Хрустальное счастье
Француаза Бурден


«Ничто не заменит семью», – говорит Клара, дама весьма преклонного возраста, основательница клана Морванов. Но захотят ли молодые люди, ее наследники, последовать этому завету? Клара привыкла добиваться в жизни желаемого, ее не только любят, ей беспрекословно подчиняются все члены семьи.

А что будет потом? После ее смерти? Два ее сына раскололи семью: один оказался доносчиком, другой – убийцей. Что, если эта трещина в отношениях внуков превратится в пропасть? Тогда ее жизнь прошла напрасно?

Клара завещает свое любимое имение на юге Франции в неделимое владение всем пяти внукам. И каждое лето, что бы ни случилось в их жизни и в отношениях, они вместе с чадами и домочадцами съезжаются в Валлонг.

Семейная хроника Морванов охватывает события 60—80 годов XX века, эпилог отнесен автором к 2001 году.


Франсуаза Бурден

Хрустальное счастье


История Клары посвящается моей матери, которую я люблю и которой восхищаюсь, а также Жаку, «новичку» в нашем клане вот уже сорок лет.


I


Валлонг, 1967

Винсен некоторое время наблюдал за тем, как два ребенка плыли бок о бок, поднимая брызги воды. С самого начала каникул они постоянно бросали друг другу вызов, чем бы они ни занимались, – бегали, катались на велосипеде или плавали в реке – их соперничество уже начинало выводить всех из себя.

Тифани с берега кричала, поддерживая своего брата и кузена, одну руку она держала козырьком над глазами, чтобы лучше их видеть, другой сжимала старый хронометр, которым фиксировала их результаты. Немного поодаль, укрывшись под пляжным зонтом, спала Магали, сморенная привычной для нее смесью алкоголя и таблеток. Чтобы не дать разыграться эмоциям, Винсен отвел глаза. Хотя он и отказывался ей сочувствовать, она была ему небезразлична. Их брак погибал, бесполезно было себе лгать, а то, что он ее по-прежнему любил, все еще больше усложняло.

Он медленно пошел по пыльной дороге к холму. Если он хочет закончить свою рукопись до отъезда в Париж, ему надо работать. Для успешной карьеры судьи он не мог довольствоваться разрешением тяжб и оглашением приговоров. Он должен был и писать. Развивать право. Заставлять новые поколения студентов отвечать на экзаменах по его книжкам… Как смешно!

Он не стал ускорять шаг. Каждый день, упрекая себя в том, что недостаточно занимается спортом, он проводил практически все время, запершись в своем кабинете на первом этаже, занятый написанием этой чертовой книги, и пренебрегал всем остальным.

Достигнув вершины, он остановился на несколько минут, чтобы насладиться видом. Справа в долине он различил розовые крыши Валлонга, по другую сторону окрашенные в синий цвет контуры Альпин. Место, которое он обожал в детстве, юности и даже во время работы в Авиньоне – своего первого назначения. Однажды летом именно в Валлонге он встретил Магали, в которую тогда безнадежно влюбился. Здесь родились их трое детей. И тем не менее…

Он вынул руки из карманов, прежде чем спуститься по отлогому склону, который вел к поместью. «Не держи руки в карманах! – фраза, которую тысячу раз повторяла бабушка. – Во-первых, это их растягивает, во-вторых, это придает тебе неуверенный вид».

Клара, несмотря на свои восемьдесят пять лет, выглядела великолепно. Глава семьи, хранительница клана, воспитанная в строгости прошлого века, она обладала изысканными манерами и чувством юмора, умела обращаться с ценными бумагами на бирже. Когда-то она была красавицей, потом стала решительной женщиной, и все ее внуки и правнуки были очень привязаны к ней. До такой степени, что они смогли скрыть от нее жуткую драму, которая их отдалила друг от друга несколько лет назад. Чтобы уберечь Клару, они решили молчать, но их договор был настолько хрупким, что ненависть между кузенами могла возродиться в любой момент.

Винсен заметил, что вдоль аллеи платанов земля вокруг кустов роз была полита. Каждый раз, когда приезжала Клара, Ален за этим следил. Прямо под ее окном он посадил тимьян, розмарин, лаванду, потому что она обожала эти запахи.

– Мой дорогой, посмотри на нее! – раздался голос старой женщины, – Я не удержалась и сорвала…

Он столкнулся нос к носу с бабушкой, которая подошла незаметно. Она подняла свою палку с серебряным наконечником, которой обычно грациозными движениями расставляла знаки препинания в своих речах. Из нагрудного кармана ее льняной блузки торчал крупный бутон белой розы.

– Ты не отдыхаешь сегодня после обеда? – поинтересовался он.

– Не докучай формальными вопросами, ты отлично знаешь, что я никогда не сплю днем! В моем возрасте нет необходимости во сне…

Взяв под руку внука, она увлекла его в дом.

– Винсен, сокровище мое, ты плохо выглядишь, ты слишком много работаешь… Где остальные?

– Они на берегу реки.

– Ах, ну конечно же! А кто следит за малышами?

– Мадлен, Хелен…

– Тогда пойдем со мной выпьем холодного чая.

Он всегда был ее любимцем. Она ничего не могла с этим поделать и надеялась, что остальные этого не замечают. В большой кухне, жалюзи которой были закрыты из-за жары, она знаком пригласила Винсена сесть, а сама достала из холодильника кувшин. Лучи света играли на голубом фаянсе Обаня, выстроившемся на полках в посудном шкафу, над вазой с инжиром жужжала муха.

– Когда ты уезжаешь? – спросила она непринужденно.

– На следующей неделе. Отпуск юриста подходит к концу.

– А твоя книга, ты ее закончишь?

– Надеюсь.

Он слишком хорошо знал, что после этих безобидных вопросов она резко перейдет к основному, поэтому не был удивлен, когда она добавила:

– Ты принял решение насчет Магали?

– Нет, я не знаю что делать, – признался он вздохнув.

Ни один врач, с которым они консультировались, не был в силах как-либо ей помочь. По той простой причине, что она не была больна, а просто не могла найти себя. Потерянная, неспособная восстановить силы, без воли и ориентиров.

– Что касается твоих детей, ты не можешь оставить все как есть, – нанесла ему удар Клара. – Почему бы не взять их в Париж, скажем, на авеню Малахов.

– Ты хочешь, чтобы я отобрал у нее детей? Но это все, что у нее есть!

– Нет, Винсен… Прежде всего, у нее есть ты, то есть превосходный муж. Она живет здесь, что, как минимум, можно назвать красивым домом, она располагает деньгами для своих фантазий, она молода, она красива. Однако вместо нее всем занимается Хелен. К тому же это безумие, что молодая ирландка за столь короткий срок приобрела такое значение. Ты отдаешь себе отчет? Какой бы милой она ни была, она все-таки служанка.

– Бабушка! Хелен стала членом нашей семьи…

– Не кажись глупее, чем ты есть! – возразила Клара, барабаня пальцами по столу.

Жест был настолько знакомым, что Винсен, улыбнувшись, пробормотал:

– Я все это знаю, тем не менее, в их возрасте детям лучше быть вместе с матерью. Даже если это и не идеальная мать.

– Что такое ты говоришь!

Клара протянула руку к вазе с фруктами, взяла абрикос. Она аккуратно разломила его и съела, положив косточку в пепельницу, потом повернулась к Винсену. До сих пор ей хорошо удавалось не вмешиваться, но настало время делать выбор. Ему скоро должно исполниться тридцать пять лет, он красив, соблазнителен, ослепителен, и она не позволила бы ему все погубить, ничего не предприняв.

– Хуже всего, – не спеша продолжила она, – им тебя не хватает, что бы ты там ни думал. В частности, твоим сыновьям. Мальчикам нужен отец. К счастью, у них есть Ален, которого они обожают.

Она увидела, как он нахмурил брови, раздраженно склонил голову немного набок, и поняла, что попала в точку. Винсен и Ален, которые раньше были неразлучными кузенами, не общались уже несколько лет. Если быть точнее, со смерти Шарля.

– Только вот Ален слишком занят своими оливками. Ты ведь знаешь, он делает все, что возможно, он всегда находил общий язык с детьми, но он всего лишь их дядя. Я часто разговаривала с ним этим летом. Если бы ты с ним больше общался, он многое поведал бы тебе…

Через стол Винсен дотянулся до руки Клары и слегка сжал ее.

– Что ты хочешь мне сказать, бабушка?

На мгновение она сосредоточилась на его светло-серых глазах. У него были глаза отца, и она почувствовала неожиданный всплеск нежности к нему.

– Ты похож на Шарля, – засвидетельствовала она задумчиво.

– Ответь мне, – настаивал он.

Сколько ловушек благодаря ей им удалось избежать, каждому из них! Сколько раз она дипломатично или не очень вмешивалась в их жизнь, но всегда только ради их блага!

– Ты завел семью, Винсен, ты несешь за нее ответственность. Вернись или оставь ее. Воспитывай своих детей. Если нет, Ален скоро заберет все. Либо он просто оказывает тебе услугу там, где вы несостоятельны, Магали и тебе…

– Нет!

– Да. И еще одно, сокровище мое. Я видела, как твой отец годами гонялся за воспоминаниями. Я не хочу, чтобы то же самое произошло с тобой. Такой человек, как ты, не создан для одиночества.

Он отпустил руку бабушки, отстранился и оперся на спинку стула. Что он мог ответить? Клара была слишком умна, у него не было ни единого шанса обмануть ее. В последнее время он посвятил себя исключительно карьере с тем, чтобы не думать о жене. Каждый вечер, когда он приходил в особняк на авеню Малахов, его мысли были заняты работой. Это было своего рода обезболивающее, он не задавал себе вопросов. Отец предсказал ему однажды, что, в конце концов, он получит назначение в Кассационный суд, что являлось высшей целью для любого судьи. Но действительно ли он гнался за почестями или это было лишь средством забыться?

На секунду он закрыл глаза, вздохнул, убрал руки в карманы и вскоре был призван к порядку Кларой.

– На самом деле, Винсен, что за ужасная привычка…

– Папа! Папа! – пронзительный голос Тифани заставил их обоих подскочить. Запыхавшаяся девочка ворвалась в кухню и в слезах бросилась к отцу.

– Пойдем скорее, пойдем! – заикалась она.

– Тифани! Что с тобой? Успокойся, успокойся… Они взяли ее за плечи, но она отчаянно вырывалась, повторяя:

– Тебе надо пойти туда. С Филиппом случилось что-то…

– Что? – Встав, он поднял дочь и обнял ее. – Подожди, малыш, я не понимаю… Что случилось?

– Филипп! – прокричала она.

Ее рыдания становились судорожными, и вдруг Винсена охватила паника. Он посадил девочку Кларе на колени.

– Присмотри за ней!

Он пробежал через холл, спустился с крыльца. Если поехать на машине, объезд по улице займет у него столько же времени, как если пойти пешком через холм, и он устремился к аллее. Тифани была очень смышленым ребенком для своих десяти лет, и он прекрасно понимал, что должна была произойти настоящая драма, чтобы привести ее в такое состояние. Он ускорил шаг, вызывая в памяти картину, которую оставил час назад. Мадлен сидела на своем складном стуле за вязанием, Виржиль и Сирил плавали, немного поодаль под пляжным зонтом спала Магали. Хелен играла с Полем и Лукасом… А где в этот момент находился Филипп? В мгновение ока он достиг хребта и спустился к реке.

Первое, что он увидел, была фигура Алена. Его кузен неподвижно сидел на коленях у берега и сжимал руками голову. Стоя выше над ним Мадлен и Магали казались застывшими статуями. Винсен лихорадочно искал глазами детей и увидел их немного дальше, прижавшихся к Хелен, с оторопевшими лицами.

– Нет, – пробормотал он, – нет…

Из-за волнения у него перехватило дыхание, как если бы его душили. Неосознанно он перестал бежать и размеренным шагом подошел к Алену. Филипп лежал на траве с открытыми глазами, черты лица странно искажены, кожа синяя.

– О, господи…. Нет, нет… – повторил он тихо. Чтобы не смотреть на мальчика, он повернул голову к Алену. Тот был весь мокрый, волосы и одежда прилипли к телу. Мертвенно-бледный под своим загаром, с выражением, которого Винсен никогда у него не видел. Когда он заговорил, его голос показался глухим, едва слышимым.

– Я… я все испробовал… Но было уже слишком поздно. Он уже утонул, когда Сирил пришел за мной. Я думал… знаешь, всегда говорят, что… словом, я все-таки попробовал…

С огромным усилием Винсен скользнул взглядом по телу ребенка перед тем, как взять полотенце и накрыть его целиком. На этот жест прореагировала Хелен: она взяла Лукаса и Поля за руку.

– Мы идем домой, – произнесла она. – Все идут со мной.

Никто не возразил, и они молча последовали за девушкой. Винсен поднял глаза на Магали. Она не двинулась. Он спросил себя, была ли она в здравом уме, но она сама обняла. Мадлен за плечи и заставила ее удалиться. Оттуда, где он стоял, Винсен не понял ни слова из того, что говорили женщины.

– Надо все-таки позвать доктора, – удалось ему произнести.

Ален, казалось, не собирался подниматься, и Винсен взял его за плечо, чтобы встряхнуть.

– Иди, позвони, я останусь здесь.

Золотой взгляд Алена встретился с взглядом Винсена. Уже давно они едва обменивались словами, старательно избегая друг друга.

– Где Готье? – пробормотал Ален.

– Он уехал в Авиньон на весь день, у нас нет никакой возможности связаться с ним.

Только в этот момент они поняли, что им надо будет сообщить Готье и Шанталь о смерти их сына. Даже сама мысль была невыносимой.

– Пойди, позвони и возвращайся, – настаивал Винсен. Мы подождем вместе, ладно?

Это была почти просьба, и Ален покачал головой. Он сделал едва уловимый жест, чтобы коснуться полотенца, но его рука упала. Когда он, наконец, встал, Винсен вздохнул с облегчением. Увидеть, как сломается Ален, было последним, что он хотел бы сегодня пережить.

Как только шум шагов затих, тишина упала на берег, немного волнуемая шорохом насекомых. Ничто в мире не позволяло преодолеть бег времени, вернуться на два часа назад, изменить судьбу. Если бы Винсен остался, если бы Ален пришел раньше, если бы Филипп смог закричать… Но кончено, слишком поздно, свершилось.

– О, Филипп…

Любимчик, которому еще не было и шести лет, и который мило картавил. Винсен заметил, что пейзаж вокруг затуманился. Он закрыл глаза и дал слезам течь по щекам. Готье был почти его ровесником. Он был человек обаятельный, искренний, немного загадочный. Как он перенесет драму? Он, его жена, их другой малыш? И как ребенок мог утонуть в этой безопасной реке, находясь под присмотром трех взрослых? Или, по крайней мере, двух, если исключить Магали. Ибо она, конечно же, ничего не видела и не слышала.

– Врач приедет с жандармами, – сказал Ален позади него.

Винсен открыл глаза, сглотнул слюну. Кузен держал в руке белую простыню. Она, безусловно, больше подходила, чем оранжевое полотенце. Они оба нагнулись, чтобы аккуратно поменять его, стараясь не смотреть на лицо мальчика. Потом Ален направился к пляжному зонту и сложил его, как если бы этот предмет слишком веселой расцветки был ему невыносим.

Винсен посмотрел на него с некоторым любопытством. Иногда он думал, что знает Алена как себя, и в то же время он казался ему чужим. Его узкие бедра, его широкие плечи, его волосы, очень черные, очень длинные, его нежность или жестокость были знакомыми чертами, но кем он был сегодня? Всю их молодость они были неразлучны, сообщники, такие же непохожие, но действующие заодно, всегда в согласии. Даже когда Винсен узнал о связи Алена с мужчиной, их взаимная привязанность была непоколебима. Понадобилась смерть Шарля, чтобы они стали смотреть друг на друга с презрением, а потом воспринимать друг друга, как чужаки. И, тем не менее, здесь, вынужденные находиться возле этого маленького погибшего мальчика, они вдруг оказались ближе друг другу, чем когда-либо.

Складной стул Мадлен присоединился к пляжному зонту, круги и мячи составили кучу ненужных предметов, перед которыми оставался без движения Ален. Винсен хотел к нему подойти, но не мог сдвинуться с места. Удалиться на один шаг от ребенка, который лежал под простыней, означало бросить его. Он брезгливо взглянул на воду, которая блестела на солнце, и подумал, что они все будут бояться этой реки, в которой столько играли.

Несмотря на все горе и драмы, которые до сих пор пережила Клара, гибель правнука привела ее в полное отчаяние. Она не вставала с постели целые сутки и была не в состоянии ни с кем разговаривать.

Удобно усаженная в подушки, она так много плакала, что глаза ее опухли и стали выдавать возраст. Возраст старой дамы, которая много повидала на своем веку. Вспоминая прошлое, она пришла к выводу, что была счастлива до 1914 года, но после начала первой мировой войны ее существование сопровождалось последовательными жестокими ударами судьбы. С передышками, разумеется, со временем, чтобы восстановить силы после одной трагедии и лицом к лицу встретиться со следующей. Ее муж умер в 1917-м, призванный на фронт в качестве хирурга, несмотря на возраст, она осталась одна воспитывать двух детей, Эдуарда и Шарля. Последний всегда был ее любимцем и любимцем всех женщин к тому же. Эдуард избрал профессию хирурга – семейная традиция, – потом женился на этой идиотке Мадлен. Шарль решил стать адвокатом и очень рано взял в жены великолепную Юдифь. Мадлен родила троих детей, Юдифь тоже. Потом пришла вторая война. Лейтенант авиации Шарль почти сразу попал в плен. Эдуард, освобожденный от воинской повинности, поместил всю семью в убежище – в стены Валлонга.

Насколько надежным оказалось это убежище? Клара протерла свои опухшие и болезненные веки батистовым носовым платком. Действительно, отъезд из Парижа был трагической ошибкой. Валлонг находился в свободной зоне, и всем казалось, что будет хорошо там укрыться. Юдифь была еврейкой, но какое это имело значение в огромном поместье Прованса, откуда она никогда не выходила, даже чтобы пойти в Эгальер. В глазах всей деревни они были семьей Морван, французами, с шестью маленькими детьми. У Эдуарда Мари, Ален и Готье; у Шарля Винсен, Даниэль и Бетсабе. Двоюродные братья и сестры, для которых война была затянувшимися каникулами. Клара в роли главы семейства следила за всем. Почти за всем. Она научилась разбираться с черным рынком, самостоятельно выращивать овощи, обходиться без персонала. Время от времени она улавливала похотливые взгляды Эдуарда на Юдифь, но что делать? Как он мог не замечать яркую красоту своей невестки?

Рыдания захлестнули Клару, и ей пришлось побороться, чтобы вернуть дыхание. Все пошло оттуда. От зависти Эдуарда к Шарлю. Потому что у Шарля получалось все, за что он брался, потому что он был красив – такой же, как Винсен сегодня, – и потому, что Клара предпочитала его вопреки своей воле.

От Шарля долгое время не было новостей. Заключенный, который считался опасным после трех попыток бегства, он гнил в карцере немецкой крепости. А Эдуард не мог отвести взгляда от Юдифь. Он ей что-то сказал? Или что-нибудь сделал? В любом случае что-то произошло, так как Юдифь стала его избегать. Когда она узнала об аресте своих родителей, то решила под этим предлогом уехать. Ничто не могло удержать ее в Валлонге, Клара это хорошо поняла. Она уехала однажды утром вместе с малышкой Бетсабе.

Кларе было достаточно закрыть опухшие от слез глаза, чтобы увидеть лицо Юдифи. Такая красивая женщина! По прибытии в Париж она была взята под стражу гестапо, а потом депортирована в лагерь Равенсбрюк вместе со своей дочуркой. Они оттуда никогда не вернулись. Шарль же вернулся после войны.

Клара пошевелилась в кровати, ударив кулаками по простыням. Возвращение Шарля! Безумное счастье, смешанное с колющим ужасом… Она стиснула его в своих объятиях, не в силах прийти к нему на помощь. Исчезновение его жены и дочери в этом лагере смерти сведет его с ума, она это знала. Юдифь, он любил ее, как любят всего один раз в жизни, фатально, он собирался найти объяснения, виновных.

Уже двадцать два года она отказывалась об этом думать. Шарль стал всего лишь своей тенью, обессиленный условиями заключения, годами разлуки, но все силы, которые в нем остались, пошли на восстановление справедливости.

Как объяснились два брата? Каким образом Шарль добился признания Эдуарда? Даже не зная, о чем они говорили в эту жуткую ночь 1945 года, она отчасти догадывалась, о чем шла речь. Когда услышав выстрел, она бросилась на первый этаж и обнаружила Эдуарда, рухнувшего на бювар, она поняла. Слава Богу, Шарль не держал револьвер, он стоял у стола, и ей показалось, что это было самоубийство. Самоубийство Эдуарда. Версия, за которую она тотчас же зацепилась, а потом навязала всем, в том числе и самому Шарлю. Ему надо было воспитывать двух сыновей, не считая троих детей Эдуарда. Пятеро ребят, которыми Клара не хотела заниматься одна. Для нее Шарль не убивал своего брата, не платил по счетам просто потому, что она не представляла себе, что он может вернуться в тюрьму. Он был ей нужен, и она заставила его замолчать. Той ночью, у трупа своего старшего сына, Клара могла сойти с ума. Вместо этого она взяла ситуацию в свои руки, хотя почти не сомневалась, что младший был убийцей. Три раза Шарль пытался заговорить перед прибытием жандармов, и она ему в этом помешала. «Самоубийство, – повторила она громко и четко. – И пятеро детей, которых надо воспитывать».

Она протянула дрожащую руку к ночному столику, чтобы взять стакан с водой, которую выпила одним глотком. Да, она противостояла, врала, глотала боль, предала одного, чтобы не предать другого. И она свято верила, что таким образом спасет всю остальную семью! Но Шарль не сказал еще своего последнего слова, увы. Они вернулись в Париж, снова завладели особняком на авеню Малахов, снова зажили с грехом пополам. Шарль скрывал свою ненависть к вдове Эдуарда, этой несчастной Мадлен, которая не смогла удержать своего мужа, и также к детям Эдуарда. Мари, старшая, тем не менее, скоро снискала его расположение, так как была единственной девушкой, и он был обязан ее защищать. Готье, младший, был столь ничтожным в то время, что Шарль не проявлял к нему никакого интереса. Алену, напротив, он годами противостоял. Бедный Ален! Его независимость, его юношеское стремление жить в Валлонге и выращивать оливки, нежелание учиться – все раздражало Шарля. Дядя и племянник были друг другу отвратительны, и Кларе пришлось быть судьей еще один раз.

– С меня хватит, хватит, Господи! – молила она.

Но отныне не верила в этого Бога, который позволил ей похоронить обоих сыновей. Так как Шарль умер шестнадцать лет спустя, глупым образом сбитый автобусом на бульваре Сен-Жермен. Когда он был в расцвете славы. В расцвете карьеры адвоката. Мэтр Шарль Морван-Мейер, так как он добился добавления фамилии Юдифи к своей, чтобы его сыновья никогда не забыли мученичества их матери и сестры. А может быть, чтобы дети Эдуарда и его не носили абсолютно одинаковых фамилий.

С тех пор это были две различные ветви: Морваны и Морван-Мейеры. Готье, следуя за своим отцом и дедом, выбрал хирургию. Винсен, что очевидно, предпочел право. Они все выросли, и ничего не знали о той страшной истории, пока Шарль на смертном одре во время агонии, которая продлилась два дня, не собрал своих сыновей и племянников. И в момент ясного ума и памяти не заговорил с ними. О, Клара прекрасно знала, что он это сделает в один прекрасный день, даже если это будет его последний день, и, увы, у нее не было никакой возможности помешать ему. Что он им сказал, что именно он знал? Какая правда стала жестоким ударом для пяти молодых людей? Имел ли он смелость признаться, что был убийцей Эдуарда? Ради памяти о Юдифи он хотел поведать своим сыновьям, что их мать умерла не потому, что была еврейкой, но только потому, что была слишком красива и что да, конечно, он за нее отомстил. Ужасная история, не все главы которой были известны Кларе. Был ли Эдуард причастен к аресту Юдифи? Ибо он не просто завидовал Шарлю, он его ужасно боялся.

Ради Клары ее пять внуков соблюдали пакт о молчании. Никто из них и словом не обмолвился об откровениях умирающего Шарля. Но они отдалились друг от друга. Всем им удалось добиться чего-то в жизни, даже Алену с его невероятным выращиванием оливок, потом они создали семьи, родили наследников. И вот горе снова постучалось, несправедливое и слепое, унеся Филиппа в могилу. Почему он, невинный ребенок пяти лет? Почему в Валлонге, на который несчастье не переставало обрушиваться?

Тихий стук в дверь заставил Клару отвлечься от мрачных воспоминаний.

– А, это ты, – вздохнула она, увидев Алена.

Он приблизился к кровати своей мягкой, бесшумной походкой, положил охапку лаванды к ногам бабушки.

– Как они там? – спросила она у него.

– Готье держится, а Шанталь обессилена. Что касается мамы…

Никогда Алену не удавалось уважать свою мать, и даже делать вид. До своего последнего вздоха он будет питать к ней неприязнь из-за того, что она позволила Шарлю ими командовать. Мадлен и правда была избавлена от своего родительского долга, выбрав роль несчастной вдовы после самоубийства мужа, и она находила нормальным, что ее деверь взял на себя роль отсутствующего отца.

– Да. Я представляю, – вздохнула Клара. – У Мадлен хорошо получается только охать и есть.

Она действительно потолстела и говорила плаксивым голосом, постоянно критикуя как Мари, так и Алена, потому что в любимчиках у нее ходил только Готье. Мадлен должна была на самом деле страдать из-за потери своего внука, но никто не собирался ее успокаивать, это было очевидно.

– Я хочу, чтобы ты встала, – сообщил Ален, наклонившись над ней.

Прежде чем Клара успела возразить, он подхватил ее. Одной рукой взял за талию, другой под коленями, без труда поднял и поставил на коврик.

– Обопрись на меня, если хочешь, сделаем несколько шагов.

– Но что с тобой происходит? – возразила она, возмущенно.

Резким жестом она одернула свою длинную ночную рубашку.

– Я не инвалид!

– Но ты им станешь, если останешься лежать в кровати. И к тому же ты не больна.

– Нет, но мне так грустно, Ален…

– Всем грустно в этом доме. Если сломаешься ты, то они все рухнут один за другим.

– Но не ты?

– Ничего не могу сказать.

Он отвел бабушку к окну, где они оказались лицом к лицу.

– Это я пытался вернуть его к жизни, – сказал Ален бесцветным голосом. Возможно, что… Словом, я сделал все, что мог. Я знаю, как поступают. Я не мог поверить, что… Извини меня.

Он нежно взял ее руки, принудив пройтись до другого окна.

– Не извиняйся, – сказала Клара. – Мы можем об этом поговорить. И не бери на себя ответственность.

– Я хотел научить его плавать, но пять лет это еще мало! Он завидовал остальным, и он должен был попробовать тайком.

– Ален…

– Мне нужно это кому-то сказать! Это я их научил. Каждого из них. Сирила и Виржиля, Лею и Тифани, Лукаса и Поля… Я люблю их всех…

– Я знаю.

– Я не могу спать, я вижу только его лицо, я…

– Ален!

Сухой тон Клары удивил его настолько, что он наконец замолчал. Она внимательно его разглядывала.

– Тебе не с кем поговорить, дорогой? Ты один в том, что касается этого?

Она обняла его за шею, и он так сильно и резко к ней прижался, что она пошатнулась.

– Клара, – вздохнул он, – я не могу вынести, что он так умер!

Она держала его крепко, голова его лежала у нее на плече. В определенные моменты они все называли ее по имени. У Алена приступы нежности были очень редки, она посчитала, что ему плохо. Но кто заботился о нем? Он приехал один в это поместье, когда ему было всего семнадцать лет, и он боролся с необработанными землями, не требуя ни от кого помощи. В его характере, подозрительном, чрезмерно сильном, она узнавала себя саму.

К моменту, когда он отстранился от нее, стесняясь уйти, она отпустила его и пошла одна.

– Ты прав, мне надо двигаться. Оставаться без движения в моем возрасте равнозначно смерти.

Дойдя до конца комнаты, она круто развернулась.

– Скажи мне, дорогой… Как получилось, что ты не женат? Что у тебя нет детей, у тебя, который так их любит. Тебе тридцать пять лет, тебе не кажется, что пришло время?

Она вернулась к нему маленькими шажками, потом с любопытством смерила взглядом с ног до головы. Она увидела, как он опустил глаза, задрожал.

– Есть что-то, чего я не знаю? – спросила она сдержанно.

– Я пришел не за тем, чтобы…

– О, не держи руки в карманах, как Винсен! Кстати, когда вы покончите с вашей загадочной ссорой? Как два таких человека, как вы, могли к этому прийти? Это еще один секрет, который от меня скрывают? Ты очень несправедлив, знаешь… Я всегда тебе доверяла, даже когда ты был всего лишь бунтующим подростком!

– Но я тоже тебе доверяю!

– Нет, отнюдь. Ты, как все, оберегая меня, вы впутываетесь в кучу невероятной лжи. Вот смотри, например, ты не ответил мне. Объясни мне, что ты делаешь в жизни. И почему такой соблазнительный молодой человек, как ты, в качестве пары имеет только деревья!

Вдруг воцарилось молчание.

– Тебе, скорее всего, не понравится мой ответ, бабушка, – сказал он, наконец.

– Правда? Ну и я тебя слушаю, не… Ох!

На этот раз Клара поняла, но, тем не менее, не могла пока в это поверить.

– Ты…

– Я не являюсь поклонником красивых девочек, – отрезал он. – Хотя это со мной бывает, но это не совсем то, что я предпочитаю. Я тебя не сильно шокирую?

– Нет, – сказала она, качая головой.

Ей не надо было задавать ему этот вопрос. Она упрекнула себя в любопытстве, и в то же время спросила себя, кто еще был в курсе из членов семьи. Естественно, никто не пришел к ней рассказать об этом, потому что они все следовали этой дурацкой привычке ее беречь!

– Подойди сюда, – попросила она тихо.

Он подошел к ней и остановился напротив. Послушный, но раздраженный.

– Ты всегда отличался от других. Я люблю тебя таким, какой ты есть, Ален. И мне нравится то, во что ты превратил Валлонг.

Кончиками пальцев она отодвинула пряди черных волос со лба внука.

– Видишь ли, я долгое время думала, что этот дом был убежищем, приютом… Что вы все будете здесь счастливы со мной, возле меня… Но на самом деле, когда я думаю о войне, о смерти твоего отца, обо всем том, что произошло здесь… И сейчас наш бедный Филипп, который утонул… Я проклята? Или вы прокляты?

– Клара!

– Что?

– Ты говоришь глупости. Валлонг это рай. Я тебе клянусь.

– Для тебя да. Но я потеряла мужа, невестку и внучку, двоих сыновей, а сейчас правнука! Это не приводит меня к мысли о рае.

Она жалостно вздохнула, но взяла себя в руки.

– Спасибо за лаванду, – добавила она. – Я сейчас оденусь…

Взамен она увидела его улыбку, что вдруг углубило морщины вокруг его кошачьих глаз.

– Ты балуешь свинью вареньем, – загадочно сообщила она, рассматривая его с головы до ног.

Когда она прошла мимо него в прилегающую к комнате ванную, он все еще улыбался.

Аллеи небольшого кладбища Эгальера были заполнены огромным количеством людей, которые молча толпились, желая выразить свои соболезнования. Перед величественным склепом Морванов Готье держался прямо, обняв рукой жену за плечи. Она казалась суровой под своей черной муслиновой вуалью, но не была подавлена ни в церкви, ни тогда, когда кортеж проследовал за маленьким белым гробиком. Немного отставая, тяжело опираясь на свою трость, Клара выдерживала испытание, сохраняя спокойствие. Винсен и Ален шли по обе стороны от нее, чтобы поддержать, если это будет необходимо, но она не хотела слабеть, она себе в этом поклялась.

Лицом к надгробной плите, с другой стороны ряда, могила Шарля могла быть отмечена только простотой. В своем завещании он ее требовал похоронить его отдельно, с тем, чтобы не делить одну могилу с Эдуардом. Клара не отводила глаз от этой темной плиты из черного гранита: «Шарль Морван-Мейер, 1909—1961». Покоился ли он с миром или ничто для него сейчас не существовало?

Люди медленно проходили мимо семейства. Мари приехала из Парижа в тот же день, Даниэль накануне. Все дети были здесь, застывшие в своих траурных костюмах, под присмотром бедняжки Хелен. Для маленького Поля хоронить своего брата Филиппа представлялось очень тяжелым занятием, Клара была в этом убеждена, но его родители так захотели.

Винсен нагнулся к ней, слегка коснувшись руки.

– Ты хочешь вернуться сейчас? – прошептал он.

Она ему не ответила. Добраться до Валлонга, чтобы лечь и заснуть, – этого она желала больше всего на свете. Но об этом не могло быть и речи. Шестью годами раньше, когда хоронили Шарля, она думала, что умрет. В момент, когда бросала цветок на фоб сына, она упала в обморок, и ее пришлось унести. Она все еще упрекала себя в той слабости, убежденная, что должна подавать пример всей семье. Они все ей доверяли, действуя с учетом ее мнения, и это не потому, что ей восемьдесят пять, и она беспомощна, как тряпичная кукла.

Чтобы набраться сил, она посмотрела на профиль Винсена. Красивые черты лица, тонкие и четкие, большие серые стальные глаза, обрамленные черными ресницами, волевая челюсть: полная копия отца, с обаянием в придачу. Почему Магали не сумела сделать его счастливым? Любая женщина боролась бы за такого мужчину, но не она. Сначала ей это удавалось лучше всех, но через некоторое время она сложила оружие.

Незаметно Клара искала молодую женщину глазами. Та держалась немного в стороне, опустив голову, занятая разглядыванием своих черных туфель лодочек. Она, казалось, чувствовала себя неуютно в этой одежде, как и обычно, когда надевала деловой костюм. Клара хотя и ненавидела синие джинсы, должна была признать, что Магали была великолепна и умудрялась походить на Мэрилин Монро – в облегающей синей ткани, в мужской рубашке, застегнутой не на все пуговицы и небрежно завязанной на талии. Но проблема была не только в том, что она придерживалась стиля одежды своего идола, она употребляла также транквилизаторы, виски, сигареты. И Винсен упорно находил ей оправдания!

Последние из желающих выразить соболезнования окружали Готье и Шанталь. Поцелуи, пожатия рук, вздохи. Кошмар уже заканчивался. Маленький Филипп присоединился к своим родственникам, покоящимся на кладбище. Рабочие терпеливо ждали, когда семья удалится.

– Пойдем, все закончилось, – сказал Винсен.

Властным жестом он взял бабушку за локоть, чтобы повести к воротам. От него она принимала то, чего не позволила бы остальным. Он довел ее до «Мерседеса», который стоял у самого выхода, помог ей устроиться на переднем сидении, положил трость ей в ноги.

– Я схожу за Магали, – произнес он. Она тоже не могла вернуться пешком.

– Извините, Винсен… Мне отвезти детей? Хелен стояла около него с озабоченным видом.

– Да, спасибо… Попробуйте их немного отвлечь по дороге, я думаю, они получили свою долю горя за день… А дома покормите их раньше нас, ладно? Мне кажется, кухарка все для них приготовила.

Девушка покачала головой и опустила глаза. Светло-пепельные волосы, коротко подстриженные, ореолом окружали ее красивое лицо. Он спросил себя, сколько ей могло быть лет. Двадцать три? Двадцать четыре? Он и не заметил, как она изменилась, облагородилась. Приехав из Ирландии несколько лет назад, чтобы сидеть с их детьми, она за несколько месяцев выучила французский и вместо того, чтобы вернуться в Дублин, осталась в семье. Энтузиастка Клара взяла ее на полный рабочий день.

– Спасибо, Хелен, – сказал он мягко.

Он удивился, заметив, как она покраснела и потом резко отвернулась.

Что могло ее так взволновать? Он всегда вел себя очень любезно с ней, сознавая ту роль, какую она играла в воспитании детей, в то время как Магали дремала или ходила по барам. Он надеялся, что она не чувствует своей вины в несчастном случае с Филиппом. В принципе, трех взрослых было бы достаточно, чтобы присматривать за семью детьми. Сирил и Виржиль были уже большими, почти подростками, и могли сами за собой следить. Предполагалось, что Хелен занималась самыми маленькими, к тому же она всегда справлялась со своей задачей, и должно было произойти действительно ужасное стечение обстоятельств, чтобы Филипп исчез так, что этого никто не заметил. В тот день Мадлен сообщила, что она будет следить за внуками, Винсен это хорошо помнил. Дети ее дорогого Готье, единственные, которые для нее что-то значили. Однако она обращала внимание только на кружево своего вечного вязания.

– Ты меня ждал? Извини меня, дорогой. Магали только что к ним подошла, держа в одной руке сумку и шляпу, а в другой – носовой платок, которым вытирала виски.

– Какая жара! Черт возьми, я ненавижу похороны…

– Ты знаешь кого-то, кто их любит? – пробормотал он, открывая ей заднюю дверь.

Сев за руль, он посмотрел на бабушку, убедился, что с ней все в порядке, и тронулся.

– Кто повезет Готье и Шанталь? – спросила Клара.

– Ален, – ответила Магали.

В зеркало заднего вида, Винсен увидел, как она откинулась на спинку сидения и поднесла руки ко рту. Она считала возможным глотать транквилизаторы даже по утрам. Их взгляды встретились в зеркале, и она произнесла отчетливо:

– Мне нужно отвлечься.

Немного алкоголя, чтобы запить таблетку и как можно быстрее вызвать состояние, которое успокоило бы ее. Таким образом она пыталась забыть свою тоску и комплексы.

– На этот раз мне тоже, – вздохнула Клара. Приехав в Валлонг, они увидели Мари, которая приехала первой и ждала их. Винсен воспользовался этим, чтобы завести Магали в кабинет первого этажа и закрыть за собой дверь.

– Будь добра, Маг, сделай сегодня над собой усилие, не пичкай себя лекарствами, я не хочу, чтобы ты устроила спектакль.

Она смотрела на него, немного удивленная его напором, так как он ненавидел сцены.

– Не беспокойся, – ответила она недовольным тоном, – я буду вести себя смирно.

– Да нет, я беспокоюсь! И даже очень сильно. Ты это отлично знаешь, мы говорили об этом тысячу раз.

– Тебе за меня стыдно?

Этим вопросом Магали каждый раз пыталась его задеть. С того самого момента, как они поженились, начались проблемы. Они должны были остаться любовниками, беззаботными, счастливыми. Она была такого скромного происхождения, что ему пришлось бороться со всей семьей – в частности со своим отцом, – чтобы ее приняли. То, что он выбрал себе в жены служанку, должно было задеть Морванов. И она считала, что они все относились к ней свысока, несмотря на их псевдолюбезность. Потому что она боялась их, она ненавидела их всех.

– Конечно, нет, – ответил он, взяв ее под руку.

Кончиками пальцев он нащупал шпильку, которая держала ее пучок, и вытащил ее. Каскад длинных рыжих волос тут же упал на плечи молодой женщины.

– Тебе очень идет черный цвет, ты очень красивая. Я не хочу, чтобы ты себя губила, вот и все. Если бы ты меньше пила, ты бы больше доверяла себе.

– Как раз наоборот!

– Нет, дорогая, нет…

От нее исходила такая чувственность, что он ощутил огромное желание обнять ее, но было не то место, не то время, и он спросил себя, как у него могло возникнуть желание заняться любовью в такой день.

– Я люблю тебя, – сказал он грустным голосом.

Забеспокоившись, она нахмурила брови, прикоснулась к нему, тогда как он хотел отстраниться. Потерять Винсена было самым ужасным из того, что могло с ней произойти, но она никогда не смогла бы стать такой, как он хотел: уважаемой супругой парижского судьи, элегантной бездушной дамой. Ей это не удалось, и она отказалась. И в то время, как он жил в Париже, куда она не желала с ним ехать, она множила глупости здесь. Он принимал судей в особняке своей бабушки на авеню Малахов, а она соблазняла лаборанта в аптеке в Авиньоне, чтобы добыть лекарства, которые ей отказывался выписывать врач. Ужасный тип, к тому же грубый, жалкий, но он давал ей все, что она захочет.

– Что ты еще проглотила сейчас в машине? – спросил он, гладя ей волосы.

– Чтобы забыть.

– Забыть?

Он в упор посмотрел на нее, не понимая. Она почувствовала раздражение от всей этой неправдоподобной любезности, которую он проявлял к ней, ко всему миру.

– Что я спала, когда Филипп утонул! – вырвалось у нее. – Ты думаешь, другие так не думают? Я вижу это в глазах Шанталь! Я была там. Но я спала.

– Никто тебя не упрекает.

– Прямо нет, вы не такие, вы скрытные…

– Кто это «вы»?

– Твоя семья! Если бы Мари была на моем месте, или Шанталь, или даже твоя бабушка, они бы уследили! Они безупречны в любых ситуациях, эти Морваны, разве нет? В то время как я всего лишь маленькая безрассудная горничная, вот что они говорят друг другу, не правда ли? И ты тоже, эта мысль наверняка промелькнула в твоей голове! Если бы этот несчастный случай произошел с одним из наших детей, это бы меня тоже не разбудило!

– Прекрати, – умолял он.

– Почему? Ты боишься, что меня услышат? Ведь здесь и у стен есть уши, дорогой, это дом твоей семьи, вспомни! И она не всегда безупречна, твоя семья!

– Ну все, достаточно.

Он схватил ее за запястья и неосторожно толкнул в кресло, она упала.

Если бы она начала плакать, ее невозможно было бы потом часами остановить.

– Смерть Филиппа всех нас выбила из колеи, – сказал он очень быстро, – и каждый чувствует себя виноватым. Даже Ален, которого там не было.

– Но я, я там была! – резко вскрикнула она. – И когда я поняла, что очень хочу спать, я предупредила эту идиотку Мадлен! О, ты не обязан верить мне на слово, ты можешь пойти и спросить у нее!

С недоверием он смотрел на нее в упор, не находя, что ответить. После небольшой паузы она продолжила, задыхаясь:

– Ты знаешь Мадлен, она нянчится всегда с детьми Готье и только с ними! Поль здесь, Филипп там, другие для нее не существуют. Я сказала ей, что собираюсь спать, я ей сказала! В любом случае, Филипп, она его слишком опекала, она хотела, чтобы он оставался около складного стула, на котором сидела. Ты представляешь, как он хотел там остаться?

Мадлен ни о чем этом не говорила. После смерти своего внука она отупела, съедаемая печалью, и никто ее не спрашивал. Винсен худо-бедно восстановил хронологию драмы. Хелен была первой, кто заметил исчезновение Филиппа. Она безуспешно его искала, в то время как Сирил побежал к овчарне, чтобы предупредить Алена. Тот шел вдоль реки пока не обнаружил тело маленького мальчика, которое медленно плыло по течению. Он нырнул, зная, что пришел слишком поздно, вытащил его из воды, упорно пытался вернуть к жизни. Что касается остальных: Магали спала, Мадлен вязала, но никто не высказал прямого обвинения, даже Готье.

– Ты ее предупредила, ты уверена? – спросил он медленно.

Магали покачала головой, и он увидел, что глаза ее полны слез.

– Она, конечно, не захочет признать это… К тому же мои слова ничего не значат, я ничто! Я говорю это тебе, а ты сомневаешься, представь, что подумают остальные!

Она говорила с такой горечью, что он вдруг почувствовал себя неудобно. Он подошел к креслу, встал перед ней на колени.

– Я тебе верю, – пробормотал он. – Но надо все это забыть…

Растерявшись, он не знал, что еще ей предложить. Упреки Мадлен не воскресят маленького мальчика и будут только мучить Готье и Шанталь.

– Конечно, – ухмыльнулась она, – ты защищаешь свой клан, а я не являюсь его частью. Проще, если все будут думать, что это моя ошибка.

– Но это неправда, никто никогда не…

– Ой, перестань, ладно? Я давно научилась вас понимать! У нас кошку называют кошкой. У вас же все молчат. Выслеживают, подозревают, но молчат!

Она занервничала, ее подбородок затрясся. Винсен задумался – не возненавидела ли она его вместе со всеми Морванами.

– Я не совсем безответственная, даже если и делаю глупости, – добавила она прерывисто. – Но я не выношу, когда ты меня осуждаешь!

На этот раз она на самом деле заплакала, и он ощутил внезапное сочувствие к ней.

– Магали, любовь моя… – начал он.

– Избавь меня он твоих речей! – она оттолкнула его. – Ты никогда не бываешь искренним, ты слишком хорошо воспитан для этого! Единственный, кто непосредствен, кто любезен, – это Ален! По крайней мере, он меня уже долгое время не упрекает…

– Ну, тогда тебе надо было выходить замуж за него! – ответил Винсен.

Как только он произнес эту фразу, он тут же пожалел об этом. Он знал пристрастия своего кузена, и не было никакого повода ревновать к нему. Конечно, Ален всегда был близок Магали, был ее другом. Он первым заметил, что она пьет, забирал ее иногда вечерами до смерти пьяную. Он ухаживал за ней не осуждая ее, занимался спокойно детьми вместо нее. И к тому же Ален жил рядом с ней круглый год, в то время как он работал в Париже. Да, Винсен испытывал иногда некое неудобство, когда думал об их близких отношениях, и некую горечь, когда он видел своих сыновей и дочь прыгающими с радостными криками на шею Алену.

– Тебя никогда здесь нет, Винсен… Ты предпочел карьеру, это не моя ошибка!

– Это ты не захотела поехать со мной, – сказал он спокойно.

– К твоей бабушке? Только и мечтаю об этом!

– Нет, если бы ты приехала, мы бы могли жить, где угодно. Там, где тебе хотелось бы. Я живу на авеню Малахов только потому, что я один.

– И очень счастлив быть один! Клара заботится о тебе лучше, чем это делала бы я, правда? Она дает ужины в честь господина судьи! Еще с твоим отцом она любила устраивать званые вечера, она их обожает!

Он с трудом переносил, когда она вспоминала о Шарле, и напрягся. Несмотря на все усилия, ему не удалось забыть, как она радовалась кончине его отца. Тогда она думала, что Винсен откажется от своего поста в Париже, что он больше не будет чувствовать себя обязанным стать великим судьей, и не понимала его упрямства.

– Она всех вас превратила в детей, – продолжала Магали. – Даже меня она хотела взять под свое покровительственное крылышко! Огромное спасибо!

Чтобы обратить его внимание на свои слова, она бросила шляпу в другой конец комнаты.

– Вам следует одеваться так, моя крошка, держаться так, не говорить этого… И ты еще спрашиваешь, почему я поселилась здесь?

Ему нечего было ответить, после каждой ссоры с ней он чувствовал себя немного опустошенным. Она открыла сумку, нашла флакон с таблетками, открыла его, но он поспешил к ней и выбил его из рук.

– Ты издеваешься надо мной? – прорычал он. – Ты будешь это делать у меня под носом?

В ярости он подошел к корзинке для бумаг и вытряхнул туда все таблетки.

– Ты не будешь рыться в помойке, я надеюсь? Он подошел к ней, взял за руку, пытаясь заставить ее подняться.

– Сейчас ты пойдешь со мной, мы присоединимся к остальным. А если ты не в состоянии вести себя спокойно, иди в кровать!

В злости Винсена было что-то неожиданное, почти приятное. Ей казалось, что он всегда был слишком любезен, просто идеален, и подсознательно она хотела его как-нибудь спровоцировать, чтобы он отреагировал. И когда он открыл дверь, она прислонилась к нему.

– Поцелуй меня сначала, – прошептала она.

– Оставь меня в покое! – ответил он, отодвигая ее.

После нескончаемого дня, за которым последовал мрачный вечер, Валлонг обрел спокойствие ночи. К десяти часам все поднялись наверх спать, и только Ален остался в библиотеке на первом этаже. Он хотел найти там какую-нибудь книгу. Он знал, что в своей комнате в овчарне он не заснет, желания же идти к Жану-Реми на мельницу у него не было. Около него он мог бы немного утешиться, но предпочел один противостоять гибели маленького Филиппа.

Расположившись в глубоком кожаном кресле темно-коричневого цвета, он листал альбом, посвященный художникам Возрождения. Когда семья была здесь – и в особенности Винсен, – он редко бывал дома. В овчарне, где уже несколько лет все было оборудовано для ведения сельского хозяйства, он устроился на втором этаже. В течение нескольких месяцев он работал не покладая рук, чтобы переделать старый сенной сарай в большую удобную комнату с низким потолком и неприкрытыми балками, где он мог бы спрятаться, когда хотел. Конечно, там было немного жарко летом, немного темно, но, по крайней мере, там он чувствовал себя дома.

Он попробовал сосредоточиться на репродукции одного из творений Тициана, которая располагалась на развороте альбома. Это Шарль купил великолепную коллекцию книг, посвященных живописи. Шарль, чья эрудиция и образование были безукоризненны, и которому Ален в молодости в какой-то степени поклонялся, даже если и не любил его. Впоследствии он научился его бояться. А много позже – ненавидеть.

Это была репродукция «Введения во храм», картина находилась в Венеции. Во время своих путешествий по Италии Жан-Реми часто посещал музеи. После возвращения он мог часами рассуждать о той или иной подробности, пытаясь увлечь своим энтузиазмом Алена. Но тот остерегался высказывать свое мнение, сознавая, что не слишком хорошо разбирается в живописи. Если талант или знания Жана-Реми его и впечатляли, он никогда этого не показывал.

Шум шагов в холле заставил его резко поднять голову. Через несколько секунд Готье толкнул дверь и облегченно вздохнул, обнаружив своего брата.

– Именно тебя я и надеялся найти… Закрывая ставни, я заметил, что внизу горит свет… Шанталь удалось заснуть, но я за нее беспокоюсь…

– Она сильная, она выберется, – ответил Ален.

– Что ты читаешь?

– Не важно. Если хочешь поговорить, я рад, что остался.

Готье упал в кресло, поставил локти на колени, и сжал голову руками.

– Если бы ее там не было, я думаю, что…

– Ты говоришь глупости!

– Нет… Это на самом деле тяжело, знаешь.

В тишине, которая последовала, Ален встал и подошел к брату.

– Если я могу что-то сделать, скажи мне. Ты хочешь, чтобы я позаботился о Поле? Ты должен увезти отсюда Шанталь.

– Она никогда не согласится уехать от могилы Филиппа. В любом случае, не сейчас. Может быть, позже.

Готье выпрямился и поднял глаза на брата.

– Что касается меня, я бы отдал что угодно, лишь бы удрать, уйти в работу, больше не покидать больницу. И мне бы тоже хотелось поплакать.

– Давай. Со мной ты ничем не рискуешь.

– Если я начну, я не смогу остановиться… Черт возьми, я думаю, что начинаю бояться этого дома!

– Валлонг здесь ни при чем, я не суеверен.

Они обменялись долгими взглядами, думая об одном и том же. Двадцать лет назад, когда они были детьми, Шарль убил их отца выстрелом из револьвера. Именно здесь, с другой стороны холла, в кабинете, куда Ален никогда не заходил.

– Забавно, – пробормотал Готье, – когда мы были мальчишками, мы веселились здесь, как сумасшедшие. И на речке тоже. Была война, но нам было наплевать…

Ален покровительственно положил руку на плечо брата. В десять лет он играл не с ним, а с Винсеном, и вдруг пожалел, что не обращал внимания на младшего брата. Кузены дружили парами, Ален и Винсен, Готье и Даниэль. С высоты своих тринадцати лет Мари смотрела за ними, разрешая их споры или навязывая им свою волю. В том самом месте, где утонул Филипп, они плавали дни напролет, и чтобы выгнать их из воды, нужно было, чтобы пришла сама Клара.

Ален сжал плечо Готье. Тот уцепился за эту несильную боль, чтобы остановить охватывающее его отчаяние.


II


Париж, зима 1967 – 1968

Прилипнув носами к витрине, Лукас, Тифани и Лея, не отрываясь, смотрели на автоматы. На всех тротуарах бульвара Осман группы изумленных детей были приклеены к стеклам универмагов, которые соревновались в изобретательности, создавая рождественскую феерию. Немного поодаль Сирил и Виржиль пытались казаться безразличными, как если бы в тринадцать лет игрушки их уже совсем не интересовали.

– Не волнуйтесь так, – любезно сказал Винсен, – их никто не унесет, не уничтожит…

Хелен изобразила печальную улыбку, но не смогла снять напряжение. Следить за детьми в Париже было слишком тяжелой ответственностью для нее, как она часто повторяла после их приезда. Ее тревога казалась такой искренней, что Винсену удалось освободиться на несколько часов, чтобы пойти с детьми в Галерею Лафайет.

– Мне скоро надо будет вернуться во Дворец правосудия, – сообщил он. – Вы поедете на метро? Сирил знает дорогу наизусть, вам надо только следовать за ним.

Сирил и Лея, которые жили на авеню Малахов, будучи парижанами, были шустрее своих кузенов.

– Это пребывание пойдет им на пользу, – добавил Винсен.

Он одним глазом следил за своими дочерью и сыном, удрученный тем, что у них был слетка деревенский вид. Уже давно он настоял на их приезде в Париж, по крайней мере, на школьные каникулы. Естественно, Магали наотрез отказалась покидать Валлонг, не слушая доводы мужа, и он уехал 26 декабря, взяв с собой Хелен и детей.

– Вы тоже должны воспользоваться поездкой, – любезно предложил он. – Посмотрите памятники, музеи, сходите в театр…

Она снова улыбнулась ему, на этот раз уже веселее, но отрицательно покачала головой.

– Я чувствую себя здесь потерянной, этот город внушает мне страх. И потом тут ваши дети.

– И что?

– Я обещала вашей жене не спускать с них глаз.

– Моей жене на них плевать! – вырвалось у него. Она была удивлена злостью, внезапно нахлынувшей на него, он ведь всегда держал себя в руках.

– Вы несправедливы, – пробормотала она. – Магали очень беспокоится за них.

– Да, это она может! Пример, который она им подает, прискорбен. Они могут подумать, что у нее сонная болезнь, последствие помутнения разума и галлюцинаций. Если бы вас не было рядом с ними, я бы не смог их там оставлять.

Комплимент так взволновал ее, что она отвернулась к витринам. В любом случае она не должна была смотреть на него, она знала его лицо наизусть, так же как все нюансы его взгляда и улыбки. Она знала, что он все еще был влюблен в Магали, что он приходил в отчаяние при виде того, как та погибала от алкоголизма, но что он не позволил бы утянуть себя в этот ад. Она знала, что никогда не осмелится увидеть в нем не только хозяина, к тому же она теряла самообладание, когда он говорил ей больше десяти слов.

– Мы увидим Поля на Сен-Силивестер? – спросила она, в конце концов.

– Конечно! Мы всегда собираемся вечером 31-го, он придет со своими родителями.

До сих пор она не осмеливалась задать этот вопрос, но часто думала о маленьком мальчике. Он стал самым младшим ребенком в семье после гибели Филиппа, и она надеялась, что он справился с этим горем.

– У него все хорошо, – сказал Винсен. – Шанталь старается не слишком его опекать и доверяет его нам время от времени по четвергам, чтобы он мог видеться со своими кузенами. Знаете, мне было лет двенадцать, когда мне сообщили, что моя сестра Бет погибла в Равенсбрюке и… Если быть честным, это возраст, когда все быстро забывается.

Несмотря ни на что, Хелен, в конце концов, внимательно посмотрела на него и заметила две маленькие морщинки в уголках рта, грусть его улыбки, усталый вид.

– Итак, Поль придет в канун Нового года, – продолжил он, – и мы все поцелуемся в полночь. Я начну с вас, согласны?

Это была всего лишь шутка, но, тем не менее, она почувствовала, что вся покраснела.

– Ладно, мне надо идти, – добавил он.

Он подошел к Сирилу и Виржилю, которые снова о чем-то спорили.

– Мальчики, поручаю вам довезти всех до дома, уже поздно. Первый, кто не подчинится Хелен, будет иметь дело со мной.

Оба подростка кивнули головой, он всегда ждал еще некоторое время, чтобы быть уверенным, что не будет никаких возражений после его ухода. Их скрытое соперничество приводило часто к гомерическим схваткам, за которыми следовали бесконечные обиды, но если в Валлонге это было допустимо, то здесь это не должно было происходить. Винсен подал последний многозначительный знак Виржилю, потому что это был его сын, и он не хотел, чтобы проблемы исходили от него.

Он пошел к Опере и вдруг почувствовал, что поднялся ледяной ветер. Небо затянуло полными снега тучами, и он подумал, какая погода была сейчас на юге. Скучала ли Магали одна там или, наоборот, пользовалась ситуацией и пила с утра до вечера? И как все должно было измениться там? Надо бы позвонить Алену, узнать новости. Мысль не из самых приятных. Его кузен не делал никаких комментариев, ему удавалось сохранять нейтральный голос, сообщая о последних глупостях Магали, но у него определенно было свое мнение о положении дел. Тот факт, что Ален считал его плохим мужем или плохим отцом, выводил Винсена из себя. Он и так уже, чтобы сохранить семью, делал все возможное на протяжении многих лет.

«Нет, я не должен был ее бросать, никогда Магали не дошла бы до такого состояния, если бы я был рядом».

Однако пить она начала еще до его назначения в Париж. Он помнил, как обсуждал это с Одеттой, которая и ввела его в курс дела. Эта смелая женщина была единственной родственницей Магали, одновременно и тетей, и крестной матерью, она долгое время работала в Валлонге кухаркой. Вплоть до свадьбы, которая очень огорчила ее, лишив работы. Так как Клара находила невозможным держать Одетту в служанках после того, как та вошла в некоторой степени в семью. Бедная Одетта должна была наряжаться по-праздничному, играть роль, которая ей не подходила, и хорошо выглядеть на собраниях клана Морванов.

«Я нарвался на проклятое осиное гнездо!»

В целом он отказывался об этом думать. В любом случае, не таким образом. Он совершил ошибку, женившись на Магали против воли отца, он был обязан это признать сегодня, хотя никогда не произнес бы это вслух. Одетта говорила, что не нужно путать тряпки и полотенца. Отвратительное выражение, но в принципе вполне справедливое. Шарль всегда относился к своей невестке свысока, увеличивая, таким образом, неудобство, которое она ощущала. Он видел в ней мать своих внуков, но также и маленькую горничную, которая раньше носила передник и убиралась в домах у людей его круга. Магали терпеть не могла Шарля, в то время как Винсен его обожал, еще один конфликт между ними и еще одна причина того, чтобы приблизиться к Алену.

– Ах ты, черт, – проворчал он сквозь зубы.

Проходившая мимо пожилая дама обернулась на него, удивилась, услышав, что такой приличный мужчина чертыхается. Ибо, хоть он никогда и не замечал этого за собой, он производил впечатление на людей. Когда он заседал в суде, большинство его сотрудников выказывали поразительное уважение ему несмотря на его возраст. Наделенный острым блестящим умом, потрясающей памятью, он умел показать себя рассудительным и беспристрастным человеком. Утонченный, внимательный, он умел очаровать так же, как в свое время его отец, и щеголял той же врожденной элегантностью. Но в противоположность Шарлю он обладал неиссякаемой нежностью, которая вызывала у всех женщин желание оказаться в его объятиях. Магали раньше его страстно любила, не заботясь о его достоинствах и недостатках, довольная тем, что соблазнила такого красивого мальчика. Он был неожиданной победой для нее, она уступила ему после одного-единственного движения головой, не представляя, что он наденет ей на палец кольцо. Когда она на самом деле очутилась перед мэрией, чтобы стать мадам Винсен Морван-Мейер, ее охватила паника. И с тех пор страх не покидал ее.

Через полчаса он вышел из метро на острове Сите, прямо напротив Дворца правосудия. Он остановился на несколько секунд, чтобы взглянуть на фасад, решетки, каменные ступени. Он обожал это место, чувствовал себя здесь как дома. Почему он должен был отказаться он будущего, которое ждало его за этими стенами? Отец открыл ему королевский путь, от которого он не мог отказаться, но также не мог пожертвовать женой и детьми ради своих амбиций. Он уже долго избегал правды, настало время принять решение по поводу Магали.


Дожив до пятидесяти лет, Жан-Реми был в расцвете славы. Никогда еще его картины так не продавались по всему миру. Его популярность достигла головокружительной высоты, его всюду приглашали, чествовали, лелеяли. Но вся эта суматоха вокруг его имени, его творений не давала полного удовлетворения. Большую проблему в его существовании создавал Ален. Жан-Реми в ярости бросил тряпку, пропитанную скипидаром. Света стало слишком мало, чтобы писать, и к тому же у него пропало всякое желание. Взглянув на часы, он еще больше разозлился. Ален мог целыми днями не подавать признаков жизни, как если они были просто знакомыми. Иногда Жан-Реми от злости шел искать молодого человека среди оливок. Но он никогда не приближался ни к дому ни к овчарне. Ален дорожил своей независимостью и требовал полного молчания, на каждую попытку Жана-Реми изменить ситуацию он отвечал отказом.

– Это длится уже пятнадцать лет! – громко выкрикнул он.

Ему не следовало привязываться к Алену, это была самая большая ошибка в его жизни. Ему бы следовало убежать, уехать жить куда-нибудь в другое место, в Венецию или Севилью, цвета которых он так любил, вместо того чтобы оставаться в этой долине Боде-Прованс, где все напоминало ему об Алене.

Он критически посмотрел на картину, которую начал неделю назад. Как узнать, лишал ли его вдохновения постоянный обман, который он чувствовал? Конечно, он был несчастлив, но как только он подписывал картину, весь мир рукоплескал гению.

– Я тебе не мешаю? – спросил его Ален из-за спины.

– Ты прекрасно знаешь, что нет.

– Ты мне всегда отвечаешь одно и то же.

– На один и тот же вопрос, да.

– Но ты работал?

– Я закончил на сегодня, уже слишком темно.

Жан-Реми повернулся к Алену и стал молча внимательно рассматривать его: казалось, что время никак на нем не отразилось, он сохранял ту же юношескую фигуру, тот же золотистый взгляд, то же лицо цыгана, что и в двадцать лет.

– Ты поужинаешь со мной?

– Да…

Будучи не в состоянии скрыть радость, Жан-Реми широко улыбнулся. Он обожал готовить при условии, что будет есть не один.

– Хочешь, позовем Магали поужинать с нами? – любезно предложил он.

– Ее надо сначала найти! Она всегда исчезает после обеда, и я слышу, как она возвращается только ночью…

После того, как Винсен увез Хелен и детей, он спал в доме, пытаясь следить за Магали, состояние которой ухудшалось с каждым днем.

– Когда дети были здесь, они были своего рода защитой для нее, – объяснил он. – Я спрашиваю себя, не захочет ли Винсен, в конце концов, забрать у нее детей.

– Его нельзя винить, – сказал Жан-Реми с нежностью.

Ален чуть было не ответил, но передумал, лишь пожал плечами. Но через мгновение все-таки добавил:

– Я понимаю, что она чувствует.

– Ты? Ты существо, менее всего подверженное депрессии из всех тех, кого я знаю! Магали позволяет себе слабости, в то время как ты кусок гранита!

– Она реагирует как женщина.

– Не обобщай, сила характера – это не вопрос пола, подумай о твоей бабушке…

Разница между Кларой и Магали была настолько огромной, что Ален невольно улыбнулся.

– Тебе тоже не хватает детей, да? – спросил Жан-Реми.

– Безумно.

– А что ты хочешь от Винсена, который их увез. Ах! Твоя семья умеет все усложнять! В принципе, ты выступаешь отцом для детей Магали, в то время как Винсен исполняет ту же роль для детей Мари в Париже. Настоящая чехарда, где никто не знает своего места. Дети, еще может быть…

– Ты смотришь и судишь со стороны, Жан… Он всегда спорил, когда они говорили о Морванах, как будто речь шла о секретной территории, касающейся его одного. Но Жан-Реми со временем узнал или догадался о многом, что касалось их. После смерти Шарля Ален ушел в себя на многие месяцы. Потом он неохотно сделал несколько признаний, постоянно повторяя фразу: «Этот мерзавец хладнокровно убил моего отца». Шарль стал мишенью для его ярости, которая помогала не думать об Эдуарде, как о чудовище. История с Юдифью потрясла бы кого угодно, и Ален не мог вынести, что приходится сыном тому, кто спровоцировал драму. Пока он мог думать, что Шарль несправедливо ненавидел его, он чувствовал себя правым, сильным в своих протестах, но узнав правду, он был вынужден невольно проявить снисходительность.

Жан-Реми положил руку ему на плечо, вызвав у него дрожь.

– Пойду приготовлю чай, ты будешь?

Рука поднялась к затылку, потрепала волосы. Прикосновение, которому он едва мог сопротивляться. Голубые глаза Жана-Реми, светящиеся и полные нежности, были прикованы к его глазам, в то время как пальцы путались в темных прядях. Ален часто пробовал избегать этой физической близости – бесполезно. Его опыт с женщинами оставлял его неудовлетворенным. Он изменял Жану-Реми не скрывая этого, отказывался расценивать их отношения, как любовь, и, тем не менее, всегда приходил к нему за тем, чего не мог найти у других. С самого начала, с самой первой ночи, проведенной на мельнице, когда он был еще несовершеннолетним, он хотел сохранять дистанцию между ними. В то время у него была безнадежная необходимость любить, но он остерегался самого себя. Жан-Реми до дрожи очаровывал его, к тому же его привлекало все запретное, как будто таким образом он бросал вызов Морванам. Он думал, что все устроил, в то время как попал в свою же ловушку.

Звонок телефона заставил обоих подскочить. Очень недовольный, что его прервали, Жан-Реми пересек большую комнату, чтобы снять трубку.

– Да? А, здравствуй! Он здесь… Хочешь с ним поговорить?

Он прикрыл трубку, чтобы прошептать:

– Это Магали. Она кажется взволнованной.

Пока Ален говорил по телефону, он пошел на кухню приготовить чай. Ожидая, пока закипит чайник, он открыл холодильник и, изучив содержимое, нахмурил брови. Если они сядут есть прямо сейчас, он мог бы приготовить барабульки по новому рецепту.

– Жан, я еду в Авиньон, думаю, у нее проблемы.

Голос Алена был натянутым, беспокойным. Жан-Реми резко обернулся.

– Серьезные? Хочешь, я поеду с тобой?

– Да нет, не надо. Я, может быть, вернусь, не знаю. Я тебе позвоню.

Он поспешил на улицу, и машина резко сорвалась с места.

Магали только что растерянно вышла из бара, откуда она звонила. Посетители проводили ее удивленными взглядами. Несмотря на двойной виски, выпитый одним глотком за барной стойкой, ей не удалось почувствовать себя лучше. Она находилась в предместье города, в квартале, который она отлично знала. Аптека, где работал Рене, была недалеко отсюда, так же как и квартира, где она была у него после обеда.

Она поправила свои черные очки, нелепые в столь поздний час. Уличные фонари только зажигались, начиная с дальнего конца улицы, и редкие прохожие спешили, надеясь скорее вернуться домой. Когда машина Алена остановилась рядом с ней у тротуара, она почувствовала себя немного увереннее. Он был единственным мужчиной, на которого она могла рассчитывать, она это знала и, тем не менее, усевшись на переднее сидение, разразилась судорожными рыданиями.

Вместо того чтобы тронуться, он заглушил мотор и повернулся к ней. Мягким жестом он снял с нее очки, потом включил свет и молча на нее посмотрел.

– Давай, рассказывай, – сказал он спокойным голосом.

– Отвези меня сначала домой. Пожалуйста…

– Нет.

Он притянул ее к себе, чтобы она смогла плакать у него на плече.

– Мне нужно успокаивающее, – она начала икать. – Или стакан…

– Подожди немного. Я хочу знать, что произошло. Синяк у нее на виске мог быть вызван только ударом кулака, она явно не ударилась о дверь.

– И к тому же я хочу, чтобы ты мне сказала о ком идет речь.

Он открыл бардачок, нашел там бумажные носовые платки и протянул их ей. Она стала мять их. Потом воскликнула:

– Я ему всегда платила за лекарства, которые он мне доставал! Ему это просто, ему надо только взять их, он работает в аптеке. Ах да, хорошо, я с ним иногда кокетничала, ну так, чтобы ублажить его… Я обращаюсь к нему, когда нахожусь в затруднении, а тогда я на самом деле была без гроша, мой врач тупица, он никогда не хочет ничего мне выписывать, я уверена, что это Винсен надоумил его! Ну и этот тип, на самом деле его зовут Рене, короче, я думала, что… Я ему позвонила сегодня, и он назначил мне встречу у него дома.

Она говорила так быстро, что он не все понимал, но боялся прерывать ее.

– Я знаю, мне следовало бы быть осторожной, требовать, чтобы мы встретились в баре, как обычно, но я не подумала, я так нервничала! И потом такие ребята, как он… Как он себе это представлял? У меня были деньги, чтобы заплатить ему, конечно, только он хотел другого.

За последней фразой последовала долгая пауза. Она больше не плакала, и Ален вздохнул.

– Да, – сказал он, – когда на тебя смотрят, хотят не денег. Ты напрасно пытаешься себя разрушить, ты слишком красива. Что произошло потом?

Вместо ответа она распахнула свою джинсовую куртку, чтобы показать разорванную в клочья рубашку.

– Скотина, свинья! Я стала визжать в полный голос, и это его жутко испугало. Пощечина, это был рефлекс, я уверена, что он не хотел этого делать. Потом он меня вытолкнул на улицу, но оставил мою сумку этот мерзавец. Мое счастье, что у меня была мелочь в карманах…

Ярость переполняла Алена, и ему пришлось сделать усилие, чтобы остаться невозмутимым.

Она взялась за ручку и прибавила:

– Теперь он знает кто я, потому что у него есть мои документы. Ты думаешь, он мне их вернет?

– Да. Я в этом уверен, – ухмыльнулся он.

Она тут же поняла, что он собирался сделать, и вскрикнула:

– Я не хочу, чтобы Винсен узнал!

– Извини, Магали, но когда ты делаешь такие глупости, ты должна сначала подумать.

– Мне нужны эти лекарства! Если их у меня не будет, клянусь, я сойду с ума.

– Тебе также нужно, чтобы кто-то серьезно занялся твоим здоровьем. Ты права, твой врач – шарлатан.

Она все еще держалась за него, и он почувствовал, что она дрожит, как осиновый лист. За неимением транквилизаторов ей надо было дать что-то выпить, иначе у нее случился бы припадок.

– Так. Мы возвращаемся. Но сначала…

Она отодвинулась немного, чтобы дать ему снять машину с ручного тормоза.

– Скажи мне как к нему ехать, надо забрать твою сумку.

– Это правда? Ты поедешь туда?

Она только хотела, чтобы об этом не узнал Винсен. Мысль о том, что он может сказать, если узнает правду, ужасала ее заранее. Их дети, мораль, достоинство, имя Морван-Мейер. Она хорошо представляла себе, какого рода аргументы он будет использовать против нее, с упреком и грустью, которые окончательно доведут ее. Не колеблясь, она указала Алену адрес Рене, и машина тронулась.

