Зарубежный криминальный роман
Гюнтер Лофлёр

Джон Кризи

Шарль Эксбрайя


Очередной сборник объединил в себе три детективных романа, обладающих всеми достоинствами этого жанра. Как всегда: острый сюжет, мастерски закрученная интрига, циничная изощренность преступников и высокий профессионализм детективов.

Знакомство со сборником доставит много волнующих, приятных минут читателю.


Гюнтер Лофлёр, Джон Кризи, Шарль Эксбрайя

ЗАРУБЕЖНЫЙ КРИМИНАЛЬНЫЙ РОМАН


Гюнтер Лофлёр

ПОДОШВЫ ИЗ МИКРОПОРКИ


I


Ряд — это длинная улица, почти бесконечная. Во всяком случае она такой кажется Эдгару в его теперешнем настроении — смеси злобы и страха.

На краю тротуара сидит мальчик, вспотевший от игры, усталый. Ему-то хорошо отдыхать в тени дома — он маленький и не понимает, как следует вести себя в мире взрослых.

Эдгар бежит через проезжую часть на другую сторону улицы. Там светит солнце. Он ни разу не оборачивается, даже не слышит преследователя с отвратительно мягкими подошвами ботинок, но точно знает: человек с микропористыми подошвами всегда позади и скользит за ним через дорогу, словно тень.

Ряд — длинная улица, но не самая длинная улица в мире, тем более не бесконечная. «Счастье, что здесь рядом угол, — думает Эдгар. — Если я сверну, окажусь на другой улице. Тогда преследователь на микропорках останется ни с чем».

Но у «Шмидта и Хантера» длинные руки. Они не скоро отстанут, если человек вроде Эдгара Уиллинга тащит через Франкфурт в безобидно-красивом портфеле опасное оружие, бомбу, которая, взорвавшись, всклубит огромную тучу пыли и развеет миллионное состояние «Шмидта и Хантера». Чтобы этого не случилось, человек на микропорках работает на Бертона, а Бертон работает на «Шмидта и Хантера», только, конечно, работает по-другому. Бертон — это кисть руки, человек на микропорках — мизинец, но оба — часть длинной лапы, неустанно тянущейся вслед Эдгару Уиллингу за его портфелем.

Человек Бертона спешит за спиной, ступает мягко и пружинисто, как кошка. Когда Эдгар заглядывает в витринное стекло, он отчетливо видит на мостовой покачивающуюся фигуру.

Скоро появится парк с тенями, скамейками и детьми, копошащимися в кустах и ищущими пасхальные яйца. Потом снова улица, новый угол, другая улица и, наконец, отдельно стоящий дом.

Эдгар чувствует: ему удастся перехитрить человека в микропорках. Он обходит здание, открывает дверь, встает в прихожей дома и ждет, пока человек пройдет мимо, затем поворачивает обратно.

Эдгар переходит на трусцу, начинает бежать, люди смотрят ему вслед. Наверно, они удивляются и ломают голову, куда может бежать человек в пасхальное воскресенье.

Неожиданно он оказывается в аллее, затем на авеню, как говорят у него дома. С противоположной стороны отходит трамвай. Возле остановки стоит женщина и мальчик в матроске.

Мальчик смеется, вытирает ручки о белую рубашку и изумленно раскрывает глаза.

— Мама, а пасхальный заяц тоже ездит на трамвае?

— Иногда ездит, — отвечает дама и берет мальчика за руку. — Например, если ему нужно очень быстро убежать или если он не хочет, чтобы pro увидели дети на улице.

— Простите, — бормочет Эдгар. — Вы стоите прямо на пути.

Тому, кто торопится так, как он, нельзя упускать трамвай. Пока приедет следующий, человек на микропорках снова появится или Бертон проедет мимо в черном «мерседесе» и начнется все по новой: побег и преследование.

Зато как замечательно ощутить спиной мягкую обивку сиденья, сделаться совсем маленьким, откинуться назад и вообразить, как преследователь на микропорках мечется по мостовой, безнадежно запутавшись в следах!

На третьей остановке Эдгар высаживается и ждет, пока трамвай отъедет. Но когда он хочет перебежать на другую сторону улицы, замечает, что слева от него, там, куда едет трамвай, навстречу ему мчится широкий шестиместный автомобиль — машина Бертона. За его окном Эдгар узнает тонкое выбритое лицо с постоянно красными глазами.

Эдгар недовольно отступает на пешеходную дорожку и ждет — чего, он не знает сам, может быть, чуда. Он стоит так открыто и незащищенно, как мишень на ярмарке. Раньше проводились ярмарки — когда он был маленьким мальчиком и жил с родителями в Галле. На ярмарках было очень весело. Он хорошо помнил.

Справа дерево, за ним — второе, в их тени — стойка афиши. Эдгар делает несколько шагов и поднимает воротник пальто — нет, не потому, что холодно, наоборот, ему ужасно душно и жарко, но за поднятым воротником он чувствует себя лучше, почти в укрытии. Человек с поднятым воротником напоминает лошадь с шорами. Он выглядит смешно и неловко. «А плевать, что неловко», — думает Эдгар.

Теперь он стоит, вперившись глазами в стойку афиши, словно близорукий человек, забывший очки, и чувствует на лице прохладу бетона. Он бездумно рассматривает плакаты. В «Вечной лампаде» танцует Меньшикова. Зачем здесь Меньшикова? Буквы огромные и нечеткие. Они танцуют, расплываются. В висках ломит. Эдгар закрывает глаза. Бумага пахнет клеем и красками. Зачем здесь Меньшикова, Элеонора Федоровна Меньшикова, дочь Федора Борисовича Меньшикова? Именно в «Вечной лампаде», в этой «конечной остановке разумного существования», как любит выражаться Вендлер? Меньшикова, «черная роза Бостона» с двумя-тремя серебряными нитями в волосах, «газель Парижа», чуть-чуть полноватая в бедрах, возвеличенная газетами лучшая балерина столетия. — Зачем здесь она? Неужели ее уже смешали с грязью? Что ж, такое бывает. В наше время жизнь быстра, ценности меняются с космической скоростью.

Эдгар прижимает лицо к бетонному столбу. Плакат с устало улыбающейся, рано отцветшей «розой Бостона» приятно мокр и свеж.

В ведьмин котел его чувств капает чей-то голос, замешанный на слизи и моторном масле, назойливый и фальшиво-мягкий:

— Смилуйтесь, мистер Уиллинг, дайте бедняге прикурить. Воскресенье без сигареты — как танец Меньшиковой без секс-грампластинки «Шмидта и Хантера».

На этот раз Эдгар видит человека на микропорках на кратчайшем расстоянии перед собой. Его взгляд скользит по бледным одутловатым щекам и застревает на паре водянистых выпуклых глаз. Что за человек этот тип с толстыми щеками и глазами навыкате? Деградировавший академик, уволенный чиновник, обанкротившийся бизнесмен? В любом случае он из тех, кто привык предъявлять претензии и, перемолотый жерновами пресловутого двадцатого века, сброшенный в навозную яму, бьется теперь, чтобы с помощью Бертона добыть себе денег и встать на ноги.

Из района Бергена долетает мягкий ветерок. В горах теперь красиво. Там цветут миндальные деревья, благоухает первая сирень, в вишневых садах ветки облепляет ослепительно-чистая белизна. На телевизионных антеннах весело щебечут скворцы. А здесь, в самом центре города, в тени оклеенной плакатами стойки, начинается сражение. «Шмидт и Хантер» переводят в наступление свою армию для подавления безумно-отважного смельчака, решившегося выступить наперекор воле сильных мира сего.

«Дальше! — думаю Эдгар. — Вот и я стою теперь за кулисами отвратительного театра». Он прижимает к боку портфель и отворачивается. У кожи успокаивающе-терпкий запах. Прохожие щурятся на солнце и вытирают лбы. По какой причине, по какому праву они потеют? Для них кругом мир. Что они понимают в войне, которая, невидимая, бушует у них перед глазами? Если б они все знали и понимали, Эдгар смог бы первому встречному сунуть в руки портфель с бомбой, и тот, наверное, взял бы его и передал дальше, как эстафетную палочку. Но поскольку люди совершенно не в курсе дел, и им невозможно объяснить все на месте, Эдгару не остается ничего иного, кроме как предпринять попытку прорыва. Если ему удастся прорваться к Шульцу-Дерге, это уже будет половина победы, если не вся.

Твердо решив все поставить на карту, он оставляет толстощекого возле стойки и медленно пересекает улицу. Справа приближается широкий черный «мерседес». Автомобиль проезжает мимо него совсем близко, так близко, что Эдгар невольно съеживается. «Вот видишь, — хочет сказать ему Бертон, — ты на волосок от смерти и, если не сдашься, дело может кончиться для тебя трагедией. Малейший неосторожный поворот руля — и тебе крышка. Обычное дорожное происшествие, одно из десятков за сегодняшний день».

За «мерседесом» Бертона сигналит свободное такси. Водитель, кажется, дремлет. Это из-за яркого солнца, от него болят глаза, но все же оно не может помешать водителю, отцу четырех детей, заметить взмах руки.

Никогда в своей жизни Эдгар так проворно не залезал в автомобиль. После удара дверцы шофер хмурит лоб — он боится за стекло.

— Куда?

— Поверните.

Сиденье обжигает тело — обивка нагрелась солнцем.

На часах без десяти десять. Тихо поет мотор.

— Теперь направо.

— В этот переулок?

— Да, но скорее! Потом налево, потом прямо.

Они мчатся по улице, узкой и почти безлюдной. Бертон в «мерседесе», наверное, застрял на месте. Эдгар смотрит назад. Человека на микропорках нигде не видно.

— Быстрее, пожалуйста! Вы не можете увеличить скорость?

«Американец, — думает водитель. — Это заметно по акценту».

Он жмет сильнее на педаль акселератора.

— Теперь налево… направо… снова налево. Стоп!

Взгляд через стекло. Пустынное место. Несколько человек. Сегодня Пасха.

— Хорошо. Поедем дальше. Нахтигаленвег, дом — три.

«В моей профессии случаются прелюбопытные истории, — думает человек за рулем. — Наверняка, к янки кто-то приклеился, а я мотаюсь с ним, да еще и должен радоваться, если он не впутает меня в свои дела».

Дома расступаются. Такси обгоняют несколько машин. Мотор поет пронзительный гимн. Водителю все равно кого везти. Главное, чтобы пассажир был с толстым бумажником и умел себя прилично вести.

— Подъезжаем, — говорит шофер и думает: «Полиции нечего совать нос в чужие дела. Если кто-то ко мне пристанет, я сумею доставить ему неприятности».

Нахтигаленвег, 3. Квартира Шульца-Дерге.

— Ровно десять часов. Как это мы успели? — Эдгар сует водителю в руку купюру, тот снимает кепку: на вечер хватит.

На углу дома стоит скамья. На ней сидит человек. Он читает газету. Неужели он не нашел ничего лучшего в воскресное пасхальное утро, чем сидеть на скамейке и читать? Из-за кузова грузовика выползают две тени.

«В сущности, я ожидал увидеть более современный дом, — заключает Эдгар, подходя к садовой дорожке, — во всяком случае, более оригинальный; никогда бы не подумал, что Шульц-Дерге любит солидность».

Но какое ему дело, где живет Шульц-Дерге — в современной вилле или нет? Куда важнее сейчас тот факт, что из двоих, вышедших из-за грузовика, один — Бертон.

— Хэлло, Уиллинг, — говорит Бертон. — Не найдется ли у тебя минутка для меня? Так сказать, по старой дружбе.

Рядом с Бертоном топчется на мягких подошвах толстощекий тип с водянистыми глазами. Позади грузовика поставлен шестиместный «мерседес». Вот такие дела.

— Признайся, у меня неплохое чутье, — хвастается Бертон.

Эдгар глубоко вдыхает весенний воздух. Ветер пропитан ароматом почек и цветов.

Бертон смеется.

— На всякий случай я кое-кого поставил возле редакции. Видишь, Уиллинг, как я беспокоюсь о твоем здоровье! Я даже не позволил себе праздника, забочусь о тебе, как первоклассный ангел-хранитель.

Бертон смеется, но лицо его остается холодным и безучастным, как у манекена.

«Он видел, как я вчера заходил в издательство, — думает Эдгар. — Он все знает. Он узнал, что я хочу дать Шмидту и Хантеру решительный бой. Когда он накануне увидел меня выходящим из гостиницы с портфелем, он догадался, что я — к Шульц-Дерге».

Бертон смеется. У него своя манера смеяться — глухо, раскатисто и вызывающе.

Эдгар дышит тяжелым воздухом. Это не сладкий аромат вишневых деревьев и цветущих кустов в Бергене, а удушливый запах огромной сирени, тянущейся к солнцу в палисаднике виллы Шульца-Дерге.

Эдгар тоскует по оставленной гостинице в Бергене. Как хорошо будет (если, конечно, все кончится и он отдаст портфель в руки Шульца-Дерге), уютно усесться на террасе гостиницы, залитой солнечным светом, щебетаньем птиц и живой белизной цветущих вишен; он будет спокойно попивать кофе и ждать Джейн.

— Хватит! — рычит Бертон. — Кончай свои глупости!

Эдгар не отвечает ни слова, но его взгляд означает, что он намерен идти выбранным путем до конца, даже если он ведет в пропасть.

— Это дорого обойдется тебе, — добавляет Бертон, уверенный в невозможности склонить Уиллинга к капитуляции. — Ты не думай. Мы заплатим побольше, чем кто бы то ни было. — Он кивнул в сторону виллы Шульца-Дерге. — Даже больше, чем он.

Эдгар потягивается, прижимает к боку портфель, и Бертон больше не строит иллюзий. Он понимает смысл этого молчания и ругается про себя: черт, как можно быть таким непробиваемо-твердолобым, будто мир — единственная юдоль печали, а могила — рай, который стоит искать и находить. Несмотря на это, он вытаскивает последний аргумент, могущий оказать воздействие:

— А Джейн? О ней ты не подумал?

Эдгар поворачивает вниз дверную ручку. Металл на ощупь холоден и тверд. Да, что будет с Джейн? Он закрывает за собой калитку сада, медленно поворачивает голову. На улице стоят Бертон и толстощекий с подошвами из микропорки, в расстегнутом пиджаке, с руками в карманах. На мгновение в его душе встает все: страх, тревога, любовь к Джейн, жалость к ней и к самому себе, ненависть. Но теперь не время поддаваться чувствам. Теперь важно не утратить мужества, сохранить здравый рассудок, ведь он поклялся не сворачивать с этого пути. Он продаст свою шкуру как можно дороже, но если что случится, он сумеет умереть. Есть время даже свыкнуться с мыслью о смерти.

— Жаль, говорит Бертон. — Горе тебе. Такой сильный человек. Могу поспорить, ты не состаришься.

Он открывает калитку, толстощекий следует за ним.

— Как же ты ошибаешься!

— Ни с места! — произносит Эдгар. — Иначе ты будешь есть пасхальные яйца в больнице.

Бертон подмигивает Уиллингу. Он видит, что Уиллинг говорит совершенно серьезно, и сплевывает. В портфеле его пальцы сжимают рукоятку пистолета. Но позади Эдгара раздаются шаги, кто-то проходит мимо; звенит замок ворот.

На утреннем ветерке качаются цветущие гроздья сирени. Тяжела масса нежных лиловых соцветий, сладок их аромат, приманивающий жужжащих голодных пчел.

Поднимаясь по ступенькам, Эдгар думает: «Буду ли я в живых, когда Джейн придет вечером? Увижу ли я еще раз ее глаза, чистые, как безоблачное весеннее небо?» Затем его мысли уносятся домой, к тому вечеру в Ивергрине, в который она от него убежала.


II


Он уже давно был в нее влюблен, но никак не хотел себе в этом признаться. Каждый раз, когда они встречались, их взгляды пересекались, и ему казалось, будто она в душе смеется над ним. Он считал признаком слабости отвести глаза или даже намеком показать, что в нем происходит, постоянно пытался смотреть мрачно, краснея от досады на самого себя, и злился еще больше. Что-то в ней приковывало его внимание; по-видимому, не Одни только глаза, но и ее фигура, ее настроение. В шестнадцать лет она спасла жизнь маленькому мальчику. Это был отважный поступок. Втайне он уважал ее и сердился на себя. Он сто раз пытался внушить себе: ты не влюблен, ты не можешь в нее влюбиться, это было бы унизительно; она — дочь Шмидта, миллионера, твоего врага, а у тебя ни кола, ни двора, и ты даже не хочешь стать другим. Она подсмеивается над тобой, презирает тебя. Но Эдгару казалось, что слова его просачиваются, как вода в песок. Иногда он думал о ней день и ночь. Она имела какое-то сходство с идеалом девушки, сложившимся в его воображении. Разорившимся неграм она давала денег, помогала больным; она вела себя тактично и была необычайно красива.

Во время большой стачки их отношения завязались всерьез. Собственно тогда и началось все, что с тех пор гнало его по жизни и в истинном смысле этого слова двигало им.

Короткая техасская зима подошла к концу. На полях наступило время первых работ. Осушительные канавы были засорены; их пришлось копать заново, чтобы вода стекла и корневища растений могли нормально развиваться. Люди работали медленно, неохотно. Месяцами они не получали в руки ни дайма.[1 - Дайм — 10 центов.] Почти все семьи жили в кредит. Осенью было заявлено, что с наступлением весны заработную плату повысят. Теперь повышение зарплаты означало катастрофу для фирмы. Вечером Эдгар отправился к отцу Генри, проповеднику негритянской общины в Ивергрине.

— Хэлло, Генри! Как настроение?

Отец Генри погладил свою седую щетину.

— Люди не знают, на что они должны жить. Они рассчитывали на повышение зарплаты. Теперь они попали впросак.

— Возмутительное надувательство, — проворчал Эдгар.

Отец Генри соединил ладони рук и кивнул.

— Выглядит очень похоже.

Эдгар ждал, что еще скажет отец Генри, но проповедник молчал.

— Если я не ошибаюсь, пора вмешаться профсоюзам, — сказал Уиллинг.

Отец Генри ухватился за воротник рубашки, словно он вдруг стал ему тесен.

— Если ты ничего не предпримешь, люди скажут: мы организовались потому, что некоторые пообещали нам помощь, но профсоюз сложил руки и ждет, пока мы погибнем. Значит, они надули нас так же, как и фирма. Красивыми словами сыт не будешь.

— И будут правы, — ответил Эдгар и, поскольку отец Генри молчал, распрощался с ним.

Эдгар пошел по Литтл Гарлему — мрачному пригороду веселого Ивергрина. Дощатые стены хижин потемнели от дождей и растрескались от жары. Десятилетиями они жарились на солнце и теперь выщелочились и деформировались. В переулках лаяли собаки. Они лаяли со страстью, прикрыв воспаленные глаза, заполняя хриплым лаем весенний воздух, словно им было больше нечего делать.

С Гольфстрима веял слабый ветерок.

Дети бегали босыми или в растоптанных ботинках, добытых из помоек белых. Повсюду мелькали их тонкие ножки — угольно-черные, коричневые, желтые, молочно-белые. Десяти-двенадцатилетние работали на картонном прессе. Там они прессовали макулатуру из соседних армейских бараков в тяжелые стопы. За это им перепадало несколько центов, а тот, кому посчастливится, находил в выброшенном картоне конфеты или упаковку печенья, а иногда даже неплохой отрез материала. Ведь должно же быть какое-то счастье у человека. Литтл Гарлем горевал. Женщины угрюмо сновали по переулкам. Если собаки лаяли, то только от голода. Литтл Гарлем надеялся на благословение весны и наделал долгов. Теперь он чувствовал себя одураченным, выглядел озлобленным, глубоко печальным и нищим одновременно. Все здесь взывало о помощи.

На следующее утро Эдгар взялся за телефон. Он просил Бертона о встрече.

— О'кей, — нехотя обронил Бертон. — Правда, в нашей стране не принято, чтобы большой бизнес шел навстречу работягам, но в этом случае я сделаю исключение.

Бертон прибыл через полчаса. Беседа получилась весьма бурной.

— Фирма должна сдержать обещание и выплатить обещанную повышенную зарплату, — требовал Эдгар. — Иначе я ни за что не отвечаю.

— Если вы дадите фирме соответствующие средства, она, конечно, выплатит высокое жалование, — возразил Бертон. — А если «Шмидт и Хантер» не проявляет решительности — это не по злой воле. Положение фирмы таково, что подобные кровопускания она не выдержит. Интересы дела не позволяют нам подобную расточительность.

— Полевые рабочие на грани голоду, — сказал Эдгар. — Я прошу вас понять, что это тоже веский политический фактор. Если фирма не исполнит обещания, люди потеряют всякое доверие и неизбежно окажутся под влиянием красных.

— Каждый патриотически настроенный человек должен знать, что у него есть долг перед Отечеством, — заметил Бертон. — Впрочем, мы живем не на Луне, а в Ивергрине.

— А путь к патриотизму техасца лежит через желудок, — добавил Эдгар.

Тут лицо Бертона скорчилось в гримасу, которая, по-видимому, означала сарказм.

— Не исключено, — сказал он. — То, что для человека является долгом, массы лучше всего понимают на языке кнута. К тому же ваши друзья работают, по нашим представлениям, немного медленно. Фирма видит необходимость нанять конных надзирателей.

— Это фирме дорого обойдется и, если уж на то пошло, не согласуется с гражданскими правами.

В Эдгаре кипело возмущение.

— Гражданские права негров — это одно дело, а интересы фирмы — другое, — бесстрастно заявил Бертон.

Чем спокойнее он говорил, тем больше возмущался Уиллинг.

— То, что вы делаете, противоречит всей государственной политике, — подчеркнул он. — Президент объявил бедности войну.

— Президент также проповедовал, что в Америке будет построено новое общество, — сухо заметил Бертон.

— Конечно! — воскликнул Эдгар и вытер пот со лба. — Конечно, как он сказал, так и сделает. Только фирма, кажется, его недослышала.

— Президент — это одно, — лениво и протяжно произнес Бертон, — а фирма — это другое. В Техасе действуют законы фирмы. Это порядок, и его нужно соблюдать. Ваши родители — немцы, и поэтому вы должны нас понять.

Через два часа на заседании окружного руководства профсоюза Эдгар уже сообщал о бедственном положений полевых рабочих Литтл Гарлема. Так как все попытки договориться с фирмой по-хорошему провалились, Уиллинг предложил начать забастовку.

— В настоящее время ситуация весьма благоприятная, — сказал он. — Поля стоят под водой; если канавы не расчистить, корневища будут затоплены, и в этом году не вырастет сахарная свекла. Кроме того, мы должны думать и о других полях, иначе урожай риса тоже сойдет на нет.

Заметив неодобрение на многих лицах, он ясно понял, что хотя в руководстве профсоюза царит полное понимание положения рабочих, стачка была бы неверным средством решения этой проблемы; она могла бы только увеличить тяготы людей Литтл Гарлема. Уиллинг едва ли не согласился с общим мнением, что фирма не сумела бы нанять достаточно рабочих из Мексики взамен уволенных батраков из Ивергрина.

— Что ж, может быть, — возразил Эдгар, — но в этом случае долгом профсоюза было бы объяснить мексиканцам нашу ситуацию. Если все же найдутся люди, готовые нанести нам удар в спину, то вмешательство штрейкбрехеров можно остановить силой.

Опять неодобрительные качания головами. Неужели он хочет призвать к восстанию? Но как можно натравливать одного американца на другого? В такой серьезный и решающий момент, как сегодня, нельзя допустить подобного рода конфликт. Надо приложить все усилия для укрепления страны.

Эдгар настаивал на своей точке зрения.

— Если меньшинство американцев незаконно лишает подавляющее большинство средств к существованию, обманутым не остается другого выбора. Они должны отвоевать свое силой.

— Следует воздержаться от такого экстремизма. Ваши планы пахнут мятежом Робеспьера и Кастро.

— Я профсоюзный деятель. Мой долг — улучшать положение полевых рабочих и их семей. Люди ждут именно этого от меня.

— Америка тоже ждет от вас исполнения долга перед Родиной. Мы просим вас видеть не только личные интересы большинства, но и думать о благосостоянии нации.

— Шмидт и Хантер — это не нация.

— Они патриоты, работающие на благое дело. Кто хочет нанести удар по фирме Шмидта и Хантера, в конечном итоге наносит удар по Америке, даже если он этого не понимает. Наша борьба за свободу требует, чтобы мы вытеснили с мирового рынка Кубу, этот российский филиал. Для этого необходимо производить более дешевый сахар, чем на кубинских плантациях.

Уиллинг встал.

— Несмотря на это, мы будем бастовать.

Вечером состоялось собрание полевых рабочих. Эдгар объяснил людям положение. Фирма решила ускорить темпы работ и для этой цели нанять конных надсмотрщиков. Окружное руководство профсоюза не одобрило забастовку. С их стороны нечего ждать материальной и моральной поддержки. Беседа происходила взволнованно, но по-деловому. Большинством голосов было решено организовать собственный фонд забастовки и с завтрашнего дня прекратить работу.

Фирма дополнительно выпускала оригинальные секс-грампластинки, а также предметы первой необходимости и художественные изделия, которые эта универсальная организация выбрасывала на рынок. Бертон управлял многочисленными магазинами и в глубине души ждал дня, когда делегация морально сломленных и ослабевших рабочих притащится к воротам дворца Шмидта-Хантера, чтобы просить фирму о пощаде.

К концу первой забастовочной недели прибыла большая группа мексиканцев. Через день они покинули Ивергрин, обогатившись опытом и деньгами на обратную поездку и другие расходы. Когда на следующее утро Бертон, выпятив грудь, отправился за город, он не увидел ни одного рабочего. В полях стояла вода, и ее поверхность, гладкая, как зеркало, сверкала на солнце.

Бертон удивился, потом пришел в ярость, повернулся и уехал. Мексиканцы покинули свои квартиры. В пивной оказались несколько бродяг. Они пришли вместе с мексиканцами, но не захотели ехать обратно, а, добравшись до Ивергрина, решили остаться на этой стороне границы и попытать счастья на Севере. У Бертона осталась лишь жалкая возможность склонить этот сброд к штрейкбрехерству. Но людям были слишком дороги их собственные шкуры, чтобы таким образом подвергать себя опасности. Они пожалели, что раньше не додумались потратить деньги на переезд в соседний город.

После долгих препирательств Бертон потребовал возвращения денег на поездку, выданных им фирмой. Люди отказались. Да, им действительно обещали работу, но умолчали, что речь идет о пресечении забастовки. Если фирма не в состоянии расчистить канавы, то в этом исключительно вина тех, кто пытается обвести ее вокруг пальца.

Бертон не сдавался. Он пригрозил разборкой у шерифа и с таким неумолимым видом вынул пистолет, что семеро из десяти предпочли побыстрее залезть в карман и отдать оплату за переезд. Затем они встали и, ругаясь, покинули пивную. Остальные трое уже пропили свои деньги, и у них не осталось другого выбора, кроме как идти на работу в поле. Бертон передал троих неудачников надзирателю и уехал по своим многочисленным делам.

Вооруженный отряд, который шеф полиции с раннего утра мобилизовал, чтобы ожидаемое столкновение пикета забастовщиков со штрейкбрехерами решить патриотически в пользу Америки, разочарованно вернулся в казармы. Поскольку рабочие тоже убрали почти все посты, тройка пьяниц смогла беспрепятственно приступить к работе. Вода засасывала лопаты, глинистая каша не отваливалась от их лезвий. После третьего или четвертого копка лопатой один из пьяниц свалился, и надзирателю пришлось спасать его от утопления. Он выволок упавшего на сухое место, где поупражнял на нем свои кулаки. Собутыльники безоружного бродяги не могли спокойно смотреть на это. Кровь ударила им в голову. Они подошли к охраннику, молча сняли резиновые сапоги и молотили надзирателя до тех пор, пока он, охая, не распростерся рядом с их дружком, который лежал на земле и храпел. Затем они вдвоем подхватили спящего и утащили его с поля. Троица немедленно уехала из неприветливого Ивергрина, надеясь автостопом добраться до Остина. Когда солдаты ударной группы из Литтл Гарлема появились на поле, где должны были работать штрейкбрехеры, они обнаружили только охранника, который, качая головой, сидел перед канавой с водой и промывал глаза.


Фонд забастовки полевых рабочих день ото дня рос. С самого начала выяснилось, что у исполина «Шмидта и Хантера» имелось множество тайных врагов, или, по меньшей мере, противников и завистников, которые охотно раскошеливались во вред фирме. Шестьдесят пять процентов средств фонда перетекли из касс средних и мелких предпринимателей Ивергрина. Из соседних селений тоже поступали сообщения о сборе средств. Через неделю руководство забастовкой сумело выплатить каждому рабочему столько денег, сколько составило бы требуемое повышение жалованья.

Однажды Бертон заволновался и решил все силы приложить к разрешению проблемы труда и капитала. Он отыскал Эдгара Уиллинга в его доме.

— Хэлло, мистер Бертон, — сказал Эдгар. — Разве вы не предсказывали совсем недавно, что мы еще встретимся?

Бертон пропустил замечание мимо ушей. Уиллинг продолжал:

— В районе Эстервилла полевые рабочие начали бастовать. Не слышали об этом? В окрестных городках батраки уже насторожились. Значит, забастовка грозит распространиться на всю территорию владений Шмидта и Хантера. Может быть, вы пришли, чтобы взывать к моей совести?

— Я пришел, чтобы посоветоваться с вами, интеллигентным и образованным человеком, как совместными усилиями стереть это пятно позора с лица Америки.

«Как поэтично он говорит, когда пьян», — подумал Эдгар и с улыбкой спросил:

— Значит, фирма готова выплатить обещанное повышение жалования?

Бертон наклонился вперед, словно хотел загипнотизировать своего собеседника.

— Мистер Уиллинг, — сказал он. — Я не выдам тайны, если подчеркну, что окружное руководство профсоюза ни в коем случае не соратник вам в деле забастовки. Если я, как более опытный из нас обоих, дам вам совет, то только такой: нельзя совершенно игнорировать интересы работодателя.

Поскольку Эдгар молчал, Бертон продолжил:

— Несомненно, вы, нынешний шеф профсоюза, обязаны учитывать чувства ваших подчиненных, по крайней мере, в некоторой степени. Не делайте, пожалуйста, кислую мину. Именно потому, что я уважаю вашу точку зрения, я пришел к вам. Как полномочный представитель фирмы я протягиваю врагу руку и предлагаю нам сойтись на середине. Фирма выплатит пятьдесят процентов повышения зарплаты, и работа завтра возобновится.

— Сто процентов, — решительно заявил Эдгар. — Или забастовка продолжится.

Бертон глубоко вздохнул.

— Разумеется, это компромисс, я ясно понимаю. Я могу представить себе, что в таком случае вы несколько поблекнете в глазах самых радикально настроенных рабочих. Я рассчитывал на это и готов сделать еще один шаг вам навстречу. Видите ли, мы оба шефы, вы в профсоюзе, я — у Шмидта и Хантера. Ничего хорошего не выйдет, если мы ополчимся друг на друга. Случаю угодно, чтобы моя фирма владела большими наличными средствами, чем ваша, и я получаю большее жалованье, чем вы — это несправедливо, должен признаться. Как вы отнесетесь к тому, если из моих доходов я уступлю вам некоторую долю — денежное возмещение за моральный ущерб, если хотите. Скажем, две или три тысячи? Это не пустяк.

— Выплатите сто процентов обещанного повышения жалованья, — возразил Эдгар. — И работа немедленно возобновится.

Бертон залез в карман, вынул тонкую длинную сигарету, поднес к ней зажженную спичку и посмотрел на синеватое облачко дыма. «Трех тысяч ему, по-видимому, мало. Парень постепенно наглеет или боится, что, нарушив правила, он потеряет работу и сядет в лужу. В любом случае, стоит слегка показать зубы, чтобы он правильнее оценил свои силы».

— В нашем городе около девяти тысяч жителей, — сказал он. — Из них лишь десятая часть — полевое рабочие. Конечно, здесь можно не считать наших людей, занятых в других городах. Я не знаю, в курсе ли вы, что на землях Шмидта и Хантера занято приблизительно столько людей, сколько в нашем городе жителей. Теперь представьте себе картину глобального повышения жалования. Фирма делает деньги не из воздуха. Если она капитулирует перед вашим упрямством, она подорвет самое себя.

— Мы только требуем от фирмы то, что она пообещала прошлой осенью, — ответил Эдгар.

Бертон раздавил сигарету и решил выбросить более сильный козырь.

— Фирма играет важную роль в масштабах нации, — провозгласил он. — Если вы разорите фирму…

— …сразу наступит катастрофа, — прервал его Уиллинг.

— И вы окажитесь опозоренным, как организатор государственного преступления, — докончил Бертон.

Эдгар снова улыбнулся.

— Большое спасибо за трогательную апелляцию к моим патриотическим чувствам и американской совести, но подобные слова я не раз слышал. Сто процентов — или забастовка продолжится.

— Я подорву вашу репутацию в городе, — пригрозил Бертон.

— Если бы я ко всему относился так холодно, как к собственной репутации, то давно превратился бы в айсберг, — весело парировал Уиллинг.

— Всякий айсберг можно растопить, — задумчиво пробормотал Бертон. — Надо только узнать верный способ.

— Может быть, — безразлично сказал Эдгар. — Но я всегда был хорошим боксером, а где бокса было недостаточно, очень кстати приходилось знание законов.

Бертон вскочил. Трещина в его маске расширялась.

— Мы еще посмотрим, кто окажется сильнее, — громко произнес он.

— Конечно, — спокойно произнес Эдгар. — Посмотрим.

Садясь в автомобиль, Бертон подумал:

«Что, в сущности, хочет этот шут гороховый? Действительно ли ему мало трех тысяч? Неужели он боится последствий компромисса? Или строит какие-то планы?»

Сообщая Шмидту о переговорах, он сказал:

— А Уиллинг — толковый малый. Он преследует свои цели с настойчивостью, достойной уважения. Если фирме удастся перетянуть его на свою сторону, она сможет записать на свой счет немалый актив.


Вечером дом Уиллинга посетил гость — мальчик лет десяти.

— Вы мистер Уиллинг, да? — робко спросил мальчик.

— Совершенно верно. А ты, наверное, сынок Биг Бой Билли?

— Отец передает вам большой привет, сэр, — продолжил мальчишка, — и посылает вот этот пакетик.

Эдгар принял от него большой конверт. Сын хозяина бара грустно улыбнулся, сделал неловкий поклон и сказал:

— Я должен попросить вас прийти. Рабочие собрали деньги. Это для негров.

Большой конверт содержал пятьсот долларов и больше ничего — ни письма, ни объяснений, только деньги. Эдгар решил выяснить в чем дело и отыскать Билла Харриса. Харрис Биг Бой Билли или «три Б», как его коротко называли в Ивергрине, возглавлял процветающий ресторан, который имел неплохие доходы благодаря благоприятному расположению на перекрестке двух главных улиц и посещению иностранными гостями.

Эдгар вошел в бар и заказал выпивку.

— У меня есть польская водка, — сказал хозяин.

Эдгар кивнул. Ледяной напиток обжигал желудок.

— Еще одну, — едва переводя дух, попросил Эдгар. Биг Бой Билли подмигнул левым глазом.

— Пакет предназначен для фонда? — спросил Эдгар.

Биг Бой Билли подтвердил.

— Из Хантерсвилла для фонда. В ближайшее время ожидаем еще больше. Но нужно быть осторожными. Повсюду шныряют люди Бертона.

Через день Эдгар снова сидел за столом у «три Б». Несколько в стороне разместились люди, работающие на Бертона. Биг Бой Билли снова подмигнул, разлил в стаканы польскую водку и поднес ее своему гостю. Водка хлынула в желудок, а оттуда — во все кровеносные сосуды, заставляя сокращаться все мускулы тела.

Вскоре перед гостиницей остановился грузовик. Эдгар услышал стук дверцы кабины водителя. Вошли два человека и направились к пачке бутербродной бумаги, которую Биг Бой Билли повесил рядом с баром. Каждый вынул изо рта жвачку и приклеил к листику бумаги.

Биг Бой Билли прекратил смешивать коктейль. Увидев, что бумага вся залеплена, он подошел и сорвал лист.

Два водителя грузовика поплелись в бар, опрокинули по рюмочке какого-то крепкого напитка, закатили глаза, вытерли губы и удалились. Когда они уже были в дверях, Биг Бой Билли заметил оставленный на столике бара пакетик.

— Эй! — крикнул хозяин, но те уже сидели в грузовике и заводили мотор.

— Может быть, кто-нибудь знает, где найти этих джентльменов? — волнуясь, расспрашивал посетителей Биг Бой Билли. Никто не знал. Раньше их в городе не видели. Гости качали головами, только Джим, лучший из специалистов Бертона, заметил:

— Несомненно, они не из Ивергрина.

Еще до наступления темноты десятилетний сын Билли снова побывал у Уиллинга, положил на стол пакет, пожелал спокойной ночи и ушел.

Осмотрев пакетик, Эдгар увидел, что он ничем не отличается от того, который оставили водители грузовика. В конверте находилось две тысячи долларов. Он переложил деньги в шкатулку.

Отныне он регулярно бывал у Биг Бой Билли.

Из фонда в нужные сроки выплачивалось жалование, полагающееся рабочим по осеннему договору с фирмой.

Однажды поздно вечером хозяин ресторана не стал ждать появления Эдгара в баре, а сам вышел к нему, пригласил сесть за угловой столик и налил ему стакан водки. Стряхивая со скатерти крошки, он проворчал:

— Осторожно! Сегодня здесь подозрительные люди.

Человек, которого, по-видимому, боялся «три Б», уже почти потерял власть над своим телом. Он оперся на правый локоть, поднес к губам стакан и вылил его до последней капли в рот. Затем он жестом подозвал хозяина. Биг Бой Билли поторопился к стойке. Пьяный придвинул ему пустой стакан и, шатаясь, повернулся лицом к Эдгару.

Эдгар узнал этого человека. Он относился к специалистам Бертона, так же, как и двое других, сидевших около двери.

Эдгар взял стакан. Биг Бой Билли возвратился к его столику.

— Еще один из той же команды, — сказал Эдгар. — Скажите, они тут давно?

Хозяин вытер скатерть.

— Они что-то затевают, — прошептал он, едва шевеля губами. — В моем заведении самое место для подобных дел.

Эдгар пригубил водку и осмотрел троих человек. Возле бара развалился пьяный. Двое других сидели с озабоченными лицами.

Через несколько минут появилась Джейн. Она подошла к бару. Эдгар внимательно следил за каждым ее движением и злился на самого себя.

Пьяный развернулся вполоборота. Увидев Джейн, он с трудом овладел собой, постарался улыбаться и сказал:

— Добрый вечер, мисс Шмидт.

— Добрый вечер, — насмешливо ответила Джейн и обратилась к Биг Бой Билли:

— Кока-колу, пожалуйста.

Придвинув к себе открытую бутылку, она опустила в нее соломинку.

Эдгар недоверчиво смотрел на нее. Что общего у Джейн с этим типом?

Пьяный наклонился к ней.

— Мне хотелось бы на днях извиниться перед вашим отцом за мое поведение, — шепнул он ей на ухо.

— Вряд ли это необходимо, — достаточно внятно возразила она.

Эдгар Уиллинг забыл о своей антипатии к дочери миллионера. Он встал и медленно пошел в сторону бара. Тип, по-видимому, не решался приставать к девушке.

— Все равно, — после долгой паузы упрямо продолжил пьяный. — Мистер Бертон сказал, что это необходимо, значит, действительно, необходимо. Поэтому я хочу спросить у вас, замолвили ли вы за меня словечко перед своим отцом, чтобы мы покончили с этим делом?

— Я ничего не рассказывала отцу об этой истории, — удивленно сказала Джейн.

— Нет? — пролепетал пьяный. — Но вашему отцу все-таки известно, мистер Бертон так сказал.

Выпив свой напиток, Джейн встала и прошла через ресторан к выходу. Пьяный последовал за ней.

Эдгар ничего не понял из услышанного разговора. Когда он, размышляя, смотрел вслед девушке, то вдруг поймал ее взгляд, который, уходя, она бросила не него. Ему показалась в нем молчаливая просьба о помощи.

Эдгар немного помедлил, затем вышел на улицу. Немного в стороне стоял автомобиль Джейн. Двое сидевших прежде у двери теперь липли к автомобилю с улыбающимися лицами.

— Что вам надо? — раздраженно спросила Джейн.

— Мы хотим поехать с вами, — заявил один из них. — Пожалуйста, будьте так любезны, мисс Шмидт, возьмите нас с собой. Здесь наш друг, который хотел просить у вашего отца прощение, и он нуждается в нашей моральной поддержке.

Хотя Джейн и запротестовала, но не проявила признаков паники и, наконец, согласилась. Подошедший Эдгар слышал последние слова. Он попросил Джейн вместо них взять его — он спешит и должен срочно поговорить с менеджером. Пока девушка думала, очевидно, не зная, на что решиться, два трезвых сотрудника Бертона решили проблему по-своему и бесцеремонно забрались в машину. Джейн, казалось, еще колебалась, но потом все же села с видом капризного ребенка справа на заднее сиденье. Пьяный неуклюже влез вслед за ней и приготовился к удару, когда Эдгар столкнул его руку с дверцы машины и тоже втиснулся в автомобиль.

— Я должен поговорить с мистером Бертоном, — солгал он. — Освободите местечко.

Двое на передних сиденьях молниеносно обернулись — маленький жилистый человек с поразительно прозрачными торчащими ушами, сидевший за рулем, и его сосед — шароголовый и толстый, как туго набитый рюкзак. Они уставились на Уиллинга, а потом обменялись между собой долгими взглядами. Первым опомнился малыш.

— Ты выходишь сам? — спросил он. — Или вывести тебя под ручки?

— Поезжай, — спокойно ответил Эдгар. — Что подумают о нас люди?

Рядом уже остановились несколько зевак. Они чуяли назревающий скандал, и их присутствие имело немаловажное значение. Тощий терпеть не мог публику. Он резко нажал на педаль акселератора.

Неподалеку от площади Линкольна шароголовый выругался, но тут же вспомнил о присутствии дамы, состроил смущенный вид и попросил у Джейн прощения.

— Я только сейчас вспомнил о том, что забыл портфель, — объяснил он.

— Твой портфель? — нервно воскликнул тощий. — Разве…

— Да, к сожалению, Малыш, — сокрушенно вздохнул круглоголовый. — Со всеми бумагами.

— Но, Толстяк, он же нам нужен! — пропищал тощий.

— Вот именно. Что нам делать?

— Ты медленно взрослеешь, — констатировал Малыш, досадливо поморщившись.

— Не буду отрицать, но что делать?

Теперь уже Малыш забыл о присутствии дамы и выругался.

— Где ты оставил свой проклятый портфель?

— А где же я мог его оставить? Дома, конечно.

— Дома! — Малыш потерял терпение. — Тогда заедем за ним. Нам нельзя появляться без портфеля. Без него мы пропадем.

Он уже повернул и помчался по улице.

Джейн сидела в углу. На ее лице было написано отвращение.

— Я не понимаю, какую связь имеет портфель с вашим извинением перед отцом, — тихо спросила она.

— Конечно, никакой, — признался Толстяк. — Но речь идет не только об этом деле. Если мы явимся без важных документов, то… как вы думаете? Мисс Шмидт, разве вы не знаете мистера Бертона?

— Нет, конечно, — заверил его Малыш. — Поверь мне, Толстяк, она действительно его не знает. Он хороший шеф, но до смерти ненавидит беспорядок.

— Он вышвырнет нас на улицу.

— Наверняка, — подтвердил тощий. — А такое место, как у него, мы нигде не найдем.

— Тогда мы дураки.

— Это истинно, как «аминь» в молитве.

Когда они выехали за черту города, Эдгар заволновался.

— Далеко еще ехать? — недоверчиво спросил он.

— Скоро будем на месте, — пробубнил Толстяк. — Там есть одно местечко, уединенное, но очень красивое.

— Идиллическое, — добавил Малыш. — Попытаюсь выжать из машины все возможное. В этом месте автомобили буксуют. Лучше всего здесь ехать на танке.

Толстяк протянул руку:

— Видишь кедровую рощу? Недалеко, позади нее.

Эдгар откашлялся.

— Я никогда не замечал там никакого строения, — сухо заявил он.

— Неудивительно. — Толстяк кивнул. — Дом новенький, как с иголочки.

— Вчера его еще не было, так что ли? — спросил Эдгар.

— Ну как же, — пискнул тощий. — Ты только не видел. Он находится на два метра под землей. Это, так сказать, пансионат для таких гангстеров, как ты.

— Плохи дела, — сказал Эдгар. — Кажется, у тебя сдают нервы. Чересчур раздражительные люди мне противны.

Машина остановилась.

Толстяк повернулся назад.

— Мисс Шмидт, если мы вежливо попросим этого господина высадиться, вы должны нас правильно понять. Он — преступник и заклятый враг фирмы.

Эдгар неподвижно сидел в углу, скрестив перед грудью руки.

— Может, дашь ему понюхать из пушки? — прошепелявил Малыш. — Некоторым такое лекарство помогает.

Не успел Толстяк залезть рукой под пиджак, как Эдгар ударил его. Его правый кулак попал шароголовому чуть позади виска. Другой человек на его месте рухнул бы на колени, но Толстяк — нет. Он инстинктивно метнулся в сторону, опоздав на долю секунды, и закрыл лицо обеими руками.

Тощий размахнулся правой. Эдгар увернулся от удара, схватил Малыша сзади за запястье, обхватил левым предплечьем его шею и потащил к себе через сиденье. Толстяк, потерявший мишень для стрельбы, отвернулся. Держа правой рукой пистолет, левой он схватил тощего, чтобы оттащить его от Эдгара, но тощий, остановленный двумя мощными ударами, барахтаясь, мешал ему это сделать и так сильно ударил его в грудь, что Толстяку пришлось искать опору, в противном случае он бы свалился. Пистолет с грохотом упал на пол.

Тем временем до пьяного насилу дошло, что происходит. Он яростно ткнул в широкую спину, маячившую прямо перед ним. Правда, в его ударе отсутствовал размах, так как было слишком тесно, но после второго удара Эдгар почувствовал, как у него подгибаются колени. Он перетащил тощего через спинку сиденья и правым локтем врезал пьяному в переносицу. Тот вскрикнул, упал боком на сиденье и закрыл лицо руками. Из носа потекла кровь.

Толстяк, которому нужно было место, чтобы наклониться за пистолетом, рванул тощего в сторону, но тощий, стремящийся встать на ноги, вцепился обеими руками в спинку сиденья. Короткий сильный хук, которым Эдгар угостил его в челюсть, решил и эту проблему. Малыш обмяк и позволил Толстяку утащить себя на сиденье.

Эдгар пристально смотрел на Толстяка, Толстяк — на него. Между обоими, как стена, высилась спинка сиденья. «Если он наклонится, — размышлял Эдгар, — я его выведу из строя». Толстяк не наклонился. Он думал: «Ты только и ждешь, пока я сделаю глупость, но я не такой дурак. Как только включится в игру Малыш, мы посмотрим кто кого. Обморок не может длиться вечность. А пушка пусть пока полежит».

На заднем сиденье закопошился пьяный. «Когда боль пройдет, он в меня вцепится, — думал Эдгар. — И тогда все кончено. Время работает на Малыша, Толстяка и пьяницу. Что-то должно произойти».

И произошло. Джейн сняла туфли и по очереди швырнула их в Толстяка. Броски были неприцельными, но Толстяк невольно поднял к лицу руки, и этого оказалось достаточно. Через секунду он уже сидел на полу и стонал. Эдгар перегнулся через спинку сидения и ударил снова. Стон прекратился.

Двоих избитых до потери чувств он выволок из автомобиля. Пьяный, очевидно, уже забыл, что хотел поговорить со Шмидтом. Он предпочел выйти и остаться со своими дружками на траве.

Джейн перелезла через спинку сиденья к рулю, Уиллинг тоже пересел вперед. Автомобиль тронулся с места и круто развернулся.

Вскоре Джейн обнаружила, что ее трясет.

Когда она заговорила, ее голос прерывался. Тут Эдгар заметил, что она дрожит всем телом, и успокаивающе сказал:

— Дело в том, что дорога немного ухабистая. Позвольте я сменю вас у руля.

Они поменялись местами.

За километр до Ивергрина Джейн спросила, как долго могла продолжаться драка, Эдгар рассмеялся:

— Я почему-то не захватил с собой секундомер, но, по-моему, прошло около двадцати секунд, пока вам пришла в голову идея снять туфли. Очень неплохо для начала. Все остальное оказалось делом техники.

Она пытливо взглянула на него. Зачем он заступился за нее, если теперь над ней смеется? Что случилось бы, если б Уиллинг не позаботился о ней? Хотя Малыш и Толстяк весьма и весьма несимпатичны — в их присутствии Джейн чувствовала бы себя увереннее со своим пьяным поклонником.

Эдгар задумчиво улыбнулся:

— В любом случае, с вашей стороны довольно мило, что вы так деятельно мне помогли.

— Я только боялась, что он поднимет пистолет и прострелит мою машину. — Джейн не скрывала досаду на него.

— Это избитый трюк, — сказал Эдгар с видом знатока, но несколько иронично, — но выглядит всегда очень эффектно.

Когда она замолчала, он повернулся к ней, чтобы заглянуть в ее светлые глаза.

Машина съехала на обочину и теперь катилась по газону. Эдгар держал ее под контролем.

— Что вас интересует в человеке, когда вы впервые встречаете его? — спросил он.

Джейн смотрела перед собой.

— Глаза и руки.

Тут взгляд Эдгара, упал на руль, на свои руки. Он заметил, что ногти не очень чистые. Машина наконец выехала на бетон. Монотонно гудел мотор. Дорога стелилась под колеса.

«Она дочь миллионера, — думал он. — Какой я дурак, что ввязался в эту историю!»

Однако, когда они прибыли на место и он уловил тонкий аромат ее волос, он признался себе, что ради этой девушки сделал бы еще больше.

Джейн попросила остановить автомобиль на просторном дворе. Лифт поднял ее наверх. Она вышла и сразу столкнулась с Бертоном.

— Я случайно оказался у окна, — объяснил он, — и увидел как вы подъезжали и с кем. Если я расскажу вашему отцу, он будет в восторге. — Заметив, как ее лицо помрачнело, он быстро добавил. — Я не хотел обидеть вас, но я был бы плохим менеджером, если бы не заметил этого.

Бертон посмотрел ей вслед, но лишь теперь убедился, что идея с Уиллингом — самая великолепная в его жизни.

Эдгар отправился к Биг Бой Билли. По дороге он размышлял о происшедшем, тщетно пытаясь соединить разрозненные детали в одно целое.

Джейн долго стояла перед зеркалом, внимательно рассматривала свое лицо и спрашивала себя: действительно ли Уиллинг собирался к Бертону? Верны ли слухи, что менеджер хотел его купить? Нет, решила она, если бы он собирался к Бертону, то теперь пошел бы к нему. Разве не так?


За городом, около кедровой рощи, на траве сидела побитая троица.

— Вы даже не знаете, почему он должен был непременно встретиться с шефом, — проворчал один из побитых. — Может быть, это насчет забастовки, и тогда нам не стоило с ним возиться.

Двое других обменялись взглядами. Толстяк пробормотал:

— Хочешь, чтобы Уиллинг увел ее у тебя из-под носа, приятель? С тех пор как Бертон насел на него, твои шансы чертовски малы. Конечно, если бы ты спокойно и вежливо поговорил с мистером Шмидтом и мисс Джейн, ты бы смог еще что-то спасти. Но от Уиллинга надо держаться подальше.

Их приятель покачал головой.

— Кто знает, что на уме у Шмидта?

— Боюсь, ты еще наивнее, чем я думал, — возразил Малыш. — Как тебе известно, мистер Шмидт готов принять любого зятя, с которым поладит его дочь. Ну а то, что ты с ней не ладишь, это ясно, как божий день.

— Правда, — подтвердил Толстяк. — Сегодня был твой последний шанс. Беда только, что затесался этот Уиллинг. Наверняка, он сидит теперь у Шмидта или Бертона и устраивает свои делишки — но будет лучше, если ты об этом забудешь. Иначе засоришь мошеннику желудок, а потом у Бертона испортится настроение.


III


Когда Шульц-Дерге с выражением сияющей радости и удивления открывал дверь, с улицы донеслось бурчание Бертона: «Черт побери, Уиллинг — мертвый человек». Но дверь за Шульц-Дерге и его гостем уже закрылась.

Как хорошо в такую минуту ощутить податливую мягкость кресла!

Шульц-Дерге откашливается. Он сидит напротив гостя, сплетя на коленях руки, приветливо смотрит на посетителя и косится на туго набитый портфель, стоящий рядом с креслом.

— Франкфурт-на-Майне, — говорит Уиллинг. — Это совершенно другой город, другая страна, другой континент, но чувствуешь себя как в Америке, Техасе, Ивергрине.

— Так и должно быть, — вежливо замечает Шульц-Дерге. — В наше время все излишние границы ликвидированы.

— Даже философия, — устало шепчет Эдгар. «Он не спускает глаз с портфеля», — мимоходом думает он, но овладевает собой и продолжает: — На улице в палисаднике аромат сирени, типично немецкая весна. Как долго я обходился без нее, соскучился по ней. Когда мои родители приехали в Америку, я был еще ребенком. Теперь я попал в это прелестное время года — вместе со смертельным приговором в портфеле.

— Смертельный приговор для Шмидта и Хантера был бы весьма неплохим делом, — осторожно комментирует Шульц-Дерге, и Уиллинг улавливает невысказанную им мысль: конечно, можно и воспользоваться этими бумажками, можно привести в исполнение приговор.

Эдгар протирает глаза. Последние несколько ночей он не спал.

— Весна, — тихо говорит он.

Шульц-Дерге откидывается в кресле. Его спина утопает в мягкой обивке спинки. Сложенные руки, будто сами собой, скользят к губам. Через минуту руки расходятся.

— Мою семью я депортировал, — весело заявляет издатель. — Пока я зарабатываю деньги, они их транжирят. Наверное, оно правильно. Они греются на солнце на берегу Майна. Идиллический уголок сада, просто райский, надежный — типично немецкий. Ну, подкрепимся теперь. Не откажетесь от коньяку? Или виски? Водка — польская, советская, вовсе неплохая и в большой моде теперь.

— Коньяк.

— Сигару? — Шульц-Дерге знает, что он в долгу перед гостем. Он протягивает ему коробку.

— Большое спасибо, — отказывается Уиллинг. — Я не курю.

— О! — Шульц-Дерге радуется. — Хотите долго жить?

Уиллинг бросает взгляд на хозяина дома.

— Боюсь, это зависит не только от меня, — сухо произносит он.

Шульц-Дерге подмигивает ему.

— За ваше здоровье! — слишком громко восклицает он.

— За ваше! — отвечает Эдгар и поднимает стакан.

— Нет, что вы, нам ничего не сделается, вам оно нужнее. — Шульц-Дерге подвигает кресло вперед, пока чуть не касается колен своего гостя. — Вчера в редакции шныряло несколько человек. За моей спиной. Как узнал, чуть не лопнул от злости. Эта корова секретарша! Болтлива, как сорока. Как я бушевал! Но ребенок лежал уже в колодце.

В серебряной пепельнице на столике прессованные табачные листья превращаются в хрупкий снежный пепел.

— На вас уже насели? — озабоченно спрашивает Шульц-Дерге. — Вам угрожают, да?

Эдгар встает. Из окна он видит часть улицы и черный «мерседес».

— Там, внизу, они ждут меня.

Торопливыми шажками издатель семенит к гардинам. Сигара зажата между его зубами.

— Свинство, — бормочет он, перекатываясь с каблуков на носки. Покачав между зубов сигару, он вынимает ее изо рта и почти беззвучно шепчет:

— Не кажется ли вам, что это только запугивание, хлопушка, так сказать, которая хоть и стреляет, но не убивает?

Эдгар подходит к курительному столику и снова садится.

— Это не хлопушка, — медленно говорит Уиллинг. — После всего, что я вам рассказал, вы так же хорошо понимаете это, как и я. В случае, если я передам вам сообщение, они пойдут на все, чтобы устранить меня и овладеть рукописью. Даже через ваш труп. Наша единственная надежда — это полиция.

Шульц-Дерге прислоняет затылок к спинке кресла и ощупывает взглядом бледно-розовый потолок.

— На полицию рассчитывать трудно, — вяло, как во сне, бормочет он. — Если вообще возможно. — Его толстое, уже немного обрюзгшее тело все глубже утопает в кресле. — Под давлением обстоятельств я едва ли смогу обидеться на вас, если вы больше не чувствуете себя связанным нашим соглашением. По-человечески я вас даже пойму.

Сигара снова возвращается в пепельницу. Легкий кусочек пепла похож на почерневшее серебро.

— Я чувствую себя связанным, — ворчит Эдгар. — Иначе я не пришел бы к вам.

Шульц-Дерге вяло свешивает руки по обе стороны кресла. Он очень устал. На тыльной стороне ладоней выделяются вздутые вены. Эта падкая до мужчин секретарша! Рассказала Бертону, что Уиллинг собирается предложить рукопись.

Она даже не подозревает, в какую безумную историю заставила его влипнуть своей болтовней. Почти все свое состояние он вложил в этот журнал. Но «Вспышка» тесно связана с «Мьюзик-Эндерс», и чудовище «Шмидт и Хантер», этот пожиратель всего, хочет проглотить «Мьюзик-Эндерс». А кто проглотит «Мьюзик-Эндерс», получит в придачу и «Вспышку» вместе с издателем Шульцем-Дерге и его состоянием.

В этой запутанной ситуации в подходящий момент появляется человек по имени Уиллинг и предлагает за гонорар в три тысячи марок нанести техасскому монстру смертельный удар, обменять свою жизнь на славу, а кучку добрых немецких предпринимателей уберечь от краха.

Но тут вдруг вылезает эта дура-секретарша. Выгнать вон эту кокетливую дрянь! Она посмела подложить под него бомбу. Впрочем, все равно. После банкротства «Вспышки» она в любом случае окажется на улице.

Шульц-Дерге все глубже и глубже погружается в кресло, затем выпрямляется, наливает коньяк и тяжело вздыхает:

— Просто безобразие, что вас заметили, когда вы ко мне шли! Теперь, конечно, и меня ни на секунду не выпустят из поля зрения и не успокоятся, пока рукопись не перекочует в их руки. Если бы не праздник и секретарша оказалась бы на месте, я бы тотчас взялся за дело и все надиктовал на машинку.

Вместо ответа Эдгар ставит пахнущий новой кожей портфель на колени, открывает замки и вытаскивает кипу бумаги.

— Оригинал, — говорит он, — и три копии. — Все это он кладет на столик рядом с серебряной пепельницей. От ароматной сигары остался только потухший, раздавленный окурок.

Полуприкрыв глаза, Шульц-Дерге дремлет. Вдруг на бледно-розовом потолке его глаза как будто отыскивают решение. Он вскакивает, хватает коньячную бутылку и наливает в стаканы.

— Три копии, Уиллинг, выпьем за них. Три копии — это просто отлично! Допустим, что с самого начала имелись только две копии. Вы, господин Уиллинг, пришли с твердым намерением передать обе копии и оригинал мне. Но поскольку вы оказались под наблюдением, когда вошли в мой дом — более того, вас не на шутку запугали, поэтому мы, убедившись в опасном характере нашей сделки, договорились отказаться от очень заманчивого, но опасного для жизни соглашения. Другими словами, после разговора со мной вы предпочитаете вручить рукопись — оригинал и две копии — нашим общим противникам. Это решение проблемы, Уиллинг, или нет? Не правда ли, одно из решений? Давайте выпьем и упакуем бумаги, но живо, живо, пока эти господа не догадались, что мы уже обо всем договорились.

В то время, когда издатель, затаив дыхание, застывает за дверью, чтобы подслушать, а Эдгар спускается по лестнице и идет по палисаднику, не замечая, как хрустит под ногами галька и густо благоухает сирень, из черного «мерседеса» вылезает Бертон.

— О'кей, Бертон, — устало улыбаясь, говорит Эдгар. — Вы выиграли. Мы согласны на капитуляцию.

— Отлично, — отвечает Бертон. Две минуты он листает рукопись и удовлетворенно, не меняя, впрочем, выражения лица, говорит. — Остальное?

— Остальное?

— Третья копия.

— Третьей копии не было.

— А! — говорит Бертон и зевает. — Значит, третьей копии не было?

— Третьей копии не было.

Теперь Бертон, не моргая, хладнокровно таращится на Уиллинга; Эдгар выдерживает его взгляд и говорит:

— Когда он увидел, что дело проиграно, то выбросил белый флаг. — Он пожимает плечами. — И я тоже. По-человечески это понятно. Вы не находите?

— Возможно, — подтверждает Бертон, — все возможно. — Не делая паузы, он снова повторяет:

— Все возможно. Впрочем, я между делом проинформировал полицию, что с моим сотрудником Уиллингом временами не все ладно, он страдает манией преследования и так далее. А о Джейн ты и в самом деле больше не думаешь? Это, однако, подло с твоей стороны.


IV


Джейн.

Однажды он с отцом Генри обсуждал положение на полях. Вдруг к ним подъехал «мерседес» Бертона. В машине сидела дочь Шмидта. Бертон передал Эдгару конверт, пробормотав при этом: «Лично для вас», затем машина развернулась и, как напившийся крови клоп, поползла прочь. Отец Генри искоса посмотрел на Эдгара и сказал:

— Я всегда думал, что мальчишки мелют вздор. Теперь я знаю, что это верно.

— Что верно?

— Она без ума от тебя.

— Кто?

— Не прикидывайся дурачком. Дочка Шмидта!

Когда через час он пришел домой, его мысли все еще занимали слова Генри. Он выдвинул из-за стола стул, сел, оперся локтями и задумался. В его груди, как загнанное живое существо, билось что-то большое и горячее, оно кричало и рвалось наружу. Потом он вспомнил о письме Бертона. В своем смятении он даже не подумал о нем. Надорвав пальцем конверт, он высыпал на стол его содержимое. Там оказалась карточка «Шмидта и Хантера». Он не верил своим глазам. Фирма, по-видимому, позволила себе шутку, пригласив его. Он взял карточку в руки, повертел ее, оглядел каждую букву и убедился, что она настоящая. «Шмидт и Хантер» оказали ему, Уиллингу, честь, пригласив его на сегодняшний вечер. Его, именно его, неимущего, их заклятого врага. Неужели надо кинуться в логово льва? Слишком глупо. Они что-то хотят от него. Но что? Пригрозить ему? Шантажировать, соблазнять, покупать? Или что-то похуже? Или получше? Возможно, они собираются вытянуть щупальца, чтобы поискать возможности какого-нибудь соглашения? Или даже капитуляции? В сотый раз обойдя свою комнату, он решил наконец пойти.

Эдгар принял душ. Это его освежило. Пыль, приставшая к телу в поле, сползала вниз, смешивалась с мыльной пеной, скапливалась возле стока и, захваченная водоворотом, исчезала в канализации.

Чистый и опрятно одетый, Эдгар остановился перед зеркалом и провел рукой по выбритому подбородку. Он видел перед собой Джейн, ее ясные глаза, чувствовал легкий аромат ее волос. Он начинал испытывать нетерпение. Может быть, старик Генри ошибся? Но другие твердят то же самое. А если Джейн действительно поднимет его на смех? Он попытался представить ее лицо, как она выглядела, когда они встречались. Огонек в ее глазах вполне мог сойти за простую приветливость. А потом… в автомобиле… Она была так близка к нему, как никто другой в его жизни. С этих пор он начал казаться самому себе глупым мальчишкой. Он не хотел о ней думать — и не мог прогнать собственные мысли. Наверняка этим вечером он ее встретит. Он глубоко вздохнул, резко выдохнул воздух и покачал головой. Он все еще надеялся, что старик Генри и все остальные ошиблись.

Через пыльную улицу он зашагал на площадь Линкольна. Вдоль огромной стены дома мигала реклама «Антиблистера», самого большого обувного магазина округа. В уши Эдгара проникала музыка из Литтл Гарлема. Он любил деревянные постройки с небольшими цветниками вокруг них, окна, стекла которых были собраны из осколков, добрые, открытые лица своих друзей, лай лохматых собак, копоть, дым, тысячи запахов, крики детей — короче, весь Литтл Гарлем с его музыкой, всю черную часть Ивергрина. Теперь же он направлял свои шаги в роскошный центр, к широкой, вымощенной латунными плитами площади, посреди которой, как нарезка огромного толстого, заостренного шурупа, буравила небо спираль из стали и бетона — самое высокое здание Ивергрина, фантастический дворец Шмидта и Хантера, твердыня нового, сильного, властолюбивого и тщеславного мира, логово льва, образчик лишь недавно появившегося великолепия.

Эдгар вошел в этот непривычный мир, охваченным мыслями о Литтл Гарлеме. Он вынул из кармана пиджака волшебный ключик, обеспечивавший ему доступ, — клочок бумажки «Шмидт и Хантер Лтд» имеют честь… «Шмидт и Хантер Лтд» — какая власть! Жадная, жестокая, не считающаяся ни с кем. Глубоким поклоном — скорее не ему, а карточке с могущественными именами — приветствовали его вступление во дворец из стали, бетона и стекла. Огромное зеркало явило ему помятое лицо Меньшикова, с усмешкой взглянувшего на него через плечо. Служанка в гардеробной приняла его пальто. Мальчик в ливрее открыл двери. Эдгар прошел через них и оказался в салоне отдыха. От тысяч невидимых лампочек в мир Шмидта и Хантера, как тонкий цветной туман, падала пелена яркого света. Этот мир, запертый в зале, скрывал до времени свою пустоту, прикрытую потоком парчи, шелка, нейлона и несминаемого сукна.

Несколько секунд он молча стоял перед чужими непонятными людьми. Они с важными лицами сидели в нишах или вихлялись перед проигрывателем. Он слышал разнузданную музыку секс-грампластинки Шмидта и Хантера, чувствовал ядовитый запах опиума и сигарет с марихуаной, смешанный с ароматами парфюмерии, и непременно обратился бы в бегство из этого спиралевидного гиганта, если бы в ту же минуту не появился рядом с ним другой человек, который помешал ему: «правая рука» Бертона — Меньшиков.

— Мистер Уиллинг, — пробубнил Меньшиков, — мистер Шмидт попросил меня отвести вас к нему. — Он невольно засмеялся, его лицо при этом оставалось пепельно-серым. Пока они шли рядом через зал, Меньшиков сказал: — Вам сделают предложение. Поступайте разумно, соглашайтесь, даже если вам это не по вкусу. Вам не будет лучше.

— Как мне вас понимать? — рассеянно спросил Эдгар. — Он думал о Джейн.

Меньшиков безучастно смотрел перед собой. Чуть двигая губами, он прошептал:

— Как можно быть таким любопытным!

Еще тише, едва слышно, он добавил:

— Сделайте мне одолжение, придите ко мне завтра. Мне надо срочно поговорить с вами.

Шмидт с Бертоном и двумя женщинами сидел в полускрытой нише, обвитой виноградом. Увидев подходившего к ним Уиллинга, он расплылся в приветливой улыбке. Ему льстило, что враг номер один принял брошенный вызов. Он попытался выпрямить свое грузное тело, но слой жира мешал этому. Меньшиков с женщинами удалился. Шмидт поглядел им вслед.

— Он постарел, — сказал Шмидт, устремив рассеянный взгляд на Меньшикова. — Отслужил свое. Он выполнил свое предназначение.

Уиллинг сел рядом с Бертоном. Полуголые девушки поднесли шампанское и виски. Шмидт усмехнулся.

— Как вам нравятся наши крошки? Высшее качество, экстра-класс, все как на подбор. Потом, если малышкам станет жарко, они разденутся В гардеробе. Скоро начнется наш праздник. Вам будет чему удивиться.

Эдгар взял виски с содовой. «Надо сохранить ясную голову», — думал он.

Бертон бросал на него пытливые взгляды. «Какие красные у него глаза», — отметил Эдгар. В третий раз он видел менеджера «Шмидта и Хантера» так близко. Шмидт, смакуя, медленно выпил большой стакан виски и тут же покраснел, как рак. Вытерев лицо, он простонал:

— Больше я не выдержу. Печень, сердце, кровообращение — все на пределе.

Эдгар задумчиво пригубил бокал. Он с трудом скрывал свое разочарование: здесь не было Джейн.

Зачем они его пригласили? Он был настороже, не говорил ни слова и тщательно прислушивался. Он снова поймал на себе взгляд красных глаз Бертона. Шмидт был навеселе.

— Он увидел наших красоток и проглотил язык. Да-да, секс и доллар правят миром.

«Чьим миром?» — хотел спросить Эдгар, но промолчал.

— Хотите, я дам вам совет? — сказал Шмидт. — Не прикасайтесь к опиуму и марихуане. Яд разрушает нервы. Но низко поклонитесь доллару. — Он взял бокал с шампанским, вытянул руку, чтобы пестрый свет упал на пенящийся напиток. — Да здравствует секс, мистер Уиллинг! Выпьем за секс и доллар. В их владычестве лежит счастье нашего существования. Посмотрите, например, на ту даму. — Движением головы он указал на жену мэра. Та сидела на белоснежном проигрывателе и болтала ногами. — Первая леди прославленного Ивергрина. Она не очень умна, но вполне понимает нашу мудрость: секс и доллар — братья, они правят миром. Мистер Уиллинг, хорошо бы вам взять пример с первой леди города.

Первая леди вытянула ноги. Теперь она лежала на проигрывателе, подперев голову левой рукой, закрыв глаза и томно улыбаясь. Она, казалось, полностью отдавалась страстным ударам секс-ритмов, сыплющихся с этой дурацкой пластинки.

— Обратите внимание на ее лицо, — чавкая, сказал Шмидт. — Видите, как оно внутренне преображается от наслаждения секс-музыкой? В нем разлита какая-то сладкая опьяняющая мука. Избавление наступит потом, когда начнется праздник.

Эдгар огляделся по сторонам. Аристократия Ивергрина устроила массовое свидание. Джейн, наверное, не придет. Он все представлял себе по-другому. Что хочет Шмидт? Конечно, не только показать ему экстаз жены мэра города. Он чувствовал нарастающее желание выбежать отсюда, но, с другой стороны, желал узнать, зачем он приглашен. Чтобы спровоцировать Шмидта, он сделал вид, будто подавляет зевок, и спросил со скукой в голосе:

— Который из господ мистер Хантер?

— Мистер Хантер? — Шмидт покачал головой. — Его здесь нет. Мистер Хантер не любит общества.

«Как это странно, — думал Эдгар. — Любой ребенок в Ивергрине знает толстого Шмидта, но, я не встречал никого, кто мог бы похвастаться, что когда-либо видел Хантера».

— Что же значит «Шмидт и Хантер»?

Шмидт опустошил стакан, вытер губы и задумчиво сказал:

— Знаете ли вы, что такое власть?

Уиллинг улыбнулся:

— Земная, разумеется? Она имеет свои границы.

Бертон зажег сигарету с марихуаной. Дым ее, по-видимому, переменил его настроение. Худое лицо преобразилось. Он широко разинул рот и вместе с вырвавшимся оттуда дымом с его губ слетели две гнусаво произнесенные фразы.

— Та единственная власть, с которой следует считаться. Завтра она правит Техасом, послезавтра — Америкой.

Эдгар сделал вид, что не слышал. Замечание Бертона показалось ему смешным. Он поглядел на Шмидта и спросил:

— Вы не можете выразиться яснее?

Шмидт, вливший в себя очередной стакан виски, вытер с лица пот.

— С удовольствием. Если, конечно, вы способны выдержать без подготовки на трезвую голову. Надеюсь, вы это проглотите.

Эдгар скривил лицо и сказал:

— Разумеется. Не хуже, чем вы — виски. — Бертон потянулся за новой сигаретой и еле слышно шепнул своему соседу на ухо:

— Вы в первый раз сидите за одним столом с миллионером, Уиллинг. Следующая бестактность такого рода станет для вас последней.

Шмидт наморщил мокрый лоб.

— Перейдем к делу. Обстоятельства складываются так, Уиллинг, что завтра вы будете уволены.

— Что вы сказали? — вырвалось у Эдгара. — Позвольте спросить, это шутка такая?

Бертон недовольно заворчал под нос.

Шмидт затрясся.

— Вовсе нет, — сказал он. — Не шутка.

— И откуда у вас такие сведения? — небрежно осведомился Эдгар.

— Секрет фирмы, — ответил Шмидт, — Мистер Уиллинг, — продолжил он, глотнув из стакана и усевшись поудобнее в кресле, — вам должно быть ясно, что у «Шмидта и Хантера» есть в городе свои осведомители. Короче говоря, завтра утром вас письменно уведомят о немедленном увольнении.

Эдгар схватил стакан. Он следил за Бертоном, который беззаботно сосал сигарету, и уговаривал сам себя: «Все это выдумки, чистый вздор производства компании „Шмидт и Хантер Лтд“. Я исполнял свои обязанности честно и добросовестно. Почему они должны меня выгонять?» Но выражение лица толстяка не оставляло сомнений, что Шмидт говорит всерьез.

Эдгар отпил глоток шампанского. Помолчав, он спросил:

— По какой же причине меня можно уволить?

— Причине? — передразнил его Шмидт. — Причины всегда найдутся. — Он засмеялся. — Но будем честными. На самом деле вас очень интересует нечто другое. Вы хотите знать, зачем мы вас пригласили. Вы все время спрашиваете себя Об этом, не так ли? Очень заметно со стороны, как вы мучаетесь этим вопросом. Итак, выложим карты на стол. Я хотел бы предложить вам после увольнения работать на фирму Шмидта и Хантера.

— Я не ослышался? — всерьез встревожился Эдгар. — Или это очередная шутка?

Шмидт прикоснулся к сверкающему багровому лбу.

— Когда речь заходит об интересах дела, я не позволяю себе шуток. Повторяю: мы предлагаем вам работать на нас. Скажите да — и вы состоятельный человек. Мы предлагаем вам две тысячи в месяц — головокружительная сумма, если учесть, сколько вы зарабатывали раньше.

Эдгар не верил ни единому его слову. Но чтобы все-таки узнать, какие цели преследует Шмидт, он сделал вид, что заинтересовался, и спросил:

— Что я буду делать, если соглашусь?

— Не очень много, — немедленно заверил его Шмидт. — Вы станете «правой рукой» Бертона.

— «Правая рука» Бертона — Меньшиков. Это известно каждому ребенку, — возразил Уиллинг грубо, так как его, очевидно, считали за дурака.

Шмидт задумчиво склонил голову.

— Конечно, Меньшиков… до завтрашнего дня. Потом вы вступите в эту должность — если хотите.

— А Меньшиков?

— Меньшиков займет вашу.

— Нет, — сказал Эдгар. — Это действительно не шутка. Ваше предложение бесцеремонно.

Шмидт поднял мясистые плечи и пробубнил:

— Думайте, что хотите. Это ваше право.

Эдгар решил промолчать. Если молчание продлится долго, надеялся он, они выпустят кота из мешка и наконец объяснят ему, чего в действительности от него хотят. Шмидт опять стал беседовать с Бертоном. «Они игнорируют меня, — разочарованно думал Эдгар. — Делают вид, будто меня нет». Через минуту Шмидт заметил, что гость теряет терпение, и закончил:

— Да, Уиллинг, на сегодня все. Мы ждем вашего ответа. Теперь вам лучше всего пойти к гостям. Здесь вам будет скучно. Вы в таком возрасте, когда постоянно хочется новых впечатлений.

Теперь Эдгар понял, что Шмидт и на этот раз говорит всерьез. Но он все еще не знал, на каком основании его могут уволить, зачем он должен быть «правой рукой» Бертона, а Меньшиков — занимать его место. Все это казалось ему чудовищным и совершенно непостижимым, таким тревожным, что он решил отправиться домой или разыскать старика Генри, или сделать еще что-нибудь, чтобы получить в руки ключ от этой загадки. Поэтому он устало произнес:

— Нет. Лучше я попрощаюсь с вами теперь.

— Что ж, я вас понимаю, — пожав плечами, ответил Шмидт и, встав, добавил:

— Итак, до завтра. Фирма ждет вашего решения. Теперь я хотел бы выполнить один приятный долг и представить вас дочери в качестве моего будущего сотрудника.

Его замечание настолько сбило с толку Эдгара, что он затеребил галстук, не зная, куда деть руки.

До сих пор Эдгар с разочарованием думал, что Джейн не пришла. Теперь он вместе с ее отцом через заднюю дверь прошел к лифту, чтобы подняться к ней. Перед ним возникла новая загадка.

Шмидт тихо икал. Когда лифт стал подниматься, он вдруг сказал:

— Комнаты моей дочери находятся на пятом ярусе. У нее немного странный вкус. Общество такого рода ей не нравится.

Почему он рассказал ему это? Эдгар не мог взять в толк, что именно заставляло старого Шмидта представить его своей дочери.

Через широкую стеклянную дверь они вошли в светлую комнату, украшенную множеством цветов. Джейн Шмидт сидела в кресле, погруженная в книгу.

— Джейн, — сказал Шмидт. — Это мистер Уиллинг, наше новое подкрепление.

Джейн подняла голову и удивленно посмотрела на Эдгара. Эдгар поклонился. Одновременно он осознал, что покраснел. Раздосадованный, он стиснул зубы. Его серьезное лицо выглядело замкнутым, почти неприветливым, неприступным.

Он стоял перед ней с руками, сложенными за спиной, и не мог вымолвить ни слова. Она улыбнулась. Все было между ними иначе, чем несколько дней назад. Как уверенно он чувствовал себя в автомобиле!

Тут он увидел ее улыбку и почувствовал себя спокойно и легко.

Она заметила его ответную улыбку. Лицо Джейн помрачнело. Она швырнула на стол книгу, вскочила и выбежала вон. За нею с грохотом закрылась дверь.

Эдгар облизнул сухие губы, некоторое время помолчал, затем глухо произнес:

— Теперь я хочу уйти.

— Это понятно, — фыркнул Шмидт и позвонил слуге, чтобы тот проводил Эдгара до лифта.

— А где, собственно, живет мистер Хантер? — спросил Уиллинг прежде, чем выйти из лифта на свежий воздух.

Лицо слуги было непроницаемым.

— Наверху, — сказал он, — на самом верху, в последнем ярусе. Мистер Хантер любит одиночество.


V


В доме номер три на улице Нахтигаленвег во Франкфурте-на-Майне за гардиной стоит Эдвард Шульц-Дерге. Из окна отчетливо видно, что происходит на улице. Он наблюдает, как Уиллинг расстегивает портфель, как Бертон хватает кипу бумаг и листает, как Уиллинг недоуменно поднимает плечи. За его спиной все время звонит телефон. Шульц-Дерге не снимает трубку. Сегодня праздник, его нет дома. Но телефон вопит и заливается, пробует нервы на разрыв.

— Великий Боже! — стонет Шульц-Дерге. — Когда же этот идиот поймет, что в праздник мне не до деловых разговоров! — Он решает пять раз глубоко вздохнуть и, если телефон все еще будет звонить, снять трубку, потому что уже нет мочи выносить это дребезжание. Вздохи издателя столь глубоки, что лицо его густо краснеет.

Телефон звонит.

— Уф! — раздраженно фыркает Шульц-Дерге. — Это же безобразие! — Он берет трубку, некоторое время нерешительно держит ее в руке и раздумывает, назвать или нет свое имя. Из мембраны ему в ухо кричит знакомый голос, заставляющий его сразу откинуть мысль о чьих-то уловках. Он откашливается и с интересом спрашивает:

— Дорогая, почему ты так волнуешься и нисколько не щадишь мои нервы?

— Ты сам их не щадишь, а почему-то требуешь этого от меня, — возмущается фрау Шульц-Дерге, и он ясно представляет, как она в раздражении кивает головой. «Женщины — это сущее наказание, — думает он. — А моя жена — особенно. Какого черта я тогда на ней женился? Номер в гостинице и брак — ночь и день!»

— Ты приедешь или нет? Нет, ты был и остался шутом, — издевается фрау Шульц-Дерге. — Если бы я не вышла за тебя замуж, ты вполне бы мог клоуном в цирке…

— …зарабатывать деньги, — раздраженно обрывает он ее. — Я знаю, деточка, знаю, что природа одарила меня многосторонними талантами. — «Почему она вообще звонит? Хочет разнюхать, выведать, проконтролировать, не развлекаюсь ли я с Лило или Жаклин, больше ничего. Что за буйные представления у нее о моей истощенной потенции? Она — кобыла, даже хуже — для кобылы у нее маловато мозгов — шакал, ихтиозавр — вот она кто! Рептилия с мозгами курицы».

— Ты совершенно права, — успокаивающе воркует он. — Но дай мне, пожалуйста, поработать. У меня действительно срочные дела.

Убежденная в своей правоте, фрау Шульц-Дерге успокаивается. Она уже жалеет мужа.

— Не раздувай проблему, — утешает он. — Все это я делаю для семьи. Как только закончу, приеду.

Он это делает для семьи. Она понимает его и первая кладет трубку.

Он спешит к окну. Уиллинг исчез, Бертон тоже, а вместе с ним — человек на микропорках и черный «мерседес».

— Конечно, — громко ворчит Шульц-Дерге. — Эта дура всегда звонит в самый неподходящий момент.

Он отодвигает в сторону гардины, рывком открывает окно и выглядывает на улицу. Вот гуляют господин и дама с двумя детьми. Семейная идиллия, не то, что у него. И тут тоже. Позади них бредет по солнечной стороне улицы влюбленная парочка. Легко и уверенно скользит девушка, заглядывая в лицо мужчине, рука которого обнимает ее плечи. На другой стороне улицы — никого.

Только на углу между двумя кустами бузины сидит на скамейке одинокий черноволосый мужчина. Он греется на солнышке. «Холостяк, — догадывается Шульц-Дерге. — Хочет в пасхальное воскресенье взять скромный минимум из того, что предлагает природа».

Шульц-Дерге закрывает окно и несколько минут стоит за гардиной. Ему хочется думать о Лило. У Лило красивое тело.

— Глупости, — бормочет он и семенит обратно к курительному столику.

Он падает в кресло, хватает отчет Уиллинга, пропускает предисловие и начинает читать с первой главы.


VI


Эдгар пишет:

«Я бродил по дому и пытался во всем произошедшем найти смысл, но не мог. Удрученный, я прилег на кровать.

После трех часов сна я пробудился. Мысли мои опять возвратились к событиям прошедшего вечера. Я спрашивал себя, какая связь может соединить труднообъяснимые подробности вечера в одно целое.

Я считался надежным и популярным профсоюзным деятелем. Полевые рабочие уважали и ценили меня. Почему же меня захотели уволить?

Как случилось, что именно Шмидт узнал о предстоящем увольнении?

Для чего он представил меня дочери?

Почему Джейн сначала улыбнулась, а потом выбежала из комнаты?

В задумчивости я пошел на кухню, высыпал в чашку хрустящие кукурузные хлопья, залил их холодным молоком и приступил к своему завтраку.

Услышав шаги, я отодвинул чашку в сторону, выбежал на веранду и увидел, что прибыл почтальон. Среди газет лежало письмо от окружного комитета нашей организации. Я вскрыл конверт — в нем лежало сообщение о моем увольнении.

Три года я возглавлял профсоюз полевых рабочих Ивергрина. Теперь я был уволен чиновниками. Более того, мне сообщали, что руководство округа, выполняя желание многочисленных членов, постановляет исключить меня из профсоюза. В основании для увольнения было указано, что дальнейшее пребывание в профсоюзе агента Фиделя Кастро несовместимо со статусом демократической организации.

Я застегнул на груди рубашку цвета хаки, сунул письмо в карман брюк и отправился в Литтл Гарлем. Профсоюз полевых рабочих за редким исключением состоял из цветных. Несколько недель бастовали поля „Шмидта и Хантера“. На глинистой земле еще была вода, оставшаяся от осенних и зимних дождей.

Перед дощатым домом отца Генри стояла толпа людей. Я чувствовал, как в воздухе витало волнение. Старик залез на крышу. С пафосом проповедника он держал свою знаменитую речь. Его слова, горячие, как искры, сыпались на людей. Казалось, он сейчас взорвется. Увидев меня, Генри махнул рукой.

— Давай наверх!

Я вскочил на крышу. Он сунул мне под нос листок бумаги. Пока я читал, он следил за мной. Меня просто тошнило от этого чтения, я вытащил носовой платок и вытер со лба пот. Чем дольше я читал, тем труднее становилось дышать. Листок имел фирменный заголовок „Шмидта и Хантера“, был адресован Генри Лютеру Шарку и подписан Бертоном.

„Мистер Шарк, — гласил этот листок, — поскольку руководство профсоюза полевых рабочих города Ивергрина и области, начиная с сегодняшней пятницы, решило возобновить работы на полях фирмы „Шмидт и Хантер Лтд“ с повышением зарплаты на 10 центов за один рабочий день, предлагаем Вам в качестве проповедника общины Литтл Гарлема оказать положительное влияние в деле добровольного и взаимовыгодного соглашения сторон и как можно скорее популяризировать упомянутый договор между руководством профсоюза и работодателем“.

У отца Генри буквально стали волосы дыбом.

Я показал ему уведомление о своем увольнении. Он прочел его с угрюмым лицом, прищурив глаза.

Он спросил у меня, когда я получил письмо.

— Час назад, — сказал я и сообщил о том, что произошло прошлым вечером.

— Заговор между миллионерами и нашими боссами в округе, — проворчал старик Генри. — Чисто сработано.

Люди, стоящие внизу, прекратили разговоры.

Я выругался.

— К черту такие решения! Кто их просил об этом?

— Тогда заявим, что они для нас — ничто, — ответил старик Генри.

— И я так думаю! — в ярости воскликнул я. — Профсоюз не просиживает кожаные кресла в бюро и не дымит сигарами. Там сидит дебильная верхушка! Профсоюз — это мы. Будем бастовать дальше. Разумеется, я останусь на своем посту.

Старик Генри заморгал глазами. Собравшиеся молча смотрели на него.

Но он сказал, обратившись лишь ко мне:

— Так не пойдет.

— Что не пойдет?

— Нельзя игнорировать решение боссов.

— Ты помнишь стихотворение Шелли? — спросил я. — Их мало, нас много.

— Все равно так нельзя, — заупрямился он. — Десять лет назад была та же история. Кого-то исключили из окружного руководства. Он настаивал на своем и не поддавался на уговоры.

— Вот видишь, — торжествовал я, — значит, все-таки можно.

— Нет, — сказал он. — Нельзя. Он настаивал на своем, а через два дня его не стало. Так мы и похоронили человека.

— Похоронили?

— Да, он умер. Был сбит автомобилем и скончался на месте.

— Кто его сбил?

— Этого никто не знает. Все случилось ночью, в тумане.

Я подумал о президенте Кеннеди, убитом среди бела дня в Далласе на глазах ликующей толпы.

Через час мы слезли с крыши — сначала я, потом старик Генри. Он оперся на мое плечо.

Собрание постановило принять предложенное повышение зарплаты, но одновременно перейти в наступление и без профсоюза бороться за осуществление гражданских прав.

Старик Генри не таил своей печали.

Мы шагали рядом.

— Почему Меньшиков не вышел? — тихо спросил я.

Проповедник провел рукой по копне седых волос.

— Я считаю, что это собрание не в его вкусе, — сказал он.

Помолчав, он спросил:

— Ты примешь место у Шмидта и Хантера?

Я покачал головой.

— Ни в коем случае.

— Это неумно, — заявил он. — Если ты примешь, ты сможешь, наверное, принести нам пользу.

Я остановился и задумался.

— Возможно, ты и прав. Надо об этом подумать. С новой точки зрения.

Он одновременно остановился и стал уговаривать меня:

— Непременно подумай об этом. Но такое дело — очень опасно. Сам знаешь.

— Прощай, Генри, — сказал я. — Держи ухо востро, старина. — Я уже решил. Займу это проклятое место.

— До скорого! — ответил проповедник и по-дружески дал мне тычка. Он пошел было дальше, но потом еще раз обернулся и посоветовал мне: — Будь осторожен. В этом городе есть большой убийца.

Я подождал, пока он исчезнет за деревьями. „Старик Генри, — думал я, — из той породы людей, которым и в сто лет слишком рано умирать“. Я поражался ему.

Я вдруг осознал, что имею прорву свободного времени. Я присел на полоску цветущего газона рядом с дорогой. Из-под сухой ветки выкарабкался черно-коричневый скорпион. Когда я пощекотал его травинкой, он поднял узкий хвост и выпустил жало в воздух. Если его пощекотать подольше, он так сильно выпустит жало, что в слепом гневе в конце концов попадет в себя самого. Я выбросил былинку. Скорпион исчез между стеблями травы. Я подумал о Бертоне, человеке без души и совести, мысленно увидел его тонкое неподвижное лицо с покрасневшими глазами. „В этом городе есть большой убийца“, — говорил старик Генри. Десять лет назад кто-то не захотел подчиниться чужой воле и погиб. Его сбил автомобиль — коварно, в туманную ночь. У фирмы был план сделать меня „правой рукой“ Бертона. Наверняка фирма знала, что я совершенно неподходящий для этого человек.

Что же тогда могло побудить Шмидта предложить мне это место? Неужели он так твердо уповал на власть Его Величества Доллара, что возомнил, будто все можно купить, даже мои взгляды? Или он замышлял что-то другое? Наверное, существовал человек, который помог бы мне во всем разобраться. Я вспомнил о бывшей „правой руке“ Бертона, Меньшикове, и его просьбе срочно отыскать его.

Я поднялся и дошел до центральной гостиницы. Там я взял такси. Через несколько минут я уже пересекал пустой палисадник Меньшикова. Рядом с домиком был припаркован его грязный автомобиль. Над деревянной дверью обосновался блестящий черный паук. Я вошел без стука и осмотрел весь дом. Когда я уже хотел вернуться, разочарованный, что хозяина нет дома, я увидел Меньшикова в кухне. Он сидел спиной к двери перед открытым холодильником, держа в руке стакан с какой-то выпивкой.

Я откашлялся. Он, вздрогнув, обернулся ко мне с выражением неописуемого ужаса в тусклых глазах.

— Это всего лишь я, — мягко заверил я его. Он постепенно успокоился. — Но на моем месте мог быть любой другой. Открытая дверь даже святого введет в соблазн. Я удивляюсь вашему легкомыслию.

Он жестом пригласил меня войти. Я взял стул и сел рядом с ним. У холодильника царила приятная прохлада.

Он сказал:

— От смерти не запрешься на ключ. Можно забаррикадировать дверь. Но смерть прогрызет все замки. Если запрешься, слышится ужасный шум, когда смерть грызет замок и в него входит. Я хочу избавиться от этого. Поэтому пусть каждый входит и выходит, как хочет. Если на то пошло, пусть я умру неготовым, не подозревающим ни о чем, в своей домашней обстановке, лучше всего перед холодильником и со стаканом в руке, нетрезвым, блаженным и беззаботным.

Я подумал, что вижу призрак, и попытался встряхнуть его:

— Вам надо меньше пить.

— Хуже уже ничего не будет, — сказал он, выпил содержимое своего стакана, скривил лицо и меланхолично продолжил. — Все разлагается. В запое не замечаешь, как это отвратительно. Наша жизнь так устроена, что от отчаяния допиваешься до цирроза печени, а потом топишь в алкоголе свои боли в печенке. — Он вдруг завизжал.

„Допился до белой горячки“, — с омерзением подумал я.

Он снова налил себе и предложил мне выпить, я отказался, но, подумав немного, согласился. Если я выпью с ним, он, возможно, станет более откровенен. Я протянул ему чистый стакан. Он наполнил его до краев.

Равнодушным голосом я сказал:

— Вы празднуете похороны забастовки?

— Мне нечего здесь праздновать, — возразил он. — Что должно происходить в Ивергрине, определяют другие.

— Кто?

— Богу было угодно поставить над нами Шмидта и Хантера, а не меня над ними.

Несколько минут я ломал голову, как лучше всего продолжить разговор. Наконец я начал так:

— Я еще понимаю, когда Шмидт и Хантер идут на крайние меры. Ведь если поля еще неделю пробудут в воде, урожай пропадет. Фирма стоит перед выбором: либо нас поставить на колени, либо отказаться от нынешнего урожая сахарной свеклы. Но то, что в окружном руководстве профсоюза они найдут союзников, мы никак не могли предположить. Меня интересует теперь насколько существование этого союза подкреплено чеками или банкнотами.

Меньшиков затрясся:

— Вы не должны ставить такие вопросы, это опасно для вашего здоровья, опаснее, чем выпивка и марихуана.

Мы выпили. Потом я сказал:

— То, что для фирмы важно видеть в моей должности опытного человека, мне понятно. Но зачем именно меня захотела она поставить на ваше место? Это не умещается у меня в голове. Может, чтобы вырвать у профсоюза зуб?

— Это не главная причина, — медленно произнес он, — хотя и существенная. Желание сделать вас „правой рукой“ Бертона исходит от мистера Шмидта, в этом деле между ним и Хантером нет единодушия.

— И мне так кажется, — громко сказал я. На самом деле ничего подобного мне не приходило в голову. Я удивился, что их точки зрения на меня не совпадают. Что могло заставить Шмидта сделать шутом гороховым такого решительного противника, как я? Но я удержался от вопроса, который вертелся на языке и попытался подъехать к нему с другого конца.

— Кстати, о Хантере. Что он, собственно, за человек? Я слышал, что его характеризуют как убийцу.

— Опять нездоровый вопрос, — неодобрительно проворчал Меньшиков. — Вижу, скоро придет для вас время пахать землю носом.

Я решился идти до конца.

— Поговоривают даже, будто раньше он часто вынимал пистолет.

— Ни о чем подобном я не знаю, — уклончиво возразил Меньшиков и отпил из стакана.

Я сделал то же самое и решил без передышки бомбардировать его вопросами.

— Бели я вас правильно понял, мое влияние на рабочих не было причиной того, что фирма потребовала моего увольнения. Вы только что намекнули о существовании какой-то главной причины.

— Действительно, — признался Меньшиков и заколебался, очевидно, не зная, выложить все начистоту или нет. Наконец он решился на компромисс: — Мисс Шмидт совершенно по-особенному относится к вам.

— Что вы говорите! — В душе я спрашивал сам себя: „Неужели он, как старик Генри, пытается убедить меня, будто она от меня без ума?“

— Да-да, — кивнув, подтвердил он. — Разумеется, это не укрылось от ее отца.

— Этого следовало ожидать, — сказал я, но тут же заметил, что больше не смогу ничего от него добиться. Он замкнулся в себе, хлебал виски и молчал. Наконец он даже захлопнул дверцу холодильника, словно сделал мне намек покинуть дом.

Я встал и сказал:

— Ну, мистер Меньшиков, боюсь, отнимаю у вас много времени. Надеюсь, вы будете, по крайней мере, здоровы. Большего я сейчас вряд ли могу вам пожелать. Не думаю, что вы завоюете большое доверие у ваших новых коллег. Как вы вообще собираетесь работать?

Он пренебрежительно махнул рукой.

— Я поставлю себе письменный стол.

— Хотите судьбы рабочих вершить издалека?

— А вблизи и не стоит, — лениво отмахнулся он. — Человек моего возраста не может позволить себе жить в опасности.

Остановившись возле двери, я еще раз обернулся и сделал вид, будто вспомнил что-то важное.

— Что вы еще хотели спросить? Зачем меня пригласили к себе?

— Пригласил? — неуверенно повторил он. — Ах да, вчера вечером. Чтобы посоветовать вам принять предложение мистера Шмидта. Но вы, по-моему, уже решили.

— Разумеется, да, — подтвердил я. — Только почему вы захотели посоветовать мне это?

Он печально посмотрел на меня. Его движения стали тяжелыми — сказывалось действие алкоголя.

— Богу было угодно поставить над нами Шмидта и Хантера, — произнес он, как в бреду. — Кто не склоняется перед волей Всемогущего, неизбежно погибает.

— А кто склоняется, получает вечную жизнь?

Меньшиков покачал головой:

— Нет, но он умирает медленно, постепенно. Он разлагается в живом теле.

Я пошел домой, мне хотелось побыть одному. Вопреки всем привычкам, я лег, закрыл глаза и закурил, чтобы лучше думать. Что, в сущности, я узнал нового? Во-первых, окружное руководство профсоюза полевых рабочих оказалось лакеем „Шмидта и Хантера“. Во-вторых, Меньшиков чувствовал себя не в своей шкуре, он „разлагался в живом теле“. В-третьих, если для Шмидта важно держать меня в ежовых рукавицах, причина этого не в том, чтобы ослабить профсоюз, а скорее, потому что мисс Джейн „совершенно по-особому относится ко мне“.

Я загасил сигарету, вскочил на ноги и твердо решил разгадать эту загадку. Автомобиль привез меня туда, откуда я должен был начать — в центр города, через площадь Линкольна, мимо обувного магазина „Антиблистер“ в аристократический Ивергрин. Сгорая от волнения, я добрался до вымощенной металлическими плитами площади, сверкавшей вокруг спирального дворца Шмидта и Хантера.

Мистер Шмидт встретил меня на седьмом ярусе. Переваливаясь с боку на бок, он вышел ко мне через стеклянную дверь.

— А, это вы, — фыркнул он. — Похвально, что вы пришли.

— Я уже решил, — заявил я. — Я принимаю ваше предложение.

Шмидт вроде бы обрадовался. Он вызвал Бертона.

— Вот, — сказал он входящему менеджеру. — Вы можете поздравить мистера Уиллинга. Он принимает наше предложение.

— Отлично, — сухо отозвался Бертон. Несложно было заметить, как я ему противен, он, правда, и не скрывал своих чувств.

Шмидт предложил мне сигарету, я отказался, и он провозгласил:

— Завтра начинается ваша служба. Я ожидаю от вас железной дисциплины и безусловной лояльности. Во всем, что вы думаете и делаете, ставьте впереди всего интересы фирмы. Для начала вы поработаете в Ивергрине. Позднее у вас будут другие обязанности. Вы будете представлять „Шмидта и Хантера“ за границей.

— Не могли бы вы поближе остановиться на этих планах? — попросил я. — Здесь все говорят загадками.

— Кто говорит загадками? — спросил Бертон, опережая Шмидта.

— Все: мистер Шмидт, мистер Бертон, мистер Меньшиков.

— Не ходите к Меньшикову, — сказал Бертон. — Это опасно для вашего здоровья.

— Не подозревал об этом, — ответил я, — но теперь буду знать.

— Тогда дело пойдет на лад, — пробурчал Бертон. — А теперь ступайте-ка вниз.

— У меня такое же желание, — отозвался я.

Когда Бертон вышел, толстый Шмидт кивнул мне — меня на сегодня отпустили. Но я вовсе не собирался уходить и поэтому сказал:

— Впрочем, мистер Шмидт, если возможно, я бы хотел обменяться парой слов с мисс Джейн. Я подумал, что надо извиниться за мое вчерашнее поведение.

— Ну вы преувеличиваете! — ободряюще заметил Шмидт; он нажал на маленький рычажок из слоновой кости и сказал:

— Джейн, мистер Уиллинг здесь. Ему кажется, будто он был виноват перед вами вчера вечером и хочет извиниться. — Джейн немного раздражена, — предупредил он меня. — Она плохо спала. Учтите это. Ее апартаменты находятся двумя ярусами ниже.

Я пообещал проявить снисхождение и откланялся.

В коридоре стоял Бертон. Он, очевидно, ждал меня. Когда я вошел в лифт, он посоветовал мне:

— В самом деле, будьте осторожны. Я недавно это понял. У крошек бывают иногда капризы. На днях одна сбежала от нас с бешеной скоростью.

— Прекрасный лифт, — со вздохом ответил я и попытался принять заискивающий вид.

Бертон небрежно отмахнулся.

— Наши лифты многое выдерживают. И этот выдержит. Только тому бедняге, который рухнет с лифтом вниз, ничем уже не поможешь. Пусть это послужит вам уроком. Было бы жаль погубленную молодую жизнь, да и нам неприятно подбирать потом останки.

Я утешил его, уверив, что я не самоубийца, и спустился на пятый ярус.

Мое сердце бешено колотилось, едва ли не сильнее, чем вчера вечером. В своем докладе о себе я упомянул о поездке с мисс Шмидт и о ссоре с теми тремя типами, которые посмели к ней приставать. Когда ее телохранитель сильно удивился, я почувствовал себя давним приятелем Джейн. Во мне проснулась уверенность в себе, даже дерзость немножко пофлиртовать с ней. Вследствие всего этого мое чувство к Джейн стало еще сильнее, и я обеспокоился, так как подумал, что вряд ли стоит строить радужные надежды. Я не видел шансов для себя, искал близости Джейн и боялся ее. Вспомнив о словах старика Генри, будто она меня обожает, я только еще больше встревожился. Я казался сам себе маленьким мальчиком, беспомощным и слабым, и моя гордость не уравновешивала это чувство.

И вот я стоял возле лифта. Скованность, которую я ощущал в прошлый вечер, прошла. Джейн, по-видимому, показала свое настоящее лицо. Разве я вчера не увидел, какой она была в действительности: капризной, изменчивой, истеричной, как избалованная принцесса?

Она встретила меня в немыслимо плохом настроении.

— Садитесь, — не взглянув на меня, холодно сказала она.

Я захотел отомстить за себя и заговорил:

— Мисс Джейн, хотя вы самая богатая девушка Ивергрина…

— Оставьте меня в покое, — оборвала она меня. — Кто я есть, я и сама знаю. Вам не надо напоминать мне об этом!

Я был влюблен в нее, но от манеры, с которой она обходилась со мной и вчера, и сегодня, во мне поднялось возмущение.

— Дайте мне спокойно договорить, — довольно резко возразил я. — Вы самая богатая девушка Ивергрина, но это не дает вам прав обращаться со мной, как с глупым мальчишкой. Я ведь вежлив с вами, во всяком случае, не так груб, как вы.

— Вот именно, — отозвалась она, спокойнее, но все еще достаточно резко, чтобы рассердить меня. — Вы слишком вежливы. Раньше вы были холодны и недоступны. С тех пор, как вы продали себя Бертону, вы помягчали, как масло. Вчера вечером вы даже разыгрывали роль сентиментального юноши.

— Вы жалуетесь, что я перестал быть холодным и недоступным? — спросил я не только с яростью, но и с удивлением. — У вас будет возможность узнать меня с совершенно другой стороны. Это я вам обещаю. Если я, в виде исключения, был к вам расположен, для этого существовали свои причины.

— Конечно, — ответила она. — И я так думаю.

— Если бы вы жаловались, что раньше я был слишком невежлив с вами, я бы понял вас; но что вы упрекаете меня в вежливости — это выше моего понимания.

Она отвернулась. Я вроде должен был ее возненавидеть, но я еще раз попытался уговорить ее:

— Сделайте мне наконец одолжение — сойдите со своего высокого трона.

— Я не сижу на высоком троне, — надменно возразила она.

— Вы упрямы, как ослица, иначе вы бы объяснились со мной. Как, по-вашему, почему я вчера вечером был с вами вежлив?

Она откинула назад голову.

— Потому что с вами говорил мой отец.

Я с недоумением посмотрел на нее.

— При чем тут это?

— Потому что кто-то, мой отец или Бертон, сказал вам… — Она встала и сделала шаг ко мне. — Потому что один из них потребовал от вас на мне жениться. Если кто-то хочет стать богатым, он может вести себя и повежливее.

Меня словно окатили ведром ледяной воды.

— Жениться? — в изумлении пролепетал я. — Как вообще мог ваш отец предлагать мне такое?

Она снова села. Я тупо уставился на нее и, как оглушенный, шатаясь, побрел по комнате. В этом доме, кажется, все сошли с ума. Мне ужасно хотелось глотнуть свежего воздуха. Перед дверью я обернулся и заметил, что она смотрит мне вслед.

Наши взгляды встретились. Она показалась мне теперь маленькой и беспомощной.

— Нет, — спокойно сказал я. — Об этом вчера вечером не было сказано ни слова. Клянусь вам. Если я был холоден с вами, то… потому, что вы мне нравились. Это меня злило. Я хотел показать вам, что вы — самая богатая девушка Ивергрина — лично мне в высшей степени безразличны. Вчера, мне кое-кто сказал, что вы меня всегда… Я знал, что это неправда, но считал, что тоже вам нравлюсь. Возможно, поэтому я вел себя по-другому.

Она долго смотрела на меня. Потом улыбнулась.

Когда я подошел к ней, чтобы попрощаться, она вдруг заявила:

— Я не люблю своего отца. Я вообще не люблю ни одного человека. Все лживы, жадны и коварны.

— Все?

Она снова улыбнулась и прошептала:

— Почти все.

— Мисс Джейн, — твердо сказал я. — Не окажись вы дочерью мистера Шмидта, я бы объяснил вам, почему принял место в фирме „Шмидта и Хантера“.

Она снова подняла на меня глаза.

— Но я так не сделаю, — продолжил я. — Позднее вы, возможно, это поймете. Впрочем, вернемся к Бертону. У меня сложилось впечатление, что он не слишком приветливо со мной говорил. Может быть, вы объясните, почему? С другой стороны, он все-таки хочет, чтобы я здесь работал. Недавно он грубо угрожал мне.

Она все еще глядела на меня.

— Он сказал моему отцу, что ценит ваши личные качества, но вы, по его мнению, не должны вести себя, как слон в посудной лавке.

— Как слон в посудной лавке?

— Недавно вы так исколотили двух служащих фирмы, что они все еще не вполне оправились.

Я онемел. Неужели Джейн рассказала, что бил их я?

Она покачала головой.

Бели не она и не я, значит, Бертону доложил кто-то из этих типов. Но неужели их доверие простирается так далеко, что они готовы рассказывать ему даже о своих позорных провалах?

— Теперь я вообще ничего не понимаю, — сказал я.

Она засмеялась и ответила моими собственными словами:

— Позднее вы, возможно, это поймете.

Я шумно выдохнул воздух. После небольшой паузы, пытаясь найти разрешение загадки, я спросил:

— Вы рассказали мне, что вашему отцу очень хотелось выдать вас замуж за этого идиота — Малыша. Теперь все обстоит не так, да?

— Да, — ответила она. — Теперь не так.

— А почему?

— Потому что я не выйду за него замуж. Мой отец знает это.

Я помолчал немного, прежде чем отважиться спросить.

— И вы считаете, будто ваш отец остановил свой выбор на мне?

— Я не считаю, я это знаю.

— А вы не могли бы мне объяснить, как ему пришла в голову такая забавная идея?

— Вы находите эту идею очень забавной?

— Не пытайтесь смеяться надо мной, — предостерег я ее. — Если кто-то так поступает, я порываю с ним все отношения. — Я понял, что мой визит вежливости затянулся и заторопился. — До свидания, мисс Джейн.

Я так сильно пожал ей руку, что она вскрикнула и присела.

В приподнятом настроении я взлетел на два яруса выше, вторгся к мистеру Шмидту и заявил:

— Хочу вам только сказать, что у вас необычайно симпатичная дочь.

— Вы находите? — пробормотал он. — Вы находите? — Он не счел нужным сказать что-либо еще.

Лифт поднимался на самый верх. „Там живет мистер Хантер, — думал я. — Он обходится без болтовни и любит одиночество“».

Шульц-Дерге отложил записки Уиллинга. Нужно сделать паузу, чтобы в полной мере осмыслить прочитанное.


VII


Услышав позади себя урчание мотора тяжелого «мерседеса», Эдгар прижимается спиной к фасаду домов. Улица узкая. Бертон старается не покидать проезжей части. Но вот колеса оказываются на тротуаре. Расстояние между кузовом машины и домом уменьшается настолько, что в лицо Эдгара ударяет порыв ветра. Теперь он с уверенностью осознает, что борьба между карликом Уиллингом и гигантом «Шмидт и Хантер» вступает в новую фазу. Бертон не удовлетворяется теперь преследованием и угрозами. Решено его убить. Здесь, во Франкфурте.

Шум мотора ослабевает. В облаке пыли «мерседес» сворачивает за угол.

«Если бы я в последний момент не отпрыгнул в сторону, — думает Эдгар, — лежал бы сейчас с переломанными костями на мостовой». Эта мысль побуждает его повернуть голову. В двадцати шагах от него следует толстощекий тип с водянистыми глазами и одутловатым лицом. Эдгар ненавидит этого человека, ненавидит так сильно, что хочет подождать, пока тот окажется в пределах досягаемости. Тогда человек с подошвами из микропорки больше не сможет плестись за ним хвостом, и Бертону придется одного из солдат своей гвардии отвозить в больницу в тяжелом состоянии.

Однако, когда Эдгар останавливается, толстощекий делает то же самое. Он рывком поправляет галстук, осматривает свои ногти, глядит на часы и делает вид, будто кого-то ждет. Эдгар не спеша бредет назад. Вдруг человек на микропорках тоже трогается с места. Их роли поменялись: Эдгар — преследователь, толстощекий — преследуемый. Оба ускоряют шаг и наконец начинают бежать. Расстояние между ними постепенно сокращается. «Этот темп он долго не выдержит, — ликует Эдгар. — Сейчас он начнет задыхаться, и я его сцапаю».

Наверняка все бы так и кончилось, не услышь он снова мягкий рокот машины Бертона. Эдгар быстро прыгает в дверную нишу. Мимо мчится черный «мерседес». Эдгар замечает упругое движение кузова. Два колеса переезжают узкий тротуар.

Когда шум мотора затихает, Эдгар покидает свое укрытие. Тем временем толстощекий отбежал на приличное расстояние. Он стоит на углу и смотрит в его сторону.

Улицу пересекает женщина с детской коляской. За ней ковыляет старик. Полдень, солнце радуется, что настало время ему светить, птицы празднуют медовый месяц. Кто-то может себе позволить поехать на загородный пикник или съесть в ресторане пасхальные отбивные; тот, кого особые обстоятельства держат дома, утоляет свой голод яичницей или куском баранины. Только немногие в этот час катят по улице коляску с ребенком или ковыляют с клюкой по горячей мостовой. Или ездят на «мерседесе» по переулкам.

«Нужно попытаться проникнуть в жилые кварталы, — говорит себе Эдгар. — Там будет гораздо безопаснее. Кроме того, я договорился о встрече с Вендлером в „Вечной лампаде“. Ресторан находится в центре». Он решает идти в наугад выбранном направлении.

Толстощекий снова приближается к нему. Повторяется прежняя история. Когда Эдгар убегает, чтобы увеличить расстояние, появляется автомобиль Бертона и заставляет ждать, пока человек на микропорках подойдет поближе. Если Эдгар бежит за своим преследователем и расстояние между ними сокращается, опять появляется «мерседес» и принуждает снова ждать, пока расстояние увеличится.

Дойдя, до угла улицы, Эдгар видит на другой стороне человека. Эдгар сворачивает направо, незнакомец держит тот же курс. Бросается в глаза, что этот человек следует за ним по другой стороне улицы, словно спутник, и, очевидно, желает, чтобы промежуток между ними не увеличивался и не уменьшался. На углу улицы он на минуту застывает, словно для того, чтобы Эдгар получил преимущество. Эдгар, однако, не идет на это, и его спутник — молодой человек с гладкими черными волосами — видит, что решение не состоялось и продолжает путешествие по следам Уиллинга опять-таки по другой стороне улицы. Если Эдгар выбирает левую сторону, черноволосый идет по правой, если Эдгар пересекает шоссе, черноволосый делает то же самое, только ему навстречу.

Странно, но помимо необычного поведения, Эдгар замечает, что черноволосый человек ему, оказывается, знаком. Чем дольше он наблюдает за ним, тем больше убеждается, что уже видел его. Когда Бертон проезжает мимо — не очень близко, так как ему навстречу едет другой автомобиль, — черноволосый резко поднимает голову и Эдгар узнает человека, сидевшего на скамейке с газетой на Нахтигаленвег. Шульц-Дерге тогда стоял наверху возле окна, отодвинув в сторону гардины, пока Эдгар передавал Бертону оригинал и две копии. Издатель достаточно сильно нервничал и не заметил, что третий экземпляр держит в руках. Это укрылось от Бертона и толстощекого, ведь Эдгар побудил их встать спиной к вилле. Когда Эдгар ушел, Шульц-Дерге исчез, гардины снова закрыли окна, человек на скамейке поднял голову. «Хорошо, что там сидел не Бертон и не толстощекий, — подумал тогда Эдгар. — Этому холостяку безразлично, держит или нет Шульц-Дерге в руках мою третью копию». Когда Шульц-Дерге отошел, Эдгар облегченно вздохнул. Хорошо, что все прошло так гладко, теперь можно привести в исполнение смертный приговор.

Но оказалось, что смертный приговор «Шмидту и Хантеру» бумерангом вернулся к нему самому.

Они знают, что третья копия осталась у Шульца-Дерге. Они найдут способ ее снова заполучить. Но в голове Эдгара Уиллинга осталось содержание его записей, которое в любой момент он сможет воспроизвести на бумаге. Он уже доказал Бертону, что ему нельзя верить и что он хочет продолжать борьбу против «Шмидта и Хантера» всеми средствами и со всей решительностью. Поскольку Бертон все же не может навсегда остаться во Франкфурте для слежки за каждым шагом своего заклятого врага, решено было его — Эдгара Уиллинга — отправить на тот свет. Потом Бертона оправдают, а «Шмидт и Хантер» избегнут смертельной опасности.

Что будет с Джейн?

Он не имеет теперь времени строить догадки о дальнейшей судьбе Джейн. Снова появляется черный «мерседес». На этот раз он движется ему навстречу. За несколько метров до него машина Бертона выезжает на тротуар вплотную к домам. Эдгар сразу предусматривает этот маневр, как только появляется этот черный монстр. Огромными шагами он покрывает расстояние до ближайшей двери дома. Юркнув в нее, он оказывается в безопасности.

Он опять перехитрил Бертона. Но даже если ему удастся пробиться к гостинице в Бергене или к «Вечной лампаде» — что он выиграет? Теперь он почти верит, что Меньшиков был прав, когда говорил:

— Если твоя судьба решена, ты не сможешь никуда убежать от смерти. Возможно, ты пройдешь расстояние, возможно, даже большое расстояние. Хотя улица такова, что ты можешь долго по ней идти, но ее конец приведет тебя в пропасть. Существует бесконечно много возможных путей к смерти. Один умрет в результате несчастного случая, другой отравится испорченным мясом, третий упадет в шахту лифта, но никто не избежит смерти, если его решено убить.

