний ответил Джонатан, глядя отцу в глаза.

Моргот расхохотался, его звучный смех разнесся по всей пещере, и Джонатан засмеялся тоже. Сондра, качая головой, отодвинулась от Жона. Он, однако, только посмотрел на нее, не сделав попытки удержать.

– Скоро мы должны уходить, и я хотел бы подкрепить свои силы. Там, в пещере, осталось семеро мужчин. Приведи мне двоих.

– Сюда? – Джонатан бросил быстрый взгляд в сторону Сондры. На лице девушки не было написано никаких эмоций, кроме презрения.

– Сюда. Я могу и сам пойти к ним, но если ты сделаешь это, я буду уверен в твоей преданности, – заявил Моргот, переводя взгляд с Джонатана на Сондру. – Не беспокойся, – рассмеялся он, – существуют заклинания, при помощи которых можно заставить ее любить тебя и… подчиняться.

Джонатан сделал несколько шагов в сторону пещеры Ивара.

– Подожди! – воскликнула Сондра. – Жон, ты не должен этого делать!

– Отец спас мне жизнь, когда они хотели сжечь меня живьем, – повернулся к ней Джонатан. – Смерть нескольких его рабов меня мало волнует. Что касается тебя, то попридержи язык. Мои заклинания могут лишить тебя языка и памяти.

Остановившись, он приложил ладонь к щеке девушки, и она ударом руки сбросила ее. Джонатан рассмеялся и ушел.

Жон хорошо помнил заклинание, при помощи которого можно было подчинить себе человеческую волю, сделать человека покорным. Его-то он и испробовал на тех двоих, кого он выбрал на заклание.

Моргот решил начать с того из мужчин, который держался более мужественно. Лишь только он сделал шаг по направлению к своей первой жертве, мужчина плюнул на него и проклял. В ответ Моргот быстрым движением прикоснулся к его губам. Губы дрогнули, челюсть отвалилась, и Моргот, засунув руку в рот жертвы, положил пальцы на язык.

Дрожь пробежала по телу мужчины. Холод сковал горло, проник в легкие, заставляя сердце сокращаться все медленнее. Мужчина попытался вздохнуть, и его скованные морозом ребра затрещали. Когда ослабевшие ноги подкосились, Моргот опустил тело на пол и быстро пробежал пальцами по окоченевшим членам, в последнюю очередь дотронувшись до лица, с которого продолжали следить за ним все еще живые, полные муки глаза.

Если у второго мужчины и было хоть сколько-нибудь мужества, то последние его жалкие крохи исчезли при виде ужасной картины, разворачивающейся у него на глазах. Он упал на колени у босых ступней Моргота и, боясь прикоснуться к Серебряному лорду, стал целовать землю у его ног, умоляя Моргота позволить служить ему верой и правдой.

– Готов ли ты пожертвовать своей жизнью ради меня? – спросил Моргот.

– Да.

– Тогда встань и подойди.

Увидев протянутые руки Моргота, неутоленный голод в его глазах, мужчина попятился, и Моргот коснулся его. Он умер быстро, и одеревеневшее тело с глухим стуком упало на труп первого мужчины.

– Идем, – сказал Моргот Джонатану и повернулся, чтобы уходить. Увидев, что сын не идет за ним, он обернулся и некоторое время с удовольствием наблюдал за тем, как юноша прощается с Сондрой.

– Послушай, – сказал Джонатан девушке, – можешь думать обо мне что хочешь, но поверь, что я – тот же самый Джонатан, за которого ты согласилась выйти замуж.

– Тогда я тебя совсем не знала, – холодно ответила Сондра, не отводя взгляда от двух неподвижных трупов на полу пещеры.

Моргот тоже посмотрел на тела мужчин, которых он только что прикончил.

– Оставим твою возлюбленную в мире и покое, – прошептал он, приподняв руку и указывая ею на тела. Он произнес одно только слово, и вокруг тел возникла полупрозрачная завеса, испускающая такой сильный жар, что Сондра невольно отпрянула к стене. Замороженная плоть трупов оттаяла, зашевелилась, и трупы встали на ноги, слегка покачиваясь.

