Великие арабские завоевания
Хью  Кеннеди


Историческая библиотека






Самая молодая мировая религия ислам, едва зародившись, начала решительным образом влиять на расстановку сил в разных странах на разных континентах.

За пятнадцать лет, прошедших после смерти пророка Мухаммеда в 632 году, его последователи покорили все центры древней цивилизации Ближнего Востока. А в следующем столетии мусульманские армии продвинулись до границ Китая с одной стороны и до границ Франции - с другой.

Мусульмане с легкостью разорвали тысячелетние торговые, культурные, религиозные и политические узы, связывавшие южный и северный берега Средиземного моря, - и создали уникальную империю, основанную лишь на единых религиозных принципах.

Феномен объединяющей силы ислама, скорости его распространения и его успеха исследует в этой увлекательной книге Хью Кеннеди.




Живое, динамичное описание одной из интереснейших эпох мировой истории!

«Times»




Хью Кеннеди сочетает глубокие знания ученого с талантом прирожденного писателя!

«Sunday Times»
















Посвящается CJG






Благодарности


Я рад выразить свою глубочайшую признательность людям, помогавшим и поддерживавшим меня при работе над этой книгой. Самим своим существованием книга обязана Джорджине Кэпел из «Кэпел и Ленд», предложившей мне взяться за обширную тему мусульманских завоеваний, за что я ее и благодарю. Я чрезвычайно признателен Благотворительному обществу Леверхалма за присуждение специальной стипендии, которая дала мне возможность подготовить эту работу. Я благодарю также своих коллег с кафедры истории в университете Сент-Эндрю, которые из года в год поддерживали меня, создавая интеллектуальное окружение и даря дружбу. Я хотел бы поблагодарить и Пенни Гардинер, своего редактора в «Вайденфельд и Николсон». Это третья книга, над которой мы вместе работали, и я многим обязан ее опыту и энтузиазму. Спасибо Тому Грейвсу за иллюстрации. И конечно же я отдаю должное друзьям и родным, поддерживавшим меня, когда я уходил с головой в себя или в работу. Я очень ценю их терпение и понимание.




Предисловие


В 680 году монах Иоханнан бар Пенкайе трудился над написанием всемирной истории в отдаленном монастыре у быстрой реки Тигр в горах, расположенных на юго-востоке современной Турции. Дойдя до описания событий своего времени, он задумался о завоевании арабами Среднего Востока, бывшего еще на памяти живущих. Размышляя об этом драматическом периоде, он недоумевал: «Каким образом могли нагие люди, всадники без брони и щитов, победить... и покорить гордый дух персов?» Еще более поразило его, что «за малое время весь мир перешел в руки арабов: они покорили укрепленные города, захватив власть от моря до моря, от Востока до Запада — Египет, от Крита до Каппадокии, от Йемена до Аланских ворот на Кавказе, армян, сирийцев, персов, византийцев и египтян и все земли между ними — "Длань их на каждом", говоря словами Пророка»[1 - Brock S. North Mesopotamia in the late seventh century: Book XV of John bar Penkaye's «Ris Melle». Jerusalem Studies in Arabic and Islam. 1987. P. 51-75.].

Благочестивому монаху Иоханнану бар Пенкайе ответ был ясен: такова Божья воля. Ничем другим нельзя было объяснить столь всеобъемлющий переворот в делах людских. Ныне, тринадцать веков спустя, в мире, где далеко не всех удовлетворяет объяснение исторических перемен божественным вмешательством, эта книга пытается предложить другие ответы на вопросы Иоханнана.

Эта работа затрагивает три основные темы. Первая — событийная история исламского завоевания, насколько мы способны ее восстановить. Книга написана в откровенно повествовательном стиле. Это история о том, как малое число (вряд ли армия арабских мусульман когда-либо насчитывала более 20 000 человек, а часто бывала и меньше) решительных и воодушевленных людей покрывало огромные расстояния по суровым и диким землям, завоевывая огромные империи и царства и устанавливая в них свое правление. Это история отваги и дерзаний, но также и история жестокости и разрушений. Я надеюсь, что эта книга, оставаясь верной историческим свидетельствам, даст некоторое представление о тех волнующих событиях.

Вторая тема — расселение арабов после завоевания: где они жили и как использовали огромные ресурсы, оказавшиеся в их руках. Эта тема, в свою очередь, поднимает вопрос о том, как удалось арабам сохранить свою идентичность и культуру в океане чужих и часто враждебных народов и в то же время обеспечить условия, которые подвигли многие из покоренных народов принять ислам и в Плодородном Полумесяце, Египте и Северной Африке перейти на арабский язык, ставший для них родным. Это необходимо для понимания процесса создания и сохранения арабской мусульманской общности, все еще доминирующей во многих странах, завоеванных в то время.

И наконец, эта книга о памяти и о том, как создаются воспоминания. До нас почти не дошло непосредственных сообщений современников или описаний исламского завоевания. Все известные нам описания прошли через несколько стадий редактирования и переработки, с добавлением новых, иногда ложных сведений. Некоторые историки склонны отвергать подобный материал, поскольку он не отражает точно того, что происходило в действительности. Между тем он чрезвычайно интересен как выражение социальной памяти: того, как первые мусульмане воспринимали свое прошлое и объясняли явление ислама в области, где они теперь проживали. Исследование основополагающих мифов ранних мусульманских сообществ может сказать нам многое о мировоззрении мусульман первых веков ислама.

Я пытался дать отчет об истории завоевания арабскими мусульманами Среднего Востока и мира за его пределами, в период от смерти пророка Мухаммада в 632 году до падения Омейядского халифата в 750-м. Выбор исходной даты представляется очевидным. Хотя истоки завоевания лежат в политике и деятельности Мухаммада при его жизни, но лишь после его смерти армии мусульман начали вторжение в земли вне Аравийского полуострова. Конечная дата более спорна, так как исключает из рассмотрения некоторые важные завоевания: например, Сицилии и Крита, но в общем и целом границы мусульманского мира, установившиеся к 750 году, оставались почти неизменными до экспансии в Индию в 1000 году.

Арабское завоевание оказало значительное влияние на историю человечества, и исход тех смутных лет сформировал мир, в котором мы сегодня живем. В 632 году распространение ислама ограничивалось арабоязычными племенами Аравии и пустынных областей на границах Сирии и Ирака. Большая часть населения Сирии говорила на греческом или арамейском языках; население Ирака в основном — на персидском или арамейском; в Египте говорили на греческом и коптском; в Иране на пехлеви; в Северной Африке на латыни, греческом или берберийском. Ни одна из этих стран не была мусульманской. В Египте и Северной Африке — районах, которые ныне воспринимаются как исламские — совсем не было мусульман и практически не было арабоязычного населения; то же самое относится к Ирану и Афганистану. Масштаб и скорость преображения поразительны: за один век после смерти Пророка все эти страны, а с ними и Испания, Португалия, Узбекистан, Туркменистан и Южный Пакистан (Синд) оказались под властью арабоязычной мусульманской элиты, и повсюду начался процесс обращения населения в новую веру

Скорость мусульманского завоевания поразительна, однако в истории человечества известны и другие примеры быстрого завоевания огромных пространств, в некотором смысле сравнимых с ним. Прежде всего вспоминаются завоевания Александра Великого и Чингисхана. Арабское завоевание отличается непреходящим влиянием, которое оно оказало на язык и религию завоеванных стран. Из завоеванных в тот период государств только Испания и Португалия вернулись к прежнему состоянию, в противоположность им Египет теперь мыслится как центр арабской культуры, а Иран — как оплот воинствующего ислама.

Несомненно, столь быстрые и масштабные изменения нуждаются в историческом исследовании, однако доступная литература по этой теме довольно фрагментарна. Отчасти это объясняется разделением интереса профессиональных историков по территориальному признаку. Фундаментальный справочный труд «Кембриджская история Древнего мира», например, заканчивается четырнадцатым томом, останавливаясь на убийстве византийского императора Маврикия в 602 году. «Кембриджская история ислама» начинается, естественно, с жизни и проповеди Мухаммада. Еще заметнее этот разрыв в методах преподавания и изучения истории в современных университетах: классическая история Древнего мира отделена от истории средневекового ислама. Видимо, в какой-то степени это следствие лингвистического ограничения: историки в массе своей делятся на тех, кто компетентно использует латинские и греческие источники, и на тех, кто пользуется арабскими и персидскими, — и лишь очень немногие, к которым я, безусловно, не принадлежу, в равной степени компетентны в обеих областях.

Характер источников также препятствует попыткам дать широкое и ясное описание этих потрясших мир событий. Историк может радоваться противоречиям в интерпретации и подходах, но когда дело доходит до дат и порядка важных событий, каждый жаждет определенности. В истории же арабского завоевания сомнительными остаются важные факты, например, порядок событий при завоевании Сирии или даты сражения при Кадисии в Ираке. Я попытался представить правдоподобное описание основных событий, но было бы ошибкой считать этот вариант единственно возможной реконструкцией или утаивать то обстоятельство, что я в своем выборе и суждениях основывался на правдоподобии и вероятности не в меньшей степени, нежели на твердых свидетельствах.

Свою роль играет также, используя современное выражение, синдром «слона в комнате»: предмет настолько широк и настолько очевиден, что ученые избегают приниматься за него, предпочитая работать над более узкими периферийными темами, близкими их специализации. Может быть, это невозможно, может быть, сама попытка глупа и безрассудна, но эта книга — попытка описать и исследовать конкретно это историческое толстокожее.

В своем предприятии я стою на плечах гигантов и очень часто обращаюсь к прекрасным исследованиям нескольких последних десятилетий. Рискуя упустить нечто важное, я назову «Ранние исламские завоевания» Фреда Доннера, «Ирак после мусульманского завоевания» Майка Морони, труд Уолтера Кеджи по военной истории, Ричарда Буллиета — по обращению в ислам, Роберта Хойланда — по немусульманским взглядам на ранний ислам и Чейза Робинсона — по историографии. Я также опирался на работы прежних поколений историков, которые все еще могут многому нас научить: работу Гамильтона Гкбба по арабскому завоеванию Средней Азии, Василия Владимировича Бартольда — о Туркестане, Альфреда Батлера — о завоевании Египта арабами. Всякий, кто знаком с этой областью знания, заметит, сколь многим я обязан этим и другим живым и умершим историкам.

Это событийная история, отталкивающаяся от источников, описывающих события. Характер и возникновение подобных источников подробнее обсуждаются во введении, но мне следует сказать несколько слов о своем отношении к ним. Описания ранних мусульманских завоеваний переполнены противоречиями и невероятными сообщениями, так что их часто невозможно толковать буквально. Современные историки склонны справляться с этой проблемой двумя способами: либо пренебрегать ими как безнадежно неточными и недостойными внимания серьезных историков, либо выхватывать из них отдельные подробности: имена, названия мест и т. п. Я попытался действовать несколько иным образом: читать и принимать эти рассказы в том смысле, который они пытаются донести до нас; так сказать, двигаться по течению, а не против него; поймать волну повествования и позволить ей нести себя. Это не значит, что я принимаю ранние арабские сочинения за точное описание «того, что было», но я вижу в них отражение социальной памяти мусульман VII и VIII веков и использую их в этом качестве.

Особенно следует отметить случаи, когда приводится прямая речь. Ранние арабские сочинения полны сообщений о диалогах и ораторских выступлениях, и я часто предаю их прямой речью. Не следует думать, что я верю, будто в описываемых случаях произносились именно эти слова. Однако для такого подхода имеются основательные причины. Прямая речь в источниках часто служит средством передачи иной точки зрения. Описание, например, военного совета, позволяет автору обсудить возможные пути и образ действий мусульманского войска, показать, почему они поступили так, а не иначе, и исследовать пути, оставшиеся неиспользованными. Вторая причина — желание передать характер арабских источников и остаться верным ему, особенно для читателя, незнакомого с этой областью, и придать плоть и разнообразие тому, что в ином случае могло бы превратиться в голое и скучное перечисление событий.

Эта книга — попытка рассказать историю одной из важнейших перемен в мировой истории — перемены, результат которой оказал глубочайшее влияние на мир, в котором мы живем. Я постарался сделать ее доступной и даже увлекательной как для специалистов, так и для неподготовленного читателя. Не сомневаюсь, что в будущем ученые создадут труды более полные, основательные и изящные; однако, если эта работа привлечет более широкое внимание к тем важнейшим событиям, она достигнет своей цели.

Терминология


Эта книга касается в основном завоевания центральных исламских стран мусульманскими войсками в течение века после смерти пророка Мухаммада в 632 году. Для большей ясности представляется важным определить некоторые термины.

«Завоевание» на первый взгляд кажется вполне однозначным выражением, подразумевающим подчинение одной стороны другой путем применения военной силы. В действительности дело обстоит не так просто. Арабские источники используют термин «завоевание» (фатх), описывая захват земель Византийской и Персидской империй. Арабский корень «фатх» подразумевает «открытие», тогда как в литературе о завоевании он явно означает применение силы. Это выражение в одной крайности может означать грубый и насильственный захват города с разграблением его богатств и уничтожением большей части или всех его защитников. Примерами тому служит взятие Истахра в Фарсе или Пайкенда в Трансоксании. Но зачастую завоевание происходило более мирным путем. Население города или страны соглашалось принять навязанные условия, обычно включавшие выплату дани и клятву не помогать врагам мусульман. Условия навязывались силой или угрозой ее применения. В другой крайности завоевание могло означать не более чем сообщение о том, что мусульмане берут эти земли под свою власть. Многие из горных областей Ирана, Северной Африки и Испании, вероятно, были «завоеваны», при том что ни один мусульманин не побывал в них, не говоря уже о том, чтобы в них поселиться, править ими и собирать налоги. «Завоевание» означает разные вещи для разных людей в разные времена.

Завоевание, заселение и обращение


Ранние мусульманские завоевания означали установление новой политической и религиозной элиты в завоеванных землях. За завоеванием часто наступал процесс заселения, когда множество арабов, бывших в прошлом кочевниками, оседали на завоеванных территориях, часто в основанных специально для этого городах. Завоевание и заселение происходили достаточно быстро и в основном закончились в центральных областях Среднего Востока к 650 году. Однако обращение покоренных народов в ислам было медленным и затяжным процессом, так что большинство населения перешло в ислам не ранее X и начала XI веков. Завоевание и заселение занимали десятилетия, но обращение большей части населения потребовало трех веков.

Арабы и мусульмане


Термин «араб» может быть полезен, только если обозначает всякого, для кого арабский — родной язык. В 632 году арабы населяли Аравийский полуостров, Сирийскую пустыню и ее окраины. Однако в процессе завоевания все больше людей переходили на арабский язык, и многие, в ком не было арабской крови, тем не менее говорили на арабском как на родном языке. Во многих районах, где быстрее всего шла ассимиляция завоевателей и завоеванных, разница между арабами и не арабами к концу первого века ислама стала весьма размытой.

В 632 году почти все мусульмане были арабами, и в начале периода завоеваний термины «арабы» и «мусульмане» при описании завоевательных армий взаимозаменяемы. Однако к VII и началу VIII веков такое употребление их оказывается неверным. Арабы составляли лишь часть мусульманского войска, завоевавшего Северную Африку, Испанию и Среднюю Азию. Даже если этими армиями командовали арабы, говорившие и отдававшие распоряжения на арабском языке, все же главным, что объединяло эти войска, была их принадлежность к исламу — то есть этническая идентичность сменилась религиозной.

Так же, как не все мусульмане были арабами, не все арабы были мусульманами. До возникновения ислама многие арабы были обращены в христианство, особенно в областях Сирийской пустыни, граничащих с Византийской империей. Некоторые сохранили христианское вероисповедание и после завоеваний, и их статус создал проблему для мусульманских юристов VIII века: следует ли обращаться с ними как с покоренными народами и облагать подушным налогом или приравнять их к арабам-мусульманам? В некоторых случаях приходили к компромиссному решению, что они должны платить только земельный налог, но вдвое больший, чем их мусульманские собратья.

Римляне и византийцы


Историкам привычно, говоря о Восточной Римской империи, называть ее Византийской империей. Это общепринятый термин для обозначения христианской, говорящей и пишущей на греческом империи VII и VIII веков. В то же время ни один из ее жителей ни в те, ни в другие времена не назвал бы себя «византийцем». Они осознавали себя римлянами и так себя и называли, хотя и употребляли при этом греческое слово «ромеи». Их противники-мусульмане также знали их как «румов», то есть римлян. В это понятие часто включали даже население Северной Африки и Испании, исповедующее латинское христианство. Несмотря на вынужденное насилие над языком источников, я принимаю общепринятые научные термины (ромеи) и использую также названия Византия и Византийская империя.

Харадж и джизья


Арабские завоеватели повсеместно требовали от покоренных народов денежных выплат. В позднейшие века это налогообложение отчетливо разделялось исламскими законоведами на две категории: харадж — земельный налог и джизья —или подушный налог, который платили только немусульмане. Однако в период завоеваний употребление этих терминов еще не определилось, и слово «джизья» использовалось для обозначения любых налогов или дани.

Христианские церкви


В период мусульманских завоеваний на Среднем Востоке преобладали пять главных церквей или сект, каждая из которых объявляла себя «ортодоксальной». В Северной Африке и Испании церковным языком была латынь, и главу церкви, а также указания по вопросам доктрины искали скорее в Риме, нежели в Константинополе. Раскол между римской и греческой православной церквями еще не произошел, однако это были различные церковные культуры. Кроме того, имелась мелкитская (то есть «царская») греческая православная церковь, которой (как правило) оказывало поддержку имперское правительство Константинополя. Она была также известна под названием халкедонской церкви, поскольку принимала доктрину о природе Спасителя, принятую на Халкедонском соборе в 451 году, и диофизитской церкви, потому что принимала двойственную, божескую и человеческую, природу Христа. В пределах Восточной Римской империи главную оппозицию этой признанной церкви составляли общины яковитов-монофизитов в Сирии, исповедовавших единую и неразделимую природу Христа. В Сирии они были известны как яковиты, по имени миссионера Якова Барадая (?- 521), основавшего отдельную монофизитскую церковную иерархию. Несторианская церковь называлась по ее основателю Нестору (?- 451 ), бывшему патриархом Константинополя и низложенному за ересь. Она противостояла как монофизитам, так и диофизитам. Преследования в основном вытеснили несторианскую церковь с византийской территории, но она продолжала процветать на землях Персидского царства, где несториане составляли большую часть населения. Наконец, существовала церковь монофелитов, которую поддерживал император Ираклий и его чиновники. У шотландцев есть анекдот о чужеземце, пришедшем в маленький городок. Он спросил, сколько у них церквей (в Шотландии было почти столько же разных сект, как на Востоке в конце античного периода). Местный житель ответил: «Ну, у нас было две, но мы объединились, и теперь их три». Примерно то же самое произошло в правление Ираклия. В стремлении навести мосты между монофизитами и диофизитами, спорившими о природе воплотившегося, Ираклий и его советники-богословы изобрели изящную компромиссную формулу, названную монофелитством. Разумеется, она не удовлетворила ни одну из сторон, а попытки ввести новую доктрину силой вызвали еще большее недовольство в Северной Африке и на Среднем Востоке.

Примечания и библиография


Я старался не перегружать эту работу примечаниями и ограничился тем, что привел основные источники, источники прямых цитат и наиболее важные вторичные сочинения. В случае с двумя главными работами — «История пророков и царей» ат-Табари и «Книга о завоевании стран» Балазури — я давал сноски по оригинальному Лейденскому изданию.

Библиография также ограничена. Полная библиография, включающая всю литературу поздней античности и раннего ислама, насчитывала бы тысячи заглавий. Я старался ограничиться трудами, которые оказались наиболее полезными, и теми, которые представлялись мне наиболее важными и доступными для читателя, заинтересовавшегося предметом.

Замечания по поводу имен собственных


Арабские имена происходят из различных традиций. Некоторые библейского происхождения: Ибрагим — это Авраам, Исхак — Исаак, Юсуф — Иосиф, Муса — Моисей, а Яхья — Иоанн. Другие имена, как Умар, Амр, Усман и Али — чисто арабские, без всяких религиозных ассоциаций. Существовали также имена, описывающие носящего их как раба (абд) ГЬспода под одним из Его имен — чаще всего Абдаллах, но иногда и под другими: Абд аль-Малик (раб Царя), Абд аль-Рахман (раб Милостивого).

Людей называли по имени отца — «ибн», «фулан» (что означает «такой-то»). Встречаются имена вроде Ибн Аби Фулан (сын отца такого-то). Женщин называли Бинт Фулан (дочь такого-то) или, чаще, Умм Фулан (мать такого-то). В ранний исламский период большинство арабов носили племенные имена, или «ниша», такие как Тамими — от племени тамим, или Азди — от племени азд.

Написание названий представляет проблему другого рода. Я использовал общепринятые названия в случаях, когда они существуют: Дамаск, а не Димашк, Алеппо, а не Халеб и т. д. В случаях с более древними и менее известными арабскими названиями приведены варианты, наиболее употребляемые в специальной литературе.

Монеты


Сообщения о завоеваниях придают большое значение дележу денег и выплате налогов. Первоначально мусульмане использовали монеты, имевшие хождение в завоеванных областях, особенно сасанидскую серебряную драхму, известную в арабском как дирхем. Дирхем был тонкой серебряной монетой чуть более 2 см в диаметре и весил около трех граммов. Мусульмане начали чеканить их сначала по образцу сасанидских в 660-х годах. Более ценным был золотой динар (маленькая монета диаметром 1 см на основе византийской номизмы), который начали чеканить во времена халифата Абд аль-Малика (685-705). С этого времени все мусульманские монеты имели только надписи и никогда — изображения. Как в Северной Африке, так и в Испании, на ранних монетах иногда чеканились изречения из Корана в переводе на латынь.






Карты















































Иллюстрации и фотографии
























































Введение. ВОСПОМИНАНИЯ О ПРОШЕДШЕМ


Наше понимание хода арабских завоеваний VII и VIII веков основывается на письменных и, в некоторой степени, археологических источниках. На первый взгляд кажется, что этих источников более чем достаточно: многочисленные страницы арабских хроник любовно и с восхищением описывают эти победы во всех подробностях. Завоеванные народы, особенно христианские священники всех исповеданий, добавляют к ним иную точку зрения, в то время как археологические свидетельства, особенно из стран Леванта, вносят еще одну. Однако при ближайшем рассмотрении все эти источники оказываются не так ясны и легко применимы, как кажется поначалу: все они требуют отсева и осторожности в применении. Кроме того, несмотря на длину повествований, многие аспекты завоевания остаются для нас практически неизвестными.

Любое историческое исследование неизбежно оформляется в зависимости от источников, на которых основывается. Отчасти это вопрос надежности источников: можно ли верить тому, что читаешь? В самом простом случае вопрос сводится к тому, кто писал текст, что он хотел передать и насколько склонялся на ту или иную сторону. Однако источники определяют исследование не только в отношении их надежности и, отчасти, пристрастности. Интересы авторов и компиляторов определяют, какие именно вопросы мы можем ставить. Например, в исследовании арабских завоеваний мы можем задать вопрос, какие шли сражения и кто в них участвовал. Однако если мы хотим получить больше подробностей этих сражений: узнать, почему одна сторона победила, а другая потерпела поражение, — мы упираемся в стену неведения, поскольку авторы, на которых мы опираемся, просто не задавались такими вопросами. Уровень и область обсуждения определяются древними авторами, и существует много дорог, остающихся попросту зарытыми для нас. Невозможно составить историю мусульманских завоеваний со множеством точных карт сражений, любимых большинством военных историков, — карт, на которых части пехоты обозначены черными квадратиками, а жирные стрелки указывают маневры кавалерии. Если эта книга не затрагивает многих вопросов, обычно обсуждающихся в исследованиях по истории войн — например, интендантство и снабжение продовольствием, — то не потому, что эти темы не интересны, а скорее потому, что мы не имеем сведений, позволяющих осветить их. Понимание ограниченности и направленности документов имеет определяющее значение для понимания сильных и слабых сторон моего исследования арабских завоеваний.

Завоевание арабами Среднего Востока оказало прямое влияние на жизнь миллионов людей. Многие из них были грамотны и жили в странах, где культура письменности развивалась на протяжении тысячи лет. Однако очень немногие из них описали то, что они видели и переживали. Современные сообщения, относящиеся к критическим десятилетиям 630-х и 640-х годов, можно пересчитать по пальцам одной руки: и даже те, что у нас имеются, фрагментарны и поверхностны.

Недостаток современных свидетельств не означает, что у нас вовсе отсутствуют исторические свидетельства, на которые можно опереться. Напротив, мы располагаем великим множеством описаний, имеющих целью рассказать нам, что происходило. Проблема историка в том, что они, в большинстве своем, эпизодичны, непоследовательны и постоянно противоречат друг другу — а иногда и сами себе. Часто оказывается невозможным определить, чему верить и что принимать за достаточно точный отчет о событиях. Однако в некотором смысле более интересно понять, что они дают для понимания взглядов и отношений различных групп, сохранивших те или иные воспоминания о событиях.

Средний Восток ко времени тех первых десятилетий мусульманского завоевания представлял собой мультикультурное общество: мир, где разные языки и религии сосуществовали и смешивались в одной географической области. После победы завоевателей языком новой элиты стал арабский. Однако даже для властей существовали другие государственные языки: греческий в Сирии и Египте, среднеперсидский (пехлеви) в Ираке и Иране, латынь в Испании — и их использовали в ведении государственных дел. Спустя пару поколений начались изменения. Около 700 года, через шестьдесят или более лет после первых завоеваний, омейядский халиф Абд аль-Малик (685-705) узаконил применение в государственных делах арабского, и только арабского языка. Декрет оказался на удивление действенным. С того времени всякий, желавший занять пост в разрастающемся бюрократическом аппарате исламских государств, независимо от того, был или не был он арабом по рождению и воспитанию, должен был уметь читать и писать на арабском. Все новые записи, чеканка на монетах и надписи на дорожных верстовых столбах стали исключительно арабскими. Для большинства людей не было теперь смысла учить греческий или пехлеви, поскольку эти языки были бесполезны для карьерного продвижения. Примерно в это же время, в первые годы VIII века, начали собирать и записывать арабские предания о завоеваниях.

Исторические события VII—VIII веков вызвали к жизни обширнейшую арабскую литературу, претендующую на описание событий того времени. Но воспоминания и повествования о мусульманском завоевании были не просто описанием «прошедших лет и давних битв». Они заложили основу мифологии арабского общества в тех районах, где они возникали. Они развивались потому, что давали объяснения приходу ислама в эти земли и оправдывали поражение и смещение прежней элиты. Эти записи рассматривали не этногенез — рождение народов — подобно латинским хроникам раннего средневековья на западе, а скорее зарождение исламского сообщества. Они сохраняли имена героев, возглавивших армии завоевателей и ставших отцами-основателями исламских государств в этих областях; имена спутников Пророка, людей, видевших и слушавших Мухаммада и осуществлявших прямую связь с его харизмой; имена халифов, направивших исламские войска на тот или иной путь.

Эти повествования, несомненно, дают сведения о ходе событий, но не менее интересно то обстоятельство, что они показывают, какие из событий сохранились в памяти следующих поколений, как те представляли зарождение сообществ, в которых жили. Легенды и искажения, на первый взгляд как будто препятствующие нашему пониманию, если рассматривать их как форму социальной памяти, оказываются отражением взглядов и ценностей раннего мусульманского общества.

В той форме, в которой они дошли до нас, эти хроники создавались в IX и начале X веков — через 150-250 лет после событий. Арабские повествования редко являются прямым описанием событий, составленным одним автором. В действительности это многослойные композиции, прошедшие различные стадии редактирования и дополнения в разное время и с различными целями. С риском неоправданно упростить сложный процесс можно сказать, что они проходили три стадии развития. Первой была устная передача преданий о героических подвигах в сражениях. Подобные предания часто сохранялись в племени, родственной группе или в среде мусульман, осевших в той или иной области. Возможно, они хранили эти воспоминания подобно тому, как их предки бережно сохраняли описания сражений между арабскими племенами до прихода ислама. Древняя традиция описания побед и трагедий доисламских войн, несомненно, окрашивала воспоминания о сражениях первых исламских завоеваний. Подобно своим пращурам во времена джахилийи (эры невежества до прихода ислама), они сочиняли и хранили в памяти поэмы и песни о героических деяниях. Так же как эти старинные традиционные темы, мусульмане могли запоминать свои победы, видя в них явное свидетельство, что бог на их стороне. Гибель врагов и груды военной добычи воспринимались как доказательства божественной поддержки: никто не мог усомниться в правоте их действий. Они также сохраняли, развивали и даже сочиняли описания событий для новой цели: для оправдания права на пенсион и права на взимание налогов. Те, кто мог доказать участие своих предков в первых завоеваниях, вправе были получать пособие из общественных фондов; горожане надеялись на облегчение налогового бремени, если их город был сдан мусульманской армии без боя. Короче говоря, рассказы о мусульманских завоеваниях сохранялись не с целью дать четкое историческое свидетельство, а ради полезных целей. Соответственно, материал, который оказывался бесполезен, например точная хронология событий, предавался забвению.

Следующей была стадия сбора и записи устного материала. Трудно сказать, в какое именно время это происходило, потому что арабы, как и англичане, используют выражение «он говорит (в своей книге)», так что глаголы, относящиеся к устной речи, могут подразумевать письменную. Все же процесс этот, бесспорно, начался в VIII веке. Сбор преданий, по-видимому, велся из антикварных соображений — чтобы сохранить отчеты о первых годах мусульманского правления в Иране и Ираке, когда воспоминания стали блекнуть и возникла угроза, что важная часть истории канет в забвение. Практические соображения, в первую очередь способствовавшие сохранению этих преданий, к этому времени почти утратили свое значение, но, разумеется, рассказы, собираемые составителями, все еще отражали цели первых рассказчиков.

В IX и в начале X веков произошел взрыв производства книг и записей. Введение бумаги, заменившей пергамент, сделало процесс письма и быстрее и дешевле. Соответственно, возросло количество исторических сочинений, отражавшее растущий спрос на исторические сведения, как в придворных кругах халифа, так и в широком грамотном обществе Багдада и всего Ирака. В Багдаде, где существовала настоящая книжная торговля, стало возможно заработать на жизнь литературой для широкой публики, а не для одного богатого покровителя. Обладание информацией становилось профессией, в том смысле что позволяло зарабатывать средства к существованию.

Знание истории, авторитетность в ней могли привести к назначению ко двору. Историк Балазури, чья «Книга о завоевании стран» является для нас одним из главных источников, по-видимому, зарабатывал на жизнь в качестве надима («приятеля») при дворе Аббасидов. Каждый из таких «приятелей» должен был вносить свою долю знаний, умений или талантов: одни были поэтами, другие знатоками изящного, или малоизвестных сторон арабской словесности, или той или иной географической области. Балазури, несомненно, был обязан своим положением знанию истории завоеваний и других областей ранней истории ислама — также он был большим авторитетом в генеалогии древних арабских племен. При этом он явно не принадлежал к знатному роду и не числил среди своих предков участников событий.

Величайшим из таких компиляторов был ат-Табари (?-923). Это был перс из семьи землевладельцев с южного побережья Каспия. Большую часть взрослой жизни он провел в Багдаде и стал выдающимся авторитетом в двух или более областях арабской учености: в толковании Корана и в истории ислама. Он, кажется, вел тихую холостяцкую жизнь на доходы с фамильных владений, которые доставляли ему паломники с его родины, проходившие через Багдад на пути к Мекке и Медине. Он поставил себе задачу собрать как можно больше записей предшественников и свести их в одну огромную компиляцию. Кроме того, он попытался, и не без успеха, упорядочить их. Он использовал аналитическую форму, в которой события каждого года излагались под номером этого года. Арабские авторы и до него использовали этот прием, унаследованный, возможно, от греческих хроник, но никто до него не использовал его для такого громадного объема информации. Его труд во многих отношениях сделал излишним отдельную публикацию работ его предшественников, и практически все позднейшие исторические труды по ранней истории ислама вообще, и первых завоеваний в частности, опирались на его мощный опус.

В основном материал, обнаруживающийся в этих ранних арабских сообщениях, имеет вид рассказа о событиях. Они излагаются не связной прозой, как в современных исторических работах, а скорее в виде коротких историй, называемых в арабском языке «хабр». Ат-Табари и другие компиляторы IX и X веков не пытались свести их воедино и создать общую линейную хронику. Каждая из этих хабр является самодостаточным отдельным рассказом, длиной иногда в несколько строк, иногда в две-три страницы, но редко более. Часто несколько историй объединялись в группу, так как описывали одно событие или несколько сходных событий, но разнились в деталях: одно героическое деяние приписывалось разным людям, различались имена арабских военачальников, возглавлявших армию в тех или иных сражениях. Компиляторы IX и X веков обычно избегали выносить суждения, какое из этих сообщений считать истинным. Их подход раздражает своей неопределенностью: кажется, часто они просто представляют все свидетельства и предоставляют читателю составить собственное мнение.

Во многих случаях издатель довольно подробно указывает источник в форме «иснад»: «я слышал от X, который слышал от У, которому рассказал об этом Z, бывший тому свидетелем». Этот прием, в сущности, эквивалентен сноскам в современных академических трудах, цитирующих авторитетные источники. «Иснад» применялся для доказательства достоверности материала, и потому важно было вводить имена мужчин (а изредка и женщин) почтенных и не склонных выдумывать. Так же важно было следить, чтобы жизнь упомянутых в цепочке личностей приходилось на правильное время, так что для них было бы возможно передать информацию следующему поколению. К X веку развилась целая научная дисциплина, поставляющая объемные биографические словари, в которых можно было найти сведения обо всех лицах цепочки и удостовериться в том, что они достойны доверия. Современный читатель немедленно заметит, что этот прием дает мало возможностей проверить достоверность материала: эта проблему хорошо сознавали и люди того времени. Очевидно, имела хождение масса ложных сведений, и издателям IX и X веков было так же сложно отличить истину от вымысла.

Как авторы анекдотов о завоеваниях, так и компиляторы избыточно интересовались одними сторонами событий и оскорбительно пренебрегали другими. Они вводят большие отрывки речей, якобы произнесенных великими людьми перед сражениями. Это реминисценция речей, вложенных в уста греческих и византийских военачальников историками античности. Однако арабские авторы часто вводят также прямую речь иных участников событий в описаниях военных советов: арабские источники рисуют картину более единодушного или более дебатировавшегося принятия военных решений. Очевидно, за отсутствием стенографов или звукозаписи, эти речи вряд ли точно передают то, что было сказано в действительности. С другой стороны, это, несомненно, подлинные документы VIII или начала IX, если не VII, веков. Они должны отражать мнение мусульман того времени по поводу описываемых событий: историк не может просто пренебречь ими.

Другая характеристика этих анекдотов — так называемая ономатомания — страсть называть имена всех участников событий. Разумеется, это относится только к тем участникам, которые были арабами и мусульманами: арабские источники называют имена важнейших вражеских генералов, но далее того не идут — армия противника представлена как безымянная масса. Списки имен арабов составляются с любовной заботой и точностью: с истинно научной страстью к именованию людей, племен, из которых они вышли, и групп, в которых они сражались. Проблема для историка в том, что эти списки зачастую противоречат друг другу. Более того, в некоторых случаях позднейшие версии истории дают больше имен, чем называлось в ранних версиях. Для современного научного мышления это весьма подозрительное обстоятельство. Анекдоты, кажется, обрастали подробностями при передаче от поколения к поколению. Очевидно, часть этих подробностей изобреталась, в попытках найти ответ на такие вопросы, как: «Кто был главнокомандующим в битве при Нихаванде?» Ни один рассказчик не любит признаваться в своей неосведомленности: лучше изобрести правдоподобно звучащее имя, чем признать ограниченность своих познаний. В других случаях имена явно сохранялись потомками и соплеменниками участников сражений. В VII веке это имело существенное практическое значение. Если ваш отец или дед участвовал в тех первых славных сражениях: при Кадисии в Ираке или при Йармуке в Сирии, вы выигрывали как в деньгах, так и в общественном положении. Однако к середине VIII века подобное родство почти утратило практическую ценность. Никто, кроме членов правящих родов и, иногда, потомков Пророка и Али, уже не извлекал благ по этой схеме. К этому времени людям платили за работу военными или чиновниками, а не за подвиги их предков. Тем не менее быть потомком героев значило отчасти выигрывать в глазах общества. По некоторым сведениям, среди английской аристократии и сейчас престижно утверждать, что «мои предки приплыли с Вильгельмом Завоевателем» — в данном случае подразумевается завоевание Англии в 1066 году. Подобный снобизм мог существовать и среди честолюбивых мусульман.

Другой вопрос, чрезвычайно интересовавший первых историков: был ли город или провинция сданы мирно или взяты силой? В первые годы после завоевания ответ на этот вопрос имел серьезные практические последствия. Если город был взят в результате мирного соглашения, населению обычно гарантировалась неприкосновенность жизни и имущества, и с него требовали выплаты только общего налога, условленного в соглашении. С другой стороны, для взятых силой городов о сохранности имущества нечего было и думать, а налог был значительно выше. Возможно, самое большое значение придавалось тому, что немусульманское население облагалось подушным налогом.

Нам очень мало известно о взимании налогов с городов и горожан в первый век мусульманского владычества (почти все материалы касаются налогообложения сельской местности и сельскохозяйственных угодий), но характер завоевания должен был играть существенную роль как в налоговом статусе, так и в безопасности имущества населения. Вопрос о том, как был завоеван город и какую дань он выплатил, был важнейшим практическим вопросом, и первые историки занимаются им со всепоглощающим интересом. Однако по самой природе таких дел истина часто остается скрытой.

Завоевание часто происходило беспорядочно: кто-то оказывал сопротивление, кто-то капитулировал. В изложении событий каждому было выгодно придерживаться той или иной версии. Для примирения противоречий изобретали различные объяснения. Ярким примером одного из них служит Дамаск. Якобы различные части города были захвачены одновременно, но разными способами. И мы видим, как в Дамаске 636 года арабский генерал Халид ибн аль-Валид штурмует восточные ворота, в то время как другой военачальник, Абу Убайда, подписывает соглашение с жителями восточной части города. Две армии встретились в центре города. Таким образом, вопрос, был ли Дамаск взят силой или мирно, остался спорным. Другое удобное объяснение состояло в том, что город завоевывался дважды: в первый раз жители заключили договор и, соответственно, получили привилегии за мирную сдачу, но впоследствии они восстали и город был взят войсками. В частности, подобные сообщения относятся к Антиохии в Сирии и к Александрии в Египте. Разумеется, такое могло случиться, даже если «восстание» было просто отказом или неспособностью уплатить налог, но нельзя упускать из вида вероятность того, что такие рассказы измышлялись для примирения разных версий, каковые сами по себе отражают споры о налогообложении и фискальном статусе завоеванных областей.

Вопрос об участии в завоевании, как и вопрос о мирном или насильственном завоевании, ко времени составления компиляций, на которых мы основываемся, уже не имел прежнего значения. Отсутствуют свидетельства о различии в налогообложении разных областей в зависимости от характера их завоевания, имевшем место двумя столетиями ранее. К тому времени эти споры имели главным образом научный интерес или скорее составляли часть общей политической культуры, с которой полагалось быть знакомым бюрократии и придворным. Все же нам не следует упускать из вида того факта, что сохранение подобного материала в источниках, относящихся ко времени, когда он утратил практическое значение, предполагает его происхождение в первые годы мусульманских завоеваний: позднее никому не было выгоды сочинять его. Такие подробности должны были вводиться в первые годы формирования исламских государств, когда они еще служили реальным, практическим целям.

Авторы и компиляторы этих ранних преданий не менее увлеченно обсуждают вопрос о распределении военной добычи после завоевания города или области. Сомнений в праве победителя на добычу никогда не возникало. Вопрос состоял в том, как ее следовало делить между завоевателями. Следует ли раздавать всем поровну? Или всадники должны получать больше, чем пехотинцы? Имеют ли право на участие в дележе те, кто, участвуя в военной кампании, не сражался в данной битве? Какую долю следует отсылать халифу в Медину? Этот интерес, безусловно, отражает удовольствие, с которым эти скорые на руку бедуины присваивали и использовали плоды цивилизованной жизни, но рассказы повествуют о справедливости и честности (разумеется, только в отношениях завоевателей). Они любят подчеркивать, что добыча делилась честно и открыто, в чистом поле после сражения, у всех на глазах. Такие сообщения явно относятся к культу «добрых старых времен», когда все мусульмане были отважны и чисты сердцем и справедливость вершилась под строгим взглядом халифа Умара (634-644). Эти «добрые старые времена» почтительно вспоминались в новом мире, лишившемся первоначальной невинности, когда потомки первых завоевателей ощущали, что их оттесняют в сторону и лишают награды, которую они полагали причитающейся им по справедливости. Такие старинные воспоминания о лучших временах ценились вдвойне: как подтверждение из прошлого и надежда на лучшее будущее.

Историки тех веков, выказывая острый интерес к одним аспектам завоевания, гораздо менее занимались другими, намного более важными, по нашему мнению. Отчет о сражении при Кадисии в Ираке, согласно «Истории» ат-Табари положившем конец владычеству персов в Ираке, занимает в английском переводе около двухсот страниц, но при этом ход битвы остается досадно темен. Признаем, что очень нелегко с уверенностью разобраться в ходе военных действий даже в совсем недавних конфликтах, но такое смутное описание делает почти невозможным ответ на вопрос, почему византийские и сасанидские войска, пытавшиеся воспрепятствовать вторжению арабов на их земли, оказались столь неудачливы. Нам открыто и ясно заявляют, что битва была жестокой, но в конце концов мусульмане одолели. Иногда добавляют, что их противников заманили в реку или в ущелье, где перебили великое множество. Много сообщений о том, что византийские и сасанидские воины были скованы между собой, чтобы не дать им обратиться в бегство: это не действительные исторические сведения, а риторический прием, показывающий, что мусульмане бились, воодушевленные верой, а их противников принуждали сражаться тираны. Даже если это правда, историки ничего не сообщают нам о действительных военных причинах их поражения.

Возможно, наиболее мучительна для современного историка неопределенность в хронологии. Эта проблема особенно ярко проявляется относительно первой фазы завоеваний. Даты сражений при Йармуке и Кадисии расходятся на три-четыре года. Компиляторы IX и X веков, не смущаясь, оставляли их в прежнем виде, лишь отмечая, что существуют различные мнения. За отсутствием соответствующих сообщений извне арабской традиции мы часто остаемся в неуверенности относительно дат даже важнейших событий ранней истории мусульманства.

Т&к что же может сделать со всем этим современный историк, пытающийся восстановить ход событий и проанализировать причины успеха мусульманских армий? С XIX века, когда историки начали исследовать этот период, они ломали руки и причитали по поводу неорганизованности материала, явно легендарного характера большей его части и бесконечных повторов и противоречий. Альфред Батлер, писавший о завоевании Египта в 1902 году, жаловался на «непреодолимую запутанность» источников, а часть материала попросту отвергал как «сказки».

Историки дано осознали запутанность и противоречивость большей части этих материалов, а в 1970-1980 годах их надежность подверглась еще более тяжелому испытанию. Альбрехт Нот в Германии отметил, как часто в сообщениях о завоевании появляются общие места и речевые клише, встречающиеся также во многих других сообщениях и переходящие от одного сражения к другому. Сведения о том, как тот или иной город пал в результате предательства кого-то из горожан, встречаются многократно и выражаются настолько сходным образом, что едва ли все они могут быть правдивыми. Почти в то же время Майкл Кук и Патриция Крон в Лондоне доказывали, что источники, относящиеся к жизни Мухаммада и к раннему исламу в целом, настолько замусорены противоречиями и несовпадениями, что мы ни в чем не можем быть уверены; само существование Мухаммада оказалось под вопросом.

В результате этих ударов критики многие историки, даже те, кто не во всем соглашались с аргументами ревизионистов, предпочитали не полагаться всерьез на эти сообщения и не доверять приводившимся в них подробностям. Я придерживаюсь иного мнения. Существует множество причин для того, чтобы вернуться к этому материалу и попытаться использовать его, вместо того чтобы отбрасывать без рассмотрения. Первая состоит в том, что арабские источники иногда удается сопоставить с источниками вне арабской литературной традиции: например, с сирийской хроникой Хузистана или с армянской историей, написанной Себеосом, — авторство в обоих случаях принадлежит христианам, которых отделяло от описываемых событий не более одного поколения. Они гораздо короче и менее подробны, чем арабские, но в целом они подтверждают общую картину арабской версии. В некоторых случаях они даже совпадают в деталях. Например, арабские источники говорят, что сильно укрепленный город Тустар был взят мусульманами из-за предательства одного из горожан, показавшего им путь через водоводы. Подобные элементы часто отбрасываются как общие места, поскольку мы находим подобные описания, относящиеся к другим городам и крепостям. Однако в данном случае местная Хузистанская хроника, источник, созданный сирийским христианином и никак не связанный с мусульманской традицией, независимо передает приблизительно ту же историю, заставляя предположить, что город действительно пал описанным образом. Это наводит на мысль, что арабские хроники завоевания Тустара и, возможно, в какой-то степени и других областей, заслуживают доверия более, чем предполагалось.

В реабилитации арабских источников можно пойти и дальше. Многие из них удается проследить до компиляций середины VIII века, составленных такими людьми, как Саиф ибн Умар. Саиф жил в Куфе в Ираке и скончался после 786 года. Больше о его жизни ничего не известно, но он дает наиболее значимые источники сведений о ранних завоеваниях. Средневековые и современные историки подозревали его в фабрикации части сообщений, но новейшие исследования предполагают, что он заслуживает больше доверия, чем считали прежние авторы. Несомненно, он собрал и об-работал множество самых живых воспоминаний о раннем периоде завоеваний. Саиф писал о событиях менее чем столетней давности и, возможно, ребенком еще застал в живых некоторых участников событий. Более того, позднейшие завоевания Испании и Средней Азии пришлись на время его жизни. Саиф столь же близок по времени к великим завоеваниям мусульман, как Григорий Турский — к первым Меровингам, или Беда Достопочтенный — к обращению англосаксов. Оба эти источника историки всегда считали надежным основанием для реконструкции событий.

Эти источники имеют еще одно измерение — измерение социальной памяти. Джеймс Фентресс и Крис Уикхем указали, как письменные предания, независимо от их верности фактам, передают взгляды и восприятие, таким образом демонстрируя, как общество запоминает свое прошлое и, следовательно, указывая на взгляды общества времени написания. Сообщения о завоевании следует прочитывать именно как такое свидетельство социальной памяти. Таким образом, ранние арабские источники многое говорят о взглядах мусульман через два века после завоеваний. Если мы хотим исследовать менталитет раннего исламского общества, эти источники обладают величайшей ценностью. Многие историки склонны хулить эти сообщения; если мы вместо этого двинемся по течению повествования, читая в нем то, что оно стремится нам сообщить, они на многое прольют свет.

Одна из ключевых тем этих источников — различие между арабами и их противниками: расхождения в обычаях, взглядах и ценностях. Арабские авторы не анализируют этой темы формально, а освещают ее в ходе повествования. Возьмем, к примеру, один из сотен рассказов, дошедших до нас из VIII и IX веков. Он взят из «Истории завоеваний», составленной в существующей ныне форме Ибн Абд аль-Ха-камом в середине IX века.

Рассказ начинается с того, что мусульманский правитель Египта Абд аль-Азиз ибн Марван (правил в 686-704) посетил Александрию. Будучи в городе, он полюбопытствовал, не осталось ли в живых кого-нибудь, кто помнил бы взятие города мусульманами в 641 году, не менее полувека назад. Ему ответили, что есть один старый александриец, который в то время был мальчиком. На вопрос, что он запомнил из того времени, старик, не пытаясь описать общий ход военных действий и падение города, рассказал об одном эпизоде, в котором он сам принимал участие. Он дружил с сыном одного из византийских патрициев (общий термин, который арабские источники относят ко всем высокопоставленным византийцам). Друг предложил ему выйти «посмотреть на этих арабов, которые с нами сражаются». Сын патриция был одет, соответственно, в парчовые одежды с золотой лентой на лбу и носил богато украшенный меч. Он ехал на толстой смирной лошадке, в то время как рассказчик оседлал жилистого низкорослого осла. Они выбрались из-за укреплений и выехали на пригорок, с которого увидели бедуинский шатер. Снаружи был привязан конь и воткнуто в землю копье. Разглядывая врага, они дивились, как такие «слабые» люди могли достигнуть таких побед. Пока они болтали между собой, из палатки вышел человек и заметил мальчиков. Он отвязал коня, погладил его, приласкал и вскочил ему на спину без седла. Выдернув из земли копье, он поскакал к ним. Рассказчик сказал своему другу, что воин явно нацелился на них, и мальчики бросились назад под защиту городских стен, но араб быстро настиг богатого мальчика на смирной лошадке и заколол его копьем. Затем он погнался за рассказчиком, но тот успел доскакать до ворот. Почувствовав себя в безопасности, он поднялся на стену и увидел, что араб возвращается к своей палатке. Он не взглянул на труп и не попытался захватить дорогую одежду или отличную лошадь. Вместо того он отправился восвояси, произнося арабские слова, которые, как полагал рассказик, были стихами Корана. Затем рассказчик приводит мораль этой истории: арабы победили, потому что не стремились к благам мира сего. Вернувшись к своему шатру, араб спешился, привязал коня, воткнул копье в землю и скрылся в шатре, никому не рассказав о том, что сделал. Когда рассказик закончил, правитель спросил, каков был на вид тот араб. Рассказчик ответил, что он был малого роста, тощий и уродливый, не человек, а меч-рыба, на что правитель заметил, что это был типичный йемени (с юга Аравии).

На первый взгляд эта история едва ли заслуживает серьезного внимания, и тем более пересказа. Завоевание мусульманами Александрии было событием фундаментального значения, которое отмечает конец власти Византии над Египтом и окончание 900-летнего владычества в городе греческого языка. Историк посвящает ему две или три страницы. Он ничего не сообщает о характере осады, если город был осажден, о расположении армий и о других интересных для нас военных подробностях. Этот мелкий анекдот занимает почти все место, отведенное составителем великому событию. Более того, не существует реальных доказательств его правдивости, в том смысле, что такой эпизод действительно имел место, но даже если этот рассказ правдив, он не слишком интересен: персонажи его безымянны, а смерть одного человека не оказала существенного влияния на общий ход событий. Однако при ближайшем рассмотрении анекдот говорит о многом. Для начала, рассказ вводит нас в исторический контекст. Возможно, это не истинное сообщение о том, что произошло в 641 году, но он, очевидно, подлинное создание конца VII века. Омейядский правитель желает больше узнать об обстоятельствах того, как провинция, которой он правит, стала частью мусульманского мира. Подобно историкам и компиляторам своего поколения, он заинтересован в сборе и записи воспоминаний, пока они не пропали навсегда. Сам рассказ подчеркивает несколько знакомых тем. Византийцы богаты и самодовольны, непривычны к трудностям войны. Далее, текст показывает резкое различие в положении и состоянии между сыном патриция и рассказчиком. Араб, в противоположность горожанам; ведет уединенную и суровую жизнь в своем шатре. В отличие от византийца из высшего класса, он превосходный наездник и закаленный воин, умело владеющий копьем. После смерти патриция он демонстрирует свою религиозность, цитируя Коран, и свое пренебрежение к материальным благам — тем, что не задерживается, чтобы обобрать труп жертвы. Заключительный вопрос правителя о внешности араба позволяет рассказчику описать малорослого, жилистого, неприглядного человека. В своем роде это на удивление нелестный портрет, но в нем тоже есть смысл: воин описан как типичный йеменец. Большинство арабов, завоевавших Египет, были родом из Йемена или Южной Аравии. Наместник между тем происходит из племени курайш — из племени самого Пророка, то есть он гораздо более благородного происхождения. Однако автор, который, как нам сообщают, сохранил этот рассказ, сам был йеменцем из древнего племени хавлан. Эти люди не были бедуинами в традиционном понимании, а жили оседло в селениях в гористой центральной части Йемена. Их потомки, сохранившие имя Хавлани, до сих пор населяют ту же местность. Хавлани играли большую роль в завоевании Египта и в последующие два века выдвинулись среди старых почтенных родов Фустата (старого Каира). Автор явно вводит этот эпизод, чтобы подчеркнуть важную роль своих соплеменников и вообще йеменцев в завоевании страны, в которой они теперь живут.

Рассказ также подчеркивает, что мусульмане сознавали свое отличие и считали себя более добродетельными, нежели христиане, окружавшие их и в этот период, несомненно более многочисленные. Он имеет и политический подтекст, напоминая о роли йеменцев в завоевании и о том, что правительству следует относиться к ним с почтением за заслуги того времени. Последний редактор, Ибн Абд аль-Хакам, в чьем труде мы находим этот рассказ, писал в середине IX века, когда те старые йеменские семейства уже утрачивали свое влияние и особое положение, поскольку военная сила в Египте перешла к турецкому войску, собранному халифами Аббасидами в Багдаде. Однако, повествуя о героизме прежних поколений, он напоминает о правах и положении своего класса в свое время. Рассказ явно подвергался переработке при передаче, но он сохраняет социальную память о твердости, благочестии и йеменском происхождении завоевателей. Эти воспоминания сохранились, потому что имели ценность для тех, кто их поддерживал, но они также отражают если не подробности, то реальную общую картину самого завоевания.

Арабская историография также сильно разнится в подходах и в качестве. В общем, сообщения о первых фазах завоевания, с 630-х по 650-е, насыщены мифическими элементами и общими местами, вымышленными речами, диалогами и списками имен участников. Соответственно, в них недостает подробностей относительно топографии и местности, снаряжения и тактики. Некоторые сообщения о завоевании Египта и Северной Африки дает местная историографическая традиция, но в обоих случаях эти традиции досадно слабы. Завоевания начала VIII века описываются с большими различиями. Отчеты об экспедиции в Трансоксанию, собранные и обработанные Абу л-Хасаном аль-Мадаини и приведенные в «Истории» ат-Табари, намного превосходят живостью и подробностью описания главных кампаний того времени. Они полны живых эпизодов и действий, зноя и пыли и описывают поражения арабских войск с той же полнотой, как и успехи. Ни одно из других описаний не приближается настолько к реальности пограничных войн. Отчет о завоевании Испании в те же десятилетия представляет им разительный контраст. Повествование скудно, переполнено фольклорными и мифическими элементами и датами, принятыми спустя два века после событий: испанские историки тщетно пытались разобраться в этой мешанине.

Параллельно с новой арабской доминантой существовали другие, более древние культурные традиции, создававшие собственную литературу. Конечно, некоторые из ее представителей продолжали писать на греческом — языке высшей культуры. Наиболее известен из них Иоанн Дамаскин — главный представитель греческой ортодоксальной теологии VIII века. Он происходил из семьи арабских чиновников, служивших в аппарате управления Омейядов в Дамаске так же, как их предки служили византийцам. Однако святой Иоанн, как его назвали впоследствии, принадлежал к последнему поколению, которое вело дела на греческом, и к тому же он не был историком. У нас отсутствуют местные греческие исторические труды по арабскому завоеванию. Разумеется, люди за пределами Византийской территории, где греческий оставался государственным языком, продолжали писать историю на греческом. Любопытно, однако, что главный греческий отчет того периода, написанный монахом Феофаном в Константинополе, по-видимому, основан на арабских и сирийских источниках, переведенных на греческий. Независимых византийских преданий, по которым можно было бы проверить арабские сообщения, не существует.

Для историка этого периода сирийская традиция оказывается важнее греческой. Сирийцы писали на диалекте арамейского — языка семитской группы, не слишком отличающегося от иврита и арабского, но использовавшего свою, отличную от них письменность. На протяжении веков арамейский был языком разговорного общения на всем Плодородном Полумесяце, и его понимали как подданные византийских императоров в Сирии, так и подданные персидского шахиншаха в Ираке. Христос и его ученики в обыденной жизни говорили на нем же. Его еще используют в некоторых местах, особенно в маленьком сирийском городке Малула — христианском по преимуществу селении, остававшемся до недавнего времени изолированным в скалистом горном ущелье к северу от Дамаска. С приходом в Сирию христианства Библию перевели на сирийский, и во многих сельских областях, удаленных от грекоязычных городов побережья, церковные службы и все религиозные записи велись на сирийском — на языке, понятном местному населению.

Сирийская историография начального периода мусульманства имеет в основном церковное происхождение. Как и в средневековой Европе, большинство летописцев составляли монахи или священники, которых заботили прежде всего монастырь и мир вокруг него. Они выказывают не меньший интерес к суровой не по сезону погоде и к проблемам сельского хозяйства— то и другое непосредственно сказывалось на жизни монастыря, — чем к войнам и делам правителей. Прежде всего их волнует церковная политика, деяния прославленных святых, соперничество за церковные посты, злодеяния развращенных или, хуже того, впавших в ересь священнослужителей. В этом сельском мире гор и степей приход монголов воспринимается так же, как заморозки в мае или нашествие саранчи: это бремя, возложенное Господом на верующих, возможно, в наказание за их грехи, и во всяком случае его следует выносить по возможности стоически. На современный взгляд может показаться странным, что местное население и не думало браться за оружие и противостоять врагу. Их мораль гласила, что человек должен хранить верность Богу, и Бог сохранит его.

Существует и литература сопротивления, но это — апокалиптическая литература. Авторы этих сочинений ждут того дня, когда великий царь или император уничтожит власть арабов и тем ускорит наступление конца света. Придет конец нынешним страданиям и тирании, но не посредством сопротивления угнетенных, а через божественное, сверхъестественное вмешательство. Эти сочинения во многих отношениях фантастичны и эксцентричны, так что читатель XXI века вполне может удивиться, как можно было верить им или принимать их всерьез. Но они позволяют заглянуть во внутренний мир огромных масс населения Плодородного Полумесяца, завоеванного и покоренного чужаками-пришельцами. Беспомощность и фатализм, усвоенные за поколения жизни под властью далекого и безответственного правительства, по-видимому, не позволяли этим людям взяться за оружие для самозащиты: лучше положиться на молитвы в настоящем и на явление долгожданного справедливого правителя в будущем.

Были и другие немусульманские традиции исторических записей. В далекой твердыне Кавказских гор армяне исчисляли традицию летописания по меньшей мере от прихода христианства в IV веке. Относительно мусульманского завоевания хроники Себеоса представляют несколько волнующих страниц информации, в основном совпадающей с общим абрисом арабской традиции. О завоевании Египта говорит коптская хроника Иоанна Никиусского, епископа из маленького городка в дельте Нила, бывшего очевидцем событий. Хроника сохранилась только в переводе на эфиопский, часть текста утрачена, а оставшаяся часть спутанна. Об Испании рассказывает латинская хроника, созданная на юге, в завоеванном мусульманами районе. Она известна по последнему году записи как «Хроника 754 года». Наконец, в VIII веке распространилась традиция христианских летописаний на арабском, черпавшая как из христианской, так и из арабской традиций. Эти летописи иногда описывают почти современные им события и дают нам бесценную информацию, но они кратки и обрывочны, отчего многие вопросы так и остаются без ответов.

Хотя христианские летописи иногда до обидного коротки, расплывчаты и запутаны, они обеспечивают тем не менее как средство проверки, так и противоядие против материала, попавшего в более объемные и, очевидно, более приглаженные арабские рукописи. Арабские историки интересуются исключительно деяниями мусульман. Из всех неверных приводятся речи лишь византийских императоров и персидских генералов, чтобы противопоставить их возвышенную форму неизбежному последующему поражению. Случайный читатель, например, «Истории пророков и царей» ат-Табари вряд ли получит представление о том, что большая часть населения земель, которым в VIII и IX веках правили халифы, не было мусульманским, и тем более об их заботах и о том, как сказалось на них нашествие арабов. Пока они выплачивали условленные налоги и не проявляли открытой враждебности к новому режиму, их дела полностью игнорировались в хрониках новой элиты.

Письменные источники изобильны, но весьма спорны. Можем ли мы дополнить их, обратившись к археологии?

Возможно, бесстрастное свидетельство немых предметов материальной культуры даст нам более взвешенный отчет, чем эти подчищенные хроники? В какой-то мере это верно, однако археология, как и письменные источники, имеет свои ограничения и свои проблемы.

Прежде всего, ясно, что не существует прямых археологических свидетельств самого завоевания. Ни на одном поле боя не сняли урожай костей и древнего оружия, нет ни одного городка или селения, где мы могли бы указать на слой разрушений или пожара и сказать, что это, вероятно, случилось во время арабских завоеваний. Все, на что способны археологические свидетельства, это дать представления о долговременных тенденциях, нарисовать фон картины прихода арабов.

Другая проблема — обрывочный характер этих свидетельств. В Сирии, Иордании и Палестине/Израиле велись обширные раскопки, сопровождавшиеся оживленной дискуссией относительно находок и их интерпретации. Но в пустынных частях Ирака ситуация совсем иная. Политические осложнения последних тридцати лет привели к тому, что исследования и обсуждения, давшие такие богатые плоды в странах Леванта, здесь, по большому счету, просто отсутствовали. То же самое до некоторой степени относится к Ирану. Здесь исламская революция 1979 года практически прекратила раскопки и исследования, и, хотя новое поколение иранских археологов теперь берется за дело, тема перехода власти в городах Ирана от Сасанидов к исламу едва затронута.

На что способна пролить свет археология — это вопрос о населении и обществе Среднего Востока ко времени прихода арабов. В последние годы шла оживленная дискуссия о судьбе Сирии в период поздней античности. Почти не подлежит сомнению, что в первые четыре десятилетия VI века весь Левант пережил период беспрецедентного экономического и демографического подъема. Вопрос в том, продолжалось ли это процветание почти столетием позже, к приходу арабов. Сведений и статистики на этот счет не существует, а хроники дают лишь намеки на экономическое состояние. Однако археологические раскопки в городах и селениях показывают, что вторая половина VI и начало VII веков было периодом застоя, если не прямого упадка. Города, по-видимому, не росли вширь, а некоторые из них, как крупный город к востоку от Антиохии, очевидно, даже сжимались, уходя в тесный круг городской стены. Часто свидетельства допускают два толкования: археологические находки очень редко доказывают, что то или иное место или здание было действительно заброшено. Мы видим, что большие колоннады, бани и театры античности были заняты под жилье или обращены в производственные мастерские, например в гончарные. Не столь очевидно, что это значило в смысле благосостояния города: превратились ли они в полузаброшенные пустыри, или же трудолюбивые и предприимчивые горожане просто использовали их для новых целей. Большая часть свидетельств может истолковываться в обоих смыслах.

Далее, археологию одолевают современные политические проблемы. Существует один установившийся взгляд: что Палестина до прихода арабов была богатой и процветающей страной и что арабы разрушили эту идиллию и обратили большую часть страны в пустыню. Этого мнения придерживаются сионисты и другие, желающие намекнуть или даже доказать, что правление арабов погубило страну, и, следовательно, арабы недостойны править ею в наше время. Этот взгляд оспаривается, не в последнюю очередь другими израильским археологами, доказавшими, что, по крайней мере в некоторых случаях, перемены и упадок, которые обычно связывались с приходом арабов, начались гораздо раньше. Имеются также свидетельства развития рынков (например, в Бейт Шеан и Пальмире) и освоения новых земель на пустынных окраинах Сирии. Археологические свидетельства спорны и двусмысленны, и интерпретация их часто зависит от взглядов исследователя, а не основывается на чистой науке.

На более твердой почве мы оказываемся, переходя к конструктивным аспектам раннего периода правления мусульман. Как правило, гораздо легче определить время постройки здания, чем время, когда оно было заброшено. Мы находим следы ислама во многих городах, завоеванных арабами. В городских центрах строились мечети. Мечети, как и церкви, легко определяются по их плану: прямоугольные стены, молитвенный зал с колоннами и, главное, михраб — ниша, указывающая молящимся, в каком направлении лежит Мекка. Письменные источники говорят нам, что мечети возводились во многих городах вскоре после завоевания. Однако это не подтверждается археологическими свидетельствами. Только в самом конце VII века, не менее, чем через шестьдесят лет после завоевания, появляются первые сооружения мусульманской религиозной архитектуры. Первое из них — Купол Скалы в Иерусалиме, построенный после 685 года. В течение ста лет после завоевания появляются мечети в Дамаске, Иерусалиме, Джераше, Аммане, Баальбеке в Сирии, в Фустате в Египте, Истахре и, возможно, в Сузах в Иране. Должны были существовать мечети и в Ираке, и в других частях Ирана — в самом деле, нам рассказывают он них историки и арабские путешественники — но, по-видимому, ни одна из них не уцелела настолько, чтобы обеспечить археологическое доказательство. Религиозные сооружения в Иерусалиме (Купол Скалы) и в Дамаске (мечеть Омейядов) чудом пережили тринадцать столетий, поскольку были построены, чтобы доказать, красноречивее и убедительнее любых письменных текстов, богатство и власть ранних исламских государств. Мечети Омейядского периода, существовавшие в небольших городах, таких как Баальбек и Джераш, распространились и появились в мелких городах Сирии. Мечети доказывают, что через сто лет после первоначального завоевания ислам переживал подъем, но ничего не говорят нам о ходе завоеваний и о причинах побед мусульман.

Если мечети являются явным свидетельством введения нового порядка, то определить, как менялась обыденная жизнь населения, сложнее. Например, в Сирии появление мусульман не вызвало к жизни новых типов керамики. Местная керамика, обычная кухонная и столовая посуда, изготавливалась под властью мусульман так же, как при византийском правительстве. Не удивительно, что арабские завоеватели просто использовали и покупали то, что находили готовым. Только два или три века спустя появляются первые изделия мусульманского стиля, и даже тогда это была дорогая посуда для двора и элиты. Обычные гончарные изделия остались практически без изменений. Однако одну перемену мы можем отметить: это прекращение широкого импорта керамики в Сирию через Средиземное море. В поздней античности в Сирию ввозилось много столовой посуды, известной среди археологов как «африканская красная керамика» и производившейся преимущественно в Тунисе. Ее ввозили заодно с зерном и маслом, которые эта провинция поставляла в Римскую империю. Исчезновение с рынка стран, завоеванных мусульманами, этой посуды указывает на разрыв торговых связей, что соответствует картине, изображаемой письменными источниками. В них восточное Средиземноморье предстает скорее зоной конфликтов, чем большой торговой дорогой. И опять же, археология может продемонстрировать долговременное воздействие завоевания, но не ход событий того времени.

Арабское завоевание Среднего Востока относится к эпохальным событиям истории человечества. Источники, которыми мы располагаем для понимания этих событий, ограничены во многих отношениях. Мы не всегда можем, а может быть, и никогда не сможем ответить на вопросы, которые хотели бы поставить, однако, с уважением относясь к свидетельствам и работая с ними, мы достигнем более полного понимания событий.






Глава 1. ОСНОВЫ ЗАВОЕВАНИЯ





Мусульманское завоевание Среднего Востока берет начало в Аравии, и большинство сражавшихся в первых фазах этого завоевания происходили с Аравийского полуострова или из Сирийской пустыни к северу от него. Ни до, ни после мусульманского завоевания население этих мест не завоевывало больших империй вне зыбких и изменчивых границ своей родины. Принятие ислама первый и единственный раз мобилизовало воинственную энергию закаленных жителей Аравийского полуострова на вторжение в окружающий мир. Какова же была земля, вырастившая этих воинов, сумевших совершить такой обширный переворот в истории человечества?

Аравийский полуостров занимает огромное пространство. По прямой линии от юго-восточной оконечности Рас аль-Хадд в Омане до Алеппо в северо-западной части Сирийской пустыни он насчитывает 2500 километров. При использовании ездовых животных для преодоления такого расстояния потребовалось бы сто дней непрерывного пути. Координация людей и войск на таких пространствах — не простая задача, и только особые обстоятельства ранних исламских завоеваний сделали возможным ее решение.

Большая часть Аравии — пустыня, однако пустыня пустыне рознь. Если у иннуитов существует тысяча названий для разного рода снега, то у аравийцев должно было быть не меньше для наименования разных видов песка, щебня и камней. Одни пустыни, такие как знаменитая Пустая Четверть (Руб эль-Хали) в центре Южной Аравии, представляет собой песчаные барханы — ландшафт, в котором никто не может существовать и который решатся преодолеть только самые закаленные или безрассудные путешественники. Но большая часть пустынь не такова. Их поверхность чаще покрыта не песком, а россыпью камней, и эти пустынные места нетрудно пересечь. Земля чаще плоская или холмистая — эти низкие, пологие и безликие холмы с редкой растительностью в вади (речных руслах пересыхающих летом рек) для нас выглядят неприютными и непривлекательными. Но совсем иначе виделся этот ландшафт жившим здесь бедуинам. Для них каждый холм имел свое лицо и название — едва ли не собственную индивидуальность. Ложбины вади, ровные или каменистые, предлагали каждая свои блага. Обитатели Аравии хорошо знали пустыню, и, пожалуй, можно сказать, любили ее. Поэты древней Аравии с наслаждением именуют холмы и долины, где стояло лагерем, сражалось и любило их племя. Для них пустыня была и подательницей благ, и угрозой.

Арабоязычные кочевники пустыни чаще всего известны европейцам под названием бедуинов, и я в дальнейшем буду пользоваться этим термином. О живущих в пустыне арабах упоминают еще ассирийские записи от начала первого тысячелетия до нашей эры и далее. Они были неизменной принадлежностью пустынного ландшафта, однако оседлое население Плодородного Полумесяца, на информацию которого нам приходится полагаться, воспринимало их как «чужаков» — известных лишь понаслышке чужаков, изредка вторгавшихся в населенные земли для грабежа, но всегда возвращавшихся или изгоняемых в свою пустынную твердыню. Арабы почти не имели политической истории, и в древности их вожди жили и умирали, не оставив следа для потомков, кроме как в памяти своих соплеменников и подданных. В III веке нашей эры арабы оставляют заметный след в летописях. В это время царица Зенобия, жив-шая в торговом городе Пальмира на большом оазисе в глубине Сирийской пустыни, создала царство, охватившее большую часть Среднего Востока. Чтобы восстановить контроль Рима над этими областями, понадобилась серьезная кампания римского императора Аврелиана в 272 году. Царство Зенобии оказалось недолговечным, однако люди, говорившие на арабском, впервые доказали свою способность завоевывать и, хотя бы ненадолго, удерживать города Плодородного Полумесяца.

В скалистой местности к юго-востоку от Дамаска, там, где черные базальтовые скалы, окружающие плодородный Хавран, уступают место каменистым осыпям и песку Сирийской пустыни, стоял римский форт Немара. Немара был одним из самых отдаленных форпостов римского мира: расположенный вдали от портиков и фонтанов Дамаска, он затерялся в бесплодной пустыне, протянувшейся до самого Ирака. За стенами форта есть простая могила с надписью на надгробной плите. Надпись сделана древним наба-тейским письмом Петры, но язык, несомненно, арабский. Надпись увековечивает память некого Амрулькайса, сына Амра, царя всех арабов, и утверждает, что он завоевал земли Химйара в Йемене. Она сообщает также, что он умер «в благополучии» в 328 году. Это надгробие чрезвычайно интересно: единственный документ той эпохи, который показывает развитие у арабов идеи своей идентичности, отдельной от римлян, нубийцев и других. Мы не знаем, скончался ли Амрулькайс в старости в своем шатре, или в военном набеге на Сирию, или в мирном торговом путешествии к границам римского мира, или, как намекают некоторые арабские источники, обратившись перед смертью в христианство. Его последний приют символизирует как национальную идентичность древних арабов, так и их тесные контакты с Римом и Персией, владения которых граничили с их родной пустыней.

К VI веку нашей эры зародившееся самосознание арабов развилось сильнее. В этот период над Плодородным Полумесяцем доминировали две великие империи: Византин в Сирии и Палестине и персы Сасаниды в Ираке. Обе эти мощные силы вынуждены были так или иначе справляться с проблемой, которую представляли кочевые арабы на пустынных окраинах их владений. Римляне, с типичной для них предприимчивостью, проложили дороги для перемещения войск, охранявших пограничные области и возвели форты — «лимы», защищавшие богатые города и селения внутренней части страны от разграбления арабами. Поддерживать эту систему было трудно: сложно было обеспечивать людьми гарнизоны таких отдаленных фортов, как Немара, а главное, это требовало больших расходов. Если бы мы больше знали о персах Сасанидах, мы, вероятно, убедились бы, что и они сталкивались с той же проблемой.

На протяжении VI века обе великие империи пытались найти альтернативные пути защиты пустынных границ и обратились для этого к зависимым царствам. В сущности, они использовали арабов, чтобы справиться с арабами. На сирийской границе византийцы использовали могущественную династию, известную в истории как Гассаниды. Вождей Гассанидов наделили греческими административными титулами филархов и выплачивали им субсидии за то, что они поддерживали мирные отношения с бедуинами. Посредством подкупа, дипломатии и родственных союзов Гассаниды удерживали границу с пустыней, выступая посредниками между византийскими властями и кочевниками. Кроме того, они приняли христианство — правда, монофизитского толка, которые власти в Константинополе все более склонны были рассматривать как ересь. Вожди Шссанидов вели удобный полукочевой образ жизни. Весной, когда окраина пустыни покрывается свежей зеленью, они разбивали шатры в Джабийе на Галанских высотах и принимали там племенных вождей, являвшихся с визитами, чтобы засвидетельствовать свое почтение, и, несомненно, в денежном эквиваленте. В другие месяцы они располагались у большого собора Святого Сергия в северной части Сирийской пустыни, в Русафе. Они не жили в римском городе, но выстроили каменный зал для аудиенций пример-но в миле к северу. Вокруг него они разбивали свои шатры, и арабы, совершая паломничество к гробнице святого, навещали и гассанидского филарха.

В тысяче миль на восток через Сирийскую пустыню располагались те, кто удерживал границу пустыни для Сасанидов. Лахмиды, кажется, вели более оседлое существование, чем Гассаниды, и их столица в Хире, там, где пустыня переходит в возделанные земли Нижнего Евфрата, была настоящим арабским городом. Лахмиды, как и Гассаниды, были христианами. Кроме того, они оказывали большое покровительство ранней арабской литературе. Поэты и повествователи стекались к их двору, и, возможно, именно здесь была окончательно разработана арабская письменность, которая вскоре будет использована для написания Корана и летописи первых завоеваний. Арабская национальная идентичность набирала силу. Арабы еще не были готовы к завоеванию великих империй, но создавали единый язык и постепенно вырабатывали культуру.

Многие арабы жили как бедуины, кочуя и существуя буквально в состоянии анархии, то есть отсутствия правительства. Жизнь этих кочевников зависела от их скота, в первую очередь баранов и верблюдов. Различные виды скота определяли отличия в образе жизни. Во внутренних частях пустыни кочевники разводили верблюдов. Верблюды способны обходиться без воды более двух недель, что давало бедуинам возможность удаляться от обитаемых мест и пользоваться разбросанными по пустыне пастбищами и удаленными источниками воды в местах, куда за ними не могла бы последовать ни одна имперская армия. Рогатый скот, бараны и козы, гораздо менее выносливы. Их нужно ежедневно поить, они не способны питаться редкой жесткой травой, на которой выживают верблюды, и, кроме того, их надо доставлять на рынок ко времени продажи и забоя. Кочевники-овцеводы жили в переделах досягаемости от населенных земель и потому теснее взаимодействовали с оседлым населением, чем кочевники из внутренних частей пустыни. Кочевники, разводившие верблюдов, были более независимы. Они-то, защищенные пустыней от любой атаки, и формировали военную аристократию арабов.

Политической силой в пустыне были не государства и империи, а племена, и порой при чтении сообщений о первом периоде ислама и великих завоеваний складывается впечатление, что верность племени и соперничество между племенами были для арабов не менее важным стимулом к войне и завоеваниям, чем новая религия ислам или жажда добычи. Однако в действительности верность племени была более сложной и изменчивой, чем представляется на первый взгляд. Арабы изображают себя членами племени. Все соплеменники вели род от общего предка и называли себя по нему, так что племя тамимов называло себя и именовалось другими бану тамим. На деле эта картина несколько обманчива, поскольку большие племена, такие как тамим, никогда не сходились вместе, не имели общего вождя и процедуры выработки общих решений. Важнейшие решения: где разбивать лагерь, где искать пастбища и как избегать столкновения с врагом, принимались в небольших группах из нескольких шатров или даже в пределах одной семьи. Далее, членство в племени определялось не только кровным родством. Люди могли переходить из племени в племя и делали это. Успешный вождь обнаруживал, что его племя неожиданно выросло, в то время как от неудачливого люди разбегались. Однако люди, мыслившие в понятиях кровного родства, не говорили, что они сменили племя, а представляли дело так, будто они всегда к нему принадлежали.

В самом деле, человек не мог выжить в пустыне без родичей и семьи. Условия жизни были невообразимо суровыми. Людям угрожал падеж скота, оскудение пастбищ, пересыхание колодцев и нападение врага. Не существовало полицейских сил, хотя бы продажных и неэффективных, к которым мог бы обратиться за защитой пострадавший: только узы родства, реального или воображаемого, защищали человека, обеспечивали помощь в трудные времена, защиту от нападения и угрозу мести обидчикам. Оставшийся без родичей погибал. Мусульманские лидеры поставили задачу уничтожить или, по меньшей мере, ослабить племенные связи. Мусульманское сообщество, умма, представляло собой племя нового типа, основанное не на родстве, а на преданности одной религии, на вере, что Аллах — единственный истинный бог, и что Мухаммад — Пророк его. Умма предлагала защиту и безопасность, обеспечивавшиеся прежде племенем. На деле не так просто оказалось разбить племенные узы, долго и успешно служившие людям. В первые годы завоеваний люди сражались по племенам и на поле боя собирались вокруг племенных знамен. Во время этих войн члены племени, скажем, тамим, должны были сражаться плечом к плечу с соплеменниками, которых они раньше не видели и о которых, возможно, даже не слышали. Поселяясь в новых военных городах: Басра и Куфа в Ираке, Фустат в Египте, они продолжали держаться племенными группами. Когда возникала борьба за ресурсы, за жалование и трофеи, межплеменное соперничество вспыхивало жестоко и яростно, что редко случалось в более открытом и рассредоточенном обществе пустыни. Племенная солидарность, отнюдь не уничтоженная новой исламской религией, в военных действиях еще некоторым образом усиливалась. Однако было бы ошибкой переоценивать роль, которую играло племя. Действительно, племенные узы оказывались жизненно важными — иногда и для некоторых буквально делом жизни и смерти, но в другое время ими пренебрегали и даже забывали о них.

Племя возглавляли вожди, обычно в раннюю мусульманскую эпоху называвшиеся «шариф». Пост вождя в племени был как выборным, так и наследственным. Каждое племя или племенная группа имели правящий род, из членов которого обычно избирался вождь. Формальных выборов не проводилось, соплеменники присягали на верность самому способному или удачливому члену правящего рода. Вождей, несомненно, избирали из числа способных военачальников, но отвага и военное искусство были далеко не единственными необходимыми качествами. Вождь должен был искусно торговать, разрешать споры между членами племени, не давая им разгореться, вести переговоры с членами других племен и даже с имперскими властями. Кроме того, от вождя требовались ум и знания того сорта, которые позволяют определять, где недавно прошел скудный пустынный дождь и где можно найти маленькие, но сочные клочки пастбищ, позволявшие прокормиться и напиться вволю и скоту, и людям. Для этого вождю приходилось держать открытый шатер. Пресловутое гостеприимство бедуинов было важной составляющей сложной стратегии выживания. Гостя, несомненно, кормили и развлекали, но взамен от него ожидали сведений о пастбищах, войнах и разногласиях, о ценах и рынках. Без этой неформальной информационной сети вести о приходе ислама никогда не распространились бы по громадным, почти незаселенным пространствам аравийских пустынь, и невозможно оказалось бы собрать армии, которым предстояло завоевать великие империи.

За немногими исключениями, все взрослые мужчины бедуины были воинами. Их с малолетства учили ездить верхом, владеть мечом, стрелять из лука, переносить трудные путешествия, ночуя где придется и отыскивая пропитание по мере возможности. В условиях соперничества племен мирных жителей не существовало. Бедуин жил в палатке, не создавал картин, не строил зданий: для археологов бедуины практически невидимы. Однако они достигли совершенства в одном главном виде искусства: в поэзии. Поэзия арабской джахилийи — уникальное и сложное искусство. Позднейшие арабские критики видели в ней скорее идеал, достойный восхищения и недостижимый. Некоторые из современных ученых подвергают сомнению ее подлинность, но все соглашаются, что, по крайней мере, часть этого материала передает идеалы и образ мыслей доисламских арабов.

Позднейшие арабские комментаторы подчеркивают ведущую роль поэзии для этого общества. Один арабский литературный критик IX века отмечает, что «поэзия джахилийи была для арабов всем, что они знали, и ею исчерпывалось их знание», а Ибн Рашид, писавший в середине XI века, так описывает роль поэта для его сородичей: «Когда в арабской семье появлялся поэт, другие окрестные племена собирались к этой семье и желали им радоваться такой удаче. Собирали пир, женщины племени играли на удах, как на свадьбе, а мужчины и мальчики поздравляли друг друга: ибо поэт был защитой общей чести, орудием, отводившим оскорбления их доброму имени и средством увековечить их славные деяния».

Поэт, в сущности, исполнял несколько важных функций: способствовал сплочению племени и его духовному единству, защищал репутацию группы и сохранял память о ней для потомства.

Поэзия надежно утвердилась в бедуинской пустыне. Большая часть ее придерживается довольно строгой формы касыды — поэмы около сотни строк, от первого лица, описывающей любовь и приключения поэта, восхваляющей его верблюдов, прославляющей его племя или покровителя. Добродетели, которыми он похваляется, — это добродетели воинской аристократии. Он, разумеется, храбр и бесстрашен, он переносит великие лишения, он похвально владеет собой, он неотразимый любовник и великий охотник. Поэты часто оказываются непокорными и даже преступными персонажами, с беспардонным энтузиазмом соблазняющими чужих жен, и часто представляют себя изгоями: человек и его верблюд против всего мира. Ни формальная религия, ни божество не упоминаются — только сила слепой судьбы и грозная красота пустыни.

За образчиком поэзии битв того времени мы можем обратиться к поэме, которую приписывают Амиру ибн аль-Туфайлю. Он был современником пророка Мухаммада, и его племя пасло стада в окрестностях города Таиф. Кажется, большую часть жизни он провел в сражениях, и, хотя сам он умер мирной смертью, его отец и многие его дядья и братья погибли в межплеменных войнах. В одной из своих поэм он описывает атаку на рассвете на врагов своего племени:



		Мы напали на них на рассвете, летя на высоких скакунах, стройных и жилистых, и наконечники наших копий сверкали огнем;



		И острые, с заточенным лезвием, бережно хранимые в ножнах до часа боя мечи, как серпы, срезали шеи;



		И боевые кобылицы неслись все вместе легко и гордо, не позволяя себя обогнать.



		Мы напали на их войско утром, и они подобны были стаду овец перед алчными волками.



		И их Амра, и Амра, и Асвада мы оставили на земле — те, кто сражался, свидетели истины моих слов!



		Мы напали на них с отточенной белой сталью, мы рубили их на куски, пока не уничтожили всех,



		И мы увезли их женщин на крупах своих коней, с окровавленными щеками, которые они в горе разодрали ногтями.



		








Или еще одно:



		Воистину, война знает, что я ее дитя И что я — вождь, носивший в бою ее знак, И что я жил на вершине славы в высочайшем почете И что я воздавал за гордость и непокорность — Воин в кольчуге среди черной пыли битвы. И что я бросался на них, трусливых, яростнее, чем нападающий лев.



		И мой меч в день битвы рассекал кольца крепчайших кольчуг.



		Таково мое оружие — да живет юный воин долго, не страшась старости.



		Воистину народ Амира знает,



		Что мы стоим на вершине горы их славы,



		Когда слабодушные медлят и не смеют выйти вперед[2 - Lycdl. Diwans. P. 106.].



		








Таковы достоинства, ценимые бедуинами, участвовавшими в ранних мусульманских завоеваниях. Поэт прославляет быстроту и силу в битве и превосходство своих скаку-нов. Особенно ценится личная доблесть. Воин-поэт защищает свое племя сокрушая соперничающие племена, но прежде всего он доказывает собственную отвагу и достоинство. Воины ислама также шли в битву, вооруженные многими из этих идеалов. Их прежде всего заботила личная репутация и репутация соплеменников. Сознательно или бессознательно они следовали образу воина-поэта джахилийи.

Поэзия влияла и на то, как они запоминали события, и, соответственно, указывает на то, как нам следует понимать эти воспоминания. Их не интересовала общая стратегия, общий отчет о ходе битвы, но они не устают интересоваться отдельными личностями и их схватками с врагом.

Большая часть Аравии пустынна, но в то же время полуостров представляет удивительное разнообразие ландшафтов. На взгорьях Йемена в юго-западной части и в Омане на юго-востоке высокие горы собирают достаточно дождей для постоянной сельскохозяйственной деятельности. Здесь люди жили и живут доныне в каменных селениях на склонах ущелий и возделывают поля на террасах крутых холмов. Население там прежде делилось на племена, подобно арабам пустыни, но было оседлым. Невозможно определить, какую часть армии завоевания составляли жители этих селений. В наше время население маленького Йемена определенно превышает население всей огромной Саудовской Аравии, и мы можем быть уверены, что многие завоеватели, особенно те, которые захватили Египет, Северную Африку и Испанию, вовсе не были бедуинами, а происходили из тех семей, что поколениями возделывали свои маленькие, но плодородные поля. Политические традиции оседлого населения юга сильно отличались от обычаев бедуинов в других частях полуострова. С начала первого тысячелетия до нашей эры в этой местности существовали постоянные государства, здешние храмы были долговечными каменными постройками с большими квадратными колоннами из монолитного камня, тогда здесь строили дворцы и крепости и оставляли на зданиях и монументах множество надписей, сообщавших, кто их заложил и кто восстанавливал. В этом обществе собирались налоги, назначались чиновники. Во времена расцвета торговли благовониями в последнем веке до нашей эры по границе йеменской пустыни протянулась целая цепь торговых городов — караван-сараев, через которые караваны верблюдов доставляли драгоценные благовония, ладан и мирру от скалистого южного побережья, где росли деревца, дававшие драгоценные смолы, на рынки средиземноморских портов, таких как Газа. Это общество способно было создавать мощные инженерные сооружения, подобные великой плотине Мариба. Здесь, на краю плато, собиралась в водохранилище дождевая вода с гор, и отсюда она отводилась по искусственным каналам в оазисы для полива полей.

К концу VI века, когда Мухаммад начал свою проповедь, славные дни аравийских царств остались в далеком прошлом. К I веку торговля благовониями пошла другим путем, поскольку усовершенствование навигации и понимание природы муссонов привели к тому, что Красное море стало главной торговой дорогой. Последнее из древних царств, Химйар, пришло в упадок, великая плотина Мариба разрушалась, и ее уже не чинили, оазисы перешли к кочующим бедуинам. Последняя датированная надпись на камне в Южной Аравии относится к 559 году. На смену царству Химйар пришла власть иноземных правителей: начиная с 530-х годов — эфиопов, а затем персов. Еще были люди, умевшие читать надписи на монументах, в народе сохранялась память о старых царствах, и последний пролом в Марибской плотине в конце VI века признавался поворотным пунктом в истории этих земель.

И в других частях Аравийского полуострова существовали разбросанные городки и сеть рынков. В горах Хиджаза на западе Аравии располагались торговые и сельскохозяйственные поселения, в том числе Медина и Мекка. Именно обитатели этих небольших городов Хиджаза стали элитой ранней мусульманской империи. Были оседлые по-селения и в обширных областях Йамамы на побережье Залива, где росли финиковые пальмы. Большинство этих городков и рынков использовались скотоводами для продажи кож и шерсти, а основными предметами роскоши здесь считались зерно, оливковое масло и вино. Однако с пятисотых годов нашей эры начала развиваться новая экономическая составляющая: в Хиджазе началась добыча драгоценных металлов. Почему она началась именно тогда, а не ранее, остается неясным: возможно, случайные находки вызвали волну старательства. Как археологические, так и письменные свидетельства показывают, что значение добычи металлов постоянно возрастало до 600-го года и что часть копей принадлежала и разрабатывалась бедуинскими племенами, такими как бану сулайм. Добыча драгоценных металлов резко повысила благосостояние этой области. У бедуинов, по крайней мере у некоторых бедуинов, появилось достаточно денег, чтобы в заметных количествах потреблять продукцию оседлого населения. Группы торговцев начали ввозить товары из Сирии, развивая среди племен новую торговую сеть, позволявшую караванам избегать нападений.

Важнейшим из таких новых торговых центров стала Мекка. Мекка расположена в голой долине, в очень неблагоприятной для жизни местности, но она, по-видимому, обладала значительным религиозным значением, привлекавшим народ. Вокруг черного камня метеоритного происхождения выросло святилище. Жители города утверждали, что святилище это было заложено Авраамом и, следовательно, уже тогда было невероятно древним. Вокруг святилища лежала священная земля, «харам», где запрещалось всякое насилие. На этой земле могли встречаться и вести переговоры, обмениваться товарами и сведениями члены враждебных племен. Возникла торговая ярмарка, и к ней издалека стекались бедуины: вера и торговля были нераздельно связаны.

К концу VI века святилище и священный участок земли находились под управлением племени курайш. Это племя не было кочевым, а населяло Мекку. Курайшиты присматривали за святынями и все чаще занимались организацией торговых караванов из Мекки на север, в Сирию, и на юг, в Йемен. Они развили сеть контактов по всей Западной Аравии и даже за ее пределами: есть сведения, что часть влиятельных родов приобретала земельные владения в Сирии. Эти контакты, опыт торговли, путешествий и политических переговоров оказались чрезвычайно важными для развития исламского государства.

Кочевники, торговцы и земледельцы заселенных областей существовали в сложном симбиозе. У некоторых племен имелись и оседлые, и кочевые ветви, другие в разное время занимались то овцеводством, то земледелием или совмещали эти занятия. Бедуины зависели от оседлого населения, от которого получали необходимое им зерно, масло и вино. Кроме того, оседлые жители надзирали за святилищами и содержали рынки, где кочевники могли встречаться и договариваться о проходе караванов, что пополняло их скудные доходы. Бедуины во многом привыкли полагаться на политическое лидерство или, по крайней мере, политическое чутье оседлого населения. С другой стороны, оседлое население нуждалось в бедуинах или боялось их, поскольку бедуины представляли собой военную силу. Когда ими удавалось управлять, как это удавалось Гассанидам и Лахмидам на окраине Сирийской пустыни, они могли оказывать существенную военную поддержку; будучи неуправляемыми или оставленными без внимания, они становились угрозой и несли разрушения и опустошение. Именно взаимодействие вождей из оседлого населения и военной силы кочевников образовало фундамент армии первых мусульманских завоеваний.

Здесь неуместно приводить полное жизнеописание Мухаммада и описывать его учение, но некоторые сведения о его жизни и деятельности необходимы для понимания динамики первых завоеваний. Он появился на свет в уважаемом, но не слишком богатом роде курайшитов около 570 года. Рассказывали, что в юности он побывал с караванами в Сирии и беседовал там о вере с христианскими монахами, но большая часть сведений о его молодости скрыта под благочестивыми легендами. Возможно, около 600 года он впервые начал проповедь религии строгого монотеизма. Мысль его была очень проста. Существует один бог, Аллах, и Мухаммад — его посланец, передающий слова Господа, доставленные ему архангелом Гавриилом. Кроме того, он учил, что после смерти души людей предстают перед судом, добродетельные отправляются на небеса, а злые — в пылающий огонь ада. У Мухаммада появились последователи, но он приобрел и множество врагов. Людям не хотелось верить, что их почитаемые предки будут гореть в аду, а более прагматичные видели в новом учении угрозу святилищу в Мекке и благам, которое оно доставляло. Мухаммад почувствовал, как сжимается кольцо нарастающей враждебности.

К 622 году его положение стало опасным, но Мухаммада спасло приглашение жителей Медины, лежавшей примерно в 320 километрах к северу. Медина очень сильно отличалась от Мекки. В городе не было святилища, и народ жил в разбросанных по большому плодородному оазису селениях, выращивая пшеницу и финики. Медина переживала кризис: межплеменные раздоры и соперничество сделали жизнь в ней неприятной и опасной, но никто не мог положить конец вражде. Тогда-то они и призвали Мухаммада: чужака из влиятельного племени курайш, чтобы он пришел и навел у них порядок. Мухаммад с маленькой группой последователей перебрался из Мекки в Медину. Их путешествие было названо хиджра — переселение, а его участники получили название мухаджиры, в то время как сторонники Мухаммада в Медине назывались ансары, или помощники. Год переселения, 622-й, считается началом эры ислама. В числе маленькой группы мухаджиров были Абу Бакр, Умар и Усман — впоследствии первые преемники Пророка, а также его двоюродный брат Али. Хиджра отделяет время, когда Мухаммад был одиноким пророком, «гласом вопиющего в пустыне», от превращения его в правителя маленького, но растущего государства.

С самого начала Мухаммад был не только пророком и судьей, но и воином, и исламская община расширялась не только за счет проповеди, но и за счет военных побед. Курайшиты Мекки решительно стремились покончить с ним, а Мухаммад по мере сил отвечал им нападениями на караваны, пополнявшие доходы правителей Мекки. В 624 году у колодца Бадр мусульмане нанесли первое поражение жителям Мекки, захватив множество пленных, но упустив караван, который благополучно добрался до города. Два года спустя Мекка нанесла поражение силам Мухаммада при Ухуде, а в следующем году они попытались захватить самого Мухаммада. Мусульманам удалось предотвратить его пленение в «битве у рва» и война перешла в позиционную. В 628 году в Худайбийа был заключен мир с Меккой, а в 630 году Мухаммаду удалось занять город, и многие из местной аристократии признали его власть. За два года между захватом Мекки и смертью Мухаммада в 632 году его влияние распространилось по всей Аравии. Со всего полуострова прибывали посланники племен, принимавших его главенство и соглашавшихся платить дань в той или иной форме.

Отчасти мы можем судить о том, как воспринимали мусульмане времен великих завоеваний наследие Пророка по словам, с которыми вожди арабов обратились к сасанидскому шаху Йездгерду во время завоевания Ирака. Для одного из этих вождей:









Не было никого беднее нас. Мы были голодны, но не обычным голодом. Мы привыкли питаться саранчой, скорпионами и змеями, и их почитали нашей пищей. Жилищем нашим была голая земля. Мы одевались лишь в те одежды, которые пряли из шерсти наших овец и верблюдов. Нашей верой было убивать друг друга и воевать между собой. Среди нас были такие, кто готов был заживо похоронить собственную дочь, чтобы она не ела его пищи... и тогда ГЬсподь послал к нам славного мужа. Мы знали его род, знали его лицо и место его рождения. Его земля (Хиджаз) была лучшей из наших земель. Его слава и слава его предков были нам известны. Его род — достойнейший из родов, и его племя курайш — лучшее из наших племен. Он сам был лучшим среди нас, и в то же время самым правдивым и самым терпеливым. Он призвал нас принять èro веру... Он говорил, и мы говорили; он говорил правду, а мы лгали. Он возрастал, а мы умалялись. Все, что он возвестил, сбылось. ГЬсподь вселил в его сердце веру и направил нас на Свой путь[3 - Mughirah b. Zurara al-Usadi / Tabari. Ta'rikh. I. P. 2241-2242.].








Другой подчеркивал военные и политические аспекты деятельности Пророка:









Все племена, которые он призвал к себе, были во вражде между собой. Одни присоединялись к нему, в то время как другие пренебрегали. Только избранные приняли его веру. Так действовал он, пока позволял Бог, а затем повелел разделиться с арабами, противостоявшими ему и выступавшими против него. Те, кто примкнули к нему против воли, в конце концов смирились, те же, кто пришли к нему сами, все более радовались тому. Мы все постигли превосходство его проповеди перед прежним нашим состоянием, исполненным вражды и нищеты[4 - Al-Numan b. Mugarrin / Tkbari. Tk'rikh. I. P. 2239-2240.].








Весьма маловероятно, что эти речи были в действительности произнесены при описанных обстоятельствах, однако они представляют большой интерес. Сообщение в том виде, в каком оно дошло до нас, было, возможно, составлено в первой половине VIII века, через два или три поколения после смерти Пророка, в то время, когда еще продолжались завоевания мусульманами Испании, Средней Азии и Индии. Они показывают, что первые мусульмане запомнили, как Мухаммад вывел их из нищеты и прекратил междоусобные раздоры. Они подчеркивают значение его происхождения из племени курайш и его новой религии, которую большинство из них приняло если не охотно, то, во всяком случае, мирным путем.

Военные кампании Мухаммада в определенном отношении были началом мусульманских завоеваний. Его пример показал, что сила оружия — допустимый и важный путь защиты новой религии, а затем и ее распространения. Пример Пророка доказывал отсутствие пацифистской тенденции, столь заметной в раннем христианстве. Первые мусульмане хорошо запомнили историю его военных действий, и предполагалось, что описание его военных экспедиций, как тех, в которых он лично участвовал, так и тех, командование которыми он поручал другим, были основным материалом его первых биографий. Тем не менее дипломатия, безусловно, сыграла более важную роль, нежели военные действия, в распространении влияния Мухаммада на Аравийском полуострове. Не столько мечи, сколько сеть контактов, созданная его племенем, привела к тому, что люди до самого Йемена и Омана присягали ему на верность. Военная сила обеспечивала существование мусульманской общины — уммы, но, при жизни Пророка, не играла роли в экспансии.

Учение ислама породило также и понятие «джихад»[5 - Мнение о понятии «джихад» основано на работе Файрстоуна: Firestone R. Jihad: The Origin of Holy war in Islam.]. Джихад, или священная война, — важная концепция ислама. И она же с самого начала вызвала продолжительные разногласия среди мусульман. Фундаментальные вопросы состояли в том, обязательно ли джихад должен сопровождаться физическим насилием, или он может проявляться просто в форме духовной борьбы, а также должен ли он ограничиваться обороной или законно использовать его для расширения границ ислама, и является ли он долгом каждого мусульманина, или делом добровольным, возможно, вознаграждаемым, как духовная заслуга.

Коран содержит много мест, наставляющих мусульман в способах обращения с иноверцами, причем в различных отрывках даются разные наставления. Есть группа аятов, рекомендующая разрешать споры миром и убеждать неверных в ошибочности их веры. Аят 16:125, например, гласит: «Зови к пути Господа с мудростью и хорошим увещанием и препирайся с ним тем, что лучше!»[6 - Здесь и далее Коран цитируется в переводе акад. И. Ю. Крачковского.] Многие аяты наводят на мысль, что, по крайней мере, часть мусульман неохотно участвовала в военных экспедициях, и их упрекают за то, что они остаются дома и бездействуют, когда им следовало бы «сражаться на стезях Господа». Количество и настойчивость подобных призывов предполагают, что среди мусульман имелись группы «квиетистов», которые, по тем или иным причинам, не желали сражаться в агрессивных войнах за новую веру.

Многие отрывки напоминают, что отказавшиеся сражаться лишаются преходящих благ военной добычи, так же как и награды в будущей жизни. Аяты 4:72-74 поясняют им: «Среди вас есть такой, который обязательно отстает. И когда постигнет вас несчастие, он говорит: "Оказал мне Аллах милость, что я не был среди вас свидетелем". А если вас постигнет щедрость от Аллаха, то он обязательно скажет, как будто бы между вами и им не было любви: "О, если бы я был вместе с вами, чтобы мне получить великий успех!" Пусть же сражаются на пути Аллаха те, которые покупают за ближайшую жизнь будущую! И если кто сражается на пути Аллаха и будет убит или победит, Мы дадим ему великую награду».

Другие аяты подчеркивают лишь духовную награду. Аяты 9:38-39, например, гласят: «О вы, которые уверовали! Почему, когда говорят вам: "Выступайте по пути Аллаха", вы тяжело припадаете к земле? Разве вы довольны ближней жизнью больше последней? Ведь достояние ближней жизни в сравнении с будущей — ничтожно. Если вы не выступите, накажет вас Аллах мучительным наказанием и заменит вас другим народом. А вы ни в чем не причините Ему вреда: ведь Аллах мощен над всякой вещью!»

Здесь мы находим идею, выраженную во множестве повествований о завоевании: что награда в будущей жизни была, или, во всяком случае, должна была служить основным мотивом, побуждающим мусульманского воина сражаться.

Есть и отрывки, предполагающие более воинственное и насильственное обращение с немусульманами. Классическое выражение этого взгляда находим в аяте 9:5 Корана: «А когда кончатся месяцы запретные, то избивайте многобожников, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте! Если они обратились и выполняли молитву и давали очищение, то освободите им дорогу: ведь Аллах—прощающий, милосердный!» Этот текст вполне можно рассматривать как основополагающий для мусульманских завоеваний, и его призыв эхом отзывается во многих сообщениях о сдаче городов и стран под власть мусульман. Его смысл отчасти умеряют другие аяты, такие как 9:29: «Сражайтесь с теми, кто не верует в Аллаха и в последний день, не запрещает того, что запретил Аллах и Его посланник, и не подчиняется религии истинной — из тех, которым ниспослано писание, пока они не дадут откупа своей рукой, будучи униженными». Этот стих и другие в том же роде ясно говорит, что народы Книги (то есть христиан и иудеев) следует щадить, при условии, что они платят дань и признают себя гражданами второго сорта.

Мусульманские комментаторы много потрудились для примирения этих противоречивых указаний. Верх одержало мнение, что суры, призывающие к неограниченной войне с неверными, были открыты позже тех, что призывают к умеренности, проповеди и богословским спорам. Согласно ученым богословам это означает, что позднейшие откровения отменяют или заменяют более ранние. Таким образом, воинственные призывы, особенно вышеприведенный аят 9:5, представляют собой окончательный взгляд мусульман на священную войну. Однако было бы ошибкой считать, что разногласия прекратились к началу эпохи завоеваний. Только через два столетия после смерти Пророка ученые, такие как Абдуллах ибн аль-Мубарак (?-797) начали формализовать понятие «джихад». Коран, безусловно, поддерживает представление, что мусульмане имеют право и должны воевать с неверными, но нигде в нем не говорится, что их следует ставить перед выбором: обращение или смерть. Им предоставляется выбор между обращением в мусульманство, подчинением и выплатой налогов или продолжением войны. Короче говоря, Коран призывает утверждать власть мусульман над неверными везде и всюду, но не оправдывает принудительного обращения в ислам. Из Корана явствует также, что для сражающегося важнее религиозная награда, райское блаженство, нежели материальный успех. Таким образом, Коран обеспечивает теологическое оправдание завоевательным войнам мусульман.

Запутанные указания Корана упростили до обычного права силы, оправдывающего захватнические войны. Когда бедуины обращались с сасанидским шахиншахом, один из них объяснил их действия так: «Когда Мухаммад создавал союз всех арабов, он приказал нам начать с соседних народов и призвать их к справедливости. Поэтому мы предлагаем тебе принять нашу веру. Эта вера одобряет все, что есть доброго, и отвергает всякое зло». Однако это предложение было из тех, от которых трудно отказаться:









Если ты откажешься, то должен заплатить джизью. Это плохо, но не так плохо, как другое: если ты откажешься платить, будет война. Если ты согласишься и примешь нашу веру, мы оставим тебя с Книгой Добра и научим тому, что в ней говорится. Если ты станешь править согласно ее правилам, мы оставим тебе твою страну и позволим вести ее дела, как тебе угодно. Если ты оградишь себя от нас выплатой дани, мы примем ее и гарантируем тебе безопасность. В ином случае мы будем сражаться с тобой[7 - Al-Numan b. Mugarrin / Tkbari. Tk'rikh. I. Р. 2240.].








Так толковали джихад в начале VIII века, а возможно, и до того.