Эдгар смотрит на часы. Он думал, что прошло гораздо больше времени. До встречи с Вендлером остается еще два часа. Вендлер — интересный человек, пятидесятилетний преподаватель истории, единственный, кому Эдгар доверился за свое недельное пребывание во Франкфурте. Завсегдатай «Вечной лампады».

Скоро там будет танцевать Меньшикова, дочь того самого Меньшикова. Бывают же совпадения…

Он снова выходит на улицу.

Бесцветная, пыльная мостовая. Дома греются под весенним солнцем. Через сто метров квартал кончается. За ним тянется широкое, зеленеющее дружно взошедшей пшеницей, поле. Вместо центра Эдгар очутился на периферии. Он видит зеленые стебли и с удивлением ощущает, что их аромат иной, чем у всходов риса в Техасе или Луизиане, и это пробуждает в нем воспоминания о детстве.

Вдоль поля бежит немощеная разбитая дорога. На горизонте темнеет лесок. На противоположной стороне улицы стоит черноволосый человек, которые теперь зажег сигарету и, видимо, пока не решил, куда ему идти дальше.

«Я пойду по полевой дороге, — решает Эдгар, — она так узка, что парень не сможет сопровождать меня. Ему придется оказаться либо впереди меня, либо сзади, и в моих силах заставить его сделать то или другое. Если я поверну налево, он будет впереди меня, если сверну направо, он окажется позади. Но, поскольку мне чертовски неприятно иметь кого-то за спиной, я пойду налево».

Он шагает к черноволосому. Тот выбрасывает сигарету и одновременно отступает. Едва Эдгар проходит тридцать шагов, как из-за угла появляется человек на микропорках.

Наверное, скоро вечер. Эдгару хочется сидеть за столом с Вендлером и дышать атмосферой безопасности.

Справа от дороги простираются поля, слева — сады. Ветер доносит отчетливый шорох, голоса, раздающиеся, по-видимому, из леса. Поля пусты. Воробьи клюют комья конского навоза.

В саду смеется маленькая девочка, она визжит от восторга.

— Мама! Мама! Смотри, что принес пасхальный заяц!

Ее мать отдыхает в шезлонге среди листвы деревьев, женщина сидит, прикрыв голову газетой.

— Какой он хороший, все дарит нашей милой девочке. Ну, поищи еще немножко, Анжел-Астрид, дай твоей мамочке чуть-чуть подремать.

Анжел-Астрид ползет в крыжовник, расцарапывает себе ручки и возмущенно ругается:

— Какой глупый крыжовник!

Между цветочными грядками стоит толстый человек, облаченный в потрепанные старые брюки, и курит трубку. Поливая сад, он держит в руке шланг и равномерным дождем орошает грядки.

Эдгар мог бы часами стоять возле калитки сада и смотреть, как Анжел-Астрид во второй или третий раз принимается искать пасхальное яйцо, как дремлет молодая дама, накрыв лицо «Франкфуртер Альгемайне», как мужчина с трубкой во рту поливает грядки.

Но автомобиль Бертона уже выруливает на разбитую дорогу. «Если он проедет здесь, не коснувшись садовой ограды и не оказавшись на поле, он — первоклассный шофер», — думает Эдгар. Он уже представляет, как мощная сила бросает его на землю и его тело переезжает огромное черное чудовище.

Он рывком открывает садовую калитку. Шум мотора смешивается с пронзительным скрежетом ржавых петель.

От страха Анжел-Астрид забывает, что она пришла в сад искать пасхальные яйца. Господин в поношенной одежде вынимает изо рта трубку. Струя воды вдруг оказывается предоставленной самой себе и с шумом падает на листву деревьев. Несколько брызг попадают на «Франкфуртер Альгемайне», заставляя даму прервать отдых.

— Простите, — говорит Эдгар. — Я ошибся калиткой.

«Мерседес» катится уже немного впереди. «Повернуть здесь он не сможет, — думает Эдгар. — Ему придется переезжать поле. Если он так не сделает, я перелезу через следующий забор».

Черноволосый бредет впереди него, толстощекий плетется позади. Они взяли его в клещи.

Чуть подальше, впереди, боковая дорога убегаете лесок, из которого все еще, теперь уже громче, звенит множество голосов. Возле перекрестка, расставив ноги, скрестив перед грудью руки, как боксер-победитель, стоит человек.

У Эдгара есть выбор: идти по главной дороге, которая в лучшем случае приведет обратно в город, или свернуть на боковую дорогу, в лесок. Там Бертон не сможет его преследовать. Между стволами деревьев, наверное, найдется возможность стряхнуть с себя обоих преследователей или одного из них отдубасить так, чтобы другой мечтал бы стать совсем маленьким и радоваться, если он ни Уиллингу, ни Бертону не попадется на глаза. Эдгар безнаказанно сделал бы крюк, вернулся во Франкфурт, встретил Вендлера, предупредил Шульца-Дерге и дождался Джейн.

«Вряд ли он свернет на боковую дорожку» — считает человек, стоящий на развилке со скрещенными перед грудью руками. Теперь они пойдут за ним втроем: черноволосый, человек на микропорках и боксер-победитель.

Если Шмидт и Хантер решили прикончить человека — ничто им не помеха. Как выражается Бертон: люди относительно дешевы в Германии. Дешевы по сравнению с ценой, которую должен заплатить Уиллинг, и по сравнению с прибылью, которую получит фирма.

Эдгар тяжело ступает по полю. Зеленеют всходы. Душный запах смешанной с навозом земли.

На опушке леса поднимается облако пыли, парит над верхушками деревьев, оседает и движется к нему.

Как сказал Меньшиков? Если Шмидт и Хантер решили, что ты должен умереть, ты не избежишь смерти. Любая улица, будь она какой угодно длинной, приведет тебя в пропасть.

Окажись он пессимистом, он бы сказал; мое положение безвыходно. Так или иначе фирма будет преследовать меня и в конце концов доконает. Ни один человек мне не поможет. Ни Джейн, ни я сам, ни полиция. Полиция считает, будто я временами страдаю манией преследования. Даже если я доберусь до президента, меня посадят в автомобиль, доставят в аэропорт и отошлют в Техас. Если повезет, моя жизнь окончится в санатории для психов, если не повезет — еще раньше. Возможно, я вообще не дойду до полиции. Если я предпочту побежать в лесок и повести за собой троих преследователей, в итоге получу то же самое. Если они вооружены, мировая статистика пополнится еще одним случаем вооруженного нападения. Если нет, у меня есть шанс вывести из строя всех троих. Но потом я встану перед выбором: повеситься на первом же дереве, идти в полицию или забиться в какой-то укромный угол. Но от Шмидта и Хантера надолго никто не прятался. Их власть почти безгранична. Следовательно, так или иначе фирма все равно меня погубит.

Но Эдгар не пессимист. Он никогда не верил старому Меньшикову. Он и теперь ему не верит. Поэтому он шагает навстречу облаку пыли. Оно отделяется от опушки леса и сдвигается на тропу.


VIII


Как же говорил Меньшиков?

Из бетонного дворца Шмидта и Хантера Эдгар снова зашел к Меньшикову. Он решил осведомиться, что означают слова Бертона: ходить к Меньшикову опасно для его, Эдгара, здоровья.

Меньшиков утверждал:

— Если ты у Шмидта и Хантера попадешь в немилость, дела твои плохи. Тогда тебе ничто больше не поможет.

Меньшиков отпил глоток из бутылки.

— Приведу пример, — прокряхтел он и снова отпил; его глаза остались тусклыми. — Например, ты должен умереть.

Возможностей умереть бесконечно много. Один умрет в результате несчастного случая, другой отравится испорченным мясом, третий упадет в шахту лифта, но никто не избежит смерти, если решено, что его убьют.

Эдгар покачал головой:

— Эта философия мне не нравится. По-моему, вы слишком пессимистичны, вы парализуете собственную волю — это вас и погубит. Что касается меня, и привык защищаться. Когда на меня нападают, я отражаю атаку.

— Будучи молодым, я думал так же, — торжественно провозгласил Меньшиков. — Я был офицером и отбивал нападение. Когда я заметил, что нет больше шансов бороться, я сбежал. Я пересек Атлантический океан, чтобы, по крайней мере, спасти свою свободу. Но годы укатали меня. Они всех укатывают. Я научился только одному: человек должен повиноваться, ведь сопротивление ни к чему хорошему не приведет, особенно у «Шмидта и Хантера». Фирма сильнее всей армии с пушками. Ее власть безгранична. Она питается долларами. Против этого ты бессилен. С долларами они загонят тебя в ловушку.

Эдгар прошел через неприбранную кухню.

— Мне кажется, вы слишком много пьете. Вам мерещатся призраки.

Меньшиков снова выпил, вытер губы и прохрипел:

— Я пью не много, а слишком мало. Если бы я пил достаточно, я бы не гнил живьем.

Уиллинг оглядел его с ног до головы. Все это он уже слышал. Этот человек, как испорченная пластинка, его мысли спотыкаются на поцарапанном желобке.

Меньшиков встал, подошел к окну, закрыл его и снова сел. На его впалых щеках появился слабый румянец.

— Не верьте сказкам с моралью в конце. На это ловят только дураков. Все идеалы — хлам, одна только ложь. Пока ты молод, обманываешь сам себя. Кем же я стал? Посмотрите на меня. Я созрел для удобрения земли. Когда я понял правду, было уже поздно. Вы тоже однажды все поймете и тоже слишком поздно.

— Мистер Шмидт сказал, что фирма хочет послать меня за границу? — уклончиво спросил Уиллинг.

— Если мистер Шмидт это сказал, так и будет.

— Значит, я не буду «правой рукой» Бертона?

— Вы будете представлять интересы фирмы за границей и вести семейную жизнь. Мистер Бертон поначалу немного натаскает вас. Свою «правую руку» он подыщет себе сам.

— А почему я должен вести семейную жизнь?

— Мистер Шмидт ничего не предпринимает просто так.

Эдгар вплотную подступил к Меньшикову и глухо произнес:

— Я обязан жениться на его дочери, не так ли?

Меньшиков глотнул из бутылки.

— Так оно и будет, — невнятно промямлил он.

— Но почему именно на его дочери?

— Это вы спросите лучше у нее самой.

Эдгар встал.

— Я ухожу. Почему Бертон не желает, чтобы мы поддерживали контакт?

— Мистеру Шмидту очень хочется видеть свою дочь замужем. Поэтому он боится за ваше здоровье.

— А не за ваше? Чего он боится?

— Вашего любопытства и моей болтливости.

— Я считаю эту фирму чудовищно бессовестной организацией.

— Сначала и я так считал.

— Сначала? — спросил Эдгар. — А теперь?

— Не стройте чрезмерных иллюзий о моей болтливости, — огрызнулся Меньшиков. — Вы далеко заходите с вашим любопытством, вы еще не знаете жизни.

Поколебавшись, Эдгар спросил:

— Но как вы могли жить, будучи «правой рукой» этого Бертона?

— Позднее вы и это тоже поймете.

— Можно мне прийти к вам снова?

— Не тратьте попусту время.

— Вы боитесь?

— Я созрел для могилы, но я боюсь.

— Что же еще худшее может произойти?

— Меня могут приговорить к смерти. Возможно, и вас тоже.

— И что вы тогда будете делать?

— Ждать.

— Чего?

— Смерти.

— И ничего не предпримете?

— Нет. Я буду бояться и ждать.

— Почему вы ничего не предпримете?

— Бесполезно.

— И вы не убежите?

— Никогда. Если суждена смерть, никто не избежит ее. Я буду сидеть перед холодильником, пить виски и ждать.


IX


В тот вечер, выйдя от бывшего сотрудника Бертона, на пути к дому старика Генри, Эдгар размышлял о разговоре с Меньшиковым и не понимал, в какой степени виноват алкоголь в его странных идеях. Прежде всего, Уиллинг не верил, что Бертон или кто-то еще всерьез может решить убить его.

С тех пор прошло несколько дней. Повинуясь обстоятельствам, он поменял место жительства, уехал из Ивергрина во Франкфурт-на-Майне и порядочно поумнел. Но в одном и поныне он резко расходился с Меньшиковым. Нужно наносить ответный удар, защищаться. Он прошел суровую школу профсоюзного деятеля. Никогда он не будет сидеть перед открытым холодильником, пить виски и безропотно ждать конца, он нанесет ответный удар по противнику, потверже и побольней. Он не знает, куда приведет его улица, но и сегодня он не верит, что на финише его ждет холодное, окончательное уничтожение.

В облаке он видит людей, пестрые одежды, белые лица, частью бодрые, частью усталые, сияющие глаза, грязную обувь, покрытую полевой пылью. Сотни людей отделяются от опушки леса — мужчины, женщины, молодые, старые; впереди них огромный транспарант: «Мы хотим жить, а не сгорать заживо. Атомную бомбу — вне закона! Мы против войны! Присоединяйся к нам!»

И он присоединяется, шагает позади транспаранта, слышит молодой голос:

— Такого пасхального марша до сих пор еще не было, друзья!

Просыпаются воспоминания о демонстрации в Вашингтоне. Август тридцать шестого, песни, оптимизм, решительно настроенные люди. Он чувствует, что теперь не одинок. Вокруг него люди, шествие, которое кажется бесконечным, так как из леса на проселочную дорогу выступают широкие колонны людей.

Буря сметает с пути трех преследователей: человека на микропорках, черноволосого и коренастого, похожего на боксера-победителя. Они сразу пробираются к транспаранту, но среди сотен — или уже тысяч? — они неуклюжи и беспомощны, как дети.

Эдгар ощущает силу этих людей. Ее излучают глаза, она звучит в песнях, разносящихся над зелеными всходами вплоть до садов. Он поворачивает голову, смотрит в лица слуг Бертона, опустошенные и бледные.

Он чует запах сирени, цветущей за оградами садов; она охватывает душистым облаком демонстрацию тысяч людей.

Теперь люди идут по главной дороге. Вдали виднеются кирпичные крыши домов на окраине. Вскоре, окруженный со всех сторон людьми, он бежит по улицам Франкфурта и, с тех пор, как он находится в городе, впервые с уверенностью осознает, что он не одинок.

Ему чудится, будто сидит он в церкви Литтл Гарлема. Проповедник Генри обещает счастье второго пришествия Спасителя, и аплодисменты, нарастающие крики верующих поднимаются над крышей, как ураган, проносящийся над Ивергрином и разбивающий ворота железобетонного дворца.

Подняв голову, он замечает, что демонстрация движется к центру. Здесь он знает каждую улицу. Через четверть часа он обнаруживает справа красноватую висячую лампочку, примету «Вечной лампады».

Толпа извивается змеей мимо припаркованных автомобилей. Эдгар как во сне достигает входа, проходит через двери и видит в заднем левом углу Вендлера, сидящего за столиком с женщиной. «Размалеванная красотка, — думает Эдгар. — Волосы — как высушенные водоросли, лицо — как корзиночка со взбитыми сливками, жирное, морщинистое… Где он такую откопал?»

— Здравствуйте, господин Вендлер, — приветствует он Вендлера, кинув недоверчивый взгляд на размалеванную даму. — Я должен извиниться, я на полчаса опоздал.

— Это не страшно, — успокаивает его Вендлер. — Здравствуйте, господин Уиллинг, эта дама пытается помочь мне провести время. Благодаря ей я потратился на два мартини. Теперь закажите ей еще одно. Думаю, потом она сделает нам одолжение, оставит меня с вами наедине, поскольку прибыли три новых гостя.

Эдгар поворачивает голову и смотрит, как толстощекий, черноволосый и коренастый мужчина, похожий на боксера-победителя занимают столик у входа.


X


Шульц-Дерге наливает себе коньяк. На письменном столе лежит отредактированная повесть Уиллинга. Если она появится во франкфуртской «Вспышке», дела «Шмидта и Хантера» плохи. Наверное, найдется достаточное количество людей, которые на основании этих фактов возбудят уголовное дело против американской фирмы. Большая часть европейских покупателей потеряет к ней доверие. «Шмидт и Хантер» не проглотит «Мьюзик-Эндерс», и «Вспышка» — в честной конкуренции с «Франкфуртской вечерней звездой» — будет и впредь добиваться благосклонности читателей. «Помимо прочего я, наконец, справлюсь со всеми неприятностями», — говорит себе Шульц-Дерге, с удовольствием втягивая в себя тяжелый, удушливый дым сигары. Этот смешной тип на «мерседесе», разумеется, любой ценой помешает выходу повести и — если придется — будет шагать по трупам. Но, как только появится повесть, и будет выпущен кот из мешка, «Шмидт и Хантер» воздержится от применения насилия, ведь новое преступление только подольет воды на мельницу Уиллинга.

Шульц-Дерге берет третью копию и прячет ее в письменном столе под стопами копировальной бумаги. «Это золото, — думает он, — чистое золото. Если события будут развиваться по программе, бомба взорвется в среду. Будет чудовищный грохот. Весь мир навострит уши. Мы выпустим специальный номер гигантским тиражом. „Вспышка“ пойдет нарасхват».

А теперь Шульц-Дерге поедет на Майн, чтобы в кругу семьи, и, прежде всего, в обществе Рикардо, его позднего ребенка, отпраздновать Воскрешение Господа. Нужно взять такси. Его светло-серым «рено» завладела жена.

Заказав по телефону такси, он набрасывает на плечи пальто, запирает на ключ дверь квартиры, дверь дома и ворота сада. Не спеша направляется к углу улицы.

На скамейке рядом с кустами бузины, нагнувшись вперед, сидит человек. Оперевшись локтями на разведенные в стороны колени, он читает газету.

Шульц-Дерге нравится некоторая небрежность в одежде. Он идет в расстегнутом пальто, засунув руки в карманы брюк. Широкими, свободными складками струится сукно. Десять шагов туда, десять обратно. Слегка покачивая бедрами, шагает взад и вперед мимо кустов бузины маленький журнальный король в ожидании такси. После каждого поворота он вскользь задевает взглядом человека на скамейке. Утром другой сидел на том же месте, черноволосый, бледный. Этот — блондин и, очевидно, с головой погружен в свое чтение. Странно, как притягательна эта скамья в пасхальный праздник для читателей газет.

В облаке пыли приближается такси. Шульц-Дерге небрежно вынимает правую руку из кармана, взмахивает ею. Он чувствует себя сильным, бодрым, в великолепном настроении, словно победитель. Благодаря его умной, решительной политике, его осмотрительности, относительно небольшая, но зато отважная «Вспышка» с таким достоинством и успехом защищается от прожорливого техасского титана «Шмидта и Хантера».

Водитель останавливает автомобиль вплотную к тротуару, приглашающим жестом распахивает дверцу. Шульц-Дерге вынимает и левую руку из кармана брюк и не спеша влезает в машину. Как только он хочет закрыть дверцу, кто-то весьма резко вырывает у него никелированную ручку дверцы.

Рядом с автомобилем стоит светловолосый молодой человек, который только что сидел в углу на скамейке и читал газету.

— Простите, господин, — вежливо, но очень твердо говорит он, подчеркивая слово «господин», чтобы другой пассажир правильно расслышал. — К сожалению, вышла ошибка. Это такси заказывал именно я.

«Не нервничай, — внушает себе Шульц-Дерге. — Иначе будешь выглядеть старым брюзгой». Он скрещивает на груди руки, откидывается на сиденье, зевает и говорит:

— Я заказывал машину по телефону.

Но молодой человек со светлыми волосами не отступает.

— Слушайте, — небрежно говорит он. — Это мое такси. Я его заказал. Если вы мне не верите, спросите у водителя. Я заказал на Нахтигаленвег, 3.

— Разумеется, это так, — подтверждает водитель. — Мне поручено приехать на Нахтигаленвег, 3.

«Слишком наглый для своего возраста», — с негодованием думает о блондине Шульц-Дерге. Едва он решает запротестовать, как молодой парень торжествующе повторяет, что это его такси, а водитель объявляет:

— Очень жаль, господин, но молодой человек заказывал такси и, несомненно, имеет право сесть в машину.

— Конечно, — живо поддерживает его блондин. — Вот, слышите: имею право.

«Как можно не волноваться от такой вопиющей наглости! — с яростью думает Шульц-Дерге. — Тогда надо быть совсем непробиваемым. Лучше на месяц раньше лечь в гроб, чем позволить себя оскорблять».

— Молодой человек, — Шульц-Дерге багровеет от гнева. — Молодой человек, я не ручаюсь за себя, если… если вы не перестанете лгать. Не удивляйтесь, если я скоро вдруг отброшу хорошие манеры. Конечно, такси заказано на Нахтингаленвег, три. Но кто живет на Нахтингаленвег, три — вы или я?

— Вот именно, — уступчиво замечает водитель, которому жаль бесполезно потраченного времени. — Это же можно выяснить.

— Да, конечно, — фыркает Шульц-Дерге и запускает руку в карман пиджака — конечно, можно выяснить. Вот, пожалуйста, мои документы.

— Ну и что? — протягивает блондин, чуть менее нагло, чем раньше. — Что вы хотите этим доказать? Что вы — господин Шульц-Дерге? Будто я сам этого не знал! Вас здесь знает каждая собака. Но это не оспаривает того, что я заказывал такси. Разумеется, к Нахтигаленвег, три, к вилле Шульца-Дерге, чтобы на скамейке между делом немного погреться на солнышке.

— Я заказывал это такси не только к моей вилле, но и под моим именем, — возмущается Шульц-Дерге. — А теперь я советую вам отпустить дверцу. У меня мало времени.

Водитель, предчувствуя стычку между ними, успокаивающе обращается к блондину:

— Такси действительно заказано для господина Шульца-Дерге. Конечно, это не исключает того, что вы тоже заказывали, останьтесь пока здесь. Пожалуйста, потерпите немного.

Блондин твердит свое.

— Я так не думаю, — упрямо кричит он. — Я заказывал это такси и поеду на нем. Вот так!

— Поезжайте, куда хотите, — кричит в ответ Шульц-Дерге, — лучше всего к черту! Но не на этом такси. — Ну, давай, — угрожающе обращается он к водителю.

Водитель давит на педаль акселератора.

— Куда вас отвезти?

— Аппельвойсштюбхен, — недовольно ворчит Шульц-Дерге, но уже с видом победителя. Он скрещивает на груди руки и отодвигается в самый угол. Такси быстро уезжает.

Повернув голову, издатель видит, что блондин все еще стоит на прежнем месте. Рядом с ним останавливается черный «мерседес». «Этого еще не хватало! — с досадой думает он. — Неужели придется с ними связываться? Я уже считал, что перехитрил их, но все возвращается на круги своя».

Шофер старается изо всех сил. До Аппельвойсштюбхен ему понадобилось не более двадцати минут езды. Абсолютный рекорд Франкфурта. Элегантно развернувшись, автомобиль тормозит. Водитель с лукавой улыбкой оборачивается к пассажиру, словно хочет сказать: «Ну, первый класс, или нет?»

— Вы просто ас! — с видом знатока хвалит его Шульц-Дерге и раскрывает бумажник, чтобы свое восхищение подкрепить материально. Когда дело серьезное, он не мелочится. Но пока его пальцы осторожно вытаскивают из желтоватого кожаного бумажника банкноты, его вдруг охватывает мучительное подозрение. А что, если во время его отсутствия кто-то попытается проникнуть на виллу? Он мысленно видит молодого дерзкого блондина, который подбирает ключи ко всем замкам. Сначала садовая калитка, затем дверь дома, потом подходит очередь двери квартиры, потом — ящика письменного стола…

Видения, как кошмар, ужасают, поражают, сковывают волю.

Банкноты не спеша передаются вперед и, когда шофер берет их, удивленно улыбаясь, не ожидая такой щедрости от пассажира, Шульц-Дерге слышит, как в нескольких метрах от такси останавливается тяжелый автомобиль. Объятый жутким предчувствием, он резко оборачивается и видит тот же самый «мерседес», от которого они отделались пять минут назад.

За рулем сидит невысокий мужчина с тонким лицом, иссиня-черными волосами, тщательно зачесанными на косой пробор, бледный и неподвижный.

«Где блондин?» — ударяет в голову Шульца-Дерге. Он опять видит дверь дома, дверь квартиры, письменный стол. Отвратительные мысли, как пауки, копошатся в голове.

Шофер убирает деньги в свой бумажник. Теперь он откидывается на сиденье и услужливым толчком открывает дверцу машины, но Шульц-Дерге медленно качает головой.

— Я передумал, — мрачно говорит он. — Отвезите меня обратно на Нахтигаленвег.

Шофер морщит лоб, но держит свое мнение при себе — не подобает спорить, если у пассажира изменилось настроение. Ведь он десять лет провел за рулем и многое видел. Раздраженно ворчит мотор, такси поворачивает и, управляемое умелыми руками, возвращается на исходное место. На углу Нахтигаленвег Шульц-Дерге снова берет бумажник. Его пальцы ищут подходящие банкноты. Взгляд через плечо шофера ловит светловолосого молодого человека, сидящего на скамейке среди кустов бузины и читающего газету.

На определенном расстоянии позади такси следует черный «мерседес», «эта проклятая труповозка», как окрестил ее про себя Шульц-Дерге.

Издатель высаживается из машины, тщательно ощупывает карманы брюк, извлекает связку ключей, открывает ворота сада. Убедившись, что дверь дома закрыта, он с облегчением вздыхает.

Он тяжело поднимается по лестнице.

Копия Уиллинга лежит на том же самом месте, куда он положил ее около часа назад — в письменном столе, под стопкой копировальной бумаги. Он вынимает листы и кладет их перед собой.

Следующее, что делает Шульц-Дерге, происходит как бы само собой. Он не замечает, что уже держит правой рукой бутылку, а левой — стакан, рывком наливает и медленно выпивает жгучую коричневатую жидкость. Только когда он обнаруживает на верхнем листе большую коньячную лужу, до него доходит, что он выпил и, наливая, неловко наклонил бутылку. Вяло, как лунатик, он отодвигает стакан, отставляет в сторону бутылку, смахивает коньяк с бумаги и бездумно кладет копию снова в письменный стол.

«Нужно что-то делать, и немедленно. Собаки разнюхали, что существует третья копия, — говорит себе издатель, — и что эта копия находится у меня. Блондин задерживал меня, пока не подъехала „проклятая труповозка“, потом он позволил мне уехать и наблюдал за виллой, возможно, не без мысли в удобный момент проникнуть в дом. Но поскольку они точно не знали, лежит ли копия дома — ведь я мог взять ее с собой — этот Бертон прицепился к такси».

Тяжело вздохнув, Шульц-Дерге встает, семенит к окну и осторожно выглядывает. На углу стоит черный «мерседес», двумя метрами дальше него — такси. Бертон вышел из машины и через опущенное стекло говорит с шофером. «Так-так, — думает Шульц-Дерге. — Теперь он допрашивает шофера; наверняка подкупит его головокружительной суммой на тот случай, если я во время поездки суну ему пачку бумаг, и шофер не замедлит передать ее Бертону».

Маленький журнальный король шепчет ругательства, но потом все же говорит себе, что это совершенно бесполезно, отходит назад к курительному столику, пьет коньяк, зажигает толстую сигару, падает в кресло и закрывает глаза. Как жаль, что сейчас праздник. В противном случае он мог бы позвонить в редакцию, надиктовать рукопись на машинку и передать ставшую уже ненужной копию Бертону. А если его насторожит эта копия? Нет, долго так продолжаться не может. Он не хочет иметь дома ничего опасного. В любом случае, не исключено, что его навестит Бертон или кто-то из его людей и, если они найдут копию, последствия будут ужасными.

У Шульца-Дерге мелькают мысли нанять для охраны дома и его лично несколько крепких молодчиков или под охраной полиции доставить третью копию в редакцию. Но он отбрасывает их, едва они рождаются в голове. Бертон привык идти до конца, это отчетливо сказано в записях Уиллинга. Пока этот тип знает, что существует третья копия, он не успокоится, пока не достанет ее и не уничтожит. Если не окажется других возможностей ликвидировать копию, он вполне может поджечь виллу Шульца-Дерге или взорвать типографию «Вспышки». Значит, издатель оказывался перед выбором — либо капитулировать, либо найти путь обмануть Бертона, усыпить его бдительность, хотя бы до среды. В этот день, как гром с небес, грянет спецвыпуск «Вспышки». Так как капитуляция равносильна самоуничтожению, нужно что-то сделать, чтобы добиться перелома событий и спасти издательство.

«Будьте вы все прокляты! — мысленно ругается Шульц-Дерге. — Почему не может все пройти гладко, почему опять возникают сложности? Откуда только Бертон добывает информацию? Неужели Уиллинг раскололся и запросил пощады или здесь замешан кто-то другой?» Все эти мысли отвлекают от главного. Шульц-Дерге — человек с выдержкой. Он призывает себя к порядку и все мысли, отклоняющиеся от его собственных проблем, отодвигает в сторону, как не относящиеся к делу. В данный момент важно только одно: найти возможность основательно одурачить Бертона и его людей, прежде чем будет поздно.

Шульц-Дерге вдыхает табачный дым и, выпуская его через нос, действительно находит выход: Антоний Эндерс, стоящий накануне разорения король грампластинок Рейна и Майна!

«Он дома, надо же, как повезло!» — обрадованно думает Шульц-Дерге, слыша в телефонной трубке высокий голос Эндерса.

— Звонит Шульц-Дерге, — взволнованно кричит он. — Господин Эндерс, если я не ошибаюсь, в вашей квартире я замечал неоспоримые свидетельства вашего необычайного стенографического таланта.

— О да, — подтверждает Антоний. — Вполне возможно, ведь я многократный призер соревнований. Хотел бы я быть таким же предпринимателем, как и стенографистом.

Эти слова звучат, как музыка. Шульц-Дерге ликует. Если он уломает этого старого козла, спасение обеспечено.

— Господин Эндерс — приготовьтесь к работе. Заточите два десятка карандашей. Через минуту вы будете писать самую важную стенограмму в своей жизни.

— Лучше воздержусь, — чопорно возражает Антоний. — Думаете, я забуду о празднике для того, чтобы писать стенограмму моей жизни? Эти годы прошли, вы должны это знать. Я приношу эту великую жертву, чтобы спокойно отдохнуть и привести в порядок книги.

— Книги? — стонет Шульц-Дерге. — Чем вам помогут книги, если у вас на шее сидит этот техасский кровопийца! Господин Эндерс! Вы так же хорошо, как и я, знаете, что стоите под ураганным огнем «Шмидта и Хантера», не имея шансов выжить. В любом случае, конец «Мьюзик-Эндерс» — вопрос времени, а миллионы секс-грампластинок уже лежат наготове, чтобы сыграть траурный марш на похоронах обанкротившейся фирмы.

— И на ваших тоже вместе с вашей прославленной «Вспышкой», — раздраженно отвечает Эндерс, и Шульц-Дерге мысленно представляет, как Антоний нервно теребит свой безупречно завязанный галстук. — Не забудьте это. Люди, которые сами сидят в стеклянных домах…

— …не должны в других бросать камни, — прерывает его издатель. — Я знаю. Еще будучи мальчиком, я это понял. Жаль только, что потом я поступил опрометчиво и немалую часть моего состояния инвестировал в тогдашнего короля музыки, потому что поверил слухам о якобы солидности этой фирмы.

На этот раз Антоний еще сильнее теребит галстук.

— Нет, — хрипит он, тяжело дыша от негодования. — Нет, господин Шульц-Дерге, так нельзя! То, что вы говорите — чудовищное оскорбление. Неужели вы не хотите по-деловому…

— Разумеется, — тут же уступает издатель. — Разумеется, хочу, дорогой господин Эндерс. Вот почему я и звоню вам. Я хочу полюбовно решить с вами одно необычайно серьезное дело. Как вы смотрите, если мы прижмем к стенке и совместными усилиями раздавим огромную техасскую вошь?

Шульц-Дерге делает паузу, чтобы дать партнеру подумать над своими словами. Эндерс тоже пока молчит. Когда наполовину переварил услышанное, он медленно произнес:

— Ну-ну, до сих пор целью моей жизни было не давить вшей, а выпускать грампластинки. Но, если можно, поподробнее объясните мне…

— Непременно, непременно, именно это я и собираюсь сделать. — Шульц-Дерге смеется. — Если позволите, я немедленно введу вас в курс дела.

Антоний утвердительно бормочет:

— Да-да, прошу вас. — И Шульц-Дерге торопливо объясняет ему обстановку.

Когда Эндерс отходит от телефона за карандашами и бумагой, издатель смотрит на часы, тикающие над письменным столом. С тех пор, как он вошел в квартиру, прошла четверть часа. Все еще может окончиться хорошо. Быть самым быстрым в стрельбе, опередить противника — это очень важно в жизни.


XI


— Начало я пропускаю, — говорит Шульц-Дерге в телефон. — Во-первых, оно менее важно, во-вторых, я его неплохо запомнил и могу довольно точно пересказать.

— Хорошо, — оживленно отвечает Антоний. Из его голоса исчезла чопорность. Хорошо, хорошо, давайте стреляйте, я готов для записи самой важной стенограммы в моей жизни.

И Шульц-Дерге диктует написанное Уиллингом:

«Наутро после бессонной ночи, в течение которой я бесплодно пытался пролить свет на скопившиеся бесчисленные проблемы, я пересек высокий портал спирального дворца „Шмидта и Хантера“, чтобы приступать к моей более чем сомнительной службе. Напряженный, готовый к неожиданным событиям, которые принесет день, я открыл дверь бюро Бертона. Бертон сидел за письменным столом и читал утренние газеты. Когда я вошел, он встал и вышел мне навстречу. Без лишних слов он приступил к объяснению моего первого задания.

— Будучи представителем такой крупной фирмы, как наша, вы можете оказаться в различных ситуациях. Поэтому на фирме существует неписаный закон — каждый сотрудник, прежде чем ему доверят важные задания, доказывает свою квалификацию. Мы должны быть убеждены, что он обладает теми качествами, которые мы считаем необходимыми для зачисления в штат: мужеством, хладнокровием, находчивостью, умением хранить тайну. Вы готовы позволить нам испытать ваши качества?

Я усмехнулся. Мне показалось, что за время моей трехлетней борьбы во главе профсоюза полевых рабочих Ивергрина я не раз перед „Шмидтом и Хантером“ демонстрировал эти качества.

Так как я ничего не ответил, Бертон сунул мне в руки маленький пакетик и продолжил:

— Я считаю вашу улыбку знаком согласия. С этой вещицей вы отправитесь в обувной магазин „Антиблистер“, где вы должны незаметно проникнуть в апартаменты хозяев и положить ее под кровать супружеской четы Гольдмунд.

Я потряс пакетик и мне показалось, будто в нем что-то звякнуло.

— Ради Бога, будьте осторожны, — недовольно заворчал на меня Бертон, но его лицо при этом осталось неподвижным. — Иначе вы провалитесь еще в начале экзамена. Содержимое пакета очень хрупкое, это тонкое стекло. Вторая часть вашего задания состоит в том, чтобы завтра эту вещицу извлечь оттуда и принести сюда. Потом я должен убедиться, что стеклянные трубочки остались в целости и сохранности.

Я покачал головой.

— В спальню? — пробормотал я. — Как же я туда войду?

— Решить эту проблему — часть вашего задания, — лаконично ответил Бертон. — Вам придется так спрятать пакетик под кроватью, чтобы никто его не нашел, а назавтра вы бы сумели вытащить его. В доказательство того, что вы действительно отыскали спальню, этим фотоаппаратом вы сделаете снимок индийского настенного ковра, который там висит.

Я засмеялся.

— Снимок настенного ковра? Его наверняка можно раздобыть другим способом.

— Нет, — резко возразил Бертон. — Не получится. Объект, о котором идет речь в данном случае, существует в единственном экземпляре. Он изготовлен Исааком Порфирогенетосом.

— Исааком Порфирогенетосом? — тихо переспросил я.

— Исааком Порфирогенетосом.

— А если ковер там не висит?

— Он там висит. Причем в спальне. Другого такого вы нигде не найдете.

Я пожал плечами и собрался идти. Бертон удержал меня.

— Подождите. Никому ни слова. Молчание — наш высший принцип. Зарубите это себе на, носу.

Со смешанным чувством досады и веселья я покинул бюро. Перед шахтой лифта я поднял голову. Наверху жила Джейн. Наверное, можно поехать наверх. Я взглянул на часы. Еще слишком рано. Чем кончится вся эта история? В задумчивости я вышел из здания. На сверкающих металлических плитах отражалось горячее солнце. На небе ни облачка. Я осторожно взял пакетик за бечевку и зашагал в сторону площади Линкольна.

По дороге я раздумывал, а не плюнуть ли мне на странное поручение моего нового шефа. Не вышвырнуть ли пакетик в ближайший мусорный ящик и бросить только что начатую работу? Но старик Генри говорил, что людям Литтл Гарлема я могу принести немало пользы, если приму предложение Шмидта. Значит, мне нужно проявить выдержку. Главное, чтобы удалось сохранить хорошую мину в плохой игре. Вот лозунг настоящего момента!

Охотнее всего я бы отправился к Меньшикову, но меня предупредили, чтобы я этого не делал. Старого алкоголика, который тосковал по жизни, как старая дева по Святому Духу, я решил отыскать только потом, если не будет другого выхода.

Я нерешительно прогуливался взад и вперед перед обувным магазином, рассматривая при этом модели на витрине. Рядом беспрерывно вертелись створки широких дверей. „Антиблистер“ был процветающим магазином, самым большим в области. Наконец я собрался с духом и вошел.

У одной стены стоял огромный аквариум. В неярком свете лампы плавали причудливые, словно нарисованные кистью художника, рыбы. Над ним висел широкий ковер работы индийского мастера. Чудесными сияющими красками был изображен уголок дикой природы: неподражаемой красоты Гранд-Каньон с голубой, пенистой, кипящей водоворотами Колорадо.

Было трудно оторвать глаза от чудесной картины. Но если я все же так сделал, то лишь потому, что искал другой шедевр. Примеряя одну за другой несколько пар ботинок, я шарил взглядом по огромному помещению. Три двери из салона вели во внутренние помещения.

Я выбрал ботинки среднего качества, не преминув заметить при этом, что искал нечто другое. Продавщица попросила меня прийти попозже — с минуты на минуту магазин ждет поступления товара. Я поблагодарил ее, расплатился и медленно побрел по впечатляющему залу с произведениями искусства на стенах к двери цвета слоновой кости в левом заднем углу. В правой руке я держал два пакета — один от Бертона со стеклянным трубочками, другой с только что приобретенными ботинками, а левой — осторожно нащупал сверкающую серебром дверную ручку. Одновременно я сделал вид, будто хочу идти дальше. Мой взгляд был устремлен туда, где между высоких этажерок висела написанная маслом картина. Я склонил голову набок, чтобы полностью прочувствовать красоту этого пейзажа. Я тянул и дергал ручку двери, одновременно делая вид, что всерьез размышляю, рукой какой знаменитости могло быть написано это полотно.

Разумеется, я не остался незамеченным, на что так надеялся. Я уже снял руку, раздосадованный, что дверь закрыта, как вдруг за спиной прочирикал звонкий, как колокольчик, голос:

— Оригинальное изображение моря, господин, — гордость нашего дома. Выход находится на противоположной стороне.

Я вздрогнул, вежливо поблагодарил за подсказку, бросил на „оригинальное изображение моря“ еще один оценивающий взгляд, будто сомневаясь в его подлинности, и вышел из магазина.

Не спеша я завернул за угол. От площади Линкольна отходила Хантсвилл-роуд, одной из ее боковых улиц была Дарк-лейн. Этот исключительно мрачный переулок начинался в Центральном парке с его хрустящими гравийными дорожками и высокими, посаженными в незапамятные времена столетними деревьями. На Дарк-лейн выходила ограда обувного магазина, за которой находился огромный двор с сараями и гаражами. Оттуда можно было, наверное, проникнуть внутрь здания.

Ворота оказались закрытыми. Я решил ждать. Заказанный товар привезут, разумеется, не к главному входу в магазин. По прибытии его откроются ворота. Если поставка товара по каким-то причинам не состоится, я решил с наступлением темноты попытаться перелезть через ограду.

Я бродил взад и вперед по переулку, как бездельник, у которого слишком много времени. Опустив глаза, я делал вид, что считаю камни мостовой или ломаю голову над какой-то проблемой. Тот, кто меня видел, никогда бы не догадался, что я задумал.

Примерно через час за угол завернул грузовик, за ним второй, потом третий и, чуть позже, четвертый. Передняя машина затормозила перед воротами, и я понял, что ждал не зря. Очевидно, прибыла большая партия товара. Как только колонна машин остановилась, я медленно пошел вперед, засунув левую руку в карман, а правой небрежно покачивая обоими пакетами.

Вскоре я добрался до последнего грузовика и осмотрелся, не заметил ли кто-нибудь меня. Затем я вскарабкался наверх. Через несколько секунд я уже сидел перед большими штабелями коробок с обувью. Автомобили стояли недолго и вскоре тронулись с места. Через дыру в тенте я видел удаляющиеся дома Дарк-лейн. Наконец грузовик свернул во двор, теперь я заметил на противоположном дворе еще один дощатый забор.

Ворота закрыли. После этого машины остановились. Я раздвинул тент. От ворот через двор сюда ковылял пожилой мужчина. Вскоре он исчез из моего поля зрения. Недолго думая, я спрыгнул и тут же ощутил неуверенность в себе. Мне было неудобно, как непрошеному гостю, вторгшемуся в чужой дом. Но тут я обнаружил вход в здание, и моя неуверенность прошла, но вместо нее появилась тоска. Ссутулив плечи, все время боясь услышать за спиной чей-то окрик, я пересек двор. Пока грузовики разворачивались и друг за другом въезжали на платформу, я дошел до двери, открыл ее и оказался в просторной прихожей. Дом, по-видимому, построили лет пятьдесят назад. Это было одно из пятнадцати кирпичных зданий, которыми Ивергрин — по праву или нет, кто как считает — мог бы гордиться. Одного только взгляда на грязные двери с захватанными ручками мне хватило, чтобы сообразить, что личные покои семьи Гольдмунд находятся явно не здесь. Я решил подняться этажом выше. Там стены коридора были чисты и оклеены модными обоями, входные двери сияли белизной. Осторожно я продвигался вперед, прислушивался, медленно поворачивал ручки дверей, заглядывал в них, все больше убеждаясь, что здесь исключительно жилые комнаты и гостиные.

Я прокрался обратно к лестнице и поднялся еще выше. На пятой или шестой ступеньке, услышав сверху шаги, я быстро вернулся и скрылся в комнате на первом этаже. Неподвижно застыв за прикрытой дверью, я подождал, пока затихли шаги, по-видимому, принадлежащие женщине, вероятно, горничной — и раздался щелчок дверного замка. Затем я поднялся на следующий этаж.

Там было пять комнат. В одной из них играла музыка. Работало радио или телевизор. Посмотрев в замочную скважину, я обнаружил растения с большими мясистыми листьями. Не останавливаясь, я двинулся дальше, прислушался и, убедившись, что все спокойно, осторожно нажал на ручку следующей двери и чуть-чуть приоткрыл ее. Перед мной возникло зрелище накрытой шелковым покрывалом двуспальной кровати. Я снял ботинки, скользнул в спальню, прополз по коврику до кровати, задвинул поглубже под кровать, пока не наткнулся на преграду, пакетик Бертона, затем вскочил, выхватил из сумки фотоаппарат и, не обращая внимание на расстояние и освещение, сделал пять снимков висевшего на стене ковра.

За дверью я обулся, легкими, пружинистыми шагами пробрался к лестнице и побежал вниз, перепрыгивая через три ступени. Около первого этажа я остановился. Опять щелкнула дверь. Кто-то шел по коридору. Возвращаться было слишком поздно. Поэтому я решительно пошел вперед, но медленнее, не пропуская ни одной ступени. Уверенно ступая, я размахивал картонкой с обувью и насвистывал мелодию какого-то идиотского марша. Незнакомка — она и в самом деле оказалась горничной — свернула за угол и пошла вверх по лестнице. Я заметил облегающую юбку, изысканного покроя блузку и симпатичное лицо девушки. Ее кроткие глаза вопросительно посмотрели на меня. Я нахмурился, ответил дерзким пристальным взглядом, чуть сильнее качнул картонку с обувью и, когда мы поравнялись с ней, усмехнувшись, выдавил: „Здрасьте“. Не знаю, заподозрила ли она что-то. Наверное, она приняла меня за курьера. В любом случае, я беспрепятственно выбрался во двор.

Перед воротами стояли две разгруженные машины, две другие стояли бок о бок перед платформой. Рабочие занимались перевозкой коробок на склады.

Я снова неторопливо пересек двор, миновав водителей, громко споривших между собой с сигаретами в зубах. Мой план был предельно прост. Я хотел смыться на Дарк-лейн, но вскоре пришлось убедиться, что обувной магазин „Антиблистер“ снова застраховался от непрошеных гостей. Ворота были закрыты. Не оставалось ничего иного, кроме как вернуться. На обратном пути я надеялся незаметно забраться в пустой грузовик, чтобы он вывез меня за ворота. К сожалению — или как позднее оказалось, к счастью — никто не выезжал. Все машины стояли развернутыми к воротам, ветер развевал свободно свисающие концы тента, и всегда кто-либо из водителей глядел в мою сторону. Я страстно желал, чтобы открылось окно и выглянула девушка. Тогда, конечно, все обернутся к ней. Но мое желание не исполнилось. Поэтому мне не осталось другого выбора, кроме как с бравым видом вернуться обратно в дом, и я еще должен был благодарить судьбу, что никто не встал у меня на пути, хотя меня провожали до дома несколько пар удивленных глаз.

Через нижний коридор я добрался до двери, через которую недавно хотел попасть из зала магазина внутрь здания. Она и теперь оказалась закрытой, но с этой стороны торчал ключ. Я повернул его и осторожно толкнул дверь. В уши ударили разнообразные звуки: голоса — высокие, низкие, цоканье каблучков продавщиц — взад и вперед, туда-сюда, звон монет в кассах, хлопанье картонок с обувью, шелест упаковочной бумаги.

Через несколько секунд я стоял перед светящимся сочными красками настенным ковром и делал вид, будто снова наслаждаюсь величественной, романтической роскошью Гранд-Каньона и необузданной силой бурлящей реки.

Поскольку продавщица, которая утром указывала мне выход, подошла ко мне, я восхищенно потряс головой и пробормотал:

— Впечатляющая картина Гранд-Каньона, не правда ли? Разве он не заслужил право называться великим каньоном? А какими красками все исполнено! Могу поспорить, работа сделана в мастерской Исаака Порфирогенетоса.

Продавщица задумчиво улыбнулась — немного критически, как мне показалось, но все же проявила достаточно служебного рвения, чтобы вежливым тоном заметить:

— Нет, господин, насколько я знаю, этот шедевр был куплен мистером Гольдмундом в Эстервилле.

— Этого не может быть, — выразил я свое удивление. Действительно, этот факт был поразителен, но я осознал это гораздо позже. — Неужели в Эстервилле? Но ради Бога, скажите, где, если позволите вас спросить?

— В „Эврибоди Джайэнт Стор“, насколько мне известно, — ответила продавщица с постепенно иссякающим запасом вежливости. В конце концов, ей платили, чтобы она сбывала товар „Антиблистера“ Гольдмунда, а не отвечала на глупые вопросы какого-то клиента, которого давно обслужили и которому нечего больше делать в магазине.

Ее недовольство поразило меня, как удар электрическим током. Оно вспыхнуло, как яркий свет в потемках, и так ошеломило меня, что я едва промямлил: „А… а!“ Большего выдавить из себя не мог.

В лихорадочном состоянии я выскочил на улицу.

Площадь Линкольна сверкала на солнце, по ней стремительно неслись автомобили.

Эстервилл — средний по размерам город в Луизиане, в десяти милях от Ивергрина, а „Эврибоди Джайэнт Стор“ по праву мог рассчитывать на звание самого большого торгового дома области. Там имеется буквально все, что только может пожелать душа покупателя — от булавок до телевизоров и автомобилей последних марок. Владельцем предприятия считается прославленная и самая богатая фирма „Шмидт и Хантер“. Все это я узнал с тех пор, как умерла моя мать и судьба закинула меня в эти края. Раньше я не догадывался, и только сейчас узнал: там предлагали покупателям ковры, которые до сих пор продавал исключительно Исаак Порфирогенетос.

Как в тумане я дошел до дома, сел в дребезжащий „форд“, приобретенный пять лет назад из третьих рук, и помчался через центральный парк на восточную окраину города.

За городом начинались поля. Здесь выращивали хлопок, сахарную свеклу, кукурузу и рис. Вся земля, насколько хватало взгляда, принадлежала „Шмидту и Хантеру“, этой длиннорукой, прожорливой, ненасытной гидре.

Я вспомнил Шмидта, его жирное багровое лицо, и постепенно в памяти возникла история фирмы, как ее мне рассказывали эпизод за эпизодом в Ивергрине.

В 1930 году гессенский крестьянин Вальтер Шмидт, увязнув по уши в долгах, эмигрировал в Америку, заполучил в свои руки из неизвестного источника некую сумму денег и, используя трудное положение в экономике во время кризиса, купил огромный участок земли. Очень скоро, когда Шмидт нажил немалые средства и ловко научился спекулировать, он начал скупать и другие участки, подминая под себя соседние поместья. Фермеры один за другим теряли землю и ступали на путь разорения. Так случилось с Батлером, Голдфингером, Джексоном и многими, многими другими.

Когда фирма-монстр прогрызла себе путь до Луизианы, появился — никто не знал, откуда — странный человек, бумаги которого были составлены на примерного американского гражданина Хантера и который вел своеобразную уединенную жизнь. Ивергринцы ломали себе головы, кто он такой? Самое удивительное, что этого человека, о существовании которого никто раньше не знал, можно было причислить к самым богатым людям штата. Банковские служащие перешептывались о его миллионных вкладах. Но, как водится, среди белых жителей Ивергрина уважением пользуется тот, кто имеет что-то в банке. Вот почему нелюдимого незнакомца встречали везде с большим почтением. Ведь насколько он был богат, очень скоро стало для всех очевидным.

Мистер Хантер слил свой капитал с баснословно богатым фермером Шмидтом. Таким образом появилось могущественное предприятие, а именно „Шмидт и Хантер Лтд“, что-то вроде универсальной монополии, единственный на протяжении многих миль владелец земли, оптовый покупатель и продавец всевозможных товаров первой необходимости, производитель различных изделий, в том числе и пресловутых секс-грампластинок.

В последние годы спрут перекинул свои щупальца через Атлантический океан и умудрялся даже там, за морем — во Франции, Италии, Германии — высасывать кровь из своих жертв.

Вот сколько я уже знал на тот день, когда, гонимый отвратительным подозрением, покинул Ивергрин и поехал в Эстервилл, надеясь поближе познакомиться с товарами луизианского „Эврибоди Джайэнт Стор“.

Я ехал медленно по полевой дороге мимо отдельно стоящих домов. С правой стороны тянулась широкая водная поверхность, серо-голубая, грязная, но сияющая и такая огромная, что, казалось, сливалась на горизонте с полыхающим огнем небом. Дорога была твердой, наезженной и ухабистой. Месяцами здесь не было троп, только илистое озеро. Потом вода отступила и автомобили переезжали огромные лужи и утопали в глинисто-вязкой земле. Машины буксовали, и жидкая глинистая каша выбрасывалась наверх из-под их колес, образуя узкие, глубокие борозды и холмы.

Так возникли крошечные горы, которые сотни раз меняли свое лицо, постепенно высыхали на солнце и, казалось, ждали, пока летом их раскатают в гладкую равнину.

Водная гладь была мутной и все-таки блестящей, словно жидкий дымящийся свинец. Поток солнечного света слепил глаза. Я увидел отражаемые искристым зеркалом воды черные силуэты работающих людей. Я сам испытал тяжесть их труда и знал: на изможденных лицах сверкает пот. Люди тяжело погружали лопаты в воду и скользко-вязкую землю и рыли канавы. Спины болели, руки от шершавого черенка покрывались мозолями и стирались до крови.

Скупа любовь полевых рабочих под жаркими лучами южного солнца, тяжела их жизнь от рождения до смерти.

Рядом со мной лежала под мутной водой земля „Шмидта и Хантера“, и не существовало достаточно высокой башни, чтобы окинуть всю ее взглядом.

Тяжела работа жителей Литтл Гарлема, скудную плату получают они, стоя по колено в воде, роя канаву за канавой. Над согнутыми спинами поднимается заунывная песня, в ритме ее поднимаются и опускаются лопаты, поблескивает на солнце металл, хлюпает вода.

Заметив отца Генри, я вылез из машины. Он улыбнулся, провел обеими руками по серебристым волосам и пошел мне навстречу.

— Настоящий океан, — воскликнул я. — Еще неделя и фирма рухнула бы на колени. Самое важное, что вода теперь ушла с полей.

Глаза Генри сверкнули.

— Мы теперь обходимся без профсоюза. Будем действовать сами. Завтра отведем наших детей в школу. Им нужно образование. Неужели им жить впроголодь, как старикам?

Это было самое смелое решение из всех когда-либо возникавших в головах жителей Литтл Гарлема. Уже давно пришло предписание из Вашингтона во всех учебных заведениях ликвидировать расовые барьеры. В Ивергрине до сих пор этому препятствовали. Полевые рабочие ограничились борьбой за повышение зарплаты. Я понял, что старик Генри поступил правильно, когда он выбрал этот единственный путь к действительному равноправию рас.

Я дружески хлопнул его по плечу и пожелал удачи.

— У меня нет никаких сомнений, — спокойно сказал старик Генри. — Что было возможно в свое время в Алабаме, завтра перестанет быть мечтами на техасско-луизианской границе. Впрочем — с профсоюзом мы расстались и сегодня утром заявили о нашем выходе из него. Или нас возглавляешь ты, или нас больше ничего не касается.

Я забрался в свою колымагу. Колеса поднимали клубы тончайшей пыли. За лесом исчезли согнутые спины старика Генри и других рабочих. Вдали виднелись клочья тумана, повисшего над водой, которая должна наконец схлынуть и освободить плодородную землю, чтобы взошли и развивались молодые растения и богатый урожай посыпался в ненасытную пасть „Шмидта и Хантера“.

Эстервилл был построен так же, как и многие города штата: вокруг широких авеню и современных домов городской знати группировались кварталы бедноты, заселенные цветными, жившими в мрачных, сколоченных из досок и ящиков хижинах.

Навстречу мне летело высокое угловое здание главной улицы. Я присоединился к бесконечной веренице машин и подъехал к дому, кричащему огромными огненными буквами: „Покупайте в гигантском торговом доме для всех, одном-единственном настоящем универмаге Эстервилла“».


XII


В «Вечной лампаде» женщина с волосами-водорослями выпила третий бокал мартини и ей еще не пришло в голову оправдать надежды Вендлера. Она остается сидеть за столом. Эдгар вертит стакан, морщит лоб и, наконец, поднимается. Он выходит в вестибюль, чтобы попытать удачу в телефонной будке. Пучеглазый человек с подошвами из микропорки и супермен, похожий на боксера-победителя, следует за ним. За ними захлопывается дверь. Сквозь толстое стекло Эдгар замечает, как на улице коренастый человек роется в портфеле. «Черт меня побери, — со злобой думает Уиллинг, — если этот негодяй не связан по рации с Бертоном!» Он становится так близко к аппарату, чтобы боксер-победитель не смог узнать номер телефона, который набирает Эдгар.

Жужжит телефонный диск. Эдгар снова пытается дозвониться. После щелчка каждый раз следуют отвратительные короткие гудки. Телефон Шульца-Дерге занят.

Эдгар долго ждал возможности взять в руку телефонную трубку, повернуть несколько раз телефонный диск и предупредить издателя: будь осторожен, Бертон и его команда знают о существовании третьей копии, теперь надо держать ухо востро. Но линия занята. А может быть, он уехал и, не долго думая, оставил на столе телефонную трубку? Или он так поступил, чтобы ему не мешали работать? Или он действительно кому-то звонит? Но с кем он говорит и почему так долго?

После двенадцати неудачных попыток Эдгар решает позвонить в гостиницу в Бергене.

— Как только мисс Джейн Шмидт появится у вас, передайте ей, пожалуйста, пусть она немедленно отыщет «Вечную лампаду». Я жду ее там.

Повесив трубку, он снова ее поднимает и пытается прорваться к Шульцу-Дерге. Безуспешно.

Эдгар возвращается к столику, бросает разъяренный взгляд на даму с волосами-водорослями и шепчет Вендлеру:

— Он, кажется, хочет побить рекорд по продолжительности телефонного разговора. Запутанная история.

Вендлер пытается его успокоить.

— Не принимайте так близко к сердцу. Наверное, он уехал и положил трубку рядом с аппаратом. Ведь сегодня праздник.

— Поначалу и я так думал, — огорченно бормочет Эдгар. — Но, по-видимому, дело обстоит иначе. Он никогда не поступает таким образом, когда выходит из дома.

— Обычно нет. Но, может быть, в этом случае были причины сделать исключение. — Вендлер пожимает плечами. Например, я считаю, что для него важно создать у каждого звонящего по телефону впечатление, будто он дома, но с кем-то говорит или просто не хочет, чтобы ему мешали.

Красотка с волосами-водорослями играет пустым стаканом. Потом она зевает. Когда и это не помогает, она стонет:

— Я хочу пить!

— Это плохо, — говорит ей Эдгар, — хуже чем голод. Против жажды я знаю одно средство. Попробуйте берлинского пива. Оно должно быть возле стойки.

Красотка бросает ему взгляд — снизу вверх, приторно-сладкий.

— О Боже! — шепчет она ненатурально низким голосом.

— О Боже! — передразнивает ее Эдгар, он злорадно усмехается. — О-о Боже мо-ой! — Вендлер, который тоже хотел бы избавиться от непрошенной гостьи, заказывает два коньяка, один для себя, другой для Эдгара. После этого он саркастически замечает:

— Нам очень грустно, не так ли, господин Уиллинг? Вид умирающей от жажды красоты наполняет наши сердца печалью. Но мы выдержим. — За ваше здоровье, господин Уиллинг!

Его слова не проходят даром. Дама с волосами-водорослями делает вид, будто хочет обоим выцарапать глаза, но довольствуется тем, что вскакивает с места и бредет прочь.

— Хэлло, детка! — кричит ей пучеглазый, когда она проходит мимо него. — Не осушить ли нам по рюмочке?

Красотку не приходится просить дважды.

— Обиделась? — спрашивает боксер-победитель. Она присаживается. Он кривит рот в сочувствующей гримасе.

Она засовывает между зубов тонкую сигарету и презрительно шепчет, окутавшись сладковатым тяжелым облаком:

— Грубияны. — Она вытягивает шею, чтобы сигаретой коснуться пламени, которое услужливо подносит ей пучеглазый с подошвами из микропорки. — Ни проблеска хорошего тона!

— Вандалы. — Человек на микропорках смеется. — Мы другие. У нас ценят вежливость.

Черноволосый брюзжит:

— Те никогда не будут утонченными господами.

— Конечно, — с широкой ухмылкой соглашается боксер-победитель. — Им не до этого сейчас. По крайней мере, тому долговязому. Уважаемая фрейлейн, в их кружок дам не принимают. О чем они там говорили?

— А… — Девица пренебрежительно машет рукой. — Один пустой вздор. Можно помереть со скуки. Долговязый хотел позвонить. Ничего не получилось, было занято. Но в Одном я должна признаться: мартини хорош!

— Один мартини! — кричит пучеглазый официантке. — Что еще? — спрашивает он девицу.

— Флип, если не жалко.

— Конечно, вы получите и флип тоже. Но я не это имею в виду. О чем еще они говорили?

— Еще? — Девица поправляет волосы. — Мне кажется, они хотят в зону.

— Как интересно, — бормочет пучеглазый. — Наверное, это долговязый проболтался?

— Не он.

— Значит, другой?

— Его зовут Вендлер.

За столиком у окна Вендлер потирает руки.

— Нужно предупредить Шульца-Дерге, — говорит Эдгар. — Он не догадывается, что они пронюхали о третьей копии.

— Ничего с Шульцем-Дерге не случится, — утешает его Вендлер. — В крайнем случае, он высунется и утихнет, как они того желают. Затем для него игра окончена. Хуже обстоят дела у вас. От вас потребуется приложить немало ума, и едва ли вы достигнете своего при вашей жизни.

Эдгар качает головой:

— Они не должны получить эту копию. Слишком многое зависит от нее. Я все представлял себе совсем иначе.

Вендлер смеется.

— Вы разочарованы, не так ли? Романтическая душа, вступив в противоречие с грубой действительностью, пришла в ужас. Неужели вы думали, что для победы вам стоит только съездить во Франкфурт, где вас примут с распростертыми объятиями и объявят героем?

— Если бы мне удалось удрать в Нью-Йорк или Вашингтон, моя цель была бы достигнута.

— А теперь вы добрались не только до другого штата США, но и до другой страны, но чувствуете себя, как на своей техасской родине. Верно?

— Почти. Я считаю, здесь намного хуже, чем в других штатах, почти так же плохо, как в Ивергрине.

Вендлер скрещивает на груди руки и задумчиво смотрит на Эдгара.

— Разве вам не о чем теперь думать? Вы все еще не удивляетесь?

— Чему я должен удивляться?

— Например, тому, что будете находиться под слежкой, где бы вы ни были — там и тут, как в Ивергрине, так и во Франкфурте.

— Боюсь, я вас не понимаю.

Вендлер опирается на стол, еще более удивленно смотрит на Эдгара и продолжает:

— В восточно-германских газетах можно прочитать, что ФРГ — союзник США. С позволения сказать, так было, может быть, через десять лет после войны. Сегодня уже иначе. Не будем притворяться, мистер Уиллинг. Будучи защитницей идеологического завещания нашего проигравшего фюрера, ФРГ давно перестала быть союзницей США. Наша страна одержима манией величия, которую США любыми средствами стремятся побороть — прежде всего экономическими и политическими. Современная государственная политика Соединенных Штатов кажется ФРГ слишком мягкой. Западно-германская концепция прикрывается странными внешнеполитическими представлениями сенаторов типа Мадуотера. Вам следует считаться с этим положением дел, прежде чем принимать свои решения.

Эдгар пытается улыбнуться.

— Я снова не понимаю, на что вы хотите намекнуть, — говорит он.

Вендлер, который, когда пьян, сворачивает разговор на политическую тему, сияет, изрекая:

— Если для вас важно выбраться из этой драки живым, подумайте, не поменять ли эту горячую мостовую с пока еще терпимым климатом на что-то еще.

— И куда я, по-вашему, должен отправиться?

— Например, в ваш родной город.

— В Галле?

Эдгар так недоуменно смотрит на него, словно подозревает, не сошел ли бывший преподаватель истории с ума?

— Я? — хрипло отвечает он. — Туда? Вы можете себе представить, что я там буду делать?

Вендлер смотрит на часы.

— А почему бы и нет? — весело спрашивает он. — Разве вы не рассказывали мне, что вы коренной галлиец?

— Мои галлийские времена давно канули в Лету. Я вырос в Америке.

— Разумеется. Но разве вы не говорили, что в тридцать третьем ваши родители эмигрировали в Америку?

— Чтобы скрыться от фашистской диктатуры. Но не затем же, чтобы их сын вырос под гнетом другой диктатуры.

— За что ваш отец сражался в батальоне Линкольна в Испании?

— Он защищал свободу.

— Если он в Испании защищал свободу, то должен был по крайней мере сочувствовать красным.

— Это было три десятилетия назад. Тогда на такие вещи смотрели по-другому.

— Очень может быть, — примирительно отвечает Вендлер. — Однако вот что я нахожу интересным, даже, если хотите, поразительным. Представьте себе: человек едет за границу, чтобы бороться за свободу. Через три десятилетия его сын, принуждаемый обстоятельствами, возвращается в свой родной город. Там идеалы, за которые умер отец — по крайней мере, в похожей форме — стали действительностью.

У Вендлера существовала милая привычка своими разговорами заводить собеседника. Эдгар барабанит по столу какой-то марш и не знает, что сказать.

Он решает снова добиться ясности.

— Я, пожалуй, попытаюсь дозвониться до Шульца-Дерге, — говорит он. — Неизвестность действует мне на нервы.

Он мчится к телефонной будке. За ним по пятам идет человек на микропорках. Пока Эдгар вертит диск, он стоит перед дверью. Как и раньше, линия занята. Эдгар смотрит на часы, набирает снова и снова, затем понуро бредет к столику Вендлера.

— Занято, — беззвучно говорит он. — Снова, как и раньше, занято. — Он мог бы и не говорить ничего, Вендлер хорошо видит по его лицу, как обстоят дела. Вендлер злится, что Уиллинг все еще не хочет понять, почему в данных обстоятельствах лучше всего скрыться куда-нибудь подальше.

— Кроме того, вы можете опубликовать ваши записи за рубежом, — замечает бывший историк. — На тот случай, если Шульц-Дерге провалится или сбежит. — Это последний козырь, который имеет Вендлер и он замечает, что эффект достигнут.

Глаза Эдгара выражают внимание, даже согласие, но вскоре огонек в них гаснет.

— Так нельзя, — медленно произносит он. — Я должен дождаться Джейн.

Вендлер кивает.

— Может быть, ваша невеста тоже согласится? Вы должны быстро переписать свой доклад. Там у вас получится публикация. Можете на это рассчитывать. — «Если не поздно, — думает он. — Ведь Шмидт и Хантер сделают все от них зависящее, чтобы помешать публикации». — Правда, вам придется проявить немало ловкости, — говорит он. — Вы должны быть осторожнее и умнее, чем Бертон и его люди.

Эдгар задумывается. Потом качает головой.

— Там мне придется гораздо больше лгать, чем здесь. Это не секрет, вы сами знаете. Кроме того, я не могу этого требовать от Джейн. Все это напоминает мне мышеловку с приманкой.

— Если вы хотите вырваться, вам вовсе не надо далеко уезжать, это точно, — смеясь отвечает Вендлер. — Не говоря уже о том, что в любой стране вы окажетесь иностранцем, который в поисках убежища всякий раз уезжает снова. Вы не мышь и обладаете достаточным разумом, чтобы все тщательно обдумать. Но, кстати, о мышеловке. Эта Дейзи с волосами, как водоросли, которую на самом деле зовут Лило, пышет злобой на Берлинскую стену.

— Вы близко знакомы с этой дамой? — «Странный все-таки этот Вендлер», — думает Эдгар.

— Дама хороша. — Вендлер забавно качает головой. — Бедняжка могла быть лучше. Я ее знаю гораздо дольше, чем некоего господина Уиллинга из Америки. Знаете, в этой пивной кружится много людей, которые по тем или иным причинам интересуются Востоком. Встречаются самые различные типы. Люди с Востока пользуются особым успехом. В вечерней программе выступает настоящая русская, с риском для жизни сбежавшая из застенков ГПУ, и так далее. Я передаю то, что слышал.

— Русская? — хрипит Эдгар. — Вы имеете в виду Меньшикову?

Вендлер кивает.

— Она такая же русская, как вы и я. Родилась в Ивергрине. Если я не ошибаюсь, она дочь того Меньшикова, о котором я вам рассказывал. Помните?

— Белого офицера, который после гражданской войны пересек океан, чтобы в вашей хваленой стране дожить до осуществления своих идеалов?

— Думаю, что да.

Вендлер откидывается назад, прищуривает глаза, потом широко их раскрывает и продолжает:

— На жизненном пути людей бывают странные встречи. На этот раз я не верю в случайность. Не могу убедить себя в обратном. Вся эта история производит на меня впечатление, мягко говоря, плохо разыгранного спектакля.

Вендлер выговаривает то, о чем уже Эдгар спрашивал себя: почему именно теперь заявилась во Франкфурт Меньшикова, к тому же в ресторан, в который он ходил чуть меньше недели?

— Да, — продолжает Вендлер — эта Лило с пеной у рта поносит Берлинскую стену не потому, что она кое-каким людям мешает выйти, а потому что стена помешала ей вернуться, во всяком случае, вернуться так, как она хотела. Она родом из Магдебурга, сбежала от родителей, чтобы посмотреть мир. После перемены своих первоначальных планов она занималась проституцией у американцев несколько лет, сколотила значительное состояние. С ним она хотела выехать в Западный Берлин, обменять западные марки на восточные, а потом, сделавшись баснословно богатой невестой, вернуться на родину. Но все оказалось не так просто, так представляла себе крошка Лило. Железный занавес опустился, мечта об удаче рассеялась, как сон. Мышь, как вы бы сказали, убежала из мышеловки и не хочет возвращаться. Потом мышка постепенно старилась, спрос на нее падал, стопка банкнот таяла; сегодня бедняжка, опухшая и невзрачная, как вы видите, кормится грошами от дряхлых стариков и своими несбыточными мечтами.

Вендлер тупо смотрит перед собой. Помолчав, он задумчиво говорит:

— Знаете, что мне пришло в голову? Шмидт, эмигрировавший тридцать лет назад в США, был сторонником американских нацистов. Одновременно он развился в крупного землевладельца, похожего на ненасытного крокодила. Его компаньоном стал Хантер. О нем известно гораздо меньше. Он в тени, никто его не знает. Недавно он основал радикальную фашистскую партию, — видимо, нацисты, существующие в Штатах по сей день, показались ему слишком слабыми. Этот человек не любит показываться на людях. Он создан для закулисных дел, стремится основать универсальную монополию, занять пост губернатора, а позднее, наверное, и кресло президента США. Для достижения своих целей он не гнушается преступными методами.

Столько о нем известно на сегодняшний день. Но кто этот человек? Откуда он появился? И тот, с немецким акцентом — тоже из партии Хантера? Может быть, из Южной Америки, появившийся через много лет после второй мировой войны, примерно в то время, когда исчезнувшие раньше нацистские убийцы были арестованы? Он назвал себя Бертоном, овладел баснословным богатством, но никто его не знает. Может быть, не лишено оснований предположение, что он когда-то был немалой величиной в так называемом Третьем Рейхе? Задумайтесь: после окончания войны множество нацистских преступников высадились в Южной Америке, за малым исключением, с подводных лодок. Будучи в свое время очень «бережливыми», они вывезли чудовищное количество золота и драгоценных камней, изменили с помощью пластических операций внешность, чтобы с награбленным капиталом занять важные позиции в южноамериканской экономике. Когда одного из них арестовали, у других загорелась земля под ногами. Один из них искал спасения в США. Он назвал себя Бертоном. Разве не могло так быть?

Эдгар размышляет над словами Вендлера, откидывается на спинку стула, потом снова наклоняется вперед и признается себе, что его собеседник прав и действительно так могло быть. Но в данный момент, в его душевном состоянии, его мало волнуют происхождение, судьба и устремления Шмидта, Хантера и даже его менеджера. В помещение как раз входит Бертон — худой, с покрасневшими глазами и холодным бесчувственным лицом, лицом манекена.

— Шульц-Дерге, — говорит Эдгар. — Я попытаюсь еще раз.

Он боком проходит через дверь, которую только что толкнул Бертон. С трубкой в руке он видит, как вездесущий боксер-победитель занимает свой пост около будки.

В зале Бертон небрежно разваливается на стуле, выуживает из кармана сигарету, выпускает дым и протяжно, монотонно произносит:

— Ну хорошо…

— Дейзи сидела с ним за столом, — докладывает ему человек на микропорках на английском языке. — Немножко подслушала.

— Значит, Уиллинг почти не вылезает из телефонной будку? — ворчит Бертон. — Если мне правильно доложили, он соскучился по Шульцу-Дерге?

Пучеглазый пожимает плечами.

— Может быть. Очень даже вероятно. Мы просмотрели телефонный диск. Кажется, его номер.

Указательным пальцем Бертон смахивает пепел с сигареты.

— Я раз десять звонил, с тех пор как вернулся Шульц-Дерге. Всегда занято. Сколько времени звонил ему Уиллинг?

— Он даже не звонил. Он пытался. Но телефон постоянно занят.

— Негодяй, — бесстрастно и невнятно говорит Бертон. Его бледное лицо неподвижно, как гипсовая маска. — Шульц-Дерге — негодяй. Он повесился на проводе, чтобы перехитрить нас.

— И мне так кажется, — хрипло поддакивает ему человек с подошвами из микропорки. — Он настоящий негодяй, видит Бог.

В эту минуту мимо проходит Уиллинг. Он слышит ругательство человека на микропорках.

— Что еще нового? — спрашивает пучеглазого Бертон.

— Вон там, — патетически отвечает пучеглазый, — тот, к кому садится теперь Уиллинг. — Он связан с «зоной»!

Возвращается боксер-победитель, выдвигает стул из-за стола, садится.

— Уиллинг дозвонился? — спрашивает Бертон.

Боксер-победитель качает головой:

— По-моему, снова занято.

— Занято, — беззвучно повторяет Бертон, косится на часы. — Все правильно. Этот малый хочет нас обмануть.

Черноволосый кивает, боксер-победитель раздувает ноздри, его грудь расправляется, как надувной шар. Пучеглазый шаркает подошвами из микропорки.

Бертон поднимается.

— Слим пусть позаботится о дяде, — приказывает он, обратившись к черноволосому. — Уиллинга при первой же возможности ликвидировать. С этим справиться М. До тех пор, пока не появится М., выход Уиллингу запрещен. Ни в коем случае не допустить побега. В случае необходимости убрать Уиллинга до прибытия М.

Тем временем Эдгар снова садится за стол.

— Что-то не так, — говорит он. — Я думаю, вряд ли Шульц-Дерге опубликует мой доклад.

Вендлер между делом выпил еще. Его глаза, прежде блестящие, остекленели.

— Я уже посоветовал вам, что делать, — заявляет он.

Эдгар смеется.

— Если вы так влюблены в Восток, то я не понимаю, почему вы еще живете здесь?

— Во-первых, я не влюблен, — возражает Вендлер. — Я только пытаюсь реально представить обстановку. Во-вторых, я сносный теоретик, но ничтожный практик. Я просто имею в виду следующее: будучи историком, я не могу здесь преподавать то, что касается истории новейшего времени. В противном случае я рискую в третий раз лишиться работы. Следовательно, я должен — здесь вы правы — искать счастье за границей. Но теперь мои дела обстоят так, что думаю я одно, а делаю другое. Этим противоречием я болен с детства. Поэтому у меня нет семьи, поэтому я просиживаю время в «Вечной лампаде» — между нами говоря, мне нужна такая обстановка, здесь я расслабляюсь и отдыхаю —.поэтому живу я во Франкфурте-на-Майне, а не во Франкфурте-на-Одере. Лучше бы я мечтал о семейной жизни и влачил жалкое существование, лучше бы я вел кочевую жизнь, переходил из одной школы в другую и попробовал прыгнуть выше своей головы.

«Он пьян, — думает Эдгар. — Хочет вызвать к себе интерес и впадает в сентиментальность».

— Но теперь, — говорит Вендлер, — извините меня. Я должен вас покинуть. Через полчаса я начну нести бред. Желаю вам счастья и удачи. Не принимайте всерьез болтовню стареющего человека, поступайте, как считаете нужным.


XIII


— Пощадите, — стонет Антоний Эндерс. — Дайте мне хоть несколько секунд отдыха. — Он шумно вздыхает. Во время перерыва Шульц-Дерге семенит к курительному столику, наливает коньяк и зажигает сигарету. Эндерс снова отзывается в телефонной трубке. Он мямлит: «Дальше!», и Шульц-Дерге берет в руки третью копию рукописи Уиллинга.

— Department Store, — говорит он своим густым басом. — Нашли?

— Нашел, — раздраженно подтверждает Эндерс. — Скоро начнем?

— Немедленно, — тяжело дыша, отвечает издатель. Он последний раз подносит ко рту сигару, опрокидывает в рот остаток коньяка и монотонно диктует записи Эдгара Уиллинга:

«Я спросил молодую девушку, где продаются предметы искусства.

— На третьем этаже, — прозвучал ответ.

После волнений прошедших часов я решил подняться наверх на лифте. Через пять минут я уже стоял перед ковром, поражавшим меня своей красотой. Я мог бы поклясться, что тот же шедевр видел несколько месяцев назад в магазине Исаака Порфирогенетоса.

Порфирогенетос, один из знаменитейших граждан нашего города, уже умер. В теплую мартовскую ночь его ограбили. Однажды утром, войдя в обычное для себя время в магазин, он ничего не обнаружил, кроме пустых полок. Греческий еврей, шестидесяти лет от роду, слывший в городе зажиточным человеком, в то утро поднялся по лестнице и сунул голову в петлю электрического шнура лампочки. Через несколько часов прибывшие полицейские положили его, мертвого и холодного, на пыльный пол его собственного магазина.

Порфирогенетоса ограбили. И не только его. Над Ивергрином висел дамоклов меч. Одно за другим совершались нападения на магазины, их хозяева разорялись. Когда подъезжала полиция, воров простывал и след, а хозяева пока нетронутых магазинов с возрастающей тревогой спрашивали себя, кто будет следующим. Вследствие всего этого ни одна страховая компания уже не выражала готовности заключать договор с фирмами Ивергрина, а договоры, уже составленные, расторгались по надуманным причинам.

Знает Бог — над деловым миром Ивергрина висел дамоклов меч, и то там, то здесь слетали головы несчастных. Обобранных до нитки бизнесменов захватывало щупальцами чудовище „Шмидт и Хантер“ и высасывало последнюю кровь из своих жертв.

Я видел ковер, висевший в не столь отдаленные времена в магазине Порфирогенетоса, бродил по этажам в поисках награбленных вещей, вывезенных из Ивергрина и продаваемых здесь. Я осмотрел все товары, включая телевизоры и автомобили, представленные в нижнем зале, побродил по всем отделам, заинтересовался даже бумажными коробками и грудой упаковочной бумаги, лежавшими в углах. Хотя меня трясло от волнения, я старался казаться усталым и равнодушным. На самом верхнем этаже, в книжном отделе, я наконец обнаружил тележку, нагруженную упаковочным материалом, стоявшую перед лифтом. Среди этой макулатуры, ожидавшей вывоза во двор, где ее спрессовывали в кипы, я отыскал взглядом слегка скомканный обрывок бумаги с фрагментом отпечатанного на машинке адреса: „…штейн и сын“. Ивергрин, Те…».

Притягательная сила этой бумажки оказалась так велика, что я наклонился и быстро сорвал ее, несмотря на то, что продавщица за столиком пристально глянула в мою сторону, а служащий в темном костюме, едва я наклонился и вытянул руку, направился ко мне. По-видимому, он удивился, чем это я здесь занимаюсь. Мне не пришло в голову ничего лучшего, кроме как побыстрее вскочить и устремиться ему навстречу, вытирая пальцы о кусочек бумажки.

— Торговый зал находится по эту сторону колонн, господин, — сказал человек в темном костюме.

Я дерзко заглянул в его маленькие черные глазки, пронизывающе уставившиеся на меня, попытался улыбнуться, поблагодарил за справку и счел целесообразным добавить:

— К сожалению, я был неаккуратен и испачкал в лифте пальцы.

Широкими шагами я двинулся дальше, держась прямо, будто проглотил аршин. Он смотрел мне вслед, пока я не добрался до лестницы.

Как сумасшедший я бросился вниз по лестнице и очнулся лишь в собственном автомобиле.

Передо мной загорелась реклама торгового дома «Шмидта и Хантера». Я ощущал запах кожи, бензина, видел переливающийся блеск асфальта и сияющее пятно на нем, клочок коричневатой упаковочной бумаги «„…штейн и сын“. Ивергрин, Те…»

Мне показалось, словно я держу в руке не клочок бумажки, а вещественное доказательство преступления. В моей фантазии возник огромный ящик с надписью:

«„Ибсон Бернштейн и сын“. Ивергрин, Техас».

«Бернштейн и сын» когда-то был крупнейшим книжным магазином нашего города, с оживленной торговлей, головокружительным оборотом капитала и великолепной репутацией — до конца февраля. Тогда было совершено ограбление «Ибсона Бернштейна и сына».

Порфирогенетос — Бернштейн. Два имени, две ограбленные компании, тот же след.

Снова и снова свистел над головами предпринимателей дамоклов меч, и каждый раз одинаково. Взлом происходил ночью. Брали все, что можно было унести. Когда на место преступления приезжала полиция, грабителей с добычей простывал и след, они будто проваливались сквозь землю, оказывались вне досягаемости, несмотря на охрану и многочисленный наряд полиции, прибывавший сразу после получения сигнала о преступлении.

Теперь случай дал мне в руки два важный факта. Дорогой индийский ковер, украденный у Исаака Порфирогенетоса, проданный в эстервиллском «Джайэнт Стор». Клочок бумажки от упаковки с адресом бывшего хозяина книжной лавки «Ибсона Бернштейна и сына», найденный среди макулатуры в том же торговом доме.

С этими уликами, по-моему мнению, был связан ряд важных и в высшей степени интересных вопросов.

Если все преступления носили одинаковый характер, если ворованные вещи двух ограбленных торговых домов были выставлены для продажи в универмаге «Шмидта и Хантера», возникало подозрение, что и остальное награбленное добро оседало в том же месте.

По каким же каналам транспортировалась добыча из техасского Ивергрина в луизианский Эстервилл?

Разве нельзя предположить, что «Шмидт и Хантер», будучи оптовым покупателем награбленных вещей, которые продавались по дешевке, знали об их темном происхождении? Более того, разве невозможно, чтобы предприятие-гигант было заодно с бандой и работало с ней рука об руку? Ворованные товары могли, например, отвозиться преступниками в определенное, скорее всего находящееся в Ивергрине или его окрестностях, место, там перегружаться на занимающиеся перевозками автомобили «Шмидта и Хантера» и доставляться в Эстервилл. Тогда нашлось бы объяснение загадки, почему полиция, якобы, не могла выследить ворованный товар, ведь склады «Шмидта и Хантера», их автомобили, а также эстервиллский торговый дом считались для нее запретными местами. Оба предприятия были заведомо свободны от всяких подозрений в совершении общего преступления.

Но возникает вопрос: не были ли Шмидт и Хантер напрямую заинтересованы в том, чтобы их конкурентов ограбили? Здесь мог быть даже тройной интерес. Во-первых, я не сомневался, что они покупали у банды вещи за необычно низкую цену. Во-вторых, разорение предпринимателя означало для них ликвидацию конкурента. В-третьих, они видели в ликвидации других фирм заманчивую возможность увеличить число своих филиалов. Действительно, эта преступная фирма с начала года присоединила к себе не менее трех пострадавших от налетов торговых домов.

Разве моя гипотеза одновременно не объясняла, почему преступления недавно перекинулись в другие техасские и луизианские города?

Мысли гудели в моей голове, как пчелиный рой, впивались стрелами, рассеивались в десятках направлений, инстинктивно ища факты и находя их и сообща спешили к разгадке, приближали ее. Появилось множество связей, которые, словно воздушные линии, густо пересекались и, наконец, собирались в одной точке. Там, в центре сети, словно паук в паутине, сидело чудовище «Шмидт и Хантер».

Я не чувствовал в дрожащих руках ни руля, ни ударов, когда колеса моего видавшего виды автомобиля катились по ухабам немощеной дороги в Ивергрин. Мотор выл, перед моими глазами качалось и прыгало лобовое стекло. Мир, эта огромная, искрящаяся ослепительным светом водная поверхность с фигурами работающих людей, напоминал горячую, развороченную сильным землетрясением почву, по которой я, гонимый лихорадочным чувством, вел свой разбитый автомобиль.

Жарило солнце. Я сидел, стиснув зубы, прищурив глаза, ссутулившись, в лихорадочном возбуждении, покраснев от волнения.

Камнем на душе лежали мои открытия и возникшие вслед за ними вопросы. Я должен был стряхнуть эту ношу, чтобы опять спокойно дышать. В этом я видел свой долг. Он возник от осознания страшной, только что найденной правды, которая мучила и не давала мне покоя, потому что до сих пор я был единственным, кто ее знал. Я оказался теперь в смертельной опасности и то открытие, которое я сделал, но не сообщил никому, было только моим открытием и могло исчезнуть с моей смертью.

Несколько минут я то и дело оборачивался, готовый увидеть позади себя мчащийся с бешеной скоростью автомобиль, за рулем которого сидит человек в темном костюме и пронизывающим взглядом маленьких черных глаз не выпускает из вида мою дребезжащую старенькую машину. Вместо него мог быть кто-то другой — посланец фирмы, которому поручено изъять у меня предательский обрывок бумажки с опасным для «Шмидта и Хантера» фрагментом адреса или пристрелить меня на месте. Вместе с горячей кровью меня покинуло бы знание правды, и всем моим надеждам пришел бы конец.

Все мои страхи оказались, однако, необоснованными. Я беспрепятственно достиг Ивергрина. Теперь я встал перед вопросом: что предпринять дальше, кому довериться? Некоторое время я колебался между стариком Генри, полицией и Меньшиковым. Да, как ни странно, у меня мелькнула мысль об этом старом алкоголике, бывшем любимце фирмы. Наконец я решил действовать напрямик и поехал к шефу полиции Патрику Свифту.

Мне не повезло. «Мистер Свифт проводит необычайно важное совещание», — объяснили мне и посоветовали ни под каким предлогом его не отвлекать.

— Но я по очень срочному делу, — возразил я. — Нельзя терять ни минуты!

— Если мистер Свифт проводит важное совещание, значит есть дела посрочнее ваших, — последовал ответ.

— Когда босс может освободиться? — осведомился я.

— Это неизвестно. Может быть, через пять минут, или через два часа, или еще позже. Не лучше ли вам поговорить с дежурным полицейским?

— Нет! — решительно ответил я. — Не лучше. Дело слишком серьезно. Я поеду к мистеру Кентону. Может быть, там мне повезет больше. Речь идет о случаях нападения на здешние фирмы. Пожалуйста, скажите это вашему боссу, как только его увидите. Меня зовут Уиллинг.

Неудача продолжала преследовать меня. Мэра не оказалось дома.

Служанка, открывшая мне дверь, с сочувствием пожала плечами. К сожалению, мистер Кентон уехал и неизвестно, когда он вернется.

— Могу ли я по крайней мере поговорить с миссис Кентон? — спросил я. И здесь я сморозил глупость, поступил необдуманно.

Вскоре я уже сидел в светском салоне. Через прозрачную двустворчатую дверь ко мне вышла жена мэра. Она ступала медленно, каждое ее движение было наполнено достоинством, даже высокомерием: вот и я, первая леди Ивергрина.

Я встал и сразу понял, что совершил ошибку, пожалел, что не подождал, пока кончится совещание у шефа полиции.

— Хэлло! — произнесла в нос «первая леди» и изобразила улыбку. — Если не ошибаюсь, мы видимся не в первый раз?

— Да, не в первый раз, — подтвердил я. — Я вас видел. Недавно я имел удовольствие видеть вас лежащей на проигрывателе.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Удовольствие? Это была всего лишь прелюдия удовольствия. Если мне не изменяет память, вы покинули вечеринку раньше, чем начались настоящие развлечения.

Я попытался попасть ей в тон и сказал:

— Вам память не изменяет, она у вас просто золотая. Если бы я был агентом страховой компании, я бы посоветовал вам непременно застраховать вашу память.

— Вы просто плут! — кокетливо произнесла она в нос.

— Да, — сказал я. — В тот вечер я бы охотно подождал продолжения удовольствий, но согласитесь: что слишком сладко, быстро приедается.

— Да-да, — вздохнула она. — В этом трагедия нашей жизни.

— Вот-вот, — подтвердил я. — Трагедия нашей жизни.

— И ужасный долг.

— Здесь вы тоже правы — ужасный долг.

— Вы пришли не затем, чтобы посетить Еву в ее собственном раю?

Ее последняя фраза поразила меня. У меня отнялся язык.

Миссис Кентон принесла бутылку и два стакана. Я наполнил стаканы. От предложенной сигареты я отказался, но услужливо поднес ей зажигалку.

— В сущности, я собирался зайти к вашему супругу, — сказал я. — Как я слышал, мэра нет дома?

Она посмотрела на меня странным, наполовину вопросительным, наполовину обиженным взглядом и покачала головой:

— Мэр у шефа полиции. Не стройте, пожалуйста, гримасу, будто вы и в самом деле сожалеете, что его нет дома.

Последнюю фразу я намеренно пропустил мимо ушей. Я задумался. Значит, Кентон участвует в том же совещании, которое помешало мне встретиться с шефом полиции. Когда шеф полиции освободится, освободится и мэр. Следовательно, здесь его ждать бесполезно. Не следует терять времени, тем более я поступлю не лучшим образом, если буду в обществе этой женщины распивать мадеру. Я снова представил себе, как она в тот вечер жеманилась, сидя на проигрывателе, и едва сумел скрыть улыбку. Почему-то я сидел здесь, хотя до этого узнал, что ее супруга нет дома. Разумеется, она с полным основанием ожидала от меня объяснения моего поступка.

Я находился в весьма странном настроении. Все, что я испытал в обувном магазине «Антиблистер», а потом и в «Джайэнт Стор», вывело меня из равновесия, во мне дрожало волнение, оно сливалось с разочарованием от того, что я не смог поговорить с шефом полиции Патриком Свифтом или мэром города Кентоном. Сюда же примешивалось забавное воспоминание о дурацкой позе, в которой демонстрировала себя на проигрывателе первая леди Ивергрина, а также раздражение от прошлой бессонной ночи.

Трижды затянувшись сигаретой, жена мэра смяла окурок в пепельнице и вынула новую сигарету. Мне снова пришлось поднести ей огонек. Она опять внимательно посмотрела на меня, заметила то состояние, в котором я находился, и попыталась как-то объяснить его себе. Она так ничего и не поняла. В ее глазах появился блеск.

Я ответил на ее завлекающий взгляд легкой улыбкой и поклонился.

— К сожалению, мои надежды поговорить с вашим мужем не оправдались. Пожалуйста, позвольте мне откланяться.

— Вы болван! — фыркнула она. — Вы даже не представились мне!

Ее лицо изобразило гнев.

Я попросил прощения и представился.

Теперь я должен был подняться и, уходя, пробормотать еще раз извинение. Но вдруг я заметил, что она вздрогнула. Блеск в ее глазах окончательно погас, с лица исчезло выражение молчаливого сочувствия.

— О! — произнесла она, и по тому как она это сказала, я понял, что мое имя ей известно. Наверное, она слышала его в разговорах о большой стачке полевых рабочих. Кое-кто пугал злым Уиллингом маленьких детей. Она, видимо, приняла меня за авантюриста или развратника, во всяком случае, за того, с кем приятно проводить время. В ее глазах я вдруг немедленно превратился в агента Кастро, опасного человека, врага государства, а она, супруга мэра, сидела с этим типом за одним столом. Во всем доме была одна она и служанка, ни один мужчина не может защитить ее, беспомощную, отданную на милость этому чудовищу. Ее реакция была мне вполне понятна.

— С сегодняшнего утра я работаю на фирму «Шмидт и Хантер Лтд», — быстро сказал я. Это должно было ее успокоить, но мои слова не произвели на нее заметного действия.

Что мне оставалось делать? Я встал и заявил:

— Я надеялся, что мэр скоро вернется, и хотел его подождать. К сожалению, ждать больше не могу. У меня дела. Простите за непрошеный визит.

— Что вы хотели от моего мужа?

Я повернулся вполоборота.

— Поставить его в известность о важном открытии.

— Об открытии?

— Да. Я не подозревал, что…

В душе я проклинал сам себя. Как я мог поступить так опрометчиво и прийти сюда? Эта женщина любопытна и, к тому же, страшная сплетница. Я должен был понять это по ее лицу. Но произошло несчастье.

— Давайте, выкладывайте! — настаивала она. — О каком открытии вы хотели ему доложить?

Я замялся.

— А, в сущности, ничего особенного.

Но уйти мне не удалось. Она не спускала с меня глаз.

— Садитесь, — приказала она. — Рассказывайте мне о ваших открытиях. Меня это очень интересует. Вы считаете, что не можете доверять жене мэра?

Она взглянула на меня. Мое лицо, по-видимому, выражало нерешительность.

— Что вы обнаружили?

Я боялся приступа истерики, пытался несколько минут бормотать что-то невразумительное. Напрасно! Когда я понял, что нет больше сил молчать, выдал часть правды:

— Как вам известно, с некоторых пор в городе начались многочисленные грабежи. По странному, прямо-таки мистическому совпадению все эти преступления оставались до сих пор нераскрытыми. Я не хочу утверждать, что знаю организатора этих дел, но я точно выяснил, куда попадают украденные вещи, по крайней мере, часть из них. Короче говоря, я напал на след.

— След, — повторила она. Ее голос прозвучал глухо, недоверчиво. Я взглянул на нее и увидел, что на ее лице появилось то же выражение, как в тот момент, когда я назвал свое имя. Неужели она боялась? Нет, это был не страх, скорее выражение ужаса, как у захваченного с поличным вора. Она взяла новую сигарету. Ее губы обхватили мундштук. Дым неприятно ударил мне в нос.

— Марихуана, — сказал я.

Она не обратила внимание на мое замечание и спросила, уже спокойнее:

— Это интересно. Куда же ведет след?

Я пожал плечами. Ни в коем случае она не должна это знать. Пока я вертелся на месте, как червяк на крючке, ища возможность освободиться и уйти, она спросила с наигранным безразличием в голосе:

— Следы ведут в Эстервилл, не так ли?

Удар попал в цель. Я был ошеломлен и растерянно заморгал глазами, но смолчал. Это единственное, что я мог сделать.

Откуда она это знала? Мне вспомнился человек в темном костюме с пронизывающим взглядом черных глаз. Неужели он меня узнал? Это было не исключено. Возможно, «Шмидт и Хантер» дала мою фотографию во все руководящие инстанции. Между Эстервиллом и Ивергрином существовала телефонная связь. Я покосился на угловой столик, где стоял белый телефонный аппарат. Она перехватила мой взгляд. На ее губах возникла понимающая улыбка. Как часто я жалел, что нельзя забраться в мир мыслей другого человека! Теперь я снова подумал об этом. Я задумался о человеке в темном костюме. Что, черт возьми, могло заставить его обратиться именно к жене мэра?

Будучи ведущим сотрудником связанного с преступной бандой торгового дома, он, конечно, был очень заинтересован в том, чтобы установить добрососедские отношения с супругой главы города.

Но даже если это так, все равно неясно, зачем он рассказал ей о подробностях нашей встречи в «Джайэнт Стор». Почему именно ей? Или нет? По-видимому, «первой леди» вменялось в обязанность передача ходящих в городе слухов. Для человека в темном костюме получить вовремя информацию значило спасти жизнь.

Вполне допустимо, что он звонил, так как она явно интересовалась мною. Возможно, он выдумал какую-то страшную историю, представил меня преступником и предостерег от встречи со мной. Он, видимо, рассчитывал, что я найду мэра и сообщу ему о своих наблюдениях. Но такое предположение мне показалось невероятным. В подобных случаях, как правило, приходят в полицию, а не к мэру города. Моя гипотеза имела брешь.

Но если человек в темном костюме знал, кто я, зачем я оторвал клочок бумаги и что я собираюсь сделать со «Шмидтом и Хантером» — а значит, и с ним тоже — он должен был преследовать меня, чтобы проследить, куда я поеду. Я задумался об этом и пришел к выводу, что ему достаточно наблюдать за мной, пока я не сверну на проселочную дорогу, ведущую прямиком в Ивергрин. Вдоль нее справа рос густой лес, слева — простирались поля, стоявшие под водой. Кроме того, он мог счесть, что я воспользуюсь полученными фактами прежде всего в своем родном городе. Значит, он попытается вести за мной слежку здесь. К этому он, очевидно, и призывал по телефону свою любовницу — жену мэра. Но наверняка не только ее. А кого еще? Несомненно, фирму тоже. Это заключение было весьма неутешительно. Если я вообразил, что сумею усмирить Бертона, то я ошибался.

Я вынул носовой платок и вытер губы. Не замечая, что делаю, я механически выпил вино. Жена мэра наполнила стаканы. Затем она переломила в пепельнице длинную сигарету. При этом ее голова была опущена, но я видел не сходившую с ее лица улыбку. Засунув в рот очередную сигарету, она плавно заскользила к телефону, сняла трубку, набрала номер, затянулась сигаретой, и, наконец, произнесла:

— Я жду, сижу, как на иголках. У меня здесь гость, господин Уиллинг. Я желаю срочно поговорить с моим мужем. Да, он у меня в салоне.

В моей теории возникла еще одна дыра. Миссис Кентон не считала меня преступником. Иначе она не смогла бы в моем присутствии двигаться столь свободно. Почему она так странно себя вела? Ведь от меня не укрылось, что она дважды испугалась. В первый раз, когда я назвал свое имя, и во второй — когда я сказал, что напал на след. Неужели все это мне только показалось?

Положив трубку, она вернулась в кресло и заявила:

— Я хотела поговорить с моим мужем. К сожалению, не получилось. Совещание еще продолжается. Когда оно окончится — неизвестно. Лучше всего возьмите сигарету.

Едва она это сказала, как хлопнула входная дверь и раздались четкие мужские шаги.

— Какой тупица этот сержант, — раздраженно зашептала она. — Он даже не заметил, что мой муж уже ушел. Вот он вернулся.

В комнату действительно вошел мэр Кентон. Он увидел сидящего гостя, прищурил глаза и неприветливо обратился к своей жене:

— У тебя гость? И ты с ним пьешь виски?

Она смяла сигарету и улыбнулась.

— Неужели мне нельзя его угостить? Он необычный человек, как мне кажется, и мог бы обидеться. Позволь представить тебе мистера Уиллинга. Он работает на «Шмидта и Хантера» и воображает, что напал на след преступников, которыми Бог наказал наш город.

— Этого не может быть! — буркнул Кентон, подошел к шкафу, вынул бутылку и стакан.

Я подождал, пока он выпьет, а потом рассказал ему об индийском ковре, о его обнаружении в эстервиллском «Джайэнт Стор» и о своих подозрениях, что ковер был украден из магазина покойного мистера Порфирогенетоса.

Кентон покачал головой:

— Смелое утверждение. А какие доказательства?

Я сказал, что вполне в этом уверен. Такого рода вещи нельзя купить нигде, кроме как у Исаака Порфирогенетоса. Полицейский обыск несомненно подтвердит, что я прав. Одновременно с этим я вынул из кармана бумажный клочок с фрагментом адреса и положил его на стол.

— Вот что я нашел в книжном отделе. Без сомнения, это адрес Бернштейна.

Мэр снова покачал головой, на этот раз с сомнением.

— Что вы хотите этим клочком доказать? Адрес мог написать любой человек в любом месте, на любой пишущей машинке. К тому же — не забудьте, что два магазина «Шмидта и Хантера» были также ограблены.

— Это только для вида, — сказал я. — Чтобы на фирму не пало подозрение.

— Рискованные предположения, — возразил он, — и очень приблизительные.

Я пожал плечами и встал.

— Вы хотите идти? — спросил он.

— Да, — сказал я. — К шефу полиции.

Он засмеялся:

— В этом нет смысла. Шеф полиции сейчас ни для кого не доступен. Кроме меня. В моих глазах вы — фантазер, но если хотите, я доложу ему о вашем деле.

— Буду вам очень благодарен.

Он проводил меня к двери.

— Хорошо, если вы будете в пределах досягаемости. У шефа полиции на некоторые вещи своя точка зрения. Возможно, вы ему понадобитесь.

— Я поеду в свою квартиру. Там он может найти меня в ближайшие два часа.

Я назвал ему свой адрес, поклонился его жене и ушел. На улице я снова забрался в свою дребезжащую колымагу. Мотор завелся не сразу. Я дрожал от страшного беспокойства. Это было последствием бессонной ночи, напряженных дневных событий и странных мыслей, вертевшихся у меня в голове. Как во сне я нажал на педаль акселератора и помчался на третьей скорости. Мэр был прав. У меня, в сущности, не было доказательств. Появление ковра в магазине — это не доказательство. Кто может доказать, что поставщик предметов искусства не вступил в деловую связь со «Шмидтом и Хантером» после смерти Порфирогенетоса?

Когда я свернул на Линкольн-авеню, мимо меня пронесся огромный автомобиль. Он мог быть машиной Бертона. Неужели меня начали выслеживать? Я покосился в сторону машины, но рассмотреть лица водителя не смог. Давно подоспело время подключить к делу полицию. Не лучше ли было бы подождать в приемной комнате, когда кончится совещание? Там, по крайней мере, я бы чувствовал себя уверенно. Сбавив скорость, я свернул на площадь Линкольна.

Двери обувного магазина «Антиблистер» находились в постоянном движении. Покупатели в спешке сновали туда и обратно. Перед витриной стояли люди, с интересом разглядывали выставленные образцы моделей и оживленно жестикулировали.

Хозяин обувного магазина Гольдмунд мог только радоваться — в кассы с веселым хрустом впархивали долларовые банкноты. Видимо, весь огромный объем товара, ввезенный несколько часов назад через двор, в тот же день снова покинул магазин через парадный вход, упакованный в картонные коробки и тщательно перевязанный ловкими руками.

О да, Чарли Гольдмунд вместе со своей женой Рашель имели все основания быть довольными. В «Антиблистер» приходили за покупками не только жители Ивергрина, приезжали также люди из ближних городов, те, кого не пугала дорога. Чарли знал толк в зарабатывании денег, он был трудолюбивым дельцом, каждый находил в его магазине то, что искал.

Просто чудо, что его не коснулся дамоклов меч, висевший над всем Ивергрином. Но даже, если бы его постигло несчастье, он не пошел бы по миру, как Порфирогенетос или Бернштейн. Его счет в банке был огромен. Он быстро встал бы на ноги.

Я мысленно улыбнулся. От второго посещения магазина я бы воздержался. Если меня не обманула интуиция и человек в темном костюме действительно звонил жене мэра, то «Шмидт и Хантер», разумеется, уже осведомлены о моей самовольной поездке в Эстервилл. Я почти не сомневался, что Бертон получил эту интересную информацию гораздо раньше мэра.

Если в автомобиле, мчавшемся на головокружительной скорости по улице, действительно сидел Бертон, тогда первый человек фирмы, вероятно, был на пути в Эстервилл.

Легко можно понять, что в таких обстоятельствах я не желал больше видеть ни Шмидта, ни Бертона — разве что в зале суда.

Следующее течение событий я предсказывал следующим образом. Мэр Кентон поедет в штаб-квартиру полиции, доложит шефу полиции о случившемся и одновременно выразит свое недоверие к моим открытиям и подозрениям. Шеф полиции все это внимательно выслушает. Он как опытный криминалист немедленно увидит в этом возможность одним махом навести порядок. Внимание прессы и властей города будет приковано к нему, и он сможет быстро сделать карьеру. Если он не дурак — а он, разумеется, не такой! — он непременно начнет расследование. Группа опытных работников уголовного розыска приступит к проверке документов универмага «Джайэнт Стор» фирмы «Шмидт и Хантер», пострадает руководство магазина, и вскоре в руках экспертов окажется достаточно улик, чтобы дать ордер на немедленный арест Шмидта, Хантера, а также Бертона и его сообщников.

Согласно моей теории, арест главарей преступников был делом времени.

Примерно так я представлял себе победу справедливости. Единственное, что меня еще тревожило — моя собственная судьба до того момента, когда восторжествует справедливость. Я ободрял себя: дело находится в хороших руках. После того как я запущу весь механизм, другие люди непременно позаботятся о том, чтобы он не остановился на полпути, а наращивал обороты и как можно быстрее достиг цели.

Несмотря на вспыхнувшие надежды, я не мог отделаться от предчувствия грозящей мне опасности. Мысли снова вернулись к человеку в темной костюме. Почему он позвонил жене мэра?

Было что-то не так.

Мое душевное состояние гораздо улучшилось, когда я неожиданно встретил Джейн. Я заметил ее кабриолет, стоявший на другой стороне улицы. Она улыбалась и махала мне рукой. Все мрачные мысли сразу улетучились.

Я рывком распахнул дверцу, нагнувшись вылез из машины и через дорого побежал к ней.

— Привет, Джейн. Рад вас видеть. Как дела?

Она улыбнулась:

— Вы едете не в бюро? Бертон недавно ждал вас там.

— Нет, потом. У меня еще дела.

Я положил руки на откидной верх ее автомобиля. Теперь она сидела так близко передо мной, что я ощущал на лице ее дыхание. Она нежно посмотрела на меня. Когда я заглянул в эти глаза, я устыдился лгать этой девушке. Мой лоб вспотел. Казалось, машины и улица подо мной пышут жаром. Воздух переливался маревом, как знойным летом.

Увидев этот взгляд, я впервые вполне доверился ей.

— Мисс Джейн, — сказал я, и собственный голос показался мне необычно глухим, но гораздо более теплым, чем раньше. — Мисс Джейн, могли бы мы с вами встретиться вечером? Я очень хотел бы с вами поговорить.

Она кивнула, я понял и просиял.

— Теперь я еду домой, — объяснил я. — На Джексон-роуд.

Она стала серьезной.

— Вы мне не доверяете? — печально спросила она. — Я это чувствую.

— Я очень несправедлив, не правда ли?

Она покачала головой.

— Я хорошо понимаю вас. — Она болезненно улыбнулась.

— Я позвоню, — пообещал я. — Теперь я действительно еду на Джексон-роуд.

Джейн вздохнула:

— Я желала бы уехать подальше, туда, где никого нет.

— Совсем никого?

— Почти никого, — улыбнулась она.

— Я позвоню, — повторил я и выпустил ее руку, которую долго сжимал в своей ладони. Ее пальцы, до этого ужасно холодные, теперь согрелись. Автомобиль Джейн тронулся с места и с гудением уехал прочь. Я глядел ей вслед. В зеркале заднего вида она заметила, как я на прощание махнул ей рукой, и махнула мне в ответ. Когда она исчезла из вида, я поехал на Джексон-роуд.

В свой домик я вошел в настроении победителя. Я еще не подозревал того, о чем позже узнал от Джейн: она тоже чувствовала себя победительницей. Я взволнованно бродил по кухне, вышел на веранду, потом вернулся в комнату и покачал головой. Наконец я сел за стол. Я любил ее и был любим. Непостижимо, но это было так.

Между Джейн Шмидт и мной царило то большое, невыразимое словами согласие, которое, по словам одного поэта, являлось венцом жизни, то согласие, которое не ржавеет со временем, не знает границ и может преодолеть все преграды. Но какая же любовь связывала меня с Джейн? Я задумался над этим, но не нашел правильного ответа и открыл словарь, чтобы выяснить, к какому типу относилась наша любовь. Книга говорила о слепой любви, но наша была вовсе не слепа. Или все-таки слепа? Я наморщил лоб и стал читать дальше. Существовала пылкая любовь, преданная, возвышенная, горячая, пламенная. А какой была наша — пылкой, преданной, возвышенной, горячей, пламенной? Никто не мог точно сказать. И я пока не мог и сожалел об этом. Но чего нет, то, возможно, еще будет. Этим я утешился. Была ли наша любовь чувственной? Вполне возможно. Платонической? До сих пор, да. К сожалению. Целомудренной? Едва ли. Грешной? Я покачал головой. Глубокой, верной, счастливой? Знает Бог, однажды она такой станет.

Пока я ломал себе голову, что меня, в сущности, связывает с Джейн, я вдруг услышал перед домом скрип тормозов. От звука захлопываемой дверцы я вздрогнул и вскочил. Вскоре на веранде зазвучали торопливые шаги. Кто-то взобрался по деревянным ступеням и вбежал в дом. Я сорвался с места и распахнул дверь.

Передо мной стояла Джейн.

— Джейн! — воскликнул я, удивленный и счастливый. — Входите, Джейн!

Она задыхалась. В ее прекрасных глазах я прочел, что что-то произошло. Она не села, а упала на диван, обивка которого ни на дюйм не прогнулась под ее легким телом.

— Джейн! — воскликнул я громко, почти ликующе. — Джейн. — И невольно, хотел я этого или нет, взял ее руки в свои. Все получилось само собой — я вдруг сел рядом с ней и, обняв ее плечи, почувствовал, как холодна под тканью платья ее кожа. Я желал, чтобы тепло моего тела проникло через тонкий, как паутинка, шелк, затопило ее горячей волной и прогнало с ее кожи холод.

Минуту во мне покоилась иллюзия, что она, как и я, находилась в том же опьянении счастья и, будучи бессильной перед властью чувства, этого древнего человеческого инстинкта, прибежала ко мне. Но тут она выпрямилась. Ее правое плечо, которое касалось моей груди, отодвинулось. Худенькие плечи вздрогнули, словно захотели стряхнуть с себя какую-то ношу.

В мои уши полился звук ее голоса — торопливого, взволнованного, громкого:

— Нам нужно уехать, как можно быстрее. Скоро может быть поздно!

Мы. Поначалу я услышал только одно это слово. Оно проникло в меня и взбудоражило душу. Мы — это все, о чем мечтал я в данный момент, это означало: ты и я. Безмерно большой подарок. Горячее чувство, целиком затопившее меня, еще жило, когда до моего сознания дошли и другие ее слова.

Скоро может быть поздно…

Она вскочила и попыталась поднять меня. Я засмеялся, взял ее под локти и рывком усадил к себе на колени.

Она судорожно вздохнула, зашептала, ее слова градом сыпались на меня:

— Я вернулась домой, вошла в комнату отца… Он не находил себе места и курил. Никогда я не видела его в таком состоянии. Я спросила, что случилось. «Уиллинг, — сказал он, — этот Уиллинг. Бертон помчался за ним». Я выбежала вон. Мой отец — за мной. Перед лифтом он меня догнал. «Что с Уиллингом?!» — закричала я. «Уиллинг? — сказал он. — Забудь его. Скоро ты услышишь о нем: на протяжении всей жизни он был идиотом».

Я поставил ее на ноги. Мы вышли. В моей голове бушевала страшная неразбериха мыслей.

Нежно-розового цвета кабриолет Джейн стоял в двух метрах от моей дребезжащей колымаги. Я хотел сесть за руль, но она сказала:

— Лучше, если ты окажешься незамеченным.

Я мигом перебрался через спинку сиденья, поднял верх и как можно дальше забился в угол.

— Куда мы поедем? — спросила она таким тоном, словно я давно знал, что все это случится, и имел при себе продуманный план бегства.

— Я не хотел бы покидать Ивергрин, — сказал я. — Возможно, я еще здесь понадоблюсь. Пожалуйста, поезжай к Меньшикову.

Она заколебалась. Мотор загудел, но она не отпустила сцепление.

— Нам нужно бежать, — твердила она. — Побыстрее и подальше. Я боюсь, я так боюсь…

Я попытался ее успокоить. Ничего плохого не случится, все козыри у меня на руках. Она мне не верила. Она боялась. Бели мы все-таки поехали, то не потому, что она признала мою правоту, а просто, чтобы не терять больше времени.

Едва мы свернули на Свифт-лейн, навстречу нам вылетела огромная машина Бертона. Я сполз с сиденья и стал вслушиваться во все возрастающее ворчание мотора. Когда шум затих, я снова вжался в угол сиденья.

Джейн свернула на Олд-лейн. Там она остановилась, опустила голову на руль и прошептала:

— Мне нужно немного успокоиться. Ты заметил, как он таращился в нашу сторону? Если он тебя увидел…

— Это исключено, — заверил я ее. — Я свернулся в клубок, как еж.

Что искал Бертон на этой улице?

— Думаешь, он направлялся ко мне? — неуверенно спросил я.

Она подняла голову и посмотрела на меня.

— Он поехал на Джексон-роуд.

«Жена мэра», — мелькнуло у меня в голове. — «Вот кто меня выдал! Развратная, лицемерная шлюха! Возможно, она состоит в связи с Бертоном. Ведь кто знал, что я теперь дома? Она, ее муж и Джейн, но Джейн вне всяких подозрений. Если Бертон узнал это от жены мэра, значит, он побывал у нее дома. Значит, он ехал вовсе не в Эстервилл, а к ней. Но что ему там было нужно? Скорее всего, найти меня. Он знал, где меня можно найти. И он получил сведения от нее, разумеется, от нее. Она в моем присутствии звонила вовсе не в полицию. Она говорила с ним».

«Я жду, сижу как на иголках. У меня здесь гость, господин Уиллинг. Он желает немедленно поговорить с моим мужем. Да, он у меня в салоне». Это были ее слова. Она обращалась к Бертону!

Когда Бертон вошел к ней, едва ли мэр куда-то ушел. Значит, он был посвящен в мое дело и обо всем знал. Неужели он был частью длинной лапы «Шмидта и Хантера»? Уж не замешан ли и он в преступлении этих мошенников? Подозрение отняло у меня остатки душевного спокойствия. Я должен был взять себя в руки, чтобы не стать легкой добычей Бертона после того, как уже покинул дом. Беспокойство глубоко вгрызлось в меня, как причиняющий боль отвратительный червь.

— Поедем дальше, — торопил я ее. — В штаб-квартиру полиции.

Она покачала головой. Ее лицо было искажено от страха:

— Поскорее отсюда! Здесь страшно. Все угрожает тебе. Я боюсь.

Мне было не до смеха, но я засмеялся.

— Только к шефу полиции. Не знаю, найдется ли место безопаснее, чем у него.

Она охотно нажала на педаль акселератора. Теперь машина мчалась, как сам дьявол. Я любовался своим прекрасным водителем и удивился, когда машина вдруг остановилась.

Гигантскими шагами я взлетел по каменной лестнице и потребовал дать мне возможность поговорить с шефом полиции. «Шеф полиции занят, — ответили мне, — придите через несколько часов». Я доказывал, что мне нужно его срочно видеть, но получил в ответ только пожатие плечами. Сейчас якобы самое срочное дело — это оставить в покое шефа полиции. В отчаянии я решился на компромисс.

— Тогда ведите меня к другому начальнику.

— И это сейчас невозможно, — сказали мне. — Придите в шестнадцать часов. Постарайтесь явиться точно в срок. У нас любят порядок.

Я выругался и попытался прорваться мимо этого типа в подъезд, но получил удар. В правой руке полицейского рядом с моей головой угрожающе появился пистолет. Я понял, что не стоит с ним связываться, и ни с чем вернулся к автомобилю Джейн.