– Идите, – приказал Моргот.

Хриплый крик ужаса, вырвавшийся из груди Сондры, почти полностью заглушил это его приказание.

– Сначала пойдем в Линде, – сказал Моргот и взял Джонатана за руку.

Юноша боязливо обернулся через плечо на послушных мертвецов, последовавших за ними.

Довольно скоро они оказались в центре поселка. На площади Моргот задержался у остывшей и заваленной снегом ямы церемониального костра и поднял вверх руки. Между ними образовалась светящаяся сфера, внутри которой то пригасал, то ярко вспыхивал яркий огонь. Моргот произнес заклинание, и из волшебного шара брызнули во все стороны яркие лучи; лучи эти прикоснулись к телам мертвых, которые так и оставались на площади с праздничной ночи. Джонатан смотрел на зашевелившийся снег, и его восхищение переросло в ужас.

Замерзшие тела оттаивали, из-под снега высовывались шевелящиеся, скрюченные пальцы, объеденные грызунами руки и лица. Мертвецы садились. Те, у кого были ноги, вставали. Из неподвижных ртов вырвался протяжный жалобный плач, вопль негодования потревоженных и хриплое ужасное приветствие – признание власти Моргота.

– Я – ваш повелитель! – выкрикнул Моргот. – Повелитель всего живого и мертвого, умершего от моей руки. Идите за мной!

Моргот повернулся и повел Джонатана к реке, откуда начиналась тропа, ведущая к крепости. Воинство мертвых ковыляло за ними.


Глава 19


С той самой памятной ночи, когда ей едва удалось сбежать с деревенской площади, Маэв так ни разу и не осмелилась принять человеческое обличье. Днем, когда Моргот спал, она прокрадывалась в Линде и обгладывала трупы людей и домашних животных в развалинах домов. По ночам она ни минуты не оставалась на одном месте, полностью используя все свои возможности, и ее серебристый мех мелькал то в одной, то в другой роще на холмах.

Она могла бы, конечно, приползти на брюхе к трем ведьмам, умоляя о прощении, но она чувствовала, что они еще менее склонны снять с нее проклятье, чем даже Моргот. У нее оставалась единственная надежда – победить Моргота до того, как она окажется с ним лицом к лицу, но она не знала – как.

Сразу после своего бегства она остановилась на одном из холмов, окружающих долину, и наблюдала за тем, как жители деревни один за другим гибнут от руки Моргота. Ей было до слез жаль свои драгоценности, которые пришлось бросить в огне, однако, прислушиваясь к вою Кези, который рыскал в лесу в поисках ее следов, она пожалела и его дочь.

На протяжении недель после этой ночи Кези преследовал ее. Разъяренный своим стремительным преображением и обезумев от потерь, он не поддался бы ее очарованию, и Маэв позволяла ему отыскать свои следы лишь потому, что, в случае встречи с Морготом, ей хотелось иметь под рукой заложника. Убегая от него, она не позволяла ему отстать слишком далеко, чтобы Моргот, увлекшись более легкой добычей, не обратил бы внимания на нее.

Через две недели после зимнего праздника в долине разразилась настоящая буря. Она началась с мокрого снега, который вскоре повалил так густо, что Маэв почти ничего не видела вокруг. У нее не было никакого другого выхода, кроме как укрыться в небольшом гроте неподалеку от логова Моргота в холмах. В самый разгар шторма, среди завываний ветра, она вдруг услышала звук еще более страшный – Кези каким-то чудом удалось отыскать ее следы, и его тоскливый вой прозвучал в опасной близости от ее убежища. В гроте, в котором она пряталась, был только один выход, и ей пришлось выбраться наружу.

К ее удивлению, снегопад ослабел настолько, что она разглядела массивную фигуру волка, который ждал ее на камнях неподалеку. Прижимаясь к земле так, чтобы серебристый мех сливался со снегом, Маэв пядь за пядью стала подкрадываться к нему. Она сумела подобраться к нему незамеченной на расстояние хорошего прыжка, когда заметила серебристый туман, собирающийся над волчьей головой Кези.