Вместе с идеологией завоеваний мусульманская умма в последние годы жизни Пророка создала также элиту, способную возглавлять и направлять ее. Внутренний круг состоял из людей, поддерживавших Мухаммада еще в Мекке и присоединившихся к нему в хиджре в Медину в 622 году. Среди них были первые халифы: Абу Бакр (632-634), Умар (634-644) и Усман (644-656). Под управлением этих людей происходили первые завоевания. Арабские источники ярко обрисовывают их характеры. Абу Бакр был серьезный и учтивый старец, Умар был суровым, пуритански неуступчивым вождем, а Усман был богат и щедр, но имел губительную слабость назначать на высокие посты своих родичей. Никто из них лично не возглавлял войска мусульман, и, за исключением Умара, возможно, побывавшего в Иерусалиме, никто из них, видимо, не покидал Медины, политической столицы нового государства. Трудно сказать, насколько они в действительности контролировали далекие армии. Арабские источники неизменно изображают Умара, на чье правление пришлись важнейшие из первых завоеваний, реальным командующим. Мы находим многочисленные сообщения о том, как он писал военачальникам, распоряжаясь их действиями, как принимал в Медине трофеи и знатных пленников и вообще держал руку на пульсе событий. Современные историки склонны в этом сомневаться, подозревая, что эта картина идеализирует раннее исламское государство в целом и Умара в частности. В действительности командование на местах должно было обладать гораздо большей свободой действий, чем предполагают тексты.

Сообщение с удалившимися на огромные расстояния арабскими армиями вряд ли было столь быстрым и постоянным, как изображают источники, но центр явно обладал существенной властью. Халифы назначали и смещали военачальников, и в литературе неизвестны примеры, когда бы командующий отказался сдать власть или нарушил приказ. Это обстоятельство представляет яркий контраст Римской и Сасанидской империям, которые иногда оказывались обезоруженными вследствие мятежа военачальников и наместников против центральной власти. Мусульманские армии мало напоминали непокорную орду кочевников: в кампаниях преобладали сплоченные небольшие отряды под предводительством способных и решительных командиров.

Политические вожди раннего исламского государства почти все были из числа мухаджиров, тех курайшитов из Мекки, которые с самого начала поддержали Мухаммада; ансары Медины были в основном, хотя и не полностью, отстранены от военной власти. Однако маловероятно, чтобы завоевание шло с таким успехом, без опытных военачальников из числа оставшихся в Мекке курайшитов. Начиная с 628 года все больше влиятельных членов племени примыкали к Мухаммаду. За это многие из них вознаграждались важными постами при новом порядке. Когда при Абу Бакре начались завоевания, он избрал многих своих командующих из числа этой группы. Среди них был Халид ибн аль-Валид, которого Абу Бакр послал подавить недовольство в Йамаме в Восточной Аравии, а затем он возглавил мусульманские армии в Ираке и в Сирии. Другим представителем той же группы был Амр ибн аль-Ас, влиятельный курайшит, который согласился перейти к Мухаммаду в 628 году при условии, что его «прошлые грехи (т. е. его прошлое сопротивление Мухаммаду) будут прощены» и его «допустят к участию в делах»[8 - Donner F. M. The early Islamic Conquests. P. 67.]. Амр был типичным представителем новой элиты, считавшей, что по общественному положению они превосходят первых сторонников Мухаммада. Он унаследовал земли под Таифом, знаменитые своими виноградниками и изюмом, и однажды, забывшись ненароком, сказал посланцу халифа Умара, что его, Амра, отец одевался в шелковые одежды с золотыми пуговицами, когда отец Умара зарабатывал сбором хвороста. Амр по-прежнему играл важную роль в завоевании Сирии, после чего возглавил мусульманскую армию в Египте.

Возможно, самым разительным примером вербовки прежних врагов в новую элиту был род Абу Суфйан. Его глава Абу Суфйан был богатым мекканцем, придерживался старых традиций и являлся убежденным противником Мухаммада и его новой веры. Его сыновья быстро заметили, какие возможности открывает новый порядок и обращение в ислам. Так Муавийя стал одним из секретарей Мухаммада. Муавийю и его брата Йазида послали в собиравшееся в Сирии мусульманское войско. Их отец уже владел там землями. Йазид стал правителем завоеванных территорий, но вскоре умер от чумы, а Муавийя выжил, стал первым правителем Сирии, а позже, после 661 года — халифом. Он также претендовал на звание основателя мусульманского флота в Восточном Средиземноморье.

В Хиджазе есть древний город Таиф, расположенный высоко в горах над Меккой. Таиф был укрепленным городом с садами и зеленью — в нем спасались от палящего летнего зноя жители Мекки. Правило там влиятельное племя такиф — стражи городского святилища, посвященного богине аль-Лат. Подобно многим в Мекке, Такафи, это имя носили члены племени, присягнули на верность Мухаммаду в последние годы его жизни. Они стали младшими братьями курайшитов в деле распространения ислама, и особенно в завоевании и в первой администрации Ирака.

Члены этой новой элиты ни в коей мере не были бедуинами. Они вышли из городских и торговых родов. Они гордились добродетелью «хилм» — самообладанием и пониманием политики. Они являли собой резкий контраст с бедуинами, которых считали вспыльчивыми и ненадежными, полезными в военных делах, но нуждающимися в контроле и управлении. Однако их партнерство, или взаимодополняемость, оказалась ключом к успеху первых арабских завоеваний, когда элита городов Хиджаза использовала и направляла воинственную энергию бедуинов для достижения своих целей.

После смерти Мухаммада в 632 году все будущее ислама повисло на волоске. Несколько недель оставалось неясным, сохранится ли новая общность или распадется на враждующие партии. Будущую историю большой части мира определили действия немногих людей, споривших и договаривавшихся в Медине. Мухаммад не оставил признанного наследника. Он ясно выразил мысль, что он — «печать пророков» — последний в цепи посланников божьих, начинавшейся от Адама. Ансары Медины, по-видимому, оставались верны исламу как религии, но не желали более признавать политической власти курайшитов: в конце концов, эти люди явились к ним как беженцы, город радушно принял их, а теперь они захватили в нем власть. Их особенно раздражало, что новообращенные курайшиты, резко противодействовавшие Пророку в то время, когда они сами сражались за него, теперь получили самые влиятельные посты. Собираясь в тенистых двориках своих домов, они вели споры, и явно склонялись к мысли, что ансары должны получить независимость и сами править своим городом.

Пока бушевали споры и кипела борьба идей, соперники ансаров действовали быстро и эффективно. Ансары не успели еще прийти к окончательному решению, когда Умар ибн аль-Хаттаб принял власть Абу Бакра и присягнул ему как «халифу Аллаха», наместнику Бога на земле[9 - Титул «халиф» под которым известны в Европе первые правители исламского государства, происходит от арабского «халифа». Халифы носили кроме того более формальный титул «амар аль-муминин», т. е. «повелитель правоверных».]. После столь впечатляющего жеста и курайшиты, и ансары, хотя и менее охотно, должны были признать главенство Абу Бакра. Во всяком случае, так все описывается в ранних арабских источниках, и звучит это правдоподобно. Это было решение государственной важности. Одним жестом Умар достиг нескольких целей. Он показал, что у Пророка должен быть один преемник, вождь всей общины, как курайшитов, так и ансаров. Он также указывал, что вождь должен принадлежать к числу мухаджирун, первых обращенных из Мекки. Мекка становилась религиозным центром новой веры, но политическая власть базировалась в Медине, и именно из Медины два первых халифа направляли ход великого завоевания.

Выбор старого Абу Бакра был идеальным во многих отношениях. Никто не мог оспаривать его верность Пророку, и он разделял с Али честь первого обращенного новой веры. Он был спутником Пророка в опасной хиджре 622 года. Кроме того, он, по-видимому, обладал тактом и дипломатическими способностями, но, возможно, важнейшим из его достоинств было знание арабских племен Аравии, их вождей, их интересов и их конфликтов. Эти качества оказались особенно ценными в первые, решающие два года его короткого царствования.

Поступок Умара обеспечил Абу Бакру и племени курайш контроль над новорожденным мусульманским государством, но в других частях Аравии существовал более широкий круг проблем. Распространение по полуострову новой веры происходило мирным путем: племена и их вожди добровольно присоединялись к новой силе, а некоторые соглашались выплачивать Медине подати. Смерть Мухаммада поставила все это под сомнение. Многие из вождей, присягнувших ему, считали, что это был персональный контракт, действие которого заканчивается с его смертью. Другие полагали, что вправе быть мусульманами, не выплачивая дани и не признавая политического главенства Медины. Нашлись и такие, которые решились бросить вызов первенству Медины. Среди последних были многочисленные племена бану ханифа из Йамамы в восточной части Аравии. Теперь они объявили, что у них имеется свой пророк Маслама. Они дерзко заявили, что полуостров следует разделить на две зоны влияния: одну получат курайшиты, другую — они сами. Другие племена на северо-востоке Аравии предпочли следовать за пророчицей по имени Саджах. Мухаммад продемонстрировал, какую силу дает положение пророка и как много благ тот приносит своему племени. Не удивительно, что другие племена последовали его примеру. Мусульманские источники называют все подобные движения «ридда» — термин, обычно означавший отступничество от ислама, но в данном контексте он означал все виды отрицания ислама и отказ принять политическую власть Медины.

Новые вожди ислама решили подвести жирную черту под всеми подобными тенденциями. Они потребовали, чтобы все, присягавшие Мухаммаду, теперь хранили верность его преемнику и мединскому режиму. Никто не мог быть мусульманином, если не соглашался платить дань Медине. Приняв такое решение, они положили начало событиям, которые привели в результате к великим арабским завоеваниям: если бы они решились оставить в покое другие части Аравии и консолидировать новую религию вокруг святилища в Мекке, или признали бы, что можно быть мусульманином, не подчиняясь политической власти Медины, или если бы они не решились прибегнуть к военной силе для утверждения своей власти, завоеваний в том виде, в каком они происходили, никогда бы не случилось.

Приняв это решение, вожди добивались его исполнения с беспощадной настойчивостью. Любую группу людей, не подчиняющих Медине, следовало призвать к порядку, если нужно, силой. Высокородного жителя Мекки Халид ибн аль-Валид отправили подавить сопротивление бану ханифа и других племен на юго-востоке, а другие экспедиции, почти все под командованием курайшитов, были посланы на юг Аравии в Оман и в Йемен. Им помогло то обстоятельство, что многие из племен Хиджаза и Западной Аравии сохранили верность Медине и соглашались служить в ее войсках.

Войны с «ридда» положили отличное начало первым стадиям обширных исламских завоеваний. Халид ибн аль-Валид, сокрушив бану ханифа, немедленно двинулся на помощь бану шайбан, совершавшим первые нападения на империю Сасанидов в Ираке. Амр ибн аль-Ас, посланный подчинить племена на юге Сирии, возглавил и завоевания остальных частей страны.

Эти первые завоевания обладали значительной динамикой. Исламское государство не могло бы выжить, оставаясь стабильным объединением арабов в рамках Аравии и Сирийской пустыни. Бедуины извечно жили набегами на соседние племена и тем, что в разных формах вымогали дань из окрестных оседлых народов. Однако фундаментальный принцип раннего ислама запрещал мусульманам воевать между собой: умма напоминала большое и разрастающееся племя в том отношении, что все ее члены в случае нападения стояли друг за друга. Но если все арабы теперь были членами одной большой семьи, вопрос о набегах друг на друга отпадал. Жители городов и селений тоже были братьями по вере. Мирная мусульманская Аравия должна была бы отказаться от традиционного для кочевников образа жизни. Встала жесткая альтернатива: либо исламская элита поведет бедуинов в поход на мир за пределами Аравии и за границей пустынь, либо исламское объединение попросту распадется на враждебные друг другу части и вернется к обычному соперничеству и анархии жизни в пустыне. Как только «ридда» были подавлены и все племена Аравии вновь оказались под властью Медины, у вождей не осталось иного выбора, как направить бурную воинственную энергию бедуинов против Восточной Римской и Сасанидской империй. Чтобы избежать взрыва, надо было обратить мусульман против немусульманского мира.

Завоевания начались еще до окончательного подавления «ридда». Племена охотно принимали мусульманскую веру и власть Медины ради возможности участвовать в этих кампаниях. Вскоре к Медине потянулся непрерывный поток кочевников, желающих вступить в армию и готовых подчиняться приказам Умара и вождей ислама.

Из этих людей составляли боевые армии. Первые мусульманские завоевания не были миграцией бедуинских племен с семьями, палатками и стадами, подобной нашествию турок-сельджуков на Средний Восток в XI веке. Войну вело дисциплинированное войско. Лишь после завоевания семьям дозволялось или даже предлагалось переселиться из пустыни на захваченные земли.

Сведения о численности войск очень различны, и им, на этих первых стадиях истории ислама, вряд ли можно доверять. Мусульманские источники утверждают, что объединенная мощь армий, завоевавших Сирию, составляла 30 000 человек, но что они редко собирались вместе, а обычно действовали меньшими подразделениями. Силы, захватившие Ирак, по-видимому, были значительно меньше — арабские источники называют числа от 6000 до 12 000 человек. В Египте было еще меньше: войско Амра составляло вначале 3500 или 4000 человек, но вскоре оно получило 12 000 человек подкрепления. Сведения могут быть ненадежными, но они выглядят правдоподобно[10 - Donner F. M. The early Islamic Conquests. P. 205-209.]. Это была не орда, раздавившая сопротивление одним численным преимуществом; в важнейших сражениях, при Йармуке в Сирии и при Кадисии в Ираке, войска римлян и Сасанидов, возможно, имели численное превосходство.

Вооружение арабских армий было простым, но эффективным. У них не было технического преимущества над противником, не было нового оружия или превосходства в доспехах. Успех монголов, завоевавших в начале XIII века большую часть Азии и Европы, явно в немалой степени определялся их искусством в стрельбе из лука с седла. Оно обеспечивало им превосходство в огневой мощи и мобильности. Арабы, напротив, не располагали подобными преимуществами.

Мы хорошо представляем себе вооружение римского воина по статуям и скульптурным изображениям битв, которые дают нам возможность довольно уверенно реконструировать их снаряжение. Столь же отчетливую картину воина-всадника исламского мира в XIV-XV веках дают нам подробнейшие персидские книжные миниатюры того периода. Однако относительно раннего арабского войска у нас нет никаких зримых свидетельств. Нет и надежных археологических сведений по тому периоду: ни оружия, ни доспехов не сохранилось. Нам остается только полагаться на беглые упоминания в повествованиях и поэзии, не дающие, за редким исключением, подробных описаний.

Обычно предполагалось, что воин первых мусульманских армий сам обеспечивал себя оружием или добывал его в сражении. При победе над войском или взятии города оружие считалось наиболее ценным трофеем. Вскоре развилась оживленная торговля оружием и доспехами. Ни о какой униформе не было и речи: каждый одевался в то, что имел, в зависимости от своего состояния. Съестными припасами в большинство случаев тоже запасались сами. Не было продовольственных обозов, неповоротливых телег с припасами, замедлявших продвижение войска. Каждый должен был сам везти с собой запас пищи или добывать ее в пути. Когда арабское войско в 716-717 годах вторглось в Византийскую империю, каждому воину приказано было везти на своем коне два «мудда» (около 2 кг) зерна. В данном случае запас не пригодился, поскольку захвачено было достаточно добычи. На зиму строили хижины и возделывали землю, так что в продолжительных кампаниях армия могла питаться тем, что вырастила сама. Передвигаясь налегке и питаясь от земли, мусульманские войска могли покрывать огромные расстояния, что было бы невозможно, если бы они тянули за собой тяжело нагруженные обозы.

Основным оружием был меч. Арабские мечи раннего периода — это не кривые ятаганы, какими представляет их публика, а широкие, прямые, обоюдоострые клинки с маленькой рукоятью. Их держали в кожаных или деревянных ножнах и носили обычно не на поясе, а на перевязи через плечо. Сохранившиеся образцы позднего сасанидского периода имеют длину около метра. Владение таким оружием требовало значительной силы и ловкости. Лучшие мечи, видимо, ввозились из Индии, хотя Йемен и Хорасан тоже славились производством высококачественного оружия. Мечи, несомненно, были дороги: их ценили, им давали имена, их передавали по наследству и прославляли в стихах. Меч, оружие ближнего боя, был оружием настоящего героя. В то же время они, кажется, были в широком употреблении, и возможно, возросшее богатство некоторых районов Аравийского полуострова в конце VI и начале VII веков позволило многим бедуином обзавестись этим престижным оружием.

Наряду с мечами использовались копья — основное оружие пехоты. Копья имели деревянные древки и железные наконечники, позволявшие использовать их не только как колющее, но и как рубящее оружие. Более короткие «харба» появились в начале исламского периода. Их могли использовать всадники, хотя свидетельства применения в конных схватках тяжелых копий отсутствуют. Имеются также сообщения об использовании железных стержней и палиц, и, разумеется, палок, камней, палаточных шестов и всего, что попадалось под руку. Использовались и луки. Искусство лучника ценилось высоко. Источники говорят об «арабских» луках и «персидских» луках. Арабские, вероятно, были легче и проще. Отсутствуют сведения о применении арабскими воинами этого времени арбалетов, хотя к IX веку они, несомненно, вошли в употребление.

В качестве защитных доспехов носили кольчуги, хотя очень немногие могли позволить себе такую роскошь: со-общается, что в 704 году во всей обширной провинции Хорасан имелось всего 350 кольчуг на 50 ООО воинов. Кольчуги передавались из поколения в поколение, а новые, блестящие и сверкающие, ценились превыше всего. ГЬлову защищали двумя способами. Существовал «мигфар», известный также в истории вооружения на Западе. В сущности это был кольчужный капюшон, опускающийся сзади на спину для защиты шеи. В других случаях употреблялся круглый шлем, известный как «байда» (яйцо). Воин в полном доспехе, вероятно, был неплохо защищен — по крайней мере, не хуже норманнских рыцарей со знаменитого гобелена из Вайе, но большинство рядовых воинов обходились плащами и тюрбанами, что делало их легко уязвимыми.

У нас очень мало подробных описаний сражений этого периода, и отсутствуют военные руководства времен ранних завоеваний, однако в источниках порой приводятся советы, дающие некоторое представление о тактике. В 658 году армия неопытных иракцев вторглась в Сирию в ходе одной из многочисленных в этот период гражданских войн между мусульманами. Коварный старый вождь бедуинов потрудился снабдить их несколькими советами. Он наставлял их в первую очередь позаботиться о запасе питьевой воды. Их противники сирийцы шли в пешем строю, но иракцы были на конях, и им следовало использовать преимущество мобильности, отрезав врага от источников воды. Далее он продолжает: «Не сражайтесь с ними, обстреливая из луков, и не бросайтесь на них на открытом месте, потому что они превосходят вас числом, и вы можете быть окружены»[11 - Tabart Ta'rikh. II. P. 554-555.] Не следовало также стоять на месте или строиться перед противником в традиционные боевые порядки, поскольку у противника были и пешие, и конные воины, которые в ближнем бою поддерживали бы друг друга. Прорыв строя привел бы к поражению. Напротив, надлежало использовать свою мобильность и разделить войско на малые отряды (катаиб), которые поддерживали бы друг друга. Те, кто предпочитал оставаться в седле, могли остаться, но те, кто хочет, могли спешиться. Это упоминание любопытно: лошади и верблюды были очень полезны при передвижении, для перестроения и захвата удобных для сражений участков и источников воды, но исход сражения обычно решали пешие воины в ближнем бою. Бросив копья, они сражались мечами, и схватка обычно заканчивалась, когда противник падал наземь. Отсутствие стремян, во всяком случае в первые годы завоеваний, вероятно, давало пехоте значительное преимущество. Сирийская армия конца VII — начала VIII веков, одержавшая верх в упомянутой битве, и во многих других сражениях того времени, кажется, специализировалась на тесном строе пехоты. При атаке кавалерии пехота выставляла стену копий: люди опускались на колени, упирая тупой конец копья в землю и выставив наконечники к врагу. Они выжидали, пока враг приблизится вплотную, после чего вскакивали и били копьями в морды коней. Этот прием требовал дисциплины и немалой выдержки, но, если строй держался, был очень эффективен.

Подобная систематическая тактика была чужда военной традиции бедуинов, отдававшей преимущество подвижности и личной храбрости, но они, вероятно, переняли ее к поздним стадиям завоеваний, когда мусульманские войска действовали в Магрибе и Средней Азии.

По ходу завоеваний широко распространилось два новшества в военном снаряжении и технике. Всадники Древнего мира не знали стремян. Когда и где их изобрели, остается неизвестным. В Средней Азии существуют настенные рисунки, датирующиеся предположительно началом VIII века, изображающие использование стремян. Письменные источники говорят, что стремена впервые использовали арабские войска в Южном Иране (в основном против других арабов) в 680-х годах. К VIII веку они вошли в широкое употребление. Важность применения стремян— спорный для историков вопрос. Предполагается, что в Западной Европе их применение привело к появлению тяжеловооруженных рыцарей, со всеми вытекающими отсюда социальными и культурными последствиями. Незаметно, чтобы это новшество привело к столь же дале-ко идущим последствиям в мире ислама, хотя стремена, разумеется, облегчили дальние конные рейды на поздних стадиях завоевания.

Вторым важным военным новшеством тех первых лет завоевания было развитие метательной артиллерии. Большие машины назывались «манджаник», меньшие — «аррада». Такие машины были известны и до исламских завоеваний: первый достоверный случай их применения — при осаде аварами Фессалоники в 597 году. Машины представляли собой рычаг, за веревки, привязанные к одному концу которого тянули люди, заставляя другой конец подниматься с большой скоростью и выбрасывать снаряды из прикрепленной к нему пращи. Единственное описание применения осадной артиллерии на первых стадиях исламских завоеваний (632-650) приводится в отчете об осаде арабами персидской столицы Ктесифона (Аль-Мадаин). Тогда арабы якобы использовали двадцать таких устройств, построенных перебежавшим к ним персидским инженером по приказу арабского командующего, Саада ибн Аби Ваккаса.

Поразительно, что такие осадные машины вовсе не упоминаются ни в одном описании завоевания арабами укрепленных городов, таких как Дамаск или крупная римская крепость Вавилон в Египте. Однако невозможно определить, действительно ли машины не использовались или источники просто не упоминают о них. В VIII веке мы слышим, что мусульмане применяли их, чтобы пробить стены Самарканда в 712 году, и эта информация явно подтверждается обнаруженным графитти, изображающим технику в действии. В то же время нам рассказывают о машине, которую приводили в действие 500 человек. Ее использовали, чтобы сбить штандарт на буддийском храме в Синде. Однако в целом осадная тактика представляется весьма примитивной, и только длинная и трудная кампания в Трансоксании в начале VIII века, по всей видимости, включала систематические и длительные осадные операции.

У первых мусульман не было ни секретного оружия, ни новой военной технологии. Их преимущество над врагами состояло просто в мобильности, хорошем руководстве и, возможно, самое важное, в высокой мотивации и боевом духе.

Трудно оценить мотивы, двигавшие воинами тех первых завоеваний. По словам сэра Фрэнсиса Бэкона, королева Елизавета I не желала заглядывать в сердца и тайные помыслы людей, и историки тоже, в общем, не умеют этого делать. Все, что мы можем, — это строить предположения на основании того, что люди тогда говорили, или якобы говорили, о своих намерениях и деяниях.

Полнейшее наиболее отчетливое изложение мотивов, двигавших мусульманами, выражается в серии речей, обращенных, согласно рассказам, послами мусульман к персидским властям. Некоторые из них мы уже приводили. Мусульмане не устают повторять, что их не интересуют блага мира сущего: их влечет надежда на рай и вера, что убитые персы не смогут насладиться этой наградой. «Если вы убьете нас, мы войдем в рай; если мы убьем вас, вы попадете в огонь». Они действовали по прямому приказу Бога. «Мы ныне идем на вас по приказу Господа нашего и сражаемся за Него. Мы исполняем Его приказы и ищем исполнения обета Ему»[12 - Tabari. Tk'rikh. I. P. 2237.].

Погибших мусульман зачастую называют мучениками (шахидами). Согласно мусульманской традиции, представление о погибших в джихаде как о мучениках впервые появляется в описании битвы при Бадре (624 год), и согласно общепринятому представлению те, кто погиб на Священной войне, отправлялись прямо в рай. Существуют рассказы о людях, намеренно искавших мученичества или, по крайней мере, ставивших себя в опасное положение, чтобы достичь его.









Человек из племени бану тамим по имени Савад, защищая своих соплеменников, бросился в атаку, стремясь к мученической смерти. Он был смертельно ранен, но мученическая смерть медлила. Он искал схватки с (персидским командующим) Рустамом, в решимости убить его, но сам был убит, прежде чем сошелся с ним[13 - Tabart Tk'rikh. I. P. 2309.].








В этом случае интересно отметить сочетание стремления к мученичеству с долгом перед племенем. Описано несколько примеров крайностей, когда, например, люди в бою сбрасывали доспехи, чтобы быстрее погибнуть и так достичь награды мученика, но такие случаи являются редкими исключениями: большинство довольно разумно желало насладиться плодами победы в этом мире прежде, чем перейти к блаженству загробной жизни.

Другой мотив, вложенный в уста мусульманских воинов, — это стремление освободить подданных персов от тирании, чтобы те могли перейти в ислам:









Бог послал нас и привел нас сюда, чтобы освободить тех, кто желает свободы и сделать их слугами Господа, чтобы мы превратили их нищету в этом мире в благополучие, и дали им свободу от злой веры, и установили среди них справедливость ислама. Он послал нас принести свою веру всем этим созданиям и привести их к исламу[14 - Tabart Tk'rikh. I. P. 2271.].








В общем, однако, обращение в ислам или предложение возможности такого обращения не часто упоминается как причина войны. Более обычна гордость за принадлежность к арабским племенам. Когда Саад, командующий мусульманскими силами в Ираке, хотел вдохновить своих людей на подвиги, он воззвал к гордости арабов: «Вы — вожди и знать арабов, избранные каждого племени и гордость тех, кто следует за вами»[15 - Tabart Tk'rikh. I. P. 2289.]. Такие речи часто противопоставляют аскетизм и честность арабов изнеженности и лживости персов. Гордость за достижения племени остается столь же важным фактором мотивации, как во времена джахилийи. Это наиболее явно выражается в поэзии, например в анонимных стихах, прославляющих деяния племени тамим в битве при Кадисии.



		Мы нашли бану тамим в великом числе,



		Самых стойких на поле битвы.



		Они сплотили ряды против буйных врагов



		и обратили их в бегство, рассеяли.



		Они — море великодушия,



		но для персидских царей подобны



		Львам в лесах: они были подобны горе.



		Они покинули Кадисию во славе и чести



		После долгих дней битвы на горных склонах[16 - Tabart Tk'rikh. I. P. 2365.].











Другая поэма воздает честь Асаду:



		Мы обрушились на всадников Кисры[17 - Кирса — арабская форма слова «Хосров», родового имени персидских шахов.] с высоких гор.



		Наши всадники столкнулись с ними.



		Мы оставили в Персии многих жен плакать



		и молиться при полной луне.



		Мы сразили Рустама и его сыновей.



		И копыта коней засыпали их песком.



		И мы оставили на поле битвы тех,



		кто уже никогда не встанет[18 - Thbari. Tà'rikh. I. P. 2302-2303.].











Радость битвы и кровопролития исходит прямо от духа доисламского мира. Личная слава и репутация тоже сохраняют свое значение. В одном призыве стремление к раю сочетается со старомодным стремлением к долгой славе в этом мире:

О арабы, сражайтесь за веру и за этот мир. Заслужите скорое прощение Господа вашего, и сады, просторные, как земля и небо, примут почитающих Бога. И если дьявол захочет лишить вас отваги, напоминая об опасностях войны, вспомните, что о вас веками будут рассказывать на пирах и празднествах[19 - Tabari. Ta'rikh. I. P. 2293-2294.].

Жажда мирской славы, разумеется, сочеталась с желанием приобрести богатства. Один из наиболее постоянных мотивов повествований о первых завоеваниях — погоня за трофеями и восторженное описание захваченных богатств. Обычно упоминают такую добычу, как деньги, движимое имущество и рабов: приобретению живых трофеев всегда придавалось большое значение, а кое-где, особенно в Северной Африке, захватывали главным образом рабов. Любопытно, учитывая, что речь идет о скотоводческом народе, как редко упоминается скот — возможно, потому, что воин навсегда отказывался от прежнего образа жизни скотовода. Забота о приобретении трофеев не уступает заботе об их справедливом дележе. Многие из описаний, несомненно, грешат преувеличениями, но смысл от этого не теряется.

Устанавливающееся исламское государство располагало людьми, имело хорошую армию, идеологическую базу и вождей, способных возглавить широкую экспансию. Главное, вожди отлично сознавали, что перед ними стоит выбор — экспансия или коллапс. Для них существовал только один возможный ход действий — завоевания.






Глава 2. ЗАВОЕВАНИЕ СИРИИ И ПАЛЕСТИНЫ





Все земли Сирии и Палестины были провинциями Византийской империи и управлялись из Константинополя. В 632 году, в год смерти Мухаммада, византийцы правили также большой частью Балканского полуострова, Южной Италией, Сицилией и Северной Африкой. Римляне и византийцы на протяжении шестисот лет владели землями Восточного Средиземноморья. Когда в V веке на западе Римской империи воцарились смятение и хаос, богатые провинции на южном и восточном побережье Средиземного моря продолжали процветать. Имперские власти в Константинополе по-прежнему собирали налоги, содержали регулярную армию и назначали наместников для управления провинциями. Города на Западе превращались в деревни, а города Сирии тем временем украшались широкими прямыми улицами, рынками, банями и, в первую очередь, церквями.

И в городах, и в сельской местности облик Сирии определялся тысячелетним наследием грекоязычной элиты, исполненной классической учености и чувствительности. Мощные руины языческой античности высились в центре таких городов, как Пальмира, Гелиополь (Баальбек), Гераса (Джераш) и Петра. Они сохранились и до наших дней. Меньшие города и селения были украшены колоннадами и портиками, отражавшими в уменьшенном масштабе не потерявшие изящества формы греко-римской архитектуры.

Великие храмы Пальмиры и Баальбека все еще стояли в этих городах, но по большей части они превратились в лишенные крыш руины. В Герасе двор великого храма Артемиды использовался для обжига гончарных изделий, так что обширная мощеная площадь, окружавшая храм, превратилась в шумную мастерскую, а сам храм был закрыт и отгорожен, став прибежищем змей и демонов. Земли Сирии и Египта были целиком христианскими. Как-никак, христианство зародилось в этих местах, и первых последователей новой религии впервые назвали христианами как раз в Антиохии. Первые три столетия после пришествия Иисуса христианство конкурировало в борьбе за души людские с другими религиями на великом левантийском базаре вероисповеданий. Там были грекоязычные почитатели Зевса и Аполлона и говорящие на арамейском сельские жители, поклонявшиеся тому самому божеству, но называвшие его Бел или Хаддад по имени бога, который был древним уже тогда, когда израильтяне впервые вступили в Ханаан. Однако к VI веку христианство стало главенствующей религией в городах и сельской местности, в горах и пустынях. Иудейские общины играли также значительную роль, особенно в Палестине, а в некоторых областях и слоях общества сохранялось классическое язычество: на полах домов все еще выкладывались мозаики, изображавшие героев древних легенд и мифов, хотя трудно сказать, верили ли в них по-прежнему.

Христианство стало религией и верхушки имперской элиты, что оказало значительное влияние на все общество. К VI веку, не будучи христианином, невозможно было пробиться на видные посты в правительстве. Однако христиане Сирии были далеко не однородной группой. На протяжении VI века явственно определились глубокие разногласия между различными группами верующих. Главным предметом этих разногласий был вопрос о божественности Христа и его воплощении: был ли Христос един и совмещал в себе божеское и человеческое начало, или он был чистым божеством, только явившимся на землю в человеческом облике? Эти, очевидно, туманные теологические споры возбуждали пылкие страсти, поскольку отражали разделение общества. С риском чрезвычайно упростить очень сложную ситуацию скажу, что те, кто считал Христа в полной мере божественным и в столь же полной мере человечным (их называли диофизитами, потому что они верили в двойственную природу Спасителя, или халкедонянами по собору в Халкедоне в 451 году, где впервые была выработана эта доктрина), относились к грекоязычной городской элите, те же, кто верили в исключительно божественную природу Христа (монофизиты), были жителями селений, в которых говорили на арамейском, принадлежали к сельским монастырям или христианизированным арабским родам. Разделение определялось и географически: в Палестине, по-видимому, большинство христиан были монофизитами, в то время как в Северной Сирии сторонников обоих взглядов было примерно поровну.

Имперские власти твердо держались диофизитской доктрины, видели в монофизитах подрывной элемент и еретиков и временами обрушивали на них жестокие преследования. Это означает, что существенная часть христианского населения Сирии была отчуждена от имперских властей и вряд ли считала необходимым защищать позиции имперской церкви от пришельцев.

Приблизительно до 540 года Сирия переживала длительный период процветания и демографического роста. Повсюду разрастались селения и осваивались целинные участки земли у границы пустыни. Начиная с 540-го, за столетие до мусульманского завоевания, эта светлая картина начала изменяться. В этом году всю страну поразила невиданно жестокая вспышка бубонной чумы и погибло очень много народа. Более всего, наверное, пострадали города с высокой плотностью населения, но эпидемия поразила и сельскую местность. Вероятно, меньше всего пострадали кочевники пустыни. Чуму распространяли блохи, селившиеся на крысах. В городах крыс было не меньше, чем в наши дни; в лагерях кочевников пищи не хватало даже для людей, не говоря уже о грызунах, и не было укрытий для этих животных.

Вспышки чумы с ужасающей регулярностью продолжались в VI и в VII веках. Из-за отсутствия статистических данных невозможно оценить их влияние на численность населения. По оценкам историков, бубонная чума, поразившая Средний Восток и Западную Европу в 1348-1349 годах, убила треть населения. Нет оснований считать, что вспышки чумы в VI веке были менее жестокими. Многие из недавно процветавших городов и селений, вероятно, опустели и пришли в упадок. Мусульманские завоеватели, вступавшие в города Сирии и Палестины в 630-х и 640-х годах, возможно, ходили по улицам, заросшим травой и колючим кустарником среди древних колонн, а немногочисленные выжившие горожане селились в развалинах роскошных дворцов своих предков.

Эпидемии были не единственной проблемой, с которой столкнулась Сирия во второй половине VI века. В V и начале VI века отношения между Византией и Сасанидами были в основном мирными. Обе силы уважали границы зон влияния в Сирийской пустыне на юге и в горной Армении на севере. Однако в середине VI века завязалась масштабная и весьма разорительная война между двумя великими державами. Сасанидские шахи многократно вторгались на территорию Византии. В 540 году они взяли великую западную столицу — Антиохию, — а в 573 году захватили важную столицу провинции Апамея. В обоих случаях они унесли с собой немало трофеев, а кроме того, множество людей переселились в новые города Персидской империи.

Если в VI веке отношения между империями ухудшались, то в VII они совсем испортились. В 602 году император Маврикий со всей семьей был убит взбунтовавшимися солдатами. За несколько лет до того император дал убежище молодому и энергичному сасанидскому монарху Хосрову II, временно смещенному с престола. Теперь Хосров воспользовался смертью своего благодетеля как предлогом для опустошительного нападения на Византийскую империю. Его армии одержали несколько впечатляющих побед. В 611 году персы вышли к Босфору прямо напротив Константинополя. В 619 они захватили Александрию и весь Египет.

Византию спас император Ираклий (610-641). Он управлял византийскими провинциями в Северной Африке, однако в 610 году отплыл в Константинополь с войском своих провинций и сбросил с трона жестокого узурпатора Фоку. Все время его правления ушло на борьбу с персами. После многолетней войны, когда, казалось, ничто не способно остановить персидские армии, Ираклий в 624 году переломил ход кампании, обрушив мощный удар на тылы врага. Он принял смелое и блестящее стратегическое решение провести войско от турецкого побережья Черного моря через Северный Ирак и захватил великий храм огнепоклонников в Шизе и дворец Хосрова в Дастгарде. После смерти своего главного противника, Хосрова II, в 628 году, когда в Персии завязалась борьба за трон, Ираклий сумел восстановить мир, сохранив прежнюю границу между двумя империями, проходившую по реке Хабур. В 629 году он переговорами добился вывода персидских войск из Сирии и Египта и занялся установлением правления Византии в возвращенных провинциях. 21 марта 630 года он пережил миг высшего триумфа, вернув в Иерусалим реликвию — животворящее древо Креста Господня, захваченное персами.

Хотя персы потерпели решительное поражение, завоевание ими Сирии и Египта нанесло большой ущерб власти Византии в странах Леванта. Помимо вызванного военными действиями кровопролития, многие из грекоязычной элиты, по-видимому, эмигрировали в безопасные области Северной Африки и Рима. Сражения вызвали много разрушений, особенно в городах, но, возможно, еще важнее была утрата традиции имперского управления и администрации. Большую часть лет времен проповеди Мухаммада Сирия и Палестина находились под управлением персов, а не византийцев, и только в 630 году, за два года до смерти Пророка, Византия восстановила контроль над ними. Тем не менее контроль, конечно же, был весьма слабым, и, вероятно, во многих областях влияние византийской администрации было совсем незаметным. Большинство сирийцев младшего поколения не сохранило воспоминании о былом могуществе имперских властей и совершенно не было лояльно Константинополю. По мере того, как постепенно восстанавливалась власть Византии, набирали силу и религиозные разногласия, разделявшие Сирию в VI веке. Император Ираклий решительно стремился установить единомыслие среди христиан, многие из которых отвергали его религиозные взгляды.

Византия контролировала Сирию более половины тысячелетия. Если бы ислам возник на пятьдесят лет раньше и первые мусульмане попытались вторгнуться в Сирию и Палестину в 580-х, а не в 630-х годах, очень вероятно, что их быстро отправили бы восвояси, поскольку провинции жестко контролировались администрацией, а их оборона была четко налажена. Случилось так, что мусульманские армии появились в этих областях немедленно после изнурительной войны между византийцами и персами. Скорее всего, это обстоятельство и предопределило успех мусульман.

Сирия, даже истощенная войной и чумой, все еще являлась для бедуинов Аравии источником вина, масла и зерна. Области вокруг Газы и Бостры были сельскохозяйственными угодьями на краю пустыни. Их часто посещали купцы из Мекки и других торговых центров Аравийского полуострова.

Земли эти были знакомы вождям раннего исламского сообщества и, естественно, стали первой целью новой мусульманской армии. Предание, что сам Пророк побывал в Сирии перед началом своей проповеди, существовало издавна и вполне устоялось. Сирийский в то время город Иерусалим был центром притяжения для первых мусульман, прежде чем его место заняла Мекка. Абу Суфйан, возглавивший оппозицию Мухаммаду в Мекке, владел имениями на Иордане, в том числе селением Куббаш в плодородной области Балка к югу от Аммана. Это селение служило ему базой торговых предприятий. ГЬрода Сирии служили перевалочными базами на краю пустыни, и многие из новой исламской элиты бывали в этих местах и хорошо изучили их. Когда Мухаммад под конец жизни искал новые области для продвижения ислама, он, естественно, обратил взгляд на север. Сирия сильно отличалась от практически неизвестного ему Ирака, куда члены мусульманской элиты до начала завоеваний попадали редко.

Движение мусульман на Сирию началось в малом масштабе и без особого успеха в последние два года жизни Пророка. Путешественникам, которые едут в Иордан по «царской дороге», проложенной в древние времена вдоль горного хребта на востоке Мертвого моря, от Карака до Петры, показывают могилы первых мусульманских героев у селения Мута. Могилы с их аккуратными куполами, окруженные деревьями, вполне современные, но их местоположение, кажется, действительно отмечает место первой схватки между мусульманскими и византийскими войсками. В 629 году Мухаммад отправил отряд в сторону Сирии — возможно, просто для захвата добычи при смятении, вызванном уходом персидских войск. Маленький отряд мусульман проскакал по «царской дороге» и столкнулся с пешим под разделением византийской армии, состоявшим в основном из местных арабов, двигавшимся на юг тем же путем, чтобы восстановить власть Византии в этом районе. В короткой схватке под Мута мусульмане были разбиты и обращены в бегство, а нескольких предводителей убили и похоронили в могилах, которые можно видеть и сегодня. Среди мусульман, бежавших, чтобы вернуться с новыми силами, был Халид ибн аль-Валид, прозванный Мечом Аллаха, сыгравший впоследствии такую видную роль в завоевании Сирии.

Поражение при Муте было унижением для нарождающегося исламского государства, однако оно, кажется, не смутило Мухаммада, который продолжал планировать набеги на Сирию. В 630 году он послал тщательно подготовленную экспедицию на Табук в северном Хиджазе. Это вполне мог быть пробный удар перед атакой на Сирию. Среди командиров, приобретавших там ценный военный опыт, был Амр ибн аль-Ас, десятилетие спустя завоевавший для мусульман Египет. Несомненно, что первые мусульманские военачальники, планируя захват Сирии, следовали линии, намеченной самим Пророком.

Сразу после смерти Мухаммада халиф Абу Бакр отправил в Сирию еще одну экспедицию, и она ознаменовала собой начало полного завоевания страны. С этого момента последовательность событий становится очень запутанной. Мы располагаем массой сообщений о главных битвах, мелких схватках и захвате городов. Но различные схемы событий, представленные разными мусульманскими авторами, невозможно согласовать между собой, а из внешних источников лишь очень немногие дают нам направляющую нить. Как жаловался великий мусульманский историк ат-Ткбари, собирая различные описания завоеваний:









Воистину, наиболее досадна замеченная мню разница в датировке этого сражения в разных источниках. Такие противоречия возникли оттого, что некоторые из этих сражений происходили почти в одно и то же время[20 - TabarL Ta'rikh. I. P. 2156.].








В конечном счете мы с уверенностью можем назвать только дату начала кампании — 632 год и ее окончания — в 640-м, когда вся Сирия, за исключением прибрежного города Кесарии, так или иначе оказалась под властью мусульман. Нижеследующее изложение событий основано на наиболее широко принятой хронологии, но трактовать его следует со значительной осторожностью.

Целью первых экспедиций было упрочить контроль Медины над арабскими племенами с окраин обжитых земель. На западной границе плодородных районов Ирака и по краю Нильской долины в Египте граница между пустыней и посевами представляет собой довольно четкую линию, разделяющую две экологические зоны. В Сирии эта граница не столь отчетлива. Все далее на восток от увлажненных районов средиземноморского побережья, земли становятся все более засушливыми. Там, где среднегодовые осадки составляют менее 200 мм, оседлое земледелие становится невозможным без ирригации с оазисов. К западу от этой линии расположена зона, пригодная под пастбища для хозяйства бедуинов или для неорошаемого земледелия. Многие бедуины временами занимались земледелием, возделывая маленькие зерновые поля, но не отказываясь от своих стад. Политика принуждения сирийских бедуинов к переходу в ислам неизбежно вела к конфликту с имперскими властями Византии и их арабскими союзниками. Халиф Абу Бакр и другие вожди ислама проводили эту политику вполне обдуманно и сознательно: все кочевые арабы должны были присягнуть на верность исламскому государству, добровольно или по принуждению.

Предполагается, что Абу Бакр выслал четыре малых войска для независимых операций в пограничной зоне к востоку от Мертвого моря и границы с долины Иордана. Знамена на копьях предводителей были знаком их власти. Выбор командующих оказал заметное влияние на историю раннего исламского государства. Одним из них был Йазид, сын Абу Суфйана, и он взял с собой своего брата Муавийю. Как мы знаем, их семья уже владела имением в Сирии и хорошо знала местность. Йазид оказался одним из ведущих мусульманских командующих этой войны и, таким образом, упрочил влияние своей семьи в Сирии. Йазид умер от чумы до окончательного завершения завоевания, но его брат Муавийя унаследовал его пост. Основы власти, заложенные им во время завоевания и сразу после него, позволили ему в 661 году стать первым Омейядским халифом и править из Дамаска всем мусульманским миром.

Другое назначение, имевшее долговременные последствия, — это назначение Амр ибн аль-Аса, отличавшегося скорее проницательностью и коварством, чем воинскими доблестями, хитроумного Одиссея первых исламских армий. В прошлом купец из Газы, он был избран Пророком для сбора податей с племен на пути от Медины к Сирии. Он предпочел увести своих людей, числом якобы около трех тысяч, среди которых многие были из Мекки и из Медины, в места, которые хорошо изучил ранее. Он дошел вдоль побережья Красного моря до самого залива Акаба, откуда повернул на запад и обосновался со своими людьми в огромной пустынной долине Вади Араба между Иорданом и Израилем. Оттуда они поднялись по крутизне на плато Негев и направились к приморской Газе. Там Амр начал переговоры с командующим местным ополчением, возможно, требуя от него денег, и, согласно преданию, византийский наместник пытался захватить или убить его во время переговоров. Наконец, 4 февраля 634 года произошло сражение, в котором Амр и его люди одержали верх над маленьким византийским войском у селения Датхин под Газой и убили византийского командующего. Победа арабов произвела впечатление. Весть о ней распространилась быстро, и говорили, что иудейское поселение под Кесарией открыто ликовало, радуясь смерти византийского офицера и унижению имперской власти.

Победа мусульман у Датхина, пусть и не слишком масштабная, насторожила византийские власти, предупредив их о новой угрозе с юга. Верховным главнокомандующим был император Ираклий. Ему к тому времени было около 60 лет, и он нисколько не походил на изнеженных обитателей роскошных константинопольских дворцов: этот человек обладал огромным военным опытом и был привычен к трудностям военных кампаний. Кроме того, он находился на вершине власти и ко времени начала мусульманских операций против Сирии как раз отметил свой главный триумф — возвращение в Иерусалим животворящего Креста Господня. Ираклий ни разу лично не возглавлял войско (как и мусульманские халифы никогда не возглавляли армии ислама), но он оставался в тылу сирийских войск, в Хомсе или Антиохии, направляя их действия, назначая генералов и отдавая распоряжения. Интересно отметить, как изображают Ираклия арабские источники. Они отдают должное остроте его ума, мудрости и умению предвидеть будущее. В одном рассказе знатный мекканец Абу Суфйан говорит, что видел Ираклия, когда тот с купцами посещал Сирию:









Ираклий тогда недавно разбил персов и изгнал их со своих земель, отняв у них священный Крест, похищенный персами... Тогда Ираклий оставил Хомс, где был его штаб, и пошел пешком... чтобы помолиться в Священном ГЬроде. Перед ним расстилали ковры и рассыпали на них благовонные травы. Достигнув Иерусалима, Ираклий молился вместе с византийской знатью[21 - TabarL Tk'rikh. I. P. 1561-1562.].








Рассказ изображает его победоносным, но скромным и благочестивым.

Во множестве рассказов Ираклию приписывают признание величия Мухаммада и готовность перейти в мусульманство, если бы не враждебность к исламу византийской знати. Для арабов он был ключевой фигурой, символом византийского сопротивления армиям ислама, исконным врагом. Его изображают гордым и самовластным, но упоминают и моменты, когда он один из своих советников и придворных сознавал силу мусульман и предвидел их победу. Арабские источники рисуют Ираклия без особой враждебности: он —трагическая фигура, человек, потерпевший поражение и окончивший жизнь в унижении из-за невозможности перейти в ислам.

До этого времени атаки мусульман на Сирию представляли собой мелкие приграничные вылазки. Следующая стадия завоевания начинается прибытием Халида ибн аль-Валида и его людей, которые форсированным маршем пересекли пустыню от Ирака, на окраинах которой они сражались. Марш Халида через Сирийскую пустыню с полусотней воинов отмечен в истории и овеян легендами. Арабские источники дивятся его стойкости; современные ученые восхищаются мастерским стратегическим ходом. Часто рассказывают, как он совершил шестидневный переход по безводной пустыне, заставив своих верблюдов напиться до отвала и завязав им морды, чтобы они не могли жевать жвачку, а затем убивая их одного за другим, чтобы люди могли напиться воды из их желудков. В другой раз, когда его люди изнемогали от жажды, он спросил одного из своих воинов, Рафи, бывавшего прежде в тех местах, не знает ли тот, где найти воду. Рафи ответил, что вода рядом: «Иди вперед, пока не увидишь два пригорка, подобных грудям женщины, и тогда иди к ним». Когда они добрались до пригорков. Рафи велел искать терновый куст, похожий на ягодицы мужчины. Они обыскали все, и нашли корни, но ни одного куста, однако Рафи сказал, что это то самое место, и приказал копать. Скоро они дошли до слоя влажной земли и добыли немного отличной воды. Тогда Рафи с великим облегчением сказал Халиду: «О, начальник, я не был у этого источника более тридцати лет. Я видел его лишь однажды, когда был здесь в детстве с отцом». Так, продолжает рассказчик, они подготовились и атаковали врагов, не подозревавших, что враг может обрушиться на них из пустыни.

Беда в том, что описания этой экспедиции хотя и живописны, но очень запутанны. Мы можем не сомневаться, что Халид перешел пустыню от Ирака до Сирии весной или в начале лета 634 года, что это достопамятный подвиг стойкости его воинов и что его появление в Сирии сыграло важную роль в успехах мусульманского оружия. Трудность состоит в том, что одни источники описывают его путь по более длинному южному маршруту через Думат аль-Джандал, а другие столь же уверенно — путь через лежащую к северу Пальмиру. Обе стороны приводят веские аргументы, и какая версия верна, попросту неизвестно.

Арабские повествователи отводят Халиду почетное место как самому эффективному командующему, несмотря на то, что Умар сместил его с верховного поста и назначил на его место Абу Убайду. Именно Халид, прибыв в Сирию, объединил разрозненные мусульманские войска, именно Халид первым ворвался в Дамаск через Восточные Ворота, и именно Халид изобрел тактику, которая привела к победе при Йармуке. Затем он сыграл ведущую роль во взятии Хомса и Халкиды (Киннасрин). Его репутация великого военачальника пережила поколения, и его именем по всему арабскому миру называют улицы. Однако, несмотря на общепризнанные успехи, источники рисуют его сложной фигурой. Он происходил из одной из самых знатных семей Мекки и, подобно многим представителям своего класса, отнесся с глубоким подозрением к Мухаммаду с его проповедью социальной справедливости и простого монотеизма. Он не принадлежал к числу первых обращенных в ислам: он даже был среди врагов Пророка и сражался с ним в битве при Ухуде, но вскоре после того принял ислам. После обращения он оставался тверд в вере и посвятил свой немалый военный талант поддержке нового мусульманского государства. По приказу Мухаммада он уничтожил один из знаменитых идолов прежней веры, изображение богини аль-Узза в Нахле близ Мекки. Он пользовался доверием первого халифа Абу Бакра, который поручил ему командование войсками, выступившими против непокорных арабских племен в войнах с «ридда». Он одержал великие победы, но в то же время приобрел репутацию безрассудного и поспешного в решениях человека: в одном случае он по ошибке перебил целую группу мусульман, и загладил вину, немедля взяв в жены вдову одного из убитых. Приобретенная им слава явно раздражала некоторых из первых мусульман в особенности халифа Умара, уверенного, что вождем может быть лишь тот, кто в числе первых приобщился к исламу, а позднее обращение не заслуга, и ему подобало бы некоторое смирение. Рассказчики, повествующие о Халиде, пытаются объяснить его поступки и обелить его. В диалоге с армянским военачальником сразу после битвы при Йармуке Халида заставляют оправдывать свои действия и объяснять, почему ему дали прозвище Меч Господа.









Бог послал нам Пророка, призвавшего нас, но мы избегали его и сторонились его. Затем иные из нас уверовали и последовали за ним, в то время как другие остались вдали от него и называли его лжецом. Я был среди тех, кто называл его лжецом, чуждался его и сражался с ним. Затем Господь захватил наши сердца и за волосы привел нас к нему и заставил следовать за ним. Пророк сказал мне: «Ты меч среди мечей Господа, которые Бог обратил против язычников», и молился о моей победе. Так я получил имя Меча Господа, потому что теперь я более всех мусульман ненавижу язычников[22 -  Crone P. Khalid b. al-Walid / Encyclopedia of Islam.].








Абу Бакр приказал Халиду как можно быстрее направиться на помощь войскам в Сирии, война с которой уже достигла критической фазы. На Пасху 634 года (24 апреля) он со своим войском внезапно обрушился на христиан Гассанидов — союзников Византии, праздновавших Пасху на сочной траве среди весенних цветов на лугу в Мардж-Рахит у северных стен Дамаска. Затем он повернул на юг на соединение с другими мусульманскими военачальниками, которые, по-видимому, объединились под его командованием, чтобы противостоять имперскому войску византийцев. Они начали с атаки на город Бостру.

Бостра лежит на северной стороне современной границы между Сирией и Иорданией, в равнинной, но плодородной местности, усеянной черными базальтовыми валунами —характерной чертой этих мест. К северу от города поднимаются хорошо видимые с его стен вулканические холмы Хаврана. Горы эти, хотя и скалистые, не особенно высоки и, как многие вулканические рельефы, содержат участки чрезвычайно плодородной почвы. Земли Бостры были ближайшей к Аравии местностью, способной снабжать бедуинов пшеницей, вином и маслом. Город разбогател, исполняя роль перевалочной базы для торговцев, и многие верили, что сам Пророк в молодости побывал в нем и учился таинствам христианской веры у монаха Бахиры. Кроме того, Бостра была политическим центром. Когда римский император Траян в 106 году аннексировал Нубийское царство и превратил его в римскую провинцию Аравию, он перенес столицу из далекой южной Петры в более доступную (для римлян, естественно) Бостру. Сложенные из прочного черного базальта руины древней Бостры — одни из самых впечатляющих на Ближнем Востоке. Огромный римский театр сохранился почти полностью, став центром позднейшей средневековой крепости. Колонны и мостовые указывают на древние улицы, вдоль которых видны остатки бань и больших христианских церквей, в том числе величественного круглого собора.

Неизвестно, успели ли византийцы восстановить имперское правление городом после ухода Сасанидов. Город, по всей видимости, почти не оказал сопротивления, и к концу мая 634 года заключил мир с мусульманами. Горожане согласились выплачивать ежегодный налог. Это был первый крупный сирийский город, захваченный армией вторжения.

После покорения Бостры мусульманские войска двинулись на запад на помощь Амру ибн аль-Асу, который после первой победы при Датхине столкнулся с большими силами византийцев, сосредоточенными к юго-западу от Иерусалима на дороге к Шзе. Халид и прочие пересекли долину Иордана, очевидно, не встретив никакого сопротивления, и соединились с людьми Амра. Объединенное войско мусульман, по свидетельству одного источника[23 - 7bbart Tà'rikh. I. P. 2398-2401.], насчитывало около 20 000 человек. Командовал ими Амр — единственный арабский военачальник, упоминаемый хронистами, неизменно подчеркивающими его ум и проницательность. Описывают, как он лично пробирался на разведку во вражеский лагерь и посылал туда лазутчиков и как византийский генерал обращался к нему в письмах как к равному по искусству. Армии сошлись в месте, которое мусульманские авторы называют Аджнадайн, где и произошло решающее сражение. У нас отсутствует подробная информация о ходе сражения, но ясно, что византийцы потерпели поражение и остатки их войск отступили в Иерусалим и другие укрепленные города. Известие о победе мусульман разлетелось далеко, и, по-видимому, эта самая битва упоминается во франкской хронике Фредегара, написанной во Франции двадцатью годами позже. Он вводит интересную, и, возможно, правдивую подробность, что «сарацины (мусульмане) предложили Ираклию выкупить обратно трофеи, только что захваченные у побежденных, но император отказался платить за краденое добро»[24 -  Fredegar. The Fourth Book of the Chronicle of Fredegar with its Continuations. P. 55.].

Армянский летописец того времени Себеос рассказывает, что император приказал своим войскам держать оборону. Они же, вместо этого, покинули свой лагерь у реки и укрылись в городе Пелла на восточном берегу. Пелла была богатым городом на плодородных землях в долине Иордана, и ее хорошо защищенный акрополь возвышался над классическими портиками и улицами в долине. Здесь византийцы снова были атакованы. Ход битвы, как обычно, не вполне ясен, но некоторые особенности, как видно, запомнились. Византийские войска перешли долину Иордана у Скифополя на западном берегу и, чтобы задержать наступление мусульман, прорезали несколько ирригационных каналов, позволив воде разлиться по дну долины морем грязи. Мусульмане, не зная об этом, рвались вперед, и многие всадники завязли в болоте, но затем «Господь вызволил их». В конечном счете в болото попали сами византийцы, и многие были там перебиты.

Теперь остатки византийских сил отступили к Дамаску. Мусульмане преследовали их. Осада Дамаска стала одним из блестящих моментов завоевания Сирии. Мы можем необычайно подробно проследить ее ход, потому что источники дают детальное описание, а город хорошо сохранился. Стены старого Дамаска, построенные римлянами или еще ранее и с тех пор постоянно восстанавливаемые, в основном уцелели. Только на западном конце, куда протянулся город в Оттоманскую эпоху, их крут прорван. Все старые ворота, за одним исключением, сохранились и сегодня носят те же названия, которые приводятся в арабских источниках. Это поразительный пример сохранности городской географии и архитектуры на протяжении почти четырнадцати столетий. Нам известно, что Халид ибн аль-Валид стоял у Восточных ворот (Баб Шарки), Амр ибн аль-Ас у ворот Святого Фомы (Баб Тума), Абу Убайда у не существующих ныне ворот Джабийя в западной стене, а Йазид ибн Аби Суфйан у Малых и Кайсанских ворот на южной стороне.

Мусульмане позаботились также перегородить войсками дорогу к северу от Дамаска. Это оказалось мудрой предосторожностью, так как Ираклий, который, как сказано, находился в то время в Хомсе, послал конное войско на выручку осажденному городу, но всадников перехватили, и попытка снятия осады не удалась. Неясно, сколько времени длилась осада. Арабские источники обескураживают, приводя самые разные сроки, от четырех до четырнадцати месяцев. У мусульман, кажется, не было осадных машин и вообще никакого осадного снаряжения сложнее веревок и лестниц. Даже лестницы пришлось позаимствовать в близлежащем монастыре. Кажется, осаждающие не предпринимали никаких действий, кроме блокады, в надежде, что голод, скука и внутренние распри заставят защитников города сдаться. Когда стало ясно, что подмоги не будет, горожане отчаялись. Согласно одному источнику, конец наступил, когда у «патрикиоса» (ромейского военачальника), командовавшего обороной, родился ребенок, и он позволил своим людям расслабиться, наесться и напиться в честь такого события. Халид ибн аль-Валид, который никогда не упускал удобного случая и точно знал, что происходит в городе, решил воспользоваться представившейся возможностью. Веревки и лестницы у него были. Несколько его воинов подобрались к воротам, переплыв ров на надутых шкурах животных. Они набросили веревки на укрепления и взобрались по ним, затем втянув наверх и веревки, чтобы их не заметили. Затем по сигналу они с криком «Аллах акбар!» бросились к воротам, перебили стражу и всех, кто оказывал сопротивление.

Между тем на другом конце города дамаскцы вступили в переговоры о мирной сдаче, и мусульманские войска начали входить в город с запада. Две группы, люди Халида с запада, а другие — с востока, встретились в центре города на старом рынке и начали переговоры. По условиям принятого соглашения горожан оставили в покое в обмен на дань. Имущество имперских чиновников было конфисковано в пользу всех мусульман, став частью «фати» (общего богатства мусульманского сообщества). Как всегда, имелась добыча, подлежащая дележу, причем командующие позаботились оставить долю тем, кто удерживал северную до-poiy, потому что, хотя они и не принимали прямого участия в осаде, но внесли свой вклад в победу и заслужили часть трофеев. Сложная история, описывающая взятие Дамаска с двух концов, возможно, была попыткой разрешить острый вопрос о том, был ли город взят силой или по договору. В данном случае власти, видимо, попытались найти компромиссный вариант.

Отчет о падении Дамаска также отражает раскол среди его населения. Город был центром имперской власти, его стратига назначал сам император, однако многие, если не большинство населения были арабами, исповедовавшими христианство. По-видимому, многие из них чувствовали, что им ближе арабы за городской стеной, нежели греки и армяне, составлявшие большую часть гарнизона. Так или иначе, город не пострадал от обстрела и разграбления. В следующем веке он превратился в столицу всего мусульманского мира и вступил в свой золотой век.

Примерно в то время, когда был взят Дамаск — данные хроник здесь, как обычно, неопределенны — в Медине скончался старый Абу Бакр, преемник Пророка и первый халиф ислама. Нам известно, что он умер в июле 634 года. Менее ясно, на какой стадии были к этому времени военные действия, однако имеется много сообщений, что известие о его смерти достигло мусульманских армий в Сирии во время осады. Новым халифом стал суровый и грозный Умар, которому многие авторы отводят роль идейного вдохновителя и мозга завоевания.

В сирийской армии его главенство приняли без возражений, однако у нового халифа имелись четкие идеи относительно ее командования. Как мы видели, Умар сильно недолюбливал Халида ибн аль-Валида. Его блестящие действия против «ридда» в восточной Аравии и позже в Ираке и Сирии не улучшили отношение к нему нового халифа. Тот немедленно отстранил Халида от командования и приказал ему вернуться в Медину. Есть сообщение, что Абу Убайде, занявшему теперь пост верховного командующего, было приказано добиться от Халида признания в обмане. Если бы он, как и следовало ожидать, отказался признать себя лжецом, с него следовало сорвать тюрбан и конфисковать половину его имущества. Поставленный перед таким ультиматумом, великий полководец попросил время на размышление, чтобы посоветоваться — не с друзьями и подчиненными, как можно было подумать — а с сестрой. Той было ясно, что Умар ненавидит ее брата, и если тот признает себя лжецом, то все равно не сохранит поста. Так что не было смысла пытаться задобрить халифа признанием в преступлении, которого он не совершал.

Интересно отметить, как этот эпизод отражает власть халифа и единство мусульман. Халид чувствует, что у него не остается иного выбора, как вернуться в Медину. Византийский генерал в его положении вполне мог поднять мятеж и призвать свои войска поддержать его в борьбе за трон. Генерал мусульманской армии, напротив, покорно принял отставку и унижение. Он прибыл в Медину, где Умар продолжал донимать его. Каждый раз, повстречав Халида, он язвительно повторял: «Халид, отдай мусульманам добро, которое сгреб себе под зад!», на что Халид смиренно отвечал, что у него ничего нет. В конце концов было достигнуто соглашение, по которому Халид отдавал большую часть своего имущества, сохранив только военное снаряжение и рабов. Вскоре он вернулся в Сирию, играл ведущую роль в битвах при Йармуке и Хал кисе, в котором и остался жить. Рассказывают, что Умар в конце концов признал, что несправедливо обошелся с Мечом ГЬспода и что Абу Бакр, доверявший Халиду, лучше него понимал людей. Великий генерал мирно скончался в 642 году. Это был блестящий, бесстрашный полководец, но наиболее благочестивые мусульмане никогда полностью ему не доверяли.

Между тем император Ираклий готовился одним мощным ударом выбросить мусульман из Сирии. После падения Дамаска он отступил на север Сирии к Антиохии, традиционной столице этой области. Отсюда он направлял последнюю кампанию. Византийцы стянули все войска, какие смогли собрать. Арабские источники приводят очень большие цифры, более 100 000, но сравнение с другими византийскими армиями того периода ясно говорит, что эта оценка сильно преувеличена, а более вероятна численность от 15 000 до 20 000 человек. Армия представляла собой очень пестрое собрание. В ней были византийские греки под командованием Феодора Трифурия, большой контингент армян под командой Георгия и местные арабы-христиане под предводительством шаха Гассанидов, традиционных союзников Византии, Джабала ибн Айхама. Верховным командующим был армянин Вахан. Различные части говорили на разных языках — на греческом, армянском и арабском — и, вероятно, с трудом общались между собой. Были между ними и глубокие религиозные и культурные отличия. Греки и армяне, видимо, собирались из оседлых, возможно, земледельческих поселений, а сражаться привыкли в гористой местности. Арабы, со своей стороны, были кочевниками, привычными к войне в пустыне. Все войска были по происхождению христианскими, однако ортодоксальные византийцы смотрели на армян и арабов как на еретиков. Неясно, насколько сильно повлияли эти различия на дальнейшие действия византийских войск, но источники переполнены слухами о взаимном неудовольствии, о том, что Георгий был накануне битвы обращен в ислам Халидом ибн аль-Валидом и что арабы-христиане в ходе сражения переходили на сторону мусульман. Арабские источники рассказывают, кроме того, будто бы христианские воины были скованы между собой, чтобы не дать им обратиться в бегство. Правда, эту историю можно найти во многих сообщениях о завоеваниях. Ее используют для противопоставления свободных и воодушевленных мусульман рабски покорным вражеским воинам: реальных свидетельств, что подобное непрактичное средство когда-нибудь применялось, не существует. Быть может, это искаженное отражение военного приема пехоты, смыкающей щиты в защитную стену.

Византийские силы, возможно, собирались в Хомсе и двигались на юг по долине Биквы мимо Баальбека с его громадными языческими храмами — теперь почти лишившимися почитателей, но по-прежнему великолепными даже в упадке — и далее к Дамаску. Предвидя подход этих сил, арабы, кажется, отошли от города, позволив византийцам занять его без боя. У нас нет сведений о том, в каком состоянии те нашли город, но существуют записи о напряженных отношениях между византийскими генералами, требовавшими, согласно обычной византийской практике, снабжения для своих людей, и местной финансовой администрацией, утверждавшей, что город не в состоянии прокормить их. Так или иначе, войско не использовало город как базу, а двинулось на юг.

Византийское войско сосредоточилось в Джабийе на Голанских высотах. Эти места традиционно служили летними пастбищами еще при Гассанидах. Согласно наиболее правдоподобной реконструкции, уже наступил август 636 года, и Голаны могли обеспечить войскам столь необходимые пищу, воду и пастбища. Тем временем мусульманские армии готовились встретить византийцев и удержать недавно завоеванные земли. Их войска также собирались в районе Голан, на юго-восток от византийцев. Несколько мусульманских армий соединились под командованием Абу-Убайды или, возможно, Халида ибн аль-Валида. Йазид ибн Аби Суфйан и Амр ибн аль-Ас вели свои войска. Согласно мусульманским источникам арабская армия насчитывала 24 ООО человек. Учитывая завышенность оценки византийской стороны, возможно, силы обеих армий были приблизительно равны.

Сражение между христианским и мусульманским войсками известно как битва на Йармуке и, равно как и битва при Кадисии в Ираке, считается главным сражением, символизирующим победу мусульман в землях Плодородного Полумесяца. Как и в случае со сражением при Кадисии, существует множество противоречивых арабских описаний, из которых затруднительно уяснить, что происходило на самом деле. Свидетельств современников или надежных источников, излагающих византийскую точку зрения, не существует. Обе стороны, по словам мусульманских авто-ров, были воодушевлены верой. Когда византийцы в своем укрепленном лагере готовились к бою, «священники, дьяконы и монахи вдохновляли их и оплакивали судьбу христианства». С другой стороны, Халид ибн аль-Валид обратился к своим людям: «Это — одна из битв Аллаха. В ней не должно быть месту ни гордыне, ни несправедливости. Бейтесь честно, ища Господа в трудах ваших, ибо в этом дне и то, что лежит за ним (т. е. будущая жизнь)»[25 - TabarL Tk'rikh. I. P. 2091-2092.], и далее он наставлял их держаться дружно и биться в согласии.

Река Йармук, не пересыхающая даже летом, стекает с плато Хавран в долину Иордана чуть южнее Галилейского моря. Спускаясь по обрывистым склонам долины, она проточила глубокий каньон. С северной стороны в нее впадает множество меньших речных долин, из которых самая заметная — Вади аль-Руккад. Ее крутые берега определили исход битвы и, возможно, привели к катастрофе побежденных, когда те пытались бежать с поля боя. Собственно место битвы между ущельем Йармука на юге и Голанами на севере представляет собой пологие каменистые холмы со множеством полей и селений. В сущности, местность была достаточно ровной для маневров кавалерии, и в то же время давала возможность укрыться или устроить засаду за скалами и деревьями.

После 1948 года эта местность превратилась в «горячую точку», оказавшись на границе между Сирией (к северу от реки), Иорданом (на южном берегу) и оккупированными Израилем Голанскими высотами. В результате историку очень трудно получить доступ к месту сражения. Однако так было не всегда. До Первой мировой войны, когда все эти земли принадлежали Оттоманской империи, на месте сражения побывал великий итальянский востоковед Леоне Каэтани. Он, пользуясь собственными наблюдениями и арабскими источниками, определил географическое положение места битвы и описал его, взяв за основу наиболее правдоподобные свидетельства современников боя.

Битва при Йармуке была серией стычек, продолжавшихся, возможно, более месяца и достигших кульминации в большом сражении в конце августа. Первое столкновение произошло в районе Джабийи, поле чего мусульмане отступили на восток к Дааре. Затем последовал период выжидания и мелких стычек, пока византийцы готовили войска и пытались посеять рознь в рядах мусульман. По-видимому, настоящее сражение началось, когда мусульмане изобразили отступление со своих позиций и заманили часть византийской армии в скалы, где поджидала засада. Контратака мусульман отделила византийскую кавалерию от пехоты, дав возможность коннице мусульман нанести тяжелый удар по пехоте, пока кавалерия пробивалась сквозь фланг мусульманского войска. Рассказывают, что Халид ибн аль-Валид построил мусульманскую конницу «в боевой порядок, которого арабы прежде не использовали». Он разделил кавалерию на маленькие отряды (кардус) по тридцать шесть — сорок человек, очевидно, для того чтобы представить ее более многочисленной в глазах врага. Возможно, византийцев напугала и пыльная буря. Главные силы византийцев оттеснили к западу и зажали между скалистыми долинами Вади аль-Руккад и Вади аль-Аллан, а за спиной у них оказался каньон Йармука. Все надежды на отступление к западу рухнули, когда Халид ибн аль-Валид захватил старый римский мост через Вади аль-Руккад, и мусульманское войско штурмом взяло византийский лагерь в Йакусе на дороге к Галилейскому озеру. Мусульмане развивали полученное преимущество, а между тем войска христиан были деморализованы слухом, что арабы-христиане переходят на сторону мусульман. Отчаявшиеся византийцы совершенно утратили боевой дух. Рассказывают, что измученные и отчаявшиеся солдаты садились на землю, завернувшись в плащи, оплакивали свое бессилие отстоять христианство и ждали смерти. Других сбрасывали со скал в вади. Мусульмане почти не брали пленных.

Поражение на Йармуке стало катастрофой для Византии. Известие о нем разлетелось по всему свету. В далекой Франции один из авторов хроники Фредегара двадцать лет спустя упомянул об этом ужасном разгроме. Он оценивает мусульманское войско в 20 000 человек. По его словам, в ночь перед сражением «армию Ираклия поразила кара Господня: 52 000 его воинов умерли во сне». Не удивительно, что выжившие были сильно обескуражены. «Когда наутро настала пора вступить в битву, его люди, видя, что такое множество их пало перед господним судом, уже не дерзали наступать на сарацин, но повсюду стремились назад»[26 - Fredegar. The Fourth Book of the Chronicle of Fredegar with its Continuations. P. 55.]. К концу VII века аскет святой Анастасий Синайский в своем отдаленном монастыре вспоминал ее как «первое, ужасающее и непоправимое поражение ромейской армии»[27 - KaegL Bysantium. P. 141.].

На волне победы мусульмане продолжали покорять сирийские города. Одно войско под предводительством Абу Убайды и Халида ибн аль-Валида двинулось от Дамаска на север, к Хомсу, крупному городу позднего римского периода. Они осаждали город всю зиму (возможно, 636/37 годов), невзирая на жестокий холод и потери, которые наносил им византийский гарнизон. Защитники города не сомневались, что холод заставит обутых в сандалии арабов снять осаду, но когда настала весна, а арабы все еще стояли под стенами, среди осажденных послышались призывы к мирным переговорам. Согласно другому сообщению, мусульманам помогло землетрясение, сильно разрушившее стены — верный знак благосклонности Господа. В конце концов был заключен мир. Горожан, как обычно, обязали выплачивать мусульманам подати — одни, по-видимому, постоянные, а другие должны были меняться в зависимости от благосостояния города. Жителям гарантировали жизнь, сохранность имущества, городских стен, церквей и водяных мельниц, кроме только четверти церкви Святого Иоанна, которую превратили в мечеть. В то же время есть сообщения, что половина домов должна была достаться захватчикам. Генерал, возглавлявший осадное войско, якобы «разделил их между мусульманами по жребию, чтобы они могли занять их (дома). Он также поселил их во всех пустующих домах и в заброшенных садах»[28 - Al-BaladhurL Ahmad b. Yahya. Futuh al-Buldan. P. 131. Yaqut, Ya'qub b. "Abd Allah. Mu


jam al-Buldan. «Homs».]. Хомс был важным центром на краю Сирийской пустыни, и считалось, вероятно, что этот город вполне подходит для заселения бедуинами. Возможно, это был первый из Сирийских городов, где мусульмане составили значительную часть населения.

Кажется удивительным и не слишком правдоподобным сообщение о передаче четверти церкви под мечеть; непонятно, как могли представители двух разных религий, только что сходившиеся в жестоких битвах, делить главный городской храм. Тем не менее есть сообщения, что то же произошло и в Дамаске, где мусульмане использовали под первую мечеть половину собора. Только в начале VIII века, через шестьдесят лет после завоевания, христиане были изгнаны и начали возводиться особые здания для мечетей. И даже тогда христианам выплатили компенсацию, и они превратили в новый собор церковь Святой Марии, примерно в полукилометре на восток от мечети. Он и по сей день остается собором мелкитской (греческой православной) общины Дамаска. Любопытно отметить, что мы обнаруживаем археологические подтверждения этой практики в поселении Субейта, в Негеве. Там стоят две большие красивые византийские церкви. В нартексе, в притворе, одной из них есть основание небольшой мечети. Мы можем не сомневаться, что это именно мечеть, потому что ясно виден михраб — ниша, направленная в сторону Мекки. Все эти свидетельства указывают на то, что даже после политического поражения христиан два религиозных сообщества могли сосуществовать если не в гармонии, то по крайней мере во взаимной терпимости.

Следующим городом по дороге на север был Халкис, который арабы называли Киннасрин. В то время как Хомс и до сих пор остается одним из больших городов Сирии, Халкис практически исчез с карты. Лишь недавно в ходе археологических раскопок в маленьком селении на восток от дороги Дамаск—Алеппо (Халеб) был открыт древний город. Халкис стоял посреди плодородной равнины, где выращивали пшеницу; будучи важным административным центром, он и тогда не был большим городом. И теперь можно опознать остатки акрополя и раннего исламского поселения, лежавшего прямо за окраиной античного города, за стенами которого арабы образовали новые предместья. После взятия города Халид ибн аль-Валид решил поселиться в нем и вызвал к себе жену.

Возможно, именно в это время мусульмане столкнулись с наименее приятной стороной жизни Сирии — с чумой. Ее жертвами стали главный командующий мусульманскими силами Абу Убайда и Йазид ибн Аби Суфйан, чей пост унаследовал его брат Муавийя, впоследствии ставший первым халифом Омейядской династии.

Ираклий после битвы на Йармуке покинул Антиохию и остановился в Эдессе, откуда пытался организовать оборону северной Месопотамии и юго-восточной Анатолии. Затем он двинулся вверх по Евфрату, откуда повернул на запад к Константинополю, к столице, которой он не видел десять лет. Не существует доказательств высказывавшихся иногда предположений, что он впал в старческое слабоумие или был морально и физически сломлен, однако он, конечно, устал и болезненно сознавал масштаб поражения. Арабские авторы вкладывают в его уста множество скорбных и возвышенных речей. Широко известен рассказ о его прощании с Сирией. Согласно одной из версий он произнес: «Мир тебе, о Сирия! Это разлука, за которой не будет воссоединения. Ни один византиец не вернется более сюда иначе как в страхе (пленником), пока не явится Антихрист. Как сладостны будут его деяния (потому что он будет сражаться с мусульманами) и как горек его конец для Византии (потому что он будет разбит)»[29 - Tabari. Ti*rikh. I. P. 2396.]. По другой версии, он сказал только, переходя через перевал гор Тавра и оглянувшись назад. «Мир тебе, о Сирия! Какая богатая земля досталась врагу!»[30 - Al-BaladhurL Ahmad b. Yahya. Futuh al-Buldan. P. 137.]

Уходя, он вывел с собой гарнизоны из областей вдоль новой границы, создав своего рода нейтральную полосу между Византией и мусульманской территорией в северо-восточной части Средиземноморья. Поздний сирийский источник, глубоко враждебный ко всему византийскому, говорит, что «Ираклий приказал своим войскам разграбить и опустошить города и селения, как если бы эта земля уже принадлежала врагу. Византийцы похищали и отнимали все, что могли найти, и опустошили землю хуже арабов»[31 - Michael the Syrian. Chronicle. II. P. 424.].

С отъездом императора оставшиеся сирийские города должны были сами решать свою судьбу. Антиохия, древняя столица Сирии, почти не оказала сопротивления, и горожане, кажется, даже не пытались воспользоваться защитой мощных стен, построенных императором Юстинианом немногим более ста лет назад: их просто осталось слишком мало, чтобы оборонять такой огромный периметр. Рассказывают, что позже они взбунтовались против правления мусульман, но это могло означать, что они всего лишь отказались или не смогли выплатить подати, а их вынудили это сделать. Сдача мусульманам других, меньших городов выглядела почти праздником. В маленьком городке Шайзар на излучине реки Оронт в центральной Сирии жители вышли навстречу мусульманскому войску с барабанами и цимбалами, как было заведено при встрече важных гостей. То же повторилось в Мааррат аль-Нумане и Апамее, некогда гордой римской провинции Сирии Второй, пришедшей теперь в глубокий упадок после жестокого разграбления персидскими войсками за шестьдесят лет до того, в 573 году. Не все бывало так просто: когда народ Даара в Южной Сирии вышел приветствовать своего халифа Умара барабанным боем и песнями, суровый монарх приказал все это прекратить. Его генерал Абу Убайда, успевший привыкнуть к нравам сирийцев, объяснил, что таков их обычай, и, если им не позволить это делать, они решат, что он разрывает договор. Строгий халиф нехотя разрешил продолжать.

Самое упорное сопротивление мусульмане встретили в городах сирийского и палестинского побережья. В этих районах издавна и твердо установилась греческая цивилизация. Кроме того, византийцы могли подвозить сюда войска и припасы морем. Войска Византии в Палестине большей частью оттянулись в Египет, но Газа и Кесария еще держались. В Газе в самом начале завоевания Амр ибн аль-Ас впервые столкнулся с византийцами, и, как видно, теперь он вернулся к этому городу и сумел его взять. Естественно, с этой позиции мысли его обратились к Египту, с которым Газа поддерживала тесные связи.

Далее по побережью самое упорное сопротивление оказала Кесария. Газа столько раз перестраивалась и сменяла население, что в ней почти не сохранилось следов античного прошлого, Кесария же была в основном покинута, и очертания древнего города, основанного Иродом Великим (73-74 гг. до н. э.) как окно в Средиземноморье, видны и теперь. Город процветал до VI века, и между великими памятниками античной эпохи встраивались новые жилые кварталы. Ближе к гавани над причалами и доками возвышалась изящная восьмигранная церковь. Кажется, город продержался несколько лет, возможно, до 641 года — пять лет после поражения Византии в битве на Йармуке, — и пал только тогда, когда один из горожан показал мусульманам проход через потайные водоводы. Рассказывают, что возглавлял армию завоевателей Муавийя ибн Абу Суфйан. Если так, то это была первая военная победа человека, ставшего через двадцать лет первым Омейядским халифом и правившего, обосновавшись в Дамаске, всем мусульманским миром. Поскольку город так долго сопротивлялся и был взят штурмом, многие горожане были обращены в рабство и уведены в Хиджаз, где, как рассказывают, они служили мусульманам секретарями и работниками. Возможно, здесь мы видим освоение мусульманами античной культуры, столь характерное для ранней эпохи завоеваний.

В Лакатии, самом большом из современных сирийских портов, жители закрыли перед захватчиками большие городские ворота. Рассказывают, что арабы великими трудами выкопали траншеи такой глубины, что в них скрывался всадник на лошади. Затем они изобразили отступление к Хомсу. Под покровом ночи они вернулись в укрытия. Наутро горожане открыли ворота, чтобы выгнать скот на пастбища — это явно был вполне сельскохозяйственный город. Арабы внезапно выскочили из укрытий и захватили ворота, овладев городом. Здесь горожанам позволили сохранить все их церкви, а для себя мусульмане выстроили новую мечеть. Города Ливана Бейрут, Тир и Сидон не оказали сопротивления. Только в Триполи византийцы держались долго, и город, снабжаемый с моря, устоял до начала правления халифа Усмана в 644 году. Мусульмане выстроили за его стенами маленькую крепость, чтобы следить за горожанами, и вот, проснувшись однажды утром, они обнаружили, что город пуст: всех защитников за одну ночь эвакуировали на византийских судах. Его падение обозначило полную утрату контроля Византии над восточным побережьем Средиземноморья.

Но был один город, завоевание которого имело скорее символическое, нежели военное значение, — Иерусалим. Он представлял собой огромную важность для первых мусульман, к нему были поначалу обращены их молитвы. Позже Иерусалим почитался как город, куда Мухаммад, по преданию, совершил знаменитое «Ночное путешествие», в котором ему открылись тайны небес.

Иерусалим к концу VI века был богатейшим центром паломничества и церковного управления. Стены его окружали примерно ту же территорию, какую занимает нынешняя его часть Старый Город. Мы располагаем необычно подробными сведениями о расположении города благодаря существованию документа, известного как мадабская карта. Эта мозаичная карта Святой Земли выложена на полу церкви в маленьком иорданском городке Мадаба, возможно в конце VI века. ГЬрод Иерусалим занимает на ней видное место. Мы видим коллонады вдоль античных улиц, направление которых повторяют улочки современного Старого Города. Мы видим стены и башни и огромную церковь Гроба Господня, отмечающую место, где Господь был распят, похоронен и воскрес вновь. Также мы видим огромную церковь Богородицы, известную как Новая церковь, построенную императором Юстинианом в процессе украшения города. Раскопки, проводящиеся с 1967 года, открыли фундамент церкви и новые улицы, проложенные к ней, подтвердив тем самым точность карты. Но об одном районе города карта ничего нам не говорит — это Храмовая гора. Это огромная площадка, на которой стоял храм Ирода, пустовавшая, возможно, с 70 года н.э., после того как римляне уничтожили храм. Через шестьдесят лет после мусульманского завоевания Омейядский халиф Абд аль-Малик построил на этом месте мечеть Купол Скалы, почитавшуюся правоверными суннитами на третьем месте после Мекки и Медины. Очень хотелось бы знать, что нашел (если там было что находить) на этом месте Умар, однако, как ни обидно, мозаика разрушена как раз в той части, где должно бы находиться основание Храма: если бы случайности времени пощадили еще несколько сантиметров древней мозаики, мы получили бы ответ на этот вопрос.

Главным в Иерусалиме был недавно назначенный патриарх Софроний. Это был греческий церковник, образованный и утонченный — живой контраст грубым бедуинам. Для Софрония явление арабов было знаком гнева Господа на грехи христианских народов. В пылкой проповеди он обрушился на верующих: «Отчего идут на нас войной? Отчего умножились вторжения варваров? Отчего восстали на нас ряды сарацин? Отчего не унимается кровопролитие? Отчего птицы небесные пожирают тела людей? Отчего осмеян Крест? Отчего на самого Христа, подателя всех благ и светоча нашего, воздвигается хула устами варваров? Сарацины, — продолжал он, — нежданно поднялись против нас за грехи наши и истребляют все в жестоком зверстве с нечестивой и безбожной дерзостью». Вот подлинный голос высокой греческой культуры, устрашенной и отчаявшейся при виде завоевания Сирии мусульманами.

При всем презрении и отвращении к арабам военное положение вынудило Софрония вступить с ними в переговоры. Он, однако, настаивал, что сдаст город только самому халифу Умару. Сдача Иерусалима вошла в историю и легенды и изобилует примерами для тех, кто интересуется отношениями между мусульманами и христианами.

Возможность представилась, когда Умар посетил Сирию. Как обычно, арабские истории противоречат друг другу относительно времени этого события и даже относительно того, побывал ли там халиф один раз или несколько. Наиболее вероятный сценарий таков: халиф прибыл в Джабийю в 637 или 638 году. Пока он находился там, решая множество административных вопросов, к нему прибыла делегация из Иерусалима для выработки условий. Посланцы приехали верхом и с мечами, и кое-кто в мусульманском лагере принял их за вражеский отряд. Однако халиф, в своей неизменной мудрости, уверил всех, что те прибыли лишь для переговоров. До нас дошел предполагаемый текст соглашения:









Во имя Господа, милостивого и милосердного! Вот заверение в безопасности (аман), которое слуга Господа Умар, повелитель правоверных, дает жителям Иерусалима. Он обещает безопасность им самим, их имуществу, их церквям, их крестам, больным и здоровым в городе, и всем обрядам их веры. Церкви не будут заняты мусульманами и не будут уничтожены. Ни им, ни земле, на которой они стоят, ни их имуществу не будет ущерба. Не будет насильственного обращения. Ни один иудей не будет жить с ними в Иерусалиме.

Народ Иерусалима должен платить подати (джизья), подобно жителям других городов, и должен изгнать византийцев и разбойников. Те из жителей Иерусалима, которые пожелают уйти с византийцами, взяв свое имущество и покинув свои церкви и кресты, будут в безопасности, пока не достигнут своего убежища. Сельские жители, укрывшиеся в городе от войны, могут остаться в городе, если согласятся платить подати как горожане. По желанию они могут уйти с византийцами или вернуться к своим семьям. У них ничего не возьмут до первого урожая.

Если они будут платить подати, как обязались, то условия, изложенные в этом письме под заветом Господа, на ответственности Его Пророка, халифов и правоверных[32 - Tabari. TVrikh. I. P. 2405-2406.].








Далее приводится список свидетелей, в том числе Халида ибн аль-Валида, Амра ибн аль-Аса и будущего халифа Муавийи ибн Аби Суфйана. Действительно ли текст передает соглашение с Умаром или это древняя подделка, с точностью сказать нельзя, но он дает четкое представление об отношении мусульман к новым христианским подданным. Тот факт, что он подписан именем Умара, безусловно, добавляет ему весомости и авторитета. Упор на безопасность религии не удивляет, учитывая особый статус Иерусалима. Гораздо удивительнее заверение, что в городе не позволено будет селиться иудеям. Этот запрет был особенностью римского закона, и тот факт, что мусульманский источник подтверждает его, говорит о том, что христиане сумели провести свою линию в переговорах. Любопытны некоторые статьи, которые бросают свет на обстоятельства жизни города. Разрешение на отъезд греческих чиновников указывает на эмиграцию высших слоев общества и управленцев, а статья о сельских жителях, оказавшихся в городе, явно отражает современные обстоятельства.

Умар лично посетил город. Наиболее полный отчет о его визите представлен в хронике араба-христианина Сайда ибн аль-Батрика, известного также под христианским именем Евтихия Александрийского. Он писал в XI веке, но сохранял традицию, подчеркивавшую, что Умар обеспечил безопасность христиан в Святом Городе. Согласно его описанию, Софроний приветствовал Умара при въезде в город, и горожанам были даны гарантии сохранности их имущества и свободы религиозных обрядов. Когда настало время молитвы, патриарх предложил халифу помолиться в церкви Гроба Господня, но Умар отказался, сказав, что в этом случае мусульмане станут видеть в ней свою святыню и она будет потеряна для христиан. Затем он составил документ, в котором мусульманам запрещалось молиться в притворах церквей, и в результате церкви с тех пор оставались в руках христиан. Затем Умар потребовал выделить участок для постройки мечети, и патриарх за руку отвел его на гору, где когда-то стоял храм Ирода. Повествование явно составлено с целью закрепить статус иерусалимских христиан непререкаемым авторитетом самого халифа Умара.

Согласно арабской традиции, Умара направлял некий Кааб ибн Абхар, обращенный в ислам еврей, который якобы ввел в новую религию множество иудейских рассказов и преданий. В ответ на вопрос халифа Кааб предложил в тот день обратиться для молитвы к скале, выдававшейся в центре площадки, однако Умар отверг его предложение, пояснив, что для этой цели Господь назначил Каабу в Мекке. Умар отлично знал, что на этом участке стоял великий храм иудеев, разрушенный римлянами после великого восстания иудеев в 70 году н. э. и в византийские времена остававшийся грудой щебня. Он сам подал пример, начав расчищать площадку, и другие присоединились к нему. Возможно, он приказал выстроить там простое здание для молитвы. Известно, что паломник из Европы, христианин Аркульф, посетивший Иерусалим после мусульманского завоевания, но до начала строительства мечети в 685 году, нашел, что это место почитается мусульманами. По этой причине Купол Скалы иногда ошибочно называют мечетью Умара (или Омара).

К 640 году вся Сирия, за исключением одного-двух прибрежных городов попала под власть мусульман. Северной границей мусульманских владений стала Антиохия, древний город Кирхус и Манбидж. Здесь поставили гарнизон, а местные жители с радостью доносили мусульманам о приближении византийских войск. Впрочем, в тот момент византийцы были слишком обескуражены поражением, смертью в 641 году императора Ираклия и последовавшей за ней борьбой за императорский титул, чтобы предпринимать попытки контрударов.

Окончательное завоевание Сирии открыло мусульманским армиям путь через Евфрат и начало завоевания Джазиры. Арабское слово «джазира» означает «остров», но начиная с VII века этот термин применялся для обозначения «острова» между Тигром и Евфратом на территории современных Сирии и Ирака. С севера Джазиру ограничивали горы Антитавр на юго-востоке от Анатолии. Граница шла примерно параллельно современной границе Турции. Ландшафт там представляет собой более или менее плоские открытые равнины и пустыни. Историк более позднего времени отмечает: «Джазира сильно напоминает Средиземноморье — море степей, разделенное архипелагами речных долин и холмов, неравномерно заселенное по берегам». Эту местность объединяет характер ландшафта, сообщение здесь легкое и быстрое, но ко времени мусульманского завоевания район был разделен между Византией на западе и землями Сасанидов на востоке. Граница проходила близ древнего города Нисибия, примерно соответствуя современной сирийско-иракской границе. Это разделение предопределило пути завоевания Междуречья: мусульманские силы с запада захватывали земли Византии, войска из Ирака занимали бывшие Сасанидские владения на востоке.

В речной долине находилось множество древних городов. Самым знаменитым среди них была Эдесса, один из центров древнего христианства. По преданию, в I веке н. э. царь Абгар стал первым из монархов, принявших христианство. Главный собор, ныне полностью разрушенный, был одним из величайших христианских сооружений на Востоке. Город был и важным политическим центром — Ираклий обосновался в нем в конце сирийской кампании.

Завоевание Джазиры стало важной фазой консолидации исламских владений в Плодородном Полумесяце. Если бы она осталась в руках византийцев, то представляла бы постоянную угрозу Сирии и Ираку. Несмотря на ее стратегическое значение и древность ее городов, завоевание Джазиры весьма лаконично описывается в арабских источниках, и все они уделяют больше внимания условиям капитуляции, нежели ходу военных действий. Большинство сходится в том, что армию завоевателей возглавлял Ийяд ибн Ганам, получивший приказ халифа Умара вести армию сирийских арабов за Евфрат. Согласно одному сообщению, с ним было всего 5000 человек, но, несмотря на такую малую численность, он не встретил серьезного сопротивления. По-видимому, уход имперской армии византийцев не оставил местному населению иного выхода, как соглашаться на относительно легкие условия капитуляции, предлагавшиеся арабами. Даже Амида (Дийарбакр) с могучими городскими стенами, славой древней и средневековой военной архитектуры, кажется, сдалась без боя, как и мощная крепость, построенная византийцами в Даре в VI веке для отражения атак персов. Эдесса быстро капитулировала на условии, что христиане сохранят свои соборы, но не станут строить новых церквей и не окажут помощи врагам мусульман. ГЬрод Ракка на Евфрате тоже пал после короткого сопротивления. Точный маршрут армии Ийяда, обходившей провинцию и принимавшей покорность малых городов, неизвестен, но можно предположить, что он совершил марш по древней дороге, уводившей в Армению, прежде чем остановиться в Битлисе. Затем он вернулся в Сирию, где и умер.

Сирия была завоевана арабскими армиями, набранными в Хиджазе. Однако это не привлекло потока иммигрантов из Аравии. Курайшиты и их союзники, составлявшие мусульманскую элиту, хорошо знали Сирию и хотели сохранить контроль над ее ресурсами. Они не желали делиться с массой нищих бедуинов. Вместо того им предложили переселяться в Ирак. Как сказали бы в британской армии, Сирия предназначалась для офицеров, Ирак — для рядовых. В Сирии не основывали новых мусульманских городов, как позднее в Ираке и Египте. Все важные города мусульман приобрели свое значение еще в римские времена (хотя некоторые из них, такие как Скифополь, при исламе пришли в упадок и практически исчезли). Кажется, одно время намеревались основать новый город в Джабийе на Голанских высотах, в старом летнем лагере Гассанидов. Именно здесь халиф Умар встречался с предводителями победоносных армий, когда посещал Сирию. Однако Джабийя осталась тем, чем была, — просто местом временной стоянки: там не выстроили мечети и дворца для правителя, не отвели участков разным племенам. Мусульмане, очевидно, предпочитали селиться в уже существовавших городах. Мы видели, как для них выделили дома в Хомсе. В Халкисе и Алеппо за городскими стенами бедуины основали собственные поселения.

Отчасти это стало возможным потому, что византийская элита бежала в Константинополь или еще дальше на запад, оставив в городах свободные места. После падения Дамаска многие покинули город вслед за Ираклием, и знатные мусульмане занимали опустевшие дома: Амр ибн аль-Ас владел несколькими участками в Дамаске и поместьями в Палестине. Договор, заключенный Умаром с жителями Иерусалима, предусматривал, что византийцы будут покидать город добровольно или по принуждению. Кроме того, похоже, что многие районы Сирии обезлюдели от войн и эпидемий, и что мусульманские завоеватели вытеснили большую часть византийского населения в приморские города. С трудом удалось найти людей для гарнизонов в портах Средиземноморья. Муавийе пришлось населить Триполи иудеями, потому что не нашлось мусульман, которые согласились бы поселиться в городе. Мусульмане занимали также селения вокруг Тивериады и иногда получали покинутые владельцами сельскохозяйственные угодья на условии, что будут возделывать их. Однако в Сирии не наблюдается обширной племенной миграции, какая отмечена в Ираке.

Кое-что по поводу обыденных отношений между мусульманами и населением городов и деревень рассказывают папирусы, найденные в городке Нессана в Негеве. Часть из них составлена на двух языках, греческом и арабском: это уведомления, требующие от христианского населения городка обеспечить бедуинов в этой местности пшеницей, оливковым маслом и, в ряде случаев, деньгами. Выплаты, кажется, должны были направляться непосредственно племенным вождям без посредничества чиновников. Каким образом местные жители соберут требуемую дань и каким образом распределят между собой эту обузу, оставлялось на их усмотрение. Эти документы, датированные 674-675 годами, через поколение после завоевания, показывают, какой простой и, можно сказать, неформальной была арабская оккупация.

Особенности заселения Сирии арабами имели и другие последствия. В Ираке и в Египте мусульмане, обосновавшиеся в селениях, напрямую зависели от размера выплачиваемого им содержания — зачастую единственного для них средства существования. В Сирии же, напротив, новая элита часто владела имениями в городах и в сельской местности и жила на собственные доходы. За одно поколение мусульманская элита в Сирии обросла роскошью и основала поместья в сельской местности — явление, опять же неизвестное в Ираке и Египте. Но если массовый приток арабских переселенцев не смыл греко-римскую цивилизацию в Сирии, то что же изменилось в ней в результате мусульманского завоевания? Самая очевидная перемена — правительство и администрация теперь контролировалась арабоязычными мусульманами, однако при ближайшем рассмотрении даже эта перемена оказывается не такой уж драматичной. Первые полвека бюрократия продолжала пользоваться греческим языком и комплектовалась в основном из местных христиан. В высших слоях появилась новая религия, но она не оказала заметного влияния на городскую архитектуру. В Ираке, в новых городах Куфа и Басра, сердцем мусульманских городов становились мечети; в то же время в Дамаске мусульманам приходилось довольствоваться половиной христианского собора в центре города.

Свидетельства не подтверждают также и бедуинизации сельской местности. Впечатление, что арабские завоевания приводили в населенные местности орды грабителей-кочевников, обычно неверно, хотя в ходе вторжения могли иной раз случаться и разрушения, и насилие. В таких неустойчивых окраинных областях, как сирийские степи к востоку от Хомса, за Иорданом и в Негеве на юге Израиля, где граница между полями и пастбищами кочевников менялась в зависимости от политических и культурных перемен, свидетельства указывают на расширение возделанных земель в первый век владычества мусульман. Только после 750 годов, когда обосновавшихся в Сирии Омейядов свергли иракские Аббасиды, границы оседлых поселений отступают перед землями бедуинов.

Однако завоевания мусульманами Сирии имело долговременные исторические последствия. Оно покончило с почти тысячелетним владычеством грекоязычных народов, контактировавших с миром Средиземноморья. Начиная с этого времени наиболее важные связи тянулись не к Риму и Константинополю, а к Мекке и Медине, а позднее — к Багдаду и Каиру. Превращения ислама в господствующую религию и арабского языка в язык универсального общения не случилось бы, если бы не завоевание. Такие глубокие перемены в языке и культуре потребовали времени, но они бы даже не начались, если бы не войны 630-х годов.




Глава 3. ЗАВОЕВАНИЕ ИРАКА





И вот вы видите на горизонте тонкую жесткую темную линию. Двадцать дней пути по пустыне от главного опорного пункта мусульман в Медине, двадцать дней палящего зноя и яростных ветров, мучительно холодных ночей, проведенных на земле под плащом или в пути под звездами. Эта пустыня— не существующие в представлении широкой публики песчаные барханы и пальмовые оазисы, а жесткая недобрая земля, покрытая валунами и щебнем, низкими волнистыми холмами и редкими узловатыми колючими деревцами. И вот наконец на горизонте показывается долгожданная линия, знаменующая конец путешествия. В следующие день или два линия понемногу расширяется, усталый путник начинает различать деревья и, быть может, дома оседлых поселений. Ведь впереди — Савад, чернозем аллювиальных равнин центрального Ирака. Ландшафт здесь плоский, насколько видит глаз. Это земля пальм и пшеничных полей, орошаемых водами Тигра и Евфрата. Веками этот район был одним из самых богатых и плодородных на земле.

На протяжении 400 лет до мусульманского завоевания Ирак был составной частью империи Сасанидов. Сасанидами называлась династия, воскресившая и обновившая империю Ирана в III веке н. э. Наряду с Византийской империей Сасаниды были одной из могучих сил Древнего мира, но два эти государства очень различались между собой. Рискуя излишне упростить вопрос, можно сказать, что Византийская империя контролировалась чиновниками и постоянной армией, а царство Сасанидов управлялось воинской аристократией. Мозаика на стене церкви в Равенне, на которой император Юстиниан повелел изобразить себя и свою супругу Феодору, рисует их пешими, невозмутимыми, элегантными, в одеждах мирного времени. Портрет сасанидского монарха Хосрова II, высеченный в гроте Таге Бостан, показывает человека действия, могучего охотника на коне в полном доспехе или демонстрирует его искусство лучника.

Сасанидский монарх носил титул «царя царей», шахиншаха, отражавший тот факт, что в империи было множество аристократических семейств, сравнимых по древности рода и знатности с Сасанидами. В их империю входили весь современный Иран, Ирак на западе и большая часть Афганистана и Туркменистана на востоке. Столицей царства был Ктесифон на юго-востоке от современного Багдада, однако правитель, по-видимому, проводил много времени в разъездах от одного сельского поместья к другому, по дорогам, которые вели через горы Загрос, с равнин Месопотамии к нагорьям Ирака.

В то время как высший класс Византии склонен был проживать в городах, персидская империя обосновывалась более на сельских поместьях и дворцах. И города здесь были совсем не похожими на города византийского мира. Прежде всего, они были выстроены в основном из сырцовых кирпичей или обломков камня и редко возводились по регулярному плану. Не было в них и городских советов, тративших деньги на их украшение. Типичным городским поселением в сасанидском Ираке был город-поселок, возможно с крепостью и стеной, окружающей центр города, — «шахристан», где располагалась рыночная площадь и мастерские, но без малейшей претензии на величие и гражданское самоуправление .

Византийская империя была почти целиком христианской, а в Сасанидской империи государственной религией был зороастризм. Зороастрийцы верили, что за власть над миром борются две великие силы: добрый бог Ормазд и злой Ариман. Центрами поклонения были храмы огня, потому что огонь считался священным, и его следовало хранить в чистоте и беречь от скверны. Заботилась о храмах огня каста жрецов, известных под названием «маги»; возможно, три мудреца, пришедшие поклониться младенцу-Христу, были зороастрийскими жрецами. Сасанидский шах поддерживал магов и обеспечивал храмам огня участки земли, дававшие им средства к существованию. Если в христианстве большие церкви были центрами притяжения для населения и строились так, чтобы вместить толпы верующих, то большая часть храмов огня, по-видимому, располагалась в уединенной сельской местности, и под их маленькими куполами, укрывавшими священный огонь, явно не могли бы поместиться толпы молящихся. Складывается впечатление элитарной религии, богатой, обладающей твердой иерархической структурой, но не имеющей особого влияния на население. Среди зороастрийцев не было отшельников, сравнимых с легендарными аскетами христианского мира, и нам неизвестны великие зороастрийские проповедники, чьи слова могли бы подвигнуть людей к пылкому и страстному поклонению. Это в особенности относится к Ираку, где среди населения имелись значительные прослойки иудеев и христиан. В Ираке не было крупных храмов огня, и религией, кажется, была охвачена только персидская администрация и солдаты.

Христианство глубоко проникло в Сасанидскую империю. Ирак, наиболее богатая и населенная ее часть, был, вероятно, в основном христианским, хотя в нем проживало и немало иудеев. Большинство христиан принадлежали к несторианской, восточно-сирийской церкви, которую византийские власти считали еретической. В глазах сасанидской администрации это было некоторым преимуществом, потому что освобождало христиан от подозрений в сношениях с Византийской империей. Так или иначе, большая часть населения Персидской империи не разделяла веры персидской аристократии, так что общая вера не могла объединить их в противостоянии исламу. Большая часть средств, поддерживавших блеск Персидской монархии, извлекалась из богатых земель Ирака. Члены царского рода и благородных династий владели там богатыми и доходными имениями. Обрабатывали их земли крестьяне, влачившие полурабское существование. Между аристократией и народом, возделывавшим земли аристократов, лежал глубокий экономический и социальный разрыв. Смешение разных социальных групп строго воспрещалось, во всяком случае в теории. Высший класс был освобожден от ненавистного подушного налога, который обязаны были выплачивать сасанидскому шаху крестьяне и купцы. Аристократия носила короны, золотые пояса и браслеты, а также высокие колпаки, называвшиеся «калансува». рустам, персидский генерал, возглавлявший войско, выступившее против арабских завоевателей, происходил из высших слоев, и говорили, что его калансува стоила 100 000 золотых дирхемов. Ниже высшей аристократии существовал большой слой «дехкан» — это слово точнее всего перевести как «мелкопоместное дворянство». Эти мелкие землевладельцы были опорой сасанидской бюрократии и налоговой системы.

Языком аристократии был фарси, но большая часть населения говорила на арамейском. Арамейцами были крестьяне, возделывавшие богатые земли. Некоторые из них могли дотягивать до статуса дворян, но проникнуть в среду аристократии для них было невозможно. Они, как правило, не призывались в армию, набиравшуюся из персов и таких народов, как армяне, имевших мощную военную традицию. Презираемые арамейские крестьяне вряд ли стали бы рисковать жизнью, защищая своих господ.