Она еще раз попыталась убедить меня поскорее покинуть Ивергрин. Я с сожалением улыбнулся и покачал головой. Позднее я осознал, что совершил непростительную ошибку, но тогда я не видел причин вести себя по-другому.

Мы поехали к Меньшикову.

Старый алкоголик сидел на кухне. Когда хлопнула дверь, он вздрогнул.

— А, это вы, — раздраженно пробормотал он и облегченно вздохнул. — Опять ко мне?

— В последний раз, — пообещал я. — Скоро вам будет нечего бояться.

Я торопливо рассказал ему о том, что пережил в эти часы.

— Замешан ли мэр в делах «Шмидта и Хантера» Понимаете, я должен знать, как поступать дальше.

Он уклончиво ответил:

— Я с самого начала советовал вам образумиться. Но вы вообразили себя самым умным. Расхлебывайте теперь кашу, которую сами заварили.

— Вы ошибаетесь, — порывисто возразил я. — Я вовсе не собираюсь прекращать борьбу. Как вы можете так ошибаться во мне? Я только спросил, действует ли мэр заодно со «Шмидтом и Хантером». Иначе выражаясь, все ли подкуплены и кто главарь мафии, которая топит одного за другим местных предпринимателей?

Меньшиков пробежал по кухне, остановился передо мной и грубо сказал:

— Будьте на Дарк-лейн в час ночи — конечно, если вы сможете.

Я сделал вид, будто пропустил его последнее замечание мимо ушей.

— На Дарк-лейн? Но почему ночью?

Он молчал.

— И почему именно в час? — напирал я на него. — Это не связано с пакетиком, который мне было поручено отнести в спальню Гольдмундов. — Где-то в подсознании забрезжило подозрение. Я почувствовал неладное.

Он молчал.

— Что в пакетике? — процедил я сквозь зубы.

Он устало посмотрел на меня и прошептал:

— Наверное, наркотики. Насколько я знаю. Уходите же, наконец.

Я повернулся к двери, но помедлил.

— Замешан ли мэр в делах «Шмидта и Хантера»? — прохрипел я.

Ослабевший и спившийся Меньшиков сидел на стуле, — тяжело больной человек, жалкое зрелище. Он больше не замечал меня. Но в его опустошенном лице я прочел ответ. Казалось, я услышал слова: «По-иному и быть не могло…»

Я уже держал рукой дверь, собираясь вернуться к Джейн, когда услышал на улице торопливые шаги. Дверь распахнули. Передо мной появилась Джейн, ужасно бледная, с огромными от страха глазами.

— Бертон проехал по улице, — закричала она. — Меня он не видел, но автомобиль… Он стоял перед домом.

«Этого еще не хватало! — сокрушенно подумал я. — Теперь он знает, что я здесь».

Меньшиков взял стул, молча побрел к холодильнику, сел, взял бутылку и жадно отпил из нее. По его лицу стекал пот.

Я подошел к нему, положил руку ему на плечо и сказал:

— Идите с нами, нельзя терять времени!

Он не двинулся с места. Я потряс его.

— Меньшиков, вставайте, уходим.

— Нет, — пролепетал он. — Это бесполезно.

— Мы поедем в полицию. Если бы будете с нами, нас не прогонят. Вы подтвердите, насколько наше дело срочно.

Снова я услышал безнадежный ответ:

— Это бесполезно.

Слова застряли у меня в горле, я схватил его за подмышки, поставил на ноги и попытался потащить за собой. Он уперся ногами, затем вырвался и упал на стул.

— Идиот! — выругался я, взбешенный его упрямством. — Проклятый трус!

Он поднес к губам бутылку и опустошил ее до дна.

Я был в ярости.

— Меньшиков! — угрожающе заорал я на него. — Если вы останетесь, я вас убью!

Я мог говорить что угодно, но все было бесполезно. Слова отскакивали от него, как от стенки горох. Он был упрям, как капризный ребенок, а у нас горела земля под ногами. На вымощенный плитками пол с грохотом упала пустая бутылка и разбилась. Меньшиков полез в холодильник. Его лицо было совершенно мокрым от пота, слез и виски.

В гневе я готов был силой сломить его сопротивление, взвалить его на плечи и утащить из дома. Я уже искал на его лице место, куда ударить — не сильно, но и не слабо — как вдруг услышал автомобильный гудок. Я вздрогнул и кинулся к окну.

Это была машина Бертона. Она медленно проползла мимо, как огромный напившийся крови клоп. Я посмотрел на Джейн, она — на меня. Мы почуяли неминуемую опасность.

Меньшиков таращился в открытый холодильник. Он что-то пьяно лепетал. Теперь ему вправду лучше остаться здесь, чем ехать в автомобиле Джейн. Мы могли бы попытаться сбежать и где-нибудь в городе или вне его известить о случившемся полицию, а Меньшикова сдать под арест.

Я обнял Джейн за плечи. Она прижалась ко мне. Ее автомобиль одиноко стоял возле дома. Никогда он не казался мне таким маленьким и тесным, как в тот вечер, когда я сел рядом с Джейн и сказал ей:

— Поезжай. Мне сейчас лучше не садиться за руль.

На углу улицы стоял черный «мерседес».

— Ну вот, начинается… — сказала Джейн. Она нащупала ногой педаль. Ее белые тонкие пальцы вцепились в руль и совершенно не дрожали. Я удивлялся самообладанию этой девушки.

Мы еще не доехали до угла, а я уже снял пистолет с предохранителя. Бертон поставил машину поперек дороги. Мы собирались повернуть налево, в глубь города. Но путь преграждал «мерседес», и тогда мы помчались направо, мимо него.

— Отлично! — воскликнул я. — Если мы выедем на дорогу в Остин — худшее будет позади.

Джейн едва заметно кивнула.

Я судорожно, до боли в ладони сжимал рукоятку пистолета. Я был готов ко всему, резко повернулся назад, но ничего не произошло. До тех пор, пока мы не свернули, машина Бертона стояла на прежнем месте, хотя и не поперек дороги, а по направлению движения — следом за нами. За стеклом мне чудилось безжизненное лицо Бертона.

Нам удалось беспрепятственно доехать до шоссе в Остин. Широкая бетонная лента дороги была почти пуста. Лишь вдали мы различили автомобиль — старенький «форд».

Чем ближе мы подходили, тем отчетливее видели, что машина не движется, как мы предполагали, а просто стоит на шоссе. Мы не долго сомневались, с какой целью она здесь оставлена. Едва мы приблизились к ней на сто метров, как «форд» развернулся поперек, и мы увидели двух вооруженных пистолетами людей.

— Поедем дальше? — спросила Джейн.

Я искоса посмотрел на нее. Ее лицо было спокойным, но очень бледным.

— Пока ты сидишь рядом со мной, ты в безопасности, — сказала она. — Никто не будет стрелять из страха убить меня.

Перед «фордом» она резко повернула руль. Это был рискованный маневр — мы проехали на волосок от чужого автомобиля. В ту же секунду я выстрелил и услышал звон разбитого ветрового стекла.

Почти одновременно из «форда» открыли по нам огонь. Рядом с машиной искрошился бетон.

— Давай зигзагом! — крикнул я Джейн. — Они хотят прострелить шины!

Кабриолет извивался, как уж на сковородке. И все-таки они нас достали! Ведь по нам били опытные стрелки. Сначала лопнула левая задняя шина, а через секунду и правая.

Мы завязли на месте. Казалось, бетон стал тягучим, как резина, и удерживал нас. Но мы не теряли надежду, особенно когда увидели грузовик и легковушку, идущих нам навстречу из поселка Игл, в пяти милях отсюда. Когда оба автомобиля затормозили и встали поперек дороги, мы поняли, что попали в ловушку.

Джейн выключила мотор. В пятидесяти метрах от нас остановился «форд». Я всей душой желал, чтобы появился хотя бы один человек, который нам не враг. Но это были напрасные мечты: в ста милях от Остина дорога была пуста. А если бы кто-то и ехал, даже полицейский патруль — чем бы он нам помог? Бертон и его приспешники выдали бы меня за обманщика, негодяя, осмелившегося похитить доверчивую дочь баснословно богатого Шмидта, чтобы потом шантажировать его и полученными миллионами до конца жизни решить свои финансовые проблемы. Разбитое пулей ветровое стекло красноречиво подтвердило бы их клевету.

Джейн вопросительно посмотрела на меня. Я кивнул. Она развернулась. Мы ждали, что будет дальше.

— Тебе ясно, что сейчас будет? — Спросил я.

— Да, — сказала она. — Кажется, ясно.

— И что твой отец преступник?

— И это тоже. До сих пор я в этом сомневалась. Теперь я знаю точно.

— Тогда нам будет легче.

Она пристально глядела перед собой.

— Завтра негры отведут своих детей в школу. Хантер созвал людей своей партии. Они занимают дом Брауна.

Я засунул левую руку под воротник рубашки и потер шею.

— Они в доме Брауна?

Она кивнула.

— Кто этот Хантер? — спросил я. — Его никто не знает.

— Он не любит появляться днем.

— Браун, — сказал я. — Он живет напротив школы.

Она снова кивнула.

— Я хотела сказать тебе об этом раньше. Мимо «форда» проползла машина Бертона. В пяти метрах от нас она остановилась и развернулась. Из нее кто-то вылез, приблизился к нам. От машины Бертона к нашей привязали трос.

Я осмотрел пистолет и впервые, как Меньшиков, ощутил чувство безысходности.

Джейн словно окаменела, ее лицо смертельно побледнело. Глаза смотрели холодно и твердо.

— Не забудь наш договор, — тихо сказал я.

Не успела она ответить, как открылась дверца. Человек из «форда» сел позади нас и направил дуло пистолета мне в спину.

— Сдавай свою игрушку, мой мальчик, — процедил он. — Иначе через год твоя могила зарастет травой.

Я молча передал ему через плечо свое оружие.

Он захихикал:

— У тебя авария, дружок? Нет причин волноваться. Мы притащим вас куда надо.

Вскоре мы двинулись с места. Через милю я увидел людей в полицейской форме. Когда мы подъехали ближе, они уехали. Улица была перегорожена.


XIV


Эндерс пыхтит и стонет.

— Я больше не могу, — ноет он и просит две минуты отдыха. Потом трясет правой рукой и массирует предплечье. Гордо глядя на исписанные карандаши, он наслаждается сознанием, что еще не вышел из строя, не превратился в старую развалину — наоборот, если нужно, побьет рекорд. Пусть молодые завидуют! Он чувствует себя молодцом.

Шульц-Дерге кладет на стол телефонную трубку.

«Тряпка! — пренебрежительно думает он. — Ты стареешь, Антоний».

Он использует паузу, чтобы снова зажечь потухшую сигару, подойти к окну и внимательно оглядеть улицу. Скамья на углу занята: черноволосый незнакомец, тот же, что и утром, развернул газету. Шульц-Дерге морщит лоб. Не то чтобы блондин был бы ему симпатичнее — скорее, наоборот — но к его присутствию он уже привык. В том, что на скамейке поменялся человек, он усматривает перемену ситуации. Издатель почесывает затылок. По тротуару небрежно, не спеша бредет Бертон — отдыхающий в праздник человек, который радуется, что у него наконец появилось свободное время. Для чего он сюда явился? Шульц-Дерге чувствует неладное, снова чешет в затылке. Этот тип явно собирается зайти к нему в гости.

С удивлением Шульц-Дерге замечает, что огромный «мерседес» исчез. Издатель встает на цыпочки, чтобы как можно дольше проследить за Бертоном. Он видит, что Бертон открывает ворота сада, проходит мимо кустов сирени. Издатель вытягивает шею, но это помогает ненадолго. Бертон исчез из его поля зрения. Когда Шульц-Дерге застывает с колотящимся сердцем и задумывается, не лучше ли сейчас позвонить в полицию, в прихожей раздается звонок.

Издатель расстегивает свою нейлоновую рубашку. Как жарко в его квартире, словно на улице — разгар лета! Звонок звенит и дребезжит: От пронзительного звука кружится голова. Ну и дурак, этот Бертон, просто комик! Неужели он всерьез думает, что Шульц-Дерге его впустит?

Шульц-Дерге возвращается от окна к письменному столу. С трубкой в руке он прислушивается к раздражающему дребезжанию звонка. Издалека зовет его голос фабриканта грампластинок — хриплый, скрипучий, слабый:

— Алло! Алло! Вы слышите?

— Я здесь, — приглушенно отзывается Шульц-Дерге, словно боится быть подслушанным непрошеным гостем. Пожалуйста, подождите минутку!

— Что у вас с аппаратом? — раздраженно спрашивает Эндерс. — Алло, я вас не слышу!

Шульц-Дерге не отвечает, только фыркает. Когда звонок прекращает трещать, он снова спешит к окну и выглядывает вниз. Сейчас он увидит Бертона проходящим через палисадник к воротам. У Бертона будет недовольный вид, потому что он напрасно старался пробиться к издателю, считая его за дурака. Но сколько бы ни тянулся Шульц-Дерге на цыпочках, не напрягал глаза, Бертона нигде не было видно. Так как звонок теперь молчит, издателю его поведение кажется таким странным, что он нетерпеливо отодвигает в сторону гардины, распахивает окно и высовывается наружу. В этом положении он хорошо видит пять каменных ступеней, ведущих от палисадника в дом, и каменную площадку перед дверью. Пустая платформа мирно жарится под вечерним солнцем. Бертона нет ни в палисаднике, ни на улице. На лбу Шульца-Дерге выступает обильный пот. По морщинистой шее капли сбегают под расстегнутую рубашку и кусают кожу, как разъяренные муравьи. Издатель больше не закрывает окно, не задергивает гардины и не обращает внимание, что они косо висят. Мысль, внезапно осенившая его, так ужасна, что он одержим одним-единственным желанием — положить трубку и набрать другой номер.

«Полиция, полиция, полиция! — грохочет у него в голове. — Полиция!»

Когда открывается дверь, он сует вспотевший указательный палец в телефонный диск.


Внизу, на скамейке возле кустов бузины черноволосый запрокидывает голову. Его предшественник блондин исчез после того, как Бертон немного посидел рядом с ним. Затем блондин сел в черный «мерседес», припаркованный на соседней улице. Теперь он приближается к самым оживленным улицам Франкфурта. Там он оказывается в бесконечно текущем потоке машин и мотоциклов, который вынуждает его ехать черепашьим шагом. Через некоторое время гудящая, трещащая и воняющая бензином цепочка редеет и распадается на отдельные звенья. Блондин тут же давит на газ и радуется, что ему удается до следующей остановки перегнать трамвай. Стрелка на шкале, колебавшаяся прежде в районе сорока, теперь забегает за пятьдесят. Через пять минут он добирается до входа в шумный ресторан с висящей над ним красной лампочкой. Блондин останавливается вблизи стоянки и вынимает из кармана сигарету.

Тишину нарушает тихий щелчок зажигалки, вспыхивает огонек, по пальцам пробегают тени. Огонь захватил уже первые табачные крошки, и дым, клубясь, через губы выходит из недр его тела, затягивает голубоватым, сладковато-пряным облаком пространство за рулем.

В нескольких метрах от него, по ту сторону стены, отделяющей жизнь и работу проститутки Дейзи от внешнего мира, в телефонной будке стоит Эдгар Уиллинг и предпринимает последнюю попытку пробиться во внешний мир. Едва отпустив телефонный диск, он уже радуется, что не потерял надежду. Его ухо с удовольствием воспринимает длинные гудки — линия свободна. Он облегченно вздыхает. Но скоро он снова начинает волноваться. Через две минуты он разочарованно морщит лоб и с лязгом вешает трубку на рычаг.

Вендлер подмигивает ему.

— Что-то не так, — бормочет Эдгар. — Линия свободна, но он не берет трубку.

— Уехал на Майн, — утешает его Вендлер.

Эдгар качает головой.

— Его надо предупредить. Пока не поздно. Господин Вендлер, не могли бы вы это сделать за меня?

— А почему бы и нет, — отвечает Вендлер. Он пытается стряхнуть с себя алкогольное оцепенение и привести в порядок мысли. От второй чашки кофе ему становится легче. Кофеин не преминул проявить свои свойства. Вендлер собрался было уйти, но ему жаль Уиллинга. Уиллинг попал в беду. Вендлер решил остаться и выпить кофе.

— Я могу попробовать, — с готовностью отвечает он. — Только боюсь, ищейки начнут за мной слежку. Для них я не персона нон грата. Кроме того, могу поспорить, что эта Дейзи им насплетничала обо всем. Чего не понимает, дополняет своей выдумкой. За мартини она на все готова.

— И все-таки — стоит попытаться.

— Согласен, — говорит Вендлер. — Попытаемся. До свидания.

Он поднимается и бредет к выходу. Из-за стола рядом с дверью встает коренастый тип, которого Эдгар окрестил боксером-победителем. Вендлер слышит, что за ним кто-то идет, останавливается, оборачивается и говорит:

— Я ищу туалет. Вы не можете мне помочь?

— Сразу налево, — рокочет громыхающим басом боксер-победитель и кивает в сторону выкрашенной белой двери.

Вендлер отправляется в туалет, открывает дверь; коренастый вырывает ручку двери у него из рук. Вендлер наклоняется над умывальником, открывает кран, берет мыло и тщательно моет руки. Коренастый стоит позади него, терпеливо ждет, пока Вендлер отряхнет руки. Потом, пока преподаватель вытирает руки, он наклоняется вперед, открывает кран, берет мыло… Вендлер подходит к окну, таращится на лакированную задвижку. Стекло мутное и толстое. Коренастый стоит позади него и носовым платком старательно вытирает пальцы. «Нет, — решает Вендлер. — Ничего нельзя поделать. Они не спускают с меня глаз. Если я уйду от них живым-здоровым — можно считать, что повезло». Он чувствует себя не в своей тарелке.

Разочарованный, он возвращается в ресторан. За его столом тем временем появился чужой человек — блондин с крепким, хорошо тренированным телом. Это заметно с первого взгляда. Незнакомец не выглядит грубияном. Он с удовольствием отхлебывает пиво.

Коренастый снова усаживается на свое место.

— Пошли его к черту! — шипит Эдгар.

Вендлер кивает.

— И я того же желаю. К тому же этот дьявол портит игру. Он не вовремя явился.

Незнакомец отставляет в сторону стакан.

— Я имею честь говорить с господином Вендлером? — весело спрашивает он.

Вендлер думает: «Откуда он знает, что меня зовут Вендлером? Кто ему рассказал, что я здесь?» Он морщит лоб.

Незнакомец обращается к Эдгару.

— Не могли бы вы оставить нас на минутку?

Эдгар шагает к бару, заказывает коньяк, ставит локти на стеклянную поверхность стойки и недовольно смотрит в их сторону.

— Вы, наверное, удивляетесь, откуда я знаю ваше имя и от кого я узнал, где вас найти. Пожалуйста, не спрашивайте меня сейчас. Нам не стоит терять времени. Наш общий друг попросил меня привезти вас. «Какой еще общий друг?» — хочет спросить Вендлер, но вдруг замечает, что коренастый тип и человек на микропорках уже навострили уши. Поэтому он говорит только:

— Если бы это было так просто. Те, что рядом со входом, преследуют меня на каждом шагу, они очень настырны и ведут себя, как ищейки.

— Мы отвяжемся от них, — с оптимизмом утверждает блондин. — Я жду вас на улице в автомобиле. — Он встает, зовет официантку, расплачивается и уходит.

«Может быть, его действительно кто-то послал, — думает Вендлер. — Некоторые борцы за запрещение атомного оружия знают, где я нахожусь». Он решает держать ухо востро.

Эдгар плетется обратно к столику и садится на стул.

— До свидания, господин Уиллинг, — говорит Вендлер. — Я все поставлю на карту. А вы будьте осторожны, не наделайте ошибок. Надеюсь, наши пути пересекутся еще раз.

Эдгар неопределенно улыбается.

«Он не верит, что мы встретимся снова, — думает Вендлер. — Он похоронил все свои надежды».

— Не сдавайтесь, — призывает он. — Кто сдается, погибает.

Взмахом руки с бумажником он подзывает официантку, кладет на стол купюру и тяжело идет медленными, но твердыми шагами к выходу. Коренастый ждет, пока Вендлер дойдет до его столика, застегивает пиджак и следует за ним.

На улице Вендлер замечает большой черный автомобиль, дверь которого открыта. За рулем сидит блондин. Работает мотор.

Вендлер останавливается, вынимает из кармана сигарету, зажигает ее и делает вид, словно хочет, попыхивая сигаретой, спуститься вниз по улице. Достигнув открытой дверцы, он выбрасывает через плечо горящую сигарету, наклоняется и молниеносным рывком шарахается в сторону Через секунду он уже на сиденье и изо всех сил захлопывает дверцу. Одновременно автомобиль чуть-чуть проезжает вперед — для человека Бертона, боксера-победителя — своеобразная возможность доказать ему, что он не только силач, но и необычайно хитрый малый. Боксер-победитель рывком кидается к автомобилю, хватает ручку задней дверцы, и Вендлер, который отчаянно тянет дверцу на себя, вскоре оказывается вынужденным отпустить ее, чтобы избежать опасности быть выброшенным распахнутой дверцей в переулок. Но коренастый вовсе не рассчитывал, что дверь так быстро поддастся. Он оступается, выпускает ручку и, по-видимому, прилагает большие усилия, чтобы не растянуться во весь рост на дороге. Когда он снова обретает равновесие, автомобиль уже так далеко, что все его усилия предпринять еще одну попытку оказываются напрасными. Все это боксеру-победителю очень не нравится. Он отступает на тротуар, вероятно, надеясь поймать такси.

«Не удалось ему! Теперь он нас не догонит, — ликует Вендлер. — Даже если он поймает такси — это вряд ли ему поможет. Парень за рулем знает свое дело!»

— Как вы его! — восхищается он блондином.

Тот смущенно улыбается.

— Я сделал все что мог, — простодушно говорит он. — Я люблю приключения, особенно те, которые случаются не каждый день.

Вендлер еще раз поворачивает голову, чтобы убедиться, что коренастый окончательно отстал. Он смотрит на часы и улыбается, но радуется недолго. Вдруг он вспоминает, что машина, в которой он едет — черный «мерседес». По словам Уиллинга, какой-то черный «мерседес» вел Бертон, первый человек в компании «Шмидт и Хантер Лтд». Но Бертон брюнет, а не блондин, он худой и низкий. Однако Вендлеру становится не по себе.

— Как же зовут господина, который хочет со мной поговорить? — волнуясь спрашивает он.

Блондин качает головой.

— Мне нельзя называть его имя, — лаконично возражает он. — Вы сами потом поймете.

— Конечно. — Вендлер кивает, но ответ не удовлетворяет его. Почему нельзя назвать имя этого человека? Ведь они одни, никого нет поблизости, кто бы мог подслушать, а потом этим воспользоваться.

— Мне нужно еще кое-где побывать, — значительно говорит Вендлер, чтобы испытать блондина. — Это очень важно. Вы не можете мне помочь?

Блондин кивает:

— Ладно. Если очень важно. Главное, чтобы недолго. Мое время ограничено. Куда едем?

— На Нахтигаленвег. Боюсь, это довольно далеко отсюда.

— Ничего, успеем.

Вендлер украдкой наблюдает за блондином. Как лихо он водит автомобиль, рискует, не моргнув и глазом!

Через десять минут «мерседес» останавливается на Нахтигаленвег. Когда Вендлер видит табличку с названием этой улицы, он окончательно успокаивается и выходит. Блондин делает то же самое.

— Не хотите ли немного размять ноги? — спрашивает Вендлер, не придавая вопросу никакого значения и не дожидаясь ответа. — Я очень скоро вернусь.

Пройдя через палисадник до каменной площадки перед дверью дома, блондин застывает от удивления. По обе стороны дорожки тяжелыми гроздьями свешивается сирень.

— Ну и аромат здесь! — восхищенно замечает блондин.

Вендлер нажимает на кнопку звонка. Они ждут. Никто не открывает.

— Наверное, нет дома, — разочарованно говорит Вендлер.

Блондин делает движение рукой, словно хочет сказать: «А что вы ожидали? Сегодня же пасхальное воскресенье». Затем он решает сам попытать удачу. Звонки пронзительно раздаются по всему дому — три длинных, два коротких.

— Ну, не сдаетесь? — смеется Вендлер. — Если не поможет, значит, точно никого нет дома.

Он едва ли рассчитывает на то, что встретится с Шульцем-Дерге. Совершенно неожиданно раздается гудение. Вендлер берется за ручку двери и толкает ее. Пока он входит, блондин следует за ним. Вдруг до Вендлера доходит откуда он, собственно, знал, что я собирался войти в дом номер три? Я назвал ему только улицу. Но он остановился рядом с виллой Шульца-Дерге, словно на Нахтигаленвег нет других домов.

Вендлер озирается по сторонам. Он ждал в вестибюле встречи с издателем. Вместо этого наверху открывается дверь и кто-то произносит невыразительным голосом:

— Пожалуйста.

Вендлер уже давно не мальчик. Он многое пережил, но такого безжизненного голоса он никогда не слышал. Сбитый с толку, он смотрит на своего спутника.

— Ну, — произносит блондин. — Прогуляемся наверх?

Они поднимаются по деревянным ступеням, покрытым толстой ковровой дорожкой, проходят через открытую дверь в кабинет Шульца-Дерге. За письменным столом сидит невысокий полный мужчина лет пятидесяти, держит в правой руке носовой платок и прикладывает ко лбу и вискам. В двух метрах от него, скрестив перед грудью руки, стоит худой бледнолицый человек, черноволосый, с воспаленными глазами. Оба смотрят в сторону входящих — черноволосый с полнейшим равнодушием и скукой, неподвижным каменным лицом, толстяк за столом — удивленно, с искрой радости в глазах.

— Здравствуйте, — приветствует их Вендлер и неуверенно смотрит то на одного, то на другого. — Я хотел бы поговорить с господином Шульцем-Дерге. Это вы? — обращается он к толстяку за столом. — Наш общий знакомый попросил меня отыскать вас и кое-что передать от него. Это касается только вас лично, — Вендлер многозначительно кивает головой, что означает: остальных это не касается.

Шульц-Дерге вздрагивает, словно кто-то сзади дал ему тычка под ребра. На его лице появляется выражение беспомощности. По его лбу снова проходится носовой платок.

— К сожалению, вы выбрали для этого неподходящий момент, — запинаясь, бормочет он. Потом, собравшись с духом, добавляет: — У меня, так сказать, личная встреча с этим господином.

Он делает паузу, размышляя тем временем, разумно ли назвать имя непрошенного гостя и не успевает докончить фразу, так как худой черноволосый человек лениво перебивает его:

— Будет неплохо, если эти господа пока выйдут отсюда. Переговоры между господином Шульцем-Дерге и мной достигли того момента, когда нельзя уже откладывать решение.

Блондин берет Вендлера под локоть и тянет его за собой в соседнюю комнату. Он закрывает раздвижную дверь и осматривается по сторонам. Они находятся в личной библиотеке Шульца-Дерге. Два шарообразных кресла, курительный столик, со вкусом обставленный уголок для чтения составляют меблировку этой комнаты. Помещение заполнено книгами. Они стоят на светлых, с древесными узорами полках, высящихся от пола до потолка.

— Здесь мы и подождем, — говорит блондин, несколько раз кивает головой и улыбается. — Когда мы исчерпаем предмет разговора, займемся литературой. Это было бы полезно. Человеку нужно образование. Только, к сожалению, для этого бывает недостаточно времени. Поэтому постараемся как можно быстрее закончить деловую часть.

Он садится, движением руки призывает Вендлера сесть в такое же шарообразное кресло.

Вендлер неподвижно стоит посреди комнаты, немного испуганно таращится на блондина и никак не может понять, что ему думать о сложившейся обстановке. Вокруг него сгущаются тени. Посетитель у Шульца-Дерге говорил по-немецки с американским акцентом. Он невысокий, подвижный и равнодушно-бесчувственный, с лицом, как у манекена.

— Мне кажется, здесь какая-то ошибка, — заявляет Вендлер слегка дрожащим голосом. — Я попросил вас привезти меня сюда, потому что хотел с издателем, господином Шульцем-Дерге, обсудить кое-какие важные вопросы, а не для того, чтобы слушать ваши банальные фразы. Что от чтения не глупеют, я уже знал, когда вы еще лежали в пеленках.

— Я не хотел обидеть вас, — возразил блондин. — Вы интеллигентный человек, и это хорошо. Я могу рассчитывать на то, что мы быстро сумеем найти общий язык.

— Я могу знать, в чем? — шипит Вендлер, и его губы кривятся от негодования. — Какое мне дело до вас? Я уже не раз объяснял вам, с каким намерением я явился в этот дом. Очевидно, до вас туго доходит. Итак, повторяю: я хотел прийти к господину Шульцу-Дерге и поговорить с ним наедине.

В волнении он произносит каждое слово преувеличенно подчеркнуто и внятно. Его старания безмерно веселят блондина. Он пронзительно хохочет и удовлетворенно замечает:

— В жизни не все случается так, как нам хочется. Человек должен довольствоваться тем, что есть. Это, наверное, вы тоже выучили, когда я лежал в пеленках.

— Я пришел побеседовать с господином Шульцем-Дерге, а не с вами, — возмущается Вендлер. Его голос все еще дрожит от гнева и подавляемого волнения. — И я вовсе не собираюсь выслушивать ваши мудрые советы. Вам понятно? Если нет, я уйду. У меня нет желания тратить свое время на болтовню с вами.

— Я вполне вас понимаю, — сухо отвечает блондин. — Но это решаете не вы, и, кажется, должны бы это понять. Но вы, кажется, не понимаете. Если до кого-то из нас туго доходит, то, конечно, не до меня, а до вас. По-моему, я переоценил вашу интеллигентность. Но успокойтесь же наконец. Прошу вас! Вы же мешаете другим. Или вы хотите оказаться там?

«Вот ужас! — с досадой думает Вендлер. — Дело проиграно. Хорошо, если я выйду живым из этой авантюры». Он отворачивает левый рукав пиджака, смотрит на часы и ворчит:

— Должен вас разочаровать. К сожалению, через семнадцать минут я должен быть у одного знакомого. Как правило, я сдерживаю данное кому-либо обещание.

— Ну, господин Вендлер, — наполовину шутливо, наполовину угрожающе говорит блондин. — Как же можно терять чувство реальности! — Он вскакивает, становится вплотную перед Вендлером — гибкий, хорошо тренированный, молодой — и иронически улыбается.

«Черт, откуда он вообще знает, что меня зовут Вендлером? Конечно, он — слуга Бертона. Разумеется, Бертон послал его в „Вечную лампаду“, чтобы он заманил меня в ловушку, а я, болван, который слишком много воображал о своем знании людей, попался ему на удочку — какой ужас!»

Блондин, который, по-видимому, стремится разозлить его еще больше, продолжает улыбаться и говорит:

— Когда вы встретитесь с вашим знакомым и встретитесь ли вообще, решаете не вы, а мы. Вы еще ничего не поняли?

И тут в душе Вендлера угасает последняя искра надежды. С лица блондина исчезает вся веселость. Он стоит неподвижно перед Вендлером с холодными и жестокими глазами и приказывает:

— Сядьте же наконец!

Человек Бертона кладет руки на спинку кресла.

— Даю вам две минуты времени, — деловым тоном добавляет он. — Обдумайте ваше положение и разберитесь с самим собой. По истечении этого срока мы продолжим беседу. Все остальное зависит от вас.

За стеной, в кабинете Шульца-Дерге, Бертон подошел к окну, выглянул на улицу и увидел, что черноволосый молодой человек больше не сидит на скамейке. Он спокойно задернул гардины. Множество листов скопированной рукописи, которые в беспорядке лежали на письменном столе, он собрал в единую стопку и сложил страницы по порядку. Теперь он сидит там, где несколько часов назад сидел Эдгар.

— Значит, вот где третья копия, которой я недосчитался у моего сотрудника Уиллинга.

Мысли Шульца-Дерге все еще занимает симпатичный человек, который сейчас сидит в соседней комнате, пришедший к нему, чтобы что-то передать. От кого? Наверное, от Уиллинга. Возможно, у Уиллинга крупные неприятности и он решил предупредить его через этого человека. «Не исключено, что этот человек — Вендлер, — думает Шульц-Дерге. — О нем Уиллинг мне рассказывал. Но кто его спутник? Один из людей Бертона? Если нет — Бертон в одиночестве. Тогда нас трое против одного и есть реальный шанс с ним справиться». Он еще раз промокает лоб платком, упирается обеими руками в поверхность стола, встает, семенит короткими, торопливыми шажками к окну и выглядывает наружу. Скамейка пуста, перед домом припаркован черный «мерседес».

Шульц-Дерге медленно возвращается на место, садится. Его лицо осунулось, постарело. «Блондин, — в отчаянии думает он. — Как приятно он выглядит. И все-таки он — один из людей Бертона».

Бертон насмешливо косится на него.

— Как вы нервничаете! У вас есть при себе валерьяновые капли?

Требовательно звонит телефон.

Эндерс? Уиллинг? Вероятно, Эндерс. Антоний легко теряет терпение, особенно когда это касается дела. Телефон трезвонит, действует на нервы. Наконец он замолкает. «Две минуты, — думает Шульц-Дерге, проводит носовым платком по лбу и комкает его в руке. — Я вынужден терпеть две минуты этого отвратительного трезвона, но не могу поднять трубку, должен строить хорошую мину в плохой игре. Я — Эдвард Шульц-Дерге, честный человек с головы до ног, патриот до мозга костей, порядочный немец, основатель „Вспышки“ — теперь обманут, позорно одурачен этим американским дилетантом, этим ничтожеством!»

Бертон на несколько минут застыл в гостевом кресле. Теперь он вскакивает на ноги, вытаскивает из пиджака пистолет, взводит курок и снимаете предохранителя. Затем медленно произносит на тягучем техасском диалекте:

— Даю вам еще один шанс. Надеюсь, я не переоценю вашу интеллигентность, если поверю, что вы воспользуетесь этой последней возможностью. — Пальцами левой руки он листает третью копию, переворачивает страницу за страницей и останавливается там, где раньше он загнул уголок.

— Вы продиктовали текст до сих пор, не так ли?

Шульц-Дерге вытирает ладони рук, убирает мокрый носовой платок в карман, выпрямляется. Его короткие толстые пальцы сжимаются в кулаки.

— Да, — холодно и протяжно говорит Бертон. — Вы до этой страницы диктовали. Не правда ли? Признайтесь! Но меня интересует, кому?

— Кому? — хрипло шепчет Шульц-Дерге. Он чувствует, что скоро умрет от жажды. — Кому? Что вы имеете в виду? Я не понимаю.

— Да ну? — равнодушно спрашивает Бертон. — Действительно, не знаете? — Правой рукой он поднимает пистолет, целясь Шульцу-Дерге в переносицу. — Попытайтесь-ка вспомнить, господин Шульц-Дерге. Соберитесь с мыслями, иногда это помогает. Из всех трагических ошибок, которые совершаются по неведению, самые трагические те, о которых нельзя поведать своим потомкам.

— Кому я должен был диктовать? — хрипло спрашивает Шульц-Дерге и взволнованно моргает глазами. — Кто вообще сказал вам, что я диктовал?

На лице Бертона не вздрагивает ни один мускул. Его правая рука неподвижно лежит на спинке кресла. Поверх пальцев зияет темное дуло пистолета. Его голос, прежде ленивый и равнодушный, приобретает теперь резкие нотки.

— Хотите, я дам вам хороший совет? Не считайте меня глупее, чем вы сами. Это оскорбительно. Если кто-то меня оскорбляет, я прихожу в ярость. И тогда начинаются неприятности. Вы должны знать, я вовсе не изверг. Я пекусь о вашем здоровье и желаю вам добра. Но, конечно, если вы примете мой хороший совет. Мое терпение велико, тем не менее оно имеет границы. Когда я вошел, вы держали в руке трубку. Почему?

— Я хотел позвонить, — неохотно признается Шульц-Дерге.

— Позвонить? Кому?

— В полицию.

— А что было до этого?

Бертон замолкает, Шульц-Дерге беспокойно ерзает на сиденье, он не знает, что должен отвечать. Он ни за что не хочет сказать больше, чем известно Бертону в нынешних обстоятельствах. Существование «Вспышки» висит на волоске. Маленький журнальный король еще лелеет искру надежды, что произойдет неожиданное чудо. Может быть, посетитель, сидящий теперь в соседней комнате, справится с блондином и поспешит ему на помощь? Или Эндерс заподозрит что-то неладное и примет меры? Или Уиллинг? Или вернется жена Шульца-Дерге с детьми и устроит истерику? Мысли беспорядочно кружатся в его голове. Ни в коем случае я не должен признаваться из соображений собственной безопасности, время работает на меня; чем дольше мне удастся оттянуть развязку, тем больше вероятность того, что случится чудо. Откуда он знает, что я диктовал? Когда он вломился, копия лежала на столе — ну и что? Вероятно, с его стороны, это просто догадка, он закидывает удочку, но не стоит волноваться. Какая ему польза, если он меня расстреляет? Тогда он никогда не узнает, кто принял от меня стенограмму.

В его раздумья врывается плаксивый голос Бертона:

— Не блуждайте, пожалуйста, взглядом, сконцентрируйтесь на дуле пистолета. Это поможет вам трезво оценить положение, в котором вы оказались. Смотрите на мой указательный палец. Задумайтесь, что произойдет, если я его подвину на миллиметр назад. Тогда вы увидите, как темное дуло сверкнет огнем, и это станет последним вашим впечатлением на этом свете.

Страшные слова, ужасные слова, но тонкие губы Бертона бормочут их, как что-то совершенно несерьезное. Слова оказывают свое действие — с издателя градом катится пот. Он снова проводит смятым мокрым платком по лбу и чувствует себя сидящим на раскаленных углях.

Бертон заставляет попотеть Шульца-Дерге еще несколько минут и наконец говорит:

— Я даже не знаю, откуда у меня берется терпение говорить с вами. Вероятно, я слишком великодушен, потому что моя душа противится желанию отправить на тот свет такого незаурядного человека, как вы. Или вы действительно наивнее, чем я думаю? Неужели вы всерьез считаете, что мы не знает о вашей попытке обмануть нас? Тогда я разрушу вашу иллюзию и повторю: вы диктовали. Во-первых, это проистекает из законов логики. Если вы не выносили копию из дома, то наверняка пытались переправить ее другим путем — например, по телефону. Во-вторых, я собирался от личной встречи с вами отказаться и позвонить по телефону, призвать вас к здравомыслию, доказать вам, что для вас выгоднее всего поднять руки и состроить хорошую мину в плохой игре. К сожалению, эту возможность вы упустили. Сколько бы я ни пытался добраться до вас, всегда оказывалось, что линия занята. Вашему автору Уиллингу повезло не больше. Да-да, даже он вбил себе в голову просветить вас, правда, с другой точки зрения и с другой целью. Встаньте, пожалуйста, на мое место. Что ближе всего к истине, если не подозрение, — даже уверенность в том, что вы ведете двойную игру?

Так как Бертон по привычке говорит монотонно и совершенно бесстрастно, Шульц-Дерге собирается с духом и отвечает:

— Если вы знаете, что текст уже перекочевал из этого дома, вы, конечно, остережетесь пробить мою башку пулей. Ведь в таком случае вы никогда не узнаете, где искать этого человека. Значит, сообщение Уиллинга попадет в прессу — скорее всего не во «Вспышку», а на страницы других изданий, но это не меняет суть дела. Ваша фирма и партия Хантера предстанут перед всем миром в голом виде, без фигового листочка, такими, какие они есть — два ненасытных властных чудовища, две сестры-преступницы. Это будет началом конца, и вашего конца тоже. Более того, с тех пор, как вы знаете, что доклад Уиллинга находится вне моего дома, вы даже не посмеете расправиться с его автором, американским гражданином. Вам это только повредит. Следовательно, не вы меня, а я вас держу в руках.

Бертон внимательно выслушал его.

— Теперь вы доказали мне, что вы — человек со смекалкой, — медленно картавит он, — чему я несказанно рад. Разум — это тот здоровый базис, на котором сойдутся наши обоюдные интересы. Продолжайте в том же духе, и я готов поспорить, что не пройдет и десяти минут, как мы придем к соглашению.

«Я выиграл немного времени». — Шульц-Дерге облегченно вздыхает.

— Уберите-ка вашу пушку, — фыркает он. — Она нервирует меня.

Бертон опускает пистолет, вынимает из ящика письменного стола оружие Шульца-Дерге и ворчит:

— Оставьте ваши грязные фокусы, мне становится жаль ваше прекрасное, полное жизненных сил тело. Вы похожи на Аполлона.

Теперь Шульцу-Дерге больше не нужно смотреть в ужасное дуло пистолета. Переведя дух, он засовывает в карман носовой платок, складывает на животе руки и опускает голову.

«Как Будда», — думает Бертон.

«Будда» пристально смотрит на свой пупок.


Между тем за лакированной белой дверью разговор продолжается. Время, которое блондин дал Вендлеру на размышление, давно истекло. Блондин потребовал, чтобы Вендлер выложил все начистоту. Как он и ожидал услышать, Вендлер сказал, что ему не в чем признаваться. На это блондин заметил, что он не прав и есть кое-какие вещи, о которых он должен сказать — например, с каким поручением Уиллинг послал его в город. «Ни с каким, — уверял его Вендлер, — только посмотреть, все ли в порядке у Шульца-Дерге, потому что их телефонный разговор не состоялся». Вообще, он, Вендлер, совсем не хотел связываться с этим делом. Уиллинг, якобы, его случайный знакомый, которого он изредка встречал в «Вечной лампаде» и с которым он вряд ли встретится снова. «Именно поэтому, — возразил блондин, — надо принять особые меры предосторожности на тот случай, если Уиллинг намеревался что-то подсунуть Шульцу-Дерге». «Уиллинг не собирался ничего ему подсовывать, — уверял Вендлер. — Он вообще больше не хотел связываться с этой историей». «Вполне может быть», — уступил блондин. Но уверениям он, к сожалению, не верит и вынужден вежливо попросить своего подопечного снять одежду, чтобы убедиться в его невиновности. Вендлер резко отвергает унижающее его предложение и дрожащим от возмущения голосом добавляет, что он не идиот. «Это утверждение тоже нужно доказать», — возражает блондин и почти в тот же момент, когда в соседней комнате Бертон вынимает оружие, вытаскивает свой пистолет. Так он рассеивает последние сомнения Вендлера, доказывая, что ни перед чем не остановится в случае, если безусловного выполнения его приказов невозможно добиться одними словами.

Дрожа от ярости и стыда, Вендлер встает перед книжными полками и срывает с себя одежду.

— Я решительный противник насилия, — утверждает блондин. — Но нужно соблюдать известный порядок. Если вы хорошо соображаете, то быстро это поймете. Итак, отправляйтесь в то кресло и не двигайтесь с места, пока я вам не разрешу.

Вендлер поступает так, как ему приказано. Блондин тщательно обыскивает его одежду, особое внимание уделяя бумагам.

За стеной, в соседней комнате Бертон уже говорил издателю Шульцу-Дерге:

— Для меня теперь важно, чтобы вы начали мыслить здраво и продолжили вести себя умно. Поэтому внимательно выслушайте то, что я намерен вам сообщить. То, что никому не должно быть известно о нашем разговоре — это ясно и исходит из соображений вашей же безопасности. Итак — из всего, что вы прочитали у Уиллинга, у вас, по-видимому, сложилось впечатление, что фирма «Шмидт и Хантер» якобы заурядная банда преступников. Я не обижаюсь на вас за ваше заблуждение. Другой человек на вашем месте наверняка подумал бы так же. Но как говорят в Германии: если двое поступают одинаково — это не значит, что одинаковы они сами. Или: цель оправдывает средства.

О чем идет речь? В сущности о том, каким образом создать невиданную до сих пор политико-экономическую структуру власти. Большего сказать вам я сейчас не вправе, но эта цель действительно оправдывает все средства, даже самые непривычные. Там, где дело касается будущего, мы не можем и не должны быть щепетильными. И такому великому делу вы захотели причинить вред, когда заявили о своем желании напечатать позорную писанину Уиллинга. Вы останетесь вредителем до тех пор, пока будете утаивать имена тех, кто кроме меня обладает отвратительным произведением этого дешевого фантаста. Так кто же, используя невежество нашего сотрудника, хочет посеять семена ненависти к «Шмидту и Хантеру»?

Шульц-Дерге давно прекратил бездумно рассматривать свой живот. Он вытаращенными глазами смотрит на Бертона, закусывает нижнюю губу и спрашивает:

— Если я вас правильно понял, речь идет об огромном экономическом, политическом и — я вправе добавить — военном сосредоточении власти в руках режима Шмидта и Хантера?

— Фактически — Хантера, — перебивает его Бертон. — Мистер Шмидт уже настолько одряхлел, что вряд ли может рассматриваться в качестве вождя или просто человека с активной политической ролью.

— Прекрасно, — рассеянно произносит Шульц-Дерге. — Но это не оспаривает тот факт, что мистер Хантер… — Он запинается, а потом торопливо добавляет… молод и неопытен.

В уме он доканчивает предложение так: «…что мистер Хантер хочет стать губернатором Техаса, а потом — президентом Соединенных Штатов, и, если ему удастся последнее — кто знает, кто знает! — он наплюет на принципы мирного сосуществования и будет проводить наступательную внешнюю политику».

— Совершенно верно, — подтверждает Бертон, — мистер Хантер полон сил и энергии.

— Гм, — бормочет Шульц-Дерге. — Пока все гладко. Но если сообщение не будет опубликовано и Эндерс потерпит крах…

— …и фирма «Шмидт и Хантер» вас не поддержит, ваша «Вспышка» тоже обанкротится. Вы это хотели сказать?

— Я думаю не только о самом себе.

— Конечно, нет. Вы муж, отец, в конце концов.

— Конечно, — соглашается Шульц-Дерге. — У меня семья. Если позволите, заключим между нами компромиссное соглашение. Вы получите копию — полностью, без обмана — и за это не дадите разориться «Мьюзик-Эндерс».

Бертон направляет на издателя пристальный взгляд воспаленных глаз.

— Это совершенно исключено. Эндерс владеет самой технически совершенной фабрикой грампластинок в Европе. Нам нужно его оборудование, чтобы мы сумели удовлетворить постоянно растущий в Европе спрос на секс-грампластинки «Шмидта и Хантера». Нам известно, что вы инвестировали чудовищные по вашим меркам средства в предприятие Эндерса. Одновременно с этим мы понимаем ваше намерение с помощью публикации доклада Уиллинга сколотить новый капитал и увеличить тираж вашей «Вспышки». Все это мы принимаем в расчет и заверяем, что, во-первых, вы не потеряете вложенный в «Мьюзик-Эндерс» капитал; во-вторых, «Вспышка» может слиться с компанией «Шмидт и Хантер Лтд» и вы останетесь хозяином издательства, и, в-третьих, прибыль будет делиться между двумя фирмами в зависимости от вклада каждой. Выбирайте, и вы в кратчайший срок станете одним из богатейших людей Франкфурта. Что это означает, вы сами знаете.

Шульц-Дерге вспоминает о своей давнишней мечте сделать «Вспышку» журналом, публикующим материалы обо всех современных скандалах и сенсациях. До сих пор его мечта оставалась мечтой. Вдруг все это станет реальностью?

На письменном столе тикают часы. Когда проходит шестьдесят секунд, Шульц-Дерге с кротким видом заявляет:

— Согласен. Синица в руках лучше, чем журавль в небе.

— Вы держите журавля в руках, — поправляет его Бертон. — И совершенно точно это знаете, плут вы этакий! Налейте мне коньяку. Ради этой хорошей новости я в порядке исключения изменю своим принципам. В вашем лице фирма приобретет один из самых талантливых умов во всем немецком бизнесе. Разве это не причина, чтобы выпить?

Шульц-Дерге хватает бутылку, наливает и заискивающе лепечет:

— Странно, но до сих пор я считал вас примитивным человеком. Теперь я знаю что вы обладаете большим запасом ума.

Бертон поднимает стакан:

— Если кто-то появляется вовремя с деловым предложением, то вряд ли он примитивный человек.

Издатель поднимает голову. Их взгляды встречаются. «Это не Бертон, — думает Шульц-Дерге. — Бертона вовсе не существует. Передо мной сидит властитель, и кто этот властитель, знает один Бог».

— Итак? — спрашивает Бертон, отставляя в сторону стакан. — Вы задолжали мне ответ.

— Эндерс, — говорит Шульц-Дерге. — Антоний Эндерс, фабрикант грампластинок, кандидат в мертвецы — экономические, конечно.

— Позвоните ему, — приказывает Бертон сухо, твердо и надменно.

Шульц-Дерге качает головой.

— Нет смысла. Он не пойдет на это. Он в долгах по горло и знает, что это — его последний шанс.

— Тогда подождем, пока вы оба урегулируете свои дела, — решает Бертон.

Через две минуты открывается дверь. Входит блондин и Вендлер.

— Все ясно, — докладывает блондин. — Я провожу его немного, чтобы он не наделал глупостей.

Бертон кивает.

Вендлер и блондин выходят из дома.

Бертон обращается к Шульцу-Дерге:

— Тогда все решено. Вы пойдете со мной?

— Я не знаю… — Шульц-Дерге колеблется. — Если вернется моя жена, она будет волноваться. Кроме того, мне неприятно…

— Я понимаю, — говорит Бертон. — Но не забудьте, в чем дело. Закажите такси. Не сюда. По крайней мере, через три улицы. И наденьте мои солнцезащитные очки, чтобы вас не сразу узнали.


XV


Повесть Уиллинга, значительную часть которой Шульц-Дерге уже продиктовал и которую Бертон держит в кармане во время своей поездки с Шульцем-Дерге к Эндерсу, продолжается так:

«Теперь я находился вместе с Джейн на буксирном тросе Бертона. Мы подъехали ко дворцу Шмидта и Хантера с задней стороны. Со двора мы вошли в вестибюль, а оттуда — в лифт. Парень с пистолетом сопровождал нас троих: Джейн, Бертона и меня. Вероятно, нам предстоял допрос. Мое положение было ясным. Я понимал, что мне придется признаться в попытке бегства — но помимо этого я не вымолвлю ни слова. Я решил заранее отрицать свои намерения.

Шмидт встретил нас в большом помещении, похожем на кабинет. Он сидел за письменным столом и заканчивал свой завтрак. Поднос, на котором безобразным натюрмортом громоздились холодные закуски и горячие блюда, был немедленно вынесен слугой. Шмидт поставил около стола бутылку виски, отодвинул в сторону пустой стакан и по очереди оглядел нас. Его лицо было багрово-красным. На лбу и висках в толстых жилах пульсировала кровь.

— Ступай в свою комнату, — сказал он Джейн. Его голос звучал тем мягким родительским тоном, который я никогда не слышал от него.

Джейн не двинулась с места. Она села напротив него, бледная, с неприступной твердостью во взгляде, поймала его угрюмый взгляд и резко возразила:

— Я останусь.

Он достаточно хорошо ее знал, чтобы игнорировать ее мнение или пытаться с ней спорить.

Неизвестный мистер Хантер, который наряду с мистером Шмидтом являлся моим шефом и больше всего на свете любил одиночество — если не принимать в расчет любовь к деньгам — предпочел и на этот раз держаться подальше от наших переговоров.

Лицо Бертона, как всегда, было бледным и неподвижным — едва заметно шевелилась только левая бровь, что случалось очень редко, в особых обстоятельствах, когда он ожидал чрезвычайно напряженного развития событий.

С недовольным видом Шмидт расстегнул пиджак и обнажил большую часть своей безупречно белой рубашки. Его тучное тело колыхалось от ритмичных вдохов и выдохов. Он откинулся в кресло.

— Мистер Уиллинг, мы просим вас дать нам объяснения.

Наступает решительный момент, — пронеслось у меня в голове. — Теперь я либо потеряю все, либо выиграю последний шанс».

Чтобы придать словам, которые я собирался сказать, больше веса, и прежде всего создать у обоих иллюзию, что я вполне серьезно уверял их в своем желании по доброй воле защищать интересы фирмы, я поднял голову, выпрямился и заговорил:

— Прежде всего, я постарался добросовестно выполнить поручение мистера Бертона. Я проник незамеченным в спальню четы Гольдмунд, положил пакетик под кровать и сделал несколько снимков ковра, который висел на стене.

После такого вступления я вынул из фотоаппарата кассету с засвеченной пленкой и протянул ее Бертону.

— Затем я поехал в Эстервилл, чтобы проверить, верны или нет мои подозрения.

— Какие подозрения? — хрипло перебил меня Бертон. Он поднял голову и пронзительно уставился на меня.

Я искоса взглянул на Джейн, которая внимательно вслушивалась в нашу беседу.

— Что оригинальные ковры Исаака Порфирогенетоса продаются в Эстервиллском «Джайэнт Стор», — сказал я.

Левая бровь Бертона едва заметно двинулась вверх. Он осмотрел свои пальцы и сделал вид, будто готов заснуть от нашего скучного разговора, но потом передумал и спросил меня:

— С какой стати у вас возникло это подозрение?

— В торговом зале «Антиблистера» тоже висит ковер, который, по-видимому, своим появлением обязан магазину Порфирогенетоса. Как я выяснил, ковер куплен в «Джайэнт Стор» у фирмы «Шмидт и Хантер». Я напал на след и пошел по нему.

Шмидт сложил на животе руки. Казалось, он боялся, что его перегруженное жиром тело лопнет от дыхания или собственной тяжести.

Бертон спросил:

— Значит, вам удалось положить пакетик в обозначенное мною место, а потом вам пришла в голову мысль сыграть роль частного детектива?

Я кивнул:

— Примерно так.

— Разве это относилось к вашему заданию?

Я почувствовал острую потребность закурить. Потянулся к одной из шкатулок с сигаретами, которые были расставлены по всему помещению, и взял сигарету. После первой же затяжки я почувствовал себя лучше, по крайней мере, мне так показалось. Затем я ответил:

— К моему заданию относилось доказать свою находчивость. Это я и пытался сделать.

Бровь Бертона продолжала двигаться.

— Ага. Поэтому вы и предприняли прогулку в Эстервилл?

— Исключительно поэтому.

— И исключительно поэтому вы искали нашего мэра? Чтобы насплетничать, все ему выболтать и — будем откровенными — чтобы посадить нам на шею полицию.

— Вовсе нет! — бурно запротестовал я удивленным и одновременно оскорбленным тоном.

— Нет? — спокойно спросил Бертон.

— Нет, — громко сказал я. — У меня были причины предположить, что мэр работает на фирму «Шмидт и Хантер». Я захотел это проверить.

— Ну и что?

— Я нашел подтверждение.

— Потом вы не нашли ничего лучшего, чем в срочном порядке подключить полицию.

— Я пытался это сделать и раньше. К сожалению, меня постигла та же неудача. Разве вы не понимаете? Я хотел установить, действительно ли и в какой степени шеф полиции предан фирме. Когда я поступаю на работу в новое место, я, как правило, стараюсь как можно быстрее досконально выяснить особенности моего нового положения. В противном случае — как я справлюсь, если вскоре возникнут трудности? К сожалению, вы упустили возможность ввести меня заранее в курс дел. И, мне кажется, сделали это умышленно, чтобы посмотреть, в какой степени я смогу во всем разобраться сам. Не забудьте, я хотел доказать вам свою находчивость.

Кажется, я достаточно хорошо сыграл свою роль. Однако было трудно понять, поверили они моей лжи или заподозрили, что я им вешал лапшу на уши. Во всяком случае я добился того, что этот странный допрос окончился. Шмидт нажал на одну из многочисленных кнопок на письменном столе. Через несколько секунд появились два человека богатырского телосложения, напоминавшие своим видом канадских лесорубов. Они разместились в двух стратегически важных местах комнаты. Шмидт и Бертон вышли — один, кряхтя, с заметным трудом, другой — легко и грациозно, как кошка. Джейн осталась со мной, несмотря на еще одну попытку ее отца переубедить ее.

Мои охранники расположились возле стен, как восковые фигуры в паноптикуме — немые и безжизненные. Джейн тоже молчала. Иногда наши взгляды встречались. Тогда она мне улыбалась. Она, по-моему, совершенно во всем разобралась. Я не сомневался, что в этой неравной борьбе она на моей стороне, против своего отца. Поэтому она стала мне еще дороже.

Когда Шмидт и Бертон вернулись, я продемонстрировал свою радость. Как же мне не радоваться? В союзе с Джейн я был непобедим.

— Посовещавшись с мистером Хантером, мы пришли к следующему решению, — прохрипел толстяк Шмидт. — Приказываем вам не покидать Ивергрин до нашего специального распоряжения и никому не сообщать о ваших наблюдениях. Вам запрещено вступать в какие-либо отношения — лично, письменно, по телефону или другим способом — со всеми официальными организациями как вне, так и внутри города. Мы требуем от вас строго соблюдать этот запрет. Его нарушение повлечет за собой жесткие меры пресечения. Равным образом, мы считаем нецелесообразным ваше возвращение домой. В ближайшее время вы займете в нашем здании две меблированные комнаты. Там будет все, что вам нужно. Вот вам ключ. Ваша квартира находится на десятом ярусе. Когда вы пожелаете покинуть здание, должны предупредить об этом мистера Бертона или меня.

Он протянул мне ключ, который я, кивнув, принял от него и убрал в карман. Хотя в тот момент я был ошеломлен, но состроил, как потом меня уверяла Джейн, весьма глупое лицо. Больше всего меня убивала мысль, что я фактически попадал под домашний арест. В эту минуту я не видел возможности связаться со стариком Генри и моими друзьями из Литтл Гарлема и сообщить им о планируемой акции. Сюда же добавилась тревога за обувной магазин «Антиблистер». Если Меньшиков был прав и в пакетике в спальне Гольдмундов находились наркотики, тогда магазин находился в опасности.

— Я не намерен ничем рисковать, — сказал я. Как позднее я выяснил от Джейн, мой голос звучал почти торжественно. — Но сегодня вечером я договорился о встрече. Как правило, я держу данное кому-либо слово.

— Тогда вы в первый раз измените вашим принципам, — вмешался Бертон.

Я совершенно игнорировал его присутствие. Горя непреодолимым желанием выбраться отсюда, я врал напропалую:

— Мисс Джейн попросила меня рассказать ей, почему я согласился работать на фирму Шмидта и Хантера. Я пообещал, что сегодня вечером это сделаю. Сначала я хотел бы где-нибудь выпить, а потом погулять с ней в Центральном парке. В это время года там особенно красиво.

Шмидт посмотрел в сторону Бертона, Бертон ответил на его взгляд. По-моему, между ними произошло молчаливое совещание.

— Немного свежего воздуха Джейн не повредит, — неуверенно произнес Шмидт.

Бертон тоже высказал свое мнение. Если бы он мог морщить лоб, наверняка в этой ситуации он так бы и поступил. Он сказал:

— Недавно вы предприняли отчаянную попытку бегства и при этом даже использовали оружие.

Такого рода слов я давно ждал. Бертон не захватил меня врасплох. Не задумываясь я ответил:

— Вас это удивляет? Мне хотели помешать покинуть город. Вы не давали мне распоряжений остаться в Ивергрине. Я с трудом выношу две вещи — насилие и произвол. На бесцеремонность я реагирую адекватно.

— Куда вы собирались ехать? — спросил Бертон.

— Немного подальше от города, без какой-либо определенной цели, только чтобы доказать, что могу поступать по своей воле.

— А сегодня вечером все будет иначе?

— Сегодня вечером меня будут сопровождать. Это не одно и то же.

— А что вы хотели от Меньшикова?

— Я должен был занять денег.

— Именно у него?

— Волей-неволей. Мои друзья бедны, как церковные крысы. Бели бы фирма мне выплатила задаток, я бы к нему не пошел.

Бертон вплотную подошел ко мне, встал передо мной и произнес своим противным монотонным голосом:

— Я не верю ни одному вашему слову.

— Ваше право, — дерзко ответил я.


Около восьми часов вечера я сел рядом с Джейн за руль автомобиля. Перед кабриолетом открылись ворота. Обернувшись назад, я заметил три машины, следующие за нами. «Мерседеса» Бертона среди них не было. Но едва ли от этого нам было легче. Лучший человек «Шмидта и Хантера» мог быть повсюду и везде.

— Вам дано строгое указание не покидать Ивергрин, — напомнил мне Шмидт. — И не пытайтесь идти ни на какие уловки. Будучи сотрудником «Шмидта и Хантера», вы обязаны беспрекословно выполнять наши распоряжения. В фирме существует военный порядок и железная дисциплина.

Джейн предложила поехать в какое-нибудь кафе, но я сказал ей, что у Биг Бой Билли нам будет приятнее. Я желал говорить с Билли.

У меня созрел план.

Сначала мы сидели с Джейн одни за столиком недалеко от бара. Вскоре появились те двое, что ехали вслед за нами. Я сразу их узнал. Через две минуты все соседние с нами столы были заняты. Когда я направился к бару за кока-колой, бутылкой вина и печеньем, за мной последовали трое, среди них Малыш и другой тип, похожий на гнома, с прозрачными ушами. Джейн помогла мне перенести все это на стол.

— Начнем с кока-колы, — сказала она. Мы оба чуть не умирали от жажды.

Потом мы пили вино, сладкое и густое, от которого глаза Джейн приобрели удивительный блеск. Я не сразу догадался, что Джейн похорошела оттого, что мы вместе. Я находился в состоянии, которое можно назвать одним словом — блаженство. Теперь я сидел за одним столом с девушкой, которую недавно лишь с неохотой уважал, и эта девушка меня любила, более того, стала моей сообщницей. Я еще не мог постичь глубину своего счастья. Ради Джейн я бы сделал все, пошел бы на любые жертвы. Я безгранично доверял ей.

Затем мы перешли в бар. Она взобралась на табурет. Я сел рядом. Двое из наших «охранников» подсели к нам: Толстяк рядом с Джейн, Малыш — рядом со мной. Оба слышали каждое слово из нашего разговора. Я хотел, чтобы они сочли меня за пьяного и смело заказывал для себя крепкие напитки: виски, водку, мартини. Затем выпил два джина. После этого я почувствовал себя сильным, как Зигфрид, выкупавшийся в крови Змея. В висках стучало. Я понял, что теперь нужна повышенная осторожность и потребовал счет. Когда за все было заплачено, я сунул Биг Бой Билли чаевые, подпер щеку правой рукой и, запинаясь, пробормотал:

— Это для вас лично.

При этом я прищурил правый глаз. Никто этого не заметил, только он и Джейн.

Мы вернулись к нашему столику, принялись поедать печенье, развеселились и ждали, пока над плечами двух гостей мелькнет лысая голова Биг Бой Билли. Билли отставил наполненные стаканы, подмигнул мне левым глазом, вытер глаз рукой и кивнул. Потом он внимательно посмотрел на меня.

— О'кей, — сказал я Джейн, лица которой Биг Бой Билли видеть не мог, так как она сидела спиной к бару. На долларовой банкноте, переданной Билли в качестве чаевых, я написал: «Подонки Хантера из дома Брауна собираются открыть огонь по демонстрантам, выступающим против расового неравенства».

Я попросил у Джейн разрешения отлучиться на минуту, вошел в телефонную будку и позвонил в полицию.

— Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы «Антиблистер» в полночь находился под охраной, — тихо сказал я. — Если я не ошибаюсь, банда планирует нападение на обувной магазин. Сейчас я, к сожалению, не могу вам многого объяснить. Нет, из соображений безопасности, вы понимаете.

Я быстро вернулся к столику. Джейн ждала от меня объяснений, но я молчал, затем взглянул в окно и очень обрадовался. По улице ползли тени, вытягивались в цепочку.

Я вообразил себе картину: управляющий «Джайэнт Стор» едет на открытом автомобиле из Эстервилла в Ивергрин, свежий ветерок веет ему в лицо. Мотор бормочет монотонную песню. Справа от дороги спят в тени деревьев причудливые кактусы. Слева — блестящая водная поверхность; заходящее вечернее солнце заливает ее сияющим красным светом. Человек в темном костюме улыбается. Его автомобиль мчится как угорелый и вдруг напарывается на мину. Видение рассеялось.

Передо мной сидела Джейн. Она пила кофе.

— Джейн, — тихо сказал я, — я наслаждаюсь действительностью как чудом. Мне кажется, что всю прошлую жизнь я чего-то ждал и теперь наконец получил.

Я взял чашку кофе и сделал глоток. За окном шли мимо нас люди. На торговых домах зажглись разноцветные лампочки. С улиц исчезло солнце. Лишь у горизонта тихо тлела вечерняя заря. На домах, принадлежащих компании «Шмидт и Хантер Лтд» горели яркие, бьющие в глаза огни рекламы. Их мигающий отсвет бледными пятнами ложился на стол.

— Сумерки сгущаются, — тихо сказала она, отпила глоток кофе и улыбнулась. Я готов был часами сидеть здесь, напротив нее, неотрывно смотреть на нее и восхищаться ее красотой. Мягкий свет бара заливал ее кожу теплым светом, а пестрый, мерцающий отсвет, пробивающийся сквозь окно, играл красками на ее лице.

Я любовался ее загорелой, стройной шеей, загнутыми вверх ресницам, бросавшими на глаза глубокие тени. Я наслаждался видом ее мягких губ, готовых дарить и получать поцелуи, и ощущал желание обхватить ее голову руками, вобрать в себя тонкое дыхание ее волос и сказать: «Я люблю тебя».

Я коснулся ее руки, потянувшейся к чашке с кофе, и увидел трепет ее загорелых пальцев; черные капли, выплеснувшиеся через край чашки, застыли множеством черных жемчужин, рассеявшись по столу. Я тихо произнес:

— Я люблю тебя.

Кто-то сочтет слишком неприличным и чересчур сентиментальным писать в моем докладе о любви, но если он хочет вполне осмыслить события в Ивергрине — с того момента прошло около двух недель — пусть он узнает и это тоже. Он увидит Джейн такой, какой ее видел я, и услышит, как она спросила меня:

— Что такое любовь?

Я мечтательно посмотрел на нее.

— Я часто размышлял об этом. Наверное, это стремление делать другому человеку добро и получать добро в ответ. Это — счастье раствориться друг в друге и жить друг для друга. Этого желает каждый, по крайней мере, многие. Но шанс действительно полюбить большой и верной любовью ужасно мал. Один поэт очень образно и точно это выразил так: перспектива встретиться двум людям, которые созданы друг для друга, так же мала, как возможность столкнуться в грузовике двум заранее помеченным горошинам.

Она задумалась над моими словами и, помолчав, спросила:

— Ты когда-нибудь любил?

— Я несколько раз считал, что да, но потом всегда разочаровывался.

Мы оба поднесли чашки к губам и выпили их до дна.

Я взял ее руки — холодные и, казалось, ожидающие того, чтобы их согрели.

— Я посвятил себя борьбе за права слабых и униженных. Эта борьба против «Шмидта и Хантера», против твоего отца. Но тебя я люблю.

Я чуть-чуть не сказал ей:

«Я настолько люблю тебя, что могу изменить самому себе, отказаться от продолжения борьбы».

Но я вовремя опомнился. Ведь — разве я не любил ее еще больше оттого, что она поддерживала меня в этой борьбе?

— Я уже давно был влюблен в тебя, — заявил я, — только никогда не осмеливался признаться в этом самому себе. Ты была для меня дочерью миллионера, наделенной от природы высокомерием, потомком моего врага. Это предубеждение постоянно вертелось у меня в голову, но я не знаю, почему — я был и оставался влюбленным в тебя. Теперь все переменилось, и прошлое осталось в моей памяти не эпизодом жизни, а каким-то бездарным, низкопробным фильмом. Это — как вечернее небо с облаками-барашками, напоенное огненно-красным сиянием; такой же пейзаж на картине оставляет нас совершенно равнодушными: примитивная красочная мазня — вот и все.

— Да, — ответила она. — Мне тоже приходили в голову такие мысли, но я никогда бы не облачила их в эти слова. Ты удивительный человек.

Я потянул к себе ее руки через стол и погладил их.

— Я вовсе не удивительный человек, но я тебя люблю. Поэтому я хочу сделаться для тебя лучше и добрее, чем я есть. Ты не такая, какой собственно должна быть Джейн Шмидт, и какой я тебя видел, ты — женщина, о которой я мечтал. С тех пор, как я это понял, я перестал быть просто влюбленным и полюбил тебя.

Позднее я спросил ее, почему она меня любит. Она ответила так:

— Ты не такой, как те люди, которых я знала. Ты добрый, сильный и необычный. Меня восхищает все, что ты делаешь для негров. Я удивляюсь тебе. Я сразу увидела тебя таким, каков ты есть, но не сразу в тебя влюбилась. Я полюбила тебя, когда узнала, что в тебе есть. Поэтому я была потрясена, когда ты пришел к моему отцу. Затем ты улыбнулся мне, в первый раз. Можешь ли ты понять, насколько разочарована я была? Я думала, что ты изменил самому себе, стал таким, как другие.

За соседним столиком раздался хохот. Это отрезвило меня. Я стал серьезным, положил ее руки на стол и спросил:

— Почему твой отец не против нашей любви? В сущности, он должен пытаться любым способом разлучить нас. Но он поступает наоборот. Этого я не понимаю.

Она освободила свои руки из моих, затем обхватила мои указательный и средний пальцы, как будто собираясь с мыслями. В задумчивости она отодвинула в сторону штору. Над городом разноцветными всполохами мерцало небо, уже окрасившееся на горизонте в глубокий черный цвет. С бешено колотящимся сердцем я сидел вместе с Джейн и следил за ее взглядом. Она тихо сказала:

— Он не настоящий мой отец. Моей матери и ее первому мужу пришлось эмигрировать из Германии. Они приехали в Америку. Я никогда не знала своего отца. Он погиб на японском фронте за два года до окончания войны, еще до моего рождения. Моя мать, в девичестве Анна-Мария фон Зааль вышла замуж за моего отца по любви, против воли ее родителей. После смерти отца она осталась со мной. Она была очень богата. Шмидт рьяно ухаживал за ней, наверное, потому что она имела много денег. В то время мама заболела. Мне кажется, она знала, что ее болезнь неизлечима, и вышла второй раз замуж, чтобы кто-то заботился обо мне после ее смерти. Ты можешь себе представить, как протекало мое детство. Я мечтала о человеке, который смог бы меня действительно полюбить. Но все, кого я знала, оказывались лживыми и алчными людьми. Вскоре мой отчим связался с мистером Хантером, и Хантер узнал, что мой настоящий отец был евреем. Он ненавидит всех негров и евреев. Но белых, которые общаются с цветными и евреями, он, по-моему, ненавидит еще больше. Он говорит, что существует только один грех, грех смешивания кровей. Хантер смешной человек, впрочем, как и Бертон.

— Кто говорит такое, не смешной человек, — возразил я. — Он преступник.

Она на некоторое время замолчала и вздохнула.

— В глазах Хантера я — пятно позора для фирмы. То, что один из вождей его «Легиона свободы» держит у себя дома еврейского ублюдка — это позор и опасность для всей партии. Так он говорит.

— Под вождем он подразумевает мистера Шмидта? — приглушенно спросил я. Она кивнула.

— Когда я говорю мистеру Шмидту «отец», он приходит в бешенство.

— А что это за партия, так называемый «Легион свободы?»

Она посмотрела на меня, и я понял по глазам, что ее мысли витают где-то далеко. Она ответила:

— Я точно не знаю. Фирма и «Легион свободы», по-моему, одно и то же.

— Надеюсь, ты ошибаешься, — возразил я. — В противном случае, это очень тревожно. Значит, эта партия выступает против евреев?

— Против евреев и негров, против Кастро и Хрущева. Хантер за диктатуру и свободу для всех белых под руководством избранных.

— Каких избранных?

— Это профессионалы. Они ставят себя над законом.

Я задумался над философским вздором Хантера, зная, что такая идеология — путь в пропасть.

— Если я тебя правильно понял, тебе нужно покинуть город? — помолчав, спросил я.

— Хантер хочет, чтобы мой отец меня отослал, но мистер Шмидт просто так этого не сделает. Иногда он бывает добр со мной. Мне кажется, это оттого, что он болен и стар. Он мне часто говорил: «Найди себе мужа. Пусть он будет нищим, но ты должна его по-настоящему любить. Тогда он увезет тебя с собой, в Германию. Я буду вас материально поддерживать. Но отсюда ты должна уехать. Этого требуют наши деловые и партийные интересы. Я хочу, чтобы ты была счастлива».

— Все так и было? — спросил я.

— Да, так и было.

У меня пересохло в горле. Я едва мог говорить.

Передо мной сидела Джейн. Я любил ее, любил так сильно, что вся моя жизнь потеряет смысл, если ее не будет рядом со мной.

Сквозь шторы мерцала пронизанная рекламными вспышками ночь.

Мы вышли и сели в кабриолет Джейн. Другие автомобили, запаркованные перед рестораном Биг Бой Билли, тоже пришли в движение. Они держались около нас. Я попытался отделаться от них, но безуспешно.

В Центральном парке нас окружила спасительная темнота. В усеянное звездами небо улетали чернильно-черные кроны вязов. Я остановился, мы вышли из машины и несколько секунд стояли в ослепительном свете фар.

Когда фары погасли, нас снова окружила глубокая, тихая ночь. Лишь иногда потрескивали ветки. Кто-то осторожно ступал по траве, неизвестный человек, который что-то искал и не находил.

Где Бертон? За кустами? Видел ли он нас? Я прислонился спиной к стволу дерева. Мы стояли в тени могучего, не сломленного многими бурями и молниями старого вяза.

Немного дальше поднимался перевитый одеревеневшими лианами каштан. Там стоял такой же непроницаемый мрак.

— Лучше всего сделаем так, — шепнул я Джейн. — Я побегу туда. Если все спокойно, ступай следом за мной.

Я пересек газон, казавшийся огромным серебряным сверкающим ковром. На небе сияла луна, как желто-оранжевый бумажный круг, наклеенный на черный фон и подсвеченный сзади.

Запутанными клубами лианы свешивались с ветвей каштана, обвивали гирляндами соседнее дерево и сплетались с развернувшимися широкими листьями в плотную крышу, сквозь которую не проникал ни единый луч лунного света.

Люди Бертона кружили вокруг каштана и вяза, под которым теперь стояла одна Джейн. Но я ничего не видел и не слышал, кроме шорохов травы и листвы. Я вышел из тени в пятно лунного света и махнул Джейн.

Джейн пошла навстречу мне по газону мягкими и осторожными кошачьими шагами, но при этом вовсе не казалась кошкой, скорее она походила на тигра, молодого, красивого хищника, еще не вполне осознающего заложенную в нем силу. Но осознание этой силы придет, и тогда он пустит когти. Без когтей в любви нельзя.

В лунном свете ее черные волосы засияли серебром, лицо похорошело, линия губ стала мягче. Даже мои твердые, загорелые руки, вытянувшиеся навстречу ей, выглядели серебристыми и мягкими. Лицо Джейн мирно покоилось в моих руках, но ее глаза, до этого нежно блестевшие, теперь сверкали, как драгоценные алмазы.

Я чувствовал ее губы, дыхание, оказавшееся теплее воздуха тропической ночи. В нем я нашел все, что искал: биение ее сердца, мир, о котором я давно мечтал.

Я хотел, чтобы она была счастлива, даже если я сам потеряю счастье. Я никогда не хотел умирать и был готов ко всему, даже к измене. Меня охватило желание капитулировать, чтобы она не печалилась, чтобы ей было нечего бояться и она могла спокойно, весело и радостно жить, как многие другие.

Почему я должен отказываться от счастья, которое так неожиданно оказалось в моих руках? Почему я не могу уехать куда-нибудь с Джейн — да в ту же Европу! — сделать все, что задумал для нее старый больной Шмидт, с одним единственным, может быть, условием — уволить меня из числа служащих фирмы? Между «Шмидтом и Хантером» и мною установится вооруженное перемирие. Я сумею забыть все, что видел и пережил. Пусть я потеряю часть моей чести, даже значительную часть, но вместо этого приобрету новую и счастливую жизнь. Я смогу любить Джейн, она сможет любить меня. Мы будем счастливы. Я закрою глаза, буду слушать биение ее сердца и наслаждаться чудом нашего совместного существования. Я постараюсь навсегда забыть, что где-то в мире существует старый Шмидт, ультра-правый Хантер — странный человек, о миллионах которого никто ничего не знает, и негодяй Бертон, всегда говоривший с иностранный акцентом.

Надежда потрясла меня, как опьянение.

Чтобы всегда держать в своих объятиях Джейн, я встану на колени, присягну на верность «Шмидту и Хантеру» и покорюсь их воле.

В конце концов, я был человеком. Разве я не имел права взять то, что дает мне жизнь?

Я видел Джейн. Ее губы были теплы и свежи. Веки прикрывали ее глаза, но под ними все еще горел огонь. Мы были одни, весь мир существовал для нас. Но как велик этот мир? Он кончался за тенью этого дерева.

Если я останусь с тобой, Джейн, если я покорюсь? Я получу тебя, а ты меня. Но Шмидт и Хантер будут праздновать победу. Но я совершу измену всему, что до сих пор я считал близким и дорогим. Изменю даже тебе.

В итоге мне достанется собачья жизнь. Я потеряю тебя. Ведь ты меня любишь, потому что я не Меньшиков, не Бертон, а Эдгар Уиллинг. Собачья жизнь — плата за любовь?

Я держал ее за плечи, смотрел на нее. Она стояла в лунном свете. Ее глаза сияли.

Опьянение прошло. Я понял, что останусь тем, кем я был. Нет другого выбора. Я должен идти тем путем ради нашей любви. Я думал: «Если ты меня потеряешь, то, по крайней мере, сохранишь свою любовь ко мне. Ты будешь плакать, тосковать по мне, но ты никогда не будешь во мне разочарована».

Мы пересекли газон, сочный и зеленый, выглядевший теперь черным. Джейн держала меня за руку.

Когда мы ступили на дорожку, позади нас послышался шум чьих-то шагов. У Шмидта и Хантера длинные руки. Они меня не отпустят.

Рядом с дорожкой цветы плотно переплетались с кустами. В воздухе висел густой, опьяняющий аромат.

Я остановился.

— Ты не хочешь домой, Джейн?

— Домой, Эдгар? Разве у меня есть дом?

— У тебя он будет скоро. Ты не устала?

— А ты не устал, мой милый мальчик?

Наверное, я таким и был.

Как мало я спал в последнее время, часами лежал в постели, размышлял, думал о Джейн, о Бертоне, о Шмидте!

Под нашей обувью хрустела галька. За нами шли люди Бертона. Рядом со мной была Джейн. Ее рука, по-детски тонкая и твердая, но холодная, как у старухи, крепко держалась за мою.

— Я мечтаю упасть, Эд, и больше не встать. Пусть мимо меня проходит жизнь. Я не буду жить, но не буду и спать, только лежать и молчать в полном покое. Я устала, Эд, но я боюсь спать…

Наши туфли хрустели по гальке.

— Джейн, ты потеряла веру в самое себя. Это худшее, что только может быть. Собачья жизнь.

— Существует ли что-то другое?

— Существует. Мы будем искать.

— И найдем.

Я хотел приложить все силы, чтобы найти, потому что нельзя просто сидеть и ждать, когда начнется что-то новое, ведь тогда ничего никогда не начнется.

— И найдем, — торжественно, словно клятву, произнес я.

— Ты такой добрый, — сказала она. — Ты очень добрый.

— Я не добрый. Я тебя люблю.

Мы снова остановились.

— Не уходи, — прошептала она. — Не уходи никогда. Никогда.

— Никогда, — ответил я и наклонился к ней.

Ее губы были холодными. Я поцеловал их, чтобы они согрелись. В ее глазах медленно таял страх, веки опустились.

Мы сели в ее автомобиль. Нашему примеру последовал бертоновский конвой. Фары преследователей ощупывали нас — холодные, желтые и безжизненные.

Мы помчались по городу, пересекли площадь Линкольна. Затем в ночи забрезжила жуткая, фосфоресцирующая гигантская спираль «Шмидта и Хантера». Я затормозил перед главным входом.

Джейн смотрела на меня. Ее глаза застыли от страха.

— Я потерял часы, — сказал я. — Наверное, сломался браслет. Скорее всего под каштаном. Мне показалось, будто я слышал, как что-то упало в траву.

— Поезжай во двор, — попросила она. Она не спускала с меня глаз.

Я чувствовал себя подлецом и ненавидел самого себя за ложь, но сказал:

— Я хочу вернуться, это был подарок.

— Я поеду с тобой.

— Но, может быть, я их оставил наверху? Да, конечно, я их раньше снимал и клал на письменный стол. Можно быстро посмотреть. Пожалуйста, сделай это для меня!

Мне не пришло ничего лучшего в голову, кроме этой примитивной хитрости. Джейн повернулась к дверце. Она доверяла мне. У меня перехватило дыхание. Я клялся никогда ее не обманывать.

Я увидел ее уходящей, стройной и гибкой, как подросток. У входа в здание она обернулась и улыбнулась. Я махнул рукой. Звук ее шагов смолк.

Я развернулся и быстро помчался по улицам, на которых медленно угасала вечерняя жизнь города. На Линкольн-авеню царил пестрый свет рекламы.

Позади меня горели автомобильные фары. Преследователи не отставали.

Я поехал к вокзалу, а оттуда в Центральный парк. Я остановился там, где останавливался немногим раньше, и выскочил из машины. Передо мной стояли кусты, за ними — лужайка, серая, потом серебристо-белая, мертвая. Высоко поднялась луна, показавшаяся мне холодной и глупой.

Я побежал. Ветви били мне в лицо. Хрустела галечная дорожка. Камешки ускользали из-под ног, откатывались в сторону. Газон почернел, затем бледно замерцал, как пролитое молоко. Наконец появились деревья, тени, лианы, кусты.

Парк кончился.

Я задыхался. Рубашка промокла от пота. Пиджак остался в машине, без него дышалось легче!

Передо мной зиял темный переулок Дарк-лейн. Потом появился забор, в его середине — ворота, через которые я въехал утром на грузовике. Теперь они были незаперты, лишь слегка прикрыты. Замок был взломан. Я прислонился лбом к прохладной ограде. Переведя дыхание, я отодвинул створку ворот, скрипнули петли.

По двору ползли световые конусы фонарей. Я считал их: три… четыре…, слышал перешептывание и видел людей: четыре… пять…

По окнам складов метался свет.

Они проникли сюда через Дарк-лейн, взломали ворота и въехали во двор.

Я вошел во двор. Вдруг свет одного из фонарей упал на чье-то лицо. Я узнал Малыша. За его спиной суетился Толстяк.

Я стоял и не верил своим глазам. Открывшаяся истина парализовала меня. Значит, банда преступников, фирма и так называемый «Легион свободы» — это одно и то же, одна тщательно сосредоточенная сила, постоянно готовая нанести удар. Я и помог организовать им новое преступление!

Я повернулся, но не успел сделать ни шага — один из фонарей загорелся прямо перед моим лицом.

На меня смотрело дуло пистолета.


XVI


В семь часов утра перед обувным магазином «Антиблистер» собрались бесчисленные толпы зевак. Неподвижное полицейское оцепление стремилось, чтобы зеваки не узнали чего-нибудь лишнего.

В семь часов утра мистер Гольдмунд, совершенно ошеломленный, одурманенный, боровшийся с тошнотой и рвотой, сидел перед шефом полиции и напрасно пытался осмыслить масштаб постигшего его в эту ночь несчастья.

В семь часов утра старик Генри вспомнил о том, что слышал в детстве от своего отца. Основатели Ивергрина дали этому месту такое название, потому что желали, чтобы городок развивался и процветал.

В семь часов утра Хантер собрал руководящий штаб своей партии.

— Господа! — сказал он соратникам. — Вы не только пайщики нашей фирмы, вы — патриоты нашей страны, миссионеры свободы. Пришла пора выступить против движения «Остановить Мадуотера» со всей энергией и всеми имеющимися у нас средствами. Хотя сенатор Мадуотер по своей натуре слишком мягок, чтобы стать нашим сторонником, но в его поведении просматриваются разумные тенденции. Он может считаться первопроходцем в лучшее будущее Америки.

В семь часов утреннее техасское солнце осветило огромные лужи, еще оставшиеся на полях, принадлежащих фирме «Шмидт и Хантер». Через выкопанные канавы с полей ушла большая часть воды. Лучи солнца позолотили и согрели глинистую землю.

В семь часов утра Эдгар Уиллинг, сидя в огромном дворце той же фирмы, уже в который раз ощупывал выложенные камнем стены подвала и спрашивал себя, неужели его заставили отнести пакетик в спальню Гольдмунда только для того, чтобы сделать соучастником совершенного преступления? Теперь он считал, что знает, для чего миссис Кентон была проинформирована о нем. Человек в темном костюме позвонил в штаб-квартиру полиции. Штаб-квартира связалась с женой мэра. Полиция Ивергрина была целиком в руках Шмидта и Хантера. Разве она могла отреагировать иначе на предупреждение Эдгара? Разве она сделала что-нибудь для защиты обувного магазина?

В семь часов утра к Биг Бой Билли явился человек и спросил, кто вчера из его ресторана звонил в полицию.

— Этого я не знаю, — ответил Биг Бой Билли. — Моя телефонная будка всегда открыта. Ею может воспользоваться любой гражданин города.

Неизвестный человек посоветовал Билли в будущем внимательно следить за кое-какими господами, иначе в один прекрасный день патриотически настроенные люди устроят разгром в его доме и ресторане, а потом публично обвинят в сотрудничестве с Кастро.

В семь часов утра негры Литтл Гарлема под руководством проповедника Генри отправились в первый раз вместе с детьми в школу.

В то же самое время в доме Брауна появились первые члены партии Хантера. Окна были открыты, оружие заряжено. «Легион свободы» подготовился сорвать выполнение закона о гражданских правах в Ивергрине и провести свою собственную программу.

— Неужели нам надо дожидаться, пока Хантер станет президентом! — надменно заявил Кентон.

Когда вдали показалось облачко пыли и медленно поплыло вперед, щелкнули предохранители оружия. Странное напряжение владело людьми, засевшими в доме Брауна. Хотя они и планировали нападение из засады, при котором, как подсказывает здравый смысл, риск получить ответный удар минимален, их душевное состояние напоминало беспокойство перед битвой.

Через несколько минут облачко пыли исчезло. Люди Хантера услышали шум голосов: звонких мальчишеских, высоких девчоночьих и низких, рокочущих — мужских. До них донесся стук ботинок по мостовой, показались лица приближающихся людей. Члены партии не догадывались, что карманы, сумки и корзины негров заполнены множеством больших и маленьких камней. Прежде разрозненные голоса соединились в одно целое, зазвучала мелодия. Люди Литтл Гарлема пели песню о старом Джоне Брауне:
		…His soul goes marching on,


		Glory, glory, hallelujah…


Честь и слава храброму борцу, жившему более ста лет назад и вырастившему своих последователей, которые в 1964 году добились утверждения Конгрессом проекта закона о гражданских правах, который вскоре собственноручно подписал президент и придал ему силу закона.

— His soul goes marching on… — пели негры. — Его повешенное тело истлело, но душа продолжает жить.

За четверть часа до начала учебных занятий на другом конце улицы зафырчали два старых грузовика с прицепами. Машины описали перед зданием школы полукруг и остановились перед высоким каменным домом расового фанатика Брауна. Люди за открытыми окнами, каждый на свой лад, гадали, с какой автомобильной свалки могли появиться эти грузовики и какой груз прячется под порванным тентом.

— Если позволите, я выскажу свое предположение, — пропищал Малыш. — По-моему, там подарок похоронного бюро мистера Уилсона. Мистеру Уилсону заказано привезти две машины гробов.

Джимми Уилсон, лично находившийся среди присутствующих, состроил кислую физиономию — он не знал, как воспринимать слова Малыша: как обиду или как лесть. Малыш хлопнул его по плечу и заметил:

— Ты очень предусмотрителен, старина. Подарок родственникам будущих покойников делает тебе честь.

— Господи, — прокряхтел своим вечно хриплым голосом мистер Уэбстер. Он выстрелил длинным коричневым плевком и сунул себе в зубы еще один кусок табака марки «Принц Альберт». — Неужели пары жалких ящиков хватит на всех?

Пока негры приближались, оба водителя вылезли из кабин грузовиков и занялись своими машинами.

— Белые, — недовольно произнес Уилсон. — Их счастье. Окажись они неграми, мы бы сейчас же приступили к делу.

— Но они наверняка не здешние, — мудро рассудил Малыш.

Уэбстер выстрелил слюной в угол и прокряхтел:

— Это правда. Иначе бы я их узнал.

Водители оставили свои грузовики и удалились. Шумное шествие негров приблизилось примерно на пятьдесят метров.

— Как только они осмелились запарковать свои колымаги перед виллой Брауна! — проворчал Малыш, кинув испепеляющий взгляд на грузовик.

Хозяин похоронного бюро Уилсон занервничал:

— Осторожно, ребята! — встревоженно воскликнул он. — Сейчас начнется!

И он не ошибся. Из-под тентов грузовиков и прицепов заклубились густые облака дыма. Через несколько секунд дом Брауна от подвала до крыши исчез за непроницаемой желто-черно-коричневой дымовой завесой. К несчастью, ветра не было. Дым клубами поднимался вверх, лениво рассеивался в воздухе.

— Черт возьми, собаки нас обманули! — прохрипел Уэбстер. Его голос срывался. — Почему же мы не разделались с ними сразу! — В его последних словах кипела злоба и разочарование.

— Я готов поклясться, что воняет горелым толем, тряпками и перьями! — в бешенстве воскликнул Малыш. Он, хрипя, подавлял кашель.

— Могу поспорить, слезоточивый газ тоже есть! — произнес скрипучим старческим голосом какой-то молодой человек. По его безусому лицу катился пот.

Уилсон не преминул высказать жалким фальцетом еще одно предположение:

— Теперь они попытаются переправить свое отродье в школу!

— Избави нас Бог от этого! — завыл Малыш. Закусив зубами носовой платок, он нащупал стволом оружия открытое окно, через которое непрерывно валил едкий, забивающий легкие дым.

Тем временем на противоположной стороне площади шествие негров остановилось. Несколько детей в сопровождении отцов прошли через ворота школы. Другие последовали за ними. Однако большинство взрослых выстроились на улице вдоль здания школы. Сняв с себя корзины, сумки, узлы и сетки, они смотрели на вздымающийся к небу дым, прислушивались к беспрерывному кашлю, смешанному с хриплыми криками, доносившимися из окон соседнего здания. Когда треснул первый выстрел, они быстро нагнулись и схватили камни.

Одновременно со вторым выстрелом, выпущенным наугад, как и первый, по фасаду дома Брауна застучал град камней. Где-то звякнуло стекло. Кто-то вскрикнул.

Выстрелы участились, стреляли со всех этажей. Но град камней был гуще. Большинство их отскакивало в сторону и отбивало куски штукатурки от фасада. Некоторые из камней влетали через открытые окна в помещение. Бойцы партии Хантера постоянно боролись со слезотечением, удушливым кашлем и стреляли в буквальном смысле слова вслепую по черным, желтым и коричневым клубам дыма, заполнившего уже все помещения дома. Поэтому неудивительно, что кроме хозяина похоронного бюро Уилсона, который первым присел на корточки, три других соратника Хантера забились по углам, временами прижимая к лицу пропитанные кровью носовые платки и отчаянно хрипя. С противоположной стороны пострадало только двое — в беспорядочной стрельбе одному человеку пуля задела плечо, другой был ранен в бедро.

Хозяин дома Браун, кашляя, убежал в свой личный кабинет и в припадке ярости расколотил об пол новый телефонный аппарат. Он убедился в том, что невозможно вызвать полицию: какой-то парень, скорее всего кто-то из домашней цветной прислуги, ночью перерезал телефонный кабель. Браун подозревал в этом злодеянии всех — от повара до горничной. Он даже подумал о белом учителе, с которым вчерашним утром встречался в этой комнате — он тоже мог бы это сделать.

Шеф полиции, разумеется, не догадывался о тщетных попытках Брауна. В это время он стоял вместе с мэром города возле открытого окна своего кабинета и вслушивался в беспорядочную пальбу, едва слышно доносившуюся со стороны школы.

Когда едкий дым стало уже невозможно выносить, люди Хантера закрыли окна, но так как кое-где были разбиты стекла, дым продолжал проникать в дом.

Вернулись водители грузовиков. Они стояли в стороне, прижавшись к забору соседнего здания, и ждали, пока дым станет слабее.

Улучив момент, они бросились к дверям окутанного дымом дома. На минуту бомбардировка камнями прекратилась и, как только самые большие оптимисты партии Хантера облегченно перевели дух, в двери нижнего этажа звякнул сломанный замок, кто-то распахнул дверь и сразу после этого внизу взорвалось восемь гранат со слезоточивым газом.

Газ устремился во все щели, отверстия и пазы и, смешавшись с едким дымом, заполнил жилые помещения, создав тем самым невыносимые условия даже для самых стойких.

Затем град камней возобновился.

Первым капитулировал Уилсон. Почувствовав, что теряет сознание, он, шатаясь, как в бурю тростник, побрел в одну из задних комнат нижнего этажа. Там он нащупал окно, распахнул его и попробовал выпрыгнуть. Но не успели его ноги коснуться поверхности газона, окаймлявшего сзади дом Брауна, как чьи-то крепкие руки вцепились в него, оттащили в сторону и колотили до тех пор, пока он, визжа, не запросил пощады.

Если он сумел убежать с распухшим носом и фингалами под глазами, то лишь по той причине, что его прыжок послужил примером для остальных, и у людей, занимавших посты позади дома, было по горло работы. Всех приспешников Хантера, прыгавших из окон — залитых слезами, кашляющих, хрипящих, некоторых с оружием — внизу принимали в свои объятия их противники и очень наглядно учили тому, что нельзя безнаказанно стрелять в своих сограждан только за то, что они по своему законному праву хотят отвести детей в школу.

«Какой кошмар! — думал, жуя табак, мистер Уэбстер. — Этот сброд оказался позади дома». Еще более неприятной неожиданностью стал для него удар кулаком в грудь. Сквозь плотную пелену слез он даже не смог увидеть своего обидчика.

Полиция нагрянула слишком поздно.

Если шеф полиции воспринял первые сообщения о стрельбе перед школой как плод чьего-то больного воображения или, по крайней мере, как сильно преувеличенные слухи, то слова Роджера, племянника его третьей жены, заставили его всерьез задуматься. Роджер жил по соседству с мистером Брауном. Поначалу он с интересом следил за необычными событиями, но потом его охватила тревога и он позвонил четвертому супругу своей тетки. Так как шеф полиции был не в ладах со своей третьей женой и всей ее семьей, то дело окончилось ничем. Роджер, однако, увидел шанс хоть раз в жизни опровергнуть собственную дурную репутацию и доказать свою решительность. Он вывел из гаража свой «форд» и отправился лично к шефу полиции. События, происходившие по соседству с ним, стоили этого поступка. Когда Роджер, задыхаясь, взбежал вверх по лестнице и ворвался в кабинет, он застал шефа полиции уже погруженным в раздумья. Патрик Свифт размышлял, что вряд ли повредит делу, если он пошлет на место происшествия несколько патрульных машин.

Между тем ситуация еще более обострилась. Добравшись до места происшествия, стражи порядка и законности установили, что от группы Хантера осталась лишь горстка людей, воющих, кашляющих, скрипящих зубами и катающихся по траве.

После того как порядка ради было запротоколировано, что два раскаленных железных остова, расположенных перед домом, являлись останками грузовиков, полицейский патруль счел свое дело завершенным.

Когда отцы Литтл Гарлема собрались второй раз, чтобы встретить у входа в школу своих детей, никто не осмелился их тронуть и пальцем. (Неделю спустя просочился слух, что учителя, выступившие против совместного обучения черных и белых детей и в знак протеста отказавшиеся от службы, снова приступили к учебным занятиям).

В тот день едва ли нашелся сторонник Хантера, который не был отправлен в больницу с диагнозом «отравление газом», или, по крайней мере, сильно побитый и деморализованный, подобран полицейским патрулем. Лишь немногие легко отделались и сами добрались до дома.

Четыре «легионера» из местной группировки Ивергрина остались уцелевшими: босс Хантер, шеф-организатор Бертон, командир отряда Кентон и главный командир Патрик Свифт. Весьма высокие должности, которые занимали эти господа, не позволили им непосредственно участвовать в событиях.

Когда руководство штаба собралось в доме мэра на свое тайное заседание, выяснилось, что их акция закончилась плачевно.

Мистер Хантер произнес во вступительной речи несколько утешительных слов:

— Господа, мы собрались здесь, чтобы после сегодняшней небольшой неудачи в Ивергрине посоветоваться насчет наших дальнейших дел.

Шеф полиции скрипнул зубами.

Мэр ратовал за жесткие ответные меры.

Бертон покачал склоненной головой.

— Мы должны принять все меры, чтобы замять скандал, — заявил Хантер. — Подумайте, что произойдет, если об этом деле заговорят в Вашингтоне или где-то еще. Свидетели происшествия должны оставаться на строго ограниченной территории, следует сделать все, чтобы подрезать языки любителям сенсаций. Произошла просто глупая пальба детей разных рас, безобидная игра. Без крови, всего два выбитых зуба, немного слез — и никаких жертв! Задайте местной прессе нужную линию поведения! Поскольку нам не удалось решить проблему жесткими действиями, мы должны сохранять спокойствие до наступления часа X. Ни в коем случае нельзя позволить себе затяжную борьбу. Полиция должна заботиться о беспрекословном исполнении закона. Нужно помешать кому бы то ни было проникать в наши планы и оповещать о них Ивергрин и его окрестности. Если мы позволим ниггерам ходить в школу, со временем у нас появятся заботы похуже. Прежде всего следует окончательно решить вопрос о власти. После этого мы сможем справиться с любой неприятностью.


XVII


Последние страницы рукописи Уиллинга, которые Бертон держит в портфеле, приближаясь на такси к квартире Эндерса, имеют следующее содержание:

«Меня втолкнули в подвальное помещение без окон. Там я провел около восьми часов, пока дверь не открыли и не потребовали от меня выйти к лифту. На этот раз меня привели почти на самую вершину спирального здания.

Мы с охранниками вошли в маленькую квадратную комнату. В ней не было никаких украшений, голые стены. Люди, доставившие меня из подвала, удалились. Мы остались вчетвером: Шмидт с раскрасневшимся от волнения лицом, Бертон, Джейн и я.

Джейн, как я понял, участвовала в этой конференции вопреки воле своего отца и Бертона. Она была бледна, как обычно, но в ее глазах горел яркий огонь.

Хантер блистал своим отсутствием. „Ничего удивительного, — сказал я себе. — По-видимому, так бывает всегда“. Действительно ли он является разыскиваемым бандитом и убийцей? Выяснить это было за пределами моих возможностей. Я мог только надеяться, что официальные органы, когда они прочтут мой доклад, пойдут по указанным мною следам.

После короткого чтения морали Бертон дал мне понять, что если я еще не умер, не прошел последний путь всех смертных, то в этом исключительно заслуга Джейн Шмидт, которая меня — провались все к черту! — по-видимому, так сильно любит, как я того ни в коем случае не заслужил.

Я разыграл удивление и вспомнил сказочку, которую ранее преподнес Джейн. Якобы, я потерял часы, мой юбилейный подарок.

— Я во чтобы то ни стало хотел их найти — сказал я. — Я основательно, но, к сожалению, безуспешно обшарил весь Центральный парк. Если я вопреки всем планам очутился во дворе „Антиблистера“, то лишь потому, что меня насторожил шум на Дарк-лейн, и я оказался бессилен — на свою беду! — перед возникшим у меня непреодолимым любопытством.

Бертон снова заверил меня, что моей выдумке он не верит — ни единому слову, а я повторил — на этот раз менее дерзко свой недавний ответ: это его право.

Началась долгая канитель. За каждым словом следовало возражение. Бертон был неутомим в попытках уличить меня в обмане доверия. Джейн и я делали все, чтобы ослабить его аргументы. Наконец, мы пришли к одному, в некоторой степени достойному меня, компромиссу. Было решено, чтобы на следующий день я сопровождал Бертона в его поездке в Европу. Джейн придется немного подождать, пока будут сделаны необходимые приготовления, а потом поехать вслед за мной с тем условием, что за это время мне удастся умерить свое любопытство и обуздать свою же болтливость. Если я с этим не справлюсь, доверие фирмы ко мне будет окончательно Исчерпано, и я буду немедленно уничтожен. С одной стороны, это очень прискорбно — из-за Джейн; но в конце концов в этом буду виноват только я сам. В любом случае для меня будет важным восемь дней условного заключения использовать так, чтобы потом подыскать себе выгодную работу. Поскольку я вроде как собирался создавать семью, это становится тем более необходимым.

По истечении последних двадцати четырех часов о моем пребывании в фирме не может быть и речи, особенно в качестве ответственного руководителя филиала за границей.

Я знал, что обязан жизнью ходатайству Джейн и, в некоторой степени, готовности к компромиссу дряхлеющего Шмидта, который в старости воспылал отеческой любовью к своей падчерице.

Будучи уверенным в том, что „Шмидт и Хантер Лтд“ руководили всеми органами власти, включая полицию, и контролировали все, что происходит в Ивергрине и его окрестностях, я на следующий день в сопровождении Бертона и трех его спутников поднялся на борт самолета, который направлялся во Франкфурт-на-Майне. Места были выбраны так, что Бертон сидел позади меня, два его человека — у меня по бокам, а третий — впереди. Я не сомневался, что при малейшей попытке сопротивления, меня пристрелят на месте. Конечно, было продумано заранее, чтобы их поведение в таком случае выглядело оправданным.

Из аэропорта меня повезли в гостиницу утопающего в садах городка Берген. Моими соседями по номеру оказались два немца. Вскоре я заметил, что эта парочка опекает меня на каждом шагу. Потом к ним добавился пучеглазый тип. Это ничтожество в ботинках с подошвами из микропорки казался моим тайным телохранителем. Иногда его заменяли кем-то другим, но где бы я не появлялся, везде витал злой дух Бертона. Знает Бог, старый Шмидт немало потратился ради счастья своей дочери.

Соблюдая формальности, я подыскал себе место, куда я должен был поступить на работу в начале мая. С рекомендацией Бертона в кармане устроиться на работу было сущим пустяком.

По ночам я тайно записывал все, что испытал за последнюю неделю. В маленьком ресторане я познакомился с преподавателем истории, имени которого я по известным причинам не хотел бы упоминать, так как давно уже понял: жизнь в Федеративной Республике Германия оказалась далеко не такой свободной, как мне представлялось вначале. Действительно, я был крайне наивен, считая, что все козыри у меня в руках, пока не занял место в самолете, Летевшем во Франкфурт.

Тем временем я с горечью убедился, что и тут „Шмидт и Хантер“ кое-что значат, и что Бертон на хорошем счету у здешней полиции.

Конечно, изменения возможны только после того, как удастся пробиться в высшие инстанции США и схватить тем самым быка за рога. Поэтому я должен найти возможность опубликовать свой доклад.

Это будет схваткой не на жизнь, а на смерть. Не только для меня и „Шмидта и Хантера Лтд“, но и для сотен, если не тысяч, может быть, даже миллионов других, кого коснется программа „Легиона свободы“.

А она выглядит так:

1. Создать в Техасе и Луизиане единый целостный экономический комплекс, универсальное предприятие, которое может послужить базисом для подчинения себе всей американской экономики.

2. Одновременно с этим завязать связи на других континентах, чтобы основать за рубежом ряд сильных экономических колоний.

3. Через занятия постов губернаторов (Брауну предоставляется Луизиана, Хантеру — Техас) захватить в обоих штатах абсолютную политическую власть.

4. По реализации этого выдвинуть Хантера кандидатом в президенты США от Техаса.

5. Затем заключить „унизительное“ соглашение о мирном сосуществовании с другими государствами и начать править уже окончательно объединенным миром.

Короче говоря, историк, о котором я упомянул выше, знавший международное положение гораздо лучше меня, дал мне совет попробовать передать мою рукопись „Вспышке“. Якобы там есть достаточно причин заинтересоваться моим сообщением и напечатать его в полном объеме.

Сегодня утром я отыскал редакцию этого журнала и все оказалось так, как предполагал мой советчик. Возможно, скоро появится мой доклад. Твердо решив завтра утром отправить рукопись в редакцию, я записываю теперь последние строки. Момент мне кажется подходящим. Завтра пасха. Едва ли Бертон что-нибудь заподозрит.

Тут мне на память приходят слова, которые шепнул мне Бертон в самолете незадолго до посадки во Франкфурте.

— Впрочем, Уиллинг, чуть не забыл: Меньшиков не доживет до триумфа свободы на своей родине. Сегодня утром он приказал долго жить. Едва ли вас это удивит, он всегда легкомысленно относился к своему здоровью. Пусть всем, кто предается той же пагубной страсти, его смерть послужит отрезвляющим примером и не покажется бессмысленной.

Вот так, убегая от американской банды, я возвратился в страну, которую три десятилетия назад покинули мои родители.

Разве не странный поворот судьбы?»


XVIII


Сейчас Уиллинг сидит в маленьком франкфуртском ресторанчике, на фасаде которого лениво качается на ветру красная лампочка и сверкает мигающая красная надпись «Вечная лампада».

Между тем к центральному вокзалу Франкфурта подъехал автомобиль. Из него вышел человек — один из сопровождавших Бертона в самолете. Он пересек холл, взбежал по ступеням на перрон и посмотрел на часы: через пять минут прибывает поезд, на котором должна приехать из Мюнхена Меньшикова. Человек Бертона, техасец по имени Хокинс, видит мчащийся локомотив, останавливается, засовывает руки в карманы и наблюдает, как распахиваются двери вагонов и на перрон устремляются сотни людей. Он тщательно оглядывает каждого и наконец торопится навстречу сильно размалеванной даме.

— Мисс М?

Она останавливается и вопросительно смотрит на него.

— Я вас уже не раз видел, — говорит он. — Еще будучи мальчиком, я восторгался вами. Когда вы шли по улицам Ивергрина, у меня колотилось сердце. Потом вы прославились. Я больше не осмеливался видеть вас. Сегодня же я просто обязан. Меня послал мистер Бертон.

Они медленно спускаются по ступеням, он раскрывает перед ней дверцу машины, она садится на переднее сиденье, а он за руль.

По дороге он информирует ее:

— Я отвезу вас на ваше теперешнее, так сказать, рабочее место. В сущности, вас вызвали сюда затем, чтобы вы не спускали глаз с одного человека, который лишь неделю живет во Франкфурте, но заслуживает вашего особого внимания. Этот человек — большой любитель «Вечной лампады». Вот ваш новый ангажемент. Этот человек совершил глупость, которая значительно приблизила его к краю могилы. Сейчас он наслаждается своими последними минутами, впрочем, у него вовсе не унылое настроение. Он дожидается свою невесту, очень красивую девушку. Но она не приедет. Не печальтесь. Как вы догадываетесь, для вас приготовлено интересное дело. Вы же знаете, там, где замешаны интересы «Шмидта и Хантера», такая знаменитость, как вы, не останется на голодной пайке.

Последние слова оказались болезненным ударом для бывшей прима-балерины, которая должна быть благодарна Бертону за то, что вообще может выступать.

— Лучше всего, если вы сядете с ним за один столик, узнаете в нем своего земляка и с пылким восторгом обрадуетесь встрече. Вы знаете, как это нужно сделать. Потом он с досадой заметит, что его возлюбленной все нет. Если он попытается сбежать, ваша задача — помешать ему и в подходящем месте убрать. Ни в коем случае нельзя позволить ему где бы то ни было пересечь границу. Если у вас случатся неприятности, Бертон отвезет вас в другое место под чужим именем.

Они едут по оживленным улицам. Через пять минут человек за рулем говорит:

— Впрочем, Бертон просил меня выдать вам на руки небольшой задаток.

Меньшикова видит качающуюся лампочку перед входом в подъезд. Автомобиль останавливается. Хокинс вынимает бумажник и передает ей купюры.

— Пять тысяч. Это за расправу с Уиллингом, то есть с тем человеком, о котором я вам рассказывал. Возьмите этот пистолет. До сегодняшнего вечера он был просто игрушкой.

Меньшикова кладет деньги и миниатюрное оружие в дамскую сумочку и выходит из машины.

Хокинс закрывает дверь. Ее багаж он сохранит в автомобиле.

— Чемодан я отвезу в Парковую гостиницу, — через окно говорит он. — Там Бертон снял для вас номер. — Он зажигает сигарету и машет ей вслед.

Меньшикова обращается в дирекцию. На следующей неделе должно состояться ее первое выступление. Ее спрашивают, не хочет ли она осмотреть город? Спасибо, отвечает она. Теперь ей ничего не нужно, только немного развлечься, поездка была довольно скучной, она хочет познакомиться со своей новой публикой.

В зале ресторана сидят несколько мужчин. Один из них ей кажется знакомым. Она его где-то встречала. Он сидит за столиком один и заметно волнуется. Когда она входит, он медленно поднимает голову. Наверное, это ее клиент. Описание, данное ей Хокинсом, вполне подходит.

«Меньшикова, — думает Эдгар. — Как она постарела! Кажется, я прав — жизнь ее выбросила на улицу…» Он видит, что она подходит к нему, и встает.

Она пытается улыбнуться, он кланяется.

— Мир велик, — говорит он, — и все-таки тесен. В последний раз мы виделись в Ивергрине. И вот теперь встречаемся здесь. Странное совпадение.

Она бросает на него пытливый взгляд.

— Пожалуйста, — говорит он. — Не желаете ли присесть?

Она садится, снимает шляпу, поправляет прическу.

— Вы не в трауре? — спрашивает он.

Она кисло улыбается:

— Потому что я преждевременно состарилась? Разве это причина?

— Я имею в виду вашего отца.

— Что с моим отцом?

— Бертон сказал, что он умер. Конечно, это была только шутка.

— Странная манера шутить, — замечает она. — Но Бертон всегда был оригиналом. Кажется, он переоценивает себя. Непонятно только, как можно в такого влюбиться?

— Конечно, — соглашается с ней Эдгар. — И кому же выпало такое несчастье? Может быть, вам?

— К сожалению, и мне тоже. Ему уже почти шестьдесят, но он выглядит совсем молодым, нисколько не дряхлым.

— Надо же! — удивляется Эдгар.

— И не говорите! — саркастически замечает она. — Бертон считает, что в любви я весьма хороша, но не создана для материнства. Такая великая артистка, как я! Дескать, пусть рожают другие. После аборта я заболела. Я просто измучилась с этой болезнью. Спорим, Бертон заплатил врачу, чтобы тот меня изувечил?

— Зачем ему это нужно?

— Зачем? Например, чтобы заставить меня на него работать, что я и делаю.

— Вы работаете на Бертона? — заинтересованно спрашивает Эдгар. У него пересыхает в горле.

Она сует себе в рот сигарету.

— Человеку нужно на что-то жить. Мне не хватает на жизнь тех жалких грошей, которые я получаю за эти примитивные кривляния: с тех пор, как я потеряла здоровье, меня берут на работу только самые дешевые притоны и то лишь потому, что они одновременно зарабатывают на стриптиз-группе Бертона.

Эдгар ждет, что она скажет дальше, но она замолкает. «Я должен узнать, какого рода работу она делает для Бертона», — думает он и глупо бормочет:

— Жизнь дорогая, здесь вы правы.

С губ Меньшиковой, бледность которых просвечивает через густой слой помады, из ее тонких ноздрей поднимаются сизые струйки дыма. У окна вянут бутоны орхидей.

— А того, что вы зарабатываете у Бертона, хватает на самое необходимое? — спрашивает он.

Она курит и рассматривает орхидеи.

— Мало он не платит, не правда ли?

Она смеется:

— За то, что я вас убью, я, например, заработаю пять тысяч. Видите, как мне платят?

— У вас такой же юмор, как и у него, — ворчит он. — Вы подражаете Бертону.

— Все, что у меня есть, я получаю от Бертона. — Она гневно раздавливает остаток сигареты в пепельнице. — Когда вы собираетесь уехать?

— Я кое-кого здесь жду, — неопределенно произносит он.

Она сердито усмехается.

— Ваша возлюбленная не придет.

Он испуганно смотрит на нее.

— Вы прекрасный комик, — растерянно бормочет он. — Почти такой же, как Бертон.

— Когда вы собираетесь уехать?

Он чувствует, как кровь ударяет ему в голову.

— Я не знаю, — отвечает он. — Зачем вам это знать?

— Затем, что я поеду с вами. По дороге я вас пристрелю. Скорее всего, с короткого расстояния.

— Оставьте ваши шуточки при себе, — сердится он. — Они не подходят к вашим голубым глазам.

Она многозначительно смотрит на него:

— Если бы я могла шутить! В каком направлении вы отправитесь? На восток или на запад?

Он мрачнеет.

— Я не понимаю, какая разница.

Она пристально смотрит на него, затем говорит:

— Бертон много чего требовал от меня, и я всегда выполняла его поручения. Но сейчас я в первый раз должна убить человека. Я не буду заходить так далеко. Я ухожу со сцены. С вами.

В ее глазах появляется нездоровый блеск.

Взвешивая каждое слово, Эдгар говорит:

— У Бертона длинные руки. Он достанет нас во Франции?

Она открывает дамскую сумочку так, что в ней виднеется крошечный пистолет.

— Этим я должна вас застрелить. — Она берет сигарету, снова закрывает сумочку, прикуривает от его зажигалки и улыбается. — Он достанет везде: во Франции, в Голландии, в Люксембурге, в Бельгии, в Дании.

— А в Швеции?

— Этого я не знаю. Но возможно.

— Тогда остается одно направление: восток.

Она смотрит на него, как на сумасшедшего.

— Не шутите! Вы «под колпаком» у Бертона.

Он указывает глазами на столик рядом с дверью.

— За тем угловым столиком сидит девица, которая родом оттуда. Она хотела заработать денег проституцией и вернуться назад. Перед этим она намеревалась обменять деньги в Западном Берлине. События развернулись так, что она предпочла остаться. Теперь она ходит с размалеванным лицом и волосами, как водоросли. И почему она собиралась вернуться? Она решила выйти замуж и стать обеспеченной особой — уже там. Вы не находите это странным?

