Роман с бабочками
Шарман Эпт Рассел








«Счастье, если в детстве у нас хороший слух: если мы слышим, как красота, любовь и бесполезность громко славят друг друга каждую минуту, из каждого уголка мира природы», — пишет американская писательница Шарман Эпт Рассел в своем «Романе с бабочками». На страницах этой элегантной книги все персонажи равны и все равно интересны: и коварные паразиты-наездники, подстерегающие гусеницу, и бабочки-королевы, сплетающиеся в восьмичасовом постбрачном полете, и английская натуралистка XVIII столетия Элинор Глэнвилль, которую за ее страсть к чешуекрылым ославили сумасшедшей, и американский профессор Владимир Набоков, читающий лекцию о бабочках ошарашенным студентам-славистам. Настоящий роман воспитания из жизни насекомых, приправленный историей науки, а точнее говоря — историей научной одержимости.

«Бабочка — это Творец, летящий над миром в поисках места, пригодного дм жизни людей. Бабочки — это души умерших. Бабочки приносят на крыльях весну. Бабочки — это внезапно осеняющие нас мысли; грезы, что мы смакуем». Завораживающее чтение.






Шарман Эпт Рассел

Роман с бабочками

Как человек влюбился в насекомое








Моим девочкам-бабочкам: Фэй, Лорри, Марии, Рейчел и Брисли-Алехандре








Красота и блеск этого насекомого неописуемы, и лишь натуралист поймет в полной мере, какой бурный восторг испытал я в эту минуту… Когда я вынул бабочку из сачка и расправил ее великолепные крылья, мое сердце бешено застучало, к вискам прилила кровь; я был ближе к обмороку, чем в те моменты моей жизни, когда мне угрожала смертельная опасность. До самого вечера у меня болела голова.

    

Альфред Рассел Уоллес «Малайский архипелаг»











О терминологии


Большинство ученых придерживается следующей классификации дневных бабочек.

Надсемейство Papilionoidea (дневные бабочки) подразделяется на пять семейств.

Семейство Papilionidae часто называют парусниками. К нему относятся в том числе птицекрылы и аполлоны.

В семейство Pieridae (белянки) входят бабочки, которых мы называем белянками, зорьками, лимонницами и желтушками.

Семейство Lycaenidae (голубянки) включает в себя голубянок, хвостаток и червонцев.

Семейство Riodinidae (риодиниды) также известно под названием «эрициниды». Некоторые систематики считают его не самостоятельным семейством, а лишь подсемейством в семействе голубянок.

Семейство Nymphalidae (нимфалиды), насчитывающее тринадцать подсемейств, прозвали «щетконогими бабочками», поскольку у многих его видов передние ножки сильно недоразвиты и опушены — ни дать ни взять щеточки. К нимфанидам относятся бабочки, именуемые в обиходе сатирами или бархатницами[1 - Бархатницы в российской классификации образуют отдельное семейство Satyridae. — Прим. науч. ред.], геликонидами, морфо, данаидами, носатками, перламутровками, крапивницами, многоцветницами, репейницами, адмиралами, шашечницами и юнониями.

В надсемействе Hesperioidea (толстоголовки) всего одно одноименное семейство Hesperiidae. В английском языке за этими бабочками закрепилось народное название «скакуньи» (skippers). Летают они быстро, резко кидаясь из стороны в сторону. Туловище короткое, толстое. Две черты роднят толстоголовок с молями и другими ночными бабочками: сидят они раздвинув крылья, а их гусеницы окукливаются в коконах.

В надсемействе Hedyloidea (гедилоиды) тоже всего одно семейство — Hedylidae (гедилиды). У этих дневно-ночных бабочек есть общие особенности как с дневными, так и с ночными чешуекрылыми.

В своей книге я по большей части использую не латинские, а народные наименования видов — например, «перламутровка большая» или «капустница». Я вполне сознаю, что народные названия бесят ученых своей неточностью, иногда доходящей до абсурда, — ведь в разных местностях и у разных групп населения они разные. Поэтому я составила алфавитный перечень всех народных наименований чешуекрылых[2 - Если та или иная бабочка не имеет народного русского названия, мы даем производное от ее латинского наименования либо, в редких случаях, дословно переводим английское. — Этой последующие примечания принадлежат переводчику, если не указам иное.], встречающихся в этой книге. В скобках приведены научные названия. Научные названия прочих животных и растений указаны в примечаниях.

Чешуекрылые (Lepidoptera)


Адельфа (Adelpha bredowii)

Адмирал (Vanessa atalanta)

Адраста (Epiphile adrasta)

Аполлон (Pamassius apollo)

Бархатница актея (Satyms actaea)

Белянка протодице (Pierisprotodice)

Белянка южная гигантская (Ascia monuste)

Беляночка горошковая (Leptidea sinapis)

Боярышница (Aporia crataegi)

Бражник мертвая голова (Achemntia atropos)

Брюквенница (Pieris napi)

Ванесса виргинская (Vanessa virginiensis)

Воловий глаз (Maniolajurtina)

Гамадриас амфинома (Hamadryas amphinome)

Гамадриас фебруа (Hamadryas februa)

Геликонида мельпомена (Heliconius melpomene)

Геликонида харитония (Heliconius charitonia)

Геликонида эрато (Heliconius erato)

Глазок цветочный (Aphantopus hyperantus)

Голубянка акмон (Pliebejus acmon acmon)

Голубянка арион (Maculinea arion)

Голубянка гороховая (Lampides boeticus)

Голубянка идас (Plebejus idas)

Голубянка ксантоидес (Lycaena xanthoides)

Голубянка палос-вердес (Glaucopsycke lygdamus palosverdesensis)

Голубянка сонорская (Philotes sonorensis)

Голубянка ялменус (Jalmenus evagoras)

Желтушка феб (Pkoebis sennae)

Желтушка филодице (Colias pkilodice)

Желтушка цезония (Colias cesonia)

Желтушка эвритема (Colias eurytheme)

Зебра (Colobura dirce)

Зорька калифорнийская (Anthocharis lanceolata)

Зорька марокканская (Anthocharis belia)

Зорька обыкновенная (Anthocharis cardamines)

Калиго (Caligo atreus)

Капустница (Pieris brassicae)

Королева (Danaus gilippus)

Краеглазка эгерия (Pararge aegeria)

Крессида (Cressida cressida)

Кэмбервеллская красавица (Nytnphalis antiopa)

Ленточник артемида (Limenitis arthemis)

Ленточник архипп (Limenitis arckippus)

Ленточник камилла (Ladoga Camilla)

Лимонница, она же крушинница (Gonepteryx rhamni)

Мадроне (Eucheira socialis)

Медведица госпожа (Panaxia dominula)

Монарх (Danaus plexippus)

Нимфалис v-белое (Nympkalis vaualbum)

Носатка (Libytheana carinenta)

Павлиний глаз дневной (Inachis io)

Парусник андрогеус (Papilio androgeus)

Парусник главк (Papilio glaucus)

Парусник поликсен (Papiliopolyxenes)

Парусник рутул (Papilio rutulus)

Парусник троил (Papilio troilus)

Парусник филенор (Battus philenor)

Паралючия (Paralucia surifera)

Переливница ивовая (Apatura iris)

Перламутровка большая (она же перламутровка лесная пафия) (Argynnis paphia)

Перламутровка ванильная (Agraulis vanillae)

Перламутровка глэнвилль (Melitaea cinxia)

Перламутровка диана (Speyeria diana)

Перламутровка кибела (Speyeria cybele)

Перламутровка малинная (Brenthis daphne)

Пестроглазка галатея (Melanargia galathea)

Пестрокрыльница изменчивая (Araschnia levana)

Поликсена (Zerynthiapolyxena)

Продоксида юкковая (Tegeticule yuccasella)

Птицекрыл королевы Александры (Omithoptera alexandrae)

Птицекрыл райский (Omithoptera paradisea)

Репейница (Vanessa cardui)

Репница (Pieris трое)

Семела (Hipparchia semele)

Сенница болотная (Coenonympha tullia)

Стеклянница шершневидная (Sesia bembeciformis)

Толстоголовка кларус (Epargyreus clarus)

Толстоголовка протей (Vrbanusproteus)

Траурница (Nymphalis antiopa)

Углокрыльница запятая (Polygonia comma)

Фициод пратенсис (Phyciodes pratensis)

Харакс двухвостый (Charaxes jasius)

Харакс фруктоед (Charaxes eupale)

Хвостатка аффинис (Callophrys affinis)

Хвостатка колорадская (Hypawrotis crysalus)

Циррофан (Cirrkophanus triangulifer)

Шашечница аталия (Mellicta athalia)

Шашечница поладриас (Poladryas minuta)

Шашечница фаэтон (Euphydryas phaeton)

Шашечница цинксия (Melitaea cinxia)

Шелкопряд непарный (Lymantra dispar)

Эвфилот эль-сегундо (Euphilotes bemardino allyni)

Эпименис (Psychomorpha epimenis)

Юнония (Precis coenia)




Глава 1

Бабочки — это страсть


В современной физике есть так называемая «теория струн». Она гласит, что мир, в котором мы живем, имеет не четыре измерения (три пространственных плюс время), но гораздо больше. Возможно, целых десять. Дополнительные измерения, свернутые во много раз, «замкнувшиеся на себя», запрятаны в недрах привычного для нас пространства. Эти «свертки», занимающие очень мало места — не больше, чем электрон или протон, — и есть «струны»: крохотные вибрирующие петли. А может быть, тайных измерений еще больше — они есть не только у пространства, но и у времени. Они совсем близко от нас, но в то же самое время страшно далеко — ведь наши органы чувств не способны их воспринять: диапазон наших «приемников» слишком узок.

Когда ты впускаешь в свою жизнь бабочек, у мира появляется добавочное измерение. Воздух вокруг тебя вибрирует — это взмахи крыльев. Вот приближается адмирал. Грациозно танцуют переливницы. Порхает данаида. Все это было и раньше, было всегда, просто ты не обращала внимания. Смотрела, но не видела. Есть определенные места и времена года — оживленные улицы, зима — когда в воздухе абсолютно пусто. Но далее этот воздух, где бабочек нет и быть не может, все равно пронизан их присутствием, ветром запредельных измерений. Бабочки — новая грань твоего существования.

В мою жизнь бабочки вошли однажды летом, среди бела дня, на берегу реки в Нью-Мексико. К моему лицу спикировал парусник рутул. Размах крыльев у него около трех дюймов[3 - Дюйм—2,54 см.], но в тот момент он показался мне совсем громадным. Лимонно-желтые крылья с фантасмагорическими полосками, окаймленные черными фестонами, завершались эдаким хвостом — длинным, раздвоенным, в красную и синюю крапинку. Не унюхав ничего интересного, бабочка упорхнула, а я осталась сидеть — польщенная, слегка ошалевшая, словно удостоилась подарка, которого не заслужила. Может быть, мне хотели преподать несложную истину: «Красота существует просто так, без причин и целей»?




Парусник рутул


Рутул высматривал себе пару, спасался от птиц, искал пищу — нектар или забродившие соки растений. Как и большинство бабочек, он пробовал пищу на вкус ножками, а обонял усиками. На гениталиях у него были глаза — одиночные светочувствительные клетки[4 - Точнее, чувствительные (тактильные) волоски. — Прим. науч. ред.]. Он вышел из куколки сутки тому назад и, если ему посчастливилось, прожил после нашей встречи еще месяц.

Позднее я влюбилась в самых крохотных бабочек — серых хвостаток размером с ноготок. Их едва замечаешь боковым зрением где-то среди сорняков, на фоне забора. Банальны, как почтовый ящик. Но дайте им только присесть — и они сложат крылья, демонстрируя их нижнюю сторону, так называемый испод. Фестоны — оранжевые, как плод манго. Узоры в голубовато-каштановых тонах. Полумесяцы. Вензеля. Тайные письмена.

В фильме «Парк юрского периода-2» герой Джеффа Голдблума застревает на острове, кишащем динозаврами. Пока другие персонажи фильма восторгаются стадом трицератопсов, Голдблум ворчит сквозь зубы:

— «Ах-ах-ах! Вот это да!» С этого всегда начинается. А кончается воплями и паникой.

Ах! Вот это да! Все начинается с восклицаний. Затем — определители и вновь определители, пикники среди лугов, вопли и паника: «Лови её, лови! Уйдет!» Для некоторых из нас бабочки становятся объектом помешательства. Впрочем, я не стала бы относить себя к числу этих безумцев. Да, я увлекаюсь бабочками, но моя страсть не выходит за границы разумного.

Не то что у некоторых.

Элинор Глэнвилль — землевладелица, относительно состоятельная женщина, мать двоих детей. В 1685 году, в возрасте тридцати одного года, после семи лет вдовства она снова вышла замуж. Второй муж Элинор был моложе ее на десять лет. Ничего хорошего из этого брака не вышло.

Когда он однажды взвел курок пистолета и прицелился ей в грудь с криком «застрелю!», — вспомнила ли Элинор о переливницах, порхающих из тени в свет, из света в тень в озаренной солнцем дубовой роще? Когда муж ее бросил (а она успела родить ему двоих детей), нашла ли она успокоение, выращивая гусениц, наблюдая, как капустницы кормятся листами капусты и водяного кресса или ботвой репы, как перламутровка превращается в куколку, массивный длинный гроб, но прежнего цвета, с обоих боков точно присыпанный серебром?

В 1703 году один известный лондонский энтомолог писал: «Леди Глэнвилль, устыдив всех нас, привезла в город прекраснейшую коллекцию бабочек, исключительно английских. Леди имеет обыкновение платить за четыре или пять десятков обычных гусениц по шесть пенсов и затем выкармливает их: за гусениц отменной редкости, в качестве поощрения, она платит по шесть пенсов за штуку — вот еще один способ обеспечить бедняков работой».

Ранее леди уже отправила несколько ящиков с экземплярами бабочек лучшему натуралисту того времени Джеймсу Петиверу. Он рассыпался в благодарностях и комплиментах. В коллекцию входил первый экземпляр вида перламутровка глэнвилль — очаровательное создание с узорчатыми оранжевыми крыльями, которое «приносит потомство на крутых изрезанных откосах у побережья, куда еще никогда не вторгались ни плуг, ни серп».

К тому времени ее муж, мерзавец Ричард, обзавелся новой любовницей и еще одним ребенком. Своего старшего сына от Элинор, семнадцатилетнего юношу, проходившего обучение у Джеймса Петивера, он похитил и угрозами вынудил отказаться от матери и от наследства, которое она собиралась ему оставить. Ричард Глэнвилль постарался восстановить против Элинор и остальных ее детей, так что в итоге она завещала большую часть своего имущества дальнему родственнику. После смерти Элинор еще один ее сын попытался опротестовать завещание. По его словам, мать составила этот документ, пребывая в уверенности, что ее детей превратили в эльфов.

Еще в средние века существовало поверье, что в обличье бабочек — «масляных мух», butterflies или buterfloeges — скрываются эльфы, прилетающие воровать молоко, сливочное масло (butter) и сливки[5 - Существует также версия, что «масляными мухами» бабочек прозвали из-за их экскрементов, похожих по цвету на сливочное масло.]. Со временем бабочки и эльфы еще больше сблизились в людском сознании: и те, и другие — крохотные, юркие, крылатые существа, порхающие с видимой беспечностью. Возможно, Элинор Глэнвилль всего лишь надеялась на лучшее.

На судебном процессе по поводу ее завещания давали показания сто свидетелей. Бывшие соседи не преминули вспомнить о странном поведении Элинор: дескать, одевалась она на манер цыганки, бродила по холмам, «не имея на себе никакого необходимого платья», «расстилала простыню под кустами и живыми изгородями, колотила длинным шестом по вышеуказанным кустам и собирала целые кучи червяков».

В защиту леди Глэнвилль выступили ее друзья, Петивер и другие ученые. Однако суд признал ее последнюю волю недействительной по причине сумасшествия. Как съязвил позднее один оскорбленный энтомолог, «никто, кроме помутившихся в рассудке, и не станет предаваться погоне за бабочками».

Подобное предубеждение просуществовало недолго. В середине XVIII века английские коллекционеры бабочек стали называть себя аурелианами от латинского слова aureus — «золотой» (намек на золотистую окраску куколок у некоторых видов). Возможно, кто-то и продолжал считать этих мужчин и женщин чудаками — это ж надо, таскать с собой огромные сачки и объемистые мешки со снаряжением… Но смотрели на них уже не с презрением, а с беззлобной, не лишенной некоторой симпатии улыбкой.

Как пишет историк Дэвид Аллен, «XVIII век был переходным периодом. В начале этого столетия мы видим, как люди забавляются с природой, относятся к ней точно к новой игрушке. Со временем, когда они свыкаются с новизной и начинают реагировать все более непринужденно, можно заметить, что наблюдатели становятся все смелее и смелее. И наконец на исходе века обнаруживается, что люди без памяти влюбились в природу».

К началу викторианской эпохи, в середине XIX века, природа стала частью домашней обстановки. В интерьере викторианских домов непременно присутствует «шкаф курьезов», где за стеклянными дверцами выставлены минералы, окаменелости, раковины и засушенные растения. Пыл ученого смешался тут с алчностью коллекционера.

А бабочки благодаря своей красоте и отличительным узорам на крыльях оказались прекрасным объектом коллекционирования. Казалось, на этих насекомых помешался каждый второй добропорядочный господин, а иногда и его почтенная супруга и даже детки-шалуны. В общественные клубы, на лекции и полевые экскурсии допускались люди всех сословий. Все сословия желали узнать о повадках воловьего глаза, поймать кэмбервеллскую красавицу (местное название траурницы), подивиться множеству перламутровок, вьющихся над сладко пахнущей куманикой.

Мы о таком изобилии можем только грезить — примерно как об эльфах. В те времена луга, пастбища, леса и живые изгороди тянулись на многие мили; ни тебе автомобилей, ни химикатов. И людей на Британских островах жило на несколько миллионов меньше, чем сегодня, зато белянок, голубянок, желтушек и червонцев было больше. Несчетные тысячи бабочек, кружащихся в воздухе, точно конфетти. Отважные натуралисты из Беркширского Полевого клуба или Хаггерстоуновского Энтомологического Общества вряд ли подозревали, какое счастье выпало на их долю и чем кончится этот праздник жизни.

В 1876 году Уолтер Ротшильд, восьмилетний отпрыск богатого семейства банкиров, учредил свой собственный музей естественной истории и нанял ассистентом опытного таксидермиста. Умер он спустя шестьдесят три года, заслужив репутацию величайшего на свете энтомолога-любителя. То был чудак, ездивший по Пикадилли к Букингемскому дворцу в экипаже, запряженном зебрами. Видный государственный деятель: именно в результате его хлопот британские власти в 1917 году официально пообещали содействовать созданию еврейского национального государства в Палестине. Коллекционер, завещавший лондонскому Британскому музею свою коллекцию — 2 миллиона 250 тысяч экземпляров высших и низших бабочек, благодаря чему собрание чешуекрылых музея стало богатейшим в истории. Эти 2 250 000 особей лорд Ротшильд изловил, конечно, не собственноручно. Он нанимал профессиональных коллекторов — мужчин, а позднее и женщин — с большим опытом странствий по отдаленным странам. В их числе был австралиец Э.-С. Мик, путешествовавший в основном по Папуа-Новой Гвинее и Соломоновым островам. Мик присылал Ротшильду тысячи новых видов, включая самую крупную в мире бабочку — птицекрыла королевы Александры. Самка птицекрыла имеет в длину почти фут[6 - Фут — 30,48 см.]. Самец выделяется яркой окраской: радужно-зеленые и светозарно-голубые крылья, ярко-желтое брюшко.

Биологическое разнообразие Новой Гвинеи объясняется универсальностью ее ландшафтов: от знойных лесистых низин до заснеженных горных пиков. Во время одной из экспедиций в холодные горы у Мика заболели почти все носильщики. У самого Мика буквально кружилась голова от недавнего успеха: он поймал самку нового вида птицекрылов — хорошо приспособленное к высокогорной жизни существо с сильно опушенным тельцем.

Мик вспоминает, что очень терзался: все гадал, как лучше поступить — остаться в местах, столь богатых неизвестными видами, или ради спасения своих людей вернуться на побережье. Один за другим туземцы заболевали воспалением легких. Они хрипло дышали и, по всем признакам, были близки к смерти.

Мик частенько и сам чувствовал себя совсем больным: метался в жару, стучал зубами от озноба. «Полагаю, — писал он, — обитатели цивилизованных стран будут удивлены, что в мой разум закралось хотя бы минутное сомнение и что я всерьез думал пожертвовать здоровьем — а возможно, и жизнью — нескольких молодых людей ради поимки двух-трех бабочек. Но в мире дикой природы, вдали от цивилизации, человек обретает то, что я назвал бы не столько безрассудностью или равнодушием к человеческой жизни, сколько иным отношением к ее ценности. Появляется ощущение, что работа, которую надлежит выполнить, важнее».

В конце концов один из юных носильщиков умер, и Мик все-таки вернулся на побережье.

Подобные сцены разыгрывались по всему миру. С сачком в одной руке и ружьем в другой путешественники противостояли опасностям и болезням. (Не один и не два энтомолога, пальнув из ружья, добывали сверкающих птицекрылов, порхающих слишком высоко дои сачка — над верхушками деревьев.)

В 1871 году Теодор Мид, отправившись на запад США в экспедицию за бабочками, лаконично писал домой:






Гостиниц здесь, в Денвере, несколько. Та, где мы остановились, неплоха, но для такого поселка дороговата (4.50 в день). В понедельник утром выезжаем дилижансом в Фэйр-Плэй, что в графстве Саут-Парк, это 17 часов езды. Индейцы настроены мирно — на прошлой неделе они убили всего одного человека, в 12 милях от Грили… Поскольку в Саут-Парке нет крупных шаек, я не думаю, что мы чересчур рискуем.

Здесь я встретил давнишнего знакомого — теперь он чиновник территориальной администрации в Вайоминге. Нашу идею стоять лагерем отдельно он не одобрил. Как он сказал, «сорок раз подряд все обойдется, а на сорок первый вас приберут».





Другой натуралист собрал в Колорадо великолепную коллекцию доселе неизвестных экземпляров, но однажды ночью двое погонщиков украли его снаряжение, выудили насекомых из пузырьков и утолили жажду первоклассным спиртом, в котором хранились образцы.

К тому времени многие коллекторы и коллекционеры сами сделались учеными. В 1898 году автор определителя бабочек, обитающих на востоке США, с поразительной точностью описывал форму яиц, повадки гусениц и физиологические особенности взрослых особей, в том числе обонятельные чешуйки на крыльях толстоголовки кларус и строение усиков парусника. Изучить жизненный цикл вида стало не менее важным, чем подобрать для него звучное имя и наколоть его представителя на булавку. В XX веке человек все чаще следовал за летящей бабочкой не для того, чтобы ее поймать, а чтобы посмотреть, куда она направляется и как проводит время.




В отряде чешуекрылых примерно 18 тысяч известных науке видов булавоусых бабочек (они же дневные) и 147 тысяч видов разноусых (моли и ночные бабочки). Различия между булавоусыми и разноусыми вкратце таковы: большинство видов булавоусых летает в дневное время суток, а большинство разноусых — ночью; среди первых преобладают ярко окрашенные, вторые по большей части неприметно-блеклые; у большинства булавоусых усики, как и следует из названия, характерной булавовидной формы, а у разноусых выглядят иначе; в позе отдыха булавоусые, как правило, складывают крылья над телом, а разноусые сидят с раздвинутыми крыльями. У большинства разноусых, в отличие от булавоусых, тела густо покрыты волосками, а передние и задние крылья соединены особым крючкообразным приспособлением.

Много ли от бабочек пользы? Меньше, чем можно было бы подумать. В деле опыления растений бабочки не могут тягаться с настоящими мастерами — жуками и пчелами. Булавоусые бабочки уступают даже своим ночным сестрам. Если все дневные бабочки вдруг исчезнут, исчезнут и несколько видов цветов, но не более того. (А вот если исчезнут все цветы, вымрем и мы с вами, поскольку почти все, чем мы питаемся, не может существовать без цветения растений.)

Даосский философ Чжуан Цзы, полагавший, что бесполезное по-своему прекрасно и даже по-своему полезно, писал: «Однажды мне приснилось, что я — бабочка, весело порхающая бабочка. Я наслаждался от души и не сознавал, что я — Чжуан Цзы. Но вдруг проснулся, удивился, что я — Чжуан Цзы, и не мог понять: снилось ли Чжуан Цзы, что он — бабочка, или бабочке снится, что она — Чжуан Цзы?»

Современный комментатор поясняет: «Называть жизнь и знание сном — еще не значит глумиться над верой в их реальность». Сон — отнюдь не состояние безумия, но «радикальный переход от одной самостоятельной личности к другой».

Влезть в шкуру бабочки — радикальный шаг. Вы сделаетесь тем, чем ни в коей мере не являетесь. Обнаружите, что связаны с окружающим миром удивительными узами. Возможно, откроете тайные измерения — крохотные, но завораживающие, — находящиеся за пределами вашего восприятия.

Более того, жизнь бабочки — воплощенный миф. В свою бытность «кучей червяков» гусеницы смиренно ползают по земле. Прячутся в гнилье — под сломанными ветками и сухими листьями. Некоторые из этих гусениц защищаются от хищников, ощетинивая свои волоски. Раскраска у них аляповатая, в стиле детских деревянных игрушек. Они плюются едкой полупереваренной пищей и выделяют ядовитый газ. Затем эти сомнительные личности делают себе прочные защитные коконы и погружаются в сон, чтобы преобразиться.

Из куколки выводится взрослая бабочка. Восстает из праха, как феникс.

И мы, живущие мифами, всю жизнь дрожащие от страха перед переменами и смертью, удостаиваемся замечательной привилегии: вновь и вновь быть свидетелем метаморфозы, которая с точки зрения самого «червяка» — совершенно обыденное дело. Но мы с благоговением наблюдаем, как зеленая в желтую крапинку гусеница — в сущности, всего лишь пухлый мешок с какой-то слизью внутри — превращается в парусника рутула с яркими крыльями в черной резной оправе.

Французский натуралист Марсель Ролан заметил, что бабочки служат для нас «средством, унимающим боль существования».

Осмелюсь предположить, что в наши дни люди еще чаще ищут утешения в бабочках. Многие — ученые: студенты, преподаватели… Кто-то исследует на материале бабочек вопросы генетики и инсектологии (биологии насекомых); другие решают прикладные задачи сельского хозяйства и экологии. Но большинство любителей бабочек обожают их не за это. Иногда причина в банальной человеческой тяге ко всему красивому.

Мириам Ротшильд родилась в 1908 году. Она была племянницей вышеупомянутого лорда Уолтера Ротшильда и дочерью Чарльза Ротшильда, который однажды, заметив из окна вагона редкую бабочку, рванул стоп-кран. Впрочем, главной страстью Чарльза Ротшильда были блохи. Его дочь подготовила и издала шеститомный каталог отцовской коллекции, насчитывавшей несколько миллионов экземпляров, за что была удостоена неофициального титула «Повелительница блох».

В своих работах о бабочках Мириам описала, как гусеницы монарха поглощают и накапливают в своем теле яды молочая. Досконально изучила, какую роль играет пигментация в хризалидах (то есть куколках) дневных бабочек. Доказала, что самки капустницы используют химические «метки», чтобы невзначай не отложить яйца на листьях, где уже отложены другие яйца или кормятся личинки. Капустницы стараются создать своему потомству наилучшие условия — выбрать место, где полно еды и нет конкурентов.

На протяжении XX века Мириам Ротшильд приложила немало усилий, чтобы труды натуралистов и коллекционеров предшествовавшего столетия — таких как ее отец и дядя — были продолжены и углублены с учетом достижений экологии и биохимии, с особым вниманием к молекулам, ароматическим следам в воздухе и тайным сигналам. В XIX веке капустницу накололи на булавку, нарекли научным именем, анатомировали и изучили в естественной среде обитания. Но сделано еще далеко не все.

Размышляя над тем, почему некоторые куколки капустницы окрашены в синий цвет (по неизвестным причинам в поверхностных тканях иногда задерживаются синие пигменты), Мириам Ротшильд без малейшей иронии вопрошает: «Кто приподнимет покров над этой тайной?»

Кто приподнимет покров над тайной гусеницы морфо, которая выделяет каплю прозрачной жидкости и, смачивая ею свои волоски, скрупулезно прилизывает их один за другим?

Кто приподнимет покров над тайной спаривания — отчего у одних видов самцы смиренно ухаживают за самками, а у других бесцеремонно их насилуют?

Как геликониды запоминают место, где когда-то были пойманы, и избегают его?

А загадка бабочек с ушами на крыльях?

А количество видов и масштабы их вымирания? Кто знает, сколько всего на свете бабочек?

Сделано далеко не все. В том числе и в таких местах, как Папуа-Новая Гвинея и Соломоновы острова, где работает Джон Теннент, внештатный научный сотрудник Британского музея естественной истории. Во время недавней экспедиции на остров Сан-Кристобаль он набрел на цветущее дерево. В краткие периоды цветения — и, соответственно, интенсивного выделения нектара — деревья привлекают самых разнообразных бабочек. Одним взмахом сачка Джон изловил трех особей, принадлежащих к двум неизвестным видам: самца и двух самок. За последующие несколько дней он добыл «достаточное количество» представителей первого вида, но особи второго больше не попадались, хотя Теннент наведывался к дереву регулярно — и во время той экспедиции, и несколько месяцев спустя. «Никогда до того дня и ни разу впоследствии, — заключает Джон, — бабочек этого вида никто не наблюдал».

Теперь эти маленькие голубые бабочки носят имя Psychonotis julie — в честь жены Джона.

Во время своей последней экспедиции, в первый год двадцать первого столетия, Джон на два месяца застрял на острове Тикопия из-за местного государственного переворота. К сожалению, на Тикопии всего тринадцать видов бабочек, и все они давно известны науке. Чтобы скоротать время, Джон ловил мух для ящерицы, которая жила у него под порогом, и учил местных детей бесконечной песенке про ферму старика Макдональда.

Теперь Джон Теннент собирается опубликовать свое исследование по биогеографии Соломоновых островов, где описаны семьдесят новых видов бабочек и изложены результаты некоторых новых наблюдений над механизмами мимикрии.

«Благодаря бабочкам у обычного сада появляется новое измерение, — писала Мириам Ротшильд, — ведь они — точно чудесные цветы, которые бывают только в снах. Цветы из детских фантазий, умеющие отрываться от своих стеблей и воспарять в солнечных лучах. Для меня бабочки — нечто воздушное, ангельское. Когда они рядом, я не смотрю на них аналитическим взглядом профессионального энтомолога».

В жизни человека наступает момент, когда он должен взглянуть на объект своей любви трезвыми глазами и понять, может ли он сказать себе: «Да, я не ошибался».

Тем, кто влюблен в бабочек, в этом смысле легко. Разочарование им не угрожает.




Глава 2

Вырасти себя сам


Самка бабочки откладывает яйцо. У разных видов форма яиц разная: они могут походить на крохотные жемчужины, или на сплюснутые мячи для гольфа, или на бочонки. У некоторых бабочек самка откладывает яйца по одному, у других — по нескольку, большими кладками.

И тут же начинаются ужасы. На яйцо могут напасть вирусы, бактерии или грибки. Крохотные насекомые-паразиты — наездники или мухи — внедряют в его ткань свои собственные яйца; вылупившись, молодняк паразитов будет кормиться эмбрионом гусеницы. У бабочек калиго наездники садятся на заднее крыло взрослой самки и спрыгивают с нее, точно пираты, как только мать откладывает свои драгоценные яйца. Хищный жук мимоходом замечает кладку и съедает ее на завтрак без остатка. Олень лакомится листом, на котором находятся яйца. Шансов погибнуть — хоть отбавляй. Шансы выжить минимальны.

У бабочек-толстоголовок гусеница, едва вылупившись, съедает скорлупку яйца, а затем величественно поднимается во весь рост, точно кобра из корзинки заклинателя змей. У парусников личинки с виду хилые, слабые; их тела покрыты мокрыми, жалко липнущими к коже волосками.

Новорожденная гусеница может быть величиной с запятую, тире или дефис на книжной странице. Но у нее уже есть все основные органы и конечности: отвердевшая голова с челюстями, служащими для откусывания и пережевывания пищи, грудной отдел из трех сегментов (на каждом — пара членистых ножек) и брюшной отдел из десяти сегментов с пятью парами «ложных ножек» — маленьких крючков. Поры кожи то раскрываются, то захлопываются, втягивая воздух. На заднем конце туловища — анальная пластинка, внешне почти неотличимая от «лицевой» на переднем конце.

Но этот крохотный дефисик уже видит и ощущает окружающую действительность. По бокам головки — так называемые «простые глазки» с фоточувствительными пигментами. Покачиваясь из стороны в сторону, гусеница видит мозаичное изображение окружающего мира, без труда отличает свет от тьмы, горизонталь от вертикали. Обонятельные рецепторы — проще говоря, носы — разбросаны по всему телу: они есть на усиках, на брюшке, на ножках. Некоторые из обонятельных волосков по совместительству являются вкусовыми сосочками. Другие волоски могут осязать. Третьи различают звук или вибрацию.

Над ротовыми органами гусеницы и между ними находится трубочка, производящая шелк. У большинства видов гусеницы прядут липкую нить, которая помогает им при движении вперед цепляться за поверхность. Вот почему гусеницу не так-то легко стряхнуть с листа или ветки. Шелковые нити также могут использоваться для скручивания листьев, строительства убежищ, прикрепления куколки к выбранному месту. Изредка из шелка плетут коконы.

Калифорнийская зорька откладывает яйца, напоминающие крохотные початки кукурузы. Если обстоятельства сложатся удачно, из яйца выводится гусеница. Не медля ни минуты, она начинает кормиться и расти, пока мембраны, соединяющие сегменты ее тела, не растянутся. Их растяжение «включает» гормональные железы. Внутри старого скелета — точнее, экзоскелета, поскольку у насекомых он расположен снаружи тела, — формируется новый. Отработавшему свое скелету предстоит частично раствориться в выделяемых железами энзимах. Гусеница ненадолго замирает, делает «глубокий вдох». Сегменты тела расширяются, и старая кожа рвется по швам — именно там, где надо. После линьки начинается новый этап развития гусеницы.

Каждый отдельный этап называется «возрастной стадией». Как поезд движется от одной станции к другой, так и гусеницы совершают свой жизненный путь от стадии до стадии. Обычно станций пять.

Гусеница помешана на еде. Она — не более чем рот, подсоединенный к желудку. «Ненасытная пищепоглотительная машина»: в книгах и статьях энтомологи вновь и вновь с восхищением и завистью повторяют эту избитую формулировку.

Поесть, подрасти, передохнуть, полинять, поесть, подрасти, передохнуть, полинять… Чтобы превратиться в половозрелую бабочку, гусеница должна разжиться всеми необходимыми питательными веществами. Нужны белки — без них организм не выработает ни яйцеклеток, ни спермы. Гусеницы некоторых ночных бабочек набирают вес, который более чем в три тысячи раз превосходит их начальную массу. Это как если бы из трехкилограммового младенца вырос человек, весящий девять тонн.

Внешность гусениц может быть самой неожиданной. Просто Хеллоуин какой-то или бал-маскарад! У каждого вида свой характерный наряд. Брюшко может быть гладкое или бугристое, покрытое волосками или шипами, с нитевидными или роговидными выступами. Тело поджарое или толстое, длинное или короткое. Одних гусениц не отличить от слизняков, других — от бурых сучков. Отдельные эксцентричные «дамы» определенно собрались на новоорлеанский карнавал Марди-Цэа: их головы украшают замысловатые наросты: ни дать ни взять — уборы из воздушных шаров.

Расцветка тоже может быть выдержана в самом неожиданном стиле: от аляповатой пестроты детских рисунков до тончайшей проработки а-ля Эшер.

Гусеница репницы — минималистка: ее синевато-зеленое тело украшает одна-единственная желтая черта. Гусеница юнонии — черная, щетинистая, расцвечена двумя рядами оранжевых крапинок и еще двумя — кремово-желтых. На спине щетинки с синими основаниями, на боках с оранжевыми. Гусеница ванессы виргинской дивно хороша: она желтая в зеленую полоску, с черными перевязками в красную и белую крапинку. Покрасовавшись на цветке маргаритки, как старлетка на каннском пляже, личинка удаляется в свое шелковое гнездышко и решительно запирается в нем.

Гусеницы помешаны на еде, а некоторые животные — на гусеницах. Наблюдая, как порхают бабочки в саду, следует удивляться не только их необыкновенной красоте, но и тому, что они вообще дожили до взрослого возраста. Почти все их братья и сестры стали сырьем для пищевого комбината природы: пошли на корм микробам, паразитам и птицам.

Чтобы уцелеть, гусеница должна быть везучей и мыслить стратегически.

По мере того как она линяет, развивается и подрастает, гусеница становится все заметнее для хищников. Приходится и стратегию менять, и на судьбу надеяться.

На первой стадии развития гусеница парусника рутула — нечто малюсенькое, мохнатое и крапчатое. Банальное пятнышко на зеленом листке, которое с трудом можно отличить от высохшего комочка грязи.

Вторая и третья стадии похожи уже на птичий помет: они бурые, с глянцево-белыми «седлами». Этот ловкий ход не лишен остроумия. Какая же птица станет клевать собственные испражнения!

Четвертая стадия рутула — зеленая, гладкокожая, с оранжево-желтыми «глазками». Посередине глазка — синее пятнышко. Зеленая расцветка позволяет гусенице не выделяться на фоне травы. Глазок может отпугнуть мелкую птицу.

Гусеница в пятой стадии достаточно велика, чтобы сойти за голову ярко-зеленой змеи с двумя заметными издали «глазищами» и широченной «пастью». (Некоторые ученые, правда, полагают, что гусеница пытается копировать не змею, а несъедобную древесную лягушку.)

У большинства видов гусеницы, как правило, от стадии к стадии становятся все более мохнатыми, щетинистыми, колючими, устрашающими на вид. У них могут появиться новые массивные волокнообразные отростки. Просто-таки не гусеница, а ходячая платяная щетка. Коснитесь волосков — палец почувствует ожог, зачешется или покроется сыпью. Тем самым гусеница все более внятно заявляет: «Даже не думайте о том, чтобы меня съесть».

При переходе на четвертую или пятую стадию гусеницы иногда вынуждены изменять не только внешность, но и привычки. Одни начинают кормиться не днем, а ночью. Другие переходят на новую для себя пищу.

Созерцание зелени — основное занятие птиц. Неудивительно, что они без труда распознают растения, поврежденные гусеницами. Буроголовые гаички моментально замечают обкусанные, обтрепанные листья, а заодно и прячущегося поблизости виновника этих безобразий. Голубые сойки умеют отличать неповрежденные листья от объеденных гусеницами даже на фотографиях.

Но и гусеницы не лыком шиты — они делают в листьях боковые разрезы, превращая один большой лист в несколько маленьких «нетронутых».

Сойка в замешательстве. Что это — неповрежденный лист? Лист, разделанный гусеницами? Или опять фотография?

Некоторые гусеницы настолько хитры, что, проев в листе дырку, затыкают ее собственным телом; расцветка таких гусениц может напоминать пятна на листе или его засохшую бурую кромку. Известна гусеница с зубцами на спине, имитирующими зубцы на листке вяза.

Когда лист так излохмачен, что присутствия гусеницы уже не скрыть, личинка перебирается на ствол и перегрызает черешок. Вещественные доказательства падают с дерева наземь. Проблема решена.

Куда меньше хлопот у тех гусениц, чье «мясо» для птиц ядовито или просто неприятно на вкус. Монархи за едой ведут себя как неряхи. Их расцветка — желтые, черные и белые полоски — предостерегает хищников: «Не тронь». Гусеницы этого и других видов, отличающиеся ядовитой расцветкой и не менее ядовитой «начинкой», безнаказанно объедают растения, пока лист не превратится в призрак — от него остается только скелет жилок и черешков.

На американском Западе есть старинная грустная песня, в которой поется: «Издалека по одежке видно: я ковбой». По одежке гусеницы издалека видно, что она — зеленый лист… или бурый сучок… или комочек помета… или древесная лягушка… или несъедобная тошнотворная гадость.

Разумеется, люди смотрят на гусениц в буквальном смысле «иными глазами», чем птицы. У гаичек зрение острее человеческого. Они различают больше цветов — в том числе ультрафиолетовый — и видят их иначе. Отдаленность, фон, капризы освещения — все это влияет на эффективность камуфляжа гусеницы. Даже полосатый монарх может слиться с фоном, если он кормится на внутренней стороне листьев.

Жизнь гусеницы — сплошная нервотрепка. Новые причины для беспокойства появляются каждую минуту. Камуфляж, отлично защищающий от птиц, может оказаться абсолютно бесполезным при встрече с хищным клопом-щитником, который, насколько известно ученым, может выслеживать свою жертву целый час. Некоторые гусеницы избирают самый очевидный выход. Они спрыгивают с листа — и надеются на мягкую посадку. Другие разматывают шелковую нить, спускаются по ней, как Том Круз в фильме «Миссия невыполнима», и, раскачиваясь на ветру, ждут, пока хищник уйдет.