Интересное описание персидской армии начала VII века дает «Стратегикон», авторство которого приписывают римскому императору Маврикию (582-602). Он начинает с того, что подчеркивает раболепие персов, которые повинуются своим правителям из страха. Эту мысль мы находим и в арабских источниках. В то же время они патриотичны и ради своей отчизны готовы переносить великие трудности. В военных действиях они полагаются более на дисциплину чем на порывы отважных воинов. Они ставят укрепленные лагеря, и «когда близится битва, они окружают себя рвами и остроконечными частоколами». Имея дело с копейщиками, они предпочитают сражаться на изрезанной местности и стрелять из луков, чтобы разбить вражеский строй. Они также склонны оттягивать сражение, особенно когда знают, что противник готов к бою. Перед атакой они разбивают пехоту на строгие порядки, причем сами они не пользуются щитами и копьями. На них и следует обрушивать удар, потому что они «не выносят долгого боя и не умеют внезапно развернуться навстречу атакующим, как это делают (кочевые) скифы». Кроме того, они уязвимы перед атакой с флангов и с тыла, и против них действенны внезапные ночные атаки, «потому что внутри своих укреплений они разбивают свои палатки в беспорядке и где попало»


. Это описание интересно тем, что хорошо совпадает с описаниями сражений в арабских источниках. Особенно это относится к укреплениям, склонности вести только оборонительные действия и выжидать удобного момента. Такая консервативная тактика превращала персов в легкую добычу для мобильных и склонных к риску арабов.

Большая война между Византией и персами, так подорвавшая Восточную Римскую империю в три первых десятилетия VII века, стала катастрофой и для Сасанидов. Поначалу персидское оружие побеждало почти всюду. В 615 году персидская армия вышла к Босфору напротив Константинополя, а в 619-м персидское войско вступило в Александрию и завершило завоевание Египта. Удача стала изменять им с 624 года, когда император Ираклий вывел свой флот в Черное море и начал вторжение в Армению и Азербайджан. Персы, оказавшиеся перед угрозой с фланга, вынуждены были вывести войско из Анатолии навстречу императору, атаковавшему их теперь с севера. В 627 году он пронесся через северо-запад Ирана, обрушился на его северные равнины и разбил персов в Ниневии (2 декабря 627 года). Та-кого разгрома Сасанидская империя еще не переживала. Хоеров II отступил в столицу Ктесифон, покинув свой дворец в Дастгарде на произвол ромеев. Там он стал подыскивать козла отпущения, чтобы свалить на него вину за столь явно отвернувшуюся от него фортуну. По-видимому, он решился казнить самого видного своего военачальника Сар-вара, но не успел: в начале 628 года Хосров был убит, и его сын, допустивший убийство отца, взошел на трон под именем Кавада II.

Кавад немедля вступил в мирные переговоры с Ираклием. В результате всех пленных освободили и восстановили довоенные границы. Все могло бы еще кончиться хорошо, если бы новый шах не умер в том же году, по-видимому, от чумы. Ему унаследовал малолетний сын Ардашир III, но генерал Сарвар отказался признать его власть и в июне 629 года захватил трон. Впервые за четыре века на трон посягнул человек, не принадлежавший к династии Сасанидов, и его действия встретили значительное сопротивление. Процарствовав два месяца, он тоже был убит, и, поскольку Хосров II не оставил других сыновей, на престол взошла его дочь Буран. Она оказалась достаточно эффективной правительницей, но через год и она скончалась, умерев своей смертью. За нею быстро сменяли друг друга несколько правителей, пока наконец в 632 году на трон не возвели внука Хосрова II — Йездгерда III.

Подробности дворцовых интриг не важны сами по себе, но в целом они привели к катастрофе. Сасанидскую империю опустошала армия вторжения, и вера в непобедимость империи была начисто уничтожена. Археологические свидетельства показывают, что война заставила жителей покинуть многие поселения в богатейших районах Ирака. Затем династия Сасанидов, опора и основа государства, была подорвана враждой и убийствами. Вполне вероятно, Йездгерд, будь у него время, укрепил бы царскую власть и возвратил ей престиж. Но год его воцарения был годом смерти Мухаммада. Арабские племена уже пользовались хаосом, прокладывая путь в населенные части Ирака, а на подходе был мусульманский военачальник Халид ибн аль-Валид. При таких обстоятельствах удивительно не то, что персы потерпели поражение, а то, что они сражались с арабами с такой решимостью.

Во многих местах граница между орошаемыми землями и пустыней видна так четко, что ее можно буквально перешагнуть, но граница эта не мешала движению и общению людей. Арабские племена, скитавшиеся в пустыне по западному берегу Евфрата, давно привыкли иметь дела с оседлыми жителями Савада, говорившими в основном на арамейском. Общение могло быть мирным — когда бедуины меняли мясо и шкуры на зерно, вино и тонкие ткани. Случалось и насилие: кочевники требовали и вымогали дань, пользуясь своей мобильностью и воинским опытом, чтобы запугивать мирное население. Кое-кто из кочевников поступал и на военную службу к Сасанидам или попросту принимал от властей субсидии за то, чтобы не применять военную силу против оседлых жителей.

Среди таких племен было бану шайбан, занимавшее, кажется, пустынные земли к востоку от старого арабского города Хиры. У некоторых шейхов племени в городе были дворцы. Как и другие племена, бану шайбан было далеко от единства, и между разными родами шла борьба за главенство. Ко времени смерти Пророка прежним вождям бросил вызов новоявленный претендент из малой ветви племени. Его звали Мутанна ибн Харита. Мутанна пытался заслужить себе репутацию, возглавляя набеги на земледельческие поселения: собрав побольше военной добычи, он мог бы навербовать сторонников, признавших его великим вождем племени. Несколько лет до подхода главного войска мусульман в 633 году он беспокоил приграничные земли, не захватывая и не заселяя их, а собирая дань для кочевников.

Возможно, религиозные убеждения Мутанны, если таковые имелись, были не слишком глубоки, однако волей обстоятельств он оказался одним из первых принявших ислам вождей в Ираке. Главенствующий клан племени бану шайбан почитал пророчицу Саджах и встретил мусульманское войско враждебно. Мутанна не упустил случая. Когда в Ираке появилась мусульманская армия под командованием Халида ибн аль-Валида, он со своими сторонниками присоединился к ней, а прежние вожди, воспротивившиеся мусульманам, превратились в противников новой власти и отверженных. Среди членов племени шайбан оказались и первые сторонники мусульман в Ираке, и самые яростные их противники. Внутриплеменная политика сложно и разнообразно переплеталась с религиозными мотивами, и вожди мусульман нередко пользовались соперничеством вождей, чтобы привлечь новых единомышленников.

Халид ибн аль-Валид, представитель знатного рода Мекки и чрезвычайно опытный военачальник, вышел к границам Ирака, естественным образом продолжая кампанию по усмирению «ридда» в северо-восточной Аравии. Со времени смерти Пророка политика Медины требовала, чтобы все кочевые арабы подчинились правлению мусульман, и племена Евфрата не составляли исключения.

Возможно, Халид достиг границ Ирака в начале лета 633 года. Он привел с собой не слишком большие силы, по всей вероятности около тысячи человек, но они были дисциплинированны и подчинялись умелому предводителю. Он, по-видимому, передвигался вдоль границ, несомненно, подавляя всякое сопротивление бедуинов и громя приграничные гарнизоны персов. Затем он вышел к древнему городу Хире. Хира была довольно маленьким городом — более поздний арабский источник оценивает ее население в 6000 мужчин — всего, скажем, 30 000 человек. Город не был компактным, и в нем не найдено остатков городской стены — скорее это было обширное поселение, где арабские вожди жили во дворцах, разбросанных среди пальм.

Один из таких дворцов был открыт при раскопках в 1931 году экспедицией из Оксфорда. Двухэтажное здание окружала стена из обожженного кирпича. Нижний этаж объединялся с не имеющим окон подвалом. Археологи нашли множество декоративных лепных панелей с абстрактным или растительным узором. Как видно, горожане были не чужды роскоши. Большинство населения города составляли арабы, часто сохранявшие родственные связи с бедуинами соседних племен. Многие из этих арабов были христианами, и среди городских зданий были знаменитые монастыри и церкви. В городе находилась резиденция несторианского епископа. Археологи обнаружили остатки двух церквей-базилик, построенных из кирпича, потому что здесь, как в большинстве районов Месопотамии, были трудности с хорошим строительным камнем. Внутри церкви были оштукатурены и расписаны фресками на религиозные темы, от которых сохранились лишь маленькие фрагменты.

Чтобы вынудить горожан к мирному соглашению, много сражаться не пришлось. Арабские вожди забаррикадировались в своих дворцах и из-за укреплений поглядывали на мусульман, занимавших свободное пространство между зданиями. Затем начались переговоры. Арабская знать охотно пошла на мир и выплату дани в обмен на обещание, что их церкви и дворцы не пострадают. Собранная дань стала первой добычей, отосланной из Ирака в Медину: первыми каплями водопада богатств, которые вскоре потекли из Савада в столицы халифов: Медину, Дамаск, а позже — в Багдад.

Халид не удовольствовался захватом Хиры. Он двинулся дальше на север к Анбару — еще одному арабскому городку на границе пустыни, а от него на запад к поселку в оазисе Эйн-Тамир. В каждом городе он сталкивался с сопротивлением персидских войск, а также и арабов, многие из которых, подобно жителям Хиры, были христианами.

Рассказывали, что в тех первых набегах брали много пленных. По обыкновению их на некоторое время превращали в рабов, часто вынуждая заниматься тяжелым физическим трудом: известно, что одному из пленных пришлось стать могильщиком. Многие впоследствии получили свободу, став «мавали» (мусульманами не арабского происхождения) в арабских племенах и полноправными членами мусульманского общества. Кажется, среди попавших в то время в плен был Носсейр, чей сын Муса ибн Нос-сейр в 712 году возглавил завоевательную армию в Испании. Такое было типичным для мусульман: победив тот или иной народ, они использовали его в своей армии для продолжения завоеваний.

До этого момента атаки Халида на Ирак были не более чем завершением борьбы с «ридда». Он ставил целью заручиться верностью всех арабских племен исламскому правительству в Медине. Поражения персидских приграничных гарнизонов и взятая дань подтверждали его репутацию военачальника. Однако он пока не продвигался в глубь заселенных земель и не сталкивался со всей мощью персидской армии. Ему так и не случилось этого сделать, потому что полученные приказания халифа Абу Бакра из Медины требовали от него вести свое войско через пустыню на помощь мусульманам в Сирии, где те встретили неожиданно упорное сопротивление: на этой стадии Сирия в глазах вождей мусульман была важнее Ирака. Халид, очевидно, немедленно исполнил приказ.

Уход Халида оставил мусульманское войско у иракской границы без начальника. На какое-то время командование, видимо, захватил Мутанну, но как только халифом стал Умар, он решил выслать в приграничье Ирака новые силы, чтобы обеспечить верность местных арабских племен. Силы эти были не очень внушительными: в лучшем случае 5000 воинов, а скорее намного меньше. Кажется, вербовка шла туго, и сообщают, что люди неохотно отправлялись в Ирак «из трепета перед персами — их мощью, властью, славой и военными победами над многими народами»[34 - Tabari. Ta'rikh. I. P. 2159.]. Многие новобранцы принадлежали к мединским ансарам, не отличались воинственностью, а предводительствовал ими Абу Убайда из племени такиф в Таифе — маленьком городке в горах недалеко от Медины. Вероятно, Абу Убайда встретился с Мутанной и его людьми в конце 634 года, и они общими силами вступили в бой с персидскими войсками. Это сражение стало известно как Битва на мосту. Арабские источники описывают ее с несвойственной им дотошностью. Персидскими войсками командовал Рустам, недавно назначенный главнокомандующим. Рассказывают, что персы были хорошо экипированы, лошади их конницы одеты в кольчужную броню, над всадниками развевались геральдические знамена и при войске было много слонов. Они везли с собой громадный штандарт персидских царей из тигровых шкур — 6 метров в ширину и 40 в длину. Войска противников разделял ирригационный канал. Через него перекинут был старый мост, по которому крестьяне окрестных селений попадали на свои поля. Презрев осторожные советы, Абу Убайда, которого хроники изображают упрямым человеком, более всего опасавшимся обвинений в трусости, решился перейти мост навстречу врагу. Кажется, кони мусульман обезумели при виде слонов, а персидские лучники косили людей в рядах мусульман. По своему обычаю мусульмане спешились и вступили в рукопашную схватку на мечах. Рассказывают, что Абу Убайда пытался свалить слона, либо ударив его копьем в живот, либо отрубив ему хобот, но слон растоптал его насмерть. Потеря командира привела мусульман в панику. И тут один из них додумался подрубить мост, чтобы остановить бегство и заставить их держаться твердо. В результате множество мусульман утонуло при попытке спастись вплавь через канал. Спаслись лишь немногие. Мутанна собрал их и увел в пустыню.

Битва на мосту была самым тяжелым поражением мусульман за первые годы завоеваний. Она могла стать окончанием кампании против Ирака, который в этом случае остался бы христианской страной с говорящим на арамейском населением под властью персов. Этого не случилось по двум причинам: из-за раздоров в рядах персов и благодаря решимости нового халифа Умара отомстить за поражение.

Сразу после поражения уцелевшие арабские воины, уведенные Мутанной, который, кажется, был тяжело ранен в бою и вскоре умер, вернулись к привычному для них занятию: к набегам на приграничные поселения, в которых гарнизоны персов были слишком слабыми, чтобы дать им отпор. Первым действием Умара была отправка подкрепления. Однако он столкнулся с проблемой нехватки людей. Племена Хиджаза, образовывавшие ядро первого мусульманского войска, теперь почти все сражались в Сирии, а поражение еще и проредило их ряды. Однако Умар не желал полагаться на людей из племен, которые всего год-другой назад восставали против мусульман, будучи «ридда». Он обратился к тем племенам, которые во время только что окончившейся войны более или менее сохраняли нейтралитет. На юг от Хиджаза, ближе к границам Йемена, лежит гористая область Сарат. Именно в селениях и лагерях кочевников этой местности вербовали большую часть новобранцев. Их вождя, роль которого историки основательно преувеличили, звали Джарир ибн Абдуллах аль-Баджали. Джарир был достойным доверия мусульманином: он принял ислам за несколько лет до смерти Мухаммада и, соответственно, имел почетный статус спутника Пророка. С другой стороны, он был племенным вождем, гордившимся своим древним родом и высоким общественным положением. Он не считал, что переход в ислам может подорвать его власть и репутацию высокопоставленной персоны.

С самого начала его отношения с Мутанной были натянутыми. Между ними возникло соперничество, отраженное в исторических источниках, где сторонники каждого из них старались преувеличить деяния своего героя. А на горизонте уже маячила новая угроза: пока мусульманские отряды тратили силы в пустых набегах, новый молодой персидский шах Йездгерд III собрал достаточно сил, чтобы упрочить свою власть, и послал войска, которые должны были раз и навсегда покончить с назойливыми бедуинами. Армянин Себеос, автор, ближайший по времени к описываемым событиям (Себеос писал в 650-х годах, чуть больше десяти лет спустя), говорит, что персидское войско насчитывало 80 000 человек, а он мог располагать точной информацией, поскольку к имперскому войску присоединилось не-сколько армянских князей, которые привели с собой от 1000 до 3000 человек.

В ответ Умар начал сбор нового войска. Чтобы разрешить споры о власти в войсках, он назначил командующим человека, безусловно относившегося к первой мусульманской элите. Саад ибн Аби Ваккас происходил из мекканских курайшитов, очень рано перешел на сторону Мухаммада и был одним из немногочисленного отряда ветеранов, сражавшихся рядом с Пророком в его первой победоносной битве при Бадре в 624 году. В мусульманских преданиях у него сложилась репутация «горячей головы». Когда враги Мухаммада в Мекке наносили ему словесные оскорбления перед хиджрой, Саад до крови избил одного из них верблюжьей челюстью. Под конец жизни он гордился славой человека, первым выпустившим стрелу в защиту ислама. Ни Мутанна, ни недавно прибывший Джарир не могли оспорить его верховенства. А вот войско, которое он привел с собой, не производило особого впечатления. При выступлении из Медины осенью 637 года оно насчитывало, может быть, 4000 бойцов, набранных в основном в Хиджазе, в Йемене и в других частях Южной Аравии. В него входили люди из десяти или более различных племенных групп. Кроме того, Умар вызвал к нему часть контингента из Сирии, не так давно оставившего Ирак с Халидом ибн аль-Валидом. Ко времени столкновения мусульманских и персидских армий у Саада могло быть от 6000 до 12 000 человек— значительно меньше, чем у персов. Как замечает один из заслуживающих доверия современников, «при всем своем значении битва при Кадисии была, видимо, стычкой между довольно небольшими армиями»[35 - Dormer E. M. The Early Islamic Conquests. P. 205.].

Маленький городок Кадисия лежит среди пальмовых рощ на самом краю населенных земель Ирака. В последующие годы в нем собирались паломники, готовящиеся пуститься в долгий путь через пустыню к святым городам Мекке и Медине. Город послужил и естественным сборным пунктом для армии Саада. Здесь предстояло решиться судьбе Ирака.

История битвы при Кадисии послужила основой великой легенды. Воспоминания о победе маленькой, собранной наспех и слабо вооруженной армии арабов над мощью персидской империи веками вдохновляли мусульман и арабов. В Багдаде Саддама Хуссейна квартал на берегу Tигpa, где располагались почти все министерства, назывался Кадисия. Когда в 1986 году Саддам Хуссейн выпустил облигации, чтобы собрать средства на войну с Ираном, они назывались облигациями Кадисии. Иракские средства массовой информации часто и не столь удачно называли «Кадисией Саддама» вторую Войну в Заливе 2003 года. Все это были сознательные попытки воззвать к народной памяти о временах, когда арабские армии торжествовали над могущественными врагами.

Несмотря на огромное значение этой битвы и ее легендарную славу, мы на удивление мало знаем о действительном ходе сражения, а многие подробности производят впечатление общих мест. Даже год сражения определен неточно. Арабские источники, по обыкновению, противоречивы в отношении дат. Они называют годы от 635-го до 638-го, но большинство сходятся на 636-м. С другой стороны, недавние исследования армянских источников позволяют предположить, что решающее сражение произошло в день православного Рождества (6 января) 638 года. Описание сражения в «Истории» ат-Табари растянуто на 160 страниц, изобилует событиями и подробностями, однако не дает общей картины. Армянские источники ясно говорят, что персы были разбиты наголову, но что армянские князья, разумеется, сражались с великой отвагой, и двое самых знатных из них были убиты вместе со многими знатными персами.

Арабские повествования начинаются со сбора и выступления армии из Медины и уделяют скрупулезное внимание именам и племенной принадлежности участников. После прибытия армии к границам Ирака описываются обмен посланниками между арабами и шахом Йездгердом III. Нам сообщают о дебатах и военных советах мусульман, причем постоянно повторяется, что им не следует заходить в глубь орошаемых земель и каналов Савада, а лучше сражаться на краю пустыни — если дело обернется плохо, они смогут скрыться в необитаемых землях. Так подчеркивается слабость позиции мусульман.

Мы узнаем также и о спорах между персами. Когда мусульманское войско вышло на край пустыни и начало рейды в населенные земли, местные землевладельцы послали известие молодому шаху Йездгерду в столицу Ктесифон и просили о помощи и защите. Шах приказал Рустаму возглавить экспедицию против арабов. Рустам был одним из главных сторонников Йездгерда в борьбе за престол. Он был опытным полководцем, а теперь становился, фактически, правителем Ирака. Иногда арабские источники называют его армянином, во всяком случае, в его армии определенно сражались армяне под предводительством своих князей. Другие источники утверждают, что он был родом из Хама-дана или Рея, а его силы, похоже, базировались в Медии на западе центра Ирана, между тем как Йездгерду III первую поддержку оказала знать Фарса, лежавшего гораздо южнее. Региональное соперничество, возможно, ослабило военную силу персов. Рустама арабские источники рисуют мудрым и опытным человеком, довольно пессимистичного настроя. В великом персидском эпосе «Шахнаме» Фирдоуси, написанном около 1000 года, он описан как проницательный, умный человек и славный воин. Он был знатоком астрологии и слушал советы жрецов. Фирдоуси приводит также текст длинного стихотворного послания, якобы написанного Рустамом перед сражением и обращенного к его брату. В нем предсказывается поражение и конец династии Сасанидов.



		Такие нас бедствия ждут впереди,



		Что жизни уж сердце не радо в груди.



		Дано мне грядущее все созерцать,



		Однако о том предпочту умолчать.



		Скорблю о судьбе твоей горькой, Иран,



		О шахах, чей родоначальник Сасан.



		Жаль трон, и корону, и доблести жар,



		Жаль знатность, величие, царственный фарр!



		Наш строй будет войском тазийским разбит,



		Вращение звезд о несчастье твердит[36 - Фирдоуси. Шахнаме. M.: Наука, 1989. T. 6. С. 538. Здесь и далее цитируется в переводе Ц. Б. Бану-Лахути и В. Г. Берзнева.].











Он заканчивает, оплакивая свою неизбежную смерть и выражая верность обреченному персидскому монарху.



		А я в Кадиси обрету свой конец,



		Здесь саван мой — панцирь, и кровь — мой венец.



		Ткк вот что высокий таил небосвод!..



		Пусть горесть о брате твой дух не гнетет.



		Очей со владыки земли не своди,



		В сраженье на смерть без оглядки иди[37 -  Фирдоуси. Шахнаме. М.: Наука, 1989. Т. 6. С. 542.].











Если верить арабским источникам, он уговаривал молодого шаха не вступать в битву с арабами без крайней необходимости. Он один среди персов сознавал военное искусство и идеологическое превосходство презираемых бедуинов и понимал, что они одержат победу.

Сообщения о посольстве к персам и происходивших дебатах составляют наиболее интересную часть повествования не потому, что точно описывают имевшие место события, а потому, что позволяют нам понять отношение первых мусульман к завоеваниям. Одно из наиболее полных повествований[38 - 7bbari. Ta'rikh. I. P. 2269-2277.] начинается с того, что Саад обращается к своим советникам, которых посылает с посольством к персам. Один из них высказывает мнение, что для персов в этом слишком много чести и что достаточно послать одного человека. В результате и отправили одного этого советника Риби. Для встречи с Рустамом он был взят персами под стражу. Прежде чем представить его перед лицом военачальника, персы решили запугать этого бедуина. Они вздумали продемонстрировать ему богатство и утонченность персидского двора. Перед ним выложили изделия персидских мастеров, ковры и подушки. Сам Рустам воссе-дал на золотом троне, украшенном ковриками и подушками, вышитыми золотой нитью. Источники обыгрывают контраст между этой роскошью и внешностью Риби, приехавшего на неприглядной спотыкающейся лошадке. Меч его был начищен до блеска, но скрыт в потертых матерчатых ножнах. Копье его было обвязано верблюжьими жилами. При нем был красный щит из бычьей шкуры, «как толстый круглый ломоть хлеба», лук и стрелы.

Вместо того чтобы проникнуться трепетом, бедуин озлобился. Он вел себя с откровенным вызовом. Он был, как нам сообщают, «самым диким из всех арабов» и ничуть не пытался смягчить впечатление. Одеждой его была верблюжья попона с проделанной посередине дырой для головы, а вместо пояса он обвязался тростником. Голову он обвязал поводом того же верблюда. Четыре вихра на его голове торчали, «как козлиные рога». Поведение его было не менее грубым, чем внешность. Вместо того чтобы спешиться, как ему было приказано, он прямо на лошади въехал на ковер, а когда все же сошел с нее, то разодрал две подушки, чтобы тряпками стреножить свою лошадь. Он демонстративно отказался сдать оружие, сказав, что персы пригласили его, так пусть принимают как есть, или он уедет назад. Когда его наконец привели к Рустаму, он из гордости стал бесчинствовать: протыкал копьем ковры и подушки, не оставив ничего целым. В ответ на вопрос, зачем он это сделал, он ответил: «Мы не нуждаемся в этой вашей пышности».

Рустам спросил, что привело его сюда, на что Риби ответил краткой проповедью: «Аллах послал нас и привел сюда, чтобы мы освободили тех, кто желает свободы от рабства (ибадат) перед земными властителями и сделали их слугами Господа, дабы он обратил их нищету в богатство, избавил их от тирании (ложной) веры и привел к справедливости ислама. Он послал нам принести Его религию всем Его Созданиям и призвать их к исламу. Кто примет ее от нас, тому нечего бояться, и мы оставим его в покое, но с тем, кто откажется, мы будем сражаться, пока не исполнится обетование Господне».

На вопрос Рустама, что обещал ГЬсподь, он ответил: «Рай для тех, кто погиб в бою с отвергнувшими ислам, и победу для тех, кто выжил». Затем Рустам спросил его, не он ли вождь мусульман, на что Риби отвечал, что он не вождь, но это все равно, потому что все они — часть одного целого, «и самые смиренные из нас могут обещать защиту от имени самых благородных».

Тогда Рустам попросил дать ему время на то, чтобы посоветоваться, и Риби дал три дня, потому что такой срок давал Пророк. Когда нелюбезный гость удалился и Рустам остался наедине со знатными персами, он выразил восхищение словами Риби. Персы пришли в ужас, заподозрив, что Рустам подумывает об отказе от своей веры по совету этого грубого оборванца. Тот возразил, что им следовало бы смотреть не на одежду, а на «суждения, речи и поступки».

Тогда персы пошли осмотреть оружие Риби и нелестно отозвались о его качестве, однако Риби продемонстрировал им серьезность намерений арабов, обнажив меч, сверкнувший из-под лохмотьев «подобно языку пламени». Затем дошло до стрельбы из лука, и его стрелы пронзили персидские щиты, в то время как стрелы персов застревали в его кожаном щите. После этого Риби вернулся в мусульманский лагерь, чтобы дать персам время на размышления.

Персы продолжали спорить между собой, подыскивая достойный ответ, а Рустам приказал Риби вернуться на следующий день. Но мусульмане прислали вместо него другого человека, напоминая тем, что все они равны и едины. Тот тоже въехал верхом на драгоценный ковер и предложил им, по обыкновению, три возможности: «Если вы примете ислам, мы оставим вас в покое: если согласитесь платить подушный налог, мы защитим вас, когда вам потребуется наша защита. В ином случае будет война». Этот тройной выбор стал обычным при переговорах между мусульманами и их противниками. Рустам предложил перемирие. Араб согласился, но лишь на три дня, «начиная со вчерашнего».

Среди персов продолжались споры, и Рустам попросил прислать третьего посланника. Им стал Мугира ибн Шуба, персона куда более важная, чем двое предыдущих. Ему предстояло сыграть видную роль в завоевании и заселении Ирака. И снова персы пытались произвести впечатление на посланца: они предстали перед ним в расшитых золотом одеяниях и в золотых коронах. Перед ним расстелили ковер на полет стрелы, так что невозможно было подойти к ним, не встав на него. Как они могли бы предвидеть, Муги-ра остался невозмутим и выказал свое презрение, вскочив на трон рядом с Рустамом. Персы стащили его оттуда насильно, а он в ответ прочел им краткое поучение о равенстве, обращаясь к ним через переводчика — араба из Хиры. Он утверждал, что арабы видят в каждом из своих равного, что его поражает, что у персов это не так, из чего заключил: «Опорой царству не может быть такое поведение и такие мысли, как ваши». Это опять вызвало споры между персами: представители нижних классов (сифла) говорили, что Мугира прав, но землевладельцы (дахакин) возражали, что он говорит то же, что всегда говорили их рабы, и проклинали своих предков за то, что те недостаточно серьезно относились к арабам.

рустам попытался шуткой загладить спор, разгоревшийся на глазах у Мугира. Затем завязался более формальный диспут, рустам и Мугира поочередно выступили с короткими речами через стоящего между ними переводчика, рустам начал с того, что возвеличил силу и славу персов. Даже если бы они потерпели на время поражение, Аллах бы восстановил их славу. Далее он сказал, что арабы всегда жили в нищете и, страдая от голода и жажды, искали помощи на границе. Он понимает, что и теперь происходит то же самое, так что готов дать каждому запас фиников и два одеяния, чтобы они ушли — он не хочет убивать их или брать в плен.

Мугира наотрез отказался от этого высокомерного предложения. Он сказал, что все, чем владеют персы, принадлежит Аллаху, а они выказывают ему черную неблагодарность. Нынешний приход арабов вызван не голодом и лишениями, а тем, что Аллах послал им своего Пророка. Он продолжал высказывать положения веры, подобно двоим до него. Когда он дошел до фразы: «Если вам нужна наша защита, будьте нашими рабами и смиренно выплачивайте дань, иначе будут говорить мечи», Рустам вышел из терпения и поклялся «солнцем», что не настанет еще рассвет следующего дня, как он перебьет их всех. Так прервались переговоры. После ухода Мугиры Рустам сказал персам, что никто не может противостоять народу такой честности, ума и упорства в достижении цели.

Современные историки склонны пренебрегать подобными вставками в арабских текстах: как-никак, они были написаны намного позже событий и полны условностей и штампов, так что никак не могут описывать действительные события и речи. Это сообщение было передано не менее чем двумя ранними рассказчиками, прежде чем его записал Саиф ибн Умар (?-786) Возможно, в настоящей форме оно было составлено в пределах века после событий, которые якобы описывает. Столь же вероятно, что его сочинили, когда мусульманские войска еще раздвигали границы ислама в Испании и Средней Азии. Это подлинное свидетельство менталитета завоевателей, и если мы хотим понять образ мыслей ранних арабских завоевателей, то должны обратиться именно к таким документам.

Наиболее фундаментальная мысль этого текста состоит, конечно, в том, что арабы верят в поддержку Аллаха и проповедь Мухаммада. Это само собой разумеется. Более поражает осознание ими культурных различий между ними и персами и внимание к ним. Персы богато одеты, живут в роскоши среди ковров и тканей, арабы же бедны и одеты в лохмотья. Во всем потрепанном снаряжении арабов блестят лишь клинки их мечей. Арабы презирают богатство противника. Кроме того, создается явственное ощущение, что арабы уверены: они живут в обществе большего равенства в сравнении с иерархичным обществом персов, и для них это важный источник силы. Наконец, звучит тема признания персами силы и морального превосходства арабов. Признавая это, Рустам ссорится со своей свитой, сохраняющей надменность невежества.

Рассказывают, что в ожидании столкновения войск арабы совершали рейды в Савад и пригоняли из этих набегов скот для пропитания. Один раз в засаду попал свадебный поезд знатного перса. Мужчин перебили, а женщин захватили в плен. Арабы изображаются умелыми лазутчиками, пробирающимися во вражеский лагерь, перерезающими веревки шатров и угоняющими лошадей, чтобы посеять панику в рядах врага.

О решающем сражении при Кадисии существует множество сообщений, но подробности их очень противоречивы и составить общую картину невозможно. Множество коротких и бессвязных арабских рассказов рассказывают об отваге одного, о смерти другого, порой о трусости третьего. Некоторые темы подтверждают друг друга: факт, что битва продолжалась много дней и ночей, факт, что персы в начале битвы продолжали использовать слонов, но им это не помогло. Представляется, что основное сражение было пешим, и всадники сходили с коней, чтобы вступить в бой. Одно краткое арабское сообщение подчеркивает роль лучников в победе. Некий воин персидской армии вспоминает:

Я сражался при Кадисии, будучи еще магийцем (позже он перешел в ислам). Когда арабы выпустили в нас свои стрелы, мы стали кричать «дук, дук!», что означало «веретена». Они продолжали осыпать нас этими «веретенами», пока не осилили нас. Один из наших лучников выпустил в них стрелу, но она только застряла в одежде араба, а их стрелы пробивали наши кольчуги и двойные кирасы[39 - Al-Baladhuri, Ahmad b. Yahya. Futuh al-Buldan. P. 259-260.].

Превосходство арабских лучников могло быть важным фактором, предопределившим успех мусульманских войск.

Как мусульманские, так и немусульманские источники вполне сходятся в том, что персы потерпели катастрофическое поражение и что многие персидские начальники, включая самого Рустама, были убиты. «Шахнаме» описывает его героическую смерть в единоборстве с Саадом ибн Аби Ваккасом (Саадом Ваккасом), однако арабские источники ничего об этом не говорят, отмечая лишь, что «тело его было так избито и изранено, что невозможно было решить, кто нанес смертельный удар». После Кадисии мусульманам открылась дорога в центральный Ирак.

Сразу после сражения арабы начали преследование бегущих персов через каналы и пальмовые рощи Савада. Переправа через каналы могла бы задержать их, однако после победы при Кадисии местные персидские землевладельцы благоразумно предлагали мусульманам свою помощь. Так, Вистам, дехкан из Бурса, навел понтонные мосты через каналы и выслал разведчиков, чтобы узнать о расположении персидских войск. Крушение власти персов не оставило местным жителям иного выбора, как по возможности договориться с пришельцами о мире.

Авангард арабов настиг остатки персидского войска у Бабила, древнего Вавилона. Здесь, у холма давно покинутой столицы Хаммурапи и Навуходоносора, они разбили персов «так скоро, что иной не успел бы скинуть плащ»[40 - TabarL Ta'rikh. I. P. 2421.]. Уцелевшие персидские командиры, оказавшись порознь, пытались организовать сопротивление в провинциях. Файрузан направился в городок Нихаванд в Загросе, «где хранились сокровища персидских царей», и начал сбор армии. Хурмузан бежал на юг, в богатую провинцию Хузистан, где занялся сбором средств для финансирования сопротивления. Другие бежали по большой дороге в столичный Ктесифон.

По пути происходили стычки и схватки один на один. Саиф ибн Умар описывает такую схватку между Шахрияром из арьергардного отряда персов и бедуином по имени Наиль. Оба были верхом.

Каждый с копьем. Оба были крепкого сложения, хотя Шахрияр был сложен как верблюд. Когда он увидел Наиля, то отбросил копье, чтобы схватить его за горло. То же сделал Наиль. Схватив друг друга за глотки, они свалились наземь. Шахрияр навалился на Наиля, словно груда кирпича, и захватил его за бедро. Он достал кинжал и принялся сдирать с Наиля кольчугу. Случайно большой палец Шахрияра попал Наилю в рот, и Наиль зубами раздробил ему кость. Заметив, что враг на миг ослабел, он яростно атаковал его, сбросил с себя, сел ему на грудь и сам достал кинжал и сорвал с живота Шахрияра кольчугу. Затем он наносил ему удары в живот и в бок, пока тот не умер. Наиль взял его коня, его браслеты и его добычу[41 - TabarL Ta'rikh. I. P. 2422-2424.].

После этой победы Саад наградил Наиля доспехами убитого: «Надень браслеты перса, его плащ и кольчугу, а затем сядь на его коня». Браслеты были важным атрибутом персидской знати, и Саад посоветовал Наилю надевать их, только отправляясь на битву. Эта история богата подробностями и рисует живую сцену боя, причем в ней повторяются две темы, которые мы уже заметили в «Шахнаме»: превосходство персов в вооружении и презрение арабов к их роскоши и изнеженности.

Перс, похожий сложением на верблюда, был не единственной жертвой по пути через Савад. В одном месте мусульмане столкнулись с группой солдат, завербованных царицей Буран, поклявшейся, что царство персидское не погибнет, пока они живы. С ними был ручной лев по имени Мукаррат, принадлежавший персидскому шаху. Кажется, лев вступил в бой на их стороне, но арабский воин, вскочив на коня, убил его копьем. После этого персы уже не сопротивлялись. Кроме того, мусульманам попадалось множество персидских крестьян (феллахов), живших в селениях по берегам Tïirpa. Многих из них поставили на рытье оборонительных рвов для персидской армии, однако они, видимо, были безоружны и не думали сопротивляться. Ширзад, персидский дехкан, перешедший на сторону мусульман, уговорил Саада не причинять им вреда, потому что они — лишь нижайшие из персов и никому не страшны. Сообщают, что, переписав 100 000 имен крестьян для обложения налогами, их отпустили. Пока они платили налоги и не предпринимали враждебных действий, мусульмане ничего не имели против этих людей и, безусловно, не пытались обратить их в ислам: их врагами были персидская армия и аристократия.

Очередной стратегической целью стала столица Сасанидов — Ктесифон, лежавшая в 160 километрах, скажем, в трех-четырех днях пути по Саваду, на северо-востоке. Именно оттуда шах Йездгерд пытался направлять сражение.

Персидская столица, известная западным историкам под эллинизированым названием Ктесифон, состояла из нескольких обширных городов, оправдывая данное ей арабами имя Аль-Мадаин — «Города». Она лежала на обоих берегах Тигра, приносившего в город живительную воду и губительные наводнения: временами река неожиданно и резко меняла русло, прокладывая новый путь через равнину Савада, разрезая центр города и отрезая предместья.

У нас нет подробного письменного описания города того времени, а археологические раскопки велись лишь на нескольких небольших участках. Первым значительным поселением здесь, видимо, был греческий город Селевкия на западном берегу. Примерно с 170-го года до н.э. Ктесифон становится зимней столицей парфянских царей Ирана. Сасаниды, захватив город в 224 году, продолжали использовать его как столицу, хотя на практике шах часто проживал в сельских поместьях в холмах. Около 230 года н. э. Ардашир I, весьма деятельный основатель Сасанидской династии, заложил на западном берегу круглый укрепленный город, однако в середине V века река разрезала его надвое, проложив новое русло. Ко времени мусульманского нашествия главная часть города располагалась на восточном берегу, хотя и на западном оставалось большое поселение. На восточном берегу среди садов возвышались дворцы, здесь археологи раскопали дома высших классов, но не было заслуживающих упоминания укреплений. Дома, сложенные большей частью из сырцового кирпича, растворились в земле месопотамской равнины, и единственное крупное сооружение, устоявшее перед разрушительным действием времени, — это часть большого дворца, известная как Арка Хосрова. Это уцелевший фрагмент большого зала для аудиенций, построенного, возможно, при Хосрове II (591-628) и по масштабу далеко превосходящего все остальные сооружения Сасанидов или их мусульманских преемников. Арка внушала почтение и последующим поколениям, и даже в нынешнем прискорбном состоянии дает некоторое представление о силе и величии великих шахов.

Будучи действующей столицей Персидской империи. Ктесифон в то же время во многих отношениях был очень неперсидским городом. Вероятно, подавляющее большинство его населения говорило на арамейском языке, здесь были церкви и синагоги, но, кажется, отсутствовали крупные храмы огнепоклонников.

Мусульмане скоро вышли к той части Ктесифона, что лежала на западном берегу Тигра. Эта часть города была защищена земляными сооружениями, башнями и прочими оборонительными приспособлениями. Мусульмане начали обстреливать их из осадных машин, которые построил Ширзад по приказу Саада. Ссылка на военные машины может быть анахронизмом — другие тексты не подтверждают этого факта. Он остается первым свидетельством о применении мусульманами артиллерии против укреплений. И это снова заставляет вспомнить о сильной стороне мусульман — их умении привлекать в войско местных жителей и находить применение их талантам.

Персы оборонялись за стенами и предприняли по меньшей мере одну безуспешную вылазку в попытке прорвать осаду. Есть сообщения, что Иездгерд III, оставаясь в главной части города на восточном берегу, прислал вестника с предложением заключить между арабами и персами мир, сделав границей между ними реку Тигр. За персами должны были остаться земли к востоку от реки. Арабы якобы ответили, что между ними не будет мира, пока арабы «не вкусят меда Ифридуна (лежащего между Реей и Нишапуром на северо-востоке Ирана), смешанного с лимонами Куфы (в Ираке)» — то есть пока они не завоюют целиком Иран и Ирак. На следующий день арабы снова подошли к стенам и начали бомбардировать их из катапульт, но их встретила пугающая тишина — на стенах никого не было. Остался только один человек, объяснивший, что самоуверенный отказ арабов от переговоров заставил персов покинуть город и отступить на восточный берег. Тогда Саад ввел своих людей в крепость и обосновался в ней.

Теперь завоевателей отделял от главной части города быстрый и опасный Тигр. Мостов через него не было, и горожане обычно переправлялись на лодках, но персы увели их все на восточный берег. Предстояла тяжелая задача переправиться через реку и атаковать укрепленные позиции на том берегу, однако Саад вдохновил своих людей на попытку, напомнив, что с запада им нечего бояться, и они смогут спастись на западном берегу, если дело обернется плохо. Кто-то из местных жителей показал арабам место, где дно реки было твердым и всадник мог перейти ее вброд. Авангардный отряд, как рассказывают, из шестидесяти добровольцев вызвался переправиться первым и закрепиться на причалах, прикрывая переправу основного войска. Всадники отделили кобыл от жеребцов, по словам рассказчика, чтобы те были послушней, и вступили в реку. Более 600 человек ждали своей очереди последовать за ними.

Между тем персы, видя, что происходит, тоже направили свою конницу в воду. Схватка завязалась посреди реки. Арабский командир крикнул своим людям: «Бейтесь копьями! Бейтесь копьями! Колите их лошадей в глаза!» Они сражались в рукопашной, пока персы не отступили на дальний берег. Мусульмане настигли их на берегу, многих убили и захватили причалы. Остальное войско немедленно последовало за ними, не дав врагам времени перестроиться: воины рассекали темные воды Тигра, взбивая их в белую пену. Люди переговаривались между собой, держась тесными группами, словно в обычном переходе по суше. Они застали персов врасплох, потому что те считали такое невозможным. Мы снова видим, как арабские источники подчеркивают мужество мусульман и их готовность идти на риск, которого обычная армия постаралась бы избежать.

Рассказы об этой переправе впоследствии широко разошлись среди солдат. Все мусульмане благополучно переправились на другой берег, кроме одного всадника, соскользнувшего со спины своей кобылы. «Я как сейчас вижу его перед глазами, — продолжает рассказчик, — как лошадиная грива выскользнула у него из рук». К счастью, товарищ заметил, что он в беде, направил к нему своего коня, схватил за руку и вытащил на берег. Спасенный наградил спасителя неподражаемым комплиментом: «Даже мои сестры не могли бы родить подобного тебе!»

Запомнились и более мелкие инциденты. Рассказывали, что никто не потерял ничего из своего имущества, кроме одного человека, привязавшего свою чашку хлипкой бечевкой, которая оборвалась, и чашка уплыла по течению. Всадник, плывший рядом, заметит, что такова божья воля, но хозяин чашки возмутился: «Почему именно я? Бог никогда бы не лишил меня, одного из всей армии, моей единственной чашки». Выбравшись на берег, они встретились с воином из авангарда, державшего занятую позицию. Он вышел к самой воде, чтобы встретить первых из основных сил войска. Волны и ветер крутили и бросали чашку, пока не подогнали к берегу. Воин подтянул ее копьем и с ней подошел к войску. Здесь ее опознал владелец, вернул себе и сказал приятелю: «Видишь? Я же говорил...» Такие истории не только были забавны, но и напоминали мусульманам, как заботится о них Всевышний.

Тем временем персы готовились покинуть столицу. Не успели еще арабы переправиться через реку, а Йездгерд уже отослал из города своих домочадцев. Теперь он и сам выехал по большой дороге к Ирану, догнав семью в Хулване. Он проезжал земли, пораженные голодом и чумой —той самой чумой, что опустошила Сирию. Люди, оставленные им для защиты столицы, как видно, утратили волю к сопротивлению. Они быстро навьючили на коней и мулов свое самое ценное имущество и захватили сколько могли сокровищ из казны. Эвакуировали персы и своих женщин и детей. Зато они оставили позади множество тканей и разных ценных предметов, а с ними и скот, овец, съестные припасы и питье, собранные на случай осады и так и не пригодившиеся.

Кажется, арабы, вступая в покинутый город, почти не встретили сопротивления. Белый Дворец сопротивлялся недолго, и оборону быстро сломали. Затем Саад устроил в нем свой штаб и приказал превратить великую Арку Хосрова в молитвенный дом мусульман. Ранние мечети почти не требовали обстановки — разве что михраб, смотревший в сторону Мекки, и минбар, место для проповедей по пятницам. Громада арки могла укрыть множество молящихся и была совсем не похожа на простые здания мечетей, которые мусульмане в последние годы возводили в Куфе и Басре. Такое мгновенное превращение великого памятника архитектуры в мечеть, вероятно, и обеспечило его сохранность. Великая арка не только сама осталась невредимой, но даже украшавшие ее гипсовые статуи оставались нетронутыми, пока мусульмане молились под ними.

Затем начался дележ добычи. Арабские источники с наслаждением описывают, как победители делили сокровища персидских царей. Рассказы подчеркивают два момента: контраст между грубой простотой бедуинов и роскошью персидского двора и скрупулезную честность в распределении трофеев.

Существуют рассказы о захвате царских регалий персов. Согласно одной версии, мусульманский авангард преследовал отступающих персов по горной дороге. Перед мостом через Нахраванский канал беглецы сбились в кучу. Одного мула столкнули в воду. Персы с великими трудами пытались вытащить его, и арабский командир заметил: «Видит бог, на этом муле везут что-то особенное. Они не старались бы так вернуть его, рискуя испытать остроту наших мечей в такой опасной ситуации, если бы этот мул не вез чего-то ценного, с чем им не хочется расстаться». Арабы спешились и бросились на врага, обратили его в бегство, после чего их командир велел вытащить мула из воды вместе со всем грузом. Они открыли вьюки не раньше, чем отряд вернулся на сборный пункт в Ктесифоне, и тогда нашли в них «все царские украшения, его одежды, самоцветы, боевой пояс и украшенную драгоценными камнями кольчугу. Все это шах надевал на себя по торжественным случаям». По другой версии, захватили двух мулов, нагруженных корзинами, в одной их которых оказалась царская корона, такая тяжелая, что носить ее можно было только с помощью двух украшенных драгоценностями подставок, в другой были его затканные золотом одежды, украшенные драгоценными камнями. По третьему рассказу, арабам достался и меч шаха, его шлем, наголенники и наплечники, а в другом мешке лежали кольчуги, принадлежавшие императору Ираклию, турецкому хакану Бахрам Чубину и другим врагам персидского царства, захваченные как трофеи.

Еще одна серия историй повествует о великом ковре, украшавшем дворец шаха. Он назывался «Царский источник» — «Бахари кисра» по-персидски. Ковер был огромным — около 30 квадратных метров. Его использовали при дворе зимой, чтобы устраивать на нем пиры, представляя себя в цветущем саду. Фон ковра был золотым, с парчовыми вставками, вшитые в ткань драгоценные камни изображали плоды, листва была вышита шелком, а воды золотом. И вот встал вопрос, что делать со столь драгоценной вещью. В ином случае ковер, вероятно, украсил бы дворец нового правителя, как украшал дворец прежнего, и в самом деле, некоторые предлагали отдать его халифу Умару, но первые мусульмане твердо держались закона равного дележа трофеев. Делать было нечего. Ковер отправили халифу как часть дани. В Медине его разрезали на множество кусков. Али, двоюродный брат и зять Пророка, принимавший самое деятельное участие в проведении похода, получил фрагмент, стоивший 20 000 дирхемов, но и другим представителям мусульманской элиты, несомненно, досталась своя доля.

После захвата города бедуины стали думать о том, чтобы направить свои отряды на завоевание Персидской империи. Арабы едва ли знали, что делать с попавшими им в руки сокровищами. Араб, которому досталась при дележе драгоценная благовонная камфара, принял ее за соль и приправил ею свою еду.

Между тем и вдали от городов власти персов был брошен вызов. Одна история повествует о персидском всаднике из Ктесифона, который находился в принадлежащей ему деревне, когда туда пришла весть о вторжении арабов и бегстве персов. Сначала он самоуверенно пропустил известие мимо ушей и продолжал заниматься своими делами, пока не вернулся домой, где обнаружил, что кое-кто из его рабов собирает свою одежду и готовится уйти. На его вопрос они ответили, что их выживают из дома шершни (занабир). Он немедленно взялся решить проблему, потребовал рогатку и побольше глиняных шариков и начал расстреливать насекомых, размазывая их по стенам. Вероятно, он скоро догадался, что все не так просто и, осознав, что рабы вышли из повиновения, струсил. Он приказал одному из них оседлать ему коня. Но едва отъехав от дома, он столкнулся с арабским солдатом, который проткнул его копьем и оставил умирать. Поражение персидской армии явно привело к тому, что персидская аристократия оказалась не в почете, и крестьяне больше не повиновались своим господам. Старый порядок кончился.

Персидское войско уходило на восток в горы, и мусульманское войско силой около двенадцати тысяч человек двинулись по дороге вслед за ними. Достигнув Джалулы, персы решили дать бой. От Джалулы пути расходились: отсюда персы Азербайджана и северо-запада страны должны были идти одним путем, а персы Мидии и Фарса — другим. Если они еще могли дать отпор, то лишь здесь. Шах уехал дальше в горы Загрос, оставив людей и деньги своему полководцу Михрану, так как не желал лично встречаться с врагом. Персы заняли оборону в Джалуле. Они, по обыкновению, предпочитали статичные, оборонительные военные действия, занимая крепости и изредка делая вылазки, в противоположность более мобильной тактике арабов. В Джалуле они возвели земляной вал, увенчав его остроконечными деревянными копьями, которые позже заменили железными. Мусульмане не возводили укреплений, а раз за разом атаковали противников. Согласно одному сообщению, укрепления удалось взять, когда персы делали вылазку и сами взломали часть вала, чтобы пропустить обратно конницу. Отряд арабов немедленно закрепился за валом и открыл путь остальным. Победа была полной, а потери персов — ужасающими.

И здесь предстояло разделить взятую добычу трофеи. Среди наиболее примечательных трофеев была статуя верблюда (величиной примерно с козленка, если поставить его на землю). Имелись и живые трофеи. Один из арабских воинов рассказывал, как вошел в шатер перса, где лежали подушки и одежда. «Вдруг я почувствовал, что кто-то скрывается за занавесями. Я сорвал их — и что же увидел? Женщину, подобную газели, сияющую как солнце! Я взял ее и ее одежды и отдал последние в общую добычу, но попросил, чтобы девушку оставили мне. Я сделал ее наложницей, и она родила мне ребенка». Таковы были блага победы, и мусульмане без стеснения пользовались ими.

Победа в Джалуле закрепила господство арабов над Савадом. Мусульманские войска продвинулись на север до Каркисии на Евфрате и Такрита на Тигре. Встал вопрос, идти ли им дальше, через перевалы гор Загрос и на Иранское плоскогорье за ними.

Одновременно с завоеванием Савада войска арабов совершали первые вылазки в Южный Ирак. Военные действия в общих чертах повторяли стратегию, применявшуюся севернее. Начиналось с набегов местных племен, старавшихся воспользоваться слабостью обороны Сасанидов. Вскоре Умар прислал из Медины подкрепление с командующим, Укбой ибн Газваном. Возможно, новые силы составляли всего несколько сотен человек, которые должны были позаботиться, чтобы все новые приобретения попадали под власть мусульманского правительства. Говорили также, что эта экспедиция составляла часть общей стратегии мусульман, нацеленной на то, чтобы отрезать персов в Южном Ираке и Фарсе от помощи их соотечественников с севера. Первым существенным их завоеванием стал город Убулла. Убулла (которую древнегреческие географы знали под названием Апологос) была в то время крупнейшим портом в глубине Залива. Нам мало сообщают о подробностях завоевания. Известно только, что арабы нашли здесь новый сорт хлеба, выпекавшегося из белой муки.

От этой базы завоевание распространилось к близлежащим городкам и селениям. Мы, как обычно, находим много подробностей, но не видим целостной картины. Сопротивление оказывали лишь местные персидские гарнизоны и дехканы. Не было ни одной попытки выступить против захватчиков крупными силами. По мере того как те или иные области попадали под контроль Медины, в них собирались и распределялись среди войска завоевателей налоги. Очень немногие бедуины умели читать и писать, поэтому ведение счетов доверили некоему Зияду, совсем еще мальчику. Ему за такую тяжелую работу платили немалое жалование в 2 дирхема в день. Так началась его блестящая административная карьера: мальчику Зияду предстояло стать одним из основателей аппарата управления ислама.

После смерти Укбы, возвращавшегося из паломничества в Мекку, на его место назначили Мугиру ибн Шуба. Мы уже знакомы с Мугирой — тем человеком, который дерзнул усесться на трон рядом с Рустамом. Умар выбрал его для командования мусульманами в Южном Ираке, потому что он был не бедуином, а уроженцем оседлого поселения в Хиджазе. Хотя он был обращен в ислам всего за два года до смерти Мухаммада, однако мог все же претендовать на статус спутника Пророка. Мугира был твердым и способным вождем, но его карьера вскоре оборвалась из-за скандала, едва не стоившего ему жизни.

Он завел связь с женщиной по имени Умм Джамил, женой человека из племени такиф. Другие члены племени проведали об их связи и решительно вступились за честь соплеменника. Они дождались случая, когда он пришел к ней, и прокрались посмотреть, что происходит между ними. Они увидели Мугиру и Умм обнаженными, причем он лежал на ней. Так же тихо удалившись, они известили халифа Умара. Тот, в свою очередь, послал добродетельного Абу Мусу принять командование в Басре и прислать Мугиру к нему в Медину для расследования. Когда тот прибыл, Умар представил ему четырех свидетелей. Первый так рассказал об увиденном: «Я видел, как он лежал на животе женщины, прижимаясь к ней и вводя и выводя свой пенис, как лопатка для грима входит и выходит из кувшинчика с косметикой (хул)». Двое следующих свидетелей подтвердили сказанное первым. Тогда Умар обратился к четвертому, юному Зияду, уже занимавшемуся ведением армейских счетов. Халиф надеялся, что тот не даст показаний, заставивших бы приговорить к смерти спутника Пророка. Зияд выказал дипломатический талант и сообразительность, хорошо послужившие ему и в будущем. «Я видел скандальное зрелище, — сказал он, — и слышал тяжелое дыхание, но не видел, входил он в нее или нет». Поскольку Коран для осуждения за прелюбодеяние требует недвусмысленных показаний четырех свидетелей, обвинение лопнуло, и нам сообщают, что халиф Умар приказал высечь остальных трех свидетелей за необоснованное обвинение. Эта история часто приводилась мусульманскими законоведами, потому что в ней великий Умар, главный после самого Пророка законодатель в суннитском исламе, сделал практически невозможным осуждение по обвинению в прелюбодеянии.

Теперь вести авангард мусульман в южные области Ирака предстояло благочестивому и деятельному Абу Мусе аль-Ашари, который и командовал войсками при завоевании Хузистана. Перейдя орошаемые земли в низовьях Тигра, где вскоре предстояло основать город Басру, мусульманские армии, естественно, продвинулись и дальше, в Хузистан, названный именем древнего и давно исчезнувшего народа хузи, занимавшего район от северо-восточного угла Залива до юга гор Загрос. То были земли древних эламитов, воздвигших на холме Чога Занбил огромный зиккурат, кото-рому ко времени прихода мусульман было уже 2000 лет, но который и теперь остается свидетельством их силы и богатства. Ландшафт этой части провинции во многом походил на Месопотамскую равнину, но земля здесь медленно поднималась к предгорьям, и бесконечные равнины Ирака переходили в пологие холмы и скальные выступы. В наши дни Хузистан с его неприглядной столицей Ахвазом является центром иракской нефтяной промышленности, но к приходу мусульман это был земледельческий и текстильный район, относившийся к богатейшим областям Среднего Востока.

Хузистан орошается не только Тигром и Евфратом, лениво протекающими по равнине далеко на запад, но и множеством меньших рек, в первую очередь рекой Карун, которая прокладывает извилистое русло сквозь расщелины южных гор Загрос и затем достигает долины. Весной талые снега с гор щедро насыщают ее водой, которую используют для орошения полей. У подножия крутых гор река глубоко врезается в пологие холмы, и для того, чтобы поднять ее воды до уровня ирригационных каналов, приходилось строить большие плотины. Часть их, такие как сасанидская дамба и мост в Тустаре, сохранились достаточно хорошо, чтобы дать представление о масштабе этих ирригационных сооружений. Процветание Хузистана, по-видимому, сильно возросло при Сасанидах. Такие города, как Тустар, Джундишапур и Ахваз, были основаны или разрастались в эту эпоху. Земля давала много риса и сахара, но прежде всего эта область славилась своими льном и хлопком. Здесь также существовали многочисленные христианские поселения со многими епископствами. В эту-то богатую и населенную область и вторглись теперь арабы.

Так же как история завоевания Ирака, ход кампании в Хузистане не слишком ясен, а многочисленные рассказы об эпизодах войны не столько проясняют, сколько еще больше запутывают ее. Есть, однако, два отличия. Первое состоит в том, что мы можем четко представить себе географию военных действий. ГЬрода и селения Ирака VII века для нас — не более чем имена. Хотя мы немного представляем себе план Ктесифона и знаем Хиру по фрагментарным раскопкам, но такие города, как Убулла и Кадисия, совершенно исчезли, поглощенные паводками в центральном Ираке или смытые постоянно меняющимися руслами рек. Напротив, в Хузистане, где реки глубоко врезаются в скалы, сохранилось гораздо больше, и мы можем пользоваться современными картами в помощь древним источникам. Есть и местные источники, написанные по следам событий, позволяющие отчасти проверить объемистые, но весьма запутанные сообщения мусульман. Так называемая Хузистанская хроника была написана на сирийском, языке восточной церкви, анонимным христианским автором. Большая часть хроники очень лаконична, однако автор, или один из авторов, уделяет некоторое место описанию завоевания его родины этими новыми пришельцами. Источник позволяет услышать еще один голос, подтверждающий многие моменты в арабских источниках, и потому мы можем в значительной мере доверять общему абрису истории завоевания этой области.

Оборона Хузистана была доверена полководцу Хурмузану, отправившемуся в эту провинцию после падения Ктесифона. Он взялся за дела решительно и мужественно, при необходимости заключая мирные договоры и громя мусульман, когда чувствовал, что сил для этого достаточно.

Автор хроники начинает с описания того, как пришельцы очень быстро захватили несколько укрепленных городов, в том числе главный город Джундишапур. В Джундишапуре имелось епископство и многочисленное христианское население, к тому же он славился как родина династии врачей Бухтишу, из поколения в поколение лечивших халифов. Увы, теорию о существовании там процветавшей медицинской школы, предлагавшуюся историками начиная с XIX века, пришлось отринуть под скептическим взглядом современных исследований: несомненно, в христианской общине были семьи врачей, но организованной академии не существовало. Сейчас город обезлюдел, однако аэрофотосъемка показывает следы и круглого, и квадратного города. Фундаменты эпохи Сасанидов накладываются друг на друга. Рельеф не способствовал успешной обороне, и мусульмане, вероятно, без труда взяли город.

Завоевание города дало повод для сочинения одной из поучительных историй, стремящихся восславить добродетели первых мусульман. Согласно этой истории «город доблестно оборонялся, пока однажды, к великому удивлению мусульман, ворота не распахнулись настежь, открыв вход в город». Мусульмане спросили защитников, что это на них нашло, и те ответили: «Вы прислали нам со стрелой письмо с обещанием безопасности. Мы приняли его и решили выплачивать дань». Мусульмане заявили, что не делали ничего подобного, однако, проведя тщательное следствие, обнаружили раба, уроженца Джундишапура, который признался, что действительно написал такое письмо. Командующий мусульман объяснил, что письмо было проделкой раба, не уполномоченного делать такие предложения, на что горожане возразили, что они об этом знать не могли и закончили заявлением, что собираются выполнить свою часть договора, даже если мусульмане изменят своей. Мусульмане обратились за советом к Умару, который ответил, что они связаны обещанием, «ибо у Господа обещания в высочайшем почете». Мораль ясна: обещание, даже данное рабом, следует уважать.

Вскоре, продолжает христианский автор, остались свободными только Сузы и Тустар. Город Сузы был родиной великих правителей Древнего Ирана Ахменидов: здешние дворцы величиной и роскошью соперничали с дворцами Персеполя. Александр Великий захватил этот город и множество сокровищ, и тогда же он провел свое знаменитое массовое бракосочетание, переженив, согласно легенде, одновременно 10 000 греков и персиянок. Позднее, во времена Сасанидов, город стал важным христианским центром и в результате был уничтожен сасанидским шахом Шапуром II (309-379), активно проводившим антихристианскую политику. Ко времени мусульманского завоевания он достаточно оправился, чтобы организовать сопротивление, а захватив его, мусульмане выстроили в городе одну из первых сохранившихся в Иране мечетей.

Над современным городом возвышается крепость, возведенная не каким-нибудь средневековым владыкой, а французской археологической экспедицией конца XIX века для защиты от нападений бедуинов. Впрочем, для первых мусульман самой примечательной чертой города было не наследие Ахменидов, а сохранившаяся в нем гробница пророка Даниила. Мусульмане за несколько дней взяли город и перебили жившую там персидскую знать. Арабские источники описывают взятие города как некое чудо. По-видимому, христианские монахи и священники вышли на укрепления, дразня осаждавших и уверяя их, что никто не сумеет взять Сузы, если в их армии не будет самого Антихриста. Если же среди них его нет, продолжали христиане, нападающим не стоит тратить сил и лучше сразу уйти. Один из мусульманских командиров в досаде и ярости подошел к воротам и пнул в них ногой. Цепи тут же лопнули, запоры сломались и ворота распахнулись. Горожанам оставалось только молить о мире.

Захватили они и дом святого Даниила и вынесли сокровища, хранившиеся в нем по приказанию персидских царей со времен Дария и Кира, — вот еще один пример грабежа, так часто сопровождавшего арабские завоевания. Кроме того, они взломали серебряный гроб и достали из него мумифицированный труп: «многие говорили, что это Даниил, но другие утверждали, что это Дарий». Даниила глубоко почитали, и, как рассказывают, император Ираклий пытался вывезти мощи, чтобы пополнить коллекцию мощей в Константинополе. В Коране, в отличие от других героев Ветхого Завета, Даниил не упоминается, и первым порывом мусульман было уничтожить культ. Халиф Умар приказал, чтобы тело перезахоронили на дне реки. Мусульмане сняли кольцо с печатью, с изображением человека между двумя львами, но Умар приказал вернуть его. Однако вскоре культ Даниила возник и среди мусульман. Они стали совершать паломничества к месту захоронения, и гробница Даниила все еще стоит в центре города — высокий беленый купол над рекой. Это один из первых случаев присвоения исламом и исламизации ранее существовавших культов.

После падения Суз остался только Тустар. ГЬрод стоял на скалистом холме у реки и был защищен крепостью, остатки которой уцелели до наших дней. Река преграждалась дамбой и мостом — мощными инженерными сооружениями, построенными, по преданию, римскими военнопленными после победы Шапура I над императором Валерианом в 260 году. До наших дней они известны как Банди Кайсар (плотина кесаря), и арабские авторы причисляют ее к чудесам света: большая часть ее дожила до наших дней. За дамбой в скале были прорублены два тоннеля, над которыми стоял город. По ним вода шла к орошаемым полям на юге. Хузистанская хроника живописно рисует их: «Эта Шуштра (Тустар) крепка и сильна, потому что ее, подобно рвам, окружают река и два канала. Один из них назван Ардашираган по сасанидскому шаху Ардаширу, выкопавшему его. Другой, сливавшийся с ним, звался Самирам, по царице, а еще один — Дарайаган по Дарию. Самый большой поток имеет бурное течение и стекает с северных гор».

Хурмузан решил превратить город в последний оплот, и, согласно Хузистанской хронике, Тустар продержался два года. В конечном счете к падению города привела не военная сила, а измена: двое из жителей домов на городской стене сговорились с арабами, что за треть награбленной добычи впустят их внутрь. Далее под городской стеной прорыли тоннели, по которым арабы и проникли за стену. Хурмузан отступил в цитадель и был взят в плен живым, но местный епископ вместе с «учениками, священниками и дьяконами» был убит.

История завоевания Хузистана заканчивается любопытной кодой, касающейся судьбы Хурмузана. Как и в случае с мудрым, но пессимистичным генералом рустамом, разбитым при Кадисии, личности Хурмузана уделяется много внимания с целью подчеркнуть различия между арабами и персами, мусульманами и немусульманами, а также и связи между теми и другими. После сдачи Тустара его доставили в Медину, чтобы показать халифу. Когда он под конвоем вступал в город, его одели в лучшие одежды из парчи и золотых тканей и в украшенную рубинами корону. Затем его провели по улицам, чтобы все могли посмотреть на него. Однако, подойдя к дому Умара, они узнали, что правителя там нет. Тогда они отправились искать его в мечети, но не нашли и там. Наконец они наткнулись на компанию игравших на улице мальчишек, и те сказали им, что халиф уснул в уголке мечети, подложив вместо подушки свернутый плащ.

Вернувшись в мечеть, делегация нашла халифа там, где сказали мальчики. Тот только что принимал послов из Куфы и, отпустив их, прилег отдохнуть. Пришедшие сели поодаль от него. Хурмузан спросил, где же стража и слуги халифа, но получил ответ, что у халифа их нет. «Тогда он, должно быть, пророк», — сказал перс. «Нет, — отвечали конвойные, — но ему ведомо то, что знают пророки». Между тем вокруг собирались люди, и их шум разбудил Умара. Приподнявшись, он увидел Хурмузана, и конвой попросил его поговорить с «царем Ахваза». Умар отказался говорить с ним, пока он не снимет своих роскошных одежд, и только когда с пленника сорвали все, что позволяли приличия, и надели на него взамен грубую одежду, начался допрос.

Умар спросил Хурмузана, что он думает о том, как в последнее время обернулись события, на что перс ответил, что в старину бог не занимал стороны персов или арабов, и персы в те дни возвышались, но теперь бог поддержал арабов, и те победили. Умар возразил, что истинная причина в том, что персы прежде были едины, а арабы нет. Умар склонялся к тому, чтобы казнить пленника, отмщая за всех им убитых мусульман. Хурмузан попросил воды, но, когда ее подали, сказал, что боится быть убитым, пока пьет. Халиф ответил, что его не убьют, пока он не напьется, после чего

Хурмузан позволил своей руке дрогнуть и расплескать воду. Когда Умар вновь пригрозил убить его, перс ответил, что ему уже обещана жизнь — ведь он так и не выпил воду. Умар пришел в ярость, но собравшиеся согласились, что Хурмузан прав. В конце концов его обратили в ислам, позволили поселиться в Медине и назначили значительное содержание. История о хитрости Хурмузана, вероятно, фольклорный мотив, вписанный в исторические события, но он иллюстрирует контраст между гордыней и роскошью персов и простотой мусульман, честность мусульман и проникновение элементов персидской элиты в мусульманскую иерархию.

Примечательная черта завоевания Ирака, которая, безусловно, дала арабам большой перевес, — это переход крупных частей персидских войск на сторону арабов, а также готовность, с какой мусульмане принимали таких перебежчиков и выплачивали им жалование. Среди них были и хамра (красные), из которых часть перешла к мусульманам перед битвой при Кадисии и участвовала в дележе трофеев, захваченных у их прежних товарищей по оружию. Другие присоединились к ним позже и сражались в рядах мусульман при Джалуле. В том числе было 4000 горцев Дайлама с юго-восточной стороны Каспийского моря, составлявших, кажется, элитное подразделение (джунд) армии шахиншаха. Многие из них впоследствии поселились в новом мусульманском городе Куфа, где жили отдельным кварталом. Еще одну группу перебежчиков составили асавира, отряд из 300 тяжеловооруженных кавалеристов, зачастую аристократического происхождения. Йездгерд III, отступая из Ирака в Иран, выслал их в авангард, но они, возможно потому, что не доверяли его руководству, перешли к мусульманам и поселились в Басре. Подобно хамрам из Куфы, и они получили привилегированное положение в мусульманском войске.

Итак, мусульмане завоевали обширную и богатую страну. Их было немного — быть может, не более пятидесяти тысяч, среди гораздо более многочисленного населения. Перед ними встал вопрос: как им удержать землю и воспользоваться ее ресурсами. Сразу после победы в Ираке мусульмане поселились в двух новых, специально для этой цели основанных городах, Куфе и Басре. Рассказывают, что Умар приказал мусульманам не рассеиваться по маленьким городам и селам Ирака и не возвращаться к жизни бедуинов в ближайшей пустыне. Они должны были сойтись вместе в новых городах, которым предстояло стать их родиной и военной базой.

Об основании Куфы нам известно гораздо больше, чем о Басре. Саиф ибн Умар дает полный отчет о том, что и зачем было сделано. Сразу после падения персидской столицы Ктесифона мусульманская армия поселилась там, или, точнее, разбила там лагерь, высылая экспедиции к Хулва-ну у подножия гор Загрос и на север, к Каркисии на Евфрате. ГЬворят, что в старой персидской столице был нездоровый климат. Рассказывают, будто Умар заметил, какими ослабевшими выглядят вернувшиеся оттуда арабы. Более того, они набирали там вес, а мускулы у них становились дряблыми. Один арабский командир, прибыв в столицу, спросил: «Хорошо ли здесь верблюдам?» Получив отрицательный ответ, он заметил, что Умар говорит: «Арабы не будут здоровыми на земле, где не живут верблюды».

Отправили двоих на поиски нового участка на окраине пустыни. Они порознь обследовали берега Евфрата от Ан-бара к югу, пока не сошлись в местечке, называвшемся Ку-фа, неподалеку от Хиры. Там они нашли три христианских монастыря с разбросанными между ними тростниковыми хижинами. Оба сразу решили, что нашли то, что искали. Они сошли с коней и совершили ритуальную молитву. Один из них продекламировал еще и стихи, примечательные по их очевидно языческой образности.



		О Господь, властелин небес и всего, что под ними.



		Владыка земли и всего, что она носит,



		Ветров и всего, что они развеивают,



		Звезд и всего, над чем они светят,



		Морей и всего, что они затопляют,



		Демонов и всех, кого они уловляют,



		Духов и всех, кем они обладают,



		Благослови это каменистое место



		и преврати его в твердыню!











Саад прибыл из Ктесифона и подтвердил, что место подходит. Он так объяснял Умару его преимущества: «Я поселился на земле, усеянной камнями; она лежит между Хи-рой и Евфратом, окруженная с одной стороны сушей, а с другой — водой. Там изобилие сухих и свежих верблюжьих колючек. Я предоставил мусульманам в Ктесифоне свободный выбор, и тем, кто захотел, я позволил остаться в городском гарнизоне».

Во всяком случае, так вспоминает о выборе места «История» ат-Табари. Возможно, приведенные в ней слова и не произносились, но мотивы выглядят убедительно. Ктесифон вполне мог оказаться нездоровым местом для бедуинов и их животных, а Куфа предлагала куда лучшие пастбища. Учитывались, возможно, и другие соображения. Одним из них была необходимость поддерживать связь с Мединой, но, вероятно, еще важнее было держать мусульман кучно, чтобы ими легко было управлять и они не теряли боевой готовности, не позволять им разбредаться, утрачивая единство.

Большинство мусульман предпочло перебраться из Ктесифона на новое место. Правдоподобно звучит предположение, что первоначально взрослое мужское население города составляло около двадцати тысяч, хотя оно быстро росло за счет прибывающих из Аравии, надеявшихся получить свое. Рассказывали, будто кроме прочего имущества они везли с собой двери своих домов, чтобы навесить их в новых жилищах. Первые дома строились из местного тростника, но после того, как многие их них сгорели в пожаре, к Умару обратились за позволением строить из сырцового кирпича. Позволение было дано на условии, что никто не станет строить дома более чем с тремя комнатами и что дома не будут слишком высокими: опять мы видим, как подчеркивается скромность и равенство мусульман.

План нового поселения довольно тщательно разработал человек по имени Абу аль-Хаджадж, претендующий на звание первого мусульманского градостроителя. Дороги радиально расходились из центра города, и люди селились вдоль этих дорог по племенам, так что, по крайней мере поначалу, разные племена занимали разные районы. Это должно было поддерживать племенную солидарность и соперничество между племенами. Говорят, что Умар определил ширину улиц: 20 метров для главных дорог (40 локтей), 15 или 10 метров для боковых улиц, а малые переулки должны были иметь ширину 3-5 метров, и не менее того. Это был тщательно спланированный город, а не путаница переулков, где люди строились и селились, где им вздумается.

В середине располагалось нечто, что можно назвать общественным центром. В первую очередь возвели мечеть, занимавшую середину просторной площади. Призвали могучих лучников, которые, встав в центре, пустили стрелы во все стороны: строить жилые дома разрешалось не ближе того места, куда долетела стрела. Площадь была оставлена пустой для собраний горожан.

Сама мечеть представляла в плане неровный квадрат со стороной около 110 метров. Рассказывают, что поначалу в ней не было стен и только часть помещения была укрыта навесом. Возможно, это была очень простая постройка из тростника или ильных кирпичей. Изнутри нее можно было видеть соседний христианский монастырь в Хинде и, вдали, ворота, выводившие к мосту через реку, настланному на заякоренных лодках. Вскоре после его сооружения ограбили дворец правителя, и Саад приказал подвести мечеть к дворцу, так, чтобы у них одна стена была общей. Мечеть, в которой днем и ночью были люди, представлялась лучшей защитой от воров. Эта новая мечеть, вероятно, была куда представительнее. С одной стороны ее была крытая площадка длиной около 100 метров «с потолком, похожим на потолки византийских церквей», что означает, очевидно, открытые балки перекрытий, поддерживаемых мраморными колоннами. Рассказывали, что колонны вывезли из христианских церквей. До назначения наместником Зияда в правление первого Омейядского халифа Муавийи стен в мечети не было. Новые колонны высотой 15 метров сложили из ахвазского камня, скрепив его свинцовыми опорами и железными скобами.

Если мечеть была — сама простота, то дворец стал более сложным сооружением и дал повод горячим спорам. «История» ат-Табари передает рассказ Саифа. По его словам, цитадель для Саада выстроил перс из Хамадана по имени Рузбих ибн Бузургмихр, и сложена она была из обожженного кирпича, взятого из старого дворца доисламских царей Хиры. Поскольку дворец стоял в центре города, где было шумно и многолюдно, Саад устроил деревянную дверь с замком. Услышав о том, халиф Умар послал человека сжечь дверь, наказывая Саада за то, что тот отгородился от простых мусульман, не позволяя им входить к нему, когда им вздумается. История эта относится к полемической литературе, направленной против правителей, пытавшихся выделиться или поставить себя выше рядовых правоверных. Однако упоминание об использовании старого кирпича может быть верным.

Примитивная мечеть Куфы занимала то же положение, что современная городская мечеть. На этом месте в 661 году был убит халиф Али, и оно долго оставалось местом поклонения шиитов, так что археологические раскопки там были невозможны. Однако во дворце в 1950-х и 1960-х годах раскопки проводились. Определились три основные стадии постройки: ранняя, омейядская и ранняя аббасидская. К IX веку здание было практически заброшено, и его заселили бродяги. Первая постройка была снесена до фундамента при возведении второго, омейядского здания. Остались только внешние стены с расположенными с равными промежутками квадратными выступами бастионов. Были ли то остатки дворца Саада, как считали археологи, или здания, построенного Зиядом поколение спустя в начале эпохи Омейядов, как полагал главный историк города, — точно сказать невозможно.

Однако мы можем быть уверены, что за одно поколение от основания города в нем появились два публичных здания: мечеть и дворец, имевшие общую стену. Таким образом, установился общий архитектурный облик исламских городов, сохранявшийся веками. Этот официальный комплекс дополнял третий элемент — рынок. Ясно, что в Куфе с самого начала шла оживленная торговля: как-никак, победоносные арабские войска должны были куда-то потратить дирхемы, полученные при дележке трофеев. На первых, ранних стадиях им еще и платили жалование, которое они тоже тратили на покупку необходимых вещей и предметов роскоши. Говорят, именно шум, доносившийся с рынка, заставил Саада укрепить стены и ворота дворца. Впрочем, нам ничего не известно о том, как выглядели те первые базары: мы знаем только, что они занимали свободное место вокруг мечети и дворца. По-видимому, до начала Омейядской эпохи спустя век от основания города для торговли не строилось особых зданий. До тех пор, очевидно, обходились хрупкими навесами из тростниковых циновок на опорах из дерева или тростника. Тем не менее рынки в центре города, вокруг мечети и дворца, стали основополагающей чертой будущих исламских городов.

Мусульмане, воевавшие на юге Ирака, тоже заложили город на границе пустыни, в Басре. Отчеты о первом поселении в Баере очень противоречивы, хотя Хузистанская хроника четко приписывает его основание Абу Мусе аль-Ашари, командовавшему войсками, завоевавшими его родину. Кроме того, город был меньше Куфы, возможно, около 1000 человек населения, поскольку и армия на юге была малочисленней. Место, где стояла Басра, известно теперь под названием Зубайр и лежит примерно в 20 километрах от центра современного города. До берега реки от него было довольно далеко, так что для подвода воды провели канал. Хотя расположение города хорошо известно и большая его часть лежит открыто в полупустынной местности, публикации о его раскопках и серьезных исследованиях отсутствуют. Будь ситуация более мирной, чем в момент, когда я пишу эту книгу, раскопки этого раннего военного поселения предоставили бы прекрасные возможности для изучения раннего исламского урбанизма.

В этих новых городах пышно расцвела фискальная администрация раннего исламского государства. Население жило на долю из собранных налогов, выплачиваемых в наличных как жалование (ата). На первых порах оно дополнялось зерном, маслом и другими продуктами (ризк), но постепенно свелось к исключительно денежным выплатам. Те, кто имел право на такие выплаты, регистрировались в списках как «диван». Управление этой системой было очень сложным. В Басре, например, к концу халифата Муавийи в 680 году было якобы 80 000 человек, каждому из которых полагалось не менее 200 дирхемов в год. Для этого требовалось собрать и распределить миллионы дирхемов — огромный труд, выполнявшийся обученными работниками. Мусульманам пришлось нанимать счетоводов и чиновников, служивших прежде Сасанидам, и те принесли с собой традиции персидской финансовой системы и бюрократической практики.

Оба новых города, Басра и Куфа, сыграли чрезвычайно важную роль в истории раннего мусульманского мира, сначала как военные базы, из которых выступали войска для завоевания Ирана и стран на востоке, а затем как культурные центры. Куфа имела и политическое значение, будучи главным центром сопротивления халифам-Омейядам в Дамаске и центром движения в поддержку семьи Пророка, переросшего в шиизм. Основание в 762 году всего в нескольких километрах к северу отсюда Багдада нанесло смертельный удар благосостоянию города. К IX веку он совершенно пришел в упадок, и только древняя мечеть, ставшая целью паломничества, поддерживала существование города. Басра же, лежавшая достаточно далеко от зоны притяжения Багдада, долго оставалась главным портом в верховьях Залива.

Примерно в это же время войско из Куфы продвигалась вдоль Тигра к Джазире, принимая капитуляцию прибрежных городков и селений и жителей равнин по берегам реки. Дойдя до мест, где теперь стоит город Мосул, они обнаружили там крепость, несколько христианских церквей с маленьким поселком и иудейскую общину. Едва захватив это крошечное поселение, арабы начали строительство нового города, родоначальника современного Мосула. Между арабами распределили участки для строительства, и город быстро разрастался, превращаясь в главный урбанистический центр Ирака.

Абсолютная хронология событий весьма затруднительна, но мы можем с достаточной уверенностью предположить, что к концу 640 года силы мусульман захватили орошаемые земли Ирака от Такрита на севере до Залива на юге, а на востоке продвинулись к подножиям гор Загрос. Мусульманские поселения оставались редкими. Большая часть арабского населения концентрировалась в новых городах-гарнизонах, таких как Куфа, Басра и, в меньшем масштабе, Мосул. Гарнизон стоял и в прежней персидской столице Ктесифоне, а возможно, были и другие, о которых нам ничего не известно. Завоевателей было слишком мало, чтобы подчинить и удерживать такую большую и многолюдную страну. 20 000 взрослых мужчин из первых поселенцев Куфы были окружены сельской местностью, где проживало, как предполагают, до полумиллиона человек. Хотя численность арабов увеличивалась с иммиграцией, они всегда оставались весьма малочисленным меньшинством и в первом поколении не могли составлять более 10 процентов населения. Эта проблема усугублялось и труднодоступной местностью, рассеченной ирригационными каналами и арыками. Безусловно, столкнись арабы с решительным сопротивлением местного населения, они никак не смогли бы завоевать и удержать страну. Однако в данном случае сопротивление оказывала только армия персов. По не вполне еще выясненным причинам эта армия раз за разом терпела поражение от арабов. На полях сражений при Кадисии и Джалуле, в городах Ктесифон и Тустар Сасаниды потерпели явное поражение. После распада персидской армии арабы выставляли мирному населению достаточно легкие условия — они не уничтожали горожан и сельских жителей, не захватывали их домов и земель, не мешали им сохранять свою веру и обычаи, даже не селились среди них. Они требовали только выплачивать налоги и не оказывать помощи их врагам. Мы не знаем, были ли налоги выше или ниже, чем при предыдущей администрации, но с уверенностью можем сказать, что большинству иракцев это представлялось выгодной сделкой.






Глава 4. ЗАВОЕВАНИЕ ЕГИПТА





Завоевание Сирии и Ирака естественно следовали из завоевания Аравии. В Сирии и, в меньшей степени, в Ираке уже жили арабы, оседлые и кочевые, которых можно было присоединить к мусульманской армии или покорить. Далее было логичным и даже неизбежным продвижение мусульманских войск в области, населенные неарабскими народами.

С Египтом дело обстояло совсем иначе. Мы в современном мире мыслим Египет как арабскую страну, во многих отношениях политический и культурный центр арабского мира. Однако в начале VII века ничего подобного не было. В пустыне не было, видимо, ни значительных арабских поселений, ни кочевых арабских племен, а в городах вели дела лишь редкие арабские купцы. Первые мусульмане, безусловно, знали Египет, но почти не имели с ним связей.

История завоевания описана в арабских источниках со множеством противоречивых подробностей. Египет VIII и IX веков дал свою школу историков, совершенно не связанную с иракской традицией, на которую мы опираемся, говоря о завоеваниях земель Плодородного Полумесяца и Ирана. Великий багдадский историк ат-Табари, посвятивший сотни страниц собранным им рассказам о завоевании Сирии, Ирака и Ирана, на историю Египта отводит меньше двадцати страниц. Однако в Египте рано развилась собственная традиция исторических летописей. Рассказы о завоевании Египта мусульманами собирал и записывал историк Ибн Абд аль-Хакам (805-871) в середине IX века. Он происходил из арабской семьи, его предки пришли в Египет с завоевателями, и он стремился записать и сохранить великие деяния того времени. Он писал в эпоху, когда правящую арабскую аристократию в Египте вытесняли турецкие военные, завезенные с востока, и в его повествованиях звучит ностальгия по временам, когда его род вместе с другими такими же правили страной. Он извлекал сведения из множества трудов, утраченных ныне, созданных в Египте в VIII и начале IX веков, а возможно, опирался и на местные устные предания, отражая реальность социальной памяти исламского общества о завоевании. Полезно рассмотреть эти тексты как особый слой литературы, и я буду ссылаться на эти материалы как на египетско-арабские записи.

В то же время завоевание Египта отражено в современной ему христианской хронике, написанной Иоанном, епископом Никиу — маленького городка на западном краю дельты Нила. Иоанн был почти современником тех событий, которые описывал, и его хроника отражает взгляды того времени. Кроме того, он дает нам точные даты, обеспечивая рамки хронологии. Но и его хроника не лишена проблем. Коптский оригинал давно утрачен, и сохранилась лишь единственная рукопись на гизском (древнем языке эфиопской церкви), созданная в XII веке. Перевод местами явно неточен, и трудно сказать, насколько верно он передает оригинал. Имеются и лакуны в очень важных местах, например, в описании сдачи вавилонской крепости. Но все же Иоанн дает достаточно связное повествование и позволяет проверять египетско-арабские записи.

В наше время историю завоевания Египта исследовал Альфред Батлер в книге «Арабское завоевание Египта и последние тридцать лет византийского владычества». Батлер страстной и звучной викторианской прозой рисует запоминающуюся картину драматических, но невразумительных событий. Батлер был большим поклонником коптов и позволяет себе с размахом критиковать их врагов и тех, кто бросал на них тень, что вряд ли позволил бы себе современный историк. Однако он был крупным ученым, и, несмотря на то что в его время еще не был доступен оригинальный текст Ибн Абд аль-Хакама, многие его предположения и выводы выдержали испытание временем.

Египет был страной фараонов, их храмы и памятники доминируют во многих ландшафтах страны, их пирамиды для средневековых мусульман были столь же поразительными и таинственными, как для нас сегодня. Каждый путешественник или завоеватель неминуемо дивился их древнему величию. Мусульмане знали Египет по истории Иосифа, которую пересказывает, или, скорее, комментирует Коран, и пирамиды для них были житницами Иосифа.

Ко времени, когда мусульманские войска впервые перешли границу Египта, прошло почти тысячелетие с тех пор, как последний фараон был низложен Александром Македонским (такой же временной промежуток отделяет нас от битвы при Гастингсе и норманнского завоевания Англии). В последнее тысячелетие Египтом правили преемники Александра, Птолемеи, и он стал богатой и ценной римской провинцией, поставлявшей в столицу много зерна. Современный Египет — крупный импортер продуктов питания, поскольку Нильская долина не в состоянии прокормить 70 миллионов населения. Однако во времена римского владычества в этой области, вероятно, проживало не более пяти миллионов человек: в поздний ромейский период чума сократила население до трех миллионов. При разумном использовании плодородные земли вдоль реки, орошаемые и удобряемые ежегодными разливами Нила, могли давать постоянный избыток зерна.

Египет, хоть и обслуживал покорно интересы чужаков, во многом сохранился неизменным. Божественные императоры легко вписались в прежний египетский пантеон, а сам Египет заодно с зерном экспортировал в Рим и богов, таких как Осирис. Только приход христианства обозначил реальный разрыв с древним прошлым.

А вот IV и V века были золотым веком египетского христианства. Патриарх Александрии стал одним из важнейших чиновников Восточной Римской империи, обладал неизмеримым богатством и влиянием. В то же время святой Па-хомий (?-346) возглавил движение по основанию первых в христианском мире больших многолюдных монастырей, и именно в Египте более, чем в других районах христианского мира, распространилось отшельничество. Отшельники, подобные святому Антонию (?-356), жили в суровой пустыне, окаймлявшей долину Нила, и служили примером христианским аскетам в других странах.

То было время надежд и начинаний для христиан, и при этом то было окончание эры египетского язычества и сопутствовавшей ему культуры. В эллинизированной Александрии по приказу патриарха Феофила (385-412) был разграблен и превращен в церковь Святого Иоанна Крестителя знаменитый Серапеум. В то же время храм и Серапеум в Канопе превратили в церковь, освященную во имя святых Кирилла и Иоанна. Последние языческие ученые бежали, спасая жизни, а монахи заселяли древние великолепные руины. У мифа о том, как арабы сожгли Александрийскую библиотеку и с ней великое наследие античной науки, долгая история, и этот миф до сих пор гуляет среди тех, кто хотел бы дискредитировать ранний ислам. Печальная действительность состоит в том, что великая библиотека Птолемеев погибла, вероятно, в 48 году н. э., когда Юлий Цезарь поджег флот в гавани и огонь перекинулся на город. Храмовые библиотеки, пережившие ее, были, возможно, уничтожены христианами в конце IV века.

В то время, когда в Александрии шло планомерное наступление на античное наследие, заканчивалась и древнейшая традиция египетских фараонов. Последняя датированная иероглифическая надпись, посвященная празднеству рождения Осириса, была высечена 24 августа 394 года на стенах храма Исиды на острове Фила вблизи Асуана. Задолго до того, как мусульмане завоевали страну, знание древнего письма, передававшего деяния фараонов, их жрецов и министров, было безвозвратно утрачено, и иероглифы оставались непонятными даже для египтян на всем протяжении Средневековья.

Утрата древней языческой культуры не означала, что Египет лишился письменности и хроник. Имперская администрация, как и повсюду в Восточной Римской империи, пользовалась греческим языком. Церковь тоже приняла видоизмененный греческий алфавит для записи устного народного языка египтян. Коптский язык стал инструментом, донесшим до нас разрастающуюся христианскую литературу и предания. Коптской стали называть и местную церковь.

Введение христианства в качестве единственной официальной религии Египта и обращение большинства населения в новую веру не означали окончания идеологической борьбы. Монофизитская схизма, вызвавшая раскол церкви в Сирии, в Египте приняла еще более яростную форму. Огромное большинство египетских епископов и монахов наотрез отказывались принимать решения Халкедонского собора 451 года, объявившего диофизитское христианство государственной религией Римской империи. Начиная с этого момента между назначенным имперскими властями патриархом Александрии и остальной египетской церковью образовался открытый и часто враждебный раскол. Оппозиция, которую теперь называют коптской церковью, избирала собственного патриарха и епископов. В маленьких городах и селениях долины Нила и в многочисленных монастырях на краю пустыни на византийских священников из Александрии смотрели как на чужаков, угнетателей и, прежде всего, еретиков. Не многие встали бы на их защиту при нападении извне.

Власть Византии, как и в других областях Среднего Востока, была подорвана серией катастроф, начавшихся с середины VI века. В 541 году Египет стал первой из стран в бассейне Средиземноморья, пострадавших от чумы, вызвавшей громадные опустошения повсюду. За первой вспышкой эпидемии последовали новые, и предполагают, что население в результате сократилось до трех миллионов человек. Великие персидские войны, начавшиеся в 602 году, тоже сказались на Египте. Сначала военная кампания ограничивалась севером Сирии и Анатолией, но после падения Иерусалима в мае 614 года Египет попал во фронтовую полосу. Страну заполонили беженцы, спасающиеся от персов. В 617 году персидская армия вторглась в Египет по прибрежной дороге из Палестины. Персы захватили Пелизиум, разграбили монастыри и направились на юг в верховья дельты Нила. Неизвестно, оказал ли сопротивление Вавилон Египетский с древним римским фортом, охранявшим этот важный стратегический пункт. Миновав его, персидское войско направилось на северо-запад вдоль западного края дельты к Александрии. Здесь персы впервые за всю кампанию столкнулись с серьезным сопротивлением. Городская стена явно была в хорошем состоянии. Современный сирийский источник сообщает, что город «был выстроен Александром согласно советам его учителя Аристотеля, опоясан стеной, окруженной водами Нила, и снабжен крепкими воротами». Эти стены активно оборонялись, и персидская армия встала в осаду. При этом она, пользуясь случаем, захватила и разграбила окружавшие город монастыри. Возможно, горожане пали духом, оказавшись отрезанными от подвоза продовольствия и без надежды на помощь из Константинополя, но известны также и предания об измене и предательстве одного из жителей города. В конце концов персидское войско, видимо, вошло в город через гавань и водоводы, оборонявшиеся слабее, чем стены. В 619 году персы овладели Александрией. Затем персидское войско ушло на юг, грабя селения и захватывая многочисленные монастыри, пока не покорило всю страну в долине Нила до самого Асуана.

Поначалу персы, захватывая Египет, как и Палестину, кажется, не щадили ни людей, ни имущества, ни, тем более, церквей и их сокровищ, однако, установив свою власть, они стали править более легкой рукой: отсутствуют свидетельства, что они принуждали кого-либо принять зороастрийскую религию или хотя бы призывали к обращению в новую веру Персы, несомненно, оставались в стране чуждым и отдельным меньшинством без глубоких корней.

Нам мало известно об одиннадцати годах персидского правления, окончившегося вполне мирно. В июле 629 года император Ираклий, к тому времени вступивший в Персию и захвативший Ктесифон, встретился с персидским военачальником Сарваразом (Шахбаразом) в Арабиссосе на юго-востоке Турции и заключил соглашение о выводе всех оставшихся в Египте войск.

Восстановление административной власти Восточной Римской империи само по себе не нарушило мира и гармонии. В этот период, как и во многих других случаях, ожесточение вызывалось враждой между различными христианскими сектами: в данном случае — между преобладающей монофизитской коптской церковью и малочисленными халкедонцами, пользовавшимися поддержкой константинопольских властей. В Египте вражда еще подогревалась жестким личным соперничеством. Коптский патриарх Вениамин происходил из семьи богатых землевладельцев. На Рождество 621 года, во время персидского владычества, он вступил в монастырь под Александрией, где скоро выделился своей ученостью и благочестием. По словам преклоняющегося перед ним биографа, он был «красив и красноречив, и речи его были сдержанны и полны достоинства». Он скоро переселился в город как главный помощник коптского патриарха Андроника, и тот перед кончиной в 623 году назначил Вениамина, которому тогда было около 35 лет, своим преемником. При сравнительно мягком отношении персидского правительства новый патриарх принялся за реформацию церкви, отправившись в инспекционную поездку в Вавилон и Хулван, где народ радушно принимал его.

Восстановление власти Византии положило конец эпохе веротерпимости. Ираклий в Египте, как и в Сирии, решительно стремился объединить церковь под властью империи. Для этой цели он назначил некоего Кира, по непонятным причинам называемого в арабских источниках Аль-Мукавкисом. Тот, как многие сторонники Ираклия, был уроженцем Кавказа и до тех пор епископствовал в Фасисе. У него, в отличие от Вениамина, не было египетских корней, и страны он не знал, теперь он оказался на посту патриарха Александрии и одновременно гражданского правителя Египта, практически наместника.

С прибытием Кира осенью 631 года Вениамин бежал из города, получив, как рассказывали, предупреждение от явившегося во сне ангела. Перед бегством он призвал священство и мир крепко держаться своей веры и написал ко всем епископам, советуя им бежать в горы и пустыни, чтобы скрыться от грядущего гнева. Затем он ночью выбрался из города и направился сначала к поселению Map Мина, а оттуда, следуя вдоль западного края дельты Нила, добрался до маленького монастыря близ Куса в Верхнем Египте, прославленного в будущих веках как его убежище.

Кир прибыл во всеоружии имперской власти и взялся за задачу по объединению халкедонян-диофизитов и коптов-монофизитов в изобретенной императором монофелитской теологической формуле, которая стремилась отыскать общую почву для обоих течений. Насколько мы можем судить, Кир был человеком решительным, но довольно жестким, и приказывать для него было естественнее, чем убеждать. Он созвал собор в Александрии, но собрание не достигло успеха. Сторонники Халкедонского собора считали, что должны слишком многим поступиться, и оказывали очень вялую и неохотную поддержку. Копты же напрочь отвергали новое учение. Для них эта формула была вовсе не компромиссом, а новой попыткой провести ненавистную доктрину Халкедонского собора. Сгладить противоречия не удалось, и пропасть между грекоязычным военным и правящим классом Александрии и большинством коптского населения осталась столь же глубокой и непреодолимой, как прежде.

По всей стране расставили ромейские гарнизоны, и Кир начал силой устанавливать власть империи. Коптские источники — жития святых и патриархов — рисуют живую картину беспощадных и систематических преследований, а Кира ставят чуть ли не на одну доску с языческими императорами, подвергавшими гонениям христиан в III веке. Коптская церковь не выиграла от замены власти персов на христианскую. Как говорит Батлер: «Наказание бичами сменилось на наказание скорпионами». Множились рассказы о жестокости Кира и византийских властей и о героическом сопротивлении коптов. Родной брат Вениамина Мина стал мучеником, и верующие с трепетом описывали страдания, принятые им за веру. Сначала его пытали огнем, «пока жир не стал капать с его боков на землю». Затем ему вырвали зубы. Затем его засунули в мешок, полный песка. Всякий раз ему предлагали сохранить жизнь, если он примет решение Халкедонского собора, и всякий раз он отказывался. Наконец его вывезли на семь полетов стрелы в море и утопили. Биограф Вениамина не сомневается в том, за кем осталась победа: «Не они торжествовали над Миной, но Мина своим христианским долготерпением победил их».

Рассказывают, что гонения продолжались десять лет. Действительно ли они были так жестоки и беспощадны, как рисуют их жития мучеников, мы не знаем, но описания передают атмосферу страха и глубоко укоренившейся враждебности к имперским властям. Вероятно, многие копты считали, что любая перемена будет к лучшему.

На этом-то фоне, при совсем недавно восстановленной администрации Веточной Римской империи и резком расколе между нею и коптами, началось мусульманское завоевание Египта. Пока Кир без особого успеха пытался подчинить Египет своей воле, мусульмане занимали Сирию. К 636 году, когда Г&за и большая часть палестинского побережья оказались в их руках, власти Александрии должны были забеспокоиться. Реакция на новую угрозу оказалась смешанной. Кир готов был платить мусульманам дань в обмен на пакт о ненападении, и даже предлагал закрепить союз женитьбой дочери императора Евдокии и Амра ибн аль-Аса, командовавшего мусульманскими силами на юге

Палестины, после чего Амр, подобно многим варваром, известным в византийской истории, принял бы крещение, «потому что Амр и его армии доверяли Киру и относились к нему с любовью». Возможно, дань и выплачивалась в период между потерей Сирии и вторжением мусульман в Египет. В 639-м или, возможно, в 640 году политика византийского императора изменилась. Он денонсировал заключенный Киром договор и заменил патриарха-наместника военным, которому приказано было организовать более активную оборону. Кир был отправлен в изгнание на Кипр, а Константинополь отказывался признать, что, если бы его план был исполнен, и он бы собрал дань для арабов от налогов на торговлю, египтян оставили бы в покое. Но кажется, прекращение выплаты дани и послужило спусковым механизмом для вторжения.

Египетско-арабские повести о завоевании начинаются легендой о том, как Амр ибн аль-Ас впервые узнал о богатствах Египта. Еще до начала мусульманских завоеваний он с группой курайшитов отправился торговать в Иерусалим. Купцы по очереди пасли своих верблюдов на холмах вокруг города. Однажды, когда пасти их выпало Амру, тот увидел бредущего по холмам дьякона. Стояла сильная жара, и дьякон был едва жив от жажды. Амр дал ему напиться из своего меха, после чего дьякон лег наземь и уснул. Пока он спал, большая змея выползла из норы рядом с ним. Амр, заметив змею, выстрелил из лука и убил ее. Дьякон, проснувшись, спросил, что случилось. Услышав рассказ Амра, дьякон, потрясенный тем, что тот спас его жизнь не однажды, но дважды — от жажды и от змеи, — спросил, чем занимается Амр. Амр объяснил, что он торгует, в надежде нажить немного денег, чтобы прикупить третьего верблюда к двум своим. Дьякон спросил, сколько платят в народе Амра за спасение человеческой жизни, и, узнав, что жизнь ценится в сто верблюдов, сказал, что верблюдов в его стране нет, так сколько это будет в динарах? Одна тысяча — был ответ.

Дьякон объяснил, что он чужой в этой стране, что приехал помолиться в церкви Г^оба ГЬсподня и по данному обе-ту провести месяц в пустыне. Теперь он возвращался домой и пригласил Амра с собой, пообещав, что заплатит ему за двойное спасение.

Тогда Амр покинул своих спутников и отправился в Египет, где поразился величию, богатству и архитектуре Александрии, куда привез его дьякон. Он получил от дьякона должное вознаграждение, и тот дал ему проводника для возвращения в Иерусалим. Амр вернулся к своим спутникам, уже отлично представляя богатства Египта и Александрии.

Мы можем по праву усомниться в подробностях этого рассказа, но он указывает, что Амр, возможно, единственный среди первых мусульманских вождей, знал кое-что о Египте и открывавшихся там возможностях. Видимо, он лично обсуждал с халифом Умаром, возможно, когда тот, посетив Сирию, находился в Джабийе, свой план вторжения в Египет. Умар одобрил его план, хотя есть сведения, намекающие, что он испытывал некоторые сомнения. Амр выступил с силами от 3500 до 4000 человек, собранных из разных племен, прежде всего из племени акк, обитавшего в Йемене на равнине Ткама у побережья Красного моря. Это были не привычные к шатрам кочевники Аравийской и Сирийской степи, а люди, жившие в хижинах из тростника или древесных веток или в каменных домиках в горных долинах и возделывавшие поля. Они, как правило, бывали меньше ростом и более тонкого сложения, чем бедуины-кочевники, но такие же крепкие и закаленные. Кроме того, они привыкли к оседлой жизни, если не в городах, то в селениях, и не пригоняли с собой нуждающихся в выпасах отар. Во многих отношениях городки и деревни дельты Нила могли показаться им знакомым окружением, хотя ничто на их родине не могло сравниться с блеском Александрии.

Это было чрезвычайно дерзкое предприятие. Крошечной армии предстояло пересечь Синай, после чего в неизведанной дельте Нила разбить византийские войска и взять немало укрепленных городов. Если бы что-то пошло не так, помощи ждать было неоткуда. Согласно одному известному рассказу, халиф передумал и написал Амру, приказывая, если тот уже вступил в Египет, двигаться дальше, а если еще не перешел границу, отказаться от предприятия. Амр догадался о содержании письма и отказался вскрывать его, пока не достиг Аль-Ариша, обозначавшего вступление на египетские земли, 12 декабря 639 года. После этого он мог утверждать, что халиф сам санкционировал его действия.

Маленькое войско следовало по древней дороге вдоль египетского побережья. Как отметил Батлер: «Эта большая дорога в Египет существовала с незапамятных времен, она помнила приход на эти земли первых, доисторических поселенцев, приход Авраама, Иакова и Иосифа, Камбиса, Александра и Клеопатру, Святое Семейство и, позже, персидских захватчиков».

Первым сколько-нибудь значительным городком на их пути была Фарама, древний Пелусий, лежавший у побережья к востоку от Порт-Саида. Теперь этот участок необитаем, но во времена фараонов и римлян это был важный населенный пункт. Фрагменты на Мадабской карте изображают город с колоннадами вдоль улиц, окруженный стеной с башнями. Византийцам в Египте наверняка было уже известно о недавнем захвате арабами Палестины, хотя бы от прибывавших оттуда беженцев, однако в Фараме, по-видимому, не было сильного гарнизона. Арабы осаждали ее в течение месяца и взяли, но подробности столкновения нам неизвестны.

Кажется, по меньшей мере часть коптов увидела в приходе мусульман возможность избавиться от ненавистной власти Восточной Римской империи. Батлер громогласно отрицает самую мысль, что копты помогали мусульманам, и утверждает, что намеки на это появляются лишь в очень поздних источниках, но его сбила с толку привязанность к коптам и то, что в его распоряжении не было ни одной копии труда Ибн Абд аль-Хакана. (Ибн Абд аль-Хакан, несомненно, передававший мнение арабов VIII века, проводит четкую границу между коптами и «румами», как он называет ромеев-византийцев. Но если румы — главные враги мусульман и никакие компромиссы с ними невозможны, то коптам отводится более двусмысленная роль.) Он пишет, что, когда пришли арабы, коптский патриарх Вениамин написал своим сторонникам, говоря, что византийскому владычеству приходит конец, и приказывая им выйти навстречу Амру. В результате копты Фарамы во время осады оказывали активную помощь Амру.

Мусульмане шли по восточному краю дельты, возможно, держась пустыни, чтобы не тратить времени на переправу через каналы и взятие деревень в населенной местности. В Бильбайсе византийцы оказали им некоторое сопротивление, так что на взятие города ушел месяц. Затем они двинулись дальше, возможно к Умм Дунайну, стоявшему на Ниле севернее современного Каира. Согласно египетской традиции, византийцы огородились земляным валом с воротами в нем, а на открытых местах наставили железные ежи, затруднявшие передвижение конницы. После победы Амр роздал своим подчиненным скромную награду: динар, джуббу, бурнус, тюрбан и по две пары обуви. Джубба и бурнус были типично египетскими одеяниями: йеменцы начинали приспосабливаться к обычаям страны.

