Руфь. Непреклонная
Франсин Риверс


Родословная Благодати #3






ФРАНСИН РИВЕРС профессионально занимается литературной деятельностью более двадцати лет. Она добилась признания сначала как писатель светский, а затем, после того как обратилась к Богу, и как христианский, завоевав множество престижных наград.

Пять романов, вошедших в эту книгу, повествуют о женщинах, чьи имена вписаны в родословие Иисуса Христа. Эти женщины не были совершенны, но все они по бесконечной милости Бога стали в Его руках орудиями осуществления Его замысла рождения Христа, Спасителя мира. Истории их жизни воссозданы автором на основе библейского повествования.

***


Серия «Родословная Благодати» объединяет пять романов об избранных Богом женщинах, каждой из которых было предначертано сыграть важную роль в Божьем замысле рождения Иисуса Христа.






Франсин Риверс

Руфь

Непреклонная














Предисловие








Дорогие читатели,

перед вами пять романов, написанных о женщинах, чьи имена вошли в родословие Иисуса Христа. Это восточные женщины, жившие в древние века, и тем не менее истории их жизни сопоставимы с нашей жизнью и помогают разрешать трудные вопросы, с которыми сталкиваемся и мы. Они словно скользили по лезвию бритвы. Они были мужественны. Они рисковали. Они удивляли. Они дерзали и иногда совершали ошибки, большие ошибки. Эти женщины не были совершенны, однако Бог, по Своей бесконечной милости, использовал их в Своем совершенном замысле рождения Христа, Спасителя мира.

Мы живем в тревожное время, и эти женщины указывают нам путь. Уроки, которые мы можем извлечь из историй их жизни, драгоценны сегодня так же, как и тысячи лет назад.

Фамарь — это женщина надежды.

Раав — женщина веры.

Руфь — женщина любви.

Вирсавия — женщина, обретшая благодать.

Мария — женщина послушания.

Все эти женщины — исторические личности, некогда жившие в странах Востока. Их истории рассказаны мной на основании библейского повествования. Некоторые их поступки могут показаться нам неприятными, однако мы должны рассматривать их в контексте того времени, в которое жили эти женщины.

Эта книга написана в жанре исторического романа. Основная линия повествования была заимствована мною из Библии, и я отталкивалась от фактов, которые предоставляет эта Книга. На этом фундаменте я создавала сюжет, диалоги, а в некоторых случаях дополнительные характеры, которые, как я считаю, вполне соответствуют библейскому повествованию. Я старалась ни в чем не отходить от Священного Писания, добавляя только то, что необходимо для лучшего его понимания.






    

Франсин Риверс









Родословие Благодати










Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова,

Сына Авраамова.

Авраам родил Исаака;

Исаак родил Иакова;

Иаков родил Иуду и братьев его;

Иуда родил Фареса и Зару от Фамари;

Фарес родил Есрома;

Есром родил Арама;

Арам родил Аминадава;

Аминадав родил Наассона;

Наассон родил Салмона;

Салмон родил Вооза от Рахавы;

Вооз родил Овида от Руфи;

Овид родил Иессея;

Иессей родил Давида царя;

Давид царь родил Соломона от бывшей

за Уриею (Вирсавии);

Соломон родил Ровоама;

Ровоам родил Авию;

Авия родил Асу;

Аса родил Иосафата;

Иосафат родил Иорама;

Иорам родил Озию;

Озия родил Иоафама;

Иоафам родил Ахаза;

Ахаз родил Езекию;

Езекия родил Манассию;

Манассия родил Амона;

Амон родил Иосию;

Иосия родил Иоакима;

Иоаким родил Иехонию и братьев его

перед переселением в Вавилон.

По переселении же в Вавилон, Иехония

родил Салафииля;

Салафииль родил Зоровавеля;

Зоровавель родил Авиуда;

Авиуд родил Елиакима;

Елиаким родил Азора;

Азор родил Садока;

Садок родил Ахима;

Ахим родил Елиуда;

Елиуд родил Елеазара;

Елеазар родил Матфана;

Матфан родил Иакова;

Иаков родил Иосифа, мужа Марии,

от Которой родился Иисус, называемый Христос.

    

Мф. 1:1-16
















Моей свекрови, Эдит Риверс, которой я восхищаюсь и которую очень люблю









Место и время действия






РУФЬ 1:1-4


В те дни, когда управляли судьи, случился голод на земле. И пошел один человек из Вифлеема Иудейского со своею женою и двумя сыновьями своими жить на полях Моавитских. Имя человека того — Елимелех, имя жены его — Ноеминь, а имена двух сынов его — Махлон и Хилеон; они были Ефрафяне из Вифлеема Иудейского. И пришли они на поля Моавитские и остались там. И умер Елимелех, муж Ноемини, и осталась она с двумя сыновьями своими. Они взяли себе жен из Моавитянок, имя одной — Орфа, а имя другой — Руфь, и жили там около десяти лет.







Глава первая


Руфь спускалась по узким, многолюдным улицам Кирхарешета, в ее душе царило смятение. Ее любимый муж, Махлон, умирал от тяжелой болезни, постигшей его в прошлом месяце. Она пыталась справиться с тоской и страхом, шевелившимся в ее душе. Что же она будет делать без Махлона? Ведь Руфь мечтала о долгой счастливой жизни с любимым человеком, о том, как родит ему детей и состарится вместе с ним. А теперь она страдала, видя боль своего мужа. Руфь горевала о том, что у нее уже никогда не будет детей, которые носили бы его имя.

Было новолуние, и мать Руфи ждала ее ежемесячного визита. Они будут пить чай, есть изысканные кушанья за отцовским столом и обсуждать семейные дела. Руфь боялась идти к матери. Она никак не могла выбросить из головы все свои проблемы. И не хотела слышать о том, что думает мать по поводу причины ее переживаний.

Несчастная Ноеминь! Как перенесет ее свекровь еще одну утрату? Пятнадцать лет назад она потеряла своего мужа, Елимелеха, прошлой весной умер ее младший сын Хилеон. Найдет ли она утешение в своей вере в Бога Израилева или в конце концов сломится под тяжестью нового горя — смерти ее последнего сына?

О, Господь, Бог Израилев, услышь мой плач!

Когда Ноеминь рассказала Руфи об истинном Боге, девушка уверовала в Него, потому что видела, какой мир и покой был в душе ее свекрови. Это спокойствие помогало ей справляться с любыми неприятностями. В доме своего отца Руфь никогда не видела такого душевного спокойствия. Она и Ноеминь часто говорили о Боге, особенно когда у Руфи возникали вопросы. Все ответы Ноемини сводились к наставлениям о том, что надо верить в Бога, слушаться Его, принимать Его волю, потому что во всем происходящем есть определенная цель, даже если ты не видишь ее. Но иногда боль казалась невыносимой.

И Руфь испугалась.

Не будет ли она так же страдать, как ее невестка Орфа: когда в прошлом году умер ее муж она вопила, раскачиваясь из стороны в сторону, отказывалась от пищи. Ноеминь и Руфь уже стали беспокоиться о ее здоровье.

О, Господи, не дай мне стать обузой для Ноемини. Дай мне силы помочь ей.

Подойдя к отцовскому дому, Руфь глубоко вздохнула, расправила плечи и постучала в дверь. Служанка открыла ей и радостно улыбнулась.

— Руфь! Входи, — поприветствовала она девушку и нетерпеливо махнула ей рукой:

— Заходи же.

Было трудно находиться в большом роскошном отцовском доме и не поддаться искушению сравнить его со скромным жилищем мужа. Здесь все, на чем бы ни остановился взгляд, свидетельствовало о богатстве: красивые вазы, ковры, разноцветные льняные занавеси, низкие столики, выложенные слоновой костью. Руфь выросла в этом доме и считала отцовское богатство само собой разумеющимся. Потом она встретила и полюбила молодого еврейского торговца и вышла за него замуж, но он с большим трудом поддерживал семейное дело и добывал хлеб насущный.

Отец и мать Руфи очень гордились своим имуществом, но, пожив с Ноеминью, Руфь поняла, что ее родители были нищи духом. Богатство Ноемини не имело никакого отношения к материальным благам, которыми пользовалась Руфь.

— Ах, моя красавица дочь.

Мать вошла в комнату, обняла Руфь и поцеловала ее.

— Садись, моя любимая.

Потом хлопнула в ладоши, отдала приказание девушке-служанке и села на одну из мягких красно-голубых подушек.

— Ты не замечаешь ничего нового?

Руфь огляделась. Что мать имела в виду: новый стол или новые драпировки, а может, новый ковер? Снова посмотрев на мать, она увидела, как та перебирала пальцами золотое ожерелье.

— Что ты думаешь об этом? Красивое, не правда ли? Это подарок твоего отца. Оно из Египта.

— Он всегда был щедрым, — сказала Руфь, в мыслях своих она снова обратилась к Махлону. Он настоял на том, чтобы она ненадолго оставила его и навестила свою мать. С ним посидит Ноеминь. Все так хорошо складывалось. «Иди. Иди и развлекись». Но как Руфь могла веселиться? Она думала только о муже и о том, как бы поскорее уйти из этого дома и вернуться в свой, к любимому.

Вошла служанка с блюдом, нагруженным фруктами, хлебом, двумя бокалами и кувшином вина. Вторая служанка поставила большое плоское блюдо с жареными зернами и кусочками тушеной баранины. У Руфи засосало под ложечкой от аромата хорошо приготовленного кушанья, но она не протянула к нему руки, хотя мать и настаивала. Как она могла взять кусок в рот, когда Махлон был настолько болен, что совсем ничего не ел? Как могла она наслаждаться деликатесами, разложенными перед ней на столе, когда у ее свекрови не было ничего, кроме хлеба, оливкового масла и кислого вина?

— Ты должна поддерживать свои силы, Руфь, — мягко сказала мать. — Ты такая худая.

— Может быть, немного попозже, матушка.

— Вчера на базаре я разговаривала с матерью Орфы. Было сделано все возможное?

Не находя в себе силы ответить, Руфь кивнула головой. Ноеминь, утверждая, что надежда есть всегда, продолжала молиться. Они обе молились. Молитва стала их привычкой.

— О, моя дорогая. Я очень переживаю из-за того, что тебе приходится проходить через такие страдания, — мать придвинулась к дочери и обняла ее. Какое-то время она молчала:

— Что ты будешь делать, когда он умрет?

От такого прямого и грубого вопроса глаза Руфи наполнились слезами.

— Я буду скорбеть. Буду утешать Ноеминь. А что еще — не знаю. Я не думаю сейчас об этом.

— Но ты должна подумать.

— Матушка, — протестуя, тихо произнесла Руфь и всхлипнула, закрыв лицо руками.

Но мать не унималась.

— Я до сих пор не спрашивала тебя об этом, чтобы еще больше не огорчать. Я знаю, как ты любишь Махлона. Если бы твой отец не любил тебя так сильно, то он потребовал бы, чтобы ты вышла замуж за Касима, и ты бы сейчас так не страдала. Отец хочет, чтобы ты знала: мы с радостью примем тебя. Ты знаешь, как я люблю, когда ты здесь, со мной, хотя бы на короткое время, Ты не должна оставаться с Ноеминью, если Махлон умрет. Возвращайся к нам.

Руфь опустила руки на колени и сквозь слезы посмотрела на мать.

— Как я могу оставить Ноеминь после всего, что она пережила? У меня есть обязательства перед домом моего мужа. Ты знаешь это.

— Ноеминь будет первая, кто посоветует тебе вернуться к нам. Ты считаешь, она захочет остаться здесь после смерти своего последнего сына? Она вернется домой, к своему народу.

Эти слова, как острое копье, пронзили сердце Руфи. Мать говорила так, будто Махлон уже умер, а о Ноемини не стоило и вспоминать.

— Я должна идти.

Руфь поднялась.

Мать схватила ее за руку.

— Нет, прошу тебя, выслушай меня. Муж Ноемини с охотой принял наши обычаи и стал одним из нас, а твоя свекровь всегда держалась в стороне. Она до сих пор одевается как еврейка. Она никогда не ходила в наши храмы и не принесла ни одной жертвы ни одному нашему богу. Возможно, именно поэтому она и страдает. Наши боги гневаются на нее.

— У нее есть свой Бог.

— О да, и чем Он хорош? Что Он дал ей, кроме нищеты и горя? — мать сделала широкий жест рукой. — Оглянись вокруг, дочка. Посмотри, как боги Моава благословляют нас. Посмотри на роскошь, которая окружает нас благодаря нашей вере.

— Но вы с отцом никогда не бываете довольны, матушка.

Глаза матери потемнели.

— Я довольна.

— Тогда почему же вам всегда хочется иметь еще больше? А для Ноемини материальное богатство не имеет никакого значения.

Мать в гневе отпустила руку дочери.

— Конечно, не имеет. Как богатство может иметь значение для того, кто никогда не владел им?

— Ты не понимаешь, матушка.

— Я понимаю, что ты отвернулась от богов своего народа, чтобы поклоняться ее Богу. Вернись к своим богам, Руфь. Оставь этот дом скорби и возвращайся к нам.

Вернуться к родителям — вернуться к чему? Ее отец и мать всегда были недовольны. Чем больше отец накапливал добра, тем больше ему хотелось. Его аппетит разжигался все больше и больше. Ничто не удовлетворяло его. А матери через несколько дней надоест это золотое ожерелье и захочется чего-нибудь новенького, чем можно было бы похвастаться.

Ноеминь хвалилась только Богом Израилевым. Обращаясь к Нему в молитве, она обретала спокойствие даже в повседневной суете, окружавшей ее.

Боже, о, Боже, помоги мне! Я многого не понимаю. Я не знаю, как ответить своей матери. Слышишь ли Ты голос перепуганной моавитянки? Я не хочу, чтобы моя вера умерла, если Ты заберешь у меня Махлона. Слова матери, словно острое копье, пронзают мое сердце. Защити меня!

Руфь разрыдалась.

— Мы знаем, ты должна до конца оставаться с Махлоном. И мы понимаем, что тебе захочется остаться с Ноеминью на несколько недель, чтобы утешить ее. Но потом приходи к нам, любовь моя. Возвращайся в отцовский дом, где твоя жизнь будет гораздо легче. Любой поймет тебя. Ноеминь любит тебя. Она так же, как и мы, желает тебе самого лучшего. Нет никакой необходимости жить в нужде. Ты молода и красива. Перед тобой вся жизнь.

Но Руфь не могла представить свою жизнь без человека, которого любила, и без свекрови, которая открыла перед ней свое сердце. Как она могла выполнить свой долг перед Ноеминью, оставшись с ней всего лишь на несколько недель? Долг — это не единственное, что связывало их. Была и любовь. Не только любовь друг к другу, но любовь к Богу, в Которого они верили.

— Я не могу бросить Ноеминь.

— Но как же твоя собственная семья? Твой отец? А я? Приходи домой, Руфь. Пожалуйста, возвращайся к нам. Могу ли я видеть, как ты живешь в такой бедности, когда…

Руфь почувствовала, как ее сердце разрывается между любовью к родителям и любовью к свекрови и Орфе. Если Махлон умрет, сможет ли она отвернуться от Ноемини и невестки и уйти прочь? Сможет ли она вернуться к прежней жизни склониться перед изваяниями, изображающими богов ее матери и отца, богов, в существование которых она больше не верила? То, что связывало ее с Ноеминъю, было глубже, чем просто родственные связи. Так получилось, что Руфь приняла веру своей свекрови в невидимого Бога. Она уже говорила отцу и матери о своей новой вере, и в ответ услышала их смех. «Как ты можешь верить такой чепухе? Невидимый Бог?» Руфь очень сильно любила своих родителей, но не могла отвернуться от Ноемини и той истины, которую узнала благодаря ей.

— Махлон, Ноеминь и Орфа — это моя семья, матушка, точно так же, как твоей стала семья отца, когда ты вышла за него замуж.

Лицо матери сморщилось, из глаз потекли слезы. Руфь обняла ее.

— Ты знаешь, я люблю тебя, матушка. Я всегда буду любить тебя. Но я должна поступать справедливо.

— Это несправедливо! Ты просто погубишь свою жизнь!

Руфь видела, что мать не желает понять ее. Все изменилось в жизни Руфи, и никогда уже не повторится то, что было раньше, когда она еще ребенком жила в доме своего отца. Теперь она женщина, у нее есть муж, свекровь и определенные обязательства перед ними. Ее жизнь больше не принадлежит ей. Даже если бы и принадлежала, то разве приняла бы она другое решение?

О, Господи, дай мне силы. Я как разбитый сосуд, из которого вытекло все масло.

Она должна была сказать своей матери правду. С ее стороны будет нечестно оставлять ей какие-то ложные надежды.

— Я не брошу Ноеминь, матушка. У тебя есть отец. У тебя есть мои братья с их женами, мои сестры со своими семьями. Если Махлон умрет, с кем останется Ноеминь?

— С ней будет Орфа, — упрямо заявила мать. — Пусть она остается с Ноеминью.

Орфа не верила в Бога Израилева. Она до сих пор поклонялась идолам и курила фимиам Астарте.

— Орфа добрая, она любит свою свекровь, но она не разделяет ее веру.

Глаза матери потемнели от гнева.

— Почему ты так упорствуешь в вере в этого невидимого Бога после всего, что случилось? Это несправедливо, что ты жертвуешь своей жизнью ради этой злосчастной семьи! Если Ноеминь решила уйти, пусть уходит!

Руфь не хотела снова начинать спор о том, во имя чьего бога строятся более величественные храмы или проводятся более роскошные и усердные службы. Она отодвинулась от матери и поднялась.

— Махлон нуждается во мне. Я должна идти.

Мать встала вместе с дочерью и с плачем проследовала за ней до дверей.

— Руфь, пожалуйста, подумай как следует о том, что собираешься сделать. Я прошу тебя! Не губи свою жизнь!

В душе Руфи боролись разные чувства. Любовь… сожаление… раздражение… смущение. Она обернулась и стремительно обняла мать.

— Я люблю тебя, — сказала она дрогнувшим голосом. — Скажи отцу, что я люблю его.

Руфь отпустила мать и поспешно вышла.

Быстро проходя по узким городским улицам, Руфь закрыла лицо шалью, чтобы прохожие не видели ее слез.

* * *


Когда садится солнце и вместе с появлением звезд и луны в сердце воскресают воспоминания, горе становится особенно острым. Улицы Кирхарешета опустели, все разошлись по своим домам и теперь спали, а в голове Ноемини продолжали шуметь мысли, она сидела на краю своей постели, прислонившись спиной к холодной каменной стене своего маленького дома. Она чувствовала себя одинокой, хотя в нескольких шагах от нее спали ее любимые невестки. Горе истощило их силы. Каждая потеряла своего мужа, сначала Орфа, а потом и Руфь. Но они никогда не ведали большего несчастья — утраты детей, потому что не имели их.

Мои сыновья мертвы! Мои сыновья, о, мои сыновья… Ноемини хотелось кричать от боли, но ради молодых женщин, спавших рядом с ней, она сдерживала свои чувства.

Было темно. Ночь окутала Ноеминь мраком, принеся с собой страхи и сомнения. Она пыталась молиться, но ее слова, произнесенные шепотом, казалось, отскакивали от потолка хижины и падали, неуслышанные, к ее ногам. Она начала размышлять. Слышал ли когда-нибудь Бог ее молитвы? Прислушивался ли Он когда-нибудь к ее просьбам?

Подобно полчищам саранчи, готовым уничтожить ее веру, сомнения овладели Ноеминью. Она зажала уши руками и стиснула зубы. Зачем существовали такие ночи? Иногда наступала гробовая тишина, и она могла слышать, как по ее жилам текла кровь. Ей казалось, что этот звук был подобен шуму ливня, чьи струи распахивали двери ее разума и затопляли его воспоминаниями о том, что она хотела бы забыть.

Комната наполнилась звуками голоса ее умершего мужа.

— Мы пойдем в Моав, нравится тебе это или нет! Там нет голода.

— Но, Елимелех, мы не должны уходить из Вифлеема! Это наш дом.

— Наш дом превращается в прах!

— Если мы доверимся Богу и будем послушны Ему, Он накормит нас.

— Ты что, ослепла? Посмотри вокруг себя, женщина. Бог отказался от нас!

— Потому что ты и другие поклоняетесь ваалам!

— Я поклоняюсь Ваалу потому, что он бог этой страны!

— Моисей говорил нашим отцам, что Господь есть Бог и нет иного!

— И что хорошего сделал для нас Бог в последнее время? — продолжал спорить Елимелех. — Сколько прошло времени с той поры, когда в последний раз был дождь на нашей земле? Когда в последний раз наш урожай был хотя бы немного больше того, что необходимо для наполнения наших собственных желудков?

— Но ты подумай, муж мой. Господь давал нам необходимое, чтобы мы могли выжить.

— Мне надоело слушать тебя! Я один забочусь о нас. Я один работаю до седьмого пота на этой каменистой земле и вижу, как погибает мой урожай! Не говори мне, что Бог заботится о нас! Посмотри на мои руки! Посмотри на мои мозоли и скажи мне, что Бог заботится о наших сыновьях. Бог стоит поодаль и наблюдает за тем, как все, что принадлежит мне, превращается в прах. Он оставил нас! Ты всего лишь женщина. Что ты понимаешь в этом? Я буду поступать так, как считаю правильным.

В тот же самый день Елимелех заложил землю, унаследованную им от его отца. Придя домой, он собрал и погрузил на двух ослов все их имущество, взял Ноеминь, сыновей, Махлона и Хилеона, и ушел из Вифлеема. У нее было время только на то, чтобы попрощаться со своими друзьями и несколькими остающимися дома родственниками. Елимелех был так уверен в правильности своего решения! Какой мужчина хочет слушать постоянное ворчание сварливой жены? И Ноеминь стала вести себя так, как она считала, ей следовало: молчала о своих сомненьях и молилась.

Она молилась утром, когда вставала. Она молилась весь день, во время работы. Она молилась вечером, когда ложилась спать. Она молилась, молилась, молилась и наблюдала, как гибнет ее жизнь.

Елимелех нашел работу в Моаве, в Кирхарешете. Он срезал свои кудри, сбрил бороду и облачился в моавитские одежды, чтобы облегчить себе жизнь. Вместе с ними пришли в Моав и поселились в Кирхарешете и другие израильтяне. Они тоже хотели переждатъ здесь голод, начавшийся в земле обетованной, и также быстро переняли обычаи местных жителей, забыли закон Моисея и Божьи обетования.

Летом Елимелех умер.

— Мне просто надо отдохнуть.

Он пришел домой, жалуясь на боль в груди.

— Утром я буду здоров.

Он сидел как раз там, где сейчас сидела она, и с искаженным от боли лицом растирал свои руки.

— Ноеминь?

Он запнулся. Ноеминь бросилась перед мужем на колени.

— Что, любимый?

Она взяла его руку и накрыла ее своей, желая успокоить его.

— Ноеминь, — повторил он, вытирая испарину, выступившую на лбу. — Я делал только то, что считал правильным.

Губы его посинели. Она старалась утешить его. Она обняла мужа, пытаясь успокоить его. Но ничто не могло облегчить его страдания.

Даже сейчас, спустя пятнадцать лет, в ее душе оживала прежняя боль. Ее воскресила преждевременная смерть Махлона так же, как в прошлом году смерть Хилеона, сделав ее еще острей. От этой боли нельзя было убежать, от нее было невозможно укрыться, ее никак нельзя было спрятать глубоко в душе, чтобы она больше не поднималась. Ноеминь помнила все так отчетливо, особенно свои молитвы, на которые не получила ответа. Она так усердно молилась, чтобы Бог не забирал у нее мужа, чтобы Он помиловал его, она продолжала молиться даже тогда, когда видела, как в глазах Елимелеха угасла жизнь. Она молилась о милости и видела, как смерть все же взяла его.

Сыновья погребли отца среди моавитян. Вначале Ноеминь никак не могла поверить в то, что Елимелеха не стало. Она надеялась, что вот сейчас очнется от ночного кошмара и он снова будет здесь, рядом, как всегда жалующийся. Когда она до конца осознала, что больше уже никогда не увидит его, ее охватил гнев. Но и это прошло. Ноеминь была слишком занята, помогая своим сыновьям добывать хлеб насущный.

Прошло пятнадцать лет со смерти Елимелеха, но до сих пор боль утраты неожиданно оглушала Ноеминь. Эта боль уже не была такой острой, как в первые дни после его смерти, но и не прошла полностью. Ноеминь думала, что страданий более сильных, чем те, которые она испытала, потеряв мужа, не бывает. Но так она думала до того, как скончались ее сыновья. Теперь Ноеминь буквально погрузилась в море скорби и печали.

Она больше не могла даже молиться. Прежде у нее всегда был лучик надежды, и она всегда чувствовала Божье присутствие. Теперь у нее было ощущение, что Бог недосягаем для нее, Его милости предназначены не для нее. Все ее молитвы были подобны дыму, уносимому ветром. Каждая молитва. Возможно, Елимелех, в конце концов, был прав. Бог стоит в стороне, наблюдая за ее страданиями.

Боже, где ты? Как мне найти Тебя?

Ноеминь хотела оправдать себя перед Его судом. Разве она не просила своего мужа остаться в Вифлееме? Разве она не умоляла его довериться Богу? Разве она не молилась о том, чтобы Бог изменил решение Елимелеха, и тогда они вернулись бы домой? Разве она не хотела уйти домой после смерти мужа? Разве она не пыталась убедить своих сыновей возвратиться в землю, обещанную Богом? Но Махлон и Хилеон к тому времени были уже достаточно взрослыми, чтобы самим решать свою судьбу.

«Что у нас там есть? Здесь наш дом».

Их сердца давно уже отвратились от Бога и от земли обетованной. Их дом в Вифлееме был для них не более, чем дурным воспоминанием, местом лишений и страданий. Их отец ни разу не сказал о нем ни одного доброго слова. Как же у них могло возникнуть желание вернуться туда? Они плохо знали еврейские обычаи и закон, потому что Елимелех пренебрегал своими обязанностями. Он не учил своих детей истории израильского народа, закону Моисееву, путям правды. Ее сыновья видели, как жил их отец, и поступали так же, как и он. Когда отец умер, они стали прислушиваться к старейшинам Кирхарешета и к священникам Хамоса. Они поступали, как хотели, в угоду своим желаниям, вплоть до того, что взяли себе в жены моавитянок. О, сколько огорчений доставляли Ноемини ее сыновья!

Все, что она говорила им, для них не имело никакого значения. Они любили ее, но она была всего лишь женщина. Что она понимала? Так они говорили. Так их научил думать Елимелех.

Ноеминь посмотрела на спящих невесток. Как странно, что теперь они были ее единственным утешением, эти молодые женщины, из-за которых она столько пережила, когда впервые услышала о них. Иноземные жены! Позор Израиля! О, в каком отчаянии была Ноеминь. Когда Махлон привел Руфь, а Хилеон — Орфу, ей удалось изобразить радость. Что ей оставалось делать? Она не могла рисковать любовью сыновей. Ноеминь надеялась, что будет иметь хоть небольшое влияние на их молодых жен.

Теперь они, как и она, вдовы и так дороги для нее, как если бы они вышли из ее утробы. Ничто так не сближает людей, как общее страдание. Ноеминь помнила, как с самого начала она приняла девушек и старалась наладить с каждой из них добрые отношения, чтобы сохранить в доме мир. А втайне молилась, чтобы Орфа и Руфь смягчили свои сердца перед Богом Израилевым. Если бы она могла научить их истине Божьей, то, возможно, была бы надежда для следующего поколения. Но теперь ее последняя надежда на будущее рухнула.

Прошлой весной Хилеон неожиданно заболел горячкой. Потом долгая болезнь свела в могилу и Махлона. Хилеон умер в течение нескольких дней, без особых мучений, но несчастному Махлону в такой милости было отказано. Когда он заболел, боль не прекращалась. Ноеминь была не в силах что-либо сделать и могла только смотреть, как ее старшего сына, первенца Елимелеха, изводила болезнь. Она бесчисленное множество раз молила Бога, чтобы Он облегчил его страдания, чтобы на нее Он возложил все грехи ее мужа и сыновей, но медленно тянулись дни. Бедная Руфь, верная, любящая Руфь. Сколько ночей она пыталась облегчить страдания Махлона, но все заканчивалось слезами от понимания собственной беспомощности! Иногда Ноемини хотелось убежать из города в поле и там кричать, рвать на себе волосы и посыпать голову пеплом. Она разрыдалась, когда Махлон поднял на нее глаза раненого зверя, мучающегося в предсмертной агонии и охваченного страхом.

Ноеминь почти исчахла от горя в те длинные тревожные месяцы, но все же она часто с нежностью говорила Махлону о милости Божьей. Милости! Кричало ее сердце. Милости! Господи Боже, милости! Пока Руфь ухаживала за своим мужем, Ноеминь сидела рядом и рассказывала Махлону о знамениях и чудесах, которые Бог творил в Египте, в пустыне, в Ханаане. Теперь он не мог возражать ей, но был ли он готов раскаяться и искать Господа? Ноеминь поведала ему о том, как Бог вывел израильтян из Египта не потому, что они заслужили это, но потому, что Он избрал их Своим народом. Она рассказывала ему о Моисее и его законе, о том, как упрям был народ, подобно Елимелеху, как он бунтовал против Бога. Говорила о благословениях и проклятьях Божьих. Рассказывала сыну об обетованиях. Когда он засыпал, Ноеминь склоняла свою голову и молилась. О, Господи, Господи… она не находила слов. О, Господи, испытай мое сердце… Она молилась, молилась и молилась.