– У тебя были деньги? Чековая книжка?

– Наличными, да… Они всегда у меня в кошельке, я…

Ей не надо было заканчивать фразу, он прекрасно знал, что она много тратила, чтобы удовлетворить свои потребности в алкоголе и таблетках. Через несколько минут они очутились возле здания, которое она покинула два часа назад.

– Это здесь? – поинтересовался Ален. – Какой этаж?

– Четвертый, направо.

Когда он собирался открыть дверцу, она попыталась его удержать.

– Я не хочу, чтобы с тобой что-либо произошло, – сказала она, цепляясь за его руку.

Он так нежно ей улыбнулся, что у нее снова возникло желание заплакать.

– Я уже большой мальчик, Магали. Со мной все будет в порядке. Жди меня спокойно, я не долго, но обещай, что и шагу не сделаешь из этой машины.

Их лица были так близко, что она чувствовала, как он дышит.

– Клянусь, – пробормотала она.

На мгновение она подумала, не собирался ли он ее поцеловать, но он уже вышел из машины. Не колеблясь, он вошел в невысокое здание, ветхое и грязное, взбежал на четвертый этаж. На дверях не было имен, и он коротко позвонил в правую дверь. Почти сразу ему открыл мужчина.

– Вы Рене? – спросил Ален, изучая его с ног до головы.

Мужчина, казалось, был удивлен, но спокоен. Он был высокий, массивный, в очках с черепаховой оправой, широко распахнутая рубашка открывала его волосатую грудь.

– Да… А вы кто?

Вместо ответа Ален сделал шаг вперед, вынуждая мужчину отступить, потом решительно вошел.

– Эй! Куда это вы так идете? Что вы себе позволяете?

Руки Рене легли на плечи Алена, но тот быстро их скинул. В два шага он очутился в центре единственной комнаты, которая, казалось, составляла всю квартиру. На столе для бриджа, в углу, расстегнутая сумка Магали лежала среди разбросанных предметов: пудреница, чековая книжка, зеркальце, удостоверение личности.

– Я пришел за этим, – холодно сообщил Ален.

Рене резко остановился и ответил:

– Я отдам ее хозяйке, ей только надо прийти и попросить самой!

Он был уверен в себе. Ален казался ему слишком тощим, чтобы быть грозным противником, и он не хотел упускать свою добычу.

– Вы один из ее дружков по выпивке, а? – ухмыльнулся он. – Тогда скажите ей, что я жду ее здесь. Потому что я не воровал ее сумку! Нет, она пришла ко мне сама, довольная… И думаю, ей не понравится, если я доставлю это прямо ее мужу, некому…

Он приблизился к столу, чтобы взглянуть на открытую чековую книжку, но Ален его опередил.

– Винсену Морван-Мейеру. Это я.

Рене недоверчиво оглядел Алена, нахмурив брови.

– Вы?

– Да. И шантаж не удался.

Представиться мужем было умной ложью, которая на самом деле быстро отрезала все угрозы. Но использование имени Винсена в качестве своего, вызвало у Алена очень странное чувство. Рене продолжал смотреть на него в оцепенении и с недоверием, пытаясь воспроизвести в памяти откровения Магали по поводу мужа. Он помнил, что речь шла о судье. Молодой человек не был на него похож со своей загорелой кожей, потертыми джинсами и лицом цыгана. Но у Рене не было времени размышлять, так как Ален уже добавил:

– У меня к вам одно дело. Вы не только воспользовались ситуацией, но вы ее ударили…

– Воспользовался чем? – крикнул тот. – Ваша жена согласна отдаться первому встречному, чтобы добиться того, чего хочет! Вы этого не знали? Почему вы позволяете ей шляться где попало? Вам надо бы лучше за ней следить, дружище, и…

Кулак Алена ударился о подбородок противника с такой силой, что тот пошатнулся, но так как он два раза в неделю занимался боксом, перенес шок. В ответ он смог нанести несколько хороших ударов, прежде чем Ален всерьез вышел из себя. Он был легче, подвижнее и к тому же злее, поэтому, чтобы уложить на месте своего противника, ему хватило одного удара в голову, в который он вложил всю свою силу. Пока Рене поднимался на ноги, он уже перевел дыхание, вытер тыльной стороной ладони кровь, которая текла из рассеченной брови, и забрал сумку Магали со всем содержимым.


– Составить завещание, это обычная мера предосторожности, от этого еще никто не умирал! – заключила Клара.

Одинаково рассерженные Винсен и Мари продолжали качать головами. Чувствуя себя не в своей тарелке, нотариус достал какие-то бумаги из папки, все время задаваясь вопросом, что он здесь делает. По телефону Клара сказала ему, что нашла двух свидетелей для подписи документов. И действительно, Хелен и садовник стояли в углу будуара, немного смущенные. Но она не уточнила, что акт будет составляться в присутствии судьи и адвоката, которые при всем при этом еще будут ее внуками. Морван-Мейер было известное среди юристов имя, карьера Шарля осталась в памяти, а контора, которую он основал при жизни, была одной из самых сильных и известных в Париже. Что касается Винсена, он уже показал себя, будучи самым молодым судьей во Дворце правосудия.

Удобно усевшись в кресле, с большой подушкой за спиной, Клара двигала шариковой ручкой, торопясь поскорее покончить с этим.

– Так вот, мои дорогие, вы знаете основное, – сказала она улыбаясь. – Состояние Морванов изрядно растаяло со всеми этими историями с налогами и социальными нуждами… И потом, я забросила свой портфель акций, биржа больше меня не интересует после смерти Шарля… Но, тем не менее, вам будет что делить. Прежде всего, есть этот корабль…

Описав рукой в воздухе круг, она дала понять, что имела в виду этот особняк на авеню Малахов.

– Честно признаться, мне бы хотелось, чтобы вы смогли сохранить его после моей смерти, но это на самом деле очень тяжело. Вы лучше остальных это знаете, вы двое, потому что уже делите со мной его содержание. Однако я думаю, что Даниэль и Готье, не говоря уже об Алене, не почувствуют, что это касается и их тоже.

Она прервалась на некоторое время и, в конце концов, пожала плечами.

– Я провела здесь много хороших моментов… И практически все вы выросли здесь… Наконец, вы сделаете все, что сможете!

С удивительной для своего возраста легкостью она встала с кресла и подошла к окну. Оттуда она могла видеть газон и клумбы с цветами. Верный Эмиль хорошо делал свою работу, даже если речь шла о маленьком парижском садике, и в этом году было несколько рождественских роз.

– Что за спектакль она разыгрывает? – прошептала Мари на ухо Винсену.

Вместо ответа он закатил глаза, прежде чем убрать руки в карманы брюк.

– Винсен! – заметила Клара, оборачиваясь. Улыбаясь, она вернулась на место и снова села.

– Короче, я вам ничего не навязываю, разберетесь сами. Напротив, есть место, которое дорого моему сердцу до такой степени, что, даже будучи мертвой, я не допущу, чтобы оно переходило в руки непонятно кого. Валлонг имеет огромную сентиментальную ценность для меня. Я думаю, и для вас он значит не меньше… Для вас всех…

Она больше не улыбалась, и ее взгляд остановился на Винсене.

– Я знаю ваши ссоры, вашу злобу… Как минимум, часть… И я отлично знаю, что в Валлонге было не только счастье… Но вы не отдадите эту собственность первому встречному, я сделаю все, чтобы вам в этом помешать. Единственная сложность, это работа Алена. Мы были порой склонны пренебрегать им…

Нотариус молчал безропотно, но с любопытством наблюдая за реакцией Винсена и Мари.

Последняя внезапно заговорила:

– Не ты, в любом случае! Ты ему всегда помогала, он тебе очень благодарен.

– Да, после меня я хочу, чтобы вы дали ему спокойно выращивать оливки. Это не только его хлеб, это также вопрос чести Валлонга сегодня. Масло «Морван», это мне всегда нравилось, даже если это и раздражало Шарля…

Она уже два раза об этом напомнила, она не переставала об этом думать и до сих пор не отошла от его смерти.

– Я вам завещаю, таким образом, Валлонг в неделимое управление без права продажи. У вас у всех пятерых будут там равные права. Но прежде я выделю небольшой участок земли, где-то три тысячи квадратных метров, на которых находится овчарня, и незамедлительно передам его в дар Алену.

– Неделимое управление? – повторила Мари недоверчиво.

– Ну да! Вам надо будет найти общий язык. Это мой способ вас примирить вопреки вашему желанию. И это будет идеальное место для вас, чтобы чувствовать себя в семье… Со всеми вашими детьми и теми, кто еще появится… Но вы рассудительные юристы, вы мне скажете, что «никого нельзя принудить участвовать в неделимом управлении», это правильная формула, нет? Тогда, если вы не хотите, если вы не в состоянии его сохранить, вы оставляете его любому благотворительному обществу по вашему выбору. Либо так, либо никак, вы не будете извлекать из этого прибыль, это будет… аморально.

Очень довольная своей тирадой, она вызывающе посмотрела на них. Убедившись, что с их стороны не будет никаких возражений, она опустила глаза на бумаги, которые все это время держала в руках.

– Остальное мало интересно, посмотрим… Мои драгоценности тебе, Мари, потому что ты моя единственная внучка… ну и два-три неважных пункта. Тогда, если все в порядке, я подписываю.

Она оперлась на круглый столик, чтобы подписать бумаги, потом протянула ручку Хелен.

– Ваша очередь, милая, потом будет мой славный Эмиль…

Садовник приблизился, немного ошеломленный, и сделал то, о чем его просили. Клара отдала оба экземпляра завещания нотариусу, который воспользовался этим, чтобы откланяться, и обратилась к своему внуку:

– Винсен, мне хотелось бы поговорить с тобой минутку!

Мари пропустила остальных вперед, чтобы воспользоваться моментом и хлопнуть дверью при выходе.

– Ну вот, – вздохнула Клара, – она в ярости…

– Бабушка! Но ты представляешь? Ты нас вызываешь, ты нас ставишь перед свершившимся фактом, ты них кем ничего не обсуждала…

– А должна была? Речь идет о моем имуществе!

– Я не то хотел сказать.

– Я уже очень старая женщина, мой мальчик, у меня есть право на капризы.

Взрыв смеха Винсена ее успокоил: он совсем не думал о ее здоровье.

– Ты думаешь, что я нерушима, так? – тихо сказала она. – Так вот, отнюдь…

Гибель Филиппа на нее во многом повлияла, уверенность, что с кончиной Шарля плохой рок покинул семью, пошатнулась. Конечно, она по-прежнему заботилась о своей внешности, слегка подкрашивалась, ходила каждую неделю в парикмахерскую, тем не менее, возраст постепенно давал о себе знать. Хуже того, некое утомление сопровождало отныне ее жесты и улыбку.

– Ты знаешь, Винсен, семья это самое важное. Ты поймешь постепенно, ничто не может сравниться с кровными связями. Нам повезло, нас много, мы скопили состояние, но у каждой медали есть обратная сторона. Вы блестящи, как одни, так и другие, но, тем не менее, вы не способны быть счастливыми! Я знаю, кстати, что не должна жаловаться, потому, что ваши несчастья, я ими в какой-то степени… воспользовалась.

Сосредоточившись, он подошел к ней, сел на толстый пуф, покрытый сине-серым шелком.

– Я не понимаю, что ты хочешь мне сказать, Клара.

– Мне нравится, когда ты зовешь меня по имени, это меня молодит.

Ее правнуки переняли эту привычку, получая удовольствие от ее улыбки.

– Воспользовалась, в каком смысле? – настаивал он.

– Ну, например, твой отец. Именно потому, что он стал вдовцом, он стал жить со мной. А ведь этот особняк сделан для того, чтобы быть наполненным детьми, и получается, что я в какой-то степени была удовлетворена. Потом была Мари. О, я бы предпочла, чтобы она не была матерью-одиночкой, поверь мне, но в конечном итоге именно по этой причине она вырастила Сирила и Лею под моей крышей. И я надеюсь, что ты не замедлишь сделать то же со своими детьми… Я ошибаюсь?

Она увидела, как он опустил голову, и ее сердце сжалось. Он был несчастлив, она догадывалась, но еще могла помочь ему бороться.

– Если это тот самый случай, ты знаешь, что здесь нет никакой проблемы, да? Обязательно нужно, чтобы этот корабль служил чему-нибудь, твои трое детей желанные гости под моей крышей.

– Я мог бы снять квартиру, – ответил он неубедительно, – и воспользоваться услугами Хелен…

– Господи, Боже мой! Не думай об этом! Во-первых, ты меня оскорбляешь, а потом я не хочу, чтобы ты попал в ловушку! Эта маленькая ирландка на самом деле очень хороша. Она всегда была безупречна с детьми, но она слишком молода, слишком красива, слишком блаженна с тобой, чтобы жить с ней!

– Хелен?

Для него это было неожиданно, и она рассмеялась.

– Ты ничего не видел? Тогда ты один! Она съедает тебя глазами, она пьет твои слова. Она, должно быть, засыпая, думает о тебе, будет очень опасно оставлять вас вдвоем.

– Опасно? Послушай, бабушка, мы не в начале века, спустись на землю, я…

– Это вопрос не приличия, а простого здравого смысла! Ты хочешь, чтобы я сказала тебе почему? Ладно, если есть вещь, которую ты не должен делать, так это снова влюбиться в одну из наших служанок! Если ты не понял урока, значит, ты глуп. В следующий раз, когда будешь влюбляться, выбери кого-нибудь себе под стать, Винсен, не копайся в персонале!

Шокированный последним словом, он встал, и она должна была поднять голову, чтобы выдержать его взгляд.

– Урок, – сказал он сквозь зубы, – его даешь мне ты, которая не путается в кружевах.

С любопытством она в упор смотрела на него какое-то время. Клара не знала этого выражения, которое он ей вдруг противопоставил, и его сходство с Шарлем проявилось еще больше. Она представила, что так он должен выглядеть в суде, и это было неоспоримо.

– У тебя странный вид. Я тебя задела? Не петушись, для меня ты все еще мальчик, ты отлично это знаешь.

– Клара… – вздохнул он.

Он уже упрекал себя в том, что так отреагировал на ее слова. Ему нечем было гордиться перед ней. Кроме собственных детей, Клара была для него единственным человеком, которого он любил, которым восхищался и которого уважал больше всех на свете.

– Тебе надо было подарить фуражку адмирала, – сказал он улыбаясь. – Продолжай командовать нашим кораблем и веди нас в надежный порт.

Внезапно он наклонился к ней, взял ее лицо в руки.

– Не исчезай никогда, бабушка.

– Ты этого не хочешь, значит?

– Конечно, нет.

– И я могу еще кое-что добавить?

– Давай…

– Позаботься о Магали. Даже если с вашей парой все кончено, ты ответственен за нее.

Так она догадалась о том, что он готовился сделать, даже подбадривала его поторопиться. Но она всегда первой показывала пример, как принять правильное решение в нужное время.


– Ты не просто желанная гостья, ты спасешь им жизнь! – сказал Даниэль посмеиваясь.

Он запер двери своего кабриолета и подошел к Софии на тротуаре.

– Без нас их было бы тринадцать за столом, беда для новогоднего вечера!

– Они суеверны в твоей семье? – спросила молодая женщина. Она говорила с приятным итальянским акцентом.

– Нет, не совсем. Я просто хотел, чтобы ты чувствовала себя удобно… или придала мне смелости! На самом деле я им никогда никого не представлял…

Непринужденным жестом он указал на фасад особняка, все окна которого светились.

– Как волшебно, – восхитилась она. – Ты вырос здесь?

– Да. С моим братом, с моими кузенами… Настоящее племя, ты увидишь!

Миновав тяжелые черные ворота, он открыл маленькую боковую калитку и отошел, чтобы дать ей пройти в большой мощеный двор. Он радовался, что представит ее членам клана Морванов, особенно Винсену, которому полностью доверял. Брат никогда его не обманывал, если ему не понравится София, он об этом скажет.

Сначала через холл он провел ее в гардеробную, маленькую комнатку, оборудованную Кларой между двумя войнами. Стены ее были обтянуты светло-серым кретоном. Здесь царствовали два трельяжа времен Людовика XV, несколько обитых пуфов и большие венецианские зеркала. Освободив ее от мехового манто, он оглядел Софию с ног до головы.

– Ты великолепна…

Он встречал разных женщин, с легкостью пользуясь у них успехом, но София не принадлежала к этой эфемерной категории. Они познакомились в Риме, когда он работал во французском посольстве, и с тех пор не расставались. В первый раз в своей жизни, в тридцать три года, он наконец-то почувствовал, что влюблен.

Их появление в главной гостиной, которая служила только для приемов, было сначала отмечено молчанием, а потом веселым улюлюканьем. Даниэль взял Софию за руку и подвел ее сначала к Кларе.

– Моя бабушка, о которой я столько тебе рассказывал…

– Я счастлива с вами познакомиться, мадам Морван.

Она не назвала ее Морван-Мейер, как Даниэля, в доказательство, что хорошо запомнила все, что он рассказал ей о своей семье, и Клара улыбнулась.

– Мой брат Винсен, продолжил Даниэль, моя тетя Мадлен. А вот Хелен… Это мои кузены – Мари, Готье и Шанталь… Не хватает только Алена, но он остался на юге…

– Как обычно! – пробормотала Мадлен гневно. Даниэль проигнорировал ее замечание и закончил:

– На юге с женой Винсена, которая больна. Дети представятся сами, когда принесут нам печенье, я полагаю!

Он действовал с привычной легкостью, так как занимаемый им высокий пост приучил его к дипломатии и светским раутам. Он посадил Софию на диван, прежде чем отправиться к сервировочным столикам. Там охлаждалось шампанское. И его брат почти сразу же к нему присоединился.

– Ты влюблен на этот раз? – прошептал Винсен, протягивая ему два бокала.

– Это видно?

– Да!

– Тем лучше. Как она тебе?

– Я скажу тебе это к концу вечера.

– Хорошо, господин судья! – пошутил Даниэль. Уголком глаза, он увидел, что София знакомилась с его племянниками, которые собрались вокруг нее.

– Готье кажется лучше, нет?

Он не видел своего кузена уже несколько месяцев, но часто думал о нем, о горе, которое должно было его терзать и которое глубоко отразилось на всей семье.

– Он выдержал испытание. И Шанталь тоже. Переводя внимание на брата, Даниэль пристально и настойчиво посмотрел на него.

– А ты? Ты знаешь, что с возрастом ты все больше становишься похож на папу? Все должны тебе это говорить, полагаю…

Винсен шутя стукнул его по плечу, как раз настолько, чтобы немного шампанского вылилось из бокалов, и прошептал:

– Дай ей немного выпить, прежде чем все разольешь!

– Что вы тут замышляете? – спросила Мари, возникнув между ними.

– Да ничего. Я сказал Даниэлю, что у него пятно на куртке…

Винсен засмеялся, а Даниэль вдруг почувствовал себя в далеком прошлом, когда он был самым младшим из пяти, и все дразнили его, но при этом и заботились о нем. Пока он шел через гостиную, Мари проследила за ним глазами.

– Могу поспорить, что он клюнул на эту итальянку! Свадьба в семье поставит Клару на ноги.

– Она не больна, – возразил Винсен.

– Нет. Но она устала…

Вместе они повернули головы туда, где сидела их бабушка. Хелен была подле нее, чтобы предупредить малейшее ее желание, такая же преданная, как обычно, очаровательная в своем длинном платье изумрудного атласа.

– Если ты посмотришь на нее еще три секунды, она начнет краснеть, – пошутила Мари низким голосом.

Винсен закатил глаза, раздраженный тем, что вся семья заметила то, что он был не в состоянии увидеть сам.

– Тебе случайно не надоедает нравиться женщинам? – с иронией спросила Мари.

– Ей – да. Она нужна мне для детей, я не хочу недоразумений.

Тем не менее, он стал чувствовать себя неудобно, когда оставался с ней в комнате один на один, и смотрел теперь на нее не просто как на молодую девушку, которую уже давно знает. Он равнодушно находил ее красивой, признавал, что даже испытывал смутное желание, которое до этого момента не осознавал, но ему это казалось скорее обременительным, нежели приятным.

– Это всего лишь девчонка, мне будет жаль, если нам придется расстаться, – вздохнул он.

– Она не делает ничего плохого, – ответила Мари. – Только в силу того, что она считает тебя несчастным, сочувствует тебе, возникла ее любовь.

– Сочувствует? Ох, это очень интересно! Меня, правда, надо оплакивать?

Его гневный тон удивил Мари, которая нахмурила брови.

– Почему ты злишься? Мы все волнуемся за тебя…

Он собирался возразить, как вдруг заметил Виржиля и Сирила, которые молча боролись за поднос с сырными пирожными.

– Наши сыновья все еще дерутся, – заметил он. Она обернулась, оценила ситуацию и быстро подошла к ним.

– У вас проблемы, мальчики?

Практически одинаково высокие, одетые в одинаковые костюмы темно-синего цвета, они имели вид двух образцовых подростков, но не были таковыми. Сирил опустил голову, не ответив, зная с какой скоростью способна разозлиться его мать.

– Я не хочу никаких происшествий сегодня вечером, понятно? Первый, кто будет замечен, получит пару шлепков. Тому же, кто послушает меня…

Виржиль хотел ответить, но поймал взгляд отца, который все еще стоял у сервировочного столика и наблюдал за сценой издалека. В очередной раз он пожалел, что находится не в Валлонге. Там он мог делать, что угодно. Он легко одурачивал Хелен, не говоря уже о матери, чьи капризы вызывали смех и которая полдня спала. К тому же ему не приходилось там терпеть Сирила, а здесь надо было подчиняться уйме людей, и в первую очередь отцу, менять рубашку перед тем, как выйти к столу, выдерживать бесконечные походы в музеи или осмотры памятников.

– Имеют ли мои правнуки право на бокал шампанского сегодня вечером? – спросила Клара у окружающих.

– Может быть не Поль? – испугалась Мадлен, – ему только восемь лет!

Готье взглянул на нее, расстроившись, что она ответила вместо него, в то время как Шанталь произнесла хорошо поставленным голосом:

– Ну да, совсем капельку, чтобы отпраздновать Новый год.

Она и раньше никогда не ценила свою свекровь, а после смерти Филиппа она возненавидела ее. Хотя и не считала ее виноватой, она злилась на нее из-за того, что та предпочла вязать, а не следить за маленькими детьми в день, когда произошел несчастный случай. Они с Готье избегали этих разговоров, но оба были одного мнения по этому поводу и принимали Мадлен неохотно.

Мари налила понемногу шампанского в бокалы для Леи, Тифани, Лукаса и Поля. Сирилу и Виржилю она всегда жаловала побольше. Потом она устроилась около Софии, чтобы поближе с ней познакомиться, так как девушка, возможно, скоро станет членом семьи. Клан Морванов становился все больше и сильнее. Уже Сирил намеревался учить право, и она его поддерживала в этом с тайной надеждой, что в один прекрасный день он сможет стать таким же блестящим, каким был Шарль. Контора Морван-Мейер набирала вес, и адвокаты отныне боролись за право работать в ней. Мари управляла системой железной рукой, приносила значительные дивиденды Винсену и Даниэлю, которые оставались собственниками помещений. Но каждое утро, когда она занимала место в кресле Шарля, она испытывала прилив ностальгии. Безусловно, она была единственной, кто так скорбел о нем, помнил его так ясно. Годы совместной работы навсегда остались в ее памяти. Ведь кроме него она не встречала никого с такой силой ума и таланта. Она знала наизусть некоторые пассажи из его защитительных речей, особенно те, о которых писалось в хрониках, когда он пытался спасти голову осужденного как благодаря своему умению вести дело, так и своему ораторскому таланту. В зале суда Шарль покорял одновременно своих последователей и противников, потому что был исключителен. Мари испытывала по отношению к нему очень сильное двойственное чувство, которое мешало ей жить нормально. Когда она была студенткой, мальчики ее возраста не интересовали ее, она считала их посредственными и неловкими, и в каждом своем знакомом тщетно искала кого-то, похожего на дядю. В итоге она находила только партнера на вечер, от которого избавлялась на следующий же день. Сирил и Лея были рождены от разных молодых людей, которых она уже давно забыла.

– О чем ты думаешь? – спросил у нее Винсен, присаживаясь на подлокотник дивана.

– О твоем отце, – внезапно ответила она.

Он замолчал на мгновение, задумавшись, а потом пробормотал:

– Будет ли кто-нибудь возражать, если мои дети останутся здесь вместо того, чтобы возвращаться в Валлонг? Клара мне это предложила, и я думаю согласиться, только если тебе понравится это невозможное сожительство.

– Не говори глупостей, здесь достаточно места, мы не будем наступать друг другу на ноги. Хелен тоже останется здесь?

– Хелен или кто-то другой, в любом случае кто-нибудь, кто будет ими заниматься, конечно.

– А Магали?

– Я попробую поговорить с ней об этом.

Он сказал это, сам не веря. Поговорить с Магали больше не представлялось возможным, он ее еще слишком любил, чтобы не уважать, даже вопреки очевидному. Он до сих пор надеялся, что она поправится в его отсутствие, что у нее, наконец, хватит сил выбраться, и каждый раз разочаровывался. Накануне Винсен долго разговаривал с ней по телефону, чтобы убедить ее сесть в самолет и прилететь к ним на ужин, но она наотрез отказалась.

– Телефон звонит не переставая, – сообщила Мадлен, которая еще очень хорошо слышала.

На какое-то время все разговоры прекратились, и они прислушались к звонку, который раздавался из глубины особняка. Клара не сочла нужным поставить телефон в главной гостиной, которую редко использовали, Винсен первым встал и пошел отвечать. Он пересек холл, удивленный настойчивостью того, кто хотел присоединиться к праздничному ужину, и нервно снял трубку.

– Винсен Морван-Мейер, – процедил, он как обычно.

– Привет, дружище, это Ален. Я надеялся, что трубку возьмешь ты.

В тишине, которая последовала, Винсен глубоко вздохнул. Он отлично знал, что кузен позвонил ему не затем, чтобы поздравить его с Новым годом.

– Что-то серьезное? – наконец спросил он.

– Не сходи с ума, ничего непоправимого, но… Было бы хорошо, если бы ты приехал сюда как можно скорее.

– Речь идет о Магали?

На самом деле вопрос глупый. Ален решал свои проблемы сам. Должно было произойти что-то невероятное, чтобы он позвонил в десять вечера.

– Я сделал все, что мог, Винсен.

В ровном голосе Алена, несмотря ни на что, чувствовалось что-то успокаивающее, и Винсен решился ответить.

– Я уверен, ты много о ней заботился, и тебе, правда, не надо было так себя нагружать. Что именно происходит?

– Я бы хотел рассказать тебе это не по телефону. Есть рейс Air Inter завтра в десять утра, если сможешь прилететь, я буду встречать тебя в аэропорту.

Тревога переполнила Винсена. В последний раз он так долго разговаривал с Аленом у тела маленького Филиппа. Только что-то очень серьезное еще могло их сблизить, так что ситуация, наверное, была катастрофической.

– Не слишком волнуйся там. Она не одна, я пока с ней.

Он собирался провести новогоднюю ночь, карауля мертвецки пьяную женщину? Винсен с трудом сглотнул слюну, чувствуя себя виноватым, и в то же время униженным.

– Спасибо, – пробормотал он. – Рейс в десять часов первый?

– Да.

– Тогда до завтра.

Он резко положил трубку и остался стоять у полукруглого столика. Он рассеянно смотрел на бесчисленные блокноты Клары, серебряную пепельницу, старые настольные часики. Что он здесь делает? Почему он не рядом с Магали? Окончательно ли он отрекся от нее?

– Папа! Папа!

Он резко обернулся и увидел Тифани, которая бежала к нему через холл, ее глаза блестели от восторга.

– Знаешь что? Сирил говорит, что я очень красивая! И что мне так идет это платье, и что он думает, что оно было сделано специально для меня!

Она исполнила пируэт, который закончила глубоким реверансом, ее каштановые волосы развевались. Он чуть было не сказал ей, что да, она красивая, что она уже очень похожа на свою мать. Но походить на кого-либо не очень приятно, его самого часто сравнивали с отцом, и он ограничился улыбкой, а она огорченно добавила:

– Да, чуть не забыла, мы садимся за стол!


Для Авиньона эта зима была суровой. Ален обнаружил иней на ветровом стекле и несколько участков гололеда на дороге. Было начало двенадцатого, когда он вошел в здание аэропорта, где уже пять минут его ждал Винсен.

В нерешительности они чуть было не обнялись, но под конец неловко пожали руки. Ален был в джинсах и кожаной куртке, а Винсен – в длинном темно-синем плаще, под которым был строгий серый костюм.

– Я угощу тебя кофе, бар открыт, – предложил Ален.

– У нас есть время?

– О, все время, да…

Вместо того чтобы сесть за стойку, они выбрали отдельный столик в уголке, где никто не мог бы их услышать.

– Ты попал в аварию? – спросил Винсен.

Он внимательно посмотрел на три точки от швов на брови кузена.

– Ссора с одним несчастным придурком. Но мне надо объяснить тебе некоторые вещи…

Ален натянуто улыбнулся, прежде чем продолжить, понизив голос:

– Тип, с которым я подрался, работает в аптеке, и он снабжал твою жену всяческими таблетками… Потом кое-что расстроилось между ними. Он испугался, что его застукает начальник, и отказался доставать лекарства за деньги, зато Магали была в его вкусе.

Растерявшись, Винсен еще некоторое время выдерживал взгляд Алена, потом опустил голову. Ему понадобилось еще несколько минут, чтобы переварить услышанное, потом он слегка махнул рукой, что могло означать, что он готов слушать дальше.

– Она была в отчаянном положении, ей нужны были лекарства, она, в конце концов, согласилась на свидание у него дома. Но оно прошло плохо, и он повел себя грубо – забрал у нее сумку, а ее выбросил на улицу. Я пошел, чтобы вернуть сумку, потому что в ней были документы, чековая книжка, ключи… Морван достаточно известное здесь имя, и тогда, чтобы пресечь все попытки шантажа, я представился ее мужем, Винсеном Морван-Мейером и уничтожил его.

Винсен был вынужден снова поднять голову и посмотреть в глаза Алену. Официант подошел поставить им две чашки кофе и ушел своей медленной походкой.

– Я не думал рассказывать тебе об этом случае. Магали не хотела, чтобы я тебе говорил, и она обещала мне больше не притрагиваться к таблеткам. Я имел глупость подумать, что ей будет достаточно алкоголя, что… О, я удручен, я должен был позвонить тебе тогда, но ты только что уехал с детьми, и это был единственный раз, когда ты мог этим воспользоваться… Короче, она нашла другое решение, я не знаю какое, во всяком случае, она где-то достала валиум и снотворное.

– Будь любезен, остановись на несколько секунд, – пробормотал Винсен.

Он порылся в кармане своего плаща, достал оттуда пачку белых сигарет и коробок спичек, с которыми стал играться, пока Ален пил свой кофе. Бар начинал заполняться ожидающими рейсов пассажирами.

– Давай заканчивай, – решился Винсен через мгновение.

– Я не слежу за ней, как за молоком на плите, но я беспокоюсь, и когда я зашел к ней вчера утром, она была без сознания. Мне стоило больших сил ее разбудить, это меня очень пугает, и сейчас я хочу, чтобы этим занялся ты. Но не понимай то, что я говорю неправильно, я сильно люблю Магали, я не спешу избавить себя от проблемы, просто ее муж ты, а не я.

– Черт возьми, Ален! – вырвалось у Винсена, и он сильно ударил кулаком по столу.

Он злился на него за то, что он подменил его, занял его место, и взял на себя его проблемы, и сохранял спокойствие в такой ситуации.

– Ты ее сильно любишь! И я даже не могу подозревать, что ты делаешь все это с каким-то тайным умыслом, само собой разумеется, она тебя не привлекает. Ты просто альтруист, сильный, преданный! Тогда как я ее бросил… У меня даже нет повода, чтобы я мог перевести мою злость на тебя, что…

– Что ты там сказал? – перебил Ален.

– О чем?

– О том, что она меня не привлекает. Слишком растерянный, чтобы реагировать, Винсен глубоко вздохнул.

– Некоторые женщины вызывают во мне желание, у меня были случайные связи и с ними, – продолжил Ален.

Секунда молчания последовала за этим сообщением, потом Винсен пожал плечами и ответил:

– Нет, дружище, ты меня так не возьмешь. Я к тебе не ревную, это будет еще плачевнее, чем все остальное…

– Согласен. Но тогда не держи себя за презренного из презренных. Людей не спасают вопреки их воле. Если Магали хочет опуститься на дно, ты ничего не сможешь изменить.

– Не согласен. Я могу заставить ее вылечиться.

– Да, ты можешь. Только это будет называться добровольное помещение семьей, потому что она никогда не пойдет туда по своей воле. Ты будешь обязан поместить ее в психиатрическую больницу.

– Психиатрическую?

– Она склонна к самоубийству, Винсен… Рано или поздно это произойдет.

– А если я вернусь сюда и не буду ни на шаг отходить от нее?

– Ты этого не сделаешь, и ты прав. Даже если я знаю, что ты ее любишь. Тем не менее, сейчас тебе действительно надо вмешаться. Одетта ничего не может сделать, я разговаривал с ней, мы рассмотрели все возможности… Кстати, она мне сказала, что у нее были предшественники, отец Магали пил безбожно, и он умер. Ты это знал?

– Нет, я узнаю это от тебя, как и все остальное…

На этот раз Винсен казался больше подавленным, чем злым. Он, наконец, прикурил сигарету, не предложив Алену, который искал в кармане мелочь. Двадцатью годами раньше они были неразлучны, соединенные, как два сиамских близнеца. И даже потом, когда они не жили вместе, они оставались такими близкими, что им не надо было разговаривать или видеться, чтобы понимать друг друга. Вплоть до того дня, когда они узнали правду об их уважаемых отцах, о ненависти и пролитой крови, об этом слишком тяжелом наследстве, которое внезапно превратило их во врагов. Тогда непреодолимый ров образовался между ними. Ален не пришел на похороны Шарля, провокация, которой Винсен ему не простил. После этого они старательно избегали друг друга, и их ссора стала уже открытой и необратимой. Помимо того, злись не злись, Ален был лучшим – на самом деле единственным – другом Магали, образцом для Виржиля и Лукаса, любимчиком Тифани. И сегодня Винсен стал его должником.

– Как она чувствовала себя сегодня утром?

– Когда проснулась – не особо. Жан-Реми с ней. Извиняюсь, в принципе он не ходит в Валлонг, но у меня больше никого не было под рукой, а я не мог оставить ее одну.

Немного стесненный этим признанием, Ален поднялся первым. Винсен хотел ему что-то сказать, что угодно, хотя бы по поводу Жана-Реми, о том, что кузен мог принимать у себя кого желал, но он не нашел, что добавить. Они покинули аэропорт в молчании, дошли до стоянки и поехали по направлению к Бо. Не считая смерти отца, Винсен еще ни разу в жизни не чувствовал себя так плохо.


Магали смотрела безумными глазами вокруг себя. Комната была просторной, светлой, безликой. Кровать, тумбочка, два кресла, и маленький столик на колесиках, который, должно быть, служил для приема пищи. Ее дорожная сумка лежала на полу около единственного стенного шкафа, белого, как и все остальное. Дверь в коридор была закрыта, та, что вела в ванную, была приоткрыта, и через нее можно было видеть раковину и маленькое зеркало.

– Я не собираюсь здесь оставаться, – сообщила она охрипшим голосом.

Винсен хотел обнять ее за плечи, но она грубо освободилась и посмотрела ему прямо в лицо.

– Что ты делаешь? Ты меня запираешь, да? Я в сумасшедшем доме?

– Мадам Морван-Мейер, – вмешался врач, который их сопровождал, – дома для умалишенных не существуют уже давно, вы не в тюрьме. Вам надо вылечиться, вот и все. Бригада врачей здесь, чтобы за вами ухаживать, помочь вам…

Она даже не удостоила его взглядом, внезапно раздавленная ужасом.

– Не оставляй меня здесь! – вскрикнула она, вцепившись в руку мужа.

В тот же момент она поняла, что окна не открываются и к тому же снабжены решетками. Она тут же почувствовала приступ клаустрофобии.

– Я не больна! – простонала она.

– Успокойся, дорогая, я тебя умоляю, – пробормотал Винсен. – Это на несколько дней, время, за которое ты избавишься от этих глупостей… Я приду тебя навестить…

– Где Ален? – прервала она тоном, в котором слышались истерические нотки.

– Он тоже придет.

– Ты вернешься в Париж, ты будешь следить за детьми, ты оставишь меня гнить с отбросами! Ах! Но ты не имеешь права, Винсен. Это превышение власти, и я отказываюсь! Я хочу сейчас же видеть Алена! Он помешает тебе так поступить, иди за ним!

Ее подбородок дрожал, глаза были полны слез. Она сильно похудела за последние несколько месяцев, но, тем не менее, ее лицо казалось опухшим.

– Послушай меня, – умолял он. – Ты больше не отдаешь себе отчета в том, что себя разрушаешь, Магали…

– Прекрати свои речи, я тебе ни в чем не доверяю!

Она скрестила руки на груди, как если бы искала защиты, потом стала ходить туда сюда по комнате. Она не желала этому верить, не хотела его помощи, она даже начинала его бояться. Мог ли он на самом деле заключить ее в больницу и держать там против ее воли? Куда пропал тот любезный молодой человек, которого она любила много лет назад? Он был юристом, он знал закон, он собирался оставить ее здесь, украсть у нее детей, и все это потому, что она иногда выпивала немного больше? Потому что у нее была бессонница? Она не заметила, как Винсен, которого все считали идеальным мужем, совершенным мужем, стал ее палачом, и сейчас она пропала, она была замурована в четырех стенах, откуда ее больше не выпускали.

– Вам лучше сейчас уйти, – сказал врач вполголоса, – пока она не стала слишком активной…

Оскорбленная, Магали резко спросила:

– Вы меня считаете не только сумасшедшей, но и глухой?

– Мадам Морван-Мейер, полно вам, – возразил он, как если бы говорил с ребенком.

Она бросила на него взгляд полный ненависти и повернулась к Винсену.

– Отвези меня домой, я тебя умоляю!

– Не сейчас, но скоро, я тебе обещаю.

С вытянутыми руками она направилась к нему, схватила за отвороты куртки и стала его трясти:

– Грязный врун!

Она с неожиданной силой дала ему пощечину. Он не прореагировал. Вмешался врач, который подошел сзади, чтобы связать ее. Она застонала. Почти тут же в комнату вошли два санитара, одетые в белые рубашки. Винсену было больно видеть, как его жену положили на кровать, подняли рукав ее блузки и вкололи транквилизатор. Она все еще кричала, потеряв ощущение реальности, и вся тряслась с ног до головы.

– Идите, – сказал врач.

Он заставил его выйти из комнаты, закрыл дверь.

– То, что вы только что пережили, выбивает из колеи. В любом случае, не пугайтесь. У вашей жены ломки, но это не серьезно, это пройдет через несколько дней.

Прислонившись к стене в коридоре, опустив голову, Винсен пробормотал:

– Я не могу ее так оставлять…

– Да нет же, вы можете. Вы делаете это для ее же блага.

– Это действительно необходимо?

– А как же иначе? Решетки на окнах – это чтобы избежать несчастного случая. Вы же понимаете… А этот укол поможет ей заснуть, что ей и нужно. Ваша жена алкоголик, это реакция организма на депрессивное состояние. По мере лечения я увеличу дозу успокаивающих, антидепрессантов, потом я их постепенно буду уменьшать. Не стройте иллюзий, это займет какое-то время. Мы с вами уже все это обсудили.

Винсен поднял голову и внимательно посмотрел на врача. Нет, у этого человека не вид палача, к тому же больница не тюрьма.

– Когда я смогу ее снова увидеть?

– Когда захотите. Но если вы желаете знать мое мнение, то, учитывая ее интересы, подождите немного. В таких случаях семья и близкие скорее нежелательны. Депрессия такая же болезнь, как и другие, алкоголь всего лишь следствие.

Разговор был понятен, и даже успокаивал. Винсен нашел в себе силы и протянул врачу руку. Потом он повернулся и пошел по коридору к выходу из психиатрического отделения. Ни одно решение, которое он принимал когда-либо в суде, не далось ему так тяжело, как это принудительное помещение Магали в больницу. Чтобы решиться на это, ему пришлось прибегнуть к поддержке Алена. Дружба последнего с Магали гарантировала его беспристрастность, необходимость которой Винсен ощутил, прежде чем уладить все формальности. Так же, как и долгий телефонный разговор с Готье, чтобы получить его одобрение как врача. Ибо, каким бы ни было состояние Магали, она оставалась матерью его детей, женой, которую он любил. По крайней мере, когда-то любил страстно.

Выйдя из больницы, он глубоко вздохнул, положил руки в карманы и посмотрел на небо. Погода менялась, в бесконечной голубизне не осталось ни единого облачка. Но поднялся мистраль, который дул с огромной силой. Машина Алена стояла немного поодаль, на стоянке. Уехав сейчас, они могли успеть в аэропорт на заранее оговоренный рейс в шестнадцать часов. В любом случае, Винсену нечего было делать в Валлонге. У него не было никаких оснований задерживаться здесь дольше.


III


Париж, 1968 – 1969


Год, который последовал за помещением Магали в больницу, выдался очень сложным. Студенческая революция 68-го года не должна была затронуть детей, которые были еще слишком маленькими, чтобы принимать в ней участие, но ветер протеста дул над Парижем, и даже лицеисты предавались ему с замиранием сердца.

Мари, которая была нетерпеливой, наставила быстро Сирила на путь истинный; Винсену же пришлось трудно с Виржилем. Отношения между отцом и сыном со временем только ухудшились. На авеню Малахов, где ему не нравилось, он вел себя, сам того не ведая, так же, как и Ален двадцать лет назад, восставая против Шарля. Молодой человек не скрывал, что мечтает вернуться в Валлонг, и это выводило Винсена из себя. Созданный больше для спорта, чем для учебы, он усердно посещал баскетбольный клуб, где общался с мальчиками постарше. Их идеи бунта и свободы околдовали его настолько, что он пошел с ними один раз на баррикады и кидал камни в полицейских. История закончилась в автобусе роты республиканской безопасности, а потом в комиссариате на улице Бонапарта, куда за ним пришел отец в безумной ярости. В течение урока нравственности, который за этим последовал, Винсен повел себя достаточно жестоко, запретив мальчишке тринадцати лет идти на поводу тех, кого он назвал псевдоанархистами, и что того хуже, плевать в суп буржуазии, который он сам же и ел. Чтобы ответить на отцовскую злость, Виржиль сослался на Алена, который был простым крестьянином, потом на свою мать, которая была простой уборщицей в молодости и, наконец, на свою тетю Одетту, скромную кухарку. И кстати, это были единственные члены семьи, к которым он испытывал симпатию. В его глазах остальные были лишь богачами, реакционерами, недостойными их привилегий, которым отныне можно было сказать: «Запрещено запрещать!» Ошеломленный Винсен сумел сохранить хладнокровие, вспомнив, что Шарль никогда не поднимал на него руку и что воспитание детей исключало жестокость. Но с тех пор, казалось, выросла стена между ним и Виржилем, между Виржилем и остальными членами клана.

Все движения в доме на авеню Малахов напоминали Кларе, которая начала сдавать, о других временах. С пятью подростками под одной крышей она чувствовала себя вернувшейся в послевоенное время, хотя все сильно изменилось. Из своей комнаты она слышала беготню по лестницам, голоса и вспышки смеха, сильное хлопанье дверьми. Зачастую один из внуков устраивался у нее и доверял ей свои душевные тайны. Пережившая не одну трагедию, замученная ревматизмом, она сохраняла удивительную для своего возраста ясность ума. Она никогда не путала ни имена, ни поколения и принимала каждого с равным терпением. Конечно, она предпочитала, вернее сказать, ждала визитов Винсена. Он был всегда ее любимчиком, тем, кто напоминал ей Шарля, и на кого она могла положиться. Когда он приходил, садился у изголовья ее кровати, она неустанно его разглядывала, размышляя над тем, что только он будет способен взять в руки наследие семьи.

Его образование было безупречно, его воля непоколебима. Хотя он и перевернул все условности в молодости, он уважал традиции, она видела это по его манере одеваться, говорить и особенно слушать. Ей нравилось видеть, как он прикуривает сигарету, потом небрежно кладет ногу на ногу, прежде чем рассказать ей какой-нибудь старый анекдот.

Чтобы показать, что она всегда следила за велением времени, а время не прекращало ее удивлять, она приобрела первый телевизор, достойный их семьи, который поставила в маленькой гостиной. Несколько месяцев спустя, вдохновленная этими домашними спектаклями, она купила еще один телевизор. Он занял место в ее будуаре. На следующий год, узнав, что американцы рассчитывали высадиться на Луне, она без колебаний снабдила телевизором Валлонг.

Хотя она проводила все послеобеденное время в постели, Клара могла еще давать распоряжения по поводу ужинов, организацию которых отныне поручила Мари. И та и другая ценили важность приемов и умели устраивать их с завидной легкостью, которой так не хватало Магали. Карьера судьи складывалась и в гостиных, и они обе работали на Винсена. История семьи Морван-Мейер в очередной раз повторялась на авеню Малахов. Винсен был один, не вполне счастлив, но все же сознавал долг отца и ответственность судьи. Клара по-прежнему была убеждена, что ей удалось сделать его похожим на своего сына. Она помнила, как Шарль хорошо держался, когда бывал в отчаянии, и у Винсена не было выбора, кроме как противостоять обстоятельствам.

Хелен согласилась остаться, по крайней мере, ради маленького Лукаса, которому только исполнилось десять лет, хотя она и страдала от безразличия Винсена, который старался с ней не разговаривать и не смотреть на нее. Вполне естественно, что в Париже, как и в Валлонге, он расположился в кабинете Шарля, где изучал свои дела или писал до глубокой ночи. Он погружался в работу, чтобы не думать о Магали, о своей разбитой личной жизни. Врачи продолжали держать его на расстоянии от жены, и каждый раз, когда он приходил, ему давали понять, что он нежеланный гость. Если ей было лучше, лишенная своего яда и менее неврастеничная, она продолжала винить Винсена во всем, что ей пришлось пережить в начале ее пребывания в больнице. После нескончаемой депрессии, как только она обрела ясность ума, она почувствовала себя ужасно униженной. Воспоминания о том, какие сцены она устраивала перед своими детьми, мужем, друзьями, отбивали у нее всякое желание видеться с семьей. Она сгорала от стыда, замкнулась в себе, стараясь не думать о будущем. Алену с трудом удалось достучаться до нее в клинике, где она заканчивала свое продолжительное лечение, ему понадобилось все его терпение, чтобы она согласилась увидеть его. Винсен знал, что кузен – единственный, кого она хочет видеть. Каждый раз он должен был звонить ему, если хотел узнать что-то более определенное, чем те несколько слов о состоянии ее здоровья, которые сообщали ему врачи. В этих коротких разговорах, во время которых страдала его гордость, Винсен вынужден был полагаться на добрую волю Алена и его мнение.

Даниэль по-прежнему был с Софией. Он весело сменил роль закоренелого холостяка на роль воздыхателя. Без сожаления он бросил свою двухкомнатную квартирку на улице Перголез, чтобы купить шикарные апартаменты на улице Помп, в двух шагах от своего старого лицея. Клара с удовлетворением отметила, что Даниэль, как и все остальные, не испытывал ни малейшего желания удаляться ни от нее, ни от квартала, где он вырос. К тому же он часто навещал ее, но также и своего брата, как будто он искал поддержки Винсена, прежде чем сделать предложение. Он хотел жениться на Софии и стал подумывать о детях.

Клара понимала, что свадьба Даниэля будет, безусловно, последним большим семейным событием, в котором она сможет принять участие. Уйти с этим последним счастьем становилось ее самым большим желанием, тогда она точно могла бы считать последние дни своего существования вполне состоявшимися. Две войны, смерть мужа и двух сыновей, горе, которое очень тяжело было перенести. Но, несмотря ни на что, она сыграла свою роль до конца, ни разу не сбившись. Она уходила, оставляя свою большую семью не слишком сплоченной, хотя в течение десятилетий она делала невозможное, чтобы сблизить их. Клан не распался, две ветви Морванов и Морван-Мейеров не прервались. Она могла поздравить себя с завершением пути, она, которая была единственной дочерью, и которая родила только двоих детей. Именно для них двоих она жила, пока они не убили друг друга. Каин и Авель. Она могла угаснуть вместе с ними, но она выстояла, она противостояла каждому удару судьбы. Сегодня их было достаточно много, чтобы обойтись без нее, и они, может, даже были счастливы. Она на это надеялась, так как ей оставалось недолго, она это предчувствовала. В ожидании конца она подсчитывала свои победы. Снова и снова перебирала их. Мари стала адвокатом, она управляла огромной фирмой, ее двое детей, хотя у них и не было отца, носили все же фамилию Морван. Готье удалось стать великим хирургом, как его отец и дед. Женившись на Шанталь, он связал семью с известным родом профессора Мазойера и также мог стать – если только его сын тоже займется медициной – основателем настоящей династии медиков. С другой стороны, Винсен делал поразительную карьеру судьи несмотря на личные проблемы, и, конечно же, он пойдет очень далеко, будучи упрямым. К тому же слух о следующем назначении в апелляционный суд уже ходил по коридорам Дворца правосудия.

Что касается Даниэля, то его назначения на высокие государственные посты постепенно открывали ему двери в политический мир. Даже Ален, на которого никто не ставил и гроша двадцать лет назад, добился своей цели и возглавлял процветающее хозяйство. Все пятеро чего-то добились благодаря бдительности Клары, непреклонности Шарля или просто благодаря их счастливой звезде. Но это был безошибочный ход. И каждый вечер, засыпая, Клара молила Бога, в которого она больше не верила, чтобы ее семья росла и поднималась.


Жан-Реми сделал глоток хорошо охлажденного менту-салона, который ему только что подал Ален.

– Потрясающе, – оценил он. – Но немного холодноват, на мой вкус.

Свободной рукой он отодвинул пряди волос, которые падали на лоб Алена и скрывали его взгляд. Они сидели друг против друга на кухне мельницы, в то время как дожаривался ягненок.

– Мне кажется, ей лучше, – продолжил Ален, немного отклоняясь.

Это заставило Жана-Реми раздраженно убрать руку. Они смотрели друг другу в глаза, пока Ален не улыбнулся.

– Извини меня, – пробормотал он.

– Я тебя умоляю. Продолжай, ты говорил о Магали.

Он казался нервным, напряженным, как и каждый раз после того, как бывал у нее.

– Она делает из мухи слона в том, что касается детей. Она убеждена, что Винсен не вернет их ей, когда она выйдет из клиники.

– Их ей вернет? Какие странные слова… Речь идет об их сыновьях и дочери, их обоих.

– Да. Но она не уверена, что… что сможет когда-нибудь снова жить с ним вместе. Или даже вернуться в Валлонг.

– Правда? И как она представляет себе будущее?

– С трудом.

Жан-Реми часто задумывался, почему Ален испытывал такую тягу к Магали и почему он считал себя обязанным защищать ее.

– Естественно, она волнуется, – сказал он, пожав плечами. – Она уже полгода прозябает в этом доме отдыха!

– Она не прозябает, Жан, она выздоравливает. До сих пор она не была готова, она бы снова утонула в алкоголе. Сейчас, я думаю, у нее хватит сил больше к нему не притрагиваться. И я попробую ей помочь.

– Конечно!

В это слово он попытался вложить немного иронии и немного горечи – мелочи, которые не ускользнули от Алена.

– Для тебя это проблема, Жан?

– Совсем нет!

– Я очень люблю эту женщину, она много для меня значит.

Двусмысленность этого заявления заинтриговала Жана-Реми. Ален редко говорил просто так, каждое его слово было искренним и точным, он употребил слово «значит» сознательно. За пятнадцать лет их знакомства с Магали его отношение к ней не переставало перерастать в нежность все более заметную. Был ли он чувствителен к ее расстройству или к ее обаянию? Даже подавленная, пьяная она на самом деле была дьявольски красива. И к тому же она была женой Винсена.

– Что она для тебя значит? Что-то вроде… вечного искушения?

Жан-Реми слишком поздно понял, что не должен был задавать этот вопрос: каким бы ни был ответ, он не имел никакого желания его слышать.

– Может быть.

В принципе, Ален никогда не говорил о женщинах, по крайней мере, с Жаном-Реми, но у него случались связи без будущего, и все вокруг это знали. Он был таким соблазнительным холостяком, что было много женщин, желающих испытать свою судьбу. Те из них, которым удавалось провести с ним вечер, не колеблясь, хвастались этим.

– Ты сам не знаешь, чего хочешь! – резко бросил ему Жан-Реми. – И ты этого никогда не знал!

Ревность делала его безумным, ему бы следовало избежать этого разговора. Тем не менее, он продолжал:

– Ты приходишь и уходишь, скоро будет уже двадцать лет, как это продолжается, и у меня нет ни малейшего представления о том, что ты думаешь! Ни о том, увижу ли я тебя завтра! Ты меня принудил к неправильному образу жизни. Со временем ты все-таки понял, что я тебя люблю?

Выпустив свой стакан, который разбился вдребезги о плиточный пол, Жан-Реми поднялся.

– Ладно, я не прав, но я так больше не могу! Он пересек кухню и встал у окна. Помолчав немного, он продолжил тише и строже:

– Мне пятьдесят лет, а тебе тридцать шесть. Я долго думал, что сумею от тебя оторваться. В Венеции молодые люди удивительны… я надеялся, что они помогут мне забыть тебя. И каждый раз, когда ты мне изменял, я пытался проделать то же самое. Но без радости, без вкуса. Лица и тела, которые не являются твоим, не могут меня удержать. Не больше часа. Все время одно и то же разочарование, тот же провал…

У признания был странный привкус, который он с удивлением открыл. Он прислонился лбом к стеклу и продолжал говорить не поворачиваясь.

– Рисовать, продавать мне надоело… Все эти люди, что говорят мне о моей карьере… Мне следовало бы посещать салоны, галереи… вместо того, чтобы ждать здесь, пока ты соблаговолишь показаться. Пока ты подашь мне милостыню – одну ночь! Но я склонен ошибаться, потом, это я тебя лишил девственности.

Он почувствовал, что Ален подошел к нему, потом ощутил его руки на своих плечах, его дыхание на затылке, его голос, который пробормотал:

– Я этого захотел, Жан.

– В то время, да, это была твоя манера протеста. Ты хотел переспать с мужчиной, чтобы понять что-то. Я был почти ровесником твоего отца. Или это было то, что ты искал. Ты хотел уйти от опеки и, может, таким образом защититься. Ты чувствовал себя сиротой, ты презирал мать, ты боялся Шарля… и себя самого, возможно!

– И тебя!

– Меня? Почему? Я всегда был у твоих ног! Я позволял тебе жить как тебе удобно, я согласился на то, чтобы ты скрывал меня, как что-то постыдное. В среде, где я рос, гомосексуализм принимали, это не составляло никакой проблемы, но для тебя – да, как и для твоей семьи истинных буржуа. Ты не хотел на них походить, тем не менее, ты не вынес бы исключения из их клана. Каждый раз, как я увозил тебя куда-нибудь ужинать, надо было отъезжать на сто километров, чтобы ты был уверен, что не встретишь ни одного знакомого! С твоим совершеннолетием, я думал, все изменится, потом после смерти Шарля я надеялся, что… Но нет. Ты держишь меня на расстоянии, потому что это тебя устраивает.

Когда руки Алена скользнули с плеч к бедрам, он резко высвободился и повернулся.

– Нет, не делай этого. Единственный раз я с тобой говорю, послушай меня до конца. Если мне не изменяет память, я ни разу не докучал тебе своими речами?

Ален отступил на шаг и прошептал:

– Ягненок горит.

– Мне плевать!

Очень раздраженный, Жан-Реми пересек комнату и выключил духовку.

– Для кого, ты думаешь, я занялся кухней? Не по призванию же! А чтобы задержать тебя здесь на часик, чтобы увидеть твою улыбку… Чтобы ты выпил двумя стаканами больше и немного расслабился. Но ты все время настороже! Когда мы состаримся, мы будем на том же уровне. Нигде…

Он схватил тряпку, вытащил горячее блюдо и бросил его в раковину с такой злостью, что забрызгал все вокруг соусом.

– Я говорю тебе в первый и последний раз, я больше не хочу жить так, потому что меня это изнуряет…

Ален в ступоре смотрел на Жана-Реми оттуда, где он стоял. Он сделал шаг к нему, остановился.

– Если бы я не… – начал он.

– Не что? О, не жалей ни о чем, иди отсюда, если хочешь, ты не обязан слушать мой бред!

– …не сохранял дистанцию, ты бы быстро предпочел мне одного из твоих венецианцев, нет?

– Что?

– Может, я хотел продлить свое присутствие в твоей жизни?

Голос Алена стал хриплым, как если бы это признание стоило ему больших сил, но он продолжил в своем порыве:

– Может, твои путешествия в Италию заставляли меня думать, что я был для тебя чем-то дополнительным? Развлечением? Твоей местной связью, когда ты приезжал сюда? Ты красив, богат, знаменит! А я, что я? Сын семьи, который портит картину Морванов, которого оставили играться с деревьями поместья! Ничего больше нет в моем списке наград. Без образования. То малое, что я знаю, исходит от тебя, я не хотел-бы быть твоим учеником.

Он преодолел дистанцию, которая их разделяла, обнял, не мешкая, Жана-Реми за шею и притянул к себе. Он поцеловал его с неожиданной силой, которая, скорее, была похожа на отчаяние, чем на любовь. Когда он отдышался, то пробормотал:

– О чем мы говорим, Жан?

– О Магали… О твоей дикой независимости, о твоих тайнах.

На этот раз у Жана-Реми не было желания убегать, он не двигался и вздрогнул, когда Ален стал расстегивать пуговицы его рубашки.

– Я не думаю, что ты в нее влюблен, нет. На самом деле то, что она для тебя представляет, это, прежде всего, Винсен… Я ошибаюсь?

Ален разом напрягся и приблизился к Жану-Реми.

– Винсен? Почему?

– А ты как думаешь?

– Мы поссорились много лет назад! Я… Винсен для меня…

Так как ему не удалось закончить, Жан-Реми сделал это за него.

– Кто-то, кого ты сильно любил.

– Да. Но не так! – защищался Ален, чуть не разозлившись. – Ты, правда, не понимаешь? Винсен мой брат. Он такой, каким никогда не смог бы стать Готье. Я не задаю себе вопросов об этой дружбе, я отказываюсь это делать.

Жан-Реми был уверен, что, если бы он настоял, одно только слово могло приблизить их к катастрофе. Ему оставалось лишь надеяться, что все, в чем только что неохотно признался Ален: его комплексы, сомнения – было частью его чувств. Это был неожиданный подарок, почти обещание на будущее.

– Иди сюда, – сказал он, держа его руку. Или… Нежность, которую он испытывал к Алену, не имела границ, преград, он мог всем пожертвовать без сожалений. По крайней мере, отныне он знал своего настоящего соперника, который был всего лишь призраком.


– Но, в конце концов, Винсен, это все увеличится в три раза! Я не оспариваю твои аресты, но я сказала бы, что ты нападаешь на наших адвокатов!

– Не надо все смешивать, Мари. Никто не может обходить закон, когда я заседаю в суде. Не буду же я по-другому относиться к делу, если тот или иной защитник будет представлять контору Морван-Мейер?

Они сидели за отдельным столиком, в глубине ресторана, где имели обыкновение встречаться, на набережной Гран-Агустен. Она отодвинула тарелку, аппетит пропал.

– Ты очень принципиален…

– И мои суждения редко бывают ложными. Что доказывает их рациональность. Ты согласна?

– Ох, Винсен!

Она принялась барабанить кончиками пальцев по узорчатой скатерти.

– Твоя карьера волнует меня намного больше, чем адвокаты конторы, – согласилась она неохотно. – Но я выдерживаю их занудство каждое утро! И это потому, что ты носишь имя Морван-Мейер. У них создается впечатление, что ты полностью на их стороне.

– Это глупо!

Да, да…

Она секунду посмотрела на него, расстроенная тем, что больше не могла видеть в нем того доброго младшего кузена, для которого она всегда была старшей сестрой, разрешавшей конфликты четырех мальчиков. Так же как и прилежного подростка, который, хотел нравиться отцу и приходил к ней в комнату, чтобы она объяснила ему ту или иную главу из административного кодекса. Ни даже молодого человека, который сумел ее успокоить после провала ее первой защитительной речи. Ужасный опыт, когда она в первый раз говорила в суде. Шарль не остался до конца, унизив ее настолько, что она не могла прийти в себя, но Винсен выслушал ее после окончания и повел выпить по стаканчику. Быть может, он решил пойти в судебное ведомство, чтобы не делать ошибок при защите.

– Ау! Ты куда пропала?

Он улыбался, доброжелательный, уверенный в себе, и она задумалась, не стала ли она, в конце концов, ненавидеть его за то, что он при любых обстоятельствах держал себя в руках.

– Никуда. Давай на мгновение забудем о работе. Что у тебя там?

Прямые вопросы о его личной жизни доставляли ему трудности, она это хорошо знала.

– Я еду в Валлонг через несколько дней, – неохотно проворчал он.

– Один? С детьми?

– Нет, еще рано, Магали не готова их видеть сейчас. Она просто согласилась со мной поговорить.

Его горечь чувствовалась, даже если он сохранял спокойствие. Мари наклонилась немного над столом и прошептала:

– А если ты предоставишь идти всему своим ходом? Ты все еще лезешь на стену от этого, а?

Тень прошла по серым глазам ее кузена, стирая их обычную мягкость, и Мари испытала неприятное чувство, как будто она обменялась взглядами с Шарлем.

– Я сделаю все, что она захочет, – сообщил он глухим голосом. – У меня нет желания говорить об этом, я даже не могу об этом думать.

Если бы она упорствовала, ей удалось бы увидеть, кто скрывается за маской человека, идеально владеющего собой, тем не менее, она колебалась.

– Подумай о детях. О том, что лучше для них. У тебя уже много проблем с Виржилем… Ты смог бы снова жить с ней? И где? Не на авеню Малахов, в любом случае. Она никогда не согласится. Ты уедешь из Парижа? Конечно, нет… Тогда что ты ей предложишь? Если вам надо расстаться, то это надо сделать сейчас, как только она выйдет из клиники. Потому что, если ей когда-либо придется туда вернуться, ты уже не сможешь с ней развестись. Мы не можем безответственно бросать больного. Ты знаешь закон так же хорошо, как и я.

– Мари, пожалуйста!

Ее голос был надорванный, резкий, устрашающий, но она улыбалась, наконец, ей удалось вывести его из себя. Она снова откинулась на спинку стула, посмотрела вокруг. Ей было лестно обедать с ним. Он, безусловно, был самым привлекательным мужчиной во всем ресторане, и когда он вошел, большинство женщин бросили на него выразительные взгляды. Когда-то Шарль имел такой же успех.

– Твое судебное заседание продолжится через полчаса, я попрошу счет, – решила она.

Винсен слегка коснулся ее руки, и она перестала стучать, он сказал:

– Ты шутишь? Это я тебя пригласил, полно тебе…

Он никогда не позволял ей платить за себя. Его воспитание не позволяло этого. Кузены или нет, но от него она охотно принимала это ухаживание, хотя и считала его старомодным. Чтобы подчеркнуть ее независимость, другие мужчины не делали этой ошибки. По крайней мере, сейчас, когда она управляла одной из самых значительных адвокатских контор Парижа.


Сирил покраснел до ушей, а Тифани осталась сидеть вполоборота к нему. Она разразилась смехом.

– Заходи или уходи! – бросила она ему, подхватывая пеньюар.

Рано созревшая, она уже на самом деле была не ребенком, а подростком, и ее тело начинало принимать формы. Молодой человек четырнадцати лет, который, не переставая, смотрел на нее, зачарованный не мог сдвинуться с места, и ей пришлось втащить его за руку.

– Успокойся, это не так страшно! На будущее, тебе просто надо стучаться…

Закрыв дверь, он нашел в себе силы, чтобы сесть далеко от нее, на стул за столом. Он опустил глаза на тетрадь по географии, но его взгляд затуманился на карте Африки, наполовину закрашенной.

– Тебе что было нужно, Сирил? – спросила она своим мелодичным голосом.

Завернутая в бледно-голубое шелковое кимоно, она тоже вся дрожала, и ему стоило усилий вспомнить, зачем он к ней пришел.

– Твой латинский словарь. Мой исчез, его точно взял этот мерзавец Виржиль; он никогда не удосуживается спросить разрешения…

Соперничество двух мальчиков проявлялось во всем. Сначала тот факт, что они будут учиться в одном классе, их взбесил. Но очень скоро Виржиль должен был отступить перед результатами Сирила, которого ему никогда не удавалось догнать, кроме как по физкультуре.

Тифани подошла к столу и нагнулась над ним, чтобы дотянуться до полок. Она пахла мылом, яблочным шампунем.

– Ты очень красивая, – произнес он, спрашивая себя, как он осмелился произнести эти слова.

Вместо того чтобы рассмеяться, как обычно, после его неловкого комплимента, она резко отошла. Они секунду молча смотрели друг на друга, оба осознавая болезнь, которая рождалась между ними.

– Ты тоже совсем не плох, – сообщила она через мгновение.

Это же на все лады повторяла ей ее лучшая подруга, и каждый четверг, когда она приходила обедать на авеню Малахов, она замирала, повторяя: «Твой кузен Сирил сногсшибателен!» До тех пор пока Тифани не отвечала, что Сирил не совсем ее кузен и что это их уважаемые родители кузены.

– У меня в субботу праздник. Хочешь прийти? Она отступила еще на два шага, ошеломленная предложением. В четырнадцать лет он будет возиться с двенадцатилетней девчонкой? Конечно, она была старше своего возраста, свободно держалась и умела хорошо танцевать рок, но никогда мальчик из десятого не показался бы с девчонкой из восьмого, это было безумие, смех.

– Я бы с удовольствием, – услышал он ответ, – только я не уверена, согласится ли папа.

– Ну, иди же спроси у него!

В движении, которое он сделал, чтобы встать, она, наконец, отметила, что он был самым соблазнительным мальчиком из ее окружения. Почему она этого никогда не замечала? Потому что она видела его каждый день уже долгие месяцы? Потому что она знала его с самого рождения? Она рассмотрела его каштановые волосы, которые он носил немного отпущенными, как того требовала мода, его бледно-голубой взгляд почти размытый, его прямой нос. Он был высокий для своего возраста, худой и мускулистый, с обезоруживающей улыбкой, которая открывала маленькие, немного редко расставленные зубы.

– Сейчас же? Тогда дай мне одеться! Если нет… Она повернулась к нему спиной, чтобы натянуть клешеные джинсы и маленький смешной короткий шотландский свитер.

– У кого вечеринка?

– У одного друга из лицея.

– Виржиль тоже там будет?

– Нет, не может быть и речи, у нас нет общих друзей с твоим братом!

Она никак не прокомментировала, занятая тем, что скажет отцу.

– Ты уверен, что хочешь меня пригласить? – повторила она для очистки совести.

Он лишь улыбнулся в ответ, прежде чем открыть дверь. Если Винсен даст свое согласие, он будет считать часы до субботы. Никакая другая девочка не имела для него никакого значения, он мог ждать десять лет, если нужно, но он хотел только Тифани. И он знал это уже давно.


Магали по-своему нашла способ преподать урок Винсену, отказавшись принимать его до выхода из клиники. Никогда больше она не собиралась унижаться перед ним, она себе в этом поклялась. В пятницу, когда она покинула дом здоровья, Ален встретил ее и отвез к Одетте. Последняя заново перекрасила крошечную комнатку Магали, в которой та выросла и сейчас рассчитывала провести некоторое время.

В течение месяцев одиночества она многое обдумала. Ей ужасно не хватало детей, но она не считала себя в праве жаловаться. Потом, она была очень плохой матерью для них и подала им плачевный пример. Она не знала, чем Винсен оправдал ее долгое пребывание в больнице, насколько откровенен он был с ними, и не наболтал ли клан Морванов на авеню Малахов не пойми чего о ней.

Думать о Кларе, Мари или даже Мадлен ей было неприятно. Эти женщины не должны были ее простить, но могла ли она их в этом упрекнуть? Она показала себя не в состоянии войти в семью, не в состоянии сделать Винсена счастливым – такого замечательного Винсена, не в состоянии достойно воспитать троих детей. На самом деле, не в состоянии просто воспользоваться случаем. Она, бывшая служанка, которая волею судьбы стала принадлежать к высшему обществу, а потом попала в яму по собственной глупости.

За последние недели перед тем, как покинуть команду психологов, которые долго с ней работали, ей удалось преодолеть свой страх. Ален показал себя понимающим, очень современным, полным идей и представил ей планы на будущее. Он даже предложил ей поселиться на мельнице у Жана-Реми, уверенный, что она не захочет вернуться в Валлонг. Она в то время предпочла дом Одетты, потому что там прошла ее молодость – та, которая была еще до всех ее ошибок.

В субботу утром, проснувшись на узкой железной кровати в запахе свежей лаванды и горячего кофе, который витал вокруг нее, она почувствовала себя возродившейся. Если она проявит силу воли, она сможет начать все в хорошем настроении, и ей лишь оставалось встретиться с мужем, необходимость которой нельзя было избежать. Она приняла душ, надела черные брюки и белый хлопковый свитер, потом дошла до кухни, где ее ждал завтрак. Одетта предусмотрительно исчезла, зная, что Винсен придет к одиннадцати часам, но поставила на стол плошку с вареньем, покрытую бумагой, пшеничный хлеб, вазу с фруктами и две чашки. Чашки, а не кружки, что заставило Магали улыбнуться. Такая женщина, как Одетта, и представить не могла, чтобы судья пил кофе из кружки. А «старший сын господина Шарля», Винсен, стал «господином судьей».

Она налила себе кофе, и как раз в тот момент, когда начала пить, услышала шум машины, которая остановилась на улице. Взглянув в окно, она убедилась, что приехал ее муж. Через занавески из макраме она имела удовольствие наблюдать, как он вылезал из такси и расплачивался с шофером. Он не изменился, такой же стройный и элегантный в своем светло-сером костюме, прекрасно скроенном, который, должно быть, стоил бешеных денег. Когда он повернул к дому, она заметила бледность его лица, его высокие скулы, его мужественную челюсть. Мужчина, которого она любила, за которого вышла замуж, которому родила троих детей. Мужчина, которому удалось ее соблазнить в двадцать лет, но которого она больше не хотела. Решительным шагом она направилась открывать входную дверь, тогда как он собирался звонить, и они очутились лицом к лицу.

– Здравствуй, Винсен, – взвешенно сказала она.

– Здравствуй…

Ни одна речь из тех, что он приготовил в самолете, не могла быть произнесена. Растерявшись, он осмотрел ее с ног до головы, пока она не добавила:

– Заходи, кофе готов. Ты хорошо долетел? Она первой вошла на кухню, села на один из соломенных стульев, указывая ему на другой.

– Одетты нет дома, она предпочла оставить нас одних, но просила тебя поцеловать.