Неясно, что произошло после трудной победы в Умм Дунайне. Главной целью мусульман должна была стать старая крепость Вавилона Египетского, защищенная сильным византийским гарнизоном. Но Амр, по-видимому, чувствовал, что эта крепость ему не по силам, пока не подойдут подкрепления из Аравии. С этого момента рассказ подхватывает христианский источник, Иоанн Никиусский (страницы, в которых он, вероятно, описывал начало арабского вторжения, утрачены). По его словам, Амр решил, в ожидании подхода новых сил из Аравии, обойти крепость и двинуться на юг к плодородному оазису Файюм. Он переправился через Нил около Умм Дун айна и прошел мимо пирамид и руин древней египетской столицы Мемфис, через пальмовые рощи и поля нильской долины ко входу в Файюм. Этот большой оазис лежит в 70 километрах юго-восточнее Каира. В те времена он славился производством зерна и, конечно, представлял собой соблазнительную цель для Амра и его людей, ожидавших подкрепления.

Файюмская экспедиция Амра не отмечена ни в одном из арабских источников, зато ее описывает Иоанн Никиусский. Подходы к оазису защищал местный гарнизон, и арабам, как видно, не удалось далеко продвинуться. Им пришлось удовлетвориться захватом овец и коз на плоскогорье по краю возделанных земель. Правда, арабы взяли маленький городок Бахнасу, где, проходя, перебили всех мужчин, женщин и детей. За продвижением Амра, пишет Иоанн, следил командир местной стражи по имени Иоанн с отрядом примерно в пятьдесят человек, однако Амр обнаружил их присутствие. Византийцы попытались укрыться в ближайшей крепости Абвит, перемещаясь ночью, а днем прячась в садах и пальмовых рощах. Однако их выдал местный житель, и отряд окружили и перебили. Иоанна утопили в реке. Затем арабы, похоже, услышали о подходе новых сил и повернули обратно на север, чтобы начать штурм вавилонской крепости.

Рейд на Файюм и смерть Иоанна, кажется, ожесточили византийцев: приграничные набеги из пустыни одно дело, а проникновение в глубь долины Нила — другое, куда более серьезное. Тело погибшего Иоанна выловили из реки сетью, забальзамировали и со временем отправили в Константинополь. Рассказывают, что императора Ираклия сильно разгневала его судьба, и командующий византийскими силами в Египте Феодор поспешил в Файюм, чтобы выяснить, что можно сделать. Другой военачальник, Леонтий, был послан в Файюм для укрепления обороны. По словам Иоанна Никиусского, «он был тучен и мало понимал в военных делах». Оставив половину своего отряда в оазисе, он вернулся в Вавилон. Файюм остался за ромеями, но лишь временно.

Между тем свежие силы мусульманского войска приближались по восточной стороне дельты вслед за Амром. Тот, вернувшись из Файюма, вынужден был снова переправить-с я через реку; чтобы соединиться с подоспевшей помощью. Сообщают, что в новой армии было 12 000 человек под командой Зубайра ибн аль-Аввама. Зубайр принадлежал к первым последователям Мухаммада и пользовался большим уважением среди первых мусульман, но экспедицию затеял Амр, и, безусловно, он оставался главным. Зубайр по описаниям был среднего роста, хорош собой, светлокожий, с жидкой бородой, но с густыми волосами на теле. В сражении он проявлял отвагу и даже безрассудство, но Амр, бывший мозгом всей операции, сохранял за собой верховное командование.

Объединенная армия мусульман встала лагерем у древнего города Он (Гелиополь). Теперь это пригород Каира, но тогда Он стоял на краю пустыни. В античности город играл важную роль, но к тому времени почти обезлюдел. «К приходу арабов не многое осталось от его древнего величия, кроме разрушенных стен, засыпанных песком сфинксов и одинокого обелиска, стоящего и по сей день как осколок исчезнувшего мира»[42 - Butler A. J. The Arab Conquest of Egypt. P. 228.].

Город был расположен на возвышенности и хорошо снабжался водой. Амр сделал его своей базой. Понимая, что у него недостаточно снаряжения и технической подготовки для осады, он попытался выманить защитников из крепости и дать бой на открытом месте. Главные силы византийцев под предводительством Феодора подходили к Гелиополю через равнину между Нилом и холмами Мукаттам, на которой стоит современный Каир. Две армии встретились, возможно, в июле 640 года. Главные силы Амра вступили в бой, но одновременно он выслал небольшой отряд конницы, примерно в пятьсот человек, пробраться ночью через холмы и ударить из засады с тыла. Эта военная хитрость сработала. Византийцы, атакованные засадным полком, пришли в смятение. Некоторым удалось спастись за стенами Вавилона, но многие, пытавшиеся спастись сушей или водой, погибли.

Следующей целью захватчиков был город Вавилон. Эта крепость — мощное творение римских инженеров, построенная, возможно, около 100 года н. э. императором Траяном в ответ на иудейское восстание в Александрии. Она занимала важное стратегическое положение в верховьях дельты, где Нил благодаря острову Рода настолько узок, что через него можно построить понтонный мост. Название «Вавилон», под которым город был известен в древности, вызвало к жизни множество легенд, согласно которым город был основан Навуходоносором или поздними беженцами или колонистами из первоначального Вавилона в Ираке. Арабы знали его как Каср аль-Шаму, но древнее имя удержалось в средневековой Европе, где египетского султана часто ошибочно именовали султаном Вавилонским. Стены из больших кирпичей и камня, почти треугольные в плане, имеют высоту 12 метров и толщину до 3 метров. Они тянулись вдоль реки на запад и через монастырские владения и сады — на юг и восток. На юг выходили тяжелые ворота, известные под именем Железных, открывавшиеся в римскую гавань. Над рекой возвышались две башни по 30 метров в диаметре. На площади 5 гектаров за стенами располагались около десяти церквей и монастырей, изрядное гражданское население, а также гарнизон. Крепости ко времени мусульманского вторжения было свыше шестисот лет, но она нисколько не утратила военной мощи. Вплоть до начала XX века укрепления оставались почти не поврежденными, и за ними укрывались коптские церкви и синагога. Однако с тех пор многое было разрушено, и уцелели лишь останки древнего величия.

Примерно в начале сентября 640 года Амр начал искать подходы к крепости. Предполагают, что ее оборонял гарнизон из 5000 или 6000 человек, обеспеченный продовольствием на случай осады. Против этих могучих стен арабы могли выставить лишь жалкие осадные машины или попытаться вскарабкаться на бастионы по лестницам. Будь у них надежда на помощь своих войск или поддержка окрестного сельского населения, защитники вполне могли бы продержаться до подхода византийской армии, однако жестокая политика Кира по отношению к коптам заставила их ожидать поражения равнодушно или даже злорадно.

Тем не менее какое-то время защитники Вавилона еще держались. Связного описания осады не существует: до нас дошло всего несколько поучительных рассказов, стремящихся продемонстрировать воинственную суровость мусульман. В одном из таких рассказов Зубайра и Убайду застали во время молитвы, но молящиеся вскочили на коней и загнали нападавших назад в крепость. Отступая, византийцы сбрасывали драгоценные пояса и одежды, в надежде, что арабы задержатся, подбирая их. Однако мусульмане выказали обычное свое презрение к мирским богатствам и преследовали врага до городской стены, где Убайда был ранен камнем из катапульты. Тогда двое героев вернулись к своему благочестивому занятию, презрев ценные трофеи.

В марте 641 года пришло известие о смерти императора Ираклия и последовавшим за ней кризисом в Византийской империи. Эта весть наверняка вызвала уныние среди оборонявшихся и подняла дух арабов, кажется, все еще питавших некоторое почтение к старому императору. Будущее стало еще менее ясным, и это приблизило конец: 9 апреля 641 года, в понедельник после Пасхи, византийцы сдали свою сильнейшую крепость мусульманам и ушли, забрав с собой золото, но оставив немало военного снаряжения.

Согласно одной из версий, город в конце концов взял Зубайр. Он подтащил к стенам лестницы и криком «Аллах акбар!», увлек за собой массу штурмующих. Обороняющиеся не выдержали общего штурма и сдались. На первый взгляд это обычный повествовательный штамп, подозрительно напоминающий историю о том, как Халид ибн аль-Валид штурмовал стены Дамаска. С другой стороны, египетские мусульмане явно воспринимали эту историю серьезно. Лестница Зубайра хранилась как реликвия. Балазури, писавший во второй половине IX века, сообщает, что Зубайр выстроил дом, позже перешедший к его сыну и потомкам, и в нем по сей день хранится лестница. Позднейшие источники говорят, что лестница сохранялась, пока не сгорела при пожаре в 1000 году, более трех с половиной столетий спустя.

Эти события имели большое значение еще и потому, что сдача Вавилона нанесла тяжелейший удар силам Византии в Египте, стала «источником великой скорби для ромеев», как писал, с немалой долей злорадства, современник тех событий коптский историк Иоанн Никиусский. Он не сомневался относительно причин такого исхода: «Они не почитали искупительных Страстей Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа, дающего жизнь верующим в Него»[43 - John of Nikiu. Chronikle. P. 186-187.]. В особенности они преследовали истинных христиан (для него, разумеется, таковыми были коптские единоверцы). Кажется, в течение всей осады коптских священников в крепости держали под замком. В пасхальное воскресенье пленников освободили, но «враги Христовы, какими были они (византийцы), выпустили их не прежде, чем измучили, бичевав их и отрубив кисти рук»[44 - Там же.].

Возможно, в это же время был составлен документ, известный как «Договор Мисра (Египта)», между мусульманами и византийскими властями. Правда, общий контекст этого документа остается неясным. Он во многом напоминает договор, который Амр заключил с Иерусалимом, и, возможно, был составлен по его образцу. Начинался он с общих статей, гарантирующих народу сохранение религии, имущества, распятий, земель и водных русел. Жители обязывались выплачивать налог (джизью), ежегодно после разлива Нила. Если разлив окажется ниже обычного, налог будет соответственно урезан. Если кто-то не согласится с этим и не будет платить дань, то не получит и защиты. Ромеи и нубийцы, желавшие принять те же условия, имели на это право, а те, кто не желали, были вольны уйти. Были еще статьи, относящиеся непосредственно к нубийцам: им не позволялось селиться в чужих домах, и те, кто примет договор, должны были заплатить столько-то рабов и столько-то коней. Взамен им гарантировалась безопасность от набегов и беспрепятственная торговля. Договор был засвидетельствован Зубайром и его сыновьями Абдаллахом и Мухаммадом и подписан Варданом.

Этот договор — лишь одно из несильно разнящихся свидетельств, которыми мы располагаем относительно условий, выставленных народу Египта. Во многих установленный налог оценивался в 2 динара со взрослого мужчины, за исключением бедняков. Некоторые сообщают также, что египтяне должны были снабжать мусульман продовольствием. Каждый землевладелец должен был поставить 210 килограммов пшеницы, 4 литра масла, четыре литра меда и 4 литра винного уксуса (но, разумеется, ни капли вина). Они должны были также поставлять одежду: каждому мусульманину полагалась шерстяная джубба, бурнус или тюрбан, пара штанов (шаравил) и пара обуви. Возможно, многие из южных арабов оказались совершенно неподготовленными к холодам египетской зимы.

Теперь, когда Вавилон был в руках мусульман, Амр поспешно начал подготовку к неизбежной осаде Александрии. Оставалось всего три месяца до разлива Нила, когда передвижение становилось очень затруднительным. Стены крепости восстановили и привели в порядок. Затем он приказал восстановить большой лодочный мост через Нил. Согласно истории, любовно сохранявшейся в арабской традиции, как раз перед началом похода в шатре Амра свила гнездо голубка. Он приказал не снимать шатер, чтобы не беспокоить ее: «Она нашла убежище под нашей защитой. Пусть шатер стоит, пока не вылупятся птенцы и не вылетят из гнезда». Далее история украшена подробностью о часовом, выставленном у шатра, чтобы никто не потревожил голубку[45 - Yaqut Fustat.].

Согласно египетским источникам, кампании на этой стадии оказали большую помощь копты, двигавшиеся вместе с войском, «отыскивая безопасную дорогу, наводя мосты и устраивая торги. Копты помогали им в борьбе против ромеев»[46 - Ibn Abd al-Hakam. Futuh. P. 73.].

Как обычно, общий ход кампании остается неясным. Первой целью, очевидно, стал Никиу, родина епископа-летописца. Это была сильная крепость на западном рукаве Нила, в современной Мануфии. Византийский командующий Феодор оставил одного из своих подчиненных, Домен-циана, командовать гарнизоном и флотом речных судов, но тот при приближении арабской армии запаниковал и на лодке бежал в Александрию. Оказавшись без начальника, гарнизон бросил оружие и попытался скрыться на лодках, однако лодочники уже разбежались по своим селениям. Арабы застали несчастных солдат стоящими у воды и перебили их всех, кроме одного человека по имени Захария, которого, как рассказывали, пощадили за его отвагу. Мусульмане беспрепятственно вступили в город 13 мая 641 года и, по словам Иоанна «перебили всех, кого нашли на улицах и в церквях, мужчин, женщин и младенцев, не милуя никого».

Далее мусульмане последовали за римским войском, которое Феодор вел на север к Александрии. Путь перед ними не всегда отказывался открыт. В одном месте командир мусульманского авангарда Шарик ибн Сумай был окружен превосходящим его византийским отрядом. Он приказал одному из своих людей, гнедой конь которого славился быстротой бега, скакать к Амру, находившемуся в Тарнуте, в 26 километрах сзади, и предупредить его об опасности. Ромеи погнались за посланцем, но не сумели настичь. Услышав, в какую беду попал Шарик, Амр выступил со всей возможной скоростью, и враг отступил, не желая встречаться с ним лицом к лицу. С тех пор это место называется Кум Шарик (Холм Шарика).

Арабы продолжали наступление. Еще одна яростная стычка произошла в Карийуне в дельте Нила. Кажется, здесь ромеи и копты объединились, а из окружающих городов и селений подошло подкрепление. Войско Феодора было обращено в бегство, но лишь после жестокого сражения, когда Амр «молился в страхе». В этой стычке сын Амра, сражавшийся в авангарде, получил тяжелое ранение. В конце концов Феодор с уцелевшими войсками должен был отступить к Александрии.

И вот арабская армия подступила к великому городу. Батлер рисует перед нами лирическую картину того, что они могли увидеть:









Многие из солдат этой (арабской) армии, должно быть, повидали прекрасные города Палестины: Эдессу, Дамаск и Иерусалим; кое-кто мог даже узреть издалека блеск Антиохии или чудеса Пальмиры; но ничто не могло подготовить их к невиданному величию города, выраставшего теперь перед ними, пока они проходили мимо садов, виноградников и монастырей, изобиловавших в его окрестностях. Александрия, даже в VII веке, была прекраснейшим из городов мира, за исключением, возможно, лишь древнего Карфагена и Рима. Искусство строителей ни до, ни после того не производило подобного. Насколько видел глаз, тянулась линия стен и башен, которыми и века спустя восхищались путешественники. За ними и над ними блистали купола и фронтоны крыш, колонны и обелиски, статуи, храмы и дворцы. Слева (от арабов, подходивших с юго-востока) бросался в глаза высокий Серапеум с позолоченной крышей и рядом — цитадель, на которой гордо высилась колонна Диоклетиана. Направо виднелся великий собор Святого Марка и далее на запад — огромные обелиски, называемые Иглами Клеопатры, которым уже тогда было 2000 лет, они были вдвое старше города. Пространство между ними заполняли силуэты прекрасных зданий, а на заднем плане высился колосс Фароса, по праву причисленный к семи чудесам света. Даже эти полуварвары-пустынники должны были почувствовать величие и гордость, а также и размер и силу города, который они намеревались завоевать


.








Впрочем, археологические свидетельства предполагают, что блеск античной Александрии к тому времени отчасти померк. Фаросский маяк еще светил на входе в гавань, и главная улица города все еще повторяла курс древнеримской Виа Канопика, но восточная часть города пришла в сильное запустение. Более того, важная южная гавань на озере Мареотис была разрушена во время стычек между сторонниками императора Фоки и его соперника Ираклия в 608-610 годах. Они же уничтожили систему каналов. Разрушения заставили жителей покинуть и эту часть города. Когда аббасидский халиф Мутаввакил (847-861) в IX веке приказал выстроить новую городскую стену, она окружила лишь треть древнего города. Землетрясения, рейды крестоносцев с Кипра в 1365 году и перестройка города в начале XIX века по распоряжению Мухаммада Али уничтожила большую часть Александрии времен древности и раннего Средневековья. Все же небогатые археологические находки позволяют предположить, что город, захваченный мусульманами, сжался в кольце своих древних стен и что многие его кварталы были покинуты. Укрепления эпохи птолемеевского расцвета, возможно, были слишком велики, чтобы сократившееся население могло с успехом защищать их.

Несмотря на все проблемы, Александрия могла бы продержаться месяцы, и даже годы, особенно если бы город снабжался с моря, но этого не случилось. Город, как и всю империю, разрывали в клочья зависть и соперничество. Подробности известны нам исключительно по хронике Иоанна Никиусского, потому что арабские источники не упоминают о внутренних конфликтах.

Император Ираклий скончался 11 февраля 641 года, за два месяца до сдачи Вавилона. Он завещал императорскую власть двум сыновьям, Константину и Ираклию, разделив наследство между ними. Такое разделение никогда не приводило к добру.

Константин немедленно принял меры, вызвав на совещание изгнанника Кира и командующего военными силами Египта. Те согласились, что в Египет следует послать новые войска. Подготовка к экспедиции уже началась, однако 24 мая Константин неожиданно умер. Теперь власть перешла к его младшему, сводному брату Ираклию и его честолюбивой матери Мартине. Новое правление явно стремилось к миру с мусульманами, так что Кира отослали обратно в Александрию не для усиления обороны, а для ведения переговоров. Возможно, новая власть в Константинополе полагала, что войска нужны им самим, чтобы удержать позиции в столице. Кир мог надеяться, что ему удастся возобновить договор о выплате дани, действовавший до 639 года. Как-никак, византийцы нередко выплачивали варваром субсидии, чтобы те держались подальше от их территорий, и эта маленькая группа мародеров должна была, по их мнению, с готовностью принять те же условия.

Тем временем в Александрии шли ожесточенные споры между двумя претендентами на пост командующего войсками: Доменцианом, успевшим уже сдать Файюм и Никиу, и Миной, пользовавшимся, кажется, большей популярностью. Каждого из них поддерживала одна из ипподромных партий: Доменциана — «синие», а Мину — «зеленые». Соперничающие партии, названные по цветам, первоначально были болельщиками на колесничных бегах. В эпоху поздней античности они привлекали много сторонников и играли важную роль в политической борьбе больших городов, но ни одна их них не пережила мусульманского завоевания. Оба военачальника могли воззвать к своим сторонникам на улицах и делали это. Неясно, стояло ли за их соперничеством что-либо сверх личной вражды. Иоанн Никиусский говорит о религиозных разногласиях, но далее не уточняет. Могли иметь место и политические расхождения: Домен-циан соглашался с Мартиной и Ираклием относительно мира с арабами.

Иоанн не упоминает о серьезных стычках, но в египетско-арабской традиции рассказ о блокаде города оживлен описанием нескольких вылазок и схваток один на один. Очевидно, схватки за городской стеной случались, но общего штурма, похоже, не было. Конец определили не военные действия, а переговоры.

Кир вернулся в Александрию утром в праздник Святого Креста— 14 сентября 641 года. Сначала он остановился неподалеку от порта в Тавенисийском монастыре, где хранился фрагмент подлинного Креста Господня, присланного туда по приказу Ираклия. Затем он торжественно прошествовал по улицам к знаменитой церкви Цезарион. По словам Иоанна Никиусского, народ устилал его путь коврами и распевал гимны в его честь, причем толпа была так густа, что люди давили друг друга. Любопытно, что коптский историк описывает радушный прием, оказанный народом главному врагу его церкви. Кир произнес проповедь о Святом Кресте, но в конце службы дьякон завел не тот псалом, надеясь польстить патриарху прямым намеком на его возвращение. Народ при этом отступлении от должного порядка богослужения качал головами и предсказывал, что Киру не встречать Пасхи в этом городе: во всяком случае, так гласит повествование.

В октябре Кир, не привлекая внимания, выехал из города и вступил в переговоры с Амром в Фустате. Наступило время разлива Нила, и Амр после кампании в Среднем Египте вернулся на свой лагерь. Если верить Иоанну, Амр приветствовал патриарха словами: «Ты хорошо сделал, что пришел к нам», на что Кир ответил, что «Бог отдал эти земли в ваши руки: да не будет вражды между вами и Римом». Согласно сирийской хронике[48 - Seeing Islam. P. 577-578.], Кир объяснил, что не он в ответе за нарушение договора и неуплату дани, и «красноречиво убеждал мусульман принять от него золото», но Амр возразил ему: «Теперь, когда мы взяли землю, мы не покинем ее». Киру ничего не оставалось, как принять свершившийся факт, и 28 ноября 641 года был заключен мир. Население Александрии обязывалось выплачивать дань. Ромейская армия должна была оставить город со всеми его сокровищами и морем вернуться в Константинополь. Для этого на срок в одиннадцать месяцев до сентября 642 года устанавливалось перемирие. На это время мусульмане удерживали заложниками 150 солдат и 50 гражданских лиц, чтобы обеспечить выполнение условий.

После этого Кир вернулся в Александрию, чтобы вручить договор военному командующему Феодору и сообщить о нем императору. Горожане должны были вносить дашь ему лично, но он не осмелился объяснить им, что произошло. Город узнал о заключении мира, только когда арабские войска принялись собирать дань. Увидев мусульманских воинов, жители Александрии взялись за оружие и приготовились к бою, но командующий объявил им, что город сдан. Первой реакцией на это известие было сильное недовольство. Патриарха грозились забросать камнями. Кир сумел вывернуться: он с горестным плачем уговаривал горожан смириться с условиями, говоря, что заключил договор, чтобы спасти их и их детей. Наконец их удалось успокоить: деньги были собраны и выплачены 10 декабря 641 года, или в первый день мусульманского 21 года.

После падения Александрии сопротивления практически не возникало. Вероятно, Амр уже ввел войска в Средний Египет. Глава Антинополя оказал некоторое сопротивление, но в целом мусульмане продвигались по стране беспрепятственно. За время перемирия, последовавшего за сдачей Александрии, мусульманская армия побывала в небольших городах северной части дельты и сталкивалась лишь с редкими вспышками сопротивления.

Между тем Александрия приспосабливалась к новому положению. Многие ромеи, включая, надо полагать, большую часть войска, отплыли в Константинополь и в другие области, еще остававшиеся за Византией. Сам Кир мирно умер своей смертью. На возвращение к нормальной жизни указывает законное избрание его преемника, патриарха Халкедонской церкви. В то же время коптский патриарх Вениамин перестал скрываться и вернулся в город. Последние византийские войска вместе с Феодором отплыли на Кипр 17 сентября, и последнее действие драмы разыгралось, когда Амр официально и беспрепятственно вступил в город 29 сентября. Закончилось тысячелетие греко-римского правления.

Во многих отношениях власть мусульман продолжала политику предшественников. Из папирусов с административными записями мы многое знаем о будничной жизни

Египта. Налоги собирались мусульманами так же, как до того византийцами, и языком управления оставался греческий. Понадобилось еще полстолетия, чтобы государственным языком стал арабский.

Однако приход мусульман произвел и много коренных перемен. Самая очевидная состояла в том, что приказы теперь исходили не из Константинополя, а из Медины, и наместником стал не говорящий по-гречески христианин, а арабоязычный мусульманин. Индикатором этой перемены стало изменение в направлении потока зерна. Египетское зерно кормило сначала Рим, а впоследствии Константинополь. После завоевания оно потекло в Медину и Мекку. Одним из первых проектов нового правительства стало восстановление древнего канала, тянувшегося от Нила у современного Каира к Красному морю. Теперь зерно с тучных полей Египта отправлялось прямо в новую столицу.

Существует версия, что Амр намеревался сделать Александрию своей столицей, что было бы вполне естественным, однако этому воспрепятствовал халиф Умар, опасавшийся христианского и эллинистического влияния большого города. Поэтому правитель со своим войском обосновался к северу от крепости Вавилон на участке земли, ставшем зародышем старого Каира. Египетско-арабская традиция утверждает, что так решил сам халиф Умар, который, как и в случае с Куфой и Басрой, не желал, чтобы арабские войска отделяла от Аравии водная преграда. В то же время участок занимал удачную стратегическую позицию в верховьях дельты, всего в нескольких километрах от Мемфиса — столицы фараонов. Здесь была построена первая мечеть. Хотя большую часть ее составляют позднейшие перестройки, она до сих пор известна как мечеть Амра и находится на том же месте, где он ее выстроил. Вокруг мечети арабы разбили свои шатры и выстроили хижины. Названия поселившихся здесь племенных групп заботливо сохранялись египетско-арабской традицией, и на протяжении еще двух веков предки, пришедшие сюда с армией завоевателей, обеспечивали потомкам не только социальный престиж, но и долю в налоговых поступлениях. Списки показывают, что большую часть поселенцев составляли арабы с юга, из оседлых областей Йемена и Хадрамаута в Южной Аравии. Поселение получило название Фустат, то ли от одного из арабских слов, обозначающих шатер, то ли от искаженного греческого «фоссатон», то есть «ров».

В сравнении с новозаложенными арабскими городами, такими как Куфа и Басра, где с самого начала прокладывались широкие улицы и намечался городской центр, Фустат выглядел более беспорядочным и стихийным. Разные племена и семьи селились где вздумается, а улицы вырастали из извилистых тропинок, тянувшихся к Нилу, к мечети и рынку. Поселение было очень разбросанным, составляя 5 километров в направлении север—юг вдоль реки, и почти километр в направлении запад—восток. Люди держались родственными группами, и каждой группе от 30 до 350 человек выделялся «хита», или участок для строительства домов. Поначалу Фустат, как говорит величайший из его историков, «был конгломератом тридцати или сорока племен (или племенных союзов), состоявшим из нескольких сотен палаток и хижин из глины и тростника, построенных более или менее кучно и разделенных большими пространствами необитаемых земель». Более свежие археологические исследования подтверждают, что в эпоху арабских завоеваний здесь было много незастроенных участков и что строительство постоянных кирпичных домов началось на очень ранней стадии.

Это беспорядочное поселение ожидало славное будущее. С 641 года, когда его основал Амр, и по сей день город в верховьях нильской дельты остается столицей Египта. Правда, центр власти постепенно смещался на север, через заложенные в IX веке правительственные кварталы на северной границе Фустата к обнесенному стеной Каиру (ал-Кахира, Победоносная), основанному Фатимидами в 969 году, но вопреки этой медленной миграции к северу Фустат оставался жилым и торговым центром до 1117 года, когда его почти целиком сожгли в страхе перед угрозой вторжения крестоносцев. С 1117 года участок лежал в руинах, и низкие курганы обломков скрывали под собой остатки домов, мечетей и бань. А вот старая крепость Вавилона осталась центром коптской веры и культуры, и мусульмане все еще почитают мечеть, носящую имя Амра, как старейшую в Египте.

С основанием Фустата Александрия перестала быть столицей. Почти тысячелетие Египтом правила грекоязычная элита этого приморского города. Александрия легко и постоянно поддерживала контакт с Римом и Константинополем. За время перемирия между переговорами о сдаче города и прибытием в него арабского гарнизона большая часть элиты выехала. Александрия стала пограничным городом. В конце 645 года ромейские войска под командованием Мануила высадились в Александрии и легко заняли город. Оттуда они начали вылазки по дельте, однако не сумели развить преимущество и атаковать Фустат. Амр, к тому времени смещенный с поста наместника, был спешно возвращен на это пост и возглавил войско с тем же успехом, что и при первом завоевании. Византийцев оттеснили обратно в Александрию. К лету 646 года город оказался в осаде. Есть сообщения, что мусульмане сокрушили стены города с помощью осадных машин, другие рассказывают о предательстве одного из стражей у ворот. Доказать ту или иную версию невозможно, однако ясно, что город был взят силой: часть ромейских солдат спаслась на кораблях, однако многих, включая и Мануила, убили в сражении. На сей раз вступление арабов в город сопровождалось большими пожарами и бойней, пока Амр не положил конец избиению на месте, известном с тех пор как Мечеть Милости.

Это вторичное завоевание подтвердило столичный статус Фустата и окончательно утвердило судьбу Александрии, превратившейся в провинциальный город. В некотором смысле это было возвращением к старому порядку вещей: Фустат наследовал столице фараонов Мемфису.

Арабское заселение земель было очень ограниченным. Маловероятно, чтобы насчитывалось больше 40 000 взрослых мужчин-арабов с семьями, так что все арабское население составляло, скажем, 100 ООО душ. Закрепив за собой страну и научившись использовать ее богатства, они не стремились к расширению иммиграции, которая заставила бы делить добытое на меньшие части. Не выказывали они и желания обратить коптов в ислам, после чего те тоже могли бы претендовать на свою долю. Почти все первое столетие после завоевания арабы селились только в Фустате, и еще их гарнизоны стояли в Александрии и в Асуане, защищавшем Верхний Египет от нападений из Нубии. Подавляющее большинство в стране по-прежнему составляли христиане-копты, а низшие слои администрации происходили из тех же семейств и групп, что служили прежде в имперской администрации византийцев и персов. Только военные и чиновники высшего ранга были арабами. Главных героев драмы о завоевании Египта ждала совсем разная судьба. Первым ушел со сцены Кир, скончавшийся от естественных причин во время перемирия между договором о сдаче и началом арабской оккупации. Отталкиваясь от рассказа Иоанна Никиусского, Батлер воспроизводит в воображении его последние месяцы:

Кир был сломлен духом и телом. Все его честолюбивые мечты рассеялись, все надежды на личную безопасность рухнули (так как император гневался на его поступок). Он чувствовал, что тень смыкается над ним, и тогда совесть его пробудилась, напоминая о преступлениях и промахах. Терзаемый беспощадным раскаянием, он неустанно оплакивал свою измену Египту. Так, погруженный в уныние и безнадежность, он стал легкой добычей дизентерии, которая поразила его в Вербное Воскресенье, а в следующий четверг, 21 марта 642 года, он умер[49 - Butler A. J. The Arab Conquest of Egypt. P. 361.].

В действительности Кир, возможно, был прав, соглашаясь платить дань и тем выигрывая время, вместо того чтобы рисковать поражением от арабской армии. Если бы его политику продолжили и далее, история Египта могла бы выглядеть совсем иначе.

Последние годы священства коптского патриарха Вениамина как нельзя более отличались от судьбы Кира. Мы располагаем некоторыми подробностями его биографии, написанной весьма пристрастно, но зато почти его современником. Когда Амр оккупировал Александрию, коптская знать (дуки) обратилась к Санутию, убеждая его выпустить прокламацию, обещающую Вениамину безопасность и приглашающую его вернуться в Александрию. Когда тот, проведя тринадцать лет в укрытии, возвратился, Амр принял его с любовью и уважением и сказал: «Ни в одной стране, завоеванной мною, не видел я такого божьего человека, как ты». Затем наместник поручил ему снова взять бразды правления коптской церковью, и он занялся возвращением на путь истинный тех коптов, которые отступились от веры в правление Кира — в их числе оказались и многие епископы. Он позаботился о восстановлении разоренных халкедонянами монастырей в Вади Натрун, в том числе великой обители Святого Макария, до сих пор сохранившейся как действующий монастырь. «Добрые труды истинно верующих (т. е. коптов) росли и множились, и люди ликовали, как молодые телки, спущенные с привязи, которым позволили припасть к материнскому вымени». Возвратившись к своей пастве в Александрии, он обосновался в монастыре Святого Метры, потому что в нем все монахи были египтянами и не позволили осквернить его халкедонской ересью.

Вениамин поддерживал добрые отношения и с Амром. Вскоре после падения Александрии Амр начал готовить экспедицию в Ливию. Он обратился к Вениамину с просьбой: «Если ты станешь молиться за меня, чтобы я отправился на запад и взял Пять ГЬродов, как взял Египет, и вернулся скоро и благополучно, я сделаю для тебя все, что попросишь». Благочестивый биограф рисует нам поразительную картину того, как патриарх молится за успех мусульманского командующего, воюющего против христианского населения Киренаики.

Вениамин прожил еще почти двадцать лет после падения Египта и скончался в преклонном возрасте и в почете в 661 году. Его похоронили в монастыре Святого Макария, где его и по сей день почитают как святого. Не приходится сомневаться, что именно его стараниями коптская церковь уцелела в годы арабского правления.

Амр пережил Вениамина на три года, но не оставался бессменным наместником Египта. В 645 году он был смещен новым халифом Усманом, стремившимся к централизации управления халифатом. На место Амра поставили некого Абдаллаха ибн Саада ибн Аби Сарха, не столь тесно связанного с войском завоевателей и потому отсылавшего в Медину большую долю собранных налогов. Но с Амром еще не было покончено. Он сыграл важную роль как советник своего дальнего родственника Муавийи ибн Абу Суфйана, первого Омейядского халифа, в его борьбе за власть после смерти Усмана в 656 году. В 658 году Муавийя поставил его во главе армии, посланной, чтобы вырвать Египет из рук сторонников соперничавшего с ним Али. Прошло уже тринадцать лет с тех пор, как Амр управлял этой провинцией, однако он все еще мог опереться на выживших завоевателей и их детей. В жестоком сражении под Фуста-том летом 658 года он разбил сторонников Али и с триумфом вступил в столицу. Он оставался правителем до естественной смерти в 664 году, когда ему было около семидесяти лет. Похоронили его у подножия холмов Мукаттам, возвышающихся к востоку от Фустата, однако первые мусульмане не стремились отметить место успокоения своих умерших, так что место его захоронения неизвестно.

В исторических источниках Амр имеет хорошую репутацию. В его компетентности военачальника и политика сомневаться не приходится — результаты говорят сами за себя — но у него, кроме того, сложилась репутация прямодушного и справедливого человека. В египетско-арабской традиции его почитают не просто как завоевателя, но как человека, защищавшего интересы солдат и их семей перед центральной властью Медины и Дамаска. На смертном ложе его рисуют мудрым и благочестивым старцем, к которому благоволил сам Пророк. Доброжелательно описывают его и коптские источники. Мы уже видели, как биограф Вениамина описывает дружеские отношения Амра со своим героем. Еще более поражает вердикт Иоанна Никиусского. Иоанн — не поклонник мусульманского правительства и не стеснялся яростно обличать все, в чем видел притеснение и насилие, однако об Амре он говорит: «Он изымал договоренные налоги, но не посягал на имущество церквей, никогда не осквернял и не грабил их и охранял их до конца своих дней».

Из всех ранних мусульманских завоеваний захват Египта оказался самым скорым и полным. За какие-нибудь два года страна целиком перешла под власть мусульман. История знает мало случаев, когда столь крутые политические перемены происходили бы так быстро и сохранялись так надолго.

Страна оказалась под властью мусульман-арабов, но пока еще не стала ни арабской, ни мусульманской. Еще не один век арабский язык и мусульманская вера оставались в меньшинстве, причем поначалу в очень малом меньшинстве, которое росло очень медленно. Предположив, что арабы составляли 100 ООО среди трехмиллионного населения, мы получим некоторое представление, насколько мало было это меньшинство — примерно один к тридцати. На первой стадии они не оказывали нестерпимого давления на ресурсы страны и не отнимали у местного населения их домов и земель: они жили на процент от налогов и строили для себя новые города. Не задевали они и религиозных обрядов и зданий христиан. Администрация, в общем, осталась прежней. Безусловно, сто лет спустя налоговое бремя стало представляться очень тягостным, и тогда настало время отчаянных восстаний коптов, однако к тому времени правление мусульман утвердилось слишком прочно, чтобы его удалось свергнуть.

Мусульмане пришли к власти в Египте путем военных побед. Они многократно одерживали верх в сражениях с византийской армией и захватили ее базы в Вавилоне и Александрии. Не столь ясны причины, по которым византийское войско проявило такую слабость. Победы мусульман не были вызваны превосходством ни в численности, ни в вооружении. Отчасти ответ может скрываться в столь любовно подчеркиваемом арабскими источниками контрасте между суровым, закаленным мусульманским воином и мягкотелым, изнеженным ромеем. Здесь интересно отметить замечание Иоанна Никиусского о тучном и непривычном к военному делу Иоанне, не сумевшем отстоять Файюм.

Слабость Византии проявилась и в промахах руководства. Одно из объяснений тайны завоевания мусульманами Египта кроется в политике Кира по отношению к арабам. Десятилетие до прихода мусульман он упорно и беспощадно боролся за власть над страной и над египетской церковью. Однако свидетельства как мусульманских, так и христианских источников ясно показывают, что он быстро отказался от надежды отстоять Египет от мусульман и пошел на переговоры. Описанная Иоанном Никиусским тайная сдача Александрии — особенно красноречивый пример этой политики. Объяснить ее трудно. Для Батлера в его полном моральных оценок труде он — интриган-изменник, готовый предать империю ради утверждения своей патриаршей власти. Он сыграл «темную и коварную роль», и «измена Римской империи остается несмываемым пятном на его памяти». Возможно, у Кира попросту сдали нервы, но возможно также, что он ожидал при халифе того же положения наместника, какое давал ему император. Политика Кира, независимо от того, была ли она проявлением некомпетентности или неудачной интриги, стала существенным, если не определяющим фактором в ходе событий.

Отчасти объяснение скорости завоевания лежит в политической структуре Египта. Со времен фараонов администрация страны оставалась сильно централизованной. В эпоху поздней античности оборону обеспечивал стратиг провинции и его армия. Большая часть населения была безоружна и не имела военной подготовки. Не было полунезависимых владык с собственным войском, которые могли бы оказать сопротивление на местах. В этом виден явный контраст с Ираном, где местные властители и князья сохраняли местную культуру и немалую самостоятельность еще долго после поражения центрального Сасанидского правления.

Поведение коптов, составлявших подавляющее большинство населения, дает почву для разногласий. Действительно ли они способствовали мусульманскому завоеванию? Для Батлера ответ ясен: нет, и он из раза в раз отметает любые свидетельства того, что они это делали. Батлер был большим знатоком коптской культуры и твердо защищал коптов от любых обвинений в измене христианству. Если отстраниться от страстей конца XIX века, картина становится менее очевидной. Египетско-арабская традиция не раз говорит о помощи, которую копты оказывали мусульманам, хотя они никогда не сражались на их стороне. Утверждают, что коптский патриарх Вениамин в самом начале вторжения призвал своих сторонников дружески встречать Амра. Это — интересное свидетельство. Для такой выдумки нет видимых причин, тем более что рассказ этот, вероятно, был записан впервые в VIII веке, когда отношения между мусульманами и христианами испортились. Трудно сказать, зачем бы предание приписало коптам участие в военных победах Амра, если только эта подробность изначально и бесповоротно не вошла в историю. Эти упоминания тем более красноречивы, что не имеют параллелей: например, в рассказах о завоевании Сирии не говорится, что христиане-монофизиты, чьи отношения с византийской властью не слишком отличались от отношений коптов, оказывали помощь мусульманам.

Еще очевиднее свидетельство Иоанна Никиусского. Иоанн не был апологетом мусульманской власти. Для него ислам — «религия скотов». Тем не менее он записывает, что в Антиное, провинции Среднего Египта, население, главным образом коптское, подчинилось мусульманам и выплачивало им дань. И они же убивали всех встретившихся им ромейских солдат. Фактически о помощи коптов мусульманам упоминается не раз, однако она ни в коей мере не была общераспространенной, и копты вместе с ромеями страдали от вторжения мусульман и от тяжелого и несправедливого налогообложения. Истина, кажется, в том, что реакция коптов на вторжения была разнообразной и, возможно, смешанной: некоторые из них в некоторых случаях откровенно приветствовали завоевателей и сотрудничали с ними. В других случаях мы видим их сражающимися на стороне ромеев. Многим египтянам, обитателям деревушек и маленьких городков в нильской долине, вероятно, виделось, что они просто сменили одну чуждую и тягостную власть на другую.






Глава 5. ЗАВОЕВАНИЕ ИРАНА





Горы Загрос поднимаются от плоской долины Месопотамии крутыми складками. Подножия их весной приветливо зеленеют, и сменявшие друг друга правители богатых равнин Ирака находили там прохладу и спасение от зноя. Шахи Сасаниды любили строить там дворцы, а халифы династии Аббасидов в VIII и IX веках охотно выезжали сюда на охоту. Выше горы становятся более голыми, а зимой их покрывает снег, и большинство перевалов, ведущих из Ирака в Иран, становится непроходимыми. И здесь в складках гор есть маленькие плодородные ущелья, но большая часть их пригодна только для племен, занимающихся отгонным скотоводством. Ко времени завоевания большая часть этих племен говорила на курдском языке. Это были предки тех курдов, что до сих пор населяют горы северо-запада Ирана и юго-востока Турции.

Хребты Загроса тянутся параллельно краю равнины, создавая одну грозную преграду за другой. Не считая пастушьих троп, через горы вели лишь две большие дороги. Важнейшая из них Великая Хорасанская дорога вела через долины и перевалы от Хулвана на равнине Ирака, мимо дворцов Сасанидов, садов Касри Ширин и Даскара, сквозь высеченную в скалах арку Таки Бустана с его пополняемыми вешними водами прудами и рельефами охотящихся Сасанидов, а затем круто поднимаясь вверх по узкому ущелью к Бехистуну. За тысячу лет до прихода арабских армий великий Дарий высек здесь надпись на трех языках на скальном обрыве над дорогой и оставшейся далеко внизу долиной. Маловероятно, чтобы кто-нибудь ко времени арабов мог понять эти древние языки: клинописные надписи на вавилонском, древнеперсидском и эламитском, — но воины еще могли различить изображение царя, восседающего на троне и взирающего на процессию покоренных врагов. Этой дорогой веками проходили великие цари, оставляя свои следы на главной артерии сасанидской империи. За долиной Бехистуна дорога вилась вверх к перевалу над Аса-дабадом, а затем выходила на плато. Горы отступали, и путешественник по открытой местности приближался к древнему городу Хамадан.

Другой путь с равнины на плато лежал гораздо южнее, по ровным и плодородным землям Хузистана, огибая верховье Персидского залива, пересекая реку Таб по длинному мосту сасанидской постройки в Арраджане, и дальше змеился по горам к Бишапуру, столице Шапура I и Истахру, древней столице Фарса. Этот путь был длиннее северной дороги, и летом на нем господствовал свирепый зной, зато дорога тянулась по долинам, где было вдоволь воды и ее редко перекрывали снега. Разумеется, путник или завоеватель мог также переплыть Персидский залив из Аравии на судне и достичь маленького порта, такого как Джаннаба, на иссушенном побережье, а уже оттуда начинать путь в горы. Арабы, чтобы попасть в Иран, использовали все три маршрута.

Само Иранское плато почти не представляет препятствий для продвижения войск. Правда, середина его занята солончаковыми пустынями, но и на севере, и на юге между горами лежат широкие ровные долины. Здесь можно найти воду и, особенно весной, есть пастбища для скота. Арабы сумели пройти по этим ландшафтам на дальние расстояния и с внушительной скоростью. Это позволило им завладеть большими пространствами Иранского плоскогорья в очень короткий срок, за восемь лет от 642-го до 650 года. В то же время это означает, что завоевание оставалось весьма поверхностным. Они установили контроль над большинством основных дорог, а в крупных городах, возможно, появились арабские сборщики налогов, которых защищали маленькие военные отряды. Однако единственным арабским поселением VII века был Мерв на северо-восточной границе. Многих горных долин завоевание вообще не коснулось, только властители их передавали теперь дань арабским сборщикам.

Окончательное поражение персов на равнинах Ирака могло стать окончанием войны. Для мусульманских войск было бы логичным хотя бы на время остановиться и консолидироваться, и в источниках проскальзывают намеки на то, что такая возможность обсуждалась вождями мусульман. Однако Иран был нераздельной частью Сасанидской империи, и ни один уважающий себя шах не мог просто так отдать его врагу. Молодой Йездгерд III, стремящийся утвердить свою власть после политического хаоса, последовавшего за смертью Хосрова II в 628 году, решил вернуть себе тучные земли Месопотамии. Правда, он бежал на восток, чтобы избежать встречи с захватчиками, но затем начал собирать силы, стремясь не допустить их на Иранское плато. Во все провинции западного и северного Ирана рассылались письма с приказом войскам собираться в городке Нихаванд, к которому вело ответвление от большой дороги через горы Загрос. Сам Нихаванд был маленьким, но древним сельскохозяйственным поселением и славился производством шафрана и благовоний. Он был назначен сборным пунктом, вероятно, потому, что стоял на открытой равнине и его окружали хорошие пастбища.

Рассказ о Нихавандской кампании 642 года начинается с ряда писем с приказами о сборе войск от халифа Умара в Куфе и Басре. В Куфе самые ретивые новобранцы вербовались из тех, кто недавно прибыл из Аравии и не успел отличиться в сражениях и набрать добычи: новая кампания позволяла им наверстать потерянное время.

Мусульманские войска собрались на старой Хорасанской дороге, а коней пасли на дворцовом лугу Мардж аль-Кала, где и позже халифы Аббасиды держали племенные конюшни. Затем арабы выдвинулись навстречу персидской армии в Нихаванде, находящемся примерно в 100 километрах от них, не встретив никакого сопротивления. Между тем еще одному войску приказано было встать на границе провинций Фарс и Исфахан, чтобы помешать Сасанидам прислать подкрепление с юга.

Согласно основным арабским источникам, захватчики обнаружили, что персидская армия жмется к ближней стороне расщелины, что оказалось гибельным для многих персов. Арабская армия, согласно правдоподобному рассказу, составляла 30 ООО человек, а персидская — в три или четыре раза больше — преувеличение, типичное для арабских хроник. Силы персов, как и арабские, были сильно разбавлены добровольцами из всех прилегающих областей, пропустившими битву при Кадисии и сражения в Ираке и теперь жаждавшими показать себя. Армия персов была построена в обычный порядок, с командующим, Файрузаном, в центре и двумя крыльями на флангах. Нам, как и в других описаниях сражений, говорят, что они были связаны или скованы между собой, чтобы предотвратить бегство, и что они разбросали позади рядов ежи, опять же с целью помешать отступлению конницы. Арабские историки любят подчеркивать контраст между воодушевленными верой войсками арабов и их раболепными противниками, которых силой гонят в бой. Иранских источников, отражающих другую точку зрения, не существует.

Арабское войско остановилось и раскинуло шатры для командного пункта. Персы закрепились за линией траншей. Мусульмане пытались взять их штурмом, однако без особого успеха, а дисциплинированные персы выступали со своих укрепленных позиций только в удобные моменты. Через несколько дней командующие мусульман собрали военный совет. И опять типичная картина: мусульмане представлены действующими единодушно после спокойного обдуманного обсуждения, возможно, чтобы противопоставить их авторитарному командованию другой стороны.

На совете было решено, что арабская конница будет дразнить противника, изображая подготовку к атаке. Затем всадники отступят, выманив персов из-за траншей на поиски трофеев. Тем временем главные силы мусульман будут выжидать. Вопреки протестам более несдержанных командиров, главнокомандующий Нуман ибн Мутсаррин удерживал их большую часть дня, дождавшись, пока почти стемнело, и уверяя, что Пророк предпочитал для битвы именно это время. Он совершил объезд войск на крепком гнедом коне, останавливаясь у каждого стяга, чтобы обратиться к воинам с призывом. Он напоминал им, что они сражаются не за земли или добычу, которые видят вокруг, но за свою честь и веру. Кроме того, он напоминал им об оставшихся в Куфе соратниках, которым придется плохо, если они потерпят поражение. В заключение он обещал им «одно из двух благ: мученическую смерть и вечное блаженство или скорую и легкую победу».

Когда они, наконец, атаковали врага, победа, кажется, действительно оказалась скорой. Как обычно, большинство сражались пешими, обнажив мечи. Скоро земля пропиталась кровью персов. Кони начали оскальзываться, и командующий мусульман, Нуман, упал с коня и погиб. Несмотря на это, мусульмане продолжали наступление. Персы обратились в бегство и в наступившей тьме многие сбились с пути и погибли в пропасти. Когда великий арабский энциклопедист Йакут в начале XIII века, почти шестьсот лет спустя, взялся за составление большого географического словаря, это русло еще помнили как место гибели персидской армии, открывшее мусульманам путь на Иранское нагорье.

Уцелевшие персы, в том числе и Файрузан, пытались бежать через горы в Хамадан, но их продвижение узкими горными ущельями тормозили забившие дорогу караваны мулов и ослов, груженых медом. Сам Файрузан попытался уйти от погони, покинув тропу и пешком карабкаясь по горам, однако мусульмане скоро напали на его след, и он был убит в схватке.

За военной победой не замедлила сдача городов. Сразу после сражения захватчики окружили городок Нихаванд. Они едва подступили к городу когда хербад, главный зороастрийский жрец, вышел к ним для переговоров. Он предлагал награду—множество драгоценных камней, оставленных там шахом на случай крайней нужды. Жрец предлагал выдать драгоценности в обмен на «аман» — гарантии жизни и неприкосновенности для населения. Предложение было принято, и город без боя перешел под власть мусульман.

Согласно одному рассказу, сокровище представляло собой два сундука жемчугов несметной ценности. Когда о нем сообщили халифу Умару, тот, согласно обычной своей практике, приказал продать жемчуг и разделить деньги между мусульманами. По его приказу содержимое сундуков продали спекулянту, молодому человеку из племени курайш по имени Амр ибн аль-Хурайт, заплатившему за них из жалованья, причитавшегося ему и его семье. Совершив покупку, Амр отправился в Куфу и продал один сундук за сумму, которую перед тем заплатил за оба. Второй сундук он оставил себе, и «это стало началом его великого богатства». Здесь мы видим процесс расточения сокровищ, обращения ценностей в наличные для уплаты войскам и видим также, каким образом ловкие и нечистоплотные личности из ранней мусульманской элиты пользовались им для собственного обогащения.

Остатки персидской армии бежали по горам к Хамадану, преследуемые арабским войском численностью около 12 000 человек. Хамадан был гораздо более ценным призом, нежели Нихаванд. Этот очень древний город был известен географам как Экбатана и был столицей Мидии. Он лежал высоко в горах, на восточном конце большой дороги через перевалы Загроса и со времен своего основания, возможно в VIII веке до н. э., был важным политическим центром. Его сердцем была старинная крепость на вершине холма. Рассказывали, что когда заложили город, ее окружили семью рядами стен, каждая —своего цвета, а две внутренние были выложены серебром и золотом. До мусульманского завоевания не дошло и намека на это блестящее великолепие. Стены цитадели, кажется, были сложены из обычной глины. Знаменит был Хамадан и как резиденция Эсфири, иудейки, ставшей женой Ксеркса II (486-465 до н. э.). Ей приписывается одно из апокрифических писаний. Могилу Эсфири до сих пор показывают приезжим. Возможно, к тому времени город пришел в упадок: арабский географ Ибн Хакал, писавший 300 лет спустя, утверждал, что Экбатану отстроили после завоевания мусульмане.

Укрепления его принесли мало пользы. Гарнизоном города командовал Хосровшунум, до того не сумевший отстоять от захватчиков Хулван. Теперь он заключил соглашение о мирной сдаче в Хамадане.

Затем последовал сбор и дележ военной добычи. Арабские источники, как обычно, описывают его со всеми подробностями: конный воин получал 6000 дирхемов, пеший — 2000. Была выделена и доля для тех, кто оставался на Мардж аль-Кала и в других пунктах на пути армии. Пятая часть причиталась правительству, и ее отослали халифу Умару в Медину. Названные суммы, как всегда, следует воспринимать с большой осторожностью, а вот акцент на честность дележа, возможно, отражает страстное желание, позднейших комментаторов видеть в истории раннего ислама скорее идеал, нежели историческую реальность.

Следующей целью мусульманской армии стал Исфахан, потому что, как якобы объяснял перс-перебежчик халифу Умару, «Фарс и Азербайджан — крылья, а Исфахан — голова. Если вы отрубите одно крыло, второе сможет действовать, но отрубите голову, и крылья замрут. Начинайте с головы!». С XVI века Исфахан славился своими изразцовыми мечетями, дворцами и садами, однако Исфахан, завоеванный мусульманами, выглядел совсем иначе. В сущности, это была хорошо орошаемая равнина между восточными отрогами гор Загрос и огромной пустыней центрального Ирана. На равнине было разбросано множество деревушек, а на одиноком скальном выступе возвышался храм огня. Одна из деревень, называвшаяся Джахудийа или Джеври — неукрепленное иудейское поселение, — стала впоследствии ядром средневекового и современного города. Однако в то время укрепления имелись лишь вокруг города Джайя, стоявшего на берегах реки Зайендеруд примерно в 4 километрах от нынешнего города. Местная легенда гасила, что Джайя был построен Александром Великим, но его стены с четырьмя воротами и 104 укрепленными башнями были перестроены при Сасанидах. Согласно одному местному источнику, Джайя был даже не селением, а только крепостью и убежищем для окрестных селян. Вероятно, его укрепления производили внушительное впечатление, хотя ныне не сохранилось ничего, кроме предмостных укреплений Сасанидской эпохи.

И снова испытывать мощь укреплений не пришлось. Местный правитель вывел свое войско навстречу подступающим арабам. Говорят, что он с арабским главнокомандующим вступил в личное единоборство, которое, впрочем, окончилось вничью, после чего было заключено соглашение, по которому жителям дозволялось остаться в своих домах и сохранить имущество в обмен на выплату дани. В источниках приводится текст соглашения. Оно имеет форму личной договоренности между арабским командующим и правителем. Дань налагалась на всех взрослых, но размер ее был умеренным. Единственным важным условием кроме этого было требование давать мусульманам ночлег и коня для дальнейшего пути.

Тридцать упрямых приверженцев сасанидского режима покинули город, чтобы отправиться на восток к Кирману и присоединиться к персидскому сопротивлению, однако подавляющее большинство жителей приняло новые условия. По-видимому, оккупация не была тягостной для них. Не было ни насилия, ни грабежей. Не нарушался, в общем, и прежний порядок жизни: мусульмане не основали здесь масштабных поселений и еще полтора столетия не строили крупных мечетей.

Иногда местные жители радушно принимали арабов. В маленьком городке Кумм, позже прославившемся как великое шиитское святилище в Иране, местный правитель Йазданфар принял арабских поселенцев, выделил им деревню, в которой они могли поселиться, и обеспечил их землей, скотом и зерном для первого посева. Причиной его щедрости были набеги на Кумм дайламитов — северных горцев. Йазданфар надеялся, что мусульмане защитят общину, ставшую им домом, от грабежей. В первом поколении его расчет, кажется, оправдался, и отношения между прежними и новыми поселенцами были более или менее гармоничными. Однако позже, когда прибыли новые арабские иммигранты, отношения обострились, и споры из-за земли, и особенно за право на воду, часто решались силой. Однако первоначальное «завоевание» этой местности происходило в основном мирным путем.

Мусульманское войско упорно двигалось по дороге, которая вела в Хорасан и на восток. Разбив дайламитов и других горцев, пытавшихся преградить им дорогу в Вадж аль-Руд, они направились к Рею. Рей располагался южнее современного Тегерана, бывшего не более чем безвестной деревушкой, пока в конце XVIII века династия Каджаров не сделала его столицей Ирана. Рей был известен древним грекам как Раги. Он уже существовал, когда Александр Великий проходил здесь, преследуя Дария III, а Селевк Никатор перестроил его как македонский город примерно в 300 году до н. э. Он дал ему имя Европос по родному городку в Македонии, но старое имя, как нередко случается, удержалось. Примерно в 200 году до н. э. его заняли парфяне, и город стал летней резиденцией царей. Исидор Харакский описывает его как величайший город Мидии, а благодаря удачному стратегическому положению он продолжал процветать и при Сасанидах.

Рей был чрезвычайно важным стратегическим пунктом. К югу от него простиралась великая пустыня центрального Ирана, безводная, покрытая коркой соли и практически непроходимая. К северу над равниной резко вздымались горный хребет Эльбурс. Именно в этих горах зарождались две маленькие речки, снабжавшие город водой, прежде чем затеряться в пустыне на юге. Любая армия, стремившаяся пройти из западного Ирана в Хорасан и восточнее, должна была использовать этот узкий пояс орошаемых плодородных земель и миновать город Рей. Сиявуш, правитель столь важного пункта, принадлежал к одной из наиболее аристократичных семей Ирана, Меранам, которые из поколения в поколение получали власть в городе Рее. Он был наследником великого Бахрама Чубина, одного из наиболее значительных военачальников сасанидской армии, пытавшегося в 590 году узурпировать трон молодого Хосрова II. Переворот не удался. Хосров, опираясь на военную помощь Византии, возвратил себе трон. Бахрам был убит, но его семейство, очевидно, сохранило контроль над Реем.

Перед арабскими войсками должен был предстать окруженный стенами город, над которым высился замок на скале. Они, вероятно, готовились к штурму или серьезной осаде. На деле соперничество между персами решило дело. Власть семьи Меран над Реем оспаривало семейство Зинави. Глава семейства Зинави вышел навстречу арабской армии и встретил ее в селении на большой дороге из Казвина западнее города. Он предложил провести за городскую стену несколько всадников через черный ход. Мусульмане предприняли ночную атаку. Сначала персы держались твердо, но когда всадники, проникшие в город, атаковали их с тыла, выкрикивая традиционный боевой клич мусульман «Аллах акбар!», сопротивление рухнуло, и пришельцы скоро овладели городом. По всей видимости, город основательно разграбили, и сообщали, что из Рея вывезли столько же добычи, сколько из имперской столицы Ктесифон. Победа арабов привела не столько к арабской оккупации, сколько к перевороту внутри персидской элиты. Семья Меран лишилась власти, а их квартал в городе, известный позже как «Старый Город», опустошили грабители. В то же время Зинави получил пост правителя и даже персидский титул марзбана. Он приказал выстроить новый городской центр, а его семья, включая двух сыновей, Шахрама и Фаррухана, установила контроль над городом.

Арабы двинулись дальше по Хорасанской дороге к маленькому городу Бистам в предгорьях, известных плодородием почвы и отличными фруктами. В Кумисе они приняли мирную капитуляцию столицы провинции.

Пока армия арабов стояла в Бистаме, ее командующий, Сувайд ибн Муккарин, начал предпринимать дипломатические маневры в отношении правителей горных районов на севере. От Гйлана на западе, через Ткбаристан и Дубаванд до Гургана на востоке, южное побережье Каспия ограждали горные хребты, достигавшие наибольшей высоты на внушительной вершине Дамаванд. Эти горы сильно отличались от большей части Ирана. В противоположность голым и безжизненным склонам и вершинам Загроса, горы Эльбурс местами поросли хорошим лесом. Их северные склоны хорошо увлажняются и в наши дни пригодны для рисоводства и чайных плантаций. Через эти горы проходило лишь несколько узких дорог. Район был не из тех, в которых хотелось бы воевать кому-либо из арабских военачальников: они всегда избегали узких горных долин и ущелий с крутыми склонами.

Сувайд начал с того, что установил связь с правителем Гургана. Земли Гургана лежали на юго-востоке Каспия. Здесь горы встречались с почти безграничными просторами Средней Азии. Этот район всегда был пограничным. Здесь оседлое население южного и западного Ирана встречалось с тюркоязычными кочевниками северо-востока; большую часть XX века здесь проходила граница между Ираном и территорией Советского Союза. Ныне здесь проходит граница между Ираном и Туркменистаном. Великий сасанидский монарх Хосров I Ануширван (531-579) выстроил длинную стену, укрепленную расставленными с правильными промежутками фортами, на 100 километров от Каспийского побережья вдоль границы пустыни.

Далекий Гурган всегда был наполовину самостоятельной частью сасанидской империи. Им управляли наследственные князья, носившие титул «сул». Сул того времени, Рузбан, вступил с Сувайдом в переговоры. Они встретились на границе провинции и договорились о размерах дани. Группу турок освободили от податей за то, что те защищали границу — возможно, то был первый раз за долгую историю, когда мусульмане использовали турок как наемных солдат. Текст договора отражает необычность статуса провинции. Все взрослые должны были платить дань, если мусульмане не обращались за военной помощью, каковая в этом случае засчитывалась вместо налогов. Жителям оставляли их имущество и позволяли придерживаться прежних законов и зороастрийской религии, при условии, что они не станут вредить поселившимся здесь мусульманам. Это было завоеванием лишь по названию. Прежний правитель оставался у власти, только теперь он платил налог не сасанидскому шаху, а мусульманам. О мусульманских поселениях или военной оккупации не было и речи.

Одновременно с этим открыл переговоры правитель лежавшего западнее Табаристана, желавший узаконить свою позицию, Табаристан был еще недоступнее, чем Гурган. Его целиком, кроме узкой полоски по берегу Каспия, занимали горы. Договор, заключенный Сувайдом с местным правителем, устанавливал только, что тот будет удерживать разбойников и бандитов от набегов на окрестные районы и ежегодно выплачивать 500 000 дирхемов местной чеканки. Он не должен был укрывать беглых преступников и производить изменнических действий. Мусульмане обязывались посещать его территорию только с разрешения правителя.

Мусульманская армия не входила в Табаристан, так что, во всяком случае согласно договору, дань была скорее общей земельной податью, чем подушным налогом. Похоже на то, что все властные полномочия, включая сбор налогов и чеканку монеты, оставались в руках местного правителя. Те же условия гарантировали правителю лежавшего чуть западнее Шлана. «Завоевание» этих мест арабами произошло так быстро потому, что в действительности значило так мало: правители, возможно, платили им даже меньшую дань, чем прежде Сасанидам. На деле эти области оста-вались неподвластными мусульманам до VIII века. Дороги восточнее Рея были небезопасны, и мусульманским войскам, двигавшимся к Хорасану, приходилось использовать путь, пролегавший к югу от великой пустыни и затем поворачивавший к северу через Систан.

В то же время новые арабские армии вторгались в Азербайджан. Азербайджан был огромной провинцией на северо-востоке от Иранского плато. Это были земли резких контрастов. В некоторых областях ближе к Каспийскому побережью земля была теплой и сравнительно влажной. Дальше к югу и западу простирались голые взгорья с высокими вершинами. Эти места были хороши для летнего выпаса скота, и, вероятно, большую часть их занимали племена курдов, проводивших зиму на равнинах северного Ирана или в степях Мутана у Каспия, а лето — на высокогорных пастбищах. Здесь было мало крупных городов, а немногочисленное население, вероятно, было широко разбросано по огромным просторам. И добыча предстояла скудная, не то что манящие богатства Ирака или Фарса.

Первые части вышли из Хулвана под командой Букайра ибн Абдаллаха аль-Лайти. Представляется очень вероятным, что продвижение оказалось трудным, и после завоевания Хамадана Нуман получил приказ прислать свои войска им на помощь. Нуман предпочел протянуть время, пока не закрепился в Рее. И снова арабам помогло содействие важной персоны из элиты Ирана. Исфандияд был братом Рустама, возглавлявшего персидскую армию при катастрофическом ее поражении при Кадисии, открывшем мусульманам дверь в Ирак. Их семья, возможно, происходила из этих мест, и Исфандияд вывел войско Азербайджана в слабой попытке преградить Нуману путь в Нихаванд. Букайр захватил его в плен в самом начале азербайджанской кампании, и он согласился стать посредником между арабским командующим и местным населением. Он предупредил Букайра, что если тот не заключит мира, люди рассеются по Кавказу и горам северной Анатолии, откуда их будет почти невозможно выбить. И снова успех мусульманских армий обеспечила дипломатия. Подробности очень скудны, однако складывается впечатление, что сражений почти не было, а народ соглашался платить дань в обмен на гарантию, что им оставят их имущество, обычаи и религию. Никто не упоминает об осадах, и, по-видимому, нигде не оставляли арабских гарнизонов. Арабские армии двинулись дальше по западному побережью Каспийского моря к городу, который арабы называли Баб аль-Абваб, Ворота ворот. Теперь он называется Дербент. Здесь Главный Кавказский хребет упирался в морское побережье. В этом месте Сасаниды поставили укрепленный форт. Длинная мощная каменная стена все еще тянулась от моря к отрогам гор. Эта земля, как и Гурган, была пограничной территорией. За стеной начинались владения кочевников, огромная равнина нынешнего юга России.

Командовал сасанидским гарнизоном некий Сарвараз. Он очень гордился своим знатным происхождением и явно испытывал мало симпатии к народам Кавказа и армянам, окружавшим его. Зная о падении сасанидского режима в других странах, он вместо того, чтобы добиваться общего соглашения с арабами, вступил в переговоры с их предводителями и условился, что его и его людей освободят от подушного налога в обмен на военную службу в пограничной армии. Таким образом, остатки сасанидских войск были не разбиты, а введены в армию ислама. Несомненно, часть их скоро перешла в ислам. Любопытная деталь: есть сообщения, что арабский командующий рвался атаковать кочевников за стеной Баба, но опытные персы предостерегли его, сказав по сути, что не стоит будить спящую собаку. Арабы, правда, сделали вылазку к северу от стены, но нигде не утвердились надежно. По большому счету, граница, проведенная по стене в 641-642 годах, и по сей день остается границей мусульманского мира на Северном Кавказе.

Известно, что сходные соглашения были заключены с христианами, населявшими горную Армению, и что арабские войска дошли даже до грузинского Тбилиси, но подробностей почти не приводится, и неясно, в чем, собственно, состояли их действия.

Между тем в Южном Иране шла своя война. Завоевание Фарса началось вторжением с моря. Между населением обоих берегов Залива всегда имелись тесные контакты, а в Омане существовала давняя традиция мореплавания и было много моряков, для которых пересечь спокойные обычно воды между берегами Ирана и Аравии не составляло труда. Ко времени первых завоеваний Залив мог считаться внутренним морем Персии, и персы установили много мелких форпостов на аравийском побережье. За отсутствием крупных деревьев и железа мореплаватели использовали суденышки из пальмовых стволов, связанных веревками — такие же «дау» и сейчас можно видеть в местных водах.

Как и в других областях, первая фаза завоевания последовала сразу после покорения ридда. Назначенный Мединой правитель Бахрейна Ала ибн аль-Хадрами, действуя, видимо, по собственной инициативе, захватил персидский форт на аравийском побережье. В 634 году он выслал морскую экспедицию под командой некого Арфаджа, который захватил безымянный остров у персидского побережья и сделал его базой для рейдов. Кажется, халиф Умар, который, судя по рассказам, всегда с предубеждением относился к морским экспедициям, осудил это предприятие, и войскам пришлось отступить, не добившись никаких постоянных приобретений.

Следующую попытку сделал Усман ибн Аби'ль-Ас, назначенный наместником в 636 году. Он и провел почти весь захват Фарса. Он не был уроженцем побережья. Подобно многим первым мусульманским военачальником, он родился в горном городке Таиф близ Мекки и, без сомнения, послан был утвердить контроль Медины над этими районами. Примерно в 639 году он послал через Персидский залив морскую экспедицию, поручив командование своему брату Хакаму. Отчасти в его намерения входило, вероятно, дать выход энергии местных племен и обеспечить их добычей, но, возможно, Умар рассчитывал, что атака с этого направления отвлечет все еще грозную армию персов от войны в Ираке. В особенности экспедиция должна была истощить энергию персов Фарса, чтобы те не присоединились к основным силам на севере. Кроме того, Умар приказал, чтобы род Джуланда, наследных правителей Омана, оказал экспедиции поддержку. Экспедиционные силы были сравнительно малы, в источниках приводятся оценки в 2600 или 3000 человек, и собраны они были в основном из большого племени азд оман. Они отплыли из порта Джуль-фар, расположенного в пределах столицы современного эмирата Рас аль-Хайма, и утвердились на острове Абарка-ван (ныне известном как Кешм), у самого иранского побережья. Им пришлось проплыть около 130 километров, что вряд ли заняло больше двух дней при попутном ветре. Подобно своим предшественников в 634 году они намеревались утвердиться на острове и сделать его базой для высадки на большую землю.

Местный командующий заключил с ними мир, даже не попытавшись оказать сопротивление, однако Йездгерд III все еще пытался дать резкий отпор захватчикам. Он приказал правителю Кирмана выслать из Ормуза экспедицию, чтобы отбить остров, но потерпел неудачу. Теперь мусульмане перебрались на материк и начали рейды в близлежащие районы. Естественно, сасанидский марзбан Фарса Шарак выступил против них, но потерпел поражение и сам погиб в сражении при Ришахре в 640 году. После этого в 642 году, когда победа в Нихаванде и завоевание арабами Ахваза ослабило угрозу со стороны персидской армии, мусульмане сделали своим оплотом городок Таввадж, ставший их «мисром» — военной базой. Городок лежал не на самом побережье, а на несколько километров в глубине суши, у реки Шапур, снабжавшей его водой. Город, как и все поселения на персидской стороне Залива, был чрезвычайно жарким, но вокруг росли пальмы. Здесь была построена мечеть — видимо, очень простое здание из сырцового кирпича и пальмового дерева. Таввадж мог вырасти в малое подобие

Басры или Куфы, но события повернулись иначе. Городок расцвел как центр производства полотна, затканного золотыми нитями, но его роль военной базы была исчерпана, когда мусульмане продвинулись в глубь материка.

Начав с Тавваджа, Усман ибн Аби'ль-Ас продолжил завоевание горных районов Фарса. Фарс являлся одной из важнейших провинций Сасанидской империи. Здесь стояли великие памятники первой персидской династии, Ахеменидов, и свидетелями их древнего величия служили колонные дворцы Персеполя. В Фарсе находился город Истахр, где зародилась династия Сасанидов, бывших первоначально стражами храма Анаиты. Первые два монарха создали здесь свои столицы: Джур и Бишапур, и, хотя позднейшие властители редко останавливались здесь, местность все еще помнили как родину правящей династии. Йездгерд III, спасаясь бегством, вернулся в Истахр, к колыбели династии, в надежде найти там поддержку. Да и география была на его стороне. То была земля зубчатых гор и узких проходов, разделявших взращивавшие зерно долины и соленые озера.

Мы располагаем не многими подробностями кампании, поставившей эту важную провинцию под власть мусульман, однако похоже на то, что те столкнулись с упорным сопротивлением. Фарс был страной горных замков и горных проходов, которые легко оборонять. Первое наступление на столицу Истахр в 644 году провалилось. В 647 силы мусульман, подкрепленные свежими войсками из Басры, взяли город Бишапур. И сегодня можно видеть необитаемые руины этого города. Он лежал на плодородной равнине у подножия крутых гор, с известняковых обрывов которых падали на равнину хрустальные реки. На обрыве по приказу строителя города Шапура I был высечен барельеф, рисующий его победы. В сердце города стоял храм огня, выстроенный, как рассказывали, римскими военнопленными, захваченными при победе Шапура над императором Валерианом в 260 году. Рядом находился подземный храм богини вод Анаиты. Вокруг них раскинулся сам город, построен-ный по плану сетки, как греческий или римский полис. Город пережил завоевание мусульманами, но к VIII веку население из него потянулось в растущий неподалеку Казирун и в новую мусульманскую метрополию — Шираз. К XII веку он превратился в заброшенные руины.

В 648 году мусульмане заключили мирный договор в Арраджане на большой дороге между Ираном и взгорьями Фарса и Дарабджирда на востоке. Дарабджирд был еще одним круглым городом, на сей раз с крепостью в центре. По словам Балазури, то был источник (шадраван) науки и религии зороастризма, но он оставляет эту интригующую фразу без пояснений. Тем не менее именно религиозный лидер, хербад, сдал город мусульманам на тех же условиях и с теми же гарантиями для горожан, что и в других городах этих мест.

К 650 году против мусульман держались только столичный Истахр и круглый город Джур. В том году в структуре командования произошли коренные перемены. Власть над Фарсом перешла к новому повелителю Басры Абдаллаху ибн Амиру. Абдаллах был аристократом из курайшитов — племени Пророка — и славился своим богатством и щедростью. Он проложил новый ирригационный канал в Басре и улучшил снабжение водой паломников в Мекку. Кроме того, он был решительным военачальником и не боялся увести свое войско, домом которому стал Ирак, к самым отдаленным пределам Сасанидской империи. Его назначение имело целью направить все ресурсы мусульманской базы в Басре на завоевание южного и восточного Ирана. Как обычно, сообщения об окончании кампании в Фарсе скудны и противоречивы, но представляется ясным, что и Истахар, и Джур оказали серьезное сопротивление. Нам рассказывают, что Джур выдерживал штурм за штурмом и пал только тогда, когда собака, выскочившая за объедками в мусульманский лагерь, показала войску Ибн Амира тайный ход в город.

После него пришел черед столицы Фарса. Жалкие развалины города Истахра видны и поныне. Он лежал на плоском участке у большой дороги в нескольких километрах от руин древнего Персеполя. ГЬрод не имел естественных укреплений, но к тому времени явно был обнесен стеной. Защитники его сопротивлялись дольше, чем где-либо еще. Как и в некоторых других случаях, рассказывают, что город сдали по соглашению, но затем жители восстали или нарушили условия. При последовавшем повторном завоевании произошло сражение. Согласно одному из сообщений, Ибн Амир взял город после жестокого сражения, включавшего бомбардировку из осадных машин. Захват города закончился резней, при которой погибло 40 000 персов, в том числе члены благородных и царских родов, нашедшие там убежище.

Масштаб убийств и разрушений в Истахре, кажется, несравним ни с одним городом на западе и в центре Ирана. Это единственный случай, когда упоминается применение осадных машин против укреплений, и единственный известный случай резни такого масштаба. Кроме того, по-видимому, имела место сознательная попытка уничтожить главные символы персидской религии, храмы огня, и конфисковать их имущество: некий Убайдаллах ибн Аби Бакра, как рассказывали, добыл 40 миллионов дирхемов, «гася огни, уничтожая их храмы и собирая дары, оставленные в них паломниками-зороастрийцами». Хотя подробности почти неизвестны и мы не располагаем персидскими сообщениями для сравнения с лаконичным арабским повествованием, представляется, что в Фарсе, и особенно в Истахре, захватчики встретили более упорное сопротивление, чем где бы то ни было в Иране. Возможно, роль провинции как колыбели и родины сасанидской династии заставила местное население с таким упорством сражаться с захватчиками.

От Фарса Абдаллах ибн Амир продолжил движение на восток, по пятам Йездгерда III, бежавшего из Истахра до его падения. Тот быстро добрался до провинции Кирман. Ее главные города, в том числе Бам и затем столичный Сирджан, пали быстро. Нам рассказывают, что многие жители предпочитали покинуть свои дома и земли, чем жить под властью мусульман. Арабы заселили оставленные ими участки.

Провинция Систан, или Сиджистан, лежит к северу и востоку от Кирмана. В наше время это почти не обитаемая и не подчиненная никаким законам область на ирано-афганской границе. Ее бич — резко континентальный климат, при котором летом дневные температуры достигают 50 градусов, а зимой голую землю выметают бураны. Эта пустынная местность испещрена бесформенными остатками древних зданий, построенных из рассыпающегося со временем сырцового кирпича. Но земля эта была такой не всегда, а стала необитаемой, возможно, после нашествий монголов и Тимуридов в XIII-XIV веках. Провинция была обязана своим процветанием водам реки Гильменд, несущей талые воды с гор Гиндукуша в Афганистане на равнину. Как и реки Мургаб в Мерве и Заравшан в Самарканде и Бухаре, эту реку, прежде чем она затеряется в пустыне, можно использовать для орошения полей. Ранние исламские путешественники с похвалой отзываются о полях и урожаях этой местности, превратившейся теперь в безлесную пустыню. Систан получил свое название от саков, индо-иранского населения, игравшего важную роль в парфянскую эпоху: одетая в кольчуги конница саков была важной частью парфянской армии, прославленной победой над римским военачальником Крассом у Карр в 53 году до н. э. Ко времени мусульманских завоеваний о саках успели забыть, но жители Систана сохранили репутацию закаленных воинов, хотя большинство их сражалось пешими.

Систан играет также роль как сцена некоторых событий из персидского национального эпоса «Шахнаме». Эта провинция была родиной великого героя Рустама, рыцаря без страха и упрека в древней иранской традиции. Сцена, в которой Рустам в неведении убивает своего сына Сухраба, — одна из самых драматических во всей поэме. Истории эти, в том виде, в каком дошли до нас, записаны поэтом Фирдоуси в начале XI века. На деле легенды о Рустаме были хорошо известны к началу исламской эры, причем не только в Персии, но и на Аравийском полуострове. Нам рассказывают, что их повторяли в Мекке при жизни Пророка, отвлекая легкомысленные умы от его проповеди. Неизвестно, сколько исторической истины кроется в этих легендах, но в начале исламской эры путешественникам еще показывали так называемую «конюшню Ракша», прославленного скакуна Рустама.

Ко времени завоевания провинция славилась знаменитым храмом огня в Каркуйе. Он пережил мусульманское завоевание и еще действовал в XIII веке, когда, говорят, имел два купола, «возведенных во времена Рустама Сильного». Огонь, которому никогда не давали погаснуть, скрывался под куполами. Жрец, поддерживавший его, сидел поодаль, закрыв рот вуалью, чтобы не осквернить огонь своим дыханием. Он питал огонь тамарисковыми поленьями, дававшими серебристые языки пламени. Мы не знаем, когда был уничтожен храм, однако он мог стать жертвой хаоса, воцарившегося в этих местах при вторжении Тимура в конце XIV века.

Кроме того, Систан давал приют и маленькой христианской общине. Здесь, на востоке Сасанидской империи, все христиане были несторианского толка, то есть принадлежали к восточной сирийской церкви, которую ортодоксы в Константинополе считали еретической. Типично, что большая часть сведений об этой общине дошла до нас в результате диспута об избрании соперничавших епископов в 544 году, когда патриарху Ктесифона пришлось нарушить компромисс, согласно которому один епископ оставался в столице Зарандж, а другой — восточнее, в Бусте, принадлежащем теперь южному Афганистану. Христианский текст, составленный в 850 году, упоминает также монастырь Святого Стефана в Систане, однако история и местонахождение этой обители совершенно неизвестна.

Завоевание арабами Систана было логическим продолжением погони Абдаллаха ибн Амира за бегущим на восток Йездгердом. Путь из Кирмана в Систан всегда был труден, так как пересекал край великой солончаковой пустыни Деште-Лут. Дорога эта длинна и трудна, и первый рейд мусульман погиб на ней, но не от зноя, а от жестокого бурана.

В 651-652 годах Абдаллах послал в эту провинцию экспедицию. Как обычно, многие города сдавались, предпочитая принять условия, избавлявшие их от войны и уничтожения. Однако местная столица Зарандж была хорошо укреплена и имела мощную цитадель, построенную, как гласила легенда, Александром Великим. Здесь произошла яростная битва, после которой марзбан согласился на переговоры. Он созвал совет местной знати, включая главного жреца зороастрийцев мобада, и они согласились сдаться, чтобы избежать дальнейшего кровопролития. Условия предусматривали выплату миллиона серебряных дирхемов ежегодно и посылку тысячи мальчиков-рабов, каждого — с золотой чашей в руках. Захватив Зарандж, арабы обдумывали атаку на Буст, главный город на юге Афганистана, однако натолкнулись на яростное сопротивление.

Последний шах Сасанидов Йездгерд все еще спасался бегством, отыскивая убежище, где мог бы собрать остатки своей разбитой армии. Его пригласили укрыться в горном княжестве Табаристан. Там он, возможно, сохранил бы жизнь, но в Табаристане невозможно было собрать серьезное войско для попытки отбить свое царство. Согласно одному из преданий, он обращался за поддержкой к правителям Китая. Однако направился он в Систан, возможно, в надежде в конечном счете добраться до Хорасана. Согласно позднейшей традиции, он, несмотря на стесненные обстоятельства, не желал отказаться от огромной роскошной свиты. Рассказывали, что при нем было 4000 человек: рабов, поваров, лакеев, конюхов, секретарей, жен и прочих женщин, стариков и детей из его родни, но ни единого воина. Вербовка воинов еще осложнялась тем обстоятельством, что не на что было их кормить — от воинов требовалась не только отвага, но и бескорыстие. Систан остался глух к его призывам о помощи — как-никак, Йездгерд царствовал совсем недолго, и верность ему не успела стать привычной. Местные владыки, похоже, предпочитали самостоятельно заключить мир с захватчиками, чем присягать на верность царю, тащившему такой хвост военных поражений.

Из Систана он двинулся в Хорасан. Именно здесь, на северо-восточной окраине империи, в стране, где он, вероятно, не бывал прежде, разыгрался эндшпиль войны за Сасанидскую империю. Это был жалкий конец великой истории: его не украсило героическое сопротивление. Шах-беглец, как видно, казался обузой, незваным гостем, а не героем, и распри, подорвавшие мощь сопротивления арабскому нашествию, продолжались до конца. В Тусе местный властитель выслал шаху дары, но откровенно объяснил, что его цитадель не вместит шахской свиты — ему предлагалось двигаться дальше.

И вот Йездгерд оказался в великом приграничном городе Мерв.

Мерв издавна был восточным форпостом, выставленным империей против степных тюрков. Город был огромным и очень древним. В сердце его высился старинный «арк», или цитадель, — огромное, более или менее круглое сооружение из сырцового кирпича с мощными наклонными стенами, характерными для Средней Азии. Постройка его датируется эпохой Ахеменидов, если не ранее. Селевкиды добавили к нему громадную прямоугольную стену, за которой теперь разместились жилые районы города. Ее также защищали массивные бастионы и расставленные на правильном расстоянии башни из обожженного кирпича. Верхнюю часть укреплений незадолго до того усилили, надстроив галереи с бойницами. Крепость могла держаться против арабских захватчиков до бесконечности. За стенами лежал город — лабиринт узких улочек и одноэтажных домов из сырцового кирпича. В нем обнаружены остатки буддийского храма, и наверняка были также и зороастрийские храмы огня. Нам известно о существовании христианской общины, которой предстояло сыграть свою роль в развернувшейся трагедии.

Первой реакцией марзбана Мерва на прибытие своего беглого суверена было желание как можно скорее избавиться от него. Он заключил против Йездгерда союз с соседним тюркским вождем, своим исконным врагом. До монарха дошел слух, что для его ареста высланы войска, и ночью он тайно скрылся из города. Измученный шах нашел убежище на водяной мельнице на реке Мургаб, снабжавшей водой оазис Мерв. Там и встретил смерть последний из Сасанидов. Неизвестно, что именно произошло в ту ночь, но великий иранский эпос «Шахнаме» дает намек на случившееся, и поэт Фирдоуси использует этот намек для заключения своей великой поэмы о персидском царстве.

Согласно «Шахнаме», после поражения и гибели Ростема (Рустама) при Кадисии, Йездгерд созвал персов на совет. Его советник Фаррухзад предложил ему бежать в леса Нарвана у южной оконечности Каспийского моря, и оттуда начать партизанскую войну, но шах не послушался его совета. На следующий день он воссел на трон с короной на голове и просил совета у своих вельмож и жрецов. Они не одобрили предложенный план, и шах согласился с ними:



		Ирана цветущую землю и знать,



		Венец, и престол, и немалую рать



		Покинуть, спасенья ища своего?



		Нет, разум и честь не приемлют сего!



		.............................



		Ведь так же, как подданный, шаху везде



		и в радости должен служить, и в беде,



		не след и владыке в день горя его 



		Покинуть, лишь блага ища своего.











Затем шах предложил им отправиться в Хорасан.



		Там с нами не схватится вражеский стан.



		Имею немало я в той стороне



		Могучих бойцов, искушенных в войне.











Тем более что Магуй (Махадж), местный властитель, был простым пастухом, пока Йездгерд не возвысил его к власти. Мудрый советник Фаррухзад не был убежден и возразил, что не следует доверять человеку «низкому по рождению» — типичный пример аристократичного мышления сасанидской знати. Шах под стенания персов и китайцев отправился в Хорасан. После долгого пути они достигли Рея, где отдохнули немного, утешаясь вином и музыкой, прежде чем помчаться дальше.

Прибыв к Мерву, шах послал письмо правителю Магую, и тот вышел ему навстречу, всем видом выказывая преданность. Здесь верный Фаррухзад передал судьбу своего властелина в руки Магуя и возвратился в Рей, полный мрачных предчувствий, оплакивая рустама, подобного которому уж нет боле, убитого одним из «враноглавых» в черных тюрбанах. Мысли Магуя обратились к измене. Он написал Тархуну, правителю Самарканда, предлагая составить заговор против Йездгерда. Тархун согласился выслать в Мерв своих тюрков. Йездгерда предупредили об их приближении, и тогда он надел доспехи и приготовился к битве. Однако скоро он увидел, что никто из его людей не готов поддержать его, что Магуй устранился от боя и шах остался в одиночестве. Он отчаянно сражался, но вскоре принужден был бежать, бросив коня с золотым седлом, палицу и меч в золотых ножнах. Он нашел убежище на водяной мельнице на одной из рек Мерва.

Здесь, оставив шаха в величайшем несчастье, поэт с тем отрешенным пессимизмом, который был типичен для трудов поздних персидских поэтов, подобных Омару Хайяму, размышляет над жестокостью судьбы:
		На мельнице шах, от погони укрыт,



		На клоке травы пожелтевшей сидит...



		Обычай твой, мир вероломный, таков—



		Свергать вознесенного до облаков.



		Владыка, чей небо носило престол,



		Порою счастливой, что ж ныне обрел?



		Лишь мельницу эту. Удел небогат!



		Не мед нам подносится в чаше, но яд.



		Что сердце привязывать к дому скорбей!



		Быть может, минует лишь несколько дней,



		И грянет кимвал, в путь! — услышишь ты зов.



		Престол под доскою могильной готов... 



		Ни крохи во рту, очи, полные слез —



		Так маялся, солнце покуда зажглось.



		Вот дверь открывается, мельник идет,



		Он сена охапку, согнувшись, несет.



		Хосровом он звался, из низких, притом



		Ни славой, ни честью богат, ни умом.



		От мельницы хлеба искал своего,



		Иного на свете не знал ничего.



		Вдруг видит: муж, статностью тополю брат,



		Сидит на земле, видно, грустью объят.



		Венец его царский льет света лучи,



		И блещет одежда из чинской парчи.



		Оленя глаза, грудь могучего льва —



		Любуясь им, взоры насытишь едва.



		Блестят его кафши, все в золоте сплошь,



		Без лалов вершка в рукавах не найдешь.



		Хосров на него, изумленный, глядит 



		Да имя Творца в изумленье твердит.



		«О царь солнцеликий,— промолвил ему,—



		На мельнице сей очутился к чему?



		Рожден обитать на сей мельнице ты ль?



		Здесь только пшеница да сено, да пыль.



		Ты кто, столь могучий и светлый челом?



		Такого не знают и в небе самом».



		«Один из иранцев я,— царь отвечал,—



		От войска туранского нынче бежал».



		Тут вымолвил мельник: «Томлюсь от стыда.



		Как быть! Неразлучна со мною нужда.



		Коль с кешком мой хлеб пригодится тебе,



		Да бедный порей, что растет при ручье,—



		Вели, принесу я, вот весь мой припас.



		Удел неимущих — лить слезы из глаз».



		Три дня уж, покуда гремела война,



		Не ведал владыка ни пищи, ни сна.



		«Неси, что имеешь,— ответ был словам,—



		Да вспомни: с едой подобает барсам».



		Разостлан лоскут пред владыкой царей,



		Хлеб с кешком тут мельник несет и порей.



		Теперь лишь в барсаме нуждается шах.



		Спешит на дорогу, туда, где бажгах,



		И слышит уже о барсаме слова



		От мельника староста, Зарка глава.



		Магуй между тем во все стороны слал



		Своих соглядатаев, шаха искал.



		«Почтенный! — у мельника старший спросил.



		В барсаме нужду отчего ощутил?»



		«На мельнице,— мельник в ответ говорит,—



		На сене воинственный некто сидит.



		Он схож с кипарисом осанкой своей,



		А ликом небесного солнца светлей.



		Глаза, что нарциссы, бровь каждая — лук,



		Вздыхает, душой изнывая от мук.



		Я старую скатерть пред ним разостлал,



		Хлеб с кешком — припас мой убогий собрал,



		Но хочет с барсамом он баж произнесть.



		Муж — диво, очей от него не отвесть!»[50 - Фирдоуси. Шахнаме. M.: Наука, 1989. T. 6. С. 558-559.]











Староста Зарка тут же послал мельника к Магую, который приказал бедняку вернуться на свою мельницу и убить шаха, пригрозив казнью, если тот ослушается, и добавив, чтобы тот остерегался запачкать кровью венец, царские серьги, мантию и печать. Волей-неволей мельник исполнил, что было приказано: он заколол шаха кинжалом. Вскоре явились подручные Магуя и, сорвав с тела знаки царской власти, бросили его в реку.

В заключение истории поэт добавляет, что христианские монахи из соседнего монастыря увидели в реке нагое тело и вытащили его из воды. Они выстроили для него в саду башню молчания. Они осушили рану от кинжала и покрыли тело мазями и смолами, камфарой и мускусом: затем они одели тело в желтую парчу, возложили его на муслин и покрыли голубыми покровами. Наконец, священник умастил место упокоения шаха вином, мускусом, камфарой и розовой водой.

Магуй, разумеется, пришел в ярость, заявив, что христиане никогда не были друзьями Ирана и что всех, принимавших участие в погребальном обряде, следует убить. Однако сам он вскоре плохо кончил. Подобно Макбету, он раскаялся в своей измене:



		Муж знанья царем не признает меня,



		Печать мою войско отринет, кляня.



		К чему было царскую кровь проливать!



		От дум обливался я кровью всю ночь — 



		Творцу лишь известно, как было невмочь!











Его Малькольм не заставил себя долго ждать, явившись в образе военачальника из Чача (Шаша, Ташкента). Предателя Магуя и его сыновей схватили, отрубили им руки и ноги, после чего сожгли заживо.

Затем поэт лаконично заключает:



		Носителя веры — Омара пора



		Настала, не трона — минбара пора[51 - Фирдоуси. Шахнаме. М.: Наука, 1989. Т. 6. С. 573.].











После смерти Йездгерда III арабы заняли Мерв, по-видимому, сдавшийся без боя. Впрочем, никакие подробности нам не известны.

Падение Мерва и смерть последнего Сасанида обозначили окончание первой фазы завоевания Ирана. Практически вся территория современного Ирана вместе с некоторыми районами Кавказа и Туркменистана в той или иной форме признали господство мусульман. Падение великой Сасанидской империи было быстрым и решающим. Несмотря на высокую репутацию древнего царства, попытки возродить его были редкими и безуспешными. Старый порядок окончился навсегда, но культура Ирана во многом пережила завоевание. Арабы разбили армию Сасанидов. Они обложили данью большую часть крупных городов и захватили контроль над многими, хотя далеко не над всеми главными путями, но этим все, в общем, и кончилось. Единственный мусульманский гарнизон стоял, кажется, в Мерве, на северо-восточной границе, и даже туда войска присылались из Ирака и каждые несколько лет сменялись, а не оставались на жительство. В первые полвека мусульманского владычества присутствие мусульман не особенно ощущалось. В Иране не основывали новых мусульманских городов и не строили больших мечетей. Завоевание во многих случаях было лишь формой сотрудничества с местной иранской элитой, как это было с Куммом и Реем. Многие области, такие как горные княжества Северного Ирана, вообще оставались неподконтрольными мусульманам, и они не могли пользоваться прямой дорогой от Рея к Мерву, потому что она оставалась опасной.

Хотя падение Мерва положило конец кампании против Сасанидов и обозначило установление гегемонии мусульман в стране, которая теперь называется Ираном, но еще немало сражений понадобилось для того, чтобы власть мусульман во многих районах стала реальностью. Весь VII и первые десятилетия VIII века мусульманские армии с боем пробивались в неизведанные земли на окраинах иранского мира.

Интересные примеры таких вторичных завоеваний являют собой Гурган (Джурджан) и Табаристан. История эта сложная, зато она показывает, как много разных факторов могло участвовать в завоевании мусульманами той или иной области, и прежде всего — переплетение местной и внешней арабской политики. Табаристан был горной областью на южном побережье Каспийского моря, Гурган лежал ниже и восточнее, там, где высокое Иранское плато уступает место степям и пустыням Средней Азии. Во время первого завоевания правители этих областей — сул из Гургана и табаристанский испахбад — заключили соглашение с арабскими командующими, которое, по сути, позволило им остаться у власти в собственных владениях. К началу VIII века контроль мусульман над Ираном усилился, и такое положение все больше выглядело аномалией. Оно представляло очевидную угрозу сообщению между мусульманской базой в Мерве и западными районами, так что до 705 года арабы не могли пользоваться прямой дорогой от Мерва к Рею, и передвигались гораздо более длинным южным путем через Кирман и Систан. Кроме того, местное сопротивление было ослаблено напряженностью между тюрками Дихистана на краю пустыни, которыми правил сул, и оседлыми жителями Гургана.

В 717 году Йазид ибн аль-Муаллаб, назначенный наместником Хорасана, решил предпринять крупную военную экспедицию в эти места. Его предшественник на новом посту, Кутайба ибн Муслим, прославился завоеванием Трансоксании, и Йазиду, безусловно, хотелось сравняться с ним, доказав, что и он может повести армию против неверных и вознаградить ее щедрой добычей. Рассказывают, что он собрал 100 000 человек из Хорасана и иракских Басры и Куфы. Первой целью похода, кажется, стал Дихистан, изолированное поселение в пустыне Туркменистана. Он блокировал город, перерезав пути снабжения продовольствием, и тюрки, составлявшие большинство обороняющихся, пали духом. Сам командовавший ими дехкан обратился к Йазиду с просьбой выставить условия. Он просил только безопасности для себя, своих домочадцев и животных. Йазид согласился, вступил в город и взял добычу и пленников, а 14 000 беззащитных тюрков, для которых не выговорили амнистии, предал мечу.

По другой версии истории, правитель Дихистана отступил в свою крепость на острове у юго-восточного берега Каспийского моря. После шестимесячной осады защитники крепости заболели от плохой питьевой воды, и правитель, открыв переговоры, принял предложенные условия. Нам, как обычно, с восхищением описывают трофеи, среди которых мешки провизии и одежды. Сам Йазид принял корону и тут же передал ее одному из своих подчиненных. Иранские аристократы часто носили короны, но более благочестивые и аскетичные мусульмане относились к ним с глубокой подозрительностью, считая типичным признаком помпезности и тщеславия персов. Возможно, поэтому подчиненный отказался от короны и передал ее нищему. Йазид, услышав об этом, снова выкупил ее у оборванца.

После победы Йазид смог оккупировать большую часть земель Гургана с оседлым населением, которое почти не сопротивлялось, а в некоторых местах иранцы даже с радостью встречали арабов в надежде на их защиту от тюрков. Затем Йазид обратился к горному Табаристану. Местный правитель испахбад созвал союзников из горных провинций Гилан и Дайлам, находившихся дальше к западу.

Народ Табаристана отразил прежние попытки мусульман пройти по узким проходам в их родные горы, и был полон решимости проделать это снова. Когда две армии встречались на равнине, преимущество было за мусульманами, но, отступая в горы, местные жители, умело применяясь к горным условиям, защищались с большим успехом.









Как только мусульмане начали подъем, местные солдаты, смотревшие на них сверху, стали осыпать их камнями и стрелами. Мусульмане бежали, не понеся больших потерь, потому что враг был слишком слабым для преследования, однако мусульмане толпились и толкались, так что многие из них упали в пропасти[52 - 1bbari. Tk'rikh. I. P. 1320-1322, 1328.].








Такой успех воодушевил местных жителей, и они восстали против маленького гарнизона, оставленного арабами в Гургане. Армии Йазида грозила серьезная опасность окружения и разгрома. Только тонкие дипломатические маневры позволили ему заключить мир, который можно было представить как победу. Помимо довольно крупных денежных сумм табаристанский испахбад согласился присылать 400 ослов, нагруженных шафраном, и четыреста рабов. Каждого раба следовало одеть в плащ с поясом и дать ему в руки серебряную чашу и кусок тонкого белого шелка.

Шелк и серебряные чаши не затмевают того факта, что масштабная кампания окончилась частичным поражением. Низины Гургана покорились мусульманам, однако народ Табаристана под защитой своих гор отразил нападение. Согласно местной истории этой области, записанной несколькими веками позже, но сохранившей местную традицию, Йазид решил урбанизировать Табаристан, где прежде не было ни одного настоящего города. Рассказывали, что он выстроил двадцать пять маленьких мечетей, по одной для каждого арабского племени, названия которых еще помнили во времена автора истории. Это было началом истинного мусульманского правления Гурганом и случилось лишь через семьдесят лет после первого завоевания. И даже тогда мусульманские общины ограничивались пределами новой столицы, а чтобы новая вера проникала в селения и лагеря кочевников, требовался куда больший срок.

Самое решительное сопротивление арабы встретили в таких районах Сасанидской империи, как Восточный Систан, Гильменд и Кандагар — это провинции современного Афганистана. Кампания в этих районах интересна также и тем, что жестокость войны спровоцировала крупнейшие для этого времени мятежи в арабских войсках, о каких сохранились записи. Пустынные районы Южного Афганистана создают тяжелые условия для армии вторжения. Палящий зной истощает силы и рассудок, а крутые холмы создают множество укрытий для хорошо знающих местность защитников. В этих землях не было ни зороастрийцев, ни буддистов. Здесь поклонялись богу Зан, чья золотая статуя с рубиновыми глазами почиталась во всем районе. Цари этих мест добавляли себе имя Зан бил, чем заявляли права на свое родство с богом. Зимой они жили во дворцах на равнинной реке Гкльменд, а на лето перебирались в резиденцию в более прохладных горах Забулистана на севере.

Мусульманские войска вторгались в эти области еще в 653-654 годах. Тогда арабский командующий якобы презрительно осмеял образ божества, отломав одну из рук статуи и вынув рубины из глаз. Он возвратил их местному правителю, заявив, что желал только доказать бессилие их идо-ла творить добро и зло. Божество, однако, пережило оскорбление и почиталось еще в XI веке, символизируя отчаянное сопротивление народа этих бесплодных холмов всякому иноземному вмешательству. Первые мусульмане отлично сознавали, что эти области открывают дорогу в Индию со всеми ее богатствами, однако Занбилы со своими родичами — Кабул-шахами Кабула — и их народы долго и отважно сопротивлялись арабам, преградив мусульманским войскам путь в Северную Индию.

В такие вот жестокие и враждебные земли повел свою «армию уничтожения» в 698 году Убайдаллах ибн Абу Бакр. Сам Убайдаллах являл собой типичный пример человека скромного происхождения, преуспевшего в результате мусульманского завоевания. Его отец был рабом-эфиопом в городке Таиф рядом с Меккой. Когда мусульмане в 630 году, за два года до смерти Пророка, осадили город, они обещали свободу всякому рабу, который перейдет на их сторону. Абу Бакр перебрался через стену с помощью лебедки ворот и тем заслужил свое имя, означающее «Отец лебедки». Он женился на свободной арабской женщине, но их сын Убайдаллах унаследовал от отца темную кожу. Его происхождение из рабов не раз становилось предметом насмешек. Когда основали город Басру, семья перебралась в него и составила большое состояние на строительстве городских бань. Убайдаллах мог позволить себе весьма богатый дом и держал стадо из 800 азиатских буйволов в своем поместье в болотистом Южном Ираке. Завоевание Фарса доставляло новые возможности для наживы, и мы уже видели, какие суммы он собрал там, конфискуя ценности из храмов огня. Короче говоря, это был человек низкого происхождения, почти без военного опыта, наживавшийся на войне.

Хаджадж ибн Юсуф, арабский наместник Ирака и всех восточных земель, назначил его теперь командующим мусульманским войском, выступавшим против Занбила, отказавшегося платить дань, и приказал не прекращать войны, пока не опустошит всю землю, не сотрет с лица земли твердыню Занбила и не сделает рабами его детей. Армия собиралась в главном лагере мусульман в Бусте. Оттуда они двинулись на северо-восток, преследуя Занбила. Враг отступал, заводя их все дальше и дальше в суровые горы. Провиант был на исходе, их сжигал зной. Убайдаллах скоро осознал опасность своего положения и завязал переговоры. Неудачливому завоевателю пришлось предложить крупную сумму дани, дать заложников, среди которых были трое его сыновей, и торжественно поклясться никогда больше не вторгаться в земли Занбила. Занбил оказал Убайдаллаху роскошный прием, угощая его вином и женщинами. Не все мусульмане готовы были смириться с таким унижением. Многие готовы были продолжать сражаться и встретить мученическую смерть, утверждая, что ничто не должно помешать мусульманам сражаться с неверными, и — более практическое соображение — что Хаджадж вычтет сумму дани из их жалования, так что они лишатся награды за перенесенные испытания.

Несколько храбрецов вступили в бой и добились желанного мученичества, но большинство последовало за своим начальником, с большими потерями отступая к Бусту. До него добрались не многие — остальные погибли от голода и жажды. Из 20 000 человек «с конями в кольчужных попонах и в пышных доспехах» вернулись лишь 5000. Широко разошлись слухи, что сам Убайдаллах нажился на их несчастье, собрав себе все запасы зерна и продавая их воинам по непомерно раздутой цене. Когда потрепанные остатки армии дотащились до Буста, их встретила спасательная экспедиция с запасами продовольствия, однако многие несчастные так изголодались и ели так жадно, что умерли от этого, а выживших пришлось кормить очень медленно и маленькими порциями. Сам Убайдаллах вернулся живым, но вскоре умер. Поэты безжалостно критиковали его промахи и более всего его жадность и то, как он выжимал деньги из своего войска.



		Tы был поставлен их амиром,



		Но погубил их на войне.



		Ты был поставлен им вместо отца,



		Но глупостью своей губил их.



		Ты целый дирхем брал за кафиз[53 - Кафиз составляет 4 литра. Судя по тексту, это было очень дорого.] зерна,



		А мы дивились, кто тому виною,



		Ты утаил ячмень и молоко из их пайка



		И продавал им неспелый виноград[54 - Al-BaladhurL Ansab... P. 315.].











Пожалуй, это было самое значительное поражение мусульманского войска с самого начала завоеваний. Наместник Ирака Хаджадж твердо решил отомстить. Кажется, он всерьез опасался нападения Занбила на области, уже покоренные мусульманами; если бы к его атаке присоединилось восставшее население, весь Ирак был бы потерян. Он написал в Дамаск халифу Абд аль-Малику, объяснив, что «войско правоверных в Систане потерпело поражение, и спаслись лишь немногие. Враг, воодушевившись успехом против народа ислама, вступил в наши земли и захватил крепости и замки». Далее он писал, что хочет выслать большую армию из Куфы и Басры, и просил совета халифа. Ответ давал ему карт-бланш на любые действия, какие он сочтет нужными.

Хаджадж начал организацию армии: 20 000 человек из Куфы и 20 000 из Басры. Он полностью выплатил им жалование, чтобы те могли закупить коней и оружие. Он лично провел смотр войск, выплатив дополнительные суммы ветеранам, известным своей отвагой. Вокруг лагеря устроили рынки, на которых люди могли закупить припасы, а в войсках произносились проповеди с призывом к каждому сделать все, что в его силах, для джихада. Экспедиционное войско за пышность снаряжения прозвали «армией павлинов».

Несмотря на такие приготовления, экспедиция вызвала единственный известный в истории первых завоеваний мятеж в войсках, отказавшихся сражаться и обратившихся против политических лидеров мусульман. Все оказалось не так просто, как выглядело на первый взгляд. Хаджадж уже несколько лет силился подчинить ополчение иракских городов себе и халифу в Дамаске. Долгий и трудный поход мог оказаться полезным для этой цели: в случае успеха люди насытились бы богатством и могли даже остаться на жительство в покоренных областях. В случае же поражения их силы оказались бы подорванными. Командующим Хаджадж выбрал некоего Ибн аль-Асхата. В отличие от неудачливого Убайдаллаха, Ибн аль-Асхат происходил из высших слоев аристократии арабов-южан и был прямым потомком доисламских царей Кинда. Кроме того, он был горд, не любил подчиняться приказам и стал одним из лидеров оппозиции Хаджаджу в Ираке. Поручать ему командование войском было неосмотрительно.