Но некоторые наездники-паразиты выжидают, пока добыча вскарабкается назад на лист. Другие наездники медленно спускаются вслед за гусеницей по шелковой нитке. Третьи потихонечку сматывают нить сами…

Начинается битва. Силы в ней, как правило, равны. Гусеница выгибает спину дугой, выпрямляется во весь рост, пыжится, старается напустить на себя как можно более грозный вид. Иногда она, несколько раз качнувшись взад-вперед, кидается на агрессора, стараясь сбить его с ног. Некоторые личинки защищаются от наездников или муравьев, отрыгивая ядовитую зеленую жидкость. Живущие колониями гусеницы амфиномы гамадриас обдают противника вонючей жидкостью. У гусеницы рутула на голове имеется пахучая железа: мясистая, раздвоенной формы, оранжевого цвета. В случае опасности железа резко выдвигается. Ее внезапное появление само по себе наводит страх на врага. И тут эта оранжевая штуковина плюется кислотой.




«Даму в карнавальной шляпке» атакует наездник


Иногда гусеницы пытаются спастись бегством. Тут важно знать, что гусеница перемещается, волнообразно сокращая мускулы от хвоста к голове. Каждый сегмент тела отрывается от земли, совершает рывок вперед, подталкивая соседний сегмент, расслабляется и снова припадает к земле. Один шаг сделан. Обычная скорость передвижения не достигает и половины дюйма в секунду. Но некоторые гусеницы при необходимости могут разгоняться, переходя на этакий «галоп вперед хвостом». В этом случае волна начинает свой бег от головы, и все тело выгибается дугой вверх, резко отрывая ножки от земли. Когда сегменты, расслабившись, опускаются назад на землю, хвостовые усики отцепляются от поверхности и вновь за нее цепляются на шаг дальше. Иногда туловище, сделав «мостик», выгибается вбок. А порой даже сворачивается колесом и катится задним ходом со скоростью пятнадцати дюймов в секунду! Это уже спринт, захватывающая сцена бегства.

Однажды в порядке эксперимента исследователи пронаблюдали 628 встреч наездников с гусеницами некоего азиатского парусника. 178 наездников по неопытности вообще воздержались от нападения. Против 450 наездников, атаковавших жертву, большинство гусениц приняли следующие меры: выпрямились, высунули свои оранжевые, раздвоенные мясистые пахучие железы и обдали врага струей едкого химического вещества. 191 наездник попятился. 64 из них перешли в новую атаку, увенчавшуюся успехом. 26 гусениц предпочли спрыгнуть с дерева. 9 из них выжили после падения. В общем, наездники одолели каждую вторую гусеницу.

В нашем небезопасном мире умение прятаться — лучшее дополнение к храбрости. По большей части гусеницы благодаря камуфляжу и мимикрии прячутся прямо под носом у врагов. Некоторые ведут общественный образ жизни — сбиваются в группы и укрываются в гнездах, сплетенных из шелковых нитей. Гусеницы толстоголовки сооружают одноместные убежища из листьев. Каждой стадии развития соответствует своя конструкция. Первая и вторая стадии делают в листе, начиная от края, два сходящихся разреза, загибают получившийся клапан и закрепляют шелковыми «растяжками». Третья стадия делает один разрез от края листа, отгибает вниз кусок побольше и подвязывает. Четвертая и пятая стадии либо подгибают и подвязывают крупный лоскут листа к его центру, либо связывают два листа вместе — получается кошелек. И прячутся в своих домиках, надеясь, что никто не заглянет их навестить. Гусеницы толстоголовок знамениты тем, что энергично извергают отходы своей жизнедеятельности на расстояние до пяти футов от своих листвяных домиков и со скоростью четыре фута в секунду. Это предотвращает болезни и помогает поддерживать в доме чистоту, избавляясь от уродливых и зловонных куч.

Будь в моей книге злодей — которого в ней конечно же нет, — это был бы наездник, насекомое-паразит. Находя жертву (хозяина) по пахучим меткам, наездник откладывает яйца в тело гусеницы. Личинки наездника, вылупившись, используют гусеницу в качестве источника пищи — пожирают изнутри. У некоторых видов из тела умершего или агонизирующего хозяина выпархивает целая стайка наездников, у других в теле хозяина развивается только одна особь.

Нечто подобное проделывают и паразитические мухи — откладывают яйца прямо на гусеницу или обрызгивают листья «микрояйцами», которые гусеница съедает. Микрояиц боятся и люди: именно из-за них заботливые матери просят детей не грызть травинки.

Чтобы перехитрить всех недругов, гусенице нужен очень богатый арсенал уловок. Им располагают лишь немногие удачливые виды. Гусеницы шашечницы фаэтон — черно-белой бабочки с оранжевыми кончиками крыльев — ведут общественный образ жизни в шелковых паутинных гнездах. Своей окраской они извещают птиц: «Не трогайте нас, мы несъедобные». От других агрессоров защищаются, срыгивая едкую жидкость или дергая головами, либо прячутся в гнезде. Несмотря на все эти усилия, наездники часто откладывают яйца в тела гусениц, когда те находятся на ранних стадиях развития. Четвертая стадия впадает в спячку или зимует, и вместе с ней впадают в спячку ее паразитоиды, не достигшие фазы зрелости. Когда весной гусеница шашечницы начинает шевелиться, в среднем семь-восемь личинок наездника прорываются из-под кожи хозяина наружу и свивают себе коконы непосредственно под гусеницей, привязывая все еще живую добычу к растению. Через неделю из коконов выходят взрослые наездники и набрасываются на гусеницу.

Основная экологическая функция гусеницы — стать кормом. Одна самка шашечницы, монарха или капустницы откладывает сотни яиц. Лишь немногие ее потомки проживут достаточно долго для того, чтобы самим отложить яйца. Остальные существуют, чтобы стать аппетитным обедом хищника.




Но это еще не все.

Даже растения, на которых живут гусеницы, даже листья, которыми они питаются, — и те желают им смерти.

Что ж, это, пожалуй, справедливо. В любом лесу гусеницы, вероятно, пожирают больше растительности, чем все остальные насекомые вместе взятые. У растений есть средства самозащиты: толстая кора, острые шипы, шерстистые волоски, смолистые или клейкие выделения и острые, как пила, кромки листьев.

Один из видов страстоцвета цепляет гусениц на поздних стадиях развития специальными крючками. Трупы так и остаются висеть, наколотые на шипы. Средневековый застенок, да и только. У страстоцвета есть и более тонкая уловка: на одном растении внешний вид листьев может очень сильно варьироваться, и потому самкам бабочек очень сложно узнать по форме лист, подходящий для кладки.

На листьях страстоцвета бывают также бугорки, имитирующие яйца. Таким образом растение «отговаривает» взрослых бабочек откладывать здесь же свои яйца. (Чрезмерно большие кладки вынуждают личинок к каннибализму: вылупившись, гусеницы первой стадии развития пожирают все, что подвернется, включая яйца и гусениц-ровесниц.)

Некоторые виды растений активно поощряют откладывание яиц на каком-нибудь отростке, от которого затем избавляются — эффективный способ отделаться и от будущих гусениц. Бывает, что ткань листа вокруг яйца бабочки автоматически отмирает, и засохший кусок отваливается.

У некоторых растений есть «кармашки» с ядовитыми веществами, разбросанные по поверхности листьев и запрятанные в их толщу; пожирая лист, гусеница получает все новые и новые порции отравы. У растений могут иметься канальцы или жилки, по которым течет ядовитый клей, обездвиживающий и умерщвляющий насекомое.

Такой смертоносный сок течет по канальцам молочая. Он является отличным средством против большинства насекомых, но гусеницы монарха и родственных видов сумели к молочаю привыкнуть — накапливая его яды в своем теле, они становятся несъедобными для хищников. Однажды Мириам Ротшильд наблюдала, как гусеницы монарха лизали млечный сок, текущий из жилки, «точно котята, лакающие молоко». Другой исследователь видел, как монархи пытались ограничить количество поглощаемого яда, перекусывая жилки листа своими челюстями и тем самым нарушая систему канальцев.

Гусеницы многих видов проделывают поперек листа канавку и приступают к еде только после того, как канальцы пересохнут.

Первая линия обороны для растения — его строение. Как только гусеница начинает кормиться, вещества, содержащиеся в ее слюне, распознаются листом как признак нападения. Тревога! Все растение объявляет боевую готовность. Выброс гормонов приводит в действие вторую линию обороны — начинается контратака, предполагающая, например, доставку к поврежденному листу спешно синтезированных токсинов, а также химических соединений, замедляющих процесс пищеварения у гусеницы.

Но на синтез этих соединений растение вынуждено тратить много ценных ресурсов. Кроме того, насекомые способны адаптироваться к новым ядам. Некоторые растения задействуют третью линию обороны — испускают в воздух химические сигналы, не стыдятся взывать: «На помощь!»

Зов слышит наездник. Слышат и другие хищники — например, маленький, но прожорливый клоп. Они следуют за ароматической струей, выпущенной растением, обнаруживают гусеницу и нападают на нее. Для растения эти насекомые — верные рыцари.

Раненые растения также выделяют химические вещества, рекомендующие ночной бабочке больше не откладывать на это растение яйца. И бабочка повинуется, зная, что защитные системы растения активированы гусеницами, которые составят конкуренцию ее собственным детям. Вероятно, эти сигналы понятны и дневным бабочкам.

Вот опять оно, иное измерение, — совсем рядом, но недостижимое, лежащее за пределами известного нам мира: крик о помощи на молекулярном уровне, запах интриги, секретный текст, невидимо написанный прямо на воздухе, которым мы дышим.

В этом тексте много уровней. Смесь химических веществ, испускаемая растением, может сообщить, к какому именно виду принадлежит гусеница, жующая лист. Известить разборчивых наездников, что эта гусеница будет самым подходящим хозяином для их потомства.

Как удается растению различать гусениц разных видов? Как оно отличает укус гусеницы от других ран и повреждений? Исследователи полагают, что химическое соединение, которое рассказывает об этом дереву, синтезируется бактериями, живущими в кишечнике гусеницы.

Гусеницу предают все, кому не лень. Такое вот детство. Роман Диккенса, да и только.




Глава 3

Без друзей пропадешь


Когда мир полон опасностей, очень важно иметь друзей. Есть они и у гусеницы, хотя их немного. Среди них преобладают муравьи, но, осмелюсь заметить, попадаются и люди. Например, стипендиат Макартуровского фонда[7 - Макартуровский фонд — частная благотворительная организация, предоставляющая стипендии многообещающим ученым и деятелям культуры. Цель стипендии — дать талантливым людям шанс заняться теми исследованиями или творческими проектами, которые по душе им самим. Стипендиаты должны отличаться выдающимися способностями и оригинальным творческим мышлением, а также успеть зарекомендовать себя на своем поприще.] Филип Девриз, занимающийся гусеницами уже тридцать лет.

В студенческие годы Фил специализировался на ботанике, а очень многие его друзья изучали бабочек. В полевых экспедициях эти ребята носились туда-сюда с сачками и торжествующе вопили, Фил не мог с ними состязаться.

Тогда он изменил правила игры: стал выискивать то, чем гусеницы питаются. А где пища, там и сама гусеница.

Позже в своей книге «Бабочки Коста-Рики» он не без лукавства написал: «Как отрадно, наблюдая за бабочкой, установить, с какими кормовыми растениями она связана, в какие сложные системы взаимоотношений она вовлечена в данном биотопе; просто махать сачком и добывать экземпляры — удел лентяя».

Союзы муравьев и бабочек Фил начал изучать на Борнео, где наблюдал, как группа муравьев вела переговоры с гусеницей голубянки. Но с тем же успехом это могло случиться в Канаде, в Центральной Америке или в Англии. Более двух тысяч видов бабочек по всей планете страдают мирмекофилией — любовью к муравьям.

— Я осознал, что эта тема мне еще долго не надоест, — говорит Фил.

В Панаме Фил экспериментировал с гусеницами эрицинид. Кормятся они на молодых побегах деревьев, у которых около основания листьев имеются маленькие нектарники. Выделяемая нектарниками сладкая жидкость привлекает муравьев, которые и охраняют дерево от других прожорливых насекомых. Те же муравьи ухаживают за личинками эрицинид и защищают их от хищных общественных ос.

По обычаю биологов, Фил не ограничился наблюдениями, а принялся ставить опыты: сажал одних гусениц на растения с муравьями, а других — на растения без муравьев и, глядя на часы, устанавливал, сколько проживут первая и вторая группа. Если на растении присутствовали муравьи, они рьяно защищали гусеницу. Если муравьи отсутствовали, какая-нибудь оса тут же пикировала на лист, жалила гусеницу, расчленяла и уносила останки. Неохраняемые гусеницы спустя несколько минут превращались в корм для голодных личинок ос.

Осы, казалось, вели себя намного логичнее муравьев. Но у муравьев свой расчет. Юных гусениц эрицинид они игнорируют; ждут, пока те вступят в третью стадию развития и обзаведутся новыми органами. В этой фазе, когда муравей гладит гусеницу по спине, оттуда высовывается раздвоенная железа, похожая, по выражению Фила, на пальцы резиновой перчатки хирурга. Из железы выделяется капля прозрачной жидкости, которую муравей высасывает с явным удовольствием.

Муравьям так нравится эта жидкость, прозванная «медвяной росой», что они неустанно поглаживают гусеницу. По оценкам Фила, муравьи, толпящиеся вокруг маленькой эрициниды, «доят» свою подругу как минимум раз в минуту. Устав от этих нежностей, гусеница довольно громко топает ножкой по листу. Муравьи, как нашкодившие дети, пристыженно замирают, но ненадолго.

В этих обстоятельствах муравей может неделю и больше не возвращаться в свой муравейник. Подле дойной гусеницы его удерживает ложно понятое чувство долга да куча уловок, к которым прибегает сама «коровка».

У гусеницы на переднем отделе тела есть два щупика, которые, по-видимому, испускают химический сигнал тревоги — неотличимый от того, который муравьи используют при общении между собой. Когда эти щупики выдвигаются, рассказывает Фил, муравьи «встают в оборонительную позу: отвешивают челюсти, подгибают брюшко». Стоит Филу слегка пошевелить травинку или веточку неподалеку от гусеницы, как муравьи бегут к этому предмету и принимаются яростно кусать его и жалить.

На макушке у гусеницы — еще два органа в форме прутиков: так называемые папиллы. Они издают акустические или вибрационные сигналы. Фил, в прошлом джазовый музыкант, сравнивает эти папиллы с латиноамериканским инструментом гиро, который используется при исполнении сальсы и босса-новы. На гиро играют, водя деревянной палочкой поперек бороздок, вырезанных на тыкве-горлянке. Когда гусеница вертит головой, кольчатая «ножка» папиллы задевает за особые бугорки, или гребешки. Их вибрации имитируют сигналы муравьев, пытающихся привлечь внимание собратьев.

В общем, вокруг эрициниды всегда царит праздничная атмосфера: мед течет рекой, играет веселая музыка, в воздухе развеяны химические сигналы-феромоны. Все это гарантирует гусенице постоянное присутствие добровольных телохранителей. В качестве бонуса гусеница получает доступ к нектарникам растения, которые, собственно, и охраняли поначалу муравьи.

Гусеница австралийской бабочки паралюции проживает в замысловато устроенной подземной камере, которую выстроили и поддерживают в исправности муравьи. В таких камерах может поместиться до двадцати гусениц паралюции или десять куколок. На закате гусеница выползает полакомиться листьями, а на рассвете снова спускается в убежище. Круглосуточно за гусеницей паралюции ухаживают муравьи — вплоть до двадцати пяти нянек на одну гусеницу. В благодарность и гусеницы, и куколки выделяют сладкую жидкость — вкусную смесь глюкозы и аминокислот.

Гусеницы австралийской голубянки ялменус используют целых три сигнала, чтобы подозвать муравьев. Это торопливое шипение, что-то вроде ворчания и нечто типа басовитой барабанной дроби. Ш-ш-ш — слышится в первые пять минут после того, как гусеницу обнаруживает рабочий муравей. Ворчание звучит позже, когда муравьи гладят гусеницу. А вот звук барабанной дроби гусеница издает вне зависимости от того, ухаживают ли за ней муравьи.

Хищная личинка одной азиатской голубянки питается тлями, за которыми, как и за гусеницей, ухаживают муравьи. По-видимому, медвяные выделения этой гусеницы нравятся муравьям больше, чем мед тлей. Последних преспокойно приносят в жертву.

Гусеница одной из европейских голубянок внешне похожа на чудовищную муравьиную личинку. Обнаружив такую гусеницу, муравьи тащат ее в свой муравейник. Там самозванка живет месяцами, питаясь настоящими личинками муравьев, которыми ее снабжают их щедрые родители. Описывая эту сцену, писатель и энтомолог Владимир Набоков в сердцах воскликнул: «Как если б коровы нам давали шартрез, а мы им на съедение младенцев!» Хоть эти гусеницы и выделяют медвяный секрет, в конечном счете они вредят муравейнику. По сути, они не более чем паразиты. Правда, на ранней стадии эволюции этих гусениц и муравьев, вероятно, связывали отношения взаимовыгодного симбиоза.

Трагикомическая «дружба» английской голубянки арион с пенсильванскими муравьями была впервые замечена учеными еще в 20-е годы XX века. Вскоре в интервью Би-би-си писатель Комптон Макензи сравнил гусеницу с Персефоной, которую уносит в подземный мир веселая компания подгулявших муравьев. Под землей «Персефона» питается личинками муравьев, окукливается и наконец превращается во взрослую особь — предстает в своем истинном виде. Медоточивые железы бесследно исчезли. Хозяева приходят в бешенство, но «Персефона» убегает от преследователей, выделяя вязкое вещество, к которому прилипают их лапки. Она спешно выбирается на поверхность и здесь, под бескрайним синим небом, расправляет крылья «и крохотным лоскутком небес улетает прочь. На ползучий тимьян снова откладываются яйца, и в положенный срок новая гусеница… распробует вкус муравьиного мяса».




Муравьи «ухаживают» за гусеницей


В 1979 году английская голубянка арион вымерла из-за того, что кролики Западной Англии, питавшиеся высокотравьем, погибли от эпидемии. Растения высокотравья вымахали еще выше, заглушив низкотравье (в котором предпочитают селиться пенсильванские муравьи) и поглотив те заросли тимьяна, где самки голубянки откладывали яйца. В этом районе стал доминировать другой вид муравьев: обнаружив гусеницу голубянки, они сами ее съедали.

Позднее в эти места по тщательно продуманному плану была вновь переселена и заботливо взлелеяна — вместе с низкими травами, ползучим тимьяном и кроликами — голубянка арион из Швеции, близкая родственница английской (или даже полностью идентичная ей).

— Сложнейшая система. Взаимосвязь очень тесная, — говорит Фил Девриз.

Поскольку он изучает тропических бабочек, исчезающих с лица земли столь же стремительно, как и дождевые леса, где они обитают, Фил сетует:

— Я зарабатываю на жизнь сочинением эпитафий. Видов, о жизненном цикле которых мы хоть что-то знаем, ужасающе мало.




Как правило, гусеницы живут поодиночке. Около десяти процентов видов дружат с муравьями. И лишь небольшая часть видов может быть названа «общественными»: гусеницы у них живут совместно.

Жизнь общественных личинок, которые образуют скопления и кормятся вместе, часто подчиняется теории вероятностей. Чем больше народу, тем безопаснее: особи на периферии «стада», возможно, являются более легкой добычей для паразитов, зато у членов «ядра» шансы на выживание повышаются.

Возможно и другое объяснение: наверное, некоторые молодые гусеницы не в силах поодиночке справиться с жесткими листьями. Коллективу кормиться легче. Часто такие гусеницы имеют предупредительную окраску — всей толпой беззвучно сигнализируют: «Мы невкусные!»

В Мексике на высоте восьми тысяч футов живут колониями гусеницы мадроне (Eucheira sodalis), получившие свое имя от дерева мадроне, оно же земляничное дерево. Ацтеки называли их шикипильчиупапалотль (бабочка, изготовляющая сумки) из-за их сверкающе-белых шелковых гнездышек, где может находиться несколько сотен братьев и сестер. На одном дереве бывает двадцать-тридцать гнезд. На ночь шикипильчиупапалотли покидают гнездо и кормятся, а днем сидят в нем и греются. На одну самку приходится четыре самца. Именно самцы и выполняют большую часть строительных и ремонтных работ. Они же прокладывают и тропинки — шелковые нити, ведущие к местам кормежки, — снабжая их специальными химическими указателями, по которым ориентируются другие гусеницы. Обычно самоотверженные самцы вскоре умирают от недоедания и переутомления. Самки вырастают и становятся вдвое крупнее самцов. Они берегут силы, едят сколько влезет, — ведь, когда они станут взрослыми, им придется откладывать яйца. Весной, когда приходит время окукливания, гусеницы мадроне укладываются бок о бок.

Такой коллективный позыв к окукливанию нетипичен. У большинства видов гусеницы не только предпочитают окукливаться в одиночестве, но также чувствуют потребность покинуть кормовое растение и отыскать какое-нибудь более укромное, не столь очевидное местечко вдали от всяких там объеденных листьев (исключение — гусеницы толстоголовок, сворачивающиеся калачиком в своих гнездышках из листьев).

Сколько же длится пир? Сколько живет гусеница?

Поскольку листья земляничного дерева небогаты азотом, шикипильчиупапалотлю нужно восемь месяцев, чтобы накопить все необходимые для окукливания белки. А вот хищной гусенице (которых, впрочем, немного) может потребоваться всего три недели. Гусеницы, питающиеся цветами или фруктами, съедают достаточное количество пищи за четыре недели. Гусеница-листоедка тратит около восьми недель. На менее питательной траве гусенице придется «пастись» месяца три; на корнях, которые не так-то легко переварить, — вдвое дольше. В очень холодном климате, где сезон роста недолог, личиночная стадия может длиться два-три года.

Продолжительность жизни гусеницы зависит и от того, как долго живет взрослая бабочка. Если твоя несъедобность защищает тебя от врагов, тебе лучше сократить личиночную стадию — ведь в ней ты более уязвима для паразитов. Это означает, что во взрослую жизнь ты входишь с маленьким запасом ресурсов и, значит, должна искать максимально богатый азотом нектар. Возможно, ты даже, подобно геликониде мельпомене и геликониде харитонии, эволюционируешь и научишься питаться пыльцой.

Если же во взрослом возрасте ты, наоборот, уязвимее, чем в личиночной стадии, то, возможно, имеет смысл продлить детство, накопить за это время достаточное количество питательных веществ, чтобы, выйдя из куколки, побыстрее спариться с партнером и продолжить свой род.

Но рано или поздно колокол звонит. Час пробил. Гормоны, отзывавшиеся на рост твоих мембран, управляли ходом каждой линьки. На пятой стадии развития последняя линька в последний раз растянула мембраны между сегментами твоего тела. И вот секреция ювенильных гормонов прекращена. Поступила новая директива. В генах определенных клеток щелкают переключатели.

Есть версия, что желтые пигменты-каротиноиды, содержащиеся в твоей крови, обладают световой чувствительностью и помогают тебе измерять время. Некоторым видам каротиноиды говорят, что дни становятся короче и скоро придется искать укромное местечко.

Гусеница капустницы умеет отличать световой день, длящийся четырнадцать с половиной часов, от пятнадцатичасового. Когда нужные внутренние ресурсы накоплены и длительность светового дня переваливает за пятнадцатичасовую отметку, гусеница становится куколкой, из которой менее чем через две недели выводится бабочка. Когда внутренние ресурсы в порядке, но длительность светового дня составляет менее пятнадцати часов, гусеница тоже становится куколкой — и впадает в спячку до весны.

Кровь гусеницы отсчитывает время.

Ты выжидаешь, чтобы через две недели, или два месяца, или два года жизни изменить масть, опустошить свои внутренности и отправиться в недолгие странствия.

Ты начинаешь слоняться, не находя себе места.

Взбираешься на крыльцо.

Переползаешь через садовую дорожку.

Вот-вот случится что-то важное.




Глава 4

Метаморфоз


Владимир Набоков — возможно, самый знаменитый энтомолог двадцатого столетия. Широкие массы американцев знают его как автора «Лолиты»; студенты-филологи имеют более глубокое представление о его творчестве; а энтомологи по сей день обсуждают предложенные им новые принципы систематизации голубянок Северной и Южной Америки. Набоков написал двадцать две научные работы, открыл несколько видов, шесть лет проработал научным сотрудником в гарвардском Музее сравнительной зоологии. Его перу принадлежит ряд основополагающих исследований в области чешуекрылых. И все же самое ценное в наследии Набокова — то, как он писал о бабочках, как умел выразить свою страсть (которую именовал «мой демон»), обращаясь к озадаченно внимающему, не способному на столь сильные переживания, но все же жаждущему чем-нибудь развлечься миру.

«Поразительно, как мало рядовой человек замечает бабочек», — удивленно отметил Набоков — и решил изменить положение дел. Вовсе не из альтруизма. Просто он не мог иначе. Он был из тех писателей, чей глаз замечает бабочек всегда, при любых обстоятельствах.

В лекции, прочитанной в 50-е годы в Корнеллском университете, говоря о «Превращении» Кафки и «Докторе Джекиле и мистере Хайде» Стивенсона, Набоков позволил себе отступление от темы — заговорил о преображении гусеницы. Сочувственно описал нарастающее ощущение дискомфорта, которое испытывает личинка, «оцепенение» шейного отдела, предчувствие того неминуемого момента, когда гусеница при всем честном народе опозорится, взорвавшись изнутри.

«Что ж, — говорит Набоков, — гусеница не может безропотно терпеть это ужасное ощущение. Надо что-то делать. Она бродит туда и сюда в поисках подходящего места. И вот находит. Карабкается вверх по стене или по стволу дерева. Сплетает небольшой шелковый коврик, прикрепив его снизу к выбранному насесту. Свешивается с коврика, уцепившись за него лишь кончиком хвоста или задними ногами таким образом, чтобы болтаться в воздухе вниз головой в позе перевернутого вопросительного знака… и верно, вот вопрос — как ей теперь отделаться от своей шкуры?»

Здесь Набоков описал состояние гусеницы в фазе предкуколки: несколько часов гусеница висит вниз головой, прежде чем сделать финальную попытку окукливания. Наконец она ерзает, передергивает «плечами и бедрами».

«Затем наступает критический момент… теперь проблема в том, как сбросить с себя всю кожу — даже кожу тех задних ног, на которых мы висим, — но как справиться с такой задачей и при этом не упасть?» Профессор делает паузу. Легко вообразить себе лица его студентов с литературоведческого семинара: скорее озадаченные, чем потрясенные рассказом.

«Так что же оно делает, — спрашивает Набоков, — это отважное и упрямое маленькое животное, уже частично разоблачившееся? Осторожно-осторожно гусеница начинает выпрастывать свои задние ноги, отцепляя их от шелкового лоскута, с которого сама свешивается вниз головой, — а затем, восхитительным образом извернувшись и рванувшись, она словно бы спрыгивает с шелкового коврика, срывает с себя последние обрывки чулок и немедленно, в ходе того же самого прыжка-с-изворотом-и-рывком, заново цепляется за коврик с помощью крючка, который находился под сброшенной кожей на кончике ее тела. Теперь, слава богу, вся шкура сброшена, и оголившаяся поверхность, твердая и блестящая, — это куколка».

Другие энтомологи также обращали внимание на этот восхитительный трюк (практикуемый в основном представителями семейства нимфалид), этот момент, когда толпа обмирает, затаив дыхание, а акробат свешивается с трапеции и перелетает на другую. И вот крючок крепко цепляется за надлежащую скобу.

Предохранительная сетка отсутствует. Вероятно, именно поэтому большая часть гусениц — в том числе парусники, белянки и желтушки — вначале плетут шелковый поясок, соединяющий их с поверхностью стены или веткой. Некоторые гусеницы повисают не на хвосте, а на голове. Толстоголовки шьют себе убежище из листьев. Аполлоны изготовляют просторный кокон.

Кожа сброшена, и оказавшаяся под ней оголенная поверхность — затвердевшая куколка, она же хризалида — имеет форму кривоватого, неправильного овала. У нее могут быть волоски, рога, шипы или, наконец, медоточивые железы для прикорма дружественных муравьев. По очертаниям куколки можно угадать некоторые черты развивающейся бабочки, спрятанной внутри, — зачатки крыльев, округлость груди, выступ брюшка. У большинства видов имеются свои отличительные детали.

Куколка монарха по форме похожа на перевернутый вопросительный знак, а фактурой — на нефритовую сережку. Светло-зеленая, в верхней части — изящный золотой ободок, отчеркнутый тонкой темной линией. Нижняя часть также декорирована золотыми переливами. С произведениями ювелиров можно сравнить и куколок адельфы (тоже расцвечена золотом) или адрасты (с серебристым овалом на темно-зеленой груди). Никто так пока и не выяснил, какая польза куколке от этого блеска. Возможно, куколки сверкают, чтобы отпугивать агрессоров. Либо, отражая свет, они сливаются с подсвеченной солнцем веткой, растворяются среди бликов и теней. Может статься, что куколки мимикрируют под жуков, закованных в панцири с металлическим отливом. Или под дождевые капли.

Перечислю еще несколько куколок с бесстрашно броской окраской: иссиня-белая шашечница фаэтон с оранжевыми бугорками, черными точками и черточками. Куколки некоторых австралийских бабочек поражают своим ярким оранжевым цветом. Один из коста-риканских видов в описаниях именуется хромированным: эти куколки чем-то напоминают маленькие автомобильные зеркала. Зачатки крыльев акцентированы красными штрихами.

Но это все исключения, удел удачливых и несъедобных. Куколки большинства видов — идеальный готовый завтрак для птиц и ящериц: удобно расфасованный, неподвижный, изобилующий питательными веществами. Прообраз «энергетического» шоколадного батончика.




Метаморфозы гусеницы монарха


Потому-то куколки зебры похожи на бурые ссохшиеся листья, а куколки репейницы — на плоские камешки. Куколку европейской зорьки можно спутать с шипом, растущим на ветке.

У некоторых видов окраска куколки обусловлена цветом фона, на котором оказывается каждая конкретная гусеница накануне окукливания: на зеленой поверхности куколка зеленая, на бурой — бурая.

Куколка вдумчиво выбирает себе наряд.

Она играет в «тише едешь — дальше будешь». Иногда дергает брюшком, если ей угрожает хищник. Иногда, у некоторых видов, издает щелкающие звуки, клацая жвалами по бронированной пластине. Некоторые куколки умеют шипеть, пищать либо ритмично вибрировать, отпугивая агрессоров или подавая сигналы муравьям. Куколки толстоголовок на корнях юкки неуклюже движутся взад-вперед по своим длинным норкам.

Но по большей части куколка молчалива, неподвижна, сосредоточена на своем деле.




Чем она, собственно, занята?

Многие изменения начались еще до окукливания. Крылья бабочки стали формироваться еще на первой стадии развития гусеницы — определенные клетки грудных сегментов принялись разбухать. Эти клетки превратились в две сумки, именуемые зачатками крыльев или имагинальными дисками. На финальной, пятой стадии обе сумки складываются вдвое, образуя четырехслойные структуры, соответствующие будущим верхним и нижним сторонам крыла. Формируется узор жилок. Чертеж крыла прорабатывается с точностью до мельчайшего глазка.

Под кожей гусеницы начинают расти и другие органы взрослой особи. После того как гусеница находит подходящее место и повисает в предкуколочном состоянии, эти новые, взрослые органы — усики, хоботок для высасывания нектара — поднимаются к поверхности тела. Окраска гусеницы может измениться: парусники, например, буреют.

К тому моменту, когда Набоков облегченно вздыхает — «слава богу, вся шкура сброшена» — и обнажается твердая голая поверхность, процесс метаморфоза в основном завершен.

В первой половине стадии окукливания диски крыльев растут, пока не достигнут величины крыльев взрослой особи, — но они заключены в тесной куколке, свернутые, точно еще ненадутый воздушный шар. Формируются чешуйки крыльев. Синтезируются пигменты для заполнения готовых контуров. Тут действует принцип книжки-раскраски. Последние штрихи наносятся прямо накануне выхода из куколки. Например, у юнонии закрашиваются желтым колечки вокруг глазков.

С самого начала клетки гусеницы подготавливали почву для метаморфоза. Включались и отключались гены. Теперь, когда куколка наконец-то отвердела, гены заработали на всю катушку, точно тысячи игровых автоматов «пинбол». Толчок, звон, отскок! Это игра виртуозов: хаос жестко контролируется, случайности исключены. Простые глазки гусеницы растворяются. Из других клеток вырастают сложные фасеточные глаза бабочки. Ножки удлиняются, обзаводятся добавочными сегментами. Формируются новые мускулы, в том числе предназначенные для полета. Съеживается гигантский выпученный живот. Появляются половые органы. У самки могут созреть яйцеклетки, у самца — сперма.

Свисток, вспышка, звон! Куда ни глянь, все спешат, в нужный момент в нужном месте вдохновленные на нужный шаг. Клетки отмирают и усваиваются организмом, другие клетки делятся, перестраиваются. Вы выиграли!

Время, проведенное в стадии куколки, переход от размякшей гусеницы к взрослой бабочке, у разных видов варьируется от нескольких дней до нескольких недель.

В местах, где бывает очень холодно или очень жарко, куколка может отсрочить свое преображение — впасть в спячку на зиму или на лето. Некоторые куколки способны ждать нужного сигнала, будь то тепло или свет, от пяти до семи лет.

Мешок со слизью ползает по листу, одержимый одним только желанием — жрать, жрать, жрать. Потом повисает вверх тормашками. И превращается в нечто совсем иное. Рождается бабочка: кусочек небесной синевы, пестрый узор.

Лишенная малейшего пафоса — пожалуй, даже чересчур будничная — декларация красоты нашего мира.




Мы — животные, рассказывающие истории. Вершины высоки, убелены снегом. Кому не случалось узреть в горах Бога?

Откуда берутся истории — сами ли мы их сочиняем или просто повторяем их, как эхо?

В разных уголках мира люди одинаково расшифровывали историю бабочки.

Наблюдая за тем, как гусеницы в его саду превращаются сначала в куколок, а потом в бабочек, бог индуистов Брахма пришел к идее реинкарнации: достичь совершенства можно путем перерождений. Греки называли словом psyche и бабочку, и душу. На древнеегипетских гробницах и саркофагах покойный изображался в окружении бабочек. В пятом веке папа Геласий I издал буллу, в которой жизнь Христа уподоблялась жизни гусеницы: «Vermis quia resurrexit!» — «Червь, что воскресает!». В 1680 году в Ирландии был принят закон, запрещающий убивать белых бабочек, поскольку это души детей. В 1883 году на Яве миграция бабочек была истолкована как шествие душ тридцати тысяч жертв извержения вулкана Кракатау. В 90-х годах XX века в Китае одиночных белых бабочек обнаруживали в камерах смертников, незадолго до казни принявших буддизм.

Бабочка — душа человека. Что может быть очевиднее?

После окончания Второй мировой войны Элизабет Кюблер-Росс побывала в бараках одного из концлагерей на территории Польши и увидела там сотни бабочек, нацарапанных на стенах заключенными-евреями. «Смерть вызволит их из этого ада, — писала она. — Их мытарства закончатся. На том свете уже никто не разлучит их с родными. Не пошлет в газовые камеры. Они больше ничем не дорожат в этой ужасающей жизни. Скоро они оставят свои тела, как бабочка, покидающая кокон».

Мириам Ротшильд видела в Иерусалиме такой же рисунок, начертанный оранжевым мелом: «Это была бабочка, которую никогда не забудет ни один еврей, ни одна еврейка; та самая бабочка, которую рисовали дети в немецких лагерях смерти, прежде чем отправиться в газовые камеры. Только в одном лагере содержались пятнадцать тысяч детей: выжили из них не больше сотни. Это символ бегства от величайшей беды, какую когда-либо видел мир».

Бабочки, смерть, воскресение. Пожалуй, ни одна другая культура, если не считать викторианских коллекционеров, не была так одержима бабочками, как аристократия древней Мексики — ацтеки, которые превратили ритуальные жертвоприношения в род важнейшего государственного искусства. В первый день каждого месяца на смерть шли сотни обреченных — дети, пленники, рабы. По особо торжественным случаям умерщвлялись тысячи.

В XVI веке ацтеки, принадлежавшие к высшим слоям общества, ходили с букетами цветов. Всякий знал, что нюхать букет сверху неприлично: право на это имели только бабочки — вернувшиеся с того света души воинов и тех, кого принесли в жертву богам. Тольтеки и ацтеки часто украшали бабочками щиты — возможно, в знак уважения к богине Шочикетцаль, которая, зажав в губах бабочку, предавалась любви с юношами на полях сражений. Своими поцелуями она заверяла юношей, что, погибнув в этот день в бою, они родятся вновь.

Шочикетцаль была матерью Кетцалькоатля, бога жизни, который призвал ацтеков приносить в жертву богам не человеческие сердца, вырванные из груди еще живых людей, но маисовые лепешки, благовония, цветы и бабочек. Впрочем, эта идея не прижилась. На одном из праздников правитель ацтекской столицы Теночтитлана повелел убить десять тысяч пленников. Вереницами они поднимались по ступеням храмов, мокрым от крови. Теоретически все эти жертвы превратились в толстоголовок, парусников, монархов и мадроне.

В свете того, что мы знаем о жизни гусениц, связь образа бабочки с концепцией войны и жертвоприношений выглядит вполне резонной. Итак, ученые-лепидоптерологи изучают не просто насекомое, а архетипический символ духовного преображения. Но к сантиментам на сей счет они, как правило, не склонны.

Любому коллекционеру бабочек случалось с радостным предвкушением долго следить за куколкой. Вот покровы спадают… и из-под них выбирается насекомое-паразит — обычно это один или даже несколько наездников.

Как отметил Филип Девриз, «именно в этой стадии блужданий, когда гусеницу легко заметить, многие дилетанты обращают на нее внимание и заточают в коробку». Но, предупреждает Филип, вполне возможно, что кое-кто другой уже давно заметил эту гусеницу.

Однажды такое произошло и со мной. Мне было восемь лет. Около здания, где проходили занятия нашего третьего класса, росло довольно много деревьев. Вероятно, то были шелковицы. Весной их ветки буквально кишели гнездышками гусениц — по-видимому, шелкопряда. По слухам, наша учительница как-то отняла у одного мальчика гусеницу, которую он держал в пенале, и в наказание перерезала ее пополам своей желтой линейкой. Поэтому, подобрав гусеницу, я поскорее отнесла ее домой и поселила в коробке от ботинок, навалив туда вдоволь шелковичных листьев. Можете вообразить мой восторг, когда гусеница сплела себе кокон.

А затем, когда кокон распался, можете вообразить мое смятение.

Все это подчеркивает чудесную сущность того, что должно происходить — и действительно происходит — регулярно. Гусеница — живой вопрос. Ответ на него получен, когда королева, близкая родственница монарха, незадолго до рассвета выбирается из своей куколки. Ее тельце раздуто, крылья, мокрые и скомканные, выглядят жалко.

Тут требуется помощь гравитации. Бабочка взбирается куда-нибудь, откуда можно свесить крылья, и принимается прокачивать по их жилкам кровь, чтобы крылья расправились и отвердели. Ей нужно также отделаться от экскрементов, и она извергает буровато-красную жидкость. Надо удалить с усиков отмершую кожицу и клетки. И соединить две части хоботка, чтобы получилась идеальная коктейльная соломинка.

Она пробует пошевелить головой и грудью — изящно украшенными, черными в белый горошек. Маленькие бугорки-щупики, расположенные подле ее булавовидных усиков, позднее помогут ей почиститься и стряхнуть с себя лишнее. Самые твердые части ее тела — грудная клетка и брюшко. Если агрессор схватит бабочку за грудь или брюшко, попробует ранить, а затем грубо отшвырнет, броня выдержит. Ног у королевы шесть, как у всякого насекомого, но передняя пара недоразвита.

С каждой секундой она заметно набирается сил. Крылья у нее большие, рыжевато-оранжевые с черной фестончатой каймой. Четыре крыла — пара передних и пара задних. Она переступает на месте, поднимает ножки. Весит она, должно быть, в три раза меньше, чем в бытность гусеницей.

Когда-то она была желудком, подсоединенным ко рту. Теперь она создана для полета.

Раньше она была помешана на еде. Теперь она помешана на том, чтобы спариться и отложить яйца.

Примерно через час она готова взлететь.

Vermis quia resurrexit!




Глава 5

О чем думает бабочка


Между бабочками и цветами отношения чисто деловые. Бабочки нуждаются в питательной силе нектара. Цветок выделяет нектар, чтобы привлечь опылителей. Когда бабочка разворачивает хоботок и пытается дотянуться им до нектара, к тельцу насекомого пристают зернышки пыльцы (мужские половые клетки) с тычинок цветка. Эти пакетики со спермой переносятся на другое растение, где у пыльцы есть шанс упасть на рыльце женской части цветка и оплодотворить его яйцеклетки.