Винсен так настойчиво на нее смотрел, что она не удержалась от улыбки.

– Почему ты на меня так смотришь? Ты считаешь, я изменилась?

– Да. Намного…

Трезвость и отдых вернули Магали ее светлый цвет лица и ее удивительную фигуру. Ее длинные волосы цвета красного дерева свободно падали на плечи, ее зеленые глаза, вытянутые к вискам и обрамленные длинными ресницами, светились тем же блеском, что и раньше.

– Ты очень красивая, – пробормотал он.

Но она всегда ею была, даже когда ей было плохо. Ей только что исполнилось тридцать пять лет, она достигла зрелости. Какими бы ни были страдания, которые она ему доставила, он ее все еще любил и желал.

– Почему ты систематически отказывалась меня видеть? – спросил он глухим голосом.

Наконец-то он смог задать ей вопрос. Месяцы он терзался сомнениями.

– У меня не было ни малейшего желания! Я хотела одна выбраться оттуда. И подумать над всем этим…

– Это значит?

Она домазала маслом тост прежде, чем ответить ему.

– Ты, я, дети. Наши дети. Ты поместил меня в больницу, я от этого лезла на стену, я думала о том, что еще ты можешь мне сделать.

Он не отрицал обвинения, опустил глаза, чтобы подыскать слова.

– Ты стала опасной для себя самой, Маг… И для детей тоже, это правда. Я не имел права смотреть на твое падение в ад со связанными руками. Я не сожалею о твоей госпитализации… вынужденной. Доказательство – ты выздоровела.

– Откуда ты знаешь?

– Я это вижу.

– Ты совсем ничего не видишь! Ты просто хочешь заняться со мной любовью, вот что бросается в глаза!

Даже ярость не уродовала ее, наоборот. Он произнес на одном дыхании.

– Да. И что? Ты сводишь с ума любого мужчину, а я, я твой муж. Ты знаешь, Маг, я тебе не изменял, я не касался ни одной женщины, кроме тебя.

– Как это мило! Ты этим не воспользовался, ты слишком нравствен для этого. Образец Мужчины! Но я смеюсь над твоим целомудрием и твоими желаниями, я хочу, чтобы мы поговорили о детях. Что ты им про меня рассказал?

– Но… ничего! Наконец, правду. Они уже не маленькие, в их возрасте нельзя рассказывать сказки о волшебницах.

– Очень хорошо. Ты был прав, я готова взять на себя ответственность перед ними. Ты дашь мне их увидеть, чтобы я сама им объяснила, или ты откопал закон, который мне помешает?

Смущенный ироническим тоном, которым она его убила, он отодвинул стул и встал.

– За кого ты меня принимаешь? – защищался он. – За монстра? Это твои дети, и им тебя не хватало.

– О, я уверена, что Хелен была им больше матерью, чем я! И потом твоя бабушка, тетя, кузина Мари! А они, должно быть, приняли близко к сердцу свою роль, чтобы милые малыши забыли, что их мать лишь бывшая замарашка, ставшая пьяницей!

Она видела, как он побледнел, но ее это не остановило. Она не хотела, чтобы он страдал, не хотела ему мстить, она только хотела как можно быстрее покончить с этим болезненным разговором.

– Послушай меня, – продолжала она уже более спокойно, – я думаю, нам надо развестись.

Он посмотрел на нее недоверчиво.

– Магали…

– Чем раньше, тем лучше, организуй это.

Тон был таким холодным, что становился циничным. Он понял, что произойдет худшее, если он не прореагирует.

– Подожди! – воскликнул он.

В два шага он обошел стол и встал перед ней на колени.

– Ты слишком торопишься, это глупо, ты только что вышла… Тебе нужно время или, по крайней мере, дай его мне. И не забывай, что я тебя люблю.

– Ты шутишь?

Он взял ее за руку, чтобы поцеловать кончики ее пальцев, но она грубо высвободилась.

– Не трогай меня!

Это был крик души, и ему показалось, что она его сейчас проклянет. Отпустив ее руку, он медленно поднялся. В последний раз она его видела в день своего помещения в больницу, когда она умоляла не бросать ее там, когда на грани истерики дала ему пощечину, когда вмешались санитары. Она не простит ему то, что расценивает как предательство, это очевидно.

– Я думаю, мы должны подумать о…

– Все ясно! У меня были месяцы, чтобы подумать, Винсен, и я приняла решение. Верни мне свободу.

Он не мог отдышаться, но опустил голову, не в состоянии произнести ни слова. Через несколько мгновений он снова сел, вытащил пачку сигарет.

– Ты позволишь? – пробормотал он.

Он еще немного подождал, прежде чем чиркнуть спичкой, пламя которой дрожало. Страдания душили его, он не мог собраться с мыслями. Он так долго ждал этого момента, он столько раз мысленно представлял его, что ему было сложно противостоять реальности. То, что происходило, было противоположно тому, что он предвидел. Он обещал себе сделать все возможное, чтобы снять с нее всю вину, помочь ей найти свое место, облегчить ее возвращение. Готовый противостоять всему клану, он рассчитывал попробовать заново начать их совместную жизнь. Он даже собирался, так как одиночество сводило его с ума, пожертвовать своей карьерой в Париже, если она действительно этого потребовала бы.

– Я десятки раз пытался к тебе прийти, но ты всегда отказывала, – жаловался он. – Я не хотел тебя принуждать, я думал, что поступаю правильно. Но я не представлял себе, что ты воспользуешься нашей разлукой, чтобы выкинуть меня из своей жизни. По дороге сюда я был, как школьник, идущий на свое первое свидание. Я не надеялся, что ты упадешь в мои объятья, но, тем не менее, хотел бы этого. То, что ты испытываешь злобу, я понимаю, но я не действовал против тебя.

Его умоляющий взгляд имел что-то непреодолимое, и ей надо было заставить себя ответить:

– Я много раз говорила с Аленом. Он помог мне все ясно увидеть.

Она не могла ему сказать ничего хуже. Ален слишком часто вставал на их пути, он занимал место, на которое Винсен отныне не имел прав: к горю прибавилась ревность.

– Ален, опять… Он определенно следил за нашей историей от начала и до конца, – с горечью констатировал он.

– Мне повезло с ним как с другом, так у меня есть хоть один!

Нервно она подняла глаза на часы, и он перехватил этот взгляд.

– Ты торопишься? Я тебе надоедаю?

– Нет, но мы должны расставить все по своим местам. Я предполагаю, что ты будешь требовать опеки над детьми?

Он не думал об этом, но он чувствовал необходимость возвращать ей удар за ударом.

– Это возможно, – ответил он холодно.

– Я не строю иллюзий, я не буду с тобой судиться, я буду вынуждена признать твои условия… У меня будет право на встречу?

– Конечно!

– Хорошо, тогда мне хотелось бы найти дом, успокойся, совсем маленький дом, где я могла бы жить и принимать их, когда они будут приезжать сюда. И не мог бы ты… Не мог бы ты помочь мне с деньгами, по крайней мере, в самом начале?

Она никогда не была в своей тарелке в вопросах о деньгах, и он снова почувствовал себя потрясенным. Эмоции унесли его ярость, оставляя ему грустную улыбку.

– Ты будешь получать алименты, я позабочусь, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Ты можешь сама выбрать себе дом.

– Я не хочу быть под твоей опекой до конца дней, я пойду работать.

– Да? И… что ты собираешься делать?

– Не убираться, не беспокойся! – агрессивно бросила она. – Наши дети никогда не будут больше стыдиться своей матери, я тебе клянусь. Жан-Реми, может, найдет мне работу… Мы с ним должны об этом поговорить, я буду держать тебя в курсе.

Привычным жестом она откинула волосы назад, открыв шею, длинную и тонкую, аккуратный затылок. Это была все та же Магали, но, тем не менее, уже другая женщина, не его женщина. Он спросил себя, что он здесь делает и почему не способен ей противостоять, в то время как она продолжала:

– Я предоставляю тебе заниматься делами развода. Я не знаю ни одного адвоката… Ты можешь мне писать или звонить сюда. Я тебе дам знать, когда найду жилье. Вот…

Чтобы показать, что их переговоры окончены, она поднялась. Под ее белым хлопчатобумажным свитером он мог различить ее груди, ее плоский живот.

– Магали, – сказал он вполголоса. – Прошу тебя…

– Нет, это я тебя прошу, я хочу тебя попросить об услуге.

Он, в свою очередь, тоже встал, такой же оглушенный, как если бы его побили, очень взволнованный, думая, о чем еще она могла его попросить.

– Я не желаю видеть никого из твоей семьи, – медленно произнесла она. Никого, никогда. Морваны и Морван-Мейеры, с этим кончено для меня, вы меня серьезно чуть не сломали.

Он был шокирован, потом возразил:

– Кроме Алена, если я правильно понял?

– Да. Он другой. К тому же это он заберет мои вещи из Валлонга. Наконец, мои вещи… У меня больше ничего нет, правда? Я ведь только одевалась!

Инстинктивно он взял ее за плечи и постарался прижать к себе, но она вырывалась, пока он бормотал:

– Ты прожила со мной пятнадцать лет, и каждое утро, когда я просыпался рядом с тобой, я благодарил небо! Даже когда ты сломалась, я всегда хотел обнять тебя. С того самого дня, когда тебя встретил, я тебя любил несмотря ни на что… Я женился на тебе на всю жизнь, Магали, какие бы бури мы ни пережили вместе…

– Отпусти меня, Винсен! Я тебя больше не люблю, все кончено! Уйди отсюда, уйди из моей жизни, дай мне вздохнуть! Найди себе другую, которая станет твоей домашней куклой, одну из твоего мира, ту, которая будет тебе льстить.

Ей удалось вырваться из его объятий, с болью в плечах и затылке, потом она подняла на него глаза. На какое-то время она пожалела о том, что только что сказала и сделала. Одной фразой она могла все стереть, он был готов на что угодно, чтобы ее сохранить, она это отлично видела.

– Расстанемся друзьями, – только и сказала она.

– Расстанемся? – повторил он, – Так это на самом деле то, что ты хочешь?

Месяцами она убеждала себя, что он был не ее удачей, а ее несчастьем. Они не были созданы друг для друга, они бы возненавидели друг друга, если бы совершили этот безумный поступок – снова оказавшись вместе, несмотря на их различия. Скромный молодой человек, который соблазнил ее в машине одним летним вечером, когда она была еще девственницей, больше не существовал. Будучи без недостатков, он заставлял ее сомневаться в самой себе, мешал ей существовать.

– До свидания, Винсен, – сказала она, открывая ему дверь.

Он лишь на секунду засомневался, прежде чем переступить порог. Он был все еще бледен, под глазами были круги, но она не дала себе растрогаться. С этого мгновения их пути разошлись.


IV


Париж, 1971


Под руководством Клары, которая отдавала приказы из своей комнаты, Мари организовала праздничный прием по поводу свадьбы Даниэля. В течение трех недель она каждое утро звонила в Италию, чтобы советоваться с родителями Софии, хотя и не придерживалась их мнения. Клара хотела отпраздновать событие: она женила своего последнего внука, самого младшего из пяти, это была ее лебединая песня, и она это знала.

София и Даниэль согласились на все заранее, закрывшись на улице Помп, где они больше занимались созерцанием друг друга, чей участвовали в выборе кухарки или флористки. «Твоя бабушка самое невероятное существо, какое я знаю, и я ее обожаю!» – заключала молодая девушка со своим изысканным романским акцентом. Она была из большой семьи, которую составляли несколько депутатов и один министр, она свободно говорила по-французски и по-английски, имела диплом по экономическим наукам. Клара расцвела, узнав эти подробности, считая, что София будет, безусловно, великолепной женой для Даниэля и поможет ему в карьере. Шанс, которым не воспользовался Винсен, женившись на Магали.

Старая дама действительно радовалась, хотя и вынуждена была проводить половину дня в своей кровати. Шарль был бы доволен этой свадьбой или, по крайней мере, удовлетворен. За несколько дней до церемонии пришла еще одна хорошая новость: Готье сообщил ей, что Шанталь ждет ребенка. Эта перспектива растрогала Клару до слез. Она никогда еще так не плакала, из чего сделала вывод, что действительно стала слишком стара, чтобы заниматься семейными вопросами. Дважды она улучила момент, чтобы поговорить с Винсеном начистоту. Она знала, что он только что сообщил о своем разводе, что он от этого еще страдал, но у нее не было времени сочувствовать ему. Единственное, чего она хотела от него добиться, было обещание, обязательство продолжать творение, за которое она боролась всю свою жизнь: клан Морванов. «Охраняй их вопреки им, будь центром их объединяющим, не исключай никогда никого и всегда говори себе, что ничто не может заменить семью», – повторяла она ему на все лады. Он улыбался, но это были слова, которые он понимал, она была в этом убеждена.

В главной гостиной, где толпились гости, Клара удобно устроилась на своем диванчике. В восемьдесят девять лет, ей больше не надо было вставать ни для кого, и она ждала, что к ней подойдут и поприветствуют ее там, где она была. Уголком глаза она наблюдала за Мари, которая взяла на себя обязанности хозяйки дома, особенно элегантная в своем платье без бретелек из шелка цвета слоновой кости, от Ив Сен-Лоран. Послеобеденное время, проведенное в домах мод вместе с Кларой, которая любила одевать единственную внучку, принесло свои плоды. Мари стала женщиной со вкусом, так же как и женщиной с головой, и Клара радовалась, видя так много важных людей, склоняющихся перед ней. Семнадцать лет назад, когда она сообщила, что ждет ребенка, когда она спровоцировала этот скандал между матерью и дочерью, который привел в такое отчаяние бедную Мадлен, кто мог бы подумать, что она добьется такого результата? Сегодня ни эти судьи, ни эти влиятельные медики, ни эти политики, которые манерно целовали ей руку, не знали, с каким неуважением она относилась к мужчинам. Веселый спектакль для бабушки, которая могла себя поздравить с тем, что проявила либерализм.

– Немного шампанского, Клара?

Даниэль нагнулся к ней, улыбающийся, потрясающий. Она протянула руку и взяла бокал, который он ей предложил. Врач не советовал ей употреблять алкоголь, но она плевала на это, считая невозможным не выпить с героем вечера.

– Ты великолепен, мой дорогой! Фрак тебе очень идет… Я пью за твое счастье!

– И тебе того же, ты пьешь до дна?

Она слегка подмигнула и осушила бокал одним глотком, что заставило ее закашляться.

– Ты хочешь что-нибудь съесть? – забеспокоился он. – Стол божествен…

– Тогда набери мне всякого разного, у меня кружится голова…

– Самая светлая голова из всех присутствующих, – ответил он тоном, не допускающим возражений.

Он попытался пробиться сквозь толпу, но был задержан десять раз людьми, которые хотели его поздравить или просто с ним поговорить. Через четверть часа он увидел Алена и поручил ему накормить бабушку. Прием шел полным ходом, приглашенные все прибывали, и София задерживалась в прихожей, встречая их, довольная, несмотря на тяжесть чесучового платья, шлейф которого она красиво распустила вокруг себя. Он посмотрел на нее несколько секунд, онемев от счастья, так что она его не заметила.

Около одного из роскошных буфетов Ален сделал знак метрдотелю и попросил его составить тарелку с канапе из спаржи, семги и орехов Сен-Жак. Потом он подошел к Кларе и сел подле нее.

– У тебя все еще хорошая память, мой милый, – бросила она ему, – ты вспомнил мои вкусы!

– Если есть кто-то, кого нельзя забыть, так это ты, – ответил он улыбаясь.

– Эта семга с укропом в каком масле замаринована? В нашем, я надеюсь!

Ее реакция не оставила Алена равнодушным. То, что она могла сказать «наше» было бесценным подарком для него. Оливковое масло «А.Морван» было для нее не чем-то постыдным, а гордостью, в то время как Шарль жутко разозлился, когда обнаружил свою фамилию на этикетке пищевого продукта. Он взволнованно наклонился к бабушке, чтобы поцеловать в щеку.

– Твои духи, это правда, твое, никогда не меняй их, – с нежностью произнес он.

– В моем возрасте никакого риска! Я использую мои запасы пузырьков, больше нет необходимости покупать…

– Бабушка!

– Это очень мило с твоей стороны принимать возмущенный вид, мой дорогой, но кого ты хочешь обмануть?

Она потрепала его по руке и вздохнула.

– В конце концов, я не голодна. Съешь их… Разве здесь не жутко жарко?

Встревоженный, он внимательно на нее посмотрел. Она была немного покрасневшая и, казалось, тяжело дышала.

– Не хочешь пойти на минутку отдохнуть? – предложил он.

– Я думаю, на первом этаже нет, ни одного спокойного места, а моя комната, кажется, так далеко…

– Если нужно, я тебя отнесу!

– О да, ты-то можешь, но нет, я…

Она прервалась, вдруг стесненная в дыхании. Фигуры приглашенных путались перед ней, шум разговоров казался приглушенным.

– Ален, – прошептала она через мгновение, – я не очень хорошо себя чувствую.

Она никогда не произносила этой фразы, в любом случае не перед ним. Клара была всегда в форме и находила смешным жаловаться. Он разом поднялся, пробежал глазами присутствующих, пытаясь найти Готье. Ален его заметил в другом конце гостиной, беседующего со своим тестем, профессором Мазойером. Он стоял очень далеко от них. Мари же, напротив, была в нескольких шагах, она скоро к нему подошла.

– Сходи за Готье, Клара нехорошо себя чувствует!

Растерявшись, она бросила взгляд на диванчик, бабушка выглядела обессиленной, и поспешила за Готье. Ален обернулся к Кларе и опустился на колени перед ней.

– Подкрепление идет, – сказал он, выдавив улыбку.

– Что происходит? – спросил Винсен, которого предупредила на ходу Мари.

– Небольшой приступ усталости, – ответила Клара еле слышно.

Она вытащила камею, чтобы открыть воротник своей рубашки, и брошь упала ей на юбку, а она даже не стала ее искать. Ее щеки покрылись красными пятнами, вены выступили на ее морщинистых руках.

– Ну, бабушка, устала от вечеринки? – бросил Готье, подходя к ним.

Ему было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что ситуация была критической. Он сжал запястье Клары пальцами и нашел пульс очень плохим. Тарелка, которая стояла подле нее, была не тронута. Он на секунду повернулся к Алену и Винсену, которые ожидали его.

– Давайте перенесем ее в комнату, мне надо ее осмотреть…

Вокруг них все пили и смеялись, было, по крайней мере, двести человек, которые толпились в гостиных. Ален нагнулся над Кларой, взял ее одной рукой за спину, а другой под коленями и поднял без усилий.

– Ты с ума сошел! – возразила она вдохнув. – Я не хочу, чтобы люди…

– Никто не обращает на нас внимания, – заключил он успокаивающим голосом.

Винсен, Готье и Мари окружили их, чтобы освободить проход и скрыть их от взглядов приглашенных. В холле, где было меньше народу, Мари заметила Сирила, которому сделала знак подойти.

– Поднимись с нами, чтобы нас не заметили! – бросила она ему.

Они вместе, окружая Алена, поднялись по лестнице, и дошли до комнаты Клары.

– Положите ее на кровать, – сказал Готье, укладывая подушки. – У меня здесь ничего нет, даже стетоскопа…

Он все же расстегнул шелковый корсет и приложил ухо на уровне сердца. Когда он выпрямился, его лицо ничего не выражало.

– Что со мной? – спросила его Клара, глядя ему в глаза.

– Я думаю, у тебя небольшая проблема с сердцем. Это не серьезно, не волнуйся. Я вызову скорую.

Когда они отошли, чтобы позвонить, она притянула его за руку.

– Не может быть и речи! – просвистела она. – Ты потерял голову! Прием в полном разгаре! Ты хочешь испортить свадьбу Даниэля? Ты хочешь, чтобы приглашенные собрались на крыльце и смотрели, как меня уносят на носилках? Меня?

Приступ ярости вызвал у нее удушье, но она не отпустила Готье.

– Я тебе это запрещаю, ты меня слышишь? Это я решаю…

Она упала на подушки с широко открытым ртом, которым искала воздух. Потом боль изменила черты ее лица, и она застонала, но быстро подавила стон. Готье сел рядом с ней, подавленный.

– Бабушка, будь разумна. Я не могу тебя так оставить, я не имею права. Ты понимаешь?

– Вовсе нет. Ты сделаешь то, что я тебе говорю… Я никогда не доверяла ни одному врачу, по крайней мере, ты не предавай меня.

– Ты просишь меня о невозможном. Я буду говорить с тобой откровенно, есть необходимость…

– Но нет! Какая необходимость, в восемьдесят девять лет? Я знаю, что приближаюсь к концу. Мне бы хотелось прожить еще один день и все. Время, когда голубки уезжают в свадебное путешествие и не видят этого.

Так как ее голос был едва слышим, она попробовала безуспешно прочистить горло.

– Подойдите немного, мои дорогие, – сказала она остальным.

Мари пошла со стороны Готье, в то время как Винсен стоял плечом к плечу с Аленом.

– Я не хочу умирать в скорой. Ни в больнице, как Шарль.

– Ты не умрешь, – возразил Готье.

– О, я точно буду первой! – ответила она, скорчив гримасу, которой хотела изобразить улыбку.

Новая волна боли душила ее, и Готье подумал, что у нее начинается инфаркт. Но она все еще держалась за него, ее пальцы сжимали его руку, как когти.

– Винсен, – с трудом выговорила она, – ты продолжишь, ты обещал…

Дверь на лету распахнулась, заставив всех подскочить, и Даниэль устремился к кровати.

– Сирил сказал мне… Мой Бог, что с ней?

– Это ты, Даниэль? – прошептала она. – О, мой бедный малыш, прости…

Он замер, ошеломленный, глядя на своего брата и кузенов, которые, казалось, были не в состоянии пошевелиться.

– Мы ничего не можем сделать? – спросил он у Готье.

Тот молча покачал головой, потом воцарилось долгое молчание. Когда Клара открыла глаза, ее тусклый взгляд медленно переходил с одного на другого.

– Я уже плохо вижу, дорогие. Но так как вы здесь все пятеро…

Ее голос был таким слабым, что они все одновременно склонились к ней, как если бы хотели ее удержать.

– Винсен… – удалось ей сказать.

Последняя судорога была очень долгой, и Готье понял, что все кончено. Остальные долгое время оставались без движения, прежде чем они поняли, что Клара ушла навсегда.


Кладбище Эгальера

Похороны без Клары. Похороны Клары. Перед склепом Морванов, оторопевшие, они стояли все пятеро, чувствуя себя бесполезными, потерянными, потому что больше не было бабушки, которую надо было поддерживать. Хотя им и пришлось признать, что она была не бессмертна, никто из них не мог принять траур, никто не мог свыкнуться с мыслью, что она ушла навсегда.

Они долго сомневались при выборе места захоронения. Нельзя было не учесть воли Клары, которая хотела лежать рядом с Шарлем. Но тот был один в могиле, по другую сторону аллеи. Так он пожелал. И потом, место Клары было рядом с мужем.

Мари, Ален, Готье, Винсен, Даниэль стояли выпрямившись, взгляд был направлен на гроб той, которая их вырастила, поддерживала, любила. Потеряв ее, они навсегда прощались с молодостью, они с горечью это понимали. Позади них стояли Шанталь и София, опустив головы, так же как и все правнуки. Спрятавшись под черной муслиновой вуалью, Мадлен изредка искренне и громко всхлипывала. Священник заканчивал читать последнюю молитву, но его слова были непонятны, уносимые мистралем, который дул с неистовой силой.

Винсен решился пошевелиться, перекрестившись, отошел на несколько шагов, чтобы принять соболезнования. Аллеи были заполнены толпами людей, считавших своим долгом в последний раз проститься с Кларой, к которой они, должно быть, испытывали некую симпатию. Стиснув зубы, без эмоций на лице Винсен пытался уже часа два успокоиться. В церкви он чуть не сломался на мгновение, когда услышал первые ноты Pie Jesus. Этот реквием Габриеля Форе он много раз слышал с Кларой на концертах, когда был еще очень молодым, хорошо воспитанным сопровождающим бабушки. Сначала по долгу, потом ради удовольствия. Ведь это она научила его ценить музыку, живопись, театр. Это она научила его, как завязывать галстуки и подбирать их к костюмам. Она позволяла ему целыми вечерами листать старые альбомы, где он без устали искал фотографии отца в форме лейтенанта.

Ален коснулся его плеча, и он вышел из прострации, стал пожимать руки, которые ему протягивали.

– Все нормально? – прошептал кузен едва слышно.

Банальный вопрос, который Ален иногда задавал ему в прошлом, точнее тогда, когда ему было плохо, и который резко вернул его к жизни. Он молча кивнул, не в состоянии произнести ни слова. Ален стоял рядом с ним, слева, а Даниэль только что подошел и встал справа. Он всегда думал, что не выдержит эту церемонию до конца, что рухнет или расплачется, как дитя.

– Через десять минут все закончится, – пробормотал Ален.

Откуда он знал? И почему он проявлял такую заботу? Ведь они были в ссоре. Он тоже чувствовал себя одиноким? Тем не менее, они были не единственными, кому хотелось плакать. Готье и Шанталь, у которых перед глазами была могила Филиппа, должно быть, находили этот момент невыносимым. Ничто и никогда не могло заставить Шанталь забыть, что тот утонул в пяти километрах отсюда, хоть она и ждала еще одного ребенка.

Остались всего несколько человек, и Одетта была одной из последних, кто пожал руку Винсену, коротко и неловко, произнеся какие-то формальные фразы. Когда он, наконец, поднял голову, освободившись от необходимости сохранять достойный вид, он увидел фигуру Магали поодаль. Он не заметил ее присутствия раньше ни в церкви, ни по дороге на кладбище. Он упрекнул себя, что ни разу не подумал о ней. Их развод настолько его ранил, что он попытался выкинуть ее из головы, вычеркнуть из своей жизни. Уже несколько месяцев их общение сводилось к коротким разговорам по телефону, касающимся детей. Ни одного личного слова, даже по поводу того маленького домика, который она выбрала в Сен-Реми-де-Прованс, а он, не моргнув, оплатил и который до сих пор не видел.

Удрученный, он сделал несколько шагов в ее сторону, остановился. Она была в сером костюме, белой рубашке и черных лодочках. Ее волосы были собраны в пучок, но ветер трепал несколько рыжих прядей на лбу. Она была невероятно красивой. Он убрал руки в карманы, жест, который ему также напомнил о Кларе.

– Ты не поздороваешься с ней? – спросил Ален оскорбительным тоном.

Винсен резко повернулся и посмотрел на кузена.

– Хоть раз не вмешивайся! – грубо ответил он.

Пойти поприветствовать свою бывшую жену, мать своих детей – такая мелочь. Но как это сделать? Внезапная агрессия Алена ничего не меняла. Он пожал плечами, направился к Магали, не зная, что скажет.

– Спасибо, что пришла, – пробормотал он, наклонившись к ней.

Он слегка коснулся ее щеки. Как и каждый раз, он смог оценить нежность ее кожи, вдохнуть запах ее духов.

– Я не очень любила Клару по личным причинам, но это была необыкновенная женщина, ее можно было только уважать, – ответила она быстро.

Фраза, казалось, была подготовлена заранее и звучала фальшиво. Кто ей подсказал? Ален? Жан-Реми?

– Я приглашаю сегодня детей на ужин, – добавила она. – Это может их немного отвлечь… Их кузены тоже желанные гости, естественно.

Сбитый с толку ее уверенностью, он кивнул головой в знак согласия. Она смотрела ему прямо в глаза с холодом, который заставил его почувствовать себя неловко. Он не мог даже предположить, что однажды они встретятся на кладбище как два чужих человека и обменяются лишь несколькими словами.

– Хочешь, чтобы я привез их к тебе? – предложил он.

– Не утруждай себя. Я заеду за ними к семи. Пусть они позвонят мне и скажут, сколько их будет.

Не простившись, она развернулась и удалилась. Она была достаточно проницательна, чтобы догадаться о его любопытстве, но очевидно, не хотела отдавать себе в этом отчет и не хотела, чтобы он приближался к ее дому. Да и потом до нынешнего момента он вел себя так корректно, что она могла заподозрить его в безразличии. Он не задал ни одного вопроса у нотариуса в день, когда она подписала документы на покупку дома, ограничившись лишь переводом собственности на ее имя – тем не менее он пережил худшие моменты своей жизни. Оставив ее тогда на тротуаре, он отдал бы что угодно, чтобы она с ним поговорила или, по крайней мере, посмотрела на него. Но она его проигнорировала. Потом он перевел на ее счет существенную сумму, чтобы она могла произвести необходимые работы и расположиться с удобством. Тем не менее, от неловкости, он никогда не проявлял желания знать об этом больше. Однако Тифани, проявив сочувствие, описала это место отцу. Домик узкий, но высокий на бульваре, в тени платанов, с фасадом, выкрашенным охрой, с черепичной крышей, зелеными ставнями. Других подробностей он не знал.

Подняв голову, Винсен понял, что аллеи опустели. Семья, должно быть, ждала на стоянке около кладбища. Никто не посмел прервать их разговор с Магали. Вдали рабочие похоронного бюро все еще стояли вокруг могилы и ждали, пока он уйдет, бросая раздраженные взгляды. Когда он повернулся, порыв мистраля рванул его галстук и ударил по щеке. Он поправил галстук и поспешил к ограде, вновь охваченный горечью потери Клары и терзаемый острым чувством одиночества.

София гладила Даниэля по голове почти с материнской нежностью. Сидя подле нее на одном из диванов, он положил ей голову на плечо, как будто покинутый, как будто нуждающийся в утешении. Готье и Шанталь сидели напротив, приблизительно в такой же позе, только Шанталь лежала на руках у Готье, изнуренная похоронами и будущим материнством. Мари занимала место в кресле, где держалась очень прямо, Ален стоял у окна, изображая приглашенного, что раздражало Винсена.

– Ты можешь сесть! – бросил он кузену Ты тоже дома, как и мы…

Намек на завещание Клары был обдуман, и он воспользовался им, чтобы продолжить:

– К тому же мы все собственники этого дома и парка. У тебя есть твои земли.

– Тебе это мешает? – грубо ответил Ален.

– Совсем нет. Твое хозяйство – образец для подражания, который льстил бабушке.

Ален опустил глаза, внезапно смущенный. Десять лет назад он был вынужден защищаться от нападок Шарля. Разговоры о масле Морванов до сих пор задевали его за живое. Сейчас в словах Винсена не было ни малейшей иронии. Он лишь констатировал факт.

– Мари и я знаем пункты завещания. Она предложила нам первым с ним ознакомиться, когда составила его; конечно, потому что мы… юристы. После смерти Кастекса она не доверяла ни одному нотариусу. В общем, все просто, она не отдала никому никаких предпочтений, мы все пятеро наследники.

Раздраженный ученым тоном кузена, Ален снова вмешался.

– Есть дарственная, которую она дала мне на овчарню…

Не дав Винсену ответить, Готье вздохнул:

– Да. И что?

Повисло противоречивое молчание, пока Мари не взяла слово.

– Что касается меня, я унаследовала драгоценности, и я не думаю, что это вас огорчает, мальчики?

Даниэль улыбнулся, развеселенный тем, какой оборот принимал разговор. Он заметил, что Винсен поспешил сообщить, что бабушка никого не выделила. Иначе он оказался бы в первых рядах, естественно! Он был любимчиком Клары, как Готье у Мадлен, самые выгодные позиции, в конечном счете. Со своей стороны, он радовался, что не был награжден никакими почестями. Он был младшим из пяти, и ни от чего не страдал, он без вопросов любил своего брата и кузенов.

– Что станет с домом на авеню Малахов? – спросил он, чтобы отвести разговор от Валлонга, который перерос бы в тему для споров.

– Надо об этом подумать, и мы все вместе решим. Можно его продать, чтобы оплатить права наследования, – предложил Винсен.

– Продать?

Раздосадованный такой перспективой, Даниэль встал с дивана, удалившись от Софии.

– Черт возьми! Никто из нас не нищенствует, насколько я знаю! Почему бы его не сохранить? Вы бы продолжали там жить, Мари и ты, и платить нам что-то… типа ренты, ожидая…

– Ожидая чего? – взволновался Винсен. – Наши дети растут, в один прекрасный день они уйдут. Ты представляешь нас там вдвоем? И потом…

Он хотел перехватить взгляд Алена, но тот все еще стоял у окна и упорно смотрел на ковер. И он неохотно закончил:

– Твое решение не устраивает Алена, я предполагаю.

Алена застали врасплох, он поднял голову, засомневался и, наконец, пожал плечами.

– Делайте, что хотите, мне плевать, я не хочу говорить сегодня о деньгах.

Он пересек комнату, чтобы выйти, но Мари разом встала с кресла, загородив ему проход.

– Ан нет, это слишком просто, останься! Мы должны продолжить этот разговор. У тебя нет никаких причин, чтобы не принять свою долю. Она может понадобиться тебе для твоего хозяйства. Столько, сколько ты нам сейчас скажешь…

Мари его искренне любила, он это знал, тем не менее, у него возникло желание небрежно отстранить ее со своей дороги.

– Клара очень щедро обошлась со мной, – ответил он. – Она оплатила мою первую подержанную машину, мою первую дробилку, мою первую центрифугу. Когда она увидела, что я с ними сделал, она дала мне оливковые деревья. Она даже приняла мою сторону против своего любимого сына!

– Ты говоришь о моем отце? – бросил ему Винсен.

– А о ком еще, как ты думаешь? В любом случае не о моем, не думаю, что она его сильно любила.

Стоя в разных концах комнаты, они смотрели друг на друга с вызовом. Другие больше не существовали. Именно для них этот вопрос был самым тяжелым. Ален продолжил решительно:

– Когда твой отец заставлял меня писать ему отчеты, Клара звонила, чтобы узнать, как дела. Когда он вдребезги разбивал мои бутылки с оливковым маслом, она с гордостью показывала их своим друзьям. Я не испытываю к нему никакого почтения, но отдаю уважение ее памяти. Если вы думаете, что она хотела видеть, как мы сбережем дом на авеню Малахов, я спокойно ухожу. А так как она стремилась к тому, чтобы мы сохранили поместье Валлонг, мы его сохраним. Но, слава Богу, ничто не обязывает меня жить там вместе с вами!

Он резко оттолкнул Мари и вышел, сильно хлопнув дверью. Винсен быстро отреагировал и вне себя бросился следом. Он догнал его на крыльце и схватил за воротник рубашки.

– Ты что? Тебе обязательно было вмешивать моего отца в разговор о наследстве Клары? Я не хочу слышать, как ты о нем говоришь, понятно? Или я скажу тебе, что я думаю о твоем отце!

Они оба были одинаково высокие, стройные, бесспорно из одной семьи, и в них жила одинаковая ярость.

– Попробуй, – произнес Ален. – Скажи хоть слово… Давай, я тебя слушаю…

Угроза была столь очевидной, что Винсен его отпустил и отошел. В детстве, когда Ален говорил: «Знаешь, твой отец!» и закатывал глаза, Винсен отвечал:

«Да, но твоя мать!», и они вместе смеялись над принципиальностью Шарля и глупостью Мадлен. Действующие заодно против мира взрослых, счастливые сообщники. Сейчас в это трудно было поверить.

– Ну? – настаивал Ален. – Ты не осмелишься?

Может, у него и было желание подраться, чтобы снять напряжение, но Винсен, как обычно, не решился идти за ним по этому опасному склону и, молча, покачал головой.

– Правда, нет? Припертый к стенке, ты отказываешься? Ты скажешь, что я сын мерзавца, что-то в этом роде? Но Шарль для тебя герой или хладнокровный убийца? Я напоминаю, что мы находимся в равных условиях и могли бы, держась за руки, блевать на их могилы!

– Хватит! Хватит…

Прошлое с такой силой предстало перед ними, что Винсен внезапно понял, что способен на все, лишь бы заткнуть Алена. Он подумал о дневниках матери, написанных во время войны, о десятках страниц, покрытых ровным почерком, которые рассказывали об ужасах без названия. Рассказ, о котором они узнали все вместе, испытав отвращение, уничтоженные.

– Мой отец мстил, – проворчал он, – я поступил бы так же на его месте.

– Ты? Ты был бы способен выпустить пулю в голову Даниэля, ты уверен?

– Да! Если бы он отправил мою жену и дочь на смерть, тысячи раз да!

– Ты не понимаешь, что ты говоришь. Твоя жена, ты ее презираешь, ты выкинул ее, как бумажный платочек. Ты подлец и никого не любишь. От Шарля тебе досталось лишь высокомерие…

Ален резко повернулся, зная, что зашел слишком далеко, и спустился по ступеням крыльца. Противостоять Винсену было для него облегчением и горем в такой степени, что у него перехватило дыхание. Уже давно они должны были объясниться, но закончить не этим. Какой дьявол привел его к подобному вызову? Сильная горечь, которую он испытывал после смерти Клары? Или просто абсурдное желание оправдаться?

В конце аллеи он на секунду остановился и оперся на дерево. Он бросил взгляд назад и увидел на верхней ступени крыльца фигуру Винсена, который по-прежнему не двигался. Ален был уверен, что жестоко ранил его, назвав подлецом, как и тем, что обвинил Шарля. Ведь было очевидно, что самым гнусным из них был Эдуард, никто не мог игнорировать это, даже его дети.

– Чудовище и идиотка, у меня отличные родители…

Каждый раз, когда Ален об этом думал, он испытывал отвращение. Как Мари и Готье могли переносить свое происхождение столь невозмутимо?

– О, Клара! Клара, нам будет не хватать тебя…

Он сказал это совсем тихо, и его голос задрожал на имени. Зачем говорить о деньгах, когда цемент на могиле еще не застыл? В том, что касалось Валлонга, он прекрасно знал позиции бабушки. Она любила поместье практически так же, как и он, и распорядилась так, чтобы никто из ее внуков не мог от него избавиться. Тем лучше. Он не смог бы вынести никого чужого на этой территории. На крайний случай, он был согласен жить в своей овчарне, отмежевать свои земли, не заходя за ограду парка, но при условии, что только Морваны имеют право открывать голубые ставни.

У него было чувство семьи, понятие клана? Старой даме удалось ему внушить это незаметно для него самого. В бешенстве он решительно повернулся к дому. Винсена уже не было, и он спросил себя, когда он увидит его в следующий раз. Удастся ли ему избегать его до конца дней? Опустив голову, он пнул ногой камешек. Нужна ли его сила воли, если он отказывается смотреть правде в глаза, правде, которую приоткрыл ему Жан-Реми и которой он больше всего боялся.

Сирил и Виржиль прореагировали первыми, отойдя от фасада, напротив которого они все шестеро, затаив дыхание, стояли не шевелясь. Лея и Тифани все еще с суровым видом держались за руки.

Магали привезла их полчаса назад, набив в маленькую машину, как сардины в банку, чтобы не ездить два раза. Они всю дорогу горланили песни Клода Франсуа. Войдя в прихожую дома, они услышали громкие голоса в гостиной и вышли на цыпочках, чтобы поиграть в парке, пока их уважаемые родители успокоятся. Но едва они спустились со ступенек крыльца, как из дому выскочил Ален, что заставило их спрятаться за балюстраду. Там они все и услышали.

– Что это за история? – пробормотал, наконец, Сирил.

Он никогда не думал, что Ален способен так сильно выражаться.

– Без понятия, – коротко ответил Виржиль.

Он тоже был в шоке, но не хотел это показывать.

– Я боялась, что они подерутся, – на одном дыхании сказала Тифани.

Когда Ален оскорбил ее отца, обвинив его в подлости и высокомерии, она схватилась за Лею, готовая расплакаться и выдать их присутствие. Она поймала нежный взгляд Сирила и почувствовала себя немного лучше.

– Речь идет о наших дедушках. Было бы хорошо, если бы мы хоть что-то поняли! – бросила Лея.

Ночь постепенно спускалась на парк, Мистраль не успокаивался с самого утра.

– Единственное, что можно сказать – в стенном шкафу есть скелет! – воскликнул Лукас.

Ему было всего тринадцать лет, но он не упустил ни одного слова из разговора двух разъяренных мужчин на крыльце.

Он добавил чуть тише:

– Блевать на их могилы, и ничего больше…

– Легче всего спросить у них, – предложил Виржиль.

– У кого? – возразил Сирил.

Он сам не осмелился бы подойти с вопросами к матери и сомневался, что Виржиль решится заговорить об этом со своим отцом. Что же касается Алена, который был для них богом, они увидели его в другом свете, и это обеспокоило их.

– Кто кого убил? – спросил Поль.

Они снова замолчали, сознавая, что не должны были находиться здесь. И уж в любом случае не должны были прятаться.

– Я всегда думал, что они скрывают от нас кучу всего, – заключил Виржиль. – Никто мне никогда не объяснял причину взаимной неприязни между Аленом и отцом, но, когда видишь их вместе, понимаешь, что тут что-то кроется! На самом деле, я думал, что… что…

Он понял, что не сможет закончить, признаться, что он подозревал мать и Алена в более чем дружеских отношениях, и надеялся, что это была правда.

– Все это не объясняет, кто умер, – настаивал Поль. – Мой дедушка покончил с собой, а ваш перевернулся в автобусе… Это не так?

Они все в замешательстве повернулись к нему. Разговор, который их удивил, был на самом деле не понятен. До сих пор они не особо интересовались старыми семейными историями. Депортация Юдифи с ее дочерью, их гибель в концлагере, жестокое нравственное страдание Шарля по возвращении с войны составляли особую часть прошлого Морванов, но ни один из этих трагических эпизодов не объяснял разговора Винсена и Алена.

– Хорошо, – решил Виржиль, – я не хочу, чтобы в шестнадцать лет меня принимали за мальчишку. Надо будет спросить у мамы, она вне всего этого, но должна знать ответ.

– Она тебе ничего не скажет, и оставь ее в покое! – воскликнула Тифани.

Развод родителей потряс ее, и она отлично знала, что ее мать не хотела, чтобы при ней говорили о Морван-Мейерах или Морванах.

– О да, ты увидишь! – заключил ее брат. – Она менее зажата, чем папа, и, по-моему, больше не участвует в их разборках!

– Папа не…

– Да, нет. Господин судья слишком большой зануда.

– Виржиль!

– Что? Приоткрой глаза, милочка! И не говори, что находишь его забавным.

Он, играя, толкнул сестру так, что она чуть не упала, но рука, протянутая Сирилом, удержала ее.

– А, твой рыцарь-слуга здесь, скаут всегда наготове!

Он хотел пошутить, но увидел, что Тифани по уши покраснела, и тупо на нее уставился.

– Это было ради смеха, Тиф…

– Не называй меня так больше! – крикнула она в ярости.

В этот момент прямо над ними зажглись фонари, резко осветив фасад, и голос Мари пригвоздил их к месту.

– Что вы раскричались? Вам пора спать, уже поздно.

Силуэт высветился на крыльце, но лицо оставалось в тени. Сирил предусмотрительно отстранился от Тифани, прежде чем ответить матеря.

– Мы идем через пять минут. Добрый вечер, мама. Вместо того чтобы уйти, Мари спустилась к ним.

– Никаких пяти минут, возвращайтесь сейчас же. Я закрываю дверь… Как прошел вечер?

Она чередовала приказы и дипломатию с невиданным искусством и не позволила бы своим детям и даже их кузенам ответить. На самом деле они привыкли слышать, что их зовут кузенами, хотя они и были ими только во втором поколении. Все члены семьи воспринимали их как единую группу, группу детей.

Разочарованный тем, что его не считают взрослым, Виржиль позволил себе пренебрежительный смешок.

– В один прекрасный день ты поймешь, что мы выросли, Мари…

Он остановился возле нее, в то время как все остальные вошли в дом, он на самом деле был на добрую голову выше ее. С холодной улыбкой она подняла на него глаза.

– Не волнуйся, я заметила… Ты такой высокий и сильный, что сделаешь милость и закроешь ставни на железные задвижки. Твой отец забыл это сделать. Спасибо, дорогой.

Она взглядом позволила ему возразить, но он не осмелился.


С намеренной медлительностью Сирил ласкал Тифани спину, затылок, он массировал сейчас ложбинки ее поясницы, и она вздрагивала каждый раз, когда он опускался чуть ниже. В Валлонге, как и в Париже, продолжались его предрассветные визиты, он тихо проскальзывал к ней в кровать, обнимал. Сначала действительно напуганная, она соглашалась только лежать с ним неподвижно, прижавшись друг к другу. Потом она поняла, что он боится так же, как и она. Но с каждой ночью страх и вина отступали перед желанием, которое они испытывали друг к другу и которое стали шаг за шагом выражать.

Сирилу было семнадцать лет, но у него не было никакого опыта, и он не мог пойти к Виржилю просить совета. Ален, которому он осмелился задать несколько скромных вопросов, лишь улыбнулся, заключив, что ласка, нежность и терпение, хорошие качества для начала отношений с девушкой. Хотя Сирил и сгорал от желаний довериться дяде, он удержался от намеков на Тифани. Ведь ей еще не было и пятнадцати, и он оказался достаточно разумным, чтобы промолчать.

Сейчас он слегка касался внутренней части ее бедер, там, где кожа была невероятно нежной. Она свободно передвинула ноги, чтобы он мог продолжить. Удовольствие подступало, она уже чувствовала, как оно поднимается, и постаралась заглушить свои стоны, уткнувшись в подушку.

– Сирил, – вздохнула она.

Едва успокоившись, она, в свою очередь, принялась ласкать его. Она это обожала. Чувствовать его дрожь, скрежет зубов, потом прижаться к нему и создать впечатление, что она обладает необыкновенной силой. Конечно, они никогда не зажигали свет и старались не шуметь, но это открытие тела другого, совершаемое на ощупь, сводило их обоих с ума.

– Подожди немного, – прошептал он.

Он осторожно ее перевернул, как хрупкую куклу, и положил на спину. Кончиком языка он стал ласкать ее груди одну, потом другую, не торопясь. Как только он услышал ее учащенное дыхание, он тихо раздвинул ее колени и добрался рукой до половых органов. Вместо того чтобы сопротивляться, она открылась под его пальцами. Он довел ее до высшей точки наслаждения, она скоро перестала контролировать себя. Он каждый раз очень гордился этим.

– Я хочу попробовать, – пробормотал он. – Ты хочешь?

Три раза за эти последние недели он пытался проникнуть в нее, но она уклонялась, удивленная болью. Ему это было неважно, у него была вся жизнь впереди, он был готов посвятить этому все ночи, начинать снова пока она не согласится и не будет счастлива.

– Я не сделаю тебе больно, я тебе обещаю…

Он, наконец, понял, что это был момент, которым он должен воспользоваться, – прежде чем она достигнет наслаждения и пока умирает от желания. Его вожделение было мучительным, но ему было на это плевать, и он заставил себя терпеть, вытянувшись на ней, пока она не пойдет навстречу. Когда он начал углубляться в нее, а она его не отвергла, он понял, что становится ее любовником. И эта мысль потрясла его. Он безнадежно попытался сдержаться, чтобы уберечь ее, но было уже слишком поздно.


Пораженная Мари внимательно рассматривала лицо своего собеседника, потом опустила глаза на визитную карточку, прикрепленную к делу. Если имя до сих пор ни о чем ей не говорило, то черты лица человека, сидящего перед ней, казались до боли знакомыми.

Глядя на стол, она искала за что ухватиться. Стол Шарля, за которым ее дядя проработал столько ночей, составляя защитительные речи, стол, на котором она не изменила ни бювар ни часы, вдруг перестал ее вдохновлять.

– Я очень рад тебя видеть, – сказал Эрве. – Я издалека следил за твоей карьерой… Сложно не слышать о Морван-Мейерах во Дворце правосудия!

Она любезно улыбнулась, немного обеспокоенная своим молчанием, она все еще не знала что сказать.

– Ты не сильно изменилась, ты такая же красивая, какой я тебя помню.

Формула вежливости, которую он должен был произнести и которая, наконец, заставила Мари поднять голову.

– Не преувеличивай, мы все постарели на пятнадцать лет! – ответила она слишком сухо.

Сейчас она его очень хорошо вспомнила. Тогда она выбрала его не случайно, а именно потому, что у него были красивые голубые глаза, спортивная фигура и отличные результаты экзаменов. Таковы были критерии выбора мужчин, которые имели право лечь с ней в постель. С тех пор Эрве не потолстел, его взгляд остался обаятельным, и список его наград, который она долго изучала, был впечатляющ. Из хорошего в прошлом студента получился отличный адвокат.

– Холост, как я вижу, – произнесла она, открывая дело.

– Разведен.

– И без детей…

Полная катастрофа. Если бы он еще был женат, с кучей детей, сидевших у него на шее, она почувствовала бы себя немного лучше.

– Да. К сожалению, – заключил он. – Но я предполагаю, что это будет дополнительным козырем, чтобы войти к вам в дом. Я знаю, что вы принципиальны в выборе кандидатов и что лучше быть свободным, если есть желание здесь работать!

Она улыбнулась, полная надежды. Представлял ли он, что их старая история каким-либо образом отразится на решении, которое она примет? Никто не отрицал, что в легендарной конторе Морван-Мейер окончательный приговор выносила она. К тому же она занимала комнату основателя, и это было не случайно.

– Кстати о капиталах, – прибавил он, – нет никаких проблем, мой банкир предоставил мне все требующиеся гарантии.

– Очень хорошо… – сказала она, делая вид, что листает разные бумаги, разложенные перед ней.

Не могло быть и речи, что он будет принят. Что будет видеть ее каждое утро, ни тем более заметит однажды Лею.

– Послушай, Эрве, я не могу решить сегодня, я должна посоветоваться с остальными членами коллектива.

На этот раз она посмотрела ему в глаза не моргая. Она не испытывала ни сожаления, ни угрызений совести, но смутная боль появилась у нее в желудке.

– Естественно, – поспешил он заключить. – Но могу я, по крайней мере, пригласить тебя на обед, чтобы мы смогли заново познакомиться?

– Нет, извини, у меня куча встреч.

Чем больше она на него смотрела, тем больше осознавала проблему. Это была безнадежная очевидность: Лея была похожа на него как две капли воды.

– Давай назначим день, – предложил он не оскорбляясь – Завтра? Послезавтра?

Она мягко поднялась, обошла стол.

– Я тебе позвоню, – сказала она очень быстро. – Твой номер есть в деле? Тогда отлично! А сейчас извини…

Она поцеловала его в обе щеки, потом проводила до обитой двойной двери.

– До скорого, Эрве.

Оставшись одна, она с облегчением вздохнула. Ей оставалось продиктовать письмо, в котором она укажет причины отказа. Она могла бы придумать что угодно, спрятаться за спиной любого члена конторы, чтобы оправдать свое решение. И отдать приказание, чтобы его никогда с ней не соединяли по телефону! Как и всегда, все зависело от встречи. Они, должно быть, пересеклись в коридорах Дворца правосудия, но она его не узнала. Она была безразлична к тому, что забыла отца Леи. И отца Сирила. Как он теперь выглядел, кем стал? Она никогда не хотела этого знать, она их начисто забыла. Однажды ее сын и дочь зададут вопросы, это неизбежно, но ответы, которые она приготовила, исключали Эрве и другого, как его? Нахмурив брови, она сделала попытку вспомнить, и имя почти сразу пришло ей на ум.

– Этьен, – сказала она вполголоса.

Другой милый студент со всеми данными, конечно. Три года разницы, но она использовала одну и ту же стратегию, что с первым, что со вторым. Короткое приключение, две недели страсти под простыней, высчитав дни месячных, на которые приходилась овуляция. Запланированные беременности, решительные с двумя красивыми самцами, к которым она испытывала только проходящую симпатию. Два мальчика, которых она никому не представила, тем более Шарлю. Потому что она хотела найти такого человека, как он, желала этого изо всех сил, но так и не встретила. Другие были слишком молоды, чтобы их брать в расчет, незначительны, призрачны.

«Я издалека следил за твоей карьерой». Что именно это значило? Знал ли Эрве, что у нее два внебрачных ребенка? Достаточно ли хороша была его память, чтобы установить связь? Она не думала, что настолько запомнилась ему, но ни в коем случае не хотела ошибиться.

Сейчас ее не покидал ужас, ей нужно было с кем-нибудь поговорить. Она подошла к столу, чтобы нажать на кнопку селектора.

– Соедините меня как можно быстрее с судьей Морван-Мейером, – попросила она своего секретаря. – Он должен быть во Дворце правосудия, постарайтесь его найти и соединить со мной. Это важно.

Винсену удастся ее успокоить, он был единственным, кому она могла довериться. Ален находился слишком далеко и к тому же слишком удален от всей семьи, что касается Готье, она не чувствовала его близким себе.

– Господин судья на линии, мэтр, – уведомил голос секретаря.

Она сняла трубку так быстро, что чуть не уронила телефон.

– Винсен? О, как я рада тебя слышать! Я боялась, что ты заседаешь, я… У меня большая проблема…

– В твоей конторе?

– Нет, личное дело, которое касается только меня.

– Это серьезно? – забеспокоился кузен с привычной любезностью.

– Скажем, это может стать серьезным. Ты свободен в обед?

– Я освобожусь. Давай встретимся на набережной Гран-Агустен в нашем ресторане, но не раньше половины второго. Закажи столик.

Неожиданное желание заплакать вдруг охватило Мари. Она была вынуждена несколько раз сглотнуть слюну, чтобы ответить:

– Ты самый симпатичный парень, какого я знаю.

Стоя на пороге будуара, Винсен не смел двинуться дальше. Он на ощупь нашел выключатель, и люстра резко осветила комнату. Так же как и ее комната, этот уголок таил еще присутствие Клары. Может, благодаря заботе Хелен, которая поставила несколько букетов свежих цветов, как это было при жизни старой дамы.

Пастельная обивка английских диванов ярко блестела на свету. Держа спину прямо, его бабушка сидела здесь почти каждый раз после обеда. Клара никогда не держала в руках журналов мод в противоположность Мадлен, которая вечно вышивала в маленькой гостиной на первом этаже. Она предпочитала болтать, смеяться, задавать вопросы. Либо она принимала гостей, звонила, отдавала приказания персоналу, смотрела пьесу по телевизору. Отсюда, как с пульта управления, она правила этим домом, который называла своим кораблем.

Он сделал несколько шагов и, наконец, сел на большой пуф. На этом месте он сидел, когда был юношей и листал старые альбомы фотографий, когда хотел знать, как одеться, чтобы пойти с ней в Комеди Франсез. И также каждый вечер по пятницам, когда он приносил отцу подписывать дневник и переживал при одной только мысли об этом. В то время как Даниэль добивался без усилий блестящих результатов, ему приходилось бороться за каждый предмет, просиживая ночи над учебниками. Подростком он на самом деле работал, как сумасшедший, чтобы быть всегда в первых рядах в классе. Ален ничего не делал, он плевал на все, у него была единственная цель: Валлонг.

При мысли, что его бабушка больше никогда здесь не появится, он чуть не заплакал. Но нет, до сих пор он не проронил ни одной слезы, сдержится и сейчас. К тому же Клара редко плакала, она умела показать пример. Шарль тоже никогда не давал воли эмоциям. Достоинство обоих приговорило его быть, в свою очередь, достойным, если он хотел стать их продолжателем.

Горькая улыбка вызвала морщинки в уголках его губ. Стать главой клана? Даже если Клара хотела, чтобы это был он, другие не были того же мнения. Каждый мог отлично справляться в своем углу, особенно Ален, который был агрессивен и независим в день похорон. Правда, Мари обратилась к нему, введенная в замешательство визитом этого Эрве Рено, убежденная, что только Винсен сможет ей помочь. Готье тоже звонил ему накануне вечером, чтобы сообщить ужасно растроганным голосом о рождении сына, названного Пьером. Именно Винсену он хотел сказать первому, прежде чем родителям жены, прежде чем кому-либо. Ребенок, который явился на свет через четыре года после гибели Филиппа, представлял собой реванш, полученный у судьбы, вызов смерти. Готье надеялся, что их сын Поль будет тронут появлением нового младшего брата, может даже утешится и снова возьмет на себя ответственность «старшего», как раньше. Он говорил долго, казался одновременно счастливым и грустным. Перед тем как положить трубку, он попросил Винсена заниматься всем для общего блага. Чем всем? Делами семьи именно. И Даниэль, который плавал в реке счастья с Софией, считал естественным, что его старший брат решает. Мадлен не принималась в расчет. Все были правы, когда спрашивали его мнение, значит, он оставался один.

Встав с пуфа, он стал ходить вдоль и поперек комнаты. Прежде всего, этот особняк, по поводу которого надо принять приемлемое решение. Как только нотариус закончит подсчеты наследства, все станет яснее. Невозможно жульничать с цифрами.

– Я не хочу отсюда уходить, – сказал он вслух.

По крайней мере, в одном он был уверен. Где он мог лучше закончить воспитание детей, как не в этих стенах? Через несколько лет будет еще возможность продать, но не сейчас. К тому же его карьера, он обязан был продолжать принимать уйму людей, он нуждался в присутствии Мари. То, как она на него полагалась, он это знал, символизировало мужской авторитет для Сирила и Леи. К сожалению, у Мари могли возникнуть денежные затруднения. Ее часть наследства, один раз оплаченные права были бы постепенно поглощены содержанием особняка, а потом у нее останутся лишь адвокатские гонорары. Винсен и Даниэль, они были уже наследниками Шарля, это им помогало. Наконец, оставался Валлонг, которым они должны были все пятеро владеть.

«Я попрошу Мадлен тоже вложиться, нет никаких причин…»

Она подчинится его власти без возражений, она любила вверять свою судьбу другим, она перейдет с удовольствием от Клары к Винсену точно так же, как перешла от Эдуарда к Шарлю.

Негромкое сдержанное покашливание заставило его обернуться. Хелен не решалась войти. Смущенная его неожиданным присутствием в этой комнате, она нежно ему улыбнулась.

– Грустно, не правда ли? – сказала она тихо.

– Да, это худшее, что могло с нами произойти, но это было в распоряжении… Спасибо, что вы поставили эти цветы, я думаю, эта комната все равно должна остаться уютной несмотря ни на что.

Она, казалось, хотела поговорить, не зная как это сделать, и он попробовал ей помочь.

– Вы хотели увидеть лично меня или просто поднялись отдохнуть?

– Нет, я… Ладно, это удобный случай, я думаю… Вся дрожа, она сделала два шага к нему и остановилась.

– Я думаю, что уйду от вас, – сообщила она твердым голосом.

– Что? Вы не можете этого сделать, Хелен! Куда вы пойдете?

Он пересек границу, которая их еще разделяла. Неожиданно он взял ее за руки. Это прикосновение заставило ее содрогнуться, но она подняла на него глаза.

– Лукасу тринадцать лет, он не нуждается в присмотре.

– Но вы помогаете ему делать уроки, и Тифани тоже!

– Я им больше не нужна, они уже большие. Вы, должно быть, думаете, что я выбрала не тот момент, чтобы уйти, после этого горя… Но я… У меня больше нет…

Она внезапно замолчала. У нее встал ком в горле. Винсен был слишком близко от нее, его взгляд был слишком мягок, она не могла удержаться от желания прислониться к нему головой.

– Хелен!

Он позволил ей сделать это, не пошевельнувшись, не очень удивившийся, только немного смущенный. Она почувствовала своей горячей щекой мягкость ткани его куртки и спросила себя, как она могла иметь такую наглость, чтоб поступить подобным образом. Тем более что он, конечно, не обнял ее, не воспользовался случаем, чтобы ее поцеловать. Когда она, наконец, решилась отойти от него, она услышала, как он пробормотал.

– Мне очень жаль.

Она была жутко красива и вызвала только что в нем некое желание.

– Вы очаровательны, и я польщен, но на самом деле я слишком стар для вас, Хелен! – сказал он смеясь.

Сделав незаметно шаг назад, он прикурил сигарету, потом протянул ее ей. Движением головы она отказалась, уставившись глазами в ковер. Стар? Ему еще не было сорока, и он был самым соблазнительным мужчиной, которого она видела.

– Не хотите выпить чего-нибудь? Нам надо поговорить о вашем будущем. Если вы хотите нас бросить, пусть это, по крайней мере, будет ради интересной работы, и я вам могу помочь ее найти. Если вы, конечно, не имеете уже что-то на примете…

Со своей обычной любезностью он хотел сгладить инцидент, заставить ее забыть то унижение, которое она только что испытала. Она услышала, как он открыл графин, и бросила на него скромный взгляд. Он стоял около сервировочного столика, где Клара держала несколько редких алкогольных напитков и хрустальные стаканы, выставленные на серебряном подносе.

– Подойдите, Хелен.

Невозможно было ему противостоять, когда он говорил таким чарующим голосом. Она приблизилась к нему, взяла армоньяк, который он ей налил, и согласилась выпить.

– Дети очень расстроятся, если вы уйдете, но они, правда, уже большие. Что вы хотели бы делать? Вы отлично говорите на двух языках, это уже преимущество.

– Я об этом еще не думала серьезно, – неохотно призналась она.

Избавиться от искушения, которое он представлял для нее, от терзаний проживания в одном доме без надежд на будущее – она об этом часто думала, но сохраняла иллюзию, что однажды он ее все-таки заметит. Она даже была убеждена, что, если сделает первый шаг, все устроится.

– Мари легко может устроить вас секретаршей в конторе и обучить стенографии. Они ведут много международных дел, и вы будете им полезны с вашими знаниями английского, не говоря уже об обаятельных молодых адвокатах, которые упадут к вашим ногам!

Она должна была почувствовать себя довольной тем, что он предлагал, но она сердилась на него за юмор, за безразличие, с которым он принимал уход, за скорость принятия решения.

– Я вам очень благодарна, – сказала она низким голосом.

Он поставил пустой стакан на поднос и улыбнулся.

– Нет, это я вам благодарен. Спасибо за все, что вы сделали для моих сыновей и дочери за все эти годы. Особенно тогда, когда их мать была немного… неполноценна.

Он никогда так внимательно на нее не смотрел и с удивлением увидел, что она такая волнующая, такая соблазнительная.

– Доброго вечера, Хелен. Mapи будет держать вас в курсе.

Он уже развернулся, пересек комнату большими шагами. Он надеялся, что она не почувствовала этого резкого влечения, хотя он не испытывал к ней никаких чувств, но с удовольствием занялся бы с ней любовью тут же, на одном из обитых диванов. Но он вовремя вспомнил предупреждение Клары и не был готов снова совершать ошибку, как с Магали. «Не с персоналом», – сказала ему старая дама цинично, но ясно.

Он шел по коридору мимо комнат своих детей не останавливаясь. Они уже давно не были в нежном возрасте, кроме Тифани, которой все еще не хватало ласки. Он постоял какое-то время около ее двери, но передумал стучаться, боясь ее разбудить.


V


Париж, сентябрь 1974


Виржиль просмотрел список три раза, прежде чем смирился с очевидным: его имени там не было. Он получил переэкзаменовку, и ему нужно повторять этот год права, который стал настоящим кошмаром. Может, придется повторять и еще раз. И все это впустую. Ведь он никогда не пройдет конкурс на адвоката, которым он не имел никакого желания становиться.

Он резко отошел от доски объявлений, толкая проходящих студентов. Он ненавидел этот факультет, этих профессоров и студентов, эти занятия и экзамены. Он не должен был соглашаться: лучше было бы противостоять недовольству отца, чем продолжать терять здесь время. Единственной проблемой было то, что у него не было другой идеи, что его не привлекала ни медицина ни литература, что он хотел только, чтобы ему дали жить, как он хочет. Что было совершенно неприемлемо в его семье, это понятно. У Морванов все работали не покладая рук, успех был обязателен.

После бакалавра, полученного с минимальным перевесом и по чистой случайности, Виржиль наслаждался целое лето в Валлонге, потом очутился на скамейке лекционного зала, где какой-то старикашка разглагольствовал по поводу римского права. Ужас. Почему он туда записался? Чтобы Сирил был не единственным, кто несет факел? Сирил, который после своего бакалавра с отличием, естественно, решил стать адвокатом, как и его мать. При мысли, что он будет однажды править конторой Морван-Мейер, Виржиль пришел в бешенство. Эта ярость вместе с непоколебимой позицией отца привели его в право. Первый год был ужасен, но второй оказался хуже.

Сейчас он должен был сообщить о катастрофе. В то время как Сирил блестяще получил звание лиценциата, он не сдал право. Гонки были окончательно проиграны. Только Тифани могла спасти ситуацию, потому что она выбрала тот же путь. Удастся ли ей? Ей было только семнадцать лет, и она только что сдала на бакалавра, но она могла быть очень упрямой, если этого хотела.

Он посмотрел на часы и поспешил покинуть холл. У него было свидание с Беатрис, это было единственное хорошее событие после обеда, им надо было воспользоваться. Он бежал по тротуару до сквера, где они обычно встречались. Если он опаздывал, она была способна уйти, он это знал. Когда он ее заметил издалека, сидевшую на лавке, голова ее склонилась над книгой. Он остановился, чтобы разглядеть ее. Это была, действительно, совершенная женщина, величественная, божественная. Она обладала всеми достоинствами, и он охотно погубил бы себя, чтобы иметь возможность ее раздеть. Как впрочем, и любой другой студент из его группы. Но для нее они были всего лишь начинающими мальчишками, на которых она смотрела с высоты своих двадцати четырех лет. Загруженная практическими занятиями, она проводила последние месяцы на юрфаке, работая над дипломом. Она не дружила со студентами из принципа. Виржилю потребовалось все его упрямство, а также его имя Морван-Мейер – он не был простофилей – прежде чем она решилась проявить к нему какую-то симпатию.

– Беатрис! – крикнул он.

Когда она подняла голову, он растаял.

– Ну? – бросила она, выпрямляясь. Он подошел к ней и ответил:

– Провалился. И без шансов, у меня слишком мало баллов.

Эта пересдача в сентябре была его последней возможностью, которую он упустил.

– Это естественно, Виржиль, ты совсем не занимался.

– Скажем, недостаточно. Но я был на всех семинарах…

Он сопроводил свои слова обольстительной улыбкой, которую она, казалось, не заметила. Во время семинаров он только и делал, что смотрел на нее, по-настоящему не слушая. Она на мгновение подняла на него глаза, удивленная тем, что он был столь веселым после такого провала. Он был на самом деле мил, несмотря на свои слишком длинные волосы, которые отпустил коричневыми прядями до плеч, чтобы быть модным. У него были красивые зеленые глаза, доставшиеся от матери, и тонкие черты лица – от отца. Не очень высокий, спортивного телосложения, гибкий, породистый. Читая его имя в первый раз, она с трудом поверила: Виржиль Морван-Мейер, сын судьи, внук адвоката! Тем не менее, она решила относиться к нему, как к остальным, убежденная, что он покажет себя отличным студентом, и она не будет обязана делать его любимчиком. Он же, напротив, был ничем, и право ему докучало, она это очень быстро поняла. Каждый раз после занятий он ждал ее, чтобы пригласить выпить кофе, на что она всегда отвечала отказом. Со дня, когда она, наконец, согласилась, он ее больше не отпускал.

– Я тебе сочувствую, – сказала она любезно.

– А я нет! Я никогда в это не верил… Самое сложное – сказать дома. С моим отцом шутки плохи.

Он охотно вспоминал членов своей семьи, догадываясь об интересе, который это вызывало у нее.

– Я хочу предложить тебе одну сделку, – добавил он.

– Мне? Послушай, Виржиль, я, кажется, ясно сказала! Я тебя очень люблю, но не ищи…

– Выслушай прежде, чем возражать.

Он решительно ее прервал, чтобы она ему не повторяла то, что он не имел ни малейшего желания слушать. Все его попытки соблазнить ее заканчивались одним и тем же ироническим отказом. Но он не собирался складывать оружие, убежденный, что в один прекрасный день у нее, наконец, появится интерес к нему.

– Ты хочешь, чтобы я представил тебя в конторе Морван-Мейер, нет?

Немного удивленная прямотой вопроса, она, тем не менее, решила быть откровенной.

– Действительно. Я должна утвердить результаты практики, прежде чем записываться в адвокатуру, и сделать это в таком святилище будет самым лучшим! – Она на самом деле не могла поверить и засмеялась. – В любом случае, просто из любопытства, я хотела бы знать, На что это похоже, контора такой важности. Но будь осторожным с тем, что ты попросишь взамен. Я тебя предупредила…

Ее голубые глаза с черными пятнышками хитро горели. Она оперлась о спинку скамейки, с любопытством ожидая ответа. Ее короткая юбка открывала длинные ноги, тонкие и мускулистые, а ее маленькая грудь выделялась под обтягивающей шелковой рубашкой. Он посчитал ее очень красивой и продолжил, широко улыбаясь:

– Я не хам, я никогда не буду тебя шантажировать. На самом деле я просто хочу твоей помощи, чтобы сгладить шок. Перед женщиной, тем более такой женщиной, как ты, папа усмирит свою ярость! Тебе просто надо проводить меня туда…

– Твой отец не во Дворце правосудия?

– Нет, в понедельник вечером он всегда уходит в контору. Он будет в плохом настроении, но Мари свободнее, и потом, это она всем заправляет. Если хочешь, мы пойдем туда прямо сейчас.

Предложение было слишком соблазнительным, она и не думала отказываться, поднялась и пошла за ним. Они доехали на метро до станции «Мадлен», потом спустились по бульвару Малерб к зданию, где находилась контора. Помимо двух больших помещений на первом этаже, последовательно купленных Шарлем, группа теперь приобрела и весь второй этаж. Отныне участников было слишком много, чтобы их имена могли фигурировать в названии конторы как юридического лица. Контора носила имя Морван-Мейер, и работать под таким наименованием стало почетно.

Как только они вошли в просторный холл, Беатрис была поражена суетой, которая там царила. Стажеры и секретари сновали, нагруженные делами, за перегородками раздавались телефонные звонки, и гостья, казалось, не знала, куда повернуть голову. Тем не менее, атмосфера была не только роскошной, но и рабочей, толщина ковров, дубовая обшивка стен или старая мебель были здесь, чтобы гарантировать успех работы адвокатов.

Виржиль доложил о себе Мари, потом устремился к широкому коридору, стены которого были обтянуты шелком, и дошел до обитой двери, за которой находились владения Шарля. За ним шла потрясенная Беатрис, осматривая каждую мелочь.

– Надеюсь, я ясно выразился, – прошептал он, прежде чем постучаться, – с ними шутки плохи…

Как только они вошли, он представил ее. Мари сидела на своем обычном месте, за большим столом из красного дерева. Винсен стоял, небрежно опершись о полки. Хотя они и были удивлены присутствием девушки, которая сопровождала Виржиля, но будучи людьми воспитанными, они этого не показали. Тем не менее, Винсен заметил пятнистые глаза Беатрис, когда протянул ей руку, и сказал, что у сына хороший вкус.

– Очень рад с вами познакомиться, – дружески сообщил он.

Она и представить не могла, что молодой судья Морван-Мейер был таким соблазнительным. О нем она знала только по комментариям Виржиля, малолестным, либо из разговоров во Дворце правосудия, в которых всегда говорилось о возрасте и таланте Винсена. Но не о его шарме. О нем говорили как о неуступчивом, суровом, он ей также показался очень красивым. Недавно он был назначен одним из президентов апелляционного суда, его репутация судьи была полностью признана, и Беатрис было чего смущаться, ей, которая, в общем, никогда не имела комплексов.