И все равно Махлон умер.

Когда он умирал, Руфь сидела рядом с ним и держала его руку. Когда его дыхание остановилось, она испустила долгий, полный муки вопль, надела на себя платок и закрыла им лицо.

Неужели это произошло всего лишь двадцать два дня тому назад?

Орфа пыталась утешить свекровь и Руфь, говоря, что теперь Махлон успокоился, что его страдания прекратились. Ноемини хотелось бы верить этим утешениям, но они казались ей пустыми, безосновательными. Что Орфа знала о Боге?

Скорбь Ноемини была настолько велика, что как будто парализовала ее. Все, что она была способна делать, — это ждать, когда взойдет солнце, и по-прежнему сидеть в своем темном сыром углу, прислушиваясь к шуму, который создавали люди, проходившие мимо дверей ее дома. Как жизнь могла продолжаться, когда ее сыновья мертвы! Она негодовала на соседей, чей смех доносился с улицы. Неизменная суета жизни наполняла горечью сердце Ноемини. Неужели те, кого она любила, были настолько ничтожны в этом мире, что их жизнь была подобна горсти песка, брошенной в Мертвое море, оставляющей после себя едва заметную зыбь? Только Орфа и Руфь разделяли ее боль.

С каждым днем Ноеминь все больше и больше ненавидела Моав и Кирхарешет. Она ненавидела этот чужой народ. И за эту ненависть негодовала на саму себя. Это была не их вина, что Елимелех, Хилеон и Махлон избрали путь, неугодный Богу. Человек думает, что сам выбирает свою судьбу, но повелевает им Господь Бог.

Наступало новое утро, а Ноемини хотелось закрыть глаза и умереть. Но вместо желанного успокоения она обнаружила, что жива и осознает все происходящее вокруг нее. Она слышала, как Руфь и Орфа плакали и тихо перешептывались, стараясь не тревожить ее. Она ела, когда невестки просили ее есть, ложилась, когда они умоляли ее отдохнуть. Но продолжала чувствовать себя потерянной, раздражительной, напуганной и отчаявшейся.

Ноеминь снова погрузилась в воспоминания, в мыслях возвращаясь к первым годам своего замужества. О, как тогда они с мужем радовались и мечтали о прекрасном будущем, которое будет им наградой за их тяжелый труд и преданность своей земле. Муж называл ее Ноеминью — «моя радость». Она вспоминала, как они были счастливы, узнав о ее беременности; как они ждали ребенка и праздновали, когда у них родился первый сын, а потом и второй. Она кормила сыновей грудью до тех пор, пока они не начали ходить. Ноеминь радовалась их детскому веселью, смеялась над их шалостями, испытывала наслаждение от их присутствия. Тогда жизнь была полной. Она чувствовала присутствие Бога во всем их благополучии.

Что у меня есть теперь? Ничего! Я больше никогда не узнаю радости.

В Вифлееме было плохо, но когда они ушли оттуда, стало еще хуже. Ноеминь пыталась повлиять на Елимелеха, но у нее ничего не получилось. Она хотела воспитать детей в вере в истинного Бога, но Елимелех считал, что Моисеев закон был слишком суровым и нетерпимым.

— Наш путь — это не единственный путь, Ноеминь. Оглянись вокруг и посмотри, как процветают моавитяне. А живущие в Вифлееме до сих пор вынуждены выцарапывать у земли пропитание для себя.

Она знала: в глубине души Елимелех отвергал Бога, — но никогда не могла найти слов, чтобы убедить его вернуться домой.

Вот почему я теперь несу наказание! Должна ли я была более решительно спорить с Елимелехом? Следовало ли мне обратиться за помощью к старейшинам и не стыдиться сознаться в том, что происходило в нашем доме? Мне надо было пойти к его братьям? Я должна была найти кого-нибудь, кто пользовался бы его уважением и смог бы отговорить его покидать землю, которую дал нам Бог! Возможно, если бы я отказалась уходить из Вифлеема, то все обернулось бы иначе. Если бы мы остались там, то, может быть, мой муж и сыновья были бы до сих пор живы.

Ноеминь мучила себя, размышляя о том, могла ли она поступить иначе, страдала от понимания того, что подвела тех, кого так сильно любила.

О, почему я не объяснила Хилеону и Махлону важность Божьего закона? Мне следовало быть более разумной матерью. Я должна была заставлять их сидеть и слушать. Мне надо было меньше беспокоиться о том, что я могу потерять их любовь, и больше думать о том, как спасти их души. А теперь я потеряла их навсегда. Я потеряла своих сыновей… о, мои сыновья, мои сыновья…

Ноеминь молчала, но изо дня в день, ночь за ночью занималась самобичеванием.

Отче, прости меня. Я была слаба. Я была неразумна. Я избрала легкий путь и последовала за Елимелехом, потому что желала сохранить мир в своем доме. Я не хотела быть сварливой женой. Я думала поддержать мужа в его устремлениях. Я хотела быть его помощницей. Но Ты предупреждал нас о проклятии в случае нашей неверности. О, Отче, я хотела быть верной. И старалась быть верной. Каждый день сердце мое разрывалось между Тобой и мужем. Я не знала, что мне делать. Я могла только молиться, продолжая надеяться и идти бок о бок со своим мужем и сыновьями Я каждый день молилась и ждала, что они образумятся, и мы вернемся домой в землю, которую Ты нам дал. О, Боже, все эти годы я молилась и молилась, но ни на одну молитву не получила ответа. Мой муж умер. Мои сыновья умерли! Ты снял с меня одежды мои и открыл наготу мою! Ты пролил меня, как воду! Кто у меня остался, кроме Тебя, Отче? К кому мне теперь идти, как не к Тебе?

Она со стоном раскачивалась взад и вперед.

Руфь поднялась и обняла ее.

— Матушка, я буду заботиться о тебе.

Ее доброта растопила сердце Ноемини. Она разрыдалась в объятиях невестки, позволив ей убаюкивать себя, как дитя. Но это не принесло облегчения, потому что теперь другие мысли проносились в ее измученном мозгу и заставляли страдать еще сильнее.

Ведь не было детей, которые сохранили бы имена ее сыновей. Это было равносильно тому, как если бы Махлона и Хилеона вообще никогда не существовало. Их имена вместе с ними превратятся в прах. Детей нет… и не будет…

* * *


Прошло семьдесят дней, прежде чем Ноеминь вышла за двери своего маленького дома. Глазам было больно от солнечного света. Она ослабела от пережитого горя, пролила столько слез, что ими можно было бы наполнить кувшин, пора было остановиться. Плач не вернет умерших к жизни. Она должна думать о живых. Руфь и Орфа — молодые женщины, слишком молодые, чтобы всю оставшуюся жизнь оплакивать Махлона и Хилеона или заботиться о старухе, у которой жизнь уже прошла.

Сев на скамейку возле дверей своего дома, Ноеминь наблюдала за чужими детьми. Они бежали вниз по улице, их смех все еще доносился до нее, когда они уже свернули за угол. Эти дети были живы, а ее сыновья — нет. Но у ее невесток был шанс начать новую жизнь, если она сделает то, что должна.

Если Ноеминь останется в Кирхарешете, то Руфь и Орфа будут по-прежнему жить с ней. Они потеряют свою юную красоту, ухаживая за матерью своих умерших мужей. Как могла она допустить, чтобы из-за нее жизнь этих милых девушек прошла впустую? Она слишком любила их, чтобы видеть, как они просят горсть зерна у чужих людей или живут на подаяния друзей и родственников. Если же она уйдет из Кирхарешета и Моава, то невестки смогут вернуться в свои семьи и те с радостью примут их. Ноеминь не сомневалась, что их отцы быстро найдут для своих дочерей мужей, потому что они были молоды и красивы. Тогда Руфь и Орфа познают ту радость, которую приносят дети. Ноеминь желала им этого больше, чем чего-либо другого.

Что касается ее, то она пойдет в Вифлеем, домой. Она не знала, остались ли там еще ее родственники или друзья, пережили ли они голод, но она слышала, что голод в конце концов закончился. Возможно, набеги мадианитян тоже прекратились. Однако какое это имело значение? Ноеминь стремилась домой и была готова смириться со всем, с чем ей придется столкнуться в Вифлееме. Если она должна будет унизиться и провести остаток своей жизни как нищая, то пусть так и будет. По крайней мере она будет ощущать под своими ногами землю обетованную. По крайней мере она будет там, где окружающие ее люди, как и она, поклоняются Богу.

О, Господи, сделай так. Безопасной дорогой приведи меня домой, прежде чем я умру. О, Отче, яви мне милость Твою, я одинока и глубоко несчастна. Мое положение становится все хуже и хуже. Я хочу совершать только те поступки, которые будут угодны Тебе. Помоги мне!

Ноеминь приветствовали проходившие мимо соседи. Она улыбалась им, кивала головой, а ее мысли продолжали свой бег. Почему я сижу здесь? Я жду, что Бог будет говорить со мной, как он говорил с Моисеем? Кто я такая, чтобы Бог разговаривал со мной таким образом? Я жду, что Он напишет мне большими буквами на стене дома, что я должна делать? Я знаю, что я должна делать! Я раскаюсь и вернусь на свою родину.

Ноеминь положила руки на колени и стремительно встала. Спустив шаль на плечи, она вошла в дом. Руфь, стоя на коленях, разравнивала тесто и укладывала его на железную печь, Орфа штопала одежду. Обе женщины взглянули на свекровь и улыбнулись. Ноеминь, глядя на невесток, задумалась, пытаясь найти слова, чтобы объясниться с ними, и не находила. Тогда она отвернулась и начала собирать свои вещи. Руфь встала.

— Что ты делаешь, матушка?

— Укладываю вещи.

— Укладываешь вещи? — спросила Орфа — А куда ты уходишь?

— Домой.

* * *


Ноеминь знала: Руфь и Орфа будут настаивать на том, чтобы пойти вместе с ней в Вифлеем. Пылкая юность. Она не спорила, потому что предвидела — скоро девушки сами поймут, что не в силах оставить Моав и свои семьи. Ноеминь была уверена, что к тому времени, как они достигнут реки Арнон, Руфь и Орфа уже захотят вернуться домой. Она проведет немного времени в их приятной компании, а потом отправит их домой. Задумываться о том, что никогда больше не увидит их после того, как они оставят ее, она не хотела. Ноеминъ никогда не забудет своих невесток и будет молиться о них каждый день, пока жива.

Когда все было собрано, Ноеминь задумалась, смогут ли они хотя бы спуститься с холма со всеми теми вещами, которые Орфа решила взять с собой. Бедная девушка. Она ничего не хотела оставлять. Нагрузила на себя все, что скопила за годы своего замужества, включая и маленькую табуретку. От огорчения Орфа расплакалась.

— О, я хочу, чтобы мы забрали и стол, и ковер…

Руфь же взяла только узелок с яркими поясами, которые она сама сделала, мех с водой, запас зерен и лепешек с изюмом на несколько дней.

— Где остальные твои вещи, Руфь? — спросила ее Орфа.

— Я взяла все необходимое. Матушка, дай мне котел. Он слишком тяжел для тебя. А если его понесу я, то сегодня мы успеем пройти больше.

Ноеминь сказала соседям, что Орфа и Руфь вернутся через день или два. Она хотела быть уверенной, что никто не будет интересоваться имуществом, оставшимся в доме. Вернувшись домой, молодые женщины могли бы все продать, включая дом, и выручку поделить между собой. Ноеминь не заботилась о нажитом добре, которое оставляла здесь. Моавитским, филистимским и египетским украшениям она предпочитала простые вещи своего народа. Елимелех придавал большое значение подаркам, которые он преподносил ей, но в Вифлееме они будут неуместны.

Ноеминь подозревала, что Руфь все отдаст Орфе. Дорогая Руфь, у нее было такое щедрое сердце, не говоря уже о богатом отце, который хотел бы вернуть ее домой. Ноеминь знала его достаточно хорошо и могла предположить, что он уже присмотрел для Руфи другого мужа, сына богатого торговца или какого-нибудь служителя царского дворца. У нее сжималось сердце при мысли, что кто-то другой, а не ее сын, будет мужем Руфи. Любопытно… в отношении Орфы у Ноемини не возникало таких мыслей.

Вероятно, это объяснялось тем, что Руфь откликнулась на слова свекрови об истинном Боге. Как радовалась Ноеминь, когда заметила, как в сердце девушки появились первые ростки веры.

— Ты вчера видела своих родителей, Руфь?

Руфь покачала головой.

— Почему? Они должны знать, что ты уходишь.

— Они знают, что я с тобой.

— А они знают, что я возвращаюсь в Вифлеем?

— Моя мать говорила мне, что ты уйдешь отсюда, и я сказала ей, что даже если ты сделаешь это, я все равно принадлежу семье своего мужа.

Ноеминь больше не говорила об этом. Она отправилась в путь, взяв с собой только маленький мешочек с сушеными зернами, мех с водой и кожаную сумку, в которой лежала коробочка из сандалового дерева с кристаллами ладана внутри. В Вифлееме она отдаст ее священнику как приношение Богу.

Выйдя за городские ворота и взглянув на лежащую перед ней дорогу, Ноеминь почувствовала облегчение. Какие бы трудности ни встретились в пути, она по крайней мере шла в Ханаан. Она не оглядывалась. Орфа тихо плакала, поглядывая назад, а Руфь только улыбалась, пристально всматриваясь в дорогу, ведущую к Мертвому морю.

— Для начала путешествия сегодня хороший день, матушка.

День тянулся медленно, поднялось солнце, жаркое, палящее. Ноеминь чувствовала, как в ее сердце закрадывается отчаяние. Скоро она распрощается со своими невестками. Господи, дай мне силы поставить их благополучие выше собственного страха перед одиночеством. Отче, благослови этих девушек за их доброту ко мне. Защити их на пути домой и дай им мужество идти одним.

В полдень они остановились отдохнуть под теревинфом[1 - Теревинф — большое дерево (возможно, фисташковое), растущее в Палестине. — Примеч. ред.]. Ноеминь взяла предложенные Руфью лепешку с изюмом и чашку воды, Орфа от еды отказалась. Она тихо сидела, потупив взгляд. Руфь села и отерла с лица пот. Она выглядела усталой, но больше заботилась о своей невестке, нежели о себе.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Орфа?

— Я отдохну, и все будет в порядке.

Ноеминь знала, что это неправда, но это знание не успокаивало ее. Она должна отправить невесток назад, домой. Еще было достаточно времени, чтобы они успели до темноты благополучно вернуться в город. Ноеминь быстро поела и поднялась на ноги, взвалив себе на спину узел, который до сих пор несла Руфь.

— Что ты делаешь? — спросила Руфь, тоже вставая с земли.

— Дальше я пойду одна.

— Нет, матушка!

Орфа поднялась на ноги и присоединилась к Руфи, протестуя и заливаясь слезами.

— Не уходи! Пожалуйста, не уходи.

Сердце Ноемини разрывалось, но она знала, что должна оставаться твердой.

— Возвращайтесь домой, к своим матерям, не ходите со мной. Да благословит вас Господь другим, более удачным, замужеством.

Руфь плакала.

— Нет, — она тряхнула головой. — Нет, нет… — она шагнула вперед:

— Мы хотим пойти с тобой, к твоему народу.

— Зачем вам отправляться со мной в этот путь? — спросила Ноеминь. Ее голос от сдерживаемых чувств стал резким, она старалась, но безуспешно, вернуть ему прежний тон. — Разве я могу родить других сыновей, которые стали бы вашими мужьями? Нет, дочери мои, возвращайтесь в родительский дом, ибо я слишком стара, чтобы выйти замуж. Даже если бы это было возможно, и я бы снова вышла замуж и сегодня же ночью зачала, то что из того? Неужели вы стали бы ждать, пока они вырастут? Можно ли вам медлить и не выходить замуж? Нет, конечно же, нет! Мое положение значительно хуже, чем ваше, ибо рука Господня настигла меня.

Руфь и Орфа расплакались еще сильнее. Орфа обняла свекровь.

— Я никогда не забуду тебя, Ноеминь. Да будет твое путешествие безопасным.

— Я тоже не забуду тебя, — произнесла Ноеминь и поцеловала девушку. — И твое путешествие да будет безопасным!

Орфа подхватила свои узлы и развернулась в сторону Кирхарешета. Отойдя немного, она остановилась и оглянулась в замешательстве.

— Ты не идешь, Руфь?

— Нет, — Руфь покачала головой, ее глаза наполнились слезами — Я пойду с Ноеминью.

Орфа поставила на землю свои вещи и побежала назад, чтобы обнять невестку.

— Это точно, сестра?

— Точнее не бывает.

— Пожалуйста…

— Нет. Иди без меня. Я пойду с Ноеминью.

Бросив прощальный взгляд, Орфа продолжила свой путь. Ноеминь наблюдала, как быстро она удалялась, а потом посмотрела на Руфь. Старая женщина протянула руку, указывая на Кирхарешет.

— Посмотри. Твоя невестка возвращается к своему народу, к своим богам. Ты должна сделать то же самое.

По лицу Руфи струились слезы, но она не двинулась с места.

— Не проси меня уйти от тебя и вернуться домой, я не хочу.

— Но как я могу не просить тебя оставить меня? — Ноеминь подошла к девушке. — Ты слышала, что я говорила, Руфь. Должна ли я брать тебя с собой в Вифлеем, чтобы у тебя была такая же горькая жизнь, как и у меня? Неужели ты должна состариться без мужа и детей? Иди за Орфой! Возвращайся к отцу и матери!

— Нет, — плача проговорила Руфь. — Я не хочу оставлять тебя. Я хочу принять веру твоего народа.

Сердце Ноемини сжалось.

— О, моя милая, подумай, о чем ты говоришь. Жизнь моего народа не так легка, как ты думаешь. Мы должны соблюдать субботу и святые дни, в которые не можем путешествовать дальше, чем на две тысячи локтей.

— Я пойду туда, куда пойдешь ты.

Ноеминь знала, что должна говорить правду, даже если это ранит чувства Руфи.

— Нам нельзя проводить ночь вместе с язычниками.

— Я буду жить там, где будешь жить ты.

— Мы должны соблюдать шестьсот заповедей!

— Все, что соблюдает твой народ, и я буду соблюдать, матушка, ибо твой народ будет моим народом.

Ноеминь развела руками.

— У нас предусмотрено четыре вида смерти за преступления: побивание камнями, удушение, предание огню и заклание мечом. Обдумай как следует свое решение!

Руфь ничего не ответила, и Ноеминь продолжала, умоляя ее понять, как много различий между их народами.

— Наш народ хоронит своих покойников в гробницах.

— Пусть и меня там похоронят.

Упав на колени, Руфь обняла Ноеминь.

— Где ты умрешь, там и я умру и буду погребена.

Когда Ноеминь попыталась оттолкнуть невестку, та еще сильнее прижалась к свекрови.

— Пусть Господь сурово накажет меня, если я позволю чему-то кроме смерти разлучить меня с тобой!

Расплакавшись, Ноеминь положила руки на голову Руфи и погладила ее волосы. Старая женщина подняла взор к небу. Она никогда не надеялась на подобное, не ожидала, что эта молодая моавитянка будет готова оставить все ради того, чтобы последовать за ней. Опустив взгляд, она рассеянно поглаживала голову Руфи.

— Ты больше никогда не увидишь свою мать, отца, братьев, сестер. Ты понимаешь это?

— Да, — Руфь подняла голову. Слезы оставили на ее лице мокрые полоски.

— Твоя жизнь будет проще, если ты вернешься.

— О, Ноеминь, как я могу вернуться к прежней жизни, если у тебя слова истины? — она с плачем ломала руки. — Пожалуйста, не проси меня покинуть тебя. Не искушай меня. Я пойду с тобой!

Твой Бог будет моим Богом.

Что могла сказать Ноеминь в ответ на такие слова? Не молилась ли она, чтобы сердце Руфи смягчилось перед Богом Израилевым? Одна молитва была услышана, одна из тысяч.

— Успокойся, — сказала она нежно и разомкнула руки Руфи, обвившиеся вокруг ее талии. Ноеминь с улыбкой посмотрела на невестку и вытерла ее слезы.

— Пусть все будет по воле Божьей. Все, что ни случится, мы встретим вместе.

Руфь с облегчением вздохнула, глаза ее сияли.

— Я буду хранить каждое твое слово, ибо понимаю, что все, чему ты учишь меня, мне нужно знать.

— Ты узнаешь все, чему я научилась у колен своей матери. Все, что имею я, — твое. Я с радостью поделюсь с тобой всем.

Теперь Ноеминь знала: нечто большее, чем брак с ее сыном, было причиной того, что эта девушка заняла особое место в ее жизни, в ее сердце. И теперь она будет молиться о том, чтобы ее соплеменники сумели по достоинству оценить Руфь.

Ты не забыл меня, Господи. Ты знал, что одна я никогда бы не вернулась домой. Ты не оставил меня.

— Пойдем, — сказала Ноеминь, протягивая руку Руфи и помогая ей подняться. — Нам предстоит долгое путешествие, прежде чем мы доберемся до дома.

* * *


Руфь не задумывалась о трудностях, с которыми они могут столкнуться, когда придут в Вифлеем. Каждый день их путешествия был настолько сложен, что ее не страшили проблемы, ждавшие их по прибытии на родину Ноемини. Все те месяцы, в течение которых болел Махлон, она жила в страхе, но он все равно умер. Она любила своего мужа, но не смогла спасти его. Все ее усилия помочь ему были напрасны, и страх потерять его никоим образом не предотвратил приход смерти. И совсем не страх помог ей преодолеть трудности жизни без мужчины и обеспечить семью хлебом. После смерти Махлона Руфь твердо решила, что никогда больше не позволит себе задумываться над вещами, не подвластными ей. Будущее было из ряда именно таких вещей. Она смело встретит все, что произойдет, и смирится с той жизнью, какую даст ей Бог.

Ноеминь часто утешала ее, даже не сознавая этого. «Господь позаботится о нас», — сказала она прошлой ночью. Руфь без сна лежала на твердой земле, глядя на звездное небо, и размышляла над ее словами. Господь позаботится о нас. После всего, что пришлось пережить Ноемини, Руфь еще больше убедилась в ее вере. Сила этой женщины приносила девушке успокоение. Господь позаботится о нас. Она предпочла верить этому, потому что ее свекровь говорила, что это правда.

С тех пор как Руфь вошла в дом Махлона, она видела, что Ноеминь отличается от жителей Кирхарешета. И первым отличием, которое сразу же бросалось в глаза, была ее одежда. Даже по истечении нескольких лет жизни среди моавитян Ноеминь продолжала одеваться, как еврейка. Она делала это не из гордости, как если бы считала себя лучше тех, кто жил рядом с ней. Просто она была такой, какой была. Руфь также видела ее глубокую веру в Бога. Сначала она беспокоилась, что долгое молчание свекрови было признаком ее недовольства девушкой, которую ее сын выбрал себе в жены. Но Махлон сказал, что она ошибается.

— Это она молится, — говорил Махлон, пожимая плечами. — Сколько я себя помню, она всегда молится. Не беспокойся. Ее молитвы никому не вредят. Просто не обращай на нее внимания.

Но Руфь не могла не обращать внимания на свою свекровь. Она видела, как много значат для этой женщины молитвы, и хотела больше узнать о них. Украдкой она наблюдала за своей свекровью. Иногда Ноеминь, разговаривая со своим Богом, выглядела такой умиротворенной, а иногда на ее лице отражалась боль. Каждое утро, часто в полдень и всегда в вечерние часы, Ноеминь покрывала голову платком, садилась в уголок и безмолвно замирала там. Однажды Руфь спросила ее, о чем она молится, и Ноеминь с улыбкой ответила:

— Обо всем, — ее глаза стали грустными. — А больше всего о сыновьях, — она приблизилась к Руфи и обняла ее, в глазах еврейки засветилась нежность, — и о моих дочерях.

Добрые слова свекрови вызвали слезы Руфи. Мнение Ноемини много значило для нее, потому что она восхищалась матерью Махлона. Ноеминь была доброй и мягкой, она честно распределяла домашнюю работу и всегда работала так же много, как и все остальные. Она одинаково сильно любила обоих своих сыновей и, несмотря на культурные различия, приняла Руфь и Орфу, как дочерей. Хотя на Махлона Ноеминь, кажется, не имела особого влияния, Руфь чувствовала, что ее свекровь обладает глубокими знаниями и мудростью, которые она тоже очень хотела бы иметь.

Но она видела и печаль свекрови. В Кирхарешете Ноеминь никогда не чувствовала себя как дома, она вела себя скованно в окружающем ее обществе. Это было связано с ее Богом. Руфь не решалась подойти к ней и заговорить об этом. С этим вопросом она обращалась к мужу.

Махлон не много мог рассказать о Боге своего народа. Он, видимо, очень мало знал о Нем.

— Почему ты так интересуешься Богом?

— Разве я не должна буду рассказать о Нем твоим сыновьям?

— Расскажешь им о Хамосе, если хочешь. Мне это безразлично. Я уверен, моя мать расскажет им о Яхве. Самое главное, чтобы они были терпимы ко всем религиям. Это единственный способ добиться успеха в Кирхарешете.

В глазах Махлона один бог был ничем не лучше любого другого, но Ноеминь не шла на компромиссы. Она с уважением относилась к другим верованиям, никого не презирала, но твердо держалась своей веры в Яхве.

Руфь посмотрела на свекровь, свернувшуюся рядом с ней, голова ее покоилась на камне, подложенном вместо подушки. Она уснула через несколько минут после того, как съела хлеб, приготовленный для нее Руфью. Солнце село, и воздух быстро остыл. Руфь поднялась и осторожно укрыла Ноеминь своей шалью. Очень быстро путешествие для свекрови стало тяжелым. В течение нескольких недель после смерти Махлона она ела очень мало. Руфь опасалась, что она зачахнет от горя. Поэтому, желая вызвать у нее аппетит, она готовила для Ноемини вкусное тушеное мясо. А сейчас физическое переутомление лишило ее аппетита. Она так уставала после переходов, длившихся целый день, что глаза ее закрывались во время еды. Странно, у Руфи было ощущение, будто они поменялись местами. Ноеминь стала ребенком, а она — заботливой матерью.

— Но я ничего не имею против, — прошептала Руфь и, наклонившись, поцеловала свекровь в щеку. Молодая женщина пригладила черные завитки волос, упавшие на обожженный солнцем лоб свекрови.

Руфь села рядом и крепко обняла немного дрожавшую Ноеминь. Вдали виднелась гора Нево. Утром Ноеминь рассказывала невестке о том, как Моисей взошел на эту гору и умер там, поручив Божий народ Иисусу Навину. Вскоре после этого израильтяне перешли через Иордан и заняли Ханаан. Руфь любила слушать рассказы Ноемини о том, что Бог сделал для евреев. Она ощущала странное волнение, когда слушала истории о проявлении Его всемогущества и Его неизменной любви.

Закрыв глаза, Руфь подняла лицо к небу.

— Господи, помоги мне позаботиться о рабе Твоей Ноемини, — шептала она. — Только благодаря ей я уверовала в Тебя. Пожалуйста, направляй наши стопы и защити нас по дороге домой. И еще, Господи, если я прошу не слишком много, то расположи сердца старых друзей приветствовать возвращение Ноемини, сделай так, чтобы люди, которые любили ее в прошлом, по-прежнему уважали бы ее и в грядущие трудные времена.




Глава вторая


Дни были длинными, жаркими и сухими. Руфь вставала рано и будила Ноеминь.

— Солнце встает, матушка, — обычно говорила она. — Мы должны сейчас же отправляться, пока не стало жарко.

Они молча шли вперед. Когда же солнце достигало зенита, они искали тень, где могли бы отдохнуть. Ноеминь, устав, обычно дремала. Руфь же чаще смотрела вниз на дорогу, размышляя, какое будущее ждет их.

Они дошли до долины реки Арнон, которая была южной границей территории рувимлян, и пошли по западной, царской дороге, ведущей к Дивону, Есевону и Аве-Ситтиму. В каждом городе, через который они проходили, Руфь меняла свои плетеные пояса на продукты и расспрашивала о дороге.

— О, не ходите по дороге в Иерихон, — сказала женщина, торговавшая луком и чесноком. — В горах скрываются разбойники и нападают на караваны. Тебе одной опасно идти по ней.

— Я не одна. Я иду со своей свекровью.

— Две женщины? Ну, тогда вам лучше спуститься на базар, где торгуют верблюдами, и поискать какого-нибудь купца, который разрешил бы вам идти вместе с его караваном. По иерихонской дороге никто не ходит без охраны. Вас схватят и продадут в рабство.

Когда Руфь вернулась в свой маленький лагерь, разбитый около городской стены, Ноеминь жарила на раскаленном металлическом листе, поставленном на огонь, пресный хлеб. Она ловко переворачивала его заостренной раздвоенной палочкой.

— Я беспокоилась, — сказала Ноеминь, не поднимая головы.

— Прости, матушка, — произнесла Руфь, садясь на корточки. — Я должна была вернуться и рассказать тебе о том, что собираюсь сделать. Женщина на рынке предупредила меня о разбойниках, которые нападают на людей, путешествующих через горы, поэтому я посчитала разумным поискать помощи. Мы завтра присоединимся к каравану и вместе с ним пойдем по иерихонской дороге. Его хозяин — купец, вениаминитянин. У него есть вооруженная охрана. С ним мы будем в безопасности.