Ей потребовалось все ее мужество и выдержка, чтобы не пошевелиться, не выдать своего присутствия, когда фигура Моргота появилась рядом с Кези. Увидев Серебристого лорда, Кези бросился на него. Моргот уклонился, сделав выпад в сторону, как ловкий танцор, слегка коснувшись рукой задней лапы волка. Лапа немедленно замерзла, скрючилась от холода, и Кези подволакивал ее за собой, разворачиваясь для следующей атаки.

Результат был тот же. Моргот изящно отступил в сторону, парализовав холодом вторую заднюю конечность Кези. Кези упал на снег, ожидая, что Моргот начнет высасывать из него жизнь, однако Моргот не тронул его и, дождавшись, пока задние ноги волка оттают, позволил Кези атаковать снова.

– До рассвета у нас еще несколько часов, глупое животное, – пробормотал он и рассмеялся.

Порыв ледяного ветра унес его смех прочь.

Маэв наблюдала за забавой Моргота, пока снег припорашивал ее шубу, делая совершенно незаметной на снегу. В конце концов эта забава, похоже, наскучила Морготу. Он поднял руку, и в руке его очутилась серебристая шпага, словно сделанная из снега и льда. Опустив клинок, Моргот ждал нападения оборотня.

«Кези должен бежать!» – подумала Маэв, но вервольф был слишком разъярен или слишком глуп, чтобы спасать свою шкуру. Прыжок, Моргот проворно отступил в сторону, и вот уже Кези покатился по снегу с клинком в спине.

Маэв не стала дожидаться, пока Моргот прикончит Кези. Воспользовавшись тем, что отец Джонатана был занят еще теплым телом оборотня, она крадучись отползла в сторону, прочь от этого опасного места.

На рассвете она вернулась к месту гибели Кези. Он лежал там, где застигла его смерть, но уже в облике человека, скованный морозом. Маэв прогрызла в его теле глубокую дыру, добравшись до внутренних органов, в которых еще текла теплая и сытная кровь, и попировала на славу. Закончив трапезу, она уселась неподалеку и стала размышлять о боли, которую Кези испытывал перед смертью и которую она услышала в его предсмертном вое, а также о том, насколько страшнее будет ее собственная боль, если Морготу удастся ее поймать. Пока он копил силы, не желая тратить их на поиски Маэв. Когда он победит, ни здесь, ни во всем Тепесте ей не найти места, где она сможет спрятаться от него.

Она знала, что Моргот жаждал добраться до Полотна и нападет на крепость Стражей в полнолуние. В полдень накануне решающей ночи она вышла на тропу, ведущую к крепости, и шла по ней до тех пор, пока из-за густого тумана она перестала различать тропу под ногами. Тогда она отыскала в скалах подходящую расселину и укрылась в ней. Сегодня ночью будет решающая битва. Сегодня ночью она присоединится к победителю и наконец обретет покой, даже если это будет покой рабства или покой смерти. Спрятав тело в снегу, она положила морду на лапы и стала наблюдать, как клубится над тропой туман.

В сумерки туман поредел, и Маэв услышала далекие голоса Стражей, читавших молитву. Какая-то сила заставила Маэв выползти из своего укрытия и открыто появиться перед разрушенными воротами крепости. Ослабевшая, неспособная сопротивляться влекущей ее силе, она шла вперед, пока не уперлась в барьер, установленный заклинаниями Ивара. Там она остановилась, не в силах двигаться дальше, не в силах отступить.

Ивар стоял в воротах крепости, одетый в простую серую одежду Стражей. Холодный зимний ветер развевал его седые, редкие волосы, а в руке он держал резной посох.

Ивар заметил ее, и его посох приподнялся, нацелившись в нее острым концом, безусловно затем, чтобы уничтожить ее как одного из слуг Моргота. Маэв не могла сказать ему, что он ошибается; гордость не позволяла ей явиться перед кем-либо во всем безобразии проклятья трех ведьм. Она готова была умереть, лишь бы не видеть ничьей жалости, и поэтому она спокойно наблюдала за тем, как на кончике магического посоха появляются яркие искры, готовые вспыхнуть огнем и испепелить ее.