Поначалу все шло хорошо. Занбил, по-видимому прекрасно осведомленный о приготовлениях мусульман, написал Ибн аль-Асхату, предлагая заключить мир. Его не удостоили ответом, и мусульманские войска начали систематическую оккупацию его земель, забирая провинцию за провинцией, назначая там сборщиков налогов, оставляя посты для охраны проходов и перевалов и учреждая военную почтовую службу Затем Ибн аль-Асхат весьма рассудительно решил замедлить продвижение и консолидировать свои силы, прежде чем продолжать кампанию на следующий год. Он написал Хаджаджу, сообщая о своем вполне разумном решении, и получил в ответ взрыв проклятий. Хаджадж обвинял командующего в слабости и безрассудстве, а также в нежелании отомстить за погибших в предыдущей кампании мусульман. Тот должен был немедленно продолжить наступление. Тогда Ибн аль-Асхат собрал совет. Все согласились, что требования Хаджаджа неразумны и имеют целью унизить армию и ее вождя. «Он, — сказал один советник, — не жалеет ваших жизней, загоняя в страну отвесных скал и теснин. Если вы победите и возьмете добычу, он проглотит эти земли и захватит их богатства... если же вы проиграете, он обольет вас презрением, а ваше несчастье не заденет его». Следующий выступающий заявил, что Хаджадж старается выжить их из Ирака и заставить поселиться в этой глуши. Все согласились, что армия не должна больше повиноваться Хаджаджу. Тогда Ибн аль-Асхат решил повести войско на север и бросить вызов власти Омейядов над Ираком и над всем халифатом, оставив Занбила править своими землями, а погибших мусульман оставив неотмщенными.

Мятеж не принес успеха. Ибн аль-Асхат и его иракские сторонники были разбиты сирийским войском Омейядов и уничтожены. Но эта история играет большую роль в анналах завоеваний: мусульманская армия решила, что отстоять свои права перед мусульманским правительством важнее, чем расширять владения ислама, а также, что сохранение причитающегося жалования важнее, чем приобретение новых трофеев. Мы видим, как начинает иссякать движущая сила завоеваний.

Поражение мусульманской армии в Афганистане обозначило конец завоевания Ирана. Только в северо-восточных областях и за рекой Оке продолжалась завоевательная война. То, что Иран не был завоеван целиком и полностью, имело важные культурные последствия. В Сирии, Ираке и Египте мусульманское завоевание привело к триумфу арабского языка как языка высокой культуры и повседневного общения. В Иране этого не произошло. Еще два века после завоевания, а в некоторых районах и дольше, арабский оставался языком имперской администрации. Кроме того, он стал языком богословских и философских диспутов. Но в повседневной жизни на нем не говорили. Когда в IX и X веках независимые династии Ирана утверждали свою независимость от власти халифов, языком их двора был фарси. Этот «новый персидский» использовал арабское письмо и заимствовал из арабского много слов, но грамматика и основной словарь оставались, безусловно, персидскими: то есть индоевропейским языком, в отличие от арабского принадлежащего к семитской группе. Стоит поразмыслить над тем, насколько это отличается от ситуации в Египте. В Египте 600-го года никто не говорил по-арабски: самое позднее к XII веку на арабском говорили все, и сейчас Египет мыслится как основной центр арабской культуры. В Иране 600-го года никто не говорил на арабском — не говорили на нем и в XII веке.

Арабский утвердился там как язык интеллектуального общения, подобно латыни в средневековой Европе. И в наше время Иран — определенно не арабская страна.

Сохранению персидского языка сопутствовало сохранение некоторых аспектов персидской политической культуры. В княжествах северного и северо-восточного Ирана, куда почти не проникла первая волна завоевателей, правители по-прежнему ориентировались на старый иранский образец и числили себя потомками Сасанидов и благородных семей империи. Их дворы представляли собой заповедники иранской культуры, и именно в них зародился персидский ренессанс, великое культурное возрождение X века, давшее такие шедевры, как «Шахнаме» — «Книгу царей» Фирдоуси.

Такое сохранение в Иране неарабской культуры было отчасти результатом характера первоначального завоевания, очень медленного темпа заселения страны арабами и того обстоятельства, что завоеватели оставляли в целости существующую структуру власти. Страна целиком перешла в ислам. Среди мириадов князей и мелких властителей не сыскать было ни единого неверного, и все же персидский язык и культурная идентичность дожили до XXI века.






Глава 6. В МАГРИБ








Если двигаться вдоль берега, то от Александрии до Карфагена, столицы древнеримской Проконсульской Африки, — более 2000 километров, и оттуда остается еще 1500 километров до Гибралтарского пролива. При хорошей средней скорости путешествия — 20 километров в день — такой путь занял бы почти полгода. И это без дневок, смены заболевших лошадей, борьбы с упрямыми чиновниками и опасными врагами. Такая экспедиция провела бы вас через самые разные ландшафты и природные зоны. В восточной части пути вам пришлось бы жаться к берегу, к полосе египетской литорали. В Киренаике горы Джабал-Ахдар — Зеленые горы — спускаются почти к самому морю и собирают достаточно дождей для существования оседлых поселений не только на побережье, но и в южных долинах хребта. Там процветает средиземноморская культура зерновых, винограда и олив.

Пробиваясь дальше на запад, путешественник огибает залив Сирт. Это трудный участок. Пустыня граничит здесь с морем, и целый месяц путник не видит ничего похожего на сады, поля, города и селения. Только в Триполитании вновь начинались обитаемые земли с возделанными полями и пастбищами и с городом Триполи — «большим приморским городом за стенами из камня и извести, богатого плодами, грушами, яблоками, молочными продуктами и медом»[55 - Al-MuqaddasL Ansab al-Thqasim... P. 224.]. Западнее Триполи дорога вела через заселенные земли нынешнего Туниса. Южные провинции назывались Африка Бизацена; северные — Проконсульская Африка или Зевгитания, а все вместе арабы называли Африкой, или, в привычном для них написании, Ифрикия. Две последние римские провинции, Бизацена и Зевгитания, были сердцем римской власти. Здесь производилась и отсюда экспортировалась большая часть пшеницы, оливок и гончарных изделий, и здесь изобиловали города и крупные аграрные поселения. Карфаген в северо-восточной части Проконсульской Африки был действующей столицей не только Туниса, но и всей римской Северной Африки. Столица Ганнибала и Древнего Карфагена была столицей при римлянах, и оставалась важным политическим центром до поздней античности.

Западнее Карфагена большая дорога тянулась дальше в глубь материка по высоким плато, лежавшим между морем и прибрежными горами на севере и краем Сахары на юге, создававшими естественный коридор с запада на восток. На побережье имелись маленькие гавани в устьях пересыхающих рек — вади и закрытые якорные стоянки. Нагорья в глубине суши были владениями кочевников. Рано или поздно путник попадал в города-близнецы — Сеуту и Танжер: укрепленные поселения, смотревшие через Гибралтарский пролив на богатую и заманчивую Испанию. Далее, южнее Танжера, простирались плоские хорошо орошаемые равнины атлантического побережья Марокко, и наконец, горы Атлас, ограничивавшие северную окраину Сахары.

Северная Африка принадлежала к богатейшим провинциям римского мира. Отчасти ее богатство еще проступает в гигантских руинах городов: таких как Волюбилис в Марокко, Тимгад в Алжире и Лептис Магна в Ливии, числящихся среди самых внушительных развалин античности в пределах Римской империи. Большие и красивые города опирались на развитое и заботливо поддерживаемое сельское хозяйство. Плодородные от природы земли были распаханы, а сухие неприветливые равнины, вроде предпустынных долин Киренаики, превращены в сельскохозяйственные угодья в результате тщательного орошения и удобрения почвы. Здесь выращивали зерновые, однако в первую очередь в этих местах культивировали оливковые рощи и экспортировали оливковое масло в Рим и по всему Средиземноморскому бассейну. Этот экспорт был главным источником богатства. Оливковое масло доставляли из Северной Африки в длинных цилиндрических амфорах, которые плотно укладывались в трюмах кораблей. Кроме того, гончары Северной Африки выпускали массу столовой посуды — африканской красной керамики, — которую, как и амфоры, осторожно грузили в трюмы. Блестящие красные тарелки и миски стали самой обычной и широко распространенной посудой в Средиземноморье поздней античности.

До начала V века Северная Африка была процветающей частью Римской империи, абсолютно вписавшейся в имперскую систему, и большую часть излишков, которые давало ее сельское хозяйство, имперское правительство извлекало в виде налогов. Благополучие страны зависело от ее связей с рынками по всему Средиземноморью. Города ее были не менее римскими, чем любой город в Италии, Галлии или Испании — с непременными форумом, храмами, банями и театрами. Здесь развивалась латинская культура и рано стало распространяться христианство. К началу V века Северная Африка была столь же предана христианству, как любой другой район в империи. Города и сельская местность украшались изящными зданиями церквей, и святой Августин (?-430), великий мыслитель того века, был епископом маленького североафриканского городка Гиппон.

В V веке Рим утратил контроль над Северной Африкой, как и над всей западной частью империи. Германские племена, известные под собирательным названием вандалов, переправились сюда из Испании и от 429 до 440 года завоевали все римские провинции. От названия этого племени во многие языки пришло слово, обозначающее жестокость и разрушения. На деле вандалы, кажется, несли не больше 

опустошений, чем другие германские племена, вторгавшиеся в римский мир. Они даже во многом стремились перенять римские структуры и обычаи, чтобы использовать их на свой лад. Царство вандалов просуществовало до 533 года, когда военная экспедиция, высланная императором Юстинианом, успешно положила конец их власти и снова вернула этот район империи. Однако Северная Африка во второй половине VI и начале VII веков во многом отличалась от того, какой она была во II и III веках, когда строились великие города и расширялись сельскохозяйственные угодья. Одним из важных отличий стал греческий язык, принятый воскрешенной римской (ромейской) администрацией. Для этих мест язык был иностранным и малоизвестным: вероятно, из-за него имперские чиновники представлялись населению скорее чужаками-захватчиками, нежели хранителями прежней славы. Кроме того, между африканскими христианами и имперскими властями в Константинополе существовали религиозные разногласия: и Юстиниан в VI веке, и Ираклий в VII прибегали к преследованиям, чтобы насильственно привести их религиозные взгляды к повиновению. Многие североафриканские христиане, как и их единоверцы в Плодородном Полумесяце, скорее всего, относились к имперским властям враждебно и недоверчиво.

Большая часть современных Марокко и западной части Алжира, за исключением города-крепости Сеуты, где Юстиниан восстановил стены и выстроил новую церковь, в III веке уже не принадлежали к империи. В тех же районах, которые еще подчинялись власти Восточной Римской империи, города и селения сильно переменились. Центры многих великих городов опустели. Тимгад, шумный город в материковой части Алжира с впечатляющей классической архитектурой, был уничтожен местными племенами, «чтобы у римлян не было предлога снова приближаться к нам». В любом городе над всем главенствовал византийский форт и одна или несколько церквей постройки IV-V веков, нередко они размещались в предместьях вдали от старого центра города. Города становились селениями с приходскими церквями и крошечными гарнизонами. Изредка в них появлялись сборщики налогов или ренты, но здесь не было местной иерархии, сети служб и административной структуры. Даже в столице, Карфагене, где после повторного завоевания Византией построили несколько новых зданий, к началу VII века новые кварталы были полны развалин домов и лачуг. С середины VII века город «величественно таял» — цирки застраивались трущобами, а круглая гавань опустела.

Африка более других провинций Римской империи зависела от торговой и налоговой системы Средиземноморья. Зерно и оливки из Африки кормили римские города. Большая часть их изымалась в виде налогов, но, очевидно, суда, вывозившие налоги, в то же время перевозили и товары для продажи. Система взимания налога зерном была разрушена, когда в 439 году вандалы захватили Карфаген. Объем африканского экспорта резко пошел на спад, и с рынков Средиземноморья стали пропадать товары из Африки. Восстановление власти Византии в 533 году не привело к оживлению торговли. Рынки западного Средиземноморья слишком обеднели, чтобы принимать много импортированных товаров, а восточное Средиземноморье могло обойтись без продукции Африки. К 700 году производство африканской красной керамики прекратилось. Африка стала захолустной окраиной Византийской империи. Этим обстоятельством в первую очередь и объясняется поражение византийских войск, пытавшихся дать отпор арабам в Северной Африке — в конечном счете имперским властям просто не было до нее дела.

Возможно, ослабили Северную Африку и политические события. В 610 году Ираклий прибег к армии этой провинции, чтобы свергнуть императора Фоку и самому добиться титула императора. Затем он втянулся в борьбу за выживание и против персидского вторжения. Отсутствуют упоминания о том, что выведенные из провинции войска — вероятно, лучшие из местных войск — возвратили обратно.

Сельское население страдало не менее городского. Археологические раскопки показывают, что многие селения оставляли. Например, в районе вокруг древнего города Сегермес (недалеко от современного Хаммамета) в середине VI века существовало восемьдесят три деревни. За следующие 150 лет половина их была покинута. К 600 году и сам Сегермес почти опустел, так что в первой половине VII века, когда начались арабские завоевания, в районе осталось лишь три постоянных селения, защищенных естественными укреплениями. Причем поселения пустели не в приграничных районах, а в самом сердце сельскохозяйственной Проконсульской Африки, всего в 50 километрах от столицы и правительственного центра в Карфагене.

В Проконсульской Африке пик населенности, кажется, был достигнут к середине VI века, однако в других районах спад начался гораздо раньше. В Триполитании небезопасная обстановка привела к тому, что многие поселения были заброшены уже к концу V века, и существуют свидетельства, что в Бизацене того же периода полукочевое скотоводство постепенно вытесняло оседлое земледелие. Уцелевшие деревни понемногу превращались из открытых селений в укрепления (каср), архитектурная форма которых с незначительными изменениями просуществовала от III века до конца эпохи арабских завоеваний.

Мы, конечно, не располагаем демографической статистикой и надежными данными по экономике, однако результаты археологических исследований и раскопок предполагают, что первые мусульманские завоеватели нашли страну почти не населенной, во всяком случае, оседлыми жителями, а ее огромные и некогда величественные города лежали в развалинах или сжались до размера и вида укрепленных деревень.

Население страны представляло не менее трех различных групп. Были, несомненно, грекоязычные военные и чиновники в Карфагене и других районах, но нет оснований предполагать, что таких было много. Рядом с ними на земле нынешнего Туниса жили «афарика» (или, иногда, уфарика), возможно, потомки карфагенян, которые могли сохранить пунический диалект наряду с латынью. Ко времени мусульманского завоевания они образовывали оседлое христианское население, не имеющее воинственных традиций. Ибн Абд аль-Хакам описывает их как «слуг (хадим) ромеев, платящих дань любому, кто завоюет их страну».

Однако подавляющее большинство населения составляли берберы. Имя «берберы» происходит, конечно, от термина «варвары» (иноземцы), который в Римской империи применяли к другим народам и который перешел в арабский в звучании «бербер». Земли, населенные берберами, простирались от края долины Нила до самого Марокко. Берберы не образовывали никакого политического единства и принадлежали к множеству разных племен, но их объединяла общность языка, или языковой семьи, совершенно отличной как от латыни, так и от арабского. На этом языке до XII века редко записывали повествования или административные распоряжения, и бербер, желавший попасть в правительственные чиновники или получить образование, вынужден был выучить латынь или греческий— в римскую и ромейскую эпоху, или арабский — после мусульманского завоевания.

Общество берберов можно назвать племенным, но образ жизни разных племен сильно разнился. Некоторые, в основном в горных районах, жили родовыми селениями и занимались земледелием. Другие жили отгонным скотоводством, перегоняя стада летом — в горы, а зимой — в низины. Были и чистые кочевники, скитавшиеся по необозримым пространствам Северной Сахары. Классические источники приводят множество наименований берберских племен Северной Африки, и, несколькими веками позже, то же делают арабские источники. Даже учитывая различия в языке и письменности, трудно проследить реальные связи. Представляется, что с VI по VIII век среди берберов происходили большие изменения, при которых одни племенные группы исчезали, сменяясь другими. По-видимому, за столетие, предшествовавшее арабскому завоеванию, берберы сместились с востока к западу. Возможно, именно это обстоятельство отражают позднейшие арабские источники, утверждающие, что основная группа берберов при-шла с Аравийского полуострова или из Палестины. Реальных доказательств этого не существует: в самом деле, то, что язык берберов не принадлежал к семитской группе, указывает, что такое маловероятно, но здесь могла отразиться память о миграции на запад. Левафы в VI веке пришли из района Барки на запад, в Триполитанию, и в 543 году изгнали византийского наместника из Лептис Магны. За ними последовали хаввары — еще одна группа берберских племен, пришедших из Киренаики. Процесс тагхриба — продвижения на запад, определявший движение арабских племен в XI веке, по-видимому, следовал образцу переселения берберов VI и начала VII веков.

Завоевание Северной Африки, вероятно, стало естественным продолжением завоевания Египта. Все сведения, которыми мы располагаем о первых походах, исходят от единственного египетского хрониста Ибн Абд аль-Хакама, повествование которого использовалось в позднейших источниках. Возможно, летом 642 года, очень скоро после падения Александрии, Амр повел свое войско на запад. Путь, очевидно, оказался нетрудным, и армия быстро, не встречая сопротивления, достигла Барки. Византийский гарнизон и несколько местных землевладельцев отступил перед арабами к береговому порту Токра (древней Тавхире), откуда позже ушли в море. Большую часть городского населения, кажется, составляли берберы левафы, и именно с ними, а не с имперскими властями Амр заключил мир в обмен на выплату дани в 13 000 динаров. Рассказывали, что договор включал довольно оригинальную статью о том, что для сбора денег люди вправе продавать в рабство своих сыновей и дочерей. Возможно, это было началом массового обращения берберов в рабство, характерного для I века мусульманского правления в Северной Африке. Условлено было также, что ни один мусульманский сборщик налогов не вступит на эти земли и что люди Барки сами доставят собранную дань в Египет.

Затем Амр провел свое войско в обход залива Сирт, пройдя мимо Токры к Триполи. Здесь он натолкнулся на более серьезное сопротивление. Византийский гарнизон продержался целый месяц. Ибн Абд аль-Хакам описывает окончание осады в эпизоде, которыми арабы оживляют повествование, не претендуя на достоверность. Рассказ гласит, что один из арабов, осаждавших город, выехал на охоту с семерыми спутниками. Они обогнули город с запада и, оторвавшись от своего войска, утомленные жарой, решили вернуться к берегу. Между тем городская стена выходила к самому морю, и римские корабли стояли на якоре под самой стеной. Арабы заметили, что море немного отступило от стен, так что между водой и стеной образовался проход. По нему они подобрались к главной церкви и подняли там крик: «Аллах акбар!» Ромеи в панике бросились по своим кораблям, захватив все, что успели собрать, подняли паруса и бежали. Амр, видя этот переполох, ввел свои войска в город, который затем разграбили. На этой стадии не упоминается о его оккупации арабами, и, возможно, город после ухода арабов вернулся под власть Византии.

Амр вскоре двинулся дальше, повел своих людей на запад к Сабаре (Сабрате). Местные жители, решив, что Амр далеко и занят осадой Триполи, забыли об обороне. Город легко взяли и разграбили. Скоро и Лептис Магна (Лабла) попал в руки арабов. Затем Амр возвратился в Египет, несомненно, вполне удовлетворенный трофеями, взятыми им и его спутниками. Следы своего присутствия он оставил лишь в Барке, где установил налоги и назначил управляющего, Укбу ибн Нафи, которому предстояло стать героем завоевания мусульманами Северной Африки, и чье имя, подобно имени Халида ибн аль-Валида в Ираке и Сирии, вошло в историю и легенды как образец умелого и бесстрашного военачальника.

Смещение Амра с поста наместника Египта в 645 году привело к перерыву в военных действиях арабов. Продлился он не долго. В 647 году халиф Усман послал в Египет новую армию для помощи в африканской кампании. Список подразделений этой армии предполагает, что она насчитывала от 5000 до 10 000 человек, набранных большей частью, как и большинство арабов, воевавших в Египте, из южноаравийских племен. Командовал ими новый наместник Египта Абдаллах ибн Саад ибн Аби Сарх. Армия быстро двинулась вдоль побережья Северной Африки по землям, которые принадлежат теперь Тунису. Они, по-видимому, не стали тратить времени на повторный захват Триполи. Силами Византии в этом районе командовал экзарх Африки Григорий. Он, кажется, принял решение базироваться не в традиционной столице — Карфагене, а в Сбейтле, располагавшейся на юге Туниса. Возможно, там он предполагал встретиться с берберскими союзниками для более действенного отпора захватчикам. Две армии встретились вне стен города. Византийцы были разбиты наголову и, если верить арабским источникам, Григорий погиб в бою, хотя, по сведениям Феофана и других христианских авторов, он спасся и позже получил награду от императора.

Это сражение было единственным столкновением, которое произошло между арабами и византийцами в Северной Африке. Интересно отметить, что Григорий не пытался воспользоваться построенными в этих местах византийскими крепостями, а предпочел встретить врага в чистом поле. После его поражения остатки имперской армии, кажется, оттянулись в Карфаген, предоставив сражаться за контроль над страной арабам и берберам.

Добычу захватили огромную, и арабские источники, как обычно, уделяют куда больше места ее описанию и рассказу о дележе, чем всей остальной кампании. (Для примера: всадники получили по 3000 золотых динаров — 1500 на коня, и 1500 на человека, а пешие воины получили по 1500 динаров). После этого арабские войска почти двадцать лет не делали серьезных попыток упрочиться в Северной Африке. Возможно, что в этот период Барка и Киренаика оставались под властью мусульман, но, по всей видимости, тем экспансия и ограничилась. Арабо-египетские военачальники с египетскими войсками совершали периодические рейды в Триполитанию и Феццан, но армии, захватив добычу, неизменно возвращались.

За этот длительный период, кажется, только Укба ибн Нафи задумывался о более серьезных предприятиях. В центральном Алжире, там, где северные горы постепенно понижаются к краю Сахары, лежит маленький городок, построенный вокруг древнего святилища Сиди Окба и до сих пор посещаемый паломниками, надеющимися заслужить «барака» (благословение) от близости к великому святому. Термин «Сиди» происходит от классического арабского «сай-иди», что означает— мой господин: от того же арабского слово образован титул кастильского героя Эль Сида. Окба — это Укба ибн Нафи аль Фири, человек, который согласно историческим хроникам и популярному представлению принес в Магриб закон ислама. Он — единственный из первых мусульманских военачальников, чьей могиле оказаны такие почести. Кроме того, он мог претендовать на статус спутника Пророка, хотя только в том смысле, что, будучи маленьким мальчиком, он видел Мухаммада. Это еще увеличило его престиж в глазах потомков.

Укба, родившийся в Мекке под конец жизни Мухаммада, происходил из одного с ним племени — курайш, но из другой подгруппы — фир. Его предки относились к городской знати Мекки. Такое происхождение типично для людей, образовавших элиту раннего исламского государства и возглавивших его армии. Укба был единственный из спутников, сыгравших важную роль в завоевании Алжира и Марокко, и о нем можно сказать, что он принес «барака» самого Пророка в эту часть Северной Африки. Кроме того, он был единственным из сражавшихся здесь курайшитов, что еще упрочило его статус и репутацию. Одним словом, Укба стал мучеником, после того как он со своим маленьким отрядом повстречался в 683 году с намного превосходящим их войском берберов и был убит в сражении.

Укба приписывал свое возвышение тому обстоятельству, что его дядя по материнской линии был не кто иной, как сам Амр ибн аль-Ас, завоеватель Египта. Естественно, Амр доверял своему способному и честолюбивому племяннику важные поручения. Укба рано обнаружил свою страсть к экспедициям. Он участвовал в первой кампании Амра в Киренаике и проявил себя, возглавив рейд на оазис Зувай-ла к югу от Триполи. Нам рассказывают, что он дошел до самого Г^дамиса в глубине Ливийской пустыни и, что, возможно, важнее, завязал отношения с берберами левафами в районе Триполи. По словам арабского географа Йакута, Укба оставался в областях Барка и Зувайла, придя с дядей Амром ибн аль-Асом, и он собрал вокруг себя берберов, которых обратил в ислам.

В 670 году халиф Муавийя назначил Укбу правителем земель в Северной Африке, находившихся под властью мусульман, подчинив его наместнику Египта. Он решил открыть кампанию по завоеванию Ифрикии (более или менее совпадающей по территории с современным Тунисом) и утвердить там власть мусульман. Укба, хорошо знакомый с местными условиями, должен был понимать, какой это удачный момент для удара. Византийская администрация слабела день ото дня. Арабы атаковали Константинополь, и для его защиты требовались все силы империи. Не менее опасен был очередной внутренний раскол во власти империи. Императору Константину IV (668-685) бросил вызов претендент на трон из Сицилии, куда императору и пришлось ввести войска, чтобы справиться с ним. Однако настоящую угрозу представляли не ромеи: гораздо существенней было покорить берберов или договориться с ними.

Укба прибыл в Северную Африку с войском, набранным в основном из арабов, поселившихся в Египте. Известно, что с ним было 10 000 всадников арабской конницы, и ее еще пополнили берберы, вероятно, в основном из племени левафов, уже обращенного в ислам. Первой целью Укбы было основать военную базу в сердце Ифрикии. История основания города Кайруан пересказывалась в XIII веке географом Иакутой по более древним источникам, не дошедшим до нас.









Он отправился в Ифрикию и осаждал ее города, завоевывая их силой и предавая жителей мечу. Множество берберов было обращено в ислам его рукой, так что ислам распространялся между ними, пока не достиг земель Судана[56 - Подразумевается Африка за Сахарой — явное преувеличение.]. Затем Укба собрал своих спутников и обратился к ним со словами: «Народ этой страны — недостойный сброд: под угрозой меча они принимают ислам, но стоит обратиться к ним спиной, они возвращаются к старым обычаям и вере. Не думаю, что для мусульман хорошо селиться среди них, но, думаю, лучше будет выстроить (новый) город, где будут жить мусульмане».

Они решили, что это разумный план, и нашли участок в Кайруане. Он лежал на краю равнины и зарос столь густым кустарником, что в нем не проползти было даже змее.

Укба продолжал: «Я лишь потому избрал это место, что оно лежит поодаль от моря, так что корабли византийцев не смогут подойти к нему и его уничтожить. Оно далеко от берега». Затем он приказал своим людям приступать к строительству, однако те жаловались, что в зарослях полно львов и разбойников. Опасаясь за свои жизни, они отказались выполнить приказ. Тогда Укба выбрал из своего войска двенадцать таких, кто был спутником Пророка, и воскликнул: «О вы, львы и гады, мы — спутники Пророка Господа, так что уходите прочь, а если мы найдем здесь кого-либо из вас, то убьем его!» Затем глазам людей предстало дивное зрелище: львы и волки выносили своих детенышей и змеи уводили свою молодь, и так они удирали целыми семьями. Многие берберы после этого перешли в ислам.

Затем он устроил дом правителя и дома для народа вокруг него, и там прожили они сорок лет, ни разу не увидев змеи или скорпиона. Он заложил мечеть, но сомневался, в какую сторону направить киблу, и это его очень тревожило. И вот ночью во сне он услышал голос: «Завтра иди в мечеть и там услышишь слова: "Аллах акбар". В ту сторону, откуда услышишь эти слова, направь киблу, потому что это направление избрал Господь для мусульман этих стран». Утром он услышал голос и установил киблу, и другие мечети повторили ее расположение»[57 - Ibn al-Athir. Al-Kamil fiTTh'rikh. III. P. 465.].








При всех его сомнительных чудесах, миф об основании города все же приоткрывает реальные мотивы основателя. Город предназначался для постоянного мусульманского гарнизона в этом районе. Участок для него был выбран потому, что прежде там не было построек. В других сообщениях подчеркивается и важность наличия рядом пастбищ. Расположен он был вдали от побережья. Ромеи все еще представляли угрозу если не со стороны суши, то с моря. Основать город было несложно. Требовалось всего лишь заложить мечеть и дом правителя, да выделить людям участки для застройки. Отсутствуют указания на то, что арабские власти обдумывали заранее устройство рынка, бань и других общественных заведений. Несмотря на столь скромное начало, Кайруан процветал. Он, единственный из гарнизонных городков, основанных арабами сразу после завоеваний, до сего дня остался обитаемым городом: старая Басра в Ираке — теперь лишь почти неразличимые руины на краю пустыни, старая Куфа исчезла без следа, Фустат в Египте — место археологических раскопок среди куч обломков, а Мерв в Хорасане — огромное пустынное поле развалин. Кайруан же остался очаровательным старым городом, изобилующим образцами мусульманской древности.

Основание Кайруана стало решительным шагом в установлении присутствия мусульман в Ифрикии, однако оно еще не означало окончательного завоевания. Карфаген оставался в руках византийцев, и ни один отряд мусульман еще не проникал западнее современной границы между Алжиром и Тунисом.

Подобно Амру ибн аль-Асу в Египте до него и Мусе ибн Носсейру на Иберийском полуострове после него, Укба после победы недолго оставался наместником. В 675 году его арестовал назначенный преемник, унизивший его содержанием в цепях, прежде чем отослать в Дамаск к халифу Муавийе. Однако Укбе предстояло еще триумфальное возвращение.

Новый наместник Абу'л-Мухаджир был не арабом, а «мавлой», которого обратил в ислам прежний наместник Египта Укба. По рождению он мог быть коптом, греком или даже бербером. С ним прибыли из Египта новые войска, тоже неарабские по составу, и остановился он в Ифрикии вне пределов Кайруана — возможно, потому что знал, как много горожан сохранили верность его предшественнику. Первой задачей нового наместника было справиться с самым могущественным вождем берберов в Магрибе. Косейла (или Коцилла) был царем берберов авраба, и его владения простирались от гор Орес (Аурес) в западном Алжире до Волюбилиса на марокканской равнине. Сам Косейла и, вероятно, многие его сторонники, были христианами и поддерживали добрые отношения с римлянами. Абу'л-Мухаджир встретился с ним в его резиденции в Тлемсене и сумел обратить в ислам, тем самым сделав сторонником мусульман. Косейла переселился в лагерь наместника рядом с Кайруаном. Этот блестящий стратегический альянс развязывал Абу'л-Мухаджиру руки для атаки на Карфаген. В 678 году он установил блокаду и, хотя город еще не сдавался, ромейская власть отныне ограничивалась Карфагеном и его ближайшими окрестностями.

Как нередко случалось в истории арабских завоеваний, на ход событий не менее военных побед повлияли перемены в правительстве халифата. В 680 году умер халиф Муавийя, и его преемник Йазид I решил вновь назначить Укбу на прежний пост. Теперь он вернулся с торжеством, а в цепях в свою очередь оказался Абу л-Мухаджир. Возвращение Укбы привело к крутому повороту политики. Дружественное отношение его предшественника к берберам сменилось на противоположное. Косейла вместе со своим покровителем и союзником был закован в цепи, а Укба начал подготовку к своему последнему предприятию.

Согласно одной из арабских хроник[58 - Levi-Provencal E. Un récit de la conquete de l'Afrique du Nord. Arabica. I. 17-43.], Укба задержался в Кайруане, только чтобы перевести дыхание. Начальником над местным гарнизоном он оставил своего сына со словами: «Я продал себя Господу по самой дорогой цене» и, высказав сомнение, что им предстоит новая встреча, отправился на запад, куда еще не доходили войска мусульман. Он со своим маленьким войском быстро пересек плато, ле-жавшее южнее прибрежных гор. Первое сражение произошло в Багхае у подножия гор Орес. Здесь он разбил римский отряд и захватил множество лошадей. Затем он пошел на запад к Монастиру. Его защитники вышли из-за укреплений ему навстречу; и схватка была жестокой, но «Бог послал ему победу». Кажется, мусульмане не заняли город, однако прежде, чем двинуться на Tаxepт, где их ожидали берберы и византийцы, они собрали большую добычу. Следующее сражение тоже было жестоким, и снова мусульмане одержали победу.

Экспедиционные силы двигались вперед. Складывается впечатление, что это был отряд в несколько тысяч человек, быстро продвигающийся по практически необитаемым землям. Ни о каком сопротивлении не упоминается, пока они не дошли до Танжера. Танжер был одним из немногих поселений городского типа в стране, которая теперь называется Марокко. По словам историка XIII века Ибн Идари, это был один из старейших городов Магриба, однако, продолжает он, «древний город, который упоминается в описаниях похода Укбы, похоронен песками, а нынешний город стоит над ним на берегу: если покопаться в развалинах, там найдется множество реликвий». Танжером правил некий Юлиан, позднее сыгравший важную роль в истории первого вторжения мусульман в Испанию. Его главной заботой было как можно скорее избавиться от Укбы, и потому он отговорил его от попытки переправиться через пролив в Испанию, посоветовав вместо того двигаться дальше вдоль атлантического побережья Марокко.

Следующей остановкой стал город Валила. В противоположность Танжеру, о Валиле того времени нам известно многое. Город этот, называвшийся тогда Волюбилис, был при римлянах одним из самых значительных городов Мавритании. Хотя в III веке, за 400 лет до похода Укбы, имперские власти практически устранились из него, он оставался городом, и по крайней мере часть городского центра в нем была еще обитаемой. Большинство населения, вероятно, составляли берберы, и жили они, несомненно, в домах берберской архитектуры, однако могильные плиты VI века сохранили имена и титулы римского типа.

И снова Укба, как нам сообщают, разбил местных берберов и, не задерживаясь, двинулся дальше. Теперь он направлялся к югу через плоское марокканское плато к горам Атласа. По всей видимости, он в погоне за бегущими берберами перевалил горы, дойдя до Вади Дра, после чего вернулся, чтобы осадить город Агмат, стоявший близ нынешнего Мар-ракеша. В городе жили берберы-христиане, и, кажется, его, против обыкновения, Укбе пришлось брать штурмом. Потом он снова углубился в Атласские горы, пройдя перевалами, выводившими в плодородные земли Вади Сус между Высоким Атласом и более сухим хребтом Анти-Атлас. Долина выходит к морю у Агадира. Эти земли арабы назвали Сус аль-Акса, и они стали на ближайшее столетие границей подвластных мусульманам стран.

В противоположность большинству районов, пройденных Укбой, в Вади Сус, кажется, имелось плотное население из берберских племен, живших, как они живут и по сей день, в горных деревушках. Они оказали отряду мародеров упорное сопротивление. Укба одержал несколько побед, и, захватив городок Наффис, якобы основал там мечеть—возможно, скорее как благодарственную жертву за свои победы, чем как место для молений мусульманской общины. В других случаях успех не давался ему, так что для потомков увековечили «кладбища мучеников» как места, где пали в битве его воины. Поход его окончился в Вади Сус, когда Укба вышел к Атлантике. Этот миг попал в легенды. Он якобы въехал в море на коне, пока вода не дошла тому до брюха, и воскликнул: «О Господь! Если бы море не остановило меня, я прошел бы по землям подобно Александру Великому, отстаивая твою веру и сражаясь с неверными!» Образ арабского воина, чей поход во имя Господа останавливают лишь морские воды, остался самым привлекательным и запоминающимся в истории завоеваний.

От западного края континента он вернулся на восток в горы Орес. Здесь он разделил войско, отпустив большую часть воинов по домам. При себе он оставил маленький отряд, с которым намеревался захватить Тубну в Забе. Здесь он встретил большое войско под командованием Косейлы, сбежавшего из заключения в Кайруане. Тот отказался от прежнего союза с мусульманами и снова стал лидером берберского сопротивления. Бой, насколько известно, был коротким и неравным, и Укба в нем приобрел мученичество, которого, судя по всему, добивался.

Поход Укбы на запад остается одним из важнейших мифов об основании мусульманского Магриба. Однако с практической точки зрения он дал довольно скудные результаты. Судя по всему, Укба предпочитал не штурмовать укрепленных городов, уходя вместо этого все дальше на запад через пустынные земли. Возвращаясь, он не оставил гарнизонов в «завоеванных» местах и не установил сбора дани или налогов. Кроме мечети в Кайруане ему приписывают еще закладку двух мечетей в Вади Сус и Вади Дра, но не похоже, чтобы хоть одна из них была прочной и долговечной. Имеется у его подвигов и более зловещая сторона. Он, как известно, забирал живую добычу — молодых берберских девушек, «подобных которым не видели нигде в мире». На рабских рынках Востока за них давали до 1000 динаров. Элита высоко ценила их — матерью великого аббасидского халифа Мансура (754-775) была как раз одна из таких берберских девушек, захваченная примерно в это время. Такая торговля рабами продолжалась первые полвека мусульманского владычества в Северной Африке, и она послужила причиной жестокого озлобления новообращенных мусульман-берберов.

Поражение и смерть Укбы могли привести к тому, что арабов окончательно изгнали бы из Магриба. Его агрессивная экспедиция заставила объединиться против захватчиков большинство крупных берберских племен. Возглавивший их Косейла решился идти на Кайруан. В городе воцарились смятение и отчаяние. Люди собрались в мечети, чтобы решить, что делать. Были среди них такие, как Зухайр ибн Кайс, решивший держаться до конца и говоривший языком шахидов: «ГЬсподь осенил мученичеством ваших друзей, и они вошли в райский сад. Следуйте их примеру!» Другие возражали, что следует отступить в безопасные земли на востоке. Несмотря на воодушевляющие речи о самопожертвовании, большинство оказалось за отступление, и Зухайр, видя, что с ним осталась только его семья, последовал за остальными, остановившись только в своем дворце в Барке.

Победоносный Косейла оккупировал основанный Укбой город. Там он объявил себя «эмиром Ифрикии и Магриба», гарантировал безопасность тем мусульманам, которые захотят вернуться и, поменявшись с ними ролями, собирал с них налоги. Около четырех лет (684-648) Косейла правил в Кайруане, удерживая власть над материковыми землями, в то время как византийцы еще держались в Карфагене, а их флот патрулировал побережье, оказывая поддержку сохранившимся фортам и не позволяя мусульманам атаковать Сицилию.

Отчасти слабость мусульман объясняется хаосом, захлестнувшим халифат после смерти Йазида I в 683 году. Даже после воцарения Омейядского халифа Абд аль-Малика в 685 прошло несколько лет, прежде чем мусульмане собрались с силами, чтобы восстановить свои позиции в Тунисе. В 688 году Абд аль-Малик, находившийся в Сирии, поставил Зухайру, образцового святого воина, возглавить экспедицию из Триполи, которая должна была вернуть Кайруан. Один из источников сообщает, что его войско составляли 4000 арабов и 2000 берберов. Кажется, они добрались до Кайруана, не встретив никакого сопротивления. Косейла, до которого дошло известие об их приближении к городу, предпочел отступить. Город в то время не имел стен и давал плохую защиту. Кроме того, его заботили еще оставшиеся в городе мусульмане, которые могли превратиться в «пятую колонну», и бербер хотел держаться поближе к горам на случай, если дело обернется плохо. Он встал лагерем в местечке под названием Миме на краю гор Орес. Здесь он и потерпел поражение от войска Зухайры, и сам был убит. Как часто бывает, нам трудно понять причину успеха мусульманского войска, выступавшего, вероятно, против превосходивших его сил, хорошо знакомых с местностью. Мы можем лишь в очередной раз отметить, что, когда доходило до решающих сражений, мусульмане брали верх.

Хотя византийцы, по-видимому, не оказали Косейле никакой военной помощи в последнем бою, их флот на средиземноморском побережье все еще представлял силу, с которой следовало считаться. Теперь они нанесли удар, предназначенный, кажется, чтобы отвлечь внимание мусульман на Киренаику, и Зухайр, проповедовавший аскетическое отвращение к политической власти, вынужден был повести своих людей на восток против новой угрозы. Он обнаружил, что византийцы оккупировали Барку, остававшуюся в руках мусульман уже полвека со времени первой экспедиции Амра ибн аль-Аса. При попытке выбить их из города он пал как мученик, а его маленькое войско было разбито.

Шбель Зухайра в Барке оказалась низшей точкой в усилиях мусульман отвоевать Северную Африку. Дальше дела пошли на подъем. К 694 году энергичный и способный омейядский халиф Абд аль-Малик разгромил всех своих многочисленных врагов на землях ислама. Теперь у него появились свободные войска, которым, чтобы сохранить их верность, пошел бы на пользу поход за добычей. Были и другие веские причины для возобновления кампании в Северной Африке. Пока Киренаика была в руках врага, Египет тоже оставался под угрозой. Кроме того, мусульмане никогда не уступали контроля над однажды захваченными землями: тот, кто претендовал на титул военачальника правоверных, не мог допустить такого, не встретив сильного сопротивления.

Халиф назначил командующим Хассана ибн аль-Нумана аль-Гассани. Хассан происходил из рода Гассанидов, возглавлявшего арабов Сирийской пустыни в столетие, пред-шествовавшее мусульманскому завоеванию. Некоторые члены этого рода перебрались через границу иммигрировав в Византийскую империю, но другие остались в Сирии и вошли в состав Омейядской элиты наряду с теми сирийскими арабами, которые составляли становой хребет режима. Он получил титул «шейх амин» — верный старец. Он показал себя способным военачальником и надежным администратором и во многих отношениях может считаться истинным основателем мусульманской Северной Африки. Халиф дал ему войско в 40 000 человек — самую большую из мусульманских армий, появлявшихся в этих местах. Экспедиция предстояла серьезная.

Добравшись до Ифрикии после долгого марша вдоль побережья Северной Африки, Хассан избрал первой целью своей атаки Карфаген, последний центр ромейской администрации этого района. Можно удивляться тому что мусульмане не атаковали этого города прежде. Самое правдоподобное объяснение столь очевидному упущению состоит в том, что в берберах они видели куда более грозного врага, с которым необходимо было справиться или добиться мира. Византийцев, загнанных за стены их города, оставили в покое. Но недавняя высадка с моря на Киренаику показала, что те все еще представляют угрозу, и Хассан решил покончить с ней раз и навсегда.

Падение Карфагена — крупное событие, потому что оно обозначило окончательное и безвозвратное окончание римского владычества над Северной Африкой. В военном отношении это была скорее мирная оккупация, нежели крупная осада. Город, стоящий на чудесном участке побережья над Тунисским заливом, восемьсот лет был оплотом римской власти. Некогда его украшали множество монументальных зданий, а в период поздней античности к ним добавились величественные церкви. Во II веке н. э. в нем насчитывали полмиллиона жителей, а Антониновы бани, фрагменты которых можно видеть и теперь, были величайшими в римском мире. Арабский хронист Ибн Идари говорит, что в его дни (XIII в.) город еще выделялся внушительными развалинами, свидетельствовавшими о его славном прошлом. Он добавляет, что жители окрестностей Туниса, точь-в-точь как современные туристы, до сих пор приезжают туда, чтобы подивиться чудесам и монументам, устоявшим перед напором времени. Карфаген 698 года был лишь тенью великого города, существовавшего задолго до завоевания его римлянами. По словам Ибн Абд аль-Хакама, в нем жила лишь горстка жалких обитателей. Город, очевидно, был в основном покинут, и в нем уже полвека не строили значительных зданий. С гибелью средиземноморской торговли город утратил основу своего существования, и теперь в громадных руинах остались лишь несколько горожан да крошечный гарнизон.

Не удивительно, что город почти не сопротивлялся. По некоторым источникам, жители сразу собрали свои пожитки и ночью отчалили на судах, так что арабская армия вошла уже в пустой город. Мы не имеем сообщений о правильной осаде и о захваченной добыче: еще одно подтверждение того, что город мог быть покинут еще до завоевания. Мусульмане, утвердив свою власть, не пытались поставить в городе гарнизон или возвести мечеть. В сущности, центр населенности переместился от прибрежного Карфагена в материковый Кайруан, как в Египте — из Александрии в Фустат.

Падение Карфагена обозначило окончание римского присутствия в Северной Африке, однако многие берберские племена оставались непокоренными. Главенство над их сопротивлением перешло теперь к таинственной фигуре Кахины (Пророчицы). Репутация этой берберской Будикки с ее длинными космами волос и экстатическими пророчествами на века сохранилась в истории и легендах как символ сопротивления завоеваниям мусульман и их нормам жизни. Современные культуры восславляют ее то как героиню женской эмансипации и силы, то как героиню сопротивления и независимости берберов, то как «иудейскую принцессу», не пожелавшую отречься от своей веры, то как великую африканскую царицу. Она, безусловно, принадлежала к племени берберов из обширного племени заната, но есть сведения, что она вышла замуж за византийца, а по религии была христианкой или иудейкой.

Традиционный взгляд на Кахину подытожил в XVIII веке Эдуард Гиббон, широта знаний которого не перестает удивлять. Он описывает, как произошло объединение «не знавших порядка» берберов.









Под знаменем своей царицы Кахины независимые племена достигли некоторого уровня единства и дисциплины; и потому мавры, почитавшие пророчиц в своих женщинах, атаковали пришельцев с энтузиазмом, равным энтузиазму мусульман. Отряд ветеранов Хассана не мог осилить сопротивления Африки — завоевания целого века были потеряны в один день. Вождь арабов (Хассан), сметенный этим бурным потоком, удалился в пределы Египта и там пять лет ожидал обещанных халифом подкреплений[59 - Gibbon E. Decline and Fhll. III. P. 300.].








Далее он описывает, какие меры приняла Кахина против возвращения арабов:









Победоносная пророчица собрала вождей мавров и дала им странный и дикий совет. «Наши города, — сказала она, — и золото и серебро, хранящиеся в них, могут привлечь арабов. Нас не влекут эти порочные металлы: нам довольно того, что производит земля. Уничтожим эти города: похороним в их руинах эти драгоценные сокровища, и тогда нечему будет питать алчность наших врагов, и, может быть, они перестанут тревожить покой воинственного народа».

Предложение было встречено всеобщим одобрением. От Танжера до Триполи все здания, или, во всяком случае, все укрепления были снесены, плодовые деревья срублены, плодородные и населенные сады превращены в пустыню, так что историки позднейших времен едва различали следы недавнего богатства и опустошений, совершенных их предками. Такова история современных арабов[60 - Там же.].








За легендой трудно различить реальность. Власть Кахины сосредоточилась в районе гор Ореса. Этот горный массив на западе Алжира в наивысшей точке достигает высоты 2300 м. Протяженность гор не более 100 километров с запада на восток, и 50 — с севера на юг. Севернее лежит плодородное плато, на юге горы резко опускаются к границе Сахары. Горы эти изрезанные и скалистые, а в глубоких ущельях прячутся затерянные деревушки и пальмовые рощи. Они представляли удобную стратегическую позицию. Всего один дневной переход отделал дикие и неприступные горы от равнин Туниса и центра власти арабов. Кроме того, массив господствовал над дорогой из Туниса к другим частям Алжира и Марокко. Не покорив или, по крайней мере, не примирив с собой Ореса, арабская армия не могла вести действий в этих районах. Горы представляли превосходную твердыню для тех, кто хотел сопротивляться пришельцам извне, и они всегда оказывались центром сопротивления для берберов: первый выстрел алжирского восстания против власти Франции в 1954 году прозвучал в Оресе.

Самый полный отчет о Кахине мы находим в труде Ибн Идари. Хассан, вступив в Кайруан, спросил, кто самый важный из царей, еще уцелевших в Ифрикии, и ему ответили, что это Кахина в горах Ореса, которой страшатся все ромеи и повинуются все берберы. Еще добавили, что если он ее убьет, весь Магриб будет в его руках. Хассан выступил против Кахины. Она раньше него добралась до города Багхаи, изгнала из него ромеев и уничтожила город, потому что боялась, что Хассан, захватив его, устроит там укрепленную базу. Он достиг гор и разбил лагерь в Вади Маскияна. Там и встретилась с ним Кахина. Его лагерь стоял в верховьях вади, а ее силы были расположены ниже. Однажды вечером всадники обеих сторон сошлись, но Хассан отказался в тот день начинать сражение, так что оба войска провели ночь в седлах. На следующий день войска сражались долго и жестоко, однако войска Хассана в конце концов обратились в бегство. Кахина погналась за ними, убив многих и взяв пленных. Она оттеснила Хассана за Габис. Кажется, он нашел убежище в Киренаике, откуда написал халифу с просьбой о подкреплении, объяснив в том же письме, что народы Магриба не имеют политической программы или цели, а подобны вольно пасущимся стадам. Халиф в ответе велел ему оставаться на месте. Дворцы, выстроенные Хассаном и его людьми близ Барки, были еще известны шесть веков спустя во времена Ибн Идари как «Кусур Хассан» — Дворцы Хассана.

Затем наш автор приводит речь, якобы произнесенную Кахиной. Она легла в основу сообщения Гиббона. Согласно Ибн Идари, Кахина обратилась к берберам со следующими словами:









«Арабы хотят получить Ифрикию ради ее городов, серебра и золота, между тем как нам нужны лишь плоды земли и стада. Единственный способ — уничтожение всей Ифрикии, чтобы арабы утратили к ней интерес и больше не возвращались». Слушатели одобрили ее предложение, и они принялись срубать деревья и уничтожать свои крепости. Рассказывают, что Африка от Триполи до Танжера была раньше тенистой, селение сменялось селением, и повсюду были города, так что не было местности более процветающей и благополучной. «Нигде не было столько городов и крепостей, как в Африке и Магрибе, и такая местность тянулась на две тысячи миль. Все это уничтожила Кахина. Многие христиане и африканцы бежали, спасаясь от ее деяний, и отправлялись в Андалусию и на другие острова в море.








Это интересное сообщение. Оно показывает в средневековом арабском источнике ясное осознание деградации городской и природной среды, поражавшее современных археологов и других комментаторов. Само по себе оно весьма необычно. Разумеется, как замечает Гиббон, отчет сводит события двух или трех веков к двум-трем годам. Однако он должен был указывать на некую фундаментальную истину. VI и VII века, несомненно, стали свидетелями упадка в городской жизни и сельском хозяйстве этой области, сочетавшегося с переходом к кочевому скотоводству. Кроме того, сообщение показывает в необычном свете и арабское завоевание. Здесь арабы выступают хранителями городской жизни и культуры, а не разрушителями, как это часто бывает в современной нам литературе.

Казалось, Кахина одержала полную победу, и Хассан фактически отказался от Ифрикии. Но вскоре халиф прислал ему свежие войска. Кроме того, он привлек на свою сторону множество берберов, вероятно, не желавших принимать главенство Кахины. ГЬворят, что к джихаду присоединилось 12 000 берберов. С ними Хассан выдвинулся в район Габиса, где разбил ее войско. Потом он последовал за ней до ее твердыни — гор Ореса. Последняя битва произошла к северу от современного города Тобна, возможно, в 698 году. Мы располагаем очень немногими подробностями этого сражения, в котором Хассан победил и убил Кахину. Сообщали только, что она предвидела ожидавшую ее катастрофу. С развевающимися волосами она изрекала безумные пророчества о поражении, однако в то же время отослала своих сыновей в арабский лагерь, где им обещали сохранить жизнь.

Покончив с мятежом, Хассан снова утвердился в Кайруане. Здесь он начал вводить нормы Омейядской администрации, устраивать «диван» для войск и добиваться выплаты земельного налога от христиан. Согласно некоторым источником, он основал в Тунисе близ Карфагена новый город. Он задумывался как морская база для предотвращения новых высадок византийцев, и для работы в нем были доставлены из Египта 1000 коптских мастеров. Этот момент отмечает начало постоянной мусульманской администрации в Ифрикии и новую стадию обращения берберов и вербовки их в мусульманскую армию — процесса, который стал основополагающим при завоевании мусульманами Испании.

В 704 году Хассан был смещен с поста. Он остался без работы из-за испортившихся отношений между халифом Абд аль-Маликом в Дамаске и его братом Абд аль-Азизом ибн Марваном, правителем Египта. Абд аль-Азиз стремился утвердить свою власть и власть Египта над Северной Африкой. К тому же он хотел назначить на пост наместника собственного протеже. Человека, которого он имел в виду, звали Муса ибн Носсейр. Он был низкого происхождения, и никоим образом не принадлежал к великим родам Омейядского халифата. Это был умный и властный человек, пробившийся наверх благодаря своим способностям и доверию покровителя. Он начал карьеру в Сирии, где работал на Омейядское правительство, и впервые попал в Египет в 684 году. Возможно, тогда же он попался на глаза Абд аль-Азизу ибн Марвану, который отметил его и стал продвигать. К 704 году Абд аль-Азиз и Муса сотрудничали уже двадцать лет. Абд аль-Азиз хотел наградить его и понимал, что это идеальный правитель, который сумеет удержать под контролем непокорную, но потенциально доходную провинцию Ифрикия.

Муса нашел провинцию в некотором беспорядке. Хассан спас арабскую Африку от берберов и изгнал византийцев. Власть арабов заканчивалась на линии, по которой проходит теперь граница между Тунисом и Алжиром. Молниеносный рейд, совершенный двадцать лет назад Укбой ибн Нафи, не оставил на западе постоянных арабских поселений. Берберы в горах Орес и дальше к западу были еще в состоянии сопротивляться владычеству арабов.

Муса взялся изменить это положение. Хассан покинул провинцию и отправился в Дамаск. Когда он добрался до Египта, Абд аль-Азиз отобрал у него все его имущество вплоть до подарков, которые тот вез новому халифу Валиду I. Тем временем в Африке Муса обдумывал мощный прорыв на запад, в Магриб. Он начал с осады берберской крепости Загван, стоявшей всего в нескольких километрах от Кайруана. Крепость скоро взяли, и в столицу доставили первых пленников. Пленники были главной целью этой кампании. В отчетах о завоевании мусульманами городов и земель Среднего Востока мы находим постоянные упоминания взятой добычи — товаров, съестных припасов и, главное, денег. Нам рассказывают, как тщательно делили все это между завоевателями. В описаниях кампании Мусы в Магрибе доминирует число захваченных и отосланных на восток пленников. Их численность преувеличивается с беспредельным энтузиазмом, так что исламский «джихад» выглядит до неприличия похожим на гигантскую охоту за рабами. Едва добравшись до Кайруана, Муса отправил двух своих сыновей в набеги на Магриб, из которых каждый привел по 10 000 пленных. Когда Муса написал своему покровителю Абд аль-Азизу, что посылает ему 30 000 пленников как долю правительства в военной добыче, тот решил, что в письмо вкралась ошибка — число представлялось неправдоподобно большим. Писец в самом деле ошибся, но в обратную сторону — следовало написать 60 000.

Вскоре и сам Муса выступил на запад. В Саджуме он позволил сыновьям Укбы ибн Нафи отомстить за смерть отца, и 600 стариков из этой местности были преданы мечу. После этого он продолжил покорение великих берберских племен: хаввара, заната и кутама — беря пленных и назначая новых вождей, которые должны были хранить верность мусульманам, потому что, как пишет хронист, «большая часть городов Африки были пусты из-за вражды к ним берберов»[61 -  Ibn Idhari. Bayan. II. P. 41.]. Повторяя путь Укбы ибн Нафи, Муса продвигался на запад, преследуя бегущие от него племена берберов. Однако он, в отличие от Укбы, не обошел Танжер. Рассказывают, что он взял город и поставил правителем своего вольноотпущенника-бербера, Тарика ибн Зияда — это первый из известных нам случаев, когда обращенный в ислам бербер получил видный пост в мусульманской армии. Муса оставил Тарику гарнизон, в основном из новообращенных берберов с нескольким арабами, «причем он приказал арабам учить берберов Корану и наставлять в вере». Гарнизону в Танжере роздали участки под строительство. Установление этого мусульманского форпоста, который от богатых и заманчивых земель южной Испании отделял лишь Гибралтарский пролив, стало прелюдией к вторжению, а гарнизону предстояло образовать ядро первого мусульманского войска, вступившего на Иберийский полуостров. Муса же продолжал путь на юго-запад, пока не добрался до Вади Сус и Вади Дра, взяв заложников у племени масмуда в Атласских горах. Затем он повернул на восток к Кайруану.

Завоевание и заселение мусульманами Танжера было, вероятно, закончено к 708 году. Прошло менее семидесяти лет с тех пор, как первый мусульманский отряд переправился из Египта в Киренаику. За это время в военных действиях происходили весьма драматические приливы и отливы. Ключевым пунктом был контроль арабов над Тунисом и создание новой столицы — Кайруана. К 708 году на всей современной территории Туниса действовала арабская администрация. Восточнее под властью мусульман оказались и Киренаика, и Триполитания. Районы современных Алжира и Марокко оставались настоящим «диким западом». Присутствие мусульман в этих районах по большому счету обозначалось только гарнизоном в Танжере. В других областях контроль мусульман зависел от добрых отношений с племенными вождями берберов, возможно, обращенных в ислам, хотя бы и номинально. Мусульманскому владычеству еще бросали вызов, особенно при великом восстании берберов в 740-741 годах, но свергнуть его уже не удалось.









Глава 7. ЗА ОКСОМ








Первоначальное завоевание Ирана было завершено к 651 году. Армии, преследовавшие Йездгерда III, дошли до самого Мерва. Отсюда лишь несколько дневных переходов оставалось до великой реки Оке (ныне Амударья). За рекой лежали страны Трансоксании — мира, весьма отличного от Ирана. Хотя многие тамошние жители говорили по-персидски и жили в городах и селениях, но Сасанидская империя никогда по-настоящему не контролировала эти районы. Вместо централизованного имперского правительства здесь существовало множество княжеских дворов в городских дворцах и горных замках, а лагеря кочевников подчинялись власти великих тюркских вождей. Далеко на востоке проходила граница с Китаем, и китайские императоры династии Тан добились союза с народами этих стран. Страны были богатыми и предоставляли множество возможностей, однако их обороняло воинственное население, высоко ценившее свою независимость. Арабских воинов неудержимо манили сюда как богатства, так и вызов, брошенный их воинской доблести.

Из всех кампаний первых арабских завоеваний война в Трансоксании оказалась самой тяжелой и продолжительной. От захвата Мерва (650-651) и переправы арабов через Оке до решающей битвы при Таласе, покончившей с угрозой китайской интервенции в 750 году, прошел целый век.

Первая фаза завоевания, длившаяся с промежутками от 650-х до 705 года, характеризовалась периодическими набегами за реку арабских наместников, почти всегда возвращавшихся в Мерв с приходом зимы и не стремившихся поселиться за рекой. Вторая фаза пришлась на управление регионом Кутайбы ибн Муслима, с 705 по 715 год, когда предпринимались систематические попытки захватить Туркестан, Согдиану и Хорезм, а в крупных городах, таких как Бухара и Самарканд, были оставлены арабские гарнизоны. Третья фаза, с 716-го до 737 года, была отмечена серьезными поражениями арабов от рук мятежных тюрков в союзе с местными князьями. Четвертая и последняя фаза (737-751) видела двух арабских наместников, Асада ибн Абдаллаха и, прежде всего, Насра ибн Саййара, добившегося соглашения с местными князьями, которые признали арабское владычество над всей Трансоксанией, но в основном сохранили за собой земли и положение.

История завоевания арабами Средней Азии важна еще в одном отношении. Эти кампании описаны куда более полно, нежели большинство ранних исламских экспедиций. Если о предшествующих арабских завоеваниях и даже об относящейся к тому же времени войне в Испании мы располагаем лишь смутными легендами, то описания битв в Трансоксании полны осязаемых и реалистичных подробностей. Только здесь мы получаем возможность ощутить жестокую действительность войн и разрушений, побед и поражений. Этими материалами мы обязаны историку Абу'л-Хасану аль-Мадаини. Он родился в Басре в 753 году, в самом конце эпохи великих завоеваний, но большую часть жизни провел в Аль-Мадаине (или Ктесифоне, отсюда и его имя) и Багдаде, где он и умер после 830 года. Рассказывают, что он собрал великое множество книг по истории, в том числе истории вторжения в Хорасан и биографии отдельных наместников, среди них Кутайбы ибн Муслима и Насра ибн Саййара. Около 900-го года этот материал был обработан ат-Табари и включен, с полным признанием заслуг собирателя, в его собственную «Историю», в которой этот материал и дошел до нас.

Хронология, сравнительно с отчетами о ранних завоеваниях Сирии, Ирака и Ирана, более надежна, хотя повествование все же состоит из сообщений нескольких авторов, писавших с совершенно различными целями. Один слой принадлежит племенной традиции, откровенно прославляющей память великих вождей и их роль в тех волнующих событиях. Племя азд сохранило воспоминания о деяниях и доблестях великого вождя Мухаллаба и его сына Йазида, а славу величайшего из мусульманских военачальников тех кампаний, Кутайбы ибн Муслима, сохранили его сторонники из племени бахила. Кроме того, мы располагаем местными, независимыми историческими преданиями, собранными в «Истории Бухары» Наршахи, повествующей о том, как сказалось завоевание на судьбе отдельного города и его окрестностей.

Оке — поразительная река. Если приближаться к ней по древней дороге, идущей с востока через плоские бесцветные пространства пустыни от Мерва к традиционному месту переправы в Чарджоу, она появляется перед вами совершенно внезапно. Река протекает между пустынями Каракум (черные пески) на западе и Кызылкум (красные пески) на востоке, в русле из очень низких скал. Здесь мало орошаемых земель и мало поселений; река прорезает свой извилистый путь сквозь пустынные и безлюдные земли; здесь нет пальм, полей и деревень, которые превращают берега Нила в Египте в радостное зрелище. Сама река с ее шириной и мощным течением кажется чуждой для этой пустыни.

Викторианский поэт Мэттью Арнольд в конце своей поэмы «Сухраб и Рустам», основанной на одном из сюжетов «Шахнаме», обращается к этой реке. После того как рустам в трагическом неведении убил своего сына, персидская и турецкая армия возвращаются в свои лагеря, разводят костры и принимаются за стряпню, оставив героя наедине с мертвым телом. Поэт рисует в воображении все течение великой реки.



		Но великая река текла и текла



		Из тумана и дымки этих низин



		Под светом ледяных звезд,



		Побеждая пустыни Хорезма



		Под одинокой луной; она текла



		Прямо от Полярной звезды, через Ургенч,



		Пенясь и гордо блистая, затем по пескам,



		Что замывали воды ее и заплотили поток,



		Так что на многие версты разбит он на тонкие струи.



		По песчаному руслу средь низких островов



		Лениво блуждая, Оке течет,



		Забыв о бурном рождении средь высоких Памирских вершин —



		кружа в омутах листву — пока наконец не достигнет желанного дома



		В тихих водах Арала, отражающих новые звезды.











Оке — естественная граница. Все, что лежало за ним, арабы называли «Ma вара ан-нахр» — «то, что за рекой», и это наименование используется до наших дней, хотя люди в этих местах давно уже не говорят по-арабски. Западные ученые и путешественники использовали для описания этого района термин «Трансоксания». В начале мусульманской эры эти земли считались принадлежащими Хорасану — огромной провинции, включавшей также северо-восточные районы Ирана, — и управлялись из Мерва, где традиционно находилась резиденция наместника.

Природные условия в этих землях очень разнообразны, что определяло и цели, и стратегию арабских завоевателей. Есть здесь плодородные речные долины, в которых теснятся города и деревни. Рядом, порой отделенная от оазиса только стеной, — великая пустыня, с палящим зноем летом и жестокими морозами зимой. Выжить в ней могли только самые закаленные кочевники. Были еще горы, отделенные от равнины крутизной своих стен — горы, укрывавшие и защищавшие древние культуры и обычаи, даже когда на равнинах уже столетиями господствовали захватчики. Там был иной, непохожий мир затерянных в горах деревушек, в которых люди говорили на непонятных для соседей диалектах и почитали как богов своих князей.

Основной причиной разделения обитателей этих мест был язык: одни говорили на диалектах иранского, другие на иных языках тюркской группы. И по сей день сохраняется разделение между персоязычными таджиками и тюркоязычными узбеками. В VII веке, когда там впервые появились арабы, языковые различия сопровождались и заметными культурными отличиями: те, кто говорили на персидском, в большинстве жили оседло в городах и селениях, а тюрки в большинстве были кочевниками.

В политическом и социальном отношении земли вокруг Окса распадались на четыре отчетливо выделявшиеся зоны. В среднем течении Окса лежали земли Тохаристана, ограниченные с севера Гиссарским и другими горными хребтами, а с юга великими горами Вшдукуш, преградой между Афганистаном и равнинами Индии. С XIX века по реке проходила граница между Афганистаном на юге и подчиненным России Таджикистаном на севере, но в VII-VIII веках таких границ не было, и люди на обоих берегах принадлежали к одной общности и культуре.

Тохаристан был полон древних селений. Самым важным из них был Балх, могучие стены которого, сложенные из сырцового кирпича, все еще смотрят через плоскую равнину на южные горы. Балх, разрушенный и покинутый после похода Чингисхана в 1220 году, был тогда одним из главных городов Средней Азии. Александр Македонский захватил его и сделал столицей греческого царства Бактрии. Здесь, в сердце Азии, на берегах Окса, солдаты Александра и их потомки сохранили форпост эллинистической культуры. Они по греческому обычаю чеканили монеты с изображением своих правителей, и чеканка была не менее тонкой, чем в греческом мире. Царский дворец в Ай-Хануме над Оксом словно прямиком перенесся из Македонии и стоял среди широких улиц, над окруженном колоннами двором и гимназиумом для атлетов.

Греческое царство сошло на нет ко II веку до н. э., и средиземноморских греческих богов сменила буддийская культура, завезенная царями Кушана. Балх стал великим центром буддизма, и паломники шли из самого Китая, чтобы взглянуть на великую ступу Нава Бихара за стенами города.

В то время, начиная с 650 года, когда начались вторжения арабов, Тохаристан был разделен на множество княжеств, хотя князь, носивший титул джабгу, вроде бы претендовал на власть над всей страной. Правители этих княжеств могли быть иранского или тюркского происхождения, зороастрийцами или буддистами по вере. Наиболее отдаленным княжеством был лежавший далеко на востоке в верховьях Окса Бадахшан, где добывали рубины и ляпис-лазурь. Затем шли Хуттал, Кубадиян и Саганиян. На юге, в изрезанных горах Гиндукуша, был сокрыт Бамиан, где великий Будда милостиво взирал на зеленые поля в долине, а еще дальше лежал далекий Кабул.

Миновав укрепленный городок Тирмид (ныне Термез) — одно из немногих поселений прямо на берегу реки — Оке уходил на север. Со временем он достигал равнин Хорезма (известного по хроникам как «Khwarazm»), и пробивал себе путь между Таджикистаном и Узбекистаном. Отсюда поток разделялся на русла и каналы, образующие дельту. Ее плодородные земли, отделенные от окрестных земель широкими пространствами песка, начиная с четвертого тысячелетия до н. э. населял народ со своей особенной культурой. Они говорили на собственном диалекте иранского языка, в котором чужестранцам слышался стук клювов аистов и кваканье лягушек, а писали, пользуясь одним из вариантов арамейского письма. Этими плодородными землями правили шахи династии Афригидов, державшиеся у власти три века до прихода арабов, строившие укрепленные города и отгонявшие от границ страны враждебных кочевников.

Наконец река впадает, или, вернее, впадала в Аральское море. Увы, «потока», описанного поэтом, больше не существует, он иссяк, все его воды разбирают на орошение хлопковых полей Туркменистана: теперь рыбацкие лодки, оставленные когда-то у самой воды, лежат на суше, окруженные пустынным миром соленой пыли и песка.

Восточнее Окса и западнее Гиссарского хребта, в современном Узбекистане, находится Согдиана (Согд). Река, протекающая через ее земли, называется Заравшан (Сеятель золота), но арабские завоеватели боле прозаично звали ее «рекой Согда». Река протекает с востока на запад, собирая воды с туркестанских гор и прорезая низины близ городов Самарканд и Бухара, после чего теряется в песках Кызылкума, не достигая слияния с Оксом. Эта река создала Согдиану, так же как Оке создал Хорезм, а Нил — Египет.

О Согдиане нам известно больше, чем о других областях. Она была центром древней цивилизации, использовавшей свой вариант иранского языка с письменностью, как и в языке Хорезма, близкой к арамейскому письму. Значительное количество согдианских документов сохранились до нашего времени. Кроме того, на сцене этой страны развернулась самая продолжительная и тяжелая война арабской кампании, поэтому и арабские источники повествуют нам о деяниях местных царей, таких как упрямый и коварный Гурак из Самарканда.

Согдиана была страной княжеств, с двумя главными городскими центрами — Бухарой и Самаркандом. Местные князья поощряли рыцарство и придворную культуру, изображения которой можно видеть на уцелевших фресках во дворцах Самарканда и Пенджикента. Отчасти атмосфера этих княжеских дворов просвечивает в местной истории Бухары. Наршаки вкратце описывает княжеский двор родного города перед арабским завоеванием, говоря о правительнице Хатун (680-700), что «в ее время не было никого способнее ее. Она правила мудро, и народ был ей послушен». Этот отзыв поражает контрастом в сравнении с традиционно враждебным отношением к женщинам-правительницам, которое мы встречаем в ранних мусульманских источниках. Она каждый день выезжала из ворот Бухарской крепости на открытую песчаную площадь регистан. Здесь она правила суд, восседая на троне в окружении придворных и евнухов. Она обязала местных землевладельцев и князей присылать ежедневно 200 юношей, опоясанных золотыми поясами и с мечом на плече. При ее выходах они стояли, выстроившись в два ряда, пока она решала государственные дела, отдавала приказы, одних награждала почетными одеяниями, а других приговаривала к наказаниям. К полудню она возвращалась в крепость и высылала своей свите подносы с едой. К вечеру она снова выходила и садилась на трон, а землевладельцы и князья окружали ее двумя рядами. Потом она садилась на коня и уезжала во дворец, а ее гости возвращались по своим селениям. На следующий день ей прислуживали уже другие, так что каждая свита показывалась при дворе четырежды в год.

Согдиана была страной купцов. На период от V до VIII века пришелся первый расцвет Великого Шелкового пути из Китая на Запад. Термин «шелковый путь» любим и романтичными историками, и торговцами. Он вызывает в воображении мир роскоши, города, украшенные лазурными изразцами, благоухающие пряностями, и длинные, фотогеничные караваны, тянувшиеся по самым безжизненным местам земли. Действительность была более прозаичной. Сухопутные дороги от Китая на Запад использовались для торговли не так уж часто, а большая часть товаров в Средние века переправлялись морем от берегов Среднего Востока через Индийский океан в Китай. В истории было два момента, когда сухопутные дороги взяли свое, и Шелковый путь стал фокусом мировой торговли. Первым из таких моментов были годы как раз перед мусульманскими завоеваниями; второй пришелся на XIII век, когда империя монголов до некоторой степени обеспечила безопасность этих дорог, чем привлекла на них купцов, таких как Марко Поло.

Слово «шелковый» в названии — разумеется, не просто речевое клише — оно отражало важную сторону реальности. Хотя в императорском Китае ходило множество бронзовых денег, но высоко ценившихся монет из серебра и золота почти не было. Валюту заменяли шелка и бушели пшеницы. Немало такой «валюты» добралось до Средней Азии. В VII веке китайские власти попытались консолидировать свой контроль над Синьцзяном, потратив огромные средства на оплату чиновников и солдат. О том, как это работало, можно отчасти судить по древнему документу, обнаруженному в пустыне Гоби у великого буддийского святилища Дуньхуан. Для примера, этот документ указывает, что в 745 году одному из офицеров правительство задолжало жалование за полгода — 160 килограмм бронзовых монет. Эта система могла существовать на практике, только если бы вместо монет расплачивались легким, транспортабельным шелком. Затем служащие могли бы сбыть свое жалование согдийским купцам, получив в обмен серебро или товары с Запада. Согдийцы в свою очередь, доставляли шелка на рынки Ирана и Византии. Понятно, что в эти отдаленные земли арабов в первую очередь манила надежда захватить контроль над столь доходной торговлей.

Четвертую, самую отдаленную часть Трансоксании составляла местность у реки Яксарт (ныне Сырдарья). Теперь это часть Узбекистана и Казахстана. Здесь на 160 километров на север от Согда через местность, известную как Голодная Степь, вел по пустыне путь, отмеченный костями людей и животных, погибших в дороге. Яксарт был меньше Окса, и во многих местах реку можно было перейти вброд. Она орошала земли Шаша (Чача, Ташкента) и, дальше к востоку, — открытые пространства Ферганской долины. Дальше, за горами, лежал Кашгар и земли Китайской империи.

Кочевники внутренних областей Азии в арабских источниках обычно называются тюрками. Начав завоевание, арабы впервые столкнулись с этими людьми, которым предстояло оказать такое глубокое влияние на развитие мусульманской культуры. Ко времени мусульманского завоевания нынешние турки составляли часть византийской империи, и оставались в ней еще четыреста лет. Насколько нам известно, в этих землях не было ни единого турка. Происхождение тюрков надо искать на востоке. К середине VI века в китайских хрониках начинают встречаться упоминания о народе, называвшемся «ту-кюе», создавшем империю в бескрайних травянистых степях к северу от Великой Стены. Позже эта степь стала родиной монголов. Основателем империи китайские источники называют некого Бумыня, умершего в 553 году, и его брата Иштеми. Мы находим подтверждение этих сведений в примечательных наскальных надписях в долине реки Орхон в Монголии. Надписи, сделанные в камне на старотюркском языке, славят времена основателя династии:









Когда создано было синее небо наверху и бурая земля внизу, между ними созданы были сыновья людей. И выше всех из них стояли мои предки, каганы[62 - Каган, или хан — традиционные тюркские титулы, обозначающие правителя или вождя.] Бумынь и Иштеми. Став повелителями народа тюрков, они установили империю, и правили ею, и создали законы страны. Множество врагов было у них, но в войнах они покорили или усмирили множество народов во всех четырех сторонах мира. Они принудили их склонить головы и преклонить колени. То были мудрые каганы, то были доблестные каганы: все их военачальники были мудры и доблестны, все благородны, весь народ был справедлив. Вот почему сумели они править империей столь великой, вот почему поддерживали закон[63 - Cambridge History of Early Inner Asia. P. 297.].








Сила тюрков была не только в справедливости и личной доблести. Эти закаленные кочевники были искусными наездниками и, самое главное, умели стрелять из луков с седла. Ранние тюрки жили на конях, пили кобылье молоко, ели конину, а в крайности, умирая от жажды, вскрывали вены и пили кровь живых коней. Юные тюрки часто учились скакать на коне раньше, чем ходить. Кроме того, эти великие всадники были еще и невероятно выносливыми. Привычные к изнурительной жаре и жестоким холодам материковой Азии, они могли существовать в условиях, которые убили бы другие народы.

Боевые приемы тюрков в начале VII века описал автор «Стратегикона» — книги, которую приписывают римскому императору Маврикию. Он пишет:









Народ тюрков очень многочислен и независим. Они не разбрасываются на многое и не постигают различных искусств, а стремятся лишь научиться отваге в сражениях. Правит ими монарх, который жестоко наказывает их за проступки. Подчиняясь не по любви, но из страха, они терпеливо выносят тяжелые работы и трудности. Они переносят жару и холод и обходятся без многого необходимого, потому что они кочевой народ. Они очень суеверны, коварны, подлы и бесчестны и ненасытны в желании богатства. Они презирают свои клятвы, не соблюдают соглашений и не удовлетворяются дарами. Еще не успев принять дар, они уже обдумывают измену. Они умны в том, чтобы найти подходящий для этого случай и ловко обернуть его в свою пользу. Они предпочитают одолевать врага не столько силой, сколько хитростью, атакуют без предупреждения и перерезают пути снабжения.

Вооружение их—кольчуги, мечи, луки и копья. Копья они носят за плечом, а луки держат в руках и применяют то или иное соответственно случаю. Они не только сами носят доспехи, но и конь их вождя спереди прикрыт железом или войлоком. Особое внимание они уделяют обучению стрельбе на скаку.

За ними следуют огромные стада жеребцов и кобыл, которые не только дают им пишу, но и создают впечатление огромной армии. Они не укрываются за земляными укреплениями, подобно римлянам и персам, а до самого дня битвы рассеиваются среди своих племен и кланов и продолжают пасти свои табуны как зимой, так и летом. Затем они выбирают подходящих лошадей, стреноживают их у своей палатки и стерегут, пока не настанет пора встать в боевой строй, что они всегда проделывают под покровом ночи. Они расставляют часовых на расстоянии, но так, чтобы те могли подать друг другу сигнал, так что тюрков трудно застать врасплох. В битве они не строятся, как римляне или персы, в три боевые крыла, а теснятся друг к другу, так что выглядят одной длинной шеренгой. Отдельно от главных сил они посылают отряды в засаду, чтобы подстеречь неосторожного противника или помочь тем, кого больше всего теснят. Запасных лошадей они держат позади строя, а обоз справа или слева в одной-двух милях под довольно надежной охраной. Они часто связывают заводных лошадей между собой, чтобы защитить с тыла свой боевой строй.

Они предпочитают биться издали, из засад, окружать противника, изображать отступление, чтобы внезапно развернуться и вклиниться в ряды противника, хотя это не клин, а беспорядочная группа. Если противник обратится в бегство, они забывают обо всем и не удовлетворяются, подобно римлянам или персам, тем, что отгонят врага подальше и захватят трофеи, они же не останавливаются, пока не уничтожат всех до последнего, и для этого идут на все. Если враг, которого они преследовали, укрылся в крепости, они не отступают, а стремятся выяснить, нет ли там нехватки припасов для коней или людей. Затем они берут крепость измором и добиваются выгодных для себя условий. Вначале они выставляют довольно легкие условия, когда же враг их примет, добавляют более суровые.

Они уязвимы при недостатке корма, что может случиться, потому что они гонят за собой множество коней. Также и в сражении, если им противостоит пехота в тесном строю, они остаются в седлах и не спешиваются, потому что не выносят долгого боя на земле. Они растут в седле и с непривычки просто не могут подолгу устоять на своих ногах[64 - Maurices Strategikon. P. 116-118.].








Вот с такими грозными воинами встретились арабы, перейдя реку Оке, и быстро прониклись к ним почтением.

С 557-го по 561 год тюрки под предводительством брата и приемника Бумыня — Иштеми — заключили союз с сасанидским шахом Хосровом I (531-579), чтобы уничтожить кочевников, известных в истории как эфталиты, уже столетие господствовавших в степях Трансоксании. Заключен был даже брачный союз между персидским шахом и дочерью кагана Иштеми. В то же время установилась прямая дипломатическая связь между тюрками и властями Византии, с расчетом на установление доставки среднеазиатских шелков через северные степи к Черному морю.

Этой первой великой империи тюрков не суждена была долгая жизнь. Раздоры между правящими родами привели к гражданской войне, и к 538 году западные тюрки отделились от своих восточных родичей и основали в Трансоксании отдельный каганат. Тюркский каган Тон-ябгу оставался великим правителем еще в 630 году, когда китайский паломник Сюань Цзян проходил через его земли и лично встречался с ним, однако вскоре после того каган был убит, и начался распад каганата. Ко времени появления арабских войск в начале VIII века вождем тюрков, признававших власть китайского императора, был тюргешский каган. Несмотря на раскол, кочевые тюрки Трансоксании, объединившись в союз с местными иранскими князьями, дали мусульманам такой яростный отпор, с каким те еще ни разу не сталкивались. В эту-то мозаику воинственных народов и культур, разбросанную по обширным и разнообразным природным ландшафтам, вторглись в 650-х годах передовые разведчики арабских войск.

Первые вылазки арабов за реку были обычными набегами заданью. Арабские источники зачастую изображают эти набеги настоящими завоеваниями, а отпор более настойчивым попыткам вторжения рисуют как восстания против власти мусульман. Эти передовые отряды пробились до самого Самарканда, но натолкнулись на жестокое сопротивление и отступили с наступлением зимы. Их уход дал местным жителям передышку, и нам рассказывают, что «царь Хорасана» встречался с войсками, объединяя их и договариваясь не нападать друг на друга, но обмениваться сведениями и совместно выступать против пришельцев. В последующие годы подобное сотрудничество было редкостью.

Смерть одного араба в те первые годы арабских набегов за реку имела неожиданные и долговременные последствия. Рассказывают, что среди мусульман, погибших в походе на Самарканд, был Кусам, сын аль-Аббаса, дяди пророка Мухаммада. Кусам не только обладал почитаемым статусом спутника Пророка, но и приходился ему двоюродным братом. Несмотря на высокое происхождение и большие связи, его запомнили скромным человеком, который отказывался принимать больше обычной доли добычи для себя и коня. Мусульмане Средней Азии чтят его память, и, как бы скромны ни были его действительные достижения, он принес харизму приближенного самого Пророка в эти далекие страны, создав прямую связь между Мухаммадом и мусульманами Трансоксании. Возникла легенда, что он не умер, а жив в своей могиле, под древними сложенными из сырцовых кирпичей стенами Самарканда. Ему дали имя «Шахи Зинда» — Живой Царь, и в эпоху Тимуридов (конец XIV — начало XV веков) его могила стала центром сложного комплекса захоронений принцев, и особенно принцесс, двора Тамерлана. Их мавзолеи с куполами из бирюзы и синего изразца стали самым чистым и изысканным образцом персидской архитектуры, дошедшей до наших дней.

В 671 году Зияд ибн Аби Суфйан, правитель Ирака и всего Востока, собрал в Ираке, главным образом в Басре, 50 000 человек, чтобы вывести их в Мерв и тем сократить потребление местных ресурсов. До того времени арабские армии ежегодно ходили походами в Хорасан и каждую зиму возвращались в Ирак, оставляя лишь маленькие отряды для защиты городов. Появление такого множества мусульман в качестве постоянных поселенцев преобразило ситуацию. Возможно, в Мерве и окрестных городках и деревнях оказалось больше арабских поселенцев, чем во всем остальном Иране. Они были голодны, жаждали богатств и подвигов — им предстояло образовать ядро армии, вторгшейся в Трансоксанию.

Когда правителем Хорасана в 681 году назначили Салм ибн Зияда, набеги за Оке стали более частыми и целенаправленными. Он занялся методичной подготовкой, собирая армию силой в несколько тысяч человек из арабских поселенцев. Многие из этих добровольцев охотно приняли участие в джихаде, но не всех переполнял энтузиазм: позже один человек рассказывал, как он пришел, чтобы записаться в предстоящую экспедицию, но когда писец спросил его, вносить ли его имя, «ибо предстоит святая война и она принесет духовные заслуги», нервы у него сдали и он ответил, что будет искать совета у Господа, а пока подождет. Он все еще ждал, когда списки были заполнены, и жена спросила его, отправляется ли он с войском. И опять он ответил, что ждет решения от Бога, но ночью Бог явился ему и сказал, что он должен отправиться в поход, который будет победоносным и успешным. Это оказалось заманчивее духовных заслуг. На следующее утро тот человек пошел к писцу и уговорил внести его в списки.

У нас мало подробностей той экспедиции, не считая факта, что Салм первым переправился со своим людьми через зимнюю реку, возможно у Самарканда. Армия атаковала Хорезм и собрала дань, прежде чем двинуться на Согдиану, где был заключен мир. Согласно Бухарской летописи, Салм атаковал город и вынудил царицу Хатун просить мира, однако подробности очень противоречивы. При Салме была жена, и в Самарканде она родила сына, которого назвала Согди (Согдиец) в память о месте, где он родился. Когда мусульмане ушли, жена Салма увезла с собой корону. Это показывает, что отношения между высшими классами арабов и иранцев не всегда были враждебными и что жены врагов считали себя равными. Правда, история не сохранила реакции согдианской царицы на потерю своей короны. Любые планы, которые обдумывал Салм для продолжения кампании, рухнули из-за хаоса, захлестнувшего халифат со смертью Йазида I в 683 году. Род Салма открыто поддерживал старого халифа, и теперь Салм спешно покинул Хорасан, торопясь принять участие в споре о назначении преемника. Арабы в Хорасане остались без официального лидера, и племенное соперничество, сдерживавшееся прежде наместником, вспыхнуло с поразительной яростью. В Хорасане три главные племенные группы представляли роды Мудар, Рабиа и Бакр ибн Ваил, которые теперь сцепились в борьбе за власть над провинцией. Абдаллах ибн Хазим из рода Мудар взял власть в Мерве. Он приказал умертвить двух вождей Рабиа. Теперь между кланами пролегла кровь, и война стала неизбежной. Все соперничество многоплеменной Аравии времен джахилийи заново вспыхнуло на этом отдаленном форпосте, и еще обострилось спорами за богатства завоеванных земель. Конкистадоры VII века сцепились между собой.

Рабия и Бакр бежали из Мерва на юг, в Герат, и закрепились в древнем городе. Абдаллах преследовал их. Когда ему наконец удалось прорвать их строй, началась бойня. Он поклялся, что казнит всех пленных, доставленных к нему до восхода солнца, и выполнил клятву. Рассказывают, что убито было 8000 человек из родов Рабиа и Бакр. Для Хорасана уже невозможен был возврат к прежнему. Кровная месть между племенами арабов то затихала, то снова вспыхивала, несмотря на то что армии мусульман завоевывали все новые земли. Когда известие о резне дошло до далекой Басры, где остались семьи многих из этих людей, в городе заново разгорелась межплеменная вражда.

Абдаллах остался теперь хозяином Хорасана и отвечал только перед самим собой, но каша заваривалась все круче. Он чувствовал, что не может рассчитывать на поддержку могущественного племени тамим — он унизил членов этого племени и их союзников, а двоих приказал засечь до смерти. В отместку они захватили сына Абдаллаха, Мухаммада, и держали его пленником в Герате. Однажды ночью он лежал связанным у лагерного костра, где трапезничали его сторожа, и одному из них захотелось помочиться. Они сделали это на пленника. В ту же ночь его убили.

Униженный и исполненный мести Абдаллах нанес ответный удар, и война возобновилась с новой силой. Все же и тогда еще оставалось место для прежнего рыцарства. Аб-даллах был из тех личностей, которых окружают легенды. Согласно одной из них он согласился вступить в единоборство с военачальником противника по имени Хариш. Они сцепились, кружась на двух жеребцах, пока противник Абдаллаха не изловчился боднуть соперника головой. К счастью для Абдаллаха, у противника лопнуло стремя, и он выронил меч, что дало Абдаллаху шанс галопом ускакать к строю своих воинов, цепляясь за шею лошади. В развязавшемся после этого общем сражении люди Абдаллаха одержали верх, и он сумел поймать своего противника, которого теперь окружала лишь дюжина соратников. Они забились в развалины старой крепости и приготовились защищаться. Абдаллах предложил мир. Противник должен был покинуть Хорасан, выплатить 40 000 дирхемов и расплатиться со всеми долгами. Пока они обсуждали условия, повязка на голове Абдаллаха, прикрывавшая полученную им в единоборстве рану, ослабла и соскользнула на землю. Противник любезно нагнулся и подал ее. «Сегодня твое прикосновение много мягче вчерашнего», — пошутил Абдаллах, на что Хариш ответил, что, не лопни его стремя, он пересчитал бы все зубы Абдаллаха своим мечом. Так, смеясь, они и расстались, и Хариш, как подобало доброму бедуину, сочинил песнь об этом единоборстве:






Я день и ночь таскал копье, Из сустава вышло плечо мое. Два года не было у нас привала. Не на подушке, на камнях мы спали, Мне плащ, коль ночью соснешь, — броня, А постелью попона боевого коня.





Такими бедуины любили вспоминать своих героев: крепкими, одинокими, уверенными в себе и отважными. Этот дух и привел арабов к границам Китая.

Однако с людьми, убившими его сына, Абдаллах шутить не собирался. Он преследовал их с беспощадным упорством. Они укрылись в выстроенной из сырцового кирпича крепости городка Мервруд на берегах реки Мургаб. Оборону возглавил некий Зухайр. Он был отважен и умел рисковать. Он делал вылазки по сухому руслу, чтобы нанести удар Абдаллаху, и поклялся, что разведется со своей женой, если не прорвет строй Абдаллаха. Однажды Абдаллах приказал своим людям укрепить крючья на наконечниках копий, чтобы зацепить Зухайра за кольчугу и стянуть с седла. Четыре копья действительно зацепили его, но он был слишком силен и, рванувшись, вырвал древки у них из рук. Когда он вернулся в крепость, копья болтались у него по бокам как трофеи.

Годичная осада взяла свое, и оборонявшиеся готовы были сдаться. Зухайр уговаривал их дать бой и прорвать линию осады, и тогда, говорил он, перед ними ляжет открытый путь к мирбаду, огромной площади в центре родной Басры, от которой их отделяла тысяча километров. Но ему не удалось набрать достаточно сторонников — защитники предпочитали сдаться на милость Абдаллаха. Они открыли ворота и вышли из крепости. Со связанными руками их привели к Абдаллаху. Далее история гласит, что он готов был оказать им милость, но уцелевший сын его, Муса, стоявший рядом, не знал пощады. «Я паду на свой меч, — сказал он отцу, — если ты простишь их». И вот пленных одного за другим казнили традиционным арабским способом — одним коротким мощным ударом меча сзади по шее. Только троих пощадили, потому что за них вступились люди Абдаллаха.

Когда черед дошел до Зухайра, Абдаллах хотел пощадить его и даже дать ему поместье, где он мог бы жить. «Можно ли казнить таких, как Зухайр? Кто будет тогда сражаться с врагами мусульман? Кто защитит арабских женщин?» И снова вмешался безрассудный Муса, спросив отца, можно ли убить самку гиены, и оставить в живых самца; убить львицу и оставить льва? Закон мести был важнее безопасности арабов в тех далеких враждебных странах. Муса убил бы и собственного отца, если бы тот участвовал в убийстве брата. И снова Абдаллах подчинился своему неукротимому сыну. Зухайр высказал последнюю просьбу — он хотел умереть отдельно от остальных защитников крепости. «Я приказывал им умереть с честью, обнажив мечи против вас. Клянусь Богом, если бы он сделали так, твой сынок от страха забыл бы о мести». Его отвели в сторону и казнили отдельно.

Пока в сердце халифата, в Сирии и Ираке, бушевала гражданская война, Абдаллах правил Хорасаном как частным владением. Однако к 691 году Омейядский халиф Абд аль-Малик овладел Дамаском и взялся за восстановление централизованного управления. В его планы входило установление эффективного управления Хорасаном и находившимися там арабскими войсками, забывшими о дисциплине. Он начал переговоры с письма к Абдаллаху, в котором предлагал очень разумные условия: в течение семи лет он собирался извлекать доходы провинции на провиант. Но Абдаллах был слишком горд, чтобы принимать условия, и нанес халифу оскорбление, приказав посланцу съесть его письмо. Халиф одновременно начал устанавливать связи с его возможными соперниками в провинции. Их подбивали на восстание против тирана. Абдаллах впал в панику и бросил столицу, чтобы попытаться добраться от Мерва до Тирмида, где правил его сын Муса. В пути его перехватили враги. К полудню бой был закончен. Абдаллах лежал, пригвожденный к земле копьем, а вражеский воин, сидя у него на груди, собирался прикончить его. Но Абдаллах еще держался. Он плюнул на убийцу, прошипев, что тот — брат простого пастуха, не стоящий и горстки финиковых семян, а вот он, Абдаллах, глава рода Мудар. Так и не покорившись, он был убит, ему отрубили голову Местный житель уверял, что видел его тело, привязанное на спину мула, а на другой бок животному привязали камень, чтобы уравновесить груз тела. Голову его отослали халифу. Не приходится сомневаться, что смерть его обрадовала многих, однако его племя оплакивало его как отважного и щедрого вождя.

«Ныне остались лишь лающие псы, — писал поэт этого племени. — После тебя на земле не слышен львиный рык»[65 - Tabart Th'rikh. II. P. 831-835.].

К 696 году прибыл новый наместник Умайа, назначенный Абд аль-Маликом. Он принадлежал к правящему роду Омейядов, был человеком веселого нрава, щедрым и миролюбивым, или, как добавляли его враги, напыщенным и изнеженным как женщина. Ему предстояла трудная борьба за приведение к порядку непокорных арабов Хорасана. Самым действенным способом достижения этой цели было увести их в поход за реку, чтобы занять их мысли священной войной и добычей, а не кровной местью. Началась подготовка к крупной кампании против Бухары. Умайа не жалел денег на коней и вооружение. Рассказывали, что он одалживал деньги у согдианских купцов. Из этого видно, насколько сложными были взаимоотношения между арабами и местным населением. Бухара находилась в пределах Согдианы, однако нашлись по меньшей мере несколько купцов, готовых одолжить арабам деньги на завоевание своей родины. Для многих арабов предприятие открывало возможности к спекуляции — нам известна история о человеке, который назанимал в долг денег на снаряжение, а потом решил остаться дома и был посажен кредиторами в долговую тюрьму, откуда его выкупили друзья. Действительно, многие арабы, кажется, испытывали финансовые затруднения и жаловались, что сбор налогов доверен местным землевладельцам, что давало завоеванным некоторую власть над завоевателями. Для обедневших и недовольных арабов поход за реку, суливший солидную добычу, представлялся очень заманчивым предприятием.

В то же время Умайа, по-видимому, не добился доверия и уважения войск, так что поход закончился провально. После того, как он со своими людьми по лодочному мосту переправился через Оке к Амулю, его ставленник отказался двигаться дальше, вернулся с частью людей за реку, сжег мост и, захватив Мерв, объявил себя наместником. Он остался глух к напоминаниям о солидарности мусульман, он отбросил всякую заботу об оставшемся за рекой мусульманском войске Умайи, сказав, что их много, они вооружены и отважны и, если вздумают, могут дойти до самого Китая.

Войско Умайи попало в окружение. В безнадежном положении тот вынужден был заключить мир с бухарцами ценой «малого выкупа» и вернуться, чтобы восстановить свою власть. Политика силы и соперничество между арабами вновь возобладали над интересами священной войны и распространением ислама.

События явно доказали, что северо-восточная граница — не место для легкомысленных и миролюбивых вождей. Умайю вскоре отозвали в его провинцию.

Хорезм, а с ним и командование силами на северо-восточной границе было поручено правой руке халифа, Хаджаджу ибн Юсуфу — жесткому и деятельному наместнику Ирака и всех восточных земель. Он был одним из строителей раннего исламского государства. Тот, в свою очередь, поставил командующим Хорасана Мухаллаба. Мухаллаб представляет собой легендарного воина и прославленного военачальника. Его племя — азд — одно из самых влиятельных и многочисленных на востоке, почитало его и его семью как величайших вождей и заботливо сохранило память о них в песнях и мифах. Он составил себе репутацию, ведя партизанскую войну в Южном Иране — суровую, неблагодарную войну в тяжелейших условиях. Ему же приписывают заслугу введения в арабской армии металлических стремян.

Мухаллаб захватил с собой сына Йазида. Разумеется, ожидали, что новый правитель обрушит удар на Трансоксанию, чтобы собрать побольше добычи; ни приведенные им с собой арабы из племени азд, ни арабы, давно обосновавшиеся в провинции, ничего другого не ожидали. Мухаллаб избрал своей целью Кеш. Кеш, с XV столетия известный как Шахрисабз (Зеленый город), позднее прославился как место рождения великого завоевателя Тамерлана. Он лежит в плодородной долине под защитой горных хребтов на севере и на юге. Он не принадлежал к главным городам Трансоксании, однако представлял собой значительный трофей. Мухаллаб, кажется, действовал с большой осторожностью. Он два года осаждал город, не слушая советов оставить его за спиной и продвигаться дальше в Согдиану. В конце концов он отступил, выговорив дань. Города Согдианы не собирались сами даваться в руки.

Смятение и отсутствие руководства дали шанс неразборчивым в средствах авантюристам, а самым неразборчивым и рисковым из них оказался Муса, сын прежнего наместника Абдаллаха ибн Касыма. Он вырвал для себя клочок границы между двумя мирами: арабскими завоевателями и старинными царями этих мест. В чем-то он напоминал Эль-Сида, испанца XI века, действовавшего на границе и охотно заключавшего союз со всяким, кто брался ему помочь. Он был жаден до денег и щедр со своими сторонникам. И Муса, подобно Эль-Сиду, создал себе биографию, или, точнее, перечисление героических деяний, которые и дошли до нас.

Жизнь Мусы ибн Абдаллаха ибн Касыма в известном нам виде записана великим Абу л-Хасану аль-Мадаини более чем через столетие после событий. История явно основывается на фактах, но в ней много вымышленных и даже мифических элементов. Все же даже они позволяют нам проникнуть в мысли жителей пограничья того времени. В отличие от многих исторических текстов того времени рассказ имеет связный сюжет, прерываемый «иснадами», то есть альтернативными версиями. Он рассказывает о приключениях Мусы, о его правлении городом Тирмид, об отношениях с арабами и с неарабами и о его окончательном падении. Ошибки Мусы, особенно его склонность прислушиваться к сторонним советам вопреки своим лучшим суждениям, не затушевываются, но в целом повесть рисует его мятежным героем. Легенда явно показывает, что вначале арабы и другие народы, мусульмане и немусульмане, поддерживали Мусу и что в то же время самые яростные его оппоненты были арабами. Звездный взлет его карьеры объясняется его этнической принадлежностью (араб, неараб, тюрок). Религия не упоминается. Это был не джихад, и Муса никогда не претендовал на такой статус для своей войны. Если он и построил в Тирмиде мечеть и даже иногда молился в ней, в источниках об этом ни разу не упомянуто.

Против обыкновения многих описаний прежних завоевательных войн, в этой не фигурирует ревность к исламу и надежды на будущую жизнь. Ценятся здесь доблесть в битве, верность родичам и соратникам, выносливость и хитроумие. Мир границ был полон переменчивых союзов и обязательств, и мусульмане объединялись с немусульманами против соперников. Джихад оказывался на втором месте, уступая персональным амбициям и жажде богатства и власти.

Муса еще при жизни отца овладел городом-крепостью Ткрмид. Быстрое течение Окса огибало там низкие утесы и бурые кирпичи из высушенной на солнце глины в стенах крепости. Напротив лежал островок, упрощавший переправу через реку. Рядом с внушительной прямоугольной цитаделью расположился окруженный стенами город. Греки назвали его Александрией на Оксе, а позже, при Кушанах, вокруг соорудили множество буддийских ступ. ГЬрод обезлюдел после монгольского нашествия в 1220-х годах.

Вероятно, мощь цитадели и стратегическое расположение переправы через Оке привлекло сюда Мусу. Он занял здесь прочное положение и принимал визитеров. Его изображают вспыльчивым могучим человеком и рассказывают, что в бою он обвязывал шлем красной полоской материи со вставленным в нее сапфиром. Впервые он попал в Тирмид почти случайно. Когда звезда его отца стала заходить, и он утратил поддержку арабов в Мерве, отец велел Мусе забрать все имущество и найти для них безопасное место. Он должен был переправиться через Оке и искать убежища у одного из местных князей либо найти и занять подходящую крепость. К тому времени как Муса добрался до переправы в Амуле, к нему присоединилась группа разбойников (неясно, были то арабы или иранцы) и несколько его соплеменников. В отряде теперь набралось до 400 человек. Для этих людей нужна была постоянная база.

Первым делом он попытал счастья в Бухаре, но правитель города правомерно отнесся к нему и его сторонникам с большим подозрением. «Он убийца, — сказал правитель, — и люди его таковы же: люди, преданные войне и злодеяниям. Рядом с ними я не чувствую себя в безопасности». Так что Мусе дали денег, ездовых животных, одежду и отправили дальше. Тогда Муса направился к мелкому владетелю (дехкану) маленького городка рядом с Бухарой.

И снова он встретил холодный прием: владетель сказал, что местные жители бояться его и не примут их. Тем не менее Муса провел там несколько месяцев, прежде чем отправиться на поиски более подходящего укрытия или крепости. Больше повезло ему в Самарканде, где местный шах Тархун принял его с почестями и позволил остаться, вероятно, надеясь использовать его военный отряд против врагов. Такое счастье не могло длиться долго. Согласно легенде, в Согдиане по местному обычаю один день в году на стол ставили мясные блюда, хлеб и кувшины с питьем. Это была пища «воителя Согда», и ему одному дозволялось вкушать ее. Если кто-то другой дерзал попробовать от его угощения, ему предстояло сражаться с воителем, и его стол, а с ним и титул, оставался за победителем. Нечего и говорить, что грубые и воинственные арабы не устояли перед искушением, и один из них уселся за стол, говоря, что готов драться с рыцарем и сам станет «воителем Согда». Рыцарь, появившись, бросил ему вызов: «О араб, сразись со мной один на один!» Араб с радостью согласился и сразил согдийца. Однако правила тут же переменились: араб не мог быть воителем Согда. Шах пришел в ярость и велел Мусе со своими людьми убираться, добавив, что, не обещай он им прежде безопасности, все они были бы перебиты.

Муса и его люди теперь оказались полностью вне закона, и каждый мог обратиться против них. Они прошли через горы к югу от Кеша. Там местный царь встретил их оружием и обратился за помощью к Тархуну из Самарканда. Муса и 700 его воинов сражались день и ночь, многие из людей получили ранения. К вечеру они начали переговоры. Один из сторонников Мусы доказывал Тархуну, что, убив Мусу, тот не получит никакой выгоды: в сражении он неизбежно потеряет многих из лучших своих людей, а кроме того, Муса среди арабов занимает высокое положение (на тот момент это утверждение было сомнительным) и арабы, несомненно, явятся отомстить за него. Тархун, со своей стороны, говорил, что не может позволить Мусе остаться в Кеше, расположенном слишком близко к его владениям. Сошлись на том, что отряд Мусы отправится дальше.

В 689 году они вышли к Оксу южнее Тирмида, и на этом месте Муса обосновался и оставался до конца своей жизни. Там он познакомился с одним из дехканов тирмидского шаха. Тот был настроен против своего повелителя и дал Мусе несколько советов, как найти подход к шаху. По его словам, шах был добрым и на удивление застенчивым монархом, и с помощью подарков можно было добиться пропуска в его цитадель, потому что, добавил придворный, он слаб. Муса, впервые явившись в цитадель, поначалу не стал следовать совету и просто потребовал впустить его, однако, получив отказ, обратился к хитрости. Он пригласил ничего не подозревавшего шаха поохотиться с ним вместе и оказал ему все возможные любезности. По возвращении в город шах приготовил пир и пригласил Мусу с сотней его людей на полдник (гхада). Когда отряд Мусы въезжал в город, их лошади заржали, перекликаясь между собой, и народ увидел в том дурное предзнаменование. Обеспокоенные горожане просили Мусу и его людей спешиться. Пешком он вошли во дворец и принялись за еду. Наевшись. Муса откинулся на подушки и устроился отдохнуть, однако шах и его свита, забеспокоившись, попросили их уйти. Муса наотрез отказался, сказав, что нигде не найдет такого славного дворца (манзил), и этот дворец станет его домом или его могилой. В городе начались схватки. Множество горожан погибло, другие бежали. Муса захватил город и объявил шаху, что тот может уйти и никто не встанет него на пути. Шах ушел и отправился просить помощи у тюркских кочевников. Те с презрением отвергли его, насмехаясь над человеком, которого выжила из собственного дома какая-то сотня вояк. «К тому же, — добавили они, — мы уже сражались с этими людьми в Кеше и не хотим снова с ним драться». История умалчивает о судьбе изгнанного шаха, однако Трансоксания VIII века явно была неподходящим местом для таких наивных и доверчивых правителей.

Муса стал отныне правителем крепости и города и ни с кем не был связан союзами. При нем уже было 700 человек, а когда его отец Абдаллах, пытавшийся пробиться к нему, бесславно пал в битве, 400 его уцелевших соратников присоединились к Мусе. С этим маленьким отрядом он начал вербовать новых сторонников, накапливать богатства и строить оборону против врагов.

Врагов хватало с избытком. Рассказывают, что от столкновения с тюрками он уклонился, применяя отчасти хитрость, отчасти запугивая их. Некоторые рассказы явно относятся к фольклорному жанру: в них одна этническая группа предстает удивительно умной, а другая — столь же удивительно глупой. В данном случае это «хитроумные арабы против тупых тюрков». Возможно, это отражение анекдотов, ходивших в то время. В одной из таких неправдоподобных баек делегация тюрков прибыла в разгар лета (когда жара доходит до 50 градусов Цельсия) и увидела Мусу в окружении свиты сидящими у костра в зимних шубах. Tюpки решили, что видят не обычных людей, а джинов, злых духов, и удалились, не попытавшись напасть. В другой истории тюркский вождь прислал Мусе в дар стрелы (символ войны) и благовония (знак мира), предложив ему выбирать. Муса, как и следовало ожидать, поломал стрелы и выплеснул благовония. Из этого тюрки заключили, что не стоит связываться с человеком, который явно не в своем уме.