– Друзья моего сына всегда желанные гости, – вежливо добавил он.

Потом его взгляд, который она сразу же оценила как неотразимый, перешел на Виржиля.

– Ну, результаты?

– Полный провал.

– Ты шутишь?

– Совсем нет.

Если молодой человек сохранял еще какую-то немного искусственную уверенность, то Беатрис хотела исчезнуть, провалиться сквозь землю.

– Ну, значит, ты запишешься на второй год? – вмешалась Мари.

Виржиль немного помолчал, прежде чем ответить вполголоса:

– Нет, я бросаю.

Винсен и Мари обменялись взглядами, в то время как Беатрис в мучениях почувствовала себя обязанной что-то сказать.

– Я вас оставлю, – пробормотала она.

Что она делала здесь при этом семейном разговоре, который обострялся? Лицо Винсена ожесточилось, его сын больше ему не подчинялся.

– Останься. Я тебя прошу, – бросил ей молодой человек, цепляясь за нее, как за спасательный круг.

Он подтолкнул ее к столу Мари, к которой обратился с широкой улыбкой.

– Беатрис хотела поговорить с тобой по поводу практики. Я, может, слишком быстро этим занялся, но ты увидишь, если сможешь сделать что-нибудь для нее, потому что она великолепно себя со мной показала в этот ужасный год!

На последних словах он повернулся к отцу, который не двинулся с места и разглядывал молодую девушку, оценивая ее стройную фигуру.

– Пап, я не создан для права. Я, правда, пытался… Винсен смерил его взглядом, прежде чем ответить:

– Не в моих силах тебя заставлять, ты уже совершеннолетний.

Закону было едва два месяца, но совершеннолетний возраст упал с двадцати одного года до восемнадцати с пятого июля, и Винсен должен был считаться с этой реальностью. Тем не менее, он сыронизировал:

– Ты подумал о чем-то еще? У тебя есть планы, цели, амбиции? Потому что мне было бы любопытно их услышать!

Присутствие Беатрис обязывало его быть спокойным и учтивым, на что и надеялся Виржиль, но даже не поднимая голоса, он умел показать себя не очень любезным.

– В девятнадцать лет, полагаю, ты знаешь, чему посвятишь свою жизнь?

– Ну, я… Мне надо подумать.

– А… И сколько времени это у тебя займет?

– Мне хотелось бы отдохнуть один год в Валлонге.

– Один год? – повторил Винсен недоверчиво. – Но это касается тех, кто много работал! Не хочешь ли ты сказать, что тебе нужна передышка? И почему Валлонг, это на другом конце Франции!

– Это рай. И потом там мама и Ален.

– И что? Ты же не будешь прятаться в юбках матери? Что касается Алена, он ничего не может для тебя сделать.

– Я не столь уверен. Его страсть к земле достаточно… заразительна. Я знаю, что ему пришлось бороться с дедушкой, чтобы воплотить в жизнь свои идеи, но мир изменился, ты не покончишь со мной так же.

– Покончишь? Что это за жаргон? Ты хочешь, чтобы Ален взял тебя земельным рабочим с моего благословения?

Раздраженный, Винсен подошел к Мари, готовый призвать ее в свидетели. Однако обратился сначала к Беатрис:

– Я глубоко опечален, мадемуазель. На самом деле я думаю… Пойдемте со мной, секретарь Мари назначит вам встречу.

Дружески, но сдержанно он положил ей руку на плечо и повел к двери. Вынужденная идти перед ним по коридору, Беатрис почувствовала, что не может сопротивляться, и решила бросить Виржиля на растерзание судьбы. Они остановились в большом холле перед столом регистратуры, девушка разговаривала по телефону, но тут– же прервалась.

– Мэтр Морван-Мейер примет мадемуазель в начале недели, подберите ей время в часы приема…

Когда он наклонился к одному из ежедневников, пытаясь прочитать вверх ногами, у Беатрис наконец-то появилось время его рассмотреть. Прямой кос, светлые глаза, обрамленные длинными ресницами, высокие скулы, две морщины, которые отмечали его впалые щеки: его профиль ей понравился…

– Вот, – сказал он, протягивая ей карточку – Во вторник в десять часов, подойдет?

Его внимание было очень приятно ей, если только это не было простой вежливостью.

– Очень любезно с вашей стороны, месье, – пробормотала она.

Она, безусловно, должна была сказать ему что-то еще, чтобы он не подумал о ней ничего такого и не забыл о ней, как только она уйдет.

– У Виржиля ничего не получится, если он продолжит в том же духе, – добавила она второпях. – Я вела у него семинары в этом году: по-моему, он ненавидит право.

– Возможно. Потом, это ведь не передается по наследству!

Чтобы смягчить сухость своей реплики, он улыбнулся и уточнил:

– Он не должен был просить вас служить ему громоотводом… Какое ребячество!

Он проводил ее до выхода и открыл дверь. Не задумываясь, она повернулась к нему и протянула руку.

– Буду ли я иметь честь видеть вас здесь во вторник? – поинтересовалась она с искусственной непринужденностью.

– Меня? Нет, я здесь не работаю, я…

– Я знаю, вы господин судья. Все это знают. Она решительно задержала его руку на две секунды дольше и исчезла в подъезде здания.


Тифани и Лея подняли стаканы, чтобы выпить.

– За нас! – сказали они одновременно.

Одни в просторной кухне они открыли бутылку мюскаже, чтобы отметить свое недавнее поступление в университет. Тифани собиралась учиться на юридическом факультете, в традициях семьи, а Лея хотела углубиться в медицину, к большой радости дяди Готье. Кому-то в этом поколении надо было принять эстафету, но не это было причиной ее выбора, она действительно чувствовала себя увлеченной науками, в которых всегда добивалась отличных результатов. Тремя месяцами раньше она попросила разрешить ей присутствовать на операции в качестве простой зрительницы, и опыт ее воодушевил. Добросовестный Готье не скрыл от нее всех трудностей, которые ее ожидали, и одновременно всех радостей. Он обожал свою профессию, о которой мог говорить лирически, и по окончании их разговора она окончательно убедилась в правильности выбора.

По радио глухо звучала песня Франсуазы Арди, которую они не слушали, откровенничая.

– Виржиль сошел с ума. Уехал, ничего не сказав, папа способен отправиться за ним даже в Валлонг! – воскликнула Тифани.

– Он поехал на поезде?

– Да. Так как у него почти не было денег, мне пришлось ему одолжить.

– Ну да, когда Винсен узнает, стекла задрожат! – заключила Лея.

Тифани пожала плечами, смирившись. Она не боялась отца, которого безгранично любила, и который всегда был очень мил с ней; тем не менее, накануне Виржиль вызвал у него такую ярость, что его голос гремел по всему особняку несмотря на закрытые двери. После того как молодой человек наконец вышел из гостиной очень бледный, он укрылся в своей комнате и собрал чемоданы.

– Я не могла ему отказать, – пробормотала Тифани. – Нужно было видеть его лицо сегодня утром… Мне кажется, он не спал всю ночь.

Когда брат к ней постучался незадолго до шести, Сирил только что ушел, и она почувствовала беспокойство при мысли, что они могли столкнуться.

– О чем ты думаешь? – спросила Лея. – Я ненавижу этот блаженный вид, ты как будто мечтаешь об очаровательном принце!

– Кто знает.

– Да нет, не ты, моя старушка, ты слишком земная, ты приведешь нам парня с нужными анкетными данными, и, таким образом, у твоего отца будет повод порадоваться.

Они всегда прекрасно понимали друг друга, потому, что были одного возраста и являлись единственными дочками среди четырех непоседливых мальчиков.

– Что за повод, мои дорогие? – спросил Винсен, входя в кухню. – Есть хорошая новость, которой я не знаю?

Мари, которая шла за ним, заметила бутылку.

– Пьянствуете перед ужином?

– Просто немного белого вина, мама…

– Ты дашь нам попробовать? – попросил Лею Винсен.

Он посмотрел на нее ласковым взглядом, на который она ответила широкой улыбкой. Он все время уделял ей особое внимание, играя роль главы семейства, которую он взял на себя. Ибо хотя Мари и была хорошей матерью, ее дети нуждались в мужском внимании.

Пока он искал стаканы в буфете, Мари села на лавку, краем глаза наблюдая за дочерью. Она находила ее все более красивой, но не могла на нее смотреть, не думая об Эрве. Сходство становилось кричащим, невозможно было его не заметить.

– Пап, – пробормотала Тифани, – Виржиль просил тебе передать, что…

– А сам он не может сказать?

Винсен повернулся уже злой, и Тифани закончила, вздохнув:

– Он поехал к маме.

– В Сен-Реми? Он мог бы меня предупредить, он определенно не слишком смелый! Когда он должен вернуться?

– Я не знаю… Не сразу, я думаю… Ну, не раньше, чем через несколько недель… или несколько месяцев.

Озадаченный, Винсен мгновение помолчал и покинул кухню, не проронив ни слова.

– О, впереди прекрасный вечер, – вздохнула Мари. – Так, девочки, вы начинаете готовить ужин.

После смерти Клары кухарка работала только на полставки, как и уборщица, и каждый вносил свой вклад, даже Мадлен, составляя меню. Мари печально посмотрела на двух девушек, прежде чем отправиться на поиски Винсена. Она нашла его в будуаре на втором этаже, как и ожидала, он набирал номер.

– Подожди! – крикнула она. – Кому ты звонишь? Магали?

– Нет, Алену.

Она быстро подошла к нему и положила трубку.

– Тебе лучше отложить это на завтра.

– Почему?

– Ты и так достаточно накричал на сына. И если Ален станет его защищать, ты в итоге сцепишься и с ним! Ты понимаешь, что ты делаешь то же самое, что и Шарль?

Она толкнула его в кресло, продолжая говорить.

– Не забывайся, Винсен. У тебя был очень сложный отец, ты не одобрял его обращение с Аленом… Не относись к своему сыну с презрением, ему не на кого положиться. Он имеет право быть не как все. Разве я была как все?

– Нет, но ты знала, чего ты хочешь, Мари. И Ален тоже. Тогда как Виржиль ничего не хочет, он может все бросить, не пытаясь найти ничего взамен.

– Май 68-го прошел через это…

– Хорошее оправдание лени!

– Ты несправедлив.

Винсен пожал плечами, но его ярость постепенно уходила. Побег сына не очень удивлял его. Они противостояли друг другу уже давно, а точнее, с тех пор, когда Винсен против его воли привез его в Париж. Он говорил, что ему не хватает матери так же, как и Одетты, к которой он испытывал настоящую нежность, и его желание вернуться в Валлонг спровоцировало уже много конфликтов.

– Он сердится на меня из-за развода, – вздохнул Винсен, – и он берет себе Алена в качестве образца для подражания, зная, что меня это раздражает…

– Ален – бог для всех наших детей, я думаю, мы ничего не можем с этим поделать.

– Тебя это устраивает… но не меня!

– Чем тебе мешает Ален? Его… ориентация?

– Не упрекай меня в этом, Мари. Я знал, что твой брат предпочитает мужчин задолго до того, как ты сама это узнала, и это ничего не изменило в моем отношении к нему.

– И, тем не менее, ты его ненавидишь!

Он, казалось, растерялся, услышав это. Потом быстро покачал головой.

– Это не то слово. Ты обвиняешь меня в том, что я ничего не помню, но я не в силах забыть его поведение! Он даже не пришел на похороны папы…

Отсутствие, которое Винсен все еще не простил ему. Это было очевидно. Мари не ответила, а лишь села напротив него. Она знала: он достанет сейчас пачку сигарет, что он почти сразу же и сделал. Он курил очень редко, но часто вертел пачку, когда находился в замешательстве.

– И в день похорон бабушки он меня прямо оскорбил… Он все путает. Историю наших родителей и нашу… Когда я смотрю на тебя, Мари, я не вижу в тебе дочь Эдуарда, я вижу тебя, тебя. Мою кузину. Поразительную женщину, которую я обожаю. Я бы испытывал то же и к Алену.

– Он, по-видимому, не был в этом уверен. Последнее, что он хотел бы услышать в то время, это то… что был сыном такого мерзавца.

Воцарилось молчание, и они не пытались его прервать, уйдя каждый в свои мысли. Они вспомнили чтение дневников Юдифи в ту самую ночь, когда узнали правду. Шарль только что умер в больнице. Вместе, все пятеро, они собрались открыть несгораемый ящик его стола. Они нашли несколько маленьких черных блокнотиков, которые молча вытащили один за другим. После этого Ален никогда не был прежним.

После долгой паузы Винсен пробормотал:

– Злопамятность, прошлое, все эти ужасы… это много значит, в конечном счете… Посмотри на нас! Иногда мне кажется, что мы должны поговорить с детьми, – это история их семьи, и они имеют право знать, – но, тем не менее, я не могу на это решиться. Каждый раз, когда кто-то из них задает вопрос, я уклоняюсь. Я думаю, что боюсь…

– Я тоже. И что касается меня, это еще хуже, потому что они спросят не только по поводу их дедов! В один прекрасный день они захотят узнать, с кем я их сотворила.

Ее голос принял такую странную интонацию, что Винсен, заинтригованный, поднял голову.

– Эрве все еще тебя мучит?

– Мучение чрезмерно. Я регулярно встречаю его во Дворце правосудия, у меня создается впечатление, что он делает все, чтобы встать у меня на пути.

– И это тебя беспокоит?

– Ну… нет, совсем нет.

Он посмотрел на нее, пытаясь понять, что она хотела ему сказать. Когда она ему доверилась, растерянная первым визитом Эрве, ему не стоило никакого труда ее успокоить. Пока этот мужчина не увидит Лею, она ничем не рисковала, она могла все отрицать, она единственная знала отцов своих детей. Эрве хотел встретиться с ней только для того, чтобы попасть в контору Морван-Мейер. Пока он оставался в стороне, у него определенно были другие заботы, нежели бегать за старым увлечением, которое было лишь эпизодом молодости, о последствиях которого он не знал.

– Я, наконец, согласилась с ним пообедать на прошлой неделе, – резко призналась она. – И честно говоря, хорошо провела время.

Пораженный, он начал понимать и чуть не засмеялся.

– Мари! Ты случайно не… не хотела бы…

– Он стал, пожалуй, лучше, чем был. Он постарел. Ты меня слушаешь?

Смеясь, Винсен наклонился вперед, чтобы хлопнуть ладонью по коленке кузины.

– Я тебя обожаю! Первый раз в жизни ты мне признаешься в такой вещи, знаешь? До сих пор ты никому не доверяла, ни слова о твоих дружках. Итак, у мэтра Эрве Рено есть шанс тебе понравиться? Снова понравиться? Замечательно, что это выпало ему!

Он собирался еще что-то добавить, но на лестничной площадке раздался голос Леи, которая звала их к ужину, и они оба застыли.

– Я не собираюсь говорить ему о Лее в ближайшем будущем, – прошептала она.

Он кивнул, подтверждая правильность ее решения, и поднялся. Их разговор заставил его забыть о Виржиле, у которого была отсрочка до завтра, а может и больше. Мари привела ему аргументы, к которым он не мог остаться равнодушным, ибо каким бы хорошим ни было его отношение к отцу, он не желал походить на него. Иногда Шарль ошибался, мучимой слепой местью. Винсен не имел никакого желания повторять отца.

Беатрис понадобилось две недели, чтобы решиться. Она написала длинное благодарственное письмо Виржилю, потому что Мари наняла ее как практикантку на один год, но ее посыльный остался без ответа. Она должна была начать работать в конторе Морван-Мейер с первого октября, и с того момента у нее будет шанс видеть Винсена каждый понедельник вечером. Но она не могла ждать так долго. Две недели она размышляла и была как на иголках. Роясь в памяти, она старалась воссоздать его образ по обрывкам откровений Виржиля по поводу его отца. Разведен. Без любовницы или известной его сыну связи. Погруженный в свою работу и семейные обязанности. Карьерист. Мрачный. Запертый во Дворце правосудия с утра до вечера.

Наконец она решила выследить его там. Сначала она сказала себе, что одна встреча в коридоре могла показаться естественной, случайной. Тогда как увести его от банального обмена вежливыми фразами? Перебирая все варианты, она отказалась от обманчивой надежды, что он поддастся на эту уловку. Если она хотела добиться его внимания, она должна была найти что-то другое, чем его зацепить и рассмешить. Она была на это способна при условии, что преодолеет неожиданное смущение, которое он ей внушал.

Представляя разные ситуации, она выбрала одну, которая была также самой рискованной, – она собиралась решительно появиться перед ним. Она запаслась терпением, и все утро просидела на скамейке из красного велюра под безразличным наблюдением привратника. По этому случаю она оделась с особым старанием, выбрав небесно-голубое платье с крестообразным вырезом и разрезом сбоку, подчеркнуто широким поясом из бежевой кожи под цвет туфель лодочек.

Немного раньше тринадцати часов Винсен наконец вышел, и Беатрис чуть не растерялась, когда он прошел мимо, даже не заметив ее.

– Господин судья! – крикнула она, разом встав.

Удивленный, он обернулся и, наконец, ее увидел.

– Беатрис Одье, – напомнила она, подходя к нему. – Мы встречались в тот день, когда Виржиль…

– Я прекрасно знаю, кто вы, мадемуазель Одье.

Так как он употребил фразу, подобную той, какую произнесла она, когда они встретились в первый раз, дополнив ее обаятельной улыбкой, она почувствовала себя глупо. Она боялась, что он ее не узнает или отделается от нее через две секунды, но, он был здесь и внимательно ее слушал.

– Во-первых, я хотела вас поблагодарить, – удалось ей произнести.

– Не стоит больше об этом.

– И пригласить вас пообедать.

Освобожденная, потому что ей удалось выразиться внятно, она, наконец, подняла на него глаза, поймала его бледный взгляд, который так хорошо запомнила.

– Я думаю, вам это должно показаться немного… нелепым? – рискнула она.

– Ну… нет, мне это действительно кажется хорошей идеей, но…

– Вы, безусловно, очень заняты!

– Да, очень.

– Представляю. Тогда, когда вам будет удобно. Неважно когда.

Она поняла, что ей удалось его заинтриговать, когда она увидела, как его глаза прищурились в секундной улыбке.

– Сегодня будет очень удобно при условии, что будет быстро.

Это было очко в его пользу, и она наклонилась довольная.

– Тогда по крок-месье, если хотите! Пошли?

Бок – о– бок они прошли по коридорам и галереям Дворца правосудия. Он был в легком костюме серо-голубого цвета со светлым галстуком и в белой рубашке. У него мог бы быть строгий вид, но он был просто элегантен.

– Я знаю одно симпатичное кафе на площади Дофин, надо просто обойти дворец, – сообщил он.

Из вежливости он подстроил свой шаг под Беатрис, которая молчала. Она пыталась собраться, разработать тактику. Быстрота победы немного выбила ее из колеи, ей надо было собраться с духом, чтобы пойти на штурм. Она подождала момент, пока сядет напротив него за отличным столиком, к которому их поспешил проводить метрдотель, чтобы спросить его:

– У вас есть время выпить аперитив? Если нет, то мы сразу перейдем к основному блюду.

– Мы все закажем вместе, хорошо? Что вы будете?

– Сначала бокал шампанского, потом жареный морской язык.

Развеселившись ее манерой говорить, он подал знак официанту, который почти сразу принес им стаканы.

– За что будем пить, мадемуазель Одье? Я думаю, мы будем говорить о Виржиле, и вы сообщите мне что-то, что он не осмелился мне сообщить сам? О чем идет речь на этот раз? Он хочет на вас жениться?

Некоторое время она была озадачена, пока не поняла масштаб недоразумения. Если он согласился с ней идти, думая, что это касается его сына, он вернется на землю.

– Виржиль? – медленно повторила она. – Нет, совсем нет.

Перед недоумением, которое выражало лицо Винсена, она должна была побороть переполняющую ее панику.

– Ваш сын мой ученик, и он стал моим другом. Это слишком сильно сказано, но я не могу найти другого слова. Я очень ему благодарна, что он представил меня своей тете Мари… и вам. Ничего больше.

Он продолжал ждать с бокалом шампанского в руке, глядя на нее своими серыми глазами.

– Не это явилось причиной моего появления во дворце сегодня, – уточнила она.

Не переставая смотреть на нее, он поставил бокал, к которому не притронулся.

– Хорошо. Я вас слушаю.

Что он сейчас представлял себе? О чем его спросить сейчас? Она вдруг потеряла почву под ногами и начала краснеть. Ситуация становилась невыносимой, она покажется смешной и доставит ему неприятности. Или разозлит его. Или еще хуже. Как она могла подумать, что он поймет ее с полуслова и потом поддастся ее обаянию!

– Я чувствую себя очень неловко, – призналась она разом, – я думаю, у меня было намерение вас очаровать.

Не в силах больше ни секунды выдерживать его взгляд она опустила глаза и теперь видела только свои волосы. Очень красивые коричневые волосы, длинные, блестящие, гладкие, которые придавали ей некое сходство с азиаткой. У нее на шее было простое колье, сделанное из маленьких серебряных шариков, светящихся на ее матовой коже.

– Вы не пьете? – спросил он почти нежно.

Она выпрямилась, поняла, что он ей любезно улыбается.

– За вас, – пробормотала она.

Они молча выпили маленькими глоточками, ожидая, что ощущение неловкости уйдет.

– Вам нужно только щелкнуть пальцами, чтобы все молодые люди вашего возраста бросились к вашим ногам, – сказал он, наконец. – Интересоваться таким, как я, было бы полной глупостью. Мы это быстро забудем и закончим обед. Кстати, это я вас приглашаю, само собой.

Теплота его голоса была столь же неотразима, как и нежность в его глазах. Она думала, что заплачет от злости, если он продолжит на нее так смотреть, но, к счастью, он отвел взгляд на официанта, чтобы попросить еще шампанского.

– Я хочу еще раз выпить с вами, – сообщил он. – Мне уже давно не делали такого комплимента.

– Я не верю ни одному вашему слову! – тут же ответила она. – Вы можете соблазнить любую, вы просто этого не замечаете.

Он разразился смехом, и она почувствовала себя немного лучше.

– Вы, правда, очень забавная! – весело добавил он. – И очень красивая.

Пойманная врасплох, она попыталась подстроиться под его иронический тон.

– Вы так считаете?

– Да.

– Но я вам не нравлюсь, так?

– Да нет, нравитесь.

– Тогда скажем… не настолько?

– Намного больше.

Он больше не смеялся и смотрел на нее по-другому. Она ухватилась за свой шанс, убежденная, что другого у нее не будет.

– Вы все еще торопитесь?

– Нет, уже нет.

Удивленный собственными словами, он попытался вспомнить все свои послеобеденные встречи. Он, может, мог еще выкроить полчаса из переполненного графика, но не более.

– У меня есть время, чтобы как минимум выпить кофе и пригласить вас на ужин. При условии, что вы не передумаете. Вы, правда, этого хотите?

Он дал ей шанс отступить, но она отмела его нетерпеливым жестом.

– Скажите мне, где и когда, чтобы я могла подумать, что мне надеть.

И снова она увидела, как он смеется, и поняла, что победила.


В Провансе, несмотря на конец лета, стояла жара. Оливки еще не успели созреть, но урожай должен был быть хорошим. Ален только что закончил обследование самого старого участка, того, где оливковые деревья были многовековыми. Он их спасал уже два раза – сначала, когда он только устроился в Валлонге, двадцать пять лет назад, а потом во время морозов 1956-го.

Он спускался по холму, посвистывая, в рубашке, промокшей от пота, но жара ему не мешала. Издали он заметил Виржиля, который поднимался к нему, спотыкаясь о камни.

– Если ты хочешь работать со мной, тебе надо вставать раньше! – крикнул он ему.

Не двигаясь с места, он дождался, пока молодой человек к нему подойдет.

– Завтра утром я буду готов, обещаю. Во сколько ты начинаешь обход?

– На рассвете, когда еще прохладно. Виржиль осмотрелся, потом вздохнул. Он был счастлив, что оказался в Валлонге.

– Я обожаю это место!

Он протянул руку к оливке, но не стал ее рвать, зная, что она несъедобная.

– Сколько нужно килограммов, чтобы сделать литр масла? – спросил он.

– Пять или шесть, если ты хочешь чистый сок.

Ален посмотрел на Виржиля, который изучал плоды с серьезным видом, потом улыбнулся. Когда-то он задавал те же вопросы Ферреолю, старому рабочему, который терпеливо посвящал его в секреты мастерства.

– Тебе надо многому научиться, – заключил он. – Ты, правда, решился?

– Да! Да… Пожалуйста.

– О, да мне это в радость, не беспокойся. Ты позвонил отцу?

– Нет, и не буду этого делать. Мне не в чем перед ним отчитываться!

Агрессивность его тона не удивила Алена. Он знал Виржиля с самого рождения и прекрасно представлял силу его протеста.

– Он все равно тебя спросит, прежде чем оставить в покое.

– Как он может быть таким ограниченным, таким эгоистичным, таким непреклонным! – взорвался Виржиль.

– Это ему надо сказать, не мне.

Молодой человек чуть было не ответил, но в последний момент решил промолчать. Он любил Алена по многим причинам, включая прямоту, он не мог сердиться на него за то, что он не вмешивался.

– Хорошо, – согласился он. – Я позвоню ему сегодня вечером… Он, конечно, захочет с тобой поговорить.

– Ну, ты мне передашь трубку.

– Ты думаешь, он способен сюда приехать?

– Я также думаю, что у него много работы.

– О да! Его чертовски священная работа! Его дела, его сумбурные письма, его аресты… я слышу это годами!

Снова он впал в ярость, и Ален перебил его.

– Твой дедушка был намного хуже, но это не помешало мне добиться того, что я хотел. Прекрати жаловаться, Винсен мальчишка по сравнению с Шарлем.

Я не могу даже представить, что бы он сделал, если бы я уехал не спросив его.

– Он, тем не менее, оставил тебя в покое! Ален изобразил безрадостную улыбку.

– Чтобы больше меня не видеть. Он меня ненавидел, в то время как твой отец тебя любит, ты не так несчастен, как ты думаешь. Пойдем…

Они стали спускаться к равнине, покидая тень оливковых деревьев. Когда они проходили мимо плетня, Виржиль протянул руку, чтобы сорвать аппетитные красные ягоды.

– Ты хочешь отравиться? – воскликнул Ален, ударив его по рукам.

– Это не боярышник? Мама делает из него варенье.

– Это тамус, он ядовитый. Я научу тебя различать. Что касается твоей матери, я напоминаю тебе, что она пригласила нас на ужин. Но с обедом нам надо справиться самим. Омлет пойдет? Завтра, я тебя предупреждаю, твоя очередь становиться за плиту.

Их жизнь вдвоем не была еще организована, и Виржиль засмеялся, воодушевленный перспективой свободы, которая открывалась перед ним.

– Я могу доверить тебе секрет? – спросил он веселым тоном.

– Лучшее средство сохранить его, никому об этом не говорить, – заметил ему Ален с улыбкой.

– Может быть, но надо кому-то это сказать, а ты, все знают, что ты не расскажешь.

Доверие, с которым относился к нему Виржиль, тронуло его. Он умел нравиться своим племянникам и их кузенам, потому что он всегда находил время, чтобы их выслушать и постараться понять.

– Давай…

– Я влюблен.

– Лучшее, что может произойти в твоем возрасте.

– Ты считаешь?

– Я в этом уверен.

– И ты не хочешь знать, о ком идет речь? – настаивал Виржиль.

– Ты скажешь мне это через две секунды. Я ее знаю?

– Нет, ты ее никогда не видел. Ее зовут Беатрис и ей двадцать четыре года. Проблема – она живет в Париже.

– Пригласи ее сюда на выходные.

– Мы не слишком близки для этого, но я надеюсь, что она приедет. Она брюнетка с потрясающими голубыми глазами.

– Браво, я всегда предпочитал брюнеток, – спокойно сказал Ален.

Изумленный, Виржиль на мгновение остановился. Он не знал ни как сформулировать вопрос, который вертелся у него на языке, ни должен ли он был его задавать.

– Но я думал, что…

– Что? – спросил его Ален, поворачиваясь.

Он снисходительно смерил Виржиля взглядом, с ироническим блеском в золотистых глазах.

– Точнее, изначально я предпочитаю блондинов, а потом брюнеток. Так доволен?

Они никогда не затрагивали этот вопрос, и сделать это таким образом было очень грубо.

– Если ты хочешь задать мне вопрос, Виржиль, не сомневайся.

Его улыбка была доброжелательной, и его искренность вызывала уважение.

– Знаешь, – поспешил уточнить молодой человек, – никто из нас… в общем, я хочу сказать, что никто не…

– Что касается меня, я тебя ни о чем не спрашиваю. Ты идешь или нет?

Солнце стояло в зените. Жара была невыносима. Виржиль очень быстро догнал Алена и показал на крыши Валлонга.

– Последний моет посуду, ладно?

Ален ему не ответил, но первым сорвался с места.


Беатрис упала на простыни вся в поту. Она отдышалась только через одну-две минуты, потом решилась открыть глаза. Ее комната показалась ей маленькой, но она никогда еще не чувствовала себя в ней так хорошо. Винсен лежал на животе, повернув голову к ней, и смотрел на нее. Импульсивным движением она приблизилась к нему и поцеловала в плечо.

– Я хочу пить, – вздохнула она. – Схожу за водой. Ты хочешь?

Он немного подвинулся, обнял ее и притянул к себе.

– Останься здесь, – пробормотал он, – попьешь попозже. Я пригласил тебя на ужин, ты помнишь?

Он искал ее губы, которыми нежно овладел. Когда он ее, наконец, отпустил, она с досадой проворчала.

– Для мужчины, занятого исключительно своей карьерой, я нахожу тебя очень способным. На самом деле ты снимаешь девочек по ночам, так?

– Речь идет о новом комплименте? Спасибо…

Опершись на локоть, он рассматривал ее с ног до головы.

– Ты больше, чем красивая, Беатрис. Настоящий подарок, свалившийся с неба. Я до сих пор не знаю, почему ты меня выбрала, но этот вечер я не забуду.

– Я хочу еще много других! – воскликнула она. – Ты не был жертвой в моем списке, я влюблена в тебя!

– Тут ты говоришь глупости, даже если мне приятно их слышать.

Он взглянул на часы, которые не согласился снять. Он приехал за девушкой домой в восемь часов, как и договорились, не смог ей противостоять, когда она бросилась ему в объятия. Они оставили одежду в прихожей, в крошечном коридоре меблированной квартиры на улице Вожирар, прежде чем оказаться в ее спальне, где они сладострастно занялись любовью, в то время как наступила ночь.

– Если мы не поедем ужинать сейчас, ресторан закроется, – сообщил он ей улыбнувшись.

– Поехали, но при одном условии.

– Каком?

– Потом мы вернемся сюда.

– Это лестно для меня, единственное, я встаю очень рано завтра утром.

– Мне плевать!

Она встала и на секунду задержалась у кровати. Ночник, который она должна была зажечь рано или поздно, подчеркивал ее совершенное тело. Он прошелся взглядом по ее бесконечным ногам, узким бедрам, маленькой круглой груди, которую он с таким наслаждением ласкал. Она была не просто красива, она еще хорошо занималась любовью.

– Ванная рядом, – сказала она не двигаясь.

– После тебя…

– Почему не вместе?

– Очень хорошо. В таком случае мы никогда не поужинаем, но мне все равно.

С болью в мышцах он встал. Он подошел, прижался к ней, положил ей голову на плечо. Они долгое время стояли обнявшись, тихие, немного удивленные тем, что с ними происходило. После Магали Винсен не испытывал ни малейшего чувства в своих редких связях. Их развод его уничтожил, он больше не хотел любить. Даже если он об этом никогда не говорил, он страдал месяцами, утопая в работе, чтобы избежать чувства вины и горя. В его глазах женщины были лишь обязательным дополнением, он испытывал к ним только проходящее желание, потом однодневное удовольствие. Эгоизм, который он отлично понимал и который не удовлетворял его. Встреча с Беатрис должна была закончиться, как и все остальные, только на этот раз он не хотел уходить. Наоборот, он снова испытал странное чувство, что она тоже была такой же покинутой.

– Я не хочу, чтобы ты уходил, – прошептала она. – Ты, должно быть, тот тип мужчин, с которыми не встречаются дважды. Дай мне шанс пойти дальше.

– Шанс? Полно, Беатрис, ты первая пресытишься…

– Значит, у нас есть будущее?

Она так резко вскинула голову, что сильно ударила его по подбородку. Он почувствовал вкус крови на языке.

– Я сделала тебе больно? – забеспокоилась она.

– Нет. Но ты это сделаешь рано или поздно.

– Почему?

Она услышала, как он глубоко вздохнул, потом, наконец, прошептал:

– Потому что ты слишком молода для меня. Значит, из нас двоих я точно проиграю.

Она с бьющимся сердцем обвила его руками и пробормотала:

– Я буду любить тебя всю жизнь!

– Остановись, это глупо.

Чтобы заставить ее отойти от него, он взял ее за плечи, но она отбивалась, пока они вместе не грохнулись на кровать.

– Займись со мной любовью, – сказала она тихо.

Его не надо было просить. Он уже умирал от желания.


Жан-Реми скромно стоял спиной, как будто разглядывал картины, как простой посетитель, пока Магали говорила с клиентом. Услышав, что зазвенел колокольчик двери, он, наконец, обернулся.

– Ты была великолепна! – воскликнул он.

– Правда?

– Клянусь. Он вернется, поверь мне. Можешь считать, что продажа состоялась.

Магали ослепительно улыбнулась ему. Она была в брючном костюме, который ей поразительно шел, не очень мудреный, но прекрасно скроенный. Это он помогал выбирать ей одежду с тех пор, как открылась галерея, так же как он руководил оформлением магазина и выбирал художников, которые будут выставляться. Мысль о художественной галерее была не очень свежей в Сен-Реми-де-Прованс, но имя Жана-Реми Бержера, выгравированное золотыми буквами на стеклянной двери, привлекало настоящих любителей. С самого начала он предупредил Магали, что она должна предпринять большое усилие, чтобы понять, как работать в этом виде коммерции. Для нее, совершенно ничего не понимающей в живописи, это был спор, пари, заключенное между ними. Пари, которое она решила выиграть.

– Ну, у тебя получается, наконец, я был прав, – сделал он вывод.

Она подошла к нему с другого конца выставочного зала и поцеловала в шею.

– Ален и, ты, вы чертовски симпатичные парни!

Никогда она не могла их отблагодарить должным образом за то, что они для нее делали. Жан-Реми вел себя всегда очень любезно по отношению к ней, даже когда она у него убиралась и не знала еще Винсена. Конечно, она полностью сознавала, что он никогда бы не открыл эту галерею, если бы Ален его не попросил. Но так как он был готов исполнить любое желание Алена, который редко просил о чем-либо, то воспользовался ситуацией. Так как надо было заняться будущим Магали, он весело взял все в свои руки.

– А ты удивительная женщина, я никогда не верил, что…

– А, видишь, ты не верил!

– Да нет, но я думал, что тебе понадобится больше времени. Тут ты меня только что поразила. Неужели мы начнем зарабатывать деньги?

Он засмеялся и она вслед за ним, зная, что он шутит. Он абсолютно не нуждался в деньгах, его картины были на таком хорошем счету, что он мог даже прекратить писать и оставался бы богатым. В пятьдесят пять лет у него была еще фигура молодого человека. Взгляд его голубых глаз не потерял своей насыщенности, но белые пряди вперемешку с его светлыми волосами и несколько морщин выдавали его возраст. Магали, напротив, казалось, не тронуло время. Она блистала в полном расцвете, и большинство мужчин оборачивались на нее. С тех пор, как она стала работать в галерее, она обрела удивительную веру в себя. Зарплата, каждый месяц поступавшая на ее счет, была предметом ее гордости. Эта сумма была больше, чем алименты, которые переводил ей Винсен.

– Думаю, можно закрываться, уже поздно.

Она нажала на кнопку, закрывающую железные ставни, выключила лампочки, которые освещали картины. Они вышли на маленькую площадь, где возвышался один из многочисленных фонтанов Сен-Реми. К вечеру жара немного спала, и группы прогуливающихся еще толкались на тротуарах или задерживались на террасах кафе.

– Став твоим начальником, я, по крайней мере, могу видеть твоего сына, – пошутил Жан-Реми. – Не будь галереи, Ален ни за что не согласился бы его мне представить!

Несмотря на легкость тона, она почувствовала всю горечь. Она слишком хорошо понимала его проблему, пережив ее сама, и могла только пожаловаться.

– Мне надоело постоянно держаться в стороне от этой проклятой семьи Морванов! – добавил он.

– Успокойся. Ты не много теряешь. Кого ты хотел бы узнать? Мать Алена? Да храни тебя Бог! Это идиотка, и она злая.

– Да, я знаю… Но иногда у меня создается впечатление… что я ничего не значу для него.

Со временем эта претензия переросла в идею фикс. Его чувства к Алену, не ослабевающие, стали более глубокими, более напряженными, и делали его очень уязвимым.

– Ты не прав, Жан-Реми. Он тебя любит, и ты это прекрасно знаешь.

– Нет, я этого не знаю! Если бы я был в этом уверен, я спал бы по ночам и мог писать!

Смущенная, она повернулась к нему и увидела, что он уже жалел о своей откровенности.

– Ты не можешь писать? – спросила она тем не менее.

– Нет. Но я предпочитаю об этом не говорить.

Они подошли к черному кабриолету Жана-Реми, откидной верх которого был опущен.

– Поедем со мной, – предложил он. – Ален довезет тебя после ужина. В любом случае он не будет спать на мельнице, он вернется в Валлонг, чтобы опекать твоего сына!

– Виржиль совершеннолетний, он отлично может жить там один или переехать ко мне.

Жан-Реми слегка улыбнулся, извинившись, прежде чем открыть ей дверь.

– А пока, красавица, – сказал он любезно, – я приготовлю вам хороший ужин и не буду возражать, если ты мне поможешь. Знай, что я не имею ничего против приезда твоего сына, наоборот, я рад за тебя. Он на тебя похож?

– Глазами, и только. В остальном он пошел, скорее, в Винсена.

– Он должно быть очень симпатичный, – мечтательно заметил Жан-Реми. – И у нас есть право его очаровать?

– Не рискуй, думаю, что он безумно влюблен в одну девушку, это первое, о чем он мне рассказал…

– Жаль!

Она рассмеялась, откинув голову, пока он садился за руль. Он поехал в Бо и вел, как обычно, слишком быстро.

– Ты когда-нибудь разобьешься! – воспротивилась она.

Чтобы доставить ей удовольствие, Жан-Реми был вынужден замедлить ход, но он не боялся ни несчастных случаев, ни смерти. Жизнь ему порой казалась абсурдной и бесцельной, особенно с тех пор, как он стоял без движения часами перед белым холстом. Вдохновение покинуло его, Ален продолжал его избегать, и ничто другое не имело смысла. Особенно молодые люди, с которыми он пробовал забыться во время поездок, но которые лишь возвращали его к мысли о собственной старости. Ничтожные юнцы, безнадежно молодые, часто корыстные.

– Ты думаешь, это правда? – спросил он, повышая голос, чтобы перекрыть шум ветра.

– Что?

– Что любят всего один раз?

Так как она ему не ответила, он подумал, что она не услышала вопроса. Но как только он остановился у мельницы.

Перед тем, как выйти, она бросила ему:

– Конечно, правда! Ты разве не знал?

Он на мгновение задумался, держа руку на ключе зажигания, потом сказал себе, что возьмется за портрет Алена, что пришло время это сделать. Долгое время он откладывал срок платежа. Отныне у него не оставалось других средств изгнать своих демонов, успокоить невыносимую тоску, которую он испытывал, когда держал кисть. Конечно, Ален не будет ему позировать, бесполезно его просить об этом, и это мало бы помогло. Ему не нужен был натурщик, которого он знал наизусть. Если ему удастся написать свое наваждение, у него может появиться шанс вновь обрести свой талант. А также понять, каким будет лицо, которое он вытащит из головы, чтобы запечатлеть на холсте.

Беатрис внимательно перечитала письмо Виржиля, потом положила его перед собой на столе. Это было смешно, как он мог ответить на благодарственное послание, восторженное, но дружеское, таким воодушевленным признанием в любви? Он говорит, что припозднился с ответом, потому что уехал на юг, на что ей было глубоко плевать. Пусть живет, где хочет, только оставит ее в покое!

Озабоченная, она пробежала три страницы еще раз. О чем он думал? Что она прыгнет в поезд, чтобы приехать к нему? Конечно, он милый мальчик, и даже красивый мальчик, но она не давала ему никакой надежды, не давала повода ни для какой двусмысленности между ними. Хотеть женщину не значило ее добиться, он должен был это хорошо понимать. В любом случае не могло быть и речи о том, чтобы показать это письмо Винсену. Ни сказать ему о нем.

Винсен… У них была назначена встреча меньше, чем через два часа, а она уже сходила с ума. Она взяла свою чашку кофе, выпила ее одним глотком, поморщившись, потому что он был холодный. Начинала чувствоваться усталость, но кофе был не лучшим средством с ней бороться. Она пила много кофе, чтобы успевать делать все одновременно. Ее работа практикантки в конторе Морван-Мейер началась, но оказалась изнуряющей и не избавляла ее от окончания диплома, не считая бессонных ночей в объятиях Винсена, который был, сверх всего остального, исключительным любовником.

Ее всегда привлекали мужчины старше нее, и сейчас она знала почему. Опыт Винсена, его терпение, нежность, его невероятная любезность или элегантность, которую он сохранял в любой ситуации: все ее переполняло. Десять раз на день, она радовалась, что ей хватило наглости начать их связь. А вскоре она в отчаянии спрашивала себя, как ей это замедлить.

Какое-то время она смотрела на письмо, не видя его, тем не менее, одна фраза привлекла ее внимание. Виржиль говорил о матери, поразительной женщине, по его мнению: «Самая красивая рыжая женщина планеты, ты ее полюбишь». Но о чем он думал, мелкий придурок? Неужели он помешает ей пережить самую сказочную историю в ее жизни? Во-первых, он заставлял ее ревновать, говоря об этой Магали, которую так сильно любил Винсен, потому что та родила ему троих детей. Затем он подвергал ее опасности. Винсен не станет соперником собственному сыну, не нанесет ему и малейшего ущерба. Она должна была молиться всем богам, что никогда не флиртовала с молодым человеком, что даже не целовала его, что между ними ничего никогда не было. И это была правда, даже если это письмо заставляло думать о другом!

Беатрис схватила листы и яростно разорвала их на мелкие кусочки. Ей оставался лишь час, чтобы подготовиться, ей надо было прекратить переживать из-за бреда «мальчишки». Она решила, что не получала этой почты, что он не существовал. Она встала, пошла в ванную комнату, где энергично расчесала свои волосы, завязала их в конский хвост. Потом подвела черным карандашом глаза, добавила на скулы румяна и немного блеска на губы. Довольная результатом, она пошла в спальню, чтобы надеть маленькое черное платье, короткое и декольтированное. Винсен имел привычку по-особому смотреть на нее, что сводило ее с ума, она была готова на любую провокацию, чтобы заполучить такой взгляд.

Она вернулась в гостиную и уже, было, собралась выключить свет, как вдруг увидела на столе конверт. Непростительная небрежность. Скоро, после ужина в ресторане, Винсен проводит ее сюда, как и каждый раз, когда они выходили вместе. При мысли, что он может наткнуться на этот мерзкий конверт и узнать на нем почерк сына, она почувствовала, как к ней снова вернулась тревога. Может, было бы лучше предупредить его, решительно позвонить Виржилю, расставить все на свои места. Но, только что, уничтожив письмо, она уничтожила номер телефона.

Раздраженная, Беатрис скомкала конверт и пошла выбросить его в мусорное ведро на кухне. Винсен приходил всегда вовремя, а она опаздывает. Она хлопнула входной дверью, спустилась по деревянным ступенькам. Ей понадобилось почти десять минут, чтобы найти такси и устроиться на заднем сидении.

До этого момента у нее было довольно приятное существование. Ее родители жили в Анже, где отец работал врачом. Единственная дочь, она была окружена заботой, а потом ее отправили учиться. В Париже она неплохо справлялась с учебой в университете и с разными работами. Она вцепилась в право как в настоящее призвание, не провалила ни одного экзамена, обладала теперь уймой друзей. За шесть лет она завязала некоторое количество любовных отношений, которые систематически заканчивались провалом. В силу того, что охотилась Беатрис только на мужчин в зрелом возрасте, которые единственно ей нравились, она часто попадала на женатых, которые ослепленные ее внешностью, хотели с ней только спать и ничего больше.

В Винсена она по-настоящему влюбилась с первого взгляда. Он был именно тем, кого она всегда хотела встретить с тех пор, как покинула Анже. И он был свободен… Она любила бы его, даже если он был бы привязан к другой, но он был один, и она не могла помешать себе представить их возможное будущее. С первого взгляда она почувствовала себя готовой ко всему – продолжение это доказало, даже если на настоящий момент она не была способна продолжать практику в конторе. Рядом с ним она не думала ни о чем, кроме, как потеряться в его светлых глазах.

– Вот вы и на месте, моя милая крошка! – сообщил ей шофер, паркуясь у тротуара.

Когда она опустила голову, чтобы найти свой кошелек на дне сумки, она была удивлена, услышав голос Винсена.

– Сдачи не надо, – сказал он шоферу, протягивая купюру.

Он открыл дверь, помог ей выйти.

– Я потратил уйму времени, чтобы поставить машину, – объяснил он. – Я боялся, что ты меня не дождешься, но ты тоже опаздываешь, тем лучше! Мы получим все-таки столик. Я надеюсь…

Нагнув к ней голову, он слегка коснулся ее губ, потом на мгновение прижал к себе. Под его белым шелковым шарфом она почувствовала запах Ветивье Герлена и неожиданно прошептала:

– Я люблю тебя.

Она заметила, как он задрожал, засомневался, но не стал отвечать. Пока он шел к входу в ресторан, обняв ее рукой за талию, она пребывала в уверенности, что в будущем он ответит ей тем же.


VI


Париж, 1975

Все еще оглушенная, Мари выпрямилась и села на край кровати. Через мгновение она бросила взгляд через плечо и уловила радостную улыбку Эрве.

– Тебя что-то забавляет? – спросила она напряженно.

– Забавляет меня? Нет, я не считаю все это шуткой…

Он сделал серьезное лицо, потом рассмеялся и перевернулся, чтобы приблизиться к ней. Он обнял ее за талию и слегка поцеловал в спину.

– Не уходи сразу, ничто не заставляет тебя уходить.

Она чуть было не сдалась, но вовремя взяла себя в руки.

– У меня сумасшедшая работа, – защищалась она, – мне завтра очень рано вставать.

– Это уже не завтра, это скоро. Я поставлю будильник, на какое тебе будет угодно время…

Так как он мешал ей встать, она вдруг почувствовала себя неловко, потому что была голой. Она резко оттолкнула его. Быстро встав, она проскользнула в ванную и закрыла дверь, немного запыхавшись. Потом с любопытством осмотрелась вокруг. Она хотела прийти к нему домой, заинтригованная тем, как он живет, какие у него вкусы. В любом случае она не могла привести его на авеню Малахов.

Помещение, которое она обнаружила, было просторным, с мягкими полотенцами, с красивым голубым ковром, большими безупречными зеркалами. Она открыла дверцу душа, и прежде чем включить воду проверила, что на фаянсовых полках есть мыло и шампунь. Оказавшись под теплой водой, она стала размышлять о том, что произошло. Они вместе поужинали, как минимум в шестой раз, бессвязно разговаривая, как старые друзья, и незадолго до того, как принесли десерт, она решила провести с ним ночь. Почему именно в этот вечер? Он преследовал ее уже месяцы, не утомляясь ее отказами, оставаясь веселым и галантным. Игра могла бы продолжаться долго, каждый раз она испытывала внезапное желание заняться с ним любовью, дать себя соблазнить. Может, это было из-за его манеры с гурманством делать глоток вина, или из-за его искреннего смеха, или из-за того внимания, которое он уделял ей, и она почувствовала себя сломленной.

В сорок четыре года у Мари не было иллюзий, к тому же она никогда не была наивной. Эрве мог покорить женщину гораздо моложе и красивее, как Винсен с этой Беатрис например, а он определенно искал чего-то возле нее. Профессиональная выгода? Скорее всего, нет, потому что он, наконец, устроился в другую адвокатскую контору, где ему, казалось, нравилось и где он имел успех. Связь без продолжения и сложностей? Если это так, то она была бы полностью согласна.

– Ты позволишь?

Она подпрыгнула, попыталась открыть глаза, но была ослеплена пеной.

– Я не слышала, как ты постучался! – бросила она злобно, заканчивая смывать шампунь.

Когда она смогла на него посмотреть, она поняла, что он был больше удивлен, чем обеспокоен. Он открыл стеклянную дверцу душа и не решался присоединиться к ней под струей воды, и она закрыла воду. Смирившись, он немного отошел, чтобы дать ей пройти, схватил полотенце и протянул ей.

– Ты стала очень застенчивой… – пробормотал он.

– Я постарела на двадцать лет. Ты тоже.

– И что? Ты красивая, Мари… И по-прежнему немного неуверенная в себе.

Он ласково обнял ее. Она не осмелилась сопротивляться.

– Ты хвалилась тогда, но я иногда спрашивал себя, не была ли ты слишком скромной, несмотря на твои манеры безнравственной девушки.

– Не будь смешным! – возразила она. Раздосадованная, она завернулась в полотенце.

Он снял его.

– Твоя проблема в том, что ты себя не любишь, – сказал он спокойно. – Почему? Посмотри на себя…

Он подтолкнул ее к одному из зеркал и остался стоять подле, показывая на их отражения.

– Мы одного возраста, и ты мне нравишься. Ты можешь убедиться, что я не обманываю тебя.

На самом деле он ее хотел, что, наконец, заставило ее улыбнуться. Он, правда, отличался от молодого человека, о котором у нее остались лишь смутные воспоминания. Ее удивляло, что он мог набраться такой решительности, юмора, стать каким-то другим. Чтобы не дать себе смягчиться, она отошла от него, заявив:

– Я должна идти, Эрве.

– Но ты однажды вернешься?

Не стараясь ее удержать, он все еще странно смотрел на нее, немного склонив голову набок, рука на бедре – положение, которое непреодолимо напоминало одну из любимых поз Леи.


На пороге овчарни Винсен несколько раз моргнул. Сумрак, который царил внутри, настолько резко противостоял уличному свету, что ему понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть. Наконец, он четко различил Алена, который сидел за столом. На столе перед ним были открытые книги учета. Ален так враждебно посмотрел на него, что он почувствовал необходимость заговорить первым.

– Извини за беспокойство, – сказал он резко. – Я должен был позвонить.

– Ты приходишь, когда хочешь… Ты прилетел на самолете? Ну заходи, прошу.

В приглашении не было радушия, как и во взгляде, и Винсен понял, что он не желанный гость. Неохотно он сделал несколько шагов. Он не мог вспомнить, когда в последний раз был здесь. Продолговатая комната с низким потолком, узкими окнами в мелкий квадратик, стены из белой штукатурки с выделяющимися балками. Ален сохранил старую облицовку плиткой, которая по-разному отражалась в сумраке. Без сомнений, ему стоило большого труда переделать старую разрушенную овчарню. За внушительным фермерским столом, который служил ему рабочим, были застекленные полки с уймой папок и карточек. Дальше – винтовая лестница, ведущая на сенной чердак, где были оборудованы спальня и ванная.

– Ты хорошо устроился… – иронически заключил Винсен.

Ален продолжал избегать Валлонг, как только туда приезжал хоть один член семьи, что было очень оскорбительно.

– Он поменьше дома, – спокойно ответил кузен, – но зато здесь тише.

Несмотря на все их различия, Валлонг, тем не менее, оставался «домом» для каждого их них.

– Я не нашел Виржиля, – сообщил Винсен. – Ты не знаешь, где он?

Ален сначала закрыл ручку, потом поднял глаза и смерил его взглядом.

– Нет, я не знаю, он делает, что захочет. По крайней мере, по выходным…

– А на неделе?

– Он работает со мной.

Голос Алена был строгим и сознательно нейтральным.

– Ты его нанял? – настаивал Винсен.

– Да.

– Не сочтя нужным поговорить со мной?

Безразлично пожав плечами, Ален возразил:

– Мы с тобой мало общаемся… Твой сын совершеннолетний. Если бы он захотел ввести тебя в курс дела, это должен был сделать он.

– Ты сознаешь, что он скоро потеряет год своей жизни?

Ален поднялся, пытаясь, казалось, подыскать слова. И, наконец, спросил, на этот раз более сухо:

– Потеряет? Ты уверен?

– Он мог бы учиться, он не глупый, жаль! Вместо того чтобы шляться здесь…

Резко прервавшись, Винсен оставил фразу недоговоренной. Его суждения по поводу сына могли так же относиться и к Алену, и он не должен был высказывать их таким недостойным образом.

– Ты все больше походишь на Шарля, – сказал его кузен вполголоса, – твои дети не должны смеяться каждый день.

Сначала Винсен не прореагировал, потом подошел ближе и остановился у стола. Они были на грани ссоры, они это хорошо знали, и помолчали минуту, прежде чем Винсен смог произнести:

– Не делай меня хуже, чем я есть, я никогда не презирал твою работу. Но я не понимаю, что здесь делает Виржиль. Ему, правда, нравится? Если это так, скажи мне, потому что ты его знаешь лучше, чем я!

Винсен казался, скорее, грустным, чем угрожающим, и Ален дрогнул, опустил голову и ответил:

– Я думаю, ему нравится в Валлонге, и он начинает понимать, как работает хозяйство. Это, конечно, еще не страсть, но это может стать ею…

Говоря, он, казалось, сам размышлял об этом. Судьба Виржиля его на самом деле интересовала, каким бы ложным ни было мнение Винсена по этому поводу.

– Он нуждается, прежде всего, в независимости, – продолжил он, – я его хорошо понимаю. Так как он не хочет питаться из воздуха и не хочет ни о чем тебя просить, я решил, что проще будет платить ему зарплату за работу. Его контракт истекает в конце августа. После этого ему решать, хочет ли он получить настоящее рабочее место, которое я могу ему предложить. Если это будет не он, то кто-то другой… Я уже не справляюсь один. В основном я живу дома, чтобы он не чувствовал себя слишком одиноким. Почти все воскресения он проводит у своей матери в Сен-Реми. Позвони ему туда, но не сваливайся как снег на голову. Вот… Это все, что ты хотел знать?

Растерявшись, Винсен выслушал речь не прерывая. Он отошел немного от стола, молча покачал головой. Он одновременно злился на Алена и в глубине души был ему благодарен. По крайней мере, Виржиль нашел, где укрыться, нашел крыло. Он сделал еще несколько шагов, подошел к окну, взглянул на улицу. Синеющие холмы Альпин вдали были ему так знакомы, что он испытал наплыв ностальгии. На этих вершинах, и в долинах он провел годы своего детства, бегая с Аленом, Даниэлем и Готье. Что бы он ни делал, частичка его самого была навсегда закреплена здесь.

– Я снова женюсь, – произнес он через мгновение.

– Да. Я знаю…

Резко повернувшись, он внимательно посмотрел на кузена с растерянным видом.

– Откуда ты знаешь?

– Семейные сплетни… Тифани предупредила Виржиля.

– И что?

– Он воспринял это очень плохо, ты можешь себе это представить…

Голос Алена снова стал порывистым, и взгляд ожесточился.

– Я здесь и для этого тоже, – вздохнул Винсен. – Чтобы поговорить с ним об этом. Я не знаю ни того, что он тебе рассказал, ни того, что он сам себе представляет… Короче, это он представил мне Беатрис. Ее зовут Беатрис.

– Мне плевать. Ее могли звать Бекасин, это бы меня одинаково не интересовало.

– Ошеломленный такой агрессией, Винсен нахмурил брови и повернулся к Алену.

– Для тебя это проблема?

– Для меня – никакой! Напротив. Если ты искал способ досадить Виржилю, ты его нашел. Девушка двадцати пяти лет! Это, правда, на тебя не похоже.

– Но между ними ничего не было! В противном случае я бы никогда… В конце концов, Ален, черт! За кого ты меня принимаешь?

– Откровенно говоря, уже не знаю.

Они снова смерили друг друга взглядом, находясь по разные стороны стола.

– Ты становишься занудой, господин судья. Моралист, умалишенный. У тебя только карьера на линии прицела, это уже развело тебя с одной поразительной женщиной, и это поссорило тебя с твоим старшим сыном, когда ты остановишься? Неужели молодая жена составляет часть рыцарских доспехов?

Все их разговоры перерастали в ссору, и Винсен испытал внезапное желание его ударить, чтобы заставить замолчать. Как они могли дойти до этого, они были уже почти на грани ненависти?

Звонок телефона удивил их обоих. Ален машинально снял трубку, и стал односложно отвечать, потом взял ручку, чтобы записать цифры в свой ежедневник. Винсен глубоко дышал, чтобы успокоиться. Он смотрел вокруг, пока Ален продолжал говорить о датах поставок. Он спросил себя, приедет ли Виржиль работать сюда, посвятит ли он себя бухгалтерии или руководству делом. И будет ли он по-прежнему расценивать Алена как человека намного более интересного, чем он сам.

На внутренней стене, в другом конце комнаты, находилась единственная картина, хорошо освещенная лампой. Даже издалека Винсен узнал стиль Жана-Реми. Холст, безусловно, стоил очень дорого сегодня. Он подошел ближе, чтобы лучше рассмотреть зимний пейзаж, искаженные деревья, затянутое небо. Клара не ошибалась много лет назад, крича о таланте художника. Человек, которого ценила Магали, другом которого она стала. Но кроме нее никто не стремился узнать его лучше. Запретная тема, извращенная связь, которую старательно игнорировали; все, что касалось Алена, оставалось недосказанным, хотя уже некого было щадить после смерти Клары.

Винсен обернулся, увидел, что Ален повесил трубку и смотрит на него. Он выдержал мгновение его взгляд и услышал, как тот пробормотал:

– Извини, что так на тебя накинулся, Винсен.

Ярость ушла и оставила их обоих в растерянности. В этот момент им ничего не стоило снова примириться, так же как пять минут назад они были на грани драки. Винсен попытался найти слова, но беспомощно отказался. Вместо того чтобы заговорить, он смягченно улыбнулся и пересек комнату.

– Ты останешься ненадолго в Валлонге?

– Я не знаю, я… Мне надо в любом случае поговорить с Виржилем.

– Да.

Винсен подошел к двери, взялся за ручку.

– Спасибо, что занимаешься им, – сказал он тихо перед тем, как выйти.

Оказавшись на улице, он не спеша направился к тропинке, и несколько раз чуть было не вернулся назад. Он вспоминал фразу Алена: «Извини, что так на тебя накинулся». Его интонация была печальной, почти ласковой. Ох, если бы только они могли снова вернуться в прошлое! Почему у них не получалось помириться, у обоих? Ален, тем не менее, был единственным, с кем он мог поделиться своими сомнениями, своими опасениями с уверенностью, что его поймут.

Он доехал до Валлонга, оттуда позвонил Магали, потом вызвал такси, чтобы ехать в Сен-Реми. У него было лишь несколько часов. Беатрис должна была приехать за ним в аэропорт Орли в тот же вечер, и он не хотел опаздывать, но встречи с Виржилем было не избежать.

Когда он позвонил в дверь Магали, то испытал странное чувство. Он не знал ее дома, как она жила и была ли она одна. На самом деле он не знал ничего об ее настоящем. Тифани и Лукас регулярно ездили к ней, но рассказывали только некоторые подробности, а он ни о чем их не спрашивал.

– А, вот и ты! – крикнула Магали, широко распахивая дверь.

Она оглядела его с любопытством, потом уступила ему дорогу.

– Заходи, я приготовила тебе кофе… Ты обедал?

Ее поющий акцент казался более явным, чем раньше. В остальном она была такой же, какой осталась в его памяти. Она прошла перед ним в гостиную, жалюзи были открыты. Он увидел новомодную мебель, поставленную на коврики с геометрическим рисунком.

– Здесь или на кухне? – спросила она, обаятельно улыбнувшись.

– Где хочешь…

Она пошла в следующую комнату, которая была сильно освещена. Он увидел раковину из нержавейки, обшитую белым стойку бара с высокими табуретами из черного дерева. Было очевидно, что она поставила крест на своем прошлом, будь это ее молодость или жизнь с Винсеном. И она точно оформляла дом не сама.

– Хочешь, я сделаю тебе омлет? – предложила она.

– С удовольствием, спасибо.

Он думал, что найдет своего сына в Валлонге. Он и не рассчитывал встретиться с Магали у нее дома. Здесь он был как посторонний, слишком смущенный, чтобы о чем-то говорить.

– Виржиль сейчас придет, он пошел за сигаретами.

Она стала разбивать яйца в миску, пока грелась сковородка.

– Будь терпелив, он настроен, скорее, против твоей свадьбы.

Она заговорила об этом первой, без явных эмоций. Но вместо того чтобы успокоиться, он почувствовал растущую грусть, которая поставила его в еще более неловкое положение. Она, должно быть, это поняла, так как повернулась к нему, и при этом движении ее волосы красного дерева заблестели на солнце.

– Не стесняйся, Винсен, у тебя есть право начать жизнь заново…

– А у тебя? – быстро ответил он.

– Что у меня? – Нахмурив брови, она смотрела на него и не понимала. – У меня хорошая работа, которая мне очень нравится. Дети тебе не говорили об этом?

– Немного. Это Жан-Реми устроил?

– Да, но он мне очень хорошо платит, и я заинтересована в продажах.

– Как ты справляешься с управлением галереей? Живопись, это область скорее…

– Я импровизирую, пускаю пыль в глаза! И в то же время учусь. Я слушаю, что говорят люди, я наблюдаю за их реакцией. Это очень забавно, очень поучительно, я пирую.

Выражение с юга, которое она свободно использовала и которое он забыл. Она положила недожаренный омлет в глубокую тарелку, потом добавила несколько веточек лука, прежде чем взобраться на табурет рядом с ним. Когда она скрестила свои загорелые ноги, он отвел глаза.

– Я счастлив, что у тебя получается, – сказал он вполголоса.

– Так. Ты пришел говорить не обо мне, – ответила она весело.

– Да, но мы так долго не виделись… Ты в форме… очень красивая. Правда.

Она лишь кивнула головой, принимая комплимент, потом продолжила:

– Виржиль тебя боится, это ты, по крайней мере, понимаешь?

– Боится? Почему?

– Он считает тебя нетерпимым, неутомимым работником, каким он никогда не будет. Он боялся, что ты приехал сюда только за тем, чтобы устроить скандал или подраться с Аленом. И потом, когда он узнал от своей сестры, что ты женишься на этой девушке, он почувствовал, что его лишили собственности.

Внезапно она положила руку на колено Винсена и немного наклонилась к нему.

– Девушку он встретит другую, но выясни все между вами, поговори с ним как мужчина с мужчиной, а не как с маленьким мальчиком.

Более чувственно отреагировав на прикосновение ее руки, чем хотел, он ответил:

– Вы с Аленом сговорились? Оба объясняете мне, что я должен делать?

– Почему бы и нет? У вас с Виржилем всегда были проблемы, и пришло время их решить!

Они услышали, как хлопнула дверь. Это помешало им продолжить. Винсен отодвинулся немного от Магали в тот момент, когда их сын вошел на кухню.

– Здравствуй, папа, – пробормотал молодой человек.

Его плохой настрой был очевиден, он не сделал ни малейшего движения, чтобы поцеловать отца, который встал с табурета.

– Здравствуй, Виржиль.

Воцарилось молчание. Потом Винсен продолжил:

– Пойдем пройдемся, хочешь? Я предлагаю тебе выпить, мне надо с тобой поговорить.

Он повернулся к Магали, которая стояла прямо за ним, и поцеловал ее в щеку.

– Спасибо за омлет.

– Ты ничего не съел! – возразила она, задерживая его на мгновение.

Ее духи были теми же, кожа той же. В двадцать лет он заболел ею и до сих пор не вылечился. Движимый противоречивыми чувствами, которые вдруг сделали его несчастным, он подошел к Виржилю. Оказавшись на улице, они сделали несколько шагов по бульвару в тени платанов, не проронив и слова.

– Ты мог бы звонить мне время от времени, – сказал, наконец, Винсен.

Виржиль ничего не ответил, и они продолжали идти бок – о– бок до первого уличного кафе, которое им попалось.

– Сядем здесь? Что ты будешь пить?

– Пиво.

Когда официант принес разливного пива и кофе, Виржиль достал пачку сигарет и предложил отцу.

– Так, давай сначала, – произнес Винсен спокойным голосом. – Твоя работа в хозяйстве Алена. Ты думаешь продолжать?

– Да. Конечно. Он предоставил мне контракт, он…

– Я знаю, я разговаривал с ним сегодня утром. Меня интересует, делаешь ли ты это по собственному желанию или по каким-то другим причинам.

– Например?

– Провокация, отсутствие воображения, лень… Виржиль резко поднял голову и посмотрел на него.

– Кого провоцировать, а?

– Никого. Если твоя жизнь в Валлонге, я могу тебя понять. Ален доказал, что здесь можно преуспеть, но я не хочу, чтобы ты ограничился лишь повторением.

– Что касается повторения, почему ты не нашел себе новую жену сам?

– Это и есть причина моего приезда. Я не вынесу, если это недоразумение останется между нами, – ответил без нервов Винсен.

Его сын был натянут, взволнован, тем не менее, его состояние не лишало его обаяния. Это был очень красивый молодой человек, с зелеными глазами матери, тонкими чертами лица, и Винсен спросил себя, почему Беатрис его оттолкнула. Почему она предпочла ему мужчину сорока двух лет, не забавного, не свободного.

– Ты считаешь, что Беатрис была твоей девушкой? – пробормотал он.

– Нет…

– Тогда я у тебя ничего не отнимал. Я этого никогда бы не сделал, и ты это отлично знаешь.

Виржиль открыл рот, закрыл и, наконец, покачал головой.

– Я не стремился жениться, – добавил Винсен, – она этого хочет. Может, так она будет чувствовать себя в большей безопасности. В моем возрасте трудно переживать любовный роман с кем-то таким молодым.

– Ты ведь не хочешь, чтобы я тебя пожалел? Чтобы я тебе посочувствовал? Ты издеваешься над супертелкой, которая годится тебе в дочери!

Взрыв ярости Виржиля привлек внимание многих посетителей, которые бросали любопытные и веселые взгляды в их сторону.

– Сначала я хочу, чтобы ты сменил тон, выражения и манеру думать. Потом я хочу, чтобы ты приехал в Париж и объяснился с ней. Я не принуждаю тебя присутствовать на свадьбе, но я организую семейный ужин накануне вечером и хочу, чтобы ты там был. Если ты не приедешь, то я приеду за тобой сам. Мне осточертело, что ты сидишь на другом конце Франции и дуешься. Я тебе не сделал ничего плохого. Наконец, я хочу, чтобы ты прекратил бросать мне вызов, это ни к чему не приведет. Или давай, вставай, и посмотрим, до чего ты можешь дойти, если предпочитаешь решить это другим способом.

Приведенный в замешательство хладнокровием отца, Виржиль внезапно почувствовал себя менее уверенным. Все, что он хотел ему сказать, застряло у него в горле.

– Ты мне ответишь? – настаивал Винсен, слегка повысив голос.

Его серый взгляд стал ледяным и не отпускал Виржиля, который терял почву под ногами.

– Извини меня, – промямлил он, – но я…

– Я жду не извинений. Я сказал, что хотел, и не услышал ответа. Решайся сейчас.

– Я приеду, – пробормотал Виржиль.

Винсен посмотрел на него еще некоторое время, без малейшего снисхождения потом поднялся и пошарил в кармане, откуда достал мелочь.

– Где я могу найти такси, чтобы доехать до аэропорта?

– Я отвезу тебя на маминой машине.

– Не надо беспокоиться.

– Позволь мне отвезти тебя. Пожалуйста…

Винсен пожал плечами, и Виржиль, в свою очередь, встал. Так же молча, как по дороге сюда, они пошли обратно к дому Магали.


Тифани все еще смеялась, тогда как Сирил сохранял разгневанный вид.

– Это естественно, ты ведь представил меня, как свою кузину!

Они провели вечер у одного университетского друга, который устроил маленькую вечеринку, когда не было родителей, и Тифани приглашали танцевать все присутствующие мальчики. Один из них вел себя слишком смело, пока Сирил грубо не вмешался.

– Какое у него было лицо, когда ты сказал ему, чтобы он не трогал меня! Уау! Мне это понравилось, он на самом деле испугался!

Она взяла его под руку, крепче прижалась к нему, когда они входили в метро.

– Я больше не в силах был выносить его руку у тебя на спине, его подбородок на плече, и сверх того, вид придурка! – проворчал он.

– Я не знала, что ты ревнуешь…

– Ужасно, я только что понял. Это тебя раздражает?

– Совсем нет! Если к тебе подойдет девушка, я выцарапаю ей глаза!

Они остановились, схваченные взаимным желанием поцеловаться. С умышленной медлительностью он завладел ее губами, немного задержался, потом внезапно отошел от нее.

– Пойдем быстрее или я займусь с тобой любовью прямо здесь на тротуаре.

Светлый смех Тифани заставил его улыбнуться вопреки его воле. Он чувствовал себя счастливым, только когда она была около него.

– Тифани, – вздохнул он, – мы должны им это сказать…

Она ничего не ответила, испугавшись самой мысли, как и каждый раз, когда он намекал на это. Она даже не хотела себе представлять реакцию отца, и еще меньше реакцию Виржиля, тем не менее, их связь не могла больше оставаться тайной. До сих пор Сирил ждал, но теперь был на грани.

– Тебе исполнилось восемнадцать лет на прошлой неделе, – только и сказал он.

Это была отсрочка, которую она попросила уважать, а отныне у нее больше не было аргументов. Они были любовниками уже довольно давно, чтобы чувствовать уверенность в себе, в своих чувствах, в желании остаться вместе, и время противостоять семье пришло.

Когда они подошли к особняку, они заметили свет на первом этаже и удивленно переглянулись.

– Сегодня было что-то особенное? – спросил Сирил беспокоясь.

– Нет… Насколько я знаю.

Притихшие, они пересекли холл на цыпочках, но были остановлены шумом голосов и взрывами смеха. Сирил увлек за собой Тифани к одной из двойных дверей гостиной, которая была открыта, и они увидели Даниэля, развалившегося на одном из диванов, напротив Мари, которая наливала ему шампанское.

– О, молодежь! – крикнул Даниэль, видя их на пороге. – Заходите отметить событие вместе с нами! София родила близнецов, свершилось, я стал отцом!

Он казался веселым, блаженным, немного захмелевшим.

– Свершилось, идите чокнемся, – согласилась Мари, – мы все больше сходим с ума… А ваш вечер, все было хорошо?

Как и все, она считала естественным, что они гуляют вместе, потому что они были на одном факультете, учились по одной программе с трехлетней разницей, говорили о праве уже давно и всегда прекрасно ладили.

– Мальчики или девочки? – спросил Сирил, улыбаясь Даниэлю.