Ноеминь успокоилась. Она подцепила хлеб, сняла его с листа и отложила в сторону.

— Я сама должна была подумать об этом.

Она снова присела на корточки и закрыла лицо руками.

Руфь взяла лепешку и разломила ее. Половину она протянула Ноемини. Та покачала головой.

— Ты должна есть, матушка. Тебе нужны силы.

Закрывая по-прежнему лицо, Ноеминь расплакалась.

— Почему я не подумала об опасности? Я даже не задумалась о том, что может с тобой случиться. О чем я думала, когда позволила тебе пойти со мной? Я эгоистичная старуха!

— Ты пыталась вернуть меня назад, — проговорила Руфь с улыбкой. — Но у тебя не получилось. Постарайся не волноваться. Мы будем в безопасности.

Ноеминь подняла голову.

— Молодую женщину подстерегает больше опасностей, чем старую вдову, как я.

— Для нас обеих это путешествие опасно, и мы принимаем все меры предосторожности. Этому купцу, кажется, можно доверять.

— В наше время никому нельзя доверять.

Руфь снова протянула хлеб свекрови. Ноеминь взяла его, отломила маленький кусочек и медленно съела, продолжая хмуриться.

Руфь улыбалась, глядя на нее.

— Сколько раз я слышала от тебя, что Бог охраняет любящих Его?

— И наказывает отвергающих Его.

Глаза Ноемини наполнились слезами. Руфь знала, что она подумала о Елимелехе, Махлоне и Хилеоне. При воспоминании о муже сердце Руфи пронзала острая боль. Он был так молод, он мог бы еще долго жить. Как она хотела родить ему ребенка! Сына, который продолжил бы его род.

— Я очень устала, — сказала Ноеминь, в ее голосе звучали слезы. — Не знаю, смогу ли я когда-нибудь дойти до дома. Эти горы, теперь я их хорошо вспомнила. Как я могла забыть, что это путешествие такое трудное?

— Мы будем отдыхать, когда устанем.

— А караван уйдет без нас, — мрачно произнесла Ноеминь.

— Тогда мы присоединимся к другому.

— Если разбойники не нападут на нас…

— Нет, — всхлипнув, произнесла Руфь. Она встала и подошла к Ноемини, села возле нее на колени и взяла ее руку.

— Даже не думай об этом, матушка. Если ты будешь об этом думать, у нас ничего не получится. Думай о том, что по другую сторону горы, — о Вифлееме. О нашем доме. Если мы будем часто говорить о том плохом, что может произойти, то на нас нападет такой страх, что мы будем не в состоянии сделать ни шага вперед. Пожалуйста, расскажи мне о Господе. Расскажи, как Он накормил тысячи людей в пустыне. Как Он «источил источник воды из скалы гранитной». И помолись, — Руфь беззвучно заплакала, — попроси у Него милости для нас.

Ноеминь вздрогнула, в ее глазах отразилось раскаяние. Она коснулась рукой лица Руфи.

— Иногда я забываю об этом, — ее глаза увлажнились слезами. — Я часто вспоминаю о потерянном, вместо того чтобы думать о том, что имею.

— У тебя есть я, а у меня есть ты, — сказала Руфь. — У нас есть Бог. Этого более чем достаточно для того, чтобы смело встретить все, что нас ожидает. Ты учила меня этому.

— Напоминай мне об этом.

* * *


На следующий день, после полудня, они вместе с караваном перешли Иордан. Ноеминь устало села под деревом.

— Дальше я идти не могу.

Руфь удобно устроила свекровь и принесла ей воды.

— Ты отдыхай, а я пойду поблагодарить Ашир Бен Хадара.

Последний верблюд перешел через реку, когда Руфь подошла к владельцу каравана и склонилась перед ним до земли.

— Благодарю тебя, что ты позволил нам идти с твоим караваном.

— Вы так быстро оставляете нас?

— Моя свекровь смогла пройти настолько далеко, насколько ей хватило сил. Мы остановились у реки на отдых, а завтра утром пойдем дальше.

— Жаль. На ночь мы остановимся в оазисе. С нами вам было бы безопаснее.

— Пусть защитит вас Господь в вашем путешествии и благословит вас за вашу доброту к двум вдовам.

Мужчина печально нахмурился.

— Да хранит вас Господь.

Развернувшись, он сел на верблюда, ударил его палкой и прокричал по-египетски приказ одному из своих слуг. Верблюд встал, покачиваясь взад и вперед, казалось, еще немного, и он упадет. Руфь снова склонилась в поклоне, когда мужчина двинулся в голову каравана. Она уже почти дошла до деревьев, растущих на берегу реки, когда ее догнал один из слуг Ашир Бен Хадара и дал ей мешок и пузатый мех.

— Дары от моего хозяина, — проговорил слуга скрипучим голосом и умчался прочь.

Улыбаясь, Руфь опустилась на колени возле Ноемини.

— Попробуй, видишь, как Бог питает тех, кто любит Его.

Осторожно наклонив мех, Ноеминь сделала маленький глоток.

Ее глаза расширились от удивления.

— Свежее козье молоко!

Руфь рассмеялась и открыла мешок, показывая щедрый дар.

— Лепешки с изюмом, матушка. Хватит на несколько дней. С зерном, оставшимся у нас, мы продержимся до самого Вифлеема.

Они поели и теперь отдыхали, солнце медленно скользило над горами позади Иерихона.

— Недалеко от этого места Бог остановил воды Иордана, чтобы Иисус мог перевести через него свой народ, — сказала Ноеминь, спокойная и умиротворенная.

— Моя мать рассказывала, что Моисей поднялся на гору Нево, на вершину Фасги, и умер там, народ оплакивал его тридцать дней. Иисус исполнился Духа Божия и повел народ вон туда, — сказала она, указывая направление, куда они пошли, — в Ситтим. Там они ждали, когда Бог скажет им, что делать дальше. Иисус привел народ на берег Иордана. Господь остановил воды, и люди перешли реку по сухому дну. Моя мать и отец были среди тех, кто пришел в тот день в Ханаан. Они поставили стан в Галгале и там отпраздновали Пасху.

Руфь стояла под сенью дерева и смотрела на дорогу, по которой, как говорила Ноеминь, шел израильский народ.

— А что там за камни?

— Камни? — Ноеминь поднялась. — Каждый, кто перешел Иордан, будет помнить о том, что Господь сделал для Своего народа. Это двенадцать камней: представитель каждого колена, происшедшего от нашего отца, Иакова принес по одному камню. Видишь вон ту рябь на воде? На том месте, где стояли священники с ковчегом завета, пока народ переходил реку, поставлено еще двенадцать камней.

Ноеминь встала позади Руфи, показывая назад на дорогу, по которой они пришли.

— Вон там жертвенник, поставленный сынами Рувима, Гада и половиной колена Манассии. Колена, живущие на этой стороне Иордана, чуть не начали войну из-за него.

— Почему?

— Колена на западном берегу Иордана думали, что это жертвенник для всесожжения и приношений иным богам. Но он был поставлен во свидетельство того, что колена Рувима, Гада и половина колена Манассии имеют «часть в Господе», этот памятник напоминает о том, что мы братья.

Ноеминь рассказывала истории, которые она слышала от отца и матери, пока не скрылось солнце и на небе не засверкали звезды. Руфь жадно слушала все, что говорила Ноеминь о годах, проведенных ее народом в пустыне, о том, какие великие дела творил Господь, чтобы спасти и научить Свой народ. Когда Ноеминь уснула, Руфь смотрела на небо, она чувствовала успокоение. Конечно, если Бог сохранил Свой мятежный народ в пустыне, то Он сохранит теперь и Ноеминь. Руфь верила: Господь благополучно приведет их в Вифлеем.

На следующий день они пришли в оазис и провели ночь под сенью его пальм. На фоне основания гор выделялся зубчатый силуэт Иерихона; некогда великий город ныне чернел грудами камней, населенных ящерицами и змеями. Однако неподалеку от него, возле родника, расположилось небольшое, но процветающее поселение. Его жители зарабатывали себе на жизнь тем, что прислуживали путешественникам, направляющимся по иерихонской дороге через горы в Иерусалим.

С тех пор как они ступили на иерихонскую дорогу, Руфь непрестанно молилась, зорко наблюдая за дорогой. Боже, защити нас. Сохрани нас и направляй стопы наши.

Караван нагнал женщин. Руфь поговорила с надсмотрщиком, и ей разрешили расположиться на ночь рядом с их станом. На следующее утро она не торопила Ноеминъ и подстраивалась под шаг свекрови, хотя караван уходил вперед, пока совсем не скрылся вдали.

— Господи, помоги нам преодолеть эти горы, — шептала она каждую ночь, прежде чем закрыть глаза.

С каждым днем дорога становилась круче и труднее, дни жарче, а запасы еды все меньше. Ноеминь устала, и Руфь взяла ее кладь. Когда свекровь отчаивалась, Руфь расспрашивала ее о Вифлееме, о ее детстве, надеясь таким образом возродить в ней прежнюю решимость достичь цели путешествия.

— Каждый день приближает нас к Вифлеему, матушка.

— И что ждет нас там? Никого из тех, кого я знала, уже не осталось в живых.

— Может, там есть друзья, о которых ты забыла.

— И которые забыли меня, — Ноеминь заплакала, как часто делала, когда была близка к полному истощению сил. — Нищета — вот что я смогу предложить тебе дома. В Вифлееме нет никого, кто принял бы нас.

Она закрыла руками лицо и всхлипнула.

— Оглянись назад, посмотри, сколько мы уже прошли, — сказала Руфь, тяжело дыша под поклажей.

— Посмотри, как далеко нам еще идти. Все вверх и вверх, все время вверх.

Руфь посмотрела вокруг. Подходящего для отдыха места не было. Им не оставалось ничего другого, кроме как идти дальше. Она готова была расплакаться вместе с Ноеминью. Ее спина болела от мешков, которые она несла целый день, в глаза попал песок, в горле пересохло. Руфь сжала в руках маленькую бутылочку, которую она носила на шее, повесив на веревочку. Сосуд был наполнен слезами, пролитыми ею по Махлону, — знак уважения и любви. Выпустив его из рук, она закрыла глаза.

— Господь видит нашу скорбь, матушка. Он знает наши нужды.

— Где же Он?

Руфь сжала губы, чтобы удержаться от крика отчаяния и разочарования. Она не могла позволить себе поддаться унынию. Если она сделает это, что тогда будет с ними?

— Руфь, я больше не могу идти. Слишком тяжело. Я не могу. Оставь меня здесь умирать. Я больше не вынесу. Я слишком устала!

Руфь переложила мешки на один бок и другой рукой обхватила Ноеминь, поддерживая ее.

— Ты должна идти. Еще немного. Мы найдем место для ночлега и будем отдыхать.

— Утром я буду такой же усталой. Я больна и вымотана.

— Мы дойдем, матушка.

— И что же будет, если мы дойдем? — сказала с горечью Ноеминь, ноги ее волочились, она буквально повисла на руке Руфи. — У меня нет земли. Нет дома. Нет ни мужа, ни сыновей. Что нас ждет?

Сдерживая слезы, Руфь ответила:

— Я не знаю, но что бы ни ожидало нас, Бог поможет нам.

В конце концов она больше ничего не могла сказать. У нее самой едва хватало сил идти вперед до тех пор, пока они не находили место для отдыха. О, пожалуйста, Боже, помоги нам.

Когда они прошли поворот дороги, Руфь увидела в скале большую расщелину.

— Еще несколько шагов, — повторяла она, уговаривая Ноеминь.

Расщелина оказалась достаточно широкой, чтобы укрыть обеих женщин на ночь.

Ноеминь со стоном опустилась на землю, прислонившись спиной к валуну. Руфь поморщилась, сбрасывая с плеч поклажу, и села рядом. Она пошевелила плечами, чтобы облегчить боль, сковавшую мышцы.

— Мы почти на вершине, — произнесла она, прижимаясь головой к холодному камню. — Завтра мы будем в Иерусалиме.

Ноеминь молчала. Она тяжело дышала, закрыв глаза, лицо ее от переутомления побледнело.

Руфь снова поднялась и развернула подстилку. Она разломила пополам лепешку с изюмом.

— Тебе станет лучше после того, как ты поешь.

Ноеминь взяла кусок лепешки и стала медленно жевать ее.

Руфь видела, что в глазах свекрови блестели слезы.

— Если Бог даст, то завтра мы будем в Вифлееме, — сказала Ноеминь, складывая руки на коленях. — Он совсем недалеко от Иерусалима.

Руфь улыбнулась и прикрыла ладонью руку Ноемини.

— Ты почти дома, матушка.

Ноеминь закрыла глаза, но слезы уже скатились по ее запыленным щекам. Руфь села поближе к ней и крепко обняла ее. Ноеминь склонила голову на плечо невестки и через минуту уже спала.

Господи, Господи… Руфь не знала, о чем еще молиться. Она слишком устала для того, чтобы думать, но не для того, чтобы испытывать страх. Благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты довел нас до этого места. Прошу Тебя, и теперь не оставляй нас.

Руфь знала, что настоящее испытание ее сил только начинается. С каждым днем Ноеминь все больше и больше зависела от нее. Руфь не возражала против этого, однако ее мучила тревога.

Что будет с ними, когда они придут в Вифлеем?




Глава третья


Когда до Вифлеема было уже совсем недалеко, Ноеминь с новой силой загорелась желанием добраться до своего дома. Встав до восхода солнца, женщины отправились в дорогу, им предстояло одолеть последний участок пути. Силы Ноеминь восстановились. Руфи уже не приходилось уговаривать ее, как прежде.

— Теперь уже недалеко, совсем недалеко, — приговаривала Ноеминь.

Когда взошло солнце, они шли по дороге мимо Иерусалима. Еще было утро, когда они вступили в Вифлеем. В центре города возле колодца собрались женщины. Смеясь и разговаривая, они доставали воду для домашних нужд. Заметив Руфь и Ноеминь, они столпились вокруг колодца и стали разговаривать тише. Руфь почувствовала, как напряглась Ноеминь.

— Пойдем, матушка. Может быть, ты узнаешь кого-нибудь из них, а мне надо наполнить мех.

Одна женщина, самая старая, отделилась от остальных.

— Неужели это Ноеминь?

Нахмурив брови, она откинула голову, как если бы плохо видела.

Руфь нежно прикоснулась к руке своей свекрови.

— Вас не забыли. У вас еще есть друзья в Вифлееме.

— Это Ноеминь! — старуха подошла к ней, протягивая руки. — Ноеминь, ты вернулась!

Женщины в большом волнении закричали, подходя к Ноемини. Руфь отступила назад, мысленно благодаря Бога за то, что ее свекровь помнили и так тепло встретили. Может быть, восторженный прием этих женщин поднимет дух Ноемини.

— Ноеминь, ты выглядишь так, будто прошла сотни миль!

— Где ты была все эти годы?

— Мы слышали, ты ушла в Моав.

— Что с тобой случилось?

Руфь видела, как возрастало беспокойство Ноемини. Свекровь оглядывалась по сторонам, как бы ища возможность ускользнуть от расспрашивающих ее женщин.

— Я помню тот день, когда вы ушли из Вифлеема с мулами, нагруженными вашими пожитками.

— Что с вами случилось?

Руфь могла только представить себе, о чем думала ее свекровь. Ноеминь была дома, в Вифлееме, но без всяких средств к существованию. Она находилась среди друзей, но было видно, что она вызывала у них лишь жалость и любопытство. Переживая за Ноеминь, Руфь не знала, что предпринять. Может, ей стоит протолкнуться в центр круга и попытаться выручить свою свекровь? Или это только ухудшит дело? Женщины окружили Ноеминь плотным кольцом, предоставив Руфи созерцать их спины. На самом деле ни одна из них не удостоила ее своим вниманием, разве что враждебным взглядом.

Они не старались скрыть то, что ошеломлены появлением Ноемини.

— Где твой муж, Елимелех?

— Такой высокий, красивый мужчина.

Женщины со всех сторон наступали на Ноеминь, задавая ей вопросы, которые только воскресили боль недавних трагических событий.

— У тебя были сыновья. Где они?

— Они, конечно, остались в Моаве!

— Где же Махлон и Хилеон?

Женщины говорили все разом, их все усиливавшийся интерес был прикован к несчастью Ноемини. Что касается Руфи, то они не удивлялись ей и не оскорбляли ее, поскольку предпочли просто не обращать на нее внимания. Ноеминь предупреждала, что ее не примут в Вифлееме.

— Мой народ будет смотреть на тебя как на чужеземку. Но хуже всего то, что они узнают в тебе моавитянку.

Все в облике Руфи изобличало ее национальность. Ее наряд отличался от одежды этих женщин, и кожа ее была темнее. У нее не было денег, чтобы сменить платье, и, естественно, возможности изменить цвет кожи. Требовалось время, чтобы эти люди приняли ее.

— Не рассчитывай, что кто-нибудь пригласит тебя в свой дом, — говорила Ноеминь.

Еврей не мог пригласить в свой дом чужеземца и не оскверниться при этом.

— О, Ноеминь, — причитали женщины, слушая рассказ о смерти Елимелеха, Хилеона и Махлона, — твое горе слишком велико, чтобы его можно было вынести!

Казалось, они несколько отпрянули от нее, смущенные и растерянные. Может быть, женщины не спешили предлагать ей помощь, опасаясь, что ее несчастье каким-то образом перейдет к ним? Руфь двинулась вперед, прокладывая себе дорогу через толпу, пока не подошла к Ноемини достаточно близко, чтобы та заметила ее.

— Не называйте меня Ноеминью[2 - Приятная.], — воскликнула ее свекровь, — а называйте меня Марою[3 - Горькая.], потому что Вседержитель послал мне великую горесть, — она начала плакать и стенать. — Я вышла отсюда с достатком, а возвратил меня Господь с пустыми руками. Зачем вам называть меня Ноеминью, если Господь заставил меня страдать, если Вседержитель послал мне такое несчастье?

Вероятно, Ноеминь слишком долго жила вдали от этих женщин, чтобы они могли разделить ее горе. Несмотря на слова сочувствия, они, кажется, были не в состоянии утешить ее. Встревоженные и смущенные, они стояли молча, поглядывая друг на друга. Руфь снова двинулась вперед, и когда взгляд Ноемини упал на нее, на лице свекрови отразилось чувство облегчения.

— Руфь, о, Руфь, подойди ко мне.

Когда Руфь пробиралась к свекрови, женщины отступали от нее, отходили, чтобы она не коснулась их. Они больше не игнорировали ее, а открыто и высокомерно разглядывали. Жар залил ее щеки. Неужели моавитянки так же смотрели на Ноеминь, когда она впервые появилась в Кирхарешете?

— Это моя невестка. Руфь, вдова Махлона, — сказала Ноеминь, беря ее за руку.

Руфь почувствовала, как дрожала Ноеминь. Это был тот самый момент, которого ее свекровь страшилась больше всего? Знакомство ее невестки, моавитянки, с ее друзьями? Ноеминь стыдилась ее? Она была всего лишь доказательством, необходимым для этих людей, — доказательством того, что по крайней мере один из сыновей Ноемини отвернулся от Бога и взял в жены язычницу. Руфи стало горько от мысли, что из-за нее свекровь страдает еще больше.

— Она моавитянка.

Эти слова прозвучали как проклятие.

— По рождению, — произнесла Ноеминь.

— Она собирается остаться здесь?

Никогда Руфь не чувствовала себя столь нежеланной.

Ноеминь вскинула подбородок, крепко сжав руку невестки.

— Да, она останется здесь. Мы с ней будем жить вместе.

— Но, Ноеминь, подумай, что ты делаешь!

— Без Руфи я бы не выжила.

— Но теперь ты среди своих. Отправь чужеземку назад, туда, где ей подобает быть. Ты знаешь, что об этом говорит Закон.

Ноеминь медленно повернулась, тело ее напряглось.

— Из Египта вместе с нами вышли и египтяне.

— И посмотри, сколько бед они причинили нам!

— Чужеземные женщины прокляты Богом!

— Они отвращают сердца наших мужчин от Бога!

— Хватит! — крикнула Ноеминь. — Неужели я должна отсечь то, что привил Бог? Руфь предпочла пойти со мной Она оставила свою мать, отца, братьев и сестер, все, что знала, ради того, чтобы прийти в Вифлеем и поклоняться вместе со мной Богу.

На мгновение все замолчали, но Руфь понимала: слова не могли убедить этих женщин принять ее. Она должна будет вести примерную жизнь, чтобы они поверили, что она предпочла Ноеминь своему отцу и матери, а их Бога — идолам своего народа. Время. Для этого требуется время.

— Вы вернулись как раз к Пасхе, Ноеминь. Хорошо, что ты снова среди нас.

С этими словами женщины начали расходиться, оставляя Руфь и Ноеминь одних у колодца.

Руфь тихо плакала.

— Я опозорила тебя. Из-за меня твое возвращение домой стало более тяжелым, чем могло бы быть.

— Нет, — устало откликнулась Ноеминь. — Они помнят, какой я была до того, как ушла отсюда. Мой муж преуспевал, и у меня была причина для радости. Я могла вместе с ними петь и смеяться. А теперь мое жалкое состояние вызывает у них тревогу. Если такое несчастье могло случиться со мной, думают они, то и с ними может произойти подобное. А это неутешительная мысль.

— Ты снова будешь петь и смеяться вместе с ними, матушка.

Ноеминь покачала головой.

— Я и не ожидала найти здесь кого-нибудь, — тихо прошептала она. — Но такая встреча… — она опустила голову, уставясь в землю:

— Никто не предложил мне даже куска хлеба или глотка разбавленного вина.

— Это все из-за меня.

— Неужели ты должна всю вину брать на себя? Я жила в Моаве двадцать лет. Я находилась среди идолопоклонников, открыла свой дом для чужеземок, которых мои сыновья взяли себе в жены. В глазах евреев я такая же нечистая, как и ты. А может, даже более нечистая, потому что я знала истину.

Глаза Ноемини наполнились слезами.

— О, моя дорогая. Ты все, что есть у меня. Ты — Божье благословение для меня. В Вифлееме никто не примет нас, Руфь. Таковы обычаи. Мы должны сами пробивать себе дорогу, — по ее щекам струились слезы. — Завтра Пасха. А я забыла. Как можно было забыть такой великий день? Самый главный праздник моего народа, а я…

Руфь обняла свою свекровь. Крепко прижав ее к себе, она успокаивала Ноеминь, как обиженного ребенка, зная, что все это время несколько женщин наблюдали за ними, стоя в дверях своих домов. Когда Ноеминь справилась со своими чувствами, Руфь продолжала обнимать ее, желая защитить старую женщину.

— Мы найдем какое-нибудь место, где можно будет остановиться. После хорошего сна все происшедшее предстанет в другом, лучшем, свете.

Руфь достала монету из тайника, который был в глубине ее узла. Но когда она предложила ее хозяину постоялого двора, тот отрицательно покачал головой:

— Для тебя в гостинице нет места.

Вернувшись назад, Руфь увидела, какой измученной и удрученной была Ноеминь. Действительно, ее можно было назвать Марою — никогда еще Руфь не видела свою свекровь такой огорченной.

— Мы пойдем дальше, — произнесла Руфь. — Дальше, вниз по дороге, будет другая гостиница.

Но и там они не смогли остановиться на ночлег. Время шло, и Руфь поняла, что в Вифлееме для них нет места.

— Мы уже спали под звездами, — сказала она, пытаясь ради свекрови сохранять оптимизм.

— Недалеко отсюда находится земля, принадлежавшая моему мужу, — промолвила Ноеминь, когда они вышли за черту города. — Там неподалеку есть пещеры. Пастухи в зимние месяцы используют их как загон для овец, но к этому времени они уводят свои стада. Они заключают с землевладельцами договор о выпасе скота на убранных полях.

Большие пещеры были еще заняты семьями пастухов. В других, оставленных без присмотра, жили бедняки. Однако Руфь и Ноеминь все же нашли одну свободную пещеру: она была недостаточно большой для того, чтобы служить загоном для овец, но достаточно просторной для того, чтобы приютить двух уставших одиноких женщин. Ноеминь вошла и оглядывала пещеру, пока Руфь распаковывала их скромные пожитки и подстилки для сна.

Тяжелое путешествие закончилось, но Руфь видела, что печаль ее свекрови теперь стала глубже и острее, чем во время их изнурительного похода. Все годы, проведенные вдали от родины, ее свекровь мечтала о возвращении домой только для того, чтобы оказаться здесь, в этих нищенских условиях, не имея ничего, кроме платья на себе и нескольких самых необходимых вещей: печки, одеяла и воды. У них осталось мало пищи, и не было родственников, которые выразили бы им сочувствие.

Ноеминь прошла вглубь пещеры, села, прислонившись спиной к камню, и уставилась в полумрак. На ее лице отразилось отчаяние. Руфи было интересно, не вспоминает ли ее свекровь ту жизнь, которая была до того, как она, муж и их сыновья покинули этот город. Раскаяние и чувство вины не обостряют ли горе утраты?

«Я вышла отсюда с достатком, а возвратил меня Господь с пустыми руками…», — сказала Ноеминь у колодца.

Руфь огляделась, ей было интересно знать, как выглядели эти места, когда Махлон был маленьким мальчиком. Ее захлестнули воспоминания о муже. Бедный Махлон! Он был так молод, когда умер, вместе с ним умерли все мечты и надежды. И никогда не будет сына, который носил бы его имя. Но она не может позволить себе много думать об этом. Эти воспоминания лишат ее силы, и она не сможет помогать Ноемини, отчаянно нуждающейся в ней. Это хорошо, когда ты кому-то нужен и можешь быть полезен.

Руфь втянула в себя воздух.

— Весна, матушка. Чувствуешь запах цветов?

— У нас нет ничего, чтобы отпраздновать Пасху, — уныло проговорила Ноеминь.

— Я вернусь в Вифлеем и куплю все необходимое.

— На что? Ты будешь просить милостыню? Или ты будешь торговать собой? Они ничего не дадут тебе. Ты видела, как они смотрели на тебя. Ты же помнишь, как они поступили.

— У нас осталось немного денег.

Ноеминь пристально посмотрела на нее, глаза ее были мокры от слез.

— И что мы будем делать, когда они закончатся?

— Бог поможет нам.

— Господь оставил нас! — Ноеминь оглядела пещеру. — Он забыл меня!

Она натянула на голову платок и горько заплакала.

Руфь плотно сжала дрожащие губы, чтобы не расплакаться вместе со свекровью. Она должна быть нежной, но сильной.

— Матушка, мы дома. Мы среди твоего народа. Бог поможет нам. Он помог нам добраться сюда и поможет нам выжить, — Руфь положила руку на колено Ноемини. — Ты говорила мне, что мы должны довериться Богу, так мы и сделаем. Ты говорила, что мы должны любить Его всем сердцем, всей силой и всем разумом. И мы будем любить Его, — ее голос прерывался. — А сейчас скажи мне, что нам нужно для Пасхи?

Ноеминь сняла с головы платок, ее глаза опухли от слез.

— Я не могу даже вспомнить. После нескольких лет жизни в Моаве Елимелех перестал праздновать Пасху Господню. А я никак не могла смириться с этим.

Руфь села рядом с Ноеминью, взяла ее за руку и погладила ее.

— Ты вспомнишь. Расскажи мне, как это было, когда ты была маленькой девочкой.

По мере того, как Ноеминь говорила, она успокаивалась и вспоминала.

— Нам нужны пасхальный агнец, горькие травы, лук, свеча и зерно. На следующий день после Пасхи начинается праздник опресноков. На это уйдет все…

— У нас всего достаточно.

— Что мы будем делать, когда все закончится?

— Будем жить этим днем. О будущем позаботится Бог.

Ноеминь, плача, покачала головой.

— Где ты научилась такой вере?

Руфь улыбнулась, глядя на нее.

— У тебя. Где же еще?

Руфь пошла в Вифлеем, купила там на оставшиеся монеты, которыми был украшен ее свадебный головной убор, все необходимое и вернулась назад. Проходя по городу, она наполнила мех водой.

За воду не надо было платить.

* * *


На другой день после Пасхи Руфь отдала Ноемини последние сушеные зерна.

— Я пойду в Вифлеем, надо купить немного продуктов.

— На что? У нас ничего нет.

— У меня есть вот это, — Руфь сняла два золотых браслета.

— О, нет. Их тебе подарил Махлон!

— Пока я жива, я никогда не забуду Махлона, — Руфь поцеловала Ноеминь в бледную щеку. — Неужели твой сын хотел бы, чтобы мы голодали? Отдыхай. Я вернусь как можно быстрее.

Все эти дни Руфь мучило беспокойство. Как ей прокормить Ноеминь, когда закончатся все деньги и продавать будет нечего? Идя на рынок, она непрерывно молилась. Господи, я не знаю, что мне делать. Помоги мне позаботиться о моей свекрови. Руфь торговалась с четырьмя торговцами, прежде чем получила желаемую цену за браслеты. Потом еще ожесточеннее торговалась за более низкую цену на финики, одеяло для Ноемини, которая мерзла всю прошлую ночь. На эти покупки она потратила все, что у нее было.