Но прежде чем Ивар успел закончить заклинание и тем привести его в действие, Маэв почувствовала приближение еще одной силы, такой же мощной, как и сила Полотна. Лисье тело Маэв жалобно затрепетало, когда она обернулась и увидела Джонатана, за которым во главе своей жуткой армии вышагивал Моргот. Это были сожженные мертвецы Линде.

Оживленные какой-то темной волшебной силой, они шли плотной группой, смешно подпрыгивая на негнущихся ногах. Тела их казались черными из-за клочьев обугленной одежды и кожи, облепляющей плоть. Те, у кого сохранились глаза в глазницах, шли впереди, слепые следовали за своими поводырями, положив руку на плечо идущего впереди. Руки и ноги многих из них были истерзаны и обглоданы – частично Маэв, частично птицами-падальщиками, частично Морготом, который вырезал из тел куски, чтобы кормить своих пленников. Похоже, что ни один из мертвецов не способен был держать в руках оружие, но их костлявые руки, похожие на птичьи лапы с загнутыми когтями, выглядели устрашающе.

Маэв коротко взвыла от ужаса и попыталась освободиться от притяжения Полотна. Ивар отступил от ворот крепости, и она заметила, что он весь дрожит, а его руки безвольно повисли вдоль тела, как будто он вдруг утратил всю волю и решимость.

Ветер вокруг крепости внезапно усилился, засвистел и завизжал на разные голоса в проломах и зубцах крепостных стен. Посреди этой какофонии звуков, внезапно раздался голос, низкий и уверенный:

– Мертвые не могут войти внутрь этих стен, он знает об этом.

Чей это был голос? Он был похож на голос Лейт, но Лейт вот уже много лет была мертва. Тем не менее Ивар заметно приободрился и снова поднял вверх свой посох, нацелив его конец куда-то в пространство над Маэв. Его губы шевельнулись, он завершил заклинание.

Из кончика его посоха полыхнуло пламя. Его жаркие языки не повредили ни Морготу, ни Джонатану. Обогнув их, они поразили тех, чья плоть уже однажды погибла в огне. Передние ряды лишенных разума слуг Моргота остановились и попадали навзничь, молча корчась от жара, вновь и вновь оживая или не в силах умереть, повинуясь невероятной власти Моргота. Задние ряды мертвецов были закрыты их телами от прямого попадания, однако они были слепы и не могли двигаться вперед, не имея глаз и ни за что не держась.

Маэв, почувствовав, что огненная атака отвлекла от нее внимание, воспользовалась случаем, чтобы спастись. Распластавшись на брюхе и спрятав морду между лапами, она собрала все оставшиеся силы, чтобы противостоять влекущему ее воздействию Полотна. Ей это удалось. Медленно-медленно она отползла с прохода и, обнаружив неподалеку большую кучу камней, спряталась за ними. Камни давали ей кое-какую защиту, и под их прикрытием она стала наблюдать, как будут разворачиваться события.


* * *


Его отец сумел оживить мертвых!

Уверенность, которая поселилась в его сердце во время посещения часовни и беседы с матерью, поколебалась при виде столь очевидного свидетельства могущества Моргота. Зрелище множества мертвых тел, которые восстали со своего смертного одра; обугленные тела, окружившие церемониальный костер, возле которого все еще валялась клетка, напомнившая ему о многих часах безнадежного отчаяния; воспоминание о мучениях, которые он испытал – все это не могло не поколебать его решимости. Когда языки пламени, пущенного Иваром, летели прямо ему в лицо, Джонатан невольно вздрогнул и попятился. Он обладал силой, обладал умением – он не мог позволить себе проиграть из-за страха.

На плече Джонатан почувствовал руку отца, который поддержал его этим отеческим жестом и помог сыну овладеть собой.

– Это ночь нашего триумфа, – напомнил Моргот. – Когда она закончится, мы вместе будем управлять этой страной.

– Вместе, – откликнулся Джонатан.

Ужас, заключенный в этом обещании, подстегнул его. Он двинулся вперед прямо сквозь пламя, которое не могло до него дотронуться.