– И то и другое! – воскликнул он перед тем, как осушить бокал.

– Как назвали? – поинтересовалась Тифани.

Она никогда не видела своего дядю Даниэля таким возбужденным и чувствовала себя неудобно из-за его радости.

– Альбан и Милан, – сформулировал он с пафосом. – Вам нравится?

– Альбан и Милан, – медленно повторила Тифани. – Ну, мне кажется это… превосходно!

– В таком случае мы произнесем еще один тост, ладно?

– Ты уже много выпил, – заметила Мари.

– Да, я знаю, но мне надо выпить в два раза больше. Двое! Ты представляешь? У вас у всех есть дети, а у меня не было… Брешь заделана!

Он откинулся на мягкие подушки дивана, потом посмотрел на молодых людей, которые все еще стояли.

– А вы, голубки, как у вас дела?

Сирил резко отпустил руку Тифани, которую, как обычно, держал в своей. Он не смог удержаться и покраснел, тогда как мама бросила на него сверлящий взгляд. Воцарилось неловкое молчание, которое продлилось довольно долго. Растерянная, подавленная, Тифани, не отрываясь, смотрела на ковер.

– Ну-ка, скажите, оба… – начала Мари натянутым тоном, – у вас есть что-то, в чем вас можно было бы упрекнуть?

– Нет, – категорично ответил Сирил.

Он подошел на шаг к матери, защищая Тифани.

– Ничего, что заслуживает упреков, – добавил он. – Но если сейчас представилась возможность сказать… в любом случае я намерен это сделать.

– Сирил… – пробормотала сзади Тифани. И не думая останавливаться, он закончил:

– Мы любим друг друга уже давно. И это серьезно.

Пока до Мари доходил смысл произнесенного, Даниэль закатил глаза!

– Мне очень неловко, дети, – пробормотал он. – Это все моя ошибка, я, кажется, слишком хорошо отметил рождение моих малышей… Вы, правда, оба влюблены?

Он смотрел на них с любопытством.

– Я серьезно, мама, – еще раз уточнил Сирил.

Серьезный и готовый взять на себя всю ответственность за то, в чем он только что признался. Мари умела уважать мнение детей так же хорошо, как и отчитывать их, раздавая им подзатыльники. В то же время это была женщина либеральных взглядов и умная, ее сын это знал.

– Разве мы не можем сказать, что речь идет еще об одной хорошей новости? – бросил Даниэль.

– Ты сходишь с ума – заметила Мари, поворачиваясь к нему.

– Почему? Нет ничего лучше любви! Посмотри на них… Признай, что они симпатичные! Видеть их рядом, мне кажется, это очевидно, извини, что я это заметил. Для дипломата я веду себя с осторожностью слона! Но, в конце концов, какая разница? Подойди, Тифани…

Он сделал знак своей племяннице сесть рядом с ним на диван.

– Конечно же, твой отец ничего не знает?

Она лишь покачала головой, он обнял ее за плечи и прижал к себе.

– Ты хочешь, чтобы я был вашим послом? Натощак у меня получается лучше.

– Даниэль! – раздраженно воскликнула Мари.

– Не шуми или Винсен спустится, – возразил он. Тифани, положив голову на плечо дяди, спросила:

– Почему ты его не разбудил?

– Потому что он с Беатрис.

– А, ты тоже не любишь эту девчонку?

– Тифани, тише… Скажем, я ее недостаточно хорошо знаю, чтобы иметь желание праздновать с ней.

– В данный момент нам плевать на Беатрис! – крикнула Мари. – Вопрос о вас двоих.

Она перевела взгляд на Сирила, который не двинулся с места.

– Вы кузены… – начала она.

– Нет, – вмешался Даниэль, – это мы кузены, моя дорогая, а не они! Что у них общего? Прародители, точка. Общая у них только Клара, а в остальном у каждого из них свои родственники.

Хотя он слишком много выпил, он сделал особый акцент на последнем слове, и Мари уловила предостережение. Если речь шла о происхождении, Сирил мог задать вопрос о том, чей он был сын.

– Вы спите вместе? – спросила она.

Она смотрела Сирилу прямо в глаза, но он не задумываясь, ответил.

– Да.

– И давно?

– Несколько лет.

Признание было сложно принять, так как Тифани только что исполнилось восемнадцать лет, и выражения Мари ужесточились.

– Значит, ты вел себя, как маленький гнусный мерзавец! – зло бросила она.

Тифани тут же оставила покровительственное плечо Даниэля и разом поднялась.

– Мари, не он один виноват! Мы оба были согласны, он и я, и мы до сих пор согласны.

– Согласны на что?

Дрожа, девушка тщетно пыталась найти ответ, и Сирил пришел ей на помощь.

– На будущее, чтобы жить вместе. Чтобы в один прекрасный день пожениться…

– Вы наивные или что? – взорвалась Мари. – Во-первых, не может быть и речи о свадьбе в вашем возрасте, не говоря уже о детях и проблеме кровного родства. Клара, наверное, перевернулась в гробу!

– Нет, Клара бы нас поняла, я в этом уверен, – важно сказал Сирил.

– Замолчи! Если ты недостаточно ответственен и спишь с подростком, у тебя нет права голоса! И если Винсен тебя покалечит, я не встану на твою защиту!

– Мой брат не сделает этого, – заключил Даниэль.

Сирил не был в этом уверен, и перспектива противостоять Винсену отразилась на его лице. Он бы предпочел обсудить это сначала с Аленом, который был всегда хорошим советчиком, но тот дал понять, что не приедет на свадьбу Винсена. Понятное отсутствие, ибо двадцать лет назад он был свидетелем на его свадьбе с Магали.

– Хорошо, – вздохнул Даниэль. – Я запрещаю вам портить мне ночь, это самая прекрасная ночь в моей жизни! Я поговорю с Винсеном, но не сейчас. Дайте ему жениться на его люцерне… и дайте мне крестить моих близнецов, ладно?

Он обращался большей частью к Мари, которая неохотно согласилась. Видя, что гроза уходит, так и не разразившись, Тифани радостно улыбнулась Сирилу, снова села рядом с дядей и спросила у него:

– Как, ты сказал, их назвали? Альбан и Милан?

– Именно…

– И вы уже выбрали крестных родителей?

Даниэль закатился смехом, потом подвинул свой пустой бокал к Мари.

– Достань еще одну бутылку, – сказал он ей, – я определенно не хочу спать!


Опершись на локоть, Беатрис разглядывала профиль Винсена. Уже час, как рассвело, но он все еще спал, безусловно, уставший после их ночных забав.

Очень медленно она выпрямилась, села. Надо ли ей будить его или нет? У него точно была назначена встреча во Дворце правосудия, он ведь отказался брать отпуск. Их свадьба должна была состояться завтра, в субботу. К сожалению, вопрос о медовом месяце не стоял. Ей не удалось убедить его отдохнуть и пришлось скрыть свое огорчение. Тем не менее, неделями она мечтала о бегстве в Венецию, Санкт-Петербург или о каком-нибудь другом романтическом путешествии, которым он бы ее удивил. Ей пришлось вернуться на землю, когда она завела об этом разговор. Он категорически отказался откладывать уйму своих дел, его работа была прежде всего.

Последний раз нежно взглянув на него, она бесшумно поднялась. Снедаемая любопытством, она любила выходить из комнаты и гулять по особняку, каждый раз в страхе быть замеченной кем-либо. Сегодня вечером предполагался ужин, чтобы познакомить ее со всеми членами семьи, которым она еще не была представлена. Пока же она с трудом могла перемещаться по коридорам, чувствуя, что она не у себя дома.

У себя дома… Мысль была немного экстравагантной, удивительной. Стать женой Винсена и жить здесь в дальнейшем, это вызывало у нее головокружение. В течение всего их романа, этих долгих месяцев уговоров жениться во второй раз, он считал неуместным приводить ее домой. И потом, накануне, он, наконец, уступил, потому что больше не мог отказывать. Она понимала, что ей надо было бы еще во многом его убедить, приложить много усилий, настолько он еще казался сдержанным.

На комоде времен Наполеона III, тонко инкрустированном, она заметила фотографии, которые собралась внимательно изучить. Кроме Мари, которую она сразу же узнала, большинство лиц были ей незнакомы. Она взяла одну из позолоченных деревянных рамок и подошла к окну, чтобы лучше рассмотреть. Очень красивый молодой человек с серыми глазами, который стоял не улыбаясь, был так похож на Винсена, что это определенно был Шарль Морван-Мейер. Она посмотрела на него некоторое время задумчиво, в поисках различий между отцом и сыном. Потом поставила фотографию на место, и взяла другую. Это был Винсен, намного моложе, в плавках, который возился на берегу реки с темным мальчиком, похожим на цыгана.

– Это Ален, один из моих кузенов, – сообщил Винсен, неслышно появившийся у нее за спиной.

– Ты проснулся?

– Да, и уже опаздываю…

Он наклонился и поцеловал ее в шею. Она спросила:

– А это кто?

Хотя она задала вопрос без задней мысли, она заранее боялась ответа.

– Магали, – ответил он без волнения.

Так это была она, эта великолепная рыжая девушка с зелеными глазами, с фигурой богини и улыбкой, полной отчаянной чувственности.

– Она останется здесь? – забеспокоилась Беатрис.

Она почувствовала, что Винсен отошел, тем не менее, не стала оборачиваться.

– В сорок два года у меня, естественно, есть прошлое, – сказал он мягко. – Если эта фотография тебе мешает, я поставлю ее в другое место.

Прежде чем она смогла ответить, он протянул руку и взял рамку.

– Мне, правда, надо одеваться, – добавил он – Если хочешь, я довезу тебя до остановки такси по дороге.

Ей надо было, еще кое-что подготовить к завтрашней свадьбе, и она взяла у Мари недельный отпуск.

– Да, спасибо, дорогой, – пробормотала она, когда он покидал комнату.

Вот каких ошибок она больше не должна была делать. Что она выиграла своим глупым вопросом? Что он поставит портрет своей бывшей жены на столе во Дворце правосудия? Конечно, он его не выкинет, он даже не предложил убрать его в ящик!

Раздраженная, она стала одеваться, чтобы не заставлять его ждать. Тем хуже, она примет душ дома, переоденется, потом одна займется приготовлениями. Он хотел устроить очень скромную свадьбу, в узком кругу, может, чтобы не ранить детей, и она испытывала некоторую досаду по этому поводу. После мэрии должен был состояться обед в Тур д'Аржан, где они заказали особую гостиную. Ужин и ночь они собирались провести вдвоем в шикарной гостинице Сен-Жермен-ан-Лай у Казадеор. Программа, которая могла показаться романтичной, но которая не включала ни приема, ни банкета. Приглашены были только члены семьи и свидетели. Ни о чем другом он не хотел даже слышать.

Она завязала волосы в конский хвост, надела свои лодочки. Ни на секунду она не должна была дать ему почувствовать свое разочарование. Он, правда, не хотел снова жениться и делал это только ради нее, а это уже много значило.

– Ты готова? Превосходно, поехали, я уже опаздываю…

Очевидно, никакого завтрака сегодня утром не будет. Она, не возражая, пошла за ним к большой лестнице, потом через холл, где они никого не встретили. Не успела она задержать взгляд на роскоши убранства, как они уже были на улице, где их встретил мелкий дождик.

– Хоть бы завтра была хорошая погода! – воскликнула она.

– Дождик на свадьбу – к хорошему браку, – мило заметил он.

Как и договорились, он довез ее до остановки и, высадив, тронулся со свистом. Но вместо того чтобы взять такси, она зашла в бар и заказала кофе с круассанами. Прохожие торопились по авеню Виктора Гюго, и она подумала, что у нее впереди был еще целый день, чтобы подготовиться к противостоянию племени Морван-Мейер. Сначала она должна была найти подходящую одежду, что-то элегантное, что выделит ее и что было бы более оригинальным, чем маленькое черное платьице. На завтра она уже приготовила потрясающий костюм из шелка цвета слоновой кости от Ив Сен-Лорана, целое состояние, но скоро у нее больше не будет нужды в деньгах. Будь Винсен бедным, она все равно любила бы его, но всякий раз осознавать, что он богат, было приятно.

Богат? Может, и нет. У нее не было никаких сведений по этому поводу. Он был, к тому же, очень скрытным в отношении своих дел и своей жизни вообще. Он ограничился тем, что заставил ее подписать у нотариуса контракт о разделе имущества, который должен был защитить детей. «Защитить» было неприятное слово, но она согласилась из уважения к нему. Она хотела выйти за него замуж, потому что безумно любила его, и она не могла допустить мысли, что он подумает о чем-то другом. В его возрасте он был уязвим, у него были сомнения, и она постаралась его успокоить.

– Винсен, – пробормотала она тихо.

Она обожала повторять его имя, думать о нем, представлять их будущее. И она никак не могла поверить в то, как ей повезло, что она его встретила. По крайней мере, одна причина, по которой она должна была чувствовать себя признательной Виржилю и быть с ним приветливой, когда увидит его сегодня вечером. До последнего момента она надеялась, что он не приедет в Париж, что он отклонит приглашение отца, но, к несчастью, он сообщил о своем приезде. Если ей удастся отвести его в сторону хотя бы на две минуты, она думала, что сможет устранить малейшее недопонимание между ними. Потом, она не была виновата в его мыслях и фантазиях, никогда ничего ему не обещала, он должен будет это признать.

Так как дождь прекратился, она заплатила и вышла из бара, чтобы пройтись по авеню Виктора Гюго, разглядывая витрины. Винсен всегда следовал моде. Он хотел, чтобы его одежду замечали. Он всегда был на редкость элегантен, и ей надо было показать себя на высоте, и даже больше, так как ужин должен был стать чем-то вроде вступительного экзамена. Но как одевались у Морванов на вечер в узком кругу?

В третьем по счету бутике она разыскала наконец-то перламутрово-серое платье с разрезом сбоку и глубоким вырезом. Оно хорошо сидело, ничем не выделялось, но было очень эффектным. И жутко дорогим. Тем хуже.

Охваченный рабочей булимией, Винсен требовал того же рвения от двух секретарей суда, и было уже почти семь часов вечера, когда он, наконец, покинул Дворец правосудия. Он забрал машину со стоянки и ловко влился в оживленное движение на набережных.

Работа судьи, которая его удовлетворяла, могла стать практически смыслом его существования. И им двигал не только карьеризм. Он обожал погружаться в сложные дела, заседать, вести дебаты, выносить приговоры. Когда остановиться? Кассационный суд оставался его целью, как это и предсказал Шарль, и сегодня это уже не представлялось ему столь неосуществимым. Уважение, которым он пользовался в среде юристов, не переставало расти, все его публикации были заметными, его возраст больше не был препятствием. Даниэль, который участвовал в политической жизни, взял на себя обеспечение всех нужных связей, чтобы получить пост.

Подумав о брате, который говорил с ним целый час о близнецах, он улыбнулся. Даниэль будет неотразимым молодым папой. Еще два маленьких Морван-Мейера, семья растет. Семья, за которой должен следить Винсен, в чем он поклялся Кларе. А что же делает он? Он снова женится!

Он включил дворники и вентилятор. Дождь продолжался с самого утра, с тех пор, как они с Беатрис вышли из дома. Беатрис с ее бесконечно длинными ногами, ее конским хвостом и большими голубыми глазами. Беатрис, счастливая, как ребенок, с тех пор, как он согласился на ней жениться. Согласился, сдался, капитулировал, хотя и был уверен в том, что совершает ошибку. Потому что он любил заниматься с ней любовью, держать ее в руках, видеть, как она смеется, но, в то же самое время, он был убежден, что долго это не продлится. Либо он ей надоест, что было наиболее вероятным, либо он, наконец, поймет, что не испытывает к ней настоящей страсти. Он был влюблен, конечно, польщен, счастлив не быть больше одиноким, но он охотно удовлетворился бы простой связью. Видя ее этим утром стоявшую посреди комнаты, изучавшую фотографии, он почувствовал себя неловко. Он не хотел ни иметь женщину круглосуточно, ни навязывать своим детям мачеху, которая была с ними примерно одного возраста, ни отчитываться перед женой. Как Беатрис и Мари будут жить вместе на авеню Малахов? И до какой степени ему надо будет изменить свои привычки? Надеялся ли он на самом деле сблизить ее с членами семьи, начиная с ссоры с собственным сыном?

Елисейские поля были полностью забиты, ему понадобилась куча времени, чтобы вернуться. Если Виржиль поехал на метро с Лионского вокзала, он уже должен быть дома и, конечно же, ссориться с Сирилом. Он приезжал только на этот ужин и уезжает завтра утром, естественно не собираясь идти в мэрию или Тур д'Аржан, спеша к Магали и Алену.

Магали… С тех пор, как он ее снова увидел, Винсен много об этом думал с неотвязной ностальгией. Она стала совсем другой в сравнении с тревожной, отчаянной наркоманкой, какой она была семью годами раньше. На самом деле, она снова стала собой. Может быть, она могла существовать только вдали от Винсена, может, он травил ее, был для нее палачом, хотя и считал себя идеальным мужем, может…

Он опустил стекло и вскоре почувствовал капли дождя на плече, на щеке. Как он может так много думать о Магали, когда на следующий день женится на Беатрис? Чтобы отвлечься, он подумал, что сказала бы Клара о его втором браке. Беатрис была не из «персонала», она была дочерью врача – кстати, ее родители должны были приехать из Анже, – она училась, она знала мир права. Достойные качества, да, но в то же время она была университетской подружкой Виржиля! И тут Клара бы поморщилась, Винсен это знал.

Приехав к площади Этуаль, он повернул на авеню Виктора Гюго. Вместо того чтобы напрасно терзать себя, он попробовал подумать о том, что через несколько часов он окажется в одной кровати с очень желанной женщиной. С женщиной, которая его очаровала, захотела, соблазнила, что было лестно. Женщина, которая полностью отдавалась ему. И которая собиралась стать его женой.

Так как на авеню Малахов не было места, чтобы припарковаться, он открыл ворота и въехал на территорию особняка. Он поднялся по ступенькам крыльца, смирившись с тем, что у него не будет времени сменить рубашку, и зашел в ярко освещенный холл. Мари продумала малейшие детали вечера, заказала у трактирщика ужин, который включал в себя официантов в белых куртках, тщательно обдумала меню и к тому же приехала заблаговременно, чтобы встретить всех.

Вместо того чтобы направиться в главную гостиную, он все-таки задержался на мгновение в комнате, которая служила гардеробом и оставалась освещенной. Он бросил свой плащ на пуф, подошел к одному из трельяжей времен Людовика XV, чтобы поправить галстук. Дождь и ветер растрепали его каштановые волосы. Он взял расческу, чтобы привести их в порядок. Дверь в находящуюся рядом маленькую гостиную, где Мадлен всегда проводила свои дни, была открыта, но он заметил это только когда услышал резкий голос Виржиля.

– Ты никогда не заставишь меня поверить, что выходишь за него по любви, никогда!

– Но ты ничего об этом не знаешь, ты не знаешь, что у меня в голове! – возразила Беатрис.

Винсен замер с расческой в руке. У него не было ни малейшего желания слушать объяснения девушки с его сыном. Однако следующая фраза привлекла его внимание.

– У тебя в голове одни колонки цифр! Когда ты смотришь вокруг, это заставляет тебя мечтать, нет? С папой ты срываешь большой куш, и ты удачно воспользовалась мной, чтобы приманить рыбку! Оставалось только послать тебе парня, который годится тебе в отцы. Я желаю тебе получить удовольствие!

– Я бы так не сказала! Твой отец в постели… скорее, здесь я выигрываю!

– Тогда тебе повезло на всех уровнях, браво! Вульгарная, но торжествующая, циничная, но с умилительным личиком!

– Жалкий маленький придурок…

– Ты увидишь, твой блеск – он недолговечен!

Винсен услышал шум перевернутой мебели, сухой удар и потом тишину Он уже хотел вмешаться, как Виржиль продолжил тише:

– Он не сделает тебя счастливой. Ты знаешь, что он сделал с моей матерью? Он запер ее в клинике! Я предполагаю, этим он не хвастался? Ты ничего о нем не знаешь. Ничего! В противоположность тому, что ты думаешь, ты не обеспечиваешь себе красивое будущее. То, что он карьерист, еще не все, он к тому же очень умный…

В центре маленькой гостиной Беатрис, стоящая перед Виржилем, тряслась от негодования. Никто не встанет между ней и Винсеном, особенно этот молодой петух, который говорит не пойми что, лишь бы спровоцировать ее.

– Ты думаешь, что тебе удастся водить его за нос? – продолжил он с кусающей иронией.

– Почему нет? – взорвалась она.

– Почему нет – да, и ты, в конце концов, достаточно красива, чтобы он расслабился…

– Я очень надеюсь!

Она ошиблась, вступив в игру, надо было облить его презрением. Она это понимала, но его сарказм толкнул ее в пропасть. И она бросила резко:

– Твой отец, я сделаю с ним все, что захочу, тем хуже, если тебя это бесит!

В гардеробной Винсен, наконец, отреагировал, подавленный тем, что услышал, он поспешил в холл. Там он отдышался, пытаясь собраться с мыслями. Достаточно красивая, чтобы его расслабить, она на это надеялась, и достаточно ловкая, чтобы сделать с ним все, что она захочет? Была она на самом деле аморальна или раздражена Виржилем? Господи, во что он впутался!

– Ты вернулся, мой дорогой! – закричала она, выходя их маленькой гостиной.

Одновременно с ней, величественной в платье, которое он не видел, он заметил Виржиля.

– Я только что приехал, – машинально ответил он, – было много пробок…

– Добрый вечер, папа, – неуверенно сказал Виржиль.

– Очень приятно, что ты приехал…

Надо было определенно что-то сказать, чтобы осветить ситуацию. С безразличием, которое прозвучало фальшиво, он спросил:

– Вам удалось поговорить наедине?

Если бы она призналась в своей злости, унижении, обвинениях, которые он ей предъявил, он мог бы поверить, что произошло недоразумение, но она заявила, уверенная в себе:

– Все улажено, мой дорогой, я обожаю твоего сына, мы поговорили, как два старых друга!

Ее не допускающий возражений тон и обаятельная улыбка окончательно сразили Винсена. На самом деле она лгала, как дышала. И через несколько часов они собирались соединить свои судьбы во имя лучшего, а также во имя худшего. Он попытался улыбнуться ей в ответ, но, казалось, замедлял ход, больше ничего не чувствуя.

– Я представлю тебе родителей, – продолжила она, – им не терпится с тобой познакомиться.

Она любезно повела его, а он не знал, что можно сделать, чтобы избежать того, что его ожидало. Войдя в большую гостиную, он увидел мужчину лет сорока пяти, который с холодным любопытством смотрел, как он идет к нему, и который поднялся, чтобы пожать ему руку.

– Доктор Одье, я рад… – пробормотал Винсен.

Его будущий тесть рассмотрел его с ног до головы, прежде чем расплыться в натянутой улыбке, и потом осведомился:

– Как я должен вас называть, господин Морван-Мейер? Мой зять? Господин президент?

– Винсен будет очень хорошо…

Беатрис должно быть заметила что-то странное в его поведении, так как она направила его к своей матери, которую он поприветствовал также очень натянуто. Мари выполняла роль хозяйки, подходя то к одному, то к другому, тем не менее, она бросила на него беспокойный взгляд, и он постарался взять себя в руки. Рядом с Мадлен, которая восседала с недовольным видом, находились Готье и Шанталь вместе с Полем, их старшим сыном, так же как и Даниэль, который ездил в больницу, где он провел весь день перед колыбелькой своих близнецов. С Леей, Сирилом, Лукасом, Тифани и Виржилем их было пятнадцать, они чокались за здоровье будущих супругов.

Винсен отпустил руку Беатрис, чтобы взять бокал, который протягивала ему Лея.

– Как дела? – спросила она тихо.

– Очень хорошо.

– У тебя суровый вид. Неужели… выпил?

– Никогда в жизни!

Девушка с любопытством за ним наблюдала, полная заботы, а он сделал два глотка шампанского, даже не заметив этого. При вопросе «Ты думаешь, что тебе удастся водить его за нос?» – Беатрис ответила: «А почему нет?», показывая столько же уверенности, сколько и непринужденности. Но нет, никто не сделает из него славную собачку, даже эта восторженная девушка, которая вынуждена была признать, что обожала Виржиля, но отныне между ними все улажено.

– Пап?

Тифани только что к нему пробралась и мило ему улыбалась. Тем не менее, ей, должно быть, не нравился ни вечер, ни присутствие Беатрис под семейной крышей. Может быть, как и Лея, она находила его странным.

– Тебе телеграмма, – прошептала она, передавая бумажку ему в руку.

Он опустил глаза на голубой квадрат, где были приклеены белые полоски. «И все-таки желаю счастья. Искренне. Ален».

Чувства, которые его переполнили, резко вернули его к реальности. Он перечитал эти несколько слов, прежде чем скомкать листок.

– Я сейчас, – прошептал он своей дочери.

В холле он бросил взгляд на столик, на котором стоял телефон, но предпочел подняться в будуар Клары. Он закрыл дверь, сел и набрал номер Валлонга, подождал двадцать гудков, прежде чем положить трубку, потом нашел свою записную книжку во внутреннем кармане куртки. Там был номер Жана-Реми, он ни секунды не сомневался, чтобы это сделать. Как всегда важный и мелодичный голос, который почти сразу ответил, удивил его и заставил пробормотать:

– Добрый вечер, я Винсен Морван-Мейер и мне бы хотелось поговорить с Аленом, если он там…

– Не вешайте трубку, я его даю.

Он потерпел немного и потом услышал кузена, который ему бросил:

– Привет, Винсен! Проблема?

– Нет, нет…

Вдруг он забыл, зачем звонил. Его отношения с Аленом были настолько испорчены за последние годы, что он спрашивал себя, с чего начать. В принципе, они созванивались, только если случалось несчастье.

– Что случилось, Винсен?

– Совсем ничего, не волнуйся, я просто хотел… спасибо за телеграмму.

Молчание воцарилось в трубке, пока Ален не ответил:

– Разве ужин не в разгаре?

– Нет еще. А ты? Может, я тебя отрываю?

– Прекрати, Винсен, скажи мне, что происходит.

Не в состоянии сформулировать связную фразу, он кусал себе губы, снова между ними было только слабое потрескивание.

– Это серьезно? – удивился Ален через мгновение.

Нежная модуляция его голоса была такой знакомой, что Винсен почувствовал себя почти в отчаянии.

– Скажи мне, Ален, ты меня, правда, находишь старым занудой?

– Старым? Ты знаешь, мы одного возраста…

– Да. Но это также возраст моего будущего тестя, что его не порадовало.

– Пойми его!

– Предположим. Занудой?

– Ты хочешь искренний ответ?

– Да.

– Тогда да.

В первый раз за вечер Винсен улыбнулся помимо воли.

– Я совершаю глупость, – сообщил он.

– Конечно! Но успокойся. Мы все их совершаем.

– Здесь большие масштабы. Из серии необратимого.

– Ты говоришь о твоей свадьбе?

– О чем еще, как ты думаешь?

После паузы Ален спросил очень спокойно:

– Откуда эта внезапная трезвость?

– Я тебе как-нибудь расскажу, но ты мне тогда не поверишь.

– Если ты действительно встревожен, почему ты не остановишь все это? Еще можно сказать «нет».

– Будь серьезным.

– Я и есть. Увы! Ты не осмелишься сделать это. Любезный Винсен, который не хочет провоцировать ни скандала, ни огорчения…

– Ты находишь меня любезным? Ты единственный!

Смех Алена раздался в трубке.

– Это было пренебрежительно! Любезный, совершенный, короче, образ, который тебе нравится, нет?

Винсен положил ногу на ногу, нашел свою пачку сигарет, чтобы поиграть с ней.

– Тебе идет быть нехорошим, – заметил он, – мне доставляет удовольствие тебя слушать.

– Ты, правда, должен погибать, чтобы так говорить! Вчера ты хотел, чтобы мы выпотрошили друг друга, помнишь?

– О, Ален…

Ров между ними исчезал. Парадоксальным образом расстояние облегчало их сближение. Они не могли ни смерить друг друга взглядом, ни проигнорировать малейшее изменение интонации другого.

– Ты чувствуешь себя одиноко, Винсен?

– Да. И на краю пропасти. Ты должен был меня предупредить.

– Я пытался.

– У меня нет другого друга, кроме тебя, ты мог попытаться лучше.

– Друга? Ты смеешься надо мной? Ты считаешь меня чужим, соперником, жалким, и этим я обхожусь! Уже давно я говорю с тобою, как со стеной! Никакого отклика!

Ярость Алена оставалась глухой, наполовину окрашенной, почти ласковой.

– Все это не подсказывает, что мне делать, – вздохнул Винсен.

– Что и предвиделось, я полагаю. Но ничто не вечно, ты это хорошо знаешь.

– Нет, ничего, кроме…

Вдруг он снова увидел Магали на кухне. Картинка возникла совершенно неожиданно и вызвала вскоре другую, гораздо более раннюю, – совсем молодая скромная, плохо одетая девушка, которую он представил своему отцу двадцать лет назад. Может, можно жениться только один раз в жизни?

– Винсен? Они все зададутся вопросом, куда ты ушел…

– Да. Ты прав. Мне кажется, что я иду на скотобойню, но я туда иду. Извинись за меня перед Жаном-Реми, я не очень представлял, как представиться.

– Все нормально.

И еще раз наступила тишина, прежде чем Винсен со вздохом признал:

– Мне тебя не хватает Ален.

Его кузену тоже понадобилось время, чтобы ответить странным голосом:

– Мне тебя тоже.

Винсен аккуратно положил трубку, посмотрел на пачку сигарет, которую совсем измял. Его отсутствие должно было уже быть замечено гостями внизу. Помимо воли он встал из удобного кресла и огляделся. Будуар Клары был определенно самой любимой его комнатой. В любом случае он запомнит, что здесь он помирился с Аленом. Несмотря ни на что, душа бабушки еще царила здесь, душа той, которая имела обыкновение говорить: «Семья прежде всего». Девиз, который он мог бы сделать своим, даже зная, что с Беатрис он составит лишь семейную пару. И то только потому, что он был слишком слабым или честным, чтобы отступать.


VII


Париж, июнь 1976

Известность Жана-Реми Бержера оправдывала рекламу, сделанную вокруг выставки. Для вернисажа галерея использовала много средств, организуя пресс-конференцию и банкет, где толкался весь Париж. Телевидение даже сняло утром картины с целью подготовки репортажа, посвященного открытию выставки.

Когда приехал Винсен, вскоре после восьми часов вечера, буфеты опустели, и толпа была уже не столь многочисленной. Пригласительный билет, полученный три недели назад, долго лежал на его столе, но он не мог решиться. Однако вернувшись из Дворца правосудия, уже дома он вспомнил дату и поехал в предместье Сен-Оноре.

Как только он переступил порог галереи, одна из сотрудниц устремилась к нему с каталогом выставки в руке, и ему пришлось объяснять, что он не был ни журналистом, ни искусствоведом, ни потенциальным покупателем, а просто хотел поприветствовать Жана-Реми. Она пообещала привести его и удалилась на своих высоких каблуках. Пока же он начал рассматривать картины. Манера письма показалась ему более страстной, вдохновение более сильным, иногда извращенным, но талант проявлялся на каждом холсте с новой силой, через грозное небо и руины, которые, казалось, были населены привидениями.

– Винсен Морван-Мейер? – спросил приятный голос, заставивший его обернуться.

Он видел Жана-Реми только два или три раза, тем не менее, он легко узнал его. Взгляд его голубых глаз сохранял всю свою насыщенность, седые пряди совсем не вытеснили светлые волосы. В свои пятьдесят восемь лет Жан-Реми был по-прежнему строен, породист, с тем же немного отстраненным выражением лица. Он протянул Винсену руку со словами:

– Я счастлив, что вы нашли время прийти.

Винсен сделал жест в сторону картин и воскликнул:

– Это совершенно… ослепительно! Я впечатлен.

– Вы мне льстите.

– Нет, и я хотел бы вам сказать еще больше, правда.

В тех же обстоятельствах Клара употребила бы ряд оригинальных выражений, чтобы выразить свою увлеченность, но он плохо знал язык, связанный с живописью и побоялся произносить банальности. На многих картинах были пейзажи, в основном написанные маслом. Художник предпочитал развалины: цитадель Боде-Прованс на своем скалистом волнорезе, башня Бан, или изрытое ущелье долины Анфер. Большинство картин были написаны на закате. Преобладали ярко-фиолетовые и охровые тона. Картины были заключены в рамы с достаточно высоким горизонтом, и получались различные планы.

– Вы останетесь в Париже на несколько дней? – поинтересовался Винсен, рассматривая каждую картину со все большим вниманием.

– На два или три дня. Я не переоцениваю эту шумиху, – ответил Жан-Реми. – Надо себя показать, иначе люди вас не простят. Но это целое испытание.

– Прежде чем уезжать, не окажете ли вы мне удовольствие поужинать у меня дома?

Жан-Реми на мгновение остановился растерявшись.

– Это очень мило с вашей стороны, но…

Он колебался, не зная как отказать, и Винсен продолжил:

– Вы очень заняты, конечно, я понимаю.

Они молча смотрели друг на друга, потом Жан-Реми покачал головой и показал на картину, которая была выставлена отдельно в глубине зала и ярко освещена.

– Чтобы быть искренним, вы рискуете не оценить это, – предупредил он другим голосом. – Я долго сомневался, прежде чем ее выставить, однако я не думаю, что кто-либо может найти недостатки…

Отстранив несколько приглашенных, он размеренным шагом направился к холсту. Сначала ошеломленный, но тут-же очарованный, Винсен обнаружил портрет неожиданный, волнующий и потрясающий, портрет Алена в двадцать лет. Картина излучала сильные эмоции, идущие от противоречивых чувств, которые читались на представленном лице: протест, слабость, тревога, отказ. Черты были абсолютно точны, вплоть до движения волос и тени появляющейся бороды, но глаза янтарного цвета обладали неразгаданным выражением.

Жан-Реми молчал, разглядывая свое произведение больше критическим, чем умиленным глазом. Потом объяснил равнодушно:

– Я выставил его отдельно от других полотен, потому что он, естественно, не продается.

– Даже мне?

– Даже вам!

Ответ прозвучал очень сухо, и Жан-Реми вскоре продолжил.

– Почему вы хотите его купить? – добавил он с натянутой улыбкой. – Потому что он вам нравится, или чтобы никто больше не смог его увидеть?

– Я не знаю… Чтобы смотреть на него, я предполагаю. Это в точности Ален! Он был абсолютно таким же… Что он сам о нем думает?

– Он еще не видел этого холста, но я предполагаю, что он его возненавидит. В принципе, я остерегаюсь портретов, всегда трудно передать оригинал. Для этого, я выбрал светлый сумрак в манере Караваджо, но это его слишком драматизирует…

Винсен подошел, чтобы посмотреть дату, которая стояла рядом с подписью Жана-Реми.

– Вы написали его только в прошлом году? Тогда у вас хорошая память… или, может, фотографии?

– Ни одной, к тому же они ничем бы не смогли мне помочь. Некоторые вещи не забываются, и все. Но хватит говорить о живописи, пойдемте, выпьем по стаканчику.

Они подошли к одному из буфетов, где им предложили виски. Винсен глотнул из своего стакана и потом посмотрел прямо в лицо Жана-Реми.

– Мы оба чувствуем себя неловко, – заметил он. – Вы вызываете во мне огромное восхищение, и я думаю, нам следует ближе познакомиться. По этой причине я и пришел.

– Да, я понял, единственное, я не знаю, что могу сделать… Ален возвел стену в своей жизни, его семья по одну сторону, оливки по другую, а в уголке я. Я никогда не пойду против его воли…

В нескольких шагах от них остановился молодой человек лет двадцати, не решаясь их прервать. Он бросал на них такие нетерпеливые взгляды, что Винсен, наконец, заметил его присутствие.

– Я думаю, вас ждут, – пробормотал он. Жан-Реми обернулся, смерил мальчика измученным взглядом, потом пожал плечами.

– Ах да! Вот цена славы. Скажем… ее награда.

– Кто это? – спросил Винсен вопреки своей воле.

– Никто.

Растерянный, Винсен не знал, как отреагировать, и жестом извинился.

– Очень хорошо, – сказал он, – я ничего не видел.

– Но вы на самом деле ничего не видели! Вокруг вас никогда не вьются молоденькие секретарши суда или адвокаты, на которых вы в лучшем случае на секунду задерживаете свое внимание?

Он не был зол, лишь немного разочарован. Мысль о Беатрис пришла тогда в голову Винсену, и он машинально взял второй стакан, который ему протянул Жан-Реми. Да, если бы он был бдительным, Беатрис прошла бы через его жизнь, как этот юнец прошел через жизнь Жана-Реми, в то время как Ален продолжал его преследовать, что доказывал портрет. Он спросил себя, почему их разговор принял такой странный оборот, личный и загадочный.

– А ваша галерея в Сен-Реми? – вдруг спросил он.

– Дело, которым очень хорошо управляет Магали, процветает. Понимаю, что это вас удивляет.

– Ну да, признаюсь, я и не представлял, что моя жена или, скорее, моя бывшая жена, займется искусством! Она никогда не выказывала интереса к… к такого рода вещам.

– Аппетит приходит во время еды.

Винсен покачал головой, потом поставил стакан, немного оглушенный. Он пил натощак, и алкоголь вызвал у него отвращение. Мысли о Магали ничего не меняли, она отныне перевернула страницу, как и он, и общими у них оставались лишь дети и воспоминания молодости.

– Я должен идти, – сказал он с сожалением. – Я думаю, настаивать бесполезно, вы не продадите этот портрет?

– Определенно нет, но спасибо за то, что вы его оценили.

– Я был рад с вами поговорить.

– Я тоже. Мы найдем еще случай увидеться. Вы знаете, мы любим одних и тех же людей, даже если не одним и тем же образом.

Фраза могла показаться загадочной, но Винсен прекрасно понял. С глубоко печальной улыбкой он снова пожал руку Жана-Реми и решил покинуть галерею. Сев за руль, он понял, что не хочет ни возвращаться домой, ни объяснять Беатрис, почему он задержался.

С восьми часов утра в конторе Морван-Мейер кипела работа. Мари, как обычно, пришла раньше девяти часов и начала проверять присутствие каждого работника, состояние рабочих мест, которые были убраны за ночь, свой собственный план встреч и, наконец, список звонков новым потенциальным клиентам. Утром раз в неделю она встречалась с бухгалтером, подписывала платежные карточки персонала, делила работу между компаньонами. Она также принимала практикантов, обеспечивала связь с адвокатами, решала конфликты, короче, обеспечивала работу конторы.

Присутствие Беатрис представляло для нее все больше и больше проблем. После своей обязательной двухгодичной практики, выполненной с огромным количеством прогулов, девушка, казалось, не собиралась покидать контору, где вела себя как на завоеванной территории. Она, может, думала, что Мари предложит ей должность компаньона, потому что она вышла замуж за Винсена, но об этом не могло быть и речи. Статуе конторы, к счастью, не позволял незаконного сотрудничества. Сослуживцы не оценили Беатрис. Они видели в ней лишь карьеристку и ничего не делали, чтобы помочь ей в ее стремлениях. Несколько раз Мари обговаривала этот вопрос с Винсеном, чем ставила его в неловкое положение. По всей видимости, он не хотел вмешиваться. Он ограничился тем, что потребовал от Беатрис не использовать имя Морван-Мейер в своей профессиональной деятельности. На время своего зачисления в адвокатуру она должна была уступить и зарегистрироваться адвокатом под своей девичьей фамилией. Никто из семьи не вынес бы использования имени семьи в суде. Но госпожа Беатрис Одье явно звучало хуже, чем госпожа Беатрис Морван-Мейер!

На авеню Малахов у Беатрис было ничуть не больше прав, чем на бульваре Малерб, и Мари никогда не считалась с ней и даже не интересовалась ее мнением. Когда речь шла о раздаче приглашений на ужин, Мари шла прямиком к Винсену, и если его не было дома, звонила ему во Дворец правосудия. Пусть он женился, но это ничего не меняло, он по-прежнему управлял особняком вместе со своей кузиной. Они вдвоем составляли что-то вроде пары, и их взрослые дети, жившие с ними под одной крышей, свыклись с этой странной ситуацией. Когда Мари решала пойти со своей дочерью в театр или в кино, Тифани всегда была приглашена на вечер, и если Винсен вдруг доставал места на финал Ролан-Гароса, он шел туда с Сирилом или Лукасом. Это устраивало всех, кроме, понятно, Беатрис.

Сидя за столом Шарля, как и каждое утро, Мари только что закрыла дело. Уже тринадцать лет она говорила «стол Шарля», тогда как секретари прекрасно знали, что речь шла о ее столе. Около бювара драгоценная, как талисман, зажигалка с инициалами Ш.М. все еще лежала без дела, потому что она не курила. Эту вещь, которую Шарль получил в подарок от Юдифи перед самой войной, Мари забрала себе после гибели дяди и принесла ее на бульвар Малерб. Машинально, двадцать раз на день, жестом, уже ставшим механическим, она брала ее в руки, ставила, клала плашмя. Но, в то же время, она ни разу не открыла сейф, спрятанный за панелью, в котором все еще лежали дневники Юдифи. Там находилось объяснение семейной драмы на страницах, которые никто не желал перечитывать, впрочем, так же как и уничтожать. Может, поколение их детей имеет право узнать эту зловещую правду? Мудрость или страх не пускали сюда пятерых кузенов. На поставленные вопросы они давали только уклончивые ответы, как если бы были связаны молчаливым соглашением. Страдания Юдифи и Бет охотно вспоминались со всей грустью, присущей такому несчастью, но знание о чудовищности Эдуарда и о том, каким образом отомстил Шарль, никому бы ничего хорошего не принесло, они были в этом убеждены и предпочитали молчать.

Селектор пробурчал, вернув ее на землю, и она включила связь.

– К вам пришли, мэтр, – сообщил голос ее секретаря.

С радостной улыбкой она убедилась, что Эрве соблюдал все правила предосторожности, о которых она его попросила, и даже не отказывался представляться на входе. Она решила сама выйти к нему в зал для посетителей, где он сидел один, удобно устроившись на одном из глубоких диванов зеленого велюра, занятый чтением газеты. Когда он поднял на нее взгляд, Мари почувствовала себя более взволнованной, чем хотела бы.

– Ты готова? Можно идти обедать? – радостно спросил он.

– Обедать?

– А почему ты думаешь, я попросил назначить встречу на тринадцать часов?

Он подошел к ней, нагнулся, чтобы поцеловать в шею, взял ее за талию.

– Я заказал столик у Лукаса Картона, – сообщил он.

– Мы что-то празднуем?

– О боги, нет! Наоборот, потому что ты уезжаешь на следующей неделе… Я на самом деле в печали. Ты не заметила?

Его светло-серый костюм был прост и элегантен, а его небесно-голубая рубашка подчеркивала цвет глаз. Она смерила его взглядом, прежде чем взять под руку и увести из зала для посетителей. Пересекая большой холл, они встретились с Беатрис, которая коротко им улыбнулась и заторопилась в коридор.

– Она проводит свое время здесь, я, правда, не знаю, что с этим делать, – пробормотала Мари.

Она подождала, пока они покинут здание, чтобы добавить:

– Если я серьезно не поговорю с Винсеном, мы придем к катастрофе…

– Она так плоха?

– Нет… Ни плохая, ни хорошая. Но она находится на краю, не знает своего места. В любом случае, нет ничего хуже, чем работать с семьей.

– Тем не менее, ты занималась этим со своим дядей, когда начинала.

– Это совсем другое! Шарль мне все показал и обозначил границы. Иметь возможность смотреть, как он изучает дело, или готовит защитительную речь, было неслыханной удачей. Хотя перед тем, как сформировать эту контору, он уже работал здесь, на первом этаже, и я никогда себе не представляла, что займу его место. Для меня это был Бог, по крайней мере, в вопросах права, и я казалась себе совсем маленькой…

Как и каждый раз, когда она вспоминала Шарля, она становилась словоохотливой, и он ее перебил:

– В то время, если мне не изменяет память, мы встречались?

– Да.

Она могла прибавить кучу всего, но не хотела, чтобы он точнее вспомнил этот период и мог восстановить события и сопоставить даты.

– Ты всегда очень лаконична, когда мы говорим о нашей связи, – грустно заметил он. – Я храню много воспоминаний. Во-первых, потому что мы были молоды и беззаботны, во-вторых, потому что я был по-настоящему раздосадован, когда ты меня бросила.

– Ты был слишком маленьким, знаешь…

– И сильно влюбленным!

Он остановился и импульсивно взял ее за руки.

– Ты же не хочешь сделать это еще раз, Мари? Или скажи мне это прямо сейчас.

В режущем свете июня она внимательно рассмотрела его морщины, его усталость, его беспокойство и вдруг почувствовала себя ближе к нему, близко, как никогда. Он повзрослел, постарел. То, что он мог полюбить ее снова, было настоящим подарком.

– Нет, Эрве, – пробормотала она.

– Ты мне обещаешь? И я могу звонить тебе каждый день во время каникул?

Мысль, что она исчезает в Провансе на время ежегодного закрытия конторы, приводила его в отчаяние. Он настойчиво просил ее взять недельный отпуск, предлагая увезти ее, куда она захочет, но она отказалась. Провести лето в Валлонге считалось незыблемой традицией Морванов, а он, по-видимому, не был желанным гостем для этого семейства.

– Посвяти мне хотя бы сорок восемь часов перед началом года, – вздохнул он… Смотри, выходные 15 августа, хочешь?

Он настаивал, раздосадованный тем, что его держали на расстоянии, и она приняла внезапное решение.

– Если тебя это позабавит, Эрве, ты можешь ко мне туда приехать… Дом большой!

Изумленный, он посмотрел на нее внимательно, чтобы убедиться, что она не шутит.

– К тебе? Туда, в…

– Валлонг. Я не собственница. Это сложно, мы унаследовали его впятером. И, если ты приедешь, то затеряешься между всеми нами! Я говорила тебе про Винсена, но у меня есть еще один кузен, Даниэль и потом два моих брата. С женами и детьми, это целая толпа!

– Мари, ты говоришь серьезно, ты меня приглашаешь?

До этого мгновения она даже не хотела представлять ему своих сына и дочь, от разговора о которых уклонялась, он не понимал этого поворота.

– Если мы должны закончить путь вместе, – сказала она серьезно, – надо, чтобы ты познакомился с моей семьей.

– Но я не прошу ничего большего! Я очень, очень…

Вместо того чтобы закончить фразу, он прижал ее к себе, не пытаясь поцеловать, а просто, чтобы положить голову ей на плечо. Они некоторое время простояли так, прижавшись друг к другу, не обращая внимания на прохожих.


Несмотря на все свои усилия, Беатрис не продвинулась ни на шаг. Винсен оставался вежлив, но она даже не была уверена, что он еще был в нее влюблен. С того дня, как она вышла за него замуж, их отношения радикально изменились вплоть до того, что она стала жалеть, что они поженились. Однако она пробовала разные пути, не отчаиваясь, пока их отношения не приняли этот невыносимым для нее оборот. Ее чувства к мужу оставались сильными, страстными, в то время как он относился к ней с некоторой холодностью, которую ей не удавалось растопить. Как будто он ее остерегался, как будто считал ее неискренней и предпочитал держаться на расстоянии.

На авеню Малахов ей казалось, что она живет в отеле. В роскошном отеле быть может, но ни в коем случае не дома. Мари продолжала принимать все решения, организовывать светские ужины, о подробностях которых знала одна она, решать проблемы домашнего хозяйства. Что касается Тифани и Лукаса, они, казалось, даже не замечали присутствия своей мачехи, к которой лишь изредка обращались. Лея и Сирил, со своей стороны, ограничивались простой вежливостью. Даже в бедной Мадлен, которая никогда не выходила из маленькой гостиной, Беатрис не находила себе собеседника.

По вечерам, как только они оказывались вдвоем в спальне с Винсеном, она обвивалась вокруг него, чтобы заняться любовью, но тут он тоже стал другим. Их согласие испарилось, он оставался внимательным любовником, но больше с ней не смеялся, не смотрел на нее как прежде, он обладал ею только с глухой злостью. Однажды ночью она расплакалась, а он даже не попытался ее успокоить.

Он уходил очень рано утром, спеша во Дворец, возвращался все позже и позже. Если она хотела поужинать с ним наедине в ресторане, он всегда соглашался, но это был, скорее, молчаливый сотрапезник. Вспоминал ли он с горечью свою независимость? Но нет, он уже был женат, был отцом семейства, до нее он уже испытал тяжесть привязанности. Что же беспокоило его?

В конторе Морван-Мейер, где ее практика уже закончилась, большинство сотрудников относились к ней с пренебрежением, а Мари отказывалась дать ей настоящее место. Начало ее практики было, тем не менее, приятным, когда она бегала от одного адвоката к другому, работая над десятью делами одновременно. Она обожала атмосферу бульвара Малерб, сознавая, как ей повезло, что она изучала свою профессию там, и конечно, когда она стала мадам Винсен Морван-Мейер, она стала лелеять некоторые надежды. Муж судья, имя известное всем в его профессиональном кругу, привилегированное место в одной из самых важных контор Парижа, все это должно было открыть ей главный путь. Она в него так поверила, что ей случалось исчезать с работы, чтобы походить по магазинам или делать Винсену сюрприз, появившись у него во Дворце. Но тут она должна была еще раз разочароваться, констатируя, что ее муж не любил неожиданностей, а Мари не выносила прогулов. Потом Винсен запретил ей использовать его имя, а Мари дала ей понять, что для нее нет места… И как адвоката, и как женщину, ее, как ей казалось, в любом случае лишь терпели.

Каждый раз, когда она пыталась объясниться, Винсен увиливал или просто признавал, что не так легко вписаться в такую многочисленную семью. Но Беатрис было плевать на Морванов, она хотела, чтобы ее любил он, и никто другой, и не только за ее тело и молодость, но любил по-настоящему. Он улыбался, не веря ей, как если бы речь шла о детской шалости, а потом лицо его принимало меланхоличное выражение, причину которого она не понимала. Из-за того, что она настаивала, мучила, вешалась на шею, ей однажды вечером удалось его разозлить – его, который всегда владел собой, – и он сказал, что ей не стоит рассчитывать, что она сможет водить его за нос и сделать с ним все, что захочет. Она плохо запомнила эту единственную семейную сцену, которую оборвала, хлопнув дверью.

Перед приближающимися каникулами она колебалась между уныньем и надеждой. В Валлонге Винсен будет более доступным, более спокойным. С другой стороны, у нее будет возможность загореть, носить мини-юбки, броситься в любовные шалости. Правда, присутствие семьи было бы еще тяжелее, чем обычно. Не говоря уже о близости Магали, о которой Винсен никогда не говорил, все фотографии исчезли, но воспоминания порой погружали его в размышления. С тех пор как Тифани и Лукас заговорили как-то о своей матери, она с тревогой избегала их реакции и чувствовала, как смешная ревность переполняла ее. Но Магали вовремя получила то, что хотела, и, прежде всего, детей.

И тут опять Винсен повел себя категорично. Если он и согласился на брак, то отказывался снова стать отцом, считая, что в возрасте сорока трех лет он скорее предназначен для роли деда. Беатрис возражала, тщетно приводила доводы, но каким бы образом ни представляла свою просьбу, она получала отказ. Однако она не хотела расставаться с желанием иметь ребенка, навязчивой мыслью сжимать малыша в руках, и тем более с возможностью укрепить их семью. Перед колыбелью Винсен мог бы смягчиться, она была в этом убеждена, уже готовая перестать пить противозачаточные таблетки, не говоря ему об этом. Только риск окончательно настроить его против себя заставлял колебаться. Но когда она пыталась найти другой способ снова завоевать его, ничего не приходило ей в голову. Если ей однажды удастся стать матерью его ребенка, а не просто слишком молодой женой, к которой он относится с презрением, тогда он снова, может быть, станет тем мужчиной, которого она считала идеальным и в которого по-прежнему была безумно влюблена.


– И мой отец ничего не говорит, он считает это нормальным! – взорвался Виржиль.

Ален молча продолжал продвигаться вперед, руки в карманах, разглядывая оливковые деревья в поисках следов кошенилей. Время цветения было ранним. Молодые ветки гнулись от изобилия плодов и притягивали огромное количество паразитов.

– Моя сестра с Сирилом, тебя это не шокирует? – продолжил он с досадой. – О, я отлично знаю, что ты встанешь на его сторону…

– Сирил мой крестный сын, у него нет отца, и я его очень люблю, да, – пробормотал Ален.

– Согласен, согласен! Но есть тысячи других девушек, почему он выбрал собственную кузину?

– Вы не двоюродные братья.

– И слава Богу! В любом случае я ничего не могу с этим сделать, я его не переношу. Если я увижу, как он кладет свои лапы на Тифани, я набью ему морду.

Ален резко остановился, бросив на мгновение тщательное обследование растений.

– Что это еще за роль заступника? Тебя кто-то просил о помощи? Твоей сестре девятнадцать, Сирилу двадцать один, они взрослые люди.

Растерявшись, Виржиль тщетно искал, что можно возразить, но лишь пожал плечами.

– Если твои родители не вмешиваются, – настаивал Ален, – если Мари ничего не говорит, почему ты должен влезать? Просто чтобы воспользоваться случаем и еще раз выступить против Сирила? Объясни мне сначала, что об этом думает Магали?

– Ничего, и ты это знаешь. Тифани сама приехала пооткровенничать с ней этой зимой, но тогда они не поделились со мной этим секретом! Сегодня мама рассказывает это совершенно естественно, потому что приходит лето, и они приедут сюда держась за руки! Я должен хлопать в ладоши от радости?

Его зеленые глаза потемнели, и он добавил яростным тоном:

– Я думаю, что, в конце концов, всех их возненавижу!

– Послушай, ты меня утомляешь, – вздохнул Ален.

Он сел на каменистую землю в тени оливкового дерева. Чуть позже к нему подошел Виржиль, но ограничился тем, что прислонился к стволу.

– Семья будет здесь через несколько дней, тебе надо успокоиться.

– Как будто это так просто сделать… – пробормотал молодой человек. – Кроме Лукаса я никого не хочу видеть. Особенно папу, воркующего с Беатрис!

– Ты думаешь, это правильное слово? – промолвил Ален, иронически улыбнувшись.

– Может, и нет, но это его ошибка. Он не должен был жениться на девушке ее возраста, и если он несчастлив в браке, я не буду его успокаивать!

– Ты очень нетерпим.

– И очень злопамятен, да!

Ален бросил камешек вдаль, потом стал рассматривать пейзаж, это было его любимым занятием. Вдали, на синеющей вершине холма, ряд кипарисов, казалось, колыхались, как мираж на жаре. Ближе к ним долина, покрытая оливковыми деревьями, отливающими серебром, плавала в почти прозрачном свете.

– Это не личинка моли, нет? – вдруг воскликнул Виржиль.

Разом Ален встал, чтобы исследовать молодую ветку, которую держал в руках Виржиль.

– Нет, – сказал он облегченно, – к счастью нет… если моль попадет на оливковые деревья, у нас с тобой не будет отдыха!

Он бросил удовлетворенный взгляд на молодого человека, который все еще хмурил брови, не отпуская ветку.

– Продолжим? – предложил он, переходя к следующему дереву.

За последние месяцы Виржиль сделал большие успехи. Его интерес к хозяйству только рос, он показал себя лучшим учеником, чем ожидал Ален, и даже начинал проявлять инициативу. Он больше никогда не опаздывал утром, он не задавал ни одного вопроса дважды, работа его не пугала. Если сначала Валлонг был для него убежищем, а Ален его крепостной стег ной, то теперь он стал его частью.

После долгого молчания, подчеркнутого легким стрекотом цикад, они пришли к подножью холма в промокших от пота рубашках и покрытых пылью ботинках.

– Что ты думал приготовить нам на обед? – спросил смеясь Ален.

– Овощи, обжаренные в сухарях, но думаю, что мы сделаем лучше салат, на самом деле слишком жарко…

Виржиль вынужден был научиться справляться с покупками, кухней и генеральной уборкой время от времени, Ален ни в чем не делал ему уступок. И он пошел на это, не жалуясь, тем более не жалея об авеню Малахов или студенческой скамье.

Бок-о-бок они продвигались к дому, спеша глотнуть немного прохлады, однако Ален остановился на мгновение и прикурил свою первую сигарету за день.

– Если вы с Сирилом, правда, не хотите друг другу докучать, почему бы тебе не переселиться в овчарню на время каникул?

– Ты и, правда, свой парень! Я рассчитывал пожить какое-то время у мамы, но не стоит и говорить, что я предпочитаю твое предложение!

– Я был в этом уверен, да. В любом случае не пользуйся этим, чтобы позлить остальных. Семейные трапезы неизбежны, как ты знаешь. Я их столько выдержал с твоим дедушкой, когда был в твоем возрасте! Я ненавидел, лето, но была Клара, и когда она была там, я мог все переносить с улыбкой…

Виржиль покачал головой, чувствительный к воспоминаниям о прабабушке. Он хорошо ее помнил и знал, что Ален ходит иногда на кладбище Эгальера и относит букет лаванды.

– Ее всем не хватает, мне кажется, – мило сказал он. – Хотя папа и пытается изображать вождя племени, это совсем не то…

– Оставь своего отца в покое! – воскликнул Ален. – В чем ты его упрекаешь? Позволить себе жениться на женщине намного моложе его? Это он будет расплачиваться, а не ты. И я тебе напоминаю, что он тебя пока не трогал.

– Только потому, что ты его об этом попросил!

– Да. И что? Он, по крайней мере, меня послушал, даже если не хотел этого.

Виржиль воспользовался случаем и произнес:

– Вы, правда, кажется, стали лучше переносить друг друга. Ты мне расскажешь как-нибудь, почему вы поссорились?

Вместо ответа Ален поднялся по ступенькам крыльца, открыл дверь в дом. Внутри закрытые жалюзи поддерживали сносную температуру, и сумрак показался им приятным. В кухне Виржиль достал корзинку с перцем, помидорами, несколькими перьями лука, пока Ален принялся нарезать хлеб.

– Запретная тема? – спросил Виржиль, кидая овощи в раковину.

– Нет, вовсе нет… Я тебе делаю бутерброд?

Молодой человек обернулся, чтобы посмотреть, как Ален спокойно клал тонким слоем пюре из оливок и анчоусов.

– Тогда, если об этом можно говорить, – настаивал он, почему ты молчишь?

– Потому что не я должен тебе об этом рассказать. Ты задашь вопрос своему отцу или дяде сначала. Если они тебе ответят, я изложу тебе мой взгляд на все это.

Виржиль часто мучил мать по этому поводу, никогда не получая убедительных объяснений. Она делала смутные намеки на старую ссору между Шарлем и Эдуардом, проблемы времен войны, которые ее не касались.

– Очень хорошо, – заявил он, – они скоро будут здесь, я воспользуюсь случаем и спрошу их.

– Замечательно! Ты увидишь, это вызовет сумасшедшую реакцию…

Искренний смех Алена смутил его. Он ожидал ярости или упорного молчания, как обычно, но не этой внезапной веселости и спросил невинным голосом:

– А в шкафу Морванов случайно нет скелета?

– Будет лучше не употреблять таких выражений, прежде чем все не узнаешь, – сухо ответил Ален.

Очевидно, тема была закрыта, бесполезно было возвращаться к ней. Ален даже посчитал, что слишком много сказал, поэтому он ушел из кухни, отправившись в погреб за бутылкой розового вина. В размышлениях Виржиль закончил с овощами и вынул две тарелки из посудного шкафа. В семье точно была какая-то тайна, которую никто не хотел раскрывать, но которая смутно висела над всеми. Он часто говорил о ней со своими кузенами, когда они были подростками, но им так и не удалось разгадать секрет. Их два деда, Шарль и Эдуард, которые не были даже похоронены в одной могиле, участвовали ли они в непристойной трагедии? Когда умер Шарль, Виржилю было шесть лет, и если бы не фотография, он не знал бы как выглядел этот человек. Винсен на самом деле был точным портретом знаменитого адвоката. Клара всегда это повторяла, и всегда вспоминала его с большим чувством. Война, годы плена и даже депортация Юдифи не были загадкой, однако Винсен и Ален начисто поссорились из-за всего этого. Почему?

Виржиль откусил бутерброд, некоторое время жевал. Спросить у отца ему казалось трудным, но у него была надежда на Даниэля. Последний витал в облаках после того, как София родила ему детей, и так как он тоже собирался провести лето в Валлонге, должен был представиться случай поговорить с ним.

– И о чем думаешь? – спросил Ален, который вернулся и с любопытством смотрел на него.

– Ни о чем особенном… Я хочу, чтобы побыстрее закончилось лето, парижане освободили место, и пришел урожай. Ты нет?

Вопрос заставил Алена задуматься на несколько мгновений, потом он отрицательно покачал головой, пробормотав:

– Нет. В этом году, нет.

Точными движениями, он стал открывать бутылку розового вина, ничего больше не объяснив.


Винсен вышел из ванной комнаты в шелковом темно-синем халате. Он остановился у комода, чтобы взять пачку сигарет, и облокотился на подоконник одного из открытых окон.

– Дым мне не мешает, ты отлично знаешь… – пробормотала Беатрис.

– Жарко, – ответил он нейтрально.

Сидя на кровати, она в отчаянии смотрела на него. В свете ночных ламп, она четко различала его высокую и стройную фигуру, его щеки, которые впадали, когда он затягивался, серые глаза, теряющиеся в дыму. Он не смотрел ни на уличные фонари авеню Малахов, ни на редких прохожих, спешащих выгулять собак. Впрочем, он не пытался увидеть ничего особенного, он просто как обычно прятался в молчании.

– Мне это показалось сказочно приятным, – сказала она через мгновение.

– Тем лучше…

Его безразличие не было притворным, он уже не думал ни о ней, ни об объятиях, которые они только что разделяли, а о своих завтрашних делах. Стараясь держать дистанцию, ему удалось отдалиться от нее, и он почти не страдал от этого. Для него их история закончилась едва начавшись, накануне свадьбы. Если бы в тот вечер он не услышал ее разговор с Виржилем, он, может, и продолжал бы тешить себя иллюзиями, не замечать тоску, вызванную их разницей в возрасте, верить, что красивая Беатрис на самом деле его любила. Но цинизм ее слов не оставлял сомнений. Была задета его гордость. У него даже не хватило смелости объясниться с ней и порвать, пока была возможность. Ему дали понять, что он вел себя, как наивный человек, один из тех, кто отказывается стареть, представляя, что в сорок лет по-прежнему способен соблазнить девушку. Он, таким образом, женился «сквозь зубы», заледенев от идеи, что совершает худшую ошибку в своей жизни, и решил больше никогда не быть обманутым.

– Винсен, подойди… – тихо попросила она.

Он повернулся к ней, принужденно улыбнувшись. Без сомнений, она была очень красивая, обнаженная на белой простыне. А также очень молодая, без единой морщинки, без малейшего следа времени.

– Подойди, ты мне нужен, – добавила она совсем тихо.

Что ей еще было нужно помимо того, что он ей дал? Если она изъявляла желание заняться любовью, он всегда был готов ее удовлетворить, но он никогда ее не принуждал. Он не хотел, чтобы она старалась, лгала или симулировала, что было бы еще более унизительным, чем все остальное.

– Ты не очень нежен, – сказала она с упреком. Он мог бы им быть без этого недопонимания, которое с каждым днем все больше отдаляло их.

– Я устал, – ограничился он ответом.

Устал от всех комплиментов, которые ему делали по поводу его жены, от игривых шуток сослуживцев, которые завидовали его удаче, или что еще хуже, сочувствующего взгляда Мари.

– Мы уезжаем в отпуск послезавтра, – напомнила она.

Валлонг, да, он мечтал о нем, как о тихой гавани. И если кто его понял бы, так это Ален, которому он мог довериться, прогуливаясь вдоль оливковых деревьев. Когда он думал о потерянных годах, об этой бесполезной ссоре, которая сделала их врагами, он испытывал сожаление. Без этой стычки он открыл бы глаза на Беатрис раньше, может, не разошелся бы с Магали. Ален всегда был хорошим советчиком, к тому же это он представил ему Магали, двадцать три года назад, он, который всегда старался спасти ее от гибели, он, который занимался детьми, когда Винсен думал только о своей карьере, а Магали напивалась, чтобы забыться. И сегодня снова – Виржиль нашел у него пристанище, Магали была обязана ему своим возрождением. Ибо она изменилась, все с этим соглашались, и Винсен умирал от желания самому убедиться в этом перевоплощении. В тот единственный раз, когда он ее видел у нее дома, он был поражен.

Он тщательно потушил окурок, вернулся к кровати. Он не хотел сравнивать, даже думать об этом, однако, глядя на длинные черные волосы Беатрис, ее матовую кожу и маленькую грудь, он, не желая этого, вспоминал о пламенных волосах Магали цвета красного дерева, о бледном цвете ее лица, усыпанного маленькими веснушками, сладострастных формах.

Темно-синий халат бесшумно упал на палас, и он скользнул в постель. Тут же Беатрис приблизилась к нему и положила голову ему на плечо. Она обожала засыпать, крепко обняв его, что он выносил все с большим трудом. Он постарался не поморщиться и не оттолкнуть ее, но что она хотела доказать этими собственническими жестами? Что он был ее добычей, что она его не отпустит, пока не получит нежность, которой требовала?

Он почувствовал, как она выпрямилась, шелковая прядь коснулась его щеки.

– Скажи мне что-нибудь приятное…

Не дождавшись ответа, она приложила свои губы к его губам и страстно поцеловала.

– Беатрис, уже очень поздно, – возразил он, когда она дала ему возможность вздохнуть.

На этот раз она отпрянула, отвергнутая его грубым отказом, и он воспользовался моментом, чтобы потушить свет. В темноте он услышал, как она вздохнула, устроилась на своей подушке. Он не испытывал никакого сочувствия, она ведь не была его жертвой. И он решил, что если она раздражена, то только потому, что он ее избегал. Так как она повернулась к нему спиной, он сделал вывод, что она надулась, и не догадался о настоящем горе, которое ее переполняло.


Готье попытался непринужденно улыбнуться.

– Ну вот, мама, по тому, что я прочитал, ты чувствуешь себя, скорее, хорошо…

Напротив него Мадлен спокойно ждала вердикта. Каждый раз, когда она ходила к врачу, она приносила Готье результаты исследований и анализов. Это была возможность увидеть его за работой, в больнице. Ничто не делало ее такой гордой, как визит к доктору Морвану. Хотя он сто раз объяснял ей, что он был хирургом, не желал заниматься ее здоровьем и обсуждать предписания терапевта, она не упускала ни одной возможности зайти к нему.

В очередной раз он пробежал письмо, адресованное ему сослуживцем, потом поднял глаза на свою мать. Он видел ее достаточно регулярно и должен был бы первым заметить симптомы. Но он, конечно, не сильно ею интересовался, раздраженный этим ненавистным излишним вниманием, которое она ему уделяла, и главным образом, будучи не в состоянии забыть ее частичную вину в смерти Филиппа. Ее манера дурачиться с Пьером, с последним малышом, которому не было еще и пяти лет, злила Шанталь. Ему самому удавалось с большим трудом терпеть ее бесконечные сетования.

– Все хорошо, значит? – настаивала она плаксивым голосом. – Потому что, ты знаешь, у меня иногда создается впечатление, что я теряю память! Это возраст?

– Нет, не совсем. На самом деле тебе надо бы…

Он прервался, обескураженный. Как он мог сказать ей, что у нее, без сомнений, была болезнь Альцгеймера? Что это страшное заболевание в своем разрушительном процессе постепенно достигнет клеток ее нервной системы? Что целые пласты ее памяти растают один за другим? Вплоть до того, что она перестанет узнавать все вокруг? Что исход через несколько лет будет фатальным?

– У тебя прекрасный врач, мама, ты можешь ему доверять.

Опечаленный тем, что не нашел, что сказать, он закрыл ее карточку и отдал ей, оставив себе письмо.

– Мне надо подняться в блок, медсестра вызовет тебе такси…

Сначала он собирался по душам поговорить об этом с Шанталь, потом с Аленом и Мари. Вместе они подумают, какое принять решение. Так как они все завтра уезжают в Валлонг, он мог составить более определенное мнение в течение лета.

– Ты уезжаешь с Мари, как обычно? – спросил он легко.

– Путешествие? – переспросила она.

Ее потерянный вид продлился только мгновение, но взволновал его.

– Ах да, какая я глупая! – воскликнула она. – Конечно, она меня повезет… Мне еще надо собрать чемоданы, я ухожу. Очень мило с твоей стороны было меня успокоить, я доверяю только тебе…

Она, правда, растолстела и двигалась неуклюже, покачивая сумкой в руке. Почему у него не получалось ее пожалеть? Он нагнулся к ней, поцеловал в обе щеки, потом открыл дверь, чтобы доверить ее медсестре. Когда он вернулся и сел за стол, он глубоко вздохнул, прежде чем закрыть свой ежедневник. У него больше не было визитов до начала каникул, он не войдет в двери больницы в течение четырех недель, он солгал ей, чтобы от нее избавиться. Он нервно набрал номер этажа педиатрии и попросил к телефону Шанталь. Как только он услышал ее голос, он почувствовал себя освободившимся от части своей тревоги.

– Мы можем оставить детей одних сегодня вечером, мне хочется поужинать наедине – Веселый смех жены окончательно его расслабил.

Она ответила:

– Ты знаешь цену, дорогой! Когда Поль сидит с Пьером, его надо вознаградить. Если это в твоих силах… А откуда этот приступ романтизма? Мысль выносить племя все лето начинает вызывать в тебе панику?

Она по-доброму над ним смеялась, как обычно. К тому же она сама настояла на проведении отпуска в Валлонге. После смерти Филиппа они какое-то время не ездили на юг, потом уступили мольбам Клары и, наконец, снова стали там бывать. Для Поля это была возможность повидаться с кузенами, а для них, несмотря ни на что, находиться в семье.

– Я заканчиваю через час, встретимся на стоянке, – решила она.

Он повесил трубку, потом убрал письмо врача в портфель. У него не было никаких причин ему звонить, он думал о следующих месяцах исходя из развития болезни, вылечить которую было невозможно. Состояние Мадлен будет мало-помалу ухудшаться, неумолимым образом до конца ее дней. Ее трое детей должны будут заботиться о ней. Бедняжка все-таки потеряла мужа, деверя, свекровь, и отныне ей некому было доверить свою судьбу, ей, которая всегда чувствовала себя не в состоянии управлять своей жизнью.

– О да, она знает… – пробормотал он вполголоса.

Она даже без труда ему это высказала: она доверяла только ему. Потому что он выбрал медицину, как и Эдуард, потому что он не противостоял, как Мари и Ален.

Он поднялся, окинул взглядом кабинет, чтобы убедиться, что ничего не забыл. Покидать больницу было тяжело, если бы у него не было жены и двух сыновей, он никогда бы не уходил в отпуск. Смирившись, он отправился в обход в отделение хирургии, чтобы попрощаться со всей своей бригадой.