Когда Умаййа стал наместником Хорасана в 691 году, он решил послать экспедицию, которая выкинула бы Мусу из крепости. Жители Тирмида тоже были сыты по горло Мусой и его бандой и выслали навстречу делегацию с предложением объединится против него. Муса оказался в осаде. С одной стороны стояла арабская армия, с другой — армия тюрков.

Далее нам представляют один из тех советов, которыми арабские рассказчики пользовались для обсуждения воен-ной стратегии. В конце концов решено было, что Муса предпримет ночную атаку на тюрков, потому что арабы были искуснее в ночных сражениях. Вылазка принесла успех, они застали тюрков врасплох, захватили их лагерь, оружие и деньги. Против арабов Муса решил применить военную хитрость. Один из его офицеров позволил себя избить и в таком виде явился к арабскому командующему как перебежчик. Муса выразил сожаление, что того наверняка высекут, а возможно и убьют, но офицер возразил, что смерть ему грозит в любом случае, а вынести побои проще, чем исполнить остальную часть плана. Рубцы на спине, вероятно, выглядели достаточно правдоподобными, поскольку он был принят как перебежчик и попал в круг приближенных арабского командующего. Выбрав день, когда он остался с командующим наедине, и увидев того без оружия, перебежчик упрекнул его за такую беспечность, однако командующий, сдвинув край одеяла, показал лежавший рядом с ним обнаженный меч. Лазутчик Мусы схватил это самый меч и убил командующего. Он ускакал обратно к Мусе прежде, чем в лагере успели опомниться. После смерти командующего атакующая армия арабов распалась: одни бежали за реку, другие просили у Мусы свободного пропуска, который тот охотно выдавал.

Восторжествовав над союзными силами арабов и тюрков, Муса стал еще сильнее. Арабский правитель, сменивший Умайа, не делал попытки выкурить его из его логова у реки. Зато его владения привлекали всех недовольных присутствием арабов в Трансоксании.

В их числе были два брата: Хурайт и Табит ибн Кутба. Это были местные жители, возможно из высших слоев иранского населения. Обратившись в ислам, они на правах «мавали» присоединились к арабскому племени хузаа. Они хорошо служили арабским правителям в роли сборщиков податей и посредников, поскольку знали местные языки и условия. ГЬворили, что тот, кто хотел дать нерушимую клятву, клялся именем Табита и уже никогда не нарушал слова. Братья были богаты и могущественны, но все же не могли чувствовать себя равными среди арабов. Однажды Хурайт оказал услугу царю Кеша, устроив возвращение заложников, взятых взамен дани. Это было сделано вопреки прямому приказу наместника Хорасана Йазида ибн аль-Мухаллаба, явно подозревавшего, что Хурайт симпатизирует царю. Хурайт усугубил свой проступок, бросив тень на происхождение Йазида. Отряд тюрков перехватил его и потребовал выкупа, похваляясь, что им случалось брать выкуп и с самого Йазида. Хурайт отбился от них и, отбившись, сказал: «Не думаете ли вы, что мы с Йазидом — сыновья одной матери?» Если что и могло по-настоящему разъярить араба, то это оскорбление его матери. Неосторожные слова Хурайта дошли до Йазида, и тот, арестовав его, велел раздеть донага и дать тридцать ударов кнутом. Порка была жесткой, но хуже нее был позор — быть выставленным голым на людях. Хурайт заявил, что предпочел бы получить 300 кнутов, но сохранить достоинство.

После этого Хурайт с братом решили, пока еще было время, покинуть наместника. Они ушли с тремя сотнями своих шакирийя[66 - Шакирийя были военной и придворной свитой среднеазиатских аристократов того времени. Эти молодые люди в мирное время оказывали услуги по дому, но в случае войны превращались в боевой отряд.] и с несколькими арабами. Сначала они направились в Самарканд к Тархуну, который не так давно отпустил Мусу. Тархун поддержал их и собрал дополнительные силы из населения Бухары и Саганияна и из войск двух других правителей — Найзака и Сабала из Хуттала. Совместными силами они выступили, чтобы объединиться с Мусой, засевшим в Тирмиде.

Муса между тем принимал к себе множество беглецов из разных арабских племен. На юге в Систане взбунтовалась арабская армия, которой осточертела долгая, трудная и безнадежная кампания в суровой неблагодарной стране. Под предводительством Абд аль-Рахмана ибн аль-Асхата они двинулись на Ирак, чтобы свергнуть власть Омейядов. Халиф Абд аль-Малик и его правая рука Хаджадж оказались им не по силам, мятежники были разбиты, и уцелевшие бежали на восток. Восемь тысяч из них собрались в Тирмиде у Мусы.

Теперь Муса располагал большими силами, но объединяла их только ненависть к Омейядскому режиму. Отношения между арабами и другими племенами, вероятно, были натянутыми, и Муса, конечно, понимал, что для обращения с его войском требуется немалая осторожность и дипломатия. Хурайт и иранские князья были честолюбивы. Они предлагали Мусе перейти Оке, изгнать омейядского наместника и захватить всю власть над провинцией Хорасан. Они рассчитывали превратить Мусу в свою марионетку и свести на нет полвека мусульманского владычества. Арабы в армии Мусы относились к этой идее с подозрением, не видя в ней выгоды для себя: Омейяды либо нанесут контрудар, потому что запросто отдать весь Хорасан они не могут, либо иранцы станут править провинцией к своей выгоде. Они убедили Мусу избрать более скромную цель — изгнать правительство Омейядов из пределов Трансоксании, чтобы, как они выражались, «мы сами могли питаться этой страной».

Этой цели достигли без особого труда, после чего князья Трансоксании отправились по домам, надеясь, конечно, что навсегда покончили с арабской угрозой своей родине. Муса правил Термидом, Хурайт и Табит были его первыми министрами. Подати текли рекой, и Муса входил в силу. Однако многие из его арабских сторонников не одобряли влияния иранских чиновников, уверяя Мусу, что те замышляют измену, и подговаривая убить их. Первое время он не слушал клеветников, отвечая, что не может предать людей, которые так много сделали для него, но мало-помалу он поддался их уговорам.

Между тем Муса столкнулся с более насущной угрозой. Иранские князья видели в нем союзника, но кочевники-тюрки держались другого мнения. Они собрали войско, которое арабские источники, безусловно с некоторым преувеличением, оценивали в 70 000 воинов в заостренных шлемах. Характерные остроконечные шлемы Средней Азии противопоставляются здесь округлым шлемам арабов. Эта мощная атака тюрков, если она в самом деле имела место, дает автору истории еще одну возможность показать военное искусство Мусы и его хитроумие. Муса, подобно многим его современникам, командовал сражением, восседая в кресле в окружении 3000 тяжеловооруженных всадников. Он позволил тюркам прорваться в предместье Тирмида и спокойно сидел, поигрывая своей секирой, пока не увидел, что настал подходящий момент обрушиться на них и выдворить из города. Тогда он вступил в битву, после чего спокойно вернулся на свое кресло. Устрашенные тюрки, по словам повествователя, бежали перед ним, уподобляя его великому иранскому герою (и их противнику) Рустаму.

В следующем эпизоде тюрки захватили на выпасе стадо Мусы. Муса тяжело переносил оскорбление, отказывался от еды и «играл своей бородой», обдумывая план мщения. Он решил предпринять еще одну ночную атаку. Взяв 700 человек, он подобрался по сухому руслу, скрытому растительностью по берегам, к самым укреплениям тюрков. У земляных укреплений арабы дождались, когда скот утром выгнали на пастбище. Тогда они окружили пастухов, убили всех, кто сопротивлялся, и отогнали стадо домой.

На следующее утро тюрки возобновили военные действия. Их царь стоял на холме, окруженный 10 000 воинов в наилучшем вооружении. (Число опять же следует принимать с осторожностью). Муса воодушевил своих воинов, сказав, что если они разобьют этих, то с остальными будет просто. Хурайт возглавил атаку, но был ранен стрелой в голову. Через два дня он умер, и его похоронили в его юрте (куббе). Между тем брат Мусы в очередной ночной атаке ранил царя и его коня, ускакавшего к реке. Царь, отягощенный своими доспехами, утонул. ГЪловы павших врагов доставили в Тирмид и захоронили в две пирамиды[67 -  Соответствующее арабское слово — «йавсакван».]. После этой победы напряженность между арабами и оставшимся в живых братом Хурайта Табитом усилилась. Мусу постоянно склоняли избавиться от него, однако он упрямо отказывался, и тогда арабы решили сами взяться за дело. Но Та-бит предчувствовал, что что-то готовится. Он нашел молодого араба из племени куза, с которым был в дружеских отношениях, и убедил юношу снабжать его сведениями. Тот должен был играть роль покорного слуги, пленника из далекого Бамиана в сердце гор Гиндукуш. Предполагалось, что он не знал арабского. Табит был начеку, и по ночам его охраняла его шакирийя. Муса между тем все еще не давал согласия на убийство Табита, потому что для такого дела не было оправдания и оно бы привело к общей катастрофе. Наконец один из его братьев, у которого были друзья среди арабов, решил проявить инициативу. Они так насели на Мусу, что тот по слабости принял план, по которому они собирались подстеречь Табита. затащить его в ближайший дом и казнить. Муса очень неохотно дал согласие и предупредил, что это будет концом для всех.

Молодой агент Табита, разумеется, все слышал и немедленно сообщил своему хозяину, который, собрав двадцать всадников, скрылся под покровом ночи. Утром, когда выяснилось, что Табит пропал, арабские заговорщики не сразу поняли, что их переиграли, однако, заметив, что исчез и юный слуга, разгадали уловку.

Табит со своими людьми укрепился в соседнем городке, где к нему присоединился Тархун и люди из Кеша, Насаф и Бухары, поддерживавшие его с тех пор, как он явился в Тирмид. Возник открытый конфликт между арабами и местными жителями. Теперь, когда столкновение стало неизбежным, Муса стремился покончить с ним как можно скорее и повел свое войско на Табита. Но скоро они попали в окружение и оказались в очень тяжелых условиях. И опять, там, где не помогала сила, прибегли к предательству. Один из людей Мусы, Йазид, решил, что лучше быть убитым, чем умирать от голода, и явился к Табиту под видом перебежчика. На его несчастье, его двоюродный брат Зухайр был приближенным советником Табита и слишком хорошо знал своего родственника: в Трансоксании политика разделила не только племена, но и семьи. Зухайр предупредил Табита против Йазида. Йазид, в свою очередь, сказал, что уже достаточно настрадался, когда Омейяды вынудили его покинуть Ирак и отправиться в Хорасан вместе с семьей, и что Зухайр чернит его из зависти. Поэтому ему позволили остаться, но взяли заложниками двух его малолетних сыновей. Йазид затаился и ждал случая. Настал день, когда из Мерва пришло известие, что умер сын одного из арабских сторонников Табита, и тот с маленьким эскортом отправился к нему выразить свое соболезнование. Возвращался он уже в темноте, и когда Табит оказался в стороне от охраны, Йазид, воспользовавшись случаем, нанес ему тяжелый удар мечом по голове. Тот после этого еще прожил пару недель. Йазид с двумя сообщниками скрылся, но его несчастные дети остались расплачиваться за преступление отца. Зухайр привел их к Тархуну, который, по-видимому, после смерти Табита принял командование. Одного казнили сразу, голову и тело сбросили в реку. Другой мальчик, когда палач замахнулся, повернулся в сторону, и удар пришелся в грудь. Тяжело раненного, его тоже бросили в реку, где он утонул.

Со смертью Табита его сторонники и союзники утратили боевой дух.

Главенство над войском перешло к Тархуну. Получив предупреждение, что Муса готовит ночную атаку на его лагерь, он преисполнился презрения. «Муса и на двор без помощников не сходит», — сказал он. Ему не следовало бы недооценивать Мусу. Ночью лагерь атаковали, и внутри укреплений и вокруг завязалась горячая битва. Воины Мусы пробились даже к шатру Тархуна и нашли его сидящим перед огнем, разведенным его шакирийей. Шакирийя, которой полагалось бы защищать его, бежала, но сам Ткрхун отчаянно защищался и в схватке сумел убить одного из братьев Мусы. Он отправил Мусе, с которым, естественно, был хорошо знаком, послание, предлагая отозвать своих людей, если тот согласится отступить. На следующий день противники арабов собрали свои пожитки и отправились в свои земли.

На первый взгляд это представляется славной победой Мусы, но в действительности это было началом конца. Ему удавалось сохранять независимость только благодаря поддержке своих арабских сторонников и других племен, которые следовали за Хурайтом, а потом за Табитом. Пока у Мусы было около тысячи человек, ими еще можно было управлять, однако с прибытием великого множества арабов из разбитых армий мятежников задача стала непосильной. Без поддержки неарабских народов Трансоксании Мусе уже не приходилось мечтать о независимости. Следует отдать ему должное: он, кажется, понимал это и приложил большие усилия, чтобы не дать коалиции распасться. Но в конечном счете — кровь не вода, и он объединился с арабами против остальных.

Конец наступил в 704 году, когда новый Омейядский правитель Хорасана в союзе с иранскими князьями выслал против него армию к Тирмиду, и Муса погиб, когда конь, на котором он пытался бежать, споткнулся. Пятнадцать лет он удерживал фактическую независимость, был властителем береговой твердыни и магнитом, стягивавшим к себе всех обиженных и недовольных. Его слава распространилась вдаль и вширь. В маленьком провинциальном городке Кумис в Северном Иране, в 800 километрах от Тирмида, жил человек по имени Абдаллах. В его доме собиралась местная молодежь, чтобы послушать истории и вообще повеселиться. Гостеприимство дорого обходилось Абдаллаху, и когда долгов накопилось сверх меры, он отправился за помощью к самому Мусе. Ему не пришлось разочароваться — он получил в подарок 4000 серебряных дирхемов. Среди таких людей, как Абдаллах, память о Мусе не увядала. Его прославляли в стихах, и, должно быть, их рассказы стали основой истории, которая дошла до нас.






Глава 8. ДОРОГА НА САМАРКАНД




Достижения Кутайбы ибн Муслима (705—715)





К началу 705 года арабские армии завоевали почти весь Хорасан вплоть до реки Оке. Сопротивление держалось только в горных районах. Нельзя сказать, что вся провинция мирно подчинялась арабскому правительству собиравшему налоги с безропотного и послушного населения, но контроль оставался за арабскими властями. Из принадлежащих им Мерва и Балха они отправляли экспедиции, которые подавляли мятежников, опустошали их земли и грабили имущество. За рекой дела обстояли иначе. Не считая основанного Мусой форпоста в Тирмиде, там вовсе не было арабских поселений и не стояло ни единой мечети. Местные цари и кочевники-тюрки прочно удерживали за собой эти земли.

Все это вскоре должно было измениться. В том году Хаджадж, наместник Ирака и всех восточных земель, назначил нового правителя Хорасана. Кутайба ибн Муслим родился в маленьком племени бахили, не связанном ни с одним из великих племен, чьи ссоры сеяли рознь между арабами в Хорасане. Это обстоятельство делало его подходящим кандидатом для решения очень сложной задачи. Он не только был нейтральным в родовой вражде. Его к тому же не осаждали просьбами об услугах, которыми донимали своих вождей члены крупных племен. И еще, он пользовался поддержкой проницательного и решительного Хаджаджа. Не имея опоры на силы собственного племени, он зависел от Хаджаджа, без его помощи не получил бы власти, а значит, Хаджадж мог не опасаться его мятежа.

Кутайба представляется человеком, которого белее уважали, чем любили. В источниках подчеркивается его искусство организатора и военачальника, но отсутствуют рассказы о его щедрости или о его покровительстве поэтам. Он мог быть жестоким врагом и не стеснялся, когда считал это необходимым, казнить пленников, даже тех, кому обещал жизнь. С другой стороны, он готов был сотрудничать с местными царями и вождями, если полагал, что это полезно для дела ислама. Кроме того, он пользовался поддержкой многочисленной и способной ближней родни, особенно брата, Абд аль-Рахмана, всегда остававшегося его надежным заместителем и правой рукой.

Кутайба выработал четкую политику: объединить арабов Хорасана под знаменем ислама и джихада, а затем повести их в поход на завоевание земель за рекой, на которых так и не сумели закрепиться его предшественники. Каждую весну он намеревался собирать в Мерве армию мусульман и отправляться, с тем чтобы возвращаться осенью в столицу, после чего воины рассеивались по городкам и селениям Хорасана до нового сезона военной кампании.

Предстоящая кампания оказалась самой тяжелой, кровопролитной и, возможно, самой разрушительной в истории арабских завоеваний. Согласно сообщениям людей, якобы видевших события своими глазами, Кутайба прибыл из Ирака в Мерв, как раз когда его предшественник проводил смотр столичным войскам, прежде чем повести их за реку. Кутайба немедленно перехватил командование и обратился к воинам, призывая их к джихаду. «Господь привел вас сюда, чтобы дать силу своей религии, защитить святыни вашими руками, увеличить изобилие богатств и свершить жестовое правосудие над врагом». Он подчеркнул, что погибшие в джихаде сохранят жизнь, процитировав Коран: «И никак не считай тех, которые убиты на пути Аллаха, мертвыми. Нет, живые! Они у своего Господа получают удел». Он закончил выступление кратким лозунгом: «Исполните обетование Господа вашего, приготовьтесь пройти дальний путь и перенести великие лишения и остерегайтесь искать легких путей!» Мысль его была ясна: ни слова не было сказано о племенной или этнической солидарности — война была одна на всех мусульман, арабского или не арабского происхождения. Он использовал классическое сочетание служения Господу и приобретения богатства. Нам не дано узнать, многие ли из слышавших его воспылали ревностью к духовному и мирскому вознаграждению и многие ли слушали его с камнем на сердце, предвидя опасности и лишения.

Мы располагаем подробным описанием армии Кутайбы 715 года под конец его службы. К этому времени Кутайба, как сообщают, командовал 40 000 человек, навербованных на юге Ирана в Басре. Они принадлежали к основным племенным группам и привнесли с собой чувство племенной солидарности, хорошо служившей им на поле битвы, но в то же время и межплеменное соперничество, легко переходившее в насилие. Кроме них имелось 7000 человек из Куфы в центральном Ираке, и 7000 так называемых «мавали» — людей не арабского происхождения, обращенных в ислам и влившихся в мусульманское войско. Их возглавлял Хайан аль-Набат. Среди разных причин успехов Кутайбы была и завоеванная им верность местных войск, составлявших, если можно верить приводимым оценкам, около 12 процентов его сил. По всей видимости, они сражались с тем же упорством, что и арабы, а знание местности служило им хорошую службу, однако не все арабы готовы были принимать их как равных, и между соратниками в войске имела место скрытая напряженность. Возможно, Кутайба до того момента, когда события приняли трагический оборот, добивался успеха именно тем, что сумел объединить эти несхожие группы, внушив им единую цель — распространить владения ислама на Трансоксанию и, возможно, до самого Китая.

Кутайба немедленно открыл кампанию, направив свои войска вверх по Оксу в Тохаристан. Здесь целью его было не столько завоевание, сколько умиротворение. Он нанес официальный визит в Балх, где был радушно принят местными землевладельцами. Затем, перейдя реку, он встретился с царем Саганияна, который вынес ему навстречу дары и золотые ключи как символ покорности. В ответ ему обещана была защита от соседнего царя Шумана, к которому и направился теперь Кутайба. И здешний царь поспешил заключить мир и выплатить дань. Обезопасив свой правый фланг средствами дипломатии и демонстрацией силы, Кутайба вернулся зимовать в Мерв.

На следующий, 706 год он начал с завершения незаконченных дел на юге. Могущественнейший из местных князей, буддист Найзак, сохранял независимость своих владений в горах Бадхыз к северо-западу от Герата. Он захватил и держал в плену несколько мусульман. Кутайба послал к нему гонца с предостережением не вызывать гнева нового правителя. Найзак согласился отпустить пленников и лично отправиться в Мерв на встречу с арабским наместником. Народ Бадхыза заключил мир на условии, что Кутайба не ступит на их земли. Такие соглашения типа «живи и давай жить другим» характерны и для многих других арабских завоеваний в отдаленных районах Трансоксании.

Затем Кутайба обратился к настоящей своей цели — к богатым городам Согда в долине Заравшана. С началом весны он перешел реку, направившись к Пайкенду, ближайшему и первому городу на дороге от переправы в Амуле. Ныне развалины этого города лежат в пустыне приблизительно в 60 километрах от Бухары, но в начале VIII века это был крупный торговый центр, и купцы его регулярно ездили в Китай по сухопутному Шелковому Пути. Он лежал в самом конце плодородной Зервавшанской долины, окруженной пустынями. ГЬрод представлял собой очень заманчивый трофей, однако был надежно защищен огромной стеной из сырцового кирпича и имел внутреннюю цитадель всего с одними воротами. Она была настолько мощной, что называлась просто «Крепость», или «Бронзовая Крепость», а горожане вовсе не желали удовлетворять финансовые запросы арабов. Первая фаза завоевания произошла очень быстро: защитники, оттесненные за городскую стену, запросили мира. Мир был дарован им в обмен на дань, и Кутайба уже возвращался к Оксу, когда узнал, что горожане взбунтовались и убили оставленного им правителя: здесь приводится распространенная история о том, как араб пытался взять силой дочь местного властителя и в результате был ею зарезан: но столь же вероятно, что горожане, когда мусульманское войско удалилось, решили, что они больше не связаны вымученным силой обещанием платить дань.

Кутайба решил преподать им урок, который должны были запомнить все народы Согдианы. После месячной блокады он велел сделать подкоп под городскую стену и подпереть ее своды деревянными опорами. Он рассчитывал сжечь опоры, после чего стена должна была рухнуть. Вышло не совсем так, как было задумано: стена рухнула, когда в подкопе еще велись работы, и сорок несчастных работников погибли под ней. Техника проведения осадных подкопов хорошо известна в западноевропейской стратегии со времен крестоносцев, но в истории ранних исламских завоеваний это единственный пример, и возможно, Кутайбу познакомили с этой техникой местные войска, завербованные в Средней Азии. Хотя для злополучных землекопов дело кончилось очень плохо, но цель была достигнута — мусульмане ворвались в пролом. После того как город был взят штурмом, жители и их имущество были отданы на милость победителей. Всех боеспособных мужчин методично перебили, женщин и детей захватили в плен. Город опустел. Рассказывали, что многие купцы в то время торговали в Китае. Вернувшись, они отыскивали своих жен и детей, выкупали их у арабов и заново отстраивали дома. В действительности похоже, что Пайкенд так и не оправился после осады, и его скоро совершенно затмила растущая рядом Бухара.

Арабские источники вспоминают завоевания не по несчастьям, которые были ими вызваны, а по захваченной добыче. Один пленник предлагал за себя выкуп 5000 отрезов китайского шелка — цена, эквивалентная миллиону дирхемов. В храме Будды (бутхане) они нашли серебряную статую весом 4000 дирхемов и другие сокровища, в том числе две жемчужины величиной с голубиное яйцо. На вопрос Кутайбы, откуда эти жемчужины, ему ответили, что две птицы принесли их в храм в своих клювах. Для мусульманских авторов эта очаровательная легенда была простым свидетельством очевидной ложности буддийской веры. Жемчужины вместе с другими отборными драгоценностями отправили в Ирак Хаджаджу, и тот в ответном письме превозносил щедрость Кутайбы. Остальные серебряные изделия переплавили в монеты, чтобы раздать мусульманам-солдатам: в результате таких действий были навсегда утрачены многие сокровища Средней Азии. Новых денег оказалось так много, что мусульмане смогли купить лучшие доспехи и оружие — воины, как и раньше, должны были вооружаться на собственные деньги. Однако в этом случае войскам раздали и захваченное оружие. После победы в Пайкенде войска двинулись на Бухарский оазис, где атаковали несколько поселений и вынудили их просить мира.

Следующий, 707 год снова застал Кутайбу в походе на Бухару. В том году с ним был Найзак, к этому времени, видимо, вступивший в армию отчасти в роли воина, отчасти заложника. Кампания не принесла больших успехов. Согдиана успела осознать угрозу, которую несли арабские войска, и заключила союзы с тюрками и народом далекой Ферганы. Союзники держались в степи, выжидая удобного момента для нападения. Арабская армия, двигаясь по дороге на Бухару, сильно растянулась, так что между ехавшим в голове колонны Кутайбой и его командовавшим арьергардом братом и правой рукой Абд аль-Рахманом оказалось больше полутора километров. Тюрки увидели в этом свой шанс и атаковали хвост колонны. Абд аль-Рахман послал к брату гонца с просьбой о помощи. К тому времени как Кутайба вместе с Найзаком вернулись к арьергарду, мусульмане были на грани поражения, но с его прибытием арабы воспряли духом и отогнали тюрков, предотвратив катастрофу. Все же Кутайба решил на этом остановиться, свернул на юг, переправился через реку у Тирмида и через Балх вернулся в Мерв на зимовку.

Военный сезон 708 года тоже был неудачным. Кутайба выступил против войска правителя бухарской области по имени Вар дан-Худа, но не сумел ни занять территорию, ни вытребовать дань. За все свои усилия он был вознагражден только резкими упреками Хаджаджа.

В следующем, 709 году, Кутайба решил снова выступить в Бухару. Вероятно, этому способствовала смерть прошлогоднего противника Вардана-худы. Описание кампании сильно запутано, но похоже, что когда мусульмане подступили к городу, жители его обратились за помощью к другим согдийцам и к тюркам, так что основное сражение состоялось с войском, которое подошло на выручку городу. Наиболее полное описание сохранилось в племени тамим и напоминает описание первых стадий завоеваний: много героических речей и деяний, однако общая картина остается темна. Кутайба изображен командующим, сидящим в кресле, в доспехах, прикрытых желтой туникой. В одном эпизоде неверные ворвались в лагерь Кутайбы и громили его, пока женщины с визгом не начали бить их лошадей по мордам. Тут опомнились и мужчины, отбив атаку. Это единственное упоминание о женщинах в армии Кутайбы, и даже если этот эпизод — чистый вымысел, можно все же предположить, что женщины играли большую роль в кампании, и особенно в организации лагеря.

Согласно преданиям тамим победа, как и следовало ожидать, была достигнута усилиями воинов их племени. Тюрки стояли на холме на дальнем берегу реки, и мусульмане не решались на переправу. Кутайба прямо воззвал к племенной гордости, сказав, что они подобны «кольчугам, о которые ломаются мечи», и напомнил легенды доисламской эры, говоря, что им сегодня надо сражаться так, как сра-жались они в старину. Вождь племени, Ваки[68 - Абу Мутарриф Ваки ибн Хассан аль-Ткмими.] — крепкий, грубый, злоязычный бедуин, которому предстояло в будущем сыграть роль Немезиды для Кутайбы, взял знамя и пешим выступил навстречу врагу. Он приказал коннице выдвинуться вперед, но, дойдя до берега реки, командир отказался идти дальше: на приказ Ваки переправляться он «ответил взглядом разъяренного верблюда» и отказался повиноваться. Ваки, заслуженно пользовавшийся репутацией жестокого и не останавливающегося перед насилием человека, принялся бранить его и понукать своей железной палицей. Тогда командир конницы, устыдившись, взялся за дело и вывел своих людей на холм. Ваки шел с пехотой, и, когда кавалерия атакой с фланга отвлекла тюрков, пешие воины сумели выбить их с позиции на холме.

Результатом битвы стала первая оккупация Бухары. Вполне вероятно, что когда войска подкрепления были разбиты, горожане заключили с мусульманами мир и, возможно, допустили в цитадель их гарнизон. Завоевание Бухары повторялось не менее четырех раз. Каждую летнюю кампанию горожане вынуждены были покоряться и выплачивать дань. Только после четвертого раза Кутайба принял меры к установлению в городе постоянного присутствия мусульман.

Бухара того времени состояла из трех раздельных зон. Старейшей ее частью была цитадель, «арк» на древнем насыпном холме. Здесь жил царь, носивший титул «Бухара-худа» — «повелитель Бухары». Чуть восточнее, отделенный от арка открытым пространством, стоял окруженный стеной город, Шахристан, где жили купцы и другие горожане. И, наконец, имелось там множество укрепленных жилищ, называвшихся на местном языке «кушки». Они были разбросаны по полям и садам оазиса. Кутайба решил сделать мусульманским сердце города, Шахристан, действуя, если придется, убеждением, подкупом или силой. Он уничтожил храмы огня, построил мечети и насильственно ввел закон ислама. Он обязал жителей города отдать половину своих домов и полей арабам, разрешив им поселиться рядом, и снабжать их кормом для лошадей и топливом. Многие из богатых жителей предпочли покинуть город и удалиться в свои сельские поместья. Город в кольце стены был разделен на сектора, и каждый предоставлен для поселения одному из племен. Вскоре каждая группа поселенцев возвела в своем районе мечеть, одна из которых оказалась на месте христианской церкви. За одно поколения город за стеной оказался владением мусульман арабского происхождения, в то время как иранцы жили в предместьях и сельских пригородах. В городе за стеной жили арабские амиры, а правитель Бухары, как и прежде, оставался в цитадели. Отношения между арабским наместником и худом были обычно, хотя и не всегда, дружескими, и правитель Тугшада, впустивший в свой город мусульман, даже назвал сына Кутай-бой в честь завоевателя.

В 713 году Кутайба выстроил большую мечеть на месте храма огня. Новая вера открыто утверждалась в старом центре власти. Труднее было собрать верующих. Местным жителям платили по два дирхема в качестве стимула за посещение пятничной молитвы. Поскольку они не знали, как выполняются молитвенные обряды, пришлось назначать специальных людей, которые по-персидски указывали, когда кланяться, а когда простираться ниц. Коран читали по-персидски, потому что арабского народ не знал. Не всех жителей города привлекала новая вера. Рассказывали, что бедняков соблазняла награда в два дирхема, но богатые упрямо отсиживались в загородных домах. Однажды в пятницу мусульмане пошли по этим домам, приглашая их обитателей на молитву. Их встретили градом камней. Тогда мусульмане набросились на дома. Желая унизить хозяев, они поснимали двери и унесли их с собой, чтобы приладить к новой мечети. На этих дверях были изображения домашних богов, и, принеся двери к мечети, изображения с них соскребли — то ли потому, что ислам возбранял изображения живых существ, то ли просто в насмешку над старой верой и ее приверженцами. Много лет спустя Наршаки, местный бухарский историк, заметил на дверях следы стертых изображений и спросил, откуда они. Таким образом эта история дошла до нас.

Кроме того, Кутайба установил место праздничных молитв у подножия цитадели на регистане (площади). Мусульманам, когда они первые собрались помолиться здесь, велено было захватить с собой оружие, «потому что ислам был еще внове и мусульманам грозила опасность от неверных»

Несмотря на перемены в ритуалах, религии и церемониях, за царем Бухары оставалась значительная власть над городом и окружающим оазисом, и старая граница продержалась эпоху халифатов Омейядов и Аббасидов, пока в конце IX века к власти не пришли Саманиды. Как и во многих областях Трансоксании, правление мусульман здесь было, в сущности, протекторатом, и арабские власти правили совместно или через посредство местной аристократии. Успехи арабов заставили царя Согдианы Тархуна покинуть свою столицу Самарканд и явиться искать мира. Он пришел к лагерю Кутайбы всего с двумя людьми и, оставаясь на другом берегу реки Бухары, открыл переговоры. Он согласился платить дань в обмен на гарантию, что арабского вторжения не будет.

Если Кутайба, вернувшись в Мерв после первого завоевания Бухары осенью 709 года, был доволен своими успехами, то его благодушное настроение было грубо нарушено. Хан Найзак, прибывший в Мерв и участвовавший в экспедиции на Бухару, по-видимому, решил, что, если он хочет возвратить себе независимость, надо действовать, пока не поздно. «Я с этим человеком, — сказал он якобы своей свите, — и с ним я не чувствую себя в безопасности. Араб — как пес: если его бьешь, он лает, а если кормишь — виляет хвостом. Если ты сражался с ним, а затем дал ему что-то, он доволен и забывает о том, что ты делал раньше. Тархун несколько раз сражался с ним, но вот он принес дань, и ее приняли, и довольны им. Он несдержан и полон собой». Очевидно, из этого следовало, что Найзак может попытаться поднять восстание, а если оно не удастся, сможет снова помириться с Кутайбой. Когда армия подошла к Амулю на правом берегу Окса. Найзак попросил разрешения вернуться в родные места и получил его.

Он со всей поспешностью устремился в Балх. Несомненно, он планировал взбунтовать всех князей Тохаристана в среднем течении Окса против власти арабов. Добравшись до города, он первым делом принес молитвы в буддийском храме Нава Бихара, прося об успехе в предстоящей борьбе. Он понимал, что Кутайба скоро пожалеет, что отпустил его, и прикажет местным арабским градоправителям задержать беглеца, поэтому он нигде не задерживался надолго. Он написал письма с призывами подержать его к целому списку местных князей: испахбаду из Балха, Бадаму из Мервруда, Шураку из Таликана, Тусику из Фарьяба и правителю Джаузджана. Все ответили согласием, и он назначил им встречу весной 710 года. Сделал он и приготовления на случай, если дела обернутся против него. Он написал шаху далекого Кабула, расположенного далеко за пределами досягаемости арабских армий, с просьбой о помощи. Найзак отослал на хранение в Кабул большую часть своего имущества и получил заверение, что в случае необходимости шах примет его. Затем он изгнал ставленника Кутайбы и стал ждать весны и сбора союзников. Он сделал все что мог, но недооценил противника.

Кутайба в это время находился на зимних квартирах в Мерве, а его воины большей частью разошлись по домам, однако он сразу отправил в Балх 1200 человек под командой своего брата с приказом продержаться там до весны. В самом начале следующего, 710 года, прежде чем мятежники успели мобилизоваться, он собрал армию в Мерве и арабских поселениях Хорасана и выдвинулся в Тохаристан. Первой остановкой на его пути был Мервруд, городишко в верхнем течении реки Мургаб. Его правитель обещал поддержать Найзака. Сам правитель бежал, но Кутайба захватил двух его сыновей и казнил их. Следующим был Ткликан, где, по некоторым сведениям, он убил и распял множество людей с целью запугать местных жителей. После этого царь Фарьяба смиренно выказал покорность, и его народ пощадили. Его при-меру почти сразу последовал царь Джаузджана, и далее Кутайба принимал покорность народов на всем пути к Балху.

Найзак видел, что его план рушится. Быстрые и решительные действия Кутайбы подрезали ему крылья, и почти все князья, бывшие его союзниками, уже примирились с Кутайбой. Всеми городами Тохаристана правили арабские ставленники. Тогда он бежал на юг к Гиндукушу в надежде добраться до Кабула. Он оставил часть своих сторонников в Хульме (ныне Ташкурган). Tам дорога на юг уходила из долины Окса в узкое ущелье, видимо перегороженное цитаделью, развалины которой видны в городке и теперь. Кутайба не мог обойти это препятствие, пока местный землевладелец не пробился к нему и не предложил показать тропу в обход крепости — в обмен на гарантию безопасности. И в этом случае раздоры и соперничество между местными жителями дали арабам преимущество над ними. Люди Кутайбы напали на гарнизон ночью и взяли крепость. Найзак между тем бежал по маршруту, по которому проходит современная дорога от долины Окса к перевалу Саланг и Кабулу. Он укрылся в каком-то горном убежище, местонахождение которого в провинции Баглан теперь уже не установить. Кутайба преследовал его по горячим следам. Он скоро догнал мятежника и два месяца осаждал его убежище. У Найзака стали заканчиваться припасы, но свои трудности были и у Кутайбы: приближалась зима, и он опасался застрять в зимних горах.

Начались переговоры. Кутайба послал своего советника по имени Сулаим, который прихватил с собой запас еды, в том числе блюдо под названием «кабис» из фиников и очищенного масла. Изголодавшиеся мятежники набросились на еду, и Найзак понял, что если он не примет условий, то погибнет, тем более что Сулаим подчеркнул: Кутайба, если надо, готов провести здесь и зиму. Сулаим обещал сохранить ему жизнь. Найзак отнесся к его обещанию с большим подозрением: «Я чувствую, что он собирается убить меня, несмотря на обещание жизни, но его обещания оправдывают меня (в намерении сдаться) и дают некоторую надежду».

Итак, они спустились по ступеням из убежища Найзака на равнину, где паслись его ездовые животные. Сулаим всю дорогу старался подбодрить его. Когда они вышли на перевал, эскорт Сулаима выстроился позади Найзака на случай, если бы тот передумал и попытался бежать обратно в горы. Найзак увидел в этом дурной знак. Когда его доставили к Кутайбе, сбылись его самые худшие опасения. На допросе перед правителем он сказал, что Сулаим обещал сохранить ему жизнь, однако Кутайба наотрез отказался этому верить. Кутайба еще колебался, казнить его или не казнить. Вожак мятежников был опасен и легко мог стать во главе нового мятежа. С другой стороны, к гарантиям безопасности относились очень серьезно, и нарушить слово означало сильно затруднить переговоры с другими изменниками или бунтовщиками. Мнения советников Кутайбы разделились. Наконец один из них заявил, будто слышал, как правитель обещал Господу убить Найзака, если тот попадет ему в руки, а если не сделает того, то больше никогда не попросит помощи Господа. Правитель посидел, обдумывая его слова, и наконец отдал приказ: пленнику предстояло умереть. Жестокое и предательское убийство навсегда осталось пятном на репутации Кутайбы, зато остальные князья в страхе покорились ему. Смерть Найзака означала конец восстания, и большая часть князей Тохаристана. по крайней мере на время, оказались под контролем арабов.

Перед Кутайбой еще стоял меньший, но вполне значительный вызов его власти. Маленькое царство Шуман лежало на северном берегу Окса. Столицей его был город-крепость на месте современного Душанбе, столицы современного Таджикистана. Царь Шумана заключил мир с Кутайбой и, по-видимому, подружился с братом правителя, Салихом — еще один пример уз, завязывавшихся между арабами и местной элитой. Тот представлял собой доверенное лицо политики арабов. Теперь царь разорвал мирный договор и изгнал это доверенное лицо. Легкость, с которой это было проделано, указывает, что «завоевание» его царства было весьма поверхностным и что там даже не было арабского гарнизона. Кутайба попытался решить дело дипломатическим путем. Он выбрал двух послов: один известен под именем Хорасанского Аскета, вероятно, проповедовал ислам и был предтечей дервишей, а имя второго было Аййаш аль-Гкнави. Местные жители оказали посланцам враждебный прием, осыпав их стрелами. Аскет готов был повернуть назад, но Аййаш был не из пугливых. Он закричал, спрашивая, есть ли в городе мусульмане. На зов отозвался один человек. Он вышел спросить, что нужно Аййашу, и тот ответил, что ему нужна помощь в джихаде против жителей. Мусульманин согласился и, хотя их было всего двое, они не без успеха схватились с врагом. Тут местный мусульманин, в котором, как видно, верность родному городу одержала верх над приверженностью к новой вере, зашел к Аййашу за спину и убил его. На нем насчитали шестьдесят ран, и шуманиты тут же пожалели о содеянном, говоря, что убили храбреца.

Но беда уже случилась. После недавнего восстания Найзака Кутайба не мог допустить, чтобы какой-то местный царек отвергал его власть, и решил добиться повиновения и дани, если надо, то силой. Однако царь был настроен воинственно. Он не опасался Кутайбы, потому что его крепость была самой неприступной. «Когда я стреляю в ее вершину — я, сильнейший из лучников и самый меткий стрелок — моя стрела не долетает и до половины высоты стен моей крепости. Я не боюсь Кутайбы».

Кутайба тоже не собирался отступать. Он вышел к Балху, переправился через реку и вскоре подошел к крепости Шумана. Установив катапульты, он начал бомбардировку стен. Одна из этих осадных машин называлась «голубиная нога» и бросала камни, пролетавшие в глубь города и убивавшие людей на царском дворе. Далее события развивались очень быстро. Поняв, что ему не удержаться, царь собрал свои драгоценности и сокровища и бросил их в глубочайший из колодцев своего замка, откуда их так и не удалось достать. Затем он вышел в поле, чтобы встретить смерть в сражении. Кутайба взял крепость штурмом, и защитникам ее пришлось поплатиться: все они были убиты, а те, кто не сражался, взяты в плен. Шуман был захвачен, и его царь погиб, однако княжество, по-видимому, сохранилось как единое целое, и позднее мы слышим о князьях Шумана, сражавшихся в рядах мусульман.

На обратном пути к Мерву Кутайба с братом Абд аль-Рахманом нанесли визит Тархуну, царю Самарканда, чтобы увериться, что тот не задумал ничего дурного, и собрать дань. Они встретились с войском Тархуна под вечер на зеленом лугу. Солдаты Согдианы разбились на группы и стали пить вино, «пока не одурели и не начали творить безобразие», пренебрежительно пишет арабский хронист. Чтобы не дать мусульманам последовать их дурному примеру, пришлось прибегнуть к суровым мерам. Забрав дань, Абд аль-Рахман вернулся к брату в Мерв.

Тяжелая рука Кутайбы вызвала озлобление во многих местах. В Самарканде разрасталось волнение и недовольство слабодушием Тархуна: его называли стариком, готовым терпеть унижения, и оспаривали его согласие на выплату дани. Его низложили в пользу человека по имени Гyрак, по некоторым сведениям — его брата. Тархун тяжело перенес потерю престола и, сказав, что скорее умрет от собственной руки, чем будет ждать убийц, упал на меч, так что острие вышло у него из спины. Подобные самоубийства по политическим мотивам были совершенно неизвестны в арабском мире, хотя они, разумеется, были в порядке вещей в императорском Риме, и, как видно, были и в обычаях Средней Азии. Эта смерть влекла опасные последствия для Самарканда, поскольку дала Кутайбе, который ввел свою армию в Согдиану, выступать в роли мстителя за Тархуна, однако Гурак проявил себя способными и коварным правителем, который постоянными интригами сохранял независимость от своих могущественных соседей.

Сезон следующей кампании, 711 года, застал Кутайбу продвигающимся дальше на юг, навстречу занбилу Систана — возможно, самому грозному из царственных врагов мусульман. В этот раз, однако, обошлось без серьезного сражения. Занбил согласился на мирный договор. Интересно, дошло ли до Кутайбы известие о том, что в том же году, но 6000 километрами западнее другой военачальник мусульманской армии, Тарик ибн Зияд, пересек Гибралтар и начал завоевание Испании?

В следующем, 712 году, Кутайба перед началом кампании получил несколько предупреждений, что его войска измотаны долгим переходом из Систана и хотели бы годичного отпуска от военных походов. Впрочем, неожиданно изменившаяся ситуация вынудила их продолжать военные действия. Царь Хорезма обратился к Кутайбе за помощью в борьбе со своим зарвавшимся братом Хурразадом. Хурразад завел привычку забирать себе любых приглянувшихся ему рабов, ездовых животных и ценное имущество, посягая даже на дочерей и сестер придворных. Царь признался, что сам он бессилен что-либо сделать, однако послал тайного гонца к Кутайбе, предлагая тому вступить в его владения, чтобы арестовать брата и представить его на суд царя. В знак доверия он прислал три золотых ключа от городов Хорезма. Такую отличную возможность нельзя было упускать, и Кутайба, обдумывавший новый поход в Согдиану, изменил курс.

Царь Хорезма убедил своих приближенных, что Кутайба идет на Согдиану, а им в этом году не придется воевать, и те, как нам сообщают, предались пьянству и отдыху. Не успели они оглянуться, как Кутайба со своим войском оказались уже в Хазараспе (это название на персидском означает «Тысяча лошадей»). Город лежал на западном берегу Окса в верховьях дельты. Царь со своим двором пребывал в столице, Кате, на другом берегу. Он отговорил своих приближенных от сражения с Кутайбой, и начались переговоры: мир обошелся им в 10 ООО пленников и сколько-то золота. За время переговоров брат и правая рука Кутайбы Абд аль-Рахман сразился с братом царя и убил его, хладнокровно казнив и множество его сторонников. Влияние мусульман в древнем царстве в дельте Окса поднялось на новую ступень, однако династия Афригидов еще двести лет ос-тавалась шахами Хорезма, и область эта сохранила свою индивидуальную культуру и особенности.

Однако истиной целью кампании 712 года был Самарканд. Самарканд являлся самым большим и мощным городом этих мест, фактически столицей Согдианы. Ныне существующий город был отстроен после монгольского нашествия 1220 года, а в XIV и XV веках Тамерлан и его родичи украсили его куполами и минаретами, крытыми голубыми изразцами, которыми он и славен. Позднее узбекские правители построили новые медресе и завершили площадь регистан, а после завоевания в 1880 году царской Россией город украсился прямыми тенистыми аллеями. Город раннего Средневековья лежит за массивными укреплениями из сырцового кирпича между поселением Тимуридов и рекой. Сейчас это пустынное заброшенное место. Над рекой легко прослеживаются очертания стен и остатки цитадели за глубокими рвами. Среди этих руин стоит древний дворец, на стенах которого изображены шествия утонченных согдийских князей с их гостями — картины мира, уничтоженного арабами.

Самаркандом теперь правил новый царь, Гурак, вознамерившийся дать арабам решительный отпор. Считается, что армия Кутайбы насчитывала 20 000 человек — одна из самых многочисленных мусульманских армий в Трансоксании. Значительную долю ее составляли новобранцы из Хорезма и Бухары, однако неясно, были ли то новообращенные мусульмане, присоединившиеся к джихаду, наемники или люди, загнанные в армию против воли.

Первым намерением Кутайбы, кажется, было застать противника врасплох, и он отослал брата в Мерв, чтобы создать впечатление, что кампания этого года завершена. Однако обмануть защитников города не удалось. Самаркандцы между тем снеслись с правителем Шаша и с Икшидом Ферганским, призывая их на помощь. Они приводили довод, что если те позволят арабам захватить Самарканд, незамедлительно настанет и их черед. Конница, набранная из благородных людей Трансоксании, нанесла неожиданный ночной удар по лагерю арабов. К несчастью для них,

Кутайбе стали известны их планы: по всей видимости, он располагал отличной разведкой. Он послал одного из своих братьев, Салиха, устроить на них засаду. Ночная схватка была чрезвычайно яростной. Знать Трансоксании показала себя, но в конечном счете была разбита. Многие погибли, некоторые попали в плен, и множество знатных семейств лишилось своих сыновей и коней. Мусульманам досталось богатое трофейное оружие, и Кутайба позволил маленькому засадному отряду оставить всю добычу себе, вместо того чтобы, по обычаю, разделить ее на все войско.

Поражение конницы обескуражило обороняющихся. Кутайба месяц осаждал город, установив под стенами осадные орудия и пробив в стене брешь, которую защитники города заложили мешками проса. Мусульмане рванулись в пролом, держа щиты перед лицами, чтобы защититься от ливня стрел, которыми осыпали их согдийцы. Когда они захватили стену, Гурак послал гонцов просить мира. Кутайба согласился. Самаркандцы обязались выплачивать немалую ежегодную дань: множество хороших рабов, среди которых не должно было быть стариков и маленьких мальчиков. Власть Кутайбы сказалась и на религиозной стороне жизни. Он потребовал возвести мечеть с минбаром и снести старые храмы огня с их «идолами». Со всех скульптурных произведений Самарканда ободрали серебро, золото и шелковые украшения, а статуи свалили в большую груду. Кутайба велел сжечь их. 1урак и другие согдийцы отговаривали его, уверяя, что тому, кто совершит подобное, придется плохо, но Кутайба бесстрашно сам поджег костер. Такое целенаправленное уничтожение старой религии нетипично для мусульманских завоеваний. Кутайба всегда ясно давал понять, что его война — джихад, хотя подобные разрушительные действия были редки и для него. Возможно, он хотел раз и навсегда сломить сопротивление согдий-цев, и его победа была торжественно ознаменована горящими реликвиями старой веры.

Однако же полностью он старого порядка не уничтожил. Гурак остался править Согдианой, обосновавшись в Иштихане, километрах в сорока от Самарканда, а Кутайба ограничился тем, что оставил в городе арабский гарнизон приблизительно в 4000 человек под началом своего брата Абд аль-Рахмана. Старый город за стеной превратился в чисто мусульманскую твердыню. Местных жителей другой веры допускали за городскую стену только по предъявлении пропуска в виде глиняной печати на руках: если глина успевала высохнуть до их возвращения, их убивали, поскольку это доказывало, что они пробыли в городе слишком долго. Убивали и тех, кто приносил с собой ножи или оружие, а проводить в городе ночь не дозволялось никому из иноверцев. Завоевание Самарканда было несомненным, но в то же время непрочным. Гурак со множеством согдийцев все еще жил неподалеку, а гарнизон арабов оставался изолированным в достаточно враждебном окружении. Безусловно, стоявшие в городе солдаты не сомневались, что Гурак при первой возможности постарается от них избавиться. Кутайба в этом положении, вместо того чтобы усилить военное присутствие в Согдиане, уводил свою армию все дальше. В 713 году он как обычно пересек реку. К арабскому войску он добавил 20 ООО наемников из Бухары, Кеша, Насафа и Хорезма. Согдиану они прошли практически беспрепятственно. Затем местных наемников направили на север к Шашу, а собственных людей Кутайба повел на восток, в Фергану. У нас нет надежных сведений об успехах этих походов — только несколько поэм и противоречивых рассказов. Можно с достаточной уверенностью сказать, что они не закончились поражением, но и новых земель не завоевали.

На следующий год Кутайба вернулся в провинцию Яксарт, возможно, стремясь установить контроль над Шелковым путем. Имеются даже предположения, что он достиг Кашгара, то есть уже территории династии Ткн. Китай в то время, несомненно, виделся арабам в самых неуемных мечтаниях. Хаджадж в далекой Куфе якобы обещал пост наместника Китая тому из военачальников, кто первым доберется до него. Арабские войска уже приближались к границам Китайской империи. И они, и согдийцы начали засылать в Китай послов с просьбами о поддержке. В 713 го-ду арабская делегация пробилась ко двору императора. Из китайских источников нам известно о прибытии этой делегации и о дипломатическом скандале, вызванном тем, что арабы отказались простираться перед ним, как было принято по обычаю. Тем не менее посольство считалось успешным. Безусловно, обсуждались не только военные, но и коммерческие вопросы. В то же время правитель Шаша, чувствуя возрастающую угрозу со стороны арабов, обратился в Китай за военной поддержкой, но не получил ее.

Эти дипломатические переговоры упоминаются не только в китайских летописях, но и в необычном повествовании из арабских источников. В дошедших до нас арабских источниках полно фантастических элементов, которые современные комментаторы отбрасывают как не имеющие значения. «Царь Китая» не называется по имени, не указано и географическое положение его страны. Остается неясным, действительно ли арабы побывали в имперской столице Чанъань или просто вели переговоры с командующим или правителем провинции Синьцзян. Однако рассказ почти без сомнений датируется VIII веком, и многое говорит нам о самооценке арабов и об их отношении к другим народам.

Рассказ гласит, что «царь Китая» просил Кутайбу послать к нему послов, чтобы он мог больше узнать об арабах и об их вере. Для этого посольства выбрали десять или двенадцать сильных красивых мужчин. Прибыв к китайскому двору, они оправились в баню и вышли оттуда в белых одеждах, умастившись благовониями. Они вошли во дворец. С обеих сторон не было сказано ни слова, и они, выждав некоторое время, удалились. После их ухода китайский «царь» спросил своих служителей, что они думают, и те ответили: «Мы думаем, что этот народ — не что иное, как женщины: ни один из нас, видя их и обоняя их духи, не удержался от эрекции». На другой день арабы явились в богато украшенных одеждах и в тюрбанах, и после их ухода придворные заключили, что это все же мужчины. На третий день они явились перед императором в полном военном снаряжении, в кольчугах и шлемах — «они опоясались мечами, взяли ко-пья, повесили на плечи луки и сели в седла коней» — и произвели на придворных должное впечатление.

В тот же вечер «царь» беседовал с главой посольства. Тот объяснил, что в первый день они оделись так, как одеваются в кругу семьи, на второй — как являются к княжескому двору, а на третий — как предстают перед врагами. Тогда царь заявил, что готов проявить великодушие, так как знает, в какой нужде был вождь мусульман и как мало его войско: в ином случае он послал бы кого-нибудь против них, чтобы их уничтожить. Посол мусульман с негодованием возразил, что армия его господина столь велика, что, пока головной отряд ее находится в Китае, арьергард пребывает в землях, «где растут оливковые деревья», а что до нужды, то под их властью остался позади целый мир. Затем он добавил, что Кутайба поклялся не отступать, пока «не ступит на твои земли, не положит печать на твоих царей (то есть не повесит печать им на шею в знак того, что те обязаны платить унизительную подушную подать) и не возьмет дань». На это «царь» Китая сказал, что знает способ этому помочь: он пошлет Кутайбе землю на золотых блюдах, четверых молодых людей знатного происхождения и дары. Кутайба сможет встать на землю, повесить печати на шеи юношей и принять дары как дань. Такой способ исполнения клятвы удовлетворил всех, и в этой истории снова подчеркивается, что правители старых династий принимают вождей мусульман как равных себе.

715 год стал последним годом военных действий Кутайбы. История его завоеваний подходила к концу, но покончила с ней не сила китайской армии, а внутренняя политика мусульман. Завоевания Кутайбы оказались столь успешными за счет его личных способностей и еще потому, что он пользовался постоянной поддержкой Омейядских властей: Хаджаджа, правителя Ирака и всех восточных земель в его новой столице Васите, а затем и самого халифа аль-Валида ибн Абд аль-Малика. Теперь он лишился поддержки обоих. Хаджадж умер летом 714 года, аль-Валид — ранней весной 715-го. Новый халиф Сулейман был известен близостью к роду Мухаллаби, которого Кутайба выжил из Хорасана. Кутайба остерегался нового монарха, опасаясь по меньшей мере за свое положение. Поначалу, казалось, все идет хорошо. Новый халиф прислал Кутайбе поощрительное письмо, предлагая ему продолжить доброе дело завоеваний, однако Кутайба не успокоился и принял меры предосторожности, переселив свою семью из Мерва в Самарканд, где врагам было бы труднее до нее добраться. Он поставил стражу на переправе через Оке, приказав не пропускать с запада никого, не имеющего пропуска. Любопытно, что человек, которому он доверил столь важную миссию, был не арабом, а «мавлой» из Хорасана, недавно перешедшим в ислам. Отношения между арабами были настолько ожесточенными из-за кровной вражды, что недавно завоеванный Самарканд в окружении непокорного Согда представлялся безопаснее старой столицы провинции, в которой мусульмане благополучно распоряжались уже шестьдесят пять лет.

Кутайба, видимо, не сомневался, что при новом правителе потеряет должность, и решился сопротивляться власти Сулеймана, положившись на верность своих войск. Возможно, ему виделся поход его закаленной в боях хорасанской армии в Ирак, и даже в Сирию, замена враждебного халифа на более удобного — то есть план, который тридцать пять лет спустя осуществили Абу Муслим и сторонники Аббасидов.

Он обратился к своим войскам с речью, в которой перечислял свои достижения и потребовал их поддержки. Он напомнил, как привел их из Ирака, как распределял между ними добычу и выплачивал жалованье — сполна и без задержки. Им стоило только сравнить его с предыдущим наместником, чтобы понять, насколько он лучше. Сегодня они живут в мире и благополучии. Бог дал им завоевать новые земли, и дороги стали настолько безопасны, что женщина в корзине на спине верблюда может спокойно и без опасности для себя проехать от Балха до Мерва.

Его речь встретили мертвым молчанием. Возможно, он не подготовил почву или не навел достаточно справок. Все знали его как великого военачальника, но многие были против того, чтобы начинать гражданскую войну Кутайба был великим вождем в борьбе мусульман с неверными, но он не располагал достаточной поддержкой племен, которые пошли бы за ним против собратьев по вере. Он потратил немало усилий, чтобы заручиться поддержкой обращенных в ислам хорасанцев и ввести их в свое войско, однако и они не хотели ввязываться во внутренние распри арабов. Их предводитель, Хайян аль-Набати, сказал своим сторонникам, что «эти арабы сражаются не за ислам, так пусть они убивают друг друга».

Обратного пути не было. Кутайба поставил все на обращение к верности своих войск, а те не отозвались на его призыв. Тогда он совершенно вышел из себя и принялся оскорблять своих арабских соплеменников со всей едкостью традиционного арабского красноречия. Он назвал их отбросами Куфы и Басры; он собрал их по пустыням, «из мест, где растет полынь, бурьян и дикая сенна», где они ездили верхом на коровах и ослах. Они, иракцы, позволили сирийской армии расположиться в царском дворе и под крышами своих домов. Он не забыл ни единого крупного племени: абд-бакр были лжецами, изменниками и, хуже того, низкими людьми; абд-каис — старыми хрычами, которым скорее подобало опылять пальмы, чем держать поводья коней, азды вместо поводьев хватались за корабельные канаты. Намеки были ясны: все они— крестьяне и рыбаки, а не гордые арабские воины. За несколько минут он умудрился рассориться со всеми, кто мог бы его поддержать. Вернувшись домой, он объяснил домочадцам, что сделал. «Когда на мою речь не ответил ни один из них, я впал в ярость и не знаю, что говорил», — тут он снова принялся оскорблять арабские племена. Бакров сравнил с девственницами-рабынями, отвергавшими всех мужчин, тамимов с паршивыми верблюдами, абд аль-кайсы были задницами диких ослов, а азды — просто ослами, «худшими их творений Всевышнего».

Теперь его положение стало безнадежным. Оппозиция сосредоточилась вокруг старого закаленного бедуина Ваки аль-Тамими. Арабские источники рисуют живой портрет этого человека в терминах, которые выходят за рамки обычных оскорблений. Кроме всего прочего, враги называют его пьяницей, упивавшимся в кругу друзей до того, что гадил себе в исподнее. Сторонники заявляют, что он мог взять дело в свои руки, «стерпеть жар и пролить свою кровь», но что он «был из тех храбрецов, которые никогда не заботятся, какого коня оседлать и что из этого выйдет». Он рискнул напасть на Кутайбу. Он заключил соглашение с вождем мусульман неарабского происхождения Хайяном аль-Набати. Они согласились разделить между собой собранные в Хорасане подати. Кутайбу покинули все, кроме ближайших родичей. Он потребовал тюрбан, посланный ему матерью, который всегда надевал в затруднительном положении, и послал за обученным боевым конем, которого считал приносящим удачу в бою. Но приведенный конь горячился и не давал на себя сесть. Он принял это как знамение, что игра проиграна, и предался отчаянию, лежа на постели и повторяя: «Да будет воля Божья!»

Волнения не унимались. Кутайба послал брата Салиха, того, который дружил с царем Шумана, попытаться вступить в переговоры с мятежниками, но те встретили его стрелами и ранили в голову. Салиха внесли в комнату для молитв Кутайбы, и тот вышел и посидел с ним, прежде чем вернуться на свое ложе. Его брата Абд аль-Рахмана, так часто возглавлявшего мусульманские войска в самых тяжелых битвах, обступила базарная толпа и сброд и забили камнями. Подступив к самому Кутайбе, мятежники подожгли конюшни, где тот держал своих верблюдов и ездовых животных. Вскоре, перерезав веревки большого шатра, мятежники ввалились внутрь, и Кутайба погиб. Как это часто случается, шли споры, кто именно его убил и кому достанется честь отнести его голову Ваки. Ваки приказал убить всех ближайших родственников Кутайбы и распять их тела.

Ярость и мстительность, обращенная на человека, который столь успешно начальствовал над мусульманскими войсками Трансоксании, потрясли современников. Персы, служившие в мусульманской армии, дивились, что арабы так дурно могли обойтись с человеком таких достоинств. «Будь он одним из нас и умри он среди нас, — сказал один из них, — мы положили бы его в гроб (табут) и возили бы с собой в походы. Никто не достиг в Хорасане так многого, как Кутайба». Нечего и говорить, что множество поэтов обращались к этой теме, восславляя подвиги племен, убивших его. Но другие оплакивали смерть великого воина ислама. Таков был и поэт[69 - 7hbart Th'rikh. II. P. 1304.], обративший свои слова к новому халифу в Дамаске. Ему удалось отчасти передать воодушевление и страсть к новым местам и подвигам, которые, вероятно, испытывали многие из шедших за Кутайбой.



		Сулейман, много воинов мы сразили для тебя



		Своими копьями в скачке на боевых конях.



		Много твердынь мы повергли.



		Много равнин и скалистых гор, где никто не бывал до нас,



		Мы прошли, месяцами погоняя коней.



		И они, привычные к пути без конца,



		Были спокойны перед лицом врага.



		Даже огней и пожара, гонимого ветром на нас,



		Не боялись они, прорываясь сквозь пламя и дым.



		С ними мы покоряли города неверных,



		Пока не дошли до мест, где рождается рассвет.



		Будь Судьба благосклонней, они унесли бы нас



		За Александрову стену из камня и кованой меди.










Контрудар тюрков (715—737)





Со смертью Кутайбы закончилась эпоха мусульманских завоеваний в Средней Азии. До этого момента силы арабов с возрастающим количеством местных союзников, в общем, продвигались вперед. Правда, были и отступления, однако в целом их власть и влияние расширялись. Всему этому теперь предстояло перемениться. Отчасти причиной стали политические изменения в мусульманском мире. После смерти Аль-Валида I в 715 году быстро сменились три новых халифа: Сулейман (715-717), Умар II (717-720) и Йазид II (720-724). У каждого из них были свои советники со своими идеями относительно политики на северо-восточной границе. Постоянные смены правителей привели к тому, что племенное соперничество среди арабов и напряженность между арабскими и неарабскими народами стали более явными и ожесточенными. Так продолжалось до халифа Хишама (724-743), при котором в политике мусульман снова установились стабильность и постоянство.

Однако свое действие оказывало и влияние с Дальнего Востока. Из китайских источников нам известно, что князья Согдианы регулярно отправляли посольства к китайскому двору, пытаясь убедить китайцев выступить на их стороне против мусульман. В 718 году, например, шах Бухары Тугшада, Гурак Самаркандский и Нарайана, царь Кумада, представили свои петиции с просьбой о помощи против арабов, хотя и Бухара, и Самарканд были «завоеваны», а их цари заключили договоры с арабскими властями. В тот раз китайцы не готовы были на прямое вмешательство в столь далеких областях, однако они поощряли тюргешских тюрков на вторжение в Согдиану для поддержки местных князей.

Арабские источники говорят о двух лидерах тюрков. Главный из них — каган. Этот каган, упоминаемый арабскими историками того периода, был тюркский вождь, именуемый в китайских источниках Cy-Лy. Он временами появляется в Трансоксании, как верховный вождь всех тюрков. У него имелся помощник, которого арабы называли Курсул, а тюркское имя его было Кол-чур.

В арабских повествованиях о завоевании появляются, фактически, только эти два имени. При описании арабского войска и его героических (или не героических) деяний персонажей обычно называют по имени, потому что личности героев были для авторов ключевым моментом. Тюрки, в противоположность им, в целом «чужие» — масса воинов без определенной морали или религии, единственным мотивом действий которых выступает их общая враждебность к мусульманам и ненасытная страсть к добыче. Вожди, каган и Курсул, попали в ряды достойных противников мусульман, наряду с византийским императором Ираклием и Рустамом, полководцем Сасанидов, разбитых при Кадисии. Они тоже на свой лад отважны и благородны, но не сомневаются в себе, хотя и лишены присущей воинам ислама уверенности в победе и поддержке Всевышнего, какими наделяют арабские летописцы византийского и персидского военачальников.

Военные действия в период от смерти Кутайбы в 715 году до смерти Су-Jly и поражения тюргешского кагана в 739 году малоизвестны, и мы не можем дать детального описания каждого события, а находим только общее впечатление ожесточенного и упорного конфликта. Тюрки и арабы были непримиримыми врагами, сражавшимися за господство над потенциально богатыми районами. Между этими врагами попали местные князья, из которых самый видный — Гурак Самаркандский, боровшийся за сохранение своей независимости и культуры. Первоначально князья надеялись, что тюрки и китайцы освободят их от мусульманского ига, но со временем обнаружили в тюрках столь же требовательных и жестоких хозяев.

Ваки, ставший орудием гибели Кутайбы, не обладал даром своего предшественника объединять мусульман. Армии рассеялись, а правители сменялись один за другим. Весной 712 года вождь тюрков Курсул ввел свои силы в Согдиану. Он выбрал удачный момент для удара. Новый арабский ставленник, Сайд, был известен в собственных войсках под прозвищем Кудхайна—это слово можно перевести как «любовник», и оно явно не было комплиментом. Поэт едко насмехается над его неспособностью к военным действиям:



		Ты наступал на врага ночью, словно играл с наложницей.



		Твой уд был воздет, а меч лежал в ножнах.



		Для врагов своих ты как любимая невеста,



		Для нас ты как острый меч[70 - Tabari,. Th'rikh. II. P. 1431.].











Он прибыл в Хорасан, ничего не зная об этой провинции, и с ходу запутался в кипящем диспуте о финансовых нарушениях, который заставил его сместить множество опытных чиновников. Администрация была в полном беспорядке, когда тюркская армия окружила маленький форпост мусульман Каср аль-Бахили, точное местоположение которого неизвестно. В крепости проживала всего сотня мусульманских семей, и они начали переговоры о сдаче. Тем временем мусульманский правитель Самарканда собирал добровольцев, чтобы снять осаду. Ему удалось собрать 4000 человек, но по мере приближения к врагу они разбегались, так что их командир Аль-Мусайаб[71 - Аль-Мусайаб ибн Бишр аль-Рийахи.] подошел к осажденной крепости всего с тысячным отрядом. Аль-Мусайаб послал ночью двоих лазутчиков установить связь с осажденным гарнизоном. Это было нелегким делом, потому что тюрки заполонили окрестные земли. Все же они сумели отыскать часового, который отвел их к командующему. Посланцы сообщили, что подмога всего в 12 километрах (2 фарсахах), и просил осажденных продержаться еще ночь. Командир гарнизона ответил, что они поклялись защищать своих женщин и все готовы завтра умереть.

Когда посланцы вернулись к Аль-Мусайабу, тот приказал армии немедленно выступать. Мусульмане обрушились на лагерь тюрков с рассветом. Завязалась жестокая битва, и много видных воинов ислама пали мучениками, но тюрков в конце концов обратили в бегство. Войско вошло в крепость и собрало уцелевших мусульман. Один из участников событий вспоминал впоследствии о встрече с женщиной, которая именем Всевышнего молила помочь ей. Он велел ей садиться на коня к нему за спину и подхватил на руки ее сына. Затем они поскакали прочь, и спаситель с восхищением вспоминает, что женщина держалась на коне лучше любого мужчины. Спаситель и спасенные благополучно достигли стен Самарканда, но крепость была потеряна.

Тюрки, вернувшись на следующий день, не нашли там ничего, кроме трупов своих соратников.

Спасение осажденных в Каср аль-Бахили — трогательная история о том, как мусульмане выручают своих, — пересказывалась многократно и попала в стихи и песни. Она показывает солидарность поселенцев во враждебной стране, но не может скрыть того факта, что мусульманам приходилось туго. Наместник Сайд провел кампанию в Трансоксании, однако только навлек на себя презрение более воинственных подчиненных, поскольку не продвинулся дальше Самарканда. Еще усугубило положение арабов то, что он позволил грабить согдийцев, объявив Согдиану — «садом халифа». Это надо было понимать так, что Согдиану лучше обобрать, чем уничтожить в войнах.

К весне 722 года положение арабов в Трансоксании можно назвать «катастрофическим». Предыдущего сменил новый наместник, опять же Сайд прозванный Сайд аль-Хараши. В противоположность своему предшественнику этот был агрессивен и жесток и решительно взялся возвратить мусульманам власть над Согдом. Последующие события особенно интересны тем, что — уникальный случай в анналах мусульманских завоеваний — мы в дополнение к арабским источникам располагаем серией современных событиям документов. В 1933 году один пастух обнаружил корзину согдийских документов на горе Мут на территории Таджикистана, бывшего тогда частью Советской Средней Азии. Гора Мут была согдийской крепостью и дала последнее убежище независимому согдийскому князю Пенджикента Диваштичу. Вероятно, документы бросили там, когда крепость в 722 году захватили арабы. В корзине оказалась политическая корреспонденция, административные и юридические документы. Диваштич явно был честолюбив и состязался с Гураком за главенство над согийскими князьями, пытаясь создать коалицию местной знати против наступления арабов. К несчастью для него, многие согдийцы предпочли бежать на северо-восток, в безопасную

Фергану, вместо того чтобы объединиться с ним и сражаться. Больше того, Курсул, вождь тюргешских тюрков, на поддержку которых он надеялся, оказался ненадежным и не пришел ему на помощь. Письма интересны тем, что позволяют проникнуть в проблемы соперничества местных князей, которое продолжалось даже тогда, когда они пытались остановить вторжение мусульман, а также и тем, что в значительной мере подтверждают версию событий, которую мы находим в описании арабского вторжения Абу'л-Хасана аль-Мадаини, использованном ат-Ткбари. Это редкая и приятная для историка возможность получить непосредственное подтверждение того, что источники, на которых мы основываемся в понимании событий, действительно отражают историческую реальность.

Арабы завоевали Пенджикент в 722 году. Эта местность из всех согдийских раскопок наиболее полно исследована археологически. Древний город стоял на плато над плодородными землями долины верхнего Заравшана. На севере, за плоской речной долиной, четко видны сухие вершины Туркестанского хребта. Сам город был выстроен из кирпича-сырца и в 722 году стал убежищем для множества знатных изгнанников из Согдианы. В то время были построены большие дома, украшенные фресками с изображениями сражений, охоты и празднеств согдийских владык. Всей этой роскоши положило конец вторжение арабов, когда большая часть города была уничтожена. Часть кварталов отстроили в более скромном стиле после 740 года, когда арабская администрация прочнее утвердилась в этой области и торговля вновь пошла на подъем, но к прежнему процветанию город так и не вернулся.

Несмотря на отдельные успехи арабского оружия, ни одному из наместников того периода не удалось затмить достижения Кутайбы и восстановить позиции мусульман в Трэансоксании. Объединение сил согдийцпев и тюрков подорвало власть арабов над землями, захваченными ими за рекой. К 728 году из всей Заравшанской долины в руках мусульман оставались только великий город-крепость Самарканд и укрепленные городки поменьше: Дабусия и Камарджа, стоявшие на большой дороге и защищенные мусульманскими гарнизонами. Даже Бухара была фактически потеряна для них. Основной целью кампаний в Трансоксании стала борьба за удержание оставшихся форпостов, и одним из наиболее живо описанных эпизодов этой войны является осада Камарджи тюрками в том же году. Конфликт начался почти случайно. Вождь тюрков каган двигался по большой дороге из Самарканда, направляясь к Бухаре. Мусульмане в маленьком придорожном городке Камардже не знали о его действиях, пока, выводя животных на водопой и перевалив холмы, не увидели «гору стали» — колонну тюрков и их иранских союзников. Арабам, чтобы укрыться в стенах своего городка, пришлось действовать быстро. Они послали часть животных к воде, чтобы отвлечь внимание тюрков, а сами как можно скорее бросились к крепости. Успевшие заметить их тюрки гнались по пятам. Арабы лучше знали местность, поэтому добрались быстрее и укрылись за укреплениями, зажигая костры из хвороста, чтобы сжечь мосты через ров.

Вечером, когда тюрки временно отошли, обороняющиеся получили два предложения помощи. Одно исходило не от кого иного, как от внука последнего шаха Сасанидов, Йездгерда III, присоединившегося к тюркам в надежде отвоевать империю своих предков. Он предложил заступиться за арабов перед каганом и выговорить для них гарантию безопасности. Ему, безусловно, не помешало бы заручиться дружбой группы арабских воинов. Но те с презрением отвергли его предложение.

Второе предложение было более серьезным. Оно исходило от человека по имени Базагари. Это был местный житель и, по-видимому, доверенный посредник кагана. Он привел с собой к стенам крепости нескольких арабских пленников, захваченных ранее, и крикнул обороняющимся, чтобы те выслали кого-нибудь для переговоров. Первый, кто вышел к нему, не понимал языка, так что пришлось подыскать другого — араба из племени Кутайбы — бахили, знавшего язык тюрков. Базагари внес от имени кагана финансовое предложение: тот взял бы арабов в свою армию, выплачивая им повышенное жалование; те, кто получал 600 дирхемов, получили бы от него 1000, а те, кому платили всего 300, получили бы 600. Арабский посланник ответил на это предложение презрением. «Ничего не выйдет, — сказал он. — Разве могут волки-арабы поладить с овцами-тюрками? Между вами и нами не будет мира». Кое-кто из тюрков пришел в ярость и потребовал казнить посланника на месте, но Базагари отказался. Посланник все больше беспокоился за свою безопасность, поэтому выдвинул встречное предложение: половина арабов уйдут свободно, а половина останется служить кагану. Затем он вернулся к стене, и его на веревке втянули наверх. Оказавшись в безопасности, он заговорил совершенно иным тоном. Он спросил жителей Камарджа, не хотят ли они от веры перейти к безверию, отлично зная, каков будет ответ. Он продолжал дразнить мусульман: «Они предлагают вам сражаться вместе с неверными!», на что ему ответили: «Мы скорее умрем, чем это сбудется». «Так дайте им знать!»

И со стен прокричали отказ.

Между тем каган заставил своих людей срубить зеленые деревья (такие, чтобы плохо горели) и забросать ими ров, окружавший город. Защитники бросали туда же сухое дерево (горючее). Когда ров наполнился, мусульмане подожгли дерево, и Господь выступил на их стороне, послав им сильный ветер. За один час все плоды шестидневных усилий тюрков были уничтожены. Лучники на стенах тоже сделали свое дело: многие из атакующих получили ранения, другие погибли, в том числе и Базагари, умерший от раны в ту же ночь. После этого случились подлые дела. Тюрки хладнокровно казнили арабских пленников, числом около сотни, и забросили за стены головы наиболее знатных из них. Арабы в ответ убили около 200 сыновей неверных, «хотя те отчаянно защищались». Потом тюрки начали штурм ворот в земляных укреплениях, и пятерым удалось добраться до гребня стены, прежде чем их сбросили вниз.

Отдельные инциденты очень отчетливо вспоминаются позднейшими рассказчиками. В одном из таких рассказов правитель Шаша (Ташкента), бывший в союзе с каганом, попросил разрешить ему штурм. Каган отказал, говоря, что это слишком трудно, однако правитель возразил, что если ему обещают в награду двух арабских девушек-рабынь, он пойдет впереди, и добился разрешения. Он со своими соратниками подобрался к пролому в стене. Рядом стоял дом с дырой, открывавшейся на пролом. В этом доме лежал больной, но, несмотря на болезнь, он сохранил достаточно сил и смекалки, чтобы забросить крюк, подцепив князя за кольчугу. Затем он подозвал бывших в доме женщин и мальчиков и с их помощью втащил добычу в дом. Там князя оглушили камнем и зарезали. Молодой тюрк взобрался наверх и сразил убийцу, забрав его меч, но защитники города сумели оставить себе тело.

В другом эпизоде мусульмане взяли длинные доски, которыми обкладывали ирригационные каналы, и поставили поверх земляного вала, устроив щиты, за которыми они могли укрываться, и бойницы для лучников. Однажды сам каган подошел осмотреть укрепления и приблизился на расстояние выстрела. Лучник выстрелил ему в лицо, однако на том был тибетский шлем (с гардой для носа — возможно, похожий на норманнский шлем с гобелена из Вайи), и каган не пострадал. Он еще получил легкую рану в грудь, но отступил без большого ущерба для себя.

Осада затягивалась, каган утомился и стал раздражителен. Он обвинял своих союзников, согдийских князей, уверивших его, будто бы в городе находятся всего пятьдесят ослов и его можно взять за пять дней. Прошло уже два месяца, а оборона не слабела. Начались переговоры. Каган говорил, что не в обычае тюрков снимать осаду, не завоевав город или не заставив защитников покинуть его, на что мусульмане отвечали, что не откажутся от своей веры. Тогда им предложили уйти в Самарканд или Дабусию — единственные города, бывшие еще за мусульманами. Мусульмане послали гонца в Самарканд за советом. Выйдя из города, тот встретил знатного перса, с которым дружил (еще один пример возникающих в этой области межэтнических дружеских связей). Тот помог ему раздобыть пару коней самого кагана, пасшихся поблизости. Гонец в тот же день доскакал до Самарканда. Там народ посоветовал, чтобы гарнизон Камарджа эвакуировался в Дабусию, расположенную ближе. Осада продлилась пятьдесят восемь дней, и по меньшей мере тридцать пять из них мусульмане не поили своих верблюдов.

Заключили договор о сдаче города, однако атмосфера подозрительности, порожденная осадой и казнью заложников, затрудняла исполнение условий. Обе стороны выдали другой по пять заложников. Мусульмане отказывались покидать город, пока каган не отведет большую часть своего войска, и даже после этого не спускали глаз с заложников: каждый тюрк был в одной рубахе, без брони, и за ним на коне сидел араб с кинжалом в руке. Между тем шедшие с ними иранцы забеспокоились, что гарнизон Дабусии, силой якобы в 10 ООО человек, выйдет из города и атакует их. На деле же гарнизон Дабусии, увидев издали всадников, знамена и множество воинов, решил, что Камарджа пала и теперь на них идет армия кагана. Они приготовились к битве. Их настроение мигом переменилось, когда гонец рассказал, что происходит, и всадники тут же поскакали навстречу, чтобы помочь ослабевшим и раненым добраться до города.

Заложников отпускали одного за другим, но только после того, как тюрки освобождали арабского заложника. Наконец, когда на каждой стороне осталось по одному заложнику, никто не хотел отпустить своего первым. Тогда, араб, оставленный у тюрков, сказал тюркскому офицеру Курсулу, что он не против, если тюрка отпустят первым. После Курсул спросил, почему тот пошел на такой риск, и тот ответил: «Я доверял твоему взгляду и верил, что твой дух не унизится до предательства». Он получил щедрую награду: коня и доспех — и вернулся к своим. Как это часто бывало в средневековых войнах, дикая жестокость сочеталась с от-дельными проявлениями благородства, и по крайней мере в некоторых тюрках признавали достойных и благородных противников.

Самарканд за своими мощными укреплениями из сырцового кирпича стал теперь главной арабской твердыней за Оксом, и его завоевание оказалось самым долговечным из свершений Кутайбы. ГЬрод подвергался постоянному военному давлению со стороны согдийцев и их тюркских союзников, а падение Камарджи оставило его в еще большей изоляции: арабский гарнизон уже не мог продержаться долго.

В начале 730 года в Хорасан был назначен новый наместник, Джунайд. При дворе в Дамаске ходили слухи, что он получил это место только за то, что подарил жене халифа необыкновенно дорогое ожерелье. Он был молод и неопытен и никогда прежде не бывал в этих местах. Едва прибыв в Хорасан, он пересек реку и начал кампанию.

Его первой целью был Тохаристан, потому он направился к Балху, еще остававшемуся в руках арабов. Он разделил свое войско, разослав подразделения в разные стороны, когда из Самарканда пришло сообщение от командующего гарнизоном Савры ибн аль-Хурра с известием, что его атакуют и он не сумел удержать внешних укреплений. Ему срочно нужна была помощь. Опытный командир из ставки предупредил Джунайда, что тот должен выждать и собрать свои войска: тюрки представляли грозную силу, и «ни один наместник не должен пересекать Оке, если у него меньше пятидесяти тысяч человек». Однако Джунайда очень заботила опасность, грозившая мусульманам Самарканда и его репутации, если бы он не сумел им помочь и город пал бы. Он объявил, что переправится через реку и направится к Самарканду, даже если за ним пойдет лишь горстка людей, которых он привел с собой из Сирии.

Первой остановкой на его пути был Кеш. Там он узнал, что тюрки успели отравить многие колодцы и выступили ему навстречу. Чтобы добраться до Самарканда, ему надо было сражаться или разойтись с ними. Из Кеша в Самарканд ведут два пути. Один — кружной через равнину на западе, выводящий затем через оконечность гор в Заравшанскую долину. Другая дорога была прямее, но шла через крутой и опасный перевал Тахтакарача. Когда Джунайд спросил своих советников, какой путь ему избрать, большинство высказалось за путь по равнине, но один из старших офицеров, тот самый, что советовал ему не переходить реку без большой армии, сказал, что лучше идти через перевал: «Лучше погибнуть от меча, чем от огня, — доказывал он. — Дорога по равнине окружена травами и деревьями. Эти земли не возделывались много лет. Если мы встретим там кагана, ему достаточно будет поджечь все это, и мы погибнем в огне и в дыму».

На следующий день армия начала подъем на перевал. Люди были подавлены: многие открыто сомневались в полководческих способностях Джунайда и, по обыкновению, заявляли, что он выделяет одни племена в ущерб другим. Они встретились с врагом примерно в 24 километрах (6 фарсахах) от города. Враг появился, когда люди готовили пищу, и Джунайд поспешно построил свои войска между стенами горного прохода. Каждое племя сражалось под командой своего вождя, собравшись вокруг своих знамен. Он приказал командирам выкопать земляные укрепления перед своими позициями. Джунайд сначала занял командный пост в центре строя, но скоро передвинулся к правому крылу, где племя азд подверглось яростной атаке. Джунайд встал прямо под их знаменем, демонстрируя свою поддержку. Его поступка не оценили. Знаменосец заявил без обиняков: «Если мы победим, это будет твоя заслуга. Если будем разбиты, ты не станешь нас оплакивать. Клянусь жизнью, если мы победим и я останусь жив, никогда в жизни не заговорю с тобой!» Племя удерживала под знаменем племенная солидарность, а не верность командующему или, тем более, халифу в далеком Дамаске. Рукопашное сражение было очень жестоким: мечи затупились от ударов, и рабы племени азд срубили деревянные дубины, чтобы сражаться ими. Битва продолжалась, пока обе стороны, истощив силы, не разошлись. Верность знаменосца своему слову испытать не пришлось: он был убит в начале битвы, отважно сражаясь вместе с восемью десятками своих соплеменников азди.

Как обычно в случаях с описаниями битв ранних исламских завоеваний, у нас вместо целостной картины множество мелких зарисовок. Часть из них—истории мучеников, сохраненные, несомненно, для воодушевления правоверных в будущих войнах. Во всех для обозначения мученика используется слово классического (и современного) арабского языка — «шахид» и показывается, какими различными путями люди могут добиваться этого определения.

Один эпизод изображает очень богатого человека, только что вернувшегося из паломничества в Мекку, в котором он потратил громадную сумму 180 000 дирхемов, большую часть которых, надо понимать, раздал как милостыню. Теперь он сопровождает армию с собственным обозом в сотню верблюдов, нагруженных чем-то вроде ячменной каши для войска. Перед тем как отправиться в путь, он попросил мать молиться, чтобы Бог даровал ему мученичество, и ее молитва не осталась без ответа. С ним, когда он умирал, были двое рабов. Он приказал им бежать и спасать себя, но они отказались и сражались вместе с ним, пока все не погибли. Так все трое стали мучениками.

В другом рассказе герой выступает в роскошном снаряжении, на гнедом коне и в золоченых доспехах. Он семь раз прорывал вражеские ряды, каждый раз убивая одного из воинов, так что произвел впечатление на всех сражающихся, в том числе и на врагов. Переводчик (тарджуман) крикнул, что если он перейдет на их сторону, они откажутся от поклонения идолам и станут вместо того поклоняться ему! Нечего и говорить, что правоверный мусульманин презрительно отверг подобную идею, сказав: «Я сражаюсь за то, чтобы вы отказались от поклонения идолам и вместо того поклонялись единому Богу!» Он продолжал сражаться, пока не был убит, достигнув мученичества.

В другой подобной истории будущий мученик спросил жену, что она сделает, если его принесут с поля боя на попоне, истекающим кровью. Естественно, бедняжка в отчаянии принялась рыдать и разрывать на себе одежды. Мученик, однако, был более сурового, если и не вполне галантного толка. «Будет тебе! — сказал он. — Сколько бы не выла по мне земная женщина, я отвергну ее ради черноглазых гурий рая». С этими словами он вернулся в битву и приобщился к мученикам.

Кульминацией сражения стала решительная атака тюрков на ряды арабов. Джунайд встретил их тактическим приемом, типичным для Омейядского войска. Он приказал своим людям спешиться, и, припав на колено, направить копья на врага, создав нечто вроде стены копий. Под защитой выкопанных ими траншей они могли достаточно уверенно встретить врага.

Тем не менее, позиция Джунайда оставалась очень слабой. Его войско, несомненно, понесло огромные потери, и он не сумел пробиться к Самарканду, застряв в негостеприимном горном проходе. Есть указания на то, что тюрки обошли его с тыла и перерезали пути снабжения недалеко от Кеша. В столь опасном положении он последовал совету одного из командиров и послал гонца к Савре, правителю Самарканда, приказывая ему покинуть безопасный город и идти ему на помощь. Отважным это решение назвать трудно. Командиры сказали ему, что перед ним выбор — гибель Савры или его собственная гибель, на что он ответил, что ему «легче, чтобы умер Савра». Савра, получив приказ выйти на соединение с Джунайдом, поначалу отказался повиноваться, да и его командиры указывали, что он идет на верную смерть, однако Дясунайд прислал новое оскорбительное послание, называя правителя сыном шлюхи и угрожая отдать его пост одному из его врагов. В конечном счете Савре ничего не оставалось, как повиноваться. Вопреки осторожным советам своих подчиненных, предлагавших двигаться вдоль реки, что заняло бы два дня, Савра направился на помощь Джунайду прямым путем, чтобы прибыть на место к утру. Тюрки сразу прознали о его передвижениях и перехватили его на рассвете. Произошла яростная схватка. Тюрки подожгли траву, чтобы не подпустить мусульман к воде. И снова Савра спросил мнения своих офицеров. Один из них указал, что тюрком нужен только скот и добыча; если они перережут своих животных, сожгут свое добро и обнажат мечи, тюрки оставят их в покое. Другой предложил спешиться и идти вперед, наставив копья, словно шагающая стена копий. Савра отклонил оба совета и избрал прямую атаку. Условия сражения были ужасны. И тюрки, и мусульмане страдали от дыма и пыли и падали в огонь. Савра упал с размозженным бедром. В пыли и жару мусульмане разбили ряды, и тюрки выслеживали их по одному. Из 12 000 человек, вышедших с Саврой из Самарканда, выжила всего одна тысяча.

Тем временем Джунайд воспользовался вылазкой, чтобы продвинуться к Самарканду, однако его беды еще не кончились. По совету одного из самых опытных своих офицеров он разбил лагерь, вместо того чтобы идти маршем до самого города. И правильно сделал, потому что если бы тюрки застигли его на открытой местности, они уничтожили бы его войско. А так на следующее утро завязалась яростная битва. Джунайд приказал, чтобы всякого раба, сражающегося вместе с мусульманами, считали свободным. Регулярные войска дивились тому, как отчаянно бились рабы, укрывшиеся вместо доспехов попонами с прорезанными в них дырами для головы. Наконец тюрки отступили, а Джунайд смог пробиться к городу и спастись за его мощными стенами. Армия тюрков, не добившись полной победы, начала отступление, так что мусульмане отстояли свое присутствие в Согдиане, но не более того.

Общественное мнение вынесло Джунайду жестокий приговор, и поэты не щадили его, порицая в стихах:
		Ты плачешь при виде битвы,



		Ты, кому пристало быть вождем.



		Ты бросил нас, как куски падали,



		Ты, подобный полногрудой девице.



		Обнаженные мечи вздымались,



		Руки падали, обрубленные по локоть,



		А ты, как девочка в женском шатре,



		Не понимал, что творится.



		Лучше бы тебе провалиться в яму в день битвы,



		Чтобы тебя засыпало комьями сухой грязи!



		Война и сыны войны играли с тобой,



		Как коршуны играют с куропаткой.



		Твое сердце улетело в страхе перед боем



		И не вернулось назад.



		Я ненавижу красу твоих глаз



		И твоего лика на негодном теле.



		Джунайд, ты не истинный араб,



		И предки твои были из низкого рода.



		Пятьдесят тысяч несчастных погибло



		Пока ты скликал их, как пастырь, растерявший овец.











Никакая репутация не могла пережить подобных нападок. Джунайд потерял всякое доверие как военачальник и был навеки опозорен. А над полем, где погибли Савр и его люди, витал дух мученичества. Кое-кто утверждал, что видел между землей и небом шатры, разбитые для мучеников, другие добавляли, что земля, на которой они пали, благоухает мускусом.

После смерти сохранившего свой пост Джунайды в 734 году среди хорасанских арабов поднялось открытое возмущение, и власти Омейядского правителя угрожал мятеж войска под предводительством некого Харифа ибн Сурайджа. Недовольство жалованьем и трудностями кампаний усилилось из-за нехватки продовольствия и непрекращающихся военных действий. Два года мятежа Харифа с 734-го по 736-й — самый провальный период для арабов в Трансоксании. Казалось, что все земли за рекой, кроме Кеша, будут потеряны. Владыка Согдианы Гурак готов был вернуть власть над своей древней столицей Самаркандом. Ни в одном театре военных действий арабские завоевания не претерпевали таких неудач, хотя следует отметить, что все это происходило вскоре после поражения арабской армии в

Европе в сражении при Пуатье в 732 году. Однако имелось важное отличие. На западе Пуатье действительно стал крайним рубежом продвижения арабов. На востоке потери, последовавшие за сражением на перевале Тахтакарача, представляли собой серьезное, но временное отступление.



Асад ибн Абдаллах, Наср ибн Саййар и триумф ислама (737—751)


Удача начала поворачиваться к арабам лицом после 737 года. Гурак, владыка Самарканда, опытный старый ветеран, умер своей смертью, и наследники разделили его царство. Осенью того же года каган, в союзе с арабским мятежником Харифом ибн Сурайджем, вторгся в Тохаристан. Арабский наместник того времени — Асад (лев) ибн Абдаллах, перевел столицу из Мерва в Балх. Возможно, он стремился избежать наследственной вражды между группами арабов в старой столице, но Мерв всегда был столицей захватчиков с запада, будь то Сасаниды или арабы, так что он, возможно, стремился, перебравшись в древнюю столицу Балх, изменить отношение к себе местных князей. Асад со многими из них завязал добрые отношения и убедил многих важных персон перейти в ислам. В числе таких, как известно, были Бармак, основатель знаменитой династии визирей Бармакидов, и Саман-худа, предок Саманидов, правивших Хорасаном и Цэансоксанией в X веке.

Дипломатия и примиренческая политика Асада возымели большое действие и помогли заложить фундамент для будущего доминирования арабов в этих областях.

В декабре 737 года каган предпринял рейды в окрестности Балха. Он совершил роковую ошибку, распылив свои войска для набегов на городки и селения Тохаристана, возможно, в попытке отыскать продовольствие в это скудное и суровое время года. Некоторые местные правители, задобренные мягкой политикой Асада или озлобленные жестокостью сторонников кагана, перешли на сторону Асада и мусульман. Насколько нам известно, Асад с 30 000 воинов вышел навстречу кагану и застал его врасплох в местечке Харистан, в момент, когда при нем было всего 4000 человек. Победу в яростном сражении предопределил царь Джаузджана, один из местных союзников Асада, атаковавший кагана с тыла. Тюрки бежали. Асад преследовал их по пятам, и только снежная буря спасла их от полного уничтожения.

Битва при Харистане была лишь мелкой стычкой, но она обозначила конец власти кагана и Тюргешского каганата. Он отступил далеко на восток, в свой лагерь в долине Или. Побежденный, лишившийся авторитета, он был убит своим подручным Курсулом. Курсул, в свою очередь, не сумел сохранить единства тюрков в условиях китайской интриги, и в 739 году Тюргешский каганат распался. Прошло еще два века, прежде чем в Средней Азии снова возникло государство тюрков.

Асад скончался естественной смертью в 738 году. Через короткое время халиф Хишам назначил новым правителем Насра ибн Саййара. Это был в некоторых отношениях необычный выбор. До тех пор почти все правители Хорасана были выходцами с Запада. Многие из них никогда прежде не бывали в доверенной им провинции. Некоторые из них были способными людьми, назначение других было вызвано скорее их политическими или личными услугами кому-то в Дамаске, нежели их пригодностью начальствовать над этой чрезвычайно сложной провинцией. В противоположность им, Наср провел в провинции тридцать лет, практически все свои зрелые годы. Он принадлежал к небольшой группе профессиональных военных, составлявших штаб прежних правителей, но был первым из них, получившим верховный пост. Во многом оказалось полезным и то, что он, как до него Кутайба, принадлежал к маленькому племени кинана. Он не был вовлечен в ожесточенное, глубоко укоренившееся соперничество между племенами арабов в Хорасане. Однако его положение, как и положение Кутайбы, имело свои минусы. Наср зависел от поддерж-ки Дамаска, и если бы почему-либо лишился ее, не мог надеяться найти опору в своем племени.

Он занял свой пост в удачный момент. Его предшественник, оплакиваемый всеми Асад, установил хорошие отношения со многими из местных князей. В то же время тюргешские тюрки уже не представляли собой силы, с которой приходилось считаться. Некоторые князья еще надеялись на вмешательство китайцев. В 741 году китайский двор принял посланника из Шаша с жалобой, что «теперь, когда тюрки стали китайскими подданными, проклятием царства остались одни арабы», однако далекий Китай, хотя и имел возможность наделять звучными титулами, явно не способен был на военное вмешательство или серьезную материальную поддержку. Большинство князей осознали, что мусульмане стали теперь единственной силой: с ними приходилось договариваться или гибнуть.

Наср, как и Кутайба до него, вел двойственную политику. Как пишет Гибб: «Он понимал, как тщетны усилия удержать страну грубой силой, но понимал также, что тщетно надеяться на отказ от насилия». Вскоре после своего назначения он прочел проповедь в мечети столицы провинции Мерве[72 -  Пятничная проповедь давала возможность правителю обратиться к знатнейшим мусульманам города и сделать публичное заявление относительно текущей политики.], в которой, в сущности, провозгласил свой политический манифест. На первый взгляд кажется, что речь шла в основном о деньгах. Он ясно дал понять, что он — защитник мусульман, а потому мусульмане (обратите внимание, не арабы) получат налоговые льготы. Все земли будут облагаться налогом харадж, однако джизья, под которой он разумел подушную подать, с мусульман взиматься не будет. Намек был ясен: всем мусульманам, будь то арабские переселенцы или местные обращенные, полагался одинаковый привилегированный налоговый статус. Всем неверным, независимо от класса и этнической принадлежности, придется платить. Было сказано, что 30 000 мусульман, прежде платившим подушную подать, теперь не придется этого делать, зато 80 000 неверных теперь должны платить налог. Разумеется, эффект декрета Насра или, скорее, порядок, который он навел в существовавшем прежде хаосе, имели более далеко идущие последствия: обращение в ислам означало отныне, что человек становился равноправным членом правящего слоя. Выгода была явной и заманчивой, и сыграла свою роль в создании правящего класса Хорасана и Трансоксании. Принадлежность к нему определялось религией — мусульманской, — а не этнической принадлежностью к арабам. Именно эти хорасанские мусульмане в 747 году подняли восстание против Насра и правительства Омейядов, и в 750 году сделали Аббасидов правителями мусульманского мира.

Короче говоря, политика Насра оказалась успешной. То обстоятельство, что в этот период мы почти ничего не слышим о Тохаристане и Хорезме и очень мало слышим о Согдиане, предполагает, что эти области в целом мирно существовали под властью мусульман. Возможно, к тому времени большинство местных князей обратились в ислам. Последнее верно относительно тех, о ком мы знаем, особенно о правителях Бухары и Бармакидах Балха. В армии Насра служили воины, набранные в Трансоксании; когда в 739 году он пошел на Шаш, в его войске было 20 000 человек из Бухары, Самарканда, Кеша и даже из дикого и отдаленного Ушрусаны. Вряд ли многие из них были по происхождению арабами, а большинство, вероятно, составляли местные жители, вступившие в армию мусульман ради жалованья и добычи.

Наср, кроме того, поощрял к возвращению тех согдийских купцов, которые бежали в Фергану от войн 720-х годов. Это была непростая задача. Согдийцы выставили условия. Первым из них было требование не наказывать тех, кто обратился в ислам, а затем отступил от него. Это было сложно осуществить: наказанием за отступничество от ислама была тогда (как и теперь) смерть, и обойти этот закон было непросто. Любопытно, что Наср не счел нужным перед принятием решения советоваться со знатоками религии. В те дни закон ислама еще не оформился окончательно, и он просто решил проявить такую снисходительность по собственной инициативе. Уже полвека спустя невозможно было и мысли допустить, что столь ясно выраженный принцип исламского закона может быть отброшен властью провинциального правителя, но в условиях дикого и вольного приграничья Наср мог довольно свободно толковать ислам. Затем встал вопрос о налогах, выплату которых задержали многие купцы: их просто списали. Наконец, был вопрос о мусульманских пленниках, удерживаемых согдий-цами. Можно подивиться решению Насра о том, что их следует возвращать только после удостоверения их добросовестности мусульманским судом. Наср навлек на себя немало упреков, и сам халиф Хишам поначалу не одобрил соглашения, но его удалось убедить, что важнее всего добиться расположения этих богатых и влиятельных людей. Договор был заключен, и купцы вернулись в Согдиану.

Единственная крупная наступательная операция, проведенная Насром, была экспедиция в Шаш и Фергану в 739 году. Сообщения об этой кампании живописны, но запутанны, и ход событий не вполне ясен. Когда армия Насра достигла далекой Ферганы, они осадили город Куву и со временем заключили договор с сыном правителя. Переговоры вела мать малолетнего князя через переводчика: рассказывали, что она воспользовалась случаем прочесть краткое наставление о царствовании — еще один образчик менталитета восточно-иранских властителей.









Царь — не истинный царь, — начала она, — если у него нет шести вещей: визиря, которому он может доверить свои тайные замыслы и который даст ему продуманный совет; повара, который, если у царя нет вкуса к еде, найдет, чем пробудить его аппетит; жены, при взгляде на лицо которой исчезают все его тревоги; крепости, где он может укрыться; меча, который не подведет его в бою с врагом, и сокровища, на которое он может прожить в любой части света[73 - Tabart Th'rikh. II. P. 1697.].








Кроме того, она пришла в негодование, увидев, как обращаются с одним из сыновей прежнего наместника Кутай-бы, занимавшим довольно скромное положение в арабском лагере. «Вы, арабы, —упрекала она, — не знаете верности и недостойно обращаетесь друг с другом. Я своими глазами видела, что не кто иной, как Кутайба, заложил основу вашей власти. И вот его сын, и ты сажаешь его ниже себя. Тебе следовало бы поменяться с ним местами!» Это яркое подтверждение как репутации Кутайбы, не потускневшей за двадцать лет после его бесславной гибели, так и важности наследственного положения.

Эта кампания, по-видимому, была последней из важных наступательных операций. Возможно, Наср потратил некоторое время на умиротворение Согдианы, однако начиная с 745 года все его внимание занимали мятежные настроения в Мерве и Хорасане, перешедшие позже в аббасидский переворот. Теперь, когда тюрки больше не стояли преградой между двумя силами, в Китай отправлялись посольства. Посольство 744 года должно было развить торговые связи, и в него вошли представители из согдийских городов Тохаристана, Шаша и даже Забулистана (в южном Афганистане). В 745 и 747 годах посылали новые посольства.

К 750 году завоевание Трансоксании практически состоялось, и северо-восточная граница мусульманского мира установилась на линии, на которой и оставалась более или менее неизменно до прихода турок-сельджуков три столетия спустя. По ней же проходила граница расселения. Закон ислама установился в районах, где имелись древние города и оседлые поселения. Дальше к востоку, в бескрайних просторах степей Казахстана и Киргизии, древние обычаи и вера остались в целом без изменений. Завоевание Трансоксании было труднейшим из всех предприятий мусульманской армии. Противники были решительными и стойкими, и армиям ислама не раз приходилось отступать. В конце концов, только такие правители, как Асад ибн Абдаллах и Наср ибн Саййар, осуществили завоевание путем кооперации и объединения с местной элитой. Ислам определенно восторжествовал в этих областях над местными религиями, но система ценностей князей Трансоксании оказала глубочайшее влияние на всю культуру восточного исламского мира и способствовала сохранению в нем иранской культуры.

Однако в борьбе за Среднюю Азию предстоял еще заключительный, решающий акт. Мы практически ничего не узнаем о нем из арабских источников, однако анналы китайской истории заполняют некоторые лакуны. В 747-м и 749 годах князья Тохаристана обратились в Китай за помощью против разбойников Гилгита у истоков Инда, в области, куда не заходили войска мусульман, но через которые порой проходили пути согдийских купцов в Китай. Китайский наместник Куча послал корейского военачальника разобраться с проблемой. Совершив несколько поразительных переходов, тот преодолел горы по пути, где пролегает теперь Каракорумский тракт, и разбил мятежников. Затем ему доставили приглашение от царя Ферганы решить его спор с соседним ханом Шаша. Кончилось тем, что китайские войска взяли Шаш, и его правитель бежал под защиту аббасидского правителя Абу Муслима, обосновавшегося в Самарканде. Тот послал войско под командой одного из своих подчиненных, Зияда ибн Салиха. Китайцы, вместе с ферганскими союзниками и немногочисленными тюрками, встретили мусульманскую армию под Таразом в июле 751 года. Это было первое и последнее прямое столкновение арабской и китайской армий. Арабы остались победителями, но, увы, у нас нет никаких подробностей этого события.

Это столкновение обозначило конец целой эпохи. Войска арабов никогда не проникали восточнее Ферганы и северо-восточнее Шаша, никогда не проходили по Шелковому пути в Синьцзян и через пустыню Гоби. Да и китайская армия в последний раз выдвинулась так далеко на восток. Китайцы, возможно, вернулись бы с большими силами, чтобы отомстить за поражение, но четыре года спустя, в 755 году, Среднюю Азию, а затем и Китай разорвало на части восстание Ань Лушаня, и прошло целое тысячелетие, прежде чем войска китайцев снова появились в Кашгаре. Все надежды согдийских князей на поддержку Китая в борьбе с арабами развеялись навсегда. Битва при Таразе, или Таласе, как и битва при Пуатье на западе в 732 году, слабо отражена в арабских источниках того времени. Хотя бой в Пуатье окончился поражением, а в Таласе — победой, оба места стали последними рубежами экспансии арабов в этих направлениях.

Битва при Таласе сохранилась в арабской истории по совершенно иной причине. Считается, что ремесленники, взятые в плен арабами в ходе той кампании, принесли арабам технологию изготовления бумаги. Можно не сомневаться, что в Китае бумага была известна и до того, но в исламском обществе она появилась во второй половине VIII века, заменив и пергамент, и папирус. Неизвестно, какие реальные исторические факты скрываются за легендой о таласских пленниках. Однако более вероятно, что контакты с Китаем через Среднюю Азию привели к импорту нового материала для письма. Дешевая, простая в изготовлении и использовании бумага оказала важное влияние на литературу и культуру мусульманского, а позже и европейского мира.






Глава 9. ДАЛЬНИЙ ВОСТОК И ДАЛЕКИЙ ЗАПАД





К концу VII века мусульмане более или менее контролировали всю Северную Африку на западе, и Хорасан с большей частью Трансоксании на востоке. Во многих отношениях проведенные там границы были логичными с географической точки зрения, и удобными для окончания экспансии — Гибралтарский пролив на западе, дикие горы восточного Афганистана и Макран на востоке. Правда, ни одно из этих препятствий не было непреодолимым, и последним рывком ранних завоеваний мусульмане захватили большую часть Иберийского полуострова и Синда, а также южную часть современного Пакистана.