Моргот и Жон остановились под аркой ворот.

– Эй, Пето, Гектор, Доминик, Маттас, дружище Андор, – ваш союз доживает последние часы! – крикнул Моргот поглощенным молитвой Стражам. – Наслаждайтесь последними минутами вашего служения Полотну!

Молитва не прекратилась, никто из Стражей даже не запнулся на полуслове. Даже Андор, на долю секунды отвлекшись, быстро обернулся через плечо, не переставая повторять слова заклинаний.

Моргот расхохотался. На этот раз Джонатан не вторил смеху отца. Стоя рядом с ним, он с кривой улыбкой смотрел в лицо Ивара. Он и Ивар на протяжении месяцев изучали одну и ту же науку, с его дочерью он был помолвлен. Если Ивар не доверял ему, что ж – пусть так. Джонатану не нужна была ничья помощь, чтобы исполнить то, что должно быть исполнено. Независимо от того, чем закончится эта ночь, он больше не будет колебаться.

Этот момент он и Моргот тщательно спланировали. Полотно не выпустит своих пленников без зова Моргота. Моргот должен был дождаться, пока Джонатан войдет в часовню и вынесет Полотно наружу. Это будет означать полную победу Моргота, и у Стражей не будет никаких шансов. Приблизительно так думал Джонатан, произнося слово, которое должно было помочь ему преодолеть запирающее заклятье Ивара. Он пересек невидимый барьер, не встретив сопротивления.

Прежде чем последовать за сыном, Моргот повернулся к мертвым.

– Сюда! – громко приказал он.

Шеренги его страшной армии качнулись вперед, двигаясь на его голос, однако у ворот снова остановились. Жуткие стоны, прозвучавшие из стен крепости, заставили их отступить, и мертвое воинство, подражая этим древним голосам, завыло и застонало жутко.

Бросив на них короткий пренебрежительный взгляд, Моргот пошел дальше один и остановился, оказавшись во дворе крепости, где Джонатан стоял лицом к лицу со своим учителем.

Никакое мужество не в силах было возместить Ивару недостаток магической силы. Моргот сказал всего лишь слово – и вот и Ивар, и все Стражи замерли без движения, безмолвные, парализованные, в полном сознании ожидающие неминуемой смерти. Когда Джонатан шел мимо них к дверям часовни, Ивару удалось высвободиться из колдовских чар Моргота, схватить юношу за руку и шепнуть один-единственный приказ:

– Забудь!

И хотя Жон выдернул руку тотчас же, как только почувствовал прикосновение, заклинание Ивара сделало свое дело. Тщательно выверенная магическая формула уничтожения в его памяти рассыпалась на отдельные слова и обломки фраз. Поняв это, Джонатан не сдержал гневного восклицания, и его отец немедленно откликнулся.

Ивара внезапно окружило кольцо жаркого пламени, так хорошо знакомого Джонатану. Глядя на то, как кольцо пламени сужается вокруг старого мага, Джонатан вспомнил огненную смерть Алдена.

– Нет! – воскликнул он. – Ты обещал! Вспомни, отец!

Сначала ему показалось, что Моргот еще туже затянул вокруг отца его невесты смертоносные петли пламени, однако кольцо вокруг Ивара пропало так же внезапно, как появилось. Ивар рухнул на землю.

– Остановись! – слабо воскликнул он, однако Джонатан не обратил на него никакого внимания. Он уже отпирал засовы на дверях часовни.

Только после того, как дверь была отперта, он повернулся к своему учителю, который медленно поднимался с земли.

– В этом краю выживает лишь тот, кто скрывает свое могущество. Кажется, именно так ты сказал мне однажды. Помни об этом, когда будешь смотреть, как я делаю то, что должен сделать, – сказал Джонатан, делая шаг внутрь.