Когда цветковые растения заключают сделку с бабочками, им нужен толковый деловой партнер: не слишком умный, не такой пройдоха, как шмель, печально известный своей манерой проникать в цветок со стороны цветоложа и красть нектар, не измазавшись пыльцой. Но и не совсем тупой — не такой кретин, как муравьи некоторых видов: забрав нектар, они честно разносят пыльцу, но при этом нечаянно стерилизуют ее своими химическими выделениями. Если уж цветок с кем-то договаривается, то ищет того, кто умеет слушать, того, кто способен усвоить правила и неукоснительно их выполнять. Цветам нужен партнер, который возьмет на борт груз пыльцы и перелетит к другому цветку сходного цвета, сходной формы и с пестиком, совместимым с его собственными тычинками.

Цветы и бабочки выработали договоренность, которая, сказать по чести, довольно примитивна по сравнению с договорами между цветами и некоторыми другими насекомыми. Биологи составили иерархический перечень умных шестиногих. Возглавляют его медоносные пчелы.

— Эта пчела слывет интеллектуалом среди насекомых, — рассказывает биолог Марта Вейсс, специалист по дневным бабочкам. — Пчелами движет суровая необходимость собирать нектар и пыльцу самыми эффективными способами, чтобы запасов хватило улью на зиму. Их трудолюбие вошло в поговорку. Они великолепные архитекторы своих сотов. Кроме того, у них есть опасное жало — по-моему, оно лишь добавляет им великолепия.

В ходе одного эксперимента пчел научили каждое утро с 9.30 до 11.00 выбирать нижний лепесток с правого края синего цветка, а затем, с 11.00 до 12.30, — нижний лепесток с левого края желтого цветка. Пчелы не ошибались примерно в 80 процентах случаев — вероятно, не больше, чем сами исследователи, если бы тех заставили выполнять такое же задание. Пчелы, как и некоторые бабочки, навещают цветки (раскрывающиеся и выделяющие нектар только в определенное время) с регулярностью охотника, строго по часам проверяющего свои капканы. Способность пчел к обучению распространяется и на умение определять время.

В ходе другого эксперимента пчелам предлагали совершить три вылета за нектаром. При этом им демонстрировали девять разных запахов с интервалом всего в двадцать минут. Каждый запах указывал дорогу к одной из наград. На следующий день пчелы в девяти случаях из девяти выбирали правильный запах.

Пчелы, подобно муравьям и многим осам, — насекомые общественные. Они живут высокоорганизованными коллективами-ульями. Ученые предположили, что у таких видов, поневоле выработавших способы коммуникации и взаимодействия, обучаемость должна быть самой высокой.

Энтомологи больше знают о пчелах, потому что их проще изучать, проще выращивать и проще содержать в виде самодостаточных колоний.

— Но многие насекомые ничуть не глупее пчел, — уверена Марта Вейсс. — Их просто-напросто недооценивают. Относятся к ним предвзято. Вот, например, дневные бабочки. Они красивы. Они нежатся на солнце. Они порхают туда-сюда: пьют цветочный нектар, спариваются, откладывают яйца. Поглядеть — вот ведь бездельницы, хорошенькие пустышки! На самом же деле они делают то, что следует, и делают это по-умному.

Для одиночных насекомых типа бабочек изощренная «методика» обучения еще важнее, чем для общественных, поскольку со всеми жизненными проблемами индивид должен справляться самостоятельно: добывать себе пищу, находить пару, укрываться от врагов, откладывать яйца. Большую часть этих задач необходимо выполнить без промедления, за считанные дни или недели, в условиях, которые часто непредсказуемы.

Поначалу Марту интересовали вовсе не бабочки, а цветы. Она задумалась над тем, почему очень многие цветы, старея, изменяют цвет. Белая крапинка на синем лепестке люпина становится лиловой. Целое поле белых лилий делается розово-красным. Другой белый цветок утрачивает желтый ободок.

Цветки лантаны (Lantana camara) сгруппированы в пышные соцветия. В первый день едва раскрывшийся цветок лимонно-желт. На второй день он перекрашивается в оранжевый цвет. На третий краснеет. Теперь Марта знает, почему лантана и другие цветковые растения более чем двухсот семейств меняют цвет с возрастом: они сообщают своим опылителям, что нектар в них иссяк либо вскорости иссякнет. А в благоприятном случае — и о том, что они уже опылены. Так что опылителю лучше посетить более молодой, неопыленный цветок на том же кусте.

Куст лантаны хочет, чтобы как можно больше его цветков потревожили и тем самым опылили. А бабочка хочет собрать максимум нектара с минимальной затратой сил.

Известить о том, что он уже опылен, цветок может и другим способом — засохнуть и отмереть. Но это случится не сразу: сначала цветок поменяет цвет, честно известив насекомых о своем возрасте.

По словам Марты, «многие опылители руководствуются визуальными ориентирами. Что-то притягивает их взгляд. Они решают подлететь поближе. Выставленные напоказ роскошные цветы, точно заметный издали флаг, привлекают бабочек со всей округи. Когда опылитель приблизился, растение должно сделать ему еще один знак — указать, в какие цветки запустить хоботок. Куст лантаны сохраняет свои цветки три дня. Если растение не укажет, какие цветки полны, а какие пусты, опылитель разозлится, что зря потратил время, и улетит».

Марта спросила себя, для чего цветы меняют окраску, и нашла ответ. Тут-то она и заинтересовалась бабочками — ведь те в большинстве случаев запускали хоботки в богатые нектаром желтые цветки лантаны, а не в красные или оранжевые. Что движет бабочками — инстинкт, опыт или то и другое сразу?

А может быть, эти насекомые не зря считаются пустоголовыми бездельницами?

Опыты над насекомыми иногда требуют умения мастерить. Несложно представить себе, как Марта, мать двоих детей, увлеченно изготавливает из бумажной бахромы что-то вроде маргариток, приклеивая бутоны к пластмассовым пипеткам. Искусственные цветы двух дюймов с лишним в диаметре — желтые, голубые, красные, зеленые, оранжевые и лиловые — были размещены на фоне коричневого картона, на расстоянии приблизительно шести дюймов один от другого.

К этому времени Марта уже собрала много гусениц парусника филенора и вырастила одно поколение этих бабочек. Их крылья, испещренные красными и желтыми крапинками, заканчиваются синими «хвостиками». Марта по одной выпустила сорок шесть особей в вольер с поддельными цветами. Наивные, только что вышедшие из куколок филеноры видели цветы первый раз в жизни. Марта и ее коллеги внимательно наблюдали за происходящим. В большинстве своем бабочки предпочитали желтые цветы. Вторым по популярности стал голубой цвет, а третьим — лиловый.

Затем Марта отправилась к кустам лантаны. Изолированные от кормящихся бабочек, все цветки куста сохранят нектар, хотя при старении все равно изменят цвет — с желтого на оранжевый и красный. Марта сорвала все цветы в промежуточной стадии — оранжевые, — а затем обработала три куста, извлекая нектар при помощи крохотных фитильков, скрученных из бумаги. На одном кусте «статус-кво», характерный для дикого состояния, был сохранен: желтые цветки с нектаром, красные — без нектара. На другом кусте дело обстояло наоборот: желтые — без нектара, красные — с нектаром. На третьем все цветки были пусты.

Пришло время поразвлечься — посмотреть, как неопытные бабочки будут разбираться с каждым кустом и какова будет их реакция, если их переместить с одного куста на другой. Начали с куста, где нектар содержался только в красных цветках. Сначала бабочки инстинктивно выбирали желтые, но, выяснив опытным путем, что нектар имеется только в красных, переключались на красные. Чтобы это усвоить, бабочке требовалось посетить с десяток цветков. Бабочек переместили на другой куст, где действовала иная закономерность, — и они вновь переучились! Они снова и снова приспосабливались к ситуации. Исследователи вновь доказали свою правоту: бабочка достаточно сообразительна, чтобы мыслить гибко.

В ходе позднейшего эксперимента Марта и ее коллега Дэн Пэпэдж натренировали самок филенора отождествлять какой-нибудь цвет — зеленый, голубой, желтый или красный — с экстрактом листьев крупнолистного кирказона, растения, на котором эти бабочки откладывают яйца. Затем этих же особей обучили отождествлять еще какой-нибудь цвет с наградой — нектаром. Когда им предложили бумажные цветы различной окраски, бабочки в большинстве своем отправились к бутонам «своих» цветов и развернули хоботки у тех, которые были окрашены в «нектарный» цвет. А у бутонов «цвета кладки» принялись простукивать листья передними ножками или подогнули брюшко (действия, предваряющие откладывание яиц).




Парусник филенор пьет нектар


Отсюда мы можем заключить, что филеноры способны удержать в памяти значение двух разных цветов в двух разных контекстах, а также адекватно реагировать на эти цвета.

Затем Дэн и один его студент произвели следующий опыт: научили самок откладывать яйца на красные и голубые листья. При этом бабочки сохраняли врожденную симпатию к зеленым. Итак, эти бабочки смогли отождествить три разных цвета с сигналом для откладывания яиц. Впечатляющее достижение, поскольку бабочка теперь не могла ассоциировать каждый из цветов с какой-нибудь одной операцией, а вынуждена была удерживать в памяти, что все эти три цвета связаны с одним действием. Иными словами, в дополнение к безусловному инстинкту — откладывать яйца на зеленый лист — был воспитан еще и условный: это следует делать также и на красных и голубых листьях.

За годы работы с бабочками Дэн обнаружил, что они обладают, — как бы поаккуратнее выразиться, — индивидуальными психическими особенностями. — Но я не хочу сказать, что бабочки разумны, — спешит он добавить. — Не будем проводить необоснованные параллели с жизнью людей.

Тем не менее бабочки ведут себя не как роботы, неотличимые один от другого. Проводя эксперименты, для которых требовалось метить бабочек и следить за ними в полевых условиях, Дэн обнаружил, что и без меток опознает некоторых особей с первого взгляда — по манере поведения. Разные бабочки искали пищу или подходящее растение для кладки яиц характерным для себя образом, или в характерных местах, или с характерным именно для них рвением.

— Изначальной причиной, вероятно, являются генетические различия, позднее — различия в питании, — поясняет Дэн. — Но кроме того, бабочки почти наверняка узнают очень много о своей среде обитания, о видах хищников и частоте их появления, о том, как лучше держаться в воздухе при данной величине и массе, и так далее и тому подобное. У каждой бабочки опыт хоть немного, да иной, поэтому биография каждой бабочки уникальна.

Если все мы прямо сейчас уволимся с работы и пойдем наблюдать за бабочками, то узнаем много интересного. Очевидно, не у одного только филенора хорошая память. Интеллект развит и у других видов.

Репницы после одной-единственной пробы выбирают «правильный» цвет, обещающий вознаграждение. Нет причин сомневаться, что столь же сообразительны дневной павлиний глаз, желтушка феб или репейница. А также, раз уж на то пошло, и мясная муха — отождествлять цвета с наградой она обучается почти так же быстро, как медоносная пчела.

Экспериментаторы успешно обучали репниц более эффективному способу отыскания нектара в цветках замысловатой формы: колокольчиках и клевере. При первом визите к цветку бабочка бестолково шуровала хоботком около десяти секунд. К четвертому визиту она сократила это время более чем вдвое.

Однако когда репницу вынуждали переключиться на цветки другого вида, бабочка ненадолго впадала в замешательство, далее если данный вид был репницам отлично известен. Этот эффект интерференции, возможно, укрепляет в насекомом преданность или постоянную привязанность к определенному растению — ведь цветы в такой преданности нуждаются. Цветам невыгодно иметь форму, которую слишком легко выучить. Клевер стремится, чтобы у репницы были резоны посещать все новые цветки клевера — вида, с которым бабочка уже научилась управляться, — а не переключаться на какие-то дурацкие колокольчики.

Тем не менее бабочки переключаются с одного вида на другой и расплачиваются за это — производительность их труда падает. Толстоголовки, перелетавшие с цветов одного вида на цветы другого, тратили на их обработку больше времени — без малого секунду. Насколько это важно? Если ты посещаешь сотни цветов в день, у тебя ведь каждая доля секунды на счету? Или заминка ничего не решает?

Об этом стоит задуматься, даже если твой мозг меньше горошины (но все-таки крупнее макового зернышка).

Мы живем в мире, где правит бал конкуренция, а потому не можем не спросить: «Какая бабочка самая умная на свете?» Большинство ученых считают, что это геликониды — представительницы хорошо изученного семейства Heliconidae. Геликониды живут в тропиках. Их гусеницы кормятся в основном на страстоцвете. Народное название некоторых геликонид — «почтальоны» — объясняется тем, что они летают от цветка к цветку по определенному маршрут)'. Большинство видов окрашены ярко, расцвечены оранжевыми, красными, желтыми или голубыми штрихами. Это явные признаки несъедобности.

По меркам чешуекрылых геликониды — долгожительницы. Некоторые особи доживают до восьми месяцев. Поскольку личиночная стадия их жизненного цикла не так длительна, как у большинства других семейств, геликониды меньше едят и меньше прибавляют в весе. После выхода из куколки взрослые особи должны где-то раздобыть еще 80 процентов от общего объема питательных веществ, без которого им не удастся ни спариться, ни отложить яйца. Возможно, именно поэтому геликонида добывает себе пищу весьма трудоемкими способами. Она выучивает график раскрытия цветов и составляет себе ежедневный маршрут. Едят геликониды и пыльцу, что для бабочек редкость. Питание пыльцой предполагает ее обработку в хоботке: крупинки перемешиваются, вымачиваются в слюне, перекатываются в хоботке так и сяк (для этого бабочка сворачивает и вновь разворачивает язык), пока не получается богатая аминокислотами жидкость. Ее-то бабочка и выпивает. Эксперименты показали, что по сравнению с другими видами бабочки, способные питаться пыльцой, быстрее управляются с цветками лантаны и эффективнее их опыляют.

У бабочек этого семейства хорошая память. Они запоминают любимые цветы и любимые места отдыха. Более того, они злопамятны — избегают точек, где какой-то ученый изловил их много дней назад.

Из всех бабочек, содержавшихся в одной лаборатории, только геликониды оказались достаточно памятливы, чтобы не биться о лампы дневного света. Тест SAT[8 - SAT (Scholastic Aptitude Test) — в США тест на проверку способностей и наклонностей: этот экзамен предлагают всем поступающим в университет. Школьники сдают его в два этапа — в предпоследнем и выпускном классах. Идеальным результатом считается 1600 баллов.] они сдают примерно на два балла.




Подобно большинству ученых, Марта Вейсс руководствуется на своем исследовательском пути вопросами, которые задает себе сама. Каждая разгаданная загадка порождает новую. Марта пыталась разобраться, почему цветы меняют окраску, как бабочки усваивают значение цвета, насколько унифицирована форма убежищ, которые гусеницы толстоголовки сшивают из листьев, каковы механизмы выброса экскрементов из этих убежищ. Тут пришлось заинтересоваться тем, как отделываются от отходов жизнедеятельности другие животные. И теперь Марта разрабатывает научное направление, которое сама называет экологией дефекации.

— Гусеницы — благодатный материал для изучения. Ведь их отходы выглядят и пахнут относительно безобидно, — говорит она. — Но я также заинтересовалась и тем, как другие живые существа решают этот вопрос. Взять, например, птиц…

Впрочем, мы отвлеклись от мозга бабочек. Зато кое-что узнали о том, как работает мозг человека.




Глава 6

Бабочки Матисса


Бабочки больше всех других существ похожи на создания художников. Точнее, студентов художественной школы.

Геликонида харитония, по-английски также именуемая длиннокрылкой-зеброй, — вся в черно-белую полоску, точно диван в доме моего свекра.

Испод крыльев харакса двухвостого — шоколадно-коричневые, белые и зеленые завитки, череда оранжевых крапинок, металлически-синие пятна, желтые фестоны. Летающий лоскут батика. Благовония и бисерные фенечки. Джоан Баэз.

Тропическая геликонида мельпомена — абстракционизм. Боярышница — арт-деко. Перламутровки и шашечницы — этакие клетчатые галстуки. Морфо — витраж. Поликсена — цирковая афиша.

Шевроны, зигзаг, «капельки».

Невозможно поверить, что эти расцветки и узоры — «от природы».

Бабочка — это две пары крыльев, порхающих туда-сюда среди бела дня. Ни зубов, ни когтей. Быстро летать не может. В ее брюшке достаточно питательных веществ, чтобы птица могла наскоро перекусить.

Что же выручает бабочку? Сила искусства.

Бабочка подобна рекламным щитам, какие носят на себе «люди-сэндвичи». Я хочу сказать, что ее можно видеть с двух сторон. Когда передние и задние крылья раздвинуты, широко расставлены, виден один узор — тот, что на верхней стороне крыльев. Именно этот узор демонстрирует бабочка, когда греется на солнце или планирует в воздухе. Когда же бабочка складывает крылья над спиной, сводя их вместе, становится заметен другой узор — на нижней стороне. Его видно, когда бабочка отдыхает на листочке или пьет нектар. Почти во всех случаях два узора — верхний и нижний — резко различаются между собой.

У бабочек, а также гусениц и куколок, яркие цвета и несложный узор — это предупредительная окраска, предостережение, которое должно легко запоминаться. Допустим, голубая сойка по неопытности скушала монарха. Вы тут же увидите, как она поперхнется, срыгнет, задергает головой, взъерошится, примется вытирать клюв, закроет глаза с таким видом, будто умоляет своего птичьего бога избавить ее от мучений…

Но искусство — это не только череп и скрещенные кости.

Искусство может служить волшебным плащом-невидимкой.

Волны и завитки гамадриаса фебруа сливаются с волнами и завитками на древесной коре. Малинная перламутровка, усеянная темными и светлыми пятнами, растворяется в освещенном солнцем лесу среди таких же миниатюрных лужиц света и тени. Бабочки, прикидывающиеся листьями, замирают, как натурщицы, — и попробуй их отыщи!

На некоторых таких «листьях» есть даже особые белые пятнышки — имитация просвечивающих дырок и надрывов.

Искусство — это обман, отвлекающая уловка.

Цветные колечки на крыле бабочки притягивают взгляд хищника к хвостовой части, не столь стратегически важной, как голова. Полосы и кривые обычно завершаются «глазком» ложной головы: в одних случаях она изображена в абстрактном стиле, в других — вполне реалистично. Птица клюет «глаз», отхватывает кусочек крыла, а бабочка ускользает. Даже с сильно изодранным крылом бабочка обычно в состоянии улететь, чтобы выгадать еще несколько часов жизни, использовать максимум шансов для спаривания.

Гороховая голубянка обладает вдобавок и камуфляжными «усиками». У голубянок, когда они сидят в позе отдыха, появляется неотличимая от настоящей «голова-обманка» — с глазками и парой ленточек, которые на ветру колышутся, точно усики.

Иногда глазки нарочно имеют большую величину и снабжены «зрачками», совершенно не похожими на реальные, фасеточные глаза бабочки. Это глаза позвоночного животного: кошачьи глаза, глаза хищника.

У дневного павлиньего глаза на верхней стороне передних крыльев — два лилово-черно-кремово-красных глазка, а на верхней стороне задних крыльев — два лилово-черно-кремовых, да еще с узкими полосками «зрачков». Столкнувшись с хищником, павлиний глаз демонстрирует ему все эти красоты, да к тому же издает шипение — этот звук слышится, когда передние и задние крылья трутся друг об дружку жилками.

Взгляд змеи. Демонический взгляд.




Перламутровка пестрая


Узор с нижней стороны крыльев тоже может камуфлировать, отвлекать или пугать. Раздвинутые крылья репейницы — откровенная реклама: черное с оранжевым предостережение: «Хорошенько подумай, прежде чем со мной связываться!» Однако когда репейница сидит со сложенными крыльями, коричневые тона испода легко сливаются с фоном — ветками, землей. Но вот репейницу засекли — тогда она делает передним крылом выпад, показывая ранее невидимое оранжевое пятнышко. Хищник видит внезапную яркую вспышку. Пятнышко снова скрывается под задним крылом. Сойка испугана этим неожиданным поворотом событий, сбита с толку: «Кого я, собственно, тут ищу — кого-то ярко окрашенного или кого-то в камуфляже?»

Долгое время биологи считали, что цветные узоры на крыльях развились, чтобы бабочкам было легче узнавать особей противоположного пола. У многих видов самцы окрашены иначе, чем самки. У голубянки идас самец голубой, а самка бурая. Чарльз Дарвин был убежден, что пленительные оттенки голубого обусловлены выбором самок: дамы предпочитают более ярко окрашенных партнеров, и самцы стараются соответствовать их требованиям.

Но у многих видов самки, по-видимому, не отдают какого-то отчетливого предпочтения тому или иному цвету зримого спектра. Экспериментируя с желтушками, исследователи окрашивали крылья самцов в зеленый, красный, голубой или оранжевый цвета. Самки по-прежнему узнавали самцов — вероятно, по запаху — и спаривались с ними. Только способность крыла отражать невидимый для человеческого глаза ультрафиолет, возможно, влияет на реакцию самок, да и то не у всех видов.

Самцы, с другой стороны, в поисках потенциальных подруг действительно ориентируются по окраске. Самцы желтушки эвритемы, заметив на земле бумажное чучело — особенно если оно желтовато-зеленое, одного цвета с исподом самок их вида, — подлетают взглянуть на него поближе. Самцы других видов могут погнаться за алой ленточкой в волосах или мелькнувшим вдалеке голубым платьем…

Более того, окраска помогает самцам избегать друг друга. В глазах самца эвритемы крыло другого самца, отражающее ультрафиолетовые лучи, выглядит отталкивающе. Зрелище столь уродливого крыла заставляет отпрянуть как самцов этой желтушки, так и самцов близко родственных видов. Эти самцы не желают знакомиться друг с другом! Зачем тратить время на сватовство, чтобы, приблизившись, обнаружить — перед тобой особь твоего пола…

Искусство — это коммуникация.

Искусство — это ракетница, сигнализирующая о возможности сексуального контакта.

Искусство — это грубое мужское «отвали!».




Термин «чешуекрылые» — перевод-калька греческого lepidoptera. По-гречески значит «чешуйка», a pteron— «крыло». Крылья бабочки — это две прижатых одна к другой плоских тонких пластины, удерживаемые системой пустотелых трубочек — жилок. С обеих сторон — верхней и нижней — крылья покрыты рядами чешуек, частично перекрывающими друг друга. Стандартная чешуйка имеет клинообразную форму. Основание у нее гладкое, а верхушка зазубренная; с помощью стебелька чешуйка вставляется в надлежащий паз на плоскости крыла. Чешуйки имеются на разных частях тела бабочки, включая голову, брюшко, ноги и грудь. Чешуйки — это переродившиеся волоски; первоначально они, возможно, решали прозаическую задачу теплоизоляции.

Каждая чешуйка одноцветна. В узор они складываются по принципу мозаики. Цвет может быть обусловлен пигментацией самой чешуйки, или ее строением, или эффектом наложения чешуек друг на друга. Либо всеми тремя факторами сразу.

Пигменты, содержащиеся в чешуйке, отражают красный, оранжевый и желтый цвета, а также некоторые оттенки синего, зеленого и фиолетового. Наиболее распространенные пигменты — меланины. Их молекулы поглощают большую часть спектра; соответственно, окраска получается черная или в коричневых тонах. Темная окраска лучше удерживает свет, что помогает бабочке быстрее согреться на солнце. В высокогорных районах бабочки часто имеют темную окраску или усеяны темными пятнами.

Искусство — это тепло.

Строение чешуйки заставляет свет рассеиваться. Происходит дифракция. Почему у репницы крылья матово-белые? Потому что свет, падая на рифленую верхнюю поверхность чешуек, рассеивается во всех направлениях. Варьируя строение чешуйки — наращивая высоту бороздок или располагая их под другим углом, наполняя ее кристаллическими решетками или тонкими ярусами, расположенными на равном расстоянии друг от друга, — мы получим различные цвета и оптические эффекты: радужную синеву тропического морфо, атласный блеск филенора, изумрудное сияние хвостатки аффинис.

Палитра бабочки зависит от микронной разницы в размерах чешуйки, от малейшего утолщения бороздки.

Оптические эффекты гармонируют между собой. Структурные особенности, порождающие радужно-синий цвет, сочетаются с красным пигментом, отвечающим за то, чтобы у фиолетового цвета появился металлический отлив. Чтобы придать структурной белизне некоторых бабочек кремовый оттенок, необходима мочевая кислота — отходы жизнедеятельности. Перламутрово-белый обусловлен частичным наложением чешуек.

Мы любим бабочек еще и за то, что нам так легко их определять. Дневные бабочки подразделяются на восемнадцать тысяч видов — и каждому виду, за редкими исключениями, соответствует свой, уникальный рисунок крыла. Раздобудьте определитель, потратьте несколько дней, и вы научитесь с первого взгляда распознавать все основные виды, распространенные в вашей местности. Вот репейница. Вот шашечница поладриас. А это желтушка цезония. Благодаря бабочкам мы можем чувствовать себя страшно умными.

А на самом деле это сами бабочки страшно методичны. Биолог Фредерик Ниджхаут напоминает нам, что каждый элемент крыла бабочки — «это не просто случайная крапинка или полоска, какие мы видим на шкурах млекопитающих». Нет, каждая деталь узора заложена в проектную документацию. Модульные элементы этих пятен, полосок и каемок могут варьироваться по цвету, форме и количеству, но их расположение на крыле весьма стабильно.

Узоры на крыле бабочки, пишет Ниджхаут, «столь же неизменны и первичны», как черепные кости и конечности рыси, слона или кита. Они демонстрируют, «какого разнообразия можно добиться, переставляя и по-разному комбинируя относительно малое количество базовых элементов».

Перемешать, подобрать по цвету, прибавить, убавить.

Искусство — арифметический фокус.




Раздобудьте определитель, потратьте несколько лет, и все равно ошибок не избежать. Это поначалу распознавание бабочек кажется простым делом, но эта простота обманчива. Чувствуешь себя уверенно. Задираешь нос. Упиваешься звуком собственного голоса. Но стоит присмотреться внимательнее…

Отдельные особи одного вида несколько разнятся между собой, что естественно. Глазок чуть покрупнее, окраска поярче…

Самцы могут поразительно отличаться от самок того же вида. Самка парусника главка может выйти из хризалиды полосатой, под стать самцу, или окрашенной в темные тона (мимикрируя под темно-синего несъедобного филенора). У желтых самок главка и дочки желтые. У черных черные.

Особи одного вида могут отличаться и внешними признаками мутации. Естественный отбор работает так: некая особенность окружающей среды или какой-то другой фактор влечет за собой гибель некоторых индивидов, а другие индивиды остаются живы и успешно производят на свет потомство. В результате естественного отбора может оказаться, что целая популяция или группа животных перенимает адаптационную стратегию (мутационный признак или измененное свойство) у наиболее приспособленного индивида.

Бабочки одного вида, живущие в разных ареалах, могут различаться внешне и образовывать различные географические расы. Каждая раса адаптирована к условиям жизни именно в этом ареале. Чем дальше на север едешь по Великобритании, тем более блеклой становится болотная сенница, тем меньше у нее глазков. Популяции или расы одного вида, максимально удаленные друг от друга на шкале внутривидовой изменчивости, можно принять за два разных вида.

Есть также виды, для которых характерен «полиморфизм поколений». Местность одна и та же, но бабочки, рожденные в разное время, выглядят по-разному. Пестрокрыльницы, выходящие из куколок весной, похожи на перламутровок, а более поздние, летние, — на ленточников камилла.

Вариация одной африканской бабочки, соответствующая холодному сезону засухи, имеет на исподе крыльев крохотные глазки. У вариации, соответствующей теплому сезону дождей, глазки крупнее. В засушливую холодную погоду бабочки в основном пассивны, и крупные глазки могут сделать их более заметными для птиц и ящериц; неброский рисунок — более надежная защита. Когда тепло и сыро, предпочтительнее крупные глазки, отвлекающие хищников.

У подобных видов узор крыла зависит от температуры окружающей среды. Решение принимается либо в период развития гусеницы, либо во время формирования взрослой особи в куколке. У вышеупомянутой африканской бабочки маленькие глазки формируются, когда куколке прохладно, а большие — когда куколке тепло.

Приспосабливаясь к смене времен года, такие виды производят на свет потомство, которое способно отреагировать на эти перемены; потомство, которое не погибнет прежде времени. Однако когда ученые стали выращивать этих бабочек в лаборатории при постоянной температуре и намеренно вывели два подвида с мелкими и крупными глазками, к двадцатому поколению бабочки утратили способность к диморфизму, потеряли гибкость. И в жару, и в холод у одного подвида вылуплялись бабочки с мелкими глазками, а у другого — с крупными.

Вот черный парусник главк. А рядом, на том же цветке, такой же парусник главк, только желтый. Краеглазка эгерия в Скандинавии окрашена светлее, чем в Северной Африке. Есть вид, у которого в сезон дождей особи красные, а в сезон засухи — голубые. Другой вид потемнел в ответ на загрязнение воздуха. У кого-то становится одним глазком больше. У другого — одним глазком меньше.

Искусство — беспрерывный диалог с миром.




Глава 7

Истории любви


Где-нибудь в Европе — допустим, во Франции, — самец семелы замечает пленительный (в его представлении) силуэт: почти квадратный прямоугольник, перемещающийся в воздухе рывками. Для самцов этого вида окраска потенциальной подруги непринципиальна. Правда, наибольший энтузиазм вызывают красный или черный цвета. Иногда силуэт действительно принадлежит самке семелы — коричневато-черной бабочке с узором крыльев, который делает ее незаметной на фоне голой земли. В других случаях чарующий силуэт — всего лишь лист дерева, крупная пчела или обрывок бумаги. Но всякий раз самец семелы кидается в погоню, полный надежд.

Если объект вожделения не перышко, а самка, и если самка готова к спариванию, она приземлится. Самец следует ее примеру и усаживается «лицом» к ней. Он весь трепещет. Дергает усиками. Раздвигает — точнее, распускает крылья. Распластывает усики по земле. Изгибает тельце «в изящном поклоне» (по выражению некоторых энтомологов) и накрывает усики самки своими передними крыльями. Посыпает рецепторы на ее усиках химическим феромоном, который даже ученые называют «порошком любви».

Затем самец пытается коснуться тела самки своим брюшком. Если «порошок любви» сработал, она поднимет крылья и расслабится. (Если же она не желает спариваться, то напряжет мускулы и быстро-быстро захлопает крыльями.) Две створки (или защелки) на теле самца раздвигаются, чтобы обнажить его пенис, а заодно сдавить брюшко самки таким образом, чтобы ее половые органы также обнажились и стали досягаемы.

Чтобы вставить надлежащий мужской орган в надлежащий женский, требуется несколько секунд. Пара, прочно сцепленная между собой, остается на месте около часа.




Парусник главк патрулирует лесную тропинку, или сырую низину в долине, или речной берег. Он жаждет любви. Он непременно посещает самые привлекательные в округе цветы, но главным образом интересуется теми деревьями и кустарниками, которые памятны ему с детства, теми растениями, на которых он кормился, когда был гусеницей. Около них непременно должны быть самки — и те, что недавно вывелись из куколок, и те, кто ищет подходящее место для откладывания яиц.

Для поисков партнерши самцы бабочек используют две основных тактики: либо прочесывают местность, либо сидят и ждут, пока подруга прилетит сама. Если кормовые растения в окрестностях найти легко, самцы предпочитают странствия — ведь путешествуя легко найти и самок. Если кормовые растения сильно разбросаны по местности или встречаются редко, самец предпочитает застолбить за собой определенную территорию, которую он защищает от других самцов (например, это может быть заметное издали цветущее дерево), и ждать, пока самка отыщет его самостоятельно. Иногда самцы защищают от соперников и определенный участок кормовых растений или источник нектара. Виды приспосабливаются к местным условиям. Приспосабливаются и отдельные особи.




Совокупление самца и самки семелы


Такие «любители вершин», как парусник поликсен, считают, что лучшая точка — самая высокая. Они агрессивно отгоняют самцов своего вида. Для бабочек, которым свойственно территориальное поведение, часто характерны полеты по спиральным траекториям: один самец подныривает под другого и набирает высоту (кстати, такая же стратегия используется для того, чтобы подобраться к самке спереди). Второй самец в ответ проделывает то же самое… Так они и летят, поднимаясь все выше. У некоторых видов самцы имеют обыкновение яростно кидаться друг на друга. Другие используют звуковое оружие: например, семелы издают крыльями громкий, впечатляющий шум. Но занять территорию первым — это еще не значит победить. Возможно, все равно придется уступить агрессору, если тот крупнее, опытнее или настойчивее.

Некоторые самцы проводят на своем участке всю жизнь. Другие кочуют: день здесь, день там, от королевства к королевству, из битвы в битву.

Парусник главк прочесывает местность, высматривая, не мелькнет ли где милое желтое крыло. Возможно, его также возбуждают черные полоски, или череда голубых крапинок на нижней стороне крыла, или красная клякса у хвоста. Самцу приходится напоминать себе, что некоторые самки главка окрашены в темные тона в подражание несъедобным филенорам. Порой самец, не узнав в этих самках представительниц своего вида, пролетает мимо. И как же потом жалеет об этом.

Как и все самцы главка, он вышел из хризалиды раньше, чем самка, на много дней раньше. Благодаря этому он успел разработать наилучший маршрут патрулирования и оптимальный график посещения нектарных растений и луж. Лужи нужны главку для важного дела. Самцы собираются в сыром месте, желательно там, где имеется моча или экскременты. Точно пьянчуги у стойки бара, они жадно сосут из грязи ценные минералы и соли, а иногда и аминокислоты. Если земля, содержащая питательные вещества, подсохла, главк срыгивает на нее жидкость. Земля размокает, и главк втягивает сырую взвесь хоботком. Если ему по-настоящему посчастливится, он угостится влажными фекалиями. Или, возможно, падалью.

Однако главное занятие самца — это ждать.

Ожидание Ее. Ожидание любви. Ожидание судьбы.

Найдя избранницу, самец примется взволнованно метаться в воздухе. Начнет метаться и она. Вокруг распространится аромат сладостных феромонов. Даже проходящий мимо человек вдруг остановится, начнет принюхиваться. Жимолость? Лаванда? Жасмин? Эволюция сделала феромоны бабочек похожими на манящие запахи цветов, что сулят вкусное угощение и хмельное питье (ведь растения тоже привлекают насекомых ради продолжения рода). А мы, в свою очередь, давно уже завладели цветочными ароматами, заимствовали их для наших духов и одеколонов, усиливаем с их помощью наши собственные влечения.

Бабочки приземляются. И вот — соитие. В том, что касается техники совокупления, у самцов парусника есть одно преимущество: на их гениталиях, как мы уже знаем, имеются участки, реагирующие на освещенность. Когда самец занимает правильную позу относительно самки, на клетки этих участков перестает падать свет, и самец заключает, что можно приступать к следующему этапу.

Самец передает свою сперму в толстостенном мешочке, состоящем в основном из белков, которые он накопил в бытность гусеницей, а также питательных веществ, извлеченных из нектара и грязи. Этот мешок называется сперматофор («носитель спермы») и может составлять от четырех до восьми процентов от общего веса самца. Питаясь этим свадебным даром, самка поддерживает в себе силы, пока ищет место для кладки. У некоторых видов белки сперматофора повышают плодовитость самки. Чем массивнее подарок, тем лучше: тем дольше самке не захочется совокупляться вновь. Значит, повышаются шансы именно этого самца: его сперма будет использована, прежде чем ее заменит семя преемника. У бабочек преимущество отдается самой свежей сперме; кто кончил последним, становится первым.

Сперматофор — единственная инвестиция самца главка в благосостояние потомства. Некоторые бабочки делают для своих отпрысков гораздо больше. Самец репницы передает им химикат, которым самка спрыскивает яйца при их движении по яйцекладу. Этот феромон запрещает другим самкам откладывать яйца рядом. Дескать, эта еда зарезервирована только для гусениц определенного самца.

Самец главка отцепляется от самки. Но оставляет ей еще один подарок — оставляет в ее гениталиях маленькую пробку. Не хочет, чтобы она совокуплялась вновь. Генитальные пробки используются многими видами. Их величина и эффективность различны. В конце концов пробка потеряется или сломается. Предполагают, что самка главка может выдернуть ее и сама.




Данаида королева внешне похожа и на монарха, и на ленточника архиппа. Все эти виды имеют черно-оранжевую предупредительную окраску. Эта взаимная мимикрия ясно сигнализирует: «Все три вида невкусные». Птица, попробовавшая расклевать несъедобного монарха, тут же вспоминает свои неприятные ощущения, едва замечает невкусного ленточника архиппа или королеву. Это сходство помогает королеве выжить, но самцы уже не могут полагаться только на зрение, когда ищут самок своего вида. Для видов, защищающих свою жизнь при помощи мимикрии, химические сигналы намного важнее, чем визуальные. Система этих сигналов очень сложна: они несут информацию не только о половой и видовой принадлежности, но и о возрасте, физическом состоянии и предыдущих совокуплениях.






Знакомства

№ 24: Мужчина ищет женщину, 23–35 лет, без домашних животных, без паразитов, любовь к детям и нектару обязательна.





Для начала самцу королевы нужен одеколон. Ингредиенты для его синтеза имеются в сухих листьях определенных растений, содержащих алкалоиды. Самец королевы срыгивает на листок и жадно высасывает получившуюся жидкость: теперь она обогащена алкалоидами, которые высвобождаются при распаде тканей растения. Ученым доводилось наблюдать, как бабочки царапают здоровые листья растений, чтобы спровоцировать процесс отмирания. Экспериментальным путем установлено, что у самцов, которых не подпускают к таким растениям, возникают проблемы со спариванием. В полевых условиях можно видеть целые стаи монархов и королев, расталкивающих друг друга, чтобы занять местечко поудобнее на сломанной ветке с засохшими листьями.

Гусеницы некоторых видов извлекают из растений алкалоиды и накапливают их в своих телах: превратившись в бабочек, они останутся несъедобными или ядовитыми для хищников.

Однако королевам и монархам еще нужнее другие токсины: карденолиды — яды, действующие на сердце. Их можно найти в растениях семейства молочайных. Самцы королевы используют токсичные алкалоиды для синтеза феромона, который издали влечет, манит к ним благосклонно настроенных самок. Этот феромон самец держит наготове, в удобной железе на заднем крыле.

У самцов королевы есть также органы, именуемые кисточками. В обычном состоянии кисточки втянуты в брюшко. Увидев самку, самец опускает кисточки в железу у себя на заднем крыле и набирает на них пахучее вещество собственного производства. Затем устремляется вслед за самкой, подлетает под нее, обгоняет — и, вытянув кисточки, осыпает «приворотным зельем». Чем больше алкалоидов «принял» самец, тем более приятным кажется самке его запах, тем громче сигнал: «Я здоров, я могуч, я припас хороший свадебный подарок».

В букет химических веществ, содержащихся в секрете самца, входит также ингибитор, побуждающий самку прервать полет, и клей (он нужен, чтобы порошок приставал к усикам самки). Если самец совершает свои ухаживания в воздухе, самка приземляется. Самец продолжает трясти кисточками: если самка согласна, она складывает крылья и позволяет самцу приблизиться к ее брюшку. Он прижимается к ней, касается ее усиков. Они совокупляются.

Если самка отвергает самца, она часто бьет крыльями. Самец настойчиво пытается спикировать на нее, заставляя вновь подняться в воздух, и, когда она вспархивает, повторяет ритуал ухаживания с самого начала. Иногда — но не обязательно — со второй попытки самец все-таки добивается успеха.

Как только половые органы сцепляются, самец взлетает, неся на себе самку. Это так называемый постбрачный полет. Пара может оставаться вместе довольно долго — до восьми часов. Для этих полетов самец предпочитает более укромные места.

У некоторых видов все наоборот — более крупные самки несут на себе самцов. Иногда после спаривания самка летает, волоча за собой по воздуху беспомощно свисающего партнера, пытаясь от него отделаться, — только вот органы никак не расцепляются.

Во время совокупления самец передает самке свою сперму в сперматофоре, содержащем также алкалоиды, ранее извлеченные из растений. Возможно, самка использует эти вещества, чтобы сделать свое тело еще более ядовитым, либо насыщает ими яйца, чтобы уберечь потомство.

За свою жизнь самка королевы спаривается максимум пятнадцать раз. Она делает несколько кладок, оплодотворенных разными самцами.

Пусть самцы возьмут на себя хотя бы сбор алкалоидов: у самок и так дел невпроворот.

Монархи не столь галантны. У их самцов кисточки слишком малы, чтобы очаровывать самок своим ароматом. Монархи обычно зимуют большими колониями и, проснувшись от спячки, незамедлительно приступают к спариванию. Самок в колонии предостаточно, а риск нечаянно совокупиться с представительницей чужого вида невелик. Вместо долгого ухаживания монарх берет подругу на абордаж в воздухе: наваливается на нее и заставляет совершить посадку. На земле он касается самки своими усиками, та смиряется со своим уделом, и самец возносит ее в воздух.