Руфь знала, что другие женщины в ее положении стали бы торговать собой, но она скорее согласилась бы умереть, чем навлечь такой позор на себя или на Ноеминь. Неужели у них не было другого выхода, кроме как сидеть у городских ворот и просить милостыню? Она молодая и здоровая женщина. Наверное, она могла бы продать себя в рабство, а деньги отдать Ноемини. Но что будет с Ноеминъю, когда закончатся двадцать шекелей? Нет, должен быть другой выход.

Господи, что мне нужно сделать? Ради Твоей рабы, Ноемини, я сделаю все по закону Твоему. Тех припасов, которые остались, нам хватит только на несколько дней. Помоги мне найти способ поддержать свекровь, не позоря ее еще больше.

Подойдя к колодцу, чтобы наполнить мех, Руфь увидела, как несколько женщин украшали двери своих домов. Несмотря на то что они уже не раз видели Руфь, ни одна из них не поздоровалась с ней. Переложив вещи, которые она несла в руках так, чтобы можно было взять еще и мех с водой, Руфь отправилась назад, в пещеру.

— Женщины украшают свои дома гирляндами зелени, — сказала она Ноемини, когда вернулась домой.

— Они готовятся к празднику первых плодов.

— Так много праздников? — удивилась Руфь.

Про себя она размышляла о том, как добыть все необходимое. О, Господи, Господи, что мне делать? Мне уже страшно.

— Посиди со мной, и я расскажу тебе о праздниках Господних, — сказала Ноеминь.

Руфь села у самого входа в пещеру, где она была укрыта от солнца.

— Мы пришли в Вифлеем как раз к началу празднования четырех праздников Господних, — начала Ноеминъ. — В году семь праздников. Мы уже отпраздновали Пасху, и теперь начинаются шесть дней праздника опресноков. Ячмень — это первый урожай зерновых, его уже можно снимать, поэтому женщины готовятся к третьему празднику — дню первых плодов. Люди срезают стебли ячменя для процессии. Стебли отдают священникам, которые приносят их Господу. По прошествии пятидесяти дней мы празднуем четвертый праздник, праздник Седмиц, когда начинается жатва пшеницы. Мы выпекаем два хлеба из пшеничной муки и закваски, и священник приносит их Господу на возвышенном месте.

Пшеница стоила дорого. Руфь отвернулась, чтобы свекровь не заметила ее волнения. Ноеминь не должна знать, в каком скверном положении они сейчас были. Это только еще больше огорчит ее.

— Потом будет еще три праздника, — рассказывала Ноеминь, — праздник Труб, день Очищения и праздник Кущей.

Она продолжала объяснять.

Руфь старалась внимательно слушать и запомнить все, чему учила ее Ноеминь, но голова шла кругом от подробностей, а душа была омрачена тревогой. Через пятьдесят дней им не придется заботиться о том, как подготовиться к празднику — к тому времени они умрут от голода. У Руфи ничего не осталось для продажи, она не знала способа заработать деньги, у нее не было работы. Не будет пшеницы, чтобы испечь хлеб для Господа, не говоря уже о хлебе для самих себя.

— Закон управляет нашей жизнью, — сказала Ноеминь. — Когда мы нарушаем его, Господь наказывает нас. Как наказал меня.

Руфи хотелось закрыть лицо и заплакать. Вместо этого она сидела молча и пристально смотрела на дорогу, скрывая свое волнение. О, Господи, Господи… Она даже не знала, как молиться. Наверное, есть какие-то специальные слова, обряды очищения, жертвоприношения, что-то, что помогло бы услышать ее молитвы. Боже, будь милостив. Я хочу угодить Тебе. Я хочу служить этой женщине, которую Ты так возлюбил. Прошу Тебя, скажи, что мне делать.

Ноеминь вытянула вперед руку.

— Ты видишь это заброшенное поле? Когда-то на нем колосилась пшеница. Елимелех вспахивал его, и земля давала хороший урожай. Я помню, как под нежным дуновением ветра это поле переливалось золотом. Мы имели так много. Жизнь была такой замечательной. В те первые годы, когда были богатые урожаи, Елимелех не жалел денег для сборщиков колосьев. Потом он не позволял им приходить и собирать колосья на его поле, он сам собирал всю пшеницу, до последнего колоска, со всего поля, вплоть до самого его края, — Ноеминь нахмурилась. — Вот почему, возможно…

— Сборщики колосьев? — Руфь подалась вперед.

Ноеминь снова прислонилась к камню.

— Господь повелел не жать по краям и углам поля. Зерно, выросшее там, должно быть оставлено для бедных, которые соберут его, — взволнованная, она снова взглянула на поле и глубоко задумалась. — Когда все делается по закону Божьему, никто не голодает.

Руфь с облегчением закрыла глаза и склонила голову. О, Яхве, Ты воистину милосердный Бог. Ее сердце преисполнилось благодарности, к горлу подступили слезы. Только сейчас, когда в ее сердце снова возродилась надежда, ей стало понятно, как боялась она будущего. Бог не оставил их! Она готова была смеяться над собственным невежеством. Она выросла в городе и ничего не знала о сельской жизни. Она выросла под сенью Хамоса, ложного бога, который брал, но никогда не давал. Но теперь здесь Бог, Который любит Свой народ и питает его, даже беднейших из бедных, сокрушенных духом, с разбитыми сердцами.

Воистину, Иегова, Ты милосердный избавитель и защитник! Мне следовало помнить, как Ты защищал каждый наш шаг, когда мы шли через горы из Кирхарешета в Вифлеем. Прости меня, Господи, прости Твою неразумную рабу. Как я могла думать, что Ты привел нас так далеко только для того, чтобы позволить нам умереть с голоду?

Улыбаясь, Руфь подняла голову и вздохнула полной грудью, сердце ее преисполнилось благодарности и незнакомого чувства полной свободы.

* * *


И женщины говорили между собой…

«Бедная Ноеминь. Ты помнишь, как она смеялась и была такой уверенной в себе?»

«Слишком уверенной, скажу я тебе».

«Елимелех был не единственный мужчина, который хотел жениться на ней».

«Ты помнишь, каким красавцем он был?»

«Ноеминь на год моложе меня, а выглядит такой старой».

«И изможденной».

«Это от горя. Она потеряла мужа и двух сыновей. Ох».

«Должно быть, Бог наказывает ее».

«Все, что у нее осталось после жизни в Моаве, это та девушка, что пришла с ней».

«Она выглядит так странно».

«У нее такие черные глаза».

«Вы слышали о моавитянках…»

«Нет, а что ты слышала?»

Женщины столпились и перешептывались, открывая от изумления рты и качая головами.

«Ноеминь должна отослать эту девушку домой, в Моав. Нам здесь не нужны такие».

«Да, я согласна. Но кто возьмет к себе Ноеминь?»

«Ну, я не могу!»

«Мне едва хватает пищи, чтобы прокормить свою семью».

«У меня нет места».

«Что же будет с ней?»

«Бог позаботится о ней».

* * *


На следующий день после праздника первых плодов Руфь поднялась и спросила у Ноемини позволения пойти на поля и собирать оставленное зерно.

— Тебя никто не примет, Руфь, — сказала встревоженная Ноеминь.

— Но закон разрешает…

— Не все соблюдают закон. Мой муж и сыновья…

— Я должна идти, матушка. Это единственный выход.

— Я боюсь за тебя. На полях работают мужчины, которые могут обидеть тебя. Они не видят ничего плохого в том, чтобы оскорбить моавитянку.

— Тогда я буду работать рядом с женщинами.

— Они не лучше. Я не знаю, что мне делать, если с тобой что-нибудь случится.

Руфь обняла и поцеловала свекровь.

— Я буду молиться, чтобы Господь сохранил меня, чтобы он был Моим щитом, — она улыбнулась, глядя в испуганные глаза Ноемини. — Может быть, Бог приведет меня на поле доброго человека, который разрешит мне собирать колосья за его жнецами. Молись об этом.

— Ты должна быть начеку.

— Я буду.

— Не поворачивайся ни к кому спиной.

— Я буду осторожной.

— Хорошо, дочь моя, иди, — смилостивилась наконец Ноеминь.

Руфь пошла по дороге и остановилась у первого же поля, где работали жнецы, но задержалась там всего лишь на несколько минут. Один сборщик колосьев швырнул в нее камень. Руфь вскрикнула — камень попал ей в щеку. Сопровождаемая криками женщин, Руфь, спотыкаясь, убежала оттуда.

— Пошла прочь, моавитская блудница! Возвращайся туда, откуда пришла!

Стараясь остановить текущую по щеке кровь, Руфь пошла дальше. Жнецы, работающие на другом поле, были не добрее.

— Моавитская блудница! Иди к таким же, как ты, уходи с наших полей!

— И держись подальше от наших мужчин!

Когда она ступила на другое поле, рабочие стали бросать на нее похотливые взгляды.

— Иди сюда, моя прелесть, — позвал ее надсмотрщик. — Я не прочь покувыркаться в сене.

Остальные мужчины рассмеялись.

Руфь выбежала на дорогу, ее лицо пылало, а мужчины и женщины смеялись над ней. Они продолжали бросать ей вслед оскорбления и отпускать остроты в адрес ее народа.

Руфь все шла и шла, шла мимо полей, на которых пшеница еще не созрела для жатвы. В конце концов она пришла на еще одно ячменное поле, где препоясанные мужчины усердно жали. Сзади них шли женщины, собирая колосья в снопы и укладывая их. Сборщиков колосьев не было. Удрученная, Руфь спрашивала себя, не является ли это свидетельством отношения хозяина поля к обездоленным. Она могла только надеяться, что отсутствие сборщиков колосьев объясняется тем, что поле было расположено далеко от Вифлеема. Она осторожно огляделась вокруг. Владелец поля определенно был сострадательным человеком, потому что поставил для своих рабочих укрытия, где они могли бы отдохнуть. Некоторые работающие в поле мужчины и женщины пели.

Подавив страх, Руфь приблизилась к надсмотрщику, стоящему возле укрытия. Это был высокий, крепкого телосложения мужчина с важной осанкой.

Сложив руки и опустив глаза, Руфь поклонилась ему.

— Приветствую вас, мой господин.

— Что ты хочешь, женщина?

Сердце Руфи заколотилось, она выпрямилась, мужчина угрюмо разглядывал ее, скользя взглядом снизу вверх. Неужели он откажет ей в ее праве собирать колосья из-за того, что она чужеземка?

— Я пришла просить вашего позволения подбирать колосья, оброненные жнецами.

Если надо, она будет умолять его.

Нахмурившись, он стоял молча, обдумывая ее просьбу. Потом надсмотрщик кивнул головой и заговорил.

— Если будешь собирать по краям и углам поля, то там ты найдешь больше колосьев.

Руфь почувствовала огромное облегчение. Она резко выдохнула и улыбнулась.

— Благодарю вас, господин! — она снова поклонилась. — Благодарю вас!

Мужчина посмотрел на нее так пристально, что она залилась румянцем и быстро опустила голову.

— Держись подальше от рабочих, — сказал он ей вслед.

— Да, господин, — она поклонилась ему еще раз. — Благодарю вас за вашу доброту, господин.

Уходя от него, Руфь чувствовала, что он внимательно наблюдает за ней. Когда Руфь торопливо шла в самый дальний угол поля, рабочие обратили на нее внимание. Женщина, собирающая за жнецами колосья, с улыбкой посмотрела на нее. Никто ее не оскорблял, не бросал в нее камни. Рабочие не трогали ее. Они занялись своим делом и снова начали петь.

Руфь, исполненная чувства благодарности, успокоилась и приступила к работе. У нее не было никакого инструмента, и ей приходилось голыми руками обрывать колосья ячменя. Скоро ладони покрылись волдырями. Она работала час за часом, а тем временем солнце нещадно палило. От усталости и жары у девушки закружилась голова, и она присела в тени дерева, стоявшего около межевого камня. Отдохнув, она снова принялась за работу. «Я, как муравей, буду всю весну и лето складывать запасы зерна, тогда нам хватит еды на всю зиму», — думала она, улыбаясь. Был важен каждый час, и она вся отдалась работе, благодарная за данную ей возможность трудиться.

Пение жнецов поднимало ее дух. «Господня земля и все, что наполняет ее… Творец неба и земли… Владыка всего… Он избавил нас от фараона… Святый — имя Его…»

Руфь работала и без слов подпевала поющим, выучив слова, она запела вместе с ними.

* * *


Вооз уже проверил, как продвигалась работа на всех его ячменных полях, кроме одного. Он скакал верхом на лошади по дороге и поднимал руку в знак приветствия, когда узнавал надсмотрщиков и рабочих на полях. Некоторые старейшины у ворот качали вслед ему головами, спрашивая себя, почему он считал необходимым так много времени проводить на полях среди рабочих. Его надсмотрщики показали себя людьми, заслуживающими доверия. Почему он не оставит им всю работу, не успокоится и не сядет поговорить с людьми, равными ему по положению? Они не понимали, почему он любил участвовать в уборке урожая, но никогда не появлялся на празднике в конце жатвы.

Еще мальчиком Вооз работал на отцовских полях, когда земля давала урожай четыре раза в год. Он работал и юношей, когда в их страну пришел голод. Конечно, только по милости Божьей он благоденствовал в то время, когда остальные были вынуждены бороться за существование. Многие продавали свои земли и искали лучшей жизни в других местах. Вместо того чтобы покаяться и вернуться к Богу, они впадали в отчаяние и отдалялись от Него, они становились высокомерными, продолжая поклоняться Ваалам и Астартам.

Елимелех оставил путь правды. Вооз пытался убедить своего брата, но тот был не из тех, кто слушал советы даже близких родственников.

— Что хорошего в этой обетованной земле, если она не дает хлеба?

Видимо, Елимелех был не способен понять, что Бог отвернулся от израильтян потому, что они оказались неверными.

— Прекрати поклоняться Ваалам и останься здесь. Подумай о том, что лучше для твоих сыновей. Работай на своей земле. Бог обязательно благословит тебя, если ты будешь верным Ему, — уговаривал его Вооз.

— Верным? Я приносил жертвы. Я делал приношения.

— Бог ждет от нас сокрушенного сердца.

— В чем мне каяться, если я исполняю все, что положено? Какой мне прок от этого? Ты остаешься верным, думая, что ты лучший иудей, чем я. А все, чем ты лучше меня, это твоя земля.

Елимелех никогда не видел Божьих благословлений, дарованных ему.

Вооз не хотел думать о прошлом, но в душе ожили давно забытые чувства, которые он надеялся заглушить тяжелым трудом.

Но они были подобны иссопу[4 - Иссоп — палестинское растение. Из его стеблей изготавливали кропила. — Примеч. ред.], растущему на каменной стене. Что пользы вспоминать те жестокие слова, которые они с братом сказали друг другу двадцать лет назад? Что пользы воскрешать боль и разочарование от неудачной попытки помочь другому, прежде чем тот навлечет беду на свою голову? Елимелех так и не понял, насколько щедр был к нему Бог даже в те голодные годы. Елимелех был благословлен, но слеп, чтобы видеть это. Вооз убеждал брата долго и настойчиво, но не добился ничего, кроме разрыва родственных отношений и того, что кузен невзлюбил его. Все эти годы Вооз ясно помнил, будто это было сегодня утром, как он стоял у городских ворот и наблюдал за Елимелехом, который взял Ноеминь, детей и ушел из Вифлеема.

Ах, Ноеминь, милая, полная жизни Ноеминь…

В тот день он плакал, хотя никто не знал всей глубины его горя.

С тех пор Господь был щедр к Воозу, и Его дары были настолько богатыми, что естественным образом доставались и другим, нуждающимся в них. Многие годы Вооза сопровождал успех, и он был исполнен благодарности, если не радости, на которую когда-то надеялся. Он всегда имел больше, чем ему было нужно, и он знал, что должен благодарить за это Бога. Хотя Господь отказал Воозу в том, чего он страстно желал, Вооз все равно прославлял Его имя. Бог — Владыка неба и земли, и человеку не пристало просить то, чего он не имеет, или огорчаться из-за этого… Вооз находил успокоение в том, что принимал жизнь такой, какая она была, и за все благодарил Бога.

Свернув за поворот, Вооз увидел перед собой поле созревшего ячменя. Жнецы работали и пели. Он улыбнулся, он хотел, чтобы его слуги находили в своем труде радость, а не просто совершали какие-то действия для приобретения необходимых средств к существованию. Жизнь должна быть щедрой, и он делал все, что было в его силах, лишь бы сделать ее таковой для своих рабочих. Без сомнения, то удовольствие, которое мужчины и женщины получали от работы, еды и питья, было даром Божьим.

В самом дальнем конце поля работала молодая женщина. Он никогда раньше не видел ее, но по ее одежде понял, что она была чужеземка. Моавитянка. Большинство сборщиков колосьев оставалось на полях, находящихся неподалеку от города. Почему же она пришла так далеко? Он спешился и привязал коня рядом с укрытием.

— Добрый день, Шемеш. Я вижу, работа идет хорошо.

— Воистину. Урожай даже лучше, чем в прошлом году.

— Что это за девушка работает там?

— Это молодая женщина из Моава, она вернулась в Вифлеем вместе с Ноеминью. Сегодня утром она спросила меня, можно ли ей собирать колосья за жнецами. Все это время она очень усердно работает, за исключением нескольких минут отдыха вон там, в укрытии.

Невестка Ноемини! Он слышал о ней вскоре после их возвращения в Вифлеем. С тех пор народ говорит об этой молодой моавитянке.

— Она пришла сюда издалека, чтобы собирать колосья.

— По ее лицу видно, что ей несладко пришлось на других полях.

Вооз взглянул на надсмотрщика.

— Значит, она хорошо сделала, что пришла сюда.

Он положил руку на плечо Шемеша и улыбнулся.

— Поговори с молодыми мужчинами и проследи, чтобы никто не обижал ее.

Вооз пошел на поле к своим работникам и поприветствовал их:

— Господь с вами!

— Да благословит тебя Господь! — отвечали они.

Когда он подошел к молодой женщине, работающей на краю поля, та прекратила работу и с почтением склонила перед ним голову. Она не смотрела ему в глаза, но приветствовала его так, как раба должна приветствовать господина. Она выказала ему необычное уважение. Сердце Вооза смягчилось, когда он увидел, как дрожат стебли ячменя в ее руках.

— Послушай меня, дочь моя, — сказал он нежно. — Оставайся здесь с нами и собирай колосья, не ходи на другие поля. Вставай за женщинами, работающими на моем поле. Посмотри, какую часть поля они убирают, и иди за ними. Я предупредил мужчин, чтобы они не обижали тебя. А когда захочешь пить, возьми воды, которую они принесли из колодца.

Она с удивлением взглянула на него.

— Благодарю тебя.

Улыбка сделала ее лицо удивительно прекрасным.

Странное чувство поднялось в груди Вооза, когда он заглянул в ее черные глаза. Что это такое? Здесь и сейчас? Он смутился, почувствовав влечение к ней, ведь он был более чем вдвое старше нее.

— Почему вы так добры ко мне? — спросила она приятным голосом с сильным акцентом. — Я всего лишь чужеземка.

Как с чужеземкой с ней и обращались, на щеке были синяк и ссадина.

— Да, я знаю. Но я также знаю о твоей любви и доброте, которую ты проявила к своей свекрови после смерти ее мужа, — от нахлынувших чувств голос его стал ниже. — Я слышал, что ты оставила своего отца, мать, родину, чтобы жить среди чужого народа. Да будет тебе полная награда от Господа, Бога Израилева, к Которому ты пришла, чтобы найти убежище под Его крылами.

Конечно, Господь являл великую милость тем, кто принадлежал Ему. Как Ноемини. А теперь и этой молодой женщине.

Краска залила щеки Руфи.

— Я надеюсь сохранить милость твою, господин, — ответила она. — Ты утешил меня и говорил по сердцу моему, хотя я не стою рабынь твоих.

Снова обратив внимание на синяк, он мягко спросил:

— Тебя кто-то ударил?

Руфь слегка нахмурилась, в ее глазах мелькнула тревога. Инстинктивно она подняла руку, чтобы закрыть синяк, и опустила голову, как бы желая скрыть его.

— Только один маленький камешек. Он не причинил мне большого вреда. Я полагаю, этого следовало ожидать.

Если бы эти слова могли извинить такое обращение!

— Надеюсь, это случилось не на моем поле, — сказал он мрачно.

— О, это произошло не здесь, — сказала Руфь поспешно. — С тех пор, как я здесь, никто ни разу не обидел меня.

Воозу стало стыдно при мысли, что кто-то из его соседей был так жесток к ней.

Он хотел, чтобы она чувствовала себя в безопасности, но опасался, как бы она не истолковала превратно его внимание к ней. Она была миловидной молодой женщиной и, несомненно, принимала знаки внимания от мужчин, которые были значительно моложе его.

— Среди моих работников ты можешь быть спокойна. Здесь тебя не обидят.

Вооз оставил ее за работой и, уходя прочь, думал, что молодой Махлон, выбрав себе в жены такую девушку, показал себя необыкновенно разумным мужчиной. Не все чужеземные женщины были проклятием для еврейских мужчин, не все уводили их от истинного Бога к похотливому языческому поклонению. Некоторые чужеземки стали жить среди избранного Божьего народа благодаря своей вере.

Такой женщиной была его мать, Раав. Она пустила в свой дом, устроенный в городской стене Иерихона, двух еврейских соглядатаев. Не стыдясь, она смело заявила о своей вере в Яхве, Бога евреев. Она рисковала собственной жизнью, чтобы присоединиться к Богу и Его народу. Одним из этих соглядатаев был его отец, Салмон. И Бог благословил его родителей, ибо они любили друг друга всю свою жизнь.

И все-таки Бог предостерегал Свой народ от бед, которые мог принести им союз с чужеземцами. Мужчины слишком легко попадались на женские хитрости и оставляли Бога. Но что представляла собой эта иноземная женщина? Эта молодая моавитянка, безусловно, была одной из избранных Богом. Отказавшись от жизни в Моаве и придя с Ноеминью в Вифлеем, она тем самым заявила о своей вере. Эта девушка была похожа на его мать, чья вера была подобна камню посреди горы рыхлого песка. Вооз часто задавался вопросом о том, что, может быть, именно эта вера, а не просто принадлежность к еврейскому народу, отличала тех, кто был избран Богом. Ибо только Бог сейчас и всегда избирал тех, кто будет принадлежать Ему.

Однако, возможно, в сердце Вооза, объясняющего и оправдывающего брак своего отца с чужеземкой, просто заговорила старая обида. Даже спустя все эти годы он все еще чувствовал боль отказа. Не был ли он когда-то отвергнут как жених из-за того, что наполовину хананей? Среди Божьего народа были люди, полагавшие, что Бог считает праведным только происхождение от Авраама, а вера — всего лишь следствие принадлежности к избранному народу.

Вооз остановился на краю поля и оглянулся на молодую женщину, собиравшую колосья. Она подбирала их со всего поля, аккуратно укладывая на руках. По ее одежде было видно, что она городская женщина. Однако здесь, на его поле, в жару, она выполняла тяжелую работу и была благодарна за эту возможность трудиться. Почему она так усердно работает? Чтобы прокормить свою свекровь. Найдется ли среди его народа такая же молодая женщина, которая сделала бы столько же для того, кто был не из рода Авраама?

Что-то зашевелилось в душе Вооза, боль и радость одновременно. Сколько лет он не чувствовал этого томления? Вооз посмеялся над собой и отвернулся.

К сожалению, Руфь была так молода, а он так стар.

* * *


Руфь услышала, как какой-то мужчина зовет ее по имени. Подняв голову, она увидела Вооза, стоявшего перед хижиной и жестом подзывающего ее к себе.

— Подойди сюда и возьми себе что-нибудь из нашей еды. Если хочешь, обмакивай свой хлеб в вино.

Ее сердце глухо и тяжело билось, когда она, сложив свои колосья в аккуратные снопы и оставив их на том месте, где работала, шла к хижине. Руфь удивлялась тому, что человек его положения обратил внимание на чужеземку, чья одежда покрылась пылью от работы и дурно пахла, и более того, что пригласил ее разделить трапезу со своими жнецами. Прежде чем войти в хижину, она вымыла руки. Руфь была смущена любопытными взглядами жнецов. Они внимательно рассматривали ее с ног до головы, в то время как женщины перешептывались между собою.

— Можно я сяду здесь? — спросила Руфь, указывая на свободное место между служанками.

Девушка, сидящая ближе всех, потеснилась.

— Неужели я скажу «нет», если сам господин пригласил тебя?

Руфь покраснела. Когда она села, то заметила, что девушка, сидящая рядом, отодвинулась подальше от нее. Сложив руки на коленях, она склонила голову и закрыла глаза, Вооз благословил пищу. После молитвы все вокруг снова заговорили. Они не пытались вовлечь Руфь в свой разговор, да она и не ждала от них этого. Она была удивлена, увидев, что господин сам подает пищу своим работникам. Подойдя к Руфи, Вооз дал ей двойную порцию. Она с изумлением взглянула на него и увидела, как он, нахмурившись, смотрел на ее руки. Девушка быстро убрала их под стол и крепко сцепила. Может быть, она нарушила правила? Когда она осмелилась поднять глаза, никто не смотрел на нее, все были заняты разговорами. Она была так голодна, что в животе громко урчало, и это приводило ее в еще большее смущение. Вооз дал ей более чем достаточно, чтобы утолить голод. Половину порции Руфь спрятала в платок для Ноемини, а уже потом отломила кусочек хлеба и обмакнула его в вино.

Постепенно любопытный шепот стих, молодые женщины разговаривали и смеялись так же, как и мужчины, сидевшие за перегородкой.

Руфь украдкой наблюдала за Воозом, сидевшим рядом со своим надсмотрщиком. Несмотря на различие их положений, мужчины разговаривали с непринужденностью двух друзей. Надсмотрщик был молод и годился Воозу в сыновья. Это был красивый сильный мужчина с черными волосами и глазами. Вооз же не был привлекательным. Его волосы и борода были тронуты сединой, а виски были совсем белые. В нем не было ничего, что могло бы заинтересовать женщину. Однако его доброта расположила к нему Руфь. Его нежная забота тронула ее до глубины души. Когда он, немного повернув голову, посмотрел в ее сторону, Руфь снова опустила глаза. Не пристало ей разглядывать мужчину, тем более такого, который был несравненно выше ее по своему положению. Руфь посмотрела в другую сторону и столкнулась с открытыми и пристальными взглядами юношей. Один из них широко улыбнулся девушке. Она быстро отвела взгляд, желая показать ему, что ей неприятно его внимание.

Руфь не стала долго засиживаться за столом, а поторопилась вернуться в поле, на дальний его конец, где она не вызывала бы раздражение служанок и не привлекала бы нежелательное для нее внимание жнецов.

* * *


Прежде чем жнецы вернулись в поле, Вооз отвел Шемеша в сторону.

— Молодые мужчины обращают внимание на моавитянку.

Тот усмехнулся.

— Любой мужчина, который может дышать, обратит на нее внимание.

— Смотри, чтобы никто не обидел ее.

Ухмылка исчезла с лица надсмотрщика.

— Конечно, — сказал он, кивнув.

Вооз положил руки ему на плечи.

— Я знаю: ты никому не позволишь плохо обращаться с ней, но есть люди, даже среди моих работников, которые явно обеспокоены присутствием моавитянки.

— Молодые женщины, — проговорил Шемеш и плотно сжал губы.

Вооз снял руки с его плеч.

— Ты заметил, что ее пальцы в ссадинах?

Нахмурившись, надсмотрщик посмотрел туда, где работала Руфь.

— У нее нет никакого инструмента.

— Совершенно верно. Когда я уйду, подойди к ней и скажи, чтобы она собирала колосья позади работников. Дай этой молодой женщине время и позволь ей обеспечить себя хлебом.

Затем Вооз подозвал к себе молодых мужчин. Когда они собрались вокруг него, он заглянул в глаза каждому.

— Вы все заметили девушку, собирающую колосья. Ее зовут Руфь, она заботится о своей свекрови, Ноемини, жене нашего брата Елимелеха. Пусть она собирает колосья прямо между снопами, не останавливайте ее. И вытаскивайте колоски ячменя из связки и оставляйте их для нее. Пусть она собирает их, и не обижайте ее! Все, что вы делаете для нее, вы делаете для меня.

Получив наставление, жнецы вернулись в поле. Вооз вскочил на коня.

— Не беспокойся о молодой моавитянке, Вооз, — сказал Шемеш. — Все будет сделано, как ты повелел.

Вооз оглядел свое поле, жнецов и женщин, собирающих снопы. Он любил всех, кто работал у него, и хотел, чтобы они вели себя достойно с теми, кто был менее удачлив. Руфь работала одна.

— Может быть, Бог осияет ее светом лица Своего и даст ей молодого мужа из нашего народа, — Вооз посмотрел на Шемеша и улыбнулся. — Да пребудет с тобой Господь, мой друг.

Шемеш в ответ тоже улыбнулся:

— И с тобой, мой господин.

Вооз скакал, не спуская глаз с дороги, ведущей к Вифлеему, отказывая себе в удовольствии оглянуться назад на молодую моавитянку, работающую на его поле. Вместо этого он благодарил Бога, давшего ему возможность помочь ей и таким образом той другой, которая так много значила для него.

Милая, полная жизни Ноеминь, девушка, которую он когда-то так хотел видеть своей женой.

* * *


Руфь выпрямилась и посмотрела на удалявшегося Вооза. «Господи, благослови этого человека за его доброту ко мне и моей свекрови. Пошли ему радость в его преклонном возрасте».