Меньшикова кивает. Эдгару кажется, что она находит это странным. Но в мыслях у нее совсем другое.

— Тогда объединимся вместе, — предлагает он и думает: «Пусть они меня засадят в тюрьму, если я сумею пропихнуть свой доклад в печать, а уж в этом мне точно не откажут». — Если, конечно, моя невеста согласна. Последнее слово всегда за ней.

— Ваша невеста не придет, — подчеркнуто повторяет Меньшикова. — Напрасно вы мне не верите.

— Она придет, — твердит Эдгар. — Вы не знаете, что она за человек.

— Знаю или нет — неважно, — возражает Меньшикова. — Главное, как это за нее решит Бертон.

— Странно вы говорите, — бормочет Эдгар. — Почти как ваш отец.


XIX


Когда начался разговор Эдгара с Меньшиковой, Бертон и Шульц-Дерге вылезли из такси.

Теперь они бегут по довольно широкой улице.

Шульц-Дерге выражает свое опасение:

— С ним ничего не случится?

Бертон пожимает плечами.

— На этот вопрос можно ответить только потом, — лениво цедит он.

Издателя ответ не удовлетворяет.

— Вы считаете, что может что-то случиться? — неуверенно спрашивает он.

Бертон подавляет зевок.

— Все зависит от того, какую он займет позицию. Если он будет вести себя бестолково — конечно, с ним что-то да случится.

Шульц-Дерге молча семенит рядом с ним. Потом он говорит:

— Тогда мне крышка. Во Франкфурте меня знает каждая собака.

Лицо Бертона не меняется.

— Я уже советовал вам надеть мои солнцезащитные очки — ведь Шульц-Дерге очков де носит.

Эндерс живет в двухэтажном доме, построенном несколько лет назад, когда обставленная новым оборудованием фабрика грампластинок обещала принести большую прибыль.

— Конечно, с палисадником, — недовольно замечает Бертон. — Палисадники ужасны. В них чувствуешь себя, как на выставке. Где ближайшая телефонная будка?

— Через две улицы. Сначала булочная, потом аптека, а за углом небольшая площадка с эталонным часами. Там стоит телефонная будка.

— Ступайте туда, позвоните Эндерсу, выдумайте какую-нибудь историю и попросите его прийти к «Майн-Хотель». Это пять минут езды отсюда. Пусть он подбросит вас на машине. Через полчаса.

Шульц-Дерге устало тащит свое полное тело через две улицы, мимо булочной, аптеки, мимо часов, пока не добирается до телефонной будки. Его сердце бешено колотится в груди, как пойманная птица о прутья клетки.

Когда он снимает трубку и набирает номер, его охватывает сильное желание повесить ее, но он уже слышит надломленный голос Антония Эндерса.

— Да, — хрипло говорит издатель, вовсе не так молодцевато и самоуверенно, как он привык. — Это я, Шульц-Дерге. Наш разговор прервали. Сломался мой аппарат.

— Ну конечно, — отвечает Эндерс. — Я уже боялся, что вы передумали.

— Куда я денусь? Я собираюсь прийти к вам, — говорит Шульц-Дерге в трубку и проводит рукой по лбу, снова ставшему горячим, как тогда за письменным столом. — К сожалению, мне снова не повезло. Неудачи не приходят по одной. Я остался на дороге. Мотор заглох. Ты не можешь за мной подъехать к гостинице «Майн-Хотель»?

— Майн-Хотель, — повторяет Антоний Эндерс. — Не так уж далеко. Ну хорошо, я приеду.

— Отлично! — кривит Шульц-Дерге. — Великолепно. Надеюсь, я не помешаю? Иначе поедем ко мне.

— Ко мне, — успокаивающим тоном отвечает Эндерс. — Моя семья не вернется раньше завтрашнего вечера. Ну, как у вас дела? Нет проблем на Нахтигаленвег?

— Верно, проблем нет, все чудесно. — Шульц-Дерге искренне радуется, что неприятности его миновали. — Наконец-то можно вздохнуть спокойно.

Он открывает дверь будки и подставляет под теплый ветерок лицо. Уже смеркается, очертания домов выглядят нечеткими. В свете городских фонарей все лица прохожих кажутся бледными.

— Моя охрана разбежалась.

— Неплохая шутка, — тоном знатока говорит Антоний. Когда гнет вдруг снят, он чувствует, как уплывает его защитная оболочка. Теперь он тоже радуется. Все в порядке. Наметанным глазом бизнесмена он давно разглядел, что публикация доклада Уиллинга действительно могла означать для него спасение. — Я буду через десять минут.

— Нет-нет, — торопливо, почти умоляюще возражает Шульц-Дерге. — Пожалуйста, через двадцать минут. Я хочу немного оттащить свой автомобиль. Через двадцать минут я закончу.

Ровно в обозначенный срок издатель видит перед собой переливающиеся неоновые огни гостиницы. Бертон дожидается его на углу, пропускает на пять шагов вперед. Затем следует за ним на этом расстоянии. Когда Шульц-Дерге приближается на несколько метров к зданию, за цепочкой машин, припаркованных перед широким порталом, останавливается голубой «рено», в котором Шульц-Дерге узнает машину Эндерса. Он спешит к машине, распахивает дверцу и преувеличенно весело здоровается:

— Добрый вечер, мой дорогой господин Эндерс! — И, пыхтя, падает на сиденье. Бертон садится рядом с ним. Эндерс поворачивает голову, осматривает незнакомца, затем вопросительно переводит взгляд на Шульца-Дерге.

— Добрый вечер, — говорит Бертон. — Я автор доклада. Наверное, мое присутствие было бы желательно. Если можно…

— Конечно-конечно, — заверяет его Антоний Эндерс. — Добро пожаловать!! — Он привык быть гостеприимным хозяином, особенно если речь идет о жизни и смерти.

Он останавливается перед своим домом, отпирает ворота и доезжает до гаража. Там он просит гостей выйти из машины и пожаловать в дом. В рабочем кабинете Эндерса стоят два кожаных кресла. — Устраивайтесь поудобнее, — приглашает их Эндерс; он вынимает из бара сигары, сигареты, напитки и подчеркнуто вежливо предлагает все это гостям.

Бертон и Шульц-Дерге с благодарностью отказываются.

— Мы не собираемся оставаться у вас надолго, — объясняет издатель. — Как я уже сообщил вам, посты на Нахтигаленвег убрали. Я смог беспрепятственно покинуть дом. Вероятно, наши друзья из Америки перестали нам не доверять.

— Блестяще, — лаконично комментирует Эндерс и делает вид, будто он рад. В глубине души у него мелькает мысль: почему у Шульца-Дерге какая-то странная веселость, почему его лицо так и пылает густым румянцем, глаза бегают, движения какие-то нервные? Странные симптомы. И потом, этот незнакомец с выкрашенными в черный цвет волосами. Он не таким представлял себе Уиллинга. Антоний прокручивает в голове его дневной телефонный разговор с издателем. «Что-то не так», — заключает наконец он.

— Я должен быть вам особенно благодарен, — обращается он к Бертону, надеясь узнать о нем побольше. — Насколько я имел честь вникнуть в ваши записи, я понял, что вы задумали очень смелое и доброе дело. Вы оказали господину Шульцу-Дерге неоценимую услугу. Я поздравляю вас и от всего сердца благодарю.

— Я сделал все, что мог, — ледяным голосом отвечает Бертон. «Шульцу-Дерге предстоит еще долго учиться владеть своим лицом и дрожащими руками, — с горечью думает он. — Дурак, ведет себя как ученик, который хочет выкрасть у строгого учителя журнал».

— Вы верите, что появится публикация вашего доклада? — с подчеркнутой тревогой спрашивает Эндерс.

Бертон выглядит совершенно непробиваемым. Он говорит:

— Нет, в это я не верю.

— Вы мужественный человек, — констатирует Эндерс. — Но ваш доклад не вяжется с вашим обликом. В нем вы производите впечатление довольно молодого человека. Не хочу вас уязвить, но вы больше похожи на менеджера Бертона. Описание этой личности отлично подходит к вам.

После этих слов издатель застывает в кресле, как каменный, не в силах произнести ни слова. Бертон изображает на лице скуку.

— Мы пришли, чтобы получить от вас стенограмму. Дела теперь обстоят так, что нет ни малейшей опасности, что доклад окажется в неверных руках.

— Стенограмму? — удивленно повторяет Антоний Эндерс. — Теперь, когда я вошел в курс дела? Не ждите от меня ничего подобного.

Шульц-Дерге чувствует, что дело обстоит намного хуже, чем он предполагал раньше. Он берет себя в руки, что стоит ему немалых усилий.

— Дорогой господин Эндерс, поймите же, в каких условиях сегодня днем мне пришлось просить вашей поддержки. Вы не отказали нам в помощи, и за это мы вам благодарны. За несколько часов все переменилось. За моим домом больше не следят. В настоящих условиях вполне уместно оставить доклад только в одном экземпляре.

— Тогда оставьте эту копию у меня, — предлагает Эндерс, упрямо настаивая на своем. — Здесь, у меня, она будет в полной безопасности.

— Я советую вам отдать нам стенограмму, — говорит Бертон. — Я не привык дважды просить человека об одном и том же.

Эндерс стоит перед письменным столом, скрестив перед грудью руки и молчит. Уголки его рта вздрагивают.

Бертон встает с кресла.

— Стенограмма для вас бесценна, — говорит он. — Господин Шульц-Дерге решил ее не публиковать. — Он медленно шагает к Эндерсу.

Тот стоит так, как редко стоял в своей жизни, — гордо и величественно. Сейчас он похож на короля, идущего навстречу противнику.

— Немедленно покиньте мой дом! — торжественно приказывает он.

Шульц-Дерге пытается улыбнуться.

— Но, господин Эндерс, неужели вы всерьез?

— Замолчите! Я больше не желаю вас знать. — Антоний Эндерс избегает смотреть на издателя. Его взгляд неподвижно направлен на Бертона.

Тот останавливается. Так как Эндерс, очевидно, разгадал его игру, Бертон больше не видит причин прятать свои истинные намерения. Он говорит:

— Для вас существует единственная возможность избежать банкротства. Вы сливаете ваше предприятие с фирмой «Шмидт и Хантер». При этом вы неплохо заработаете.

Эндерс теребит свой безупречно завязанный галстук.

— Если вы немедленно не уйдете, это сделаю я.

— В этом случае фирма готова выплачивать вам каждый месяц ренту пять тысяч марок, — не смущаясь, продолжает Бертон.

Эндерс прищуривает свои узкие серые глаза, но молчит.

— Пожизненно.

— Ступайте вон! — с отвращением бросает Антоний. — Я вас не приглашал и даже не знаю, что заставило бы меня хотя бы еще секунду выносить вашу бездушную фаянсовую рожу.

— Вы стоите перед банкротством, — напоминает ему Бертон, очевидно, ничуть не оскорбленный его словами. — Подумайте об этом.

Антоний перестает теребить галстук. Он опускает руки и говорит:

— Я деловой человек и не принадлежу к тем, которые за тридцать сребреников продают свои убеждения. — Он стреляет взглядом в сторону Шульца-Дерге. — Я не желаю иметь ничего общего с бандой преступников, — говорит он. — Я не буду заодно с вами. Никогда в жизни.

Бертон делает шаг вперед.

— Вы вспыльчивы, как упрямый ученик. Задумайтесь трезво, какой шанс вы выпускаете из рук!

— Я не буду заодно с вами.

Бертон делает еще два шага.

Эндерс стоит перед письменным столом.

— Это мое последнее слово! — возмущенно кричит он. — Я не буду заодно с вами. Ступайте вон, или я воспользуюсь правами хозяина дома.

— Мне жаль вас, Эндерс, — произносит Бертон. — То, что от меня утаивают, я, как правило, отнимаю насильно. — С намерением, не оставляющим сомнений, он подходит к письменному столу. Там стоит телефон, рядом с грудой заточенных карандашей лежат исписанные, открытые блокноты со стенограммой.

Бертон почти достиг стола, когда Эндерс выдвигает ящик, хватает пистолет и снимает его с предохранителя. Незадолго до того, как его мозг принимает последнее жизненное впечатление, Эндерс ощущает что-то необычайно яркое и резкое, сила света которого так велика, что в ней сгорают и затухают все остальные ощущения; он еще видит, как ловким, уверенным движением рука Бертона скользит под пиджак, потом — молния, эта чудовищна я, внезапно возникшая граница между жизнью и смертью.

Когда Шульц-Дерге, бледный, как призрак, испуганно семенит к нему, Антоний, уже распластавшись, лежит перед письменным столом. Бертон забирает пистолет, упавший на ковер, ни разу перед этим не выстреливший, прячет его в карман, а тот, из которого он выстрелил, кладет рядом с Антонием. Затем движением руки он сметает заточенные карандаши в открытый ящик письменного стола и все стенографические блокноты, как исписанные, так и пустые, убирает в свой портфель.

Шульц-Дерге стоит над затихшим Эндерсом. Тот и в смерти выглядит таким же величественным и серьезным, каким был при жизни. Издатель неотрывно смотрит на дыру в его груди, из которой медленно сочится кровь.

— Умер, — бормочет Шульц-Дерге. Его голос похож на старческий, такой же надломленный, как у Антония, когда тот был еще жив. Издатель снова беспомощно произносит: — Умер.

Бертон внимательно осматривает комнату.

— Вы правильно заметили, — отстраненно замечает он. — Антоний Эндерс добровольно ушел из жизни. Как доказывают его бухгалтерские книги, он был на грани краха. В подобных обстоятельствах самоубийство вовсе не выглядит удивительным. У чувствительных натур иногда сдают нервы. Это произошло и с ним.

— А если никто этому не поверит? — беззвучно шепчет Шульц-Дерге. Он не может оторвать взгляда от маленькой темной дырочки. — Если догадаются, что его убили?

— Расстояние, с которого произведен выстрел, решительно противоречит этому предположению.

— А если кто-то все-таки заметит?

— Тогда будет хорошо, если вы дадите убедительные доказательства того, что не хотели его убивать.

— Я? — хрипит Шульц-Дерге и хватает ртом воздух. — Причем здесь я?

Бертон подносит руку к губам и принужденно улыбается.

— Потому что смертельный выстрел раздался из вашего оружия.

Шульц-Дерге отворачивается от убитого. Он таращится на пистолет, лежащий рядом с ним, и узнает свое оружие. Бертон еще раньше взял его из ящика письменного стола и теперь выстрелил.


XX


Эдгар оказался прав. С наступлением темноты перед «Вечной лампадой» останавливается автомобиль, из которого выходит Джейн. Она поднимается по ступенькам, проходит через двери. Не замечая удивленных взглядов мужчин, смотрящих ей вслед от столика рядом с дверью, она пересекает помещение и через несколько метров попадает в объятия Эдгара.

Меньшикова ждет, пока оба поздороваются и сядут за стол. Затем она говорит:

— Добрый вечер, мисс Шмидт.

— Добрый вечер, — отзывается Джейн. — О, мне кажется, мы знакомы. Вы не мисс Меньшикова?

— Совершенно верно. — Меньшикова улыбается.

— Больше ничего не говори, — обратившись к Джейн, умоляюще просит Эдгар. — Сейчас предстоят важные дела. Объяснения отложим на потом.

Но танцовщицу он обмануть не может. То, что Джейн Шмидт, именно Джейн Шмидт влюблена в этого человека, в Уиллинга, она находит странным. Но Уиллинг — умный, симпатичный, очень энергичный мужчина. Женщины в любви непредсказуемы, это Меньшикова знает точно.

Снаружи стемнело. Все чаще вращаются створки стеклянных дверей. На лицах прохожих играет огненно-красный отсвет светящихся букв на фасаде ресторана.

Зал постепенно наполняется. За столами сидит и развлекается пестрая толпа. Повсюду царят веселье, пьяная болтовня, смешанная с непристойными ругательствами — странный контраст с причудливой неподвижностью желтых и красных бутонов орхидей, вянущих на окне.

Через полчаса после Джейн появляется веснушчатый блондин.

— Я спровадил дядю, как полагается. Теперь он сидит в своей квартире и сортирует кучу своих проблем.

Вскоре приходят Бертон, черноволосый Слим и Хокинс. Они собираются сесть, но столик около входа занят.

Бертон видит Джейн, сидящую вместе с Уиллингом и Меньшиковой. «Ну хорошо, — думает он. — В случае чего, мы ее тоже отправим на тот свет. Если бы все вышло, как я хотел, Уиллинг давно бы приказал долго жить. Виноват во всем Шмидт с его глупыми романтическими бреднями. Он жалкая тряпка, а не бизнесмен, и уж тем более не политик».

— Я хочу поговорить с мисс М., — говорит Хокинсу Бертон и не спеша выходит.

Хокинс делает знак Меньшиковой. Она берет сумочку и послушно идет к двери. Перед дамским туалетом она останавливается. В ее губах раскачивается тонкая сигарета.

Бертон подходит к ней, щелкает зажигалкой.

Меньшикова, склоняя голову, затягивается сигаретой. Ресницы почти прикрывают ее глаза.

— Спасибо, — говорит Меньшикова. — Оказывается, среди мужчин встречаются вежливые люди.

Бертон дважды щелкает зажигалкой и дважды выпускает огонек.

— Обоих? — спрашивает танцовщица.

Бертон пристально смотрит на нее.

Меньшикова изображает удивление:

— Не лучше ли ей остаться дома?

Бертон молчит.

Меньшикова зажимает сигарету во рту, убирает портсигар. При этом она держит открытую сумочку так, чтобы Бертон смог увидеть маленький пистолет.

Бертон играет с зажигалкой.

— Если нельзя этого избежать, тогда обоих.

— Тяжелая работа, — недовольно тянет она.

— Бесплатна только смерть.

Когда Меньшикова снова садится за стол, Эдгар объявляет ей, что они решили ехать.

— Во-первых, это вопрос жизни и смерти, — объясняет он. — И во-вторых, я думаю, что Вендлер прав. Там я смогу достичь того, что здесь кажется невозможным.

Меньшикова радуется.

— Поздравляю. Я удивляюсь вашему мужеству.

— Мне не хотелось так поступать, — возражает Эдгар. — Просто нет другого выхода. Шульц-Дерге провалил мое дело, в противном случае здесь не было бы Бертона и его вассалов. Если я не хочу капитулировать, я должен действовать только так.

Джейн кладет руку на предплечье Эдгара.

— Нас же двое, — говорит она. — Вдвоем будет легче.

Меньшикова протягивает руку к сигарете. Она качает головой:

— Почему мистер Шмидт позволил вам приехать? Он наверняка знал, как это опасно, даже для вас.

Джейн проводит кончиком языка по губам:

— В аэропорту я получила телеграмму о том, что должна вернуться в Ивергрин. Якобы с моим возлюбленным что-то случилось. Телеграмма пришла из Франкфурта. Я захотела узнать, в чем дело. Билет уже был у меня в кармане. Конечно, я полетела.

Меньшикова так глубоко затягивается сигаретой, будто хочет за один раз высосать весь яд из фильтра.

— Вы действительно хотите там жить, бедными, как церковные мыши?

Джейн улыбается Эдгару.

— Но, как знать! Может быть, вы станете очень богатыми, — произносит Меньшикова. Кажется, она готова заплакать. Затем черты ее лица застывают. Она уходит в себя, сминает окурок в пепельнице. Ее судьба — судьба сигареты. После того как ею насладились, вонючий окурок летит в урну.

— Пора осмотреть машину, Джейн, — Эдгар возвращается к прежней теме разговора.

Джейн благодарно кивает.

— Разумеется. Чего мы еще ждем?

Эдгар подзывает официанта и платит по счету.

— Лучше всего поехать через Фульду, — предлагает Меньшикова. — Дорогу я знаю. Один джентльмен из Фульды когда-то испортил мне фигуру.

Они выходят и садятся в серого цвета «фольксваген», стоящий перед «Вечной лампадой». Джейн говорит:

— Эд и вы, мисс, сядьте, пожалуйста, сзади. Будет лучше, если машину поведу я.


Примерно в это же время на Нахтигаленвег, три, по лестнице пыхтя поднимается фрау Шульц-Дерге.

Ее муж с багрово-красным лицом, подперев руками голову, сидит за курительным столиком и таращится на две коньячные бутылки, которые он опустошил за последний час.

— Фу! — брезгливо фыркает фрау Шульц-Дерге. — Воняет, как в пивной!

Она подходит к окну, сдвигает в сторону гардины и распахивает оконные рамы.

Затем она садится во второе кресло и отводит душу в чтении нотации:

— Это твоя пресловутая работа для блага семьи? Ты отослал нас в «Аппельвойсштюбхен», чтобы самому беспрепятственно пьянствовать!

Шульц-Дерге сидит неподвижно, как истукан.

— Спокойно, — лепечет он. — Не надо скандалить.

— Ни стыда, ми совести! — шипит его супруга. — Что подумает о тебе мальчик! — Не помня себя, в припадке ярости она хватает бутылку, переворачивает ее вниз горлышком, и последние коньячные капли струйкой стекают на потную жирную шею ее мужа.

Считается, что Шульц-Дерге — человек с выдержкой. «Добрейшая душа», — отзываются о нем Лило и Жаклин. Но если кто-либо задевает его честь, он просто звереет. Тогда он показывает обидчику свои зубы. Бутылка летит по комнате. Раздается звон.

— Осколки приносят счастье, — хрипит издатель.

— Этого еще не хватало! — стонет фрау Шульц-Дерге, которая постоянно расходится во мнениях со своим супругом.

Ее муж кладет руки на стол. Его голова, потеряв опору, свешивается вниз. Он бормочет в пьяном бреду:

— Спокойно… Ты глупа… ихтиозавр… с мозгами курицы.

Она не может позволить в присутствии ребенка обзывать ее ихтиозавром.

— Ты нажрался в стельку, пока мы ездили на Майн! — визжит она.

Он поднимает голову. Его глаза опухли от слез и выпивки.


Смутные пьяные мысли Шульца-Дерге, как мотыльки, кружатся вокруг человека, который вместе со Слимом, веснушчатым блондином и боксером-победителем сидит в роскошном «мерседесе». За «мерседесом» следуют Хокинс и пучеглазый тип с подошвами из микропорки.

Когда в свет фар попадает указатель поворота на Фульду, Бертон ворчит:

— Чего она ждет? Здесь мы совершенно одни.

— Совершенно верно, босс, — поддакивает черноволосый Слим. — Мое мнение в точности совпадает с вашим. В этом паршивом городишке есть извилистые улочки, туда можно заехать и спрятаться.

Боксер-победитель сидит с угрюмым лицом. Он устал, хочет спать или хотя бы развлечься, но не как идиот ездить в машине всю ночь напролет.

— Дерьмо, — ругается он. — Могли бы и поторопиться. Не следует откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Прекрасная поговорка!

— Это кстати! — замечает черноволосый Слим и вытаскивает из кармана бутылку. — Не следует откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.

— Выкинь ее немедленно, — лениво произносит Бертон. — На службе не пьют. Ты должен это знать.

Слим бубнит:

— Извините, это от скуки.

Бутылка летит в окно. Раздается стук.

— Дерьмо! — снова ругается боксер-победитель. Он думает о джине, зря пролившемся на бетонную дорогу. Теперь он будет испаряться в воздух. Как жаль, прекрасный джин!

Серый «фольксваген» едет по окраине города. Через пять минут Фульда остается позади и машина сворачивает на шоссе. За километр до Верры она останавливается. Бертон тоже тормозит. Одновременно с ним останавливается Хокинс.

— Кажется, что-то будет, — подчеркнуто говорит Слим.

Боксер-победитель ворчит:

— Пусть время идет помедленнее. Прекрасная ночь. Хочется наконец-то заняться поисками пасхальных яиц.

— Мистер Бертон терпеливый человек, — со знанием дела замечает блондин. — На его месте я давно бы потерял терпение.

«Мерседес» устремляет два ярких пучка света на «фольксваген».

Меньшикова пролезает вперед, на сиденье водителя. Джейн садится сзади рядом с Эдгаром.

— Смена водителей, — отмечает Слим.

— М. умная женщина. Знает, что делает, — смеется блондин.

«Фольксваген» медленно трогается с места. Постепенно он набирает скорость.

— Что касается Бертона, ходят разные слухи, — рассказывает Меньшикова. — Из них чаще всего встречаются два. Говорят, что Хантер — бывший король американской мафии, а Бертон — бывший немецкий нацист.

— А другой слух?

— Другой — что нет никакого Хантера и Бертон с Хантером — одно и то же лицо.

— Нет, это неверно, — вмешивается Джейн. — Мистер Хантер действительно существует, но он большую часть своих дел перекладывает на мистера Бертона. Он всегда говорит, что «Общество Джона Бича» и другие патриотические организации слишком слабы, чтобы действовать истинно патриотически. Хантер основал «Легион свободы» и создал костяк организации из своих единомышленников.

— Великолепно, — ворчит Эдгар. — Соединение американской мании величия с немецким стремлением к порядку.

Хокинс не спускает глаз с автомобиля Бертона. Человек с подошвами из микропорки смотрит на часы. То же самое он делал час назад. Приподнимает левый рукав пиджака, щурится, качает головой и что-то неразборчиво бормочет про себя.

Хокинс злится.

— Что случилось, — раздраженно спрашивает он. — Ты болен?

— Не болен, — хнычет человек с подошвами из микропорки. — Просто нервничаю. М. умная женщина.

— Гораздо умнее тебя, — огрызается Хокинс. — Думаешь, она хочет нас всех завести в тупик? А Бертон так не думает. Он молодец.

— Теперь нужно что-то делать, — говорит Слим в «мерседесе». — До Верры не более полкилометра.

— Чепуха! — Блондин машет рукой. — Оставь М. в покое, она знает, чего хочет.

У Бертона своя точка зрения на этот счет, он принимает решение и нажимает на педаль.

— Вынуть пистолеты! — кричит он. — Если они не остановятся — огонь!

На самой высокой скорости «мерседес» мчится к «фольксвагену».

«Теперь мы бросимся на них, — радостно думает Слим, — как лев на антилопу».

Безумно вопит сирена, мотор завывает. Жадное чудовище, появившееся в ярком свете, переходит в наступление.

— Направо! — кричит Эдгар. — Стой!

Слова улетают через стекло в ночь. Едва не врезавшись в дерево, Меньшикова останавливает автомобиль.

«Как отвратительно визжат тормоза», — думает Джейн.

Неровными толчками задние колеса ее автомобиля катятся по дороге. На волосок от него проносится «мерседес».

— Ювелирная работа! — тоном знатока говорит боксер-победитель. При этом у него вырывается вздох облегчения. Бертон слышит это. «Тряпка! — раздраженно думает он. — Здоровенный, как медведь, но трус, в голове одни удовольствия!»

Блондин ликует:

— Они остановились. Вовремя мы выстрелили!

Слим стонет. Лучше бы он выстрелил сам.

Следующие двадцать метров шоссе идет через луг. За ним блестит в лунном свете Верра.

В «фольксвагене» Меньшикова достала из сумочки пистолет. Бывшая прима-балерина обе руки кладет на рулевое колесо. Ее первый выстрел уходит куда-то в ночь. Вторым она попадает в коренастого типа, после третьего — скорчивается на сиденье Бертон.

Стремясь включить третью скорость, он судорожно наступает правой ногой на педаль. Выпрямившись в агонии, он застывает за рулем, а «мерседес» мчится к полоске луга.

Сначала стреляет Слим, сидящий рядом со стонущим коренастым типом, затем палит блондин. Он и не догадывается, что фигура, которая неподвижно, как статуя, сидит за рулем — больше не его босс, а лишь его безжизненная телесная оболочка. Только когда он полностью отстреливает пистолет и залезает в карман пиджака, чтобы вытащить запасной магазин, он видит, как тело Бертона медленно оседает на руль.

В «фольксвагене», стоящем перед яблоней, Меньшикова прижимает обе руки к груди. Сверкающее серебром оружие бесшумно падает ей на колени. Ее рот открывается, словно она хочет что-то выкрикнуть, но вместо этого молча падает на пистолет, и Уиллинг понимает, что она мертва.

За маленьким серым автомобилем останавливает свою машину Хокинс. Он сидит за рулем, его лицо бледно и искажено от ярости, в руке пистолет.

Лепестки яблони сыпятся на серый верх машины. Один из выстрелов Хокинса попадает Джейн в плечо на ширину ладони от сердца.

Затем все стихает.

Хокинс убит. Меньшикова — тоже. По рукам Эдгара течет кровь Джейн.

«Мерседес» медленно катится к Верре. Блондину удается отодвинуть Бертона в сторону, но два колеса уже потеряли опору и автомобиль, повинуясь закону тяготения, срывается с берега и глухо плюхается в воду.

— Эд, — шепчет Джейн. — О, Эд, они нас убьют.

— Тише, — отвечает шепотом Эдгар. У него першит в горле. Он сглатывает. — Тише!

Он укладывает Джейн на сиденье, затем выходит из автомобиля и останавливается в свете фар машины Хокинса. Задняя дверца ее открывается, и наружу выбирается тип в ботинках с подошвами из микропорки. Его руки подняты над головой.

Выйдя из машины, он беззвучными шагами плетется туда, где вдали видна Фульда, прочь от Верры и «фольксвагена», на крыше которого, как наметенный снег, лежат яблоневые лепестки.

Когда Эдгар с Джейн на руках идет к Верре, он, сам не понимая почему, вспоминает: Меньшикова говорила, что Джейн, наверное, будет очень богатой. Вода просачивается сквозь его одежду, но вместо холода он чувствует тепло тела Джейн. Затем он видит слепящий свет фар, и все еще чувствует горячее дыхание Джейн на своем лице.

— Все будет хорошо, — упрямо твердит он, скорее чтобы подбодрить самого себя, чем утешить ее, но ему кажется, что она его слышит и понимает.


Вечером того дня, когда Джейн, бледная и исхудавшая, как больной ребенок, в первый раз выходит в больничный сад, где в деревьях чирикают воробьи, чтобы на выкрашенной белой краской скамейке посидеть рядом с Эдгаром, в бетонный дворец Ивергрина входит процессия из пяти человек: Шмидт, толстый, как всегда, рядом с ним Браун, которого, как бы в насмешку, зовут Джоном; шеф полиции Патрик Свифт; мэр Кентон и — последний по счету, но не по значению ходячий символ прошлого — хозяин похоронного бюро Уилсон. Все одеты в черное.

Входит Хантер. Он заглядывает каждому в глаза, выпрямляется и начинает речь глухим голосом проповедника:

— Господа! Перестало биться сердце храброго человека. Склоним головы и почтим память покойного. Его колыбелью была далекая Германия. Там же находится и его могила. Но его дух, дух патриота-американца, и его сердце жаждали свободы. И он погиб за свободу. Выполним же завещание умершего, поклянемся идеи «Легиона свободы», его духовное наследие, нести во все штаты нашей Родины, чтобы настал тот великий день, когда партия ступит в Вашингтон и нам будет везде открыта дорога.

Земляки прославленного Техаса! Отсюда уже выходили президенты. Но все же не забудем, что только когда судьба страны окажется в наших руках, пробьет наш час и начнется новая эпоха всей мировой истории!


Джон Кризи

БАРОН И МЕЧИ ВЕЛИКОГО МОГОЛА


Глава 1

Меч


— Я согласен с вами, это действительно великолепная вещь, — кивнул Джон Мэнеринг. — Я видел фотографию, его и пары. А где же второй?

— Вот именно об этом я и хотел с вами поговорить, — сказал седовласый мужчина, сидевший напротив Мэнеринга в его офисе в Майфере.[2 - Майфер — фешенебельный район в Лондоне. — Прим. пер.] — Я хочу, чтобы вы отыскали второй. Меч и сам по себе прекрасен. Прекрасен, — повторил он и слегка дотронулся до ножен, усыпанных драгоценными камнями. Меч лежал на темной поверхности письменного стола, изготовленного в стиле королевы Анны начала XVIII века. На ножны упал свет висевшей всего в двух футах над столом лампы, которой Мэнеринг пользовался, когда хотел в самом выгодном свете рассмотреть приносимые ему в офис драгоценности, так как ее можно было поднимать и опускать под необходимым углом. Едва он приподнял меч, вся комната озарилась сверкающими искрами, которые, казалось, брызнули с его поверхности. Живой огонь красноватого, зеленоватого, голубого, белого и всех цветов радуги залил комнату, отражаясь от стекол книжных шкафов, от висевшего над головой Мэнеринга портрета рыцаря, от глянцевых обложек справочников, стоящих на открытых полях, от черного телефонного аппарата, засветился на золотом с солитером кольце, украшавшем левую руку посетителя, и на его покрытых естественным лаком наманикюренных ногтях.

Мужчина убрал руку, движение прекратилось, и свет камней погас так же мгновенно, как и вспыхнул.

— Итак, вы хотите, чтобы я нашел его пару, — пробормотал Мэнеринг.

— Да, это именно то, о чем я хочу попросить вас.

— А вы имеете хотя бы представление, где он может быть?

— Ни малейшего.

— Сколько времени вы владеете этим мечом?

— Он принадлежит моей семье уже в течение четырех поколений, — ответил старый джентльмен. — Вы, вероятно, знаете его историю.

— Немного, — согласился Мэнеринг. — Один меч принадлежал вам, а второй — вашему брату, который утонул в Африке много лет тому назад.

— С тех пор прошло почти сорок лет. — Старый джентльмен прикрыл глаза.

— А когда исчез второй меч? — спросил Мэнеринг.

Он рассматривал сидящего против него человека — бледное лицо, темно-голубые ясные глаза, тонкие черты лица. Он знал кое-что о лорде Джентиане, нельзя сказать, чтобы очень много, только то, что было известно большинству людей. Мэнеринг, например, был осведомлен о том, что лорду около семидесяти лет, что он ведет жизнь отшельника, когда живет в Англии, что время от времени он предпринимает далекие путешествия один, за исключением слуг и проводников, которых нанимает в той стране, куда отправляется. Мэнеринг знал достаточно, чтобы относиться с уважением к этому человеку, который был уже довольно стар, вел свой образ жизни и мог позволить себе жить так, как ему хочется, в мире, где исполнялись почти все его желания. Мэнеринг слышал также, что по возвращении из каждого путешествия, будь это пеший поход, сафари или морской круиз, лорд Джентиан жил в Англии какое-то время, чтобы написать книгу о своем последней поездке, а затем замышлял новое странствие.

Книги его ни разу не публиковались, хотя статьи иногда появлялись в научных журналах, написанные в очень утонченном и изящном стиле, об удивительных вещах, неизвестных современному миру, поскольку все еще погребены под толщей веков.

Часы времен Иакова I в украшенном резьбой черном корпусе издали неясный звук, прежде чем пробили: один, два, три. После воцарившейся на некоторое время тишины раздалось их нежное тик-так, тик-так, послышался ход маятника.

Лорд Джентиан находился в офисе уже полчаса.

— Меч исчез несколько лет назад. Вы возьметесь отыскать его? — наконец спросил он.

— Даже не знаю, что вам сказать, — ответил Мэнеринг.

— Если все дело в деньгах… — начал было посетитель, но тут же замолчал, потому что ему показалось неприличным говорить о деньгах с человеком, имеющим такую репутацию, к тому же владельцу «Quinns» в Лондоне и совладельцу «Quinns» в Бостоне и Массачусетсе, о котором все говорили, как о самом состоятельном дилере в мире, занимающемся антиквариатом.

— Дело не только в деньгах, — ответил Мэнеринг.

— Я просто хотел вам сказать, что получите столько, сколько потребуется на поиски меча, — объяснил свои слова Джентиан.

— Вы хотите сказать, что не остановитесь ни перед какими расходами?

— Да, вы меня правильно поняли.

Двое мужчин посмотрели друг другу в глаза: Мэнеринг — как бы испытывая собеседника, а Джентиан — чтобы заставить визави поверить ему, и Мэнеринг поверил. Некоторые люди, когда говорят «любые расходы», всегда добавляют «любые расходы в разумных пределах». Но Джентиан сказал то, что хотел сказать.

— Хорошо, я берусь за это дело, — согласился Мэнеринг, и улыбка слегка коснулась его губ. — Мне самому это интересно.

Мэнеринг даже не догадывался, что когда он вот так улыбался, то был живой копией рыцаря на картине, висевшей над его головой. Этот портрет был написан его женой, где он был изображен приверженцем короля Чарльза. Был еще и другой портрет, на котором Мэнеринг был одет щеголем времен регентства. И только Лона Мэнеринг решала, какой из двух портретов должен в данный момент висеть в кабинете мужа.

— Вы согласились, но вас что-то смущает? — спросил лорд Джентиан.

— Да, вы правы.

— Что?

— Что? — повторил Мэнеринг. — Мне кажется, вы обладаете одной из самых прекрасных вещей в мире. Почему же вы хотите иметь еще и второй меч?

Наступила пауза, в уголках глаз лорда Джентиана появились тонкие морщинки.

— Вы ведь тоже коллекционер, м-р Мэнеринг, не так ли?

— Дилер и коллекционер.

— Если бы вы владели такой редкостью, как этот меч, разве вам не хотелось бы иметь его пару?

— Если бы у меня была такая вещь в коллекции, то я вполне удовлетворился бы ею. Если бы у меня был один меч, а клиент захотел бы пару, то это совсем другое дело.

— Но ведь вы не будете отрицать, что существуют такие коллекционеры, которые готовы отдать полжизни, чтобы иметь пару таких мечей.

— Конечно, такие существуют.

— Почему же вы не верите, что я принадлежу к ним?

Мэнеринг откинулся у кресле и лукаво усмехнулся.

— Если бы вы принадлежали к такому типу коллекционеров, то пришли бы ко мне гораздо раньше, — ответил он. — Я немного знаком с вашей коллекцией, в ней достаточно вещей, которые имеют пару. Например, ваза Дани Линга; портрет старшей дочери леди Мортенсон кисти Гейсборо; инкрустированная драгоценными камнями туфелька танцовщицы Шакри…

— Достаточно, — перебил лорд Джентиан. — Да, каждая из этих вещей имеет пару, и если бы я захотел приобрести ее, то мне пришлось бы только заплатить за нее деньги. Вы этоимели в виду?

— Да, именно это я имел в виду.

— Но я не хочу их приобретать, и вы правы, я хочу найти второй меч Великого Могола не только потому, что он является парой моему мечу. Мистер Мэнеринг, я хочу его найти, потому что не могу умереть, так и не узнав, у кого он сейчас находится.

— У кого он находится или кто взял его?

Лорд Джентиан опять дотронулся до меча, как будто хотел отвлечь внимание собеседника от этого вопроса, заставив меч засверкать в свете лампы. Пока лорд смотрел на игру камней, Мэнеринг обратил внимание на выражение его глаз и задал себе вопрос — что же заставило лорда Джентиана вести такой уединенный образ жизни? В лице старого джентльмена было столько силы, а его облик позволял предположить, что в юности он был очень хорош собой. Вот уже почти пятьдесят лет лорд Джентиан не участвовал в общественной жизни, хотя одно время, в ранней молодости, проявлял к ней очень большой интерес.

— Да, — наконец произнес лорд Джентиан. — Кто взял его. Кто украл меч.

— Вы боитесь, что это кто-то из вашей семьи?

— Вполне вероятно.

— Именно эта мысль и не дает вам покоя?

— Да.

— Поскольку я согласился приняться за поиски меча и найти того, кто украл его, дадите ли вы мне всю информацию, которая необходима для расследования этого дела?

Поскольку лорд Джентиан не ответил на его вопрос, Мэнеринг наклонился вперед и еще раз спросил:

— Расскажете ли вы мне обо всех конфликтах в вашей семье, недоразумениях, недовериях — все, что мне нужно узнать?

— Слишком много придется рассказывать, — пробормотал лорд Джентиан.

— Но если я не буду владеть подробной информацией, то не смогу приняться за поиски меча. На это уйдет гораздо больше времени.

— Я не уверен, что смогу рассказать вам все, что вы хотите знать, м-р Мэнеринг.

— Только то, что мне необходимо знать, если вы хотите, чтобы я выяснил всю правду о мече.

— Но разве профессиональному детективу нужно знать все, чтобы добиться положительных результатов?

— Если он не обладает такой информацией, то часто получает отрицательные результаты.

— М-р Мэнеринг… — начал лорд Джентиан и замолчал.

Мэнеринг ждал, когда он заговорил снова.

— М-р Мэнеринг, — повторил лорд Джентиан. — Я уже сказал вам, что готов заплатить любые деньги за ваше расследование.

— Я понял.

— Я очень богатый человек.

— Если я начну поиски, то на это могут уйти недели, а может, и месяцы, — сказал Мэнеринг. — Занимаясь этими поисками, я не потеряю деньги, поскольку имею достаточно квалифицированных сотрудников. Но наверняка мне придется отказаться от многих интересных предложений.

— И вы не хотите терять время, — тихо сказал лорд Джентиан. — Не хочу терять его и я. Я не могу ждать недели или даже месяцы, я хочу знать все как можно быстрее. М-р Мэнеринг, в истории вашей семьи есть много такого, что известно только ее членам. И мне не хотелось бы, чтобы вы или еще кто-нибудь узнали о наших семейных делах. Однако я очень хочу отыскать того, кто украл второй меч Великого Могола. Вы позволите мне подумать до завтра?

— Конечно.

— Если я все же решусь рассказать вам все, то вы возьметесь за это дело?

— Да.

— И вы постараетесь провести расследование в очень короткие сроки?

— Чем быстрее закончатся поиски, тем лучше для нас обоих. Я сделаю все возможное, если буду обладать достаточной информацией.

— Это, пожалуй, все, что я хотел от вас услышать, — сказал лорд Джентиан. — Я очень признателен вам. Я пробуду в Лондоне около двух недель и был бы очень рад, если за это время мы смогли все уладить. Скажите, не согласились бы вы… — он помолчал, глядя на висевший над Мэнерингом портрет, но явно не видя его, — приехать ко мне на ланч завтра?

— С большим удовольствием.

— Ну, скажем, в час дня, — сказал Джентиан. — К тому времени я уже решу, что мне делать.

Посетитель отодвинул стул, уперся обеими руками в край стола и начал медленно подниматься. Для него это было так же трудно сделать, как и сесть. Когда он наконец встал во весь рост, то протянул Мэнерингу руку. Мэнеринг пожал протянутую ему ладонь и обошел вокруг стола. Лорд медленно направился к двери. Его правая нога не сгибалась в суставах, и от этого он живо напоминал старого морского волка на деревянном протезе. Поговаривали, что нога причиняет ему страшные страдания. Ходили также слухи, что нога лорда Джентиана была изуродована зубами крокодила в водах Инда много лет назад и что Джентиану удалось распороть брюхо страшного животного острым камнем, поднятым со дна реки, что спасло его от верной гибели. То, с каким трудом он передвигался, наводило на мысль, что вряд ли ему еще придется путешествовать.

Мэнеринг открыл дверь кабинета.

— Не беспокойтесь, не надо провожать меня на улицу, — сказал лорд Джентиан.

— Но это моя обязанность, — возразил Мэнеринг.

Оба джентльмена прошли вперед. Справа от них, за своей конторкой, сидел управляющий Джо Лараби, пожилой человек с седыми волнистыми волосами, который рассматривал через лупу, вставленную в глаз, миниатюры. Пожалуй, он даже не заметил лорда Джентиана и Мэнеринга. Однако два молодых помощника в магазине — относительно новые сотрудники, потому что недавно в штате были сделаны некоторые изменения, — невольно наблюдали за медленной, мучительной походкой лорда Джентиана, на их лицах было написано неподдельное сочувствие физическим страданиям старого джентльмена. Один из них прошел вперед и открыл входную дверь.

Две девушки смотрели на выставленный в витрине головной убор египетской принцессы, глаза их горели восхищением. То, о чем они разговаривали вполголоса, громко и отчетливо прозвучало в магазине, поскольку имелось специальное устройство, позволяющее услышать даже шепот, если кто-нибудь, стоя у витрины, будет замышлять ограбление «Quinns».

Одна из девушек сказала:

— Я вчера проходила здесь вечером с Чарли, и знаешь, что он мне сказал? — у нее был певучий голос, без всякой примеси кокни, но с гнусавым выговором. — Ну, он действительно штучка, этот Чарли.

— Как будто я этого не знаю. И что же он тебе сказал?

— Он сказал, что эти самые египтяне, или вавилоняне, или как так они себя называли, кое-что понимали в этом деле. Он сказал, что некоторые женщины не были против, если бы десяток парней…

В это время мимо с ревом пронесся мотоцикл и заглушил слова девушки.

— …Не могу поверить в это, — сказала вторая девушка, когда голоса стали опять слышны в магазине.

— Ну, Чарли…

— О, он тебе еще и не такое расскажет.

— В каком странном мире мы живем, м-р Мэнеринг, — как бы подвел итог услышанного лорд Джентиан. Наступили времена, когда невольно задумываешься, неужели целью эволюции было создание скотного двора во всем мире.

Он подошел к открытой двери. Девушки взглянули на него и вдруг заторопились прочь, как будто поняли, что их разговор подслушали.

— До завтра, м-р Мэнеринг.

— Буду у вас ровно в час дня, как договорились.

Джентиан кивнул, вышел на улицу и вдруг резко остановился.

Мэнеринг проследил за взглядом старого джентльмена и увидел то, что заставило лорда Джентиана так резко остановиться. Стройная молодая девушка на другой стороне улицы явно с притворным интересом разглядывала модели шляп в витрине магазина. Она стояла спиной к входу в «Quinns», но ее отражение можно было разглядеть в витрине противоположного магазина.

Она не поворачивалась, но стояла так, что сама могла видеть в свою очередь в стекле отражение старого джентльмена.

Шофер лорда сделал несколько шагов вперед и закрыл собой девушку от Мэнеринга. Лорд Джентиан, не повернувшись и даже не взглянув на провожающего, подошел к машине и с помощью шофера с большим трудом забрался в свой огромный «даймлер».


Глава 2

Девушка


— Как долго вы намереваетесь держать меч в офисе? — спросил Лараби.

В его тихом голосе прозвучало предупреждение: такую дорогую вещь не следует оставлять без присмотра, а нужно немедленно спрятать в надежном месте. Лараби, человек невысокого роста, имел мягкое выражение лица, он с огромной любовью относился к драгоценностям.

— Не очень долго, — ответил Мэнеринг. — Столько, сколько будет необходимо.

— Я не понимаю вас, сэр.

— Мне кажется, у нас скоро будет еще один посетитель, — сказал ему Мэнеринг.

— Вы имеете в виду молодую леди?

Мэнеринг усмехнулся:

— Вы тоже заметили ее?

— Она появилась через несколько минут после прихода его светлости и с тех пор прохаживается около магазина или заглядывает в витрины, — ответил Лараби. — Хотите, чтобы я послал одного из помощников выяснить, кто она такая?

— Не сейчас, — ответил Мэнеринг. — Если она придет, попросите ее подождать несколько минут.

— Хорошо, сэр, — ответил управляющий.

После ухода лорда Джентиана Лараби закрыл дверь в кабинет Мэнеринга, и когда он сейчас открыл ее, то взгляду его предстал усыпанный драгоценными камнями пол. Таким он увидел его впервые. Лорд Джентиан принес меч в кожаных ножнах, и когда вынимал его, то красота меча открывалась постепенно, дюйм за дюймом. Теперь, когда они вошли в кабинет, меч лежал на письменном столе, острием к портрету Мэнеринга, а рукояткой к двери. Мэнеринг замер на мгновение на пороге комнаты. Каждый дюйм рукоятки и ножен меча украшали драгоценные камни: рубины, изумруды, бриллианты, жемчуг и десятки других менее знаменитых камней, каждый из которых обладал такой гаммой сверкающих красок, что все остальное в комнате меркло в лучах этого ослепительного живого огня.

— Я никогда не видел ничего подобного, сэр, — с благоговением в голосе произнес Лараби.

— Мало кому удавалось увидеть его, — ответил Мэнеринг. — Вы узнали меч по фотографиям в каталоге?

— Это случайно не меч Великого Могола? Не принадлежал ли он Баберу, который заказал изготовить два одинаковых меча, когда захватил Аггру?

— Джо, — сказал Мэнеринг, повернувшись к своему управляющему, — у вас не голова, а настоящая энциклопедия. Да, все было именно так. Это один из символов того, что Бабер владел большей частью северной Индии. Это не та история, в которой…

Звук открываемой в магазин двери через громкоговоритель очень четко раздался в кабинете. Мэнеринг вошел к себе. Лараби вернулся к своей конторке, а один из помощников уже встречал нового посетителя. Услышав шаги, Мэнеринг был почти уверен, что это женщина, а точнее, та самая девушка, которая совсем недавно разглядывала витрину шляпного магазина.

Мэнеринг благоговейно поднял меч и сощурился от блеска камней. Внезапно он резко повернул его в руке, и ему показалось, что целый поток драгоценностей хлынул водопадом к его ногам. Он еще немного полюбовался мечом, держа его перед собой на вытянутых руках, а затем положил на маленький столик, стоявший в углу комнаты. Свет камней немного угас, там было недостаточно света. Мэнеринг сел за письменный стол и включил переговорное устройство, которое позволяло ему слышать все, о чем говорилось около конторки Лараби. Он услышал конец разговора между Лараби и посетительницей:

— Сара Джентиан.

— Я доложу м-ру Мэнерингу о вас, и как только он освободится, думаю, сразу примет вас.

Насколько Мэнеринг был осведомлен, Сара Джентиан принадлежала к самому молодому поколению избранного общества, она была одной из тех немногих людей, о которых никогда не прекращаются сплетни. Мэнеринг много слышал о ней, но никогда не видел.

Сара относилась к тому светскому кругу молодых женщин, которым не нравится, если их заставляют ждать. Но девушка очень просто ответила:

— Благодарю вас. — И стала ждать, когда Лараби сообщит хозяину о ее приходе по переговорному устройству.

— Я буду через десять-пятнадцать минут, — сказал Мэнеринг, прекрасно понимая, что девушка слышит его ответ. Она не сделала никакого замечания по этому поводу, когда Лараби передал ей слова Мэнеринга.

— Если вы хотите пока осмотреть магазин, то я с удовольствием покажу вам его, — предложил Лараби.

Мэнеринг достал с полки переплетенную в кожу книгу, на обложке которой было выдавлено название «Крупнейшие коллекции». Это была книга, предназначенная только для служебного пользования, и вряд ли в мире насчитывалось более тысячи экземпляров этого каталога. Он листал тонкую китайскую бумагу и более толстые страницы с иллюстрациями, пока не открыл главу «Моголы». Здесь имелось несколько записей, вскоре он нашел то, что искал, — описание мечей Великого Могола. В течение нескольких минут Мэнеринг освежил в памяти все, что ему было известно об этих мечах. После изгнания Моголов мечи принадлежали индийскому радже, которому один из Джентианов оказал однажды услугу, и в благодарность за это раджа подарил мечи семейству Джентианов. В книге не было даже упоминания о пропаже меча.

Мэнеринг положил каталог на место и уже собирался сказать Лараби, чтобы тот пригласил к нему Сару, как вдруг раздался телефонный звонок. Он взял трубку.

— Это «Quinns»? — спросил мужской голос.

— Да.

— Я хотел бы поговорить с м-ром Мэнерингом, — у говорящего был низкий уверенный голос. — Дело очень важное.

— Джон Мэнеринг у телефона.

Мужчина на мгновение замолчал, а затем заговорил поспешным тоном:

— М-р Мэнеринг, извините меня, если мой вопрос покажется вам дерзким, но могу ли я узнать, мисс Сара Джентиан у вас?

— Нет, — ответил Мэнеринг.

— Ее нет?

— Я уже сказал вам, — ответил Мэнеринг холодно. — Кто вы и что вы хотите?

После еще одной паузы мужчина продолжил:

— М-р Мэнеринг, мисс Сара Джентиан верит всему, что говорит, но она не знает всех фактов. Как бы настойчива она ни была, не могли бы вы…

— Кто вы такой?

— Вам ничего не скажет мое имя, — ответил собеседник. — Но вы не должны делать того, о чем вас попросит мисс Сара Джентиан. Это очень серьезно. Я не преувеличиваю, м-р Мэнеринг. Прошу вас, отнеситесь к моим словам серьезно. Дело идет о жизни и смерти.

— Если вы скажете мне, кто вы такой… — начал было Мэнеринг, но остановился, потому что в трубке раздались частые гудки. Он очень медленно опустил трубку на место и повернулся, чтобы посмотреть на меч. Затем встал, подошел к небольшому шкафу, встроенному в стену, и, вынув оттуда свой плащ, накинул его на столик, где лежал меч, так, чтобы это выглядело со стороны, как небрежно брошенная в спешке вещь. Плащ полностью закрывал меч. После этого Мэнеринг вернулся к письменному столу, который задавал тон всей комнате. Персидский ковер очень нежных пастельных тонов закрывал две стены кабинета, подчеркивая красоту дубовых деревянных панелей, которыми были отделаны две другие стены, доходившие до красивого лепного потолка.

Мэнеринг подошел к двери и открыл ее. Лараби и девушка стояли посередине магазина. С обеих сторон длинного, но узкого зала стояли старинные вещи, некоторые из них были очень ценные. Специальные лампы освещали произведения старых мастеров, а также драгоценные изделия, лежащие в закрытых витринах. Все вокруг было пропитано духом старины, и на этом фоне девушка выглядела неуместно. Невозможно было себе представить существо более юное, современное и живое.

Первое, на что Мэнеринг обратил внимание, — это ее глаза цвета горечавки, точная копия глаз лорда Джентиана. Ее белокурые волосы были небрежно откинуты с высокого лба, хотя, без сомнения, прическа на самом деле была тщательно продумана. На лице девушки почти отсутствовал макияж, за исключением помады, отчего губы выглядели ярко-красными. На ней был трикотажный костюм зеленовато-голубого цвета. В глазах вспыхивали искорки, которые были заметны даже в полутемном помещении магазина. Может быть, это зависело от цвета глаз?

— Как мило с вашей стороны, что вы согласились принять меня, м-р Мэнеринг, — сказала Сара.

— Рад вас видеть.

Она не протянула ему руки для приветствия.

— Моя фамилия Джентиан, Сара Джентиан, — она, казалось, ждала, что Мэнеринг выразит удивление. — Насколько я могу судить, некоторое время тому назад вас посетил мой дядя.

— Да, он был здесь, — сказал Мэнеринг.

Лараби стоял за спиной девушки, очевидно, думая, что лучше ей дать возможность убежать; казалось, что она действительно способна на это. У Мэнеринга появилось чувство опасности. Девушка была такой молодой, очаровательной и излучала соблазнительную живость. Было видно, что она привыкла получать все, что хотела, а ее внешность помогала ей добиваться этого. Она была очень стройной, некоторые посчитали бы ее талию чересчур тонкой, но она не делала никаких попыток скрывать свою фигуру. Мэнеринг сразу отметил, как грациозны ее движения и выразительны руки.

Сара стояла совсем близко от него.

— Смогли бы вы уделить мне немного времени?

— Конечно, я в вашем распоряжении, — Мэнеринг отступил в сторону и пропустил ее в свой кабинет.

Хотя он шел сзади, но по тому, как девушка окинула комнату быстрым взглядом, понял, что она что-то ищет, без сомнения, это был меч. Но поскольку ее взгляд не задержался на плаще, то он подумал, что ему удалось провести девушку. Мэнеринг выдвинул стул, на котором еще недавно сидел лорд Джентиан. Она села, и на ее лице появилась ослепительная улыбка.

Лараби прикрыл за ними дверь.

— М-р Мэнеринг, — сказала Сара, наклоняясь вперед и положив руки на край письменного стола. — Скажите, мой дядя оставил вам что-нибудь?

Мэнеринг мягко ответил:

— А вы стали бы спрашивать адвоката или врача, о чем они только что говорили со своим клиентом или пациентом?

— Конечно, нет. Но ведь это совсем другое дело.

— Я так не считаю, — парировал Мэнеринг. — Пока у меня не будет причины подозревать, что вы замешаны в чем-то противозаконном, или… — он сделал небольшую паузу, чтобы посмотреть на выражение ее лица при упоминании о «противозаконном деле», и заметил, как она слегка нахмурилась, что, правда, не давало ему повода думать, будто это слово для нее имело очень большое значение. — Или пока я не буду знать, что это может привести к дурным последствиям, я ничего не скажу вашему дяде о нашем разговоре.

— Я не имею ничего против того, чтобы вы ему об этом сказали. — Она еще больше наклонилась вперед. Руки ее непрерывно двигались по столу, а пальцы слегка коснулись руки Мэнеринга. — Ну, пожалуйста, скажите мне правду.

— Докажите мне, что я обязан выполнить вашу просьбу, — возразил Мэнеринг.

Она резко откинулась назад, понимая, что тактика натиска не сработала и что следует выбирать новую. Некоторое время Сара молчала, сощурив глаза, рассматривая Мэнеринга, как бы оценивая его. Внезапно она рассмеялась.

— Думаю, что это не так важно. Он ведь принес вам меч, не так ли?

— Меч?

— Меч Могола.

— Разве он это сделал?

— Раз я знаю, что он принес его вам, то ведь нет смысла отрицать это?

Мэнеринг рассмеялся.

— Не вижу ни одного довода в вашем рассуждении.

Она нахмурилась. Ему даже показалось, что она рассердилась, и задал себе вопрос, насколько гнев может изменить выражение ее лица. Чувствовалось, что она борется с собой. Казалось, что цвет ее глаз меняется с настроением, теперь они потемнели, как темнеет небо при приближении грозы. Наконец, девушка сказала:

— Я не уверена. Я знаю, что он принес кожаные ножны. Но не знаю, был ли в ножнах меч. Был?

Мэнеринг ничего не ответил.

— Думаю, что был, — сказала она. — Какой смысл приносить пустые ножны, чтобы просто обмануть меня? Это так?

Поскольку Мэнеринг продолжал хранить молчание, то она продолжила:

— Он знал, что я слежу за ним, видите ли, я думаю, он знал, что я последую за ним. Я могу ненавидеть его очень сильно, но не могу не отдать ему должное; дядя не глуп. Он очень даже не глуп. М-р Мэнеринг, он пришел, чтобы продать меч?

Мэнеринга настолько поразил вопрос, что он невольно вздрогнул и понял, что этим как-то выдал себя. Сара неотрывно следила за ним, и ему показалось, что она прочла ответ в его глазах.

— Он не имеет права продавать меч, — заявила девушка. — Это не его вещь.

— А вы в этом уверены?

— Конечно, уверена. Это фамильная ценность, по крайней мере, я так думаю, такая же, как картины старых мастеров и мебель, — половина вещей в Джентиан Хаус. Это было бы несправедливо с его стороны, раз он решил его продать.

Если она думает, что причиной визита лорда Джентиана была попытка продать меч, то, может быть, она не прочла всей правды в глазах Мэнеринга.

— Он не имеет на это никакого права, — еще раз повторила Сара с настойчивой уверенностью. — А как вы думаете, сколько он стоит?

Мэнеринг улыбнулся:

— А как бы я мог его оценить?

Девушка опять нахмурилась, но вдруг в ее глазах засветились искорки-бесенята; это просто удивительно, как она была похожа на своего дядю. Сара откинулась на спинку стула, подняла руки вверх, давая понять, что ситуация безнадежная, и хрипловатым голосом сказала:

— Сдаюсь. Теперь я вижу, что мне не удастся получить у вас никакой информации, скорее всего это и к лучшему. Но ничто не может поколебать мою уверенность в том, что дядя принес сюда меч для продажи. А если это так, то вы, м-р Мэнеринг, совершаете огромную ошибку, если будете помогать ему в этом. Меч не принадлежит дяде, и он не имеет права продавать его. Он не имел даже права выносить меч из дома. Не могли бы вы отправить его обратно?

Теперь она опять просила его и наклонилась вперед. Ярко-красные губы были слегка приоткрыты, виднелись прекрасные белые зубы. Сейчас она была так обольстительна, что немногие мужчины смогли бы устоять перед ее просьбой.

— Ну, пожалуйста, м-р Мэнеринг, вы ведь отправите его обратно? Ведь я не прошу очень много.

Мэнеринг продолжал молчать, и она проговорила низким, немного торопливым уговаривающим голосом:

— Меч принадлежит семье. Дядя не имеет никакого морального права предлагать его на продажу. Ну, поверьте мне или, по крайней мере, заставьте его доказать свои права на этот меч прежде, чем предпринимать что-то. Не могли бы вы вернуть меч домой до тех пор, пока дядя не докажет свои права на него?


Глава 3

Опасные расспросы


Человек, позвонивший Мэнерингу по телефону, предостерегал его, чтобы он не делал того, о чем будет просить девушка. Мэнеринг как будто слышал этот голос, предупреждающий, что здесь речь идет о жизни и смерти. Даже по телефону пришедший издалека голос убедил Мэнеринга в том, что дело действительно серьезное и опасное.

Теперь Сара говорила с такой страстью, как будто это касалось лично ее жизни или смерти, если меч Великого Могола не будет возвращен как можно скорее в Джентиан Хаус.

У Мэнеринга возникло желание заставить девушку все рассказать ему, чтобы побольше узнать о мотивах ее поступка и о мучивших ее страхах, а ему так хотелось узнать!

— М-р Мэнеринг, пожалуйста, скажите мне правду, — вскричала Сара Джентиан. — Это очень важно!

— Да, я вижу, что для вас это очень важно, — ответил Мэнеринг.

— Поверьте мне, это действительно важно.

— Чтобы меч, который, как вам кажется, лорд Джентиан принес сюда с целью продать, был возвращен в его дом сегодня вечером?

— У меня дурное предчувствие, что если меч не вернуть немедленно, то он не будет возвращен никогда. Если вы откажетесь продать его, то дядя не предпримет других попыток сделать это, потому что он знает: вы единственный человек, который может найти достойного покупателя. Разве это не заставит его отказаться от своих намерений?

— Не знаю, — ответил Мэнеринг. — Я в этом не уверен. Вы боитесь только того, что лорд Джентиан может продать меч? Ну, а если он решил просто поместить его в более безопасное место, ну, например, в сейф, то здесь я не вижу причины, почему кто-то может помешать ему сделать это.

Она нахмурилась и посмотрела на Мэнеринга.

— Но ведь он вам говорил не это, не так ли? Что он не хочет хранить меч дома, потому что не уверен в его безопасности?

Поскольку Мэнеринг продолжал молчать, она вдруг резко Оттолкнула стул и вскочила на ноги. В первую минуту он подумал, что Сара сделала это в порыве гнева и раздражения. Но она направилась прямо к маленькому столику, стоящему в углу комнаты, приподняла полу плаща и отодвинула его в сторону, положила правую руку на рукоятку меча и молча посмотрела на Мэнеринга, который тоже успел подняться со своего кресла. Он не мог не отдать ей должное. Так она все это время знала, что меч находится в комнате, и просто притворялась, чтобы заставить его говорить.

Сара повернулась и взглянула Мэнерингу прямо в глаза. Одержанная победа яркими искрами светилась в ее глазах. Стройное тело, нежное очертание груди, тонкая талия и вздернутый вверх подбородок — все дышало триумфом.

— Итак, значит, дядя сказал вам, м-р Мэнеринг, будто бы он боится, что и этот меч будет украден, не так ли?

Мэнеринг мгновенно решил, что ему следует делать дальше. Лорд Джентиан не ставил никаких условий, связанных с секретностью своего дела, и дальнейшая игра в кошки-мышки принесет куда больше вреда, чем пользы, если еще позволить молодой леди думать, что ей удалось провести его. Для собственного блага ему не следовало теперь упрямиться и умалчивать обо всем. Мэнеринг рассмеялся.

— По крайней мере, я долго сопротивлялся, — сказал он. — Но больше не могу притворяться, что лорд Джентиан не приносил меч ко мне. Вы не возражаете, если я позвоню по телефону?

Он подошел к аппарату, снял трубку и стал набирать номер. Сара следила за ним, как будто по движению его руки пыталась угадать, какой номер он набирает. Ему показалось, что он слышит, как она задержала дыхание, когда он набрал номер Май 97531. Почти тут же раздался гудок. Сара подошла к столу, но садиться не стала. Мэнеринг поднял голову, чтобы взглянуть на нее, его затылок коснулся стены.

Гудки прекратились, и на том конце провода раздался слабый женский голос:

— Дом лорда Джентиана.

— Попросите, пожалуйста, лорда Джентиана к телефону.

— Минутку, сэр, я посмотрю, дома ли он. — Она без стука положила трубку.

Мэнеринг встретился взглядом с глазами девушки и по их выражению не смог понять, то ли она рассержена, то ли возмущена его поступком, а может быть, просто взволнована. В наступившей тишине отчетливо раздалось тиканье часов. Было двадцать минут четвертого.

— Лорд Джентиан слушает, — раздалось в трубке.

— Говорит Мэнеринг, — сказал хозяин кабинета. — Извините, сэр, но после вашего ухода ко мне пришла девушка, которая заявила, что она… — Мэнеринг замолчал, поскольку Джентиан перебил его, и, слушая его, все это время смотрел с улыбкой на девушку. Затем продолжил:

— Да, вы правы. Ваша племянница Сара… Она желает знать, почему вы приходили ко мне и что вы хотите делать. Могу ли я удовлетворить ее любопытство?

Мэнеринг опять замолчал, а девушка протянула вперед руки, как будто хотела дотронуться до него.

— Спасибо, — сказал Мэнеринг и положил трубку. Затем откинулся в кресле и снова улыбнулся.

— Он не возражает против того, чтобы я все вам рассказал. Это вас удивляет?

Сара ответила хрипловатым голосом:

— Дядя не может удивить меня, что бы он ни сделал. И если он хочет производить хорошее впечатление на кого бы то ни было, если он пытается выглядеть, как ангел, а других выставить дьяволом, я не собираюсь ему мешать, — она опустилась на стул. — А теперь расскажите мне все.

Эти слова прозвучали, как приказ.

Мэнеринг рассказал ей то, что ему было известно. Она слушала с огромным вниманием и только раза два правой рукой поправила выбившиеся из прически пряди, которые лезли ей на глаза. Рассказ занял всего две или три минуты. Когда Мэнеринг закончил, то был уверен, что не пропустил ничего из того, что она имела право узнать.

Какое-то время девушка сидела молча, как будто обдумывала все детали только что услышанного, чтобы удостовериться, что она правильно поняла собеседника! Сара выглядела сейчас совсем девочкой. Выражение ее лица было каким-то бесхитростным, а взгляд — непорочным. Да, сейчас это были самые подходящие слова для нее. Она казалась такой молодой, свежей и чистой, несмотря на репутацию ее друзей, красочно описанную на страницах светской хроники.

— Для вас это имеет какое-то значение? — спросил он.

— Значение, — повторила Сара его последнее слово. — Да, имеет значение, потому что это гнусная ложь. Значит, он все представил так, как будто второй меч был украден, поэтому он… — Она замолчала.

Мэнеринг напомнил себе, что он только что видел выражение чистоты, непорочности и честности на лице Сары. Но не обманывают ли его? Не позволяет ли он себя дурачить? Лона, которая после смерти Августа Джена считается величайшим портретистом Англии, посмеялась бы над ним: «Невинный взгляд может скрывать Далилу, дорогой. Неужели ты еще недостаточно пожил на свете, чтобы не знать этого?»

Никто не понимал лица людей лучше, чем Лона: она умела видеть душу человека и переносить ее на холст. Были такие люди, портреты которых она отказывалась писать, потому что на холсте вся их подноготная вышла бы наружу под магическим прикосновением ее кисти, а это вряд ли могло им понравиться. Что Лона сказала бы о Саре Джентиан?

— Вы думаете, ваш дядя притворяется, что меч был украден? — спросил Мэнеринг.

Она кивнула в ответ.

— А зачем, по-вашему, он сделал это?

Сара ничего не ответила.

— Я не скрыл от вас ничего, что узнал от лорда Джентиана, и вы должны, по крайней мере, сказать, что обо всем этом думаете, — сказал Мэнеринг, как будто взывая к детскому понятию о чести. — Почему он притворяется, что меч украден?

— Чтобы скрыть тот факт, что он продал его, но не хочет, чтобы остальные члены семьи узнали об этом, — наконец ответила она. — Теперь вы понимаете?

Понимать — одно, а верить — совсем другое. Мэнеринг пока никак не мог заставить себя поверить, что Сара говорит чистую правду, хотя она казалась такой правдивой. Дело даже не в том, как она это сказала, а в той перемене, которая в ней вдруг произошла. Она была еще более взволнована, чем раньше. Ему показалось, что в ее взгляде появился страх. Сара взглянула на меч, сверкающий всеми красками радуги и такой прекрасный даже в окружающей его тени, и облизнула губы. Да, Мэнеринг был точно уверен, что она чего-то страшно боится. Девушка посмотрела на него, но ничего не сказала.

— Сара, — обратился к ней Мэнеринг, — я не думаю, что это возможно.

Казалось, она даже не обратила внимания, что он назвал ее по имени.

— Вы так думаете?

— Это не имеет смысла потому, что ваш дядя очень состоятельный человек.

— Вы в этом уверены?

Произнесла она это тихим бесцветным голосом, и он более чем когда-либо почувствовал, как эта история напугала ее, но пока никак не мог понять, почему. Мэнеринг опять вспомнил недавний телефонный звонок и голос мужчины, который настаивал, чтобы он не делал того, о чем его будет просить девушка, и что речь здесь идет о жизни и смерти.

— Вы и сами прекрасно знаете, что это так, — коротко возразил Мэнеринг.

Она вяло взглянула на него.

— Я знаю, что все о нем так думают.

— А вы можете доказать, что это не так на самом деле? — потребовал Мэнеринг. — Послушайте, Сара, я могу прямо сейчас позвонить десятку различных людей и спросить их, поверят ли они лорду Джентиану на слово любую сумму денег, и уверен, что каждый из них, не колеблясь, предоставит ему неограниченный кредит. В Лондоне вы не сможете иметь такую репутацию, если не являетесь в действительности очень богатым человеком. Имя, титул, традиции, прошлое в этом мире не имеют значения. Вашего дядю все знают как одного из самых богатых людей в этой стране. Если вы обратитесь в «Semerset»,[3 - «Semerset» — агентство по недвижимости.] то можете удостовериться в том, какой собственностью он обладает, а изучив рост цен на землю в Лондоне за последние двадцать лет, вы сможете судить, сколько стоит сегодня его лондонское поместье. Не говорите мне, тем более кому бы то ни было за пределами этой комнаты, что ваш дядя не является состоятельным человеком. Не выдвигайте даже предположения, что он украл меч или что-либо еще. Потому что, если вы будете высказывать такие предположения и они распространяться, вас обвинят в клевете.

Поскольку девушка молчала, то Мэнеринг продолжил дальше:

— А если эта клевета дойдет до вашего дяди, то он будет иметь право подать на вас в суд. И вам придется доказывать вашу правоту, в противном случае вы сами предстанете перед судом. Вы понимаете меня?

Слушая Мэнеринга, Сара неотрывно смотрела ему прямо в глаза. И он опять почувствовал, что девушка напугана всей этой историей с ее дядей, однако при этом не был уверен, поняла ли она что-либо из того, что было им сказано.

Сара казалась одновременно очень юной и старой, полной жизни и мертвенной.

— Да, — наконец проговорила она. — Я поняла. Вы ничего не скажете моему дяде о том, что я тут о нем наговорила.

— Нет, не скажу.

— Спасибо, м-р Мэнеринг. Боюсь, что наболтала лишнего. Но меня это все так волнует. — Она оставалась неподвижной. — Я думаю, что он украл второй меч, а также то, что он находится в серьезном финансовом затруднении. Если это не так, тогда почему он украл…

Она замолчала.

— Сара, — спросил Мэнеринг, — где вы жили последние несколько лет?

— Простите, не поняла.

— Я спрашиваю, где вы жили в последние несколько лет?

— Иногда в Лондоне. Была во Франции, в Швейцарии, а в чем дело?

— Вы себя ведете так, что можно подумать, будто вы все это время прожили в монастыре.

Она вдруг взорвалась неожиданным хохотом. Голова ее откинулась назад, а рот широко раскрылся, и Мэнеринг еще раз отметил про себя, какие у нее красные манящие губы. Ее смех как бы говорил, насколько нелепым было предположение Мэнеринга относительно монастыря.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь! Я все это время проводила с друзьями, вела такую жизнь, которая, по мнению моего дяди, похожа на жизнь беспутной бабочки. Он думает, что если человек молод, то обязательно должен быть невоздержанным и распущенным, и что только старые люди умны и мудры.

Поскольку Мэнеринг ничего не возразил ей, то она продолжала:

— Я делала то, что все называют новым вариантом модных ранее занятий — охоты и рыбной ловли. Я летала на самолетах, водила машину и каталась на лыжах. — Она проговорила все это с явным вызовом в голосе.

— Конечно, в самом избранном обществе?

— В обществе, которое называется избранным в отделе светской хроники. Вам и так это прекрасно известно, вы же читаете газеты, не правда ли?

— Я не принимаю на веру все, что пишут в газетах, — ответил Мэнеринг сухо. — И несмотря ни на что, вы совершенно ничего не знаете о сравнительной стоимости. Ваш дядя получил в наследство четыре миллиона фунтов, которые сегодня составляют около двадцати миллионов. Стоимость же меча Великого Могола — всего сто тысяч фунтов, потому что на нем много мелких камней, а некоторые из них полудрагоценные. Правда, если продавать сразу два меча, то за это можно получить в два раза больше. Поэтому вряд ли деньги, которые можно выручить от продажи одного меча, имеют большое значение для человека, чье состояние исчисляется в миллионах.

Сара бросила на Мэнеринга вызывающий взгляд.

— Для скупого и пенни имеет большое значение, — проговорила она. — Меч принадлежит семье, а не ему.

— И вы можете официально доказать это?

— О, официально! Я думаю, он притворился, что меч был украден, а сам продал его. Хотя и не имел никакого морального права на это. Джентиан решительно двинулась к двери, как будто хотела дойти до нее раньше Мэнеринга. В дверях она обернулась и посмотрела на него с осуждением.

— Ведь это вы продали для него первый меч, точно так же, как вы собираетесь продать и этот, разве не так?

Произнося эти слова, Сара открыла дверь, и ее было слышно в магазине. Мэнерингу почудилось в этот момент какое-то движение, может быть, это был Лараби, а может, просто скользнул блик света. Девушка смотрела на него со смешанным чувством недоверия и вызова.

— Я никогда не видел и не дотрагивался до первого меча. Я объяснил вам, зачем ваш дядя принес мне меч. И перестаньте искать ложь там, где говорят правду. Иначе у вас все перепутается в голове.

Она резко распахнула дверь и вышла из кабинета.

Почти около двери Мэнеринг увидел Лараби, а за управляющим в ярко-красном костюме стояла Лона.

Казалось, Сара Джентиан даже не заметила Лоны и быстрыми шагами — взволнованная или рассерженная? — вышла из магазина.


Глава 4

Тайна


— Здравствуй, дорогой, — нежно сказала Лона. — Она тебя не любит?

— Не так сильно, как я люблю тебя, — ответил Мэнеринг. Он положил обе руки на плечи Лоны, немного отодвинул ее в сторону и, сказав, что сейчас вернется, быстро пошел к винтовой лестнице, ведущей на верхний этаж дома, которому было без малого триста лет.

Лестница была такой крутой, что быстро подняться по ней было почти невозможно. Но Мэнерингу это удалось. Он прошел через кладовую и демонстрационный зал, не обращая внимания на элегантную мебель времен регентства, и подошел к небольшому окну. По обе его стороны стояли зеркала, размещенные таким образом, что он мог наблюдать за всем происходящим на улице, не опасаясь быть замеченным.

Сара Джентиан быстро удалялась в сторону Нью-Бонд-стрит. Она шла легко и уверенно, большими упругими шагами. И при каждом шаге волосы ее поднимались и опускались. В том, как она держала голову, ощущались высокомерие и гнев.

В конце Харт-роу показалось такси. Сара подняла руку, но такси проехало мимо. Дойдя до угла, она повернулась, как будто хотела еще раз посмотреть на «Quinns». Мэнеринг отметил, что она нервно кусает губы. Подъехало еще такси и притормозило около девушки. Последнее, что он увидел, это была стройная нога Сары, когда она садилась в машину. Мэнеринг отвернулся от окна.

— Я думаю, эта девушка доставит тебе массу неприятностей, — сказала Лона, стоя в дверях комнаты.

Она вошла, высокая красивая женщина, с хорошей фигурой, но не такая стройная, как Сара Джентиан. Красный костюм выигрышно оттенял ее все еще черные волосы и почти оливковый цвет лица. Смотрелась она прекрасно. Жакет костюма был отделан по воротнику и манжетам норкой — она выглядела так, будто только что вышла от Диона или Болмейна.

— Я думаю, что она уже попала в беду, — предположил Мэнеринг.

— Ты серьезно так думаешь?

Мэнеринг подошел к жене и нежно обнял ее.

— Я не осмеливаюсь поцеловать тебя, — сказал он. — Этот макияж явно предназначен не для меня. Ты куда-то собиралась идти?

— Я собиралась встретиться с Топси Льюис. Она пригласила меня выпить с ней чашку чая, — ответила Лона. — Ты не мог бы дать мне денег?

— Что-то не похоже на чашечку чая, скорее похоже на прогулку по магазинам. Сколько тебе нужно?

— Постарайся быть щедрым, дорогой.

Мэнеринг вынул из кармана бумажник, но денег в нем оказалось мало.

Положив его обратно в карман, Мэнеринг сказал:

— Я попрошу денег у Джо.

Они спустились вниз по лестнице, держась за руки, Лона шла на шаг впереди Мэнеринга. После двадцати лет супружеской жизни они были очень привязаны друг к другу и надеялись, что так будет всегда.

— Джо, — позвал Мэнеринг, — не могли бы вы найти тридцать или сорок фунтов в небольших купюрах? Миссис Мэнеринг хочет провести ревизию кассы.

— Не шути так, дорогой, — сказала Лона.

— Конечно, — ответил Лараби. — Вам достаточно будет сорока фунтов, миссис Мэнеринг?

— Да, вполне, — сказала Лона, — поскольку я трачу свои деньги. Она подошла к двери в кабинет, но внезапно остановилась, прежде чем Мэнеринг последовал за ней: вид меча ослепил ее. В кабинете было светлее, чем в магазине, и меч предстал перед ней во всей своей красе. Мэнеринг почти физически услышал, как у Лоны перехватило дыхание. Наконец она медленно пошла вперед, не отрывая взгляда от меча.

— Это тоже принесет тебе кучу неприятностей, — сказала она, не поворачиваясь к Мэнерингу.

— Он уже вовлек кое-кого в большие неприятности, — согласился Мэнеринг. — Может, ты выпьешь со мной чашку чая, о, прости, я забыл, что тебя ждет более приятное общество.

Он тоже любовался мечом.

— Впечатляющая вещь, не правда ли? — сказал Мэнеринг.

— Он… — Лона помедлила, подбирая подходящее слово, взглянула на мужа, затем опять повернулась и посмотрела на меч. — В нем есть что-то варварское.

— Ты очень точно подметила, — согласился Мэнеринг. — Он действительно варварский.

— Она что, просила тебя продать его?

— Если я начну рассказывать тебе всю историю, обо всем, чего хочет Сара Джентиан, то ты не успеешь на встречу и не сможешь потратить деньги. Я лучше расскажу тебе об этом вечером.

Лона слегка нахмурилась, затем ее лицо просветлело. В кабинет вошел Лараби и передал Лоне деньги.

— Я собиралась предупредить тебя, чтобы ты не ввязывался в это дело, но ведь мои слова будут пустой тратой времени, не так ли? Я вернусь около шести. Постарайся быть к этому времени дома.

Она дотронулась до его руки и быстро вышла из кабинета. Казалось, после ее ухода в комнате стало темнее, но меч сверкал и переливался всеми цветами радуги. Лараби стоял в дверном проеме и неотрывно смотрел на него. Один из младших помощников заглянул из-за плеча управляющего и в волнении облизнул губы. Это был Давид Левинсон, который работал учеником в «Quinns» немногим более года. У него было много профессий, но больше всего он любил старинные, редкие и красивые вещи, казалось, он впитал эту любовь с детства. Кроме того, у него было хорошее происхождение, которое открывало ему доступ в любое общество. Давид знал несколько иностранных языков. Сейчас он выглядел совсем мальчиком, который с благоговейным интересом рассматривал меч. Давид не был ни плотным, ни коренастым, но в нем ощущалась спокойная уверенная сила.

— Неплохая вещь, Давид, — заметил Мэнеринг.

— О да, совсем неплохая, — сделав глотательное движение, сказал Давид.

— Ты знаешь Сару Джентиан?

— Я встретил ее однажды на шикарной вечеринке, но не стану притворяться, что знаком с ней.

— А она знает тебя?

— Не думаю, что она отличит меня от дюжины других мужчин, бывших на этом вечере.

— Тогда ты тот, кто мне нужен. Я думаю, что она снимает квартиру с подругой. Проверь мое предположение, и если это так, то постарайся узнать о ней все, что сможешь: кто ее настоящие друзья, богата она или бедна, какова ее репутация.

Глаза Левинсона загорелись.

— Мне приступить прямо сейчас?!

— А я вообще не понимаю, почему ты все еще здесь.

Левинсон рассмеялся, повернулся и, прихватив телефонный справочник со стола Лараби, исчез из вида.

Другой помощник, невысокий мужчина, старше Левинсона, с явно заметной хромотой, которая явилась следствием перенесенного в детстве полиомиелита, смотрел на входную дверь, поскольку несколько человек подошли к витрине и остановились, разговаривая. Второй помощник, Морис Гэдби, темноволосый, с бледным лицом, выглядел так, будто только что сошел со страниц романов Бальзака.

— Меч останется у нас? — спросил Лараби.

— Да, — ответил Мэнеринг. — Мы поместим меч в кладовую, когда я закончу исследовать его. Позвоните, пожалуйста, в страховую компанию и скажите им, что меч находится у меня, они любят знать все о таких дорогих вещах. Потом зайдите ко мне.

Он повернулся к двери и добавил:

— За девушкой никто не последовал, хотя я был почти уверен, что за ней будут следить.

— Это очень странная история, сэр.

— Странная, — как эхо отозвался Мэнеринг. — Это действительно странная история, — повторил он несколько минут спустя, когда Лараби вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

Мэнеринг держал меч в руках и тщательно обследовал его в свете лампы, которая сейчас была максимально спущена над столом. Блеск камней буквально ослепил его.

Лараби надвинул на глаза свою лупу и подошел поближе.

— Джо, это не подделка, — после минутного молчания заключил Мэнеринг.

— Я и не сомневаюсь в этом, сэр. Это не может быть подделкой. Уверяю вас, это подлинник.

— Но девушка так страстно уговаривала меня вернуть его немедленно в Джентиан Хаус, и я подумал — для этого необходимы очень серьезные причины, что, вероятно, это копия меча, и она хочет успеть подменить ее на настоящий, пока я не узнаю о замене. У нее создалось впечатление, что если его не вернуть немедленно, то он не будет возвращен никогда. И еще я думаю, что она не рассказала мне всей правды об этом деле.

Говоря это, Мэнеринг передал меч в руки Лараби и взял кожаный футляр. Он использовался только для транспортировки и хранения меча. Сделанный из телячьей кожи, футляр был мягким и походил на чехол, где хранилась клюшка для игры в гольф, а также имел колпачок, который полностью закрывал рукоятку меча. Как только Лараби вставил меч в ножны, а затем в футляр из кожи, блеск камней сразу угас.

— Футляр сделан точно по размеру меча, — сказал Мэнеринг, — и сделан недавно, я думаю, лет десять-двенадцать назад.

— А девушка не назвала истинную причину, почему она так взволнована и хочет, чтобы меч был возвращен в Джентиан Хаус сегодня вечером? — спросил Лараби.

— Только сентиментальные мотивы.

— А могу я спросить вас о причине, побудившей лорда Джентиана принести меч в ваш офис? — спросил Лараби.

Рассказывая Лараби всю историю с самого начала, Мэнеринг опять взял в руки меч, исследуя его дюйм за дюймом, пытаясь еще раз удостовериться, что это не подделка. Но ничего не обнаружил. Он также внимательно осмотрел кожаный футляр, для чего взял длинную палку, пытаясь нащупать ею что-нибудь внутри футляра, но тот был пуст.

— Да, загадочная история, — сказал он наконец. — Давайте уберем его, Джо.

Они заперли дверь в кабинет, затем Мэнеринг снял с полки, висевшей за его столом, две книги. Это было необходимо, чтобы открыть вход в кладовую, которая имела электронную систему защиты. Только несколько человек знали об этой кладовой, и Мэнеринг был уверен, что открыть ее может только тот, кто знаком со специальной электронной системой. Вскоре плиты пола в углу комнаты сдвинулись в сторону и открылись верхние ступени ведущей вниз лестницы. Свет включился автоматически. Взяв меч, Мэнеринг спустился вниз, а Лараби остался в кабинете.

Мэнеринг испытывал странное чувство, которое не покидало его все это время. Ему казалось, что он держит в руках опасность.

Лона тоже почувствовала это, и Лараби проявляет беспокойство с тех пор, как впервые увидел меч у него в кабинете. Можно назвать это предчувствие ощущением опасности или глупостью, но у Мэнеринга было сейчас одно желание: никогда не видеть этого меча. Он открыл один из десяти сейфов, стоящих вдоль стены, пользуясь ключом и двумя электронными кнопками. В сейфе было достаточно места для хранения меча Великого Могола. Положив меч в сейф, Мэнеринг постоял немного, потом закрыл дверцу и нажал электронные кнопки. Неприятное чувство не покидало его, ему казалось, что неприятности начнутся сразу же, как только он поднимется на последнюю ступеньку лестницы.

Лараби сидел за письменным столом и был погружен в чтение книги в кожаном переплете. Его волосы были белыми и походили на только что выпавший снег. Он читал очень мелкий текст, не пользуясь очками, и в первый миг даже не заметил появления Мэнеринга. Наконец, увидев его, он быстро встал из-за стола.

— Я не слышал, как вы подошли, сэр.

— Читаете все, что здесь написано о мече? — спросил Мэнеринг. Он смотрел, как Лараби ставит книги на место и закрывается люк в кладовую. Раздался еле слышный щелчок, и комната опять выглядела так, будто ее облик не изменялся годами.

— Я слышал об этом мече гораздо больше, чем написано в этой книге. Но пока не могу вспомнить все подробности. Когда я был молодым, то с этими мечами была связана какая-то скандальная история. Лорд Джентиан тогда тоже был молодым человеком. А вы помните что-либо об этом?

— Нет, не помню. И прошу выяснить все, что вам удастся.

— Хорошо, я попробую. Я все время думаю о том, что вы рассказали мне, сэр. Этот странный телефонный звонок, это предупреждение, что речь идет о жизни и смерти.

— Да, все это очень странно, — согласился Мэнеринг.

— Может быть, именно поэтому лорд Джентиан принес его сюда? — высказал предположение Лараби.

Поскольку Мэнеринг не ответил, то управляющий продолжал развивать свою мысль:

— Совершенно очевидно, что лорд Джентиан хотел убрать меч из своего дома именно сегодня, а Сара Джентиан, наоборот, желала, чтобы он был в доме. Для всего этого должны быть очень важные причины.

— Не сомневаюсь в этом, — ответил Мэнеринг.

— Могу я задать вам вопрос, сэр? Кому вы больше верите, его сиятельству или племяннице?

— Я предпочитаю верить им обоим, — ответил Мэнеринг. — Пока мы ничего не можем сделать, Джо. Давайте забудем обо всем на время, пока не получим каких-либо известий от Давида.

Легко сказать — забудем. Сначала визит старого джентльмена, потом прекрасной девушки, их исключающие друг друга истории, страх и напряжение. К этому добавилось еще и беспокойство, охватившее самого Мэнеринга и даже Лараби. Мэнеринг вспомнил и реакцию Лоны. В ней тоже эта история пробудила тревожные мысли. Интересно, что она сейчас покупает, а еще любопытнее, что жена подумала о Саре Джентиан.

Вошел секретарь Мэнеринга и принес несколько писем на подпись. Это были письма в Америку, Японию, Москву и Тегеран. В них содержались ответы на предложения купить или продать что-либо из произведений старины. Это являлось одновременно приятным занятием и доходной статьей в деятельности Мэнеринга.

Раздался телефонный звонок, и хозяин кабинета снял трубку.

— Мэнеринг у телефона, — сказал он.

М-р Мэнеринг, это Давид, — голос Левинсона звучал очень взволнованно. — Не могли бы вы немедленно приехать в квартиру Сары Джентиан. Ее адрес: Хилбери Мьюз, 3, сразу за Кэдоген-скуэр. Боюсь, что с мисс Джентиан случилось несчастье.


Глава 5

Несчастный случай?


— Несчастный случай? — думал Мэнеринг, сидя на заднем сиденье такси, где он очутился менее чем через пять минут после звонка Левинсона.

На улицах Лондона ощущалось приближение часа пик. Непрерывно рокотали моторы, в ушах раздавались стук бесчисленных шагов по тротуару и гомон голосов. Мэнеринг никогда не видел такого количества людей и машин. И тем не менее такси продвигалось вперед: медленнее, когда они проезжали Лейн-парк, быстрее, когда ехали по новым объездным дорогам вокруг Гайд-парка, и опять медленно по направлению к Кайтбриджу. Шофер свернул к Кэдоген-скверу в поисках Хилбери Мьюз. Мэнеринг предположил, что это должно быть невдалеке от нового большого отеля «Карлтон Тауэр», места, где любили останавливаться американцы. Шофер несколько раз поворачивал и, наконец, остановился возле узкого въезда к дому, где сдавались меблированные комнаты.

— Я не смогу развернуться, если подвезу вас к подъезду, — сказал таксист.

— Все в порядке, я выйду здесь.

Мэнеринг расплатился с шофером и пошел к дому по мощеному булыжниками двору. Он увидел три двери, две из которых были выкрашены в белый цвет, а одна — в зеленовато-голубой, похожий на цвет костюма, в котором была Сара Джентиан. Перед этой дверью находилось небольшое крыльцо, напоминавшее вход в сельский коттедж, не хватало только красных вьющихся роз. Все двери были закрыты. Рядом имелась площадка для небольшой машины, но ей почти невозможно было бы здесь развернуться.

Не было видно ни Давида, ни кого-либо еще. На окнах двух выкрашенных в черный цвет домов были прикреплены ящики для цветов, в которых росла герань. На голубых окнах ящика не было. Каждая квартира, или часть дома с отдельным выходом, казалась очень маленькой, гораздо меньше, чем обычные меблированные квартиры в Лондоне.

Когда Мэнеринг подошел к выкрашенной в голубой цвет двери, она внезапно открылась.

— Входите, сэр, — произнес Давид Левинсон почти шепотом.

Мэнеринг вошел в крошечный холл. Высота потолка едва позволяла высокому человеку стоять во весь рост, а в Мэнеринге было свыше шести футов. В конце коридора было несколько ступеней вверх, а справа находились две двери.

— Где она? — спросил Мэнеринг, слегка наклоняясь вперед.

— В спальне, сэр. И я думаю, что ее сейчас лучше не трогать.

— Почему ее нельзя трогать? Что здесь произошло? — спросил Мэнеринг.

Задавая вопрос, Мэнеринг принюхался и без колебаний узнал запах газа. Он больше ничего не сказал Давиду, а его сердце учащенно забилось. Вторая дверь справа была приоткрыта. Левинсон был очень бледен и тяжело дышал. Обычно у него был здоровый цвет лица.


— Я нашел ее сидящей в кухне, сэр… а газ был включен: и конфорки, и духовка. Я сделал все возможное, чтобы избавиться от запаха газа и не привлечь внимания людей. Не думаю, что в соседних квартирах кто-нибудь заподозрил, что здесь произошло.

— А как она себя чувствует?

— С ней все в порядке, — заверил его Левинсон.

Он провел Мэнеринга вверх по лестнице и распахнул дверь настежь. Комната напоминала номер в гостинице. Справа находилась ванная, а в спальне было очень большое окно, из которого виднелась стена нового здания. Но в комнате было достаточно светло. Она была обставлена простой мебелью, с преобладанием голубого и желтого тонов. Это, несомненно, были любимые цвета Сары Джентиан. Сама Сара лежала на диване.

Мэнеринг с изумлением и уважением взглянул на Давида. Молодому человеку пришлось снять с бесчувственной девушки юбку, расстегнуть пояс и отстегнуть резинки для чулок. Сара лежала на спине, голова была повернута в сторону двери, глаза закрыты, на лице ярко выделялись красные губы. Она лежала на одном из стоящих в комнате диванов, который Левинсону пришлось передвинуть не середину комнаты, чтобы можно было стоять у изголовья и делать искусственное дыхание, что в этот момент было так необходимо Саре, потому что традиционный способ, когда пациент лежит вниз лицом, для нее был бы фатальным.

Мэнеринг подошел к Саре и пощупал пульс. Дышала она спокойно, а пульс был ровным. На ней не было следов побоев или ушибов.

— Она недолго просидела на кухне, — сказал Левинсон.

— Девушка не могла быть дома более получаса, — уточнил Мэнеринг. — Что ты обо всем этом думаешь?

— Мне бы очень хотелось узнать, почему она, вернувшись домой из «Quinns», решилась на такое, — сказал Левинсон и посмотрел на Мэнеринга так, как будто ждал от него объяснения всего случившегося. — Вы случайно… вы не могли сказать или сделать что-нибудь такое, что довело ее до такого состояния?

— Если очень взвинченный человек доведен до предела, то даже самое обычное слово может заставить его сделать нечто подобное, — сказал Мэнеринг. — Я, действительно, не сделал того, о чем она меня просила.

Он вдруг вспомнил, как предупреждал ее о последствиях клеветы. Неужели это было последней каплей? Он представил, как при этом изменилось выражение ее лица, как она испугалась, когда узнала, что ее дядя заявил Мэнерингу о краже второго меча. Может быть, это довело ее до крайности? Однако, как мало он ни знал ее, ничто не предвещало такого поворота событий.

— Как ты нашел ее?

— Мне пришлось вломиться сюда.

— Почему?

— Когда я постучал, никто не ответил, но я точно знал, что она дома, — ответил молодой человек. — Я спросил у рабочего, чинившего электрический кабель, не видел ли он, как кто-нибудь входил сюда. Он ответил мне, что девушка в голубом костюме приехала на такси и быстро прошла сюда примерно за полчаса до моего появления. Затем я заглянул через отверстие для газет, и, сэр, у меня очень тонкое обоняние. Здесь было не до церемоний, поэтому я открыл дверь. Вы, наверное, помните, что я научился справляться с простыми замками, когда нам нужно было что-нибудь открыть в магазине — шкаф или буфет, а то, что произошло, заинтриговало меня. В двери врезной замок, поэтому мне всего-навсего пришлось воспользоваться отмычкой. Я надеюсь, что поступил правильно.

— Да, пожалуй, — согласился Мэнеринг. — Но ты мог бы обратиться в полицию.

— А разве нам нужен скандал? Ведь полиция обратится в газету, разве я не прав?

— А почему ты думаешь, что мы были бы замешаны в скандале?

— Кто-нибудь все равно узнал бы, что мисс Джентиан была у нас в магазине, а потом сразу по возвращении домой попыталась покончить с собой. Я думаю, что доброе имя фирмы… — Левинсон говорил быстро, щеки его порозовели, он сейчас выглядел совсем мальчишкой. У него были очень черные и длинные, загибающиеся по краям ресницы. Под пристальным взглядом Мэнеринга Давид стал переходить на какое-то невнятное бормотание, а затем вдруг отглотнул слюну и выпалил:

— Ну хорошо, я не хотел, чтобы ее фотография появилась в газетах. Вы же знаете, какую они сделают на этом сенсацию. Такая-то попыталась отравиться газом. Ну и, конечно, из-за репутации фирмы тоже, — добавил он решительно.

— Я верю тебе, — улыбнулся Мэнеринг.

Они пошли вниз, оставив дверь в спальню открытой, чтобы свежий воздух, который был сейчас так необходим Саре Джентиан, мог проходить через комнату. Девушка не так уж сильно пострадала и могла прийти в себя в любую минуту. Левинсон провел Мэнеринга в небольшую современную кухню. Казалось, здесь были собраны все последние технические новинки: от газовой плиты, установленной почти на уровне глаз, до стиральной машины. Холодильник был таким высоким, что доходил почти до потолка. Современная газовая плита, дверца духовки которой сейчас была открыта, являлась идеальным устройством для совершения самоубийства. Нужно было бы просто сесть на стул, наклониться вперед, подпереть голову руками и вдыхать запах газа. Около плиты стоял стул модной конструкции, на вид очень удобный.

— Она сидела на этом стуле, — сказал Левинсон.

— Покажи мне, как она сидела.

— Показать… — начал было молодой человек. Но затем взял стул, сел на него, немного помедлил, а потом сложил руки на краю стола, стоящего около плиты, и повернулся лицом к духовке. Немного помедлив, он протянул левую руку, собираясь прикрыть дверцу духовки настолько, чтобы отверстие находилось прямо около его лица. Он оставался в таком положении несколько секунд. Мэнеринг наблюдал за ним, все еще ощущая запах газа.

— Спасибо, — сказал он наконец.

— О чем вы думаете? — спросил Левинсон.

— Сколько раз ты трогал ручки плиты?

— Только чтобы закрыть их.

— Их следует проверить на отпечатки пальцев, — произнес Мэнеринг.

— Вы думаете, — глаза Левинсона округлились, — вы думаете, это не самоубийство? О, Боже!

— А ты что, не сомневался?

— У меня тоже были сомнения. Но кто бы мог…

— А вот это нам нужно выяснить как можно скорее, — сказал Мэнеринг. — Давид, я сейчас свяжусь со Скотлэнд-Ярдом, чтобы они приехали сюда и сняли отпечатки пальцев. Это единственная возможность что-либо узнать. Мы можем заявить, что сюда кто-то ворвался, и ни слова не говорить о том, что здесь произошло на самом деле.

— Но ведь они все равно узнают, если мы попросим их проверить ручки газовой плиты!

— Нет, ведь в заявлении будет отмечено только то, что сюда кто-то ворвался, — заверил его Мэнеринг. — Поднимись наверх и последи, чтобы мисс Джентиан, если она пришла в себя, не спускалась вниз.

— М-р Мэнеринг…

— Чем быстрее мы это сделаем, тем лучше.

— М-р Мэнеринг, она придет в себя через каких-нибудь полчаса. Мы можем немного подождать, — решительно сказал Левинсон. — Если она сказала это сама, то не нужно будет обращаться в полицию. Она сможет нам все рассказать, как только придет в себя, ей ведь не придется лгать, если ее спросить об этом без угрозы.

Мэнеринг подумал про себя, что сегодня у него сплошная полоса неудач. Сначала его перехитрила девушка, теперь этот молодой человек дал ему понять, что его действия были бы неправильными. Давид был абсолютно прав. Тем не менее у Левинсона не было такой уверенности, как у него, относительно того, что Сара Джентиан не пыталась покончить с собой. На нее это совсем не похоже. Или он ошибается?

— Хорошо, дадим ей возможность самой решить, как поступить дальше, — сказал он. — Ты выяснил, с кем она живет?

— Нет, у меня не было на это времени, — ответил Левинсон. — В хорошую историю вы меня сегодня втянули, сэр. Предполагали ли вы…

— Я только хотел узнать, будет ли она с кем-нибудь разговаривать после того, как ушла из «Quinns», — сказал Мэнеринг. — То есть приходила она ко мне по собственному желанию или ее кто-то направил.

И он поведал Левинсону всю историю, которую повторил сегодня уже дважды, а пока говорил, мысли его были далеко. Не успел Мэнеринг закончить свой рассказ, как услышал какой-то шум за дверью. Ему показалось, что кто-то шел к двери.

— Кто-то идет, — тихо сказал Левинсон, — мне кажется, мужчина.

Да, это был мужчина. Они слышали его торопливые шаги и стук металлических набоек его башмаков по булыжникам. Через секунду раздался резкий звонок у входной двери.

— Поднимись наверх и оставайся около девушки, — приказал Мэнеринг. — А я посмотрю, кто это.

— Но она захочет узнать…

— Иди и делай, что я тебе сказал.

Левинсон вспыхнул, затем вышел из кухни и поднялся наверх. Мэнеринг подождал, пока не услышал шаги над головой. Раздался еще один звонок, резкий, тревожный. Мэнеринг осторожно прошел в холл, ему очень хотелось увидеть человека прежде, чем впустить его в дом. Звонок зазвонил в третий раз, затем Мэнеринг услышал металлический звук где-то на уровне середины двери. Полоса света показалась в отверстии для газет, и он услышал, как мужской голос позвал:

— Сара! Впусти меня, Сара!

Мэнеринг открыл дверь. Мужчина вздрогнул от удивления и резко отпрянул от двери. Первое, что увидел Мэнеринг, была почти лысая голова, затем он разглядел толстое лицо, неопрятную рубашку, воротничок и галстук. Мужчина отступил, но удержался за стену и, наконец, медленно выпрямился.

— Кто… кто вы такой? — спросил он.

У него был неожиданно низкий голос, хотя он был из тех мужчин, у которых обычно бывают писклявые голоса. — Я хочу видеть мисс Сару Джентиан.

— Мисс Джентиан не совсем здорова, — ответил Мэнеринг. — Не думаю, что она в состоянии принять кого бы то ни было в течение двух или трех часов. Не могли бы вы…

— Больна? Сара? Больна? Но она прекрасно себя чувствовала сегодня утром. Что случилось? Вы доктор?

— Нет, но я прекрасно понимаю, почему вы упомянули доктора, если вы, конечно, все еще думаете, что здесь вопрос жизни и смерти.

Прежде чем мужчина смог ответить, Мэнеринг продолжил:

— Ведь это вы звонили мне сегодня и говорили о мисс Джентиан и мечах Великого Могола?

Мэнеринг был уверен: это именно тот человек, который звонил ему сегодня и предупреждал, чтобы он не делал ничего из того, о чем будет просить Сара.


Глава 6

Клод Орд


Полный мужчина, все еще стоя в дверях, несколько раз сглотнул слюну, прежде чем заговорить. У него были огромные влажные карие глаза. Наконец, он пробормотал: — «Вы Мэнеринг».

Мэнеринг отступил в сторону, пропуская его в дом. Тот вошел в холл, почти касаясь стен, хотя его руки были прижаты к телу. Он был полной противоположностью Давида Левинсона. Дойдя до первой ступени лестницы, мужчина обернулся и опять спросил:

— Она, действительно, больна?

— Да.

— А что с ней случилось?

— Она без сознания.

— Это вы принесли ее сюда?

— Мы о ней позаботились, — уклончиво ответил Мэнеринг.

— Больна, — повторил мужчина. — Я не могу в это поверить. У нее что, был сердечный приступ?

— А она жаловалась когда-нибудь на сердце?

— Я просто высказываю предположение. Она никогда ни на что не жаловалась, никогда в жизни не болела. А вы… вы сделали то, о чем она вас просила?

— А о чем она должна была меня просить?

— Вернуть меч обратно в Джентиан Хаус, конечно.

— Что дало вам повод думать, что она просила меня об этом?

Мужчина нахмурился. Если бы не полнота, то он был бы довольно симпатичным. Мрачное выражение лица сразу состарило его, а в голосе послышались нетерпеливые нотки.

— Не будьте дураком. Она сама рассказывала мне, что намерена делать.

— А почему она рассказала именно вам?

— Ну, конечно, вы же ничего о нас не знаете, — ответил мужчина. — В противном случае вы бы знали, что Сара — моя кузина. И я заинтересован в этом деле ничуть не меньше ее. Я знал, что она хочет… Она хочет, чтобы меч был возвращен в Джентиан Хаус. Она обратилась к вам, чтобы вы помогли ей выполнить это желание. А я хотел убедиться, что ей это не удалось.

— Почему нет?

— Потому что здесь много шума из ничего, — ответил кузен Сары.

— Вопрос о жизни и смерти, если вы, конечно, помните свои собственные слова.

— Да, помню, но позвольте мне закончить свою мысль. Лорд Джентиан — старый, больной человек. А все, что сейчас происходит, может ухудшить состояние его здоровья. Ничего удивительного, если после всего этого с ним случится сердечный приступ. Я немного сгустил краски, когда говорил с вами по телефону, чтобы привлечь ваше внимание к моим словам. И, как вижу, мне это удалось. — Он посмотрел вверх. — Где Сара?

— Итак, вы ее кузен, — сказал Мэнеринг.

— Да, меня зовут Клод Орд. Только прошу вас, не надо повторять избитую шутку, что мои родители были поэтами, они не имели к поэзии никакого отношения. Должен сказать, что никак не могу поверить в то, что Сара больна. — Он покачал головой. — Не могу поверить в это, только не Сара. Что… — он вдруг замолчал, облизнул губы и, дотронувшись до руки Мэнеринга, спросил: — Ведь с ней произошел несчастный случай?

Мэнеринг ответил коротко:

— Кто-то пытался ее убить.

Он сказал это, чтобы нарушить спокойствие Клода Орда, и ему это удалось. Орд вздрогнул, крепко сжал руки, несколько раз облизнул губы и посмотрел в сторону спальни. Было видно, как он весь напрягся. Внезапно Клод посмотрел Мэнерингу прямо в глаза и хриплым голосом произнес:

— Я знал. Я знал, что это случится.

— Предположим, вы рассказали мне правду. Но что все это значит? — довольно грубо сказал Мэнеринг. — И я думаю…

— С ней все в порядке? — перебил его Клод.

— Сейчас она вне опасности.

— Слава Богу, — облегченно сказал Орд. — Слава Богу! Она не может пожаловаться, что я не предупреждал ее. Мэнеринг, скажите ей, чтобы она перестала думать об этом мече. Скажите ей, чтобы она навсегда забыла о нем, в противном случае это все закончится трагедией.

Его глаза были закрыты, а голос становился все глуше, так что Мэнеринг с трудом расслышал последние слова.

— Заставьте ее перестать волноваться из-за этого, вы понимаете? Уговорите ее.

Он резко повернулся к входной двери. Мэнеринг протянул руку, чтобы задержать его, но когда дотронулся до Орда, тот, казалось, развернулся, как сжатая пружина. Согнув руку, он ударил Мэнеринга в живот. От неожиданности Мэнеринг отлетел в сторону и больно стукнулся головой об стену. Прежде чем он пришел в себя, Орд уже кинулся к двери и открыл ее. Боль распространилась по всему телу Мэнеринга, и он был не в состоянии остановить Клода. В тот момент, когда кузен Сары собирался выйти из дома, появился Давид Левинсон, который в одно мгновение оказался около Орда.

— Одну минутку, — сказал он. — М-р Мэнеринг хотел поговорить…

Мэнеринг увидел, как круглое толстое лицо Орда побелело от гнева, как он сжал челюсти, и понял, что сейчас произойдет. Левинсон вдруг задохнулся от острой боли и полетел через весь холл, через ноги Мэнеринга, затем упал на спину, ударившись затылком о ступеньку лестницы. Орд беспрепятственно выскочил из квартиры, захлопнув за собой дверь с такой силой, что задрожал весь дом.

Мэнеринг медленно подошел к Давиду.

— Ну и ну, — сказал он, еле переводя дух.

Он взглянул на Давида, ожидая, что тот ответит на его замечание, но молодой человек не подавал признаков жизни. Мэнеринг почувствовал внезапную тревогу за него. Когда он подошел к Давиду, то услышал, как по булыжникам удаляются шаги Орда.

Мэнеринг с облегчением отметил, что молодой человек стал приходить в себя.

— Не волнуйся, — сказал он и слегка приподнял голову Давида. Его собственное тело болело, и Мэнеринг понял: понадобится некоторое время, чтобы эта боль прошла.

— С тобой все будет в порядке. Оп! — Он помог Давиду сесть, а затем наклонил его голову так, чтобы она коснулась коленей, после третьего наклона Давид попросил его остановиться.

— Довольно, — пробормотал он. — Мне уже лучше. О, моя бедная голова!

Мэнеринг с трудом выпрямился, а Давид дотронулся рукой до затылка. — У меня шишка величиной с яйцо страуса… — О нет, пожалуйста, не трогайте ее!

Молодой человек уселся поудобнее, облокотился на Нижнюю ступеньку лестницы, бледный, непрерывно моргая, с искривленными от боли губами. Левой рукой он начал потирать солнечное сплетение.

— Этот тип ударил меня, как никто не бил за всю жизнь, — пожаловался он. — А как вы? С вами все в порядке?

— Сейчас нормально, — ответил Мэнеринг.

— С чего он так взбесился? — Давид с большим трудом встал на ноги.

— Я хотел помешать ему уйти, — объяснил Мэнеринг. — А он настаивал.

— А кто он такой? — Совершенно очевидно, что Давид услышал только конец их разговора.

— Кузен Сары Джентиан, который считает, что ей не следовало вмешиваться в дела своего дяди, касающиеся этих мечей. — Мэнеринг усмехнулся. — Я разговаривал с ним метафорически, тебе бы явно понравилось. Давид, как только ты придешь в себя окончательно, я бы хотел, чтобы ты разузнал все, что сможешь, о Клоде Орде.

— О ком?

— О Клоде Орде.

— Его мать, а может, отец, в общем, кто-то из его родителей, был поэтом? — спросил Давид. — А со мной уже почти все в порядке. Должен ли я поговорить с вашим другом Читтерингом?

— Да, пожалуй, это наилучший способ что-либо разузнать.

— Насколько я могу быть с ним откровенным?

— Расскажи ему как можно меньше, но он должен знать, что меч у меня, — сказал Мэнеринг. — Ничего не говори о семейном раздоре и попроси, чтобы он ни о чем не писал в газете, пока не повидается со мной.

Давид медленно кивнул в знак согласия. Боль в голове и груди еще не совсем утихла, но сейчас у него не было времени заниматься собственной персоной. Он провел рукой по своим волнистым волосам. В любом случае ему было уже значительно лучше, поэтому молодой человек выпрямился во весь рост и, подойдя к двери, сказал:

— Приглядите за ней.

— Не волнуйся, я все сделаю, — пообещал Мэнеринг.

Когда за Давидом закрылась дверь, Мэнеринг тщательно осмотрел ее, чтобы убедиться, что на ней нет следов взлома. Потом открыл ее и осмотрел замок снаружи. Нигде не было никаких царапин. Значит, тот, кто проник сюда, сделал это очень умело. Хотел бы он знать, что подумает полиция об этом замечательном средстве для открывания чужих замков.

Он — то знал, что они думали о его…

Мэнеринг не имел представления, сколько времени будет находиться здесь в одиночестве, и понимал, что лучшая возможность осмотреть все вокруг вряд ли представится еще раз. Что бы тут ни произошло, совершенно очевидно, Сара была чем-то очень сильно расстроена, и он должен постараться найти в ее квартире ключ к пониманию состояния девушки. Он должен также попытаться найти возможные следы ее противника, если он вообще был. Он вспомнил, как Сара уходила из «Quinns», и подумал, что она тогда была очень сердита, можно сказать, почти в бешенстве. Она просто ненавидела его в тот момент. Однако — Мэнеринг был почти в этом уверен — рассерженный человек не может, вернувшись домой, сунуть голову в газовую духовку.

Он быстро поднялся наверх. Сара лежала в том же положении, в каком он ее оставил некоторое время назад. Мэнеринг снял голубое покрывало со второй кровати и накрыл девушку, она даже не пошевельнулась, дыхание ее было ровным. Он был уверен, что она скоро придет в себя, потому что теперь она просто спала. Мэнеринг еще раз осмотрел ее запястья и убедился, что на них нет ни синяков, ни царапни. Наклонившись над девушкой, чтобы взглянуть на ее шею, он и здесь не заметил признаков насилия. Если кто-нибудь хотел инсценировать самоубийство, то следы насилия все равно были бы заметны. Следы физического насилия, конечно. А если какой-нибудь дурман или лекарство? Но достаточно ли было времени, чтобы лекарство могло подействовать? Весьма сомнительно. Если кто-нибудь поджидал Сару здесь, то, скорее всего, ему пришлось немного придушить ее с помощью шелкового шарфа или полотенца, набросив его на голову и затягивая сзади до тех пор, пока она не потеряла сознание. Затем шарф или полотенце можно было спрятать, а девушку посадить на стул перед газовой плитой, где Давид и нашел ее.

Если все было сделано так, как предполагал Мэнеринг, то на теле Сары не могло остаться следов насилия. Он вспомнил один случай, когда ребенок был вот также сначала частично задушен, а потом отравлен газом. Все выглядело как самоубийство до тех пор, пока потерявшая рассудок мать не призналась в содеянном.

Он внимательно оглядел спальню. Все было в полном порядке, за исключением передвинутых Давидом кроватей. Он заглянул в два туалетных столика, встроенных в углах комнаты так, чтобы на них максимально падал свет. Там ничего интересного не было, кроме вещей, который он и ожидал увидеть. Туалетный столик справа поражал порядком, стоящий слева являлся его полной противоположностью: он был весь засыпан пудрой, на нем валялась бумажная салфетка со следами губной помады, лежала почтовая открытка из Швеции. Может, этот столик принадлежал той девушке, с которой Сара снимала эту комнату? В углу валялись скомканные чулки. Неужели Сара могла так жить?

Она по-прежнему лежала неподвижно, и Мэнеринг решил спуститься вниз. Первое, что бросилось ему в глаза, когда он вошел в кухню, было большое банное полотенце, аккуратно сложенное на спинке стула. Он взял его в руки, а про себя отметил, что это именно то, что нужно, если кто-то решил сломить сопротивление своей жертвы. Развернув полотенце, Мэнеринг увидел на нем следы ярко-красной помады.

Может, его набросили на голову Сары, а может, она просто вытерла о него губы… Но с какой стати она стала бы это делать в таком состоянии?