Сила Полотна никогда еще не казалась такой непреодолимой и могучей. Джонатан, который чувствовал на своей совести груз стольких смертей, который считал себя виноватым в разорении и опустошении края, едва не поддался соблазну шагнуть вперед, принять свою вину и слиться со складками Ткани. Он помнил, что возможность выбора у него еще оставалась. Сопротивляясь искушению, он отступил на шаг назад, сорвав Полотно с кронштейнов на стене. Сбирающая Ткань затрепетала в его руках, стараясь вырваться, стараясь завладеть его душой, которая и так была плоть от плоти страшной паутины Полотна.

– Скоро… – прошептал он, медленно разворачиваясь к двери, прилагая огромные усилия, чтобы выиграть время и вспомнить наконец нужные слова, которые спасут всех.

Остановившись на расстоянии нескольких шагов от выхода, Джонатан закричал:

– Я не могу выйти! Мне нужна помощь, отец!

– На тебе печать Полотна! – напомнил снаружи Моргот.

– Печать дала мне войти, но выйти я не в силах. Это какой-то трюк Ивара. Его тело должно рассеять чары. Пусть он войдет.

Глаза Моргота сузились, превратившись в узкие, дышащие ледяным холодом щелочки. Он медленно перевел взгляд с дверей часовни на околдованного им мага.

Джонатан понимал сомнения Моргота, однако продолжал стоять на своем. Он был верным сыном своего отца, поддерживая его во всем, включая мучения и смерть. Наклонив голову, он поддался ужасу, который начинал медленно охватывать его. Сражаясь с конвульсиями Полотна, он даже прочел несколько слов заклинания, которое выпустило бы запертые в нем души на волю судеб.

– Освободи его! – снова выкрикнул Джонатан, сделав вид, что не может читать заклинание дальше. – Пусть он войдет, пока Полотно не завладело мной, как оно завладело моей матерью!

Моргот, смеясь, освободил Ивара от своего заклятья и, сжав его плечо ледяной рукой, подтолкнул к дверям часовни. Джонатан уже ждал внутри. Протянув руку, он схватил Ивара за запястье и потянул к себе.

Заклятье, охраняющее часовню, тяжким грузом упало на плечи Ивара.

– Джонатан! – воскликнул старый маг, крепко ухватившись за руки юноши. – Я ничего не вижу! Я едва могу дышать. Пожалуйста, отпусти меня!

Жон не отвечал, мучительно пытаясь изменить слова заклинания. Когда это ему почти удалось, Ивар протянул к нему руки и осторожно погладил пальцы юноши. Нащупав стеклянный стержень в меховом чехле, он прошептал удивленно:

– Ты читаешь заклятье молний, которому я обучил тебя…

– Да, но я не помню слова. Помоги мне! – шепнул в ответ Жон.

В его голосе были отчаяние и мольба. Если бы Моргот услышал эти слова юноши, он сразу бы помешал им.

Джонатан крепче ухватил складки Полотна и, спрятав в нем лицо, проговорил так, чтобы Ивар слышал его:

– Мать… Лейт… мама, помоги нам!

Ивар почувствовал, как страшное давление заклятья часовни ослабло. Он протер глаза и приподнял подбородок Джонатана. Глядя в глаза друг другу, они вместе произносили слова заклинания, а Моргот глядел на них и не мог понять, действует ли Джонатан по своей воле или он превратился в орудие Ивара.

– Джонатан, сын! – взревел вдруг Моргот. – Вынеси Полотно ко мне!

Жон подчинился, медленно двинувшись к двери.

– Нет! – воскликнул Ивар, но Джонатан не обратил на него никакого внимания, механической походкой идя туда, куда влекла его сила Моргота. Ивар схватил его за руку, но Жон потащил его за собой.

Выйдя во двор, Джонатан развернул Полотно перед Морготом. Тот начал читать заклинание, которое высвобождало души из-под власти Полотна, и ткань ожила, задвигалась. Джонатан глубоко вздохнул, прочел коротенькую молитву о спасении своей души и выпустил края ткани. Полотно накрыло его и стало оборачиваться вокруг его тела, лишая силы и гася сознание. Ивар бросился к нему, стараясь высвободить Жона из ловушки. Юноша упал на колени, стремясь, чтобы Полотно поскорее закончило свою страшную работу.