Улыбаясь, она снова склонилась к колосьям.

К ней подошел надсмотрщик. Руфь прервала работу и с почтением поклонилась ему.

— Я должен передать тебе распоряжение Вооза, — сказал он. — Собирай колосья рядом со жнецами. Они не тронут тебя.

Руфь оглянулась на дорогу, по которой верхом на лошади скакал Вооз.

— Я никогда не встречала такого доброго человека.

— Таких, как Вооз, немного, — губы надсмотрщика печально сжались. — Господь привел тебя на это поле. Да хранит Он тебя и в дальнейшем, — он кивнул в сторону других работников:

— Иди к ним.

Женщины работали и пели. «Господь крепость моя, моя твердыня, спасение мое. Он Бог мой, и я восхваляю Его. Он Бог отцов моих, и я превознесу Его. Он Бог воитель, да, Иегова имя Его…» Руфь быстро выучила слова и начала петь вместе с ними. Они с удивлением смотрели на нее. Некоторые из них заулыбались. Одна женщина посчитала нужным оторвать колосья ячменя и бросить ей. Руфь с благодарностью низко поклонилась ей.

Она работала до вечера, а потом выбила из колосьев зерно. Набралось половина бушеля[5 - Бушель — мера объема жидкостей и сыпучих веществ. — Примеч. ред.] зерна! «Это Ты, Господь, дал мне так много». Радостная и довольная, она завязала углы платка, забросила узел с зерном на спину и направилась к Вифлеему, в пещеру, где ее ждала Ноеминь.

* * *


И мужчины говорили между собой…

«Впервые вижу, чтобы Вооз проявлял такой интерес к сборщице колосьев».

«Он всегда был добр к ним».

«Ей потребовалось мужество, чтобы прийти сюда».

«Мне кажется, ей пришлось плохо на других полях. Ты видел синяк на ее лице?»

«А ты знаешь, что она собирает колосья для одной из наших вдов?»

«Нет».

«Наверное, многие не знают, почему она здесь».

«Разве это оправдывает тех, кто швырнул в нее камень: Закон ясно говорит о тех, кто собирает колосья».

«И так же ясно об иноземных женщинах».

«Мать Вооза тоже была чужеземкой».

«Советую вам заняться своей работой и сосредоточиться на своем деле».

* * *


И женщины говорили между собой…

«Ты видишь, мужчины срезают колосья и бросают ей?»

«Когда девушка хорошенькая, мужчины становятся услужливыми».

«Вооз разговаривал с ними, прежде чем уехать с поля. Наверное, это он велел им оставлять ей побольше зерна».

«Даже господин интересуется ею. Посмотри туда. Ты видишь?»

«Что?»

«Шимей опять смотрит на нее».

«Ну, если бы ты не глазела на Шимея, то не знала бы этого».

«Она мне не нравится».

«Почему?»

«Для этого нужна причина?»

«А мне она нравится».

«Чем же?»

«В отличие от некоторых эта девушка усердно работает и занимается своим делом».

* * *


— Так много! — воскликнула Ноеминь, поднимаясь навстречу Руфи, которая вошла в их жилище и сняла со спины узел. Девушка светилась улыбкой, глаза ее сверкали.

— Где ты собрала все это зерно? Да благословит Господь того, кто помог тебе!

— Все время, пока я шла домой, я возносила Богу молитву благодарения за то, что Он послал мне встречу с этим человеком. Его поле довольно далеко от города.

Увидев синяк на ее лице, Ноеминь не стала спрашивать, почему Руфь отважилась уйти так далеко от города. Она боялась услышать ответ.

— Как зовут владельца того поля?

— Имя хозяина поля, на котором я сегодня работала, Вооз.

Ноеминь схватилась за горло:

— Вооз?

— Да, Вооз, — Руфь взяла хлеб, который она припасла для свекрови, и дала ей. — Он пригласил меня в хижину, где в полдень обедают его служанки и работники, и дал мне двойную порцию хлеба! — она взяла кусок хлеба. — Я никогда не слышала, чтобы человек его положения снизошел до того, чтобы подавать еду своим работникам.

Дрожащими пальцами Ноеминь взяла хлеб. Она даже не вспомнила о Воозе, когда вернулась в Вифлеем. Она совсем забыла о нем. Или, может быть, правда заключалась в том, что она умышленно выбросила его из головы. Одна мысль о нем заставляла ее съеживаться от стыда. Много лет назад Вооз приходил к ее отцу и предлагал ей выйти за него замуж. Как она повела себя, как только он вышел за дверь! Как она плакала и умоляла отца принять предложение Елимелеха, а не Вооза.

— Но он даже не предлагал тебе выйти за него замуж! — возражал отец, покраснев от гнева.

— Он предложит. Его сестра сказала мне, что он уже говорил об этом со своим отцом.

— Вооз — человек бесспорно добродетельный, дочь моя.

Да, он был таким, но он был не из тех, кто заставляет сильнее забиться девичье сердце. Ноеминь хотела мужа красивого, высокого, обаятельного, со смеющимися глазами. Она хотела Елимелеха. Его имя означало «мой бог, царь». Безусловно, это свидетельствовало и о его характере. Любовь, которую она видела в глазах Вооза, смущала ее. Ее стесняло и раздражало его внимание. Почему бы ему не отойти в сторону? Почему бы ему не поискать какую-нибудь другую девушку, такую же некрасивую, как и он сам?

Ноеминь знала, что ни одно из этих рассуждений не настроит ее отца против Вооза. Однако было одно обстоятельство, которое могло этому способствовать, — обстоятельство, которое отец, кажется, забыл.

— Вооз обладает несомненными добродетелями, отец, но происхождение у него сомнительное.

Его мать была хананеянкой. И блудницей.

Ноеминь опустила голову и крепко закрыла глаза. О, Господи, и этот самый Вооз среди всех людей оказался самым добрым! Какой пустой, ограниченной показала она себя перед этим мужчиной. Презирать его мать, которая обладала такой сильной верой! Немыслимо! Непростительно! Однако, несмотря на обиду, причиненную ему Ноеминью, Вооз принял Руфь и излил на нее двойное благословение.

— Прославь Бога за этого человека! Да благословит его Господь! — сказала она дрожащим от слез голосом.

Ноеминь заслужила его осуждение, а встретила сострадание. В молодости она не оценила его по достоинству, но жизнь преподала ей жестокий урок. Теперь она постарела и стала значительно умнее.

В ее сердце зажглась искорка надежды.

Медленно подняв голову, Ноеминь посмотрела на Руфь.

— Он проявляет доброту и к тебе, и к твоему умершему мужу.

Она увидела смущение в глазах девушки. Многого Руфь еще не знала о еврейских обычаях и о законе ее народа. Какова будет ее реакция, когда Ноеминь объяснит ей все обязанности Вооза по отношению к ним? Она не знала человека, который старался бы вести жизнь, угодную Богу, больше, чем Вооз. К сожалению, нечасто сердце молодой женщины может быть покорено нравственными достоинствами мужчины.

— Этот человек один из самых близких наших родственников, один из тех, кто должен спасти наш род, Руфь.

— Неудивительно, что он так добр ко мне.

— Нет, — торопливо откликнулась Ноеминь, не желая, чтобы невестка неправильно поняла ее. — Вооз не из тех людей, которые добры только к своим родственникам. Он всегда был добр ко всем нуждающимся.

— Даже к чужеземцам?

— Его мать была хананеянкой. По правде сказать, она была блудницей, которая жила в Иерихоне, — Руфь от удивления широко открыла глаза, и Ноеминь поторопилась объяснить:

— Она была женщина большой веры, но многие с презрением смотрели на Вооза, когда он был молодым человеком, потому что в его жилах текла смешанная кровь. Еврейская от отца, и ханаанская от матери. До того как наш народ овладел землей, обещанной нам Богом, Раав укрыла в своем доме двух соглядатаев, посланных в Иерихон Иисусом. Она исповедала свою веру в Яхве и спасла мужчинам жизнь, позволив им спуститься по веревке из окна своего дома. Когда город был разрушен, они вернулись за ней и вывели ее из города, с тех пор она стала жить среди нашего народа. Один из тех соглядатаев взял ее в жены.

— Тогда, возможно, Вооз был добр ко мне ради своей матери.

Ноеминь была уверена, что это была не единственная причина.

— Вооз лучше других понимает, что Бог призывает того, кого Он избирает.

Если Бог призвал Раав, чтобы она жила среди Его народа, то Он так же может призвать и молодую вдову-моавитянку. Ноеминь наклонилась вперед.

— Он говорил тебе еще что-нибудь?

Вспоминал ли Вооз ее?

— Вооз даже сказал мне, чтобы я снова приходила на его поля и оставалась с его жнецами до конца жатвы.

Ноеминь почувствовала большое облегчение. Конечно, Вооз не поддержал бы Руфь, если бы в его сердце все еще жило недоброе чувство отвергнутого поклонника.

— Это замечательно! Делай, как он сказал, Руфь. Оставайся с его работниками до самого конца жатвы. Там ты будешь в безопасности, не то что на других полях.

Ноеминь улыбалась сама себе, когда ела хлеб Вооза, принесенный Руфью. Она наблюдала, как невестка аккуратно, чтобы не обронить ни одного зернышка, пересыпала зерно в корзину. Кажется, для них не все потеряно. Им оставлена дверь, которую они должны открыть, чтобы через нее Руфь вошла в будущее и обрела надежду. И, если Богу будет угодно, эта дверь останется открытой и для Ноемини.

* * *


Ноеминь проснулась от доносившегося снаружи шума падающих камней. Солнце едва встало, а Руфь уже поднималась по склону, неся большой мех воды.

— Ты рано проснулась, — с улыбкой произнесла Руфь.

— Я решила сегодня сходить в Вифлеем, поболтать со своими старыми подругами.

Руфь перелила воду из меха в объемистый глиняный кувшин.

— Хорошо. Я уверена, они соскучились по тебе, и у них есть о чем поговорить с тобой, — она повесила мех и набросила на голову платок. — Я постараюсь вернуться до темноты.

— Господь с тобой, Руфь.

Улыбка осветила лицо Руфи.

— И с тобой, матушка.

Ноеминь встала. Натянув на плечи одеяло, она подошла к выходу из пещеры и стала наблюдать за спускавшейся по дороге Руфью. Удивительно, что Бог благословил ее такой невесткой. Руфь отказалась от заманчивых планов на будущее и возможности осуществить их, последовав за Ноеминью. Она отказалась от обеспеченной жизни в Кирхарешете ради того, чтобы прийти в Вифлеем и жить в этой пещере с усталой, отчаявшейся, ноющей старухой. Ее невестка в любое время могла бы вернуться в дом своих богатых родителей, но вместо этого она каждое утро шла работать, как самая бедная из бедных. Ни разу Ноеминь не слышала от нее ни слова жалобы. Каждый вечер Руфь возвращалась с улыбкой, радостными вестями, исполненным благодарностью сердцем.

Человек с проницательностью Вооза оценит молодую женщину с добродетелями Руфи, независимо от того, моавитянка она или нет.

Ноеминь остановила себя, прежде чем позволила своим мыслям умчаться в безудержном полете фантазии. Она не будет строить планы относительно будущего Руфи, пока не узнает достоверные факты. У Ноемини не было намерения нестись сломя голову в Вифлеем, разыскивать старейшин и что-то доказывать. Нет, она пойдет спокойно, не спеша. Теперь, когда она и Руфь имеют крышу над головой и хлеб, нет нужды торопиться. Необходимо время, чтобы понаблюдать, дать людям возможность получше узнать Руфь… ибо кто, узнав ее, не проникнется к ней уважением? Была ли женщина более прекрасная, чем ее драгоценная Руфь? И, прежде всего, Ноемини было необходимо время, чтобы просить у Бога Его водительства, хотя, конечно же, Сам Бог заронил в ее душу это семя надежды.

Впервые с тех пор, как Ноеминь похоронила своего последнего сына, она увидела, что у нее было будущее и ее жизнь не остановилась в прошлом.

* * *


И женщины говорили между собой…

«Я считаю, что она хорошенькая».

«Потому что она нравится тебе».

«Ты просто ревнуешь, потому что Римон, Нецер и Тирош пытались сегодня заговорить с ней».

«Ты заметила, что она никогда не работает рядом с мужчинами?»

«Она даже не отвечает на их взгляды».

«Она, должно быть, очень любила Махлона».

«Она, конечно, предана своей свекрови».

«Моя мать говорила, что Руфь каждое утро, прежде чем уйти в поле, приходит к колодцу, набирает воды и относит ее свекрови».

«Значит, она встает до рассвета».

«Шемеш не спускает с нее глаз».

«Все мужчины не спускают с нее глаз».

«Никто не женится на моавитянке, которая уже была замужем».

«Жалко смотреть, как Руфь и ее свекровь доживают свои дни в пещере».

«Они живут в пещере?»

«В той самой, что расположена за городом, зимой пастухи держат там стада. Знаешь?»

«Я думала, что они живут в городе».

«Ноеминь проводит время в городе, посещает своих друзей и торгует».

«А что с домом, который принадлежал ее мужу?»

«Я слышала, как мой отец говорил, что муж Ноемини, прежде чем перевезти семью в Моав, заложил дом и всю свою землю».

«Все о них говорят».

«Особенно о Руфи».

«Ты ревнуешь!»

«Я не ревную!»

«Тогда почему же она так не нравится тебе?»

«Чужеземки всегда вызывают у наших мужчин низменный интерес».

«У иноземок нет привычки ходить в синагогу».

«Ты хочешь сказать, что она прозелитка[6 - Прозелит — человек, который принял новую веру. — Примеч. ред.]?»

«Руфь каждую субботу посещает церковь со своей свекровью, ловит каждое слово священника, читающего закон. Они стоят сзади, вместе с вдовами. Вот почему, вероятно, ты не видела их там. Ты стоишь впереди, рядом с оградой, через которую можно заглянуть и увидеть Нецера».

«Как ты можешь так говорить, Тирса, когда ты и сама не лучше, целый день глазеешь на Лагада».

«А что я могу поделать? Он такой красавец».

Молодые женщины со смехом вошли в Вифлеем.

* * *


— Вооз не женат? — воскликнула удивленная Ноеминь. Услышав эту новость, которую ей сообщила ее старая подруга Сигал, острая боль вины пронзила сердце Ноемини. — Чем же он плох, что до сих пор не нашел себе жены?

— Ничем, — Сигал высыпала зерно на жернов. — Ему, наверное, некогда было искать жену. Он всю свою жизнь потратил на то, чтобы сколотить себе состояние. Вооз не похож на других землевладельцев. Он каждый день проводит в поле. А если не в поле, то у ворот, помогает решать споры.

— Какой толк в богатстве, если нет сыновей, которые унаследовали бы его?

— Он еще не умер, Ноеминь. Он еще может найти себе жену, если намерен жениться. Поверь мне, многие отцы, не задумываясь, отдали бы своих дочерей за Вооза, если бы он только начал разговор о женитьбе. Он стал самым богатым человеком в Вифлееме.

— И самым одиноким, вероятно.

Сигал фыркнула:

— У этого человека нет времени страдать от одиночества.

— И все-таки жаль, что он не женат.

— Может быть, он ждет совершенную женщину, красивую, разумную, которая обладала бы такой же силой веры, как и его мать. Некоторые мужчины лелеют несбыточные мечты.

— Некоторые мужчины хотят жениться на тех женщинах, которые будут любить их.

— В Вифлееме все любят и уважают Вооза.

— Я имела в виду, что он, возможно, ждет ту, которая влюбится в него.

— Сомневаюсь. Большинство мужчин понимают: для того чтобы полюбить, требуется время. Если девушка уважает своего мужа, то есть все основания надеяться, что брак будет счастливым.

— Ты мудрая женщина, Сигал.

— Я всегда была разумной.

Ноеминь не переставала удивляться. Неужели она так сильно обидела Вооза, что он никогда больше не осмеливался предложить другой женщине выйти за него замуж? Эта мысль огорчила ее. Нет, конечно, ее поступок не мог быть причиной того, что он до сих пор оставался холостяком. Вооз был слишком благоразумен, чтобы отказываться от женитьбы из-за какой-то глупой девчонки.

Не спросить ли его об этом?

Сердце Ноемини замерло. Нет! Никогда! Она не могла сказать Воозу ни слова о прошлом, не смутив его и, возможно, не поставив под удар свое будущее. Она хотела смягчить ту боль, которую причинила ему много лет назад. Независимо от того, по какой причине Вооз не женился, ей было грустно думать о том, что он живет один. Мужчине не пристало жить одному. Тем более такому, как Вооз. Бог благословил его землей и состоянием, но Он явно не благословил его тем единственным, что наполнило бы его жизнь, — женой, которая родила бы ему сыновей. Человек должен иметь свою собственную семью.

— Я помню, много лет назад ходили слухи, — сказала Сигал, продолжая молоть пшеницу. — О тебе и Воозе.

Она лукаво улыбнулась Ноемини.

— Слухи не стоят песка, по которому мы ходим, — произнесла Ноеминь. Если эти слухи оживут, то только унизят доброго человека. — Елимелех дал моему отцу выкуп за меня, когда мне было четырнадцать лет.

— Все девушки завидовали тебе. Елимелех был очень красив.

— А завидовали ли они мне, когда он заложил землю и увез меня и детей из Вифлеема?

Сигал удивленно посмотрела на нее.

Ноеминь изменилась в лице от собственной грубости.

— Прости, подруга. Даже спустя столько лет я все еще помню горечь того дня.

Сигал прекратила молоть и обняла Ноеминь.

— Все эти годы я часто думала о тебе.

На глазах Ноемини выступили слезы.




— Каждый прожитый день там, на чужой земле, я стремилась домой, — она с облегчением вздохнула. — Но несмотря на все это, Господь благословил меня, послав мне Руфь.

— Воистину, — подтвердила Сигал. — Она любит тебя так, будто ты ее родная мать.

— Я не могла бы любить ее больше, даже если бы она была от плоти моей.

— Бог утешил тебя, послав ее тебе, Ноеминь. Все говорят, что это замечательная девушка.

Ноемини было приятно слышать такие слова. На Руфь больше не смотрели как на «моавитянку». Конечно, Сам Господь позаботился о том, чтобы ее добродетели не остались незамеченными жителями Вифлеема.

Но оставался один вопрос: заметил ли их Вооз?




Глава четвертая


Вооз каждый день приезжал на ячменное поле, чтобы узнать, как идет работа. И каждый день он осторожно наблюдал за молодой моавитянкой, работавшей рядом со жнецами. Он не разговаривал с ней, не желая своим вниманием порождать сплетни среди своих работников. Оставаясь обедать с ними, Вооз старался не смотреть на молодую женщину. Никогда раньше ему не приходилось сталкиваться с более трудной задачей.

Уборка ячменя закончилась, и теперь пшеница, высокая и созревшая, ждала жнецов. В течение нескольких следующих недель все зерно будет убрано. Достаточно ли Руфь собрала зерна, чтобы им с Ноеминью хватило на год? Вооз знал, что они жили в пещере в пределах Вифлеема. Поле, рядом с которым находилась эта пещера, принадлежало Воозу. Но хватит ли им запасов до следующей жатвы?

Вооз посмотрел на работников.

— У моавитянки появились друзья среди нашего народа? — спросил он надсмотрщика.

— Все уважают ее и восхищаются ею.

Вооз спрашивал Шемеша не об этом, однако понял смысл его слов. Руфью восхищались на расстоянии, так же, как когда-то его матерью.

— А юноши? Интересуется она кем-нибудь особенно?

— Руфь всегда в обществе служанок. На мужчин она не обращает внимания. Я никогда не видел, чтобы моавитянка, в отличие от других молодых женщин, старалась привлечь внимание мужчин. Она рано приходит на поле и работает допоздна. Кажется, она довольна работой. Я слышал, как она поет со служанками, — Шемеш улыбнулся. — Руфь всегда просит меня передать тебе слова благодарности. Почему ты никогда не поговоришь с ней сам?

— Ты знаешь, как болтливы люди, — Вооз вскочил на лошадь. — Она нравится тебе, не так ли?

— Все восхищаются этой девушкой. Я никогда не знал женщины более достойной похвалы, чем она. Не слышал ни одного слова, произнесенного против нее, даже в городе, — Шемеш взглянул на молодых людей, работавших в поле. — Она была бы хорошей женой.

Вооз внезапно почувствовал себя неловко. Неужели Шемеш влюбился в Руфь? При этой мысли у него неприятно засосало под ложечкой, и Воозу не понравилось это чувство. Неужели он завидует человеческому счастью? Кто лучше него знает, что одинокий человек бывает одинок даже среди своих друзей.

— Добрая жена стоит больше, чем кусок золота, который весит столько же, сколько она, Шемеш. Она венец на голове мужа. Эта молодая женщина окажет честь любому мужчине, — он увидел, что Руфь взглянула на него и тут же отвела взгляд.

Вооз очень удивился, когда заметил, что Шемеш пристально смотрит на него со странной улыбкой. Слегка нахмурившись, Вооз кивнул головой:

— Да благословит тебя Господь в твоих стремлениях, Шемеш.

Надсмотрщик поклонился.

— Да даст тебе Господь по желанию сердца твоего.

Дорога в Вифлеем была длинная. Вооз передал свою лошадь слуге и вступил в разговор со старейшинами, сидящими у ворот. Он помогал решать споры, занимался городскими делами, пока не увидел возвращавшихся в город служанок. Сердце забилось сильнее, когда среди них он заметил Руфь. Она шла по дороге вместе с девушками, слушала их болтовню, улыбалась, но к их разговору не присоединялась. Вооз очень удивился, когда увидел проходившую мимо Ноеминь. Она вышла за ворота, чтобы встретить свою невестку. Они поцеловались, приветствуя друг друга, и перебросились парой слов, в то время как другие девушки входили в Вифлеем. Когда Руфь и Ноеминь повернули к своему скромному жилищу, девушка взглянула в его сторону. Она улыбнулась Воозу и почтительно склонила голову. Ноеминь тоже посмотрела на него. Вооз отвел от них взгляд и заставил себя слушать старейшин. Какой пункт закона они обсуждали? Закрыв на мгновение глаза, он притворился, будто углубился в размышления, хотя в действительности пытался успокоить свое бешено колотящееся сердце.

* * *


Каждый день Ноеминь расспрашивала Руфь, когда та возвращалась домой с полей Вооза. Она наслаждалась каждой подробностью рассказа Руфи о времени, проведенном среди служанок и жнецов, и очень хотела услышать ее мнение о Воозе. Но о нем Руфь ничего не говорила. Она рассказывала о работе, о славных женщинах. Иногда она пела песни, которые выучила, работая вместе с ними.

Но теперь у Ноемини было основание для надежды. Сегодня, поджидая Руфь, она стояла в воротах. Вооз не видел ее, но она стояла в таком месте, где было очень удобно наблюдать за ним. О, как вскинул он голову, когда к воротам подошли его служанки. Она с точностью до секунды могла сказать, когда он заметил Руфь.

— Вооз часто приезжает на поле?

— На этой неделе четыре раза, а на прошлой — три.

О! Подумала Ноеминь с растущим удовлетворением. Девушка считает, сколько раз землевладелец приезжал на поле! Это был добрый знак.

— И он каждый раз разговаривает с тобой?

Руфь отрицательно покачала головой.

— Он не разговаривал со мной с того самого дня, когда впервые разрешил мне собирать колосья на его поле. Он очень занятой человек.

— Хм. Но не настолько же, чтобы не оказать тебе маленькую любезность.

Она внимательно следила за Руфью, чтобы увидеть ее реакцию на эти слова, и была чрезвычайно довольна, когда Руфь начала возражать ей.

— О, матушка, нет. Вооз сверх всякой меры внимателен ко мне. Разве не он сделал мою работу легкой и приятной, приказав жнецам подбрасывать мне колосья? Мы обе обязаны ему за его доброту. Каждое зернышко ячменя и пшеницы мы имеем только благодаря ему.

— Он нравится тебе?

Руфь опустила глаза.

— Не больше, чем все, работающие на его полях, — она сидела у входа в пещеру, устремив взор на необработанные поля Елимелеха. — Я удивляюсь, почему он так и не женился, матушка. Как получилось, что Бог благословил этого человека таким богатством, но не дал ему жены и сыновей?

Ноеминь улыбнулась про себя. Руфь разглядела под невзрачной внешностью этого человека сердце льва, которое билось в его груди. Почему бы еще немного не испытать ее и не узнать, не может ли ее жалость превратиться в чувство другого свойства?

— В его внешности никогда не было ничего привлекательного, — Руфь с удивлением посмотрела на нее, и Ноеминь поспешила добавить:

— К сожалению, он такой невзрачный.

— Вооз не такой красавец, каким был Махлон, но я не считаю его невзрачным.

— Когда ты впервые увидела его, он показался тебе по крайней мере привлекательным?

Руфь покраснела.

— Я никогда не думала… — она покачала головой. — Конечно, ты не скажешь, что считаешь его безобразным.

— Неужели я назову безобразным человека, который дал мне хлеб? Да не будет этого никогда! Но я также не хочу притворяться слепой. Вооз добрый человек, он любит закон, а не просто проповедует его. Но ему недостает качеств, которые завоевывают сердца девушек.

— У него есть положение и репутация.

— Разве положение и репутация заставили тебя полюбить моего сына? Если бы Махлон был некрасивым, низкого роста и худым, ты увлеклась бы им?

— Махлон был не только красавец, матушка. Ты знаешь это так же, как и я.

— Мы сейчас говорим не о той любви, которая появляется между людьми, живущими в браке, моя дорогая. Мы говорим о том, какие мысли возникли у тебя, когда ты впервые увидела Махлона, шагающего по улице Кирхарешета. Бог был милостив к моему сыну. Он, по крайней мере, знал любовь доброй жены, — Ноеминь горестно покачала головой. — Бедный Вооз, — она цокнула языком:

— У него никого нет, а теперь уже слишком поздно.

Руфь выглядела обеспокоенной.

— Почему слишком поздно?

— Он стар.

— О, Ноеминь! — Руфь рассмеялась. — Ты же мне вчера говорила, что Авраам родил Исаака, когда ему было сто лет, а Воозу не больше половины его лет.

Какое сокровище было у Махлона в лице этой девушки! Если бы только он дал ей сына, тогда Ноемини не пришлось бы столько волноваться. А теперь имя Махлона должно исчезнуть. Ноеминь не могла оставаться безучастной и бездеятельной.

О, Елимелех, если бы ты обладал более сильной верой, то твои сыновья собирали бы пшеницу вон с того поля, расположенного внизу. Ты имел бы наследие от Господа. Ты провозглашал бы Его обетования, жил по закону и был бы так же благословен, как Вооз. Вместо этого, мой возлюбленный муж, ты отказался от Божьего наследия и предался мечтам о богатстве. И все, что ты с таким трудом приобрел, исчезло, было развеяно, как прах. Твоя жизнь так же бесплодна, как это поле. Твои труды не видны. Даже плоды чресл твоих умерли. Ты ничего не оставил после себя.

Я сердита на тебя, очень сердита, Елимелех. Каждая клеточка моего тела вопиет против тебя, бессмысленно прожившего свою жизнь. Я сердита и на себя, за то, что так легко прельстилась твоим красивым лицом, обаянием, твоими сладкими речами, и обманулась. Ты никогда не знал в полной мере, какие страдания причинил ты своим ближним из-за того, что предпочел избирать не правильные, а легкие пути.

Но как Бог простил меня и привел меня домой, так прощаю тебя и я, потому что я всегда любила тебя, независимо от того, каким человеком ты был. И, кроме того, ты больше всех пострадал из-за сделанного тобою выбора.

Ноеминь любила своего мужа, но тем не менее лучше других знала, что Елимелех никогда не был таким, как Вооз. Ее муж отверг обетования Божьи, оставил свою землю, увел своих сыновей в чужую страну.

Когда Елимелех умер в Моаве, семья осталась без средств. Его сыновья, плоды чресл его, взяли жен из чужого народа и умерли в Моаве. Очами любви Ноеминь видела истину. Елимелех согрешил против Бога, упрекал Его за последствия, и вместо того чтобы каяться, упорствовал. Ее муж верил, что можно добиться успеха собственными силами.

О, людская глупость!

Вооз был, так сказать, другой стороной медали. В тяжелые времена, когда Бог наказал Свой высокомерный народ за поклонение Ваалам, Вооз предпочел остаться в Вифлееме. Он провозглашал обетования Божьи и вел жизнь, праведную в глазах Господа. И Бог благословил этого человека за его непоколебимую веру. Теперь Вооз был богатым и уважаемым в Вифлееме человеком. Он сидел у городских ворот со старейшинами и принимал решения, влияющие на жизнь всего города. Он не гордился своим высоким положением. Смирение было его покровом. Вооз не забывал и о других, менее удачливых людях и даже о молодой вдове из Моава.

Елимелех всегда восклицал одно и то же:

— Бог оставил нас, поэтому я буду заботиться о вас!

Вооз же своей жизнью заявлял:

— Мой кормилец — Бог, и я буду уповать на Него.

Конечно, жена такого мужа могла бы жить да радоваться. А Ноеминь хотела, чтобы Руфь была счастлива. Она хотела, чтобы ее дорогая девочка, которая отказалась от всего ради того, чтобы заботиться о своей старой свекрови, познала радость!

Но вставал вопрос.