Он постоял немного, пытаясь еще раз представить себе ее такой, какой видел в «Quinns», а теперь лежащей наверху в кровати. На ней был джемпер с рукавами три четверти, которые оставляли открытыми руки почти до локтей. Если Давид был точен, показывая, в каком положении он нашел Сару, то ее лицо лежало на руках. А какой должна быть наиболее удобная поза человека, если его руки сложены на столе? Мэнеринг взял стул, подвинул его к газовой плите и попытался найти удобное положение, при этом его щека лежала на тыльной стороне ладони, а не на руке. Были ли следы губной помады на тыльной стороне ладони Сары? Он вроде не заметил этого. Чтобы проверить свою догадку, Мэнеринг поднялся наверх. Но обе руки Сары были чистыми, хотя, когда она была в магазине, на ее губах была свежая помада, положенная толстым слоем. Если бы она лежала на сложенных руках, то на них обязательно остались бы следы помады.

Либо она сама вытерла помаду с губ, и тогда все было просто и ясно, либо она была вытерта полотенцем, когда его накинули ей на голову.

Само собой напрашивался вывод, что вряд ли это было попыткой самоубийства. Мэнеринг опять спустился вниз и прошел в большую, хорошо обставленную комнату, служившую гостиной, окна которой выходили во двор. Она была длинной и узкой. Здесь стояли большой диван-кровать с ярко-красной шерстяной обивкой, два кресла такого же цвета, несколько стульев и пуфов, радиоприемник и телевизор. В углу находилось небольшое пианино, а пол был покрыт огромным ковром. Вдоль одной стены стоял сервант из светлого дерева, а около другой — письменный стол. В комнате имелось всего два места, куда можно было бы что-нибудь спрятать. Мэнеринг открыл один за другим все ящики и дверцы серванта: бутылки с виски, джином, лимонным соком, содовой — обычный набор напитков. Он увидел несколько пачек сигарет, а также ножи, вилки, скатерти и все необходимое для сервировки стола.

Мэнеринг подошел к письменному столу и попытался выдвинуть единственный ящик. Он был закрыт на ключ. Вынимая из кармана связку ключей, на которой была отмычка, способная открывать все замки, он вспомнил о Давиде и улыбнулся. Молодой человек наверняка даже представить себе не мог, что у его шефа есть такой замечательный инструмент. Мэнеринг осторожно вставил отмычку в замок, несколько раз повернул ее, и внезапно на него нахлынули воспоминания. Давно, много лет тому назад, он вот так же открывал двери комнат, сейфов, сервантов с таким мастерством, каким владели единицы. Да, это было так давно, что, казалось, с тех пор прошла целая вечность.

Он не потерял своих способностей, эту точность движений, эту удивительную чувствительность пальцев и тонкий слух. Мэнеринг наклонился над столом, осторожно повернул отмычку еще раз и почувствовал, что замок сейчас откроется.

Наконец он услышал щелчок, на все это ушло не более минуты. Мэнеринг отступил от стола на шаг, вынул носовой платок, взялся им за ручку ящика и медленно выдвинул его.

Вдруг до его слуха донесся какой-то звук справа от двери.

Он был совершенно уверен, что звук раздался в квартире, поскольку до этого не слышал звука шагов по выложенной булыжниками дорожке, ведущей к дому. Это могла быть только Сара Джентиан.

Он не стал обращать внимания на этот звук и выдвинул ящик до конца.


Глава 7

Неудачный день


Когда он нагнулся над открытым ящиком стола, то увидел внутри него усыпанный драгоценностями меч Великого Могола. Мэнеринг выпрямился и на мгновение забыл о шуме, который только что раздался возле двери. Перед ним, сверкая драгоценными камнями, лежала миниатюрная копия меча. Она была настолько мала, что ее можно было использовать как брошь или застежку для корсажа. В этот момент он даже не подумал о том, почему такая дорогая вещь просто так лежит в ящике стола, где любой может ее обнаружить. Меч произвел на него гипнотическое действие.

Мэнеринг протянул руку, чтобы взять его, но шум возле двери вновь привлек его внимание, и он оглянулся, ожидая, что сейчас в дверях появится Сара, но она не вошла, а вместо этого дверь стала потихоньку двигаться. Она закрывалась. Прежде чем Мэнеринг успел добежать до нее, она захлопнулась, издав резкий щелчок. Он стоял уже у самой двери и поэтому услышал, как ключ повернули в замке.

Его закрыли в комнате!

— Мисс Джентиан, — позвал он. — Это я, Мэнеринг.

Никто не ответил. Он представил себе, как девушка стоит по ту сторону двери, опираясь рукой на косяк, испуганная. Ведь любой мог назваться его именем.

— Мисс Джентиан! Это Джон Мэнеринг. Пожалуйста, откройте дверь.

Он дотронулся до ручки двери, ручка повернулась, но дверь оставалась закрытой. Хотя Мэнеринг и был раздосадован происшедшим, но не мог винить Сару за ее поступок, особенно если принять во внимание, что кто-то пытался совсем недавно убить ее, набросив на голову полотенце. Или это все не так, и Мэнеринг вообразил себе то, чего в действительности и не было?

— Мисс Джентиан… — проговорил он еще раз, но не успел докончить фразу. Раздался шум въезжающей во двор машины.

Мэнеринг быстро подошел к окну. Прозрачные занавески позволяли ему видеть, что происходит снаружи, при этом его со двора не было видно. Машина остановилась, и за нее вышли двое мужчин. Один был крупного телосложения, а другой высокий и худой. Мэнеринг не знал их, но был уверен, что это полицейские.

Кто вызвал полицию?

Когда двое мужчин направились к двери, он отошел от окна. В машине никого не оставалось, а двор был пуст. Раздался звонок. В этот момент Мэнеринг почувствовал, что в нем проснулся Барон, тот человек, который когда-то вел очень рискованную жизнь и умел быстро принимать ответственные решения. Сейчас ему необходимо было действовать быстро и решительно. Если его застанет здесь полиция, то ему предъявят обвинение в том, что он самовольно вошел в чужой дом. Он не был уверен, что девушка захочет ему помочь.

Он ведь отказался выполнить ее просьбу, и, возможно, Сара даже порадуется его незавидному положению. В любом случае, он явился сюда без ее приглашения, и девушка не знает, кому обязана своим спасением от смерти. Его ошибкой было то, что он назвал ей свое имя.

Звонок раздался еще раз. Почему она не открывает дверь полицейским? Один из мужчин подошел к окну. Мэнеринг отошел в сторону, чтобы его не смогли увидеть. Но в этот момент дверь открылась, и человек исчез.

Раздался голос одного из мужчин:

— Это вы звонили в полицию?

Девушка что-то ответила, но слов Мэнеринг не разобрал, Сара говорила очень тихим голосом. Он отодвинул занавеску и поднял окно. В этот момент Мэнеринг услышал, как второй мужчина спросил:

— Он все еще находится в доме?

Мэнеринг вылез в окно. Стена небольшого крыльца скрывала его от стоящего у входной двери мужчины и давала возможность сделать то, что ему было необходимо в этот момент. По крайней мере, теперь никто не мог обвинить его в том, что он находится в доме. Мэнеринг услышал, как шаги приблизились к двери комнаты, из которой он только что выбрался, и почти физически ощутил, как поворачивается ключ в замке и как полицейский распахивает дверь. Ему необходимо пересечь двор. Машина, стоящая там, может послужить временным укрытием. Если же второй полицейский повернется, то непременно увидит его, пробегающего по открытому пространству. К счастью, этого не случилось.

С замирающим сердцем Мэнеринг добежал до машины и, согнувшись пополам, скрылся за нею. Если бы кто-нибудь вошел во двор, то, к своему удивлению, застал бы его в этой нелепой позе. Полицейские скоро узнают, как ему удалось покинуть дом, но никто пока не видел Мэнеринга. Он выпрямился и смело пошел вперед. Когда он уже дошел до угла дома, то услышал, как один из полицейских прокричал что-то из открытого окна.

Мэнеринг завернул за угол.

Здесь были трое мужчин и две женщины, но поскольку от тротуара отъезжало такси, то крик полицейского потонул в шуме мотора. Мэнеринг быстро завернул за угол соседнего дома и с криком: «Такси!» — побежал за машиной. Люди вокруг не обратили внимания на то, что он машет такси, в котором уже есть пассажиры, только с заднего сиденья на него с удивлением посмотрела хорошенькая девушка. Он опять закричал: «Такси!»… И вдруг услышал позади себя шум автомобиля. Мэнеринг резко повернулся, сердце подскочило в груди. Неужели у полицейских была еще одна машина? Молодой таксист наклонился, чтобы открыть дверцу машины.

— Вам такси, сэр?

— Да, — ответил Мэнеринг. — Вокзал Виктория, и побыстрее, пожалуйста.

— Все будет в порядке! — весело ответил шофер.

Он развернул машину и поехал по направлению к Хилбери Мьюз. Высокий, скромно одетый мужчина стоял на углу, оглядываясь по сторонам, но не поднимая тревоги. Другой стоял около двери в голубой дом, и Мэнерингу показалось, что за ним он увидел Сару. Мэнеринг откинулся на сиденье. Машина неслась по улице с явным превышением скорости. Мэнеринг все еще чувствовал напряжение прошедших минут, а потому закурил сигарету и расслабился.

Погони за ним не было, может, потому что в этом не было необходимости. Сара, наверное, назвала полицейским его имя. Скорее всего сообщение о случившемся уже на пути в Скотлэнд-Ярд. Он расстегнул воротничок рубашки. Некоторые из служащих Скотлэнд-Ярда относились к нему по-дружески, но другие недолюбливали владельца «Quinns», который не только имел талант к сыскному делу, но и обладал также редкой энергией и смелостью, то есть теми качествами, которыми не всегда могли похвастаться сотрудники Скотлэнд-Ярда.

Такси домчало его до вокзала Виктория, и шофер с триумфом в голосе спросил:

— Ну как, сэр? Я выполнил вашу просьбу?

— Прекрасно, — похвалил его Мэнеринг. — Большое спасибо.

Он вложил в протянутую руку таксиста десять шиллингов, отказался от сдачи и быстро пошел к вокзалу, как будто торопился на поезд. Когда шофер уже не мог его видеть, Мэнеринг остановился около книжного киоска и оглянулся по сторонам. Ему вспомнились давние времена, когда он спасался от преследования полиции, и лучшее место, чем вокзал Виктория, трудно было себе представить.

Но сейчас странно было вести себя так, будто он боится полиции, будто его прошлое переплелось с настоящим.

— Прекрати валять дурака, — вслух произнес Мэнеринг. Проходившая мимо женщина с удивлением взглянула на него. Мэнеринг купил «Вечерние новости» и, даже не просмотрев заголовки, пошел к выходу из вокзала, без труда взял такси и направился на Грин-стрит, где находилась его квартира.

В течение нескольких лет они с Лоной опасались, что их выселят из этого здания, поскольку дома по левой стороне улицы были уничтожены во время войны и сохранилось всего несколько особняков, в которых после ремонта квартиры приобрели современный вид. Оставалось всего три дома, они жили в среднем. Это было последнее напоминание о добрых старых временах.

Мэнеринг вошел в подъезд и направился к лифту. Когда он нажал на кнопку пятого этажа, то услышал, как кто-то спускается по лестнице. «Наверно, кто-нибудь из жильцов нижнего этажа», — подумал Мэнеринг и открыл дверь своей квартиры.

Этель пела песню.

Этель, горничная Мэнерингов, очень любила петь народные песни, хотя не обладала ни слухом, ни голосом. Она недавно поступила к ним на службу, и хозяева были очень ею довольны. Дверь на кухню была открыта, Этель чистила картофель, раскачиваясь из стороны в сторону, и пела во весь голос. Это была толстушка с приятной внешностью и неправдоподобным румянцем на щеках. Мэнеринг не стал входить в кухню, чтобы не смущать ее и позвал:

— Этель!

Пение мгновенно прекратилось, и через мгновение девушка появилась в дверях. — О, я не слышала, как вы вошли, сэр.

— Не мудрено, что вы не слышали, — с улыбкой ответил Мэнеринг. — Кто-нибудь звонил, пока меня не было?

— Нет, сэр… Хотя, простите, всего пять минут назад звонил м-р Читтеринг.

Она была смущена, на скулах горел яркий румянец.

— Он сказал, что позвонит еще около шести часов. Хотите чаю, сэр?

— Чаю? — переспросил Мэнеринг. — Не знаю. Впрочем, давайте, я буду в кабинете.

Он зашел в ванную комнату, быстро умылся, а затем направился в свой кабинет: Когда они с Лоной были дома одни, то пользовались кабинетом как гостиной. Большая гостиная большей частью пустовала. Мэнеринг стоял у окна, выходящего на стену соседнего дома, где современные квартиры были отделаны с помощью стекла и желтого кирпича. Мэнеринг был очень расстроен. Может, ему следовало остаться в Хилбери Мьюз и начисто отрицать свою вину? Но, с другой стороны, это могло еще больше осложнить его положение.

Если полицейские уже позвонили в Скотлэнд-Ярд, то почему они не предпринимают никаких мер? А может, все и не так страшно, как рисуется его воображению? Опасность была с самого начала, он не должен был ввязываться в это дело. Мэнеринг думал, что, придя домой, найдет здесь посетителя из Скотлэнд-Ярда или из местного полицейского участка, поджидающего его.

Назвала ли Сара его имя?

Вошла Этель и подала чай в красивом сервизе из китайского фарфора, изготовленного в Вучестере. Она привела в порядок свои пушистые белокурые волосы и надела чистый передник вместо халата, в котором обычно готовила на кухне. У нее была очень смешная подпрыгивающая походка, отчего она напоминала резиновую куклу. В тот момент, когда Этель ставила поднос с чаем на столик — точную копию столика времен короля Иакова, в передней раздался звонок.

— Кто-то звонит, — сказала Этель. — Я пойду посмотрю?

— Да, пожалуйста, — ответил Мэнеринг.

«Нельзя так волноваться», — уговаривал он себя, но ничего не мог с собой поделать.

Он сидел не двигаясь, не дотрагиваясь до чайника с чаем, прислушиваясь к тому, что происходит в коридоре.

Открылась дверь, и он услышал, как Этель сказала:

— Добрый день, сэр.

— Добрый день, — отозвался чистый мужской голос. — Могу я видеть м-ра Мэнеринга?

— Сейчас узнаю, сэр. Как о вас доложить?

— Инспектор полиции Бристоу из Нового Скотлэнд-Ярда, — ответил посетитель.


Глава 8

Спор


— Привет, Билл, — сказал Мэнеринг спокойным голосом, хотя в душе его нарастала тревога. — Сто лет тебя не видел. Входи, садись. Хочешь чашку чая?

— Чая? — переспросил Бристоу.

— Мне сегодня не удалось выпить чашку чая раньше, — пояснил Мэнеринг. — Но, может, ты предпочитаешь виски с содовой?

Он подошел к старинному резному буфету, в котором держал напитки. Небольшая комната была обставлена мебелью из старого дуба времен Тюдоров, Вильгельма и Марии. Около стены находилась украшенная замысловатой резьбой старинная дубовая скамья, которая, казалось, стоит здесь уже несколько веков, но на самом деле это был искусно сделанный сейф, такой же надежный, как и кладовая в «Quinns».

Мэнеринг взялся за ключ буфета. Если Бристоу примет предложение выпить, то это может означать, что он пришел просто навестить его или по делу. Если же откажется, тогда дело серьезное. Бристоу все еще стоял посередине комнаты. Это был мужчина выше среднего роста, с хорошей фигурой. У него были приятные, правильные черты лица, и если бы не некоторая бесстрастность его выражения, то Бристоу можно было бы назвать красивым. Несколько отсутствующий взгляд светло-серых глаз производил обманчивое впечатление, но Мэнеринг знал, как они умеют мгновенно меняться, и тогда в них загорался вызов. Его седые усы с годами приобрели желтоватый оттенок, и это говорило о том, что Билл Бристоу — заядлый курильщик. На нем был светло-серый костюм, безукоризненность которого позволяла предположить, что он приехал с Сэвил-роу, а не из Нового Скотлэнд-Ярда. У полицейского инспектора был такой вид, как будто он хотел посвятить Мэнеринга в какое-то важное дело, но какое?

— Глоток виски будет очень кстати, — наконец ответил Бристоу.

— Да, что может быть лучше, — откликнулся Мэнеринг и, показав жестом на кофейный столик, где лежали сигареты, предложил гостю закурить.

Бристоу подошел к столику, вынул из серебряной сигаретницы сигарету и некоторое время постоял, держа ее в руке, а затем зажег спичку. Мэнеринг налил двойную порцию виски, добавив чуть-чуть содовой: он хорошо знал вкус Бристоу. Самого Билла он знал более двадцати лет и в течение этих лет считал его своим другом, пожалуй, единственным настоящим другом в Скотлэнд-Ярде.

Себе он чуть плеснул виски в бокал и налил побольше содовой.

— Твое здоровье, — сказал Бристоу.

— Будь здоров, — ответил Мэнеринг и сделал глоток из бокала.

— Что все это значит, Билл? Почему такой орлиный взгляд и таинственный вид?

Поскольку Бристоу продолжал хранить молчание, то Мэнеринг продолжил:

— Не думаю, что ты пришел ко мне только затем, чтобы поздороваться.

— Конечно нет, — согласился Бристоу. Он отпил глоток виски и продолжил: — И ты прекрасно знаешь, зачем я к тебе пожаловал.

— Не имею ни малейшего понятия, — сухо ответил Мэнеринг.

— Повторяю, ты прекрасно знаешь, почему я здесь.

У Мэнеринга тревожно забилось сердце.

— Уверяю тебя, я не знаю причины твоего визита.

— Нет никакого смысла делать вид, что ты ничего не понимаешь.

— А что я должен понимать?

Губы Бристоу искривились в слабой улыбке. Когда он молчал, у него была привычка перегонять сигарету из одного уголка губ в другой, что он сейчас и делал, внимательно наблюдая за выражением лица Мэнеринга.

— Ну, хорошо, я тебе скажу, зачем я пришел, — наконец промолвил он. — Ты сегодня был в квартире Сары Джентиан. Не просто был, а вломился туда, как к себе домой. Ты открыл несколько замков, включая замок письменного стола в гостиной. А когда прибыли полицейские из округа, ты сбежал через окно. Конечно, полицейским следовало бы действовать поумнее, но ты еще очень шустрый, несмотря на возраст.

Взгляд Бристоу был тяжелым, и было видно, что ему с трудом удается говорить в шутливом тоне.

— Что ты там взял, Джон?

Так как инспектор называл его по имени, Мэнеринг мог предположить, что это не допрос, а дружеская беседа, но не следовало забывать: Бристоу был сначала полицейским, а уже потом другом. Однако даже в роли полицейского он не будет использовать ничего из сказанного Мэнерингом в качестве свидетельства против него, но сможет строить свои предположения, поэтому следует быть очень осторожным.

— Не думаю, что твои парни тебя правильно информировали, — ответил он. — Я не вламывался в квартиру Сары Джентиан.

— Это был ты.

— Проверь все еще раз, Билл.

— Если ты продолжаешь все отрицать, то мне придется привести факты, которыми я располагаю.

— У тебя не может быть доказательств того, что я там был, — сказал Мэнеринг, но сам внутренне собрался: а вдруг они есть?

— Они есть, — медленно проговорил Бристоу, как будто прочел мысли Мэнеринга. Бристоу выпил еще глоток виски и затянулся сигаретой. — Нет смысла отпираться, Джон. Она назвала твое имя.

— Кто назвал мое имя?

— Сара Джентиан сказала, что ты сам назвал ей свое имя.

— Послушай, Билл, — запротестовал Мэнеринг. — Разве это доказательство того, что я там был?

— Она также сказала, что узнала твой голос.

— Не думаю, что ее слова можно расценивать как свидетельские показания, — сухо возразил Мэнеринг. — Она сегодня была у меня и попросила сделать для нее кое-что, но я отказался. Она покинула магазин страшно рассерженной. Может, она просто решила отомстить мне. Ее показания можно опровергнуть в суде за несколько минут. Что у тебя есть еще против меня?

— Джон, скажи мне правду, ты был там? Поверь, это очень важно.

Поскольку Мэнеринг молчал, то Бристоу продолжил:

— Джон, ты прекрасно знаешь, что я не провокатор. И мне не очень важно, каким образом ты проник в ее квартиру. Если ты скажешь, что дверь была открыта, когда ты туда пришел, то мне этого будет достаточно. Скотлэнд-Ярд поверит тебе. Но мне необходимо знать, был ли ты сегодня в квартире Сары Джентиан. Потому что там сегодня побывал посторонний человек, вернее, даже двое. У меня есть доказательства, что один из этих двоих напал на Сару Джентиан, хотя…

— Она сама призналась, что на нее напали? — в волнении воскликнул Мэнеринг, но тут же взял себя в руки.

— Хотя мисс Джентиан отказалась давать какие-либо показания по этому делу, но у меня сложилось впечатление, — и это подтвердили также полицейские, которые видели ее, — что она страшно напугана и не может достаточно хорошо скрывать свои чувства. Если ты был сегодня в ее доме, то у тебя на это, скорее всего, были достаточно веские причины и, может быть, ты знаешь, кто побывал там до тебя.

— Билл, — сказал Мэнеринг после долгой паузы. — Я ничем не могу тебе помочь в этом деле, но не могу также помешать тебе или Саре Джентиан думать по-другому. Давай предположим, что я не был там, идет? Но что тебя заставило думать, что на нее напали?

— На кухне ощущался запах газа. Банное полотенце было пропитано этим запахом. Обычно полотенце, которым пользуются в качестве капюшона при попытках самоубийства, всегда пахнет газом, Ну, что еще? Вскоре после прибытия полицейских она опять потеряла сознание, и им пришлось послать за доктором. Доктор установил, что она находилась под действием одноокиси углерода. Ее пришлось отправить в больницу, расположенную около Кэдоген-скуэр. У постели оставили полицейского, чтобы расспросить ее обо всем, когда она придет в себя.

— Ты думаешь, ей действительно так плохо? — встревоженно спросил Мэнеринг.

— Она второй раз потеряла сознание, — ответил Бристоу. — Это иногда случается при такого рода отравлениях. Складывается такое впечатление, что кто-то вывел ее из состояния комы, вызванной действием газа, но она еще не совсем пришла в себя. И то, что после всего пережитого она услышала шум в доме или обнаружила тебя, могло довести ее до следующего обморока.

— То, что она обнаружила кого-то в доме, Билл, — поправил его Мэнеринг.

Бристоу пропустил его замечание.

— Как она сейчас себя чувствует? — поинтересовался Мэнеринг.

— Если не возникнут осложнения, то дня через два она будет в порядке, — заверил его Бристоу. — Но за эти два дня мы должны выяснить следующее: или она пыталась покончить с собой, или кто-то попытался ее убить. Это ты помог ей прийти в себя?

— Нет.

— Я не верю тебе, — жестко сказал Бристоу. — Послушай, Джон. Это действительно очень серьезное дело, которое может принести тебе массу неприятностей. Не создавай себе лишних трудностей и не веди себя по дон-кихотски. Сара Джентиан была сегодня у тебя и доверила тебе какую-то тайну конфиденциально. Но тебе придется все рассказать нам. Если она пришла к тебе потому, что чего-то боялась, тогда…

— Она порассказала мне много всего, — перебил его Мэнеринг.

Глаза Бристоу стали почти прозрачными, когда он пристально посмотрел в глаза Мэнеринга. Внезапно он встал, затушил сигарету, одним глотком осушил свой бокал и резко поставил его на стол.

— Возможно, ты говоришь правду. А чего от тебя хотел лорд Джентиан?

Вопрос прозвучал довольно неожиданно. Ничто до этого момента даже не позволяло предположить, что Бристоу известно о визите лорда Джентиана в «Quinns», но, оказывается, он знал об этом, и вопрос был задан специально. Этим инспектор дал понять о степени своей осведомленности.

Мэнеринг взял бокал Бристоу, подошел к буфету, наполнил его, вернулся обратно и только после этого промолвил:

— А почему бы нам не присесть?

Бристоу на этот раз опустился на скамью, как будто подозревал, что сидит на тысячах фунтов, лежащих в сейфе.

— Лорд Джентиан не требовал от меня, чтобы я никого больше не посвящал в его дело, по все-таки прошу тебя: никому об этом не рассказывай. Обещаешь?

— Да, если только здесь речь не идет о возможном преступлении.

— У меня достаточно информации, чтобы говорить о преступлении, — ответил Мэнеринг.

Ему пришлось за сегодняшний день в третий раз повторить все, о чем ему поведал лорд Джентиан, но на этот раз он подробно описал меч. Мэнеринг постарался очень живо и красочно описать его, чтобы произвести должное впечатление на инспектора. Он знал, что Бристоу является экспертом в полиции по драгоценностям и что его любовь к ним похожа на любовь коллекционера. Бристоу сидел, пил виски и слушал Мэнеринга не перебивая. После того как Мэнеринг закончил свой рассказ, он сказал:

— Лорд Джентиан не заявлял в полицию о пропаже первого меча. Мне это точно известно.

— Потому что он не просто был украден, как это обычно бывает. Здесь замешаны какие-то семейные раздоры.

— Да, это отчасти объясняет, почему он не заявил о пропаже меча, но только отчасти, — ответил Бристоу. — Ты прекрасно понимаешь, что лорду не найти более подходящего, чем ты, человека, чтобы выяснить, выставлялся ли меч на продажу. Я смутно припоминаю, что была какая-то сенсационная история с этими мечами еще до того, как я впервые переступил порог Скотлэнд-Ярда. А это было почти сорок лет тому назад. Попробую подробно узнать все об этом деле.

Мэнеринг вспомнил, что у Лараби тоже возникли смутные воспоминания, связанные с историей о мечах.

— Я тоже постараюсь разузнать об этом более подробно, — пообещал Мэнеринг.

— Надеюсь, нам повезет в расследовании, — сказал Бристоу. — Джон, я уже предупредил тебе, что ты можешь попасть в большие неприятности, если будешь заниматься этим делом. Здесь тебя придется столкнуться не только с коллекционерами драгоценностей и произведений искусства, и ты прекрасно знаешь, что это не мир Джентианов. Лорд Джентиан очень странная личность. Он провел большую часть своей жизни вдали от родины. А когда находился в Англии, то становился затворником. И все же он не мог не оказывать влияния на общество. Он очень влиятельный человек. К тому же достаточно богат и контролирует земельные участки в центре Лондона. Он не говорил тебе об этом?

— Ни слова.

— Меня не удивит, если историей с мечами он просто хочет поймать тебя на крючок, и что дело здесь гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд, — заметил инспектор.

Казалось, что Бристоу стоит огромного труда вести беседу непринужденно в дружеских рамках и что в любой момент его поведение может измениться.

— Вероятно, он хочет возбудить твой аппетит этой загадкой с мечами, а потом втянуть в более серьезную авантюру. У меня есть причина подозревать, что его племянница находится в большой опасности, и я не удивлюсь, если узнаю, что то же можно сказать и о самом лорде Джентиане. С ним уже произошла шесть месяцев назад страшная история, когда на него чуть не свалился огромный камень со скалы. А три месяца спустя была отравлена его любимая охотничья собака. И еще всякие удивительные истории происходят в последнее время с семейством Джентианов. Я хочу, чтобы ты выяснил все, что сможешь, по этому делу и дал нам знать. Это официальная просьба, — добавил Бристоу. — Думаю, что дело, о котором идет речь, очень непростое.

— Ну, ну, — сказал Мэнеринг, еле сдерживаясь, чтобы не улыбнуться, настолько его поразило это предложение. — Дай мне время подумать, Билл. Здесь могут возникнуть проблемы…

— Ни одной, которую ты не смог бы решить, — прервал его Бристоу. — Я не пришел бы к тебе, если бы не был уверен, что это очень серьезная задача. Сколько тебе понадобится времени, чтобы обдумать мое предложение?

— Я позвоню тебе завтра утром.

— Отлично, — ответил инспектор.

Он протянул руку и крепко сжал запястья Мэнеринга. — Не забывай, мы думаем, что на девушку было совершено нападение. По-видимому, она и ее дядя находятся в большой опасности. И еще, если ты откажешься от этого дела, то мы вряд ли сможем защитить их от грозящей им беды. Лучшее, что ты можешь сделать… — Он замолчал.

— Я понимаю, — закончил за него Мэнеринг. — Лучшее, что я могу сделать, — это заставить одного из них или обоих прийти к вам и рассказать всю правду, вместо того чтобы пытаться справиться с бедой самостоятельно.

— Ты правильно меня понял.

— Дай мне время подумать до утра, — повторил свою просьбу Мэнеринг. — К этому времени я…

Зазвонил телефон. Телефонный аппарат стоял на небольшом столике около скамьи. Мэнеринг поднялся, все еще думая о предложении Бристоу, но уверенный, что инспектор не рассказал всего, что ему было известно.

— Говорит Джон Мэнеринг, — сказал он в трубку и услышал в ответ голос, в котором чувствовался небольшой акцент кокни.

— Инспектор Бристоу у вас?

— Да, передаю ему трубку.

Бристоу, держа в руке бокал с виски, а во рту сигарету, подошел к телефону.

— Бристоу слушает, — сказал он. Затем нахмурился и взглянул на Мэнеринга.

— Продолжайте, — проговорил он резко, нахмурился еще больше и стал перегонять сигарету из одного уголка рта в другой.

— Да, — наконец произнес он. — Я все понял.

Он почти бросил трубку на рычаг, резко поставил бокал с виски на столик и смял сигарету. Затем он поднялся и направился к двери, но вдруг остановился против Мэнеринга и, глядя ему прямо в глаза, сказал:

— Ты дурак. Где он?

Мэнеринг уже понял: что-то произошло, и поэтому не очень удивился резкой перемене в поведении Бристоу.

— Где, что? — спросил он в свою очередь. — И почему…

— Хватит врать, — почти зарычал Бристоу. — В квартире Джентиан была миниатюрная копия меча Великого Могола. Она только что заявила, что меч пропал. Ты был там. Она видела, как ты склонился над ящиком стола, где лежал меч. Я еще раз спрашиваю тебя, где он?

— Билл, — медленно проговорил Мэнеринг. — Я там не был, и я не брал никакой копии меч. Я даже не знал, что она существует.

Бристоу побледнел. Он выглядел взбешенным, так как чувствовал, что его водят за нос. Может, он хотел просто припугнуть Мэнеринга? Может, этот телефонный звонок был подстроен заранее, или это действительно было неожиданностью для Бристоу? Нет, не похоже, что звонок был подстроен заранее. Было очевидно: инспектор сам поражен услышанным.

Бристоу проговорил:

— У тебя не было времени, чтобы заехать в магазин из Хилбери Мьюз. Ты приехал оттуда сразу же сюда. Я могу немедленно получить ордер на обыск твоей квартиры, ты этого хочешь?

После небольшой паузы он все еще зло произнес:

— Или ты сам отдашь мне копию меча?


Глава 9

Обман?


Мэнеринг лихорадочно думал. Значит, за то время, когда он покинул дом, а полиция осмотрела письменный стол, миниатюрная копия меча пропала.

Бристоу не лжет, этот звонок не был ловушкой, и миниатюру действительно похитили. Но, кроме Сары Джентиан и полицейских, в тот момент в доме никого не было. Мэнеринг вдруг подумал, а не прятался ли кто-то в доме, пока он там был?

Бристоу был взбешен. Мэнеринг знал его очень давно, между ними было много всего, и плохого, и хорошего. Но и Бристоу знал, на что способен Мэнеринг, если от него этого потребуют обстоятельства.

— А теперь отдай мне меч, — приказал Бристоу.

Мэнеринг продолжал молчать и думал, неужели его видели, неужели девушка в таком состоянии узнала его самого и его голос. А может, его видел один из полицейских, но преднамеренно дал ему возможность уйти? Младший полицейский чин не захотел связываться с человеком, занимающим такое положение, как Мэнеринг, и передал сведения о нем Бристоу?

— Мэнеринг, если ты не отдашь мне…

— Оставь это, Билл, — грубо оборвал его Мэнеринг. — У меня нет никакой копии меча. Ни Сара, ни ее дядя не говорили мне, что она существует. Если хочешь, можешь обыскать весь дом.

— Если ее здесь нет, значит, ты спрятал ее в другом месте.

— Нет, это значит, что у меня ее нет и никогда не было. Почему бы тебе не перестать запугивать меня и не объяснить истинную причину визита ко мне?

— Я тебе уже все объяснил.

— Я не поверил тебе, — ответил Мэнеринг. — Еще виски?

— Нет, пожалуй, не стоит, — медленно проговорил Бристоу. Он стал очень серьезным и, вплотную подойдя к Мэнерингу, сказал: — Послушай, Джон. Я не знаю, занимаешься ли ты этим делом давно или недавно. Но я знаю, что у тебя будет масса неприятностей, если ты не сделаешь того, о чем мы тебя просим. Если ты примешь сторону одного из участников конфликта, если ты начнешь действовать, как волк-одиночка, ради прекрасных глаз Сары Джентиан, то имей в виду, тебе будет очень плохо.

Мэнеринг молча смотрел на Бристоу.

— Я даю тебе на размышление двенадцать часов, — сказал напоследок Бристоу, потом круто повернулся на каблуках и пошел к двери.

— Билл, — окликнул его Мэнеринг. Бристоу остановился, повернул голову и посмотрел на него через плечо.

— Ну, что ты еще намерен мне сказать?

— Насколько я понял, ты хочешь, чтобы один из Джентианов пришел к тебе, так?

— Да, я хочу, чтобы один из них, а может, и оба пришли ко мне. А когда они придут, то пусть расскажут правду вместо всех этих уловок, оговорок и полуправды, которыми они нас пичкают.

Бристоу открыл дверь кабинета и вышел. Мэнеринг не последовал за ним. Этель во весь голос распевала песню, а дверь на кухне была закрыта. Бристоу пришлось открывать входную дверь самому.

Было около шести часов. Лона обещала к этому времени вернуться домой, но ее все еще не было. Мэнеринг прошел в переднюю, выдержанную в золотых, серых и голубых тонах, подошел к окну и посмотрел вниз. Через минуту из подъезда вышел Бристоу. Человек, стоящий около черной машины, открыл для него дверцу, и Бристоу сел в машину.

Насколько Мэнеринг мог видеть, на улице не было больше полицейских. Однако он прекрасно понимал, это не означает, что за ним никто не следит.

Мэнеринг вернулся в кабинет и стал размышлять. Либо кто-то прятался все это время в квартире, либо Сара Джентиан лжет, что миниатюра была украдена. Ему не верилось, что кто-то мог прятаться все это время в квартире, но ведь он и не осмотрел ее как следует. И потом, он искал небольшие вещи, которые прояснили бы картину случившегося. А вместо того, чтобы проясниться, все стало еще более запутанным. Одно совершенно ясно: он в большой опасности. Если полиция уверена, что он был в доме Сары Джентиан, если они смогут доказать это…

Оставил ли он отпечатки пальцев?

Мэнеринг попытался восстановить все свои действия в подробностях. Он был очень осторожным, когда приехал. Дверь к тому времени была открыта Давидом Левинсоном. Но когда он понял всю серьезность положения девушки, то не был так осторожен? Мэнеринг не был уверен в этом. В Скотлэнд-Ярде есть отпечатки его пальцев. Если они найдут хоть один, самый слабый отпечаток, то смогут доказать, что он солгал Бристоу.

Приходил ли Бристоу действительно за тем, чтобы попросить его о помощи? Или за тем, чтобы показать зубы? Совершенно очевидно, что в семье Джентианов происходят странные события уже достаточно долгое время. Вероятно, Бристоу думает, что он посвящен в это дело, а может, даже подозревает его в чем-то, о чем сам Мэнеринг даже не догадывается.

Зазвонил телефон.

Когда он направился к телефону, то раздался звонок у входной двери. Из кухни появилась Этель, вся раскрасневшаяся, готовая выполнить любое поручение.

— Я открою дверь, сэр.

«Это не могла быть Лона, у нее есть свой ключ. Может, вернулся Бристоу или прибыли полицейские?» Мэнеринг снял трубку телефона.

— Джон Мэнеринг слушает.

— О, дорогой, почему у тебя такой суровый голос, — спросила Лона. — Ты расстроен, что я не вернулась вовремя?

Мэнеринг выдержал небольшую паузу. Он был зол на себя, что позволил ей по тону догадаться о его настроении. Однако, постаравшись, чтобы голос звучал естественно и спокойно, сказал:

— Я просто взбешен. Ты звонишь, чтобы сказать о том, что задерживаешься?

— Я уже собиралась домой, Джон, но Топси пригласила меня пообедать с ней. Том уехал, и поэтому она…

— Оставайся, дорогая, — ответил Мэнеринг.

У двери послышались голоса — низкий Давида и быстрая скороговорка Читтеринга. Этель пролепетала что-то с таким воодушевлением, какого Мэнеринг от нее никогда не ожидал.

— Джон, я право не знаю, — сказала нерешительно Лона. — Если для тебя лучше, чтобы я вернулась домой…

— Все в порядке, дорогая, — ответил он. — Передай мои лучшие пожелания Топси.

— До встречи, — сказала Лона, но голос ее звучал неуверенно. Она первая повесила трубку.

Мэнеринг подошел к двери кабинета и увидел Давида и Читтеринга, стоящих в холле. Этель взирала на Давида широко открытыми глазами. Давид выглядел, как звезда мюзикла, и во взгляде девушки светилось непритворное восхищение. Читтеринг был несколько ниже ростом, чем Давид, имел светлые курчавые волосы и походил на херувима. Его серые глаза казались вполне невинными, сам он выглядел эдаким тихоней, но на самом деле внешность его была обманчивой. Он был очень жестоким человеком, как и многие его товарищи с Флит-стрит. Уже много лет хозяина дома с Читтерингом связывала дружба. Он являлся в высшей степени надежным другом, на него всегда можно было положиться, но при необходимости он мог быть грубым и безжалостным.

— Похоже, ты что-то подозреваешь? — спросил с ходу Читтеринг.

— Подозреваю? Что? — удивился Мэнеринг. — Входите, хотите что-нибудь выпить?

Он проводил их в кабинет и позвонил Этель. Вошедшая Этель опять с восхищением уставилась на Давида, щеки ее пылали больше обычного.

— Миссис Мэнеринг не вернется к обеду, Этель.

— Хорошо, сэр.

— Принеси, пожалуйста, тоник, грейпфрутовый сок и немного льда.

— Сейчас, сэр! — неестественным оживленным голосом проговорила Этель.

— Что вы будете пить, Давид? — спросил молодого человека Мэнеринг.

— Виски с содовой, пожалуй.

— Лед?

— Нет, не надо.

— Джон, — сказал Читтеринг. — Не притворяйся таким беззаботным. Я же чувствую, что ты попал в дурную историю.

— Тебе, как обычно, джин с тоником? — спросил Мэнеринг, оставив пока слова друга без ответа.

Он предложил гостям сигареты. Пальцы Читтеринга были желтыми, что свидетельствовало о его давней приверженности к курению. Давид не курил.

Раздалось позвякивание бутылок, когда Этель внесла их на подносе, на котором также стоял специальный сосуд для льда. Она была такой неловкой и неумелой, что даже не протерла бутылки, прежде чем принести их. Мэнеринг налил Читтерингу.

— Ну что, поплыли? — предложил он.

— Ты сможешь плыть, если море обмелело, — заявил Читтеринг. — Пью за тебя, чтобы ты вовремя достиг берега.

Он выпил содержимое бокала одним глотком.

— О чем он говорит, Давид? — обратился к Левинсону Мэнеринг.

— Он мне почти ничего не рассказал, — ответил Давид и сердито посмотрел на Читтеринга. — Я попросил его рассказать мне все, что он знает о Клоде Орде и Джентианах. Но он не сказал ничего такого, о чем нельзя узнать из газет. Кроме того, он вел себя так, будто я расспрашиваю о покойниках.

— Что случилось, Читти? — спросил Мэнеринг.

— Я же не знал, насколько я могу быть с ним откровенным, — ответил Читтеринг.

— Ему можно доверить все, что ты рассказал бы мне самому.

— Хорошо, — Читтеринг сразу стал серьезным. — Отвечаю на первый вопрос о Клоде Орде. Он совсем не то, за что себя выдает. Все думают, что он глупый и толстый осел, а на самом деле это очень хитрый и умный человек, с огромными связями. К тому же он выполняет обязанности управляющего и секретаря лорда Джентиана. Он присматривает за его делами, когда лорд в отъезде, а он почти всегда в отъезде. Ведет он себя скромно, как бедный родственник, но я уверен, что он имеет огромное влияние на лорда Джентиана, о чем многие и не догадываются. Ну, и поскольку он представляет интересы лорда Джентиана, то имеет большой вес в Сити.

— Ты имеешь в виду — среди финансистов Сити?

— Да, среди очень денежных ребят. Можно сказать, среди всесильных магнатов, — согласился Читтеринг. — Джентиан владеет земельными участками в Сити и Вест-Энде, не очень большими, но весьма удачно расположенными. И сидит на них прочно, в чем ему помогает Клод Орд. Ему не раз предлагали продать их, но он неизменно отказывался. За десять лет стоимость этих участков возросла вдвое, и похоже, что в последующие два года возрастет еще раза в два. В центре Лондона не так уже много осталось земли в частном пользовании, а там ведутся работы по реконструкции, и владения Джентиана не позволяют воплотить в жизнь несколько важных проектов. Не думаю, что его попытаются убрать, но не могу отрицать, что его смерть желанна для многих людей.

— А почему он не продает свои участки?

— Следи за моими рассуждениями, — сказал Читтеринг. — Некоторые считают, что он спит и видит себя мультимиллионером, если сможет продержаться как можно дольше, не продавая участки. Они думают, что он, как Макиавелли, старый дьявол, специально подолгу отсутствует, а его дела в это время ведет Клод Орд. Другие же считают, что он в высшей степени порядочный и великодушный человек, который является истинным гражданином своей страны и не хочет, чтобы центр Лондона превратился в кварталы домов из стекла и бетона со скульптурами Эпштейна у входа. А ты уж сам выбирай, какое из объяснений больше похоже на правду. Но ситуация сейчас такова, что Джентиан находится под прессом. Две могущественные группы намерены заставить его продать земли. Они не смогли это сделать порознь и, поговаривают, сейчас решили все же объединиться.

— Но как они могут его заставить продать участки, если он не захочет?

Читтеринг поболтал остатками джина в бокале, выпил и, протянув его Мэнерингу, попросил налить еще.

— Ты что, такой же наивный, как Давид Левинсон? — спросил Читтеринг. — Мы недавно об этом говорили с Бристоу. Ты забываешь об очевидном. Толстосумы не остановятся только на угрозах или прессинге, помимо экономических санкций. Здесь сходятся интересы очень многих людей. У многих владельцев небольших участков земли не поднимутся в цене, пока Джентиан не продаст свои. Нетерпеливо ждут своего часа подрядчики, которые получили бы огромные заказы, как только земли будут проданы и начнут осуществляться большие проекты. Имеются также отдельные типы, вроде Клода Орда, которые желают разбогатеть, поскольку владеют небольшими земельными наделами. Ведь сам Орд вполне вероятно очень нуждается в деньгах, и на него могут оказывать очень сильное давление. Не пытайся убедить себя, что лорду Джентиану не грозит большая опасность, скорее всего это именно так. Уже были попытки покончить с ним. Разве он не рассказывал тебе об этом?

— Нет. — Мэнеринг припомнил, что об этом ему совсем недавно говорил Бристоу.

— Ну, тогда я тебе кое-что скажу, Джон. Он пришел к тебе совсем не потому, что его интересует этот меч, — сказал Читтеринг и взял протянутый Мэнерингом бокал с джином. — Спасибо. Я уверен, что он пришел к тебе потому, что напуган, и надеется на твою помощь в этом деле, которое он почему-то не хочет доверять полиции. Лорд Джентиан не хочет, чтобы они знали об этом. Но он не хочет и тебя посвящать во все подробности, хотя прекрасно понимает, что если ты займешься делом пропажи меча Великого Могола, то будешь невольно втянут и в более серьезную игру. Ну, например, захочешь найти того, кто покушается на его жизнь. Я предупредил тебя, Джон. Ты можешь попасть в ловушку между двумя жерновами, которые сотрут тебя в порошок.

— Я просто не в состоянии поверить, что такое возможно! — вскричал Давид Левинсон.

— Но ты-то веришь, Джон, не так ли? — обратился Читтеринг к хозяину дома. — Ты ведь знаешь, что происходит, когда возникают подобные ситуации. Ты прекрасно разбираешься в драгоценных камнях, миниатюрах и произведениях искусства, но не в делах большого бизнеса. Ведь ты не дашь втянуть себя в авантюру?

— Я не думаю, что он прав, — заявил Давид, пытаясь говорить спокойно. — Я думаю, что он делает из мухи слона, как и любой газетчик. Джентльменам сейчас очень нужна помощь. Это совершенно очевидно, — повторил он и с мольбой взглянул на Мэнеринга. — Что вы об этом думаете, сэр?


Глава 10

Второе нападение


— Да, ты прав, Давид, — спокойно ответил Мэнеринг. — Джентианы нуждаются в помощи. Но вот те ли мы люди, которые смогут им помочь, это уже другой вопрос.

— Наконец я услышал разумную речь, — откликнулся Читтеринг.

— Но, мистер Читтеринг… — начал Давид, однако тот прервал его. — Давид, дайте мне подумать обо всем спокойно. Во-первых, я хочу еще раз поговорить с лордом Джентианом. Мне необходимо выяснить, что в действительности стоит за его нежеланием продавать земли. Хочет ли он стать современным Крезом? Или он все еще живет в прошлом и мечтает продлить его как можно дольше. Ведь и тебе это интересно?

— В любом случае он находится в опасности, — сказал Читтеринг. — А я не хочу, чтобы и ты ввязался в это дело.

Последнее замечание Читтеринга взбесило Левинсона, и он почти прокричал:

— Я не могу согласиться с таким отношением к людям. В конце концов, мы живем в Лондоне второй половины двадцатого века, а не в шестнадцатом веке. Уже давно не существует бандитов с большой дороги и головорезов. А если послушать вас, Читтеринг, то можно подумать, что любой уважаемый джентльмен из Сити готов нанять убийцу, чтобы убрать с дороги лорда Джентиана. Но это же нонсенс!

— Святая простота, — пробормотал себе под нос Читтеринг.

— Никто не давал вам право оскорблять меня!

— Успокойся, Давид, — примирительно сказал Мэнеринг. — Я подумаю и скажу, что я решил, завтра утром. Ты сегодня вечером будешь дома?

Давид хмуро посмотрел на него.

— Не знаю.

— Давид, — мягко проговорил Мэнеринг. — Существует много способов нанести оскорбление.

Левинсон вспыхнул, посмотрел на Мэнеринга и сказал извиняющимся голосом:

— Извините, сэр. Да, я буду дома весь вечер, если не случится чего-нибудь непредвиденного. А я могу вам сегодня понадобиться?

— Может быть.

— Тогда я позвоню, если мне придется уйти из дома, — пообещал Левинсон. Он направился к двери, но остановился в нерешительности. Было видно, что он хочет спросить о чем-то еще. — Читтеринг сказал мне, что Сара Джентиан находится сейчас в больнице, — наконец, тихо произнес он.

— Что-то случилось в ее квартире, — сказал Читтеринг. — Я точно не знаю, что там произошло, но там была полиция. И насколько мне известно, полицейские пока находятся в ее доме, Левинсон.

— Да.

— Извините меня, если я обидел вас. Я просто не хочу, чтобы мистер Мэнеринг попал в беду.

— Все в порядке, — пробормотал Левинсон. Он опять покраснел. — Сам не знаю, почему я так разнервничался из-за всего этого. Спокойной ночи, мистер Читтеринг. Спокойной ночи, сэр. Не беспокойтесь, я сам закрою за собой дверь.

Он вышел из комнаты, но прежде чем закрылась входная дверь, раздался голос Этель:

— Вы уже уходите, сэр?

— Ей еще раз захотелось взглянуть на Адониса, — ехидно заметил Читтеринг. — Я думаю, тебе следует купить ему билет в один конец до Голливуда. Они наверняка возьмут его. Джон, прошу тебя, взгляни реально на это дело. Я серьезно предупреждаю тебя…

— Может, ты пообедаешь со мной? — спросил Мэнеринг.

— Неплохая идея. Но имей в виду, я не дам тебе напиться.

— Именно на это я и надеюсь, — с улыбкой ответил Мэнеринг.


Давид Левинсон вышел из дома на Грин-стрит и повернул в сторону Кингз-роу. Они с Читтерингом приехали сюда на такси, но в это время в Челси невозможно было найти свободную машину, и он решил поехать на автобусе до Слоан-скуэр, а оттуда пройти пешком до Хилбери Мьюз. Ему необходимо было побывать там еще раз. Он шел торопливо, большими шагами. На другой стороне улицы Давид увидел человека, который на ходу читал газету, но не обратил на него никакого внимания. Левинсон был страшно недоволен тем, что позволил Читтерингу вывести себя из равновесия. А самое главное, он вынудил Мэнеринга сделать ему замечание. Если Давид и дальше будет совершать такие необдуманные поступки, то потеряет работу, а он не представлял себе жизни без любимого дела.

Старинные вещи очаровывали его, а драгоценности производили гипнотическое действие.

Он узнал, что Мэнерингу требуется помощник, который должен быть не только отдавать все силы работе в «Quinns», но и выполнять обязанности домашнего детектива. В любой момент на антикварной магазин могло быть организовано нападение грабителей. Кроме того, Давид знал, что Мэнеринг часто участвует в расследовании дел, подобных теперешнему.

Когда его нанимали на работу, то Мэнеринг сказал следующее:

— Мне нужен человек, который не испугается, если ему придется встретиться лицом к лицу с вооруженными грабителями; человек, который сможет постоять за себя в драке и которому я могу полностью доверять. Как вы думаете, отвечаете ли вы этим требованиям?

Тогда Давид ответил:

— Испытайте меня, сэр.

До сих пор он не знает, почему Мэнеринг все же взял его на работу. Может быть, потому что он был сыном его старого друга, который тоже занимался антиквариатом, но, конечно, не в таких больших размерах. Хотя с тех пор, как Давид осиротел, прошло много времени. А может, потому, что. Мэнерингу хотелось иметь в магазине чело-века, у которого за плечами были Итон и Кингз. Не следовало также забывать, что совсем недавно Левинсон получил степень бакалавра искусств. Кроме того, у него было хорошее происхождение, он прекрасно говорил по-французски, неплохо знал немецкий, итальянский и испанский языки. Как бы то ни было, но Давид работал у Мэнеринга уже шесть месяцев и надеялся, что оправдал надежды шефа, за исключением сегодняшнего дня.

Что же заставило его так забыться?

И хотя Левинсон не хотел признаваться даже себе самому, он прекрасно знал, что вывело его из равновесия. Сара Джентиан была причиной его волнения. Конечно, история лорда Джентиана заинтриговала его, но девушка произвела на молодого человека неизгладимое впечатление. Пару раз, когда ему еще не исполнилось двадцать лет, он испытывал нечто подобное, однако постепенно эти чувства угасли. Но Сара Джентиан! Он вспомнил, как она шла в кабинет Мэнеринга, длинноногая, наполненная жизненной силой. Все в ней нравилось ему: небрежно отброшенные со лба волосы, красный цвет губ, то, как она улыбнулась, когда он открывал ей дверь, — все значило для него очень много. Когда он приехал к ней домой и понял, что с девушкой случилась беда, то просто потерял голову и испытал неизвестный ему до этого дня ужас. Ничто не смогло бы удержать его оттого, чтобы выяснить, что же с ней произошло. Он поможет ей, что бы потом с ним не случилось. Но он также прекрасно понимает, что ничего не сможет сделать без Мэнеринга.

Он опять почувствовал ненависть к Читтерингу.

Дойдя до автобусной остановки, Давид поднялся на верх омнибуса и через десять минут вышел на Слоан-скуэр. Пройдя до Кэдоген-сквера, он пересек улицу и направился к Хилбери Мьюз. На углу он увидел полицейскую машину, а около выкрашенной в голубой цвет двери стоял полицейский. Вернулась ли Сара домой? Если нет, то что здесь делают полицейские? Он прошел еще немного вперед, подозвал такси и назвал адрес:

— Рэндом-стрит, это около Парк-стрит.

— Я знаю, сэр.

Рэндом-стрит была небольшой улицей, на которой находились всего шесть домов. Она шла от Парк-стрит к Сауз Адлей-стрит в центре Майфера. Четвертый дом, один из немногих домов в Лондоне, стоящих в глубине сада, принадлежал лорду Джентиану.

Это было здание, выполненное в архитектурном стиле конца XVIII и начала XIX веков, выкрашенное в черный и белый цвета. Перед домом стоял старый черный «даймлер», но никого не было видно.

Пройдя мимо дома, Левинсон быстрыми шагами направился в сторону Сохо. У него в Блумсбэри была двухкомнатная квартира, где он жил в полном одиночестве. Эта небольшая прогулка, вид домов Сары и лорда Джентиана несколько успокоили его. Он сел на автобус, который через пять минут довез его до остановки, находящейся в пяти минутах ходьбы от его дома. Когда Давид приехал домой, часы показывали уже половину девятого. Небо было затянуто тучами, начинало смеркаться.

Это была Джеймс-стрит, где по обе стороны стояли старые дома, некоторые из которых были недавно приведены в порядок и покрашены, а другие поражали своим обветшалым видом. То здесь, то там были видны заплаты из желтого кирпича, которым домовладельцы заделывали дыры, возникающие в результате разрыва бомб во время войны.

Давид открыл своим ключом парадную дверь дома, четыре первых этажа которого занимали конторы, и поднялся по узкой скрипучей лестнице. Когда он стоял у двери своей квартиры, то ему показалось, что он услышал какой-то шорох, но это не насторожило его. В это время в конторах обычно работали уборщицы. Он вставил ключ в замочную скважину и живо вспомнил, как открывал отмычкой дверь в квартире Сары Джентиан. Дверь жалобно заскрипела, давно следовало бы смазать маслом ржавые петли. Давид вошел, повернулся, чтобы закрыть ее за собой, и вдруг увидел мужчину.

Давид только мельком увидел человека, который бросился на него из-за двери, лицо нападавшего скрывал шарф, а правая рука была поднята. Прежде чем Левинсон осознал всю опасность своего положения и приготовился к встрече с незнакомцем, он почувствовал страшный удар по голове. Удар не сбил его с ног, но отбросил к стене. Почти теряя сознание, Давид понял, что ему грозит еще большая опасность, и собрал все силы, чтобы дать достойный отпор. Но второго удара не последовало. Он услышал, как захлопнулась дверь, а по лестнице зазвучали быстрые удаляющиеся шаги. Когда же Давид, наконец, смог выпрямиться, сжимая голову обеими руками, шаги затихли. Его голова прямо-таки раскалывалась от боли. Только что полученный удар как бы умножился на удар о лестницу при падении в доме Сары утром.

Он на ощупь побрел в ванную комнату, при каждом шаге ощущая пульсирующую боль в голове. Боже, какой ужас! В ванной было темно, потому что окно выходило на стоящий рядом высокий дом. Он открыл кран с холодной водой, снял пиджак, воротничок, галстук и рубашку. Сжав зубы, Давид наклонил голову. Сначала струя холодной воды вызвала еще большую боль, но постепенно она стала проходить. Он вытер голову и прошел в гостиную. Там молодой человек опустился в большое глубокое кресло, одно из немногих вещей, которые он унаследовал от отца, и, откинувшись на спинку, расслабился. Он не знал, сколько времени просидел без движения, может быть, минут двадцать. Иногда Давид открывал глаза и видел сгущающуюся, успокаивающую темноту комнаты.

Наконец, он пробормотал вслух:

— Надо подняться, я просто умираю от голода.

Давид встал. Боль не была уже такой сильной, хотя, когда он брел по квартире, каждый шаг отдавался в голове. Он вошел в маленькую кухню и невольно сравнил ее с кухней в доме Сары Джентиан. Молодой человек взял несколько ломтиков ветчины, нарезал хлеб, намазал его маслом и сварил себе кофе. Постепенно головная боль проходила.

— Кто это мог быть? — вслух произнес Давид.

Он даже не сообразил, что должен обратиться в полицию. Но его мучила мысль о том, надо ли поставить в известность о случившемся Мэнеринга. Хороша же польза от него, Давида, если дважды за один день он получил по голове и даже не смог дать сдачи, хотя и был нанят в магазин не только как помощник, но и как охранник. Как же Мэнеринг сможет положиться на него в дальнейшем, если с ним второй раз за один день произошло такое?

Но почему он подвергся нападению?

Давид включил настольную лампу и огляделся. Все вроде было на своих местах. В спальне тоже все было в порядке. Насколько он мог судить, ящики никто не выдвигал. Вероятно, он вернулся раньше, чем ожидал незнакомец. Но что вор хотел здесь найти? Кому может прийти в голову мысль, что он богат? У него не имелось ничего ценного. Было несколько предметов хорошей старинной мебели и немного картин, но ничего по-настоящему ценного. Может, вор думал, что он приносит домой вещи из «Quinns»?

Он должен все рассказать Мэнерингу, это единственно правильная мысль. Если Мэнеринг узнает обо всем позже, то подумает, что Давид пытался скрыть случившееся от него. Убедившись, что дома ничего не пропало, Давид направился к телефону, стоящему около входной двери. Когда он подходил к нему, то услышал шаги по лестнице.

Сердце его учащенно забилось. Он положил трубку на рычаг очень осторожно, но при этом все равно раздался слабый щелчок. Услышали ли его? Давид на цыпочках подошел вплотную к двери. За нею стояли двое мужчин и не делали попыток скрыть свое присутствие. Они даже громко переговаривались.

Может, это Мэнеринг и Читтеринг? Левинсон приложил ухо к твердой деревянной поверхности двери, пытаясь лучше расслышать голоса. Кроме того, его занимала мысль, каким образом они смогли войти в дом. Дверь в подъезд должна быть закрыта, у жильцов были свои ключи от парадного входа.

В это время мужчины нажали на кнопку звонка, точно такого же, что и в доме Сары Джентиан. Резкий звонок, прозвучавший над его ухом, отозвался болью в голове Давида. Он не двигался, соображая, что ему делать, и услышал, как один из мужчин сказал второму:

— Я точно знаю, что он дома.

Голос был грубее, чем у Мэнеринга или Читтеринга, кроме того, в нем чувствовался акцепт кокни. Прежде чем открыть дверь, Левинсон отступил от нее на шаг. Если это опять нападение, то он должен приготовиться к нему. За эти несколько минут он даже забыл о своей несчастной голове.

В проеме двери стояли двое высоких и крепких мужчин.

— Мистер Левинсон? — это был человек с акцентом кокни.

— Да, это я.

— Добрый вечер, сэр, — сказал второй мужчина. — Мы из Нового Скотлэнд-Ярда. — И он протянул удостоверение. — Можно войти и задать вам несколько вопросов? У нас есть все основания полагать, что вы можете нам помочь в одном деле.

Левинсон был настолько поражен, что на несколько мгновений лишился дара речи. Мужчины молча смотрели на него. Наконец Давид пришел в себя, протянул руку и взял удостоверение. Оно показалось ему подлинным. Там было написано, что документ принадлежит инспектору полиции Беллингу.

— Не думаю, что смогу быть вам полезным, — ответил Левинсон и отступил в сторону. — Проходите, пожалуйста.

Он предполагал, что они, вероятно, пришли расспросить его о Мэнеринге или о нападении на Сару Джентиан, если это действительно было нападение. Может быть, и так. В любом случае ему следует быть очень осторожным, отвечая на их вопросы. Полицейские были высокого роста. Один из них имел крупное телосложение, а второй выглядел высоким и жилистым. Когда они втроем очутились в гостиной, то Левинсон понял, насколько она мала. Давид ощущал приближение опасности.


Глава 11

Арест


— Ну, так о чем вы хотели меня спросить? — первым задал вопрос Левинсон.

Худощавый мужчина сказал:

— Мистер Левинсон, были ли вы сегодня днем в доме Сары Джентиан, проживающей по адресу Хилбери Мьюз, 3?

Сердце Левинсона гулко забилось в груди. Больше всего на свете он сейчас хотел позвонить Мэнерингу, понимая, что любой его совет, как вести себя в данной ситуации, был бы бесценным. Он вспомнил, что Мэнеринг говорил одному помощнику, уволенному несколько недель назад за то, что обманул клиента. Помощник заявил, что золотая цепочка стоит приблизительно шестнадцать сотен фунтов, когда на самом деле она стоила восемнадцать с половиной. «Если вы будете говорить правду, то никогда не попадете в неприятную историю». Давид вспомнил, ведь Мэнеринг хотел позвонить в полицию и рассказать им, что произошло в доме Сары Джентиан, а он, Левинсон, отговорил его.

Второй полицейский, Беллинг, резко спросил:

— Ну, так вы были там?

— Да, был, — ответил Левинсон.

— Так-то лучше, — сказал худощавый полицейский. — Очень хорошо, что вы признаете это. Почему вы пошли туда?

Это очень просто следовать аксиоме, что нужно говорить всегда только правду. Но как много он может им рассказать? Должен ли он упомянуть Мэнеринга и втянуть его в неприятности?

— О чем вы думаете, мистер Левинсон? — поинтересовался Беллинг. Он напоминал боксера тяжелого веса. — У вас должны были быть какие-то причины, которые заставили вас поехать к мисс Саре Джентиан.

— Да, у меня были причины, — коротко ответил Левинсон. — Мисс Джентиан приходила к мистеру Мэнерингу, это мой хозяин, и…

— Мы все знаем о мистере Мэнеринге.

— Сомневаюсь, что вы можете знать о ком-нибудь все, — Левинсон почувствовал облегчение, что смог уесть их. — Он попросил меня поехать к мисс Джентиан и задать несколько вопросов о причине ее визита к нему.

— А каковы были эти вопросы?

— Спросите об этом мистера Мэнеринга.

— Не надо грубить, Левинсон, — сказал Беллинг.

Было от чего выйти из себя, но Левинсон понимал, что толку от этого не будет. Эти люди имели право задавать ему вопросы, особенно если учесть, что девушка находилась сейчас в больнице, а полиция провела в ее квартире достаточно долгое время.

— Я расскажу вам все, что касается меня лично, — сказал он. — Если же вы хотите узнать что-либо о мистере Мэнеринге, то обратитесь непосредственно к нему. Я приехал к мисс Джентиан, чтобы выяснить, что она в действительности хотела от м-ра Мэнеринга. Хозяин сомневался в том, что она была с ним откровенной.

— Мисс Джентиан была дома, когда вы приехали?

— Да, она…

— Она сама открыла вам дверь?

Давид нервно облизнул губы.

— Нет, — с трудом проговорил он. — Я не получил ответа на звонки. Тогда я заглянул в отверстие для газет и почувствовал запах газа, и…

— Запах чего?

— Газа, г-а-з-а. Газа! — несколько раз повторил Левинсон.

— И что вы сделали после этого?

Левинсон густо покраснел:

— Я толкнул дверь, и поскольку она была открыта, то я вошел. Запах газа был очень сильным, и…

— Так дверь была открыта? Вы должны говорить только правду, — сказал полицейский, похожий на боксера.

Левинсон терпеливо повторил:

— Как я уже сказал вам, я толкнул дверь и обнаружил, что она не заперта. Я нашел мисс Джентиан на кухне, газ был открыт, но не зажжен. Я отнес ее на второй этаж и сделал искусственное дыхание, пока не убедился, что она в безопасности. Затем… — Он замолчал и тревожно подумал о Мэнеринге.

Он не должен впутывать сюда Мэнеринга, не должен рассказывать о том, что хозяин тоже был в доме Сары. Ему необходимо найти возможность предупредить Мэнеринга. Как это было глупо, что он отговорил его, когда тот собирался позвонить в полицию из дома Сары!

— Что же вы сделали потом? — В голосе Беллинга зазвучала угроза. — Продолжайте, мы слушаем вас внимательно.

— Затем я ушел.

— Вы оставили ее одну?

— Я подумал, что с ней все в порядке.

— Но ведь с ней было не все в порядке, не так ли? У нее был серьезный рецидив, и она в действительности очень пострадала, — возразил ему худощавый полицейский. — Почему вы не позвонили в полицию?

— Я… я подумал, что ей бы это вряд ли понравилось.

— Итак, вы подумали, что она не хочет, чтобы вы сообщали о случившемся в полицию. Это она вам во сне, что ли, сказала? Ведь она была без сознания все это время?

— Да, но…

— Почему вы не позвонили доктору, если уж так боитесь полиции? — спросил худощавый полицейский.

— Я…

— Говорите только правду.

Левинсон вскипел:

— Как я буду говорить вам правду, когда вы не желаете меня слушать. Замолчите, ради Бога, и дайте мне сказать. — Полицейские молча уставились на Левинсона.

— Я думал, что она хотела покончить с собой, и я не хотел, чтобы об этом стало кому бы то ни было известно. Если бы я позвонил в полицию или даже доктору, то правда вышла бы наружу. Пульс у нее был нормальный, и я был уверен, что она вне опасности. Вот почему я подумал, что доктор ей не нужен.

— Вас обучали оказывать первую медицинскую помощь?

— Нет, но…

— Почему же вы были так уверены, что она не нуждается в услугах доктора?

— Я уже сказал вам, я думал, что с ней все в порядке.

— А я уверен, что вы думали совсем о другом, — зловеще произнес Беллинг. — Вы подумали, что пока девушка находится в спальне без сознания, то это самое удобное время, чтобы обыскать ее квартиру. А когда вы рыскали по квартире, она пришла в себя и вызвала полицию. Наш приезд спугнул вас. Это вы отлично придумали — удрать через окно.

— Я не понимаю, о чем вы говорите!

Левинсон был так поражен услышанным, что вначале даже не испугался.

— Ложь не поможет вам, — сказал полицейский с акцентом кокни. — Где она?

— Где что?

— Послушайте, Левинсон, — вмешался Беллинг. — Мы знаем, что вы были в квартире Сары Джентиан. Вы сами подтвердили это. Вы соответствуете описанию мужчины, который вошел туда. Это, к счастью, могут подтвердить двое свидетелей. Мы знаем, что вы взяли миниатюрную копию меча Великого Могола. Давайте не будем зря терять время. Где она?

— Миниатюрная… — как эхо, повторил Левинсон. Его постепенно стал охватывать ужас. — Послушайте, я не понимаю, о чем вы говорите. Я не обыскивал квартиру. Я… я оставил девушку на кровати, а сам… сам вернулся обратно в магазин.

— Вы лжете.

— Нет, я говорю правду.

— А я говорю, что вы лжете, — настаивал худощавый полицейский. — Мы хотим обыскать вашу квартиру. Мы можем получить ордер на обыск, но на это уйдет время. Если вы сами дадите разрешение обыскать вашу квартиру, то это будет лучше для всех нас. Вы согласны?

— Ищите сколько угодно, — пробормотал Левинсон. — Вы не найдете здесь того, чего здесь никогда не было и быть не могло!

— Начнем, Джеф, — сказал Беллинг. Казалось, ему не терпится поскорее приступить к обыску. — У нас на это не уйдет много времени. Начнем отсюда, хорошо?

Он пересек комнату и подошел к небольшому столику из палисандрового дерева, у которого по бокам были две тумбы, а посередине — небольшой ящик. — Он закрыт?

— Все открыто, — буркнул Левинсон.

Он был зол, рассержен и сбит с толку. Раньше он думал, что может владеть собой в любой ситуации, но это было выше его сил. Если бы у него была возможность хотя бы две минуты поговорить с Мэнерингом, то это позволило бы ему вести себя иначе и рассеять все подозрения против него. Мэнеринг позволил бы ему рассказать всю правду. Он с тоской посмотрел на телефон. В данной ситуации он не мог сказать полицейским, что Мэнеринг был с ним в доме Сары Джентиан. Но когда он ушел, то Мэнеринг еще оставался в квартире, и если этот миниатюрный меч исчез… Внезапно он вспомнил о человеке, которого обнаружил в своей квартире, когда вернулся домой, о повторном нападении! Он совсем забыл о нем.

Сухощавый полицейский по имени Джеф открывал один за другим ящики столика, а Беллинг снимал книги с полок, висящих на стене рядом с камином. Они работали быстро, как будто занимались этим делом всю жизнь, они как бы демонстрировали ему свой профессионализм. Однако они ничего не нашли.

— Я же сказал вам, здесь нет ничего, что могло бы заинтересовать вас, — с облегчением произнес Левинсон. — А как хоть она выглядит, эта миниатюра?

— Это точная копия большого меча, который лорд Джентиан принес сегодня в «Quinns», — ответил полицейский с акцентом кокни. — Миниатюра оценивается в десять-пятнадцать тысяч фунтов. Где она?

— Я даже не предполагал, что она существует!

— Вы уверены в этом? — усомнился Беллинг. Он в это время снимал подушки со стула, на котором до этого сидел Левинсон. Подушки были обшиты довольно потертым гобеленом. Беллинг провел рукой по задней части спинки стула, провел еще раз и вдруг сделал резкое движение. Затем, медленно повернув голову, уставился на Левинсона. Давид похолодел.

— Что… что вы там нашли?

— Вы прекрасно знаете, что я нашел, — прорычал детектив.

Он очень осторожно вынул руку из-за спинки стула, и в комнате вспыхнул ослепительный перелив красного, желтого и белого цветов.

Левинсон на время потерял миниатюру из виду, потому что второй полицейский подошел к нему вплотную. Беллинг держал миниатюру двумя пальцами так, что падающий на нее свет заставлял играть драгоценные камни всеми цветами радуги.

— Итак, вы даже не знали о ее существовании? — голос Беллинга стал жестким.

— Я говорю вам правду. Кто-то подложил ее мне. Я уже сказал вам…

Левинсон опять вспомнил о напавшем на него человеке. Теперь он был абсолютно уверен, что незнакомец приходил сюда вовсе не для того, чтобы украсть. Он приходил с целью подбросить эту улику против него, Давида. Левинсон был настолько поражен всем случившемся, что почти ничего не соображал, но все время одна мысль не давала ему покоя. Когда он ушел, в квартире Сары Джентиан оставался Мэнеринг. Мэнеринг…

Полицейский с акцентом кокни произнес с явным удовлетворением в голосе:

— Давид Левинсон, мой долг предъявить вам обвинение в том, что украденная вещь была найдена в вашем доме, и предупредить: все, что вы скажете, может быть обращено против вас. Хотите что-нибудь заявить?

А Левинсон продолжал думать только о том, что, когда он покинул дом Сары Джентиан, там оставался Мэнеринг.


Читтеринг уже ушел, и Мэнеринг сидел в кабинете один, положив ноги на пуф. На душе у него было неспокойно, и ему очень хотелось, чтобы Лона поскорее пришла домой, хотя его одолевали сомнения относительно того, стоит ли посвящать ее в эту историю. От Бристоу не было больше никаких вестей. Он сидел и размышлял над тем, о чем ему поведал Читтеринг, о том, что в эту историю втянуты очень влиятельные люди. Мэнеринг уже дважды звонил в дом Джентиана, но кто-то очень слабым голосом отвечал ему, что его сиятельства нет дома и что он будет около десяти часов вечера. Сейчас как раз около десяти.

Раздался телефонный звонок. Он сидел около аппарата, стоило только протянуть руку. Неужели Лона задерживается?

— Джон Мэнеринг слушает, — сказал он в трубку.

— Читтеринг, — прозвучал краткий ответ.

У Читтеринга была привычка скрывать свое плохое настроение долгим молчанием, и сейчас то, что он молчал, обеспокоило собеседника. Они расстались всего час назад после того, как газетчик отговаривал его ввязываться в дело Джентианов. Почему он звонит?

Читтеринг продолжал хранить молчание, что вынудило Мэнеринга сказать:

— Решил пошутить?

— Это не шутка, Джон. Ты не можешь пожаловаться, что я не предупреждал тебя.

Сначала Мэнеринг с ужасом подумал, что девушка умерла, а потом ему пришла новая мысль: что-то случилось с лордом Джентианом.

— Да, ты предупредил меня. Так что же случилось?

— Твой горячий помощник Давид Левинсон только что арестован, — объявил Читтеринг. — Наш человек позвонил из Скотлэнд-Ярда десять минут назад. Левинсона обвиняют в краже драгоценности из квартиры Сары Джентиан. Я думаю, это та самая миниатюра, о которой тебе говорил Бристоу. Пикантная ситуация, не так ли? Либо он действительно взял ее, и тогда ты попадешь в неприятную историю, потому что будут думать, что это ты заставил его сделать это. Либо он не брал ее, и в этом случае полиция перероет все в поисках настоящего вора. А ты был в доме Сары Джентиан, если я не ошибаюсь, — зловеще добавил Читтеринг. — У вас с Левинсоном были одинаковые возможности взять эту миниатюру.

Мэнеринг медленно произнес:

— Не думаю, что это окончательное обвинение, Левинсон…

— Ты что, не понял? Они нашли эту миниатюру в его доме, — прервал его Читтеринг. — И не думай, что тебе так просто удастся решить эту проблему.

— Да, пожалуй, ты прав, это будет непросто. Где он сейчас находится, Читти?

— Кэннон-роу.

— Я поеду и попробую повидаться с ним, — сказал Мэнеринг. — Спасибо. Большое спасибо за звонок.

Он повесил трубку и некоторое время сидел и смотрел на задернутые шторы. В голове крутилась одна и та же мысль.

Миниатюрный меч находился в квартире, когда Левинсона там уже не было. Что бы ни думали в полиции, но Левинсон не брал миниатюру. Ее могли взять или Сара Джентиан, или некто, кто спрятался у нее в квартире. Но Мэнерингу с трудом верилось, что кто-то там прятался. Тогда… Девушка могла сказать, что миниатюру украли, чтобы выдвинуть ложное обвинение против Левинсона.


Глава 12

Разговор с Г. Бристоу


Мэнеринг поднял трубку и набрал номер домашнего телефона Бристоу. Жена Бристоу сообщила ему, что он все еще на работе. Тогда Мэнеринг позвонил в Скотланд-Ярд, где ему ответили, что Бристоу находится в отделении полиции на Кэннон-роу. «Скорее всего, он допрашивал Давида», — подумал Мэнеринг. Когда он собирался сделать еще один звонок, в прихожей раздался шум открывающейся двери. Этель поспешила встретить хозяйку дома.

— Добрый вечер, мадам. Я догадалась, что это вы, — затараторила она. Затем последовала пауза, после которой Этель продолжила: — Я думаю, что мистер Мэнеринг у себя в кабинете.

Лона что-то сказала. Мэнеринг подошел к двери и открыл ее. Лона стояла посередине холла в прекрасно сшитом костюме, который так шел ей. Глаза ее сверкали, а на щеках горел румянец. Она была очень хороша сейчас. Лона заметила Мэнеринга.

— Привет, дорогой!

— Привет, любимая!

Этель приняла у Лоны зонт и посмотрела на них с восхищением, как смотрят на юных влюбленных. Мэнеринг почувствовал, как в душе его воцарился покой, что всегда случалось в присутствии Лоны. Они вошли в кабинет, Лона сняла шляпку, отчего ее волосы рассыпались по плечам, затем села и сбросила туфли. Мэнеринг пододвинул ей пуфик, и она положила на него ноги, очень красивые, с изящными щиколотками. Он примостился на краю пуфа и погладил ногу в нейлоновом чулке.

Мэнеринг не решился сразу приступить к разговору, пусть она немного придет в себя. Вряд ли Давиду в Кэннон-роу грозит большая беда. Но вопрос, почему Давид не обратился к помощи адвоката, не давал ему покоя. Если бы он это сделал, то любой адвокат немедленно связался бы с Мэнерингом как с владельцем «Quinns». Поведение Давида было для него пока неразрешимой загадкой.

— Хорошо провела время? — ласково спросил он.

— Прекрасно.

— Как поживает — Люси?

— Как всегда, хорошо, — ответила Лона и вдруг рассмеялась.

В течение пяти минут она быстро и с юмором рассказывала о Люси, отказалась от предложения Мэнеринга чего-нибудь выпить и попросила чашку чая. Этель принесла чай и спросила, понадобится ли она им еще, или она может идти к себе. Ей очень хотелось успеть послушать свою любимую музыкальную передачу.

— Ты можешь идти к себе, Этель, — ответила Лона.

Когда за Этель закрылась дверь, Лона повернулась к Мэнерингу и спросила:

— Что случилось, Джон?

— Для нас настали не самые лучшие времена.

— Я поняла: что-то здесь не так, когда звонила от Люси. Так что же случилось, дорогой?

В это время раздался телефонный звонок. Мэнеринг подошел, надеясь, что это Бристоу. Это действительно был он. Лона сидела, выпрямившись в кресле, и внимательно наблюдала за ним. Мэнеринг попытался четко представить себе всю ситуацию. Он слишком много за этот день сделал ошибок, и сейчас, ему не хотелось совершить еще одну.

— Ты звонил мне? — холодно спросил Бристоу.

— Да, Билл, — Мэнеринг посмотрел на Лону. — Мне сообщили, что вы арестовали Давида Левинсона.

Лона прошептала:

— Арестовали? — Она сняла ноги с пуфа.

— Да, — коротко ответил Бристоу.

— В чем его обвиняют?

— Утром он предстанет перед судом, где ему предъявят обвинение в том, что у него была найдена драгоценная, антикварная вещь, которая заявлена как украденная, — ответил Бристоу. — Мы можем предъявить эту вещь в качестве доказательства.

— Мне бы хотелось приехать и поговорить с ним, — сказал Мэнеринг. — Я могу это сделать?

Бристоу мог отказать Мэнерингу в его просьбе, сославшись на закон, который позволяет свидание с задержанным только адвокату. Если он откажет, то это будет объявление войны. Вероятно, ответ на его просьбу во многом зависит от того, насколько Бристоу заинтересован в том, чтобы Мэнеринг помог ему в деле Джентианов. Бристоу долго не отвечал. Лона пересекла комнату и остановилась около мужа.

— Хорошо, — наконец произнес Бристоу. — Но приезжай прямо сейчас. Я бы хотел немного поспать сегодня. У меня был трудный день.

— Я приеду через двадцать минут, — пообещал Мэнеринг. Он положил трубку на рычаг.

— Дорогая, я все тебе расскажу, как только вернусь. Бристоу сейчас в хорошем настроении, и я бы хотел воспользоваться этим моментом. Не могла бы ты…

— Ты все расскажешь мне по дороге в Скотланд-Ярд, — решила Лона.

Машина Мэнерингов, серый «бентли», находилась в гараже около дома. Через пять минут они свернули с Грин-стрит и помчались к Вестминстеру. Не прошло и пятнадцати минут после разговора с Бристоу, как Мэнеринг проехал по Кэннон-роу в тени Биг Бена и остановился около нового здания Скотлэнд-Ярда. Когда он открывал дверцу машины, Лона сказала:

— Я подожду тебя здесь.

— Лучше поезжай и постарайся поговорить с лордом Джентианом, — предложил Мэнеринг. — А я приеду прямо туда после разговора с Давидом. Скажи лорду Джентиану, что мне срочно необходимо переговорить с ним. Если он хочет, чтобы я помог ему, то мне необходимо знать гораздо больше, чем он мне рассказал.

— Хорошо, — ответил а, Лона. — Я попытаюсь.

Она пересела на место водителя и отъехала прежде, чем он вошел в сумрачный вестибюль полицейского управления. В вестибюле было двое полицейских, а в камере предварительного заключения какой-то мужчина во все горло распевал песню «Я хочу домой». Мимо Мэнеринга быстро прошли два одетых в штатское детектива.

К Мэнерингу подошел сержант полиции.

— Мистер Бристоу ждет вас, сэр. Дежурный проводит вас к нему.

Дежурный был пожилой, болезненного вида мужчина, одетый в форму, но без каски. Полицейский без каски всегда выглядит немного странно, как если бы это был мужчина в подтяжках. Кроме того, он смотрел на Мэнеринга так, как Этель на новых посетителей в их доме. Дежурный повел его вниз по лестнице, туда, где находились камеры. Мэнеринг увидел Бристоу, который стоял спиной к открытой камере рядом с тюремным надзирателем, и услышал голос Давида:

— Мне больше нечего вам сказать.

— Вы еще одумаетесь, — ответил ему Бристоу.

Он повернулся, вероятно, услышав, шаги по лестнице, и, увидев Мэнеринга, сказал:

— Добрый вечер, мистер Мэнеринг.

Тот так же официально ответил:

— Добрый вечер, инспектор. Благодарю вас за разрешение поговорить с заключенным.

Мэнеринг вошел в камеру.

— Привет, Давид. Не знаю, что случилось, но помогу тебе как можно скорее выпутаться из этого положения.

Мэнеринг ожидал, что Давид встретит его с радостью и нетерпением, что он надеется на помощь шефа и уверен в ней. А вместо этого молодой человек неподвижно стоял спиной к узкой койке, губы его были сжаты, а глаза ничего не выражали. Он выглядел так, будто у него страшно болела голова. Волосы были растрепаны, а над правым глазом висела прядь волос, которую он даже не пытался отвести. Щеки его уже заросли щетиной.

— Добрый вечер, сэр, — приглушенным голосом ответил Давид.

— Ты обращался к доктору по поводу своей головы?

— Мне не нужен доктор.

— Почему вы говорите о докторе? — вмешался в разговор Бристоу.

Мэнеринг пояснил:

— Он сегодня днем сильно ударился головой о лестницу.

А сам недоумевал, что происходит с Давидом? Несколько часов назад он был свидетелем того, как Давид вышел из себя в разговоре с Читтерингом, чего раньше за ним не наблюдалось. А теперь он был так подавлен, что это немного объясняло его нежелание обращаться к официальной помощи.

— Если нужен доктор… — начал было Бристоу, но Давид грубо прервал его.

— Я уже сказал вам, что мне не нужен доктор. Я хочу только одного, чтобы меня оставили в покое.

— Вы можете поговорить с заключенным не более пяти минут, — обратился Бристоу к Мэнерингу и, выйдя из камеры, закрыл за собой дверь.

— Я не знаю, как это все случилось, но сделаю все, чтобы помочь тебе, — сказал Мэнеринг. — Ты послал за адвокатом?

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что я не могу позволить себе нанять адвоката.

— Почему ты не попросил полицию известить меня о том, что произошло? Я все сделаю, чтобы помочь тебе. Чем больше я буду знать о случившемся, тем лучше сможет подготовиться адвокат к твоей защите, а я найму самого толкового адвоката.

— Вы прекрасно знаете, почему я не послал за вами, — твердым голосом ответил Давид.

— Давид, что с тобой происходит? — Мэнеринг почувствовал, что теряет терпение, да и мудрено в такой ситуации не почувствовать раздражения. Он никак не мог понять причины такого поведения Давида. Мальчик был с ним так же груб, как недавно с Читтерингом.

— Если ты не объяснишь мне, в чем дело, я не смогу помочь тебе.

— Ну, передо мной-то нечего лицемерить, — вдруг взорвался Давид. — Вы втянули меня в это дело, так с какой же стати вы будете меня из этого вызволять?

Мэнеринг усилием воли заставил себя промолчать. Отвечать в таком же тоне не было смысла. Он прошелся по камере и сел на единственный стул.

— Прошу тебя, попытайся быть объективным, — сказал он спокойным голосом. — У нас всего три минуты. Что заставило тебя думать, будто я причина всего случившегося?

— Ведь это вы взяли его.

— Ты имеешь в виду миниатюру меча?

— А что же еще я могу иметь в виду?

— Когда я покинул дом через полчаса после твоего ухода, меч был на месте, — сказал Мэнеринг.

Давид ничего не ответил, но по выражению его глаз Мэнеринг понял, что он ему не верит.

— Давид, — как можно мягче начал Мэнеринг. — Ты должен верить мне. Если мы хотим выяснить, что же произошло на самом деле, нам необходимо доверять друг другу. Расскажи мне, наконец, что произошло?

— Я сделал все, как вы мне велели, — глухим голосом начал Левинсон. — Когда я ушел из дома Сары Джентиан, то позвонил в редакцию «Дейли Глоуб» и договорился о встрече с Читтерингом. Да уж, куда как много пользы было от этой встречи! Затем мы были у вас, и вы отправили меня домой. По дороге я заглянул на Хилбери Мьюз и посетил Джентиан Хаус. Когда я пришел домой, то там спрятался какой-то человек. Я не ожидал этого, и он сбил меня с ног. Почти сбил с ног. Из дома ничего не пропало, поэтому я не заявил в полицию и не позвонил вам. Вскоре после этого ко мне пришли двое детективов, обыскали квартиру и нашли… Господи, зачем вы это сделали! Зачем вы подложили меч под спинку моего стула?

Мэнеринг постарался быть как можно убедительнее.

— Давид, но ты же прекрасно понимаешь, что у меня не было ни малейшей причины так поступать.

— И тем не менее это случилось.

— Ты хорошо рассмотрел человека, прятавшегося в твоей квартире?

— Достаточно хорошо.

— Как он выглядел?

Левинсон глубоко вздохнул и ответил:

— Как вы.

— Давид, не будь дураком.

— Конечно, я же еще и дурак. Я же видел вас своими собственными глазами. Вы закрывали лицо шарфом в надежде, что я вас не узнаю, но…

— Я прошу тебя понять одну простую вещь: это был не я.

Левинсон смотрел на него с явным недоверием. Мэнеринг постарался говорить как можно убедительнее:

— Ну, Давид, несмотря на все косвенные доказательства, что заставило тебя думать, что это сделал я? Разве я тот человек, который мог взять миниатюру и подложить ее тебе в квартиру? Еще и ударить тебя? Если рассуждать трезво, ты поймешь, что этого не может быть. Ну, почему ты не хочешь со мной согласиться?

— Все слишком очевидно.

— Это только выглядит очевидным.

— Ради Бога, оставьте меня в покое!

Прежде чем Мэнеринг успел ему ответить, раздался звук открываемой двери, и в камеру вошел Бристоу.


Бристоу и Мэнеринг шли вдоль Кэннон-роу по направлению к Скотлэнд-Ярду. Облака затянули почти все небо. Было темно, и только изредка в просвете между облаками виднелись звезды. Дул сильный ветер, накрапывал дождь — стояла по-осеннему холодная погода, хотя было только начало августа. Они вошли в здание, прошли по слабо освещенному коридору и поднялись в кабинет Бристоу.

Когда они оказались в кабинете, Мэнеринг повернулся к Бристоу и сказал:

— Билл, я хочу рассказать тебе все, что произошло сегодня днем.

— Сомневаюсь в твоей искренности, — ответил Бристоу. — Но попробуй, может, я и поверю.

Когда Мэнеринг рассказывал Бристоу всю историю, то ему показалось, что тот слушает его невнимательно. Инспектор сидел за письменным столом, стоящим поперек его небольшого кабинета. Шторы на окнах, выходящих на набережную, были опущены. Если бы не порывы ветра, которые иногда сотрясали стекла окон, все здание казалось погруженным в молчание ночи.

В заключение Мэнеринг сказал:

— А теперь Левинсон по непонятной мне причине думает, что я готов свалить свою вину на него.

Бристоу молча гонял сигарету из одного уголка губ в другой и пристально смотрел на Мэнеринга.

— Теперь выслушай меня внимательно, — сказал он. — Следы отпечатков пальцев Левинсона были обнаружены по всей квартире Сары Джентиан. Но там нет ни единого отпечатка твоих пальцев. Левинсона видели около дома Сары, но никто не видел тебя. Левинсон все время говорил неправду с тех пор, как его привезли в полицейский участок. Его манера вести себя заставила меня думать, что за ним что-то есть. Повторяю, он все время выкручивается и лжет. Одну ложь нам удалось установить. Он уверяет, что заезжал после посещения дома Сары Джентиан в «Quinns», но на самом деле это не так. Я звонил Лараби, чтобы выяснить, правда ли это, и оказалось, что нет. Он ездил на встречу с Читтерингом. Ты совершил много глупых поступков в своей жизни, Джон. И твоя попытка выгородить этого юного идиота, пожалуй, самая большая глупость. Я думаю, что тебе лучше держаться от всего этого подальше. Перестань строить из себя героя.

В эту минуту Мэнеринг ясно представил себе всю ситуацию. Левинсон не смог или не захотел защитить себя. А он, Мэнеринг, пока не нашел возможности сделать это за него. Пока он размышлял над этим, Бристоу открыл ящик письменного стола и достал из него небольшой пластиковый мешочек, который был крепко завязан у горловины. Пластик скрывал истинную красоту меча, и все же он был прекрасен. К горловине была привязана этикетка, на которой значилось следующее: «Вещественное доказательство, найденное в стуле на квартире Левинсона, проживающего по адресу Джеймс-стрит, 17».


Выйдя от Бристоу, Мэнеринг думал о том, действительно ли инспектор верит в виновность Левинсона или хочет воспользоваться сложившейся ситуацией, чтобы заставить его, Мэнеринга, заняться делом Джентиана.

Затем мысли его перешли на Лону: как-то она там, удалось ли ей попасть к лорду Джентиану. Он оглянулся в поисках такси и вдруг увидел, как из одной машины выглянул Читтеринг.

— Не захватить ли мне вас с собой, сэр? — проговорил он.

Мэнеринг сел в машину.

— Спасибо, — сказал он, — ну, какие секреты мне придется раскрыть в качестве платы за проезд?

— Ты слишком цинично думаешь о репортерах, в этом твоя ошибка, — пожаловался Читтеринг. — Джон, я раскопал историю, которую вы с Бристоу хотели бы узнать. Это произошло почти пятьдесят лет тому назад, но о ней несколько раз писали в газетах. Вот почему она показалась тебе знакомой.

У лорда Джентиана был брат, очень похожий на него не только внешне, но и в привычках. Они вместе путешествовали, и однажды, когда они были в Африке, в Южной Родезии, брат упал в Замбези. Прежде чем его удалось вытащить из воды, тело покойного было страшно изуродовано крокодилами.

— Да, такое запоминается надолго, — сказал Мэнеринг.

Он взял несколько вырезок из газет, которые ему передал Читтеринг, и развернул их.

— А через несколько месяцев, когда сам Джентиан был еще в Африке, умер его малолетний сын, который воспитывался без матери. Не мудрено, что убитый горем отец долго потом не возвращался на родину.

Просматривая вырезки, Мэнеринг обратил внимание на одну заметку, в которой описывались события, происшедшие девятнадцать лет назад.

— А это что?

— У Джентиана была сестра, которая умерла. Орд — ее единственный сын, — ответил Читтеринг. — Брат Джентиана имел сына, который впоследствии женился. У них родилась девочка. Я говорю о Саре. Когда Саре было всего пять лет, ее родители погибли в автомобильной катастрофе. Это как раз заметка об их смерти. Тебе не кажется, что здесь есть над чем задуматься? Помоги этой девушке, Джон.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ей, — пообещал Мэнеринг.

Он опять вспомнил о Лоне, о Лоне и Саре Джентиан, которая так нуждалась в его помощи. Как, впрочем, и Давид Левинсон.

— А теперь я подвезу тебя к стоянке такси, — сказал Читтеринг. — У меня срочная работа. Но прошу тебя, помни, что я сказал.

Машина остановилась около Трафальгар-скуэр. Мэнеринг поблагодарил Читтеринга и взял такси.


Глава 13

Джентиан Хаус


Единственный электрический фонарь, анахронизм лондонских улиц десятилетней давности, стоял посередине двора перед Джентиан Хаус, распространяя нежный свет, который отражался в высоких окнах дома с прямоугольными стеклами. За веерообразным окном над входной дверью, выкрашенной в черный цвет, виднелся свет. Лона нажала на кнопку дверного звонка и прислушалась. Накрапывал дождь, и она ощутила холодное прикосновение капель к своим щекам. В этом районе Лондона было темно и тихо, хотя еще не было очень поздно. Лона могла слышать довольно отчетливо шум уличного движения, который доносился со стороны новых дорог и переезда около Гайд-парка.

Не получив ответа, она еще раз нажала на кнопку звонка.

Порыв ветра парусом надувал ее юбку и заставлял ежиться от холода. Ей так хотелось, чтобы дверь поскорее открылась. Это место вызывало в ней чувство суеверного страха и, даже понимая всю абсурдность этого чувства, она никак не могла от него отделаться. Улица проходила в каких-нибудь шестидесяти футах от дома, но это место, казалось, принадлежало другому миру и даже другой эпохе.

Она опять поднесла руку к звонку, подумав, что еще не так поздно, наверное, только начало двенадцатого, но дверь распахнулась, и в ее проеме показался огромный человек, тень от которого полностью закрыла Лону.

— Кто здесь?

Она не могла ясно видеть его. Он стоял спиной к свету, и от этого казался неправдоподобно огромным и походил на обезьяну. Еще одна нелепая мысль. Плечи его были опущены, руки выставлены вперед и сжаты, он выглядел очень агрессивно. Он не мог хорошо видеть Лону, потому что закрывал собой свет.

— Я миссис Мэнеринг. Могу я видеть лорда Джентиана? — спросила Лона.

— Миссис Мэнеринг? — Голос мужчины был низким, и в нем послышалось неподдельное недоумение.

Несомненно, это был Клод Орд, о котором ей рассказывал Джон.

— Да, — ответила Лона. — Лорд Джентиан дома?

— Он дома, но я не знаю, захочет ли он принять кого-нибудь сейчас, — ответил Орд. — Входите.

Он отступил в сторону и сразу перестал казаться таким огромным, к нему вернулся облик обычного человека — крупного, толстого, даже несколько нелепого со своей почти лысой головой и огромными глазами. Когда Лона вошла, он закрыл за ней дверь и спросил:

— А где мистер Мэнеринг?

— Он скоро приедет.

— Но сейчас, пожалуй, слишком поздно для визита, — нерешительно сказал Орд. Он больше не проявлял агрессивности и явно был в замешательстве. Лона вдруг вспомнила, как грубо, по словам Джона, он вел себя в доме Сары.

— Не могли бы вы подождать здесь?

Он открыл дверь в небольшую комнату, стены которой были увешаны старинными гравюрами, а около окна стоял небольшой письменный стол. Тяжелые ставни наводили на мысль о толстых стенах дома.

— Сигарету? — Он протянул ей серебряную сигаретницу.

Лона редко курила, но сейчас решила принять его предложение.

— Благодарю, у меня есть зажигалка.

— Я не заставлю вас долго ждать.

Орд вышел, оставив дверь приоткрытой. Она услышала, как его шаги раздались по мраморному или каменному полу вестибюля. Затем шаги смолкли, и она представила себе, как он идет по лестнице, покрытой ковром. Воцарилась тишина, ни в доме, ни на улице не было слышно ни звука. Лона закурила и немного расслабилась. Она всегда нервничала, когда Джон брался за дело, подобное этому: она ясно ощущала грозящую ему опасность.

Лона пробыла в одиночестве не более пяти минут, когда услышала торопливые шаги возвращающегося Орда. У них что, нет слуги? Ведь еще не поздно.

Орд распахнул дверь.

— Все в порядке, — сообщил он. — Лорд с удовольствием примет вас.

Он произнес слово «лорд» так, как будто испытывал благоговейный страх перед лордом Джентианом. Кроме того, Орд был явно не в себе. Испуган? Они поднялись вместе по лестнице, ступенька за ступенькой, а свет старинных канделябров, который делал тени густыми, ослепил ее. Он отражался на картинах, висящих в нишах полукруглой стены. Это были полотна кисти Гейсборо, Констебля, Тернера. Наконец, они поднялись на второй этаж, здесь Орд опередил ее на одну ступеньку и направился к закрытой двустворчатой двери из красного дерева. Не постучав, он открыл одну половину двери и возвестил, как это делает дворецкий:

— Миссис Мэнеринг.

Это была длинная, просторная красивая комната, скорее всего, библиотека. Ее освещали два канделябра, свет которых отражался в стеклах книжных шкафов. На высоких окнах висели гобеленовые занавески, а на полу лежал такой толстый ковер, что, казалось, ее ноги утопали в нем. Лорд Джентиан шел к Лоне от массивного письменного стола, занимавшего весь дальний конец комнаты, оставляя место только для очень скромного кресла, стоящего с одной стороны стола. Она вспомнила, что Джон рассказывал ей о лорде Джентиане: старый, хрупкий и утонченный джентльмен. Однако она не заметила признаков хрупкости. Больше того, Лона почувствовала в нем скрытую силу. Он все еще был очень привлекательным мужчиной, а его пожатие — крепким.

— Миссис Мэнеринг, я очень рад вас видеть. Садитесь, пожалуйста.

В другом углу комнаты располагались кресла и кушетки, между ними — мраморный кофейный столик, на котором стоял поднос с ликерами и бренди, а также сверкающими бокалами.

— Я искренний поклонник вашего таланта. Мне очень нравятся ваши портреты. Думаю, что не пропустил ни одной вашей выставки, когда бывал в Англии.

— Как это мило с вашей стороны, — смущенно пробормотала Лона.

Она часто не находила слов, чтобы отвечать на такого рода комплименты. Но это не был комплимент. Лорд Джентиан был явно искренним в этот момент.

— Надеюсь, что вы вскоре порадуете нас еще одной выставкой, — продолжал лорд Джентиан. — Если это произойдет, то я попрошу вас оставить место для портрета леди Анны Скоттон, написанного вами несколько лет назад. Если вы помните, леди Анна была моей кузиной, и после ее смерти портрет перешел ко мне. Что вы будете пить?

В это время у двери послышалось легкое движение и Лона, повернувшись, увидела входящего дворецкого, очень старого человека, с подносом, на котором стояли чашки с кофе.

— Можно просто чашку кофе?

— Конечно, — ответил лорд Джентиан.

Он сел рядом с Лоной и хранил молчание все время, пока дворецкий разливал кофе и подавал им чашки, а затем медленно пересекал комнату, шаркая ногами. Когда дверь за ним закрылась, Джентиан спросил:

— Насколько я понял, вы пришли раньше своего мужа, миссис Мэнеринг. Как гонец?

— Да, это правда.

— Думаю, что это связано с моим сегодняшним визитом к вашему мужу.

— Вы правы, — согласилась Лона. — Он очень надеется, что вы расскажите ему гораздо больше, нельзя терять времени.

— Не сомневаюсь, что это связано с несчастным случаем, который произошел в квартире моей племянницы, — сказал Джентиан. — И, вероятно, из-за ее визита к вашему мужу после моего ухода. Она всегда была очень импульсивной и своенравной, когда была еще ребенком, и потом, уже девочкой и молодой женщиной. Рад сообщить вам, что ей сейчас гораздо лучше и что через пару дней она совсем поправится. Если про нее так можно выразиться. Боюсь, что она… — Он замолчал на мгновение и, едва заметно пожав плечами, продолжил… — как выражаются современные психиатры — жертва стресса. Я не хотел об этом говорить вашему мужу, но в теперешних обстоятельствах…

Он говорил о том, что Сара Джентиан немного не в себе или, по крайней мере, что она нуждается во врачебной помощи. Но говорил об этом весьма учтиво, обходительно, мягко. Свободная манера лорда Джентиана вести разговор никак не вязалась с его репутацией отшельника.

— А когда вы ожидаете приезда мистера Мэнеринга? — спросил Джентиан.

— Думаю, что он будет с минуты на минуту, — ответила Лона.

Она хотела расспросить его о миниатюрной копии меча, но потом передумала, чтобы не рассказывать о том, что случилось с Давидом Левинсоном.

— Я даже представить себе не могла, что ваша племянница страдает от… — Она умышленно не закончила фразу.

— … бредовых идей, — без малейшего колебания закончил за нее лорд Джентиан. — Думаю, что это самое правильное определение, как это ни печально. Ее преследует странная мысль, что я собираюсь украсть принадлежащую ей часть наследства, в то время как на самом деле…

Он не успел договорить, потому что у дверей послышался шум. Одна из створок распахнулась, и на пороге появился Орд. Лона отметила промелькнувшее раздражение, даже гнев на лице Джентиана, когда он посмотрел на племянника.

— В чем дело?

Орд тяжело дышал, как человек, доведенный до отчаяния. Минуту он раздумывал, стоит ли говорить при Лоне, но он так грубо вторгся в комнату, что теперь это не имело значения.

— Она убежала, — почти выкрикнул он.

— Кто убежал?

— Она. Она убежала из госпиталя!

— Сара? — Джентиан произнес ее имя так, словно речь шла о ребенке.

Когда он опять взглянул на Лону, то ей показалось, что лорд Джентиан с одной стороны пытается сохранить достоинство, а с другой — проклинает в душе свою племянницу.

— Как жаль. Я надеялся, что, по крайней мере, этой ночью она будет в безопасности.

— Однако это не так!

— А они знают, куда она отправилась?

— Нет, я молю Бога, чтобы она с собой ничего не сделала, — прошептал Орд.

— Почему она должна с собой что-то сделать? — спросила Лона.

— Она уже пыталась покончить с собой сегодня, — мягко ответил Джентиан. — И я боюсь, если ей не удастся сделать все по-своему, то она впадет в истерику, а в этом состоянии она способна на все. Полиция ищет ее?

— Они сказали, что попытаются что-либо предпринять, — пробормотал Орд. — Но сомневаюсь в положительных результатах.

Он глубоко вздохнул и взглянул на Лону. Без сомнения, ему очень хотелось, чтобы ее сейчас здесь не было.

— Может, мне лучше сейчас поехать к Саре на квартиру? — предложил Орд.

— Думаю, что это было бы разумно, — ответил Джентиан. — И дать полиции знать…

— Полиция наверняка следит за ее домом в первую очередь, раз им известно, что Сара убежала из госпиталя, — вмешалась в разговор Лона.

Она бессознательно произнесла слово «убежала» и поймала, себя на мысли, что начинает верить в том, что лорд Джентиан говорил о душевном состоянии своей племянницы.

— Вы правы, думаю, лучше остаться здесь, — согласился с ней лорд Джентиан.

— Не похоже, чтобы Сара… — начал было он, но вдруг замолчал и, покорно сложив руки, заметил: — Давай больше не будем докучать миссис Мэнеринг нашими семейными проблемами. Вот почему я не был уверен, что могу все рассказать вашему мужу, миссис Мэнеринг. Дело в том, что я…

Внезапно дверь в библиотеку со стуком захлопнулась.

Мужчины вздрогнули. Орд резко повернулся и бросился к выходу. Со спины он выглядел очень смешно: у него был непомерно обширный и бесформенный зад, обтянутый слишком узким пиджаком. Орд распахнул дверь и выбежал из комнаты.

— Извините… — начал было Джентиан.

— Сара! — раздался голос Орда. — Сара!

Джентиан рывком поднялся и, пробормотав слова извинения, вышел вслед за Ордом. Для пожилого человека он двигался довольно быстро. Очень многое в лорде Джентиане было загадочным. Опять раздался крик Орда, и его шаги гулко прозвучали по лестнице, а затем по каменному полу первого этажа. Джентиан исчез за дверью. Раздался крик Орда. Лона поставила чашку на столик и поспешила к двери, которую Джентиан закрыл за собой. Попытавшись ее открыть, Лона, к своему изумлению, обнаружила, что она не поддается. Женщина еще сильнее потянула за ручку, но дверь не открывалась. Она слышала, как удаляются крики Орда. Наверное, он уже был в круглом зале.

Неужели лорд Джентиан специально запер ее здесь?

Лона еще раз попыталась отворить дверь, чувствуя одновременно гнев и беспокойство. Новая попытка не увенчалась успехом. Подумав немного, она решительно направилась к письменному столу, где стоял телефон и подняла трубку. Раздался гудок, и Лона набрала номер WH11212. Ей сразу ответили.

— Могу я поговорить с инспектором Бристоу?

— Одну минуту.

Наступившая тишина угнетала ее, она неотрывно смотрела на дверь, нота так и оставалась закрытой. Ей казалось, что время тянется мучительно долго, но наконец она услышала запыхавшийся голос Бристоу в трубке:

— Бристоу слушает.

— Билл, Джон еще у тебя? — спросила Лона. — Это Лона, и я хотела бы…

— Он уехал пять минут назад, — прервал ее Бристоу. — А что случилось?

— Он поехал прямо сюда?

— Куда сюда?

— В Джентиан Хаус.

— Он не сказал мне, куда едет, — ответил Бристоу. — Он не очень-то со мной откровенен последнее время. Послушай, Лона, он хочет взять на себя вину молодого Левинсона. Джон винит себя в том, что случилось. Заставь его взглянуть реально на происшедшее. Единственное, что он сейчас должен сделать, — это заставить Джентиана, обоих Джентианов, поговорить со мной. Помоги ему понять это.

— Я попытаюсь, спасибо, Билл.

Она быстро повесила трубку, думая о Джоне и почти позабыв о словах Бристоу. Джон должен быть здесь минут через пять, а может и десять, и пятнадцать. Если бы только дверь была открыта! Она подошла к двери, повернула ручку, потянула ее на себя и невольно сделала шаг назад, потому что дверь легко открылась. В доме стояла тишина. Она вышла в галерею, наклонилась над перилами и заглянула вниз.

Орд появился из проема двери внизу почти внезапно. Его фигура сверху выглядела приземистой и почти безобразной, лысина казалась огромной и блестящей.

Он кричал кому-то с отчаянием в голосе:

— Говорю вам, она на крыше. И заперла двери. Она бросится вниз, если мы не остановим ее!


Глава 14

Вызывайте 999!


Такси, на котором ехал Мэнеринг, остановилось у ворот Джентиан Хаус. Красивые кованые железные ворота были открыты, и Мэнеринг увидел стоящий в центре двора «бентли» в свете электрического фонаря. У него было очень скверно на душе из-за всего пережитого в этот день. Но, по крайней мере, Лона сейчас находится у Джентиана, может, ей больше повезло и удалось кое-что выведать у лорда.

— Высадите меня здесь, — попросил он шофера.

Расплатившись с таксистом, Мэнеринг пересек слабо освещенный двор. Это место вызвало у него такое же чувство суеверного страха, как и у Лоны — ощущение, что он попал в другую эпоху. Он увидел кнопку звонка на медной пластине и нажал ее. В течение нескольких секунд Мэнеринг прислушивался, и ему показалось, что он различает какие-то голоса внутри помещения, но дверь никто не открывал. Мэнеринг позвонил еще раз. Его стало одолевать беспокойство, когда он подумал о Лоне. Почему ему никто не открывает? Тогда он еще раз сильно надавил на кнопку звонка. Наконец, послышались торопливые шаги, гулко звучащие по каменному полу вестибюля. Господи, наконец-то кто-то откликнулся!

Дверь ему открыла Лона.

— Джон, слава Богу, это ты!

Мэнеринг быстро вошел и захлопнул за собой дверь.

— Сара на крыше, — сказала Лона. — Хозяева боятся, что она бросится вниз. Здесь просто все с ума посходили!

Он вдруг подумал, каким мирным и спокойным дом выглядит снаружи.

— Где они?

— Они пошли туда, — ответила Лона.

Она повела его через полукруглый холл к двери, находящейся против той, из которой вышел Клод Орд, когда она стояла наверху лестницы. Эта дверь, распахнутая настежь, вела в коридор, затем стал виден второй освещенный холл. Мэнеринг обогнал Лону, прошел по коридору и холлу и открыл еще одну дверь. Она выходила на внутренний двор. Дом был построен таким образом, чтобы в каждую комнату мог попадать дневной свет. Сейчас почти все окна были освещены, а посередине двора стоял электрический фонарь, вокруг которого были расставлены декоративные каменные горки с цветами, ставшими почти бесцветными из-за обилия искусственного освещения. Во дворе Мэнеринг увидел трех людей, среди них лорда Джентиана.

Раздался голос Орда:

— Лестница сломана! — Казалось, он задыхается от волнения. — Да поговорите же с ней, ради Бога! Не давайте ей спрыгнуть!

— Сара, — спокойным голосом позвал Джентиан. — Мы хотим, чтобы ты отперла двери и немедленно спустилась вниз. Мы хотим помочь тебе.

Никакого ответа! Ничего, что позволило бы предположить чье-то присутствие на крыше.

— Сара, мы хотим помочь тебе, — еще раз повторил лорд Джентиан. Ему ответило только эхо. — Мы не хотим, чтобы ты причинила себе вред.

Вдруг темноту прорезал яркий луч света. Орд включил мощный фонарь и направил его на крышу дома. Луч скользнул по окнам, облицованной белым камнем стене, трубе и кровельному желобу, а затем по каменному карнизу, идущему вдоль крыши. Дом был выстроен в виде замка, и даже отсюда было видно, какие у него толстые стены. Орд медленно передвигал луч по карнизу, поскольку не знал, где именно может находиться Сара.

— Попробую добраться до нее, — сказал он и, выключив фонарь, пошел к открытой двери в дом.

Мэнеринг взял Лону за руку, и они направились к лорду Джентиану.

Тот обернулся на звуки их шагов. В его взгляде не было удивления, когда он увидел перед собой Мэнеринга.

— Боюсь, что нам ничего не удастся сделать, — сказал Джентиан вместо приветствия.

— Вы можете послать за пожарной командой, — резко возразил Мэнеринг.

— Нет, не сейчас. Нет, мистер Мэнеринг. Мы сначала должны попытаться…

— Пойди и позвони по 999, дорогая, — обратился Мэнеринг к Лоне. — Вызови пожарную службу и сообщи, что здесь произошло. Если повезет, то они прибудут через пять минут.

Лона повернулась, чтобы пойти к дому, но Джентиан остановил ее.

— Миссис Мэнеринг! — резко произнес он. — Я не желаю, чтобы вы обращались к кому-либо за официальной помощью до тех пор, пока мы сами не испробуем все возможности остановить ее.

— Вы что, предпочитаете, чтобы она разбилась насмерть? — холодно спросил Мэнеринг.

— Я уверен, что она послушается голос разума.

— Лона, ты идешь звонить? — спросил Мэнеринг. — Если необходимо, то позвони из автомата. Я думаю…

Но странный звук, а затем раздавшийся грохот не дали ему договорить. По двору полетели каменные обломки. Через мгновение опять что-то мелькнуло в воздухе и раздался грохот. Это был не камень, как сначала показалось Мэнерингу, а кусок шифера. Ударившись о землю, он разлетелся на тысячу кусков, один из которых больно ударил Мэнеринга по ноге.

— Она хочет убить нас, — заявил Джентиан. — Если она сбросит еще один кусок шифера вниз…

Упал еще один кусок шифера.

— Боюсь, мое терпение лопнуло, — сказал лорд Джентиан. — Мы надеялись избежать публичного скандала, но теперь все должны узнать, что она не в своем уме. Вы совершенно правы, мистер Мэнеринг, за исключением одной вещи. Если кто-нибудь попытается взобраться на крышу, то она бросится вниз. Что вы об этом думаете?

— А почему вы в этом так уверены? — спросил Мэнеринг. — Скорее, она хочет разделаться с Ордом, а не покончить с собой. Она думает, что он здесь, во дворе.

Мэнеринг немного подождал, но куски шифера больше не падали.

— Сколько слуг в доме? — спросил он у лорда Джентиана.

— Двое.

— Двое?

— Постоянно здесь живут только двое слуг, — ответил Джентиан. — Вы забываете, что я редко наведываюсь сюда. Но этим двум я вполне доверяю. А почему вы задали подобный вопрос?

— Меня просто удивило, что во дворе не толпится уйма народу. У вас есть лестница?

В это время из двери дома показался Орд.

— Я не смог добраться до крыши, — с ходу заявил он. — Она что, бросала вниз куски шифера?

— Да, — начал было Джентиан. — Она…

Но Мэнеринг перебил его и повторил свой вопрос:

— У вас есть лестница?

— Лестница? — переспросил Орд. — Да, лестница есть, но что-то случилось с выдвижным механизмом, и я не смог поднять ее даже до половины высоты дома. Если бы она была в порядке, то мы бы уже давно добрались до Сары. Хотя она вполне в состоянии раскроить мне череп, как яичную скорлупу.

— Вы знаете, где Сара может находиться? — спросил Мэнеринг.

— Нет, точно сказать не могу, — ответил Орд. — Вокруг крыши идет карниз. Это специальный карниз, по которому можно добраться до каминных и печных труб. Может быть, она притаилась где-нибудь там, — и он показал на противоположную сторону крыши. — Мой Бог, нужно как можно скорее снять ее оттуда.

— Мы сделали все, что было в наших силах… — начал лорд Джентиан, но Мэнеринг не дал ему договорить и обратился к Орду:

— Орд, поставьте лестницу с этой стороны и сделайте вид, что хотите по ней подняться. Неважно, что она не работает, по звуку это трудно определить. Сара не сможет причинить вам вреда, если вы будете имитировать подъем здесь, а она находится, как вы предполагаете, с другой стороны.

— Что вы задумали? — спросил Орд.

— Пока вы будете отвлекать ее внимание, я попробую взобраться наверх.

— Взобраться наверх? — как это повторил Джентиан. — Но это же самоубийство!

— Орд, займитесь лестницей, — сказал Мэнеринг голосом, не терпящим возражений.

— Мэнеринг, вы не должны идти на такой риск!

— Риск? После того, что вы сказали мне о намерении вашей племянницы броситься вниз? — язвительно заметил Мэнеринг. Он подошел к ближайшему окну и сразу отметил для себя, что его верхняя часть имеет прекрасную опору для рук и ног. Когда-то давно он учился взбираться и по более опасным стенам, но с тех пор прошло много времени. Он встал на нижний карниз, вытянулся во весь рост и обнаружил, что сможет держаться за выступы стены с одной стороны окна: узкий карниз, окаймляющий окно, позволял сделать это. Поэтому можно было надеяться, что подъем не будет таким трудным.

Джентиан что-то сказал Орду. Раздались шаги, и Орд довольно громко сказал Мэнерингу:

— Может, еще раз попробуем поднять лестницу?

Мэнеринг уже стоял на верхнем карнизе окна. Ему приходилось плотно прижиматься к стене, которая обдирала его колени и ломала ногти, но он заставил себя продвигаться вверх. Он ухватился за подоконник следующего окна, и это позволило ему сохранить равновесие. В доме было всего четыре этажа, и он преодолел половину пути. Мэнеринг был уже достаточно высоко, и если он будет думать о том, что с ним может случиться, то потеряет хладнокровие, которое ему сейчас так необходимо. Мэнеринг не смотрел вниз и твердо стоял на карнизе второго окна. Он опять вытянулся и взялся руками за подоконник следующего окна, украшенного орнаментом из камня. Теперь он чувствовал большое напряжение в руках, а пальцы, ободранные о камни, причиняли ему боль.

Он медленно подтянулся еще на один пролет окна.

Ему бы следовало подняться в доме до последнего этажа, а потом вылезти из окна, но на это ушло бы гораздо больше времени.