– Внутреннее противоречие… – прошептал он. – Присоединяйся ко мне. Мы уничтожим его изнутри – это единственный способ покончить с теми, кто живет внутри Полотна.

– Мученическая смерть, – прошептал Ивар, одной рукой хватая юношу за руку, а другой сжимая стеклянный стержень в меховых ножнах. Вместе они начали читать заклинание, слова которого тонули в оглушительном шуме, поднятом тварями Полотна.

Когда они произнесли последнее слово, темные души вырвались на свободу, однако огненные стрелы, вылетевшие в тот же миг из руки Ивара, поражали их одну за другой своей колдовской силой и жаром пламени.

– Отец! – позвал Джонатан. – Отец, помоги мне!

Моргот увидел юношу стоящим на коленях. Ивар крепко держал его за руку, а Полотно жадно пожирало жизнь его единственного сына. С криком ярости Моргот прыгнул вперед, взмахнул над головой сжатыми кулаками. Он попытался оттолкнуть Ивара, попытался оторвать Ткань от тела сына, и Джонатан схватился за его сильные руки.

– Не дай мне погибнуть! – умолял он.

Джонатан рано себя выдал. Заметив выражение триумфа на лице сына, Моргот нахмурился и коротким движением освободился от вцепившихся в него пальцев Джонатана. По лицу его было видно – он понял, как Джонатан собирался использовать его любовь, чтобы предать его.

– Глупое дитя, – проговорил Моргот, отступая на шаг назад. – Не думай, что я так легко расстанусь с тобой и с твоей силой. Теперь ты будешь служить мне вечно!

Устремив к Джонатану пальцы обеих рук, он начал громко читать заклинание.

В арке крепостных ворот сверкнул серебристый мех. Маэв напала молча, стремительно, всеми четырьмя лапами ударив Моргота в спину. Волшебник не устоял на ногах и упал в объятия собственного сына. Увидев это, Ивар выпустил в Ткань последнюю молнию, и Полотно сомкнулось над ними.

Ткань отреагировала на попадание молнии так, как она реагировала на любое постороннее воздействие: она отразила заклятье на того, кто послал его, хотя этот кто-то был теперь в плену самой ткани. Моргот, Джонатан и Ивар оказались в самой середине огненного тайфуна, который Жон усилил, истратив на это остаток своих сил. Теперь он был уверен, что никто из них, в том числе и само Полотно, не уцелеет в жаркой топке волшебного урагана.

Когда Моргот умер, сгинуло и его могущество. Стражи попадали плашмя на вымощенный камнем двор крепости и, прикрывая глаза от жара и яркого света, накрыли головы капюшонами. Один лишь Доминик, более отважный, чем другие братья Ордена, осмелился приподнять голову, и только он увидел в самой середине бушующего пламени фигуру Джонатана, стоявшего на коленях и повелевающего смертоносной огненной стихией. Позади него стояла Лейт, поддерживая сына руками и пряча лицо в его пламенеющие волосы.


Эпилог


После ухода Моргота и Джонатана прошло довольно много времени, прежде чем Сондра поняла, что означали последние слова юноши.

– Вернись ко мне! – простонала она, опускаясь на колени. Она долго молилась о том, чтобы какое-нибудь чудо спасло его и ее, однако молитвы, хотя она и потратила на них несколько часов, были безнадежны и полны отчаяния.

Когда заклинание Моргота, державшее пещеру запертой, внезапно перестало действовать, Сондра кое-как вытерла слезы и поспешила в пещеру Ивара, чтобы спасти тех, кто там еще оставался. Поднявшись по ступенькам винтовой лестницы, они прошли через полуразвалившийся зал и остановились на пороге, глядя мутными глазами на то место, где когда-то стояли их дома, где когда-то жили их семьи.

Они оплакивали погибших.

Им негде было остановиться, кроме как в гостинице. Пятеро юношей и пять девушек из числа узников Моргота, которые были помолвлены между собой, отпраздновали свою свадьбу маленькой и грустной трапезой. Остальные подняли за их здоровье кубки с вином из облачных ягод, которое уцелело в кладовке, а затем все поужинали ветчиной из разрушенной коптильни. Никто из них не вспоминал прошлое; говорили только о будущем, о том, как весной они отвезут оставшееся вино в Виткаль и продадут, чтобы купить несколько коз и пустить их пастись на сочных лугах. Говорили они и о том, как заново отстроят свои дома, о детях, которые у них скоро родятся. Слушая их, Сондра думала о Жоне и старалась изо всех сил скрыть слезы.