Синд очень далек от Аравии и центра раннего мусульманского государства. Сухопутный маршрут к нему проходит через беспощадные пустыни Макрана, где тропа ведет от одного сожженного зноем оазиса к другому и где почти невозможно раздобыть пропитание. Александр Македонский, один из немногих, попытался провести свое войско через эти земли, и это оказалось самым тяжелым испытанием, с каким ему приходилось сталкиваться. Другой путь лежит морем вдоль голых берегов Южного Ирана и Макрана к портам в устье реки Инд. В обоих случаях путь очень тяжел из-за больших расстояний и особенностей местности.

Наши знания о завоевании арабами Синда в начале VIII века очень ограничены. Классики арабской истории, как правило, пренебрегали этой местностью. Один только Балазури дает систематический отчет, и занимает он не более дюжины страниц теста. По всей вероятности, ни он, ни другие иракские летописцы никогда не посещали этот отдаленный форпост мусульманской империи, и лишь несколько приводимых ими подробностей проливают свет на эту страну и ее завоевание. Местные источники не более информативны. Единственная хроника Синда, упоминающая завоевание, — это «Чачнаме» 1216 года Али ибн Хамида аль-Куфи — перевод утерянного арабского оригинала, якобы составленного по записям кади Рура, считавшего себя потомком такафи, племени, к которому принадлежал вождь первой волны завоевания, Мухаммад ибн Касым.

Вторая половина этого труда, в сущности, представляет собой отчет о первой стадии завоевания. «Чачнаме» не слишком высоко оценивался историками, и в нем содержится множество включений из легенд, но основное ядро повествования, по-видимому, извлечено из ранних арабских источников: автор называет историка Аль-Мадаини, а общий очерк повествования и некоторые эпизоды близки к тесту Балазури. В тексте делается упор на две темы. Одна — это важнейшая роль, которую сыграл Хаджадж, оставшийся в далеком Ираке. Судя по описанию, он контролировал каждый эпизод кампании. Мухаммад ибн Касым не делал ни единого движения, не написав прежде своему начальнику и не дождавшись ответа, который неизменно приходил неправдоподобно скоро с обратной почтой. В одном месте текста описывается, как Хаджадж приказал Мухаммаду сделать набросок карты реки Инд, чтобы он мог указать по нему наилучшее место для переправы. Это, конечно, следует понимать так, что Хаджадж мог приказывать командующему действиями войск. Вторая тема — это роль провидцев и мудрецов, постоянно убеждавших правителей Синда, что вторжение арабов предречено и ничто не в силах его предотвратить. В «Чачнаме» содержится много материалов, которые якобы сохранили потомки арабских завоевателей. Эти материалы могут быть подлинными.

Кроме того, приводятся арабские поэтические произведения, не переведенные на персидский, как переведен остальной текст книги. Они тоже могут относиться к VIII веку.

Археология дает не многим больше свидетельств. Даже местонахождение некоторых ключевых точек, таких как Дайбул, еще процветавший в XIII веке, точно не установлено. За исключением Мултана и Нируна, ни один из упомянутых в тексте городов не сохранил до наших дней прежнего названия, так что их идентификация часто сомнительна.

Арабы контактировали с Синдом еще до прихода ислама. В конце Сасанидской эпохи между Персидским заливом и Синдом развивалась морская торговля, и в этой торговле особенно важную роль играла одна группа арабов. Оманское племя азд жило в отдалении от первых центров власти мусульманского государства в Хиджазе, но зато его расположение было выгодно для ведения морской торговли через Индийский океан. Племя азд приняло ислам и сыграло важную роль в завоевании Фарса и других областей Ирана.

Синд того времени описывается как «дикая граница индийской цивилизации», однако для первых мусульман это была «страна золота и торговли, лекарств и полезных веществ, сластей, риса, бананов и диковинок»[74 - Al-Muqaddast Ahsan al-Thqasim... P. 474.]. Свое название Синд получил от санскритского названия реки Синду, известной на западе как Инд, а у арабов — как Михран. Синд обязан своим существованием речной системе Инда, так же как Египет — Нилу. Арабские географы X века отмечали это сходство. «Это очень большая река со сладкой водой, — писал Ибн Хаукал. — В ней водятся крокодилы, как в Ниле. Она также напоминает Нил величиной и тем, что уровень воды в ней зависит от летних дождей. Речные разливы затопляют берега, а потом река возвращается в свое русло, удобрив почву, как удобряет ее река в Египте».

Ко времени мусульманского завоевания заселенной частью страны правила династия царей, происходящих от брахманов. Она была основана Чачем (ц. 632-671), а к началу VIII века царствовал Дахир (679-712), возглавивший сопротивление мусульманам. Царь, кажется, жил в городе, который арабы называли Рур, а главным портом страны был город Дайбул. Изменчивость русел в дельте Инда сильно затрудняют точное определение местонахождения, но возможно, останки Дайбула — руины Банбхоре, лежащие теперь на пустынных солончаках в сорока километрах от моря восточнее Карачи.

Город впервые упоминается в исторических записях в V веке, когда он был дальним форпостом Сасанидской империи. Ко времени правления Чача и его сына Дахира он, кажется, давал приют пиратам, разбойничавшим на торговых путях между Персидским заливом и Индией, и одной из целей мусульман было покончить с пиратством.

Большая часть страны была заселена полукочевыми племенами, такими как миды и джаты, называемые в мусульманских источниках зуттами. Миды пополняли скудные средства к существованию, которые бесплодная родная земля явно не могла обеспечить в достаточном количестве, сочетая пиратство с торговым мореходством. Зутты были земледельцами, и с помощью водяных буйволов возделывали болотистые берега Инда, где выращивали сахарный тростник. Согласно мусульманским источникам, сасанидский шах Бахрам Гyp (420-438) перевез часть зуттов в Ирак, чтобы повеселить свой народ их музыкой!

Согласно арабской традиции, предложения о вторжении в Синд поступали еще с 644 года, когда мусульмане впервые напали на соседнюю провинцию Макран. Возможно, в то же время предпринимались морские экспедиции в Индию. Существует, однако, предание, что первые халифы, Умар и Усман, запретили походы в эту далекую и опасную страну, так что сообщения о кампании VII века, скорее всего, основаны на мифе.

В отношении кампании 710-712 годов мы стоим на твердой исторической почве. По сведениям Балазури, непосредственной причиной экспедиции стало то, что «царь Острова Рубинов» (Шри-Ланка) послал к Хаджаджу, наместнику Ирака и всех восточных земель, несколько женщин — вдов умерших в его стране мусульманских купцов. Автор вставляет примечание, что остров назывался Островом Рубинов за красоту лиц его женщин. В пути корабль атаковали пираты миды, плывшие из Дайбула. Они захватили в плен всех пассажиров. Одна из женщин в отчаянии воззвала к имени Хаджаджа, и тот, услышав о нападении, решил принять меры.

Прежде всего он написал Дахиру, предлагая царю освободить женщин, но тот ответил, что он не властен над пиратами, захватившими пленных, и ничем не может помочь. Тогда Хаджадж послал две малые экспедиции, но обе потерпели поражение, и их начальники погибли. Тогда он решился на масштабную военную кампанию. Он выбрал предводителем своего молодого родича по имени Мухаммад ибн аль Касым аль-Такафи (то есть из племени такиф). Мухаммад был в своем роде юным гением. О нем отзываются как о «благороднейшем такафи его времени». Говорят, что он получил высший командный пост в возрасте семнадцати лет, но оказался способным командиром и мудрым, терпимым правителем. Его короткая, как полет метеора, карьера и трагический конец оставили по себе долгую память и в Синде, и в мусульманских странах Среднего Востока.

Хаджадж приказал ему собрать армию в недавно основанном городе Шираз на юго-западе Ирана. Из Сирии прислали 6000 профессиональных солдат, чтобы те стали ядром войска. Также Хаджадж прислал ему «все нужное, вплоть до иголок и ниток». Когда все было готово, они двинулись долгим сухим путем через Южный Иран и дальше, через Макран, взяв по пути город Фанназбур. Тем временем морем послали корабли с людьми, оружием и припасами.

Силы объединились под Дайбулом. Мухаммад немедленно окружил город и распорядился выкопать осадные укрепления. Он приказал воткнуть в землю копья с развевающимися на них племенными знаменами, и устроить лагеря разных частей — каждой под своим стягом. Кроме того, он установил катапульту (манджаник), для работы с которой требовалось 550 человек. Она называлась «Невеста». Описание предполагает большую осадную машину с рычагом, взводившимся вручную, и это один из редчайших примеров использования мусульманами осадной техники в процессе завоеваний. Одной из главных примет города был храм, описываемый как «будд», подобный высокому минарету в центре города: возможно, это была буддийская ступа. На вершине храма стояла мачта (дакал), на которой развевались и хлопали на ветру огромные красные знамена. Теперь эта мачта стала целью для катапульты, и когда ее удалось сбить, горожане упали духом. Мухаммад приказал установить лестницы, и его люди вскарабкались на стены, взяв город штурмом. Правитель Дахир бежал, и три дня продолжалась бойня, в которой перебили, среди прочих, всех жрецов храма. После этого Мухаммад велел заложить мечеть и раздать участки для поселения 4000 мусульман.

Потом Мухаммад продвинулся в глубь суши к городу-крепости Нирум у берегов Инда. Там его встретили двое монахов-буддистов (самани), которые начали переговоры. Они заключили мир и радушно приняли его в городе, снабдив продовольствием. Он поднимался вверх по реке, где повторялось, в общем, то же самое, и буддийские монахи часто выступали миротворцами. Согласно «Чачнаме», город Сивистан пал из-за розни между горожанами. Одну сторону представляли буддисты, другую —правитель-индуист. Буддисты заявили командующему крепостью, что не станут драться. «Наша религия — мир, и наша вера — желание добра всем. Наша вера не дозволяет сражений и убийства. Мы никогда не одобряли кровопролития». Они добавили, что боятся, как бы арабы не приняли их за сторонников правителя и не атаковали бы. Они убеждали его заключить договор с арабами, потому что, «говорят, они верны своему слову. Что обещают, исполнят». Когда правитель отказался прислушаться к их советам, они передали арабам сообщение, что все крестьяне, ремесленники и простой люд покинули правителя и что он теперь не сможет долго сопротивляться. Город продержался неделю, после чего командир защитников ночью бежал. Мусульмане вошли в город, который, по обыкновению, разграбили, не тронув только имущество буддистов. Как всегда в «Чачнаме», трудно отделить факты от вымысла, но повествование наводит на мысль, что буддисты действительно могли способствовать успехам мусульманского оружия и что разделение между простонародьем и военной кастой индуистов позволяло мусульманам брать некоторые города без особого труда.

Во время этого похода к Мухаммаду присоединились примерно 4000 зуттов, что заметно усилило его войско.

Дахир по-прежнему оставался лидером сопротивления. Мухаммад стоял на восточном берегу Инда, отделенный от противника рекой. «Чачнаме» подробно описывает, как Мухаммад переправлялся через реку, чтобы атаковать Дахира. Он решил навести лодочный мост и наполнил балластом из песка и камней собранные лодки, соединив их между собой досками. Между тем сторонники Дахира собирались на восточном берегу, чтобы помешать его высадке. Мухаммад приказал выстраивать лодки вдоль западного берега, пока их цепь не сравняется с шириной реки. Затем отважные воины встали на лодки, и весь мост развернули по течению, пока он не уперся в противоположный берег. Арабы тут же отогнали неверных от берега, осыпав их стрелами, после чего переправились конница и пешие воины.

Балазури уделяет несколько кратких строчек последнему противостоянию Мухаммада ибн Касыма и Дахира, зато «Чачнаме» описывает события в драматических тонах. Армию Синда составляли 5000 воинов-ветеранов (и 20 000 пехотинцев) и шестьдесят слонов. Дахир ехал на белом слоне, вооруженный тугим луком, и с ним на носилках были две служанки: одна, чтобы подавать ему для жевания лист бетеля, другая, чтобы подавать стрелы. С обеих сторон были произнесены речи, приводятся многочисленные имена арабских воинов — верный признак того, что поэма «Чачнаме», по крайней мере, основана на арабском оригинале. Нам сообщают также, что арабы, по прежде не упомянутым причинам присоединившиеся к войску Дахира, теперь снабдили Мухаммада жизненно важной информацией о передвижении противника. В последовавшей жестокой битве мусульмане горящими стрелами подожгли носилки, с которых сражался Дахир, и белый слон устремился в воду. Дахира схватили и обезглавили. Его тело опознали девушки-рабыни, бывшие с ним на носилках. Историк Аль-Мадаини сохранил для нас короткий победный стих, якобы произнесенный убившим Дахира арабом:



		Кони в битве Дахира и копья,



		И Мухаммад ибн Касым ибн Мухаммад



		Свидетели, что я не устрашился их войска,



		И мой меч поразил их главу,



		И я оставил его в грязи,



		С пылью на впалых щеках[75 - Al-Baladhuri, Ahmad b. Yahya. Futuh al-Buldan. P. 438.].











Поражение и смерть Дахира означали конец организованного сопротивления. Многие из женщин Дахира покончили с собой, сгорев вместе со своими служанками и имуществом, чтобы не стать пленницами. «Чачнаме» вкладывает в уста одной из сестер убитого правителя короткую речь: «Наша слава ушла, и близок предел нашей жизни. Коль нет надежды на свободу и безопасность, давайте соберем дерево, хлопок и масло. Лучше для нас, думается мне, сгореть дотла и скорее повстречаться со своими мужьями в ином мире». Все они вошли в дом, подожгли его и сгорели заживо. Несмотря на эту добровольную жертву, хроники говорят, что многих благородных женщин великой красоты отослали Хаджаджу в Ирак. Тот, в свою очередь, переслал их ко двору халифа, где их продали или раздали в награду родичам и соратникам. Остатки войска Дахира преследовали до Брахманабада, близ которого мусульмане позже их снова разбили и основали город Мансуру.

«Чачнаме» сохранила сообщение о том, как поступил Мухаммад ибн Касым с жителями Брахманабада. Возможно, этот эпизод отражает множество проблем, возникших при мусульманском завоевании. Первым его порывом было пощадить всех ремесленников, торговцев и простолюдинов и казнить всех, принадлежащих к военной касте. Но скоро он осознал необходимость привлекать местных чиновников для работы в администрации. Первым делом он установил для ремесленников и чиновников ценз, вынуждавший их обратиться в ислам или платить подушный налог. Затем он назначил сельских старост для сбора налогов. Тем временем брахманы старались упрочить свой статус при новом режиме. Они пришли к Мухаммаду ибн Касыму с обритыми в знак покорности головами и лицами и подали ему петицию. Прежде всего они желали обезопасить всех выживших членов семьи Дахира, в том числе его жену Лади, которую вывели из внутренних покоев. Рассказывали, что Мухаммад ибн Касым купил ее, и она стала его женой. Интересно сравнить этот брак с относящейся к тому же времени женитьбой сына Мусы ибн Носсейра, завоевателя Аль-Андалуса, на дочери визиготского короля Родриго. В обоих случаях арабы-завоеватели стремились заключить союз с прежним правящим домом, возможно, в надежде, что их потомки станут наследственными правителями. Однако в обоих случаях этому помешали энергичные действия правительства в Дамаске.

Затем брахманы объяснили, с каким почетом и преклонением к ним относились в старом царстве. Мухаммад сказал, что им будут дарованы такие же привилегии и такой же статус, какими они пользовались при правителе Чаче, отце Дахира. Этот статус перейдет по наследству к их детям. Затем брахманы просили сохранить за ними их доходы. Им позволено было собирать обычную плату с купцов и ремесленников. Новые жалобы последовали со стороны хранителей храма Будды. Прежде они жили на доброхотные пожертвования, но теперь подаяние иссякло, потому что люди боялись мусульманских солдат. «Теперь, — жаловались они, — наш храм покинут и разрушен, и мы не можем больше поклоняться нашим идолам. Мы взыскуем у справедливого правителя позволения починить и отстроить заново наши буддийские храмы, чтобы продолжать поклоняться в них, как прежде». Мухаммад написал Хаджаджу, который ответил, что, покуда они платят налоги, у мусульман больше нет никаких прав над ними, и им надо позволить поддерживать свои храмы, как прежде. На встрече, состоявшейся вне города, Мухаммад собрал всех старост, вождей и брахманов и позволил им строить храмы и вести торговлю с мусульманами. Он также велел проявить доброту к брахманам и отмечать их святые дни, как делали их отцы и деды, и, что могло быть более важным, платить три из каждых ста дирхемов налога брахманам, а остальные отсылать в казну. Установили кроме того, что брахманы (очевидно, те, кому не доставалось выплаты из налога) вправе с медными чашами просить подаяние у дверей, собирать зерно и использовать его по своему усмотрению.

Следующей проблемой стал статус джатов. Советники Мухаммада описали их низкое положение и меры дискриминации, которые принимались против них в правление Чача: их принуждали носить грубую одежду; ездить верхом им дозволялось только без седла и поводьев, покрывая спину коня попоной; им полагалось водить с собой пса, чтобы их могли отличить от других племен; они обязывались днем и ночью служить проводниками путникам, а если кто-либо из них был пойман на воровстве, его детей и других членов семьи бросали в огонь и сжигали. Короче: «Они все — из породы диких скотов. Они всегда были упрямы и непокорны правителям и вечно занимались грабежами на большой дороге». Мухаммада легко удалось убедить, что это «подлейшие из людей» и с ними следует обращаться соответственно.

Описанные дискуссии интересны не тем, что точно отражают события, а тем, что рассказывают нам о расселении мусульман и отношении к нему местных жителей. На самом очевидном уровне они показывают, что мусульмане использовали готовый административный аппарат и сохраняли в целости основные социальные структуры. Сообщение преследует двойную цель: мусульманам оно объясняет, почему при внешне мусульманском правительстве брахманы сохранили такое влияние и почему следует терпимо относиться к их храмам. Одновременно оно указывает на необходимость терпимости по отношению к буддистам и их свободу практиковать свою религию. Не-мусульмане узнают, таким образом, что их статус был признан самим отцом-основателем синдского ислама Мухаммадом ибн Касымом и его великим повелителем Хаджаджем лично. Что до несчастных джатов, они просто ничего не выиграли от прихода ислама.

Теперь поход Мухаммада ибн Касыма начал походить на триумфальное шествие. В одном месте жители приветствовали его танцами под музыку флейт и барабанов. На вопрос Мухаммада они ответили, что всегда встречают так новых правителей. Следующей крупной целью похода был Рур, названный величайшим городом Синда. Сын Дахира Фофи укрепился в городе и собирался держаться в нем. Согласно «Чачнаме», Фофи и жители Рура верили, что Дахир еще жив и скоро придет им на помощь. Даже когда Мухаммад представил им вдову Лади, которая уверила их, что Дахир погиб, горожане прокляли ее за сговор с «поедателя-ми коров» и еще крепче утвердились в вере, что им на помощь спешит великая армия. Развеять их ожидания смогли только предсказания местной колдуньи. Когда к ней обратились за советом, она удалилась в свою келью и, выйдя оттуда несколько часов спустя, рассказала, предъявив в подтверждение мускатный орех с Цейлона, что облетела целый мир в поисках Дахира, но нигде не нашла его. Это сообщение убедило многих горожан, что им следует вступить в переговоры с Мухаммадом, уже известным своей справедливостью и честностью. В ту же ночь Фофи и его приближенные выбрались из города, а когда арабы на следующий день начали штурм, купцы и ремесленники открыли переговоры, говоря, что отказываются от верности брахманам и убеждены теперь, что силы ислама победят. Мухаммад принял их обращение, заручившись обещанием прекратить все военные действия. Население города собралось в святилище под названием Нава Вихара (совпадающим по названию с великим святилищем Будды в Балхе) и простерлось перед мраморными и алебастровыми статуями. Мухаммад спросил блюстителей храма, чьи это образы. Заодно он снял браслет с руки одной из статуй. Когда хранитель заметил исчезновение браслета, Мухаммад насмешливо спросил, как это бог может не знать, кто взял браслет. Затем он со смехом показал украшение и вернул его на руку статуи.

После сдачи города Мухаммад отдал приказ о казни многих военных, но Лад и вмешалась, сказав ему, что жители города — «добрые строители и купцы, хорошо возделывавшие свои земли, так что их казна всегда была полна», и Мухаммад пощадил их. И вновь повествование указывает на компромиссы и сотрудничество, сопутствовавшие завоеванию: храм остался в целости, и жизнь большинства горожан текла как обычно. Мусульманских завоевателей прославляли не за суровое насаждение норм ислама, а за терпимость и добродушие. Заметен контраст с уничтожением храмов и религиозных изображений при завоевании арабами Трансоксании, происходившем в то же самое время. Трудно сказать, было ли причиной тому миролюбие буддистов, или просто мусульмане оказались слишком малочисленны, чтобы бросать вызов устоявшимся обычаям. Когда город был полностью покорен, Мухаммад оставил управлять им двух своих арабских подданных, с указанием обходиться с горожанами по-доброму и заботиться о них.

Вскоре после того пал другой крупный город, Мултан. Его завоевание, названное «Вскрытие Золотого Дома победоносными арабами», стало на время последней точкой наступления мусульман в Синде. Город был богатым, а его храм (будд) был центром паломничества. Горожане оказали упорное сопротивление, а у осаждавших город арабов кончалось продовольствие, так что им пришлось есть собственных ослов. Конец наступил, когда им показали, каким путем проникает в город питьевая вода, и они перерезали водоснабжение. Город сдался на милость победителя. Все мужчины воинского возраста и все жрецы были преданы смерти, а женщины и дети обращены в рабство. Мусульманам досталось огромное количество золота. Любопытно, что существует древнее предание, будто бы Халид ибн аль-Валид, известный в истории как завоеватель Сирии, похоронен в Мултане, и его мавзолей — древнейшая мусульманская постройка в городе.

Победы в Индии поставили перед завоевателями новые проблемы. До сих пор население стран, завоеванных мусульманами, могло считаться «людьми Писания», что означало, что им можно оставить жизнь, имущество и религиозные обряды при условии, что они принимают власть мусульман и признают свой статус «дхимми». При завоевании Ирана постепенно усвоилось мнение, что и зороастрийцев можно отнести к «людям Писания». Проблема состояла в том, что большинство населения Синда были буддистами или индуистами. С точки зрения большинства мусульман буддисты и индуисты с их разукрашенными изображениями и статуями, были явными идолопоклонниками, заслуживающими безусловного истребления, если только они не обратятся в ислам. Арабы, захватившие Синд, быстро умерили свой религиозный энтузиазм прагматизмом. Захватив Рур, Мухаммад якобы рассудил, что «будд» подобен христианской церкви, иудейской синагоге и храмам огня и что к нему следует относиться с тем же почтением. На практике это означало, что и буддисты, и индуисты воспринимались как «дхимми». Во многих случаях местные брахманы и буддийские монахи продолжали возглавлять местную администрацию, служа новым хозяевам — мусульманам.

Резкий конец первой волне завоеваний положили события в сердце мусульманского государства. Мухаммад пробыл в Синде три с половиной года, когда в 715 году в правительстве произошли крупные перемены. Хаджадж, его родственник и покровитель, скончался в 714 году, а на следующий год за ним последовал халиф Валид I. Восшествие на омейядский престол Сулеймана сопровождалось яростной реакцией против Хаджаджа и его назначенцев. Мухаммада бесцеремонно отозвали обратно в Ирак, где новый наместник заключил его в тюрьму и подверг пыткам. В тюрьме Мухаммад скоро умер. Он заслуживал лучшей судьбы. Подобно своим современникам, Кутайбе ибн Муслиму в Хорасане и Мусе ибн Носсейру в Испании, он узнал, что заслуги перед делом ислама — не защита от мести политических соперников.

Отставка Мухаммада практически прекратила военные действия. За свое короткое правление Мухаммад заложил основы для проникновения мусульманства на полуостров. Он установил основные законы и создал прецеденты, позволявшие мусульманам жить в мире с буддистами и индуистами. В сравнении с последующими вторжениями мусульман в Индию, подобным вторжению Махмуда Газнийского в XI веке, он оставил по себе репутацию мягкого, человечного и терпимого правителя, и местные жители оплакивали его бесчестье. Кроме того, он собрал много денег. Сообщали, что Хаджадж подвел простой счет всей кампании. Он подсчитал, что потратил на снаряжение и оплату войска Мухаммада 60 миллионов дирхемов, а его доля в добыче доходила до 120 миллионов — недурная прибыль по любым меркам. Как обычно, цифры вполне могли быть преувеличены, зато это единственная попытка представить бухгалтерский отчет за всю историю ранних мусульманских завоеваний. Из подсчетов становится ясно, что подобные экспедиции были весьма выгодными в денежном отношении.

Теперь мусульмане владели всем нижним течением Инда. Земли от Мултана на юг до устья реки стали в будущем границей расселения мусульман в Индии. Они были отделены от остального индийского субконтинента (Синда) пустыней, лежащей к востоку от Инда, которая ныне разделяет Пакистан с Индией. Пенджаб к северу от Мултана не подчинялся мусульманам до начала XI века, когда Газневиды из восточного Афганистана простерли власть мусульман на север и на юг.

Имеется интересное примечание к завоеванию Синда арабами. Как мы уже знаем, часть зуттов поселились в Ираке еще до прихода ислама. В результате вмешательства мусульман в жизнь обитателей долины Инда туда же перебрались много новых поселенцев. Вскоре Омейядские халифы перевели их вместе с их азиатскими буйволами в жаркие долины вокруг Антиохии в северной Сирии. Часть тех, кто оказался на севере Сирии, была позже захвачена византийцами, совершавшими поход на Айн Зарба, и увезены оттуда вместе с женщинами, детьми и особо ценными буйволами. Цыгане под греческим названием «атсингани» появились в окрестностях Константинополя в XI веке. Иракские зутты оставались неспокойной частью местного населения, однако после 1000 года они исчезают из истории. В 1903 году М. Я. Гуе, великий голландский ориенталист, опубликовал монографию, в которой предполагает, что зутты — предки по крайней мере части современных европейских цыган. Цыганский язык явно происходит из северо-западной Индии, и они могли эмигрировать из Сирии через Византийскую империю на Балканы, где впервые появляются в XV веке. Однако прямых доказательств этому нет, и гипотеза остается всего лишь любопытным предположением.

 Испания и Португалия





Завоевание Испании и Португалии, известных в арабских текстах как «Аль-Андалус», произошло с чрезвычайной быстротой. Впервые значительные силы мусульман переправились через Гибралтар в 711 году, а к 716-му большая часть полуострова оказалась в той или иной форме под властью мусульман. События на Иберийском полуострове почти не упоминаются в тех великих хрониках, на которых мы основываем свое представление об установлении мусульманского государства на Среднем Востоке. Андалузо-арабская историческая традиция возникала медленно. Имеются некоторые обрывочные сведения, почерпнутые прежде всего из труда египтянина Ибн Абд аль-Хакама, созданного в IX веке, но лишь в X веке, через двести лет после начала завоевания, выходец из Персии по имени Рази сделал попытку собрать предания, воспоминания и легенды о завоевании и упорядочить их в виде хроники. Не удивительно, что в его работе недоставало подробностей, зато ее переполняли легенды и противоречия. Арабские источники можно сравнить и в некоторой степени сверить с так называемой «Хроникой 754 года», названной по последнему упомянутому в ней году. Этот краткий труд на латыни дает общий обзор событий. Возможно, он был составлен в Кордове, возможно, христианином, служащим у местных мусульманских властей. Этот отчет о мусульманском завоевании написан в удивительно деловом тоне и касается исключительно мирских вопросов. Нигде не упоминается о том, что пришельцы были мусульманами или что их вера отличалась от веры народов Испании.

В том самом году, когда Мухаммад ибн Касым брал Дай-бул и поднимался вверх по Инду, бербер, командовавший мусульманской пограничной крепостью Танжер, Тарик ибн Зияд, задумал провести своих людей через Гибралтарский пролив в южную Испанию. Не удивительно, что он засматривался в ту сторону — скалы Гибралтара и холмы за Тарифой отчетливо видны с африканского берега. Перспективы завоевания и захвата добычи представляли, вероятно, большое искушение, а под началом Тарика ибн Зияда было много обращенных в ислам берберов, жаждавших воспользоваться своим новым статусом и испытать себя в роли завоевателей, а не завоеванного народа.

Тарик вполне мог быть осведомлен о недавнем крупном политическом перевороте в визиготском королевстве Испания. Визиготы завоевали Иберийский полуостров в V веке. Из своей столицы Толедо они правили одним из самых успешных германских королевств, возникших на западных окраинах Римской империи. Королевство просуществовало более трехсот лет, но не выказывало признаков слабости или вырождения. Правда, города его были маленькими и сравнительно слабо развитыми, а большая часть земель малонаселенной, однако монархия была сильна и процветала, и страна не знала внутренних восстаний или сепаратистских движений. Церковь обладала большой властью, и длинный ряд соборов, созывавшихся в Толедо, — свидетельство ее жизнеспособности и активности.

При таких обстоятельствах идея, что небольшой отряд берберов с несколькими арабскими военачальниками может атаковать и уничтожить столь мощное государство, выглядела совершенно неправдоподобно. Королевство, однако, переживало кратковременный кризис. В 710 году умер король Витица. Он оставил взрослых сыновей, но по не вполне ясным для нас причинам трон захватил Родерих, вельможа, то ли состоявший, то ли не состоявший в родстве с королевским домом. Сыновья Витицы, их друзья и союзники были сильны и упорны. Родерих не успел утвердиться у власти до вторжения мусульман. У Тарика ибн Зияда были и более непосредственные причины задумать свое вторжение. Под его командованием состояли в основном берберы, вступившие в армию мусульман в последние несколько лет. Маловероятно, что существовала система регулярных выплат, вознаграждавших их за верность новой религии. Чтобы сохранить их лояльность, ему срочно нужен был источник доходов. Испания была самым очевидным из таких источников.

В самом раннем из арабских трудов, описывающих завоевание, в «Истории» Ибн Абд аль-Хакама, уделяется заметное место истории Юлиана. Этот человек, о котором ничего не известно, якобы был владыкой Сеуты, портового города восточнее Танжера, остававшегося, возможно, еще под властью Византии. Как пишет хронист, «Тарик написал Юлиану, осыпал его комплиментами и обменялся с ним дарами. Тогда Юлиан послал свою дочь к Родриго (визиготскому королю Испании) ради ее образования и поучения, а Родриго сделал ее беременной. Когда весть об этом дошла до Юлиана, тот сказал: «Не вижу, как могу я наказать его или отплатить ему, разве что послать против него арабов». В дальнейшем описании сообщается, что однажды вечером Юлиан перевез часть войска и послал корабли обратно к африканскому берегу за новыми людьми. На испанской стороне никто не обратил на них внимания, потому что корабли были купеческими и часто плавали туда и обратно. Тарик прибыл с последним судном, и флот оставался в Альхесирасе, пока армия мусульман двигалась на север — на случай, если поход окажется неудачным и придется спасаться бегством. Невозможно определить, есть ли зерно истины в этой истории и существовал ли вообще этот Юлиан. Однако сюжет необычен для арабских повествований, и, возможно, он отражает реально ширившееся недовольство правлением Родриго.

В апреле или в мае 711 года Тарик погрузил свое маленькое войско на суда и переправил через пролив. У него не могло быть больше 7000 человек, и совсем немногие из них были арабами. Он задумал просто масштабный грабительский набег. Переправившись, мусульмане сумели захватить «Зеленый остров», на котором стоит теперь порт Альхесирас. Он дал возможность закрепиться и в то же время обеспечивал возможность отступления на африканский берег, если бы дела обернулись не в пользу прибывших.

Родриго в это время подавлял восстание басков далеко на севере своего королевства. Услышав о набеге мусульман, он поспешил на юг, задержавшись в своей кордовской резиденции, чтобы собрать побольше людей. Как и в случае с Гарольдом Английским и с англосаксами в битве при Гастингсе в 1066 году, его армия была утомлена долгим переходом. Тарик держался осторожно. Вместо прямой атаки на Севилью или рывка в долину Гвадалквивира он не удалялся от своего лагеря и запросил подкрепление из Африки; прибыло еще 5000 берберов, так что теперь у него было 12 000 человек. Говорят также, что к нему присоединились сторонники сыновей Витицы, противостоявшие новому королю. Роль этой визиготской «оппозиции» противоречива. С точки зрения современного испанца легко видеть, что они, если действительно способствовали мусульманскому вторжению, были предателями. С другой стороны, они, как многие их современники, возможно, рассматривали высадку мусульман как набег, который продлится в лучшем случае один летний сезон. Откуда им было знать, что мусульмане явились, чтобы править частью Иберийского полуострова в течение 800 лет?

Мусульманские захватчики могли бы воспользоваться и поддержкой еврейских общин на Иберийском полуострове. Это тоже противоречивая проблема, очевидным образом отзывающаяся в современности. Нам известно, что визиготские короли проводили все более жесткую антииудейскую политику, заканчивая каждое новое законоустановление словами, что всех их следует обратить в христианство. Поэтому для иудеев было бы естественно встречать мусульман как потенциальных освободителей. Впрочем, нет указаний на то, что антиуидейские законы когда-либо исполнялись, и абсолютно отсутствуют свидетельства того, что хоть один иудей оказал поддержку мусульманам.

Решающая битва произошла у маленького городка Медина-Сидония. Точное место сражения неизвестно, но принято считать, что сражались на маленькой речке Гуаделете. Сообщений о сражении очень мало. Латинская хроника 754 просто отмечает, что «Родерих (Родриго) направлялся к Трансдуктинским горам (неизвестно, к чему относится это название), чтобы сразится, и в битве целая армия готов, собравшаяся к нему обманом и из честолюбивого соперничества за королевский титул, бежала, а он был убит. Так Родерик потерял не только власть, но и свою родину, и его соперники тоже погибли». Арабские источники говорят, что сражение произошло 19 июля 711 года и, как и «Хроника 754 года», намекают, что раздоры в рядах визиготской армии позволили мусульманам одержать победу, когда приверженцы Ахилы, сына Витицы, развернулись и бежали. Подробностей выяснить уже не удастся, но основная мысль ясна: Тарик со своими людьми нанес тяжелое поражение визиготской армии, король погиб, а остальные обратились в беспорядочное бегство.

Затем Тарик повел своих людей на восток вдоль долины Гвадалквивира, направляясь к Кордове. В Эсихе, где римская дорога пересекает реку Хениль, он впервые натолкнул-ся на сопротивление и взял город штурмом. Затем он, ради скорости, разделил свои силы.

Семьсот человек всадников он послал к Кордове под командой «мавла» Мугита. Падение Кордовы, вскоре ставшей столицей Андалусии, описано в арабских источниках с несколькими дополнительными и, возможно, вымышленными подробностями. Когда Мугит подходил к городу по южному берегу Гвадалквивира, его люди схватили пастуха, пасшего свое стадо. Они привели его в лагерь и допросили. Он сказал, что все важные горожане покинули город, и в нем остался только глава города, 400 человек стражи и немного мирных жителей. На вопросы об укреплениях он сказал, что они в хорошем состоянии, если не считать пролома над воротами, преграждающими вход на римский мост через реку. В ту же ночь Мутит переправил своих людей через реку и попытался забраться на стену, забрасывая веревки с крюками, однако это оказалось невозможно. Они вернулись к пастуху, который отвел их к пролому. Один из мусульман взобрался на стену, и Мугит, развернув свой тюрбан, использовал его, чтобы втянуть наверх остальных. Затем Мутит подошел к предмостным воротам, которые были тогда в руинах, и приказал своим людям окружить стражу на стенах. Потом они взломали запоры, и Мугит со своим войском скоро были в городе.

Когда глава города (названный в этом отчете «аль-малик») услышал, что они вошли в город, он бежал со своими 400 стражниками на восток и заперся в одной из церквей. Мугит осадил церковь. Сопротивление продолжалось три месяца, пока однажды Мутиту не сказали, что аль-малик бежал в одиночку, чтобы устроить крепость в горах за городом. Мугит сам пустился за ним в погоню и настиг, когда конь беглеца упал в канаву и сбросил его. Мугит застал его сидящим на своем щите в ожидании пленения. «Он был, — поясняет хронист, — единственным из правителей Андалусии, кто попал в плен. Все остальные либо выговорили себе условия, либо бежали в дальние области, такие как Галисия». Затем Мугит вернулся к церкви. Всех ее защитников казнили, но пленника пощадили, чтобы отослать его в Дамаск халифу.

Сам Ткрик направился к столице — Толедо. Город, казалось, был почти покинут жителями: согласно «Хронике 754 года», архиепископ Синдеред «утратил мужество и, словно он был наемник, а не пастырь, против примера древних, он покинул христианскую паству и вернулся к себе в Рим». Единственный вклад в историю захвата визиготской столицы, сделанный Ибн Абд аль-Хакамом, — это рассказ о запечатанной комнате, который, подобно эпизоду с Юлианом, вошел в историю и легенды. Рассказ гласит, что была одна комната (надо понимать, в Толедо) со множеством дверных замков. Каждый король, восходя на трон, добавлял свой замок, и никто не открывал этой комнаты. Родриго, став королем, потребовал открыть ее. На стене в ней оказалось изображение арабов и надпись, что когда эта комната будет вскрыта, сей народ завоюет страну.

Тарик мог пробиваться по дороге, которая вела к долине Эбро, и, возможно, взял Гвадалахару, прежде чем вернуться на зимовку в Толедо. Тем временем его начальник, наместник Ифрикии Муса ибн Носсейр, решил присоединиться к предприятию, которое выглядело достаточно прибыльным. На следующую весну, в 712 году, он собрал на побережье против Гибралтара восемнадцатитысячную армию. Эта сила была несравнима с той, которой командовал предыдущим летом Тарик. Большую часть войска составляли арабы. В нем было несколько «табиан» (последователей) —людей, ставших мусульманами в следующем поколении после смерти Пророка, и вожди крупнейших арабских племен. В июне 712 года армия переправилась в Альхесирас. Вместо того чтобы поспешить на соединение с Тариком в Толедо, Муса, по-видимому, решил консолидировать южные области, подчиненные мусульманам. Он начал с нескольких небольших городков: Медины-Сидонии и Кармоны, потом обратил внимание на Севилью, один из крупнейших городов полуострова. Сопротивление, кажется, не затянулось: визиготский гарнизон эвакуировался из города и ушел на запад.

Тогда Муса пошел по римской дороге к городу Мерида. Мерида — ныне средних размеров провинциальный городок — принадлежал тогда к столичным городам римской Испании, и до сих пор внушительные античные руины доказывают его богатство и статус. В эпоху раннего христианства он стал центром процветавшего культа святой Эвлалии. Здесь мусульманам оказали сопротивление гораздо более серьезное, нежели в Толедо и в Севилье. Кажется, Мусе пришлось осаждать город всю зиму 712/13 годов, а сдался город только 30 июня 713 года. Затем Муса двинулся навстречу Тарику, но перед тем послал своего сына Абд аль-Азиза обратно в Севилью, где начались выступления против мусульман. Муса продвинулся на восток вдоль Tаxo к визиготской столице Толедо, уже захваченной Тариком. Здесь он заставил своего подчиненного выдать конфискованные тем сокровища и богатства церквей. Арабские источники, как обычно, выказывают большой интерес к добыче и ее распределению. В данном случае они сообщают о соперничестве между Тариком и Мусой. Главным объектом конфликта стал «стол Соломона», хранившийся в замке неподалеку от Толедо. Он обладал огромной ценностью, будучи сделан из золота и украшен драгоценными камнями. Тарик захватил его, но Муса утверждал, что стол причитается ему. Тарик нехотя согласился отдать стол, но снял одну ножку и подменил ее подделкой. Муса воссел в древнем городе, как истинный владыка, а Тарик оказался в кордовской тюрьме. Как и в случае с историей Юлиана, эта явно вымышленная вставка может указывать на общую политическую напряженность: в данном случае — на соперничество Тарика с его берберами и Мусы с его арабской по преимуществу армией.

Следующей весной, 714 года, Муса снова вышел в поход к долине Эбро. Перед этим он успел взять Сарагосу, оставив там гарнизон и основав мечеть. Тем же летом он взял Лериду и двинулся по римской дороге, которая вела на Барселону и Нарбонну.

Успешные завоевания часто вызывали подозрения у дамасских халифов, которые опасались, и возможно, не без оснований, что победоносные военачальники выйдут из-под контроля. Смерть Валида I в 715 году привела к тому, что Муса ибн Носсейр, подобно Мухаммаду ибн Касыму в Синде, был смещен со своего поста и возвращен в Ирак для наказания. И Мусе, и Тарику приказано было явиться в Дамаск. Прежде чем подчиниться, оба военачальника попытались покорить районы у подножия северных гор. Тарик взял Леон и Асторгу и двинулся через Кантабрийские горы к Овьедо и Гкхону. Жители многих городов бросали свои дома и бежали в горы Пикос-де-Эуропа.

Только после этого два завоевателя решили подчиниться приказу халифа. Муса назначил своего сына Абд аль-Азиза правителем Аль-Андалуса, другие сыновья были посланы править Сусом и Кайруаном. Дело шло к установлению династии, и при других обстоятельствах, например в позднейшей Франции Меровнигов, западные мусульмане могли бы основать независимую империю, которой правили бы потомки Мусы ибн Носсейра. В раннем исламском государстве слишком крепки были узы, привязывавшие самые отдаленные провинции к центру. Как Мухаммад ибн Касым в Синде, так и Муса ибн Носсейр в Аль-Андалусе смирились с судьбой, подчинились приказам и подчинились центральной исламской власти. В обоих случаях победоносные герои претерпели унижение, лишились имущества и попали в тюрьму. Муса умер в 716-717 году, возможно, еще в заключении. О судьбе Тарика нам вовсе ничего не известно, однако возможно, что он скончался на Среднем Востоке в полной безвестности.

Дело объединения завоеванного Аль-Андалуса продолжил сын Мусы Абд аль-Азиз. Возможно, именно во время его пребывания правителем (714-716) под властью мусульман оказались большая часть современной Португалии и Каталония, однако сведения о ходе и обстоятельствах этой оккупации очень скудны. Мы лучше осведомлены о завоевании земель вокруг Мурции на юго-востоке Испании. Ими правил визигот Теодемир (Тудмир). Он после переговоров заключил с Абд аль-Азизом договор, текст которого, датированный апрелем 714 года, приводится в нескольких арабских источниках.









Во имя Господа, милостивого и милосердного. Этот текст был написан Абд аль-Азизом ибн Муса ибн Носсейр для Тудмира ибн Габдуша и устанавливает мир, и обещает покровительство Господа и Пророка его (да благословит его Господь и да пребудет он в мире). Мы, Абд аль-Азиз, не ставим ему и его людям никаких особых условий, не ограничиваем его, не лишаем его власти. Его сторонники не будут убиты или взяты в плен и не будут разделены со своими женами и детьми. Им не будет принуждения в делах религии, их церкви не будут сожжены и святыни не будут вывезены из его королевства, пока Теодемир остается чистосердечен и выполняет следующие условия, которые мы ему ставим:

Он достиг договоренности, касающейся семи городов: Ориуэла, Валентилла, Аликанте, Мула, Бигастро, Элло и Лорка.

Он не станет давать пристанища беглецам и нашим врагам и не станет скрывать известия о наших врагах.

Также он и его люди должны платить один динар ежегодно, вместе с четырьмя мерами пшеницы, четырьмя мерами ячменя, четырьмя жидкими мерами сгущенного фруктового сока, четырьмя жидкими мерами уксуса, четырьмя меда и четырьмя оливкового масла. Каждый раб должен платить половину того[76 - Constable O. R. Medieval Iberia. P. 37-38.].








Этот договор — классический пример соглашений на местах, которыми во многих частях халифата ограничивалась вся арабская «оккупация». Ясно, что вместо трудной и дорогостоящей военной кампании мусульмане предпочитали заключить соглашение, гарантировавшее им безопасность от враждебных действий и небольшую дань. Подобное наблюдается и во многих областях Ирана и Трансоксании. Интересно отметить, что большая часть этой дани взималась имуществом (пшеницей, ячменем, маслом, уксусом, но, разумеется, не вином). Взамен местные жители получали практически полную автономию. Теодемир явно должен был по-прежнему править семью городами и прилежащими к ним земельными угодьями. Нет сведений, что где-либо устанавливался мусульманский гарнизон или строились мечети. Теодемир и многие его последователи вполне могли предполагать, что мусульманская оккупация окажется недолговечной и что стоит откупиться, чтобы сохранить свои владения до времени восстановления визиготского королевства. На деле прошло V веков, прежде чем христиане восстановили контроль над этими землями. Нам не известно, долго ли оставалось в силе соглашение: сам Теодемир скончался во всей полноте власти и в преклонном возрасте в 744 году. Вполне вероятно, что формально соглашение так и не было отменено, но иммиграция мусульман и переход в ислам местного населения в конце VIII и в IX веках лишили его значения.

Правление Абд аль-Азиза закончилось внезапно и несчастливо. По словам Ибн Абд аль-Хакама, Абд аль-Азиз взял в жены дочь последнего визиготского короля Родериха, которая принесла ему несметные богатства и преувеличенное представление о своем королевском достоинстве. Ее привело в отчаяние занимаемое ею скромное место и неформальное обращение к ее супругу арабов, которые и не думали простираться перед ним ниц. Легенда гласит, что она надоумила его соорудить низкую дверь в зал приемов, чтобы каждый входящий вынужден был склоняться перед ним. Арабов это сильно возмутило, и кое-кто даже заговорил о том, что жена обратила его в христианство. Составился заговор, и Абд аль-Азиз погиб от меча убийцы. Эта легенда явно принадлежит к жанру, в котором противопоставляется простая, и даже демократическая природа арабского правления и помпезная иерархия империй и царств, побежденных им. Она, возможно, отражает также напряженность между теми арабами, которые женились на богатых наследницах из местного населения, и рядовыми воинами армии вторжения.

Новые правители Испании почти сразу оставили свои первые следы в местной администрации. Яснее всего это видно в вопросе о чеканке монет. Прибытие Мусы ибн Носсейра было отмечено введением новой золотой монеты, основанной не на визиготском, а на североафриканском образце. На первых из этих монет выбита латинская надпись: «In Nomine Domini non Deus nisi Deus Solus» — прямой перевод мусульманского изречения «Нет Бога, кроме Аллаха) — необычное смешение мусульманской и латинской традиции. Возможно, эти монеты отчеканили в передвижной монетной мастерской, которую возили при армии, чтобы чеканить монету из добытого золота, например из церковных сокровищ, и облегчить распределение добычи между воинами.

Мусульмане, завоевавшие Испанию, не селились в военных городках: в Иберии не было ничего подобного Фустату или Кайруану. Кажется, поселенцы расселялись порознь, скорее напоминая германские племена, вторгшиеся в Западную Римскую империю и заселившие Галлию и Испанию. Похоже, что арабы, в основном выходцы из городской среды Фустата или Кайруана, предпочитали селиться в городах и поселках долин Гвадалквивира и Эбро, вокруг Кордовы, Севильи и Сарагосы, а берберы, больше привычные к скотоводству, занимали взгорья Месеты в центре и южные горы.

Завоевание имело поразительный успех. За пять лет с начала вторжения почти весь Иберийский полуостров оказался под контролем мусульманских армий. Однако из этого правила были существенные и, как оказалось, роковые исключения. На севере Испании, как и в некоторых районах Среднего Востока, территория, контролируемая мусульманами, ограничивалась горизонталью 1000 метров. Это означало, что в горных южных долинах Пиренеев и Пикос-де-Эуропа, располагавшихся западнее в направлении к Астурии, собирались группы беженцев и непокорных жителей, желавших отстоять свою независимость. Рассказывают, что в Пикос-де-Эуропа их движение возглавил не-кий Пелайо, возможно, высокородный готт из придворных Родериха. Арабские источники ничего не рассказывают нам об истории этого восстания, а вот для христианского королевства Астурия его история стала легендой об основании их государства. Как сообщается в хронике Альфонсо III, составленной, возможно, после 900 года, арабы уже готовились арестовать Пелайо, но друзья предупредили его, и он скрылся в горах. Ландшафт Пикос-де-Эуропа сильно изрезан, с крутыми стенами ущелий и скалистыми утесами. Из-за частых дождей горы эти необыкновенно зеленые, с хорошо орошаемыми полями и лесами, с быстрыми реками. Этот ландшафт ничем не походил на открытые равнины Месеты на юге, и как небо от земли отличался от пустынь Северной Африки и Египта. Горы эти никогда в действительности не принадлежали римской Испании, в них не было больших городов, в них не прокладывали римские дороги.

Пелайо, как рассказывает хроника, сумел скрыться, выйдя на берег быстрой реки и, переплыв ее на лошади: его враги не сумели последовать за ним. Он бежал в горы и основал свой лагерь в пещере. Эта пещера стала центром сопротивления всего народа Астурии. Арабское правительство пришло в ярость и выслало армию численностью 187 000 человек — совершенно фантастическое число — для подавления восстания. Ее возглавил арабский командующий, которого источник называет Алькама, и таинственный епископ, называемый Оппа, согласившийся сотрудничать с мусульманами. Мусульмане сошлись с Пелайо высоко в горах, в местности под названием Ковадонга. Епископ обратился к Пелайо и спросил, как думает он устоять перед арабами, если те недавно разгромили всю армию готов. Пелайо ответил кратким благочестивым поучением, гласившим, что «Христос — наша надежда, и в этих малых горах, которые ты видишь перед собой, будет восстановлено благоденствие Испании и войско народа готов».

Переговоры были прерваны, и мусульмане атаковали. Великое множество их погибло, а остальные бежали. Битва у Ковадонги, датируемая обычно 717 годом, превратилась в легендарный символ начала христианского сопротивления. Тщетная попытка мусульманской армии подавить восстание немедленно отозвалась для них потерей контроля над северными поселениями, такими как Гихон, и основанием маленького независимого христианского королевства. Это королевство и подобные ему образования в долинах Пиренеев и Стране басков стали впоследствии основой христианской реконкисты.

В раннем мусульманском мире были и другие княжества, более или менее мирно сосуществовавшие с мусульманскими властями — например, в горах на севере Ирана христианские княжества горной Армении во многом напоминали христианскую северную Испанию. Впрочем, все они нисколько не угрожали власти мусульман над южными землями. Когда в X веке горцы-дейламиты из северного Ирана завоевали большую часть Ирана и Ирака, это была война мусульман с мусульманами, и они скоро растворились среди многочисленного мусульманского населения завоеванных земель. Армяне сохраняли независимость, но никогда не стремились к завоеваниям вне традиционных границ своей родины. Независимые государства северной Испании отличались тем, что сохранили, пусть и в малой мере, высокую культуру латинского христианства. В то же время они сохраняли память о королевствах визиготов и идею, что полуостров некогда принадлежал им целиком и должен снова вернуться к ним. Кроме того, у них была связь с большим христианским миром на севере. Эти обстоятельства означали, что в отличие от североиранских и армянских княжеств христиане Испании стали серьезной и постоянной угрозой контролю мусульман и наконец, по прошествии 800 лет, полностью вытеснили их с полуострова.

Амбиции арабов не ограничивались Пиренеями. Скоро арабские отряды начали совершать рейды вверх по долины Роны и в плодородные земли Аквитании. К несчастью, об этих походах у нас крайне мало информации. Направление рейдов зачастую остается неясным. Арабские источники постоянно ограничиваются сообщением в одну строчку да еще у нас есть короткие записи в латинских хрониках монастырей. Это первое столкновение народов северозападной Европы и мусульман окутано завесой неизвестности. По рассказам, первые набеги направлял Тарик ибн Зияд, и они достигли Авиньона и Лиона, прежде чем потерпеть поражение от Карла Мартелла. Мусульманские отряды неизменно выходили в походы, огибая восточные отроги Пиренеев: Барселона, Жирона (Жерона) и Нарбонна попали под их контроль, хотя правление мусульман в Нарбонне оказалось эфемерным и недолговечным. Поздние арабские хроники предполагают, что Муса ибн Носсейр задумывал смелый и амбициозный план похода целой армии через всю Европу и Византийскую империю обратно в Сирию. Вероятно, порой им чудилось, будто им нет преград.

Бывали и неудачи. Летом 721 года наместник Аль-Андалуса[77 -  Ибн Малик аль-Хавалани.] повел отряд в Аквитанию, однако герцог Эд Аквитанский укрепился в Тулузе. В резкой стычке 9 июня арабов оттеснили назад, а сам наместник погиб. В 725 году арабы предприняли наиболее дерзкую вылазку. Они начали с римских и визиготских укреплений Каркасона, которые взяли штурмом. Затем они двинулись на запад через южную Францию — Миди. Город Ним сдался без боя, выдав заложников, которых отправили в тыл, в Барселону. Затем наместник[78 - Анбаса ибн Сулайм аль-Калби.] повел своих людей в молниеносный рейд вверх по Роне, где почти не встретил серьезного сопротивления. Войско проникло в самое сердце Бургундии, взяло и разграбило Отен, после чего вернулось на юг.

Кульминацией арабской оккупации Франции стало сражение, общеизвестное как битва при Пуатье. С конца VIII века эта битва обрела символическое значение как событие, остановившее продвижение арабов в Западную Европу. Путь им преградил полководец Каролингов Карл Мартелл. Через пару лет Достопочтенный Беда в далекой Нортумбрии услышал об этой битве и с уверенностью записал: «Сарацины, опустошившие Галлию, были наказаны за свое вероломство». Гиббон, в одном из изящнейших полетов своей фантазии, позволяет себе порассуждать о том, что было бы, обернись фортуна иначе:









Иной исход сражения привел бы к тому, что нынешний мир выглядел бы совершенно иначе. Чтобы пройти победным маршем от Гибралтарской скалы до долины Луары, потребовалось немногим более 1000 миль. Еще один бросок на такое же расстояние вывел бы сарацин к границам Польши и горной Шотландии. Рейн так же судоходен, как Нил или Евфрат, и арабский флот мог бы, даже и не вступая в морской бой, войти в устье Темзы. Возможно, теперь в Оксфорде штудировали бы Коран и его знатоки вещали бы обрезанным англичанам об истинности и святости откровений Магомета[79 - Gibbon Е. Decline and Fhll. III. P. 336.].








И он продолжает объяснять, как христианский мир был спасен от подобной катастрофы гением и удачей одного человека: Карла Мартелла.

В 1915 году Эдуард Кризи в беглом популярном обзоре истории включил это сражение в «Пятнадцать решающих битв мира». Действительно, это событие стало переломным моментом. До него арабы совершали набеги по всей Франции, хотя и не завоевывали земель. Как в это самое время убедились народы Средней Азии, набеги арабов могли оказаться прелюдией к постоянному завоеванию. После этого сражения активность арабов ограничивалась районами вокруг Нарбонны, а Аль-Андалус из территории джихада начал превращаться в обжитое государство.

Для военных историков Запада битва при Пуатье имеет еще одно значение. Утверждают, что успех Карла Мартелла объяснялся тем, что он впервые использовал тяжеловооруженную конницу, то есть рыцарей, которые согласным напором уничтожили врага. Если согласиться с этой теорией, битва при Пуатье стала началом преобладания на поле боя тяжеловооруженной конницы — характерной черты средневековой Западной Европы. С возникновением рыцарства начал развиваться и феодализм как характерная система налогового и социального контроля.

Вопрос этот становится тем более животрепещущим, что все, что мы знаем об этом событии, включая его дату, — это короткие смутные обрывки сведений. Даже традиционная датировка — суббота 25 октября 732 года — имеет право на существование не большее, чем другие варианты. Первое из существенных сообщений появляется в христианской «Хронике 754 года». Хронист, писавший не более чем через двадцать лет после событий, кажется, был довольно хорошо осведомлен. Возможно, он слышал рассказы выживших мусульман, вернувшихся в Кордову. Он описывает, как наместник Абд аль-Рахман аль-Гафики сначала разбил мятежных мусульман Мунузы в восточных Пиренеях. Мунуза обратился за поддержкой к герцогу Аквитании Эду, и тогда Абд аль-Рахман стал преследовать и его. Он настиг герцога и разбил его на берегах Гаронны.

Затем Абд аль-Рахман решил продолжить поход. Он взял Бордо и сжег знаменитую церковь Святого Иллариона в Пуатье. Далее он решил идти на север по римской дороге, чтобы ограбить великую церковь Святого Мартина в Type на Луаре. Двигаясь от Пуатье к Туру, он столкнулся с Карлом Мартеллом: «человеком, который с юных лет был испытан в сражениях и опытен в военных делах. Его призвал герцог Эд». Возможно, столкновение войск произошло у маленького городка, и в наше время сохранившего название Мюссе-ла-Батайе.









После того как обе стороны почти семь дней изводили друг друга короткими стычками, они наконец построились в боевые ряды и сошлись в яростной сече. Северяне стояли твердо, как стена, держась вместе, как ледники в холодных странах, и в мгновение ока их мечи уничтожили арабов. Люди Остразии (то есть соратники Карла Мартелла) были многочисленней и вооружены грозным оружием. Увидев Абд аль-Рахмана, они убили его ударом в грудь. Но вдруг, уже завидев шатры арабского лагеря, франки, да будет им стыдно, воздели мечи, сберегая силы на следующий день, чтобы ночь не застала их в бою. Наутро, выйдя с рассветом из своего лагеря, европейцы увидели палатки арабов, стоявшие как накануне. Не ведая, что все они пусты, и думая, что внутри скрываются фаланги сарацин, готовых к битве, они выслали на рекогносцировку разведчиков, и те вернулись с известием, что войска исмаилитов ушли. Они бежали ночью, бесшумно, держась плотными отрядами, и вернулись в свою страну. Европейцы же, опасаясь, что коварные сарацины оставили засады на тайных тропах, не спешили в погоню и тщетно обыскивали округу. Не желая преследовать сарацин, они собрали трофеи и добычу, разделили их по справедливости и с торжеством вернулись в свою страну.








Основной франкский источник, продолжатель Фредегара, пишет еще лаконичнее. «Король Карл, —сообщает он, — отважно повел против них (арабов) свой строй. С Божьей помощью они сбили их шатры и поспешили изрубить их на мелкие кусочки. Убив короля Абдирама, он уничтожил их, разогнал армию, с которой сражался, и победил».

Отчеты далеко не так подробны, как нам бы хотелось, но кое-что определяется отчетливо. Первое: сражалась не кавалерия. Автор «Хроники 754 года», рисующий образ ледника, явно намекает, что франки стояли пешей фалангой. Он также не дает повода сомневаться в их дисциплинированности. Отказ добиваться окончательной победы в темноте — не признак трусости, а проявление дисциплины и сознания, что опасно преследовать врага ночью в незнакомой местности. Возможно, большинство арабов спаслись сами, зато они, несомненно, побросали свои палатки и военное снаряжение.

Поражение мусульман при Пуатье определенно отмечает окончание масштабных нападений на Францию. Становится ясно, что они не в состоянии были не только завоевать страну, но даже сколько-нибудь успешно продолжать набеги. Военная мощь франков, «подобных северным ледникам», стала одной из причин прекращения экспансии. Возможно, у мусульман не хватало людей. Завоевание Северной Африки оказалось возможным, потому что к армиям мусульман присоединилось множество берберов: те же берберы составляли основной контингент армий, вторгшихся в Аль-Андалус. Не существует достоверных сообщений о том, что франки или иные жители Франции вступали в войско захватчиков. Возможно, они были слишком чужды местному населению, чтобы легко добиться сотрудничества: или их присутствие было слишком краткосрочным, чтобы внушить доверие, но так или иначе, без поддержки местного населения армия мусульман оказалась изолированной и легко уязвимой.

Изменялся и характер мусульманского присутствия в Аль-Андалус. К 732 году большинство участников первых завоеваний состарились или умерли. Были учреждены административные структуры для сбора налогов, и, согласно по меньшей мере одному арабскому источнику, местные мусульмане «жили по-царски» — малочисленное меньшинство в богатой стране. Им уже не нужно было отправляться в набеги ради добычи, и, быть может, им уже не хотелось волнения крови, вызываемого битвой с врагом.

Однако, возможно, самой важной причиной перемен стало великое восстание берберов в Северной Африке в 741 году. Жестокая работорговля вызвала массовое возмущение по всему Магрибу, и берберам едва не удалось вовсе изгнать мусульман. Только присланная из Сирии армия помогла тем сохранить контроль над этими землями. Из-за этого конфликта ни у берберов, ни у арабов не было лишних воинов для продолжения экспансии в холодные и неприветливые поля и леса севера.






Глава 10. ВОЙНА НА МОРЕ





Летом 626 года в Древнем мире царило смятение. Византийская империя, казалось, билась в предсмертных агонии. Кочевые авары осаждали Константинополь с запада, а персидские войска жадно косились на великий город через Босфор, из Халкедона. В стенах города император Ираклий распоряжался обороной, которая спасла столицу, и, возможно, уже обдумывал кампанию 624-628 года — поход в тыл персидских войск, прямо в сердце Сасанидской империи. Тем временем в далекой Аравии пророк Мухаммад отстаивал Медину, где поселился, от вооруженных отрядов жителей Мекки, но маловероятно, чтобы хоть один персидский или византийский воин знал о новой религии и о претензиях Мухаммада на звание Пророка Всевышнего.

Тем же летом маленький купеческий кораблик шел вдоль западного побережья Малой Азии. Когда он проходил узким и часто бурным проливом, который в наши дни отделяет греческие острова Кос и Калимнос от турецкого берега материка, он напоролся на подводный риф у островка, известного как Ясси-Ада (Плоский остров). То ли команда не знала о рифе, то ли суденышко пыталось укрыться от свирепого ветра мелтеми, но кораблик затонул на глубине 30 метров. Должно быть, он быстро ушел под воду, потому что морякам не хватило времени спасти золотые и медные монеты, которые они ради надежности заперли в сундук, как и кухонные принадлежности. Команда, если только там не было могучих пловцов, способных одолеть 50 метров, отделявших место крушения от берега, погибла вместе со своим кораблем.

Крушение у Ясси-Ада имело критическое значение для нашего представления о средиземноморском мореплавании в поздней античности. С 1916 по 1964 год на месте крушения велись масштабные подводные раскопки, которые дали множество сведений о корабле и его грузе. Корабль не был большим: всего 21 метр в длину и грузоподъемностью 60 тонн. Это было торговое судно, нагруженное примерно девятью сотнями больших амфор, наполненных, возможно, вином. Моряки рассчитывали совершить плавание с удобствами — на корме был устроен красивый, выложенный изразцами кубрик с кухонной и тонкой столовой посудой.

Ученые предположили, что незадачливый кораблик принадлежал церкви и использовался для поставки припасов византийской армии, однако на самом деле мы не знаем точно, куда и зачем они плыли. Судно, датированное годом ровно за год до начала мусульманских завоеваний, много поведало нам о каботажном мореплавании в восточном Средиземноморье в последние годы античности. Воды, по которым оно плавало, были бурными и опасными, море часто штормило, зато ему практически не грозила опасность от пиратства или нападений врага. Такое положение продолжалось долгие века, когда Средиземное море было для византийцев «Маге Nostrum» — «нашим морем». За два последующих десятилетия все переменилось, и мирные воды Леванта стали театром жестоких и кровопролитных морских сражений.

У арабов были традиции мореходства. В доисламскую эпоху арабы выходили в море, и Коран заверяет правоверных, что Бог «посылает ветры радостными вестниками, чтобы дать вкусить вам Его милость, и чтобы текли суда по Его повелению, и чтобы вы искали Его даров, и, может быть, вы будете благодарны!» (30:46); «Ваш Господь— тот, который гонит вам корабль по морю, чтобы вы снискивали Его милость; поистине, Он к вам— милосерд!» (17:66). Эти и другие упоминания ясно говорят о том, что арабы, по меньшей мере, привычны были к торговым плаваниям. Бытовала среди первых мусульман и традиция недоверия к морю. Халиф Умар, как рассказывают, относился к морю с особой подозрительностью, почитая его опасным для мусульман. Это недоверие оказалось недолговечным. Один из наиболее поразительных аспектов ранних мусульманских завоеваний — быстрота, с которой мусульмане или, скажем, флоты под командованием мусульман смогли бросить вызов давно сложившимся морским силам Византийской империи. Отчасти мусульман вынудила к этому необходимость защищать берега Сирии и Египта от рейдов византийского флота, который сохранял достаточную боеспособность, чтобы наносить удары по прибрежным городам на протяжении трех первых веков исламской эры. Если бы византийцам позволили беспрепятственно господствовать на море, ни одно поселение на берегах Сирии, Египта и Палестины не могло бы жить спокойно. Мусульмане скоро поняли, что корабли можно использовать и для нападения. Остров Кипр, лежащий всего в 100 километрах от берегов Сирии, был наиболее удобной мишенью. В 649 году наместник Сирии Муавийя, ставший впоследствии первым из халифов Омейядов, выслал против этого острова морскую экспедицию. Интересно, что дата высадки подтверждается греческой надписью, увековечившей восстановление епископом Иоанном в 655 году базилики в Соли, поврежденной налетом арабов. Это едва ли не уникальное свидетельство того времени о разрушениях, причиненных первыми завоеваниями мусульман, и об исправления их последствий.

Согласно преданию, сохраненному мусульманскими источниками, Умар не дал Муавийе разрешения на выход в море, однако его преемник Усман снял запрет, снабдив позволение любопытным условием: Муавийя должен был взять с собой жену — очевидно, чтобы она удержала его от безрассудного риска. И его, и многих других знатных мусульман сопровождали верные жены. После первого успешного набега население Кипра обязали выплачивать мусульманам ежегодную дань. Они уже платили дань Византии, так что остров оказался как бы под двойной властью, и обе стороны получали с него деньги, но не держали на нем постоянного гарнизона. В 654 году Муавийя повторил вторжение, потому что, как утверждали мусульмане, киприоты предложили Византии корабли для действий против мусульман, нарушив тем условия договора. Сообщается, что флот мусульман насчитывал 500 судов и нес 12 ООО воинов регулярной армии, то есть тех, чьи имена были внесены в «диван». Считается, что в этот раз Муавийя возводил на острове мечети и выстроил новый город, который заселил людьми с Баальбека, сделав из них гарнизон и назначив им жалование. Этот форпост мусульман продержался, пока сын Муавийи Йазид не вывел людей и не снес город: по-видимому, он счел неоправданными расходы на содержание гарнизона.

На всем протяжении VII, VIII и IX веков Кипр сохранял уникальное положение между мусульманским и христианским мирами. Удержать его не всегда оказывалось легко. Мусульманские законоведы недовольны были договором, который во многих отношениях нарушал закон ислама. Да и с военной точки зрения киприотов постоянно подозревали в оказании помощи Византии. Омейядский халиф Валид II депортировал многих киприотов в Сирию, заподозрив их в пособничестве византийцам, однако его преемник Йазид III позволил им вернуться. Проблемы сохранялись и при Аббасидах, а в 806 году, в царствование Гаруна аль-Рашида, на острове якобы начались народные волнения, и пришлось послать экспедицию, чтобы призвать островитян к порядку. Сообщают, что 16 000 пленников было вывезено в Ракку — поселение Гаруна в Северной Сирии. Оттуда их выкупили или продали в рабство, один епископ-киприот обошелся в 2000 динаров. Несмотря на эти осложнения, греческое христианство и соответствующая культура сохранились на острове и тогда, когда практически исчезли на большой земле. Второй Никейский собор состоялся в 787 году. Епископы из областей под властью мусульман не смогли прибыть на него, но от Кипра явились пять епископов, что доказывает по-прежнему тесные связи Кипра с Византией.

За первым набегом на Кипр последовали нападения на другие средиземноморские острова: Родос и Кос были разграблены, по всей вероятности, в 654 году. До этого времени мусульмане не сталкивались непосредственно с византийским флотом, который все еще оставался владыкой вод восточного Средиземноморья. Первое настоящее морское сражение между мусульманами и византийцами — так называемая «битва мачт» («Зат ас-саварн»), или битва при Фениксе, — случилась у Ликийских берегов в 655 году. Описания Ибн Абд аль-Хакама, греческой хроники Феофана и позднейшей арабской хроники Ибн аль-Атира дают нам сведений об этом сражении больше, чем о каком либо другом столкновении флотов того периода. Согласно арабским источникам, кампания началась с того, что император Констант II (641-668) подготовил морскую экспедицию против завоеваний мусульман в Северной Африке. Он вышел в море с флотом в 500 или 600 кораблей, «и людей на нем было больше, чем когда-либо собирали византийцы со времени прихода ислама». Муавийя послал Ибн аби Сарха, наместника Египта, который «начальствовал и над морем», перехватить их. Два флота сошлись у Л испанского побережья. Когда мусульмане впервые завидели византийцев, ветер для них был встречным, но затем настал штиль, и оба флота встали на якоря. Стороны договорились о перемирии на ночь; мусульмане читали Коран и молились, византийцы звонили в колокола. На следующее утро флоты сблизились, и мусульманские корабли сцепились с византийскими. Сражались мечами и кинжалами, и с обеих сторон было много убитых. В конце концов Всевышний оказался благосклоннее к мусульманам, император, получив рану, бежал с места сражения, и в живых остались лишь немногие византийцы. Ибн Аби Сарх оставался на этом месте еще несколько дней, после чего вернулся в Сирию.

Самый пространный отчет об этой битве дает нам Ибн Абд аль-Хакам, использовавший египетские источники, по-видимому, в Египте и собранные, так как в арабском флоте было много египтян, вернувшихся туда после сражения. Его описание, однако, сильно формализовано и разочаровывает тем, что слишком много места в нем уделено вопросам: кто на чьей дочери женился после битвы, и другим, малоинтересным для историка флота обстоятельствам. Из его отчета удается извлечь, что морское сражение было частью совместной операции и что половина корабельных команд оставалась в то время на суше. У византийцев было 1000 кораблей против 200 мусульманских. Командующий, Ибн Аби Сарх, созвал военный совет, на котором один из выступавших ободрял собравшихся, говоря, что если поможет Всевышний, то и малым числом можно победить большое войско. Таким образом, мусульмане укрепились духом, и два флота стали сходиться. Бой начался выстрелами из луков. Император посылал гонцов узнать, как идет сражение. Услышав, что они сражаются луками и стрелами, он сказал, что византийцы наверняка победят; услышав затем, что сражающиеся бросают камни, он повторил, что византийцы побеждают, но услышав, что суда сцепились вплотную и люди сражаются на мечах, он предсказал победу арабов.

Греческий отчет Феофана рисует несколько иной фон событий. Согласно его хронике, Муавийя готовил флот для нападения на Константинополь. Пока в Триполи (Ливане) собирался флот, двое «христолюбивых братьев, сыновей трубача», взломали тюрьму в Триполи и освободили множество заключенных в ней византийцев. Затем они захватили город и убили правителя, после чего бежали во владения Византии. Однако Муавийю это не смутило, и флот под командой некого Абул-Авара в срок вышел в море. Император Констант вступил в бой у Феникса в Ликии, но, увы, он был плохо подготовлен к сражению. Скоро море наполнилось кровью византийцев, а император сбросил с себя царственное одеяние, чтобы скрыться незамеченным. Он бы погиб, если бы не один из сыновей трубача, который вытащил его из воды и погиб, спасая его.

Все отчеты сходятся в том, что «битва мачт» стала крупной победой мусульман и положила конец неограниченному господству византийского флота в восточном Средиземноморье. Увы, мы не видим более отчетливой картины происходящего. Более поздний историк, писавший об этом сражении, придерживается весьма невысокого мнения об обеих сторонах:









Обе стороны грубо пренебрегали самыми элементарными правилами морского боя — отчасти потому, что византийцы недооценили противника. Два флота целую ночь простояли друг против друга, прежде чем сойтись без какого бы то ни было плана. Не было ни предварительной перестрелки, ни метавшихся особыми машинами стрел и камней. Ни один корабль не воспользовался тараном. Поскольку практика абордажа требует большого искусства, арабы нашли более простое решение: они умудрились связать свои корабли с вражескими и таким образом превратили морское сражение в сухопутное... Ни одна сторона не принимала в учет направление ветра[80 - Christides V. Arab-Byzantine struggle in the sea... / Aspects of Arab Seafaring. P. 90.].








Источники в действительности слишком скудны, чтобы понять, заслуженны ли столь суровые упреки. Однако ясно, что мусульманский флот в целом все еще был слабее морских сил византийцев. Это стало особенно очевидно при нападении на Константинополь, которое началось в 674 году. Мусульмане с самого начала понимали, что невозможно взять город, не овладев прежде окружающими его водами. Большой арабский флот под командой сына Муавийи Йазида вошел в Мраморное море. В течение четырех лет он все лето блокировал город, уходя затем на зимовку в Кизик в южной части моря. Несмотря на столь неотступное давление, оборонявшиеся держались твердо. Византийцам помог так называемый греческий огонь, возможно, примененный тогда впервые. Изобрел его некий Каллиник, беженец из занятого арабами Баальбека в Сирии. Греческий огонь был смесью сырой нефти и других веществ, которые налипали на дерево. Его поджигали и распыляли из сифонов в сторону вражеских кораблей. Впрочем, учитывая, что византийцы получили формулу смеси от жителя Баальбека, не исключено, что изобретение это родом с Ближнего Востока. Но есть указания, что мусульмане применяли этот огонь и при первой осаде города.

Победа была отмечена греческой поэмой, которую написал некий Феодосий Грамматик. Большая часть ее посвящена обычным славословиям Господу, даровавшему победу христианам, но есть в ней и несколько строк, проливающих свет на современную автору действительность.



		Пусть видят все, как Ты, Всевластный, спас город от сокрушающих валов нечистот и презлобных арабов! Ты похитил страх перед ними, и трепет, и их возвращающиеся тени...



		Где ныне, о проклятые, сверкающие ряды ваших стрел? Где теперь песнь хора тетивы натянутого лука? Где блеск ваших мечей и копий, ваших кирас и шлемов, ятаганов и вороненых щитов?



		Где двухпалубные, извергающие пламя корабли и где однопалубные, быстрые в битве?



		Что скажете вы, злосчастные и алчные исмаилиты?



		Христос — могучий Спаситель, он правит как Бог и Властитель. Он дает силу и опору в битве. Он раскалывает луки и сокрушает силы людские... И вот ты, Океан, по коему разметались клочья убийц, рукоплещешь Владыке! И Земля рукоплещет Господу всего, в гимне почета, славы и силы, что будет звучать эоны веков и долгие годы![81 - Olster D. Theodosius Grammaticus and the Arab siege of 674678. P. 23-28.]











Флот мусульман был окончательно разбит и отброшен в 678 году, и тогда сухопутной армии пришлось отступить. При возвращении в Сирию арабский флот был уничтожен бурей у памфилианского побережья. Константинополь в конечном счете был спасен морскими силами Византии.

Вторая крупная морская экспедиция против Константинополя была предпринята в 716-718 годах. И снова наш главный свидетель — греческий хронист Феофан, поскольку арабские источники весьма лаконичны. По свидетельству греческого монаха, конфликт начался с борьбы за ресурсы древесины, столь необходимой в кораблестроении. Византийцам стало известно, что арабы из Египта готовят экспедицию в Ливан за деревом. Император Анастасий II решил перехватить их и собрал для этого быстроходные парусные суда. Византийский флот собирался на Родосе под командой дьякона великой церкви Айя-София и по совместительству министра финансов по имени Иоанн. Флоту было приказано отправиться в Ливан и сжечь запасы древесины. Экспедиция прошла не так, как планировали. Как часто случалось в Византийской империи того периода, начался мятеж, командующий, назначенный императором, погиб, а войска направились к столице, чтобы свергнуть Анастасия, оставив арабов спокойно заниматься строительством своих судов.

В 716 году мощная наземная армия под командой Масламы ибн Абд аль-Малика выступила на Константинополь. Одновременно собирался флот. Его главным назначением было поддерживать и снабжать атаковавшую с суши армию Масламы. Зиму 716/17 года провели на сицилийском побережье. Весной корабли вышли в западном направлении, затем повернули на север. Прежде чем войти в Мраморное море, они бросили якоря у Абидоса в Гёллеспонте. 15 августа Маслама начал осаду города, и к 1 сентября огромный флот, состоявший якобы из 1800 кораблей, встал под стенами города: часть у стен на западной стороне Босфора, часть у европейского побережья на севере Золотого Рога. Феофан говорит, что арабские корабли оказались бесполезными, потому что были перегружены. Стояла хорошая погода, и они продвинулись вверх по Босфору. Это было большой ошибкой. Император Лев III, надзиравший за маневрами из акрополя и направлявший их, выслал против арабских судов брандеры, и флот превратился в пылающие факелы. «Некоторые еще горели, когда разбились о дамбу, другие же затонули на глубине, с людьми и всем прочим, а еще другие, пылая, дошли до островов Оксея и Платея» (современные Принцевы острова в Мраморном море). Осажденные ликовали, в то время как нападавшие дрожали в ужасе «перед мощью жидкого огня». Некоторые корабли арабов избежали пожара, и император попытался заманить их в Золотой Рог, опустив цепи, протянутые между городом и Шлатой. Командующий арабов боялся, что стоит им войти, как цепи поднимут, и они окажутся запертыми в капкан. Поэтому они прошли выше по Босфору и перезимовали в бухте на европейском побережье, там, где теперь стоит великая оттоманская крепость Румели-Гиссар.

Зима выдалась очень суровой. Снег покрывал землю сто дней, и мусульмане на берегу жестоко страдали от голода и холода. Следующей весной прибыло подкрепление: 400 нагруженных провиантом купеческих судов из Египта под началом Суфйана, и за ними — 260 судов из Северной Африки с оружием и припасами. Оба командующих уже знали, какую опасность несет греческий огонь и, не приближаясь к городским стенам, держали свои корабли в безопасном отдалении, у азиатского берега Мраморного моря.

Многие моряки в обоих мусульманских флотах были христианами-коптами из Египта, и по крайней мере некоторые из них решили, что они больше обязаны верностью единоверцам-христианам Византийской империи. Однажды ночью они забрали с купеческих кораблей легкие лодки и пробрались в город, объявив, что они верны императору. Они сообщили императору о флотах, скрытых у южного берега моря, и тот, приготовив два огнемета, погрузил их на военный корабль и на «двухэтажный корабль». «С Божьей помощью, — записывает благочестивый летописец, — и вмешательством Его Пречистой Матери враг потонул на месте. Вещи и припасы с арабских кораблей были захвачены».

Конец наступил 15 августа 718 года, когда пришло послание от благочестивого халифа Умара И, всегда относившегося с подозрением к честолюбию успешных военачальников.

Его приказ отправлял Масламу в отставку. Опять на помощь византийцам пришло божественное вмешательство:

Когда экспедиция возвращалась обратно, на них пала ужасная буря: послал ее Господь, благословенный Богородицей. Бог утопил их всех у Проконесса, а других на Апострофе и у других мысов. Те, что остались, шли через Эгейское море, когда на них обрушился гнев Божий, вспенив морские воды. (Это могло быть связано с землетрясением, случившимся в то время в Сирии). Едва сошла смола их кораблей, корабли ушли на дно вместе с людьми и добром. Только десятеро выжили, чтобы поведать нам и арабам о том, что сотворил с ними Бог.

Неудача морского флота мусульман под стенами города и победа константинопольского флота определили серьезное изменение в балансе сил между арабами и Византией. До конца XI века мусульманские корабли больше не осмеливались выходить в Мраморное море. Флот спас Константинополь и предотвратил окончательную победу мусульман.

Кроме того, в период первых завоеваний мусульмане активно действовали на море у берегов Северной Африки и Сицилии. Первая морская экспедиция мусульман на Сицилию была организована в 652 году, задолго до основательного завоевания Северной Африки. Мусульманский флот силой в 200 кораблей месяц разбойничал у берегов острова, захватывая сокровища церквей и монастырей, после чего вернулся в Сирию. С основанием Туниса арабы начали превращать Северную Африку в морскую базу Город, вероятно, основал наместник Хассан в 700 году, сразу после падения Карфагена. Неясно, почему он избрал новый участок, вместо того чтобы просто использовать византийскую гавань в Карфагене. Возможно, у него были и другие причины, однако, скорее всего, его привлекла лагуна, соединенная коротким каналом с открытым морем, на которой стоял Тунис. Здесь город был менее уязвим перед атаками византийцев, и его проще было оборонять. ГЬрод процветал, будучи главной стоянкой африканского флота, хотя правительство оставалось в глубине суши, в Кайруане.

Вскоре после того мусульмане начали захватывать средиземноморские острова, начав со взятия Пантеллерии, произошедшего, по всей видимости, в 700 году. Несколькими годами позже, возможно, в 703-м, большой египетский флот под командованием Аты ибн Рафи прибыл в Северную Африку. Была уже осень, ожидался сезон штормов. Наместник, Муса ибн Носсейр, советовал не начинать кампании в этом году, но Ата думал только о богатой добыче, ждавшей его на островах, и не хотел ждать. Решили начать с рейда на Сардинию. Все прошло хорошо, но на обратном пути, когда они уже почти достигли родного тунисского порта, налетел внезапный шторм, разбивший большую часть кораблей. Сын наместника Абд аль-Азиз собирал на берегу трупы утонувших, обломки кораблей и груза. Уцелевшие корабли и их команды укрылись в тунисском порту, где о них позаботился Муса. Может быть, благодаря милосердию, проявленному им к этим людям, они стали ядром морских сил, с которыми Муса девять лет спустя высадился на Иберийском полуострове.

Эта морская катастрофа отозвалась любопытным эхом в египетских папирусах. Среди множества писем арабского наместника к пагарху (местному землевладельцу и чиновнику) города Афродито в Верхнем Египте есть одно, в котором наместник запрашивает, что сталось с моряками — возможно, сплошь коптами — из этого города. Проявляя довольно тяжеловесное бюрократическое любопытство, он желает знать, сколько их вернулось домой, а сколько осталось в Магрибе. Он также требует подробностей о тех, кто не вернулся, кто умер или остался в Африке. Мы располагаем только письмом наместника без ответа пагарха, но это письмо явно указывает на два обстоятельства: что наместник пристально наблюдал за делами флота и что даже Афродито, расположенный в 500 километрах от моря, должен был посылать людей в морские экспедиции.

После основания в Тунисе арсенала флот Северной Африки стал практически независимым от мусульманских флотов в восточном Средиземноморье, и подчинялся он здешнему наместнику В сущности, это была банда независимо действовавших корсаров, грабивших острова и незащищенные поселения на побережье центрального Средиземноморья, не брезговавших работорговлей. Как мы уже видели, североафриканский флот мог предоставить 360 боевых кораблей в помощь мусульманам, атаковавшим в 718 году Константинополь. Иногда корсары сталкивались в море с сильным противником. В 733 году у Сицилии они нарвались на флотилию византийских кораблей, которые применили греческий огонь и сожгли многие арабские суда. А в следующем году другие арабы столкнулись с византийскими кораблями и потеряли захваченных пленников. В 740 году была предпринята большая, масштабная кампания. На сей раз целью ее должна была стать столица византийской Сицилии — Сиракузы, причем арабы доставили на кораблях своих коней. Это могло бы стать началом настоящего завоевания ими Сицилии, если бы в следующем году в Северной Африке не началось широкое восстание берберов против арабских сборщиков налогов и работорговцев. Арабов временно вытеснили из Северной Африки, и им стало не до грабительских рейдов.

 Организация флота


Содержание флота— сложное и дорогостоящее дело. Оно требует постоянного вложения средств на поддержание и ремонт кораблей, даже тогда, когда они не приносят прибыли. Сухопутную армию при необходимости можно навербовать достаточно быстро. Люди будут служить, в надежде на добычу сами раздобудут себе снаряжение и закупят провиант. Правда, в VIII веке солдатам регулярных войск уже платили жалование, но все же, когда доходило до джихада с неверными, часть армии все еще составляли добровольцы. Морская война — совсем другое дело. Корабли надо строить заранее, а не перед самой кампанией. Даже если они уже есть, их нужно привести в готовность и заново снарядить. Воины могут служить добровольцами в расчете на добычу, но опытные моряки и гребцы должны служить или по принуждению, или за плату Из этого следует, что организация флота должна оставлять следы даже в весьма обрывочных административных отчетах, дошедших до нас с ранней эпохи ислама.

Центр организации флота — арсенал. Это слово, известное в Европе из итальянского языка, в свою очередь было образовано от арабского «дар аль-синаа», то есть «дом работ», мастерская. Этот термин, использовавшийся уже в IX веке, если не раньше, применялся к морским базам мусульманского флота, впервые возникшим в Сирии и Египте. Первая из них, сирийская, кажется, располагалась в Акре, но халиф Хишам (724-743) перевел ее в Тир, потому что землевладельцы в Акре отказались продать халифу нужные участки: вопрос о принудительной продаже не вставал. В Тире халиф построил гостиницу, вероятно для проживания работников, и склады. Примерно в это же время англосакс святой Виллибальд дважды побывал в Tиpe, совершая паломничество в Святую Землю в 724-726 годах, и из Тира кораблем отправился домой. Он самодовольно описывал, как ему удалось провезти через арабскую таможню немного святого и драгоценного иерихонского ладана, выдав его за сосуд с каменным маслом. Он отметил также, что порт является охранной зоной, и всякий, зашедший в него без дозволения, будет арестован. Мы располагаем несколькими описаниями Тира, сделанными арабскими географами в IX и X веках. Один географ описывает его как «главный из приморских городов, в котором имеется арсенал. Отсюда правительственные суда отплывают в экспедиции против греков. Город красив и хорошо укреплен». Другой пишет: «Тир — это укрепленный город на море, в него можно попасть только через ворота и по мосту, его окружает море, и три его стены возвышаются прямо из воды. Корабли входят только ночью, после чего поперек натягивают цепи... здесь много мастеров, знающих каждый свое дело».

В 861 году халиф Мутаввакил I перевел флотскую базу обратно в Акру, а позже, в 870-х годах, почти независимый правитель Египта Ибн Тулун сильно усовершенствовал гавань и портовые укрепления. Описания работ мы находим у арабского географа Мукаддаси, дающего самый полный из имеющихся у нас отчетов о строительстве ранних мусульманских портов. Он с немалой гордостью отмечает вклад в работы своих предков:









Акра — укрепленный город на морском берегу, защитные сооружения которого сильно улучшены после посещения его Ибн Тулуном. Он прежде видел укрепления в Tиpe, где гавань была защищена окружной стеной, и захотел таким же образом укрепить Акру. Инженеров (суна) собрали со всей провинции, но когда им изложили план работ, все они отвечали, что невозможно заложить фундамент под водой. Тут кто-то упомянул моего деда, архитектора (бина), и сказал, что если такое вообще возможно, этот человек возьмется это сделать. Тогда Ибн Тулун приказал правителю Иерусалима прислать к нему моего деда. Когда тот прибыл, он спросил его мнения. «Это возможно! — ответил дед. — Доставьте несколько крепких балок из платана!» Их положили на воду, так, как если бы собирались строить крепость на суше, и связали вместе. Большие ворота устроили на открытой к морю западной стороне. Затем он начал возводить на балках кладку из камня и цемента, а, чтобы было крепче, через каждые пять слоев вставлял каменные колонны. Балки под тяжестью постройки погружались в воду. Как только они опустились на песчаное дно гавани, он на год прекратил строительство, чтобы строение устоялось. Затем он связал эти укрепления со старыми городскими стенами и выстроил мост для входа в порт. Когда в гавани стояли корабли, поперек прохода, как и в Tиpe, протягивались цепи. Раньше, до того как это было сделано, враги (византийцы) часто наносили большой ущерб собранным здесь судам. Говорят, мой дед получил тысячу динаров и почетные одежды, коней и другие дары в награду, и его имя выбили на возведенной им постройке.








Ничто из этих строений теперь не выдается над водой, но мы вполне способны представить, как это выглядело. Вторичное использование античных колонн, положенных горизонтально, чтобы упрочить стену, типично для архитектуры крестоносцев на Левантийском побережье. Интересно отметить, как рано вошел в употребление этот прием.

Примерно в 780 году еще одна база флота была устроена в Тарсе в Киликии. Таре был заметным византийским городом, из него был родом апостол Павел. По всей вероятности, Таре был разрушен и покинут после мусульманского завоевания, когда оказался на ничейной земле между византийцами и арабами. Халиф Гарун аль-Рашид приказал восстановить его укрепления и собрать там добровольцев со всего мусульманского мира, желающих присоединиться к джихаду против византийцев. Корабли, скорее всего, были пришвартованы в эстуарии реки, соединяющей Таре с морем. Сообщений о строительстве гавани не сохранилось. Затем в 900 году халиф приказал сжечь все корабли, потому что ему доложили, что есть сомнения в верности местных жителей. «Было уничтожено около пятидесяти кораблей, на которые потратили большие деньги и которые в то время нечем было заменить. Эта утрата ослабила мусульман, поставила их в опасное положение и усилила позиции греков, которые могли теперь не опасаться нападения с моря»[82 - Tabart Th'rikh. III. P. 2200.]. Несмотря на столь пессимистичную оценку, Тарсу скоро вернули прежнюю роль: в 904 году мусульманские суда совершили рейд вдоль средиземноморского побережья от Анатолии к Анталье. Город был взят штурмом, в нем захватили около 5000 пленников и освободили 4000 мусульманских военнопленных. Захвачены были 60 византийских судов с грузом, в том числе с золотом, серебром и рабами. Каждый мусульманин, принимавший участие в рейде, получил около тысячи динаров. Мусульмане-возликовали при этом известии. В то время, когда византийская армия все более успешно отбивала атаки мусульман на суше, морская война, дававшая подобную добычу, становилась очень привлекательной.

Очень скоро после завоевания мусульмане устроили флотские базы в Египте, причем, как мы уже видели, моряки-копты действовали и в Мраморном море, и в Северной Африке в начале VIII века. Как и на сирийском побережье, египетские морские базы использовали византийские порты. Самым знаменитым из ник, разумеется, была Александрия. Она, безусловно, оставалась портом и после захвата мусульманами. Пилигрим Аркульф прибыл туда после сорокадневного пути из Яффы в Палестине. ГЬрод, как он сообщает, настолько велик, что понадобился целый день, чтобы пройти его из конца в конец, и окружен стенами и башнями. Аркульф описывает и прославленный древний маяк на Фаросе, кажется, еще действовавший. К сожалению, арабские источники почти ничего не говорят нам об этом городе и его гавани. Нам известно, что в Александрии стоял мусульманский гарнизон, но о флоте ничего не упоминается. Другой важной базой на средиземноморском побережье была Фарама. Но и о ней источники мало что могут сказать. Были базы и в Розетте, и в Дамьетте. Письмо на папирусе, датированное 710 годом, содержит приказ послать в Дамьетту припасы «для действующего флота», однако наиболее полная информация об этом городе содержится в описании византийского рейда в начале лета 853 года. В это время праздновали окончание Рамадана, и наместник Египта неосторожно приказал отпустить местный гарнизон в столицу для участия в празднестве. Пока воинов не было, византийский флот из сотни судов «шаландий», каждое из которых вмещало 150 человек, нанес удар. Ромеи сожгли пятничную мечеть и церкви. Они захватили мебель, свечи и воск, собранные для отправки в Ирак. Кроме того, они обнаружили военное и флотское снаряжение, 1000 копий, приготовленных для арабов, сражавшихся на Крите, и сожгли склад с парусами. Захватили в плен около шестисот мусульманок и копток, а множество других женщин и детей утонули, пытаясь спастись через мелкое озеро. Затем мародеры двинулись к островному городу Теннису, но обнаружили, что озеро слишком мелко для их нагруженных судов. Им пришлось успокоиться на том, чтобы осадить городок Уштум, недавно обведенный стеной с железными воротами по приказу халифа. Там они нашли и сожгли арсенал с осадными машинами манджаник и аррада. Затем, без помехи со стороны мусульман с моря и с суши, они вернулись домой. Мы слышим в рассказе упоминание об укрепленных городках и военном снаряжении, но, как видно, на месте не оказалось ни одного корабля для их защиты.

Остров Рода у Фустата на Ниле был крупным центром судостроения, и в ранних арабских источниках он называется просто «Йазират аль-синаа», или «Остров Арсенал». Кажется, устроен он был после налета византийцев на прибрежный египетский городок Бурулл в 673 году. Как видно, остров, расположенный довольно высоко по течению от моря, позволял строить корабли в защищенном от набегов месте. Документы на папирусах 709 года приводят требования наместника послать плотников и других мастеров в распоряжение смотрителя фустатского арсенала для помощи в строительстве кораблей.

Новые сведения о том, что могло происходить на первых мусульманских арсеналах, мы находим в официальном письме о назначении халифом (не названным) наместника (также безымянного) в пограничную область. Это письмо приводится в источнике X века. Подобно большинству таких документов, в нем много и общих лозунгов и наставлений. Начинается оно со множества благочестивых наставлений повиноваться Богу, оказывать предпочтение добрым людям перед дурными и т. п., но есть в нем и приказы, прямо относящиеся к порту и кораблям. Наместника наставляют не жалеть денег на то, чтобы поддерживать суда в готовности, а на зиму вытаскивать их на сушу. Наместник должен рассылать шпионов и быть в курсе событий. Он не должен допускать специалистов по греческому огню, моряков, метателей снарядов и других мастеров на борт корабля, пока те не испытаны и не доказали, что хорошо знают дело. Он должен нанимать только лучшие войска. Он должен инспектировать верфи и удостоверяться, что там имеется достаточное количество дерева, железа, воска, смолы и прочего, чтобы корабли строились как должно, были хорошо просмолены и снабжены веслами и парусами. Следовало отбирать надежных и опытных моряков. За купцами требовалось приглядывать на случай, если среди них окажутся шпионы. Следовало также наблюдать за гаванью, чтобы ни один корабль не мог войти или выйти без его ведома. В доках все должно быть чисто и готово к работе. Надлежало следить, чтобы не было недостатка в нефти (нафт), бальзаме для пропитки и веревках — и все было в хорошем состоянии.

Со всеми этими наставлениями согласится любой моряк. Несомненно, мусульманские арсеналы, как и прочие военные учреждения, часто не дотягивали до желаемого уровня, однако администрация хорошо представляла себе, чего от них требовать и готова была тратить на них деньги.



Военные корабли





И арабы, и их противники византийцы выработали один и тот же тип корабля. Огромные триремы и квинквиремы эллинов и римлян давно исчезли из вод Средиземного моря, сменившись маленькими, легкими галерами. Остатков крушений того периода до сих пор не найдено, поэтому нам, в попытках выяснить, как могли выглядеть военные корабли тех времен, приходиться опираться на краткие упоминания письменных источников и редкие не слишком удачные рисунки. Многое остается под сомнением. Характер источников — как текстов, так и изображений — позволяет нам представить византийские корабли начала Средних веков несколько лучше арабских. Впрочем, мало оснований полагать, что военные корабли, применявшиеся обеими сторонами, сильно различались между собой.

Стандартный византийский корабль того периода назывался «дромон», или «хеладион», а арабы, пререняв те же типы судов, называли их «шини», или «шаланди». Торговые суда в то время двигались исключительно силой ветра, но военные корабли ходили на веслах, помогая им парусом, или используя только его при попутном ветре. Весла необходимы были, чтобы обеспечить скорость и маневренность при боевом столкновении. Считается, что средний дромон имел около 30 метров в длину, и при соотношении ширины к длине 1:8 был шириной в 3-4 метра. Вероятно, такими же были и корабли мусульман. Дромон с самой большой командой, известный по византийским источникам, имел 230 гребцов и 70 моряков, однако большинство могли взять на борт от 100 до 200 человек.

Раннее Средневековье — время важных перемен в дизайне и строительстве кораблей. Прежде всего, изменилась конструкция корпуса. В Древнем мире обшивка корпуса набивалась встык, и доски связывались между собой шипами, входящими в пазы. Реконструированный по остаткам деревянных частей корабль 626 года с Ясси-Ада был построен как современный: обшивка набивалась на ребра-шпангоуты — такой корпус легче и экономичнее, но менее прочен. Нам не известно, перенял ли военный флот преимущества новой технологии конструкции корпуса, но это вполне возможно, потому что корабли становились легче и дешевле. Втрое изменение — переход от подводного тарана к надводному бушприту на носу корабля. Античные корабли использовали подводные тараны как оружие в морском сражении, но к концу античного периода они устарели, да и более легкие корпуса могли не выдержать прямого столкновения. Третьим нововведением стала перемена в форме паруса и парусной оснастке. Поздние римские корабли ходили под квадратным парусом, привязанным к поперечной рее, но в раннем Средневековье его сменил косой латинский парус, позволявший лавировать круче к ветру. По всей видимости, арабские корабли с самого начала имели латинские паруса. Другое характерное новшество того периода — использование деревянных надпалубных «замков», дававших морякам преимущество в высоте в ближнем бою. В поздней античности кораблями правили при помощи двух огромных весел на корме, и это устройство, кажется, продержалось до X или XI века, когда эти «кормила» сменились одиночным кормовым рулем.

Во многих отношениях морские сражения напоминали сухопутные бои, перенесенные на корабли. Правда, византийские наставления по морскому бою советуют выстраивать корабли полумесяцем, с командирским судном и сильнейшими судами в центре. Одно из таких руководств советует также, если битва случится вдали от вражеского берега, держаться дальше в море, чтобы у моряков не было соблазна спрыгнуть за борт и добраться до берега вплавь! Других указаний относительно тактики морского боя мы находим мало. Битвы обычно начинались перестрелкой, когда во вражеский корабль метали стрелы, камни и горючие вещества. Дополнительно к сифонам для греческого огня, устанавливавшихся обычно на носу, корабли несли еще катапульты для метания камней и горшков с греческим огнем. Одна из самых фантастических идей — метать на вражескую палубу горшки со змеями и скорпионами — идея, возможно, привлекательная в теории, но едва ли практически осуществимая при абордажном бое. Основным оружием были луки и самострелы, а в финале морского сражения, как в «битве мачт», все, вероятно, решалось рукопашной схваткой, совсем как на земле.

Команды состояли из двух групп: гребцов и моряков с одной стороны, и воинов с другой. Есть свидетельства, что на византийских кораблях между ними не было резкого разделения, и моряки при необходимости могли вступить в бой. На арабских кораблях, напротив, воины-мусульмане резко отделялись от моряков, команду которых составляли обычно христиане коптской или сирийской церкви. Это разделение должно было стереться к IX-X веку; особенно на корсарских кораблях.



Свидетельства египетских папирусов





Административная переписка на папирусах из Египта VII—VIII веков дает нам уникальную возможность проникнуть в способы вербовки моряков и снабжения флота. Наиболее важна серия писем от Курры ибн Шарика, арабского наместника Египта с 709 по 714 годы, к правителю маленького городка в Верхнем Египте — Афродито. Одно из них уже цитировалось в связи с рейдом 703 года на Сардинию. Документы составлены на греческом, коптском и арабском языках, но с нашей точки зрения важнее других греческие, поскольку греческий все еще оставался основным языком администрации, хотя центральное правительство в Фустате и пользовалось арабским.

Афродито лежит вдали от моря, и, хотя его жители могли иметь опыт обращения с речными лодками на Ниле, вряд ли у многих из них был опыт морского плавания. Несмотря на это обстоятельство, египетский флот затребовал их себе. Каждая область должна была поставлять определенное количество моряков. Нам сообщают, что их могли набирать из числа банщиков, пастухов или суконщиков, то есть из людей низко ценимого ручного труда, и каждая деревня обязана была подавать список пригодных людей. Местные землевладельцы должны были прислать этих людей и обеспечить залог, чтобы в случае, если рекруты не явятся, правительство могло оплатить их замену. В одном из писем местных землевладельцев к правителю они гарантируют следующие свои действия:









Мы заявляем, мы беремся, мы гарантируем, мы берем ответственность и даем залог, и мы отвечаем за этих моряков, посланных с наших полей, имена которых мы называем в конце этого гарантийного письма. Мы посылаем их на север моряками на корабли на седьмой год индикции для рейдов восьмого года[83 - По византийскому счету лет пятнадцатилетними периодами.]. Таким образом, они исполнят свой долг как моряки по египетской переписи, и не уклонятся от него. Если же какой-либо из них уклонится, мы готовы выплатить нашему повелителю любой штраф, который наш повелитель, всеславный наместник, сочтет нужным наложить на нас[84 - Fahmy A. M. Muslim Naval Organisation. P. 102.].








Документ заканчивается именами и адресами трех моряков и подписями гарантов.

В другом письме от местных жителей требуют прислать двух с половиной (!) моряков во флот, собираемый Абдаллахом ибн Мусой ибн Носсейром в Африке. Им полагалось выплатить 1 и 


/


 сольди из «государственной казны», под которой, видимо, подразумеваются деньги из налогов, собранных в этой области.

Гребля на галерах, особенно на галерах, которыми управляли чужестранцы, никогда не считалась привлекательной работой, но письма эти предполагают, что, хотя вербовка была официально принудительной, коль скоро человек попадал в список, ему, по крайней мере, платили за службу. Эти люди не были галерными рабами, как в Древнем Риме. Более того, ясно, что иногда, хотя, конечно, не всегда, можно было откупиться от вербовки деньгами. Один папирус даже содержит запрос на подушки, и было высказано предположение, пожалуй, излишне оптимистичное, что они предназначались для скамей гребцов. Мы уже отмечали, что Курра ибн Шарик в письме интересовался судьбой тех людей из Афродито, которые участвовали в неудачном рейде флота Аты ибн Рафи. Одни погибли, другие вернулись домой, но некоторые остались в Африке, и наместник хотел знать, почему. Возможно, служба во флоте давала некоторым случай сбежать от деревенской рутины и начать новую жизнь?

Если флоту требовались люди, то требовались ему и материалы для кораблестроения. И снова на помощь призывают землевладельцев из Афродито. Ясно, что нужнее всего древесина. Часть ее доставлялась из древних лесов в Ливанских горах, но и сам Египет мог поставлять некоторое количество хорошей древесины. Тут росло дерево «леббек», о котором сказано, что «если два куска плотно связать и опустить в воду, то через год они станут как один кусок», древесина акации, твердая, как железо, и пальмовое дерево. Одно письмо от Карры требует, чтобы пагарх Афродито прислал балки пальмового и фигового дерева для строительства кораблей «на острове Вавилон (Фустат)», для рейдов будущего года.

Наряду с деревом нужно было железо для гвоздей, и снова жителям Афродито велено забрать лом или сырое железо с правительственных складов, сделать из него гвозди и прислать в корабельные мастерские Фустата. Наконец, нужны канаты, причем интересно заметить, что слово «кабель» происходит от арабского «хабл», означающего веревку. Для их изготовления в Египте хватало конопли.

Наряду с официальной деятельностью правительства во флоте были и вольные арабские корсары, которым не платили, и которые присоединялись к флотам в надежде на добычу. Именно такие корсары, а не флот халифа, ответственны за захват Крита в 824 году и устройства пиратского гнезда в южной Италии на реке Гарильяно, а также на юге Франции во Фрежю в конце IX и начале X веков. Но это уже за рамками нашей книги.






Глава 11. ГОЛОСА ПОБЕЖДЕННЫХ





Поговорка «победитель получает все» относится не только к реальности военных побед, но и к историографии событий. Голоса побежденных слишком часто глохнут в победном хоре историков завоевателей. Однако в случае с завоеваниями мусульман мы располагаем трудами, апокалиптическими историями и поэмами, позволяющими проникнуть в отношение побежденных к своим новым хозяевам и понять, что они почитали потерями, что выгодами и что принесло им завоевание.

В этой главе я привожу выборку отзывов, с целью в первую очередь показать широкое разнообразие мнений о мусульманском завоевании. Географически они простираются от Иберии до рассказа китайца-военнопленного о Куфе. По интонации они разнятся от отзыва Софрония о мусульманах как о полных варварах, до убежденности Map Габриэля, что они оказались гораздо лучшими хозяевами, чем его единоверцы-византийцы. Мы слышим голоса христиан, иудеев и зороастрийцев, говорящих на греческом, на латыни, на сирийском и на китайском.