Вооз был не единственным их родственником. Во время своих визитов в город Ноеминь узнала о другом мужчине, который был ей более близким родственником, чем Вооз. Мужчина, который был моложе и нравился женщинам, и они кокетничали с ним.

Мужчина, похожий на ее Елимелеха.

* * *


Руфь была встревожена тем, что Ноеминь сказала ей о Воозе. Придя на следующий день в поле, она украдкой наблюдала за ним и чувствовала странную нежность к нему. Все уважали и очень любили его, но это была любовь, которую обычно питают к отцу или к старшему брату.

Смотрела ли на него с любовью какая-нибудь женщина? Трепетало ли чье-то сердце от одного его появления, как трепетало ее сердце, когда она видела Махлона? Руфь не могла этого представить, и это печалило ее. Сколько Воозу лет? Пятьдесят? Шестьдесят?

Бедняга. У него было богатство, но что останется после него?

О, Господь, Бог Израилев, не дай исчезнуть имени Вооза.

Руфь наблюдала, как он разговаривал с Шемешом, и думала о том, каким важным он выглядел. Смеется ли он когда-нибудь? Чем он занят, когда не объезжает свои поля, не следит, чтобы его слуги были всем обеспечены, не служит обществу, принимая важные решения у ворот? У него были друзья, но мог ли он доверять им, как доверился бы женщине, которая любит его? О чем он мечтает? Руфь видела в его глазах печаль. Не вызвана ли эта печаль тем, что у него нет никого, кто хотел бы узнать его поближе?

Вооз, должно быть, почувствовав внимательный взгляд Руфи, посмотрел в ее сторону. Чувство нежности захлестнуло ее, и она улыбнулась, склонила почтительно голову и быстро опустила глаза. У нее был повод благодарить Бога за то, что Он привел ее на это поле к этому человеку. Когда она снова подняла глаза, ощутив на себе пристальный взгляд Вооза, он уже смотрел в другую сторону. Одна из служанок заметила, как они обменялись взглядами, и с любопытством посмотрела на них. Разговаривая с женщиной, работающей рядом с ней, Руфь почувствовала, как краска заливает ее щеки. Неужели эти молодые женщины считают, что она проявляет неуместный интерес к своему господину? В конце концов он был богатым человеком. Были такие женщины, которые по одной этой причине хотели бы выйти за него замуж, не задумываясь о его чувствах.

Взволнованная, Руфь весь остаток дня сосредоточенно работала. Она не хотела, чтобы ее интерес к Воозу был неправильно истолкован. Сплетни могли бы повредить его репутации и смутить его. Она не будет смотреть на него, вместо этого она будет молиться о нем.

О, Господи, милосердный Боже, вспомни этого человека за его доброту к несчастным. Да будет его имя в почете не только у этого поколения, но и у грядущего, ибо он Твой верный раб. Он возвещает имя Твое на всяком месте. Он желает угодить Тебе, он послушен Тебе. О, Иегова-ире[7 - Господь усмотрит. См. Быт. 22:14. — Примеч. ред.], этот человек — твой послушный раб, через него Ты являешь милосердие и заботу. Я знаю, достаточно того, что Ты всегда рядом с ним, но такой человек, как Вооз, конечно, не должен жить один. Да будет угодно Тебе дать ему все, что желает его сердце… О, Господи…

Руфь непрестанно молилась о своем благодетеле. Работая на поле Вооза, она почти все время думала о нем.

И чем больше она размышляла и молилась о нем, тем яснее видела его доброту.

* * *


Ноеминь тоже горячо молилась. Любовь к Руфи заставила ее забыть свои беды, она желала одного — видеть свою невестку живущей в лучшем месте, чем эта пещера. Ноеминь понимала: настало время прекратить горевать и снова начать жить, как бы тяжело это ни было. Пришло время прямо и честно взглянуть на собственную жизнь, а не продолжать думать об ошибках Елимелеха. Ни одно из ее предположений не сбылось. Разве не уходила Ноеминь из Кирхарешета с мыслью, что вернется в Вифлеем одна? Но вместе с ней пришла Руфь. Разве не думала она, что будет сильно нуждаться? Но Руфь работала в поле, чтобы поддержать свою свекровь. Разве Ноеминь не ожидала, что все ее друзья и родственники или умерли, или ушли из города? Но она нашла полдюжины подруг, Вооза и другого родственника.

Руфь привлекала Вооза. Любой, кто потрудился бы лучше узнать этого мужчину, увидел бы это. Ноеминь же знала его достаточно хорошо, чтобы понять: он не будет ничего предпринимать, дабы завоевать сердце девушки. Он скорее полностью поседеет и потеряет все волосы, чем расскажет о своих чувствах.

А Руфь всю свою жизнь будет заботиться о своей бедной старой свекрови. Она будет работать, пока ее спина не согнется и утроба не высохнет. Она будет работать до изнеможения, пока Ноеминь не последует за своими предками. И что тогда будет с несчастной девушкой? Неужели Ноеминь будет сидеть и смотреть, как Руфь собирает колосья на чужих полях, вместо того чтобы управлять своим домом и растить детей для Господа? Неужели она ничего не сделает ради будущего своей невестки? Разве не обязана мать поддерживать семейный огонь? Кто кроме нее и Бога позаботится об этой прекрасной молодой женщине?

Итак, Господи, что нам делать? Как нам расшевелить этого спокойного и старого человека, чтобы в нем снова проснулась жизнь? Если мы будем ждать его предложения, то каковы шансы, что мы его дождемся?

Предположим, Ноеминь действительно придумает план, как вскружить Воозу голову. Но согласится ли Руфь осуществить его, каким бы он ни был? Она должна согласиться!

Весь следующий день и ночь Ноеминь размышляла о будущем Руфи, о том, каким хорошем мужем был бы Вооз. Когда жатва пшеницы подходила к концу, старая женщина придумала такой дерзкий план, что он, конечно, должен был помочь привлечь внимание Вооза. Когда Ноеминь вообразила себе, как Вооз может отреагировать, она рассмеялась. Но доверится ли Руфь ее мнению? Прислушается ли невестка к совету свекрови, которая совершила в своей жизни так много ошибок, что, казалось бы, поступать неправильно было образом ее жизни?

Находясь в смятенном состоянии, Ноеминь не могла объяснить себе мотивы, побуждающие ее к таким действиям. Одно она знала твердо: Господь во всем разберется и сделает все правильно. Она любила Руфь, как собственную дочь, и хотела видеть ее счастливой, также она хотела внука, который будет наследником Махлона и продолжит его род. Она хотела смягчить ту боль, которую причинила Воозу, когда была юной девушкой. И разве не лучший способ воплотить эту мечту в жизнь — сосватать ему прекрасную женщину, которая была молода и могла родить ему детей?

Правильно ли было так много просить у Бога, если Ноеминь большую часть своей жизни следовала за Елимелехом?

Руфь и Вооз. Вооз и Руфь. Не думаешь ли Ты, Господи, что они прекрасно подходят друг другу? Я согласна, она значительно моложе его, но разве можно представить себе лучший дар для праведного человека, подобного Воозу, чем возможность в таком пожилом возрасте иметь дом, полный детей? А какие будут дети! Ты увидишь, что их сыновья и дочери не будут поклоняться Ваалам!

В молитве Ноеминь рассказала о своем деле Вседержителю и теперь ждала ответа. Счастливый Моисей, он слышал голос Бога из горящего куста. Ноеминь знала более легкий способ воплотить задуманное в жизнь, чем ждать, когда Бог даст ей внятный ответ, но она не могла довериться ни одной подруге, чтобы обсудить эти мучающие ее вопросы. Был ли ее план правилен в глазах Бога? Если нет, то чего это будет стоить Руфи?

Господи, пусть это останется на моей совести.

* * *


Жатва подходила к концу, и Ноеминь знала, что ее план должен быть приведен в действие сейчас или никогда. У Вооза было предостаточно времени, чтобы рассмотреть все достоинства Руфи, а Руфь должна была успеть проникнуться к нему огромным уважением.

— Дочь моя, пришло время поискать для тебя настоящий дом, чтобы ты была обеспечена кровом. Я собираюсь найти тебе мужа и сделать тебя снова счастливой замужней женщиной.

Руфь рассмеялась.

— Кто же захочет жениться на такой, как я?

— Человек, которого я имею в виду, — Вооз.

— Вооз! — Руфь уронила на землю несколько зерен, которые она пересыпала в большой глиняный кувшин, и уставилась на свекровь. — Не может быть, что ты говоришь это серьезно!

— Я знаю, он старый…

— Он не старый.

— Тогда непривлекательный. Вот почему ты возражаешь?

— Матушка он самый уважаемый в Вифлееме человек! Он сидит со старейшинами у ворот! Он богат, у него есть земля, рабы!

— Тем больше оснований подумать о нем.

Руфь покачала головой, испытывая одновременно радость и страх.

— Я знаю, ты любишь меня, но ты слишком высоко ценишь вдову своего сына. Как ты могла даже подумать, что я достойна Вооза? Совершенно нелепая мысль.

— Ты была достаточно хороша для моего сына, и для Вооза ты тоже достаточно хороша.

Руфь снова начала пересыпать зерно в кувшин.

— Даже если я брошусь ему в ноги, он не заметит меня.

— Ты действительно считаешь, что Вооз не замечает тебя? Ха! Он давно обратил на тебя внимание.

— По своей доброте.

— Более чем по доброте. У тебя есть глаза? Он восхищается тобой. Со слишком большого расстояния, но восхищается, это правда.

— Ты ошибаешься. Он думает обо мне не больше, чем о любом другом человеке, собирающем колосья на его поле.

— Я решила определить, как Вооз относится к тебе. Разве я не должна заботиться о твоем будущем? По его глазам можно прочитать все, когда он смотрит на тебя, возвращающуюся с поля.

— Он приветствует меня точно так же, как и всех своих служанок: «Господь с вами», — говорит он.

— Ты думаешь, что пятидесятилетний мужчина может любезничать с молодой вдовой-моавитянкой и не дать при этом повода для сплетен? Женщины скажут, что ты блудница, а он старый дурак. А мужчины… ну, не будем говорить о том, что подумают мужчины. Вооз может проявить инициативу только в тех ситуациях, которые предписаны нашим законом, — наклонившись вперед, Ноеминь сжала руки Руфи и широко улыбнулась. — Но закон на нашей стороне.

Руфь смутилась.

— Я не понимаю.

— Вооз — наш близкий родственник, и он был очень добр, когда позволил тебе собирать колосья с его работниками. Он сострадательный человек и оказывает милость всем нуждающимся. Но поскольку он также наш родственник, то может спасти наш род.

— Спасти род?

— Бог в Своем законе позаботился и о вдовах. Так как Вооз наш родственник, он возьмет тебя в жены и даст тебе сына, который продолжит род Махлона и наследует долю Елимелеха в земле, обещанной нам Богом.

Руфь покраснела.

— Неужели после всего, что этот человек уже сделал для нас, я буду просить его дать мне сына, который будет носить имя совершенно другого человека? А его собственное наследство?

— Разве что-нибудь изменится, если он останется холостяком? У Вооза нет сыновей, Руфь. И нет надежды родить их.

— И ты считаешь, что я должна… — девушка замолчала, заливаясь краской стыда, и продолжила, заикаясь:

— О-он один из старейшин! Конечно, он знает, что является нашим родственником. Но он ничего не предлагает, потому что не желает брать на себя эту обязанность.

— Он слишком скромен, чтобы предложить. Что он сказал бы тебе, моя дорогая? «Я хочу предложить тебе свои услуги?» Никогда, пусть пройдет хоть миллион лет, он не произнесет таких слов, да и Бог не позволяет этого. Я знаю Вооза лучше, чем ты. Я помню его с давних пор, я узнала все, что говорили мои друзья о том, каким он был потом. Он никогда не подойдет к тебе с таким предложением.

— Потому что я не достойна быть женой такого человека!

— Нет. Потому что он больше, чем на тридцать лет старше тебя. И потому что, если я хоть немножко знаю его, он ждет, чтобы вместо него другой мужчина, молодой, красивый и умеющий говорить красивые слова, предложил тебе выйти за него замуж.

Бог не допустит этого. Когда-то Вооз отошел в сторону и позволил Елимелеху заявить свои права на Ноеминь, потому что она была очарована его красотой и обаянием. Неужели Вооз опять отойдет в сторону и будет ждать, когда другой родственник увидит достоинства Руфи? Вооз даже может выступить в роли свата!

— Вооз не предложит себя, даже если его жизнь будет зависеть от этого, — что, как считала Ноеминь, и происходило в действительности. — Этот мужчина не отважится затруднять тебя своим нежеланным предложением.

Руфь смотрела в сторону, нахмурив брови. Когда она снова взглянула на Ноеминь, то было очевидно, что она в растерянности.

— Разве я не должна помочь тебе найти мужа, Руфь? Могла бы ты выйти замуж за Вооза ради собственного же счастья?

Руфь надолго задумалась.

— Не знаю.

— Это лучше, чем категорическое нет, — с удовлетворением произнесла Ноеминь. — Ты поверишь мне, если я скажу, что Вооз может сделать тебя счастливой? Он сделает все, что в его силах, чтобы добиться этого, — она заметила слезы на глазах Руфи. Прежде, чем ее невестка смогла возразить ей, Ноеминь начала объяснять ей свой план:

— Мне удалось узнать, что этой ночью Вооз будет веять на гумне ячмень. Теперь сделай то, что я скажу тебе: умойся, натрись благовониями и надень самую красивую одежду. Потом иди на гумно, но смотри, чтобы Вооз не увидел тебя раньше, чем закончится ужин. Постарайся узнать, где он спит, а потом пойди, открой у ног его и ляг там. Он скажет тебе, что делать.

Руфь побелела, ее глаза расширились.

— Неужели я должна совершить такой бесстыдный поступок?

— Положись на меня, дочь моя. Если ты не дашь понять этому мужчине, что хочешь выйти за него замуж, то он закончит свою жизнь в одиночестве. Неужели такой человек должен покинуть этот мир, не родив собственного сына?

— А что будет с тобой?

— Со мной? А что со мной?

— Если Вооз женится на мне, то что случится с тобой? Как я оставлю тебя одну в этой пещере?

Сердце Ноемини растаяло. Милая девочка! Руфь была драгоценным камнем с множеством граней. Ноеминь исполнилась еще большей решимости увидеть свою невестку живущей в обеспеченном доме.

— В тот первый день, когда Вооз увидел тебя, он дал тебе двойную порцию хлеба. Ты думаешь, он оставит меня одну, чтобы я кое-как перебивалась? — она с улыбкой покачала головой. — Если все получится так, как я прошу у Бога, то у нас будет надежда на будущее. Если этот план осуществится, то это случится только потому, что Бог сделал так, а не потому, что старая вдова сосватала вас.

Руфь тихо вздохнула.

— Хорошо, — сказала она и опустила голову. — Я сделаю все так, как ты сказала.

Склонив голову, Ноеминь на минуту замолчала, обеспокоенная серьезностью Руфи. Руфь переживала весну своей жизни, а Вооз — осень. Ноеминь понимала колебания невестки, но она была уверена, что Вооз сделает ее невестку счастливой. И все-таки старая женщина задумалась. Угодно ли это Богу, или она придумала свой собственный план, как делала до сих пор?

Что я должна делать, Господи? У женщин много планов, но Ты властен изменять их.

Будь милостив, Иегова. Дай всем нам успокоение от наших скорбей, дай нам снова познать любовь. Дай бездомным дом, дом, в котором Ты будешь Господином. Вооз научит мою дочь путям жизни и поддержит ее. Я вижу одиночество в его глазах, Иегова-ире. Но я вижу в его глазах и любовь. Если Тебе угодно, расположи его сердце к Руфи, а ее сердце — к нему. Если они сойдутся только из взаимного уважения и из чувства долга, то прошу Тебя, Господи, если на то есть воля Твоя, пусть эти чувства перерастут в любовь. Зажги в каждом из них огонь, который будет согревать их всю жизнь.

* * *


Вооз нагрузил на ослов снопы ячменя и поехал на холм возле Вифлеема, который он превратил в ток. Шемеш и молодые мужчины развязали снопы и бросили ячмень на твердую землю, где пара волов ходила по кругу, волоча за собой тяжелые деревянные доски, скрепленные вместе и спереди загнутые кверху. К нижней стороне этих досок были привязаны камни, которые толкли стебли и освобождали зерно. Препоясав чресла, Вооз работал вместе со своими слугами. Воздух был наполнен запахом размолоченных стеблей, волов, жаркого солнца и земли. Когда земля покрывалась толстым слоем размолоченных стеблей ячменя, волов уводили, а люди брали в руки веятельные вилы.

Вооз подбрасывал зерно в воздух. Полуденный легкий ветерок уносил прочь солому, мякину, а более тяжелые зерна ячменя падали снова на ток. Это был напряженный и тяжелый труд. Снова и снова Вооз вонзал вилы в груду обмолоченного зерна. Пот пропитал его тунику и бисеринками выступил на лбу. Он прервал работу и обмотал вокруг головы плащ, чтобы пот не заливал глаза. Вернувшись к работе, он запел песнь прославления, и слуги подхватили ее.

По мере того как дело продвигалось вперед, работники по приказанию Вооза собирали в кучу солому, которой в течение года топили печи, а еще ее использовали как корм для скота. Когда груды соломы и мякины были слишком малы, чтобы их можно было подхватить вилами, рабочие откладывали вилы в сторону и брали в руки лопаты. Они делали перерывы, чтобы поесть и попить, и снова возвращались на ток. Когда ветерок стих, некоторые из слуг махали плетеными ковриками и таким образом отделяли мякину от зерна. Другие рабочие начали просеивать зерно через сито. Зерна проходили через сито, а кусочки мусора застревали, и их выбрасывали вон. Плевелы тоже удалялись, поскольку, попав в пищу, они могли вызвать головокружение и болезни.

Жатва была такой богатой, что работы было на несколько дней.

— На сегодня достаточно! — крикнул Вооз.

Его повара приготовили ароматные блюда из тушеного мяса, чечевицы и фасоли. Появились подносы с фруктами, много хлеба и вина. Народ отдыхал, разговаривал, пел и смеялся, а на небе стали появляться первые звезды.

Светильники не зажигали, опасаясь, что начнется пожар.

* * *


Руфь сидела недалеко от гумна и наблюдала, как Вооз пел, смеялся и пил со своими слугами. Когда на небе зажглись звезды, она пересела поближе, праздник затихал. Вооз встал, и все собравшиеся разошлись. Слуги рассеялись в поисках места, где они могли бы поспать, укрывшись плащами. Рано утром снова начнется работа. Руфь наблюдала, как Вооз устраивался рядом со скирдой.

Она скрывалась среди выступающих камней еще час. Прежде чем выйти из укрытия, она хотела убедиться, что все слуги Вооза устроились на ночлег и уснули. Руфь не могла допустить, чтобы ее увидели здесь. Сплетни, подобно огню, распространятся по всему Вифлеему, уничтожая ее доброе имя. Мысль об этом мучила ее, когда она осторожно и медленно шла к тому месту, где спал Вооз. Сердце глухо стучало и болезненно сжималось.

Когда Руфь наконец подошла к нему и стала рассматривать его лицо, освещенное луной, ее охватили сомнения. Сейчас Вооз выглядел моложе своих лет, во сне все тревоги оставили его. Он лежал, закинув руку за голову. Трепеща, Руфь опустилась на колени возле его ног и осторожно, чтобы не разбудить его, отдернула его плащ. Он беспокойно зашевелился. Сердце Руфи отчаянно забилось. Она быстро и бесшумно свернулась калачиком у его ног и накрылась его плащом так, чтобы ночной холод не разбудил его. Затем медленно выдохнула, пытаясь успокоить свое бешено колотящееся сердце.

Она старалась расслабиться, но как могла она сделать это, находясь так близко к Воозу, что слышала его дыхание и ощущала его тепло? Руфь вдыхала запах его тела, смешанный с запахом земли, соломы и ячменя. Она вспомнила запах болезни и страха, который сопровождал Махлона в последние месяцы его жизни. Запах, который источало тело Вооза, был запахом жизни — тяжелого труда, плодов труда, земли, которую Бог дал ему. Его запах и возбуждал, и успокаивал ее.

Руфь сглотнула слюну и закрыла глаза, взволнованная чувствами, которые этот человек пробуждал в ней. Положив руку под щеку, она прислушивалась к стуку собственного сердца, раздающемуся в ушах, и тихому, ровному дыханию мужчины, лежавшему так близко от нее, что его ноги касались ее спины.

* * *


В полночь Вооз проснулся и продолжал спокойно лежать, раздумывая о том, что напугало его. Сон? Он не мог вспомнить его.

Какое-то время он прислушивался к ночной тишине, все было спокойно. Действительно, вокруг царила сверхъестественная тишина. Он слышал, как по другую сторону скирды захрапел работник, и успокоился. Глубоко втянув в себя воздух, он закрыл глаза, намереваясь снова уснуть, но вместо этого проснулся окончательно — он почувствовал в воздухе аромат. Слегка нахмурившись, Вооз принюхался. Снова втянул в себя воздух и подумал, что никогда прежде не слышал такого сладкого запаха. Откуда он? Может, это ночной ветерок донес до него аромат цветов? Нет, этот запах был слишком насыщенный и возбуждающий. Он был похож на аромат благовоний.

Вытянув ногу, Вооз коснулся чьего-то тела. Кто-то, свернувшись клубком, лежал в его ногах. Резко подтянув ногу, он сел и сдернул плащ с незваного гостя. Кто, кроме блудницы, мог прийти на гумно?

Женщина быстро села и повернула к нему голову. Было слишком темно, чтобы Вооз мог разглядеть ее лицо.

— Кто ты? — грубо прошептал он. Он не хотел никого будить.

— Я Руфь, твоя раба.

Сердце Вооза застучало, подобно тяжелому молоту.

— Руфь? — произнес он приглушенным голосом, выдававшим его волнение.

Ее голос дрожал:

— Простри крыло твое на меня, ибо ты родственник.

Вооза бросило в жар, когда его ноги коснулись Руфи. Он едва мог дышать от близости этой женщины и от слов, произнесенных ею. Никогда, предаваясь в одиночестве мечтам, полным желания, Вооз даже не надеялся услышать от Руфи такую просьбу. Знала ли она, как страстно он желал иметь жену, которую будет любить, о которой будет заботиться, жену, которая пойдет за ним и родит ему детей?

Господи, мог ли я осмелиться мечтать о такой девушке, как Руфь? Но существуют препятствия. Ты испытываешь меня? Я должен сделать то, что правильно, а не то, что мне хочется. Ты знаешь, с тех пор, как я впервые услышал об этой молодой женщине, мое сердце всегда было расположено к ней. Такая женщина… но, Господи, конечно, Ноеминь знает о другом родственнике. Она знает, что я не могу исполнить эту обязанность, пока не… О, Господи, дай мне силы поступить как должно, даже если это означает, что еще одна женщина, которую я полюбил, уйдет с другим мужчиной.

— Да благословит тебя Господь, дочь моя! — его голос охрип от сдерживаемых чувств.

Вооз был рад окружающей их темноте, которая не позволяла ей увидеть его лицо, выражавшее страстное желание и изумление. Понимала ли Руфь, какую доброту она выказала ему, придя сюда? Голова его кружилась. Он давно уже отказался от надежды иметь когда-нибудь свою семью. Бог есть Бог, и какова бы ни была причина, Он предпочел не благословлять его женой. И, тем не менее, здесь, в полночь, под покровом темноты, несколько слов Руфи, произнесенных шепотом, возродили надежду Вооза обрести жену и детей. Он заставлял себя думать, понять ее действия и мотивы. Конечно, она сделала это ради Ноемини!

— Ты выказываешь большую преданность своей семье, придя сюда, а не бегая за молодыми мужчинами, богатыми или бедными.

— Ты был ко мне добрее всех, Вооз. Ты накроешь меня своим плащом?

Он слышал дрожь в голосе Руфи и хотел приблизиться к ней и успокоить ее. Было бы наивно полагать, что она влюбилась в него, но сердце Вооза с самого начала словно приросло к ней. Ничего другого не желал он так страстно, как взять ее в жены, но есть ли на то воля Божья?

— Ни о чем не беспокойся, дочь моя. Я сделаю все, что необходимо, ибо все знают, что ты честная женщина.

«А я знаю это лучше всех», — хотелось добавить ему.

— Но есть вопрос, который следует решить.

— Вопрос? — спросила она тихо, в ее голосе ясно слышалась тревога.

— Я действительно один из ваших родственников, однако есть еще один мужчина, он более близкий вам родственник, чем я.

— Другой мужчина?

Несомненно, в голосе девушки звучало разочарование. Когда она придвинулась к Воозу поближе, его рука коснулась ее ноги. Он быстро отдернул ее, но не быстрее, чем по его телу снова разлился огонь. В конце концов не таким уж старым он был. Вооз огляделся, не слышит ли кто их разговор. Какая беда свалилась бы на голову Руфи, если бы ее увидели здесь, на гумне! В его голове невольно проносились мысли о том, что он имел бы преимущество, если бы это произошло. У другого родственника могут возникнуть вопросы касательно ее чистоты. Он мог отказаться исполнить свои обязательства относительно Руфи, ссылаясь на ее испорченную репутацию. Весь город будет сплетничать о ней и делать предположения, что же произошло между ними в эту ночь. Говорить об этом будут долго, не один год. Как бы Вооз ни желал эту девушку, он не хотел позорить ее.

Смог бы он предстать перед Господом, если бы позволил случиться этому? Смог бы он смотреть в глаза Руфи, если бы допустил излиться на ее голову позору только потому, что не бодрствовал и поступил неправильно? Нет! Он должен сохранить ее доброе имя, даже если это означает отдать ее другому мужчине. Сердце его упало при этой мысли. Стиснув зубы, Вооз боролся с желанием оставить ее для себя. Но может ли он смотреть сквозь пальцы на закон? Не важно, как страстно он желает Руфь, он должен быть послушен Богу.

Господи, Ты ведь знаешь, как я хочу ее? Вот почему Ты испытываешь меня? О, Иегова-Цидкену[8 - В некоторых изданиях Иегова-Цидкену, что означает «Господь — оправдание наше» (см.: Иер. 23:6). — Примеч. ред.], дай мне силы не поддаться своему желанию. Удержи меня на Своем пути, если я сойду с него, то погибну! Помоги мне оказать ей такое же милосердие, какое она оказала мне, и устроить ее будущее.

— Да, — сказал Вооз Руфи, — есть другой родственник, и его необходимо принять во внимание. Оставайся на ночь здесь, а утром я с ним поговорю. Если он захочет принять тебя, тогда пусть он женится на тебе. А если нет, то, жив Господь, я женюсь на тебе! А пока спи здесь до утра. Никто не должен знать, что на гумне была женщина.

Руфь снова легла у него в ногах. Вооз чувствовал ее присутствие так остро, что у него внутри все ныло. Он думал, что девушка спала, с ее стороны не доносилось ни звука. Она не шевелилась. Ему так хотелось дотронуться до нее, поговорить с ней, но он удерживал свои руки и молчал.

Вместо этого Вооз молился.

О, Господи…

У него не было слов, чтобы выразить чувства, бушевавшие в его сердце. Он был потрясен ее присутствием, его переполняло страстное желание видеть ее своей женой. Сколько лет прошло с тех пор, как он переживал подобные чувства? С тех пор, как он считал себя влюбленным в Ноеминь? Более двадцати лет!

Надежда на любовь Руфи заставила Вооза испытывать страх впервые за многие годы.

* * *


Руфь внезапно проснулась, когда нежная рука убрала с ее лба прядь черных волос.

— Ш-ш, — Вооз приложил палец к губам.

Он опустился на колени рядом с ней. Было уже достаточно светло, и Руфь увидела на его лице улыбку.

— Все еще спят, — произнес он.

Занялся рассвет. Ей пора было уходить, пока кто-нибудь из слуг не проснулся и не увидел ее.

— Принеси свой платок и расстели его, — прошептал Вооз.

Она проследовала за ним к горе очищенного ячменя.

— Я не могу отпустить тебя домой без подарка, — он насыпал в ее платок больше полутора бушелей зерна. Потом завязал его и положил ей на спину:

— Для Ноемини.

Его щедрость не переставала удивлять Руфь. Едва ли она смогла отнести больше.

— Благодарю тебя, — прошептала она, взглянув на мужчину.

Когда их глаза встретились, ее поразило ощущение, будто она знает этого человека давно, будто между ними существует некая связь. Вооз смотрел на нее не так, как обычно мужчина смотрит на женщину, которую он нашел привлекательной. Он смотрел на нее так, как если бы она уже принадлежала ему. То, как он внимательно изучал каждую черту ее лица, заставило ее сердце забиться быстрее. Руфь закрыла глаза, ошеломленная пониманием того, что этот человек, который был значительно выше ее по своему положению, желает ее.

Когда Вооз протянул к ней руку, она прерывисто вздохнула.

Хотя Руфь стояла спокойно, ожидая его прикосновения, Вооз убрал руку. Его улыбка стала почти отцовской, а тон немного укоризненный.

— На все воля Божья.

* * *


Как только Руфь скрылась из виду, Вооз разбудил Шемеша.

— Я собираюсь в город. Когда вернусь, не знаю.

Шемеш начал подниматься.

— Что-нибудь случилось?

Вооз положил руки ему на плечи.