Мириам Ротшильд называет монарха «тираном», а его поведение — «ярчайшим примером мужского шовинизма в царстве животных».

В дни, когда монархи рьяно спариваются, можно наблюдать, что они пьют много росы. Их сперматофор может содержать девяносто процентов воды и составлять до десяти процентов от общего веса самца; чем крупнее и влажнее сперматофор, тем дольше самка будет протестовать против последующих совокуплений с другими самцами.






Знакомства

№ 189: Мужчина, характер властный, ищет женщину любого возраста для интимных отношений с элементами ролевой игры. Любовь к полетам обязательна.





«Занимайтесь любовью, а не войной!» Но иногда любовь и война — одно и то же. У большинства видов бабочек самка может предотвратить изнасилование, подняв брюшко в позе несогласия, — иначе говоря, сама контролирует доступ к своим половым органам. Однако у некоторых видов изнасилования случаются нередко, а есть даже виды, для которых это норма. Самцы Heliconius charitonia из семейства геликонид сторожат страстоцветы, на которых окукливаются гусеницы. Эти самцы находят куколок женского пола по запаху, регулярно инспектируют их и устраиваются на ветках так, чтобы перехватить юную самку, как только она выйдет из хризалиды.

А точнее, накануне выхода из хризалиды.

Самцы борются за право первым пробить оболочку куколки и вставить в отверстие свой половой орган. Самцы покрупнее пристраиваются сверху прямо на куколку. Другие носятся вокруг и тоже пытаются сесть на нее. У некоторых геликонид самка спаривается единственный раз в жизни — при вышеописанных обстоятельствах (у других видов семейства она может спариваться и позднее). Иногда самцы травмируют самку при изнасиловании, и она умирает.

Вероятно, практика спаривания с куколками возникла в малочисленных популяциях, где самцы отчаянно прочесывают местность в поисках неоплодотворенных самок. Один самец повысил свои шансы, обнаружив куколку и подождав около нее. Спаривание с куколками стало, так сказать, чем-то вроде превентивного удара. Некоторые самцы геликонид совокупляются и с куколками других видов. Хотя это и родственные виды, межвидовое спаривание кончается смертью самки. Возможно, такое поведение призвано уменьшить число конкурентов, претендующих на кормовые растения, — потомков других самцов.

Аполлоны тоже с подругами не миндальничают. Самцы ловят самок в воздухе или захватывают в плен на земле. Девственницы прячутся в траве, но их отыскивают по запаху. Самкой аполлона легко овладеть насильно, поскольку половые органы у нее расположены снаружи туловища. После спаривания самец выделяет и приклеивает к брюшку самки специальную структуру под названием сфрагис, этакий «пояс целомудрия». Сфрагис прочнее и устроен гораздо более замысловато, чем крохотная генитальная пробка. Он задуман так, чтобы самка проносила его всю жизнь. Сфрагис страшно обременяет самку: тяжелый, неуклюжий, мешает откладывать яйца… Среди дневных бабочек только один процент видов использует это крайнее средство.

За оплодотворенными самками самцы аполлона гоняются не менее рьяно, чем за девственницами. Молодая оплодотворенная самка пытается спастись бегством, а когда ее все же настигают, сопротивляется. Самка постарше ведет себя более пассивно — замирает на месте и ждет, пока самец пытается содрать с нее сфрагис. У многих самок брюшко покрыто шрамами — острый, как игла, пенис самца иногда соскальзывает и ранит их.

Почти у всех аполлонов сфрагис представляет собой пустотелый широкий предмет, слишком большой и гладкий, чтобы за него было можно ухватиться; у некоторых видов он дополнен поясом с двумя острыми выступами, искривленными на манер рогов. В большинстве случаев попытки снять сфрагис проваливаются, хотя иногда какому-нибудь самцу удается приподнять эту штуковину, точно домкратом. Можно снять и деформированный сфрагис — изделие пожилого самца, у которого ресурсы на исходе, — либо совсем свежий, еще не успевший затвердеть. Поставив специальный опыт, экспериментаторы подсчитали, что пять процентов самок аполлона все же были вторично оплодотворены.

Между сфрагисом (поясом целомудрия) и сперматофором (свадебным даром) есть нечто общее — оба они поступают непосредственно из организма самца. У видов, использующих сфрагис, сперматофоры довольно жалкие; собственно, самцам уже и не обязательно тратить силы на изготовление сперматофора, поскольку их самки все равно больше не способны отвергать самцов, двигая брюшком или запрещая доступ к своим внутренним органам. Самцы больше не видят необходимости старательно ухаживать и дарить ценные подарки.

Почему же самки позволяют, чтобы с ними так обходились? Точнее, почему эволюция предпочла самок с внешними половыми органами, самок, которых легко насиловать и «запирать на замок», предотвращая дальнейшее спаривание?

Самки в целом стремятся к повторному спариванию. Так они получают больше ресурсов для своих яиц: новую сперму взамен истощенной или испорченной, а может быть, им посчастливится встретить носителя более ценных генов. В любом случае от разных самцов они получат более широкий ассортимент различных генов, что обеспечивает повышенную изменчивость потомства: ему будет легче адаптироваться к постоянно меняющимся условиям жизни. Спаривание — процесс утомительный и даже самоубийственный. Но ради блага своих яиц, ради выживания своего потомства, ради продолжения своего рода самки спариваются вновь и вновь.

Самцы в целом не хотят, чтобы самки спаривались повторно, поскольку новая сперма получает преимущества над их собственной. Самцы пытаются предотвратить повторное спаривание самок, формируя эволюционным путем более эффективные генитальные пробки, или предлагая подругам более крупные сперматофоры, или обоими способами сразу.

Виды бабочек, использующие сфрагис, происходят, вероятно, от видов, где самцы когда-то изготавливали крупный сперматофор и эффективную пробку. Но в ходе дальнейшей конкурентной борьбы между собой самцы научились удалять чужие пробки. А у самок развились внешние половые органы, которые самцам не так легко закупорить, зато другим самцам проще откупорить.

Тогда самцы и «придумали» сфрагис — образование, которое со временем становилось все более прочным и замысловатым.

Заодно самцы обзавелись набором инструментов для удаления некачественного или незавершенного сфрагиса. Мужские гениталии у этих видов снабжены «стамесками», которыми можно поддеть сфрагис, и большими «тисками», имеют заостренные кончики. Самцы вида, который предпочитает не ухаживать, а овладевать силой, могут также иметь одиночный гипертрофированный коготь, которым они цепляют самку. Мембраны крыльев у обоих полов обычно отличаются удивительной прочностью — они ведь должны выдерживать ожесточенные брачные сражения.

Подытожим. Появление эффективных генитальных пробок повлекло за собой перемещение женских половых органов на поверхность тела. Это повысило шансы самок на повторное спаривание, но обусловило целый ряд адаптивных реакций со стороны самцов. В результате — насильственное совокупление и сфрагис.

По крайней мере, такова вполне правдоподобная версия произошедшего, восстановленная Бертом Орром из Гриффитского университета в австралийском штате Квинсленд.

Я рада, что хоть кто-то может это объяснить.

— В моей жизни был период, — признается Берт, — когда бабочки давали мне все, что я в иных обстоятельствах стал бы искать в искусстве, литературе, религии или романтической любви. Бабочки — это красота. Бабочки — это целеустремленность и осмысленность. Им сопутствует особая поэзия. О, их имена, эти звучные греческие словосочетания. Agrias sardanapolus! Pamassius autocrator!

Помешательство достигло пика, когда Берту было лет двенадцать-четырнадцать. Впрочем, и теперь он не находит слов, чтобы выразить всю силу своей любви к бабочкам.

— Это настолько красиво, что нет слов, — поясняет он. — Досадно, особенно для ученого, когда нечто столь подлинное, столь осязаемое не удается выразить вербально.

Что ж, под этими словами могли бы подписаться многие поэты.

Берт впервые начал изучать сфрагистические виды на примере крессиды. Самец, окрашенный в красно-бело-черные тона, более крупный, чем самка, овладевает ею насильно. У самки окраска блеклая, грязновато-бурая, что, возможно, помогает уже оплодотворенным самкам прятаться от самцов. Кроме того, самка может использовать сигнал отказа: поднять брюшко и продемонстрировать сфрагис; самец сам решает, стоит ли повторять попытку.

Война полов, гонка генитальных вооружений постоянно преподносит сюрпризы. У одной африканской бабочки самки, чтобы противостоять образованию сфрагиса, развили длинные трубчатые органы, уходящие внутрь тела. Теперь материал, выделяемый самцом для изготовления сфрагиса, просто попадает в эту трубку, которая не особенно мешает повторному спариванию.

У некоторых видов самки, наоборот, «помогают» самцам: обзаводятся крючками и креплениями, которые удерживают маленькую генитальную пробку на положенном месте. Это позволяет самцам вкладывать ресурсы в изготовление крупных сперматофоров.

— Ход борьбы полов предсказать сложно, — говорит Берт. — Иногда, чтобы нейтрализовать какую-нибудь уловку самок, самцам требуется целый ряд хитростей. Но бывает и наоборот. В некоторых случаях требуется совсем немного, чтобы склонить чашу весов в пользу того или иного пола. Благодаря этому потенциальному дисбалансу сил эволюция порой выходит из-под контроля, принося экстремальные, странные плоды. Например, сфрагис.

Одним из последствий сфрагиса является тот факт, что самкам сфрагистических видов достаются только скудные ресурсы. Чем меньше у самки ресурсов, тем менее успешным, по-видимому, оказывается воспроизводство рода. Вероятно, потому-то остальные девяносто девять процентов видов бабочек и разработали иные стратегии.




Совокупление пары брюквенниц может длиться до двадцати часов. За это время самец вводит самке своего рода антиафродизиак, которым она позднее пользуется, чтобы спровадить нежеланных поклонников. Брюквенницы бывают весьма агрессивны. После спаривания самке не до самцов — следующие двадцать часов она предпочитает провести, лакомясь нектаром и откладывая оплодотворенные яйца. Кроме того, ей нужно переварить белки, содержащиеся в массивном сперматофоре.

По-видимому, репеллент, которым одарил ее самец, весьма эффективен. Остальные самцы пренебрегают даже девственницами, которые им смазаны. Но в конце концов это «антиприворотное зелье» выветривается, и самка брюквенницы вновь готова принимать ухаживания.

На несколько дней самцов и самок объединяют общие интересы.

В мире бабочек это может сойти за любовь.




Глава 8

Мать-одиночка


Ты отяжелела. В брюшке у тебя полным-полно яиц. Объемистое брюшко тянет тебя к земле.

Зрение у тебя хорошее, и ты им по праву гордишься: у тебя пара сложных фасеточных глаз, которые состоят из сотен маленьких глазков, причем у каждого имеется своя отдельная линза-хрусталик. Ты умеешь одновременно смотреть вперед, вверх, назад и вниз. Ты способна распознавать все цвета спектра: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Да вдобавок ультрафиолет плюс все оттенки, к которым он примешан: ультрафиолетово-фиолетовый, ультрафиолетово-синий, ультрафиолетово-зеленый. Тебе трудно переключаться с ближних предметов на дальние и наоборот, нелегко различать мелкие детали узоров и замысловатые формы. Но две очень важные для тебя формы ты знаешь хорошо: широкие овальные листья крупнолистного техасского кирказона и узкие, больше похожие на травинки, листья змеевидного кирказона.

Эти дикие раскидистые многолетники растут в сосновых рощах на востоке Техаса — там, где ты живешь. У обоих видов кирказона цветки мелкие, лиловато-бурые, с неприятным запахом: их аромат призван привлекать опылителей — мух и жуков-мертвоедов. На обоих видах кормятся твои гусеницы — едят листья и абсорбируют содержащиеся в них аристолохические кислоты. Именно благодаря этим кислотам твои дети несъедобны для птиц. Ты медленно летишь над травой и кустами, высматривая листья своей излюбленной формы.

Сегодня тебе нравятся широкие овалы. В прошлый раз ты отложила яйца на широкий овальный лист и теперь можешь думать только о широких овалах. Такая у тебя идея-фикс.

Вообще-то на дворе март, и ты только-только начинаешь откладывать яйца, так что широких овальных листьев крупнолистного кирказона в округе сейчас гораздо больше, чем узких листьев змеевидного. Со временем ты, возможно, разлюбишь овалы ради листьев иной формы. Гибкость мышления сослужит тебе хорошую службу, поскольку широкие листья техасского кирказона с возрастом грубеют, делаются жесткими, их почти невозможно переварить, да и содержание азота в них падает. На таком растении твои гусеницы, чего доброго, умрут с голоду. А вот змеевидный кирказон остается нежным всегда, даже в мае.

Будь ты способна любить, ты бы любила своих гусениц безумно, всем своим крошечным, длинным, замысловато изогнутым сердцем, всеми инстинктами своего мозга-горошины. Правда, вырастить гусениц не так-то просто. Но ты знаешь: они в этом не виноваты.

Виновато кормовое растение. Слишком уж оно маленькое. Твои прожорливые крошки съедают его без остатка и ползут к следующему. Иногда для того, чтобы успешно окуклиться, гусенице приходится отыскать и съесть пятьдесят кустиков кирказона. Но ключевую роль играет первый кустик — тот, который ты сейчас разыскиваешь. Чем крупнее будет твоя гусеница, когда настанет пора расставаться со своим первым кустиком, тем больше у нее шансов выжить.

Набравшись терпения, ты летаешь над лужками, зарослями травы и кустами, высматривая листья своей любимой формы, пытаясь уловить запах кормового растения при помощи усиков, макушки и крыльев — всеми частями своего тела, на которых есть обонятельные рецепторы. Кружишь, кружишь — и вот присаживаешься на широкий овальный лист. И стучишь по нему ножкой.

Своими ножками ты тоже гордишься — они снабжены вкусовыми рецепторами, которые опознают сладкое с безошибочным чутьем первоклассника. Когда твои ножки ощущают сладкий вкус, ты опускаешь хоботок — собираешься приступить к еде.

Простукивая лист кормового растения, ты делаешь его химический анализ. Поскольку ты самка, лапки (нижние сегменты ножек) у тебя прочные, сконструированные так, чтобы выдерживать сильные неоднократные удары. На обеих лапках можно видеть нечто вроде крохотной зубной щетки — это пучки волосков-рецепторов. Лапки заканчиваются коготками, которые ты при необходимости вонзаешь в лист, чтобы до сенсорных волосков дошли соки и запахи.

Побарабанив, ты менее чем за полсекунды определяешь, что этот широкий овальный лист не годится — это не лист техасского кирказона. Ты не удивляешься. Обычная история. Большую часть своей жизни ты тратишь на то, чтобы простукивать неподходящие листья.

Взлетаешь. Садишься. Стучишь.

Взлетаешь. Садишься. Стучишь.

Снова и снова выбиваешь дробь.

Есть! Нашла! Вкус подходящий. И запах правильный. Вот оно — кормовое растение для твоих крошек.

Перестаешь барабанить по листу и начинаешь осматриваться. Нет ли здесь чужих кладок? Если на одном растении окажется слишком много гусениц, твоим потомкам не хватит еды. Не ровен час, примутся поедать друг дружку.

И вот ты замечаешь четыре красновато-бурых бугорка. Не пройдет и нескольких часов, как из этих бугорков выведутся крохотные лилово-бурые гусеницы. Съедят оболочку яиц, а затем примутся пожирать все, что попадется. Будут держаться вместе, пока не подрастут.

Раздосадованная, ты улетаешь.

Снова посадка. Опять барабанная дробь. Взлет. Посадка. Дробь. Взлет. Посадка. Дробь.

Ищешь нужный лист. Находишь. Высматриваешь красно-бурые бугорки. На сей раз их нет. Это растение подходит идеально.

Но ты все равно улетаешь прочь.

Ведь ты принадлежишь к виду филеноров; еще никто не докопался, что именно побуждает тебя все-таки отложить яйца на том или ином листе.

Одна твоя японская родственница, также принадлежащая к семейству парусников, умеет определять, насколько часто встречается ее кормовое растение, «подсчитывая», на скольких растениях она успела посидеть за определенный промежуток времени. От этого зависит, сколько будет яиц в ее кладке. Если местность изобилует кормовыми растениями, она отложит много яиц, если растений не так много — и яиц будет немного.

Возможно, ты действуешь по тому же принципу. Точно пока неизвестно.

В любом случае ты не спешишь, подходишь к делу добросовестно и гордишься этим. Ты не чета некоторым знакомым толстоголовкам, которые роняют яйца наудачу — на какую часть растения упадет, туда и ладно. Ты не опустишься до безобразия, которое позволяют себе пестроглазки галатеи и глазки цветочные, — эти вертихвостки просто-таки сеют свои яйца на лету!

Ты не прикидываешься идеальной матерью. Вот только один пример: в тенистом месте у твоих детей будет больше шансов на выживание. Но ты все равно разыскиваешь растения, что жарятся на солнцепеке, и откладываешь яйца на них: ведь в затененных местах тебя саму поджидает опасность — сети пауков-кругопрядов. Кроме того, тебе нужно тепло, чтобы твои летательные мускулы разогрелись до нужной температуры. Тепло — это энергия, а без энергии далеко не улетишь и по листьям не очень-то побарабанишь. (В иных климатических условиях ты, возможно, беспокоилась бы, что твои яйца поразит грибковая инфекция, и браковала бы все слишком сырые или темные места.)

Иногда ты прекращаешь поиски, чтобы попить нектара из цветка. Тебя привлекает все розовое и лиловое. Ты греешься, раскинув крылья, чтобы отраженное ими тепло обтекало твое тело с боков и снизу. Самцов, желающих с тобой спариться, ты избегаешь или бесцеремонно отвергаешь.

Взлет. Посадка. Дробь. Взлет. Посадка. Дробь. И вот на очередном свободном от яиц техасском кирказоне ты вдруг решаешь: «Хватит перестраховываться!» «Que sera, sera[9 - «Будь что будет» (исп.) — испанская поговорка, ставшая названием знаменитой песни, которую поет Дорис Дэй в фильме Хичкока «Человек, который слишком много знал». — Прим. ред.], — напеваешь ты, — будь что будет».

Ты отяжелела. Твое тело полно яиц. Пора сбросить это бремя.

Ты изгибаешь брюшко в сторону листа и направляешь в нужную сторону свой яйцеклад — закругленный кончик трубки, по которой яйца движутся одно за другим, оплодотворяемые спермой, которая хранится в сперматофоре. На яйцекладе у тебя есть вкусовые и осязательные волоски-рецепторы. Они по второму разу оценивают качество листа. Возможно, в ходе дальнейшего процесса тебе также помогают одиночные простые глазки.

Ты решаешь примерно ту же задачу, что и водитель, которому нужно выбраться задним ходом с забитой парковки. Или летчик, которому нужно совершить посадку на палубе авианосца в открытом море. Осторожнее, осторожнее. Сюда. Теперь во-от туда. Готово. Начать разгрузку!

Но прежде необходимо принять еще одно важное решение. Обычно ты откладываешь от двух до пяти яиц за один раз. Но если на этом растении листьев много, если оно выглядит молодым и здоровым, ты предпочтешь отложить побольше. Кладка будет крупнее и в том случае, если ты давно уже не откладывала яйца и тебе ужасно хочется от них поскорее избавиться.

Решив отложить три яйца, ты выделяешь клей, чтобы прикрепить их к внутренней стороне листа. Это отнимает у тебя примерно минуту. Ты улетаешь, не оглядываясь. Дело сделано. Прежде чем умереть, ты отложишь еще сотни яиц. Сколько их уцелеет и уцелеет ли хоть одно, зависит прежде всего от мест, которые ты выбрала для кладки.

Ты не железная. Поневоле заботясь о своих потребностях, испытывая острую нехватку времени, ты все же старалась выбирать наилучшие места.

Это было нелегко.

Но ты не жалуешься.

И вовсе не рассчитываешь на благодарность.




Самка филенора откладывает яйца





Глава 9

Перелетные бабочки


В 1921 году, во второй половине сентября, над участком длиной в 248 миль[10 - Миля — 1,609 км.] в районе Сан-Маркоса, штат Техас, в течение восемнадцати дней пролетали бабочки-носатки вида Libytheana carinenta. Они держали курс на юг, к Рио-Гранде. Каждую минуту над контрольной точкой пролетало примерно 25 миллионов особей. Всего в миграции приняло участие до 6 миллиардов бабочек.

У носатки на «лицевой части» головы — длинный придаток; когда взрослая бабочка отдыхает, вытянувшись параллельно ветке, сложенные крылья ужасно похожи на лист, а вытянутый, слегка наклоненный «нос» — на черенок этого листа. Крылья носаток, обитающих в Техасе, с верхней стороны окрашены в бурый или оранжево-бурый цвет. По этому фону разбросаны белые крапинки.

Не бабочка, а какой-то Пиноккио.

В мае 1978 года энтомолог Ларри Гилберт из Техасского университета в Остине имел возможность наблюдать и проанализировать следующий феномен.

Зима и весна на юге Техаса выдались засушливыми, что привело к массовой гибели наездников, паразитирующих на гусеницах носаток. А обильные дожди, выпавшие в мае и июне, вызвали настоящий демографический бум у носаток в следующих двух-трех поколениях. В июле ураган «Амелия» принес новые ливни. В этих условиях кормовые растения носаток — вечнозеленые кустарники каркасы — чувствовали себя превосходно. Но и зеленые в желтую крапинку гусеницы носаток тоже чувствовали себя превосходно. Они объели каркасы догола и окуклились. Когда же из хризалид вышла полумиллиардная популяция бабочек, носатки решили стронуться с места.

Вот что происходит, когда мир слишком благосклонен к бабочкам.

Большинство насекомых-мигрантов составляли молодые самцы. У носаток самцы оплодотворяют самок, едва те выводятся из куколок. Но в этом году в первоначальном ареале у каждой куколки уже дежурили старые самцы. Вот молодые и решили отправиться в путь, надеясь отыскать себе девственных, ни за кого еще не просватанных подруг.

К миграции присоединились и некоторые самки, искавшие благоприятные места для кладки. Но большая часть самок осталась, чтобы воспользоваться беспрецедентной реакцией поврежденных каркасов, — а они, точно весной, украсились новыми листочками. Позднее, когда из яиц вывелось новое поколение гусениц и принялось поглощать эти листья, много каркасов погибло, что на несколько лет сделало невозможным новый демографический взрыв у носаток.

Тем временем миллионы бабочек застилали небо. Их длинные носы рассекали воздух. Бабочки набивались в автомобильные радиаторы. Портили вывешенное на просушку белье. Текли над головами людей, точно мутная летучая река.

В детстве Ларри Гилберт видел на юге Техаса огромные стаи носаток. Они появлялись после того, как на смену засухе приходили летние ливни. Бабочки сотнями набрасывались на перезрелые финики во дворе бабушки Гилберта. С этими миграциями совпадало пробуждение природы: буйно распускались листья и цветы, резко возрастала численность прочих насекомых. «Куда ни глянь, всюду бурлила и благоухала жизнь, — вспоминает Гилберт, — а ведь всего несколькими днями раньше здесь простиралась раскаленная, сухая, бесплодная пустыня».

В 1977 году Гилберту удалось попасть в один крупный заповедник. Там-то он и смог отыскать исток реки из бабочек, пересекавшей шоссе в нескольких милях от заповедника. Тысячи зеленых и бронзовых куколок свисали с каркасов, на которых не оставалось ни одного листочка. Воздух отливал каким-то мерцающим блеском — то были нити, связующие детство и зрелость человека. Физика времени в очередной раз продемонстрировала экстравагантность своих законов.

«Признаюсь, я не верю в мимолетность времени! — писал Набоков в своей автобиографии. — Этот волшебный ковер я научился так складывать, чтобы один узор приходился на другой. Споткнется или нет дорогой посетитель, это его дело. И высшее для меня наслаждение — это наудачу выбранный пейзаж, все равно в какой полосе, тундровой или полынной, или даже среди остатков какого-нибудь старого сосняка у железной дороги между мертвыми в этом контексте Олбани и Скенектеди — словом, любой уголок земли, где я могу быть в обществе бабочек и кормовых их растений. Вот это — блаженство, и за блаженством этим есть нечто не совсем поддающееся определению. Это вроде какой-то мгновенной физической пустоты, куда устремляется, чтобы заполнить ее, все, что я люблю в мире».

Ларри Гилберт сформулировал свои ощущения в более прозаичных выражениях:

— Можете себе представить мою радость: я удовлетворил свое любопытство — выяснил, куда и отчего мигрируют носатки.




Мигрирующие бабочки могут отправляться в путь поодиночке или парами, маленькими или большими группами. Большинство из видов, совершающих перелеты регулярно, обитает в местностях с резкими сезонными перепадами температуры, в местностях, где есть лето и зима, засуха и муссоны. Эти бабочки руководствуются сезонными ритмами. Несколько видов мигрируют в горах: то поднимаются в высокогорья, то спускаются в долины, следуя за зеленью — кормовыми и нектароносными растениями. Бывают и нерегулярные миграции, как у носаток, вызванные демографическим взрывом, скученностью и конкуренцией.

Чаще всего странствующих бабочек замечают, когда они движутся большими стаями. Огромные числа всегда привлекают наше внимание.

Мы любим изобилие. Полмиллиарда! Шесть миллиардов! Мы обожаем все умопомрачительное. Нам приятно щекочет нервы мысль, что мы, люди, — лишь жалкая горстка в мире, населенном преимущественно дикими животными. Словно переносишься в каменный век — но при этом твоей жизни ничто не угрожает.

Репейница — самая распространенная на свете бабочка и встречается практически повсеместно. Репейницы не переносят сильных холодов, и потому зимой часто улетают на юг, а весной и летом — на север: из Африки в Финляндию, из Мексики в Канаду. По оценкам ученых, в этих перелетах участвуют сотни миллионов особей. Летом 1879 года в Европе наблюдалось такое грандиозное переселение репейниц, что его назвали вторжением. То была одна из иррациональных военных кампаний природы.

Несколькими годами позднее один путешественник зафиксировал в своих записках начало миграции репейниц на узкой полосе травы в Судане, на побережье Красного моря:






Сидя на верблюде, я заметил, что вся масса травы словно бы ходит ходуном, хотя ветра нет. Спешившись, я обнаружил, что это движение вызвано корчами куколок Vanessa cardui — столь бесчисленных, что с каждой травинки, казалось, свисало по хризалиде. Зрелище было весьма странным: каждый стебель травы словно дергался независимо от прочих — как, собственно, и было на самом деле… Вскоре куколки стали лопаться, и на землю кровавым дождем полилась красная жидкость. Мириады бабочек, обмякших и беспомощных, усеяли луг. Вскоре засияло солнце, и насекомые принялись сушить свои крылья. Примерно через полчаса после рождения первой бабочки вся стая поднялась плотной тучей и улетела на восток, в сторону моря.





У репейниц мигрируют и гусеницы. В 1947 году в пустыне на территории Саудовской Аравии один ученый наблюдал армию этих гусениц, которая наступала вместе с молодыми, еще бескрылыми саранчуками (те передвигаются вскачь), пожирая нежные весенние всходы и побеги.




Репейницы летят на юг


Подобное переселение гусениц случилось и в 1991 году в Калифорнии, когда сложились благоприятные условия для яиц бабочек. Местные энтомологи могли наблюдать за этим природным явлением, едва выйдя за порог собственного дома. К концу мая гусеницы, измученные недоеданием и скученностью, в поисках еды поползли прочь. По сравнению с гусеницами, выросшими поодиночке, они были более активны и нервозны, проявляли склонность к каннибализму и окукливались одновременно. Вышедшие из куколок взрослые особи также вели себя более активно, охотно собирались в стаи. Половые органы у этих взрослых были недоразвиты, зато имелись крупные запасы питательных веществ. Вместо того чтобы начать спариваться, они улетели на север.

Вероятно, дефицит пищи и скученность влияют на поведение и физиологию гусениц репейницы, и после метаморфоза они превращаются во взрослых особей, которые рвутся в путь. Когда мигрирующие взрослые особи начинают питаться нормально, уровень гормонов в их крови повышается, и они приступают к спариванию. Позднейшие поколения этих репейниц могут столкнуться с похолоданием; тогда и эти бабочки снимутся с места.

В первом случае миграция вызывается численностью, во втором — температурой окружающей среды.

Мы смотрим во все глаза. Упиваемся изобилием. Изъясняемся метафорами. Мы жаждем, чтобы бабочки летели ордами и тучами. Грезим о снегопаде из белянок, о россыпях желтушек, похожих на дождь из кукурузных зерен. Наша алчность почти осязаема. Глаза горят. «Миллиард носаток! Шесть миллиардов!»

Но я дитя своей эпохи. О щедрой расточительности природы я знаю лишь понаслышке. Когда-то стаи странствующих голубей заслоняли солнце, и становилось темно, как ночью. Полчища оленей карибу тянулись от горизонта до горизонта. Лососей в реках было столько, что человек мог перейти на другой берег, не замочив ног. Но это не в стиле XXI века. Мы исчисляем наши богатства другими мерками.

Я видела три вещи.

Местность Алаче-дель-Боске в центральных районах штата Нью-Мексико служит «воздушным коридором» для перелетных водных птиц, появляющихся там каждую зиму. Когда встает солнце, десятки тысяч птиц взлетают с глади искусственного озера, издавая самые разнообразные крики: гогот, курлыканье, что-то вроде скрипа колес, — а затем рассыпаются искать корм на окрестных полях. У меня хранится фотография моей девятилетней дочери, наблюдающей это зрелище. Ее волосы собраны в два хвостика. Вряд ли она когда-нибудь вновь отрастит такие длинные волосы. Розовые дали. Небо — точно карта, утыканная флажками. Каждый «флажок» — на самом деле утка, или гусь, или лысуха, или журавль, или крачка.

Река, текущая мимо моего дома в Нью-Мексико, летом пересыхает. Как-то раз — было это в первые годы нашей совместной жизни, задолго до того, как у нас появились дети, — мы с мужем наблюдали, как съеживается час от часу одна большая лужа в русле реки. Вода кишела головастиками. Они ждали, пока лужа испарится. Ждали смерти. Это был живой ковер из трепещущих, толкающихся существ. Мы с мужем не могли отвести глаз от этого зрелища. Подпали под его мрачное очарование. Вот что происходит, когда не можешь стронуться с насиженного места.

Я помню и монархов, что каждый год осенью дремлют в эвкалиптовых рощах близ Тихоокеанского побережья.

По тропинке бежит моя племянница, а за ней гонится моя сестра, чтобы напялить на нее куртку, — в роще холодно, на удивление холодно. Эвкалипты, укутанные пологом из бабочек, беззвучно трепещут. Мы задрали головы. Перешли на шепот. То был собор монархов.

Все три раза я чувствовала себя сказочно богатой. Испытывала необъяснимое воодушевление.




Монархи — самые знаменитые из перелетных бабочек. Миллионами летят они из Канады и с севера США на зимовку за две тысячи миль с лишним, в определенные горные районы Мексики. (Примерно пять процентов монархов, обитающих с западной стороны Континентального водораздела[11 - Континентальный водораздел — воображаемая географическая линия, разграничивающая бассейны различных океанов. В Северной Америке проходит по Скалистым горам.], мигрируют на Тихоокеанское побережье.) Весной те же самые бабочки начинают обратный путь на север.

Как и репейницы, монархи не переносят морозов. Бабочки, направляющиеся в Мексику, месяцами добираются до подходящего места зимовки. Требования у них самые строгие: температура лишь в редких случаях может опускаться ниже точки замерзания воды, но все же должна оставаться достаточно низкой, чтобы обмен веществ у бабочек замедлился, энергетические затраты уменьшились и монархи смогли впасть во что-то вроде полуспячки. Для зимовки нужны деревья, на которых можно усесться всей стаей, деревья, растущие в местах, защищенных от снега и ветра. И неподалеку от водоема. В теплые дни монархи ненадолго просыпаются, чтобы немножко полетать, немножко попить и опять впасть в забытье, крепко уцепившись за ветки лиственниц и друг за дружку.

В марте они выходят из спячки. Им хочется спариваться. Они спускаются с гор и летят на северо-восток, высматривая растения семейства молочайных. Они находят их на юге США. Ежегодная колонизация снова началась.

Перед смертью самки откладывают яйца. Монархи, которые выведутся из этих яиц, когда-нибудь продолжат путь на север, где найдут себе пару, отложат яйца и примерно через месяц умрут. Следующее поколение двинется дальше. И так до тех пор, пока последнее поколение не достигнет северной границы областей, где могут жить монархи и молочайные.

К концу лета мир снова окрашивается в цвета монархов. При виде их оранжево-черных крыльев у людей становится светлее на душе. Энтомологи чаще улыбаются. Дети больше смеются.

Те монархи, которые окукливаются и выходят из хризалид в конце лета и в начале осени, не похожи на предыдущие поколения. Похолодание и более короткий световой день повлекли за собой гормональные изменения у гусениц и куколок. Взрослые самцы и самки застревают на стадии неполного полового созревания. Как только повеет настоящим холодом, в них проснется тяга к странствиям — встрепенувшись, как по команде, они всем скопом начинают путь на юг, в земли, которых никогда не видели.

Живут эти бабочки нетипично долго — до девяти месяцев. Этого срока достаточно, чтобы долететь до мест зимовки, продремать там до весны, а весной спариться и начать обратный путь на север. В отличие от своих родителей, эти монархи не любят уединения. Они сбиваются в стаи. По ночам отдыхают, днем спешат на юг, образуя целые тучи. Летят они на высоте тысячи футов от поверхности земли или ниже, за день могут преодолеть около пятидесяти миль. Периодически делают остановки, чтобы кормиться. За время странствия они даже прибавляют в весе.

И каждая особь каким-то образом знает, куда ей лететь. Руководствуясь картой, хранящейся в некоем параллельном измерении, они держат курс на определенные горы Мексики, на определенные склоны, обращенные на юг, на определенные сосны и лиственницы.

Ориентируются они по солнцу. На Среднем Западе США биолог Сандра Перес как-то провела эксперимент: изловила произвольно выбранную группу перелетных монархов и две недели продержала их в лаборатории. Там она воздействовала на их суточные биоритмы, связанные с длительностью «дня» и «ночи» — заставила бабочек жить словно бы в другом временном поясе. Когда монархов выпустили по одному, все они полетели в неверном направлении, руководствуясь не реальным местоположением солнца, а показаниями собственных (показывающих другое поясное время) биологических часов.

В облачные дни монархи полагаются на магнитный компас — крохотные частицы магнитного железняка в тканях своей груди. Когда Сандра и ее коллеги помещали мигрирующих осенних монархов в нормальное магнитное поле, бабочки летели куда следует — на юго-запад, в Мексику. Когда бабочек поместили в магнитное поле, где юг и север поменялись местами, они полетели в обратном направлении, на северо-восток. В камере, где магнитное поле отсутствовало, бабочки разлетелись во всех направлениях.

Как и другие мигрирующие животные, монархи наверняка пользуются и визуальными ориентирами. Обычно бабочки корректируют свой курс с учетом того, что их сносит боковой ветер. При экспериментах на крупных водных бассейнах бабочки корректировали свой курс более эффективно, если могли видеть ориентиры на горизонте. Желтушки и толстоголовки, совершающие перелеты над открытым морем, где ориентиры отсутствуют, стараются, по-видимому, использовать такие подвижные объекты, как облака или барашки волн. Впрочем, это не всегда оказывается успешным.

Большинство бабочек всю жизнь летает весьма незатейливым стилем. Маши себе крыльями и не выпендривайся, вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Но канадский монарх должен за девять недель с небольшим добраться до мест зимовки в Мексике. Тут как ни маши крыльями, все равно опоздаешь. И потому монархи используют восходящие воздушные потоки, чтобы воспарять и планировать в высоте, как орлы. Вечером они садятся на ночлег, поскольку земля остыла и восходящие потоки отсутствуют. Монархам помогает и ветер, если он дует в нужную сторону. Если же направление ветра их не устраивает, они летят «на бреющем»: у земли ветер не так силен. Или, возможно, делают привал, чтобы отдохнуть, утолить голод и жажду и переждать.

У других видов перелетных бабочек — свои законы и привычки. Многие летят по прямой, целеустремленно, на низкой высоте. По замечанию одного ученого, «даже когда перелетная бабочка заперта на террасе, как в капкане, она бьется о стену, словно вознамерившись снести дом. Она будет держаться однажды избранного курса, вместо того чтобы отступить на пару ярдов[12 - Ярд — 0,91 м.] или слегка отклониться в сторону». Желтушки фебы, толстоголовки протеи и ванильные перламутровки предпочитают летать в менее подверженном ветрам «пограничном слое» воздуха — в нескольких ярдах от земли. Южные гигантские белянки, мигрирующие вверх и вниз вдоль побережья Флориды, летят колоннами шириной в сорок пять футов, лишь изредка поднимаясь выше двенадцати футов над землей. В ветреные дни они продвигаются под защитой песчаных дюн. В штиль переваливают прямо через дюны. Часто можно видеть, как адмиралы, поодиночке мигрирующие из Северной Европы в теплую Испанию, целеустремленно летят на уровне поясницы человека. Преградите адмиралу дорогу, и он сделает крюк или перелетит препятствие, сориентируется и вновь продолжит полет по прямой.

Монарх на первом месте среди бабочек-путешественниц. А чемпионка по оседлости — хвостатка колорадская, за всю жизнь обычно не удаляющаяся от места, где родилась, дальше нескольких… ярдов. Склонность бабочек к путешествиям зависит в том числе от того, какие кормовые растения они предпочитают. Бабочки-домоседки обычно откладывают яйца на многолетние растения, которые, хочется верить, никуда не денутся, — скажем, на деревья. Бабочки-бродяги предпочитают менее надежные растения — однолетники, сорняки…

У каждой бабочки своя судьба, которую не всегда определяют особенности вида. Некоторые бабочки-мигранты не отправляются в странствие вместе с основной массой своих собратьев. А бабочка, не принадлежащая к виду перелетных, вдруг может сняться с места — если причины достаточно серьезные.

Куда ни глянь, всюду бабочки мигрируют: летят вслед за теплом, бегут от холода, ищут, где сытно, и покидают места, где голодно, странствуют в поисках подруги, более гостеприимной местности, новых возможностей.

Собирай рюкзак — дорога зовет!

А что делают в это время оседлые бабочки?

Зиму они могут провести в спячке. Одни — в виде яиц, другие — в виде гусениц, куколок или уже взрослых бабочек. Есть несколько видов, которые первую зиму проводят на одной стадии развития, а следующую — уже на другой.

При спячке замедляются все жизненные процессы. Выход из яйца, линьки, окукливание, спаривание, формирование яиц — все отложено на потом.

Гусеницы находят себе надежное убежище: под листвой, в траве, у вас в саду. И взрослые особи находят надежное убежище: на дереве, под листвой, у вас в гараже. Иногда они вылетают кормиться.

Кровь густеет: к ней примешивается антифриз, действующий подобно глицерину. Уровень содержания воды в организме снижается. Свободная вода превращается в желатинообразное коллоидное вещество.

В зной или во время засухи бабочки впадают в летнюю спячку, руководствуясь тем же принципом: замри и не шевелись!




Бабочки мигрируют во всех уголках мира, И не только бабочки. Пресноводные угри ежегодно скользят по росистой траве, чтобы добраться до океана. Морские птицы преодолевают по 20 тысяч миль. Омары — примерно в десять раз меньше. Мексиканские бульдоговые летучие мыши пересекают пустыню. Микроскопические плоские черви дважды в день покрывают огромное расстояние — целых восемь дюймов. Группа ученых, исследующих миграции животных, в течение одного месяца (апреля 2002 года) наблюдала за передвижениями американских журавлей, горбатых китов, монархов, колибри, карибу, белоголовых орланов и дроздов.

Плоских червей они как-то проглядели.

Я люблю, когда всего много. Чем больше, тем лучше. Много бабочек — это лучше, чем мало бабочек. Река из бабочек? Замечательно! Миллионы бабочек — сказочный клад! Мне нравится размах, почти небрежный жест щедрой земли, словно бы шепчущей мне на ухо: «Гляди, как я восполняю свои богатства, смотри, как я рожаю, рожаю и рожаю, и в небесах становится темно от птиц, в реках — тесно от рыб, на земле не остается ни одного голого места, а я все не истощаюсь».




Глава 10

В краю бабочек


Ему на роду было написано посвятить себя чулкам — их изготовлению и продаже. Его дед по матери торговал шерстью. Дед с отцовской стороны работал красильщиком чулок. Отец достиг в жизни большего — открыл собственную мастерскую. В 1838 году, когда Генри Уолтеру Бейтсу было четырнадцать, его формальное образование закончилось. Мальчика отдали в учение к оптовому торговцу. Шестидневная рабочая неделя, тринадцатичасовой рабочий день. В семь утра он должен был отпереть и подмести склад, а в восемь вечера запереть его. К тому времени сгущалась тьма, и жизнь в Лестере, центре английской чулочной промышленности, замирала до утра.