VIII


Валлонг, июнь 1976

Солнце жгло Прованс уже несколько недель и ночи не приносили никакой свежести. Каждое утро то же однообразно голубое небо уносило всю надежду на дождь, желанную грозу; потрескавшейся земле не хватало влаги, и оливковые деревья начинали серьезно страдать.

София и Даниэль выносили близнецов только в тень патио, где размещалась семья. Сиесты затягивались. Простыни были пропитаны потом, ставни оставались закрытыми весь день.

Безразличный к жаре Ален единственный шагал по холмам, предусмотрительно взяв с собой флягу с лимонадом. Уже на следующий день после приезда Винсен захотел пройтись с ним до оливковой рощи, и они ушли из дома сразу после завтрака, когда температура достигла уже отметки в двадцать восемь градусов, и начали стрекотать цикады. Оба были в джинсах, холщовых туфлях и белых рубашках, рукава которых были закатаны. Они не задумывались над тем, что были одинаково одеты и шагали в ногу. Время от времени Ален останавливался, чтобы показать что-то Винсену. На самом деле он делал это, чтобы дать тому отдышаться.

– Смотри, там миндальные деревья, которыми твой сын особенно интересуется. Я посадил их, когда миндальное печенье снова вошло в моду, ты помнишь?

Ну вот, Виржиль заботится о новых клиентах, более прибыльных, как ему кажется… Я ему позволяю, у него много идей!

– А у тебя много терпения. Я не знаю, как ты с ним ладишь, он всегда такой агрессивный!

Молодой человек принял своего отца и мачеху скорее холодно, что касается Сирила, того он решительно проигнорировал.

– Пускай он злится на меня из-за Беатрис, что уже глупо, но он больше не разговаривает с Тифани!

Ален снова остановился и повернулся к Винсену.

– Тебе разве не было трудно принять ситуацию, а?

– Да… Конечно да. Но это моя дочь, и я желаю ей счастья, но ведь, кажется, только Сирил способен сделать ее сегодня счастливой. Может, у них это пройдет. Они такие молодые!

– У тебя было время с ним поговорить?

– За кого ты меня принимаешь?

– За торопящегося человека.

– Ален…

– Или очень занятого, если хочешь.

– С тех пор, как Мари поставила меня в известность, я говорил с Сирилом.

– Я знаю. Он от этого пришел в плохое состояние, он мне звонил до и после.

Удивленный Винсен заинтригованно взглянул на него и пробормотал:

– Тогда зачем ты задаешь мне этот вопрос?

– Судя по тому, что он мне рассказал, ты говорил не с ним. Ты произнес нравоучительную речь, нет?

– Но… да! Я должен был его поздравить? Он спал с Тифани, когда она была еще ребенком! Однако у меня не было ни малейшего желания его затыкать, он одновременно умирал от страха и дико храбрился, чтобы убедить меня, очень трогательно…

– Точно так же, как и ты, когда притащил Магали в кабинет твоего отца.

Имя его бывшей жены, так же как и напоминание о молодости, увлекли Винсена в ностальгические размышления.

– Как давно это было… – сказал он почти шепотом. Его очевидное смятение заставило Алена улыбнуться, и он ласково подтолкнул его.

– Пойдем, не будем стоять на самом солнце.

Они медленно зашагали дальше, спустились в первую оливковую рощу и добрались до тени деревьев. Деревьев, которые росли и тридцать пять лет назад, когда они были беззаботными детьми.

– Я ходил на выставку Жана-Реми, – сообщил Винсен через мгновение. – Мне очень понравилось… Он, наконец, показал тебе картину, на которой изображен ты?

– И которую ты хотел купить? Да.

– Я хотел пригласить его на ужин, но у него не было времени. Ты можешь это устроить в эти дни?

Ален резко остановился и набросился на него.

– Почему ты вдруг хочешь лучше с ним познакомиться? Из-за его известности?

Раздраженный, Винсен пожал плечами, но спокойно ответил:

– Потому что он является частью твоей жизни.

– Это не ново!

– Нет, но я тебе напоминаю, что мы годы избегали друг друга, ты и я!

Незаметно их тон стал повышаться, и воцарилось короткое молчание, которое первым прервал Ален.

– Ты прав. Я передам приглашение.

Он опустил глаза на фляжку, которая висела на поясе, взял ее, открутил крышку, потом откинул голову, чтобы попить большими глотками. Переведя дыхание, он бросил:

– Я рад, что ты здесь. Хочешь пить?

Винсен кивнул, счастливый утолить жажду. Ален продолжил:

– Я никогда больше не хочу с тобой ссориться.

Они оба от этого страдали, но только Ален имел смелость это признать, это выразить. Они пошли дальше, на вершину холма. Жара становилась знойной, хотя сухость делала воздух сносным, и пятнистые ящерицы даже не разбегались перед ними.

– Ты в Париже хоть немного занимаешься спортом? – побеспокоился Ален, взглянув на Винсена.

На его лице начинала проявляться усталость, а рубашка была уже мокрой от пота.

– Я записался в спортивный зал, но никогда туда не хожу!

– У тебя остается спорт в постели…

Винсен закатил глаза, наконец, остановился запыхавшись.

– Ты выиграл, я прекращаю, я сдох.

– Ладно, но ты все-таки можешь пройти еще двадцать метров? Сядем там, – решил Ален.

Он довел своего кузена до плоского камня, находящегося в тени последних оливковых деревьев.

– Это моя любимая остановка, вид здесь величественный.

Перед ними простиралась оливковая роща, которая была серебряно-зеленого цвета в режущем свете солнца. Другой холм слева от них был украшен пиниями и кипарисами, на заднем плане была видна гора Ком.

– Давай рассказывай, – предложил Ален с нежностью.

– О чем тебе рассказывать? Ты прекрасно знаешь, что происходит… Я сделал ошибку, женившись во второй раз, и это не единственная ошибка! До этого я часто делал неправильный выбор… Но надо отвечать за свои глупости, сейчас я застрял.

– И это делает тебя несчастным? Ты ее любишь?

– Беатрис? Больше не знаю. Я был очень в нее влюблен сначала. Я думаю, я был так польщен тем, что она молодая, красивая, и это она пришла за мной.

– Правда?

– Я никогда не пытался соблазнить ребенка! В принципе, меня привлекает не такой тип… Мне надоело быть одному, хотя я не отдавал себе в этом отчета. Она убедительная, ласковая… я думаю, что был готов к долгим отношениям. Единственное, она, разумеется, думала о браке.

– Брак, да. Богатство и… дети!

– Да, об этом не может быть и речи! – защищался Винсен сухо.

– Почему? Тебе только сорок три года, ты не старик, и у тебя будут средства их вырастить.

– Но нет ни охоты, ни терпения! И потом не с ней, вот. Это, без сомнений, законное желание для молодой женщины, к несчастью, я слишком во многом сомневаюсь по поводу нее. Представь себе, что я застал разговор скорее… циничный между ней и Виржилем.

Вдруг очень занервничав, он встал и сделал несколько шагов. Когда он достал свою пачку сигарет из кармана рубашки, Ален возразил:

– Нет, не здесь, это очень опасно, стоит только поджечь…

Послушавшись, Винсен опустил голову, потом снова сел, вздохнув.

– Я могу тебе довериться? Это тебя к тому же позабавит… Если бы я мог повернуть время назад, я сделал бы все возможное, чтобы сохранить Магали.

Ему было так трудно в этом признаться, что конец фразы он пробормотал.

– Ну и меня это совсем не забавляет, – медленно сказал Ален.

– А могло бы. Ты ведь меня предупреждал.

– Ты часто о ней думаешь?

– Да. С ностальгией, виной, нежностью… желанием тоже. Я всегда ее обожал, но не смог ее защитить ни от нее самой, ни от семьи. Мы должны были бы вместе состариться, вместе приобрести морщины и растрогаться от этого, это была женщина моей жизни. А я играю старого красавца рядом с девушкой, которая считает меня пижоном. Какой ребенок посреди этого ужаса, нет!

Ален согласился. Откровение Винсена не удивило, а привело в уныние.

– Я упустил многое, знаешь, – добавил Винсен устало.

Жара становилась изнуряющей, и они снова выпили, один за другим, несколько глотков лимонада.

– Я надеюсь хотя бы воспользоваться летом, чтобы помириться с Виржилем и спокойно поговорить о его будущем.

– Дай мне принять участие в вашем разговоре, я ждал тебя, прежде чем предложить ему что-то вроде… объединения, если он этого хочет.

Растерянно Винсен посмотрел на кузена.

– Ты хочешь объединиться с ним в чем?

– В хозяйстве. В том, что касается меня, это просто, у меня никогда не будет наследника, однако я не хочу, чтобы после меня все превратилось в целину или было продано непонятно кому. И потом оливковые рощи являются частью Валлонга, лучше будет, если они останутся в семье.

– Ты уже думаешь о наследстве?

– Как говорят, умереть ничего не стоит. Но речь идет не о наследстве, я не хочу приговаривать его, беднягу, к моим похоронам. Пусть он лучше примет ответственность сейчас, пока молод. Я рассчитываю передать ему долю или что-то в этом роде.

Чтобы скрыть свою неловкость, Винсен встал. Солнце было почти в зените и съедало остатки тени.

– Я хотел бы задать тебе вопрос, Ален…

Ему так не хватало уверенности, что он долго колебался, прежде чем закончить:

– Между нами, Виржиль тебе… О, я не знаю, как спросить тебя об этом!

Находясь в отчаянии от собственной трусости, он отвернулся, но почти тут-же почувствовал мощный удар кулаком по плечу.

– Посмотри мне в глаза!

Он чуть не потерял равновесие и машинально схватился за руку Алена, который ее тряс, гремя:

– Ответ – нет! Я всегда смотрел на твоих детей и детей Мари, как на своих! Я его очень люблю, потому что у него много качеств, которые ты даже не заметил, потому что его бунты напоминают мне мою молодость и потому что он на самом деле пристрастился к земле. Ничего больше! Это понятно?

– Да, но не…

– Но что?

– Не злись! Достаточно того, что ты это говоришь…

– Ты мог сам об этом догадаться. Если ты когда-нибудь будешь интересоваться судьбой Леи, никто не будет подозревать тебя в том, что ты ей увлекся! Почему ты считаешь меня отверженным? Ты считаешь себя обязанным судить меня? Твой сын! Черт-те что, мне это снится!

отпустил Винсена и отошел от него. Намек был отвратителен. Он никогда не смотрел на Виржиля иначе, как на потерянного мальчика, за которого был частью ответственен.

– У тебя, правда, плохой характер, ты никогда не изменишься, – сказал Винсен, подходя к нему.

Он толкнул его дружески, чтобы рассеять это недоразумение.

– Ты единственный человек на свете, которому я полностью доверяю. Мой вопрос показался тебе оскорбительным? Это было всего лишь любопытство. Идиот, согласен… Но я тебя не сужу, ты ошибаешься, если думаешь так.

– У тебя плохо получилось! – пробормотал Ален.

Ничего больше не объясняя, он толкнул его к тропинке, которая шла по пологому спуску.

– Мы вернемся тем путем, пока ты не получил солнечный удар.

Они оба истекали потом, рубашки приклеились к спине, волосы прилипли ко лбу. Разные, но похожие, соединенные чем-то более сильным, чем все их ссоры. Они ругались, не доходя до ненависти, несколько раз чуть не подрались, избегали друг друга, сохраняя взаимное уважение. То, что привязывало их одного к другому, не имело названия, но было нерушимо.

Вдали, в долине, на солнце сверкала река, и Ален показал пальцем в ту сторону.

– Уровень тревожно понижается, он никогда не опускался настолько, весной или летом всегда бывают грозы, чтобы принести воды. Жара не редкость в это время, но сейчас начинается настоящая засуха, уже несколько месяцев не упало ни одной капли…

Они остановились на мгновение, держа руку козырьком. Уже скоро будет десять лет, как Филипп утонул здесь, они вспомнили об этом с одинаковой тревогой.

– Я думаю, не вырыть ли нам бассейн где-нибудь, – вздохнул Винсен. – Ты не возражаешь?

– Это хорошая идея, – ответил Ален напряженно. – Река больше никого не привлекает, и время ничего не изменит. В такую жару молодым надо бы купаться, вместо того чтобы сидеть дома… Поговорим об этом с остальными, я за.

Как этого и хотела Клара, Валлонг основательно касался всех пятерых, потому что все решения, касающиеся владения, могли приниматься или финансироваться только с согласия всех. Малейшее изменение, самое незначительное нововведение собирало семейный совет, заставляя их объединяться, что было одновременно и сближением, и совместным движением вперед. Они обменялись долгим взглядом, прежде чем в тишине снова продолжили путь.


Эрве, который больше не мог сдерживать свое нетерпение, позвонил Мари к концу первой недели каникул и сообщил о своем приезде. Хотя она и ждала его, подсознательно, встреча этого человека с ее семьей, и особенно с Леей, составляла для нее настоящую проблему. Слишком независимая и слишком скрытная, чтобы представить кого-либо своим братьям или кузенам, она создавала впечатление такой одинокой, что сюрприз должен был быть огромным. Тем не менее, в сорок шесть лет она, казалось, избавилась от своих страхов, комплексов, от всего, что ей до этого мешало быть счастливой.

Когда Мари об этом думала, то понимала, что ее восхищение Шарлем слишком долго ее ослепляло. В то время, когда она была молоденькой девушкой, потом молодой женщиной, ни один мужчина не заслужил ее расположения, настолько она была переполнена своей привязанностью к дяде. Его огромный талант адвоката, его обаяние угрюмого красавца, и даже страдание, которое он мог вызывать, относили всех студентов к разряду детей без интересов. Она тщетно преследовала несбыточную мечту, желая найти кого-то, кто на него походил, потом она оставила поиск, посвятив себя работе и детям. Сегодня она, наконец, ощущала безумное желание жить, обрести потерянные годы, и одновременно она считала, что Эрве стал зрелым мужчиной, способным ее соблазнить, удержать дольше, чем на время непродолжительной связи. Короче, она хотела любить, насколько могла.

Когда Эрве появился в Валлонге в пятницу вечером, он вышел из своей машины в плачевном состоянии. Покинув Париж на рассвете, он проехал за рулем около восьми часов под палящим солнцем. Он попробовал откинуть верх у своего кабриолета, но жгучий воздух вызвал y него удушье, и он отказался от этой затеи. Он шел по длинной аллее платанов, которая вела к поместью, и чувствовал себя грязным и изнуренным.

Винсен, который стоял на крыльце, принял его первым. Эрве его быстро узнал, даже если никогда не был представлен ему официально, он его часто замечал в коридорах Дворца правосудия, судья Морван-Мейер был известен в профессиональном кругу. Они обменялись несколькими фразами вежливости, стараясь не разглядывать друг друга с излишним любопытством, потом Винсен проводил его в дом.

– Вам должно быть хочется освежиться. Я сначала покажу вам вашу комнату. Потом я предупрежу Мари, она вас ждет.

Первым впечатлением Эрве, когда он зашел в холл, была неожиданная свежесть. Потом он был поражен импозантностью комнат, их тщательным оформлением. На втором этаже Винсен проводил его по длинной галерее до изысканно провансальской комнаты с занавесками веселой расцветки, белыми стенами, вдоль которых стояла арльская мебель, элегантная и скромная.

– Вы у себя. Ванная комната рядом… Оставшись один, Эрве с облегчением вздохнул.

Первый член племени принял его учтиво. Это воодушевляло. Мари предупредила его, что будет пятнадцать взрослых, один ребенок, два малыша, которые проведут лето вместе, – клан, во чрево которого будет нелегко попасть. Она с иронией уточнила, что он должен, прежде всего, понравиться ее двум братьям и двум кузенам, четырем мушкетерам, которые ее всегда защищали и не упустили бы случая поджарить его на гриле. Он принял душ, тщательно побрился. Переоделся. Прежде чем спуститься, он сквозь закрытые жалюзи осмотрел парк. Поместье, казалось, было райским уголком, и он удивился, что Мари не говорила ему о нем хвалебными словами.

– На что ты смотришь? – спросила она, прямо позади него.

– На земли…

Пока он поворачивался, он почувствовал сначала ее духи, потом увидел ее всю загоревшую в короткой юбке и белой майке поло, что придавало ей вид молодой беззаботной девушки, далекой от образа занятого адвоката, одевающегося только в строгие костюмы.

– Я же тебе уже объяснила, это не мое, речь идет о семейном доме.

– Не имеет значения, чей дом, и неважно, что за семья!

Он нежно поцеловал ее в висок, потом обнял и, прижимая к себе, пробормотал:

– Я счастлив, что я здесь.

– Тебя принял Винсен? Как он тебе?

– Он вылитый отец. Я почувствовал себя на двадцать лет моложе, в институте, когда мы все умирали от зависти, что ты была племянницей знаменитого Шарля Морвана-Мейера, того, чьи защитительные речи мы ходили слушать с блокнотами! Если мне не изменяет память, у Винсена тот же взгляд и почти такая же походка. Я спешу познакомиться с другими!

– Я их тебе представлю, давай спустимся…

– Подожди! Я сначала хочу кое-что узнать. Ты же не думаешь, что я буду спать здесь один? Это прекрасная комната, но я приехал увидеть тебя.

– Ты меня видишь! – сказала она с иронией. – И я покажу тебе дорогу в мою спальню, не беспокойся.

Несмотря на ее видимую непринужденность, она начинала нервничать. Присутствие Эрве приносило ей настоящее удовольствие. Но через несколько минут он окажется перед Леей. Это неизбежное столкновение показалось ей вдруг мучительным и опасным испытанием. Она не только не знала, какой будет реакция дочери, оказавшейся лицом к лицу со свалившимся с неба отцом. Потом и Сирил тоже отважится потребовать правду об отце. На вопросы, которые оба до этого момента задавали, она всегда отказывалась отвечать. С самого их детства она обозначила границы их любопытства, объясняя, что у нее была очень свободная молодость, что она хорошо развлеклась, но что все забыла о своих юношеских связях. Ее сын, потом ее дочь, она их пламенно хотела, не считаясь с псевдоморалью, без угрызений совести и без сожалений. Они выросли, окруженные семьей, с уверенностью, что их любят. Они никогда не чувствовали необходимости сломить защиту их матери. Приезд Эрве перевернет все это, вынося на первый план необходимость сказать им то, что невозможно вечно откладывать.

Когда Мари прошла перед ним в патио, где все собрались за аперитивом, у нее были немного влажные руки, а голосу не хватало уверенности. Она представила ему сначала свою мать, Мадлен, потом своих братьев и невестку, племянников, своего кузена Даниэля с супругой, детей Винсена и последней Беатрис. Потом она проводила его до Сирила, которому он пожал руку, и наконец, остановилась перед Леей.

– Моя дочь, которая учится на медицинском факультете…

Эрве был слишком смущен всеми этими новыми лицами, чтобы заметить, кто есть кто, но взгляд Мари быстро перешел с него на дочь, замечая сходство: рот, ямочка на подбородке, форма и цвет глаз. Лея была так похожа на этого незнакомца, что Мари почувствовала, как краснеет, однако никто, кажется, ничего не замечал. Винсен стал накрывать на стол, ему сразу стали помогать Тифани и Лея. Как только ее дочь удалилась от Эрве, Мари глубоко вздохнула и села на качели, где к ней почти сразу присоединился Ален.

– Так это он, Эрве… – сказал он тихим голосом.

– Как он тебе?

– Трудно сказать, он здесь всего пять минут! Но почему ты тревожишься по этому поводу? Ты имеешь право иметь друга и пригласить его, не делай такое лицо. Ты хочешь, чтобы я им занялся, дал ему почувствовать себя в своей тарелке?

Она вдруг положила голову на плечо брата и прошептала:

– Ален, это должно бросаться в глаза…

– Что?

– Посмотри на него внимательно и посмотри на Лею. Я его знаю уже двадцать лет… Делаешь выводы?

После долгого молчания, пока он разглядывал Эрве, Ален вздохнул:

– Добро пожаловать к Морванам! Бедняга… Он об этом знает?

– Нет.

– И ты собираешься ему рассказать?

– Да, но я сомневаюсь.

– Ты, Мари?

В момент, когда она собиралась ответить, перед ними появился Винсен.

– Что вы замышляете?

– Мы доводим до точки следующий скандал, – ответил Ален с неотразимой улыбкой.

Винсен сел на качели рядом с кузеном, которого небрежно толкнул.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, в первый раз я узнал что-то раньше тебя!

Не переставая улыбаться, Ален повернулся к сестре:

– А, ты доверилась сначала ему? Это естественно, потом господин судья был единодушно выбран главой клана… – произнес он очень сдержанно.

Вместо того чтобы оскорбиться, Винсен радостно покачал головой в знак согласия, и Ален рассмеялся.

– Раз тебе так нравится быть главой, ты будешь удовлетворен! Мы как раз советовались, не будет ли лучше тебе поговорить со счастливым папочкой?

Растерявшись от этого неожиданного предложения, Мари хотела было возразить, но в то же время поняла, что это неплохая мысль, и замолчала.

– Разговор мужчины с мужчиной, – продолжал Ален, – это будет менее болезненно для всех. Скажем, что у него будет непреодолимое желание сбежать. Или разъяриться, или что-либо другое…

Винсен закатил глаза, разозленный, что кузены так легко поймали его в ловушку.

– И мне надо будет этим заняться? Перед ужином или после? Вы дадите ему поесть или я казню его сейчас?

– Потом! – не думая, воскликнула Мари. – Потом, пожалуйста…

То, как Эрве прореагирует, показалось ей вдруг намного важнее, чем она себе представляла. А также тревожнее, и не только по отношению к Лее.

Они встали из-за стола уже после половины, одиннадцатого. Ужин прошел весело благодаря остроумию Даниэля, который всегда умел вызвать оживленную беседу. Ночь была жаркой, без единого дуновения ветерка, на небе были звезды. Винсену удалось отвести Эрве в сторону и предложить ему прогуляться по парку.

Они вместе спустились по ступенькам крыльца после того, как зажгли фонари.

– Если вас это интересует, – легко сообщил Винсен, – Ален покажет вам свои оливковые рощи завтра, но, думаю, Мари намеревалась показать вам окрестности.

– Всегда сложно сказать, что происходит в голове у Мари! – смеясь, ответил Эрве.

Он предложил Винсену маленькую сигару, но Винсен отказался движением головы.

– Именно о ней я и хочу поговорить. Она должна была вас предупредить: два брата и два кузена ее церберы!

– Я должен выдержать вступительный экзамен?

– В каком-то роде…

Винсен остановился, Эрве повернулся, и его лицо оказалось на свету.

– Я знаю, что вы знакомы уже давно, что вы были очень… привязаны друг к другу лет двадцать назад.

– Очень привязаны? – удивился Эрве. – Она не дала нам возможности, к сожалению. Я очень счастлив, что волею судеб снова ее нашел.

– Я не думаю, что это была случайность.

– Почему же? Потому что я пришел в контору Морван-Мейер? Это правда, что в моей попытке было немного любопытства, но ничего предосудительного или корыстного, могу вас успокоить.

– Я не беспокоюсь, в любом случае не по этому поводу.

Эрве нахмурил брови, заинтригованный. Он плохо различал выражение лица Винсена, который стоял спиной к крыльцу, и он начинал чувствовать себя неловко. Следующий вопрос внезапно его потряс.

– Как вы находите ее детей?

– Ее детей? Ну, но… Очень хорошо воспитаны, очень динамичны. Сирил мне показался очень умным, хотя я с ним толком и не поговорил, что касается Леи, она красивая, забавная, непосредственная.

Он не знал больше что добавить, полностью потерявшись, и Винсен продолжил.

– Лее будет девятнадцать лет в апреле, – медленно сказал он. – По гражданскому состоянию она родилась без отца… Но Мари, знает, с кем она зачала свою дочь, прошло ровно двадцать лет. Сделайте подсчеты.

После многозначительного молчания Эрве отступил на два шага назад и наткнулся на платан. Он открыл рот, покачал головой, сделал жест бессилия.

– Я сожалею, – добавил Винсен. – Вы бы, конечно, предпочли, чтобы вам это сообщила она?

– Вы… Вы говорите серьезно? Речь идет о каком-то испытании?

– Нет, это было бы бестактно.

– Я боюсь, что плохо понял или… Извините меня, я не могу осознать.

– Это причина, по которой Мари отказалась принять вас в контору. Она не хотела представлять вас раньше, чем это необходимо. Сходство было таким явным, когда вы стоите рядом с Леей.

– Но она, именно она, в курсе…

– Конечно, нет.

Эрве бросил свою сигару на землю, затушил окурок ботинком, потом нагнулся, чтобы его поднять.

– Месье Морван-Мейер, – начал он неуверенно.

– Зовите меня Винсен.

– Очень хорошо, Винсен, так будет проще… Послушайте, я так взволнован, что наговорю вам сейчас, конечно, глупостей, но тем хуже, ничто в мире не могло меня так щедро одарить, как то, что…

Он восстановил дыхание, заколебался, потом быстро продолжил:

– Лея, правда? Это невероятно, чудесно! Это также жутко нечестно, я сойду с ума, если стану считать потерянные годы… Я любил Мари тогда, и я так же люблю ее сегодня, но между нами огромная пустота, дыра, где меня нет… Она сделала все без меня, она не хотела меня. Тогда, знаете, у нее уже был Сирил, и я обожал ее. Потерял голову, коченея от любви к молодой независимой матери, которая работала со знаменитым адвокатом, которая смотрела на всех свысока… Я хотел принять меры предосторожности, в двадцать пять мы уже были не дети, но она меня уверила, что нет необходимости, потому что она больше не может иметь детей. Ее жизнь была организована, как и ее ложь, я ничего не заметил. И когда она порвала со мной, я не понял, я не сделал ничего плохого, и был искренне ранен…

Его голос сорвался, и он отвернул голову, в то время как Винсен стоял молча, опечаленный за него.

Наступила долгая тишина, во время которой Эрве удалось взять себя в руки, перебороть эмоции, которые переполняли его.

– Я ждал всего, что угодно, кроме этого. Я считаю, что это самая лучшая новость за всю мою жизнь! Но что мне сейчас делать? Вы поговорите с девушкой, с… моей дочерью?

– Мари займется этим сама, как только вы ее успокоите.

– Успокою? Ее? Да это я умираю от страха! Почему надо было, чтобы… Неужели она хоть на секунду могла представить себе, что я убегу?

– В такого рода ситуациях, я предполагаю, все возможно.

– Нет, нет, тут вы становитесь нечестным! Винсен немного улыбнулся, сраженный искренностью Эрве.

– В глазах девятнадцатилетней девушки, я спрашиваю себя, являюсь ли я достойным отцом?

– Вы отлично выглядите.

– Достаточно хорошо? Потому что она должна была уже давно его идеализировать!

Удивление, неверие и тревога в ожидании встречи с Мари и Леей, которые закрылись в библиотеке. Ночь грозила быть долгой для него. Было ли у него время, по крайней мере, для того, чтобы подготовить слова, которые, как ему казалось, он никогда в жизни не сможет произнести.

Когда проснулся Сирил, вставало солнце. Тифани, как всегда, свернулась около него клубочком. Это прикосновение было им теперь необходимо. Он немного подвинулся, и его лицо утонуло в ее шелковых волосах. Он взял ее руку в свою. Через несколько минут ему надо было вставать, покидать теплую кровать, которую они разделяли, расстаться с ней до завтрака, уважая убийственные семейные обычаи. Но Винсен отнесся с пониманием, и он заслуживал некоторых уступок. На авеню Малахов или в Валлонге он не хотел наткнуться на Сирила, выходящего полуголым из комнаты его дочери, он очень ясно дал это понять.

С бесконечными предосторожностями он освободился от Тифани, поднялся, позаботившись о том, чтобы накрыть ее простыней, потом выскользнул из комнаты. В доме было тихо в такое раннее время, он к этому привык, поэтому очень удивился, увидев на кухне Лею, когда спускался из душа.

– Ты упала с кровати, моя крошка? – пробормотал он, взяв кофейник.

– Я не ложилась спать, – ответила она странным голосом. – Вчера вечером у меня был разговор с мамой, скорее поучительный…

– По какому поводу?

– Этот мужчина, Эрве. Ты знаешь кто это?

– Ее друг или что-то в этом роде, нет?

Сирил сделал несколько глотков горячего кофе, ожидая ответа, не выражая ни нетерпения, ни особого интереса.

– Не только, – с трудом выговорила она. – Кажется, это еще и мой отец.

Пораженный, он смотрел на нее в упор в течение долгой минуты, прежде чем пробормотал:

– Боже мой, Лея, но это потрясающе! Это правда?

Он поставил кружку на стол, взял свою сестру за талию, прокатил ее по всей длине скамейки, чтобы звучно поцеловать в щеку.

– Как тебе повезло!

Его энтузиазм, общение, вызвало, наконец, у Леи улыбку.

– Повезло? Может быть…

– Конечно, да! К тому же он очень хорош.

– Ты думаешь?

– А ты нет?

– Да… Но мне не мешало то, что у меня не было отца…

– Надеюсь, что с первым маме тоже посчастливилось! – весело бросил он.

Он был слишком влюблен в Тифани и слишком счастлив с ней, чтобы печалиться по поводу своего происхождения. Мысль об отце его не занимала, в то же время сообщение сестры вызвало у него любопытство. Сейчас, когда он мог видеть человека, который породил Лею, он начинал спрашивать себя, а кто же имел светлые кудрявые волосы. На кого должен быть похож тип, который сумел понравиться его матери настолько, что она его выбрала для зачатия первого ребенка? Когда он уже собирался задать следующий вопрос, на кухне появился Виржиль.

– Привет! – сухо бросил он. – Алена здесь нет?

– Я его пока не видела, – ответила Лея, – я думаю, он спит.

Сирил поднял голову на Виржиля, с которым обменялся холодным взглядом. Враждебность вернулась с самого первого дня, как только они вместе оказались за столом, и их долгая разлука ничего не изменила. Напротив, они, казалось, всегда завидовали друг другу, Сирил, потому, что Виржиль в какой-то степени присвоил себе Алена, Виржиль потому, что Сирил все еще был образцовым сыном, каким сам он не являлся.

– Хочешь кофе? – любезно предложила Лея.

– Нет, спасибо, я уже выпил.

С первого дня он отдалился от остальных членов семьи, бросил их в Валлонге и укрылся в овчарне. Как будто он не мог вынести даже мысли о том, что будет жить с ними под одной крышей. К тому же он работал. Он больше не был студентом или учеником и смотрел на кузенов свысока.

– Когда увидишь его, скажи, что я жду его в овчарне.

Он обратился к Лее командным тоном, не обращая внимания на Сирила, потом поспешно ушел из кухни с очень деловым видом.

– Какой мерзавец, – пробормотал Сирил. – Ему хотелось произвести на нас впечатление, но он даже не осмеливается пойти разбудить Алена! Если это срочно, я займусь этим.

Он налил кофе в чистую чашку, которую Лея ему протянула, и положил два кусочка сахара. На втором этаже он нашел Алена спящим у себя в комнате. Два окна были широко открыты в парк, и было очень жарко.

– Ты решил поваляться утром? – протрубил Сирил, поставив дымящуюся кружку на ночной столик.

– Я поздно лег спать – проворчал Ален. – Что случилось?

Он выпрямился, откинул простыни и посмотрел на Сирила.

– Новая драма? В любом случае спасибо за кофе…

Его каштановые локоны беспорядочно падали на его лукавые глаза. Он был загорелый, худой и нервный, готовый с улыбкой начать рабочий день.

– Виржиль тебя искал, он просил тебя прийти к нему в овчарню.

– Уже? Но, в конце концов, сколько времени?

– Шесть тридцать.

– Тогда я не опоздал!

Он отодвинулся немного, чтобы дать Сирилу сесть на край кровати.

– Как дела, крестник? По-прежнему влюблен в Тифани?

– Все больше и больше! Не стоит над этим смеяться…

– Да я не смеюсь, я считаю, у вас есть все шансы.

– Думаешь?

Развеселившийся взволнованной фразой молодого человека, Ален закатил глаза.

– Я тебя никогда не обманывал, если мне не изменяет память. Тифани не просто красивая, она милая, умная… И она тебя обожает, достаточно посмотреть на вас, чтобы понять. Кстати, старайтесь скрывать это, потому, что Виржилю очень трудно принять ситуацию.

– Виржиль! Зачем он вмешивается? – взорвался Сирил. – У Тифани есть родители, она не нуждается в советах старшего брата, пусть оставит ее в покое!

Улыбка Алена исчезла, и он внимательно посмотрел на Сирила.

– Послушай меня секунду, ладно? Так как вы проведете часть лета вместе, избегайте взаимных провокаций. У вас нет причин ненавидеть друг друга, к тому же ваши споры выводят из себя Мари. Вы заставляли нас терпеть это годами, но сейчас вы уже взрослые и можете себя сдерживать… У Виржиля очень сложный характер. Он очень раздражителен. Он такой. И он чувствует себя отвергнутым Винсеном, который, наоборот, повел себя очень доброжелательно с тобой. Виржиль должен пережить свой университетский провал, он отдалился от семьи, потому что вы все глупо соперничаете, а он не хотел прослыть кретином. Я понимаю его…

– Ты?

– Да, я, но сейчас речь не обо мне. Я хотел бы, чтобы ты был немного терпимее, сдержаннее. Ты можешь себе это позволить, ведь когда ты счастлив, все просто.

Сирил посмотрел еще немного в глаза Алена, потом отвернулся. Не было никаких сомнений, что он счастлив. До сих пор ему легко давались экзамены, право на самом деле его привлекало, и его карьера была, казалось, предрешена. Мари скоро откроет перед ним двери конторы Морван-Мейер, и что еще важнее, Винсен однажды примет его как зятя.

– Хорошо, – согласился он. – Я не буду искать столкновений, обещаю.

С удовлетворенной улыбкой Ален дал ему пустую чашку в руки и толкнул, чтобы встать.

– Иди, развлекись, я приму душ, у меня работа! Выходя из комнаты, он чуть не ударил Лею, которая шла вдоль галереи с тяжелым подносом.

– О, что ты делаешь, моя красавица? Несешь завтрак?

– Не для тебя, сожалею, ты уже выпил свой кофе! – возразила она.

Из-за спины Алена Сирил посмотрел на кучу тостов, баночек с вареньем и медом, праздничную посуду. Он расплылся в улыбке, ничего не сказав, и проводил сестру в другой конец дома. Перед комнатой Эрве он остановился.

– Я постучусь, открою, дам тебе зайти и закрою за тобой, – прошептал он, – Удачи…

Он подмигнул ей, в ответ она слегка кивнула головой, слишком взволнованная, чтобы говорить.

Через неделю каникул Винсен поддался искушению и отправился в Сен-Реми. Галерею было легко найти, но он удивился ее солидности, так же, как и невиданной роскоши, которая там царила. Когда он вошел, Магали сидела за столом из дикой вишни, изучая каталоги Нью-Йоркской выставки. Увидев его, она сразу же поднялась, чтобы встретить его, ослепительная в белом льняном костюме. Глубокий вырез и короткие рукава жакета открывали ее загорелую кожу.

– Ты пришел купить у меня картину? – весело спросила она.

Они быстро поцеловали друг друга в щеку и слегка натянуто обнялись.

– Я не большой любитель, я просто пришел с тобой поздороваться…

Вместо того чтобы рассмотреть ее, а он умирал от этого желания, он бросился разглядывать творения, представленные в галерее.

– Я тебе расскажу немного о художниках или тебе на них плевать? – спросила она смеясь.

– Я предпочел бы кофе, если ты можешь уйти на пять минут.

– Нет необходимости, у меня здесь есть аппарат, пойдем.

Она взяла его за руку и отвела в глубину комнаты, где был устроен уголок настоящей гостиной. Два клубных кресла из красной кожи стояли рядом с низким столом, на сервировочном столике была маленькая итальянская кофеварка с изысканными чашками из китайского фарфора. Она показала на пустой мольберт.

– Здесь мои клиенты могут поразмышлять над тем, хотят ли они сделать покупку. Я ставлю холст, который их заинтересовал, и у них есть время спокойно его рассмотреть. Присаживайся…

Температура была установлена на двадцать градусов, волшебная свежесть по сравнению с уличным пеклом.

– Твоя жена интересуется живописью? – полюбопытствовала Магали, поставив перед ним чашку, наполовину заполненную пенистым кофе.

– Нет, не думаю. На самом деле… мне плевать. Так как он никогда не был вульгарным и редко бывал агрессивным, она с интересом на него посмотрела.

– Что-то не так?

– Все не так. Это должно быть жара… и потом обычные семейные проблемы, ты знаешь…

– О, Морваны! – воскликнула она, прежде чем рассмеяться.

– Ты находишь это смешным?

– Да! Ты и твои родственники, вы забавны, когда находишься вне вашего круга. Всегда грызетесь, лжете, но всегда бываете заодно, как только речь заходит о том, чтобы закрыться и не допустить никого чужого.

– Магали! Ты нас так видишь, да? Ты совсем не чувствуешь себя причастной?

– Больше нет, благодаря чему обрела радость в жизни.

– Наши три ребенка составляют часть…

– Племени, я знаю! К тому же у них все симптомы, нет? Виржиль восстает, Тифани в объятиях своего кузена, а Лукас уже поступил на юридический факультет… Настоящая династия с похожими проблемами в каждом поколении. А сегодня ты чувствуешь себя обязанным взять их всех под твое крылышко, как это делала Клара в мое время. Бедняга!

Она увидела, что он опустил голову, ничего не ответив, потом стал пить кофе маленькими глоточками. Когда он изысканным жестом поставил чашку на блюдце, она вдруг ощутила наплыв нежности к нему. Конечно, он постарел, казался уставшим, почти разочарованным, но бледно-серые глаза, которые он поднял на нее, были по-прежнему притягательны, как и в двадцать лет. Она отлично помнила его нежность, его любезность, манеру оберегать и защищать других. До тех пор, пока она не утонула в алкоголе, он был образцовым мужем. И сейчас она понимала, что никогда не должна была мешать ему в его карьере, что речь шла о законном желании, что от этого он любил ее не меньше, а она принудила его сделать выбор. Очень долго она не могла простить ему свое заключение в психиатрическую клинику, пока не поняла, что он действовал во имя ее блага, и сам от этого много страдал. Сегодня, когда она начала новую жизнь, она могла принять в расчет многое, забыть свои претензии и, может быть, наконец, понять, что сожалеет о том, что его потеряла. Она подошла к нему, небрежно села на подлокотник кресла, положив ногу на ногу.

– Не делай такого лица, это не со зла.

Он молчал, и она испугалась, что оскорбила его. Наконец, он положил ей руку на колено и спросил:

– Как ты осмеливаешься выходить на солнце и загорать?

– Я никогда не выхожу! – возразила она. – Тем более с моей светлой кожей я обгораю… Но погода все время хорошая, я люблю ходить, заниматься садом.

Пальцы Винсена скользили по ее коже, ласка, которая была легкой и почти безобидной, однако это прикосновение взволновало ее настолько, что она почувствовала себя глупо. Он отныне был женат на очень молодой девушке, лестный портрет которой нарисовал ей Виржиль: брюнетка с большими голубыми глазами, и телом богини. Сожалея, она встала и отошла на несколько шагов.

– Слушай, раз уж ты здесь, есть одна вещь, о которой я хочу с тобой поговорить… Дети задают мне все время кучу вопросов, особенно Виржиль. Им кажется, что вы скрываете от них что-то важное, и я посчитала нужным сказать им, что ничего не знаю, но они настаивают.

Он не отрывал от нее глаз и, казалось, не слушал ее, поглощенный созерцанием.

– Винсен!

– Да? Извини! О чем спрашивают тебя дети?

– О твоей семье. Об их семье… Почему Шарль похоронен один, почему ты так долго был в ссоре с Аленом, почему никто больше не вспоминает Эдуарда.

Ошеломленный, он встал с кресла и подошел к ней.

– Что ты им сказала?

– Ничего определенного. Но ты должен с ними поговорить.

– Маг, я не буду рыться в прошлом, чтобы удовлетворить их любопытство!

– Они имеют право знать.

– Может быть…

Он отвернулся, засунул руки в карманы. Магали не знала основного, и у него не было ни малейшего желания рассказывать. Чтение дневников Юдифи было одним из самых ужасных моментов его жизни. Он помнил это очень четко. Этот ужасный рассказ остался запертым в сейфе Мари на бульваре Малерб. Пятеро кузенов, не сговариваясь, соблюдали обет молчания. Но в один прекрасный день они должны были расторгнуть договор, поведать об этом семейном кошмаре своим детям. Для последних речь шла об их уважаемых дедушках, о людях, которые убили друг друга и обрекли их на ненавистное наследство. Доносчик и убийца, вот кем были их дедушки! С тех пор, как они родились, им повторяли, что им повезло принадлежать к семье Морванов, что они должны этим гордиться… Повезло ли им на самом деле? И чем здесь гордиться? Как объяснить Лее, например, что, хотя она и нашла очень достойного отца, у нее был отвратительный дед, настоящий мерзавец, кровь которого текла в ее жилах?

– Конечно, – пробормотал он, – наши с тобой дети взрослые, но близнецы Даниэля только что родились, а маленькому Пьеру только пять лет! Я хотел бы…

– Еще подождать? Вас убивает молчание, Винсен. – Твой отец, я его, конечно, не любила, но если бы была на его месте, я бы повсюду кричала о своей мести, я бы ею гордилась! Он предпочел замолчать, чтобы спасти свою честь, и он был не прав. Не становись таким, как он… Пытаясь на него походить, ты перестаешь быть самим собой.

Ее искренность поставила Винсена в неловкое положение. Это было одной из причин разрушения их брака, жестокая манера, с которой она избавлялась от стеснений или приличий. Она ему это часто повторяла. Она была ниоткуда, и ей нечего было защищать, а он путался в своих воображаемых обязанностях.

– Я должен вернуться в Валлонг, – пробормотал он.

Беатрис его, конечно, ждала, и это заранее приводило его в отчаяние.

– Приходи, когда захочешь, – мило сказала она. – И отдохни немного, у тебя помятый вид…

Они вместе прошли через галерею до стеклянной двери. На улице было пустынно, не считая его машины, припаркованной в тени.

– Это твоя? – спросила она. – Ты купил себе «Порше»?

Ее смех был так же искренен, как и ее слова, она не была искусственной, и он проворчал:

– Смейся, давай…

– Молодая жена, машина плейбоя, скажем, что ты, наконец, решил получить удовольствие от жизни!

Чтобы заставить ее замолчать, он взял ее за талию, притянул к себе. Он хотел поцеловать ее в щеку, но неожиданно наткнулся на губы.

– Извини, – прошептал он, вскоре ее отпустив.

Он хотел бы продолжить говорить с ней, задавать вопросы о ее жизни, спросить, встретила ли она тоже кого-то. Но у него больше не оставалось сил, и он быстро вышел.

В слезах Тифани отчаянно цеплялась за Сирила.

– Нет, я не хочу, сейчас не время! Мы им скажем позже, через несколько дней, но не прямо сейчас!

– Почему, что это изменит?

Насколько она была взволнована, настолько он был рад. Как только она рассказала ему об этом, выйдя от доктора Серака, он засветился счастьем и гордостью. Далекий от того, чтобы чувствовать себя виноватым, он ее сначала поздравил, сжал в своих объятьях, чувственно поцеловал, потом стал строить планы на будущее. А она плакала.

– Они нам этого никогда не простят!

– Тогда тем более надо сказать сегодня, – спокойно ответил он.

Что касалось его матери, он о ней не очень беспокоился. Во-первых, присутствие Эрве заставляло ее улыбаться, потом она родила Сирила в двадцать четыре года, ни у кого не спросив. Новость, возможно, вызовет у нее недовольство, но не удивит. Оставался Винсен, который мог плохо отнестись к этому. В разговорах, которые он вел с Сирилом в прошлом году, он показал себя очень недвусмысленно, настоял на средствах контрацепции и поставил молодого человека перед ответственностью. Однако эта беременность не была случайной, Сирил ее желал вместе с Тифани, чтобы получить согласие на брак. Они оба были в отчаянии, находясь в тех границах, которые поставила им семья, утомленные тем, что их отношения рассматривались как юношеский каприз, жаждущие иметь право любить друг друга. Но сейчас припертые к стенке, Тифани сходила с ума, а Сирил светился.

Они приехали в Валлонг одновременно с Винсеном, который вернулся из Сен-Реми. Их машины остановились одна за другой. Сирил быстро вышел, чтобы не упустить случая.

– У тебя есть секунда? – бросил он решительным тоном. – Мне надо сказать тебе кое-что важное…

Его серьезный вид удивил Винсена, и он секунду смотрел на него, прежде чем коротко взглянуть на Тифани, оставшуюся в стороне.

– Пойдем ко мне в кабинет, – решил он.

Никто из них не привык к изнуряющей жаре, которая стояла, начиная с их приезда, но они уже об этом даже не говорили, обитая в основном внутри дома или в тени патио. Жалюзи в кабинете на первом этаже были закрыты, как и окна, температура не показалась им более сносной.

– У тебя проблемы? – побеспокоился Винсен.

Он упал в кресло и попытался улыбнуться, убежденный, что Сирил будет говорить с ним об Эрве или спросит о собственном рождении.

– Никакой проблемы, наоборот, большое счастье, – начал молодой человек решительно. Но я… В общем, мы не уверены, что ты это оценишь. Ты первый, кому я говорю… Тифани умирает от страха, и она никогда не сможет сама тебе об этом сказать, но я думаю, ты должен это знать прежде, чем кто-либо.

Он все еще стоял, направив свой взгляд прямо в глаза Винсена, замолчал, сглотнул слюну, потом глубоко вздохнул.

– Мы ждем ребенка.

Молчание Винсена было единственным ответом, которого Сирил не предвидел, которому он не мог ничего противопоставить. Он подождал некоторое время, потом неловко добавил:

– Я несу полную ответственность и очень хорошо помню, о чем ты меня просил. Итак, я должен признать, что это была не случайность, мы хотели этого малыша, этого и других после него, и мы также хотим пожениться.

Очень медленно Винсен встал, обошел стол, остановился. Его бледный взгляд казался ледяным, почти прозрачным. Сирил понял, что их разговор перерастал в диспут, чего Тифани ему никогда не простит.

– Винсен, мне нужно твое согласие, – пробормотал он, опустив голову – Тифани будет очень несчастлива, если ей придется разрываться между мной и тобой. Я люблю ее так, как никто другой не будет ее любить, я тебе в этом клянусь… Если ты злишься, тебе надо накинуться на меня, а не на нее!

Как ему и напомнил Ален, двадцать лет назад Винсен так же умолял Шарля позволить ему жениться на Магали, в том же кабинете. С той же решительностью и боязнью, как и Сирил сегодня. Но это воспоминание не успокаивало, в то время Винсен ошибся, что и доказывало продолжение.

– Посмотри на меня, Сирил. Ребенок, которого она носит, тот, которого ты ей сделал, и дедушкой которого я буду, ты уверен, что он будет нормальным? Эту ответственность, вы ее хорошо осознали? Вы позаботились о том, чтобы узнать, проконсультироваться, какого рода риску вы подвергаете малыша?

Его голос был тверд, но он сохранял хладнокровие, и Сирил ответил.

– Да, я долго разговаривал с врачом, несколько месяцев назад… Никто не может сказать, что произойдет…

– Значит, ты решил испытать судьбу? Как в кости или в покере?

– Винсен…

– Ну что? Ты думал, что я буду прыгать от радости? Это моя дочь и ей всего девятнадцать лет, я думаю, это слишком ранний возраст, чтобы стать матерью! Ты идешь на шестой курс, а она на третий; вы рассчитываете бросить учебу или лучше принять роль родителей-студентов? Кто будет вместо вас воспитывать ребенка, когда вы будете сдавать зачеты, экзамены? Я тебя предупреждаю, я не хочу, чтобы Тифани от этого страдала!

– Но нет, я никогда не…

– Семья больше не та, что была раньше, Сирил, потому, что нет Клары, чтобы за всеми следить. Все изменилось. Твоя мать и я не будем так свободны!

Дверь тихонько открылась, заставив их повернуть головы, и Беатрис вошла без приглашения.

– Я не знала, что ты вернулся, дорогой! – бросила она Винсену с упреком.

Раздраженный ее вторжением, он взглянул на нее так, что она почувствовала себя неловко.

– Я смертельно скучаю сегодня днем, – уточнила она, слегка улыбнувшись. – Если бы ты меня предупредил, я охотно сопроводила тебя в твоей прогулке…

Мысль о том, что она может встретиться с Магали, была так смешна, что он уклонился от ответа.

– Я вам помешала? – настаивала она. – О чем вы говорили?

Ее любопытство усиливало отчаяние Винсена, но ему удалось медленно ответить:

– Тифани собирается сделать меня дедушкой.

Сказав это, он сам окончательно это осознал, и вдруг почувствовал себя расстроенным.

– Сходи за ней, – попросил он Сирила.

Так как молодой человек, сохраняя взволнованное выражение лица, не двинулся с места, он добавил:

– Я не буду на нее кричать, я люблю ее так же, как и ты.

Беатрис, немного изумленная услышанным, отошла, чтобы пропустить Сирила, потом поспешила к Винсену.

– Тифани ждет ребенка? От Сирила? Но… они сошли с ума, это… чудовищно!

Зависть заставляла ее говорить невнятно, она была вне себя от ярости при мысли об этом материнстве. Она отчаянно хотела ребенка от Винсена, и вот, когда он собирался стать дедушкой, дополнительная причина отказать ей в том, чего она больше всего желала.

– Ты же этого не допустишь?

– Допущу? Это они решают, а не я.

– Речь идет о твоей дочери, ты можешь ее образумить, убедить.

– В чем?

– В прошлом году был принят закон, не мне тебе говорить, можно прервать беременность…

– Но они хотят этого ребенка!

– Я тоже хочу! – взорвалась она. – А тебе плевать, ты говоришь «нет», и теперь из-за Тифани ты никогда не уступишь!

Она содрогнулась в конвульсивных рыданиях, бросившись к нему, в то время как он не реагировал, смущенный ее эгоизмом. Она ни на секунду не подумала о молодых людях, занятая единственно собой, и он решительно оттолкнул ее.

– Остановись ненадолго, Беатрис, сейчас не тот момент.

Слезы текли по ее лицу, и тушь рисовала черные полоски. Даже такая она оставалась красивой, практически такого же роста, как и он на своих высоких каблуках, с каким-то патетическим видом, который, однако, не мог его взволновать. Чтобы добиться своего, он обвинял ее непонятно в чем, в том числе и в том, что она устроила ему сцену отчаяния.

– Винсен, я прошу тебя, – сказала она тихо-тихо.

Он по-прежнему держал ее за запястья, как если-бы хотел отстраниться, смотря на нее так равнодушно, что она почувствовала холод.

– Ты меня больше не любишь, Винсен? Да?

– Не говори глупостей, – ответил он неубедительно.

Очевидность его только что поразила: он больше не испытывал к ней того, что принимал за любовь два года назад. Он стал ее избегать в канун свадьбы. С тех пор у него осталась та же горечь: его жена не льстила ему, она делала его смешным.

– Папа…

Тифани стояла на пороге кабинета, не решаясь войти, Сирил позади нее. Беатрис увидела, как изменилось выражения лица Винсена, когда он посмотрел на дочь, его глаза вновь обрели всю свою нежность.

Готье и Шанталь помогли Мадлен сесть. Бедная женщина только что провела почти час в парке, без цели блуждая под палящим солнцем, не в состоянии вспомнить, что она там делала. Ее нашел Поль в конце аллеи, она что-то бессвязно говорила, и он пришел за родителями.

Готье, не строя иллюзий, померил ей давление, задал несколько вопросов, потом дал ей попить. Довольная тем, что стала центром внимания, она с радостью позволяла делать с собой все что угодно, убежденная, что недомогание было вызвано невыносимой жарой. Она прекрасно понимала, что с каждым днем все больше теряла память, сваливая это на возраст, так же как обвиняла ревматизм в том, что ей было сложно вязать. На самом деле болезнь Альцгеймера начинала брать свое, но Готье не хотел ей об этом говорить. Зачем вызывать все эти несчастья, которые ее ожидали и которые отделяли ее постепенно от реального мира? В любом случае она забудет все, что он мог ей рассказать. Никакого лечения не существовало, и нельзя было надеяться ни на какое улучшение.

Готье посвятил своих сестру и брата в эту тайну, сообщив им о необратимом развитии болезни их матери, что не вызвало у них больших эмоций. Мари без всякого стыда признала свое безразличие к той, которая ею так пренебрегала и никогда не интересовалась Сирилом или Леей, что касается Алена, он уже давно относил свою мать к стану врагов.

– Ты знаешь, какой сегодня день, мама?

– Конечно! Сегодня пятница. Если только… Ба, все дни в Валлонге так похожи один на другой, с этой жарой…

Она блаженно улыбалась, продолжая наслаждаться вниманием, которое уделял ей сын.

– Да, ты права, – любезно сказал он, – сегодня суббота, но нет никакой разницы.

Понятие времени, вероятно, было для нее чем-то абстрактным, так как она никогда не работала, не заботилась о доме. Она всегда полностью полагалась на других.

– Не хотите еще фруктового сока? – предложила Шанталь.

– С удовольствием, но не волнуйтесь, я чувствую себя очень хорошо, скажем даже, что здесь свежо! Если хотите, я могу последить за Пьером. Где он?

Шанталь натянуто улыбнулась и ответила, что оба ее сына вместе, старший занимается младшим. К тому же это была правда. Поль по-прежнему был не в состоянии забыть о несчастном случае с Филиппом и вел себя с маленьким братом покровительственно. Он об этом не говорил, но не спускал с Пьера глаз, с тех пор как они приехали в Валлонг.

Выражение, которое только что употребила Мадлен, предлагая «последить» за маленьким Пьером, заставило Шанталь бороться с собой, и Готье пришел на помощь жене.

– Мы тебя оставим, мама. Отдохни. Поспи немного, если хочешь…

Они вышли из комнаты и молча пошли по коридору. На лестничной площадке Шанталь резко остановилась.

– Я хотела бы пожалеть ее, – вздохнула она, – но у меня не получается! Я сожалею, дорогой.

Так как она, казалось, вот-вот заплачет, он нежно ее обнял.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал он совсем тихо. – И я тоже думаю об этом.

На мгновение воспоминание о потерянном сыне так захватило их, что, несмотря на всю силу своего характера, Шанталь чуть не расплакалась. Валлонг, Мадлен, на которую она все еще злилась, хотя никогда не произносила этого вслух, маленький Пьер, которого в этом году так и тянуло к реке: это было слишком.

– Знаешь, – произнесла она отрывисто, переполненная эмоциями, – я ненавижу этот дом и, однако, люблю его…

Готье очень хорошо понимал ee. Это смешанное чувство принадлежности и сожаления он испытывал каждое лето. Несмотря на трагическую гибель Филиппа, несмотря на уход Клары, Валлонг был единственным местом в мире, где они все могли с удовольствием быть вместе. Большая семья, вот чем они были, что бы ни произошло, семья, которую Шанталь, будучи единственной дочерью, ценила еще больше.

– Я пойду к Софии, – решила она. – Близнецы такие симпатичные, что они поднимут мне настроение!

Готье спустился один по лестнице, думая о том, не надо ли ему рассказать Винсену о случае с его матерью. Она жила на авеню Малахов, его кузен имел право знать, что его ожидало, когда она станет угасать. Он свернул в кабинет, куда вошел без стука, но комната была пустой. Вместо того чтобы уйти, он огляделся и сел. Винсен любил здесь работать, на месте, которое прежде занимал каждое лето Шарль. А до этого Эдуард, до той ночи 1945 года, когда его убил брат, «убитый, как собака», – говорил Ален. На самом деле Шарль сам свершил правосудие, считая, что его брат не стоил ничего, кроме пули в голову. Револьвер унесли жандармы и не вернули Морванам. Клара, конечно, не могла требовать вернуть его.

Клара, их замечательная бабушка… Без ее выдержки, неиссякаемой энергии кем бы они стали? Ей удалось собрать семью вокруг себя и сохранить ее после своей смерти. Даже Даниэль, приезжая на каникулы в Валлонг с Софией и близнецами, подтверждал этот союз. Пять кузенов оставались заодно уже больше тридцати лет, и какими бы ни были их разногласия, они всегда возвращались в порт приписки, указанный Кларой.

– Ты думаешь, здесь не так жарко, как снаружи? – спросил, входя, Винсен.

– Нет, я ждал… Я думал о наших отцах…

Винсен сел с другой стороны стола, и они долго смотрели друг на друга.

– Надо поговорить об этом с детьми однажды, – добавил Готье.

– Да, я знаю. Чего я не знаю, так это, как им подать события. Кто этим займется?

– Ты…

Перед веселой улыбкой Готье Винсен закатил глаза, но его кузен продолжал невозмутимо:

– Конечно ты! Видишь ли, это законы предпочтения. У Клары была слабость к тебе, она хотела, чтобы ты занялся делами семьи… Меня взяла в любимчики мама, и я охотно обойдусь, потому, что этот нелепый фаворитизм делает меня ответственным за нее. Ален и Мари считают, что это их не касается, я их понимаю, однако она больна.

– Что у нее?

– Альцгеймер.

Винсен молча покачал головой, через мгновение пробормотал:

– Это день плохих новостей, и их количество растет. Оливковые деревья Алена страдают от засухи, Мадлен будет молоть чепуху, Тифани и Сирил сделали ребенка…

– Что?

Нагнувшись вперед, Готье посмотрел Винсену в глаза.

– Что ты будешь делать?

– Ничего. Я не искатель подземных родников, не умелец абортов. Что касается твоей матери, это ты врач.

– Винсен, будь серьезным!

Вздохнув, Винсен откинулся на спинку кресла с удрученным видом.

– Я и есть. И даже намного больше того, безусловно… Мой бог, ты помнишь, какие они были мрачные, те, кого мы зовем стариками? Сейчас наша очередь.

Готье ничего не мог ответить на эту очевидность. Время их беззаботности было в далеком прошлом.

– Поль решил записаться на факультет медицины по стопам Леи, – ни к чему сказал он.

На этот раз Винсен улыбнулся.

– Ты должен быть доволен?

– Если у него получится, то это будет четвертое поколение врачей…

– Значит, в будущем можно быть уверенным.

– Да, будущее, – задумчиво повторил Готье.

Две линии Морван и Морван-Мейер не разделились окончательно, ненависть Шарля и Эдуарда не коснулась их детей, Винсен и Ален сами смогли покончить со своей ссорой.

– Клара всегда говорила, что самое важное – это семья, – напомнил Винсен. – Ну вот, в конечном итоге, я думаю, она была права.

Они снова обменялись взглядами, уверенные, что поняли друг друга.


IX


Изнуренные жарой конца провансальского лета, они, наконец, вызвали рабочих, чтобы вырыть бассейн. Конечно, он не будет готов до конца каникул, но они не хотели переживать другое такое лето. После долгих обсуждений они выбрали место за домом, там, где был старый огород и где Клара, Мадлен и Юдифь выращивали овощи во время войны.

Оливковые деревья страдали от засухи, земля открывала повсюду громадные трещины. Беспомощные Ален и Виржиль поливали подножья деревьев капля за каплей, стараясь поддерживать корни влажными, но расход воды был ограничен. Речка высыхала.

Поль с помощью Лукаса и Леи делал все возможное, чтобы развлечь маленького Пьера, в то время, как Сирил и Тифани искали уединения все в своем счастье. Счастье, о котором Винсен попросил их пока не рассказывать всем, волнуясь за реакцию Виржиля, и предпочитал сообщить об их свадьбе по возвращении в Париж. С согласия Мари Эрве остался намного дольше, чем сначала рассчитывал. Он продолжал донимать вопросами Лею, каждый раз они вели осторожные разговоры, во время которых пытались познакомиться. Она мало-помалу привыкала к мысли, что у нее есть отец, в то время как он проявлял бесконечное терпение, чтобы добиться ее любви. Хотя он горько сожалел о том, что узнал свою дочь уже взрослой, он ни в чем не упрекал Мари, считая, что лучше смотреть в будущее, а не всесторонне обсуждать прошлое. Его предложение официально признать отцовство Леи было принято без энтузиазма, и он не настаивал, решив поговорить об этом позже. Им всем было нужно время, они это понимали и охотно склонялись перед судьбой.

Даниэль и София переживали, в свою очередь, бесконечный медовый месяц, в который они включили своих близнецов. В сорок лет Даниэль походил еще на молодого человека, и, будучи младшим из кузенов, иногда вел себя, как ребенок. Он часто всех смешил за столом, рассказывал анекдоты, ставил пластинки, иногда ужины продолжались до рассвета. Он сам установил с помощью нескольких удлинителей проигрыватель во дворике, без конца разговаривал с молодежью о джазе, музыке, которую особенно любил, потом вдруг ставил чертовский рок и учил новым акробатическим фигурам Лею, Тифани и даже Шанталь.

Только Беатрис умирала от скуки в этой семейной обстановке. Винсен ссылался на жару и избегал всякого контакта с ней ночью, но она не была дурочкой. Либо он не хотел рисковать зачать с ней ребенка, либо, правда, отстранился от нее. Эта мысль сводила ее с ума, не давала ей спать, мучила ее в течение дня. Чтобы вновь завоевать его, она носила смешные короткие шорты, облегающие рубашечки, которые оставляла слишком открытыми, каждый день придумывала новые прически, часами красилась. Как только она отправлялась в Эгальер, в Сен-Реми или Авиньон, все мужчины оборачивались на нее, в то время как муж по-прежнему ее не замечал. Так же как Тифани и Лукас, которые не удостаивали ее даже взгляда. Что касается Виржиля, он ее решительно избегал, возможно, чтобы не пожирать ее глазами, а может потому, что не мог ее простить. С другими членами семьи она сохраняла вежливые отношения, ни любви, ни близости, и чувство, что ее с трудом выносили, лишь усиливалось.

Однако Беатрис была искренней, она любила Винсена. Хотя и не была безразлична к роскоши, в которой он жил, она не стремилась к его деньгам. Просто он покорил ее с первой встречи и с тех пор не прекращал ее покорять. Она была все так же чувствительна к его взгляду, серьезному голосу, улыбке. И чем больше он хотел от нее удалиться, тем больше она его желала.

Это воскресенье в конце августа, такое же жаркое, как и предыдущие дни, проходило в немного мрачной обстановке из-за приближения отъезда. На следующий день те, кто уезжал в Париж, должны были собрать чемоданы, и мысль о разлуке никого не радовала. К тому же лето значительно сблизило братьев и кузенов. Ален и Винсен провели много времени вместе, как будто хотели наверстать все упущенные в обиде годы; Мари, расцветая, стала нежнее, Даниэль отныне чувствовал себя частью семьи, и Готье с облегчением понял, что может рассчитывать на солидарность клана в помощи Мадлен.

После долгой ленивой сиесты они собрались во дворике, как и каждый день после обеда, чтобы решить, что приготовить на ужин. Шанталь предложила устроить прощальный праздничный вечер и ушла вместе с Мари и Софией на кухню. Уязвленная тем, что ее снова отстранили, Беатрис предложила Винсену прогуляться, в чем он ей отказал, так как был увлечен разговором с Эрве по поводу судей и не имел никакого желания прерываться.

Беатрис одна вышла из дома в душный воздух парка. Каникулы были для нее полным провалом. Ей не удалось завоевать симпатии Мари, которая по-прежнему не предлагала ей места в конторе Морван-Мейер. Но что было того хуже, Винсен вел себя с ней, как с чужой.

Еще не дойдя до конца аллеи, она почувствовала, что вспотела. Пойти гулять было дурацкой идеей, ей лучше было остаться с другими и проявить интерес к обсуждению. В конечном счете, и она тоже могла говорить о праве! И вместо того чтобы пытаться завоевать Винсена, вести себя проще. Слушать его, мило взять его руку, а не делать ему вечные упреки. Он должен был устать от всех ее «Ты меня больше не любишь!», которые она ему бросала.

Дорожки плавились на солнце, и подошвы ее матерчатых туфель прилипали. Цикады вовсю стрекотали, поддерживаемые жужжанием мух, дышать было невозможно. Она срезала путь, пройдя через первый холм, и подошла к овчарне. Может, там был Виржиль, не откажет же он ей, по крайней мере, в стакане воды.

Огорченный, Жан-Реми посмотрел на итальянца, прежде чем дать ему войти. Говорливый молодой человек стал объяснять наполовину на итальянском, наполовину на французском причину своего импровизированного визита: путешествие по югу Франции, безумное желание снова увидеть своего друга художника. Только они не были друзьями, они познакомились в Венеции в прошлом году, и из-за момента слабости, который даже не продлился целую ночь, обаятельный Чензо считал, что имел право появиться без предупреждения.

Из глубины большой прохладной гостиной мельницы Ален увидел, как вошел молодой человек, рассказывая что-то и широко жестикулируя, следом за ним шел Жан-Реми. Он был не в своей тарелке и лишь пробормотал:

– Чензо, Ален…

Наступила короткая пауза, во время которой итальянец только кивнул головой.

– Кто это? – спросил Ален у Жана-Реми.

– Молодой художник. У нас общие знакомые в Венеции.

– Понятно…

Итальянец отправился к картинам, стоящим на мольбертах, и начал восхищаться. Ален поднялся, поставил стакан на столик.

– Ну, я вас оставлю.

– Почему? Подожди, он не останется. Жан-Реми сделал шаг к Чензо, но Ален его остановил, схватив за запястье.

– Нет, я тебя умоляю! Он наверно долго ехал, он, естественно, ждет, что ты его примешь.

Тон был холодным, почти циничным, и золотой взгляд Алена ожесточился. Чензо выбрал этот момент, чтобы подойти к ним и непринужденно взять Жана-Реми за шею, утверждая, что он гений.

– Он действительно тебя ценит! – констатировал Ален.

Он протянул руку молодому человеку и воспользовался этим, чтобы его рассмотреть. Красивый блондин лет двадцати пяти с опустошающей улыбкой, которая не оставляла никаких сомнений в его намереньях.

– Позабавьтесь, как следует, как художники, – вырвалось у Алена.

Прежде чем Жан-Реми смог отреагировать, он вышел. На улице он лишь бросил взгляд на кабриолет «Фиат» и взял велосипед, который был прислонен к стене.

– Ален!

Жан-Реми поймал его, пытаясь удержать или, по крайней мере, объясниться.

– Не глупи, куда ты едешь?

– Работать. И успокойся, я не буду закатывать тебе сцен, мы не в том возрасте. Он очень симпатичный, воспользуйся этим…

– Если ты мне дашь минуту, я выставлю его за дверь, я отправлю его туда, откуда он пришел. Я его не приглашал сюда.

– Сюда, конечно, нет. Но туда точно! Дай мне пройти, Жан.

– Ты вернешься на ужин?

– Нет.

– Когда я тебя снова увижу?

– Не знаю.

Мягким движением он сел на велосипед и удалился по пыльной дороге. Неподвижный Жан-Реми долго следил за ним взглядом. Он не тешил себя надеждами, Ален испарился на несколько дней, если не недель, он был на это способен, это было угнетающей перспективой. Уже некоторое время Ален, наконец, приходил на мельницу охотно и открыто, он даже оставлял сменные рубашки в платяном шкафу в ванной комнате и, казалось, почти решился на кусочек совместной жизни. Ничтожные победы, вырванные терпением, ибо Жан-Реми потратил годы на его приручение и никогда не был ни в чем уверен по поводу его. Только продолжал его любить.

– Твой друг ушел? Это я заставил его уйти?

На солнце Чензо, правда, был очень красив, очень желанен. Жан-Реми неестественно улыбнулся, спрашивая себя, что с ним делать. Отправлять его уже было ни к чему, но приглашать его на ужин составило бы ненужный риск.

– Я принес тебе мои последние серии эскизов, – сообщил молодой человек. – Я хотел узнать твое мнение, я могу их тебе показать? И потом, я умираю от жажды…

– Раздраженный его непринужденностью, Жан-Реми пожал плечами. Рисунки были только предлогом конечно, прелюдией к сцене обаяния, которому было сложно противостоять.

Чтобы успокоиться, Ален возвращался, делая крюк через красные скалы Антроконк, старые бокситовые карьеры, откуда он мог посмотреть на гору Ком. По дороге, пока он с трудом поднимался, он попробовал успокоиться. Это он держал Жана-Реми на расстоянии, это он был эпизодическим любовником, он всегда отказывался отдавать себе в этом отчет. То есть это не он должен был показывать ревность. Не ему надо было убегать из-за того, что какой-то юнец пренебрежительно отнесся к нему на его же территории.

Его территории? Нет, мельница не была его территорией, хотя он до настоящего момента этого не осознавал. Даже в Валлонге у него иногда создавалось впечатление, что он в гостях. Овчарня была его убежищем, но его настоящее место было, без сомнений, на земле, среди оливковых деревьев. Там он ничего не боялся и особенно вопросов, которые отказывался себе задавать.

Солнце должно было вот-вот скрыться за гребнем гор, день подходил к концу. Еще два месяца до сбора урожая, и есть еще надежда на несколько спасительных гроз. К счастью, деревья сопротивлялись лучше, чем можно было ожидать при такой невероятной засухе.

Приехав в овчарню, он поставил свой велосипед к каменной стенке и увидел, что дверь широко открыта. Внутри жужжали мухи, пчела билась о стекло, грязные стаканы были оставлены на столе, но ни следа Виржиля. Он огляделся в смутном волнении. В принципе, молодой человек не был неряшливым, наоборот, он старался не оставлять ни малейшего беспорядка с тех пор, как жил здесь. Что его заставило так резко уйти? Раздраженно Ален поставил стаканы в раковину, воспользовавшись этим, чтобы большими глотками попить из крана, выгнал насекомых и вышел, закрыв дверь на ключ. Так как у него оставалось немного времени до ужина, он решил вернуться в Валлонг пешком. Это был случай пройти через оливковую рощу и бросить еще один взгляд на плоды.

Он уже наполовину поднялся на холм, когда услышал первые крики. Кажется, это был сильный скандал. Резкий женский крик донесся до него, потом некоторое время было тихо, но он уже бросился к тропинке внизу. Он подсознательно уловил опасность, очень хорошо представляя, что в этих местах не могло быть случайных прохожих, которые ссорились. Он заметил сначала Тифани, которая снова кричала, потом Виржиля и Сирила, которые яростно сцепились друг с другом, как сумасшедшие. Еще до того как подошел Ален, они повалились на землю, продолжая обмениваться ударами. Они дрались не на шутку, с невероятной жестокостью, готовые убить друг друга.

– Остановитесь! – крикнул, подходя Ален.

Они поднялись, и Сирил хотел отойти, чтобы отдышаться, но Виржиль, разбушевавшись, бросился ему на спину и отбросил его на ствол оливкового дерева. Не дав ему ни секунды, он схватил его двумя руками за волосы и со всей силы ударил головой о дерево несколько раз. Сирил хрипло вскрикнул в тот момент, когда Ален обхватил, наконец, Виржиля и оттащил, прекращая драку. Тифани поспешила к Сирилу, который рухнул на землю.

– Успокойся! – приказал Ален Виржилю, который с яростью отбивался. – Если ты к нему приблизишься, я тебя уничтожу!

Он отпустил его и сел на колени около Сирила. Тот закрывал рукой лицо, кровь текла сквозь пальцы.