Самую первую и враждебную реакцию на приход арабов можно найти в проповедях и письмах Софрония, патриарха Иерусалима, вкратце уже упомянутых в главе 4. Софроний был уроженцем Дамаска, где во времена его детства, в начале VI века, все еще можно было получить превосходное образование в греческой философии и риторике. Примерно с 578 до 583 года он учился в Александрии, застав там последний расцвет классического образования. Завершив обучение, он вернулся в Палестину, чтобы стать монахом в монастыре Святого Феодосия близ Иерусалима. В 614 году его мирная жизнь была грубо нарушена вторжением персов, при котором особенно пострадали церкви, стоявшие вне стен Иерусалима. В гневе и горести он написал плач о судьбе города:



		Коварные мидяне



		Пришли из ужасной Персии.



		Грабя города и веси,



		Пошли войной на владыку Эдома (Рима),



		Вступили в Святую Землю.



		Злонравные, пришли сокрушить град Божий,



		Иерусалим.



		Рыдайте в горе, вы, благословенные



		христианские народы!



		Святой Иерусалим в руинах.



		В страшном гневе демон воздвигся



		С дикой алчностью воина,



		Чтобы опустошить богохранимые города и селения



		Убийственными кинжалами.











Софроний, безусловно, познакомился с варварами задолго до прихода мусульман. В 615 году ему пришлось бежать в Рим. Какое-то время он провел и в Северной Африке, где повстречался с другим великим священнослужителем его времени, Максимом Исповедником, с которым у него завязалась крепкая дружба. По крайней мере однажды он побывал и в Константинополе. После этого он вернулся в Иерусалим, отвоеванный Ираклием, и в 633 году, подчинившись настояниям народа, принял пост патриарха.

Именно как патриарх и политический лидер Иерусалима Софроний противостоял мусульманам. Впервые он упоминает о них в пастырском послании, написанном, возможно, в 634 году, когда арабы только приступали к завоеванию Сирии. В нем он выражает надежду, что императору Ираклию дарована будет сила «сломить гордыню варваров, и особенно сарацин, поднимающихся ныне против нас нежданно, злобно и свирепо, с безбожной и нечестивой дерзостью». На Рождество того же года духовенство Иерусалима лишилось возможности совершить вошедшее в обычай шествие в Вифлеем из страха перед сарацинами. «Как некогда филистимляне, так ныне воинство безбожных сарацин пленило божественный Вифлеем и не пускает нас прийти туда, грозя убийством и гибелью, если мы покинем наш святой город и осмелимся приблизиться к любимому и священному для нас Вифлеему». В конце он с оптимизмом добавляет: «Если мы покаемся в наших грехах, то посмеемся над гибелью наших врагов сарацин, и в скором времени увидим их гибель и полное поражение. Ибо их окровавленные мечи пронзят их же сердца, их луки преломятся, их стрелы откажутся лететь, и они откроют для нас Вифлеем».

Во многом Софроний представлял собой последнего из церковных деятелей античности, выросшего в мире, ускользавшем в забвение в то самое время, когда он писал. Он еще мог разъезжать по восточному Средиземноморью в поисках образования, дружбы и истинной веры: Иерусалим, Константинополь, Александрия, Карфаген и Рим были ему знакомы. В конце VI, начале VII веков это было совершенно в порядке вещей. Ко времени смерти Софрония в 639 году о таких дальних путешествиях нечего было и думать: мир непоправимо распался. Патриарх писал на возвышенном изысканном греческом языке поздней античности — образованный человек обращался к образованной аудитории. У Софрония были самые смутные представления об арабах. Для него они были безбожники или варвары, ненавидевшие Бога. Ни в проповедях, ни в записях он ни разу не намекнул, что они проповедуют новую религию. Они существовали как орудие Божьего гнева против христиан, впавших в ереси, и сражаться с ними надо было не собирая армии или отстаивая стены городов, а возвращаясь, всем до одного, к истиной ортодоксальной вере.

Многие из первых откликов на арабское завоевание имели апокалиптический тон, то есть предсказывали последние дни и конец света. В них появление арабов рассматривается как одна из примет конца. В них редко содержатся надежные исторические сведения, но, как заметил недавно один авторитет, «апокалипсисы — это чрезвычайно точный индикатор надежд, страхов и разочарований людей». Один из самых красноречивых и разработанных текстов такого рода — «Апокалипсис Псевдо-Мефодия», названный так потому, что его авторство приписывали (ошибочно) епископу Олимпии Мефодию, принявшему мученическую смерть в 312 году, более чем за три века до истинной даты создания текста. В действительности сочинение, вероятно, относится к первым двум поколениям после прихода арабов. Вторая арабская гражданская война (683-692) была временем беспокойным и полным жестокостей, к ней добавились чума и голод 686-687 годов, и на этом-то фоне был создан апокалипсис. Оригинал написан на сирийском и был переведен как на латынь, так и на греческий, что доказывает его широкое распространение среди различных христианских общин. Автор предлагает своим читателям, вероятно, христианской общине на севере Сирии, подробное описание исполнения ожиданий, пронизанное библейскими реминисценциями и аллюзиями. Последние дни начинаются приходом исмаилитов (арабов), которые разгромят царство греков (возможно, намек на Йармук). Далее следует описание того, к чему приведет вторжение мусульман с точки зрения христианина конца VII века. Апокалипсис написан в будущем времени.









Это очищение послано будет не только людям, но и всему на лике земли — мужчинам, женщинам, детям, зверям, скоту и птице. Люди будут мучиться этой карой — мужчины, жены их, сыновья, дочери и владение их — ослабевшие от старости, больные и сильные, бедные вместе с богатыми. Ибо Бог назвал их (арабов) праотца Исмаила — «дикий осел пустыни», и газели, вместе с другими зверями пустыни и возделанных земель, будут страдать от него. Людей станут преследовать, дикие и домашние животные будут умирать, лесные деревья срубят, прекраснейшие горные цветы будут растоптаны, и богатые города станут пустошами. Земли станут безлюдны и в них не встретишь путника: кровь осквернит землю, и она перестанет родить.

Ибо эти варвары-тираны — не люди, но дети пустыни. Они обращают лики свои к опустошению и уничтожению... Они губители и вышли, чтобы погубить все. Они оскверняют и любят скверну. Выйдя из глуши, они станут выхватывать младенцев из рук матерей и разбивать их о камни, словно они нечистые животные.

Они принесут в жертву служителей святилищ и дойдут до того, что станут спать со своими женщинами и пленницами в святыне. Святые покровы они наденут на себя и своих детей. Они станут привязывать свой скот к саркофагам мучеников и могилам святых. Они — дерзкие убийцы, губители и кровопийцы: они — горнило испытания для всех христиан.








Далее автор говорит о страданиях, которые принесут чума и налоги. «Человек, уснув вечером, проснувшись, найдет у своих дверей двоих или троих, кто силой станет требовать у него дань и деньги. Все отчеты о том, сколько дано и получено, канут в землю. В сии времена люди станут продавать свою бронзу, железо и саваны».

Затем, когда дела станут так плохи, что хуже и быть не может, случится чудесное явление: греческий царь атакует нечистого врага. «Он пробудится против них, как человек, стряхнувший с себя опьянение». Тогда наступит черед страдать арабам. «Они, их жены, и дети, все их жилища и дикие земли, принадлежавшие их праотцам, будут в руках царя греков: они будут преданы мечу и опустошению, плену и резне. Иго их рабства будет семикратно тяжелей, чем их иго» — и автор продолжает описывать лишения, которые обрушатся на врагов. Затем настанет всеобщий мир, «церковь обновится, города будут отстроены, священники свободны от налогов. Священство и народ получат тогда покой от трудов, изнеможения и угнетения».

Но это еще не все. Предстоит еще вторжение «людей с севера», несущее великое опустошение и смерть, однако Бог пошлет одного из своих ангелов, который уничтожит их в единый миг. Затем царь греков переселится в Иерусалим, встанет на Голгофе возложить свою корону на святой крест в знак отказа от своего царства, но крест вместе с короной вознесутся на небеса. Дальше идет отчет о явлении в Палестине Антихриста, «сына Погибели», и о новых бедствиях, пока Господь наконец не покончит с ним, на чем видение и обрывается.

Этот апокалипсис слегка нелеп и странно трогателен. В нем мы слышим голоса простых подданных страны. Одинокий священник, писавший, возможно, в каком-нибудь сирийском монастыре, мечтает о дне, когда чудесное вмешательство поставит на место ненавистных арабов. Арабов обвиняют в убийствах и бедствиях, в уничтожении городов и сел, в неуважении к церквям, в половой распущенности и непосильных налогах. Это обвинительное заключение тем красноречивей, что относится ко времени, когда власть арабов укреплялась. Однако нигде в его видении христианский народ не берет дело в свои руки, чтобы в бою изгнать угнетателей. Арабы для него — злое и губительное настоящее. Как и Софроний, автор апокалипсиса не упоминает, что они несут новую веру: они просто безбожники, но в то же время — они орудие, которым Бог карает свой народ за прегрешения. Надо думать, очень многие из тех, кто был покорен арабами в VII веке, разделяли эту весьма пассивную позицию.

Но не все христиане разделяли эти мрачные взгляды. И для Софрония, и для автора «Апокалипсиса Псевдо-Мефодия» восстановление Византийской империи было воплощением надежд. Несторианец Иоханнан бар Пенкайе, писавший в 690 году, согласен, что арабы — орудие Господа, посланное в наказание христианам за духовную леность, и прежде всего за ереси; однако для него настоящими врагами были халкедонская церковь, которую поддерживали византийские власти, и монофизиты.









Не должно думать, — пишет он, — о пришествии арабов как о чем-то обыденном, но как о божественном деянии. Прежде чем призвать, Бог заранее подготовил их, чтобы не дать христианам утратить чести; а потому и у них есть особые заповеди от Бога касательно нашего монашеского сословия, что они должны его почитать.

Теперь, когда этот народ по воле божьей пришел и взял оба царства (Византийскую и Сасанидскую империю) не войной и битвой, а в служении, как ветвь, спасенную от огня: не оружием и не средствами человеческими вложил Господь победу им в руки.








Бог наказал церковь за легкомысленное отношение к ересям, а арабы — его карательное орудие. Но и арабы подвержены божественному гневу за грехи, совершенные ими при завоеваниях, и потому их империя разделилась на две враждебные силы — имеется в виду гражданская война между Али и Муавийей, начавшаяся после убийства халифа Усмана в 656 году. Иоанн находит только хвалебные слова для первого Омейядского халифа Муавийи (661-680), в чье царствование, по его словам, «по всему миру воцарился такой покой, о каком мы не слышали ни от отцов, ни от дедов наших, и сами не видывали ничего подобного». Нечего и говорить, что столь счастливое состояние не могло продлиться надолго. В атмосфере мира и процветания церковь снова впала в моральную вялость и ереси. И снова Бог наказал арабов за их поведение, вызвав разрушительную гражданскую войну, разразившуюся в 683 году после смерти Иазида I. (На фоне той самой гражданской войны и создавался апокалипсис Псевдо-Мефодия.) Этой войной Иоанн заканчивает свою историю. Повсюду царили чума и голод, знаки Господней немилости. Для Иоанна арабы были орудием Божьим, а принесут ли они добро или зло, зависело от поведения христиан.

Иоанн нигде не упоминает о своих контактах с арабами, но другие христиане в той же местности более активно искали их расположения. Праведный Map Габриэль (?-667) был аббатом монастыря Карминита, расположенного на горе Тур Абдин на юго-востоке Турции, рядом с равнинами Джазиры. Ко времени Габриэля обитель уже была старой и, что примечательно, она до сих пор сохранилась как один из наиболее почитаемых монастырей восточного христианства. Монастырь Карминита был надежным прибежищем для тех, кто отвергал ортодоксальное христианство Византии, и в приходе арабов монахи его видели скорее свой шанс, чем бедствие.

Вот что рассказывает его биограф:









Map Габриэль предпочитал пришествие арабов гнету Византии и потому он помогал им. Так, он отправился в Джазиру к их эмиру, который принял его в великой радостью и оказал ему большие почести за содействие; он вручил ему собственноручно написанную «простагму» во исполнение всех его просьб. Он даровал семантру (деревянное било, которым в восточной церкви собирали народ на молитву) и гарантировал ортодоксам всей Сирии свободу отправлять обряды своей веры, празднества и похоронные процессии и строительство церквей и монастырей. Он освободил от дани священников, дьяконов и монахов. Между тем на других он наложил налог по 4 (дирхема — скромная сумма). Он также повелел язычникам-арабам всемерно оберегать жизни сирийских ортодоксов[85 - John Bar Penkaye. Ris Melle' Jerusalem Studies in Arabic and Islam. Book XV. 9. P. 57.].








Житие Map Габриэля дает едва ли не единственное упоминание о том, что сирийские христиане-ортодоксы помогали захватчикам мусульманам, а не выступали как беспомощные и безучастные зрители, но мы не имеем возможности судить, насколько распространенным было это явление.

Коптские источники имеют ярко выраженное мнение по поводу прихода мусульман. Среди этих источников — житие патриарха Вениамина (622-661), чье патриаршество пришлось на время мусульманского завоевания. Житие дошло до нас в переводе на арабский, сделанном Севиром ибн аль-Мукаффой, епископом Эшмунайна в Среднем Египте, в конце X века. Однако, как он поясняет в предисловии, он составил жизнеописание по греческим и коптским источникам, и содержащиеся в нем события жизни Вениамина и его мнения могут быть гораздо старше и даже относиться к VII веку.

Вениамин стал патриархом во время персидской оккупации Египта, но автор мало говорит о правлении персов, упоминая только, что Ираклий убил Хосрова, царя неверных. Став императором, Ираклий назначил наместником Кира. Столкнувшись с назначением этого ярого приверженца халкедонской церкви, Вениамин, предупрежденный ангелом, посланцем Божьим, бежал. Он привел в порядок дела церкви, написал ко всем епископам, приказывая им скрыться, и удалился в безвестный монастырь в Верхнем Египте, чтобы переждать бурю. Несомненно, это решение было подкреплено пророчеством ангела, что правление Кира продлится лишь десять лет.

Кир выступает в этой истории настоящим злодеем: несколько епископов, пренебрегших советом патриарха скрыться, были «пойманы на лесу его ошибки», и брат самого Вениамина принял мученическую смерть за то, что отказывался признавать решения Халкедонского собора. Назначенцы Ираклия действовали, как волки рыкающие, пожирая истинно верующих в Египте. Контрастом к этому обвинению наш автор рисует в очень умеренных тонах проповедь Мухаммада, который «возвратил идолопоклонников к почитанию единого Бога (аллах вахду), и они называли Мухаммада его посланцем (расул). Его "умма" состояла из обрезанных и молилась обратясь на юг, к месту, которое они называли Каабой»[86 - Sawirus b. al-Muqqffa. Life of Benjamin I. P. 492.].

Тогда Господь отвернулся от армии ромеев за их развращенность и приверженность декретам Халкедонского собора. Вторжение арабов описано кратко и деловито. Автор описывает соглашения, заключенные между мусульманами и египтянами, — соглашения того рода, какие Мухаммад, «раис» (вождь) арабов наставлял их заключать. По ним всякий город, согласившийся выплачивать подати, должно щадить, те же, кто не соглашаются, подвергаются разграблению, а горожане становятся пленниками. «По этой причине, — продолжает автор, — мусульмане не налагали рук на провинцию и ее жителей (т. е. коптов), но уничтожали народ ромеев».

Когда мусульмане взяли Александрию, они снесли стены и «сожгли огнем много церквей», в том числе церковь Святого Марка. Автор с удивительным безразличием относится к этим разрушениям, возможно потому, что большая часть городских церквей была в руках халкедонцев. Гораздо важнее, на его взгляд, было триумфальное возвращение Вениамина. О нем договорился коптский «дукс» по имени Санутий, рассказавший о нем Амру. Тогда Амр в письме дал Вениамину свободный пропуск, и тот вернулся в город. Его встретили великим ликованием, и Санутий представил его арабскому наместнику, на которого патриарх произвел должное впечатление: он сказал, что во всех завоеванных странах не видел священника, подобного этому. Кир тем временем покончил с собой, выпив яд, хранившийся в его перстне. Вениамин распорядился восстановить правление церкви и народа. Затем Амр попросил его молиться о быстром успехе и скором возвращении экспедиции, которую он собирался послать в Пентаполь на Киренаике. Наконец, патриарх произнес проповедь, поразившую слушателей, дал Амру несколько тайных советов, которые все оказались верными, после чего удалился «с почетом и в чести». Весь Египет радовался ему. Амр в назначенный срок отправился в путь в сопровождении Санутия и его корабля. У Санутия также нашлись деньги на восстановление патриархом церкви Святого Марка. Даже после того, как Амр покинул провинцию, и его сменил Ибн Аби Сарх, «любитель денег», который перевел администрацию в Фустат, биограф воздерживается от прямой критики мусульманской администрации.

С точки зрения биографа Вениамина приход арабов стал новым рассветом в жизни его героя. Он ни разу прямо не утверждает, что это было хорошо, но их приход явно был большим облегчением после правления Кира. Акцент на добрые отношения между Венимамином и Амром и роль дукса Санутия указывают на тесные связи между коптской и мусульманской элитой.

Другой из важных для нас коптских источников, хронист Иоанн Никиусский, вообще рисует арабское завоевание исключительно в розовых тонах. Для него, как и для биографа Вениамина, главный злодей — Кир и халкедонцы, и он напрямик говорит, что мусульманам помогло то обстоятельство, что гонения во время правления Ираклия вызвали у местных жителей враждебность к ромеям. За грехи халкедонцев Бог и позволил арабам завоевать Египет, потому что «он не помиловал тех, кто предавал его, а предал их самих в руки исмаилитов».

Арабы изображены грубыми варварами. В своих первых рейдах на Файюм они убивали без разбора; в одном городке «они предали мечу всех, кто сдался, и никого не щадили, ни старцев, ни младенцев, ни женщин», а в другом «убивали всех, кого находили на улицах и в церквях: мужчин, женщин и младенцев, и никого не помиловали». Амр арестовал ромейских магистратов и заковал по рукам и ногам на время, пока он отбирал их имущество. Не легче пришлось и крестьянам, которым удвоили налоги и принудили поставлять корм для лошадей. После окончательного завоевания Александрии Амр занялся взиманием оговоренных налогов, но не трогал церковного имущества и постоянно охранял церкви. Однако для других налоговое бремя было тяжело, и бывало, что люди скрывались, потому что им нечем было платить налог.

Иоанн находит суровые слова и для арабов, и для местных жителей, сотрудничавших с ними. Египтян заставили доставлять корм для животных и молоко, мед и плоды. Их заставили выкопать канал от Вавилона до Красного моря, и «ярмо, возложенное ими (арабами) на египтян, было тяжелее ярма, возложенного на израильтян фараоном, которого Гоеподь судил по справедливости и утопил в Красном море со всем его войском, после того как поразил многими бедствиями и людей, и скот. Когда свет Господнего суда падет на исмаилитов, да поступит Он с ними, как поступил с фараоном!» Затем Иоанн добавляет, что все это — наказание за людские грехи, но он верит, что «Бог уничтожит врагов Креста, как обещает Библия».

Несмотря на описанные жестокости, постепенно и подспудно налаживалось сотрудничество. Мы скоро узнаем о «египтянах, совершивших отступничество от христовой веры и принявших веру скотскую», и о местных чиновниках, которые, волей или неволей, работали на мусульман.

Иной, но столь же неоднозначный отклик христианского летописца мы видим в латинской «Хронике 754 года». Автор ее, возможно, жил в Кордове и, возможно, был достаточно стар, чтобы запомнить падение визиготского королевства. Его знакомство с историей и политикой Аль-Андалуса предполагает, что он мог служить в мусульманской администрации. Он взялся за написание хроники всего мира, поэтому затронул и подъем арабов на Среднем Востоке за восемьдесят лет до времени написания. Нигде в своем труде он не упоминает, что сарацины — приверженцы новой религии. Он просто сообщает, что сарацины восстали и завоевали Сирию, Аравию и Месопотамию, «более коварством, чем силой своего вождя Мухаммада, и опустошили соседние провинции, продвигаясь не столько прямыми атаками, сколько тайными вылазками». Несмотря на свое презрение к боевым качествам арабов, автор деловито перечисляет первых халифов в сплетении с историей Византийской империи. Некоторые халифы — хорошие люди. Йазида I (680-683), которого Иоханнан бар Пенкайе пренебрежительно характеризует как «любителя детских забав и пустых развлечений», а его правление называет «пустоголовой тиранией», автор «Хроники 754 года» хвалит как «самого приятного» из сыновей Муавийи: «Весьма любимый подданными стран, бывших под его правлением, он никогда, как водится у людей, не искал славы царской, но жил как все простые горожане». Эта сдержанность оценок резко изменяется, когда хроника доходит до завоевания мусульманами Иберии. Муса ибн Носсейр изображается злобным варваром:









Он разрушал прекрасные города, сжигая из огнем; приговаривал властителей и людей сильных к кресту и рубил отроков и младенцев мечом. Он так запугал всех, что иные из оставшихся городов вынужденно просили о мире, и сарацины, уговорив и высмеяв их не без искусства, незамедлительно даровали просимое. Когда же жители со временем отвергали то, что приняли из страха и в ужасе, то старались сбежать в горы, где им грозил голод и другие смертельные опасности.








После этого риторического обвинения хроника возвращается к деловому тону. Есть хорошие мусульманские правители, есть и дурные, как есть и хорошие и дурные христиане. В сообщении о битве при Пуатье (732), где христиане наголову разбили мусульман, он приводит несколько полезных подробностей, но в тоне не чувствуется торжества по поводу победы христианства. Самые мерзкие злодеи в хронике — это те арабы из Сирии, которые перебрались на полуостров после поражения восстания берберов в 742 году и начали спор за власть с потомками первых арабских и берберских поселенцев-завоевателей. До самого конца хроники автор выглядит прекрасно осведомленным о событиях как на мусульманском Востоке, так и в Иберии. Напротив того, Франция и Италия, страны латинского языка и христианства, ему почти совершенно не известны. Автор хроники 754 жил и трудился в мире, где взаимоотношения между мусульманами и христианами стали будничными и деловыми, и кое в чем он отождествляет себя с правящими кругами мусульман Кордовы, хотя уверенно относит себя к христианам. Люди такого рода входили в арабскую администрацию на Востоке: у нас нет прямых свидетельств об их взгляде на происходящее, но вероятно, они походили на автора «Хроники».

Как и христиане, иудеи Среднего Востока создали апокалиптическую литературу, хотя в их случае предсказывалось время явления мессии, а не конец света. Для иудеев последние годы власти Византии над Сирией были годами отчаяния и притеснений. Персидское вторжение дало им некоторую передышку, однако после восстановления власти Византии в 628 году гонения возобновились. Для иудеев приход арабов, пусть и сопровождавшийся кровопролитием и жестокостью, сулил некоторое облегчение. Наиболее полное выражение позиции иудеев можно найти в «Нистарот», или «Тайнах». Авторство приписывается жившему во II веке рабби Симону бен Иохаи, но текст явно написан или переписан после прихода мусульман.

В одном отрывке Симон рассказывает, как спасался от византийского императора (постоянно именуемого «Царем Эдома») в пещере. После поста и молитвы он просил Господа просветить его.









Увидев грядущее царство Исмаила (арабов), он вопросил: «Разве мало зла причинило нам царство Эдома, что мы заслужили еще и царство Исмаила?» И сразу Мета-трон, первый ангел, ответил ему, говоря: «Не страшись, сын человеческий, ибо Всемогущий для того только привел царство Исмаила, чтобы избавить вас от злого (Эдома — Византия). Он возвысил над исмаилитами пророка, покорного его воле, и он завоюет для них земли, и они явятся и восстановят прежнее величие, и ужаснутся их приходу сыны Исава (византийцы)».








В следующем отрывке дается похвальный отзыв о втором халифе — Умаре (634-644): «Второй царь, что возвысится среди исмаилитов, будет любить Израиль. Он восстановит их потери и утраченный Храм, он выровняет гору Мориа и построит мечеть на Храмовой скале». Это, впрочем, не слишком хорошее известие, и автор, как и многие современные ему христианские источники, жалуется, что мусульмане выискивают земли, которые можно бы обложить налогом. «Они измерят землю веревками, как сказано, и он разделит землю и назначит за нее цену». Автора шокируют и похоронные обряды мусульман, и их отношение к кладбищам. «И они превратят кладбища в пастбища для скота, ведь когда один из них умирает, они хоронят его, где найдется место, а после перепахивают могилу и сеют на ней» — наблюдение, совпадающее с тем, что нам известно о небрежном отношении первых мусульман к останкам умерших.

Иудеи, возможно, ждали от прихода мусульман больших благ, чем кто-либо иной из покоренных народов, однако и они, несомненно, страдали от темных сторон войны и бесправия.

Взгляд иранцев на нашествие мусульман известен хуже, потому что религия зороастрийства, в отличие от христианства, почти исчезла, и у зороастрийцев не было монастырей, где сохранялись бы древние рукописи. Мы располагаем одной древней поэмой на пехлеви, предположительно датируемой IX веком. В ней мы находим некоторые мнения сторонников древней религии в то время, когда обращение в ислам набирало силу, а храмы огня закрывались. Подобно сочинению Псевдо-Мефодия — это апокалиптическое творение, предвещающее, что избавление принесут древние монархи Ирана, которые явятся из Индии.









Когда-нибудь случится, что явится гонец из Индии с вестью, что шах Вахрам из рода Кеянидов идет с тысячей слонов, с погонщиком во главе, несущим поднятый штандарт. Подобно хосровани он несет их перед войском. Нужен нам посланник к полководцу, искусный переводчик. Когда он прибудет, то скажет индийцам, что мы испытали от рук арабов во множестве нашем. Веру нашу сокрушили, и шахиншах убит, как собака. Они едят наш хлеб. Они отобрали власть у благородных хосровани. Не искусством и доблестью, а насмешкой и презрением взяли они ее. Силой они отбирали у мужей жен и добрые владения, парки и сады. Подати они наложили, распределив их по головам нашим. Они потребовали новых выплат, тягостных даней. Подумай, какие злодейства арабы натворили в мире, так что нет зла хуже их. Слово исходит от нас. Мы знаем, что шах Вахрам, творящий великие дела, несет месть арабам... Их мечети мы снесем, мы разожжем огни, их храмы идолов мы сроем и очистим от них мир, так что отродье зла исчезнет из мира. Заканчиваем в мире и радости[87 - Bailey H. W. Zoroastrian Problems in the Ninth-century Books. P. 195-196.].








Другой взгляд на завоевания арабов находим в «Шахнаме» Фирдоуси (?-1020). Фирдоуси был родом из Туса в Хорасане. Он родился в семье дехкан — благородных землевладельцев. В этих кругах сохранялись живые традиции Ирана и славились подвиги доисламских правителей. Фирдоуси всей душой любил Иран, его язык и культуру. В противоположность анонимному автору поэмы на пехлеви, который явно надеялся на возрождение зороастризма, Фирдоуси, несомненно, был мусульманином, но его вера редко сказывается в его сочинениях. Он, по-видимому, легко принимает зороастрийскую веру своих героев, и для него их бог и Аллах составляют единое целое.

Выше уже упоминалось стихотворное письмо, которое персидский герой Рустам якобы написал брату накануне роковой битвы в Кадисии, когда свергнута была власть персов над Ираком и сам он погиб. Из внутренних указаний ясно, что это письмо не подлинный документ, введенный в текст поэмы, а сочинено поэтом, когда он работал над этой частью своего великого труда, вероятно, в первом десятилетии XI века. Часть письма, в сущности, является пророчеством, выражающим взгляд рустама на последствия победы мусульман, и чрезвычайно интересно видеть, как воспринимается персидским аристократом того периода приход мусульман. Он не выносит окончательного приговора исламу и арабам, но рисует печальную картину того, как завоевание скажется на традиционной культуре и ценностях Ирана. Разрушение старого социального порядка с приходом ислама ведет к вырождению общественной и личной морали.

Он скорбно замечает:



		...сравнялся с престолом минбар,



		 И все имена лишь — Бу Бакр и Омар,



		Все прахом пошло, нажитое с трудом,



		И стал недостойный высоким царем.











Далее он отмечает общую грубость мусульманских правителей в сравнении с роскошью прежнего двора шахиншаха. Интересно заметить, что его упреки в скудости жизни мусульман — зеркальное отражение мусульманских повествований, видящих в бедности добродетель, а в персидской роскоши — порок.



		Черны одеянья у многих из них,



		Лоскут намотают — нет шапок иных,



		Где золото кафшей, корона и трон.



		Алмазов сиянье, сверканье знамен!..











Наступит эра несправедливости и угнетения, рухнет старый социальный порядок:



		Днем грабит один, ночью грабит другой,



		На коем шелом и кушак боевой.



		Нет правды, и верности не обретешь,



		В чести лишь обман, вероломство да ложь.



		Муж доблестный пешим бредет по земле,



		и только хвастун вероломный в седле.



		На брань земледел неискусный идет.



		Утратили цену и доблесть, и род.



		Один у другого спешит похищать.



		Что клясть уж не знают, что благословлять.



		В душе затаенное — хуже лица.



		Скажи, уподобились камню сердца!



		Сын против отца прячет умысел злой.



		На сына отец нападает родной.











Традиционный правящий класс Персии сменят люди низкого происхождения и другой нации:



		Раб, чуждый достоинств, трон царский займет.



		Уж славить не станут величие, род.



		Забудется дружба, уйдет доброта.



		Жестокими станут сердца и уста.



		И племя из тюрков, иранцев, тази



		Составится новое, вообрази:



		Кто тюрк, кто араб, кто дихкан, не понять — 



		Смешают наречье забаве под стать.











Мораль падет вместе с упадком придворной культуры:



		Все станут сокровища прятать, копить,



		Чтоб их после смерти врагу уступить.



		Взрастать будут беды и скорби одни,



		Как счастье цвело в Бахрам-Гуровы[88 -  Сасанидский шах, правивший в 420-438 годах, считавшийся воплощением благородного воителя, великого охотника и покровителя музыкантов.] дни.



		Ни празднеств веселых, ни добрых трудов,



		Лишь сети коварства да злость колдунов.



		Себе лишь наживы, другим же вреда



		Желают, о вере взывая всегда.



		Для них все едино — зима иль весна,



		И в праздник никто не вкушает вина.



		Немалое время над этим пройдет,



		Никто не воздаст уж иранцам почет[89 -  Фирдоуси. Шахнаме. М.: Наука, 1989. Т. 6. С. 540-541.].











Эта впечатляющая картина политического и морального упадка и утраты старых ценностей аристократии. Смешение классов и народов тоже составляют часть картины гибели традиционных ценностей. В противоположность взглядам христиан, здесь не высказывается мнение, что катастрофическое поражение в войне с мусульманами — божье наказание за грехи. Скорее, катастрофа предопределена судьбой. Мысли эти, конечно, вложены в уста военачальника, знающего, что его ждет поражение и гибель и что порядок, за который он воюет, исчезнет, но трудно поверить, что те же мрачные взгляды на власть мусульман не разделялись многими иранскими аристократами еще столетия после завоевания.

Разумеется, арабы никогда не захватывали Китай, но в кампании, которая вылилась в битву при Таласе между мусульманской и китайской армиями в 751 году, они захватили много китайских военнопленных. Среди них был Ду Хуань. Его увезли в Ирак и отпустили на родину только в 762 году. Его описание мусульман кратко, но чрезвычайно интересно, поскольку показывает мусульманский мир эпохи великих завоеваний глазами представителя совершенно иной культуры:









Столица их называется Куфа. Царя арабов называют «мумен» (имеется в ввиду «эмир аль-муминин», т. е. «повелитель правоверных»). И мужчины и женщины красивы, высоки ростом, одеваются ярко и чисто, манеры их изящны. Когда женщина выходит на люди, она, независимо от высокого или низкого положения, должна прикрывать лицо. Они выполняют молитвенные обряды пять раз в день. Они едят мясо, постятся и смотрят на убийство животных как на похвальное дело. Они носят серебряные пояса и на них— серебряные кинжалы. У них запрещено пить вино и запрещается музыка. Если люди ссорятся между собой, у них не доходит до драки. Есть еще церемониальный зал (мечеть), вмещающая десять тысяч человек. Каждые семь дней царь выходит для совершения религиозной службы: он поднимается на возвышение минбар и проповедует народу закон. Он говорит: «Жизнь человеческая очень трудна, путь добродетели не легок, а прелюбодеяние — дурной поступок. Грабить и воровать, хоть в малом обманывать на словах, спасать себя, подвергая опасности других, обирать бедняков и угнетать низших— нет больших грехов, чем любой из этих. Все погибшие в битве против врагов ислама достигнут рая. Убивайте врагов, и вы достигнете безмерного блаженства».

Вся страна преобразилась. Люди следуют догматам ислама, как река своему руслу: закон поддерживается лишь мягкостью, а смерть наступает лишь от дряхлости. Как в стенах великих городов, так и за оградой селений люди имеют все, что рождает земля. Эта страна — ступица вселенной, здесь мириады благ изобильны и недороги, богатые парчовые ткани, жемчуга и деньги наполняют лавки купцов, а верблюды, лошади, ослы и мулы — улицы и переулки. Они рубят сахарный тростник и строят их него хижины, подобные китайским повозкам. По праздникам знать получает в подарок стеклянные и медные сосуды без счета. Белый рис и белая мука у них не отличаются от китайских. Среди плодов персики и еще тысячелетние финики. Они выращивают огромную репу, круглую и восхитительную на вкус, а прочие овощи у них таковы же, как в других странах. Виноград у них крупный, как куриное яйцо. Выше других ароматных масел ценятся два: одно называется жасмин, а другое мирра. Китайские ремесленники сделали первые ткацкие станки для шелка, и они же первые художники и мастера по золоту и серебру.








Это описание показывает характер мусульманского общества и соответствует картине, которую мы знаем по другим источникам. Картина относится к первым годам халифата Аббасидов, сразу после основания Багдада, который начал строиться в 762-м — в тот год, когда Ду Хуаню позволили вернуться домой. Из арабских источников мы знаем, что халиф Мансур славился красноречивыми проповедями в мечетях. Интересно отметить, что китайский наблюдатель делает упор на осуждение гнета и несправедливости, с одной стороны, и отмечает «джихад» и райское блаженство в награду — с другой. Нам рисуют пуританское общество, где женщины закрывают лица, а вино и музыка, или во всяком случае их публичное употребление, запрещены. В то же время это благополучное общество, и каждый, согласно своему социальному положению, в городе и в селениях, по-лучает свою долю его богатств. Понятно, что многим из народов, завоеванных арабами, хотелось бы принадлежать к этой процветающей общине. Куфа, разумеется, была новым мусульманским городом, и можно ожидать, что в ней нормы ислама соблюдались наиболее строго. В то же время поражает, что автор не упоминает о людях другой веры, которые наверняка еще составляли большинство даже в Ираке, где обращение в ислам шло очень быстро.

Голоса побежденных звучат разрозненно, а во многих случаях появление мусульманства интересует автора не в первую очередь. Практически не обсуждается новая вера и ее догматы. Все согласны в том, что завоевание несет разрушение, но взгляды на достоинства мусульманского правления расходятся. Постоянная тема — тяготы мусульманского налогообложения. Для христиан Плодородного Полумесяца приход арабов и их необъяснимая победа были результатом Господнего гнева, а причиной этого гнева были прежде всего ереси. В целом авторы видят настоящего врага в соперничающих христианских сектах, и прежде всего в иудействе. Арабов, напротив, можно терпеть и даже манипулировать ими в интересах своей секты. Никто и близко не подошел к тому, чтобы предложить христианам объединиться для сопротивления или совместными усилиями восстановить христианскую власть. Такой подход — один из главных факторов успехов мусульман и того, что им удавалось удержаться у власти. Точка зрения персов резко отличается от перечисленных, они оплакивают утрату прежнего величия и прежнего общественного устройства. В сущности, сожаление это присуще потерявшему многое правящему классу. Наиболее поразительная черта откликов на приход к власти мусульман — это их разнообразие. Многие народы были недовольны, но немногие дошли в своем недовольстве до реального сопротивления. Разрозненность побежденных стала главной причиной успеха мусульман как при первоначальных завоеваниях, так и в упрочении своей власти.






Глава 12. ЗАКЛЮЧЕНИЕ




 Определение границ


К 750 году империя мусульман достигла границ, в которых более или менее стабильно держалась в течение трехсот лет. В последующие годы из важных изменений были только завоевания Сицилии и Крита в Средиземноморье. Величина и населенность империи была в целом близка к величине и населенности Римской империи периода расцвета; соперничать с ней мог лишь Китай династии Тан. Халиф из Дамаска управлял примерно половиной территорий, которыми в первые три века нашей эры правил Рим. Сюда входили Сирия, Палестина, Египет, Северная Африка и Иберийский полуостров. Разумеется, римляне правили и во Франции, Британии, Италии, на Балканах и в Турции. а эти страны, хотя и подвергались порой набегам мусульман и даже временной ограниченной оккупации, никогда не попадали под власть арабов. С другой стороны, халифат включал Ирак, Иран, Трансоксанию и Синд — области, лежавшие за пределами Римской империи.

Пределы Римской империи определялись твердыми границами — «лимами». Порой, как в случае с Адриановым валом на севере Британии, это были каменные стены с равномерно расставленными по ним фортами. Во многих других случаях, как, например, в Сирии и Иордании, вместо укрепленных стен была сеть маленьких крепостей и фортов с гарнизонами вдоль края пустыни.

Ранняя мусульманская империя не создавала «лимов» такого рода. Во многих районах границы определялись очень приблизительно, в других просто терялись в пустыне. Только в нескольких областях вдоль анатолийской границы с Византией или там, где мусульманские и христианские форпосты стояли рядом в верховьях реки Эбро, существовали укрепленные границы, разделявшие мусульман с людьми иной веры.

Средиземное море отделяло мусульман от многих потенциальных врагов на западе и на севере. В первые два века после начала завоеваний средиземноморское побережье мусульманского мира было практически недоступно для нападений. Только византийский флот совершал редкие рейды в порты Леванта и Египта, но и византийцы могли устроить поджог и ограбить, но не способны были удержаться надолго.

Северная граница Аль-Андалуса, мусульманской Испании, лежала на востоке по подножию Пиренеев, а на западе — по Кантабрийским горам, почти точно следуя тысячеметровой горизонтали. Мусульман защищал ряд небольших укрепленных городов — Уэска, Сарагоса, Тудела, Калатаюд, Мадрид, Талавера — часто еще со стенами римской постройки. В Португалии и на западе Испании, по-видимому, образовалась широкая полоса ничейной земли между северными форпостами ислама и маленькими христианскими королевствами, укрывшимися в Кантабрийских горах и, дальше на восток, в долине Эбро. Христиан и мусульман разделяло лишь несколько километров.

В Северной Африке от Марокко на западе до Египта на востоке граница мусульманского государства проходила по северному краю пустыни Сахара. Пустыня определяла границу и в Египте. В долине Нила власть мусульман кончалась за Асуаном. Дипломатия обеспечила узкую и легко обороняемую границу с нубийцами. Вокруг Аравии и в Иране, вдоль Персидского залива и Индийского океана границей служил берег моря, и, несмотря на редкие всплески пиратства, мусульмане никогда не ощущали угрозы с этой стороны.

В Синде положение было сложнее. Власть мусульман заканчивалась к северу от Мултана, но граница, кажется, была сравнительно мирной: во всяком случае, неизвестны крупные оборонительные сооружения или гарнизоны, защищавшие мусульманские земли. ГЬраздо более сложным, как и теперь, было положение с Афганистаном. Мусульмане удерживали позиции во многих местах в низинах к северу и югу от Гиндукуша. Буст, Герат, Балх были более или менее пограничными городами, однако непокоренные горцы были скорее досадной помехой, чем серьезным вызовом власти мусульман.

В Трансоксании граница определялась не столько линиями на карте, сколько сферами влияния: мусульмане удерживали города и оседлые земли, а в пустынях кочевали тюрки. Во многих местах мусульмане учредили «рибаты» — крепости, где жили «гази» —воины, посвятившие себя службе исламу.

На Кавказе сфера контроля мусульман ограничивалась на опять же высоте в тысячу метров над уровнем моря. Мусульмане владычествовали на равнинах и в речных долинах, подобных окружающей Тбилиси, в сердце гор, но снежные вершины высоких хребтов не пропускали их дальше, и равнины нынешнего юга России оставались для них недоступными. Только на восточной окраине Кавказа, где горы спускаются к Каспийскому морю, имелась укрепленная граница . Огромная каменная крепость, известная ныне как Дербент, звалась тогда у арабов Баб аль-Абваб (Ворота ворот). Ее выстроили Сасаниды для охраны границ, но мусульмане взяли ее и очень рано установили там арабский гарнизон. За этими воротами лежали степи юга России, где владычествовал тюркский народ, хазары, периодически тревожившие набегами мусульманские земли на юге.

Граница с Византийской империей в юго-восточной Анатолии была наиболее укрепленной из всех границ исламского мира и занимала уникальное место в сознании мусульман. К 700 году эта граница стала почти постоянной. И снова мусульмане контролировали области, лежавшие ниже тысячи метров над уровнем моря, а высоты оставались в руках византийцев. Византийцы, хоть и потерпели поражение в первых войнах, оставались основным врагом, единственной силой, с которой мусульмане состязались на равных. Из всех народов, живших вдоль границ ислама, только византийцы имели развитый государственный аппарат, регулярную армию, государственную религию и императора, сравнимого по положению с халифом. Мусульмане сознавали себя носителями единственно верной религии, но по крайней мере часть их понимала, что они могли бы многому поучиться у ромеев по части культуры, философии и науки.

В первые годы после завоевания Сирии и Джазиры, провинций, граничивших с Византией, граница была зыбкой и более походила на нейтральную полосу. Низинные и потенциально богатые районы Киликии в северо-восточной оконечности Средиземноморья практически обезлюдели. Постепенно в течение VIII века мусульмане обустроили пограничные крепости, которые обороняли люди, получавшие жалование из казны. Стены не было, но мусульманские гарнизоны стояли в ряде укрепленных городков от Тарса на западе до Малатии на востоке.

Эти форпосты мусульман неизменно располагались на равнинах или в речных долинах: горы Тавра и Анти-Тавра принадлежали Византии. Из этих своих крепостей мусульмане предпринимали летние, а порой и зимние рейды на византийскую территорию. Часто они ограничивались угоном скота, но порой набеги разрастались в серьезные кампании. В таких войнах активно участвовали халифы и их наследники, и многие кампании носили едва ли не ритуальный характер: халиф ведет мусульман на исконного врага.

В целом мусульманская империя не испытывала постоянного давления, какому подвергалась Римская империя на Рейне, Дунае и границе с Междуречьем. Христиане на севере Испании, хазары с равнин юга России и тюрки из Трансоксании могли совершать периодические набеги на мусульманские земли, но их ощущали лишь обитатели приграничья, а жители Каира или Багдада могли их почти не замечать. Империя, созданная мусульманскими завоеваниями, была экономически сомообеспечивающейся и независимой в военном отношении. В IX и X веках это мусульманское общество пережило кризис центрального правления — в отличие от Римской империи, не пережившей давления пришельцев-варваров.



Успех арабских завоеваний





Теперь пора вернуться к вопросу Иоханнана бар Пен-кайе, которым начиналась эта книга: как могли арабы так быстро завоевать столько земель и почему их завоевания оказались столь прочными?

Давайте начнем с обзора стран, завоеванных ими, чтобы посмотреть, в чем и почему они были уязвимы. Здесь действовали долговременные факторы, трудно уловимые и не поддающиеся количественной оценке, но, безусловно, важные. Существенное значение мог иметь демографический спад. Разумеется, у нас почти нет количественных сведений о населении этого периода, но различные источники дают основания предполагать, что многие из завоеванных областей сильно обезлюдели после первой вспышки бубонной чумы в Средиземноморье за столетие до завоевания в 540 году, и что потери в населении сильнее всего ощущались в городах и селениях. Иногда создается впечатление, что арабское войско продвигалась по безлюдным землям. Скоротечное завоевание огромных пространств Ирана и Иберийского полуострова, почти не встретившее сопротивления со стороны населения, подтверждают эту гипотезу. И тот факт, что такую большую часть военной добычи составляли пленники, тоже предполагает, что люди были в цене. Персы, захватив Антиохию в 540 году и Апамею в 573-м, депортировали большую часть горожан для заселения новых городов Сасанидской империи или расширения старых — политика, которая имеет смысл только при недостатке населения. Большое количество рабов, захваченных в Северной Африке и вывезенных на Средний Восток, показывает, что люди представляли собой ценный и, возможно, труднопополняемый ресурс. Древние и славные города захватывались, по-видимому, практически без сопротивления. Судьба трех главных городов позднеримского мира ярко иллюстрирует эту мысль: Антиохия сдалась, оказав минимальное сопротивление, возможно, в 636 году; Карфаген, кажется, был почти необитаем, когда мусульмане наконец оккупировали его в 698; Толедо, несмотря на положение столицы визиготского королевства и превосходные природные укрепления, почти не задержал мусульманского войска в 712 году. Свидетельства демографического спада, хотя и разрозненные, а часто и косвенные, все же в конечном счете выглядят убедительно. Конечно, не демографический спад вызвал экспансию арабов, но он ослабил сопротивление. На пути арабского войска не вставали многолюдные города, жители которых решительно отстаивали бы их стены. Может быть, только в Трансоксании мы находим упорное сопротивление местного населения, имеющего сильную мотивацию к обороне.

Вместе с этими долгосрочными факторами существовали и кратковременные эффекты войн и неурядиц. Конфликты между Римской империей и Персидским царством начались со времен Красса, войско которого было разбито парфянами в 53 году до н. э., но война, разразившаяся после убийства императора Маврикия в 602-м, оказалась масштабней и разрушительней прежних. Персы, пройдя по землям Византии, во многом повлияли на состояние общества. Они уничтожили контроль империи над землями Ближнего Востока, они прервали связь с Константинополем; наместники-катепаны больше не назначались, войска не посылались и налоги не выплачивались. Халкедонская ортодоксальная церковь утратила покровительство властей и стала одной из многих христианских сект. Многие священники и другие представители элиты общества бежали в сравнительно безопасную Северную Африку или Италию. Археологические исследования указывают на то, что, по крайней мере в Анатолии, персидская армия в огромной мере нарушила жизнь городов, так что люди покидали просторные города на равнине, чтобы укрыться в горных крепостях. Восстановление имперского контроля Византии произошло лишь за год или два до начала похода арабских армий из Медины, а во многих местах военные и политические структуры империи еще не были восстановлены.

Отличительной чертой этой «последней великой войны античности» было равно жестокое опустошение обеих великих империй. Вторжение Ираклия в Персию было столь же губительным для нее, как и вторжение персов в Византию; великий храм огня Шиза, где принимал посвящение шах, был разрушен, а шахский дворец в Дастгарде разграблен. Еще большую роль сыграла гибель великого шаха Хосрова И, от рук его же военных. Сасанидская империя, в отличие от Византийской, формально была наследственной монархией. Наступление Ираклия подорвало престиж и самоуверенность персидской правящей элиты. Междоусобная борьба между членами царского рода временно нарушила стабильность власти. Ко времени, когда Йездгерд III (632-651) был повсеместно принят как правитель, арабские армии уже атаковали границы Ирака.

Успеху завоеваний способствовали также разногласия, возникшие после смерти Ираклия в феврале 641 года. Видимо, борьба за власть при византийском дворе — непосредственная виновница необъяснимой ничем иным неудачи в обороне Египта. Если бы Ираклию унаследовал сильный и способный новый император, Византия могла бы мощно контратаковать в Сирии и на Средиземноморском побережье, особенно в период волнений после убийства халифа Усмана в 656 году. В распоряжении мусульман оказалось целое поколение, когда они могли консолидировать свои силы и упрочить свою власть в отвоеванных у Византии странах.

Обе великие империи обладали силой, которая, как ни странно, оказалась в критическом положении и их слабостью. И в Византии, и в Персии войско было сильно централизованно, обе империи полагались на профессиональную армию, оплачивавшуюся из налоговых поступлений. В Византийской империи были «лимитанеи» — войска, расселенные вдоль границ и получавшие земли и жалование за оборону рубежей империи. В первой половине VI века эти войска распустили, заменив их союзниками Византии — кочевниками Шссанидами. После 582 года и от них отказались, и империя теперь полагалась в отношении обороны на постоянную полевую армию. Кажется, византийцы были совершенно не подготовлены к нападению со стороны пустыни. «Стратегикон» — военное руководство VI века — дает наставление по войне с персами, турками и аварами, но даже не упоминает арабов: их явно не воспринимали как существенную угрозу. Похоже на то, что, не считая арабских союзников, не многие из солдат, пытавшихся защищать империю от мусульманских захватчиков, были местными уроженцами. То были либо говорившие по-гречески жители других частей империи, либо армяне.

Подобная же эволюция имела место в Сасанидской империи. В первой половине VI века Хосров I (531-579) централизовал ее администрацию и создал имперскую армию, существовавшую на поступления из налогов. Подобно византийцам того же периода, Сасаниды решили, что более не нуждаются в службе царей Лахмидов, защищавших границы с пустыней. Теперь государство защищала только армия шаха.

Во многих отношениях эти изменения можно воспринимать как признак возрастания власти и опытности правительства, но парадоксальным результатом их стала неожиданная слабость этих могущественных государств. Если в центральном правительстве царил беспорядок, если имперская армия терпела поражение в одном крупном сражении, то не находилось местной силы, которая могла бы принять на себя бремя сопротивления. Не было ни городских войск, состоявших из горожан, ни сельской обороны добровольцев, которую можно было бы собрать в случае необходимости. О многом говорит то обстоятельство, что области, в которых арабы натыкались на самое упорное сопротивление —Трансоксания, Армения, горы Эльбурс и Кантабрийские горы, — всегда были вне сферы прямого централизованного управления и влияния расположенных в низинах монархий. Именно в горах местные жители активно защищали свою родину против захватчиков. Есть основания полагать, что во многих областях, завоеванных мусульманами, захватчики извлекали пользу от внутренней напряженности в древних империях, из-за которой кое-где их встречали как освободителей или, по крайней мере, как сносную альтернативу существующей власти. Иногда напряженность бывала религиозного свойства: у христиан-монофизитов в Египте и на севере Сирии явно не было особых причин любить византийские власти, хотя доказательств, что они деятельно помогали захватчикам, почти не существует. Крестьяне Савада в Ираке вполне могли с облегчением следить за уничтожением правящего класса персов; торговцы и ремесленники Синда, по некоторым сведениям, охотно сотрудничали с мусульманами, используя союз с ним против военного правящего класса брахманов. В Северной Африке берберы то сражались с пришельцами, то заключали с ними союзы, поступали к ним на службу и вовсе не заботились при этом о судьбе Византии.

Покоренные народы после первых завоеваний не создавали культуры сопротивления. Они жаловались на суровых и несправедливых наместников, но, насколько мы можем судить, ни один проповедник или писатель не призывал к активному сопротивлению новому режиму. Антимусульманская пропаганда христианских источников ограничивается апокалиптическими сочинениями, в которых великий император или герой является извне и избавляет христианский народ. Между тем все, что оставалось делать им самим, это молиться и хранить твердость в вере. Христианская враждебность к инакомыслящим и различным на-правлениям внутри конфессии, а более того — к иудеям, всегда была более ожесточенной и интенсивной, чем враждебность к арабам. Ни один из голосов побежденных не поднялся в призыве к свержению нового режима.

Перечисленные внутренние события в Персии и Византии были фундаментальными факторами, определившими успех арабского завоевания. Если бы Мухаммад родился поколением раньше и он или его преемники попытались отправить войска против великих империй году, скажем, в 600-м, трудно представить, чтобы им удалось бы чего-либо достичь.

Слабость существовавших политических структур еще не гарантировала успеха арабского оружия. Здесь действовали скрытые силы, которые дали мусульманским армиям мощь и эффективность, какой ни до, ни после не обладали войска бедуинов.

Уже достаточно много говорилось о религиозной воодушевленности завоевателей, о силе идеи мученичества и рая как побудительного мотива в сражении. Все это сочеталось с традиционной, доисламской идеей верности племени и роду, преклонения перед воином-одиночкой, перед героем. Смешение культурных ценностей кочевого народа с идеологией новой веры создало грозную силу.

Следует помнить, что мусульманские армии первых завоеваний были именно армиями. Это не было массовой миграцией кочевых племен. Женщины и стада, старики и младенцы оставались дома, будь то дом или шатер. Они были организованы, в каждой группе командир назначался, обычно после совещания, халифом или наместником. Домочадцы присоединялись к воинам только после победы.

Как мы уже видели, арабские армии не знали новых военных технологий, недоступных их врагам, и побеждали не численным перевесом, но они обладали некоторыми чисто военными преимуществами. Самым важным из них была мобильность. Просто поразительно, какие расстояния покрывали в походах мусульманские армии. От дальней границы Марокко до восточной границы мусульманского мира в Средней Азии более 7000 километров. Для сравнения — Римская империя от Адрианова вала до границы по Евфрату насчитывала менее 5000 километров. Вот какие пространства быстро преодолели и покорили мусульманские армии. Местность, в которой они действовали, часто была суровой и негостеприимной, и выжить в ней могли только закаленные сильные люди. Их армии передвигались без обоза. Кажется, каждый воин возил провиант при себе и покупал, крал или добывал иным способом, когда запас истощался. И люди, и животные бедуинов были привычны к очень скудному пропитанию и к ночевкам под открытым небом в любых условиях. Пустынники обычно путешествовали ночью, когда воздух бывал прохладнее, и можно было ориентироваться по звездам. Заметим, что во многих схватках, попавших в анналы истории завоеваний, арабы проявили искусство ночных сражений. Мобильность давала им возможность отступить в пустыню, скрыться, перегруппироваться после поражения или застать врага врасплох.

Ясно, что качество руководства мусульманскими армиями было очень высоким. Малочисленная элита городов Хиджаза, в основном из курайшитов и союзных племен, поставляла высших командующих, иногда чрезвычайно способных людей. Халид ибн аль-Валид в Сирии, Амр ибн аль-Ас в Египте и Саад ибн Аби Ваккас в Ираке — все они были выдающимися военачальниками. В следующем поколении также можно назвать крупных военачальников, таких как Укба ибн Тафи в Северной Африке, Тарик ибн Зияд и Муса ибн Носсейр в Испании, Кутайба ибн Муслим в Трансоксании и Мухаммад ибн Исхак аль-Такафи в Синде. Арабские источники часто подробно повествуют о военных советах и о том, как командующий выслушивает мнения подчиненных, прежде чем принять окончательное решение. Отчасти это литературный прием для обозначения вариантов действия и для того, чтобы подчеркнуть «демократический» характер мусульманского сообщества, но возможно, он правдиво отражает практику принятия решений после обсуждения и обмена мнениями.

Эффективность руководства могла отчасти быть продолжением традиций арабского общества. Главенство переходило по наследству в рамках определенных семей и родов, но внутри этой группы лидер должен был проявить себя, доказать свою отвагу, ум и способности к дипломатии. Если он оказывался неудачником, выбирали другого. Кроме того, он должен был учитывать взгляды и мнения тех, кого надеялся повести за собой. Быть сыном своего отца никогда не считалось достаточным для вождя. Изумление иранской царицы низким положением сына Кутайбы ибн Муслима указывает на различие в иранской и арабской культуре. Некомпетентный или неумеренно властный командующий долго не продержался бы. Убайдаллах ибн Аби Бакра в Афганистане и Джунайд ибн Абд аль-Рахман в Трансоксании —два редких примера неудачных командующих — они недолго продержались у власти, и их жестоко бичевали современные им поэты и политические критики.

Во властной и военно-командной структуре мусульман были и другие черты, ведущие к успеху. Источники постоянно подчеркивают роль халифов и наместников, в особенности халифа Умара I (634-644), в организации и направлении хода завоеваний. Вполне возможно, что Умар действительно писал письма с указаниями относительно мелких деталей военных операций, однако эти сообщения могут отражать и то обстоятельство, что военные действия строго контролировались из Медины, а позже — из Дамаска. Мы почти не знаем примеров неповиновения командующих приказам вышестоящих, и так же мало случаев восстаний против центральной власти, даже в отдаленных областях и провинциях. Этот факт тем удивительнее, что в Византийской империи той эпохи эффективность военной силы, напротив, постоянно подтачивалась мятежами военачальников, надеявшихся прорваться к трону. То, как успешные военачальники, такие как Халид ибн аль-Валид, Амр ибн аль-Ас, Муса ибн Носсейр и Муххамед ибн Исхак принимали отставку и смиренно возвращались в центр, где их зачастую ожидало наказание и бесчестье, воистину удивительно.

Ключевым элементом успеха были сравнительно легкие для побежденных условия сдачи. Арабские командующие обычно соглашались подписывать договоры, гарантирующие безопасность жизни и имущества побежденных, в том числе их религиозных учреждений, в обмен на выплату дани и обещание воздерживаться от враждебных действий по отношению к мусульманам. Случалось, что побежденных защитников тех городов, которые держали оборону, казнили, но известно лишь несколько примеров поголовного истребления населения. Требования предоставлять дома для мусульман-поселенцев, подобные выставленному в Хомсе, и другие посягательства на имущество сравнительно редки. Так же редко случалось сознательное разрушение существующих городов и селений. Это — разительная противоположность, скажем, монголам XIII века, заслуженно получившим репутацию убийц и разрушителей. Мы не можем утверждать этого с уверенностью, но кажется, арабы, по крайней мере сначала, требовали от подданных меньше податей и работ, чем их византийские и персидские предшественники, да и налагаемые подати, возможно, были ниже прежних. Только в конце VII века раздаются жалобы на тяжкое налоговое бремя. Возможно, для многих побежденных арабы представлялись преходящим явлением, большим набегом, который закончится и больше не повторится: лучше уж откупиться и подписать нужные документы, чем рисковать, что твой город возьмут штурмом, перебьют мужчин, а женщин и детей продадут в рабство.

Арабские мусульманские войска начали заселять завоеванные местности почти сразу после завоеваний. Но при этом они почти всегда селились отдельно от местного населения. В Ираке они сосредоточились в трех новых исламских городах — Куфе, Басре и Мосуле. В Египте арабы сначала поселились в Фустате, заняв в основном свободные земли; В Африке главным мусульманским поселением стал новый город Кайруан, а в Хорасане крупнейшим арабским поселением был Мерв, где новые кварталы строились за стенами старого сасанидского города. И в Сирии арабы предпочитали селиться в предместьях за стенами существующих городов, таких как Халкис и Алеппо, а не захватывать участки горожан в центре. Это в значительной степени смягчало неизбежные трения между армией победителей и местным населением, поскольку им не приходилось встречаться на узких улочках.

Арабские завоевания охватывают большие, но разрозненные пространства земли. Арабы двигались по большим дорогам, штурмовали крупные города или принимали их капитуляцию. Но вдали от проторенных путей, в горах или затерянных долинах, наверняка оставалось множество селений, где никогда не видели араба, и только спустя недели, месяцы, а то и годы узнавали, что ими теперь правит не император и не шах. Горы Азербайджана, хребты к югу от Каспия, горы Курдистана, горы Атлас в южном Марокко, Сьерра-де-Гредос в Испании — во всех этих районах, вероятно, редко появлялись арабы-мусульмане. Мусульманские миссионеры, купцы и путешественники стали проникать в эти земли лишь через два-три века после первых завоеваний, разнося вести о новой вере и новой власти. У населения этих мест не было повода сопротивляться захватчикам, поскольку захватчики попросту обошли их.

Как мы постоянно отмечали, мусульмане-победители почти не оказывали давления на завоеванные народы, принуждая их к обращению в ислам. Всякая попытка принудительного обращения, вероятно, вызвала бы обширные волнения и открытую вражду. Однако мусульманские власти устанавливали рабочие отношения с главами церквей и других религиозных учреждений, оказавшихся под их правлением. Когда началось обращение в ислам, оно было вызвано отчасти желанием уклониться от ненавистных налогов или влиться в новый правящий класс. Принадлежность к исламу была необходима для всякого, желавшего сделать военную карьеру. К X веку, а местами и раньше, почти невозможно было построить успешную карьеру и в бюрократии, не став мусульманином. Основным соблазном новой веры было то, что она привлекала, а не принуждала.

В течение первого века мусульманская империя была довольно открытым обществом. Элита новой империи была мусульманской, и ислам претендовал на звание религии для всего человечества. Никому из желающих приобщиться к новой вере не отказывали в этом. Между тем ромейское, как и римское гражданство и принадлежность к персидским аристократическим семьям были трудно достижимыми, и привилегии этого статуса ревностно отстаивались теми, кто уже обладал им. Переход в ислам давал побежденным возможность приобщиться к победителям, войти в новый правящий класс и достичь, по крайней мере теоретически, равенства со всеми прочими мусульманами. Разумеется, скоро возникли проблемы, и начались продолжительные и ожесточенные столкновения между старыми мусульманами и новыми, как арабского, так и иного происхождения, но они не могли обесценить того факта, что ислам был открыт для всех.

Это обстоятельство — оборотная сторона крушения старого социального порядка и разрушения классовых перегородок, оплакиваемых персидскими авторами того периода.

Существуют живописные примеры такого перехода в новый статус. Носсейр был военнопленным, возможно — армянином низкого происхождения, попавшим в плен во время первых походов арабов в Ирак. Он перешел в ислам, и его сын Муса стал наместником Северной Африки и главнокомандующим силами мусульман при завоевании Испании. На более низком уровне — крестьяне, отказывавшиеся повиноваться приказам персов-землевладельцев в Ираке, копты, которые предпочли остаться в Северной Африке вместо насильственного возвращения в родной им Египет, как и местные жители, служившие в мусульманском войске в Трансоксании, — все они видели в приходе мусульман новые возможности, свободу выбора, которую предлагал новый порядок.

Ранние мусульмане уверенно ощущали себя носителями духовной миссии. Бог говорил с ними через своего Пророка на арабском языке, они были носителями истинной религии и языка самого Бога. Интересно сравнить их с германцами, вторгавшимися в Западную Европу в V веке. Занимая земли Римской империи, они покидали старых богов и обращались в христианство, религию империи, которую они только что победили. К тому же, насколько нам известно, никто из них не утверждал, что бог говорит на их языке. Такая культурная самоуверенность арабов привела к тому, что арабский стал языком новой администрации и новой высокой культуры. Всякий, кто хотел участвовать в управлении или в интеллектуальной деятельности, должен был изучить арабскую грамоту и, желательно, стать мусульманином. Здесь снова обнаруживается контраст с германским вторжением на Запад. Там латынь оставалась языком администрации и высокой культуры по меньшей мере до XII века, и новый правящий класс принимал латинские титулы: герцог (дюк, дож, от латинского «dux», т. е. вождь) и граф (в ряде языков «comt» от латинского «cornes»), а германские языки сохранялись только как разговорные. Мусульманские же титулы, принятые в мире ислама: халиф, эмир (или амир) и вали (наместник) — ведут происхождение из арабского языка.

Тем не менее завоевание было прелюдией к обращению. Оно установило политические и социальные рамки, в которых происходил куда более медленный процесс перехода к исламу. К 1000 году, вероятно, большая часть населения всех территорий, завоеванных мусульманами к 750, стала мусульманской. Завоевание не вынуждало к переходу в ислам, но создавало для него условия: без завоевания ислам не стал бы доминирующей религией этих территорий.

Успех мусульманского завоевания был результатом уникального стечения обстоятельств и проповеди простой новой монотеистической веры. Многие черты ислама сближают его с христианством и иудаизмом. В нем имеется Пророк, Святое Писание, установленная форма молитвы, предписываются правила питания и законы семьи. В мусульманской традиции Авраам и Иисус — великие пророки. С самого начала ислам утверждал себя как новая вера, однако он претендовал на то, чтобы усовершенствовать, а не уничтожить старые монотеистические религии. В нем нет чуждости, свойственной, скажем, буддизму. Эти черты сходства, общие традиции наверняка помогали и способствовали обращению.

Во многих отношениях примирение с властью мусульман было результатом их политики по отношению к врагу: капитуляция, принятие условий и выплата дани всегда оказывались предпочтительнее сопротивления до конца. Исламизация и арабизация, последовавшие за завоеваниями в следующие два или три века, не могли бы произойти без предварительного политического успеха, но не были продиктованным следствием завоевания. Напротив, это был постепенный, почти всегда мирный процесс, вызванный тем, что все больше людей желали приобщиться и идентифицироваться с доминирующей культурой своего времени.

В заключение скажем, что успех мусульманских завоеваний был результатом неустойчивого и несовершенного состояния всего послеримского мира, в который они вторглись, мужества и самоотверженности воинов-бедуинов и вдохновенности, сочетавшейся с открытостью для всех, новой веры — ислама.






Библиография


Исторические и географические источники в английском переводе





Мусульманские источники

All b. Hamid al-Kufï, Chachnamah: An Ancient History of Sind, trans. M. K. Fredunbeg (Lahore, 1995).

Al-Bakri, Description de VAfrique septentrionale, trans. Baron William Mac Guckin de Slane (Paris, 1859).

Al-Baladhuri, The Origins of the Islamic State, trans. P. Hitti and F. Murgotten, 2 vols. (New York, 1916-24).

Ibn Fadlan's Journey to Russia: A tenth-century traveler from Baghdad to the Volga River, trans. R. Fiye (Princeton, NJ, 2005).

Firdawsi, Shahnamah, trans. D. Davis, vol. i: The Lion and the Throne; vol. ii: Fathers and Sorts; vol. iii: Sunset of Empire (Washington, DC, 1998-2004).

Ibn Ishaq, The Life of Muhammad, trans. A. Guillaume (Karachi, 1955, repr. 1967).

Al-Muqaddasi, Ahsanal-Thqasim: The Best Divisions for Knowledge of the Regions, trans. B. Collins (Reading, 2001).

Narshakhi, Muhammad b. Ja'far, History of Bukhara, trans. R. Fiye (Cambridge, MA, 1954).

Al-Tkbari, Th'rikh: The History of al-Tabari, ed. Y. Yarshater, 39 vols. (Albany, NJ, 1985-98).







Христианские источники

Anon., The Chronicle of754 in Conquerors and Chroniclers of Early Medieval Spain, trans. К. B. Wolf (Liverpool, 1990).

Anon., The Chronicle ofZuqnin Parts III and IVA. D. 488-775, trans. A. Harrak (Toronto, 1999).

Fredegar, The Fourth Book of the Chronicle of Fredegar with its Continuations, trans. J. M. Wallace-Hadrill. (London, 1960).

John of Nikiu, The Chronicle of John (c. 690 A. D.) Coptic Bishop of Nikiu, trans. R. H. Charles (London, 1916).

Maurice's Strategikon: Handbook of Byzantine military strategy, trans. G. T. Dennis (Philadelphia, PA, 1984).

Movses of Dasxuranci, The History of the Caucasian Albanians, trans. C. J. F. Dowsett (Oxford, 1961).

Nikephorus, Patriarch of Constantinople, Short History, trans. C. Mango (Washington, DC, 1990).

Sawirus b. al-Muqaffa, "Life of Benjamin I the thirty-eighth Patriarch ad 622-66 I


, in History of the Patriarchs of the Coptic Church of Alexandria, trans. B. Evetts (PatrologiaOrientalisl. 4,1905), pp. 487518.

Sebeos, The Armenian History, trans. R. W. Thomson, with notes by J. Howard-Johnston and T. Greenwood, 2 vols. (Liverpool, 1999).

Theophanes, The Chronicle ofTheophanes the Confessor: Byzantine and Near Eastern History AD 284-813, trans. C. Mango and R. Scott (Oxford, 1997).

Various, The Seventh Century in Western-Syrian Chronicles, trans. A. Palmer (Liverpool, 1993).




Другие первоисточники

Ibn Abd al-Hakam, Abu'l-Qasim Abd al-Rahman b. Abd Allah, Futuh Misr, ed. С. C. Tbrrey (New Haven, CT, 1921).

Anon., "Doctrina Jacobi Nuper Baptizati", ed. with French trans. V. Déroche in Travaux et Mémoires (Collrige de France, Centre de recherche d'histoire et civilisation de Byzance) II (1991): 47-273.

Ibn Atham al-Kufi, Kitab al-Futuh ed. S. A. Bukhari, 7 vols. (Hyderabad, 1974).

Ibn al-Athir, Tzz al-Din, Al-Kamilfi'l-Ta'rikh, ed. C. J. Tornberg, 13 vols. (Leiden, 1867, repr. Beirut, 1982).

Al-Bakri, Descriptionde VAfrique septentrionale, ed. Baron de Slane (Algiers, 1857).

Al-Baladhuri, Ahmad b. Yahya, Futuh al-Buldan, ed. M. J. de Goeje. (Leiden, 1866. Repr. Leiden, 1968).

Al-Baladhuri, Ahmad b. Yahya, Ansab al-Ashraf, vol. XI, ed. W. Ahlwardt (Greifswald, 1883).

Al-Dinawari, Abu Hanifa Ahmad b. Dawud, Al-Akhbar al-Tiwal, ed. V. Guirgass and 1.1. Krachkovskii (Leiden, 1912).

Ibn Hawqal, Abu'l-Qasim, Kitab Surat al-Ard, ed. J. H. Kramers (Leiden, 1939).

Isfahani, Abu Nuaym, GeschichteIsfahans, ed. S. Dedering (Leiden, 1931).

Al-Istakhri, Abu Ishaq Ibrahim b. Muhammad, Kitab Masalik wa'l-Mamalik, ed. M. J. de Goeje (Leiden, 1927).

Ibn Khayya Khalifa, Th'ri/ch, ed. Akram Diya' al-


Umari (Beirut, 1977). Al-Kindi, Muhammad b. Yusuf, Kitab al-Wulat, ed. R. Guest (London, 1912).

Al-Kindi, Ya


qub b. Ishaq, Al-Suyuf wa AJnasiha, ed. Abd al-Rahman Zaki, Bulletin of the Faculty of Arts, Cairo, vol. 14 (1952), Arabic section, pp. 1-36.

Al-Mas'udi, 


Allb. al-Husayn, Миги/al-Dhahab, ed. C. Pellat, 7 vols. (Beirut, 1966-79).

Michael the Syrian. Chronicle, ed. with French trans. J.-B. Chabot, 4 vols. (Paris, 1899-1924).

Al-Nadim, Muhammad b. Ishaq, Fihrist, ed. G. Fliigel (Leipzig, 1871-2). Note that in this book, page references are to The Fihrist of al-Nadim, trans. B. Dodge, 2 vols. (New York, 1970).

Narshakhi, Muhammadb. Jafar, Th'rlkhiBukhara, ed. Muhammad b. Zafar b. Umar (Ifehran, 1972).

Qudama b. Ja'far, Al-Kharqj wa Sina'at al-Kitaba, ed. Muhammad Husayn al-Zubaydi (Baghdad, 1981).

Said ibn Batriq, Das Annalenwerk des Eutychios vonAlexandrien, ed. M. Breydy, in Corpus Scriptorum Christianorum Orientalium, vol. 471: Scriptores Arabici, t. 44 (Leuven, 1985).

Al-Tkbari, Muhammad b. Jarir, Th'nkhal-Rusulwa'l-Muluk, ed. M. J. de Goeje et al., 3 vols. (Leiden, 1879-1901).

Al-Ya


qubi, Ahmad b. Abi Ya'qub, Kitab al-Buldan, ed. M. J. de Goeje (Leiden, 1892).

Al-Ya


qubi, Ahmad b. Abi Ya'qub, Th'rikh, ed. M. Houtsma, 2 vols. (Leiden, 1883).

Yaqut, Ya'qub b. 'Abd Allah, Mu'jam al-Buldan, ed. F. Wustenfeld (Leipzig, 1886).




Дополнительное чтение

Adams, R. McC, The Land behind Baghdad: A history of settlement on the Diyala Plain (Chicago, IL, 1965).

Alexander, P. J., The Byzantine Apocalyptic Tradition (Berkeley, CA, 1985).

Bachrach, В., Early Carolingian Warfare: Prelude to empire (Philadelphia, PA, 2001).

Bagnall, R., Egypt in Late Antiquity (Princeton, NJ, 1993).

Bailey, H. W., Zoroastrian Problems in the Ninth-century Books (Oxford, 1943).

Barthold, V., Turkestan Down to the Mongol Invasions, trans. H. Gibb (London, 1928, rev. edn, Gibb Memorial Series, n. s. V, London, 1968).

Bashear, S., "The mission of Dihya al-Kalbi", Jerusalem Studies in Arabic and Islam 14 ( 1991): 64-91, reprinted in idem, Studies in Early Islamic Tradition (Jerusalem, 2004), VIII.

Bass, G. F. and F. H. Van Doorninck, YassiAda, vol. 1: A Seventh-century Byzantine Shipwreck (College Station, TX, 1982).

Behbehani, H., 'Arab-Chinese military encounters: two case studies 715-751 AD", Aram I (1989): 65-112.

Behrens-Abouseif, D., "Topographie d'Alexandrie médiévale", in Alexandrie médiévale 2, ed. С. Décobert (Cairo, 2002), pp. 113-26.

Beihammer, A., "Zypern und die Byzantinisch-Arabische Seepolitik vom 8. bis zum Beginn des 10. Jahrhunderts", in Aspects of Arab Seafaring, ed. Y. Y. al-Hijji and V. Christides (Athens, 2002), pp. 41-61.

Bloom, J., Paper before Print: The History arid Impact of Paper in the Islamic World (New Haven, CT, 2001).

Borrut, A., 'Architecture des espaces portuaires et réseaux défensifs du littoral syro-palestinien dans les sources arabes (7-11 siècle)", Archéologie Islamique II (2001): 21-46.

Bosworth, С. E., Sistan under the Arabs from the Islamic Conquest to the Rise of the Saffarids (30-250/651-864) (Rome, 1968).

— "Ubaidallah b. Abi Bakra and the 'Army of Destruction' in Zabuli-stan (79/698)", Der Islam I (1973): 268-83.

— "The city of Tarsus and the Arab-Byzantine frontiers in early and middle Abbasid Times", Oriens 33 (1992): 268-86.

— The New Islamic Dynasties (Edinburgh, 1996).

Bowersock, G. W., P. Brown and O. Grabar (eds.), Interpreting Late Antiquity: Essays on the Postclassical World (Cambridge, MA, 2001).

Brett, M. and E. Fentress, The Berbers (Oxford, 1996).

Brock, S., "Syriac views of emergent Islam", in Studies on the First Century of Islamic Society, ed. G. H. A. Juynboll (Carbondale, 1982), pp. 9-21, 199-203, reprinted in idem, Syriac Perspectives on Late Antiquity (London, 1984).

—"North Mesopotamia in the late seventh century: Book XV of John Bar Penkaye's Ris Ме1Г Jerusalem Studies in Arabic and Islam9 ( 1987) : 51-75.

Brunschvig, R., "Ibn Abdal-hakam et la conquete de l'Afrique du Nord par les Arabes: étude critique", Annales de l'Institut des Etudes Orientales 6 (1942-1947): 108-55.

Bulliet, R., The Camel and the Wheel (Cambridge, MA, 1975).

— Conversion to Islam in the Medieval Period. An Essay in Quantitative History (Cambridge, MA, 1979).

— Islam: The View from the Edge (New York, 1994).

Busse, H., "Omar b. al-Khattab in Jerusalem", Jerusalem Studies in Arabic and Islam 5 (1984): 73-119.

— "Omar's image as the conqueror of Jerusalem", Jerusalem Studies in Arabic and Islam 8 ( 1986) : 149-68.

Butler A. J. The Arab Conquest of Egypt 2nd edn, ed. P. M. Fraser. Oxford, 1978.

Caetani, L., Annali dell Islam, 10 vols. (Milan, 1905-26).

Cambridge History of Early Inner Asia, ed. D. Sinor (Cambridge, 1990).

Cambridge History of Egypt, vol. i: Islamic Egypt, 640-1571, ed. C. Petry (Cambridge, 1998).

Cambridge History of Iran, vol. iii: The Seleucid, Parthian and Sasa-nian Periods, ed. E. Yarshater (Cambridge, 1983), vol. iv: The Period from the Arab invasion to the Sa\juqs, ed. R. Fiye (Cambridge, 1975).

Cameron, A., "Byzantine Africa — the literary evidence", in Excavations at Carthage 1975-1978, vol. vii, ed. J. H. Humphrey (Ann Arbor, MI, 1977-78), pp. 29-62, reprinted in idem. Changing Cultures inEarly Byzantium (Aldershot, 1996), VII.

— "Cyprus at the time of the Arab conquests", Cyprus Historical Review 1 (1992): 27-49, reprinted in idem, Changing Cultures inEarly Byzantium (Aldershot, 1996), VI.

Chevedden, P. E., "The hybrid trebuchet: the halfway step to the counterweight trebuchet," in On the Social Origins of Medieval Institutions. Essays in Honor of Joseph F. O'Callaghan, ed. D. Kagay and T. Vann (Leiden, 1998), pp. 179-222.

Christensen, A., LIran sous les Sassanides (rev. 2nd edn, Copenhagen, 1944).

Christides V. Byzantine Libya and the March of the Arabs towards the West of North Africa, British Archaeological Reports, International Series 851 (Oxford, 2000).

— 


Arab-Byzantine struggle in the sea: naval tactics (7th-11th с AD): theory and practice", in Aspects of Arab Seafaring, ed. Y.Y. al-Hijji and V. Christides (Athens, 2002), pp. 87-101.

Cole, D. P., Nomads of the Nomads: the Ai Murrah Bedouin of the Empty Quarter (Arlington Heights, 1975).

Collins, R., The Arab Conquest of Spain: 710-797 (Oxford, 1989).

— Visigothic Spain, 409-711 (Oxford, 2004).

Cook, M., Muhammad (Oxford, 1983).

Conrad, L. I., "The conquest of Arwad: a source-critical study in the historiography of the early medieval Near East", in The Byzantine and Early Islamic Near East, I: Problems in the literary source material, ed. A. Cameron and L. I. Conrad (Papers of the First Workshop on Late Antiquity and Early Islam) (Princeton, NJ, 1992), pp. 317-401.

— "The Arabs", in Cambridge Ancient History, vol. xiv: Late Antiquity: Empire and Successors, AD425-600, ed. A. Cameron, B. Ward-Perkins and M. Whitby (Cambridge, 2000), pp. 678-700.

Constable O. R., Medieval Iberia: Readings in Christian, Muslim and Jewish Sources (Philadelphia, PA, 1997).

Crone, P., Slaves on Horses. The Evolutionof the Islamic Polity (Cambridge, 1980).

— Meccan Trade and the Rise of Islam (Oxford, 1987).

— "How did the quranic pagans make a living?", Bulletin of the School of Oriental arid African Studies 63 (2005): 387-99.

Crone, P. and M. A. Cook, Hagarisrru The Making of the Islamic World (Cambridge, 1977).

Crone, P. and G. M. Hinds, God's Caliph: Religious Authority in the First Centuries of Islam [ Cambridge, 1986).

De Goeje, M. J., Mémoire des migrations des Tsiganes à travers VAsie (Leiden, 1903).

De la Vaissière, E., Sogdian Traders: A History (Leiden, 2005).

Dennett, D., Conversion arid Poll-tax in Early Islam(C ambridge, MA, 1950).

Djait, H., Al-Kufœ naissance de la ville islamique (Paris, 1986).

Donner, F. M., The Early Islamic Conquests (Princeton, NJ, 1981).

— Narratives of Islamic Origins: The Beginnings of Islamic Historical Writing (Princeton, NJ, 1998).

Donner, H., The Mosaic Map ofMadabœ An introductory guide (Kam-pen, 1992).

Dunlop, D. M., "A new source of information on the Battle of Tàlas or Atlakh", Ural-Altaische Jahrbiicher 36 (1964): 326-30.

Eickhoff, E., Seekrieg und Seepolitik zwischen Islam und Abend-land: das Mittelmeer unter byzantinischer und arabischer Hegemonies [650-1040) (Berlin, 1966).

El Cheikh, N. M., Byzantium Viewed by the Arabs (Cambridge, MA, 2004).

Esin, E., "Ikbari's report on the warfare with the Tùrgis and the testimony of eighth-centuiy Central Asian Art", Central Asiatic Journal 17 (1973): 130-49.

Fkhmy, A. M., Muslim Naval Organisation in the Eastern Mediterraneanfrom the Seventh to the Tenth Century AD(2nd edn, Cairo, 1966).

Fentress, J. and C. J. Wickham, Social Memory (Oxford, 1992).

Fiey, J. M., "The last Byzantine campaign into Persia and its influence on the attitude of the local populations towards the Muslim conquerors 7-16 H/628-36 AD", in Proceedings of the second symposium on the history ofBilad al-Sham during the early Islamic period up to 40 AH/640 AD, ed A. Bakhit (Amman, 1987), pp. 96-103.

Firestone, R., Jihad: The Origin of Holy War in Islam (Oxford, 1999).

Foss, C. 'The Persians in Asia Minor and the End of Antiquity", English Historical Review 90 (1975): 721-47, reprinted in idem, History and Archaeology of Byzantine Asia Minor (Aldershot, 1990), I.

— "The Near Eastern countryside in Late Antiquity: a review article", in The Roman and Byzantine Near East: Some recent archaeological research, vol. I: Journal of Roman Archaeology, Supplementary Series 14(1995): 213-34.

— "Syria in transition, AD 550-750: an archaeological approach", Dumbarton Oaks Papers 51 (1997): 189-270.

Fouracre, P., The Age of Charles Martel (London, 2000).

Fowden, E. K., The Barbarian Plain: Saint Sergius between Rome and Iran[Berkeley, CA, 1999).

Fowden, G., Empire to Commonwealth: Consequences of Monotheism in Late Antiquity (Princeton, NJ, 1993).

Fraser, A., The Gypsies (2nd edn, Oxford, 1992).

Fraser, J., The Golden Bough (New York, 1922).

Gabrieli, E., "Muhammad ibn Qasim at-Thaqafi and the Arab conquest of Sind", East and West 15 (1964-65): 281-95.

Gayraud, R.-P., "Fostat: évolution d"une capitale arabe du VII au XII siècle d'après les fouilles d'Istabl Antar", in Colloque international d'archéologie islamique, ed. R.-P. Gayraud (Cairo, 1998), pp. 436-60.

Gerô, S., "Only a change of masters? The Christians of Iran and the Muslim conquest", in Transition Periods in Iranian History. Actes duSym-posium de Fribourg-en-Brisgau (22-24 mai 1985), Cahiers de Studia Iranica 5 (1987): 43-8.

Gibb, H. A. R., The Arab Conquests in Central Asia {London, 1923).

Gibbon, E., The History of the Decline arid Fall of the Roman Empire, ed. D. Womersley, 3 vols. (Harmondsworth, 1994).

Goldziher, I., Muslim Studies, ed. and trans. C. R. Barber and S. M. Stern, 2 vols., (London, 1967, 1971).

Grenet, F. and C. Rapin, "De la Samarkand antique à la Samarkand islamique: continuities et ruptures", in Colloque international d'archéologie islamique, ed. R.-P. Gayraud (Cairo, 1998), pp. 436-60.

Grenet, E. and E. de la Vaissière, "The last days of Penjikent", Silk Road Art and Archaeology 8 (2002): 155-96.

Haldon, J., Byzantium in the Seventh Century (Cambridge, 1990).

Haldon, J. and M. Byrne, 'A possible solution to the problem of Greek fire", Byzantinische Zeitschrift 70 (1977): 91-9.

Haldon, J. F. and H. Kennedy, "The Arab-Byzantine frontier in the eighth and ninth centuries: military organisation and society in the borderlands", Zbomik radove Vizantoloskog instituta 19 (1980): 79116, reprinted in H. Kennedy, The Byzantine and Early Islamic Near East (Aldershot, 2006), VIII.

Heck, G. W., "Gold mining in Arabia and the rise of the Islamic state", Journal of the Economic arid Social History of the Orient 42 ( 1999): 364-95.

Helms, S. W., "Kandahar of the Arab conquest", World Archaeology 14 (1982- 83): 342-51.

Hill, D. R., TheTermiriationofHostilities inthe Early Arab Conquests AD 634-656 (London, 1971).

Hinds, G. M., "The banners and battle cries of the Arabs at Siffin (657 AD)", Al-Abhath 24 (1971): 3-42.

— 'The first Arab conquests in Fars", Iran 22 (1984): 39-53, reprinted in idem, Studies inEarly Islamic History, ed. J. L. Bacharach, L. I. Conrad and P. Crone (Princeton, NJ, 1996).

Hocker, F. M., "Late Roman, Byzantine and Islamic fleets", in The Age of the Galley: Mediterranean Oared Vessels since Pre-classical Times, ed. R. Gardiner (London, 1995), pp. 86-100.

Hônigmann, E., Die Ostgrenze des byzantinischenReiches: von 363 bis 1071 nach griechischen, arabischen, syrischen und armenischen Quellen (Brussels, 1935).

Hoyland, R., Seeing Islam as Others Saw It: A Survey and Evaluation of Christian, Jewish and Zoroastrian Writings on Early Islam (Princeton, NJ, 1997).

—Arabia arid the Arabs: from the Bronze Age to the Coming of Islam (London, 2001).

Hoyland, R. and B. Gilmour, Medieval Islamic Swords and Sword-making: KindVs treatise "On swords and their kinds" (London, 2006).

Johns, J., "Archaeology and the history of early Islam: the first seventy years", Journal of the Economic and Social History of the Orient 46 (2003): 411-36.

Jones, A., Early Arabic Poetry, 2 vols. (Oxford, 1992).

Kaegi, W. E., "Initial Byzantine reactions to the Arab conquest", Church History 38(1969): 139-49.

— Byzantium and the Early Islamic Conquests (Cambridge, 1992).

— "Egypt on the eve of the Muslim conquest", in Cambridge History of Egypt, vol. i: Islamic Egypt, 640-1517, ed. C. Petry (Cambridge, 1998), pp. 34-61.

— Heraclius, Emperor of Byzantium (Cambridge, 2003).

Keenan, J. G., "Egypt", in Cambridge Ancient History, vol. xiv: Late

Antiquity: Empire and Successors, AD425-600, ed. A. Cameron, B.Ward-Perkins and M. Whitby (Cambridge, 2000), pp. 612-37.

Kennedy, H., "From Polis to Medina: urban change in late antique and early Islamic Syria", Past and Present 106 (1985): 3-27, reprinted in idem, The Byzantine and Early Islamic Near East (Aldershot, 2006), I.

— Muslim Spain and Portugal: a Political history of al-Andalus (London, 1996).

— "Syria, Palestine and Mesopotamia", in Cambridge Ancient History, vol. xiv: Late Antiquity: Empire and Successors, AD 425-600, ed. A. Cameron, B. Ward-Perkins and M. Whitby (Cambridge, 2000), pp. 588-611.

— The Armies of the Caliphs (London, 2001).

— ed., An Historical Atlas of Islam (2nd rev. edn, Leiden, 2002).

— The Prophet and the Age of the Caliphates (2nd rev. edn, London, 2004).

— "Military pay and the economy of the early Islamic state", Historical Research 75 (2002): 155-69, reprinted in idem, The Byzantine and Early Islamic Near East (Aldershot, 2006), XI.

— "The military revolution and the early Islamic state", in Noble Ideals arid Bloody Realities: Warfare in the Middle Ages, ed. N. Christie and M. Yazigi (Leiden, 2006), pp. 197-208.

Khalidi, T., Arabic Historical Thought in the Classical Period (Cambridge, 1994).

Knobloch, E., The Archaeology and Architecture of Afghanistan (Stroud, 2002).

Kraemer, C. J., Jr, Excavations atNessana, vol. 3: Non-Literary Papyri (Princeton, NJ, 1958).

Krasnowalska, A., "Rostam Fkrroxzad's prophecy in Shah-Name and the Zoroastrian apocalyptic tests". Folia Orientalia 19 (1978): 173-84.

Kubiak, W, 'The Byzantine attack on Damietta in 853 and the Egyptian navy in the 9th century", Byzantion 40 (1971): 45-66.

— Al-Fustat, Its Foundation and Early Urban Development (Cairo, 1987).

Kulikowski, M., Late Roman Spain and Its Cities (Baltimore, MD, 2004).

Lancaster, W., The Rwala Bedouin Today (Cambridge, 1981).

Landau-Tksseron, E., "Sayf ibn Umar in medieval and modem scholarship", Der Islam 67 (1990): 1-26.

Le Strange, G., Palestine under the Moslems: A description of Syria and the Holy Land from AD 650 to 1500 (London, 1890).

— Lands of the Eastern Caliphate (Cambridge, 1905).

Lecker, M., 'The estates of Amr b.al-As in Palestine", Bulletin of the School of Oriental and African Studies 52 ( 1989): 24-37.

Leone, A. and D. Mattingly, "Landscapes of change in North Africa", in Landscapes of change: Rural evolutions in late antiquity and the early Middle Ages, ed. N. Christie (Aldershot, 2004), pp. 135-62.

Levi-Provençal, E., Histoire de l'Espagne Musulmane, vol. I: La conquête et l'émirat hispano-umaiyade (710-912) (Paris, 1950).

— "Un récit de la conquête de l'Afrique du Nord", Arabica I (1954): 17-43.

Lings, M., Muhammad: His life based on the earliest sources (rev. edn, London, 1991).

Little, L. (ed.), Plague and the End of Antiquity: The Pandemic of 541-750(Cambridge, 2006). Lyall, C., TheDiwansofAbidibnal-Abras, of Asad and Amir ibn at-Tufayl of Amir ibn Sasaah (London, 1913).

Makrypoulias, C., "Muslim ships through Byzantine eyes", in Aspects of Arab Seafaring, ed. Y. Y. al-Hijji and V. Christides (Athens, 2002), pp. 179-90.

Manzano, E., Conquistadores, Emires y Califes: los Omeyas y la formacion de al-Andalus (Barcelona, 2006).

Matheson, S., Persia: An Archaeological Guide (2nd rev. edn, London, 1976).

Mattingly, D., "The Laguatan: a Libyan tribal confederation in the late Roman Empire", Libyan Studies 14 (1983): 96-108.

Mayerson, P., "The first Muslim attacks on southern Palestine (AD 633-640)", Transactions of the American Philosophical Association 95 (1964): 155-99.

Morony, M., Iraq after the Muslim Conquest (Princeton, NJ, 1984).

Mottahedeh, R. P. and R. al-Sayyid, 'The idea of the Jihad in Islam before the Crusades", in The Crusades from the Perspective of Byzantium and the Muslim World, ed. A. E. Laiou and R. P. Mottahedeh (Washington, DC. 2001), pp. 23-29.

Mourad, S., "On early Islamic historiography: Abu Ismail al-Azdi and his Futuh al-Sham", Journal of the American Oriental Society 120 (2000): 577-93.

Nicolle, D., Armies of the Muslim Conquests (London, 1993).

— "War and society in the eastern Mediterranean", in War and Society in the Eastern Mediterranean 7th to 15th centuries, ed. Y. Lev (Leiden, 1997), pp. 9—100.

Noth, A., "Isfahani-Nihawand. Eine quellenkritische Studie zur friihislamischen Historiographie", Zeitschrift der Deutschen Morgen-landischen Gesellschaft 118 (1968): 274-96.

Noth, A. with L. I. Conrad, The Early Arabic Historical Tradition: A source-critical study, trans. M. Bonner (Princeton, NJ, 1994).

Olster, D., "Theodosius Grammaticus and the Arab siege of 674678", Byzantinoslavica 56 (1995): 23-8.

Palmer, A., Monk and Mason on the Tigris Frontier (Cambridge, 1990).

Pourshariati, P., "Local histories of Khurasan and the pattern of Arab settlement", Stadia Iranica 27 (1998): 41-81.

Pringle, D., The Defence of Byzantine Africa from Justinian to the Arab Conquest, British Archaeological Reports, International Series 99 (Oxford, 1981).

Pryor, J. H., "From Dromon to Galea: Mediterranean bireme galleys ad 500-1300", in The Age of the Galley : Mediterranean Oared Vessels sincePre-classicalTimes, ed. R. Gardiner (London, 1995), pp. 101-116.

Pryor, J. H. and E. M. Jeffreys, The Age of the Dromoru The Byzantine navy ccl 500-1204 (Leiden, 2006).

Reinink, G. J., "Ps.-Methodius: a concept of history in response to the rise of Islam", in The Byzantine and Early Islamic Near East, I. Problems in the Literary Source Material, ed. A. Cameron and L. I. Conrad (Papers of the First Workshop on Late Antiquity and Early Islam) (Princeton, NJ, 1992), pp. 149-87.

Retsô, J., The Arabs in Antiquity: Their History from the Assyrians to the Umayyads (London, 2003).

Ritner, R. E., "Egypt under Roman rule: the legacy of ancient Egypt", in Cambridge History of Egypt, vol. i: Islamic Egypt, 640-1517, ed. C. Petiy (Cambridge, 1998), pp. 1-33.

Robinson, C. F., Empire and Elites after the Muslim Conquest: The Transformation of Northern Mesopotamia (Cambridge, 2000).

— Islamic Historiography (Cambridge, 2003).

— "The conquest of Khuzistan: a historiographical reassessment", Bulletin of the School of Oriental arid African Studies 67 (2004): 14-39.

Rodziewicz, M., "Transformation of ancient Alexandria into a medieval city", in Colloque international d'archéologie islamique, ed. R.-P. Gayraud (Cairo, 1998), pp. 368-86.

Rubin, U., The Eye of the Beholder: The Life ofMuhammad as viewed by early Muslims: a textual analysis (Princeton, NJ, 1995).

Rubin, Z., "The Sasanian monarchy", in Cambridge Ancient History, vol. xiv: Late Antiquity: Empire and Successors, AD 425-600, ed. A. Cameron, B. Ward-Perkins and M. Whitby (Cambridge, 2000), pp. 638-61.

Schick, R., The Christian Communities of Palestine from Byzantine to Islamic Rule: A historical and archaeological study (Princeton, NJ, 1995).

Shaked, S., From Zoroastrian Iran to Islam' Studies in religious history and intercultural contacts (Aldershot, 1995).

Shoufani, E., Al-Riddah and the Muslim Conquest of Arabia (Tbron-to, 1973).

Sjôstrôm, I., Tripolitania in Transition: Late Roman to Islamic Settlement: With a catalogue of sites (Aldershot, 1993).

Stratos, A. N., "The naval engagement at Phoenix", in Charanis studies: essays in honor of Peter Charanis, ed. A. E. Laiou-Thomadakis (New Brunswick, 1980), pp. 229-47.

Tkha, A. D., The Muslim Conquest and Settlement of North Africa and Spain (London, 1989). Talbot Rice, D., "The Oxford excavations at Hira, 1931", Antiquity 6.23 (1932): 276-91.

— "The Oxford excavations at Hira", Ars Islamica I (1934): 51-74.

Von Grunebaum, G. E., 'The nature of Arab unity before Islam",

Arabica 10 (1963): 5-23.

Walmsley, A., "Production, exchange and regional trade in the Islamic east Mediterranean: old structures, new system?", in The Long Eighth Century. Production, Distribution and Demand, ed. I. L. Hansen and C. J. Wickham (Leiden, 2000), pp. 265-343.

Watt, W. M., Muhammad at Mecca (Oxford, 1953).

— Muhammad at Medina (Oxford, 1956).

— Muhammad, Prophet and Statesman (Oxford, 1961).

Wellhausen, J., The Arab Kingdom and Its Fall, trans. M. G. Weir

(Calcutta, 1927).

Wickham, C. J., Framing the Early Middle Ages: Europe and the Mediterranean, c. 400-c. 800 (Oxford, 2005).

Wilken, R. L., The Land Called Holy: Palestine in Christian History and Thought (New Haven, CT, 1992).

Wilkinson, J., Jerusalem Pilgrims before the Crusades (rev. edn, Warminster, 2002).

Wink, A., Al-Hind: The Making of the Indo-Islamic World, vol. I : Early Medieval India and the Expansion of Islam, 7 th-11th Centuries ( Leiden, 1990).

Wood, I., The Merovingian Kingdoms 450-751 (London, 1994).

Yakubovich, I., "Mugh I revisited", StudiaIranica31 (2002): 213-53.

Zakeri, M., Sasanid Soldiers in Early Muslim Society. The origins of Ayyaran and Futuwwa (Wiesbaden, 1995).

Дополнительно читатели могут использовать «Энциклопедию ислама» (Encyclopaedia of Islam. The first edition, 4 vols. (Leiden, 191342), многие статьи из которой цитировались в тексте. В 2004 году вышел ее последний том во втором Лейденском издании. Кроме того эта энциклопедия доступна на CD. Еще одним важным источником является «Энциклопедия Ираника» (Encyclopaedia Irani-са, ed. E. Yarshater (London, 1985). Пополнить библиографический список можно с помощью «Индекс исламикус» (Index Islamicus), в котором собраны все публикации об исламском мире с 1906 года. Выходит с 1958 года, доступен на CD.










notes



Примечания





1


Brock S. North Mesopotamia in the late seventh century: Book XV of John bar Penkaye's «Ris Melle». Jerusalem Studies in Arabic and Islam. 1987. P. 51-75.




2


Lycdl. Diwans. P. 106.




3


Mughirah b. Zurara al-Usadi / Tabari. Ta'rikh. I. P. 2241-2242.




4


Al-Numan b. Mugarrin / Tkbari. Tk'rikh. I. P. 2239-2240.




5


Мнение о понятии «джихад» основано на работе Файрстоуна: Firestone R. Jihad: The Origin of Holy war in Islam.




6


Здесь и далее Коран цитируется в переводе акад. И. Ю. Крачковского.




7


Al-Numan b. Mugarrin / Tkbari. Tk'rikh. I. Р. 2240.




8


Donner F. M. The early Islamic Conquests. P. 67.




9


Титул «халиф» под которым известны в Европе первые правители исламского государства, происходит от арабского «халифа». Халифы носили кроме того более формальный титул «амар аль-муминин», т. е. «повелитель правоверных».




10


Donner F. M. The early Islamic Conquests. P. 205-209.




11


Tabart Ta'rikh. II. P. 554-555.




12


Tabari. Tk'rikh. I. P. 2237.




13


Tabart Tk'rikh. I. P. 2309.




14


Tabart Tk'rikh. I. P. 2271.




15


Tabart Tk'rikh. I. P. 2289.




16


Tabart Tk'rikh. I. P. 2365.




17


Кирса — арабская форма слова «Хосров», родового имени персидских шахов.




18


Thbari. Tà'rikh. I. P. 2302-2303.




19


Tabari. Ta'rikh. I. P. 2293-2294.




20


TabarL Ta'rikh. I. P. 2156.




21


TabarL Tk'rikh. I. P. 1561-1562.




22


 Crone P. Khalid b. al-Walid / Encyclopedia of Islam.




23


7bbart Tà'rikh. I. P. 2398-2401.




24


 Fredegar. The Fourth Book of the Chronicle of Fredegar with its Continuations. P. 55.




25


TabarL Tk'rikh. I. P. 2091-2092.




26


Fredegar. The Fourth Book of the Chronicle of Fredegar with its Continuations. P. 55.




27


KaegL Bysantium. P. 141.




28


Al-BaladhurL Ahmad b. Yahya. Futuh al-Buldan. P. 131. Yaqut, Ya'qub b. "Abd Allah. Mu


jam al-Buldan. «Homs».




29


Tabari. Ti*rikh. I. P. 2396.




30


Al-BaladhurL Ahmad b. Yahya. Futuh al-Buldan. P. 137.




31


Michael the Syrian. Chronicle. II. P. 424.




32


Tabari. TVrikh. I. P. 2405-2406.




33


Maurices Strategikon: Handbook of Byzantine military strategy. P. 113-115.




34


Tabari. Ta'rikh. I. P. 2159.




35


Dormer E. M. The Early Islamic Conquests. P. 205.




36


Фирдоуси. Шахнаме. M.: Наука, 1989. T. 6. С. 538. Здесь и далее цитируется в переводе Ц. Б. Бану-Лахути и В. Г. Берзнева.




37


 Фирдоуси. Шахнаме. М.: Наука, 1989. Т. 6. С. 542.




38


7bbari. Ta'rikh. I. P. 2269-2277.




39


Al-Baladhuri, Ahmad b. Yahya. Futuh al-Buldan. P. 259-260.




40


TabarL Ta'rikh. I. P. 2421.




41


TabarL Ta'rikh. I. P. 2422-2424.




42


Butler A. J. The Arab Conquest of Egypt. P. 228.




43


John of Nikiu. Chronikle. P. 186-187.




44


Там же.




45


Yaqut Fustat.




46


Ibn Abd al-Hakam. Futuh. P. 73.




47


Butler A. J. The Arab Conquest of Egypt. P. 291-292.




48


Seeing Islam. P. 577-578.




49


Butler A. J. The Arab Conquest of Egypt. P. 361.




50


Фирдоуси. Шахнаме. M.: Наука, 1989. T. 6. С. 558-559.




51


Фирдоуси. Шахнаме. М.: Наука, 1989. Т. 6. С. 573.




52


1bbari. Tk'rikh. I. P. 1320-1322, 1328.




53


Кафиз составляет 4 литра. Судя по тексту, это было очень дорого.




54


Al-BaladhurL Ansab... P. 315.




55


Al-MuqaddasL Ansab al-Thqasim... P. 224.




56


Подразумевается Африка за Сахарой — явное преувеличение.




57


Ibn al-Athir. Al-Kamil fiTTh'rikh. III. P. 465.




58


Levi-Provencal E. Un récit de la conquete de l'Afrique du Nord. Arabica. I. 17-43.




59


Gibbon E. Decline and Fhll. III. P. 300.




60


Там же.




61


 Ibn Idhari. Bayan. II. P. 41.




62


Каган, или хан — традиционные тюркские титулы, обозначающие правителя или вождя.




63


Cambridge History of Early Inner Asia. P. 297.




64


Maurices Strategikon. P. 116-118.




65


Tabart Th'rikh. II. P. 831-835.




66


Шакирийя были военной и придворной свитой среднеазиатских аристократов того времени. Эти молодые люди в мирное время оказывали услуги по дому, но в случае войны превращались в боевой отряд.




67


 Соответствующее арабское слово — «йавсакван».




68


Абу Мутарриф Ваки ибн Хассан аль-Ткмими.




69


7hbart Th'rikh. II. P. 1304.




70


Tabari,. Th'rikh. II. P. 1431.




71


Аль-Мусайаб ибн Бишр аль-Рийахи.




72


 Пятничная проповедь давала возможность правителю обратиться к знатнейшим мусульманам города и сделать публичное заявление относительно текущей политики.




73


Tabart Th'rikh. II. P. 1697.




74


Al-Muqaddast Ahsan al-Thqasim... P. 474.




75


Al-Baladhuri, Ahmad b. Yahya. Futuh al-Buldan. P. 438.




76


Constable O. R. Medieval Iberia. P. 37-38.




77


 Ибн Малик аль-Хавалани.




78


Анбаса ибн Сулайм аль-Калби.




79


Gibbon Е. Decline and Fhll. III. P. 336.




80


Christides V. Arab-Byzantine struggle in the sea... / Aspects of Arab Seafaring. P. 90.




81


Olster D. Theodosius Grammaticus and the Arab siege of 674678. P. 23-28.




82


Tabart Th'rikh. III. P. 2200.




83


По византийскому счету лет пятнадцатилетними периодами.




84


Fahmy A. M. Muslim Naval Organisation. P. 102.




85


John Bar Penkaye. Ris Melle' Jerusalem Studies in Arabic and Islam. Book XV. 9. P. 57.




86


Sawirus b. al-Muqqffa. Life of Benjamin I. P. 492.




87


Bailey H. W. Zoroastrian Problems in the Ninth-century Books. P. 195-196.




88


 Сасанидский шах, правивший в 420-438 годах, считавшийся воплощением благородного воителя, великого охотника и покровителя музыкантов.




89


 Фирдоуси. Шахнаме. М.: Наука, 1989. Т. 6. С. 540-541.