То была эпоха Индустриальной Революции: окутанные дымом промышленные города, закопченные небеса и механизированные фабрики, которые вытеснили мелкие ремесленные мастерские вроде мастерской Бейтса-старшего. Союз человека и машины, казалось, мог одержать верх над любой стихией. Но почти немедленно мы принялись оплакивать эту победу.

Середине XIX века мы обязаны многими из лучших описаний природы. То был «золотой век» натуралистов, райские времена для любителей бабочек.

Исследуя поля и луга, коллекционеры-любители добывали мириады насекомых, в том числе много неизвестных науке видов. Народные дома, созданные для просвещения низших классов, организовывали курсы самообразования и проводили полевые экскурсии. В выходные дни и летними вечерами Генри Бейтс выучился рисовать, перевел «Одиссею» Гомера и начал собирать жуков. В восемнадцать лет он опубликовал в журнале «Зоолог» свою первую научную статью: «Заметки о жесткокрылых насекомых, предпочитающих сырые места». В девятнадцать познакомился с таким же энтузиастом — Альфредом Расселом Уоллесом, преподававшим английский язык в Лестерской коллегиальной школе. Уоллесу был двадцать один год. Они забавно смотрелись вместе: долговязый крепкий Уоллес (росту в нем было шесть футов два дюйма) и хрупкий, узкоплечий Бейтс, которого донимали хроническое несварение желудка и угревая сыпь. Кроме того, у него были слабые сосуды.

Молодые люди хорошо поладили. Они высоко оценили коллекции друг друга, читали одни и те же книги — «Путешествие на „Бигле“» Дарвина и «Опыт о принципе народонаселения» Мальтуса. С ребяческой серьезностью бились над самой интригующей научной загадкой того времени: «Каким образом, отчего и когда возникли виды, на которые подразделяется все фантастическое разнообразие животных планеты?» Бейтс и Уоллес тянулись друг к другу — две одинокие неприкаянные души. Но жизнь настойчиво подталкивала их в болото рутины, пыталась превратить обоих в среднестатистических жителей Англии, думающих только о том, чтобы сколотить капитал и подняться на пару ступенек по социальной лестнице, — если пустят. Уоллес и Бейтс раздобыли по сотне фунтов каждый и решили организовать экспедицию в какие-нибудь экзотические страны, где солнце не прячется за тучи и небо всегда голубое.

Энтомолог, с которым они побеседовали в отделе естественной истории Британского музея, рекомендовал отправиться в Бразилию. Администрация музея выразила готовность приобрести все экземпляры редких насекомых и птиц, которые они добудут. Нашли и торгового агента, который взял на себя пересылку экземпляров.

И вот в апреле 1848 года друзья покидают Англию на торговом судне «Шалость».




С самого начала они подчеркивали: за тридевять земель их влечет не мальчишеский каприз, но возвышенная цель — разрешить вопрос происхождения видов (Ту же самую цель преследовал Чарльз Дарвин, сидя в своем кабинете в Англии и скрупулезно анализируя собственные наблюдения, сделанные на Галапагосских островах в первой половине 50-x годов XIX века.)

Быстро добравшись от Британских островов до экватора, Бейтс и Уоллес оказались в бразильской деревушке близ реки Пара. Позднее в своих мемуарах «Натуралист на Амазонке», снискавших большую популярность у читателей, Бейтс вспоминал: «С сосредоточенным интересом мы с моим спутником (нам никогда еще не приходилось видеть и исследовать красоты тропических стран) созерцали землю, где мне впоследствии довелось провести одиннадцать лет — возможно, лучших лет моей жизни».

На берегах Пара друзья провели полтора года: добывали экземпляры для коллекций, исследовали местность, иногда выбирались куда-нибудь в глушь. Бейтс с удовлетворением отметил, что если на Британских островах обитает всего шестьдесят шесть видов бабочек, а во всей Европе — только триста двадцать один, то здесь за время часовой прогулки можно насчитать семь сотен.

Он дивился парусникам, «таким заметным благодаря их бархатно-черной, зеленой и розовой окраске», лениво порхавшим на улицах и в садах, часто залетавшим в окна, чтобы с любопытством осмотреть людские жилища. «На веранде, точно птицы», махали огромными семидюймовыми крыльями великолепные морфо, синие с металлическим отливом. В сезон засухи добыча была особенно богатой: «В это время можно изловить бесконечное множество любопытных и редких видов, чрезвычайно несхожих между собой повадками, манерой полета, раскраской и отметинами; одни желтые, другие ярко-красные, зеленые, лиловые с синим, многие украшены каемками или блестками в виде металлических штрихов или крапин, отливающих серебром или золотом».

Нимфалиды-стеклокрылки с прозрачными (за вычетом единственного фиолетового или розового пятнышка) крыльями, «похожими на заблудившиеся лепестки», летали низко — прямо над слоем мертвой листвы в мрачной тени у подножия деревьев. Желтые и оранжевые бабочки сбивались в тесные стайки на пляжах, держа крылья торчком, — казалось, что песок «словно бы расцветили клумбы крокусов».




Геликониды


А геликониды, прозванные «почтальонами» и «длиннокрылками»! Крылья — черные как ночь, но при этом расчерченные красными, белыми, оранжевыми и желтыми полосами. Изящные аристократические силуэты, медлительный, томный полет. Молодой натуралист изумлялся их количеству, всем этим «ярким цветным снежинкам», плывущим в воздухе.

В следующем столетии в другой стране некий писатель выразит то же чувство изумления иначе: «Сдается мне, Тото, мы уже не в Канзасе!»

Уоллес и Бейтс расстались, чтобы заняться сбором коллекций в разных частях речной системы Амазонки. Бейтс отправился к верховьям. В письме к брату он описал свой обычный экспедиционный день, а также рабочий костюм и снаряжение. Часов в девять-десять утра он отправлялся в лес, облаченный в цветную рубашку, брюки, сапоги и старую фетровую шляпу. На левом плече у него висел двуствольный дробовик для отстрела птиц и млекопитающих. В правой руке он нес сачок. С левого плеча, кроме ружья, свисала и кожаная сумка с двумя карманами — в одном была морилка для насекомых, в другом — дробь и порох. С правой стороны болтался ягдташ — «богато декорированная штуковина с красными кожаными кисточками и ремешками для подвешивания ящериц, змей, лягушек или крупных птиц». В одном из карманов ягдташа хранились капсюли, в другом — бумага для обертывания хрупких образцов, в третьем — «вата, тампоны, коробка с измельченным гипсом и еще одна, с сырой пробкой, — для микрочешуекрылых». К его рубашке была пришита подушечка с булавками шести разных размеров.

Спустя несколько минут, едва вступив под сень деревьев, коллектор оказывался «в самом сердце дикой природы». Впереди расстилался бескрайний лес: «Бабочки обнаруживаются в изобилии. Я устремляюсь вперед и прохожу примерно милю, задерживаясь в богатых угодьях, часто отклоняясь от этой прямой линии. К двум часам дня я обычно в изнеможении возвращаюсь домой. Обедаю, ненадолго укладываюсь в гамак с книгой, потом начинаю препарировать добычу и т. п.; не успеешь оглянуться, а уже пять вечера; вечером я пью чай, читаю и делаю записи, но в девять обычно уже ложусь».

В отличие от большинства коллекторов, Бейтс часто обосновывался в каком-нибудь месте надолго. Четыре года с лишним — достаточно, чтобы стать желанным гостем на свадьбах и крестинах, — он прожил близ города Эга. Болезненный от природы, он страдал от паразитарных инфекций, желтой лихорадки, малярии и дизентерии. Питался кое-как. В его рационе хронически не хватало белков. У него появились друзья, но он все равно чувствовал себя одиноким и «в этих диких уединенных местах» тосковал прежде всего по книгам и беседам.

Случилось так, что на его попечении оказались двое местных детей. Мальчик позднее стал ассистентом Бейтса в экспедициях, а затем золотых дел мастером. Девочка заболела и умерла, хотя Бейтс за ней заботливо ухаживал. «Она всегда улыбалась и болтала без умолку, — с грустью писал натуралист. — Не могу выразить, как трогательно было слушать, как она лежала и час за часом читала вслух стихи, которым выучилась вместе с другими ребятишками в своей родной деревне».

К неудовольствию других европейцев, живших в городе, Бейтс договорился, чтобы больную девочку крестили. Он же позаботился, чтобы ее похоронили достойно. В гробу она лежала с руками, скрещенными на груди, одетая в длинное коленкоровое платье. На голове у нее был венок из живых цветов.

Как ни грустно было думать о возвращении к «рабской жизни английского торговца», как ни жаль прерывать увлекательное коллекционирование, Бейтс признавался брату: «Наконец, я поневоле пришел к выводу: для того чтобы наполнить человеческий разум и сердце, недостаточно одного только созерцания Природы».

Альфред Рассел Уоллес, в свою очередь, провел на Амазонке всего четыре года, а затем отплыл назад в Англию. В пути на корабле случился пожар, и все коллекции Уоллеса погибли. Но это не обескуражило молодого исследователя. Он вновь отправился в дальние края, на сей раз на Малайский архипелаг. В 1855 году из хижины в горах Саравака он отправил в Лондон научную работу «О законе, регулировавшем появление новых видов». В 1858 году на заседании Линнеевского общества было зачитано сразу два доклада — Уоллеса и Дарвина, где излагалась в общих чертах теория естественного отбора и ее роль для эволюции видов. Вскоре Дарвин издаст плод собственных продолжительных трудов — книгу «О происхождении видов».

В том же году Бейтс покинул Южную Америку — как оказалось, навсегда. За годы, проведенные в Западном полушарии, он добыл и отправил в Англию экземпляры более 14 тысяч видов насекомых, в том числе 8 тысяч ранее неизвестных науке. Более того, его наблюдения за мимикрией у дневных бабочек семейства геликонид во многом определили дальнейший ход развития биологии. В последнюю ночь, проведенную на реке Пара, его неожиданно охватили необычайно живые воспоминания об Англии: «Передо мной встали поразительно отчетливые картины угрюмых зим, долгих серых сумерек, пасмурной атмосферы, длинных теней, холодных родников и промозглых летних месяцев. Зрелище фабричных труб и толп чумазых рабочих, которых рано поутру созывают фабричные колокола; картины работных домов, тесных комнат, рабских условностей и необходимости заботиться о чем-то, что противоречит естественному порядку вещей. Чтобы вновь поселиться среди этого уныния, я покидал страну вечного лета».

Видно, что его раздирали довольно противоречивые чувства.

На следующий день корабль вышел в открытое море. Бейтс простер руку в сторону края бабочек: «Это было мое последнее прощание с великой Амазонкой».

В Англии Бейтс скоро вновь окунулся в подзабытую рутину. Он поселился в Лестере у родителей, вновь занялся чулочной торговлей. Продолжал работу над своей коллекцией видов — систематизировал ее, продавал лишние экземпляры. Начал переписываться с Дарвином. Два натуралиста обменивались комплиментами по поводу научных работ и поддерживали друг друга в борьбе с болезнями: Дарвин, как и Бейтс, много хворал.

В 1861 году Бейтс прочел в Линнеевском обществе доклад о дневных бабочках Амазонки, в котором намеренно увязал свои выводы с теориями Дарвина и Уоллеса. Бейтс вполне осознавал всю уникальность своего опыта: за бабочками он наблюдал в полевых условиях, в течение длительного времени, крайне скрупулезно. Он перевидал множество бабочек, относящихся к разным расам и географическим вариациям. Родительские виды летали бок о бок с дочерними, которые произошли от родительских, но эволюционировали в нечто новое. Своими глазами он узрел не просто живые цветные снежинки, но доказательство теории эволюции.

Огромное впечатление на Бейтса произвели бабочки, имитирующие ядовитых геликонид, — например, черно-желто-оранжевая Dismorphia. Мимикрия, рассудил Бейтс, служит для защиты: подражающий вид (имитатор) пытается походить на несъедобную модель. Но не только бабочки других семейств подражают геликонидам, но и некоторые геликониды «сами являются имитаторами; другими словами, подделываются друг под друга, причем в значительной мере».

Бейтс — первооткрыватель мимикрии. Его мысли о ее причинах и следствиях были в дальнейшем развиты, но не опровергнуты. Спустя полторы сотни лет его работы не устарели.

В наше время различают бейтсовскую мимикрию (когда приятный на вкус вид подражает невкусной модели) и мюллеровскую мимикрию — в честь еще одного исследователя Амазонки, Фрица Мюллера (когда невкусные виды имитируют друг друга).

При бейтсовской мимикрии имитатор — это паразит, поскольку модель тут ничего не приобретает и даже кое-что теряет: представьте себе, что хищник случайно закусил имитатором и, когда его не стошнило, сделал выводы… Бейтсовская мимикрия, как правило, развивается из-за масштабного генетического изменения в окраске имитатора, которое придает ему отдаленное сходство с моделью. Затем происходит постепенная модификация: один узор подгоняется под другой…

Модель тем временем стремится эволюционировать так, чтобы уйти от сходства с имитатором. Если вкусных имитаторов расплодится слишком много, хищник сообразит что к чему — и непременно решит попробовать на вкус саму модель.

Впрочем, у большинства невкусных бабочек покровы тела очень прочные. Без труда их не расклюешь. А вот вкусных имитаторов, распробовав, съедают. Способность птиц и других хищников к обучению, а также их готовность пробовать разные виды добычи постоянно влияют на эволюцию системы «модель-имитатор».

При мюллеровской мимикрии, напротив, все невкусные имитаторы остаются в выигрыше. Они на конкретных примерах вдалбливают хищнику, что никого из них лучше не трогать. И какой вид ни возьми, все меньше особей становится объектом дегустации. Всем хорошо.

Бабочки могут относительно легко менять свою окраску и узоры, поскольку каждая отдельная часть крыла формируется самостоятельно. Убейте у юнонии несколько клеток на куколочной стадии, и формирование крупного глазка на переднем крыле прекратится, но остальные детали рисунка на том же крыле будут в норме. «Проектная документация» позволяет бабочке изменить если не свою натуру, то хотя бы имидж, постепенно, пятно за пятном.

И бейтсовские, и мюллеровские имитаторы часто образуют так называемые кольца мимикрии — группы видов, как вкусных, так и невкусных, объединенных общей окраской и узором.

Может быть, бабочкам стоило бы договориться о едином стандарте предупредительной окраски? Скажем, помещать на крыльях большой красный крест на синем круге. Но на деле разных колец мимикрии множество, и у каждого свой отличительный рисунок. Тропические геликониды вместе с другими видами бабочек, а также некоторыми дневными молями образуют так называемые «кольцо тигровых полосок», «красное» кольцо, «голубое», «прозрачное» и «оранжевое». Каждое из этих колец может включать до двух дюжин видов, принадлежащих к разным семействам и подсемействам. Различия окраски обусловлены многими факторами: где именно развились виды, составляющие кольцо, где бабочки этих видов отдыхают ночью, где летают днем или как выбирают себе пару. На эволюцию окраски влияют также границы географических зон.

Энтомологи не устают дивиться семейству геликонид: его виды чрезвычайно охотно меняют узор крыльев, приспосабливаясь к географическим условиям. Например, в Южной и Центральной Америке существует примерно двенадцать различных рас или вариаций геликониды мельпомены и геликониды эрато. Мельпомена и эрато так успешно имитируют друг друга, что их можно различить лишь при самом внимательном осмотре. Эта ко-мимикрия неизменна от региона к региону, от расы к расе: геликонида мельпомена в каком-нибудь ареале совсем не похожа на геликонид из другого ареала, но при этом точно копирует какой-то местный вид-модель. При этом почти всегда в паре модель-имитатор один вид практикует спаривание с куколками, а другой — нет. Возможно, различные тактики брачного поведения позволяют модели и имитатору сосуществовать в одном небольшом ареале.

У видов, самец и самка которых внешне не похожи друг на друга, мимикрия сильно запутана. В некоторых кольцах мимикрии самец одного из видов никого не имитирует, зато самки того же вида представлены двумя, тремя и даже четырьмя вариациями, каждая из которых подражает одному из местных невкусных видов. Видимо, самцы больше дорожат своей изначальной окраской, поскольку цвет для них является важным сигналом при общении с другими самцами.

Мир колец мимикрии фантастически сложен и подвижен. Кольца, точно разноцветные хулахупы, мелькают все быстрее и быстрее, переплетаются, словно кельтские орнаменты. Голова идет кругом.

Североамериканское кольцо парусников началось, возможно, с невкусного парусника филенора, гусеница которого извлекает аристолохические кислоты из крупнолистного техасского и змеевидного кирказона. У этой бабочки есть мюллерианский имитатор — или ко-модель — парусник поликсен. Он внешне похож на филенора и тоже несъедобен, поскольку сам ест токсины петрушки и моркови у вас на огороде. Парусник троил — еще одна ко-модель — напичкан бензойной кислотой. Однако имеются и съедобные бейтсовские имитаторы. Во-первых, парусник андрогеус. Во-вторых, окрашенная в темные оттенки самка желтого парусника главка. Причем темные вариации встречаются только там, где живет парусник.

А вот еще один съедобный бейтсовский имитатор филенора — ленточник артемида. Его мимикрическая вариация также встречается лишь в южных районах США, где обитает модель. Северная же вариация ленточника артемида — ленточник камилла — совсем на него не похожа: у нее на крыльях широкие белые ленты. И наконец, имитирует филенора самка перламутровки дианы, окрашенная в голубой и черный цвета (самцы у диан оранжево-буро-черные). Никто не знает, к какому типу мимикрии отнести этих самок — к бейтсовскому или к мюллеровскому.

Кольца мимикрии начинают переплетаться еще быстрее, фантасмагория все усиливается. Особенно когда припоминаешь, что невкусные бабочки невкусны по-разному. Парусник поликсен и вполовину не так противен на вкус, как парусник филенор. Степень токсичности может варьироваться не только у отдельных особей, но и у родственных видов. Время года или погодные условия влияют на количество и качество ядов, содержащихся в кормовых растениях, а это сказывается и на отдельных особях, и на целых популяциях.

Часто путаются и ученые. Много лет мы считали ленточника архиппа бейтсовским имитатором, нахлебником монархов и королев. Теперь же мы знаем, что ленточника птицы тоже терпеть не могут. Если он тоже невкусен, его следует отнести к мюллеровским имитаторам.

Однако монарх, выросший на определенных кормовых растениях, возможно, окажется ничуть не ядовит. Это уже бейтсовский самоимитатор, подражающий самому себе.

У Ларри Гилберта есть гипотеза, что семейство геликонид изначально возникло как бейтсовский имитатор других ядовитых бабочек. Защитившись таким образом от хищников, взрослые особи смогли уделять больше времени цветам и научились поедать пыльцу. Это новое умение помогло им синтезировать яды, которые и в самом деле сделали геликонид невкусными для хищников. Так они стали мюллеровскими имитаторами.

Бабочки имитируют не только узор крыльев, но и стиль полета — частоту взмахов и асимметричные подергивания крыльями, характерные для ядовитых видов. Несъедобные бабочки, как правило, медлительно машут крыльями или планируют. Их изящные тела — тоже визуальный предостерегающий сигнал. У многих из них длинное брюшко — вероятно, оно улучшает равновесие и повышает плавность полета.

Съедобные виды по понятным причинам предпочитают летать быстро, то и дело меняя траекторию. Они стремительно набирают высоту, пикируют и меняют курс. Летательные мускулы у них крупнее, что в большинстве случаев предполагает вполне определенное телосложение: толстое, крупное туловище, грудь широкая, а брюшко, как правило, короткое, скрытое под задними крыльями. Такое брюшко труднее ухватить клювом и вообще сложнее отыскать. Вдобавок оно, вероятно, повышает маневренность бабочки.

Бейтсовская и мюллеровская разновидности мимикрии — две разные стратегии, однако иногда они взаимозаменяемы. Мюллеровские имитаторы иногда переключаются на систему Бейтса, а бейтсовские — на систему Мюллера. И та, и другая стратегии время от времени оказываются неэффективными: степень несъедобности имитатора нестабильна, а реакции хищников изменчивы. Ведь война между хищником и добычей происходит в реальном времени, и в ней много дополнительных факторов.

Например, некоторые птицы научились вспарывать монархам брюхо и съедать только неядовитые части — так японские повара готовят рыбу фугу.

Если такой птице подвернется ленточник архипп, никакая мимикрия его не спасет.

В 1861 году в одной лекции Генри Бейтс, сурово насупившись, напомнил, что ученые должны покинуть свои лаборатории ради «мастерской природы». Важность этого, возможно, мог осознавать лишь человек, который одиннадцать лет провел «в поле», выковыривал из своих ступней паразитов, трясся от желтой лихорадки и хоронил детей в джунглях.

Говоря о мимикрии у геликонид, Бейтс вспоминал: «Когда рассматриваешь экземпляры в шкафах, сходство во многих случаях не кажется столь уж разительным. Но хотя в течение многих лет я ежедневно практиковался в ловле бабочек и всегда был начеку, в лесу я постоянно обманывался».

В той же лекции Бейтс говорил, что его наблюдения являют собой «самое красивое доказательство истинности теории естественного отбора», причем «отбор производится насекомоядными животными», которые беспощадно уничтожают неудачливых имитаторов.

Вскоре после лекции Бейтс по настоянию Дарвина начал писать воспоминания о своих путешествиях. В 1863 году мемуары были опубликованы и имели большой успех. Бейтс ушел из семейной чулочной фирмы и в тридцать семь лет женился на двадцатидвухлетней дочери одного лестерского мясника. Супруги приобрели небольшой домик в окрестностях Лондона, где натуралист надеялся продолжить свои исследования.

Однако он был вынужден добывать кусок хлеба неблагодарным трудом — редактурой книг да составлением каталогов частных коллекций. Даже в Британском музее для него не нашлось места. Много лет исследователя-самоучку презирали университетские преподаватели и научный истеблишмент — но не Дарвин и другие крупные ученые. Пытаясь утешить Бейтса, один их этих ученых писал ему: «Энтомологи — люди с небогатой фантазией, о чем вам и надлежит помнить, когда вы имеете с ними дело. Это их несчастье, а не порок».

В конце концов Бейтс согласился занять пост секретаря-ассистента Королевского Географического Общества, что позволило ему свести знакомство с большинством знаменитых путешественников того времени: Стэнли, Ливингстоном, Ричардом Бертоном. Он стал отцом большого семейства, продолжал писать и редактировать научные работы. Постепенно к нему пришло заслуженное признание: он стал самым авторитетным в мире специалистом по жужелицам.

Умер он в 1892 году, шестидесяти шести лет.

Альфред Рассел Уоллес тоже женился, растил детей, жил в Англии и тоже всю жизнь еле сводил концы с концами. В истории науки он более крупная фигура, чем его друг Бейтс, — как-никак, соавтор теории эволюции.

В 1906 году, оглядываясь в прошлое, Уоллес смог только в самых общих чертах припомнить обстоятельства своего знакомства с Бейтсом — другом всей его жизни:

«Как меня представили Генри Уолтеру Бейтсу? Точно не помню, но мне кажется, я от кого-то услышал, что он очень увлекается энтомологией. А затем повстречал его в библиотеке. Он специализировался на коллекционировании жуков, но у него также имелось хорошее собрание бабочек».




Глава 11

Музей естественной истории


Здание лондонского Музея естественной истории, где хранится одна из крупнейших и старейших в мире коллекций бабочек, похоже на собор. Величественный фасад, отделанный рыжим и синевато-серым камнем, украшен рядами арочных окон и увенчан башнями. Интерьер вполне соответствует внешнему убранству: солнечный свет, проникая через витражи, освещает центральный «неф», к которому примыкают более скромные по размерам «приделы». Высокий потолок декорирован золотисто-зелеными изображениями растений. Каждое снабжено подписью, извещающей о его латинском названии: Digitalis purpurea, Rosa canina, Daphne laureola. Весь неф занимает копия скелета диплодока — травоядного динозавра, длина которого от головы до хвоста составляла восемьдесят пять футов. В приделах экспонируются окаменелости — таинственные останки безвозвратно ушедшего прошлого.

«Собор» просто кишит животными. Стены облицованы панелями, стилизованными под листья, а на панелях, куда ни глянь, — терракотовые скульптуры: совы и бородавочники, лисы и овцы, голуби и горностаи. Вокруг колонн обвиваются змеи. По дверным косякам взбираются обезьяны. К указателю «Выход» воровато крадется ящерица. В западной части здания преобладают более распространенные виды, а в восточной — редкие и вымирающие.

Начало союзу религии и биологии в стенах этого музея положил еще сэр Ханс Слоун, чье собрание в 50-х годах XVIII века легло в основу фондов Британского Музея, а затем и его филиала — Британского Музея естественной истории, учрежденного в 1881 году[13 - В 1965 году Музей естественной истории стал самостоятельным учреждением.]. В своем завещании Слоун выразил надежду, что изучение собранных им курьезов природы поможет людям познать нечто более возвышенное — Бога. Первым заведующим филиалом был Ричард Оуэн — человек, который ввел в употребление термин «динозавр», ярый креационист[14 - Креационизм — концепция постоянства видов, рассматривающая разнообразие органического мира как результат его сотворения Богом.], энергично критиковавший теорию эволюции Дарвина. Оуэн тоже был уверен, что задача Музея естественной истории — наглядно демонстрировать могущество Божественного Провидения. С помощью блестящего архитектора Альфреда Уотерхауза он создал здание, которое должно было внушать благоговейные чувства.

Много лет подряд бронзовый Ричард Оуэн свирепо глядел на мраморного Чарльза Дарвина, мирно сидевшего напротив. Сегодня Дарвин, практически никем не замечаемый, обозревает сверху музейное кафе, где подают кофе латте и фруктовые тартинки. Но мне кажется, что эта неприметность — знак не забвения, но признания. Для нас Дарвин — нечто привычное, само собой разумеющееся — вроде чая с сахаром. Он растворен в воздухе, которым мы дышим, и в хлебе, который мы едим.

Я должна встретиться с Диком Уэйн-Райтом, хранителем отдела энтомологии. В приемной меня уже ждет его секретарь, чтобы провести — лифт, коридор, череда дверей, которые нужно открывать ключом, — в сокрытое от посторонних глаз королевство. Вначале мы проходим через залы динозавров. Поворачиваем за угол — и я оказываюсь перед самым реалистично выглядящим механическим тиранозавром, какого мне только приходилось видеть.

Громадный Tyrannosaurus rex величиной с мою спальню нависает над телом беспомощно дергающегося эдмонтозавра — ящера с утиным клювом. Тиранозавр с рычанием водит туда-сюда головой на длинной шее, пасть с забрызганными чем-то красным зубами придвигается прямо к разделяющей нас загородке… Наклонившись, чтобы обнюхать добычу, он громко ревет, а затем в нервическом восторге встает на дыбы. Сейчас, сейчас он начнет терзать тело агонизирующего травоядного ящера… Но этого не происходит. Все начинается сызнова: тиранозавр с рычанием водит туда-сюда головой, пасть с забрызганными чем-то красным зубами придвигается…

Тем временем выясняется, что из-за аварии движение пригородных поездов в районе Лондона нарушено, и Дик Уэйн-Райт опаздывает. Меня ведут к старшему научному сотруднику Джереми Холлоуэю. Кабинет Джереми находится на первом этаже (всего отдел занимает шесть этажей). Здесь 120 тысяч ящиков, в которых хранятся около 30 миллионов насекомых, в том числе восемь с половиной миллионов молей и бабочек, наколотых на булавки. Два с лишним миллиона из них подарены музею лордом Уолтером Ротшильдом в 1937 году, есть тут и более ранние коллекции — сэра Ханса Слоуна и Джеймса Петивера. С тех пор музей получил в дар или приобрел и другие собрания. Научные сотрудники музея, в том числе Джереми и вышеупомянутый Джон Теннент с Соломоновых островов, продолжают пополнять фонды — возможно, до тысячи новых экземпляров в год.

Джереми занимается ночными бабочками. О крупных ночницах Юго-Восточной Азии он знает, вероятно, больше, чем кто-либо из ныне живущих людей. Сейчас он работает над энциклопедическим трудом «Ночные бабочки Борнео».

Джереми встает, чтобы выдвинуть ящик. Кабинет у него маленький, больше похожий на дупло, выдолбленное в стене зала, заполненного бесчисленными рядами высоких деревянных шкафов. Похожий на пещеру зал тянется вдоль всего первого этажа. Проходы между шкафами — настоящий лабиринт. Шкафы, многие из которых также были подарены лордом Ротшильдом, гораздо выше человеческого роста. Колоннады уходят вбок, к дальней стене. Хорошо, что нам туда не надо: добытые Джереми экземпляры — тут же под рукой, размещенные на булавках прямо в ящике ближнего шкафа. Вот они: ряды изящных ночных бабочек, коричневых с белым, очень похожих одна на другую. Джереми обращает мое внимание на печатные ярлычки с буквами «тип»: типовой экземпляр, индивидуальная особь, отобранная, чтобы представлять свой вид в целом. Это мертвые послы своих народов. В Музее естественной истории находится более половины типовых экземпляров чешуекрылых, хранящихся во всех коллекциях мира.

Остальные экземпляры серии демонстрируют, чем отличаются от типовой другие вариации того же вида, в том числе географические расы.

Раньше было модно объединять бабочек в крупные серии, но из-за проблем с хранением музейные работники были вынуждены отказаться от этого. И очень жаль. Среди насекомых, которых Джереми описывает в «Ночных бабочках Борнео», имеется много новых видов. Они попадались коллекторам и раньше, но когда Джереми рассматривает экземпляры из более ранних собраний (особенно их гениталии — эти органы очень важны для систематики), он обнаруживает в сериях ночных бабочек не один, но два или несколько различных видов.

Такие крупные собрания используются прежде всего для разрешения вопросов классификации. На Соломоновых островах Джон Теннент взмахивает сачком, чтобы изловить голубянку, а затем сравнить ее с другими голубянками из собрания музея, в том числе с добычей Э.-С. Мика и других коллекторов прошлого. Сравнительный анализ помогает выяснить родословную бабочки, ее родственные связи и взаимоотношения с другими видами.

Коллекция полезна и для тех, кого интересует проблема биоразнообразия. Музей естественной истории — окно, позволяющее заглянуть в прошлое: увидеть бабочек, которые летали по Англии триста лет тому назад — те самые экземпляры, которые Элинор Глэнвилль присылала Джеймсу Петиверу. Или сто лет тому назад, когда маленький Уолтер Ротшильд собирал свою коллекцию в садах фамильного поместья под Лондоном; или пятьдесят лет назад, когда в тех же садах бродила Мириам Ротшильд. При помощи этих ящиков мы видим, кто исчез навсегда, а кто дожил до наших дней.

Джереми хочет разобраться в закономерностях того, как связаны между собой разнообразие бабочек и общая структура экосистемы. Он полагает, что соответствия есть. Джереми собирает сведения о том, какие виды ночных бабочек обитают в местностях, испытавших воздействие человека: на молодых лесных посадках в Малайзии и на более старой плантации с густым подлеском. Затем сравнивает их с видами, живущими в девственном лесу.

— Когда мы выясним, какие виды есть в наличии, — говорит Джереми, — то сможем возвращаться на одно и то же место и сверять новые наблюдения с тем, что мы уже зафиксировали. Сможем увидеть, что конкретно изменилось. Сможем точно оценить, сколько видов погибнет в результате появления той или иной технологии. И возможно, придумаем, как уменьшить этот «побочный ущерб». Но для начала требуется базовая информация.

На планете, где практически все ландшафты преобразуются человеком, планирование правильной «мозаики развития» не менее важно, чем сохранение заповедных участков.

Планируется, что в «Ночных бабочках Борнео» будет восемнадцать томов. Джереми работает над тринадцатым.




Из кабинета Дика Уэйн-Райта, хранителя отдела энтомологии, видны — по крайней мере, мне хочется в это верить — кроны деревьев Кенсингтонского сада, воспетого Джеймсом Барри в «Питере Пэне». В 1961 году восемнадцатилетний Дик пришел в этот кабинет поинтересоваться, нельзя ли устроиться на работу в музей. С тех пор он в музее безвылазно — конечно, за вычетом времени, которое он провел в университете и в аспирантуре, а также в полевых исследованиях.

Джон Теннент посоветовал мне расспросить Дика о том, как он ел насекомых перед телекамерой.

Филипп Девриз описал Дика как «нетипичного и пылкого» систематизатора. Дик, как и Фил, в прошлом джазовый музыкант. Пока мы беседуем, хранитель то и дело подпрыгивает, чтобы выдернуть со стеллажа ту или иную книгу. Подскочив в очередной раз, он протягивает мне трактат 1885 года издания «Что мешает нам есть насекомых?».

Сочинение открывается вопросом: «Что мешает нам есть насекомых? Почему бы не попробовать?» Далее автор рассматривает питательность и кулинарные достоинства пилильщиков и мокриц, а также экономическую целесообразность питания ими. По поводу зеленых гусениц репницы он восклицает: «Полагаю, было бы вполне оправданно подавать к столу капусту, обложив ее листья нежнейшим гарниром — гусеницами, которые ею кормятся!»

Пухлые туловища ночных бабочек очень вкусны, если их поджарить на вертеле.

Вот еще цитата: «Давайте же отбросим глупые предрассудки и насладимся хризалидами, обжаренными в сливочном масле, а затем приправленными яичными желтками и специями. Это блюдо называется „Хризалиды а lа Chinoise“[15 - Хризалиды по-китайски (фр.).]».

Дик Уэйн-Райт настроен не менее решительно, чем автор трактата:

— Есть насекомых — это вызов неписаным социальным установлениям и культурным нормам. С чопорностью нужно бороться. Она как воздушный шарик: проткни ее булавкой — и лопнет!

И Дик признается:

— Мои должностные обязанности предполагают определенную степень напыщенности и чопорности. Мне это не по нутру.

Так что когда Музей естественной истории решил переиздать трактат, Дик лично занялся раскруткой этой темы. Он хрустел саранчой в эфире радиостанций и жарил мучных червей перед камерами Би-би-си. В нескольких лондонских ресторанах стали подавать блюда из насекомых — правда, длилось это недолго. «Но в этом была и моя небольшая заслуга», — гордо заявляет хранитель отдела энтомологии.

Спросите энтомологов, в какой момент они заинтересовались жуками и бабочками, и трое из четверых назовут вам некое число.

«Мне было тринадцать…» — начинает Эдвард О. Уилсон.

«Хотя мой разум тогда не был особенно пытлив, для своих пяти летя была внимательным наблюдателем», — пишет в одной из своих статей Мириам Ротшильд.

«В двенадцать лет…» — вспоминает известный специалист по чешуекрылым Роберт Пайл.

«Ребенком я бродил по полям и лесам…» — подхватывает Джереми Холлоуэй.

«В детстве я собирал жуков…» — откликается Дэвид Картер, коллега Джереми.

Дик тоже из этой компании.

— Когда мне было семь лет, я получил в подарок книгу одного детского писателя, которого теперь принято ругать. Сведения по естествознанию, поданные в прилизанной, слащавой форме, с цветными изображениями бабочек. Во дворе у нас цвело дерево, и — по крайней мере, так мне запомнилось — на этом дереве я смог найти точные копии всех бабочек, нарисованных в книге. Сошлось один в один. Какое неописуемое удовлетворение я ощутил!

Искать точные подобия, опознавать узоры, обращать внимание на расцветки, не совпадающие с типичными; выяснять, как называется узор, как зовутся отклонения от нормы, проверять наблюдения по книжке, в один прекрасный день написать книжку самому. И верно, какое неописуемое удовлетворение! Взрослый что-то бормочет о классификации. Семилетний ребенок вопит: «Поймал!» Это не просто взмах сачком: поймать новую бабочку — это поймать целый вид.

Современная система классификации строится в соответствии с тем, как эволюционировали живые существа с течением времени, от каких общих предков произошли. Дик знает, что может рассказать окраска парусника или аромат монарха о его предках и ближайших родственниках. В 80-х годах исследования привели его на Филиппины. Архипелаг богат бабочками, но уже тогда сильно пострадал от вырубки лесов.

— Я и сам не представлял, до какой степени пострадали Филиппины, пока не увидел своими глазами, — вспоминает Дик. — Это зрелище перевернуло мою жизнь. Я пережил шок, осознав, что уничтожение лесов не приносит пользы абсолютно никому — и уж тем более местным жителям. Алчность в сочетании с нищетой и невежеством заставила их загубить целую экосистему, не создав ровно ничего взамен. Я заболел. Сначала думал, что просто болен, но затем оказалось, что причины в моем душевном состоянии. Все это продолжалось, пока я не оказался на Новой Гвинее, где должен был продолжить эксперименты над поведением бабочек. Там, среди волшебных девственных ландшафтов, я моментально пошел на поправку. Оказывается, у меня просто-напросто была депрессия.

Дик снова подпрыгивает, пытаясь найти на верхних полках литературу по бабочкам Новой Гвинеи, но ему попадается только книга какого-то японского коллекционера. Что сейчас происходит с бабочками Японии?

Никто не знает.

— Пока мы не составим представления о том, что существует на свете, где это все искать и как распознавать, мы ничего не сможем сохранить, — повторяет Дик слова Джереми. — Сейчас лондонский музей составляет карту «горячих точек» биоразнообразия, — добавляет он. — Грубо говоря, мы объясняем людям: «Если вам так уж необходимо загадить энное количество квадратных миль, пожалуйста, постарайтесь хотя бы не загадить вот это конкретное место, поскольку это чревато катастрофическим уменьшением количества видов на планете».

Спешно составляются списки видов Азии, Африки, Австралии, Северной Америки. Дик называет это «биологической переписью»:

— Мы пишем телефонные книги.

Что вы узнаете, позвонив по «номеру» из этой книги? Не рассчитывайте, что удастся поболтать всласть. Если вам нужна информация о том, как бабочка живет, спаривается, производит на свет потомство — вы узнаете немного.

— Сколько же всего мы НЕ знаем! — восклицает Дик, и в его голосе одновременно звучат восторг и досада. — Потратьте неделю на изучение какого-нибудь малоизвестного насекомого — и вы станете в этом вопросе главным авторитетом на свете. Мы погрязли в невежестве.

И он подпрыгивает за очередной книжкой.

В 1984 году куратор музейных коллекций Фил Экери и Дик Уэйн-Райт совместно подготовили два важных труда — «Биология дневных бабочек» и «Бабочки семейства данаид, их кладистика и биология». К 1990 году Фил почувствовал: хватит сидеть на двух стульях. Нужно выбирать — либо исследования, либо работа с коллекциями.

— И я как-то сам незаметно сдвинулся на стул с надписью «коллекции», — говорит он сегодня.

Одна из его главных задач — борьба с вредителями. Коллекционеры-натуралисты издавна жаловались на то, как трудно сохранить собранное. В 1702 году Элинор Глэнвилль писала Джеймсу Петиверу:






Я долго году не жила дома и сохранила мало растений. Чисткою же моих бабочек пренебрегала столь долго, что клещи мне немалый урон нанесли. Я потеряла не менее сотни из наилучших, поместив их в страхе перед Пауками и Мышами в самое безопасное место. Но в затхлом воздухе клещи, верно, еще сильнее плодятся, так что Жуки мои все заплесневели, заросли белой коркой плесени, а когда я стала ее сдирать, раскололись на части. Клянусь, я больше никогда не оставлю их в таком небрежении, пока жива.





Сейчас лондонскому Музею естественной истории больше всего досаждают личинки жуков: серо-золотистого кожееда антренуса (Anthrenus samicus, примерно в одну десятую дюйма длиной), американского клита (Reesa vespulae, его самки могут размножаться без участия самцов), мехоеда (Attagmus smimovi) и хлебного точильщика (Stegobium paniceum). Фил и Дик называют их обобщенно «музейными жуками» (кстати, существует особый вид, который так и называется — Anthrenus museorum).

Вот классический сценарий: самка жука, обитающая в каком-нибудь птичьем гнезде на музейном карнизе, влетает в окно, чтобы отложить яйца там, где приятно пахнет, — а нравится ей, например, аромат мертвых насекомых, хранящихся в деревянных шкафах. Жучиха откладывает яйца на дверцу, личинки вылупляются, протискиваются в какую-нибудь трещинку в шкафу и принимаются за еду. Лет двадцать тому назад в музее объявился новый вид жуков, у которых была препротивная привычка: откусят кусочек от одной бабочки и переключаются на другую. Такие вандалы могут перепортить до половины экземпляров в ящике. На сытных музейных хлебах жук так отъедается, что выбраться назад через трещину уже не может. И вот сотрудник музея выдвигает ящик. Один дохлый жук. Гора объедков вместо бабочек.

По оценке Фила, ежегодно происходит примерно сорок вторжений вредителей в ящики хранилища (напомним, всего здесь 120 тысяч ящиков). Долгое время музейщики полагались только на пестициды, пока не убедились в очередной раз, что яды, действующие на беспозвоночных, опасны и для млекопитающих. Испарения пестицидов накапливались в закрытых ящиках. Выдвигаешь — и тебя окутывает облако ядовитого газа. Прошло пятнадцать лет с тех пор, как здесь в последний раз применяли нафталин, но я и сейчас чувствую его запах, проходя между шкафами.