Доминик, Андор, Гектор, Пето и Маттас присоединились к ним несколько дней спустя. После стольких лет, посвященных одной-единственной цели, Доминик выглядел растерянным и неуместным. Он сторонился людей и взялся в одиночку восстанавливать давильню, работая, когда позволяла погода. Пето, который был гораздо моложе и лучше приспосабливался к окружающему, почувствовал, как его тянет к Уилле, муж которой стал последней жертвой Моргота. Он утешал ее с таким нежным участием и терпением, что Сондра стала всерьез подозревать, что готовится еще одно обручение.

Андор, дядя Сондры, занялся своими привычными делами. Хотя он больше не смеялся как прежде, однако ему было уютно в пустоте знакомых комнат. Все это закончилось в один прекрасный день, когда в гостиницу как ни в чем не бывало вошла Маэв, вошла с таким видом, словно она была здесь только вчера. Ее прежняя красота вернулась к ней, и одета она была как всегда – в яркие цветастые одежды. С вызовом покосившись на Сондру, она достала из заплечного мешка лютню и стала на ней играть.

Жители деревни собрались вокруг нее, упрашивая спеть что-нибудь, расспрашивал о Келли и Виткале, и снова просили спеть. Когда в конце концов все слушатели разошлись по своим делам, с Маэв осталась только самая молоденькая девушка, Раиса. Сондра видела, как они долго говорили о чем-то и Маэв ласково отводила с лица Раисы капризный черный локон. – Ты ничего не скажешь Раисе? – спросила у Андора Сондра. Андор посмотрел на Маэв.

– Ее музыка прекрасна, – ответил он так, словно эти слова могли что-то изменить. В последующие дни он выглядел гораздо более счастливым, как будто душа его обрела необходимое равновесие.

Одна только Сондра не могла разделить оптимизм своих товарищей. Если бы она попрощалась с Джонатаном как следует, может, она смогла бы открыть свое сердце кому-нибудь другому, однако теперь она продолжала чувствовать себя опустошенной и одинокой.

С первой весенней оттепелью Сондра ушла из гостиницы и стала подниматься по тропе, ведущей к крепости, где ее любимый искупил свое злое прошлое, заплатив за это жизнью. Во дворе крепости, на куче почерневших камней, которые когда-то были часовней, она села на свой узелок и стала терпеливо ждать, пока его дух коснется ее.

От ударов волшебных сил стены крепости еще сильнее искрошились и осыпались. Разрушенные стены отбрасывали изломанные тени на плиты двора. По мере того как солнце клонилось к закату, эти тени удлинялись, соединяясь в одну. Сондра продолжала сидеть на руинах, не обращая внимания на надвигавшуюся тьму и на тварей, ее населяющих. Никогда еще она не чувствовала себя в большей безопасности.

В окне обеденного зала крепости появился мерцающий огонек. Сондра пошла туда и увидела, что, как и в пещере Джонатана, светится самый воздух залы. На столе стояла еда – грубый ржаной хлеб, несколько ломтей сыра и кувшин с водой.

Усевшись за столом, Сондра принялась говорить, словно Джонатан сидел с ней рядом и разделял ее скромную трапезу. Она рассказала ему о Линде, о тех, кому удалось выжить в плену Моргота, о Доминике и Андоре. В конце своего рассказа Сондра произнесла слова, которые должна была сказать Джонатану при расставании:

– Я знаю, ты сделал то, что должен был сделать. Я любила тебя тогда, люблю сейчас и буду любить всегда.

Свет засиял ярче, раскололся на две части, и из него сформировались черты лиц, которые Сондра так хорошо знала.

– Лейт… – прошептала она. – Джонатан… муж мой.

Серебристая рука коснулась ее лица, и Сондра засмеялась.