Еще один рывок.

Ему показалось, что все его мышцы напряжены до предела и что он не может сделать больше ни одного движения. В этот момент он нащупал опору для правой ноги и почувствовал небольшое облегчение. Поднявшись на карниз третьего окна, Мэнеринг на минуту остановился, чтобы перевести дыхание. В этот момент он услышал голос Лоны, полный отчаяния и тревоги:

— Джон!

И сразу раздался голос Джентиана:

— Мы предупреждали его.

«Только бы она больше не окликнула меня», — подумал Мэнеринг. Неужели она не понимает; ему сейчас и так тяжело. Одна мысль о том, что Лона стоит внизу, замерев от страха, заставила его прижаться к стене еще плотнее.

Еще одно окно…

Пот заливал глаза. Спина промокла от дождя. Было мокро и холодно. Мэнеринг почти добрался до водосточного желоба, а верхнее окно было немного утоплено в стене дома.

Еще один рывок вверх.

В ушах стоял шум, и он почувствовал гулкое биение сердца. Ему показалось странным, что он не слышит никаких признаков присутствия человека на крыше. Если, конечно, предположить, что Сара не знает о его намерении подняться по стене. Кроме того, она не предпринимала больше попыток сбрасывать шифер с крыши, хотя должна была знать, что Орд возится с лестницей. Что заставило ее затаиться? Он очень медленно подтянулся вверх. Мэнеринг вдруг совершенно успокоился, перестал бояться падения вниз. Просто ему следует выполнить свою работу, притом быстро. Да он просто не может упасть — вот и все! Мэнеринг уже стоял на подоконнике последнего окна и мог дотянуться до жёлоба, как вдруг увидел, что верхняя половина окна открыта. Это было необычно, потому что эти окна всегда открывались снизу. Или он что-то путает? Ему показалось, что он видит свет и может даже разглядеть дверь в глубине комнаты.

Может, Сара спустилась с крыши?

Он простоял в таком положении несколько больше, чем хотел. Отчасти потому, что немного устал, кроме того, его удивил свет в открытом необычным способом окне.

«Надо выбросить эти мысли из головы», — подумал Мэнеринг. Он взялся руками за желоб и проверил его на прочность. Все свидетельствовало о том, что желоб выдержит его вес. Через несколько секунд он уже будет на крыше, нужно сделать последнее усилие.

Мэнеринг напряг мускулы и уже собирался подтянуться на руках, как вдруг услышал какой-то шум из окна. Он посмотрел в этом направлении и увидел руку, показавшуюся из окна: в ней был зажат нож. На лезвии ножа играл отблеск света.


Глава 15

На крыше


Его охватил страх, но времени на эмоции не было, в любой момент нож могли пустить в ход, и Мэнеринг со всей силой ударил ногой по невидимому противнику. Он почувствовал, что попал в цель, услышав вскрик и ощутив острую боль в ноге. Он ударил еще раз. На этот раз удар пропал впустую. Правым коленом Мэнеринг выбил стекла из окна. Это движение было слишком порывистым: одна рука соскользнула с опоры, а на другой он повис, смутно различая внизу мощенный булыжниками внутренний дворик. Над собой Мэнеринг видел кусок темного неба. Если нападающий сделает еще одну попытку, то ему не спастись.

Он судорожно подтянулся наверх, ухватился второй рукой за желоб и с огромным усилием восстановил равновесие. Ему послышался какой-то подозрительный шорох, но его ноги теперь были уже над окном. Согнув руки в локтях, Мэнеринг лег грудью на желоб. Страх заставлял его двигаться быстрее. Наконец, он сделал последнее отчаянное усилие и оказался на крыше в безопасности.

Теперь он лежал на животе, переводя дух и ощущая жгучую боль в колене.

— Джон?! — раздался снизу тревожный голос Лоны.

— С ним все в порядке, — послышался твердый голос Джентиана.

— Джон!

Мэнеринг нагнулся над желобом и помахал ей правой рукой.

— Ну, что я вам говорил, — сказал Джентиан.

С большим трудом Мэнеринг встал на колени. Голова болела и кружилась, скорее всего, из-за внезапного нападения неизвестного. Кто это мог быть? Сара? Маловероятно, но Сара Джентиан, казалось, была способна на невероятные поступки.

Он решил пока не выпрямляться во весь рост и стал оглядываться вокруг, изучая расположение крыши, дымоходов и сложенных из кирпича труб. Карниз шел вдоль всей крыши, в некоторых местах он были шире, чем в других. Сюда выходили чердачные окна. Здесь также были площадки размером 10x10 футов, что значительно облегчало проход. Мэнеринг почувствовал едкий запах дыма, который шел из дымоходов, развеваемый ветром. Только сейчас он обнаружил, что ветер был достаточно сильным. Мэнеринг внимательно огляделся. Около карниза никого не было.

Он медленно пересек один участок крыши. Отсюда невозможно было увидеть ее полностью. Мэнеринг вспомнил о недавнем нападении и подумав, не попытается ли неизвестный повторить свою попытку. Потом стал было размышлять о причине нападения, но отогнал эти мысли — он подумает об этом позже. Дойдя до второй служебной площадки, Мэнеринг завернул за угол и вдруг увидел Сару.

Она лежала на боку, одна рука вытянута по направлению к желобу, ноги согнуты в коленях. Ветер трепал ее рассыпавшиеся волосы. Мэнеринг не мог видеть лица девушки. На мгновение у него перехватило дыхание: ему показалось, что Сара мертва.

Медленно, очень осторожно он подобрался поближе. Она не пошевелилась. Он подошел совсем близко и склонился над ней, пытаясь нащупать пульс на левой вытянутой руке. Трудно было понять, то ли она упала сама, то ли кем-то была здесь брошена. На крыше стало совсем темно, и он не мог разглядеть ее лица. Вытащив из кармана небольшой фонарик, он направил свет не ее лицо. Щеки девушки были бледны, ненакрашенные губы казались серыми в свете фонаря, но веки подергивались, а пульс бился. Он выпрямился во весь рост и прокричал так, чтобы его услышали люди, стоящие внизу:

— С ней все в порядке. Она просто без сознания.

Прежде чем Мэнеринг успел получить ответ, он услышал сирену подъезжающей пожарной машины, которая мчалась на предельной скорости.

Через десять минут пожарные установили лестницу, один из них взял Сару Джентиан на руки и понес вниз. Затем спустился Мэнеринг. Теперь, когда опасность была позади, он испытывал нечто вроде лихорадки, его бросало то в жар, то в холод.

Не следует забывать, что некто хотел, чтобы он упал, хотел убить его.

Когда он ступил на булыжники двора, то сразу увидел Лону. Они посмотрели друг на друга и поняли все без слов. Мэнеринг повернулся к подошедшему Джентиану.

— Я никогда не смогу отблагодарить вас за то, что вы для меня сделали, мистер Мэнеринг.

— Надеюсь, с Сарой все будет в порядке, — сказал Мэнеринг.

— Я тоже на это надеюсь, — ответил лорд Джентиан.

Они оба посмотрели вслед пожарному, который нес Сару на руках. Орд стоял в группе пожарных и о чем-то оживленно говорил с ними.

— Уверяю вас, в этом нет никакой необходимости, — услышал Мэнеринг его последнюю фразу.

— Боюсь, сэр, что мы обязаны это сделать, — ответил ему один из пожарных.

— Но это же глупо! Мы можем сами позаботиться о ней, здесь ей будет гораздо лучше, чем в больнице. Мне кажется, что вы превышаете свои полномочия.

— Они не должны забирать ее отсюда, — взволнованно проговорил лорд Джентиан. — Они должны понять, что Сара нуждается в покое и отдыхе.

Лорд Джентиан подошел к группе пожарных и твердым голосом спросил:

— Кто у вас главный?

Высокий мужчина в форме офицера ответил:

— Я главный, сэр.

— Я лорд Джентиан. И я был бы вам очень признателен, если вы отнесете мою племянницу в одну из комнат, которую я укажу. Мистер Орд будет вас сопровождать, а я немедленно пошлю за доктором. Она подвержена таким приступам, и я знаю, как ей помочь. Клод, пожалуйста…

— Очень сожалею, сэр, но ее следует отвезти в больницу, из которой она сегодня вечером убежала, — сказал офицер. — Полиция…

В это время во двор вошли двое мужчин, сопровождаемых одним из слуг лорда. Оба были в штатском. Но по описанию, которое дал Левинсон, Мэнеринг узнал в них полицейских, арестовавших Давида. Это были те же двое, которые находились в Хилбери Мьюз этим днем и от которых Мэнерингу посчастливилось скрыться. Один из них, с акцентом кокни, сказал:

— Она в порядке?

— Да, Джеф. — Было совершенно очевидно, что они знают друг друга очень хорошо. — Лорд Джентиан хочет, чтобы девушка осталась в его доме, но когда Скотлэнд-Ярд направил нас сюда, то было дано указание, чтобы мы отправили ее обратно в больницу. Что нам следует делать?

— Отправьте ее в больницу. Я очень сожалею, сэр, — обратился детектив к лорду Джентиану. — Но у меня приказ, и я не могу его нарушить. Перед домом стоит санитарная машина.

Было видно, что лорд Джентиан расстроен. Орд взорвался:

— Какого черта вы здесь распоряжаетесь? Кто ваш главный начальник? Прежде чем вы уедете, я хотел бы поговорить с ним.

— Боюсь, что мы не можем помешать им выполнять свои обязанности, — холодно остановил его лорд Джентиан.

Мэнеринга больше всего поразило, что Джентиан ни разу даже не взглянул на Сару и не поинтересовался ее состоянием. Его беспокоило только то, где она будет находиться.

Мэнеринг почувствовал, как из раны на колене левой ноги сочится кровь. Колено ломило и болело, но он мог свободно сгибать его. Теперь, когда вопрос с Сарой был решен, он должен подумать о себе, а также о том, что с ним произошло. Он мог бы порасспросить Орда и Джентиана, но решил пока отложить это до лучших времен. Он выслушал слова благодарности от лорда Джентиана, вежливо отклонив предложение выпить и не мог не заметить по глазам Орда, что тому хочется, чтобы Мэнеринг поскорее оставил этот дом.

— Как сообщила мне миссис Мэнеринг, вы хотели бы прояснить всю ситуацию, — сказал лорд Джентиан. — Давайте встретимся завтра утром в вашем офисе, мистер Мэнеринг. Я уже поведал вашей супруге кое-что о наших семейных неприятностях. Должен признаться: сегодня я очень устал, даже потрясен всем случившимся. Сейчас я не в состоянии вести разговор.

— Да, сегодня это невозможно, — поддакнул Орд.

— Завтра утром я вам позвоню, — холодно предложил Мэнеринг. — И тогда мы договоримся о встрече.

— Клод, проводи, пожалуйста, мистера и миссис Мэнеринг до их машины.

Орд провел их по дому и вывел на внешний двор. Он открыл дверцу машины водительского места, и Лона посторонилась, чтобы Мэнеринг мог занять его.

— Ты сможешь вести машину? — спросил Мэнеринг жену.

Она не выказала даже тени удивления и села за руль. Орд закрыл за ней дверцу, обошел машину и, когда Мэнеринг сел рядом с Лоной, закрыл дверцу с его стороны.

— Спокойной ночи, — буркнул он. — Послушайте, Мэнеринг, если вы хотите помочь, то помогите, но не создавайте лишних трудностей. Мой дядя слишком стар. Сара — его крест с тех пор, как я себя помню. Если вся эта история попадет в прессу, то для него это будет огромным ударом, от которого он может не оправиться. Он не так силен физически, как кажется.

— А вы гораздо сильнее, чем кажетесь. Не так ли? — спросил Мэнеринг. — Передайте дяде: если завтра я не услышу всей правды, то расскажу полиции то, что знаю, включая его заявление о краже второго меча Великого Могола.

— Что? — закричал Орд.

— Стоит ли притворяться, что вы об этом не знали? — спросил Мэнеринг. — Ладно, нам пора, ехать.

— Мистер Орд, — спросила Лона. — Почему вы меня заперли в комнате, когда…

— Я не запирал вас, — прервал ее Орд. — У этих дверей замок с секретом, наверное, лорд Джентиан не хотел, чтобы вы видели все, что произошло.

Говорить больше было не о чем.

Лона включила фары, повернула ключ зажигания и медленно повела машину к воротам. Вдоль улицы медленно ехала пожарная машина — последний свидетель того, что здесь произошло. На той стороне улицы стояли двое молодых, хорошо одетых людей. Всегда найдется кто-то, проходящий мимо и желающий поглазеть на чужое несчастье. Лона повернула в сторону Пикадилли, и поехала вдоль стен Букингемского дворца. Когда они проезжали площадь Виктории, то Лона наконец нарушила молчание.

— Ну, как долго ты собираешься все это держать в себе?

— А? — очнулся от своих мыслей Мэнеринг и потрогал колено. — Извини, я все время пытаюсь понять, что скрывается за этой мистикой. Что Джентиан рассказал…

— Я спрашиваю не о Джентиане. Почему ты не захотел вести машину, — сказала Лона. — Ты очень серьезно ранен?

— Да нет, просто царапина.

— Не уверена.

— Честное слово, царапина, — попытался успокоить жену Мэнеринг.

— Даже если это и так, ты мог бы упасть и сломать себе шею.

— Со мной такого случиться не могло.

— Но ты чудом удержался.

— Да, — признался Мэнеринг. — Ты права, я чуть не упал. Вернее, меня чуть не столкнули.

Машина еще раз повернула. Некоторое время они ехали молча. Внезапно Лона повернулась и пристально посмотрела на мужа. Впереди не было видно машин, только фонари, стоящие по обеим сторонам дороги, освещали пустынную улицу.

— Ты серьезно?

— Очень серьезно, — ответил Мэнеринг и рассказал ей все, что произошло на крыше.

Затем спросил:

— Кто находился в это время с тобой во дворе?

— Мне кажется, что все, но я была так занята тобой, что один из них мог незаметно для меня уйти и вернуться.

— Говоря «все», ты имеешь в виду Джентиана, Орда и двоих слуг? — спросил Мэнеринг.

— Да.

— Они были с тобой, когда я помахал вам с крыши рукой?

Она задумалась, а потом ответила:

— Я не уверена в этом, Джон. По-моему, Орд и Джентиан стояли рядом, но утверждать наверняка не могу. Я так волновалась за тебя. Признайся, ты очень серьезно ранен?

— Не так серьезно, как ты воображаешь, — успокоил ее Мэнеринг. — Но я никак не возьму в толк, почему кто-то не хотел, чтобы я добрался до девушки? Чтобы никто не знал, что она наглоталась наркотиков? Или чтобы никто не смог ее спасти? Она лежала почти у самого края крыши, ее платье за что-то зацепилось, и я думаю, что именно это не позволило сбросить ее вниз. Не думаю, что после падения с крыши она осталась бы в живых. Я почти уверен, что она не сбрасывала вниз куски шифера, — медленно проговорил Мэнеринг. — Она убежала из больницы в Джентиан Хаус. Здесь Орд увидел ее, и она либо сама забралась на крышу, либо ее туда втащили. Все должно было выглядеть со стороны как вторая попытка к самоубийству. Если бы она упала или ее столкнули, то любой патологоанатом констатировал бы смерть от многочисленных повреждений, и вряд ли кому-нибудь пришло в голову проводить подробную аутоскопию, или проверить ее на наличие наркотиков, например.

Они добрались до Грин-стрит.

— Почему ты ничего не сказал об этом Джентиану и Орду? — спросила Лона.

— Пусть поразмышляют на досуге о том, что мне известно, а что нет, — ответил Мэнеринг.

— Ты подозреваешь Орда?

— Если честно, то да. Он мог ввести девушке лекарство, мог сбрасывать куски шифера с крыши, мог попытаться сбросить меня вниз.

— А зачем тогда им было поднимать тревогу прежде, чем сбросить Сару с крыши? — логично заключила Лона. — Было бы гораздо проще только после этого послать за полицией.

— Если бы она упала в то время, когда мы находились в доме и были сделаны вроде бы все попытки спасти ее, то он оказался бы вне подозрений, — ответил Мэнеринг. — По крайней мере, он мог так думать. Полиция тоже что-то подозревает. У меня сложилось впечатление: они думают, что Сара не будет в безопасности, если ее оставить в Джентиан Хаус. Бристоу сообщил мне, что девушка в опасности, но не сказал, от кого она исходит.

Когда Лона остановила машину около гаража, он взялся за ручку дверцы, но не открыл ее, а повернулся к Лоне и сказал:

— Если бы я попытался выяснить, кто был наверху, то они бы переполошились, а без серьезного обыска невозможно что-либо отыскать в Джентиан Хаус, если они захотят замести следы.

— Но ты вправе обратиться в полицию, и они проведут обыск.

— В полиции мне могут не поверить, — ответил ей Мэнеринг.

Он вышел из машины, обошел ее, слегка прихрамывая, и помог Лоне выйти.

— То, что я называю ножевым ранением, они могут посчитать порезом об острый камень.

— Джон, — глухо произнесла Лона. — Я хочу знать, почему ты не рассказал обо всем полицейским. Я хочу знать также, почему ты ничего не сказал Орду и Джентиану. Ведь в случае необходимости ты бы мог все выпытать у Орда?

— Да, наверное, ты права, — задумчиво ответил Мэнеринг. — Но давай сначала поднимемся в квартиру.

Боль в ноге не утихала. Только сейчас он почувствовал, как страшно устал физически за этот день, но мозг его работал четко и напряженно.

Они поднялись в лифте, тихо вошли в квартиру и сразу же направились в ванную комнату. Здесь Мэнеринг снял брюки. Кровь залила все колено и тонкими струйками стекала вниз по ноге. Но рана не была серьезной. Нож только разрезал кожу над коленным суставом. Такая рана заживет очень быстро.

— Думаю, вряд ли я смог бы доказать, что это ножевая рана, — заметил Мэнеринг. — Теперь ты видишь, почему я не рассказал о ней полицейским?

— Я хочу знать истинную причину твоих поступков в этом деле, — настаивала Лона. — И я хочу знать, почему ты так деликатничаешь с Джентианом и Ордом.


Глава 16

Истинная причина


Лона была явно рассержена на Мэнеринга. Теперь она могла дать волю своим чувствам. Еще бы, она пережила настоящий шок, когда, подняв голову, увидела его, распластавшегося, точно паук, на самом верхнем этаже дома. Кроме того, она никак не могла понять, что заставило его совершить этот поступок. Честно говоря, он и сам не мог ответить себе на этот вопрос. Он действовал инстинктивно, а такие поступки невозможно объяснить с точки зрения здравого смысла.

— Давай сначала обработаем рану антисептиком и переоденемся во все сухое, — миролюбиво предложил Мэнеринг. — А потом я попробую тебе все объяснить.

Через десять минут, когда он уже лежал в своей кровати и, опершись на локоть, смотрел на Лону, он попытался все ей объяснить.

— Мне необходимо время, чтобы выяснить, что полиции известно о Саре Джентиан. Они так настойчиво хотели увезти ее с собой, как будто были уверены, что в доме ей грозит опасность. Вероятно, они сделают ей анализ крови, чтобы выяснить, не было ли здесь наркотика. Это одна причина. А другая — у меня сложилось впечатление, что Орд совсем потерял голову. Может, он и является убийцей, а может, нет. Я не уверен насчет лорда Джентиана, но сомневаюсь, что он чувствует себя в безопасности. Подозреваю, что они проведут беспокойную ночь. К утру их нервы будут взвинчены до предела. Сейчас они пытаются понять, что мне действительно известно и о чем я догадываюсь. Они не знают, понял ли я, что на меня было совершено нападение, а может, уверены, что я об этом знаю. Но их сейчас мучает вопрос, почему я им ничего не сказал и сообщил ли об этом полиции. Я хочу, чтобы они поварились во всем этом ночью.

Он надеялся, что его слова удовлетворят Лону, большего ему не хотелось ей пока говорить.

— Понимаю, — наконец сказала Лона. — Это так похоже на тебя, но иногда я согласна с мнением Бристоу, — почти сердито продолжила она. — Ты готов идти на риск ради любого и забываешь о себе. Когда я увидела тебя на стене…

— Ну, не надо больше вспоминать об этом, дорогая! — воскликнул Мэнеринг. — Не надо, не плачь!

Он отбросил одеяло, встал со своей кровати и лег рядом с Лоной. — Ведь все закончилось благополучно. Я ведь жив и здоров!

Она продолжала плакать.

— Да, слава Богу, это так, — всхлипнула Лона. — Но ведь могло быть и по-другому. Как ты не понимаешь? Ты в опасности, как и Эта девушка, как и Давид Левинсон. Господи, когда все это кончится?

Через полчаса, когда она спала в его объятиях, Мэнеринг задавал себе эти же вопросы, пытаясь найти на них ответы.


Утром следующего дня Лона была в прекрасном настроении, как будто его слова и сон унесли все ее тревоги и страхи.

Этель, как всегда, распевала песни на кухне.

Во всех газетах, включая «Глоб», была напечатана история об аресте Давида Левинсона, но нигде эти заметки не были вынесены на первую полосу. Только в «Глоб» упоминалось, что Давид работал в «Quinns». Было очевидно, что Читтеринг сделал все, чтобы не раздувать эту историю. В «Дейли Пикчер» на целой странице была дана цветная фотография меча Великого Могола и приведена его история, а также изложены этапы карьеры лорда Джентиана. Ни в одной из газет не было упомянуто имя Мэнеринга.

— Что ты собираешься делать сегодня, дорогой? — спросила Лона, и по ее тону он понял, что она ждет правдивого ответа.

— Я должен повидаться с Плендером, присутствовать на слушании дела в суде, внести залог за Давида. Мне также необходимо увидеться с Бристоу и Джентианом, если будет время, но он в конце концов может и подождать. А за обедом я встречусь со своей очаровательной супругой, которая это утро проведет среди своих друзей и попытается узнать все, что можно, о Саре Джентиан. В высшем свете о ней наверняка ходят какие-нибудь разговоры.

— Постараюсь сделать для тебя все, что в моих силах, — улыбнулась Лона.

В половине десятого Мэнеринг был в адвокатской конторе Тоби Плендера, старого друга и официального адвоката. Контора представляла собой современное здание из стекла и бетона, с бесшумными лифтами и пустынными лестничными проемами. Тоби был похож на повзрослевшего Панча, внезапно появившегося из викторианской эпохи.

Он всегда говорил прямо.

— Не знаю, что нашло на Левинсона, но он уверен, что ты специально все подстроил. Я умоляю его ничего такого не говорить в суде. Просто настаивать на своей невиновности, что мне поможет его защитить. Надеюсь, что ничего не скажет против тебя.

— А что, это серьезная опасность для меня?

— Просто надо все предусмотреть, — предупредил Плендер. — Я буду сам присутствовать в суде, а вот тебе не следует там появляться.

— Если я не приду, Давид подумает, что мне безразлична его судьба, — сказал Мэнеринг. — Будет лучше, если я там появлюсь. В каком часу состоится слушание дела?

— Не раньше половины двенадцатого, — ответил Плендер. — Джон, мне звонил Читтеринг вчера вечером.

— Вот как, — настороженно отозвался Мэнеринг.

— Он думает, что ты здорово влип в это дело. Он прав?

— По самые уши, — сознался Мэнеринг. — Он сообщил тебе, что лорда Джентиана прижали большие финансовые воротилы из Сити?

— Да.

— Насколько это серьезно?

— Если они захотят выжить Джентиана, то найдут способ сделать это, — заявил Плендер. — Однако, — он помедлил и пожал плечами, — я не думаю, что они решатся на методы, которыми пользовались раньше. Читтеринг вряд ли прав, если считает, что они способны нанять убийц. А что ты думаешь по этому поводу?

— Когда я буду иметь точные сведения, зачем Джентиан принес мне меч Великого Могола, то, наверное, смогу ответить на этот вопрос, — сказал Мэнеринг. — Я попросил Читтеринга просмотреть все газеты. К тебе у меня тоже просьба. Если узнаешь, что Джентиан говорил кому-нибудь о краже первого меча, то сообщи мне немедленно. Однако, думаю, что дело здесь не в мече. Скорее всего, это предлог, чтобы втянуть меня в более серьезную игру. Я должен во всем разобраться.

— Адвокатская контора, которая обслуживает Джентиана, — очень серьезная фирма, — заметил Плендер. — Они слова лишнего не скажут даже в самой дружеской беседе. Но я посмотрю, что можно будет предпринять. И все-таки я бы не хотел, чтобы ты присутствовал на сегодняшнем заседании суда. Левинсон в таком состоянии, что может встать и обвинить тебя.


Глаза Левинсона мрачно сверкали, лицо было почти белым. Он выглядел изможденным: сказывалась ночь, проведенная без сна. Молодой человек дважды жадно оглядел присутствующих в зале суда, прежде чем заметил Мэнеринга. Во взгляде Давида сквозило явное осуждение. Плендер, сидящий на своем адвокатском месте, перебирал бумаги. Он надеялся каким-нибудь образом отвлечь внимание Давида от Мэнеринга. Седовласый, одетый в черную мантию служащий магистрата читал обвинительное заключение в очень странной манере. Левинсон стоял около деревянной скамьи подсудимого, вцепившись в медный поручень, и, казалось, забыл об охраннике, стоявшем позади него, и двух полицейских по бокам.

— Что вы скажете в ответ на обвинение? — спросил Давида судья. Это был человек лет сорока, с мягким голосом и светлыми волосами.

— Мой клиент… — начал было Плендер.

— Я хотел бы, чтобы обвиняемый сам ответил на мой вопрос, если вы не возражаете, — перебил его судья.

— Как вам угодно, ваша честь, — пробормотал Плендер.

— Так что вы можете нам сообщить? — Судья поправил очки.

— Я не виновен, — резко ответил Левинсон.

— Благодарю вас. Запишите слова обвиняемого, пожалуйста. — Судье, видимо, хотелось быть очень приятным и вежливым. — Какими уликами мы располагаем?

Высокий, долговязый детектив встал на место свидетеля, произнес присягу и назвал свое имя — Джеф Хиксон. В голосе его чувствовался акцент кокни. Он заявил, что был в доме обвиняемого, произвел там обыск с его разрешения и нашел украденную драгоценность.

— У вас есть вопросы к свидетелю, мистер Плендер? — спросил судья.

— Да, для выяснения события, ваша честь, — ответил Плендер. — Правильно ли я понял свидетеля, что обыск был произведен с согласия мистера Левинсона?

— Так ли это? — обратился судья к свидетелю.

— Да, сэр, — ответил тот.

— Вы удовлетворены, мистер Плендер? — мягко спросил судья.

— Полностью удовлетворен. Моему подзащитному нечего было прятать, — ответил, улыбаясь, Плендер. — Мой клиент заявил, что невиновен и может доказать это. Я прошу у суда разрешения внести залог.

— Залог? Ах да, — судья произнес это слово таким тоном, будто впервые его услышал. — Что думает полиция относительно залога?

Инспектор с акцентом кокни произнес гнусавым голосом:

— Мы не будем возражать против залога, если это будет достаточно большая сумма.

— Крупный залог, не так ли? Да, я думаю, что в этих обстоятельствах можно разрешить внести залог за обвиняемого, ну, скажем, в размере две тысячи фунтов стерлингов. Да! Два поручительства по тысяче фунтов стерлингов каждое удовлетворят суд. — Он посмотрел на Хиксона, но тот ничего не сказал.

Мэнеринг подумал, что Бристоу дал какие-то особые поручения детективу и, вероятно, имел для этого веские основания.

— У вас есть такие поручители, мистер Плендер?

— Да, сэр, — ответил Плендер. — С вашего разрешения.

Левинсон смотрел на Мэнеринга так, что, казалось, больше не может сдерживаться. Плендер чувствовал себя не очень уверенно. В ложе прессы почувствовалось оживление, и все пятеро корреспондентов, сидевших там, затаили дыхание.

Мэнеринг встал.

— Я бы хотел быть одним из поручителей, ваша честь, если это возможно.

Левинсон приоткрыл губы, как будто хотел что-то сказать, но тут же сжал их. Судья стал задавать Мэнерингу обычные вопросы, а служащий магистрата вносил обычные поправки. Наконец, Мэнеринг подошел к столу, чтобы подписать необходимые в таких случаях бумаги. Левинсон был рядом, но вокруг было слишком много людей, чтобы они могли поговорить конфиденциально.

Самое неприятное было в том, что Левинсон по-прежнему смотрел на Мэнеринга враждебно.


— Билл, — сказал Мэнеринг в трубку, сидя в просторном кабинете Плендера.

— Слушаю, — отозвался Бристоу.

— Какие последние сведения о Саре Джентиан?

— Она приходит в себя.

— От чего?

— Отравление газом, — ответил Бристоу. — Что же еще?

— Она теряла еще раз сознание?

— Она убежала из больницы, когда ей разрешили встать и одеться, сестры хотели, чтобы она немного развеялась, и потом она так настаивала на том, чтобы ей вернули одежду и разрешили встать.

— Я думал, что твои парни наблюдают за ней.

— Так оно и было. Они надеялись, что она в безопасности.

— Послушай, Билл, почему Хиксон думал, что она не будет в безопасности в Джентиан Хаус, если бы осталась там прошлой ночью?

— Он просто хотел, чтобы девушка была там, где мы сможем наблюдать за ней все время, — ответил Бристоу. — И не беспокойся, мы теперь с нее глаз не спустим.

— Билл.

— Да?

— Не думаешь ли ты, что Сара психически больна?

— Это вопрос не ко мне. Об этом следует спросить у врачей.

— Тогда я спрошу по-другому. Она пыталась покончить жизнь самоубийством вчера днем, не так ли?

— Выходит так.

— Обещаешь сделать все возможное, чтобы предотвратить следующую попытку к самоубийству, если она попытается еще раз?

— Да, обещаю тебе.

— А могу ли я спросить тебя еще об одном. Не запер ли ты ее в больнице потому, что тебе не терпится расспросить ее обо всем, как только она придет в себя?

— Джон, — медленно проговорил Бристоу. — Врачи говорят, что сейчас ее нельзя трогать. Она перенесла слишком сильный шок и, кроме того, приняла огромную дозу веронала. Я не знаю, что она скажет, когда придет в себя.

После некоторой паузы он спросил:

— А ты узнал что-нибудь от лорда Джентиана?

— Пока нет. Я собираюсь встретиться с ним сегодня утром.

— Прежде чем ты с ним встретишься, я бы хотел взглянуть на меч, на большой меч, — сказал Бристоу. — Где он сейчас находится?

— У меня в «Quinns», я же говорил тебе.

— Надеюсь, что это так, — сказал Бристоу.

В течение всего утра Мэнеринг не связывался с магазином. Не было от управляющего никаких известий, которые позволили бы предположить, что меч исчез. Но скептическое замечание Бристоу заставило Мэнеринга заволноваться. Как только он поговорил с Бристоу, то тут же позвонил в магазин, глядя в окна противоположного дома, где мужчины и женщины спокойно сидели за столами, как будто они находились на другой планете.

К телефону подошел Лараби.

— Нет, сэр. Ничего необычного в магазине не произошло за ваше отсутствие. Правда, я не спускался в кладовую этим утром, просто не было необходимости. Но если вы хотите, чтобы я пошел…

— Бристоу будет в магазине в половине первого, — прервал его Мэнеринг. — Мы спустимся туда вместе.

Он опустил трубку на рычаг, взгляд его скользнул по пустому креслу Плендера, выполненному в кубической форме и обтянутому светло-розовой кожей. Затем набрал номер лорда Джентиана. Казалось, звонки раздавались целую вечность. Наконец, к телефону подошел Орд. В трубке зарокотал его сильный голос.

— Резиденция лорда Джентиана. Кто говорит?

— Это Мэнеринг, — сказал Джон. — Передайте, пожалуйста, его сиятельству, что я смогу увидеться с ним около двух часов, не раньше.

— Кто вы сказали? Кто говорит? — начал было взрываться Орд.

— Мэнеринг. Около двух, — повторил Мэнеринг и повесил трубку.

Через десять минут он поймал такси и поехал в «Quinns». Подъезжая к магазину, он увидел выходящего из полицейской машины Бристоу. До назначенного времени оставалось пять минут. Бристоу подождал его у двери магазина, любуясь прекрасным венецианским зеркалом XVI века — настоящим произведением искусства.

— Сколько стоит это зеркало? — спросил Бристоу.

— Одиннадцать сотен гиней, — спокойно ответил Мэнеринг.

— Грабеж среди белого дня, — заявил Бристоу.

— Но ведь прекрасная вещь, не так ли? — Мэнеринг открыл дверь и пропустил вперед Бристоу. «Не может быть, что меч украден», — подумалось ему, но в глубине души затаилась тревога.

Понадобилось всего три минуты, чтобы открыть сейф в кладовой и убедиться, что меч на месте. В первую минуту темно-коричневый чехол обманул его зрение, но меч был на месте. Мэнеринг почувствовал облегчение только тогда, когда вынул меч из чехла. Знакомое сверкание драгоценных камней ослепило его и заполнило светом кладовую.


Глава 17

Работа для Левинсона


— Слава Богу, он на месте, — сказал Мэнеринг с облегчением. Его самого удивило то чувство страха, которое он пережил, а теперь облегчение. — Что заставило тебя предположить, что меч исчез, Билл?

— Можно мне взглянуть на него? — попросил Бристоу.

— Давай поднимемся в кабинет. Там освещение лучше.

Мэнеринг вложил меч в кожаный чехол и пошел к цементным ступеням, сопровождаемый Бристоу. Когда он был на последней ступени лестницы, раздался телефонный звонок. Мэнеринг жестом предложил Бристоу сесть в кресло и взял трубку.

— Джон Мэнеринг слушает.

— Это Давид, — отозвался в трубке далекий голос Левинсона.

— Привет, Давид, — приветливо сказал Мэнеринг, будто между ними не было никакой размолвки. — Когда ты приедешь?

Левинсон молчал. Мэнерингу страстно хотелось, чтобы Давид опять не начал говорить глупости. Очень трудно сдерживаться, когда человек ведет себя вызывающе.

— Я… я думал, что вы не захотите меня видеть и что мне лучше держаться подальше от «Quinns».

В голосе Левинсона звучало раскаяние.

— Тут для тебя есть кое-какое поручение, — сказал ему Мэнеринг. — Когда ты сможешь приехать?

— Я говорю из автомата на Нью-Бонд-стрит, — мгновенно ответил Левинсон. — Буду через пять минут.

— Можно и через пятнадцать, — ответил Мэнеринг. — Жду тебя.

Он повесил трубку прежде, чем Левинсон ответил на приглашение. Если Бристоу и прислушивался к их беседе, то ничем не выдал своей заинтересованности. Он сидел напротив Мэнеринга и разглядывал меч. Лампа висела на уровне его глаз, и он держал один из каталогов, лежащих на столе, в виде козырька, защищая глаза от прямого света. Мэнеринг никогда в жизни не видел такого сверкания драгоценных камней. Даже разговаривая с Левинсоном, он не мог отвести глаз от этой искрящейся, сверкающей, захватывающей дыхание красоты. Он видел восхищение Бристоу и Лараби, стоящего с прижатыми к груди руками. Лараби обожал драгоценности и относился к ним так, как иные мужчины относятся к обольстительно-красивым женщинам. Это была его единственная страсть — страсть, доходящая до мании. Мэнеринг присел на краешек стола, ожидая, что будет дальше. Наверное, ждать придется долго. Но наконец Бристоу оторвал взгляд от меча.

— Потрясающая вещь, — сказал он и облизнул пересохшие губы. — Просто восхитительная.

Он сунул правую руку в карман и достал скромный мешочек, развязал его, и оттуда брызнули искры. Бристоу вынул миниатюрную копию меча, положил ее рядом с большим мечом и откинулся на спинку кресла.

— Джон, — задумчиво проговорил он, — мы должны узнать правду о них. Я не имею в виду того, кто взял миниатюру, я хочу знать истинную правду обо всем этом. Тебе уже удалось получить какую-нибудь информацию?

— Не уверен, — ответил Мэнеринг. — Сегодня у меня встреча с лордом Джентианом. Может, он наконец будет откровеннее.

— Заставь его, — почти приказал Бристоу. — Я приехал сюда из больницы от Сары Джентиан.

Что-то в том, как он сказал это, заставило Мэнеринга насторожиться.

— Ну, и как она?

— Она очень беспокоится об этом мече и миниатюре, — сообщил Бристоу. — Девушка настаивает, что они должны быть возвращены в Джентиан Хаус. Мы так и не смогли добиться от нее, почему это так важно. Утром Сару осматривали два врача. У нее одна из форм истерии, что легко можно назвать временным умопомешательством. Она просто зациклилась на этих мечах. Ты знаком с доктором Принсом?

— Да, — ответил Мэнеринг. — Принс считается одним из лучших психиатров в стране.

— Так вот, он сказал мне, что если не снять это состояние, то она может остаться такой до конца своей жизни, — сказал Бристоу. — Она наотрез отказывается говорить с ним и другими врачами.

Он немного помолчал.

— И вот я подумал. — Он выпрямился и взглянул Мэнерингу прямо в глаза. — Я подумал, не смогла бы Лона заставить ее заговорить?

— Так, так, — сказал Мэнеринг.

— Сара Джентиан еще дважды сегодня попыталась сбежать из больницы. Она думает, что ее специально держат взаперти, чтобы убрать с дороги. Если бы она была в частном доме…

Мэнеринг рассмеялся.

— Лона сама предложила взять Сару к нам домой, — сказал он. — Сейчас она на пути в больницу.

В глазах Бристоу зажглись добрые огоньки.

— Две великие головы, — произнес он. — Если Лона уговорит ее поселиться в вашем доме, то это было бы здорово, а уж если она заставит ее говорить…

— У меня только одно условие, — прервал его Мэнеринг.

— Какое условие?

— Переезд Сары в наш дом нужно держать в секрете, никто не должен знать, где она находится.

— Ну, это я смогу обеспечить, — уверил его Бристоу.

Он встал, взял миниатюру со стола, завернул ее в ткань и положил в мешочек из кожи.

— Ты все еще думаешь, что Левинсон не виновен?

— Тебе прекрасно известно, что и почему я думаю по этому поводу.

— Смотри, чтобы он не подвел тебя, — посоветовал Бристоу. — Я не могу так доверять этому молодому человеку, как ты.


Левинсон пришел в «Quinns» после отъезда и выглядел таким же виноватым, как и его голос, когда он звонил Мэнерингу. Вид у него был усталый. На подбородке виднелся порез от бритвы с запекшейся кровью. Мэнеринг показал ему жестом на кресло.

— Я очень признателен вам, сэр. Это так великодушно с вашей стороны позволить мне вернуться в магазин сейчас, когда подозрение в краже с меня еще не снято.

— Мне даже в голову не могло прийти поступить иначе, — ответил Мэнеринг. — Кроме того, я же прекрасно знаю, что ты не брал миниатюру. А сейчас о деле. Я хочу, чтобы ты последил за Клодом Ордом, за всем, что он будет делать. Тебе понадобится помощник в этом деле. Лараби скажет, к кому обратиться. Мне нужна подробная информация о всех передвижениях Орда за этот день. Особенно меня интересует, с кем он встречается в Сити, с кем видится, каково его финансовое положение — вообщем, все, что тебе удастся узнать. Конечно, это потребует от тебя определенных усилий, нужно кое-кого порасспросить, но я уверен, что ты справишься. Ну что, ты согласен?

— Конечно, — не задумываясь, выпалил Левинсон.

— Тогда я скажу Лараби… — начал Мэнеринг и хотел нажать кнопку вызова управляющего.

— Одну минуту, сэр! — остановил его Левинсон. Он нервно откашлялся. — Сначала я хотел бы еще раз извиниться перед вами и делаю это от всей души.

— Давай забудем обо всем, — сказал Мэнеринг. — Ты был не в себе.

— Я был очень напуган происшедшим со мной, — согласился Левинсон. — Мистер Бристоу, — он опять кашлянул, — мистер Бристоу рассказал мне, что вы ему сообщили, и, ну, это заставило меня понять, как глупо я себя вел с вами. Я даже не могу объяснить, что на меня нашло.

— Забудь обо всем, — настаивал Мэнеринг. — Займись-ка лучше Ордом и разузнай о нем как можно больше. Это очень важно.

Он — нажал на звонок, дверь открылась и вошел Лараби.

— Джо, я дал Давиду поручение. Я думаю, что в этом деле лучшего помощника, чем Кэнингхем из агентства «Кэнингхем», ему не найти. Он…

— Я уже переговорил с мистером Кэнингхемом, сэр, — сказал Лараби. — Он сделает все, что сможет, чтобы помочь Давиду.

Когда Левинсон покинул магазин, Лараби остался в кабинете и стоял, хмуро глядя на хозяина. Мэнеринг сел в свое кресло и спросил его:

— В чем дело, Джо?

— Я не понимаю Давида, сэр, — ответил Лараби. — Думаю, он и сам сейчас себя не понимает. Кэнингхем способен выполнить эту работу без чьей-либо помощи. Скорее всего, поручив Давиду это дело, вы хотите ему помочь справиться с ситуацией, в которую он попал?

— Это именно то, что я хочу, Джо, — мягко ответил Мэнеринг. — Были какие-нибудь звонки?

— Один. От миссис Мэнеринг, — ответил Лараби. — Она собирается навестить Сару Джентиан после полудня, поэтому не сможет с вами увидеться за ланчем.

Даже с таким вот угрюмым выражением лица Лараби был похож на херувима, постаревшего херувима, но не изменившегося внешне. Волосы его были белыми, а щеки розовыми и гладкими.

— Я не могу успокоиться с той минуты, как Сара Джентиан переступила порог нашего магазина. В этом деле есть что-то дурное, что-то таинственное. Таинственное и злое, — осторожно заметил Лараби.

— Я прекрасно понимаю, о чем вы думаете, Джо, — сказал Мэнеринг. — И надеюсь разгадать эту тайну. Я должен быть сегодня в Джентиан Хаус в два часа пятнадцать минут.

Затем, хотя было только около часу дня, он подъехал к дому Джентиана. Во дворе не было машины лорда, а большие кованые ворота с гербом Джентиана были закрыты. Шторы на окнах были подняты, а два верхних окна открыты.

Мэнеринг поехал в Хилбери Мьюз. Сначала он проверил, нет ли за ним слежки, для чего проехал мимо дома дважды, затем выбрал место для парковки машины.

Он быстро прошел по двору, подошел к крыльцу, позвонил и даже постучал несколько раз в дверь. Никто не ответил. Он позвонил еще раз, отошел назад и, оглядев фасад дома, увидел девушку в окне одной из квартир. Пожав плечами, он повернулся и пошел прочь. Подойдя к машине, Мэнеринг достал из нее дождевик, большой и бесформенный, и шляпу. Надел их на себя. Погода оправдывала его поступок, поскольку дул ветер и собирался пойти дождь. Когда он шел обратно, то постарался прихрамывать, чтобы это сразу бросалось в глаза. Теперь он не заметил никого в окнах соседних квартир.

Подойдя к двери, он вытащил связку ключей, на которой была отмычка. Быстро вставил отмычку в замок, как это сделал в свое время Давид Левинсон, и почти мгновенно открыл дверь. Не оглядываясь, он вошел в квартиру и закрыл за собой дверь. Затем он сразу прошел в комнату, где прятался, когда приехала полиция. Стоя у окна так, чтобы его не было видно, он посмотрел, не заметил ли его кто-нибудь и нет ли за ним хвоста. Но все было спокойно. Тогда он пошел на кухню.

Там все осталось нетронутым. Даже полотенце лежало на спинке стула, где он его оставил. Мэнеринг постоял, глядя на газовую плиту, и представил себе еще раз, как Сара Джентиан сидела здесь, спящая, в ожидании смерти. Если бы не Левинсон, то ее уже не было бы в живых. Он подошел к окну, выходящему на стену соседнего дома. На этой стене окон не было. Значит, здесь его никто не сможет увидеть. Он стал обследовать кухню, стены и делать в уме какие-то расчеты. Мэнеринг переходил от одной стены к другой.

— Так, это общая стена с другой квартирой, — вслух произнес он.

Он подошел к высокому кухонному шкафу, служившему кладовкой. Шкаф был ярко-красного цвета и доходил до потолка. Мэнеринг открыл обе дверцы шкафа: раздался щелчок замка. Он внимательно изучил заднюю стену и за стопкой тарелок, стоящих на одной из двух полок, увидел большой хромированный болт, которым шкаф крепился к стене. Но почему-то здесь был только один болт.

Мэнеринг надавил большим пальцем на хромированную головку болта и повернул ее, она легко поддалась нажиму и вдруг упала, стукнувшись о край верхней тарелки. Открылась головка настоящего винта с обычной прорезью посередине. Мэнеринг достал нож, выдвинул оттуда небольшую отвертку и несколько раз покрутил винт по часовой стрелке. Почти сразу он почувствовал какое-то движение. Мэнеринг продолжал отвертывать винт и ощутил, как шкаф медленно отходит от стены. Это было больше, чем простой винт. Это была часть механизма — механизма тайника, который он и надеялся здесь найти.

Он сделал шаг назад.

Шкаф почти на шесть дюймов отошел от стены. Мэнеринг взялся рукой за бок шкафа и потянул на себя. Он увидел проход в соседнюю квартиру. Помещение, в которое попал Мэнеринг, было кухней. Здесь не было привычных запахов. Очевидно ею давно не пользовались по назначению. Холодильник был отключен, и когда Мэнеринг открыл дверцу, то увидел, что он полон воды после оттаивания. В нем находились только банки с консервированными фруктами и несколько бутылок легкого пива, больше ничего.

Он решительно вышел из кухни и очутился в коридоре. Планировка помещений была точной копией квартиры Сары Джентиан. Ему пришлось подняться на несколько ступеней, чтобы войти в спальню, где стоял диван-кровать. Мэнеринг открыл платяной шкаф. Внутри он обнаружил несколько вечерних платьев, очень изящный халат, красивое нижнее белье и дамский костюм. Рядом, на соседней перекладине висели мужской костюм, пижама и халат. Мэнеринг вынул мужской костюм и стал рассматривать, держа перед собой на вытянутых руках. По росту он соответствовал его размеру, но был гораздо шире. Ему он был бы велик, но вполне подошел бы Клоду Орду. Мэнеринг порылся в карманах костюма и достал носовой платок с инициалами К.О.

«Да, похоже на это», — подумал Мэнеринг.

Ясно, что здесь было место обитания Клода. Может, тайное убежище, а может, любовное гнездышко. Мэнеринг стал рассматривать женские вещи, втайне надеясь, что они не принадлежат Саре. Когда он внимательно рассмотрел их, то с облегчением для себя отметил, что для Сары они слишком малы. Взглянув в окно, Мэнеринг увидел, что к этой квартире сделана пристройка. Спустившись по лестнице, он вошел в кухню, через которую можно было пройти в пристройку. По-видимому, раньше она использовалась для хранения угля или дров. Теперь сюда нельзя было попасть с улицы из-за нового здания. Здесь стояла очень старая деревянная скамья со спинкой, а также находился стеллаж для инструментов. На верхней полке лежал рулон материала. Он показался Мэнерингу знакомым на ощупь. Развернув рулон, он понял, что это кожа, из которой выполнен чехол меча Великого Могола. А инструменты служили специальным набором для работы с кожей.

В ящике он нашел несколько гвоздей. Они были гораздо тоньше, чем те, что применяются для изготовления кожаных изделий, но ведь и этот сорт кожи был намного тоньше обычной. Мэнеринг подержал гвоздь между пальцами, покатал его на ладони, а затем завернул в небольшой кусок кожи и положил в карман. Кожа явно была слишком тонкой для ножен, вероятно, ее сначала специально обрабатывали.

Здесь работал Орд? Мэнеринг обнаружил, что деревянная скамья прожжена сигаретой в нескольких местах, и увидел сигаретный окурок, завалившийся за один из инструментов. На окурке были отпечатки ярко-красной помады. Он узнал этот оттенок помады и понял, кому он мог принадлежать. Несколько белокурых волос, запутавшихся в щетке для сметания пыли с полок и верстака, выдавали присутствие в этой квартире Сары Джентиан.

В углу шкафа, встроенного в стену, Мэнеринг нашел тонкий порошок, лежащий в небольшой коробке. Он понюхал порошок, но запаха не было. Мэнеринг потер его между пальцами, порошок был похож на соль, но какого-то странного цвета. Он положил щепотку порошка в спичечный коробок, а коробок завернул в кусочек кожи и положил в карман. Еще раз оглядев комнату, Мэнеринг вышел и закрыл за собой дверь.

Неужели Сара сама делала ножны для меча? Он опять перешел в квартиру Сары. Здесь было по-прежнему пусто. Мэнеринг вышел из дома. Надвинув шляпу на глаза и сильно прихрамывая, он пошел через двор. Когда его нельзя было видеть из окон дома, Мэнеринг снял плащ и шляпу, бросил их на заднее сиденье машины и сел за руль. Было около двух часов. Он еще успеет заехать в магазин. Подъехав к «Quinns», Мэнеринг посигналил и из дверей появился один из помощников.

— Добрый день. Попросите Джо провести анализ кожи и порошка, который лежит в этой коробке, — сказал Мэнеринг. — Он знает, что нужно делать.

— Хорошо, сэр, я все передам мистеру Лараби, — с улыбкой ответил помощник.


Глава 18

Молчание Сары


Лона смотрела на девушку, лежащую перед ней на кровати в небольшой больнице, расположенной около Слоан-скуэр. Сара казалась спокойной и уравновешенной. Она накрасила губы ярко-красной помадой, что так не соответствовало лицу, лишенному остальной косметики. У нее были очень красивые глаза. Лона сразу отметила, что они были удивительного, какого-то неповторимого, редкого бледно-голубого цвета. Волосы девушки были аккуратно расчесаны и небрежно отброшены с высокого лба. Врачи, сестры и санитарки сказали Лоне, что Сара говорит с ними только о еде, питье и о том, что она хочет отсюда уйти.

Когда сестра вошла в комнату Сары, чтобы сообщить о посетительнице, то Лона увидела почти ненависть на лице девушки. Сестра торопливо произнесла:

— Вас пришла навестить миссис Мэнеринг, мисс Джентиан, — и немедленно вышла из палаты.

Солнце, светившее из окна, отражалось от мензурки с розовым раствором антисептика, а также от термометра, торчавшего из стеклянного стаканчика.

— Я думаю, вы знакомы с моим мужем, — начала Лона. — Это он прислал меня навестить вас.

Сара лежала на спине и молча, пристально смотрела на Лону.

— Он думает, что вы могли бы помочь ему, — продолжила Лона.

Неожиданно девушка заговорила.

— Вы утверждаете, что он ждет от меня помощи. Почему все думают, что я такая глупая? Я не больна, я не сумасшедшая, я точно знаю, чего добиваюсь. А больше всего я хочу выбраться из этой тюрьмы.

— Это не тюрьма, а очень симпатичная больница.

— Это дом для умалишенных!

— Ну, не глупите, — резко сказала Лона. — Вы себя плохо почувствовали, и поэтому вам необходима врачебная помощь в течение двух-трех дней. И не надо наговаривать на себя того, чего нет и в помине. Мой муж…

— А кто ваш муж? — спросила Сара.

Она, видимо, просто не расслышала имя, которое торопливо произнесла сестра.

— Джон Мэнеринг, — четко произнесла Лона.

Почти мгновенно в лице Сары произошли перемены, губы ее беззвучно зашевелились. Сначала она крепко сжала их, потом рот ее приоткрылся, и Лона увидела ряд белоснежных зубов. Девушка приподнялась на локте, внимательно вглядываясь в Лону. Она пока еще не произнесла ни единого слова, и было такое впечатление, что ей трудно дышать.

— Джон Мэнеринг, из «Quinns»?

— Да.

— О, Боже, я сначала не поняла, кто вы такая! — вскричала Сара.

Она встала на колени и придвинулась почти вплотную к посетительнице. Сейчас она показалась Лоне почти девочкой.

— Миссис Мэнеринг, он должен вернуть меч в Джентиан Хаус! Заставьте его сделать это. Вы понимаете меня. Он должен немедленно вернуть меч в дом лорда Джентиана.

— Но почему? — осторожно спросила Лона.

— Какое это имеет значение, почему! Я же говорю вам, что он должен вернуть его обратно. Это очень важно. Очень важно, вы понимаете меня?

Лона видела, как сверкают ее прекрасные глаза, как вздымается и опускается красивая молодая грудь. Несомненно, это имело для нее огромное значение и было, вероятно, главной причиной ее страхов.

— Миссис Мэнеринг, вы должны уговорить своего мужа вернуть меч обратно!

— Не думаю, что могу заставить его сделать это, — сказала Лона. — Может быть, вы сами попросите его об этом?

— Где он? Почему он сам не пришел ко мне? Почему я не могу пойти и повидаться с ним?

— Вы можете пойти и увидеться с ним в нашем доме, — уверила ее Лона. — Его сейчас пока нет, но если вы согласитесь поехать со мной к нам домой и там подождать его…

Сара затаила дыхание и, все еще стоя на коленях, откинулась назад и вытянула вперед руки. Она была похожа на молящегося ребенка.

— Они не выпустят меня, — наконец проговорила она. — Вы должны помочь мне выбраться отсюда.

— Они разрешат вам уйти со мной.

— Нет, я же знаю, они не выпустят меня! Я уже пыталась убежать отсюда прошлой ночью. Я пришла к дяде, чтобы умолять его вернуть меч обратно, но они сказали, что его-нет дома.

— Кто сказал вам это?

— Его дворецкий. И… и они дали мне чашку молока и две таблетки аспирина. Я так устала, что заснула, а когда очнулась, то была опять здесь. Вы должны выкрасть меня. Это единственная возможность выбраться отсюда.

Идея была прекрасная, она вполне соответствовала планам Джона привезти девушку в их дом так, чтобы об этом никто не узнал. И Лона решила действовать. Она помогла Саре одеться, накинула на нее свое пальто и повела к лифту. Они спустились и вышли из больницы через служебный выход.

Лона понимала, что сбывается одно из самых заветных желаний Сары — очутиться вне стен этой больницы.

Когда в назначенное время Мэнеринг приехал к лорду Джентиану, то застал его сидящим за огромным письменным столом в библиотеке. Было ровно два часа пятнадцать минут. Проводил его сюда Орд, а за ними шел дворецкий. Поднос с кофе стоял на углу письменного стола, а не на кофейном столике, за которым вчера сидела Лона. Орд выглядел толще и неопрятнее, чем обычно. Губы его непрестанно двигались. Казалось, он порывался что-то сказать, но не решался, вероятно, из-за страха перед своим дядей.

— Добрый день, мистер Мэнеринг, — приветствовал вошедшего гостя Джентиан. Его глаза выглядели сегодня очень светлыми, почти прозрачными. — Вы не будете возражать против присутствия моего племянника при нашем разговоре?

Орд пробурчал что-то вроде того, что ему наплевать, что думает об этом Мэнеринг.

— Нет, я даже рад этому, — ответил Мэнеринг.

— Хорошо. Так что же конкретно вас интересует, мистер Мэнеринг?

— Меня интересует, почему вы принесли мне меч Великого Могола и почему рассказали эту небылицу относительно того, что второй меч был украден, — жестко сказал Мэнеринг.

— Мой дорогой мистер Мэнеринг…

— Я же говорил вам, что он придет для того, чтобы оскорблять вас, — горячо заговорил Орд. — Вам не следует тратить на него свое время.

— Клод, если ты не умеешь держать себя в рамках приличия, то тебе лучше уйти отсюда, — сказал Джентиан, но голос его прозвучал мягко. — Я рассказал вам правду, мистер Мэнеринг. Второй меч был украден из этого дома три года тому назад. Его украла моя племянница. Я надеялся, что вам удастся разузнать обо всем и что вы заставите ее вернуть меч обратно. Я также надеялся, что, придя к вам, сумею избежать семейного скандала, но все складывается таким образом, что скандала избежать не удастся. Думаю, вы понимаете, почему я сообщил вам так мало сведений, когда впервые пришел к вам в «Quinns». Не так-то приятно допускать мысль, что самый близкий член семьи является душевнобольным человеком, но, увы, это правда.

Джентиан немного помолчал, а затем продолжил.

— Я надеялся: вы выясните, что меч украла Сара. Я дал вам достаточно улик против нее. Это может заставить ее пережить шок и вернуть меч. Я думаю, она не собирается обращаться в полицию, как, впрочем, и я. Но после двух попыток самоубийства я не вижу, как можно будет замять эту историю. Правда состоит в том, что она всегда была неуравновешенной особой. Вот почему я почти не пытался контролировать ее выходки, ее связи с недостойными уважения людьми. Но теперь правда вырвется наружу, вы ведь меня понимаете? И поэтому я думаю, что, может, лучше будет рассказать всю историю газетчикам. Мне кажется, это уже не принесет никому большого вреда.

— Вы имеете в виду рассказать прессе, что ваша племянница сумасшедшая, к тому же воровка, укравшая у вас второй меч Великого Могола? — с удивлением спросил Мэнеринг.

— Я хочу сообщить репортерам, что она страдает серьезным умственным расстройством и что ее преследуют галлюцинации. Она, конечно, уверена, что меч принадлежит ей, — поправил его лорд Джентиан.

— А в действительности это не так? — спросил Мэнеринг.

— Почему вы не выгоните его прочь? — прорычал Орд. — Или позвольте сделать это мне.

Лорд Джентиан не обратил на его слова никакого внимания.

— Нет, мистер Мэнеринг, меч не принадлежит Саре. Один меч Великого Могола является моим. После того как я наследовал титул лорда, этот дом и все состояние, включая приличную часть земли в Сити. Дедушка Сары, мой брат, получил второй меч и значительное наследство. Он сам передал мне второй меч, зная мое увлечение стариной и будучи к этому равнодушным. Сара очень хорошо обеспечена. Она достаточно богата. Однако у нее навязчивая идея, что один из мечей должен принадлежать ей. Говорю вам, это только навязчивая идея, иллюзия. Второй меч передан мне по доброй воле моим братом. Сара…

— Да она же просто сумасшедшая! — вскрикнул Орд.

— Кто является прямым наследником этого дома, и всего остального в случае вашей смерти? — спросил Мэнеринг.

— А вам какое до этого дело? — грубо осведомился Орд.

— Клод, — остановил его лорд Джентиан, — предупреждаю тебя в последний раз. Веди себя прилично.

Он говорил с Ордом, как со школьником. Но чувствовалось, что он не в состоянии полностью контролировать его поведение, как мягкий отец не может контролировать своего любимого ребенка.

— Почему вы спрашиваете об этом, мистер Мэнеринг? — обратился лорд к Джону.

— Если вашей прямой наследницей является племянница и если она будет официально объявлена душевнобольной, то кто-то будет управлять за нее этим состоянием, даже если он не унаследует его. Кто…

Орд прорычал задыхающимся голосом:

— Я сверну тебе шею за такие слова!

— Клод! — закричал Джентиан.

Орд бросился на Мэнеринга. Мэнеринг выставил вперед правую ногу, и Орд со всего размаха наткнулся на нее. Задохнувшись от боли, он отпрянул и стукнулся о стол. Но Мэнеринг понял, что это его не остановит. Он уперся руками в подлокотники кресла и рывком встал на ноги. Орд бросился на него снова. Левой рукой Мэнеринг нанес ему удар в солнечное сплетение, а правой ударил по шее. Орд подался вперед, пронзительно закричал, но умудрился удержаться на ногах, повернувшись к противнику лицом. Мэнеринг увидел, как рука Клода потянулась к поясу. Уголком глаза он видел Джентиана, который поднимался из кресла с широко открытым ртом.

Не было времени волноваться о Джентиане.

Мэнеринг встал спиной к столу и увидел, что Орд вытащил нож. Может, тот самый нож, которым воспользовался прошлой ночью. На лезвие ножа упал солнечный свет из окна.

— Немедленно брось нож! — приказал Джентиан.

Но Орд не слушал его. Он произнес низким горловым голосом:

— Я проучу его, видит Бог, я это сделаю.

Он стал медленно продвигаться вперед, держа перед собой нож, готовый в любую секунду пустить его в ход.

— Клод!

Орд бросился вперед и сделал выпад ножом. Мэнеринг отступил в сторону и схватил запястье руки Клода, в которой был зажат нож. Он сдавил запястье изо всей силы, и нож выпал из пальцев Клода. Тот наклонился, чтобы поднять его. Мэнеринг отбросил нож ногой в сторону, а Орда толкнул изо все сил. Орд полетел вперед и ударился головой о паркетный пол. Мэнеринг подскочил к нему, нагнулся и схватил его правую руку. Он завел ее за спину Орда и зажал в замок. Еще одно усилие, и он сломает ему руку. Никогда желание причинить зло другому не было таким сильным! Одно усилие, одно движение — и крак! Мэнеринг почувствовал, как сильно он ненавидит этого человека, и если сейчас что-то и произойдет, то никто не сможет обвинить его.

Джентиан наконец поднялся из кресла:

— Вы сломаете ему руку!

Пот выступил на лбу Мэнеринга. Он никогда не узнает, как свирепо выглядел в этот момент. На шее вздулись вены, все тело напряжено. Он почувствовал руку Джентиана на своем плече и ослабил хватку.

— Пойдите и поднимите нож, — приказал он Джентиану.

— Не ломайте, не ломайте ему руку!

— Я бы с большим удовольствием сломал ему шею. Мэнеринг подождал, пока лорд Джентиан не поднял нож, протянул руку, взял нож и отпустил Орда. Тот распластался на полу и лежал неподвижно, постанывая, как будто все силы разом покинули его. Мэнеринг смотрел на лезвие ножа, лежащее на его ладони.

— Если в этой семье и есть безумный, то это Орд, — сказал он. — Он пытался убить меня вчера вечером. Попытался сделать это и сейчас.

— Нет, Мэнеринг, уверяю вас…

Мэнеринг перебил лорда Джентиана.

— Я больше не верю ни одному вашему слову. Тяжело дыша, с ножом в руке он подошел к Орду. Тот ерзал на полу, продолжая стонать, но уже громче. Мэнеринг рывком поставил его на ноги и повернул к себе лицом. В глазах Орда стояли слезы от перенесенной боли, а нос распух от удара об пол.

— Это вы выкрали миниатюру из квартиры Сары, а вчера пытались меня убить этим ножом. Так вот, меня интересует, почему вы это сделали?

— Нож?!

— Почему вы сделали это? — настаивал Мэнеринг.

Он держал нож так, как будто готов был воспользоваться им. Увидев это, Орд оцепенел.

— Я… я не пытался вас убить. Я все время был во дворе. Я не мог это сделать.

— Вы сделали это, — сказал Мэнеринг. — Вы также украли миниатюру меча. Почему?

— Я не крал миниатюры меча.

— Лорд Джентиан, — сказал Мэнеринг. — Наберите, пожалуйста, Уайтхолл, 1212.

— Это… это полиция?

— Не стройте из себя младенца, — грубо оборвал его Мэнеринг. — Позвоните в Скотлэнд-Ярд и попросите инспектора Бристоу.

— Какова цель… — начал было Джентиан.

— Я хочу сообщить ему, что поймал человека, укравшего миниатюру. Орд вышел из квартиры Сары Джентиан, проник в нее опять из кухни соседней квартиры — через шкаф в стене, — украл миниатюру, а затем ушел этим же путем.

Орд дрожал мелкой дрожью.

— Вы… вы знаете, что…

— Да, я знаю, — ответил Мэнеринг. — Давид Левинсон обвиняется в преступлении, которого он не совершал. Я хочу, чтобы его оправдали. Наберите номер.

— Клод, что ты об этом знаешь? — В голосе Джентиана слышалось неподдельное удивление.

— Он все прекрасно знает, — грубо ответил Мэнеринг. — А скоро узнает и полиция.

— Не надо, не вызывайте полицию, — пробормотал Орд. Он был весь мокрый от пота, и было видно, что он сдался. — Да, это я взял миниатюру. Я не хотел, чтобы вы знали, что сделала Сара. Я не хотел убивать вас…

— Клод, о чем ты говоришь? — слабым голосом спросил Джентиан. — Ты же был около меня, когда мистер Мэнеринг взбирался на крышу прошлой ночью. Ты не мог, не мог воспользоваться ножом!

— Я поднялся на лифте для слуг, теперь нет смысла отпираться. Я… я хотел остановить Мэнеринга. Как вы не понимаете?

— Я понимаю, что вы готовы были пойти на все, лишь бы остановить меня. Даже на то, чтобы ложно обвинить моего сотрудника в воровстве.

Орд процедил сквозь зубы:

— Я бы с удовольствием обвинил вас.

— У вас, очевидно, в этом богатый опыт, — сказал саркастически Мэнеринг. — А также в искусстве вранья. Вы так ловко все проделали, что теперь уже ясно — вы не новичок в умении лгать и обвинять других невинных людей. Вы оставили девушку около открытой газовой плиты и надеялись, что она умерла. Потом вернулись и стали звонить, кричать и стучать в дверь, чтобы она вас впустила. Помните? Вы притворились, что хотите предупредить ее об опасности, хотя на самом деле опасностью были вы сами. Вы притворялись, что боитесь ее, а на самом деле старались свести ее с ума. Вы позвонили в «Quinns», чтобы убедиться, что меч у меня. Это еще больше вывело Сару из равновесия. Но тут вы сделали ошибку, не так ли? Вы должны были действовать иначе. Вам следовало заставить меня вернуть меч, чтобы вывести из игры. Когда вы почувствовали опасность, то решили убрать меня с дороги и ложно обвинили одного из моих сотрудников, Левинсона.

— Я сделал только одну ошибку, — злобно прошипел Орд, — что не убил вас.

— Я ничего не понимаю, — дрожащим голосом проговорил Джентиан. — Я никак не возьму в толк, что здесь происходит. Клод, ты говоришь, что подстроил ложное обвинение против сотрудника Мэнеринга в воровстве? Что напал на Мэнеринга прошлой ночью? Что ты… Но почему? Почему?

Орд ответил, криво усмехнувшись:

— Я не хотел, чтобы он и дальше занимался этим делом.

— Но, Клод, почему? — Пожилой джентльмен выглядел слабым и беззащитным. Он держал перед собой вытянутые руки ладонями вверх в умоляющем жесте.

— Существует много вещей, о которых вам не следовало знать, — ответил Орд. — Вам не следовало тогда идти в магазин Мэнеринга. Я знаю, вы пошли в надежде заставить Сару одуматься, но вам не нужно было этого делать.

— Я так запутался во всем, что даже не знаю, что сказать, — проговорил Джентиан. — Почему? Почему ты так боишься Мэнеринга?

— Потому что я догадался, что он пытался довести Сару до самоубийства, — ответил за Орда Мэнеринг.

— О, нет!

Орд несколько отодвинулся от Мэнеринга. Казалось, спокойствие и уверенность в себе вернулись к нему.

— Она причиняла вам одни беспокойства, — сказал он, обращаясь к Джентиану. — Она всегда была, как кость в горле, все эти годы, с тех пор как я себя помню. И если бы она и покончила с собой…

— Это было бы вам, Орд, на руку. Потому что в этом случае вы стали бы единственным наследником всего состояния, — закончил за него Мэнеринг. — А если бы она не захотела покончить с собой, то небольшая помощь в этом ей бы не помешала. Ну, например, немного придушить ее, накинув на голову полотенце, а затем посадить около включенной газовой плиты. Или заставить слуг дать ей веронал, когда она пришла поговорить с дядей. Или столкнуть ее с крыши, пока она находится без сознания. Кто должен был ее столкнуть?

Орд спокойно сказал:

— Вы ничего не докажете. Это только слова, а слова не являются доказательством.

— Да, вы правы, слова — это не доказательство, — холодно согласился Мэнеринг. — Но потайная дверь между двумя квартирами — это доказательство.

Он взглянул на Джентиана.

— Теперь-то вы понимаете, в чем дело? Ваш племянник так жаждал получить наследство, что пытался довести Сару до самоубийства. Когда ему это не удалось, то он решил помочь ей. А потом… — Мэнеринг шагнул к Орду, и тот попятился. — А что было бы потом? Думаю, что ваш дядя внезапно бы скончался от старости, или упал бы с винтовой лестницы, или умер от сердечного приступа в результате передозировки дигиталина. Как вы собирались разделаться с ним?

— Это ложь!

— Нет, это правда, — сказал Мэнеринг, глядя в упор на лорда Джентиана. — Он не прожил бы и шести месяцев после смерти Сары.

— Дядя, это гнусная ложь! Я всю жизнь работал на вас, ваши интересы — это мои интересы. И потом, ведь со временем все состояние перешло бы ко мне? У меня не было причины… — Он замолчал.

— Мистер Мэнеринг, — обратился к нему лорд Джентиан. — Это для меня настоящее потрясение! Я знаю, что теперь просто невозможно обойтись без обращения в полицию, но дайте мне немного времени, чтобы прийти в себя, собраться с силами. Я… я чувствую…

Он положил руку на грудь и покачнулся. Мэнеринг бросился к нему и увидел, что глаза его закатились. Мэнеринг едва успел подхватить старого джентльмена. Пока он пытался удержать лорда Джентиана, Орд круто повернулся на каблуках и рванулся к двустворчатой двери.


Глава 19

Притворство?


Джентиан крепко держал руки Мэнеринга. Это было похоже на спазм, но могло быть и притворством. Таким образом он мог удержать Мэнеринга, чтобы тот не последовал за Ордом. Джентиан дышал с трудом, что очень походило на фальшивые хрипы. Орд выскочил из комнаты. Обе половины двери резко захлопнулись за ним. Его подкованные металлом носки туфель громко прозвучали по мраморному полу полукруглого холла.

Лорд Джентиан мертвым грузом висел на руках Мэнеринга. Он опустил Джентиана в одно из больших кресел. Глаза старого джентльмена были закрыты, он хрипло дышал. Мэнеринг подошел к столу, открыл верхний ящик и нашел перечень телефонов. Один из номеров принадлежал доктору Уэббу, проживающему по Парк-Плейс, 14а. Мэнеринг набрал номер телефона, и ему немедленно ответила секретарша голосом человека, привыкшего сидеть у постели больного.

— Мне кажется, что у лорда Джентиана сердечный приступ, — бесцеремонно сказал он в трубку. — Не мог бы доктор Уэбб приехать немедленно?

— Конечно, он сейчас же выезжает, — ответила секретарша. — А пока не могли бы вы расстегнуть или ослабить одежду на лорде Джентиане?

Мэнеринг подумал, что ее не удивило сообщение о состоянии лорда Джентиана. Он собирался подойти к старому джентльмену, но в это время двери отворились, и вошел дворецкий.

— Расстегните воротничок рубашки и ремень брюк лорда Джентиана, — приказал Мэнеринг. — Я уже пригласил доктора Уэбба.

Он наблюдал за тем, как старый дворецкий, явно взволнованный, пересекал комнату.

— Куда направился мистер Орд? — спросил Мэнеринг.

— Он… он вышел через черный ход, сэр. Я бы хотел знать, что… — Но тут же замолчал и поспешил, насколько было в его силах, к лорду Джентиану, не подающему признаков жизни.

— Я еще вернусь, — пообещал Мэнеринг.

Он вышел из библиотеки, все еще не уверенный в искренности обморока лорда Джентиана. Если все это притворство, то Джентиан, конечно, уверен, что смог его провести. Чем больше он размышлял над происшедшим, тем больше убеждался в том, что Джентиан хотел дать возможность Орду скрыться. Был ли Джентиан действительно невиновен, как он это пытался доказать Мэнерингу, или они с Ордом действовали заодно? Тогда что объединяет их и почему они хотели довести Сару до самоубийства?

На улице он остановил такси, сел на заднее сиденье и вытянул ноги. Он уже знал ответы на многие вопросы, но, к сожалению, не на самый главный. Помочь ему в этом могла только Сара Джентиан. Если верить Орду, то ему просто хотелось стать единственным наследником всего состояния. Но так ли все просто?

Мэнеринг несколько раз взглянул в заднее стекло машины, чтобы убедиться, что за ним нет слежки. Как там продвигаются дела у Давида? Когда он сможет получить от него подробный отчет? Мэнеринг закурил сигарету и стал смотреть в окно, но мысленно видел перед собой только лорда Джентиана. Если он дал возможность Орду убежать, то каковы причины этого поступка? Не думает же он, что Орду действительно удастся скрыться? Ведь после всего, что произошло, Орда арестуют и посадят в тюрьму. Было бы даже нелепо предположить, что он избежит наказания.

А может, Орд должен успеть что-то сделать до своего ареста? Что-то, что очень важно для Джентиана?

Предположим, он хочет, чтобы Сара была мертва, — это ведь очень убедительная причина. Может, Джентиан дал Орду время найти и убить Сару?

Мэнеринг наклонился к шоферу:

— Подвезите меня к ближайшему телефону-автомату, и как можно быстрее.

Он порылся в карманах в поисках мелочи, пока такси подруливало к тротуару и медленно поехало вдоль него.

«Но ведь Орд не знает, где в данный момент находится Сара Джентиан, — пытался успокоить себя Мэнеринг. — Конечно, он не знает этого, но вдруг узнает?»


Сара Джентиан улыбалась, глядя на Лону, сидевшую напротив нее в кабинете Мэнеринга. Она чувствовала себя намного лучше. Никому бы и в голову не пришло сейчас, что совсем недавно с ней произошло что-то серьезное. Конечно, было заметно, что она напряжена и пытается подавить в себе беспокойство. Она свободно сидела в кресле, вытянув перед собой красивые ноги, все время вращая стопами, а руки ее спокойно лежали на коленях. На ней был тот же бледно-голубой костюм, в котором она впервые появилась в «Quinns». Накрашена она была лучше, но, увы, Сара совершенно не умела пользоваться помадой. У Лоны сложилось впечатление, что ей совершенно безразлично, как она выглядит со стороны.

— Я чувствую себя совершенно другим человеком, — заявила Сара. — Я даже не думала, что всего за несколько часов смогу так быстро прийти в себя.

— Вы почувствуете себя еще лучше, когда Джон вернется домой.

— Да, я в этом уверена, — ответила Сара. — Миссис Мэнеринг, вы думаете он мне поверит?

— Смотря что вы имеете в виду.

— Только одно, что действительно важно, — ответила Сара. — Меч! Его следует вернуть в Джентиан Хаус.

— Но почему все же это так важно? — спросила Лона.

Она уже в третий раз пыталась заставить девушку объяснить, почему для нее так важно возвращение меча, и в третий раз Сара просто ответила:

— Это не имеет значения, почему.

Она наклонилась вперед, обхватила колени руками и стала разглядывать комнату. Над резной каминной плитой висел портрет Мэнеринга в роли регента Бука. Сара долго молча рассматривала портрет, затем, быстро поднявшись с кресла, сказала:

— Да, конечно, вы настоящий художник.

— Я действительно рисую, но…

— Ну, не скромничайте, — Сара говорила искренне, с восхищением. — Я ведь не только слышала о вас, но и видела много ваших портретов. У моего дяди есть один из них. Он…

Она вдруг замолчала. Лона заметила, что девушка нахмурилась и сжала губы, как будто вспомнила о чем-то неприятном. Она порывистым движением подошла к портрету и уставилась на него.

— Он очень красивый, — сказала она. — Вы ведь понимаете, что я имею в виду?

Сара повернулась к собеседнице с природной естественной грацией.

— Я думаю, что вам следует иметь портрет моей тетушки Анны у себя. Он очень хорош, уверяю вас. Вряд ли он очень дорог моему дяде, а что касается Клода… — Она резко шагнула к Лоне, глаза ее заблестели. — Вы можете получить его обратно? Ну, например, для выставки или других целей? Как вы думаете?

— Думаю, что смогу, если на это будут причины.

— Причины? Он висит в самом темном углу дома, на втором этаже, — сказала Сара. — Это что, не достаточная причина? — Она помолчала. — Я всегда восхищалась людьми, умеющими рисовать. Мне бы тоже очень хотелось этому научиться, но, увы — нет таланта. Все мои женщины похожи на коров, а мужчины — на сатиров. Поверьте мне на слово, миссис Мэнеринг, это так. А вы не могли бы сделать для меня одно одолжение?

— Конечно, если это в моих силах.

— Не покажете ли вы мне свою студию? Мне бы очень хотелось посмотреть ее. Однажды я была в мастерской Джона Августа, она просто потрясла меня. И еще, я видела Пикассо. Это был настоящий шок. Нас было человек двадцать. Мы стояли у ворот и глазели на него. Он был просто очаровательным, хотя и несколько странным. Вы очаровательная и совсем не странная! Я могу посмотреть, где вы работаете?

— Конечно, — ответила Лона. — Студия находится наверху, в мансарде.

Лона и ее гостья прошли по коридору между кухней и ванной. Лестница с перилами вела к большому люку в потолке. Лона поднялась первой и включила свет, затем повернулась и подала Саре руку.

— Это прекрасно. — Сара глубоко вздохнула. Она в благоговении стояла на верхней ступени лестницы.

Мансарда была довольно обширным помещением и проходила над всем домом. С двух сторон потолок был покатым и не позволял выпрямиться во весь рост. На всех стенах висели портреты, некоторые картины стояли прямо на полу. Здесь находились законченные портреты и наброски. Только две или три картины были уже в раме. Краски и лица на полотнах казались удивительно живыми. Вдоль одной стены висели небольшие портреты, почти миниатюры, и ни одна из них не была в рамке. Это были изображения людей, с которыми Лона встречалась или которых помнила: рыбачка из Лоэ, продавец лука из Бретона, старый еврей с патриархальной белой бородой и проницательными глазами, арабский мальчик. Сара заметила несколько портретов Мэнеринга, в основном в карандаше, а также автопортреты, которые не были справедливы к оригиналу.

— Но это же настоящая выставка! — заявила девушка. — Я никогда ничего подобного не видела. Вы должны все это показать зрителям.

— Возможно, когда-нибудь это произойдет, — ответила Лона.

— Выставку надо сделать немедленно, — настаивала Сара. Глаза ее горели, как на портрете старого еврея. — Немедленно. Нечестно держать эти прекрасные картины здесь, где их никто не видит. Вы должны их выставить в помещении «Quinns».

— Джентиан Хаус больше подходит для этой цели, — шутливо сказала Лона.

На мгновение глаза Сары вспыхнули.

— Да, конечно, — вскричала она.

Затем вдруг глаза ее потухли и стали пустыми. Губы плотно сжались. Она не отрывала взгляда от хозяйки дома, но не видела ее. Лоне показалось, что перед ней стоит обиженный ребенок.

— Боюсь, что это невозможно, — сказала наконец Сара тихим, упавшим голосом. Она подошла к миниатюрам поближе, но радостное оживление покинуло ее.

Раздался звонок в дверь. Этель пошла открывать, громко распевая одну из своих любимых песен. Лона уже привыкла к песням Этель, но Сара в удивлении повернулась к лестнице. Когда Этель открывала дверь, раздался телефонный звонок. Здесь, наверху, был телефонный аппарат, но он был не включен. Телефон звонил и звонил, заглушая голоса у двери. Вошел какой-то мужчина, и вскоре внизу послышались его шаги. «Вероятно, пришел Читтеринг, — подумала Лона, — или Бристоу». Это мог быть кто угодно.

Сара не сводила глаз с верхней ступеньки лестницы.

— Кто, кто это? — тревожно спросила девушка. Она опять стала заметно нервничать с тех пор, как Лона упомянула Джентиан Хаус. — Кто это?

Телефон внизу непрерывно звонил.

— Этель, — громко позвала Лона. — Переключи сюда телефон.

— Хорошо, мадам, — отозвалась Этель.

Она не сказала, кто пришел. Голоса мужчины больше не было слышно. Сара подошла поближе к Лоне и заняла место у верхней ступени лестницы. Теперь телефон зазвонил в студии. Он стоял около мольберта на полке, где хранились необходимые для работы материалы. Лона быстро подошла к аппарату и подняла трубку.

— Говорит Лона Мэнеринг.

— Лона, с тобой все в порядке? — спросил Джон взволнованным голосом. — Ты так долго не отвечала.

— Да, все в порядке, — успокоила его Лона. — Сара здесь. Мы в студии, а телефон не был переключен. Что заставило тебя подумать…

— Ты что-нибудь слышала об Орде? Если он узнает, что ты покинула больницу вместе с Сарой, то может догадаться, что она сейчас у нас, — торопливо проговорил Мэнеринг. — Он не звонил, не собирался прийти?

— А ты думаешь, он способен сделать это?

— Я даже не знаю, что подумать. Не отпускай от себя Сару. Ни в коем случае не впускайте Орда в дом. Я буду минут через двадцать.

— Хорошо, дорогой, — сказала Лона. — Я сделаю все, как ты сказал, и…

В этот момент раздался душераздирающий вопль. Лона чуть не выронила трубку из рук, когда повернулась на этот крик.

Джон спросил:

— Что это было?

Сара исчезла с верхней ступени лестницы, а вместо нее на этом месте появилась голова, а потом показались плечи поднимающегося Орда.


Глава 20

Пожар


Опять раздался крик Сары.

Лона закричала в трубку:

— Джон, он здесь! Не приближайтесь ко мне! — закричала она Орду и бросила трубку на рычаг. — Немедленно спуститесь вниз!

Орд, не обращая внимания на ее слова, смотрел на Сару.

— Орд, идите немедленно вниз! — приказала Лона.

— Я спущусь, когда буду готов, — ответил ей Орд.

Он взялся руками за перила и одним рывком поднялся в студию. Орд шел прямо на Сару, которая медленно пятилась от него. В глазах ее застыл ужас, как будто она была точно уверена, что он пришел убить ее.

— Джон! — закричала Лона.

Но, увы, он не мог ее услышать. Она огляделась в поисках какого-нибудь оружия, но рядом ничего не было, кроме куска тяжелого золоченого багета. Она схватила его. Сара продолжала пятиться, пока не уперлась головой в скат потолка. Двигаться дальше было некуда. Она вытянула вперед руки, словно могла таким образом защититься от Орда. Лона двинулась на него, держа в правой руке кусок багета.

— Если вы дотронетесь до нее, то я ударю вас по голове, — пригрозила она.

Этель внизу не подавала признаков жизни. Телефон молчал. Джон понял, что Орд находится здесь, в их доме, и наверняка предупредит полицию. Но если она сейчас ничего не предпримет, то им придется плохо.

— Орд! — закричала она.

Лона стала поднимать кусок багета, но в этот момент Орд повернулся и бросился на нее. Удар пришелся ему по плечу. Он налетел на нее всем телом, и Лона отшатнулась назад. Вырвав у нее из руки кусок багета, Орд со всей силой ударил ее по голове. Она почувствовала страшную боль, тело обмякло, ноги подкосились. Лона не потеряла сознание, но не смогла удержаться на ногах и упала. Падая, она услышала дикий крик Сары. Орд повернулся и увидёл, что Сара бросилась к лестнице. Но прежде чем она успела добежать до нее, он нагнал Сару и схватил за руку.

Орд грубо втянул ее в студию.

Лона лежала на полу, голова раскалывалась от боли. Она с ужасом наблюдала, что происходит перед ее глазами, но не в силах была что-либо изменить. «О Боже, — молила она, — дай мне силы!» Она сделала попытку подняться на ноги, но боль в голове заставила ее опять опуститься на пол. «Господи, помоги мне!» Орд подтащил Сару к себе поближе, его руки сомкнулись на ее шее. Он душил ее, он ее убивал!

«О Боже, дай мне сил подняться!»

Орд душил Сару. Голова девушки моталась из стороны, в сторону, глаза вылезали из орбит.

Лона оперлась на локоть, но не смогла оторвать тело от пола. Почему сюда не идет Этель? Внизу что-то упало. Из ушей Лоны сочилась кровь, а попытка подняться на ноги усиливала головную боль. Она видела все через кровавый туман. Лона видела, как стройные ноги Сары подогнулись. Она должна, обязана что-то сделать! Краешком глаза она заметила злополучный кусок багета, которым Орд воспользовался, чтобы избавиться от нее, а потом бросил, когда погнался за Сарой. Если бы только у нее хватило сил дотянуться до него! Она протянула руку.

Орд отбросил Сару от себя. Она со стуком упала на пол и лежала без движения. Орд тяжело дышал. Обернувшись, он окинул взглядом мольберт и стоящие около него полки. Здесь Лона хранила краски, лаки, скипидар, спирт, тряпки и кисти. Орд даже не взглянул на Лону и быстро пошел к полкам. Опустив руки в карман, он что-то вынул оттуда. Лона увидала блик света. Орд взял в одну руку бутыль со скипидаром и вылил ее содержимое на край полки.

Лона с трудом поднялась на колени. Ей не на что было опереться, чтобы подняться на ноги, а голова просто разламывалась от боли. Она очень боялась, что не удержится и упадет опять. Резкий запах скипидара донесся до ее ноздрей. Жидкость разлилась по полке, капая на пол, дотекла до других бутылей, щеток и запачканных краской тряпок.

В руке Орда вспыхнуло пламя.

Это была зажигалка! Так вот что он вынул из кармана! Орд щелкнул зажигалкой раз, второй, третий. Если огонь попадет на скипидар, тряпки и дерево, если ему удастся поджечь все это, то пламя распространится по студии в считанные мгновения.

Нет!

Пламя появилось вновь, все еще слабое, но на этот раз оно не погасло. Орд прикрыл его своей огромной ладонью. Если бы она могла двигаться, если бы она была в силах бросить в него чем-нибудь или хотя бы задуть пламя зажигалки! Прикрывая пламя рукой, он поднес его к тряпкам, которые уже пропитались легковоспламеняющимся скипидаром. Конечно, он решил поджечь студию, чтобы скрыть следы своего преступления!

Внизу опять послышался какой-то глухой звук.

Если бы она могла задуть пламя!

Лона с ужасом увидела, как загорелась одна из тряпок, на ней появились язычки огня. Орд отступил на шаг и с явным злорадством наблюдал, как разгоралось пламя. Внезапно он повернулся к Лоне. Пламя зажигалки погасло, но в нем уже не было больше необходимости, огонь на полке разгорался, захватывая все новое и новое пространство.

— Погасите… — пролепетала Лона. — Погасите…

Он резко шагнул к ней и толкнул ногой. Она растянулась на полу. Орд опять отошел и стал наблюдать за пламенем. Лона почти ничего не видела, глаза ее слезились, но она не могла не заметить, что пламя разгоралось стремительно. Орд отошел от полки подальше. Огонь подбирался к банке с лаком. Орд протянул свою длинную руку, взял банку и вылил лак на полку. Лак потек густой, липкой струей. На мгновение показалось, что он притушил разгорающееся пламя, но потом вдруг все ярко вспыхнуло, и огонь охватил разом остальные полки.

Орд повернулся, подошел к Саре и наклонился над ней. Он взял ее за щиколотки и потащил поближе к огню. Когда ее тело было всего в нескольких футах от огня, он выпустил ее ноги из рук и оставил лежать. Голова Сары была в непосредственной близости от огня. Ее волосы разметались по полу, как золотое облако. Если только пламя доберется до этих белокурых волос…

Орд направился к Лоне.

— Теперь ваша очередь, — зловеще проговорил он.

Наклонившись, он подхватил Лону под мышки, подтянул и посадил, прислонив к стене. Потом его пальцы скрючились, и он схватил ее за шею. Орд собирался расправиться с ней так же, как и с Сарой: задушить и оставить здесь, в огне. О, Господи! Он все крепче сжимал ее горло. Боль была невыносимой, еще сильнее был страх. Лона слышала звук бушевавшего пламени за спиной, горел весь стеллаж полок.

Прямо перед ней было огромное, как бледная луна, лицо Орда, всего в нескольких дюймах от ее глаз. Пальцы сдавливали горло все крепче, и Лоне было нестерпимо больно.

Потом вдруг лицо Орда исчезло.

Она еще не потеряла сознания. Лона была совершенно уверена, что слышит какие-то звуки, шаги, голоса. Лицо Орда исчезло так внезапно, как будто он резко отпрянул назад. Эти звуки могли быть шумом бушующего пламени, а может, это просто кровь стучит в висках? Перед ней вдруг появился мужчина. Незнакомое лицо на секунду склонилось над Лоной. Потом мужчина бережно взял ее на руки и стал спускаться по лестнице. Когда он нес ее вниз, она попыталась заговорить:

— Сара, — еле слышно прошептала она. — Там Сара!

Лицо мужчины было так близко. У него были большие бледные губы. Вдруг он улыбнулся. Почему он улыбается? Ну, конечно, он пытается подбодрить ее, но при этом не произнес ни слова. Она была в полуобморочном состоянии, ошеломлена, напугана до смерти. Сара! Как там Сара? Загорелись ли ее волосы? Не сгорела ли она?


Мэнеринг выскочил из такси, как только оно остановилось на Грин-стрит, сунул десять шиллингов в руку таксиста и, приказав ждать, бросился к подъезду. В нескольких шагах от дома стояли две полицейские машины. Вдали раздавался звук сирены пожарной машины, но ему даже в голову не пришло, что она направляется сюда. У входной двери в дом стоял констебль.

— Кто-нибудь пострадал?

— Здесь такое произошло, — ответил констебль. — Но я не знаю подробностей, сэр.

Он открыл перед Мэнерингом дверь автоматического лифта, и Джон вошел в него. Лифт, казалось, поднимался очень медленно. В ушах Мэнеринга все еще раздавались крики обеих женщин, когда в студии появился Орд.

Тогда он немедленно позвонил в полицию и поднял тревогу. Полиция, насколько он мог судить, отреагировала быстро, но достаточно ли быстро? Этот чертов лифт! Наконец, он остановился. Выйдя на площадку, Мэнеринг увидел, что дверь в его квартиру открыта. Первое, что бросилось ему в глаза, — это вытянутые вперед ноги в нейлоновых чулках. Они принадлежали женщине, сидящей в кресле. Небольшие, полные ноги. Да это Этель! Она полулежала в кресле, руки безвольно были опущены вниз. Голова ее медленно повернулась, когда он вошел.

— Это было ужасно, — хрипло проговорила она. — Это было ужасно. Он… он чуть не убил меня. Это было ужасно.

Мэнеринг мягко, успокаивающе сказал:

— Все будет в порядке. Мы позаботимся о тебе.

Он почувствовал, что у него запершило в горле, и ощутил запах дыма. Мэнеринг бросился по коридору, ведущему в студию.

И тут же к своему огромному облегчению увидел Лону, сидящую у стены в ванной комнате. Глаза ее были закрыты. Она была совершенно одна. Над головой, в студии, раздавались чьи-то шаги. Мэнеринг вошел в ванную комнату.

— Ло… — начал он.

Она была очень бледной и явно нуждалась просто в покое, но с ней было все в порядке. Мэнеринг отметил ее ровное дыхание. На цыпочках он вышел из ванной, мысли его переключились на Сару Джентиан. Как она? Что с ней случилось?

В дверях кухни появился крупный мужчина.

— Мистер Мэнеринг?

— Да, это я. Что с Сарой Джентиан?

— Другая леди, которая находилась в студии, сейчас в спальне, сэр. Она жива, — заверил его мужчина. — Не волнуйтесь. Миссис Мэнеринг тоже жива, сэр. А пожарные прибудут с минуты на минуту, просто чтобы убедиться, что опасность миновала и пожар ликвидирован. Все будет в порядке, не стоит беспокоиться, сэр.

В эту же минуту в дверях появились пожарные.

Мэнеринг перенес Лону в их спальню. Она еще полностью не пришла в себя от пережитого и молчала, но по ее взгляду он понял, что жена узнала его. Полицейский врач, доктор Норис, был уже здесь. Мэнеринг положил Лону на кровать и взглянул на Сару. Она была без сознания. В комнате около девушки находился полицейский.

— Этот тип почти задушил ее, — сообщил он Мэнерингу. — Мы с трудом откачали ее.

— Да, — задумчиво произнес Мэнеринг. — Да. Я найду попозже способ отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали. А где… где мужчина, который все это натворил?

— Он там, наверху, в мастерской, сэр.

Поблагодарив полицейского, Мэнеринг вышел из спальни. Пожарные уже были на лестнице, ведущей в студию, и поэтому он смог подняться туда через несколько секунд. Когда его голова показалась из люка, он почувствовал сильный запах горелого. Все помещение было наполнено дымом. Помимо Орда, здесь находилось еще четверо мужчин. Преступник стоял у одной из вертикальных балок, и Мэнеринг отметил, что он прикован к ней наручниками. Полицейские, как видно, позаботились о том, чтобы он не смог убежать.

Орд бросил на вошедшего свирепый взгляд. Один из мужчин повернулся к Мэнерингу лицом, и он узнал его. Это был Хиксон, полицейский с акцентом кокни, который довольно натянуто ему улыбнулся.

— Мы успели вовремя, мистер Мэнеринг.

— Слава Богу, что это так!

— Из участка сюда сразу послали двоих полицейских, а мы с Беллингом прибыли из Скотлэнд-Ярда, — сообщил Хиксон. — Этот мерзавец как раз собирался задушить вашу жену. Его пришлось оттаскивать силой. С чего бы это, мистер Мэнеринг? Каковы причины его поступка? За что он вас так ненавидит?

— Думаю, что я встал на его пути, — ответил Мэнеринг. Он пристально посмотрел на Орда. — Он что-нибудь сказал?

— Нет. Не произнес ни звука. Просто смотрит так, как будто всех нас смертельно ненавидит.

— Он, наверное, ненавидит весь мир, — сказал Мэнеринг.

Значит, он был прав, когда угадал причину, по которой Орд мог искать Сару Джентиан. Но был ли он прав в своем предположении, что лорд Джентиан знал, куда направится Орд, и помогав ему в этом сознательно?

— Что вам известно по этому делу, мистер Мэнеринг? — спросил Хиксон.

— Орд сказал мне, что это он украл миниатюру меча, и я могу показать вам, как он попал в квартиру Сары Джентиан. А объяснить, почему вы этого тогда не обнаружили, — сказал ему Мэнеринг. — А теперь меня больше всего волнует состояние моей жены и Сары Джентиан.

— Это все, что вы можете нам сообщить? — настаивал Хиксон.

— А разве этого недостаточно?

— Для некоторых этого более чем достаточно, — согласился с ним Хиксон. — Но ведь это не все, что вы могли бы нам сказать?

Хиксон говорил так, как будто Бристоу вложил свои слова в его уста.

Их разговор был прерван появлением машины скорой помощи, которая увезла Сару Джентиан в больницу.

— Мы спасли ей жизнь, — сказал полицейский врач, когда машина уехала. — Но я не уверен, что мы спасли ее психику.


Глава 21

Надежда


— И все же мне кажется, что ты от меня что-то скрываешь, — сказал Бристоу Мэнерингу, сидя у него в кабинете. Было уже половина седьмого. Бристоу прибыл полчаса назад и не давал другу покоя. — Скорее всего, ты пытаешься кому-то помочь или покрываешь кого-то. И если я прав, то ты поступаешь неразумно.

Мэнеринг молчал.

— Нет никакого смысла сидеть в этом кресле и разглядывать портрет, написанный с тебя Лоной, — с раздражением продолжил Бристоу. — Ты не забыл, что Лона могла погибнуть сегодня? Если бы мои ребята не подоспели вовремя, опоздай они на пять минут, ее вряд ли удалось бы спасти. Теперь-то с ней все в порядке, она приняла успокоительное и завтра утром о сегодняшней трагедии ей напомнят только несколько царапин на шее и головная боль. Но она была на волоске от смерти. Твоя жена, Джон. И Сара Джентиан тоже, если уж на то пошло, то и твоя прислуга — Этель. Ты не имел права подвергать их такой опасности.

— Я пытался всеми силами не допустить того, что произошло. Уверяю тебя, я рассказал тебе все.

— Не верю.

Мэнеринг сидел в кресле, около него стоял бокал виски с содовой. Он понемногу успокаивался после всего пережитого, но страх за Лону стоил ему немало ужасных минут. Сара Джентиан была в больнице Святого Георгия. Опасность не угрожала ее жизни, это сказали все врачи, обследовавшие девушку. Но никто не мог с уверенностью сказать, что будет с ее душевным состоянием, когда она придет в себя.

— Я не могу заставить тебя мне верить, — сказал Мэнеринг. — Но я ничего не утаиваю. Это как раз тот случай, когда я тебе рассказал все, что мне известно.

Мэнеринг честно рассказал Бристоу о разговоре с Ордом, а Бристоу уже видел потайную дверь в виде шкафа между двумя квартирами в доме, где жила Сара Джентиан. Теперь обвинение с Левинсона будет снято. Хоть одна приятная вещь за эти последние дни.

В глазах Бристоу светилось недоверие.

— Ты же не поверил мне, что я был в доме Сары Джентиан, когда Левинсон ушел оттуда. Но ведь это была правда! Надеюсь, теперь ты мне веришь?

— Да, после того, как ты мне представил неоспоримые доказательства. Но почему же Орд хотел убить Лону?

— Потому что она пыталась защитить Сару, — резонно заметил Мэнеринг. — Хиксон же не говорил о какой-то особой ненависти к Лоне или ко мне со стороны Орда. Мы просто встали на его пути и могли помешать осуществить свой план — убить Сару Джентиан. Боюсь, вам не удастся доказать, что все попытки к самоубийству были попытками убийства.

— Не стоит настаивать на такого рода обвинениях, — заметил Бристоу. — Мы взяли Орда за попытку совершить убийство в твоем доме. Полицейские застали его в тот момент, когда он душил Лону. Да, мы задержали Орда, но нам до сих пор не известны мотивы этого преступления. И пока мы их не выясним, дело не будет законченным.

Мэнеринг слушал молча. Бристоу встал и прошелся по комнате.

— Честное слово, у тебя нет никаких веских причин выгораживать лорда Джентиана.

— Здесь ты абсолютно прав, у меня нет причин да и желания это делать, — согласился с ним Мэнеринг. — Я не являюсь адвокатом Джентиана. Скорее, это ты пытаешься его защитить, Билл.

Бристоу остановился прямо против Мэнеринга.

— Не говори ерунды, Джон.

— Но факты, — настаивал Мэнеринг. — Ведь это ты сообщил мне, что жизни Сары Джентиан угрожает опасность. Что заставило тебя так думать?

— Мы слышали разные разговоры от прислуги Джентиана, что Сара пыталась несколько раз покончить с собой, принимая снотворное в больших дозах, — начал объяснять Бристоу. — Мы попытались проверить, действительно ли это были попытки самоубийства или убийства. Мы знали, что лорд Джентиан очень дорожит — по крайней мере — до последних событий, своей репутацией и не допустит скандала. Мы не смогли заставить его говорить и надеялись, что это удастся тебе. Лорд Джентиан утверждает, как ты говоришь, что его племянница страдала расстройством психики всю свою жизнь.

— Да, это так, — подтвердил Мэнеринг. — Это то, что он называл семейной тайной.

— А ты веришь ему?

— Не знаю. Я и тебе-то пока не очень доверяю в этом деле.

— Но, Джон…

— Билл, — перебил его Мэнеринг. — Ты сообщил мне о давлении на Джентиана финансовых магнатов Сити. Читтеринг также говорил мне об этом. Какое именно давление? И что ты предпринял по этому поводу?

— Увы, здесь нам ничего не удалось установить, — мрачно ответил Билл. — Существуют большие финансовые боссы, которые хотели бы скупить собственность лорда Джентиана, за исключением Джентиан Хаус, но он пока держится. У нас нет никаких доказательств, что позволило бы говорить о каком бы то ни было скрытом давлении на Джентиана. Две большие строительные корпорации пользуются услугами субподрядчиков, некоторые из которых, безусловно, могли бы предпринять попытки угроз или даже физической расправы, но у нас нет ни единого факта, доказывающего это. Известно, что Орд посещал некоторые финансовые организации, и, вероятно, там на него тоже пытались оказать давление. Но я начинаю думать, что все кроется в каких-то семейных проблемах.

— А в каких именно? — спросил Мэнеринг.

— Ну, хотя бы то, что видно невооруженным глазом: Орд хочет быть единственным наследником лорда Джентиана.

— Это неубедительно, Билл, — возразил Мэнеринг.

— Что ты считаешь неубедительным?

— Если бы дело было в убийстве ради получения наследства, то зачем было все так усложнять. Ты пытался получить информацию от поверенного лорда Джентиана?

— Ты имеешь в виду адвокатскую контору «Хэббл, Уайт и Хэббл»? — Бристоу криво усмехнулся. — Конечно, нет. Все три основателя конторы еще живы, каждому сейчас уже за семьдесят, но они продолжают работать. Это одна из самых уважаемых контор в Лондоне. Они не произнесут ни звука, если это, по их мнению, не соответствует правилам ведения дела. У каждого из них есть сыновья, четверо из которых работают в этой же конторе. Но они воспитаны в старом духе и тверды в том, что считают профессиональной этикой своих отцов. Думаю, они не знают ничего, что могло бы дискредитировать лорда Джентиана. А если бы даже и знали…

— То ничего бы не сказали?

— Конечно, не сказали бы.

Мэнеринг произнес задумчиво:

— Предположим, они знают, что Джентиан, или любой из этой семьи, совершил противозаконное действие. Что они будут делать в таком случае?

— А что делает священник, когда прихожанин сообщает в исповеди о совершенном им преступлении? — спросил Бристоу. — Насколько я могу судить, они могут отказаться от ведения его дел, если узнают, что он совершил преступление, или попросят найти себе другого поверенного. И только в том случае, если они будут вызваны в суд и дадут присягу говорить правду и только правду, то, конечно, ответят на вопросы суда. В противном же случае… — Бристоу на секунду умолк. — А ты что, подозреваешь лорда Джентиана в совершении противозаконного поступка?

— Я просто не уверен, что единственной семейной тайной Джентианов является состояние Сары, — ответил Мэнеринг. — Джентиан сделал все, чтобы я тогда не смог побежать за Ордом и остановить его.

— Ну, это только твое предположение. А может, он просто хотел дать возможность Орду исчезнуть. Совсем не обязательно думать, что он знал, куда направляется Орд. Я сегодня был у Джентиана и провел с ним минут десять. Ему предписан постельный режим, а доктор запретил мне оставаться у него дольше. Он выглядел совершенно больным, но тем не менее держался надменно, как Люцифер. Он утверждал, что ничего не помнит о случившемся днем. Он не помнит, о чем вы говорили с Ордом, что тот сделал тебе какие-либо признания. Ты понимаешь, что это означает?

— Да, — спокойно согласился Мэнеринг. — Конечно, я понимаю, что это означает. Мои слова против лжи Орда. Потайная дверь в доме Сары могла служить выходом для Левинсона, а не для того, чтобы его племянник отправился на скамью подсудимых. Скажи, он ничего не знал о попытке Орда убить Сару и Лону, не так ли?

— Именно так.

— Когда лорд Джентиан поймет, что не поможет Орду, если будет молчать, то тогда его память может восстановиться.

— Ты в самом деле на это надеешься, Джон? — спросил Бристоу.

Немного подумав, Мэнеринг сказал:

— Нет, пожалуй, я в этом не уверен.

Раздался звонок в дверь. Мэнеринг встал с кресла. Этель не было, и ему самому нужно было открыть дверь.

— Пойду посмотрю, кто пришел. И поверь мне, Билл, я действительно сказал тебе все, что мне известно.

Он оставил Бристоу в кабинете и подошел к входной двери. Открыв ее, Мэнеринг увидел Давида Левинсона и Читтеринга. Прежде чем он успел предупредить их о находящемся в кабинете Бристоу, Левинсон громко произнес:

— Это была настоящая охота на диких гусей, мистер Мэнеринг. Нам не удалось ничего выяснить относительно Орда. Ничего, что могло бы помочь вам. — Мэнеринг не делал попытки остановить его, и Давид продолжал говорить, в то время как Читтеринг хранил молчание. — Орд встречался с представителями некоторых компаний, которые хотят купить земли, принадлежащие лорду Джентиану, но только для того, чтобы предварительно обсудить все детали этой сделки. Но дальше дело пока не пошло.

— Кое-что все-таки нам удалось узнать, — вставил Читтеринг.

Мэнеринг поднял руку и посмотрел в сторону кабинета. Читтеринг вначале удивленно поднял брови, а Левинсон начал было говорить, но внезапно замолчал. Наконец Читтеринг понял, что имел в виду Мэнеринг, усмехнулся и закончил свою фразу:

— Последняя сумма, предложенная за земли, составила двадцать два миллиона фунтов стерлингов. В лондонской земельной компании Давиду сказали, что они не возражают, если эта сумма будет названа открыто в печати. Поэтому «Глоб» завтра будет иметь хороший куш на этой сенсации, а Джентиан разбогатеет на эту сумму, если решится продать земли.

Репортер подошел к открытой двери в кабинет, заглянул туда и с притворной скромностью спросил:

— У вас есть соображения по этому поводу, инспектор?

Бристоу подошел поближе.

— Думаю, вы и так все знаете, — холодно ответил он.

— Только не об этом деле, — парировал Читтеринг. — А если мы с вами ничего не знаем, то, может, Джону что-нибудь известно. Есть у тебя по этому поводу какие-нибудь свежие мысли?

— К сожалению, я тоже пока ничего не могу придумать, — ответил Мэнеринг.

И в эту самую минуту ему на ум пришла одна идея, такая простая и в то же время ошеломляющая, что он побоялся, что Бристоу прочтет все на его лице. Но тот вроде ничего не заметил. Читтеринг сообщил, что ему надо бежать, поскольку к утреннему номеру он должен написать статью на первую полосу. Мэнеринг пошел его проводить, и у двери Читтеринг, понизив голос до шепота, сказал:

— Давид — отличный малый, но он по уши влюблен в Сару Джентиан. Она просто околдовала его. Помни об этом. — Потом он проговорил громким голосом, чтобы его слышали в кабинете:

— Увидимся после благополучного завершения этого дела.

И побежал вниз по лестнице, не дожидаясь лифта.

К двери подошел Бристоу.

— Мне тоже пора идти, Джон. Если что-нибудь выяснишь, дай мне знать немедленно. — Он повернулся к Левинсону. — Мистеру Мэнерингу удалось заронить сомнение в мою душу относительно вашей вины, а потом представил и неопровержимое доказательство вашей невиновности. Следовательно, обвинение с вас будет снято.

И он пошел к лифту прямой, подтянутый, элегантный и серьезный.

Левинсон, с трудом сдерживая радость, проговорил:

— Это правда?

— Он сказал даже больше, чем нужно, — ответил Мэнеринг. — Для полицейского у Билла Бристоу слишком мягкое сердце. Да, он сказал правду. Это Орд украл миниатюру и хотел свалить вину на тебя. Орд… — И здесь он поведал Левинсону обо всем. Рассказ занял минут тридцать. Иногда Мэнеринг выходил на кухню, чтобы приготовить сэндвичи с ветчиной, кофе. Он делал то, что обычно делала Лона, когда у Этель был выходной, а к ним приходили гости. Сейчас Этель была у своих родителей и, вероятно, слишком напугана тем, что с ней здесь произошло, чтобы вернуться к Мэнерингам обратно. Во время рассказа Левинсон задавал вопросы. К концу их трапезы Давид знал почти столько же, сколько и сам Мэнеринг.

В половине девятого приехал Лараби.

— Я хочу попросить вас побыть в моем доме, пока я не вернусь, — сказал Мэнеринг. — Не думаю, что моя жена проснется, но если она и встанет, то ваше ангельское лицо не даст ей повода для беспокойства. Вы знаете, к кому следует обратиться, если что-нибудь понадобится, но думаю, что все будет в порядке.

— Я с удовольствием побуду здесь, — пообещал Лараби.

Мэнеринг пошел еще раз проведать Лону. Глядя на спокойно спящую жену, он снова подумал о том ужасе, который ей пришлось сегодня пережить. На глаза Мэнеринга навернулись слезы.

Выйдя в коридор, он застал там ожидающего его Левинсона. Тот заметил состояние Мэнеринга и срывающимся голосом проговорил:

— Может быть, вы сочтете это глупостью, но я испытываю к Саре Джентиан такие же чувства, как вы к вашей жене. Я едва знаю ее и видел всего несколько раз, но мысль, что она могла умереть…

Он взволнованно замолчал.

— Я знаю, что существуют гораздо более глупые вещи, — мягко ответил ему Мэнеринг.

— Думаю, что вы правы, но… — Левинсон помедлил, взглянул на Лараби и проговорил звенящим от волнения голосом. — Как вы думаете, ей больше ничего не угрожает, если Орд арестован? Теперь она в полной безопасности? Или… или лорд Джентиан замыслил против нее что-нибудь плохое?

— Это как раз то, что мы должны с тобой выяснить, — ответил Мэнеринг. — Если ты согласен пойти на риск.

— Я сделаю все, что вы от меня потребуете!

— Мистер Мэнеринг… — начал, протестуя, Лараби.

— Все в порядке, Джо, — прервал его Мэнеринг. — Я знаю, вы Хотите сказать, чтобы я был осторожным. Но, к сожалению, сейчас я не смогу последовать вашему совету. Вы уже, конечно, догадались, что я собираюсь предпринять. Если я попаду в неприятную историю, то вы вправе в своем свидетельском показании заявить о моих благих намерениях. Я…

— Вы все время говорите «я», а разве я не буду участвовать в вашем расследовании? — поинтересовался Левинсон.

— Это решать тебе, Давид, — ответил Мэнеринг. — Я хочу выяснить, имеется ли что-то в жизни самого лорда Джентиана, какой-нибудь факт, который прольет свет на все происходящее. Его поверенные ничего не скажут. Мы даже не сможем их ни о чем спросить, если не будем обладать достоверной информацией. Поскольку они не желают говорить, то за них это сделают архивные документы. Я собираюсь проникнуть в контору «Хэббл, Уайт и Хэббл», расположенную на Линкольн Инн Филдс, и попытаться выяснить истину.

После небольшой паузы Левинсон в замешательстве произнес:

— Но ведь это кража со взломом!

— Ты совершенно прав, — согласился Мэнеринг. — Я совершу кражу со взломом. Когда ты открыл дверь отмычкой в квартиру Сары Джентиан на Хилбери Мьюз, то твоим преступлением было только проникновение в чужую квартиру. Но я могу пойти один или взять тебя с собой, чтобы ты меня посторожил. Если нам повезет, то никто ничего не узнает.

— А вам не кажется, сэр, что мистер Бристоу ждет от вас именно этого поступка. И меня не удивит, если он выставил там наблюдение.

— Меня это тоже не удивит, — сухо ответил Мэнеринг. — Ты идешь, Давид?

— Да, — твердо ответил Левинсон.


Глава 22

Ночь в конторе


Площадь Линкольна Инн Филдс была погружена во тьму. Горело всего несколько уличных фонарей. В некоторых окнах за шторами угадывался свет ламп, но большая часть зданий была погружена в темноту. Небо затянули тучи, не было видно ни звезд, ни луны. В свете фонарей выделялось светлое новое здание, в котором находилась контора Тоби Плендера. Старые здания казались почти черными. Вокруг ограды было припарковано несколько машин, одна из них стояла с включенными фарами, оставленная беспечным водителем. Но машин было мало, в такой поздний час здесь почти никого не было.

Мэнеринг и Левинсон пришли сюда пешком с Кингсуэя. Шум мотора такси, на котором они приехали, замер вдали. Мимо них протарахтел мотоцикл. Сидящая позади водителя девушка, увидев их, захихикала.

— Чертова дура, — пробормотал Левинсон.

Контора «Хэббл, Уайт и Хэббл» находилась слева, в дальнем конце старого здания XVIII века. Сторож с женой жили на верхнем этаже, но свет в их окнах отсутствовал. Часы на Стрэнд пробили полночь — самое подходящее время для выполнения дела, задуманного Мэнерингом. Однако следовало позаботиться, чтобы их никто не мог увидеть. Справа показался мужчина и, насвистывая, пошел к одной из машин. На другой стороне улицы открылась парадная дверь и высветила часть тротуара. Женский голос произнес:

— Спасибо за прекрасно проведенный вечер, дорогая!

— Приходи к нам еще.

— Теперь вы приходите к нам!

Раздался смех, послышались еще какие-то слова, заглушаемые звуком мотора отъезжающей машины.

Мэнеринг подошел к зданию конторы «Хэббл, Уайт и Хэббл». В свете уличных фонарей была видна вывеска над дверью — черные буквы на светлом стекле. Мэнеринг заранее продумал весь план операции и проинструктировал Левинсона, что ему следует делать. Мэнеринг спокойно поднялся на крыльцо, держа в руках ключи. С помощью отмычки он достаточно быстро открыл дверь. Левинсон стоял несколько поодаль. Мэнеринг вынул отмычку и попытался открыть дверь, но ее держала задвижка с внутренней стороны. К счастью, она была расположена посередине, и с ней было легко справиться.

Он достал из кармана тонкую пилку с острым концом и вставил ее между дверью и косяком. Когда он сделал это, то легким свистом предупредил Левинсона, что сейчас нужно быть особенно внимательным. Левинсон закурил сигарету. Мэнеринг почувствовал, как кончик пилки уперся в мягкое дерево, прошел через него, и только тогда он приступил к работе, чувствуя, как пилка понемногу входит в металл. Через некоторое время раздался скрежет. Мимо проезжала машина с включенными фарами. Мэнеринг вынул пилку, выдавил на нее немного масла из специально захваченного тюбика и вставил обратно в дверь. Он продолжил пилить, и теперь пилка двигалась беззвучно.

— Сколько времени уйдет на это? — шепотом спросил Левинсон.

— Пятнадцать или двадцать минут, — так же тихо ответил Мэнеринг.

— Так долго?

— Пойди пройдись немного, — сказал Мэнеринг. — Но не уходи далеко.

— Я лучше постою здесь.

— Не спорь со мной, Давид.

Левинсон медленно пошел вдоль улицы, в темноте светилась его зажженная сигарета. Проехала еще одна машина. Мэнеринг, стоящий в тени здания, продолжал работать. Опять послышался скрежет металла. Мэнеринг слышал шаги Левинсона, прогуливающегося по улице, и почти физически ощущал, какое напряжение испытывает молодой человек. В те далекие времена, которые прошли безвозвратно, Мэнеринг был способен потратить сколько угодно времени, чтобы проникнуть в дом, наподобие этого, и попытать там свое счастье. Он знал цену риска и прекрасно понимал, что так волнует сейчас Левинсона. Если их поймают, то суда не избежать. Мотивы их преступления не смогут быть использованы в качестве оправдания. То, что задумал Мэнеринг, квалифицируется как кража со взломом.