Теперь коллекции приходится сохранять, не прибегая к инсектицидам. Новые поступления (все, что прислано учеными или приобретено музеем) для начала вымораживаются — выдерживаются семьдесят два часа при температуре минус тридцать градусов по Цельсию. Жуки при такой температуре гибнут. Глубокой заморозке подвергаются и зараженные ящики. Мало-помалу Фил обзаводится «приличной музейной мебелью» — заменяет антикварные полированные шкафы серыми стальными боксами повышенной герметичности. Боксы группируются в неказистые горизонтальные секции, каждый из них можно открыть так, чтобы не потревожить остальные части коллекции.

В конце концов придется герметизировать все здание, а сотрудники будут вынуждены отказаться от привычных методов работы. Фил показывает на раковину в углу кабинета:

— Тут, например, создается микрообласть повышенной влажности. Около таких раковин полно сеноедов. Зайдет кто-нибудь, поставит на минутку у раковины ящик — и готово дело!

Кабинет Фила не блещет особым порядком. Из-под завалов хозяин вытаскивает материалы своего нового проекта — выставки семидесяти трех типовых экземпляров дневных бабочек, добытых Генри Уолтером Бейтсом. Фила интересует, как именно Бейтс препарировал своих бабочек и какие меры предосторожности предпринимал, дабы они благополучно добрались до Британского Музея.

— Хотите взглянуть?

Не проходит и доли секунды, как я уже вылетаю вслед за ним из кабинета — вероятно, унося на себе парочку сеноедов.

Фил ведет меня по каньонам из полированного дерева. В музее он работает с 1965 года. В своих статьях он забавно описывает ежегодные конференции видных энтомологов в 60–70-е годы: «Каньоны между шкафами оглашались торжествующими заявлениями типа „Новый рекорд для Шропшира!“, сделанными с безупречным выговором, но с карикатурно чеканной дикцией, которой, по-видимому, в основном и обучают в британских частных школах».

— С чего началось мое увлечение? — переспрашивает он. — Что ж, я не из тех, кто родился с сачком в руках. Трех с половиной лет от роду я еще не выращивал капустниц. Полагаю, в штате Музея естественной истории преобладают те, кого привлекает естественная история. Я же люблю само музейное дело. Мне нравится раскладывать всякие штучки ровными рядами и прикреплять к ним красивые ярлычки. С одинаковым успехом это могли бы быть бабочки или кремневые ружья. Я с упоением составляю описи. У меня высокий порог скуки.

Мы останавливаемся перед нужным шкафом. Фил небрежным жестом выдвигает ящик. Я и не думала, что они такие яркие… Голубая с желтым Nessaea batesii Лазурная Aslerope sapphira.

Фил предполагает, что Бейтс распяливал и накалывал бабочек на булавки в полевых условиях, а затем пересылал торговому агенту, который накалывал их заново, слегка повреждая грудки.

Фил показывает мне поврежденную бабочку.

Не заставляя себя упрашивать, он ведет меня посмотреть птицекрылов — птицекрыл королевы Александры и птицекрыл голиаф также добыты в XIX веке. Зелено-голубые крылья занимают пол-ящика. Громадное брюшко желтое. Зеленый цвет — чистый-чистый, из палитры основных цветов.

Фил обращает мое внимание на пробоины в крыльях некоторых самок. В 1890 году один коллектор описал, как он купался и вдруг увидел птицекрыла. Натуралист поскорее выкарабкался на берег, схватил сачок и голышом понесся по джунглям: «Наступаю босой ногой на острый камень, растягиваюсь на земле, но тут же вскакиваю и продолжаю погоню вдоль пляжа. И наконец, в тот самый момент, когда моя беглянка начинает набирать высоту среди деревьев, настигаю ее и одним хорошо рассчитанным движением ловлю в сачок. Всякий пылкий энтомолог легко вообразит мои чувства в этот момент».




Птицекрыл королевы Александры


Позднее наш счастливый нудист заметил еще нескольких: «Поскольку они держались высоко над деревьями, я решил сбить их мелкой дробью. При мне была двустволка шестнадцатого калибра, в один из стволов которой была вставлена „трубка Морриса“[16 - Трубка малого диаметра, которая вставляется в ружейный ствол стандартного калибра. Применяется при учебной стрельбе специальными миниатюрными патронами. — Прим. ред.] калибра 0,360; с ее-то помощью я и добыл еще двух самок».

Фил задвигает ящик, точно убирает в сейф драгоценности. Птицекрылы уплывают во тьму. Филу нужно вернуться к работе. Он говорит, что Дэвида Картера, еще одного хранителя коллекций, я могу подождать здесь, за столом в конце этого вот коридора, в каньоне между шкафами, совсем рядом с бабочками, собранными Генри Бейтсом. Спасибо, мы отлично провели время. Пока!

Они мне так доверяют, что не боятся оставить без надзора? Неужели это не сон?

Сажусь за стол. Жду Дэвида Картера.

Но тут же вскакиваю и крадусь к ближайшему шкафу.

Медленно, стараясь не шуметь, выдвигаю ящик. Свет падает на ряды крыльев — зеленых в крапинку и красных с разводами. Кремовые тона. Шевроны. Оставляю ящик полуоткрытым и перехожу к другому.

Траурницы, которых в Англии еще называют кэмбервеллскими красавицами. Великолепный дневной павлиний глаз. Нимфалис v-белое.

Иду на цыпочках вдоль деревянных стен каньона, выдвигаю еще два ящика, еще три, еще пять… Калиго, геликониды харитонии, ленточники камилла. Пусть ни один ящик не останется закрытым! Бабочки начинают шевелиться, налегают крыльями на прозрачные крышки, воспаряют яркими призраками в воздух, просачиваясь сквозь стекло.

Я выдвигаю все новые и новые ящики. Комната наполняется бабочками: белянки протодице и голубянки, парусники главки, нимфалиды-стеклокрылки, эрициниды, носатки, птицекрылы. Семела раскланивается с семелой. Две желтушки начинают спариваться.

Слышатся голоса тропиков — крики обезьян и попугаев. Пахнет жасмином.

А я? Сижу себе за столом — тише воды, ниже травы.

Появляется Дэвид Картер. Мы говорим об опасности, которую таят старинные медные булавки: иногда при особом сочетании температуры и атмосферного давления происходит химическая реакция между медью и жирами, и тельце бабочки внезапно взрывается. Дэвид рассказывает, как скрипят шкафы, какие звуки они издают по вечерам, когда он работает здесь в одиночестве. Иногда дерево трескается с громкостью пистолетного выстрела! Обсуждаем исследования — например, недавний запрос от ученых, которые хотят проанализировать ДНК бабочек, добытых в далеком прошлом. Они интересовались, не найдется ли у музея «бесхозной ножки».

Мы переходим с этажа на этаж хранилища, и я признаюсь:

— Мы уже столько прошли, а я никак не научусь тут ориентироваться.

— Ага, — кивает Дэвид, — я лично научился только через несколько лет.

И вот он открывает своими ключами серый стальной сейф. Здесь хранится часть собрания Джеймса Петивера, которое передал музею сэр Ханс Слоун, купивший эту коллекцию в начале XVIII века. Слоуна так ужаснули характерные для Петивера «повадки птицы-шалашника» — коллекция представляла собой множество стеллажей, на которых громоздились беспорядочные груды самых разнородных вещей, — что он тут же нанял специального человека для консервации экземпляров. И вот теперь я рассматриваю трехсотлетних желтушек, спрессованных между тонкими листами прозрачной слюды. Желтушки все еще горят тем ослепительным огнем, которому они обязаны своим английским названием — sulfurs, «серные бабочки».

Где-то здесь — перламутровка, которую прислала своему другу и наставнику Элинор Глэнвилль. Прислала после того, как второй муж на время оставил ее в покое, до того, как он похитил ее сына и начал угрожать другим детям — во времена, когда Элинор еще не путала своих детей с эльфами. Перламутровка глэнвилль никогда не встречалась в Англии часто. Она и сегодня здесь редкость — ее никогда не видели за пределами одного небольшого ареала на южном побережье.

Но все это далеко не «самое-самое». Еще до Петивера был некий коллекционер, который засушивал бабочек, как цветы, — в книгах. Рассказывая об этом, Дэвид Картер уже практически пылает энтузиазмом. Возможно, это древнейшая коллекция насекомых в мире.

Наверняка Дэвид далеко не в первый раз все это проделывает. Сначала демонстрирует гостю фотографии бабочек, скрытых в книге: расплющенная нимфалис v-белое, дневной павлиний глаз. Затем показывает саму книгу — конечно же, не раскрывая. Каждый раз, когда страницы тома перелистывают, хрупким останкам между страницами наносится новый урон. Разумеется, нам не разрешат заглянуть в книгу. Остается только рассматривать обложку.

Наверняка Дэвид показывал все это и раньше, но его увлеченность кажется столь же свежей и неувядающей, как эти бабочки — ведь в ящиках их жизнь продолжается. Дэвид, Дик, Фил — все они помешаны на том, чтобы сохранить это собрание свежим и неувядающим еще на триста лет. Потрясающая преемственность. Дело этих людей отнюдь не сводится к придумыванию научных названий, систематизации и пополнению коллекций. Они трудятся для будущего. Пишут историю и рассказывают истории нашим отдаленным потомкам.

Человек бежит голышом по джунглям. Самозабвенно подпрыгивает, замахиваясь сачком.




Глава 12

Ночные сестры дневных бабочек


Незаметный среди цветов циррофан вдруг вспархивает в небо. Он точно слеплен из сливочного масла. Солнце просвечивает сквозь его желтые, расчерченные оранжевыми штрихами крылья. Но это не дневная бабочка.

Эпименис — черный мотылек с крупной красной заплатой на заднем крыле и большим белым пятном на переднем.

Днем он кормится на диком винограде в пегих от солнца лесах востока Северной Америки. Его обычно принимают за дневную бабочку. Но это не так.

Передние крылья ночницы по имени медведица госпожа — зеленые в желтую крапинку. Задние крылья алы, как плащ матадора.

У одной индийской ночницы на крыльях настоящий ковер — зелено-черно-оранжево-белый, да еще и с металлическим голубым отливом.

Один мотылек, ведущий дневной образ жизни, внешне похож на парусника.

Другой переливается, как радуга.

В чем разница между дневными и ночными бабочками, между бабочками и мотыльками? Энтомологи уже устали отвечать на этот вопрос. Услышав его, энтомолог, в зависимости от его характера, либо сокрушенно вздыхает, либо сердито кривится.

В принципе, оба надсемейства дневных (или, по другой классификации, равноусых) бабочек — Papilionoidea (настоящие дневные бабочки) и Hesperioidea (толстоголовки) — обладают характерными признаками, отличающими их от большинства высших разноусых.

Но иногда разница так незначительна, что ученые вполне осознают, насколько «ненаучным» кажется это разделение.

Энтомологи постановили, что дневными или равноусыми бабочками следует считать примерно 11 процентов видов чешуекрылых (всего этих видов 165 тысяч). Прочие по-английски именуются moths — «моли» или «мотыльки». Подавляющее большинство из них — микрочешуекрылые, существа преимущественно мелкие и примитивные (в том смысле, что в ходе эволюции они появились раньше дневных бабочек). От пятидесяти до ста миллионов лет тому назад из этого подавляющего большинства выделилась группа макрочешуекрылых — это дневные бабочки и несколько семейств ночных.




Друг друга, а также пищу для себя и кормовые растения для будущего потомства дневные бабочки находят при помощи зрения. Для коммуникации с друзьями и врагами им служат визуальные сигналы: цветовая окраска, узоры…

Как полагают некоторые ученые, на солнце бабочек выгнали их недруги — летучие мыши; иначе говоря, летучие мыши практически создали дневных бабочек.

Неясно, насколько достоверно это предположение, но вот на эволюцию ночных бабочек летучие мыши повлияли наверняка. Летучие мыши издают ультразвуковой писк. Это их «радарный сигнал», позволяющий точно засекать летящих в ночи насекомых. В ответ ночные бабочки приняли свои контрмеры — их тела обычно покрыты волосками, рассеивающими сигнал локатора. У некоторых также развились чувствительные к ультразвуку «уши», расположенные на крыльях, груди и брюшке. Заслышав приближение летучей мыши, ночная бабочка камнем падает на землю. Некоторые ночницы сами издают ультразвуковое попискивание и пощелкивание — вероятно, чтобы запутать радар. Впрочем, вполне возможно, что эти звуки предупреждают летучую мышь: «Осторожно, яд». Так сказать, звуковой аналог раскраски несъедобного монарха.

За ночными бабочками охотятся и пауки, раскидывая свои сети на пути насекомых, что вслепую летят во тьме. Но из паутины ночные бабочки умеют буквально выскальзывать, жертвуя чешуйками (те очень легко отрываются от крыльев). Пауки, в свою очередь, научились распознавать по дрожи паутины, кто угодил в их сеть: муха, пчела или бабочка. В последнем случае они спешат поскорее укусить добычу, пока она не выпуталась. Некоторые пауки протягивают паутины одну над другой, сооружая многоярусные шелковые башни. Прорываясь вверх, бабочка вновь и вновь попадается в сети, пока не осыплются все чешуйки: голые крылья застревают в паутине.

Ночной образ жизни означает, что пищу и партнеров ночная бабочка находит преимущественно по запаху. Пауки и этим пользуются — выпускают в воздух пленительную струю фальшивых половых феромонов. Самцы спешат к приманке и налетают прямиком на нити, смазанные специально заготовленным клеем особой вязкости.

Перейдя на дневной образ жизни, бабочки ушли от этих опасностей, но оказались лицом к лицу с новой угрозой — зоркой птицей, отлично различающей цвета. Да и настоящими дневными считают не всех из них: слишком уж тесные генетические связи некоторые виды сохраняют со своими ночными родственниками.

Усики — вот что более всего отличает дневную бабочку от ночной. У дневных усики на конце утолщены наподобие булавы (отсюда научное наименование дневных бабочек — булавоусые). Усики ночных бабочек могут на конце утончаться либо походить на зубья пилы, птичье перо, пальмовый лист…[17 - В русской терминологии усики ночных бабочек принято называть гребенчатыми.] Главная функция усиков — обонять, и ночные бабочки славятся своим нюхом. Это чемпионы по чутью. Благодаря лабораторным экспериментам мы знаем, что самцы бражников умеют точно определять едва ли не любой букет запахов, который мы способны им предложить. Мы знаем, что огромные перистые усики самца павлиноглазки улавливают феромоны самки в самой мизерной концентрации (тысяча молекул — МОЛЕКУЛ! — на один кубический сантиметр воздуха). Известно, что самцы некоторых ночниц могут учуять и по запаху разыскать самку более чем за милю.

Впрочем, в сумрачном мире ночных бабочек самки обычно подзывают самцов по собственной инициативе, выделяя специальный аромат из особой железы на брюшке. Самки разных видов посылают свои химические сигналы в определенные, «закрепленные» только за ними часы при определенных условиях в определенных местах. Самцы сидят и ждут сигнала, «процеживая» воздух усиками. Почуяв манящий аромат, самец летит по этому пахучему следу, находит самку и испускает свой собственный химический сигнал. Поскольку инициатива принадлежит самке, процедура сватовства обычно длится недолго и обходится без излишних церемоний. Как и акт спаривания.

Третий способ отличить дневных бабочек от ночных — это присмотреться к устройству крыльев. У большинства ночных бабочек передние крылья соединены с задними при помощи этакого шпингалета. В полете он помогает синхронизировать движения крыльев. У дневных бабочек такого приспособления нет.

Кроме того, дневные бабочки имеют обыкновение отдыхать, сложив крылья над спиной, а летают и нежатся на солнце, раскинув крылья параллельно земле. Ночные бабочки отдыхают, сложив крылья «домиком» либо распластав их. Яйца и гусеницы ночных бабочек также имеют свои характерные черты: местоположение пор, особая железа на шее, пучки волосков…

Но исключений из правил предостаточно. Толстоголовки — дневные бабочки, но они бывают маленькими и блеклыми, крылья складывают домиком, а усики у них если и утолщены, то лишь самую малость. Зато моли-пестрянки усыпаны красными крапинками, летают днем, а усики у них определенно булавовидные.

Одна группа бабочек — назовем их дневно-ночными — сочетает в себе столько почти несовместимых свойств, что их только недавно причислили к дневным. Например, надсемейство гедилоиды (Hedyloidea), обитающее в тропических областях Западного полушария. Они в большинстве своем маленькие и тускло окрашенные, на крыльях у них есть «уши» — значит, вроде бы ночные? Но ночной образ жизни ведут лишь некоторые виды семейства, а остальные — дневной. Их усики не назовешь булавовидными, зато их яйца и гусеницы совсем такие же, как у дневных бабочек; да к тому же они умеют плести шелковые пояски, как дневные парусники.

Еще одно семейство дневно-ночных бабочек — более крупные тропические существа. Они летают в основном днем, окрашены в кричащие цвета и имеют булавовидные усики; но их гусеницы во всем соответствуют стандартам ночных бабочек.

Это семейство в настоящее время не относят к дневным.




Прикиньте, сколько на свете видов млекопитающих. Теперь — сколько видов птиц. Посчитайте земноводных и пресмыкающихся. Не забудьте рыб. Теперь сложите все результаты. Так вот, видов молей и ночных бабочек — еще больше. В такой многочисленной группе разнообразие адаптационных стратегий просто-таки гарантировано.

И действительно, варианты есть самые любопытные.

Некоторые моли настолько малы, что их личинки проводят всю гусеничную стадию, прогрызая ходы в толще листа. Туннели этих гусениц-шахтеров образуют характерные узоры: изящные спирали и несложные лабиринты.

Другие гусеницы вгрызаются в стволы деревьев — годами, иногда до четырех лет подряд, угрюмо жуют древесную массу и извергают из своих норок уйму пахучих экскрементов.

Третьи гусеницы живут в водоемах, кормятся на многолетних подводных растениях, сооружают домики из их листьев и дышат под водой перистыми трахейными жабрами.

Четвертые плетут себе шелковые убежища — сумки, которые перетаскивают на себе и камуфлируют мусором и хвойными иголками. Достигнув взрослого состояния, самец выбирается из сумки. Но взрослая самка так и остается сидеть в своем домике, поскольку даже после метаморфоза у нее нет ни ног, ни крыльев, ни глаз. По сути, эта самка — лишь мешок с яйцеклетками, ожидающий, пока его найдут и оплодотворят.

Гусеницы одной аризонской ночницы кормятся крошечными цветками дуба и сами притворяются ими — желто-зеленая окраска, фальшивые «пыльцевые мешки». Тем же летом появляется на свет второе поколение гусениц — но дуб уже отцвел, и новые гусеницы внешне похожи не на цветы, а на побеги дуба. И челюсти у них другие — более массивные и мощные, чтобы можно было питаться листьями. Когда-то ученые думали, что это два разных вида. Но нет — это один и тот же вид, только в разных обличьях.

Размах крыльев самой большой в мире ночной бабочки (обитает она в Южной Америке) — один фут.

А у одного мадагаскарского бражника хоботок тоже длиной в фут: ведь у нектарника орхидеи, которую этот бражник опыляет, длина такая же.

В Азии живет ночная бабочка, способная прокалывать своими «зубами» кожу человека и сосать кровь.

Зато у ночной бабочки по имени сатурния луна вообще нет рта.

Аскетичная продоксида юкковая тоже не ест и не пьет — только опыляет цветы юкки, собирая пыльцу на одном растении и сбрасывая груз на рыльце цветка на другом. Одновременно самка откладывает яйца в завязь цветка. Цветок превращается в коробочку, полную семян и яиц. Выводятся гусеницы, пожирают некоторую часть семян, проедают себе путь наружу, падают на землю и окукливаются. Юкковая продоксида — одно из тех немногочисленных насекомых, которые опыляют растения активно, намеренно, чтобы обеспечить пищей собственное потомство.

Стеклянница шершневидная и впрямь напоминает карикатурного шершня: крылья длинные, прозрачные, брюшко толстое, в желто-черную полоску. Шершневидки злобно жужжат и грозно выпячивают брюшко — того и гляди ужалят!

Есть среди ночных бабочек и двойники шмелей.

Некоторые ночные бабочки умеют зависать в воздухе, как колибри.

Одна венесуэльская моль притворяется тараканом.

Благодаря своему огромному многообразию и количеству ночные бабочки и моли влияют на экосистему куда сильнее, чем дневные. Они — главные и самые умелые опылители цветковых и зерновых растений. Их гусеницы кормят весь мир. Некоторых молей мы даже одомашнили — это шелкопряды, наши крохотные живые шелковые комбинаты. Мы горделиво фланируем в одежде из их выделений.

Но и вреда от молей и ночных бабочек тоже больше, чем от дневных. Они пожирают муку и ткани. Обгладывают растения на полях и в садах. Непарный шелкопряд оголяет целые леса, пожирая листву.

В европейской культуре с молями и ночными бабочками связаны негативные ассоциации. Ночные бабочки, как и их дневные сестры, символизируют души умерших, но ночной визит души — явление скорее зловещее. Ночные бабочки приносят несчастье. Они предрекают беды. Они появляются из мрака. Они серые и мохнатые. В самоубийственном порыве они летят прямо на лампу, на луч фонаря, в пламя свечи — по-видимому, яркий источник света создает оптическую иллюзию и обманывает фасеточные глаза бабочки: рядом с пламенем свечи им мерещится участок непроглядной тьмы — в эту тьму они и пытаются улететь.

Вспомним бражника «мертвая голова». Эта желто-черная ночная бабочка весит не меньше мыши. На спине у нее узор в виде черепа. Ее научное название — Achemntia atropos — образовано от греческих слов «Ахеронт» (река страданий в царстве мертвых) и «Атропос» (имя одной из трех мойр — той, что перерезает нить жизни). Если потревожить бражника, он начинает пищать. Своим коротким заостренным хоботком он пробивает восковые стенки пчелиных гнезд и ворует мед. Есть гипотеза, что отметина в виде черепа имитирует «лицо» пчелиной матки, чтобы обманутые рабочие пчелы не нападали на вора. Возможно, ту же функцию — ввести в заблуждение других насекомых — выполняет и писк бабочки.




Бражник «мертвая голова»


В фильме «Молчание ягнят» серийный убийца выращивает бражников «мертвая голова» и засовывает их куколок в глотку своим жертвам.

В одной рукописи XV века «мертвая голова» нарисована в углу страницы, посвященной Св. Винсенту — святому, который символизирует победу над смертью и вечную жизнь.

Ночные бабочки — аллегория печальной части истории про воскресение мертвых: ведь прежде, чем начнется жизнь вечная, приходит смерть.

Отдадим им должное. Ночные бабочки красивы. Ночные бабочки — очень занятные существа.

Но дневные бабочки — все же нечто особенное.




Глава 13

Хроника одной дюны


Большую часть жизни эвфилот эль-сегундо проводит на крохотных цветках мелкоцветной гречихи. С середины июня до середины августа самка ежедневно откладывает по пятнадцать-двадцать яиц. Через пять-семь дней из них выводятся гусеницы. Внешне они мало похожи друг на друга: среди них попадаются белоснежные и уныло-желтые, красные и каштаново-коричневые, испещренные желтыми или белыми черточками или шевронами. Миниатюрные лепестки, тычинки, рыльца, семена и листья кормового растения — для гусениц и стол, и кров разом. На третьей стадии развития у гусениц появляются медоточивые железы и, следовательно, защитники-муравьи, охраняющие их от наездников и других хищников. В бытность гусеницей (этот период длится от восемнадцати до двадцати пяти дней) один эвфилот съедает две-три цветочные головки, а затем слезает по стеблю или просто спрыгивает на землю, зарывается на два дюйма в отмершие листья и стебли своей родной гречихи и, окуклившись, погружается в забытье на всю осень и зиму.

Взрослый эвфилот выводится из куколки, когда мелкоцветная гречиха вновь раскрывает бутоны. Эта бабочка умещается на десятицентовой монетке. У самца верхняя поверхность крыльев серебристо-голубая, с мерцающим отливом. Контур крыльев подчеркнут черно-оранжевой каймой с белой оторочкой. У самки верхняя сторона крыльев коричневая с оранжевой каймой. Самка немедленно летит к цветку и ждет там самца, совершающего рутинный облет местности. Не проходит и нескольких часов, как он находит самку и приступает к спариванию. Самцы эвфилота надежны, как рейсовые автобусы в стране, где ценится пунктуальность. На воле самка эвфилота живет от двух до семи дней, почти беспрерывно питаясь нектаром, откладывая яйца и пытаясь при этом увернуться от пауков-крабов и пауков-рысей, живущих в каждой двухсотой цветочной головке. В лаборатории, где за ней нежно ухаживает энтомолог Руди Маттони, она проживет в среднем шестнадцать дней.

Самке эвфилота приходится делить свои цветочные головки с хвостаткой, голубянкой акмон и, как минимум, восемью видами ночных бабочек. В результате — прямо-таки орда разных гусениц. Они дерутся из-за еды. Иногда пожирают и друг друга. Тем временем самими гусеницами кормятся паразиты, не знающие отдыха, — круглый год только и делают, что плодятся и перепрыгивают с одного хозяина на другого.

С гречихой заводят близкие отношения и другие насекомые: жуки, мухи, сверчки, долгоносики, мошки. Растение, в свою очередь, неразрывно связано с почвой и подвижными песками, а также встроено в замысловатую систему дружбы и вражды с соседями — энотерой, лядвенцом, подсолнечником, люпином и везикарией. Все вместе они помогают жить ящерицам, жабам, мышам, землеройкам, лисам и совам.

Никто не может сказать, сколько уже веков эвфилот и гречиха мелкоцветная живут вот так, по-семейному, среди всех этих бесконечных союзов и войн. Можно лишь предположить, что в дюнах Эль-Сегундо на побережье легендарной Южной Калифорнии их жизненный цикл повторяется, точно полюбившаяся зрителям «мыльная опера» — тысячелетие за тысячелетием.

В XV веке, пробираясь вдоль побережья в поисках пищи, индейцы задевали гречишные кустики, вспугивая крохотных голубых бабочек. После того как местные племена были покорены испанцами, на эти дюны взбирались конкистадоры и священники; затем, после революции, местные жители стали гражданами независимой Мексики, а когда США победили в Мексиканской войне, здесь появились американские колонисты: настоящий парад двуногих, череда все новых завоевателей. И всех их эта земля должна была прокормить.

К 80-м годам XIX века прибрежная прерия к востоку от дюн уже много лет использовалась для выпаса крупного рогатого скота, лошадей и овец. Фермеры принялись расчищать участки от местной растительности и сажать бобы и кукурузу. Поселки Редондо-Бич и Венис выплеснулись на пески. В 1911 году на берегу построили нефтеперерабатывающий завод.

В 1927 году в Венисе родился Руди Маттони. Почти все его детство прошло в нескольких милях севернее, в Беверли-Хиллз, где он рано стал «маленьким натуралистом» — совсем как Ричард Уэйн-Райт, Владимир Набоков и многие другие. Для него это был спорт сродни охоте и рыбалке: найти, настичь и стать гордым обладателем красивого животного. В те времена Лос-Анджелес все еще изобиловал бабочками, и Руди мог, высунувшись из окна своей спальни, наловить на одном кусте шесть разных видов.




Эвфилот эль-сегундо


В том же 1927 году на грунтовом аэродроме к востоку от дюн Эль-Сегундо приземлился самолет, который пилотировали Чарльз Линдберг и знаменитый актер, журналист и общественный деятель Уилл Роджерс. Впоследствии на этом месте решили строить новый аэропорт Лос-Анджелеса, но разразился биржевой кризис 1929 года, повлекший за собой Великую депрессию. Застройка дюн застопорилась вплоть до окончания Второй мировой войны и послевоенного экономического бума, когда в Лос-Анджелес хлынули рабочие, которым надо было где-то жить.

К 50-м годам большую часть ареала эвфилота занял жилой микрорайон. Прямо над ним набирали высоту реактивные самолеты, взлетающие из аэропорта. Воздушное движение становилось все более оживленным. Жители жаловались на шум. Федеральное авиационное управление беспокоилось за безопасность обитателей района в случае авиакатастрофы. Тем временем городские власти Лос-Анджелеса скупали прилегающие к дюнам территории.

В 1957 году Руди Маттони получил докторскую степень в области зоологии и генетики в Калифорнийском университете. Он заинтересовался тем, как сказались первые испытания атомной бомбы на популяции насекомых в штате Нью-Мексико. Позднее он проводил исследования в рамках космической программы США — анализировал микроэкологию долгих полетов, генетические особенности и динамику популяций у бактерий в условиях невесомости и повышенной радиации. Он преподавал. Изучал сонорскую голубянку — бабочку, обитающую в пустыне Сонора. Разработал новые методы промышленного выращивания грибов и создал единый стандарт для сотен тестов сельскохозяйственной продукции. Боролся с розовыми коробочными червями — вредителями хлопчатника: участвовал в проекте по лабораторному разведению стерилизованных особей этого вида. Всего на свет появилось три миллиона бесплодных червей.

В 1965 году произошли расовые волнения в Уоттсе: этот район Лос-Анджелеса к югу от центра города населен преимущественно афроамериканцами. Тридцать четыре человека погибли, более тысячи были ранены. Пепелища на месте выгоревших кварталов так и не были застроены вновь.

В период с 1966 по 1972 год конфликт между жителями Эль-Сегундо и администрацией аэропорта был урегулирован. Более восьми сотен домов выкупили у владельцев или объявили бесхозными, а затем снесли бульдозером.

В 1971 году во Флориде в семье Боннер родился третий ребенок — Артур. Всего детей будет пятеро. Вскоре семья переберется из Флориды в Лос-Анджелес, в Уоттс, где в самом разгаре будет война между двумя афроамериканскими уличными бандами — «Заморышами» и «Кровавыми».

В 1973 году президент США Ричард Никсон подписал Акт об исчезающих видах — единственный в мире юридический документ, запрещающий человеку уничтожать другие биологические виды, даже такие малочисленные и локальные, как бабочка эвфилот.

В 1975 году в Эль-Сегундо начались работы по выпрямлению крупной автострады. При этом большая часть доселе нетронутых дюн была вскопана и с целью их стабилизации засеяна семенами местных растений. К сожалению, «местными» они были для сообщества растений типа «мягкий чапараль», но не для дюнного кустарникового сообщества. При этом на территорию Эль-Сегундо была переселена выносливая и неприхотливая гречиха обыкновенная.

Однако для гусениц эвфилота это растение — яд. Более того, гречиха обыкновенная расцветает на месяц раньше мелкоцветной, а значит, снабжает пищей конкурентов эвфилота — два вида дневных бабочек и восемь видов ночных. Все они могут произвести на свет несколько поколений в год. Но чем больше бабочек, тем больше паразитов…

В том же 1975 году благодаря усилиям экологической организации «Ксеркс-сосайети» нефтяная компания «Стандард Ойл» согласилась огородить и охранять принадлежащий ей маленький участок дюн. Так в Калифорнии появился первый официальный заповедник бабочек.

В 1976 году эвфилот был включен в список видов, охраняемых в соответствии с Актом об исчезающих видах. В начале 80-х годов около полутора тысяч особей эвфилота обитали на участке площадью в 1,75 акра[18 - Акр — около 4047 кв. м.], выгороженном на территории нефтеперерабатывающего завода. Еще примерно четыре сотни жили на островках дюнной кустарниковой растительности, которые сохранились прямо среди развалин на месте снесенного жилого района. Общая площадь этой территории, примыкавшей к аэропорту с юга, составляла триста акров. Экологи предложили объявить ее особо важным ареалом распространения эвфилота.

Но нашлись люди, у которых возникла более удачная идея — устроить на этом месте поле для гольфа на двадцать семь лунок.

В 1982 году шестиклассник Артур Боннер выручил в драке одного из «Заморышей», пальнув в воздух из пистолета и отогнав избивавших парня «Кровавых». «Заморыши» удостоили Артура клички «Малыш».

В 1983 году проект поля для гольфа был передан из отдела городского планирования мэрии Лос-Анджелеса в Комиссию по делам побережья — этот орган курирует градостроительство и освоение земель в береговой зоне штата Калифорния. К тому времени прошло уже восемь общественных дискуссий, на которых были представлены все возможные точки зрения. Одни ратовали за полное освоение уцелевших дюн, другие — за частичное. Третьи настаивали на том, что эти дюны вообще нельзя трогать.

По замечанию одного наблюдателя, эвфилот превратился в «удобный аргумент в споре». Отношение к этой бабочке стало критерием степени гражданской ответственности человека. Случай эвфилота — один из тех невольных «контрольных экспериментов», которые должны показать, не погибнет ли в итоге человечество от собственной бездумной, хищнической, не находящей покоя алчности и достойно ли оно вообще выживания. Эвфилот символизировал отношения рода человеческого с миром природы.

В 1983 году Руди Маттони и его коллеги официально объявили вымершим видом голубянку палос-вердес. Ареал погибшего вида находился в двенадцати милях от Эль-Сегундо. В годы, предшествовавшие этому печальному событию, Руди мог на пальцах пересчитать попадавшихся ему взрослых бабочек палос-вердес: шесть… четыре… семь… ни одной.

В 1984 году Артур Боннер бросил школу, чтобы полностью посвятить себя угону автомобилей и торговле наркотиками.

В 1985 году Комиссия по делам побережья отвергла представленный администрацией аэропорта проект поля для гольфа: ведь по этому проекту под заповедник эвфилотов отводилось всего восемьдесят акров. Аэропорту было предложено немедленно обеспечить условия для охраны и изучения бабочек. Надзорный Совет аэропорта предоставил Руди Маттони небольшой грант «на меры по стабилизации популяции и обследование территории».

Благодаря обследованию на трех сотнях акров Эль-Сегундо были обнаружены одиннадцать новых видов растений и животных, обитающих только на этих дюнах и страдающих от конкуренции с пришлыми видами. Среди этих видов была цветолюбивая гигантская муха эль-сегундо, жабовидная ящерица сан-диего и ложнокузнечик эль-сегундо.

Руди публично заявил, что дюны — не просто основной, но единственный ареал исчезающих эвфилотов, а также «горячая точка биоразнообразия» для других видов. Местная газета пересказала его выступление под заголовком «Дурные новости для любителей гольфа».

В 1988 году, в тот самый день, когда у него родился первенец, семнадцатилетнего Артура Боннера везли в тюрьму: он обстрелял полицейского.

В 1989 году начались масштабные работы по восстановлению экосистемы дюн Эль-Сегундо. Работы велись силами добровольцев из местной экологической организации «Рапсоди ин Грин». Каждое третье воскресенье со всего Лос-Анджелеса съезжались люди, вооруженные мешками для мусора, перчатками и затычками для ушей; они выкапывали растения переселенных и пришлых видов: акацию, костер, хрустальную травку и гречиху обыкновенную. И высаживали вместо них кормовое растение эвфилота — гречиху мелкоцветную. Иногда работами руководил Руди, красовавшийся в армейском тропическом шлеме.

Спустя несколько лет отдельные участки дюн выглядели, по выражению Руди, «так, как полагается». Количество эвфилотов достигло приблизительно трех тысяч.

В 1991 году городской Совет Лос-Анджелеса одобрил предложение экологов объявить двести акров дюн постоянной заповедной зоной. На восстановительные работы Руди получил 430 тысяч долларов из дорожного фонда. Цель дотации — «уменьшение последствий воздействия на окружающую среду».

В 1992 году «Заморыши» и «Кровавые» провели переговоры и заключили соглашение о прекращении огня, образцом для которого послужило арабо-израильское перемирие, заключенное при посредничестве ООН в 1949 году.

В 1993 году Артур Боннер вышел из тюрьмы. Его взгляды на жизнь изменились: он решил завязать с преступностью и стать хорошим отцом для своего сына. Брат Артура посоветовал ему устроиться в Природоохранный корпус Лос-Анджелеса, где могли найти занятие и заработать немного денег молодые люди из неблагополучных районов. Корпус вел работы в Южной Калифорнии. Артуру поручили прореживать кустарник на задворках аэропорта. Он обратил внимание на дюны, обнесенные железной сеткой. Табличка на столбе извещала: «Место обитания бабочки эвфилот».

Рассказывают, что Артур спросил у первого попавшегося ему человека — как это можно удержать бабочку железной сеткой? Этим человеком оказался Руди. Он объяснил, что бабочки не удаляются на большое расстояние от растений, где кормятся они сами и их гусеницы. А затем вручил Артуру несколько книг, где об этом рассказывалось подробнее.

Вскоре Артур стал приезжать сюда каждое третье воскресенье в качестве добровольца.

В 1994 году Руди приступил к составлению «описи» насекомых, живущих на полуострове Палос-Вердес на небольшом участке, принадлежащем ВМФ США. Совсем рядом грохотали бульдозеры и канавокопатели — шел ремонт подземных коммуникаций. Вдруг рядом мелькнуло что-то маленькое и голубое. Руди взмахнул рукой, поймал бабочку… У него на ладони лежала голубянка палос-вердес.

Гусеницы этого вида проводят большую часть своей личиночной стадии в стручке астрагала, где поедают богатую белками и жирами пищу — семена. В стручок они проникают через крохотную дырочку, которую сами же и прогрызают. Позднее в эту дырочку залезают муравьи, охраняющие гусениц в обмен на всякие приятные вещи: капельку медвяных выделений, песни или феромоны. Кроме того, гусеницы живут и кормятся на соцветиях лядвенца. Бабочки выводятся из куколок в период с конца января по март и живут около пяти суток. Размах крыльев самца — один дюйм. Крылья у них переливчато-голубые, окаймленные белым. Самки буровато-голубые. Нижняя сторона крыльев у обоих полов светло-серая с черными крапинками, обведенными белым.

Руди стрелой помчался к бульдозеристам: «Ребята, придется вам повременить с работой». Как он вспоминает теперь, рабочие «отреагировали весьма благожелательно». Затем Руди позвонил в Федеральную службу охраны рыб и диких животных и сообщил, что вымерший вид воскрес. Оказалось, что на территории нефтехранилища военно-морской базы среди кустов и резервуаров уцелела маленькая — примерно две сотни — популяция этих голубянок.

Министерство обороны, которому принадлежат 25 миллионов акров на территории США, отлично осознает важность Акта об исчезающих видах. По словам ряда биологов, военные базы (некоторые из них занимают огромные площади) — это своеобразные «ковчеги», возникшие без всякого предварительного экологического умысла. Поскольку доступ посторонних в эти зоны и какая-либо гражданская деятельность (например, выпас скота) там строго запрещены, на военных базах обитает более ста исчезающих или близких к уничтожению видов.

Военные моряки немедля приняли меры. Вместе с Руди они стали отслеживать популяцию бабочек. Оборудовали на базе небольшую лабораторию, где можно было бы выращивать голубянок палос-вердес и отпускать их на волю. Стали выпалывать пришлую растительность и заново переселять на участок более тридцати традиционных для этого места видов растений — в том числе астрагал и лядвенец.

— Восстановление растительности — ключ к успеху, — говорит Руди. — Решите проблему с растениями, и вы решите проблему с бабочками.

В том же году Руди взял Артура Боннера на работу в качестве штатного сотрудника новой лаборатории в Палос-Вердес. Впоследствии Артур стал отвечать за лабораторное выращивание бабочек и пересадку чужеродных для этого сообщества растений на другие земли.

В 1997 году Национальная федерация дикой природы удостоила Руди и Артура специальных премий за вклад в сохранение окружающей среды.

Рассказывая о своем жизненном пути, Артур обычно замечает:

— Я спасаю этих бабочек от вымирания, но и они, в свою очередь, спасают меня.

— Из всего, что я сделал за свою жизнь как ученый, изо всех моих работ и проектов, — говорит Руди Маттони, — самая важная — это работа на дюнах.

К 2003 году популяция эвфилотов насчитывала, по разным оценкам, от 15 до 50 тысяч взрослых особей. Однако Руди беспокоится, что дальнейшее восстановление ареала бабочек застопорилось. На территорию заповедника потихоньку снова проникают неаборигенные виды. И все же у эвфилота и голубянки палос-вердес теперь есть свой дом.

Артур Боннер продолжает работать в лаборатории на Палос-Вердес. Кроме того, он устраивает для детей из неблагополучных районов экскурсии «на природу». Они разглядывают гусениц и бабочек. Некоторые дети никак не соглашаются поверить, что бабочки получаются из гусениц.

— Это ваш дом, — говорит им Артур. — Это Лос-Анджелес. Такие чудеса происходят здесь ежедневно.




Глава 14

Бабочки как бизнес


Мудрая Мириам Ротшильд писала: «Электрическое сияние Morpho cypris — парящего лоскутка безоблачного неба — нужно увидеть воочию. Иначе вы останетесь безразличны ко всем словесным описаниям его волнообразного, мерцающего полета, его мгновенно ускользающего лазурного силуэта. Сплетни о друзьях, как все мы знаем, — сладостное времяпровождение, но сплетни о незнакомых людях скучны невообразимо».