— Нет, все в порядке, мой друг. Есть дело, о котором я должен позаботиться сегодня же утром. Оно не ждет.

— Это, должно быть, важное дело. Я не помню, чтобы вы когда-нибудь уходили с гумна.

Вооз не намеревался объяснять свой поступок. Он не хотел, чтобы кто-нибудь строил догадки относительно прихода Руфи на гумно. К концу этого дня у нее будет муж, и он намерен сделать все возможное, чтобы этим мужем стал он сам. Удастся ли ему это, зависит от Бога. Он крепче сжал плечи Шемеша.

— Молись обо мне, друг. Молись, чтобы мои желания совпали с Божьими намерениями.

На мгновение Шемеш нахмурился, однако быстро ответил.

— Пусть Господь даст тебе мудрости во всех обстоятельствах.

— Да услышит Бог твои слова.

Вооз спустился на дорогу, ведущую в Вифлеем, в его голове громоздились уже созревшие планы.

* * *


Руфь пришла домой до восхода солнца и удивилась, когда увидела, что Ноеминь не спит и поджидает ее.

— Ты ждала меня всю ночь?

— Разве могла я уснуть в такую ночь? А? Что случилось, моя дорогая?

Невесело рассмеявшись, Руфь опустила узел с зерном на землю.

— Дело еще не решено, матушка. Вооз сказал, что у нас есть другой, более близкий родственник, — она отвернулась, так как не хотела, чтобы Ноеминь видела, как она встревожена этой новостью. — Но Вооз велел не беспокоиться, он позаботится обо всем. Он сказал, что если тот мужчина не женится на мне, то в таком случае женится он. Вооз поклялся Иеговой, что женится на мне, — она не могла скрыть неожиданно выступившие слезы. — Что если у него ничего не получится, и я должна буду выйти замуж за другого мужчину? Я даже не знаю, какой он!

Нахмурившись, Ноеминь постукивала пальцами по губам.

Руфь отерла со щек слезы и внимательно посмотрела на нее.

— Ты знала об этом, не так ли? Ты знала о другом родственнике и все-таки послала меня к Воозу?

— Я хотела, чтобы у тебя был лучший из мужчин.

Ноеминь знала об этом другом родственнике то, что делало его нежелательным кандидатом в мужья Руфи?

— Что это за мужчина?

— Он обыкновенный мужчина, как и любой другой, но он не тот, кого я хотела бы видеть твоим мужем.

— Ох, матушка. Какое имеет значение, чего хочешь ты или я? От нас теперь ничего не зависит.

Руфь разрыдалась, напряжение последней ночи поколебало ее решимость. Она пожалела, что согласилась пойти на гумно:

— Разве мы не справлялись сами? Разве Бог не заботился о нас каждый день?

Ноеминь обняла ее.

— О, моя дорогая, не волнуйся. Вооз хочет жениться на тебе!

— Как ты можешь знать об этом?

Пожалуй, Ноеминь ошиблась относительно тех чувств, которые, как она думала, читались в его глазах.

— Посмотри на все это! Ты думаешь, Вооз дал бы тебе так много зерна, если бы ему было безразлично, чем все закончится? Потерпи, дочь моя, пока мы не узнаем, что произойдет. Этот человек не успокоится, пока не закончит это дело. Он сегодня же уладит его.

* * *


Вооз быстро шагал по городским улицам, пока не подошел к своему дому. Несколько слуг уже встали и занимались домашними делами. В доме был полный порядок, пахло хлебом.

— Принеси мне воды, Авиземер, и пусть Измаил принесет мне новую тунику, плащ и пояс.

Вооз тщательно умылся и надел свежее платье. Покрыв голову молитвенным платком, он молился, прося у Бога мудрости и силы сделать то, что было правильно. Он не торопился, когда разговаривал с Богом, но оставался в своей комнате до тех пор, пока солнце не поднялось довольно высоко, а он не был готов смириться с любым исходом дела.

Выйдя из дальней комнаты, Вооз увидел столпившихся слуг, которые перешептывались между собою. Они встревожено посмотрели на него.

— Измаил, у меня для тебя есть задание, — Вооз улыбнулся остальным слугам:

— Все в порядке. Возвращайтесь к своей работе.

Они повиновались, однако он видел, что их одолевало любопытство. Его губы искривились в печальной улыбке. Не каждый день их господин с такой стремительностью влетал в дом, как сегодня. Неудивительно, что они так разволновались. Они привыкли к тому, что Вооз возвращался домой поздно вечером, покрытый пылью, усталый, способный только умыться, поесть, тихо помолиться и пойти спать. Все дни были одинаковы.

Но сегодня был особый день!

Вооз дал Измаилу имена десяти главных людей в городе, которые были его хорошими друзьями и показали себя честными людьми во всех сделках.

— Попроси их встретиться со мной у городских ворот.

Большинство из них будет нетрудно найти в синагоге. Они часто по утрам встречались там, прежде чем начать свои ежедневные дела. Некоторые могли уже сидеть у ворот, слушая и помогая решать споры между горожанами.

— Как только переговоришь с ними, отправляйся к Ноемини и Руфи, моавитянке. Они живут в…

— Я знаю, где их найти, господин.

— Хорошо. Немедленно приведи их к воротам.

Вооз пошел на рынок, чтобы найти родственника Ноемини и Руфи.

Он знал о нем больше, чем хотел бы, однако решил не судить о нем по слухам. Вооз намеревался представить ему дело Руфи таким образом, чтобы испытать характер этого человека. Вооз проходил между палатками, пока не заметил Ришона, сына Овида, брата Елимелеха, разговаривавшего с несколькими торговцами, в то время как его жена пересыпала ячмень из глиняного сосуда в корзину старой женщины. Между двумя женщинами разгорелся спор. Рассерженный Ришон повернулся к ним, сказал что-то старой женщине и нетерпеливо махнул рукой. Та отвернулась с расстроенным и недовольным видом.

Оцепенев, Вооз постоял минуту спокойно, медленно втягивая в себя воздух и рассуждая сам с собой. То, чему он был свидетелем, вовсе не обязательно было тем, чем могло показаться с первого взгляда. Воозу необходимо сохранять ясность ума для предстоящего разговора. Дети Ришона были в палатке вместе с его женой. Он насчитал троих, включая ребенка, которого качала на руках вдовая мать Ришона.

— Ришон, — позвал его Вооз, не подходя к нему ближе. Когда тот оглянулся, Вооз поманил его рукой:

— Подойди сюда, друг. Я хочу поговорить с тобой.

Он старался говорить небрежным тоном, как если бы то, что он намеревался обсудить с ним, не имело для него большого значения.

Ришон подошел сразу, вид у него был смущенный и немного виноватый.

— Я, полагаю, ты видел ту женщину. Она всегда ожидает больше, чем…

Вооз поднял руку, останавливая поток оправданий.

— Я хочу поговорить с тобой о другом деле.

Ришон явно почувствовал облегчение.

— О другом деле? Каком?

— Пойдем, — Вооз радушно протянул руку. — Присядем там, где прохладнее.

Когда они усаживались в тени городских ворот, Вооз перехватил его внимательный взгляд. Ришон сел рядом с ним. Вооз назвал имена десяти мужчин, собравшихся у ворот.

— Вы согласны быть свидетелями всего, что сегодня будет решено на этом месте?

Мужчины согласились и сели поближе, чтобы выслушать дело и выступить в качестве свидетелей решения, которое примут Вооз и Ришон.

Ришон, нахмурившись, оглядел собравшихся, и снова повернулся к Воозу.

— Что все это значит, Вооз?

Вооз осторожно посмотрел вокруг себя и увидел стоявшую в тени Ноеминь. Его сердце забилось сильнее, когда за ее спиной он заметил Руфь. Когда он снова взглянул на Ноеминь, та прижала руки к сердцу, чуть-чуть улыбнулась и кивнула головой.

— Ты знаешь Ноеминь, — начал Вооз, указав на нее рукой.

Ришон равнодушно улыбнулся старой женщине, любезно кивнул, давая понять, что узнал ее, и снова все внимание обратил на Вооза.

— Ноеминь, которая пришла из Моава, — продолжал Вооз.

— Да, я слышал.

«И тем не менее не проявил милосердия и не оказал ей родственного внимания», — удрученно подумал Вооз.

— Она продает землю, которая принадлежала твоему родственнику Елимелеху.

Глаза Ришона загорелись, потому что это была прекрасная земля и находилась рядом с городом.

— Я подумал, что должен поговорить с тобой об этом. Ты можешь выкупить ее, если пожелаешь. Если тебе нужна земля, то покупай ее в присутствии этих свидетелей, — сказал Вооз.

— Хорошо, — ответил Ришон, задыхаясь в предвкушении наживы, — я выкуплю землю.

* * *


Руфь никогда не видела более красивого мужчину, чем Ришон. Он был намного моложе Вооза, хорошо сложен, розовощекий с черными кудрявыми волосами и бородой. На нем были красивая туника и плащ, его поведение выдавало в нем человека, который во всем ищет собственную выгоду. Он настороженно окинул взглядом собравшихся, его взгляд был внимателен. Голова гордо поднята. Хотя Ришон старался принять уверенный вид, однако Руфь видела, что он чувствует себя неловко, как будто все время ждет, что его обвинят в каком-нибудь проступке. Он был взволнован этой встречей с Воозом и вел себя почтительно с человеком, который был старше его. Но Руфь чувствовала, что поведением Ришона руководило не сердце, а ум.

Не понравилось ей также и то, как он посмотрел на Ноеминь. Не успел он едва взглянуть на свою родственницу, как тут же выбросил ее из головы, как если бы она была недостойна его внимания.

У Руфи упало сердце, когда Вооз сказал, что Ноеминь хочет продать землю своего мужа. Она схватила свекровь за руку, желая выразить свой протест, но свекровь наклонилась к ней и прошептала:

— Вооз знает, что делает. Положись на него.

— Если ты желаешь выкупить землю, тогда выкупай ее сейчас в присутствии этих свидетелей, — говорил Вооз. — Но если ты не хочешь, то сразу скажи об этом, потому что следующий по линии родства, кто должен выкупить ее, я.

— Все в порядке, я выкупаю ее, — нетерпеливо произнес Ришон.

— Хорошо, — сказал Вооз.

Руфь почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Неужели она неправильно поняла его чувства к ней, ошиблась относительно его желания жениться на ней? Вооз даже не смотрел в ее сторону и, кажется, весь сосредоточился на том, чтобы она стала женой Ришона.

— Это хорошая земля, — сказал Ришон. — жаль, что она так долго не возделывалась.

— Конечно, если ты приобретешь у Ноемини эту землю, то должен будешь жениться на Руфи, вдове. Таким образом, она сможет родить ребенка, который будет носить имя ее мужа и сохранит землю для семьи.

Горячность Ришона мигом пропала.

— Моавитянка? — он не пытался скрыть свое разочарование.

Он перевел взгляд с Вооза на собравшихся старейшин. Плотно сжал губы:

— Так… — лицо его потемнело. — В таком случае я не буду выкупать землю, поскольку это нанесет ущерб моему собственному состоянию.

— Это он оправдывается, — прошептала с отвращением Ноеминь.

Руфь пыталась понять, что больше всего беспокоило Ришона. Необходимость исполнить свой долг перед ней и дать Махлону наследника? Или возможность того, что часть его имущества перейдет ребенку, которого она могла бы родить? Собравшийся вокруг народ перешептывался между собой.

— Его жене не понравилось бы это, — сказал кто-то рядом с Руфью.

— Ему следовало бы выполнить свой долг перед Ноеминью.

— Он очень хочет иметь эту землю, но не видит никакой выгоды в ее покупке, если потом должен будет вернуть ее семье Елимелеха в качестве наследства.

Ришон оглядел собравшийся народ, он был взволнован. Он быстро развязал сандаль и передал его Воозу, публично подтверждая законность сделки[9 - У израильтян был такой обычай: при обмене или выкупе чего-либо для подтверждения законности сделки один снимал сапог свой и давал другому. — Примеч. ред.].

— Ты выкупай землю, я не могу. Покупай ты, — он быстро встал и начал проталкиваться сквозь толпу зевак.

Ноеминь крепко сжала руку Руфи.

— У него получилось! — с ее губ слетел довольный тихий смешок. — Я знала, что получится.

Руфь затаила дыхание, когда Вооз посмотрел на нее. Хотя выражение его лица было торжественным и важным, глаза его сияли, как никогда раньше. Он спохватился, заморгал и отвел взгляд в сторону. Вооз стоял, крепко сжимая в руке сандаль Ришона. Он обратился к десяти старейшинам и народу, собравшемуся посмотреть, что происходит.

— Вы свидетели, что я выкупил все имущество Елимелеха, Хилеона и Махлона. Вместе с землей я взял Руфь, моавитянку, вдову Махлона, чтобы сделать ее своей женой. Таким образом, она может родить сына, который продолжит род ее умершего мужа и наследует родовое имущество здесь, в его родном городе. Сегодня все вы свидетели этому.

Рядом с Воозом стояли десять старцев, которые выглядели величественно в своих длинных одеждах с молитвенными покрывалами и филактериями.

— Мы свидетели, — сказали они.

— Мы свидетели, — вторила им толпа.

Ноеминь подтолкнула Руфь вперед.

— Иди, — шепнула она невестке, у нее самой лицо горело от волнения, — иди к нему, дорогая.

Самый старый из старейшин протянул Руфи руку. Толпа расступилась, Руфь подошла и вложила в его руку свою. Подошел Вооз и встал рядом со старцем, но с другой стороны. Старейшина улыбнулся Воозу, а затем склонился к Руфи.

— Да соделает Господь жену, входящую в дом твой, как Рахиль и как Лию, от которых произошел весь народ израильский! — он вывел Руфь вперед, и Вооз протянул ей свою руку. Когда их руки соединились, он нежно сжал ее пальцы.

Старейшина положил свою руку на их ладони.

— Приобретай богатство в Ефрафе, и да славится имя твое в Вифлееме. И да будет потомство, которое Господь даст тебе от этой молодой женщины, как потомство нашего праотца Фареса, сына Фамари и Иуды.

Слуга, который ходил за Руфью и Ноеминью, поспешно протиснулся сквозь толпу и побежал вниз по улице. Народ громко выкрикивал благословения Руфи и Воозу. Люди в большом волнении теснили их со всех сторон, мужчины похлопывали Вооза по спине, а женщины обступили Руфь и, обнимая ее, искренне благословляли их. Вооз смеялся и разговаривал со всеми. Ноеминь широко улыбалась и, жестикулируя, в смятении перекидывалась словами со своими подругами. Руфь была все еще ошеломлена исходом дела. Вооз крепко сжимал ее руку, удерживая ее рядом с собой, в то время как народ толпился вокруг них, выкрикивая благословения и поздравления. Когда Вооз повел Руфь в город и дальше по улице, горожане последовали за ними. Руфь, стесненная со всех сторон людьми, шла, оглядываясь через плечо, ее щеки горели, сердце бешено колотилось. Где Ноеминь? Идет ли она с ними?

— Руфь! — крикнула Ноеминь, прокладывая себе дорогу через толпу доброжелателей, следом за ней протискивались несколько женщин.

— Мы должны все приготовить для брачного пира, — сказала она и, обняв невестку, потянула ее в сторону, шутливо ударив Вооза по руке:

— Твоя невеста к вечеру должна быть готова.

Руфь оказалась оттесненной Ноеминью, ее подругами и слугами Вооза, все говорили одновременно. Руфь едва могла перевести дыхание.

Ее привели в дом Авигеи, подруги детства Ноемини. В дальнюю комнату, где с Руфи снимали ее поношенное платье, принесли воду. Ее тщательно вымыли, натерли ароматическими маслами и расчесали длинные, до самого пояса волосы, и вся кудрявая густая масса ее волос заблестела.

За Ноеминью зашла молоденькая служанка.

— Вооз прислал дары для Руфи.

Они вышли из комнаты и через несколько минут вернулись. Ноеминь несла резную шкатулку, выложенную слоновой костью.

— Взгляни, — сказала она Руфи, открывая ее. — Драгоценности! Посмотри, как он высоко ценит тебя.

Она вынула из шкатулки ожерелье, украшенное изумрудами, сапфирами, бриллиантами и рубинами.

— Также он прислал брачные одежды.

Ноеминь отдала шкатулку Авигее и стала помогать Руфи одеваться.

— Ты будешь выглядеть, как царица.

Руфь глубоко вздохнула, когда ей через голову надели белую длинную тунику. Никогда в своей жизни она не носила ничего столь мягкого. Было и верхнее платье, вышитое яркими цветными нитками, и пояс, сделанный из тончайших золотых, голубых, пурпуровых и алых льняных нитей, переплетенных в замысловатом узоре. Были браслеты и серьги, с камнями всех цветов радуги, и узкий золотой венец, украшенный цепочками с золотыми круглыми пластинками.

Одна из служанок Авигеи заплела волосы Руфи в косы, украсив их драгоценными камнями, которые прислал Вооз. На голову надели, уложив изящными складками, прозрачное покрывало, окаймленное вышитыми гроздьями винограда и связками пшеницы. Легкая, как облако, ткань опустилась до колен.

— Скоро придут мужчины, — сказала Ноеминь, она взяла Руфь за руку и поцеловала ее. На глазах блестели слезы:

— Я так счастлива за тебя.

Руфь двумя руками схватила руку Ноемини.

— За нас обеих.

Ноеминь погладила девушку по щеке.

— Не бойся его, дорогая. Я не послала бы тебя к нему, если бы не была уверена, что он может сделать тебя счастливой.

Глаза Руфи наполнились слезами.

— Но сделаю ли я его счастливым?

— О, милая моя. Разве ты не видела лица Вооза, когда Ришон отдал ему свой сандаль? Золото и серебро не могли бы доставить ему большего удовольствия. Ты его сокровище, дочь моя, дар Божий.

Руфь опустила голову и закрыла глаза. Она была потрясена словами Ноемини. Неужели Вооз действительно так сильно любит ее? Безусловно, такой человек, как Вооз, достоин того, чтобы и его тоже любили. Но способна ли она дать ему то, чего он, должно быть, желал более всего? Расположится ли ее сердце к нему так, как расположилось к Махлону? Будет ли трепетать она от одного его прикосновения? Будет ли она испытывать томление при одном его виде? Руфь восхищалась Воозом. Она очень уважала его. Но любила ли? Смогла бы она отдать ему без остатка свое сердце и свое тело? Отзовется ли она на его любовь так, чтобы принести ему радость? Или же всегда будет видеть в нем доброго отца, старшего брата, которым восхищается?

О, Боже, я не хочу огорчать Вооза. Прошу Тебя, соделай из меня женщину, предназначенную для этого мужчины. Я видела его всепоглощающую любовь к Тебе. Прошу Тебя, наполни меня такой же любовью к нему! Сотвори из меня женщину, которая украсит его венец. Я скорее умру, чем причиню ему боль!

Руфь почувствовала на своей голове руки Ноемини, легкие и успокаивающие, и услышала тихую, но страстную молитву:

— О, Бог Израилев, прогони страхи моей девочки. Она, как и я, принадлежит Тебе. Прошу, благослови Руфь за ее покорность и любовь ко мне. И если я прошу не слишком много, то подари ей любовь к Воозу, которая будет сильнее ее любви к Махлону… — ее голос слегка задрожал, — моему сыну.

Она замолчала и поцеловала Руфь в голову.

* * *


Вооз никогда раньше так не нервничал. Он старался скрыть свою нервозность, но заметил улыбки, которыми обменивались слуги, и понял, что ему это не удается. Он рассмеялся над собой.

— Я не в состоянии даже сам завязать этот пояс!

Шемеш подошел к нему.

— Вы позволите, мой господин?

Вооз с благодарностью отдал ему пояс и облегченно вздохнул, когда слуга закончил завязывать его. Другой слуга держал наготове белый плащ с лиловой, голубой и красной отделкой. Вооз закрепил его золотыми пряжками, соединенными золотой цепочкой. Наконец на его голову был возложен золотой венец, усыпанный драгоценными камнями.

Собрались друзья, заполонив весь дом. Некоторым доставляло удовольствие поддразнивать его, другие пользовались случаем похвалить его невесту.

— Пора бы тебе и жениться, Вооз!

— Ему для этого пришлось обмануть родственника!

— Руфь достойна всяческой похвалы, мой друг.

— Она родит тебе детей, которые наполнят твой дом.

— Жаль, что такая хорошенькая девушка выходит замуж за такого старого барана!

Вооз смеялся вместе с ними, но у него совершенно не было той уверенности, какую он демонстрировал друзьям. Как Руфь примет его? Он уже не молод и никогда не был красавцем. Он не мог думать ни о чем другом, кроме того, как понравиться добродетельной молодой женщине. Несмотря на радостную атмосферу, царившую в его доме, Вооза одолевали сомнения.

— Не хмурься так, Вооз, — шутил Шемеш. — Ты напугаешь бедную девушку.

Вооз заставил себя улыбнуться. Его дом был переполнен друзьями и городскими начальниками. Он отдал распоряжения по подготовке к пиру, проследил, чтобы бедные получили нарядную одежду, в которой они могли бы прийти на праздник.

— Что тревожит тебя, Вооз? — спросил Шемеш.

Вооз выбрал своего надсмотрщика другом жениха для брачной церемонии. На протяжении многих лет Шемеш показал себя верным слугой. Вооз отвел его в сторону и рассказал о том, что терзало его.

— Я принудил ее к этому браку. О чем я думал? Мне надо было подобрать ей пару получше, чем…

— Пару получше? Лучшей пары нет! Разве не достаточно того, что эта девушка уважает тебя?

Могли ли эти слова ободрить Вооза?

— Мне недостаточно ее уважения, мне нужно больше.

— Многие начинают с малого, — Шемеш горько улыбнулся. — Кроме того, теперь слишком поздно волноваться об этом. Ты ее муж. Все, кто был у ворот, — свидетели вашего договора. Уже смеркается, пора идти за невестой.

В его глазах Вооз увидел сочувствие.

— Руфь умная женщина, Вооз. В будущем она будет счастливо удивлена тем, что Бог приготовил для вас двоих.

Вооз нервно рассмеялся.

— Я уже счастливо удивлен, мой друг. Никогда не думал, что у меня будет жена, тем более такая, как Руфь.

Прежде чем покинуть дом, Вооз убедился, что все приготовления к брачному пиру завершены. Навес был установлен и украшен цветами и зелеными ветками, под ним для удобства были разложены мягкие подушки. Дом наполнился ароматами тушеного мяса, свежеиспеченного хлеба, специй и цветов. Блюда, нагруженные разными кушаньями, оставалось только вынести гостям. Вооз сосчитал глиняные сосуды, стоявшие у дальней стены.

— Вина достаточно?

— Да, мой господин, — ответил Шемеш. — Это самое лучшее в Вифлееме вино!

О комнате для новобрачных Вооз не спрашивал. За ее приготовлением следили его служанки.

Шемеш подошел к Воозу.

— Все готово. Если ты еще немного задержишься, то Руфь может подумать, что ты изменил свое решение.

Вооз тут же вышел из дома в окружении своих друзей. Процессия потекла по улицам Вифлеема. Его спутники пели. Одни играли на тростниковых свирелях, лютнях и лирах. Другие танцевали.

Когда Вооз подошел к дому Авигеи, дверь отворилась, прежде чем он успел постучать. Перед ним стояла Ноеминь, выражение ее лица изменилось. Он не видел ее улыбки с тех самых пор, как она вернулась из Моава. Теперь же она выглядела почти молодой и напомнила Воозу прошлые годы, когда он думал жениться на ней.

— Я пришел за своей невестой, — сказал жених.

Его сердце замерло: за спиной Ноемини он увидел празднично одетых женщин, они вели к нему Руфь в брачном покрывале. Больше Вооз не мог вымолвить ни слова. Подойдя к нему, Руфь взяла его руку. Он чувствовал, как в его руке дрожали ее пальцы, когда она вставала рядом с ним. Он хотел поднять покрывало и заглянуть ей в глаза. Возможно, тогда он узнал бы, что чувствовала его невеста.

Снова мужчины и женщины со всех сторон окружили Вооза и Руфь, когда все одной процессией возвращались по темным улицам Вифлеема в дом жениха. Кто-то нес факелы. Женщины играли на бубнах, били в тимпаны, звенели кимвалами и колокольчиками и пели вместе с мужчинами. Многие несли масляные светильники, чтобы освещать путь.

Войдя в свой дом, Вооз поднял плащ, покрыл им Руфь и повел ее на помост, поставленный под навесом. Он был приятно удивлен, обнаружив, что она в точности знала, как ей надо было себя вести. Вооз сделал с ней несколько кругов: все свидетели видели, что она имеет покров замужества. Когда они остановились, Руфь не растерялась. Она сняла свое покрывало и, согласно обычаю, положила его на плечо мужа. Собравшиеся воскликнули:

— Владычество на раменах его!

Ноеминь гордо улыбалась.

Руфь сидела на подушке рядом с Воозом.

— Я никогда не видел тебя более красивой, чем сейчас, Руфь.

Она посмотрела на него, и он улыбнулся. Очарованный, он видел, как краска заливает ее щеки.

— Я тоже не видела тебя таким красивым, — сказала она и снова опустила голову.

Вооз тихо рассмеялся.

— Мне было крайне необходимо почистить свои перышки.

Руфь взяла его руку в свои. От ее прикосновения тепло пошло по руке Вооза и распространилось по всему телу.

— Да благословит тебя Господь за твою доброту ко мне.

У Вооза сжало горло.

— Он уже благословил меня.

* * *


Когда их проводили в комнату для невесты и жениха и оставили одних, Вооз почувствовал себя зеленым юнцом. Он не знал, что сказать Руфи. Он хотел бы успокоить ее. Но как, если жених сам нервничал так, как ни разу за всю свою жизнь? Он не знал, как сделать ей приятное, и хотел бы поговорить с одним из своих женатых друзей. Но было уже поздно! Вооз начал расхаживать по комнате, потом остановился. Он потеребил свою бороду. Поймав себя на мысли о том, что совершает все эти нервные движения, он уперся руками в бока. К счастью, Руфь отвернулась и не видела, как глупо и неуклюже вел себя ее муж.

Когда она сняла расшитое верхнее платье, Вооз был потрясен тем, что так сильно желал ее.

— Мы можем не спешить, Руфь.

— Но от нас многого ждут.

Что он услышал в голосе своей жены: покорность или желание?

— Мы можем не спешить, — повторил он.

Руфь посмотрела на мужа через плечо. Слегка нахмурясь, она развернулась к нему лицом и смотрела на него. Она долго молчала, ее карие, как у лани, глаза внимательно изучали его лицо. Вооз хотел скрыться от ее внимательного взгляда, но не мог. Руфь удивленно моргнула. Потом подошла к нему, каждый ее шаг болью отдавался в его груди. Сейчас он был более уязвим, чем тогда, когда просил руки Ноемини, потому что не любил ее так глубоко, как эту молодую женщину.

Руфь взяла мужа за руку. Вооз онемел. Когда она поцеловала его ладонь и приложила ее к своей щеке, он был не в состоянии пошевелиться.

— Нет нужды ждать, муж мой, — произнесла она нежно. — Я пришла к тебе без принуждения.

— Тебя послала Ноеминь.

Руфь серьезно посмотрела на Вооза. Она искала его глаза, в ее же собственных было странное смущение.

— Я предпочла послушаться. Я надеялась, но никогда не осмеливалась поверить, что буду желанной для тебя.

Вооз резко выдохнул.

— Я надеялся, — произнес он хрипло, — но до сих пор не могу поверить…

Закончить он не смог. Эта девушка могла уничтожить его одним словом.

Ее глаза подернулись влагой. Руфь подошла к мужу и погладила его по щеке.

— Чтобы ты знал: я принадлежу тебе, — она наклонила его голову и поцеловала его.

* * *


И женщины говорили между собой…

«Воозу пора было жениться».

«Такая милая девушка».

«Никогда не видела невестки, более преданной своей свекрови».

«Будь я на месте Ноемини, я была бы так счастлива».

«Руфь предана своей свекрови больше, чем сын — матери».

«Мне ли не знать. Сын женится и совсем забывает свою бедную старую мать».

«Руфь нашла для свекрови замечательный кров».

«Будь я на месте Ноемини, я была бы так счастлива!»

«Такая девушка! Я молю Бога о такой невесте для моего сына, но его больше интересует внешность девушки, а не ее добродетели».

«Какая жалость, если Вооз не любит ее по-настоящему».

«В браке по обязанности супруги не бывают страстными».

«Да пошлет им Господь всяческих благ».

Женщины поддержали эти слова, и каждая пошла своей дорогой, к своему дому и к своим заботам.

* * *


И мужчины говорили между собой…

«По тому, как Вооз вел себя, я понял, что для него все происходящее имеет большое значение. Он так торопился устроить это дело».

«У Ришона не было никаких шансов».

«У Ришона были те шансы, которые он заслуживал. Он хотел землю, но не хотел вместе с ней принимать на себя обязательства».

«Не торопись бросить камень. Жена родила Ришону трех дочерей. Ты бы захотел отдать своего первенца, чтобы он был наследником другого человека? А что, если его первая жена и вовсе не родит сына? Что тогда?»

«Все это не важно, все же Ришон пренебрег своим долгом перед Ноеминью и Руфью».

«Она прекрасная девушка».

«Да дарует ей Господь много сыновей».

«Все эти годы Вооз жил один, без жены. Ему будет трудно привыкнуть».