– Покажи, – тихо сказал Ален.

Тифани разрыдалась, когда Ален с осторожностью отвел руку молодого человека. На рану глаза было невозможно смотреть, верхняя бровь была разорвана до виска, без сомнений острой веткой, большой кусок которой еще торчал в радужной оболочке глаза.

– Сходи за Готье, скажи, чтобы он пригнал машину, надо его отвезти в больницу.

Она попыталась возразить, но он ее небрежно отослал.

– Поторопись, Тифани, я не могу туда идти, я не хочу оставлять их наедине.

Пока она бежала по тропинке, он повернулся к Виржилю. Некоторое время смотрел на него. Он все еще казался очень возбужденным, бледным от ярости, руки скрещены, однако взгляд Алена его смутил.

– Ты знал, что он сделал моей сестре ребенка? – бросил он твердым голосом.

Вместо того чтобы ответить, Ален сделал два шага в его сторону, вставая между ним и Сирилом, который еще был на земле, скрутившийся и трясущийся от озноба.

– Возвращайся в овчарню, Виржиль, – сквозь зубы приказал Ален.

– Нет! Дай нам это выяснить и покончить с этим! Ален подошел ближе и остановился прямо напротив Виржиля.

– Покончить с этим? Он не поднимется один, думаю, ты не представляешь себе в каком он состоянии… Сейчас же убирайся, я ни секунды больше не хочу тебя здесь видеть. Иди в овчарню и ни шагу оттуда.

Растерянный от серьезности его тона, Виржиль посмотрел на Алена, потом бросил взгляд в направлении Сирила. Он еще сомневался, когда Ален схватил его за воротник рубашки.

– Ты меня слышал?

Ален был единственным человеком, которому он соглашался подчиняться. Он отошел сначала на шаг назад, а затем развернулся и удалился. Тогда Ален обратился к молодому человеку, услышав, как тот стал бормотать неразборчивые слова.

Будучи хирургом, Готье удалось принять участие в операции, сделанной срочно, но он заранее знал, что это было безнадежно, каким бы ни был талант офтальмологов.

В зале ожидания, где они разместились, Ален и Винсен тщетно пытались успокоить Тифани. Тревога, горечь и ярость ее изменили, она не была уже воспитанной молодой девушкой, она резко стала женщиной, готовой пойти рассчитаться со своим братом.

Уже давно стемнело, когда Готье проводил ее к Сирилу, который просыпался и требовал ее.

– Ты не задаешь ему никаких вопросов и ни на что не отвечаешь, он немного одуревший, – объяснил он ей по дороге.

На пороге он повернулся к Алену и Винсену, и с виноватым видом отрицательно покачал головой. После того, как закрылась дверь, Винсен нагнулся вперед в кресле, поставив локти на колени, охватив голову руками, он был в состоянии полной растерянности. Долгое время все молчали, потом Ален положил ему руку на плечо, чтобы успокоить.

– Не отчаивайся, ты ничего не можешь сделать. Винсен глубоко вздохнул, прежде чем произнести глухим голосом:

– Его глаз потерян? Он останется таким? Наполовину слепым?

– Готье нам объяснит…

Ни один, ни другой не хотели говорить, они были еще в состоянии шока. Все время по дороге в Авиньон Готье держал голову Сирила на коленях, не давая ему двигаться или трогать рану. Молодому человеку доставало мужества, чтобы не кричать, хотя он ужасно мучился, и Ален мчался сломя голову. Рядом с водителем, но, повернувшись назад и смотря на Сирила, Винсен не сказал ни слова, даже не произнес имени Виржиля.

– Это придурошная Беатрис ему все рассказала! – вдруг вырвалось у него.

В приступе ярости Винсен разом поднялся и стал быстро ходить туда сюда.

– Я хотел, чтобы ты ему сказал после нашего отъезда. Он пережил бы кризис один, и мы избежали бы драмы. Но нет, ей надо было заговорить! Черт, у нее в голове опилки!

Удивленный Ален нахмурил брови, ничего не ответив. Винсен редко бывал агрессивен или вульгарен, он должен был быть вне себя, чтобы говорить о своей жене с таким презрением.

– Надо бы позвонить Мари, – добавил он, вдруг смирившись.

Он остановился перед Аленом, нагнулся к нему, чтобы попросить:

– Пожалуйста, сделай это.

– Готье уже должен был этим заняться. И если ей нельзя позволить видеть Сирила, то ей не следует приезжать сюда среди ночи.

– Но ты уверен, что Виржиль останется в овчарне, что он не покажется там?

– Уверен.

Думая о сыне, Винсен страдал от беспокойства. Он больше не знал, что он чувствовал по отношению к нему, но хотел, по крайней мере, защитить его от последствий.

– Что мне делать, Ален?

Машинально он вытащил пачку сигарет; его кузен, в свою очередь поднялся, пробормотав:

– Давай выйдем, если хочешь курить.

Снаружи на пустынной стоянке тоже было жарко, однако им показалось, что дышалось легче. Винсен прикурил две сигареты и протянул одну Алену. Они сделали несколько затяжек в тишине, потом посмотрели, как проехала скорая, и направилась к приемному покою. Небо было чистое, покрытое звездами со сверкающей луной, которая светила каким-то не совсем настоящим светом.

– Как ты думаешь, – вздохнул Винсен, – что бы сделала Клара в подобной ситуации?

– Она бы справилась. И у тебя тоже получится.

– Думаешь?

Тифани не утаила от него ни малейшей подробности схватки, он знал, с какой дикостью Виржиль ударил Сирила. Она также описала, как он наткнулся на них, когда они спокойно гуляли, и обезумел от ярости.

– Не выноси ему приговор слишком быстро, – пробормотал Ален. – Это твой сын…

– Ты хочешь, чтобы я его защищал? Он всегда ненавидел Сирила!

Почему два мальчика, противники с детства, ненавидели друг друга с таким постоянством, хотя они были приблизительно одного возраста?

– Я люблю их обоих, – решительно сообщил Ален. – Я предполагаю, что ты тоже.

Винсен не знал, что ответить на это заявление. Его мысли кипели, он был не в состоянии думать.

– Мари ему никогда не простит, – сказал он, наконец. – Тифани тоже. Мы поссоримся навсегда. И все из-за этой… Но нет, это даже не Беатрис, это я! Если бы я не жил в Париже, Тифани не жила бы вместе с Сирилом! Или надо было их успокоить, когда они были еще молодые, постараться понять. Или…

– Прекрати! Сожаления ничему не помогут. Когда вернемся, я отвезу Виржиля к Магали, ему лучше не оставаться здесь.

Он чуть было не предложил мельницу Жана-Реми, чтобы на самом деле укрыть молодого человека, но вспомнил о Чензо, о котором у него не было времени думать в последние часы. Этот итальянец в любом случае меньше всего его сейчас заботил.

Винсен потушил свою сигарету, потом поднял глаза на звезды, молча посмотрел на них. Он чувствовал успокаивающее присутствие Алена совсем рядом с ним. Если бы его случайно не оказалось рядом в нужный момент, до чего Виржиль смог бы дойти? Как долго продолжался приступ ярости?

– Ален, – тихо сказал он, – ребенок, которого носит Тифани, мы даже не знаем, будет ли он нормальным… он еще не родился, а его отец уже инвалид… Какая жизнь ждет теперь Сирила? Осмелится ли он продолжать свою учебу? Будет ли Тифани любить его по-прежнему? Мой Бог, какое начало их жизни! И потом Виржиля выбросят, как паршивую овцу… Я не представляю состояние семьи после этого!

В последний раз они делились такими разрушающими эмоциями девять лет назад, перед телом Филиппа. Несмотря на ночную жару, Винсена знобило, потом он вдруг прижался к Алену. Он сжал его с неожиданной силой, пытаясь обрести хладнокровие. Он был на грани срыва. Понимающе Ален не двигался и молчал. Винсен мог рассчитывать на него, как хотел, и даже больше. Пусть он продолжает просить его подставить плечо или попросит что угодно другое, Ален согласится.

– Извини, – вздохнул Винсен через мгновение.

– Не извиняйся… Тебе лучше?

– Немного. Давай вернемся.

Пока они шли к входу в больницу, фары машины осветили стоянку перед ними. Это был «Порше» Винсена, который вел Даниэль. Тот быстро вышел и устремился к ним.

– Так значит это правда, они ничего не смогли сделать? Готье позвонил нам только что, выходя из блока, у меня только пять минут до приезда Мари. Эрве с ней. Я должен честно сказать, что он пытается ее образумить, но она находится в состоянии, близком к истерии, я ее никогда такой не видел!

Ален и Винсен переглянулись в сумерках.

– Я поеду в машине Готье, – решил Ален, вы вернетесь вместе.

Он знал сестру. Вместо того чтобы плакать из-за драмы, она могла отправиться разыскивать Виржиля, чтобы объясниться с ним, и лучше было избежать этих грядущих разборок. Помимо всего надо еще объяснить Виржилю необратимые последствия, к которым привела его жестокость.

Беатрис провела первую половину ночи в рыданиях, вторую – в ожидании возвращения Винсена. Она сочувствовала не только Сирилу, но и самой себе. Никто не простит ей промаха – особенно ее муж. Оплошность, которую она совершила просто потому, что ей надо было с кем-нибудь поговорить, и Виржиль был с ней очень любезен. Они обсудили семью, согласились по поводу недостатков каждого. Потом она доверила ему свое желание стать матерью, свою неудовлетворенность. Он не показал ни горечи, ни ревности, ограничившись меланхоличным взглядом. Обстановка в овчарне была очень приятной, интимной и уютной, они говорили, как друзья. Виржиль, казалось, повзрослел с тех пор, как уехал в Прованс, он стал интереснее, увереннее в себе. Но когда она высказала ему свое мнение по поводу ребенка, которого ждала Тифани, он стал безумно злым. Она должна была попытаться его удержать или, по крайней мере, спросить, куда он направляется, вместо того чтобы глупо предположить, что он пошел успокоиться на холмы.

Сидя на кровати, одетая, она смотрела на будильник в сотый раз. Почти семь часов. Утро уже было в разгаре, а дом молчал. Однако она услышала, как ночью вернулись машины, и даже узнала мотор «Порше», но Винсен к ней не пришел. На рассвете она приняла душ, надела майку и шорты, и с тех пор ждала. Что она скажет, когда он пересечет порог спальни? К какой реакции она должна быть готова? Будет ли он способен начать настоящий спор, разрыв? Думая об этом, она понимала, что слишком мало его знает, чтобы предвидеть его поведение. Она безнадежно его любила, но что она могла сказать о том, каким он был на самом деле?

Не в силах больше терпеть ни минуты, она решила спуститься и сделать кофе. Если Винсен там, они встретятся. В пустынной кухне она приготовила завтрак, множа неловкие движения, все более и более нервничая. А как быть, если она встретит Тифани или Мари? Все теперь будут с ней в ссоре.

– Беатрис…

Она подпрыгнула, чашка выпала из рук и разбилась на мелкие кусочки посреди лужи кофе. Винсен стоял на пороге, с кругами под глазами, еще не бритый.

– Ты вернулся? – спросила она дрожащим голосом.

Потом она устремилась к раковине, чтобы взять половую тряпку, и он смотрел, как она вытирала пол, не выразив ни малейшего желания ей помочь.

– Как Сирил? – нашла она смелость спросить, выпрямляясь.

Он не посчитал нужным ответить, во-первых, потому, что ничего об этом не знал, а также потому, что несчастный узнает правду, когда проснется, утром, и в тот момент ему будет очень больно.

– Винсен, – прошептала она, – мне так жаль…

Со шваброй в руках у нее был нелепый патетический вид. Он устало пожал плечами, потом сел далеко от нее, на конце лавки. Бессонная ночь его измотала, он испытывал отвращение ко всему. Она стала выжимать тряпку, взяла чашки в посудном шкафу, все время думая о том, что сказать. Когда она к нему подошла, то увидела, что он едва заметно напрягся, и остановилась, заледенев от его отношения.

– Ты на меня за это сердишься?

– Нет… Я знаю, что ты сделала это не специально. Ты болтаешь направо и налево, но это не твоя семья, ты их недостаточно хорошо знаешь…

Пока она обретала надежду, он вдруг прервался, прислушиваясь к шуму. Дверь хлопнула, в холле послышался стук каблуков, наконец, Мари остановилась, Эрве был рядом. Винсен поднял голову и выдержал взгляд кузины не моргая, пока та шла на него. Она встала с другой стороны стола, дрожа от ярости.

– Где твой сын? – бросила она хриплым голосом. – Я только что от Алена, который молчит, я предполагаю, вы оба позаботились об его исчезновении? И ты думаешь, это все уладит? Что помешает мне призвать его к справедливости?

– Послушай, Мари…

– Послушай меня ты! Тем более что я не буду долго с тобой разговаривать. Сирил жалуется на попытку убийства, на удары и ранения, которые привели его к инвалидности. Я попрошу максимум восполнения ущерба и интересов, найму хорошего адвоката, ибо я больше не отпущу Виржиля, я заставлю его платить за это всю жизнь, я не дам ему свободно дышать!

Так как он не хотел сидеть с ней рядом, Винсен встал, положил руки в карманы. За Мари Эрве стоял с опущенной головой, ни на кого не глядя, ужасно неловко себя чувствуя. Застыв, Беатрис не осмеливалась пошевельнуться, но другие этого не замечали.

– Твой сын сломал моему жизнь просто так, из-за легкого приступа ярости! И я намерена показать ему, что представляет собой настоящая ярость. Тогда он поймет разницу!

– Мари… – пробормотал Винсен, не отводя глаз.

– Их плохо воспитали, может быть, но не говори мне этого сейчас! Я нападающие на тебя, а на него, и я решила его уничтожить, можешь поверить мне на слово, это будет возмездие. Сирил не просто потерял глаз, я только что говорила с врачами, и им кажется, что пластические хирурги должны будут до черта поработать, потому что он изуродован!

Она тряслась от ненависти, каждая ее фраза доходила до Винсена очень четко.

– Спроси у своей дочери, что она об этом думает, что она чувствует, и ты увидишь, что я не самая ожесточенная! В любом случае, я тебя предупредила. Имеющий уши да…

Она ладонью яростно ударила по столу, жест, который долго принадлежал Кларе, потом повернулась и покинула кухню прежде, чем кто-то мог увидеть ее слезы.

В четыре часа пополудни было почти темно, а небо затянуто черными тучами. Первая гроза за лето, казалось, собиралась с большой силой, как будто хотела нагнать все упущенное за долгое время засухи.

На пороге галереи Ален сжал Магали на секунду в своих объятьях, потом поспешил вернуться в машину. Как только он сел за руль, первые капли разбились о ветровое стекло. В других обстоятельствах он сошел бы с ума от радости, видя этот дождь, который, наконец, собирался напоить землю, но сейчас об этом даже не подумал, настолько он был взволнован. Виржиль не остался у своей матери, он исчез перед обедом, как только она ему сказала, в каком состоянии был Сирил.

Это Винсен позвонил Магали, чтобы объяснить, что через сорок восемь часов после происшествия Сирил получил инфекцию, которую врачам стоило труда остановить. Мари и Тифани не покидали больницу, все другие члены семьи отложили отъезд в Париж.

Ален покинул Сен-Реми под дождем в то время, как на дороге стали появляться огромные лужи. Виржиль не был столь глуп, чтобы отправиться в Валлонг и с кем-либо встречаться. Виновность должна была его мучить; сейчас, когда его злость прошла, он должен был, без сомнений, удалиться. Но куда? Ален не знал его друзей, к тому же у него, конечно, не было настроения говорить. Потом он ушел пешком.

Слева от главной дороги, которая вела к Бо, проселочная дорожка уходила вдоль цепи Альпин к Романину, и Ален поехал туда. Так делал он сам, когда хотел остаться один. Через четыре километра асфальт закончился, и дорога превратилась в поток грязи. Он остановился, заглушил машину и вышел. Через несколько секунд он промок, но это чувство не было неприятным после знойных недель.

Засомневавшись, он попытался сориентироваться в стене дождя. Гора Ком была справа, слева гребни Альпин, за которыми находился Валлонг. В принципе, прямо перед ним, если долго идти, существовало убежище, которое он сам когда-то показал Виржилю. У него вполне могла возникнуть мысль укрыться там, но добраться туда стоило большого труда.

Вода текла ручьями. Земля была слишком сухой, чтобы ничего не потерять из этого неожиданного наводнения. Ален шлепал по грязи и скользил, безразличный к раскатам грома, которые раздавались в скалистых ущельях. Гроза разыгрывалась не на шутку, в то время как сильный ветер стал дуть порывами. На склоне холма Ален перевел дыхание, встряхнулся. Дощатый барак с неустойчивой черепичной крышей должен был находиться меньше, чем в ста метрах, если он не уклонился от тропинки, но было так темно, что Ален ничего не видел. Он наткнулся на него почти случайно и должен был побороться с полугнилой дверью.

– Жуткая погода, нет? – сказал Ален, снимая рубашку.

– Что ты здесь делаешь?

– Пришел с тобой поговорить.

Но противореча своим словам, он замолчал и стал выжимать рубашку, прежде чем посмотреть вокруг. Потом он вытащил из кармана джинсов сигареты, брезгливо посмотрел на месиво табака и бумаги, наконец, сел в другом конце хижины.

– Очень хорошо, – вздохнул Виржиль, – что ты поднялся сюда… Ну, Сирил?

– Ему очень плохо! Инфекция. Его, несомненно, надо будет оперировать еще раз. В любом случае глаз пропал. Ты можешь быть доволен, я думаю, он на самом деле натерпелся. И он еще не через все прошел, далеко не через все.

После долгого молчания Виржиль пробормотал с отвращением:

– Я не доволен.

– Я знаю. Зато я не знаю и хочу, чтобы ты мне сказал, сделал ли ты это специально? Обдуманно?

– Я хотел сделать ему больно.

– Получилось.

– Нет, нет! Я… Эта ветка, я ее не видел! Я хотел его оглушить, сломать ему что-нибудь, поставить его на колени. Когда бьешь, не думаешь, это происходит очень быстро, я мог его задушить.

– Это было такой дикостью, Виржиль… Он бы никогда так не сделал.

Опустив голову, Виржиль даже не стал возражать.

– Кстати, есть вещи, которые ты должен узнать, я займусь этим.

Удар грома прервал его, за ним последовало несколько молний, потом дверь открылась от порыва ветра.

– Закрой дверь и подопри, – попросил Ален.

Он увидел, как молодой человек послушно встал, и он воспользовался этим моментом, чтобы добавить:

– Есть предшественники в семье, вам надо было об этом раньше рассказать.

Пока Виржиль подпирал дверь как можно лучше, он продолжил:

– Вы не первые рвете друг друга с Сирилом. Ваши уважаемые деды имели причины для этого, но не вы. Нет, вы – это дурачества молодых петухов… ссора бездельников. Ты хочешь, чтоб я тебе рассказал?

– С тех пор, как я тебя об этом попросил! Папа никогда не…

– Оставь своего отца в покое, ладно? Ну, так вот, представь себе, что мой отец, Эдуард, был настоящим мерзавцем. Он не был счастлив в браке, я предполагаю, к тому же стоит лишь посмотреть на мою мать, чтобы понять, и тогда он стал коситься на другую женщину, единственную, которую он не мог иметь.

– Это значит?

– На твою бабушку, Юдифь.

– И что?

– Шла война, твой отец был заключенным, Юдифь была уязвлена. Она была красива, очень красива. Мне было одиннадцать лет, но я ее помню, невозможно было не поддаться ее обаянию. Короче, в конце концов, он поймал ее в уголке Валлонга, в тот вечер он сильно выпил и изнасиловал ее. Потом объятый паникой, он донес на нее анонимно в гестапо.

Голос Алена немного дрогнул, он перевел дыхание, прежде чем продолжить более сдержанно:

– Когда она ушла из Валлонга со своей дочуркой, ее арестовали. Остальное ты знаешь, депортация в лагерь, смерть Юдифи и Бет в Равенсбрюке, короче, официальная версия, которая зловеща, но в которой можно признаться. Только Юдифь оставила что-то вроде дневника, и когда твой дедушка Шарль вернулся из Германии, он все понял. Тогда однажды ночью он отправил пулю из револьвера в голову моего отца.

Виржиль, застыв на месте, стоял около двери и пробовал различить черты лица Алена, который в сумраке продолжал свой рассказ.

– Отчет о семейных операциях: три смерти. И Шарль этого никогда не принял, это понятно. Я ненавидел твоего деда изо всех сил, но ужасно… сложно считать его неправым. Мне казалось, что он отвратителен со мной, я не мог понять, откуда у него была вся эта ненависть… Он рассказал нам правду на смертном одре. Потом мы прочитали дневник Юдифи. А потом постарались его забыть, потому что была Клара, и мы не хотели, чтобы она знала, что сделали два ее сына. Потом молчание стало привычкой. Жаль… Ты должен был знать во всей этой неразберихе, к чему приводят ревность, жестокость… Ты вел себя, как животное, можно подумать, что это наследственное, но ты, тебе нет никакого прощения!

Ален спокойно поднялся. Он был такой же высокий, как и Виржиль, такой же стройный. Загорелый, как настоящий цыган. Снаружи было что-то еще более угрожающее, казалось, гроза удваивалось в силе.

– Ты жалеешь или тебе наплевать?

Виржиль беспокойно отошел в глубь хижины, пробормотав:

– Какая сейчас разница? В любом случае я думаю, ты больше не хочешь меня видеть в своих краях?

– Я задал тебе вопрос.

– К тому же ты быстро от меня избавишься, это естественно.

Так как Ален продолжал приближаться, Виржиль отступил и уперся спиной в стену.

– Ты, наверно, хочешь меня побить, – сказал он на одном дыхании, – все хотят это сделать сейчас!

– Конечно. Особенно твоя сестра.

– О, Тифани…

Виржиль опустил голову, гораздо более взволнованный, чем хотел это показать.

– Я жду ответа, – настаивал Ален – Но не лги мне.

– Да…

– Что да?

– Я сожалею, – пробормотал Виржиль неслышно.

– Почему?

– Потому что… Потому что я не хотел его уродовать навсегда! Просто дать ему урок.

– Урок чего? Морали? По какому праву?

– Я знаю, что ты его очень любишь, что…

– На самом деле, я его обожаю, это мой крестник, и к тому же великолепный мальчик. Смелый, работяга, прямой. Я научил его плавать, кататься на велосипеде. Это был первый ребенок в семье, и у него не было отца, я баловался с ним, я заставлял его смеяться до слез, когда он был ребенком. Ты думаешь, он когда-нибудь еще засмеется? С одним глазом он мог бы еще смотреть в зеркало, но думаю, у него больше никогда не будет такого желания. Тебе это также ничего не дало. Однако ты принес ему несчастье, и Тифани тоже. Всем на самом деле. Мари тянет тебя в суд, а твой отец настойчиво продолжает тебя защищать.

– Папа?

– Он не будет сложа руки смотреть, как ты идешь ко дну. И я, я не дам тебе упасть. Ты по-прежнему работаешь со мной. Значит, ты не можешь сидеть здесь, это смешно.

За те месяцы, что Виржиль жил с Аленом, он ни разу не слышал, чтобы тот так долго говорил. Он казался растерянным, не знающим, как выразить свою признательность, ужасно грустным.

– Я не могу пойти к ним, – пробормотал он, – это будет провокация!

– Сирил будет переведен в парижскую больницу, как только позволит его состояние. Когда семья уедет, ты вернешься в Валлонг, есть работа. Пока же оставайся у матери и не уходи больше.

Ален отошел, поднял голову к низкому потолку, чтобы послушать дождь, который шел уже не так сильно. Когда он снова опустил глаза на Виржиля, тот казался подавленным. Согласившись признать, что он сожалел о своем поступке, он выпустил на волю свои угрызения совести, которые переполняли, душили его.

– Ты плохо себя чувствуешь? – бросил ему Ален. – Это мелочь… Но не теряй времени на жалость к самому себе, скажи себе, что Сирилу досталось намного больше, чем тебе сейчас.

– Я правда, сожалею, – четко произнес Виржиль.

– Хорошо. Надо будет, чтобы ты смог это сказать ему в один прекрасный день.

Слабый лучик солнца пытался пробиться сквозь грязные квадраты единственного окна. Ален поднял рубашку, встряхнул ее и, смирившись, свернул в комок.

– Давай пойдем, – решил он, поднимая щеколду двери.

– Подожди! Одна вещь… Объясни мне, почему ты так… короче, ты отличаешься от остальной семьи.

– Да? Спасибо за комплимент.

– Я не шучу. Ты, по крайней мере, никого не презираешь. Даже меня! Значит, я не такое ничтожество, у меня есть не только недостатки, из-за того, что я сделал, я не монстр?

Он подчеркивал каждое слово, находясь на грани срыва, готовый услышать что угодно, каким бы ни был упрек.

– Нет, я все-таки тебя очень люблю… И потом ты сын Винсена!

Как если бы это все объясняло, Ален улыбнулся ему успокаивающе и первым вышел из хижины.


X


Париж, февраль 1977

Священник объявил молодых людей соединенными святыми узами брака, услышав их слова о согласии. Пять минут назад то же самое сделал чиновник из мэрии.

Их было слишком много в маленькой комнате, которую им предоставила больница Канз-Ван, но врачи пока не разрешали Сирилу выходить, а Тифани не хотела больше оттягивать. Она была уже на восьмом месяце беременности, что оправдывало ее почти совсем простое платье, просторное и строгое. Единственным украшением было кольцо, которое подарила ей Мари, роскошный сапфир, принадлежавший некогда Кларе. Она устроила все сама, не давая никому решать за нее. Мари и Ален были единственными приглашенными Сирила, что касается Тифани, то она ограничилась родителями. Ни Лукас, ни Поль, ни даже Лея не были приглашены участвовать в этой странной церемонии. «Мы отпразднуем позже, когда Сирилу будет лучше», – решила она.

Приехав вместе с Аленом на час раньше, Магали была потрясена. Сирил потерял пятнадцать килограммов, и разного рода шрамы тянулись по всей правой стороне лица, от корней волос и до носа. Ничто не напоминало о красивом молодом человеке, каким он был, кроме его улыбки, с которой он смотрел на Тифани.

– Ну вот и кончено, – отчетливо произнесла девушка. – Но, тем не менее мы выпьем шампанского в его комнате, я приготовила стаканчики…

Сирил был одет в голубые джинсы и черный свитер, его светлые вьющиеся волосы были слишком длинные, его щеки впали, но он стоял прямо и, казалось, чувствовал себя нормально, Тифани он держал за руку.

Когда они прошли мимо Винсена, тот собрался с духом и спросил:

– У меня есть право поцеловать молодых?

Он обнял дочь, нагнулся к ней, ужасно взволнованный, не зная чего можно было пожелать.

– Скажи мне, дорогая, – сказал он совсем тихо, – я тебе еще не сделал подарка…

– У меня есть мысли по этому поводу, папа, я поговорю с тобой потом! – ответила она, улыбнувшись.

Потом она отошла, и он оказался напротив Сирила.

– Поздравляю, дружок. И я советую тебе сделать ее счастливой, она всего лишь девочка!

Ситуация была настолько нереальной, что он должен был побороть себя, чтобы найти слова.

– Я постараюсь, Винсен. Спасибо, что пришел… Сирил не выражал агрессии, когда приходил Винсен, но он никогда не говорил о Виржиле.

– Тогда, шампанское? – пошутил Ален, выталкивая всех из зала.

Несмотря на предупреждения Тифани, он принес две бутылки Кристал Роэдерера, которые нес в сумке-термосе. Как только они оказались в комнате Сирила, они разместились, как смогли, на кровати и пластиковых стульях.

– Сидите, молодожены, я обслужу, – объявила Магали с поющим акцентом.

Она часто себя спрашивала о том, каким будет день свадьбы ее детей, и сможет ли она противостоять Беатрис. В случае с Тифани вопрос решился сам собой, но церемония была слишком жуткой, чтобы радоваться.

Втайне Ален рассматривал книги, которые стопками лежали на ночном столике, папки, которые были собраны у окна. Сирил терял уже год учебы, но он не хотел отставать, и Тифани брала все лекции у его старых друзей и делала ему ксерокс. Она заканчивала лиценциат достаточно успешно, хотя и проводила все свободное время большей частью в больнице. Долгое время Сирил был в тяжелом состоянии, он умножал осложнения и провалы, потом одна за другой следовали пластические операции. Между двумя операциями, когда он вернулся на авеню Малахов, он казался скорее веселым, что делало всех остальных грустными. Ни Мари, ни Винсен не замечали борьбу, которую он вел с самим собой, чтобы не уйти в депрессию. Месяцами не только его лицо было похоже на лицо Франкенштейна, но он переживал ужасные головные боли, от которых сходил с ума. Он с трудом верил, что Тифани могла его любить, он даже смирился бы с ее уходом. Но девушка проявила невиданную решимость, и он дал себя убедить. Особенно перед отказом давать ребенку родиться вне брака.

– Я не хочу вас выставлять, – сказала она сдержанно, но у меня в час занятия и…

И она собиралась пообедать с Сирилом, как почти каждый день с разрешения нянечек, которые всегда приносили двойную порцию десерта.

– Мы вас оставляем, дорогие! – весело сообщила Мари.

Она вышла первой, другие догнали ее у лифта. Только когда закрылись двери кабины лифта, она перестала улыбаться и вздохнула:

– Какой ужас, господи, это было так грустно, что…

Растерявшись, она закусила губу, ни на кого не глядя, пока Магали не обняла ее.

– Почему бы нам не поужинать вчетвером? – предложил Винсен нежно. Я приглашаю вас в ресторан, пойдем на набережную Сен-Агустин, мы часто ходим туда с Мари…

Он должен был сказать это в прошедшем времени, потому что Мари избегала его после драмы. Конечно, чего он и боялся, она кивнула головой.

Через полчаса они все сидели за столом, немного удивленные этой непредвиденной трапезой, и смотрели друг на друга с неким любопытством. Магали и Ален, которые не были в Париже уже много лет, казалось, были удивлены проникающим холодом, серостью Сены и толпой сидящих в кафе.

– Я предлагаю подарить им потрясающее крещение, когда Сирилу будет лучше, – сказал Винсен, смотря на Мари.

– Потому что ты думаешь, что ему когда-нибудь будет лучше! – язвительно ответила она.

– Я также считаю, что они любят друг друга, – вмешалась Магали, – и никто у них этого не отнимет.

Она сидела напротив Винсена, которому сияюще улыбнулась. Они регулярно созванивались уже несколько месяцев, чтобы договориться перед судебным делом, которое Мари завела против Виржиля.

– Так как мы собрались все четверо, – вдруг сказал Ален, – может, поговорим об этом?

– О чем? – спросила сестра настороженно.

– О том, чем вы занимаетесь, о вашей манере платить по счетам, обо всех голубых бумажках, которые приходят в Валлонг…

Ошеломленный Винсен посмотрел на него, недоумевая, почему он подливал масла в огонь; однако он знал, что Ален редко говорил впустую, и надеялся, что у него было достаточно причин, чтобы так начать разговор.

Не утруждая себя ответить прямо, Мари бросила Винсену:

– Кстати, твой адвокат получит повестку, и мы соберемся на переговоры, но как ты знаешь, я не поддамся ни на что.

– Я готов предложить тебе намного больше, чем ты хочешь взять с Виржиля, – осторожно сказал Винсен. – И нам не нужны будут для этого посредники.

– Это он должен платить, а не ты. Это будет слишком просто!

– Надо также обеспечить и будущее Сирила, – настаивал Винсен.

– Ты не возьмешь меня такими аргументами. Ты подписываешь чек, а Виржиль умывает руки? Все забыто? Никогда.

Ален положил свою руку на руку сестры ласковым жестом.

– Мари, прекрати…

– Да, я знаю, ты его защищаешь, вы все трое его защищаете, но этого недостаточно, я тебя предупреждаю.

– Я его не извиняю, его трудно защитить, – ответил Ален. – Но ему не плевать, это ложь, я вижу его каждый день, я хорошо это знаю.

– Тем лучше!

Она резко оторвала руку и отодвинула тарелку.

– Я постараюсь говорить очень ясно, я хочу, чтобы он искупил вину. У Сирила это на всю жизнь, пусть у него тоже будет!

– Мари, – вздохнул Винсен, – важно защитить Сирила. Его инвалидность помешает ему, быть может, в карьере, которую он мог сделать. А наложение ареста на зарплату Виржиля не составляет настоящего искупления, ты это прекрасно знаешь. Назначь сумму, ренту, делай, как знаешь, я не буду возражать…

Он мог показаться очень убедительным, и Магали с интересом смотрела на него, удивленная своей чувствительностью к его голосу, нежности взгляда, его тоске.

– Это очень дорого тебе обойдется, Винсен! – сыронизировала Мари, барабаня пальцами по столу.

Ее неверие не обескуражило его, он был таким же упрямым, как и она.

– Проси, что хочешь, разори меня, если хочешь. – Заставь меня все продать, я согласен, я подписываю. Ни один адвокат не добьется большего, чем я способен дать Сирилу. Но дай мне спасти Виржиля.

– Зачем?

– Потому что это мой сын так же, как Сирил твой, то, что ты должна понять… Пока ты ожесточилась на него, пока правосудие будет его преследовать, Ален не может разделить с ним наделы.

– Мне на это плевать!

– Но не мне. У меня есть выбор – поговорить об этом с Сирилом, предложить ему, например, передачу моей доли в конторе Морван-Мейер, что должно ему помочь в жизни. На настоящий момент ты ведешь юридическое дело вместо него, но он совершеннолетний, он имеет право на голос.

– Это коварно, Винсен, мне все это снится!

– Нет, как раз наоборот. Будь логична, в сравнении с тем, что тебе отсудят, то, что я предлагаю – непомерно.

– Я не хочу об этом слышать, – произнесла она холодно.

– Какая глупость, – яростно пробормотал Ален.

Была пауза, во время которой никто не дотронулся до еды. Потом Винсен нагнулся немного вперед, в сторону кузины.

– Тогда скажи мне, чего именно ты хочешь, и ты это получишь, но не говори мне это через твоих адвокатов! Я готов на что угодно. Правда, на что угодно, Мари, и это не пустые слова.

На этот раз вместо возражений она молча посмотрела на него. Он произнес последние фразы с той властностью, которой она не слышала от него раньше, так же, как это делал Шарль. Та же интонация, тот же язвительный взгляд. Это сходство поразило Алена и Магали, которые с любопытством смотрели на него.

– Я не знаю, – в конце концов, сказала она. – Может быть… Я об этом подумаю.

Но она уже догадывалась, что он сломил ее волю, и что она начинала слабеть. Он не был грубым, загнанным перед катастрофой, которая обрушивалась на Виржиля. Для последнего судимость была худшим. И его отец защищал его с тупой энергией, как раз с той, какую она проявляла по отношению к Сирилу.

– Извините, у меня работа, – пробормотала она, поднявшись.

Винсен схватил ее за руку, когда она выходила из-за стола.

– Ты серьезно об этом подумаешь, Мари?

Он хотел уверенности, а не просто надежды, и он определенно походил на отца, может даже был еще более впечатляющ.

– Да! – бросила она вопреки себе.

Ален подождал, пока она дойдет до двери, прежде чем заявил:

– Ты дрался как лев, скажи тогда…

Они обменялись взглядами, полными взаимопонимания. Они оба нашли что-то очень ценное, что одновременно ложилось на более чем сорок лет настоящей любви и недоразумение, в котором они никогда не признавались себе. Пока Винсен собирался ему ответить, Ален встал.

– У меня больше нет сигарет, пойду поищу табачный киоск. Закажите мне кофе, я вернусь.

Он, очевидно, хотел оставить его на несколько минут наедине с Магали, и Винсен не стал звать официанта, который спокойно мог выполнить то, чего хотел Ален.

Когда он ушел, Магали заявила:

– Сегодня утром, в самолете, он сказал мне, что если представится случай, он загонит вас с Мари в угол…

Винсен изобразил меланхоличную улыбку, понимая, что он был обязан Алену единственным настоящим разговором с Мари, какого у них не было уже несколько месяцев.

– Я думаю, что это все решит, но я очень боялся, когда он начал разговор! Знаешь, мы чертовски много ему должны. Ты, я и теперь Виржиль.

– Что тебя удивляет? Он тебя обожает, ты это прекрасно знаешь.

Она произнесла это как совершенно банальную вещь, с которой любой мог согласиться, но это было не так просто. Он встал, обошел стол и сел около нее на велюровую лавку.

– Есть что-то, чего по телефону я не могу сделать…

Не спеша он приблизился к ее лицу и нежно поцеловал в уголок губ.

– Я умирал от желания сделать это, извини.

Смеясь, она смотрела на него в упор несколько секунд, потом обняла его за шею и вернула ему поцелуй со всей чувственностью, на которую была способна. Когда они остановились, то едва могли дышать и чувствовали себя немного неловко оттого, что повели себя, как дети, которыми уже давно не являлись.

– Я тебя хочу, – констатировал он странным голосом. – Я тебя всегда хочу, когда ты на расстоянии меньше, чем пять метров от меня.

– Успокойся, я уеду за семьсот километров отсюда, самолет улетает через два часа.

– Магали…

– Ты женат, Винсен.

– Но я люблю тебя! Моя жена, ею всегда будешь ты, даже если ты предпочла меня бросить и развестись.

Сказать это было для него таким облегчением, хотя она и побледнела, он не обратил внимания и продолжил:

– Ты уедешь, но ничто не помешает мне думать о тебе. У тебя кто-нибудь есть?

– Я полагаю, что это тебя не касается.

– Да, это правда. Однако если ты одна, если ты не влюблена, я… Я стал тебе безразличен?

Он никогда не думал, что сможет задать этот вопрос, который его преследовал, и когда он это сделал, то испугался.

– Я должно быть, кажусь тебе очень претенциозным, очень…

– Непостоянным.

– Я?

– Да, ты! – вдруг взорвалась она. – С тех пор прошло пятнадцать лет, ты бросил меня в Валлонге и поехал в Париж делать свою карьеру, потому что за тебя это решил отец, ты не спросил, что я чувствовала. О, я знаю, что была не идеальной супругой, далеко от этого, но я делала усилия, я не заслуживала, чтобы со мной так обошлись, с таким пренебрежением, и не говори мне о безразличии!

Метрдотель покашлял, потом поставил перед ними кофе и быстро удалился. Винсен стал играть с ложечкой, опустив голову, а Магали снисходительно на него смотрела.

– Чтобы быть искренней, – продолжила она, – я устроила себе жизнь, которая мне подходит. Если у тебя, с твоей стороны, это не получилось, мне очень жаль.

Он поднял на нее глаза – необъяснимо, она вдруг испытала желание прижать его к себе, успокоить, обрести его снова.

– Нет, – сказала она вполголоса, – это не честно, мне совсем не жаль узнать, что Беатрис тебя не устраивает. Тебе не надо было снова жениться. Не самый умный поступок!

Все испытания, пережитые за предыдущие часы, делали его уязвимым и сентиментальным, но Магали собиралась уезжать, и не было другого случая, чтобы признаться ей.

– Ты большое сожаление моей жизни, насколько ты это знаешь. День был трудным, у меня больше нет ни защиты, ни гордости, я устал. Я тебя еще люблю, Магали, и думаю, что это никогда не изменится.

Они были так заняты тем, что смотрели друг на друга, что Алену надо было бросить пачку сигарет на стол, чтобы они, наконец, заметили его присутствие.

– Вы хотите, чтобы я пошел еще за одной? Немного растерянный, Винсен подал знак официанту, чтобы принесли счет.

– Не надо, – обронил Ален, – уже оплачено. Мне же нужно было чем-то заняться… Ты отвезешь нас в Орли?

Увидев жизнерадостную улыбку кузена, Винсен почувствовал себя абсолютно глупо.

Жан-Реми ходил туда-сюда по залу аэропорта. Он все более нервничал по мере того, как приближалось время прилета рейса из Парижа. Магали была рада его увидеть, но с Аленом это была особая история. Их отношения только ухудшались за последние полгода, после случая с Сирилом или, точнее, после визита Чензо. Ален не показывался на мельнице. Его рубашки были брошены в большом платяном шкафу в ванной комнате. Несколько раз Жан-Реми приглашал его на ужин, и каждый раз Ален назначал ему встречу в ресторане, как будто он мог выносить его только на нейтральной территории. Иногда им удавалось встречаться у Магали, но и там Ален уклонялся от его вопросов. Он отмахивался беззаботным жестом от любой попытки поговорить на личные темы. Его молчание, наряду с холодной улыбкой, было хуже всего.

Далекий голос сообщил о посадке самолета, и Жан-Реми направился к стеклянным дверям. Его существование принимало губительный характер. Периоды, когда он больше не хотел рисовать или не мог, становились все более частыми и продолжительными. Путешествие в Калабрию, а потом в Палермо ничего не изменило. Там тоже, несмотря на любезность его друзей художников и обаяние некоторых новых знакомых, ему не удалось забыть Алена. Двадцать пять лет грозовой связи, может, подошли к концу, не изменившись внутри.

– Ты прелесть, что приехал нас встречать! – воскликнула Магали, возникнув рядом с ним.

– Тебя встречать, – уточнил Ален, – потому что мне надо забрать машину со стоянки…

Его взгляд, проникновенный, только едва коснулся Жана-Реми, потом он обратился с настоящей улыбкой к Магали и развернулся.

– О, мне очень жаль, – пробормотала она.

Она колебалась лишь секунду, прежде чем броситься догонять Алена, которого настигла у лифтов.

– Время ужинать, останься с нами, я приглашаю вас обоих…

– Нет, с меня хватит ресторанов, я возвращаюсь в Валлонг приготовить омлет.

Так как двери открылись, она, схватила его за руку, внезапно разозлившись.

– Ты не видишь, что он очень несчастен? Ты его не достаточно обидел? Поговори с ним, по крайней мере, не игнорируй его!

Ее вмешательство застало его врасплох, и он чуть было не согласился, но, в конце концов, вошел в лифт и повернулся к ней спиной. Расстроенная, она вернулась к Жану-Реми, который ждал, застыв на месте.

– Если я хорошо понимаю, мы едем вдвоем, моя прелесть? – пошутил он.

– Ты знаешь, какой он…

– Да. Нетерпимый, упрямый, злопамятный.

– Но это также отличный человек, – сказала она, взяв его под руку.

– Не учи ученого! – ответил он с горечью.

Потратив безумное количество времени на то, чтобы что-нибудь выяснить, он отлично знал, что Ален часто выходил зимой, что его часто видели в модных местах, что совсем не сочеталось с его обычным образом жизни. Он одерживал краткосрочные победы, как будто тоже пытался о чем-то забыть. Однажды ночью в Эксан-Провансе, где он пытался устроить праздник со своими друзьями, Жан-Реми даже видел, как он выходил с дискотеки с красивой брюнеткой, висящей у него на шее.

Когда они направились к выходу, на весь холл раздался голос:

– Жан!

Ален настиг их в несколько шагов и спросил абсолютно невинно:

– Я могу к вам присоединиться?

Хотя ему было сорок шесть лет, он все еще был похож на молодого человека, в которого Жан-Реми влюбился навсегда. И то, что он сумел загнать его в холст, ничего не изменило в этом служении.

Несмотря на свое нетерпение, Даниэль держался весь вечер. И только после ухода последнего приглашенного, он, наконец, смог ликовать. Возвращаясь в гостиную, где Винсен и Беатрис задержались еще с Софией, он закрыл двойные двери, сделал театральную паузу, прежде чем бросить своему брату:

– У меня для тебя баснословная новость! Сиди, иначе упадешь…

– Он тебе это подтвердил? – вмешалась София, глаза которой светились хитростью.

– Во время аперитива, да, но так как это пока не официально, он не хотел, чтобы я рассказывал об этом Винсену, пока президент не подписал.

– Но он это сделает? – настаивала она.

– Да!

– О ком речь? – забеспокоился Винсен, который ничего не понимал из их диалога.

– О дорогом Обере, с которым ты говорил полвечера.

– О нем? Для политика он достаточно открытый, достаточно интересный.

– Он также великолепный друг, который восхищается тобой, думаю, ты это не упустил? И ты также хорошо помнишь, что он заседает в Верховном суде? Потому что это он всем своим весом изменил баланс!

– Баланс чего? Перестань выражаться загадками, я ничего не понимаю.

– Правда? Ну, я говорю о твоем назначении в Кассационный суд…

Винсен был захвачен врасплох. Даниэль пересек гостиную и встал перед ним с победным видом.

– Я работаю над этим уже месяцы! Или точнее, работаем мы с Софией.

Улыбаясь, он изобразил поклон перед братом.

– Господин судья… Я думаю, ты поднялся на вершину лестницы! Что называется предел, нет? Понятно, что предел в полном смысле этого слова.

Но Винсен все еще не реагировал, и Даниэль рассмеялся.

– О, как сказал бы папа, твое дело из бетона, твоя личная ценность и твоя карьера без ложных шагов стоят всех опор мира! Только вас было много в рядах, ты и стариканы, которые претендовали на самую высшую инстанцию!

– Даниэль…

– Если ты скажешь спасибо, я рассержусь.

– Спасибо.

Потом он вскочил с дивана и хлопнул брата по плечу.

– Ты чертовский негодяй, дружище!

Его голос дрожал от глубокого чувства, которое было трудно контролировать. То, что принес ему на серебряном подносе Даниэль, было результатом такой работы, стольких лет усилий, что он не мог посчитать все, что приносила ему эта новость. На больничной койке умирающий Шарль предсказал ему, что может с ним произойти до этого высшего суда, но он старался не слишком думать об этом.

– Кассационный суд! – повторил он напряженным голосом.

Он повернулся к Софии с улыбкой, полной благодарности.

– Так значит, ты участвовала в заговоре?

– Ты не знаешь, какое количество судей и высших чиновников я должна была обаять, как принцев! – весело пошутила она. – Может, по бокальчику шампанского, чтобы отпраздновать событие…

– Море шампанского, и сейчас же! – воскликнул Даниэль.

Сидя на краешке дивана, не пошевелившись, Беатрис чувствовала себя абсолютно непричастной к радости мужа. Он даже не взглянул на нее, ее с таким же успехом могло и не быть в комнате. Он продолжал обращаться только к брату, уже болтая, когда первый шок прошел.

– Ты представляешь, я больше никогда не буду судить события? Мучиться с совестью? Я буду биться только над законом, над текстом закона, интерпретацией текстов закона!

– И это тебя устраивает?

– Именно это я и люблю!

– И ты издашь еще кучу нечитабельных вещичек, чтобы их с уважением поставили в библиотеке ни разу не открыв!

– Если бы я прислушался к себе, я бы взялся за это сегодня же ночью!

Огорченная, оскорбленная, Беатрис встала, подошла к Винсену и обняла его за талию.

– Я могу тебя поздравить, мой дорогой?

Он опустил на нее взгляд, но посмотрел лишь секунду с легкой сдержанной улыбкой, которая ни от кого не ускользнула.

Через два часа после того, как они покинули дом Даниэля, Беатрис решила спровоцировать настоящее объяснение. В машине, которая везла их на авеню Малахов, она молчала, готовя аргументы. Несмотря на рождающуюся мигрень из-за шампанского или бесконечного вечера, она приступила к атаке, как только они переступили порог комнаты.

Стоя у комода, она демонстративно проглотила противозачаточную таблетку, как и каждый вечер.

– Ты видишь, что я делаю? – сухо бросила она.

Он закончил расстегивать белую рубашку, потом повернулся к ней.

– Нет, что?

– Я даю тебе возможность заниматься со мной любовью в полном спокойствии! Ты не хочешь ребенка, я принимаю меры предосторожности. Но этого тебе недостаточно, сказала бы я, ты поворачиваешься ко мне спиной каждую ночь… Днем тебя нет, а когда мы выходим вместе; я чувствую себя пустым местом!

Ее голос поднялся до писка, она сделала паузу, чтобы попробовать начать снова.

– Винсен, я тебя не узнаю… Это длится уже месяцы…

Она дала своему длинному платью упасть на пол и стояла, как скульптура, в белье из красного кружева, купленного по его желанию.

– Мне двадцать восемь лет, я не уродливая, не глупая, я твоя жена и я хочу тебя. Ты меня ненавидишь или ты больше не можешь?

Он выдержал время, чтобы рассмотреть ее, любуясь, прежде чем ответить:

– Ты потрясающа. В этом был вопрос? Твое тело? Приятное, спроси у любого…

– Я разговариваю с тобой!

– Ты не разговариваешь, ты кричишь.

В ярости она пересекла комнату, расстегивая по дороге свой бюстгальтер, который бросила на кровать.

– Значит, тебя это, правда, не трогает? Ты хочешь спать, ты опаздываешь на работу?

– Ирония у тебя не получается. Это искусство, знаешь…

Она должна была почувствовать себя смешной, но она была слишком несчастна, чтобы это замечать, и она пробормотала жалостным голосом:

– Есть другая женщина, у тебя любовница?

Хотя он был глубоко опечален за нее, у него не получалось ее жалеть.

– Нет, у меня нет любовницы, я тебе не изменяю, – сообщил он лаконично.

Она ему поверила, потому что он казался слишком равнодушным, чтобы соврать. И вдруг ей захотелось до него дотронуться, почувствовать на себе его кожу, обрести снова мужчину, в которого она влюбилась с первого взгляда, и который смог удовлетворить все ее женские желания, по крайней мере, в начале их романа.

– Это потому, что я хочу ребенка? Тебя это пугает? Но ты будешь его обожать, Винсен, я в этом уверена! Однако я не заведу его против твоего желания, я принимаю не сахарные таблетки! Я так тебя люблю, если бы ты знал…

Она позволила себе подойти к нему, он не пытался отстраниться. Он пользовался все время одной и той же туалетной водой, которую она с удовольствием вдохнула, потом она тихонько потянула за рукава рубашки, чтобы ее снять. Когда она начала расстегивать пояс, он схватил ее за запястье.

– Прекрати…

Но она уже успела заметить, что он ее хотел все-таки, и она настаивала, пока он резко не отошел.

– Что с тобой? – отчаянно вскрикнула она. – Ты больше не выносишь, когда я к тебе прикасаюсь?

– Я совершил ошибку, Беатрис, мы не должны были жениться. Я думал, что люблю тебя, я…

Она стала мертвенно-бледной, и он замолчал, удивленный. Он был убежден, что она играла комедию большой любви, он был готов закончить и произнести слово «развод», однако она, казалось, не играла горе, которое исказило ее лицо.

– Винсен, – прошептала она, – ты меня больше не любишь? Ты не любишь меня? Ты говоришь об этом?

Эти слова, которые она уже сто раз повторяла, провоцируя его, не веря в них на самом деле, только что стали жестокой реальностью.

– Нет, я не хочу, – пробормотала она, – ты не имеешь права! Дай мне еще один шанс, ты мне его никогда не давал! Мы не жили нормально, здесь я не дома, вся твоя семья не обращает на меня внимания, и ты делаешь как они, у меня даже не было права носить твое имя! Вы, Морван-Мейеры, вы расцениваете остальной мир с пренебрежением, вы недосягаемы, неприкасаемы…

Она плакала без стыда, на грани срыва, он чувствовал себя холодным от этих упреков. Магали говорила ему то же в свое время, он это не забыл.

– Это не ты, – сказал он очень быстро, – ты тут ни при чем, я единственно ответственен. Я не уладил свое прошлое, когда ты вошла в мою жизнь. У меня нет к тебе упреков, если только то, что ты не должна была выбирать мужа моего возраста. С самого начала мы пошли не по той дороге, я никогда не верил в твои красивые слова, но я считал, что это плата за женщину столь молодую и прекрасную, как ты…

– Верил? Но это правда, несчастный дурак! Какие красивые слова? Когда ты входишь в комнату, у меня останавливается сердце! Когда ты как-то по-особому смотришь на меня, но с тобой уже давно такого не было, я утопаю в счастье. А ты, ты думаешь, что я вышла за тебя из-за твоих денег!

– О, я не говорил бы так резко…

Эта последняя фраза, произнесенная с неким цинизмом, испугала Беатрис больше всего предыдущего. Она поняла, что вот-вот навсегда потеряет его, что он воспользуется их спором, чтобы покончить с этим.

– Не будь со мной злым, тебе это не идет, – попросила она низким голосом.

Это было единственным средством, чтобы помешать ему продолжить, она это знала. Она выпрямилась, откинула свои длинные коричневые волосы назад. У нее были руки, чтобы драться, и она рассчитывала их использовать.

Лея крепко сжимала руки Сирила и молча всматривалась в него.

– Искренне, – сказала она, наконец, – лучше.

Гематомы, вызванные последней пластической операцией, сглаживались, и со дня его приезда на авеню Малахов на прошлой неделе он соглашался смотреть на себя в зеркало.

– Я думал, они смогут сделать что-то большее, – уточнил он. – В любом случае не раньше, чем через месяц.

Три шрама пересекали лоб, скулу и висок, но верхнее веко обрело уже почти нормальную форму.

– Это кстати, потому, что я больше не перенесу больниц!

Сестра удовлетворенно улыбнулась, прежде чем отпустить его. Она считала долгом чести помогать Тифани, сменяя ее, чтобы Сирил почти никогда не оставался один.

– Я все-таки немного доктор Джекил и мистер Хайд, нет? – спросил он, вертя головой то направо то налево.

– Ты выкинешь меня на улицу, если я тебе скажу, что шрамы придают некий шарм?

– Тогда у меня его много!

Он соглашался шутить, это был хороший знак, она воспользовалась этим, чтобы спросить его, сгорая от любопытства:

– Вы останетесь здесь, когда вы уже женаты?

– У Тифани нет никакого желания уезжать, я ее понимаю.

В любом случае он был всегда с ней согласен, никогда ей не противоречил.

– Когда появится ребенок, мы будем рады, что не одни. К тому же куда ты хочешь, чтобы мы ушли? Винсен предложил мне работать…

– О, он, кажется, способен достать для тебя луну, нет?

Они засмеялись, потом Сирил перестал:

– Он делает все, что может.

Это был эвфемизм, ибо даже с Мари, несмотря на все их передряги, Винсен продолжал показывать себя улыбающимся, любящим, внимательным к сохранению семейной сплоченности.

– Я его не только очень люблю, – продолжал Сирил, но это отец Тифани, значит…

– Значит, он может разговаривать прямо с тобой, а не с мамой, которая иногда преувеличивает! Что касается Беатрис, эти финансовые решения должны быть ей неприятны… Ее тоже должны интересовать деньги!

Она разом встала и подошла к венецианскому зеркалу, которое украшало одну из стен спальни.

– А я, как моя голова? Ты заметил сережки?

– Я думаю, речь идет о подарке Эрве?

– Угадал!

– Он тебя балует…

– Мама его постоянно упрекает, но он говорит, что наверстывает упущенное.

– Это его право, после всего.

Она развернулась и подошла к нему.

– Ты, правда, не хочешь знать? – спросила она с большой нежностью.

– Нет. Не сейчас.

Его ответ был всегда одним и тем же с тех пор, как Мари предложила ему броситься на поиски некого Этьена. Она пошла на это через несколько недель после несчастного случая, почувствовав себя вдруг несправедливой со своим сыном и не зная, как еще ему помочь преодолеть его инвалидность. Потому что Лея нашла своего отца, у Сирила тоже было право узнать своего. Но он решительно отказался, в ужасе от мысли столкнуться с незнакомцем в том состоянии, в каком он был.

– Мне не нужен больше никто, кроме Тифани, ты знаешь…

Она это поняла лучше после того, как провела часы, успокаивая его, когда он начал задаваться вопросами, видя, что он слишком уродлив для Тифани и чуть не впал в депрессию. Когда Лея безустанно повторяла: «Она любит тебя, это очевидно!» – Он отвечал: «Этого не может быть». Но когда они принялись за дело вдвоем, они его разбудили: Тифани яростью, Лея дипломатией.

– Я могу идти? Мне надо заниматься…

– Конечно, давай! Торопись стать врачом, потом хирургом, и потом ты мне заново все это сделаешь, обещаешь?

Она пожала плечами беззаботно, как если бы находила эту перспективу бесполезной, потом ушла, оставив дверь открытой. Ему надо было встать, чтобы закрыть ее самому. Немного раздраженный тем, что его все еще держали за больного, он больше не хотел особенного внимания, он просто хотел обрести нормальную жизнь. Или более-менее нормальную.

Он подошел к зеркалу и обследовал себя без снисхождения и отвращения. Он был наполовину изуродован, это было неопровержимо, но Лея была права, все постепенно приходило в норму. Левый глаз, он им очень хорошо видел, и его головные боли почти прошли. Накануне, когда он спросил Тифани, не испугает ли он ребенка, она дала ему пощечину. Не очень сильную и по здоровой щеке, но пощечина была сухой и спонтанной. Парадокс заключался в том, что это обрадовало его, потому что это было доказательством того, что она больше не относилась к нему, как к чему-то хрупкому, что она могла на него разозлиться. Она извинилась, огорченная своей собственной реакцией, в то время как он раскатисто смеялся. Тем истинным смехом, которым йог смеяться только рядом с ней. Его женой.

Он опустил голову задумавшись. Сможет ли он смеяться с ребенком? Со всеми теми, кого он мечтал иметь, сможет ли он стать хорошим отцом, без досады и горечи? Тысячу раз, во сне и наяву, он пережил эту ужасную драку. Удары Виржиля по спине, его сильные руки, вцепившиеся в его волосы, бросившие его лицом вперед. Ветка, которую он видел, как она приближалась, воткнулась в его глаз. Боль разрывающая, тут же паника, голос Алена в кровавом тумане, и Тифани, которая плакала где-то рядом с ним. Если бы в этом месте ствол был гладким, тогда он, может, сломал бы себе нос или надбровную дугу, в общем, ничего важного, но вместо этого он был искалечен на всю жизнь. Ужасное желание мести, которое его сначала грызло, в конце концов, отошло на второй план. Воткнуть нож в горло Виржиля не решало отныне ничего.

Дверь на лету открылась, заставив его подпрыгнуть, и Винсен ворвался в комнату.

– Я отвезу тебя в клинику, Тифани рожает, схватки начались в метро!

Твердой рукой Винсен толкнул Сирила перед собой.

Тест Апгара был нормальный, новорожденный весил три килограмма и осмотренный вблизи был отлично сложен. Уставшая Тифани, которая спала, когда Винсен и Сирил вошли в комнату, проснулась, услышав, как они шепчутся, повиснув на колыбели.

– Это мальчик, – пробормотала она, – он себя очень хорошо чувствует. Где вы были?

– Ты дала телефон твоего отца во дворец, понадобилось время, пока они его нашли, пока он меня забрал…

Голос Сирила дрожал между волнением и упреком, но Тифани ему улыбнулась с нежностью, которая заставила его замолчать. Она не хотела, чтобы он сходил с ума, устремлялся на улицу в поисках такси, а потом терпел долгое время в одиночестве в коридорах клиники.

– Не было ничего срочного, – пошутила она, – ты не мог для меня сделать ничего особенного. Очень милый старый месье помог мне подняться по лестнице метро, мы нашли телефонную будку, и потом он подождал скорую вместе со мной. Я записала его адрес, ты его отблагодаришь.

Сирил сел на край кровати, взял лицо Тифани в ладони, и крепко ее поцеловал, безразличный к присутствию Винсена за спиной.

– Я до безумия люблю тебя, – прошептал он, – я не хочу, чтобы старые месье занимались тобой вместо меня.

Она обняла его за шею, потом подняла глаза на отца, который ждал. Ему было немного не по себе, руки в карманах плаща.

– Папа, ты не дашь мне его, чтобы я представила его Сирилу?

Взволнованный тем, что первым коснется малыша, Винсен повернулся к колыбели. Двадцать три года назад у изголовья Магали он с осторожностью поднял Виржиля именно таким же образом. Новорожденный показался ему легким, хрупким, сказочным. Он воспользовался предоставленным ему временем, чтобы разглядеть его, прежде чем передать в руки молодых людей.

– Как тебе твой сын? – спросила она у Сирила.

Сначала он не ответил, потом, в конце концов, произнес, низким голосом:

– Очень красивый.

– Он им, безусловно, станет, но в настоящий момент он скорее… сморщенный, нет?

Она рассмеялась, тогда как Сирил нахмурил брови, озадаченный, потом она снова обратилась к Винсену.

– Счастлив стать дедушкой?

– Больше, чем ты себе это представляешь, ваш ребенок меня переполняет, я даже не знаю, что сказать!

Однако она, казалось, ждала, что он заговорит, задаст все вопросы, которые хотел задать по поводу ребенка, он выбрал самый простой.

– Как вы собираетесь его назвать?

– О, это уже давно решено, – ответила ему Тифани, и я надеюсь, это доставит тебе удовольствие! Твоего внука будут звать Шарль.

– Шарль? – повторил он недоверчиво.

Слишком растерянный, чтобы что-то добавить, он посмотрел в глаза Тифани. Конечно, она знала, насколько он любил своего отца. Она не просто хотела доставить ему удовольствие, ее выбор был серьезно обдуман.

– Я не могла думать ни о каком другом имени для наследника Морванов и Морван-Мейеров, – объяснила она. – Мы надеялись, что этот ребенок представит собой две семейные ветви и их объединит…

Винсен опустил голову, попытался улыбнуться и в конце концов отказался от этого.

– Я очень тронут, – пробормотал он, – но сейчас я вас оставлю, вы, должно быть, хотите спокойно побыть с… Шарлем.

Когда он вышел из комнаты, он все еще был раздвоен между легкостью и странной меланхолией. Он был дедушкой, он скоро будет судьей Кассационного суда; с другой стороны, он почти разводился, и все еще мысли о бывшей жене преследовали его. А его зять мог со дня на день его разорить. Поворот жизни его изумлял, несмотря на все усилия, он больше ничем не владел. Что Клара подумала бы об этом новом Шарле, сделанном двумя ее правнуками?

В холле, когда он искал в глубине кармана свою пачку сигарет, он заметил Мари, которая в спешке входила и вскоре наткнулась на него.

– Ты видел ребенка? Как он?

Она схватила его за руку, сумасшедшая от волнения, и он потрепал ее по волосам, не обращая внимания на прическу.

– Великолепно! Абсолютно нормальный, успокойся. Это мальчик, которого зовут Шарль.

– Как?

– Шарль…

Замолчав сначала, она вдруг стала плакать конвульсивно, пока он не обнял ее.

– Я знаю, Мари, – сказал он тихо, – я знаю…

Они знали друг друга наизусть, всегда, они в одно время учили право, вместе пережили разного рода драмы, недавно поссорились, но в этот момент их объединяло что-то такое, что только они двое могли понять и оценить.


XI


Валлонг, июнь 1978

Магали сложила чек, который подписал ей Жан-Реми, и аккуратно положила его в ящик стола.

– Я, правда, изумлена, я спрашиваю себя, когда ты остановишься! – сказала она смеясь.

Галерея увеличилась полгода назад благодаря покупке общего помещения, и число сделок не переставало расти. Жан-Реми занимался этим все меньше и меньше, даже если он по-прежнему выбирал талантливых художников, всем остальным заведовала Магали. Ей сейчас легко было сделать выставку или организовать банкет, не говоря уже о том, что она пристрастилась к продаже, находя в коммерции настоящее призвание.

– Твой внук приезжает сегодня вечером? – спросил он почти с отцовской улыбкой.

– Да, с последним рейсом. Он, кажется, уже ходит!

– Кто его сопровождает?

– Винсен. Мари не хочет сюда ступать, чтобы не рисковать встретить Виржиля, что касается Сирила… О, в любом случае он не сможет бросить Тифани даже на два дня, они оба сдают экзамены. К тому же это доставляет мне радость увидеть малыша!

Жан-Реми задумчиво улыбался. Рядом с ним никогда не было детей, он знал о них только то, что годами рассказывал ему Ален. Ален, который, безусловно, устремится к Магали, чтобы увидеть маленького Шарля… и Винсена.

– Ладно, давай закрывай, не опоздай, – сказал он, поднимаясь.

На улице была хорошая погода, и прохожие спешили по тенистому бульвару. Он остановился у Кафе живописи, совсем рядом, выпил два виски в баре. Он знал большинство посетителей этого заведения. Здесь встречались местные художники. Но он не хотел пускаться в пустые разговоры и через полчаса решил вернуться, хотя дома его никто не ждал. В очередной раз он должен был попытаться закончить холст, начатый три недели назад, который совсем не продвигался из-за отсутствия вдохновения.

Когда он поставил машину у мельницы, он был в плохом настроении от мысли, что ему обязательно надо рисовать. Он разорвал бы и выбросил свои последние картины, которые все меньше и меньше удовлетворяли его. Он должен был что-то написать, чтобы получить деньги за контракт. Или отменить предстоящую выставку, которая должна была состояться в Париже в декабре.

Толкнув дверь, он удивился, увидев там Алена, стоящего спиной к нему у мольберта. Он даже не потрудился обернуться, когда говорил:

– Мне очень нравится этот пейзаж… Ты его скоро закончишь?

Жан-Реми подошел, взглянул через плечо Алена. На небольшом холсте была изображена скрипка Лафонтена под грозовым небом. Тона черно-серые и синие не удовлетворяли больше Жана-Реми, и он вздохнул.

– Я не думаю ее когда-нибудь закончить, нет.

– Жаль, я бы тебя об этом очень попросил.

– Почему эта, о Боги?

– Потому что она мне нравится.

– Правда? Она будет у тебя послезавтра.

Вдруг Жан-Реми более внимательно посмотрел на свою работу, пытаясь понять, что он мог из нее извлечь. Ален повернулся к нему.

– Это очень мило, спасибо. Видишь ли, с тех пор, как я оставил овчарню Виржилю и вернулся в Валлонг, я нахожу свою комнату немного… голой. Я ее отремонтирую, поменяю мебель. И если ты отдашь мне эту картину, я думаю, что буду с удовольствием смотреть на нее каждое утро.

Пораженный Жан-Реми помолчал. А затем ответил срывающимся голосом:

– Если ты думаешь смотреть на нее с удовольствием, я напишу ее со страстью. Мне, конечно, не хватает скромности, но я должен суметь сделать настоящий шедевр для тебя, мне стоит только попросить себя!

У него была такая горечь в голосе, что Ален отстранился настороже.

– О, не уходи, только не сейчас, когда сказал мне комплимент, это не так часто случается!

С разочарованной улыбкой он снова посмотрел на картину, потом продолжил:

– Я достаточно знаю твои вкусы, чтобы написать такую картину, какую ты желаешь… Это будет легко, потому что ты ее хочешь, это тут же придает мне гениальности. Зато когда ты приходишь сюда и смотришь на мои картины, не видя их, я спрашиваю себя, не сменить ли мне профессию! Единственная проблема в том, что я не умею делать ничего другого…

Он глубоко вздохнул и отвернулся.

– Жан, – тихо сказал Ален, – что с тобой? Я пришел только для того, чтобы тебя…

– Ах, нет! Один раз ты можешь не просто проходить мимо. Или исчезни лучше. Я так больше не могу, я сойду с ума!

Он сделал три нерешительных шага к середине комнаты, остановился, опустил голову. Немного обеспокоенный, Ален смотрел на него не двигаясь.

– Знаешь что? – пробормотал Жан-Реми после долгой паузы. – Если бы ты не вошел сюда, когда тебя не приглашали, скоро будет тридцать лет, то может, я был бы еще местным художником, одаренным, но не больше. Ты меня… возвысил. Надо любить, чтобы творить, иначе останешься посредственностью. Я считаю, что мой талант это ты. Талант эпизодический и легко испаряющийся, как ты. Но наконец, я многим тебе обязан. По случаю, спасибо за все!

Ален не мог не заметить агрессивности интонаций, и сверх того, он ненавидел такого рода признания.

– Ты выпил? – ограничился он вопросом.

– In vino Veritas [Истина в вине (лат.).], нет? К тому же я собираюсь продолжить…

Он исчез в кухне, откуда вернулся через минуту со стаканом в руке.

– Если ты что-то хочешь, угощайся, но я представляю, что ты торопишься в Валлонг. Винсен, конечно, будет спать там сегодня ночью, и ты захочешь подышать с ним одним воздухом!

Последняя фраза достаточно удивила его самого, так что он резко замолчал. Он сделал глоток, не глядя на Алена, готовясь к худшему, однако ничего не произошло. Когда он набрался смелости и взглянул в сторону мольберта, он убедился, что Ален был погружен в картину.

– Мне очень жаль, – сказал он тихо, – сегодня вечером я очень плохая компания…

Вместо ответа Ален пошевелился и приблизился к нему. Он взял из его рук стакан со словами:

– Я приготовлю ужин. Я принес барабульки, хочешь?

Когда он пошел на кухню, Жан-Реми в замешательстве проводил его взглядом.

Магали аккуратно приподняла простыню над Шарлем, который спал с большим пальцем во рту, потом выпрямилась.

– Он такой милый, – прошептала она. Потушив лампу, оставив только ночник, она подошла к Винсену, стоявшему на лестничной площадке.

– Ты, должно быть, умираешь от голода! Но ведь сначала надо было заняться им… Я думаю, мы образцово-показательные дедушка и бабушка!

Ее смех был веселым, бежевый костюм безупречным, ее волосы были очень элегантно подняты вверх. Он пропустил ее вперед и пошел за ней по винтовой лестнице.

– Я сделала ограждение, поставь его на место, я не хочу, чтобы он мог упасть…

– Он будет спать до утра, не теряй рассудок!

– Я? Ты себя видел?

Она снова засмеялась, он почувствовал себя глубоко несчастным. Почему им понадобилось столько времени, чтобы снова начать понимать друг друга? Почему она смогла найти себя только вдали от него? Без него?

– Магали, – нежно сказал он.

На пороге кухни она повернулась, вопросительно взглянув на него.

– Я не могу остаться здесь на ночь? У тебя нет комнаты для гостей?

– Нет. Я приготовлю тебе ужин, а потом одолжу свою машину, чтобы ты вернулся в Валлонг.

– Но я…

– И если завтра утром ты наберешься смелости, то навестишь Виржиля в овчарне.

После трагедии он не встречал своего сына. Единственный раз они общались по телефону, когда Винсен ограничился тем, что передал ему требования Мари и объяснил, как он собирается ей противостоять. После этого звонка он лаконично сообщил, что все улажено.

– Ты думаешь, он не ценит то, что ты для него сделал? – настаивала Магали. – На самом деле он страдает от этой истории! Без Алена он давным-давно свалился бы. Я тебя знаю, я знала, что ты будешь его защищать, но он считал наоборот и окончательно от этого растерялся.

– О чем он думал?

– Он думал, что ты его не любишь, что ты считал его недостойным с того дня, как он провалился на экзаменах. И даже намного раньше…

– Это ложь!

– Да, Винсен, согласна, но скажи ему это сам.

– Я думаю, он должен сделать первый шаг. Ты не хочешь слышать о деньгах, ни о чем, я не буду тебе навязывать рассказ о том, что мне пришлось сделать, чтобы вырваться из когтей Мари!

– Это должно быть дорого тебе обошлось? Она не из чувствительных…

– В данном конкретном случае я действовал, как она. Но я на самом деле был связан по рукам и ногам. Это Сирил пошел на сделку благодаря Тифани.

– Какой ценой?