Появился Левинсон, он подошел поближе и прошептал:

— Сюда приближается полицейский!

— Хорошо, — спокойно ответил Мэнеринг. — Не останавливайся, обойди площадь.

Он вынул пилку из двери, положил ее в карман и дал возможность Левинсону пройти мимо. Затем он услышал звук шагов приближающегося полицейского. Повернувшись спиной к двери и не пытаясь скрывать звуки своих шагов, он сбежал по ступеням и спустился на тротуар всего в нескольких шагах от полицейского. Повернулся и пошел ему навстречу. Взгляд полицейского не выразил ни беспокойства, ни удивления. Мэнеринг перешел через дорогу и очутился между двумя машинами. Он притаился за ними и подождал, пока полицейский не исчезнет из вида. Тогда он вернулся на крыльцо, смазал пилку маслом, вставил ее на место и продолжил прерванную работу.

Подошел Левинсон.

— Мы были на волоске от провала!

— Разве? — удивился Мэнеринг. — Он не обратил на нас никакого внимания. Теперь я думаю…

Раздался легкий щелчок, задвижка была перепилена.

Мэнеринг тихонько толкнул дверь, и она подалась вперед. Он открыл ее пошире и вошел. Левинсон оглядел улицу и площадь и вошел вслед за ним. Они тихо притворили за собой дверь. Мэнеринг достал карманный фонарик, и в его тонком, но очень ярком луче засверкала свежая черная краска на стенах. Пол был покрыт ковром, который заглушал звук их шагов.

— Ты все помнишь, чему я тебя учил? — спросил Давида Мэнеринг. — Если появится малейшая опасность, предупреди меня свистом.

— Я все сделаю, как надо, — ответил Давид.

— Ты в порядке?

— Дрожу, как мышь, но не подведу вас.

Мэнеринг пошел по узкому коридору мимо лестницы.

В таких старых домах лифтов не было. Он миновал две двери и, направив в эту сторону свет фонарика, прочел на одной из них табличку с надписью: «Мистер Уильям Хэббл, мистер Джеймс Хэббл», а на другой — «Мистер Гай Уайт и мистер Джошиан Хэббл». Эти последние имена, насколько было известно Мэнерингу, принадлежали молодому поколению адвокатов.

На двери, перед которой он остановился, было написано: «Строго секретно». Он нажал на ручку двери, она была заперта. С помощью отмычки Мэнеринг открыл ее за считанные секунды. Он очутился в небольшой комнате, в которой имелось несколько дверей. На каждой из них висела табличка с одним именем: «Уильям Хэббл старший», «Бенжамин К. Хэббл», «Джастин Уайт». На четвертой двери значилось: «Секретарь».

Все двери были заперты на ключ.

Когда Мэнеринг вошел в кабинет мистера Уильяма Хэббла старшего, то ему показалось, что он попал в прошлый век. В свете фонарика он смог разглядеть огромные обтянутые черной кожей кресла, высокие, достигающие до потолка, книжные шкафы, массивный письменный стол. В углу кабинета была дверь без надписи. На полках стояли черные ящики для документов, а также лежали стопки бумаг, перевязанные бечевкой. Тяжелые шторы на высоких окнах были подняты. Мэнеринг подошел и задернул их очень тщательно, затем пересек комнату и включил свет. К счастью, свет был не очень ярким. Обойдя стол, Мэнеринг сел в кресло и занялся средним ящиком. Ему пришлось повозиться, но через пять минут ящик был открыт. Терпение Мэнеринга было вознаграждено, в ящике он обнаружил то, что больше всего хотел найти — связку ключей.

Взяв их, он подошел к входной двери, выглянул оттуда и спросил:

— Пока все тихо, Давид?

— Я предупрежу вас, если произойдет что-либо непредвиденное.

Мэнеринг вернулся в кабинет. Даже у него гулко стучало сердце, и он представлял себе, что творится в душе Левинсона. Но если им повезет, то он управится за несколько минут. Вокруг стояла мертвая тишина. Мэнеринг направился к двери без надписи. Только четвертый ключ из связки подошел к замку. Мэнеринг осторожно открыл дверь. Кроме документов, ничего ценного в комнате не было, потому не имело смысла устанавливать сигнальное устройство, но такая опасность всегда существует.

Однако Мэнеринг не обнаружил здесь электрической проводки — значит, они не пользовались новомодной электроникой.

Комната была небольшой. У одной стены стояли два высоких сейфа, у другой — полки, заполненные ящиками, в которых находились документы и пакеты с бумагами. Мэнеринг включил верхний свет. Совершенно очевидно, что все бумаги подобраны по алфавиту. Он стал их просматривать. Галлоуэй… Галл… Гилсон, а вот, наконец, Джентиан. На одном ящике было обозначено «Лорд», а на другом просто — «Сара». Его сердце глухо забилось. Мэнеринг взял с полки ящик, где были документы Сары. Ящик был закрыт на небольшой висячий замок, который он легко открыл одним из ключей из найденной связки. Поднимая крышку металлического ящика, Мэнеринг ощутил его холодное прикосновение. Внутри лежала квитанция о взносе за хранение ценностей в сейфе. Он взял квитанцию в руки и прочел: «Один меч в кожаных ножнах, принятый на хранение у Сары Джентиан Национальной компанией по хранению ценностей. Фенчер-стрит, Е.К.З.».

Теперь Мэнеринг имел представление о том, что случилось с пропавшим мечом. Сара действительно взяла его. Но было ли это воровством?

Больше ничего интересного в ящике не было, поэтому Мэнеринг открыл другой ящик с документами лорда Джентиана. Там лежало несколько связок бумаг, перетянутых красной лентой, а на самом верху он обнаружил пакет, на котором карандашом было написано: «Сара, Дж.2». Он взял пакет в руки и нащупал в нем ключ. Вынув его, он повернулся к стоящему позади него сейфу.

Открыв сейф, Мэнеринг увидел внутри несколько ящиков, на одном из которых было написано: «Лорд Джентиан». Он вынул этот ящик и открыл его ключом, найденным в конверте. Мэнеринг очень осторожно, как будто боялся произвести большой шум, поднял крышку ящика.

Внутри лежал большой запечатанный пакет. Печати из красного воска светились в лучах лампы.

Мэнеринг помедлил, прежде чем взять пакет в руки. Действовать нужно быстро и дерзко. Он воспользовался ножом для открывания писем, лежащим на столе, вскрыл пакет и вынул содержимое.

Первое, что ему бросилось в глаза, была красивая фотография мечей Великого Могола. Два перекрещенных меча, а между их лезвиями — миниатюра. На обратной стороне фотографии было дано краткое описание каждого меча, приведен перечень драгоценных камней, украшающих его, а также изложена история о том, как они попали к Джентианам.

Мэнеринг отложил фотографию в сторону. Он взял в руки следующий документ — это был отчет специального следователя по делам насильственной или скоропостижной смерти. Написан отчет был от руки, четким почерком. Это случилось сорок девять лет тому назад, место расследования — Бабве, Южная Родезия. История была очень простая. Джеймс Артур Джентиан утонул в Замбези, и его тело, изуродованное крокодилами, нашли только через несколько дней.

Опознание трупа было произведено его братом, лордом Юстасом Джентианом.

Этот документ Мэнеринг также отложил в сторону и стал просматривать пожелтевшие вырезки из газет, в которых писалось об этой трагедии. Вырезки были теми же самыми, что передал ему Читтеринг. Была здесь и копия завещания Джеймса Артура Джентиана, где было написано, что он передает все свое состояние, включая один из мечей Великого Могола, принадлежащий ему, своему единственному сыну Джеймсу. Следовательно, лорд Джентиан лгал, когда уверял, что и второй меч принадлежит ему. Мэнеринг читал дальше, надеясь, что чувство интуиции, которое его осенило дома, не подведет.

Значит, второй меч принадлежит брату лорда Джентиана, и тот оставил его в наследство своему сыну.

Дальше шли свидетельства о рождении — одно из них принадлежало Саре, внучке Джеймса Джентиана старшего и дочери Джеймса Джентиана младшего. Значит, прямой наследницей меча Великого Могола являлась именно Сара. Были здесь также и свидетельства о смерти жены лорда Джентиана и его малолетнего сына, а также родителей Сары, которые погибли в автомобильной катастрофе, когда ей было всего пять лет.

Сначала смерть в водах реки Замбези, кишащей крокодилами.

Затем смерть в автомобильной катастрофе.

Теперь попытка совершить убийство, причем не одна, а несколько.

Мэнеринг стоял, пристально глядя на документы, перебирая все возможные варианты. До него донесся какой-то шум, но он не придал ему никакого значения, однако звук повторился вновь и вывел его из глубокой задумчивости.

Это был сигнал об опасности! Мэнеринг бросился к двери, ведущей в кабинет старого адвоката, и увидел Левинсона.

— Только что подъехала машина, — выпалил он. — Это «даймлер». Думаю, что приехал сам лорд Джентиан.


Глава 23

Наследство


Мэнеринг быстро положил документы обратно в стальной ящик, сунул его в сейф и закрыл дверцу, которая автоматически защелкнулась. Войдя в кабинет, он закрыл и запер первый ящик и поставил его на место. Действовал он быстро и решительно. Раздался звонок. Мэнеринг положил ключи в ящик стола старого Хэббла и Закрыл ящик отмычкой, затем шагнул к двери.

Там его поджидал Левинсон.

— Кто-то спускается по лестнице, — торопливо проговорил он. — Он заметит, что задвижка перепилена.

— Не паникуй раньше времени, — попытался успокоить его Мэнеринг. — Давай пройдем в другую комнату.

Но как только они пошли вперед, у лестницы появился мужчина. Он стоял к ним спиной. Лестница была слабо освещена светом, идущим откуда-то сверху. И вдруг мужчина включил верхний свет в холле. По походке было видно, что это достаточно пожилой человек. Мэнеринг и Левинсон вошли в комнату, которую они выбрали в качестве временного убежища. Входная дверь открылась, и низкий мужской голос произнес:

— Очень сожалею, что пришлось побеспокоить вас так поздно, Артур. Лорду Джентиану срочно потребовались некоторые документы из секретного ящика.

— Не беспокойтесь, мистер Хэббл, — ответил сторож. — Я еще не ложился. Бесси уже спит, но вряд ли ее можно разбудить звонком.

Он посторонился, и в холл быстро шагнул высокий пожилой джентльмен, сопровождаемый лордом Джентианом, несчастным старым больным Джентианом, который в это время, по уверению доктора, должен был находиться чуть ли не в коллапсе. Мэнеринг наблюдал за ними, пока они шли к кабинету старого адвоката. Стоявшего позади него Левинсона била нервная дрожь. Теперь Мэнеринг перенес свое внимание на сторожа. Как только тот сообразит, что, открывая дверь, не притронулся к задвижке, а посмотрев на нее и увидев, что она перепилена, то тут же поднимет тревогу. Сторож действительно в недоумении уставился на задвижку. Наконец, он воскликнул:

— О, Боже! У нас грабители, сэр!

С этими словами он повернулся и поспешил за двумя джентльменами, которые уже скрылись за дверями кабинета старого Хэббла. Добежав до двери, сторож прокричал:

— Мистер Хэббл, сэр. Мистер Хэббл!

Мэнеринг открыл дверь комнаты, в которой они прятались, схватил Левинсона за руку и бросился к входной двери. Прежде чем Хэббл, Джентиан и старик сторож появились в холле, дверь за беглецами уже захлопнулась.

Перед домом стоял старый «даймлер», но за рулем никого не было. Значит, машиной управлял один из старых джентльменов.

— Поверни направо, Давид, — приказал Мэнеринг. — И немедленно отправляйся прямо домой. Увидимся завтра утром. Думаю, что нам не грозит опасность быть пойманными.


Оставшись один, Мэнеринг направился в сторону Сохо, где в это время легче всего было поймать такси. Не успел он свернуть с Холборна, как мимо него медленно проехало пустое такси. Удобно устроившись на заднем сиденье, он назвал адрес:

— Джентиан Хаус, это около Парк-стрит.

Закурив сигарету, Мэнеринг расслабился и закрыл глаза. Теперь он мог позволить себе это после пережитого напряжения. Наверное, Хэббл и Джентиан уже обнаружили, что пакет был вскрыт, и скорее всего в эту минуту Хэббл разговаривает с полицией по телефону. Дорога до Джентиан Хаус по ночным улицам не заняла много рремени. Вскоре такси остановилось около открытых ворот.

— Въехать во двор, сэр? — спросил шофер такси.

— Нет, спасибо, — ответил Мэнеринг.

Расплатившись с шофером, он пересек двор. Стоявший посередине двора фонарь ярко освещал все вокруг. Мэнеринг не стал звонить в дверь и не пытался проникнуть в дом. Вместо этого он сел на оконный карниз и зажег еще одну сигарету. Прошло не более получаса, когда во дворе появился «даймлер». Машина подъехала именно к тому углу дома, где сидел Мэнеринг. Лорд Джентиан вышел из машины и прошел мимо него, ничего не заметив. Мэнеринг последовал за ним. Он шел в нескольких шагах позади лорда Джентиана, который открыл боковую дверь: она, оказывается, не была заперта. Мэнеринг подошел к двери, когда она уже закрывалась за Джентианом, и услышал, как тот закрыл за собой дверь на задвижку. Потом раздались звуки удаляющихся шагов. Мэнеринг быстро обогнул угол дома и подошел к парадной двери. Он позвонил, как и в первый день, когда впервые пришел в этот дом: подержал палец на кнопке звонка, отпустил и нажал еще раз. Раздались шаги. Дверь открыл сам лорд Джентиан, бледный, изможденный седой старик, который казался выходцем с того света.

— Мэнеринг?! — выдохнул он.

— Думаю, нам следует поговорить, — сказал Мэнеринг и вошел в дом. — Сегодня днем ваш лечащий врач запретил посетителям даже разговаривать с вами, а вечером вы спокойно разъезжаете по городу.

Джентиан спросил слабым голосом:

— Что вам угодно, мистер Мэнеринг? — В голосе его не чувствовалось прежней уверенности и силы. Мэнеринг взял его под руку и повел к большой дубовой скамье, усадил и встал перед ним.

— Почему вы помогли Орду убежать?

— Мэнеринг, я болен, я действительно очень болен.

— Почему вы позволили ему убежать? Какое влияние он на вас оказывал, почему ему удалось так легко запугать вас?

— Пожалуйста, Мэнеринг…

— Джентиан, — сурово произнес Мэнеринг, — почти пятьдесят лет тому назад на берегу реки Замбези ваш брат упал в воду и утонул. Его тело было страшно изуродовано крокодилами. Это правда?

— Он не мог вам этого рассказать?! Ведь он не сказал вам…

— Я узнал об этом из газет, — ответил Мэнеринг. — Там было также сказано об опознании трупа. Джентиан, вы убили своего брата и выдали себя за него, не так ли?

Джентиан воскликнул:

— Нет!

— Вы сделали это?

— Нет, нет, нет!

— И все-таки это именно так, — повторил Мэнеринг. — Сознайтесь, Джентиан, вы выдали себя за своего брата? Да?

— О, Боже, — простонал Джентиан. — Боже, как вам удалось узнать об этом?


Казалось, его сейчас хватит удар. Мэнеринг подумал, что он упадет в обморок, умрет от неожиданного удара и стыда. Противники скрестили взгляды. Мэнеринг смотрел спокойно и сурово, а Джентиан опустил глаза Он дрожал от нахлынувших на него воспоминаний. Среди гаммы охвативших его чувств превалировали страх и унижение.

— Расскажите мне все, что произошло на самом деле. — Потребовал Мэнеринг.

— О, Господи, — простонал Джентиан. — Да, да, я сделал это. Я убил его. Я хотел получить титул лорда, но на пути стоял сын Юстаса. Я хотел, жаждал по лучить титул, а главное — мечи Великого Могола. Всю жизнь я хотел…

Он закашлялся, но, когда спазм прошел, продолжил более спокойно:

— Мы были очень похожи друг на друга. Всегда. Моя жена умерла, а сын был еще очень маленьким. Я редко виделся с ними. Потом умер сын Юстаса. Теперь я все равно становился единственным наследником. Но я уже не мог рассказать правду и вынужден был дальше играть роль своего брата. Я долго не возвращался в Англию, и многие, кто мог узнать меня, уже умерли, когда я наконец вернулся. Годы меняют облик человека, и никто ничего не заподозрил. Но потом я стал испытывать комплекс вины. Вы понимаете, что я хочу сказать? Я чувствовал себя лжецом и обманщиком, даже перед своим собственным сыном! И перед своей единственной сестрой, матерью Клода. Но она знала. Я уверен, что она знала правду. Она умерла во время родов второго ребенка. Но она знала о том, что я совершил. А затем погиб мой собственный сын…

— Как это произошло?

Голос Джентиана задрожал.

— Я не делал этого! Я и не догадывался, что это было убийством, до последнего времени…

«Да, — подумал Мэнеринг, — он вряд ли переживет эту — ночь». Глаза Джентиана потухли, лицо было серым, нос заострился.

— Убийца был ваш племянник Клод, сын вашей единственной сестры? — спросил Мэнеринг. Поскольку Джентиан не ответил, то он продолжил. — Мать рассказала ему о своих подозрениях, и он знал ваш секрет. Что же заставило вас выполнять все его просьбы? Именно поэтому вы молчали, когда он хотел убить вашу внучку, не племянницу, а родную внучку. Страх заставил вас стоять в стороне и не вмешиваться, когда он пытался довести ее до сумасшествия, а потом убить?

Джентиан хрипло и с трудом дышал, зубы его стучали.

— Именно поэтому вы прожили почти всю свою жизнь за границей, а в Англии жили, как затворник! Из-за этого вы доверили Клоду вести ваши дела? Орд хотел продать состояние, доставшееся вам незаконно, после убийства брата?

Джентиан устало прикрыл глаза.

— Пусть Господь сжалится надо мной, — сказал он приглушенно. — Да, Мэнеринг, да. Я убил брата, я уже сознался вам в этом. Он был богат, а я беден. И когда я увидел возможность занять его место, то, не задумываясь, сделал это. Несколько лет назад Клод сказал мне, что ему все известно. Я сделал завещание в пользу Сары. Когда он узнал об этом, то попытался заставить меня изменить завещание в его пользу, но я… я отказался.

В голосе Джентиана послышалась мольба.

— Я действительно не знал, что он пытался убить Сару. Я искренне верил, что она больна, что смерть родителей повлияла на ее психику. Уверяю вас, я думал, что она серьезно больна. Но потом… потом я узнал, что натворил Клод. Поэтому я принес вам меч и выдумал всю эту историю. Я ведь прекрасно знал, что Сара взяла второй меч, и это объясняло причину моего появления у вас. Я очень надеялся, что вам удастся узнать о делах Клода, думал, что он расскажет обо мне всю правду, но он так долго был как бы соучастником моего преступления, что вряд ли решился бы на это. Но, как видите, он не остановился. Клод слишком много поставил на карту, слишком много, — добавил Джентиан почти шепотом. — Вот и вся правда, Мэнеринг. Это все, что я сделал для Сары, чтобы хоть как-то загладить мою вину.

— Думаю, что это вам удалось, — сочувственно произнес Мэнеринг. — А теперь поднимитесь наверх и отдохните.

Джентиан удивленно поднял брови.

— Наверх? Но как же… как же полиция…

— Полиция арестовала Клода по обвинению, которое ему невозможно будет отрицать, — ответил Мэнеринг. — Он не скажет о вас ни слова, если вы будете молчать.

Мэнерингу не хотелось быть жестоким с человеком, которому, как он предвидел, недолго осталось жить.

— Давайте я помогу вам подняться наверх, — добавил он.

Когда они медленно направились к лифту, Мэнеринг спросил:

— А где вы только что были?

— Я ездил к моему поверенному, чтобы взять один документ, — ответил Джентиан. — Но кто-то побывал там до меня. Это наверняка Клод или кто-то из его друзей. О, Мэнеринг! Мэнеринг, ведь он все это делал не один, кто-нибудь еще знает мою тайну.

— Не думаю, чтобы он кому-нибудь доверил этот секрет, — успокоил его Мэнеринг.

Они поднялись на второй этаж, и когда выходили из лифта, то увидели старого дворецкого, спешившего к ним навстречу с выражением тревоги на лице и желанием помочь своему хозяину.


Впоследствии Мэнеринг узнал, что Хэббл не заявил в полицию об ограблении в своей конторе. Скорее всего, он о чем-то догадывался и не захотел привлекать внимание властей к своему клиенту.

Как и предсказывал Бристоу, на следующий день Лона была почти в полном порядке, за исключением нескольких синяков и царапин на шее и гематомы на голове. Но поскольку кожа не была рассечена, то это должно было зажить в течение нескольких дней.

Пока ничего определенного нельзя было сказать о Саре Джентиан, но в целом ее состояние было удовлетворительным.

Этель вернулась на работу в середине дня, бодрая и взволнованная тем, что с ней произошло.

— Мое имя и даже фотография были напечатаны в газетах, сэр!

Позвонил Читтеринг.

— Если ты добудешь что-нибудь новое о Джентиане, Джон, то я должен узнать об этом первым, договорились?

— Хорошо, не забуду, — уверил его Мэнеринг.

Затем позвонил Бристоу и сообщил:

— Мне сказали, что лорд Джентиан очень плох. Я так и не смог задать ему интересующие меня вопросы. Его врач говорит, что дни лорда сочтены и что он вряд ли проживет месяц. Я начинаю думать, что истинной причиной всему было желание Клода Орда получить наследство. Старший Хэббл сообщил мне, что лорд Джентиан оставил все племяннице. И я очень надеюсь, что состояние ее здоровья позволит Саре войти в наследство.

Три дня спустя Лона сообщила Мэнерингу приятную новость.

— Джон, я сегодня беседовала с Сарой. Я совершенно уверена, что она вполне нормальная.

Лона полностью оправилась после пережитого ужаса. Прекрасно выглядела и казалась намного моложе своих лет.

— Ты знаешь, дорогой, — она взяла Мэнеринга за руку. — Похоже, то, что произошло с ней в нашем доме, пошло Саре на пользу. Как это ни странно, но ей стало лучше, а не хуже. А сообщение о том, что Клод в тюрьме и, скорее всего, пробудет там очень долго, воодушевило ее. Она изменилась, стала спокойней и говорит очень свободно. Сара рассказала, что с детства боится Клода, с тех пор как помнит себя, сразу же после смерти родителей. Он всегда называл ее сумасшедшей и рассказывал, как безумие проявляется в людях. Мне кажется, ей просто надо как следует отдохнуть и почувствовать себя в полной безопасности. Как ты думаешь, куда ей лучше всего поехать?

— Я думаю, что Саре следует поселиться в Джентиан Хаус, — ответил Мэнеринг. — Этот дом скоро будет принадлежать ей, и это единственное место, где она должна быть. Скажи ей, что ты хочешь устроить там выставку своих картин.

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты оказался прав, — задумчиво произнесла Лона.


Два дня спустя мнимый лорд Джентиан умер естественной смертью.

В последующие дни Мэнеринг получил ответы на многие свои вопросы от Сары, старого дворецкого и поверенных Джентианов. Дворецкий рассказал, что когда Сара прибежала из госпиталя в дом Джентианов, то Клод дал ему «аспирин», велел растворить его в молоке и напоить Сару.

— Она не сомневалась, что это действительно аспирин, потому что верила вам, но на самом деле это был веронал, — продолжил дальше Мэнеринг. — А когда она потеряла сознание, Клод отнес ее на крышу и закрыл все двери, выходящие на чердак. Ключи он спрятал и непременно сбросил бы ее с крыши, если бы…

— Если бы ты не взобрался по стене дома, — закончила за него Лона. — Интересно, рассказал он обо всем Джентиану?

— Мы можем только предполагать, что рассказал. Эта была часть задуманного им плана, — ответил Мэнеринг. — Он хотел так запугать Джентиана, чтобы тот был полностью в его власти, но здесь он не смог добиться успеха.


Через три месяца, в середине осени, в Джентиан Хаус состоялась выставка рисунков и портретов Лоны Мэнеринг. Выставку разместили в главном холле, вдоль лестницы, в танцевальном зале и библиотеке. Сара, молодая и очень красивая, в серо-голубом платье, которое выгодно сочеталось с цветом ее глаз, и в драгоценностях, которые, казалось, зажигали звезды в ее глазах, встречала посетителей. Гости собирались в большом полукруглом холле, и Мэнеринг увидел, что с одной стороны холла, как раз напротив главной лестницы, висят голубые бархатные портьеры, закрывающие вход на выставку.

Сара остановилась перед портьерами, рядом с ней стоял Левинсон. Мэнеринг «одолжил» его Саре на несколько недель, чтобы помочь организовать выставку, подготовить каталог и список приглашенных на закрытый просмотр. В зале уже собрались почти все приглашенные, среди них находились наиболее знаменитые дельцы в мире искусства, частные коллекционеры и представители всех художественных галерей и музеев.

Сара подошла ближе к шнуру с кистью на конце, которым открывался занавес.

— Минуту внимания, леди и джентльмены, — звучным голосом проговорил Левинсон.

Наступила тишина. Мэнеринг взял Лону за руку.

— Я хочу сначала представить вам небольшую экспозицию, которая не принадлежит кисти художника, чьи произведения вы пришли смотреть, но она может быть названа в честь миссис и мистера Мэнерингов, — объявила Сара. — Это выставляется впервые за многие годы.

Девушка потянула за шнур, и занавес медленно открылся. В одно мгновение холл, лестница и верхняя галерея осветились блеском и разноцветной игрой драгоценных камней. На стене висели перекрещенные мечи Великого Могола, а под ними находилась их миниатюрная копия. Свет старинных канделябров отразился в драгоценных камнях, и они засверкали таким чудным светом, что у всех, стоящих в холле, перехватило дыхание. Никто не двигался и не разговаривал.

— Обещаю вам, что с ними больше не случится никаких неприятных историй, — слегка охрипшим от волнения голосом проговорила Сара.


Вечером этого дня Сара, Левинсон и Мэнеринги обедали в небольшой уютной столовой в Джентиан Хаус. Теперь в доме было гораздо больше слуг, и он приобрел жилой вид. Сара Джентиан почти полностью оправилась от пережитого кошмара своей прежней жизни. Орд был осужден за попытку покушения на Сару и приговорен к двенадцати годам тюремного заключения.

— Джон, у меня к вам огромная просьба, — обратилась Сара к Мэнерингу. — Мне нужна помощь, мне очень нужна помощь! Необходимо, чтобы кто-нибудь взял на себя управление поместьем, помог хорошо и разумно разместить деньги. Вы не могли бы отпустить Давида? Я уже спрашивала его, и он в принципе согласен, дело только за вами.

Она сидела напротив Мэнеринга, в глазах ее была мольба. Лона слегка толкнула Мэнеринга ногой под столом.

— Думаю, что мы сможем отпустить его, — согласился Мэнеринг. — Но только при одном условии.

— Так назовите его!

Левинсон выглядел так, словно от решения Мэнеринга зависела его жизнь.

— Условие очень простое, — хитро прищурился Мэнеринг. — Ответьте мне, почему вы взяли один из мечей Великого Могола и почему так настаивали, чтобы второй меч был немедленно возвращен в Джентиан Хаус. Почему это было так важно для вас?

— Я взяла меч, так как была точно уверена, что он принадлежит мне, — без колебания ответила Сара. — Я прятала его в соседней квартире. Мне нравилось работать с кожей. Все было хорошо до тех пор, пока Клод не обнаружил эту квартиру. Тогда он снял ее для себя. Он… он даже поселил там женщину, хотя я не понимаю, зачем Клод это сделал. Я и теперь занимаюсь там работой по коже. Это что-то вроде терапии.

— Я обнаружил в этой квартире порошок и выяснил, что он используется для подобной работы. Но сначала, Бог знает, что подумал, — сказал Мэнеринг. — Для меня это была большая загадка. Сара, а почему вы не рассказали мне все тогда, когда в первый раз пришли в «Quinns»?

— Я знала, что Клод сообщит вам, что я сумасшедшая и что мой дядя… Я даже представить себе не могла, что это мой родной дедушка… подтвердит его слова. А уж если совсем быть честной, то в то время я была впрямь ненормальной. Мне даже не могло прийти в голову, что Джентиан принес вам второй меч, чтобы вы смогли помочь именно мне. Я не помню, что я тогда делала или говорила. Но ведь что-то заставило вас насторожиться? Что-то было в моих словах, что восстановило вас против моего дяди, то есть дедушки?

— Да нет, дело в другом. Просто человек, который чего-то смертельно боится, всегда настораживает, как бы прекрасно он ни умел владеть собой, — объяснил Мэнеринг. — А куда вы дели меч, когда Клод выгнал вас из второй квартиры на Хилбери Мьюз?

— Я попросила моих поверенных присмотреть за ним. И они поместили его в сейф для хранения драгоценностей большой стоимости. Вы же не думаете, что я в самом деле такая глупая? — взволнованно спросила Сара.

— Хотел бы я, чтобы у молодого Давида было хоть половина вашего ума, — уверенно ответил Мэнеринг.


Шарль Эксбрайя

КАК ВЫ СМЕЕТЕ!?


Пролог


Как и большинство пользующихся известностью лондонских врачей, сэр Микаэль Уортэм, кардиолог, жил на Харли стрит, в небольшом, приятного вида особняке викторианского стиля, принадлежавшем некогда его тестю мистеру Бромсвеллу.

Фасад дома украшали колонны, столь любимые лондонцами. В холле стояла добротная строгая мебель, зеленые растения радовали глаз. Это утверждало у англичан мнение, что их климат зря подвергается критике. На первом этаже находилась приемная со старинными креслами и диванами вдоль стен для ожидающих своей очереди пациентов. Фантазия рисовала дам и кавалеров, застывших в медленном танце. Отсюда можно было пройти в кабинет, выглядевший вполне современно, но без излишеств. Висящие на стенах кабинета картины: сцены охоты, изображения Англии XVIII века, должны были внушить пациентам уверенность в солидности и хорошем вкусе хозяина дома. Из кабинета, обитая мягким дверь вела в просторную комнату с пушистым ковром на полу. К ней примыкала буфетная. В зависимости от обстоятельств большая комната служила то столовой, то залой для приема гостей.

Маргарет Страдсетт, белокурая невзрачная девушка из Йоркшира — лондонский туман не успел, однако, испортить цвет ее лица — следила за чистотой в этих помещениях за исключением кабинета доктора. Там наводил порядок управляющий Реджинальд Чедгрейв. Этот шестидесятилетний мужчина крепкого телосложения отличался необыкновенной важностью и холодной надменностью, словно находился в Вестминстерском аббатстве. Он всегда говорил о себе во множественном числе, и ни у кого не возникало желания посмеяться над ним, настолько его присутствие сковывало, вызывало чувство робости. Реджинальд царствовал в подвальном этаже, где находилась прислуга. Кухарка Роза Венден, сорокалетняя вдова, жила тайной надеждой стать когда-нибудь миссис Чедгрейв и вернуться в свою родную деревню в Девоншире, где ее супруг, по ее мнению, обязательно стал бы известной личностью. Ежедневно в дом приходила горничная, которая убирала второй этаж: четыре комнаты, куда вела внутренняя лестница. Прислуга жила на третьем этаже. Внизу, под лестницей был черный ход. Дверь открывалась в небольшой двор, который не был виден с улицы. В него можно было пройти по узкой зацементированной дорожке, которой пользовались, в основном, торговцы.

Реджинальд Чедгрейв был необычайно строг с прислугой. И если Роза Венден не доставляла ему никаких хлопот, то с Маргарет все обстояло совсем иначе: ведь ей было всего двадцать пять лет, и она мечтала встретить родственную душу. Горе юноше, осмелившемуся позвонить в дверь. Чаще всего Реджинальду не надо было произносить ни слова: при одном его виде — казалось он сошел со страниц диккенсовского романа — и под его высокомерно-презрительным взглядом, несчастный воздыхатель испытывал паническое чувство страха и обращался в бегство. Реджинальд запирал дверь и звал Маргарет. Тоном, которым, видимо, говорил Томас Беккетт при отлучении короля Генри II, он произносил примерно следующее:

«Какой-то ветрогон самого порочного поведения осмелился позвонить в нашу дверь. Нам показалось, что он произнес ваше имя. Хотелось бы верить, что мы ошиблись. Возвращайтесь к своим обязанностям, мисс».

И несчастная Маргарет, с тяжелым сердцем, вновь принималась за уборку.

* * *


Лондонцам, знавшим сэра Микаэля Уортэма хотя бы по имени, он казался вполне благополучным человеком.

Этот красивый импозантный мужчина лет сорока был модным кардиологом. В кабинете на Харли стрит он принимал пациентов, которые были в состоянии отдать не менее дюжины гиней за возможность узнать его мнение о состоянии их сердца и сосудов. Сэр Микаэль, уже несколько лет был женат на Джейн Бромсвелл, единственной дочери Артура Дж. Бромсвелла. Умирая, он оставил своей наследнице, ставшей леди Джейн Уортэм, сто тысяч фунтов стерлингов.

Лондонцы считали сэра Микаэля настоящим джентльменом, но, увы, они глубоко заблуждались: это было далеко не так.

Почти никто не знал, что сэр Микаэль — заядлый игрок. Под вымышленным именем он посещал игорные дома, где ему всегда не везло. Редким посвященным людям выгоднее было помалкивать. Несмотря на немалый доход, у доктора были крупные долги, которые он преумножал еженощно. К тому же, уже год, как он был страстно влюблен в Глорию Гист, роскошную рыжеволосую молодую особу. Глория называла себя актрисой и певицей. На самом деле, она была начисто лишена таланта, как впрочем и элементарных понятий чести. Эта королева ночных заведений, где она пыталась петь, была, однако, отнюдь не глупа. Не питая иллюзий относительно своих артистических способностей, она поставила целью обеспечить себе надежное будущее иным путем. Выбор ее пал на сэра Микаэля.

У последнего же была заветная мечта, осуществить которую он мог только при содействии своей постоянной пациентки леди Ходдесдан. Та состояла в дальнем родстве с королевской семьей и потому пользовалась большим авторитетом в высшем обществе. Леди Ходдесдан задумала сделать своего любимого доктора членом Королевского общества врачей. Это была экстравагантная, прекрасно сохранившаяся шестидесятилетняя дама. Она вела бурную жизнь и имела пристрастие к спиртному, однако ей все прощалось из-за ее высокого родства. Сначала Уортэм отнесся к предложению леди Ходдесдан весьма прохладно, потом он привык к этой мысли, и в конце концов желание стать членом Королевского общества овладело им полностью. Он попытался даже обуздать свою порочную страсть к игре из опасения, что о ней станет известно всем. Во все дела сэра Микаэля был посвящен только его управляющий. Несмотря на глубокую приверженность викторианской строгости, Реджинальду льстило служить человеку из высшего общества и быть его доверенным лицом. Его снисходительность к порокам зависела от места в обществе того или иного человека. Он один знал, какие темные места посещает Уортэм и где ночью его можно найти в случае необходимости.

Нет, сэр Микаэль Уортэм отнюдь не был джентльменом…


Глава 1


Леди Ходдесдан, обеспокоенная состоянием своего сердца, снова пришла на прием к сэру Микаэлю. Осмотрев ее, доктор осведомился:

— А как чувствует себя лорд Ходдесдан?

— У Гарри железное здоровье, хоть ему и 72 года. Он только что вернулся из Шотландии, где провел три дня на охоте. Он прекрасно выглядит и пребывает в отличном настроении.

Она вздохнула.

— Вы говорите ужасные вещи, леди Элен! О, лорду Ходдесдану сильно повезло с такой женой, как вы!

Леди Ходдесдан была польщена.

— Дорогой мой, сэр Гарри не разделяет вашего мнения! Он считает меня невыносимой, шумной и вообще ужасной!

— У лорда черный юмор, не так ли?

— Уж не знаю… Во всяком случае, в этом отношении он безнадежен! Я уверена, он мечтает отделаться от меня. Да, да, я знаю о чем говорю! Доктор, состояние моего сердца предвещает мой скорый конец?

— Какой абсурд! Но…

— Но?

— …Ваша печень…

— А что с моей печенью?

— У нее слишком большая нагрузка.

— Что вы хотите этим сказать, доктор?

— Видите ли, … между нами… вы слишком любите джин, не так ли?

— Только, если мне нужно набраться бодрости или поднять настроение…

— А это случается часто?

— Доктор, вы меня привели в смущение! Такая бесцеремонность со стороны джентльмена меня удивляет!

— Со стороны джентльмена, который заботится о состоянии вашего здоровья!

В сильном замешательстве, раскрасневшись, леди Элен, помедлив немного, сказала:

— Я пью в зависимости от обстоятельств…

— И все же, сколько?

— Не знаю… ну, предположим, полбутылки…

— Неужели? Смею надеяться, что никогда больше?

— Лишь в редких случаях… Например, когда я приглашена на коктейль. Почему я должна там отказываться?.. Но не будем больше об этом говорить! Это вульгарно, а я ненавижу все вульгарное… Я увижу вас завтра у Эшби?

— У меня много работы, — и я не хотел бы ее прерывать. По вашей вине, я теперь живу мечтой стать Членом Королевского общества… Даже врач, живущий только интересами своей профессии, может иметь слабость, не так ли?

— Безусловно! Я рада помочь вам. Уверяю вас, многие ваши пациентки готовы оказать вам содействие…

— Я знаю, я весьма благодарен вам…

— И все же, в каком состоянии мое сердце? Что вы мне посоветуете?

— Дорогой друг, у вас здоровое сердце, но вам необходимо его немного поберечь, так же как и вашу печень… Вы ведете слишком бурную жизнь, леди Элен! Поверьте мне! Вы должны немного отдохнуть…

— Но я еще не в таком возрасте, чтобы отдыхать!

— Речь идет об относительном отдыхе, но он вам необходим. Вы можете выбрать место, где бы вам не было скучно.

— Что вы говорите?! Если только я скажу Гарри, что я нуждаюсь в отдыхе, он тотчас отправит меня в наш коттедж на Корнуолле! Я там умру от тоски!

— Ну хорошо, а куда бы вы хотели поехать?

Леди Ходдесдан захлопала в ладоши, как маленькая девочка, которая, правда, уже состарилась и у которой от детства остался только ум.

— Вы восхитительны, дорогой мой! Ах, если бы вы мне посоветовали поехать в Бат…

— Я ничего не имею против этого курорта…

— Спасибо! Мне там будет не так одиноко… Джони Мидлтон собирается отправить туда свою жену.

У нее на губах заиграла лукавая улыбка, от которой у сэра Микаэля по спине побежали мурашки.

— Итак, решено? Вы посоветуете Гарри отправить меня в Бат?

— Я не посоветую, я просто буду настаивать на этом!

— О, вы самый лучший врач в Лондоне!

— Хотелось бы, чтобы господа из Королевского общества придерживались такого же мнения…

— Положитесь на меня, дорогой мой! До скорой встречи…

Уортэм проводил свою пациентку до дверей кабинета и передал ее Реджинальду, чтобы тот посадил ее в машину.

Доктор вернулся к своему столу и подумал: если бы судьба распорядилась так, что леди Элен была бы его женой, то он без колебаний задушил бы ее собственными руками.

* * *


Около пяти часов вечера изрядно уставший сэр Микаэль проводил последнего пациента и позвал управляющего.

— Надеюсь, на сегодня все, Реджинальд?

— Да, сэр.

— Тогда я ухожу. Вы знаете, где меня найти в случае необходимости, не так ли?

— Мы не забывает отданных нам распоряжений, сэр, но мне думается, что сейчас вам незачем торопиться: мисс Гист — здесь…

— Что?!

— Когда она пришла, мы решили, что наш долг — не впускать ее в приемную и скрыть от любопытных глаз.

— Вы, как всегда, поступили совершенно правильно, Реджинальд. Попросите ее войти. Меня, конечно, ни для кого нет дома.

— Я понимаю, но вас ждет один человек…

— Один человек?

— Мы хотим сказать, что он не похож на вашего пациента.

— Что ему надо?

— Поговорить с вами, сэр.

— О чем?

— Мы задали ему этот вопрос, сэр Он ответил весьма заносчиво: у меня конфиденциальный разговор.

— Вышвырните его отсюда!

— С удовольствием, сэр.

Сэр Микаэль ломал себе голову, что все это могло значить, почему Глория явилась сюда, тогда как он ей раз и навсегда запретил даже близко подходить к Харли стрит.

Глория вошла, шурша шелками и распространяя сильный запах дорогих духов. Поистине обворожительная женщина…

— Привет, милый! Так вот, где вы принимаете несчастных, дарите им надежду или приговариваете к смерти! Вы не целуете меня?

— Но вы в моем доме!

— Ну и что из этого? Вы же меня обнимаете и целуете, когда приходите ко мне!

— Это не одно и то же! Прежде всего, что вас сюда привело, хотел бы я знать? Вам хорошо известно, что я запретил вам появляться в этом квартале. Я не хотел бы, чтобы вас здесь заметили…

— Вы боитесь своей жены?

Сэр Микаэль ответил сухо:

— Вы меня приучили к осмотрительности, моя дорогая!

Глория улыбнулась:

— …И к бодрости духа, я полагаю… Могу ли я все-таки сесть?

— О, конечно… Прошу вас… Извините меня…

Эта женщина была сама элегантность и изящество, каждый ее жест был тщательно продуман.

— А теперь, Микаэль, скажите мне, каков ваш долг…

— Простите?

— Чтобы укротить вашу строптивость, я напомню вам о Брайсе Паркере. Или я в чем-то ошибаюсь?

— Нет.

Брайс Паркет, владелец крупного игорного дома, был самым ненавистным человеком для доктора: фактически его карьера была в руках Паркера.

— Вы не ошибаетесь, Глория.

— Так сколько вы ему должны?

— Двадцать тысяч фунтов.

— Боже мой! Но… но, где же вы собираетесь взять эти деньги?

— Не знаю.

— Думается мне, что такой ответ вряд ли удовлетворит Брайса Паркера.

— К чему напоминать мне об этом?

Глория закурила сигарету.

— Вы распоряжаетесь состоянием вашей жены, не так ли?

— Да, но под строгим контролем Понсонби и Сита. Эти старомодные господа ничего не смыслят в современной жизни.

— Иначе говоря, они не дают вам швырять деньгами, не так ли?

— Да, так…

— У леди Джейн большое состояние?

— После смерти ее родителей, да.

— Какое же именно?

— Думаю, около ста тысяч фунтов.

— И что же, она отказывается оплатить ваши долги?

— Она ничего о них не знает.

— А если вы признаетесь ей в этом?

— Она, конечно, их оплатит…, но при одной условии…

— Чтобы вы бросили играть?

— Чтобы я больше с вами не встречался…

— Да? А разве она знает обо мне?

— Догадывается, скажем так…

Снова наступило молчание, которое длилось довольно долго.

— Микаэль…, вы составили завещание?

— Леди Джейн и я, мы все оставляем тому из нас двоих, кто переживет другого.

— Любопытно…

— Что вы хотите этим сказать?

— А то, что, если когда-нибудь вы овдовеете, вы станете богатым человеком, Микаэль, и мы сможем, наконец-то, стать счастливыми.

— Леди Джейн чувствует себя превосходно!

— Перемена в ее самочувствии зависит только от вас…

Он посмотрел на нее в полном недоумении.

— Я… я вас не понимаю…

— Да будет вам! Наоборот, вы меня прекрасно понимаете. Вы трусите, Микаэль?

— Вы предлагаете мне…

— Микаэль, леди Джейн не нашей кости… Это мелкая птичка, которая только и сделала в жизни, что появилась на свет. А мы с вами — крупные хищники, которые хватают добычу без разбора там, где ее находят, не испытывая жалости к слабым.

— Замолчите же! Вы должны… О! Как все это отвратительно…

Глория с презрением посмотрела на доктора.

— Я поняла, что ошиблась в вас, Микаэль…

Она встала.

— Я пришла проститься с вами.

— Проститься?

— Вы пропащий человек, Микаэль… Я знаю, что не позднее, чем через две недели Брайс Паркет открыто потребует с вас долг, и вы потеряете репутацию респектабельного врача. Богатые пациенты отвернуться от вас… Конечно, ваша жена оплатит все счета, но вам не удастся избежать крупного скандала, о котором узнают и господа из Королевского общества. Что касается меня, то я не желаю больше мириться с таким подпольным существованием. Или я становлюсь леди Уортэм, или порываю с вами. К тому же мне предлагают контракт на год: выступления в кабаре на Бродвее. Я тяну и не подписываю, так как хочу знать ваши намерения.

— Вы оставляете меня?

— Я люблю вас, Микаэль, но вы требуете слишком большую плату за эту любовь.

Она протянула ему руку.

— Сожалею, Микаэль, но дальше так продолжаться не может… Постарайтесь как-то выкрутиться с Брайсом Паркером и оставайтесь примерным мужем леди Джейн. Прощайте…

Помня о состоянии унаследованном его супругой, доктор часто мечтал о ее смерти, после чего он сразу стал бы богатым человеком, но это всегда оставалось только мечтой. После слов Глории эти страшные фантазии обретали все большую реальность. Он почувствовал себя в ловушке и не знал, как выпутаться из нее.

— Глория, вы прекрасно знаете, что я не могу жить без вас!

— В таком случае, вам известно, как вам следует поступить…

Уортэм уже не был столь тверд…

— Легче сказать, чем сделать.

— Мне кажется, однако, что врач обладает большими возможностями в таком деле, разве не так? И при этом ни у кого не возникает никаких подозрений…

— При условии, что этот врач не становится наследником своей жертвы.

— У вас привычка все драматизировать!

— Вам легко говорить! Или вы считаете, что убийство — это не драматическое событие?

— К чему продолжать этот спор, Микаэль?

— Подождите, Глория, допустим, я не вызову никаких подозрений… Но такие люди, как Брайс Паркет…

— Такие люди, как Брайс Паркет, не вмешиваются в чужие дела!

— Допустим… Но есть еще и такие, кто знает о нашей связи.

— А для таких людей, все останется неизменным. Просто я не уеду в Америку, и через некоторое время мы сможем, наконец-то, пожениться. Уверенность в том, что вы принадлежите мне и только мне даст мне силы и терпение ждать, сколько потребуется.

— И еще сто тысяч фунтов, не так ли?

Она холодно посмотрела на него.

— Да, и еще сто тысяч фунтов. Но к чему весь этот разговор! Чтобы завоевать наше счастье такой ценой, вам надо стать другим, Микаэль! Прощайте…

Он удержал ее руку в своей.

— Глория, в вашем присутствии я теряю волю… Я вас люблю, вы мне дороже всего на свете! Я не могу допустить и мысли расстаться с вами…

Она пожала плечами.

— Это все слова…

— Вы — чудо, о котором можно только мечтать. Ваша любовь согревает душу, рождает надежду, вселяет уверенность, что жизнь прекрасна и бесконечна… О такой женщине, как вы мечтают все мужчины моего возраста: вы возвращаете уходящую молодость.

— Вы всегда отличались красноречием, Микаэль.

Доктор продолжал:

— Благодаря вам, я больше не оглядываюсь назад, меня не удручает то, что половина жизненного пути уже пройдена, я не страшусь будущего… Вы вернули мне уверенность в себе и честолюбие, желание быть всегда и во всем среди первых…

Она спросила с усмешкой:

— Ну и что все это значит?

— Это значит, что я люблю вас больше всех на свете.

— В таком случае, если вы хотите, чтобы я вам поверила, уберите как можно скорее леди Джейн.

Обладая трезвым умом, Глория никогда не забывала о поставленной цели. Сэру Микаэлю, воспарившему мыслью в небеса, пришлось спуститься на землю.

— Это не просто…

— Обратитесь к посторонней помощи!

— Чтобы потом меня предали? Благодарю покорно!

— У вас же в доме столько всяких таблеток…

— Но поймите же вы, Глория, что первым заподозрят меня, поскольку я наследую большое состояние! Надо сначала найти средство, а затем способ, как это все сделать.

— Было бы хорошо, чтобы подозрения упали на кого-то другого…

— Возможно ли обратиться к кому-то за услугой такого деликатного свойства?!

— А случайность?

— Но мне все равно придется в этом участвовать. Нет, риск слишком велик…

— Вы меня не убедите в том, что то, что всяким ничтожествам удается совершать ежедневно, не сможете сделать вы, вы — человек с таким умом…

Такая похвала его интеллектуальным способностям все-таки не очень вдохновила сэра Микаэля.

— Это очень трудно, уверяю вас, особенно без привычки…

— Однако, за годы вашей практики, вы отправили на тот свет немало людей, не так ли?

— Возможно, но это не было сделано специально!

— Послушайте, Микаэль, выпутывайтесь как хотите, но я вас предупреждаю: если через восемь дней вы не будете свободны, то я отбываю за океан… На сем, прощайте или до свидания — это уж вам решать!

Не дожидаясь ответа, Глория направилась к выходу с таким же изяществом и элегантностью, как она вошла сюда. Доктор остался в полной растерянности, во власти тяжелых мыслей.

Глория необычайно легко смотрела на убийство Джейн, будто речь шла о кролике для фрикасе… От холодного цинизма мисс Гист мурашки бежали по спине. Эта красивая женщина не знала угрызений совести, и правила морали были ей так же чужды, как еврейский или тибетский язык. Она настаивала на том, что ей непременно хотелось, и ее ничуть не интересовало каким путем он мог достичь этого. Эта женщина обладала детской бесчувственностью по отношению к окружающим, ужасающим эгоизмом, свойственным раннему возрасту.

По правде говоря, сэр Микаэль не имел ничего против своей жены, за исключением того, что она не была Глорией. Ему и в голову бы не пришло ее уничтожить из-за того, что он ее больше не любил (впрочем, он не был уверен в том, что у него больше нет к ней никакой привязанности). Просто она была богата, а ему нужны были деньги, чтобы не потерять Глорию и отдать долги владельцам игорных домов. Доктор четко представлял себе, насколько низки и безнравственны его планы, но от трезво рассудил, что всякие переживания и сожаления абсолютно бесполезны.

Несчастный случай? Но сыщики становятся все более и более подозрительными и опытными. Самоубийство? Если этой версии поверят, то причины будут искать в семейной жизни Уортэмов. Его репутация неизбежно пострадает, и возможно пациенты отвернуться от него. А о Королевском обществе нечего будет и мечтать… В голову пришла мысль о спасительном инфаркте, но просить Небо исполнить это отвратительное желание было совершенно бесполезно. С горечью, сэр Микаэль пришел к выводу: он не создан для того, чтобы лишить кого-либо жизни. Глории нужно проявить терпение и найти какой-то другой выход… Чтобы как-то отвлечься от своих забот, будущий преступник решил отправиться в какой-нибудь игорный дом, туда, где его кредит еще не открыт. Карты всегда его успокаивали, так как они поглощали все его внимание и мысли. Доктор уже поднялся с кресла, когда вдруг услышал стук в дверь, ведущую в жилые комнаты.

— Да?!

Вошла леди Джейн.

— Извините, что беспокою вас, Микаэль.

Прекрасно владея всеми правилами хорошего тона, Уортэм, поклонившись, сказал:

— Моя дорогая, вам незачем извиняться, входя в мой кабинет.

— Спасибо.

Казалось, ничто и никогда не может вывести леди Джейн из равновесия. Пуританское воспитание приучило ее ни при каких обстоятельствах не проявлять свои чувства и не терять самообладания. Ей было около тридцати лет, но держала она себя, как старая дама. Одевалась она очень строго, имела прямую осанку, на лице было выражение полной отрешенности от внешнего мира. Однако, леди Джейн была очень красивой: брюнетка со светлыми глазами. Но чтобы заметить эту красоту, надо было всмотреться в нее, а это редко кто делал.

— Вы пришли мне что-то сказать, моя дорогая?

— А у вас есть время меня выслушать?

— Конечно, мой последний пациент ушел только что.

— Пациентка!

— Простите?

— Я уточнила, что это был не пациент, а пациентка.

— Возможно…

Сэр Микаэль начал нервничать, а леди Джейн продолжала своим ровным голосом:

— Я узнала в ней Глорию Гист, вашу любовницу.

— Джейн!

— Я буду вам очень признательна, Микаэль, если вы будете ее принимать не в нашем доме, а где-то в другом месте. Думаю, вам понятна причина такого пожелания…

Уортэм был в полной растерянности: прямота леди Джейн застала его врасплох.

— Я уверяю вас, Джейн…

— Думаю, Микаэль, что вы не падете так низко и не будете отрицать то, что известно всем?

Доктор встал на дыбы.

— К чему это вы клоните?

Она спокойно ответила:

— А вам не кажется, что это я должна вам задать подобный вопрос?

— Допустим, и что дальше?

— Какие у вас планы, Микаэль?

— Планы?

— Да, в отношении этой девицы?

Он попытался прекратить разговор.

— У вас своеобразный подход к этим вопросам…

— Неужели вы настолько утратили прямоту и откровенность, что вам удивляет мое отношение ко всему этому?

— Послушайте, Джейн, я ненавижу такие перепалки. Что вы хотите?

— Я хочу знать, что вы собираетесь предпринять в отношении мисс Гист и меня самой…

— Не знаю…

— Способны ли вы на безумие жениться на ней, если меня здесь больше не будет?

— Вас здесь больше не будет?

— Успокойтесь, я не собираюсь кончать жизнь самоубийством, я не настолько романтична…

— Вы меня успокоили!

Она с подозрением посмотрела на него.

— Хотелось бы вам верить… Я вас очень люблю, Микаэль, и я никогда не любила никого кроме вам. Но у меня есть своя гордость. Я не могу себе позволить переносить унижение, связанное с существованием этой девицы. Я не могу допустить, чтобы это падение продолжалось. Меня это глубоко ранит.

— Что вы хотите мне предложить, Джейн?

— Намерены ли вы порвать с мисс Гист?

— Нет.

— В таком случае, Микаэль, я сожалею, но должна вам сообщить, что я была у мистера Понсонби.

— И что же?

— Он сообщил мне, что вы слишком часто пользуетесь моим состоянием.

— Этот господин сует свой нос в чужие дела!

— Он только защищает мои интересы, и это его долг.

— Джейн, не будем больше говорить обо всем этом!

— Если вы не порвете раз и навсегда с мисс Гист, я отстраню вас от управления моим состоянием.

— Вы пойдете на это, Джейн?

— Метр Понсонби настаивает, чтобы я поступила именно так.

— Иного от него и ждать нечего! Но подумайте, какой это будет скандал! Он закроет передо мной двери Королевского общества! Вы не имеете права испортить мне карьеру!

Она задумчиво посмотрела на него.

— Или вы сошли с ума, Микаэль, или вы совершенно безнравственны! Во всяком случае, если вы намерены продолжать меня публично унижать вместе с этой певичкой, я заново составлю завещание и оставлю все какой-нибудь больнице.

Доктор оторопел от ужаса и никак не мог прийти в себя. Если он больше не сможет пользоваться состоянием жены, то перед ним закроются двери всех игорных домов. Если она изменит завещание, он потеряет Глорию и будет обречен на унылую старость. Конец всему: картам, любви, положению в обществе… Нет, это невозможно! Надо обязательно заставить леди Уортэм отказаться от этого губительного плана. Уортэм собрал все свои силы, он пытался восстановить в памяти их прошлое счастье, взаимную симпатию, нежность его жены.

— Неужели вы способны так глубоко ранить меня, Джейн?

— Вы шутите, не так ли?

— Нет… Я жил в каком-то сне… Я не отдавал себе отчета… Теперь, когда я рискую потерять вас навсегда, я понимаю, как вы мне дороги, как никто другой на свете!

Сэр Микаэль следил краем глаза, какое действие оказывают его слова на супругу. Ему показалось, что она взволнована, растрогана, она еще не совсем ему доверяла, но ей хотелось верить в его слова. Она уже не была столь тверда.

— Ваше поведение весьма странно, вы не находите? Такая внезапная перемена… Вы разыгрываете передо мной комедию, Микаэль?

— Неподходящий момент для комедии…

Леди Джейн имела трезвый ум, к тому же в последнее время ей пришлось многое анализировать и вести борьбу с самой собой.

Она стала недоверчива и скептична. Но она любила своего мужа или во всяком случае уверяла себя в этом. Несмотря на свой возраст, у нее не было никакого опыта. В один прекрасный день юная мисс, находящаяся под постоянным строгим надзором, вдруг стала леди, не имея ни случая, ни желания сделать шаг вправо или влево от начертанного ей пути. Она не могла равняться силами с Уортэмом, имевшим богатый опыт в любовных делах.

— Мне так бы хотелось верить в вашу искренность, Микаэль!

Это было уже просьбой. Доктор сразу понял это и облегченно вздохнул. Надо было продолжать в том же духе, и он сразу «взялся за дело», проявив блестящие способности. Он вспомнил их первые встречи, то о ем они тогда мечтали, какие прекрасные моменты они пережили в начале супружеской жизни. Короче, он воскресил в памяти давно ушедшие счастливые года, попросил прощения за случайное увлечение и поклялся немедленно покончить с этим. Он снова завоевал сердце своей жены и предотвратил угрозу развода, который бы его разорил. Но нависшая над ним опасность убедила его в том, что надо действовать быстро и решительно, чтобы не рисковать сотней тысяч фунтов Бромсвеллов, которые он намеревался переправить в свой собственный кошелек. Джейн сама предприняла неожиданные шаги и тем самым подписала себе смертный приговор. Но сама она ни о чем подобном и не подозревала, наоборот, она успокоилась и к ней вернулась уверенность.

— Микаэль, я и не подозревала, что вы так дорожите мной, что готовы пожертвовать своей любовницей…

Он склонил голову.

— Джейн, несмотря на многие совместно прожитые годы, мы совсем не знаем друг друга… Этот критический момент, пережитый нами, имеет и положительный результат: мы сблизились навсегда.

— А вы не затаите против меня обиду за то, что вам придется расстаться с… той, другой?

— Дорогая моя, давайте больше не будем об этом говорить… Я прошу вас только дать мне несколько дней, чтобы порвать с мисс Гист. Я не хотел бы, чтобы, движимая гневом и отчаянием, она подняла большой шум…

— Я доверяю вам, Микаэль.

— Я и не смел надеяться…

Когда стих звук шагов удаляющейся леди Джейн, сэр Микаэль выругался самым ужасным образом. Кто мог предполагать, что эта скучная, серая Джейн проявит смелость и предпримет самостоятельные шаги, обратившись к метру Понсонби? Кому же верить? Бог мой! Очень уж она высоко о себе мнит, подумаешь, какая голубая кровь! О нет, теперь его не будут мучить угрызения совести при мысли о том, что ему надо убрать со своей дороги ту, которая хотела его разорить! Однако, переговоры леди Джейн с метром Понсонби значительно все усложнили при расследовании причин смерти, это безусловно всех насторожит… Итак, появились новые трудности! Бесконечные трудности! О женщины, исчадия ада! Утратив всякую способность логически мыслить, Микаэль обвинял леди Джейн во всех своих неудачах и не испытывал никакого сожаления от того, что ему придется разделаться с ней.

Поглощенный своими мыслями, разгневанный Уортэм не слышал, как в дверь постучали, и очнулся только тогда, когда перед ним возник управляющий.

— Реджинальд!

— Мы стучали, сэр, но поскольку вы не ответили, хотя мы знали, что последняя пациентка ушла, мы позволили себе войти, чтобы срочно сообщить вам кое-что…

— В чем дело?

— Опять этот мужчина, сэр. Мы хотели, повинуясь вашему приказанию, сэр, вышвырнуть его вон, но от оказался очень несговорчивым. Нам пришлось отказаться от нашего намерения из опасения, что он поступит с нами самым бесчестным образом.

— Но вы сказали ему, что меня нет дома?

— Он заявил, что останется ждать вашего возвращения, сэр.

— Какой-то упрямец?

— Самый худший из них, сэр.

— Ну хорошо, впустите его, я выпровожу его сам.

В конечном счете, этот упрямый незнакомец явился весьма кстати: сэру Микаэлю требовалась разрядка, ему хотелось излить на кого-то свой гнев и раздражение.

С видом полного презрения и отвращения Реджинальд открыл дверь кабинета и посторонился, чтобы впустить молодого, немного нескладного мужчину. Это был высокий блондин с всклокоченными волосами. На нем был дорогой костюм, но сидел он несколько мешковато. На ногах — хорошие ботинки, но уже вышедшие из моды. Все говорило о том, что это — не проситель. Вошедший, если и не был очень богат, то во всяком случае жил в достатке. За модой он, не очень-то следил. В общем, незнакомец вызывал даже симпатию, хотя и выглядел немного не от мира сего. Он приветливо, но как-то неуклюже приветствовал Уортэма и представился:

— Меня зовут Нарборо… Мортимер Нарборо.

Доктор ответил сухо:

— Счастлив познакомиться… Вы пришли на консультацию?

— Почти…

— Мистер Нарборо, я очень занятой человек, меня ждут больные… Плата за прием — 10–12 гиней.

Посетитель свистнул or восторга.

— Подумать только! Ничего себе, какой же налог вы тогда должны платить?!

Уортэм встал.

— Мистер Нарборо, прошу меня извинить, но…

— Я приезжал из Камберленда…

— И что же?

— Я совершил такое путешествие не просто так!

Доктор снова сел.

— Ну хорошо, прошу вас быть кратким.

— Это довольно трудно…

Сэр Микаэль, теряя терпение, пожал плечами…

— Очевидно вас беспокоит сердце, не так ли?

— Простите?

— Я спрашиваю вас: вы страдаете сердечным заболеванием? Это моя специальность, и я занимаюсь только сердечной недостаточностью…

— Да? Я не знал…

— Вы не знали…?

— У меня прекрасное здоровье, и меня мало интересуют врачи и медицина.

— Мистер Нарборо, если вы намерены насмехаться надо мной, то я должен вас предупредить, что…

— Уверяю вас, мои намерения вполне серьезны.

— В таком случае, какова цель вашего визита?

— Я прошу вас выслушать мою исповедь…

— Но покончим со всем этим! Я совсем не способен…

— О, нет! Вы ошибаетесь! В моем деле вы играете самую первую роль… Доктор, вот уже пятнадцать лет я преподаю литературу в Кесвикском колледже, в Камберленде. Мне сорок лет, и до сих пор я занимался только наукой.

— Рад за вас, но все-таки… я не могу понять…

— Подождите! Не перебивайте меня…! Доктор, женщины меня никогда не интересовали… Я жил в полном спокойствии, в ожидании большой любви, которая, может быть, когда-нибудь придет ко мне… Но я слабо верил в такое чудо…

— Но, в конце концов, мистер…

— Подождите же! Время шло, и я потерял всякую надежду… Но вдруг, когда я был в последний раз проездом в Лондоне, я встретился лицом к лицу с женщиной моей мечты… А я уж думал, что такой женщины не существует на свете! Я люблю ее, доктор, я люблю ее всем сердцем! Вы понимаете, что это значит, не правда ли?!

Сэр Микаэль вышел из себя:

— Ваши душевные переживания совершенно меня не интересуют, и мне плевать на вашу любовь!

Мортимер с весьма серьезным выражением лица посмотрел на Уортэма и сказал:

— Вы ошибаетесь.

— Почему?

— Потому, что речь идет о вашей жене, доктор.

Сэр Микаэль широко раскрыл глаза, он не верил своим ушам. Он сделал над собой усилие и сказал ледяным тоном:

— Будьте столь любезны повторить то, что вы сейчас произнесли, прошу вас!

— Та, о которой я так долго мечтал, та, которую я люблю — леди Уортэм, ваша жена.

Доктор глубоко вздохнул.

— Итак, мистер Нарборо, вы явились сюда, чтобы сообщить мне, что вы любите Джейн?

— Ее зовут Джейн?

— А вы не знали?

— Нет… Это имя мне очень нравится…

— Вот и прекрасно. А теперь, мистер Нарборо, может быть вы все-таки объясните, почему вы изволили пошутить столь странным образом?

На лице Мортимера появилось выражение самого искреннего удивления.

— Вы мне не верите?

— Нет, мистер Нарборо, нет! Я не верю во все это! Вы просто дурно воспитаны! Неотесанный грубиян! Вы вероятно заключили пари, решили позабавить вертопрахов вроде вас?! А может быть… Послушайте! Может быть вы из тех жалких частных детективов, которых нанимают, чтобы следить за подозреваемыми в неверности мужьями и скомпрометировать их?

Мортимер сокрушенно покачал головой.

— Я не обижаюсь на вас, доктор, я вас хорошо понимаю. Потерять такую женщину, как леди Джейн — не так просто.

— А я еще должен ее потерять?!

— Конечно… Не может быть, чтобы такая большая любовь, какую я испытываю к леди Джейн осталась неразделенной, право же!

— Вы начинаете сильно действовать мне на нервы!

— Естественно…

— Ну хорошо, если вы искренни, то позвольте спросить, на что вы надеетесь, рассказав мне все это?

— Ни на что. Я просто хотел предупредить вас, что ваша жена и я любим друг друга. Я не сторонник тайных поступков, пустых слов, скрытых намерений. Я хочу полной откровенности в отношении леди Джейн!

Сэр Микаэль совершенно растерялся.

— Мистер Нарборо, а что если я вам запрещу говорить больше о моей жене и посоветую оставить ее в покое?

— К сожалению, мне придется не внять вашему совету.

У Уортэма, по мере того, как он убеждался в искренности своего собеседника, зарождалось странное чувство. Это не было ревностью… Это напоминало то, что переживает человек, у которого пытаются отнять то, что ему принадлежит и о существований которого он до сего момента и не подозревал. Он не мог удержаться от вопроса:

— Что же вас так прельстило в леди Джейн?

— Все.

— А что больше всего?

— Глаза.

— Глаза?

— Послушайте, сэр Микаэль, не пытайтесь меня убедить в том, что вы никогда не замечали, что таят в себе эти глаза!

— Бог мой…

— Я никогда не встречал женщину с такими прекрасными серыми глазами!

— У леди Джейн серые глаза?

— А вы этого еще не заметили?

— Право же…

Последовало долгое молчание. Уортэм считал — по крайней мере до сего момента —, что ничто не может его застать врасплох, но вот явился этот чудак со своими бреднями и заставил его все это слушать! Сэр Микаэль не мог скрыть своей растерянности.

— Мистер Нарборо, интересно, как это случилось, что я до сих пор не вытолкал вас за дверь?

Мортимер улыбнулся.

— Да просто потому, что вы не любите леди Джейн.

Уортэм вздрогнул от неожиданности. Пришло время его остановить.

— Мистер Нарборо, вы мне надоели! Ваши нелепые предположения…

— К чему вся эта ложь, доктор?

— Я не позволю вам…!

— Сэр Микаэль Уортэм, если вы хоть чуть-чуть любите свою жену, вы, хоть и культурный, интеллигентный человек, должны были бы, услышав мои признания, придти в дикую ярость. Я отнюдь не атлет, но если бы кто-нибудь попытался отнять у меня леди Джейн, я бы сражался не на жизнь, а на смерть!

Не желая выглядеть смешным в гневе, которого посетитель не заслуживал, доктор стал раскуривать сигарету.

— Мистер Нарборо, вы или чудак, или сумасшедший!

Мортимер просто ответил:

— Я — чудак.

— Ну что же, вы меня позабавили, но теперь хватит. Я буду вам очень признателен, если вы покинете меня и больше ноги вашей у меня не будет.

Мортимер с сожалением встал.

— Не вижу, что это вам даст!

— А это мое дело. Сюда, пожалуйста…

Сэр Микаэль проводил своего необычного гостя до двери. Нарборо протянул ему руку, но хозяин не ответил взаимностью. Мортимер пожал плечами.

— Жаль, мы могли бы стать друзьями…

— Уходите!

— Ухожу. На всякий случай, если вы передумаете, я остановился в отеле «Майфлауэр», в Блумсбэри.

* * *


После ухода Мортимера Нарборо сэр Микаэль попытался немного успокоиться. Он не любил если он не понимал мотивы людей, а здесь был именно тот случай. Что за странный визит? Он не допускал и мысли, что Джейн могла вызвать такую сильную страсть. Да и не помнил такого случая, чтобы потенциальный любовник предупреждал мужа о своих намерениях. Уортэм считал, что в поступке этого человека из Камберленда был какой-то точный расчет. Но зачем? В чьих интересах?

Злясь на себя за то, что поддался чувству, сэр Микаэль решил выяснить все до конца и приказал Реджинальду доложить леди Джейн, что он хочет поговорить с ней и просит ее прийти к нему в кабинет.

Леди Джейн, все еще взволнованная после объяснения с мужем, не заставила себя ждать. Ей казалось, что на вновь обрела счастье любви. Помолодевшая, она была необычно оживлена.

— Вы хотели поговорить со мной, Микаэль?

— Дорогая моя, я хотел бы предостеречь вас, вы слишком добры.

— Я не понимаю…

— Вы знаете, сколь драгоценно мое время, и я всегда сожалею, когда оно тратиться впустую, даже когда речь идет о людях, заявляющих о своей дружбе с вами. И все это ради каких-то странных заявлений, не имеющих никакого отношения к медицине.

— Кто же осмелился…?

— Некий Мортимер Нарборо, профессор из Камберленда, который в настоящее время остановился в «Майфлауэр» в Блумсбэри.

— Но я такого не знаю!

— Вы в этом уверены?

— Вы думаете, я бы забыла такое имя!

— Значит, меня обманули… Благодарю вас, дорогая… А теперь мне надо идти навестить одного или двух моих больных…

Сэр Микаэль поцеловал руку жене и, подняв голову, стал так внимательно смотреть ей в лицо, что леди Джейн не удержалась и спросила:

— Что вы так рассматриваете?

— Ваши глаза.

— Мои глаза?

— Я знал, что они не серые! Какой идиот!


Глава 2


Глория Гист жила в Челси в очаровательной квартирке, за которую сейчас платил сэр Микаэль. Она не ждала его в этот вечер и поэтому очень удивилась, увидев его в дверях. Удивление сменилось беспокойством, когда она заметила тревогу на лице своего любовника.

— Что случилось, Микаэль?

— Самая невообразимая история, дарлинг.

— Садитесь в это кресло и, пока я готовлю джин, рассказывайте.

Доктор как можно точнее рассказал о визите Мортимера Нарборо. Глория, не удержавшись, рассмеялась.

— Ну что ж, если в Камберленде все такие, то там совсем не скучно!

— Мне бы очень хотелось понять, чем вызвана эта выходка.

— Он вам об этом сказал, как мне кажется?

— Внезапная страсть к Джейн? Бросьте!

Глория с любопытством взглянула на него.

— А ведь вы ревнуете!

— Я?

— Да, вы, дарлинг. Какой-то странный парень заявляет вам, что любит вашу жену и хочет увести ее от вас. А вы ищите какие-то другие объяснения этому. Почему? Да потому, что вам не нравится, что кто-то другой мог влюбиться в вашу законную супругу!

— Глупости!

— Совсем нет, и вы это прекрасно знаете! Бедненький Микаэль!.. Теперь я понимаю, почему вы встретили так мои предложения… Вы все еще любите леди Джейн.

— Да нисколько! Я люблю только вас!

— Нет, Микаэль, и самое мудрое, поверьте, будет, если мы как можно скорее расстанемся и навсегда. Нечего ко мне приходить и думать о другой, дорогой мой.

— Глория, прошу вас, сейчас не время…

— Нет, именно время. Этот невероятный случай показал, что вы все еще любите свою жену и, значит, обманываете меня…, может быть не сознавая это.

Сэр Микаэль рассердился.

— Хватит!

Мисс Гист подскочила, и доктор стал извиняться:

— Простите меня, Глория, но я не выношу, когда вы говорите, что я могу любить кого-то другого, кроме вас… Мистер Нарборо, как любовник моей супруги, меня не волнует, но я никак не пойму, что все это значит.

— А мне кажется все ясно.

— Бросьте! Я допускаю, что можно быть наивным, но не до такой же степени. Нет, Глория, я не удивлюсь, если это окажется ловушкой, поставленной леди Джейн.

— Для чего?

— Если бы я знал! Она заявила мне, что хочет отстранить меня от управления ее делами и переделать завещание, так как знает о вашем существовании и о том, какое место вы занимаете в моем сердце.

— Это невозможно!

— Увы… Если узнают, что я потерял доверие своей жены, будет скандал, конец моих мечтаний о Королевском обществе!

В трудные минуты Глория становилась самой собой: жестокой, решительной, безжалостной. Она холодно сказала:

— Еще один довод в пользу того, что нам надо от нее избавиться как можно скорее.

Она предупредила возражения сэра Микаэля.

— О, прошу вас, у нас нет времени выбирать слова. Или она, или мы! Надо, наконец, решить это.

— Не знаю, Глория, отдаете ли вы себе отчет в том, что вы требуете от меня!

Она ответила ему устало:

— Хорошо, больше не будем об этом… Вы безвольный обманщик, Микаэль…

— Обманщик?

— Я совсем не уверена, что та абракадабра, что вы рассказали мне, правда.

— Даю честное слово!

Глория на минуту задумалась.

— Он вам показался искренним?

— Как ни странно, да.

— Тем лучше!

— Почему?

— Постойте, Микаэль… Подумайте хорошенько, прежде чем ответить мне: вы, правда, решили пожертвовать леди Джейн ради нашей любви и богатства? Тогда я сделаю все так, что вы ничем не будете рисковать и вас никто не заподозрит…

Доктор заколебался, но потом жестокая альтернатива: потерять Глорию или тысячи фунтов стерлингов — заставила его сделать выбор.

— Да.

— Тогда само провидение послало нам этого наивного влюбленного…

— Как?.. Уж не рассчитываете ли вы на него, чтобы устранить мою супругу?

— Вас, а не вашу супругу.

— Что?

— Послушайте, Микаэль…

И мисс Гист изложила свой план. Надо будет сделать так, чтобы Нарборо и леди Джейн встретились. Реджинальд будет прекрасным свидетелем. А потом однажды леди Джейн будет отравлена по ошибке, ибо яд этот якобы предназначался любовником для мужа.

— Но как же сделать, чтобы Мортимер пришел к леди Джейн, если я его выставил за дверь?

Мисс Гист зло улыбнулась.

— Дайте мне его адрес, если знаете.

— Отель «Майфлауэр», в Блумсбэри.

— Я поговорю с ним голосом леди Джейн. Скоро вы будете свободным, дарлинг, и не забудьте сообщить в полицию об исчезновении у вас склянки с ядом… Из предосторожности.

— Вы пугаете меня, Глория… Вы обо всем подумали.

— Любящие женщины всегда такие. Возвращайтесь скорее домой и поделитесь своими ревнивыми подозрениями с Реджинальдом. В случае чего ни один полицейский не осмелится опровергнуть его показания.

— Да, но…

— Что еще?

Микаэль покачал головой.

— Но, Глория, это невозможно… Этот молодой человек меня разозлил…, даже расстроил, но… не до такой же степени, чтобы послать его на виселицу! Убрать можно лишь того, кто мешает, кто препятствует… или…

— Что или?

— Или когда кого-то ненавидишь.

Глория зло рассмеялась.

— Будьте покойны, Микаэль, вы его возненавидите…

* * *


Оставшись одна, Глория нашла в справочнике телефон отеля «Майфлауэр» и позвонила мистеру Нарборо. Пользуясь тем, что тот никогда не разговаривал с леди Джейн, она спросила вежливым тоном:

— Мистер Нарборо?

— Да… Кто у телефона?

— Леди Джейн Уортэм.

— Вы!

— Мой муж рассказал мне о вашем безумном поступке… Мне хочется вам сказать, что я глубоко тронута, но… мне хотелось бы знать… Мистер Нарборо… вы были искренни?..

— Искренен? Еще как! Я люблю вас, Джейн! Вы слышите? Я люблю вас!

Глория издала взволнованный, счастливый смешок.

— Мистер Нарборо… Как вы догадались, что я несчастна?

— Мне достаточно было увидеть ваши глаза.

— Но ведь в моих глазах не было написано, что муж изменяет мне с любовницей и проигрывает мое состояние в притонах?

— Ну конечно, я не знаю никаких подробностей… Но… О, Джейн! Если бы я мог встретиться с вами, поговорить…

— Ну что ж, приходите завтра в половине шестого… Я буду одна и, надеюсь, вам удастся убедить меня в своей искренности… До завтра, мистер Нарборо…

— Но…

Чтобы избежать ненужных объяснений, она повесила трубку.

* * *


Когда Реджинальд открыл дверь, сэр Микаэль с озабоченным видом отдал ему шляпу и пальто. Его настроение не укрылось от глаз слуги, хоть тот и не был особенно наблюдательным. Доктор поинтересовался:

— Тот тип, которого я выставил за дверь, больше не появлялся?

— Нет, сэр.

Уортэм вошел в кабинет. Вскоре он позвал Реджинальда. Тот вошел, как всегда торжественный и полный собственного достоинства.

— Входите, Реджинальд, и закройте за собой дверь.

Слуга величественно повиновался.

— Реджинальд, мне требуется ваша помощь, я надеюсь на вашу верность и ваш образ мышления.

Тот важно выпрямился.

— Мы в вашем распоряжении, сэр, и счастливы, если можем быть полезны.

— Спасибо, Реджинальд. Знаете ли вы, чего хотел тот настойчивый и невоспитанный молодой человек, который так добивался приема? Он просто хотел мне сообщить, что любит леди Джейн и хочет отнять ее у меня, даже если бы пришлось меня устранить… физически.

— Это невозможно!

— Увы!..

— Мы с возмущением констатируем, сэр, что современные нравы нас ужасают.

— Реджинальд, я люблю свою супругу и не хочу, чтобы ее у меня отняли!

— Мы совершенно убеждены, сэр, что вы можете доверять леди Джейн Уортэм.

— Разве можно утверждать что-то, Реджинальд? Женщины часто неосознанно доверяют таким натурам… Итак, Реджинальд, я надеюсь на вас, если этот тип снова появиться у нас, не спускайте с него глаз.

— Должны ли мы запретить ему входить в наш дом, сэр?

— Нет! Это создаст ему ореол мученика! Предупредите прислугу, чтобы, в случае вашего отсутствия, они заменили вас. Я ужасно волнуюсь, Реджинальд…

— Мы надеемся, что сможем успокоить вас, сэр, что сделаем все возможное, чтобы вы вновь обрели спокойствие, столь необходимое для вашей работы.

* * *


В буфетной кухарка Роза Венден и горничная Маргарет Страдсетт, открыв рот, слушали управляющего. Реджинальд был великолепен. Он был похож на командующего, отдающего последние распоряжения своему штабу накануне боя. Он закончил наставлением:

— Естественно, ничто ни под каким видом не должно выйти из этих стен. Вы обе, будучи нашими доверенными лицами, надеемся, оправдаете оказанное вам уважение. Мы хотим надеяться, что нам не придется сожалеть об этом. Мы рассчитываем на вашу бдительность, чтобы уберечь этот дом от грозящего ему скандала, который может нас также запачкать.

Роза Венден с обожанием прижала руки к груди и простонала:

— Мистер Реджинальд, позвольте мне вам сказать, что вы великолепны!

Он снисходительно улыбнулся.

— Мы охотно позволяем вам это, дорогая, поскольку знаем, что вы — здравомыслящая женщина. А вы, Маргарет?

— Я? Как бы мне хотелось оказаться на месте мадам!

Маргарет была маленькой блондинкой, пытавшейся скрасить свою жизнь, поглощая романы о любви. Эта история с молодым человеком, открыто заявившим о своих чувствах, привела ее в восторг. Реджинальд нахмурился.

— Мы плохо понимаем такое пожелание, которое мы считаем, прежде всего, неуважительным!

— Как ей повезло, что ее так любят!

Реджинальд резко отстранился.

— Мы удивлены и шокированы, услышав такие выражения, Маргарет Страдсетт!

— Почему? Что плохого быть любимой?

— Плохо, когда это не муж… миссис Венден, вам надо бы заняться ее воспитанием… У нее такие недопустимо вульгарные манеры.

* * *


Когда Мортимер пришел в дом сэра Микаэля, Реджинальд встретил его с таким высокомерием, что это насторожило бы любого. Ни слова не говоря, он ввел его в зал ожидания, где доверчивый Нарборо ожидал найти леди Джейн. Через полчаса он начал уже спрашивать себя, знала ли хозяйка дома о его приходе. Он даже и не подозревал, что вся прислуга Уортэмов по очереди наблюдала за ним через окошечко, служившее доктору для того, чтобы не пропустить знатных пациентов. Роза и Маргарет были привлечены к этим наблюдениям Реджинальдом с одной целью: чтобы они смогли узнать Мортимера, если он появиться здесь в его отсутствие. Кухарка сочла, что гость плохо воспитан, Маргарет — только вздохнула.

Ожидание показалось Нарборо слишком долгим, но он так любил леди Джейн, что мог терпеть сколько угодно, мечтая о ней и говоря про себя нежные слова…

Войдя в комнату, где томился в ожидании Мортимер, леди Ходдесдан остановилась. Этот джентльмен показался ей не принадлежащим к той социальной касте людей, которых она привыкла видеть в доме сэра Микаэля и с которыми обычно общалась. Она вдруг что-то заподозрила и наставила на него свой лорнет, спрашивая себя, мог ли он быть настоящим джентльменом. Раздираемая сомнениями, она не удержалась и спросила:

— Хоть мы и не были представлены друг другу, могу ли я просить вам удовлетворить мое любопытство, сэр… сэр…?

— Мортимер Нарборо.

— Мортимер! Какое странное имя!

— Вы находите?

— Дед моего мужа, лорда Ходдесдана, тоже носил имя Мортимер. Он привлек внимание Ее Величества королевы Виктории во время охоты на лис в Соммерсете.

— И стал ее любовником?

Леди Элен подскочила и испепелила грубияна взглядом, в котором сконцентрировалось презрение десяти поколений Ходдесданов и стольких же поколений Лэкси (леди Элен была урожденной Лэкси).

— Мистер! Прошу вас чтить память королевы!.. Мортимер Ходдесдан был назначен третьим личным секретарем… Вы ждете доктора?

— Нет, его жену.

Действительно, этот молодой человек не отличался благовоспитанностью. Леди Ходдесдан считала, что пора прекратить разговор с таким невоспитанным человеком, но любопытство взяло верх.

— Вы… Вы имеете в виду леди Джейн?

— Конечно.

— Она никогда мне не говорила о вас.

— Она и не могла.

— Почему же?

— Потому что она меня не знает…, или во всяком случае, никогда меня не видела.

— И вы ее ждете?

— И я ее жду.

— Давно?

— Уже три месяца.

Леди Ходдесдан взглянула на него округлившимися глазами.

— Может быть, вы шутите?..

— Вот уже три месяца, как я люблю ее.

— Кого?

— Джейн.

Леди Ходдесдан от удивления икнула.

— Не… не сплю ли я? Вы говорите о леди Уортэм?

— Конечно!

Оглушенная этим, она повторила:

— Конечно…

Потом, немного оправившись:

— А она… она вас любит?

— Что за вопрос! Я же ее люблю!

Дама больше ничего не понимала.

— Мистер Нарборо… Леди Уортэм — моя подруга… Что вы собираетесь делать?

Теперь он уставился на нее удивленно.

— Да увезти ее!

— Куда?

— К себе, в Камберленд.

Внезапно леди Ходдесдан поняла, что она, видимо, разговаривает с безумным. Она попыталась его урезонить.

— Смею ли я напомнить вам об одной подробности, о которой вы, кажется, забыли?

— Какой?

— Леди Джейн замужем.

Мортимер небрежным жестом отмел это возражение.

— Ну и что?

— Как так ну и что?

— Сэр Уортэм — презренный человек.

— О!

— У него есть любовница, на которую он тратит часть своих доходов.

— Как вы смеете такое говорить?

— А остальное он спускает в игорных домах.

— Но это… это просто возмутительно! Отвратительно!

— Этого я вам не говорил!

— Да нет же! Это о вас я… О! И потом… во всяком случае, сэр Уортэм существует!

— Для меня это неважно. Я устраню его!

Леди Элен от ужаса захрипела.

— Вы рассчитываете его… Боже! Мистер Нарборо, сэр Уортэм — мой друг!

— Ну и что же?

— Предупреждаю вас, что я поставлю его в известность о ваших намерениях в отношении его!

— А он знает.

— Он их… Но как?

— Я предупредил его. Я поступил честно, не так ли?

Совершенно оглушенная этим, она машинально повторила:

— Конечно, честно… Мистер Нарборо, я очень сожалею, но должна вам сказать, что вы мне совсем не нравитесь.

— Я удручен, но мне это все равно.

— В самом деле?

— В самом деле.

— Я — леди Ходдесдан! Старшая дочь лорда Лэкси!

— И что из того?

— Мне кажется, вы заносчивы!

— Леди Ходдесдан, имею честь утверждать, что вы мне надоели, и я был бы вам очень признателен, если бы вы оставили меня в покое.

— О, Реджинальд! Реджинальд!

Управляющий, который, стоя у двери, не пропуская ни слова, быстро вошел в комнату.

— Реджинальд! Прогоните этого человека! Он оскорбил меня!

Реджинальд строго посмотрел на Мортимера.

— Мы были бы счастливы, мистер Нарборо, если бы вы добровольно ушли из этой комнаты и из этого дома.

Мортимер, ни слова не говоря, решил уйти, тем более что после такой сцены едва ли леди Джейн появилась бы здесь.

Когда слуга вернулся, леди Элен сказала:

— Реджинальд… после подобной встряски… я не очень хорошо себя чувствую…

— Не могли бы мы себе позволить напомнить миледи, что ей надо что-нибудь выпить?

— Вы так думаете, Реджинальд?

— Мы так думаем, миледи!

— Ну что ж, послушаюсь вас, Реджинальд… принесите джину…, в большом стакане… неразбавленного… я не перевариваю воду…

Пока Реджинальд, зная слабость гостьи, наливал ей от души, леди Элен проговорила:

— Это было ужасно, Реджинальд…

— Мы тоже так думаем, миледи.

— Знаете ли вы, что этот наглец строит планы убить лорда Уортэма, чтобы увести у него супругу?

* * *


Вернувшись в Блумсбэри, Мортимер не чувствовал себя слишком разочарованным. Он так любил леди Джейн Уортэм, что приписывал и ей свои чувства. Уверенный в том, что Джейн не вышла к нему из-за этой надоедливой леди Ходдесдан, он убеждал себя, что свидание их состоится и что Джейн ему снова позвонит.

* * *


Леди Ходдесдан, которая пила уже третий стакан джина, при виде входящего в комнату сэра Уортэма, издала громкий стон:

— Не браните меня, сэр Микаэль… Но у меня такие переживания…

— Я слышал, леди Элен… Реджинальд рассказал мне о визите этого фанфарона… Он что, безумный или…

— Хуже, сэр Микаэль! Он не только хвастается тем, что любим леди Джейн, но он еще рассказывает всякие ужасы на ваш счет!

— Что вы говорите?..

— Он заявил, что у вас есть любовница и что вы — завсегдатай игорных домов!

— О!..

— Вы можете себе представить, что будет, если подобные разговоры дойдут до этих господ из Королевского общества?

— Но это ужасно! Надеюсь, что вы не поверили ни одному слову из этих гнусностей?

— Дорогой мой, за кого вы меня принимаете? Я знаю вас как джентльмена!

— Благодарю!

— Но вы не знаете еще более страшное, сэр Микаэль! Этот человек — опасный сумасшедший! Он заявил мне о своем намерении убить вас! Вы слышите? Он хочет убить вас!

Уортэм ничего не понимал. Откуда этот тип узнал о его связи и его пороке? Доктор почувствовал, как им овладел страх… Его карьера была в руках этого Нарборо…, который к тому же демонстрировал свое намерение устранить его… А он еще испытывал угрызения совести… Глория права. Теперь он ненавидел этого человека, который грозил ему гибелью. А какова же была роль леди Джейн во всем этом? Уортэм уже ни в чем не был уверен… Нарборо должен исчезнуть, чтобы сэр Микаэль мог быть спокоен за свое будущее. Сделав над собой усилие, доктор не выказал своих чувств.

— Не надо так волноваться, леди Элен… Этот взбалмошный молодой человек… он, может быть, болен… Главное, ни слова об этом леди Джейн…

— Ну конечно же… Зачем ее волновать? Я надеюсь, что вы не будете больше его принимать у себя?

— Я вынужден!

— Что вы такое говорите?

— Поймите меня, леди Элен… До тех пор, пока я не пройду в Королевское общество, я должен быть очень внимателен к тому, что обо мне говорят.

— Даже когда ваша жизнь в опасности?

— Даже когда моя жизнь в опасности.

Леди Ходдесдан оценила мужество сэра Микаэля, который под угрозой смерти рискует ради того, чтобы сохранить уважение этих господ из Королевского общества. Она решила рассказать об этом в салонах, не сделав при этом ни малейшего намека на леди Джейн и страсть, которую она вызвала у молодого человека.

Оставшись один, Уортэм позвонил Глории и сообщил ей об этой ужасной истории. Этот Мортимер не только рассказал о том, что доктор старался скрыть — видно для того, чтобы поссорить его с супругой, — но и высказал намерение убрать своего соперника.

— Все просто, Глория, теперь — или он или я, один из нас должен исчезнуть!

— Я рада, что вы, наконец, поняли, Микаэль. Виделся ли он с леди Джейн?

— Не думаю. Ему должно быть помешало неожиданное присутствие леди Ходдесдан.

— Ну что ж, продолжим. Его безумие нам на руку.

— Да. Можно подумать, что он старается сделать все, чтобы я не испытывал угрызений совести! Но мне хотелось бы знать, кто рассказал ему обо мне?

— И мне тоже, — цинично ответила мисс Гист.

* * *


Вечером, все так же выдавая себя за леди Джейн, Глория снова позвонила в отель «Майфлауэр» и сказала Мортимеру, что не могла с ним увидеться, так как узнала, что к ним пришла леди Ходдесдан. Она просила у него прощения, и услышав, что Мортимер готов безропотно снести все, что он нее исходило, она попросила его снова придти завтра на Харли стрит в то же время, но, как только его проводят в приемную, зайти в кабинет сэра Микаэля, которого не будет дома. Влюбленный молодой человек пообещал все сделать так, как ему сказали. После этого Глория повесила трубку, повторяя про себя, что все мужчины — глупцы.

* * *


Однако Мортимер Нарборо не был глупцом. Он принадлежал к категории мечтателей. Он родился в Камберленде. Его отец был егерем, мать — горожанкой, которая считала свой брак мезальянсом. Мортимер (названный так матерью) рано потерял отца и его воспитывала мать, которая все свое свободное время читала романы Вальтера Скотта. Стараясь забыть о своей серенькой жизни, сна воображала себя запертой в башне принцессой, которую должен освободить некий рыцарь, каждый раз разный в ее мечтах. Их поддерживал дядя Мортимера, оптовый торговец бакалейными товарами, который очень любил свою сестру, хоть она и презирала его. Мортимер был тоже склонен к мечтательности, пребыванию в мире сказок, и если бы не дядя, рисковал так и остаться в детстве. Он поступил в колледж, хорошо учился и с честью выдержал трудные экзамены.

Однако, его учеба сначала в школе, затем в колледже, была лишь скучной обязанностью, тем не менее необходимой, чтобы не быть больше на шее у родственника и в дальнейшем не умереть с голоду. Но как в школе, так и в университете, Мортимер продолжал витать в облаках. Он с воодушевлением занимался литературой, терпел историю и географию, с трудом изучал иностранные языки и ненавидел точные науки. Его совершенно не интересовали его товарищи по учебе. Футболу, регби и крикету он предпочитал длинные прогулки по полям и лесам. Он стал взрослым, но продолжал витать в облаках. Как только у него выдавались свободные дни, он сразу же уезжал в маленький дом на берегу озера, где жила его мать, и там эти две очарованных души предавались мечтаниям.

Самой большой радостью Мортимера было получить должность учителя словесности в колледже Кесвика, а самым большим горем — смерть матери, которая так и не дождалась своего рыцаря-освободителя. Умирая, она выдала имя своего выдуманного героя: Дункан. Правда, нашлись злые языки, которые говорили, что это имя носил коллега мистера Нарборо-отца.

Мортимер оставил за собой домик родителей, где он проводил свой отпуск. Ему никогда не приходило в голову жениться. И действительно, какая женщина смогла бы проникнуть в тайный мир этого холостяка, чтобы все там разрушить? В колледже его любили, хоть и считали, что у него «не все дома». Он был хорошим учителем, и ученики любили его за его наивность, часто подшучивали над ним, но он никогда не сердился. Что касается его коллег, то они относились к нему снисходительно, и их отношения не омрачали никакие его амбиции, которых просто не было. Директор заведения, Освальд Камнок, считал его своим взрослым воспитанником, требовавшим повышенного внимания.

Молодая преподавательница французского, боявшаяся остаться старой девой, не побоялась скомпрометировать себя, лишь бы склонить Мортимера сделать ей предложение. Но напрасно. Раздосадованная, она ушла из колледжа.

А затем — его поездка в Лондон, где он, прогуливаясь по Сан-Джеймс стрит, повстречал леди Джейн и последовал за ней до Харли стрит, чтобы узнать, кто она. Кто скажет, какие образы возникли в голове Мортимера при виде супруги сэра Микаэля? Во всяком случае, он безумно влюбился и убедил себя, что она станет его спутницей на все оставшиеся годы жизни.

Нет, Мортимер Нарборо совсем не был сумасшедшим. Он был поэтом, заблудившимся в том мире, где ему не было места. Судьба, поставившая его на пути сэра Микаэля и Глории Гист, обрекла его на гибель среди людей, которые были его полной противоположностью.

* * *


На другой день после неудавшегося визита в леди Джейн, Мортимер снова появился на Харли стрит, как его попросили. Реджинальд, все так же высокомерно презрительный, снова проводил его в приемную, на этот раз пустую. Как только мажордом оставил его одного, он быстро вошел в кабинет сэра Микаэля, где он надеялся встретить леди Джейн. И был очень разочарован, не найдя ее там. А в это время Реджинальд, предупредив прислугу о том, что надо быть начеку, снова занял свой наблюдательный пост и чуть не упал, увидев в замочную скважину, что приемная пуста. Куда подевался этот тип, намеревавшийся обесчестить сэра Микаэля? Реджинальд, как разъяренный бык, бросился вперед, забыв от волнения и гнева о своей природной сдержанности. Обнаружив Мортимера в кабинете хозяина, он вздохнул и снова обрел свое хладнокровие.

— Позвольте нам спросить вас, мистер Нарборо, кто позволил вас войти в кабинет?

Расстроенный тем, что не встретил леди Джейн, Нарборо не ответил слуге. Он начал спрашивать себя, что означали эти телефонные звонки. Как бы ни верил он в доброту и чистоту мира, Мортимер начал сомневаться, и это привело его в дурное расположение духа даже больше, чем отсутствие леди Джейн. Впервые в жизни ему не захотелось прогуляться и, выйдя из дома сэра Микаэля, он прямо направился в отель.

Услышав от Реджинальда потом, что произошло, доктор стал притворно спрашивать, что привело Нарборо в его кабинет. Он бегло осмотрел стены, потом вдруг вскрикнул, указывая на приоткрытую дверцу шкафчика:

— Это не вы, Реджинальд?..

— О, сэр!

— Простите меня, но я так взволнован…

Он вгляделся в замочную скважину и выпрямился, изображая изумление.

— Замок сломан.

— О!.. Но это же… шкафчик с ядовитыми веществами, сэр!

— Действительно!

— Боже праведный!

Сэр Микаэль проверил по списку содержимое шкафчика, потом воскликнул:

— Нет флакона с наперстянкой!

— Это… опасно, сэр?

— Это почти такой же сильный яд, как и цианистый калий, который, к счастью, не тронут!

— Сэр, похитителем может быть только этот Нарборо! Мы слышали, как он говорил леди Ходдесдан, что он хочет устранить вас, сэр! Вызвать полицию?

Уортэм внутренне ликовал. Леди Ходдесдан и Реджинальд — два прекрасных свидетеля, которые в нужный момент уличат Мортимера.

— Вы ведь знаете, Реджинальд, что я добиваюсь избрания в Королевское общество… Его члены — слишком педантичны… Мне кажется, сейчас не стоит, чтобы обо мне заговорили… Надо просто удвоить бдительность и надеяться, что этот сумасшедший использует дигиталис для себя, если конечно, это он его взял… Не следует обвинять, не имея доказательств… Британское правосудие очень сурово к беспочвенным обвинениям.

— И все-таки, сэр…

— Поэтому, я просто составлю заявление о пропаже и вы отнесете его в полицию.

Слуга ушел, полный восхищения своим хозяином, столь по-христиански отнесшимся к провинившемуся.

* * *


Мортимер Нарборо в это серое утро британской столицы укладывал чемодан. Надо было возвращаться к своим озерам, лесам и скалам. Он наивно думал, что в Камберленде люди были не такие злые, как в Лондоне. Он с нежностью укладывал потрепанную за двадцать лет книгу Шекспира, когда зазвонил телефон, и сердце его замерло.

Ненастоящая леди Джейн стала просить прощения у Нарборо. Она извинялась за те испытания, которым она подвергла своего верного рыцаря, но она не могла сразу поверить в его искренность в этом мире современных нравов. Вчера она была за дверью кабинета, в комнате, где она обычно занимается рукоделием, но в последний момент она не решилась выйти.

Все в этих словах восхитило Мортимер: верный рыцарь, испытания, которым его подвергла Дама сердца, рукоделие… Он снова погружался в атмосферу своего странного детства, о котором он никак не мог забыть. Он ответил, что обязательно придет после обеда и надеется наконец рассказать ей, что переполняет его сердце. Молодая женщина пообещала встретиться с ним, она будет ждать его в салоне.

* * *


Леди Джейн любила эти часы после полудня, когда дом пустел после ухода обычных посетителей. Она усаживалась в салоне и принималась за рукоделие, современная Пенелопа в ожидании возвращения своего Улисса, который никогда далеко не уходил. Такое домашнее полузаточение защищало Джейн Бромсвелл от мерзостей повседневной жизни и сделало ее беззащитной. Ее научили любить своего мужа и быть ему верной, что бы он ни сделал, поэтому, храня в мыслях созданный ею образ сэра Микаэля, она думала, что победит Глорию Гист и вернет себе нежность супруга. Конечно, жизнь, которую она вела, разочаровывала ее своей монотонностью, но ведь она была женой человека с такой завидной репутацией. Ей приходилось терпеть, в том числе и ее светские обязанности, к которым она не питала никакой склонности.

Услышав за дверью чьи-то шаги, она решила, что пришел муж. Она уже готова была встать, чтобы приветствовать его, как вдруг увидела в дверях незнакомого человека.

Оказавшись внезапно перед той, которую он так мечтал увидеть, Мортимер застыл на месте, и они оба как зачарованные смотрели друг на друга. Нарборо очнулся первым. Он подошел к ней и протянул к ней руки:

— Джейн…

Леди Уортэм подскочила.

— Простите?

— Джейн… Моя Джейн!

Такая сцена была настолько вне понимания хозяйки дома, что она и не подумала позвать на помощь. Это было, как если бы на улице кто-то грубо пристал к ней.

— Но…

— Дорогая моя… Это чудесно! Вы и я… Я и вы…

Джейн испугалась и хотела дотянуться до шнурка звонка, чтобы позвать кого-то, но Нарборо встал на ее пути.

— Нет, прошу вас… Не звоните! Неужели вы хотите, чтобы этот ужасный Реджинальд что-то узнал о нашем приключении?

— Нашем приключении?

— Джейн, дорогая, не прикидывайтесь, что ничего не понимаете!

— Но, в конце концов, по какому праву вы называете меня просто по имени?

— Потому что я люблю вас.

— Вы…

— Вы об этом знаете, я уже говорил вам это, и не раз, по телефону. Да кроме того, вам наверное сказал ваш муж?

Леди Джейн беспокойно посмотрела на своего собеседника.

— Мой муж знает?

— Конечно, потому что я хочу, чтобы мы с вами любили друг друга открыто.

Теперь она уже не сомневалась, что имела дело с безумцем, но не испытывала страха, скорее это ее забавляло. Она продолжила игру:

— Вы рассказали об этом сэру Микаэлю?

— Да.

— Что он вам ответил?

— Он мне показался несколько шокированным.

— Я думаю!

— Естественная реакция, но он, наконец, поймет, что ему следует отступить, потому что я люблю вас, а вы должны меня полюбить.

Она не могла удержаться от смеха.

— Потому что я должна вас полюбить?

— Обязательно.

— Мне кажется, вы забыли, что я порядочная женщина?

— Я надеюсь, потому что я тоже — порядочный человек, и хочу вас любить самым честным образом в мире.

— Скажите, это вы — тот джентльмен, который сослался на меня, чтобы встретиться с сэром Микаэлем?

— Да, но я не джентльмен, просто счастливый человек, потому что люблю и любим.

— Мной?

— Вами.

— Могу я спросить вас, почему вы решили, что я вас люблю?

— Признаюсь, у меня мало доказательств… По правде сказать, вы холодны, и это меня расстраивает.

— Не думаете же вы, что я должна броситься вам на шею?

— Да.

Джейн расхохоталась. Это, кажется, не обидело ее собеседника, сказавшего:

— Вы чудесно смеетесь… так молодо…

И леди Уортэм поняла, что она давно так не смеялась, очень давно.

— Это вы сказали мужу, что у меня серые глаза?

— Да.

— Зачем было сочинять эту ложь?

— Я не хочу, чтобы ваши глаза были для меня того же цвета, что и для других.

Этот молодой человек забавлял леди Джейн и в то же время трогал ее…

— Садитесь… Кстати, как вас зовут?

— Мортимер Нарборо.

— Мортимер… Правда?

— Правда.

— Впрочем, в вас все необычно… А на что вы надеялись, входя сюда, не будучи представленным?

— Увезти вас.

— Куда?

— В Камберленд.

— Почему в Камберленд?

— Потому что я там живу… Там очень красиво, вы знаете? Вы увидите мои озера… У меня есть маленький дом на краю леса на берегу Деруэнта… Маленький дом для Белоснежки и ее семи гномов… Мне кажется, вы будете там счастливы.

Вдруг что-то прорвалось в сердце леди Джейн. Рассказ этого чудака вынес на поверхность ее сознания давно забытые мечты о разделенной любви. Голос ее дрогнул, когда она спросила:

— Когда вы меня полюбили?

— С тех пор, как увидел вас в парке Сан-Джеймс. Три месяца тому назад.

— И вам этого было достаточно, чтобы выстроить целый роман?

— Чтобы начать жить.

Леди Джейн взглянула на него.

— Мистер Нарборо, возвращайтесь поскорей в ваш Камберленд и постарайтесь забыть эту историю.

— Вы выставляете за дверь человека, который вас любит так, как я люблю? Это невозможно, Джейн!

Молодая женщина встала, чтобы уйти.

— Перестаньте меня называть так, прошу вас.

— Хорошо, Симбелина.

— Симбелина?

— Я так назвал вас, когда впервые увидел, и так вас называю в своих письмах к вам.

— Вы мне пишите?

— Каждый вечер вот уже три месяца. Мне кажется, у меня есть способности, чтобы писать любовные письма.

— Тогда почему бы не писать их другим?

— Что за вопрос! Да потому что я люблю вас!

— Опять!

— Как это опять? Мы любим друг друга всего десять минут и вы хотите, чтобы все кончилось? Вы даже не поцеловали меня!

Леди Джейн прекрасно понимала, что ей нужно было встать в позу оскорбленной невинности и немедленно прогнать этого нахала. Но, слушая Мортимера, она возвращалась в годы своего детства, когда ее гувернантка мисс Дженифер Холмес читала ей сказки, где все было просто и чудесно. Ей казалось, что Мортимер пришел к ней из тех книг в красной обложке с золотым обрезом. Было бы смешно сердиться над персонажем из тех волшебных сказок. Лучше было продолжать игру. Леди Джейн улыбнулась своему странному гостю.

— Я думаю, Мортимер, что вы меня действительно любите какой-то романтической безумной любовью… Благодарю вас… Это очень приятно узнать, что тебя любят… только, вы пришли слишком поздно. Я — замужем и всегда буду верна своему мужу…

Она встала, ласково положила свою руку на плечо этого большого ребенка и тихонько повела его к двери.

— Я вам очень признательна за те прекрасные воспоминания, которые вы мне подарили…

Она открыла дверь, ведущую в вестибюль.

— Я буду думать о вас, когда мне станет грустно… Я буду говорить себе, что там, на берегах озера в Камберленде, в незнакомом мне доме меня ждут письма о любви, которые я никогда не прочту…

— Джейн… моя Джейн, наконец найденная и тут же потерянная…

Она слегка его подтолкнула.

— Прощайте, Мортимер…

В этот момент сэр Микаэль, хитрый, полный ненависти и грязных мыслей, вошел в салон, разом прогнав те призраки, которые возникли в памяти Джейн и защищали ее в этой жизни.

— Надеюсь, что не помешал вам, дорогая?

Внезапно спустившись на грешную землю, леди Джейн вскрикнула, и этот крик показался леди Ходдесдан и Реджинальду, которые шли позади доктора, криком виновной в измене супруги. Леди Элен не удержалась и воскликнула:

— Действительно, дорогая, если бы мне сказали, я бы не поверила! Что касается вас, мистер… мистер…

Мортимер улыбнулся ей.

— Мистер Нарборо.

— Вот именно… Ну что ж, если бы я была мужчиной…

Уортэм перебил ее:

— Прошу вас, леди Ходдесдан…

— Вы правы… Это касается только вас!..

Леди Джейн наконец поняла, что они о ней подумали, и возмутилась.

— Что это значит, Микаэль?

— Может, это мне следует спросить вас, что делает здесь этот человек?

— Ну так спросите меня.

Такая искренность совсем не была в интересах доктора, и он попытался снова овладеть ситуацией.

— Я не хотел бы публично вас унижать!

— Унижать? А как вы могли бы меня унизить?

И снова леди Ходдесдан вмешалась не в свое дело.

— Но Джейн, вы, кажется, не понимаете, что этот человек всюду рассказывает, что любит вас и хочет устранить сэра Микаэля?

Леди Джейн рассмеялась.

— Не могу себе представить, что Мортимер мог бы кого-то убить…

Микаэль, разъярившись, вскричал:

— Как? Мортимер?

Леди Ходдесдан обратилась к Реджинальду как к свидетелю:

— Невообразимо!

Мажордом лишь горестно покачал головой, как если бы ему сказали, что тред-юнионы выбрали для своего ежегодного конгресса Букингемский дворец. Нарборо решил, наконец, покончить со всем этим.

— Почему столько разговоров? Я ведь говорил вам, что люблю вашу жену?

Леди Ходдесдан застонала:

— О, Боже мой!

И она без чувств упала в почтительно протянутые руки Реджинальда Чедгрейва. Возникло некоторое замешательство. Реджинальд спрашивал сэра Микаэля, что ему делать с его ношей. Леди Джейн требовала у своего мужа вразумительно объяснить его недомолвки, а он, в свою очередь, требовал, чтобы Мортимер немедленно ушел. Видя, что никто и не думает о ней, леди Ходдесдан решила придти в себя и, посчитав, что сэр Микаэль готов был броситься на того, кого считал любовником своей супруги, предупредила его:

— Уортэм! Не делайте этого! Вспомните, кто вы!

Доктор внезапно успокоился и поклонился ей:

— Благодарю вас, моя дорогая, за ваше предупреждение…

Снова овладев собой, он улыбнулся своей супруге:

— Я уверен, что это просто недоразумение и вы развеете мои подозрения, Джейн, когда захотите. Я прошу всех все забыть и пойдемте что-нибудь выпьем, чтобы придти в себя… Реджинальд?

— Что вам подать, сэр?

Доктор вопросительно повернулся к леди Ходдесдан, которая промяукала:

— Вы же знаете мою слабость к джину, дорогой…

Мортимер воскликнул:

— Ну что ж, миледи, наши вкусы сходятся… Я очень люблю джин… но пью его очень редко.

Сэр Микаэль заметил ехидно:

— Из благоразумия?

— Из экономии.

Леди Элен сделала гримасу, доктор улыбнулся, а Джейн умилилась простоте этого молодого человека, который не знал, какую ошибку он допустил, признавшись в бедности. Леди Ходдесдан сухо проговорила:

— Я думаю, мистер…

— Нарборо.

— Мистер Нарборо, что наша общая склонность к джину — это единственное, что нас объединяет. Но сама мысль, что мы можем любить одно и то же, мне отвратительна. Я выпью виски, Реджинальд…

Леди Джейн и ее супруг также согласились на виски.

Реджинальд вышел, чтобы принести напитки и почти тотчас вернулся, толкая перед собой столик на колесах со стаканами и солеными бисквитами.

— Я сам налью, Реджинальд.

Тот сухо поклонился и вышел. Он не понимал, как сэр Уортэм мог пить в компании с таким человеком, который намеревался не только соблазнить его жену, но и убить его самого.

Пока леди Джейн угощала всех птифурами, Микаэль, по привычке, протянул стакан с джином леди Ходдесдан, которая, уже забыв, что хотела выпить виски, взяла то, что ей дали и быстро, как старая алкоголичка, поднесла его к губам. Доктор наполнял стакан Мортимера, когда странный звук заставил его обернуться. Он чуть не уронил бутылку. Леди Ходдесдан, держась за сердце и округлив глаза, захрипела и упала.

Сэр Микаэль, как парализованный, не двинулся с места, видя, как леди Джейн бросилась на колени, чтобы попытаться вернуть к жизни старую леди.

— Микаэль! Что же вы! Помогите! Что с вами?

Уортэм пришел в себя. Он наклонился над леди Элен и сразу понял, что она мертва. Он поднялся, взял стакан, из которого пила гостья, понюхал, покачал головой и позвал Реджинальда.

— Реджинальд… страшный случай…

Старый слуга, выпучив глаза, смотрел на труп.

— Леди Ходдесдан умерла… Боже!

— Зовите полицию, Реджинальд!

— Полицию, сэр?

— Леди Элен отравлена.

* * *


В ожидании полиции, доктор оставил свою супругу и Мортимера у мертвого тела, а сам бросился в свой кабинет и позвонил Глории.

— Алло! Глория?

— Да… Что с вами, Микаэль? Ваш голос…

— Жду полицию…

— Что?

— У нас в доме умер человек… отравлен.

— А, понимаю! Браво и держитесь!

— Нет, вы не поняли, Глория! Отравлена не Джейн, а леди Ходдесдан.

— Леди… Но почему она?

— Откуда я знаю.

— Микаэль… Вы ошиблись, наверное?

— Нет, я не ошибся, Глория, представьте, я никого не пытался отравить!


Глава 3


Инспектору Дэвиду Тъюстеду осталось прослужить несколько месяцев до его отставки и отъезда в старый дом, унаследованный от родителей возле Грэйт Ярмут в Норфолке. Тъюстед старел и с горечью думал о своей неудавшейся жизни. Он считал, что был рожден, чтобы стать моряком, но потом вдруг, неизвестно почему, оставил свои мечты о море и стал полицейским. Характер у него был угрюмый и его не любили, но и не ненавидели в Скотлэнд-Ярде. О нем не думали, и его коллеги совсем не переживали его скорый уход, поскольку он никак не касался их повседневных забот. Начальство же, наоборот, очень его ценило, прежде всего его прозорливость, решительность, основанные на его долгом опыте, особенно же отмечали то понимание, которое он выказывал, и его стремление улаживать дела, а не обострять обстановку.

Так случилось, что когда раздался звонок с Харли стрит, Дэвид был единственным свободным инспектором. Ворча про себя, он взялся за это расследование, которое должно было стать последним в его жизни делом. В помощь себе он взял сержанта Омера Эйбриджа, который тоже заканчивал свою карьеру на службе Ее Величества. Тридцать пять лет тому назад он, крестьянин из Йоркшира, приехал в Лондон и сумел за эти годы не потерять ни своего акцента, ни манер сельского жителя. Вот за что его и любил Дэвид.

По правде сказать, сержант, не способный ни на какую инициативу, поднялся по служебной лестнице только благодаря выслуге лет и хорошему здоровью. Инспектору же от него было нужно лишь его живительное присутствие и то, что его никогда ничто не волновало.

* * *


Инспектора нисколько не задело высокомерное поведение Реджинальда Чедгрейва. Наоборот, под холодным взглядом Тъюстеда тот почувствовал себя неуютно. Инспектор лишь сказал:

— Полиция.

Реджинальд поклонился:

— Если вы соблаговолите войти, мы сообщим о вашем приходе.

Дэвид решительно отстранил слугу.

— Незачем. Покажите лишь, где это.

Это было столь необычно, что Реджинальд не мог произнести ни слова и лишь жестом растерянно указал на дверь салона. Такая анархия окончательно сбила его с толку. Теперь все было возможно…

Полицейский вошел, не постучав. Одним взглядом, он оценил обстановку. Прежде всего труп, лежащий на диване. Рядом с ним, благородный человек, очевидно хозяин дома. За ним — женщина, сестра или супруга хозяина. Еще дальше — молодой человек, вид которого, костюм и некоторая растерянность позволяли думать, что он чувствовал себя здесь не в своей тарелке.

— Инспектор Дэвид Тъюстед из Скотлэнд-Ярда. А это сержант Эйбридж. Вызывали?

Сэр Микаэль вышел вперед:

— Сэр Микаэль Уортэм… врач, моя жена леди Джейн… Мистер Нарборо… Это я вас вызвал, инспектор…

Тъюстед прервал его, указав пальцем на покойницу:

— Кто это?

— Леди Элен Ходдесдан.

Покачав головой, инспектор дал понять, что знал, о ком идет речь. Уортэм продолжил:

— Моя старая пациентка и друг.

— Что произошло?

— Ну что ж, всем предложили напитки… Леди Элен выпила свой бокал одним глотком…

Дэвид нахмурился. Сэр Микаэль ответил на его немой вопрос.

— Это одна из ее слабостей, инспектор… но в ее возрасте, это не имело особого значения.

— Мне кажется, нет.

— Именно… Она выпила и упала, как подкошенная.

— Леди Ходдесдан была вашей пациенткой?

— Совершенно верно.

— Значит, я заключаю, что леди Ходдесдан страдала сердечной болезнью. Может быть, она умерла от внезапного приступа?