По словам Филиппа Девриза, у коллекторов есть одна уловка — когда высоко над тобой пролетает морфо, нужно помахать синим шелковым платком. Самец спикирует полюбопытствовать; самка и усиком не поведет. По-видимому, радужно-синий самец всегда готов отстаивать свою территорию. Присутствие постороннего самца его нервирует.

Трепещущий лоскут шелка — вполне уместный образ для описания синего морфо. Значит, такой лоскуток — отличная приманка, хотя сам по себе он еще не гарантирует удачной охоты. Летящий морфо, при всей кажущейся расслабленности своих движений, способен внезапно ринуться в высоту, точно воздушный шарик, вырвавшийся из рук, или лист, подхваченный ветром. Человеку с сачком придется смириться — второго шанса не будет.

Первый морфо, которого я увидела в Коста-Рике, барражировал вдоль реки в низинном дождевом лесу близ побережья Карибского моря. Он и впрямь походил на лоскуток, который оторвался от неба и, рея на ветру, полетел куда глаза глядят. Я уже готова была увидеть на небосводе зияющую прореху — две пары крыльев, силуэт беглеца.

Разные виды морфо можно различить по цвету верхней стороны крыльев — они бывают синими, фиолетовыми, белыми. Самки обычно менее нарядны. Испод крыльев непременно имеет защитную окраску — буро-кремовые узоры. Глазки на исподе — еще одна линия обороны, как и непредсказуемый, вихляющий полет. В остальном же морфо, по-видимому, являет собой исключение из правила «яркая окраска — признак несъедобности»; взрослых особей этого вида, а также их гусениц и куколок охотно поедают птицы.

Блеск морфо обусловлен структурой чешуек на крыльях. Это такая же оптическая иллюзия, как и синева небосвода.

В сувенирных лавках Коста-Рики морфо, наколотый на булавку, стоит 25 долларов. В интернет-магазинах пару Morpho cypris отдают за 119 долларов, не считая расходов на пересылку. Один азиатский птицекрыл оценивается в 1000 долларов. Общий объем продаж коллекционных бабочек в мире превосходит 100 миллионов долларов в год.

На одном веб-сайте бабочки сгруппированы не по видам, а по цветам. Меня заверяют, что мои морфо будут гармонично сочетаться по колориту с включенной в комплект сланцево-голубой рамкой-витриной.

Тот факт, что бабочки становятся объектом купли-продажи, необязательно затрудняет их охрану в природе. Иногда он даже приносит пользу.

Поселок Тортугеро в Коста-Рике, где живет примерно шестьсот человек, находится на побережье Карибского моря. Когда-то местные жители ловили рыбу и валили лес. Но теперь Тортугеро со всех сторон окружен национальными парками и заповедниками. Основой экономики стал туризм. Большинство жителей поселка работает в отелях и пансионах или катает туристов на лодках по каналам и протокам. В Тортугеро не ведут дороги. Добраться туда можно только по воде.

Собственно, для всей Коста-Рики туризм — главная отрасль экономики. А точнее сказать, экотуризм, поскольку на 30 процентах территории страны по закону запрещено новое строительство. В Коста-Рику приезжают, чтобы полюбоваться дождевыми и облачными лесами[19 - Так называется невысокий густой лес в тропических горах, растущий на той высоте, где облака «упираются» в склоны. Поэтому в облачных лесах почти всегда сыро и туманно.], вулканами и пляжами. Здесь надеются увидеть ягуаров, обезьян, туканов, попугаев и бабочек морфо. Туристы хотят биоразнообразия в двух шагах от комфортабельного отеля.

В Америке много спорят о том, как следует использовать природные богатства. В городе, где я живу, я видела машину с наклейкой: «ЖИВОПИСНЫМИ ПЕЙЗАЖАМИ СЫТ НЕ БУДЕШЬ». Но в Коста-Рике людей кормят именно пейзажи и не менее живописная фауна.

Хороший пример — черепахи. На пляжи близ Тортугеро, чтобы отложить яйца, в больших количествах приплывают представительницы множества исчезающих видов: кожистые и зеленые черепахи, настоящие и ложные каретты. Когда-то жители поселка охотились на черепах ради мяса, а также собирали их яйца. Теперь они же оберегают черепах и проводят ночные экскурсии для туристов. Можно увидеть, как трехсотфунтовая[20 - Фунт — около 0,45 кг.] кожистая черепаха роет в песке гнездо. Если вы хотите попасть в Тортугеро в сезон, когда черепахи откладывают яйца, очень рекомендую заранее бронировать места в отелях и пансионах.

Канадец Дэрил Лот девять лет тому назад приехал сюда в качестве нового заведующего биостанцией в заповеднике Барра-дель-Колорадо. Он женился на костариканке и только что открыл в Тортугеро собственный пансион. На коленях у него сидит двухлетняя дочка. Его жена и сын, родившийся девять дней тому назад, тоже дома. В нескольких футах от нас течет река Тортугеро.

Если обойти пансион Дэрила и стоящую рядом церковь справа и пройти мимо магазина, выйдете как раз к «дому бабочек», который попытались организовать в поселке благотворительные организации. Денег хватило на постройку небольшого здания с двором, затянутым со всех сторон проволочной сеткой. В вольере высеяны или высажены кормовые и нектароносные растения.

Предполагается, что на этом пятачке будут порхать представители основных местных видов: морфо, геликониды, парусники. Заплатив несколько долларов, туристы войдут внутрь и увидят чудо: множество бабочек на расстоянии вытянутой руки. Машут крыльями, демонстрируя глазки. Разворачивают хоботки. Кормятся гнилыми фруктами.

В мире — по большей части в Европе и США — существует около пятидесяти подобных «домов бабочек», хотя обычно они имеют более грандиозные размеры. «Дома бабочек» пользуются заслуженной популярностью, поскольку действительно дают посетителям все то, что обещают: возможность рассмотреть мелкие детали, ощущение близости, зрелище летающих цветов. В «доме бабочек» становишься Генри Уолтером Бейтсом. Ты сможешь, подобно Альфреду Уоллесу в момент поимки птицекрыла, испытать «бурный восторг». Сердце бешено стучит, к вискам приливает кровь. Возможно, до самого вечера у тебя даже будет немного болеть голова.

Кроме того, администрация «дома бабочек» в Тортугеро планирует заняться «бабочководством» — начать разводить бабочек с целью продажи куколок, а также организовать скупку куколок у местных «заводчиков». Поскольку бабочки живут недолго, полсотни крупных «домов бабочек» по всему миру, многие из которых находятся при зоопарках и музеях естественной истории, постоянно нуждаются в свежих поступлениях. Тортугеро будет поставлять бабочек конкретному партнеру — «дому бабочек» в зоопарке Торонто, который и выступил одним из спонсоров проекта. Таким образом, по выражению Дэрила, «круг замыкается наилучшим образом».

Существуют также и «ранчо бабочек», хотя администрация «дома бабочек» в Тортугеро не планирует широко применять этот метод. Что он собой представляет? Люди, живущие на границе невозделанных земель, выращивают кормовые и нектароносные растения, чтобы переманить бабочек из их естественного ареала на свой участок. Поскольку люди присматривают за яйцами и гусеницами и защищают их, выживает гораздо больше бабочек, чем в дикой природе. Для владельцев таких ранчо невозделанные земли отныне становятся местом, откуда прилетают деньги, — вольные бабочки, источник дохода.

«Ранчо бабочек» наиболее успешны в Папуа-Новой Гвинее, где власти регулируют как выращивание бабочек, так и деятельность коллекторов. Государству принадлежит монопольное право на скупку бабочек у жителей деревень — причем по довольно высоким ценам. Параллельно принимаются меры для защиты исчезающих видов и видов, которым грозит уничтожение. Ежегодно государство перепродает бабочек коллекционерам, ученым, творческим людям и «домам бабочек». Сейчас на деревенских ранчо налаживается выращивание таких «ходовых» видов, как райский птицекрыл.

Видимо, не случайно на Папуа-Новой Гвинее доселе сохраняются крупные участки девственного дождевого леса, а в местной конституции — единственный прецедент в мире! — насекомые объявлены национальным богатством.

В Кении программа «ранчо бабочек» имеет самое непосредственное отношение к заботам о сохранении ценнейшего заповедника Арабуко-Сококе. Десять лет тому назад 83 процента землевладельцев, чьи угодья примыкают к заповеднику, считали, что как минимум часть леса следует вырубить ради древесины, а освободившиеся земли распахать; более половины из них вообще ратовали за полную вырубку леса. Почти все эти люди были бедными крестьянами. Как и вымирающие животные, они не столько жили, сколько боролись за выживание. Сегодня, когда за куколку платят доллар, эти же фермеры могут заработать на диких парусниках и хараксах фруктоедах гораздо больше, чем на своих манго, кокосах и кешью. Согласно недавнему социологическому опросу, теперь уже только 16 процентов местных жителей хотят, чтобы лес был вырублен.

Возможно, в конце концов «дом бабочек» в Тортугеро сделается чем-то вроде компании «Коста-Рика Энтомоло-джикэл Сэрвэй» (CRES), базирующейся в окрестностях столицы страны — города Сан-Хосе. CRES — крупнейший в Коста-Рике и один из самых крупных в мире экспортеров куколок дневных бабочек. Каждую неделю в среднем 6 тысяч куколок рассылаются покупателям по всему миру — от Будапештского зоопарка до Хьюстонского музея естественной истории. На компанию работают приблизительно шестьдесят «бабочководов». В основном это семьи, живущие в сельской местности близ Сан-Хосе и выращивающие бабочек прямо у себя на дворе. Они, так сказать, пасут чешуекрылых без отрыва от основной деятельности. Бабочководы сдают куколок на центральный приемный пункт. Механизм обработки поступлений отлажен, как часы: работники деловито принимают, сортируют и пакуют товар, сверяясь со списком заказов. Проверяют, каково общее состояние куколок и нет ли у них симптомов грибкового заражения; удостоверяются, правильно ли оформлены таможенные документы. CRES также содержит собственную «ферму бабочек», которую ежегодно посещают тысячи туристов.

У «домов бабочек» специфические требования. Бабочки должны быть яркими и импозантными, а также красиво летать — не биться в окна, не пытаться пробить собой потолок, взмывая в брачном танце. Желательно, если они садятся на листья, а не прячутся под ними. Хорошо также, если они живут не меньше двух-трех недель.

Важно, чтобы виды отличались относительной выносливостью и вдобавок были хорошо исследованы: иначе неизвестно, какие кормовые и нектароносные растения следует высаживать. Лучше, если гусеницы не слишком прожорливы — не объедают за день целый сад, — а куколки хорошо переносят перепады влажности и перевозку.

С учетом всего перечисленного получается, что для экспорта годятся около шестидесяти видов коста-риканских бабочек. «Дома бабочек» платят за куколку от двух до четырех американских долларов. Бабочковод CRES может заработать в среднем пятьсот долларов в месяц — по местным меркам, неплохо. Очень усердный работник зарабатывает впятеро больше.

— К выращиванию бабочек нужно иметь врожденную склонность, — говорит владелец компании Йорис Бринкерхофф. — Просто взять и обучиться этому невозможно. Тут требуется необычайная увлеченность, сильная мотивация, чуткая наблюдательность и трудолюбие. Работать приходится от рассвета до заката. Все время бегаешь — присматриваешь за яйцами, разбираешься с муравьями, высматриваешь паразитов и хищников. Большинство моих бабочководов — самоучки. Это инициативные люди, страстно влюбленные в свое дело.

Бринкерхофф — американец, бывший доброволец «Корпуса мира». Фирму CRES он основал в 1991 году, вдохновленный книгой Э. Шумахера «Малое значит красивое». Шумахер сформулировал несколько принципов «красивого малого бизнеса»: он не должен быть убыточным, он не должен использовать вредные технологии, он не должен быть монотонным и отупляющим.

Проект «дома бабочек» в Тортугеро вполне отвечает этой симпатичной схеме. Дэрил Лот подчеркивает, что предприятие исподволь, ненавязчиво впишется и в жизнь поселка. Он предрекает, что в «доме бабочек» будут работать школьники старших классов — заодно выучат английский, чтобы объясняться с туристами, приобретут деловую хватку, усвоят основы биологии. Дэрил больше озабочен общественной пользой, которую может принести его предприятие, чем его прибыльностью. Он надеется «дать местным жителям чуть больше шансов, чтобы жизнь этих людей не текла по раз и навсегда предписанному руслу, и помочь молодежи чуть-чуть повысить самооценку». Дэрил настроен умеренно оптимистично. После нескольких фальстартов, в том числе недавнего пожара, «дом бабочек» в Тортугеро готов возродиться.

За маленькими детьми следует наблюдать как бы между прочим, чтобы не спугнуть их, не замучить заботой. Нехорошо, если наш пристальный, завороженный взгляд будет замечен. Двухлетняя дочь Дэрила засовывает руку ему за пазуху — характерный для ее возраста фамильярный жест. Грудь уже не является источником молока, но — не важно, материнская или отцовская, — по-прежнему вселяет чувство безопасности. В 2001 году в Тортугеро появилось на свет сорок пять детей. Дэрил рассказывает мне о местной системе образования, о том, как сложно было добиться, чтобы в поселке снова открылась школа старшей ступени, о том, что лишь немногие из выпускников школы имеют возможность продолжать обучение.

Нам пора уходить, но напоследок мне удается взглянуть на новорожденного сына Дэрила. Вслед за Генри Уолтером Бейтсом я пришла к выводу, что «для того чтобы наполнить человеческий разум и сердце, недостаточно одного только созерцания Природы». Именно поэтому я взяла с собой в Коста-Рику свою семнадцатилетнюю дочь. Пока мы с Дэрилом разговариваем, она терпеливо сидит в сторонке: смотрит на мутную, медлительно текущую реку, улыбается какой-то своей тайной мысли, достает альбом, в котором она делает зарисовки цветов. Ее присутствие — один только факт ее существования на свете — умиротворяет.




Из Тортугеро мы возвращаемся на лодке в свое временное жилище — на биостанцию в заповеднике Барра-дель-Колорадо. Условия там спартанские. Нынешний заведующий не устает нам втолковывать: «Отправляясь в туалет, обязательно берите фонарик!» Туалет — отдельно стоящая будка — излюбленное место сбора ямкоголовых гадюк. Это крупные бурые ядовитые змеи, ведущие ночной образ жизни. Они известны тем, что при виде человека не уползают, а атакуют. Точно так же поступает и ядовитая змея бушмейстер.

Когда мы выходим прогуляться, заведующий предупреждает, чтобы мы не задевали ветки деревьев определенных пород — там могут скрываться коралловые аспиды. У этих змей пасть такая маленькая, что они кусают людей преимущественно за кожу между пальцами. В ответ я напоминаю, что куколка одной из бабочек, обитающей в этом дождевом лесу, внешне имитирует голову ямкоголовой змеи: воспроизведены все чешуйки, все ямки, глаза-щелочки. Заведующий ничуть не удивляется. И успокаивает: за год своей работы здесь он был вынужден срочно отправить в больницу всего одного приезжего.

Прогуливаемся мы по колено в воде (в некоторых местах мне чуть ли не по пояс): ближайший канал после дождей разлился, затопив тропу. Это настолько обыденное явление, что тропа отмечена красными флажками, привязанными на уровне глаз к пальмам. Кроны деревьев кружевным балдахином заслоняют небо. В дождевом лесу видно недалеко. Твой взгляд почти все время во что-нибудь да упирается — в данном случае в пальмовые листья, папоротники и черную воду, подернутую рябью. Иногда поскальзываешься, наступив на затопленную ветку.

В эти послеполуденные часы очень жарко и душно. Туча комаров оценивает эффективность репеллента, которым мы наскоро побрызгались перед выходом. На более сухом участке мы останавливаемся посмотреть на колонну бродячих муравьев — могучих воинов, которые бегут, широко раздвинув челюсти. На глазах управляющего эти муравьи как-то прошли маршем через биостанцию. Живая дорога в три фуга шириной пересекла кухню, кабинет и террасу, служащую столовой. Муравьи навели на станции безупречную чистоту — поели всех дохлых жуков, которыми обычно просто-таки завален пол. Но управляющему пришлось пережидать визит на другом берегу канала.

Бродячие муравьи способны пожрать чуть ли не любого, кто не поторопится убраться с их пути. И только гусениц дневной бабочки калиго их колонны обтекают, словно не замечая. Разгадка в том, что шейные железы этих гусениц выделяют особый защитный секрет. На финальных стадиях развития гусеницы калиго — настоящие великанши: длинные, тучные, зловещие на вид. Весят они более половины унции[21 - Унция — 28, 35 г.]. Из головной капсулы торчат восемь булавовидных рогов. Самая крупная пара рогов залихватски загибается назад, точно у снежного барана. Кормятся эти гусеницы сообща, не пожирая собратьев, — кроткие гиганты бок о бок с малюсенькими новорожденными.

Во взрослом состоянии калиго — самая крупная из коста-риканских бабочек. Размеры ее тела составляют три с половиной дюйма. Немигающие глазки на исподе заднего крыла, возможно, имитируют морду хищника либо, наоборот, провоцируют нападающего ударить именно по ним, а не в более важные части тела.

Посреди этого сумрачного дождевого леса расчищенная поляна вокруг биостанции поражает — такая она просторная и светлая, вся усеянная цветами. Настоящий «дом бабочек». Сколько их тут! Из открытого окна бунгало мы с дочерью можем наблюдать за полетом голубовато-серых калиго, желтых с черным парусников и умниц геликонид, чьи черные крылья кое-где подкрашены оранжевым и красным.

Поживи мы здесь подольше, мы смогли бы составить распорядок дня одной из этих геликонид: «почтальонша» облетает свои цветы с регулярностью утренней доставки газет. Ночью, стараясь не наступить на ямкоголовых гадюк, мы бы отыскали места, где геликониды отдыхают. Могли бы поймать самку и посмотреть, как она выпячивает свои «дубинки-вонючки» — небольшие пахучие железы вблизи гениталий. Поскольку железы девственниц почти не пахнут, Ларри Гилберт предполагает, что этот аромат — антиафродизиак, которым самец при спаривании оделяет самку. Еще один знак «посторонним вход воспрещен».

Но у нас просто не хватило времени. На биостанции много сюрпризов: цветущая орхидея, светящаяся во тьме ночная бабочка, след ягуара. Однако не все сюрпризы столь приятны — например, ноги и спина моей дочери все в комариных укусах.

В 30-е годы XX века Эвелин Чизмэн, увлекавшаяся коллекционированием бабочек, путешествовала по таким отдаленным местам, как Папуа-Новая Гвинея. Местные газеты писали о ее походах несколько неодобрительным тоном: «68-ЛЕТНЯЯ ЖЕНЩИНА БРОДИТ ПО ДЖУНГЛЯМ!» Как призналась леди Чизмэн, однажды она решила прервать экспедицию «из-за досадного инцидента: я обнаружила в чайнике пиявку. В хижинах они практически не попадались, но время от времени мы нечаянно сами проносили в лагерь несколько особей. То была черепашья пиявка, то есть особенно отвратительная на вид — жирная и гладкая. Внезапно я осознала, что лишь идиот может оставаться в месте, где в чайниках плавают пиявки; продолжать экспедицию после этого случая было бы выше человеческих сил».

Натолкнувшись на свою «пиявку в чайнике», мы с дочерью покидаем биостанцию и отправляемся на розыски других бабочек: нимфалид-стеклокрылок[22 - Стеклокрылки (clearwings) — подсемейство Ithominae семейства нимфалид. Общий признак — прозрачные, почти лишенные чешуек крылья. Обитают в тропических зонах Западного полушария.] в северных горах, риодинид на берегах Тихого океана, ярко-красных Mesenes и крапчато-желтых Agryrogrammanas. А также всех тех бабочек в шахматную клетку, бабочек в спиральных разводах, бабочек с длинными хвостами, чье появление мы приветствуем криками: «Лиловая!» или «Цвета лайма!», поскольку обиходных названий у них нет.

Не буду кривить душой: все это мы желаем увидеть в двух шагах от комфортабельного отеля.

В 1951 году около десятка квакерских семей из США погрузились в свои автомобили, пересекли границу и отправились на поиски страны, где нет обязательной воинской повинности. К тому времени Коста-Рика уже распустила свою армию, а впоследствии один из президентов страны был удостоен Нобелевской премии мира. Без долгих размышлений «Друзья»[23 - «Друзья» («Общество друзей») — самоназвание квакеров.] обосновались в горах Коста-Рики, в поселке Монтеверде, завели там молочные фермы и сыроварни. Но часть своих земельных владений они не стали возделывать, а превратили в заказник. Позднее он стал ядром частного заповедника «Боске нубосо». Это 26 тысяч акров девственного тропического леса, которые часто буквально тонут в низких облаках. Другие частные заповедники, в том числе «Чилдренз Итэрнэл Форест» («Вечный Лес Детей») площадью в 32 тысячи акров, граничат с одним из местных национальных парков, образуя целый неприкосновенный район.

Монтеверде — крупный центр экотуризма. Сегодня некоторые землевладельцы находят дикую природу столь выгодным источником дохода, что отказываются от выращивания кофе и бананов. На бывших плантациях вырастает вторичный дождевой лес, а бывшие плантаторы организуют для туристов экскурсии — как дневные, так и ночные. Мы с дочерью совершили такую «прогулку в сумерках» в составе группы из восьми человек и гида. Мы все время натыкалась на такие же экскурсионные группы. Освещая себе путь фонариками, туристы наведываются в одни и те же колонии летучих мышей и гнезда муравьев-листорезов, высматривают почти ручных носух, цепкохвостых дикобразов, древесных лягушек, спящих птиц и дневных бабочек.

Наш гид считает, что обязан подавать нам пример благоговейного отношения к природе.

— Обратите внимание, как меняется мой голос, — шепчет он, — когда я нахожусь в лесу.

Позднее, когда нам так и не удалось повидать цепкохвостого дикобраза, он напоминает нам, что жизнь непредсказуема. Эту мысль он выразил так: «Жизнь — это экскурсия».

«Прогулка в сумерках» обошлась мне в 14 долларов. За вход в облачный лес Монтеверде берут 12 долларов, доплата за экскурсию — 15 долларов с человека. В другом частном заповеднике можно совершить «Прогулку в небесах» — по череде висячих мостов над пологом леса — и «Полет в небесах»: надев страховочный пояс, экскурсанты несутся над лесом на тарзанке. Если вы решите доставить себе оба удовольствия, вам придется заплатить 45 долларов. Вход в заповедник Санта-Элена — 12 долларов (доходы идут на финансирование местной школы старшей ступени), прогулка по тропе в «Вечном Лесу Детей» — 7 долларов. Столько же стоит билет в великолепный «дом бабочек», который держит биолог-американец.

Разумеется, в каждом национальном парке, в каждом заповеднике, в каждом «доме бабочек» имеется сувенирный магазин.

С облачными лесами ассоциируются определенные виды бабочек. Повсеместно я вижу нимфалид-стеклокрылок. Их крылья, более дюйма в размахе, похожи на стеклышки в коричневой оправе. Летают эти бабочки низко, на уровне глаз человека, — так сказать, в самой толще растительного полога. Возникают словно из ниоткуда и тут же пропадают, как по волшебству. Самцы, посещая синие астры, извлекают из них химические вещества, которые служат феромоном для привлечения самок. Самки передвигаются в воздухе скачками — материализовалась, пропала, снова появилась. Вдруг исчезают на самом видном месте, пронизанные солнцем. Откладывают яйца.

В Коста-Рике куколки стеклокрылок называют espqitos — маленькие зеркала. В облачном лесу Монтеверде моя дочь приподнимает лист, и нашему взору предстают полдюжины ярких хризалид, которые практически приплясывают: внутри бьется жизнь. Мы не смогли сдержаться — в один голос восторженно заахали.

Нас, как сорок, тянет ко всему блестящему. Как нам хотелось утащить этих куколок домой, в свое гнездо!

В этом дождевом лесу деревья — точно новогодние елки, украшенные сверх всякой меры. Они увешаны другими растениями — орхидеями, папоротниками, бесчисленными лианами. С деревьев каплет дождевая вода и сыплется мох. Блеск листьев. Ослепительные пятна света. Кляксы тени. Гусеницы и куколки играют здесь в ту же самую игру, что и везде: прячься прямо на виду, носи маскарадный костюм.

Гусеницы одной черно-оранжевой бабочки прикидываются замшелыми сучками, меж тем как другие, более отважные виды выдают себя за обыкновенный мох или гниющую листву. Некоторые гусеницы создают валы из экскрементов — укладывают свои отходы жизнедеятельности так, чтобы сбить с толку хищных муравьев, которые не любят ходить по тонким стеблям и листьям. Многих гусениц выручает защитная окраска: снизу их тела бледные, что позволяет им сливаться с фоном.

Лишь немногие сознательно привлекают к себе внимание, ощетинив черные шипы. Эти шипы отпугивают хищных насекомых, а также всякое млекопитающее или ящерицу, которым приходилось сталкиваться с высокотоксичными гусеницами ночных бабочек. (Известно, что белоносые мартышки не трогают даже слегка опушенных гусениц, а обезьяны саймири замысловатым способом удаляют у них шипы.)

Тропа приводит нас в место, откуда открывается панорама девственного дождевого леса. Мы видим кроны деревьев сверху. Подо мной на горном склоне — бальзамины всех оттенков розового, красные с желтым треугольные прицветники геликоний, белые каллы, страстоцветы, а также синие астры, так притягивающие самцов стеклокрылок. Вот мелькнула лиловая шейка или зеленая грудка — это колибри пьют нектар. Время от времени вилоклювая бородатка — не зря эту птичку называют «скрипучей калиткой» — издает свой тревожный крик, точно по железу скребут. Крохотный морфо отрывается от небосвода.

Вот он — товар под названием «природа». Эти девственные просторы остаются нетронутыми лишь благодаря сознательному решению человека. По сравнению с другими странами Центральной Америки, в Коста-Рике самая большая доля заповедных земель — но и самые высокие темпы вырубки лесов. Все это бизнес: вопрос лишь за тем, что именно ты продаешь, что покупаешь и сколько готов платить.

Присутствие квакеров в Монтеверде ощутимо и сегодня. Им принадлежат несколько отелей и ресторанов, а также сыроварня. Они содержат альтернативную среднюю школу. По средам и субботам в квакерском Доме Собраний проводится молчаливое молитвенное собрание. Поскольку я сама принадлежу к квакерам, то с удовольствием предвкушала, как буду в нем участвовать. Собрание начинается в десять утра. Пятнадцать человек — мужчины, женщины, дети — входят в деревянный дом, усаживаются на скамьях, составленных в круг, и поют традиционные песни. В десять тридцать воцаряется тишина. Дети удаляются в отдельное помещение, где проходит что-то наподобие занятий воскресной школы. Приходят еще взрослые, садятся. Никто не говорит ни слова.

Собрания квакеров, которые я посещаю у себя в Силвер-сити, штат Нью-Мексико, также предполагают молчаливое поклонение Господу. По обычаю, «Друзья» усаживаются и ждут, пока случится что-нибудь хорошее, пока Господь или то, что мы называем Светом, не заявит каким-то образом о своем Присутствии. И все: никаких проповедей или обрядов. Члены конгрегации встают и обращаются к собравшимся только в том случае, если чувствуют, что Свет побуждает их заговорить. По большей части на собрании царит молчание. По большей части мы сидим и ждем.

Мысли перескакивают с одного предмета на другой. Я начинаю размышлять о Деловом собрании — я на него не пойду, но оно непременно последует за молитвенным. Поскольку в общинах квакеров нет руководителей, получающих зарплату, решение организационных вопросов у нас возложено в основном на комитеты. Деловые собрания бывают несколько занудными, хотя они, по идее, тоже являются формой молитвы. Ожидание Света и рутинные вопросы, о которых идет речь на таких собраниях, — теоретически одно и то же дело, и всем нам полагается помнить об этом. Однако отчеты комитетов часто бывают уж очень пространными, а споры по мелочам так затягиваются, что все мы готовы повскакать на свои деревянные стулья и завыть в голос.

Пожалуй, у будней квакерской общины и деятельности предпринимателей, извлекающих выгоду из живой природы, есть нечто общее.

Жизнь — это экскурсия.




В США бизнес на бабочках делают еще и таким образом. Существуют специальные фермы, где для праздников выращиваются монархи: клиенты приобретают их, чтобы выпустить на свадьбе или другой торжественной церемонии. За 65 долларов плюс 25 за доставку в течение 12 часов я могу приобрести дюжину готовых к вылету монархов.

Школы и другие образовательно-воспитательные учреждения могут приобрести на этих же фермах специальные учебные комплекты. Школьный класс получает в свое распоряжение горстку гусениц репейницы, а также запас корма — пусть дети наблюдают, как гусеницы едят, растут, линяют, окукливаются и превращаются в бабочек.

Вопрос, позволительно ли выпускать таких бабочек на волю, вызывает немало споров. У большинства ученых перспектива скрещивания репейниц из Калифорнии с репейницами из Айовы не вызывает ничего, кроме ужаса. Их беспокоят возможные эпидемии и неестественное смешение популяций. С их точки зрения выпускать бабочек на свадьбах — значит загрязнять окружающую среду. Вдобавок эта практика кажется ученым безвкусной.

Владельцы ферм бабочек в свое оправдание уверяют, что принимают предосторожности против болезней. Опасение, что горстка выпущенных бабочек может повлиять на дикие популяции, они находят абсолютно необоснованным. По их словам, разведение бабочек — общественно полезный бизнес. Он дарит людям радость, помогает учителям преподавать, а детям — учиться.

На данный момент федеральное законодательство США разрешает перевозить через границы штатов — но исключительно в пределах естественного ареала — бабочек девяти видов. Назовем самые популярные: монархи, репейницы, ванессы виргинские и адмиралы.

В 2001 году одна только ферма поставила клиентам 82 тысячи взрослых особей и хризалид монарха по цене в 3 доллара 50 центов за хризалиду или 95 долларов за дюжину бабочек. 36 тысяч этих монархов были выпущены на свадьбах.

Вплоть до самого последнего момента на земле Коста-Рики, даже в шлюзе с ковровым покрытием, по которому мы идем на самолет, я высматриваю бабочку «восемьдесят восемь». Своим именем она обязана двум цифрам, четко — буро-оранжевым по белому — выписанным на исподе ее крыльев. Бабочке «восемьдесят восемь», встречающейся даже на таком «далеком севере», как юг Техаса, свойственна антропофилия: она влетает в человеческие жилища, ее привлекают волосы и одежда людей. Родственные виды носят на крыльях другие цифры — 69, 68, 89, а также декоративные кружочки и полоски в желтых, красных, синих, сине-зеленых и оранжевых тонах.




Бабочка «88»


Филип Девриз отмечает, что бабочек этой группы видов часто помещают в застекленные рамки и вешают на стены, точно картины, либо заливают пластмассой, чтобы получились подставки для стаканов, салфетки и тарелки.

Если, прочитав эту фразу, вы поежились, вспомните, что люди с незапамятных пор питают слабость к украшениям из «природных материалов», будь то перья в волосах или перламутровые пуговицы.

В Коста-Рике считается: человеку, в чей дом залетела бабочка «восемьдесят восемь» или «восемьдесят девять», в будущем необыкновенно повезет. Самое лучшее в этой ситуации — тут же сбегать и купить лотерейный билет.




Глава 15

Нечто воздушное и ангельское


Почему мы так любим бабочек?

Часто эта привязанность зарождается в детские годы. Крылатая красота порхает на расстоянии вытянутой руки. Счастлив ребенок, если ему тут же не наговорят, что ничего особенного здесь нет, что красота недолговечна, а красота бабочек уж тем более — слишком она мимолетна и хрупка, чтобы приносить пользу. Да и вообще — красота не идет ни в какое сравнение с силой.

Умей мы замечать всю без изъятия красоту окружающего мира, что бы с нами сталось? Подсолнух заставил бы нас замереть, затаить дыхание. Гроздья облаков в небе — остолбенеть на несколько часов. Так и до школы никогда не доберешься. И не только до школы — не дойдешь от двери дома до машины.

Счастье, если в детстве у нас хороший слух: если мы слышим, как красота, любовь и бесполезность громко славят друг друга каждую минуту, из каждого уголка мира природы.

Счастье, если нас хотя бы на мгновение посещает, как выразился комментатор Чжуан Цзы, чувство «радикального перехода от одной самостоятельной личности к другой». Счастье, если мы можем перемещаться из одного тайного измерения в другое с той же легкостью, как переходим из комнаты в комнату.

Мало кто из нас решится утверждать, что ребенку живется просто или беззаботно. Но и бабочки не имеют никакого отношения ни к беззаботному тепличному существованию, ни к утраченному раю.

Подрастая, мы проникаемся уважением к гусенице — этому мешку со слизью, внутри которого кровь, словно часы, отсчитывает время. Мы наблюдаем за странствиями гусеницы в полном опасностей мире. Мы уважаем ее волю к жизни и сочувствуем вынужденной потребности в маскировке. Каковы бы ни были наши религиозные убеждения, мы принимаем на веру чудо метаморфоза. Одно превращается в другое. Из куколки выходит бабочка из семейства данаид, в обиходе именуемая королевой, — блистающая, такая красивая, что сердце замирает; и мы следим за ее короткой жизнью, за ее целеустремленным полетом. Но вот ее расцветка поблекла, крылья обтрепаны. Пора присматриваться к листьям — где тут у нас кладки яиц? Мы узнали, что «красота» и «комфорт» — принципиально разные вещи.

Люди есть люди, и мы не мытьем, так катаньем хотим выпытать все тайны.

Гениталии с глазами.

Память парусника.

Увертываться от летучих мышей научила эволюция.

У бабочек есть уши на крыльях.

А крылья умеют прикидываться головой.

Проявления эволюции столь пестры и разнообразны, что мы сами впадаем в состояние сродни безумной целеустремленности бабочек, откладывающих яйца. Все эти проявления мы хотим познать, заполучить в коллекцию, рассортировать. Словно боги из наших мифов, мы даем имена обитателям планеты. Перламутровка таволговая. Траурница. Щавелевый червонец. Голубянка блестящая, зорька, птицекрыл королевы Александры. Адмирал, радужница, Пандора, многоцветница, носатка, толстоголовка запятая. Мы раскладываем их по шкафам. Развешиваем их по стенам.

Подсчету бабочек мы можем посвятить всю жизнь.




Почему мы так любим бабочек?

Полагаю, в нашей физиологии заложена реакция на цвета.

Окраска цветка — порождение эволюции. Это свойство нужно для привлечения пчел, колибри и бабочек. Цветы страстно хотят получать чужую и распространять по миру свою пыльцу. «Иди ко мне», — взывает цветок. Желтый цвет — это тихий зов. Лиловый — крикливый рекламный слоган.

Ту же стратегию используют и животные. «Ты только погляди, — говорит мандрил, — какая у меня большая синяя задница». Павлин распускает свой невозможный хвост.

Но цвет — это еще и предостережение. У красных ягод противный вкус. Золотым жуком можно отравиться.

Любовь и страх. Желание привлечь — и желание отпугнуть. Всякий цвет имеет свой смысл среди многообразия зеленых и бурых оттенков дождевого леса, на однообразном фоне хвойных или трав прерии, по контрасту с приглушенным колоритом пустыни. Цвет — это восклицание, которое мы когда-то понимали, да и теперь используем в своих целях. Поднимите глаза от книги, и вы увидите цвета — не зеленый и не бурый, а красную банку «кока-колы», оранжевые обои, розовое платье, лиловую расческу. Иди ко мне! Купи меня!

И хотя жизнь вырабатывает у нас иммунитет к этим повсеместным мелодраматическим восклицаниям, наши души все еще восприимчивы к синеве морфо и пестроте репейницы.

Энни Диллард написала: «Мы учим детей только одному. Тому, чему научили нас, — пробуждаться».

Бабочки пробуждают нас.




Человек — это животное, рассказывающее истории. К тысяче старых историй мы добавляем еще одну — свою собственную. Тысячу и еще одну.

Одинокая бабочка — самовлюбленная женщина, гейша, ветреность в любви.

Две бабочки — символ супружеского счастья.

Увидеть четырех бабочек — дурная примета.

Красные бабочки — это на самом деле ведьмы.

Бабочка — это Творец. Он летел над миром и искал место, пригодное для жизни людей.

По ночам бабочки приносят нам сны.

Бабочка — это душа риса.

Бабочки появились из слез Пресвятой Девы Марии.

Бабочка покажет тебе суженого или суженую.

Перелетные желтушки на самом деле совершают хадж в Мекку.

Бабочки по-китайски — ху дэ, «цветы без стеблей».

Бабочки — это души детей.

Бабочки воруют масло.

Краска из крыльев бабочек укрепляет волосы на лобке. Дух бабочки заключен в качине[24 - Качина — в мифологии североамериканских индейцев пуэбло, хопи и зуньи — духи предков, способствующие плодородию. Считается, что камины есть у любых предметов и проявлений жизни. Изображаются в виде антропоморфных фигурок в масках.] индейцев хопи. Черная бабочка — символ смерти.

Полчища бабочек предвещают голод.

Белые бабочки — лето будет дождливое.

Бабочки приносят на крыльях весну.

Про влюбленного говорят: «У него в животе бабочки». Бабочки — это мысли, что внезапно осеняют нас, грезы, что мы смакуем.

Бабочки — это нечто воздушное, ангельское.




Качина в виде бабочки





Библиография


О терминологии


Приведенная здесь классификация описывается во многих книгах, в том числе у Фила Шэпперта (Phil Schappert) — «А World for Butterflies: Their Lives, Behavior and Future» (Buffalo, N.Y.: Firefly Boob, 2000); Рода и Кена Престон-Мафэм (Rod and Ken Preston-Mafharri) — «Butterflies of the World» (London: Blandford Books, 1999). Единственное разночтение — в этих книгах риодиниды значатся как семейство, а не как подсемейство. Веские аргументы в пользу этой точки зрения можно найти в книге Филипа Девриза (Philip DeVries) «The Butterflies of Costa Rica and Their Natural History», vol. 2, Riodinidae (Princeton: Princeton University Press, 1997). Эпиграф взят из книги Альфреда Рассела Уоллеса (Alfred Russel Wallace) «The Malay Archipelago» (London: Macmillan and Company, 1869).



Бабочки — это страсть


Всем любителям бабочек, живущим в Северной Америке, будет полезна книга Джеймса Скотта (James A. Scott) «The Butterflies of North America: A Natural History and Field Guide» (Stanford: Stanford University Press, 1986).

Записи Элинор Глэнвилль о куколке перламутровки, а также слова «известного энтомолога» цитируются по статье Роналда Стерна Уилкинсона (Ronald Sterne Wilkinson) «Eleanor Glanville: An Early English Entomologist» (Entomologist’s Gazette, vol. 17, October 1966).

О британских коллекционерах можно прочесть в замечательной и исчерпывающей книге Майкла Солмона (Michael Salmon) «The Aurelian Legacy: British Butterflies and Their Collectors» (Great Horkesley, Essex: Harley Books, 2000). Оттуда же взяты и слова о перламутровке глэнвилль, вышедшие из-под пера преподобного Дж.-Ф. Доусона в 1846 году. История жизни Элинор Глэнвилль и ее спорного завещания описывается у Солмона, а также у В.-С. Бристоу (W. S. Bristowe) в заметке «The Life of a Distinguished Woman Naturalist, Eleanor Glanville (circa 1654–1709)» (Entomologist's Gazette, vol. 18, November 1966). Другие источники: С.-Э. Худрик (С. Е. Goodricke) — «The History of the Goodricke Family» (London, 1885); П.-Б.-М. Аллан (P. В. M. Allan) — «Mrs. Glanville and Her Fritillary» (Entomologist’s Records Journal, vol. 63, 1951).

О значении образа бабочки в религиях и мифах — в книге Мэралин Манос-Джонс (Maraleen Manos-Jones) «The Spirit of Butterflies: Myth, Magic, and Art». (New York: Harry N. Abrams, 2000). Часть материала взята из книги Мириам Ротншльд (Miriam Rothschild) «Butterfly Cooing Like a Dove» (New York; Doubleday, 1991).

Замечание о «помутившихся в Рассудке» взято из книги Мозеса Харриса (Moses Harris) «The Aurelian or Natural History of English Insects, Namely Moths and Butterflies» (1766; reprint, Alem House Publishers, 1986).

Слова Дэвида Аллена (David Allan) взяты из его работы «The Naturalist in Britain: A Social History» (Princeton: Princeton University Press, 1976).

Информация о названиях и истории полевых клубов почерпнута у Солмона («The Aurelian Legacy»). Сведения о лорде Ротшильде — преимущественно из книги Мириам Ротшильд (Miriam Rothschild) — Dear Lord Rothschild: Birds, Butterflies and History (Glenside, Pa.; Balaban Publishers, 1983).