«На месте Вооза я был бы счастлив!»

Кто-то засмеялся.

«Она очень молода. Я не хотел бы увидеть своего друга с разбитым сердцем в последние годы его жизни».

«Твои страхи беспочвенны. Руфь молода, но характер ее уже проверен».

«Я не сомневаюсь в ее характере. Я только молюсь, чтобы она полюбила его, он-то, сразу видно, любит ее».

«Да расположит Бог Израилев ее сердце к моему другу».




Глава пятая


Спустя девять месяцев Руфь родила. Опустившись на матрац, она отдыхала и ждала, когда Ноеминь возьмет ребенка, вымоет его, посыплет солью и завернет в пеленки.

— Какой он красивый, — Ноеминь плакала, прижимая ребенка к груди, — такой хорошенький.

Она унесла его из комнаты, и Руфь повернулась лицом к стене, беззвучно плача.

Позднее к Руфи пришел Вооз. Она поднялась с постели, оделась и вышла к двери, выходящей в сад, села посмотреть, как Ноеминь прогуливалась с ребенком. Вооз вынес табуретку и сел рядом с женой.

— Ноеминь больше не будет называться Марою.

Руфь взглянула на него. Он, как и она, смотрел в сад, но она не могла понять выражение лица своего мужа.

— Благодарю тебя, — произнесла она тихо.

Вооз не посмотрел на нее.

— Не благодари меня, я сделал то, что должен был.

Его голос был резким от сдерживаемых эмоций.

— Ты отдал своего первенца, чтобы он был наследником рода другого мужчины.

— Таков наш обычай, Руфь.

— Нет. У Ришона нет такого обычая. Это твой обычай, Вооз. Ты о других заботишься больше, чем о себе.

Вооз посмотрел на нее.

— Не превозноси меня слишком высоко, Руфь. Во мне борются желание и долг, — он отвел взгляд. — Я такой же мужчина, как и любой другой.

Руфь смахнула с ресниц слезу. Как ей хотелось крикнуть Воозу, что он не похож ни на одного из тех мужчин, которых она знала до сих пор. Даже Махлон, которого она так любила, не сделал бы того, что сделал Вооз.

— Ты хочешь назвать его Махлоном? — тихо спросил Вооз, по-прежнему наблюдая за Ноеминью, сидевшей на каменной скамейке под оливковым деревом.

— Назовем его Овид. Услужливый.

— Быть по сему. Ноеминь теперь не будет бояться, что в старости останется одна, — сказал Вооз.

— Ты тоже не будешь бояться.

Вооз встал. Он легко коснулся головы Руфи и ушел, оставив ее одну наблюдать за Ноеминью и их сыном.

Ночью ребенок был с Руфью, через определенные промежутки времени она вставала и кормила его грудью. Она наслаждалась этими минутами, когда в окружающей ее тишине держала своего сына и чувствовала, как он тянется губами к ее груди. Она гладила его мягкие щечки, давала ему палец, и он крепко зажимал его в своей ручке. Из ее глаз текли слезы, и Руфь часто моргала, чтобы остановить их. После кормления она укладывала сына на своей кровати, поближе к себе. Каждое утро Ноеминь заходила в комнату Руфи, целовала ее, а потом брала Овида на руки и нянчилась с ним целый день, отдавая матери только для того, чтобы та покормила его.

* * *


— Я никогда больше не буду называться Марою, — говорила Ноеминь, со смехом глядя на забавные гримасы Овида. — Никогда.

— Какой он красивый! — восклицали женщины, восхищавшиеся малышом.

Жительницы Вифлеема часто собирались в доме Вооза посмотреть, как растет его ребенок, и поговорить о каждом новом этапе его развития.

— Хвала Господу, который дал тебе ныне наследника!

— Да будет он славен в Израиле.

— Да возродит этот ребенок твою юность и позаботится о твоей старости.

— Несомненно, так и будет, ведь он сын твоей невестки, которая так любит тебя.

— Руфь для тебя лучше семи сыновей!

Ах, да, ее дорогая Руфь. Ноеминь улыбнулась, поднимая Овида на руки и гладя его по спинке, она испытывала неизъяснимое удовольствие, когда он тыкался носиком в ее щеку и, разомлев, тесно прижимался к ней. Она не могла вспомнить более счастливое время в своей жизни, чем то, когда она держала малыша на руках. Бог открыл наготу ее, но теперь Он подарил ей новую жизнь, которая строилась на твердом фундаменте. Этого ребенка, родившегося для того, чтобы заменить Ноемини сыновей и мужа, дал ей Вооз, муж веры, который исполняет закон со всем усердием и страстью, человек, который сидит у городских ворот и управляет народом с мудростью и нежной заботливостью.

— Ах, мой маленький, — Ноеминь подняла малыша и поцеловала его в кругленький подбородок. — Да вырастет из тебя такой же человек, как твой отец.

Она наслаждалась счастливым смехом малыша. Повернувшись, Ноеминь увидела Руфь: невестка стояла у дверей и наблюдала за свекровью, ее глаза были полны материнской любовью. Ноеминь почувствовала укол совести при мысли о добровольной жертве, которая была принесена ей. Задумывалась ли она когда-нибудь о том, чего это стоило Руфи? А Воозу? Невестка улыбнулась и ушла в дом, чтобы снова заняться домашними делами. Ноеминь нахмурилась, поудобнее устраивая Овида на руках.

Чего-то не хватало. Ноеминь знала, чего не хватало, но ничего не могла с этим поделать. Она, не переставая, молилась, молилась и молилась о том, что только Бог мог дать этим двоим, подарившим ей так много.

* * *


Руфь узнала, какой это тяжелый труд — управлять большим домом, но она была рада работе, которая занимала все ее время и ум. Вооз заставлял ее самостоятельно принимать решения, и она часто обращалась за советом к Ноемини, постепенно привыкая к своей новой роли — жены важного в городе человека. Руфь научилась давать поручения слугам, а не пытаться все делать самой. Она хвалила их за работу, благодарила за все возрастающее усердие. Они, казалось, изо всех сил старались угодить своей хозяйке, а она в равной степени старалась заботиться об их нуждах. Руфь поднималась затемно, чтобы приготовить завтрак для своих домочадцев и распределить работу между слугами. Она делала на рынке самые выгодные покупки и заботилась о бедных. В ее доме никто ни в чем не нуждался. Руфь всегда была щедра, ибо все, чего касалась рука Вооза, приносило обильные плоды.

Когда почти два года тому назад Вооз пришел за Руфью в дом Авигеи и привел ее в свой дом, она боялась, что разочарует его, что не сможет любить его так, как он того заслуживает. Но все ее страхи прошли после первой брачной ночи, когда он отнесся к ней с глубокой почтительностью и нежностью. Кто смог бы не полюбить такого человека? Шли месяцы, чувства Руфи расцветали, становились все глубже, пока не случилось чудо. Она, не надеявшаяся когда-нибудь полюбить снова, обнаружила, что любит Вооза настолько сильно, что ей приходилось напоминать себе: он женился на ней только ради рождения сына — наследника ее первого мужа.

Руфь и Ноеминь проводили много времени вместе, чесали кудель, ткали, чтобы был материал для пошива одежды нуждавшимся, в то время как Овид играл на полу рядом с ними. Они смеялись над его проказами, это был очаровательный и счастливый ребенок. Ох, и намучились они с ним, когда он начал ползать по дому, а потом потихоньку учиться ходить, и хватал все, до чего дотягивались его ручонки. Иногда Вооз, приходя домой, наблюдал за его играми, но брал ребенка на руки только тогда, когда Ноеминь передавала ему Овида. Это выглядело так, будто он ждал разрешения подержать собственного сына.

Несмотря на все дела, которые она должна была делать, Руфь испытывала странное беспокойство, болезненное одиночество. Она была замужем за Воозом почти два года, но знала о его душе так же мало, как в тот день, когда впервые встретила его на ячменном поле. Он был ее мужем и, тем не менее, таился от нее.

— Я думаю, что он несчастлив со мной, — сказала она однажды, когда свекровь невзначай упомянула о том, как много времени Вооз проводит со старейшинами у ворот.

— Откуда у тебя такие мысли?

— Вооз встает раньше меня, молится один в саду и уходит на весь день. Он проводит больше времени с чужими людьми, чем в собственном доме. Иногда я думаю…

— Что ты думаешь?

— Не избегает ли он меня.

Ноеминь встала и поспешила поднять Овида, прежде чем тот успел стащить кучу сухой кудели. Она со смехом побранила его и повернулась к Руфи.

— Ты говорила с ним об этом?

— Как я могу осмелиться сказать что-нибудь Воозу, матушка? После всего того, что он сделал для нас, вправе ли я требовать от него большего?

Руфь сосредоточилась на своей работе, боясь слишком много сказать Ноемини. Меньше всего она хотела огорчить свою свекровь, дав ей понять, как сильно она полюбила мужа. Не посчитает ли Ноеминь, что Руфь предала ее дорогого Махлона?

Ноеминь едва заметно улыбалась, покачивая на ноге малыша.

— Что-то изменилось, не так ли?

— Изменилось?

— Ты согласилась пойти к Воозу, чтобы он дал тебе сына, наследника Махлона. Ты пошла к Воозу, чтобы я имела крышу над головой. Ты пошла к Воозу, потому что я послала тебя к нему.

— Я сама согласилась пойти к нему, — губы Руфи дрожали.

Она не хотела, чтобы свекровь чувствовала себя виноватой. Если бы тогда Руфь не восхищалась Воозом, то не согласилась бы с такой готовностью предложить себя этому человеку. Она плотнее сжала губы:

— Ты знаешь, как сильно я любила Махлона, матушка. Ты знаешь, не правда ли?

Какое-то время Ноеминь выглядела смущенной, но потом ее глаза неожиданно засияли и расширились.

— О, моя дорогая.

Она опустила Овида на пол, подошла к Руфи и села рядом с ней.

— Ты была прекрасной женой для моего сына. Я знаю это лучше всех.

Руки Руфи дрожали, когда Ноеминь сжала их в своих ладонях.

— Я не хочу причинить тебе боль, матушка.

Ноеминь обняла Руфь.

— Если ты пытаешься сказать мне, что любишь Вооза, то уверяю тебя, я не посчитаю это неверностью моему сыну. Поистине я буду рада, что Бог ответил на мои молитвы!

— Будешь рада?

Руфь внимательно посмотрела в глаза свекрови и не увидела в них никакого огорчения, даже намека на огорчение.

Ноеминь взяла ее лицо в свои ладони.

— О, Руфь, я люблю тебя так, как любила бы дочь от плоти моей. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Вооз хороший человек, очень хороший.

Руфь робко улыбнулась.

— Замечательный человек, — она больше не чувствовала себя виноватой, однако это не изменило того затруднительного положения, в котором она оказалась. — Но я думаю, он женился на мне только для того, чтобы исполнить свой родственный долг.

— Я уверена, ты ошибаешься. Вооз любит тебя. Разве я не говорила тебе об этом, прежде чем послала тебя к нему?

— Он совсем не смотрит на меня. Он не прикасался ко мне с тех пор…

Руфь уныло опустила голову. Потом с усилием сглотнула слюну и продолжила резко:

— Вооз с успехом исполнил свой родственный долг, матушка.

— Ах, — воскликнула Ноеминь, по выражению ее лица можно было понять, что она во всем разобралась.

Руфь смотрела в сторону. А что будет с наследством Вооза? Если он умрет, не родив еще одного сына, все его имение, так же, как имущество Махлона, перейдет Овиду. Добрый и любящий человек заслуживает того, чтобы сын унаследовал его собственное имя.

Вооз всячески таился от Руфи, а она хотела знать все, о чем он думает. Она хотела разделить с ним его мысли, его боль, его стремления, его надежды. Но он, казалось, полностью ушел в работу, в исполнение своих обязанностей перед жителями Вифлеема, в служение Господу: он занимался всем тем, что держало его вне дома и подальше от собственной жены. Но могла ли Руфь жаловаться? Все получили то, что хотели. Доброта Вооза распространялась на всех, включая ее и Ноеминь. Он не жалел своих сил ради нее и Ноемини и ничего не ожидал взамен. Вероятно, Вооз не ждал, или даже не хотел, ее любви.

Руфь ощущала себя пленницей молчания. Она попала в тупик, ее чувства были в полном смятении. Она не пребывала в такой неопределенности, когда уходила из Моава. Она пришла в Вифлеем, готовая провести остаток жизни в заботе о свекрови. Вместо этого Бог взял Руфь под Свое крыло и позаботился о ней, послав ей добродетельного Вооза. Почему она, низшая из низших, чужеземка, была возвышена у всех на глазах и стала женой самого доброго, самого великодушного и самого праведного человека в городе? Руфь каждый день радовалась благословениям, которые Бог даровал ей, даже когда чувствовала, что не достойна их.

Так откуда эта нескончаемая печаль? Как осмеливается она просить большего? И тем не менее… как хотела она сделать своего мужа счастливым!

О, Вооз, мой Вооз!

Каждый день Руфь с нетерпением ждала его возвращения домой. Она таяла, когда муж улыбался ей, даже если это была всего лишь отеческая улыбка. Сам звук его голоса заставлял ее сердце петь. Она трепетала от его прикосновения.

Но Вооз бывал дома все меньше и меньше. И ей приходила в голову только одна-единственная мысль: Вооз не мог ответить на ее чувства, и в ее обществе ему было неуютно. Ведь он, конечно, знал, как глубоко она любит его.

Руфь молила Бога, чтобы Он помог ей смириться с тем, что остаток своих дней она не будет занимать главное место в жизни мужа. Она хотела быть частью его жизни, хотела, чтобы он доверял ей, делил с ней свои труды и победы, хотела быть частью его. Но Вооз, видимо, не разделял ее стремления.

— Что с тобой, дочь моя? — произнесла Ноеминь, беря Руфь за руку. — Чем ты так расстроена?

— Я люблю Вооза. Я люблю его так сильно, что это чувство причиняет мне боль.

Руфь любила его так, как никогда никого не любила, даже Махлона.

— И ты не сказала Воозу об этом.

— Я не хотела обременять его.

— Обременять? Разве лучше, чтобы он думал, что потерпел неудачу как мужчина?

Руфь отпрянула.

— Нет, это неправда!

— Любой может понять, что Вооз несчастлив.

— Потому что держится в стороне, матушка, — Руфь встала из-за станка и взволнованная отошла в сторону. — Потому что никогда не бывает дома.

— Моя дорогая Руфь, мужчина, который так поздно женится, мало знает о том, что думает женщина, тем более молодая влюбленная женщина. Он, наверное, сторонится тебя, потому что считает, что это делает тебя счастливой.

Руфь прищурилась и оглянулась на Ноеминь. Она никогда не могла предположить такое.

— Вооз только лишь мужчина, моя дорогая, а мужчины не всегда так сильны, как стараются казаться. Мне кажется, Вооз думает, что он намного старше своей молодой жены, слишком стар, чтобы она любила его. Ты могла бы растопить его сердце одним словом.

— Я хочу, чтобы мой муж был счастлив.

Ноеминь улыбнулась.

— Тогда прими это благословение старой женщины и сделай так.

* * *


Ноеминь не могла согласиться с тем, чтобы все оставалось, как есть. Ее невестка когда-то была смелой ради нее, но Ноеминь сомневалась, что у Руфи хватит смелости добиться чего-то для себя самой. Вскоре после разговора с Руфью Ноеминь вышла из дома. Она сказала, что идет навестить свою больную подругу. Выйдя за дверь, она направилась прямиком к городским воротам, где знала, что найдет Вооза. Как она и предполагала, он сидел на своем обычном месте. Увидев приближавшуюся Ноеминь, он забеспокоился, особенно когда она поманила его рукой. Сказав несколько слов старейшинам, Вооз поднялся и подошел к старой женщине.

— Что-то случилось?

— Все в порядке, — ответила Ноеминь.

— Тогда почему ты так выглядишь?

— Как я выгляжу?

— Как женщина, готовая к бою.

Вооз был слеп только тогда, когда дело касалось его молодой жены.

— Мы можем с тобой пройтись и поговорить там, где народ не будет слушать каждое наше слово и следить за каждым нашим шагом?

Нахмурившись, Вооз пошел рядом с Ноеминью, стараясь приноровиться под ее шаг. Они вышли из Вифлеема. Долгое время Ноеминь молчала. Пусть Вооз поволнуется и подумает. Пусть сам спросит.

— Тебя послала Руфь?

— Нет, она меня не посылала. Я пришла по собственному желанию. Кто-то должен открыть тебе глаза.

— Открыть глаза?

Ноеминь остановилась и посмотрела на Вооза.

— В жизни бывают такие моменты, Вооз, когда мужчина безо всякого риска может подчиниться не разуму, а сердцу.

Он смущенно отступил в сторону.

— О чем ты говоришь, Ноеминь?

Румянец, заливший его лицо, был тем самым ответом, который ей требовался. Она скрестила на груди руки и пристально посмотрела на мужчину.

— Когда ты намерен сказать Руфи, что жениться на ней тебя побудили не честь и родственный долг?

— Она знает, — угрюмо произнес Вооз.

Ноеминь всплеснула руками.

— И как она это узнала? — она расхаживала перед ним взад и вперед. — Ты умудрялся оставаться дома в течение семи дней брачного пира, но потом погрузился в свою прежнюю жизнь. Все время, свободное от сна, ты делаешь то, за что платишь деньги своему надсмотрщику. А если ты не занят своими делами, то решаешь у ворот чужие проблемы. Ты обращаешься с Руфью, как с гостьей в своем доме! Она — твоя жена!

Ноеминь перестала укорять Вооза, довольная его ошеломленным видом. Она закуталась в шаль и уставилась на него.

— Я знала о Ришоне, Вооз. Ты думаешь, я могла послать Руфь в Вифлеем, не узнав обо всех родственниках и друзьях, оставшихся в живых? Я не хотела, чтобы Руфь стала женой Ришона! Думаешь, он дорожил бы ею, как ты? Любил бы он ее? Я наблюдала за тобой, когда ты сидел у ворот, и видела, как ты смотришь на мою невестку, возвращавшуюся с твоих полей. Я благодарила Бога за тебя и за твои чувства к ней! Вот почему я послала Руфь к тебе. Я послала ее к тебе, потому что ты любил ее.

— Да, я люблю ее, — хрипло произнес Вооз. — И теперь у тебя есть сын, который наследует имя Елимелеха. Что тебе еще нужно от меня, Ноеминь?

Он отвернулся и провел руками по волосам.

Ноеминь выдохнула. Сочувствие и острое сожаление наполнили ее сердце.

— Я хочу, чтобы ты был счастлив, Вооз. Я хочу, чтобы ты принял мой дар.

— Я принял Руфь.

— Нет, ты не принял ее.

Вооз повернулся и посмотрел на женщину, в его темных глазах была боль.

— Ее сын наследует все, что имею я. Это разве не значит принять? Это разве не свидетельствует о том, как высоко я ценю ее и его?

— Руфь любит тебя, Вооз.

Он в изумлении уставился на Ноеминь.

— Что?

Ноеминь никогда не видела, чтобы человек выглядел таким потрясенным.

— Что ты говоришь?

— Я сказала… Руфь… любит… тебя, — медленно, как если бы она объясняла это ребенку, повторила Ноеминь.

— Не может быть.

— Почему же? — хотя это могло ранить Вооза, она должна была все-таки сказать эти горькие слова. — Потому что я была слепа в юности и не увидела твоей красоты? Ты красив, Вооз, ты прекрасен тем, что единственно имеет значение, что не может исчезнуть по истечении времени. Руфь поняла тебя лучше, чем когда-то я, дорогой. А теперь ты должен открыть свои глаза и увидеть девушку, на которой женился.

— Стоит ли верить невозможному?

— Разве для Бога есть что-нибудь невозможное? Я молилась, чтобы это произошло. Я знаю дюжину других людей, которые тоже молились об этом. Половина Вифлеема молится о тебе и Руфи! Неужели Бог не слышит наши молитвы? Ты знаешь, как много людей в Вифлееме наблюдают и ждут, когда Господь дарует вам обоим самое великое благословение? Любовь. И вот теперь Он даровал вам ее.

— Я не верю в это.

— Как ты можешь говорить такое теми же устами, которыми восхваляешь Бога за сотворенные Им чудеса? Я знаю, о чем говорю. Не так давно я оставила ее дома плачущей.

— Плачущей?

— Потому что ты никогда не бываешь в доме, который принадлежит тебе.

Минуту Вооз стоял молча, а потом разразился смехом.

Приятно было слышать его смех, но еще приятнее было видеть его сияющие глаза, которые никогда раньше не сияли так ярко.

Смех сменился мягкой улыбкой, он пристально посмотрел в ее глаза.

— Не странно ли это, Ноеминь? Когда-то я любил тебя.

— А я была неразумной, пустой, молодой девушкой.

Ноеминь подошла к нему и накрыла его руку своей.

— А теперь я твоя теща, — сказала она с лукавой улыбкой и шутя шлепнула его по руке:

— Так окажи почтение старой женщине. Иди домой, сын мой. Иди домой, к моей дочери, Руфи, которая любит тебя, любит землю, по которой ты ходишь.

Вооз наклонился и поцеловал женщину в щеку.

— Да благословит тебя Бог, Ноеминь, — произнес он хрипло.

Ноеминь смотрела ему вслед. Она покачала головой, удивляясь тому, как не уверены в себе были Руфь и Вооз. Ах, зато они имели непоколебимую веру в Бога. И это было хорошо. Нет, это было лучше всего. Ибо Бог никогда не разочарует их.

Отвернувшись, Ноеминь сквозь слезы посмотрела на убранные поля. Она думала о Елимелехе. Она думала о Хилеоне и Махлоне и чувствовала острую боль утраты. Однако она благодарила Бога, потому что, несмотря на все множество грехов, совершенных ими, в том числе и ею, имена ее детей не исчезнут.

* * *


Сердце Вооза бешено колотилось, в горле образовался комок, когда он входил в свой дом.

— Руфь?

— Я здесь! — отозвалась она, в ее голосе звучало удивление.

Войдя в общую комнату, Вооз увидел Руфь. Напряженная, с широко открытыми глазами, она поднялась из-за ткацкого станка.

— Вооз, — от смущения она залилась краской, — сегодня ты рано.

— Ты против?

— О, нет. Конечно, нет.

Он подошел к жене, внимательно изучая ее лицо. Ее щеки были краснее, чем обычно. Когда Вооз приблизился к ней, она от удивления еще шире открыла глаза. Он заставил ее нервничать? Женщина протянула руку и стала перебирать пальцами полотно, которое ткала, потом убрала руку и уперлась ею в бок. Вооз никогда раньше не видел ее в таком волнении. Значит, она нервничала не меньше, чем он.

— Ты разговаривал с Ноеминью? — произнесла она сдавленным голосом.

— Да, хотя я едва верю тому, что она сказала мне.

Руфь взглянула на мужа.

— Что она сказала тебе?

Вооз боялся сказать лишнее, поэтому осторожно начал:

— Она сказала… ты хотела поговорить со мной.

На этот раз Руфь, несомненно, покраснела еще сильнее.

— Прости. Я смутил тебя. Думаю, она неправильно поняла, или я, или…

Руфь прервала его.

— Нет. Я ожидала, что Ноеминь поговорит с тобой.

Вооз уставился на жену.

— Руфь, тебе стоит только сказать, чего ты хочешь. Овид может наследовать мой удел.

— Твоей земли хватит для многих сыновей, Вооз.

Его сердце глухо и сильно забилось. Руфь же после такого смелого предложения стыдливо улыбнулась. Однако она еще не закончила. Она подошла к мужу, глядя прямо ему в глаза.

— Я рожу тебе столько сыновей и дочерей, сколько будет угодно тебе и Богу.

— О, моя любимая.

Руфь удивленно заморгала, но потом ее глаза засияли таким светом, что Вооз больше не сомневался в ее чувствах. Он мягко рассмеялся.

— Услышав, что говорили о вас с Ноеминью люди, когда вы пришли в Вифлеем, я понял, что ты — особенная. И потом, когда ты пришла на поле… я был в полном замешательстве, обнаружив, что мужчина моего возраста может испытывать подобные чувства.

Руфь обвила руки вокруг его талии и, плача, прижалась к нему. Вооз, ошеломленный, еще крепче обнял ее. Она дрожала и плакала. Что из сказанного им так огорчило ее? Вдыхая запах ее волос, он вспомнил ту ночь, когда она пришла к нему на гумно. Тогда от нее исходил аромат благовоний, но ему больше нравилась она такая, какой была сейчас. Она пахла весной и заставила его почувствовать себя молодым.

— Что я могу сказать или сделать, чтобы ты была счастлива?

— Я счастлива!

— Но ты плачешь.

— Неужели? — Руфь посмотрела на него, по ее щекам струились слезы. — Я никогда не была более счастливой! Я хочу смеяться, петь и плясать, потому что ты любишь меня.

Вооз смеялся вместе с ней, наслаждаясь ее откровенностью.

— Я сказал бы тебе об этом раньше, если бы ты хоть чуть-чуть намекнула о своих чувствах.

— Как я могла это сделать, если была уверена, что этим поставлю тебя в неловкое положение?

— А-а-а. Так ты хочешь сказать, что полюбила меня с первого взгляда?

— Нет, но я с первого дня, когда ты был так добр со мной, восхищалась тобой.

— Как отцом, — пробормотал Вооз угрюмо.

— Только потому, что ты упорно называл меня «дочь моя».

Он нежно погладил ее по щеке.

— Я должен был каждый день напоминать себе о том, что ты слишком молода для меня, и мне не подобает испытывать к тебе те чувства, которые я испытывал.

— Поэтому я должна была прийти к тебе на гумно и предложить себя.

— Ты не сделала бы этого, если бы Ноеминь не заставила тебя.

— Я рада, что она сделала это. Да благословит ее Господь за это навеки!

Руфь покачала головой и тихонько вздохнула, на ее лице появилась нежная улыбка.

— Никогда не думала, что смогу любить кого-то так же, как любила Махлона, а то чувство, которое я сейчас испытываю к тебе, намного сильнее. О, Вооз, Бог милостив! Он добр и щедр.

Слезы текли по ее щекам, когда она восторженными глазами смотрела на своего мужа.

Вооз взял в руки ее лицо и наслаждался ее любящим взглядом.

— Это все Господь, моя дорогая, только Он.

О, Господь, Ты поражаешь меня! Я никогда не осмеливался даже мечтать о таком сокровище.

Наклонившись, Вооз поцеловал Руфь со всей нежностью, скопившейся в его сердце за долгие годы жизни.

* * *


И женщины говорили между собой…

«Раньше я считала Руфь хорошенькой, но сейчас она стала просто красавицей. Ты видела кого-нибудь красивее, чем Руфь?»

«Это любовь сделала ее такой прекрасной».

«Не любовь, а одежда. Это из-за одежды она такая красивая. Любая девушка будет привлекательной, если выйдет замуж за самого богатого человека в городе».

«Если ты наденешь на эту девушку власяницу, она и тогда будет сиять».

«Она сияет, словно горящий светильник».

«Ты видела, как она смотрит на Вооза?»

«А ты видела, как он смотрит на нее?»

Женщины захихикали.

«На месте Руфи я была бы очень счастлива».

«Ноеминь, должно быть, гордится своим сватовством».

«Здесь сказала, там подтолкнула».

«Вооза не надо было подгонять».

«Разве есть среди нас кто-нибудь более достойный? Кто еще так щедр с бедными, как Вооз?»

«Разве был кто-нибудь так предан своей свекрови, как Руфь?»

«Ах, это Бог даровал им Свои благословения».

«Благословенно имя Господне».

* * *


И мужчины говорили между собой…

«Я рад, что наш брат счастлив».

«Как и все мы, брат».

«Вооз долго ждал, когда Господь ответит ему на его молитвы».

«Добродетельная жена дороже рубинов».

«Красота не вечна».

«Воистину, но Руфь — женщина, которая боится Бога и почитает своего мужа».

«И любит его. Всякий, у кого есть глаза, видит это».

«Она достойна всяческой похвалы».

«Да умножится дом нашего брата».

«Да будут их сыновья похожи на Вооза, а дочери — на Руфь».

«Да услышит Господь твои слова».

И все общество у городских ворот воскликнуло: «Аминь!»




Эпилог


И вот род Фаресов, начиная от Фареса: Фарес (матерью которого была Фамарь), Есром, Арам, Аминадав, Наассон, Салмон, Вооз, Овид, Иессей и Давид, царь Израильский. От царя Давида родился Христос, Помазанник Божий, Иисус, наш Спаситель и Господь.


notes



Примечания





1


Теревинф — большое дерево (возможно, фисташковое), растущее в Палестине. — Примеч. ред.




2


Приятная.




3


Горькая.




4


Иссоп — палестинское растение. Из его стеблей изготавливали кропила. — Примеч. ред.




5


Бушель — мера объема жидкостей и сыпучих веществ. — Примеч. ред.




6


Прозелит — человек, который принял новую веру. — Примеч. ред.




7


Господь усмотрит. См. Быт. 22:14. — Примеч. ред.




8


В некоторых изданиях Иегова-Цидкену, что означает «Господь — оправдание наше» (см.: Иер. 23:6). — Примеч. ред.




9


У израильтян был такой обычай: при обмене или выкупе чего-либо для подтверждения законности сделки один снимал сапог свой и давал другому. — Примеч. ред.