– Моя часть недвижимости в конторе обеспечивает им пожизненную ренту. И по окончании их учебы они будут знать, куда идти! Я сделал им обоим передачу права, которую я оплатил, теперь я должен подумать о Лукасе, чтобы не обделить его из-за дурачеств его брата!

– Ты все еще злишься на него, как я вижу, – вздохнула она. – Ты знаешь, что ему никто и знака не подал уже полтора года? Ни Поль, ни Лея… Даже Даниэль, и это его дядя. Лукас очень хотел бы, но Тифани ему помешала, она очень злопамятная! Вы его на самом деле выгнали из клана? Сначала, понятно, но всему есть свои пределы.

– Предела он достигнет в тот день, когда осмелится появиться перед Сирилом и Тифани.

После таких аргументов она опустила голову. Она сама никогда не осмеливалась затронуть эту тему со своей дочерью, она не могла обвинять Винсена в трусости, он боролся.

– Не будем больше спорить, – согласилась она, – ты здесь не для этого. Что тебе хочется, рыбу или баранину?

– Что дольше всего готовится.

Она была ошеломлена. Ей понадобилось некоторое время, чтобы понять, что он сказал, после чего ее лицо осветилось широкой улыбкой.

– Ты пытаешься меня обаять?

– Если позволите, да.

– Пойдем, – сказала она, протягивая ему руку, вдруг очень веселая.

Она хотела повести его, но он помешал ей двинуться, притянул к себе. Он медленно нашел заколку, которая держала ее пучок, и освободил длинные, цвета красного дерева волосы, где не было заметно ни одного седого волоса.

– Ты великолепна, не стареешь. Ты продала душу дьяволу?

– Я веду простую жизнь, я не гонюсь за властью и почестями, и вот я достигла равновесия, все очень просто.

– Это камень в мой огород? Я люблю свою профессию, я всегда ее любил.

– Больше, чем меня.

Не возражая, он прижал ее к себе еще сильнее.

– Когда мы были молодыми? Я не знаю… Не думаю, нет.

Она не избегала его объятий, положила голову ему на плечо. Их молодость казалась такой далекой. Тем не менее, она еще помнила их первые встречи, особенно тот летний день, когда он ласкал ее в старом «Пежо». У нее тогда не было никакого опыта общения с мальчиками, она их остерегалась, но не смогла сопротивляться ему, таким он был любезным, терпеливым, обаятельным, искренним. Он доказал ей это, взяв ее в жены.

Когда она почувствовала, как руки Винсена скользнули по ее спине, под жакет, и коснулись голого тела, она вздрогнула. Такая нежность была свойственна только ему, она этого также не забыла.

– Ты не можешь изменять своей новой жене с бывшей, – неубедительно прошептала она.

– Перед Богом, у меня только одна жена, это ты.

– Не будь лицемерным, освободись сначала.

В это время он уже расстегивал ей бюстгальтер и вдруг остановился.

– Магали, что ты хочешь сказать? Что будет потом? Ты будешь…

– Нет, нет! Мы не можем начать все сначала, глупо так думать.

– Я ничего не думаю, я слушаю тебя… Решаешь ты.

Прошло несколько секунд, нескончаемых, и тот и другой молчали, потом очень медленно он коснулся ее груди кончиками пальцев.

– До этого момента ты меня не оттолкнула… Ты разрешаешь мне продолжить? Сколько лет я не касался тебя? Девять, десять? Что ты делала все это время? Я все это время сожалел о тебе, пробовал не думать о тебе…

– Винсен, остановись, – сказала она прерывисто, – мы уже не в том возрасте, чтобы…

– Чтобы что? Чтобы желать? Я клянусь тебе, что напротив!

Она не могла ничего возразить, она очень сильно его хотела, что заставляло ее очень быстро дышать, ноги отказывали ей. Уступить было бы безумием, и она не хотела этого делать, но поняла, что, тем не менее, сотворит это. Жизнь была слишком короткой, а ее бывший муж слишком соблазнительным, зачем бороться?


Отпуск у юристов начинался как раз перед 14 июля и кончался только после 15 августа. Если в прошлом году Мари не хотела и ступать на территорию Валлонга, то этим летом под нажимом Эрве она решила туда поехать. С ним она жила счастливо, стабильно, и больше не чувствовала страха с тех пор, как поняла, что он был не только прекрасным и искренним мужчиной, но как и она работягой. В конечном счете, она не жалела о том, что отказала ему во вступлении в контору Морван-Мейер, ибо вечером, как только они встречались, им было много чего рассказать друг другу. После рождения Шарля она предпочла, чтобы Эрве жил с ней на авеню Малахов, и он уже почти не бывал в своей квартире и не жаловался на это. Он ценил Винсена, делал вид, что не слышит разговоры Мадлен, и к тому же пользовался присутствием Леи, от которой приходил в экстаз. Стараясь наверстать упущенное время, он пробовал вести себя, как отец, и их отношения стали намного лучше, его дочь отныне доверяла ему.

Если мысль увидеться с семьей в Валлонге нравилась всем, то присутствие Виржиля составляло настоящую проблему. Даже не переступая порога имения и живя в овчарне, он мог наткнуться на Сирила, Тифани или Мари в любой момент. Никто не хотел и думать о том, к чему могла привести такая встреча. Как и каждый раз, когда речь заходила об этом деликатном вопросе, Ален нашел выход и сообщил, что Виржиль тоже уедет на каникулы. «Четыре недели оплаченного отпуска, это нормально, – с цинизмом сообщил он по телефону, и Виржиль проведет их где-нибудь на стороне, надеюсь, это вас устроит!» Мари воздержалась от комментариев, чтобы не ссориться с братом, но отлично уловила в его тоне упрек.

За несколько дней до отъезда Винсен решил объяснить Беатрис, что рассчитывает уехать один. Их пара, которая таковой не являлась уже много месяцев, выживала только благодаря стараниям, которые прилагала Беатрис, чтобы не дать ему уйти. Она использовала все – обаяние и ярость, слезы и когти, но он отныне был недосягаем. Его тесть, приехавший из Анже, чтобы поговорить с ним «как мужчина с мужчиной», преподал ему урок морали, абсолютно бесполезный. Винсен с невозмутимым видом слушал жестокие упреки доктора Одье, не двигаясь, потом оплатил счет и отвез его на вокзал. Тем же вечером Беатрис упала к нему в объятия в полной истерике, и вырвала у него обещание отсрочки. Она допускала разъединение, требуя от него лишь немного времени. И он не мог ей в этом отказать. Он боялся причинять страдания, разочарования, она это знала. Он никогда не осмелится выбросить ее на улицу. Если только она не уйдет сама. Может, ему нужны были несколько недель свободы, одиночества, в любом случае, она надеялась на это.

Приехав в Валлонг накануне поздно вечером, Даниэль, тем не менее, встал на следующее утро рано. Первым порывом было, как обычно, пойти взглянуть на близнецов, которые спали друг напротив друга. Потом он спустился в кухню, за столом уже сидели Винсен и Ален.

– А я боялся, что уже слишком поздно, – воскликнул он, – вы на самом деле ранние пташки! Я хотел бы позавтракать с вами…

Он взял себе кофейную кружку, поставил ее на стол, в то время как Ален пошутил:

– Он делает вид, что это ради нас, а на самом деле ему не терпится увидеть молодую сиделку.

– А вот и нет, потому что я ее уже видел! Мари и София, сосредоточились на выборе безупречной кандидатуры, они приняли добрых человек двадцать, прежде чем сделать выбор, и я вас предупреждаю, если она на самом деле очень квалифицированна… то она в такой же степени некрасива! Извини, Винсен, время, когда красотка Хелен таяла перед тобой, прошло!

– Кстати, что с ней стало? – с любопытством поинтересовался Ален.

– Хелен? Она все еще секретарь в конторе, вышла замуж за парня, который, по-моему, работает в страховании. И когда я туда захожу, она меня избегает…

Даниэль рассмеялся и похлопал брата по спине.

– Ты нравишься молодым девушкам, ничего не поделаешь!

Так как шутка не вызвала и тени улыбки на лице Винсена, который начинал уже думать о Беатрис, Даниэль поспешил сменить тему.

– Кто-нибудь уже думал о том, чтобы наполнить бассейн?

– Когда ты говоришь о «ком-то», – уточнил Ален, – ты имеешь в виду меня? Так вот, вы можете спокойно плескаться. Кстати, я поставил сетку вокруг, это не очень красиво, но…

Ему можно было не заканчивать, его кузены быстро опустили головы. Ни одна предосторожность относительно детей и воды не была лишней в Валлонге.

– Мне также надо вам кое-что рассказать, – добавил Ален. – Так как Готье должен приехать сегодня, может, мы организуем небольшое собрание совладельцев на этой неделе?

Винсен прикурил сигарету, потом посмотрел по очереди на брата и на кузена.

– Да, думаю самое время, мы, правда, взвалили все на твои плечи в этом году. Ну, мы посчитаем все расходы, хотя меня это сейчас не вполне устраивает.

– У тебя проблемы с деньгами? – удивился Даниэль.

– О, это не должно заставлять ждать.

Он констатировал это без горечи, уверенный в том, что действовал во благо, и объяснил:

– Авеню Малахов это пропасть, но никто не хочет уходить оттуда, я обещал Тифани, что она будет воспитывать своих детей там, она этого хочет… У меня больше нет доходов от кабинета, которые идут отныне к Сирилу, и я заморозил то, что оставалось для Лукаса. Так как я скоро разведусь, что мне очень хотелось бы сделать, я предполагаю, что Беатрис захочет получать алименты. Тогда Валлонг среди всего этого…

Даниэль и Ален обменялись взглядами. Даниэль встал.

– Если тебе что-нибудь нужно, Винсен, я к твоим услугам.

Он стал собирать поднос для Софии, бросая интригующие взгляды на брата. Сообщение о разводе его не удивляло, но ему казалось, что тот слишком спокоен для человека, обремененного такими заботами.

Когда он вышел, Ален взял пачку сигарет из рук Винсена и отправил ее в другой конец стола.

– Ты не должен столько курить по утрам. А также мог бы со мной разговаривать время от времени! Я в списке тех людей, которые готовы тебе помочь, сразу после Даниэля.

– Я не настолько…

– Тогда не жди, что это случится! Ты, правда, расстаешься с Беатрис?

– Да.

– И кто у тебя на уме? Магали? Кто-нибудь еще?

Винсен поднял свой бледный взгляд на него и расплылся в радостной улыбке.

– Ты принимаешь меня за Синюю Бороду или что? Кто-нибудь еще!

– На этот раз ты ее старательно выбирал у входа в школу?

– Ален!

– Я шучу. Я знаю, что ты льешь слезы по Магали, будь осторожен.

Раздраженный, Винсен пробормотал какую-то непонятную фразу, которую Ален даже не попросил его повторить, предпочитая продолжить:

– Магали сейчас нашла себя, но для нее было не так легко это сделать, не разрушай все.

– Я не вижу, почему и каким образом! Она уделяет мне не столько внимания, чтобы думать об этом!

Винсен протянул руку, взял свои сигареты. Уже месяц Магали не подавала никаких признаков жизни, даже не ответила ему на длинное письмо, которое он ей написал. Заняться с ним любовью было для нее простым отступлением, моментом слабости, ничем больше. А так как он не хотел слышать такого приговора, он не стал ей звонить.

– Винсен, твоя жизнь в Париже, ничего же нельзя изменить? Что ты хочешь сегодня?

Сначала Винсен не ответил, положив подбородок на руки, он, казалось, задумался, потом решил объяснить:

– Прежде всего, обрести свободу. Я ее хочу, и я в ней нуждаюсь. Беатрис доставляет мне неудобства, ей удается растрогать меня, хотя я и убежден, что она ломает комедию. Она боится потерять не меня, а, скорее, безопасное положение, которое хочет иметь, прежде всего. О, я врал тебе, когда говорил, что она оставляет меня каменным. Только я все еще люблю Магали и ничего не могу с этим поделать, это чувство сильнее всего остального. Со всеми сожалениями и угрызениями совести, которые ты представляешь.

Ален спокойно смотрел на него, не выражая нетерпения, сознавая, что Винсен только ему может все это рассказать. После паузы он предложил:

– Пойдем, прогуляемся?

– Конечно же! Я мечтаю об этом целый год…

– О чем?

– О синих холмах, оливковых деревьях. О том моменте, когда смогу забить тебе голову моими проблемами!

– Ты никогда мне не надоедаешь, пойдем.

Они вышли, и как только оказались на крыльце, Винсен глубоко вздохнул.

– Я не знаю, как это возможно, учитывая все, что произошло здесь, но я так люблю это место.

– Больше, чем суд?

– Конечно, нет. Кассационный суд это вершина!

Вдоль аллеи каменные деревья были покрыты черными плодами, и листья высоких платанов тихо шелестели под утренним бризом. Винсен взглянул на клумбы, которые обрамляли фасад, чтобы убедиться, что лаванда была по-прежнему там. И ароматные травы, которые каждый год высаживал его кузен.

– Что будет после нас? – пробормотал он.

– У тебя есть внук, он все сделает, как ты, он справится! – пошутил Ален, спускаясь по ступенькам крыльца. – Пойдем, посмотрим, что это за бассейн, мне стоило собачьих усилий…

Винсен догнал его, и они обогнули дом. Огород, который Клара сама возделывала во время войны, чтобы кормить Морванов, был отныне заменен бассейном из голубой мозаики, обрамленным большими белыми плитами. Зеленая сетка окружала ансамбль, как теннисный корт. Ручка входной двери была расположена высоко.

– Ты все продумал, я бы сказал, – констатировал Винсен.

– Я, может, слишком широко размахнулся? Я не представлял, что у тебя проблемы с финансами.

– Это превосходно.

Бассейн был достаточно большим, чтобы вместить всю семью, включая требовательных пловцов. К несчастью, времена, когда Тифани подводила итоги соревнований Виржиля и Сирила в плаванье, были далеко.

– Я также поработал над территорией вокруг бассейна, мне нравилось работать по вечерам, – уточнил Ален. – Твой сын мне во многом помог.

Он посадил кучу цветов с ракушечным узором немного поодаль, выровнял что-то вроде террасы, где можно лежать под пляжными зонтиками. Дальше, перед рощицей средиземноморских дубов стоял новый стол для настольного тенниса.

– Никто больше не захочет возвращаться в Париж, – улыбнувшись, сказал Винсен.

Не спеша он стал расстегивать рубашку, потом снимать джинсы.

– Обновим его? – бросил он Алену.

Он открыл сетчатую дверцу, прошел вдоль бассейна до самого глубокого места и прыгнул. Вынырнув, он глубоко вдохнул, поднял лицо к солнцу, потом лег на спину с закрытыми глазами пока не почувствовал, что его схватили за ноги, грубо потянули на дно. Он секунду сопротивлялся, потом, в конце концов, засмеялся под водой, глотнул сполна. Ален помог ему подняться, дал откашляться, прежде чем подтолкнуть к одному из бортиков.

– Небольшой кусочек природы!

– Я немного потренируюсь и через две недели побью тебя наперегонки, – заявил Винсен.

– Мечтать не вредно! Из четырех бассейнов я тебе дам фору в один и выиграю в придачу. Ты горожанин, дружище, оседлый горожанин!

Оживившись, они бросились один на другого, оба пошли ко дну, потом решили плыть бок-о-бок, Ален был далеко впереди своего кузена. Выдохшийся Винсен остановился и поднялся на плиты, где радостно улегся. Вода стекала с него.

– Ты хочешь, чтобы я одолжил тебе денег? – спросил Ален, стоя над ним, – когда я говорил о расходах, я предупредил тебя, они чрезмерны. Я переделал еще часть крыши зимой.

– На настоящий момент я, думаю, смогу оплатить, но спасибо, что предложил. Ты такой богатый?

– Хозяйство идет очень хорошо. В любом случае, намного лучше, чем мог предположить твой отец, когда смотрел на меня, как на умалишенного!

– Ты об этом еще думаешь?

– О Шарле? Иногда… Но я начинаю привыкать к мысли о новом Шарле. Этот малыш такой потрясающий!

Винсен оперся на локоть, и Ален сел рядом. Белый камень был тонким, гладким, очень мягким. Они на секунду замолчали, смотря на дом, все голубые ставни которого были еще закрыты.

– Я прочитал твою последнюю книгу, – сообщил вдруг Ален.

– Ты ее прочитал?

– Скажем… пробежал.

– И как она тебе?

– Заумная. Ты для этого мне их присылаешь, нет? Чтобы вызвать у меня отвращение к чтению?

– Совсем нет. Я только хочу тебя поразить, я не заставляю тебя их открывать, существует достаточно несчастных студентов, которые вынуждены учить их наизусть!

Стрекоза пролетела совсем рядом с ними и замерла над водой. Солнце начинало припекать.

– Куда уехал Виржиль? – пробормотал Винсен.

– А, все-таки! Я спрашивал себя, в какой момент ты заговоришь на эту тему. Он проводит сначала неделю в Греции, изучая сельскохозяйственный опыт наших коллег. О дальнейших планах он мне не говорил.

– У него есть женщина?

– И к тому же не одна. Я никогда не знаю, на кого наткнусь, когда появляюсь в овчарне! Он там окончательно устроился, ему там нравится… К тому же сейчас он занимается бухгалтерией, и я нанял его официально. Я тебе говорил?

– Нет.

– Значит, это сделано. Тебе больше не надо заботиться о его будущем так, как ты об этом заботился.

Винсен сел, запустил руку в свои мокрые волосы, потом повернулся к Алену, на которого внимательно посмотрел, прежде чем спросить:

– Почему ты все это делаешь?

– Потому что у меня нет детей, а этого мне безумно не хватает! Я любил ваших, я их все еще люблю, я ими много занимался, когда вы этого не хотели или не могли. И потом, вспомни, Клара никогда не разрешала бросать ни одного члена семьи, даже самого худшего…

Этот призыв к порядку застал Винсена врасплох. Он очень часто думал о бабушке, но думал, что он единственный, кто это делает. Ален безжалостно продолжал:

– Виржиль, она его трясла, кричала на него, ставила на место, но не допускала, чтобы другие его избегали. Ты хотел взять факел в свои руки, в любом случае ты так смотрел на вещи.

– Ален… – вздохнул Винсен.

– А иначе; что ты делаешь? Ты судишь, производишь аресты, даже в семье ты всегда в суде!

– Ты думаешь?

При виде возмущенного выражения Винсена, его кузен рассмеялся. В тот же момент, одно из окон открылось, ставни щелкнули, и Мари показалась на балконе.

– Вместо того чтобы нежиться на солнце, – бросила им она, – не могли бы вы подняться на минуту? Думаю, есть проблема…

У Мадлен был в разгаре приступ безумия. Она никого не узнавала, называла Мари мадам, отказывалась прикасаться к завтраку под предлогом того, что ее хотели отравить. Так как Готье еще не приехал, никто не хотел принимать решение по поводу несчастной, ни даже вызывать врача. К тому же надо было только находиться рядом и сторожить. Лея и Лукас согласились остаться, но Мадлен не сиделось на месте, она металась по дому вверх и вниз. Днем молодая девушка, сиделка, спросила, кто был этот Эдуард, которого бедная женщина искала по всему дому.

К пяти часам, когда они пили холодный чай во дворике, Мадлен снова лихорадочно задвигалась. Ей надо было найти шерсть и спицы, однако уже несколько месяцев она была не в состоянии связать и ряда, не ошибившись в петлях. Усевшись на качели, она забавлялась с бесформенным клубком, потом стала бормотать:

– Надо попросить Клару все это мне распутать… Нельзя терять нитку, кажется, что никогда ее больше не найдешь! Или только на черном рынке…

Мари переглянулась с Аленом, потом с Винсеном и показала, что с нее хватит.

– Скорей бы приехал Готье, – вздохнула она сквозь зубы.

– Да, мой малыш Готье! – воскликнула Мадлен довольная. – Он здесь? Другие никогда им не занимаются… Я часто говорю об этом Эдуарду, но он не хочет вмешиваться. В любом случае его интересует только Юдифь! Вы это заметили все-таки?

В замешательстве Винсен и Даниэль одновременно повернули к ней головы.

– О, не делайте невинные лица! – возразила она, показывая пальцами в их сторону Юдифь так надоедает своим ложным скромным видом! Но я не такая глупая… Шарль тоже доказательство, он разозлился. Бедный Шарль! Когда кошки нет дома, мышка танцует… Он был на самом деле очень зол…

Винсен разом встал со стула, как если не хотел слышать больше ни слова, но остановился у фонаря и оперся на него. Сидя на земле на камнях, Ален смотрел на мать с явным любопытством. Воцарилась тишина. Затем она продолжила плаксивым голосом:

– Вы ее знали, Юдифь? Шарль на ней, правда, помешался. Куда они все подевались? Было бы лучше не оставлять Эдуарда с ней наедине, я вас предупреждала. Он ничего не может сделать, мой бедный Эдуард, он слабак. А я, я немногое могу со всеми этими детьми, уже…

– Мама, прекрати! – крикнула Мари.

Ей стало жутко неловко, и она была готова на все, чтобы заставить свою мать замолчать, она к ней приблизилась, колеблясь.

– Та-та-та, – возразила Мадлен, – слишком много детей, это точно! Напрасно я корю себя, у меня нет глаз на спине, я не могу следить за всеми этими малышами. Я смотрела на Поля, не на Филиппа. Не на Филиппа, нет.

Две слезы скатились по ее щекам, которые она вытерла рукавом. В потрясенной тишине, которая последовала, Ален сообщил тоном, полным омерзения:

– Когда я думаю, что она способна повторить это в присутствии Шанталь…

Он встал и быстро вышел из дворика. Винсен хотел было последовать за ним, но передумал. На качелях Мадлен, нахмурив брови, стала теребить клубок.

В свои три года Альбан и Милан бегали везде, и маленький Шарль старался повсюду за ними следовать. Должным образом проинструктированная молодая сиделка следовала за детьми, как тень, никогда не теряя их из виду.

У молодежи день вертелся вокруг бассейна. Сирил часами плавал кролем, стремясь набрать хорошую форму, Лукас и Поль соревновались в нырянии, Тифани и Лея учили подводному плаванию Пьера.

С прибытием Готье дом почти целиком заполнился, и пятеро кузенов были вместе с тем же удовольствием, что и раньше. Их солидарность, которая прошла через огонь, воду и медные трубы, вдруг проявилась по отношению к Мадлен. Мысль о доме престарелых появилась первым у Готье. Бедная женщина была еще вполне разумна между приступами, чтобы быть потрясенной резким изменением жизни. Мари и Винсен соглашались держать ее у себя на авеню Малахов, можно было нанять служанку на полную ставку в качестве компаньонки или нянечки, исходя из частоты приступов безумия. Средства Мадлен позволяли эти траты, которые в любом случае были бы ниже, чем содержание в специализированном заведении.

Винсен тут же согласился. Хотя он ее и не особо уважал, его тетя всегда занимала часть его жизни. Перспектива, напоминавшая заключение в психиатрическую больницу, заставляла его содрогнуться. Мари уклонялась от решения, хотя и чувствовала себя неуютно при мысли обо всей болтовне о прошлом, которую ее мать, казалось отныне могла им навязать. Удивление, вызванное рассказом о похоти Эдуарда, которую она хорошо запомнила, в то время оставило у всех болезненное чувство стыда. Эти унизительные события, о которых помнила Мадлен или пока помнила, потому что ее память все больше стиралась. Было ли возможно, чтобы в течение такого долгого времени она скрывала свои горести, свои разочарования, возможно, свои комплексы? Поняла ли она истинную роль своего «бедного» Эдуарда?

Чтобы избежать недоразумений, Мари решила, что пришло время поговорить. Лучше было один раз поставить вопрос перед всеми и решить, наконец, то, что долгое время откладывалось. Однажды вечером Винсен собрал всю семью в библиотеке, кроме детей, которые уже спали, и Мадлен, которой молодая сиделка понесла отвар. Не вникая в детали и стараясь оставаться равнодушным, он рассказал молодым людям о драме, которая тридцать три года назад явилась причиной смерти Юдифи и Бет, и под конец об убийстве Эдуарда. Две невинные жертвы и мерзавец: три преступления, никогда не подвергавшихся суду, никогда не прощенных.

Никто не пытался прерывать Винсена, даже Ален, который сидел в своем любимом кресле, погрузившись взглядом в книги. Сирилу, Лее и Полю правду было трудно принять – их дед играл самую подлую роль в семье, но Тифани и Лукас, казалось, были так-же шокированы, как и их кузены.

– Мы не хотим выкапывать всю эту грязь, – заключил Винсен. – Только благодаря Мадлен, которая теряет рассудок, вы узнаете правду и будете смотреть на вещи через то, что она может сказать… Есть более точный рассказ об этих событиях, но я не вижу смысла в том, чтобы читать его вам. Это прошлое, мы его преодолели, а вам сделать это будет проще. Как вы знаете, семью не выбирают!

На этих словах Ален, наконец, поднял глаза на него, потом улыбнулся. Преодолеть прошлое? Да, они сделали это, но не так просто, как Винсен пытался объяснить.

– Есть один вопрос, который я хочу задать, – сказал вдруг Лукас.

Избегая взгляда сестры, он должен был собрать всю свою смелость, чтобы закончить:

– Так как Виржиля с нами нет, надо будет кому-то ему об этом рассказать…

– Я уже это сделал, – ответил Ален. – Но ты молодец, что заботишься о брате.

Длинная пауза последовала за сообщением, пока Даниэль не взял слово:

– Пока мы говорим на такие деликатные темы, может, мы этим воспользуемся?

София попробовала его удержать, но он встал с кресла и подошел к Сирилу, который сидел на ковре у ног Тифани.

– Что ты об этом думаешь? – с нежностью спросил он у него.

– О чем? О Виржиле? Ты, правда, хочешь знать?

– Мы все хотели бы знать, – сказал Ален, не сдвинувшись с места.

– Во мне есть еще много..! злости. Меньше, чем раньше, это правда, но…

Он колебался, и Ален закончил за него:

– … но ты не готов с ним встретиться?

– Нет!

– Ни дать ему извиниться?

– Ему? Извиниться? Можно подумать, что ты его не знаешь!

– Знаю, и лучше, чем ты. Он прекрасно представляет, что ты его не простишь и не забудешь все это. На самом деле, он как раз хотел, когда ты будешь к этому готов, сказать тебе до какой степени он сожалеет.

Любому другому он ответил бы резко, но он испытывал к Алену особую нежность, что заставило его быть сдержанным. К тому же положение его дяди было щекотливым, потому что он продолжал заботиться о Виржиле, жить и работать с ним, в то время как вся семья старательно его избегала, включая Винсена.

– Я не прошу никого делать вид, что Виржиля не существовало, – пробормотал он, наконец. – Что касается меня, я не хочу его видеть, это все.

– До каких пор? – побеспокоился Ален.

– Почему ты меня об этом спрашиваешь?

На свету его лицо было выразительным. Шрамы остались неизгладимыми, правый глаз слепым, и очевидная асимметрия лица делала его совсем не похожим на того обаятельного молодого человека, каким он был раньше. Однако Ален выдержал его взгляд не моргая, не выражая никакого сочувствия.

– Есть еще один вопрос, Сирил. Ты, может быть, не готов ответить на него сегодня, я задам тебе его позже.

– Оставь его в покое! – сухо бросила Тифани.

Сирил махнул в сторону своей жены, как будто хотел утихомирить ее, и продолжал смотреть на Алена.

– Хорошо, – согласился он, наконец.

Другие не поняли, с чем именно он был согласен, как всегда Ален улыбнулся. Он, правда, был единственным, кто вызывал доверие у молодых людей, он единственный мог добиться от них того, что другие даже не думали требовать. Винсен рискнул взглянуть на Тифани, которая больше не возражала, потом перевел взгляд на Алена, внезапно испытав порыв восхищения им.


XII


Париж, август 1978

Поверженная Беатрис решила собирать чемоданы. Две недели одиночества на авеню Малахов убедили ее, что оставаться здесь бесполезно. Винсен ни разу не позвонил. Не забыл ли он ее уже? Может, она вычеркнута из его жизни. Чтобы развлечься, она позвонила всем своим старым подругам, которых потеряла из виду. Все они были сейчас замужем, и большинство нянчилось с детьми. Провести сутки в Анже у родителей не было для нее спасением. Ее отец хотел нанять хорошего адвоката и всеми силами защищаться при совершенно неприемлемом разводе, но она знала, что Винсен покажет себя достойно, что он ответит за ошибки со всей ответственностью. К тому же он был готов на все, лишь бы она не оставалась с ним.

В особняке она ходила из одной комнаты в другую, наудачу открывала ящики, не зная, что точно ищет. У Винсена, возможно, не было любовницы, что касается секретов Морван-Мейеров, если они и существовали, они должны быть хорошо спрятаны.

Серая погода и моросящий дождь заставляли Париж страдать. Магазины, закрытые на время отпусков, пустынные террасы кафе, старые фильмы на афишах. Прогноз погоды говорил о том, что на юге Франции было хорошо и жарко. Винсен, воспользовался ли он летом, чтобы увидеться со своей бывшей женой или забавлялся с внуком, от которого сходил с ума? Он мог отлично заниматься и тем и другим одновременно, для него это был идеальный случай. Видеть, как он получает жуткое удовольствие от общения с малышом, было для нее так больно, что она перестала принимать таблетки, решившись испытать судьбу, но было уже слишком поздно, он к ней не прикасался.

По вечерам она готовила себе поднос с едой и шла в сад есть, если не было дождя, оглядывая фасад меланхоличным взглядом. Была ли она здесь счастлива? Нет, никогда. С самого начала этот брак катастрофически разваливался, лучшие моменты произошли до него – когда Винсен приходил к ней или назначал свидания в ресторане. Он был таким трогательным во время их первых встреч! Почему он ей все дал, а потом почти сразу забрал?

Складывать в чемоданы одежду и личные вещи оказалось так тяжело морально, что она не могла даже думать о будущем. Каждый день она покупала газету, чтобы просмотреть объявления о недвижимости, в поисках квартиры, которую можно было бы снять. Однако она хотела иметь свой собственный уголок, интимное и теплое место, где ничего не напоминало бы ей о ее мучительном провале.

Однажды утром выходя из душа, она услышала звонок в дверь. Она в спешке надела свой розовый шелковый халат, слетела по большой лестнице и была удивлена, столкнувшись нос к носу с Виржилем. Они молча посмотрели друг на друга, оба удивленные, прежде чем она решилась спросить:

– Что ты здесь делаешь?

– Я приехал на несколько дней в Париж, я думал, что здесь никого нет, что вы все уехали в Валлонг.

– О, ты хотел сэкономить на отеле? Заходи тогда, ты у себя дома! Что касается меня, я еще не совсем собрала чемоданы, но я не буду больше затягивать с уходом.

Так как он не прореагировал, она взяла его за плечо и втащила внутрь.

– Давай, заходи, ты составишь мне компанию! Ты уже завтракал? Я думаю, еще остался кофе и гренки.

Они пошли на кухню, быстро развеселившись этой случайностью, которая поставила их друг против друга, их, которые отныне были двумя изгнанными из семьи. Сначала он ей рассказал о своем пребывании в Греции с воодушевлением и юмором, потом захотел узнать причины ее ухода.

– Если бы это зависело только от меня, я не ушла бы! – ответила она. – Нет, это твой отец решил, ему это надоело…

– Ты надоела ему?

Дерзким взглядом он осмотрел ее с ног до головы, потом засмеялся.

– Ну, он не знает, что теряет! Он идиот или как?

Длинные волосы Беатрис намочили шелк халата, который прилипал к ней, почти прозрачный. Она посмеялась вместе с ним, довольная комплиментом.

– Я была под душем, когда ты позвонил, – извинилась она. – Пойду, оденусь.

– Жаль…

– Виржиль! Ты ко всем так клеишься, а?

– Нет, с тобой это по-другому, ты моя мачеха.

– Больше нет, – ответила она в том же тоне. Пока она смотрела на него, провоцируя, он улыбнулся и уточнил:

– Может быть, но я не хочу проблем с отцом. Став снова серьезным, он опустил свои зеленые глаза.

– Он тебя пугает? – спросила она резко.

– Нет, не это.

Ничего больше не уточняя, он встал и подошел к окну.

– Если хочешь, – тихо сказал он, – я приглашу тебя на обед. Пойдем куда-нибудь, расскажешь мне о своих проблемах.

Интонации его голоса напоминали чем-то Винсена. Он повзрослел, жизнь на свежем воздухе его изменила, и через секунду она спросила себя, не лучше ли было полюбить его.

– Я принимаю твое предложение! – бросила она с искусственной непринужденностью. – По крайней мере, развеюсь немного…

Он не повернулся, пока она выходила из кухни, продолжая смотреть на сад, где он так часто дрался с Сирилом.

– Если хочешь, я могу заказать только воду, – предложил Винсен.

– Нет, это смешно. Возьми розового вина. Скажем, Тавель, ты же его обожаешь!

Магали властно сделала знак официанту и выбрала сама по винной карте, которую ей принесли.

– Я даже, бывает, выпиваю бокал шампанского на званых обедах, – объяснила она. – Алкоголь не составляет для меня никакой проблемы, ты можешь напиться, если хочешь, это на меня не повлияет. С Жаном-Реми мы часто устраиваем пирушки в ресторанах, и поверь мне, он не лишает себя….

Она глотнула томатного сока, подняла голову на Винсена, который принял взгляд ее зеленых глаз, как подарок. Терраса в тени была уютной, скатерти – нежных пастельных тонов, несколько загорелых посетителей пили анисовый ликер.

– Что ты будешь есть? – спросил он, не сводя с нее глаз.

– Может, рыбный суп? Они очень хорошо его здесь готовят.

– Тогда я тоже…

– Ты будешь сейчас? – удивилась она.

– Не знаю. На самом деле, мне все равно.

– Господи, ты странный, Винсен! И потом, что со мной? Прыщик на носу, тушь потекла?

– Нет, нет… ты безупречна.

– Совсем нет! Мне сорок четыре года, мой дорогой, у меня куча морщин, которые я хорошо вижу каждое утро в зеркале, а по вечерам еще лучше. Не говоря уже о диете, на которой я должна сидеть, чтобы потерять три-четыре кило!

– Скажи еще раз.

– Что, кило? О, тем не менее, это не так страшно… Ты находишь меня толстой?

– Совсем нет. Но ты назвала меня «дорогой». Она засмеялась и мило похлопала его по руке.

– Ты слишком сентиментален, дорогой.

– Я тебе надоедаю?

– Ну… Ты ставишь меня в неудобное положение, вот.

– Почему? Я ни о чем тебя не прошу, я пригласил тебя на обед, не на ужин, специально, чтобы ты чувствовала себя хорошо. Я не фанатик, ты просто вызываешь во мне желание, мне так же хочется тебя слушать, смотреть на тебя. В худшем случае мне этого будет достаточно, если ты не хочешь ничего больше.

– Ты хочешь, чтобы мы стали друзьями?

– Не совсем, но за неимением другого!

Он улыбался, счастливый оттого, что сидит напротив нее, в первый раз в согласии с самим собой. Путь, пройденный со времен их молодости, – вместе или раздельно, был сложнее, чем предполагалось. Даже в худшие моменты, ему надо было знать, что он никогда от нее не оторвется, что все, что он будет делать без нее, не будет иметь никакого смысла.

– У тебя есть любовник? – вдруг спросил он. – Есть ли кто-то, кто может разозлиться, увидев тебя за одним столом со мной?

– Ты очень нескромен… а ведь ты больше не имеешь права задавать подобного рода вопросы.

– Пусть, но я не могу помешать себе думать об этом. Почему ты не ответила на мое письмо?

– Потому что это было письмо школьника! В нем было много глупостей, крайностей.

– Искренних!

– Но нереальных.

Она легко с ним держалась, она стала женщиной, уверенной в себе, спокойной, способной не поддаться на чувства, которые он в ней вызывал. Однако, когда она видела его таким любезным, каким мог быть только он один, нежным и внимательным, соблазнительнее всех мужчин, которых она знала, она хотела ему сказать: да, она все еще его любит. Он не был кем-то непостоянным, неверным. Он проявил по отношению к ней ангельское терпение, все-таки благодаря ему ей удалось выбраться из ада. И когда она его бросила, он на самом деле страдал.

– Есть что-то, что я тебе не простила, – вздохнула она.

– Клинику?

– Нет… Я на тебя злилась сначала, но я слишком низко опустилась, у тебя не было выбора. Наши проблемы идут не оттуда, это было раньше, когда ты согласился на пост в Париже. У меня было впечатление, что твой отец выиграл партию, это он был против меня, я была не на том уровне, и он выкинул меня из игры, как захотел. В то время карьера не много значила для меня. У нас уже было все, что можно желать в жизни, но, тем не менее, ты гнался за почестями, оставляя меня на обочине дороги. После похорон отца, я сказала тебе что-то неловкое, я не знаю, что это было, но ты ушел. Было достаточно одной фразы, чтобы понять, что ты ожидал только повода, чтобы оставить меня, чтобы оставить детей.

– Ты была уже на таблетках.

– Да, ибо с каждым днем теряла тебя все больше. К тому же Клара, Шарль, я не чувствовала себя на высоте, я все время боялась. Когда я думаю об этом периоде моей жизни, мне становится мерзко, жалко себя, в таком я была тумане, без воли. Я предполагаю, что все это не помогло Виржилю вырасти достойным образом. Я предпочла бы, чтобы ты был более строгим со мной, а не только глубоко огорченным… и всегда идеальным! Ты считал меня сложной женщиной, хрупкой, тогда как я была очень простой и в глубине достаточно сильной.

Однако при разговоре к ее глазам подступили слезы. Она взяла салфетку и украдкой вытерла их, извинившись.

– Магали… – пробормотал он, расстроенный.

Он чуть было не сказал, что ему очень жаль, но вовремя одумался. Это было совсем не то, что она хотела от него услышать, если она еще ждала чего-то.

– Если бы Ален это увидел, – пошутила она, – он посоветовал бы мне не жалеть саму себя! Я не знаю, что бы я без него делала все эти годы.

– Случалось, что я к нему ревновал, – признался он плачевным тоном.

– К Алену?

– К вашим отношениям. Он был как твоя крепостная стена, это его ты звала на помощь, не меня.

– Потому что здесь был он. Не ты.

– Я говорил себе, что ты, в конце концов, окажешься в его объятиях.

– Я могла. Но он не пытался.

Метрдотель только что поставил перед ними дымящуюся супницу и пожелал им приятного аппетита, прежде чем уйти. Когда Магали налила Винсену суп, поднялся запах шафрана, чеснока и укропа.

– Я кладу тебе все? Даже морского угря?

Она снова была веселой, выход ее эмоций уже забылся.

– И перец тоже? Ну, не слишком много, тебе никогда не нравилось острое…

Когда она протянула ему тарелку, их взгляды снова встретились.

– Позволь мне видеть тебя время от времени, – попросил он поспешно.

Она наклонилась над столом, взяла его руку и очень сильно ее сжала.

– Время от времени? Да! Ты знаешь дорогу, ты знаешь, где меня найти. Приходи, когда тебе надоест быть важным, одиноким. Приходи и приводи с собой нашего внука, чтобы я объяснила ему, что в мире есть не только Морван-Мейеры.

Застыв, он опустил взгляд на руку Магали, которую все еще держал в своей. У нее не было колец, только красивые часики, немного свободные на запястье.

– Ставь условия, какие хочешь, я люблю тебя, – тихо сказал он.

Это было самое простое признание и самое точное из тех, которые он делал годами, не замечая этого. Сегодня он был готов к полной капитуляции. То, что ей подходило, и он без колебаний собирался этим воспользоваться.


Уставшая, в плохом настроении Беатрис вернулась на авеню Малахов к концу дня. Ее обед с Виржилем не был столь забавен, как она предполагала, и она успокоила себя тем, что пошла потом по магазинам. Она приобрела на распродаже два ненужных платья, босоножки и купальник, тряпочный чемодан кричащих цветов. Ей скоро придется научиться тратить меньше. И особенно серьезно ей надо заняться поисками квартиры. Потом она должна была найти работу, поступить в адвокатскую контору или заняться частной практикой.

Особняк был тих, зловещ. Виржиль предпочел не возвращаться с ней, не жить под одной крышей, не объясняя почему, но она была не глупа и прекрасно все поняла. Она ему все еще нравилась, это бросалось в глаза, но теперь он стал достаточно зрелым, чтобы ей сопротивляться. Однако в том состоянии духа, в котором она пребывала, молодая женщина, была способна в последний раз отомстить Винсену. Потому что он больше не хотел ее, она была свободна, их развод отныне был лишь формальностью. Изменить отцу с сыном было бы верхом насмешки. Но Виржиль ее быстро покинул, выйдя из ресторана, после того, как очень неловко обнял ее и поцеловал в уголок губ. У него были красивые зеленые глаза, к которым она не хотела быть очень чувствительной, раздраженная частыми разговорами о том, что у него глаза матери. Что подумал бы Винсен об этом обеде наедине? Вот карта, на которой она никогда не играла, – ревность. Пока их пара агонизировала, она лишь цеплялась за него, умоляла его или закатывала сцены, вместо того чтобы завести любовника. Любовника, который будет моложе его, чтобы напомнить, что ему повезло, что он должен был стареть при красивой жене, а не отталкивать ее.

Эта мысль развивалась у нее, пока она готовила рисовый салат одна в огромной кухне. Она пожалела, что не спросила Виржиля, в каком отеле он рассчитывал остановиться, хотя и понимала, что Виржиль действовал правильно, ибо, даже если он и был или считал себя привязанным к ней, Винсен скрежетал бы зубами при мысли, что ему изменяют с его собственным сыном. Особенно после всего того, что с ним произошло.

Когда стемнело, Беатрис поднялась в будуар Клары. Она не знала старую даму, о которой все время говорили, эта комната не вызывала в ней никаких эмоций, она находила ее такой же мрачной, как и другие помещения, но, по крайней мере, там можно было удобно расположиться, чтобы позвонить.

Беатрис на момент засомневалась, подержав руку на аппарате, потом решила, что ей нечего терять. В Валлонге трубку взял Ален, и его она должна была попросить позвать Винсена. В ожидании она попробовала представить его. Конечно же, он был загоревшим, с бездонными серыми глазами, как обычно элегантным, даже если на нем были простые джинсы и рубашка с расстегнутым воротничком, хорошо себя ощущающим в роли вождя племени. Прежде всего, была его семья, особенно после того, как он стал дедушкой, и места для нее не было. Счастливый спать один на большой кровати, не находя ее рядом при пробуждении, торопящийся работать в кабинете на первом этаже или шагать по холмам позади своего невыносимого кузена.

Вцепившись руками в провод, уже почти в ярости, что он так далеко от нее, она, наконец, услышала его серьезный голос.

– Беатрис? Как дела? Есть какая-то проблема, которая…

Он не закончил фразу, вежливый, но держащийся на расстоянии, и она откашлялась.

– Никакой, нет, все хорошо, я почти закончила укладывать вещи, вернувшись, ты не найдешь и моего следа! Ты же этого хотел?

Несмотря ни на что, она дала ему последний шанс, случай спасти их обоих.

– Я считаю, что так будет лучше, да, – ответил он легко. – Ты уже нашла квартиру? В Париже кажется дождь?

Светский, приветливый, без единой нотки сожаления в голосе, он говорил с ней безразлично, желая знать, что она хочет. Она вдруг вспомнила тот день, когда ждала его около кабинета во Дворце правосудия, и как за ней следил охранник в униформе. То, как он сказал: «Я прекрасно знаю, что вы мадемуазель Одье». И странный обед, который последовал в закусочной на улице Дофин, недоразумение по поводу Виржиля – уже! Потом изменение во взгляде, когда выяснилось, что она здесь не для этого. Она поняла, что отдала бы десять лет своей жизни, чтобы быть в его объятиях, это вывело ее из себя, одним махом откинув все сомнения.

– Я обедала с Виржилем сегодня, – обронила она. С ощутимым надрывом, он, в конце концов, ответил:

– Да? Он вернулся из Греции?

– Да. Он проведет здесь несколько дней.

– На авеню Малахов?

– Ну… я надеюсь, это тебя не расстраивает? Он, и, правда, мил. Мне показалось, что он сильно изменился…. Кроме того, он по-прежнему очаровывает!

Молчание Винсена дало ей маленькую надежду. Она посчитала, что он думает о начале их истории, когда Виржиль был так влюблен в нее. Она не могла знать, что на самом деле он размышлял об удивительном разговоре, произошедшем накануне свадьбы. Цинизм, который она показала, презрение Виржиля по отношению к нему: он не забыл ни единого слова.

– Очаровывает? – повторил он. – Конечно…

– В том положении, в котором мы пребываем, я полагаю, это неважно для тебя, но я хотела сказать тебе это из честности. Это он явился приставать ко мне, он, должно быть, знал, что ты оставил меня одну… И потом его компания, скорее, приятна, помимо всего он любит кино, есть куча старых штучек, которые он хотел бы посмотреть… Мы, может, пойдем посмотрим балет в Лувр… Чтобы насладиться августом! Если быть честной, это меня немного отвлекает, выходить с кем-то смешным, молодым, короче он мне приятен.

Через некоторое время Винсен ответил голосом, который постарался сохранить спокойным, почти смирившимся:

– Да, он определенно ближе тебе, чем я мог бы быть.

– Значит, ты даешь свое согласие?

– Ты в нем не нуждаешься, и он тоже. Есть еще что-то, о чем ты хотела бы договорить со мной?

Он услышал гудки на линии, когда она повесила трубку, безусловно, в бешенстве. Положив, в свою очередь, трубку, он оставался какое-то время неподвижным. Неужели его сын был настолько аморальным, чтобы нанести такой удар? Да, он был соблазнителен и мог очаровывать, он мог иметь всех девушек, которых хотел, и не гнушался этим, если верить Алену. Тогда почему он нуждался в Беатрис, которая еще не развелась, которая все еще носила имя Морван-Мейер? Испытывал ли он настоящую страсть к ней, которую никогда не смог преодолеть, или речь шла о мести ему? Но мстить за что? Винсен сделал все, что было в его силах, включая то, что забыл о гордости и опустошил свои счета в банке, чтобы вытащить Виржиля из когтей Мари. Защитить будущее сына было его единственной целью, и даже если он не ждал благодарности, он также не ожидал подобных сюрпризов.

В отчаянии он пересек холл и вышел на крыльцо. У него не было желания идти ко всем во внутренний дворик, он предпочитал остаться один. Он сделал несколько шагов по темной аллее, оперся спиной о платан, прикурил сигарету. Через десять дней отпуск кончится. Он снова окажется в Кассационном суде, работа, которая была его вершиной, ответственность, которая вдохновляла. Он был, скорее, счастлив с тех пор, как Магали согласилась с ним увидеться, он сможет найти время, чтобы снова завоевать ее шаг за шагом так же, как продолжит следить за Тифани и Лукасом. Но Виржиль станет его провалом, бедствием, если подумать, что его старший сын стал его злейшим врагом.

То, что Беатрис над ним насмехалась, мало что значило для него, он не ревновал ее. Конечно, неприятно слышать, что Виржиль был забавным и молодым, каким не был он, но это не вызывало у него ни злости, ни боли обманутого мужа. Лишь мелкий, ничего не значащий укол его гордости. Зато он не хотел провести остаток дней в войне со своим сыном. Надо было его увидеть, поговорить с ним. Устранять разрушения, подписывая чеки, – этого недостаточно, он показал себя слабым: Виржиль заставил его по-своему заплатить.

Фонари на фасаде загорелись, и Ален появился на крыльце.

– Что ты делаешь один в темноте? – он спустился по ступенькам, подошел, остановился в шаге от него и спросил: – У тебя плохие новости?

– Не совсем. Только…

– Магали только что звонила, – прервал Ален, – она забрала Виржиля из аэропорта, он сократил свой отпуск. Успокойся, он не явится сюда, думаю, он останется у матери или пойдет к кому-нибудь из друзей, пока не уедет Сирил, но может ты…

– Он у нее? В Сен-Реми?

Сначала не веря, Винсен испытал такое облегчение, что рассмеялся.

– Стерва! – воскликнул он. – А я последний из придурков. Еще немного, и это превратилось бы в фокус, неловкость, злопамятство, можно продолжать до бесконечности…

– Что ты говоришь?

– Ничего. Я расскажу тебе позже. Знаешь что? Я тебя обожаю!

Спонтанно он притянул Алена за шею и обнял его.

– Если бы тебя здесь не было, я не знаю, что бы со мной стало… Я помирюсь с сыном, согласен он или нет. Который час? Ты думаешь, я могу туда поехать сейчас?

– Дождись завтрашнего утра, только один день. Что тебя так волнует?

– Я не волнуюсь, я весел.

– Спасибо, Господи, это не часто с тобой случается!

Не обращая внимания на его реакцию, Винсен продолжал:

– Ты только что снял камень с моей души, я смогу спокойно развестись.

Играя, он потрепал Алена по волосам, прежде чем отпустить.

– В первый раз, когда я с тобой о ней говорил, я сказал, что ее зовут Беатрис, а ты мне ответил, что ее также могли звать Бекасин, это было предзнаменование! Я думаю, ты мой ангел хранитель…

– Конечно, нет!

– Да, да, ты всегда им был, даже когда кричал.

– И ты никогда не спрашивал себя, почему?

Вопрос застал Винсена врасплох, и он тщетно пытался ответить, потом покачал головой.

– Есть определенная причина?

Ален пожал плечами и изобразил жест беззаботности.

– Не бери в голову, – сказал он. – Кровная связь, может быть? Давай, иди спать, завтра великий день…

Он отошел от Винсена, слегка потрепав его по плечу, и направился к гаражу.

– Не забудь выключить свет! – крикнул он не оборачиваясь.

Когда Магали открыла жалюзи маленькой комнаты для гостей, Виржиль поморщился от солнца и закрыл голову подушкой.

– Вставай! – бросила ему мать громким голосом.

– У меня отпуск, – пробурчал он.

– Возможно, но внизу твой отец, и он тебя ждет.

Молодой человек разом выпрямился, посмотрел на нее, чтобы убедиться, что она не шутит, потом спросил не очень уверенно:

– Это ты попросила его приехать?

– Естественно, нет.

Она ободряюще ему улыбнулась, прежде чем покинуть комнату. На лестничной площадке она на секунду остановилась перед огромным зеркалом, рассмотрела себя без пристрастия. Винсен приехал, когда она еще красилась, что не оставило ей времени нанести помаду. Тем хуже, она подкрасится в галерее, но не могло быть и речи, что галерея откроется позже, она всегда была очень пунктуальна. Магали устремилась к винтовой лестнице, по которой в спешке спустилась на высоких каблуках.

– Ты никогда не падала? – спросил Винсен с упреком.

Он спокойно ждал в одном из кресел Кноль, а когда она проходила мимо него, схватил ее за руку.

– Когда я тебя снова увижу, Маг?

Нагнувшись к нему, она слегка коснулась его щеки кончиками пальцев, провела по морщинке до рта. Она не могла вспомнить, когда он в последний раз называл ее уменьшительным именем.

– Позвони в галерею. Ты мне расскажешь…

Прежде чем он смог отреагировать, она уже удалилась. Она взяла свою сумку со стеклянной консоли, схватила связку ключей и хлопнула дверью. Со вздохом недовольства он поднялся с кресла и сделал несколько шагов по ковру. Обстановка была для него слишком современной, но тем не менее хорошо подобранной. Хотя дом и был маленьким, внутри было одинаково хорошо как зимой, так и летом. В любом случае, Магали выбрала совсем другую атмосферу, нежели в Валлонге, здесь она действительно была у себя дома. Жан-Реми, скорее всего, давал советы, помог ей в выборе стиля, что позволило избавиться от прошлого, и ей удалось прийти к отличному результату.

– Папа?

Неуверенный голос Виржиля заставил его обернуться. Его сын стоял на последней ступеньке, с босыми ногами, одетый в обтягивающие джинсы и белую футболку, его волосы были еще мокрые после наскоро принятого душа. Выделяющиеся на фоне загорелого лица зеленые глаза непреодолимо напоминали взгляд матери. Винсен внимательно на него посмотрел, с удивлением отмечая перемены. По крайней мере, одна вещь, в которой Беатрис не врала.

– Здравствуй, Виржиль. Твоя мать приготовила нам завтрак, я думаю…

Они дошли в молчании до кухни, немного смущенные, и сели с обеих сторон стойки на высокие табуреты из черного дерева.

– Ты сократил свой отпуск? – с осторожностью начал Винсен.

– Я не люблю Париж, и у меня не было ни малейшей причины там оставаться. Кстати, я видел твою жену вчера.

Он сам в этом признался, как если бы хотел от этого поскорее избавиться.

– Я знаю. Она была очень рада сообщить мне об этом.

– Рада? Почему?

Пространным жестом он уклонился от ответа и лишь пошутил:

– Когда ты лучше узнаешь женщин…

Вынужденное молчание разделило их на несколько мгновений, первым заговорил Виржиль, но слишком быстро и подчеркивая каждое слово.

– Мне надо поговорить с тобой о Сириле; я думаю, ты пришел для этого!

– Не только… Расскажи мне о себе тоже.

– Ну, хорошо, все связано, эта драка не освободила меня от него, а наоборот – я думаю о нем все время.

Молодой человек, нервничая, схватил себя за волосы, опустил глаза на свою мятую футболку. Напротив, его отец был как обычно элегантен, в безупречной небесно-голубой рубашке, вокруг него распространялся легкий запах одеколона, на его запястье были надеты очень плоские часы.

– Я бесконечно сожалею, что был так жесток, – сказал он решительно. – И тем более по отношению к Тифани…. Я ее очень люблю, она должна меня ненавидеть, это естественно. Что касается тебя, я поставил тебя в безвыходную ситуацию, из которой ты великолепно выбрался, как и обычно… Нет, извини меня, это не черный юмор, и, конечно же, это не критика, это было бы неуместно, но я хочу сказать, что ты настолько… в общем, быть твоим сыном не так просто, ты ставишь слишком высокую планку. У меня всегда было впечатление, что я тебя расстраиваю, а история с Сирилом была тогда худшим, что я мог сделать.

– Ты все еще его ненавидишь?

– Что ты хочешь услышать? Конечно же, нет! Я не могу ненавидеть человека, которому испортил жизнь, я не монстр! Я…

Он резко замолчал, кусая губы. Винсен не сделал ничего, чтобы ему помочь, ограничившись тем, что подождал, пока тот успокоится.

– Я знаю все подробности от Алена и от мамы. Я знаю, что благодаря тебе у меня нет судимости, ни ареста на мою зарплату, что у тебя больше ничего нет в конторе Морван-Мейер, но что ты позаботился о том, чтобы не очень задеть Лукаса. Но даже ему я не осмеливаюсь звонить…

– А должен бы…

– Нет, это выше моих сил.

– Ты ошибаешься. Я думаю, он рад был бы тебя слышать. Ты по-прежнему его старший брат.

– О чем ты говоришь! Он живет с Тифани, он видит Сирила каждое утро… Он, правда, изуродован?

– Можно сказать и так.

Виржиль схватился руками за голову и молчал некоторое время.

– Это будет мой крест до конца моих дней, – с усилием сказал он. – Тяжело постоянно чувствовать себя виновным, быть обязанным уезжать, как только семья приезжает в Валлонг… В последний раз, когда ты мне звонил, и это было не вчера, вопрос стоял только о деньгах…

– Не упрекай меня в этом, – тихо сказал Винсен. – Это самое срочное, надо было, чтобы этим кто-то занялся.

– Но никакие деньги мира не вернут ему того, что он потерял! – взорвался Виржиль. – Если бы все произошло наоборот, если бы он меня так изуродовал, я убил бы его, как только вышел бы из больницы! Я не понимаю, почему он не ищет меня с ружьем! На его месте…

– Твоя сестра ему помешала, но в любом случае это ему не свойственно. Ты жесток, а он очень уравновешен, и всегда таким был.

– Уравновешен настолько, чтобы жить с тобой под одной крышей? Это не святоша, как он может смотреть тебе в лицо?

– Мари все это затеяла, не он. Она действовала в его интересах, она была хуже львицы, защищая его, и она была права, любая мать поступила бы так же. Что касается жизни на авеню Малахов, этого хочет твоя сестра… Возможно, он предпочел бы больше уединения. Сирил добрый юноша, у него этого не отнимешь.

– Я знаю, я знаю… – вздохнул Виржиль. – Я чуть было ему не написал, но Ален был против.

– Почему?

– По его мнению, в этом есть немного… трусости.

– Хорошо подмечено.

– Нет, вы оба не понимаете. Я не боюсь Сирила, я мог бы броситься к его ногам, это скорее освободило бы меня.

– Тогда что тебе мешает?

– Ты считаешь, что я должен это сделать?

– Ты можешь, по крайней мере, попробовать.

Виржиль резко поднял голову, поймал взгляд отца. Тот думал о том, что Алену удалось вытянуть из Сирила, прижав его к стенке несколько дней назад, об этом «согласен», которое сорвалось у него с губ, вызвав загадочную улыбку Алена. Появлялся маленький шанс, что противостояние повернется не прямиком в бездну при условии, что Мари сначала уведут.

– Ты будешь рядом со мной? – низким голосом спросил Виржиль.

Он вдруг показался величественным, хотя лицо его приобрело выражение обеспокоенного подростка, и это был первый раз, когда он просил о помощи отца.

– Конечно, – заключил Винсен, выражая уверенность, которую не чувствовал до конца.

– Когда мы пойдем туда? Сегодня?

В противоположность тому, что он только что заявлял, все его поведение выдавало тревогу, но также дикую решительность. Он был готов предстать перед Сирилом, взять на себя все последствия юношеской драки, которая плохо кончилась, он не хотел больше прятаться.

– Очень хорошо, – согласился Винсен. – Я вернусь за тобой к одиннадцати.

Так как его сын доказывал свою отвагу, надо было пользоваться, ловить момент. К тому же это было именно то, на что он надеялся, он мог только радоваться, а также устранять трудности.

Из телефонной будки Винсен позвонил в Валлонг, и ему удалось убедить Эрве отвезти Мари на день в Камарг. Только они вдвоем, двое влюбленных, без права возвращения до заката солнца. Потом он заехал за Аленом в овчарню, чтобы поделиться с ним своими намерениями и заручиться его помощью. Немного успокоившись, он прогулялся по улицам Сен-Реми, зашел к цветочнице, где купил огромный букет и отправился к Одетте, которую уже очень давно не видел, та была сильно удивлена его визитом. Добрая женщина не сильно изменилась, ее дом тоже, не считая некоторых неуместных вещей: таких, как электрическая кофеварка и стиральная машинка, которые загромождали отныне ее кухню. Она поспешила объяснить, что Магали ее сильно баловала, что они вместе обедали, по крайней мере, один раз в неделю и что, следовательно, она была в курсе всего. Действительно всего, уточнила она лукаво.

– Твоя смешная вторая свадьба, и только Бог знает, насколько это ее разозлило, все эти истории с твоей семьей, не говоря уже о несчастном Виржиле, которого ты считал прокаженным, но которого я всегда принимала с распростертыми объятьями!

Будучи крайне болтливой, она не дала ему возразить или ответить, вспомнив о том, что он мог бы не просто отделываться поздравительными открытками на Рождество.

– Говорят, что ты не выносишь ошибок, Винсен? С тобой ни у кого нет права совершать недостойные поступки, тем не менее, Магали дала тебе урок, которым ты мог бы воспользоваться. Заметь, в то время я была на твоей стороне, я находила глупым то, что она тебя бросала, но, в конце концов, она отлично справилась. Доказательство – сегодня она поражает всех и тебя в первую очередь!

Не спросив его, она подала очень сладкий кофе с молоком, который он заставил себя выпить, в то время как она продолжала, не иссякая:

– Ты хороший, добрый, никто не изменит моего мнения о тебе. Я вспоминаю, насколько тебя обожала твоя бабушка, и следует отметить, что ты был всегда корректен по отношению к Магали несмотря ни на что. Но что за мысль пришла тебе в голову, как ты мог представить, что будешь счастлив в объятиях другой? Ты мужчина одной женщины, Винсен! Я снова вижу тебя молодым, ты пил ее взглядом, ты даже бросил вызов отцу, тебе надо было держаться за нее! А сейчас ты, кажется, стал кем-то важным в Париже? Большим… судьей, так говорят? Ах, Клара сверху должна гордиться… Но я говорю, говорю и до сих пор не знаю, почему ты принес мне цветы.

– Чтобы вы простили меня, что я вами так пренебрег. Я узнавал о вас через детей, тогда как должен был узнать сам.

– Это жизнь, ты ничего с этим не поделаешь, все проходит слишком быстро. Ладно, что ты хочешь, чтобы я сказала Магали просто так, с невинным видом? Потому что в этом причина твоего визита, не рассказывай мне глупостей… Что ты все еще ее любишь? Но она это знает, ну, даже гордится этим! Только, если ты ждешь совета, тогда не совершай два раза одну и ту же ошибку, вот я тебе это сказала. Твоя жизнь в столице, ее здесь. Это правда, что прошло уже двадцать лет, так всегда было. Наслаждайтесь хорошими моментами, уже это будет красиво…

Когда он ушел от нее через полчаса и оказался на солнечном тротуаре, он почувствовал себя столь умиротворенным, что возненавидел себя за то, что не приходил раньше. Одетта разбудила в нем кучу забытых воспоминаний, историй, исчезнувших из его памяти, которые касались времен войны, детства, проведенного в Валлонге вместе с беззаботными кузенами. Время, о котором он с грустью вспоминал, не понимая почему.

Медленным шагом он снова направился к дому Магали. Трудный момент приближался, и он хотел сохранить все свое хладнокровие, которое ему точно понадобится. Чтобы успокоиться, он попытался убедить себя, что его собственная семья не могла быть хуже суда, но он не был в этом уверен.

Как только Эрве и Мари уехали, Ален на мгновение задумался, как себя вести. В доме было слишком много народу, невозможно было всех их устранить, потом ему надо было сообщить Готье и Даниэлю о приезде Виржиля. Сирила надо было куда-то временно увести. София займется молодой сиделкой и малышами, Шанталь составит компанию Мадлен, в то время как Лея, Поль и Лукас отведут подальше Тифани.

Потом добрую четверть часа длилось что-то вроде балета, прежде чем Сирил оказался один в полудреме возле бассейна, Готье сидел возле него и вел бесконечные медицинские разговоры. По другую сторону сетки, в тени дубов, Ален и Даниэль машинально играли в настольный теннис.

Когда Винсен и Виржиль появились из-за угла дома, первым их, однако, заметил Сирил. Он медленно выпрямился, потом встал и ждал, пока они подойдут. Винсен повозился немного с дверцей сетки. Он слишком нервничал, и не смог сразу открыть ее. Потом он обогнул бассейн, все еще сопровождая своего сына.

Сирил взглянул на Даниэля и Алена, которые даже не пытались делать вид, что играют, потом обратился к Готье.

– Что за ловушку вы мне все четверо подстроили?

– Это была моя идея, – сообщил Винсен абсолютно спокойным голосом.

– Тогда замолчи, пожалуйста, и не говори за всех! – ответил Сирил.

В его голосе, очень подавленном, была слышна неосознанная жестокость, которая не обещала ничего хорошего, но он резко повернулся к Виржилю. Воцарилось невыносимое молчание, во время которого лицо Виржиля исказилось до того, что стало мертвенно-бледным несмотря на загар. Наконец он смог лишь произнести:

– Я приготовил… извинения, но…

Остановив взгляд на шрамах Сирила, он покачал головой, сглотнул слюну и не смог продолжить.

– Уйди, Винсен, – сказал Сирил грубо.

Винсен и Готье вместе удалились, вышли за дверь один за другим и присоединились к Алену с Даниэлем.

Последний предложил вскоре с искусственной беззаботностью:

– Маленькую партию? Таким образом, мы не ходим, не слушаем и убиваем время…

Он бросил мячик Алену, который машинально его отбил, пока остальные двое брали ракетки. Там, на бортике бассейна, обе фигуры оставались неподвижными, как статуи.

– Морваны против Морван-Мейеров? – предложил Готье, вставая рядом со своим братом.

– Цитата по случаю! У тебя талант – сыронизировал Ален.

Даниэль испустил смешок, в котором не было ничего надуманного на этот раз, и даже Винсен немного расслабился. Они, не сговариваясь, принялись играть, пока Готье неминуемо не загасил.

– Ты тренировался в больнице что ли? – Даниэлю было не до игры. – Вы уверены, что молодежь надолго задержит Тифани, и она не придет вмешаться?

– Лукас обещал, что ей придется переступить через его труп, прежде чем убежать, – ответил Ален.

– Внимание! – воскликнул Готье. – Я вижу тучи на горизонте…

Другие последовали за его взглядом и увидели Мари, которая направлялась к ним, позади шел Эрве. К их большому удивлению, она развернулась, чтобы не приближаться к бассейну. Она остановилась в двух шагах от Винсена и скрестила руки на груди.

– Что еще ты придумал, жалкий придурок?

– Извини, я не умею лгать, – пробормотал Эрве, который, казалось, был очень смущен.

– Дай им объясниться, Мари, – сквозь зубы сказал Винсен.

– Ты смеешься надо мной! – вырвалось у нее. – Если будешь так поступать, ноги моей здесь больше не будет!

Это была смешная угроза, она жалела, что произнесла ее, и кусала губы. Эрве, стоявший за ней, слегка коснулся ее плеча, прежде чем удалиться. Ален воспользовался этим, чтобы бросить сестре:

– Не будешь нам судьей? Считай очки, а то такое впечатление, что у нас семейный совет…

– А ты молчал бы! Куда вы дели остальных?

– Все чем-то занимаются.

Она развернулась, удостоверилась, что Сирил и Виржиль все еще не двинулись с места после ее прихода. На этом расстоянии было невозможно услышать, о чем они говорят, ни различить выражения их лиц. Она услышала звук мячика за спиной, ударяющегося о стол и проворчала:

– Двадцать один ноль, партия.

Рука Винсена тут же обняла ее за плечи, потом она почувствовала, как он притянул ее назад.

– Это мой сын, Мари, – прошептал он ей на ухо. – Я просто хочу ему помочь.

Она мгновение сопротивлялась его объятиям, но так как он отказывался ее отпускать, дала себя обнять.

– Ты должен был поговорить со мной об этом!

– Ты послала бы меня к черту…

Он властно отвел ее в тень дубов, посадил на пенек.

– Не двигайся с места, дай ему шанс, – сказал он низким голосом.

Сколько времени ему удастся продержать ее на этом пеньке, помешать ей вмешаться? Ставка была большой, и он добавил:

– Никто не мог примирить наших отцов, но в том, что касается наших сыновей, я отказываюсь от того, чтобы история повторялась. Это не проклятие, этого можно избежать.

Она посмотрела на него немного в ступоре, шокированная тем, что он только что произнес, и совсем не в состоянии ответить ему. У бассейна Сирил и Виржиль продолжали разговаривать, немного ближе Даниэль и Готье снова стали играть, Ален стоял в стороне, повернув голову к холмам, Винсен сел на землю рядом с Мари.

– То есть мы настолько постарели? – спросила она резко. – Я не верю, что ты здесь и даешь мне уроки, в то время как недавно ты был всего лишь мальчиком, который не мог распознать редиску, а это место было всего лишь огородом… Спрятанные трупы, их так поздно раскопали, что они больше не имели такого значения… Я не любила моего отца, в любом случае, я обожала твоего!

Она могла позволить себе признаться в этом сейчас, когда Эрве не было рядом. Пятеро кузенов, она была сначала старшей – они называли ее «большая» смеха ради, – потом второстепенной, отказываясь быть похожей на Мадлен и не рискуя походить на Клару. Она не была уверена, что станет исключительно успешным адвокатом, но как мать она делала все, что могла, и собиралась продолжать это. Она перевела взгляд с кузена на двух мальчиков, которые только что двинулись.

– Ты, правда, хочешь всем этим заняться, Винсен? Тогда поступай, как хочешь, и я надеюсь, что это была хорошая идея.

Сирил сделал шаг вперед, поднял руку. Он коснулся Виржиля, который отступил, прежде чем свалиться в одежде в бассейн, поднимая брызги. Винсен вскочил на ноги, готовый поспешить на помощь, но голос Алена пригвоздил его к месту.

– Подожди!

Нагнувшись над бортиком, Сирил засмеялся и нырнул в другую сторону, чтобы не задеть Виржиля. Промокшие ботинки коснулись плиточного дна.

– Ну, хорошо, – вздохнула Мари, – будем считать, что у тебя все же получилось…

Они все пятеро долгое время смотрели, как молодые люди плывут, как будто не было ничего важнее, чем это последнее примирение, в котором они молча принимали участие.


Эпилог


Париж, апрель 2001

Церковь Сент-Оноре д'Эйло переполнена, есть даже люди, которым не достались места внутри и которые остались на тротуаре на площади Виктора Гюго, ожидая окончания церемонии.

Семьи молодоженов занимают первые два ряда скамеек. Со стороны Коэн присутствуют только родители и сестра Сары, немного пораженные, что принимают участие в церемонии им не свойственной, и очень взволнованные. Что касается Шарля, Морваны и Морван-Мейеры собрались в полном составе – добрых тридцать человек.

Сирил и Тифани захотели очень красивую свадьбу для своего сына Шарля, который только что прошел конкурс в адвокатуру, показав сногсшибательные результаты. Естественно, того требовали традиции, а возможно, и что-то еще, что может быть исключительным даром оратора, каким обладал его прадед.

Патриарх клана, Винсен, кажется, достаточно взволнован женитьбой своего внука на этой очаровательной девушке, улыбка которой покоряет всех. В свои шестьдесят восемь лет он еще потрясающе выглядит, он самый элегантный член собрания. Но для человека, столь уверенного в себе, как этот знаменитый судья, странно заметить, что его серый взгляд затуманен непрекращающимися слезами. Возможно, у него странное впечатление, что он присутствует на свадьбе своих родителей, которая проходила в этой же церкви семьдесят лет назад? Согласие Юдифи определенно звучало так же громко и ясно, как и то, что только что произнесла Сара.

Рядом с Винсеном Магали держится прямо, величественно. Мари очень крепко сжимает руку Эрве, Даниэль держится за Софию, тогда как Готье и Шанталь тихо переговариваются. В клане теперь есть новые члены, новые дети, но за последние двадцать лет не было ни одной трагедии, не считая гибели Мадлен, пришедшей как избавление.

В третьем ряду, опершись на подлокотник, Ален окружен малышами, которые потребовали, чтобы он сел рядом с ними. Его волосы побелели, у него вид старого цыгана, но молодые клянутся только им. В данный момент он рассматривает профиль Винсена и улыбается своей вечно загадочной улыбкой.

Альбан и Милан, оба без пары, беззвучно ругаются, толкаясь ногами, пока Даниэль, нахмурив брови, не поворачивается к ним.

В тот момент, когда раздаются торжественные звуки органа, молодожены поворачиваются к присутствующим. Шарль Морван обращает радостную улыбку своему отцу, но на самом деле он ищет взгляд деда, это ему он посвящает немое обещание.

Обещание взять факел в свои руки однажды?

Винсен думает о том, что ничто не заменит семью. Так говорила Клара, и она была права.