Об энтомологе Э.-С. Мике (A. S. Meek) см. его книгу «А Naturalist in Cannibal Land» (London; Adelphi Terrace, 1913). Письмо Теодора Мида цитируется по изданию «Chasing Butterflies in the Colorado Rockies with Theodore Mead in 1871, as Told Through His Letters, annotated by F. Martin Brown» (Colorado Outdoor Education Center, Bulletin Number 3, 1996), подготовленному Грейс Браун (Grace Brown). Автор определителя бабочек восточных штатов 1898 года — Сэмюэль Скаддер (Samuel Scudder).

Сведения о количестве видов чешуекрылых взяты из работы Фила Шэпперта (Phil Schappert) «А World for Butterflies: Their Lives, Behavior and Future» (Buffalo, N.Y.: Firefly Books, 2000): в других источниках — например, «Butterflies of the World» (London: Blandford Books, 1999) Рода и Кена Престон-Мафэм (Rod and Ken Preslon-Mafham) — цифры несколько иные (160 000 видов чешуекрылых, 20 000 видов дневных бабочек).

Современный толкователь Чжуан Цзы — это Куан-мин У (Kuang-ming Wu). Процитирована его книга «The Butterfly as Companion; Meditations on the First Three Chapters of the Chuang Tze» (New York: State University of New York Press, 1990). Слова Марселя Ролана — из его книги «Vues sur le monde animal: Amour, harmonie, beaute».

Сведения о Мириам Ротшильд почерпнуты из ее книги «Dear Lord Rothschild», а также из книги Солмона «The Aurelian Legacy: British Butterflies and Their Collectors». Краткий рассказ о ее научной деятельности и конкретные цитаты — из ее эссе в сборнике «Butterfly Gardening: Creating Summer Magic in Your Garden» (San Francisco; Sierra Club Books, 1998).

Рассказ о Джоне Тенненте — по материалам личной переписки с ним.



Вырасти себя сам


Многими сравнениями, приведенными в этой главе, я обязана Берту Орру.

Общая информация о физиологии гусениц: Малколм Скобл (Malcolm Scoble) — «The Lepidoptera: Form, Function, and Diversity» (New York; Oxford University Press, 1992); Эми Бартлетт Райт (Amy Bartlett Wrigkl) — «Peterson’s First Guide to Caterpillars» (Boston; Houghton Mifflin, 1993); Джеймс Скотт (James Scott) — «The Butterflies of North America; A Natural History and Field Guide» (Stanford: Stanford University Press, 1986); Филип Девриз (Philip DeVries) — «The Butterflies of Costa Rica and Their Natural History», vol. 2, Riodinidae (Princeton; Princeton University Press, 1997). Сведения о том, что некоторые гусеницы к моменту окукливания весят в 3000 раз больше, чем тогда, когда они вывелись из яйца, взяты из вышеупомянутой книги Шэпперта.

Более пространная информация о парусниках — в «Swallowtail Butterflies: Their Ecology and Evolutionary Biology» (Gainesville, Fla.: Scientific Publishers, 1995) под редакцией Марка Скрайбера, Йоситаки Цубаки и Роберта Ледерхауза (Mark Scriber, Yoshitaka Hubaki and Robert Lederhouse, eds).

О том, как гусеницы и растения защищаются от врагов, см. в сборнике под редакцией Нэнси Стамп и Тимоти Кейси (Nancy Stamp and Timothy Casey) «Caterpillars; Ecological and Evolutionary Constraints on Foraging» (London: Chapman and Hall, 1993). Особенно ценны такие статьи этого сборника, как «Foraging with Finesse: Caterpillar Adaptations for Circumventing Plant Defenses» Дэвида Дюссорда (David Dussord); «How Avian Predators Constrain Caterpillar Foraging» Берндта Хайнриха (BemdHeinrich), «Aposematic Caterpillars: Life-Styles of the Wamingly Colored and Unpalatable» М. Дин Бауэрс (M. Deane Bowers) и «On the Cryptic Side of Life: Being Unapparent to Enemies and the Consequences for Foraging and Growth of Caterpillars» Нэнси Стамп и Бичарда Уилкинса (Nancy Stamp and Bichard Wtlkens).

Сведения о передвижении гусениц взяты преимущественно из статьи Джона Брекенбери (John Brackenbury) «Fast Locomotion in Caterpillars» (Journal of Insect Physiology, vol. 45, 1999).

Эксперимент с осами и гусеницами азиатского парусника описан Масами Такаги (Masami lakagi) и другими в статье «Antipredator Defense in Papilio Larvae: Effective or Not?» в «Swallowtail Butterflies: Their Ecology…». Об архитектурных сооружениях гусениц толстоголовок говорится в статье Марты Вейсс (Martha Weiw) и ее соавторов «Ontogenetic Changes in Leaf Shelter Construction by Larvae of Epai gyreus Clarus (Hesperidae), the Silver-spotted Skipper» (Journal of the Lepidoptera Society, vol. 54, № 3, 2001). Сведения об извержении отходов жизнедеятельности взяты из моей личной переписки с Мартой, а также из работы Мэй Беренбаум (May Berenbaum) «Shelter-Building Caterpillars: Boiling Their Own» в издании «Wings: Essays on Invertebrate Conservation» (Portland, Ore.: The Xerces Society, Fall 1999).

Слова Мириам Ротшильд цитируются по статье Дэвида Дюссорда (David Dxissord) «Caterpillars: Ecological and Evolutionary Constraints…».

Более подробная информация о химической обороне растений, а также о коммуникационных сигналах растений и насекомых содержится в моей книге «Anatomy of a Rose» (Cambridge. Mass.: Perseus, 2001) и в моей статье о работах Иэна Болдуина «Talking Plants» (Discover Magazine, vol. 23, № 4, April 2002); в этой статье также упоминаются работы Консуэло Де Мораэс (Consuelo De Monies) с соавторами, описанные в «Caterpillar-Induced Nocturnal Plant Volatiles Bepel Conspecific Females» (Nature, vol. 410, March 2001). Основной источник теории, касающейся бактерий в кишечнике гусеницы, — статья Вильгельма Болланда (Wilhelm Botland) с соавторами «Gut Bacteria May Be Involved in Interactions Between Plants, Herbivores and Their Predators» (Biological Chemistry, vol. 381, August 2000).



Без друзей пропадешь


Сведения о Филипе Девризе, муравьях и дневных бабочках — из личной переписки с ученым, а также из следующих его работ: «The Butterflies of Costa Rica and Their Natural History», vols. 1 and 2 (Princeton: Princeton University Press, 1997), «Singing Caterpillars, Anis and Symbiosis» (Scientific American, October 1992). Описанная здесь эрицинида принадлежит к виду Thisbe irenea.

Сведения о паралюции почерпнуты из статьи Джей Холл Кушман (/. Hall Cushman) с соавторами «Assessing Benefits to Both Participants in a Lycaenid-Ant Association» (Ecology, vol. 75, № 4,1994). Материалы о голубянке ялменус взяты из работы Марка Травассоса и Наоми Пирс (Mark Travassos and Naomi Pierce) — «Acoustics, Context, and Function of Vibrational Signaling in a Lycaenid Butterfly Ant Mutualism» (Animal Behavior, vol. 60, 2000). Информация о плотоядной гусенице голубянки, поедающей тлей, — из личной переписки с Бертом Орром. Сведения о европейской голубянке, похожей на гигантскую муравьиную личинку, — из статьи Дж.-К. Уордлоу (J. С. Wirdlaui) и других «Do Maculinea rebeli Caterpillars Provide Vestigial Mutualistic Benefits to Ants When Living as Social Parasites Inside Myrmica Ant Nests?» (Entomologia Experimental et Applicata, vol. 95, 2000). Я пользовалась и другими работами, например, статьей Томаса Дама и других «Adoption of Parasitic Maculinea Alcon Caterpillars by Three Myrmica Ant Species» (Animal Behavior, vol. 62, 2001).

Проблемы и естественная история английской голубянки арион описываются в книге Шэиперта, а также у Джона Фелтуэлла (John Feltwell) — «The Natural History of Butterflies» (London: Facts on File Publications, 1986). Фраза Набокова взята из романа «Дар». См. также книгу Роберта Майкла Пайла (Robert Michael Pyle) «Nabokov’s Butterflies: Unpublished and Uncollected Writings» (Boston: Beacon Press, 2000). Сэр Комптон Макензи цитируется по книге Патрика Мэтьюса (Patrick Matthews) — «The Pursuit of Moths and Butterflies: An Anthology» (London: Chatto and Windus, 1957).

Информация о гусеницах мадроне взята преимущественно из статьи Терренса Д. Фитцджеральда (Terrence D. Fitzgerald) «Nightlife of Social Caterpillars» (Natural History, February 2001). Общие сведения о «долгожительстве» у гусениц, об общественных гусеницах и о сигналах к линьке см. у Джеймса Скотта (James Scott) — «The Butterflies of North America: A Natural History and Field Guide» (Stanford: Stanford University Press, 1986) и Малколма Скобла (Malcolm Scobk) — «The Lepidoptera: Form, Function, and Diversity» (New York; Oxford University Press, 1992).

В «The Natural History of Butterflies» Джон Фелтуэлл упоминает о важности каротеноидных пигментов в желтой крови гусениц, а также о способности капустницы определять длительность светового дня.



Метаморфоз


Прекрасная книга о Владимире Набокове — «Nabokov’s Butterflies: Unpublished and Uncollected Writings» Роберта Майкла Пайла (Robert Michael Pyle) (Boston: Beacon Press, 2000). Цитируемая по этой книге лекция была прочитана в марте 1951 года в Корнеллском университете в рамках курса «Шедевры европейской художественной литературы»[25 - В русском издании лекций Набокова (Набоков В. В. Лекции по зарубежной литературе. — М.: Независимая газета, 1998) приведенный пассаж отсутствует. — Прим. перев.]. О жизни и творчестве Набокова см. также его книгу «Другие берега» и работу Курта Джонсона и Стивена Коутса (Kurt Johnson and Steven Coates) «Nabokov’s Blues: The Scientific Odyssey of a Literary Genius» (Cambridge, Mass.: Zoland Books, 1999).

Более подробную информацию о метаморфозе см. в работах общего характера Джеймса Скотта (James Scott) и Малколма Скобла (Malcolm Scoble). а также в книге Фредерика Ниджаута (Н. Frederik Nijkout) «The Development and Evolution of Butterfly Wing Patterns» (Washington, D. C.: Smithsonian Institution Press, 1991).

Миф об индуистском боге Брахме широко известен. Слова папы Геласия I, а также подробности мифов собраны в книгах Мэралин Манос-Джонс (Maraleen Manos-Jones) «The Spirit of Butterflies: Myth, Magic, and Art» (New York: Harry N. Abrams, 2000) и Мириам Ротшильд (Miriam Rothschild) «Butterfly Cooing Like a Dove» (New York: Doubleday, 1991). Сведения о бабочках в камерах китайских смертников почерпнуты с веб-сайта True Buddha School Net (vrum tbsn. org/ebooks/satira/convicts, him).

Слова Элизабет Кюблер-Росс (Elizabeth Kubler-Ross) взяты из ее мемуаров «The Wheel of Life: A Memoir of Living and Dying» (New York: Touchstone Books, 1997). Слова Мириам Ротшильд цитируются по ее вышеупомянутой книге «Butterfly Cooing Like a Dove». Материалы об отношении ацтеков к бабочкам можно найти в целом ряде источников, в том числе у Лоретт Сежурн (Laurette Sejoume) — «Burning Water: Thought and Religion in Ancient Mexico» (Berkeley: Shambhala Boob, 1976). Высказывание Филипа Девриза взято из его работы «The Butterflies of Costa Rica», vol. 1 (Princeton: Princeton University Press, 1997). Более подробную информацию о том, как взрослая бабочка выводится из куколки, можно почерпнуть в упоминавшихся выше работах общего характера.



О чем думает бабочка


Сведения о Марте Вейсс и ее исследованиях взяты из личной переписки с ней, а также из ее статей: «Innate Colour Preference and Flexible Colour Learning in the Pipevine Swallowtail» (Animal Behavior, vol. 53, 1997); «Brainy Butterflies» (Natural History, vol. 109, № 6, July/August 2000); «Oncogenetic Changes in Leaf Shelter Construction by Larvae of Epargyreus Claim (Hesperidae), the Silver-spotted Skipper» (Journal of the Lepidoptera Society, vol. 54, № 3, 2001); а также в соавторстве с Дэном Пэпэджем (Martha and Dan Papa)) — «Colour Learning in Two Behavioral Contexts: How Much Can a Butterfly Keep in Mind?» (рукопись). Другие источники; Сюзан Майлиус (Susan Milius) — «How Bright Is a Butterfly?» (Science News, vol. 153, 11 April 1998); Дейв Гулсон и др. (Dave Goulson et al.) — «Foraging Strategies in the Small Skipper Butterfly, Thymelicus favus: When to Switch?» (Animal Behavior, vol. 53, 1997); C,M. Пен., и X,B. Кренн (С. М. Pmi and Н. W. Krenn) — «Behavioral Adaptations to Pollen-Feeding in Heliconius Butterflies» (Journal of Insect Behavior, vol. 13, № 6, 2000); Камилла Мак-Нили и Майкл Сингер (Camille McNeely and Michael Singer) — «Contrasting the Roles of Learning in Butterflies Foraging for Nectar and Oviposition Sites» (Animal Behavior, vol. 61, 2002).

Сведения о Дэне Пэпэдже и некоторые его высказывания взяты из личной переписки с ним, а также из некоторых упоминавшихся выше статей.

Информация о пчелах почерпнута из ряда источников, в том числе из работы Фредерика Барта (Frederick G. Barth) «Insects and Flowers: The Biology of a Partnership» (Princeton: Princeton University Press, 1991).



Бабочки Матисса


Более подробная информация об узорах и расцветке крыльев бабочек содержится в упоминавшихся работах общего характера, а также в книгах Рода и Кена Престон-Мафэм (Rod and Km Preston-Mafkam) «Butterflies of the World» (London; Blandford Books, 1999) и Фредерика Ниджаута (H. Frederik Nijhout) «The Development and Evolution of Butterfly Wing Patterns» (Washington, D. C-: Smithsonian Institution Press, 1991) — Из последней книги взяты также слова Ниджаута.

Описание эксперимента с желтушками см. у Ричарда Уэйн-Райта и Майка Боппра (Rickard Vane-Wrighl and Michael Boppre) в «Visual and Chemical Signaling in Butterflies: Function and Phylogenetic Perspectives» (Phil. Trans. Royal Society of London, voi. 340, 1993).

Информация об африканской бабочке (ее видовое наименование Bicyclus anynana) почерпнута из статьей Шона Кэрролла (Sean Carroll «Genetics on the Wing: Or How the Butterfly Got Its Spots» (Natural History, vol. 2, 1997) и Пола Брейкфилда с соавторами (Paul Brahefield et al.) «The Genetics and Development of an Eyespot Pattern in the Butterfly Bicyclus anynana: Response to Selection for Eyespot Shape» (Genetics, vol. 46, May 1997), а также из других статей Брейкфилда о бабочках рода Bicyclus. Этот африканский вид не следует путать с другим африканским видом — Precis octavia. У последнего вариация, соответствующая сезону дождей, имеет голубую окраску, а вариация сезона засухи — оранжево-красную.



Истории любви


Истории любви у бабочек описаны в работах общего плана. Галантный поклон семелы впервые описал Н. Тинберген (N. Tinbergen) в книге «The Study of Instinct» (Folcroft, Pa.: Folcroft Press, 1951). Также я читала статьи Роберта Ледерхауза (Robert Lederhouse) «Comparative Mating Behavior and Sexual Selection in North American Swallowtail Butterflies» и Казумы Мацумото и Нобухико Сузуки (Kazuma Matsumcto and Nobukiko Suzuki) «The Nature of Mating Plugs and the Probability of Reinsemination injapanese Papilionidae» в «Swallowtail Butterflies: Their Ecology…». Упомяну также статью Даррелла Кемпа и Кристера Виклунда (Darrell J. Kemp and Christer Wiklund) «Fighting Without Weaponry: A Review of Male-Maie Contest Competition in Butterflies» (Behavorial Ecology Sociohiology, vol. 49, 2001).

Сведения о глазах на гениталиях парусника можно найти в статьях Кентаро Арикавы (Kentaro Arikauia) «Hindsight of Butterflies» (Bioscience, vol. 51, № 3, March 2001) и «The Eyes Have It» (Discover Magazine, vol. 17, November 1996).

Более подробную информацию о химических сигналах данаид и применении ими алкалоидов см. у Ричарда Уэйн-Райта и Майкла Боппра (Richard Vane-Wright and Michael Boppre) в «Visual and Chemical Signaling in Butterflies: Function and Phylogenetic Perspectives» (Phil. Trans. Royal Society of London, vol. 340, 1993), а также у Боппра в «Sex, Drugs and Butterflies» (Natural History, vol. 103, January 1994). Содержательная книга о данаидах написана Ф.-Р. Экери и Р. Уэйн-Райтом (Р: R Ackety and R. I Vane-Wright) — это «Milkweed Butterflies: Their Cladistics and Biology» (Ithaca: Cornell University Press, 1984). Сведения о монархах, пьющих росу, взяты из статьи Сюзан Майлиус (Susan MiUus) «Male Butterflies Are Driven to Drink» (Science News, 24 August 2002).

О посещении бабочками луж и грязных мест написано во многих источниках, в том числе у Кэрол Боггс и Ли Энн Джексон (Carol Boggs and Lee Ann Jackson) — «Mud-Puddling by Butterflies Is Not a Simple Matter» (Ecological Entomology, vol. 16, 1991).

Спаривание с куколками также упоминается во многих книгах и статьях, в том числе Ларри Гилбертом (Larry Gilbert) в «Biodiversity of a Central American Heliconius Community: Pattern, Process, and Problems» в сборнике «Plant-Animal Interactions: Evolutionary Ecology in Tropical and Temperate Regions» (New York: Wiley and Sons, 1991).

Сведения о сфрагисе получены в ходе личной переписки с Бертом Орром, а также взяты из написанной им главы «The Evolution of the Sphragis in the Papilionidae and Other Butterflies» в «Swallowtail Butterflies: Their Ecology…». Я также пользовалась работой А.-Г. Орра и Роналда Ратовски (A. G. On and Ronald Rutowski) «The Function of the Sphragis in Cressida Cressida» (Journal of Natural History, vol. 25, 1991) и статьей Oppa «The Sphragis of Heteronympha penelope Waterhouse: Its Structure, Formation and Role in Sperm Guarding» (Journal of Natural History, vol. 36, 2002). Видовое наименование бабочки, формирующей у себя внутреннюю трубку, — Асгаеа natalica.

Более подробные сведения о репнице см. у Йохана Андерсона и соавторов (Johan Anderson etal.) в «Sexual Cooperation and Conflict in Butterflies: A Male-Transferred Anti-Aphrodisiac Reduces Harassment of Recently Mated Females» (Proceedings of the Royal Society of London, vol. 267, 2001).



Мать-одиночка


Более подробные сведения о процессе откладывания яиц см. в «Swallowtail Butterflies: Their Ecology…», особенно следующие главы: Марк Раушер (Mark Rausher) — «Behavorial Ecology of Oviposition in the Pipevine Swallowtail, Battus Philenor»; Йоситака Цубаки (Yoshitaka Tsubak) — «Clutch Size Adjustment by Luehdorfia Japonica»; Ритсуо Ни-сида (Ritsuo Nishida) — «Oviposition Stimulants of Swallowtail Butterflies». Со мной также поделился информацией в личных письмах Дэн Пэпэдж. Кроме того, я пользовалась рядом статей, в том числе работой Камиллы Мак-Нили и Майкла Сингера (CamiUe McNeeleу and Michael Singer) «Contrasting the Roles of Learning in Butterflies Foraging for Nectar and Oviposition Sites» (Animal Behavior, vol. 61, 2001). Видовое наименование крупнолистного техасского кирказона — Aristolochia reticulata, змеевидного кирказона — Aristolochia serpeniaria.



Перелетные бабочки


Сведения о миграции носаток почерпнуты из личной переписки с Ларри Гилбертом, а также из его статьи «Ecological Factors Which Influence Migratory Behavior in Two Butterflies of the Semi-Arid Shrublands of South Texas» (Contributions in Marine Science, vol. 27. Austin, Tex.: Marine Science Institute, University of Texas at Austin, September 1985). Я также сверялась с работой Чарлза Гэйбла и У.-А. Бейкера (Charles Gable and W. A. Baker) «Notes on a Migration of Libythea bachmanni» (The Canadian Entomologist, vol. 12, December 1922).

Слова Набокова взяты из его мемуаров «Другие берега».

Сведения о репейнице можно найти в работах общего плана, а также у Дэрема Джулиани и Окли Шилдс (Derham Giuliani and Oakley Shields) в «Large-scale Migrations of the Painted lady Butterfly, Vanessa cardui, in Inyo County, California, During 1991» (Bulletin of Southern California Academic Sciences, vol. 94, № 2,1995). Описание миграции репейниц на суданском побережье Красного моря взято из статьи Торбена Ларсена (Torben Larsen) «Butterfly Mass Transit» (Natural History, vol. 102, June 1993). В этой же статье Ларсен пишет о мигрирующих бабочках, готовых снести дом, но не сбиться с курса.

Сведения о монархах почерпнуты из разных источников. Рекомендую прочесть книгу Сью Хэлперн (Sue Halpem) «Four Wings and a Prayer» (New York; Pantheon Books, 2001), а также статью Линкольна Брауэра (Lincoln Brower) «New Perspectives on the Migration Ecology of the Monarch Butterfly» (Contributions in Marine Science, vol. 27. Austin, Tex.: Marine Science Institute, University of Texas at Austin, September 1985). Материалы о том, как ориентируются монархи, извлечены из целого ряда статей, в том числе следующих работ Сандры Перес и ее соавторов (Sandra Perez el ai): «А Sun Compass in Monarch Butterflies» (Nature, vol. 387, May 1997) и «Monarch Butterflies Use a Magnetic Compass for Navigation» (Proceedings of the National Academy of Sciences at the United States of America, vol. 96, № 24, 23 November 1999); а также из заметки Лоры Тэнгли (Laura Tangley) «Butterfly Compasses» (US News and World Report, vol. 127, № 22, 6 December 1999).

Информацию о миграциях я также нашла у Роберта Сригли (Robert Srygley) в «Compensation for Fluctuations in Crosswind Drift Without Stationary Landmarks in Butterflies Migrating Over Seas» (Animal Behavior, vol. 61, 2001); Илкки Хански и др. (llkka Hanski et aL) в «Metapopulation Structure and Migration in the Butterfly Melitaea cinxia» (Ecology, vol. 75, X? 3, 1994) и Константи Стефанеску (Constanti Stefanescu) в «The Nature of Migration in the Red Admiral Butterfly, Vanessa atalanta; Evidence from the Population Ecology in Its Southern Range» (Ecological Entomology, vol. 26, 2001), а также в следующих статьях Томаса Уолкера (Thomas Wolker) «Butterfly Migrations in Florida: Seasonal Patterns and Long-Term Change» (Environmental Entomology, vol. 30, № 6, December 2001) и «Butterfly Migration from and to Peninsular Florida» (Ecological Entomology, vol. 16, 1991).



В краю бабочек


Подробности жизни Генри Уолтера Бейтса можно найти в книге Джорджа Вудкока (George Woodcock) «Henry Walter Bates: Naturalist of the Amazons» (London: Faber and Faber, 1969). В основном я цитирую Бейтса по его книге «The Naturalist on the River Amazon» (London: John Murray, 1876). Описание костюма, однако, взято из его статьи «Proceedings of Natural History Collectors in Foreign Countries» (The Zoologist, vol. 15, 1857). Содержательная статья о методах Бейтса и его приключениях в экспедициях написана Кирном Гудйиром и Филипом Экери (Kim Goodyear and Philip Ackeiy) — «Bates and the Beauty of Butterflies» (The Linnean, vol. 18, 2002). Оттуда и взято высказывание; «Энтомологи — люди с небогатой фантазией». Я также цитирую лекцию Бейтса «Contributions to an Insect Fauna of the Amazon Valley», прочитанную на заседании Линнеевского общества 21 ноября 1861 года.

Информацию о мимикрии можно найти в очень многих работах общего плана. Например, книга Фила Шэпперта (Phil Sckappert) «А World for Butterflies: Their Lives, Behavior and Future» (Buffalo, N.Y.: Firefly Books, 2000) содержит хорошее иллюстрированное описание колец мимикрии. Кроме того, я пользовалась работами Джеймса Мардена (James Marden) «Newton’s Second Law of Butterflies» (Natural History, vol. 1, 1992); Фредерика Ниджаута (H. Frederick Nijkout) — «Developmental Perspectives in Evolution of Butterfly Mimicry» (Bioscience, vol. 44, № 3, March 1994); Пен Чая и Роберта Срайгли (Peng Chai and Robert Srygley) «Predation and the Flight, Morphology, and Temperature of Neotropical Rainforest Butterflies» (The American Naturalist, vol. 135, № 6, June 1990); Ларри Джилберта и Джеймса Маллета (Larry Gilbert and James Mallet) «Why Are There So Many Mimicry Rings? Correlations Between Habitat, Behavior, and Mimicry in Heliconius Butterflies» (Biological Journal of the Linnean Society, vol. 55, 1995), а также статьями Чая и Мардена (Peng Chai and James Marden) «Aerial Predation and Butterfly Design: How Palatability, Mimicry, and the Need for Evasive Flight Constrain Mass Allocation» (The American Naturalist, vol. 158, № 1, July 1991); Дэвида Ритлэнда (David Ritland) «Variation in Palatability of Queen Butterflies and Implications Regarding Mimicry» (Ecology, vol. 75, № 3, 1994); Энгуса Мак-Дугалла и Мэриэн Стамп Соукинс (Angus MacDougall and Marian Stamp Sawkins) «Predator Discrimination Error and the Benefits of Mullerian Mimicry» (Animal Behavior, vol. 55, 1998); Сригли и Эллингтона (Robert Srygley and С. P. EUington) «Discrimination of Flying Mimetic, Passion-Vine Butterflies Heliconius» (Proceedings of the Royal Society of London, vol. 266, 1999); Ритлэнда и Брауэра (David Ritland and Lincoln Brower) «The Viceroy Butterfly Is Not a Batesian Mimic» (Nature, vol. 350, 11 April 1991); Уэйн-Райта (Richard Vane-Wright) «А Case of Self-Deception» (Nature, vol. 350, 11 April 1991); Дэвида Кэпана (David Kapan) «Three-Butterfly System Provides a Field Test of Mullerian Mimicry» (Nature, vol. 409, 18 January 2001).

Теория Ларри Гилберта почерпнута из его работы «Biodiversity of a Central American Heliconius Community: Pattern, Process, and Problems» в издании «Plant-Animal Interactions: Evolutionary Ecology in Tropical and Temperate Regions» (New York: Wiley and Sons, 1991).

Берт Opp снабжал меня информацией в ходе личной переписки.

Рассказ Уоллеса (Alfred Russel Wallace) о знакомстве с Бейтсом взят из его книги «Му Life; A Record of Events and Opinions» (New York: Dodd, Mead and Company, 1906).



Музей естественной истории


Большая часть главы основана на интервью, взятых мной у Джереми Холлоуэя, Ричарда Уэйн-Райта, Фила Экери и Дэвида Картера.

Я также читала статьи Холлоуэя и Сторка J D. Holloway and N. Е. Stork) «The Dimensions of Biodiversity: The Use of Invertebrates as Indicators of Human Impact» в сборнике «The Biodiversity of Microorganisms and Invertebrates: Its Role in Sustainable Agriculture», ed. D. L. Hawksworth (CAB International, 1991); Ричарда Уэйн-Райта (Richard Vane-Wrigkt) «Taxonomy, Methods Of» в «Encyclopedia of Biodiversity», vol. 3 (San Diego, Calif.: Academic Press, 2001); Дэвида Картера и Аннет Уокер (David Carter and Annette Walker) «Care and Conservation of Natural History Collections» (Newton, Mass.: Butter-worth-Heinemann, 1997); «The Diversity of Moths: An Interview with J. D. Holloway» (Malayan Naturalist, vol. 51, № 1, August 1997); Гудйира и Экери (Kim Goodyear and Philip Ackery) «Bates and the Beauty of Butterflies» (The Linnean, vol. 18, 2002) и работу Экери (Philip Ackery) «The Lepidoptera Collections at the Natural History Museum (BMNH) in South Kensington, London» (Holarctic Lepidoptera, vol. 6, № 1, 1999).

Более подробные сведения по истории музея можно найти на его веб-сайте, а также в книгах Джона Тэкери и Боба Пресса (John Thackery and Bob Press) «The Natural History Museum: Nature's Treasurehouse» (London: Natural History Museum, 2001) и Марка Жируapa (Mark Gimuard) «Alfred Waterhouse and the Natural History Museum» (London: Natural History Museum, 1981).

Вот выходные данные трактата «Что мешает нам есть насекомых?»: Vincent М. Hobl. «Why Not Eat Insects?» (1885; reprint, London: Natural History Museum, 1967).

Перечислю цитируемые здесь воспоминания энтомологов; Эдвард Уилсон (Edward О. Wilson) — «А Grassroots Jungle in a Vacant Lot» в издании «Wings: Essays on Invertebrate Conservation» (Portland, Ore.: The Xerces Society, Fall 1995); Мириам Ротшильд (Miriam Rothschild) — «Ages Five to Fifteen; Wildflowers, Butterflies, and Frogs», там же и Роберт Майкл Пайл (Robert Michael Pyle) — «The Thunder Tree: Lessons from an Urban Wildland» (Boston: Houghton Mifflin, 1993).

Воспоминания голого натуралиста (Чарльза Морриса Вудфорда) взяты из его книги: Charles Morris Woodford. «А Naturalist Among the Head-hunters» (London: George Philip and Son, 1890).

Отрывок из письма Элинор Глэнвилль цитируется по статье Роналда Стерна Уилкинсона (Ronald Sterne Willkinson) «Eleanor Glanville, an Early English Entomologist» (Entomologist's Gazette, vol. 17, October 1966).



Ночные сестры дневных бабочек


Ценные источники информации о молях и ночных бабочках — книги Марка Янга (Mark Young) «The Natural History of Moths» (London; T&AD Poyser Natural History, 1997) и Чарлза Ковелла (Charles Cornell) «А Field Guide to the Moths of Eastern North America» (Boston: Houghton Mifflin, 1984).

Я читала также работы Фредерика Барта (Frederick G. Barth) «Insects and Flowers: The Biology of a Partnership» (Princeton; Princeton University Press, 1991), Майкла Робинсона (Michael Robinson) «An Ancient Arms Race Shows No Sign of Letting Up» (Smithsonian, vol. 23, № 1, April 1992), Ричарда Коннифа (Richard Connif) «Purple, Orange, Oooh, He’s Oozing Poison at Me» (Smithsonian, vol. 26, № 11, February 1966), Дарлин Муравски (DarlyneMurawski) «Moths Come to Light» (National Geographic, vol. 191, № 3, 1997), Сюзан Майлиус (Susan Milius) «Butterfly Ears Suggest a Bat Influence» (Science News, vol. 157, № 4, 22 January 2000) и Йенса Райделла (Jens Rydell) «EcholocatingBats and Hearing Moths: Who Are the Winners?» (Oikos, vol. 73, № 3,1995).



Хроника одной дюны


В основном эта глава основана на личной переписке и беседах с Руди Маттони. Более подробную информацию см. в работах Rudi Mattoni «The Endangered El Segundo Blue Butterfly» (Journal of Research on the Upidoptera, vol. 29, № 4, 1990); Rudi Mattoni et at. «Analysis of Transect Counts to Monitor Population Size in Endangered Insects» (Journal of Insect Conservation, vol. 5, 2002); Лесли Миеко Йал (Leslie Mieko Yap) «Brightening a Butterfly's Future» (National Wildlife, October/November 1993); у Руди Маттони и Трэвиса Лонгкорна (Rudi Mattoni and Travis Longcore) — «Arthropod Monitoring for Fine-scale Habitat Analysis: A Case Study of the El Segundo Sand Dunes» (Environmental Management, vol. 25, № 4, 2000); Rudi Mattoni — «Rediscovery of the Endangered Palos Verdes Blue Butterfly, Glaucopsyche lygdamus palosverdesensis» (Journal of Research on the Lepidoptera, vol. 31, № 3–4, 1992); у Конни Исболл (Connie Isball) — «Green Teens Save the Blues» (Audubon, September/October 1996); у Маттони и Пауэрса (Rudi Mattoni and Nelson Powers) — «The Palos Verdes Blue: An Update» (Endangered Species Bulletin, November/ December 2000).

Информация об Артуре Боннере взята из личных бесед с ним, а также из статьи Майкла Липтона (Michael Lipton) «Butterfly Man» (People Weekly, vol. 49, 26 January 1998), из передачи «America’s Endangered Species», вышедшей в эфир на канале Эн-би-си 24 января 1996 г., а также из статьи Тома Дворецки (Тот Dworetzky) «In Helping Save Endangered Species, He Also Saved Himself» (National Wildlife, vol. 35, October/November 1997).



Бабочки как бизнес


Подробную информацию общего плана по этому вопросу предоставили мне Билл Тун из Музея Сан-Диего и Дэрил Лот из Тортугеро (Коста-Рика). Я читала также статьи Брента Дэвиса (Brent Davies) «Field Notes from a Costa Rican Butterfly Farm» и Билла Туна (Bill Totme) «How a Bird Man Became a Butterfly Farmer in Costa Rica» в сборнике «Wings: Essays on Invertebrate Conservation» (Portland, Ore.: The Xerces Society, Spring 1995).

Слова Мириам Ротшильд взяты из упоминавшейся уже книги «Butterfly Cooing Like a Dove» (New York: Doubleday, 1991). Высказывания Филипа Девриза взяты из его книги «The Butterflies of Costa Rica and Their Natural History», vol. 1 (Princeton: Princeton University Press, 1997).

Более подробную информацию о «домах бабочек» можно найти в статье Роберта Ледерхауза и др.(Robert Lederhouse et al) «Butterfly Gardening and Butterfly Houses and Their Influence on Conservation in North America» в сборнике «Swallowtail Butterflies: Their Ecology…». Более подробные сведения о защите бабочек в Папуа-Новой Гвинее есть у Ларри Орсака (Larry Orsak) в «Killing Butterflies… to Save Butterflies» на сайте www.aa6g.org/Butterflies/pngletter.html, а также у Майкла Парсонса (Michael Parsons) в статье «Butterfly Farming and Trading in the Indo-Australian Region and Its Benefits in the Conservation of Swallowtails and Their Tropical Forest Habitats», в сборнике «Swallowtail Butterflies: Their Ecology…» и в его же работе «Butterfly Conservation and Commerce in Papua New Guinea» в «The Butterflies of Papua New Guinea: Their Systematics and Biology» (San Diego, Calif.: Academic Press, 1999). О ранчо бабочек в Кении см. в том числе статью Дона Бороу (Don Borough) «On the Wings of Hope» (International Wildlife, vol. 30, № 4, July/August 2000).

Информация о фирме CRES почерпнута из личной переписки с Йорисом Бринкерхоффом, а также с его веб-сайта www.butterfly-farm.co.cr.

Более подробную информацию о биостанции Барра-дель-Коло-радо см. на веб-сайте COTERC — http://www.coterc.org/.

Слова Эвелин Чизмэн (Evelyn Cheeseman) взяты из ее книги «Hunting Insects in the South Seas» (London: Philip Allan and Company, 1948).

По поводу обычая выпускать бабочек на церемониях см. у Джудит Керквуд (Judith Kirkwood) — «Do Commercial Butterfly Releases Pose a Threat to Wild Populations?» (National Wildlife, vol. 37, № 1, December 1998/January 1999) и у Джун Кронхольц (June Kronholz) — «Butterflies Are Free? Well, Not Under Rules Lepidopterists Debate» (Wall Street Journal, 14 January 2002).



Нечто воздушное и ангельское


Сведения о том, что именно ассоциируется с бабочками в разных культурах и религиях, почерпнуты из целого ряда источников, в том числе из книг Мэралин Манос-Джонс (Maraken Manos-Jones) «The Spirit of Butterflies: Myth, Magic and Art» (New York: Harry N. Abrams, 2000) и Мириам Ротшильд (Miriam Rothschild) «Butterfly Cooing Like a Dove» (New York: Doubleday, 1991), а также из многочисленных статей и ряда веб-сайтов.



Литература на русском языке


Акимушкин И. И. Мир животных. Рассказы о насекомых. М.: Молодая гвардия, 1975. — 239 с.

Афанасьев В. От муравья до бабочки. М.: ООО Издательский дом «Оникс», 2000.-54 с.

Горностаев Г. Н. Насекомые. М.: ABF, 1998. — 560 с.

Каабак Л. В., Сочивко А. В. Бабочки мира. М.: Аванта+, 2001. — 184 с. Моуха Йозеф. Бабочки. Прага: Артия, 1979. — 192 с.

Муртн В., Братцев А. Бабочки. М.: Тропа, 1993. — 48 с.

Непомнящий Н. Бабочки. М.: Слово, 2001. — 48 с.

Райххолф-Рим X. Бабочки. М.: АСТ/Астрель, 2002. — 288 с.

Сладкое Н. (сост.) Охота за голосами: Книга об охоте с магнитофоном. Л.: Детская литература, 1982. — 207 с.

Ткачев О. А., Ткачева Е. Ю. Бабочки в домашнем инсектарии. М.; Аквариум ЛТД, 2001.-64 с.

Ткачева Т. Бабочки в домашнем инсектарии. М.: ООО «Алгоритм-Книга», 2001. — 63 с.

Уэйли П. Бабочки. М.: Дорлинг Киндерсли, 2000. — 64 с. Фарндон Д. Бабочки. М.: ACT, 2002. — 646 с.

Хайд Д. Бабочки. М.: ACT, 2003. — 16 с.

Чайнери М. Бабочки. М.: ACT, 2002. — 256 с.

Эд А., Виар М. Бабочки мира. М.: Интербук-бизнес, 2001. — 192 с.


notes



Примечания





1


Бархатницы в российской классификации образуют отдельное семейство Satyridae. — Прим. науч. ред.




2


Если та или иная бабочка не имеет народного русского названия, мы даем производное от ее латинского наименования либо, в редких случаях, дословно переводим английское. — Этой последующие примечания принадлежат переводчику, если не указам иное.




3


Дюйм—2,54 см.




4


Точнее, чувствительные (тактильные) волоски. — Прим. науч. ред.




5


Существует также версия, что «масляными мухами» бабочек прозвали из-за их экскрементов, похожих по цвету на сливочное масло.




6


Фут — 30,48 см.




7


Макартуровский фонд — частная благотворительная организация, предоставляющая стипендии многообещающим ученым и деятелям культуры. Цель стипендии — дать талантливым людям шанс заняться теми исследованиями или творческими проектами, которые по душе им самим. Стипендиаты должны отличаться выдающимися способностями и оригинальным творческим мышлением, а также успеть зарекомендовать себя на своем поприще.




8


SAT (Scholastic Aptitude Test) — в США тест на проверку способностей и наклонностей: этот экзамен предлагают всем поступающим в университет. Школьники сдают его в два этапа — в предпоследнем и выпускном классах. Идеальным результатом считается 1600 баллов.




9


«Будь что будет» (исп.) — испанская поговорка, ставшая названием знаменитой песни, которую поет Дорис Дэй в фильме Хичкока «Человек, который слишком много знал». — Прим. ред.




10


Миля — 1,609 км.




11


Континентальный водораздел — воображаемая географическая линия, разграничивающая бассейны различных океанов. В Северной Америке проходит по Скалистым горам.




12


Ярд — 0,91 м.




13


В 1965 году Музей естественной истории стал самостоятельным учреждением.




14


Креационизм — концепция постоянства видов, рассматривающая разнообразие органического мира как результат его сотворения Богом.




15


Хризалиды по-китайски (фр.).




16


Трубка малого диаметра, которая вставляется в ружейный ствол стандартного калибра. Применяется при учебной стрельбе специальными миниатюрными патронами. — Прим. ред.




17


В русской терминологии усики ночных бабочек принято называть гребенчатыми.




18


Акр — около 4047 кв. м.




19


Так называется невысокий густой лес в тропических горах, растущий на той высоте, где облака «упираются» в склоны. Поэтому в облачных лесах почти всегда сыро и туманно.




20


Фунт — около 0,45 кг.




21


Унция — 28, 35 г.




22


Стеклокрылки (clearwings) — подсемейство Ithominae семейства нимфалид. Общий признак — прозрачные, почти лишенные чешуек крылья. Обитают в тропических зонах Западного полушария.




23


«Друзья» («Общество друзей») — самоназвание квакеров.




24


Качина — в мифологии североамериканских индейцев пуэбло, хопи и зуньи — духи предков, способствующие плодородию. Считается, что камины есть у любых предметов и проявлений жизни. Изображаются в виде антропоморфных фигурок в масках.




25


В русском издании лекций Набокова (Набоков В. В. Лекции по зарубежной литературе. — М.: Независимая газета, 1998) приведенный пассаж отсутствует. — Прим. перев.