— Нет, не думаю.

— Почему?

— Потому что я ее осматривал вчера или позавчера. В ее состоянии не было ничего тревожного, и потом… я понюхал ее стакан, то, что там оставалось… Я почти уверен, что там был цианистый калий…

— Что позволило вам подозревать отравление?

— Я не знаю… Может быть то, что вчера у меня исчез флакон с дигиталисом из взломанного шкафчика с ядовитыми веществами…

Тъюстед от удивления присвистнул. Уортэм поспешил добавить:

— Об этом мы сообщили в полицию.

— А о взломе?

— Нет.

— Почему?

— Я надеюсь быть избранным в Королевское общество и любая огласка может мне повредить.

— Вижу. Был ли кто-нибудь еще здесь после того, как умерла леди Ходдесдан?

— Нет.

— Эйбридж, позвоните в Скотлэнд-Ярд, чтобы прислали машину, потом заверните эти стаканы, они послужат нам вещественными доказательствами.

Пока Омер выполнял приказание, Тъюстед обратился к остальным.

— Только заключение судебного врача покажет, что леди Ходдесдан умерла естественной смертью или была отравлена. До тех пор я не имею права считать вас подозреваемыми, а лишь свидетелями. Мне хотелось бы побеседовать с вами с каждым в отдельности, но вы можете отказаться пока нет подтверждения преступления.

Сэр Микаэль, леди Джейн и Мортимер заявили, что они готовы отвечать на любые вопросы, которые инспектор сочтет нужным задать. Доктор предложил для этой цели свой кабинет. По статуту, это не был еще допрос. Тъюстед ждал, когда специальные службы примутся за дело, судебный врач даст свое заключение о причине смерти, проведя предварительный анализ, и будет проведено вскрытие. Он попросил сэра Микаэля провести его в свой кабинет, а Омеру было поручено не спускать глаз с леди Джейн и Мортимера.

Дэвид Тъюстед уверенно уселся в кресло доктора, а хозяин сел в одно из кресел, в которых обычно сидели больные.

— Неприятная история, сэр Микаэль, если ваш прогноз и заключение судебного эксперта подтвердятся вскрытием… Расскажите мне о краже дигиталиса.

Доктор рассказал, как он в присутствии слуги обнаружил кражу. Полицейский что-то записал.

— И у вас нет никаких подозрений в отношении личности вора?

— Бог мой…

— Ну же, доктор, ведь речь идет, по-видимому, об убийстве, должен вам напомнить.

— Вот именно, инспектор, назвать имя того, кого я подозреваю, значит заподозрить его в убийстве. Вы понимаете мои колебания?

— Сэр Микаэль, оставьте мне подозрения и даже обвинения, мне нужны от вас лишь свидетельства.

Уортэм сделал вид, что он через силу рассказывает о том, как его слуга застал Нарборо в его кабинете, куда он проник тайком.

— Если я правильно понял, доктор, вас не было дома?

— Я заканчиваю прием больных к пяти часам, а это произошло около пяти часов сорока пяти минут.

— Вы принимаете, назначив час?

— Совершенно верно.

— Мистеру Нарборо было назначено время?

Сэр Микаэль пожал плечами.

— Если вы успели заметить, инспектор, он не может быть моим пациентом.

— Тогда что же он здесь делает?

— Вам это покажется очень странным.

— Скажите же!

— Чтобы попытаться встретиться с моей супругой, в которую он, по его словам, без памяти влюблен.

— Кому это он сообщил?

— Мне.

— Очень странно, не правда ли?

— Без всякого сомнения… Но этот Нарборо меня особенно интересует как клинициста. Я совершенно убежден, что мы имеем здесь дело с аморальностью, социальной анархией!

— Не правильней ли было бы, чтобы он обратился непосредственно к вашей жене?

— Инспектор! Леди Джейн знает свои обязанности…

— Я нисколько не сомневаюсь, но я по-прежнему не понимаю, как этот Нарборо — а вы знаете о его намерениях — смог войти в ваш дом?

— Я вам объяснил, что он меня интересует.

— Да.

— И потом, я не предполагал, что он может украсть дигиталис. Я нашел его в компании леди Джейн. Со мной лично пришла леди Ходдесдан, которую я повстречал на пороге моего дома.

— Как случилось, что леди Джейн никого не позвала, чтобы выставить этого нахала?

— Я еще не успел ее об этом спросить.

— А вы сами, доктор, почему вы не выставили за дверь этого типа?

— Я чуть было не сделал это, но леди Ходдесдан напомнила мне, что я должен быть сдержанным, что я не могу допустить никакого скандала, вот почему я счел за лучшее считать этого грубияна просто невоспитанным мальчишкой… Я не мог вести себя по-другому, не желая выставить леди Джейн в дурном свете и допустить, что она выслушивала этого свихнувшегося.

— Это точка зрения. Что вы думаете, сэр Микаэль, об этом убийстве?

— Как мужчина с мужчиной?

— Да, если хотите.

— Так вот, я уверен, что леди. Ходдесдан умерла по ошибке.

— Что вы имеете в виду?

— Что убить хотели отнюдь не леди Ходдесдан.

— А кого же?

— Меня.

— Вас? Что позволяет вам так думать?..

— Я — супруг, я мешаю, я — препятствие…

— И вы считаете, что этот Нарборо захотел вас убрать, чтобы сблизиться с леди Джейн?

— Я абсолютно в этом уверен.

— Как вы считаете, убийца — вольный или невольный — леди Ходдесдан — Нарборо или… леди Джейн?

Врач подскочил.

— Моя супруга? Вы с ума сошли… Прошу вас меня простить, но Джейн не испытывала никакой враждебности в отношении леди Элен, конечно, она раздражала иногда, как и других, однако, чтобы убить…

Полицейский заметил:

— А разве вы не сказали мне, что речь идет скорее всего об ошибке? Извините меня за такое предположение, которое я не могу отбросить… А если леди Джейн захотела бы избавиться от вас, чтобы уйти к Нарборо?

Сэр Микаэль рассмеялся.

— Она его видела впервые.

Тъюстед подскочил на стуле:

— А вы в этом уверены?

Уортэм хотел запротестовать, но инспектор жестом остановил его.

— Если леди Джейн и этот молодой человек уже встречались, то это объяснило бы, сэр, почему ваша жена терпела его присутствие пока вас не было дома… Вы ведь поставили ее в известность в отношении тех чувств, которые питал к ней этот Нарборо?

— Нет.

— И все-таки вы нашли их вместе… Леди Джейн относится к тому миру, где не просто обратиться к человеку, не будучи представленным.

Сэр Микаэль не знал, что на это сказать. Возможно ли, чтобы леди Джейн разыгрывала комедию? Обманывала его? Инспектор про себя улыбнулся при виде растерянности столь самоуверенного человека, который с самого начала показался ему антипатичным.

— Думаю, что пока этого достаточно, доктор. Могу ли я поговорить с вашим слугой?

— Я пришлю его к вам.

В те короткие мгновения, что он остался один, Дэвид Тъюстед подумал о своей профессии и сказал себе, что как бы долго ты ни проработал, никогда нельзя считать, что ты уже все знаешь. Увидев входящего мажордома, инспектор представил себе архиепископа Кэнтерберийского, принимающего его в своем доме.

— Как вас зовут?

— Реджинальд Чедгрейв.

— С какого времени вы живете в этом доме?

— Восемь лет, сэр.

— А до этого?

— Пять лет у герцога Киркмера, двадцать седьмого… Одиннадцать — у графа Эгремона… Девять лет у баронета Драммора… Наконец, четыре года, в начале, — у герцогини де Бар. Нам пятьдесят семь лет, сэр.

— Прекрасная карьера.

— Мы можем этим гордиться, сэр.

— Что вы думаете о сэре Микаэле и его супруге?

— Вообще, мы не думаем, сэр, но исключительно для того, чтобы помочь джентльмену из Ярда, скажем, что они неплохи в своем духе.

— Что вы имеете в виду?

— Мы рассказали вам в каких домах мы служили, а теперь мы вынуждены считать наше пребывание здесь как некую немилость… Немилость, которой мы обязаны не себе. Это несчастный результат социальных потрясений, не позволяющих более знаменитым фамилиям поддерживать должный уровень. Мы должны признать, однако, что могли пасть еще ниже.

— Муж и жена ладят между собой?

— Нам так кажется, сэр.

— А леди Ходдесдан?

— Конец фамилии, сэр, но еще неплохого качества. Ужасно болтлива и слишком легко сходится с людьми низкого происхождения… У нее была слабость все еще считать себя неотразимой. Очаровательная личность при условии, если не живешь постоянно рядом с ней.

— А этот Нарборо?

Реджинальд презрительно скривился.

— Не интересен, сэр.

— А что еще?

— Человек, лишенный всякого воспитания… Он вошел сюда как в завоеванную страну, не назначив свидания… Совершенно невообразимо!

— А что он хотел?

— Встретиться с сэром Микаэлем.

— Чтобы сообщить ему что?

Реджинальд выпятил грудь.

— У нас нет привычки подслушивать у дверей, сэр.

— Привычки… я уверен…, но в этот раз?

Под взглядом полицейского, Реджинальд смешался. Тъюстед настаивал:

— Поведение этого посетителя вас насторожило… Вы испугались за своего хозяина, поэтому позволили себе нарушить принципы.

— Вы совершенно правильно поняли нашу ситуацию, сэр!

— И что вы услышали?

— Немыслимо, сэр!.. Этот тип осмелился заявить сэру Микаэлю, что он любит леди Джейн и намеревается забрать ее с собой в Камберленд!

— И какова была реакция сэра Микаэля?

— Сначала это его позабавило, потом он все более и более раздражался, до тех пор, пока не предложил этому типу уйти.

— И он ушел?

— Он ушел, сэр, но явился на другой день…

— Что ему было надо?

— Увидеть леди Джейн.

— И вы не выставили его за дверь?

— У нас был приказ, сэр. По вашему мнению, сэр Микаэль не очень верил нелепостям, которые тот говорил, и подозревал, что была какая-то тайна… Вот почему мы должны были не спускать с него глаз.

— Сквозь стены?

— Через замочную скважину, сэр. В этот день этот Нарборо встретился с леди Ходдесдан и осмелился заявить ей, что любит леди Джейн и намеревается устранить сэра Микаэля!

— Вы это услышали?

— Как мы слышим вас, сэр.

— Несколько наивно с его стороны, не так ли?

— Этот малый ни на кого не похож и поступает не как все.

— Начинаю верить.

— На следующий день мы застали его в кабинете доктора, куда он пробрался из зала ожидания. Он спокойно вышел оттуда, а когда сэр-Микаэль возвратился домой, он обнаружил, что у него пропал флакон дигиталиса. Мы позвонили в комиссариат и нам очень грубо ответили. Наконец, сегодня вечером, когда доктор вернулся домой вместе с леди Ходдесдан, мы нашли этого Нарборо возле леди Джейн.

— По вашему мнению, преступником должен быть только Нарборо?

— Нам трудно думать иначе, сэр.

— Но… зачем было этому парню убивать старую леди?

— Здесь… мы склонны считать, что произошла ошибка.

— Вы не один так думаете…, а как мистер Нарборо смог бросить яд в стакан леди Ходдесдан?

— Право, сэр, в этом вопросе мы вынуждены признаться в незнании.

— Тогда примите совет: никогда не обвиняйте, если не можете представить доказательств… До сих пор вы говорили мне лишь о мотивах. Благодарю вас. Попросите леди Уортэм зайти ко мне, пожалуйста.

Реджинальд ушел, полный презрения. Этот полицейский был склонен защищать Нарборо. Слуга презрительно фыркнул: эти простолюдины поддерживали друг друга. Классовая солидарность! Предаются интересы Королевы! Да разве может быть иначе с тех пор, как лейбористы у власти! Бедная Англия!

А в это время полицейский сказал себе: все в этом деле кажется слишком простым. Если этот Нарборо действительно имел намерение убить кого-то, то зачем он старался всех предупредить об этом? И что за глупость взять яд у будущей жертвы, в таком месте и в такое время, которые могли бросить подозрения только на него? Слишком просто, слишком глупо, если, конечно, не имеешь дело с сумасшедшим… И если Нарборо хотел убить сэра Микаэля, то почему жертвой стала леди Ходдесдан?

* * *


Леди Джейн, в отличие от мужа, произвела на полицейского прекрасное впечатление. Он попросил ее присесть.

— Мадам, я услышал от вашего супруга и вашего слуги ужасную историю о том, как этот молодой человек заявил сэру Микаэлю, что любит вас и намеревается увезти вас с собой в…

— В Камберленд, где у него есть домик, достойный Белоснежки и семи гномов.

— Простите?..

— Это то, что он мне сказал.

— Сумасшедший?

— Если поступать не так как все означает безумие, тогда Мортимер сумасшедший.

— Потому что его еще и зовут Мортимер?

— Он и не может носить обычное имя.

— Мадам… Я должен задать вам… деликатный вопрос… Вы любите этого человека?

— Да.

— А?

— Так же как я люблю героев сказок Перро, Очарованного Принца, Ланселота… Понятно?

— Надеюсь. Вы уже встречались с ним до сегодняшнего вечера?

— Нет.

— И все-таки вы приняли его?

— Я его не принимала, инспектор, он оказался здесь неизвестно как.

— И вы не позвали на помощь?

— Нет.

— Могу я вас просить, почему?

— Потому что он ни на кого не похож, потому что он говорит, как никто другой, потому что поступает, как никто другой.

— И вы сразу же поняли это?

— Сразу.

— Он сказал вам, что любит вас?

— Да.

— Вы ему поверили?

— Не сразу.

— А потом?

— Потом, да.

— Мне кажется, мадам, что эта история… несколько фантасмагорична?

— Очевидно.

— Есть ли у вас намерение снова увидеться с этим человеком?

— Нет. Я замужем, инспектор, и люблю своего мужа.

— О чем рассказал вам этот Нарборо?

— Он говорил мне об озерах в его краю… о деревьях… Он поэт, инспектор.

— Поэт и, без сомнения, убийца.

Леди Джейн тихо рассмеялась.

— Он? Вы шутите, инспектор?

— Только не в этом случае, мадам, и не по этому поводу. Если яд в стакан леди Ходдесдан положил не Мортимер, тогда кто же? Ваш муж?

— Но она ему протежировала, опекала его, когда он стал кандидатом в Королевское общество.

— Тогда вы?

— Я? Я не сумасшедшая, да и зачем мне было убивать эту бедную женщину?

— Тогда кто?

— Почему бы не она сама?

— Самоубийство?

— Несмотря на свой возраст, леди Ходдесдан считала себя достойной любви людей… гораздо моложе ее. Может быть, разочарование? Унижение, которое она не могла перенести?

— Не слишком убедительно… и потом, не думаете ли вы, что леди Ходдесдан была слишком хорошо воспитана, чтобы убить себя не у себя дома?

— Действительно.

— Будем откровенны, вы не верите в то, что леди Ходдесдан покончила с собой?

— Нет.

— Тогда зачем же вы стараетесь убедить меня в этом?

— Я не знаю… может быть, я боюсь правды…

— Кого вы подозреваете?

— О, нет… просто я чувствую приближение чего-то ужасного.

— Сэр Микаэль и ваш слуга, считают, что произошла ошибка.

— Ошибка?

— Они думают, что умереть должна была не ваша гостья… Убийца случайно ошибся.

— А кто, по их мнению, должен был умереть?

— Сэр Микаэль.

— Мой муж? Но почему?

— Потому что он ваш муж… он мешал.

— В таком случае…

— В таком случае, миледи, преступник — или этот Нарборо или… вы.

Джейн даже вздрогнула. Казалось, она обдумывает аргументацию.

— Значит, еще не зная, кто такой Мортимер, я замыслила убить мужа, чтобы обрести свободу?

— Признаю, что это не сходится.

— А Мортимер убежден, что обязательно покорит меня, убив моего мужа? Даже в Камберленде, инспектор, не могут возникнуть подобные мысли.

— Вот об этом я и собираюсь спросить мистера Нарборо, если вы соблаговолите прислать его ко мне.

— С удовольствием.

Джейн поднялась, подошла к двери и, оглянувшись, сказала:

— Если произошла ошибка, то почему вы не подумали, инспектор, что это я — предполагаемая жертва?

— Вы это серьезно?

— Не совсем пока…

* * *


Мортимер вошел улыбающийся.

— Добрый день. Как вы поживаете?

Слегка раздраженный такой развязностью, Тъюстед нахмурился.

— Мистер Мортимер Нарборо, если не ошибаюсь?

— Да. Поразительно, что произошло, не правда ли?

— Может, не столь поразительно…

— Вы считаете? И все-таки, эта старая болтливая женщина, немного с приветом, вдруг умирает…

— Ничего необычайного, коль стало известно, что ей подсыпали яду в стакан, и по этому поводу позвольте мне, мистер Нарборо, предупредить вас, что вы попали в очень неприятное положение.

— Я?

— Все свидетельствует против вас, и мне легко было бы, не превышая своих полномочий, арестовать вас по подозрению в предумышленном убийстве.

Мортимер остолбенело уставился на полицейского.

— Вы шутите?

— Увы, нет.

— Значит, вы считаете, что я приехал из Камберленда, чтобы убить старую леди, о существовании которой я и не подозревал?

— Нет, чтобы убить сэра Микаэля, чтобы устранить препятствие между вами и леди Джейн. Но произошла ошибка, я не знаю, почему и кто это сделал, и леди Ходдесдан выпила то, что предназначалось сэру Микаэлю. Что вы на это скажете, мистер Нарборо?

Мортимер бессильно развел руками.

— Ничего… Во-первых, потому, что я не понимаю и половины того, что вы мне говорите… Затем, поскольку я никогда никого не убивал и не имел никогда ни малейшего желания, я плохо понимаю, как вы можете серьезно подозревать меня в убийстве… Итак, я собрался убить сэра Микаэля как раз тогда, когда леди Джейн сказала мне, что любит мужа и останется ему верна?.. Вы знаете, что я уже уходил, когда пришел доктор с этой старой дамой и Реджинальдом?

— Леди Джейн вам действительно сказала, что останется верной супругой?

— К сожалению, да.

— И что вы собирались делать?

— А что я должен делать? Вернуться в Камберленд.

— Мистер Нарборо, я слышал о вас самые противоречивые мнения… Это правда, что вы пришли, чтобы заявить сэру Микаэлю, что любите его супругу?

— Да.

— Я не знаю, насколько нравы Камберленда отличаются от принятых в Лондоне, но могу вас уверить, что здесь так не делают.

— Предпочитают ложь, скрытность? Тайную любовь? Жаль… Я был воспитан по-другому.

— А что, вас научили, что естественно и правильно хотеть отнять жену у другого?

— Поскольку я люблю ее и она меня любит, Джейн не может быть женой другого, а только моей.

— Мне казалось, что она убедила вас в том, что любит своего мужа?

— Потому что она еще не знает, что любит меня…, потому что она все еще в плену привычек.

— Слушая вас, мистер Нарборо, я начинаю думать, что наши путешественники теряли время, разъезжая по Африке и Азии, им следовало бы поехать в Камберленд… Ну а теперь поговорим серьезно, ибо мне — пятьдесят шесть лет и это не тот возраст, когда верят в волшебников.

— Позвольте мне сказать вам: мне очень жаль.

— Мистер Нарборо, в Ярде я слыву очень терпеливым человеком, но всякое терпение имеет предел. Вы очень хорошо играете свою роль. Но за свою службу я встречал подобных людей. Почему вы хотели убить сэра Микаэля?

— Навязчивая идея, а?

— Повежливей, мистер Нарборо, я вам очень советую!

— Вы считаете невежливым говорить вам о навязчивой идее, как будто вы — очень вежливы, обращаясь со мной как с убийцей? В Камберленде совсем не так.

Впервые в жизни Дэвид Тъюстед вышел из себя и закричал:

— Мы не в Камберленде, а в Лондоне!..

— Увы!

— Мистер Нарборо, зачем вы взяли флакон дигиталиса?

— Я ничего не брал! Вот еще выдумали! Дигиталис? А для чего?

— Чтобы отравить сэра Микаэля!

Мортимер, вне себя, встал:

— Хватит, инспектор, я вижу, что вы предубеждены, а это недостойно такого джентльмена, каким вы показались, по крайней мере вначале.

— Сядьте!

— Но…

— Сядьте!

Поколебавшись, Мортимер послушался.

— Вы это говорите серьезно?

— Уж куда серьезней, мистер Нарборо, и вам следует изменить свое отношение, чтобы не провести сегодняшнюю ночь в тюрьме.

— В Камберленде…

Полицейский потерял самообладание:

— Оставьте меня в покое с вашим Камберлендом!

— А? Понимаю… Почему бы вам не сказать это раньше?

— Что?

— Что вам не нравится Камберленд!

Дэвид закрыл глаза и глубоко вздохнул, дав себе время немного подумать и понять, что не стоит пятнать свою завершающуюся карьеру рукоприкладством в отношении свидетеля… Но как тяжело, как тяжело… На висках его выступил пот, какие муки он терпел! Потом он продолжил глухим голосом:

— Мистер Нарборо, больше не будем говорить о Камберленде… договорились?.. Вы не станете отрицать, что вчера вас застали в кабинете сэра Микаэля… Что вы там искали?

— Леди Джейн.

— В кабинете ее мужа?

— Там или в другом месте, вы знаете…

— Мистер Нарборо, вы что, принимаете меня за идиота?

— Мы не столь давно знаем друг друга, чтобы у меня сложилось определенное мнение, инспектор.

— А у меня уже сложилось. Я не идиот, мистер Нарборо, и вы ошибаетесь, глубоко ошибаетесь, предполагая обратное! Признайтесь, что вы попытались убить сэра Микаэля, налив в его стакан дигиталис, но ошиблись стаканом?

Мортимер прыснул:

— И где вы только берете эту ерунду?

Тъюстед издал какой-то глухой стон.

— Вам кажется смешным желание убить сэра Микаэля?

— Нет, мне не смешно оттого, что, дигиталис в стакане, предназначенном сэру Микаэлю, убил леди Ходдесдан, которая на самом деле отравилась цианистым калием!

Полицейский выругался. Как он мог забыть об этой подробности?

— Где вы остановились, мистер Нарборо?

— В отеле «Майфлауэр», в Блумсбэри.

— Вам запрещено покидать Лондон без моего разрешения, понятно?

— Понятно.

— Можете быть свободны.

Мортимер направился к двери, когда она с шумом открылась и на пороге показался старик, одетый в странный костюм, который носили гуляки времен королевы Виктории. Он бросился к Нарборо.

— Кажется вы, молодой человек, убили мою жену?

Мортимер смешался, услышав так прямо поставленный вопрос, но его собеседник, не ожидая ответа, продолжал:

— Смешно… Я — лорд Ходдесдан… Проклятая Элен! Смешной конец, не так ли?.. Заметьте, что в конце концов вы оказали мне услугу, ведь она в последнее время стала просто невозможной, бедняжка моя… Замечательную услугу… правда, официально, я не могу вас одобрить. Люди мыслят столь узко…

Он обернулся к Тъюстеду.

— Вы — полицейский, я думаю? Вы арестуете этого молодого человека?

— Еще нет.

— Хорошо!

Он снова вернулся к Мортимеру.

— Обратитесь ко мне, как только вас посадят в тюрьму, я достану вам великолепного адвоката… Я не знаю, из-за чего вы ухлопали Элен, но Джэмби — это мой адвокат — сумеет доказать в Олд-Бэйли, что вы были в праве… Ну что за удивительная идея… Я не могу пожать вам руку… пойдут разговоры, однако вы можете рассчитывать на мою симпатию…

Он снова повернулся к инспектору.

— Приятный молодой человек и такой услужливый… Кто это говорит, что нельзя рассчитывать на новое поколение?.. Чертова Элен… какой конец… Правда, она всегда хотела быть на виду… Джентльмены, приветствую вас и прошу кланяться вашим уважаемым супругам… Не прощаюсь!

Лорд Ходдесдан вышел так же внезапно, как и вошел. Тъюстед и Нарборо молча переглянулись. Затем Дэвид спросил:

— Вам не кажется, что ему самое место в Камберленде?

* * *


Суперинтендант Джэкобсон был очень высокого мнения об инспекторе Тъюстеде, которого он знал с начала его службы. Он встретил его по-товарищески, по старой дружбе.

— Итак, Дэвид, вам таки навесили дельце напоследок… Надеюсь, что вы не сожалеете? Дело очень простое, как мне сообщили?

Тъюстед усмехнулся.

— Очень простое?.. Судите сами, Джордж: старая леди отравлена цианистым калием в доме врача… Эта старуха — эксцентричная особа, сомнительной морали… но она протежирует кандидатуру этого врача на выборах в Королевское общество. Они пили в компании вместе с леди Джейн, супругой означенного доктора сэра Микаэля — красивая женщина, строгая, утонченная, несомненно безупречного поведения, но имеющая слабость к волшебным сказкам и героям Вальтера Скотта, по крайней мере, я так считаю, — а также с чудаком, приехавшим прямиком из Камберленда, чтобы сообщить леди Джейн, что любит ее и желает увезти с собой в домик, где живут Белоснежка и семь гномов, предварительно сообщив об этом ее мужу…

Джэкобсон подозрительно взглянул на своего подчиненного.

— Дэвид, вы, случайно, не слишком увеличили свою ежедневную норму спиртного?

— Для этого этот чудак, которого к тому же зовут Мортимер, разгуливает как у себя дома в особняке доктора, чтобы повстречаться с леди Джейн, и все это с молчаливого согласия ее мужа. Когда он наконец сталкивается нос к носу с объектом обожания, дама выслушивает его, потому что он напомнил ей Ланселота с берегов озера, и в тот момент, когда она решает просить его уйти, ее супруг приглашает соперника выпить стаканчик в его компании. Среди этих людей, собравшихся у стола с четырьмя стаканами, один из которых содержит яд, можно подозревать чудака, который хотел бы избавиться от мужа, мужа, который хотел бы избавиться от чудака, леди Джейн — от мужа! Так нет же! Отравленной оказалась та, о которой никто не думает. Кроме того из шкафчика доктора похищен дигиталис и, конечно же, в стакане жертвы оказывается цианистый калий. Ну как? Для полноты картины добавлю, что время от времени появляется мажордом, воображающий себя не меньше чем дядей королевы и говорящий о себе в первом лице множественного числа. Очень простое дело, как вы думаете, Джордж?

* * *


Сэр Микаэль должен был согласиться с тем, что в ответ на вопросы полицейского, расстроенный пропажей дигиталиса, он произнес «цианистый калий», не заострив на этом внимания. Инспектор не очень выговаривал ему за это, ибо сам…

Уортэм вздохнул, узнав, что Мортимера не арестовали. Надо было, чтобы человек из Камберленда остался на свободе, чтобы навесить на него преднамеренное убийство Джейн. Лорд Ходдесдан, поздоровавшись с Уортэмами, уехал, чтобы отправиться в свой клуб, где он собирался угостить шампанским своих друзей и позвонить знакомой барышне, которая, возможно, пригласит его к себе на уикэнд.

Доктор не мог отделаться от тревожных мыслей. Конечно, леди Элен умерла по случайности…, но кто положил яд и для кого?.. Был ли Нарборо первоклассным артистом? А леди Джейн? Микаэль боялся думать о своей жене, чтобы не открыть такие вещи, которые бы совсем не доставили ему удовольствие. Тем не менее, он решил зайти к леди Джейн.

Несмотря на мрачные мысли, которые охватили ее после разговора с полицейским, леди Джейн Уортэм была настолько поражена речами Мортимера, что никак не могла забыть их разговор, который вдруг вернул ее в детство, к ее мечтам, иллюзиям и надеждам. Что значила смерть старой женщины — пусть даже трагическая — по сравнению с ее внезапным возрождением? Сэр Микаэль понял, что жена его не слушала. Он страшно рассердился.

— Ну, в конце концов, Джейн, я говорю с вами! Ваше необъяснимое неблагоразумие поставило нас в такое положение, а вы, вместо того, чтобы прислушаться к моим словам, витаете неизвестно где и неизвестно с кем!

— С Мортимером…

— Боже! Вы теряете разум?

— Микаэль, возможно ли, что в наше время все еще есть такие люди?

— Я не вижу, что здесь необыкновенного? Только упрямство, грубость…

— Он похож на ребенка… Вы обратили внимание на его глаза?

— Честное слово, вы сошли с ума!

— Обычные глаза, как у всех…, пока мы еще не видели ничего скверного…

— Достаточно, Джейн! Я приказываю вам замолчать!

— И он любит меня… Вы знаете, он меня действительно любит! Он приехал из Камберленда… Он покинул свое озеро, свой домик, только для того, чтобы сказать мне, что любит… Не чудо ли это, Микаэль?

Доктор взял жену за руки.

— Придите в себя, Джейн, умоляю вас… Перестаньте думать об этом человеке, он — может быть, убийца…

Она рассмеялась, рассмеялась так, как смеялась Джейн Бромсвелл, когда ее гувернантка читала ей о похождениях Питера Пана.

— Он?.. Вы шутите, не правда ли?

— Джейн, вы говорите об этом человеке так, будто любите его?

Она взглянула на него, как будто только что проснувшись.

— Но я люблю его, Микаэль.

— И вы смеете мне это говорить?

— Вы же сказали мне, что любили Глорию Гист!

— Это совсем другое дело!

— К счастью для меня, Микаэль.

— Джейн, вы же говорили мне, что простили?

— Микаэль, я надеюсь, что это единственная вещь, которую мне пришлось вам простить.

— Не понимаю…

— Я хотела бы быть в этом уверена.

Уортэм почувствовал себя не в своей тарелке.

— Уверяю вас, что…

— Мы все согласились с тем, что бедная леди Элен умерла, выпив то, что ей не предназначалось… Кому был предназначен этот стакан, Микаэль?

— Откуда я могу это знать? Наверное, для меня…

— Или для меня?

— Для вас? Но почему Нарборо…

— Не Нарборо, Микаэль… Ему ничего не дала бы моя смерть, и ваша тоже, и чтобы вы ни думали, я добродетельная женщина…

— И что?

— Что? Только вам моя смерть была бы на руку, во всяком случае в данный момент.

— Джейн! Я надеюсь, что вы это несерьезно…

— Хватит! Микаэль, не будем больше задавать друг другу вопросы. Мы Бог знает куда зайдем!

* * *


Глория вглядывалась в лицо Микаэля, пытаясь понять, до какой степени он говорил ей правду.

— Итак, это не вы отравили джин…

— Даю вам слово. Джин должен был выпить Мортимер, а вы знаете, что мне не было никакого резона убивать его.

— Какая странная история, Микаэль… Значит, есть кто-то другой?

— Что вы хотите этим сказать?

— Ваша Джейн возможно гораздо хитрее, чем вы думаете!

— Я что-то не понимаю.

— Допустим на минуту, что этот Мортимер совсем не тот, за кого он себя выдает, а просто любовник вашей жены?

— Я этого не допускаю…

— То, что вы допускаете или нет, не имеет значения, Микаэль, запомните это раз и навсегда! А если эти двое задумали освободиться от вас по-другому, не требуя развода? Если они сыграли с нами спектакль, который мы приготовили для них?

— Никогда Джейн…

— Ах, оставьте меня с вашей Джейн! Речь не о ней, а об этом Мортимере, у которого, может быть, тоже виды на состояние вашей жены?

— Это было бы подло!

— А вы сами, чем занимаетесь?

— Это ничего не меняет!

— Итак, что же делать?

— Прежде всего выпейте виски, мне кажется, вам это сейчас необходимо…

Они молча пили, занятые своими мыслями, потому что то, что они замыслили, выходило из-под контроля.

— Микаэль, надо смотреть правде в глаза, как бы неприятно это не было… На кого похож этот Мортимер?

— На журавля, который только что проснулся.

— В таком случае, что же привлекло в нем леди Джейн?

— Я тоже задаю этот вопрос.

— И в каких они отношениях?

— Уж и вопросы вы задаете!

— О, Микаэль, прошу вас, мы составляем план. Будьте же деловым человеком!

— Я не узнаю свою жену… Это она и не она… К тому же, она подозревает, что я собираюсь покушаться на ее жизнь.

— Как?

— Да… Я почти уверен, что она изменит свое завещание.

— И тогда все пропало для нас…

Доктора охватил гнев.

— Будь что будет, но этот фанфарон не может нам помешать быть счастливым вместе, Глория!

— И богатыми…

— И богатыми.

Мисс Гист закурила сигарету.

— Вот таким я люблю вас, Микаэль!

Но Уортэм жалобно признался:

— Не обольщайтесь, дорогая, я возмущаюсь, но я не могу найти выход.

— Я это сделаю за вас. Теперь надо действовать быстрее. Вы думаете, что леди Джейн способна последовать за этим типом?

Микаэль покачал головой и с горечью заметил:

— Этот тип… Откуда я знаю? А если она решила, то как я смогу ей помешать?

— Надо сделать так, чтобы он поскорее снова пришел к вам.

— Ко мне? Почему ко мне?

— Потому что вы — оскорбленный муж, никто не удивится, если вы будете стрелять, чтобы защитить свою честь, особенно, если он явится ночью.

— Я больше ничего не понимаю!

— Вы и вправду устали, Микаэль… Попробуйте порассуждать: этот ваш Мортимер потихоньку пробирается к вам в дом. Часов в одиннадцать ночи или в полночь. Он уверен, что вас нет дома…, а вы в это время его преспокойно ждете.

— Как он придет? Если он придет через парадное, Реджинальд не пустит его на порог. А если я сам его впущу, значит не смогу сыграть роль застигнутого врасплох мужа?

— Вы действительно плохо соображаете сегодня, Микаэль! Он зайдет в ваш дом через черный ход, который якобы откроет леди Джейн, чтобы он смог пройти в ее комнату.

— Никогда моя жена…

— Ну естественно, это вы оставите дверь открытой, а я, со своей стороны, снова выдав себя за леди Джейн, позвоню ему по телефону и назначу свидание.

Уортэма снова стал обуревать страх. Глория пугала его. Ему не хватало силы воли противиться ей, было уже поздно. Тем не менее, он чувствовал, что она толкала его на страшный путь, в конце которого, возможно, его ожидала виселица. Он попытался защититься, но без успеха.

— Допустим, что все произойдет так, как вы предполагаете. Что даст нам убийство Нарборо? Это не даст мне свободу и не позволит завладеть состоянием Джейн…

Мисс Гист усмехнулась:

— В таком нервном состоянии, в каком вы окажетесь, никто не обвинит вас в том, что вы плохо целились и попали в свою жену, а не в ее любовника.

Микаэль испуганно пробормотал:

— Вы… Вы хотите, чтобы я стрелял в Джейн?

— Вы же хотели ее отравить?

— Это разные вещи!

— Странные угрызения совести, Микаэль!

Доктор выпил залпом стакан спиртного, поднялся и стал ходить по комнате, в ожидании возражений мисс Гист, которая из-под прикрытых век с улыбкой следила за ним. Вдруг ему пришла в голову новая мысль…

— Глория… Даже если меня оправдают, я останусь убийцей своей жены, не смогу стать членом Королевского общества, и очень возможно, потеряю свою клиентуру!

— Какое это имеет значение? Разве я не стою Королевского общества? А мы можем уехать в какую-нибудь другую страну и там вы найдете новых пациентов.

— Но если я убью свою жену, даже невольно, разве я могу унаследовать ее состояние?

Глория вдруг задумалась.

— Бог мой! Об этом я не подумала!

— Вот видите, ваш план не годится!

— Но я знаю одного адвоката, который, за хорошую мзду, поможет вам выпутаться из этого…

— Спасибо, я предпочитаю не рисковать!

Мисс Гист, ничего не говоря, взяла пальто сэра Микаэля, повесила его ему на руку, отдала ему его шляпу и тихонько подтолкнула гостя к двери.

Уортэм запротестовал:

— Ну что вы, Глория, что на вас нашло?

Она подождала, пока он дойдет до двери, и потом сказала:

— Если через сорок восемь часов вы не станете свободным и богатым, я уезжаю в Соединенные Штаты… Спокойной ночи, Микаэль!

И закрыла за ним дверь.


Глава 4


Покинув Харли стрит, Мортимер не думал больше о тех обвинениях, которые выдвинула против него полиция. Он думал лишь о Джейн и задавал себе вопрос, почему, если она сказала, что его чувства ей нравятся, она отказывается бросить все и уехать в его маленький домик в Камберленде. Кому-то Нарборо показался бы ужасно аморальным типом, но те, кто его знал, кто был в курсе его приключения, его бы поняли. Мортимер жил не в наше время и вел себя так, как, по его мнению, вели бы себя люди в эпоху короля Артура.

Вернувшись в свой номер в гостинице, он весь вечер ждал звонка от леди Джейн. Он надеялся, несмотря ни на что. Но он ошибался. Никто не позвонил ему. С горечью в сердце он рано лег спать и, как большой ребенок, быстро уснул, несмотря на свои огорчения.

Когда Мортимер проснулся, было такое исключительное для Лондона утро, когда ветер очистил небо от дыма и копоти, которые обычно придают мало привлекательный вид столице. Солнце весело светило и город, как кот, подставил ему свою выгнутую спину. Довольные лондонцы высыпали на улицы, а ораторы из Гайд-парка вовсю чесали языками. Но Нарборо, чье сердце было полно горечи, не радовался солнцу. Ему хотелось скорее вернуться к своим озерам и лесам. Он решил сегодня же уехать экспрессом на Глазго. В дверь постучали. Служанка принесла ему завтрак, ибо накануне вечером, не желая больше встречаться с этими неприятными лондонцами, которые ничего на свете не понимали, он попросил принести ему еду в номер.

Служанка, довольно милое существо, прошла, как пролетела, по комнате. Она представилась человеку из Камберленда какой-то лесной феей, несущей поднос с дарами для бога Пана. Она прошла через солнечный луч и на мгновение оказалась в солнечном нимбе. Мортимер не сдержал своего восторга.

— Боже! Как вы прекрасны! Я вижу вас обнаженной на берегу Дербента в лучах весеннего света…

Девушка глухо вскрикнула, покраснела до корней своих рыжих волос, чуть не уронила поднос, с грохотом поставила его на стол и бросилась бежать, как если бы за ней мчался эскадрон сатиров.

Эта выходка не слишком взволновала Нарборо, который отнес ее на счет этой странной и непонятной манеры поведения лондонцев. Умывшись и позавтракав, он начал одеваться, когда директор гостиницы позвонил по телефону и спросил у него разрешения побеспокоить его для срочного разговора. Мортимер ответил, что он с удовольствием примет его. А пока он завернулся в халат и накрыл кровать покрывалом.

Мистер Брайан Адамсон считался безукоризненно вежливым человеком. В куртке и жилете из белого пике, в полосатых панталонах, с твердым воротничком, подпиравшим его шею, он представлял вчерашнюю Англию, которая не хотела умирать и, несмотря на все новшества молодых поколений, продолжала жить по своим законам. Он осторожно зашел в комнату, извиняясь за то, что помешал своему клиенту. Он заверил, что ни за что не позволил бы себе этого, если бы не досадное недоразумение.

— Боюсь, что не совсем вас понимаю!

Мистер Адамсон кашлянул.

— Мне очень неудобно, мистер Нарборо, но вы должны понять, что в таком заведении, как наше, мы не можем допустить, терпеть… отношения, противные британскому целомудрию!..

Мортимер смотрел на директора с нескрываемым изумлением.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мне пожаловалась Кэт Хобсон, горничная, которая принесла вам завтрак, очень принципиальная квакерша. Кстати, именно за это мы и ценим ее.

— И что я, по-вашему, сделал этой квакерше?

— Вы вели с ней неприличный разговор.

— Я?

— Мистер Нарборо, Кэт Хобсон не способна лгать.

— Ну тогда, значит, она не в своем уме.

— Мистер Нарборо!

— Ну, я ей только сказал, что нахожу ее красивой и что я хотел бы ее увидеть обнаженной на берегу Дервента весенним утром!

— Мистер Нарборо, согласитесь, что это не тот разговор, который прилично вести с молодой девушкой?

— В Лондоне действительно странно мыслят…

— Мистер Нарборо, я не хочу вести ученый спор с вами. Я не забываю, что вы, как гость, заслуживаете всяческого уважения… Однако, мы были бы очень вам признательны, если бы вы согласились покинуть наш дом.

— Короче, вы меня выставляете?

— О, мистер Нарборо, что за выражения!

— Не извиняйтесь… Лондонцы, кажется, сговорились отовсюду меня выставлять…

Он вздохнул.

— Ну хорошо. Приготовьте счет и… передайте мои извинения мисс Хобсон, у которой больше добродетели, чем здравого смысла.

— Благодарю вас за понимание, мистер Нарборо.

* * *


Сэр Микаэль Уортэм поднялся утром в дурном настроении, промучившись бессонницей. Казалось, все сговорились против него. Не было никаких сомнений в том, что ужасная смерть леди Ходдесдан, которую трудно было скрыть, произведет дурное впечатление на господ из Королевского общества. Кроме того, после кончины леди Элен, некому было вести кампанию за его выборы, поэтому его шансы быть избранным были равны нулю.

Пожалуй можно жить и не заседая в Королевском обществе. А вот без денег жить очень плохо. Ему нужно было состояние леди Джейн, любой ценой!

Доктор одевал ботинки, когда подобные мысли пришли ему в голову и, осознав все это, он застыл на месте. Убить жену?.. Он, что, действительно решился на это? Он вдруг вспомнил их первую встречу, их первые разговоры, их общие мечты… И он убьет эту женщину, которая так верила ему? Никогда!

Решив не приводить в исполнение отвратительные проекты, подсказанные мисс Гист, сэр Микаэль остановился перед зеркалом, чтобы завязать галстук, подаренный Глорией и которую он больше никогда не увидит. Глория… Воспоминания полезли в голову. Ему будет трудно порвать с ней, но, в конце концов, Глории стареют, как и все, а вот фунты стерлингов… Решив пожертвовать своей любовницей ради богатства, Уортэм вышел уверенным шагом из комнаты, пообещав себе поговорить с леди Джейн во время ленча.

* * *


К десяти часам Мортимер спустился вниз, расплатился по счету, попросил, чтобы его вещи, за которыми он придет позднее, тоже спустили вниз. Мистер Адамсон все еще распинался перед ним за то, что Мортимер правильно его понял, когда грум объявил, что какая-то дама ожидает мистера Нарборо в салоне. Заинтригованный Мортимер поспешил туда и вдруг увидел леди Джейн. Поскольку он застыл на месте, не в силах сделать ни шагу, так велико было его удивление, молодая женщина поднялась и с улыбкой направилась ему навстречу.

— Вы не сердитесь, что я пришла?

— Нет. О! Нет… Но после того, что вы мне сказали вчера…

— Забудьте об этом и пойдемте со мной.

— Куда?

— Какая разница!

— Вы правы: какая разница, если вы со мной!

Леди Джейн взяла его за руку и повела на улицу. Они сели в такси и отправились в Сан-Джеймс Парк. Они высадились у парка и молча направились к мостику над озером, где и остановились.

— Мортимер, я захотела прийти, чтобы по-настоящему попрощаться в этом парке, где вы впервые встретили меня.

— О!.. Мы не должны расставаться…

— Не будем сейчас об этом думать.

Они прошли дальше и сели на скамейку. На дорожке остановилась утка, чтобы посмотреть на них. Леди Джейн положила свою руку на руку своего спутника.

— Я много думала о вас этой ночью… Мне пс казалось, что я попрощалась с вами несколько грубо… И я пришла, чтобы попросить у вас прощения и чтобы вы поняли… Когда полицейские ушли из нашего дома, я призналась мужу, что люблю вас…

— Джейн…

— Он не понял, потому что только мы с вами понимаем друг друга. Они все слишком порочны… Я люблю вас, Мортимер, и я вас вчера еще не знала. Это показалось бы странным, если бы эта любовь не была вне времени… Мы нашли друг друга. Маленькая девочка шла по дорожке, параллельной другой, по которой следовал маленький мальчик… Девочка, которая считала, что выросла, и мальчик, который решил не взрослеть. И их дороги сегодня встретились… Разве это не чудо?

Нарборо с сожалением констатировал, что Джейн шла не по той дороге, по которой он хотел бы.

— Послушайте, Джейн… раз вы меня любите, а я люблю вас, почему мы должны расстаться?

— Потому что если мы сделаем это, мы станем, как все.

— Клянусь вам, что в Камберленде…

— О, да. Мортимер, расскажите мне о Камберленде…

— Горы, леса, скалы, озера… Всюду слышны отзвуки стихов Уордсворта, Калриджа, Шелли, Арнольдса, ибо они там бывали и были зачарованы теми пейзажами… Поздно вечером еще можно услышать лай Рэйнджера, Ринвуда, Баллмана и Тру, собак Джона Пелла, самого знаменитого охотника во всей Англии. Если вы поедете со мной, Джейн, мы выберем дождливое утро — чтобы не было людей — наденем плащи и сапоги, и я поведу вас на берег Уэстватера, где вам покажется, что мы на краю света, и там будет такая тишина. Наши шаги будут совершенно бесшумны, и мы повстречаем зверей, которые не будут нас бояться…

Убаюканная голосом своего спутника, леди Джейн не видела больше того, что ее окружало, а перед ее глазами вставали картины большого сада ее родителей, в котором на каменной скамейке сидела девочка с бантиками и читала в большой книжке историю Мальчика-с-пальчик.

— Джейн!

Леди Уортэм вздрогнула и открыла глаза, представляя, что ее позвал пить чай ее дедушка. Прошло несколько мгновений, прежде чем она осознала, что это был Мортимер, а вовсе не дед, назвавший ее по имени.

— Джейн… Позвольте мне увезти вас в Камберленд…

Она покачала головой.

— Это невозможно… К сожалению, я больше не принадлежу тому миру, который вы описываете, я буду там чужестранкой, даже если вы будете со мной…

— Я клянусь вам, что…

— Нет, Мортимер… Мой мир сейчас, это мир денег, притворной респектабельности, лжи, неверных мужей, мир, где умирают отравленными старые женщины.

— Кто это сделал, Джейн?

— Я не знаю, может это произошло само по себе? Леди Ходдесдан была достаточно безумна, чтобы захотеть сыграть перед нами этот мрачный фарс. Вы же видите, что все это не имеет ничего общего с той картиной, которую вы мне нарисовали…

— Значит, я должен расстаться с вами навсегда?

— В мыслях своих, я вас никогда не покину, Мортимер! Как, подумайте, я смогу забыть того, кто позволил мне оживить сказку о Спящей красавице? Вы разбудили ее. Теперь надо позволить мне снова заснуть… Я слишком долго спала, чтобы теперь научиться делать что-то другое.

Она встала и они пошли рядом, не говоря ни слова, вышли на Бердкэйж Уок, потом пошли по тихой Куинн-Эннс-Гэйт. Вдруг леди Джейн повернулась к Мортимеру и поцеловала его. Прежде чем ее спутник пришел в себя, она бегом направилась к Дортмут-стрит и села там в свободное такси.

* * *


Сэр Микаэль Уортэм остановился у цветочного магазина и купил там дюжину красных роз, которые он собирался вручить своей жене, чтобы снова завоевать ее, что обеспечило бы ему финансовое благополучие, без которого он уже не мог жить. Вообще, это драматическое приключение могло быть полезно доктору. Он понял, что страсти временны. Он был рожден жить богатым горожанином, а не вести романтическую жизнь.

Но разве Джейн не призналась ему, что любит этого типа из Камберленда? Сэр Микаэль пожал плечами. Что знала о любви эта чистая, строгая, добропорядочная женщина? Ее просто взволновал этот молодой человек, такой неловкий, за наивностью которого, возможно, скрывалась хитрость, направленная к определенной цели.

Странное дело, доктора совсем не занимала смерть той женщины, которая нашла свой ужасный конец у него в доме. По правде сказать, никого, в том числе и ее мужа, не расстроила ее гибель, только Ярд и инспектор Тъюстед пытались найти причины убийства, которое никому ничего не принесло.

Войдя в свой кабинет, сэр Микаэль, довольный тем, что принял решение в отношении Глории, и стараясь как можно скорее изгнать из памяти имя этого невероятного Мортимера, приказал Реджинальду пойти и сообщить леди Джейн, что он ждет ее. Мажордом вернулся и доложил, что леди Джейн нет дома, что очень удивило доктора, ибо у его супруги не было привычки выходить раньше полудня. Глухая тревога зашевелилась в его сердце и, чтобы забыть о своих волнениях, он погрузился в изучение отчета о новом методе лечения инфаркта миокарда.

Вскоре после полудня в кабинет вошла леди Джейн.

— Реджинальд сказал мне, что вы меня искали, Микаэль?

— Да, и я был очень удивлен, что вы ушли… Наверное к портному?

— Нет, я ходила в отель «Майфлауэр» к Мортимеру.

— Что?!

— И мы с ним пошли в Сан-Джеймс парк… Вы помните, именно там он меня увидел в первый раз?

— Но, Джейн… Подумайте, что вы мне говорите?

— Правду, только и всего, Микаэль.

— И что все это значит?

— Я же вам объяснила вчера вечером. Разве вы не помните? Этот человек меня любит и я люблю его…

— И вы смеете мне это говорить?

— Вы предпочитаете, чтобы я поступила так же, как вы с мисс Гист?

— Я порвал с ней.

— Как я рада!

— Джейн! Что между вами и тем человеком?

— Нечто такое, что могут понять не все, в том числе и вы, Микаэль. Пойду переоденусь, до скорого…

* * *


Мучимый гневом и разочарованием, Уортэм никак не мог успокоиться. Итак, это правда! Джейн любит этого человека, чьи планы становились очевидны. Он, Микаэль, столько лет прожил со своей женой, и вот приходит другой и накладывает лапу на его богатство. Никогда! А он еще испытывал угрызения совести! Какой же он был дурак! А! Бели эти двое думают, что его можно провести, то они глубоко ошибаются! Они захотели сыграть эту игру, и они свое получат! Тем хуже для Королевского общества! Тем хуже для Джейн! Тем хуже для Нарборо!

Уортэм позвонил Глории и сообщил ей, что она была права, что эти двое решили удрать, и что он решил осуществить сегодня же тот план, который они придумали, если удастся заманить Мортимера в приготовленную ловушку.

* * *


После того, как Джейн его поцеловала на Куинн-Эннс-Гэйт, Мортимер не мог сдвинуться с места. Радость от такого проявления нежности смешивалась с горем расставания, которое будет окончательным. Он понял, что нужно было как можно скорее уезжать из этого города, чьи жители не решались проявлять свои чувства. Он тоже остановил такси и направился в Ярд. Ему совсем не хотелось, чтобы инспектор Тъюстед направил по его следу своих ищеек, узнав о том, что подозреваемый N 1 без разрешения покинул столицу.

Сержант Омер Эйбридж принял Мортимера с присущей ему любезностью.

— Что вы хотите?

— Увидеться с инспектором Тъюстед ом.

— Вы пришли сознаться в совершении преступления?

— Какого преступления?

— Вы что, смеетесь надо мной, сэр?

Когда сержант называл подозреваемого «сэр», это означало, что дело дрянь.

— Я? Почему бы мне смеяться над вами? Вы мне очень симпатичны.

— Правда? Сожалею, что не могу ответить вам тем же. Что вам сделала эта сумасшедшая старуха?

— Леди Ходдесдан? Ничего… Я и не знал ее.

— Тогда кого же вы хотели отравить?

— Никого. Как бы странно это вам ни показалось, я выбираю другие виды развлечений, вместо того, чтобы травить Своих современников.

Омер зарычал:

— Вы еще остроумны к тому же? Мне нравятся шутники… сэр… особенно когда они болтаются на веревке!

— Вы страдаете комплексами, сержант?

Омер Эйбридж издал глухое рычание и, схватив Мортимера за отвороты куртки, начал его трясти. Но тут на пороге появился инспектор, положив конец этому порыву своего подчиненного.

— Что такое, Омер? Что происходит?

— Этот тип осмеливается смеяться надо мной!

— Успокойтесь, Омер… Входите, мистер Нарборо.

Мортимер последовал за полицейским в его кабинет.

— Вы хотите поговорить со мной, мистер Нарборо?

— Пожалуйста, инспектор…

— Не о Камберленде, надеюсь?

— Косвенно… Я хотел бы вернуться к себе.

— Почему?

— Потому что Лондон мне наскучил, и школьные каникулы подходят к концу.

— Очень сожалею, мистер Нарборо, но вы — главный подозреваемый, и я не имею права вас отпустить.

— Вы действительно считаете, что я отравил леди Ходдесдан?

— Я должен признаться вам, мистер Нарборо: единственное, в чем я уверен, это, что леди Ходдесдан умерла по ошибке.

— Бедная женщина…

— Но это мое убеждение, мистер Нарборо, никак не проясняет проблему, которую я сформулировал бы следующим образом: кто и кого хотел отравить?

— Я очень сожалею, что не могу помочь вам в этом, инспектор. Все, что я знаю, это то, что у меня никогда не было ни малейшего желания убивать кого бы то ни было.

— Возможно… Но я предвижу, что каждый из вас, допрошенный поодиночке, даст мне такие же заверения. Вот почему, мистер Нарборо, я не могу вам позволить вернуться в Камберленд, который, между нами, вам совсем незачем было покидать.

— Я не раскаиваюсь.

— Несмотря на подозрения, который пали на вас?

— Я заплатил бы еще дороже за ту радость, когда узнал, что она любит меня, так же, как я ее.

— А? А кто это, мистер Нарборо, если я не слишком нескромен?

— Леди Джейн Уортэм, конечно!

— Она сказала вам, что любит вас?!

— Да! Не правда ли, чудесно?

— И когда она осчастливила вас таким признанием?

— Вчера вечером, у нее дома, и только что, в Сан-Джеймс парке. Она пришла ко мне в отель.

Снова Тъюстед спросил себя, не смеется ли над ним этот человек.

— Могу я позволить себе привлечь ваше внимание к такой подробности, которая может показаться вам малозначительной, но которая все-таки очень важна?.. У леди Джейн есть муж…

— Увы!..

— Что вы собираетесь делать?

— С кем?

— С мужем!!!

— А что вы хотите, чтобы я с ним сделал?

— Я не знаю… Однако, это препятствие между леди Джейн и вами.

— Нет… В том чувстве, которое рас объединяет, леди Джейн и меня, сэру Микаэлю нет места.

— Я догадался, представьте себе…

— Я хочу сказать, что он нам не мешает.

— Я констатирую, мистер Нарборо, что в Камберленде люди мыслят очень широко. Или я ошибаюсь?

— Совершенно, инспектор. Нежность, которую я питаю к леди Джейн, и то чувство, которое она испытывает ко мне — вне времени… Впрочем, она распрощалась со мной только что… Мы больше не увидимся на этой земле. Вот почему я прошу вас разрешить мне вернуться к себе.

Тъюстед ответил не сразу. Он ничего не понимал. Однако он убедился, что Нарборо не насмехался над ним, и понял, что имеет дело с необычным человеком. Он в этом честно признался.

— Мистер Нарборо, вы привели меня в замешательство. Я вот-вот уйду в отставку и я впервые встречаю такого человека. Скажу откровенно, вы примирили меня с человеческим родом… Это не мешает мне считать, что с вашей моралью из другого мира, вы можете оказаться способным устранить кого-то из ваших современников только за то, что его жизнь покажется вам бесполезной… или просто негодным экземпляром, который следует убрать.

Мортимер рассмеялся.

— Я не настолько суров, инспектор.

— Мистер Нарборо, поставьте себя на мое место: вас четверо вокруг стола, один из вас отравлен, однако, скоро я убеждаюсь, по ошибке. Значит потенциальная жертва и ее убийца находятся среди вас троих. Хотите рассмотрим всех?

— Прошу вас.

— Спасибо. Сначала вы… По вашему собственному признанию, вы любите леди Джейн. Совершенно естественно предположить, что вы хотели бы освободиться от мужа, чье исчезновение даст свободу той, которую вы любите.

— Согласен.

— Бели леди Джейн вас любит, как вы только что любезно мне сообщили, возможно, что по тем же соображениям, что и у вас, она хотела бы устранить сэра Микаэля?

— Очевидно.

— Наконец, сэр Микаэль из ревности мог бы также захотеть освободиться от своего соперника.

— Итак, только леди Джейн находится вне опасности?

— Не уверен, ибо ее муж, возможно, — пожелал бы ее наказать…

— Но, господин инспектор, прежде чем пойти на убийство, можно использовать другое средств, более простое, чтобы отделаться от супруга: развод, не так ли?

— Нет, мистер Нарборо. В высшем обществе на развод смотрят очень косо.

— А на преступление?

— Всегда есть надежда, что виновника не найдут.

* * *


Вечером Глория снова позвонила в отель «Майфлауэр» и попросила пригласить к телефону мистера Нарборо, которому продлили пребывание в гостинице еще на сутки с условием, что он не будет требовать еду в номер.

По возвращении из Скотлэнд-Ярда, где инспектор не дал ему разрешения возвратиться в Камберленд, Мортимера мучили какие-то смутные предчувствия. После ухода леди Джейн он смирился с расставанием, которое означало конец его безумной мечты. Однако беседа с полицейским возродила смутную надежду. Если леди Джейн грозила опасность, имеет ли он право бросить ее на произвол судьбы? Может, еще есть шанс переубедить ее? Телефонный звонок псевдоледи Джейн прервал его размышления. Он, не переставая думал о ней, поэтому нисколько не удивился, что его любимая захотела снова поговорить с ним после их прощания навек.

— Алло?

— Мортимер… Это я…

— Я счастлив, что снова слышу вас… Я больше не надеялся…

— Я действительно решила больше никогда не видеть вас… Но мне не хватило решимости… и потом… кое-что произошло… кое-что, что вас обрадует…, если вы действительно любите меня, как вы утверждаете…

Совершенно оглушенный этим заявлением, он лишь пробормотал в ответ:

— Джейн… Моя дорогая Джейн…

— Я хотела бы увидеться с вами до вашего отъезда, Мортимер.

— Когда хотите, где хотите… Странно, но я не узнаю ваш голос?

— Я вынуждена говорить тихо из-за прислуги… И потом… у меня сжимается горло… Вы понимаете?

— О, да! У меня тоже…

Мортимер просто таял от счастья, и Глория на том конце провода, поняла, что он теперь поверит всему, что она ему расскажет и согласится со всем, что она ему предложит.

— Мортимер, я сказала мужу, что встретилась с вами с Эн-Джеймс парке… Он пришел в такую ярость… Я даже подумала, что он вот-вот поднимет на меня руку…

Возмущенное рычание, которое она услышала в ответ, уверило ее, что ее собеседник верил ее сказкам.

— Мортимер, есть кое-что посерьезней… Я знаю из верных источников, что у Микаэля есть любовница… Это ставит точку на моих сомнениях… Я решилась уехать с вами в Камберленд, чтобы попытаться начать жизнь сначала рядом с человеком, который будет жить только для меня.

— Джейн!.. Какое счастье!

— Нам надо увидеться как можно скорее…

— Хотите завтра утром?

— Я не уверена, Мортимер, буду ли я жива завтра утром, ибо теперь я боюсь…

— Скажите мне, что я должен сделать?

— Мой муж уйдет около девяти часов. У него, как он говорит, собрание с его коллегами и он пробудет там допоздна… Я соберу чемоданы, как только он уйдет. Мортимер, приходите за мной к одиннадцати часам, когда слуги уснут.

— Джейн… Я, конечно, вас послушаюсь, но… но мне хотелось бы вас увезти на виду у всех.

— Мне бы тоже… Увы, это невозможно… Микаэль в такой ярости, что я опасаюсь худшего, если заявлю ему о своем отъезде, а теперь мне хочется жить, Мортимер.

— Как к вам проникнуть? Если я приду, ваш слуга не позволит мне войти!

— Действительно. Поэтому слушайте меня: вы войдете через черный ход. Для этого вам следует войти в садик и пойти направо. За домом есть дверь, я оставлю там ключ… Вы поднимитесь по лестнице, которая ведет в холл… там снова дверь, она никогда не запирается, вы подниметесь и на площадке — моя комната, первая налево… Я могу на вас рассчитывать?

— До ночи, Джейн.

— До ночи, Мортимер.

Положив трубку, Глория презрительно посмеялась над мужчинами и над Мортимером в частности. Потом позвонила сэру Микаэлю, чтобы поставить его в известность и приготовить ловушку, в которой найдет смерть леди Джейн и, возможно, этот тип из Камберленда.

* * *


Вечером, простившись с женой, сэр Микаэль вернулся в свой кабинет и вызвал мажордома.

— Садитесь, Реджинальд.

Слуга резко выпрямился.

— Мы не можем позволить себе такую вольность, сэр!

— Я вас прошу, Реджинальд.

— В таком случае, мы подчиняемся.

Он сел одной ягодицей — выражая тем почтительность — на самый краешек стула.

— Реджинальд, я обращаюсь к вам не как к слуге, а как к другу, которым вы стали с тех пор, как живете в моем доме.

— Мы благодарим вас, сэр, за такое заявление, идущее прямо к сердцу, и можем лишь заверить вас в полнейшей нашей преданности.

— Мне она потребуется… Реджинальд, вы воевали?

— Да, сэр.

— Значит, мысль о смерти вас не пугает?

— Это зависит… сэр.

Уортэм почувствовал некоторую иронию в его ответе.

Я говорю о жизни других, конечно.

— В таком случае… нет, не пугает, сэр.

Доктор стал медленно набивать, потом раскуривать трубку — память о студенческих годах, — которую он доставал в очень редких случаях, не желая испортить себе легкие.

— Реджинальд Чедгрейв, я решил покончить с жизнью.

— Сэр!

— Нет: не надо ничего говорить, Реджинальд, мое решение бесповоротно… Мистер Нарборо заставляет меня сделать это, убивает меня так же верно, как если бы вонзил кинжал в мое сердце… и при этом ничем не рискуя.

— Но… но почему?

— Потому что… непонятно по каким причинам… этот человек решил погубить меня… Одно его присутствие уже стоило жизни леди Ходдесдан, а мы даже не знаем как и почему… Мои надежды стать членом Королевского общества умерли со смертью леди Элен…

— Мы соболезнуем, сэр, и возмущены…

— Это все ничего, Реджинальд… Но я не вынесу потери леди Джейн…

— Сэр! Об этом не может быть и речи!

— К сожалению, это так, Реджинальд… Этот человек просто осаждает ее… Да к тому же, я не очень хорошо себя вел по отношению к леди Уортэм…

Старый слуга стыдливо опустил глаза, а доктор продолжал:

— Меня преследует мысль о возможном отъезде леди Джейн…

— Мы отказываемся верить этому, сэр!

— Увы!.. Я больше не могу работать… Каждый раз, как я ухожу из дома, я думаю, что может быть вот сейчас другой пытается проникнуть в мой дом…

Реджинальд Чедгрейв выпрямился.

— Мы на страже, сэр!

— Я знаю, Реджинальд, я знаю… и все-таки… Мне надо уйти, и я должен вернуться не раньше одиннадцати-двенадцати ночи… Кто может мне гарантировать, что я найду по возвращении леди Джейн?

Как солдат-доброволец, ведомый чувством самопожертвования, мажордом встал.

— Мы будем следить, сэр! Мы не ляжем спать до вашего возвращения!

— Благодарю вас, Реджинальд, вы спасете мне жизнь!

— Мы исполняем лишь долг, сэр! Позволим сказать, что в стране, поставившей во главе лейбористское правительство, развелось много дурных людей!

* * *


К десяти часам вечера Нарборо вышел из отеля и, не торопясь, направился пешком к Харли стрит. Улица была пустынна. Мортимер, который впервые участвовал в таком приключении, прижимался к фасадам домов. Подойдя к дому сэра Микаэля, он остановился и оглянулся. Успокоенный царившей всюду тишиной, от толкнул решетку калитки, которая легко и бесшумно открылась. Закрыв ее за собой, он направился направо, как ему было сказано, и вдруг успокоился. Он чувствовал бы себя менее уверенно, если бы знал, что сэр Микаэль потихоньку вернулся, проникнув в дом через окно своего кабинета, и следил за ним.

Доктор приоткрыл дверь приемной, выходящую в холл. Реджинальд, с огромным револьвером на коленях, сидел на стуле под лестницей, ведущей в комнаты. Сэр Микаэль бросил монетку об стену. Задремавший было слуга, поднялся и, определив, откуда исходил этот звук, направился на цыпочках к двери, ведущей на черную лестницу. Уортэм последовал за ним и ударил его по голове рукояткой пистолета. Доктор поддержал падающего, потом оттащил его тело под лестницу, а сам вернулся к своему посту.

А в это время Нарборо, забывший взять с собой спички, шел наощупь в темноте и бесконечно долго поднимался по ступеням, ведущим в холл. Он двигался с осторожностью, на дрожащих ногах, с вытянутыми вперед руками, похожий на лунатика. Наконец он нащупал створку двери и тихонько толкнул ее. Дверь открылась, и он замер на мгновение на пороге, чтобы унять дыхание, успокоить биение сердца и прислушаться. Потом подошел к лестнице и начал осторожно подниматься по ней. На площадке он остановился, огляделся и, узнав комнату леди Джейн, тихо постучал в дверь.

Леди Уортэм не поверила своим ушам, когда услышала тихий голос Мортимера: «Это я», в ответ на ее возглас; «Что там такое?». В испуге, не понимая, что означает его приход к ней, она вскочила с постели в ночной рубашке и открыла дверь улыбающемуся Нарборо, который удивленно спросил:

— Вы еще не готовы?

— Готова?.. Но к чему?

— К отъезду!

— К отъезду? Куда?

— Послушайте, не будем терять время. Где ваши чемоданы?

Леди Джейн не могла понять, спит она или это все было на самом деле.

— Мортимер! Что вы делаете здесь в такое время?

— Но Джейн, я просто слушаюсь вас.

— Вы меня слушаетесь?

— Но вы же позвонили мне и попросили прийти за вами, пока нет дома вашего мужа!

— Я вам не звонила, Мортимер.

Он недоверчиво посмотрел на нее.

— Но…

— Я не звонила вам, я вам никогда не звонила!

— Никогда?

— Никогда!

— Что вы! Скажите лучше, что вы раскаиваетесь! Джейн… О, Джейн! Это значит, что вы никуда не едете?

— Да у меня никогда не было такого желания.

— Тогда кто же звонил мне?

* * *


Как только Мортимер стал подниматься по лестнице, сэр Микаэль, одетый, как будто только что вернулся, вышел из своего кабинета и, когда услышал, что дверь в комнату супруги хлопнула, включил свет и направился приводить в чувство Реджинальда.

— Что, Реджинальд, что с вами случилось?

— Мы тоже задаем себе этот вопрос, сэр.

Доктор осмотрел голову своего слуги и воскликнул:

— Да вас оглушили!

— Вы так думаете, сэр?

— Все говорит за это…

— Кто?

— А как вы думаете?

Реджинальд воскликнул:

— Так значит он проник в дом!

— Боюсь, что так…

— Тогда вперед, сэр!

Вместе с Реджинальдом, не забыв прихватить револьвер, он бросился в комнату своей супруги, дверь в которую была открыта.

При виде леди Джейн в ночной рубашке и Мортимера, он закричал:

— Несчастные! Под моей крышей!

Самое странное было то, что он кричал искренне, забыв о том, что сам организовал все это.

Он поднял свое оружие, чтобы убить жену. Но в этот момент Мортимер вскочил и прикрыл собой леди Джейн, получив предназначенную ей пулю. Он пошатнулся, прежде чем упасть. Леди Уортэм пронзительно закричала. В доме поднялся шум.

— Микаэль! Вы сошли с ума! Вы убили его!

— Я отправляю вас за ним следом!

Уортэм снова поднял пистолет, но чьи-то руки схватили его, а голос умолял:

— Сэр! Не ее! Вы не можете…

Реджинальд вцепился в него и, в присутствии такого свидетеля, Микаэль не мог выполнить свой страшный замысел. Он гневно отстранил слугу и направился в кабинет, оттолкнув при этом Розу Венден, бежавшую на помощь.

После таких переживаний и из-за полученного по голове удара, Реджинальд упал без чувств.

* * *


В ужасе сэр Микаэль начал звонить Глории, чтобы рассказать о неудавшемся покушении. Мисс Гист очень плохо приняла это сообщение.

— Итак, Микаэль, на вас совсем нельзя рассчитывать?

— Но я же говорю вам…

— С меня хватит, вы слышите? Не хочу слышать больше ни о вас, ни о вашей жене! Я уезжаю в Штаты…

— Глория, вы не можете бросить меня сейчас! Ведь вы тоже замешаны.

— Это надо еще доказать, дорогой мой!

И она бросила трубку.

* * *


Конец ночи был наполнен волнениями. В то время как Роза Венден ухаживала за Реджинальдом, оставаясь у его изголовья в надежде, что этот случай покажет ему, что до конца своих дней он будет нуждаться в ее заботе, друг доктора Микаэля, хирург, вызванный леди Джейн, приехал, чтобы осмотреть Мортимера, и из уважения к своему коллеге, тайно увез его в свою клинику и там извлек пулю из плеча. Леди Джейн ждала конца операции и, когда получила заверения, что жизнь Мортимера вне опасности, потребовала, чтобы его доставили к ней в дом на Харли стрит. Его поместили в комнате для гостей, и там она вместе с Маргарет сидела у его изголовья.

Первым пришел в себя Реджинальд Чедгрейв, почувствовав сильный запах жареного лука. Он открыл глаза и понял, что над ним склонилось женское лицо, страстно целующее его лоб.

— Мы бредим?

Смущенно вскрикнув, Роза отпрянула назад. Реджинальд, наконец, узнал ее.

— Но… что вы делаете, миссис Венден?

— Прошу вас, мистер Чедгрейв, пожалейте мою скромность!

— Черт возьми, миссис Венден, не ошиблись ли мы, нам показалось, что вы нас целовали?

— Я думала, что вы все еще без сознания…

— А для чего эти поцелуи, миссис Венден?

— Просто… просто я люблю вас, мистер Чедгрейв… О, мне стыдно, но я так боялась, что вы умрете!

Реджинальда очень взволновало это бесхитростное признание. Он протянул свою дружескую руку кухарке.

— Миссис Венден… Мы благодарим вас за такое проявление интереса к нам… Знайте же, что мы всегда считали вас очень приличной женщиной…

— Благодарю вас, мистер Чедгрейв.

— Мы считали, что отныне вы можете нас называть просто по имени, Роза…

Потрясенная миссис Венден разрыдалась.

— О, Роза…

— Я… я… я так счастлива… Ре… Реджинальд! Как вы себя чувствуете?

— Голова еще тяжелая, но мы считаем, что ваше лечение нам очень помогло…

Роза покраснела от счастья.

* * *


Сэр Микаэль понял, что все пропало. Скандала избежать было невозможно. Поскольку о каждом огнестрельном ранении необходимо было сообщать в полицию, его коллега предупредит Скотлэнд-Ярд, и этот ужасный полицейский начнет снова совать свой нос в его личную жизнь. Как выпутаться из этого? Что скажет Джейн? Поверила ли она тому, что он пытался ее убить? Ему следовало лишь изображать обманутого мужа, готового отомстить за свою честь. Ему не нужно было соглашаться на то, чтобы раненый Нарборо остался в его доме, но Уортэм был слабовольным человеком, да к тому же он никогда не признавал своих ошибок и ему нужно было перекладывать вину на кого-то другого. Он возненавидел Глорию, которую он обвинял во всех своих несчастьях.

Леди Джейн ломала голову, пытаясь понять, что означала эта сумасшедшая авантюра. Кто направил Мортимера к ней среди ночи? Она не возмущалась тем, что он сел ее способной принять его в своей комнате ночью. Мортимер был так устроен, что ему все казалось нормальным, коль скоро речь идет о любви. Одна мысль мучила ее: сэр Микаэль целился в нее или нет?

* * *


Придя в Ярд, Дэвид Тъюстед узнал о том, что произошло ночью в доме сэра Микаэля Уортэма. Он вызвал сержанта Эйбриджа.

— Омер, нам снова надо идти на Харли стрит. Сегодня ночью сэр Микаэль всадил пулю в плечо Мортимера Нарборо.

— Почему?

— Потому что застал его в комната своей супруги.

— Леди?

— Вы знаете, Омер, леди сделаны из того же теста, как и все, но что касается леди Джейн — это удивительно.

* * *


В доме, где царила паника, где каждый подозревал другого, Реджинальд решил взять бразды правления в свои руки. Он узнал от Маргарет, что леди Джейн отдыхала, сэр Микаэль не выходил из своей комнаты, и чуть не упал от возмущения, узнав, что раненый Мортимер Нарборо лежит в гостевой комнате. Он бросился наверх и вошел, не постучав, в комнату, где человек из Камберленда благословлял судьбу за то, что она позволила ему еще несколько часов побыть возле своей любимой. Живя сегодняшним днем, он не задумывался о будущем. И все-таки вторжение мажордома его удивило.

— Что вы хотите?

— Мы хотим убедиться! Мы надеялись, что вы оставили нас в покое!

— Что-то не так?

— Прошу нас извинить, но, сэр, мы всегда жили в мире, в котором — по крайней мере официально — соблюдаются общепринятые правила.

— Если я вас правильно понял, Реджинальд, вы хотите, чтобы я поскорее убрался отсюда?

— Как можно скорее, сэр!

— А почему, я вас спрашиваю?

— Потому что слуга, достойный этого звания, должен блюсти честь своего дома.

— Вы выражаетесь как вельможа!

— В чем вы меня упрекаете?

— Нас с самого раннего возраста научили не иметь собственного мнения или, во всяком случае, не выражать его. В этом достоинство нашей службы, которую мы имеем честь исполнять на основе старинных обычаев.

— А если я попрошу вас хоть один раз нарушить их?

— Мы никогда не позволяли себе никаких слабостей.

— Я слишком счастлив, несмотря на полученную пулю, чтобы сердиться.

— Его светлость герцог Киркенн, у которого мы имели честь служить, обычно говорил, что счастье — это состояние духа и что только посредственные души испытывают отсутствие метафизического беспокойства и считают себя счастливыми.

— Ваш герцог был глуп.

— Мы не можем допустить, чтобы в нашем присутствии выражались в таком тоне о членах семьи, восходящей по прямой линии к Эдуарду-Исповеднику!

— Вы надоели мне, Реджинальд! Пойдите купите мне «Дэйли Геральд» и оставьте меня в покое!

— Никогда!

— Вы отказываетесь купить мне «Дэйли Геральд»?

— Решительно! Вы, видно, не знаете, сэр, что мы консерваторы?

В этот момент в дверях показалась мощная фигура Дэвида Тъюстеда.

— Итак, мистер Нарборо, мы, кажется, решили изображать из себя Дон Жуана и пытаемся ночью похитить леди Джейн?


Глава 5


Появление полицейского страшно удивило Реджинальда Чедгрейва.

— Как вы вошли?

— Через дверь. А вы что подумали?

— Но мы вас не слышали!

— Я воспользовался тем, что в это время прелестная девушка начищала медные ручки двери снаружи… Она мне рассказала о ваших ночных происшествиях… Кто вас ударил?

— Мы ничего не знаем, но предполагаем…

— Так кто же?

Реджинальд мстительно ткнул пальцем в сторону Нарборо.

— Этот джентльмен, сэр!

Мортимер тихо рассмеялся.

— Не обращайте внимания на его россказни, инспектор, полученный удар несколько помутил его разум.

Слуга стал еще более торжественным.

— Сэр, если кто-то как вор пробирается в чужой дом, мы считаем логичным, что этот кто-то нападает на охрану.

Реджинальд выводил из себя полицейского.

— Хорошо. Хорошо сказано, но пока, я вас не вызвал, отправляйтесь в комнату прислуги.

— Но наша работа…

Тъюстед сухо оборвал его:

— Вы предпочитаете, чтобы я доставил вас туда с помощью сержанта Эйбриджа?

Усмиренный слуга больше не настаивал и удалился.

— А теперь поговорим с вами, мистер Нарборо… Знаете ли вы, что если бы вас убили, вы заставили бы меня мучиться сожалениями? А мне хотелось бы спокойно жить в отставке. Я бы упрекал себя всю жизнь за то, что не позволил вам уехать в ваш Камберленд.

— Вы очень добры.

— Не думаю, мистер Нарборо… просто заинтригован. Почему вы мне солгали?

— Я вам солгал?

— Мне так кажется, разве нет? Должен ли я напомнить вам, как вы пришли, чтобы сообщить мне, что у вас с леди Джейн — трансцендентальная любовь, что вы окончательно расстались и что вам хотелось бы в этот же день сесть в поезд и отправиться на родину? И вдруг ночью, изменив свои намерения, видимо посчитав, что физическая нежность имеет свои положительные стороны, вы тайно проникаете в дом сэра Микаэля и, как профессиональный соблазнитель, вы, не колеблясь, являетесь в спальню хозяйки дома. Что произошло? Когда вы были искренним, мистер Нарборо?

— Всегда, инспектор.

— Позвольте мне считать, что это отнюдь не следует из вашего поведения!

— Что бы вы ни думали, мистер Тъюстед, я сказал вам правду и, придя в Ярд, я хотел уехать.

— Что заставило вас изменить ваше намерение?

— Телефонный звонок леди Джейн.

— Действительно?

— Она сообщила мне, что она много думала, после того как мы расстались на Куинн-Эннс-Гэйт… Короче, она сказала, что решила уехать сегодня же и просила меня зайти за ней. Сэра Микаэля не должно было быть дома допоздна, и она сообщила мне подробно, как пройти к ней через черный ход.

Полицейский долго смотрел на Мортимера и, — вздохнув, сказал:

— Самое невероятное то, что все, что вы мне рассказываете, по-видимому, правда… Мистер Нарборо, сколько вам лет?

— Скоро сорок.

— Вы — учитель, не так ли?

— Да, я преподаю английскую литературу.

— Позвольте дать вам совет?

— Ваш? Конечно.

— Тогда, мистер Нарборо, как только вы сможете держаться на ногах, садитесь в поезд, который увезет вас в Камберленд и живо снова погружайтесь в старую Англию и никогда оттуда не выходите. Вам слишком много лет, чтобы научиться жить в сегодняшней Англии.

— Представьте себе, я тоже в этом все более убеждаюсь, инспектор, ведь даже леди Джейн смеется надо мной по примеру других!

— Возможно ли?

— Увы, да!.. Когда я послушался и выполнил то, что она мне сказала, она изобразила удивление, как будто мое появление оказалось для нее неожиданностью… И конечно, она не приготовила багаж… Я не мог понять, что означало такое ее отношение… Как вы думаете, она посмеялась надо мной?

— Я надеюсь скоро ответить вам на этот вопрос, мистер Нарборо. А теперь отдыхайте, чтобы поскорей покинуть этот дом.

— Как только придет доктор, я попрошу увезти меня в клинику.

— Вы правильно сделаете.

* * *


В комнате для прислуги никто не решался заговорить. Тяжелая атмосфера, царившая в доме, подавляла всех и, даже Реджинальд утратил свою спесь. В углу, сидя на стуле, неизвестно почему хныкала Маргарет. Роза Венден вглядывалась в лицо того, чьей супругой она намеревалась стать, и ее пугали те изменения, которые произошли в обычно бесстрастном лице старого слуги. Глядя куда-то вдаль, он пытался осмыслить происшедшее. Этот тип, что осмелился так ударить его ночью, что чуть не раскроил ему череп… По какому праву этот невоспитанный полицейский распоряжается здесь как у себя дома? Почему этот презренный Нарборо, наказанный справедливо за свое поведение искусителя, устроен в комнате для гостей? Почему до сих пор не показывается сэр Микаэль?

Кухарка осмелилась наконец, задать вопрос, который не давал ей покоя!

— Что все это значит, по-вашему, Реджинальд?

Тот бессильно развел руками.

— Нам неизвестно, Роза, но если вы хотите знать наше мнение — ничего хорошего.

Рыдания Маргарет усилились. Реджинальд раздраженно повернулся к ней.

— Что с вами?

— Я… я не знаю.

Чедгрейв пожал плечами и собрался было выругать горничную, как в комнату вошел инспектор. Все застыли на своих местах. Полицейский же казался очень оживленным.

— Ну что, здесь что-то совсем не весело?

Они ничего не ответили. Роза — из робости, слуга — из презрения, Маргарет же была слишком поглощена своими рыданиями. Вот к ней-то и обратился Тъюстед:

— Что с вами, малышка?

— Я… я… не знаю, сэр.

— Без причины не плачут…

— Может, из-за того, что произошло ночью?

— Возможно.

Внезапно его тон изменился, и он обернулся к Реджинальду.

— Не расскажете ли вы, что здесь произошло?

— Когда?

— Ну, скажем, вчера ночью?

— Как только сэр Микаэль вернулся домой после обеда, здесь уже запахло драмой!

— В самом деле?

— Сэр Микаэль не замедлил еще более усилить наши предчувствия, сделав признание, которые тронули нас и насторожился.

— Что он вам сказал?

Мажордом презрительно взглянул на полицейского.

— Но это тайна, сэр!

— Для полиции нет тайн, если речь идет о попытке убийства. Иначе становишься соучастником.

— А? В таком случае, мы склоняемся перед законом, хоть и сожалеем о его жестокости.

— Ничего, я вас слушаю.

— Итак, сэр Микаэль с горечью признался мне, что должен отказаться от Королевского общества вследствие вмешательства в его жизнь этого отвратительного молодого человека, а также из-за смерти леди Ходдесдан. Он был очень подавлен и признался, что подумывает о самоубийстве…

Кухарка с трудом подавила вырвавшийся стон, а горничная заплакала еще горше.

— Он собирался умереть из-за оскорбленного честолюбия?

— Нет, сэр, из-за того, что боялся, что леди Джейн бросит его ради этого джентльмена, который таковым не является.

— У вас создалось впечатление, что он действительно в это верил?

— Мы умеем распознавать искренность страдающего человека, сэр!

— Хорошо… А потом?

— Потом сэр Микаэль признался, что его мучает предчувствие, что этот джентльмен, который таковым не является, проникнет в дом в его отсутствие…

— Почему он не отказал ему от дома?

— Из боязни оскорбить леди Джейн и подтолкнуть ее на свершение того, чего он боялся.

— И что?

— Мы дали слово, что в отсутствие сэра Микаэля мы будем следить…

— Потому что сэр Микаэль предвидел ночной визит Нарборо?

— Не совсем, сэр… Просто, мы поняли, что он считал это возможным.

— Но вы заснули?

— Просто задремал, но какой-то странный звук разбудил меня.

— Что за звук?

— Какой-то звон со стороны двери, ведущей на черную лестницу. Мы подошли туда и в этот момент на нас сзади напали.

— Сзади…, хотя ночной гость должен был появиться перед вами?

— Несомненно… Мы признаемся, что не поняли, сэр.

— Это неважно, понимать — не ваша забота, а моя.

Полицейский повернулся к женщинам.

— А у вас есть, что сказать?

Роза Венден, встала, дрожа от возмущения.

— Хочу сказать, что это позор, что вы до сих пор не надели наручники на этого убийцу, что там, наверху…

— Достаточно… А вы, мисс?

Маргарет пробормотала:

— Я… я не верю…, что этот молодой человек — преступник.

— Почему?

— Я не знаю, просто… у него очень безобидный вид…

Реджинальд взревел:

— Безобидный?.. А наша голова? Что вы думаете о нашей голове?

Измученная девушка пробормотала:

— Она мне не нравится!

Кухарка зашипела:

— Идите собирайте вещи, мисс, мы выгоняем вас!

Инспектор резко вмешался:

— Молчите!

Реджинальд чуть не задохнулся от гнева:

— Что вы себе позволяете… в комнате для прислуги…, где все привыкли к подчинению?..

— Никто не выйдет из этого дома без моего разрешения!

— Но…

— Это приказ, Чедгрейв, и советую вам его не нарушать, если не хотите эту ночь провести в тюрьме.

В полной тишине инспектор направился к двери. Прежде чем выйти, он оглянулся.

— Мистер Чедгрейв, за время своей службы я встречал немало глупцов, но таких, как вы, впервые.

* * *


Леди Джейн выходила из ванной комнаты, когда услышала стук в дверь.

— Это вы, Маргарет?

— Инспектор Тъюстед.

— Но я не могу вас принять!

— Сожалею, ибо у меня очень мало времени.

— Хорошо, вы можете минутку подождать?

Она поспешила завязать волосы платком, накрыть покрывалом кровать, открыть окно и пригласила полицейского войти.

— Я не думаю, что в Ярде принято принимать полицейского в спальне.

— Леди Уортэм, задача полицейских Ярда — поиск истины, и неважно где они ее находят.

— Садитесь, инспектор. С сегодняшней ночи я начинаю привыкать, что моя спальня превращается в место публичных собраний. Чем я могу быть вам полезна?

— Вы должны догадаться…

— Речь идет, по-видимому, о мистере Нарборо?

— Совершенно верно… Очень симпатичный молодой человек и… такой доверчивый.

— Почему вы мне это говорите?

— Потому что я думаю, очень плохо смеяться над его наивностью.

— Я не понимаю?

— Тогда поставлю все точки над i: мистер Нарборо поделился со мной, сообщив о тех чувствах, которые он питает к вам. Я не думаю, что он имеет привычку рассказывать такие истории полицейскому инспектору, но с другой стороны, он был вынужден объяснить некоторые свои поступки и не принадлежит к разряду тех людей, с которыми мы обычно имеем дело. Он мыслит несколько по-другому.

— Куда вы клоните?

— А вот куда. Мистер Нарборо вошел этой ночью в ваш дом, чтобы увезти вас, но вы отказались следовать за ним.

— И вы меня осуждаете?

— Конечно нет… по крайней мере, если не вы толкнули его на такой поступок.

— Инспектор! Вы отдаете себе отчет в том, что…

— Прошу вас, леди Уортэм, не следует возмущаться понапрасну. Я уверен, что мистер Нарборо не лжет.

— Что означает?..

— Это означает, что он не лжет, когда говорит что пришел по вашему приглашению.

— А как бы я это сделала?

— Обычный телефонный звонок.

— Инспектор, я даю вам слово, что не звонила мистеру Нарборо.

— Допустим. Но если это так, как он узнал, где находится черный ход, и прямо явился в вашу спальню?

— Я не могу это объяснить.

— Жаль, ибо точно так же вы объяснили бы, почему были не заперты двери, ведущие на черную лестницу и в холл. Я не думаю, что, хоть мистер Нарборо и необычный человек, он может проходить сквозь стены.

— Инспектор!..

— Видите ли, леди Уортэм, мне совсем не нравится то, что происходит в вашем доме в последнее время. Смерть леди Ходдесдан, выстрел в мистера Нарборо… Нет, действительно, мне не нравится все это, и я боюсь, что не оставлю вас в покое, пока не узнаю, кто сообщил дорогу в вашу спальню.

— Вы считаете?..

— А вы?

— Очевидно, теперь…

— Подумайте надо всем. Предположите, что леди Ходдесдан не отравилась, а ее отравили, что мистера Нарборо затянули в ловушку… Что касается леди Ходдесдан, то убийца ошибся, но сегодня ночью…

— Инспектор… мой муж стрелял не в Мортимера, а в меня, а Мортимер был ранен, потому что бросился мне на помощь… Микаэль хотел убить неверную жену, разве это не логично?

— Подождите, прошу вас.

Тъюстед выбежал из комнаты и бросился в комнату для прислуги.

— Чедгрейв!

— Сэр?

— Расскажите мне, как все происходило сегодня ночью в спальне леди Уортэм?

— …Ну что ж, сэр, мы вошли и увидели картину, которой мы не могли поверить.

— Дальше! Скажите мне о поведении сэра Микаэля!

— Прекрасно, сэр! Это было как у Шекспира! В двух словах, он клеймил виноватых, потом прицелился в леди Джейн.

— Вы в этом уверены? Он хотел выстрелить в свою жену, а не в мистера Нарборо?

— Мы в этом уверены!

— Тогда как объяснить, что пуля попала в мистера Нарборо?

— Потому что этот джентльмен, который на самом деле не джентльмен, на этот раз вел себя как джентльмен и бросился к леди Джейн, чтобы защитить ее.

— А дальше?

— Потом, сэр Микаэль снова хотел выстрелить в леди Джейн, но, слава Богу, я пришел в себя и смог остановить карающую руку!

* * *


— Миледи, — заявил Тъюстед, — я горжусь своей проницательностью. Я не верю ни в фей, ни в домовых. Для меня, один плюс — всегда два. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Абсолютно.

— Поведение мистера Нарборо кажется мне столь необычным, столь далеким от логики, что мне трудно найти ему объяснение, если не считать, что он подчиняется кому-то…

— Кому?

— Вам.

— Простите меня, инспектор, я не обладаю столь рассудочным мышлением как вы, но я не понимаю…

— Представьте себе, миледи, что все происходящее — лишь спектакль марионеток, управляемых одной умной женщиной?

— Мной?

— Вами!

— А зачем?

— Может быть, чтобы отделаться от мужа?

— А для чего?

— Чтобы уйти к другому человеку, который пока находится в тени или чтобы унаследовать поскорее имущество вашего супруга?

— И для этого я убиваю леди Ходдесдан и сама чуть не становлюсь жертвой? Мне кажется, у вас какая-то странная логика, инспектор?

Леди Уортэм поднялась.

— Сожалею, инспектор, что разочарую вас, но у меня нет любовника, а вот у моего мужа — есть. Глория Гист. В нашей семье имущество принадлежит мне, муж лишь управляет им, и я хочу лишить его этого права, ибо его пагубная страсть к картам грозит мне разорением.

— Он об этом догадывается?

— Я предупредила его об этом.

— Вы очень неосторожны, миледи, очень, и, я надеюсь, вы простите мне этот маленький спектакль, который я сыграл, обвиняя вас. Я думаю, это была единственная возможность узнать у вас то, что я узнал. Леди Уортэм… боюсь, что вся эта история сыграна сэром Микаэлем, с невольным участием мистера Нарборо, с одной целью… устранить вас.

— С сегодняшней ночи я думаю так же… Сегодня моя смерть была бы на руку моему мужу, поскольку мое завещание оставляет все пережившему меня супругу.

— Но, имейте в виду, что у меня нет ни одного вещественного доказательства, которое позволило бы мне оградить вас от супруга!

— Я понимаю.

— Надо быть внимательней, миледи.

— Постараюсь.

— Видите ли, леди Уортэм, остается еще одна вещь, которую я не понимаю: зачем было убивать леди Ходдесдан? Очевидно, речь идет об ошибке, но как это произошло?

— Тем более, что здесь все знаю, что леди Элен пила только джин. Она одна пила его в тот вечер…

— Как, вы пили разное?

— Все, кроме леди Ходдесдан, пили виски.

— А мне ничего не сказали об этом.

Вдруг леди Джейн вскрикнула:

— Постойте!

И она рассказала полицейскому о том инциденте, который произошел между леди Элен и Мортимером. Она объяснила, почему в тот вечер, вопреки своему обычаю, леди Ходдесдан попросила виски, и как, по привычке, она взяла и выпила стакан, предназначавшийся мистеру Нарборо.

— Так значит это его хотели отравить…

— По-видимому.

— Увы! Это ничего нам не проясняет, ибо я не знаю, зачем сэру Микаэлю потребовалось устранить человека, служившего прикрытием в его планах?

Тъюстед покачал головой.

— Нет, миледи, леди Ходдесдан убил кто-то другой… по ошибке. Вы ничего не имели против мистера Нарборо, логика подсказывает, что это не мог быть и ваш муж… ни ваша гостья…

— Тогда кто же? Больше никого не было!

— А я думаю, что был.

* * *


— Опять? — возмутился Реджинальд при виде инспектора.

— Мы очень упрямы в своем деле… Мистер Чедгрейв, мне бы хотелось узнать ваше мнение об одном странном факте… Вы знали, что у доктора пропал флакон с дигиталисом, однако леди Ходдесдан была отравлена цианистым калием… И почему леди Ходдесдан? У вас есть какие-то соображения на этот счет, мистер Чедгрейв?

— Говорили об ошибке, сэр… Леди Ходдесдан выпила стакан, который не был ей предназначен. Мы разделяем это мнение.

— А для кого был предназначен отравленный стакан?

— Для мистера Нарборо.

— Откуда вы знаете?

— Нам так было приказано, сэр.

— Но ведь напитки подавали не вы?

— Нет, сэр. Этим занимался сам сэр Микаэль.

— Значит, вот где вмешался случай, иначе бы мистер Нарборо отправился к праотцам.

— Без всякого сомнения, сэр.

— Вы уже были под судом, Реджинальд?

— Мы? Вы шутите, сэр?

— В таком случае, надеюсь, что суд примет это во внимание…

— Суд?

— Реджинальд Чедгрейв, от имени Ее Величества, я арестовываю вас за убийство леди Ходдесдан.

— Но…

Роза упала в обморок, Маргарет ударилась в слезы, а мажордом, бледный, как смерть, пытался защитить себя:

— Мы… мы не понимаем… такое ужасное обвинение!

— Ну же, мистер Чедгрейв, вам ли мне советовать сохранять достоинство в такой момент? Вы хотели устранить мистера Нарборо, потому что считали, совершенно искренне, что он внес смятение в дом ваших хозяев. Ваша тупая и трогательная верность заставила вас взять во взломанном шкафчике немного цианистого калия…

Вы боялись, как бы мистер Нарборо, якобы украв дигиталис, не отравил сэра Микаэля… и вы решили опередить его. Когда вы узнали, что только он один будет пить джин, вы отравили содержимое его стакана. К несчастью, сэр Микаэль решил сам подать напитки. Вот так леди Ходдесдан умерла вместо другого, по привычке взят стакан с джином. Ну что, Чедгрейв, зачем отпираться?

— Пусть. Мы признаемся. Мы сожалеем о безвременной кончине леди Ходдесдан, но не о попытке спасти сэра Микаэля, ибо этот похититель дигиталиса мог его отравить.

— Мне очень жаль, что я отнимаю вашу последнюю иллюзию, Чедгрейв: дигиталис украл вовсе не мистер Нарборо.

— Тогда кто же?

— По-видимому, никто… Вас просто разыграли, бедняга. Ну что ж, следуйте за мной, я передам вас своему помощнику.

Роза была все еще в обмороке, и Реджинальд, уходя, обратился к горничной:

— Маргарет, скажите Розе, что мы не запятнали своей чести, и это вовсе не наша вина, что судьба отвернулась от нас. Мы взойдем на эшафот, как король Чарльз… Скажите также Розе, Маргарет, что я только сожалею…

Чедгрейв высокомерно оглядел инспектора.

— …Что меня арестовал человек, который голосует, по-видимому, за лейбористов.

* * *


Хирург занимался перевязкой Мортимера.

— У вас в Камберленде все такие?

— Какие?

— Сегодня ночью вы получили пулю в плечо, у вас должен был бы быть жар, боли… а я вижу, что вы — как рыбка в живой воде. Надо было действительно родиться в Камберленде, чтобы так реагировать…

— Вы позволите мне вернуться домой?

— Не будем преувеличивать, однако. Вам надо с недельку поваляться в постели. Я отпущу вас, как только рана совсем закроется и больше не будет опасности заражения.

— Тогда возьмите меня в свою клинику.

— Вы действительно этого хотите?

— Прошу вас.

— Прекрасно. Я навещу еще одного пациента и заеду за вами.

Уходя, он столкнулся в дверях с леди Уортэм и инспектором.

— Леди Уортэм, наш больной изъявил желание вернуться в клинику. Вы можете прислать кого-то, чтобы помочь ему одеться? Я через час заеду за ним.

— Им займется Реджинальд.

Когда врач ушел, полицейский сказал:

— Нет, Реджинальд им не займется. Я только что отправил его в Ярд. Это он отравил стакан, предназначенный мистеру Нарборо и который выпила леди Ходдесдан. Мистер Нарборо, леди Уортэм заявляет, что никогда вам не звонила.

— Тогда кто же?

— Думаю, что скоро смогу ответить на ваш вопрос.

Леди Джейн подошла к больному и взяла его руку в свою.

— Вы помните, что я вас сказала вчера в Сан-Джеймс парке?

— Я никогда это не забуду.

— Я не изменила своего мнения со вчерашнего дня, друг мой. Простите меня, но с вами сыграли злую шутку… Кто-то знал о тех чувствах, которые вы ко мне питаете…

Полицейский заметил:

— Это сужает поле наших поисков, по крайней мере, если вы, мистер Нарборо, не сообщали об этом всем встречным?

А они его не слышали. Достаточно было леди Джейн произнести несколько слов, напомнить об их вчерашней встрече, как они почувствовали себя в каком-то другом мире, где больше не было полицейских.

— Мортимер, вокруг нас происходит что-то грязное… Я хочу, чтобы вы знали, что я здесь ни при чем…

— Я это знаю.

— Почему вы пришли ночью, несмотря на то, что я вам говорила?

— Я надеялся, что вы изменили свое мнение… Так трудно смириться с потерей своей любви.

Она провела пальцами по его лбу.

— Мортимер… К сожалению, жизнь — не волшебная сказка и я не такая, какой вы меня себе представляете.

— Важно, как я вас вижу.

— Я не свободна… и даже если бы была…, мне кажется, я не решилась бы уехать жить в Камберленд… Простите меня.

— Это ничего, Джейн… Не извиняйтесь… И все-таки я уеду с вами.

— Не понимаю…

— Я тоже не понимал. Правила игры слишком сложны. Выигрывают только люди, похожие на сэра Микаэля, ведь они знают правила… Вы думаете, между нами все кончено? Вы ошибаетесь, Джейн! Все только начинается!

— Но вы ведь уезжаете?

— Что бы соединиться с вами и больше никогда вас не покидать.

Дэвид Тъюстед вышел на цыпочках из комнаты. Он чувствовал, что его присутствие было лишним, но он был счастлив, что накануне своей отставки он познакомился с таким человеком как Мортимер Нарборо, и потом, ему было пора поговорить с сэром Микаэлем.

* * *


Уортэм, после нескольких часов тяжелого беспокойного сна и горького пробуждения, решил вернуться в свой кабинет. Он чувствовал, что голова его совершенно пуста. Он знал, что в доме полиция и готовился изобразить из себя оскорбленного мужа, который стреляет в соперника, чтобы защитить свою честь. Конечно, если Нарборо подаст жалобу, ему присудят штраф, но он заслужит уважение судей. Они будут удивлены, что он не станет требовать развода, а проявит благородство, которое вызовет к нему симпатию. Он больше не хотел расставаться с Джейн. Ему хотелось лишь выбраться из этой истории, в которую втянула его эта Глория. Это из-за нее ему грозила виселица. Он никогда ей этого не простит. Он помирится с женой. Как только исчезнет этот Нарборо, он снова станет внимательным, заботливым, и она забудет об этом полусумасшедшем типе. Только вопрос времени.

Сэр Микаэль нахмурился, увидев входящего полицейского. Начиналась битва, битва, которую он должен обязательно выиграть.

— Меня предупредили о вашем приходе, инспектор, но после такой ночи, вы понимаете, я должен был поспать несколько больше, чем обычно, поэтому прошу простить меня, что я вас сразу не принял.

Тъюстед поклонился.

— Я понимаю вас, сэр… Вы, конечно, знаете, что ваш поступок может иметь юридические последствия. В Объединенном Королевстве закон не допускает самовольную расправу…

— Я знаю, инспектор. Мне стыдно за то, что я потерял контроль над собой, и считаю себя виноватым.

— Я рад, что вы так искренни и желаю вам, чтобы суд не был очень суров к вам, особенно если мистер Нарборо не подаст на вас жалобу, что по-видимому, и произойдет.

— Я ничего не хочу от этого субъекта.

Полицейский возразил:

— Тем не менее, он получил пулю в плечо!

— Любой муж поступил бы точно так же на моем месте! Обнаружить его в комнате жены, да еще когда она была в ночном туалете… признайтесь, есть от чего потерять голову, не так ли?

— Простите меня за мой вопрос, но моя профессия заставляет меня сделать это. Вы думаете, что леди Уортэм ждала мистера Нарборо?

— Конечно нет!

— На чем основана ваша уверенность?

— Во-первых на том, что это моя жена, во-вторых, если бы она была виновата, она приняла бы больше предосторожностей и не оставила бы открытой настежь дверь.

— Я вам охотно верю, ибо очень уважаю леди Уортэм.

— Благодарю вас. Сигареты?

— Нет, спасибо. Попытайтесь забыть о чувстве враждебности, которое вы по праву питаете к нему и скажите, что вы думаете о мистере Нарборо?

— Невозможный человек, о котором нельзя сказать, притворяется ли он глупым или такой на самом деле.

— Сэр Микаэль, поскольку мы оба согласились, что леди Уортэм не была предупреждена о ночном визите мистера Нарборо, как вы можете объяснить его инициативу?

— Вот именно, инспектор, я не могу это объяснить.

— Ведь он же все-таки не дурак до такой степени, чтобы считать, что стоит ему явиться среди ночи в спальню леди Уортэм, как она упадет в его объятия или убежит вместе с ним.

— Мне это тоже кажется очень странным.

— Видите ли, сэр Микаэль, придя сюда прошлой ночью, Нарборо был уверен, что ваша жена решила уехать с ним, поэтому его первые слова были о багаже, который был еще не готов.

— И что?

— А то, что если не допустить, что Нарборо совершенно безумен, то значит он решился на такую авантюру, уверенный, что леди Уортэм ответит взаимностью на его страсть, как пишут в романах.

— Ничто не позволяло ему думать…

— Ах нет! Нарборо утверждает, что леди Уортэм позвонила ему по телефону, чтобы назначить столь странное свидание, и объяснила, как найти дорогу в ее спальню, уточнив, что две двери, ведущие на черную лестницу, будут открыты.

— Он лжет!

— Я не думаю, ибо он точно последовал указаниям и нашел дорогу, а двери оказались незапертыми.

— Вы смеете думать, что моя супруга…

Тъюстед умиротворяюще поднял руку:

— Ваша жена или… кто-то другой, замысливший все это, то ли чтобы скомпрометировать вашу жену, то ли избавиться от Нарборо, предвидя вашу реакцию.

— Кто?

— Если бы я знал это, сэр, загадки бы не было. Кстати, ваша супруга сказала мне, что вы должны были отсутствовать вчера ночью?

— Действительно.

— Но вы не ушли?

— Просто я вернулся раньше, чем предполагал.

— Кто-нибудь знал о — таком изменении вашего распорядка дня?

— Не думаю. Впрочем, я и не вижу, как…

Инспектор посмотрел ему прямо в глаза и спокойно спросил:

— Даже мисс Гист?

Уортэм подскочил на месте:

— Как вы смеете…?

— Не нервничайте, сэр. Вы думаете, в Скотлэнд-Ярде не знают все о вас и даже о вашей пагубной страсти к картам…?

Сэр Микаэль вцепился в край стола. Ему показалось, что все вокруг зашаталось.

— Я… я не понимаю…

— Ну что вы, сэр, только не мне… Я знаю, кто такая Глория Гист, эта особа не слишком щепетильна…

— Я не позволю!

— Ну что ж, я не удивлюсь, если это она звонила Нарборо. Певичке с хорошим слухом совсем не трудно имитировать голос другой.

— Глория неспособна на…

Тъюстед пожал плечами.

— Кто может знать, на что способны люди? До скорого свидания, сэр Микаэль…

Полицейский сделал вид, что уходит, потом, внезапно обернувшись, сказал:

— Я забыл вам сообщить, что отправил вашего слугу в Ярд.

— Реджинальда? Но… почему?

— Он признался в том, что убил леди Ходдесдан.

— Он…

— Ошибка, конечно. Он хотел убить мистера Нарборо.

— Значит, тайна смерти леди Ходдесдан открыта. Вы удовлетворены?

— Я буду удовлетворен, сэр, лишь тогда, когда узнаю, кого вы действительно хотели убить сегодня ночью.

Хлопнувшая дверь за полицейским прозвучала в ушах сэра Микаэля похоронным звоном. Все его иллюзии внезапно рассеялись. Он больше не сомневался в том, что инспектор все понял. Он пропал! Его махинации ни к чему не привели в конце концов. Джейн не умрет, Мортимер Нарборо вернется в свой Камберленд, Глория Гист уедете в Штаты и попытается там выйти замуж за богача. Только он заплатит за все.

Подавленный, внезапно постаревший, сэр Микаэль с трудом встал и подошел к шкафчику, где у него стояла бутылка виски, предназначенная для пациентов, и поднес ее горлышко к губам. Алкоголь обжег ему горло, но вернул ему утраченную энергию. Он победил свою растерянность. Этот полицейский хотел его запугать, но какими доказательствами он располагал? Никто не мог доказать, что разъяренный муж целился не в любовника своей жены, а в нее саму, что он хотел ее убить? Этот Тъюстед просто блефовал, а он повел себя как ребенок!

Снова усевшись в кресло, успокоившийся сэр Микаэль смеялся над своим недавним испугом. К счастью, никто не видел его в таком состоянии… Теперь все. Глория Гист была его злым гением. Ему не трудно будет снова завоевать леди Джейн, и он серьезно постарается отказаться от карт. Решив начать все сначала, Уортэм встал, чтобы пойти к жене и объясниться с ней, но вдруг одна мысль заставила его замереть на месте: Глория.

Этот полицейский мог допросить певичку… Что значит мисс Гист, с ее цинизмом и сарказмом, против этого жесткого, упрямого сильного человека? Сможет ли он заставить ее признать свою вину? Сумеет ли он так напугать ее, что она потеряет голову? А если она потеряет самообладание, что она станет говорить в свое оправдание? Глория бессердечна и не станет ради кого-то ставить себя под удар.

Сэр Микаэль ни секунды не сомневается, что его любовница предаст его, чтобы спасти себя, а если она заговорит…

С пересохшим ртом и трясущимися руками, уже не контролируя себя, как затравленный зверь доктор испуганно оглядывался… В его разгоряченном мозгу возникла идея, которая вскоре обрела форму: нельзя допустить, чтобы Глория говорила с полицейским… Не надо, чтобы Глория говорила с полицейским… Не надо…

Уже не раздумывая о том, что он делает, он взял револьвер, из которого стрелял в Мортимера, выбежал в холл, схватил пальто и шляпу и выбежал из дома. Он вскочил в автомобиль и дал газ, не думая об уличном движении.

Дэвид Тъюстед вышел из своего укрытия и направился к своему автомобилю, сказав Эйбриджу:

— Он решился… Кажется, мои ожидания оправдываются…

— Куда он отправился?

— Ну что вы, Омер! Конечно, к мисс Гист.

* * *


Глория, открыв дверь, отпрянула, так поразил ее вид Уортэма. Она не испугалась, а лишь удивилась, не пытаясь даже скрыть свое чувство.

— Что случилось, Микаэль?

Не отвечая, он оттолкнул ее, чтобы закрыть за собой дверь, затем сухо приказал:

— Пойдемте в комнату. Не надо рисковать быть подслушанными.

Когда они вошли в комнату, Глория, на минуту растерявшаяся, снова стала самой собой.

— Что означает ваше поведение, Микаэль?

— Сядьте…

— Но…

— Сядьте!

Она послушалась. Он сел напротив и рассказал ей обо всем, что произошло ночью. Когда он кончил, Глория спросила:

— Ну и что?

— Инспектор Тъюстед решил придти к вам, чтобы вас допросить.

— А?.. Почему?

— Потому что он в курсе наших взаимоотношений и хочет уточнить кое-что о моей роли в ночном визите Нарборо в наш дом… Я рассчитываю на вас, Глория, что вы ничего не скажете, что могло бы мне навредить.

Вопреки ожиданию, она не ответила тотчас же. Ом настаивал:

— Я рассчитываю на вас, Глория… В ваших руках — моя честь… моя свобода.

Все так же, не говоря ни слова, она встала:

— Хотите что-нибудь выпить?

Он занервничал:

— Не хочу. Я хочу лишь знать, могу ли я рассчитывать на вас?

— Микаэль, я питала к вам нежность… но не до такой степени, чтобы провести остаток своей жизни в тюрьме, чтобы спасти вас от виселицы.

— Что это значит?

— Что я буду сражаться против вашего полицейского, но если увижу, что дело оборачивается плохо, я сдам вас.

Он подозревал; что все так кончится. Она поиграла с ним, а теперь из-за нее он рисковал всем.

— Глория… А это ведь вы посоветовали мне сделать так, как я поступил.

— Я не хочу расплачиваться за вашу неумелость!

— Вы бросаете меня, Глория?

— Я вас уже бросила! Ненавижу побежденных. Однако…

— Однако?

— Думаю, что смогу противостоять вашему полицейскому. В конце концов, нет никаких доказательств…

Уортэм вздохнул.

— Спасибо, Глория… Действительно, нет никаких доказательств… Главное, не сходить с ума.

— Я уеду в Штаты…

— Прекрасная мысль!

— Но я не хочу ехать туда без денег.

Микаэль нахмурился.

— Что это значит?

— Что я продала свои украшения, чтобы выкупить долговые обязательства, которые вы подписали Брайсу Паркеру.

— Зачем?

— Чтобы вам перепродать.

— А где я возьму двадцать тысяч фунтов?

Глория улыбнулась.

— Не двадцать тысяч, а сорок, дорогой мой.

— Что?

— За сорок тысяч фунтов я обещаю вам безнаказанность, а значит возможность продолжать управлять состоянием вашей жены. Признайтесь, что моя цена не слишком велика.

— Значит, вы способны на это?

Певичка вздохнула.

— Одинокой женщине так трудно жить!

— А если… я не дам вам такую сумму?

— Я буду вынуждена все рассказать полиции. Долговые обязательства в моей сумочке послужат доказательством.

— Но вас также осудят за соучастие!

— Меня? Я думала, что с вашей стороны — это был просто фарс, и я развлекаюсь, имитируя, по вашему приказу, голос вашей супруги. Я отделаюсь порицанием… и пока вы будете размышлять в тюремной камере, я отправлюсь к леди Джейн и предложу ей выкупить закладные. Я совершенно уверена, что она это сделает.

Они с ненавистью посмотрели друг на друга.

— Глория, вы ничего не скажете в полиции.

— Вы знаете цену моего молчания.

— Вы ничего не скажите и сейчас отдадите мне бумаги.

— В самом деле?

— В самом деле!

Он достал из кармана пистолет.

— Вы не будете говорить, Глория.

Ее зрачки забегали от страха, но она попыталась это скрыть.

— Вы не будете стрелять в меня, Микаэль!

— Буду!

— Но, послушайте… я пошутила.

— Вы не пошутили, Глория. Вы готовы предать меня.

— Клянусь вам, что…

— Я вам не верю.

Она поняла вдруг, что умрет. Она закрыла глаза и открыла их, лишь услышав чей-то голос:

— На вашем месте, сэр Микаэль, я бы подумал. Сейчас вам грозит лишь бесчестье и может быть тюрьма. Стреляйте, и это будет виселица!

Микаэль Уортэм послушался инспектора Тъюстеда и не выстрелил.


Эпилог


Вот уже год, как Мортимер вернулся в Камберленд. Хоть он и гулял много по берегам озер и по лесу, он никак не мог забыть леди Джейн. Что с ней стало? Он не решался ей написать. Да и зачем? Она очень мило, по-хорошему дала ему отставку после ареста мужа. Она не хотела, чтобы он питал какие-то иллюзии на ее счет.

Процесс сэра Микаэля Уортэма вызвал большой скандал, потом другие события постепенно заставили о нем забыть.

Но в колледже Кесвика его директор Освальд Камнок долго не мог простить Мортимеру неприятной огласки их заведения. Ученики же, которые до сего времени жалели своего учителя словесности, сделали его предметом обожания, особенно девушки. Он стал для них воплощением Ромео, неким постаревшим рыцарем Круглого Стола, преданным своей Даме сердца.

* * *


В это утро Мортимер рассказывал ученикам об «Одиссее», о том, как Улисс собирался причалить к берегам Итаки. Он говорил о том, какую радость испытывал старый бродяга, думая о своей верной Пенелопе, и у него появились такие интонации, что ученики начали удивленно переглядываться. Но учитель больше ничего не видел. Он был Улиссом, а его Пенелопа, о которой он с таким энтузиазмом рассказывал, была очень похожа на леди Джейн.

В конце урока консьерж предупредил Нарборо, что его кто-то ждет в комнате для родителей. Он с неудовольствием направился туда, представляя встретить там или встревоженную мать или недовольного отца кого-нибудь из учеников, поэтому чуть не потерял сознание при виде леди Джейн.

— Как поживаете, Мортимер?

— Ка… как я… я поживаю? Что ж… хорошо, да… я хорошо поживаю, леди Джейн.

— Леди Джейн больше нет, есть просто Джейн Бромсвелл.

— Что?

Она улыбнулась.

— Это все, что вы мне хотите сказать?

— Я так удивлен… и…

— …и вы меня забыли?

— О, нет! Забыть вас! Я?.. Нет, это невозможно… Я только что рассказывал о вас своим ученикам.

— Вашим ученикам?

— Да… Вы не можете понять… и…, а что привело вас в Кэсвик?

— Прежде всего я захотела повидать Камберленд, о котором вы наговорили столько всего хорошего… Мне захотелось убедиться, что я смогла бы здесь жить…

Нарборо почувствовал, как перехватило у него горло и он произнес еле слышно:

— И что?

— Мне кажется, мне понравится в Камберленде, особенно если я останусь здесь в качестве миссис Нарборо.

— Но… но это… О! Джейн…!

Он схватил ее в объятья и она прижалась к нему, вздыхая:

— О! Мортимер!

Освальд Камнок, заинтригованный этим визитом, вошел в зал и чуть не упал в обморок. Его учитель держал в объятиях женщину и покрывал ее лицо страстными поцелуями. В учебном заведении! Это был не просто проступок! Это — измена! У директора хватило сил лишь на то, чтобы простонать:

— О, Мортимер!

* * *


Конечно же, уже через четверть часа весь колледж был в курсе происшедшего, и когда Нарборо — с разрешения Освальда Камнока, которому очень пришлась по душе перспектива побывать на бракосочетании — провожал свою невесту до калитки в конце парка, отовсюду — с деревьев, из кустарника — послышался хор голосов:

— О! Мортимер!


notes


Примечания


1


Дайм — 10 центов.


2


Майфер — фешенебельный район в Лондоне. — Прим. пер.


3


«Semerset» — агентство по недвижимости.